«Эффект бабочки»

Эффект бабочки (fb2) - Эффект бабочки 1369K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Анатольевна Акулова

Мария Акулова ЭФФЕКТ БАБОЧКИ

Глава 1

Когда-то Флора решила подарить Зевсу что-то необычное. Богиня взяла чистоту раннего утра, свежесть горного ручья, хрустальный блеск прозрачной росы, красоту и благоухание всех земных растений и создала цветок, равного которому не было на всем белом свете. Зевс, увидев такой подарок, не удержался и поцеловал нежные лепестки. И — о чудо! — цветок оторвался от стебля и полетел. Так, по древнегреческой легенде, появились бабочки. (с)

— Соберись, Настенька. Просто соберись! — девушка встала со скамьи, приподнялась на носочки, а потом опустилась, чувствуя мандраж и отчаянную надежду на то, что у нее все получится. — Где наша не пропадала, правда ведь? — пытаясь подбодриться, она сжала руки в кулачки, направилась к полке, взяла в руки тюбик.

У геля приятный запах, но для танцора этот запах хуже горькой редьки. Стоит по раздевалке разнестись мятному аромату, окружающие тут же начинают улюлюкать, сочувственно интересуясь, что порвалось, растянулось или защемилось на этот раз.

Настя смело скрутила крышечку, выдавливая содержимое на кончики пальцев. Благо, сейчас улюлюкать было некому. В раздевалке, как и в зале, она одна. Она и эта чертова лошадиная мазь.

Девушка поставила ногу на скамейку, прикладывая пальцы к внутренней стороне бедра, а потом проводя вниз до колена. Настя очень тщательно втирала целебное средство в кожу, искренне надеясь, что это спасет ситуацию.

— Ну вот, — размазав остатки мази по ладошкам, девушка скатила полы шорт, натянула на щиколотки гетры, собрала волосы. Откладывать больше нельзя. У нее были два месяца на реабилитацию. И она почти делала все, что положено. Почти не напрягала ногу, почти не чувствовала, как тянет эту чертову ниточку-мышцу. Почти ходила на прописанные врачом процедуры. Два месяца прошло, а значит, самое время попытаться…

Закрыв дверь в раздевалку, Настя прошмыгнула в зал. Знала, что в такую рань здесь никого не встретит. Петя придет только к одиннадцати, группа подтянется к половине двенадцатого. Все же суббота, всем хочется выспаться.

Уверенным шагом подойдя к станку, Настя уперлась в него руками, позволяя себе последнюю отсрочку. Она подняла взгляд вверх, посмотрела куда-то вдаль. Туда, где на улице май, солнце и счастье, а потом представила, как через каких-то двадцать минут счастье настанет уже для нее. Непременно настанет.

Настя с нереальной тщательностью и педантичностью разогревалась, прорабатывая каждое упражнение лучше, чем когда-то в детстве на показательных уроках перед родителями. С опаской ждала того момента, когда… И потому оттягивала.

Но ведь вечно оттягивать не получится, рано или поздно придется посмотреть правде в глаза.

Подтянув коврик к зеркалу, девушка начала по миллиметру опускаться, давая ногам вольно скользить в стороны. Когда-то поперечный шпагат давался ей куда легче, чем продольные. Когда-то, а теперь…

— Черт, — правая нога снова подогнулась. Ненавистная ниточка-мышца натянулась до предела, так и не дав сесть. Два долбанных месяца прошли зря.

* * *

— Ты чего так рано? — Петя облокотился плечом о дверной косяк, следя за тем, как девушка зло заталкивает форму в рюкзак.

Настя явно была слишком в себе, чтоб заметить, как появился парень. Стоило услышать вопрос, вздрогнула, а потом бросила на него растерянный взгляд.

— Тренировалась, — пожала плечами, продолжая трамбовать сумку, только уже не настолько яростно.

— И как? — молодой человек сделал глоток из картонного стаканчика, продолжая изучать взглядом стройный силуэт танцовщицы.

— Никак, — не считая нужным скрывать, Настя выдохнула ответ, а потом опустилась на скамейку, вскидывая на мужчину отчаянный взгляд. — Ненавижу себя за тот бросок. Ненавижу, — она непроизвольно потянулась к травмированному бедру, сжала на нем пальцы.

В памяти снова встал момент, когда все пошло не так. Она примчала на тренировку с опозданием, прямо с мороза направилась в зал, проигнорировала замечание Пети о том, что лучше б размялась, отмахнулась, посчитав это пустой тратой времени, а потом направилась к общей куче-малой, чтоб тут же присоединиться к репетиции.

Присоединилась. Присоединилась так, что хруст был слышен всем. Оказывается, при растяжениях тоже может хрустеть.

Нет, в тот день она отработала до конца. Даже домой дошла, чувствуя лишь практически незаметную ноющую боль ближе к коленке, а потом была ночь… Ночь без сна, когда Насте казалось, она умрет от боли. В ход шли подушки, игрушки, она подкладывала под больную ногу все, лишь бы не приходилось ею шевелить.

Утром был травмпункт и радостное сообщение врача о том, что нога не сломана, а вот танцевать пока нельзя.

Настя расстроилась, мама тоже, Петя расстроился вроде бы больше всех, но заверил, что ничего страшного не произошло, заставил дать клятву, что Настька будет лечиться, а через две недели вернется огурцом.

Через две недели она вернулась… бревном. Травма не зажила. И как бы Настя ни пыталась это скрыть, среди своих не скроешь. Они-то видят, когда кривишься, дергаешься от боли, закусываешь губу и элементарно не отрабатываешь так, как раньше.

Неделю Настя изо дня в день пыталась разработать болезную ногу, но лучше не становилось. Ниточка-мышца не хотела сдаваться в угоду хозяйке, сопротивлялась, как могла.

В конце концов, снова был врач, снова его улыбка и радостное заверение, что все отлично, но лучше подлечиться. Два месяца. Два месяца без танцев.

Настя расстроилась, мама тоже, Петя расстроился вроде бы больше всех. Но раз врач сказал, что тут сделаешь?

Прошло два месяца. Сегодня все должно было решиться и, кажется, решилось…

— Тянет? — Петя подошел, опустился рядом на скамью, накрыл ее руку своей, сжимая болезное бедро. Со стороны должно было выглядеть интимно, но Асю не проняло. Сейчас бы ничто не проняло.

— Даже когда просто наклоняюсь неправильно, тянет.

— Влипли мы, Асёныш, — Петя допил кофе залпом, отставил стаканчик, а потом уставился в стену перед собой.

Это «мы» было приятным. Значит, ее не бросят. Аж не верится. Значит, дождутся.

— Что думаешь делать? — рука Пети соскользнула с ее ноги, парень обернулся, пытливо заглядывая в зеленые глаза.

— Я могу… Просто не все. Не знаю, можем попробовать чуть поменять схему…

— А смысл?

— Ну, я могла бы…

— Мы два месяца работали по схеме без тебя. Какой смысл сейчас ее менять? — Петя говорил буднично, будто о погоде.

— Хорошо, тогда не нужно менять, я попытаюсь…

— Настюш, — а потом парень взял ее руки в свои, заглянул в глаза, будто с досадой, будто участливо, будто собирался сказать что-то важное, но неприятное, — не рви себе душу. Займись лечением. Как вернешься в норму — приходи. А пока мы отлично справимся без тебя, а ты без нас.

— Без вас? — во рту почему-то почувствовался вкус горечи. — У меня еще детская группа.

Петя тяжело вздохнул, потом кивнул, вновь поднял взгляд таких своих искренних серых глаз на девушку.

— Света отлично справляется с малышней. Родители довольны, дети счастливы. Она сертифицированный специалист, а ты же только учишься… Да и вдруг еще больше травмируешься…

Горечь все так же пульсировала на языке. Все ясно. Света — сертифицированный специалист. А еще Свете очень не нравится, что Петя до сих пор не вытурил свою бывшую из труппы, и не забрал у нее деток-дошкольников.

— Мне нужны эти деньги, Петя, понимаешь? — Настя склонила голову, изучая выражение лица бывшего. Сейчас и сама бы не сказала, как могла сохнуть по нему, мечтать о нем, а заполучив такое долгожданное внимание — пищать от восторга. Видимо, за последние два года повзрослела и поумнела что ли. Непонятно только, почему такая умная не разогрелась тогда.

— Понимаю, но что я сделаю? — парень развел руками, поднялся. Над Настей возвышался симпатичный брюнет атлетического телосложения с сочувственной неискренней улыбкой на губах.

А ничего, Петенька. Ничего не сделаешь. Это очевидно.

— Хотя бы группу, Петь. Пока буду искать работу.

Она и так в последние два месяца не приносила домой ни копья, а больше тратила на врачей и прочую лабуду. Мама молча давала нужные деньги, но Настя-то знала, тратит бережно хранящееся в закромах на черный день.

Она предвкушала, как снова приступит к тренировкам не только потому, что, наконец, сможет танцевать, а потому, что в карманах снова заведутся деньги. Часть гонораров за выступление, оплата родителей за детскую группу.

А теперь… Скоро у Андрейки День рождение, они с мамой собирались купить ему такую желанную приставку, Настя даже хотела просить у Пети аванс. Вот только теперь-то какой аванс?

— Настюш, ты же понимаешь…

Ни черта она не поняла. Хотя нет. Поняла, что здесь ей больше не рады. Ее травма оказалась неплохим предлогом выжить из труппы бывшую, которая сидела зудящей занозой в мыслях уже нынешней девушки.

Спасибо, Света. Удружила, услужила, а судя по тому, как пел Петя, практически спасла от невыносимой миссии — зарабатывать деньги тем, что так любишь.

Из раздевалки Настя вышла с куда более утрамбованным рюкзаком, чем планировала. Решила забрать все свои вещи, чтоб они не мусолили глаза остальным. Зато Света вздохнет свободно, уже приятно. Ей.

То, что Петя — не ее принц, да и вообще не принц, Настя поняла уже давно. Даже немного раньше, чем они расстались, но этот его «уход исключительно из-за заботы о ней», заставил убедиться в этом окончательно. Знает ведь, что ей нужны эти деньги. Знает, а все равно вышвырнул.

Ну и пусть. Одни двери ведь закрываются лишь затем, чтоб прямо перед носом открылись другие, правда?

Правда. Вот только какие двери светят травмированной танцовщице без образования, связей и искрометного таланта?

Настя мотнула головой, отгоняя неправильные мысли. Нет. Мыслить нужно позитивно! Непременно нужно, иначе мама тут же поймет. А ей точно нельзя говорить. Будут нервы, слезы, отчаянье и очередная попытка взвалить на себя еще больше, когда больше уже просто некуда.

— Аська! — Настя вздрогнула, возвращаясь в реальность. Размашисто ступая, к ней на встречу шла худощавая девушка с пестрым безобразием на голове. Толстые дреды, которыми Алина так гордилась, часто повергали окружающих в шок, а тоннели в ушах заставляли людей постарше морщиться с отвращением, но разве же Алине было до этого дело? Она человек творческий, и творчество прет в ней изо всех щелей, и последнее, что может заткнуть этот фонтан — общественное мнение.

Они знакомы больше десяти лет, когда-то занимались в одной студии, потом тусовались в одной танцевальной компании, потом каким-то невообразимым образом оказались в одной труппе, а последние три года уже танцевали «плечом к плечу», продолжая тусоваться и заниматься.

— Какими судьбами? — дредастая девушка подошла вплотную, окинула Настю любопытным, без подвоха, взглядом, улыбнулась. — Возвращаешься? Наконец-то, а то смотреть уже не могу на довольную Светкину мину. Девка ж светится ярче солнца!

Настя усмехнулась, опуская взгляд в пол. Светится, и, кажется, продолжит светиться.

— Не возвращаюсь, — поймала болтающиеся шнурочки на кофте, взялась их завязывать. — Петя сказал, что вы отлично справляетесь без меня, — даже нашла в себе силы вскинуть взгляд.

— Вот стерва, — Алина же выражений не подбирала. Бросила злющий взгляд за спину Насте, в сторону переодевали, в которой Петя сейчас наверняка дежурно созванивался со своей новой пассией, чтобы сообщить приятную новость — от ненужного балласта они избавились. А балласт теперь должен искать работу. — Это она ему мозг съела, не сомневайся!

Ася передернула плечами. Какая в сущности разница, кто кому и что съел? Петя взрослый мальчик, даже не так: взрослый мужчина, ответственный за целый коллектив и танцевальные группы. Он сам занимается поисками спонсоров, сам улаживает все вопросы с властями, общественностью, родителями. Сам разбирается с налогами и арендами. Сам устраивает выступления. Неужели выгнал бы ее, будь это нерациональным? Неужели пошел бы на уступки нынешнему своему временному увлечению?

В том, что увлечение временное, Настя не сомневалась. Постоянно Петр был увлечен единственной вещью, которой проигрывали любые иные страсти. Он был танцором. И любовь к танцу занимала в сердце слишком много пространства, чтоб там осталось достойное место еще для одной постоянной любви.

Настя на это место никогда не претендовала, сама была такой же, влюбленной в свое занятие, Света, видимо, тоже не претендует, раз вот уже полгода числится в подружках.

— Ну и приятного ей аппетита.

— Нет-нет-нет, — Алина схватила Настю за предплечье, привлекая внимание апатичной подруги. — Подавится! Ты что, так просто уйдешь?

— Уже ушла, — Ася чуть обернулась, демонстрируя полный под завязку рюкзак. — Меня не ждут в труппе, Петя отдал моих деток Светке. Что мне здесь делать? В уборщицы записаться? Хотя неплохой вариант. Света порадуется, а у меня не будет проблем с деньгами.

— У тебя что, проблемы? — Алина склонила голову.

— Не большие, чем обычно. Просто в последние несколько месяцев я не заработала ни копейки, а теперь, судя по всему, уже и не заработаю.

Бюджет славной семьи Веселовых, к которой Настя с гордостью себя причисляла, строился по принципу повезет/не повезет. Мама Насти работала днями на одном из предприятий в бухотделе, а чтобы заполнить праздные вечера, брала подработки в виде швейных заказов. Хотя это ложь, заполнять нужно было не праздные вечера, а дыры в бюджете.

Андрюша заканчивал восьмой класс, а значит, скоро им предстояло потратиться на выпускной, подготовку талантливого, но ленивого мальчишки, к выпускным и вступительным экзаменам, а если повезет, и он поступит туда, куда так мечтает, за колледж тоже нужно будет платить.

Настины гонорары были приятным дополнением к зарплате мамы. Иногда они практически спасали. Андрею срочно нужны новые кроссовки? Не беда, ведь они немного отложили. Какой-то нехороший человек пропалил в мамином пуховике дырку окурком? А деньги за последние выступление можно добавить еще, и новый пуховик практически куплен. У очередного Андрейкиного одноклассника День рождение? Пусть немного, но деньги есть. Насте нужны новые балетки? Деньги есть. Банк шлет гневные письма, требуя погасить долг? Со скрипом, но деньги тоже найдутся. Так было раньше, а теперь-то что?

— Хочешь, я поговорю с Петей?

— Еще чего не хватало, — Настя бросила взгляд через плечо. Она и сама-то за себя просить не стала. Тем более не хотела бы, чтоб за нее просили посторонние.

Нет уж, Веселовы не навязываются. Если им не рады — встают и уходят. Гордо и окончательно. Даже если Петя просить будет, Настя все равно не вернется. Найдет себе в сто раз лучшее место, справится с этой дурацкой травмой, свою труппу создаст, в конце концов.

— Нет, а я все-таки поговорю, — Алина порывалась обойти Настю, чтоб направиться прямиком к «начальству», но Аська поймала ее за руку, не дав сделать и двух шагов.

— Хочешь, чтоб Светка потом зубоскалила, что он не только от меня избавился, а еще и тебя на место поставил? Не стоит оно того, Алин. И не нужно мне это. Лучше подскажи… Может у тебя есть какие-то идеи насчет работы?

Какое-то время Алина хмурилась в нерешительности, а потом поднесла палец к губам, неосознанно водя по ним — пошел мыслительный процесс.

— А ну пошли отсюда. Кофе выпьем, поговорим, — зыркнув напоследок в сторону раздевалки, Алина потянула Настю к выходу.

— А как же тренировка, Алинка?

— Сам спляшет, раз такой умный.

Алина разозлилась так, будто из труппы поперли ее, будто деток тоже у нее забрали. Разве что пар из ушей не шел, но встречающиеся по дороге коллеги по коллективу, которые потихоньку сползались на тренировку, предпочитали ее не останавливать. В этом для Насти был несомненный плюс — плетясь следом за дредоносительницей, она оставалась незамеченной. Не приходилось покидать место, в котором пережила столько приятных мгновений, а теперь из которого элементарно вышвырнута, с высоко поднятой головой, прямой спиной и гордостью во взгляде. Мол, все вы еще пожалеете, что лишились такой меня. Даже не так — МЕНЯ. Нет, Настя уходила, внимательно смотря под ноги, иногда ощущая движение мышцы-ниточки, тянущейся от бедренного таза до коленной чашечки, она не пыталась запомнить родные стены, впитать лица родных людей, зацепиться, задержаться. Так было бы куда сложней уйти, а вот уноситься вслед за Алиной — вполне нормально. Без лишних внутренних и внешних драм и истерик.

Жизнь ведь не заканчивается, просто немножко усложняется. Самую малость.

* * *

Алина выбрала кафе напротив здания, в котором находилась их студия. Сюда они часто забегали после тренировок, чтоб заправиться приличных размеров порцией жуть какой калорийной еды, а потом нестись домой, на работу, учебу, гулять.

Девушка в императивном порядке заказала два кофе, а потом устремила взгляд за окно, барабаня пальцами по столешнице.

Настя решила не прерывать бурлящий в голове подруги мыслительный процесс, терпеливо дожидаясь, когда та заговорит.

Ждала долго. Им успели принести заказ, Ася даже успела сделать несколько бодрящих глотков.

— Мне недавно звонили… — наконец-то Алина решилась заговорить. Взяла в руки свою чашку, опустила в нее взгляд, подула несколько раз, остужая. — Предлагали работу. Уж не знаю, где взяли номер, наверное, какой-то щедрый общий знакомый поделился. В общем, слышала о «Бабочке»?

— Какой бабочке?

— Ночной, блин, бабочке, Аська.

Настя застыла, элементарно не догоняя, о чем говорит Алина.

— Клуб. Называется «Баттерфляем». Ну или Бабочкой. Знаешь же?

Настя кивнула. Знала, даже бывала несколько раз. Вместе с Алиной и бывала. Не худшее заведение в городе, достаточно просторное, с приемлемыми ценами и неплохой музыкой. Однажды они завалились туда всей компанией, отмечали очередной гонорар, им понравилось, после этого бывали там еще несколько раз.

— Звонили оттуда. Они проводят набор гоу-гоу.

— Неееет, — удивлению Насти не было предела. Девушка с грохотом опустила чашку на стол, а потом еще и отодвинула ее, будто она олицетворяла предложение работы. — Ты что?

— Я что? — Алина же, кажется, даже немного разозлилась из-за такой реакции. — Я пытаюсь помочь. Вот что.

— Спасибо, конечно, но я еще не настолько отчаялась.

— Я же тебе не стриптиз танцевать предлагаю.

— Нет, не стриптиз, — Ася вскинула удивленный взгляд на коллегу. — Ты предлагаешь всего лишь забраться на подиум и там выплясывать полуголой, ловя на себе взгляды упившихся малолетних извращенцев, которых в том заведении вагон и тележка.

— Ты хоть представляешь, какие там деньги?

— Грязные там деньги, Алина. Я же отмыться не смогу, — стоило только подумать о подобном, Настю передергивало. Она очень явно представила себя в полумраке зала, на возвышении, в жутком костюме, который чаще всего не оставлял места для фантазии, с крыльями за спиной. — Их же самих ночными бабочками зовут, и относятся соответственно…

— Зато там всем нафиг не нужен твой шпагат, лишь бы выгибалась красиво. А то, что смотрят… думаешь там, где мы выступаем, на нас не так смотрят? Спасибо Петечке, хоть жопы разрешил прикрыть, а то одежды и так по минимуму, не больше, чем на бабочках.

— Но это же не то…

— Слушай, какого лешего я тебя уговариваю? — Алина ощетинилась, откинулась на спинку кресла, сложив руки на груди. — Не хочешь, не надо. Ищи сама. Найдешь — я только порадуюсь. Правда, сомневаюсь, что найдешь…

— Почему?

— Никто не будет возиться с травмированной, Настюш. Сама же знаешь.

— А они, значит, станут?

— А им, значит, фиолетово. Им нужны раскрепощенные молодые красивые танцующие. За две ночи можно будет получать столько же, сколько получала за свою детскую группу в месяц. А отмыться… Нефиг петь, Настенька. Берешь мочалку и отмываешься.

— Так почему ты сама еще в труппе? — устроенная Алиной рекламная кампания достойна была аплодисментов. Вряд ли девочки, работающие в Бабочке, подозревали, как им круто повезло в жизни.

— А мне не нужны деньги, и меня никто не выгонял. И в калеки не записывал.

Ответ у Алины получился грубым, но от этого не менее правдивым.

— Ладно, что я буду тебя уговаривать? — собрав дреды резинкой, Алина наклонилась к чашке, допивая кофе, а потом встала. — Если заинтересует, позвонишь, я дам номер человека, который нашел меня. Если все же нет — буду только рада. А мне пора… на тренировку.

Бросив купюру на стол, девушка наклонилась к Насте, клюнула задумчивую девушку в щеку, а потом вышла из кафе, возвращаясь в нужное здание.

Настя же еще какое-то время сидела, следя за тем, как по улице проносятся машины. Зря она надеялась на то, что предложение Алины станет реальной помощью. Танцевать на тумбе — это унизительно. Да и что она скажет маме? А вдруг из Андрейкиной школы кто постарше заявится, а там она? Или сам Андрейка? Хотя нет, Андрюша еще маленький. Но через пару лет…

Нет, это определенно невозможно. Потом ведь это вечным клеймом на лбу останется. Ночная бабочка из «Бабочки». Да и не сможет она. Просто не сможет. Застесняется, стушуется, со стыда сгорит, расплачется…

Нет-нет-нет. Ситуация у нее не настолько безнадежна, чтоб хвататься за подобные предложения. Настя достала кошелек, вложила купюры в счет, забросила рюкзак на плечи. Она будет что-то искать, прошерстит интернет, сходит в школы, и обязательно что-то найдется. Непременно.

* * *

— Ну как, Настён? — стоило дочери показаться на пороге кухни, Наталья Александровна улыбнулась, схватила полотенце, вытерла о него руки, а потом подошла к девушке, целую в щеку.

— Могло быть хуже, — Настя вымучено улыбнулась, прошла в небольшую уютную комнатушку, опустилась на угловой диванчик.

Все в их квартире было небольшим, аккуратным, уютным. Когда-то папе дико повезло унаследовать этот маленький мирок за двоюродной бабушкой, которую тот невероятно любил, ценил, ухаживал до последнего. Причем ухаживал чисто по-человечески, а не с мыслями о том, что когда-то получит вознаграждение за свой труд. Он вообще был человеком сердешным и искренним. Не юлил, не таил, не притворялся, делал добрые дела потому, что хотел, а не потому, что продумывал возможную выгоду на два хода вперед. Видимо, за это его и любили. За это когда-то полюбила мама, коллеги, друзья, а Настя любила его просто потому, что это был ее папа.

Девушка окинула взглядом кухоньку, в миллионный раз умиляясь цветочным обоям на одной стене, веселенькой плитке им в тон на фартуке, финтифлюшкам, которые были так дороги маминому сердцу, а потому висели, стояли, лежали то здесь, то там. Часики в виде тарелки, горшки с фиалками на подоконнике, вышитая своими руками скатерть с такими же цветами, как на обоях, серьезный домовой, следящий за происходящим вокруг с высоты своего убежища на холодильнике.

Наталья Веселова вкладывала душу в эту кухоньку. Вкладывала почти так же рьяно, как когда-то в мужа, в детей, в их светлое будущее.

Перед Настей опустилась тарелка с сырниками, пиала с вареньем, поймав полный восторга взгляд дочки, Наталья подмигнула, а потом снова отвернулась к плите, выключила чайник.

— Андрюша, завтрак! — крикнула, разливая кипяток по чашкам, а потом перебрасывая чайный пакетик из одной, в другую.

Обычно, каким бы поздним завтрак ни был, к нему Андрюша не спешил. Сначала ему положено было провести ритуал по проверке всех доступных соцсетей, потом выкормить жителей многочисленных ферм, которых на его телефоне было множество, и лишь потом можно было снизойти до умывания и утреннего приема пищи.

Поставив на стол три чашки, блюдце для себя и сына, Наталья опустилась на стул рядом с дочерью.

— Почему грустишь, сластёна? — подперев руками подбородок, женщина устремила внимательный взгляд на дочку. Сразу заметила, что Настя не в лучшем настроении, думала, показалось, а вот теперь понимала, что так и есть. Даже сырники не смогли помочь разгладить морщинку между бровей.

— Не грущу, просто… — девушка опустила сырник в варенье, а потом приподняла, задумчиво следя за тем, как тягучие капельки возвращаются в пиалу. — Я сегодня говорила с Петей…

Мама нахмурилась, но промолчала. Петр ей не нравился. Точнее когда-то нравился, но стоило узнать, как некрасиво он поступил с дочкой, вся симпатия улетучилась. Подумать только! Променять ее Настеньку, на какую-то вертихвостку! Тешил Наталью только тот факт, что Настенька не очень-то страдала, а еще вера в то, что он когда-то пожалеет, но Асю ему уже не видать.

— В общем, решила, что пока не буду с ними танцевать. Нога не пускает. Буду искать что-то другое, — девушка подняла взгляд, несмело улыбнулась. — Потерпишь лентяйку еще несколько недель, пока что-то найду? — посвящать родительницу в то, как именно она «решила» совсем не хотелось.

Конечно, она ожидала, что мама удивится. Подозревала, что расстроится. Даже готова была к тому, что начнет выпытывать, но нет.

Наталья какое-то время смотрела на дочку растерянно, а потом закрыла лицо руками, тяжело вздыхая.

— Меня сократили, Настён. Вчера.

Сердце ухнуло в пятки. Вот так, в один день их семейный мир — небольшая, но устойчивая лодочка — грозил пойти на дно. А то, что ее попросили из группы, вдруг потеряло ту значимость, какую имело еще минуту тому. Без маминой зарплаты они загнутся. Окончательно и бесповоротно.

— Как?

— Просто. Предупреждали давно, что всех не потянут, но я и подумать не могла, что доберутся до нашей бухгалтерии.

— И что теперь? — сырник снова нырнул в варенье, идя на дно посудины, этого не заметила ни одна из сидящих на кухне.

— Если б я знала, Настенька. Вчера и сегодня звоню по знакомым, пытаюсь хоть что-то, хоть как-то… Я уже и не помню, как это — искать работу, представляешь? Сколько я там просидела? Семь лет?

— Семь. — Столько же, сколько уже нет папы.

— Да, и теперь пытаюсь вспомнить, как это делают. Но всем молодых подавай. А на меня, сорокалетнюю, смотрят, как на умалишенную. Будто я в модели набиваюсь.

— Мамочка… — Настя прикрыла глаза, в сотый раз за день чувствуя горечь на языке. Все так сразу и так не вовремя.

— Ты только нос не вешай! — заметив, что дочь стала чернее тучи, Наталья как-то сразу забыла о собственных горестях, взяла дочкины руки в свои, заглянула в глаза. — Прорвемся, мы же всегда прорывались. Правда ведь? Да и нельзя нам грустить! Только подумай какая хохма — Веселовы, да грустят!

Настя кивнула, не чувствуя ни грамма уверенности в словах мамы. Всегда прорывались, но какой ценой? За счет здоровья, нервов, собственной гордости. И стоило только всему устаканиться, стоило успокоиться, стоило начать планировать, как все полетело в бездну.

— Оооо, сырнички, — в кухню смерчем влетел всклокоченный Андрей, шумно грохнулся на стул, схватил чашку с чаем. — Вы чего такие тихие? — и лишь забросив в рот вкусность, хмуро глянул на своих женщин. Иначе он их не называл. Помнил сказанные когда-то отцом слова и обязательно собирался их исполнять.

Он их защитник, кормилец, надежда и опора. Пусть пока только будущая.

— Ты слишком громкий, Андрюш, по сравнению с тобой все тихие, — мама потрепала сына по волосам, вновь надевая на лицо маску беззаботности.

Она не хотела загружать детей своими проблемами, просто сдержаться не смогла. Да и Настя все равно бы рано или поздно поняла, так зачем таиться?

— Мамуль, я на минуту, — высвободив руки, Настя поднялась, вытащила из кармана телефон, протиснулась между спинкой маминого стула и холодильником, молча переступила через подножку брата, выставленную по старой доброй традиции.

— Давненько я вас не била, Андрей Владимирович, — услышала мамино замечание насчет поведения сына будто издалека.

— Это чтоб она ворон не ловила! — и ответ брата тоже прозвучал откуда-то извне.

— Ешь лучше, — Настя бросила слова через плечо уже в коридоре, а потом прошла в свою комнату, плотно закрыла дверь, отошла к окну.

Алина взяла трубку на третьем гудке. Значит, тренировка закончилась, или где-то там, в самом родном зале, объявлен перерыв.

— Слушаю.

— Дай номер «Бабочки», хочу попробовать.

Алина хмыкнула, но поддевать не стала.

— Записывай.

Глава 2

Бабочки никогда не спят. (с)

— Хай, — Настя подняла руку в молчаливом ответе на приветствие, даже улыбнулась.

Месяц прошел с тех пор, как она стала одной из бабочек Баттерфляя. Себе девушка могла честно признаться — этот месяц был не лучшим, не самым счастливым, детям о нем Настя рассказывать не рискнула бы. Ни гипотетическим детям, ни абсолютно реальной маме с братом. Благо, гибкий график позволял увиливать от необходимости прямо объясняться с Натальей Александровной о том, почему в определенные ночи дочь пропадает. Иногда Настя объясняла все учебой, иногда халтурами, иногда просто не объясняла, а приходила под утро, целовала взволнованную маму, которая так и не смогла лечь, пока ребенка нет дома, а потом валилась лицом в подушку, забываясь тревожным сном.

Худшие ее страхи не оправдались, правда и сказкой этот месяц не стал.

Встречу в Бабочке ей назначили в ту же субботу. Возможно, раздумывай на том конце провода дольше, пригласи Настю на воскресенье, затея с треском провалилась бы. Девушка нашла бы сотню и тысячу более достойных, надежных и беспроблемных способов заработать. Но в тот день все казалось ей до ужаса фатальным и неисправимым.

Мама лишилась работы, денег у них почти не осталось, а со счета, который мог бы здорово помочь, снять деньги Наталья Александровна не позволит. Пока жива — к тем деньгам она не притронется.

Тогда, поцеловав маму перед выходом, на счастье, Настя вновь схватила рюкзак, помчала к метро. Всю дорогу до злосчастного места потенциальной работы мяла пальцы, борясь с нервозностью, кусала губы, то и дело, делая музыку в наушниках громче, чтоб заглушала назойливые панические мысли.

Настя понятия не имела, как проходят кастинги в подобных заведениях. Нет, воображение-то красочно вырисовывало непотребные иллюстрации, но разум пытался взять верх. Думать нужно было рационально — ей нужна работа, здесь ее можно получить. Каким образом? Пройти пробы. Пробы как кто? Как танцовщица. Танцовщица, без подоплеки и контекста. Просто за танец.

Девушка сообщила первому встретившемуся в темном коридоре мужчине, с виду похожего на охранника, цель своего визита, он же в ответ окинул ее задумчивым взглядом, а потом кивнул на лестницу, объясняя, как найти кабинет босса.

Босса она нашла без проблем. Евгений Пир восседал в небольшой комнате, гордо именуемой кабинетом управляющего директора. Достаточно молодой мужчина-блондин улыбнулся, протянул руку, а потом предложил присесть. Настя удивилась, но справилась со вздохом облегчения, который рвался из груди. Первый страх не оправдался — на сутенера мужчина не походил. Хотя и сутенеров-то она видела разве что в фильмах…

Для начала они поговорили. Кто порекомендовал обратиться? Какие цели преследуете? Имеете представление об особенностях профессии? Ревнивые мужья, братья, отцы выяснять не придут? Настя отвечала на все вопросы предельно честно. Зачем врать, что всю жизнь мечтала крутить попой на тумбе? Кто поверит?

Евгений Николаевич, видимо, разговором остался доволен, так как следующим номером программы ей предложили от разговоров перейти к действиям. Настя застыла, смотря на усмехающегося мужчину глазами запуганного зайчишки. Он же объясняться не спешил, сначала вдоволь насладился зрелищем растерянной простодушной девушки, а лишь потом расплывшись в ухмылке предложил пройти вниз, в зал, чтоб там провести «практическую» часть.

За неимением собственных каблуков, обувь ей предоставили, включили музыку, Пир подтянул к сцене стул, готовясь насладиться представлением. В результате, представлением наслаждался не только он, но и готовящиеся к вечеру бармены, снующие по залу осветители, прочий персонал.

Да, девочка смущалась, но, во-первых, очень уж вкусно выглядела. Вьющиеся каштановые волосы, спускающиеся до талии, наивные зеленые глаза, красивые ноги, которые эффектно будут выглядеть в надлежащей длинны шортах, плоский живот, не слишком тяжелая грудь, тонкие руки. Сочетание то еще. Кто не любит наивных обольстительниц? Лишь бы в пьяном угаре от этой красоты никому голову не сорвало, а так — чудесное украшение ночей в Бабочке. Это было во-первых, а во-вторых, девочка объективно хорошо двигалась. Пластично, гибко, сексуально, черт возьми, пусть и как-то по-наивному сексуально, будто не намеренно, но так, что хотелось смотреть и смотреть. Глаза сломать хотелось.

Пир махнул, прося остановить музыку, а потом подошел к сцене, протянул руку, смотря прямо в глаза тяжело дышащей девочке.

— Испытательный срок, бабочка.

Как Настя чувствовала себя на смотринах? Как товар. Чувствовала направленные на нее взгляды и хотела укрыться, умыться, спрятаться. Для этого когда-то в детстве папа отвел ее на балет? Для этого она так долго и мучительно училась? К этому стремилась и об этом мечтала? Однозначно нет. Вот только всем плевать, и даже она сможет договориться с совестью и памятью. Если есть для чего — сможет.

Когда ее взяли, она обрадовалась. А то, что испытательный срок — так даже лучше. Настя очень надеялась, что больше месяца это не продлится. Мама непременно найдет работу, сама она тоже подыщет более достойное место, но главное… Главное, чтоб никто, ни одна знакомая живая душа, не узнала, до чего она докатилась.

После того, как Алина скинула ей смс-кой номер нужного товарища, с расспросами больше не звонила. Видимо, понимала, что обсуждать собственной решение Настя не захочет. И в труппе трепаться девушка не стала бы, за это Ася была спокойна. Единственное — в первые несколько вечеров то и дело чувствовала, как сердце бухает в пятки, когда в толпе цеплялась за знакомое лицо. Но, чаще всего оказывалось, что лицо просто схоже со знакомым, а даже если знакомое — слишком бухое, чтоб узнать плясунью с крыльями за спиной.

Конечно, прежде чем приступить к исполнению своих прямых обязанностей, Насте было приказано надлежащим образом приготовиться к невероятной важности событию. Поднатаскать ее должна была гордость клуба и его же светящая ярче солнца звезда — Амина. Яркая высокая брюнетка с ногами… сказать от ушей — значит оскорбить. Нет, к этой длине неприменимы гиперболы. Вот кто был истинной бабочкой.

Серьезно к заданию Амина не отнеслась, но и отфутболивать путающуюся под ногами девицу не стала — провела целый вечер в компании с Настей, показывая основные па, сухо исправляя и советуя.

Нет, искать подружек здесь Ася не собиралась, но облегченно вздохнула уже хотя бы потому, что ее не послали при первой же встрече.

Посчитав, что долг исполнен, Амина удалилась, проигнорировав благодарности Насти, а вот взмокшей, уставшей недобабочке предстояло еще тренироваться и тренироваться. Это по словам все той же наставницы. Но Настя и не сопротивлялась. Тренироваться легче, чем выйти в полный народа зал, а потом… Ох, она так ярко и одновременно так туманно представляла, что ждет ее в первый вечер, а он настал.

И небо не разверзлось, земля не приняла ее на месте, даже папа не вернулся из мира мертвых, чтоб настучать позорящей имя дочери по голове.

А имя опозорено было знатно. Одежда, которую ей щедро предоставил Пирожок, как Женечку ласково обзывали все работники клуба, была далека от той одежды, в которой ходят люди… даже иногда на пляже.

Рваные в хлам шорты, короткий отражающий свет ламп топ, приличной высоты каблук и черные ажурные крылья. Подобных наборов было несколько. Настя не знала, кто решает, в какой вечер следует надеть тот или иной, просто согласно кивала, когда одна из девочек ставила ее в известность.

В целом, коллектив принял ее нормально. Никто не лез в душу, никто не напрашивался в друзья, но никто и волком не смотрел. Смотрели чаще всего мимо. Как и сама Настя. Судя по всему, по зову сердца и велению души здесь одна Амина, правда и она не светится счастьем в раздевалке. А вот в зале — зажигается. Сначала Настя удивлялась таким метаморфозам, а потом поняла, что и сама преображается. Профессионализм, черт возьми. Клиент всегда прав, клиенту наплевать на твои проблемы и сомнения. Клиент пришел «тыц-тыц», а еще время от времени поглядывать на то, как крылатые девушки извиваются под музыку, разогревая толпу.

Чаще всего выходные проходили для Насти как в тумане. Ночами она танцевала, днями отсыпалась, снова танцевала и спала. Мама тяжело вздыхала, но лезть не пыталась. Был бы отец жив, было бы иначе, а так — не считала себя вправе вмешиваться в жизнь взрослой дочери, если и сама-то не может со своей справиться.

Работа настойчиво ускользала из рук. Собеседования заканчивались ничем, разосланные сыном резюме оставались мертвым грузом на чьих-то почтах, швейных заказов, как назло, стало меньше.

Именно поэтому Настя обрадовалась первому заработку еще больше, чем надеялась. Денег было много. Слишком много, чтоб она смогла объяснить их происхождение маме, именно поэтому семейный бюджет пополнился лишь частью, а другая была припрятана в шкатулке.

Но никто не отменял правило о том, что много денег приравнивается к такому же количеству проблем. Проблемы были. Например, ноющие ноги и спина. Хронический недосып. Постоянный страх встретить знакомых, а еще чувство беспомощности перед лицом толпы.

Несколько раз Настю порывались схватить за ноги самые смелые, или совсем охмелевшие. Сделать им этого не давали, грамотно оттесняя, но осадок оставался. Она даже ночами иногда просыпалась в холодном поту, вспоминая, как к ней тянутся жадные руки.

Закон стриптиза распространялся и на гоу-гоу: смотреть можно, трогать нельзя. Вот только если стриптизерша за отдельную плату позволит потрогать, Настю передергивало от одной мысли о подобном.

Она достаточно успешно убеждала себя, что происходящее с ней — временно, а чтоб не начать сомневаться, то и дело предпринимала попытки найти что-то более достойное. Попытки были, результатов не было. Сплошь кризис, сплошь и своим-то нечем платить. В преподавателях для самых маленьких никто не нуждается, официанты нужны на полный день, с детьми сидеть ни разу не рожавшей и на руках не державшей почему-то доверять не спешат.

Месяц прошел, а Настя снова и снова облачалась в наряд бабочки Батерфляя, постепенно свыкаясь со всем и всеми.

Сегодня ей грозила очередная рабочая суббота.

— Привет, — кивнув в ответ на еще одно приветствие, Настя прошла через зал, поднялась на пять ступенек, оказалась в плохо освещенном коридоре. Как бы ни было прискорбно это признавать, за месяц девушка отлично изучила свое новое место работы. Могла на ощупь добраться до нужной двери, знала, куда можно в темноте бросить куртку, чтоб та попала точно на диванчик. Привыкать к подобному очень грустно.

Настя открыла дверь в гримерную собственным ключом. Ей невообразимым образом повезло — досталась собственная комната. Нет, дело не в том, что Анастасии Веселовой предоставили особенные условия, просто в той, другой, в которой к вечерам готовились остальные девочки, было тесно, а эта комната оказалась еще не отремонтированным подобием подсобки. Здесь было зеркало, вешалка, стул, диванчик из кожзама в углу, видимо, перекочевавший из кабинета Женечки по ненадобности. С потолка свисала лампочка без плафона, одна стена светилась голым бетоном, пол поскрипывал при ходьбе.

Но это было не так-то важно, почему другие девочки отказались от подобной привилегии, Настя поняла сразу же, но ни секунды не жалела, что честь обзавестись собственной гримерной досталась именно ей.

Девушка пошарила по стене, нашла включатель, зажгла свет. Унылая комнатушка моргнула ей двухсотвольтной лампочкой. Отбросив рюкзак, Настя подошла к стулу, села на него, вглядываясь в собственное зеркальное отражение. Под глазами — синюшные тени, лицо бледное, взгляд — будто через пять минут на плаху, если вытянуть вперед руки — непременно затрясутся. Ася никогда не была абсолютно довольна собственным внешним видом, но в последнее время искренне удивлялась, каким образом может привлекать хоть чье-то внимание. Как ей казалось, сейчас на нее смотреть можно разве что с жалостью. Так, как смотрит мама.

— Отдыхаем, Настенька? — Пир никогда не стучался. Видимо, не считал нужным. Не по статусу большому-большому начальнику стучать в гримерные маленьких-маленьких подчиненных. Видимо, каждый раз надеялся застать врасплох. А желательно не просто врасплох, а врасплох раздетой. Сегодня не повезло, Настя еще не начала готовиться к вечеру.

— Настраиваемся, — девушка окинула взглядом отражение мужчины в зеркале, а потом встала. В чем Женечке не отказать — так это в умении выбирать костюмы. Вроде бы не самая деловая должность, встречи с партнерами вряд ли проводятся в конференц-холлах бизнес-центров, но он вечно щеголял в костюмах с иголочки, чередуя лишь цвета. Сегодня — красивый светлый приталенный, делающий плечи широкими, а талию с бедрами правильно узкими.

Если бы он не расценивал любой взгляд, как доказательство заинтересованности в нем-любимом, Настя еще несколько раз скользнула бы взглядом по силуэту. А так… Себе дороже, потом же не отцепится.

— Правильно, Настенька. Очень правильно! — спрятав руки в карманы брюк, Евгений прошел в комнату, опустился на потрепанный жизнью диванчик, пододвигая не менее потрепанный рюкзак.

С долей раздражения девушка открыла дверцу шкафа, взяла в руки первую попавшуюся вешалку.

— Что-то еще? — оценив ситуацию, а именно то, что уходить Женечка не спешит, а вот ей самое время заняться подготовкой, иначе опоздает, Настя вздохнула, прячась все за той же дверью шкафа, а потом стягивая через голову родную футболку.

Как она обожала в такие моменты свои вещи и ненавидела синтетические блестящие и обтягивающие шмотки.

— Ты с девочками еще не говорила? — Настя повернулась лицом к полкам, расстегивая пуговицу на джинсах. Видеть мужчину она не могла, но готова была поставить миллион — Пир сейчас активно занимается тем, что пытается подобрать на диване такое положение, чтоб наслаждаться переодеванием танцовщицы хотя бы глядя в ее отражение, раз уж вживую она отгородилась перегородкой.

Быстро сдернув джинсы, Настя запрыгнула в обтягивающую юбку, присела чтобы достать босоножки, идущие в комплекте.

— Нет еще.

— Вот так всегда… Стоило выделить отдельные хоромы, — Женя с гордостью обвел взглядом эти самые… «хоромы», — как бабочка тут же зазналась.

Настя прикусила язык, предпочитая не отвечать.

Пир безмерно гордился тем, что осчастливил новенькую собственной комнатой. Гордился и искренне не понимал, почему она до сих пор не висит на его шее, благодаря денно и нощно. Ему-то казалось, что он совершил подвиг истинного рыцаря. И каждый раз, когда отсчитывает зарплату, тоже делает это так, будто с барского плеча жертвует. Этому человеку нужно было ото дня в день подтверждать его значимость и ни в коем случае нельзя было забывать о том, что перед ним ты всегда в неоплатном долгу. Когда-то Настя пыталась посчитать, сколько раз на протяжении десяти минут он произнесет любимое свое «я» или его вариации «а я», «вот я», «как я». Сбилась на втором десятке.

— А я же так старался, — ну вот, очередное «я». — Для тебя, между прочим.

Застегнув правый босоножек, Настя поставила левую ногу на полочку в шкафу, чтобы застегнуть второй. Чертова ниточка снова неприятно потянула. Но теперь на это внимание девушка уже не обратила. Какая сейчас разница? Красиво извиваться травма не мешает, а с большими танцевальными планами, видимо, уже не сложится.

— Спасибо, — опустив ногу, девушка поправила юбку, выплыла из укрытия. Теперь главное не обращать внимания на то, как Пир бегает взглядом по обтянутому во всех местах телу.

Лишь бы у него там ничего не натянулось и не треснуло, а то подобного конфуза бедняга не выдержит.

Вновь опустившись на стул перед зеркалом, Настя взялась за резинку, которая держала волосы в хвосте, распустила их, тряхнула головой. Потом открыла одну из тумбочек, доставая набор для наведения максимально шлюшьего мэйкапа. В этом деле действуют те же правила, что в любой профессии, требующей грима — красится нужно так, чтоб у людей на расстоянии десяти метров не возникло сомнений — она намарафечена. Эта часть подготовки волновала Настю меньше всего — они и для выступлений наводили не менее боевой раскрас.

— Я зачем пришел… — Женечка в очередной раз подвинулся на диване, теперь следя уже за тем, как Настя красится.

А девушка мысленно возвела хвалу небесам за то, что помогли Пиру перейти к главному так быстро.

— Сегодня босс приедет.

— Какой босс? — Настя закрыла один глаз, решительным движением проводя стрелку. Мелочиться нет смысла — стрелка, значит такая, чтоб до бровей. — Разве не вы, Евгений Николаевич, у нас главный?

С одной стороны, ему вопрос явно польстил, так как грудь мужчины раздулась от гордости, а с другой, он как-то быстро поник, потому что пришлось признать:

— Я управляющий, а есть владелец. Вот он уже мой босс. А я — твой и всех здесь.

Понятно. Как-то Насте в голову никогда не приходило размышлять о том, кто владеет Баттерфляем. Подобный интерес доказывал бы, что это место имеет для нее какой-то вес, а этого Настя для себя не допускала.

— И что в связи с этим? — на втором глазу появилась такая же стрелка, а Пир не спешил продолжать разговор, засмотревшись на творящееся у зеркала действо.

— Ничего особенного, просто не опозорьте меня, этого будет достаточно. А то скажет, что набрал неизвестно кого, получу по голове, а потом и вы получите. Девочки-то уже давно танцуют, они в курсе, а ты у нас новенькая, потому предупреждаю.

Настя только кивнула. На самом деле, Пир пришел просто потрепаться, а приезд какого-то босса — предлог, но совету девушка вняла, а опозорилась она уже давным-давно, в первый день появления в зале Баттерфляя. Нет, со своего почетного места она не свалилась, в ступор не впала, в слезах не убежала. Опозорилась, появившись в том месте в таком виде.

— Ладушки, — хлопнув себя по коленям, Пирожок поднялся, подошел к двери. — Может поужинаем после смены, Настасья? — мужчина оглянулся, бросая через плечо лучезарную улыбку.

Настя отложила помаду, а только потом посмотрела на него, правда снова в отражении.

— После смены впору завтракать, но я не хочу, простите, — она не хотела, чтоб прозвучало грубо. В первый раз, когда Женечка предложил, даже волновалась, что могла ненамеренно обидеть, но со временем поняла — он не обижается. Просто время от времени прощупывает почву. Не только здесь. А вдруг повезет? Вдруг многочисленные «я» и его подвиги в отношении простачки-Настеньки будут надлежащим образом оценены. Настолько, что даже обломится.

Услышав же очередной отказ, Пир не расстроился. Улыбнулся еще шире, пожал плечами, вышел из комнатенки. Попытка номер бесконечность провалилась, но это совсем не значит, что новой не будет.

Настя покачала головой, беря в руки тушь.

* * *

После предательства Пети думать об отношениях не хотелось. После двойного предательства Пети, Настя поняла, что думать об отношениях не просто нежелательно, это чревато.

После расставания с бывшим, она не пыталась его вернуть, заново обольстить, снова зажечь те чувства, которые, судя по всему, успешно потушила Света. Но это не обезопасило от нападок новой девушки Петра. И если бы все ограничилось нападками… Но нет. Света не успокоилась, пока не сжила Настю… не со свету, но из коллектива.

Что же будет, согласись она на ужин с Женечкой? Травля и косые взгляды вслед еще и здесь ей были не нужны. Как бы ни хотелось это опровергнуть, но собственным местом она дорожила.

Закрыв дверь на ключ, оставив его на крышке висящего здесь же трансформатора, Настя направилась по коридору в сторону зала. Сегодня в клубе давала концерт одна достаточно известная группа. Этот ивент должен был длиться до десяти, а потом, словно по мановению волшебной палочки, концертный зал снова превращался в танцпол.

Настя прокашлялась, чувствуя, что горло противно саднит. Неизвестно, как можно было простыть летом, но она умудрилась сделать именно это. Даже в «отсутствующей» по факту одежде было жарко и душно. А воздуха здесь всегда мало, от запахов то и дело начинало мутить.

— Бледная ты какая-то, — из общей гардеробной выплыла Амина. Девушка приподняла бровь, окидывая Настю скептическим взглядом.

— Нет леденцов? — Ася чуть сжала горло, прокашливаясь. Благо, сегодня суббота, а значит, завтра можно с чистой совестью заболеть, а потом валяться целый день, забив на все. «Все» простит, работа — нет. Лишь бы сегодня отплясать в надлежащем виде.

Амина фыркнула, явно подразумевая «нет», а потом проявила невероятную заботу — приложила ладонь ко лбу Веселовой.

— Ты в прямом смысле жаркая штучка, Настя. Сказала б ты Пиру, что сегодня не сможешь…

Ася уклонилась, сбрасывая руку коллеги, а потом мотнула головой. Нет уж. Ничего она не горит, просто горло болит. Если бы все просили отгулы, стоит запершить горлу, работать было бы уже некому.

— Ну как знаешь, — пожав плечами, Амина царственно развернулась, задев Настю роскошными крыльями.

Вслед за царицей всея клуба из гримерной по одной стали выплывать остальные девочки, здороваясь с Настей или просто игнорируя.

Им навстречу выбежал распорядитель, как всегда истерично сообщая, что пора, а потом начиная рвать на себе волосы, ведь возглавляющая колонну танцовщиц Амина не спешила ускоряться.

— Тебе Женечка сказал? — Алёна, миловидная русоволосая девочка, чуть старше двадцатилетней Насти, обернулась, явно адресуя вопрос именно ей.

— Что он должен был сказать? — внутри похолодело. Почему-то Насте показалось, что сообщить ей должны были об увольнении. Пусть пока вроде как не за что, но испытательный срок близился к концу, Пир мог пойти советоваться к девочкам, стоит ли оставлять новенькую, а потом им первым сообщить, что решил-таки не оставлять.

— Сегодня вроде бы должен приехать Имагин. Владелец. Он редко заявляется, но когда приезжает — жди беды. Пирожок получает втык, а потом устраивает втык уже нам. Так что лучше сделать так, чтоб ему не за что было орать.

Настя кивнула.

— Знаешь, на чье место тебя взяли? — в разговор вступила еще одна девочка, тоже Настя, только рыженькая. — У девочки был День рождения, она принесла шампанское, конечно, всех угостила. Но мы-то выпили по глотку, а она — полбутылки. О том, что приедет «ревизор», Пир никого не предупредил, ну она и полезла на сцену… пьяная. Имагин это дело увидел, а дальше все было уже по привычному сценарию — втык Пирожку, увольнение бедолаги.

Снова кивнула. Нет, ну она-то не пьяная. Чего бояться? Нечего. Почему тогда страшно? Непонятно.

— Крылья расправили? — Амина остановилась, оглянулась, подмигнув почему-то Насте, которая замыкала группу девочек, а потом открыла двери в зал. Шоутайм.

* * *

Как бы хорошо ни работала вентиляционная система, здесь все равно всегда было душно. Душно, жарко, мало места, а лампы то и дело резали по глазам, отзываясь болью в висках.

Оставшийся после концерта народ потянулся к бару, счастливые обладатели столиков сидели на мягких креслах, потягивая коктейли, танцпол же пока заполнятся неохотно. Но это пока. Каких-то двадцать минут, и негде будет протолкнуться, нужно только, чтоб народ поймал ритм, завелся.

А вот им, бабочкам, положено заводиться по щелчку, а точнее с первой ноты. Музыка заиграла, девочки натянули на лица лучезарные улыбки, начиная представление. Начинали они обычно синхронно, это здорово привлекало внимание, а уже потом расходились каждая в свою степь.

Настя подняла правую руку вместе со всеми, окидывая помещение взглядом. Как всегда, с замиранием сердца, она сканировала его на наличие нежелательных элементов — знакомых. С первого взгляда таких не заметила, в очередной раз возблагодарив небеса за то, что Баттерфляй находится в не слишком удобном месте, и не пользуется бешенной популярностью среди танцоров и студентов ее универа.

Проведя левой рукой от кисти и до правого плеча, девушка повернулась спиной к залу, бросила игривый взгляд через плечо. Почти такой же, как бросил ей напоследок Пир. Так же сделали другие девочки. Публика же получила возможность вдоволь насладиться видом их ажурных крыльев, на которых поблескивали стразы. Крыльев, а еще неплохих филейных частей, обтянутых латексными юбками, ну и ноги ведь никто не отменял.

Ночь еще толком не началась, а Настя чувствовала себя так, будто по ней проехались. Скорей всего не раз. На лбу выступила испарина, а каждое движение приходилось просто выдавливать из сопротивляющегося организма. Он явно не хотел танцевать, он хотел в кроватку, под одеяло, желательно подоткнутое со всех сторон заботливыми мамиными руками. Вот только в кроватке денежки не зарабатываются.

У девушки не было возможности узнать, сколько времени прошло и сколько осталось до момента, когда можно будет хотя бы на десяток минут незаметно пропасть, по трэкам считать она уже даже не пыталась, а судя по тому, как резво выплясывали остальные, девочки устать не успели.

Горло сжал очередной приступ тошноты — обилие запахов царапало раздраженную гортань, вызывая самые натуральные рвотные позывы, с которыми бороться приходилось лучезарно улыбаясь и продолжая извиваться.

Будь это любой другой день, не напугай ее сначала Пир, а потом девочки россказнями о страшном боссе, она давно бы пожалела себя, направилась бы к Женечке с покаянием. Он бы, наверняка, побурчал, но позволил бы отправиться домой. Такое иногда случалось — в крайних случаях девочки отпрашивались. Но сегодня был не тот день.

Наверное, Амина права, нужно было поговорить с Пирожком раньше, прежде чем лезть в зал. А теперь поздно: назвалась бабочкой — порхай.

В очередной раз взяв себя в руки, Настя опустилась на корточки, чтоб потом подняться, выводя пальцем извилистую линию на ноге. В глазах на секунду потемнело. Нет, это было не лучшее решение, в следующий раз следует обойтись без резких движений.

Трэк сменился, на танцпол потянулись люди, веселье вовсю разгоралось. Перебросив распущенные волосы с одного плеча на другое, Настя выставила вперед ногу, рисуя бедрами восьмерки.

Да, на балете их такому не учили, на бальных танцах тоже, но что поделать? Тем более, Петя любил ставить на сексуальную составляющую в своих постановках. Никогда не опускался до пошлости, но и использовать многообещающие движение не чурался. Теперь, работая здесь, в клубе, Настя часто абстрагировалась от происходящего, представляя, что просто танцует очередную постановку бывшего. Это помогало переживать неделю за неделей. А потом, глядишь, придет привыкание.

Снова смена трэка, воздух пропитывается запахом толпы, алкоголя, становится крайне душно. Подняв над головой руки, Настя крутанулась вокруг своей оси, окидывая остекленевшим взглядом помещение. Нет, она все так же улыбалась, но только потому, что улыбка намертво приклеилась к лицу. Двигалась она уже неосознанно, по инерции, зачем-то считая про себя до десяти, а потом снова до десяти, и опять до десяти. Так, по десяткам, легче переживать декаду секунд за декадой.

Она чувствовала множество направленных на нее взглядов. Чувствовала их как один большой липкий кокон, окутывающий со всех сторон, но в этом коконе почему-то лицо сейчас жгло особенно сильно.

В очередной раз вскинув голову, Настя подняла взгляд, натыкаясь на человека, чьи глаза так рьяно жгли.

Как-то сразу стало понятно, что это и есть босс босса, Глеб Имагин. Наверное, потому, что сидел он за центральным столиком, а еще потому, что рядом с ним восседал Пирожок, чему-то неистово радуясь и с неподдельным энтузиазмом о чем-то распинаясь.

Насте казалось, что всем боссам босс должен быть как минимум старше Женечки, а выглядели они ровесниками.

Мужчина сидел на диване, откинувшись на его спинку, в руках держал стакан с водой, вряд ли водку стали бы наливать в таких объемах. Он даже не делал вид, что слушает лепет подчиненного. Просто смотрел перед собой, старательно прожигая дыры в лице одной из гоу-гоу танцовщиц. К несчастью, в Насте.

Сглотнув, Настя попыталась оторвать ответный взгляд от лица мужчины, но это оказалось чертовски сложной задачей. В полумраке он выглядел пугающе-притягательно. Брюнет со внимательным тяжелым взглядом заставил сердце забиться куда быстрей, чем все пляски. Ладоши вспотели, горло сжал очередной спазм.

Если бы он хотя бы взгляд отвел, стало бы значительно легче. А он делать этого не спешил. Наверняка заметил, что его поймали за подглядыванием, но не стушевался, не отвернулся, не сделал вид, что танцовщица интересует его не больше, чем подиум под ее ногами. Нет, опустил взгляд, но не отвел его, теперь путешествуя вниз по шее, к груди, животу, по ногам. Захотелось сжаться, прикрыться, но вместо этого Настя развернулась, давая себе хоть такую передышку.

— Женечка, отвлеки ты его, — шепнув себе под нос, Настя с опаской обернулась, выписывая очередное па, которое теперь казалось особенно пошлым и неприличным. Этот штрих не отвернулся. Только хмыкнул, возвращаясь к наблюдению за тем, как лицо танцовщицы покрывается красными пятнами. Даже убеждения о том, что в темноте покрасневшего лица не видно — не успокаивали. Настя знала точно — он прекрасно знает, что смущает, и делает это специально.

Очередная смена трэка произошла как-то незаметно. Позабыв о том, что делать этого не должна, Ася попыталась испытать еще один метод ускользания из-под пристального внимания темных глаз. Девушка вновь нырнула вниз, опускаясь на корточки, а потом попыталась подняться. Перед глазами заплясали мушки.

— Черт, — вытолкнуть себя наверх Настя уже не смогла, ныряя в темноту.

Глава 3

Жизненный цикл бабочек состоит из четырех фаз и завершается потрясающим превращением в прекрасную бабочку (имаго). (с)

— Ну-ну, давай, открывай глазки, — Настя почувствовала ужасно острый запах, попыталась увернуться от его источника, но кто-то хоть и не слишком грубо, но настойчиво придержал, не давая отвернуться. — Пришла в себя?

Осознав, что единственный способ избавиться от подобного внимания — открыть глаза, Настя заставила себя сделать именно это. Не сразу, но зрение сфокусировалось на чьем-то лице. Над ней стояла девушка, одной рукой придерживая голову, а другой водя перед носом. Девушкой была Амина.

— Я что, грохнулась в обморок? — Настя оттолкнула от себя руку с ваткой, которая, судя по всему, и истощала тот жутчайший запах, попыталась сесть. Амина ей не мешала, только хмыкнула пару раз, наблюдая за тем, как девушка подтягивается на трясущихся руках.

— В обморок, с возвышения, в толпу. Красиво летела… — выбросив ватку в мусорную корзину, Амина отошла, опустилась на кресло, Настя же окинула взглядом комнату. Они каким-то образом оказались в ее персональной гримерной. Сама Веселова — на том самом диванчике, гостья, или скорей спасительница, — у зеркала. На часах — начало третьего.

— Ты что, сама меня сюда притащила? — мозг пока работал очень неохотно, благо, слова вспоминались довольно быстро.

Амина фыркнула, забрасывая одну невообразимо длинную ногу в практически отсутствующей юбке, на другую, не менее длинную.

— Я похожа на грузовую лошадь? — нет, не похожа. Совсем. — Охранник подхватил, притащил, уложил, а потом помчал обратно, разбираться с воодушевившейся толпой. Не каждый день на них падает полуголая девка в несознанке, знаешь ли…

Настя не знала. Она и сама-то ни разу в обморок не падала.

— Черт.

— Именно, — Амина чуть повернулась в кресле, величественным движением протянула руку к трюмо, на котором стояли немногочисленные Настины тюбики, схватила один, повертела в руках, хмыкнула, вернула на место.

— И что теперь?

Подарив еще несколько хмыков немудреным косметическим средствам Насти, Амина вновь подняла взгляд.

— А что теперь? Тебя приперли сюда, нас тоже, на всякий пожарный, девочки сидят в гримерной, а я сторожу тебя в твоей кладовке, ждем, пока подъедет скорая.

— Не нужно скорую, — Настя попыталась сесть повыше, но обессиленные руки соскользнули с диванной ручки.

— Я вижу, что не надо. Может, вернешься? Продолжишь бенефис?

На колкость отреагировать не хватило ни сил, ни понимания. Настя мотнула головой.

— Значит, сидим и ждем. Я и так контрабандой тебе нашатырь принесла. Пирожок сказал тебя не трогать. Очень зло сказал, милая моя.

Ася застонала, откинув голову на спинку дивана. Сейчас она чувствовала себя намного хуже, чем перед выходом в зал, но если бы Женя пришел и сказал, что либо она возвращается и отрабатывает, либо теряет работу — она умерла бы, но пошла танцевать.

— Меня уволят?

Отвечать Амина не спешила. Долго просто сидела, покачивая ногой.

— Я же предупреждала, советовала отпроситься. Надо было слушать умных людей.

Надо было, но откуда же она знала, что ей может быть так плохо? Откуда знала, что так разнервничается из-за пристального взгляда? Угораздило же грохнуться в обморок именно сегодня. На глазах у толпы, на глазах у Пира и «всем боссам босса». Нет, ее определенно уволят.

— Это было… ужасно? — Настя скривилась, представляя, как живописно, должно быть, свалилась. Возможно, даже что-то ушибла или вывихнула, но сейчас ничего подобного не чувствовала.

— Что ужасно? Грохнулась? Да нет, нормально грохнулась. Обычно. Заурядно. Как танцуешь, так и грохнулась. Тихо, без помпы. Просто сползла под ножки, и на том все. Если б рядом с тобой народ не засуетился бы, никто б и не заметил.

Амина лучезарно улыбнулась.

И на том спасибо. Хотя бы людей не слишком испугала. Хотя какие нафиг люди? Какая к черту разница, если этот обморок ей будет стоить работы? Работы, в которой они все так же нуждаются. У мамы на этом фронте без перемен, а семье по-прежнему нужно есть и желательно было бы заплатить коммуналку.

— Слушай, раз ты в себя пришла, сторожить тебя смысла нет. Сама дождешься врача? Больше не грохнешься?

Настя покачала головой, подтягивая ноги к подбородку, а потом расстегивая босоножки, которые тут же полетели на пол.

— Вот и славно, — Амина встала, продефилировала к двери, — Пирожок сейчас разговаривает с Имагиным, сказал, что потом зайдет. Так что жди, бабочка с мятыми крылышками, — Настя невольно потянулась за спину, пытаясь нащупать тот самый элемент гардероба, о котором говорила Амина. Крыльев за спиной не было, видимо, сняли прежде, чем опустить болезную на диван.

За девушкой закрылась дверь, Ася же вновь сползла на кушетке, перевернулась на бок, подтянула ноги к груди, закрывая лицо ладошами. Было неимоверно хреново. Как физически, так и морально. Судя по всему, это был последний ее вечер в Баттерфляе.

* * *

— Объясни мне, Евгений Николаевич, что творится в моем клубе? — к сожалению, Пирожок не понимал ни что творится в не его клубе, ни вроде как еще в его кабинете.

После того, как Настя свалилась прямо в зале, поднялась суматоха. Как ни странно, первым с дивана подорвался почему-то именно Имагин. Подорвался, а потом направился в толпу.

Женя же так и застыл с открытым ртом и недосказанной фразой, следя за тем, как всем боссам босс спускается к танцполу, останавливается, вглядывается в «то», вокруг «чего» собирается приличная толпа.

Скоро Пир понял, в чем дело, увидел, как девочку поднимает на руки один из охранников, несет в сторону служебной двери.

Он так же, как Имагин до этого, подорвался с места, спустился к перилам, держась за которые, Глеб провожал взглядом удаляющуюся фигуру грузного мужчины в черном с девчонкой на руках.

— Разберись, и жду тебя в кабинете, — резко развернувшись, Имагин полоснул взглядом по управляющему директору, а потом направился прочь из зала.

Пирожку же пришлось куда-то мчать, что-то решать, разруливать, переключать внимание, срочно придумывать акции на баре, чтоб народ забыл о сумятице.

Убедившись, что Веселова просто хлопнулась в обморок, он чертыхнулся сквозь зубы, неохотно вызвал скорую, а потом, оставив Амину за старшую, поплелся получать нагоняй от злого Имагина.

Он и приехал-то не в лучшем настроении, а что с этим самым настроением должно было случиться после инцидента, Жене страшно было представить.

К сожалению, пришлось не только представить, но и увидеть воочию. Имагин лютовал так сильно, что выглядел спокойнейшим из удавов.

Когда Женя вошел в кабинет, Глеб сидел на шефском кресле, сверля этим своим пугающе спокойным взглядом дверь. Как та не загорелась и не испепелилась, ну, или, в крайнем случае, не разлетелась на щепки — вопрос без ответа.

— Так что творится в моем клубе? — погрузившись в свои грустные мысли, Женя проворонил момент, когда положено было отвечать. То есть совершил стотысячную ошибку этого вечера в глазах Имагин.

— Она уже уволена, Глеб Юрьевич.

— Кто? — таким тоном разве что смертные приговоры выносить. Жене даже сначала послышалось — «расстрелять», волосы на загривке стали дыбом.

— Неумеха, которая навернулась. Считайте, ее уже нет. Я загладил казус, никто и не вспомнит, репутация не пострадает…

— А она-то тут при чем? — Глеб склонился к столу, а Женечке стоило нехилых усилий не отпрянуть. Сесть на кресло для посетителей он так и не рискнул — лучше постоять, оно надежней.

— Ну как… — мужчина застыл, явно пытаясь сконструировать логическую цепочку, которая для него очевидна, а вот для Имагина, кажется, нет.

— Молчи, — оттолкнувшись от столешницы, Глеб отодвинул кресло, встал. — Когда я приезжал в прошлый раз, твои танцовщицы набухались. Просто взяли и упились в зюзю, а потом поперлись выплясывать. Ты что мне сказал?

— Такого больше не повторится.

— Молодец, хоть что-то помнишь. А я что сказал?

— Что приедете через две недели.

— Опять молодец, а потом решил, что две недели для тебя маловато, дал месяц. Приехал. И что я вижу? На входе ни хрена никого не проверяют, на баре — разводят, сам ты светишься, а танцовщицы валятся из-за переутомления.

— Какое переутомление? — раз по другим пунктам ответить нечего, давить нужно на тот, с которым справиться легко и просто.

— А я откуда знаю, какое? Но ты хоть видел, в каком состоянии у тебя люди на работу выходят? Бледнющая немощь.

— Она уже уволена, я же сказал!

— А я сказал, что тебя уволю, если не разберешься с этим гребаным клубом.

— Я разберусь! — Женя поднял руки, одновременно капитулируя и будто прося не гнать лошадей.

— Разберись. — Имагин обошел стол, остановился в шаге от подчиненного, вперив взгляд прямо тому в глаза. — Разберись с торговлей всяких-яких веществ, которые если не крышуешь, то вроде как не замечаешь, с паленкой, с мышами или что там бегает по углам? Доделай ремонт, деньги на который выделялись год тому. Рассчитайся с долгами и выйди в плюс. Если сделаешь — останешься. Нет — лично выкину. А здесь детский сад открою. Выгоды уж точно будет больше, чем от любовно засраной тобой Бабочки.

Женя сглотнул, пытаясь не выдать, что поджилки трясутся. Ему-то собственные мелкие недомолвки, прегрешения, кражи по чуть-чуть, не по крупному, казались незаметными и простительными. А, оказывается, прощать их никто не собирается, и глаза закрывать тоже.

— Уяснил? — Имагин ждал ответа.

Но Пирожок боялся, что открой он рот, выдаст разве что невнятное бульканье, потому только кивнул.

— Проверю.

Глеб вышел из кабинета, спустился по лестнице, которой тоже только предстояло познать благости ремонта, прошел мимо гардероба на выход.

Проведи он еще хотя бы минуту в кабинете Женечки, тот проехался бы носом по столу. Это как минимум. Потому надежней было уйти.

Остановившись у машины, Глеб опустил руки в карманы, достал телефон, прежде чем набрать номер, несколько секунд поколебался.

— Алло… — голос Пира звучал неуверенно. Боится, мелкий пакостник.

— Девочку не трогай. Уволишь — узнаю, приеду и прибью.

Глеб рассоединился, не дожидаясь ответа.

Какое ему дело до девочки? А черт его знает. Позже разберется.

* * *

Настя не знала, сколько прошло времени от ухода Амины до приезда скорой, просто потому, что незаметно для себя провалилась в сон.

Разбудил же ее шум у двери, а потом и незваные, но нужные гости. Ей измерили давление, температуру, проверили глаза, диагностировали переутомление и удалились подальше от злачного места, чтобы продолжить нести в мир добро. Удивительно, что вообще приехали.

На пороге, когда, собрав чемоданчик, два врача собирались ретироваться, их настиг Пир. Настолько злой, что Пирожком его назвать бы сейчас не рискнули, даже на Женечку он не тянул.

Посчитав, что так сурово смотреть может только самый важный и серьезный здесь человек, врачи отчитались о состоянии больной перед ним:

— Общее утомление на фоне орви. Не смертельно, но несколько дней лучше полежать.

— Полежим, — Пир кивнул, дождался, пока врачи вместе с Аминой, которая любезно проводила их в нужную комнату, удалятся, а потом повернулся к Насте.

А она… Ну ведь не держалась за эту работу! Относилась к ней как ко временной. Как к постыдной. Так почему же сейчас сердце вырывается из груди в предчувствии отставки?

Пир постоял у двери, вздохнул деланно тяжко, а потом подошел к дивану, опустился на него, Настя в последний момент подтянула ноги, освобождая место.

— Ну и что это было? — говорил вроде бы не зло, и взгляд бросил не яростный… скорее уставший.

— Не знаю, давление скакнуло. У меня раньше никогда…

— А как выглядело, представляешь?

Настя представляла смутно. Но какие мысли могли закрасться в голову посторонних наблюдателей — догадывалась.

— Имагин лютовал… — Пир положил руку на поверхность дивана, будто невзначай задевая Настину ногу, она непроизвольно дернулась.

Отчасти, из-за прикосновения, но больше из-за того, что в памяти всплыл тот самый Имагин, который лютовал, а до того сверлил ее этим своим пристальным насмешливым взглядом. При мысли о нем в мозгу загоралась лампочка — красная. Красная, мигающая. А еще сирена — громкая. А еще табличка: «не подходи, убьет», а еще…

— Сказал, чтоб я тебя уволил.

Вроде бы сердце ухнуло в пятки раньше, а теперь провалилось куда-то в подвал. Вот так. Кажется, история карьеры одной из бабочек, Анастасии Веселовой, окончена. Занавес. Можно без оваций.

— Понятно, — Настя попыталась встать. Доказывать никому ничего она не собиралась. Да, пусть грохнулась в обморок непреднамеренно, пусть могла бы еще и наехать на работодателя, который пытается распрощаться с ней, такой больной и немощной, в самый трудный момент, но смысла в этом не было.

Если тот, другой, сказал, что она уволена, значит, так и будет.

— Подожди, — на колено девушки опустилась теплая ладонь. Женя чуть сжал коленку, заглядывая в лицо растерявшейся Насти. — Но я его уговорил. Глеб орал, что такие как ты портят репутацию клуба, что гнать тебя нужно в три шеи, без выходного пособия. Хотел лично сообщить о своем решении…

В груди поднялась волна гнева. Это ведь он виноват! Это из-за него она в обморок хлопнулась! Не смотрел бы так пристально, не изучал бы, как зверушку в зоопарке, она бы спокойно оттанцевала ночь, а так… Сам же стал причиной, из-за которой теперь так просто, по щелчку пальца, избавляется.

— Все понятно…

— Да постой же ты! — коленку сжали еще сильней, а потом будто невзначай погладили кожу с внутренней стороны. — Но я его уговорил. Поручился, оставил тебя под личную ответственность, так сказать, понимаешь?

Нет, пока Настя ничего не поняла, только сердце вернулось из подвала снова в пятки, явно что-то предчувствуя.

— Я отказался тебя увольнять, Настенька, сказал, что проблем с тобой больше не возникнет, правда же?

Девушка кивнула.

— Вот и славно. Но только ты не можешь теперь меня подвести. Никак не можешь. Придется делать все, что я скажу, иначе пострадаешь и ты, и я. Согласна?

Не совсем еще понимая на что, но Настя согласилась, кивнув. Важно сейчас было то, что ее, кажется, не уволили. Не уволили с такой ненавистной временной работы.

— Ладно, отдыхай, бабочка, — рука с ее коленки благополучно перекочевала на щеку, а на лице Пира расцвета привычная Пирожковая улыбка. — Хочешь, отвезу тебя домой? Хотя нет… Черт, у меня еще работа. Могу заказать такси.

— Не надо, я с Олесей… — еще одна девушка — Олеся — жила неподалеку. Ей посчастливилось обзавестись собственным транспортом, благодаря которому Настя периодически добиралась домой без приключений и излишнего дорожного геморроя.

— Вот и славно, — мужчина встал, привычно окинул унылую комнатушку взглядом, отошел от дивана. — Знаешь, Настен, пора заняться твоей комнаткой. А то ютишься здесь, с этой лампочкой дурацкой над головой… Как идея?

Идея была… никак. Настю абсолютно устраивала эта самая дурацкая лампочка. Ее все устраивало, лишь бы над головой не висела угроза вылететь, ну и где-то впереди маячила хоть какая-то перспектива выбраться из этой временной ямы.

— Ну ладно, подумай, а я пошел.

Еще раз улыбнувшись, Женя выплыл в коридор, плотно затворив за собой дверь.

Настя же, с опаской, но попыталась встать, подошла к шкафу. Сначала прислонилась к нему лбом, пытаясь понять, на каком же она свете, а потом медленно, очень осторожно занялась переодеванием.

Сегодня она попадет домой невероятно рано. А завтра можно спать. И послезавтра тоже. А еще можно будет болеть, пить чай с лимоном и долго еще не думать о том, что снова придется вернуться сюда.

Это очень странно — с одной стороны ненавидеть место, от которого зависишь, а потом так пугаться гипотетической возможности лишиться этой самой зависимости. Но Настя жила с этим чувством вот уже добрый месяц. Сегодня оно просто сильно обострилось.

А все из-за этого босса над всеми боссами. Приехал бы он завтра или вчера — все обошлось бы куда меньшими жертвами, по крайнее мере, для нее. Но нет, властелину над бабочками нужно было припереться именно сегодня.

Выходя из Баттерфляя той ночью, Настя очень надеялась, что больше не повстречает Глеба Имагина никогда.

* * *

Глеб вытянулся на кровати, закидывая руки за голову. Ну и что мы имеет в сухом остатке? Баттерфляй нужно либо спасать, либо в срочном порядке от него избавляться. Причем в крайне срочном — пока еще хоть какое-то имя осталось. Конечно, сделка может выйти не самая удачная, но это куда проще, чем реанимировать. Меньше денег, нервов и времени. Хоть ему и очень жаль.

В ванной что-то упало на пол, возвращая в реальность. Правда, ненадолго.

Конечно, этот вечер вряд ли можно считать для клуба показательным — Глеб надеялся, что подобные казусы случаются в нем не каждый день, но, на самом деле, обморок танцовщицы просто стал последней каплей в бочке его терпения.

Женя слишком расслабился, чувствуя себя если не царем и богом, то исполняющим обязанности этих должностей точно. Почему-то посчитал, что может творить все, что душе угодно, только не подумал о том, кто в результате будет нести ответственность. Поскольку ответственность все равно ложилась на Имагина, попуску давать раздолбаистому Пирожку он больше не планировал.

Кусок дурака, не иначе. Еще и крайнего нашел… Точней крайнюю. Решил, что уволит девочку, тем самым задобрив лютующего шефа. Хрен вам. Глеб отлично знал, из-за чего лютует, и причиной была никак не она.

А она… На нее было приятно смотреть. Необычно, что ли… Сразу бросалось в глаза то, что девочка новенькая. Двигается более скованно, чем другие бабочки, смотрит вроде бы осознанно, но постоянно сквозь. Получалось немного наивно, но, несомненно, красиво. Баттерфляй никогда не делал слишком большую ставку на своих гоу-гоу, руководство не заморачивалось организацией шоу-программ с участием бабочек, позиционируя их как элемент декора, милую фишку, и в роли этой самой фишки девочка смотрелась хорошо.

Непонятно только, почему так засмущалась, поймав его взгляд. Хотя… Похоже, смотрел он вправду слишком внимательно. Смотрел так, будто хотел, чтоб она поймала на подглядывании. Она поймала… и что дальше?

А дальше должно было произойти хоть что-то — какая-то реакция, желательно, положительная. Глеб был бы не против, чтоб на губах бабочки дрогнула улыбка, она улыбнулась бы, повела плечиком, а потом продолжила танец, заигрывая с ним. Этот сценарий его устроил бы. Он даже дождался бы новенькую, предложил подвезти… к ней или к себе, не так-то важно. Такое развитие ему нравился, а вот то, что девочка грохнулась в обморок — нет.

Он и сам не понял, как оказался на границе танцпола так быстро, но, черт возьми, испугался. Даже сейчас чувствовал зудящее волнение, ведь так толком и не узнал, что произошло, ничего ли бедняга себе не сломала.

Глеб сел в кровати, потянулся за телефоном. Отлично, Женечка будет безумно рад слышать шефа уже в третий раз за ночь, хотя теперь уже практически утром. И, главное, с очень любопытным вопросом, заданным безумно вовремя.

Дверь в ванную открылась, из нее выпорхнула собранная уже Юля.

С бывшими могут сложиться разные отношения. Кто-то ссорится в драбадан, перебив всю посуду в совместной квартире. Кто-то расстается друзьями, при этом один искренне считает, что разошлись они полюбовно, а другой чувствует горечь из-за того, что никакая дружба ему нахрен не нужна и его тупо бросили. Кто-то молча собирает вещи и пропадает из жизни. А у них с Юлей была своя модель расставания. Глеб не мог предложить своей бывшей то, о чем она так мечтала — кольцо на пальце и свою фамилию в паспорте. Не мог потому, что не хотел. Юля долго пыталась с этим бороться, а потом плюнула. Не Глеб, значит кто-то другой. Вот только до того времени, как этот «кто-то другой», будет найден, отказываться от нерегулярного, но качественного секса — глупо. Вот уже два месяца они пребывали в состоянии расставания с нерегулярным, но определенно качественным сексом без обязательств. Глеба это устраивало, Юлию тоже. Стоило ей перестать капать на мозг своими далеко идущими планами на мужчину, как он, наконец-то, смог оценить свою партнершу по достоинству.

Девушка подошла к кровати, опустилась на нее, сделала несколько «шагов» на коленках к мужчине, дотянулась до губ.

— Я поехала, — поцеловала, расплываясь в улыбке. Сегодня она сделала бывшему сюрприз — приехала без предупреждения, благо, ключи от его квартиры до сих пор хранились у нее. Отдаст, когда обзаведется тем самым, который единственный и неповторимый. В смысле железобетонный кандидат в мужья.

— Могу сам отвезти.

— Не надо, — спустив ноги на пол, Юлия пошарила по ковру, нашла отброшенные не так давно лодочки. — Ты сегодня какой-то агрессивный, в постели хорошо, а вот на дороге — нежелательно.

Глеб хмыкнул, но настаивать не стал. Юля взрослая девочка, предпочитает его компании компанию неизвестного таксиста — ее право.

— Пока, зайка, — девушка поднялась с кровати, игриво помахала пальчиками, а потом направилась прочь, покачивая обтянутыми юбкой бедрами. Красивая. Умная. Так в чем же проблема? Может правда стоило сдаться, надеть это дурацкое кольцо и обзавестись парой детишек? Ей приятно, а ему… А ему не настолько дискомфортно, чтоб так артачиться. Хотя… Нет. Очень дискомфортно, слишком. Они даже жить вместе не смогли. Хотя пытались, целых два дня. Последней каплей стал ее станок рядом с его. Глеб смотрел тогда на эту странную пару — мужской синий и женский розовый и постепенно осознавал, что вот так выглядит «слишком».

За девушкой захлопнулась дверь, Глеб поднялся с кровати, направился в ванную. Солнце постепенно поднималось над горизонтом, освещая спальню. Кому-то воскресенье, выходной, отличное время для выспаться, отъесться, повидаться с родными и близкими, а у него полная башка мыслей и ни шанса на сон.

В ванной еще пахло его гелем для душа, которым воспользовалась Юля, парил влажный воздух.

Глеб включил и отрегулировал воду, стянул футболку, в которую успел облачиться после бурного времяпровождения, подошел к зеркалу, по которому стекали капельки воды. Глянув на свое отражение, мужчина хмыкнул.

Юлия права, сегодня он какой-то излишне агрессивный. Женечка чуть с инфарктом не слег, девочку довел до обморока…

Женечку не жалко, девочку жалко. Интересно, как она там? В общем-то, это легко проверить. Достаточно смотаться в Бабочку. Сегодня она там вряд ли появится, значит можно отложить до следующих выходных. А для верности, узнать график работы все у того же Пирожка. Если спросит зачем, в очередной раз получит по голове. Не его ума дело. Да и внятного объяснения у Глеба не нашлось бы. Просто. Интересно.

Глава 4

— Настен, — поверх ватного одеяла, где-то в районе бедра, легла мамина рука. Не слишком охотно, но пришлось выплыть из сна. Собравшись с силами, девушка высунула нос из-под пледа.

— Доброе утро, — улыбнулась, пытаясь не шмыгнуть носом и не раскашляться.

Но мать ведь не проведешь. Вчера Насте удалось избежать расспросов — как ни странно, мама заснула, не дождавшись ребенка, но сегодня расспросы будут. По взгляду Натальи было видно, что она готова к долгому и основательному разговору.

Женщина потянулась к дочкиному лицу, коснулась лба. Как на зло — то ли горячего, то ли откровенно горящего.

— Настька, — в обращении слышался укор и жалость. Покачав головой, Наталья отправилась на кухню, разыскивать нужные лекарства, ставить чайник.

А у «Настьки» сил хватило лишь на то, чтоб опять зарыться в одеяло, чувствуя, как тело время от времени сотрясается в мелкой дрожи.

Вряд ли можно заболеть вовремя, но с Настей это приключилось крайне не ко времени. Вчерашний эпизод в клубе — только начало, а дальше… Завтра первый экзамен. И если изначально девушка рассчитывала, что, заправившись неприличной дозой кофеина, потратит воскресенье на подготовку, то теперь не представляла, как сможет открыть глаза, не ощутив при этом адской боли.

Настенька влипла.

И пусть Наталья Александровна использовала весь доступный арсенал таблеток и чайных сборов, лучше Насте стало только вечером. Настолько лучше, что она смогла сесть в кровати, включить ноутбук, открыть нужные файлы. Информация не усваивалась, девушка скользила взглядом по экрану, а думать о том, что сочетание букв — это не простая бессмыслица, не могла.

В миллионный раз сдавшись, Настя опустила ноутбук на пол, кое-как сползла с кровати. Нужно было заварить чай, а для этого предстояло либо вызвать маму, которая наверняка и без того чем-то занята, либо сходить самой. Посчитав, что маму стоит пожалеть больше, чем себя, Настя склонилась ко второму варианту.

Остановилась лишь у письменного стола, на котором в тот самый миг ожил телефон, принимая сообщение.

«Имагин интересовался, когда выходишь в следующий раз. Будь готова, что он явится в следующую субботу. Не забывай, что я поручился за тебя».

Настя не помнила, чтоб давала Женечке свой номер, но сообщение явно было от него. Ну что ж, так тому и быть. К следующей субботе она выздоровеет. Может, с треском провалит экзамен, зато выздоровеет.

А этот Имагин… Она видела его всего несколько мгновений, но этого вполне хватило, чтоб начать ее раздражать. Тем, что стал косвенной причиной ночного происшествия, тем, что хотел уволить, тем, что теперь «взял под контроль». Иначе зачем интересовался у Пирожка расписанием?

Насте не нравился этот человек. Пусть незнакомый, неизвестный, но она заочно решила зачислить его если не во враги, то в люди, которых стоит опасаться и избегать.

«Ок» — отправив ответ, Настя отложила телефон, направляясь на кухню. Мама была тут же, колдовала над ужином, который Андрюша с радостью слопает, не дав остыть, а Настя лишь поковыряет, не в силах проглотить и чайной ложки. Не потому, что невкусно, а потому, что не лезет. Ни конспекты, ни еда, ничего не лезет.

Забившись в угол кухонного диванчика, Настя подтянула ноги, укладывая подбородок на коленки. Глянув на часы, девушка отмерила пятнадцать минут, которые можно потратить на передышку перед очередным забегом глазами по печатному тексту, а потом перевела взгляд на маму, наблюдая за ее шебуршением.

Наталья заметила пристальное внимание, обернулась, даря дочке мимолетную улыбку, а потом опять занялась нарезкой.

— Звонил друг Вовы, если помнишь, дядя Миша, сказал, что услышал о моем сокращении, а ему в магазин нужен бухгалтер, так что если я хочу…

— А ты хочешь? — новость — удивительная, чудесная, прекрасная! Вот только в голосе мамы Настя не слышала того энтузиазма, который должен был бы появиться в связи с новой работой.

— Хочу, но… — женщина отложила нож, обернулась, печально глядя на дочку. — Вряд ли ему нужен бухгалтер. Они с женой отлично как-то справлялись все эти годы с бухгалтерией самостоятельно, просто… Он же обещал тогда твоему папе, что не оставит нас в беде, вот теперь и отдувается за слова.

— И ты откажешься? — Настя сделала большой глоток заваренного уже чая, пытаясь скрыть волнение. Если мама получит сейчас работу, то она сама сможет с удовольствием распрощаться с Баттерфляем. Сможет прямо сейчас написать Женечке еще одно сообщение, мол, прости-прощай, Имагину — приветы. Сможет перестать подозревать в каждой встречной улыбке — насмешку над ней, перевернет страницу, тут же позабыв о последнем месяце.

— Уже отказалась.

— Мамочка… — Настя опустила лоб на колени, практически простонав обращение.

— Пойми, Настюша, они не должны взваливать на себя наши проблемы. Мои. Я сама все решу. Завтра иду на очередное собеседование. На этот раз мне наверняка повезет. Там и условия хорошие, зарплата достойная.

Настя не знала, что ответить. Конечно, взваливать свои проблемы на посторонних нельзя, но… Пусть мама ее не просила, но как-то так получилось, что она взвалила эти проблемы на себя. Взвалила таким образом, что признаться в нем родительнице не могла, но и альтернативами жизнь не баловала.

— Понимаю, просто…

— И я хотела поговорить о тех деньгах, что ты дала мне…

В очередной раз тяжело вздохнув, Настя подняла взгляд на мать.

— Ты где-то танцуешь?

Девушка кивнула.

— Не у Пети.

Мотнула головой.

— Вы тоже выступаете на корпоративах?

Неопределенное круговое движение, чтоб не соврать, но и правду не сказать.

— Тебя не обижают?

Быстрые и уверенные движения головой справа налево, чтоб даже подозрения не могло закрасться, что это не так.

— Тебе нравится?

Ну вот, а теперь придется либо молчаливо врать, либо изворачиваться, либо говорить правду без подробностей. Последнее — лучший вариант.

— Меня устраивает оплата, немного напрягает график и контингент, но, в конце концов, папа ведь как-то в ресторанах пел. А в девяностые люди там сидели разные.

— Пел, — Наталья кивнула, в глазах женщины проскользнула грусть. Привычная реакция на воспоминание о Владимире Веселове, муже и отце, которому не повезло дожить до этого дня.

Он был певцом. Не просто певцом, а эстрадным вокалистом, дипломированным, самым настоящим, с абсолютным слухом и красивым баритоном. Ему пророчили большое будущее. Однокурсницы вздыхали, глядя в эти бездонные черные глаза, однокурсники завидовали, подразнивая «манекенщиком». А Володе было наплевать. Он искренне верил в это свое большое будущее, стремился к нему. Правда потом встретил Наталью, студентку экономического факультета, влюбился, и планы на большое будущее как-то ушли на второй план, уступив место мыслям о завоевании красавицы. Красавицу он все же завоевал, взял в жены, и уже через девять месяцев нянчился с маленькой Аськой.

Где-то в это же время пришла мысль о том, что неплохо бы вернуться к планам на блеск будущего. Но никто ведь не ждал, когда он наиграется в семью, все предложения годичной давности давно утратили актуальность, а пусть и подающий надежды, но ветреный голосистый парень оказался никому не нужным.

Разозлившись на такой поворот событий, Володя решил, что пение — не для него, на зло кондуктору отправился работать на завод. Настя росла, денег чертовски не хватало, Наташа порывалась тоже пойти на работу, но Веселов отмахивался, раз за разом повторяя, что дома она нужнее, а с деньгами он разберется. Разобрался как мог — попросился петь в одном из местных ресторанов. Об этом ли он мечтал в юности, выслушивая хвалебные оды преподавателей и студентов? Нет. Претило ли это его гордости? Нет — когда твой ребенок хочет есть, тебе уже как-то не до гордости.

Настя помнила, как несколько раз они с мамой приходили вечером в ресторан, в котором работал Владимир, слушали папу, хлопали, уминая вкуснющие пирожные. Это было чуть ли не лучшее воспоминание ее детства, но только теперь, став на десять лет старше, Настя выудила из памяти безразличные лица «благодарных» слушателей, звучно ржущих наперебой с папиным пением, братков, вкладывающих во время рукопожатия в ладонь отца купюры, делая заказ на десятый по кругу «Централ». Лучшее воспоминание для ребенка было печальными буднями взрослого, мечта которого разбилась о быт и необходимость выживать.

Владимир Веселов никогда не унывал, не жаловался — фамилия обязывала. Работал, пел, даже из своей ресторанной карьеры пытаясь извлечь удовольствие, а по выходным у них дома собиралась компания друзей, вот тогда Володя и отводил душу. Мужчина брал в руки гитару, сначала дразнил всех переборами, на которые в грудной клетке Настюши что-то отзывалось довольным урчанием, потом хитро улыбался, отбрасывал с лица волосы, начиная сеанс гипноза своим голосом. Иногда к предложенным отцом песням присоединялись, раскладывая их на два, три голоса, но чаще предпочитали слушать. А Настя же всегда слушала и смотрела на своего бога, забывая закрыть рот. Он был идеальным. Красивым, сильным, смелым, добытчиком, самым умным. Это он отвел ее на первый урок в балетный класс. Он дома смотрел на ее потуги скрутить шене, предварительно растащив всю мебель по углам, чтоб маленькая не поранилась. Он гордился ею, приходя на открытые уроки. Он верил, что у дочки все будет не так, как у него. Видел Настю звездой балета, мечтал о том, как будет сидеть в партере, наблюдая за бенефисом собственного ребенка, и он добился бы своего. Непременно, обязательно. Если бы прожил больше, обязательно добился бы.

— Пел, но не от хорошей жизни, — Наталья, как и дочь, нырнула на время в воспоминания, а теперь медленно возвращалась в реальность, в миллионный раз проходя через осознание того, что былые годы не вернуть.

— Мамочка, все хорошо, — бросив еще один взгляд на часы, Настя поняла, что отведенное на отдых время подходит к концу. — Ты разберешься с работой, я не завалю сессию, найду место в какой-то школе, буду учить деток. На нас с неба упадет сундук с кладом, мы выиграем в лотерею, получим наследство от какого-то неизвестного заграничного родственника. Нужно только чуть-чуть потерпеть, и все у нас непременно будет хорошо.

Улыбнувшись, Настя встала с диванчика, схватила чашку с горячим еще чаем.

— Твои слова, да богу в уши, Настенька, — мама покачала головой, но спорить не стала. Развернувшись к доске, вновь занялась готовкой. — Через полчаса ужинаем.

— Угу, — выйдя из кухни, Настя сделала еще один глоток из чашки, качая головой. Сейчас девушке казалось, что со всеми их проблемами справиться может только тот самый сундук с кладом или счастливый лотерейный билетик.

Проходя мимо письменного стола, Ася активировала телефон, проверяя, не пришло ли новое сообщение. Пришло. Женечка побаловал ее смайликом. Таким многозначительно-миленькой подмигивающей мордашкой. Мол, «ты помнишь, как много я сделал для тебя?» или «будь умницей, больше не позорь меня перед Имагиным». Фиг поймешь, что значит эта мордашка, но отвечать на нее точно не нужно.

Забравшись на кровать, поставив на колени ноутбук, Настя снова забегала взглядом по буквам. Со всем разбираться нужно постепенно. Завтра — экзамен, остальное — позже. А вдруг мама уже к субботе будет счастливой обладательницей новой работы, а она сама не менее счастливой обладательницей пятерки? Всякое ведь может быть.

* * *

Чуда не случилось. Пятерку заработать не удалось, зато получилось списать на неплохую четверку, работу мама пока тоже так и не нашла, но появилось несколько швейных заказов — все же пора школьных выпускных.

А еще Настя выздоровела, успела начать подготовку к следующему экзамену, вручить маме оставшиеся деньги и теперь с легким кошельком и тяжким сердцем собиралась на работу.

— Насть, а, Насть? — именно во время этой подготовки к ней в комнату и ввалился Андрюша. Ввалился без стука, плюхнулся на кровать, окидывая сестру загадочным взглядом.

— Что? — если раньше она лишь улыбнулась бы в ответ, то теперь занервничала. Насте казалось, что все и каждый в курсе того, где она танцует, а подобные взгляды будто кричат «я все знаю! Ты у меня на крючке! Позор!».

— А у нас сегодня такое было… — парнишка поиграл бровями, расплываясь в улыбке. В такие моменты он становился безумно похожим на отца. Настолько, что мама иногда не сдерживалась, закусывая губу.

— Что же такого у вас сегодня было? — девушка закончила сборы рюкзака, повернулась к брату.

— У нас сегодня был урок полового воспитания.

— Да ты что? И вас прям так… на полу и воспитывали?

Андрей фыркнул, явно выражая свое мнение о плоской шутке сестры.

— Нет, бедняжка моя наивная. Нам рассказывали о том, как вредно заниматься сексом.

С какой гордостью он произнес последнее слово — загляденье просто. Наверное, и матерится с друзьями с такой же гордостью.

— Прямо так и сказали, вредно?

— Ну не совсем так. Скорей нежелательно… — Настя вопросительно подняла бровь, предлагая продолжить. Андрюша не разочаровал. — До определенного времени, а если уж приспичило, то…

— Андрюш, — нет, Настя явно переоценила свои силы. Говорить с братом о подобном она была не готова. Конечно, к маме делиться он не пойдет, с одноклассниками уже все что мог, обсудил, а папы нет. Но в себе сил на подобные глубокие философские беседы Настя не обнаружила. — Давай ты мне завтра это расскажешь, а пока я спешу.

— Куда? — не подав виду или реально не обидевшись, парень с радостью перевел разговор на другую тему.

— Работать, — Настя глянула на часы — шесть вечера. Лучше приехать раньше и посидеть в своей чуланистой гримерке, чем выбираться из дому в ночь.

— Ох, Настька, будь я мамой, давно получила бы по пятой точке…

Сраженная наповал наглостью одного учителя-поучителя, Настя застыла с открытым ртом.

— Мелок ты еще, по пятой точке давать. Я тебя на семь лет старше, между прочим. Уж я тебя скорей ремнем отхожу, если вдруг невтерпеж станет.

Мальчик фыркнул, выражая сомнения в реальности угроз сестры. По пятой точке у них в семье не получал никто и никогда, они даже в углу-то толком ни разу не стояли, маме проказников было жалко, да и проказники не слишком зверствовали в свое время. Насте было некогда — танцы, занятия, музыкальная школа выматывали ребенка так, что на шалости не оставалось сил, а детство Андрюши вообще закончилось грубо, резко и безвозвратно. В семь лет он потерял право дурачиться как другие дети, ему пришлось стать единственным в семье мужчиной.

— А я серьезно, между прочим, — мальчик сел на кровати, сводя брови на переносице. — Знаешь, как она переживает? — парень даже голос понизил, как делалось всегда, когда им нужно было обсудить вопросы, в которые лучше не впутывать маму. — Думает, что ты связалась с плохой компанией, шляешься ночами, потом днями отсыпаешься, приезжаешь то на такси, то на непонятных машинах.

— Тебе-то откуда знать, на чем я приезжаю? — Настя ощетинилась, бросая на брата не самый дружелюбный взгляд. Ей не нравилось, что часть жизни, которую она сама возвела в ранг запретных в доме тем, как оказалось, волнует не только маму, но еще и Андрейку.

— Видел пару раз…

— И мама видела?

— Думаю, мама нет, у нее окна выходят в другую сторону, но это же дела не меняет. Ты что-то мутишь, Настька, я знаю.

Девушка опустилась на стул, отыгрывая для себя несколько секунд на раздумья, взяла в руки носки, показательно медленно надела. Что сказать? Что не его дело? С одной стороны, да, действительно не его, а с другой… она ведь танцует в Бабочке именно для них. Для мамы с Андреем, чтоб им было легче, значит, дело их все же касается. Или посвятить мальца в не самую геройскую правду? А потом? Следить за тем, как во взгляде брата появляется презрение? Нет, этого она не выдержит. Что тогда? Остается молчать, что она и делает.

— Не придумывайте то, чего нет, Андрюша. У меня все хорошо. Жива, здорова, при работе, компания у меня исключительно хорошая, веселая, милая, добрая, подвозящая под подъезд…

— С другой стороны арки, чтоб под парадным не видно было, ага… знаем мы таких подвозящих… — мальчик вновь насупился.

— Эй, — а до Насти наконец-то дошло, что брат имеет в виду. — Ты о чем думаешь вообще? Меня просто подвозят, потому что поздно, и нам по дороге!

— По дороге откуда?

— Не твое дело! — получилось громко и наверное резковато, но допрос Насте порядком надоел. Ей хватало того, что она тратит уйму нервов на собственные не слишком веселые размышления, а еще и перед братом оправдываться не хотелось.

— Ладно, — осознав, что сейчас дела не будет, парень пошел на попятные, примирительно поднимая руки. Напряжение в воздухе немного спало. — Ладно, я понял, что к разговорам ты не расположена, просто знай… Если кто-то хотя бы попытается тебя обидеть… — парень смотрел на Настю серьезно, такие же карие, как были у Владимира Веселова, излучали уверенность и неуловимо схожее с отцовским выражение, когда смотришь и знаешь — ты за каменной стеной. Когда-то Андрюша станет для кого-то невероятно хорошей стеной. — Скажи мне, я разберусь. Уяснила?

Настя уяснила. Сдержала улыбку, чувствуя одновременно благодарность, трепет и тоску, а про себя поклялась, что скорей сама разделается со всем миром, чем позволит жестокости коснуться этого маленького храбреца.

— Хорошо, защитник, — вскочив со стула, Настя коснулась щеки брата поцелуем, который тот тут же попытался тщательно оттереть, схватила сумку, направилась к двери.

Разговоры — это хорошо, но работу никто не отменял.

* * *

На входе в Баттерфляй Настя поздоровалась с охранником, который и вынес ее тогда из зала. Благодарность за спасение мужчина воспринял с таким же непроницаемым выражением, как теперь пожелание хорошего вечера. Люди здесь в принципе не отличались многословностью и эмоциональностью. Все девочки если и куролесили перед или после выступления в гримерной, то видно было, что это веселье дается с трудом, куда чаще здесь предпочитали исполнять свои прямые обязанности «по уставу», не растрачиваясь на посторонние вещи. Настя такое поведение понимала и позицию сослуживцев вполне разделяла.

Прошла в полутемное помещение, махнула несколько раз рукой, приветствуя знакомых, направилась по коридорчику мимо общей гримерной в свою каморку.

— Стой, — Амина выросла будто из-под земли, преградила дорогу. Несись Настя немного быстрей, влетела бы в приму бабочек с хорошего такого размаху.

— А? — отступив, Веселова вскинула голову, встречаясь с лукавым взглядом Амины.

— Пирожок просил тебя зайти, когда появишься.

— Спасибо за информацию, — Настя скривилась, не слишком стараясь сдержать эмоции.

Амина хмыкнула, но развивать тему не стала, бабочек объединяло многое, в том числе все были в курсе, как это, когда Женечка пытает удачу в охмурении одной из них.

Бросив сумку в гримерной, Настя направилась в кабинет к Пиру. Принцип «быстрее сядешь — быстрее выйдешь» здесь действовал безоговорочно, а еще не приди она сама, его величество директор обязательно припрется к ней, чтобы потом, сидя на диване, подбирать удобное для подглядывания за переодеванием положение.

— Привет, — Женечка был рад видеть подчиненную намного больше, чем она его. Улыбнулся, вскочил навстречу, проводил от двери до софы, устроился рядом, заглянул в глаза, взял ее руки в свои ладони. Настя испытала состояние дежавю. Вспомнился последний разговор с Петей. — Как ты себя чувствуешь? — во взгляде управляющего загорелось волнение.

— Все хорошо, спасибо. Простуда прошла, больше эксцессов не будет…

— Да какие эксцессы… — Женечка выпустил ее пальцы из ладони, чтоб картинно ею махнуть. Мол, как ты только подумать-то могла, что меня интересует что-то, кроме твоего здоровья и благополучия? — Главное, чтоб ты была жива-здорова, а еще довольна, — он улыбнулся, проводя по Настиной щеке. Она чуть отклонилась, руку Женя убрал, но запала меньше не стало.

— Я здорова.

— Вот и славно, — одарив девушку очередной улыбкой, Женя на какое-то время умолк, к сожалению, ненадолго. — Ты же понимаешь, что мне важно твое здоровье, но Имагин… В общем, мы снова ждем его сегодня, пожалуйста, сделай так, чтоб он не смог придраться. Он уже тогда хотел вышвырнуть тебя на улицу, только положившись на мое честное слово, и согласился оставить. Не подведи себя… и меня, хорошо?

Сцепив зубы, Настя кивнула.

В голове мелькнула мысль, что лучше б вышвырнул. Так ей не пришлось бы сейчас осознавать, что она по доброй воле держится за место, которое когда-то работой не считала. А еще виденный всего раз Имагин жутко раздражал.

— Славненько, — Пирожок улыбнулся, встал с софы, сделал несколько шагов к столу. — И вот еще… — посмотрел задумчиво, а у Насти, которая интуитивно поняла, что последует за этим «еще», возникло желание провалиться сквозь землю. — Что ты делаешь завтра?

— Сплю.

— А когда выспишься? — мужчина не планировал отступать, склонил голову, продолжая разглядывать ее спокойное лицо.

— Отмокаю в ванне.

— Мммм… — Настя поняла, что ляпнула лишнего только после того, как это самое лишнее отправилось колесить по миру звуковой волной. — Хотел бы предложить сделать это вместе, но мы пока недостаточно близки.

Стоило, наверное, сказать, что «пока» в их случае — категория, стремящаяся к вечности, но Настя прикусила язык. Хамить Пирожку не за что. В конце концов, он действительно спас ее от увольнения, на самом деле поручился перед Имагиным, взял на себя ответственность и проявил доверие, которое она не может предать.

— А как ты относишься к тому, чтобы поужинать?

Она относилась к этому крайне отрицательно. Помня негативный опыт отношений с Петей, относилась отрицательно, глядя на Женю и видя, что читается в его глазах, относилась отрицательно, не чувствуя в себе даже намека на возможность ответного желания, если уж о чувствах говорить смысла нет, тоже относилась отрицательно, а ответила… положительно.

— Хорошо.

И все из-за чертова босса над всеми боссами.

Не появись он тогда в клубе, она не ходила бы в должниках у Пирожка и могла бы спокойно продолжать динамить его. Теперь не может.

— Вот и славно, твой номер у меня есть, завтра жди звонка, — Пирожок подмигнул, возвращаясь к своим делам.

Отлично. Если раньше она просто танцевала в ночном клубе, чего стыдилась, теперь еще и ужинать пойдет с шефом, в качестве благодарности за то, что не уволил. Собственная жизнь все больше напоминала дешевый и пошлый сценарий, по которому играть не хотелось. Осталось только переспать… в знак признательности за спасение перед Имагиным, а потом быть с треском вышвырнутой.

Не желая думать о подобном, Настя с небывалым энтузиазмом и яростью занялась собственной подготовкой к выступлению. В конце концов, сегодня у нее важный день — Имагин явно имеет на нее зуб, и этой ночью она обязана сделать так, чтоб мужчине с тяжелым взглядом не к чему было придраться. Не ради Женечки, который поручился собственным весомым честным словом, а ради себя самой. Веселовы не сдаются! Веселовы не тушуются и не пасуют. Если Веселовым бросают вызов, они его принимают, а потом с достоинством борются. Возможно, не всегда побеждают, но никогда не убегают, поджав хвост.

На веки легли небывало хищные стрелки, стянутые раньше в тугую косу волосы рассыпались по голым плечам.

* * *

Всю субботу Глеб провел в предвкушении. Занимался делами, то и дело поглядывая на часы, отвлекался от разговоров, устремляя взгляд в окно, периодически зависал, продолжая скользить по строчкам документов, но, по факту, не улавливая смысла написанного. Что предвкушал? Фиг знает. Просто стоило пробить восьми, рванул домой — переодеваться, а потом в Бабочку — инспектировать.

— Вот то, что просили, Глеб Юрьевич, — Пирожок подошел к столику за которым, как и в прошлую субботу, восседал Имагин, протянул стакан с водой. Улыбка воодушевленного до крайности Женечки потухла, стоило Глебу взять из его рук стакан, просто кивнув. Ни тебе благодарности за невероятную щедрость — сам! метнулся за водой, ни тебе одобрения, что она правильной консистенции и температуры. Нифига.

Пару минут тому началась ночная программа, а народ уже был откровенно доволен, Пирожок практически светился, считая, что довольная толпа — исключительно его заслуга и победа, а еще его победа в том: что сегодня обойдется без эксцессов с гоу-гоу, что охрана на входе крайне деликатно зверствует, шмоная всех и каждого, что в качестве важной ремонтной работы, в каморке был повешен целый шар-плафон. По его мнению, он отлично справился с указаниями Имагина, не хватало только его подтверждения этого неоспоримого факта.

А подтверждения все не было. Глеб смотрел на сцену, время от времени поднося стакан к губам.

— Может, пойдем в кабинет, там обсудим дела? — Пирожок предпринял очередную попытку привлечь к себе внимание Имагина, оказавшуюся предсказуемо провальной.

— Пойдем, когда я скажу, — Глеб бросил на Женечку быстрый взгляд, а потом вновь устремил его на сцену.

Последний трэк, нет, вот этот последний, хотя нет еще один… Народ происходящим, конечно, доволен. Но проблема в том, что народу всегда мало, и вот поэтому с минуты на минуту на сцену должны выпорхнуть бабочки. Сделать это быстро и органично, пока потенциальным клиентам на баре не наскучило однообразие. Отгремел последний аккорд, секундная заминка и…

Наконец-то зал заполнила куда более ритмичная музыка, бабочки заняли свои места…

* * *

Настя совершенно не удивилась, практически сразу же поймав на себе взгляд мужчины, сидевшего за тем же столиком, что неделю тому. Конечно, он пришел. Конечно, пялится теперь. Конечно, ей не мерещится, и темнота не мешает разглядеть, как губы подрагивают в подобии улыбки.

Она понятия не имела, что творится в голове мужчины, но ее почему-то практически распирало от гнева, а еще от желания доказать, что он ошибался, требуя ее уволить.

Настя была уверена в своих силах как никогда. Дело не в том, что она не должна подвести Пирожка, не в том, что сегодня у нее вроде как проверка боем, не в том, что если она оплошает еще и сегодня, ее вышвырнут, предварительно конфисковав ажурные крылья. Нет. Настя просто мысленно объявила войну прожигающему в ней дыры мужчине, и эту войну собиралась победить. Она знает, как нужно танцевать, чтоб в горле пересохло. Любая женщина знает. И сейчас победой для нее стала бы именно такая реакция Имагина. Пусть осознает, что смотрит и не может оторваться, что хочет… как любой малолетка и не особо малолетка, отплясывающий на паркете.

— Смотри-смотри, — Настя бросила уверенный взгляд в сторону ненавистного, но безумно важного зрителя, демонстрируя, что сегодня ее не сбить с толку этой пристальностью и таким концентрированным вниманием. Повела плечом, улыбнулась, подмигнула. Ему… а потом скользнула взглядом по соседним столикам, делая то же самое. Чтоб не думал, что представление только для него. Фигушки. На войне все средства хороши.

Настя знала, насколько эффектно смотрится, что хорошо двигается, что стразы на крыльях поблескивают, кожа под светом прожекторов приобретает необычный красивый оттенок. Не лучше и не хуже, чем у остальных девочек, просто они о подобном вряд ли думают, для них — это все не союзники в войне с самоуверенным самодуром, посчитавшим, что ее стоит уволить за один промах, который даже и не промах вовсе.

Отдаваясь движениям, ритму, бурлящему в крови упрямству и решительности, Настя периодически поглядывала в сторону того, ради которого сегодня устраивала свое личное шоу. Имагин даже не моргал. Стакан давно пуст, Женечка что-то блеет, то и дело облизывая губы, стоит глянуть в ее сторону, а Глеб Юрьевич сканирует ее взглядом куда более внимательным, чем тот, под которым она когда-то хлопнулась в обморок.

Наверное, то, что она делала — игра с огнем. Она ведь понятия не имеет, с каким человеком играет. Возможно, он опасен, возможно, неправильно трактует это ее выступление. Но думать об этом было уже поздно. Тело откликалось на заданный разумом азарт, а его ответные взгляды подначивали продолжать до победного. И она продолжала, не зная толком, как должна выглядеть эта самая победа, к которой Настя так стремится.

* * *

— Видите, я поговорил с ней. Больше никаких проблем не возникнет, а если возникнет, поверьте, вылетит тут же, как пробка. За те деньги, что мы платим, найдем куда более талантливых, надежных… Но сегодня старается… Явно старается.

Глеб кивнул, потянулся к пустому уже стакану. Старается. Зараза…

Так старается, что встать сейчас он не рискнул бы. В прошлый раз девочка привлекла его внимание тем, что отличалась от других бабочек. Была немного наивной, где-то скованной, это бросалось в глаза, но не потому, что раздражало, наоборот — привлекало. Все тянутся к необычному, он не стал исключением. Сегодня она тоже вела себя необычно, но уже не так. Теперь на танцовщицу не смотрел только ленивый, коих в зале было не так много, а она заигрывала с каждым. С каждым, будто с единственным. И с ним тоже. Глебу почему-то до чесотки нужно было верить в то, что на него смотрит дольше, чем на других, что огонек в глазах загорается только в моменты встречи этих глаз с его взглядом. Он когда-то с удовольствием смущал девочку, а теперь она сама могла смутить кого угодно. Или завести… Или довести.

Глеб махнул рукой, привлекая снующего по залу официанта.

— Воды принеси, — тот кивнул, тут же исполняя заказ. Очередной стакан пуст, а легче не стало. Легче будет только когда она прекратит. А еще лучше, когда он схватит ее за руку, затащит в угол потемней, а там уж, наедине, познакомится и выяснит, что зараза вытворяет. — Идем.

Приложив нечеловеческие усилия, Глеб перевел взгляд на Пирожка. Сжал челюсти, замечая, что Женечка смотрит так же как он сам недавно, причем в том же направлении, а потом все же заставил себя успокоиться. Выбросить из головы лишнее.

— Идем, — Пир тоже встал, а потом засеменил вслед за Имагиным, то и дело оборачиваясь, чтоб еще раз напоследок глянуть на Настю, которая сегодня на самом деле дала жару. Жене хотелось верить, что старается для него. Хотя… Для кого же еще? Конечно, для него! А завтра он поведет эту цыпочку ужинать, ну и не только ужинать…

Настроение моментально приподнялось, даже разговор с Имагиным уже не напрягал.

Выходя из зала, Пирожок обернулся в последний раз. Нашел взглядом Настю, утвердился в своем мнении окончательно — она определенно танцевала для него. Почему? Все очень просто. Стоило ему уйти, как бабочка погасла. Нет, она продолжала заводить толпу, но уже без того огонька, без азарта — погасла, потухла, сдулась.

«Не волнуйся, девочка, скоро вернусь, снова загоришься», — еле сдержав улыбку, Пирожок помчал вверх по лестнице за Имагиным. Все-таки он молодец, что взял тогда Настьку на работу.

Если придется, уволит, конечно, но удовольствие получить успеет.

* * *

Заметив, что ненавистный незнакомец-Имагин встал, Настя почему-то разволновалась. На несколько секунд застыла, забыв обо всем — танце, музыке, людях.

Представила, как он выходит на танцпол, протискивается к ней, а потом тянет за руку, вызывая на серьезный разговор. Настя не знала, откуда у нее появились такие мысли, но картинка стала перед глазами достаточно яркая. Но нет, он отвернулся спиной, бросил что-то Женечке, а потом направился прочь.

И вот тут тоже фантазия сыграла злую шутку. Настя практически услышала что-то подобное «расстрелять», адресованное Женечке, как исполнителю, и ей, как тому, кого касается приказ. Но нет. Судя по всему, сказал он что-то другое, так как Пир встал, засеменил следом за мужчиной.

Кажется, представление ему надоело, наскучило… Опомнившись, Настя вернулась к исполнению своих прямых обязанностей, но уже не так… Сама это почувствовала. Будто по носу щелкнули. Будто показали, что ее игры — глупые и детские. И взрослых серьезных мужчин ими не зацепить. Она хотела маленькой мести? А получилось… Ничего не получилось. Да, Имагин снова, как тогда, с интересом наблюдал за тем, как она изображает из себя бабочку, но ушел не так, как хотелось ей — чтоб в раздрызганых чувствах и злой, а так, как считал нужным он — когда наскучило.

Своим уходом будто показал, что тягаться с ним — дурное дело. Хотя ведь так лучше? Лучше, чем тот сценарий, который представила себе девушка. Нельзя играть с огнем. Такие игры никогда не заканчиваются ничем хорошим. Особенно для бабочек.

* * *

В ту ночь домой Настя уехала на такси. Олеся предлагала подвезти, но Веселова отказалась. Хотелось побыть наедине с собой. Погрустить, что ли…

Судя по всему, испытание она прошла. Во всяком случае, пришедший после закрытия Пирожок не сообщил о том, что она уволена. Напомнил о планах на вечер, похвалил, зачем-то подмигнул и смылся.

Настя кисло улыбнулась, кисло собралась и кисло вышла. Ей все было кисло и противно.

— Дала жару, молодец, — в коридоре она встретилась с Аминой, которая, даже переобувшись в обычные кроссовки, поражала своей грацией.

Настя пожала плечами, не зная, что ответить. Дала. Отрицать смысла нет, подтверждать тоже…

— Только ты не переусердствуй, подруга, — Амина шла немного впереди, ее лица Настя не видела, улавливала только интонации. Теперь эти самые интонации были серьезными. — Ты-то просто глазками сверкаешь, а какой-то придурок может подумать, что провоцируешь. Не рискуй. Поверь, последствия тебе не понравятся…

— Какие последствия?

— Плохие, Настенька. Очень плохие.

Амина ускорила шаг, оставляя Настю брести до двери в компании своих мыслей.

Да уж. Дура. Только дура может расстраиваться, что не смогла взбесить незнакомого мужика. Ведь она, по сути, хотела взбесить. А он оказался крепким.

Ну и плевать. Главное, что теперь, по словам Пирожка, можно спокойно жить еще долго. В ближайшее время Имагин на горизонте не появится, а она… Она прислушается к словам Амины. К очень правильным словам человека, который, кажется, знает, о чем говорит.

Глава 5

— Опять? — Андрюша привычно уже ввалился в комнату без спроса, окинул сестру суровым взглядом.

— Что? — Настя обернулась, отложила расческу, с помощью которой соорудила максимально приличный и непретензионный хвост.

— В ночь из дому?

Закатив глаза, девушка взяла в руки блеск для губ, провела по нижней.

— Ты что, пытаешься меня сторожить?

— Ну раз маме это делать не позволено, то хоть я…

— Все маме позволено, — Настя ощетинилась, забросила блеск в сумочку. Да, как-то так случилось, что она уже очень давно не спрашивала у мамы разрешения ни на что. Но это не так-то ужасно, страшно другое — она даже в известность ставила далеко не всегда. Уходила, забыв предупредить, когда придет, придет ли, а мама не решалась спрашивать. Глупо, но не чувствовала себя в праве что ли…

— Так куда ты собралась?

— Ужинаю с молодым человеком.

«Являющимся моим работодателем, а работаю я, между прочим, танцовщицей в одном из клубов, о котором ты определенно слышал. Ну и на ужин с ним я иду потому, что обязана, так как хлопнулась в обморок перед еще одним работодателем, а этот вроде как меня перед тем прикрыл». — Настя прекрасно представляла, как вытянется лицо брата, скажи она это вслух, потому промолчала.

— Что за молодой человек?

— Андрюш… — тяжело вздохнув, Настя подошла к брату, потрепала того по вполне всклокоченной голове. — Обещаю, я вернусь не поздно, все будет хорошо, никто меня не украдет, не убьет, выкуп с вас не стребует, только не морщи лоб.

Морщить лоб, конечно, никто не перестал, хотя бы из прирожденного чувства противоречия, но и вопросов больше не задавали.

Андрей все же прав. Их жизнь сложилась так, что Настя давно не нуждалась в одобрении своих действий, а мама с братом не чувствовали себя в праве одобрять или нет.

Выйдя из подъезда, Веселова оглянулась, разыскивая машину Пирожка. Нужный ей седан стоял у соседнего парадного. Видимо, перепутал. Ну и хорошо. Настя не горела желанием сообщать Жене свой адрес, искренне надеясь, что подобные знания впредь ему не понадобятся.

— Привет, — девушка нырнула в машину, улыбнулась водителю, который неожиданному появлению был немного удивлен. Видимо, задумчиво вглядывался вдаль, ожидая увидеть спутницу на этот вечер в другой стороне.

— Привет, — расплывшись в улыбке, Пир потянулся к Насте, собираясь облобызать… Облобызать то, что подставят. Ася подставила щеку.

— Куда мы поедем? — девушка устроилась удобней, натягивая юбку ниже на коленки. Дома перед зеркалом она не казалась такой неприлично короткой. И блузка не казалась такой непристойно прозрачной, а еще вырез на ней определенно был намного более скромным.

— Поужинаем в одном хорошем месте, а потом… Поужинаем, в общем, — Женя улыбнулся, подмигнул, завел мотор.

За подготовку к вечеру кавалеру можно было ставить твердую тройку. Не двойку только потому, что удосужился заказом столика, прежде чем предложить поехать к себе. В том, что такое предложение поступит, Настя не сомневалась. А весь день вместо того, чтобы спать, потратила на проигрывание разнообразных комбинаций по избеганию этой чести.

Машина рванула с места, салон заполнили басы клубной музыки. Такое впечатление, что ему этого дерьм… музыки на работе не хватает.

Насте улыбнулись, она улыбнулась в ответ, а потом повернулась к окну, следя за тем, как бабушки на лавке у этого, соседнего с ее собственным, подъезда провожают авто осуждающими взглядами. Ну вот. Приукрасят и завтра донесут куда следует.

Будешь ты завтра, Настенька, главной героиней истории «проститутка с наркоманом». Или «наркоманша с проститутом». Суть та же. Настроение с каждой минутой взлетало все «выше».

* * *

— Счет, пожалуйста, — официант поклонился, кивнул, а потом отошел.

— Прости, что не смог днем заехать в офис, — собеседник Глеба потер шею, пытаясь справиться с ноющей болью в мышцах. — Куда не глянь, везде засада.

— Зато поужинали по-человечески, — Глеб усмехнулся, бросая очередной взгляд вглубь зала, немного правее локтя собеседника.

— Да, ну и вопрос решили. — Собеседник склонил голову, вглядываясь а лицо Имагина. Тот вел себя немного странно. Вроде бы был здесь, внимательно слушал, задавал вопросы и отвечал, но, в то же время, находился где-то далеко. Не всегда. Только в такие моменты, как этот…

— Да, — моргнув, Глеб снова сфокусировал взгляд на собеседнике. — Решили. Ты возьмешься за это?

— Возьмусь, разве у меня есть выбор? Мои люди напортачили, мне же исправлять.

— Поверь, твои портачат не больше, чем мои, — еще один взгляд сквозь собеседника был каким-то тяжелым.

— Проблемы?

— Нет. Все решаемо, просто… бесит.

Собеседник усмехнулся. Он прекрасно понимал, как это, когда тебя что-то бесит. Или кто-то. Ему перепала тяжкая участь. Бесить его — любимое занятие окружающих дорогих сердцу женщин. Причем он согласился на эту участь добровольно и даже ни капли об этом не жалел.

— А как у вас дела?

— Ничего, — мужчина пожал плечами, улыбаясь. — Ждем.

— Когда ждете-то?

— Месяцев через пять.

— Кого?

Мужчины снова усмехнулись, синхронно.

— Так я тебе и сказал. Кого надо, того ждем.

Капитулируя, Глеб поднял руки. Не хочет, пусть молчит. В конце концов, все вокруг и так судачат о том, кто кого ждет больше, чем о скачках валюты.

— Ну и как оно? Тяжко? — заметив, как Глеб в очередной раз скосил взгляд, собеседник не сдержался от того, чтоб закатить глаза, но промолчал.

— Тяжко будет потом. А сейчас терпимо. Знаешь, почему терпимо?

Глеб вновь посмотрел на мужчину напротив, помотал головой.

— Потому, что я должен терпеть.

Сколько было отчаянья в этих словах. Истинная мужская боль, которой делиться можно только с такой же жертвой. Потенциальной, бывшей, реальной. Жертвой высочайшего из чувств — любви.

— Я никогда не подпишусь на такое, — и прочитав эту самую боль, Глеб в очередной раз зарекся на удочку этого высочайшего не попадать. Нервы дороже, жизнь важней, он не готов, он слишком молод.

Собеседник посмотрел на Имагина недоверчиво, потом еще недоверчивей, потом совсем безнадежно недоверчиво. Подпишется. Как пить дать подпишется, причем добровольно, с удовольствием, а потом будет страдать и терпеть! Потому что за удовольствие нужно платить.

— Спорим?

— Тебе мало споров? — собеседник непроизвольно скривился.

— Нет. Пожалуй, не мало.

— Что, кстати, они?

— Ничего. Он страдает не меньше, чему я безумно рад. Ну а она… Знаешь, мне своей хватает, я предпочитаю посторонних избегать.

— Ты становишься социопатом.

— Психом я становлюсь, Имагин. Психом.

— Ничего, скоро все закончится…

Собеседник застонал, откидываясь на спинку кресла. Воспользовавшись паузой, Глеб снова бросил взгляд наискось.

— Кого ты там высматриваешь? — не выдержавший этого мужчина обернулся, пытаясь понять, что так настойчиво приковывает к себе взгляд Глеба на протяжении вечера.

Понял. Девушка сидела к ним вполоборота, нервничала, водила пальцами по салфетке, при этом дежурно улыбаясь мужчине-собеседнику, который в этот самый момент встретился взглядом с Имагиным.

— Знакомые? — вопрос адресовался Глебу, тот в ответ лишь кивнул.

А потом на них посмотрела уже девушка.

* * *

Что может быть чудесней, чем вечер в компании Женечки? Его несмешные шутки, двузначные фразочки, вечные попытки уцепиться за руку, провести по щеке, помять мочку уха, черт возьми. Видимо, в поисках эрогенной зоны, который в том месте у Насти нет. Хотя куда бы Женя не ткнулся, сейчас в ней эрогенных зон не было вообще, только зоны раздражения и еще большего раздражения. А все почему? Ах да, что может быть чудесней, чем вечер в компании Женечки? Только вечер в компании Женечки, когда через два столика сидит не кто иной, как Глеб Имагин.

Настя заметила его далеко не сразу. Просто в какой-то момент почувствовала зуд, а еще уши загорелись. Бросив взгляд направо, девушка поняла, почему.

Имагин сидел лицом к ней, смотря в упор. Не так, как обычно в Бабочке — выжигающе-прожигающе. Он был удивлен, наверное, не меньше чем она. Но она-то тут же опустила взгляд, дежурно кивая лепечущему Женечке, а Имагин оторвался не сразу. И все было бы хорошо. Правда, она забыла бы о присутствии … нежелательного объекта, он затерялся бы в общем шуме, за музыкой, снующими людьми, гамом, но Имагин периодически напоминал о себе, бросая взгляды. Будто медом намазано. Скользнет, задержится на пару секунд, а когда она обернется, чтобы зло сверкнуть глазами в ответ, он уже вновь смотрит на собеседника. Кивает, улыбается, что-то говорит, а потом опять… Эти гляделки уже порядком надоели. Надоели настолько, что Настя всерьез раздумывала над тем, чтобы встать и… Нет, не подойти и спросить напрямую, чего он хочет. Чего уже две недели хочет. Встать и уйти.

Но в тот момент, когда эта мысль оформилась окончательно, Имагин был замечен Пиром. Замечем, обрадован, щенячьим восторгом одарен.

— Подождешь секундочку, я отойду, — Настя кивнула, не видя смысла сопротивляться или артачиться.

Сама подходить к тому столику она не собиралась. Формально, с Имагиным она даже не знакома, ведь и словом не перекинулись. А плестись за Женечкой… Как кто? «Гоу-гоу из клуба»? Или «тёл… девушка Пира»? Да и зачем?

Взяв со столика бокал, она поднесла его к губам, бросая косой взгляд вслед за Женечкой. Нет, подходить она определенно не собиралась, но подсмотреть жутко хотелось.

И почему Настя не удивилась, вновь встретившись взглядом с Имагина?

* * *

Да, он заметил Пира со спутницей намного раньше, чем Настя его. Да, бросал взгляды, почему-то надеясь на то, что она осознает, что за ней наблюдают. Да, обрадовался, когда осознала, кажется, разозлилась.

А вот он не злился. Забавлялся, ну и немного любовался. Наверное, пришло время признать, что ему нравится девушка, с которой он еще даже ни разу не разговаривал, а только разглядывал издалека. Люди считают такое поведение маньячьим? Вполне возможно, только он не опасен. Смотреть смотрит, руками не трогает. Пока.

— Глеб Юрьевич! — Пир подошел к их столику, протянул руку. Прежде чем ответить на рукопожатие, Глеб окинул его серьезным взглядом.

Чего уж греха таить? Ему не понравилось видеть бабочку в компании Пирожка. Не так, чтоб прям тут же бить ему морду — не за что, но осадочек остался. «Осадочек», который лег ровным слоем поверх приличного такого «осадища» по результатам проверки в Баттерфляе.

— Познакомься, это Евгений Пир, управляющий в Баттерфляе, — собеседник кивнул, протянул руку, тоже здороваясь, представился, а Глеб на пару секунд отвлекся, чтобы встретиться взглядом с бабочкой.

Шпионка следила за происходящим, маскируясь с помощью бокала. Любопытная. Так почему не подошла? Наконец познакомились бы.

Хотя Глеб быстро отбросил подобные мысли. Познакомиться с ней, как со спутницей Пирожка, не хотелось.

— А вы здесь…

— Отдыхаем, — Пирожок обернулся в сторону своего столика, подмигнул Насте. Та чуть не подавилась, бедняге пришлось ставить бокал на стол и прокашливаться. Глеб же, увидев такую реакцию, фыркнул, а потом кашлянул пару раз, не давая себе расплыться в улыбке. Ему польстило, что она отреагировала на фамильярный жест Пирожка именно так.

— А мы работаем, — нет, сдержать улыбку не получилось, когда Глеб возвел глаза к лицу Пира, сиял ярче пятака. И пусть Женя не поймет, почему работодатель светится, это тоже не расстроило. Вот заигрывай девушка с Пиром весь вечер, тогда Имагин, может, расстроился бы.

— Удачно поработать, а я тогда…

— Иди-иди, — Глеб улыбнулся еще шире, вновь смотря на спутницу Пирожка. — Бабочке привет.

— Передам.

Пир откланялся, закрывая собой весь обзор. Хочешь не хочешь, пришлось перевести взгляд на собеседника.

— Кто она? — он же, склонившись к столу, заговорщицки подмигнул.

— Бабочка.

— В смысле?

— Танцует в Баттерфляе.

— Стриптиз, что ли?

Глеб фыркнул, почему-то разозлившись.

— Нет.

— Ладно, — холодность тона собеседника проняла, настаивать на дальнейшем разговоре он не стал. Замолчал… на пару секунд. — Но у тебя с ней что-то…

— У меня с ней контракт. Подписывал Пирожок, этот штрих, — Имагин еле заметно кивнул в сторону все того же столика, — но клуб мой и деньги плачу я, потому…

— Потому по ресторанам она ходит не с тобой.

— А должна со мной?

— Ну… Судя по тому, как мило вы играете в гляделки, ты не против, да и она…

— Ладно, все. Ты устал, тебе нужно отдохнуть, тебя дома ждет жена, дети…

Знал же, стервец, на что давить. Собеседник застонал, запуская пальцы в непослушные волосы.

— Идем? — расплатившись по счету, мужчины встали.

* * *

— О чем вы говорили? — задать вопрос Настя попыталась максимально спокойно и лениво. Вроде как ей это совсем даже не интересно, ни капельки не важно, в голове не роится туча мыслей, о том, почему этот гад улыбался, глядя на нее. Не этот… тот.

— Поздоровались просто, — воспользовавшись растерянностью девушки, Женя наконец-то сцапал ее за руку, потянул к губам, чтобы облобызать вдоль и поперек. Облобызал, Настя даже вырываться не пыталась, только почувствовала жар, когда мимо, не обратив никакого внимания, прошли мужчины с соседнего столика.

— А они что тут…

— Воскресенье, Настена, все отдыхают. Кто отработал, отдыхает, и кто палец о палец не ударил, а только указания раздавал, тоже отдыхает.

Нет, Женя определенно любил и ценил себя куда больше, чем это было задумано природой. Умение похвалить себя на ровном месте — его конек.

— Может, поедем уже? — он отпустил девичью руку, заглянул в зеленые глаза. — А?

— Да, хорошо, — Настя кивнула, нервно улыбаясь. Ну вот, скоро настанет время самой ответственной части марлезонского балета — акт по отшиванию Женечки.

Им тоже принесли счет, Пирожок расплатился, побаловав официанта щедрыми чаевыми, которые Настя обязана была заметить и отметить, встал, предложил руку.

Выходя из помещения, Веселова бросила еще один взгляд на место, с которого за ней велась слежка. Интересно, сиди она сегодня за тем столиком, вечер оказался бы таким же бездарно потраченным или нет?

Отмахнувшись от глупой мысли, она обернулась.

* * *

— Передавай своим женщинам привет, — Глеб протянул руку, вполне искренне улыбаясь собеседнику.

— Передам. Снежа, кстати, приглашала тебя к нам на дачу. У папы рыба, Марина озверела — записалась на кулинарные курсы, теперь кашеварит что-то невообразимое, но местами вкусное, ну и воздух…

— Спасибо за приглашение, приеду.

— Тогда до встречи, — Марк кивнул, направляясь к машине. Обернулся уже рядом с дверью, усмехнулся, поднимая вверх телефон. — Знаешь, как говорят? Не поминай всуе…

Глеб прищурился, пытаясь рассмотреть изображение на экране мобильного.

Фотография классная — все девичье царство Самойлова младшего в полном составе. Снежана с Полиной на руках и корчащая рожу Катя сбоку. Аж немного завидно.

— Да, солнце, — Марк взял трубку, забираясь в машину.

Забыв о Глебе окончательно, Самойлов вырулил с парковки, что-то терпеливо объясняя жене по телефону.

Завидно, конечно, но не настолько, чтоб тут же мчать в загс и строгать детей. Успеется еще. А если нет… Фиг с ним.

Пока у него и других развлечений полно, например…

* * *

— Так плохо? — Женя сочувственно смотрел на пытающуюся как можно артистичней морщиться Настю. Головная боль, она такая. Помогает не только в семейной жизни, но и задолго до.

— Давление, Жень. Таблетки не помогут, нужно просто полежать, пройдет… — почему-то вспомнилось, как в детстве, на тренировках, когда их жестоко тянули, преподавательница запрещала морщить лоб. Мол, сложно? А ты сделай так, чтоб ни один человек в мире не догадался, как ты страдала, чтобы потом блистать.

Потом, как бы больно ни было на тренировках и в жизни, Настя никогда не морщилась, не выдавала эмоций, оставалась, возможно, излишне холодной и неправдоподобно спокойной, теперь же картинно страдала за все непролитые слезы и сдержанные стоны. Не поверить Женечка просто не мог.

— Может я провожу?

— Не надо, — Настя ответила будто через силу, накрывая рукой вроде как болезный лоб. — Я сама…

— Ну хоть позвони, когда дойдешь…

— Конечно… И спасибо тебе за вечер, — желая побыстрее смотаться с импровизированной сцены ее личного спектакля, Настя потянулась к Жениной щеке, клюнула, а потом слишком резво, как для безнадежно больной, выскочила из машины.

«Ура! Победа!»

Вот теперь уже неважно, как глупо выглядела ее сценка с разболевшейся вдруг головой. Главное, ее не разоблачили, и теперь она стоит на пороге соседнего со своим подъезда, держится за лоб, махая на прощанье откровенно расстроенному Пирожку. Еще бы. Она тоже расстроилась бы, обломай ей кто-то перспективный вечер. Хотя Женечка и обломал. Для нее перспективным был бы вечер дома, с мамой, братом, чаем и каким-то слезливым фильмом, а ужин в компании Пира — повинность, которую она должна была исполнить… и исполнила.

Бросив на нее еще несколько взглядов через стекло пассажирской двери, Женя нажал на газ, позволяя машине медленно покатиться по двору.

Сжав пальцами виски, на случай, если Женьку придет в голову обернуться напоследок, Настя не смогла сдержаться от того, чтобы не расплыться в улыбке… а еще ноги сами понеслись в пляс. В такой маленький, практически незаметный, но пляс.

«Все. Теперь точно ура!»

Машина Пира вырулила из двора, влилась в поток автомобилей на улице. Прекрасно, чудесно, замечательно. На часах — всего-то девять с небольшим, вечер еще не испорчен, можно взлететь по ступенькам на нужный этаж, облачиться в любимую пижаму, взять любимую кружку, прижаться к любимому маминому боку и вспомнить на вечер, как хорошо было когда-то. До Бабочки, до Женечки, до всех проблем и неурядиц.

На губах Насти играла мечтательная улыбка, когда она неслась уже к своему подъезду, рылась в сумочке, разыскивая ключи, придерживала дверь, впуская соседа с собакой. Она не видела, как в одной из машин зажигаются потухшие не так давно фары, как ее провожают взглядом за закрывающейся дверью, а потом объезжают круг почета, тоже выруливая.

— Правильно, бабочка, нечего водиться с разными идиотами.

Глеб выехал на улицу, держа путь домой.

Глава 6

На протяжении следующих двух недель Настя сдала еще два экзамена, получила очередное жалование, уговорила маму поехать в июле с Андрюшей к бабушке, папиной маме. Причем последнее было самым сложным.

— Ну как же, Настён? Она нас всех приглашала, и что это будет, если мы приедем, а ты нет?

— А я потом приеду, мам, — в тот день они генерально убирали комнату, отодвигая от стен шкафы, потому ответила Настя откуда-то из угла, не видимого для взгляда Натальи. — Ты разберешься с работой, я сдам сессию, отойду от нее, а потом у меня будет целый август, съезжу, повидаю.

— А пока мы там будем, ты что, тут сама..? Две недели?

Настя прикусила язык, прежде чем ответить правдиво — она тут справится замечательно. Всем иногда нужно побыть наедине с собой, ей это было просто необходимо, слишком многое в последнее время случилось.

— Я буду скучать, но вы хотя бы отдохнете, воздухом подышите…

Наталья промолчала, но судя по всему, смирилась.

Поиски работы не увенчались успехом, она даже готова была согласиться на сделанное когда-то предложение друга мужа, но тот извинился, сказав, что обстоятельства изменились, по ним прошлась проверка, и теперь чтоб выплатить штраф, придется продавать почку… или магазин.

В последнее время Наталья все чаще задумывалась о том, чтобы плюнуть на гордость, переступить через себя и снять деньги со злосчастного счета. Каждый раз, когда Настя заходила на кухню, клала на край стола деньги, глухо шептала «вот», опустив взгляд, Наталья клялась себе, что так и сделает. Снимет с плеч собственного ребенка бремя, которое должно лежать на ней, но каждый раз не могла себя заставить.

Безработная жизнь все затягивалась, а свет в конце тоннеля так и не загорелся. Ответы на разосланные резюме приходили все реже, шансов все меньше, отчаявшись, Наталья расклеила объявления на всех столбах района, предлагая услуги… няни, сиделки, швеи, бухгалтера, клининговые, прости господи, любые. Умела бы танцевать, как Настя, или петь, как муж, написала бы и об этом. Но объявления или срывали, или заклеивали другими, лишая последней надежды, а телефон настойчиво молчал.

— Хорошо, — ее сломали обстоятельства. Увольнение и безрезультатные попытки устроиться на работу высосали последние силы, которых и так было не слишком много. Она потеряла веру и надежду. Пока осталась только гордость, которой тоже скоро грозил прийти конец.

Соглашаясь с дочкой, Наталья дала себе зарок, что если за оставшееся до отъезда время не найдет работу, съездит к матери мужа, попросит прощения, а потом снимет эти проклятые деньги.

* * *

Настя, по правде, тоже устала, возможно, не меньше матери. Устала чего-то бояться, стыдиться, отлынивать от разговоров с Женечкой, объяснять всем и каждому, откуда круги под глазами, опасаться, что Алина растрезвонит, куда она ушла из коллектива. А еще Настя скучала по своим любимым деткам…

Особенно остро поняла это, встретив одну из учениц. Маленькая обняла ее так сильно, что в горле запершило и глаза защипало, а потом спросила, когда Анастасия Владимировна вернется. К сожалению, Анастасия Владимировна понятия не имела, что ответить. Только и смогла, что похвалить Свету и приказать, чтоб ее слушались, а потом, уже вечером, дома, открыть фотографии с последнего открытого урока ее деток, чтобы пересматривать их, рыдая в три ручья.

На нее давило все происходящее, давил переход из временного в постоянное, давили окружающие, сознательно и нет. Хотелось, чтоб все оставили в покое хотя бы на пару дней. Но никто не собирался это делать.

Даже Имагин, который должен был с чистой совестью пропасть из Баттерфляя на долгое время, отведенное Жене на реабилитацию заведения, и тот периодически появлялся, мусоля взгляд и теребя душу.

Почему при взгляде на него теребилась душа, Настя не знала, наверное, все дело в обиде, которая никак не хотела проходить, но смотреть на него спокойно девушка не могла.

Они так и не познакомились. Странно, знали друг друга, узнавали, Настя несколько раз слышала его голос, но между собой они не разговаривали ни разу. Не кивали при встрече, не улыбались, просто проходили мимо. Настя — с каменным лицом, а Имагин иногда хмыкал, думая о чем-то своем.

Однажды Настя застала любопытнейшую сцену — Амина стояла у стены, игриво водя пальцем по губам, а Имагин нависал сверху, с улыбкой что-то рассказывая. Выглядело очень эффектно. Красивая длинноногая Амина и высокий статный Имагин. Органично. И весовая категория одна — Амина не тушуется, не смущается, заигрывает, да и он чувствует себя превосходно.

Настя тогда скривилась, резко разворачиваясь. Не хотелось проходить мимо и слышать, о чем воркуют эти двое. Они-то точно ее заметили, Ася чувствовала, что Имагин проводил ее взглядом, но было плевать. Да, этот человек вызывал в ней опасения и, как следствие, неприязнь, но, в сущности, до всего, что связано с ним, ей должно быть фиолетово. Должно.

Шло время, близился великий праздник. Праздник, упоминания о котором не сходило с уст всех работников Бабочки. Скоро заведение должно было праздновать пятилетие.

По этому случаю в субботу устраивали невообразимый кутеж для посетителей, а для своих… А для своих была запланирована небольшая вечеринка в четверг.

Вечеринка, на которую Настя идти не собиралась. Омрачать чужой праздник своей постной миной было бы крайне неправильно. А в том, что мина будет постной, Настя не сомневалась. Потому отказалась и от приглашения Пирожка, который очень… ну очень хотел бы видеть ее вечером, и на вопросы девочек тоже отвечала предельно честно и однозначно — не придет и точка.

Они же, будто сговорились, всячески уламывая все же пойти. Потом-то оказалось, что таки сговорились — Женечка отдал четкий приказ: Настасья должна пойти. Хочет или нет, но должна. Зачем это ему, Настя так и не поняла. За прошедшие две недели он должен был осознать, что ему ничего не светит, даже в связи с благодарностью, которую Ася непременно должна испытывать, ему не обломится. Но Пир не унимался, снова и снова подсылая к ней «агентов».

Последней, самой тяжелой артиллерией, стала Амина. После инцидента с Имагиным Настя смотрела на нее настороженно. Почему? Еще один вопрос без ответа. Просто ей не понравилось, как они говорили, смеялись, переглядывались. Наверняка, спелись, с… дружились.

— Не понимаю тебя, — Амина тогда ввалилась к ней в каморку без спроса, плюхнулась на кресло у трюмо, взяла в руки чужую тушь, тут же проводя по длинным ресницам.

Настя, которая в этом время переодевалась, только угрюмо зыркнула, предпочитая не уточнять, что тоже многого не понимает. Например, как можно врываться к посторонним.

— Бесплатная выпивка, бесплатная еда, музыка бесплатная, потом домой отвезут. Чего ломаться?

— У вас что, без меня праздник не сложится? — подойдя к зеркалу, Настя взяла из чужих рук свою вещь, уперлась о столик, склоняясь ближе, провела по ресничкам.

— У кого-то явно не сложится… — а потом оглянулась, уловив необычную задумчивую интонацию в голосе Амина. Та бесцеремонно разглядывала ее пятую точку, плотно обтянутую белой материей. — Недурно…

— Совсем что ли? — Веселова резко выпрямилась, натягивая юбку пониже. Будь на месте Амины тот же Женечка, получил бы по лицу.

— Я просто оцениваю, стоит ли твоя скромная персона таких усилий…

— Каких усилий? — развернувшись, Настя присела на столик, сложила руки на груди. Ей не нравились эти загадочные разговоры. Лучше уж сразу, ясно и точно.

— Есть у тебя один тайный поклонник, Настенька. Очень жаждущий видеть ваше бабочкино высочество в четверг на нашем скромном празднике. Жаждущий настолько, что Женечка нам зарплату урежет, если ты не объявишься…

— Он совсем спятил? Не буду я с ним спать! — тушь полетела на столик, докатилась до поверхности зеркала, стукнулась о него, а потом вновь попала в руки Амины.

— С Женечкой никто спать не будет, пока он свое эгого не усмирит. Но это не Женя…

— А кто? — да. Ей было совершенно наплевать. Абсолютно неважно. И ни разу не интересно. Просто… женская любопытная сущность прет и вот… Вопрос получился ни разу не равнодушным.

— Интересно? Приходи.

— Не приду, — Веселова снова нахмурилась, прижимая руки к груди еще плотнее.

— Пожалеешь.

— Если приду, точно пожалею. Лучше уж жить в неведенье…

— И умереть целкой…

— С чего ты взяла..?

— А что, нет? Поздравляю. Я почему-то думала, что ты у нас чиста и непорочна. Ангел.

— Мы не о том, — Настя покраснела, и из-за этого разозлилась еще больше.

— Ну ладно, хочешь правды, будет тебе правда. Мужик тобой один интересуется. Неплохой мужик. Никто тебя не съест и даже не покусает. Заодно и развлечешься.

— Это что, здесь еще и сводят?

Амина закатила глаза, откидываясь на спинку кресла.

— Нужна ты всем больно, бабочка крылатая, чтоб тебя с кем-то сводить. Придешь — не пожалеешь. Вот и все.

Настя не ответила. Промолчала. Захочет — придет. Не захочет — не придет. Да, любопытно. Самую малость. Но кто его знает, что ей стукнет в голову до четверга?

— Что у вас с Имагиным? — вопрос застал Амину уже на пороге. Та обернулась, хмыкнула, пожала плечами.

— На чужое не претендую.

— А он чужое?

— Потенциально — да, — Амина окинула Настю долгим взглядом, а потом вышла, посчитав, что объяснила емко и доступно.

Ну неужели она действительно должна была объяснять девочке, какой именно мужчина ею интересуется, если только слепой этого не заметит? Имагин даже к ней не погнушался подойти, кое-что разузнать, заручиться поддержкой. Непонятно только, зачем такие сложности? Познакомился бы уже, да тра… получил, что хочет. А он морочится глупостями. Но это точно уж не ее ума дела. Да и, судя по всему, это вообще не ума дело.

* * *

Глеб любил, когда его поручения исполняют быстро и четко. Потому-то Женя его так часто и бесил — он предпочитал нарываться, ходить по краю и не проваливаться лишь чудом. Это был уже не первый случай, когда, занимаясь вплотную другими проектами, Имагину приходилось брать под контроль Баттерфляй.

В такие периоды он костерил себя последними словами за то, что когда-то согласился обзавестись убитым помещением, которое и раньше было клубом, просто называлось иначе. А потом за то, что вложил сюда немалые деньги, приличные силы и хилые, но надежды. Тягаться с топовыми заведениями Баттерфляй не смог бы, да Имагину это было и не нужно, но слыть дырой тоже не хотелось.

И так случилось, что вот уже пять лет Бабочка балансировала между приятными взлетами и падениями, которые могли бы стать фатальными, не бойся Пирожок его до трясучки в коленках.

По факту, этот страх играл Глебу на руку, жаль, что лишь до той поры, пока Женечка не забывал, насколько Имагин умеет быть грозным. Потому-то периодически и приходилось напоминать.

Да, Глеб умел быть грозным, а еще жутко целеустремленным. И на этот вечер у него была цель.

Цель стояла у стены, задумчиво поглядывая на происходящее на сцене. А там, передавая микрофон из руки в руки, девочки голосили очередной хит, от которого уши грозили свернуться в трубочку.

Подойдя к бару, Глеб сам взял в руки бутылку, откупорил, наполнил два бокала. Сегодня гуляли все, в том числе и бармены, потому обслуживал себя каждый сам, исходя из собственного состояния и настроения. Например, тем, кто на сцене — уже весело, а вот стоящей у стенки Цели пока грустно.

Взяв в руки бокалы, мужчина направился именно к ней.

По правде, до последнего сомневался, что Настя согласится. Да, давал поручение Жене обеспечить присутствие всех без исключения. Без малейшего. Всех. По списку получающих жалование, но знал, что она до последнего артачилась.

Знал от Амины, с которой удалось неплохо поговорить и с… говориться. Нет, он не делился с ней своими неземными чувствами к девушке, которую видел то всего раз пять… или десять. Если б начал лепетать подобное, сам над собой же и посмеялся бы, но и отрицать, что она ему интересна — не мог. А эта затея с праздником… Все у них началось как-то не так. Точнее и не началось-то — они же даже не знакомы. Просто Глеб чувствовал — подойди к девушке просто в коридоре, она ощетинилась бы, и дело с концом. Видел по глазам, что Настя настроена враждебно. Мог только догадываться, почему, но предпочел не нарываться сразу на отворот-поворот, а поступить мудрее — познакомиться в непринужденной обстановке, когда она будет в духе, да и он сам сможет смотреть в глаза, а не на то, как завораживающе бабочка извивается.

Надежды на один пункт оправдались — пользуясь отсутствием обязательного привычного… дресс-кода, Настя выбрала джинсы, плотно обтягивающие стройные ноги, майку с принтом в виде якоря и надписью «девушка моряка» на английском, чем откровенно позабавила, на ногах, на которых так хорошо смотрелись босоножки на высоком каблуке, сейчас красовались кеды. Бросая на нее редкие взгляды, Глеб то и дело усмехался, решая, что ему нравится больше — бабочка, с крыльями за плечами под светом софитов, или куколка в джинсах и кедах. Не сомневался в одном — она ему нравилась, и с этим нужно что-то делать.

— Настя, правильно? — когда он подошел, девушка вздрогнула, резко поворачивая голову в его сторону. Засмотрелась на сцену, задумалась, даже немного испугалась. А потом, когда с лица пропала растерянность, она вновь свела брови на переносице, надевая привычную, в его присутствии, маску враждебности. С одной небольшой разницей — теперь им впервые предстояло не разойтись, лишь отметив выражение на лицах друг друга, а поговорить.

* * *

Даже себе Настя не могла объяснить, почему решила прийти. Поддалась на уговоры Жени? Смешно, почему-то на его уговоры повторить ужин не поддавалась. Пожалела девочек? Возможно, пожалела бы, если б верила, что угроза реальна. Ее заинтересовали слова Амины? Вот эта версия уже близка к истине, только… признаваться, что ей любопытно, не хотелось даже самой себе.

Хотя нет, любопытно! Любопытно встретить человека, который прилагает такие усилия, чтоб организовать эту встречу, и спросить у него — зачем?

А кто этот человек… Совсем не любопытно, ни капельки, абсолютно, совершено… Только почему он не подходит?

Больше часа Настя провела в подобных раздумьях, изредка отвлекаясь на разговоры с подошедшими. Сначала с Аминой, которая вновь сыпала своими многозначностями, потом с Женечкой, который расхваливал ее за то, что пришла, а себя за то, что уговорил. Ну и еще немножко пытался уболтать на очередную встречу, но в этом вопросе Настя была безжалостна. Потом девушка немного танцевала вместе со всеми бабочками, которые решили продемонстрировать свои умения в штатском. Им хлопали, улюлюкали, смеялись. И они тоже дурачились, просто наслаждаясь, но когда трэк закончился, все помчали к бару, а Насте стало грустно — она всего на секунду вернулась в ту свою жизнь, где танец приносил радость, а потом снова почувствовала себя бабочкой Баттерфляя.

Отойдя подальше, в угол, она уставилась на сцену, на которой теперь, забирая микрофон из рук друг друга, девочки пели песни. Хотя не особо-то пели, скорее, соревновались в умении горланить, а вот стоило микрофону перекочевать в руки к Жене, он прокашливался, будто готовя связки, а потом с совершенно серьезным лицом начинал выдавать рулады, заставляя всех окружающих зажимать уши руками.

Если смотреть глобально, праздник удался, а то, что сама Веселова чувствует себя здесь лишней — так это ее личные проблемы, до которых никому нет дела, да и быть не должно.

— Настя, правильно? — он подошел именно тогда, когда Ася умудрилась забыть о главной цели своего пребывания на празднике.

Резко обернувшись, девушка свела брови на переносице. Свое отношение к этому человеку ей сложно было объяснить, но она его опасалась, а любой взгляд, любое движение, любое слово, адресованное не ей, раздражало. Будут ли так же раздражать слова в ее адрес, Настя раньше не знала, а теперь… вновь в душе поднялась волна раздражения. Видимо, он бесит ее на генетическом уровне, а еще кажется опасным, а еще… Она ведь не последняя дурочка, чтобы не понимать, зачем взрослому мужчине так улыбаться, протягивая бокал.

— Настя, но я не пью, спасибо, — девушка вновь перевела взгляд на сцену, делая маленький шажок в сторону вдоль стены.

— Я тоже, — Глеб хмыкнул, бросая взгляд на бокалы. И сам не понял, зачем наполнил два, видимо, за компанию. Пить бы все равно не стал, позже вспомнил бы, но тому, что так увлекся — удивился.

Девушка не ответила, только еще внимательней стала вглядываться на сцену, с которой сползали, спрыгивали, скатывались недавние солисты, уступая место более привычной для человеческого уха музыке.

— Глеб, — к сожалению, Имагин не посчитал это сигналом к тому, что разговор продолжать не стоит. Поставил бокалы на бар, а потом вновь обернулся к ней, смотря выжидающе, но без той тяжести, которую Настя помнила со времен первой их встречи.

— Я знаю, кто вы, господин Имагин, — а под таким взглядом сложно долго делать вид, что ты увлечена разглядыванием пустой сцены. Пришлось обернуться, посмотреть в спокойные глаза, при этом гордо вскинув голову. Мол, даже не пытайтесь меня обольстить! Я все о вас знаю! И о том, что уволить хотели за обморок, и о зажиманиях с Аминой, и о том, что на меня тоже некие планы имеются. Но не пройдет!

— Кто? — кажется, только это ему и было нужно — вытянуть из нее хоть слово, чтоб потом, зацепившись за него, раскрутить на разговор. Нужно было молчать.

— Вы, правда, хотите, чтоб я ответила? — девушка пыталась заставить себя говорить спокойно, а еще тщательней подбирать слова, чтоб слишком не нагрубить. — До склеротических лет вам еще далеко, а на человека, чье самолюбие тешит перечень собственных регалий в чужом исполнении, не походите.

Глеб снова хмыкнул, потянулся к волосам, провел по ним. Пожалуй, ему пора бы постричься, во всяком случае, стоило Андрюше зарасти до такого состояния, мама с удовольствием вооружалась ножницами. Но Имагину было неплохо.

— На самом деле, нет, — убрав руку, он снова посмотрел на нее серьезно, но как-то… легко. И говорил тоже легко и просто. Пожалуй, смотри он так же в первый вечер, обошлось бы без обмороков. — Хотел узнать, как себя чувствуете?

— Я? — девушка растерялась, не ожидала. — Хорошо. Почему вы спрашиваете?

— Просто не так часто люди при мне теряют сознание, ты здорово всех испугала…

Настя царапнули две вещи: это «ты» без спросу, а еще «испугала»… Его лично она испугала так сильно, что он готов был тут же вышвырнуть хилую недобабочку на улицу.

— Со мной такое тоже было впервые, потому не бойтесь, не повторится, — если только вы не станете больше играть в свои нездоровые гляделки…

— Значит, Настя, — создавалось впечатление, что он разведывает территорию, пытаясь подойти то с одной стороны, то с другой. Не получилось с вином — отлично, будут разговоры. Не вышла одна тема — ничего, есть другие. Зачем? Для того, чтоб ответить на этот вопрос, нужно было принять его правила или спросить в лицо.

— Значит. — Настя кивнула, почему-то выбирая первый вариант.

— Ты не пьешь потому, что не пьешь, или принести что-то другое?

— Нет, другого не надо, я просто не хочу, — пить с вами.

Она-то не договорила, но он понял. Если бы Настя считала, сколько раз он уже усмехнулся, это был бы третий. Черт. Неужели считала?

— Может, тогда есть? Петь? Танцевать?

— Нет, спасибо, я…

— Постоишь у стенки?

— Да, — Настя опустила взгляд, чувствуя, что безбожно краснеет. Надо же, вроде бы не слишком уютно чувствовать себя должен мужчина, которого отшивают, а неудобно ей.

— Бедный Женя, — мужчина-то чувствовал себя превосходно. Уперся рукой о стену над левым плечом девушки, скользя взглядом по лицу. Ну вот, она дожилась до того, что даже такие его, простые, взгляды чувствует.

— При чем тут Женя? — а еще не сразу делает, казалось бы, не слишком-то сложные логические заключения.

— Не представляю, как он уговорил тебя поужинать, если ты на все вопросы отвечаешь исключительно «нет». Я же видел, ты ела тогда.

Он так просто признался в том, что шпионил в тот вечер за ней, что Настя опешила. Думала, вообще не станет поднимать тему прошлых странностей.

— Или ты только мне отвечаешь нет?

По правде, получается, что да. Но подобное в лицо-то не скажешь. Тем более, что плохого ей Имагин еще ничего не сделал. Не уволил, даже не обругал, подошел сам, с мировой.

— Я… просто… не хочу. Вы… Вы о чем-то хотели поговорить, Глеб Юрьевич, или просто так подошли?

Настя не смогла бы соперничать с мужчиной по части выдержки, даже не пыталась, а потому решилась задать вопрос, с которого стоило начать.

— На самом деле, хотел, но не поговорить, на это ты не очень настроена… Может, потанцуем? — он кивнул на танцпол, не настолько полный, как обычно, но и не пустующий. Исполняя чью-то просьбу, дежурящий за пультом включил медленную композицию. — Или ты и танцевать не… — он мягко передразнил ее манеру неуверенных отказов. Рисковал, она могла вспылить, но повезло.

Настя почему-то кивнула. Исключительно потому, что музыка красивая. Только поэтому, да.

Какая по очереди ухмылка? Веселова все же сбилась со счету, но руку в протянутую ладонь вложила, позволила вывести себя из темноты, послушно обвила шею Имагина, подсознательно отмечая, что он приблизительно одного роста с Петей, почувствовала, как по пояснице скользят уже его руки, держа ее явно не на пионерском расстоянии.

Особого ума в подобных танцах не нужно. Топчись на месте, только так, чтоб ноги партнера остались целы и невредимы, но Настя с подсознательным удовольствием истинного танцевального эстета отметила, что Имагин хорошо ведет. Да, топчется, но как-то с фантазией, не скучно.

— Моряк против не будет? — заговорить он рискнул не сразу, сначала дождался, пока девушка чуть расслабится, привыкнет. А подойти к разговору тоже решил окольными путями. Не так-то важно о чем, лишь бы разрядом не убило. Потому что воздух вокруг Насти явно электризовался.

— Какой моряк? — девушка вскинула непонимающий взгляд на партнера. Брови насуплены, в глазах ну никак не беззаботность и веселье. Будто не танцует, а на эшафот идет. Глеб только вздохнул. Кажется, его невообразимо тонкое чувство юмора вряд ли будет оценено. Не желая растрачивать понапрасну слова, он просто кивнул на ту самую надпись, которая здорово не так давно позабавила.

Настя проследила за взглядом, несколько секунд вникала в суть проблемы, а потом хмыкнула — уже сама. Он точно не считал, но это вроде бы случилось впервые.

— Он в очень дальнем плавании, — настолько дальнем, что даже пред ее глаза еще не являлся. В смысле нет у нее никакого моряка, но Имагину об этом знать совсем не обязательно.

— А если вдруг нагрянет, а ты тут со мной танцуешь?

— Страшнее было бы, если нагрянет, а я тут без вас… танцую, — Настя пробурчала ответ себе под нос, бросая быстрый взгляд на сцену. Будь у нее молодой человек, муж, любимый… Рискнула бы она пойти в Бабочку? Пожалуй, да. Ведь обязательства перед семьей никто не отменял. Но скандала избежать вряд ли получилось бы… Как же хорошо, что парень-моряк, да и не моряк тоже, светит ей в данным момент только как надпись на футболке.

— Как ты попала сюда? — Имагин, судя по всему, подумал о чем-то подобном.

— На праздник? Пришла.

И теперь Глеб себя мысленно похвалил — поступил совершенно верно, она расслабилась, настолько, что к ней вернулось это скрытое, но для него достаточно явное, раздражение.

— Нет, в Бабочку.

Девушка не спешила с ответом, целый куплет они танцевали молча. Все это время Настя смотрела вокруг, периодически ловя на себе взгляды коллег. Амина подмигнула, мол «а ты ломалась…», Женечка убедился, что его вселенская грусть замечена, а потом отвернулся, чтоб то ли смахнуть мужскую скупую, то ли наполнить стакан чем-то в меру брутальным.

— Узнала через знакомых, что проводится набор танцовщиц, пришла попробовать. А что?

— Ничего особенного, просто интересно, как девушки оказываются здесь.

Точнее, как докатываются до жизни такой. Спросил так, будто речь о проституции. Настя на секунду напряглась, снова чувствую приступ раздражения, но потом заставила себя разжать пальцы и послушно сделать очередной шаг.

— Девушки ищут работу, зарабатывают, как могут, — а на свой ответ Настя разозлилась еще больше. Потому что ответила тоже, как о проституции.

— Почему не официантка? Секретарь? Любая другая неквалифицированная работа? Неужели мы платим настолько больше?

Глеб сам толком не знал, что хочет услышать. Возможно, что в Баттерфляй ее загнала жуткая жизненная ситуация, которую он может разрулить, или что это временная мера, или что она устроилась в Бабочку на спор. Зачем? Чтоб не ассоциировать ее со своим представлением о подобным ей. Он, как все вокруг, был подвержен предрассудкам.

А Настю это разозлило куда больше, чем все до этого. Она сама относилась к своей «профессии» с пренебрежением, но позволять, чтоб так же пренебрегали окружающие — все равно, что добровольно вываляться в грязи.

Она запнулась, вскинула на мужчину взгляд, а ответила так спокойно, как только могла.

— А это для меня призвание. Нравится.

И на лице Имагина дернулась мышца. Почти что скривился. Вот и отлично. Вот и выяснили — брезгует, непонятно только, зачем тогда фарс устроил?

— Крутить… ся перед толпой? — музыка продолжала играть, а вот они больше не перетаптывались.

— Танцевать, Глеб Юрьевич, это называется танцевать.

— Я думал, что мы сейчас танцуем.

— Там, — Настя кивнула на сцену, — танцевать мне нравится больше.

— Не верю, — мужчина сузил глаза, продолжая прижимать девушку к себе.

— Ваше право, — а она попыталась ответить максимально равнодушно. Зачем вообще так раздражаться? Разве для нее хоть что-то значит мнение этого человека? Этого постороннего чуть не уволившего ее однажды человека?

— И что, если, допустим, я предложу тебе другое место, ты откажешься?

— Какое?

— Своего секретаря… — Настя хмыкнула, руки соскользнули с мужской шеи, уперлись в грудь. Осталось только оттолкнуться и уйти.

— С какой стати? Вы всегда так подбираете секретарей? Без собеседования? Или собеседование будет, только в интимной обстановке? — спросив, Настя надавила на грудную клетку, отстраняясь. Он, конечно, дернулся, собираясь придержать, но вовремя опомнился. Не хватало только скандала посреди танцпола с криками «пустите!» и ответными пылкими «не пущу! никогда! ты моя!»

А потом, не оборачиваясь и не оглядываясь, Настя направилась к выходу. Не спеша, не бледнея и не краснея от злости, вообще не злясь. Ну и что такого произошло? Просто очередной придурок посчитал себя вправе сделать щедрое предложение, от которого невозможно отказаться. Далеко не впервые и, к сожалению, не в последний раз. Почему-то мужики пищат от восторга, стоит только подумать о том, что могут заиметь в личное пользование танцовщицу. Этот такой же. И ответила Настя ему так же, как всем до.

Выйдя на воздух, Ася чертыхнулась, вспоминая о том, что сумочка осталась где-то в зале. Значит, придется вернуться. Возможно, вернуться и не только забрать свою вещь, а еще и услышать от Имагина или от Женечки, что она таки уволена. Вскинув взгляд в небо, девушка закусила губу.

Ее никогда еще не подводила интуиция. Она всегда знала, что Петя немного не тот, она знала тогда, что мышца не заживет, предчувствовала, что не стоило идти, понимала, что от Имагина нужно держаться подальше. Не слушать собственную интуицию чревато. Теперь осталось только получить и расписаться. Причем, видимо, лично…

— Настя, — ее окликнули. Окликнул тот, кого она пару минут тому оставила на танцполе.

* * *

Подобной реакции на безобидный вопрос Глеб не ожидал. Хотя быстро понял, что вопрос кажется безобидным только ему.

Эти ее слова о более интимной обстановке… Он осознал, как неоднозначно прозвучало предложение, и уже неважно, какой в него был вложен смысл.

Да, ему нравилась девушка, да, он думал о том, что совсем не против интимной обстановки, но причина предложения крылась в другом — ему не нравилось, что заинтересовавшей его Насте приходится (а он хотел воспринимать это исключительно так), крутиться перед толпой вожделеющих.

План был предельно прост — предложить ей более уютное во всех смыслах место, а потом спокойно обхаживать, ухаживать, пробовать, пытаться. Даже спешить не хотелось. Их неформальная договоренность с Юлей еще в силе, время есть, а главное, есть желание.

Только получилось, что он говорил одно, а она услышала другое. Услышала, блеснула глазами, оттолкнула, ушла.

Сумку ему вручила Амина, не желая откладывать объяснения в долгий ящик, он тут же направился вслед за беглянкой.

И не то, чтоб она особо убегала, стояла в десяти шагах от входа, запрокинув голову.

— Настя.

Услышав обращение, девушка резко обернулась, вновь блеснув глазами.

— Уволить пришли?

— Глупости не говори, — Имагин подошел, вытянул руку, в которой держал маленькую сумочку со всем ее скарбом — телефоном, деньгами на такси, блеском и наушниками.

Она неуверенно коснулась тканевой поверхности. Боялась, что Имагин отдернет руку, но он этого не сделал. Дождался, пока заберет, только потом заговорил.

— Ты неправильно поняла.

— Подождите, — девушка подняла руку, призывая замолчать. К чему объяснения и выяснения, если важна лишь одна вещь? — Я сейчас что-то скажу, и если после этого вы захотите уволить, я смирюсь, истерить не буду, не впервой. Так вот. Между нами ничего не будет, Глеб Юрьевич.

— Вот так сразу?

— Да. Возможно, вы сделали неправильные выводы исходя из нашего прошлого опыта… общения, но скажу вам честно — я вас опасаюсь. И уж простите, но я не рискну, даже если это будет моя огромная ошибка и единственный шанс захомутать красивого, умного, состоятельного мужчину.

Это… оригинально. Отбрить, при этому аргументируя это перечнем положительных качеств того, кого отшиваешь.

— Давай я подвезу тебя домой.

— Нет, — девушка отступила к дороге, заметив блеснувшую в автомобильной очереди шашечку такси взмахнула рукой. — Это тоже лишнее, — «не хочу, чтоб знали мой адрес, а еще оставаться с вами наедине не хочу, потому что вы опасны. Для меня». Смысл отказа был предельно ясен обоим.

— Ты ведешь себя крайне странно, не находишь?

— Нахожу, но, знаете… Чувствую, что так правильно, — у бордюра остановилась машина. — Спасибо за танец, за праздник, простите, если неправильно о вас подумала. Доброй ночи, — девушка запрыгнула в машину, захлопнула дверь, практически пропищала адрес, а потом съехала по спинке сиденья ниже, пытаясь успокоить сердце и нервы.

Этот вечер оказался намного более сложным и странным, чем она думала. А еще было немножко стыдно, точнее безумно стыдно перед мужчиной, который остался стоять у входа.

Ведь подобного они не прощают? Когда топчутся по их самолюбию? И что теперь? Будет мстить, уволит, отправит с волчьим билетом? Или сделает так, как она попросила?

Нет, все-таки нужно было отказаться от глупой затеи и не идти.

* * *

Глеб проводил машину серьезным взглядом, а потом… хмыкнул. Если бы Настя считала, это был бы… пятый раз?

Он и представить себе не мог подобной реакции. Так его точно не отбривали, даже во времена студенческих попыток перетра… перепробовать всех и каждую.

Тот случай, когда не знаешь — плакать или смеяться. Нет, таки смеяться.

А еще спокойно продолжать действовать по заданной схеме. Только не по той, которую задала бабочка, а по своей.

И что там дальше по плану? Например, можно узнать ее номер.

Глава 7

Суббота не задалась с самого утра — зарядил дождь, моментально выкрасивший солнечный город в серые тона. Днем он только усилился, а к вечеру напрочь отказался заканчиваться, мелко, но противно морося.

Настя вылетела из дому с опозданием, а потом всю дорогу до Бабочки нервно поглядывала на часы. Наверное, нервничала не столько из-за возможности опоздать, сколько из-за вероятной предстоящей встречи, но кто же себе в этом признается?

Вспоминая инцидент с Имагиным, ей становилось немного стыдно. Казалось, что слова звучали излишне грубо, да и бросить мужчину на глазах у публики — было не лучшим, что можно сделать, а он не обиделся, даже не разозлился — вышел следом, посчитал нужным объясниться. Да, ей было стыдно за то, как она отшила Глеба, но не за сам факт отшивания.

В правильности этого своего решения Настя не сомневалась. Хотя, если быть честной с собой, несколько раз очень хотелось усомниться, например, в минуты раздумий перед сном, или во время нуднейшей консультации перед экзаменом, назначенным на следующую неделю. Но девушка стойко пресекала эти попытки. Она верила только в те сказки, которые в детстве читал папа. Те были красивые, добрые, непременно со счастливым финалом, который, в сущности, является только началом. А в возможность сказки с Имагиным — нет. Она не золушка, он, конечно, может и принц, но вызывает в ней слишком противоречивые чувства, да и намерения его, наверняка, не заходят дальше, чем неплохо проведенное совместно время. И, если уж не кривить душой, против этого-то Настя гипотетически ничего не имела — он красив, силен, с ним приятно было танцевать, чувствовать руки на пояснице, чуть ниже и выше, к нему тянуло на физиологическом уровне, но она не могла расслабиться. Вечно чувствовала зудящую тревогу и раздражение, от которого никак не получалось избавиться. И подобные размышления вечно заканчивались одинаково: она делала вывод, что поступила правильно, можно было бы мягче, но какая разница, если желательный исход один — дать понять, что у них с Имагиным разные дорожки. У него — широкая магистраль на шесть полос, а у нее своя аллейка с лавочками вдоль и горящими по вечерам кованными фонариками.

Костеря себя за то, что забыла взять зонтик, Настя добежала до Бабочки, набросив на голову капюшон, прошмыгнула в свою каморку, уже там поежилась, стягивая противную мокрую кофту, такие же тряпичные кеды.

Хотелось верить, что вечер пройдет без эксцессов, гладко, мирно, спокойно. Хотелось не встретиться ни с Имагиным, ни с Пирожком, оттанцевать и отправиться в гости к родной подушке, которая манила даже так — на расстоянии половины города.

Быстро переодевшись, Настя помчала к остальным девочкам, у которых было назначено обсуждение нововведений в общую схему.

— Привет, — она улыбнулась, устраиваясь на стуле у одного из зеркал, Амина уже начала что-то говорить, потому Насте практически никто не ответил, разве что несколько раз кивнули.

Предводительница бабочек закончила, окинула публику внимательным взглядом, а потом кивнула, давая добро на то, чтоб желающие могли разойтись, чем все тут же попытались воспользоваться, Ася не успела.

Ее схватили за локоток у выхода, придержали, прося остаться, притеснили в уголок. Амина все сделала технично, быстро, аккуратно.

Настя пискнуть не успела, а уже оказалась в ловушке.

— Отшила мужика, Настюш? Не стыдно?

— А тебе-то какое дело? — вопросы, какого мужика и почему вдруг стыдно, Настя решила упустить в виду очевидности ответов.

— Может, я решу, что раз тебе не нужно, то мне в самый раз? Не жалко-то такими кавалерами разбрасываться?

— Какими кавалерами? — Настя окинула взглядом комнату, убеждаясь, что все либо действительно слишком заняты своими делами, чтоб слушать их разговор, либо очень хорошо притворяются, что заняты.

— Непонятно, за какие заслуги на тебя свалившиеся, Анастасия. Я тебя предупредила, будешь дальше от него бегать, сама займусь. Нравятся мне, знаешь ли, такие…

— Какие такие? — после слов Амины, Настя почувствовала очередную волну раздражения, только уже не в отношении Имагина, а к девушке напротив. Будто у нее действительно что-то хотят забрать. Что-то, принадлежащее ей.

— Целеустремленные.

— Раз целеустремленный, так просто не сдастся.

И вся прежняя рефлексия о том, что ей-то очень нужно, чтоб сдался, забыл об интересе, смирился, канула в лету.

— Ну, знаешь, еще пару неделек вокруг походит, а потом надоест бегать за малолеткой неразумной, а здесь я, вся такая не малолетняя, — Амина загнула один палец, — разумная, — второй, — не менее красивая, — третий, — танцую тоже не хуже, — четвертый. — Или ты просто пытаешься цену набить? Мол, не такая и ждешь трамв… принца? Если да, то по второму пункту можно было два пальца загибать.

— Он меня настораживает, — Настя сама не сказала бы, почему, но захотелось ответить правдиво.

— Это нормально, плохо было бы, если б не настораживал, а так все логично. Ты его не знаешь, какого ж лешего доверять? Не доверяй, но присмотреться можно.

— Никак не могу понять, в чем твой интерес? Он тебе что, денег обещал?

— Нет, скорей обеспечить профессиональный рост.

— За что? За то, что я в его кровати окажусь?

— Ты прямо хочешь, чтоб я «да» ответила, но нет. Всего лишь за то, я не глупее Пирожка, а с тобой вообще помогаю по доброй воле. Ну понравилась мальчику девочка, а она почему-то ломается, неужели добрая тетя Амина не может помочь им сойтись?

— Добрая тетя Амина может сделать только хуже, потому что мальчик поиграет с девочкой, а потом выбросит из жизни и из клуба, а у девочки есть семья, которую нужно кормить.

— Это называется риском, Настя. А кто не рискует, тот не живет.

Этот разговор закончился ничем, Настя не помчала тут же на поиски Имагина, который, несомненно, сегодня тоже должен был быть в зале, сопротивляться тоже не стала, решила отложить подобные мысли до поры до времени.

Единственное, когда столкнулась с Глебом в коридоре, по дороге на аудиенцию с Пирожком, улыбнулась и кивнула, принимая приветствие.

* * *

День не задался с самого утра, но только ближе к ночи Настя поняла, что дождь — мелочь. Причем мелочь приятная, потому что может быть в миллион раз хуже.

Этот вечер начался так же, как все вечера до него. Практически та же музыка, частично те же люди, отлаженные движения, профессиональная улыбка на лице, дежурные поглядывания на толпу, даже взгляд Имагина из-за одного из столиков на втором ярусе, без которого чего-то не хватало бы, уже привычный. Все было… привычно, пока Настя не обернулась ко входу, замечая в толпе знакомую макушку. Одну, вторую, третью… Это были они — танцоры ее труппы, когда-то коллеги и товарищи, а теперь чужие люди. Один из них раньше был любимым человеком, кто-то — другом, кто-то — подругой, а теперь они пробирались сквозь толпу, еще не замечая ее, предвкушая неплохо проведенное время, а у Насти вдруг затряслись руки. Она так долго боялась чего-то подобного, что теперь не могла поверить в реальность происходящего.

Поверить в то, что Алина тянет за руку улыбающегося Петю, что несколько человек пятятся перед ними, что-то говоря, а потом заливаясь смехом, что еще пятеро плетутся следом, лучась не меньшим счастьем, что Светы среди них нет, что Алина приближается к Пете, целуя в щеку, слишком уж не по-дружески, что он ловит ее лицо пальцами, поворачивается, целует уже в губы.

Все это растянулось в мыслях Насти на долгие минуты, хотя на самом деле прошли считанные мгновения. А потом компания оккупировала заказанный столик, и каждый занялся тем, что решил изучить взглядом зал…

* * *

Глеб заметил перемены в поведении интересующей его бабочки. Все было хорошо, точней привычно. Хорошо не было потому, что ему не нравилось, как она танцует для толпы.

Так вот, все было привычно, они привычно иногда встречались взглядами, в ее уже не было той враждебности, но и страсти особой не замечалось, она будто проверяла — на месте ли он, а потом продолжала заниматься своим делом. Он всегда был на месте. Куда ж ему деться, если она-то тут?

Девочка танцевала, иногда оглядывалась, находя его, время от времени окидывала взглядом толпу, а потом застыла. На долю секунды застыла, забыв обо всем. Только глаза стали размером в пять копеек и улыбка слетела с губ, а еще она побледнела. Этого Глеб не видел, но почему-то был уверен — побледнела. Так, как бледнеют, когда видят привидения или гостей из прошлого, которых встретить не хотели бы. Проследив за направлением взгляда девочки, он разыскал компанию, активно проталкивающуюся сквозь толпу.

Ничего особенного — человек восемь, смеются себе, никого не замечая, так почему она так всполошилась?

Когда Глеб вернулся взглядом к Насте, та уже взяла себя в руки, снова танцевала, отвернувшись от того столика, за который села компания. Вот только страх из глаз не пропал, и бледность, наверняка, тоже. И на него она больше не смотрела — за ночь ни разу.

* * *

Настя уже не вспомнила бы, когда в последний раз так неистово молилась. Может в детстве, еще когда верила в реальную возможность повлиять на что-то с помощью собственных желаний, обращенных к высшим силам. А теперь, отчаявшись, не нашла ничего лучше, как вновь взывать к богу, моля о том, чтоб ее не заметили. Не заметили под боевым раскрасом, в толпе таких же, за собственным весельем. Как же она на это надеялась! Как бессмысленно и обреченно надеялась!

Ее состояние не укрылось от остальных девочек, некоторые, боясь повторения инцидента с падением, бросали встревоженные взгляды, мол, все хорошо? И Настя натягивала на лицо улыбку, неуверенно кивая. Сейчас она с удовольствием спрыгнула бы вниз, а потом убежала куда подальше. Но нельзя — Имагин здесь, и еще одного промаха ей не простят. Потому бежать нельзя, можно только молиться. Бессмысленно и обреченно.

Настя почувствовала тот момент, когда ее заметили. Наверняка, заметили не просто так. Скорей всего, Алина сделала для этого многое.

За что? Может, Настя когда-то получила партию, которую хотела она. Может, еще в детском классе Асю поставили в пару с мальчиком, с которым танцевать хотела Алина, а может, все дело в том, что именно Алина сейчас так ластится к Пете, что-то шепчет ему на ухо, улыбается, держит за руку, кладет голову на плечо.

Она оказалась права — Света — лишь временное увлечение. Только неужели думает, что сама станет постоянным? И за что так жестоко с ней, с Настей? Чувствует конкуренткой? Зря. Теперь-то точно зря.

Веселова изо всех сил пыталась не смотреть в сторону затихшего столика, а он правда затих. Не было больше того веселья, с которым компания ввалилась в зал, веселья вообще не было. Такие знакомые и одновременно неизвестные ей люди все как один молча следили за ней, прожигая дыры, не хуже Имагина.

Хотя победителем сегодня однозначно был Петр. Пусть невольно, но несколько раз Настя встречалась с ним взглядами. Он не замечал попыток Алины прижаться тесней, поцеловать, приласкать, смотрел на одну из бабочек, явно одновременно злясь и чувствуя отвращение.

И этот его взглядом подстегивал танцевать еще откровенней, ярче, сильней.

Он будто кричал — «как ты могла?!». И у Насти был ответ. Могла. Могла приблизительно так же, как он смог ее вышвырнуть. Вышвырнуть по протекции Светы, а потом и ее наверняка выбросить из коллектива, уже по просьбе Алины, а потом и дредастую подругу отправит в отставку, теперь уже по желанию очередной, греющей постель и другие приглянувшиеся горизонтальные поверхности.

С каждым его новым взглядом, в Насте все сильней клокотала ярость — он не имел права ее упрекать. Кто угодно, но не он.

Долго душа поэта не выдержала. Веселье у компании не задалось. Не задалось настолько, что они ушли уже через час. Все молча, тихо, без улыбок и шуток, только Алина оглянулась уже у выхода, пожала плечами.

Мол, прости, но на войне…

Да, на войне бывает по-всякому. Например, гадко и больно, приблизительно так, как Насте было сейчас.

* * *

— Что это было? — уже в коридоре Настю поймала Амина, придержав за локоть.

— Ничего, — Веселова же выдернула руку, безразлично пожимая плечами. Не хватало еще перед посторонними отчитываться.

— Знакомые заходили, да? — второй вопрос заставил Настю остановиться, обернуться. В нем почему-то звучало злорадство.

— Пошла ты… — бросив прямой взгляд в глаза главной бабочки, Настя направилась в свою каморку.

По правде, послать следовало не Амину. Но ей можно было сказать спасибо за то, что стало немного легче.

Еще легче стало, когда Настя хлопнула дверью в каморку, а потом пнула казенный диван казенной же босоножкой.

Ну вот, самое страшное случилось, чего ждать дальше? Когда новость дойдет до мамы? Когда над Андрюшей начнут издеваться в школе? Когда он полезет из-за нее в драку и разобьет какому-то дураку нос? Когда бабки у подъезда уже официально станут смотреть, как на сильно неприличную женщину?

Зло стянув с себя весь блестящий латекс, Настя забралась в джинсы, любимую футболку. Услышала телефонный звонок, но даже не полезла в сумку, предпочитая не смотреть, кто это.

Может, Пирожок с очередным предложением, может, Петя, жаждущий что-то выяснить, может, Алина — чисто поржать. Ну или Амина, не ожидавшая такой наглости и теперь желающая взять ответ. Пофиг.

Настя вышла на улицу, не ответив ни на один оклик, приветствие или прощание, развязала лямки рюкзака, доставая трубку. Оказывается, звонил неизвестный номер. Какому олуху захотелось связаться — было фиолетово. Набрав номер такси, Настя отошла от заднего входа в здание, с тоской смотря на бетонную урну.

Она предпочитала не курить, но сейчас жутко хотелось сделать пару затяжек. Прям до смерти. Почти так же, как отмотать время назад и все переиграть. Например, поменяться с кем-то из девочек, не приходить сегодня, или встретить Алину раньше, и тут два варианта: либо оттаскать за волосы, что она честно заслужила, либо в чертов миллионный раз объяснить всем, что Петя ей нахрен не нужен.

Не стоит он того, чтоб сначала выдворять ее из группы, лишать возможности заработать, а теперь еще и унижать — приводя посмотреть.

Нет, время однозначно нужно отматывать до того драного момента, когда она застенчиво улыбнулась, отвечая на вопрос Пети, не против ли она сходить с ним в кино.

От раздумий девушку отвлек еще один телефонный звонок.

— «Вас ожидает белая Шкода, номера…» — к бордюру подкатила указанная машина, Настя юркнула на заднее сиденье, повторяя водителю адрес.

Краем глаза она увидела движение за окном, но внимания на него не обратила, как и на очередной звонок с незнакомого номера.

* * *

— Остановите здесь, пожалуйста, — девушка выпрямилась на сиденье, впервые подавая голос после десяти минут молчания. Ехать по пустынному городу было хорошо, даже тревога немного забылась, с каждой минутой становилось все светлей. Говорят же, что утро вечера мудреней, Настя очень надеялась, что так и есть, что с окончательным приходом утра, станет легче.

Не желая спорить, водитель затормозил у обочины, принял оплату, даже улыбнулся грустной уставшей девушке, не похожей на тех, кого обычно приходится забирать из-под стен клуба, не упитой и не обкуренной, просто грустной.

Настя же проводила машину взглядом, а потом засунула руки в карманы, медленно ступая в сторону дома. Она вышла всего за несколько кварталов от своего парадного, захотелось прогуляться, проветриться, подумать.

Например, о том, что делать дальше? Бежать и перед кем-то оправдываться? Перед кем? Перед Петей, который сам же толкнул ее в бабочки. Перед другими, которые пусть и не толкали, но за это время даже ни разу не позвонили, не спросили, как дела? Или пойти поплакать вместе со Светой, которую, кажется, ждет или уже постигла та же участь? Да и за что оправдываться? Неужели это настолько постыдно, позорно, противно и пошло, насколько гневным был взгляд Пети? И вообще, какого черта он так смотрел? По какому праву осуждает?

А еще жалко, что сорвалась на Амину. Та-то ни в чем не виновата, и даже не в курсе, просто под руку попала не вовремя. Попытайся ее остановить в тот момент кто-то другой, точно так же схлопотал бы. Любой, хоть сам Имагин.

Настя миновала арку, ведущую во двор, направилась через площадку в сторону своего подъезда.

Глупости… Ей богу, глупости все это. Что изменилось? Ровным счетом ничего. Она не потеряла доверие людей, в чьем доверии нуждается, не упала в глазах тех, в чьих глазах не хотелось бы падать, да, не слишком приятно… Но на этом все.

— Настька, — когда ее окликнули, схватили за руку, потянули в темноту ниши соседнего подъезда, она даже пикнуть не успела, а пришла в себя, уже чувствуя холодный камень за спиной, и злой… злющий взгляд нависшего сверху мужчины.

* * *

— Придурок! — Настя толкнула мужчину в грудь, не столько, чтоб отпустил, сколько выражая все, что думает о нем. — Какого ты тут…

— Тише, — ее рот накрыла знакомая рука, заставляя заткнуться. Настя попыталась дернуться, но результат ее не удовлетворил — только стукнулась затылком о бетонную стену, руку же нападавший не убрал. — Тише, не кричи.

А она и не собиралась кричать — разве что боднуть пару раз, заехать в пах, стукнуть по башке, расцарапать морду, кричать — нет.

— Ммммм, — вот это-то она и попыталась сказать, получилось… не очень разборчиво.

— Так ты у нас теперь так танцуешь? — когда Петя почувствовал острые зубы на подушечке пальца, зашипел, отдернув руку, но не отступил, даже наоборот — вдавил сопротивляющуюся Настю в стену за спиной.

— Отстань, идиот! — Петр получил заслуженный тычок под ребра, который стойко снес. Жилистый, зараза, но сильный.

— Что ты там делаешь, Настенька?

— Не твое дело! — и еще один, и еще, а с парня — как с гуся вода. Перехватил руки, прижал к туловищу, и смотрит… смотрит так, будто она действительно должна перед ним отчитаться. Прямо здесь, сейчас, правдоподобно, иначе… иначе убьет, вполне законно.

— А чье? Тебя туда хахаль какой-то пристроил? Кто? Какой-то жирдяй с корпоративов? Они вечно на тебя глазели, потом подходили, предлагали за девочку отдельную плату… А я всегда тебя отмазывал. Поняла?

Сейчас его откровения были до лампочки. Сейчас признайся он в любви, Насте было бы наплевать. Она могла думать только о том, с каким удовольствием съездит по морде идиоту, когда тот ее отпустит.

— Иди к своей Свете, придурок. Или к Алине! Или кто у тебя сейчас? Им и устраивай свои сцены, а меня отпусти, — очередная попытка сбросить с себя руки мужчины закончилась приблизительно так же, как прошлые, он прижался еще ближе, когда кажется — ближе не бывает.

— Прости, я идиот, — а то, что случилось потом, заставило Настю перестать сопротивляться. Просто застыть, не понимая, что происходит.

Еще секунду тому весь из себя злой, сильный, яростный, он вдруг обмяк, ослабил хват, опустил голову на ее плечо, утыкаясь носом в шею, а потом зашептал:

— Как же я скучаю, Настюш. Не представляешь, ты мне уже даже снишься, просыпаюсь, а тебя нет… И позвонить не мог, думал, не простишь, что выгнал, а это все она… Я не хотел. Черт, дураком был. Думал, что влюбился в Свету, а на самом деле — так, интересно было, а получается, что из-за нее, вот так с тобой… Прости меня, маленькая. Прости, пожалуйста. Я когда тебя сегодня увидел… Я думал, очумею от ревности, ты там… и вся такая… — Петя сжал Настины запястья до боли, а когда девушка зашипела, быстро отпустил. — Возвращайся, Настюш, возвращайся ко мне, в группу возвращайся, хочешь, деток своих забирай, а Свету… Я всех выгоню. Кого хочешь? Хочешь, Алину? Кого выгнать? — он вновь навис, смотря в глаза напротив.

— Себя выгони, — в холодные, полные если не отвращения, то жалости, а еще непонимания. Настя не понимала саму себя. Не понимала, как могла трепетать от прикосновений этого человека, желать его внимания, гордиться тем, что он с ней…

— Настюш…

— Отойди от меня, Петя. Тошнит от тебя, — высвободив руки, Настя попыталась толкнуть его в грудь, но он, черт его дери, снова воспротивился.

— Ну что мне сделать, чтоб ты простила? Что?

— Да отойди ты от меня просто! И все! — почему-то не хотелось кричать. Не хотелось, чтоб кто-то стал свидетелем сцены, чтоб судачили, чтоб осуждали, потому говорить Настя пыталась тихо. Тихо кричать очень сложно, но она делала именно это.

— Не отойду, пока не скажешь, что простила, что вернешься… — Петя попытался провести по девичьей щеке, Настя дернулась, уворачиваясь.

— Никуда не вернусь. Ни к тебе, ни в группу. Выгнал — наслаждайся. Трахай тех, кто посмазливей, а потом выгоняй, чтоб трахать новых или возвращаться к хорошо забытым старым.

— Настюш…

— Тошнит от тебя, понимаешь?! — не выдержав, Настя сорвалась-таки на крик.

— Я исправлюсь…

Хотелось завыть. Или вбить ему в голову кувалдой то, что понимала и она, и он. Не исправится. Сегодня взыграла гордость, ревность, глупость, а завтра эмоции поутихнут, вокруг снова будут Светы, Алины, танцы. А главное — он уже давно не нужен Насте. Теперь Петя — не больше, чем ошибка юности.

— Не отойдешь, я закричу, — Настя посмотрела в глаза бывшего, в случае чего собираясь реализовать угрозу. Иначе, судя по всему, он не поймет.

— Кричи, я не…

— Не отойдешь, конечности переломаю.

Меньше всего Настя надеялась, что в их диалог вмешается третий. Хотя нет, меньше всего ожидала, что этот третий скажет именно эти слова. Или нет, что этим третьим станет человек, который схватил Петра за плечо, развернул, впечатывая уже его в стену подъезда.

Бедные сплетницы… Знали бы они, что пропускают, досматривая последние сны, рвали бы на себе волосы. А вот Настя с удовольствием поменялась бы с одной из них местами — лучше наслаждаться снами, чем застывать в ступоре, круглыми глазами следя за тем, как перед носом разворачивается странная, нереальная, нелогичная сцена.

— Кто это, Настя? — Имагин, а, черт возьми, это был именно он, держал Петю за горло, не давая тому ни вдохнуть, ни выдохнуть. Петя же, уже порядком покрасневший, размахивал руками, требуя подать воздух. — Ты его знаешь?

Надо было что-то ответить. Срочно. Надо было как-то остановить смертоубийство. Тоже срочно. Надо было внести каплю разумности в происходящее, но Настя смогла только кивнуть. Благо, это помогло.

Хват был чуть ослаблен, Петя уже сам схватился за горло, пытаясь откашляться, но долго «отдыхать» ему было не суждено.

— Он что-то сделал? — вопрос, заданный убийственно спокойным тоном, адресован был Насте, от нее если не требовали, то ждали ответа. Поняла это Ася не сразу, сначала не меньше, чем полминуты, переводила ошалелый взгляд с одного мужчины, на другого. А потом мотнула головой, мол, нет.

— Тогда в качестве профилактики, — Имагин засадил Пете кулаком в область солнечного сплетения. Тот, теперь уже не кажущийся таким большим и сильным, согнулся вдвое, одновременно кашляя и издавая странные сипящие звуки. — А теперь вали, пока живой, потом встретимся, еще поговорим.

Как ни странно, на этот раз уговаривать Петю не пришлось. Он бросил полный боли взгляд на Настю, судя по всему, это должно было ее впечатлить, потом зыркнул на Имагина, все так же, полусогнувшись, а потом поковылял прочь, предпочитая на прощаться и не борзеть.

Имагин же проводил его тяжелым взглядом, периодично сжимая и разжимая кулаки, дождался, пока бедняга скроется за аркой, а потом перевел взгляд на Настю.

— Не надо было его отпускать, идем, — взял ее руку в свою, потянул. Судя по всему, сделал вывод, что спрашивать сейчас у нее что-либо, смысла все равно нет, потому решил действовать так, как считает нужным.

А нужным он посчитал открыть дверцу довольно высокой машины, усадить ее на пассажирское сиденье, упереться о дверную раму, внимательно разглядывая безразличное лицо.

— Кто это был? — Глеб хмурился, смотрел сурово и внимательно, а Насте почему-то было стыдно поднять взгляд на спасителя. А еще она почувствовала, что ее вдруг начала бить дрожь.

— Это… знакомый… мы… вместе танцевали, потом я ушла, — язык еле ворочался, слова путались, мысли тоже, было сложно не то, что говорить — думать.

— Что он хотел?

— Он… я не знаю, просто… просил прощение…

Имагин ругнулся сквозь зубы, отчего Настя непроизвольно сжалась. Бояться следовало раньше, а инстинкты проснулись только сейчас, как-то запоздало.

— Не трясись, все хорошо, — заметив такое ее состояние, Глеб чуть смягчился. У него тоже случилась отдача, просто немного другого рода.

Большую часть ночи он привычно уже наблюдал за бабочкой, а потом вышел, вспомнив о том, что должен позвонить заокеанским коллегам. Позвонил на свою голову. Когда вернулся — ее уже как ветром сдуло, а еще она не взяла трубку, когда ей звонили, и поехала не так, как обычно — с одной из девочек, а судя по всему, взяла такси.

Так и было, взяла такси, только подъехала не под дом, что было бы логично, а вышла за несколько кварталов, потом медленно шла, то и дело, пиная подвернувшиеся камушки. А потом пропала… Глеб даже не понял, как такое произошло, отвлекся на долю секунды, а ее уже нет.

Он вышел из машины, пытался понять, увидеть, услышать, а она будто провалилась под землю, если б не крик, так и осталась бы незамеченной. Хорошо, что додумалась крикнуть.

— Он точно ничего не сделал? — ее руки в который раз за ночь схватили за кисти, теперь намного нежней, перевернули, проверяя, нет ли отметин.

— Нет, ничего, простите, мне домой пора… — Настя понимала, что несет чушь, но лучше это, чем впасть при нем в истерику, которая непременно будет.

— Сиди, — встать ей, естественно, не дали, отпустили руки, потянулись к бардачку, открыли его, доставая воду. — Вот, пей, — протянули ей.

А потом с тяжелым вздохом открутили крышечку, которая не поддалась бы трясущимся пальцам, поднесли к губам, давая сделать несколько глотков, потом закрутили и забросили куда-то в машину.

— Полегчало?

По правде, нет, но Настя кивнула. Ей бы не воды, а чего-то градусов на сорок покрепче, но просить она постеснялась, да и не смогла бы — слишком много слов.

— Сиди, я сейчас, — Глеб окинул ее внимательным взглядом, будто оценивая, сможет сбежать или нет. Видимо, пришел к выводу, что не сможет, потому оставил в машине, а сам направился к месту недавней стычки, скрылся в нише, которую несколько минут тому занимала сама Настя, а потом вышел оттуда с ее рюкзаком, вернулся, параллельно отряхивая его, без спросу полез в боковой карман, достал телефон, разблокировал. — Почему трубку не брала?

— Это вы звонили? — ну вот, благодаря глотку воды и целой минуте времени, она смогла сформулировать первый здравый вопрос.

— Я. Почему не брала?

— Я не беру незнакомые, — в горле снова пересохло, чуть отклонившись, Настя попыталась нащупать бутылку.

— Сейчас запишу, — и все так же, не интересуясь разрешением, Имагин занялся вбиванием своего номера в адресную книгу. Но по факту, Насте было на это плевать, лишь бы не отказался откручивать крышечку с протянутой бутылки, а потом поддерживать ее, чтоб не выскользнула из рук.

— Спасибо вам.

На благодарность мужчина ответил оригинально — скривился, вручил телефон хозяйке.

— Если б взяла трубку, и благодарить бы не пришлось.

— А что б вы сделали?

— Подвез бы, Настенька, просто подвез.

— Спасибо, я сама…

— Только глупостей не говори, ладно? Мы-то с тобой видели, что происходит, когда ты сама.

Ответить было нечего. Да, такое с ней не каждый день, но это не отменяет сегодняшний эксцесс, которого хватит еще на долгие годы осторожности.

— А как вы тут…? — Имагина смело можно было благодарить не только за спасение, но еще и за то, что он догадывался о смысле вопроса исходя из таких вот неоконченных формулировок.

— Мимо проезжал, — а ответил он неохотно.

— Мимо моего подъезда? Ранним утром?

— Что ты хочешь услышать? Что следил, или что случайно? Выбирай сама.

— Значит, следите за мной…

— Провожаю, — вновь их взгляды встретились, как иногда на танцполе, первой не выдержала Настя, отвернулась. Потому, что… сердце как-то неправильно ускорилось.

— Все равно спасибо.

— Пожалуйста. Еще будешь? — Имагин покрутил бутылку в руках, а стоило Насте отрицательно покачать головой, вновь забросил в машину. — Встать можешь?

— Да.

— Хорошо, тогда говори код подъезда или ключ найдешь? Я провожу…

— Нет! — Настя ответила даже громче, чем крикнула не так давно на Петю. Имагин на ее пороге — это слишком. Слишком не только для сегодня — в принципе слишком.

Но прозвучало грубо, Глеб хмыкнул, а Настя залилась краской, чувствуя стыд.

— Не подумайте, просто…

— Дома что, ревнивый муж ждет?

— Дома ждут мама и брат, и я не хочу их волновать, простите, но я лучше сама.

Подтверждая собственную готовность ковылять хоть на край света, Настя медленно поднялась с кресла, пошатнулась, но устояла, взяла в руки рюкзак, сжала лямки в кулаке, чтоб не выскользнул из рук, запрокинула голову, смотря в глаза спасителю.

— Спасибо за помощь.

Он не ответил — кивнул.

— И вы ему сказали, что поговорите…

— Не сомневайся, поговорим.

— Не надо, — Настя сжала свободной рукой кисть мужчины, а потом резко отпустила, будто испугавшись. — Он того не стоит, да и я… Поверьте, я того не стою.

— Скорее ты этого не оценишь.

— И не оценю, вы правы.

— А что оценишь? — по девичьей руке, от локтя до плеча, прошелся легкие ветерок из прикосновений, а вслед за ним будто пронеслась стая бабочек, щекоча крылышками.

— Я оценила помощь, спасибо.

— То есть, чтоб добиться твоего внимания, мне придется вечно тебя спасать? — в уголках губ такого серьезного мужчины заиграла улыбка.

— Чтоб добиться моего внимания, на меня не нужно давить, это главное, — мужская рука вновь прошлась по коже, теперь уже сверху вниз, вызывая новую волну приятных ощущений, не хотелось признавать, но эти его касания успокаивали. Настя даже подумала, что позволь она себя обнять — стало бы намного лучше.

— Хорошо, зайдешь в квартиру — позвонишь. Номер я забил. Свалишься по дороге — тоже позвонишь, даю пять минут на то, чтоб добралась до квартиры.

Настя кивнула, разворачиваясь. Пожалуй, можно было бы возмутиться, спросить по какому праву… Но не было ни сил, ни желания, ни смысла. Он ее действительно спас. И теперь имел право хотя бы на этот небольшой приступ самодурства. Если все ограничится этим, конечно.

* * *

Открыв дверь в квартиру, юркнув в темный коридор, Настя опустилась на местную табуретку, медленно стягивая кеды. Достала телефон, позвонить не решилась, а вот смс набрала.

«Я дома».

Закрыла глаза, привалилась затылком к стене, прислушиваясь к себе, пытаясь понять, хватит ли ей сил на то, чтоб дойти до комнаты, оттуда в душ, потом обратно до кровати… Так бы и заснула, сидя на табурете, но в руках ожил телефон.

«Я просил позвонить».

«Простите. Устала».

Настя набрала, а потом почему-то улыбнулась, отправляя.

«Прощаю. Но в следующий раз позвонишь».

Надо было бы ответить, что никаких следующих разов, да и вообще, его номер можно смело удалять из записной, но Настя просто встала, направляясь в комнату.

После сегодня она уже не уверена ни в чем. Всякое в жизни бывает, может, когда-то позвонит…

* * *

Глеб сел в машину, завел мотор, гипнотизируя взглядом часы. Когда от нее пришло смс, отведенное время почти закончилось.

Бабочка рисковала. Или просто действительно так испугалась и устала, что плелась до квартиры чертовски долго. Он, кстати, так еще и не узнал, где точно она живет. Но это дело времени.

Того самого следующего или послеследующего раза, который непременно будет.

Глава 8

— Настенька, слышала, что ночью было? — Наталья вернулась из магазина, влетела в кухню, на которой в этот самый момент происходил завтрак, сдобренный дружеской перепалкой детей, отмахнулась от Андрея, попытавшегося отобрать у матери пакеты, открыла холодильник, забрасывая туда покупки.

— Нет, — к счастью, Настя знала негласное правило, касающееся любого человека, которому есть, что скрывать: не лезь с предположениями вперед батька.

— Говорят, драка была, под утро.

— Мало ли драк… — пытаясь сохранить максимально безразличное выражение на лице, Настя пожала плечами, делая глоток из чашки, а потом спустила рукава кофты, прикрывая оставшиеся после неосторожных захватов Пети следы пятерни.

— Ну, знаешь ли, под нашим подъездом, мало, слава богу. А теперь даже страшно как-то, да и ты вечно в ночь куда-то несешься…

— Мам, — Настя бросила на Наталью взгляд, напоминающий, что они уже миллион раз это обсуждали.

— Что, мам? Лучше скажи, как экзамены?

— Хорошо, — смена темы Настю очень обрадовала. — Во вторник предпоследний, потом на той неделе еще один, и все.

— А прошлые как?

— Сданы.

Наталья окинула дочь подозрительным взглядом, но кивнула.

А Настя могла гордиться тем, что хотя бы тут не соврала ни капельки — после первого проблемного, остальные экзамены прошли куда глаже.

— А у тебя что? — следующий подозрительный взгляд адресован был уже Андрейке.

— А у меня, мамочка, практика. Мы, знаешь ли, шторы в классе снимаем.

Мама знала. Знала, наверное, потому, что обычно шторы потом приезжали к ней домой и уже тут стирались. Хорошо, что в этом году тяжкая участь перепала кому-то другому, за что она была безмерно благодарна провидению. Это все же хоть маленькое, но везение.

— Ну, смотрите мне, — расправившись с покупками, Наталья сполоснула руки, а потом вновь повернулась к детям, грозя пальцем. — Я, может, не самая строгая мать, но попробуйте завалить учебу, почувствуете, что такое родительский гнев.

Родительский гнев, в исполнении Натальи Андреевны, представить было сложно, но дети дружно закивали.

Получение хорошего образования — один из пунктов, за который ими мог бы гордиться папа, и обязательно станет гордиться мама, а значит, здесь они выступали единым фронтом — отучат, получат, применят.

— Настюш, мне кажется, там твой телефон кричал, — кивнув в сторону коридора, Наталья поставила греться чайник, не заметив, как дочь моментально подобралась. — Ступай, проверь.

— Угу, — поймав ехидный взгляд брата, Настя поднялась.

— У нас что, новый молодой человек появился? — к сожалению, ехидства хватило и на вопрос. — Познакомишь?

— Не знаю, что у вас, а у меня телефон звонил, балда, — отвесив умнику подзатыльник, Настя направилась в комнату. Ни разу не быстро, совсем не чувствуя, как сердце начинает биться чаще, стоит только предположить, кто мог позвонить, абсолютно не волнуясь. Нет, себе она врет хуже, чем маме.

Телефон действительно звонил, а потом перестал. Настя взяла его в руку, разблокировала. Звонил не он. Ну вот, размечталась… Хотя мечты-то тут причем? Наоборот, нужно радоваться, чувствовать облегчение, что не стал наяривать. Да и с какой стати? Помог, и на том спасибо. А она его вчера хоть поблагодарила? Настя задумалась, пытаясь вспомнить, что говорила, получалось не слишком удачно — события слились в один сумбурный ком, который память никак не хотела распутывать. Если нет — поблагодарит при личной встрече. Да, так и сделает.

* * *

Перед очередным походом в Бабочку Настя нервничала больше обычного. Вспоминала последний вечер, вздрагивала, но заставляла себя собраться, выбросить из головы осуждающие взгляды Пети, который о себе больше знать не давал. Оставалось только надеяться, что Имагин не нашел и не убил его, как обещал. Хотя с чего вдруг ему это делать?

Оказавшись в Баттерфляе, первым делом Настя отправилась к Амине. Не то, что ради извинений, скорей чтоб прояснить…

— Я не хотела…

— Меня послать? — Амина изогнула бровь, смотря на собеседницу сверху вниз с высоты форменных каблуков.

— Да.

— А мне показалось, что хотела. Так это у тебя… с чувством получилось.

— Извини, ты просто попала под горячую руку.

Амина передернула плечами, мол, заметано, забыто. А потом несколько раз открывала рот, словно решаясь, стоит говорить или нет. Решила, что стоит.

— Знаешь, а я хотела больно надавить. Не знаю даже, почему. Наверное, потому что понимаю, как это, когда на тебя смотрят, как на грязь, близкие… когда-то близкие. Ты должна была расплакаться и убежать, это было бы… логично. А ты дотанцевала. И поэтому взбесила. Ты оказалась сильнее меня, я когда-то так не смогла…

Настя не знала, что ответить на откровение Амины, да и вряд ли та ждала ответа — развернулась, ушла готовиться, а Настя еще какое-то время постояла в холле, прислушиваясь к тиканью часов.

Интересно, Имагин уже приехал? Или появится только ночью? Привычно сядет за один из столиков, ему принесут воду, он будет сверлить ее взглядом, периодически хмыкая, отвлекаясь на Женечку или на собственный телефон?

Моргнув, девушка направилась в каморку. Какая ей к черту разница? Ей вообще-то стыдно должно быть. Привычно стыдно за то, что вот уже который вечер она танцует в Бабочке, а теперь еще и перед Глебом стыдно за происшествие у подъезда. А еще… она ведь теперь перед ним в долгу, наверное…

* * *

Ночь прошла… непривычно. Имагин не появился. Совсем, даже на минутку, даже мельком.

Наверное, Настя смотрелась странно, то и дело вертя головой, но ничего не могла с собой поделать — слишком уже привыкла к тому, что за ней постоянно откуда-то должен пристально наблюдать один конкретный человек, и теперь, не чувствуя на себе его взгляд, девушка ощущала себя будто стреноженной.

Утром девочки подтрунивали, тоже заметили, как она озиралась, но Настя не могла на них ни разозлиться, ни достойно ответить. Было тревожно. А вдруг с ним что-то случилось?

Нет, конечно, куда более логичное объяснение тому, что он не пришел — простое отсутствие желания. Ну надоело человеку проводить ночи напролет на не самом удобном диванчике, не в самой приятной компании, приелось однообразие. Но была еще червоточинка сомнения… А вдруг не просто надоело? Вдруг что-то случилось? Ужасное, страшное, непоправимое? Вдруг это связано с Петей?

У Пира спросить Настя не рискнула, решила, что лучше справится лично… Приедет домой и позвонит. Просто по-человечески просит, все ли хорошо.

Сидя в такси, она периодически доставала телефон, открывала историю переписки с абонентом «Глеб» (он сам решил записать себя именно так, без отчеств и фамилий, а Настя не стала изменять, все равно Глебов среди знакомых больше нет). Даже набирала сообщения по типу: «здравствуйте, вас сегодня не было в Бабочке, ничего не произошло?», а потом стирала, качая головой. Смотрится ужасно, да и ответ легко предвидеть — он наверняка посмеется, а потом напишет, что помимо Бабочки ему есть, где проводить ночи, если вообще ответит…

Расплатившись с водителем, Настя вышла, так и не написав ничего. Уже у двери подъезда уловила краем глаза движение, обернулась, но успела заметить только зад выезжающей в арку машины. На несколько секунд застыла, пытаясь сопоставить, вспомнить, осознать, а потом махнула на это рукой, возвращаясь к поискам ключей. Мало ли черных джипов в городе?

Дома тоже написать не решилась, так и заснула, чувствуя, с одной стороны, неясную тревогу, а с другой — спокойствие. Ныряя же в первый сон — хмыкнула.

В принципе, в городе действительно немало черных джипов. А вот джипов с номерами, повторяющими ее дату рождения, не слишком много, и один из них точно принадлежит Имагину.

* * *

Еще один экзамен прошел относительно безболезненно. Списать было нельзя, зато можно было вдоволь наиграться в интуицию там, где логика и знания пасовали. Достаточно быстро справившись с тестом, Настя дождалась остальных сдающихся, а потом они дружной толпой направились в ближайшее кафе — отмечать.

Отмечали не громко и без особой помпы — мороженым и немножко нервным смехом. Вот закроют сессию — тогда повеселятся, а пока рано.

— Ты чего приуныла? — Оля, одна из тех, кого Настя считала подругами, толкнула Веселову в плечо, вопросительно приподнимая бровь. — Ты-то у нас впереди планеты всей, быстро написала, быстро сдала, быстро получишь свою пятерку. Сегодня обещали проверить и бросить результаты на почту.

Настя улыбнулась, кивнула. Не станет же она рассказывать, что результаты ее нисколечко не волнуют, а ведь должны! Должны волновать результаты, а не припаркованная на противоположной стороне улицы машина и стоящий возле нее человек.

Что Имагин забыл у входа в ее университет — вопрос. Может, ждет кого-то? Например, Инну Кашнир с исторического — красивая рыжая девушка, знатная тусовщица, да и не глупая. Или Катю Глущенко, однокурсницу Насти, которая профессионально занимается фигурным катанием, а диплом получает так — потому что нужно. Или…

Лежавший на столе телефон издал устрашающий звук — один, второй, третий. Настя схватила его, а потом, не дожидаясь, пока любопытные успеют заглянуть на экран, скинула. Трусливо, по-детски, как нашкодивший ребенок. Скинула звонок Имагина. Бросив почему-то испуганный взгляд за окно, она увидела, как мужчина недоверчиво смотрит на экран своего мобильного, а потом снова подносит его к уху.

И снова звонок — ей.

— Алло, — сердце куда-то ускакало, и, судя по всему, вернуться не обещало, мчась с каждой секундой все быстрее.

— Почему скидываешь? Ты в университете или уже ушла? Нужно поговорить.

Настя как завороженная следила за прохаживающим вдоль автомобильного бока мужчиной, который держал телефон у уха и что-то вещал… определенно ей.

— Ммммм… А вы… Поговорить? — люди за столом как-то подозрительно затихли, бросая любопытные взгляды в Настину сторону.

— Поговорить, Настя. Желательно, быстрей.

— О чем?

Он остановился, развернулся лицом к ней, точнее он-то не знал, что к ней, но стал так, что даже выражение можно было рассмотреть. Он усмехался.

— Ну если бы я хотел поговорить по телефону, я бы, наверное, не просил встретиться лично.

Конечно, можно было сказать, что она уже уехала, причем за город, причем по не асфальтированной дороге, верхом на слоне, в сторону Индии, но Настя не решилась. Окинула взглядом любопытствующих, а потом ответила тише, чем говорила до этого.

— Я вижу вас, подойду через минуту, — и сбросила, вложила в ладонь растерянной Оли купюру, а сама понеслась к выходу.

* * *

Глеб во второй раз отнял трубку от уха, бросая на нее удивленный взгляд. Деловая колбаса Настасья Батьковна мало того, что не с первого раза взяла, так во второй еще и сбросила, не дав толком слова сказать. Видит она…

— Добрый день, — девушка подлетела не со стороны проходной в университет, схватила его за руку, увлекая куда-то в сторону. Если точнее — за машину.

То ли офигев, то ли обрадовавшись, Глеб даже сопротивляться не стал. Послушно обошел автомобиль, остановился там, где велено, дождался, пока на него вскинут не самый доброжелательный взгляд.

— Добрый, — а потом кивнул, копируя позу девушки — руки на груди, ноги на ширине плеч, в сочетании со сведенными на переносице бровями — впечатляет.

— Как вы меня нашли?

— Пирожок — трепло.

Настя прикусила язык, мысленно обругав и себя, выдавшую целую кучу информации, которую выдавать не должна была, на том единственном ужине с Пиром, и его, действительно бывшего треплом.

— Так что теперь я знаю о тебе все, Настя Веселова… — Глеб хмыкнул, а вот девочка, судя по всему, не обрадовалась, только смотреть стала еще более враждебно. Да, перегнул, напугал, придется исправляться… — Нам действительно поговорить нужно, может, пообедаем где-то?

— Нет, — Настя уверенно мотнула головой, не допуская даже возможности настаивать. После последних его слов, она почувствовала себя ужасно некомфортно. Неприятно слышать, что кто-то «знает о тебе все». Особенно, если ты сама бы очень не хотела, чтоб этому кому-то вообще было до тебя дело. А Настя ведь не хотела … Во всяком случае, себе об этом девушка повторяла по десять раз на дню.

— Ладно, как хочешь. Поговорим здесь, — Имагин окинул взглядом проходную, снующих по тротуару студентов, а потом снова повернулся к Насте. — Я уезжаю на несколько дней, возможно, к твоей… смене в Бабочке, — мужчина задумался. Видимо, долго подбирал слово, — могу не успеть.

— И что?

— А то, что без присмотра оставлять тебя — чревато.

— А вы, значит, снова следите?

— А то ты не заметила, — Имагин вскинул бровь. Мол — ну давай, соври, что не замечала, или не соври, но тогда объясни, почему не стала выяснять.

Асе пришлось зло промолчать.

— Так вот, я уезжаю, соответственно, нужно что-то решить…

— Что решить? — Настя не знала, как реагировать. Совсем. Вообще. Ни грамма. Посторонний человек заявляет, что следит за ней, ставит перед фактом, что на какое-то время следить перестанет, а потом предлагает… что-то в этой связи решить.

— Мне достаточно будет честного слова, что ты не станешь встревать в нехорошие ситуации, говорить с плохими людьми и шляться по улицам ночами. Все. Хотя нет… Дай еще телефон, пожалуйста.

Не то, чтоб ее реально спрашивали, воспользовались ступором, выцепили сжатый в кулаке телефон, провели какие-то манипуляции.

— Мой номер у тебя есть, вот еще один — рабочий, он тоже будет со мной, в случае чего, звони на него.

На повернутом к девушке экране так и горела надпись «В случае чего (Глеб)». Отлично.

— Стоп, — и вот на этом тормозить Настя перестала. Взяла свой телефон из чужих рук, вытянула ладонь, призывая помолчать, заговорила сама. — Глеб Юрьевич, или я, или вы чего-то не понимаете. Я благодарна вам за помощь, но… Больше в ней я не нуждаюсь.

— Меньше тоже. — Пресекая дальнейшие попытки возмутиться, Глеб взял ее ладонь в свою, опустил, пришлось даже на несколько шагов приблизиться, потому что выпускать руку он не спешил. — Я буду безмерно рад, если ты не позвонишь, потому что это будет означать — все хорошо. Но в случае чего… Не стоит отказываться от помощи, за которую с тебя ничего не требует. Да и у меня свои мотивы — будет спокойней.

— Вам?

— Мне.

— А вам-то какое дело?

— Это мы, кажется, уже выясняли. Мне есть до тебя дело. И я все жду, когда ты перестанешь смотреть волком, чтоб…

— Трахнуть?

— Господи, — Имагин закатил глаза, — на кофе пригласить. Хотя бы. А там может и…

— Почему вы не пришли в Бабочку на прошлых выходных?

Переход получился резким, но что ответить на «кофе и…» Настя не знала.

— А ты ждала?

— Пирожок расстроился.

— Нет, ты мне скажи, ждала? — в глазах Имагина загорелся нешуточный интерес — теперь же не отстанет.

— Ждала. Привыкла, знаете ли, что танцую как мартышка под колпаком, а вы наблюдаете…

— Ну ты сама начала…

— Я? — вот теперь офигела уже Настя. Даже голос повысила, глаза округлила, руки снова опустила.

— Да это вы! Это из-за вас! Да вы меня уволить хотели!

— Я? — эстафета по офигению была успешно передана обратно Имагину. — За что? Я, конечно, не идеальный, но увольнять никого не собирался…

— Но Пир… — Настя не договорила, запнувшись. Стало стыдно. В том, что Пир мог соврать — сейчас сомнений нет, но она почему-то о подобном даже не подумала, версия о том, что Имагин хотел ее уволить, когда-то так органично вписалась в ее представление о нем. Похоже, со всех сторон ошибочное и предвзятое представление. — Прости. Те.

— Давай уж все выдавай. В чем еще провинился?

— Ни в чем, простите.

В разговоре наступила пауза — неловкая, некрасивая, явно лишняя. Настя опустила глаза, предпочитая разглядывать носки мужских ботинок, а Имагин смотрел на нее и молчал. Благо, эта вечность длилась не так долго.

— Хорошо, давай по делу. Про телефон запомнила?

Настин кивок.

— Если что, позвонишь?

Снова кивок.

— По подворотням лазать не станешь?

Кивок.

— Поужинать после моего возвращения согласишься?

Кивок, осмысление…

— Нет! — в ответ на ее яростный взгляд, Имагин только улыбнулся.

— Вот скажи мне, что такого ужасного случится, если мы поужинаем?

— А почему вы так упорно пытаетесь затащить на ужин обыкновенную девушку, которая уже не единожды сказала, что никаких ужинов не хочет?

— Наверное, потому, что девушка не настолько обыкновенна. И она мне нравится, но она меня боится.

— Боится, — отрицать очевидное Настя не видела смысла. — И потому нет. Не знаю, почему терплю вот это, — она помахала телефоном, — но просто дождусь, когда вам надоест, надеюсь, это произойдет скоро, а никаких завтраков, обедов и ужинов не будет…

Спорить Имагин привычно не стал, просто пожал плечами — мол, можешь думать, что хочешь, а мы еще посмотрим…

— До свидания, — развивать тему Глеб тоже не спешил, а просто стоять и смотреть на него, было бы странно. Интересно, но странно.

— Пока, — только уйти с миром ей не дали, проходя мимо мужчины, Настя почувствовала еле ощутимый шлепок по пятой точке.

Обернулась она вновь растерянная.

— Брать трубку, Анастасия, нужно с первого раза, уяснили? — а Имагин откровенно смеялся, склонив голову. Набросься девушка на него с кулаками, с легкостью поборол бы сопротивление, а потом рассмеялся с новой силой.

— У меня брату четырнадцать… — на лице Имагина родилось удивление. — Вот они выражают симпатию к девочкам приблизительно так же. Вы когда взрослеете-то?

— Если нам нравятся девочки, Анастасия, мы ведем себя одинаково в четырнадцать и двадцать восемь.

— Значит, никогда… — Настя попыталась окинуть мужчину максимально пренебрежительным взглядом. А потом отвернулась, направляясь куда-то… А не важно куда. Не важно, что к метро в другую сторону, а к кафе — в третью. Важно, что гордо и к нему спиной.

— Если согласишься поужинать, обещаю — обсудим этот вопрос! — Имагин крикнул ей вдогонку. И голос его не звучал унижено или оскорблено. Он был доволен, впрочем, как и сама Настя.

На лице настойчиво расплывалась улыбка, которую надо бы потушить, но никак… И где тот мужчина с тяжелым взглядом? Или это он? Просто такой разный? Крайне ребяческий и безмерно серьезный?

Ее личный «В случае чего». Настя ускорила шаг, продолжая чувствовать взгляд Имагина. Пожалуй, будь она бабочкой, спружинила бы от земли, взмывая в манящее небо.

* * *

В кафе она не вернулась, поехала сразу домой, а потом долго сидела, смотря в монитор ноутбука, то глупо улыбаясь, то становясь не просто серьезной — отчаянно грустной. В девичьей голове проходила невероятная борьба.

Есть мужчина, которого она интересует. Причем интересует сильно и уже достаточно давно Настолько, что он заботится о ее безопасности. Этот мужчина не сделал еще ничего плохого. Россказни о том, что хотел ее уволить, оказались бредом Пирожка, взгляды… он-то не виноват, что его взгляды так подействовали. Беседа на праздновании дня рождения Бабочки… Это ведь нормально, что мужчине, который испытывает симпатию к девушке, не нравится, что она крутится полуобнаженной перед пьяной толпой, и предложение его пусть было двусмысленным, но подразумевало не то, о чем подумала Настя. Кроме того, он ее действительно спас, и теперь… Никто и никогда еще не заботился о ней подобным образом. Дарили цветы — да, водили по кафе, кино и ресторанам — да. Орали песни под окном — тоже да, даже на асфальте сердца рисовали и глупости разные, но никто не занимался подобным. Да и сам он… Настя снова закрыла глаза, вспоминая лицо Имагина — сердце привычно ускорилось. Как бы она ни пыталась сопротивляться и отнекиваться — он тоже заставляет девушку чувствовать что-то к себе. Когда взял за руку — было приятно, получить пониже спины — не обидно и не так возмутительно, как Настя попыталась показать. Ну и почему она тогда так настойчиво сопротивляется?

Вопрос в который раз остался без ответа. Насте казалось, что она просто не может… Ну не может позволить себе подпустить этого человека ближе. И дело не столько в том, чем все непременно закончится — его победой и ее разбитым сердцем, проблема намного глубже, где-то на уровне интуиции, подсознания. Там стоит «стоп», который не сдвинуть. Потому, лучше, чтоб ей не пришлось звонить, а Имагин, вернувшись, забыл о том, что на земле существует такая Настя Веселова, которая вызывает в нем живой интерес. И еще хорошо будет, если он станет все реже появляться в Бабочке, а она сама найдет наконец-то что-то другое.

Да, так будет лучше. Наверное…

* * *

— Я уже слишком стара для этого, — девочки сидели в общей гримерной. Хотя кто сидел, а кто и лежал, забросив ноги на стену, как Амина. Свои непозволительно длинные ноги, на которые и смотреть-то больно. Точнее на них приятно, а на свои, какими бы ровными и стройными они ни были, — потом больно.

— А сколько тебе? — да, бестактно, но этот вопрос волновал Настю с первого дня знакомства с Аминой. Ведь девушка принадлежала к породе тех, о чьем возрасте сложно судить по внешнему виду. Иногда дашь двадцать, не кривя душой, а иногда и тридцать, тоже совершенно серьезно.

— Через три года будет тридцатник.

Кто-то присвистнул, кто-то хмыкнул, а кто-то остался безучастным. Амина же легким движением перевернулась, усаживаясь на диванчик по-человечески.

— А что? — она склонила голову, бросая на Настю лукавый взгляд.

— Ничего… И сколько ты работаешь здесь?

— Пять лет. С момента открытия.

Девочки притихли, не веря своим ушам. Обычно из Амины слова о личном не вытянешь, а здесь столько информации и сразу…

— И ты никогда не хотела уйти? — для Насти, для которой проведенной в стенах Бабочки срок был сплошной борьбой и полосой препятствий, годы в Баттерфляе казались фантастикой, нереальщиной и нежелательностью.

— Раз в три дня — стабильно хочу. Ну и что? Остаться хочу больше… Нравится мне тут.

— Нравится?

Амина улыбнулась, закидывая руки на спинку дивана.

— Представь себе. Я бы кое-что изменила, конечно, но концептуально — нравится…

— Что изменила бы?

— А об этом я уже не с тобой разговаривать буду, а с твоим…

— Он не мой! — Настя ответила, а потом почувствовала, как жар приливает к щекам. Остальные девочки снова начали хмыкать и переглядываться.

— Да я ведь даже не сказала, кто… Может, я о Пирожке?

Все прекрасно знали, что не о Пирожке. Только ленивый не заметил бы игры в гляделки Насти с Имагиным, да и на празднике клубных именин были все, так что кто здесь «твой», было понятно каждому.

— Он. Не. Мой.

А Настя, слыша подобные разговоры, каждый раз заводилась.

— Ладно-ладно, успокойся. Не твой, значит, не твой. Может, правда остыл уже. Не пришел же опять. В третий раз, получается…

Не пришел. Хотя Насти и знала об Имагинском отъезде, причем знала из первых уст, но где-то в глубине души верила, что он все равно явится в Бабочку. А он не пришел. И не позвонил ни разу. Она тоже не позвонила — но у нее-то причин не было, а он мог бы… Черт, стоило дать волю мыслям, как они уносились не туда.

— Ладно, я пошла, а вы тут можете спокойно перемывать мне косточки дальше, — Настя буркнула беззлобно, получив в ответ такие же беззлобные прощания, подбадривания или подтрунивания.

Оказалось, что в Бабочке коллектив способен быть куда более душевным и искренним, чем в труппе, по которой Веселова сначала так скучала. Здесь никто ей не завидовал, как и она никому, никто особо не откровенничал, но и тумана таинственности на ровном месте не напускал. Здесь умели смеяться друг над другом и над собой без задней мысли, просто потому, что смеяться необходимо, а не помня, что с помощью шутки можно кого-то унизить.

Прикрыв за собой дверь общей комнаты, Настя направилась в свою. Пошарила рукой по крышке трансформатора, но ключа там не нашла. Нажала на ручку — дверь открыта.

Странно, вроде же закрывала… Пожав плечами, она вошла в темное помещение без окон. Может, просто забыла, или Пирожок заглядывал. В конце концов, не так уж и важно — ценности внутри не хранятся, а на ее шорты и босоножки вряд ли покусится соискатель материальных ценностей.

Настя прошла к трюмо, открыла ящик, извлекла из него телефон. Ни входящих, ни сообщений, а еще часы показывают рань несусветную, ну или поздноту непозволительную…

Облокотившись руками о тумбу, Настя приблизилась к зеркалу, попыталась разглядеть свое отражение в кромешной темноте. Увидеть, конечно, смогла только овал собственного лица, но живо представила, как может выглядеть — наверняка тушь давно размазалась, грим поплыл, волосы растрепались. Издержки профессии, ничего не поделаешь. А теперь нужно еще домой добраться, и только там счастье: собственный душ, собственная кровать, подушка собственная и такое же одеяло. А еще мишка — родительский подарок на семилетие. Собственный и очень дорогой сердцу.

Настя улыбнулась, вспоминая, как была рада когда-то получить именно его. А еще вспоминая, как радовались родители, так угодившие. Детство, детство…

Улыбка слетела с губ, когда за спиной девушки послышались странные неожиданные звуки. Сначала будто вибрация, потом трель звонка, а потом отчетливое «черт» в чьем-то исполнении.

Так быстро до двери Настя еще не добиралась. Так сильно по выключателю тоже не долбила, да и не вспомнила бы, когда в последний раз глаза у нее становились таких размеров.

— Вы?

На ее диванчике, том самом, который так любил Женечка, восседал… точнее раньше, похоже, возлежал, а теперь поднимался, Имагин. Сонный, злой, всклокоченный, цедя что-то нелицеприятное сквозь зубы и прикрывая глаза, по которым здорово ударил свет.

— И тебе привет, — морщась, мужчина глянул на нее, а потом снова закрыл глаза ладонью, давая себе время окончательно проснуться.

— Как вы тут оказались? — если бы Настя еще собиралась дать ему это самое время — было бы прекрасно, но у нее были другие планы — она почему-то хотела все выяснить тут же.

— Открыл ключом и вошел, — Глеб буркнул ответ, а потом отнял руку от лица, смиряясь с тем, что свет не погасят, и спокойно прийти в себя тоже не дадут.

— Разрешил-то вам кто? — а Настя потихоньку закипала, точней адреналин, успевший выработаться за те секунды, когда она мчала к выключателю, требовал выхода.

— Не хочешь, чтоб посторонние заходили — прячь лучше. У всех на виду суешь свой ключ куда ни попадя.

Настя опешила от такого наглого ответа, а потом уже от осознания наглости своего вопроса — клуб то его, каморка тоже. Так у кого он должен был спрашивать?

— Ладно, неважно, почему вы тут? — немного придя в себя, Настя отступила от выключателя, а заодно и от диванчика, обратно к трюмо.

— Тебя жду, — Имагин ответил, глядя уже не на нее, а на телефон, который не так давно его разбудил. Вот работенка-то — ни днем, ни ночью покоя не дают. Окинув мужчину еще одним взглядом, Настя подумала, что ей даже немного жалко Глеба. Диван-то не самый комфортный, да и пробуждение не из приятных.

— Зачем? — следующий вопрос она задала уже смягчившись.

— Домой отвезу, — мужчина пробурчал ответ, бросив на нее недовольный предупреждающий взгляд. По типу: «знаю, что сейчас начнешь выпендриваться, но даже не думай».

Правильно знал, Настя начала.

— Не надо, я такси закажу… А когда вы вернулись? Как съездили?

Первая фраза предсказуемо была проигнорирована, а вот на второй вопрос Имагин ответил. И даже немного на третий.

— Вечером. Съездил хорошо.

— Насколько вечером? Вы что… — Настя еще раз окинула мужчину оценивающим взглядом, — с поезда прямо сюда?

— Не с поезда, я ездил на машине, но да — сюда. Это важно? — имей Настя какие-то планы на мужчину, могла бы уже сделать зарубку, что невыспавшийся — он раздражительный, но планов-то у нее не было, а потому можно раздражать дальше.

— Так езжайте домой! Не понимаю, зачем было сюда…

— Надо было, — раздражительный спросонья объект, на который у Насти нет никаких планов, перебил, обрубил, снова недовольно зыркнул. — Мы долго будем разговаривать, или ты соберешься, и поедем?

— Но такси…

— Собирайся, Настя, — на нее так и в детстве-то не смотрели и не приказывали никогда, а этот… но спорить с ним бессмысленно, да и жалко — видно же, что человек устал, и она тоже устала, а знакомый, который подвезет под самый дом, не намного хуже, чем такси, которое придется сначала ждать, а потом всю дорогу немного опасаться…

Пожав плечами, девушка направилась к шкафу. Конечно, Имагина можно было выставить. Мол, «младой человек, если не желаете скомпрометировать даму, покиньте ее будуар на время переодевания», но… во-первых, что он там не видел? А во вторых, жалко его…

Открыв створку, девушка развернулась лицом к шкафу, сначала расстегивая босоножки.

Какое-то время из-за створки не раздавалось ни звука, а потом шелест одежды и голос Имагина.

— Да, ты звонил? — Настя выглянула из своего укрытия. Глеб разговаривал с кем-то по телефону, неотрывно смотря на свое отражение в трюмо.

Вот и славно, можно спокойно переодеваться — эта процедура его сейчас интересует меньше, чем очень ранняя или слишком поздняя беседа.

— Да, уже в городе, — стянув через голову топ, Настя на ощупь нашла верхнюю часть своего излюбленного бельевого комплекта, застегнула на спине, потянулась к пуговицам на юбке, которые ровным строем располагались на попе.

— Завтра? — на диване задумались, а Настя справилась с юбкой, теперь аккуратно складывая, чтоб повесить вместе с топом. — Что… А, да, завтра могу. Во сколько?

Запрыгнув в шорты, Ася обернулась.

Обернулась, чтобы встретиться взглядом с Имагиным. Кажется, она ошиблась — и разговор интересовал его меньше, чем процедура.

Он, как когда-то Женечка, занял не худшую позицию, а теперь, когда его поймали за подглядыванием, даже глаз отвести не попытался.

Чего ждал? Да чего угодно — скандала, злости, того, что выгонит, а Настя…

Вновь отвернувшись, она взяла в руки футболку. Отвернулась потому, что щеки загорелись, а еще очень надеясь, что в зеркале не отражается, как тело покрылось мурашками. А ведь оно покрылось…

— Давай после обеда… — продолжая скользить взглядом по отражению в зеркале, Имагин же вновь заговорил.

Он действительно вернулся ночью, на самом деле первым делом поехал сюда. С одной стороны, должен был быть доволен, что за это время Настя не позвонила — значит, ничего плохого не случилось, а с другой… с нее ведь станется не позвонить из принципа. Нужно было приехать и лично убедиться в том, что все хорошо.

Он приехал, убедился, а потом направился сюда, чтоб дождаться. С некоторых пор ему не нравилось смотреть на то, как танцует эта бабочка. Как она танцует в зале среди толпы, потому лучше сберечь нервы и дождаться в каморке.

Он зашел, всего лишь присел, а потом как-то незаметно прилег, ну и совсем неожиданно заснул.

— Я готова, — Настя закрыла створку шкафа, набрасывая на плечо рюкзак, стойко вынесла еще один взгляд, которым ее окинули с ног до головы, но теперь уже не в отражении, а в реальности, и снова вслед за скользящий взглядом прошла волна тепла.

— Хорошо, — Имагин поднялся, сделал шаг в сторону двери, Настя тоже, потом второй и третий, но только она — Глеб почему-то застопорился, закончилось бы все столкновением, но мужчина в последний момент обернулся, нахмурился, заглядывая в растерянное лицо девушки, который тоже пришлось остановиться. — Ты забыла смыть все это…

Что такое «это», было понятно, и Настя мысленно отвесила себе оплеуху — действительно забыла, хотя здесь сложно было не забыть, но его мотивы…

— А что, не нравится? — сощурилась, тут же выпуская иголки. Если стыдно везти ее такую — с черными глазами и черти чем на голове, так не предлагал бы, точнее перед фактом не ставил бы. Таксистов ее вид обычно не останавливает.

— Нравится, когда всего этого нет.

— Это долго. Дома сниму.

— Я не спешу, — Настя смотрела зло, Имагин — спокойно. Настя боролась с ускорившимся на слове «нравится» сердцебиением, Имагин явно это понимал, но пытался не ухмыльнуться.

— Как хотите, — в дуэли взглядов победил он, девушка же вновь сняла с плеча рюкзак, подходя к трюмо. Справиться с макияжем удалось достаточно быстро, даже вопреки тому, что она всячески пыталась делать это крайне медленно, чтоб Имагин не сомневался — долго действительно будет длиться долго, но он и слова не сказал. Снова сидел на диване и с любопытством следил за манипуляциями. А потом, когда Настя закончила, кивнул, одобряя, поднялся. — Теперь не стыдно будет?

— Дело не в стыде, тебе, во-первых, самой так комфортней, ты просто забыла, а во-вторых, так лучше.

И уже не возразишь, когда правдой-то прямо в нос. Пришлось послушно плестись следом.

Ехали они молча и быстро, Имагин ни разу не спросил у нее, куда повернуть, как будет быстрее, ехал по заданному маршруту, обращая на попутчицу внимания не больше, чем на фенечку на зеркале заднего вида — круглую бляху с тремя изображенными на ней символами.

Настина рука сама невольно потянулась к вещице, девушка провела пальцами по рифленой поверхности.

Вот на этом моменте, уже когда машина въезжала во двор, внимания удостоились и девушка, и фенечка.

— Что это? — Настя перевела заинтересованный взгляд на водителя, продолжая исследовать подушечками пальцев поверхность.

— Оберег, — Имагин же остановился перед нужным парадным, заглушил мотор, повернулся к девушке.

— От чего?

— Здесь, — девичьих пальцев, а заодно и символов, изображенных на бляхе, коснулись мужские, — руны, обозначающие защиту машины и безопасность дороги. «Algiz-Raidho-Algiz», если не ошибаюсь.

— И вы в это верите? — Настя одернула руку, сжимая ее между колен. Сама-то она скептически относилась к подобным вещам. Если человеку суждено попасть в аварию, он попадет, и подобные глупости на это не влияют. А что нужно делать, так это учить правила, не пить за рулем и скорость не превышать.

— Предпочитаю перестраховаться.

Не желая спорить, Настя пожала плечами. Какая ей, в сущности, разница? Хочет, пусть хоть всю машину оберегами обклеит. Но лучше бы уставший за руль не садился, а ехал сразу домой, отсыпаться.

— Спасибо, — девушка бросила быстрый взгляд на водителя, получила в ответ только кивок, схватилась за ручку, собираясь открыть дверь и сбежать, но вдруг передумала… Вновь повернулась к мужчине, — вы что, добрый самаритянин?

Его поведение… Оно ведь странное. Неужели действительно вот так — бескорыстно, от чистого сердца… Ради чего?

— Я твой добрый самаритянин, — Имагин ответил быстро и правдиво. Возникало ли у него желание сторожить подобным образом кого-то еще? Нет. Добивался ли он кого-то так долго в принципе? Нет. Считал ли, что тратит время зря? Нет. Предпочел бы потратить это время иначе? Да, но с ее участием.

— Но я же уже сказала, у нас ничего не будет.

Глеб не ответил, только пожал плечами, уже далеко не в первый раз.

— От вашего упрямства только хуже.

— Как от моего упрямства может быть хуже, если ты приняла окончательное, по твоим же словам, решение, и оно состоит в категорическом отрицании возможности любых отношений между нами? Или оно не настолько окончательное, и ты периодически сомневаешься в нем?

— Ни в чем я не сомневаюсь, — Настя прижала рюкзак плотней к груди, будто защищаясь.

— Вот и славно, а мы посмотрим…

Подобная самоуверенность доводила до белого каления. И ведь не станешь кричать и топать ногами на человека, который даже не спорит, просто делает так, как хочет.

— Не тратьте время, — Настя окинула мужчину еще одним взглядом, а потом открыла-таки дверь.

— Зайдешь домой — позвонишь.

Настя фыркнула, но промолчала. Нашелся на ее голову — заботливый. Причем заботливый в приказном порядке, непонятно только, по какому праву.

Замкнув за собой дверь в квартиру, Настя прокралась к своему окну, из которого отлично видно козырек парадного крыльца и стоящую у входа машину…

Вот же… Ведь не уедет, если ему не позвонить…

Она набрала нужный номер, ответили практически сразу.

— Вот видишь, это не так уж и сложно.

— Спасибо что подвезли, удачно добраться… куда вам там нужно.

— Поужинаем?

— Нет.

— Я почему-то так и думал. Сладких снов.

Имагин скинул, машина вырулила из-под подъезда, а Настя стояла и глупо улыбалась. Злилась, конечно, но улыбалась, прокручивая в голове воспоминания этой ночи.

Глава 9

— Когда вернешься? — Настя крутилась у зеркала, разглядывая свое парадно-выходное отражение. Парадности ему придавало наличие платья, не то, чтоб очень уж нарядного, но крайне милого — бежевый ситец в мелкий цветочный рисунок, фасон, подчеркивающий тонкую талию, стройность ног, пожалуй, кто-то посчитает, что слишком короткое, а Насте нравилось. Оно одновременно делало образ более женственным и придавало обладательнице наряда наивности, немного детскости. На ноги Настя обула балетки, волосы оставила распущенными.

— Не знаю, мам, может, останусь у Оли…

— Пить будете? — Наталья Андреевна сложила руки на груди, а из кухни раздался гогот Андрюши.

— Ну мааааам, — Настя же повернулась к женщине, бросая то ли умоляющий, то ли такой же наивный, как узор на платье, взгляд. — Мы праздновать будем — сессию закрыли, танцевать, веселиться, может, кто-то пить…

Не выдержавший Андрей высунул голову из кухни, корча рожи из-за спины матери. Насте пришлось очень постараться, чтоб не рассмеяться.

— Настенька, только помни — ты же девочка, а девочкам…

— Маааам, — Настя закатила глаза, показывая брату кулак, — обещаю, буду вести себя прилично, никого не бить и ни к кому не приставать. Хорошо?

Ответом ей было тяжелый вздох. Можно было бы и обидеться — в конце концов, когда она давала повод считать себя пропащей, приползала пьяной или неадекватной? Да никогда, если такое случалось, предпочитала остаться у кого-то из друзей, да и случалось такое всего несколько раз. Но на обиды не было времени — все мысли сейчас плясали вокруг предстоящего вечера. Они так давно уже просто не веселились, она так давно не проводила время в окружении людей, с которыми ей элементарно хорошо.

А сейчас это не только можно было сделать — сам бог велел отпраздновать окончание сессии.

Они договорились встретиться в восемь, место выбирала не Настя и в нужном баре не была еще ни разу, знала только, что там неплохая музыка, не слишком дорогой ассортимент и удачное расположение.

— Ложитесь спать без меня, ключи я взяла, — Ася клюнула в щеку маму, потом еще раз погрозила кулаком брату, который уже набирал номер одного из своих дружков, чтоб поделиться с тем рассказом, как его сеструху вычитывала мама еще до того, как та наклюкалась, а потом выпорхнула на лестничную клетку, чувствуя себя самой настоящей бабочкой.

Это счастье! Вот это предвкушение, легкость, беззаботность — вот что значит быть мотыльком, а не те ажурные крылья, которые она время от времени надевает.

Когда Настя неслась вниз по лестнице, платье то и дело подпрыгивало, заставляя невольно вспоминать детство — тот же подъезд, такие же голые ноги в балетках, на голове пальма, коленки в зеленке, в руках ведерко с лопатками и грабельками, сзади мчит папа, подгоняя, а в груди — легкость и абсолютное счастье.

Улыбаясь своим мыслям, Настя добежала до двери, надавила, впуская в прохладный темный подъезд вечерний зной, а потом побежала дальше к арке, по ходу доставая орущий телефон.

Она знала, чье имя увидит на экране. В последнее время, дня не проходило, чтоб он не звонил, а она, почему-то, всегда брала.

— Алло, — продолжая улыбаться, Настя вылетела из арки, поворачиваясь в сторону метро.

— Есть планы на вечер? — «В случае чего (Глеб)» не отличался оригинальностью в том, что касалось уговоров сходить с ним куда-то. Такая настойчивость была достойна уважения и уже даже не раздражала, но менять свое решение Веселова не собиралась.

— Есть.

— Какие? — Глеб явно напрягся.

— Праздную окончание сессии.

— С кем?

На этом вопросе можно было уже совершенно законно возмутиться, спросить «с какой стати», а потом бросить трубку, но Насте было так хорошо, что подобное развитие ее не прельщало.

— С однокурсниками, с кем же еще? — девушка рассмеялась, перепрыгивая через люк.

— Где?

— Вы что, хотите присоединиться? — осознавая, что не успеет дойти до светофора, а потом придется ждать зеленого целых полторы минуты, Настя ускорилась, перебегая через дорогу.

— Раз ты приглашаешь…

— Я не приглашаю, просто вы очень любопытный, Глеб Юрьевич. Хорошего вечера, — Настя скинула, не дожидаясь ответа. Она надеялась, что мужчина на нее не обидится. Да и, в конце концов, на что? Он как-то незаметно стал частью ее жизни, периодически возникая рядом, звоня, подвозя, но не настолько значимой, чтоб делиться с ним планами и тем более отчитываться.

Уже опускаясь по эскалатору в подземку, Ася снова достала телефон, чтоб проверить, не перезвонил ли мужчина. Нет. Ну и славно. Пусть у него сегодня случится такой же хороший вечер, как планируется у нее.

Включив самую свою любимую песню громче, Настя улыбнулась едущему вверх по параллельной полосе парню, который эту улыбку поймал, а потом еще долго провожал ее взглядом. Сейчас она готова была улыбаться всем и каждому. Жизнь грозила наладиться!

Сессия закрыта, мама ходила на собеседование, по ее словам, достаточно удачное, и теперь они всей семьей ждали звонка от потенциального работодателя.

И уже совсем скоро… Мама получила бы работу, сама Настя ушла бы из Баттерфляя, они с Андрюшей съездили бы к бабушке, а когда вернулись, Настя попыталась бы создать свою студию. Да, это сложно, да, долго, но когда у мамы будет работа, можно себе позволить потратить какое-то время на поиски помещения, набор групп, рекламу, а те деньги, которые она понемножку откладывала с заработка бабочки, пришлись бы очень кстати.

Продолжая улыбаться своим мыслям, Настя зашла в вагон подъехавшего поезда, облокотилась о стеклянную перегородку, отделяющую кресла, повернула голову, следя за тем, как медленно съезжаются двери.

Уже трогаясь, Ася увидела, как на перрон выбегает тот парень, которому была адресована улыбка, оглядывается, видит ее за закрывшимися дверями, машет. Вот только поезд уже начал движение.

Настя пожала плечами, даря ему еще одну улыбку. Она все же верила в судьбу — если бы им было суждено познакомиться, он бы не опоздал. Значит, не судьба.

* * *

— Поднимем этот бокал за… — один из заводил, вечно веселый, задорный, никогда не отчаивающийся, рыжий Макс поднял наполненную рюмку, обводя достаточно большую компанию задорным взглядом, — за то, чтоб списывание узаконили, а семинары отменили!

Дружно поддержав это утопическое желание, ребята подняли кто что, над столом разнесся звон стекла и одобрительное улюлюканье.

— Насть, может не надо? — Оля же, уже больше получаса следящая за тем, как Веселовой становится все лучше и лучше, попыталась забрать из рук подруги бокал.

— Олька, — Настя не дала, сделала глоток, а потом отставила на стол так, чтоб подруга не смогла дотянуться, — все нормально, честно! Мне просто хорошо. Просто. Хорошо, — а потом улыбнулась, хихикнула, тут же опровергая своими действиями, что хорошо ей «просто».

Выпито было много, а вот не съедено практически ничего, язык заплетался, перед глазами плыло, но на душе было так легко и хорошо, что побочные эффекты Настю не заботили.

Танцевать? Отлично! Снова тост? Прекрасно! Что-то сказать? Легко! А кому я тут еще не признавалась в любви? Иди-ка сюда!

Так весело было не только ей, почти всем. Никто не спешил, никого не ждали дома жены, дети, ревнивые мужья, всем можно было просто оторваться, чем они и занимались.

— Настюш, — рядом с Веселовой снова опустился тот самый Макс, который еще полминуты тому толкал речь, приобнял девушку, зашептал прямо на ухо, обдавая алкогольными парами. Еще Настя почувствовала его ладонь на коленке, подумала, что надо бы сбросить, но поленилась. — Пошли танцевать, а?

— Опять? — она отклонилась, заглядывая в блестящие глаза, подтверждающие, что их хозяин уже готов к подвигам. Готов, но вряд ли способен их совершать. А потом снова рассмеялась — у нее-то наверняка такие же. И щеки красные, уши горят, кровь кипит, а думается меееедленно… — Я устала, Максимка…

— Ну так я тебя держать буду, а ты танцевааааать, — не слушая ее протесты, Макс потянул девушку за собой, неуверенно вставая на ноги. Пришлось тоже вставать, пару секунд тратить на то, чтоб справиться с головокружением, неровным шагом идти следом, чувствуя, как перед глазами двоится, троится, даже немного четверится, расплывается, в общем.

— Макс, это ошибка, — честно предупредив парня, Ася вцепилась в его плечи, пытаясь все же удержаться на своих двоих и даже при этом как-то двигаться. Он, конечно, помогал, только больше эта помощь походила на обычное облапывание, которое тоже стоило бы пресечь, только лень…

* * *

— Давай такси вызовем, она же завтра пожалеет, да и Максим пьяный в стельку… — Оля склонилась к не менее трезвой и настолько же взволнованной однокурснице, тоже следящей за происходящим с неодобрением.

— Куда такси? Она вряд ли скажет нам спасибо, если мы ее такую домой доставим.

— А куда? Ко мне нельзя. У меня родители дома. Думаешь, имей я возможность, стала б сейчас трезвенницу изображать?

— Ко мне можно, но… Рано, блин, — Оля бросила взгляд на часики. — Девочка, с которой снимаю, сегодня должна там с парнем… ну встретиться, я обещала, что до часу не появлюсь…

— Черт, — обе девушки вновь устремили взгляд на танцпол, на котором творилось неладное.

— И что делать?

— Давай я ее приведу, а потом…

— Стой, — Олю схватили за руку, кивнули на оставленный на столе телефон Веселовой. — Может, позвоним кому-то? Как ее бывшего зовут? Петя? Давай ему позвоним, пусть заберет по старой дружбе. Они же вроде бы хорошо расстались.

Ольга закусила губу, решаясь. Идея ей не то, чтобы очень нравилась, но это не намного хуже, чем позволить сейчас Насте зажиматься с пьяным Максом, с которым у них никогда ничего не будет, но учиться вместе еще придется.

— Ладно, давай, — она схватила телефон, разблокировала. Только контакты Пети найти не успела. На экране горело доставленное смс от абонента «В случае чего (Глеб)». — Смотри, — Оля повернула экран к однокурснице, давая прочесть.

«Как закончишь — позвони, заберу».

— Кто этот Глеб?

— Понятия не имею, — Оля пожала плечами, продолжая вопросительно смотреть в глаза подруги. — Звоним ему или Пете?

С одной стороны, они не знали, что это за загадочный Глеб, что не так уж и странно — Настя не слишком часто делилась подробностями личной жизни даже с подругами, а с другой — не записывают же совершенно посторонних людей подобным образом, да и посторонние такие сообщения писать не станут, а Петя… Он все же бывший.

— Давай ему, — кивнув, Оля набрала нужный номер. — Алло, здравствуйте, это не Настя, но, в общем, записывайте адрес…

* * *

Спать Глеб не ложился. Видимо, дело все в чуйке, ну или в том, что он успел уже неплохо изучить одну отдельно взятую бабочку. Слишком голос был довольный, слишком беззаботно звучал, чтоб поверить, что вечер пройдет для нее безболезненно.

Когда с Настиного номера позвонила другая девушка, Имагин даже не удивился, быстро собрался и приехал. Зашел в помещение, окинул его взглядом, практически сразу находя Веселову.

Она танцевала с каким-то придурком, по ходу дела не отказывающим себе в удовольствии ее облапать. Ее, смеющуюся, неуверенно стоящую на ногах, с горящими щеками и блестящими глазами.

— Вы Глеб? — к нему подошла какая-то девушка, на время отвлекая.

— Да.

— У Насти был ваш номер, и мы…

— Кто это с ней? — Глеб окинул «соперника» презрительным взглядом. Этот выглядит еще хуже, чем тот, которого он не так давно отметелил. Почему она вечно выбирает каких-то дегенератов? Или все дело в том, что кто бы ни находился рядом с ней, все будут казаться ему дегенератами?

— Никто, наш однокурсник, она просто… Мы увидели ваше сообщение и подумали, что вы сможете ее забрать, потому что… Настя обычно вообще не пьет, даже не знаю, почему…

— Ладно, разберемся, спасибо, — Глеб снова бросил взгляд на девушку, — сумку ее принесешь?

Та кивнула, тут же ретировавшись исполнять указание, а Глеб двинулся к танцующим.

* * *

— Настюш, ну чего ты…

— Перестань, — Макс в очередной раз попытался коснуться ее губ своими, а Настя в очередной раз отстранилась. Вот если бы он этого не делал — все было бы отлично — за него было очень удобно держаться, вроде как танцуя.

— Ну Настюш…

— Нет, — в очередной раз мотнув головой, Настя практически впечаталась носом в ткань чьего-то джемпера, подняла взгляд… — Глеб?! — и удивлению ее не было предела. Удивлению и искреннейшей из радостей.

— Пошли, — ее аккуратно извлекли из объятий оторопевшего вдруг Максима, притянули к себе, развернули спиной, а потом, придерживая за талию, повели к выходу.

— А куда мы идем? — ее не возмущал сам факт того, что они идут, но было очень любопытно, куда? На самом деле, Настя с удовольствием осталась бы и потанцевала уже с Имагиным. Насколько она помнила, танцует тот хорошо, держит крепко и целоваться не полезет, хотя даже если полезет… пусть, она будет не против.

— Спасибо, — Глеб обратился к кому-то, протянувшему ее вещи, а потом продолжил путь, направляясь к выходу.

— Глеб Юрьевич, а как вы тут оказались? — Настя попыталась вывернуть шею так, чтоб заглянуть в лицо мужчины, но у нее не получилось, пришлось хвататься за руки, чтоб не упасть. — Вот совпадение! Правда?

— Правда, — а он отвечал как-то недовольно, коротко. Чего злится? Непонятно.

Ее вывели на улицу, но и там не отпустили.

— Мы покурить вышли? — во второй раз попытка заглянуть в лицо прижимающего ее к себе со спины мужчины увенчалась пусть частичным, но успехом. Настя убедилась, что он какой-то суровый.

— Мы не курим, шагай, — а потом ее чуть подтолкнули, направляя уже к парковке.

— А мы уезжаем? Я же не попрощалась… — медленно но верно до девичьего мозга доходила важная информация, Настя даже попыталась затормозить, снять с себя чужие руки, развернуться, да кто ж ей дал бы?

— Я за тебя попрощался. И вещи забрал, но тебе я их не дам…

— Это почему? — «ууууу» получилось протяжным, наполненным возмущения, осознавая это, Настя поморщилась, даже ее не слишком трезвому сознанию такая манера не понравилась.

— Уронишь, вываляешь в грязи, а потом будешь плакать. Так что вперед, пьянь, будем кататься.

Уже рядом с машиной Имагин разжал руки, открыл двери, а потом поддал ускорения покачивающейся девушке шлепком по попе. Возмутиться Настя собиралась, но ей не дали — упаковав-таки в машину, пришлось срочно переключаться на то, чтоб оправить непозволительно высоко поднявшееся платье.

Обойдя машину, Глеб какое-то время просто стоял, пытаясь понять, что только что произошло.

Принцесса явно перебрали, перебрали настолько, что еще бокал и танцы на столах были бы обеспечены. По какой такой причине? Выяснить предстоит у принцессы, но сначала пусть проспятся. А вот теперь самое интересное. Если принцесса планировали надраться, то куда собирались двигать дальше?

Везти ее домой, Глеб не рискнул бы. Еще помнил свои студенческие годы, когда предпочитал в таком виде на глаза родителям не попадать, а Настя жила с родителями. Куда еще? Можно, конечно, катать до утра, но так выше вероятность, что укачает. А еще можно отвезти к себе.

Усмехнувшись, мужчина открыл водительскую дверь.

— Вы меня воруете, да? — девушка встретила его очень осмысленным пьяным взглядом и таким же серьезным вопросом.

— Да. Скажи спасибо, в багажник не стал трамбовать.

— Спасибо.

— Не за что, — выруливая на дорогу, Глеб еле сдерживался, чтоб не рассмеяться.

Как ни странно, он не злился. Ни на нее, что неплохо погуляла, ни на подруг, что позвонили, даже на того кента, который прижимался. В конце концов, кент скоро будет пускать ленты над унитазом, а Настя с ним, так какого хрена злиться?

А она… Это было забавно. С ней-то и в нормальном состоянии не скучно, а этот вечер обещал быть крайне интересным.

— Правильно, что не стали в багажник… Платье бы помялось, жалко… — думая о чем-то своем, Настя разглаживала несуществующие складки на платье, несознательно привлекая внимание к голым коленкам. Очень красивым и совсем голым…

— Потому и не стал.

— А куда мы едем? — девушка вскинула взгляд на мужчину, повернулась, села вполоборота, чуть покачиваясь.

— Домой.

— Ко мне? — зеленые глаза увеличились раза в два, а к губам взметнулась ручка с аккуратными выкрашенными темным лаком ноготками.

— Могу к тебе, могу к себе.

— Лучше к вам, — а потом эта самая ручка схватила его за кисть, сильно сжимая. Глеб бросил сначала быстрый взгляд на этот хват, а потом на перепуганную бабочку. — Мама убьет…

— Значит, ко мне, — усмехнулся, отмечая, как девушка выдыхает, расслабляет пальцы, но не убирает.

— Вы хороший, Глеб Юрьевич, — водит большим пальцем по внутренней стороне запястья, немного щекоча, а еще делая очень… крайне приятно, скользит указательным по косточке…

Стряхнуть ее руку — было бы грубостью, но следить за дорогой и одновременно наслаждаться этими прикосновениями — нереально, потому Глеб перехватил руку, поднес к губам, поцеловал, а потом положил уже на ее колено, коснувшись напоследок мягкой теплой кожи.

— Настенька, давай поиграем в игру? Ты считаешь красные светофоры, я — зеленые. Чьих больше — тот победил. Договорились?

— Да, — отнесшись к заданию ответственно, Настя вновь крутнулась в кресле, устремляя взгляд вперед. — А победитель…

— Победитель загадывает желание.

— Ладно… — девушка снова бросила на Имагина подозрительный взгляд, о чем-то думая. — Но ваше-то желание я и так знаю…

— Считай, Настенька…

Пришлось считать.

Знает она… Ни черта она не знает. Например, не знает, каким благородным идиотом себя сейчас ощущает один конкретно взятый мужчина, везущий домой девушку, которая безумно нравится, а думать должен о том, во что ее одеть, как уложить и что с утра налить, чтоб голова болела не так жестоко…

* * *

— Приехали, — ближе к дому она даже задремала. Считала, считала и… устала. Просыпалась же неохотно, пытаясь отбрыкаться, устроиться поудобней, подтянуть под себя ноги. — Тебя в машине оставить?

— Угу, — и даже угроза не казалась ей такой страшной. В машине — так в машине. Здесь удобно, приятно урчит мотор, пахнет хорошо, и даже сквозь сон чувствуется, что смотрят с лаской.

— Так, все, давай.

Только ведут себя грубовато. Практически выдернули из салона, поставили на ноги, заставили держаться, а еще глаза открыть. Хорошо, что стоять пришлось недолго.

Настя, в принципе, не сильно любила поддержки, но технику партнера оценила. Ее достаточно бережно, но уверенно забросили на плечо, а потом понесли… куда-то.

— Ой, Глеб Юрьевич…

— Что?

— У нас проблема…

— Какая?

— Земля перевернулась.

Партнер, он же носитель, он же носильщик, он же Имагин остановился, проморгался, хмыкнул, но смог сдержаться — тряску из-за смеха она сейчас вряд ли оценит.

Поставили ее на пол только в лифте, причем к стеночке прислониться не дали, зато дали прислониться к себе. Пришлось так и ехать — зарывшись лицом в ткань джемпера, вцепившись в него же руками, а еще ощущая поглаживающие движения на уровне поясницы.

Она, наверно, опять так и заснула бы, но снова не дали — лифт поднялся на нужный этаж, пришлось выходить — теперь уже на своих двоих, пусть и с чужой помощью, а еще пришлось стоять, пока с нее снимали балетки в прихожей, потом в ванной, под чутким руководством, мыть руки, умываться, хихикая, когда мужчина начинал ругаться сквозь зубы, чем-то недовольный, потом танцевать в заданном направлении, вроде как в сторону спальни, падать лицом в подушку…

Вот тут-то Имагин таки не выдержал — застонал в голос, благо, волосы на голове рвать не начал, а Насте стало его настолько жалко, что она перевернулась, поднялась на локтях, посмотрела так трезво, как только могла.

— Спасибо вам, Глеб, вы хороший.

— А ты пьяная, — Имагин прошел к комоду, достал одну из домашних футболок, вернулся к кровати. — Иди сюда, — поманил девушку к себе.

Надеялся, что она послушается и приблизится, а она только головой помотала.

— Идти не могу, ползти могу.

— Ползи, — на самом деле, Глеб был согласен уже на что угодно, лишь бы она быстрей заснула.

Таким идиотом он себя еще никогда не чувствовал. Вот она — не слишком в адеквате, счастливая, веселая, довольная, в его кровати. Вот он — наоборот, очень даже адекватен, осознающий, что хочет и вполне может получить, но делать ничего не намерен, потому что утром будет подлецом…

Вытянув руку, Глеб надеялся, что она возьмет футболку, а потом он спокойно удалится, давая ей возможность самой уж как-то переодеться и погрузиться в самый сладкий в мире пьяный сон, но нет.

Его неожиданно сильно дернули за руку, заставляя сесть, а потом забрались на колени, устроились, обвивая шею руками.

— Что ты делаешь, Настенька?

— Вы так пахнете вкусно, Глеб Юрьевич, — девушка приблизилась к его лицу, втягивая воздух, облизала губы.

— Черт. — Глебу показалось, что он даже дышать на какое-то время перестал. — Сс-спасибо, — выдавил ответ сквозь зубы.

— Это одеколон? Как называется?

— Зачем тебе? — мужчина попытался снять с шеи ее руки, но куда там? Только придвинулась еще ближе, практически касаясь носом его лица. Глебу даже показалось, что он чувствует ветерок каждый раз, когда Настя моргает, хлопая ресничками.

— Мужу куплю, — ответила честно и быстро.

— Какому-такому мужу? — вряд ли заметила, как мужчина насупился, напрягся.

— Ну, когда будет муж, куплю ему. Хочу, чтоб пах так, как вы. Скажете название?

— Вот когда будет, пусть приходит, ему скажу.

— Нееееет, — губы Насти расплылись в улыбке, а глаза сощурились. Кажется, его милая пьяная принцесса раскусила план. — Вы его побьете, как тогда Петю отметелили.

— Этому больше достанется, — Глеб усмехнулся. Ну вот он же должен понимать, что Настя сейчас говорит несусветные глупости, а все равно ревнует. Представляет себе этого… мужа и ревнует.

— Вы злой, Глеб Юрьевич, — Настя же отклонилась, отпуская руки — упала бы, не придержи ее злой Глеб за талию, окинула его серьезным задумчивым взглядом, снова заговорила. — Но такой добрый. И хороший, смелый, привлекательный, знаете, что когда вы рядом, у меня вот тут, — она прижала руку к груди, — так странно становится, будто что-то шевелится, а когда смотрите, то вообще ноги подкашиваются. Представляете?

Глеб промолчал.

— А еще знаете, вы очень опасный. Для меня. Я же в вас влюблюсь, а вы потом… Нельзя мне в вас влюбляться, Глеб Юрьевич, а вы вечно со своими ужинами, с опекой этой. А я чувствую, что плохо потом будет, а все равно хочу…

— Что хочешь?

— Поцеловать вас хочу. Можно?

Надо было отказать, ссадить с колен, а потом смыться восвояси, пока не передумал, но Глеб решил еще разочек пройти по краю. Совсем чуть-чуть. Один маленький поцелуй, и все. Потому кивнул.

Настя приближалась к его лицу очень долго, неотрывно смотря при этом в глаза, даже не моргая, а потом закрыла их, касаясь губ. Мягко, будто крылом бабочки задела, и так несколько раз, дальше прижалась еще тесней, проводя по мужским губам языком, и он ответил на приглашение, раскрываясь навстречу, легонько сжал зубами кончик языка девушки, и она тут же застыла, не пытаясь высвободиться — послушная, а потом позволил целовать так, как захочется ей.

Но и оторвался первым, пока еще может, пока руки остаются на спине, а не шарят по прижавшемуся к нему, такому горячему, манящему, желанному телу.

— Настька…

— Не понравилось?

— Тебе не понравится утром…

— Глупости, мне нравится, — она улыбнулась, проводя пальчиком по мужским губам. — С вами хорошо, вас так и хочется… зацеловать всего.

Не выдержав, Глеб застонал. Он явно себя переоценил. Бежать надо было сразу же, как она оказалась на кровати, может, заснула бы себе мирно, и теперь не пришлось бы сдерживаться из последних сил?

— Чего вы? Тяжелая, да? — она попыталась сползти, ей не дали — придерживая за талию. Глеб склонился к уху девушки, предпочитая ответ сообщить так.

— Ты когда-то ответишь за мои страдания, Настька, обещаю. Просто не сегодня.

— Бить будете?

— Любить, дурочка.

Дурочка задумалась, но промолчала.

— Давай переоденемся, и ты ляжешь спать.

— В это? — девушка потянула на себя его футболку, мужчина кивнул. — Хорошо.

А когда уже Имагин попытался снять ее с себя, воспротивилась, берясь за подол платья. В пору было сходить с ума. Или переставать бороться с собой, повалить на кровать и сделать приятно обоим, но Глеб только убрал с талии руки, чтоб не мешать снимать одежду.

Платье было объективно красивым и очень ей шло, но без него лучше. Без него можно ладонью пройтись по мягкой коже живота, обвести контур белья, сжать полную чашечку, поцеловать выступающие ключицы, скользнуть губами вверх по шее до подбородка, чувствуя, как она выгибается, открываясь для прикосновений, а потом… натянуть-таки свою футболку.

— Все, теперь спать, — победив сопротивление, Глеб опустил Настю на кровать, а сам вскочил, пока был в состоянии.

— А вы? — и вновь на него смотрели полные сомнения глаза. А еще немножко обиженные. Видимо, в планы пьяной принцессы входило что-то другое.

— А я в душ, и тоже спать. Давай, под одеяло, — Глеб помог справиться с покрывалом, улыбнулся, получив такую же улыбку в ответ, потом поцеловал протянутую к его лицу ладошку, отступил.

— Вы точно будете спать?

— Буду-буду…

— Ну смотрите мне… — Настя зевнула, тут же уплывая в первый сон.

А Глеб… смотрел. Все так, как она хотела. Смотрел на нее в своей кровати, в своем мире.

На бабочку, которая впервые в жизни зажгла в нем такой азарт, которая покорила, стала желанием, целью, манией. А теперь лежала на его подушке, улыбаясь чему-то во сне.

Ну и как здесь заснешь? Ушел Глеб уже под утро, лишь затем, чтоб не напугать, если вдруг нечаянно заснет, а она очнется в незнакомой квартире с малознакомым мужчиной рядом.

Нет, он-то обязательно напомнит обо всем, что произошло, но ей и так будет достаточно шока. Лучше постепенно.

* * *

После приличной до неприличия попойки сложно просыпаться, но радует уже то, что ты просыпаешься в одежде, сам, желательно либо дома, либо в знакомом помещении, а Настя…

Она долго пыталась сообразить, где находится, а потом подскочила, тут же пожалев об этом — по голове будто долбанули кувалдой, а во рту стало еще гаже. С опаской стянув одеяло, Настя застонала, осознавая, что спала не в платье, от моментального самоубийства спасло только наличие под чужой футболкой белья.

Прежде чем встать, девушка долго оглядывалась по сторонам, пытаясь вспомнить хоть что-то. Например, как она оказалась в шикарной спальне с окном во всю стену и громадной кроватью? Как она оказалась тут одна? Как платье оказалось аккуратно развешенным на двери в ванную комнату, как здесь же оказались тапочки?

Ответов ноль, а главное — и спросить не у кого. Настя застыла, прислушиваясь к посторонним звукам, которых не было. Совсем, вообще, никаких.

Пожалуй, она с радостью провалилась бы тут же сквозь землю, и было совершенно фиолетово, что загадка попадания в хоромы останется неразгаданной, но пришлось встать. Хотя бы для того, чтоб найти телефон и, прежде чем провалиться, позвонить маме, чтобы сказать, что с ней все хорошо… ну или попрощаться.

Вот только на тумбе рядом с кроватью, в кармашке платья, на прочих доступных взгляду поверхностях, девайса не было. Даже в ванной, в которую Настя сунула нос, телефон не обнаружился, зато обнаружилась зубная щетка сверху на полотенце и стакан, рядом с многозначительной такой запиской «для внезапно протрезвевших».

Посчитав, что раз в кровати иных протрезвевших не наблюдается, подношения предназначены для нее, Настя осушила стакан, видимо, с аспирином, взяла щетку, воспользовалась чьим-то гостеприимством по полной, наконец-то ощущая себя если не человеком, то уже не переработавшим головой дятлом.

Она даже в платье переодеться успела прежде, чем в дверь аккуратно постучали.

* * *

Глеб почти сразу услышал, что бабочка проснулась, усмехнулся, представляя, как «счастлива» она должна быть в эти минуты, но решил не являться так сразу. Пусть первый шок переживет наедине с собой. Ну и понервничает немножко, в конце концов, это она уж точно заслужила.

Дав ей пятнадцать минут, он спокойно выпил кофе, пролистал вчерашние новости, а потом направился к провинившейся.

Настя быстро сориентировалась — на кровати пусто, зато дверь в ванную закрыта, пришлось стучать.

Открыла она не сразу, возможно, переодевалась, но скорей собиралась с силами, ну или читала какую-то молитву… Кто их, протрезвевших бабочек, знает?

А увидев в дверном проеме… облегченно вздохнула. Правда облегчение длилось ненадолго, видимо, в памяти промелькнуло какое-то воспоминание, так как девушка тут же отступила, закрывая лицо руками.

— Как спалось? — Глеб попытался задать вопрос максимально серьезно, не рассмеяться, не заулыбаться самодовольно, или еще как-то не выдать, что ему-то спалось неплохо… и не спалось тоже.

— Простите! — а она будто и не слышала вопрос, опустила руки, заглядывая в глаза виновато-виновато. — Вы не думайте только, я обычно так себя не веду.

— Как так? — Глеб склонил голову к другому плечу, пряча улыбку в уголках губ.

— Столько не пью, и не творю… Что я творила? Как оказалась у вас?

— Ничего особенного, только приставала…

— К вам? — и опять глаза размером с блюдца.

— Рядом был только я, пришлось ко мне.

— Простите, — девушка простонала, отвернулась, подошла к раковине, какое-то время так и стояла молча разглядывая костяшки пальцев, а потом, видимо, снова что-то вспомнила, обернулась. — Но мы же не…

— Нет. Я спал на диване.

— Слава богу, я бы умерла если бы… — Настя обернулась, заметила, как по мужскому лицу скользнула тень, поняла, что прозвучало не слишком благодарно. — Не в том смысле, я просто… вот так… по пьяни… Не хотела…

— Потому ничего и не было, — Глеб снова смягчился. — Хотя ты и пыталась… — даже улыбнулся.

— Я не хочу это знать! — а Настя вскинула руки, теперь закрывая уже уши. Конечно, ей еще предстояло кое-что вспомнить, наверное, не все, но многое, только не при нем. Она и так уже краснее макового цвета, а большего стыда просто не вынесет.

— Ладно, — мужчина пожал плечами, не считая нужным настаивать. Дождался, когда она вновь опустит руки, сама заговорит.

— А где мой телефон?

— На кухне, заряжается.

— Никто не звонил?

— Звонил, но трубку я не брал, сама перезвонишь.

— Спасибо.

Глеб кивнул, облокотился о дверной косяк, оглядел ночную гостью с ног до головы, пытаясь сопоставить воспоминания о том, как она тянулась ближе вчера со смущающимся ежиком, который стоял перед ним сейчас. До этого самого момента он думал, что ночью ему чертовски повезло — такое откровение, чувство благодарности — что еще нужно? А теперь понял, что, возможно, станет только хуже. Но решать-то все равно ей.

— Можно я… — Настя бросила быстрый взгляд на Имагина, а потом куда-то в сторону. Значить это, судя по всему, должно было просьбу дать разрешение пройти на кухню. Он дал — снова кивнув. Дождался, когда подойдет к дверному проему, окликнул.

— Настя, — девушка вздрогнула. — Мы ночью, когда ехали, считали светофоры, помнишь? — она кивнула. — Зеленых было больше, я выиграл.

Ася вскинула взгляд, смотря на него с опаской. Знала ведь, что дальше будет.

— Мы на желание играли.

— Какое ваше? — в горле пересохло, губы тоже — пришлось облизать.

— Ты же сказала, что знаешь. Давай проверим.

Пришлось проверять. И не то, чтоб совсем не хотелось, просто немного страшно.

Страшно подойти ближе, привстать на носочки, укладывая ладони на плечи, поблагодарить взглядом, когда он приобнимает за талию, помогая держать равновесие, склоняет голову, чтоб целовать было удобней. Но страшней всего, конечно, было именно поцеловать. Страшно потому, что это безумно приятно. Так, как никогда. И оторваться сложно, потому что просто не понимаешь — зачем отрываться?

— Знаешь, — потому-то первым оторвался именно он. От губ, но из объятий не выпустил. Так и стояли, молча смотря друг на друга. Долго, целую вечность, и дальше бы стояли, если б снова не он. — Пей кофе, он на кухне, а потом я отвезу тебя домой. Хорошо?

Насту кивнула, вновь опускаясь на пятки, а потом молча вышла, пытаясь скрыть розовые щеки и разочарование во взгляде.

Быстро выпила кофе, быстро позвонила маме и Оле, быстро обулась, куда более проворно, чем вчера, забралась в машину, а потом снова молчала всю дорогу, не зная, что сказать. Нырнула глубоко в себя, пытаясь понять. Что чувствует, чего хочет, а чего боится, стоит ли бояться?

— Не заезжай, пожалуйста, — Глеб послушно остановился за аркой. Даже мотор заглушать не стал — думал, она выскочит, приглушенно пискнув «спасибо» и «до свидания», но Настя удивила. Вновь развернулась в кресле, как ночью, дождалась, пока он посмотрит в ответ. — Мне стыдно за вчера. Очень. И я пойму, если ты никогда больше не захочешь иметь со мной дело, — на ты Настя перешла, конечно, без разрешения, но какой смысл церемониться, когда вы вроде как уже перешли на более тесный уровень общения, — но… В общем, я хочу попробовать.

— Что? — по выражению лица Глеба сложно было понять, что творится у него в голове.

— Что-то… — долго смотреть на него было сложно, потому Настя опустила взгляд, потом снова подняла и снова опустила. — Куда-то пойти… Попробовать…

— Ты вчера говорила, что не хочешь влюбляться в меня.

— Не хочу, — Настя была предельно честна, и снова смотрела в глаза, чтоб и он не сомневался. — Умом не хочу, но, кажется… Я живу не только умом, — даже улыбнулась, самоиронично, конечно, но Глебу нравилось смотреть на любую ее улыбку.

— Заеду завтра в семь.

— Хорошо, — с души будто камень упал, и в этот же момент Настя поняла, что сделала правильно, ведь боялась куда больше, что откажется, чем последствий того, что согласится.

Девушка вышла из машины, обернулась, улыбаясь, собиралась закрыть дверь.

— Платье красивое, кстати… — Настя улыбнулась шире, принимая комплимент, — но без него тебе лучше.

А потом застыла с немым ужасом на лице, вспоминая… И тут же краснея. А вот Глеб был доволен — зажегся аки солнышко, подмигивая, сам закрыл дверь, тронулся.

Еще одна маленькая месть за пережитый ночью стресс ей не повредит. Будет знать, как в следующий раз уходить в отрывы.

Нет, все же женское пьянство, это не всегда плохо. По крайней мере, для мужчин.

Глава 10

— Опять? — все повторялось с точностью до мелочей — снова Настя стояла у зеркала в коридоре, крутясь вокруг своей оси, снова Наталья окидывала дочь грустным взглядом, а Андрей гоготал в кухне.

Из изменений разве что новый наряд — сегодня Настя выбрала другое платье — длиннее, строже, официальней… Ей еще не доводилось ходить на свидания с мужчинами, чьи туфли наверняка стоят дороже, чем составляет ее годичный заработок. И по правде… слава богу. Потому что собираться на такие свидания — мука. Она перерыла весь шкаф, потом еще раз и еще — для верности, выбирала долго, мучительно, отчаянно. А потом плюнула и надела это — черное платье-футляр, подчеркивающее все нужные изгибы, до колен, с открытым декольте, поперек которого расположена полоса черной материи, вроде как немного скрывая… но ни черта не скрывая, а только внимание привлекая. На ногах — туфли-лодочки, на голове… лежало так, как посчитало нужным. На укладку просто уже не хватило бы времени, проводя блеском по губам, Ася и то дело подпрыгивала, боясь опоздать.

— Мамочка, я буду не поздно.

— Ты хоть куда… такая?

— На свиданку, неужели непонятно? — самый понятливый из ныне живущих Андрейка снова выглянул из кухни, пытаясь запечатлеть сестру на камеру телефона. Гаденыш.

— С кем? — Наталья перевела испуганный взгляд с сына на дочь, а потом обратно.

— Так она нам и сказала… — ответил, конечно же, Андрей.

— Все, я убежала, — а Настя спорить с братом не стала — действительно не сказала бы. Зачем говорить, если и сама не знает, что получится из этого вечера? — Буду не поздно, — поцеловав маму, показав язык брату, рванула к двери. Телефон разорался, как только она закрыла за собой дверь.

— Да.

— Не передумала?

— Выхожу.

— Хорошо, я за аркой.

Настя мысленно поблагодарила Имагина за предусмотрительность, скинула, несясь вниз настолько быстро, насколько позволяли каблуки.

В голове роилась сотня мыслей, куда они могут поехать, что делать… Когда Глеб звонил днем, уточнял, просто сказал, что форма одежды — умеренно нарядная. А конкретизировать Настя не стала — постеснялась. И теперь жонглировала мыслями, одновременно предвкушая и побаиваясь.

Выбежав из подъезда, она улыбнулась сидящей на лавке соседке, а потом пошла к арке так медленно и достойно, как только могла, по ходу дела успокаивая дыхание и пытаясь сдержать идиотскую улыбку, так и норовящую расплыться на лице.

Машина Глеба стояла там же, где он высадил Настю вчера. Водитель не выходил раньше, чем она появится на виду, а когда появилась…

Сам он подошел к выбору наряда, скорей всего, намного легкомысленней, чем Ася, но выглядел шикарно. Тенниска подчеркивала широту груди, умеренную накаченность рук и тонкость талии, джинсы же не менее хорошо сидели… Почему-то захотелось развернуть объект, чтоб оценить еще и вид сзади, но у объекта были другие планы.

Он подошел, кивнул, лезть с поцелуями не стал — правильно. Мало ли что происходило вчера? Сегодня-то новый день, да и обстоятельства другие.

— Как самочувствие? — только от колкости Глеб сдержаться не смог. Не в первый и далеко не в последний раз.

Настя опустила взгляд, потому что до сих пор было неловко. Она так еще и не вспомнила все, что говорила и делала. Наверняка, что-то лишнее.

— Неплохо, спасибо, а у тебя?

— У меня вообще праздник, — Глеб вытянул руку, предлагая продолжить разговор, погружаясь в автомобиль, открыл дверь, помог взобраться на «зверя». Потом улыбнулся, смотря в глаза девушки.

— Какой? — Настя не смогла сдержать ответную улыбку.

— День взятия Бастилии… Точнее «Настилии»… — получив в ответ смеющийся чуть укоризненный взгляд, Глеб захлопнул дверь, обходя машину.

Конечно, еще не совсем взятия, но «Настилия» уже в уверенном окружении. Для надежности можно даже двери заблокировать, чтоб не сбежала… Хотя вряд ли оценит.

— Куда мы едем? — первых несколько минут они ехали молча. Настя поглядывала на водителя из-под полуопущенных ресниц, а он следил за дорогой, пытаясь отрегулировать потоки прохладного воздуха, хаотично движущиеся по салону.

— Предположения? — отвечать сразу не стал. В конце концов, имеет право поддержать интригу? Полное. Интрига-то приятная.

— В ресторан? — предположений было у Насти не так уж и много — пригласили-то ее на ужин, а где девушек обычно ужинают? Дома — вряд ли, для пикника — поздновато, да и наряд не тот, значит ресторан.

— Нет, — мужчина бросил быстрый взгляд на пассажирку, усмехаясь.

— К тебе?

— Нууу… — и еще один. — Почти.

— Что значит почти? На полпути высадишь?

— Вчера же не высадил…

— Спасибо.

— Не за что.

Какое-то время они ехали молча. Настя прокручивала в голове иные варианты, а Глеб просто периодически поглядывал на нее, улыбаясь своим мыслям. Для того, чтоб эта встреча запомнилась, он славно потрудился. Так, как не делал уже давным-давно. Нет, ну когда-то он был романтиком, просто уже очень много лет в проявлении этих его качеств не было особой потребности, да и желания, а тут… Вот просто захотелось.

— Так куда? — выдержала Настя всего несколько минут. Вразумительных вариантов у нее не было, а нереальные настолько поражали своей креативностью, что самой девушке становилось страшно.

— Ко мне в офис.

Удивил. Правда удивил. Первое свидание в офисе — это… неожиданно. Не то, чтоб очень уж романтично, но однозначно нестандартно.

Настя надеялась, что ее кислая улыбка значила в глазах Глеба именно это.

А оставшееся время до нужного здания, они проехали в тишине. Настя нырнула в свои мысли, отвернувшись к окну. Может, все же зря согласилась? Кто его знает? Может, Имагин предложит по-быстрому в кабинете… а потом отвезет домой? Вот и вся романтика, все долгие ухаживания…

За такие мысли девушка сама же себе отвесила подзатыльник — она уже столько раз ошибалась на его счет. И сейчас тоже так и норовит придумать худший вариант. Зачем? Почему? С чего вдруг? Неизвестно.

— Приехали, — когда же ее взяли за руку, вывели из подземной парковки к лифтам, Настя приняла единоверное возможное решение — просто довериться человеку, который сейчас сжимает ее ладонь. Довериться так, как вчера. Довериться хотя бы потому, что он еще ни разу не предавал это доверие, а еще потому, что хочется это сделать.

В офисе — значит в офисе. В конце концов, когда у нее еще появится возможность увидеть, как выглядит кабинет владельца Бабочки?

* * *

Глеб конечно же заметил, что Настя приуныла. Конечно же мог сразу все объяснить, испортив весь сюрприз, но… Ведь на то он и сюрприз, чтоб стать приятной неожиданностью.

Они поднялись на нужный этаж, Настя даже не посмотрела на какой, предпочитая глядеть перед собой, периодически закусывая губу, а Глеб не спешил вовлекать ее в беседу, просто поглаживал костяшки девичьих пальцев, с удовольствием отмечая, что она этой ласке не противится. Возможно, просто потому, что элементарно не замечает, а может, ей это кажется таким же естественным, как ему.

Двери лифта разъехались, являя взгляду коридор с приглушенным освещением. Имагин вышел первым, потянул Асю за собой.

— Хочешь, покажу свой кабинет? — оглянулся, улыбнулся, отметил, что девушка нахмурилась еще больше, но промолчала.

— Покажи.

Кивнув, Глеб снова потянул ее за собой. В офисе давно никого не было — только тусклый свет и мигающие лампочки на технике. Впечатление создается таинственное, немного напоминающее пост-апокалипсис, в котором людям пришлось срочно эвакуироваться из здания, позабыв о любимых чашках, сменной обуви, фотографиях и прочих милых сердцу мелочах.

Следуя за Имагиным по коридору, Настя с интересом разглядывала все, попадающее на глаза — открытое пространство, двери в личные кабинеты, вход в кухоньку, прозрачные двери в переговорный зал…

— Чем вы занимаетесь? — и вопрос родился сам собой. Ей никогда раньше не приходило в голову, узнать у знакомых в Бабочке больше об Имагине, а судя по всему, Баттерфляй — не единственное место, которым он руководит.

— Мы? — Глеб снова обернулся, какое-то время шел пятясь, следя за тем, как девушка разглядывает таблички на дверях, только потом заговорил. — Скупаем загнувшиеся или находящиеся на грани вымирания бизнесы, приводим в божеский вид, а потом продаем в три дорога. Вроде как реанимация, в общем.

— Мммм, — ответить что-то более внятное у Насти не получилось бы. Ей сложно было представить, чтоб затраты на такую «реанимацию» покрывались полученными от дальнейшей продажи доходами, но раз этим занимаются — значит это выгодно.

Дойдя до конца коридора, Глеб остановился, кивнул на очередную табличку.

— Это твой? — Настя прочитала надпись на ней, скривилась. «Северов Ю. Б».. Не то, чтоб фамилия некрасивая, просто у девушки были связаны с ней плохие воспоминания. Северовы-то, наверное, вовсе не плохи, тем более их наверняка тысячи в мире, просто одного из этой братии она ненавидела всей душой. Не этого. У того имя было другое.

— Мой. Табличка старая, не хочу менять. Этот человек сделал для фирмы намного больше, чем я.

Настя кивнула, а Глеб уже открыл дверь, предлагая пройти.

Кабинет оказался… Достаточно обычным — не слишком просторным, не слишком богато обставленным, не слишком вычурным.

Имагин не спешил зажигать свет, да это и не требовалось — летние дни длинны, а потому во внушительных размеров окно проходил сумеречный уже свет.

— Вот здесь я работаю.

— Продаешь и покупаешь?

— А еще реанимирую.

— И многих вы спасли?

Глеб отпустил ее руку, прошел внутрь, открыл один из ящиков, потом снова обратился к ней:

— Хочешь что-то выпить? Набор не самый богатый, конечно, но…

— Нет, спасибо.

Пожав плечами, мужчина закрыл дверцу, вновь оборачиваясь к спутнице.

— На моей памяти — многих.

— А Бабочка…

Глеб закатил глаза, возвращаясь к девушке у входа, снова взял ее за руку.

— А Бабочка — это моя боль, Настя. Проект, который давно пора было сплавить и не мучиться. Но я все надеюсь, что из него получится сделать если не конфетку, то хотя бы не такое дерь… — Глеб запнулся, вспоминая, что с девушками на первых свиданиях о подобном не говорят, но Настя не чувствовала себя оскорбленной вполне правдивым заявлением, а потому пожала плечами, продолжая за мужчиной…

— Мо.

— Да, — он это оценил, усмехнулся. — Надеюсь уже… Все пять лет и надеюсь. На самом деле, я был бы совсем не против довести его до ума, а потом не продавать, оставить… для души. В конце концов, не зря же он Баттерфляй…

— Почему, кстати? — Настю вновь куда-то вели, закрыв дверь в кабинет. Она следила за происходящим как завороженная. Самые неприятные предположения не оправдались — в кабинет ее привели просто для того, чтобы показать. А теперь ведут куда-то еще. Тоже не объясняя, кажется, вновь к лифтам.

— У бабочек есть несколько фаз, которые они проходят на протяжении своей не слишком длинной, но яркой жизни. Знаешь, какие?

Они снова остановились у лифта, Глеб нажал кнопку вызова, двери тут же разъехались, приглашая войти. Настя мотнула головой. Откуда ей знать? Она-то на обласканный в мечтах психологический не поступила только потому, что биология ни в какую не хотела даваться.

— Я тоже уже все не вспомню, но последняя, когда куколка превращается в бабочку — имаго. Вот так.

— То есть, ты тщеславный? — Настя подняла взгляд на мужчину. «Имаго»… Имагин.

— Очень. И не вижу смысла это скрывать. А еще я жутко упрям, целеустремлен, бываю жестоким, вспыльчивым, иногда непредсказуемым…

— Остановите лифт, пожалуйста, — Настя потянулась к панели, но нажать на кнопку ей не дали, пленяя и эту руку, улыбнулись оба.

— А еще я немного романтик, например, как сегодня.

Лифт оповестил о прибытии на заказанный этаж сначала пискнув, а потом вновь открывая двери.

— Надеюсь, высоты ты не боишься? — они вышли на последнем этаже здания, чтобы потом… — Приглашаю тебя отужинать со мной на крыше, Бабочка.

Первой из лифта вышла Настя, Глеб же немного отстал, а потом подошел очень близко. Так, что Настя почувствовала его близость спиной, приглашение же практически шепнул на ухо. А потом прижал к себе, одновременно подталкивая к лесенке, которая, судя по всему, вела на ту самую крышу.

* * *

Здесь был стол, такой, как в любом заведении — круглый, укрытый скатертью, на нем — свечи, фрукты, бутылка шампанского, тарелки, бокалы, блюда под ресторанными крышками. А еще на одном из стульев лежали цветы, правда лежали они недолго.

Глеб, убедившись, что девушка не собирается падать в обморок от избытка чувств или страха подошел к букету, взял в руки, вернулся.

— Я пока не знаю, какие ты предпочитаешь, — протянул охапку пионов, в которые тут же захотелось зарыться носом. Угадал — любимые.

— Спасибо, — переводя взгляд с мужчины на цветы и снова на него, Настя расплылась в улыбке. Такого она определенно не ожидала.

— Тут еще должен был быть струнный квартет, но прости, решил, что на первом свидании лучше побыть наедине. Если хочешь — в следующий раз закажем.

Значит, предполагается и следующий раз… Настя снова склонила голову, вдыхая любимый цветочный аромат, а заодно пряча улыбку. Да, она совсем не против того, чтоб был следующий раз уже сейчас, когда этот вечер лишь начинается.

— Идем… — ее проводили к столу, изъяли пионы, для которых здесь же была заготовлена ваза. Имагин откупорил бутылку, наполнил один из бокалов, протянул его девушке, свой почему-то не стал.

— А ты?

— Я не пью.

— Тогда и я не буду.

— И лишишь меня союзника в борьбе за покорение твоего сердца в виде затуманенности сознания? — Глеб хмыкнул, отходя в сторону. Почти сразу стало понятно зачем — здесь было продумано все до мелочей.

Станет холодно — на спинке стула лежит плед. Пойдет дождь — не страшно, столик расположен под тентом. Захочешь посмотреть на ночной город с высоты — это можно сделать вполне безопасно, подойдя к ограждению. Нужна музыка — всего одно нажатие добавило еще и ее очарования.

Что-то спокойное, еле слышное, практически незаметное, но Насте понравилось.

Нуждался ли он в союзнике? Вряд ли. Сердце как-то само покорялось.

— Вкусное, — Настя сделала маленький глоточек, а потом поставила бокал на стол. Следя взглядом за мужчиной. Он медленно подошел к столу, улыбнулся, опустился на стул напротив.

— Рад, что понравилось. Надеюсь, с едой тоже угадал… — а потом открыл крышки, являя на свет божий невообразимость, которой предстояло стать ужином. На самом деле, он лукавил — чтобы угадать, нужно оставить хоть какое-то пространство для промаха, он же заказал по принципу… «дайте все».

На столе действительно было все — мясо, рыба, салаты, закуски, даже что-то исключительно травяное. Сладкое, кислое, соленое, острое, цветное и однотонное, экзотичное и привычное.

— Я просто не знаю, что едят бабочки, — оправдываясь, Имагин пожал плечами, а потом нагрузил Настину тарелку до отказа. Хотя отказываться Ася пыталась задолго до того, как мужчина посчитал, что его миссия исполнена — с голоду дама не умрет.

— Столько они точно не едят… — Настя окинула фронт работ полным ужаса взглядом, а потом почему-то улыбнулась. Наверное, потому, что с ним было невероятно легко. А еще потому, что он-то улыбался не прекращая — иногда чуть хитро, иногда — с прищуром, иногда — открыто, по-ребячески, но постоянно улыбался.

— А почему тогда в обморок падают? — только на секунду стал серьезным, а потом снова улыбнулся — нежно. Аж мурашки по рукам пошли. Почему-то вспомнилась недавняя ночь.

— Я заболела тогда. Температура, горло болело, а в Бабочке душно, резко присела, встать не смогла. Со мной такое впервые произошло.

Глеб кивнул. То ли принимая ответ, то ли подначивая взять в рот хоть кусочек, потому что пока Настя только водила вилкой по тарелке. Посчитав, что одно другому не мешает, Ася наколола на вилку кусочек чего-то… Очень-очень вкусного чего-то. Просто невообразимо вкусного чего-то…

— Даже не спрашивай, как это называется, я понятия не имею, заказывал, что видел… — видимо, по Настиным глазам читался немой восторг, потому что Глеб опередил вопрос, а потом взял уже свою вилку, чтобы наглым образом полезть в чужую тарелку, накалывая и себе кусочек… чего-то.

— Мммм, — попробовал, распробовал, оценил, полез опять.

— Эй! — этого терпеть Настя уже не стала. Но оклик и «страшные» глаза его не испугали, а закинув в рот очередной баклажанный рулетик, а это, как оказалось позже, был именно он, Глеб довольно улыбнулся, вальяжно располагаясь на стуле. — Тебе положить? — Настя потянулась к одной из тарелок, готовая действительно поухаживать за мужчиной, чтоб тот больше не покушался на то, что она уже успела мысленно съесть и получить удовольствие.

— Нет, спасибо, — тщательно прожевав, Имагин снова выпрямился, сам потянулся за вкусностями. — Чужое, оно всегда вкуснее. Особенно твое, — бросив на девушку мимолетный серьезный взгляд, мужчина принялся за еду. Какое-то время за столом слышен был только стук приборов и приглушенная музыка. Глеб ел, а Настя…

Девушка моргнула, опуская взгляд в тарелку. Она и так слишком долго просто пялилась на мужчину напротив. Смотрела и думала о том, что происходит с ней, с той девушкой, которая зареклась заводить шашни с опасным Имагиным, казавшимся самовлюбленным, напыщенным, излишне самоуверенным, которую он изначально раздражал и заставлял опасаться… Зарекалась, а теперь сидит с ним за одним столом… на крыше здания… Не может оторвать взгляда, и чувствует такой внутренний трепет, который не испытывала никогда.

— Расскажи о себе, — из размышлений ее выдернул вопрос Имагина. Видимо, его собственные мысли заботили меньше, чем возможная беседа. У него-то в голове, наверное, все просто: пришел, увидел… теперь процесс «побеждения». Настя отметила, что это должно бы ее раздражать, но нет — даже наоборот.

— Настя, очень приятно, — девушка улыбнулась, протягивая руку через стол. Кивнув, Имагин ответил рукопожатием, а потом вновь бросил вопросительный взгляд, мол, — продолжай. И она продолжила. — Учусь в педагогическом, об этом ты знаешь, был возле универа.

— Знаю, был. И не раз… — второе предложение Глеб произнес тише, чем первое.

— Следил?

— Скорей предостерегал возникновение нежелательных ситуаций…

— Если ты думаешь, что меня часто хватают за шкирку бывшие и волочат в подъезды, то ошибаешься. То был единственный случай… — на самом деле, эту тему задевать не входило в планы ни Глеба, ни Насти, но она выплыла как-то сама, значит — придется обсуждать.

— Настя, знаешь, иногда и единственного случая достаточно. Не злись, но ты ведешь себя очень легкомысленно. Шляешься ночами без провожатых… — Настя открыла рот, собираясь возразить, но тут же закрыла — перебить себя Глеб не разрешил. — Без провожатых, которым можно доверять. Не отвечаешь на звонки, когда должна. Не останавливаешься, когда давно пора бы было, это я насчет твоих гуляний, работаешь… не в том месте, где эта легкомысленность сходит с рук. Будь я твоим отцом — давно бы отходил ремнем.

— Он тоже, наверное, отходил бы, но не сможет — умер, — горло вдруг сжалось. К сожалению, ее уже некому отходить ремнем. А она бы даже против не была. Лишь бы тот, кто имеет на это право, был рядом.

— Прости, — Глеб склонился к столу, сцапал в пальцы ее ладонь.

Настя пришла в себя быстро. В принципе, уже не в первый и далеко не в последний раз — за семь лет она научилась отбрасывать горькие мысли по щелчку пальцев.

— Не за что извиняться, — подняла взгляд, улыбнулась, пожимая плечами. — Ты-то тут при чем? Но давай не будем об этом. Что ты там говорил? Легкомысленно?

— Да, — к счастью, во взгляде Глеба не загорелось то сочувствие, которое нафиг не было Насте нужно, но читалось в каждом, стоило узнать, что они с Андрюшей вроде как полусироты. Он продолжил, будто ни в чем не бывало. Только тон стал чуть ласковей. — Очень легкомысленно. Работаешь в Бабочке… Как ты туда попала вообще?

— Мне сказали, что проводятся пробы, я пришла… Пир посмотрел, оценил, взял…

— Зачем?

— Зачем взял? — Настя усмехнулась, продолжая ощущать, как мужчина водит по костяшкам большим пальцем.

— Зачем пришла на пробы?

— Мне нужна была работа. Маму сократили, меня выгнали из коллектива, в котором я танцевала, из-за травмы… ну и из-за кое-чего еще, но это не важно. В общем, мне нужна была работа, а это — работа. Хорошо оплачиваемая, с гибким графиком, с некоторыми особенностями, конечно, но оно того стоит.

— То есть, тебе нравится? — Имагин расспрашивал, будто хотел услышать «нет». Точнее он-то наверняка хотел услышать именно «нет», и Настя даже знала, что за этим последует — очередное предложение устроить ее к себе. Не важно, что она понятия не имеет, что делать на предложенной должности, не важно, как на нее станут смотреть тут. Глебу элементарно не нравится, что на нее, как на объект его интереса, пялятся все, кому не лень. Это Настя прекрасно понимала, но…

— Меня устраивает, — девушка улыбнулась, мягко высвобождая руку, а потом делая еще один глоток из бокала. — Очень вкусное.

— Я рад, — даже не стал продолжать, принимая такое ее закрытие темы. Наверняка этот вопрос еще всплывет. Если, конечно, их история не ограничится единственным свиданием.

— А что нравится тебе? Расскажи о себе.

Какое-то время Глеб собирался с мыслями, поигрывая вилкой, Настя даже грешным делом подумала, что ответ ей не светит, а потом заговорил.

— Я работаю здесь, — указал в пол. — Живу… там, — потом ткнул куда-то в сторону горящего огнями города. — А нравится мне… вот, — указал на девушку. Уже не пальцем — ладонью. — Давай потанцуем? — за столом собрались истинные мастера перевода темы, поднявшись со стула, Глеб предложил руку, за которую Настя с радостью ухватилась.

Помнила, что он неплохо танцевал на дне рождения Бабочки и была совсем не против повторить опыт.

Повторение получилось удачным.

— Ты никогда не танцевал? — чувствуя в партнере уверенность, силу, попадая под действие его ауры, Настя обвила шею мужчины руками, запрокидывая голову. В его руках и свалиться не страшно — удержит. И руководить не надо — сам направит. Идеальный партнер.

— Как все дети, — пожал плечами, склоняясь к ней, касаясь губами кончика носа. Настя не увернулась и не испугалась — только улыбнулась, послушно переставляя ногу, когда он в очередной раз начал «наступать». — Немного танцевал, чуть-чуть играл на гитаре, но вообще я хоккеист.

— Хоккеист? — Настя открыла глаза шире, выражая удивление.

— Не ожидала?

— Нет, думала, что все хоккеисты без передних зубов и с огромными плечами, хотя… — по велению судьбы, плечи-то прощупать она могла — что и сделала. — Плечи подходят.

— Спасибо, — Глеб улыбнулся, прижимая девушку чуть ближе, вроде как этого требовал танец, а на самом деле так просто приятней. — Моя хоккейная карьера и закончилась-то с первым выбитым зубом, не моим, можешь не смотреть так заинтересовано… Просто мама когда-то пришла на тренировку, увидела… в общем, иногда легче уйти в плаванье, чем объяснять женщине, что мужчину украшают шрамы.

Настя хмыкнула, вспоминая Андрюшу. Она прекрасно понимала и маму, и Глеба. Ее братец тоже часто приходил с поля «брани» — будь то футбол или какая-то другая исключительно настоящепацанская забава, весь в синяках, мама волновалась, она тоже, но ему ведь не запретишь — нужно куда-то девать энергию.

— Но танцуешь ты тоже хорошо, — будто желая подтвердить ее слова, Имагин сделал феерически-неуловимый выпад, резко разворачивая девушку и склоняясь ниже.

— А целуюсь как, мммм, Насть, вообще песня.

Ну и подтвердил. Хорошо целуется. Настя не сомневалась в этом еще с той ночи, которую провела у него в квартире, в подтверждениях не то, чтоб сильно нуждалась, а вот от закрепления знаний не отказалась.

Потом они снова танцевали, ели, танцевали, целовались, смотрели на город, выискивая крыши знакомых зданий, считали звезды, снова целовались.

Уже зевая, подобрав под себя ноги, откинувшись на мягкую подушку пассажирского кресла, несясь по ночному городу в сторону дома, Настя не могла перестать улыбаться. Знала, что Глеб периодически поглядывает на нее, но не открывала глаза, снова и снова смакуя события вечера. Эту его романтику, которая стала приятной неожиданностью, поистине незабываемой.

Машина вновь остановилась за аркой, Глеб заглушил мотор, повернулся к Веселовой.

— Ну что, как оценишь вечер?

Пришлось открывать глаза, поворачивать голову, смотреть, светя блестящими радужками в сторону напряженного мужчины, который на полном серьезе ждет ответа. Совершенно искренне сомневается и ждет вердикта.

— Его надо оценивать? — посчитав, что девочкам положено щекотать нервы представителям сильного пола, Настя решила ответить вопросом на вопрос.

— Ты так этого боялась, что я просто обязан знать — оправдались страхи или нет.

— Я не боялась, — опустив глаза, Настя на какое-то время замялась. — Я пыталась здраво мыслить, — пожала плечами, вновь заглядывая в глаза мужчины.

— Хорошо, что бросила это гнилое дело… — а Имагин, кажется, расслабился. Да, прямого ответа на свой вопрос не получил, но ведь не мог не понимать — дама довольна. Вот только не отстал. — Так что?

— Это было чудесно, Глеб. Спасибо, — следя за тем, как он улыбается, Настя поняла, что это ей нравится. От нее может зависеть, будет ли мужчина напротив улыбаться или разочаровываться, радоваться или злиться. От нее. Причем ей не хочется его разочаровывать или злить. Это ведь что-то значит?

— Настолько чудесно, что завтра ты…

— Завтра вряд ли, у меня планы.

— Какие? — Глеб нахмурился, чуть отстраняясь.

— Медицинского характера, — этого объяснения ему явно было мало, пришлось конкретизировать. — У меня старая травма, которой нужно было заниматься, я этого не делала, завтра пойду признаваться и умолять придумать что-то, что помогло бы наконец-то о ней забыть.

— Хочешь, я отвезу?

— Глеб… Я хочу сама.

— Заберу? — мужчина хмыкнул, приподнимая бровь. Не улыбнуться в ответ было просто нереально.

— У тебя работа.

— Работа… — задумался. — Тогда вечером заеду.

Это был не вопрос, но…

— Вы так хотите познакомиться с моей мамой, Глеб Юрьевич? Потому что завтрашний вечер я обещала ей. Обещала сидеть рядом на кухне и отрабатывать все те нервы, которые она истратила вчера, и, скорей всего, сегодня, то и дело выглядывая в окно…

Конечно, она всей душой и сердцем хотела сказать ему «да», просто согласиться, чтоб он заехал после работы, куда-то увез, потом целовал, обнимал, танцевал, говорил, но это было бы слишком «в омут с головой». А если уж нырять, то нырять постепенно. Так, чтоб хотя бы со стороны это не выглядело ее пропажей без остатка, которую сама Настя все ясней начинала ощущать.

К счастью, Глеб это понял. Кивнул.

— Хорошо, познакомимся в другой раз, — Имагин отвернулся, открывая дверь, выходя… Настя на какое-то время замешкалась, а потом схватила руку успевшего обойти машину и открыть уже ее дверь Глеба, спустилась на грешную землю.

Девушка сделала несколько шагов в сторону от машины, бросая взгляд в сторону окон квартиры, отмечая горящий там свет. То, что не видны силуэты — совсем не значит, что по закону подлости в этот самый момент кто-то не следит за происходящим на улице.

Имагина это явно не волновало — он привалился спиной к автомобилю, сложил руки на груди, чего-то ожидая. Чего — понять-то не сложно, но прямо тут — у дома, чтоб завтра все судачили о поцелуях Веселовой с каким-то хахалем на большой, черной, непременно бандитской машине, Настя была к этому не готова… Ей так казалось.

— Насть, — а Глебу, видимо, очень этого хотелось, просто до безумия. Потому что протянул руку, поймал ее пальцы, потянул на себя, сначала сокращая расстояние, а потом заключая в объятья. — Сама сказала, что завтра видеть меня не желаешь…

— Я такого не говорила, — отрицала Веселова, пытаясь одновременно оценить обстановку вокруг, не расплавиться от взгляда напротив, его прикосновений и интонаций. Вроде бы горизонты чисты.

— А я, между прочим, скучать буду… — на ее ответ обратили целый ноль внимания, поддевая подбородок, заглядывая в зеленые глаза.

— Позвони.

— Можно? — девушка попыталась кивнуть, насколько позволяли удерживающие подбородок пальцы. — Спасибо. А что еще можно?

— Смс-ки писать.

— Спасибо, — с каждым словом Глеб склонялся все ближе к девичьему лицу. — Еще?

— Выбрать время следующей встречи.

— То есть она будет?

— Вполне возможно…

— Еще?

— Целуй уже, дурак.

Ну вот, дурак, значит дурак. В смысле — целуй, значит целуй.

Первых несколько секунд они целовались, улыбаясь, а потом уже серьезно. Очень. Отрывать от себя Глеба пришлось долго, с переменным успехом.

— Имагин… — каждая попытка отстраниться заканчивалась его «еще разочек, Настюш», а потом тем самым разочком, минут этак на парочку. — Я так домой только к утру попаду, — удерживая мужчину от очередного поцелуя, Настя заглянула в «оголодавшие» глаза. Будто не ужинал вовсе.

— Поехали ко мне.

— Нет, — Настя мотнула головой.

Ответила прежде, чем желания снова успели взять верх над разумом. Поехать хотелось до жути, но… Нельзя так сразу, много, с головой. Нельзя.

Больше уговаривать Имагин не стал — вообще не ответил, только кивнул, снова став серьезным.

— Спасибо за вечер, Глеб, — Настя же перехватила его руки, до сих пор покоившиеся на ее талии, взяла в свои, отцепила, отступила.

— Зайдешь в дом — позвонишь.

— Хорошо, — улыбнулась, принимая подобные его замашки уже не как наглость, а как данность, приподнялась на носочки, клюнула в щеку, отпустила руки, развернулась.

— Стой, — окликнули ее всего через несколько шагов. Девушка тут же оглянулась — обрадовалась. — Цветы…

Стукнув себя ладошкой по лбу, Настя развернулась, возвращаясь. Букет ехал на заднем сиденье, а потом о нем как-то успели забыть. Причем совершенно зря — еще там, на крыше, Настя то и дело погладывала на свои цветы, представляя, как поставит их в комнате, как будет просыпаться, смотреть на них и расплываться в улыбке. Оставлять их Имагину в ее планы не входило.

Когда девушка подошла, Глеб успел их извлечь, протянул, но так сразу не отдал.

— Меняю на поцелуй.

— Имагин… — должно было прозвучать укоризненно, — это же шантаж, тем более цветы мои…

— Твои, и ты только подумай, как они обидятся, если ты не пойдешь ради них на такую маленькую жертву.

На самом деле — никаких жертв. Просто нельзя же вот так сразу снова повиснуть на шее, тут же одаривая цветочного спасителя чередой поцелуев.

— Придется пойти…

— Придется, — через секунду Настю снова целовали, а цветы оказались за спиной, мешая Имагину надлежащим образом исследовать территорию — будет знать, как шантажировать.

Во второй раз оторваться было еще сложней. Но теперь инициатором стал именно Глеб — он-то не железный, да и цветы реально мешают.

Передав их девушке, он привычно уже «благословил» ее легким мальчишеским шлепком по обтянутой платьем стратегически важной точке, а потом смотрел, как она скрывается в арке, считая про себя до хреновых десяти.

Сел в машину, включил музыку, уезжать не спешил — нужно было дождаться звонка. А она, как всегда, не торопилась звонить. Только через пять минут его осчастливили тихим: «алло, все хорошо, я потом перезвоню», и скинули.

Видимо, в какой-то из квартир планировался разбор полетов, который, судя по голосу Насти, ее не очень-то страшит. Вот и славно. Глеб завел мотор, держа курс на свою квартиру.

* * *

— И кто это был? — мама выплыла из гостиной, лучась спокойной паникой. Это когда человек дышит ровно, говорит без надрыва, смотрит уверенно, но ты-то понимаешь — стоит приложить руку к сердцу, почувствуешь, как оно выскакивает.

— Хахаль, мам, — Андрюша ответил из своей комнаты.

Значит, следили вдвоем. Наверное, и обсудить уже успели. Андрюшка — напридумывать шуточек, которыми завалит сестрицу, а мама — растеряться, испугаться, ужаснуться, отчаяться.

— Глеб, мой… молодой человек, — Настя выскочила из туфель, улыбнулась маме, а потом помчала в гостиную, разыскивать подходящую вазу. Представлять Имагина своим молодым человеком, было непривычно, странно. Ася попыталась понять, как он отреагировал бы, скажи она подобное при нем, наверняка растерялся бы. — Ты только не волнуйся, мам, — схватив подходящую колбу, Настя вновь обогнула застывшую в дверном проеме Наталью, несясь уже в кухню.

— Как я могу не волноваться? Ты ведь не говорила никогда о нем, вы… Вы давно знакомы? Где познакомились, сколько ему лет? Он… он порядочный человек?

Прежде чем ответить, Настя набрала воду, развязала ленту, которой были опоясаны цветы, опустила их в вазу.

— Не говорила, потому что сама не думала, что из этого что-то получится, — хотя и сейчас-то рано говорить о подобном, но теперь очень-очень хочется. — Мы знакомы около месяца, познакомились на одном выступлении. Ему двадцать восемь, и да, он порядочный.

«Например, забрал меня из бара, после того, как я откровенно переоценила свои силы, отвез к себе, нянчил, терпел, ждал, умыл, переодел, спать уложил, сон сторожил». Сказать этого Настя не рискнула.

— Почему он не зашел?

— Мам, — Настя бросила на родительницу ласковый взгляд, — я обязательно вас познакомлю, если… Если из этого что-то получится, непременно…

— А у вас еще что, не получилось? — в кухню просунул голову шкодливый Андрей, очень многозначительно поигрывая бровями. — А мы-то с мамой думали, чем вы там столько времени занимались…

— А ну иди сюда, — не выдержав, Настя опустила вазу на стол, а потом рванула за братом. Скорей не из-за возмущения, а чтоб скрыть от мамы расплывающуюся на губах улыбку, а еще убежать от допроса.

Андрея как ветром сдуло, Настя остановилась у закрытой перед ее носом двери в комнату брата, а потом прошмыгнула в свою. Надо было позвонить Глебу.

Она сделала это, выдохнула, снова глупо улыбаясь, привалилась спиной к двери, смотря перед собой. Предстояло вернуться к маме, договорить, успокоить, убедить, что все хорошо, напоить чаем, развлечь какими-то историями, в общем, сделать так, чтоб Наталья смогла нормально заснуть, а не ворочалась всю ночь, волнуясь за дочь, а вот самой Насте предстояло ворочаться — она даже не сомневалась. Будет ворочаться, хихикая в подушку, улыбаясь потолку, то и дело, проверяя входящие, перематывая, смакуя, краснея.

Она ведь не напрасно так настойчиво шарахалась. Знала — стоит подпустить Глеба на полшага ближе, займет все мысли. Так и случилось. Девочка-бабочка влюбилась. Вот так с первого свидания, глупо, легкомысленно? Да. Страшно? Очень. Но, черт возьми, оно того стоит.

* * *

Глеб сидел на диване, не отпуская кнопку переключения каналов. Нужно было либо заняться каким-то делом, либо лечь спать, либо медитировать таким образом. Первые два плана провалились, потому-то и пришлось прибегнуть к третьему.

Неплохо уже изучив Настю, Имагин знал, что сегодня ей о себе лучше не напоминать. Позвонишь, напишешь, приедешь — сочтет посягательством на личное пространство и время, испугается, замкнется. А замыкаться уже нельзя — теперь только раскрываться. Возможно, как ему кажется, слишком медленно, но даже из этой медлительности можно извлечь прок, завлекая ее со вкусом, наслаждаясь.

Другое дело если сама позвонит… Бросив очередной взгляд на телефон, Глеб снова переключил канал. Пока не позвонила.

Кулинарное шоу, музыкальная программа, кровавое месиво, секс по телефону, снова музыкальный канал, кровавое месиво. Ночь обещала быть длинной и увлекательной…

От череды этой небывалой увлекательности, мужчину отвлек звук дверного звонка.

Глеб резко встал, вышел из гостиной. С каждым шагом, в нем крепла уверенность в том, что посетителю он обрадуется.

Непонятно только, почему Настя не позвонила? Он сам бы приехал, забрал, а еще непонятно, как умудрилась запомнить адрес, если особого внимания на дорогу не обращали ни во время поездки сюда, ни отсюда? Хотя ведь он сможет спросить все это, когда откроет дверь…

— Черт.

Обломы бывают разными. Этот показался Глебу одним из жесточайших. На экране домофона появилась фигура. Женская, с бутылкой вина в руках, которой активно помахивали, улыбаясь, но это была не Настя.

Открыв дверь, мужчина кивнул:

— Привет, — Юля уперлась ладонью Имагину в грудь, предлагая отойти, дать дорогу. Он почему-то воспротивился.

— Привет, ты какой-то грустный, — она окинула Глеба сканирующим взглядом, надавливая на грудь во второй раз — с тем же успехом. — Ты что, не один? — Юлия заглянула за плечо мужчины, пытаясь увидеть в коридоре признаки пребывания здесь женщины.

— Один.

— Ну так почему мы стоим в дверях? — перевела взгляд на мужчину, подозрительно сощурилась. — У меня был очень сложный день, надо расслабиться…

С третьего раза Имагин тоже не сдвинулся с места.

— Да что ж такое? — не выдержав, Юля посмотрела уже раздраженно.

— Ты на такси приехала?

— Да.

— Давай я тебя отвезу или закажу машину.

— Я вообще-то не затем приехала, чтоб тут же уезжать, Имагин. Или ты…

— Или я.

— У тебя что, кто-то появился? — женщина отступила, окидывая мужчину изумленным взглядом. Неожиданно. Юля-то считала, что первой эти их остаточные недоотношения прекратит она.

— Да.

— Кто она? — из-за этого самого изумления, Юля даже не могла понять, что должна чувствовать — злиться, радоваться, огорчаться.

— Ты ее не знаешь, но это и не важно. В общем, давай я тебя отвезу. Но больше не приезжай без предупреждения.

— А с предупреждением, значит, можно?

— А с предупреждением, я сам приеду, если тебе понадобится моя помощь.

— Какого характера?

— Дружеского.

Юлия кивнула. Вот так.

— Ты что, влюбился, Имагин?

— Я на пути к этому… — мужчина хмыкнул, явно ныряя мыслями в какие-то воспоминания. Возвращать его оттуда пришлось ненастойчивым покашливанием.

— Вы с ней уже…

Имагин нахмурился, явно не желая отвечать на вопрос, хотя ответ Юле и не был нужен.

— Я это к тому, чтоб ты не зарекался. Вдруг, поимеешь, а потом передумаешь влюбляться-то?

— Это мы уж как-то без тебя разберемся, спасибо.

— Ну разберитесь, только… В общем, если что — звони.

— Подожди десять минут, я соберусь.

— Не надо, — Юля достала из кармана телефон, начиная листать набранные. — Спасибо, но я сама. Не хочу, чтоб потом мне какая-то милашка патлы вырывала из-за того, что ее мужик меня ночью домой подвез. И не важно, что этот мужик формально раньше был моим… — дальше Юля бубнила уже себе под нос, выискивая номер такси. Набрала, приложила к уху. — Даже вина не выпьем? Ну, то есть, я не выпью, а ты не составишь компанию? Ты меня жестоко обламываешь, Глеб. Придется самой, в пенной ванной… под музыку… с бокалом… голой…

Мужчина хмыкнул, но решение не изменил. Значит, серьезно.

— Ну как хочешь, — в этот самый момент на той стороне ответили. — Алло, можно машину на…

Закрыв дверь за бывшей, Глеб вернулся на диван, вновь взял в руки пульт.

— Настя-Настя… Где ж ты такая взялась? — остановившись на спортивном канале, он попытался сосредоточиться на трансляции древнего хоккейного матча.

Но мыслями то и дело возвращался к моменту, когда в дверь позвонили. Черт, как все же было бы хорошо, если на пороге стояла она. Это было так нереально, но так желанно.

Хотя почему нереально? Просто не сразу. Но скоро. Иначе и быть не может — он-то точно долго не выдержит, да и она вряд ли… Тянет ведь. Жестоко тянет. Обоюдно.

— Правда, Настя?

— Это, правда, была хорошая передача… — ну хоть кто-то с ним согласен. Отложив пульт, Глеб забросил ноги на журнальный столик, сложил руки на груди, вновь пытаясь вникнуть в происходящее на экране.

Глава 11

— Красиво, правда? — двое стояли у большого полотна, держась за руки. Мужчина периодически совершал попытки перехватить спутницу за талию, притянуть ближе, но она то и дело снимала его руку, вновь переплетая их пальцы.

— Оригинально, — кивнув, Настя потянула Глеба к следующему экспонату.

На фотографии был изображен уродливый помидор. Точнее подписан он был как «уродливый помидор», а по факту, Насте уродливым он не казался. Даже милым — необычным, не таким, как привыкли. Ну и что, что не идеально круглый? Ну и что, что изогнулся, скрючился, неужели в этом уродство? А вдруг он в миллион раз вкуснее, чем те, которые блестят боками и гордятся идеальностью своей гладкой поверхности?

— Да уж… — Имагин, видимо, думал о чем-то другом, склонил голову, сканируя взглядом уродца, потом в другую сторону, потом прямо… — Ну цвета красивые.

Подняв взгляд на мужчину, Настя сощурилась.

— Глеб, а напомни мне, пожалуйста, зачем мы сюда пришли?

— Мы гуляем, Настя.

— Ясно, — гуляем, значит гуляем. Пожав плечами, девушка потянула мужчину дальше.

На этот раз, как и в случае с первым свиданием, сценарий встречи планировал Имагин. Ей сказали во сколько быть готовой, что форма одежды свободная, а будут они… гулять. Вот и получилась прогулка по Экспоцентру.

Сборная выставка молодых/перспективных фотохудожников, большая часть из которых показалась Насте крайне артхаузными. Нет, они с Глебом иногда попадали на достаточно интересные подборки. Например, серию фотографий детских кукол — немного жутковатые, но достаточно интересные картины. Были серии, в которых нужно было уловить смысл, были такие, на которые просто любопытно посмотреть, но совсем немного тех, которые хотелось бы перепечатать себе на фотообои, а потом часами напролет любоваться, лежа на комфортном диване.

Пройдя очередную перегородку, Настя с Глебом оказались в нише уже другого фотохудожника.

Молодые люди остановились у первой картины — сидящий на рыбацком стуле мужчина. Фотография будто звенит тишиной. Тишиной, спокойствием, предчувствием. Такое впечатление, что «модель» не подозревает о том, что за ним следят. Он смотрит перед собой остекленевшим взглядом, думая о своем, и в то же время готовый в любой момент дернуть спиннинг, чтобы достать рыбу.

Бросив быстрый взгляд на Глеба, Настя поняла, что он пока уходить не готов — изучает, а значит она может окинуть остальные объекты, чтоб выбрать, к какому подойти следующему. Окинула, нашла…

— Смотри, вот эта красивая… — огибая сразу несколько фотографий, Настя направилась прямиком к заинтересовавшей ее вещи.

На полотне изображена гладь воды и стремящаяся к ней снежинка. Красивая в своей геометрической правильности, нежная, но, в то же время, остроконечная, а вода спокойная, ни тебе блика, даже намека на волны, и ты невольно ждешь, что будет, когда снежинка коснется поверхности — пойдут круги или бедняга просто растворится, отдавшись во власть стихии? Вот бы еще один снимок — через секунду…

Настя опустила взгляд в уголок полотна, читая название: «Мой океан» С. Самойлова.

— Это Снежкина…

— Чья? — Настя оглянулась на Имагина, который в этот самый момент таки приобнял ее, притянул ближе, а теперь, довольный собой, разглядывал фотографию.

— Жены друга. Это уже ее экспозиция…

Вторично окинув взглядом отведенный этому фотографу сектор, Настя воспрянула духом — поразглядывать эти работы хотелось.

— А что это значит, не знаешь? — вновь склонив голову, Настя поняла, что если смотреть под таким углом, один из снежинкиных кончиков касается «океана» и противостояния не происходит, она не начинает «таять в муках», вода будто обволакивает гостью, принимая.

— Понятия не имею… — проследив взглядом за тем, что делает Настя, Имагин тоже склонил голову, правда ему это не особо помогло — красиво и красиво, а смысл… Он наверняка есть, просто не всем понятный. — Лично спросим, когда встретимся.

— А она что, здесь? — тут же напрягшись, Настя вновь оглянулась. Нет, знакомиться с друзьями Имагина она еще не готова. Ей стыдно за то, как произошло его знакомство с ее… друзьями, в лице Пети и однокурсников, а предстать перед серьезными людьми, которыми, несомненно, и являются Имагинские друзья, опозорить и себя, и его перед теми, чье мнение он ценит — нет, этого Настя сейчас хотела меньше всего.

— Нет, она была на открытии, а сегодня вряд ли.

Ася незаметно выдохнула.

— Ты, кстати, знаешь ее мужа…

— Я? — не успев толком выдохнуть, Веселова тут же снова напряглась. Не хватало только, чтоб этот самый муж видел ее танцы в Бабочке.

— Когда вы с Пирожком… ужинали, — Глеб усмехнулся, — я встречался с Марком. Марк Самойлов — муж Снежки.

— Помню, — Настя кивнула, оживляя воспоминания о том вечере.

По правде, мужчина, с которым тогда Имагин сидел за столиком, ее не особо волновал. Вот будь он с женщиной — наверняка запомнила бы, а так…

— Я тоже помню, между прочим, — ее, заботливо приобнятую, подвели к следующему полотну, склонились к уху. — Скажите мне, Настенька, а что вы делали тогда с Пиром? За что он был удостоен чести вас отужинать?

Получив щипок куда-то в бок, Глеб скривился, но принял наказание с достоинством — руки не отцепил и не отстал.

— А что, я не имела права с ним поужинать?

— Нет, право-то, несомненно, имела, вот только желание откуда такое возникло? — ему хотелось задать этот вопрос еще там, на крыше, но удалось сдержаться.

— Ниоткуда, — Настя пробурчала очень тихо и не слишком вразумительно, пытаясь отвернуться к следующему полотну.

— А поконкретней? — только кто ж ей даст? Имагин повернул к себе, заглянул в лицо. А Настя почувствовала, как щеки розовеют.

— Я должна была ему за то, что вроде как спас, защитил перед тобой…

— Когда ты упала?

— Да. И я согласилась на ужин.

Глеб хмыкнул.

— Вот почему он такой сообразительный, когда нужно закадрить мою бабочку, но такой тупой, когда нужно управлять? — после слов «мою бабочку», Настя воспринимать информацию перестала. Мою бабочку. Звучит, как… Рановато для второго свидания, но так приятно.

— Почему ты его не уволишь? — справляясь с улыбкой, девушка заглянула в лицо мужчины, который сейчас, нахмурившись, разглядывал очередную фотографию.

— Он — сын отцовского старого друга. Бестолочь, которого нужно было куда-то приткнуть. Решено было приткнуть в Бабочку. Не мной… А я… Все как-то не до того, чтоб самому заняться клубом серьезней, а поиски надежного человека — это же время…

— На самом деле, он не так уж и плох… — запоздало подумав, что сама может стать причиной увольнения человека, который, в общем-то, зла ей не причинил, а даже здорово помог, Настя попыталась исправиться.

— Защищаешь друга? — Глеб же отреагировал не так, как от него ожидали — опустил взгляд, улыбнулся, вопросительно вскидывая бровь, снова приобнял за талию.

— Он мне не друг.

— А кого тогда защищаешь? — мужчина практически мурлыкал вопросы, но Настя почему-то была уверена — от ее ответов многое зависит. Например, сносит ли бедный Пирожок голову.

— Я никого не защищаю, — девушка пожала плечами максимально безразлично, посмотрела в глаза честно-пречестно. — Просто терять работу — ужасно… Даже, наверное, для такого как Пирожок. Я это прекрасно понимаю…

— Понимаешь? — Имагин стал серьезным, в глазах зажегся неподдельный интерес. Настя обратила внимание, что выпытывать информацию о ней и у нее же, Глеб любит намного больше, чем делиться рассказами о себе.

— Маму недавно сократили, я, кажется, рассказывала…

— А кем она работала?

— Бухгалтером.

— Почему сократили?

— Потому что сейчас всех сокращают, — Настя хмыкнула, пожимая плечами. Самое обидное, наверное, было именно это — Наталья ведь не провинилась, не оплошала, просто так выпала карта. Женщина элементарно вытянула короткую спичку и все — как-то так и уволили.

— Давно?

— Ровно с тех пор, как я в Бабочке, — не то, чтоб Настя сильно хотела откровенничать, но, во-первых, если у них будет третье, четвертое, пятое свидание, эти вопросы все равно поднимутся, а во-вторых, Глеб так резко включил «деловой режим» быстрых требовательных вопросов и честных ответов на автомате, что увиливать не получилось бы.

— И до сих пор не нашла другую работу?

— Она ищет… Просто возраст, кризис, укомплектованные штаты… Это сложно, в общем…

— А пока она ищет, живете вы на…

— На мой заработок в Баттерфляе, — Настя вскинула быстрый взгляд на Имагина, а потом уставилась на полотно.

— Я понял, хорошо, — правда, медленно но верно покрываться красными пятнами стыда ей не дали, Имагин наклонился, касаясь губами виска.

— Что понял? — Настя резко обернулась, непроизвольно подставив под поцелуй еще и губы, Имагин мешкать не стал — прижался и к ним.

— Не важно, — отмахнулся, перехватывая инициативу, которая раньше принадлежала исключительно девушке — поволок к следующему полотну.

Главное — не забыть позвонить Марку. В бухотделе Марины Самойловой текучка кадров — жуткая, у дамы сложный характер и высокие требования, значит, там какое-то место непременно найдется. Нужно будет только потом ненавязчиво намекнуть Насте, что туда тоже можно было бы послать резюме, и дело в шляпе.

— Тоже красивая, — остановившись перед следующей фотографией, Настя вдруг забыла обо всем. На ней — танцовщица. Девочка лет шестнадцати, смотрящая в сторону фотографа. Нога — в вертикальном продольном шпагате, она так легко взметнулась вверх, будто у девушки ничего не тянет, не болит, не рвется. Хотя ведь у нее действительно не тянет, а у самой Насти, от одного только взгляда, вновь заныла ниточка-мышца.

— Ты же так тоже можешь?

— Могла, — Настя поежилась, — сейчас не могу.

— Травма? — Глеб бросил на девушку участливый взгляд.

— Да, — а потом откровенно засмотрелся на спутницу, по лицу которой скользнула боль и зависть.

Настя действительно завидовала танцовщице на фотографии. Нет, она никогда не связывала свою жизнь с танцами слишком серьезно. Потому и не пошла в хореографическое училище, хотя могла. Потому и выбрала специальность педагога — чтобы учить, а не выплясывать. Но легко было делать подобный выбор, когда это действительно выбор, когда это твое решение, а не когда ты просто не можешь. Больше не можешь делать то, что раньше проворачивала с такой же улыбкой на лице, как у девушки на фотографии.

— Что говорят врачи?

— Что травмой нужно заниматься, а у меня нет времени, — и денег.

— Уйди из Бабочки, сейчас лето, можно заняться…

На Глеба бросили скептический взгляд.

— Для чего? Чтобы вернуться в труппу? Так туда я больше ни за что не вернусь. Чтоб организовать свою? У меня нет таких амбиций, да и сил. А заниматься тем, чем хотела бы, смогу и без этого.

— А чем хотела бы? — экспозиция С. Самойловой была последней. Окинув серию фотографий еще одним взглядом, Глеб подтолкнул Настю к проходу. Сопротивляться девушка не стала — от искусства тоже устаешь, хоть и удовольствие получаешь немалое.

— Хотела бы учить деток, — Настя мечтательно улыбнулась, вспоминая своих самых любимых учеников. Самых-самых серьезных, самых-самых больших, самых-самых талантливых. Интересно, кто тренирует их теперь? Света в отставке, Алина… Неизвестно, но скорей всего, тоже. Кто дальше? А ведь дети ни в чем не виноваты, но страдают. Им так сложно привыкнуть к новому преподавателю, а еще сложней выбросить из сердца старого.

— Серьезно? — из размышлений Настю вырвал вопрос Имагина, который, воспользовавшись ее замешательством, обнял, склонился к уху, клюнул в висок, слово вообще промурлыкал.

— Серьезно, — ловя его улыбку, Ася улыбнулась в ответ. — Я неплохо учу. Почти так же хорошо, как ты продаешь предприятия, — оценив ответ, Глеб снова наградил девушку поцелуем, мысленно ставя очередную пометку.

Отлично — позвонить Марку, узнать насчет бухотдела, а еще разведать, нет ли у знакомых острой необходимости в неплохих учительницах танцев. Если необходимости нет — срочно создать.

— Поехали гулять дальше?

— Поехали, — воодушевленная, Настя подставила щеку для нового поцелуя. Получила его. А потом еще один и еще. И так по дороге до машины несколько десятков. И еще один в машине, только уже более вдумчивый, долгий, сладкий. Оторвалась от губ первой тоже она, просто потому, что у девушки родилась одна мысль. — А куда ты хочешь… дальше?

— Я лично проголодался, — прежде, чем Настя успела что-то ответить, ее снова на какое-то время лишили возможности говорить, накрывая губы своими. То, что он проголодался, было ясно, как божий день. Вот только рано.

— Я тоже, — первой снова оторвалась Настя, выставила вперед руку, мешая в очередной раз сбить ее с толку поцелуем. — Но только давай я выберу место. Хорошо?

Мужчина на секунду задумался, чувствуя подвох, а потом пожал плечами, соглашаясь. Его мотивы были предельно просты — чем быстрее согласишься, тем быстрей она снова потеряет бдительность, позволяя себя поцеловать. Так и случилось, заручившись согласием, Настя позволила.

А потом наслаждалась его близостью, и еще немного предвкушала реакцию на собственную задумку.

На первом свидании он очень пытался ее впечатлить. На втором, видимо, ее очередь. Просто впечатлять ведь можно по-разному. Например, вернув его в то время, которое он мог уже забыть, окопавшись в своем жутко важном офисе, жутко дорогой машине и безумно изысканных ресторанах.

* * *

— Поворачивай…

— Куда? — Глеб недоверчиво оглянулся на Анастасию свет Батьковну, штурмана продолжения их совместно вечера. С искренней, просто невероятной надеждой на то, что это шутка.

— Туда.

Нет, не шутка.

«Туда» действительно можно было свернуть. Вот только Глеб вряд ли сделал бы это по доброй воле на втором свидании со своей бабочкой.

— Настюш, на Саксаганского миллион заведений. Если мы проголодались, то поехали, но не сюда же…

— Сюда. — Девушка кивнула, явно показывая, что не ошиблась, не скромничает и не шутит.

Тяжко вздохнув, Имагин включил левый поворот, заезжая на макдрайв.

Нахмурился, тормозя за одной из машин в очереди, посмотрел на Настю как-то обижено.

— Что? — так красноречиво, что промолчать она не смогла.

— Я не был здесь уже лет семь.

— А я часто захожу.

— И совсем не соскучился… по несварению.

— Не преувеличивай, от этого не бывает несварения. Только привыкание, — очередь продвинулась, их машина подъехала к свободному окошку.

Имагин даже открыл свое, вот только в ответ на улыбку, молодой человек — сотрудник получил тяжелый кислый взгляд. Вздохнув, Насте пришлось все брать в свои руки. В смысле пододвигаться к окошку, упираться руками в Имагинскую ногу, извинительно улыбаться, а потом делать неприлично приличный заказ.

— С вас… — паренек занялся распечатыванием чека, а Глеб в этот момент воспользовался ситуацией, снова утыкаясь куда-то в область уха, щекоча кожу дыханием.

— Заплатить-то хоть можно? Или я сегодня совсем в роли мужчины тебя не устраиваю и ужин за счет дамы?

— Можно, — Настя смилостивилась, поглаживая напряженную ногу.

Он ее вполне устраивал в роли мужчины. И его волнения на этот счет — глупы. Просто она все объяснит чуть позже.

Когда, получив теплый пакет, Имагин снова «задраил люки», Настя с искренней детской радостью выхватила из его рук «ужин», прижимая к груди, а потом вновь уселась на свое место, руководя, куда рулить дальше.

— На Андреевском вверх, хорошо?

— Хорошо, — не то, чтоб с радостью, но Глеб согласился. Хотя разве у него есть выбор? Бабочка явно что-то задумала, а ему остается только ждать, даже не пытаясь догадаться, что именно. Судя по горящим глазам — ей собственная затея нравится, а ему… А ему, по сути, пофигу, лишь бы с ней.

* * *

— У тебя ведь есть плед, правда? — выйдя из машины, обойдя ее по дуге, Глеб присвистнул, уставившись на лестницу, при взгляде на которую глаза Насти откровенно загорались нетерпением.

— Зачем?

— Хочу устроить пикник, — Настя пошуршала пакетом со снедью, а потом бросила на мужчину полный восторга взгляд.

— Ночью?

— Сейчас вечер.

— В городе?

— Там хорошо.

— С этим? — еще один скептический взгляд достался еде. Если бы картошка с бургерами могли видеть этот самый взгляд, наверняка оскорбились бы.

— Имагин, я бы на твоем месте поторопилась, иначе «это» остынет, и есть его будет категорически нельзя. Плед есть?

— Есть, — пришлось искать в багажнике плед, а потом … — Ты серьезно, Настенька? — это «Настенька» прозвучало слишком уж елейно. Если не посчитал больной, то откровенно далекой от состояния «совершенно здорова».

Не выдержал Имагин, свернув на третий пролет лестницы, ведущей вверх в неизвестность — вокруг темно, лесисто, а они… прут. Мужчина не то, чтоб запыхался, но откровенно задолбался.

— Еще чуть-чуть, правда, ну пожалуйста, — вот только Настя не задолбалась, а ее глаза продолжали гореть — энтузиазмом и мольбой. Потому пришлось молчать и переть вверх. Переть, ненавидя лестницы, Макдональдсы, свое согласие и ее идеи.

«Чуть-чуть» затянулось, и лестницей не ограничилось. Надо было пройти еще чуть-чуть по песку, потом еще чуть-чуть по кочкам и совсем чуть-чуть уже по траве, зато потом…

— Вот, — довольная собой, Настя выхватила из рук мужчины плед, расстелила его прямо на земле, потянула его за руку, заставляя сесть, села рядом. — Здесь красиво, правда?

Глеб кивнул. Было действительно красиво: горящий уже огнями город у твоих ног, а ты сам будто за его пределами, хотя прекрасно знаешь, что находишься в самом центре. Слышишь доносящиеся издалека звуки мегаполиса, чувствуя при этом мягкую траву под пальцами. Странно.

— Красиво. А мы тут…

— Ты показал мне, как живешь, как красиво живешь. Там, на крыше, с музыкой, с шампанским, и мне очень понравилось. Просто я хочу показать, как умею я — не на крыше, но выше всех, — девушка указала на горящие окна где-то внизу. — Без музыки, зато в непривычной тишине. Без шампанского, зато с колой со льдом.

— То есть тебе не понравилось на крыше? — Глеб снова нахмурился.

— Очень понравилось, — а она вдруг забралась на колени, обвила шею руками, мягко поцеловала, заглядывая в глаза. — Просто ты должен понимать, с кем пытаешься строить отношения. Я не львица, и даже не кошка. Я безумно простая. За меня тебе может быть стыдно перед друзьями. Я ем в Маке и чувствую себя неуютно с бокалом дорогого розового в руках. Но мне очень хорошо с тобой, и я хочу, чтоб тебе было так же хорошо со мной, даже если мы находимся в обстоятельствах, к которым ты не привык. Понимаешь?

— Не очень, — прижав ее тесней, Глеб чуть расслабился. Это не была попытка показать, что она думает о нем, как о мужчине, нет. Просто вот таким странным образом его бабочка пытается перейти на новый уровень. Уровень, на котором она впускает его в свою жизнь.

— Ну и ладно, тогда забудь, — Настя даже не расстроилась. Возможно, идея и была глупой, и он со временем все же поймет, что глубоко заблуждался, выбирая в объекты интереса именно ее. Возможно, когда-то она таки опозорит его перед друзьями, оскорбится, получив подарок, который ему будет казаться простым проявлением внимания, а ей платой за секс, возможно, из-за различия между их мирами, рано или поздно придется расстаться, но сейчас первую проверку они прошли. Она — прошла проверку крышей, он — этим наивным пикником.

Прошел, потому что ему понравилось — Настя знала.

Понравилось целоваться, держа ее на руках, понравилось лежать, считая те же звезды, что на крыше, только теперь находящиеся чуть дальше. Понравилось есть не рулетики из баклажанов, а подостывшую уже картошку.

— Вкусно, правда? — Настя опустила очередную картофельную палочку в горчичный соус, а потом поднесла ее к губам мужчины. Он сопротивляться не стал — вдумчиво прожевал, кивнул. Только на верхней губе осталась капелька горчицы, с которой Настя помогла справиться, даря очередной поцелуй.

— Что может быть вкуснее на свете? — а потом довольно замурлыкала, когда Глеб проделал те же манипуляции, что она сама недавно, потчуя вкусностью уже ее.

— Разве что есть из твоих рук, — когда Глеб говорил, его взгляд был очень серьезным, а вот Настя залилась звонким смехом, чтобы потом вновь прижаться губами к его губам, скрывая румянец на щеках и увиливая от необходимости отвечать что-то, когда все слова вылетели из головы.

Они, наверное, слишком быстро влюбляются. Надо медленней, постепенней, не так рьяно. Нужно больше подтормаживать, реже встречаться, не звонить.

— Поехали ко мне, — иначе сорвутся. Прямо отсюда и в пропасть, а потом оттуда уже не выбраться. Уйдут с головой. Утонут, забудут, забудутся.

— Нет, — Настя еле заставила себя оторваться от мужчины, откидывая голову, шумно выдыхая куда-то в небо.

Пока еще есть силы мыслить здраво, за это нужно цепляться.

— Тогда давай еще посидим…

Они сидели долго. Почти столько же, сколько лежали, а потом еще немного стояли. Не отрываясь друг от друга, целуясь, что-то говоря, шепча, смеясь. Половина пакета с едой осталась невостребованной, зато воду они выпили всю — было безумно жарко. Настолько, что даже комары не рисковали высунуться в поисках жертв. По этому поводу Настя удивлялась уже по дороге домой. Хотя, по правде, там, на холме, они вряд ли заметили бы такую мелочь, как комары. Им было не до того.

— Завтра… — Глеб снова вышел из машины у арки, снова не дал уйти, не попрощавшись.

— Я в Бабочке.

Мужчина нахмурился. Но промолчал.

— Ты будешь?

— Нет. Приеду потом, завезу домой.

— Хорошо.

— Маме привет, — а заметив несмелую улыбку на девичьем лицу, чуть оттаял.

— Вы даже не знакомы.

— Познакомишь? — даже улыбнулся в ответ, касаясь носом нежной кожи на ее щеке, когда Настя обернулась, бросая взгляд на окна своей квартиры. Свет, конечно же, горел.

— Познакомлю, но не сегодня. Поздно уже.

— Ну ладно. Иди.

Направляясь к подъезду, Настя сдерживалась из последних сил, чтоб не схватиться за голову. Ужас-то какой! Это ведь ни в какие ворота не лезет! Она! Та, которая торжественно клялась — больше никаких омутов с головой и влюбленностей, тает от одного взгляда мужчины, при мыслях о котором у нее с первой минуты знакомства загоралась красная лампочка. А он! Он собирается знакомиться с ее мамой. И Настя совершенно не против. Ей даже хочется, чтоб мама его увидела, одобрила, порадовалась… С ума сойти.

— Настенька, — Наталья ждала дочку, стоя у кухонной двери. Посмотрела как-то отчаянно, а потом покачала головой, скрываясь за дверью.

Она помнила то время, когда сама выглядела так же. Когда возвращалась домой ночью с припухшими губами и блестящими глазами, когда с уст не сходила глупая улыбка, а из головы отказывались уходить не менее глупые мысли.

— Втюрилась наша Настенька, — даже на комментарий Андрюши из его комнаты, отвечать у младшей Веселовой не было никакого желания.

Кажется, Настенька действительно втюрилась.

Глава 12

— Настя! — Наталья влетела в квартиру, чувствуя, как сердце практически вылетает из груди. Рвется, мечется, трепыхается. Так и до приступа недалеко. Приступа от радости.

— Что? — оба ее любимых ребенка вылетели из кухни, по ходу дожевывая смастеренные на скорую руку бутерброды. Андрюша придерживал при этом пижамные штаны, на которых, похоже, лопнула резинка, а Настя сжимала в руках телефон — теперь она вечно с ним, даже спит с девайсом на подушке. На всякий случай, если вдруг ее загадочный кавалер позвонит.

— Меня взяли… — Наталья собиралась произнести громко, гордо, счастливо. А получилось тихо, с комом в горле, а потом слезами на глазах. Так тоже бывает, когда от счастья. Когда гора с плеч и мир снова в красках.

— Мамочка… — позабыв о резинках, бутербродах, телефонах, дети побежали по коридору к женщине, сначала помогая той опуститься на табурет, а потом обнимая, целуя, Настя почувствовала, что глаза тоже щиплют от слез, пыталась храбриться, но, в конце концов, не сдержалась — утыкаясь куда-то в материнский бок, Андрюша, конечно, ворчал, что болото разводят, но не отходил — поглаживал своих женщин по головам, позволяя ласкать себя в ответ.

Это ведь… Господи! Это ведь такое облегчение! Это прощание с Бабочкой. Это белая полоса после черной, это…

— Только на работу ждут уже в конце августа. — Слезы резко прекратились, Настя подняла взгляд на мать. — Сейчас штат укомплектован, а в середине августа девочка уходит в декрет, ну и я…

— Ну и отлично, — пока Настя пыталась понять, что это значит для нее, слово взял их самый мужественный в мире мужчина. — Зато мы успеем съездить к бабуле. Правда, Насть?

— Я не поеду, — девушка мотнула головой, вымучивая из себя еще одну улыбку.

Ну и ладно. Какая разница, уйти из Бабочки завтра или еще через несколько недель? Главное — убедиться, что маму точно берут. Вот как только состояние перестанет быть шатким, как только они будут уверены, что место у Натальи в кармане, Настя тут же упорхнет из Баттерфляя. А пока… осталось еще немного подождать.

— Почему не поедешь, Настюш? Мы могли бы все вместе… — мама провела по голове Аси, замечая, как по лицу дочки прошла тень.

— Мы же уже говорили, мам, — а Настя быстро встала, развернулась, вновь направляясь на кухню. — Я останусь дома, а поеду потом, когда вы вернетесь. И бабушке так лучше, не нужно будет сразу такую ораву кормить, и мы не будем волноваться за квартиру.

— За квартиру — нет, за тебя — да.

— Пусть за нее мужик волнуется, мам, а мы поедем отдохнем.

Последнее слова в этом разговоре осталось за Андреем.

Настя же вернулась в кухню, забилась в угол диванчика, подобрала под себя ноги, гипнотизируя взглядом телефон. Ей очень… очень-очень-очень хотелось уйти из Бабочки. Теперь уже не только потому, что этому противилась она сама, теперь все было еще сложней — вопрос ее работы стал вечной причиной споров с Глебом.

Вот уже две недели как не Имагиным с пристальным взглядом, а официальным молодым человеком, милым, ласковым, лучшим Глебом. И эти недели омрачало одно — необходимость нестись в Баттерфляй, необходимость сообщать об этом Глебу, а потом необходимость ехать с ним, молчаливым и злым, домой, когда он забирал из клуба.

Имагин много раз пытался поднять эту тему, Настя много раз объясняла, что пока вопрос работы для мамы не решится, свою подработку она не бросит, мужчина скрипел зубами, но ультиматумы ставить не решался. Понимал, что пока выбор вряд ли будет сделан в его пользу.

Только график у Насти почему-то сменился, и Женечка больше близко не подходил, разве что по важным делам, а девочки…

Амина периодически поддевала, другие тоже хихикали, прозвав золушкой, но как-то не зло, без зависти.

Однажды, когда отмечали День рожденья одной из бабочек, даже на откровенный разговор раскрутили, сидели, слушали, улыбались, вздыхали, а потом несколько раз поднимали пластиковый стаканы с апельсиновым соком за то, чтоб каждой достался такой Имагин, а кто себе такого уже нашел, чтоб не сдулся.

Настя и сама понимала, что ей как-то дико повезло. Дико повезло с тем, что Петя когда-то предал, что потом выгнал, что Алина посоветовала позвонить в Баттерфляй, что Имагин пришел именно в тот день. И дальше продолжало везти, потому что дни идут за днями, а он не разочаровывает. И она его, кажется, тоже.

Будто чувствуя, что думают сейчас о нем, Глеб позвонил.

— Алло, — Настя схватила трубку тут же, улыбнулась.

— Как дела? — голос мужчины звучал достаточно глухо на фоне общего галдежа.

— Хорошо, а у тебя?

— Тоже неплохо, был на встрече, вот закончили, сейчас поеду на другую.

— А мы лентяйничаем, — в этот самый момент на кухню вновь пожаловал Андрей Владимирович, плюхнулся на стул, хватая надкушенный уже бутерброд.

— Ну лентяйничайте… — Имагин на какое-то время замолчал. Настя подумала, что отвлекся на разговор с кем-то извне. — У вас там ничего… нового? — а потом снова заговорил.

— Мама прошла собеседование.

— Поздравляю! — голос Глеба сочился энтузиазмом. Видимо, этого момента ждали не только в семье Веселовых.

— Единственное, приступать можно будет только в августе. Пока вакансия еще занята.

— Все равно поздравляю, — и даже не погрустнел, будто не удивился. — Когда к Пирожку пойдешь?

— Когда буду уверена, что здесь все срослось…

Глеб снова замолк. Теперь Настя могла бы с уверенностью заявить — наверняка нахмурился — недоволен.

— Ладно, вечером поговорим, я в восемь заеду.

И сбросил, предварительно выслушав ее согласие и попрощавшись. Вечером непременно вновь будет поднята вечная тема ее работы в Бабочке, и в миллионный раз Насте сложно будет объяснить, что брать деньги от него она не может, что уйти в никуда пока тоже, что в его офисе ей делать нечего. И в миллионный раз он будет злиться, но смиряться. На это они потратят добрых полчаса, зато остальное время пройдет под знаком полного удовольствия.

Чистейшего кайфа из-за того, что они рядом, он касается, его голос отзывается вибрациями где-то в груди, что от его взглядов таешь, а в объятьях плавишься.

И даже уже не важно, куда они пойдут — в кино, театр, ресторан, гулять в каком-то парке или как два дурака-переростка кататься на отечественных то ли американских, то ли русских горках.

Это все равно будет удовольствие, которое вызывает большую зависимость, чем любой наркотик.

Следом за сыном, с несколько минутной задержкой, в кухню вплыла уже Наталья, успевшая переодеться в домашнее, включила чайник, повернулась к детям.

— Знаете, мне собеседование проводила такая интересная женщина… Марина. Она, наверное, немного младше меня, но выглядит… Есть люди, которых годы не берут, это о ней. Очень эффектная женщина, вот только…

— Что? — первым интерес проявил Андрей.

— Была бы я мужчиной, наверное, смотрела бы, а подойти не рискнула.

— Почему?

— Очень уж… острая, колкая… И взгляд такой, и манера общения. Хотя, как потом оказалось, — она жена одного из основателей. Значит, кто-то все же рискнул.

— Это она с тобой, колко и остро что ли говорила? — «допрос» продолжал проводить Андрей.

— Нет, со мной очень вежливо, деликатно, по-деловому. Просто когда мы общались, к ней заходил директор, и вот с ним… — Наталья усмехнулась, вспоминая ту небольшую перепалку.

— Тот, который муж? — Настя поняла, что начинает путаться.

— Нет, этот — пасынок. Сын мужа.

— О господи, — Ася закатила глаза, прощаясь с любыми надеждами что-то понять. — И это ты тоже от них все узнала?

— Я потом, после собеседования, еще час знакомилась с коллективом, Настюш. Теперь чувствую себя… как это у вас говорят… в теме? Ну вот, теперь я в теме.

Дети улыбнулись, одобрительно кивая. Когда мать в теме — это определенно круто.

— Так я не понял, она тебе понравилась или нет?

— Кто, Марина?

— Ну да.

— Нууууу… — женщина задумалась, вновь прокручивая в голове воспоминания утра. — Да, — улыбнулась, повторяя за сыном. — Думаю, сработаемся. Коллектив у Самойловых неплохой, атмосфера…

— У кого? — Настя вынырнула из мыслей, переспрашивая.

— У Самойловых… Фамилия руководства. Леонид Самойлов — основатель, Марк Леонидович сейчас у руля, а Марина, жена Леонида, главбух. А что?

— Нет, ничего, — Настя мотнула головой, прикусывая изнутри щеку, чтоб не улыбнуться. А надо бы злиться! Очень-очень злиться на Имагина, который влез туда, куда не просили.

Настя отлично помнила подпись на одной из фотографий той выставки. Очень уж много Самойловых в ее жизни в последнее время. Жена друга Имагина, теперь весь состав начальства в фирме, которая!сама! пригласила Наталью на собеседование… Если выражаться совсем уж попсово: «совпадение? Не думаю». Вот и Настя не думала.

Взяла со стола телефон, набрала Имагину сообщение.

«Придумай до вечера, пожалуйста, внятное объяснение тому, что новым начальником моей мамы, кажется, будет тот самый друг…»

Он ответил быстро, еще и со смайликом: «объяснение уже готово, детка, целую».

Вот так вот, не мытьем, так катаньем, Глеб, похоже, решал волнующие его проблемы. И не разозлишься толком, не обидишься, да и зачем? Остается только благодарить. Но благодарить лучше лично и многократно.

* * *

Прочитав ее сообщение, ответив, Глеб еще долго улыбался, продолжая пожимать многочисленные руки многочисленным важнейшим персонам.

А мысленно сам себя хвалил — ну молодец же! Молодец! Позвонил Марку, спросил, не нужен ли им бухгалтер, выслушал язвительную шуточку насчет того, что от его, Глебовых, математических способностей, Марина вряд ли будет в восторге, а потом назвал фамилию, поручился за женщину, как за чудеснейшего специалиста, без которого фирма Самойловых просто загнется. В конце концов, Марк пообещал, что что-то придумает. Похоже, придумал очень быстро. А минут десять тому позвонил и сказал, что какую-то Веселову на работу они взяли, и теперь он искренне надеется, что именно ту, о которой просил Глеб.

А еще сам Глеб теперь немного в должниках, и этот долг придется отрабатывать страшным образом — соглашаясь на роль крестного отца будущего чада Самойловых. Он согласился.

Потом позвонил Насте, убедился — ту. Немного, конечно, напряг тот факт, что взяли на работу с отсрочкой, но что для него какие-то пара недель, если он уже несколько месяцев живет с навязчивой мыслью? Ему очень не нравится, что Настя до сих пор работает в Бабочке, но, в конце концов, именно благодаря этому они и познакомились, нашлись, а теперь нельзя ее потерять, прессуя, давя и требуя. Нужно просто запастись терпения и дождаться, когда уйдет сама. Ну и немножко подталкивать к этому. Например, найду работу для мамы, или…

К сожалению, знакомых с танцевальными студиями для детей у Глеба не было, но в этом направлении он тоже активно работал.

А еще предвкушал, когда настанет тот момент истинного удовольствия, и его бабочка будет танцевать исключительно для него. А он непременно настанет.

* * *

На вокзал решено было ехать на такси — толкаться с сумками в метро вечером в пятницу — последнее дело.

Настя устроилась на заднем сиденье, рядом с Андреем, с улыбкой вглядываясь в огни горящего города. Она чувствовала себя до безумия хорошо. Так, будто собиралась не провожать, а лично отправиться в долгожданное далекое путешествие.

Видимо, все дело в том, что она уже почти месяц в этом самом путешествии. В путешествии по неизвестной стране по имени Глеб.

Со времен их первого свидания прошло уже двадцать дней, скоро первая круглая дата, но с каждым днем становится все более волнительно, необычно, хорошо…

Они побывали в десятке ресторанов, на всех премьерах, будь-то кино или театр, катались на детских аттракционах, на взрослых тоже, участвовали в велосипедном проезде, организованном какой-то общественной инициативой, облюбовали себе несколько лавок в парках, еще по разу взбирались на Настину гору, Глебову крышу.

Немного спорили, всегда мирились, попадали под дождь, под ним же целовались, ели мороженое — тонны мороженого, изучили, какое любит он, какое она.

Настя знала, что он не пьет, Глеб знал, что Настя терпеть не может болгарский перец.

Их переписка была забита глупостями и нежностями, которые Ася иногда бралась перечитывать, а потом отказывалась от идеи из-за невозможности читать это без похрюкивающего смеха и пылающих щек.

Глеб всегда забирал ее после смены в Бабочке, она всегда благодарила его за это и просила отвезти домой. У него в квартире она до сих пор была всего раз — в полной несознанке. Он же в ее не был еще ни разу — рвался, но все как-то не складывалось.

Имагин искренне хотел познакомиться с Настиной мамой. Настя тоже этого хотела. Не заочно, например, показав общую фотографию, а так, чтоб Наталья могла убедиться — он надежен, положителен, и ее дочка в него по уши влюблена.

Они уже дважды пытались выбраться на совместный ужин — каждый раз срывалось, несколько раз Глеб провожал Настю до самых дверей подъезда, с явным намерением пожаловать в гости, но в последний момент ему звонили, приходилось срочно нестись по делам.

Настя расстраивалась, но ненадолго. А сегодня…

Сегодня Глеб должен был приехать на вокзал, чтобы проводить Наталью Александровну с Андреем на поезд.

Вообще, он должен был сам же их завести, но снова не сложилось — завтра уехать должен был и он, в командировку на неделю, потому сегодня разгребал авралы на работе. Позвонил в шесть, извинился, сказал, что домой за ними уже не успеет, но на вокзале встретит точно, и они наконец-то познакомятся. Наконец-то Настя представит своего молодого человека самым родным. А потом увидит, как мама разглядывает его с опаской, но ласково, а Андрей изучает серьезно, потом кивает. Они не могут его не одобрить. Нет в мире человека, которого Глеб не очарует. Если не считать ее саму, которая на протяжении месяца мотала ему и себе нервы, противясь неизвестно зачем.

— Алло, — в очередной раз Глеб позвонил, когда они уже вошли в здание вокзала, направились к эскалаторам, которые служили местом встреч всех времен и народов.

— Настька, я, кажется, застрял…

Оказалось, что из офиса выехать он успел, да только пятница — не тот день, в который вечером можно рассчитывать на то, что доберешься быстро. На что рассчитывал Глеб, одному богу известно, но Имагинский план провалился — он плотно засел в пробке, которой конца и края не видно.

— Я очень постараюсь успеть, но если вдруг…

— Хорошо, только не гони, — Настя сбросила вызов, извинительно улыбнулась, глядя на маму.

— Что сказал?

— Стоит в пробке, попробует не опоздать.

— Ну и ладно, времени же еще много, да? Через сколько посадка?

Андрей, вернувшийся от табло, на которых высвечивалась информация о поездах, авторитетно заявил, что через двадцать минут, и времени еще валом.

Правда, прошло оно быстро. Настя слушала мамины наставления, поглядывала на огромные вокзальные двери, проверяла телефон, дважды отвечала на звонки Глеба, который то двигался, то снова стопорился, не знала, плакать или смеяться, волноваться из-за отъезда родных или из-за того, что встреча снова под угрозой срыва.

В конце концов, пришлось выйти на перрон, снова позвонить Глебу, сказать, что ждать они будут уже там, а потом проследить за тем, как останавливается состав, занести в вагон сумки, пройти паспортный контроль, снова спуститься на перрон, теперь уже налегке.

— Настенька, пожалуйста, будь очень осторожна! Проверяй газ, вентили воды, если перегорит лампочка, знаешь, где взять?

— Знаю.

— Номера разных служб у нас на тумбочке в прихожей.

— Они и в Интернете есть, мам, — встрял уже Андрей.

— Не забывай покупать себе еду, Настюш. А то так и будешь две недели сидеть на крупе, что дома найдешь. Денег у тебя достаточно?

— Более чем, мамуля, не волнуйся, — Ася в очередной раз обняла маму, касаясь губами теплой щеки. — Вы как приедете — сразу звоните. Только не на домашний, я его не буду брать. Лучше на мобильный.

— Хорошо.

— Бабушке — большущий привет. И поцелуйте ее от меня. Хорошо?

— Хорошо.

— Скажите, что я приеду ближе к сентябрю. Мы с Глебом приедем.

Эту поездку они уже даже успели запланировать. Конечно, если Имагину позволят дела. Позволят не так, как получилось с сегодняшними провожаниями.

Они должны были домчать до города, в котором живет лучшая из существующих бабушек — Антонина Николаевна — за каких-то пять часов, а потом провести у нее по меньшей мере выходные. Конечно, Глебу предстояло снять себе номер в гостинице, а Настя провела бы все это время с бабулей, непременно подготовив к знакомству, а потом получив одобрение еще и от нее. Она одобрит, Настя знала точно.

— Просьба провожающим — покинуть вагоны…

Настя бросила еще один отчаянный взгляд в сторону выхода из тоннелей, ведущих на перроны. Не успел. Все-таки не успел.

— Ладно, не расстраивайся, Настюш. Познакомимся, как вернемся, — чувствуя это ее состояние, Наталья еще раз прижала дочь к себе, поцеловала в щеку. — Не сердись на него. И передавай привет.

Настя кивнула, целуя уже ершистого Андрея, а потом отступила.

— Как доберетесь…

— Позвоним.

Первым в вагон запрыгнул Андрей, доскакал до отданного в их полное распоряжение окна, прилип к нему, вновь махая Насте. Через полминуты машущих было уже множество, но Ася смотрела только на две самые родные мордашки, чувствуя, как горло сжимается от тоски. Прощаться всегда сложно, пусть даже на две недели.

Поезд тронулся, медленно, постепенно ускоряясь, заставляя сначала идти, чтоб не упустить из виду самое важное окно, а потом даже немного бежать, улавливая еще мельтешение рук.

Как только Настя остановилась, в очередной раз загудел ее телефон.

— Ну что, я уже не успел?

— Не успел.

По голосу Глеба было слышно, что он и сам расстроился. Возможно, не меньше Насти. И злиться на него за опоздание она не собиралась, обижаться тоже.

— Черт… — какое-то время мужчина молчал. — Я у центрального входа.

— Сейчас выйду, — скинув, Настя поплелась в сторону тоннеля. Ну вот, впереди две недели полного и безоговорочного царствования в квартире. Будь она чуть помладше — сходила бы с ума от счастья, а сейчас… Сейчас ее занимали другие мысли.

Вот уже три недели, как они с Глебом были парой, завтра он тоже уезжает, и этот день должен был стать для них особенным. Он должен был быть представлен Наталье Александровне, а еще… Настя собиралась сделать кое-что еще.

* * *

Большая черная Имагинская машина стояла прямо перед выходом. Внедорожник моргнул фарами, привлекая внимание не только Насти, но и еще десятка вышедших из здания людей.

Оглянувшись по сторонам, Ася направилась прямиком к нему, запрыгнула на свое привычное место, подставила губы поцелую.

— Прости…

— Ничего.

— Это был дурдом, Настен. Они как сговорились все! Думал, что поездка накроется, придется оставаться и самому заниматься делами.

— Но ты же все решил?

— Решил, — чувствуя, что она спокойна, Глеб тоже успокаивался. Она всегда влияла на него так: успокаивающе, убаюкивающе, умиротворяюще, когда сама спокойна, и вызывая шторм, когда ее переполняют эмоции.

— Ну и хорошо. Съездишь спокойно.

— Сильно сомневаюсь, — мужчина покачал головой, вспоминая, какими отчаянными взглядами его провожали, когда он направлялся к лифту.

— Значит, быстрее вернешься, — Настя лукаво усмехнулась, получая в ответ такой же взгляд.

Конечно, ей не хотелось его никуда пускать — она и дни-то, проведенные не вместе, считала разлукой, а здесь им светила целая неделя. Но ничего ведь не поделаешь. А помечтать о том, что он вернется быстрее, никто не запрещал.

— Куда поедем? — бросив взгляд на часы, Глеб снова обратился к спутнице. — Может, где-то поужинаем? Голодный — жутко.

А она вдруг перестала улыбаться. И моргать. И дышать. И стала очень-очень серьезной.

— К тебе хочу.

— Зачем ко мне? Холодильник пустой, есть нечего, пить тоже… — Глеб скривился, видимо, вспоминая, как выглядит повесившаяся в его холодильнике мышь.

— Хочу. К тебе.

Ну вот почему тогда, когда мужчине положено быстро соображать и брать то, что предлагают, они начинают жестко тупить? Наверное, потому же, почему девушки находят, на что обидеться там, где обижаться абсолютно не на что.

Так и Глеб сначала долго-долго непонимающе смотрел на Настю, а потом сглотнул.

— Ко мне? — переспросил, с сомнением.

— К тебе.

А потом замолчал, сосредоточился на дороге, погнал.

В такой тишине и напряжении они не ездили еще ни разу. Нет, машину-то Глеб вел очень плавно, как делал всегда, просто иногда бросал быстрые косые взгляды на Настю, и тогда она забывала, как дышать. Потому что…

Потому что передумать ей уже не дали бы. Вообще думать было сложно. Разве что о том, как сидела когда-то на коленях мужчины, испытывая его терпение. А он что тогда обещал? Что когда-то отомстит?

Вот. Кажется, пришло время мести.

Глава 13

— Да что ж это такое… — в десятый раз спотыкаясь о расставленную в прихожей обувь, Глеб пытался одновременно включить свет, снять с себя пиджак, с Насти футболку, не переставая при этом ее же целовать.

Всю дорогу до квартиры он был немыслимо терпелив. Сам себе удивлялся, сам собой гордился, сам себя жалел, а теперь…

А теперь она была в его доме, вся такая нежная, ласковая, податливая. И никуда не торопилась, не спешила, не неслась. А вот он торопился, и очень.

Торопился, потому что терпению пришел конец.

Плюнув на свет, еще несколько раз запнувшись, он решил, что в приоритетах у него все же целование и раздевание Насти, а потому занялся именно этим, параллельно подталкивая девушку в сторону спальни.

Возникала шальная мысль снова забросить ее на плечо, чтоб достичь пункта назначения быстрее, но так пришлось бы перестать целовать, а это сложно.

Потому они двигались медленно, но верно…

Насте вообще посчастливилось прямо тут же, с порога, начать изучать квартиру… тактильно. Ибо Имагин держал путь зигзагами — то и дело прижимая ее к очередной стене, сбивая развешанные тут же фотографии, сшибая с поверхностей нехитрые декоративные красивости. А все зачем? Чтоб зацеловать до боли, пробраться под футболку, исследуя, изучая, отвоевывая.

И если б хотя бы слово дал сказать, Настя обязательно уверила бы, что нет никакого смысла спешить и жадничать. Что-что, а передумать она просто не сможет, но кто ж ей даст? Куда интересней Имагину было занимать ее губы поцелуями, а не глупыми беседами.

В конце концов, до спальни они добирались долго, но добрались, чем Глеб тоже не мог не гордиться!

Гордился хотя бы потому, что по дороге его слишком часто посещали мысли о том, что остановить машину и прям там… было бы совсем неплохо. Хотя и там ведь еще успеют. Везде успеют.

— Настька, — только тут, уже на кровати, убедившись, что таки не сбежит, он все же стянул с нее злосчастную футболку, выцеловывая плоский горячий живот, не мешал, когда Ася и сама запустила пальцы за пояс мужских брюк, сначала выправляя полы рубашки, а потом, расстегивая дрожащими пальцами манжеты, стянула. — Хочу тебя, безумно…

Глеб только на секунду оторвался, заглянул своими горящими глазами в ее — спокойно-сосредоточенные, но тоже пьяные, а потом снова припал к коже, прохаживаясь по ней губами, языком, уже немного колючей щекой, а руки в это время успели справиться с пуговкой на джинсах, стянуть их, пройтись по давно уже облюбленному объекту исследований, теперь очень даже ласковыми поглаживаниями, сжать.

— Я тоже, — а Настя же, следившая за всем ранее происходящим немного сторонним наблюдателем, осознавая, что это она!.. Она сводит этого конкретного мужчину с ума. Она может одним своим словом, взглядом, жестом, заставить его мучиться или доставить удовольствие… решила, что самое время нырять. Нырять на самое дно Марианской впадины, на десяток тысяч километров. Ася обхватила лицо мужчину руками, потянула на себя, прижимаясь губами к губам.

Самым приятным и пугающим одновременно было то, что и он обладает теми же способностями. Может доставить удовольствие, может заставить мучиться, может полюбить, вознести до небес, или бросить и заставить страдать. Любые отношения — авантюра. Ты либо идешь на риск и выигрываешь… ну или разбиваешься на кусочки, либо… либо никогда не испытаешь то, ради чего люди ищут и находят друг друга, просто потому, что не позволишь себе этого сделать.

— Настюш, стой, — резко оторвавшись, Глеб оперся о локти с двух сторон от ее лица, скользя взглядом по губам и глазам. — У тебя когда-то было…?

Настя быстро кивнула, чувствуя, как щеки наливаются пунцом. Лежать с ним в одной кровати, чувствовать совсем не невинные ласки, осознавать, что совсем скоро будет больше — не стыдно, а вот разговоры подобные вести — очень.

— Таблетки пьешь? — дальше Настя ожидала долгого и обстоятельного выяснения количества этих самых «было», их качества, имен, паролей, явок, но Имагин, видимо, решил, что время для разговора таки не лучшее. Но когда-то оно обязательно настанет! Это Настя поняла уже по блеснувшему в его глазах недовольству.

— Нет.

— Понял, — на том разговор и закончился. Снова прижавшись к губам, Глеб потянулся в сторону тумбы, достал стратегически важное изделие. Оторвался еще раз — теперь уже точно последний, заглянул во все же пьяные глаза. — Помнишь, обещал, что буду мстить?

Настя кивнула, сглатывая.

— За месяц ночью не отделаешься, поняла?

У бабочки в животе заплясали бабочки. Толпа, стадо, стая, целая популяция тех самых животных бабочек дружно решила развернуть крылья, разлетаясь в разные стороны. Она ведь до последнего думала, что дело именно в сексе — что это просто упрямый спортивный интерес, и, получив желанное, Имагин остынет, а ему ночи мало. Еще не начавшейся толком ночи уже мало.

* * *

Каким взглядом она смотрела… Сначала испуганным, а потом счастливым. И ведь не просто на него, но и из-за него! Хвалить себя хотелось почти так же сильно, как любить ее. Но второе желание все же победило.

Настя оказалась страстной, жадной, почти такой же жадной, как он, а еще немножко идеальной. Для него. Он тоже, кажется, не сплоховал. Не раз. И даже не два.

Обещал же мстить — вот и мстил, пока бабочка совсем не умаялась, заснув прямо на его груди, умостив голову под подбородком, убаюканная поглаживаниями на спине, его дыханием и собственной удовлетворенной усталостью.

Правда проснулась почти сразу — и часу не прошло, борясь и отвоевывая одеяло, помчала в ванную, оттуда вернулась не менее счастливая, чем уходила. Снова устроилась на груди, заглядывая совсем не сонными глазами в его, потянулась, коснулась губами губ, удовлетворенно замурлыкала, почувствовав, как Глеб подушечками пальцев рисует зигзаги на боках.

— Ты есть хотел…

— Уже все, не хочу, — Глеб улыбнулся, закинул руки за голову, потянулся.

— А я бы поела, — Настя тоже откатилась, перевернулась, глядя в потолок.

— Тогда пошли.

Мужчина резко сел, схватил брюки, тут же в них облачаясь, Насте бросил футболку из комода.

— Лень, — а она посмотрела на Глеба так умоляюще, что не пожалеть было невозможно. Ну он и пожалел — сам натянул футболку, а потом взял на руки, волоча на кухню, усадил на табурет, полез в холодильник.

— Молоко есть.

— Давай.

Перед девушкой тут же был поставлен стакан, такой же полный, как и для него. Выпили они быстро, молча, а потом Настя приподнялась, перегнулась через стол, поцеловала, благодаря и стирая следы молочных усов, скользнула рукой по шее до плеча, чувствуя там гладкий след, оторвалась.

— Это шрам? — убрала руку, разглядывая достаточно явную отметину. Как раньше-то не заметила? — Откуда?

А потом скользнула рукой еще ниже, по черному рисунку, частично выведенному на поверхности шрама, а частично на здоровой коже. Татуировка показалась Насте странной — то ли кокон, то ли куколка, по центру которой идет черная трещина. Раньше девушке почему-то казалось, что превращение гусеницы в бабочку — это красиво, а глядя на рисунок, становилось муторно и даже немного больно.

Глеб скривился, снял с себя девичью руку, поцеловал в костяшки.

— В молодости попал в аварию. Легко отделался, — грустно улыбнулся, а потом снова встал, чтоб продолжить поиски в холодильнике.

— А рисунок? — оторваться от его разглядывания было сложно. — Что-то значит? И это больно? По шраму?

— Рисунок означает провал, предшествующий воплощению в бабочку, — мужчина грустно хмыкнул. — По шраму — больно. — А потом быстро перевел тему. — Я пиццу заказывал вчера, так ее есть уже нельзя, но если разогреть…

— Хочу, — Насте было абсолютно все равно, что есть. Слона — значит слона, подошву — значит подошву. Вчерашнюю пиццу — значит ее.

Глеб кивнул, направляясь с тарелкой теперь уже к микроволновой печи, а сама Настя проводила его взглядом, с замиранием сердца и трепетом следя за тем, как он красиво движется, как ему идет быть обнаженным до пояса. Так и хочется подойти сзади, обнять, прижаться щекой к широкой спине, а потом чтоб и он обнял…

Резко развернувшийся Имагин поймал этот ее взгляд, улыбнулся, двинулся в сторону Настиного табурета.

А она повела себе так, как велел инстинкт сохранения, пусть остальные инстинкты и были с ним категорически не согласны — попыталась перевести тему.

— Ты любишь мотоциклы? — Настя кивнула на одну из стен, на которой висела целая серия фотокарточек с разными моделями байков.

— В юности увлекался, — только Имагин что-то не слишком правильно реагировал на смену темы. Очень уж по-хозяйски развернул к себе, вклинился между ног, прошелся от коленок до бедер ладонями, выше тоже пытался, но встретил сопротивление. Хилое, слабое, для проформы.

— Гонял? — Настя повернула голову, будто вновь бросая взгляд на фотографии, а на самом деле подставляя поцелуям шею. Глеб, благо, понял, что от него требуется, поцеловал.

— Нет.

— Как тогда попал в аварию?

— Можно и не гоняя попасть, — прижав девушку еще чуть-чуть ближе, Глеб с удовольствием занялся освоением любезно предоставленной территории.

А спорить и продолжать расспрашивать Настя не стала. Так случилось, что она прекрасно понимала нежелание человека поднимать кое-какие темы из его прошлого.

Тем более, какая разница? Он не пострадал, это главное. А шрамы — глупости. Зато сам сейчас живой и здоровый стоит рядом, гладит, целует, что-то говорит, с ума очень технично сводит.

Все закончилось бы очередным заходом уже на кухне, но из дурмана их вырвал писк микроволновки — пицца готова.

Самостоятельно поесть Насте не дали — кормили из рук, а потом требовали, чтоб то же делала она. Ася не то, чтоб была против, в конце концов, это же его футболка и брюки теперь в пятнах…

На кухонном полу остался один, так и не доеденный, кусочек их позднего ужина, когда они, целуясь и параллельно избавляясь от грязной одежды, опять пятились, теперь к ванной. И снова были стены, к которым Настю прижимали, потом неоднократные попытки Имагина, не желавшего отрываться от ее губ и цедящего ругательства сквозь зубы, нашарить включатель, девичий визг, когда на голову из душа хлынула холодная вода, сбивчивое дыхание, запотевшее уже от пара стекло двери кабинки, и следы от рук, сначала скользящих вниз, а потом сжавших горячие плечи мужчины до боли, когда опору искать можно было только в нем.

Их первая ночь была длинной.

Попыток улечься спать было великое множество, успешных — ни одной. Глебу казалось, что Настя специально ерзает, Насте, что он ее очень даже сознательно щекочет — то пальцами, то дыханием в затылок. Правы были оба.

Устав целоваться, они разговаривали, устав разговаривать — целовались, вновь устав целоваться — вспоминали о том, что Имагин обещал жестоко мстить, в очередной раз отомстив — просто лежали, смотря в потолок или друг на друга, а потом снова целовались, разговаривали, мстили…

— Я сейчас спрошу… Ты только не обижайся, — на этот раз Настя даже почти заснула — уткнулась носом в Имагинскую шею, притихла, закрыла глаза, чувствуя, как на лице расплывается улыбка, а по телу приятная усталость. Они давно уже молчали и не целовались, она думала ни о чем, просто наслаждаясь моментом, а он, судя по тому, что вскинув взгляд, Настя увидела складку между бровей, о чем-то неприятном.

— Спрашивай, — в сердце закралась тревога.

— Я не претендую на эксклюзивность, хотя вряд ли был бы против, но…

Посыл Настя поняла.

— Сколько у меня было мужчин до тебя? — усмехнулась, подтягиваясь повыше. Обижаться не собиралась. Удивилась бы, если этот вопрос не возник, а так… Закономерно.

— Кто был у тебя до меня? — А Имагин уточнил. Мол, имена, фамилия, рост, вес, год рождения, занимаемые должности — все в студию. Зачем? Вопрос открыт.

— Мой бывший, — Настя ответила так просто и спокойно, как только могла. Нельзя сказать, что она этого стеснялась, но и особой радости от того, что спала когда-то с ничтожеством, не испытывала.

— Тот, который..? — Имагин стал еще более серьезным, а продолжающая поглаживать ее бедро рука утратила былую плавность движений, теперь скорее пытаясь что-то стряхнуть. Настя бросила на нее быстрый взгляд, Глеб тоже, остановился, а потом продолжил, вновь спокойно. — Петр Грибанцев?

Так официально… Будь ситуация немного менее напряженной, а сам Имагин не так серьезен, Настя, пожалуй, улыбнулась бы. А так просто кивнула.

— Мало я ему, все-таки…

Глеб провел рукой по волосам, с явным сожалением потом стряхивая ее, сжимая-разжимая пару раз.

— Но ничего, будем считать, что делегировал полномочия налоговой…

— Какой налоговой? — Настя резко села в кровати, прижала к груди простынь, бросая на Глеба полный сомнения взгляд.

А тот, кажется, наоборот, немного расслабился. Может, доволен был тем, что список из «тех, с кем…» сводился к одному имени, а может… Может, придумал, что еще сделает хорошего этому самому имени, которое откровенно попало…

— Той, которую я на него натравил. В нашей стране с дохода принято платить налог. Твой… уже не твой Петр, этого не делал, вот я и…

— Имагин! — Настя приложила ладонь к губам, не веря своим ушам. — Зачем? Когда?

— Когда он протянул к тебе свои ручки, тогда и…

— Зачем?! — Ася же снова не знала, плакать ей или смеяться. Петю совсем не жалко, но поведение Глеба… И ради чего? Из-за кого? Из за нее! По мелочи!

— Чтоб бедному было, чем заняться, кроме как сторожить у подъезда мою бабочку, — убрав руку девушки от лица, Имагин сел, притянул ее к себе на колени, давая какое-то время на подумать, или наоборот — избавляя от такой необходимости, поцеловал.

— Я тогда еще не была твоей… бабочкой.

Настя потратила это время с пользой, правда больше с удовольствием.

— Настенька, ты была моей бабочкой ровно с того момента, как я тебя увидел. Даже немного раньше — с того момента, как почувствовал твое присутствие, как начал искать что-то глазами. Искал и нашел — такую наивную, отчаянно пытающуюся казаться раскрепощенной, смелой, дерзкой, сильной… С пылающими щеками, горящими глазами… А как она двигалась… А потом мы встретились глазами. Я и моя бабочка. По-моему, я ей не понравился. Еще бы… Какой-то агрессивный хищник с жадным взглядом и состоянием полной боевой готовности в шта…

— Имагин, ну красиво же начал… — Настя склонила голову, немного журя своего пылкого рыцаря, который пытался произнести, пожалуй, самую романтичную речь, какую Веселовой только приходилось слышать.

— Прости. Так вот, бабочке я не понравился, а потом еще больше не понравился, а потом окончательно не понравился. Но она-то, глупая, не знала, что она уже моя. А я безумно терпелив. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что любое ожидание, терпение и старание вознаграждается результатом. И вот он — результат, — пройдясь сначала руками, а потом взглядом по вновь обнаженному силуэту, Глеб снова полез целоваться.

— То есть, ты хотел со мной переспать? — Настя чуть отклонилась, снова сощурилась.

— Конечно, хотел. И не раз, и по-всякому, считай, сегодня одну сотую исполнили.

— Ты не романтик, — покачав головой, Настя вновь приблизилась к лицу мужчины.

— Романтик, Настенька, просто, когда ты сидишь у меня на коленях, то еще я немного пошляк. Вот завтра, когда снова будем одеты, тогда буду плести о чувствах, обещаю.

— Кто же тебе завтра-то поверит? — диалог велся очень странным образом — чередуя слова с касаниями губ, щек, носов.

— Я очень убедительный романтик-пошляк.

— Ладно, проверим, — так ночные разговоры закончились. Да и ночь тоже. Засыпали они уже после восхода. Глеб поставил будильник на девять утра, чтоб в двенадцать быть уже в аэропорту. Поездку никто не отменял.

А было бы хорошо…

Было бы хорошо, чтоб ему не надо было никуда лететь, ей не надо было уезжать, не надо было в субботу идти в Бабочку… Настя заснула первой, вслед за ней и Глеб. Как-то так случилось, что думали они об одном.

* * *

А утром, ожидаемо, проспали. Глеб носился по квартире, цепляясь за мебель и прочую разбросанную ночью мелочевку, Настя сначала пыталась чем-то помочь, а потом смирилась, затихла на кровати, одним только взглядом следя за мечущимся по квартире мужчиной.

Правда и этого долго не выдержала — отправилась на кухню варить кофе. Глеб скривился, но выпил, даже поблагодарил. На искренность его «очень вкусно», Настя не слишком уповала — никогда не умела варить, зато готовила неплохо, сотворенная яичница была съедена уже с неподдельным аппетитом.

Через двадцать минут после авральной побудки, чемодан стоял у двери, хозяин квартиры паковал в сумку ноутбук, а Настя безуспешно пыталась найти очень важный и очень личный элемент собственного гардероба, который, как клялся Имагин, тот и в глаза не видел. На вопрос — как тогда снимал, мужчина ответил, что не глядя. Пришлось влезать в джинсы так, и чувствовать себя безумно мятежной дурочкой. Хорошо, что подвезти ее до дому было Глебу по пути, а значит, шляться так по городу не придется.

— Идем? — одновременно пытаясь обуться и прочесть пришедшее от мамы смс, Настя не заметила, как Имагин подошел сзади, обнял, поцеловал в макушку, развернул, глядя в глаза очень-очень серьезно.

— Настя, можно я тебя кое о чем попрошу? — от такого его тона становилось не по себе. Очень уж осторожного и в то же время делового.

— Проси.

— Ты только не отказывайся сразу, хорошо? Дай сначала договорить…

Лучше б он сразу переходил к делу, ей богу. А то вариантов в голове тут же возникает куча, причем один хуже другого.

— В общем… Вот ключи, — в Настину руку была вложена связка. — Переезжай ко мне.

* * *

Настя была… Нет, это было не удивление. И даже не шок. И не ступор. Это было… да даже слов таких нет, чтоб описать ее состояние.

— Ты что..?

— Вот, а теперь слушай… — видимо, такой реакции от нее и ожидали. — Во-первых, я действительно хочу, чтоб ты дождалась меня здесь. Во-вторых, в среду придут мастера в очередной раз чинить кондиционер, и кто-то должен их впустить, а потом проследить за работой, ну и убедиться, что починили. Я мог бы попросить заехать Марка, но у него своих забот полно, соседей тоже не хочу. А ты… Я в принципе хочу видеть тебя здесь, а так… У тебя будет время привыкнуть.

— Я не могу, — Настя попыталась вернуть связку, Глеб тут же спрятал руки за спиной, явно демонстрируя свое нежелание ее принимать. — Наша квартира пустует, я должна ее… сторожить.

— Хорошо, не хочешь — не переезжай, но ключи пусть будут у тебя. Если возникнет желание — придешь.

— Я могу проследить за тем, как будут работать мастера, но переезжать…

— Хорошо, — прочитав откровенную панику в глазах Насти, давить дальше Глеб не решился. Главное, что вернуть уже не пытается. С остальным разобраться можно будет позже. — Тогда придешь в среду?

— Да, — сжав связку в ладошке, Настя отправила ее в сумку. Вот так просто Имагин вручил ей ключи от своего дома.

— Поехали.

А потом схватил чемодан, проинструктировал насчет того, как отключать сигнализацию, научил закрывать замки, представил охраннику на первом этаже, а потом ехал как обычно неспешно, расслабленно, сыто и довольно.

Он все теперь делал так — сыто и довольно, что сильно удивляло Настю, для которой ночной забег оказался выматывающим, хоть и безумно приятным.

Прощание у ее арки получилось скомканным, потому что время поджимало, но приятным.

— Как приземлитесь — скинешь сообщением.

— Хорошо. Заселимся — наберу в скайпе.

— Ладно. А обратно…

— В пятницу.

— Долго… — Настя нахмурилась, считая дни.

— На самом деле, быстро, не успеешь соскучиться, — Глеб коснулся морщинки на лбу девушки губами.

— Вот и проверим, — Настя легко могла бы поспорить. Уже скучала.

— Приеду — проверим, — а Глеб посмотрел напоследок в глаза, чмокнул в щеку, вернулся в машину.

Как же не вовремя иногда случаются командировки! С каким удовольствием он летел бы сейчас на другой самолет. Куда-то в теплые края, и чтоб рядом сидела Настя. Листала путеводитель и делилась мыслями о том, куда они обязаны сходить, а он сам бы считал, сколько дней можно будет провести с ней, не вылезая из постели, разве что для того, чтоб поесть и скупаться.

Глеб хмыкнул, бросая взгляд в зеркало заднего вида — Насти видно уже не было.

Ну вот, соврал. Вроде как обещал, что когда она уже не будет сидеть голой на его коленях, в нем заснет пошляк и проснется романтик, а получилось, что все мысли только в одну сторону. Ну ничего, романтик с пошляком в нем когда-то обязательно уживутся, им просто нужно дать время. Так же, как Насте на то, чтоб привыкла к тяжести ключей в сумочке.

И к этому его «моя бабочка». Ну хоть здесь не соврал — бабочка определенно его.

* * *

Первым делом, по возвращении домой, Настя тут же позвонила родным. Добрались они хорошо, успели даже поспать, поесть и теперь собирались гулять.

Андрей — со своими многочисленными летними друзьями, которые ждали его приезда как манны небесной, мама с бабушкой — в парк, а оттуда до магазина, чтоб уже вечером в четыре руки соорудить вкуснющий торт.

Настя обзавидовалась, пообещала маме, что будет вести себя хорошо, а бабушке — что тоже приедет, только позже, а потом положила трубку, упала на диван, зарывшись лицом в подушку, расплылась в улыбке.

Кому она сейчас завидовала — так это самой себе. Вспоминала ночь и завидовала. А еще возникало просто непреодолимое желание начать зачеркивать дни на календаре, стартуя обратный отсчет до пятницы. Первый Настя зачеркнула тут же, а потом занялась великими делами, которые совершенно не планировала, но сидеть на месте все равно бы не смогла, спать тем более.

Разобрать антресоли — самое время. Помыть плафоны — тоже хорошо. Почистить холодильник — отлично, ну и что, мама делала это перед отъездом? Слишком опрятными вещи не бывают. Снести все вазоны в ванную, а потом аккуратно, листочек за листочком, протирать? Идеальное занятие для того, чтоб руки были заняты, а мысли… А Настины мысли были очень далеко. Сначала взлетали, потом приземлялись, устраивались в гостинице, ходили на встречу, вечером должны были позвонить. Позвонили.

— Что делала днем? — Имагин позевывал, улыбаясь ей с экрана ноутбука. — Отдохнула?

— Ммгг, — не считая нужным уточнять, как именно отдыхала, Настя просто кивнула, любуясь чуть искаженным изображением собеседника. Оставалось только вздохнуть пару разочков, глупо улыбаясь, и сомнений в том, что девочка-то у нас — дурочка, уже не возникло бы.

— А завтра что делаешь?

— В Бабочке вечером.

— Точно… Забыл, — ответил Имагин без энтузиазма, хорошо, хоть спорить по скайпу не стал. — А днем?

— Днем… К тебе, наверное, пойду.

Тут же отвлекшись от своим хмурых мыслей, Глеб заулыбался, практически подсвечиваясь.

— Убрать хочу, не обольщайся, — так загорелся, что обламывать — практически грех, но так хочется. — Если придут твои мастера и увидят учиненный тобой беспредел…

— Во-первых, не мной, а нами, а во-вторых, правильно, женщина…

— Не хамите, мужчина.

Хамить мужчина перестал, улыбаться — нет.

Говорили они еще долго, обо всем и ни о чем, Настя слушала, иногда замечая, что теряет нить разговора, просто наслаждаясь звуками его голоса, а Имагин говорил и говорил, доставляя массу удовольствия.

Уже прощаясь, сказал, что нашел-таки то, в поиске чего Настя утром металась по квартире. Нашел в сумке из-под ноутбука. Как там оказалось девичье белье — понятия не имеет, но клянется хранить… трофей.

Выслушав от Насти тираду о том, что это тоже пошло… даже очень-очень пошло, Глеб спорить не стал, но обещал вернуть все в целости и сохранности. Хотя вернуть не обещал — хранить обещал.

Разъединившись, Ася практически сразу заснула.

А утром… Первым делом зачеркнула очередной квадратик на календаре.

Глава 14

Консьерж в подъезде Имагина встретил ее дружеской улыбкой и кивком, мол, помню, проходите, безумно рад…

Она прошла, с опаской, но открыла дверь, быстро и с первого раза справилась с сигнализацией, мысленно хваля себя за это, а потом огляделась, чувствуя, как руки покрываются мурашками.

Беспорядок они оставили знатный, но насколько памятный…

Настя прошла по коридору, ровняя фотографии, ставя на место сброшенные с тумб вещи, бумаги, вновь остановилась только на пороге спальни.

Вот здесь они с Глебом еще шли в сторону… ложа страсти, сейчас напоминающее огромное мягкое гнездо со стянутым бельем, которое теперь валялось кулем вместе с подушками и ватным одеялом. А там Настя уже не чувствовала пол под ногами. Здесь же каким-то образом оказался дофутболеный от самой двери кроссовок…

Хмыкнув, Настя занялась тем, зачем, собственно, пришла.

Для того, чтоб привести комнату в божеский вид, понадобилось не так уж много времени. Ася вполне законно рассудила, что приди она завтра раньше срока всего на полчаса, так же справилась, вот только…

Тогда у нее не было бы времени пройти в одиночку по квартире своего мужчины.

Она всячески пыталась сохранить грань между здоровым любопытством и нарушением личного пространства. Не заглядывая в шкафы, тумбы, не заостряла внимание на том, что сама бы не хотела показывать Глебу, окажись он у нее дома.

Но и такого — поверхностного осмотра — девушке хватило, чтобы многое понять. Он чистоплотен… если не брать во внимание тот беспорядок, который они учинили вдвоем. Минималист, ведь в квартире больше пространства, чем мебели. У него либо хороший вкус, либо умение хорошо выбирать людей, которые занимаются дизайнами помещений. Из окон открывается отличный вид, все достаточно лаконично, удобно, функционально. Это самый настоящий мужской дом. Дом, в котором женщина явно никогда не хозяйничала, а она…

Настя почувствовала одновременно ответственность и страх. Он так просто вручил ей ключи. Так просто предложил остаться, будто знакомы они не несколько месяцев, а половину жизни, и он ей доверяет больше, чем, наверное, было бы разумным…

— О чем ты думаешь? — задав вопрос самой себе, девушка покачала головой, опускаясь на кожаный Имагинский диван. Большой, коричневый, не слишком мягкий, но удобный. На нем, наверное, очень хорошо сидеть вечерами перед телевизором — огромной плазмой на полстены. Если он вообще таким мается. Хотя это вряд ли… Насте сложно было представить Имагина таким просто-человечным. С ноутом на коленях, включенным телевизором, чашкой чая или банкой пива в руках и пультом, лежащим рядом. Вот бы посмотреть на него… такого. Только и эту мысль додумать ей не удалось — теперь из-за телефона. Звонил Женечка.

— Привет, Настенька, — обратился привычным своим елейным голосом.

— Привет.

— Я насчет вечера… — Пирожок как-то долго мялся, а потом выпалил так быстро, что разобрать было не так-то просто. — Алена позвонила, сказала, что может выйти сегодня вместо своего дня, попросила поставить вместо кого-то из вас, я подумал, что ты будешь не против, в общем… сегодня отдыхаешь.

— Ты подумал, что я буду не против… — пытаясь переварить информацию, Настя вычленила то, что, возможно, не передавало суть, но почему-то смутило.

— Да.

— А если я все же против?

— Ну прости, Настя, я уже все решил, пообещал Алене, так что так…

— Спасибо, что хоть сказал, — пожалуй, с работодателем так говорить не очень красиво, даже немного опасно, но сдержаться Настя не смогла.

— Пожалуйста, — а Женечка ноток раздражения не уловил. Святая простота.

Вновь на какое-то время замолчал, замялся…

— У вас с Имагиным что… серьезно? — видимо, слова подбирал. Только в конце концов спросил совсем по-простому, сходу в лоб. Ни разу при этом не спалив заказчика ее отставки на эту субботу.

— Прости, другая линия.

Скинув, Настя шумно выдохнула, подрываясь с дивана. Вот так. Молодец… Уехал, но подстраховался — поручил Женечке не пускать ее на запретную территорию. И вроде бы злиться — глупо, ведь с самого начала было очевидно, что так и будет, но очень хочется. Настолько, что руки зачесались тут же позвонить, что она и сделала.

— Привет, — Глеб ответил сразу же, будто ждал. Хотя наверняка ждал.

— Мне только что звонил Пир.

— Что говорил? — тон такой спокойный, что если раньше Настя еще допускала возможность того, что это совпадение, теперь сомнений не оставалось.

— А сам не знаешь? Имагин, ты понимаешь, что отношения не дают тебе права распоряжаться моей жизнью?

Тишина.

— Если ты еще раз попытаешься сделать выбор за меня…

— Дома поговорим, Насть, хорошо? Жди.

Хорошо или нет, интересовались у нее чисто для проформы, так как тут же скинули.

Это тоже разозлило, но перезванивать и устраивать скандал Настя не стала. Какой смысл делать это по телефону? Это что-то решит? Ей действительно так важно именно сегодня сверкать в Бабочке? Нет. Ей важно, чтоб он просто понял, что решать за нее не должен. А подобные разговоры вести лучше лично.

Вновь опустившись на диван, Настя вытянула ноги, глядя остекленевшим взглядом в одну точку, пытаясь понять саму себя.

Она дорожила своей работой. Пока еще дорожила. Дорожила самостоятельностью, к которой давно уже привыкла, и вот так сразу отвыкать, была не готова. Отчитываться перед Глебом о том, куда, когда и на сколько идет — изначально и это делать было сложно. А теперь он пытался проникнуть в ее жизнь еще глубже, вполне законно предъявляя права на определенную долю контроля. К тому же, ведь не стала она скандалить, когда он помог маме с работой. Почему? Потому что это было ей очень даже выгодно. А теперь что? Они ведь, в сущности, хотят одного, просто идут к этому по-разному. Имагин — быстро, уверенно, успешно. Она — медленно и окольными путями. Но ей так важен этот свой путь! Только бы он это понимал.

Выходя в тот день из квартиры, Настя решила, что раз уж вечером в Бабочке ее не ждут, она займется тем, чем хотела сама и, в сущности, что нужно было Имагину — ему не нравилось, что женщина, которую он называет своей, танцует перед другими. Она попытается решить эту проблему так, как видит сама.

* * *

Третий, четвертый и пятый день прошел для Насти в поисках работы. К сожалению, поиск этот был не так результативен, как она надеялась, но отчаиваться было рановато.

Девушка обзванивала школы, даже ходила в некоторые, предлагала свои услуги. Танцевальные кружки находились почти во всех, проблема лишь в том, что хореографов тоже хватало.

Ей отказывали очень деликатно, дальновидно просили контакты, помня, что текучка кадров на этом поприще достаточно сильная, а потом отправляли с миром, советуя обратиться в соседнюю школу, садик, развивашку.

Промаявшись подобным три долгих дня, Настя дотаскивала тело домой, потом, натягивая улыбку, дежурно перезванивалась с мамой, отчитывалась перед Имагиным, не задевая больше волнующей темы, неслась в магазин, в парк, оставалась дома или… перлась в Бабочку.

Не для того, чтоб танцевать, просто как-то так случилось, что университетские друзья разъехались по дачам и морям, друзей из танцевального прошлого вдруг не осталось, а сидеть самой в четырех стенах было хорошо далеко не всегда. Зато в Бабочке ее ждали… родные люди.

Колючая Амина, простодушный разгильдяй Женечка, вреднючий, но безвредный, остальные девочки, веселые бармены и молчаливая охрана. Она жутко хотела выпорхнуть из Баттерфляя раз и навсегда, но… кажется, ей предстояло оставить там, как минимум, кусочек сердца.

В среду, как и обещала Имагину, Настя была у него в квартире в обед. Мастера оказались пунктуальными, тихими и деловитыми.

Не лезли ни с разговорами, ни с вопросами, ответы на которые Настя все равно не знала бы.

Единственное, провожая до ванной, а потом, предлагая чай, девушка чувствовала себя слишком по-хозяйски. Впрочем, Имагин, кажется, именно этого и добивался. О том, почему вдруг ему так резко захотелось видеть ее у себя в квартире, Настя тоже думала.

Версий было несколько. Он собственник. Ему не нравится, когда она танцует в Бабочке, видимо, он в принципе любит, когда большая часть Настиного времени, если не всё, посвящена именно ему. А пока приходится делить это время с родными, той же работой, друзьями.

Второй вариант — мужику элементарно лень постоянно таскаться через половину города, загружая/выгружая/выгуливая. А так проще — объект интереса всегда под боком. Практически готов к труду и обороне. Обидно ли? Нет. Имагин и так делал для нее куда больше, чем любой ухажер до. Иногда даже слишком много. И ей, если честно, самой жутко хотелось узнать, как это — проводить с ним вечера просто дома, просто вместе.

Вариант номер три самой Насте казался самым по-девчоночьи глупым. Имагин реально имеет на нее далеко идущие планы, и не видит смысла распыляться на дальнейшие игры в конфетно-букетный период, если можно перейти на новый уровень семейно-притирочный. И это с одной стороны страшно, они же вместе чуть больше месяца, а с другой… С Петей она и через год после начала отношений о подобном задумываться побоялась бы, а с Глебом не просто думает, в какой-то мере даже надеется.

Кондиционер был успешно починен, мастера отправлены с миром, а Настя сидела на кровати, клацая пультом. Ей поручено было испробовать систему, сменяя режимы и температуру. Она собиралась со всей ответственностью подойти к исполняемой миссии, потом позвонить Имагину, чтобы отчитаться о проделанной работе, ну и отправиться домой.

Вот только звонить ему можно не раньше шести, ибо все равно скинет — до этого времени будет на очередной жутко важной то ли встрече, то ли конференции, то ли еще на чем-то, но непременно жутко важном.

Часы показывали четыре, кондиционер вроде работал, а сама Настя проголодалась. Приблизительно так в ее жизни произошла вторая собственноручно приготовленная трапеза в Имагинской квартире.

Вся кухонная техника казалась жутко неудобной. Все дело, конечно, в том, что Настя просто привыкла к другой, но без боевых ранений не обошлось. Ранения получала и техника, и девушка. Но хотя бы в этом туре восстания машин победил человек.

Когда Имагин позвонил первым, она как раз поглощала плоды своей работы — макароны получились немного недосоленными, но соус с сыром спасли ситуацию.

Медленно пережевывая, Настя почему-то подумала о том, что Глеба таким кормить не стала бы. Точнее для него старалась бы лучше…

— Ну что? — а он будто чувствовал — телефон заорал тут же.

— Все хорошо, — девушка отложила приборы, крутнулась на табурете, уставляясь в глянцевую поверхность стены. Отражение глупо улыбалось Насте, а сердце сбилось с ритма. — Они все сделали, я проверила, должно работать.

— Должно или работает? — Глеб хмыкнул. А Настя пожалела, что не может его сейчас увидеть. Она безумно соскучилась. Стыдно сказать, но, кажется, соскучилась даже больше, чем по маме с Андрюшей.

— Я игралась с пультом на протяжении получаса. Вроде бы холодит, дует, жужжит.

— Он вообще-то не должен жужжать, Настасья.

— Ну, значит, не жужжит. В смысле жужжит, но тихо.

— Ладно, но если вдруг станет громко жужжать, позвони этим архаровцам еще разок, пусть снова приедут. Хорошо?

Настя замялась. Она-то думала, что после этого звонка сможет со спокойной душой отправиться домой и больше появляться в квартире Имагина причин до его приезда не будет. А потом нужно будет только как-то впихнуть ему ключи. Но он, видимо, планировал иначе.

— Переночуй там сегодня, ладно?

Настя поперхнулась воздухом. Пришлось залпом выпивать чуть ли не полный стакан воды, а потом прокашливаться.

Имагин пер танком по ромашковому полю, не иначе. Причем ромашковым полем была ее психика и неуверенность в реальности всего происходящего. А танком… Ну танком был он, тут без вопросов.

— Зачем? — получилось тихо, сдавлено, через кашель.

— Все затем же, Насть. Просто проследишь, как он работает. На улице жара, а в квартире должно быть приятно прохладно. Вот выставь комфортную температуру, а потом расскажешь, нормально ли спалось.

— Имагин, у меня вообще-то своя квартира пустая стоит…

— Ты в нее дверь хорошо закрыла?

— Хорошо.

— Ну, значит, выстоит твоя квартира. Или тебе настолько не нравится у меня, что даже ночь здесь не проведешь?

— Нравится, — врать причин не было. Как ни странно, в этом исключительно мужском Имагинском царстве Насте было достаточно комфортно. Но просто ей и днем-то здесь хозяйничать неудобно, а ночью… спать на его кровати… самой…

— Тогда договорились? — в тоне Глеба звучало сомненье. Он готов был к очередной попытке Насти отказаться. Готов к попытке, но не к тому, чтобы сдаться. Попытайся она артачиться, получит еще вагон аргументов.

— Договорились, — тяжело вздохнув, Настя поднялась с табурета, направилась из кухни в сторону спальни, остановилась в дверном проеме, оглядывая комнату. Сегодня она здесь гостья, ну или хозяйка…

— Ты там хоть скучаешь, вздыхающая? — а от него, кажется, вообще ничего не скрыть. Ну и ладно.

— Скучаю, — Настя улыбнулась. — Сильно.

— Смотри мне, — Глебу ответ явно понравился. Даже голос зазвучал как-то более довольно.

— А ты?

— Дважды уже билет обратный собирался менять. Хотел сюрприз сделать — раньше приехать. Только пока не получается.

— Не будет сюрприза?

— Судя по всему, не будет. Приеду в пятницу, как договаривались.

— Хорошо.

Они как-то время молчали. Настя — обводя взглядом спальню, немного вспоминая, немного предвкушая… пятницу, а Глеб где-то тоже обводя что-то взглядом, наверное.

— Ладно, роуминг, завтра созвонимся, — Настя опомнилась первой.

— Я еще перед сном наберу, хочу убедиться, что моя бабочка не слиняла из квартиры, поняла?

— Твоя бабочка вообще-то дала честное слово, — сердца победный кульбит и тот самый бабочковзрыв в животе произошли одновременно.

— Тогда просто позвоню, чтоб послушать, что-то рассказать…

— Ладно уж, звони, — формальное одобрение было получено, а через минуту щебетания, пришлось действительно скидывать — ему пора было выдвигаться на очередное мероприятие, а Настю ждали макароны.

Доесть их не получилось. Не то, чтоб они были очень уж невкусные, просто… Влюбленность — лучшая диета. Еда не нужна, вода не нужна, да ничего не нужно, лишь бы он снова и снова называл своей бабочкой.

* * *

— Мам, да, все хорошо, — Настя открыла верхний шкафчик комода, провела рукой по стопке футболок Имагина, потянула верхнюю.

— Ты там не голодаешь? — голос Натальи звучал встревожено. Впрочем, как голос любой матери, звонящей своему непременно недокормленному ребенку. Ведь любой ребенок априори недокормлен. Особенно тот, который должен этим вопросом заниматься сам.

— Нет, мамочка, ем много, часто, с аппетитом.

— Знаю я твой аппетит… — женщина покачала головой.

— Бабушке с Андрюшей привет передашь?

— Передам. Они тебе тоже передают.

— Дай мне, Наташ, — в трубке послышалось шуршание, а потом телефон перекочевал в руки уже другой женщины. — Настенька, зайка, приезжай скорей. Я ведь после рассказов твоей матери только и могу думать, что об этом твоем Глебе.

Настя улыбнулась, наслаждаясь звуком ласкового голоса бабушки. Антонина Николаевна души не чаяла во внуках. Андрюша напоминал ей шебутного Володю, когда сыну было столько же, а Настя… Настя всегда для нее, как и для сына раньше, была цветком, который рос в их оранжерее, украшая дни и грея мысли.

— Мы скоро приедем, ба. Глеб сейчас в командировке. Вот он вернется, и мы…

— Когда вернется?

— Скоро.

— Ну глядите мне, а то со старческим сердцем и не менее старческим любопытством ведь нельзя шутить. Знаешь, сколько всего я могу себе напридумывать?

Первой рассмеялась Настя, а за ней и Антонина Николаевна. Ася искренне обожала маму отца. Она всегда была для нее образцом, авторитетом, важнейшим советчиком и невероятной силы женщиной. Пережила смерть сына, кончину мужа, сохранила вкус к жизни, мудрость и доброту, не спешила судить и ставить клейма. Учила так же поступать внуков. Ненавидела сплетни и сплетниц. Во многом не согласна была с Натальей, но… Настя понимала обеих женщин, и обеих любила.

Для нее было крайне важно знать, какого мнения бабушка о Глебе. Она не успела еще познакомить Имагина с мамой, но, если уж признаваться только себе, вердикт бабушки имел для Насти даже большее значение. Наталья намного мягче, она слишком любит детей и искренне боится их ранить, если Глеб вдруг ей не понравится, просто помолчит, а бабушка… Разложит все по полочкам и заставит держать ответ — его. Потому что расклад по полочкам будет происходить прямо при нем.

Потому-то Настя и похихикивала, когда Имагин начинал с энтузиазмом обсуждать грядущую поездку. Не знал, бедняга, что ему светит…

— Глеб вернется, мама с Андрейкой приедут домой, а потом мы вместе к тебе рванем, ба.

— Хорошо, Настюш, — голос женщины будто обволакивал нежностью и лаской. Настя прижала футболку Имагина к груди, чувствуя, как там разливается тепло сразу и из-за бабушкиного тона, и немного из-за запаха его стирального порошка. — Маму давать?

— Ага, — трубка снова перекочевала к Наталье. Они продолжили разговор.

Хорошо, что мама не спрашивала, что дочка делает сейчас, и что собирается. Видимо, искренне считала, что Настя дома, а огорошивать мать Ася не стала.

Девушка чувствовала, что ее отношения с Имагиным тревожат Наталью. Понимала ее, сама же раньше тоже думала, что нырять во влюбленность с головой — не лучшая идея, но ведь уже нырнула и плывет, задний ход давать поздно, а маме просто нужно время, чтобы свыкнуться со всем происходящим.

Они говорили долго. Закончили, только когда Наталья начала позевывать, а у Насти затекла шея, попрощались, договорились созвониться уже завтра вечером, а потом рассоединились.

Ужинать не хотелось. Настя, пользуясь гостеприимством хозяина, сходила в душ, облачилась в его же футболку, а потом вернулась в спальню, села на кровать, включая злосчастный кондиционер.

Ну вот… Она в его квартире. Одна. А за окном ночь. Имагин приказал хозяйничать. И, по идее, можно было бы пойти в гостиную, включить телевизор, попереключать каналы. Или взять какую-то книгу, если такие здесь найдутся, конечно. Или заварить чай. Коллекция у Глеба знатная — миллион сортов и видов. Все стоят в стеклянных банках с бирками, на которых написаны названия. Чая много, а вот алкоголя нет. Хотя чего-чего, а этого Насте сейчас совсем не хотелось. Ей хотелось…

Вновь заорал телефон.

* * *

У Глеба снова была Цель. Точнее Цель была все той же, а вот план по ее достижению расширен.

Насте предстояло привыкнуть к изменениями, которые происходили в их жизни. Возможно, бабочка еще не поняла, что теперь его квартира — часть их жизни. И, рано или поздно, она станет центром. Весь этот бред о кондиционере, необходимости проверить, убедиться — все это только предлоги, чтоб она сделала еще один маленький шажок в сторону осознания неизбежного.

Глеб хотел видеть ее в своем доме. Желательно, конечно, рядом с собой, но в ожидании его возвращения тоже неплохо.

Справившись с делами, добравшись до гостиницы, вынырнув из-под душа, тут же позвонил ей. Нет, не для того, чтобы проверить, просто поговорить — он-то тоже соскучился.

— Имагин, твою энергию, да в мирное русло…

А она где-то там, на его кровати, явно улыбалась, слушая не слишком его скромные рассуждения на тему того, как они будут проводить время после его возвращения, положила подбородок на голое колено, натягивая футболку пониже.

— Это крайне мирное русло, Настька. Крайне мирное и приятное русло. Только ты же не дослушала…

Пришлось дослушивать. Окончательно краснеть, глупо хихикать, а потом и вовсе валиться на подушку, заливаясь смехом. Это уже истеричное, наверное, ну или следствие того, что успела жутко соскучиться, но Настя не могла перестать улыбаться, слыша в трубке рокочущий голос, который перескакивал с темы на тему, то смущая, то смеша, то рассказывая что-то важное, серьезное, ценное.

— Ну что, тебе там удобно? Бабайка за пятки не кусает? Кондиционер не жужжит?

— Приемлемо, — Настя спрятала те самые пятки под одеяло, перестраховываясь на случай бабайки. Мало ли. Вдруг не пошутил?

— Если станет неприемлемо, звоните, Анастасия Владимировна, разберемся.

— Хорошо, — Настя вытянулась на кровати, сладко зевая. Так сладко, что Глеб в миллионный раз пожалел, что находится на расстоянии нескольких тысяч километров. И ему здесь как-то плохо спится.

— Спишь уже?

— Угу, — она явно устала. Глеб услышал хруст постельного белья, значит, перевернулась на бок. Представил, как Настя подкладывает ладошки под телефон, закрывает глаза.

— Завтра что делаешь?

— Не знаю еще… Хочу к врачу сходить, и в школу одну. У них вакансия была.

— Утром?

— Да.

— А вечером?

— Дома. Цветы надо хотя бы полить. Да и вообще…

— А ночью?

— Глеб…

— Насть. А вдруг он завтра жужжать начнет?

— Не начнет.

— А вдруг?

— Имагин…

Он усмехнулся, а она почти проснулась. Но сейчас так лениво было спорить. Очень-очень лениво.

— Что? — и мужчина, а точнее Глеб Жуликович Имагин, это прекрасно понимал.

— Ты будто собаку дома оставил, а не кондиционер. Честно. За ним прямо глаз да глаз…

Имагин чуть не стукнул себя ладонью по лбу. Идея-то хорошая! Жаль, не его.

— Еще раз, Насть, хорошо?

Она немного помолчала, а потом снова зевнула. Ладно уж, победил.

— Хорошо.

— Договорились, — победил, просиял, явно приободрился. — Я прилетаю в шесть. Дождешься дома?

— У тебя?

— Угу.

— Дождусь. Что-то приготовить?

— Угу, — Глеб повторил ее ответ, ухмыляясь. Уже спит почти. Завтра может даже не вспомнит, о чем говорили сейчас, да и отключиться может на каждом слове…

— Что?

— Не знаю… Но я голодный буду. Спишь? — да, на этот раз уже даже не ответила — заснула.

Глеб еще несколько десятков секунд слушал ровное дыхание, а потом сбросил, отложил телефон, соскочил с кровати.

Из окна открывался хороший вид. Бодрящий такой — ночные огни, снующие снизу люди — лето, туристы, красоты вокруг. А ему нестерпимо захотелось домой в Киев.

Там тихо, мирно, жужжит кондиционер, сопит Настя… А может действительно собаку завести? Такую… чтоб потом ее выгуливать по утрам, дрессировать, лужи вытирать, блин. Семейную такую собаку, которую Настя не могла бы бросить на произвол. Пришлось бы переезжать, чтоб убедиться — животному не грозит смерть из-за истощения и недосмотра. Да и ему не грозит — от тоски.

Глеб прошелся по комнате, туша свет, размял руки, плечи, спину, хрустя позвонками, поотжимался — так, чтоб хоть немного согнать эту самую нерастраченную энергию которую положено в мирное приятное русло, а потом смачно плюхнулся на кровать, подскакивая, закрыл глаза. Осталось немного, а дома его уже ждут. Впервые за много-много лет ждут. Впервые за много-много лет ему хочется, чтоб ждали.

Настины же размышления о причинах такого его поведения были совершенно напрасны. Ему просто хочется, чтоб она встречала его. Хочется, и все.

* * *

Настя выспалась. Проснулась бодрой, довольной, счастливой.

Поднялась в кровати, окидывая взглядом комнату. Небо вроде бы не упало, земля тоже не разверзлась, кондиционер не жужжал. Это оказалось не так уж и страшно.

Настолько, что возможность еще одной ночи в чужой квартире уже не пугала. Впрочем, если все и дальше будет развиваться так стремительно, таких ночей будет много.

Здесь же был приготовлен завтрак, принят душ, а еще принято решение, что стоит привезти в эту квартиру хоть какие-то свои вещи. Мысль смелая, но Имагин вряд ли будет против. А она сама… Пожалуй, пора уж махнуть рукой на все пытающийся подтормозить события разум, полагаясь на чувства.

Оставшиеся до его приезда дни Настя провела так, что скучать было некогда. Дома, в ванной, отвалилась-таки плитка, которая уже полтора года грозно нависала над головами домочадцев, отклеившись от штукатурки. Решив, что сильной самостоятельной женщине подобное — раз плюнуть, Настя сначала погуглила, потом отправилась в магазин, чтобы купить необходимое, а потом занялась точечным ремонтом квартиры. Получилось… Ну как-то получилось. По крайней мере, теперь плитка сидела крепко. Вот только ушел на это практически весь день.

А все, что осталось, было потрачено на поход к врачу и в очередную школу. И еще немного — на подготовку к встрече Имагина.

Готовилась Настя тщательно. Готовилась сама, немного готовила квартиру — снова убирала, теперь уже собственный беспорядок, составляла меню, ходила в магазин.

По списку забрасывала в корзину продукты, улыбалась консьержу, волоча пакеты до лифта, разгружала их в холодильник…

Чувствовала себя непривычно, но приятно. Поглядывала на часы, рассчитывая, сколько времени ей нужно на то, чтоб порадовать зверски голодного, как он сам говорил, мужчину, а еще ставя мысленные зарубки — сейчас он должен был выехать в аэропорт, пройти контроль, ждать самолета, взлететь…

— Мы сели, Настя, встречай, — когда Имагин позвонил, сообщая, что приземлился, Настя ставила мясо в духовку. За проведенное здесь время, с техникой она все же разобралась, что стало еще одним поводом для гордости.

— Ага, — она скинула, а руки задрожали.

Ей очень хотелось поскорей снова встретиться, увидеть его, поцеловать, обнять, услышать голос уже не в трубке, а вживую, но когда встреча стала такой реальной, сердце сжалось на секунду в тревоге. Это ведь будет, по сути, первое их свидание после. И как бы там ни было, все равно страшно…

Разрываясь между процессами и мыслями, Настя понеслась в ванную, переодеваться. Встретить его сытным ужином — это прекрасно, но и самой ведь нужно не упасть в грязь лицом.

То самое платье, которое ему когда-то понравилось, село отлично, несмотря на трясучку в руках, стрелки получились ровными, а губы очень даже красиво розовыми.

Осталось дождаться…

* * *

— Ты уже дома, Имагин? — Глеб ехал по вечернему городу, нервно постукивая пальцем по колену. Вот, что значит невтерпеж. Аж ладони чешутся, как хочется подогнать водителя, но положено держаться и терпеть. Зачем торопиться? Все равно ведь никуда не убежит. Ни он от нее, ни она от него. До дому осталось не так-то долго.

— Нет, скоро буду, а что? — они с Марком договорились созвониться сразу, как Глеб прилетит. Самойлову нужно было что-то уточнить относительно работы его ребят, да и просто поприветствовать.

— Ты меня спрашивал насчет детской, прости господи, хореографии.

— Да, — если быть совсем уж честным, слушал Глеб вполуха, но изо всех сил пытался не отвлекаться.

— В общем, я спросил у Саши. Самарской. Их старшая танцует где-то, она обещала узнать, есть ли у них вакансии.

— Спасибо.

— Не за что пока… А ты это для…

— Для Насти.

— Мммм, — Марк протянул, явно желая продолжить беседу. — А у вас с ней…

— Самойлов, я сейчас еду домой, и там меня ждут, и думать я сейчас могу только об этом, так что ты прости, но давай завтра поговорим?

— Ну ладно, — наседать Марк не стал. Он же не зверь, в конце-то концов. Тоже иногда припекает. Хорошо, что сам он редко уезжает, а Снежка, которая раньше часто моталась по своим творческим делам, в последнее время все же больше дома. Это, конечно, та еще пытка, но так спокойней.

— Пока, — Глеб скинул, не заботясь особо о том, насколько грубо это выглядит, устремил взгляд за окно — они въехали в нужный двор.

Потом было приветствие консьержа, вбрасывание чемодана в лифт, следование за ним, бесконечно долгий подъем, поиски ключей, дверь на все замки, а потом …

Настя не заметила тот момент, когда он оказался в квартире. Злосчастные гренки, которым положено было стать составляющей салата, сгорели, и чтоб выгнать их запах, девушка включила вытяжку. Сама же повернулась спиной ко входу, зло дергая листья салата, отрывая полоску за полоской…

Глеб же, увидев ее, почему-то потерял дар речи. Вот просто. Без причины. А потом отпустил этот долбанный чемодан, который так и волочил за собой по коридору, сбросил по пути к девушке пиджак, подошел.

Она практически подпрыгнула, почувствовав руки на талии, поцелуй на плече, прижавшееся к спине тело.

— Вернулся, — а потом бросила так и не дорванный лист в салатницу, разворачиваясь.

— Настька, я ж голодный был…

Был. Только, кажется, оголодал не по еде. По человеку.

Глава 15

— Глеб, — нож полетел на пол, за ним доска, а миску с не готовым еще салатом Настя просто напросто сдвинула, еле отвоевав у мужчины конечность. Сейчас-то ему, может, о еде думать и незачем, но рано или поздно есть захочется, а потому лучше сделать так, чтоб салатница выжила. Кроме как «Глеб», сказать Насте ничего не давали. Сложно говорить, когда тебя безжалостно и беспощадно зацеловывают.

Хорошо, что его не было неделю, если б больше — просто задушил бы в страстных объятьях.

— Я там приготов… — но попытаться Настя должна была. Просто обязана — она же, как-никак, женщина-кормилица, хозяйка очага. Попыталась. Тщетно.

— Потом, пошли, — ее вытеснили с кухни, протащили за руку по коридору, всячески подгоняли к кровати, а потом, даже не обратив внимания на платье, если не считать вниманием ругательное «да что ж ты…», во время попытки расстегнуть змейку, в которой застряла ткань, продолжили зацеловывать… и не только.

Настя планировала встречу. Думала, что сначала они поужинают, Глеб расскажет, как съездил, она заверит, что с миссией «проследи за починкой кондиционера» справилась лучше, чем это возможно. Потом поделится тем, что произошло за это время с ней, они обсудят, что станут делать на выходных, а дальше… Все зависело бы от того, насколько он устал. Если сильно — Настя с удовольствием просто легла бы спать. Если же нет… То ей первой ночи тоже было мало. Пусть сказать об этом не решилась бы, но скучала по Имагину и поэтому тоже.

Получилось, что план с крахом провалился. Смерч «Имагин» ворвался в квартиру и перевернул все вверх дном.

Утолив первый голод, который волновал мужчину явно намного больше, чем «желудочный», он уткнулся лицом куда-то в районе ключиц, горяча и раздражая кожу жарким прерывистым дыханием.

— У меня там мясо… сгорит.

Почему-то первой мыслью, которая посетила девушку, стоило чуть прийти в себя, была именно эта.

— Горелое потом съем, не отвлекай, — жаль только, Имагина это не волновало. Ни мясо, ни вроде как недавняя тяжелая дорога, ни необходимость поговорить, вести себя как-то посдержанней, чтоб не испугать в очередной раз.

Дыхание было обманчиво тяжелым, марафонцу не нужна была слишком большая передышка. Насте, впрочем, тоже. И ночь как-то сама собой опять получилась сумасшедше длинной.

* * *

— Это негигиенично, Глеб, — Настя поерзала, устраиваясь удобней в объятьях, прижимаясь спиной к мужской груди, чувствуя ее тепло даже через ватное одеяло, которое их разделяло.

— Зато идти никуда не надо, ну и вкусно, — а он в очередной раз опустил общую ложку в общую же салатную миску, зачерпнул, отправляя в рот, протяжно замычал, параллельно пережевывая и давая понять хозяюшке, что ее старания не пропали даром — он заценил.

Настя несколько секунд смотрела на него неодобрительно, а потом плюнула — отобрала все ту же ложку, зачерпнула из той же миски… А ведь действительно вкусно.

Они устроились на полу в спальне. Настя была против — зачем изощряться, если на кухне есть отличный стол, прекрасные тарелки, свечи, в конце-то концов, зажечь можно? А Глеб совсем ее не слушал. Сам принес все, что девушка перечислила, не стол и стул, конечно, но еду и свечи, потом сел на пол, приглашающе похлопал рядом с собой, с лукавой улыбкой следил за тем, как Настя заматывается в одеяло по самое горло, сползает с кровати, садится на приличном расстоянии, кисло смотрит на экспозицию.

— Не вредничай, мелкая. Я все продумал.

Не то, чтоб мелкая тут же прекратила вредничать, но сопротивляться, когда ее подтянули к себе, обняли, поцеловали в щеку, промурлыкали, что она очень хороша, когда злится, не стала.

Она вообще хороша. Раз Глеб что-то в ней таки нашел, определенно хороша. И он хорош.

Только идеи у него дурацкие. Хоть и в какой-то мере романтичные.

Две свечи горели, плача воском, наелись они достаточно быстро, а потом просто сидели. Глеб — облокотившись спиной о кровать, пробравшись руками под одеяло и там мягко поглаживая кожу. А Настя — облокотившись о него, устроившись на плече, повернув голову, закрыв глаза, носом то и дело касаясь кожи на мужской шее.

— Знаешь, действительно жужжит, никогда не замечал. — В такой их тишине любой звук был слышен особенно отчетливо.

Настя усмехнулась, проехалась носом вверх-вниз по коже. Глебу понравилось, он ответил тем же — прижал еще ближе к себе, продолжая поглаживать.

— Дома, наверное, не ночевал, вот и не замечал…

У Насти было какое-то свое собственное внутреннее представление о том, что происходило в жизни Имагина до их встречи. Ей казалось, что здесь-то посторонним не очень рады, а посторонних женщин у него должно было быть много. В этом Веселова не сомневалась. Он же такой… Или это только для нее, влюбленной ревнивой дурочки, он такой?

— Да нет, я как раз люблю дома ночевать. Как бы поздно или рано ни освободился, предпочитаю ехать домой.

— И как часто ты освобождался поздно… или рано? — очень ревнивой дурочки. Он-то сразу в лоб спросил о том, кто был у нее до. А она… Ей вроде как не положено таким интересоваться, достался опытный мужик — вот и радуйся, что весь свой опыт теперь станет применять к тебе, но… Было это самое «но».

Имагин хмыкнул, пошевелился, извернулся так, что теперь уже его дыхание дразнило кожу на ее плече, начал мелко целовать, поднимаясь вверх по шее, к самому уху.

— Мой первый секс произошел, мелкая, когда ты пошла… в третий класс. И вот с того момента, время от времени, я освобождался поздно… или рано. — Настя поморщилась. — Звездочки на моих погонах мы сейчас считать вряд ли будем, хорошо? Но кое-что скажу. Не забивай себе голову глупостями. Так, как сохну по тебе, я еще никогда не сох. И не хочу.

— Сохнуть не хочешь?

— Не хочу больше ни по ком вот так…

Настя развернулась, пришлось даже отпустить злосчастное одеяло, обняла Глеба, какое-то время глядя в глаза, а потом поцеловала в губы.

Она сама называет это влюбленностью, он… неважно как, пусть как хочет, так и называет. Но чувствует наверняка то же. То же, только по-мужски. Влюбиться в Имагина — это был огромный риск, но насколько же это того стоило!

Мужчина оторвался от ее губ нехотя, прошелся взглядом по открытому для прикосновений телу, снова развернул, замотал, не забыл оставить просвет для рук, проник под… Они только еще немного поговорят, а потом — обязательно, непременно продолжат.

— Поехали завтра во Дворец спорта.

— Зачем? — Настя снова откинула голову на мужское плечо, чуть повернула, разглядывая его лицо в темноте. Достала руку, провела указательным пальцем по носу — от кончика до переносицы, обрисовала контур брови, коснулась ресниц, улыбнулась, когда он моргнул.

— Там завтра матч хоккейный, ходила когда-то?

— Нет.

— Ну вот. Вдруг понравится?

— Хорошо. — Даже если не понравится, все равно понравится. Там будет он, там, возможно, будет холодно, и Глебу придется греть ее, обнимая, он будет непременно много говорить — все терпеливо объясняя. Ну и это ведь тоже часть его жизни. Значит, ей понравится.

— Тогда пообедаем, и туда.

— Ага.

— И еще…

Глеб перехватил ее руку, опустил, сжал в своей, второй тоже зафиксировал, прижав к себе чуть сильней. Складывалось такое впечатление, будто мужчина боится, что после его слов Настя начнется вырываться.

— Твои приезжают через неделю, правильно?

Девушка кивнула.

— Давай это время ты у меня поживешь? — на Настю смотрели до ужаса серьезно. Так, что впору выуживать-таки руку из хвата, а потом вытягивать, выпятив большой палец, и в лучших традициях гладиаторских боев держать паузу прежде, чем поднять палец вверх или опустить, оглашая смертельный вердикт.

Делать этого Настя не собиралась. Долго смотрела в глаза серьезного мужчины, а потом спряталась на его же плече, выдыхая ответ очень тихо.

— Хорошо.

Ну вот. А планировала ведь этому сопротивляться. Действительно планировала. Попросить отвезти домой, вернуть ключи, забрать шмотки. Умом планировала сделать это, а сердцем надеялась, что он предложит остаться. Сегодня, на неделю, вообще.

Пожалуй, слишком опрометчиво, но… на вообще она тоже, наверное, согласилась бы. Хорошо, что он об этом не догадывался. Хотя и этой победы ему было достаточно, чтоб очень даже обрадоваться.

Имагин расплылся в улыбке, а потом стал уговаривать.

Сначала — повторить, но уже громко, четко, внятно. Потом — посмотреть на него. Потом — поцеловать, в знак закрепления, потом… Потом тоже на что-то уговаривал. Весь перечень Настя уже не вспомнила бы, но знала, что уговорил на все.

А утром они снова проспали… Теперь уже даже обед.

* * *

— Вот, видишь дом? Тоже новый. Такой бестолковый, что аж плакать хочется, а самое обидное — здесь же раньше тоже парк был! Какой парк, Наташка. Володя тут все детство провел. Мы всегда знали, где детей искать, если вдруг к ужину домой не спешат. Созванивались с соседями, выясняли, что все дворовые сорванцы запропастились куда-то полным составом, а потом выбирали самого грозного родителя и отправляли загонять их по домам. А они всегда тут были. Халабуды какие-то строили, в разбойников играли, даже в футбол гоняли, представляешь, все здесь!

Антонина Николаевна покачала головой, а потом отвернулась от застройки, ступая на парковую аллейку, ведущую в другую сторону.

Наталья же еще какое-то время смотрела туда, куда показала свекровь, оживляя в памяти образ мужа. Они-то встретились уже в студенческие годы, каким он был в детстве, Наталья не знала. Разве что по фотографиям, вот таким рассказам, и глядя на Андрюшу. Так похожего на отца Андрюшу.

Засмотревшись, она отстала от свекрови, пришлось нагонять. Несмотря на то, что Антонина Николаевна давно уже обменяла седьмой десяток, шаг ее был достаточно тверд, а главное — очень уж резв.

Глядя на ровную спину изящной седовласой женщины, поверить, что совсем скоро она отметит очередной юбилей, было сложно. Большинство и не верило. Даже пытались выпытать секрет, как… после всего… она смогла…

А Антонина только пожимала плечами, посвящая в то единственное, что могло считаться секретом: надо уметь отпускать и прощать, не тратить себя на злость, гнев и обиду. Не смиряться и плыть по течению, где есть шанс — бороться, а если шанса нет… Не грызть себя, не убиваться, не убивать. Не завидовать и не жалеть. Она учила этому сына, пыталась учить невестку, старалась донести то же до внуков. Не затем, чтоб в семьдесят они выглядели лучше, чем ровесники, а чтоб чувствовали себя лучше. Чтоб жить было проще. Им.

— Сядем? — она обернулась, ловя задумчивый Наташин взгляд.

Андрей дни напролет проводил с друзьями, появляясь дома только ближе к ночи, а они умаялись сидеть в квартире, вот потому-то и решили прогуляться. Устроились на скамеечке у канала — мелкого, зеленого, но с утками на берегу, красивого.

Антонина устремила взгляд на этих самых уток, улыбаясь своим мыслям, а Наталья снова почему-то бросила встревоженный взгляд на то место, где свекровь упоминала о сыне.

— Антонина Николаевна, я сказать хотела…

Женщина постарше оглянулась на Наталью, продолжая улыбаться. И смех и грех! Знакомы — двадцать с лишним лет, никогда она не пыталась запугать невестку, даже с советами своими не совала нос в молодую семью, благословила, причем не только показушно, но и сердцем приняла, а Наташа до сих побаивается. Не глупость ли?

Вот и сейчас невестка перевела на Антонину неуверенный взгляд.

— Говори, — а когда свекровь благородно позволила, сглотнула, опустила глаза на руки, сжимающие ручку сумки, а потом снова перевела на лицо матери мужа.

— Помните, те деньги…

— Какие? — Антонина приподняла бровь, искренне удивляясь. О деньгах они как-то раньше не говорили.

— Деньги, которые Володя… Которые Володе, то есть мне… ну…

— Володины деньги, — Антонина видела, что невестке тяжело подобрать слова, а потому решила упростить задачу.

— Да.

— Так что с ними? Почему вдруг вспомнила?

Наталья снова вздохнула, бросила взгляд на небо, провожая облака, посмотрела прямо на свекровь.

— Знаете, я их чуть не сняла. Когда уволили, нужны были деньги, не хотела, чтоб Настя нас с Андреем тянула. Мне не нравилось, что ей приходится допоздна пропадать, что она не высыпается, сама нервничает, волнуется. Я пыталась найти работу, а когда совсем отчаивалась, несколько раз собиралась пойти и снять те деньги. Простите…

Выпалив все на одном дыхании, Наталья снова уставилась на побелевшие костяшки. Призналась, и стало легче. Будто исповедалась. Но реакции ожидала не такой.

Не то, чтоб одобрения, но не того, что Антонина отвернется, вновь смотря на уток, хмыкнет пару раз, покачает головой явно своим мыслям.

— Дурочка ты, Наташка. Сорок лет, девке, а дурочка. — А потом посмотрит на нее. Не зло. Как на дитя малое. — Ты сейчас за что извинилась? За то, что собиралась своих детей накормить за счет своих же денег?

— Они не мои.

Отожествлять деньги с собой, Наталья не собиралась. Слишком они казались ей грязными.

— А чьи? Это ваши деньги, Наташ. Твои, Насти и Андрея. Это деньги, которые не вернут детям отца, а тебе мужа, но сделают вашу жизнь немного проще. Деньги, которые уже должны были сделать вашу жизнь проще. Его семь лет нет, Наташ. И ты семь лет не можешь их снять…

— Я их не сниму. Ни копейки. Раньше думала, что смогу, а теперь нет. Теперь у меня будет работа, и я сама смогу обеспечить своих детей.

— Ну и глупости, — Антонина пожала плечами, снова отвлекаясь от невестки.

— Глупости… — а Наталье стало обидно. За себя, что дурой обозвали, за Володю, чью жизнь оценили вот так — в национальной валюте. — Да почему же глупости? Он ведь и ваш сын!

— Мой, — во взгляде свекрови, которая вновь смотрела на Наталью, блеснула боль. — Мой сын. Единственный. Любимый. Был. А теперь его нет, зато есть внуки. И их нужно на ноги ставить, им нужно то, что мы себе позволить можем далеко не всегда. А то, что ты говоришь… Это гордыня, Наташенька. Гордыня, а не гордость. Какой смысл в этом твоем упрямстве? В чем твой пример детям? Никогда не прощайте? Живите, постоянно вспоминая и ненавидя? Не смейте идти вперед? Заройте себя там же? Не давая и шанса идти дальше?

Наталья молчала, ноздри зло раздувались, а в горле стоял ком. Антонине так и хотелось ее встряхнуть, а потом прижать к груди, чтоб выплакалась. Семь лет прошло, а она так и не смогла. До сих пор душит те слезы, злясь, отрицая, ненавидя.

— Ты же себя рядом с Володей зарыла, дурочка. Прямо там, по соседству, куда действительно когда-то ляжешь. А вокруг жизнь. Жизнь, Наташа! Тебе тридцать три было. Вокруг тебя столько хороших людей крутилось, а ты…

— Вы хотите, чтобы я вашему сыну изменила?

Антонина фыркнула, явно не оценив то, какой злостью блеснул взгляд невестки.

— Да он первый бы тебе сказал, чтоб хотя бы попыталась! Хотя бы попробовала еще раз счастье. Чтоб жила, Наташка.

— Мне было тридцать три, у меня на руках остались двое детей, мне было не до попыток…

— Тогда тебе было больно. Тогда тебе было сложно. Тогда тебе казалось, что ты больше никогда не узнаешь, что это такое — быть счастливой, а потом … Наташ, знаешь, что самое страшное? Прошло семь лет, а ничего не изменилось. Для тебя те деньги как были проклятыми, так и остались. Ты как не позволяла себе смотреть по сторонам, так и не позволяешь. Ты живешь своим горем. А ведь у тебя действительно дети растут. Вот вырастут они, и что? С чем ты останешься? Будешь ждать, когда они приедут? Раз в три месяца или даже реже? Я так живу два года, и знаешь, это ужасно. А тебе так — жизнь жить. Подумай, Наташа. Прошу тебя, подумай, что ты делаешь со своей жизнью.

— Я ею живу. Как умею.

Не поняла… Антонина покачала головой, сдаваясь. Она уже не впервые пыталась убедить невестку в том, что давно пора жить дальше. Чем-то увлечься, чем-то заняться, дать кому-то шанс. Она любила сына. Чтила память о нем, но еще слишком ясно видела, что Наташа сжирает саму себя. И это рано или поздно закончится крахом. Так нельзя. Вот только и эта попытка — как об стенку горох. Значит, будут следующие.

— Ладно, лучше расскажи мне, что ты знаешь об этом Настином Глебе?

Какое-то время Наталья смотрела недоверчиво. Думала, свекровь пытается отвлечь, чтоб через какое-то время снова вернуться к теме, которая для нее была очень болезненной, но потом чуть расслабилась, плечи поникли, голова опустилась.

— Я только со слов Насти знаю кое-что о нем.

— Ну и что же?

— Он старше… Ему двадцать восемь.

— Не беда, — Антонина отмахнулась, пожимая плечами.

— Ну как же… Она ведь ребенок совсем.

— Наша Настя? — свекровь окинула Наталью удивленным взглядом. — Вот уж кто у нас совсем не ребенок, так это Анастасия. Она у нас мудрее некоторых, — шпильку в свой адрес Наталья пропустила.

— Все равно, он-то…

— Не придумывай проблемы там, где их нет, Наталья. Он-то… Он-то нагуляться уже должен был успеть, что хорошо. Пусть вон теперь ее гуляет, обхаживает, добивается. Нашу Настеньку так просто не отдадим!

— Он обеспеченный. Машина такая…

— Вы только посмотрите на нее! — не выдержав, Антонина хлопнула в ладоши, поворачиваясь к собеседнице всем корпусом. — Ты мне сейчас недостатки перечисляешь или причины, по которым я его даже заочно уже одобрить должна?

— Неправильно это, Антонина Николаевна. Каждый сверчок, знай свой шесток… А вдруг он вскружит ей голову всем этим опытом и богатством, а потом бросит? Растопчет сердце и пойдет дальше, покорять? Опасно это, понимаете?

— Не понимаю, — взгляд свекрови стал серьезным, даже немного жестким. — Ты права, Наташенька, каждый сверчок, знай свой шесток. Только вот ты… совсем не знаешь Настенькин.

Не спеша ничего объяснять, она поднялась с лавки.

Страхи Натальи — они логичны и понятны. Она тоже когда-то волновалась, отдавая сына в руки незнакомой женщины, пусть причины были иные, но суть та же, вот только… За Настю стало обидно. Их сверчок-то достоин лучшего. Достоин любви, заботы, обожания. И если этот Глеб — именно тот, кто будет любить. Любить так, как она заслуживает, а она в ответ даст ему ту любовь, которой достоин он, все сомненья Натальи — пшик.

Невестка догнала ее очень скоро. Какое-то время шла рядом, а потом схватила за локоть, согнула его, нырнула рукой в образовавшееся пространство, прижимаясь к боку свекрови. Они пошли в ногу.

— Я просто волнуюсь за нее, вот и все.

— Я понимаю, — и Антонина тут же оттаяла. Улыбнулась, глядя на невестку ласково.

— Она такая влюбленная ходит… вы бы видели.

— Я слышала, голос даже поменялся.

— Ну вот. Они либо вместе, либо из телефона не вылезают — то звонят, то эсэмэсятся. Настя даже на подколки Андрея не реагирует.

— Вот маленькая шкода! Нельзя влюбленную сестру трогать! — Антонина погрозила пальцем воздуху, представляя ехидную улыбочку на лице Андрея Владимировича.

— В общем, у нас все сложно…

— В общем, ничего у нас страшного, Наташ. Но, похоже, скоро будем нянчить внуков.

Женщины вышли из парка, ступая все так же, в ногу, а еще улыбаясь. Антонина — открыто, искренне, подставляя лицо солнечным лучам, а Наталья неуверенно, закусив губу, сомневаясь.

— Ох, Настя-Настя…

* * *

— Ох, Настя-Настя…

— Что? — девушка обернулась, заглядывая в глаза Глеба.

— Неужели совсем не понравилось?

Они ехали домой после хоккея. Сначала домой к Насте, чтобы забрать ее вещи, в сотый раз проверить, все ли вентили закручены, а потом уже к Глебу — чтобы выгрузить и вещи, и себя.

— Нууууу, — девушка попыталась вспомнить, как прошел их вечер.

Нет, то, что происходило на ледовом поле, ее определенно не впечатлило. Если бы хотя бы катались красиво, то да, а так… Такое… Но само событие оказалось очень даже приятным. Имагин не дал замерзнуть, терпеливо отвечал на вопросы, с удовольствием отвлекался от игры, когда Насте очень хотелось, чтоб отвлекся на нее. Хорошо было все… кроме самой игры. Хотя, возможно, понимай она правила, впечатлилась бы больше.

— Правду говори.

— В следующий раз попробуем сходить на футбол… или в театр… или… ты на танцевальных конкурсах бывал?

Имагин закатил глаза, но смолчал. В бесконечности разных интересов, им еще только предстояло найти что-то общее. Хотя кое-что у них уже было.

— Идти с тобой? — мужчина затормозил у арки, повернулся в кресле.

— Нет, я сама. Так быстрее будет, — а Настя чмокнула Глеба в губы, тут же выскакивая из машины, бегом направляясь к подъезду.

Собранная сумка получилась объемной. Переезжать на неделю — это вам не шутки. Туда летело все без разбору. Великое «на всякий случай» никто не отменял.

Несколько раз приходилось брать трубку и клятвенно обещать, что ей нужно еще каких-то пять минуточек. А потом отвлекаться на смс-ки с обратным отсчетом этих самых минуточек. В конце концов, забив на попытки сложить все аккуратно, Настя застегнула раздувшуюся сумку, закрыла все окна, перекрыла газ и воду, отключила телефон — на всякий случай, чтоб если мама решит позвонить на домашний, сказать, что он почему-то отказался работать, закрыла квартиру на все замки.

Глеб ждал у подъезда, отобрал сумку, побурчал насчет того, что ему досталась невообразимая копуша, забросил багаж в машину, открыл дверь перед Настей.

— Ужинать дома будем или поедем куда-то?

— Дома, — хмыкнул, когда Настя ответила вот так. Она этого даже не заметила, ни того, что он улыбнулся, ни того, что назвала его квартиру домом. — Мы и половины не съели из того, что я вчера приволокла.

— Будем доедать, — захлопнув пассажирскую дверь, мужчина обошел машину, устроился на своем месте.

Когда машина отъезжала, Настя развернулась на своем месте, окидывая родной дом тоскливым взглядом. С одной стороны, понятно, что пока это так — игра… Переехать к нему на неделю, а потом вернуться домой, но… Она на секунду попыталась представить, что это навсегда — вот так берешь и уезжаешь из дома, который был для тебя родным на протяжении двадцати с копейками лет. И возвращаться сюда теперь будешь, только как гостья. И пусть здесь навсегда останется твоя детская комната, рано или поздно она превратится в мамину мастерскую или даже Андрюшину спальню … Тоскливое чувство.

— Чего задумалась?

— Да так, ничего, — пожав плечами, Настя повернулась у Глебу, смотря уже на него. Тоскливое, но…

Стоит подумать о том, что переехать, возможно, придется в его дом… Тоска сменяется трепетом. Ведь там будут общие пробуждения, зубные щетки в одном стакане, вечера у того телевизора, кулинарные подвиги — одни на двоих. И его спальня больше не будет только его — их…

— Ты осознаешь, что создаешь сейчас сильно аварийную ситуацию, Анастасия?

Анастасия кивнула. Ее ведь спросили, а на все его вопросы обычно ответ у нее один. Потом только поняла, о чем спрашивали, опустила взгляд, вздохнула.

— Ладно, смотри уж, буду тренировать выдержку, — Глеб блеснул улыбкой, а потом снова уставился на дорогу.

Настя же действительно какое-то время смотрела на него, пока в голове не блеснула одна мысль, заставившая резко развернуться к окну.

Ее завтра ждут в Бабочке. И это, судя по всему, им еще предстоит обсудить. Обсуждение будет… сложным.

* * *

— Что ты творишь? — Настя злилась. Щеки давно порозовели, кулаки сжимались сами собой, а ноздри трепетали.

На стоящие у изголовья кровати часы Веселова смотрела уже не иначе, как на предмет, которым можно запустить в стоявшего напротив, на расстоянии широкой кровати, Имагина.

Он тоже злился. Только злился спокойно и хладнокровно, уверенно и непоколебимо.

— А что я творю? — сложил руки на груди, приподнимая бровь. Будто не знает…

— Мне опять звонил Пир, Глеб. И он сказал, что на этой неделе меня снова не ждут. Снова одной из девочек срочно нужно поработать вместо меня.

— Ну и что? — пожал плечами. А часы стали на шаг ближе к тому, чтоб действительно полететь в него.

— Не строй из себя дурака, Глеб! Это моя работа! Я там зарабатываю деньги! Понимаешь? У меня есть семья, мы нуждаемся в деньгах.

— Сколько? — когда он лажанул так в прошлый раз, Настя оставила его одного на танцполе, сбежав из клуба, теперь просто окинула пустым взглядом, развернулась, вышла из спальни.

Он быстро понял, что снова лохонулся, догнал, прижал к стене, заглянул в глаза.

— Прости. Слышишь? — она слышала, но отвечать не спешила. Рано или поздно этот разговор должен был произойти. Ему суждено было стать сложным. Но в теории все равно проще.

— Пусти.

Он, конечно же, не пустил. Уставился на стену чуть правее ее лица. Они долго так и стояли: она глядя на мужской подбородок, на то, как челюсти сжимаются и расслабляются, на шрам в основании шеи, выглядывающий из-под футболки, он скользя взглядом по витиеватому узору на стене.

— Я не это хотел сказать.

А потом он все же посмотрел на нее. Честно посмотрел. Хотел не это, а сказал… Получилось обидно. Настю оторвало от пола, Глеб вернул ее в спальню. Туда, где до часов дотянуться было очень просто. Опустил девушку на кровать, оказался на ней же, забрался под футболку, положил грешную свою голову на теплый живот, чувствуя, как бьется пульс, каждый раз будто долбя по дурной башке.

— Это все мое, понимаешь? — а потом Имагин снова ожил, прошелся поцелуями по животу вверх, до основания шеи. — И я не хочу, чтоб на тебя другие там смотрели…

Он так и замер, смотря на нее. Чувствуя свою вину и осознавая, что иначе не может.

Сначала пытался просто не ходить в клуб, когда она там танцует — вроде как если не видит, значит, это не происходит. Абстрагировался, прибегал к каким-то дебильным психологическим техникам, которые должны помочь справиться с патологической ревностью. А потом дожидался, пока освободится, молча отвозил домой, приезжал к себе… лютовал, как придурошный. Придурошный, который не имеет права ей что-то запрещать или позволять.

Потом обнаружил, как ему казалось, идеальный выход — нашел работу матери. Думал, Настя тут же сама уволится, но нет. Ей нужно было перестраховаться. Теперь предстояло дождаться, когда ее мать уверится, что эта работа постоянна.

А в какой-то момент Глеб понял, что просто не может. Не может не представлять, и позволить тоже не может. Ему это не просто не нравится. Он уже Баттерфляй ненавидит только за то, что Настя там танцует. А потому пошел на хитрость — дал поручение Пирожку Настю на сцену не выпускать.

Надеялся на то, что она не догадается? Нет. Вообще ни на что не надеялся. Просто не мог, и все. И то, что скандал на этой почве неизбежен, тоже понимал. Но лучше скандал, чем она перед толпой.

— Это работа, Глеб. Просто работа, — Настя взяла его лицо в свои руки, явно читая все эти мысли во взгляде.

Будь дело просто в ее желании отстоять свое право выбирать, где работать — Настя давно плюнула бы. Оно того не стоит. Эта мнимая самостоятельность и самодостаточность не стоит того, чтоб любимый человек страдал. И Глеб этого не заслуживает. Просто дело ведь не в этом. Вопрос не в высоких чувствах, а в прозе жизни.

— Настька, я же с ума так сойду. Когда мама выходит на работу?

— Вернется и…

— Ну и чего ты боишься?

— А вдруг передумают?

— Не передумают.

— Снова сократят?

— Не сократят.

— Задержат зарплату?

— Настя, — опять тяжелая голова мужчины опустилась на ее живот. — Ну хочешь, я за тобой навечно закреплю место в Бабочке? — предложение прозвучало глухо. — Хочешь, администратором будешь, вместо Пира? Но не могу я так.

Администратором вместо Пира она не хотела. Навечно бабочкой тоже. А то, что он не может… В какой-то момент проза жизни все же отступила перед чувствами. Неправильно, но… так.

— Я не могу, Ась, просто не могу…

Настя долго смотрела на мужчину, принимая решение, а потом опустила одну руку на его голову, а другой потянулась к телефону.

— Алло. Женя… Я… увольняюсь.

Имагин той ночью был крайне нежен. Видимо, считал, что виноват, и потому всячески пытался если не искупить, то компенсировать.

А Настю терзали сомненья. Сомненья насчет того, что будет, если с Глебом не сложится, в их жизни снова наступит кризис, придется в срочном порядке искать очередную работу. Сомневалась, найдет ли Пир ей замену достаточно быстро, или ее увольнение сейчас — чистой воды подстава. Сомневалась, разумно ли поступает. Не сомневалась только в том, что насчет Глеба и их отношений это правильно. Он не должен терпеть. Он откровенно не может, и это было понятно с самого начала. Да и сама она не хочет, чтоб терпел. Вот только теперь вопрос поиска работы встал еще острее. Ведь пока не найдет — расслабиться она не сможет.

Это понимала Настя, понимал Глеб. Она думала, он действовал.

Глава 16

— Алло, Глеб? Здравствуй.

— Здравствуйте.

— Мне дал твой номер Марк Самойлов.

— Саша?

— Да. Ты просил узнать относительно места в нашей школе.

— Да, был бы очень благодарен, — Глеб заглянул в ванную комнату, убеждаясь, что Настя его разговор не слышит. Стоит у зеркала, насвистывает какую-то песенку, борясь с образовавшимся колтуном.

— Я узнала, — все же прикрыв дверь, он ушел в гостиную. — Они собираются открывать новое направление — балетный класс. Ищут, кому бы поручить самых маленьких. У меня есть контакты, могу поделиться.

— Записываю, — Глеб метнулся к столу, открыл блокнот. Настя занималась балетом. На заре туманной юности, конечно, но занималась. Да и образование педагогическое получает сейчас затем, чтоб иметь основания преподавать детям. Это то, чего ей очень-очень хочется. А ввиду вчерашнего их разговора — не просто хочется, это ей необходимо.

Саша продиктовала, он записал.

— Спасибо, Саша.

— Да не за что, — в трубке хмыкнули. — Школа хорошая, детей там много, надеюсь, информация пригодится.

— Непременно пригодится.

Распрощавшись, скинув, Глеб вытянулся на диване, улыбаясь.

Кажется, звезды были согласны с ним в том, что Насте пора уходить из Бабочки. Иначе как объяснить то, что им позвонили так вовремя?

— Что? — Веселова вошла в гостиную беззвучно, опустилась рядом с Глебом на диван, вопросительно посмотрела на крайне улыбчивого мужчину. — Чего такой довольный?

— Мне тут с биржи труда звонили… — сравнивать Самарскую с биржей труда, конечно, чревато, особенно если делать это в присутствии ее мужа, но здесь его нет, потому можно.

— Откуда-откуда? — Настя посмотрела на Имагина еще внимательней. Таким взглядом, будто готова лоб пощупать — а друг там уже жар, бред и плавящийся мозг?

— С биржи труда. Так вот, знаешь, что мы делаем завтра?

Настя, конечно, не знала.

— Звоним вот сюда, — мужчина продемонстрировал листочек, — а потом сюда же едем. Работа нашла тебя, Настька.

Чтоб Имагин объяснил все нормально, Насте пришлось постараться — сначала взывая к разуму, потом идя на поводу у шантажиста, сыпавшего «если ты… то я непременно расскажу», потом немного обидевшись, махнув рукой, уйдя на кухню. Самым действенным оказалось последнее. Глеб пришел мириться, а еще делиться.

И если сначала Настя откровенно испугалась, то постепенно руки затряслись уже от предвкушения.

Это же… Это же мечта. Это то, что ей было так необходимо, а еще не менее желанно. И она обязательно пройдет. Убедит, докажет, сможет. Обязательно.

Воскресенье выдалось маетное, но счастливое, а в понедельник Настя получила лучшую в мире работу.

* * *

— Ты чего задумалась? — когда сзади подошел Яр, Саша стояла у окна, постукивая телефоном по губам. Самарский обнял, положил подбородок на плечо, нахмурился, пытаясь найти взглядом то, за чем так внимательно наблюдает жена.

— А? — вопрос она пропустила мимо ушей. Зато потом обернулась, улыбнулась, привстала на носочки, дотягиваясь до губ вновь выросшего на полголовы мужчины.

— Задумалась о чем, говорю? — задавая вопрос, он оторвался от губ, а потом прихватил зубами кончик носа жены, тут же отпуская.

— Да так, — Сашка вдруг покраснела. Впрочем, как всегда, когда думает либо о том, что касается только их, либо об очередной своей гениальной авантюре, которые муж непременно не одобряет, но стоически терпит.

— Подробней, пожалуйста, — и сейчас, Самарскому казалось, имеет место именно второй вариант. Потому выяснить все было жизненно необходимо. Хотя… в случае первого варианта не менее жизненно необходимо. Как-то так сложилось, что все, связанное с женой, было для Ярослава жизненно необходимым.

Совмещая крайне приятное с очень полезным, Яр потянул жену к дивану, сел сам, ее посадил на колени, а потом, расстегнув верхнюю пуговку блузки, стал целовать теперь уже шею от уха и до самого выреза, а потом еще немного ниже… И вторую пуговку.

— Самарский, — Саша потянула его лицо вверх, заставляя вернуться к губам. — Дети.

Он вернулся, хоть и нехотя.

— Они с Глашей, заняты, нам бы тоже заняться. Хотя нет. Давай говорить.

Застегнув сначала одну пуговку, а потом, очень уж тяжело вздохнув, и вторую, Яр снова встретился взглядом с медового цвета глазами Саши. Такими же, как получились у их младшеньких. Молодец он, все-таки. Постарался. Сашка тоже, кстати, молодец.

— С кем говорила? Что задумала?

— Не задумала, — Саша пожала плечами, выводя узоры на плече мужа. — Марк попросил узнать, есть ли вакансии в той студии, где танцует Лиза. Я узнала, позвонила человеку, который интересовался. Все, в общем-то. Просто…

— Ну вот, а ты говоришь, не задумала. Просто… — укоризненный взгляд Саши Яр принял с достоинством.

— Там есть одна девочка, в их группе…

— Начинается… — Яр закатил глаза, Саша прекратила выводить узоры на рубашке.

— Самарский.

У каждой пары есть свои «стоп-слова» и такие же «стоп-интонации». Это «Самарский» звучало именно так.

— Сашка, тебе нельзя сейчас в очередной раз нервы себе трепать, помнишь об этом?

— А я не буду трепать, я просто… помочь хочу…

Раньше Яр вздыхал тяжело. Теперь же просто вселенски тяжко, а потом склонил голову, позволяя потрепать себя по всклокоченной шевелюре. Шевелюре, в которой совсем недавно они с Сашкой обнаружили седину. Самарская тогда долго копошилась в волосах, выискивая еще хотя бы один седой волос, а Яр, чувствуя ее мягкие прикосновения, как-то прибалдел, практически заснув. Потом Саша целый день ходила, глядя на него внимательней, чем обычно. Видимо, смирялась с тем, что время летит непозволительно быстро, ну или вспоминая, как же давно они ступили на общую дорожку.

Он мог отказать любому. Любому человеку в целом мире, к сожалению, за одним исключением. Да она и не спрашивала. Ставила перед фактом. Мол, Самарский, готовься. У меня снова дело, а у тебя снова нервы, любимый.

— Спасибо, — его ответ был понятен без слов. И в том, что услышав благодарность, иронично хмыкнул, Саша даже не сомневалась.

— Почему я тебе салон не купил, а, малышка? — когда Яр снова поднял голову, Саша увидела, что в уголках губ играет улыбка. Вот и славно. Самое сложное позади. Теперь он в курсе, можно спокойно заниматься делом. — Ходила бы туда раз в неделю, забирала наличку, а всем представлялась бы как гипер-важная бизнесвумен.

— Потому, что ты меня любишь, и ты меня знаешь, и что я хочу делать, тоже знаешь, и одобряешь, — произнося каждый глагол, Саша загибала палец.

— О да, одобряю, — последний из которых Яр ухватил, раскрывая. Чего он точно не делал, так это не одобрял. Ему бы… чтоб она была всегда дома, всегда рядом, в безопасности. Она, дети, Глаша. Он-то заработает столько, сколько нужно, и даже в сотню раз больше. Но дело ведь не в деньгах. Ей хочется… А он… Если это нужно ей, значит, нужно и ему.

— Ну делаешь вид, во всяком случае. А я делаю вид, что твои дома мне еще не осточертели.

— Я неплохо делаю дома, на самом деле…

— А я неплохо делаю вид, что твоя бесконечная работа меня не бесит…

— А еще мы неплохо делаем детей… — Яр протянул очень уж мечтательно. Конечно, о таком можно рассуждать, когда дети с Глашей.

— Самарский… — теперь закатила глаза уже Саша, за что была поцелована в смеющиеся губы.

— Ладно, договорились, — в какой-то момент, оторвавшись, подняв на ноги сначала Сашу, следом поднявшись сам, Яр сложил руки на груди, окидывая жену внимательным взглядом. — Я делаю дома, ты делаешь дела, а вместе делаем детей?

Чувствуя подвох, но не зная еще, в чем он, Самарская аккуратно кивнула.

— Отлично, — этого было достаточно, чтоб ее тут же развернули, подталкивая прочь из гостиной, а потом и вовсе подняли на руки, бубня о том, что так будет быстрее. В спальню они добрались без происшествий. В очередной раз возблагодарили небеса за то, что Глаша согласилась окончательно переехать, а значит, дети под контролем. — Дома сегодня строить нельзя — церковный праздник. Не помню какой, но какой-то точно. Дела делать тоже. А детей можно.

— Самарский… — Саша снова закатила глаза, а потом прижалась к щеке мужа, целуя нежно-нежно, скользнула губами к уху, касаясь уже его, и шепнула. — Как же я тебя люблю.

— Я больше.

И последнее слово, как всегда, за ним.

* * *

— Алло, Настен.

— Угу, — шел пятый день совместного проживания.

Сегодня Глеб работал, а Настя ждала его дома. Девушке было не то, чтоб плохо, но не очень комфортно, непривычно.

К сожалению, его работу никто не отменял, а время для ее еще не настало.

Не желая ударить в грязь лицом, Настя вовсю училась… учить. Вспоминала, как строила урок раньше с малышами, занятия с которыми курировал Петя, поднимала учебники, которые уже по миллиону раз читала, но ведь вполне могла что-то забыть, смотрела записанные уроки именитых школ, делала кое-какие заметки… и жутко нервничала.

А когда уставала заниматься этим, решалась сыграть еще один тур в игре «хозяйка Имагинской квартиры». Настя готовила ему ужины, смахивала пыль с телевизора, который они даже иногда смотрели, застилала вечно скатанную клубком постель. Дважды ездила домой — создавала видимость проживания и там.

Сегодня же решила, что должна сделать кое-что еще.

— Я задержусь сегодня. Мы тут совещаемся, не знаю, когда закончим.

— Хорошо, совещайтесь. А я… Глеб, я в Бабочку смотаюсь.

— Зачем? — мужчина напрягся. Зря.

— Хочу попрощаться со всеми. А сегодня многие должны быть.

Какое-то время он молчал. Настя даже успела представить, как в голове мужчины мысли сменяют друг друга. Неужели думает, что она пустится плясать на тумбе, испытывая ностальгию? Если так, то дурак. По людям, возможно, ностальгия и осталась, по работе — нет.

— Хорошо, тогда я за тобой в Баттерфляй и заеду. Телефон только не отключай.

Настя клятвенно пообещала не отключать и вообще вести себя прилично и прилежно. Обула любимые кеды, футболку «девушка моряка», как тогда, схватила волосы в высокий хвост, взяла рюкзак, вставила наушники в уши, поехала на метро.

Так, как делала каждый раз, направляясь в Бабочку на работу.

* * *

На входе ей кивнул суровый охранник, она кивнула в ответ, а потом поздоровалась уже в голос. Раньше делала это редко, а теперь здоровалась с каждым. И прощалась тоже.

Первым делом — с Женечкой.

— Так значит, ты с Имагиным, да? — увидев ее на пороге кабинета, он даже с кресла своего кожано-пафосного подскочил, обошел стол, остановился в нескольких шагах, засунув руки в карманы. Перекатился с пяток на носки, глядя сначала на эти самые лаковые носки туфель, а потом уже на нее. Обижено. Кто бы сомневался? — Быстро он тебя… окрутил.

Не приди Настя исключительно ради того, чтоб попрощаться со всеми, оставив в памяти хорошее, молча хлопнула бы дверью после этих слов, и дело с концом. Но ведь Женечку ей тоже было за что благодарить — взял же в бабочки, относился хорошо, пусть и с некоторыми оговорками, платил исправно, не зверствовал.

— Это я его быстро окрутила, Жень. А он меня долго окручивал.

Она имела в виду одно, он понял другое. Объясняться смысла Настя не видела. Зачем? Они, в общем-то, никогда не понимали друг друга.

— Ключ в общей гримерке оставишь, ну и казенное имущество не выноси, — пытаясь хранить все такой же обиженный вид, Пир передернул плечами, бросая еще один взгляд побитой собаки на девушку.

— Пока, — а Настя только слегка улыбнулась. К Пиру пошла первому, в сущности, только потому, что это и должно было пройти быстро и без особых эмоций. Здесь она скорей соблюдала приличия, чем действительно хотела попрощаться.

Развернувшись, Веселова открыла дверь.

— И ты это… — оглянулась, когда Пир снова заговорил. — В случае чего, замолви перед Имагиным пару слов за меня, ладно? Баттерфляй ведь загнется совсем, если меня здесь не будет, а тебе не сложно.

Настя не ответила.

Хлопотать перед Глебом за Пира она не собиралась. Даже проработав здесь несколько месяцев, поняла, что Бабочке долго еще придется лететь очень низко, если у руля останется он.

А вот за кого могла бы и попросить, так это за другого человека.

* * *

Невообразимо длинные ноги были на месте. Снова, как когда-то, Настя зашла в зал, заставая там главную бабочку. Она была на сцене одна. Видимо, раньше тренировалась, а теперь отдыхала, свесив те самые ноги вниз, разминая шею.

Амина заметила Настю не сразу, а когда заметила, только бровь приподняла. Но очень уж удивленно.

— Как это тебя, личная бабочка Имагина, занесло в нашу дыру? Неужели шмотки забрать пришла?

— По тебе соскучилась.

Настя огрызнулась, но для виду и без злости.

Амина стала для нее… в какой-то мере образцом. Ася так до конца и не поняла таинственную танцовщицу, да никогда и не поймет, потому что главная бабочка этого не позволит. Ни ей, ни кому бы то ни было. Но именно Амина в чем-то стала ее крестной матерью. Научила, как нужно относиться к жизни, когда наступают сложные времена, как-то умудрялась зажечь, когда Насте казалось, в ней искры больше нет, а главное — помогла открыть глаза на Глеба.

— Добился своего, да? — соскочив со сцены, Амина сделала шаг в сторону Веселовой. Она такой же в ответ. А потом снова и снова. Остановились они ближе, чем были когда-либо.

— Добился. Ему не нравилось…

— Да ни одному нормальному мужику не нравилось бы, Настя. А он нормальный. И ведь терпел долго…

— Терпел.

Настя кивнула, а потом они замолчали. Она — глядя в пол, Амина — на нее.

— Знаешь, — вновь заговорив, Ася вскинула взгляд на черноволосую девушку. — Я нормальную работу нашла. Буду деток учить, как хотела. Закончу пед, получу парочку сертификатов, свою школу открою. Может, и ты бы…

Амина фыркнула — не обиделась, ей просто стало смешно.

— Не меряй всех по себе, бабочка. Для тебя это была не нормальная работа, а для меня, — она окинула темные стены взглядом полнящимся такой любовью, что даже Настино сердце дрогнуло. — Это мой дом, Настя. Мой любимый дом. Мне нравится здесь работать. И я не дам ему уйти на дно.

А потом Амина посмотрела прямо Насте в глаза и улыбнулась. Впервые без ехидства и чего-то напускного.

— Так что передай своему хахалю, что если подумает прикрыть лавочку, то есть Бабочку, дело будет иметь со мной. Я не дам. Почку продам, но здание выкуплю. А не хватит моей почки, еще и Женечкину продам. А лучше мозг, ему-то он ни к чему…

Настя хмыкнула, Амина тоже, после чего они дружно ненадолго замолчали.

— Ты лучшая бабочка, Амина.

— Я знаю.

— До встречи, — а потом, не навязываясь с объятьями и прочей лабудой, Настя развернулась, направляясь к сторону гримерных.

Амина проводила ее взглядом, вернулась на сцену. Сначала просто присела, а через несколько минут забралась повыше, притянула ноги к груди, обняла их руками, прерывисто вздыхая.

Она немного завидовала Насте. Ведь у той получилась красивая история. Очень красивая. Но на себя примерять ее Амина не хотела бы. Ей нужна другая история. История о ней и о Бабочке. Ее Бабочке.

* * *

Девочки попрощались с Настей куда более эмоционально, чем Женя или Амина. Были даже слезы, а еще был торт и сок.

Когда позвонил Глеб, Настя уже сидела в своей каморке, потушив свет.

На том диване, на котором пришла в себя после обморока, который так любил Пир, на котором неплохо спалось Имагину.

Он и сегодня застал ее здесь.

Увидел силуэт в темноте, опустился рядом, не спеша прерывать ее задумчивую тишину.

— Насовещались? — первой заговорила она. Опустила руку на мужское колено, чуть сжала, а потом склонила голову, прижимаясь лбом к его плечу.

— Завтра продолжим, а сегодня я спать всех отправил. Может мы тоже, спать?

— Ага, дай мне минуточку, и поедем.

Минуточка затянулась. Они долго еще сидели в каморке. Глеб — глядя в темноту, а Настя — уткнувшись в его плечо, думая о разительных жизненных переменах.

— Я решил сюда нового администратора пригласить. На место Пира. С отцом уже переговорил, он обещал не вмешиваться, теперь ищу человека.

— Дай шанс Амине.

— Она танцовщица, Насть. Не администратор. Она не сможет.

— Но тогда поставь того, кто станет прислушиваться. Она любит Бабочку. Даже больше, чем ты.

— Хорошо, я подумаю.

И снова тишина. Длинная, спокойная, прощальная.

— Все, я готова.

Резко подскочив с дивана, Настя отвернулась от мужчины, незаметно вытирая глаза. Еще не хватало, чтоб подумал, что расплакалась, начал утешать…

Нет, совсем даже она не плакала, просто… Со всем прощаться тяжело. Даже с этим местом, осточертевшим до зубовного скрежета, но таким судьбоносным для нее.

— Идем, — а он сделал вид, что не заметил слез. Взял ее за руку, поцеловал солоноватую щеку, открыл дверь, направляясь в сторону заднего входа.

Идя по коридору, Настя чувствовала, как сердце успокаивается, а потом снова начинает биться немного быстрей, несколько раз даже возникало желание выдернуть руку, вернуться в зал, к Амине, попрощаться еще раз с ней, или в гримерную к девочкам, чтоб выплакаться там, но поддаться порыву было не суждено — Глеб держал крепко. Сжимал ее пальцы в своей ладони, вроде бы просто выводя из клуба, а на самом деле — ставя жирную точку в очень длинном и важном предложении Настиного жизненного рассказа.

Сев в машину, Ася не оборачивалась и не смотрела на здание. Зачем, если этот этап позади? Интересно только, что дальше?

Глава 17

Оставшееся до приезда мамы с Андреем время Настя с Глебом провели вместе. Почти все, за исключением рабочих будней Имагина и тех моментов, когда Настя сбегала от него вроде как затем, чтоб зайти в свою квартиру, а реально — чтоб подумать, ну и потихоньку снова привыкнуть к мысли, что скоро все закончится.

У них было очень много совместных планов: сначала они должны съездить к бабушке, через две недели начнется учеба, Глеб говорил, что хочет в начале сентября еще успеть смотаться с Настей куда-то на море, а Веселова вечно отмахивалась. У нее в начале сентября и так слишком много начал: снова учеба, наконец-то работа, какое море? Да и опять-таки, уровень серьезности все повышается.

Она начала пить таблетки, Глеб не настаивал, даже не заикался, но когда Настя, краснея, сказала об этом, явно одобрил.

У них иногда случались если не скандалы, то перепалки. Имагин все же слишком часто настаивал на том, что самой Насте было ненужно, и даже немного напрягало. Например, напрягали счета в ресторанах, где еда такая же, как в тех кафе, в которые ходила раньше она, но Глеб снова и снова тащит ее именно в те, которые считаются статусными. Еще мужчина подарил телефон… Не спросив, а когда пыталась отказаться — обиделся. Она тоже обиделась. Так и ходили весь вечер — ели молча, сидели на диване — молча, Имагин — в ноутбуке, сама Настя — глядя на экран телевизора. А потом новый девайс, который будто немым укором лежал на журнальном столике перед ними, оповестил о приходе нового сообщения.

Глеб, державший до этого свою трубку в руках, отложил ее.

Настя видела, кто отправитель, даже несколько слов можно было бы разглядеть, если постараться. Он сделал первый шаг, ей нужно было либо пойти навстречу, либо развернуть телефон экраном вниз, настаивая на своем. Она поступила так, как приказало сердце.

«К черту телефон, хочешь — утопим его, только не дуйся».

Девайс топить они не стали, дуться Настя прекратила, единственное, что сделала — настояла на том, что больше подобные подарки без ее ведома делаться не будут. Хотя бы пока. Пока она не привыкнет.

Они притирались. Настя — к излишнему, как ей казалось, пафосу и расточительству, а еще к иногда очень уж дрянному характеру, нежеланию кое в чем менять привычный ход жизни, Глеб — к ее попыткам все же кое-что изменить.

— Мне звонила Екатерина Павловна, сказала, что ты ее отправила… — это был один из таких случаев. Он — на работе, а Настя чудит.

— Не отправила, просто сказала, что сегодня убирать и готовить не надо, я сама.

— Зачем? — он то ли злился, то ли недоумевал.

— Тебя не устраивает, как я готовлю и застилаю постель?

— Зачем делать это, если Екатерина Павловна получает за это деньги?

— Наверное, потому, что я получаю от этого удовольствие. Получала.

Настя обиделась, скинула.

А Глеб еще несколько минут сидел молча, пытаясь сообразить, на что?

Неужели ей действительно в кайф заниматься домашними делами? А потом постепенно начал догонять. Видимо, в кайф. А если ей в кайф готовить для него… она ему практически в любви призналась только что, а он…

В тот вечер Имагин примчал домой с букетищем наперевес и целый час убеждал расстроенную Настю, что умрет, если не попробует хоть что-то, приготовленное лично ею.

Несмотря на все мольбы, сама готовить девушка наотрез отказалась, пришлось вдвоем.

Конечно, Екатерину Павловну Глеб не рассчитал, но теперь каждая совместная трапеза, когда она готовит для него, или он для нее, что случалось реже, но случалось, обрела новый смысл.

В последнюю ночь, перед возвращением Настиной родни, они мало спали. Это был будто последний день отпуска, а завтра начнутся будни. Хотя все ведь не так — завтра им предстояло очень важное событие — знакомство с родителями. Пока — с Настиной мамой, а потом уж и очередь старших Имагиных не за горами.

— Во сколько прибытие? — Настя перехватила руку мужчины, вложила в ее свою, забросила ногу на бедро, прижимаясь тесней, вздохнула. Сложно будет засыпать и просыпаться без него.

— В десять. Утром.

— Хорошо, тогда я мотнусь на работу, а потом на вокзал.

— А я отсюда сразу на вокзал поеду. Там и встретимся.

— Отвезу вас домой, познакомимся, но потом снова до вечера нужно будет умотать.

— Хорошо. Им бы отдохнуть, подготовиться ко встрече…

— И мне же подготовиться нужно… морально, — Глеб хмыкнул, сжимая в своей руке ее — маленькую, тоненькую хрупкую.

— У меня лучшая в мире мама, Глеб. Она тебя не съест. И нервничать будет больше, чем ты.

Они замолчали, одновременно думая о том, как все пройдет завтра.

Настя когда-то знакомила с мамой Петю, но то знакомство было совсем другим — ей самой тогда было восемнадцать, да и Петр не дотягивал до Имагина способностью произвести впечатление. Тот был немного раздолбаистым, легким на подъем и смешливым, а этот — мужчина-скала. Мужчина. С парнем маму она знакомила, с мужчиной — нет. А это ведь разница. Она ее ощущает, значит, Наталья тоже почувствует.

А Глеб размышлял о том, что положено делать, чтоб произвести впечатление на матерей своих избранниц. В конце концов, решил, что утром позвонит Самойлову. У того проблем с тещей вроде как не возникало. Пусть делится опытом. Кажется, час настал.

— Я только вещи не собрала еще… — в какой-то момент Настя снова нарушила молчание. Сказала вслух, хотя планировала вроде как про себя.

Имагин мог сделать вид, что не услышал, или плечами пожать, чтоб Ася расценила молчаливый ответ так, как сама посчитает нужным, но он поступил иначе.

— Насть, ты так хочешь домой? — повернулся на бок, заглядывая в лицо, отчетливо различимое в полумраке. — Переезжай нормально. Хочешь, завтра твоим скажем? Если боишься, я сам скажу.

— Что скажешь?

— Что хотел бы, чтоб ты ко мне перебралась.

— Родителям обычно не об этом говорят, Глеб.

— То есть, если замуж позову, пойдешь?

Настя прикусила язык. Очень опасные разговоры. Пока их лучше избегать и обходить.

— Мама не поймет, Глеб. Пока рано.

Он долго смотрел на нее, а потом кивнул.

— Ладно. Но мы вернемся к этому разговору.

Настя и сама это понимала. А еще понимала, что вернутся они к нему очень скоро. Но хотя бы минимально подготовить к такому быстрому развитию событий маму, девушка была обязана.

Вот съездят к бабушке, тогда и решат, стоит ли гнать вороных. Или дело все же просто в скоротечном увлечении, которое рано или поздно наскучит Имагину.

Утром просыпать было нельзя, а они… как всегда…

* * *

— Опять?

— Да, прости.

Из-за того, что они снова проспали, вещи утром собрать Настя так и не успела, а Имагин, соответственно, опоздал на совещание.

Как результат, Веселова прибыла на вокзал вовремя, но совсем не готовая, а Глеб вновь задерживался в офисе.

— Я еще даже не выехал, Насть. Вы на такси доберетесь или будете ждать?

— На такси.

— Прости.

— Ничего страшного, — Настя разговаривала с Имагиным, глядя на табло, на котором информация о прибывающих поездах периодически сменялась. Нужный должен быть на месте уже через десять минут.

Если ждать Глеба — это не меньше получаса. А за это время, если действовать быстро, они с мамой и Андрюшей могут успеть добраться домой своим ходом.

— Тогда в семь я у вас?

— Да.

— Какие цветы я должен купить, скажи-ка еще раз, а то забываю вечно.

— Герберы. Они на большие ромашки похожи.

— Хорошо, я записал. — Настя хмыкнула. Ей нравилось, что Глеб подходит к знакомству с мамой так ответственно. Пытается угодить — спросил о любимых цветах, любимом вине и шоколаде. Узнал имя отчество, собирался тоже записать, но потом почему-то сказал, что запомнит так. Попытался разузнать у Насти, есть ли в доме какие-то темы, затрагивать которые нельзя, Веселова вспомнить такие не смогла. Даже по поводу того, что лучше надеть, Имагин справился. Настя посмеялась, после чего совершенно искренне призналась, что как бы он ни оделся, что бы ни принес и какую чушь ни нес, все равно понравится маме. Ей же нравится. Очень-очень нравится.

Улыбаясь этим мыслям, девушка вышла на перрон.

Первым из вагона выпрыгнул Андрейка. Настя увидела брата, тут же неосознанно расплываясь в еще более счастливой улыбке. Жуть как скучала!

Настолько, что даже обниматься полезла. Он, конечно, уворачивался, не пристало ведь, с сестрой-то родной обниматься, что люди-то подумают? А потом сдался. Даже по спине похлопал, выражая крайнюю степень нежности.

А с мамой Настя обнималась куда дольше и совсем по-женски. Даже выйдя из здания, выпустить руку Натальи Настя не смогла.

— А где Глеб? — женщина крутила головой, волнуясь из-за предстоящей встречи. Все смешалось в их доме — волноваться положено ему, а ей смотреть оценивающе, решая, достоин ли мужчина ее дочери, но пока она сама волнуется, как казалось самой Наталье, намного больше, чем дочь или ее молодой человек.

— Не смог, мам. Дела. Но вечером договорились, что в семь — у нас.

— Хорошо, — Наталья ободряюще улыбнулась Насте, провела по щеке дочери, сама же даже облегченно вздохнула. До вечера еще есть время, а встречать потенциального зятя на своей территории ей будет куда спокойней.

— Как там бабушка? — переводя тему, Настя улыбнулась в ответ.

— Хорошо, тебе приветы, ну и ждет, конечно…

Домой они ехали, обсуждая все, что произошло с ними за время разлуки. Настя похвасталась плиткой и новой работой, Наталья сотней вкуснейших рецептов, которые были освоены, а Андрей парой боевых ранений.

Дом же их встретил чистотой, тишиной и спокойствием.

Сегодня все трое возвращались в квартиру. Вот только Наталья с Андреем этому радовались, а Настя… она немного грустила. Говорят, что в гостях хорошо, но дома лучше. Настя либо готова была спорить с этим утверждением до хрипоты, либо… готова была признать, что свой дом легко могла бы променять на квартиру Глеба, просто потому, что там живет он.

* * *

— Настюш, застегнешь? — Наталья крутилась у зеркала, пытаясь самостоятельно справиться с замысловатым замком любимого янтарного ожерелья. Это был еще подарок мужа. Немного амулет, немного просто красивое украшение. А еще… Владимира-то сегодня за столом с ними не будет. Только фотография в серванте да это ожерелье на ее шее.

— Ага, — Настя же, нервничающая не меньше матери, подлетела к ней, справилась с задачей достаточно быстро, а потом закусила губу, поглядывая на лежащий на тумбе телефон.

Тот самый, который подарил Имагин. Андрей игрушку оценил, присвистнув, а мама ничего не сказала, лишь покачав головой. Видимо, считала так же, как сама Настя — от ценных подарков больше головной боли, чем удовольствия.

Экран загорелся, абонент «Глеб» прислал сообщение о том, что подъезжает.

— Я встречу, — схватив телефон, бросив быстрый взгляд на свое отражение в зеркале, Настя побежала к двери.

Вылетев на лестничную клетку, она попыталась сбавить шаг, ступая аккуратно. Не хватало только навернуться на ступеньках, расшибить лоб. Вот будет встреча всех встреч…

Девушка вышла на улицу, тут же хватаясь за подол платья-разлетайки, которое взметнулось вверх из-за достаточно сильного порыва ветра.

Почти сразу же в арке показался Глеб.

Он отнесся к предстоящему ужину не менее серьезно, чем ее домашние. Черный костюм удивительно удачно сел, подчеркивая деловитость и статусность мужчины. Видимо, машину он по привычке оставил за аркой. Теперь же шагал, еще не замечая Настю, опустив букет красных гербер, щурясь из-за ветра. Каждый его шаг отзывался стуком набоек по асфальту.

Настя застыла, следя за тем, как он приближается. Сердце сделало победный кульбит, а потом застыло — он поднял глаза.

— Привет, — подошел, притянул, поцеловал. Не скрываясь и особо не скромничая, прошелся свободной от букета рукой по спине, спустился ниже, вроде как придерживая платье, которое продолжало рваться на свободу, но вряд ли только для этого. — Вы там готовы, или мне еще погулять? — задал вопрос, склонившись к уху.

— Если ты сейчас не зайдешь, Имагин, придется отпаивать маму каплями, так что давай уже подниматься.

Спорить мужчина не стал, позволил взять себя за руку, пропустил Настю первой в подъезд, зашел сам.

Когда они стояли у лифта, заметил, что Настя нервно постукивает пальцем по губам, глядя в одну точку, снова приобнял, притягивая ближе, клюнул в щеку.

— Все будет хорошо, не волнуйся. Мне сегодня Марк мастер-класс проводил. Рассказывал, как тещ обольщать.

Настя хмыкнула, но нервничать не перестала. На душе было неспокойно. Очень. Так же ветрено, как на улице. Так, будто скоро разразится гроза. Непонятно только, с чего вдруг?

— Какой?

— Пятый.

В лифте они поднимались одни. Глеб скептически оглядывал букет, даже встряхнул, видимо посчитав, что выглядит он недостаточно шикарно, а Настя поигрывала кулоном, считая секунды до такой волнительной и долгожданной встречи.

— Готова? — последнюю остановку они сделали уже у двери. Глеб взял Настину руку, заглянул в глаза, коснулся губами губ. — Все будет хорошо. Чувствую.

— Ага.

Уносясь из квартиры, взять ключи Настя забыла, потому пришлось звонить.

— Драсьте, — открыла им не мама — улыбающийся Андрей. Открыл, отступил, прошелся оценивающим взглядом по Имагину, потом глянул на сестру, то ли одобрительно, то ли с сомнением, как она такого-то захомутала?

А Глеб же почему-то затормозил…

Рука, сжимавшая ладонь Насти, дрогнула, он ступил в квартиру только после того, как младшая Веселова слегка потянула, обернулась.

— Глеб, познакомься, это Андрей, мой брат.

Оглянувшись, Настя заметила, что что-то изменилось. Имагин нахмурился, смотря сначала на герберы, потом на Андрея, на нее, снова на герберы.

— Ну вот и… — из гостиной, все так же, теребя ожерелье, выпорхнула Наталья. Отправив открывать Андрюшу, дала себе хотя бы еще несколько секунд на то, чтоб приказать сердцу успокоиться, а щекам не пылать. Женщине казалось, что она даже во время знакомства со своей свекровью, так не волновалась.

А теперь в роли тещи уже она. И нужно держать марку…

Наталья выпорхнула в коридор, глядя перед собой. Пыталась улыбаться максимально дружелюбно и в то же время не слишком натужно. Окинула взглядом сына, потом повернула голову.

Нитка, на которой держались камушки янтаря, оказалась плевой. Достаточно было легко дернуть, чтоб на паркет посыпались коричневатые капельки, отскакивая, а потом разлетаясь во все стороны.

Наталья встретилась глазами с Имагиным, у которого почему-то тут же опустились руки. И та, что с герберами, и та, которая держала Настю. Девушка вновь обернулась, не понимая еще, что произошло, а потом улыбка сползла уже с ее губ. Взгляд Глеба был совершенно пустым и таким же холодным, как следующие мамины слова.

— Вон из моего дома, Северов.

Глава 18

— Настя…

— Не подходи ко мне. — Девушка взмахнула рукой, пресекая очередную попытку приблизиться, сгребла свои вещи, бросая их в сумку.

— Настя, послушай…

— Нет, — блеснула глазами, задерживаясь лишь на секунду на его лице, а потом понеслась в ванную. Он побрел следом.

— Настя…

— Я видеть тебя не могу. Понимаешь? Дай мне две минуты, не попадайся на глаза. — Она начала по одному сбрасывать флакончики все туда же, поверх одежды.

Зачем вообще пришла? Неужели эти шмотки нужны ей настолько? Да к черту шмотки! Все к черту! А главное — к черту три последних месяца ее жизни.

Удивительно, но Глеб послушался. Вернулся в спальню, сел на угол кровати, опустил голову, дожидаясь, когда она выйдет.

Он волновался, что знакомство с Настиной мамой может получиться не таким удачным, как им хотелось бы. Волновался, что ляпнет что-то не то, сделает что-то, из-за чего женщина насторожится. Что просто внешне покажется ей слишком наглым и довольным. А получилось… А получилось куда более жестоко.

— Забери, и больше… никогда не звони мне.

Настя вышла из ванной бросила сумку в арке, разделяющей спальню и коридор, подошла.

Ей нужно было подойти хотя бы затем, чтоб оставить ключи и подаренный телефон. Девушка точно знала, что в эту квартиру больше не вернется никогда, и любые вещи, способные напомнить о нем, тоже были не нужны. Все это сейчас вызывало в ней только отвращение и гнев. Немного к себе, немного к нему.

К сожалению, он, видимо, надеялся, что произошедшее — не смертельно. Вместо того, чтоб позволить спокойно уйти, притянул к себе, обнял за талию, утыкаясь лбом в живот.

Настя дернулась, он придержал. Снова дернулась, вцепилась в плечи, чтоб оттолкнуть, он не дал.

— Выслушай меня, Насть…

— Нет, — все равно не пустил. — Не хочу ничего слушать, Имагин… Точнее Северов. Ненавижу, — отвернувшись, она закусила губу. Больно было до слез. Больно, обидно, горько, и злость душила. И на него, и на себя. Интуиция ведь кричала. Не зря. Не зря она так долго сопротивлялась, не зря чувствовала опасность. Все не зря. Знала ведь, что нельзя с ним связываться. Думала, потому, что он для нее опасен, а оказалось, что уже не опасен. Все, что мог сделать плохого, он уже сделал. Когда-то… Семь лет тому.

— В ту ночь, Алексей, мой друг, расстался с девушкой. — Вот только кто ж ее слушает? Мужчина, по-прежнему прижимающийся лбом к ткани футболки, заговорил.

— Плевать мне на тебя и на твоего друга.

— Поехал топить горе. Я долго пытался узнать, куда именно, а он не отвечал. Я боялся за него, думал, что наделает глупостей. Он такой… был. Очень вспыльчивый.

Настя закусила губу еще сильней. Он был вспыльчивый. А ее отец был другим. Объединяло же их то, что оба… были.

— Нашел его в каком-то вонючем баре, усадил на свой байк, повез трезветь…

— Ненавижу, — боль из-за прикушенной кожи больше не помогала сдержать слезы. Одна покатилась по щеке.

— Я отвез его на набережную. Холодного душа поблизости не было, зато вода, кажется, помогла. Он полночи мне душу изливал, Настя. А я слушал. Вокруг так тихо было, хорошо, а он рассказывал сначала о том, как любит, потом — как ненавидит, а потом — что ему пофиг. Главное, я понял, что ему тогда полегчало. Мы снова сели на байк…

— Кто был за рулем?

— Не помню. — Руки Насти соскользнули с плеч, повисли вдоль тела. — Я не планировал позволять ему садиться за руль. Понятия не имел, сколько он выпил. Да, он ходил уверенно, говорил связно, но я собирался отвезти его домой сам. Собирался…

— Почти довез… Пусти меня. Противно.

Не пустил, но руки дрогнули.

— Я не знаю, произошло ли то, что сейчас скажу, в реальности или это была защитная реакция организма, но я помню, что камень из-под колес шибанул мне в лоб, рассек бровь.

— На тебе был шлем.

— Я его потом надел, а выезжал без него. Кровь заливала глаза, не хотела останавливаться. А Леша… Я не должен был разрешать, но…

— Мне все равно.

— Нет. Тебе не все равно. Ты меня ненавидишь.

— Да. — Глеб вскинул на секунду взгляд, а Настя не видела смысла врать.

Он скривился, а потом уставился сквозь объекты и время. На расстояние семи лет.

— Мы медленно ехали. Леша сам не хотел спешить, видимо, понимал, что не очень-то сейчас способен на подвиги. Ночь, фонари не горели, мы плелись практически…

— Моего отца сбили на переходе, Имагин… Северов. Насмерть сбили. Вы. Плелись?

— Он выскочил…

— Не хочу это слушать, — Настя все же вырвалась. Провела руками по щекам, собирая злые слезы, отступила к двери. — Какого черта ты сменил фамилию? Думал, так просто — был Северов — убийца, а стал Имагин — благородный рыцарь? Откупился, даже формально не получил по заслугам, отряхнулся и дальше живешь, да? Ненавижу вас всех. Тебя, Лешу этого, пусть он и мертв давно, отца твоего, деньги ваши чертовы. Ненавижу!

— Психоаналитик посоветовал…

— Что?

— Сменить фамилию. Сменить окружение, попытаться пережить…

Настя рассмеялась, снова проводя ладошками по щекам.

— Пережить… Психоаналитик… Что ты переживал, Глеб? Может, смерть отца? Или то, что твой брат замолчал на год, слова вымолвить не мог? Или может мамин плач по ночам в подушку? Или то, как дедушка за ночь поседел? Что ты переживал? Вы у меня отца забрали. Сбили на переходе… По пьяни. Мажоры чертовы.

Резко развернувшись, Настя понеслась прочь из квартиры. Видеть его не могла. Слышать не хотела. Ей давно не было настолько плохо, гадко и противно. Сейчас она с удовольствием перевернула бы квартиру вверх дном. Разбила бы окна в его машине, исцарапала бы ее бока, а ему лицо.

Она с детства ненавидела этого человека. Глеба Северова и его дружка, Алексея Естафьева. Двух мажоров, которые одной осенней ночью сбили на пешеходном переходе ее отца.

* * *

Настя выскочила на улицу, уносясь прочь подальше от злосчастного дома.

Его попытка рассказать все так, как видит он, была смешной. Просто потому, что она тоже кое-что помнила. А что не помнила, о том услышала из разговоров мамы с бабушкой или додумала сама.

Владимир Веселов возвращался тогда из ресторана, в котором пропел очередной свой вечер. Помня папу, Настя была уверена — никуда он не выскакивал и не бросался. Спокойно себе шел по переходу, возможно, думая о том, как дома встретят любимые жена и дети, или о чем-то другом. Но никак не о том, что уже через секунду из-за поворота выскочит байк, сбивающий с ног, отбрасывающий на расстояние пяти метров.

Та авария стала смертельной. Но первым погиб не Владимир. Его успели отвезти в больницу. Распознали переломы рук и ноги, нескольких ребер, а еще ушибы и забои, сотрясение. Страшно, опасно, но не смертельно. А вот тот самый Алексей Естафьев, по официальной версии находившийся за рулем, умер на месте.

Имагин… Он же Северов… Отделался испугом, ушибами, сотрясением и напрочь отшибленной памятью о событиях после того, как они с дружком уехали с набережной.

Хотя Настя всю свою жизнь считала, что никакой амнезии у одного из убийц не случалось, а это был просто способ увильнуть от ответственности.

Вот только изначально семью Веселовых волновало не это. Владимир лежал в больнице, ему предстояло провести там несколько месяцев, но это пугало намного меньше, стоило только подумать, что могло произойти. Наталья не отходила от любимого, в Киев приехали Антонина Николаевна с мужем, попеременно дежуря у сына и приглядывая за внуками, а Володя шутил, смеялся, обещал, что скоро поправится, и они с Андрейкой в тот же день пойдут играть в футбол.

Только не поправился. Открылось внутреннее кровотечение. Немного халатности врачей, немного недостатка удачи… Однажды утром бабушка, которая дежурила той ночью у кровати сына, позвонила Наталье домой, прося приехать.

Насте с Андреем сложно было понять, что значит смерть. Настя перенесла это проще. Проще, чем мама, чем Адрюша, который действительно замолчал на год.

Психотерапевт… У Андрюши его не было. У Имагина был, а у ее брата, которому помощь была необходима, не было.

Дело же переквалифицировали. Изначально оно было возбуждено против Имагина. Ведь, как он сам утверждал, за рулем был он. А потом как-то так случилось, что из подозреваемого парень стал свидетелем. Дело шло долго. Настя на процессах не присутствовала ни разу. Иногда возникала мысль о том, что ей хотелось бы. Хотелось бы посмотреть в глаза уроду, убившему ее отца, хотелось плюнуть в лицо, а еще лучше переехать точно так же, как он сделал сам. Но девочка одновременно этого боялась. Боялась, что увидь она этого человека хотя бы раз, больше не сможет забыть, а через какое-то время действительно начнет мстить.

В газетах и новостях иногда говорили о резонансном происшествии, но лиц никогда не показывали — Северов старший, не самый бедный человек, пытался хоть немного обезопаситься от огласки себя и собственного сына. В суд их с Андреем не вызывали. Дети… Что с них взять?

Закончилось же все закрытием дела. Можно было бы сказать, что Северова отпустили, но его и не держали. Он даже во время следствия жил себе спокойно дома. В своем шикарном доме, со своими богатыми родителями, его отец решал проблемы сына, а Настя…

А она носила своему ромашковые букеты… на кладбище.

Пропищав таксисту свой домашний адрес, Настя согнулась вдвое, давая волю слезам.

Водитель запросто мог бы попытаться влезть ей в душу, даже отказаться везти истеричку, но ей повезло — мужчина молча доставил ее до нужного парадного, сделав музыку погромче, чтоб девушка могла рыдать в полный голос.

В квартиру она вошла уже без слез. Бросила сумку рядом с тумбой для обуви, прошла в ванную, чувствуя на себе настороженные взгляды: сначала мамы — из гостиной, потом Андрея — из кухни. Но заговорить никто не решился.

После вчерашнего вечера, разговоры в квартире стали редкостью. Утром Настя только поздоровалась, отказалась от завтрака, сказала, что заберет вещи и вернется. Вот. Вернулась… Помыла руки, а потом направилась в свою комнату, по дороге наступила босой ногой на янтарную бусину, почувствовала боль, но даже бровью не повела.

Вчера было как-то не до уборки. У Натальи случилась истерика, Глебу пришлось уйти, а Настя с Андреем на вечер снова стали детьми, вновь переживая события семилетней давности.

Закрывшись в спальне, Настя направилась к кровати, повалилась на нее, уткнувшись лицом в подушку. Хотелось завыть, а потом снова расплакаться, но сил не было. Она могла дышать… Похоже, все. Больше ничего.

* * *

Наталья слышала, как Настя проворачивает ключ в замке, бросает сумку на пол, проходит мимо гостиной. Проводив дочь взглядом, она не нашла в себе сил на то, чтоб подойти.

Что сказать? Как утешить? Нужно утешать или подбадривать, поддерживать? Какие слова говорить?

Молодец, дочь, что порвала с убийцей собственного отца? Или жаль, дочь, что связалась с ним? И как только тебя угораздило?

Наталья понятия не имела что делать, а потому просто сидела и смотрела на голубой экран. Андрей где-то на кухне гремел посудой. Кажется, решил, что им не до обеда, а накормить своих женщин все же обязан. Наталья улыбнулась бы такой заботе, но забыла, как улыбаться.

Когда увидела на пороге своего дома Северова, чье лицо до сих пор иногда становилось перед глазами, обо всем забыла. Только боль, вроде бы упавшая на донышко души, вновь поднялась волной.

Он изменился за эти семь лет. Повзрослел, тогда ведь был совсем еще пацаном. А теперь — мужчина. К несчастью, мужчина, в которого влюбилась ее дочь. Наталья ведь помнила, как Настя каждый раз бежала к телефону, как светилась, возвращаясь со свиданий с ним. И как теперь быть? Кого она теперь ненавидит? Себя, его, ее, судьбу, провидение?

Стоило лицу Северова снова встать перед глазами, как в груди Натальи разливалась ярость, а еще немного удовольствие — она же видела, как он удивился, не меньше, чем она. А когда понял… Это жестоко, особенно по отношению к собственному ребенку, но женщина надеялась — он успел влюбиться в Настю. Влюбиться настолько, чтоб теперь чувствовать хотя бы капельку той боли, которая досталась когда-то ей.

Лежавший рядом на диване телефон закричал. Звонила Антонина.

— Наташ, ну что? Почему вы трубку не берете-то? Договаривались же, что созвонимся, как проводите гостя. Я вчера ждала еще, потом подумала, что вы засиделись, вот решили меня и не будить. Сейчас уже обеденное время, а от вас ни ответа, ни привета…

— Это был Северов, Антонина Николаевна.

— Что, Северов? — на том конце провода замялись. — Какой Северов?

— Настин Глеб — это Глеб Северов. Тот самый.

— Господи…

Ей всякое приходилось видеть на своем веку, но к такому она была точно не готова. А если не готова она, то что уж говорить о Настеньке?

— Наташ, бери билет для Насти. На сегодня или на завтра. Пусть едет ко мне, я ее встречу.

— Хорошо, — Наталья согласилась, тут же чувствуя облегчение. Это сложно признавать, но она понятия не имела, как помочь дочери, а Антонина… Она мудрее. И злость не путает мысли, она что-то придумает. Обязательно придумает.

* * *

Когда Наталья вернулась с вокзала, заполучив билет на имя Анастасии Веселовой на завтрашний поезд, в квартире было все так же тихо и неуютно. Почти как тогда, когда не стало Володи.

Андрей сидел на кухне, гипнотизируя взглядом тарелку с супом. Сам же приготовил, а есть не мог. Дверь в Настину комнату была плотно прикрыта.

Наталья сполоснула руки, села рядом с сыном, проследила взглядом за тем, как тот поднимается, берет с сушилки глубокую тарелку, зачерпывает суп, ставит перед ней, дает в руки ложку.

Женщина послушно начала есть, а он смотрел. Очень по-взрослому, так, что захотелось поежиться.

— Знаешь, я его тоже не узнал. Хотя вроде же видел в детстве. Он когда на порог ступил, я подумал, что нормальный мужик… — кулаки парня сжались. — Почему его не посадили? — во взгляде Андрея пылало непонимание.

— Следствие выяснило, что за рулем был не он.

— А ты думаешь, что он?

Наталья пожала плечами, гоняя по тарелке кусочек моркови.

— Я думаю, что благодаря влиянию его родителей, они легко могли переложить вину на того, который погиб.

— А может, нет? Может, действительно…

— Какая разница, Андрей? — Наталья почему-то вдруг разозлилась. — Это не вернет тебе отца, они оба виноваты. Оба были там…

— Настю жалко, — парень опустил взгляд, практически прошептал.

Ему было сложно принять случившееся, осознать, как жизнь извернулась подобным образом. А стоило подумать о том, каково сестре, становилось совсем тоскливо.

— Я купила ей билет, завтра Настя поедет к бабушке.

— Хорошо.

— Если хочешь, можешь с ней…

— Не хочу, — Андрей мотнул головой, уверенно глядя в глаза матери. — Я тут останусь, с тобой. На случай, если он снова явится. Не хочу, чтоб ты с ним разговаривала.

Наталья кивнула, тоже опуская взгляд. Ну вот что же она за мать-то такая, раз собственным детям приходится ее опекать?! Насте взрослеть раньше времени, Андрею тоже…

— Пойду ей отнесу, — парень встал, потянулся за третьей уже тарелкой, вышел из кухни, чтобы потом добрых пять минут пытаться достучаться до Насти. Она открыла. Даже что-то сказала, кажется, поблагодарила, а через двадцать минут сама зашла на кухню с пустой тарелкой в руках.

Поставила в раковину, включила воду.

Наталья скользнула взглядом по профилю дочери, отмечая, что она слишком бледная, но глаза сухие.

— Мам, — и голос не дрожит. Только когда говорит, предпочитает смотреть на тарелку, которую моет, а не на собеседницу. — Те деньги… Компенсация, которую Северовы выплатили. Хочу их вернуть. Мы же их не тратили?

— Нет.

— Хорошо. Тогда давай переведем на счет их фирмы. Я знаю название, найду реквизиты. Можем сегодня…

— Хорошо, Настюш.

Настя кивнула, выключила воду, развернулась к двери. Говорить, глядя матери в глаза, она пока не могла.

— Тогда я соберусь через десять минут, сходим в банк?

— Сходим… И Насть… Я взяла тебе на завтра билет к бабушке. Съездишь, отдохнешь, ты ведь по ней соскучилась.

— Да. Съезжу… Соскучилась.

Настя вышла, вновь запираясь в спальне.

Мама права, срочно нужно уехать, чтоб не наделать глупостей. Каких…?

Всяких. Она будто разрывалась. Разрывалась между тем, что знала всю жизнь, и тем, что рассказал Глеб. Между желанием снять все эти чертовы деньги наличкой, а потом бросить их ему в лицо, купюра за купюрой, или сжечь на его глазах. А потом сто миллионов раз говорить, как ненавидит его. И желанием расплакаться, уткнувшись в его шею, рыдать навзрыд, снова переживая потерю отца и его причастность к этой потере. Винить или простить. Отрицать или принять.

Одинаково хотелось и того, и того. И это разрывало голову, а еще сжимало до боли сердце. Бабочке казалось, что пламя охватило крылья, гореть было больно.

Глава 19

Глеб часто в последнее время зависал, вспоминая, как произошел их карманный атомный взрыв.

Настя встретила его у подъезда, она стояла там, придерживая подол платья, а ветер развивал волосы. Только глянув на нее, Имагин тогда подумал, что еще один сильный порыв, и она взлетит. Правда отпускать ее права не имел, потому подошел, прижал к себе, защищая и от ветра, и от прочих посягательств.

Теперь-то он не сомневался: Настя — это то, что ему нужно сейчас, нужно было всегда и будет нужно дальше. Бабочка из Баттерфляя с колючим взглядом, неприступная крепость, боец, в чем-то совсем еще ребенок, а иногда такая мудрая женщина. Хотела бы — могла вить из него веревки, но ей это не нужно. Он влюбился, она влюбилась. Потому они на равных.

В тот вечер Глеб собирался построить фундамент дальнейшего непременно стремительного восхождения к новым высотам отношений. Очаровать мать, найти точки соприкосновения с братом, в правильные моменты восхищаться Настей, блюдами, детскими фотографиями.

А когда они вошли в квартиру…

Его будто током шибануло, стоило увидеть Андрея. Он-то хорошо помнил Владимира. Еще бы. Как забыть лицо человека, в чьей смерти виновен? Косвенно или непосредственно. И один взгляд на Настиного брата выдернул те старые воспоминания, судебный процесс, фотографии погибшего.

А потом в коридоре появилась Наталья, и все поплыло…

В мире тысячи Веселовых. И то, что Настя когда-то рассказывала, что живет с мамой и братом, а отец погиб, Глеба не задело. Даже не царапнуло. Видимо, психотерапия сработала там, где работать должна была бдительность.

Когда он просил найти работу Веселовой старшей, даже на имя Настиной мамы внимания не обратил. Просто положился на Марка, и все.

А теперь все пазлы состыковывались, издевательски демонстрируя, какой же он дурак.

Как она попала в его Бабочку? Как он заметил ее взглядом? Почему его так повернуло именно на ней? Заклинило, и теперь же не отпустит. Почему они с Лешей тогда все же поменялись, если это было действительно так? Будь он за рулем, смог бы избежать аварии? Спасся бы Владимир? Выжил бы друг? Как сложилась бы его жизнь? А ее? Они встретились бы? По нормальному?

Затрезвонил телефон, Глеб достал его из кармана, посмотрел на экран, стирая капли, хмыкнул, скинул.

В последнее время, он брал только неизвестные. Веря, что по одному из них может позвонить Настя. Зачем? А черт его знает, может, чтоб снова послать, сказать, что достал до зубовного скрежета, что если еще раз увидит его рядом со своим подъездом, вызовет наряд. Ему надо было хотя бы просто голос ее услышать, а сам он молчал бы. Что сказать? Он уже пытался извиниться, объясниться, а выглядело, будто оправдывался. Причем оправдывался глупо. Она права — отца ей это не вернет.

Ей ничего не вернет отца, чью жизнь забрал его мотоцикл.

Небо разразилось очередной вспышкой, а потом ливень зарядил еще сильней. Глеба это заботило мало. Вот уже четвертый день он с самого утра занимал одну из лавок у ее подъезда, садился на спинку, нервно постукивая подошвой кроссовка по сиденью, набрасывал на голову капюшон, который тут же промокал, а потом капли стекали уже по волосам.

Он не хотел вызвать в ней жалость. Хотел просто, чтоб вышла и позволила вновь попытаться сказать… хоть что-то. Исправить все… хоть как-то. Что? Как? Глеб не знал.

Она не выходила. Сделала перевод на имя фирмы, о котором ему сообщили в тот же день, а потом перестала брать трубку, не выходила и не входила в подъезд, не связывалась ни с Аминой, ни с Пирожком, ни с одной из девочек.

Конечно, он мог бы и сам подняться, постучаться, попытаться… Хотя кому он врет? Не мог бы. Нет у него права врываться в жизнь тех, кому он сам же ее когда-то хорошенько сломал. Права нет, но уйти он тоже не мог.

Снова телефон заорал — звонил Марк. Видно, друг чувствовал неладное, но говориться сейчас Глеб не был готов ни с кем. Разве что с Настей, но она не захочет.

* * *

— Снова сидит? — Наталья вошла в кухню, облокотилась о рабочую поверхность столешницы, боясь подойти ближе к окну. Причем даже не знала, чего так боится. Возненавидеть еще сильней или… пожалеть?

Настя уехала три дня тому. Иногда звонила Антонина Николаевна, рассказывала, как у них дела. Дела были… дрянь. Настя мучилась, но держала все в себе, а бабушка не могла сделать с этим практически ничего. Пыталась отвлечь, поговорить, сковырнуть корку на ране, но младшая Веселова уходила в себя или убегала гулять.

Это могло длиться неделями, а то и месяцами, все понимали, что нужно что-то делать, вот только что?

— Сидит, — Андрей же, смотрел вниз, прижимаясь лбом к стеклу.

Северов его бесил. Бесил, потому что из-за него страдала Настя, страдала мама, а папы вообще больше не было.

Видеть, как он мокнет под подъездом, было не жалко. Что его холод и сырость, по сравнению с тем, как он вывернул душу обитателям этого дома?

Вот только в отличие от мамы, чьи глаза застилала боль и горе, Андрей понимал, что продолжаться так не может. И с этим нужно делать не что-то, а решать.

— Вернусь скоро.

Парень развернулся, направился в свою комнату, накинул на плечи олимпийку, взял деньги.

— Андрюш… — Наталья смотрела на него с сомненьем. Просто смотрела, а он обулся, выпрямился, зыркнул серьезно.

— Все хорошо, мам. Бить его не буду.

А потом вышел, хлопнув дверью. Не видел, как мать опускается на табурет, запрокидывает голову, начинает тихо плакать. То ли от горя, то ли от гордости. То ли потому, что ее детям сейчас так сложно и они уже такие взрослые, то ли потому, что и себе-то помочь не может, что уж говорить о них?

Она понятия не имела, чего хочет. Чего реального хочет. Чтоб Настя быстрее это пережила? Да. Но быстрее, ведь не значит, безболезненно. А вдруг она больше никогда не рискнет влюбиться?

Северова Наталье было не жаль. Она смотреть-то на него не могла, но в такие моменты даже в ее голове рождались совсем уж шальные мысли… А вдруг он — Настина судьба? Вдруг, он любовь всей ее жизни? Наталья боялась таких своих мыслей. Ей казалось, что так она даже в чем-то предает мужа, его память, но мозг настойчиво снова и снова задавал все те же вопросы.

В один из вечеров, она даже рискнула еще раз полезть в папку, которую старательно когда-то прятала от детей. С кое-какими ксерокопиями, вырезками, приговором. Перечитывала, вспоминала, думала…

Она все эти семь лет винила именно его, Северова. Не того, другого, Естафьева, который погиб на месте, а именно Глеба Северова. Почему? Да потому, что остался жив. И не верила ни в то, что парень сидел на мотоцикле сзади, ни в то, что действительно получил частичную амнезию. Ей хотелось, чтоб за смерть мужа кто-то понес наказание. Конечно, виновный. Но она считала виновными обоих. А когда дело закрыли, обозлилась на весь мир. На систему, на людей, на конкретного человека. А его откупные… Им тогда даже компенсацию не присудили, Северовы выплатили деньги добровольно, по собственной инициативе.

Тогда на ее пороге появился отец Глеба, вручил чек, принес соболезнования. А Наталья вытолкала его за порог, пылая ненавистью и болью.

Вытолкала так же, как недавно Северова младшего. Точнее Имагина. Он ведь теперь Имагин.

Наталья вытерла слезы, встала со стула, направляясь обратно в кухню, к окну. Ей сложно… Думать, сомневаться, а как же тогда Насте?

Задержав дыхание, женщина бросила взгляд вниз — на лавку. Глеб сидел один. Андрея рядом еще не было. Может, передумал? Наталья прислонилась лбом к стеклу, как сын недавно, глядя на ненавистного человека и пытаясь дышать ровно.

Виновен или … Достоин прощения или … Должна ли она вообще его прощать или …

* * *

— Двигай, — Андрей кивнул, требуя от Имагина реагировать быстрей.

Тот, конечно же, заметил вышедшего из подъезда Веселова-младшего, глянул из-под капюшона, но подбегать, хватать за руки, просить позвать сестру не стал. Понимал, как должен раздражать одним своим присутствием у их подъезда, в их дворе, на их земле, да и вообще на Земле…

Потому и не удивился, когда Андрей молча прошел мимо, скрываясь в арке…

Зато позже, проворонив возвращение парня из-за шума дождя, вздрогнул, услышав оклик так близко. Глеб несколько секунд смотрел на Андрея удивленно, потом хмыкнул, тряхнул головой, с которой здорово текло, отъехал в сторону, освобождая место.

Веселов забрался с ногами на лавку, сел так же, тоже опустил голову.

— Пиво пьешь?

— Нет.

— Я тоже. Потому колу взял.

Парень открыл пакет, который до этого держал в руках, достал одну банку, дал Имагину, другую оставил себе, смял шершавый кулек, сунув в карман. Открыл, сделал глоток.

Глеб, покрутив презент в руках, тоже открыл.

— Ты зря тут сидишь. Она уехала.

— Куда?

— К бабушке. От тебя подальше.

— Когда вернется?

— А тебе-то зачем? — Андрей зыркнул зло, сжимая банку сильней.

— Хочу поговорить.

— А больше ничего не хочешь? А то могу устроить. Что ты ей скажешь?

— Не могу без нее.

— А она без тебя, видишь, может… — Андрею все же хотелось уколоть. Хоть немного, хоть чуть-чуть.

— Мы не виноваты, что вот так…

— Она не виновата. А ты был там. Вполне возможно, что не за рулем, но был.

— Был.

— Думаешь, простит?

— Не знаю.

— Мама точно не забудет. Она папу очень любила.

— Простите, — голова Имагина опустилась еще ниже. Он искренне раскаивался в том, что, сам толком не знал, совершил или нет. Хотел бы искупить, но как? Человека он не оживит, а деньги ему вернулись. Все, до копейки. Да и в просьбах простить не нуждались. Он ведь долго пытался извиниться, искупить еще тогда, семь лет тому.

— Знаешь, — Андрей допил, хлопнул по донышку банки, сминая ее, отправил в урну. — Я же тебе по морде дать должен. За отца. За сестру. За мать.

Имагин даже не пошевелился. Должен. И имеет полное право. А он и сопротивляться не станет. Если от этого полегчает хотя бы одному из тех, кто пострадал, так тому и быть.

— Но не буду я этого делать. Тебя уже и так жизнь побила. Но вместо того, чтоб тут ее сторожить… Езжай туда.

Глеб поднял недоверчивый взгляд.

— Чего смотришь? Это тебе не герпес выскочивший, сам не пройдет. Она там страдает, ты тут… Мама… Это одно. К ней даже не пытайся подойти, а Настя… Сам не верю, что говорю это, но прошлое иногда нужно оставлять в прошлом. Ради будущего.

Парень встал с лавки, отряхнулся, вновь набросил на голову капюшон.

— Спасибо…

— Сочтемся, — окинув Имагина еще одним суровым взглядом, он направился к подъезду.

Женщины — они слишком эмоциональны и кардинальны. Рубят сплеча, а потом рыдают. Что мама, что Настя. Андрею же казалось, что ничем хорошим это не закончится. Он не мог относиться к Имагину совсем уж непредвзято, но пытался поставить себя на место отца, будь он жив. И был уверен в одном — для него не было стремлений более значимых, чем счастье детей. Даже вот такое счастье.

Пусть поедет, пусть поговорят, пусть разберутся. Решат, что видеть друг друга не могут — лично они с мамой только вздохнут облегченно, решат, что наоборот — не могут не видеть, пусть пытаются. Лишь бы не прятались и не молчали. От этого только хуже — это ложные надежды и ожидания.

Когда Андрей вошел в квартиру, Натальи не было ни на кухне, ни в гостиной. А в Настиной комнате — приоткрыта дверь. Парень подошел к ней, заглянул внутрь.

Мама сидела на кровати сестры, прижимая к лицу любимого дочкиного мишку. Плечи мелко дрожали — она плакала. Им всем было тяжело, Андрей даже не сказал бы, кому хуже — матери или сестре. Но второй он помог не так давно, теперь должен был помочь и первой.

Парень вошел, стянул промокшую под дождем кофту, бросил на пол, сам присел рядом с мамой, положил руку на ее плечо, а потом позволил обнять себя, чтобы продолжить плакать, но уже делясь своими сомненьями с вполне живим родным человеком.

— Она же любит его, да?

— По-моему, да.

— И он ее?

— Да.

— И за что это им? И нам за что?

Андрей пожал плечами. Возможно, не за что, а для чего? Жизнь ведь чему-то учит. Знать бы еще, чему.

* * *

Настя сидела на лавке в парке, подтянув ноги к подбородку, обняла их, уткнулась лбом в колени. У бабушки ей было хорошо: здесь меньше людей, меньше вероятность того, что прозвенит дверной звонок, а на пороге — Глеб. Точнее такой вероятности вообще нет.

Но и в этой квартире иногда становилось душно.

Она чувствовала себя виноватой перед отцом, мамой, бабушкой, братом, самой собой.

Ну как не заметила? Как могла влюбиться? Почему в него? Слезы давно высохли, а теперь было просто безнадежно тоскливо.

Как жить дальше? Вернуться в Киев, а там что? Сказать маме, что ее работа — результат протекции Имагина? Она же после этого и шагу в ту сторону не сделает. Самой отказаться от детской группы, ведь в этом тоже он помог?

Да и с ним… Что? Никогда больше не встречаться? Забыть, вычеркнуть, вытравить из памяти? Легко сказать… А если снится каждую ночь? Снится, вот только не виновный в смерти отца Северов, а любимый Имагин.

Северов… Ведь у нее было столько подсказок. Табличка на двери кабинета, там же была именно эта фамилия. Эта дурацкая бляха в машине… «Предпочитаю перестраховаться». Мотоциклы в квартире, шрам на плече, татуировка. Столько знаков, а она не заметила ни одного. Летела на пламя, вот и получила — не просто опалили, сожгли.

Настя знала, что должна сделать — выбросить из головы. Просто выбросить из головы все то хорошее, что произошло с ней за последние месяцы. Заставить себя вспомнить, что чувствовала, потеряв отца. Ведь не может счастье с ним сейчас перевесить горе утраты семилетней давности. Не должно. Но сделать это — невероятно сложно. Во время подобных попыток, Настя сбегала куда подальше. Жаль, от себя не сбежишь.

Так и сегодня не получилось. Почувствовав, что начинает замерзать, девушка встала с лавки, бросила взгляд на пруд, а потом поплелась домой. Бабушка будет волноваться, а мобильный с собой она не брала. Вообще выключила его от греха подальше. Не могла говорить ни с кем, только с бабушкой — редко и помалу.

* * *

— Обедать будем, зайка, проходи, — Антонина Николаевна кивнула, когда проходя мимо, Настя коснулась ее щеки губами, поплелась в ванную. Женщина проводила внучку долгим взглядом, а потом покачала головой. — Ну и сколько это будет продолжаться? — заговорила же сразу, как только сели за стол.

Настя колупала котлету, выбирала из салата огурцы, откладывала в одну сторону, потом помидоры — в другую, потом формировала горочку из капусты. Вместо ответа на вопрос, пожала плечами.

— Так нельзя, Анастасия. Ты мучаешь себя, а заодно и всех вокруг…

Настя отложила приборы, собиралась встать. Только кто же даст?

— Сидеть, — генеральские замашки бабушки девушку не удивили. Антонина умела разговаривать и не таким тоном. — Любишь ты своего Глеба-то?

— Никого я не люблю, — отвернувшись к окну, Настя посмотрела вверх, прикусывая щеку. Очень не хотелось расплакаться.

— Так почему мучаешься-то, дурында?

Настя оглянулась на бабушку, не веря своим ушам.

— Чего смотришь? Себя мучаешь, его мучаешь, а заодно и нас всех мучаешь.

— Бабушка…

Настя не знала, чего ждет от нее мать отца. Надеется, что гордо вскинет подбородок и скажет, что не собирается дела иметь с причастным к смерти папы человеком? Мама, наверное, облегченно вздохнула бы, услышь подобное. Или наоборот? Что тут же побежит на вокзал?

— Я уже двадцать два года бабушка, Настя, — Антонина же тоже отложила приборы, сверля внучку серьезным взглядом. — А до этого еще двадцать с небольшим в мамах числилась. По горло глупостей насмотрелась разных. Но знаешь, на что смотреть не могу — как вы себя сжираете изнутри. Что ты, что мама твоя. Она — ненавистью слепой, ты — сомненьями идиотскими.

— Они не идиотские… — Настя опустила взгляд.

— Самые что ни на есть идиотские, Настя. Хочешь, расскажу, как на самом деле было? Или тебе удобней с маминой версией жить, в нее и верить? Хочешь?

Настя застыла, не зная, что сказать. У нее было две версии — мамина, а теперь еще и версия Глеба. В какую верила она? Утром в одну, ночью в другую. А чаще всего ни в какую.

— Да.

— Отлично, — Антонина склонилась к столу, собираясь действительно посвятить внучку в то, что помнила, знала, понимала, принимала. Не успела — в дверь позвонили. — За солью, наверное, опять. А ты здесь сиди. Только попробуй сбежать — получишь по мягкому месту. Ремень дедушкин вон до сих пор на месте висит. Услышала?

Наста кивнула, а потом развернулась к окну, часто моргая. Нужно успокоиться. Когда бабушка вернется — нужно быть предельно спокойной и готовой слушать. Слушать, а еще понимать, отрицать или соглашаться.

Девушка встала из-за стола, подошла к подоконнику, провела пальцами по тюли, пытаясь дышать глубоко, ровно, медленно.

— Я на кухне буду, если что, — а когда Антонина Николаевна вернулась, младшая Веселова резко обернулась, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу.

— Нет, — она обогнула стол с противоположной от вошедших стороны, собираясь юркнуть мимо двух застывших фигур, позорно сбегая.

— А ну стой, — сделать этого ей не дали — бабушка выставила руку, преграждая путь, а с другой стороны обойти Настя не решилась бы — с другой стороны стоял Глеб.

— Зачем? — Настя вскинула на него злой взгляд, сжимая кулаки.

Девушка не видела его около недели, а он уже будто осунулся, постарел, похудел. Наверное, сама она не лучше.

— Нам надо поговорить, Настя.

— Я не собираюсь…

— И вы поговорите, — ее перебили. Бабушка. Человек, который должен был горой стоять на страже ее душевного равновесия, сам же толкал на разговор с мужчиной, на которого даже смотреть было сложно. — А я буду на кухне. Только посуду не бейте.

Смерив суровым взглядом внучку, а потом и Имагина, она вышла, оставляя их наедине.

Вот теперь можно сбежать. Даже нужно. А Настя не могла пошевелиться, глядя на его кроссовки.

— Присядь, пожалуйста.

Послушалась. Со скрипом пододвинула ближайший стул, села на него, чтобы снова уставиться на носки мужских кроссовок. Кроссовки прошли в комнату, тоже взяли стул, подняли, принесли слишком близко, опустили, сели, протянули к ней руки, но Настя подскочила, тут же пряча свои под пятой точкой. Она и говорить-то не готова, зачем он пытается коснуться?

— Я тебе хочу рассказать все с самого начала…

— Только быстро.

Глеб вздохнул, но спорить не стал. Свою речь он готовил на протяжении пяти часов пути. Готовил тщательно, но стоило увидеть ее, как все забылось.

— Я увлекся мотоциклами, когда мне было лет пятнадцать, на восемнадцатилетние родители подарили мне мой личный первый байк. — Настя бросила быстрый злой взгляд, но смолчала. Каждое его слово теперь будет восприниматься через призму того, что на ее восемнадцатилетние отец не мог подарить ей уже ничего, даже свою любовь. — Мы с Лехой фанатели, пылинки с него сдували, гоняли, конечно, но никогда не попадали в неприятности.

— Вы человека сбили… Пьяные.

— Я же говорил уже, почему Леха выпил, почему мы поменялись.

— Да какая разница, почему он выпил? Кто был за рулем?

— Не знаю, — Глеб посмотрел прямо на Настю, она в ответ так же.

— Как ты можешь не знать?

— Я не помню ничего с момента, как мы остановились, когда я рассек бровь. Следующее воспоминание — больничная палата. Я не знаю, кто был за рулем.

— Зачем ты врешь? Просто скажи, Глеб. Кто сбил моего отца? Ты или твой дружок? Я же не пойду в милицию, чего-то требовать. Я просто хочу знать, из-за кого он погиб?

— Я не знаю, Настя, — повтори Имагин еще несколько раз, она взвыла бы.

Мама всегда считала, что все эти россказни об амнезии — сказки, на которые неплохо купился суд. И сейчас Насте казалось, что ее пытаются развести так же.

— Но мне очень жаль, что из-за нас… — мужчина продолжил.

— Жаль, — Веселова тут же перебила. — Раз тебе так жаль, Глеб, почему же ты не пришел с повинной? Почему вы откупились? От нас, от правосудия? Тебе было настолько жаль? — девушка повысила голос, сама того не замечая.

— Мы не откупались. Во всяком случае, отец клялся, что он никому не платил.

Настя фыркнула, поднимаясь со стула. Обошла его, вновь приблизилась к окну, уже оттуда развернулась, глядя на сгорбившегося Глеба.

— Папа неплохо решил твои проблемы, вот только неужели ему не обидно, что сыночек отрекся от славной фамилии? Я вот ношу папину с гордостью, а знаешь почему? Да потому, что это все, что осталось мне от отца! — голос сорвался, девушка всхлипнула, разворачиваясь к окну.

Нет. Она ошибалась. Не сможет простить. Никогда не сможет. Между ними вечно будет стоять та ночь. Тот байк. И неважно, кто был за рулем — Глеб или его друг, папу это не вернет.

— Прости меня, Настя, — он подошел, собирался прикоснуться, но Веселова повела плечом, уворачиваясь. Шумно выдохнув, Имагин опустил руку. А потом они долго просто стояли. Настя изредка всхлипывая, параллельно стирая следы слез со щек, боясь развернуться и увидеть его так близко. И Глеб — осознавая, что даже прикоснуться права не имеет.

— Уйди, пожалуйста, — она шепнула, не сомневаясь, что услышит. — И больше не появляйся в моей жизни. Никогда. Я не прощу. Не смогу простить.

И она, и он вздрогнули, когда на кухне что-то полетело на пол.

Он принял ответ. Как бороться там, где не имеешь права бороться? Как пытаться искупить то, что невозможно искупить? Как просить прощение, если простить невозможно?

Имагин вышел молча, тихо закрыл за собой дверь, спустился вниз. Настя видела, как мужчина останавливается у машины, прислоняется лбом к нагретому на солнце боку, с силой сжимает пальцы на ручке, а потом лупит ногой по диску.

Пытаясь не расплакаться, Настя закусила кулак.

Нельзя так жить. Он тут — и хочется расцарапать ему лицо, отомстить болью за ту боль, которую причинил. Он там — и хочется нестись навстречу, чтобы умолять простить за то, что заставила страдать. А потом перед глазами снова мама и ее боль. Папа и его смерть. И снова Глеб, когда прилетел из командировки. А потом вырезка из газеты, где мужчина с серым овалом вместо лица сидит, сгорбившись, сжав руки в кулаках.

Машина выехала со двора, а Настя развернулась, упала на стул, шумно отодвинула тарелку, кажется, даже нож на пол упал, снова начиная рыдать от своей беспомощности и бессилия.

Плакала долго, не замечая, что бабушка снова в комнате, гладит по волосам и тихо шикает, ждет, когда внучка придет в себя.

— Я люблю его, бабушка, — не выдержав, Настя подняла голову, юркнула в раскрытые объятья, позволяя укачивать себя, все так же гладя и приговаривая что-то нежное, но очень важное.

— И он тебя любит, Настенька. Не любил бы — не приехал. И я тебя люблю, и мама твоя, и Андрюша, и папа… — плач стал совсем невыносимым. Любить его — предавать память отца, а не любить Глеба Настя не могла.

— Что мне делать, бабушка, что? — уткнувшись в кашемировую кофту, Настя разрыдалась еще сильней.

— Для начала, послушай, Настенька. Внимательно послушай то, что я скажу, а позже мы что-то придумаем. Хорошо?

Настя кивнула, затихла, действительно прислушалась. Чувствовала, как бабушка водит по спине, а сама затаила дыхание.

— Он не виноват, Настя. Поверь мне. Поверь матери, потерявшей тогда своего единственного сына. Наташа не врет, просто видит то, что хочет видеть. Ей нужна причина, чтоб ненавидеть человека, которого она назначила виновным. И она ее видит. Столько лет прошло, а она все не может отпустить, простить, принять. Да и прощать его не за что. Разве что за то, что позволил другу сесть за руль. Но она ведь не в этом винит…

— Она папу любила.

— Любила. И любит, — снова руки по спине, а в горле ком. — И я люблю. И ты любишь, Андрюша тоже любит. Но любить папу и ненавидеть человека за то, что так сложилась судьба — это ведь не одно и то же. Я была тогда на каждом заседании, Настя. Я очень внимательно слушала. Слушала, тоже злилась, но хотя бы пыталась бороться за истину. За истину, а не во имя мести. Тот, который был за рулем, действительно был пьян, скорость они не превышали, дорога освещена была плохо, но сбили на переходе, потому вина есть. Вот только он-то скончался на месте, понимаешь? Тот, который сбил Володю, скончался на месте. А твой Глеб попал в больницу. Так же, как наш папа. Мы думали, что все обойдется. Думали, что он у нас родился в рубахе — всего-то переломы, да сотрясения. А он шутил, смеялся, гитару просил принести, собирался с загипсованной рукой играть, но будто чувствовал. Такие вещи говорил… Ты же помнишь?

Настя кивнула — помнила. Помнила, как однажды сидела с папой в палате, на его кровати, и он сказал ей, что танцы — ее судьба. Она наверняка забыла бы тот разговор, будь у них после еще много бесед, та стала бы одной из, но она была последней, а потому так запомнилась.

— И в том, что врачи недоглядели — тоже не твой Глеб виноват. Понимаешь? Ты бы видела, Насть, каким он на суде сидел. Ты бы только видела…

Ася выровнялась, заглядывая в лицо бабушки. Она грустно улыбнулась.

— Наташка глупости говорит. Они не платили ни судье, ни прокурорам. Там же экспертизы проводились. Северову действительно память отшибло. Такое случается, когда мозг пытается оградиться от стресса. И на месте экспертизу проводили, установили, кто был за рулем, а кто пассажиром, мерили тормозной путь, изучали полученные травмы. Это был честный суд. И он оказался невиновным.

— Зачем тогда были эти деньги? Зачем невиновному было откупаться от нас? Почему сам не пришел? Не извинился даже… — на секунду в Настиных глазах блеснул гнев, а потом стало стыдно. Стыдно из-за того, что бабушка посмотрела с укором.

— Они не откупиться пытались, девочка моя. Отца вам вернуть не получилось бы, но хотя бы жизнь облегчить. Хотя бы так… А Наташа это кроме как откупными и не называла, и вас тому же научила. Научила ненавидеть, хотя должна была учить понимать и прощать. И он извинялся… Миллион раз извинялся, но твоя мама не готова была слышать. Настолько не готова, что даже у меня мурашки по коже шли от ее ответов, а он продолжал извиняться… Продолжал, пока Наташа не пригрозила, что если он хотя бы еще раз к ней обратится, она сделает с собой что-то, и на его руках будет кровь уже не только вашего отца, но и матери. Она тогда практически с ума сошла от горя, Настенька, если бы не вы… она действительно сделала бы с собой что-то. А Глеб твой… Ему не позавидуешь. Парню радоваться бы, что жив остался, а он корить себя будет всю жизнь. А глядя на тебя, корить станет еще больше, но ведь не может уже без тебя… Видишь, приехал. Знает, что сам же себе больно делает, а все равно приехал. Не забыл, не пропал, не спрятался, а мог бы. Приехал… потому что ты ему настолько нужна, понимаешь, девочка? Любит он тебя, дурочку. Как наш папа твою маму любил, как я дедушку, любит, Настенька. Очень.

А Настя опять расплакалась. Теперь уже из-за жалости. К маме, которая так и не смогла простить, к себе, что простить Глеба — значит причинить боль той же маме, к Глебу, который живет, так до конца и не веря, что сбил не он. Да это и не важно, он-то тоже винит в случившемся себя. И она обвинила. Его.

— Бабушка, — девушка охнула, вновь отрываясь от пахнущего пряностями плеча. Глаза — на пол лица, в них слезы, а еще нетерпенье. — Мне нужно… Идти нужно…

— Нет, Насть, ты сейчас никуда не пойдешь. Тебе нужно ночь переждать, переспать, передумать, а уж потом…

И как бы сердце ни рвалось, Настя смирилась.

Ночь была сложной, а утром девушка взяла билет до Киева, но уже не на поезд — долго ждать, а на автобус.

Ей нужно было попасть в город как можно скорее.

Бабушка проводила ее до самой двери автобуса, а потом смотрела, как он отъезжает, махала рукой и качала головой.

Вот глупая… Любит ведь. Сильно любит, а так мучила. И себя, и его. А главное, ради чего? Чтоб еще одно поколение в ненависти прожило?

Нет. Это неправильно. Они ведь не напрасно встретились. Может, как раз затем, чтоб вот так сойтись. Чтоб толкнуть Наташку в сторону прощения. Может, это сам Володя придумал?

Женщина поднесла ладонь к губам, охнула. Собственная догадка показалась ей очень уж похожей на правду. Он мог. Он у нее был именно такой. Хотя кто его знает? Может, просто так совпало?

Продолжая перебирать в голове варианты, Антонина направилась прочь с автовокзала.

Жалея лишь о том, что забыла сказать внучке — ей Глеб понравился. Можно считать, зять одобрен.

* * *

Имагин сидел в кабинете, ставя росчерк за росчерком.

Вчера он был еще у Настиной бабушки, а до этого сторожил у подъезда Веселовых. Сегодня же впервые появился в офисе.

Появился не заросшим и страшным, с красными глазами и в вонючей футболке, а вполне гладко выбритым и в меру адекватным.

То, что на душе — хреново, не причина подставлять людей. А забив на работу, именно это он и сделал.

Утром Глеб созвонился с отцом, успокоил, поклялся, что все хорошо, позавтракал, даже в меру плотно, спокойно сложил оставленные Настей вещи в пакет, который должен был потом отправить на ее адрес. Только чуть позже… Через пару деньков, когда надежда совсем пропадет. Надел костюм, приехал на работу.

А теперь сидел в кабинете, подписывая все то, что должен был подписать раньше. Шел четвертый час дня, обед позади, осталось еще не так-то много, а потом конец смены, можно домой.

Зачем? А пофиг зачем. Просто нужна цель — спать, чтобы встать, встать, чтобы есть, есть, чтобы работать, работать, чтобы поехать домой, домой, чтобы спать. Чем не жизнь?

По внутреннему позвонили, Глеб, продолжая выводить подпись ровным почерком, взял трубку.

— Глеб Юрьевич, тут с проходной звонили…

— Что?

— Говорят, что вас там ждут.

— Пусть поднимаются.

— Не хотят, — в Глебе начало зреть раздражение. Детский сад, ей богу.

— Кто ждет?

— Девушка.

Сердце замерло. А потом забилось — быстро-быстро.

— Какая девушка? — голос же был притворно холодным и спокойным.

— Представилась Анастасией.

Бросив трубку, Глеб понесся прочь из кабинета. Обогнал слишком медленный лифт, стянул по дороге сковывающий движения пиджак, бросил на подвернувшийся диванчик, вылетел в холл.

Настя стояла у кофейного аппарата, спиной к нему. Что-то изучала. За стеклянными дверями и огромными окнами — дождь стеной, люди заходят и выходят, то и дело щелкая зонтами, стряхивая воду.

Кажется, Настя все же выбрала себе что-то, аппарат забрал у нее пятерку, потом еще одну.

Глеб мысленно поспорил сам с собой: если чай, все будет хорошо, если кофе — просто ничего не будет.

Заказать Веселова не успела. Почувствовала его взгляд, резко развернулась, а потом опустила голову, тут же покраснев.

Ей хотелось так много всего сказать, а сейчас и дышать-то получалось только через раз.

Понимая, что сама не подойдет, Глеб приблизился, остановился, но не заговорил. Так и стояли: она — смотря себе под ноги, он — сверля взглядом каштановую макушку.

— Привет, — первым не выдержал Глеб. Правда, произнося слово, он-то продемонстрировал чудо выдержки, потому что хотелось не говорить, а если говорить, то не это.

Услышав его голос, Настя вздрогнула, а потом набрала в легкие больше воздуха, вскинула взгляд…

— Ты не виноват. Я люблю тебя. Прости.

— Настька… — Глеб сжал ее в объятьях, пытаясь элементарно не задушить. А она опять расплакалась. Теперь потому, что стало легче. И уже совершенно неважно, собиралась Настя купить чай или кофе.

Глава 20

— Насть, — девушка высунула нос из-под одеяла, позволяя Глебу себя поцеловать, а потом снова укрылась с головой, переползая на его половину. — Я ушел. Чашку на кухне разбил случайно, вроде бы убрал, но ты там аккуратно, не поранься.

— Угу, — Глеб окинул скептическим взглядом укрытую белым одеялом фигуру, но, в конце концов, не удержался, снова подошел, ущипнул за очень уж вызывающе выглядывающий кусочек мягкой округлости, получил сонный, недовольный, практически укоризненный взгляд встрепенувшейся Насти, тут же сбросившей одеяло.

— Почему раньше не разбудил? — она села в кровати, окидывая его оценивающим взглядом. Выглядит опрятно, красиво — в костюме, выбрит, свеж, бодр. Не то, что она.

— Тебе рано еще. На вторую пару едешь?

— На вторую. Ты позавтракал?

— Кофе выпил, — Глеб снова наклонился, целуя теперь уже в щеку, выпрямился, отошел, взял телефон, отправил в карман. — На работе поем.

— Хорошо, — Настя снова посмотрела на Имагина, пытаясь просканировать внешний вид на предмет незамеченных пятнышек или прилипших волосков. Таких вроде не наблюдалось.

— Влад будет под подъездом в девять тридцать, он тебе позвонит.

— Угу, — Настя нахмурилась, но спорить не стала.

— Спи давай, — оглянувшись напоследок, Имагин отдал приказ, вышел из спальни, из квартиры, подъезда…

Настя же послушно опустилась на подушку, закрыла глаза, потянулась, потом снова укрылась с головой, пытаясь действительно заснуть. У нее есть еще законный час. Хотя и очень хотелось поворчать, злясь на Имагина, который, вопреки ее просьбам, привычно не разбудил.

Хотя сам ведь себе хуже сделал. Вот если бы разбудил — и ушел бы не голодный, и она чувствовала бы себя лучше. Он у них вроде как добытчик, но она-то тыл. Должна быть тылом. Вот уже полтора месяца, как должна быть тылом.

Во время поездки от бабушки до Киева, у Веселовой было достаточно времени на то, чтоб понять — стоит ей прийти к Глебу, стоит сказать, что она его любит, что не винит — все изменится. Изменится куда более кардинально, чем случилось бы, пройди та встреча с ее мамой так, как могло быть в нормальной семье.

Она больше не сможет спокойно жить дома, периодически сбегая на свидания с Глебом. Не сможет приходить домой и тихо ненавидеть Имагина, как делает мама, а потом нежиться в его ласках, так же сильно любя. Это было бы лицемерием. А еще издевательством. Как над мамой, так и над Глебом.

Нельзя было заставлять их мучиться. Хотя бы мучиться больше, чем они уже мучаются.

Видимо, это понимал и Глеб. И, как ни странно, даже Настина мама.

После разговора в офисе, они с Имагиным долго просто катались по городу. Дождь лил как из ведра, а они больше молчали, чем говорили. А если начинали говорить — то в основном извинялись. Первой не выдержала Настя, девушка просто запретила Имагину поднимать эту тему. Раз и навсегда. Она поверила бабушке. Не знала, почему именно, потому, что эта версия более походила на правду или потому, что она помогала хотя бы немного смягчить сердечные терзания, но поверила. О чем и сказала Глебу, а он не стал спорить.

Потом сидел в машине добрый час, снова за аркой, постукивая пальцами по рулю, периодически хватая телефон и откладывая его, нервничая, хуже малолетки.

Настя в это время собирала вещи и разговаривала с мамой… И он дико боялся, что этот разговор снова все разрушит. Боялся, но прекрасно понимал — Наталья имеет право рушить ему все. Но она не стала…

Глеб понял это, когда увидел в арке Настю. Одной рукой она вытирала слезы, а другой везла чемодан.

Он тогда не спросил, почему плачет, а она не спешила рассказывать. Но тот разговор с мамой навсегда отпечатался в Настиной памяти.

Еще с порога, боясь смотреть родительнице в глаза, Ася выпалила на одном дыхании, что ее Глеб не виноват и она… она его любит.

Наталья кивнула, на какое-то время скрываясь в ванной. Что Настя, что Андрей знали — там их мамочка в тысячный раз плакала. А потом женщина зашла в комнату дочери, села на кровать, следя за тем, как Настя опустошает шкаф.

Оказалось, что собрать если не всю свою жизнь, то значительную ее часть в один чемодан — это быстро и просто. Настя же справилась с этим заданием с особой резвостью еще и потому, что ее подгоняли мысли о том, как Глеб нервничает под подъездом, а мамино сердце рвется на расстоянии нескольких метров. Резать пуповину ей нужно было еще быстрей, чем это принято.

— Я приду в четверг, если… — Настя застегнула чемодан, выпрямилась, только посмотреть на маму никак не решалась, потому предпочитала гипнотизировать взглядом пол. — Если можно, — бросила один мимолетный взгляд, а потом опять под ноги.

— Настя… — Наталья же окликнула ее совершенно спокойно. — Настенька, — даже дважды. Дождалась, пока дочь осмелится посмотреть еще раз, постучала по покрывалу рядом с собой, прося присесть.

Чувствуя себя глупой шкодницей, Ася медленно подошла, опустилась, теперь смотря уже на покрывшиеся красными пятнышками из-за волнения ладони.

Наталья же явно собиралась разговаривать не так. Обхватила лицо дочери ладонями, повернула к себе, заглянула на самое донышко девичьих глаз. Сейчас ей было проще, чем дочери. Наконец-то настал тот момент, когда Наталья могла сказать, что в ней есть достаточно силы на то, чтоб взять хотя бы часть сомнений своих детей на себя.

— Если бы на его месте был Володя, я поступила бы так же.

Больше Насте было и не нужно. Хотелось просто знать, что мама не презирает, пусть не готова принять, но хотя бы не ест себя мыслями о предательстве дочери.

Они тогда договорились о том, что Настя придет в четверг. Впервые возвращаться в родной дом, будто в гости, было непривычно, но постепенно, вечер четверга стал временем, когда Настя приезжала к маме с Андреем, а Глеб нервничал теперь уже в их квартире, каждый раз немного опасаясь, что однажды она может и не вернуться.

После той их первой встречи с Натальей, больше Глеб с матерью избранницы не виделся. Настя никогда не предлагала поехать с ней домой, а Глеб никогда и не настаивал — боялся. Не знал, как себя вести. Кроме того Ася чувствовала — мама к этому не готова. Пусть смирилась, что теперь дочь живет с мужчиной, пусть даже с тем, что этот мужчина причастен к смерти ее мужа смирилась, но видеть его была не готова.

Потому этот вопрос все деликатно упускали. Был святая святых четверг, были разговоры с мамой и Андреем обо всем на свете, только не о Глебе.

Наталья спрашивала только: «как ты там?», «как твои дела?», «что делаешь?», видимо, пытаясь хоть немного абстрагироваться от того, что там она не одна, ее дела — это и его дела тоже, и делают они чаще всего что-то вместе. Настя это понимала, и не пыталась ничего изменить. Возможно, когда-то они с Глебом будут готовы к новой встрече. Спешить некуда, а времени у них целая жизнь…

* * *

Настя сама не заметила, как заснула, в следующий же раз разлепила глаза уже после звонка своего будильника.

Встала, приняла душ, зашла на кухню.

Проскочила на носочках до холодильника, смотря под ноги — помня о разбитой Имагиным чашке, достала какао, налила в чашку, поставила греться в микроволновку, а сама выглянула из окна, различая уже стоящую под подъездом машину Влада, Имагинского водителя, который теперь официально был приставлен к Насте.

Пытаясь побороть раздражение, Веселова снова открыла дверцу холодильника.

Нельзя сказать, что жизнь их шла, как по маслу. В частности, ее нередко раздражали некоторые замашки Имагина. Например, ей запрещено было передвигаться по городу так, как она к тому привыкла — прощай метро, здравствуй личный автомобиль. Зачем? По словам удивленного Глеба, потому что так комфортней и они могут себе это позволить. «Они» — это, в их случае, он. Настина же аргументация насчет того, что это ни разу не удобно и не рационально, была отброшена. И снова с ним можно было спорить до хрипоты, можно было даже разругаться сильнее, чем из-за телефона… или попытаться смириться, искренне надеясь на то, что он постарается взамен смириться и с кое-какими ее прихотями.

По правде, был еще третий вариант, можно было давить на больное, но такой возможности Настя даже не рассматривала. Ей было тяжело смотреть на то, как Глеб иногда зависает, глядя то ли на нее, то ли сквозь, явно погружаясь в воспоминания. Он корил себя за случившееся. Ему светило корить себя всю оставшуюся жизнь, и помогать в этом Настя не собиралась.

Зато теперь в университет, из него, в танцевальную студию, в которой она все же преподавала, а вечером домой, ее отвозил Влад, ну или сам Глеб, когда мог.

Мог не слишком часто, закончилось лето — мертвый сезон для всех и вся, люди вернулись из отпусков, работа закрутила и закрутилась с новой силой.

Имагин пропадал у себя, реанимируя и реабилитирую предприятия, Настя раскачивалась в универе и свыкалась с новым графиком, знакомилась со своими детками, волновалась, но пыталась учить их так, чтоб не было стыдно за себя.

Мама пошла на работу в фирму Марка Самойлова, того самого друга Глеба, о котором Настя уже множество раз слышала, а видела только однажды, да и то мельком, во время свидания с Пирожком. Конечно, о том, что Наталья получила работу с помощью Имагина, дочь матери так и не сказала. Из-за этого она стала бы чувствовать себя обязанной, а подобное не нужно было никому и только усложнило бы и без того тяжелую ситуацию.

Настя даже не знала, как назвать то, что происходило в ее жизни. Это не была холодная война. Это было минное поле, где каждый шаг повышает вероятность наступить на мину. А мины здесь — это вспышки боли. Боли мамы, боли Глеба, ее собственной боли.

Глеб стоял на одном краю, не осмеливаясь сделать шаг из-за отсутствия права навязываться, Наталья — на другом, не чувствуя в себе сил, да и по правде, боясь сближения, ведь женщина до сих пор считала себя предательницей. Не Настю — себя. Ей казалось, что приняв выбор дочери, предала память мужа. Вот только говорить об этом никому не спешила. Настя бы из-за подобного знания страдала, а Антонина в очередной раз высмеяла бы, обозвав дурочкой.

Настя же расположилась на середине этого минного поля, с каждым днем все ловчее справляясь с преодолением расстояния между двумя, такими важными для нее, людьми.

Залив хлопья молоком, Настя опустилась на высокий табурет, приступая к завтраку. Она смотрела перед собой, тщательно пережевывая, делая глоток за глотком из чашки с какао, продолжая думать…

Им с Глебом было сложно ужиться. Да и почему было? Им до сих пор часто сложно.

Например, Настя все пыталась приучить его к тому, что вставать нужно вместе. Что она не умрет, если проснется раньше и приготовит ему завтрак, завяжет галстук, поцелует, отправляя на работу. Так делала ее собственная мама, еще когда отец был жив, и это казалось Насте правильным. А Глеб чаще всего отмахивался, как сегодня утром, будя только перед уходом.

Она обижалась, он обещал в следующий раз обязательно… А потом снова жалел, оставляя спать до нужной пары.

Глеб оказался фанатическим чистоплюем, раздражающимся из-за вида хаоса, который царил во время Настиных сборов, а ее часто бесило то, что в их доме было слишком прилизано, убрано.

Ей казалось, что беспорядок и воскресные уборки придадут живости, он не соглашался. Чаще чашки в их доме била Настя, а убирал их спокойный, как удав, Имагин. Хотя и спокойным-то он был далеко не всегда.

Его, например, бесило то, что в университетской компании Насти водятся мужики. Мужиками двадцатилетних парней он называл сам, причем делал это тогда, когда настроение было неплохим, когда плохим — тоже «му», но не «жики».

— Особенно тот… рыжий. Что за хмырь такой? — в один из вечеров Имагин разошелся особенно сильно, сверля взглядом Настю, которая, будто ни в чем не бывало, собиралась на встречу с подругами. Просто с подругами, о чем ему и сказала, а он все равно завелся. Из-за слишком короткого, по его мнению, платья, слишком светящегося взгляда, слишком хорошего настроения Насти. У самого-то настроение было не очень — субботний вечер без нее, не самое лучшее, что могло произойти в его жизни. А ей будто и не жалко было оставлять его одного.

— Максим, и его с нами не будет, — Настя пожала плечами, нанося на губы блеск, оглянулась, замечая, как Имагинские ноздри раздуваются, подошла. — Будешь злиться, Глеб, приду под утро, пьяная, с выключенным телефоном. Понял? А если сейчас поцелуешь, пожелаешь хорошего вечера, а потом не станешь писать каждых двадцать минут, ночью буду в очень хорошем настроение. В хорошем настроении, в твоей постели. Ясно?

Ему явно было ясно. Трудно, но ясно. Поцеловал, пожелал, а потом сидел и ждал. Телевизор не смотрелся, работа не работалась, даже Марка на пиво без пива вызвать не получилось — его девичье царство устроило семейный просмотр фильма, потому вырваться — ну никак. Самойлов сказал об этом вроде бы с сожалением, но Глеб ему не поверил. Будь у него сейчас под боком Настя, тоже ни за что не поехал бы развлекать друга.

Руки то и дело чесались, так хотелось позвонить, но он сдерживался. Набрал только трижды. Первые два раза Настя ответила, а третий уже сбросила. Значит, практически перегнул.

Снова включил телевизор, уставился… в какой-то момент увлекся. Даже не заметил, когда щелкнули замки, вернулась…

А ей в тот вечер действительно было неплохо… Вот только, стоило подумать, что время можно было провести с ним, становилось немножечко грустно. Именно поэтому, распрощавшись с девочками, Настя с огромным удовольствием поехала домой, вошла, увидела его макушку, выглядывающую из-за спинки дивана, и сердце затрепетало…

— Нагулялась? — он, конечно, оглянулся, смотря сурово, для виду, но Настю порадовал и такой взгляд. Лишь бы его. Девушка кивнула, обошла диван, села рядом. Хотя даже не радом — в него вжалась. Взяла за руку, заставляя обнять себя за талию, уткнулась губами в шею, тут же целуя, а заодно и дыша… им, ступни протолкнула между обивкой дивана и тканью его штанов, обтягивающих бедро, вжалась телом в тело, тоже обняла, затихла.

— Ты у меня замечательный, Глебушка, — и снова поцеловала, скользнула по гладкой щеке — готовился, к уху, — люблю тебя.

— Пьяная? — а Глеб оторвался, внимательно посмотрел, продолжая обнимать.

Настя честно мотнула головой. Не пьяная. Совсем. Вообще. Разве что из-за него.

— Жаль, — а потом расплылся в улыбке. — Ты когда пьяная, тебя легче уговорить.

Настя тут же собиралась обидеться. Она ему тут о любви, а он об уговорах, но кто же даст? Зацелует, заласкает, голову закружит так, что и уговаривать уже не нужно — бери, что хочешь, и он берет. А потом тащит из холодильника даже не разогретый ужин, который оставлен был для него, честно делит, осознавая, что пока она не пришла — и есть-то не хотелось, включает какую-то дебильную комедию, устраивает уже так, как удобно ему (ей тоже удобно, кстати, но она ворчит для виду), выдыхает, усмехается, затихает, глядя на экран. А Настя на него. Немного мешает, конечно, отвлекая то поцелуем, то скользящими по коже пальцами, то шепотом на ухо, но без них было не то. Он же пробовал, без нее вообще не то.

* * *

Покончив с завтраком, Настя запрыгнула в любимые джинсы, собрала рюкзак, накрасилась слишком быстро, как для дамы с ее-то нынешним «статусом», а потом выскочила из квартиры.

Бежала вниз тоже не очень статусно, да и в машину паковалась слегка по-босяцки. Но что уж поделать? Чтобы привыкнуть ко всему, нужно время.

А еще оно нужно было для того, чтоб решиться на одну очень важную и жутко пугающую встречу. Встречу с родителями Глеба — Юрием и Татьяной Северовыми.

* * *

Накануне Настя нервничала больше, чем перед любым из экзаменов. Знакомиться с родителями ей раньше вообще не доводилось — маму Пети Веселова знала с детства, а с другими молодыми людьми до подобного отношения не доходили.

Тут же ей предстояло знакомство не просто с родителями. Ей светила встреча с теми самыми Северовыми… Причем они знали, кто будет представлен им сыном.

Настя боялась этого вечера, словно огня. И если сначала Глеб еще пытался как-то ее успокоить, то потом плюнул, смиряясь, что это нереально, а вместо своих тщетных попыток, попытался облегчить ее участь там, где это было возможно.

Например, напросился помочь с выбором наряда на вечер. Сначала они дружно пришли к выводу, что событие неординарное, а потому платье должно быть соответствующим, Настя даже не стала сопротивляться, когда Глеб аккуратно намекнул, что выбирать им предстоит из того, что подороже, вопрос их общего бюджета был вроде как уже решен. Настя самостоятельно распоряжалась своей преподавательской зарплатой, большую часть которой клала на счет брата, а тот уже невзначай пополнял их с мамой семейный бюджет, а также еженедельно получала определенную сумму от Имагина, которой, по его словам, должно было хватить на булавки, а по ее мнению, в стране столько булавок просто не производят.

Сначала Настя еще старалась не тратить их, а потом смирилась. В конце-то концов, если им светит жизнь вместе прожить, неужели она будет вести себя так постоянно? Кроме того… Насте очень не хотелось упасть в грязь лицом перед людьми, которые окружали Глеба. Ей не хотелось, чтоб за его спиной шушукались о том, какое чудо-юдо он себе нашел. Это нежелание заглушало писк глупой гордости.

Так в ее гардеробе произошли первые изменения, а потом и не только в гардеробе. Чувствуя себя немного глупо, Настя занялась изучением этикета, после чего расширила круг вопросов самосовершенствования, изучая то, чем интересуется сам Имагин, а еще… совсем уж краснея, Веселова занялась изучением вещей, которые должны были порадовать его в сфере, касающейся только их двоих, ну и записалась на уроки пол-дэнса, тоже, чтоб когда-то порадовать. Травмированная нога еще беспокоила, но не так сильно, чтоб чувствовать себя беспомощной.

Мандраж Насти, похоже, был слишком явно ощутим, именно поэтому Глеб и поехал выбирать платье вместе с ней.

Выбирали они долго и мучительно. Точнее мучилась Настя, а Глеб только смотрел внимательно, задумывался, а потом качал головой, веля мерить дальше.

Когда мужчине надоело сидеть на диване, шаря в телефоне, он переместился к кабинке, посмеиваясь над тем, как Настя ругается там сквозь зубы, снимая обтягивающее платье-чехол. Оно, по мнению Глеба, не подходило именно поэтому — слишком обтягивало. Нет, конечно, на встречу со своими родителями в таком пустить еще можно, тут-то он всегда рядом — в машину посадит, из машины в квартиру доставит, а потом в обратном порядке, но… Если вдруг Настя когда-то соберется куда-то еще… скандал им обеспечен.

Наконец-то стянув злосчастную тряпку, Настя яростно дернула штору, не обращая внимания на то, что осталась в одном белье, посмотрела на Глеба сначала гневно, а потом отчаяно.

— Может, ты без меня сходишь?

Имагин же окинул ее внимательным взглядом от носочков до самой макушки, мысленно поставил этому бельевому комплекту твердую четверку, для пятерки не хватало чулок, а потом быстро зыркнул в сторону, убедился, что консультанты не маячат на горизонте, втолкнул в примерочную, вминая спиной в зеркало. Сжал руками чашечки, а губами накрыл губы, чтоб Настин протестующий писк не достиг чужих ушей.

Оторвался далеко не сразу. Прежде исследовал не только скрытые тканью поверхности тела, но и кожу рук, живота, немного спины… куда достал.

— Ты чего, Имагин? Мы ж не эксгибиционисты… — а Настя откровенно офигела от напора.

— Отвлекаю, блин, — стиснув зубы, Глеб отступил, снова открыл штору, вышел, закрыл, после чего привалился к перегородке, выдыхая. Нет, ну ее-то, конечно, отвлек, а с собой теперь что делать? Он таки ее добрый самаритянин. Это правда. Ради нее — хоть звезду с неба, хоть в состоянии крайней возбужденности терпеть до дому.

А Настя в это время, жутко краснея, трясущимися руками пыталась натянуть на себя следующий наряд, чувствуя, как тело то и дело вздрагивает, а на губах загорается улыбка. Какой же он у нее… один такой.

Взяли они следующее по очереди платье.

Почему именно оно так понравилось Имагину, Настя спрашивать не рискнула. Может, надоело выбирать, может, это действительно было лучше других. Но знакомиться с родителями Глеба ей предстояло во в меру строгом глубокого коричневого цвета наряде.

Потом Имагин перенес еще и второй тур — покупку обуви, а вечером они вернулись домой довольными, но уставшими. Хотя довольной и уставшей вернулась Настя, а Глеб устал и удовлетворился только после того, как ему перепало вознаграждение за хорошее поведение.

* * *

День встречи с родителями Глеба приближался, Настя волновалась все больше, а Имагин был слишком занят на работе, чтоб дни напролет проводить, успокаивая.

Однажды Настя даже не выдержала, решила спросить совета у мамы. Это был очередной четверг, они сидели на кухне, Наталья пришивала пуговицы к сотворенному не так давно платью, а Настя делилась успехами на преподавательском поприще.

Там, как ей казалось, все складывалось чудесно. Она уже любила своих крошек, а они отвечали ей взаимностью. Мама улыбалась, хваля Настю, Андрей давно умотал к себе, сообщив, что слушать о танцульках ему не интересно.

Не выдержала Настя, когда до приезда Глеба, который должен был ее забрать, оставалось меньше получаса.

— Мам, мы с Глебом едем знакомиться с его родителями, — Настя выпалила, а потом уставилась в стол, тут же покрываясь пятнами стыда. Ей казалось, что права спрашивать что-либо у мамы, она больше не имеет, но не спросить просто не могла.

— Боишься? — Наталья же даже виду не подала, что расстроилась или разволновалась. Посмотрела ласково, отложила шитье, взяла ее ладонь в свою.

— Очень.

— А я рассказывала, как с твоей бабушкой знакомилась?

Настя мотнула головой, позволяя Наталье начать рассказ. Он был длинным, красочным, волнительным, но с очень даже хорошим окончанием. Антонина приняла ее. Приблизительно то же, по словам мамы, светило и Насте. Нервов не избежать, но исход непременно будет положительным.

Матери Настя поверила, приободрилась, а еще не могла нарадоваться тому, что этот разговор стал огромным шагом по минному полю чуть ближе к противоположной стороне.

Наталья постепенно привыкала. Часто созванивалась с Антониной, слушала ее советы, пыталась им следовать, пыталась учиться жить в новых обстоятельствах. Да, пусть путь этот нельзя было назвать стремительным, но она старалась, как могла.

Даже уже за выруливающей из двора машиной Имагина, в которую садилась Настя после домашних посиделок, Наталья могла следить спокойно. Возможно, когда-то созреет и для новой встречи. Созреет она, созреет он.

А знакомство с родителями Глеба действительно прошло для Насти лучше, чем она надеялась.

Стоило увидеть этих людей впервые, как страх пересилил любые чувства.

Имагину Настя никогда бы не призналась, но больше всего встречи она боялась, потому что элементарно не знала, как отреагирует на появление и этих людей из своего прошлого в новом амплуа. Девушка очень волновалась, что стоит ей увидеть Северовых, и воспоминания тут же накроют новой волной, заставляя возненавидеть их. Девушка не могла ненавидеть Глеба, но боялась, что их-то сможет.

Повезло, нервничала так, что забыла обо всем, даже об этом.

Юрий оказался мужчиной в годах, очень солидным и серьезным. Он хмурился, глядя на сына и на его избранницу, покашливал, задавал вопросы, а потом смотрел неотрывно, слушая ответы. Но не потому, что хотел напугать, по нему было видно — он такой всегда.

Насте казалось, что справилась она неплохо, а Глеб здорово ей в этом помог — забросил руку на спинку стула, будто ограждая и одновременно делая акцент на том, что они выступают тут единым фронтом. Хотя против отца можно было не выступать, а вот Татьяна, мать Глеба, весь вечер смотрела на Настю насторожено. Не брали женщину ни похвалы ужина, ни восхваления интерьеров и характера сына. Немного смягчилась она только после того, как они с Северовым старшим выходили, вроде как распорядиться насчет десерта, хотя Глеб Насте на ухо признался, что отец сейчас будет усмирять мать.

Как в их семье происходит усмирение, Веселова не знала, но до них с Глебом доносились отголоски беседы, которых было достаточно для того, чтоб девушка поняла — обитателям этого дома принять их с Глебом тандем тоже непросто.

* * *

— Да она же всю жизнь будет у него перед глазами мелькать! — Татьяна злилась. Злилась на мужа, выведшего ее из гостиной под предлогом того, что пора бы распорядиться относительно десерта. На сына, влюбившегося в единственную в мире девушку, одобрить которую она не могла… Не могла из-за любви к нему. На эту девушку, за то, что вечно будет маячить у сына перед глазами, не давая забыть то, что он и так забыть не смог бы. На себя, что не уберегла, не защитила, не смогла повлиять ни тогда, семь лет тому, ни сейчас…

— Тише говори, — Юрий же облокотился о поверхность стола, следя суровым взглядом за тем, как жена мечется по кухне.

— Ты не понимаешь, — тон Татьяна сбавила, остановилась, повернулась к супругу. — Ты не понимаешь… Она вечно будет напоминать ему о том, что он ей обязан! Вечно будет давить на вину! Он теперь у нее на крючке… А может… Может она вообще так отомстить хочет? За отца?

Избранница сына казалась Северовой хищницей. Ну и что, что выглядит девушка сущим ангелом? Ну и что, что смотрит на Глеба влюбленными глазами? У нее в руках бомба. Бомба, способная нанести сыну непростительный ущерб. И эта милая девушка в любой момент может разжать пальцы, разнося к чертовой бабушке сердце, душу, личность ее сына. И что самое страшное — у него такой же влюбленный взгляд, а значит… скажет прыгнуть в пропасть, он прыгнет. Решит отомстить за отца, он даже сопротивляться не станет… А потому его нужно спасать… Срочно спрятать, забрать, защитить, спасти…

— А теперь слушай меня, — все эти отчаянные мысли, видимо, пронеслись по лицу женщины. Именно поэтому, дальше Юрий говорил жестко и безапелляционно. — Это выбор нашего сына. Сознательный, взрослый, личный. Он выбрал именно эту девушку. И этого достаточно, чтобы мы его выбор одобрили. Поняла?

Татьяна собиралась возразить…

— Он. Так. Решил. Что непонятно?

— Он не понимает, насколько это опасно…

— Что опасно?

— Она… Она опасна…

— Она — Настя. Избранница нашего сына. Девушка, которую он привел к нам затем, чтобы представить. Не спросить разрешения, не ради одобрения. Он просто ставит нас перед фактом, Таня. И это нормально. Если бы я спрашивал у своих родителей, одобряют ли они тебя… Глеб у нас не родился бы. Потому делай так, как я говорю, и выбрось из головы эту паническую придурь. Ясно?

Северова прерывисто кивнула.

— Хорошо, тогда сейчас мы возьмем торт, вернемся, и ты не будешь больше смотреть на Настю волком. Не будешь смотреть так, как она-то на нас не смотрит. Хотя могла бы, помнишь об этом?

Снова кивок.

— И он действительно у нее на крючке, Тань, — уловив смену в настроении жены, Юрий тоже немного расслабился, выпрямился, подошел. — Любит он ее, — а потом обнял, поглаживая по подрагивающей спине.

* * *

Когда чета Северовых вернулась, Татьяна пыталась проявить радушие куда старательней.

Но спокойно выдохнуть Настя смогла только после того, как Глеб завел мотор в машине, выруливая на дорогу.

Они едут домой. К себе домой. Туда, где нет никого, кроме них. Туда, где им так комфортно. Туда, куда сейчас так нестерпимо хочется.

Глеб явно разделял ее мысли на этот счет. Бросил быстрый взгляд, улыбнулся, правда немного нервно.

— Ну все, мелкая. Считай, самое страшное позади. В следующий раз на свадьбу пригласим, а потом на юбилей младшего ребенка. Лет на десять. Согласна?

Настя посмотрела на Глеба укоризненно — нельзя так о родителях, неправильно это, но… к своему стыду, была полностью согласна.

Ему сложно с ее матерью. Однажды, когда Настя задержалась дома, а телефон-предатель разрядился, Глеб не выдержал. Зайти не решился, расхрабрился только на то, чтоб позвонить. Наталья взяла тогда трубку, сказала, что дочь уже спускается, а потом быстро скинула, чувствуя, как сердце выскакивает из груди.

Он потом весь вечер ходил, как пришибленный, Настя понимала почему, он сам сказал, но поделать ничего не могла. Этот звонок подорвал пару мин с обеих сторон. Но тоже ведь шаг навстречу.

Ему сложно с ее матерью, а самой Насте было сложно с его родителями. Он видел в глазах и слышал в голосе Натальи отчаянную боль из-за потери мужа, в которой отчасти была его вина, Настя же видела в глазах Татьяны укор за то, что является вечным напоминанием сыну о происшествии семилетней давности.

Им всем было сложно, но Настя с Глебом очень старались, о чем ни капельки не жалели.

Глава 21

— Почему Имагин? — этим вечером у них в квартире снова сломался кондиционер. Жужжал, жужжал и дожужжался. На календаре — конец сентября, порядочной осени, даже будь она барышней-копушей, давно пора бы прийти, а она все никак не может собраться или добраться.

Так вот, на календаре конец сентября, на градуснике — плюс тридцать… вечером, а кондиционер приказал долго жить.

Настя поставила два стакана с лимонадом на журнальный столик, сама опустилась на диван рядом с Имагиным, проверявшим почту на ноутбуке. Посидела так несколько секунд, а потом легла, уткнувшись затылком в мужское бедро.

— В смысле? — он же, продолжая набирать левой рукой какой-то текст, освободил правую, позволяя тут же ухватиться за нее, чтобы заняться изучением. Настя поглаживала подушечки, водила по полосам на ладони, снова сравнивала со своей, смотрела, совпадают ли те самые линии, которые вроде как любви и жизни. Должны совпадать.

— Почему ты выбрал именно эту фамилию? Это мамина?

Допечатав, Глеб закрыл крышку ноутбука, отставил, давая возможность довольной таким развитием событий Насте подползти повыше, устроиться удобней. Смирившись, что правая рука ему больше не принадлежит, левой Имагин провел по собранным в хвост волосам девушки.

— Нет, не мамина. Просто… Не знаю, почему. Когда ехал решать вопрос, слушал какую-то дурацкую передачу о бабочках. Они там повторяли «имаго-имаго», освобождались от коконов, превращались из куколок в мотыльков, потому, когда нужно было определиться, самое умное, что пришло в голову — Имагин.

— А почему вообще было так необходимо менять? — Настя опустила его руку на свой живот, позволяя нежно водить пальцами по коже.

— После того… как это случилось, — пальцы на секунду застыли, чтобы через мгновение продолжить механически двигаться. То, что они могут вот так разговаривать на подобные темы — это достижение и Глеба, и Насти. Прошлое не вычеркнешь из жизни. Для них обоих эта тема болезненная, но не запретная. Запрет только один — поднимать ее, когда злятся. — Я долго пытался вспомнить. Хотел именно вспомнить, действительно ли мы с Лехой тогда поменялись, или это мой мозг так защищался, создавая лже-воспоминания.

— Экспертизы же проводили…

— Проводили. Но там ведь тоже никто не давал сто процентов. А мне нужны были сто. Думать, что из-за тебя погибли люди, Насть, это ужасно. Хочется отмыться. А отмыться нереально. Так вот, согласился и на гипноз, и на терапию тоже. Но я хотел, чтоб мне помогли вспомнить, а меня пытались заставить забыть, пережить… Из моей жизни пропали мотоциклы, я переехал в эту квартиру, расстался с подругой, с которой был тогда, пошел работать к отцу, учебу бросил на год.

— И фамилию сменил?

— Да. Фамилию тоже сменил. Вот уже семь лет, как Имагин.

— Мне нравится, — Настя выслушала его внимательно, погладила по руке, будто одобряя, ну или ободряя. — И ты до сих пор… до сих пор думаешь, что мог быть за рулем?

Глеб ответил не сразу. Сначала бросил на нее быстрый взгляд. Настя смотрела не на него — на стену, в глазах ни боли, ни гнева, ни ненависти. А он боялся только этого. Что по какой-то причине терпит, а сама ненавидит. Есть ведь, за что ненавидеть.

— Пока не буду убежден на все сто процентов, буду сомневаться.

— Как ты собираешься убедиться на все сто? — девушка запрокинула голову, заглядывая в его лицо.

А Глеб пожал плечами — не знал. Может, когда-то память окончательно вернется, выстроит все в ряд без белых пятен. Тогда будет уверен на все сто. Он этого одновременно хотел и боялся — а вдруг окажется, что за рулем был все же он? Вдруг окажется, что именно он виновен в смерти друга и отца любимой? Сможет признаться в этом Насте?

Она-то простила ему то, что сидел сзади. А если окажется, что своими руками..?

Из раздумий его вырвал протяжный стон Насти, которая тут же села, потянулась к стакану, приложила его ко лбу.

Глеб моргнул, возвращаясь из раздумий в реальность, а потом не смог сдержаться от того, чтоб не потянуться к ней, проводя ладонью по коже спины, скатывая майку. Она с ним. Это главное.

— Я умру от этой жары, Глеб, — девушка же, явно не подозревавшая о том, что творится у него в голове, обернулась, продолжая прикладывать холодный стакан ко лбу и щекам, посмотрела умоляюще. — Когда они обещали починить?

— Утром приедут.

Настя со стуком опустила стакан на стол, чтобы тут же уронить голову на колени, хныкая.

— Мы тут зажаримся, Имагин, до утра. Дом нагрелся за день, и мы теперь здесь как в газовой камере.

Усмехнувшись такой ее детской реакции, Глеб еще раз провел по позвоночнику, теперь уже от шеи вниз до самых ямочек, и снова вверх до лопаток, оголяя кожу.

В одном Настя была права — нужно что-то решать. Хотя бы за вентилятором съездить что ли…

— Я лед поставила морозиться, может хоть с ним полегчает… Или в машине переночуем? — мысли девушки пошли совсем уже в отчаянное русло.

А рука Глеба на какое-то время застыла.

Он немного повозился, достал телефон, разблокировал. Услышав характерный щелчок, Настя выпрямилась, оглядываясь. Глеб же приложил палец к губам, подмигнул.

— Алло, привет. Это Имагин.

Там ответили.

— Я вот о чем хотел спросить… У вас во сколько последний сеанс?

Снова ответ.

— А можно я тогда в одиннадцать подъеду? Охрану предупредишь? Конечно! — Имагин рассмеялся, — сочтемся. До встречи!

Сбросил, подмигнул, наклонился, легко целуя очень уж подозрительно смотрящую на него Настю.

— Собирайся, мелкая. Едем туда, где очень много льда. Только лучше джинсы надень и носки теплые возьми.

— Имагин… — а потом поднялся, направляясь в спальню. На ее оклик отреагировал немного не так, как Настя надеялась. Обернулся, посмотрел вопросительно, мол, «чего сидим?», показал руками, чтоб поднималась, пропал из виду, кажется, в гардеробной. — Имагин! — Асе ничего не оставалось, как проследовать за ним.

Глеб к тому времени успел уже снять домашнюю футболку, развязать лямки на штанах, стянуть и их, достать и запрыгнуть в спортивные, обернуться.

— Настен, сейчас десять, нас ждут к одиннадцати, мы должны быстро собраться и ехать. Давай, — а потом подошел, обнял, взялся за подол футболки, ненавязчиво стянул, отбросил в сторону… почему-то забыв, что он-то у них чистоплюй, схватился за резинку шорт, Настя придержала. — И носки не забудь… — отпустил, чмокнул в кончик носа, вышел, по ходу натягивая футболку уже на себя.

Пришлось собираться, исполняя его инструкции.

Все оставшееся время до выхода, потраченное Глебом на легкий ужин, которым накормил и себя, и подозрительную Настю, поиски ключей от машины и прочую мелочь, Веселова наблюдала за ним.

Он воодушевился так, будто предстояло что-то эпохальное, нереальное, очень для него желанное.

— Готова? — ее взяли за руку, вывели из квартиры, счастливо насвистывали, спускаясь вниз, включили в машине громкую музыку, вели спокойно, постукивая по рулю, периодически глядя на молчаливую Настю, подмигивали, чтобы снова следить за дорогой. Остановились же у одного из еще открытых городских торговых центров.

— Нам на третий, — охранник, явно собиравшийся сказать, что через несколько минут здание закрывается, только кивнул, когда Глеб кинул фразу вместо приветствия, чтобы тут же снова потянуть Настю к эскалаторам, параллельно набирая чей-то номер. — Алло, ну мы уже здесь. Через три минуты подойдем.

Решив, что спрашивать у него сейчас, смысла нет никакого, Настя смирилась, позволяя увлечь себя сначала на второй, а потом и на третий этаж пустого уже здания. Потом девушка пыталась идти достаточно быстро, чтобы поспевать за шагом Имагина, а когда он затормозил, чуть не налетела на спину.

— Ну вот, мелкая. Лед. И он весь наш, — Глеб обернулся, подмигнул, потянул дальше — в сторону пустого катка, рядом со входом на который их ждал улыбающийся мужчина.

* * *

— Глебыч, — мужчина протянул руку, здороваясь, они с Имагиным даже ударились плечами, демонстрируя уровень близости.

— Привет, прости, что неожиданно. Мы как-то в последний момент сообразили…

Глеб обернулся, улыбаясь Насте, а она только плечами пожала. Он-то может и сообразил в последний момент, а ее вообще перед фактом поставили.

— Мне-то что? Лишних денег не бывает, потому я не в обиде, — мужчина заглянул через плечо Глеба, явно оценивая спутницу, а потом уважительно покачал головой, молчаливо одобряя.

Это добавило в копилку раздражения Насти еще одну монетку.

Она ведь вполне может не уметь… и не хотеть. Тем более, если собирался знакомить с другом, мог бы предупредить.

— Мою флешку поставишь? Музычка у вас здесь… — Глеб скривился, достал из кармана носитель памяти, протянул мужчине, тот кивнул, погрозил пальцем, а потом пропустил их через турникеты, позволяя зайти.

— Тридцать восьмой же? — насупленная Настя кивнула, следя за тем, как Имагин перемахивает через стойку, достает пару коньков, протягивает ей, другие берет себе.

— Я вас оставлю, ребят, как закончите, наберешь, Глебыч, — мужчина же, который их встретил, снова протянул руку, пожал Имагинскую, улыбнулся Насте. — Это высшая степень доверия, каток для хоккеиста — святое! — он возвел палец к небу, а Настя почему-то смутилась.

Вспомнила, как ее когда-то не слишком впечатлил хоккейный матч, и перед Глебом стало стыдно. Он ведь действительно все это любит. И сюда ее привез потому, что любит. В надежде, что ей тоже понравится…

— Пошли, — снова перемахнув через перегородку, Глеб потянул ее к лавкам, предназначенным для переобувания.

Сам он надел коньки быстро, а ей было велено ждать. Ну она и ждала. А потом следила за тем, как профессионал шнурует обувь уже на ее ногах.

Всегда было интересно, как это делается правильно, насколько должно быть туго, где свободно, но никакого секрета в действиях мужчины не заметила.

— Каталась раньше? — закончив, Имагин поднял взгляд. Он смотрел восторженно, будто опьянел от близости льда, а Настя насторожено. Мотнула головой.

Ей интересна была реакция — разочаруется или нет. Он вообще никак не отреагировал. Взял за руку, повел в сторону створок, отделяющих лед от комнаты.

— Значит, будем учиться, — решительным движением открыл их, снял замок с перил, служащих бортом, ступил на лед, развернулся, вытягивая вперед руки. — Давай, не бойся. Просто шагай.

И смотря прямо в глаза Глеба, Настя шагнула.

Надо льдом уже разносилась музыка, видимо, одобренная Имагиным, ритмичная. Слишком, как для новичка. А лед скользкий. Тоже слишком, для новичка.

Глеб продолжал держать Настю за руки, терпеливо объясняя.

— Смотри, согни немного ноги в коленях, вот так, видишь? — показал, Настя кивнула. Попыталась согнуть, пошатнулась, но Глеб удержал. — Молодец. А теперь делай скользящее движение. Как в вашем балете, носки не прямо, а немного в стороны. И не бойся, главное. Кто больше боится, тот раньше падает. Давай.

Глеб посмотрел так, будто делился уверенностью, а потом опустил взгляд на ноги, следя за тем, как она делает первый шаг.

— Вот видишь, не страшно, — улыбается, снова скользит. Он же, не выпуская ее рук из своих, медленно двигался спиной вперед. Поддерживая, когда собиралась отклониться назад, когда пыталась зарыться зубцами конька в лед, когда начинало разворачивать на месте.

Настя же изо всех сил старалась… Старалась делать вид, что не умеет. Ей самой казалось, что попытка заведомо провальная, но Имагин, кажется, повелся. И из-за этого хотелось триумфально улыбнуться, а потом оттолкнуться, уносясь вперед. Он устроил сюрприз ей, она собиралась устроить ему. Только сначала еще немного поделает вид… Очень уж приятно, когда он вот так трясется, обучая…

— Попробуешь сама? — когда поступило такое смелое предложение, они успели сделать уже три круга. Глеб держал Настю за руки. Чаще — за обе, но несколько раз отпускал одну, отъезжая в сторону, чтоб девушка попыталась хоть немного научиться держать равновесие. Как для новичка — получалось у нее неплохо. Глеб даже успел уже составить в мыслях график, по которому им предстояло заниматься, если ей, конечно, понравится…

— Ага, — Настя же, высвободила руку, схватилась за перила, остановилась, посмотрела на Имагина, улыбаясь. — Попробую, только давай ты сначала покажешь, как катаются настоящие мужчины, хорошо? — сделав вид, что смертельно устала, Ася облокотилась о бортик, посмотрела выжидающе.

Благо, артачиться Глеб не стал, клюнул в губы, усмехнулся, тут же отъезжая задом, немного виляя. Мужчина достиг противоположного борта… а потом погнал… Это было красиво. Следить за тем, как проносится мимо, как поворачивается на огромной скорости, как тормозит у места, где стоит Настя, царапая лед, создавая звук схожий с тем, которые издает мотор спортивной машины при разгоне. Тормозит, практически вкапываясь в ледовую поверхность, касается ее губ, а потом отталкивается, чтоб нестись на очередной круг.

Он любил этот лед. Так же, как лед любил его. За него было не страшно — не упадет, не споткнется, не запнется. Разгонится до невообразимой скорости, снова развернется, тут же замедляясь, красиво скользя, перебирая ногами, а потом снова разворот и на разгон…

Настя наблюдала за ним, затаив дыхание. Это было безумно красиво. Вряд ли она танцевала так красиво, когда он заметил ее в Бабочке. А произойди все иначе — стой она у бортика, когда он катается, влюбилась бы? Наверняка в тот же миг.

— Ну как? — в очередной раз врезавшись лезвиями с лед, Имагин затормозил у Насти, позволяя обнять себя, поцеловать, искренне восхититься.

— Так ты из принцев? — бросить лукавый взгляд, оттолкнуться, устоять… без бортика и его рук.

— Каких принцев? — следя за тем, как Настя слишком уж уверенно отдаляется, смотря в глаза, как ноги очень уж правильно давят на лед, помогая скользить спиной, Глеб сощурился.

— Мы так называли таких, как вы. Принцами. Парней, которые невообразимо хорошо катаются.

— Где это вы их так называли? — Глеб сделал «шаг» в сторону Насти, она снова чуть откатилась.

— У меня каток, Имагин, в ста метрах от дома. Мы зимой оттуда не вылезали. Немного катались, немного смотрели за такими, как ты, принцами … — Настя мечтательно вздохнула, хлопая ресницами, а потом улыбнулась. — Догонишь, принц? — показала язык, резко разворачиваясь, несясь вперед, разрезая коньками лед.

Принц догнал, потом догоняла уже она, потом снова принц, и снова она.

Никогда еще Настя не каталась на полностью пустом льду. На льду, вспаханном только их коньками. Никогда не разгонялась до такой скорости, никогда так много не смеялась. Никогда, устав, не стояла, уткнувшись в широкую грудь Глеба, выравнивая дыхание и слушая, как гулко бьется его сердце.

— У тебя ахилл хороший, — подняв голову, Настя бросила на него еще один лукавый взгляд, — и выворотность тоже… Имагин, тебе бы в балет…

Потом Настя посмотрела с сожалением, а Глеб фыркнул, немного откатываясь.

— За что в балет, Настька? Я тебя что, совсем как мужчина не устраиваю?

Следующий взгляд был максимально оценивающим.

— Устраиваешь, конечно, но всегда мечтала о мужчине — солисте балета, — сказала, а потом резко развернулась, уносясь, чтоб он непременно снова догонял. То ли она уже устала, то ли он не устал совершенно, но догнали ее достаточно быстро, прижали к борту, забросили девичьи руки на плечи, а своими прошлись по горящей коже под футболкой, скользнули по джинсам, сжимая ягодицы, оторвались от губ, глядя в глаза.

— Ты теперь только обо мне мечтать должна, поняла?

Ответить ей не слишком-то давали, снова целуя. Все же хорошо, что приехали они ночью и некому за этим наблюдать, потому что иногда Имагин начинал вести себя очень уж непозволительно. Но Настя, к своему стыду, должна была признать, что это в нем ей тоже очень нравится.

Зачем ей солист балета, если есть принц с ледовой арены? Самый лучший и любимый.

Потом, когда он немного успокоился, Настя решила извлечь из развлечения еще и пользу — дальше Имагин уже учил. Учил разным штукам, которые Насте очень нравились, но спросить, как их осуществить технически, было не у кого.

Преподаватель из Глеба получился неплохой, но очень уж нетерпеливый. Своих деток мужчине Настя не доверила бы. Он построил бы мелочь у станка, а потом бедным предстояло бы бросать батманы, слушая, как хлыст учителя бьется об пол. Нет уж. Придется поработать над выдержкой.

Ему над выдержкой, а ей, как сказал асс катания, Глеб свет Юрьевич, над торможением. На том и разошлись… Точнее вывалились с катка. Довольные, счастливые, уставшие, тяжело дышащие. Им было жарко, хотелось пить, ноги с руками отваливались, а в голове — ветер.

Вышли из помещения они втроем с тем самым другом, который пустил на каток.

Настя попрощалась с ним, а потом, получив от Глеба ключи, понеслась к машине, тут же вытягиваясь на кожаном сиденье.

Ехали они вроде как затем, чтоб остыть, но сейчас было еще жарче. Хотя Настя подозревала, что расчет Глеба был не на это — спать после такого они будут тише мертвых, причем при любой температуре.

Веселова следила за тем, как мужчины стоят у входа, что-то обсуждая, смеясь, потом Глеб достал бумажник, расплатился, Настя пыталась увидеть, во сколько им обошлось развлечение, но в темноте это было нереальным, а дальше мужчины снова побратались, Имагин поспешил к машине.

— Ну что, довольна? — вырулил с парковки, погнал по пустой улице в сторону дома.

— Угу, — Настя зевнула. — Давай в следующую субботу снова сюда? — повернулась к мужчине, глядя на него влюбленными глазами, потом вспомнила, что его это отвлекает, отвела взгляд.

— В субботу не получится.

— Почему?

— В субботу идем на одно мероприятие.

— Какое? — Настя выпрямилась, тут же напрягаясь. Официально на его мероприятия вместе они еще ни разу не выходили. Если не считать знакомства с родителями, конечно. И она ждала этого, одновременно очень боясь.

— Человека года будут назначать. Приглашали отца, он сказал, что идти не собирается, попросил нас…

— Нас или тебя?

— Нас, Насть, — Глеб снова оглянулся, смотря серьезно, а потом свернул у круглосуточного магазина. — Так что отказы не принимаются. В субботу туда, а в воскресенье можно и на каток, — мужчина улыбнулся, открыл дверь.

— Ты куда? — Настя поймала его за руку, не давая выйти окончательно.

— Вентилятор тебе куплю, мелкая. Чтоб не стонала мне всю ночь.

Настя вроде как надулась, отпуская руку, а он через пятнадцать минут действительно вернулся с небольшой коробкой, вручил, снова завел мотор.

Дома их ждал пустой холодильник, гора льда и приятнейший из всех возможных душ комнатной температуры.

Только в одном план Имагина провалился — ночью все же чуть-чуть стоналось, но против этих стонов Глеб, кажется, не имел ничего.

* * *

Неделя до той самой субботы, в которую они должны были предстать в качестве пары на Человеке года, пролетела слишком быстро. Утром, заварив Глебу кофе, а себе налив какао, Настя долго курсировала рядом с календарем, подозревая, что это все именно его происки и саботаж.

Неужели действительно семь дней пролетело, а она… А она ни в зуб ногой. Ни морально не готова, ни физически.

— В шесть выезжаем, — Глеб же абсолютно не волновался. Попивал кофе, то и дело тянулся за гренками, щедро намазывал маслом, сверху ляпал переданное Натальей варенье, а потом кусал, чтобы начать меланхолично пережевывать, скользя пальцем свободной руки по экрану планшета, периодически хмыкая или хмурясь.

У него-то субботнее утро, самое время расслабиться, полистать новости, насладиться едой, потом на диване поваляться, а вечером собраться за двадцать минут, и вперед…

Настя посмотрела на своего мужчину раздраженно, фыркнула, сделала еще пару ходок рядом с календарем. Ожидаемо, проблему это не решило.

Потому девушка решила действовать кардинально. Подошла к Имагину, стукнула донышком пустой уже чашки о столешницу, дождалась, пока на нее поднимут взгляд, уперла руки в боки, нахмурилась.

— Не пойду я, Глеб. Боюсь.

Выпалила, сама же себе кивнула, мол, одобрила, а потом развернулась, собираясь сбежать. В идеале — из дому. В каком-то парке погулять, к маме съездить, может даже в школу, самой позаниматься, но реакция у Имагина хорошая — схватил за руку, вернул на исходные, развернул.

— Чего боишься? — отложил гренку, свою чашку отодвинул — это уже просто на всякий пожарный, вытер пальцы о салфетку, сжал оба девичьих запястья руками.

— Опозорить тебя.

Имагин хмыкнул.

— Ты как-то конкретно собралась позорить? Или по ходу дела придумаешь?

— Я вообще не собираюсь этого делать, просто… а вдруг? Я на таких мероприятиях не бывала ни разу… Точнее бывала… На подобных. Но мы там танцевали. А когда танцуешь, знаешь ли, немного не до наблюдений, а потом уже и не хочется. А у тебя там друзья, может, будут. Люди разные важные, и тут я…

Девушка округлила глаза, произнося «я» с особым чувством.

— Такие глупости иногда несешь, Веселова…

Девушка снова нахмурилась, где-то на грани обиды, но Глеб говорил искренне, потому извиняться не спешил.

— Вот и посижу дома… Со своими глупостями. Чтоб там чего-то лишнего не ляпнуть.

— И всю жизнь потом будешь дома сидеть? Или как? Никогда не думал, что ты настолько в себе неуверенна.

Надулась еще сильней. В принципе, это было Глебу даже на руку. Еще немного надавить, и разозлится. Разозлится настолько, что пойдет уже из принципа — чтоб доказать, что он неправ.

— Ну не хочешь, останемся дома. Только позвоню отцу, скажу, что ты отказалась, объясню…

— Имагин, ты провокатор! — Настя выдернула руки, сложила их на груди.

— Ага, — а мужчина расплылся в улыбке, снова развернулся к столу, хватая свою излюбленную гренку, от которой пришлось отвлечься из-за одной жестокой женщины. Глеб окинул ее взглядом практически с щенячьей нежностью… не женщину — гренку, а потом собирался совершить акт всепоглощающей люблю. Поглотить не получилось. Все та же жестокая женщина не дала. Забрала, развернулась, направилась прочь из кухни, виляя бедрами и пожевывая чужую гренку. — Чтоб в шесть была готова, Настька! Ждать не буду. В каком состоянии поймаю, в таком и повезу, усвоила?

Она, наверное, усвоила, но говорить об этом не стала. Вышла из кухни, прожевала, привалилась к стене, постукивая ногтями по стене, раздумывая…

Увильнуть не получилось, возможно, это даже к лучшему. Она ведь хотела наконец-то познакомиться с его друзьями. Боялась, но хотела. Вот он — шанс. Ее же задание состоит в том, чтоб не упасть в грязь лицом. Придется постараться, но… Оно того стоит. Чувствовать себя достойной рядом с ним, ловить его восхищенные взгляды — неплохая плата за возможные страдания.

* * *

Особых страданий не приключилось.

Тем утром к ним завалился Андрей, как всегда, разрушая своим приходом все планы.

Они с Глебом общались очень даже неплохо. Настолько, что сначала Настя все ждала подвоха со стороны брата. Думала, тот создает видимость, пыталась найти во взгляде отголоски тех эмоций, которые, как она считала, мальчик-подросток, максималист, переживающий все прелесть переходного возраста, просто обязан испытывать к человеку, причастному к смерти собственного отца, но…

Андрей иногда приходил к ним, они с Имагиным нормально общались… и все. Просто общались. Над чем-то шутили. Над чем-то таким, что Настя совершенно не понимала, вместе садились у телека, доставали пульты для игры в приставку, рубились часами, то гоняя по трассам, то колошматя друг друга в облике каких-то уродливых супергероев.

В такие моменты Настя чувствовала себя немного лишней, даже чуть-чуть ревновала, хотя умом и понимала, что должна бы радоваться. Она и радовалась, когда наигравшись, Андрей уносился дальше по своим важным мальчишеским делам, а Имагин начинал ластиться к ней, вспоминая, что выходные можно провести еще и со своей девушкой. Но все равно иногда проскакивала мысль, что ведет себя патологически ревниво. Видимо, все дело в том, что они вместе еще не так-то долго, всего-то три месяца. Разве срок? Живут в одной квартире только полтора, что он, что она много времени проводят вне дома, успевают соскучиться, а выходные — по праву принадлежат им. Каждый раз, думая о подобном, Настя убеждала себя, что это скоро пройдет. Когда? Вопрос пока оставался без ответа.

Сегодня Андрей провел у них всего каких-то два часа. Они с Имагиным привычно уже порезались в очередную игруху, бахнули по коле, умяли по огромной тарелке борща, будто сами прыгали по крышам и убегали от преследователей, а не гоняли фигурки по экрану, потом обсудили какие-то планы насчет совместного похода на футбол, пожали друг другу руки… Насте от брата во время этого визита досталось короткое «привет, систер», а потом такое же «пока, систер».

Сразу видно — соскучился братец. По ней.

Вот только рассуждать об этом было некогда — стрелка клонилась к шести, а предстояло собраться, настроиться, еще разок перебояться и шагнуть в пропасть… В смысле выйти с Глебом в люди.

Купленное для встречи с родителями платье пришлось очень кстати, как и недавний подарок Глеба — кулон на длинной цепи в форме замысловатых геометрических переплетений.

В шесть, как и обещал, Глеб готов был ловить и везти в том состоянии, в котором поймает, но внутреннее чутье подсказывало, что лучше дождаться, пока дама выйдет добровольно.

Слушать чутье пришлось на протяжении еще двадцати минут. Чутье, а еще звук двигающихся коробок и летящих на пол туфель — Настя выбирала обувь.

Зато когда вышла, Глеб понял, что ждал не зря.

Она боялась опозориться, а позор, похоже, светил ему. Позор и слава разъяренного собственника, которому предстояло отгонять от своей бабочки разных насекомых, которые непременно слетелись бы, чтобы поглядеть на крылышки, и не только на них.

Бабочка же приблизилась, дотянулась до мужских губ, коснулась их:

— Дыши, Имагин. Но за комплимент, спасибо.

А потом подошла к зеркалу, нанося помаду на губы. Видимо, за комплимент был засчитан взгляд.

Глава 22

Увидеть бабочку во сне — очень благоприятный знак. Сонники единогласно трактуют такой сон, как сулящий удачу, богатство, любовь. (с)

Как и любые нервы, потраченные перед каким-то важным событием, эти были потрачены зря. Не так страшен волк… Да волков там и не было, просто люди.

Первая часть вечера — та, которая официальная — понравилась Насте больше, просто потому, что от нее требовалось сидеть, смотреть, улыбаться, слушать, если Глеб склонялся к уху, чтобы что-то сказать, иногда тянуться к его руке, невзначай поглаживая, чтоб убедиться — он рядом, все хорошо.

А вот вторая впечатлила меньше. Частично потому, что к моменту начала фуршета, она успела уже устать, а частично потому, что теперь нужно было еще и здороваться, тщетно пытаться запомнить хотя бы часть имен, отвечать на вопросы, задавать свои… И все это с поддельным, но таким, чтоб казался крайне искренним, энтузиазмом.

К Глебу подходили очень часто. Они практически ни разу за вечер не остались наедине. Всем было что сказать Имагину, кто-то передавал приветы отцу, кто-то рад был видеть именно его, кого-то интересовала очаровательная спутница.

В первом случае Глеб тепло улыбался, обещал, что обязательно передаст родителю приветствия, справлялся о здоровье, во втором — вскользь поднимал какие-то вопросы, немного шутил, смеялся, договаривался созвониться на неделе, в третьем… Настю непременно притягивали за талию к теплому боку, представляя своей девушкой. Каждый раз на этом «моя» делалось такое ударение, что даже сама Настя непроизвольно вздрагивала. Будто кто-то претендовал… А даже если бы претендовал, будто это имело значение…

Наконец-то, на втором часу мероприятия, поток паломников к Имагину иссяк. Ася подозревала, что это ненадолго, но все равно выдохнула. Еще бы туфли снять, а то жмут, заразы, ну и платье расстегнуть, а то давит, сволочь, и шпильку одну вытащить из прически, а то саднит, скотина…

— Видишь вон ту пару? — из очень даже воинственных раздумий Веселову выдернул вопрос Глеба.

— Да.

— Самарские…

— Мммм… — Настя протянула, посчитав, что, видимо, упоминание фамилии должно многое ей объяснить. Хотя, на самом деле, не объяснило ничего. Впрочем, как и фамилии еще десятка тех, кто уже был представлен.

— Наше офисное здание строили его ребята.

— Ясно, — Ася склонила голову, с интересом разглядывая стоявшую неподалеку пару. Самарский оказался высоким, хорошо сложенным мужчиной с пронзительным взглядом. Такого быстро не забудешь, а увидишь еще раз — обязательно узнаешь. Мужчина обнимал за талию спутницу, которой была девушка лет двадцати семи в очень интересном положении. Черное платье до колен плотно обтягивало стройный силуэт с четко выдающимся аккуратным круглым животиком.

Стоя сбоку, Настя видела, как мужчина поглаживает спутницу по пояснице, она же в ответ поворачивает к нему голову, улыбается, потом касается носом щеки. Эти жесты выглядели очень нежно и достаточно однозначно.

Его рука будто подчеркивала — мое, а ее ласкающий взгляд и мягкость прикосновения к щеке отвечало — твое, не сомневайся. Настя невольно залюбовалась.

— Они ждут первенца?

Повернулась к Глебу, ловя на себе его любопытный взгляд. Он усмехнулся, а потом так же, как некий Самарский, притянул к себе.

— Не угадала.

— Второго? — девушка еще раз глянула в сторону пары.

— Нет, — Глеб же выставил вперед руку, раскрывая кулак, согнутым остался один палец.

— Четвертого?! — кажется, Настя спросила слишком громко. Да и взгляд ее был крайне удивленным, хотя уместней было бы использовать слово офигевшим. — Четвертого? — пытаясь сгладить оплошность, во второй раз девушка переспросила уже шепотом, с неверием вновь окидывая пару взглядом.

— У них три девочки, одну, кстати, зовут Настей. Говорят, Самарский поспорил с приятелем о том, у кого первого родится пацан. Ты этого приятеля видела, кстати, помнишь, когда вы с Пирожком… гуляли? — Глеб никогда не терял возможности поддеть ее за тот ужин с Женей. — Марк Самойлов, мой друг. Так вот, у Марка две дочери уже есть, та, что постарше — от первого брака, а вторую родила нынешняя жена, сейчас она снова беременна, ну и Самарская, как видишь… В общем, сроки приблизительно одинаковые, теперь все ждут, что будет дальше.

А Настя прилагала все усилия, пытаясь сдержать челюсть на месте, ведь та так и норовила натурально отвалиться. Четверо! Четверо детей! Это в четыре раза больше, чем то, к чему готова сама Настя, а ведь девушка выглядит не намного старше.

— А знаешь, что самое смешное?

— Что?

— УЗИ обеих показало, что снова будут девки…

В этот самый момент Самарский шепнул что-то на ухо жене, а она в ответ залилась румянцем, бросая на мужа укоризненный взгляд. Видимо, мужчина уже вовсю планирует пятого…

— Сдался им тот пацан, девочки — это ведь прекрасно…

Моргнув, Настя заставила себя отвести взгляд от пары.

Глеб фыркнул, явно выражая несогласие с предыдущим оратором.

— Мужчине нужен сын, наследник! Так что готовься…

— К чему? — а потом Настя округлила глаза, переводя взгляд уже на ухмыляющегося Глеба.

— В следующий заход присоединимся к спору, — Глеб подмигнул девушке, а ей таки пришлось подбирать упавшую челюсть. — И, поверь, саботаж не пройдет, я не менее азартен, чем Самарский.

Отвлек, так отвлек.

Остаток вечера Настя провела, переваривая полученную информацию.

Они еще ни разу не поднимали тему брака и детей. Точнее однажды поднимали, еще до того, как съехались, но тогда Настя просто отмахнулась, решив, что Глеб сам не осознает, насколько серьезные вещи говорит.

А теперь… Это ведь закономерно — люди начинают встречаться, потом съезжаются, притираются, женятся, заводят детей. Никто не скажет, сколько нужно провстречаться, прежде чем переспать, сколько раз переспать, прежде чем съехаться, и сколько борщей сварить, чтобы получить в полное единоличное пользование руку и сердце.

Насте казалось, что и думать-то об этом еще рано, ей комфортно жить так, как они живут сейчас. Точнее некомфортно, но некомфортно в меру и по другим причинам. А Глебу? Ему ведь скоро тридцать, наверняка он действительно задумывается о детях, не о гипотетических, лет через пять, а о вполне реальных, которых можно начинать планировать, а то и делать. Причем с ней.

К ним снова кто-то подходил, здоровался, представлялся, Имагин живо беседовал, а Настя совсем терялась, то и дело отключаясь от беседы, ныряя обратно в свои мысли. Ей было страшно, а еще почему-то волнительно, будто она предвкушала…

Уезжать они с Глебом собрались раньше, чем подобная мысль посетила большинство.

Когда Настя склонилась, шепнула Имагину на ухо, что не прочь была бы отчалить домой, он даже не пытался сопротивляться. Конечно, ему-то тут было интересней, чем Насте хотя бы потому, что вокруг много знакомых, но не настолько, чтоб задерживаться дольше.

Уже выйдя на улицу, направляясь в сторону машины, Настя размышляла о том, с каким наслаждением сбросит с ног туфли, выковыряет из головы заколки. Причем сделать это она собиралась еще в машине, даже до дому не дотерпела бы. Надеялась, что Имагин простит ей вот такое перевоплощение из принцессы в золушку прямо на его глазах. В конце концов, если уж он строит далеко идущие планы, должен быть готов и к такому.

Кажется, смыться с мероприятия раньше решили не одни они. Те самые Самарские, на которых Глеб не так давно указывал, стояли у машины неподалеку. Девушка смотрела на небо, откинувшись в объятьях мужа, запрокинув голову, а мужчина что-то говорил на ухо, поглаживая круглый живот.

Настя даже смутилась, тут же отводя взгляд. Почувствовала, будто они с Глебом подглядели за чем-то очень личным, хоть и виноваты не были.

Имагин, видимо, думал так же, потому что нарушать чужую интимность не стал — подошел к машине, она сверкнула фарами, приветствуя, а потом открыл дверь, приглашая Настю занять место.

Она успела, а вот Глеб нет. Захлопнул дверь с ее стороны, а потом развернулся, улыбаясь.

* * *

— Тоже сбегаете? — Яр услышал, как в одной из соседних машин сработала сигнализация, оглянулся, заметил Глеба, решил, что не прочь перекинуться парой слов.

Потому усадил Сашу в машину, поручив Артему развлекать даму разговорами, пока он не вернется, а потом подошел.

— Ага, — Глеб пожал протянутую руку, — как у вас дела? — кивнул в сторону автомобиля Самарского.

— Хорошо. Ждем… — Яр улыбнулся, Глеб тоже, Марк когда-то ответил на этот вопрос приблизительно так же.

— Когда ждете?

— Месяцев через два. И даже не пытайся спросить, кого, — Самарский говорил серьезно, но все равно было видно, что настроение у него хорошее.

А Глеб и не собирался выпытывать. Скоро всё равно станет ясно, кто кого: Яр Марка, Марк Яра или жены мужей.

— Жене приветы передавай, ну и благодарность мою.

— За что благодарность? — Самарский удивился, оглядываясь на собственную машину.

— Помогла с трудоустройством, а я еще так и не смог поблагодарить лично.

Уточнять, в чем помощь, и с каким трудоустройством, Ярослав не стал. Видимо, выяснит у жены, просто кивнул, обещая передать.

— Если будешь в среду у Самойловых, сможешь. Они празднуют младшую, мы вроде как едем.

— Мы тоже едем.

— Тогда до встречи, — снова рукопожатие, Яр бросил один единственный заинтересованный взгляд на машину, туда, где сидела спутница Глеба, развернулся, направляясь к своему автомобилю.

Фурор сегодня явно был произведен Имагиным с его спутницей. Только ленивый не шушукался о том, что у Глеба вроде как новая дама. Конечно, все и до этого слышали о том, что он живет с какой-то студенткой, но пока воочию не убедились, сомневались. Сегодня шанс убедиться был у всех.

Сам Яр отнесся к этому спокойно, он-то на Имагина вроде как не претендовал, да и у самого забот по горло, некогда забивать голову чужой личной жизнью, но немного интересно все же было.

Ярослав несколько раз находил Глеба с девушкой взглядом, изучал, приходил к выводу, что влечение знакомого вполне закономерно, вроде как одобрял, хотя в его одобрении никто не нуждался, а потом прижимал Сашу тесней, думая, что его собственное влечение тоже вполне закономерно, и очень хорошо, что объект этого влечения спокойно себе стоит рядом, а не ищет новые приключения себе для души, а ему на голову.

Яр вернулся к машине, юркнул на заднее сиденье, улыбнулся, видя, что и Артем, сидящий за рулем, и Саша, тут же прижавшаяся к его боку, смеются.

— Анекдоты травишь? — Самарский кивнул, командуя тронуться, поцеловал жену в макушку, снова обнимая.

— Артем про своего пупса рассказывал.

Водитель гордо кивнул. Про своего пупса рассказывать он мог часами. А Саша была чуть ли не самым благодарным слушателем. Самарская любила крестника почти так же, как родители.

— Скучаю по нему, — Саша бросила тоскливый взгляд на мужа, вздохнула.

— Зовите нас в гости, Артем, видишь, некоторые скучают, — Яр же склонился к лицу жены, поцеловал.

— Зовем, Ярослав Анатольевич, всей компанией зовем. Приезжайте, покажете Алисе, что один ребенок — это счастье, а то она верить мне не хочет.

Саша тихо рассмеялась, уткнувшись в плечо мужа, а потом затихла, закрывая глаза.

Ей-то безумно повезло. Что с мужем, что с детьми, что с Глашенькой, что с их новой помощницей, чью биографию, прежде чем нанять, Яр изучил лучше, чем могло бы ЦРУ.

А скоро в полку прибавится.

Елизавета пойдет в школу, чтобы оттачивать свои командирские отцовские замашки уже на одноклассниках, младшим будет три, они, благо, все же больше пошли в маму — нрав спокойней.

— Выключи музыку, пожалуйста, — видимо решив, что Саша заснула, Яр обратился к Артему.

— Нет, пусть играет, — Саша же подала голос, кладя ладошку на колено мужа, чуть сжимая. Если заснет, то музыка ей точно не помешает, а поют красиво. Малышу нравится, он даже затих, прислушивается, видимо.

— Тебе от Глеба Имагина привет, сказал, что в среду они с сегодняшней девушкой будут у Самойловых.

— Спасибо. Это хорошо, познакомимся наконец-то нормально.

— А еще он сказал, что ты ему с работой какой-то помогла… — вроде бы вопрос задан совершенно нейтральным тоном, но зная Самарского, Саша не смогла сдержаться от того, чтоб хмыкнуть. Вечно он должен быть в курсе ее дел. Причем всех.

— Не ему. Его девушке. Она преподает в школе, где Лиза танцует. Я ее там видела несколько раз, даже на урок заглядывала. Хорошая девочка. Хочу близняшек к ней отправить. Она с детьми очень хорошо ладит, мамы в восторге.

— Хорошо, обсудим, — получив ответ, Яр явно расслабился, снова поцеловал в макушку, замолк.

Получив такое своеобразное добро, Саша задремала. Даже кое-что присниться успело. Во сне перед глазами почему-то летали бабочки.

* * *

Глеб развернулся, собираясь обойти машину, но не успел — сначала услышал стук каблуков по асфальту, обернулся, когда он ускорился, а потом застыл удивленный — к нему шла Юля.

Шла точно к нему, так как стоило мужчине заметить бывшую, стоило остановиться, обернуться, она замедлила шаг, расплываясь в улыбке.

Сегодня она выглядела шикарно — вся в красном, только туфли лаковые черные и волосы рассыпаются по плечам темные, под стать ночи. Видимо, недавно перекрасилась, но Глеб не мог не признать — в этом цвете ей хорошо.

Он терпеливо дождался, пока девушка подойдет, гуляя взглядом по силуэту. Без задней мысли, просто потому, что действительно красивая. Задние мысли его в последнее время вообще не посещали. Все, что требуется — сидит сейчас в машине, одним своим существованием убивая мысли о других женщинах, как о женщинах. Вот такой вот каламбур.

— Привет, — Юля подошла совсем близко, коснулась губами щеки, красной помады на ней стало немного меньше, зато ему прибавилось.

— Привет.

— А где твоя барышня? В машине? — Юля кивнула на авто, неотрывно при этом смотря на Глеба.

— Да. Мы уезжаем уже, устали. — А он явно собирался уйти, чего пока позволять девушка не собиралась. Схватила за руку, придержала.

— А я замуж выхожу. Слышал? — подняла вверх руку, демонстрируя кольцо с камнем.

— Слышал. Поздравляю, Юль.

Узнал Глеб об этом недавно. В принципе, Юля получила именно то, к чему стремилась — будущий муж из обеспеченных, вполне приручаемых. Да, пусть не слишком молод, но молодые, как показывал ее опыт, не спешат окольцовываться.

Глеб услышал от одного знакомого знакомых, воспринял спокойно… и все. Не кольнуло, не торкнуло, завидно тоже не стало. Видимо, все потому же, почему задних мыслей не возникало в последнее время.

— А ты, значит… Съехался с этой девочкой, да? — а вот по Юлиному выражению судить о том, что ей все равно, было сложно. Она держала лицо — улыбалась, говорила спокойно, даже руку его отпустила, но все равно выходило немного нервно.

Да и на парковку ведь она не случайно вылетела. И мужа своего будущего не случайно оставила в зале, вряд ли успев хоть что-то внятно объяснить.

— Да.

— И замуж позовешь? — нет, все же совсем беспристрастно не получалось.

— Позову.

Девушка на секунду опустила взгляд, закусывая губу, рука с кольцом сжалась в кулак. Ногти с красным маникюром скорей всего больно впились в кожу.

— А может хотя бы напоследок, Глеб? — потом же Юля снова посмотрела на него, как показалось мужчине, немного отчаянно. Ее стало жалко. Бедная ведь не любит человека, с которым собирается связать жизнь. Неизвестно, любила ли его, но теперь, осознавая, что теряет безвозвратно, явно убеждает себя именно в этом. — Один раз. Приезжай ко мне. Когда хочешь. Завтра… Или на неделе. Один раз, просто… чтоб вспоминать потом…

И несет совсем уж чушь. Видимо, от отчаянья. Именно потому, что понятия не имеет, что предлагает. А раз допускает для себя подобное — тем более несчастная.

— Юль, возвращайся к жениху. Не заставляй его нервничать. А мы поехали, — Глеб смотрел серьезно.

Ей наверняка обидно, наверняка хочется, чтоб ответил не так, наверняка только сейчас она наконец-то поняла, насколько все безвозвратно изменилось.

Даже давая согласие на предложение руки и сердца другого человека, еще почему-то думала, что всегда сможет вернуться к Глебу, или скорей сманить его к себе, хотя бы просто для секса, будто ради здоровья, а по-настоящему потому, что он ей нужен. Он ей — да, даже когда она в статусе невесты другого человека, а она ему… нет.

— Пока, — и не дожидаясь ее ответа, Имагин развернулся, подошел к двери, открыл ее, забрался в машину, захлопнул.

А потом еще около минуты смотрел в зеркало заднего вида, напряженно ожидая, когда Юля развернется, уйдет…

Чувствовал, что напряженно смотрит не только он — Настя тоже.

Сначала просто смотрит на него, а потом копошится в сумочке, достает салфетки, одну протягивает ему:

— Помаду вытри…

Дожидается, пока мужчина возьмет, после чего отворачивается к окну, не смотря на него больше ни разу за поездку.

* * *

Настя видела, что к Глебу подошел мужчина, и какое-то время они разговаривали. Благодаря небеса за то, что хотя бы этот разговор своего мужчины она может пропустить, Веселова со стоном стянула туфли, тут же разминая уставшие пальцы, разглядывая красный след в местах, где обувь особенно давила.

Она мечтала только о том, как Глеб вернется, они приедут домой, а там можно с чистой совестью занырнуть в ванну, переживая события вечера заново, анализируя все то, что произошло.

И когда, пожав руку напоследок, мужчина, с которым Имагин беседовал беседы, развернулся, Настя обрадовалась тому, что ее мечта стала немного ближе к реализации.

Не ожидала в тот момент она, пожалуй, только того, что на этом Имагинские разговоры в этот вечер не закончены.

Как показалось Асе, он слишком долго обходил машину, именно поэтому она развернулась на сиденье, глядя в заднее стекло. Глеб действительно затормозил там. Почему, понятно стало почти сразу — к нему подошла девушка.

Поцеловала в щеку, а у Насти непроизвольно зачесались руки. Нет, ей, конечно, в принципе не нравилось, что мужчину, которого она зовет своим, может вот так просто поцеловать посторонняя баба, но проблема не столько в этом, сколько в том, как она закрыла глаза, прижимаясь губами к щеке, как скользнула рукой по шее, плечу, провела по рукаву костюма.

Сразу захотелось снова обуться, выйти, а потом объяснить, что к чужому подобным образом руки лучше не протягивать, а еще лучше, чтоб сам Глеб увернулся. Но он спокойно вытерпел. Хотя может и не терпел вовсе?

Застыв, Настя следила за их разговором. Не слышала, о чем они беседуют, но ей продолжало не нравиться, как девушка смотрит на Глеба, и то, что он смотрит в ответ тоже как-то нежно. Насте казалось, что нежно. А еще ей казалось, что диалог длится вечно, и что идя к машине, Глеб выглядит расстроенным, что потом, глядя в зеркало заднего вида, делает это слишком внимательно…

А на щеке остался след ее губ.

— Помаду вытри…

Развернувшись к окну, Настя втолкнула ноги обратно в туфли. Те места, которые ныли весь вечер, снова вспыхнули болью — хоть какое-то отвлечение, уже победа.

* * *

Разговаривать с ним почему-то не хотелось. Не хотелось по пути до дому, уже в квартире тоже. Веселова чувствовала себя странно.

Настя понимала, что стоило бы подойти к проблеме рационально — спокойно задать интересующие вопросы и получить на них ответы, но душа требовала исключительно злиться, хмуриться, молчать, запираться в ванной, а потом стоять не меньше часа в душе, не реагировать на попытки Глеба наконец-то завести разговор. Не о том, конечно, что это была за фифа, а о чем-то неважном. О каких-то планах на следующие выходные, поездки к его другу…

Какие к черту поездки, если в мире существуют женщины, которые вот так просто подходят к нему на парковке, так смотрят, как касаются?

Вот так бессмысленно злясь, не посвятив при этом в причину своей злости ее виновника, Настя легла вроде как спать, замоталась в одеяло, как в кокон, закрыла глаза, чтобы снова и снова оживлять в памяти неприятную картину.

Не выдержала она тогда, когда не осознающий, какой вулкан лежит рядом, Имагин попытался пробраться под слои оборонительного одеяла. Настя взбрыкнула, развернулась, глядя на мужчину откровенно гневно.

— Кто это был, Имагин? Что за женщина в красном?

Он же, опешив от такой реакции на попытку приласкать, подтянул подушку выше, садясь в кровати. Ответил честно.

— Юлия. Моя бывшая.

— Прекрасно, — и это честное признание разозлило еще больше. Вот, значит, как. Молодец, мужик. Бывшая, а отношения сохранили — просто замечательные. В щечку лобызаются при встрече, улыбаются, может, еще и ужинают иногда чисто по дружбе? Или не только ужинают?

Видимо, все эти мысли отлично читались в ее мимике, потому что Имагин сел еще ровнее, тоже посмотрел сурово.

— Ты меня в чем-то подозреваешь, Настя? Проблема в чем?

— А никаких проблем, Глеб, — зло отбросив одеяло, Веселова схватила подушку, собираясь провести ночь на диване. Выгонять его — пошло, а вот уйти самой — очень даже неплохо. И обижаться там будет проще. — Какие проблемы могут быть, если ты воркуешь с бывшими на моих глазах?

Он не пытался ее задержать, когда Ася вышла из спальни, бросила подушку на диван, потом туда же отправила плед из комода, упала сверху, рыча, а потом снова яростно заворачиваясь уже в плед. Она и дышала-то тяжело, а вот когда поняла, что Имагин вошел в комнату, почему-то затаила дыхание и прислушалась. Хотя вокруг было так тихо, что услышала бы в любом случае.

— Между нами ничего нет и не будет больше. Я с тобой, и прекрасно это осознаю, а то, что ты допускаешь такую мысль… Ты мне не доверяешь, Настя. Вот и все.

Сказал, а потом вышел.

Настя же так и застыла — приподнявшись над подушкой, глядя на ее узоры, еле видные в темноте, пытаясь переварить. Она ждала откровенно не этого. Думала, он осознает, признает, придет мириться, просить прощения, а он…

И стало стыдно. Потому, что он был совершенно прав. Ревность ее родилась на ровном месте. Причина — пустякова. А вместо того, чтоб спросить, она сама придумала повод для обиды и упивалась ею, во всех красках рисуя в воображении всякие глупости.

В очередной раз отбросив многострадальный плед, она снова встала, взяла подушку.

Глеб вроде как спал. Во всяком случае лежал на боку, спиной ко входу и ее половине кровати. Не шелохнулся, когда Настя положила свою подушку, когда аккуратно опустилась, стала по миллиметру приближаться к спине, скользнула руками от лопаток по бокам, обнимая, прижалась всем телом, целуя в шею.

— Прости. Я доверяю. Просто мне не нравится, когда тебя целуют посторонние женщины.

А потом затаила дыхание, ожидая реакции. Хоть какой-то. Но он, видимо, действительно обиделся. Обиделся настолько, что простым извинением не обойдешься. Успев подумать об этом, Настя почувствовала, как сердце падает в пятки. Вот сейчас она понимала, насколько много Глеб взвалил на себя в их отношениях. Обходом острых углов занимался обычно он, он дорожил, он подбрасывал поленья, он разнообразил, а она воспринимала все как данность.

Но это ведь задача двоих, и сегодня ей чуть ли не впервые приходилось делать кое-что ради сохранения этих, таких важных для обоих, отношений.

Когда мужчина шевельнулся, перевернулся, заглянул ей в глаза, Настя даже не пыталась сдержать облегченный вздох. Она и представить не могла, что станет делать, если он вдруг не пойдет на примирение.

— Больше не будут, просто об этом надо сказать, ясно?

Ася кивнула. Ясно.

— И не думай обо мне хуже, чем я есть на самом деле.

Кивнула еще раз.

— И себя не недооценивай. Если я захочу кого-то поцеловать, это будешь ты.

Кивнула даже дважды.

— И сейчас хочу, хоть ты и не заслужила.

Не заслужила, но тянуть дальше Глеб не стал. У него вроде как был повод обидеться, и он вполне мог бы этим поводом воспользоваться. Но на это было откровенно жалко времени и нервов.

Потому просто сделал то, что хотел.

Засыпать же в этой постели, слыша, как он ровно дышит, Насте было куда приятней, чем злиться на диване. Да и вообще, ссориться — глупо. В ту ночь Настя дала себе слово, что глупить больше не будет. Во всяком случае, постарается.

А ту девушку в красном сейчас было даже немного жалко — она ведь потеряла то, что сама Настя держала в руках и отпускать была совершенно не готова. Такой взрослый, сильный, всеохватывающий Имагин, и весь ее. Настя коснулась плеча спящего уже любимого мужчины губами, а потом закрыла глаза.

Что там он говорил вечером о том, что они присоединятся к состязанию «родить сына»? К этому, возможно, Настя еще не готова, но если ему вдруг придет в голову шальная мысль ее окольцевать, упираться девушка точно не станет. Его окольцевать тоже хотелось, чтоб то, что он весь ее, стало очевидно уже всем и каждому.

Глава 23

— Полине, дочке Снежи с Марком, сегодня год. Они решили, что праздновать будут на даче, насколько знаю, народу планируется не слишком много: семья, ну и кое-какие друзья.

— Снежи, это той, чьи фотографии мы видели?

— Да. Надо, кстати, сказать, что нам понравилось. Нам же понравилось? — Глеб оглянулся, заполучая Настин кивок.

— Очень, — ответила Веселова искренне, а потом попыталась вспомнить, как давно это было. Полжизни тому, не меньше. Глеб же продолжил:

— Вот, Самарских ты уже видела, сегодня познакомитесь. А, ну и еще… — если бы мог, Глеб наверное стукнул бы себя по лбу — ведь чуть не забыл о главном, но бросать баранку было нельзя, потому лоб не пострадал. — Твоя мама работает на фирме Марка и его отца. Отец тоже будет, с женой, Мариной, это их дом, в общем-то, потому не удивляйся…

Настя кивнула. В общем-то, она вообще уже ничему не удивлялась. Всю дорогу из города до дачи Глеб посвящал ее в некоторые факты биографии людей, в гости к которым они ехали. И Настины глаза периодически увеличивались до размера блестящего пятака, а потом сужались в щелочки. Истории Глеб травил… интересные. И теперь увидеть этих людей было то ли любопытно, то ли страшно.

— В общем, мелкая, как-то так… — их машина съехала с главной поселочной дороги на одну из линий, сбавляя ход. Рядом с угловым забором уже стояло несколько машин.

Первым из автомобиля вышел Имагин, достал с заднего сиденья букет — маме именинницы, пакет с милейшими ботиночками для малышей — имениннице, и еще один с чем-то очень дорогим и крайне алкогольным — отцу именинницы, «мелкая» же немного затормозила, в очередной раз прокручивая в голове все ключевые имена.

Она боялась встречи с родителями Глеба, ей хотелось произвести на них положительное впечатление, получилось… посредственно. Хотя виной тому скорей всего не столько она сама, сколько их жизненные обстоятельства. Теперь же девушка стояла на пороге второго, не менее важного испытания — понравиться предстояло друзьям мужчины.

Почти сразу после звонка, калитку им открыл улыбающийся Марк Самойлов. Его Настя узнала. Помнила еще со времен свидания с Пирожком, ну и несколько раз мельком они действительно пересекались.

Мужчины пожали друг другу руки, Насте Марк улыбнулся, как ей показалось, вполне искренне, она ответила тем же.

А потом мир вокруг завертелся вместе с головой из-за количества взрослых и детских лиц, гула голосов, обилия запахов…

— Неужели тоже решился остепениться? — в прихожей к ним навстречу вышла черноволосая женщина лет тридцати с лишним. Всплеснула руками, окидывая новоприбывших изучающим взглядом, а потом подошла, технично извлекая букет из рук Имагина. — Что-то рано, Глебка. Я думала, дольше продержишься… Марина, — женщина обернулась к Насте, протягивая руку, которую Веселова пожала. Ее будто просканировали, окинув внимательным взглядом с ног до головы, после чего кивнули, отступая. — Гостиную дети уже разнесли, потому мы решили, что накроем в беседке, минут через пятнадцать будем садиться за стол, а пока можно руки помыть, прошу, в общем…

Руки они помыли быстро, а потом попали в самый настоящий балаган.

Настя, преподававшая детям, должна была быть готовой к тому, что являет собой великое множество детей в замкнутом пространстве, но… оказалась совершенно не готовой.

Дети разных возрастов носились по комнате, сбивая на своем пути друг друга, визжа и никак не реагируя на просьбы взрослых вразумиться.

Взрослых здесь тоже было достаточно, но музыку заказывали определенно не они.

Настя была представлена всем, все были представлены Настя, кто запомнил ее, а кого она — вопрос второй. Не успело это произойти, как в комнате снова появилась та самая Марина, которая, судя по всему, является хозяйкой дома, приглашая компанию пройти в беседку.

Первыми в том направлении помчали опять-таки дети: ужин было решено начать с десерта. Точнее задобрить дьяволят сладеньким, а потом пустить с миром, позволяя разносить дом дальше, чтобы спокойствием могла насладиться и взрослой компанией.

Снежану Настя определила, в общем-то, без особых проблем. Симпатичная блондинка в интересном положении тепло ей улыбнулась, а потом даже лично подошла, чтоб познакомиться.

Немного смущаясь, Настя тут же выпалила, что они с Глебом видели ее фотографии и им они очень нравились, на что Снежана хмыкнула, сказав, что после каждой выставки клянется, что эта последняя, а потом в очередной раз впрягается в это мучительное занятие.

— Почему мучительное?

— Потому что наслаждаешься ровно один вечер, когда презентуешь, а до этого бесконечно долго страдаешь, разочаровываясь в себе, сомневаясь, работая, в конце концов. Удовольствие мазохиста, в общем, — Снежана улыбнулась, Настя в ответ тоже.

— Я кое-что знаю об удовольствии мазохистов, — Самойлова удивленно вскинула бровь, будто прося уточнить, Ася не стала секретничать, — я танцую…

— Ооо, — разговор мог бы продолжиться, но к ним подошли мужчины, требуя внимания к себе и уставленному едой столу.

Пришлось расходиться, занимая места согласно купленным билетам.

Говорили за этим столом обо всем на свете. Во главе — Самойлов старший, отец Марка, рядом с ним с одной стороны — Марина, с другой — сын, а потом его жена, следом — женщина в возрасте, Глафира, если Настя правильно расслышала, Самарский с женой, другие люди… Много. Даже без детей, и то много. И все говорят — по очереди и в унисон, громко и шепотом.

Настя иногда вникала, даже что-то спрашивала и отвечала, смеялась над шутками, шутила сама, а иногда абстрагировалась, откидывалась на стуле, следя за сидевшим по левую руку Глебом. Он обычно в такие моменты увлеченно что-то рассказывал, а потом замечал, что девушка поглядывает, поворачивался к ней, брал за руку, сжимая ее ладошку под столом, продолжал речь.

После обеда компании разделились — мужчины отправились вслед за предводителем — Леонидом Самойловым — инспектировать сад, девичья же половина предпочла остаться в беседке.

Сюда же время от времени забегали дети, а все та же Глафира или Марина иногда пропадали, чтобы проверить, не вышло ли еще детское бесчинство за грани разумного.

— Никогда не буду рожать, — однажды в беседку ворвалась девочка-блондинка лет шестнадцати — красивая, высокая, статная, стройная, с яркими чертами лица. Она подлетела к столу, налила в стакан лимонад, осушила его, а потом упала на диван рядом со Снежаной, положила голову ей на плечо, практически простонала слова. — Их там столько, Снеж, этих демонят, и они все чего-то хотят!

Самойлова же провела по белым волосам, улыбнулась. Глядя на них, можно было уловить сходство — обе блондинки, обе с тонкими чертами, взгляды тоже похожи. Если бы Настя не знала, что это мачеха и падчерица, посчитала бы, что кровные родственницы.

— Ну тебе же не придется сразу десятерых рожать, Котенок. А по одному, это не так страшно…

— По два тоже, — в разговор вступила Самарская, сидевшая неподалеку. Девочка, которую назвали Котенком, как Настя поняла — старшая дочь Марка, хмыкнула, вывернулась из-под руки Снежаны, а потом вновь побежала к выходу. Она сегодня явно была ответственна за развлечения мелочи всех полов и возрастов. И пусть еще минуту тому пыталась показать, как эта участь ее тяготит, обратно бежала с энтузиазмом.

В дверях беседки девочка столкнулась с Глебом. Он вернулся, видимо, чтобы проверить, все ли с Настей хорошо. Боялся, что заскучает или засмущается. Боялся зря. Пусть вступать в беседы Веселова не слишком спешила, но слушала с большим удовольствием.

Глеб отступил, пропуская Катю, она же почти уже проскочила, а потом остановилась, обернулась, заговорила:

— А вы же меня дождаться обещали, Глеб Юрьевич… Верь после этого мужчинам… — тяжко вздохнула, бросила взгляд на Настю, подмигнула Глебу, чтобы тут же унестись к детворе. Беседка залилась веселым смехом, а Имагин подошел к Насте, опустился на ручку ее кресла, склонился к уху.

— Все хорошо?

Веселова кивнула.

— Не скучаешь?

Мотнула головой.

— Когда устанешь — скажи, поедем домой.

Настя бросила на мужчину благодарный взгляд, поцеловала в уголок губ и отпустила с миром, позволяя дальше развлекаться. Ему здесь хорошо, и этого уже достаточно для того, чтоб она не уставала, да и компания действительно собралась не худшая.

Молодые мамы делились опытом, мамы постарше поучали, еще не мамы слушали и мотали на ус. Какого-то особого внимания на себе Настя не чувствовала — нет, конечно, ей периодически задавали вопросы, но вполне дружелюбно и без подоплеки. О том, как они познакомились с Глебом, у обоих была заранее заготовленная история, которую они разработали еще для знакомства с ее мамой — Настя танцевала, он ее увидел. Без подробностей, без упоминания Баттерфляя, обморока, боязни быть тут же уволенной… Эта версия показалась присутствующим очень романтичной, а сама Настя рушить родившуюся в умах романтику не стала. В конце концов, глядя на все происшедшее с высоты нескольких прошедших месяцев, почти полугода, все выглядит совсем не так плохо. В чем-то намного хуже, чем можно было даже предположить, а в чем-то крайне удачно.

Периодически в беседку заглядывали чьи-то мужья, проверяли, все ли нормально, а потом смывались. Иногда забегала малышня — делилась успехами, набивала животы и тоже ретировалась.

В какой-то момент к Насте подошла Самарская, опустилась на ручку кресла так же, как недавно Глеб, заговорила первая.

— А я вас знаю, Настя, вы преподаете в нашей школе.

— У вас там дети? — Ася оглянулась, встречаясь взглядом с вполне доброжелательным выражением на лице Самарской.

— Старшая. Но я хочу туда же определить младших. Они у нас близняшки. Думала, что в вашей группе им было бы хорошо…

— А сколько им?

— Три, — Александра улыбнулась. — Но они у нас сообразительные, хватают на лету.

— Давайте договоримся на вторник. Приходите, мы потанцуем, посмотрим, а потом решит, стоит начинать или пусть еще подрастут. Хорошо?

Самарская кивнула, снова улыбаясь. Настя думала, что девушка тут же уйдет, решив свой вопрос, а она осталась. Сидела рядом, тоже предпочитая больше молчать, чем говорить. Этим они с Настей были похожи. Такое молчаливое соседство не тяготило ни одну, ни другую.

Несколько раз к Самарской прибегала старшая дочка, глянув на которую, Ася вспомнила, что действительно видела девочку на группах. Малышка требовала что-то у матери командным тоном, а когда Александра отправляла со всеми вопросами к отцу, топала ножкой, хмурилась и убегала обратно.

— Понимает, что с папой топанье не пройдет, вот и дуется, — глядя на то, как маленькая в очередной раз сбегает, Саша приложила руку к животу, поглаживая — тот малыш, который на подходе, что-то разактивничался.

Настя посмотрела на лицо Самарской, а потом скользнула взглядом ниже, по силуэту…

— У вас ведь это будет уже четвертый, да?

— Четвертая, — Александра улыбнулась, глядя лукаво. — Слышала о споре?

Настя кивнула.

— Ярослав до сих пор надеется, что наконец-то будет сын, но я знаю, что снова девочка.

Будто чувствуя, что тема непосредственно касается его, следующим рейд в беседку совершил Самарский.

Ну и слух у него, кажется, отменный. Он подошел, окинул Сашу внимательным взглядом, заговорил.

— Сын, Сашка. Точно тебе говорю.

— Упрямый… — спорить Самарская не стала. Все равно очень скоро станет понятно, кто прав.

А когда муж ушел, снова посмотрела на Настю с улыбкой. С настолько доброй улыбкой, что сдержаться от вопроса Веселова не смогла.

— Это ведь жутко сложно — трое детей. Да и не трое…

— Сложно, — отрицать очевидное Саша не стала. — Но если рядом есть те, кто может помочь, становится легче, да и каким бы сложным ни было, это ведь счастье. И чем его больше, тем ты сам богаче.

На самом деле, планировали они с Яром только третью беременность, прошлые стали для них сюрпризом, но глядя теперь на своих детей, Саша уже с трудом вспоминала те времена, когда сомневалась, стоит ли рожать.

— Так что не бойтесь, Настя. Придет время, поймете, что это самые приятные сложности, какие только можно представить.

Настя кивнула. Когда-то непременно поймет. А, возможно, вот прямо сейчас потихоньку начинает понимать. Смотрит на Глеба или закрывает глаза, представляя его лицо, и думает о том, что совсем не против приятных сложностей с ним в дуэте.

Уже вечером, перебравшись из беседки в дом, все в ту же гостиную, которая чудом выжила после нашествия младенческого ига, компания зажгла камин. Умаялись все, но больше других девочка-Котенок, которая просто-напросто заснула на плече дедушки. Тот явно не возражал, отгоняя от себя всех, кто порывался разбудить ребенка и отправить спать.

К девяти вечера люди начали потихоньку разъезжаться. Первыми отчалили Самарские. Стоя у ворот, провожали их всем миром.

— У меня новое дело… — Саша рассказывала что-то Марине, а услышав, как муж хмыкает сбоку, бросила грозный взгляд на него. — Еще раз закатишь глаза, Самарский, ночевать будешь в одном из своих недостроев.

Теперь хмыкнул уже стоявший неподалеку Марк, получивший за это укоризненный взгляд Ярослава.

— Не радуйся, Самойлов. Все равно мы вас сделаем…

И снова время закатывать глаза — теперь уже синхронно Саше и Снежане.

— Да все знают, что девки у вас будут, мальчики. Не петушитесь, — решающее слово взяла Марина, махнув рукой на глупых мальчишек тридцати с лишним лет. — Ох уж эти мужики… Лишь бы меряться. Не достоинствами, машинами и домами, так детьми…

Меряться мужики перестали, но глядя на происходящее сбоку, Насте казалось, что ненадолго. Самое веселое начнется после родов. Девушка поймала себя на мысли, что даже она теперь будет следить за течением и исходом спора…

Вслед за машиной Самарских укатило еще несколько автомобилей. По мере того, как дети засыпали, а взрослые начинали позевывать, дом пустел.

Компания выходила во двор еще не единожды. И каждый раз с Настей прощались, как со своей. С некоторыми людьми она обменялась телефонами. С Самарской — на почве детей, с Самойловой — у нее давно была идея насчет фотосессии, и она совсем не против была бы поснимать Настю, еще с одной из барышень, которая очень хотела узнать рецепт маски для волос, которой пользовалась Веселова…

В этот вечер пополнилась не только телефонная книга, рассеялись некоторые Настины страхи.

Она искренне считала, что попадет в компанию, в которой все, во-первых, будут старше, а значит априори другими, а во-вторых, не просто другими, другими по-богатому. Оказалось, что среди друзей Глеба много интересных людей. Простых в общении, улыбчивых, доброжелательных, гостеприимных.

Последними из дома отчаливали именно они с Глебом. Имагин, возможно, сидел бы и дальше, им с Марком явно было, что обсудить. Но Настя чувствовала, что ее глаза уже предательски слипаются, а Катя успела трижды проснуться, сходить за бонусным куском торта, съесть, а потом снова уснуть. Идти в свою комнату девочка категорически отказывалась — как же она уйдет, если здесь столько интересного?! Потому просто меняла плечо — сначала дедушка, потом Марина, потому Марк, засыпая по очереди на каждом.

Но провожать их девочка уже не стала, зевнула, клюнула в щеку сначала Настю, потом Глеба, пожурив, что не дождался, пока она вступит в брачный возраст, а потом пошлепала по лестнице вверх, на ходу бубня что-то о том, что так всех приличных мужиков разберут…

На улице было уже достаточно холодно, потому прощания растягивать не стали.

— Тогда я позвоню на неделе, Настя, договоримся о времени, хорошо? — Снежана говорила, параллельно записывая напоминалку в телефоне, а потом подняла взгляд, тепло улыбаясь.

— Хорошо, но, по правде, из меня такая модель…

— А я и не люблю фотографировать моделей, — Снежа отмахнулась, пряча телефон в карман. — Так что не проблема, — к Насте подошли сзади, приобняли. Так же подкрались и к Снежане.

— Что планируете? Танцы на столах? — вопрос задал Марк, отвечать, соответственно, предстояло Самойловой, что она и сделала.

— Я сейчас не очень по танцам-то, особенно на столах, — прижала руку мужа к не менее внушительному, чем у Александры, животу, чтоб не сомневался. Да он, судя по всему, сомневаться и не собирался. Так… Просто соскучился за вечер, а теперь пытался наверстать.

— Аккуратно там, — кивнув напоследок, Глеб развернулся, потянул Настю за собой к машине.

И снова была дорога, в голове — галдеж, отголоски смеха, детский визг. Дурдом, но такой сочный и насыщенный, что заставляет вспоминать о себе с улыбкой.

Они долго ехали, не разговаривая. Настя думала и улыбалась, а Глеб следил за дорогой. Уже въехав в черту города, мужчина включил музыку, периодически бросая на Настю странные взгляды.

Такие… нервные, что ли.

— Ты чего? — не выдержав на пятый или шестой раз, Настя посмотрела в ответ, улыбнулась.

Глеб не ответил, пожал плечами, но продолжил периодически поглядывать.

Это могло бы раздражать, но девушка настолько устала и была так довольна, что решила воспринимать философски — все равно рано или поздно не выдержит, заговорит.

Так и произошло.

Они въехали на территорию своего жилищного комплекса, Глеб остановил машину на привычном месте, Настя почему-то замялась, не вышла из машины тут же, поняла, что он тоже не спешит.

Чуть повернувшись, Глеб смотрел на нее.

— Что? — девушка улыбнулась, отвечая на такой пристальный взгляд искренним непониманием.

— Открой бардачок, пожалуйста.

* * *

К этому дню Глеб готовился больше, чем Настя. И нервничал, пожалуй, тоже больше, чем девушка.

Для него действительно было важно, чтоб Настя почувствовала себя органично в компании, которую Имагин считал своей. Вот только не ради одобрения компанией избранницы, а наоборот.

Эксперимент удался — это доказывало и то, как она вела себя во время обеда, а потом и посиделок, и то, что улыбалась всю дорогу, даже не подозревая, что это еще не конец…

У Глеба был заготовлен гениальный план. Их снова ждала крыша — все та же, где прошло их первое свидание. Опять бутылка розового, букет, уфо, которое не дало бы замерзнуть, пледы. Этот вечер должен был остаться в памяти Анастасии Веселовой на всю жизнь.

Но в какой-то момент мужчина передумал — не свернул на нужной развилке, в сторону офиса, а поехал домой. Почему? Сам бы толком не сказал, но весь пафос и запланированный романтизм вдруг показался лишним. Видимо, все дело в том, что действительно слишком нервничал.

И Настя не могла этого не заметить. Даже несколько раз спрашивала, улыбаясь, а Глебу нечего было ответить. Сама все узнает. Осталось совсем чуть-чуть.

Можно было, конечно, сделать это и в квартире. Не крыша, но вид из окон у них тоже неплох, а делать предложение, стоя на одном колене перед окном во всю стену, из которого видны огни половины города — тоже очень даже романтично, но эта мысль почему-то тоже была отброшена.

Потому, чуть повернувшись в кресле, Глеб просто посмотрел на нее, замечая, как она в очередной раз улыбается, отвечая на такой его пристальный взгляд.

— Открой бардачок, пожалуйста.

* * *

Пожав плечами, Настя исполнила просьбу. Там было пусто. Почти… На подсвеченном дне стояла только маленькая коробочка.

Веселова бросила вопросительный взгляд, мол, достать? Глеб кивнул.

Продолжая улыбаться, девушка извлекла вещицу, вытянула руку, Имагин забрал, повертел в пальцах…

— Глеб, ты меня пугаешь, — не выдержав, Настя повернулась к мужчине так же, как он к ней, участливо заглянула в глаза. Он вел себя странно. Ему не свойственна такая задумчивость, а здесь зависает каждых три минуты.

— Настя… — зависать вдруг перестали. Посмотрели в ее лицо, глядя серьезно и даже немного сурово, а потом то ли предложили, то ли приказали… — Выходи за меня замуж.

Коробочка открылась, являя миру кольцо.

Это должно было бы быть ожидаемо, а Настя растерялась. И исключительно поэтому кивнула. Даже не сказала, а невразумительно промычала «ммгг», отрывисто кивая.

Так из девушки Имагина, Настя стала его невестой. Без букетов, брызг шампанского, слез и криков от счастья. Под домом, в машине с до сих пор тихо играющей музыкой.

Но это «ммгг» явно удовлетворило вопрошающего, потому что теперь в улыбке расплылся уже он. Притянул к себе девушку за подбородок, поцеловал, потом быстро натянул кольцо на дрожащий палец, и полились речи…

Видимо, они должны были литься раньше, а из-за нервов о них забыли, но разве же это повод, чтобы лишать речи возможности увидеть мир? Нет!

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?

Глядя на кольцо, на дрожащие пальцы, чувствуя, как в горле почему-то становится ком, а глаза начинает щипать, Настя кивнула.

— Очень люблю, Настя. Хочу прожить с тобой жизнь, ты ведь понимаешь, что так и будет?

Сообщать о том, что пугать сразу же — совсем не обязательно, Настя не стала.

— У нас с тобой теперь парное катание, Настюш. И танцы тоже парные…

Речи еще долго лились в машине, а потом уже дома. Его будто прорвало, а Настя не имела против совершенно ничего. Она-то в один миг растеряла все слова. Даже полноценное «да» сказала позже, на следующее утро, когда первый шок прошел.

Тогда же немного поплакала, как положено, от счастья, получила заслуженную охапку цветов, тоже сказала, что любит.

Предложение руки и сердца оказалось для нее крайне неожиданным, хотя и было вполне ожидаемым. А дальше… они продолжили жить.

Глава 24

Свадьбу решено было сыграть весной.

Решено Настей, одобрено Глебом.

Почему решено Настей? Потому что согласиться-то она согласилась, но осознавать, что свадьба — это не только свадьба, но еще и замужество, начала только после.

Конечно, испугалась. Испугалась настолько, что даже однажды пыталась вернуть Имагину кольцо. Тот порыв не оценил, пообещал, что если еще раз попытается — на клей посадит. Кольцо на палец невесты, а саму невесту дома, где-то в районе спальни.

Неизвестно, испугала ли ее эта угроза, но больше идти на попятную Настя не пыталась, только на вопросы, касающиеся предстоящей свадьбы, отвечала явно неохотно, а в глазах вечно загорался практически животный страх.

Объяснения, что со штампом в их жизни не изменится практически ничего, девушкой категорически не воспринимались. У нее, как минимум, изменится фамилия, а это уже не практически ничего. Это очень даже страшно.

Осознав, что вразумить бестолковую трусиху не получится, Глеб решился на серьезный разговор. Они сели тогда за обеденный стол, мужчина посмотрел сурово, сложив пальцы пирамидой, заговорил.

— Ладно, давай по пунктам, чего ты хочешь…

Как выяснилось, особо ничего Настя и не хотела. Разве что, чтоб своим родителям Глеб сообщил единолично, а еще, чтоб ей было дано время на свыкание-привыкание.

Изначально Настя запросила год, Имагин категорически отказался. Она объясняла, что нужно закончить университет, он все пытался выяснить, как статус замужней женщины может помешать получению диплома? Сошлись на том, что зимы будет достаточно.

Настя попыталась пискнуть, что всегда мечтала о свадьбе летом, наивно хлопая глазами, выторговывая еще один сезон… Глеб раскусил хитрость, сделал встречное предложение — хочет летом, значит, сообщают родителям вместе.

— Ты жестокий человек, Глебушка, — пришлось сговариваться все же на весну.

С уведомлением родителей оба тянули так, как только могли — Настя боялась в очередной раз ранить маму, а Глеб знал, во что это выльется.

В конце концов, решив, что откладывать больше нельзя, а снимать кольцо каждый раз, когда ступаешь на порог родного дома, глупо, было решено все же рассказать.

В один и тот же вечер Настя отправилась к своим, Глеб — к своим. Кому-то показалось бы это странным, а жених с невестой понимали, что так намного лучше.

— Мамочка, — Настя тогда долго размешивала сахар в чае, сто раз решаясь начать разговор, а потом идя на попятную. Так и теперь, увидев, как Наталья оглядывается, улыбается, струсила бы, но куда уж тянуть-то? Глеб должен был заехать за ней в девять, и он-то уже скинул ей смс «я все» со смайликом, которого откровенно корежит. А она еще не все…

— Что? — Наталья опустилась рядом с дочерью, устроила подбородок на кулаках, готовясь слушать и внимать. Пусть она во многом не могла считаться идеальной матерью, но детей своих знала, и жизнь тоже знала, а еще, в последнее время, училась ко многому привыкнуть, со многим смириться, что-то принять…

— Глеб позвал меня замуж, — дочка выпалила на одном дыхании, а потом потупила взгляд, устремляя его на столешницу, щеки запылали, кожа пошла пятнами.

Она ожидала всякой реакции, вплоть до слез. Ведь знала, что маме до сих пор больно. Но слез не случилось.

Наталья кивнула, а потом … улыбнулась.

— Ты согласилась?

— Да, — покраснев еще гуще, Настя рискнула все же вскинуть взгляд на маму.

— Тогда я рада… за вас.

Впервые в их доме прозвучало «вас», которым обозначены были они с Глебом.

В тот же вечер, из их с Глебом квартиры, Настя позвонила бабушке, как оказалось, Антонина уже в курсе — от Натальи. И она-то счастлива безмерно, а еще ждет-таки в гости, иначе обидится.

Потом Настя слушала уже историю Имагина о том, как все прошло у него. По его словам — тихо, мирно, по-семейному. Судя по выражению лица — громко, неоднозначно, с боевыми действиями, возможно, даже со слезами.

Представлять, как мать Глеба могла отреагировать на то, что он собирается связать свою жизнь с той, которая станет день ото дня напоминать о трагическом случае из его молодости, не хотелось, потому Настя просто приняла как данность, что родители в курсе, и теперь можно вздохнуть спокойно… ненадолго.

К сожалению или к счастью, мать Глеба быстро справилась с эмоциями, а потом связалась с Настей, чтобы заняться планированием праздника. Пребывая в состоянии крайнего шока, Настя соглашалась со всеми предложениями будущей свекрови, тем самым неосознанно зарабатывая первые балы в копилку если не хорошего, то хотя бы нейтрального к себе отношения.

Свадьба планировалась медленно, но верно, менее медленно, но так же уверенно работалась работа, училась учеба.

Посмотрев на малышек Самарских, Настя решила, что заниматься им рановато, а вот со следующего года — в самый раз, Александра спорить не стала, соглашаясь.

Фотосессию со Снежаной они тоже провели. Результат понравился даже самой Насте, но, главное, не только ей — снимками заинтересовался журнал, с которым сотрудничает Самойлова, фотографии напечатали. Не сказать, чтоб Ася испытала из-за этого огромное удовольствие, но слышать от родителей деток в группе о том, что их чада заставили мам и пап купить журнал, а потом вырезали любимые кадры, чтобы повесить их над кроватью, было приятно.

Глеб, кстати, тоже оценил фотографии. Но, в отличие от детей, мелочиться не стал. Съездил в студию к Самойловой, промучил ее добрых два часа, выбирая лучший снимок, а потом сделал сюрприз…

Уезжая утром на учебу, Настя ожидала всякого, особенно учитывая, что Имагин тот день собирался провести дома, но не того, что вернувшись вечером, застанет в спальне собственный портер в полный рост на полстены.

— Господи, Имагин, я же теперь спать здесь не смогу! «Она» будет смотреть постоянно… Жуть какая… Давай ее уберем?

Убирать Глеб напрочь отказался, аргументируя тем, что «она» хотя бы смотрит на него ласково, не то, что некоторые…

И, если уж по правде, фотографию он выбрал неплохую, просто первой реакцией был шок, а во время шока как-то мысли сами поворачиваются в не слишком положительную сторону.

В тот вечер Настя долго курсировала вокруг снимка, приглядываясь, привыкая, оценивая…

А вечером, уже ложась спать, решила, что Глеб все же заслужил похвалы. Похвалила. Он пошутил, что так делать сюрпризы намного приятней. Хотя тогда Настя думала, что пошутил, а оказалось — совсем даже нет.

Через неделю, вернувшись домой, в спальне ее снова ждал сюрприз, теперь еще более сюрпризистый.

— Что это, Глеб? — девушка ткнула пальцем в шест, располагающийся теперь практически по центру спальни.

— Этот… пилон, — Имагин же пожал плечами, отодвинул застывшую в дверном проеме девушку, вошел, сел на кровать, окидывая взглядом сначала Настю, потом шест, снова Настю, снова шест. Недвусмысленно так окидывая.

— Зачем? — а Веселова почему-то снова разозлилась. Видимо, все дело опять в шоке.

— Ну ты же ходишь, я знаю. Сможешь дома тренироваться… — мужчина мило улыбнулся. Даже сложно заподозрить в этом простодушии подвох. А он-то есть. Тренироваться она сможет… Она-то, конечно, сможет, но его куда больше интересует возможность наблюдать за тренировками. И не объяснишь же, что выглядеть это может на первых порах не так эстетично… Нет, когда-то Настя, конечно, собиралась сделать что-то подобное — затем и пошла заниматься. Собиралась тряхнуть стариной, вспомнить времена бабочки, очень хотелось снова поймать на себе хоть один такой тяжелый, жадный взгляд, как во времена, когда она танцевала в Баттерфляе, еще недоступная и далекая, а он смотрел, прожигая дыры… Но его инициатива удивила. — Лучше бы вот там станок с зеркалом сделал, чтоб могла тренироваться… — А потому и признаться, что удивила снова приятно, было сложно.

На следующий день «вон там» не менее надежно, чем пилон, был прикручен уже станок. Чего у Имагина не отнять — так это исполнительности.

Особенно тогда, когда эта исполнительность может вылиться для него в приятности.

Жизнь постепенно входила в совсем уж околосемейное русло. Самой Насте иногда казалось, что это происходит как-то подозрительно быстро и неправдоподобно беспроблемно. Вся их с Глебом притирка свелась к нескольким первым неделям, а потом даже то, что изначально жутко бесило, если не искоренилось (в нем или в ней), то стало данностью, с которой вполне можно смириться.

У них даже утренний и вечерний графики были согласованы. Кто за кем идет в душ, кто на сколько минут ставит раньше будильник, если выезжать предстоит вдвоем, кто готовит кофе, кто отправляет хлеб греться, кто достает из холодильника масло, чтоб размерзлось.

Поступая по-джентельменски, первой в душ Настю обычно пускал Глеб, хотя джентльменства в этом было не так-то много. Часто, бубня что-то о том, что она слишком долго возится, Имагин просто напросто вваливался следом, совмещая приятное с бесполезным, а еще отбирая время у завтрака и прочих утренних процедур.

Возможно, кто-то был бы против такого произвола, но Настя не возражала. В конце концов, какой смысл чему-то смущаться, если это радует обоих?

Размышляя подобным образом, Веселова никогда не отказывала себе и в еще одном удовольствии — вроде как чистя зубы, следила взглядом сначала за прозрачными запотевшими створками душевой, из которой иногда доносилось что-то похожее на невнятное пение и видны были силуэты одного очень интересующего ее субъекта, потом за тем, как этот субъект выходит, отряхивается, забрызгивая все вокруг, в том числе и ее, завязывает на бедрах полотенце, толком даже не вытираясь, а потом подходит к ней, обнимает, моча пижаму, тянется за своей щеткой.

На Настино недовольное «опять-Имагин-блин-сушить-придется-зачем-тебе-вообще-полотенце?», отвечает, что полотенце ему действительно незачем и его спокойно можно снять, а потом смеется, когда Настя закатывает глаза.

Забирает из рук девушки тюбик с пастой, который она всегда держит до последнего — специально, чтоб ему пришлось лишний раз коснуться, выдавливает на щетку, отправляет рот.

А потом чистит зубы, корча рожи и не забывая скользить свободной рукой под одеждой невесты, полощет рот, выпрямляется.

— Настя, ты мне только скажи, где ты такие берешь-то? — и вроде как удивленно облапывает все, что скрыто под пижамными шортами. — Они у тебя вечно как из детского мира. Не слоны, так ежики, не ежики, так еще животина какая… — Имагин возмущался, облапывая уже не ткань. — Может, мы тебе нормальную пижаму купим? Как у взрослых, чтоб тут открыто… — скользнул одной рукой вверх по животу, оголяя кожу, — тут разрез… — а вторую переместил с попы вперед, на бедро.

— Если мы мне нормальную пижаму купим, Глеб, ты меня затра… живой, в общем, я из спальни вряд ли выйду…

— А ты и в этой пижаме оттуда обычно живой не выходишь, Настюш, но надо ж какое-то разнообразие в половую жизнь вносить. Люди, вон, плетками машут, травмы получают, узлами завязываясь, а мы с тобой — на шелк перейдем…

Настя хмыкнула, но не ответила. Наивный… Знал бы он, в каких масштабах она скупала этот самый «шелк», а потом складировала его в самые дальние углы, в которые Имагин никогда не заглядывает. Периодически надевала, смотрела на себя в зеркале, снимала, пряча еще дальше. При нем облачиться в такое не решалась еще ни разу — не давала сделать это память о том, в каком виде она выплясывала перед ним в Бабочке. Думала, что ему покажется пошлым, но раз нет… Сам напросился.

— Хорошо, Глеб, будет тебе шелк… Ох, — а потом Настя почувствовала, как в глазах на секунду потемнело. Девушка только и успела, что схватиться одной рукой за напрягшегося Имагина, а другую приложить ко лбу.

— Ты чего? — когда же она снова могла худо-бедно соображать, осознала, что сидит на бортике ванны, прислонившись спиной к кафелю, а Имагин держит ее за руки, заглядывая в лицо. — Побледнела вся…

— Ничего, давление, наверное. В последнее время такое бывает… — Настя попыталась улыбнуться, но так просто Глеба не провести, смотреть стал еще пристальней.

— Может, мы к врачу съездим?

— Нет, — вторая попытка улыбнуться получилась куда более удачной, после чего Настя даже встала, не резко, но уверенно, снова приблизилась к умывальнику, брызгая водой в лицо. Имагин, конечно же, тоже подошел. — Тошнит просто немного, съела что-то… Рыбу ту дурацкую, наверное, вот и мутит все утро. Таблетку выпью, кофе заправлюсь, и все будет хорошо.

— А может, ты беременна, Настюш? — Глеб спросил так спокойно, что Ася не удержалась от смеха. Ну или не удержалась из-за неожиданности…

— Да нет, — мотнула головой, вытирая руки о полотенце, а потом кладя на плечи мужчины, улыбаясь ему, целуя в уголок губ. — Куда нам? Я таблетки пью…

— Ну ладно, — понять, успокоило ли его такое объяснение, Настя не смогла, но на протяжении всего утра ловила на себе внимательные взгляды мужчины.

Однажды даже поперхнулась тостом, когда он неожиданно зыркнул. Из-за этого или… Из-за того, что поняла — таблетки-то она не пьет. Прошлые закончились, а новые купить, и тем более начать принимать, она забыла, погрязнув в миллионе старых и новых забот.

Оставалось надеяться, что пронесет и ждать прихода «праздников».

А вчерашняя рыба действительно была так себе. Господи, только бы это была вчерашняя рыба.

* * *

Мужчина же долго еще ходил за Настей, все пытаясь раскрутить ее на приватный танец и тот самый «шелк». Она не менее долго отнекивалась, даже сама толком не зная, почему.

В своих силах она была уверена, с желанием тоже проблем не возникало, но из чувства противоречия никак не хотела соглашаться.

В конце концов, не выдержала постоянного Глебового занудства, предложила сделку.

— Хорошо, Имагин. Договорились. Я станцую. Только сначала я для тебя, а потом ты для меня.

Мужчина на какое-то время опешил — явно ведь не ожидал, а потом, как ни странно, согласился.

Настя тогда специально съездила в Бабочку, выпросила у Амины казенный костюм. Та долго изгалялась, смеялась, но не отказала. Только стребовала слово, что когда Веселова будет возвращать, расскажет, как все прошло, в красках. Кольцо, кстати, главная бабочка тоже заметила. Поздравила, пожелала счастья, а на свадьбу пообещала прийти. Только с одним условием — что там не будет нового управляющего, которого Глеб назначил вместо отправленного с миром Пирожка. Что за новый управляющий, объяснять Амина не стала, просто сказала, что характер у него еще хуже, чем у нее, а это — редкость.

Потом Настя спрашивала у Глеба, кого тот назначил, он объяснил, что решил прислушаться немного к себе, немного к ней. Сделал Амину ответственной за вопросы «творчества», а еще отправил туда своего доверенного человека, который сможет вывести Бабочку в плюс, занимаясь организационной стороной вопроса. По словам Имагина, притираются они сложно, но пока что лично его, как владельца, результаты вполне устраивают, лишь бы не поубивали друг друга…

Тот же вечер, когда Настя вновь превратилась в бабочку, только теперь уже не на сцене Баттерфляя, а в их с Имагиным спальне, девушка запомнила на всю жизнь.

Глаза Глеба горели. Они были именно такими, какие отпечатались в девичьей памяти, и какие Настя так хотела увидеть еще раз. Имагин смотрел очень пристально, практически ощутимо, следил, не отрываясь, да и все состояние мужчины будто кричало, что он взведен до предела — гуляющий по шее, при каждом сглатывании, кадык, напряжение во вроде как расслабленной позе, собранность, готовность отреагировать на малейшее касание…

А касаться Настя не давало долго — наслаждалась таким пристальным вниманием своего мужчины, восторгом в его взгляде, собой и танцем.

Как там было в первый вечер?

Девушка опустилась на корточки, чтоб потом подняться, выводя пальцем извилистую линию на ноге. Улыбнулась, бросая быстрый взгляд на Имагина. Когда-то из-за этого движения в глазах потемнело у нее, а теперь темнели уже его — от страсти.

Подняв над головой руки, Настя крутнулась вокруг своей оси, скользнула одной рукой по пилону, глянула через плечо, подмигнула, замечая, как Глеб непроизвольно дернулся вперед, но усидел.

Да и вообще он в тот вечер демонстрировал чудеса выдержки — взгляд не отводил, даже не моргал, но терпеливо ждал, пока сама подойдет.

И она наконец-то подошла, сбросив крылья, позволила пуговка за пуговкой расстегнуть все ту же белую латексную юбку, щекотать дыханием голый живот, а потом не только дыханием, но и касаниями губ.

— Моя бабочка, — мужчина выдохнул где-то на уровне одной из бедренных косточек, чтобы через секунду уже прижать эту самую бабочку к кровати.

Ему точно понравился танец, он сам об этом говорил, быстро расправляясь с остатками ее, вроде как шелковой, и своей одежды. Конечно, Настя подозревала, что ради секса в тот момент Имагин мог сказать что угодно, но судя по тому, каким бурным этот самый секс получился, не врал ни грамма.

А через какое-то время, придя немного в себя, дыша тяжело, но уже не от танца, Настя поняла, что ее обманули.

— Имагин! — девушка сняла с себя руки мужчины, чуть отодвинулась, переворачиваясь так, чтоб удобно было заглядывать в лицо довольного Глеба. — Мы не так вообще-то договаривались!

Он тоже повернулся на бок, приподнял бровь, не перебивая.

— Сначала танцевать должна была я, потом ты, я станцевала…

— А я тоже, Насть, — ее боднули носом, надавили на плечо, снова прижимая спиной к простыне, согрели дыханием шею, задержались губами на впадинке, — только ты у нас по вертикальным танцам, а я исключительно по горизонтальным. Так что квиты. Но если хочешь, можем еще раз повторить мою часть. Для закрепления.

Девушка была в ярости! Ведь действительно обманул и не видать ей теперь танца в его исполнении, но… Ярость как-то быстро отходит на второй план, когда он так трепетно целует. Пришлось повторять…

* * *

Глеб заснул первым, а Настя долго еще лежала, глядя попеременно на него и на потолок, потом в окно, и снова на него.

В последнее время ее часто мучила бессонница, хотя скорее не мучила — сопровождала. Веселовой даже нравилось проводить вот так часы — глядя на Глеба и думая.

Они скоро поженятся, она превратится в Имагину, все станет еще серьезней и необратимей. Рано или поздно Глебу все же придется идти на контакт с ее мамой, рано или поздно ей самой придется делать то же по отношению к его родителям, рано или поздно у них появятся дети. Она для кого-то станет мамой, а Глеб — папой. Интересно, каким отцом он будет? Станет баловать или держать в строгости? Будут ли их дети боготворить его так же, как сама она боготворит своего отца?

Осторожно скользнув пальцем по мужскому плечу, Настя нащупала след шрама, оставшегося на теле Глеба вечным напоминанием об аварии, изменившей сразу столько жизней. Девушка погладила зарубцевавшуюся кожу, задевая и рисунок, которым решил себя обозначить уже сам мужчина. Он не хотел забывать о произошедшем. Его превращение из куколки в бабочку было очень болезненным. А Настя в этот момент жалела о том, что этот шрам неизлечим, да и татуировку не вывести. Их не отшлифуешь и не сотрешь. Их, а еще шрамы на сердцах. На многих-многих сердцах.

У Глеба сначала затрепетали ресницы, а потом он открыл глаза, сощурился, бросил взгляд на Настю.

— Почему не спишь?

— Думаю, — продолжая нежно водить по шраму, девушка придвинулась чуть ближе.

— О чем?

— Знаешь… Я ведь в той аварии потеряла самого дорогого для меня мужчину…

Какой аварии и что за мужчину, объяснять Глебу было не нужно. Он привычно опустил взгляд. Наверное, вечно будет чувствовать себя виноватым. Вечно будет корить. Вечно будет пытаться искупить.

Убрав руку от шрама, Настя провела ею уже по щеке мужчины, улыбнулась, почему-то чувствуя, как в глазах сами собой появляются слезы.

— А могла потерять сразу двоих. Самых дорогих.

Та авария забрала у нее отца. Забрала целые годы детства. Забрала часть сердца. Забрала у матери мужа, у бабушки сына, у Андрюши — пример, которому он должен был подражать, чтоб не пытаться найти теперь этот пример уже в Глебе. Она забрала много. Возможно, кому-то покажется, что даже слишком много, но все могло быть в разы хуже.

Они ведь могли бы даже не встретиться с Глебом. На том перекрестке и позже в больнице могли оборваться сразу три жизни, и когда-то она ведь искренне желала тому, третьему, выжившему, такой же участи, как постигла отца. А теперь…

А теперь она любила того, третьего, так, что сама бы бросилась наперерез, грози ему опасность.

Жизнь — удивительная штука, раз за разом доказывающая, что зарекаться нельзя.

Бабочки во всем мире машут крыльями ежесекундно, создавая каждым взмахом если не цунами, то порыв ветра, заставляющий людей вскинуть взгляды друг на друга или наоборот — пройти мимо. Так и их бабочка когда-то взмахнула раз, приводя Настю на порог Баттерфляя, а потом еще раз — заставляя Глеба зацепиться взглядом именно за нее, и снова — не давая ни шанса не встретиться, не влюбиться, не срастись.

У их бабочки своеобразное чувство юмора, ведь история вышла в меру трагичная, хоть и вполне красивая.

Засыпая, Настя решила, что эту бабочку можно было бы поблагодарить, ведь есть за что. Имагин притянул ее к себе, уткнулся в затылок, сонно вздыхая. Например, вот за это.

* * *

— Насть, я ушел…

— Снова не разбудил, Имагин! — Настя отбросила одеяло, окидывая мужчину внимательным взглядом.

Он улыбнулся, коснулся поцелуем лба, развернулся, уносясь из спальни.

— Ты хоть поел? — отчаянный оклик должен был застать его уже где-то в прихожей.

— Кофе выпил. В двенадцать встречаюсь с Марком, вместе поедим, — Глеб снова появился на пороге спальни, уже обувшись. Схватил телефон, застегнул часы, поправил галстук. — Если хочешь, вечером заеду за тобой в школу, поужинаем в городе.

— Хорошо. Я освобожусь в шесть, только все равно домой нужно будет заехать.

— Заедем.

И опять подошел, поцеловал. Видимо, забыл, что уже вроде как прощался, ну или просто ради обоюдного удовольствия.

— Не скучай, машина будет через час.

— Угу, — Имагин смылся, на прощание достаточно громко повалив что-то в прихожей, а потом ругаясь через зубы это «что-то» поднял, хлопнул дверью, вылетел из квартиры.

Настя же, решив, что ложиться снова спать смысла никакого, поплелась на кухню.

Какао, хлопья, быстрые сборы, поездка до университета, две пары там, а потом уже в школу — к своим деткам. Таков был план.

Но осуществить его Настя смогла только частично.

Во время первой пары пыталась внимательно слушать, но почему-то тревожные мысли то и дело заставляли вернуться к утру. У девушки было такое чувство, что она что-то забыла… Он не позавтракал, это плохо, но из-за этого так в мыслях не зудело бы. Что еще? Вроде бы телефон взял. Свой, не ее. Ключи тоже — и от квартиры, и от машины. Документы, которые вчера специально отложил на край стола, чтобы не забыть, сегодня на том краю Настя уже не обнаружила, значит, они уехали на работу вместе с боссом.

А может, дело не в Глебе? Девушка достала из сумки ежедневник, пролистала… Ничего экстраординарного на сегодня запланировано не было. Завтра они с будущей свекровью должны были ехать в один из ресторанов, определяться, подходит ли им место, но это завтра, а сегодня на страничке пусто…

Когда лектор наконец-то их отпустил, Настя уже практически извелась размышлениями. Девушка вылетела из аудитории, на ходу достала телефон, собираясь позвонить Глебу.

Хотелось верить, что он-то подскажет, почему ее так штормит.

Набрать избранный контакт Веселова не успела, позвонили ей. Марк.

— Алло, — приложив девайс к уху, Настя почувствовала, что сердце начинает ускоряться.

— Настя, — мужчина замолк всего на секунду, а девушке показалось, что между обращением и следующими словами прошла вечность, пролегла пропасть. — Глеб в больнице. Он попал в аварию.

Глава 25

— Как это произошло? Что с ним? Где он? — Настя влетела в приемный покой, тут же находя взглядом Марка, бросаясь к нему.

За шкирку бы ухватила, но он успех завладеть ее руками раньше, молчал, пока она не сосредоточится исключительно на нем и его словах, заговорил быстро, четко, отрывисто, доходчиво.

— Он сейчас в операционной. Шьют. Сказали ждать. Как только закончат, сообщат. Я позвонил Юрию Богдановичу, они скоро будут.

— Как это произошло?

Настя поняла две вещи: он в операционной — это плохо, он жив — это хорошо.

— Мы стояли на перекрестке. Решили пойти в соседнее с офисом кафе. Светофор горел красным, а какая-то идиотка-мамаша разговаривала по телефону, отпустила руку дочери, ей с виду года четыре, ну и она понеслась на проезжую. На улице мокро, прошел дождь, машина затормозить бы не успела, а Глеб… Он бросился наперерез, оттолкнул малявку, и сам тоже почти успел — его машина вроде бы просто чиркнула по плечу, а развернуло и отбросило так, что… страшно, в общем.

Настя непроизвольно всхлипнула, чувствуя, как в груди холодеет. То ли все дело в том, что описание получилось излишне красочным, то ли в том, что слишком активно работало ее воображение, но она очень хорошо представило, как ее Глеба сбили.

Чувствуя, что девушка сейчас просто сползет на пол, Марк придержал ее за плечи, усадил на кресло, сам сел рядом.

— Все хорошо будет, Настя. Врачи сказали, что помогут. Слышишь?

Она-то слышала, но отвечать была не в состоянии. Семь лет тому врачи тоже говорили, что помогут…

* * *

Через пятнадцать минут больница уже стояла на ушах. Сюда приехал Северов старший, тут же построив всех и вся. Приехал сам и грозился привести лучших хирургов, чтоб они занимались сыном.

Мужчину долго пытались успокоить, объяснить, что местные врачи уже заканчивают, все идет по плану, но успокоился он только тогда, когда своими глазами увидел сына — живого, пусть и через стекло окна в палату.

Входить к Глебу пока было запрещено.

— Множественные переломы, ребро порвало легкое, начала набираться жидкость, эту проблему мы устранили, а в остальном… Скорей всего сотрясение, в себя он еще не приходит, а теперь под анестезией, потому ждите…

Один из врачей, спасших Глебу жизнь, отчитался перед Северовым, чью руку до боли сжимала жена, а потом, стягивая на ходу шапочку, направился прочь по коридору. Задел плечом Настю, но даже не заметил этого.

Да и она не заметила… Подошла к стеклу, прислонилась к нему лбом, неотрывно глядя на замотанного, словно неваляшка, в бинты Глеба. Наверняка в палате что-то пищит, машина, качающая воздух, будто сама дышит, медсестра, которую почему-то пустили, вставляет в руку иглу…

— Все будет хорошо, Настя, не волнуйтесь, — на ее плечо опустилась тяжелая мужская рука — это снова был отец Глеба.

Она помнила, как когда-то, семь лет тому, именно этим же голосом, он предлагал маме помощь, компенсацию за утрату кормильца. Мама тогда выгнала его из дому, даже слушать не пожелав — не поверила, что в его словах есть хоть доля искренности, правды. Сама же Настя теперь могла только молиться о том, чтоб его слова оказались правдивыми.

* * *

— Зачем он полез туда, мамочка, ну зачем? — прошло три дня. Хуже Глебу не стало, лучше тоже. В себя он не приходил, от аппаратов его не отключали. Отец все порывался перевести сына в другой госпиталь, но врачи каждый день настойчиво рекомендовали не трогать больного. Все происходящее — в пределах нормы. Только с каждым днем эта норма все больше заставляла отчаяться.

Бедную Татьяну Северову, рвавшуюся дежурить у кровати сына днем и ночью. Настю, которой никто не мог запретить это делать, да и не пытались особо. Марка, который чувствовал себя виноватым в том, что друг так пострадал.

Даже Наталья, которая тоже теперь практически прописалась в палате Глеба, чувствовала, что отчаянье и нетерпение дочери передается и ей.

Именно так — в гипсе, без сознания, с иглой в вене, она увидела Имагина с близка впервые, после такой неожиданной встречи на пороге их квартиры. Чувствовала ли она себя отомщенной? Чувствовала ли радость из-за того, что как и ее Володя когда-то, человек, которого на протяжении долгих лет она считала виновной в его смерти, тоже находится где-то на грани жизни и смерти? Нет.

Она видела, как больно Насте, как дочь иногда не выдерживает, встает с кресла, подходит к его кровати, склоняется к самому уху, а потом, глотая слезы, начинает рассказывать о том, как любит, и умолять проснуться. И именно в это время, здесь, в больничной палате Глеба Имагина, Наталья осознала окончательно — счастье дочери для нее важней, чем собственная боль. И потому впервые, прекрасно осознавая, что делает, и искренне желая именно этого, пошла в церковь неподалеку, чтобы поставить свечу за здравие Глеба Северова, человека, которого ненавидела на протяжении семи долгих лет.

Там же она встретилась и с будущей свекровью своей дочери. Они узнали друг друга, Наталья кивнула Татьяне, та ответила так же, но подходить не стала ни одна, ни другая. Отпускать обиды нужно постепенно. И Наталья не была уверена, что хоть когда-то сможет отпустить свою окончательно, но она готова была пытаться.

— Он спас ребенка, Настюш, ее бы насмерть сбило, — обнимая дочь, старшая Веселова тогда долго укачивала кровинушку, слушая, как она попеременно начинает плакать, а потом успокаивается, выпрямляется, напряженно смотря на неподвижного Глеба, и через секунду снова утыкается в плечо матери, разражаясь новым потоком слез.

Это длилось уже три дня, и, что просто убивало, никаких четких прогнозов врачи не давали. Состояние стабильное. Это радовало их, но доводило до отчаянья остальных. Насте осточертела эта стабильность. Иногда даже хотелось его встряхнуть. Такого бледного, спящего, молчащего. Она сдерживалась из последних сил. Пока сдерживалась, а дальше?

— Когда он проснется, мамочка, ну когда? — снова не выдержав, Настя встала с кресла, подошла к кровати, наклонилась, прижимаясь щекой к щеке, зашептала еще отчаянней, чем делала раньше. — Глебушка, открой глазки, ну пожалуйста. Мы же к бабушке обещали съездить. У нас свадьба скоро, я люблю тебя, в конце концов, ну проснись, Глеб. Ну пожалуйста…

Затаив на несколько секунд дыхание, Настя искренне ждала, что он откроет глаза. Ждала секунду, две, три… А потом бессильно стиснув зубы, выскочила из палаты, потом из больницы, зло пнула кованую лавку, еще раз и еще. Злясь на весь мир, села на нее, запрокидывая голову. Небо — чистое, солнечное, такое спокойное… Оно ведь и ее должно успокоить — но куда там?

Каждый раз, когда Глеб не оживал после ее просьб, Настя злилась или отчаивалась.

Нельзя было пускать его в тот день на работу. Надо было накормить завтраком дома, чтоб они с Марком остались в офисе или пошли в другое место. Надо было выйти с пары до окончания, набрать, заставить остановиться чуть раньше, чем они подошли бы к тому переходу.

Медленно выдыхая, Настя закрыла глаза, а потом снова их распахнула.

— Пап, он же не умрет, правда? Он ведь не может умереть?

Вот только кто же ей ответит? Некому.

Потому пришлось вновь брать себя в руки, возвращаться в палату, убеждать маму, что она успокоилась и домой раньше времени не поедет. Причем не поедет ни в их с Глебом дом, ни в свой старый. И там, и там было одинаково пусто без него. А потом держать лицо до того момента, как мама уйдет, тяжело вздыхая.

И стоит закрыться двери, как Настя в очередной раз повторяет безнадежную попытку достучаться до любимого — склоняется к уху, щека к щеке, шепчет.

— Глебушка… Глебушка… Я торможу на льду ужасно, я водить до сих пор не научилась по-человечески, мне еще детей рожать твоих, ну что же ты медлишь? Почему не просыпаешься? Мы же время теряем. Проснись, пожалуйста…

Она умоляет, а он спит. Это даже было немного похоже на то время, когда Настя еще динамила такого настойчивого опасного Имагина. Но он ведь тогда не сдавался, значит и она не будет.

А шептать, просить, обещать, клясться, Настя могла до хрипоты. Лишь бы помогло…

* * *

Особо верующим Глеб не считал себя никогда. Не считал ровно до того момента, как не попал… куда-то.

Он допускал две версии — либо это все цветные галлюцинации, либо он таки попал.

Вокруг было бело и стерильно, как в больнице, а сам он тоже был одет в какую-то белую сорочку, крайне не вписывающуюся в образ мужественного представителя сильного пола.

Стоило подумать об этом, как мужественности ему явно поприбавилось — сорочка пропала, а на ее месте — джинсы с рубашкой. Когда-то любимые. Хотя почему когда-то? Любимыми они были семь лет тому, а потом их пришлось выбросить — вследствие аварии они подрались и изгваздались в грязи вперемешку с кровью.

По идее, это должно было бы насторожить, но Глеба сие совершенно не задело. Он стоял посреди белизны, оглядываясь вокруг.

Иногда откуда-то со стороны доносился еле слышный шепот: кто-то просил вернуться. Хотя, опять-таки, почему кто-то? Настя. Угрожала, умоляла, обещала, снова угрожала, а он и рад бы вернуться, но не может… Может только «нажелать» себе старинные джинсы и пялиться в белизну.

— Она ж не успокоится, пока не вернусь, — подняв голову вверх, Глеб не то, чтоб крикнул, но сказал громко. Почему вверх? Ну раз декорации белые, значит, начальство скорее всего наверху. Почему громко? Вдруг не расслышат?

— Вернешься, не волнуйся, только сначала поговорим…

Ответили ему не сверху и совсем даже не громогласно.

Незнакомый мужской голос раздался за спиной. Глеб развернулся.

Лицо Владимира он не забыл бы никогда. До сих пор не мог понять, как не заметил сходства Насти с отцом, которое теперь казалось особенно очевидным.

К нему быстро приближался именно он — Владимир Веселов. Молодой, легко ступающий, даже, кажется, находящийся в неплохом настроении, хотя ведь ему положено было бы злиться. Он остановился в трех шагах, хмыкнул, окидывая Глеба взглядом.

— Не ожидал?

Если честно, совсем не ожидал. Настолько, что даже долго смотрел знакомому незнакомцу в глаза, забыв о том, что права-то на это не имеет… Как только понял это, Глеб опустил взгляд.

— Простите.

— За что? — ответ же получился настолько беззаботным, что не взглянуть на Веселова еще разок, Глеб просто не смог.

— За то, что из-за нас, вы теперь… где-то тут, — Имагин снова окинул взглядом белизну.

— Где-то тут… — Владимир тоже огляделся, а потом улыбнулся совсем уже открыто. — Я где-то тут потому, что хочу поговорить с будущим зятем.

Будто слыша, что тема сейчас непосредственно касается ее, снова где-то зазвучал голос Насти. Просит, угрожает, умоляет, обижается, клянется. На этот раз особенно долго и отчаянно — кажется, боится больше, чем боялась раньше.

— А я там сейчас в каком состоянии вообще?

— Ты там лежишь в коме. Седьмой день пошел.

— Плохо…

— В принципе, можем даже посмотреть, у нас тут спецэффекты, знаешь ли, всякие.

Владимир кивнул вправо, в белизне образовалась брешь, а в ней — палата. На кровати — нечто, замотанное в бинты…

— Это ты, — любезно пояснил Владирим.

А рядом с нечтом — Настя. Сидит на кресле, обняв коленки, легонько раскачивается, еле заметно шевеля губами. Там слова наверняка слышно плохо или не слышно вовсе, но здесь, в белизне, на заднем фоне они звучали вполне отчетливо.

— Глебушка, люблю, люблю, люблю, вернись, вернись, вернись. Упрямый…

И снова «люблю-люблю, вернись».

— Ну и почему я не просыпаюсь? Она же просит… — смотреть на то, как Настя мучает себя, было ужасно. Даже отсюда, издалека.

— А ты вроде как решаешься, Глеб. Размышляешь, надо ли просыпаться.

— Я дурак?

Отвечать Владимир не стал, только пожал плечами.

— Надо. Я хочу проснуться! Что нужно сделать?

— Не знаю. Но раз ты еще здесь, значит, недостаточно хочешь. А потому… Можем пока поговорить.

— О чем?

— Например, о том, почему не хочешь.

— У вас есть версии?

— Версии должны быть у тебя.

— Ни одной…

— Ни одной, в которой ты готов признаться сам себе.

— Или так…

Глеб застыл, следя за тем, что продолжает происходить в его палате. Съемки будто ускорились — Настя заснула, света где-то там стало совсем мало — значит, наступила ночь. Кто-то вошел, положил руку на плечо его невесты, она тут же встрепенулась, первым делом посмотрела на него — того, который забинтован — а потом разочаровано застонала, осознавая, что он пока так и не проснулся.

Настя вышла, а время снова закрутилось в быстрой перемотке. Пока Глеб смотрел, в палате успели побывать его родители, Марк со Снежей, другие друзья, даже Настина мама. Когда на «экране» появилась она, Глеб бросил быстрый взгляд на собеседника. Владимир улыбался, будто лаская лицо жены взглядом, а потом она вышла, чтобы дать возможность снова принять пост Насте. И снова шепот в белизне…

Очень хотелось вернуться к ней. Почувствовать прикосновения, а не довольствоваться только тихими словами, успокоить ее, успокоить всех тех, кто день ото дня приходит в его палату.

— Еще три дня прошло, ты долго думаешь.

— Я хочу вернуться, но не знаю… А вдруг правильно сейчас было бы умереть? Все ведь честно — мы забрали жизнь у вас, а теперь моя очередь уйти так же.

Владимир не ответил, только окно в палату закрылось. Видимо, дав уже достаточный толчок для того, чтоб дальше Глеб думал самостоятельно.

— Если бы мы поехали по другой дороге, вы до сих пор счастливо жили бы со своей семьей. Насте не пришлось бы искать работу, она не попала бы в Бабочку, да и я вряд ли купил бы Бабочку. Мы не встретились бы, она полюбила бы кого-то другого, а я понятия не имел бы, как это приятно — любить.

— Или меня сбил бы кто-то другой. Никто не знает. И Настя могла полюбить бы кого-то, кто не понравился бы мне куда больше, чем ты. Да и сам ты… Разбился бы на своем дурацком байке, действительно так и не поняв, как это приятно — любить.

— Вы пытаетесь сказать, что все, что не происходит, к лучшему?

— Я пытаюсь сказать, что давно пора перестать гадать, Глеб. Давно.

— Я не могу перестать. Всегда буду сомневаться, виноват больше или меньше.

— Не виноват. Веришь?

— Нет.

Владимир хмыкнул. По правде, на другой ответ и не рассчитывал.

— Ну, хочешь, покажу?

Снова взмахнул рукой, и уже с другой стороны открылся экран. Изображение на нем пока не двигалось — ночь, две фигуры у байка. Глеб знал, что это за фигуры.

— Показывать? — дождавшись неуверенного, но все же кивка, Владимир запустил изображение.

Один человек сидит, прикладывая к рассеченной брови какую-то тряпку, а другой наматывает круги, подпрыгивая, изредка затягиваясь сигаретой…

— Ты бухой, за руль не сядешь, — тот, что с тряпкой, ругается сквозь зубы, снова и снова прикладывая руки ко лбу, и каждый раз чувствуя, что кровь не прекратилась.

— Нам тут три квартала, Глеб. Давай… Я уже выветрился весь. Смотри.

Второй закрыл глаза, вроде бы вполне уверенно нашел указательным пальцем кончик носа.

— Стой и жди, сейчас кровь прекратится, отвезу нас куда надо…

— Да мы тут окоченеем, пока у тебя кровь прекратится. Не будь идиотом, Северов, двигай жопу, надевай шлем, и поехали.

Не слушая протесты друга, второй подвинул первого, завел мотор, натянул на голову шлем.

И как бы Глеб ни злился в тот момент, как бы хорошо ни понимал, что соглашаясь, совершает ошибку, перекинул ногу, тоже натягивая шлем.

— Понял? За рулем был не ты. Это правда.

— Но я же все равно дал ему сесть, значит, виноват в этом.

Владимир закатил глаза. Разговаривать с упрямцем было сложно. Говорит, что хочет вернуться, а сам так цепляется за малейший повод этого не делать.

— А я виноват в том, что выскочил, не посмотрев по сторонам. А твой друг виноват в том, что выпил. А врачи виноваты в том, что недосмотрели. Просто признай тогда, что хочешь винить во всем себя…

— И если признаю…

— Там, — вновь открылось окно в палату. Кровать, неваляшка в бинтах, Настя рядом с кроватью, — на мониторе пойдет прямая линия, а ты пойдешь дальше.

— Тогда не хочу.

— Тогда перестань считать, что умереть сейчас — не худший вариант…

Легко сказать, а сделать… как?

— Наташа тебя простила.

— Что?

— Даже Наташа тебя простила. Увидела, как Насте плохо, и простила. Она смогла, а ты не можешь. А Насте очень плохо. Она, знаешь, сильная, но ты ее сейчас этим сломаешь. И в этом будет действительно только твоя вина, потому что не захотел вернуться к ней.

— Я хочу.

— Ну так почему стоишь?

— Не могу я, — Глеб просил отчаянный взгляд сначала в окно палаты, потом дороги. Еще несколько секунду, и они выедут на тот самый перекресток, а потом смертельная авария.

— Глебушка… — белизну снова разрезал шепот Насти. — Я же люблю тебя…

И в этот самый момент раздался утробный рык мотоцикла, падающего на бок, сбрасывающего одного пассажира, а другого волочащего по проезжей части, прямиком на пешехода.

— Не могу… — наблюдая за этим, Глеб застыл, а руки бессильно опустились вдоль туловища. Настин шепот стал еще тише.

— Думаешь, моя дочь могла бы полюбить человека, который действительно является убийцей?

— Она не знала.

— Думаешь, смогла бы остаться с тобой? Она тебя любит, Глеб. И ждет. А раз любит моя Настя, значит, есть за что.

Окно в прошлое закрылось. Теперь Владимир смотрел уже решительно и немного зло. Видимо, раньше играл в право выбора, а теперь собирался тумаками выталкивать Глеба из этого «чего-то».

— Ты не сомневался, постепенно занимая место в ее сердце. Был так настойчив, терпелив. Ради чего? Чтоб теперь бросить? Знаешь что, зять?

Зять не знал, промолчал.

— Если бросишь ее сейчас, если умрешь, будешь виноват. И она не простит. Ни тебя, ни себя, ни меня.

— А вас-то за что?

— Что не вернул тебя. Она просила…

Глеб долго молчал, глядя в окно палаты. Он очень хотел туда, к ней, но что-то не пускало. И продолжаться это могло долго, а потому Владимир решил достать свой последний козырь.

— Она беременна, Глеб. Так что не дури и возвращайся…

Мужчина вскинул взгляд, а время, снова ускорившееся в окне палаты, вдруг застыло. Ну наконец-то…

— Пожалей Настю и вашего ребенка. Возвращайся, вырасти его, дай то, что я не смог дать своим детям, и будем считать, что мы квиты. Даже не так, будем считать, что ты сам с собой расквитался.

Глеб вдруг расплылся в улыбке. Вряд ли это следствие последних слов Владимира, просто информация постепенно доходит до разума…

— Можно я у вас хоть благословения попрошу, раз уж шанс выпал?

И видя, какие метаморфозы происходят с Глебом, а заодно и с местом — белый туман начинает потихоньку таять, Владимир улыбнулся в ответ.

— Я вроде как уже благословил, иначе, думаешь, занимался бы ерундой так долго?

Таяла не только белизна — очертания говорившего тоже начали смазываться.

— Я, похоже, возвращаюсь, — да и сам Глеб стал «подтаивать». Опустил взгляд на руки, следя за тем, как они растворяются, фаланга за фалангой. Чувство странное, но не страшное.

— Береги ее.

Ответить Глеб уже не успел — белизна сменилась темнотой, в которой противно пищали аппараты.

* * *

Настя давно выплакала все слезы, искусала губы, устала злиться и ждать. Не устала только надеяться. Шел четырнадцатый день в больнице. Даже кости у него, по словам врачей, начали хорошо заживать, а глаз он еще не открывал.

Когда просила — не реагировал, ругала — тоже нет. Плакала — даже не шевелился. Как ей сказали, длиться это может очень долго. Иногда люди лежат так годами. Но у нее нет годов, она уже не может ждать, а что будет, если это затянется?

Никто из родных даже не пытался больше вытолкать ее из палаты. Ездила она отсюда только в их квартиру, валилась на кровать, спала, пока не прозвенит будильник, а потом ехала обратно.

Однажды попросила, чтоб ей позволили ночевать прямо на кушетке в палате Глеба, но врач в категорической форме отказал, переводя стрелки на старшего Северова, который запретил.

Услышав это, девушка жутко разозлилась. Настолько, что даже не смогла сдержать возмущение в себе, вывалив его на Юрия при первой же встрече… Он же выслушал ее претензии стойко, но разрешать все равно не спешил…

— А если он проснется, а меня здесь нет..? — девушка тогда смотрела на старшего Северова отчаянно, даже не пытаясь прятать боль и страх, которые обычно скрывала от окружающих.

— Главное, что он проснется, Настенька… Проснется.

И он, увидев этот страх, поделился своей уверенностью. Поделился, пока хотя бы у него еще было, чем делиться, ведь с каждым днем верить становилось все сложней.

И пусть Настя сама понимала, что ее поведение, по меньшей мере, неразумно, но поделать с собой ничего не могла.

Запрокинув голову, девушка вытянула затекшие ноги, неосознанно дергая указательным пальцем в такт с тиканьем часов…

Сегодня, в принципе, неплохой день. Уже почти зима, а за окном — солнце, звонил Марк, сказал, что Снежана родила. Как ни странно… мальчика. Осталось дождаться, пока родит уже Саша, и спор можно будет считать закрытым. Андрей победил в школьной олимпиаде по математике. А всего-то и надо было лоботрясу, что взяться за ум. Мама приходила… Бабушка все же не выдержала — приехала. Сама Настя видела ее всего раз, предпочитая не расстраивать окружающих своим кислым видом, да и когда видеться, если она из палаты не вылезает?

Скоро сессия… И если этот упрямец не проснется, то все экзамены будут дружно завалены. Ее выгонят из университета, с работы тоже, кстати, выгонят. И придется вернуться в Бабочку… Снова на тумбу, в латексной юбке и казенных босоножках… Мстительно улыбнувшись, Настя вспомнила, как он бесился, зная, что она танцует в Баттерфляя.

Резко выпрямившись, Ася снова подошла к кровати, склонилась к уху. Самое время провести ежечасный ритуал по взыванию к голосу то ли совести, то ли разума, то ли жалости.

— Если не откроешь сейчас же глаза, Имагин, снова попрошусь в Бабочку. Амина возьмет, она тебе не Пирожок, твоих приказов не боится. А потом и Пирожка тоже найду, и с ним на свидание пойду. Уяснил? А кольцо твое… этой твоей бывшей отдам. Пусть радуется… Она, кстати, приходила. Я ее пустила, думала, может хоть ради нее проснешься, но ты, похоже, в принципе никого видеть не желаешь. Да, Имагин? — говорила Настя зло — провоцировала. Понимала, что бессмысленно провоцировать того, кто тебя не слышит, но заставить себя перестать разговаривать со спящим не могла. А потом опять, будто на американских горках, ныряя с вершины злости в пропасть отчаянья, Настя зашептала уже куда ласковей. — Глебушка, ну вернись ты, ну пожалуйста, я же так с ума сойду скоро.

Реакции — ноль. Пора бы давно привыкнуть, а она все продолжает на что-то надеяться… Каждый раз, закончив пламенную речь, еще замирает, затаив дыхание, прислушивается… И каждый раз облом.

Развернувшись, Настя направилась обратно к креслу. Теперь можно снова смотреть в потолок, сходить с ума под звук тикающих часов, засекать новый отрезок времени.

И какой же надо быть дурой, чтоб сидеть здесь две недели, ждать, надеяться, верить, а развернуться спиной именно тогда, когда он вдруг заходится кашлем, просыпаясь…

— Глеб, — не веря до конца в реальность происходящего, Настя метнулась обратно, потом в коридор — зовя врачей, снова к нему, потом в угол палаты — чтоб не мешать примчавшимся медикам, и в соседнюю палату уже с помощью медперсонала — когда из-за нервов сползла по стеночке прямиком в обморок.

Но это уже мелочи. Главное ведь что? Он проснулся.

* * *

— Значит, пацаны?

— Ага, — Настя кивнула, борясь одновременно с осознанием, что больному нужен покой, и желание затискать больного до смерти.

Они полусидели, полулежали на больничной койке, которая вроде как рассчитана была на одного, но если в обнимку, то поместились двое. «В обнимку» было своеобразным — у Глеба до сих пор наложен был гипс на левую руку и ногу, а потому обнимать приходилось правой и крайне аккуратно.

— Неожиданно… И что дальше? Кто выиграл?

— Ну, по словам Саши, я звонила ей, поздравляла, теперь Самарский с Самойловым решают этот вопрос, козыряя, чем могут. Марк говорит, что выиграл он — Снежана ведь раньше родила, а Ярослав, что он — у них с Сашей маленький весит больше… Вот как-то так и живут…

— Весело…

— Да не то слово… А Марк обещал вечером зайти. Снежана с сыном уже дома.

— Пусть заходит. А то я совсем уже одичал здесь. Выпишусь, а потом в больницы — ни ногой…

— Ага, только реабилитацию пройдем, а потом ни ногой, — Настя посмотрела на мужчину с укором, но быстро оттаяла. Не могла на него злиться. Зачем и за что, если он уже исполнил главную ее просьбу — вернулся?

— А что остальные?

— Твоя мама очень волновалась. Отец тоже. Мы все очень волновались…

— А что та девочка? Как она?

— Она отделалась испугом да парой царапин. Ты спас ей жизнь, Глеб. Ты герой, — Настя дотянулась до губ мужчины, аккуратно их касаясь.

Проснулся он три дня тому, а потом почти сразу же заснул, приходя в себя изредка и ненадолго. Да и когда просыпался — было как-то не до разговоров, тут же налетали врачи, а Насте доставались только взгляды. Сейчас же у них впервые была возможность провести время вместе.

— Да, я такой… — а он тут же расплылся в улыбке, с радостью принимая комплимент.

Глеб помнил странный то ли сон, то ли набор галлюцинаций, то ли игру подсознанию, ну или на худой конец уж действительно путешествие куда-то на грань жизни и смерти, прекрасно помнил разговор с Настиным отцом, который вполне мог бы быть плодом его воображения, да все, в общем-то, помнил. Но лучше всего — ее просьбы вернуться.

— Когда выпишешься, устроим дома пир. Пригласим родителей, бабушку, Андрюшу, я что-то вкусное приготовлю… А после реабилитации… Отдыхать поедем. Твой отец сказал, что в офисе до февраля тебя не ждут, так что времени у нас достаточно. Куда хочешь?

— А ты куда хочешь? — Глеб улыбнулся, проводя по Настиным волосам, отделил одну прядь, накрутил на палец, отпустил, снова накрутил…

— А мне не важно. Сам решай, а я с тобой.

— Хорошо, только знаешь… Нам бы сначала жениться…

— В марте женимся. Я даже уже согласна на любой праздник. Если твоя мама хочет, чтоб гостей было триста, пусть их будет триста. Хочет меня запихнуть в платье, которое весит больше свадебного торта — на здоровье. Я теперь на все согласна, Глеб, лишь бы ты меня так не пугал.

— До марта долго, Насть. А нам быстрее надо.

— Зачем? — еще не понимая, к чему клонит мужчина, Настя запрокинула голову, внимательно изучая улыбчивого отчего-то Имагина.

— Мы вроде как беременны, мелкая. Чуть поторопились.

Он помнил все, в том числе и слова Владимира о том, что Настя в положении. Вполне возможно, то была просто игра воображения, но в правдивости этих слов Глеб не сомневался ни секунды.

А вот Настя задумалась. Сощурилась, считая, снова сощурилась, припоминая, думаю.

— Нееееет, Глеб. Я учусь еще, у меня сессия. Как беременны? Я не готова.

— А мы уже, — мужчина развел руками, улыбаясь все шире.

— Не выдумывай, — видимо, с каждой новой попыткой посчитать, Насте становилось все понятней, что он вполне может оказаться прав.

— Ну проверь…

Пришлось нестись в аптеку на первом этаже больницы, покупать тест, потом нервничать…

— Кошмар… — уже через полчаса они снова сидели на кровати. Только теперь Настя устроилась лицом к мужчине, сложив ноги по-турецки, держа в руках крайне положительный тест.

— Я же говорил.

— Это ужас, Глеб. Как мы так..?

— Мы старались, — мужчина явно не разделял упаднических настроений Насти, потому как грустить не собирался.

— И что делать-то теперь?

— Выпишут, проштампуем паспорта. А потом расскажу, какой туалетной водой пользуюсь.

— Зачем? Я вроде как знаю, — в очередной раз глянув на тест, Настя покачала головой, откладывая его на столик, подобралась ближе к лицу Глеба, поцеловала, устроила голову на плече, прижимая его здоровую руку к животу.

Паниковать и впадать в истерику вроде как бессмысленно, потому самое время начать свыкаться с мыслью о том, что они уже практически родители. Каких-то восемь месяцев, и дело в шляпе…

— Ты когда напилась, и я отвез тебя к себе, рассказывала мне, что купишь мужу такую же туалетную воду, как у меня. Так вот… Я тогда сказал, чтоб муж сам приходил, я отцежу… Ну или зацежу….

— И что я? — какую-то часть событий той ночи Настя вспомнила, а что-то навеки осталось в памяти только Глеба.

— Сказала, что я его изобью.

— Я даже когда пьяная, Имагин, я очень сообразительная. — Глеб фыркнул, но промолчал. — Себя тоже бить будешь?

— Я мог бы, но сейчас проблематично, — мужчина скосил взгляд в сторону пострадавшей левой руки.

— Ну и ладно, — Настя тоже посмотрела на нее, пожалела мужчину, даже погладила. — Я другое еще помню. Тоже из той ночи. Ты меня тогда любить обещал.

— Было дело…

— Но о сроках мы не договаривались.

— И это значит…

— Ты попал, Имагин. Надолго, — Настя запрокинула голову, глядя влюбленными глазами на своего Глебушку.

— Ты тоже, Насть, надолго. — Глеб подмигнул, снова склоняясь к губам, а потом шепнул уже на выдохе. — Жизнь, это ведь долго, Бабочка?

Эпилог

Через восемь с лишним месяцев…

— Ох, Настенька, что-то мы совсем обегемотились… — девушка встала со скамьи, переступая с ноги на ногу. Делать это Настя пыталась максимально аккуратно. Впрочем, в последнее время ее жизнь вообще проходила под знаком «максимальная аккуратность» и «осторожно, Имагин бдит!».

Она много спала, много ела, много гуляла, а вот остального было мало. Коньки — отставить. Танцы — в топку. В университете — сдаем экстерном сессию и до свидания, на работе — уходим в декрет. Имагин включил маниакального папашу, и остановить его не могло ничто, а самое страшное — никто. Пытались вразумить многие, но это не лечится. Сегодня же Настя просто сбежала…

Встала в семь, тихо собралась, доехала до танцевальной школы на такси, поднялась на нужный этаж, посидела в раздевалке, отдыхая, теперь же собиралась зайти в зал…

На одной из полок в гримерной стоял тюбик с мазью, пахнущий так знакомо и так… обидно, но к нему Настя даже не притронулась — сегодня не понадобится.

Аккуратно опустившись уже в зале у зеркала на пол, Настя внимательно посмотрела на себя. После аварии прошло чуть меньше девяти месяцев. Она была глубоко беременна. Даже слишком глубоко, по словам врача, а Глеб, к счастью, полностью здоров. На нем зажило — как на собаке, и хоть рука еще иногда волновала, побаливая, признаваться в этом мужчина не спешил.

Поженились они все же не слишком помпезно, но, как казалось самой Насте, вполне весело. Жалела Настя только об одном — первый их с Глебом танец в свадебной жизни вышел не слишком-то фееричным… Практически стыдоба для танцовщицы, насколько не фееричным, но Имагин пообещал, что как только оправится, обязательно пойдет к ней в ученики и к десятилетнему юбилею свадьбы они сбацают уже что-то приличное. Верилось в это с трудом, но тогда, перетаптываясь с Глебом в центре свадебного зала, ощущая себя женой, а его мужем, Настя думать могла только о том, что танцевать с ним по жизни — лучшее, что только могло случиться с ней.

Жениться они успели еще до Нового года, а сразу после, с позволения врачей, укатили в медовый месяц.

Об этом периоде своей жизни Настя предпочитала вспоминать как можно реже, потому как проведен он был втроем: с мужем… и белым другом.

Зато как она рада была вернуться домой! Тут токсикоз, конечно, не прошел, но в родных стенах и с унитазом брататься как-то легче.

Глеб пошел на работу, сама она попыталась вернуться в школу и на учебу. Попыталась, потому что заполучив даже не приказ врача, а просто намек на то, что стрессов и излишних нагрузок лучше бы избегать, Имагин устроил Насте ту самую сессию экстерном и декрет.

Он ей устроил это, а она ему — скандал.

Но победила все равно дружба… то есть любовь. Было подписано пакт о ненападении. Насти — на мужа, мужа — на личное пространство жены после родов, ну а закреплено все по привычке кровью… в смысле честным словом и поцелуем.

Поднявшись с пола, Настя подошла к станку, оперлась о него руками, глядя в окно.

Зиму они продержались, весну простояли, теперь переживали первое совместное лето, отмечали тысячу и одну годовщину.

В день знакомства Настя даже хотела потащить Глеба в Баттерфляй, но он наотрез отказался. Сказал, что там сейчас опасно — там ведутся военные действия. Амина с новым управляющим, конечно, нашли точки соприкосновения, но очень уж от них искрит. Потому беременной женщине лучше туда не соваться. Да и не беременный Имагин предпочитал обходить заведение стороной. Не то, чтоб кого-то боялся, но жизнью дорожил (ему ведь еще жену любить и ребенка воспитывать), а когда заходил в Баттерфляй в последний раз, в него в прямом смысле попал снаряд.

Целилась Амина, очевидно, в другого человека, а попала в зазевавшегося Имагина. Получив приличную шишку, а потом слезные извинения главной бабочки и управляющего, Глеб решил, что о следующем визите непременно предупредит. Да и особой надобности в визитах не было — Бабочка медленно, но верно раскрывал крылья. Это делало Имагина еще более счастливым, хотя, казалось бы, куда счастливей?

Настя сощурилась, втягивая носом утренний свежий воздух, потом открыла глаза, глядя перед собой. Красиво…

— Неплохой день, чтоб родиться на свет, правда? — когда-то Веселова, а теперь безнадежно и безвозвратно Имагина опустила взгляд, подмигнула животу, оттолкнулась, вновь подходя к коврику.

На шпагат она опускалась практически по миллиметру, подсознательно все еще боясь почувствовать момент, когда ниточка-мышца натянется. Боялась Настя зря — сесть получилось без проблем.

Это заставило улыбнуться. Лечение не прошло зря, наконец-то занявшись тем, что начала слушать указания врача, Настя практически добилась успеха, а все, с чем не справилась медицина, взяла на себя беременность.

— Спасибо, — погладив живот, Настя снова посмотрела на себя в зеркало. По правде, она уже соскучилась и по залу, и по занятиям, и по деткам. И искренне надеялась на то, что скоро снова сможет вернуться. Конечно, Глеб будет ворчать, самой Насте придется непросто, но танцы были частью ее жизни. Пусть теперь им пришлось потесниться, а совсем скоро места останется еще меньше, но завязывать с этой своей страстью, девушка была откровенно не готова.

Но прежде, чем думать о возвращении, нужно было сделать кое-что намного более важное — родить.

Услышав, как открывается дверь за спиной, Ася не удивилась. Проследила взглядом за тем, как Имагин заходит в помещение, оглядывается, присвистывает, а потом подходит к ней сзади, тоже опускается на пол, складывает ноги по-турецки, вытягивает руки, накрывая ими живот жены.

— Ты чего сбежала? Телефон в раздевалке оставила? Я подумал, рожать уехала. Звонил своей маме, твоей маме, обе сказали, что понятия не имеют, куда смылась. Потом только подумал, что смыться могла сюда…

Настя улыбнулась, следя за тем, как забавно он борется с гневом. Вроде как имеет право злиться — действительно ведь уехала, не предупредив. А с другой, права злиться у него нет ровно до того момента, как у нее есть привилегии беременной женщины. Сильно-сильно беременной.

— Врач сказала, что нам пора рождаться, и нужно немного помочь. Вот я и решила, что чуть потянусь, расшевелю…

— Разбудила бы… — злиться ему нельзя, но Имагин активно пользовался правом хотя бы смотреть с укором. Обычно это действовало на Настю положительно. Сейчас тоже. Чуть отклонившись, она повернула голову, позволяя себя поцеловать, а потом сняла руки мужа с живота, выпрямила спину, качнулась вперед. — А это точно не повредит? — мужчина за всем происходящим следил с опаской.

— А мы аккуратно и быстро, Глеб, или как ты там обычно говоришь? — подмигнув мужу, Настя снова наклонилась.

— Родишь, Анастасия, отхожу по заднице, за вредность и острый язык, — пожурив для виду, Глеб оперся о руки, следя за действиями жены.

Настя хмыкнула, но не ответила, скользя пальчиками по полу.

— Может, поедем уже? — Глеб же не выдержал уже через минуту.

— Потом вообще тянуться не смогу, пока кормить буду, еще немножко, Глеб. Хорошо?

Он-то наверное был не слишком за, но спорить не стал. Только молча следить за действиями жены никак не получалось.

— Твоя мама сказала, что у Андрея завтра день открытых дверей в лицее, хотят съездить.

— Угу, я знаю.

— Я предложил отвезти, она сказала, чтоб рядом с тобой сидел…

Настя улыбнулась, наконец-то выровнялась, собирая ноги, а потом снова прижимая руки мужа к животу.

Все бабушки давно были на низком старте. Насте даже иногда казалось, что внука в их семье ждут больше, чем ребенка.

Отец Глеба вел себя более сдержано, чем дамы, но однажды умилил Настю практически до слез: приехал в гости, пытался быть серьезным, а потом не выдержал — достал кукольного размера комбинезон для новорожденных, выглядящий на контрасте с серьезным внешним видом мужчины до крайности наивно.

Даже Андрей, первое время шарахавшийся от беременной сестры, явно воспринимая ожидание женщиной ребенка как болячку, ближе к родам стал иногда вести себя странно — просил разрешения приложить ухо или ладонь к животу, а потом улыбался, чувствуя удары.

Ее живот вообще стал главным развлечением сразу в трех домах.

С ним обожал беседовать Глеб, его практически постоянно обсуждали Наталья с Антониной, а Татьяна с Юрием смотрели на него так умилительно, что впору бы краснеть, ну или на худой конец вылезать.

Но, видимо, к такому пристальному вниманию ребенок был не готов, потому так настойчиво отказывался рождаться в срок, оттягивая день за днем.

Настя пыталась уговорить ребенка по-всякому, но он продолжал артачиться.

А ведь у Имагиных давным-давно было готово к его появлению все. Пустовавшая до этого комната, в которой Глеб хранил разный хлам и гордо звал кабинетом, стала детской. Кроватку будущий отец собрал сам. Играл, будто в лего, ругался сквозь зубы, дважды попал по пальцу, вместо колышка, но зато в результате Насте была предъявлена вполне приличная колыбель.

По дому уже были расставлены радио-няни, мебель проинспектирована на предмет острых углов и выступов…

Настя с Глебом сорвали голоса, споря о том, куда отдадут чадушко. Глеб настаивал на хоккее, Настя категорически отказалась, сказав, что видела, как на льду разбивают головы. Имагина заикнулась о танцах, Имагин раздраженно фыркнул, сказав, что не позволит лепить из мужика… танцора. Об этом они спорили намного дольше, чем об имени будущего ребенка. Сошлись на том, что отдадут на плаванье.

Готовы было все, кроме одного. Виновник торжества ну никак не хотел радовать мир своим присутствием. Не хотел раньше…

— Глеб… — Настя вдруг напряглась, прижимая руки мужчины к животу немного сильней. Он тоже затаился.

— Что? — посмотрел в их отражение, замечая на лице жены растерянность.

— Кажется, едем рожать… — сердце забилось чаще. Немного от предвкушения, немного от страха.

— Встали, — Глеб подорвался первым, Настя же поднималась, уже тяжело выдыхая. План сработал, только сработал намного быстрее, чем она рассчитывала.

Через пятнадцать минут они были уже на пороге роддома, а через шесть часов у них родился сын. Владимир Глебович Имагин — лучшее из возможных следствие их эффекта бабочки.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg