«Чужие души»

Чужие души (fb2) - Чужие души 923K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алла Анатольевна Демченко

Алла Демченко Чужие души

Пролог

Мужчина постучал по льду, прислушиваясь, где тоньше, и ударил ломом. Подмерзлая земля легко раскололась. Минут через десять среди опавшей листвы образовался стандартный прямоугольник.

— Ну, так и будешь стоять? — Мужчина постарше распрямил затекшую спину и посмотрел на приятеля.

Тот нехотя сплюнул на ладони и взялся за лопату.

— За час справимся, как думаешь?

— Справимся, а то, — мужчина посмотрел на стоящий возле гроба пакет и глубже вогнал в землю лопату.

Спустя час яма была готова. Осталось малость подправить края и можно опускать гроб.

— Может, по чуть-чуть для согрева?

— Прошлый раз уже согрелись. Или забыл?

— Не забыл, — буркнул молодой.

В прошлый раз оборвалась веревка. Гроб ударился о дно, наспех заколоченная крышка немного съехала в сторону, и они разругались. А потом рассудили — никто ж не видит промаха. Так и засыпали гроб землей.

— Это какая у нас по счету могила?

— С тобой — третья и до тебя, кажись, пять. Всего восемь. За полтора года.

— Что-то много трупов для больницы.

— Никакая это не больница. Как-то по-другому называется. Не вспомню.

— Да без разницы. Все равно — часто мрут. И смотри, все как один ничейные. Кроме нас и помянуть-то некому.

На сельском кладбище вырос новый холм с деревянным крестом. Копачи, не чокаясь, выпили. Затем подошли поближе к могиле, прочитали имя усопшей и еще раз выпили за упокой души…

Москва

Мартовская непогода разыгралась под самое утро. Зима, словно опомнившись, в последний момент решила взять реванш.

— Ты чего не ешь? — Стрельников поставил чашку с кофе и сел напротив Саши. — Чего такая кислая с утра?

— Я не кислая, — ей вдруг стало совсем неудобно перед мужем. — Паша, мне несколько дней снится один и тот же сон, а я все никак не могу его до конца понять.

— И что за сон такой? — Стрельников отпил не спеша кофе и приготовился слушать.

— Какая-то женщина постоянно что-то ищет в дедовых бумагах. Я так отчетливо это вижу. Потом протягивает мне конверт и просит помочь. Я каждый раз собираюсь у нее спросить, чем помочь, и не успеваю. Что-то обязательно мне мешает. Вот такой сон.

— Возможно, в больнице кто-то из пациентов нуждается в твоей помощи?

Уверенности Стрельникова Саша не разделяла. В отделении все было спокойно, каких-то особых больных у нее не было. А будь такие больные, она уж точно знала бы, что делать.

— В том-то и дело, что сон не касается моей работы.

Необычными способностями Саша обладала с детства. Это потом уже умение ощущать время во всех его формах определилось в такое понятие, как дар. А тогда ей казалось, что видеть недалекое будущее могут все. Стоит только захотеть. Она внимательно смотрела поверх головы учительницы и спокойно читала вопрос, который прозвучит в классе. И как была удивлена, когда дед сказал, что такое умение дается не всем. С разговора на старой даче она четко запомнила одно — своим необычным умением никогда не надо хвастаться. Одни не поймут и станут смеяться, а другие, наоборот, все поймут и будут ее использовать в своих целях. И то и другое — плохо.

А потом дар сам пропал. Дед очень обрадовался. Откуда ей тогда было знать, что дар — это не только умение считывать вопросы учителей, а большая ответственность, которую нельзя было переложить на чужие плечи, ибо дар — ее личный тяжелый крест, который суждено нести до конца своей жизни.

То ли биохимия ее нервных клеток изменилась, и она стала сверхчувствительной к чужому неумолимому горю, то ли никому не известные электромагнитные волны ударили по древним подкорковым центрам, и они от этого активировались и стали откликаться на чужую беду. Только радости от своих способностей во взрослой жизни она ни разу не испытала.

Дар вернулся вместе с болью. Болеть начинала душа и болела так упорно, что все краски жизни тускнели. Справиться с ней можно было, только объединив прошлое с настоящим или настоящее и будущее. И хорошо, если бы это все касалась только ее личной жизни, но обычно это касалось чужих людей и чужих судеб. Во сне к ней обращались души тех, кто покинул этот бренный мир, оставив на земле неоконченными свои дела. Она и была, по воле судьбы, тем объединяющим началом времени: прошедшего, настоящего и будущего. Поэтому сон, который снился ей с завидной регулярностью, требовал действия. Только, что делать, она не знала и оттого сегодня утром и сидела, по определению Стрельникова, кислая.

— Давай как-нибудь на выходных съездим на квартиру. Может, ты скучаешь по ней? Вот тебе и сон, — Стрельников прижал ее руку к своей щеке.

Он всегда был сторонником самых прямых путей в решениях любых проблем.

— Может, ты и прав. Я сегодня после работы заеду.

Она обрадовалась такому простому решению. Чего проще — съездить и убедиться, что никакого письма нет и никакой просьбы женщины тоже нет. И приснился ей обычный, ничего не значащий сон, как приснился в эту ночь миллионам людей на планете.

— Павел, когда ты последний раз отправлял письма по почте? — уже сидя в машине, спросила Саша.

— Не помню. Обычно письма отправляет Виолетта.

— Я не о работе.

— Давно. Не помню.

Стрельников выехал на оживленный проспект и замолчал, сосредоточившись на дороге.

— Вот и я не помню. Думаю, никто уже не пишет друг другу писем. Представь, сначала надо написать, потом купить конверт, подписать, затем отнести письмо на почту или опустить в почтовый ящик возле дома. Получается целый алгоритм действий.

— Я не понял, ты получила письмо или хочешь отправить? — Стрельников остановил машину возле больничной проходной. — Мне вечером заехать за тобой?

— Нет. Я сама съезжу на квартиру и сразу домой.

— Боишься, что я узнаю о твоей тайной переписке? — Стрельников улыбнулся, взгляд в золотой оправе остановился на ее глазах, и он нежно поцеловал жену на прощание.

Никакой тайны в старых дедовых бумагах не было и не могло быть. Тревога, прочно поселившаяся в душе, не отпускала Сашу целый день до того момента, пока она не переступила порог своей квартиры. Может, прав Стрельников — она соскучилась по родным стенам. Неторопливо обойдя квартиру, она зажгла свет в комнатах и направилась в кабинет. Она даже осмотрелась так, как это делала женщина в ее сне.

Потом открыла шкафчик дедова рабочего стола. Все бумаги лежали на привычном месте. Сверху на толстой синей папке — стопка квитанций за свет, рядом с ней — за газ. Недолго думая, Саша вытряхнула все содержимое тумбы на пол. Под синей папкой лежало письмо. Именно этот конверт нового образца и вывалился из почтового ящика, когда она забирала газеты. Было это полгода назад — накануне свадьбы.

Она тогда подняла конверт и с интересом повертела в руках, еще раз пробежав глазами по адресу, вдруг почтальон что-то напутал. Но письмо предназначалось действительно ей, Александре Андреевой. Она тогда пыталась угадать, кто же мог ей написать. Все службы обычно ставят штамп, а здесь даже обратного адреса не было. Мать никогда не писала ей никаких писем — звонила. Подруги тоже обходились звонками. Она достала перочинный нож и готова была открыть конверт, как в дверь позвонил Стрельников. Он приехал раньше времени, да еще не один, а с родителями, и ей стало совсем не до письма. Она и не помнила, сама убрала письмо в тумбу или это сделал Стрельников, но о письме она с тех пор не вспоминала.

Саша аккуратно оторвала край конверта и достала письмо.

«Здравствуй, Саша! Пишет тебе твой отец. Прошу тебя: дочитай письмо до конца. Последний раз мы виделись, когда тебе было пять лет. Я был проездом в Москве и заезжал к тебе».

Саша медленно прочитала несколько раз письмо, пока окончательно не поняла, что ее отец, пусть даже биологический, живущий в другой стране, может умереть. Странным было и другое — слово «отец» непривычно каталось на языке. Саша прикрыла глаза, пытаясь представить образ этого «отца». Она не помнила ни его лица, ни голоса. Она никогда его не узнает не только в толпе, но даже встретившись лицом к лицу.

Все эти сомнения она и высказала за ужином Стрельникову и умоляюще смотрела на мужа в надежде, что тот начнет отговаривать ее от поездки в Киев. Ей так хотелось, чтобы он наконец-то оторвался от тарелки с греческим салатом и твердо сказал, что все это глупость. Еще неизвестно, кто написал письмо и почему на все звонки оператор упорно отвечает «номер временно не обслуживается». Конечно, он еще мог бы сказать, что ему будет плохо без нее, что он будет скучать по ней, что не хочет расставаться или что-то другое, но в том же духе.

— Я поеду с тобой, — безапелляционно заявил Стрельников. — Как только заведующий подпишет тебе отпуск за свой счет, сразу и поедем. А может, вообще давай поедем на выходные. А в понедельник утром вернемся. Тогда и отпуска не надо брать. А можно вообще самолетом.

— Ты и самолет? Нет, мне не нужны такие жертвы.

Саша улыбнулась впервые за весь вечер, вспомнив, как они летели после свадьбы в гости к родителям в Севастополь. Стрельников побледнел еще до того, как подали трап. В самолете сидел напряженно и только пил воду. Она старалась с ним говорить на отвлеченные темы и, только когда Стрельников начал невпопад отвечать на вопросы, сунула ему в руки прихваченную в дорогу книгу.

— Паш, ты только не сердись, но я должна поехать одна. Понимаешь…

— Хорошо, — легко согласился Стрельников, — езжай одна. Но, если ты в понедельник не вернешься, — я сам за тобой приеду, и тогда ты узнаешь, что такое домострой и на себе ощутишь мою патриархальную суровость, — засмеялся Стрельников.

— Конечно, вернусь. Что мне там дольше делать? Позвоню, встречусь с отцом и сразу обратно. Я в дедовых записях нашла номер городского телефона отца. Так что в любом случае свяжусь с ним, даже если он мне не ответит на мобильный.

Она не только нашла телефон и адрес Ивана Савицкого, но еще успела залезть в Интернет и заказать билет до Киева. Кроме того, она нашла информацию о гостиницах в районе железнодорожного вокзала. Их было с десяток. Она с интересом просмотрела фотографии предлагаемых номеров, по привычке сравнила цены, и когда окончательный выбор пал на мини-отель «Богданов Яр», забронировала себе одноместный стандарт. И уже под конец, немного волнуясь, нашла на карте города Владимирскую улицу и дом, в котором жил или живет ее отец.

К концу вечера Саша почувствовала, как навалившаяся с утра тревога и усталость отступили. Ночь она спала без сновидений.

Роман Лагунов к больнице подъехал к концу рабочего дня. И чтобы не пропустить Татьяну, зашел внутрь больничного двора и стал медленно прохаживаться вдоль терапевтического корпуса, то и дело посматривая на окно палаты, в которой сам пробыл почти месяц.

Он был решительно против любой больницы. Никакое лекарство ему не могло помочь — никто в мире не знал, какими средствами можно вылечить вину. И на лечение в этой обычной, как говорила мать, «не статусной» городской больнице он согласился только из уважения к отцу.

Кто-то посоветовал Андрею Степановичу обратиться к Андреевой и, невзирая на колкие замечания жены по поводу обычной городской больницы, он стал уговаривать сына использовать последний шанс. «Ну, как здесь откажешь, если это — последний шанс, — посмеялся в душе Роман».

Насколько он сам был виноват в том ДТП, когда под колесами его машины погибла женщина? Этот вопрос Лагунов задавал себе тысячу раз, и каждый раз степень его вины напрямую зависела от того, чьи интересы он отстаивал, как адвокат. А когда все аргументы исчерпались и он устал себя защищать, тогда и понял, что смерть может быть лучше жизни.

И не случись в его жизни Александры Андреевой, он бы давно умер. Но, видать, не зря ее посоветовали отцу. Андреева оказалась единственным врачом, кто не стал его обнадеживать и призывать бороться за жизнь. Она назвала его безответственным трусом и вышла из палаты. Трусом, да еще безответственным, умирать было стыдно.

Он был хорошим адвокатом, старался быть хорошим сыном, умел находить компромиссы, умел договариваться и убеждать, умел вести дела так, чтобы потом не презирать себя.

Андреева была права лишь отчасти. Надо было вызвать «Скорую» и дождаться приезда полиции, а он струсил и дал уговорить себя уехать. И если бы Андреева назвала его только трусом — он бы смирился и умер.

Но безответственным он никогда не был. И он начал Александре доказывать обратное, словно та была высший суд. А чтобы доказать свою правоту — надо было жить.

А потом появился профессор Степанков. Поначалу тот вообще показался ему чудаковатым. Юрий Николаевич часами размышлял о жизни так, словно ему и поговорить было не с кем, кроме как с пациентом пятой палаты.

И тогда он понял простую истину, не написанную ни в одном руководстве по юриспруденции: принимать себя таким, какой ты есть, понимать и прощать других и брать на себя ответственность за них — это умение, которому надо учиться. Профессионально он делал только последнее — брал ответственность.

Научиться принимать себя таким, какой ты есть, не подстраиваясь под мнения других, на самом деле оказалось довольно сложно. И ответственность за Татьяну Ярославскую он взял на себя в доказательство того, что он на самом деле такой, как есть. И его решение никоим образом не зависит от мнения других.

Все это, вместе взятое, и заставило адвоката Романа Андреевича Лагунова остаться жить на этом свете.

Он отвлекся, занятый своими мыслями, и пропустил бы Татьяну, если бы та первой не окликнула его. Встрече девушка обрадовалась. Он пожал тоненькую холодную руку и немного дольше положенного задержал ее в своей руке. И тут же отпустил, увидев ее смущение.

— Ты свободна или еще в институт?

— На сегодня все. Завтра последний зачет, а через две недели — защита дипломной работы. И учеба окончена.

— Давай тогда поужинаем.

— Я бы с удовольствием, но у меня зачет. Надо подготовиться. Я эту неделю на подмене была. Работы в отделении столько, что некогда было и учебник открыть.

— Таня, я нашел тебе покупателя. Одна крупная строительная компания хочет заниматься параллельно и дизайном квартир. Покупатель — мой давний друг, поэтому при продаже никаких рисков. Ты с ответом не спеши, подумай, все взвесь.

— Да что здесь думать, — вздохнула Татьяна. — У меня нет другого выхода. Вы же сами знаете, какие долги в компании. Спасибо вам, Роман Андреевич.

— Таня, давай договоримся, что ты не будешь меня так часто благодарить. Это еще неизвестно, кто кого должен благодарить, — сам себе сказал Лагунов.

Лагунов помог Татьяне сесть в машину и последних слов она не услышала.

— Таня, я понимаю, что ты хотела бы сохранить компанию, но, поверь, пока это лучший выход. Денег хватит, чтобы погасить все долги и еще немного останется.

Он хотел добавить «если не потратишь», но вовремя спохватился и замолчал. Не станет она тратить деньги зря. В людях Лагунов разбирался профессионально.

— Вы правы. Сейчас — главное рассчитаться с долгами.

— Окончишь институт, устроишься на работу, наберешься опыта и откроешь собственное дизайнерское бюро. Ты умная, трудолюбивая девочка, у тебя все получится, — уверенно сказал Лагунов.

— Эта компания — единственная память об отце, — вздохнула Татьяна.

— Согласен. Только память — это воспоминание о прошлом, а жить тебе надо сегодня.

В Лагунове заговорил адвокат. Говорил он разумно, назидательно и от этой невозмутимой правильности Татьяне хотелось плакать.

— Я, собственно, и заехал, чтобы об этом поговорить с тобой, — Лагунов расставил все точки над «и». — Как окончательно решишь, сразу позвони мне.

Остальную дорогу они молчали, каждый думал о своем.

«Хорошо, что нашелся покупатель. Будь у меня деньги, я бы никогда не продала компанию. Отец, если ты только слышишь, прости меня. Ты ведь тоже с чего-то начинал. И у меня обязательно получится, вот только с долгами рассчитаюсь. Если б Нелли не вывела все активы, может, все было бы по-другому. Прав Роман, надо думать о сегодняшнем дне», — Татьяна незаметно вытерла набежавшие слезы.

— То, что нас не убивает, — делает нас сильнее, — грустно сказала Татьяна.

— Ницше прав, но я тебе желаю поменьше личного горького опыта, — пожелал Лагунов.

— Роман Андреевич, — спохватилась Татьяна, — бабушка приглашает вас в гости на выходных. Я думаю, она сама хочет поблагодарить вас за помощь. Вы столько сделали для нас.

— Обязательно зайду. Я люблю ходить в гости, — Лагунов улыбнулся девушке. — Бабушке спасибо за приглашение. Только в ближайшее время — никак. Сама понимаешь, работа руководит нами.

Приглашения он испугался. Как он будет смотреть в глаза пожилой женщине? Умом он понимал, что нельзя постоянно, как чемодан, таскать за собой чувство вины. «Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Это надо принять как должное и перестать себя жалеть и жить дальше», — Лагунов вспомнил наставление профессора психологии. Все это верно. Но, стоило ему увидеть Татьяну, и чувство вины бесконтрольно просыпалось в нем и мешало жить дальше.

— Конечно, работа есть работа, — голос Татьяны на секунду дрогнул.

Отказ Лагунова она расценила по-своему. Кто такой Лагунов, она знала и к кому в гости ходит, — догадывалась.

Свою помощь Лагунов ей предложил сразу, как только пошел на поправку. Всерьез она, конечно, его предложение не восприняла и даже усомнилась, что он вообще может быть адвокатом. Роман показался ей тогда слишком добрым и открытым, совсем не похожим на тех адвокатов, с которыми ей приходилось сталкиваться раньше. Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, она не поленилась и зашла в Интернет. И потом удивилась, как по-разному может выглядеть один и тот же человек. Только Лагунов из пятой палаты ей нравился несравненно больше, чем лощено-рекламный адвокат с нагловатым и уверенным взглядом на сайте.

Отзывы о нем были тоже разные. Одни писали, что, имея такого влиятельного отца и такой семейный капитал, легко быть успешным, кто-то, наоборот, говорил, что если человек профессионал, то успехи родителей здесь ни при чем. Дальше шли уже откровенные сплетни, их Татьяна читать не стала. Из всего прочитанного она сделала вывод: Лагунов — отличный адвокат. А остальное — неважно. И только узнав, сколько стоят услуги адвоката такого уровня, Татьяна закрыла ноутбук.

Но Лагунов, смеясь, сказал, что работа ему прописана Андреевой, как метод трудотерапии, и если Татьяна откажется от его помощи, то все старания Александры Ивановны пойдут насмарку. Она легко согласилась, считая данное обещание помощью понарошку. Чего не наобещает идущий на поправку пациент. Но Лагунов к ее проблеме с наследством отнесся со всей серьезностью. Пришлось принести все бумаги, ранее собранные для предыдущих адвокатов. Потом она обжаловала наследство, и Лагунов успешно выиграл суд. Правда, любовница отца постаралась за несколько лет пустить все по ветру, и от наследства осталась только архитектурно-дизайнерская компания, да и та с непогашенными долгами.

Но все это не было бы такой катастрофой, если бы она не влюбилась в Лагунова.

— Ну, тогда до встречи. В гости я обязательно зайду, так и передай бабушке. И если что — звони мне в любое время.

Он проводил Татьяну до подъезда, подождал, пока за ней закроется дверь, и направился обратно к машине.

Киев

Мартовская непогода, шумевшая за окном, вывела главврача из задумчивости. Елена Евгеньевна, слушавшая вполуха доклад медсестры, обвела тяжелым взглядом притихшую утреннюю смену. Не заметив ничего крамольного на лицах персонала, она снова погрузилась в свои мысли.

Остро отточенный карандаш выводил в еженедельнике асимметричные причудливые лепестки неизвестных цветов. Со стороны могло показаться, что, рисуя фантастические цветы, она даже не услышала о смерти Кузиной. Не отрываясь от рисунка, Елена Евгеньевна побарабанила пальцами по столу, призывая к порядку.

О смерти пациентки она узнала среди ночи. Невзирая на позднее время, дежурная, как и положено в таких случаях, звонила ей сразу, не дожидаясь утра.

Ничего удивительного или необычного в смерти Кузиной не было. Смерть как смерть. Можно сказать, от старости. Как ни крути, без малого восемьдесят лет. Всем бы еще столько прожить.

И если бы не статья в газете, беспокоиться было бы не о чем. Всю стопку газет она забрала со стола дежурной и теперь они лежали в шкафу. Только толку с этого никакого. Газету читали все, а если кто и не читал, то все равно был в курсе. Выйдут из кабинета и начнут судачить.

Елена Евгеньевна еще раз внимательно посмотрела на собравшуюся смену. Как все не вовремя: и газета, и Кузина. Все одно к одному.

«Надо еще раз просмотреть историю болезни, — Елена Евгеньевна сделала пометку на полях, — и срочно внести поправки. Анализы можно оставить. Электрокардиограмму — заменить. С такой работой сердца Кузину хоть в космос отправляй, а она взяла и умерла. Запись кардиолога об ухудшении состояния пациентки — тоже не помешает».

— Елена Евгеньевна, тело опустим в подвал, пока Сергей Николаевич подготовит выписку. Палату обработаем.

— Лариса, этапы своей работы можете не озвучивать. Если вопросов нет, я больше никого не задерживаю.

Вопросов не было. Кабинет ожил. Первыми направились к выходу, как всегда, санитарки. Работы с утра полно. Это после обеда, когда наступит «тихий час», они сядут в столовой, чтобы обсудить все, что подлежит обсуждению. Сегодня будут говорить о Кузиной. А вечером, невзирая на строжайшие запреты главврача, выпьют за упокой души усопшей. Может, и правильно. Ведь, кроме них, ее и помянуть-то больше некому.

Толкаясь у двери, кабинет покинули присмиревшие медсестры с первого этажа. Смерть, хоть на каком этаже, веселья не добавляет.

Задержалась только Лариса. И теперь она стояла у двери, ожидая, когда Сергей Николаевич оторвется от газеты и пойдет на обход и она сможет получить лекарство для своих подопечных.

— Елена Евгеньевна, я зайду позже, — Лариса кивнула в сторону сидящего Крапивина.

— Хорошо. Я освобожусь и сама тебе позвоню.

Давать лекарство в присутствии Крапивина Елена Евгеньевна не стала. Никаких секретов от него давно не было, но без посторонних ей было все же спокойнее.

«Темпы такой работы надо срочно снижать, — Елена Евгеньевна сосредоточилась на цветах, — и на время отменить все назначения. Смерти идут чередой, как по графику. Придется как-то убедить Задонского. А если тот и слышать ничего не захочет? Какое ему дело до ее проблем? Ох, как не вовремя эта статья в газете. При случае надо поговорить о повышении зарплаты».

Еще одна галочка замерла на полях еженедельника. Конечно, на саму зарплату грех было жаловаться. Когда Антон предложил ей работу и озвучил оклад, ни в какое сравнение не шедший с ее нищенской пенсией, сумма Елене Евгеньевне тогда показалась заоблачной.

О риске она догадалась сразу. Никакой главврач, будь он хоть семи пядей во лбу, таких денег не стоил. Задонский платил исключительно за риск. И кому теперь жаловаться? Елена Евгеньевна на минуту прикинула в уме, сколько она заработала за это время денег Антону Игоревичу. Количество нулей было внушительным. А что стоит за этими деньгами…

Елена Евгеньевна зябко повела плечами и закрыла еженедельник с черно-белым букетом цветов.

Если бы проект «Решение внутренних проблем посредством искусства» немного доработать: внести яркие сочные краски плюс денежное вливание в раскрутку, то с Елены Евгеньевны Куриленко получился бы модный арт-терапевт, так же быстро, как она стала главврачом частного реабилитационного центра. А потом крутить рекламный ролик с интервью исцеленных, да по всем каналам, до зубного скрежета, — можно заработать немалые деньги. Только мысли главврача в это утро были далеки от любого искусства.

— Газету видела? — Сергей Николаевич подписал рецепт и внимательно посмотрел на Елену Евгеньевну.

— Газету? Что опять не так?

Удивление получилось слишком наигранным. Статью Елена успела прочитать.

— Все не так. И это, как ты говоришь, «не так» лезет наружу, — Крапивин дотянулся до стола и положил прочитанную во время пятиминутки газету. — Я только одного не пойму: ты действительно ничего не боишься?

— Что значит — не боюсь? А чего мне бояться? Документация в полном порядке. В отделении — порядок. Никто не жалуется. Чего, собственно, я должна бояться? Если ты имеешь в виду Кузину, то для начала посмотри на дату ее рождения. Эликсира молодости у нас нет, — Елена невольно процитировала удачное выражение Савицкой. — Продлить жизнь мы не можем.

Последняя фраза из уст главврача реабилитационного центра прозвучала цинично.

— Это точно. Об этом, кстати, и пишут в газете.

— Как состояние Дроздовской? — говорить о статье Елена Евгеньевна упорно не хотела.

Знал бы кто, как не вовремя эта статья! Газеты Людмила привезла вчера вечером и положила в холле на столе. И теперь неважно, сколько их взял персонал, главное — все уже в курсе.

Но здесь она сама виновата. Надо было сразу журналиста, будь он не ладен, вести к себе в кабинет, а не красоваться с ним в коридоре. Что говорить и как говорить, а главное — о чем молчать, она знала, как никто другой. И не появись тогда Людмила в центре, все так бы и было.

Людмилу Савицкую, жену владельца реабилитационного центра и работодателя, Елена Евгеньевна в глубине души презирала, считая безмозглой курицей, удачно заполучившей богатого мужа. Но только в душе. Для всех они были уж если не закадычные подруги, то приятельницы точно.

Изредка Елена жалела Савицкую. Скоро сороковник стукнет, а что та видела в своей золотой клетке? Ни детей, ни работы, ни увлечений, ни семьи. Семья, конечно, официально у Людмилы была, но без общих интересов и любви. Ну, какие общие интересы могут быть со стареющим Иваном? Уж она заметила бы. Разница в двадцать лет — не шутка. Любовника и того толком завести не смогла. Разве Антона Задонского можно назвать любовником? Нет. Одни цифры в голове. Да и разница в возрасте не в пользу Людмилы. Получалось, что, кроме денег, у Людмилы Савицкой ничего и не было. Жаль, что от количества денег, мерила ценностей и собственной значимости, не зависит чисто женское счастье.

Только не будь у Людмилы этого центра, Задонский нашел бы себе другую женщину, и неважно какую, тому главное не женщина, а центр. Истинную цель его отношений Куриленко знала, как никто другой. А Людмила? Не будь этого центра, в ее сторону он даже не посмотрел бы, как не смотрит в сторону персонала. А что такое персонал? Те же люди, только без денег.

Порой Савицкая ее раздражала своей неприспособленностью к жизни и слащавой правильностью. Только откуда взяться этой правильности? Одна видимость. Уж она-то в курсе всей ее «правильности». Разве это скроешь.

Елена Евгеньевна перевела взгляд с газеты, которую положил Крапивин, на свои руки. Мелкая бриллиантовая россыпь, окружавшая небольшой бриллиант, блеснула на свету. Удачно потраченные премиальные немного успокоили главврача.

— Как состояние Дроздовской? — напомнила свой вопрос Елена.

— Смотря что ты имеешь в виду? — Сергей Николаевич задумался. — Если не считать, что она постоянно видит смерть в коридоре, то нормально. Дроздовской нужна психиатрическая помощь. Или родственники этого не понимают? Сиганет у нас со второго этажа и попрощаться не успеем. — Сергей Николаевич суеверно постучал о край деревянного стола. — И что тогда? Я бы на твоем месте договорился о ее переводе в психбольницу.

— Сергей, ты не на моем месте, — быстро прервала подчиненного Елена Евгеньевна.

Умник сыскался. Дроздовская была ее личной головной болью. Как она дала себя уговорить невестке Дроздовской? Надо было сразу выпроводить ту из кабинета, но интеллигентная Юлиана Дроздовская не только рассказала все ужасы проживания с полоумной свекровью, но и, смущаясь содеянного, протянула увесистый конверт. Оплата значительно превышала цену прейскуранта. Пришлось согласиться. Теперь нечего сетовать. Осталось ждать два месяца и молиться, чтобы Дроздовская, не дай бог, не сиганула с балкона.

— Елена Евгеньевна, я, хотя и не на твоем месте, — Сергей Николаевич вернул словесный пас обратно, — но поостерегся бы. Я говорю не о Дроздовской. Хотя балконную дверь надо в ее палате наглухо закрыть. Нечего ей сидеть на балконе. Пусть лучше на улице гуляет.

— Вот и займись Дроздовской. А вообще, Сергей, знаешь чего тебе не хватает?

Елена Евгеньевна легкой походкой подошла к сидящему Сергею Николаевичу настолько близко, что он уловил терпкий запах ее духов. Рука, опущенная на его плечо, плавно переместилась на спину, ближе к лопаткам. От этого внезапного прикосновения у Крапивина даже дух перехватило. И он только вопросительно кивнул, мол, чего же все-таки не хватает?

— Отдыха. Замотался ты здесь один за всех. Бери отпуск на неделю. Съезди к сыну, внука повидай. В конце концов, съезди на дачу, сходи на рыбалку. Просто — отдохни.

Будь ее воля — она бы весь персонал отправила бы в отпуск. Ведь статью будут обсуждать, и найдутся умники: начнут перебирать, считать, сколько умерло стариков в центре. Ни к чему такие разговоры. Как же не вовремя и статья, и смерть Кузиной. Даже Сергей, которого, кроме бутылки, особо ничего не волнует, и тот туда же. «Все у нас не так». А деньги, спрашивается, на выпивку за что получаешь?

— Елена, за отпуск, конечно, спасибо. А как с ночными дежурствами? Кто в отделении останется?

— Не волнуйся. Неделю продержимся. Договорюсь с районным терапевтом. Подежурит. Справимся.

Елена снова, блеснув бриллиантовой россыпью кольца, доверительно похлопала его по плечу. Сергею Николаевичу даже неудобно стало за разговор. Далась ему эта статья. Пусть пишут что хотят. У каждого свой хлеб. О своем хлебе он старался не думать.

— И вот еще… — замялся Крапивин, — Вероника Ивановна из восьмой палаты в последнее время стала какая-то вялая. — Сергей Николаевич многозначительно посмотрел на Елену. — Ты же мне обещала отменить лечение.

— Уже отменила.

— Но ведь Вероника Ивановна говорила, что Лариса утром ей снова приносила капли.

— Послушай, Сергей, в таком приличном возрасте, как у твоей Вероники Ивановны, померещится и не то. Может, кто-то из медсестер валерьянку приносил. Так что теперь?

Во двор, нарушая привычную тишину, а заодно и разговор, заехали машины. Елена Евгеньевна убрала руку с плеча Крапивина и направилась к окну.

За машинами автоматически закрывались ворота. Задонский приехал не один. В спутнице Антона Игоревича Елена без труда узнала нотариуса и с облегчением вздохнула. Задонский приехал к Веронике Ивановне. Выходит, созрела бабушка для душевного разговора. В такие приезды Задонский обычно долго в центре не задерживался. Забежит еще к Людмиле на полчаса и сразу уедет.

— Давай, Сергей, иди работай. И об отпуске подумай.

Сергей Николаевич, сожалея, что разговор так внезапно прервался, а главное — прервалась видимость близости с Еленой, покинул кабинет. Его ждал обход немногочисленных пациентов.

Вот Вероника Ивановна стала хуже себя чувствовать. А ведь он просил Елену повременить с лечением. А за это время он обязательно что-то придумает. Правда, от отмены препарата сразу лучше не станет. Пока выведется полностью из организма — время должно пройти. А насчет утренних капель надо уточнить у Ларисы. Не могла же Елена его обмануть.

От этих невеселых мыслей Сергей Николаевич Крапивин захотел немедленно выпить. Он робко посмотрел по сторонам, словно кто-то мог прочитать его мысли и доложить Елене.

Чтобы не искушать судьбу, Крапивин направился в палату Старостиной. Он всегда начинал обход с ее палаты. Жалоб и сетований на жизнь у Агнессы Харитоновны никогда не было. Хорошее настроение, казалось, передавалось всем, кто хоть как-то соприкасался с ней. И окончит он утренний обход, как обычно, в палате Вероники Ивановны. Измерит давление, подержит ее сухонькую, жилистую руку в своих руках. И такое ощущение, что прикоснулась к нему рука покойной жены.

Почему именно так должна была бы выглядеть его Женька, доживи до такого почтенного возраста, он и сам не знал. Только каждый раз, подходя к восьмой палате, он вспоминал жену именно в тот момент, когда они пили дешевое вино на съемной квартире. Он должен был получить очередное звание и не получил. Женя смотрела на него сквозь бокал и утешала. Да бог с ним, с тем званием. А что обошли в очередной раз с повышением, так не страшно. И будут еще у них праздники, и все звезды на погонах у него впереди. Да что там звезды — вся жизнь впереди. Они были молоды и счастливы. Женьке удавалось хорошо жить, невзирая ни на что. Рядом с ней он тоже жил хорошо и счастливо. Жаль, что поздно узнал об этом.

После смерти Жени ни погоны, ни деньги, ни Киев, о котором они мечтали, стали ему не нужны.

Сергей Николаевич тихонько постучал в палату номер восемь и приоткрыл дверь. Без стука отставной полковник медицинской службы в женские палаты не входил. Вероника Ивановна улыбнулась, и ему показалось, что с небес улыбнулась его Женька.

Окончив обход, Крапивин допил припрятанный коньяк и вернулся к прерванной компьютерной игре.

Мартовская непогода опустилась на Киев, невзирая на то, что тротуары давно высохли, солнце пригревало и на газонах начала пробиваться еле заметная трава.

Иван Андреевич Савицкий в этот день проснулся непростительно поздно. Стрелка часов медленно приближалась к восьми. В последнее время он чувствовал себя неважно. Особенно плохо ему становилось под вечер. Это «плохо» трудно поддавалось описанию: сердце начинало бешено колотиться, а потом, устав от собственного ритма, замирало в груди. Голова превращалась в пустотелую глыбу. Но больше всего Ивана Андреевича пугали мысли, вернее, их полное отсутствие. Временами он слушал собеседника и ничего не понимал из сказанного, словно тот прилетел с другой планеты и тарабанил на своем инопланетном языке. К счастью, такое состояние длилось всего пару секунд. Эти секунды Иван Андреевич переживал как вечность. А еще память… Совсем никуда не годится.

Иван Андреевич сонно посмотрел на циферблат. Обычно он просыпался не позже шести, и все шло по графику: пробежка по аллее вдоль дома, до парка и обратно. Потом он долго плескался под горячим душем, блаженно подставляя тело под колючие тоненькие струйки, чтобы затем резко включить холодную обжигающую воду. После контрастного душа во всем теле ощущались легкость и бодрость. Чисто выбритый и слегка помолодевший, при полном параде он появлялся в столовой, когда Людмила разливала кофе по чашкам. Он с удовольствием брал чашку в руки и любовался женой.

Иван Андреевич сел на кровать, нащупал босой ногой тапки. Ощутив сухость во рту, допил вчерашний чай, стоявший на прикроватной тумбочке. В голове немного прояснилось. Ни о какой пробежке не было и речи. Иван Андреевич принял только теплый душ и появился на кухне, когда кофе уже остыл.

Перекинувшись с женой дежурными фразами, Иван Андреевич по многолетней привычке открыл «Вечерние новости». Газета была таким же атрибутом, как пробежка, утренний душ и разговор с женой ни о чем.

Правда, с годами «Вечерние новости» заметно сдали активные политические и социальные позиции, становясь похожими на обычное бульварное чтиво, с множеством пустой рекламы и светскими сплетнями. И брал газету в руки Иван Андреевич только потому, что ее каждое утро, до самой смерти, читал отец.

Родители работали стоматологами в Печерском районе и, возвращаясь с работы, забирали у знакомой киоскерши отложенную газету, чтобы утром, за завтраком, быть в курсе всего, чем живет город. Интересные места отец зачитывал вслух.

Звонок микроволновки отвлек его от воспоминаний. Овсяные хлопья, запаренные в молоке с медом, подоспели к завтраку.

Иван Андреевич бегло просмотрел первые страницы газеты, где обычно комментировались политические события, дальше на целый разворот освещалась жизнь сильных мира сего: кто, где и с кем. Чужая праздная жизнь его никогда не интересовала, и он автоматически пролистал пару страниц, остановившись на разделе «Экономика». Дальше шли прогнозы цен на свет, газ и тепло. Цены безбожно росли с каждым днем, независимо от газеты.

— Посмотри предпоследнюю страницу. Там интересная статья.

Людмила поставила на стол мисочку с овсяной кашей и постучала длинным, ярким ногтем по газете.

Иван Андреевич начал листать газету, не представляя, какая информация могла заинтересовать Людмилу. Прессу, насколько он помнил, жена не читала.

Видя недоумение мужа, Людмила быстро открыла нужную страницу, на которой красовалось ее черно-белое фото.

Надо отдать должное, Людмила была из той редкой породы женщин, которым с годами удается хорошеть. Открытое лицо, копна волос небрежно подобрана и, кажется, вот-вот рассыплется по плечам, чувственные губы. Эта красавица была его женой и его мужской гордостью. Появись портрет в газете раньше, Иван Андреевич непременно вырезал бы его на память вместе со статьей.

Пробежав первые строки, он утратил всякий интерес, вспомнив причину появления этой статьи.

Со старым знакомым, главным редактором «Вечерних новостей», Савицкий встретился случайно на открытии очередного спа-салона, который Караваев, давний приятель, подарил своей дочери. Он уже собирался, не привлекая внимания, покинуть мероприятие, когда появился Валера Сомов. Слово за слово, перешли на любимую тему редактора — рекламу.

— Да, надоела вся эта реклама, — отмахивался Иван Андреевич от собеседника. — Твоя реклама, согласись, уже меньше влияет на потребителя. Напористость раздражает. Скоро будем говорить об информационном терроре, — рассмеялся Иван Андреевич, похлопав на прощание Сомова по плечу.

— Это все от того, что вы, потребители, стараетесь в рекламе увидеть подвох, даже там, где его и в помине нет. Вот ты, к примеру, дай рекламу своего медицинского центра в метро, в такси, пусти по городу промоутеров и знаешь, что ты получишь? Правильно — фигу, — сделал заключение Сомов. — Думаешь, спасибо скажут, что ты свои деньги вложил в такое дело? Никогда! Скажут, что на чужом горе сколачиваешь состояние. Вот так-то!

Спорить, а тем более что-то доказывать подвыпившему Сомову Иван Андреевич не стал.

— Но! Ничто не стоит на месте и реклама тоже! — приняв молчание Савицкого за готовность слушать собеседника дальше, Сомов продолжил излагать свой профессиональный подход к рекламе. — Есть вариант рекламы более приятный, действующий исподволь, не агрессивно, как ты говоришь. Это — скрытая реклама! И не давит на обывателя, и результат действенный.

Сомов направился в очередной раз к фуршетному столу, подталкивая Ивана. Савицкий и сам не рад был, что спровоцировал Сомова.

— Слушай, так ты мне все свои коммерческие секреты расскажешь.

— Брось. Сомов секреты не открывает. Скрытую рекламу придумали америкосы. Мы тоже используем. Не так рьяно, скажем, как они, но тоже результативно. Вот, например, — Сомов на минуту задумался, подыскивая пример. — Приезжает в твой центр журналист или, скажем, журналистка и пишет статью о жизни медицинского центра и всякое там «бла-бла». Реклама прямо в лоб. Коммерческий заказ. А если написать о каком-то известном человеке, который достиг чего-то социально значимого в жизни, вносил посильную лепту в развитие… да неважно чего. А потом приключилось несчастье. Скажем, травма. И вот, он столько маялся, пока случайно, или не случайно, узнал о центре, который творит чудеса.

— То есть это уже не реклама? — засмеялся Савицкий.

— Реклама, но с одним «но». Это не рекламная наигранность, а слова реального, известного человека, прошедшего через страдания. Понимаешь, это — другое. Принципиально другой продукт. Психология рекламы!

Да уж, психология! Куда нынче без нее. Это Савицкий и сам знал. Самое простое — большие тележки в супермаркете, рассчитанные на то, что человек, по сути своей, не терпит пустого пространства и спешит его заполнить. Так корзину и наполняют незапланированные покупки. А чего стоит обойти в магазине стенды с яркими упаковками. Товар, выставленный прямо на дороге, покупается импульсивно. А о том, что самые ходовые товары часто находятся в самом конце торгового зала, и говорить не приходится. Пока доберется покупатель до хлеба и сыра — столько всего увидит и купит! И товары для детей лежат очень низко — тоже неспроста. Вот и приходится родителям покупать очередной «Киндер», чтобы избежать детской истерики. О женщинах и говорить нечего. Сколько раз замечал за Людмилой: стоило той посмотреть на себя в большое, скорее всего, искривленное в нужном месте зеркало, как одежда, даже на ее безупречной фигуре, сидела мешковато. Приходилось покупать очередную вещь. Хорошо, он мог оплатить жене приглянувшуюся ерунду. Вот вам и вся психология!

Но тем не менее Савицкому пришлось выслушать целую лекцию о скрытой рекламе, которая проникла даже в женские романы. Правда, сам Иван Андреевич названных романов не читал и даже не подозревал о таких писательницах, как Донцова и Куликова.

Вот тогда Сомов и предложил оттиснуть в «Вечерних новостях», при случае, конечно, статью со скрытой рекламой реабилитационного центра. Договорились, что как только, так сразу.

Иван Андреевич в рекламе центра не нуждался и в обещания на пьяную голову не верил, и о Сомове забыл сразу, как только покинул вечеринку.

И вот надо же, статья появилась в газете. Скрыть рекламу, как обещал Сомов, по мнению Ивана Андреевича, журналисту Владу Волкову не удалось.

Вступительная часть писалась шаблонно, спустя рукава, и статья грозила быть неинтересной. Все сводилось к тому, что частный медицинский центр, которых не так много на Украине, помимо платных реабилитационных услуг совместно с фондом «Рука помощи» занимается благотворительностью, оказывает помощь одиноким престарелым людям. Дальше красочно повествовалось об условиях их проживания в центре, досуге и оздоровительных процедурах. И ни слова о самой реабилитации, врачах, программах, результатах восстановления пациентов. Словно ничего этого в центре и в помине не было. «И фотография Людмилы совсем не к месту, — отметил про себя Иван Андреевич. — Вот вам и «скрытая реклама». Не статья, а прейскурант».

И если бы журналист не перешел к интервью, вряд ли кто дочитал бы статью до конца.

— По какому принципу вы отбираете на оздоровление людей, которые сами не могут оплатить услуги? — задал вопрос Волков.

— Непосредственно центр этими вопросами не занимается. Мы только оказываем услуги, которые частично нам оплачивает благотворительный фонд «Рука помощи».

— Выходит, как в лотерейном билете — кому повезет.

Людмила не нашлась, как остроумно ответить журналисту, и ответ повис в воздухе.

— Как я успел заметить, на оздоровление к вам поступают далеко не молодые люди, что вы делаете в случае их смерти?

— К сожалению, любой человек смертен, и наши пациенты не исключение. Мы обеспечиваем им оздоровление, но эликсира бессмертия у нас нет, поэтому…

Журналист профессионально направил разговор в другое русло и, подогревая интерес читателя, начал задавать неоднозначные вопросы. Но в отличие от журналиста Людмила не смогла так же блестяще ответить. Да что там Людмила, Иван Андреевич и сам бы на них не ответил. Действительно, как быть с теми, кто отходит в мир иной, находясь в центре? Кто и на какие средства организовывает их похороны? Кто занимается поиском родственников умерших? Что делать в случае отсутствия тех самых родственников? Кому тогда достается наследство одиноких людей?

Профессиональные вопросы журналиста и совершенно дилетантские ответы Людмилы. Иван Андреевич отложил газету в сторону.

— Людмила, как это понимать? — Савицкий строго посмотрел на жену. — О каких смертях идет речь?

— Что значит о каких? У нас умирают пациенты, — Людмила непонимающе посмотрела на мужа. — А что тебя не устраивает? По-моему, статья неплохая. Реклама нашему центру не помешает. Тебе не нравится, как я отвечала?

— Люда, речь не о тебе и не о рекламе. Елена мне ни разу не говорила, что кто-то в центре умер.

— А почему она тебе должна об этом говорить? — вопросом на вопрос ответила Людмила. — Умирают только пациенты со второго этажа. А за них отвечает Антон Задонский.

При упоминании о Задонском Людмила немного смутилась и, чтобы скрыть замешательство, начала ложкой помешивать овсянку.

— Люда, за свой центр я сам отвечаю, а не какой-то Задонский. Ладно, — Иван Андреевич сменил гнев на милость, — я сам разберусь, кто и за что отвечает. Только запомни раз и навсегда: никаких интервью без моего согласия. Почему интервью давала ты, а не Елена?

— Но это бесплатная реклама и…

На вопрос мужа Людмила не ответила. Журналист был молодой и веселый, и ему самому неохота было общаться с Еленой. А вот она ему понравилась сразу. И Влад Волков с удовольствием пил кофе в ее кабинете и после того, как выключил диктофон, наговорил ей столько комплиментов. Людмила улыбнулась своим воспоминаниям.

— Еще раз повторяю — никаких журналистов без моего согласия. Я доходчиво высказал свою просьбу?

Людмила кивнула головой. От обиды у нее слезы навернулись на глаза и, не удержавшись, потекли по щекам. Ивану Андреевичу подумалось, что из таких синих глаз должны обязательно течь такие же синие слезы. Говорить больше не хотелось. Женских слез Иван не выносил с молодости. И чтобы загладить перед женой вину, опять открыл газету, словно ничего и не случилось.

На последней странице, ради которой многие и покупали газету, красовалась очередная полуобнаженная дива, претендентка на титул «Мисс Столица». Ниже, под стройными ногами будущей победительницы, печатался незамысловатый кроссворд, подтверждающий наличие интеллекта у среднестатистического читателя. А еще ниже — следовал старый анекдот, родом из юности Савицкого.

Отложив газету, Иван Андреевич старческой походкой направился в кабинет и, найдя записную книжку, набрал номер главного редактора и тут же дал отбой. Что он скажет Сомову? Что статья журналиста не понравилась? Так опять же статья, если бы не касалась его центра, была очень даже интересная. Вопросы — актуальные, ответы на них — пустые. Скорее всего, это несоответствие и насторожило его. «Надо срочно поговорить с Антоном Задонским и пусть тот сам постарается ответить на все вопросы журналиста», — решил Иван Андреевич и пошел обратно на кухню.

Когда он зашел попрощаться, Людмила успела привести себя в порядок. Недавно заплаканные глаза были безмятежны, как озеро в тихую погоду.

В девять часов утра возле подъезда Ивана Андреевича ждала машина.

Москва

— Ты только посмотри, что творится за окном! Мы со Стасом собирались поехать на выходные за город и на тебе — погодка! — Елизавета счастливо прикрыла глаза. — Может, в кино сходим. Сто лет не была в кинотеатре.

— А я никуда не хочу. Я бы дома сидела. Только не получится. Отпрошусь с работы у Владимира Ивановича. Подстрахуешь, если что?

— Иди. За пару часов ничего не случится. А у тебя что, свидание со Стрельниковым?

— У меня билет на вечерний поезд в Киев. Надо вещи сложить. Хотя это громко сказано — сложить вещи. Я только на выходные туда и обратно. В понедельник буду на работе.

— Тур выходного дня?

— Отец у меня там.

— В каком смысле — отец?

Елизавета спросила так удивленно, словно дети могут появиться на свет без участия мужчины. Даже если бы Саша была из пробирки, то и для такого процесса все равно нужен был мужчина.

— Перед свадьбой я получила письмо от него. Если бы обратный адрес был, я бы сразу прочитала, а так отложила и забыла о письме. А вчера нашла. Теперь так неудобно.

— Тебе простительно, у тебя была свадебная суета. Странно, что он вообще о тебе вспомнил.

Свадебная суета, как говорит Елизавета, у нее была, но лишь отчасти. Самой свадьбы с белым платьем, на выбор которого можно потратить полжизни, фейерверками, тамадой и чужими людьми, кричащими «горько», у нее не было. А все остальное было: напутственные слова молоденькой сотрудницы загса, обручальные кольца, клятва Стрельникова быть с ней рядом и в горе, и в радости, теплые пожелания Софьи. Расписались они в пятницу, в конце рабочего дня, без спешки и суеты. Торжество отметили в ресторане в самом узком кругу. Из приглашенных были только свидетели Елизавета и Вячеслав Говоров, и еще под конец торжества подоспел Юра Степанков. Потом были телефонные поздравления родителей, друзей и коллег.

— Не было у меня никакой свадебной суеты, — напомнила Елизавете Саша. — Просто забыла о письме. Я вчера целый вечер пыталась до него дозвониться. Абонент временно недоступен.

— Может, телефон потерял, может, разрядился и не может найти.

— Если бы так. А вдруг он взял и умер, тогда что?

— Поверь, от безответных писем давно перестали умирать.

— Он писал, что плохо чувствует себя, настолько, что один не доедет ко мне. Вот я и решила съездить, чтобы совесть моя была чиста.

— Это еще вопрос — кто должен совесть очищать? — не унималась Елизавета.

— Я не имею права его винить. Моя мать тоже, знаешь, не подарок. У них не сложилась семейная жизнь. Мать потом встретила другого человека. Может, он сейчас с кем-то счастлив.

— Я не об этом. Жизнь не сложилась — это еще не повод, чтобы бросать своего ребенка.

— Я думаю, он и не собирался меня бросать. Может, он и хотел поддерживать отношения, но ему не разрешили, — Саша неуверенно стала на защиту отца. — Дед недолюбливал его настолько, что заставил мать сменить мне фамилию. Была Савицкая, а стала Андреева, как дед.

— Видать, правду говорят: в каждой избушке свои погремушки, — вздохнула Елизавета. — Ты едешь прямо к нему?

— Нет. Номер в гостинице забронировала. Приведу себя в порядок после дороги, а потом уже встречусь с ним. А вдруг его уже нет на свете? — Саша опять вернулась к тревожащему ее вопросу.

— Сколько лет твоему отцу?

— Молодой. Пятьдесят семь. Но смерть и возраст — категории мало сопоставимые.

Думать о человеке, которого она совсем не помнила, было трудно. «Иван Андреевич Савицкий», — она несколько раз по слогам произнесла имя отца, словно могла его забыть.

Киев

Вероника Ивановна проснулась по многолетней привычке около семи утра и прислушалась к царящей тишине. Прошло несколько мгновений, прежде чем она сообразила, где находится.

Обычно в такое время Маркиз, учуяв в комнате хозяйки движение, начинал скрести лапами в ее дверь. А когда дверь открывалась, пес, виляя хвостом, норовил лизнуть ей руку. Радость пса передавалась Веронике Ивановне. Она спешила на кухню включить чайник, чтобы успеть перед выгулом Маркиза не только выпить чашку чая, но и привести себя в порядок.

Так начинался ее день. В восемь утра она выходила из дома, ведя на поводке старого породистого пса. Неспешный маршрут был всегда один и тот же. От Крещатика до Бессарабской площади, потом вниз — к рынку.

Мясо она покупала через день. В понедельник — говядину, в среду — курицу, а в пятницу — баранину. В другие дни Вероника Ивановна покупала субпродукты. За многие годы наблюдательные продавщицы изучили рацион Маркиза наизусть. Купив продукты, Вероника Ивановна возвращалась домой и принималась готовить обед на двоих. Потом они шли гулять в парк. Вероника Ивановна садилась на скамейку, читала купленную газету и с интересом наблюдала за прохожими, а старый пес спокойно дремал у ее ног.

В первый момент, когда к ней подсел молодой человек, она даже насторожилась. К нынешней бритоголовой молодежи Вероника Ивановна относилась с опаской. Порой, после просмотра новостей, ей даже страшно было из подъезда выходить. Только она всегда с охраной, да и кому она нужна.

Первое впечатление оказалось ошибочным. Бритоголовый мужчина оказался не только приятным собеседником, но и заядлым собачником. И столько всего интересного рассказал о породе сибирских хаски, что Вероника Ивановна не удержалась и, махнув рукой на все предосторожности, пригласила нового знакомого к себе на чай. Показала старые дореволюционные альбомы, в которых хранились дорогие ее душе фотографии. А главное, чем подкупил ее старушечье сердце Антон, было умение слушать. Вероника Ивановна уже и сама не помнила, когда и кто с таким неподдельным интересом слушал ее воспоминания. Еле сдерживая слезы, она рассказала Антону всю свою жизнь: как познакомилась с будущем мужем, как отметили золотую свадьбу, вот тогда муж и подарил ей серо-белого Маркиза. Чтобы не скучно было.

А через неделю после знакомства с Антоном пес скончался. Вернувшись к обеду с прогулки, Вероника Ивановна положила Маркизу гречневую кашу, налила свежей кипяченой воды и пошла в гостиную смотреть очередной сериал. И забеспокоилась только, когда пес не пришел и не лег, как обычно, у ее ног.

Смерть Маркиза странным образом освободила Веронику Ивановну от обязанности жить на этом свете. Она все время боялась, что старого пса после ее смерти чужие люди выгонят прочь на улицу. И тогда бездомного Маркиза задерут молодые собаки или он сам помрет от голода. От этих мыслей на глаза всегда наворачивались слезы. Отныне Вероника Ивановна смерти не боялась.

Вдоволь наплакавшись у тела пса, Вероника Ивановна, близоруко щурясь, позвонила Антону Задонскому. Справиться с обрушившимся горем в одиночку ей было не под силу.

Антон Задонский приехал, как и обещал, поздно вечером. Мужчина, пришедший с ним, молча, не проронив ни слова, замотал тяжелое тело пса в покрывало и, взвалив его на плечи, направился в парк. Вероника Ивановна, опираясь на руку Задонского, еле успевала семенить за ним.

Поздним вечером в отдаленном уголке парка, под старым кленом появилась еле заметная насыпь.

Только свыкнуться с отсутствием пса оказалось не так просто. Вероника Ивановна постоянно забывала, что Маркиза нет. Проснувшись, звала пса и, только вспомнив свое одиночество, возвращалась в постель и остаток времени до завтрака лежала в кровати. Днем, когда была хорошая, не ветреная погода, она шла в парк, садилась на скамейке недалеко от старого клена и часами смотрела на прохожих. А потом силы начали потихоньку оставлять жизнелюбивую Веронику Ивановну. И вот тогда в ее жизни снова появился Антон Задонский.

«И откуда только берутся такие светлые и добрые люди? — Вероника Ивановна улыбнулась сама себе и посмотрела на часы. — Повезло же родителям с таким сыном».

Вероника Ивановна представила, каким нежным и заботливым может быть такой сын, как Антон.

Мартовская непогода зашумела за окном второго этажа. В скрипе деревьев почудился недобрый смех Дроздовской. Вероника Ивановна поднялась с постели, опустила ноги на пол, готовясь потихоньку встать, но слабость заставила ее снова лечь в постель.

«Ничего, — подбодрила себя Вероника Ивановна, — утром сестричка принесет витамины и появятся силы». Потом мысль с лекарства перескочила опять на Дроздовскую с ее пугающими разговорами.

Конечно, Дроздовской она не верила. Да и как верить сумасшедшей? Пусть твердит сколько хочет, что дела здесь творятся темные, только среди такой красоты и порядка зло не может жить.

Реабилитационный центр ей понравился сразу. Одноместная палата сияла чистотой, персонал улыбчивый и доброжелательный. Вроде не больница, а дом отдыха. Спасибо Антону, это же сколько денег на нее потратил! Спрашивала — не говорит. Да и не только на нее.

Первой в этом заезде была Конопатская. Эмма Эдуардовна, энергичная восьмидесятилетняя дама, поступила в центр за неделю до ее приезда. И тоже ведь не без помощи Антона.

А через несколько дней в их компании появилась Агнесса Харитоновна. Оздоровление ей тоже организовал Антон. Подружились они быстро, словно знали друг друга сто лет.

Оказалось, что Агнесса приехала в Киев к сестре десять лет назад, продав в Баку большую профессорскую квартиру, которую они занимали вдвоем с мужем. Смерть Ильи Петровича, известного на всю бывшую страну почвоведа, создавшего научную школу по мелиорации почв и энергетике почвообразования, подкосила и состарила красавицу Агнессу. Она долго противилась уговорам младшей, рано овдовевшей сестры, а потом сдалась. Продала квартиру и переехала в Киев с надеждой, что младшая сестра и проводит ее в последний путь. Но вышло наоборот.

Несколько особняком в их компании держалась самая молодая среди них, семидесятилетняя Зараева. Ольга Дмитриевна позволяла себе ругаться с медсестрами, необоснованно жаловалась на них главврачу, доводя тем самым персонал до слез. Поведение Зараевой они осуждали. Поэтому Ольга Дмитриевна только изредка посещала их посиделки в холле, предпочитая в одиночестве смотреть телевизор.

А еще была Дроздовская. Она была единственной, кто в центр поступил сам по себе. И когда Зараева беспардонно у нее спросила, кто оплачивает той оздоровление, ехидно ответила, что тот, кому она дома мешает жить. Получив ответ, они втроем облегченно вздохнули — их Антон здесь ни при чем.

Все разговоры Дроздовской крутились вокруг одной темы — скорой смерти. Чудилась ей везде эта смерть. Хорошо, что она покидала свою палату еще реже, чем Ольга Дмитриевна.

«Хотя, — размышляла Вероника Ивановна, — Дроздовская-то оказалась права. Смерть незаметно поселилась в центре. Первой умерла Эмма. Никогда ни на что не жаловалась, все ей в радость было. И, поди ж ты, слегла».

Вероника Ивановна вспомнила Эмму, лежавшую в постели, укрытую одеялом до подбородка. Правда, Сергей Николаевич, попросил ее сразу выйти, сказав, что Эмме Эдуардовне стало плохо. Только она видела — ничего ей не плохо. Умерла Эмма.

В тот вечер они впервые за три недели не собрались в холле, не пили вместе чай.

А еще спустя месяц умерла Ольга Дмитриевна. Вероника Ивановна тогда впервые испугалась. А ведь никто не думал о смерти. Приехали в центр на профилактику своих старческих болезней. Условия — как в дорогих пансионатах. Все — как в далекой молодости. И компания собралась интеллигентная, приятная, договорились после выписки из центра встречаться.

Так Вероника Ивановна за унылыми воспоминаниями незаметно и уснула. Потом пришла сестричка, принесла чудодейственные витамины, и ночные страхи улетучились. Стало легко и радостно. Вероника Ивановна силилась вспомнить причину нахлынувшего веселья, а вспомнив, что часов в одиннадцать обещал зайти Антон, начала приводить себя в порядок.

В десять, как обычно, когда Вероника Ивановна после завтрака засобиралась на прогулку, нянечка, выполняя все предписания, тихонько, без стука, чтобы никого не потревожить, приоткрыла дверь и, только завидев сидящую в кровати Веронику Ивановну, вкатила ярко-желтую уборочную тележку.

— Вы еще не на прогулке? Холодно сегодня на улице. Да не столько холодно, сколько ветрено, — тараторила нянечка. — Как спалось, Ивановна?

— Под утро плохо спала. Погода меняется.

— Мне сейчас убирать или когда пойдете на улицу?

— Убирайте, Нина Петровна, я сегодня останусь в палате. Боюсь пропустить Антона. Обещал сегодня заехать. А у меня для него сюрприз.

Вероника Ивановна понизила голос настолько, что Нине Петровне пришлось выключить пылесос и прервать начавшуюся уборку. Любопытство одержало верх. Нина Петровна, невзирая на строгие запреты главврача, присела рядом с Вероникой Ивановной. Кровать заскрипела под ее дородными телесами.

— Я решила сделать Антону дарственную на квартиру. Сегодня и оформим все документы, — по секрету сообщила Вероника Ивановна.

— А где же вы, голубушка, сами жить-то будете? — по-бабьи всплеснула руками Нина Петровна.

— Так квартиру Антон унаследует только после моей смерти, — объяснила непонятливой нянечке Вероника Ивановна. — У него, голубчика, сейчас трудности финансовые. Столько денег он тратит на таких, как я. Страшно даже подумать. Вот пусть душа порадуется. Для кого мне квартиру-то беречь? Нет у меня никого на этом свете. Был один Маркиз, да и тот меня покинул. А Антон, он…

Выслушав самое интересное, Нина Петровна взялась за тряпку. Не ровен час, заглянет в палату Елена Евгеньевна, вмиг уволит. А где найдешь еще такую работу? Пациенты все милые, грубого слова не услышишь. В палатах не сорят, за собой следят. Да и работы с гулькин нос: полноценная ежедневная уборка только в палатах, занятых пациентами, а их всего три. Потом протереть пол в ординаторской, да и то не каждый день. Не любит Сергей Николаевич уборки, говорит, что его пылесос от работы отвлекает. А потом останется только пыль смахнуть в свободных палатах. Но здесь ей никто уже не указ — сама когда хочет, тогда и убирает. Разве это работа? И Нина Петровна бойко принялась протирать и без того чистый подоконник, вполуха слушая знакомую историю о том, как жизнь свела Веронику Ивановну с Задонским.

Сразу после одиннадцати часов, как и обещал, Антон зашел в палату Вероники Ивановны. И даже не один. Вначале она, по наивности, подумала, что Антон приехал со своей невестой. И она уже была готова опять рассказать историю знакомства с Антоном. И забыв, что тот должен приехать с нотариусом, была глубоко разочарована, что такая красивая женщина оказалась вовсе не Антоновой невестой.

После короткого знакомства нотариус обвела взглядом комнату, ища, куда поставить непростительно дорогой кожаный портфель, и, увидев свободное кресло, направилась к нему. Затем пригласила к столу Веронику Ивановну и, бегло просмотрев заранее подготовленные документы, не теряя дорогого, в прямом смысле слова, времени, приступила к своим обязанностям.

Смутная тревога пробежала по лицу Вероники Ивановны, но в это время ее сухонькую руку трогательно пожал Антон Задонский, и сомнения развеялись. Нотариус протянула серебристую, явно дорогую, ручку. Вероника Ивановна на мгновение задумалась, а потом медленно вывела свою подпись. Оформление документов заняло всего несколько минут. Антон Задонский кивнул нотариусу. И та быстро, не прощаясь, покинула палату, на ходу положив бумаги в портфель из крокодильей кожи.

Настенные часы, привезенные Вероникой Ивановной из дома, начали отсчитывать остаток ее бренного времени.

Антон пересел с кресла на диван поближе к Веронике Ивановне и начал неспешный разговор на любимую тему своей подопечной — что творится в Верховном Совете. А там столько всего творилось, что можно было обсуждать вопросы государства до самого вечера. Только времени у Антона в отличие от депутатов, заседавших в Верховном Совете, не было. И рассказав напоследок анекдот, Антон Задонский быстро, слишком по-деловому, распрощался с Вероникой Ивановной, пообещав навестить ее на выходных.

Когда Задонский закрыл дверь палаты, Вероника Ивановна, чтобы не забыть, повторила только что услышанный анекдот.

Гуляет по двору бульдог. Видит — на балконе сидит пудель. Бульдог ему и говорит:

— Выходи-ка ты ко мне погулять.

— Я не могу. Я заперт дома.

— Так прыгни с балкона!

— Нет, не хочу, чтобы у меня была такая морда, как у тебя.

И осталась довольна своей памятью. Будет что рассказать Агнессе. И еще она непременно поведает ей о своем решении. Правда, Антон просил никому не говорить о подарке. Вероника Ивановна никому и так не собиралась ничего рассказывать. Агнесса не в счет. Дремота мягкой паутинкой спеленала ее тело, и Вероника Ивановна уснула, сидя на диване.

Антон Задонский в центре задержался ненадолго. На минутку заглянул к главврачу, попросил уделить больше внимания его подопечной. Судя по тому, как ухмыльнулась Елена Евгеньевна, просьба будет выполнена безотлагательно. Напомнил о новом поступлении, которое ожидается на следующей неделе. Справившись с неотложными делами, он быстро направился в кабинет представителя по связям с общественностью, но дверь оказалась запертой. Людмилы не было на месте. Быстрого секса, на который рассчитывал Антон после пережитого напряжения, не получилось.

Во второй половине дня Задонский уже был в центре Киева. Он так стремительно появился в офисе, а самое главное — так неожиданно, что Эвелина, пятая по счету секретарша, только и успела, что убрать со стола гламурный журнал. Она удивленно захлопала наращенными ресницами и подавила улыбку, зная наперед, что улыбка раздражает Задонского.

И что только в нем находят женщины? Эвелина, как и четыре предыдущие секретарши, не могла взять в толк. С виду неказистый, высокий, худой, с выбритой до синевы головой, далеко не Ален Делон. Одевался дорого, но без определенного стиля, предпочитая джинсы и пиджаки с яркими водолазками зимой и аляповатыми рубашками навыпуск — летом.

Эвелине, как и четырем предыдущим секретаршам, больше нравился второй соучредитель компании. Интеллигентный Олег Круглов был полной противоположностью Задонского. И не только в одежде.

Все назревшие в компании проблемы и конфликты Олег Николаевич решал спокойно, не повышая голос и не грозя увольнением.

И случись у кого личные проблемы, то обращались за помощью исключительно к нему. И помогать Круглов умудрялся так, что, принимая помощь, сотрудник при этом не унижался.

Жаль, что наведывался Круглов в офис все реже и реже. Да оно и понятно, работа организована надежно и под постоянным контролем. У Задонского не забалуешь — уволит и глазом не моргнет. Она-то уже пятая по счету. И когда остановится этот счет — неизвестно.

Эвелина изо всех сил старалась не попасть Задонскому в немилость. Хорошо, что большую часть рабочего времени тот проводил вне офиса. Хотя и в его отсутствие всегда работы хватало.

Ровно в восемь утра и ни минутой позже Задонский появлялся в приемной. К его приходу она должна была сварить кофе, чтобы тот успел остыть, и тут же приступать к ежедневной рутинной работе: зарегистрировать корреспонденцию, разнести документацию по отделам, ответить на многочисленные звонки и с улыбкой встречать посетителей. Только ее работа ни в какое сравнение не шла с работой остальных отделов компании «Рука помощи».

В диспетчерскую звонки поступали по нескольким линиям круглосуточно. Два диспетчера выслушивали проблемы, просьбы и требования, озвучивали прейскурант услуг, задавали уточняющие вопросы, после чего заносили фамилии и адреса клиентов в разные базы, и не дай бог что-нибудь перепутать. Информация с базы данных поступала в следующий отдел. Там обязанности разделялись между медсестрами, нянечками и сиделками. Потом к работе подключался отдел материально-технического обеспечения. Он снабжал медсестер, нянечек и сиделок всем необходимым для выполнения их служебных обязанностей. Там выдавались подотчетные ходунки, костыли, капельницы, штативы и прочее, прочее, чему названия Эвелина не знала. И когда очередь доходила до четвертого отдела, спецмашина с эмблемой компании «Рука помощи», готовая доставить бригаду в любой район Киева, подавалась на выезд.

А еще был маленький оперативно-аналитический отдел, который отслеживал и анализировал все, что только можно было отследить и проанализировать. Главное — вовремя заметить конкурентов и не допустить их на рынок.

Несмотря на давно отлаженную схему, подход к работе у соучредителей тоже был разный. Уж кому это лучше знать, как не пятой по счету секретарше.

Задонский больше времени проводил за пределами офиса. Вот и сегодня куда-то умчался с утра. Нет, чтобы сказать, когда вернется. Ей даже обидно стало, что не смогла ответить Круглову ни где Антон Игоревич, ни когда появится в офисе, а может, и вовсе не появится.

Круглов свою работу выполнял в офисе. Часто засиживался за компьютером, сверяя отчеты. Тогда требовалась ее помощь, она с удовольствием помогала Круглову: созванивалась с отделами, приносила сводки с оперативного отдела и варила крепкий кофе. Круглов кофе пил обжигающий. И посетителей он принимал строго по времени, оттого в приемной никогда не собиралась очередь.

У Задонского так не получалось. Дамы в ожидании Антона Игоревича часами просиживали в приемной, выпив не одну чашку кофе, и отвлекали ее пустыми разговорами. А как томно вздыхали и закатывали глаза при его появлении!

Только благодаря легкой влюбленности в Круглова ни одна секретарша не видела очевидного факта — не было у Круглова такого обаяния и энергии, которые с лихвой достались Задонскому. Только Задонский умел так располагать к себе людей, что им начинало казаться, что, не появись в их жизни Антон Игоревич, мир потерпел бы крушение.

Оттого все дела Задонский старался вести исключительно с женщинами. Ненавязчивым ухаживанием и умением подчеркнуть их неотразимость он магнитом притягивал к себе слабый пол всех возрастов. Мужчины с интеллектуальными мускулами доставались Круглову.

Пятая по счету секретарша, как и все предыдущие, не знала, что на природной смекалке и умении слушать людей Задонский построил свой бизнес и сколотил состояние, необлагаемое налогами. Как порой важно не столько говорить, сколько слушать. Эту простую аксиому Задонский вынес с первого курса университета. В потоке слов внимательному слушателю открывается гораздо больше сказанного: все страхи и тревоги, надежды и даже планы, о которых прямым текстом и не говорилось.

Ни одна секретарша не знала, что благодаря легкому характеру и сговорчивости Задонскому удавалось быстро решать массу проблем, связанных с аккредитацией, налоговой инспекцией, пожарными и прочими службами. Вовремя положенный конверт и продуманное поведение не только экономило время и силы, но и давало возможность бизнесу прочно держаться на плаву.

— У нас Олег Николаевич, — излишне радостно сообщила Эвелина. — Вам кофе, чай?

Задонский не стал отвечать на вопрос.

Олег, бросив на стол пиджак, сидел в кресле Задонского, просматривая месячный отчет. Цифры, прыгающие на экране компьютера, радовали. Прибыль заметно росла. И если бы не утренняя газета, Олег Николаевич Круглов спокойно улетел бы в Германию на кардиологический симпозиум. Но улететь, не получив от Задонского вразумительного ответа, Круглов не мог. Порядок в отчетности и отсутствие Антона немного разрядили обстановку.

— Ба, какие люди! Каким ветром? — Балагуря, Антон крепко пожал руку партнеру и опустился в кресло, предназначенное для посетителей. — Я думал, уже Европу просвещаешь! А ты в нашем скромном офисе.

Спич не тронул хмурого Круглова. Не реагируя на тираду, он молча развернул газету и так же молча подвинул ее Антону. Задонский прекратил треп и, пробежав глазами страницу, на ходу уловил то, ради чего приехал Круглов.

— Ну и? Не понял, в чем прикол? Заказная статья. Скрытая реклама реабилитационного центра. Обычное дело в наше время.

Задонский отложил в сторону газету и выжидающе смотрел на Круглова.

— Нет, ты потрудись дочитать до конца, — Круглов настойчиво подвинул газету Антону. — Объясни мне, о каком сотрудничестве идет речь? Каким «пожилым людям» мы «оплачиваем пребывание в частном реабилитационном центре»? С каких это пор у нас есть «фонд помощи одиноким людям»? — процитировал корреспондента Круглов.

Никакое вразумительное объяснение Задонскому не приходило в голову. Он впервые не знал, как правильно себя повести: продолжать балагурить или признать свое поражение и выложить все как на духу. Натолкнувшись на испытывающий взгляд Круглова, Задонский выбрал третий вариант.

— Подожди, какой фонд «Рука помощи»? Мы-то здесь при чем? С чего ты взял, что речь идет о нашей компании? Может, просто кто-то ошибся и сказал первое, что на ум пришло, — Антон еще раз пробежал глазами по статье, оттягивая время. — Ну, вот смотри, интервью дает представительница по связям с общественностью. Какая-то безмозглая курица. Ей все едино, что рука, что нога помощи. Хотя интересная дама, не находишь? — Задонский рассматривал фотографию Савицкой. — Согласен, — Задонский отложил газету, — неприятно, что кто-то ссылается на нашу компанию без нашего ведома. А с другой стороны, и нам реклама. Но, если хочешь, наш адвокат подаст в суд на реабилитационный центр за использование нашего бренда. Суд выиграем. Враг будет побежден и возместит наши моральные страдания. Лады?

Олег, ничего не говоря, устало потер лоб. Это был хороший знак. Круглов никогда не мог долго наступать. В словесной дуэли он всегда проигрывал. Речь — не его конек.

Так сложилось изначально. В их коммерческом тандеме было четкое распределение ролей. Каждый играл только на своем поле. Не забегал, как в футболе, на чужое, не путался под ногами, не ставил подножку. Четкие правила игры давали возможность компании ежегодно увеличивать обороты.

Вальяжный, немного флегматичный Круглов был, как говорят, мозговым центром компании. Антон генерировал идеи. Непонятно, в какой части мозга они зарождались, но все, как одна, были авантюрные. Круглов их анализировал, находил слабые стороны и большую часть забраковывал. Остальные просчитывал и давал «добро» на их реализацию. Говорил при этом он мало и путано. Возможно, поэтому Олег так быстро защитил докторскую диссертацию и продвигал науку в лаборатории, где требовались усидчивость, расчет и способность предвидеть результат, но никак не словесное сотрясение воздуха. И лекции он читал студентам скучно и неинтересно.

А уже к реализации проекта приступал, как говорят, с искоркой Задонский. Он любил это самое «сотрясение воздуха» и рабочую суету.

Так они работали больше десяти лет — каждый на своем поле, но за одну команду. Ни одного договора не подписал, ни одной сделки не заключил Антон, предварительно не получив «добро» от Круглова. Кроме одной…

— Антон, мне очень хочется верить, что эта статья нас не касается. И твои способности к авантюрам здесь ни при чем.

Круглов испытующим взглядом смотрел на Задонского. Взгляд Антон выдержал.

— Я не готов с тобой спорить по поводу интеллекта той, как ты говоришь, курицы, — продолжил Круглов. — Возможно, она ошиблась. Но ты меня знаешь. Вернусь и проверю. Если, не дай бог, окажется, что фонд «Рука помощи» хоть каким-то образом имеет к нашей компании отношение…

Говорить дальше, что ждет Антона Задонского в случае его причастности к организации благотворительного фонда за его спиной, Круглов не стал. Они посидели еще некоторое время, молча думая о своем.

— Ты не опоздаешь на самолет? — буднично спросил Задонский, которому не терпелось побыстрее спровадить Круглова. И уловив нетерпение в голосе Задонского, тот не спеша поднялся, забрал брошенный пиджак и, не прощаясь, покинул кабинет.

Антон взял газету и внимательно прочитал статью. «Вот дура, — сквозь зубы процедил Задонский. — Хорошо, что куриных мозгов хватило мою фамилию не назвать, а то пришлось бы вешаться при Круглове».

Если бы он сейчас спустился вниз, то мог бы догнать Круглова и все рассказать. И покайся он сейчас, Олег простил бы его. Конечно, цена прощения — выход из компании. Узнай, какой благотворительностью он занимается, чистоплюй Круглов работать с ним не станет. И это — полбеды. Только Круглов на этом не остановится. Будет переть как танк и уничтожит все, что он создал, а заодно и его, Антона Задонского.

Круглов давно уехал, а Антон все сидел в кресле для посетителей. Он мог еще догнать Олега в аэропорту и попытаться объяснить, что бес попутал или кто-то другой. Но ничего не стал делать. Просто пересел в свое кресло директора компании «Рука помощи».

«Да кто ты без меня, чистюля, «ботаник» лабораторный? Так, один пшик, — дал волю накопившейся злобе Задонский. — Что ты можешь без меня? Видите ли, статья его задела. — Антон со злостью сгреб газету и, скомкав, швырнул ее вслед давно ушедшему Круглову. — А ведь вернется и до всего докопается. Найдет журналиста, съездит в реабилитационный центр. И не остановится, черт бы его побрал, пока все не выяснит».

Утреннее настроение, приподнятое благодаря полученной дарственной, растаяло без следа. На решение проблемы оставалась ровно две недели. Задонский подвинул ближе к себе календарь и обвел черным кружком дату возвращения Круглова из командировки.

Поездов Саша не любила. Время в дороге всегда тянулось необычно долго. Глаза от чтения быстро уставали, слушать музыку с наушников, когда каждый звук впивался в мозг, она не умела. Оставалось одно занятие — смотреть в окно и наблюдать за однообразным пейзажем. Она всегда завидовала тем попутчикам, которые могли спать всю дорогу. Ей самой уснуть удавалось только под утро. Всю ночь она прислушивалась к движению поезда, ожидая очередной станции, чтобы провалиться в короткий сон. А потом, стоило поезду набрать скорость, тут же просыпалась и лежала, не сомкнув глаз. И только с рассветом, когда за окном начинало сереть, незадолго до конечной остановки, ее окутывал долгожданный сон.

Сегодня все было иначе. Усталость и тревога нескольких дней дали о себе знать, как только Стрельников покинул вагон, поцеловав ее на прощание. Постелив постель, она с наслаждением вытянулась на узкой полке, всем телом ощутив усталость. Уснула она сразу, как только прикрыла глаза. Некоторое время сквозь дремоту она еще слышала, как соседка заказывала чай и возилась с сумкой. А потом все звуки исчезли, и она провалилась в крепкий сон.

— Спасибо, что ты едешь. Я уже не надеялась. Кроме тебя, никто с этим не справится.

Сидящая на соседней полке женщина внимательно смотрела на Сашу.

— Я только туда и завтра вечером обратно, — сообщила Саша собеседнице.

В ответ женщина грустно улыбнулась.

— Чем я вам могу помочь? Я еду к отцу.

— Главное — ты едешь. Я прошу тебя…

Женщина немного подалась вперед и взяла своими холодными морщинистыми руками Сашину руку. От прикосновения ее рук холод разлился по телу и в кончики пальцев впились ледяные колючки.

Поезд притормозил. Вагон качнулся, и она проснулась и осмотрелась. На соседней полке светился экран оставленного ноутбука, попутчица разговаривала в коридоре с проводницей. В купе сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась полоска света. Выходит, спала она не так уж и долго. Рука затекла и онемела. Сердце учащенно билось в груди. Опять эта незнакомая женщина говорила загадками.

Саша легла на спину, положив затекшую руку поверх одеяла. Она плотно закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти лицо незнакомки. О чем она просит каждый раз? Кому нужна помощь?

В понедельник снова налетел мелкий мокрый снег. Может, из-за непогоды Иван Андреевич Савицкий слушал доклад коммерческого директора рассеянно. Пугающая слабость и безразличие к происходящему плавно окутывали все тело. Генеральный директор холдинга «Инвест-Север» никак не мог сосредоточиться на докладчице. Вопросы, которые он хотел задать коммерческому директору, не складывались в предложение. Умом-то он понимал, что надо спросить, а язык не слушался. Даже смешно. И чтобы подавить неуместную улыбку, Савицкий беспомощно сдвинул очки на переносицу.

От внезапного стука в дверь Вера Васильевна запнулась на полуслове и выжидающе замолчала. Прервать их разговор секретарь могла только в экстренных случаях. За все время, сколько она работает, такого случая еще не было.

— Иван Андреевич, я подумала, что это срочно, — Ирина, молоденькая секретарша Савицкого, положила перед ним синюю кожаную папку и, не дожидаясь дальнейших распоряжений, вышла из кабинета.

Вера Васильевна отвела взгляд от бумаг, мелко усеянных цифрами, и посмотрела на Савицкого.

Иван Андреевич, почувствовав вопросительный взгляд Дмитриевой, отложил папку в сторону. Слабость, так внезапно накатившая, потихоньку начала отступать. Голова просветлела, словно спала невидимая пелена.

— Вера, давай завтра с утра со всеми бумагами ко мне. Время терпит еще?

— Время-то терпит. Копию договора я занесу юристам. Меня вот что беспокоит… — Вера Васильевна на минутку замялась.

— Ладно, Вера, давай все вопросы и беспокойства перенесем на завтра, — Савицкий раздраженно махнул рукой.

Вера Васильевна, тяжело вздохнув, начала собирать со стола только что разложенные бумаги. Красивые, ухоженные руки захлопнули еженедельник. В этом была вся Вера. Вопросы, расписанные твердым каллиграфическим почерком, остались нерешенными. Поднявшись с низкого неудобного кресла, бросив тревожный взгляд на Ивана Андреевича, она молча направилась к двери.

— Ирина, Ивана Андреевича пока не беспокоить. Всех, жаждущих увидеть Савицкого, направлять ко мне. И сделай мне, пожалуйста, чай с мятой.

Распоряжение Вера Васильевна отдала понимающей Ирине на ходу, явно думая не о чае.

Ирочка понятливо кивнула головой. Можно было и не напоминать. И так ясно — случись что, вопросы будет решать Дмитриева. И только вспомнив недавнюю незаслуженную выволочку от Ивана Андреевича, секретарь нахмурила тонюсенькие брови.

Опустившись в свое старое, удобное кресло, не чета стоявшим в кабинете Савицкого, Вера Васильевна еще раз бегло просмотрела лежавший на столе договор. Все в порядке. С договором-то все в порядке, а вот с Иваном Андреевичем — нет. Смутная, необъяснимая тревога зарождалась в душе. Не нравился ей что-то в последнее время Савицкий. Ведь еще на прошлой неделе внесли коррективы в этот договор, а сегодня опять поднял вопрос и так внимательно слушал, словно впервые.

Как-то он изменился за последний год. Может, просто стареет? И я вместе с ним. Себя со стороны не видно.

Мысль о старости настроила Дмитриеву на мажорный лад. Свой возраст Вера Васильевна любила. Дети выросли, разлетелись, муж занят с утра до ночи в институте, и у нее наконец-то появилось время заниматься только работой, без постоянных стирок, уборок и ежедневной смены у мартена, как она называла кухню.

Вера Васильевна не удержалась, подошла к шкафу и открыла дверцу, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Безупречная прическа, деловой фирменный костюм сидит как влитой, офисные туфли подчеркивают стройность ног. Своим видом Дмитриева осталась вполне довольна. Чтобы не спугнуть приятное отражение в зеркале, она осторожно закрыла шкаф.

«С Иваном завтра прямо с утра поговорю. Может, что-то случилось и ему нужна помощь? А я сразу о старости. Какая старость, когда шестидесяти нет?»

Двадцать лет назад в списке претендентов на вакантную должность главного бухгалтера Вера Дмитриева была последней. Свои шансы она оценивала реально и никаких иллюзий не строила. Шансы приравнивались к нулю. На фоне конкуренток модельной внешности Вера смотрелась простой деревенской теткой. Волосы уложены в тугой узел, длинная серая юбка со старой короткой курткой и такое же серое лицо состарили Веру лет на десять. Но ее это ничуть не смущало. Буря, пронесшаяся над головой, слава богу, лишила ее только работы. А это, как известно, наживное. Все могло быть гораздо хуже. Но передряги, из которых ей еле удалось выпутаться, и стали тем весомым аргументом в ее пользу. На следующий день она вышла на новую работу.

Ирина принесла чай с мятой и доложила о срочном отъезде Савицкого, прервав ностальгические воспоминания Веры Васильевны.

Иван Андреевич после ухода Дмитриевой для своего же спокойствия запер дверь на ключ и снова открыл папку, в которой лежал стандартный лист бумаги. Сообщение, нарушившее конфиденциальный разговор Савицкого с коммерческим директором, было настолько неожиданным, что привело Ивана Андреевича в замешательство. Он несколько раз пробежал по написанным от руки строкам. Дочь указала не только дату, но и время. Выходит, с ресепшена не спешили передать письмо. Посторонний человек, видите ли, им не указ. Иван Андреевич посмотрел на часы. Он мог бы получить письмо в начале рабочего дня, еще пять часов тому назад. Он потянулся за телефоном, чтобы дать указание секретарю разобраться с неприятным инцидентом, но внимание само собой переключилось на десятизначный номер телефона. Савицкий устало опустил трубку внутреннего телефона, плохо соображая, кому собрался звонить.

«Может, надо было Вере рассказать о приезде дочери? А то подумает — секреты от нее. Но тогда пришлось бы рассказать и о причине ее приезда. А Вера, дай только повод, выведает всю подноготную». И липкий страх, что он тихо сходит с ума, навалился с такой силой, что Иван Андреевич ничего умнее не придумал, как выпроводить Веру из кабинета. Нет, не мог он ничего рассказать никому, даже Вере, от которой за двадцать лет и секретов-то настоящих не было. Мужские секреты — не в счет.

Было время, он даже пытался приударить за Дмитриевой, да вовремя опомнился. Ничего определенного предложить Дмитриевой, любившей постоянство, он не мог в силу своего хронического брака, а потерять такого сотрудника — непозволительная роскошь. Так все и угасло, не разгоревшись.

«Надо было бы поговорить с Верой. Давно надо было поговорить. После того случая и надо было, — запоздало подумал Савицкий. — Кто-кто, а Вера точно что-то придумала бы».

Посидев еще некоторое время в тишине, Иван Андреевич собрался с мыслями и набрал незнакомый номер. А потом и вовсе покинул офис.

Москва

Ехать на выходные к родителям Роман Лагунов не собирался. В десять утра, выспавшись и позавтракав, он с удовольствием уселся за рабочий стол. Работы было немного, но так повелось, что к любому, даже самому пустячному, делу Роман Лагунов, член Московской окружной коллегии адвокатов, относился со всей серьезностью и ответственностью. Он ни разу не выступил в суде экспромтом. К выступлению он заблаговременно и тщательно готовился, логически выстраивая все факты. Защитную речь он начинал с бесспорных подтвержденных данных, затем шло фактическое описание дела и напоследок — краткая, выразительная заключительная часть.

Лагунов открыл папку с ксерокопиями документов. На строительную компанию его старого друга заказчик подал в суд. Предстоящее дело было интересно Лагунову и тем, что до этого он выступал «по ту сторону баррикад», защищая в суде интересы заказчика. Арбитражные суды он блестяще выигрывал в пользу своего истца еще и потому, что строительные компании всё, как одна, делопроизводство вели из рук вон плохо. Зная все эти «подводные камни», он теперь подготовил мощную доказательную базу качественного проведения работ строительной компанией «Стрела». И все эти документы уже лежали в его папке. И если бы мысли предательски не крутились вокруг отказа от приглашения Татьяны приехать в гости, он бы давно определился с правовой позицией на суде. «Надо было согласиться и пойти в гости. Или придумать весомый отказ. А так получилось, что бумаги важнее всего: и пирогов, и бабушкиной благодарности».

Татьяна его волновала, как ни одна женщина раньше. Было в ней что-то исконно женственное. Она не отличалась вызывающей головокружительной красотой, но в ее облике было столько нежности, доброты и надежности, что рядом с такой женщиной мужчина стремился быть лучше. Он боялся видеть себя рядом с ней. «Ничего из этого не получится», — сказал себе Лагунов и наконец-то принялся за работу.

О том, что между ними ничего не будет, Лагунов знал с того момента, как Андреева сказала, что Татьяна — дочь той погибшей женщины. Он помнил скрип тормозов, тупой удар о бампер, скользкий асфальт и пульсирующую боль в своей голове…

Мать позвонила неожиданно. Он даже сам удивился звонку. Обычно звонил отец, а мать только передавала привет, а теперь в трубке звучал ее взволнованный голос. В кои-то веки мать попросила его приехать к ним на обед. Он уже и не помнил, чтобы мать его о чем-нибудь просила. А может, и вовсе никогда не просила.

Девиз «понять, простить и принять», заложенный однажды профессором Степанковым, начинал срабатывать, и он сразу согласился.

Понять недовольство матери по отношению к себе он никогда не мог. Мать раздражалась постоянно по любому поводу. Его успехи и удачи раздражали ее в той же степени, что и неуспехи и неудачи. Он всегда старался, чтобы в его жизни было только первое. Теперь это выглядело просто смешно.

Заставить мать любить себя было невозможно. Он принял это как должное и простил ее.

Но главное было в том, что он научился самому сложному — принимать себя таким, какой он есть на самом деле, не стараясь подогнать себя под придуманные стандарты.

Случись этот звонок раньше, он бы сослался на срочные дела, и отказался бы от приглашения, и не поехал бы к родителям на обед, зная, что мать найдет любой предлог и начнет на него сердиться. Так было всегда. И он начинал оправдываться и стараться быть лучше, чем был на самом деле. И боялся, что не соответствует образу хорошего сына. Но теперь, когда прокрустово ложе рассыпалось, он наконец-то почувствовал свободу и приехал к родителям.

— Я приехал! Где обещанный сюрприз? — Роман прокричал на весь дом, чтобы родители услышали. Голос завибрировал, долетел до второго этажа, ударился в потолок и растаял.

Он так и стоял посреди холла, прислушиваясь к тишине. Если бы не машины во дворе, можно было подумать, что родители остались в городе, а звонок матери — необдуманный розыгрыш.

Роман вышел на террасу, вдохнул сырой мартовский воздух, а с ним и запах шашлыка. И в этот момент его глаза прикрыли женские руки. Руки были холодные, как несколько дней назад, когда он пожал их на прощание. На мгновение земля качнулась под ногами, в горле пересохло, мысли понеслись одна впереди другой. Он стоял, боясь открыть глаза, до конца не веря в свалившееся на него чудо. Женские руки медленно соскользнули на шею, серое небо ударило в глаза, и он торопливо обернулся.

— Ты?

Ноги обрели почву, мысли остановили бег, и Лагунов судорожно глотнул воздух.

— Я. Здравствуй.

Лера стояла на шаг от него и улыбалась своей волнующей улыбкой. «Сейчас она поправит волосы», — зачем-то подумал Лагунов.

— Я же говорила, что тебя ждет сюрприз! — В голосе и тоне матери звучала хорошо отрепетированная радость. — Проходите в гостиную, шашлык почти готов.

— Ты как здесь?

— Как и ты — заехала в гости.

Лера говорила чистую правду и только правду. Звонок Ольги Эдуардовны для нее был неожиданностью. Она так и не поняла, кто ее больше ждет — Роман или Ольга Эдуардовна.

— Ты не изменился, — Лера поправила волосы и улыбнулась, обнажив белые ровные зубы.

— Ты тоже. Нет, ты стала лучше.

В Лагунове заговорил живущий в душе адвокат, и он быстро исправил допущенную оплошность. Заключительная речь должна засвидетельствовать почтение к суду.

— Ты сердишься на меня?

— Нет. Честно, не сержусь, — Лагунов приложил руку к груди. — Я долго болел, — без стеснения признался Лагунов, — и много думал. Не бери в голову. Не сержусь.

— Чем занимаешься? Все так же успешно оправдываешь виновных? В Интернете о тебе пишут. Над чем сейчас работаешь? — Лера взяла его под руку. — Читала, что ты начал заниматься благотворительностью, даешь бесплатные консультации кому ни попадя. Это правда?

— Правда, — ответил Лагунов. — Консультирую тех, кто не может заплатить. Если ты заметила, мои услуги стоят очень дорого.

Он говорил легко и с улыбкой, так, как разговаривают взрослые с детьми, отвечая на их наивные вопросы.

Лере меньше всего хотелось говорить о его делах. Дела Лагунова ее никогда не интересовали, и сейчас о работе она заговорила, чтобы показать, что ей важно все, что с ним происходит. Ей было без разницы, какими делами он занимается. Главное, чтобы его старания хорошо оплачивались. Судя по тому, как выглядел Роман, дела у него шли ничуть не хуже, чем раньше. Лагунов выглядел все так же дорого и презентабельно, как и положено преуспевающему адвокату. Только что-то изменилось в нем. Лера так и не поняла — то ли дело в одежде, то ли во взгляде, то ли в голосе меньше цинизма. Но что-то, несомненно, изменилось.

— Твоя благотворительность не повлияет на репутацию? Может сложиться неправильное мнение о тебе, как об адвокате. Ты так не думаешь?

— Нет, не думаю, — улыбнулся Лагунов. — Лера, на всех угодить нельзя и под все мнения не подстроишься. А репутация — понятие многогранное.

— И где ты постиг эту философию, если не секрет?

— Да какой там секрет — в больнице и постиг. Ты лучше расскажи, как сама?

— Соскучилась по тебе. Сильно, — Лера сказала и сама поверила сказанному. — Ты думал обо мне?

— Думал.

Роман Лагунов должен был честно признаться, что давно не думал о ней, что в его новой жизни ее место заняла другая женщина: не такая красивая, не такая доступная, и перспективы у него с ней, к сожалению, никакой. Но живший в нем адвокат ответил неопределенно, как и полагается отвечать в ситуации, когда доводы сомнительны своей правдивостью.

— Ты говоришь как-то неуверенно.

— Мужчина думает о женщине каждые полчаса, — добавил Лагунов.

— Я серьезно.

— Я тоже. Ученые эксперимент провели и подсчитали.

— Ты изменился, — заметила Лера.

Этот короткий вывод ее озадачил настолько, что она даже за обеденным столом не села рядом с Романом, как того хотела Ольга Эдуардовна, а заняла место напротив. И теперь внимательно всматривалась в его лицо, пытаясь понять, что же изменилось. «Постарел, — сделала под конец трапезы заключение Лера». Мысль о возрасте ее немного расстроила. Хотя какое ей дело до этого. Она выглядит ослепительно. Она по-прежнему волнует всех мужчин, за исключением разве что младенцев, и будит в них неиссякаемое желание, если верить Лагунову, каждые полчаса. Лагунов не исключение. Правильно она сделала, что не села рядом. Пусть смотрит и волнуется.

Обед затянулся и грозил плавно перейти в ужин. За столом говорили в основном Ольга Эдуардовна и Лера, вспоминали пролетевшее лето, потом заговорили о Париже, куда Ольга Эдуардовна намеревалась лететь на следующей неделе. Андрей Степанович, чтобы не молчать, справился о здоровье Лериных родителей и попросил передать им привет. А потом ему позвонили из мэрии, и он, сославшись на неотложные дела, покинул застолье. Ольга Эдуардовна слегка посетовала на мужа и переключилась на сына. Стали обсуждать его работу и посмеялись над его блажью, над пресловутыми бесплатными консультациями.

Роман за столом скучал. Если бы не адвокатская привычка, он бы не сдержался и встрял бы в женский разговор, и начал бы оспаривать свою блажь, доказывая, что это нормальная, признанная всем цивилизованным миром, практика. А еще он подумал, что все это представление с обедом мать организовала с одной целью, чтобы он наладил отношения с Лерой. Лагунов улыбнулся своей догадке и стал смотреть на Леру.

Любил ли он эту женщину? Если секс — это и есть любовь, то любил. Если что-то больше, то — нет. Он собирался жениться на ней или она собиралась женить его на себе. Накануне аварии Лера пригласила его на какое-то торжество, чтобы познакомить с родителями. Но случилась авария, и он никуда не поехал. И не женился.

За столом опять заговорили о Париже, и он прикрыл глаза. И только когда тема коснулась погоды, Лера засобиралась домой.

— Ты меня подвезешь? Я приехала на такси.

Лера задала вопрос просто так, зная наперед положительный ответ.

— Извини. Я останусь у родителей.

Лагунов подавил в себе голос адвоката и не пошел на многообещающий компромисс.

— Значит, старой привычке не изменяешь и, выпив, за руль не садишься?

Он все время ждал, когда Лера заденет его за самое больное и напомнит об аварии. От воспоминаний Лагунов поморщился.

— Я вызову тебе такси.

— Не надо. Я сама.

Последнее слово она оставила за собой. И не страшно, что не подвез. Всему свое время. Сам приедет. Не завтра, так послезавтра.

— Лера, вы уезжаете? Так рано! У меня пирог скоро подоспеет.

— Ольга Эдуардовна, пирог у вас, я больше чем уверена, вкусный, но после пирога я завтра полдня проведу в спортзале.

Лера посмотрела на Лагунова и заправила прядь за ухо. Он помнил этот волнующий жест, который открывал длинную красивую шею. Он когда-то любил целовать ее бархатистую кожу.

Машина с желтой «шашечкой» остановилась у кованых ворот. И они втроем направились к такси. Ольга Эдуардовна на прощание поцеловала гостью и легонько подтолкнула ее к Роману. Он, в точности следуя примеру матери, слегка коснулся губами Лериной щеки и прислушался к себе. Никакого трепета не было. Выходит, ученые на его счет ошиблись.

Он помог Лере сесть в такси и смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом.

— Ты очень холодно простился с Лерой. — Ольга Эдуардовна констатировала свершившийся факт.

— Уж как есть.

— Мне твоя девушка нравится.

«Что поделать — она многим нравится», — подал голос адвокат, живший в душе Лагунова.

— Лера не моя девушка. Ма, оставь ты этот хрестоматийный фантом под названием «счастливый брак». Ничего у нас не будет. Для брака нужна любовь.

Он приобнял мать и поцеловал ее в висок. Ольга Эдуардовна неодобрительно посмотрела на сына и плотнее запахнула пальто. Март в этом году теплом не баловал. Да и устала она изрядно от организации этого званого обеда. Только лучше один раз физически устать, чем каждый раз морально. Все получилось как нельзя лучше. Господи, как хорошо, что она встретила Леру в Пассаже. У них все еще наладится. Она заметила, как Лера смотрела на ее сына. «Слишком откровенно и вызывающе. Стерва. Но лучше такая, чем какая-нибудь тихоня. Когда это кончится? Или дети даются только в наказание?»

— Роман, ты очень изменился. Наверное, есть кому на тебя влиять…

Веселое настроение сына начинало ее раздражать.

— Мать, не сердись.

— На кого? — оторопела Ольга Эдуардовна.

— На меня. На себя. Вообще не сердись. Тебе это не идет.

— Ну, знаешь, — Ольга Эдуардовна не нашлась, что ответить сыну.

Звонок Савицкого раздался в тот момент, когда Саша оплачивала обратный билет до Москвы. От неожиданности она вздрогнула и начала рыться в сумке, боясь пропустить входящий звонок. В окошке кассы застряли билет и сдача. Женщина, стоящая за ней в очереди, недовольно засопела.

— Добрый день, Саша, это…

Она уловила, как на другом конце невидимого провода повисла неловкая пауза. Мужчина искал слова, чтобы представиться.

— Я догадалась, кто вы.

Мужчина зачем-то извинился, и было понятно, что он попросту не знает, что говорить дальше.

— Я остановилась в гостинице «Богданов Яр», в районе железнодорожного вокзала, — пришла на помощь Саша.

— Найду. Я заеду через час-полтора. Я сейчас на другом конце города, — объяснил Иван Андреевич и, не прощаясь, отключил телефон.

После звонка Савицкого Саша вдруг разволновалась так, что пальцы стали непослушными. Она никак не могла отделить билет от купюр и сгребла все вместе, зацепив сжатым кулаком о край пластикового окошка. Кассир неодобрительно посмотрела на Сашу.

— Аккуратней надо, — не удержалась от замечания стоявшая позади женщина.

Саша направилась обратно к гостинице, на ходу отметив свою сообразительность — найти отель недалеко от вокзала. Но стоило только выйти на улицу, как холод моментально забрался под тонкую, не по погоде куртку. Надо было послушать Стрельникова и взять в дорогу теплые вещи, но для этого понадобилась бы другая сумка — большая и неудобная. Да разве она могла предположить, что ее тур выходного дня захватит еще понедельник. И все от того, что она многого не предвидела. Не получив ответа на телефонный звонок, пришлось самой ехать на квартиру отца. Она была готова услышать любой ответ, кроме того, что Савицкий давно там не живет. А где именно живет теперь, добродушная соседка не знала, хорошо, что хотя бы вспомнила, что он владеет какой-то компанией, которая занимается очищением то ли воды, то ли воздуха. После такого ответа впору было ехать обратно. Помощь пришла от Стрельникова, а вернее, от его системного администратора, который и нашел ей адрес главного офиса холдинга «Инвест-Север».

В воскресенье огромное здание на левом берегу Днепра стояло, словно вымершее. Единственное, чем смог ей помочь дежурный, — передать от нее записку секретарю Савицкого. Вот и все. Оставшееся время она потратила на автобусную экскурсию по городу.

И вот теперь, чтобы не окоченеть до встречи с Савицким, Саша зашла в первое попавшееся кафе.

В маленьком, уютном и, самое главное, теплом помещении были свободные столики. Единственное, что портило первое впечатление, — отсутствие вешалок для одежды. А коль так — Саша села, не снимая куртки, и заказала официанту, похожему на студента-первокурсника, крепкий кофе, без сахара и сливок.

Она с интересом всматривалась в мелькавших мимо окон прохожих. Интересно узнать бы, куда они спешат. Из этого занятия ничего не получилось. Картинка в мозгу менялась слишком быстро. Спешат себе люди по своим делам. И нет им дела до праздно скучающих приезжих, коротающих время в кафе.

Другое дело, женщина, сидящая за соседним столиком. Никакие прохожие ту явно не волновали. Она даже села спиной к окну, отгородившись от мира, чтобы никого не видеть. А может, села так специально, чтобы следить за входной дверью. Женщина излишне нервно пару раз посмотрела на часы. Кого-то ждет и при этом волнуется.

Даже интересно, кого с таким волнением ожидает незнакомка за соседним столиком.

Тревога, исходившая от кого-то из посетителей, медленно заполняла все пространство кафе. Саша растерянно осмотрела зал. В дальнем углу мило щебетали две подружки. Вокруг них просматривалась легкая оранжевая дымка. Говорили женщины, скорее всего, о семье и близких людях. Возможно, это были сестры, встретившиеся в обеденный перерыв, и теперь обсуждали своих домочадцев. Саша прикрыла глаза. Оранжевая дымка исчезла. От столика повеяло спокойствием и весельем.

Почти в центре зала сидел молодой парень. Саша видела, как он заказал только кофе, достал ноутбук и сразу забыл о заказе. Чашка остыла. Электромагнитные волны искажали ауру вокруг него. Только отблески напоминали оттенок красного цвета. Лидер. Стремится к финансовому успеху. Победитель.

Женщина возле барной стойки, как шалью, была окутана серовато-коричневой аурой. Уныние. И никакое лекарство не поможет. Саша тяжело вздохнула.

Взгляд опять наткнулся на женщину за соседним столиком, сидящую вполоборота. Женщина была красивой. Прямая осанка, как у балерины. Правильные черты лица. Красивые волосы, небрежно собранные в конский хвост. Желтый цвет окутывал женщину до плеч. И если бы не наползающий красный оттенок, о ней можно было бы сказать, что по жизни она должна обладать живым умом, быть дружелюбной и открытой. Только что-то сломало ее, изменило краски жизни, внесло неприсущие ей робость и ненависть, развило комплекс неполноценности. А может, не что-то, а кто-то. Может, даже этот подошедший к ней мужчина, от прикосновения руки которого женщина нервно повела плечами.

Светло-синяя аура мужчины полностью поглощалась серо-черным покрывалом. Странно, что ее связывает с этим типом? Хотя мужчина с выбритой до синевы головой казался по-своему привлекательным, было в нем что-то отталкивающее. Жесткий, колючий взгляд, широкие плечи, четко обрисованные мышцы. Но сейчас он играл другую роль и поэтому старался придать лицу приветливое выражение. Роль мужчине удавалась без труда. Женщина в ответ расслабилась и готовилась к разговору, молча наблюдая, как он делал заказ. Любовники. Откуда взялась эта мысль, Саша и сама не знала. Она в него безумно влюблена. Он ее не любит. Он вообще никого не любит.

Тревога уже не растекалась по залу, а пульсировала теперь рядом, за соседним столиком. Дышать стало тяжело. Саша отвернулась и стала наблюдать за мелкими снежинками, кружившимися за окном. Она старалась не смотреть на странную пару за соседним столиком, но мысли приковывались к столику, где стояла сама смерть. Невидимый обруч сжал голову. Дышать стало тяжело, и она быстро покинула кафе.

До назначенной встречи оставалось достаточно времени. Можно было зайти в другое кафе и скоротать время, но она направилась в сторону гостиницы, и вовсе не из вежливости. Ей захотелось самой определить мужчину, который и есть ее биологический отец. Эта мысль так внезапно пришла в голову, что она прибавила шаг.

Иван Андреевич узнал дочь сразу, как только вошел в маленький гостиничный холл. И вовсе не потому, что, кроме нее, если не считать улыбчивой девушки-портье, в холле никого не было. В одно мгновение он увидел перед собой бывшую жену. Черты лица, пусть не такие выразительные, как у Светланы, зато мягче и в открытом взгляде больше тепла. Легким, едва уловимым жестом Саша заправила непослушную прядь за ухо. Иван Андреевич сразу узнал свой жест. «Хоть что-то от меня», — подумал он с грустью.

Саша, почувствовав, что кто-то ее рассматривает, повернула голову. Иван Андреевич ни капли не был похож на придуманный образ отца. Савицкий оказался довольно крепким мужчиной среднего роста, с красивым строгим лицом, отдаленно напоминающим Стрельникова или даже дедушку. Аккуратно подстриженная борода придавала образу лаконичную законченность. Было в нем что-то истинно мужское и благородное, как это ни банально звучит. И только умные глаза, даже сквозь стекла очков, смотрели устало и несколько отстраненно.

Как должна происходить встреча с отцом, спустя четверть века, Саша не знала. Поэтому, улыбнувшись, она поднялась навстречу Савицкому и протянула руку. Вот и встретились…

Савицкий пожал руку дочери и нерешительно прижал ее к себе.

— Здесь недалеко есть тихое место, поедем, посидим.

— У меня сегодня в полдевятого поезд.

— Как, ты сегодня уезжаешь? Мы только встретились. Столько дел еще.

Савицкий кивнул в направлении выхода и, пропуская вперед Сашу, направился вслед за ней. Водитель, завидев его, вышел из машины и протянул ему зонт. Мокрый снег превратился в холодный моросящий дождь. Идти под одним зонтом было неудобно. Саше пришлось взять Савицкого под руку.

— Ты когда приехала? — поинтересовался Савицкий. — Почему сразу мне не позвонила, ведь…

Савицкий оборвал свою мысль, оценив нелепость вопроса. Телефон он потерял, а еще раз написать письмо дочери ему даже в голову не пришло. Не приехала, — решил он тогда, так не приехала.

Людмила Савицкая никак не могла начать разговор с Антоном до тех пор, пока молодая женщина, сидящая за соседним столиком, не покинула кафе.

— Мила, что случилось на этот раз?

— Погоди. Мне кажется, что за мной следят.

— Кто? — Задонский подавил нарастающее раздражение.

— Посмотри на соседний столик. Видишь, девушка сидит за мной?

— Видел, сидела, но ушла. И что? Она ехала за тобой от дома, а потом зашла в кафе?

— Нет. Кажется, она уже была здесь, — неуверенно заявила Людмила. — Извини, сказала глупость. У меня голова от всего идет кругом. Антон, — Людмила с надеждой посмотрела на собеседника, — когда все кончится? Я так устала.

— Потерпи, осталось совсем немного, — Антон сжал руки Людмилы и пристально посмотрел ей в глаза. — Мы ведь тогда все вместе решили, так ведь?

— Так, — Людмила освободила руки и прикрыла ладонями глаза. — Только я думала, что все случится быстрее. Ты не представляешь, как мне тяжело видеть его каждый день, прислушиваться, дышит он или нет, готовить чай, капать эти капли. Может, они не действуют?

— Действуют. Просто твой муж оказался здоров как бык. А если увеличить дозу, то сердце, конечно, быстрее откажет, но при вскрытии в организме обнаружат яд. Ты этого хочешь?

Людмила обреченно мотнула головой.

— И я не хочу. А капли, ты сама видишь, действуют. От этого твой Иван стал такой рассеянный и забывчивый. Потерпи. Осталось недолго. Хочешь, поедем ко мне?

— Нет. Давай, как обычно, заедем в гостиницу.

Антон посмотрел на часы. Он всеми фибрами своей души не терпел свиданий ни в гостиницах, ни в кемпингах, ни в заезжих дворах, но отговаривать Людмилу на этот раз не стал. Если бы она только знала, как он устал от нее, от ее капризов, ревности, подозрительности и пресности в постели. Он каждый раз кривил душой, повторяя, что в постели она богиня. Если это бревно — богиня, то что творят в постели не богини? «На все уйдет как минимум часа два. Бездарных два часа. Нет, нет — так нельзя! Нельзя себя накручивать. Так можно нечаянно и сорваться. Надо сосчитать до десяти и успокоиться».

— Гостиница так гостиница, — согласился Задонский и нежно взял ее за руку. Кажется, с момента их знакомства он ни разу не прикасался к ней с такой нежностью.

На юбилей Караваева Задонского пригласила дочь юбиляра, бывшая однокурсница, а с недавних пор хозяйка сети спа-салонов, Лиза Караваева.

Ах, как он любил такие мероприятия! В многочисленной толпе гостей мало кто знал друг друга. Да и как знать, если вокруг тебя крутится человек сто. Осознание, пусть даже надуманное, что ты принадлежишь к толпе богатых и успешных людей, вдохновляюще действовало на Антона Задонского. Он с удовольствием наблюдал за сильными мира сего, зная, что он, рано или поздно, вольется в их ряды.

Чету Савицких он приметил сразу и замер от неожиданности. Удача, сама не подозревая об этом, шла к нему в руки.

Иван Андреевич Савицкий был в точности таким, как на многочисленных фотографиях в Интернете, и ничем особенным не выделялся среди гостей. Мужчины, как один, одетые в дорогущие темные костюмы, отличались, скорее всего, только марками машин и суммами дебетовых карт. Машины остались на улице, карты были спрятаны в карманах. Остались одни темные костюмы.

Задонский, слегка поддерживая Лизу под локоть, внимательно наблюдал за Савицким. Судя по количеству рукопожатий, тот был знаком с большинством гостей и использовал вечер в своих интересах. Живо беседовал, хлопал кого-то по плечу, одобряюще кивал головой. Вот уж кому не приходилось скучать!

За внешностью следит. Интересно, сам или жена? Занимается спортом. Скорее всего, бегает по утрам. Подтянутый, стройный, но без тех мышечных контуров, которые появляются от занятий в спортзале. Готов жить лет до ста. Все это Антон отметил машинально. Ему даже захотелось провести рукой по своей выбритой голове, так аккуратно были уложены волосы у Ивана Андреевича. Если бы не профессорская бородка, Савицкий выглядел бы моложе, но этот факт, видать, нисколько не волновал последнего.

А женщины… Вот кто поистине радовал глаз! Разнообразие нарядов и украшений. Все, как одна, не работающие, накопив сил и бриллиантов, приехали на торжество только с одной целью — продемонстрировать свои наряды «от кутюр», а заодно и количество денег, истраченных на модных стилистов, массажистов и косметологов.

Людмила на юбилее откровенно скучала. Такого количества знакомых в отличие от мужа у той явно не было. Она несколько минут разговаривала с подошедшими к ней женщинами и, когда те двинулись дальше, сразу начала глазами искать мужа. И так обрадовалась, когда увидела Лизу Караваеву. Он подошел к Людмиле вместе с Лизой и стоял посреди зала, ловя на себе любопытные взгляды. «Лучше и не придумаешь, — отметил про себя Задонский. — При случае можно напомнить, мол, встречались на юбилее».

Савицкий, завидев Людмилу в компании молодых людей, обрадовался, что жена на этот раз не скучает, а значит, не в претензии, что он оставил ее без внимания, обговаривая свои дела.

— Ты о чем задумался?

— Просто вспомнил, как мы познакомились, — улыбнулся Задонский и еще раз сжал руку Людмилы.

— Если бы ты только знал, как я тогда не хотела ехать с Иваном. Настроения совсем не было. Знаешь, что я подумала, когда увидела тебя?

— Что?

— Я подумала, что с тобой бы я переспала.

— Мне кажется, что сейчас мы тоже теряем время.

Тихим местом, куда Савицкий привез Сашу на ужин, оказался ресторан «Феллини». Находясь под одной крышей с одноименным кинотеатром, внутри он и сам был похож на кинотеатр. И цены были фантастические, как в кино. Вначале она пыталась перевести гривны в рубли, потом в доллары, но, как ни крути, получалось заоблачно дорого. Пара таких обедов — и вся ее месячная зарплата осталась бы в этом заведении. Из этого можно сделать только один вывод — Иван Андреевич далеко не бедный человек.

Они просидели в ресторане от силы час, говоря обо всем и ни о чем. Иван Андреевич и сам понимал, что пустые разговоры начинают тяготить никоим образом независимую от него дочь. Он даже подумал, что, если не скажет сейчас что-то важное, Саша поднимется и уйдет. Но важные слова никак не приходили ему на ум. И встреча все больше начинала походить на деловой ужин с партнером, когда сам собеседник не интересует, а все твои мысли заняты только одним вопросом — удастся ли заключить контракт, а если удастся, то на каких условиях.

— Мне бы на поезд не опоздать, — в короткой фразе звучал итог встречи.

Возложенную на себя миссию она, Саша Андреева, выполнила и могла спокойно возвращаться домой. Отец жив и в ее помощи нисколько не нуждается.

— Нет, нет, на поезд ты не опоздаешь. Мы съездим в одно место, и после я тебя провожу.

Иван Андреевич обвел взглядом зал. Вышколенный официант мгновенно появился возле столика, театрально положив перед ним бордовую коробочку. Савицкий привычным жестом открыл бархатное чудо и, отсчитав несколько купюр, включая щедрые чаевые, рассчитался за ужин.

Саша вышла на улицу первой и сразу же заметила подъезжающую машину. Вышколенный водитель хорошо знал свои обязанности.

— Как мать? Давно видела?

На этот раз Савицкий опередил водителя и сам галантно открыл дверцу машины. Вопрос повис в воздухе. Говорить в присутствии постороннего человека Саше не хотелось. Да, собственно, говорить было не о чем. Ее жизнь Ивана Андреевича, скорее всего, не волновала вовсе. И о матери он спросил буднично и безразлично.

Любила ли мать Савицкого? О нем, сколько Саша помнит, она никогда не вспоминала, словно Савицкого в ее жизни и не было, и Саша появилась на свет сама по себе. А может, просто не хотела ворошить прошлое? Да и что ворошить? Столько лет прошло. У матери давно другая жизнь и она в той, другой, жизни вполне счастлива. У матери могли даже дети быть в новом браке, а у нее — братья и сестры.

Представить мать с детьми Саше никогда не удавалось, как она ни старалась. Институт, лабораторные мыши, чьи крохотные жизни приносились каждый день на алтарь науки, — это легко. Есть ли у отца дети? Скорее всего, есть, и уже взрослые. Значит, у нее могут быть братья и сестры.

Мужчина может не хотеть детей, независимо от количества браков. Женщина наоборот. Ей без разницы, сколько было детей у ее избранника. Женщина хочет иметь своего собственного ребенка. Непобедимый закон природы.

— Мать давно видела? Как она?

Савицкий задал тот же вопрос и в той же последовательности.

— Давно. Защитила докторскую. Работает. Читает периодически лекции за рубежом. Приезжает только летом и то — ненадолго. Иногда бывает проездом.

— В этом она вся. Представляешь, она своих мышей домой приносила. Беспрерывность эксперимента или что-то в этом роде.

Белые мыши с длинными облезлыми хвостами действительно какое-то время жили на балконе. Стеклянная емкость, похожая на маленький аквариум, в целях конспирации пряталась в самодельный шкаф и накрывалась старой кофтой. И болели они какой-то загадочной хантавирусной болезнью.

От мимолетного воспоминания у Савицкого вдруг засаднило в горле. Говорить дальше о мышах было неуместно. Иван Андреевич замолчал.

О том, какой разразился скандал из-за тех мышей, Савицкий тоже не стал говорить дочери. Маргарита Акимовна грозилась выбросить мышиное прибежище с балкона. И выбросила бы, если бы не подоспела Светлана…

Машина, влившись в общий поток, неслась в неизвестном направлении. Города Саша не знала и даже не пыталась догадаться, куда они едут. Первое, о чем подумала, — это магазины. За окном мелькали дорогущие бутики. Значит, отец решил что-то купить на память. Скорее всего, что-то дорогое. Чтобы помнила. Может, украшения, которые она не любила и не умела носить. На работу не придешь увешанная, как новогодняя елка, а светских выходов у нее отродясь не было. От этих мыслей ее даже в жар бросило, и навалилась тоска. Теперь она чувствовала себя побирушкой, от которой хотели побыстрее избавиться. И как была удивлена, когда машина остановилась возле респектабельной нотариальной конторы.

О том, что контора респектабельная, говорило все: и тяжелая деревянная дверь, и бронзовые львы возле нее, и несколько камер видеонаблюдения. Савицкий открыл дверь, пропуская Сашу вперед. Секретарь незамедлительно сообщила шефу о посетителе, назвав безошибочно фамилию Ивана Андреевича. И только после того, как Савицкий скрылся в кабинете нотариуса, секретарь, с такой же любезной улыбкой предложила Саше кофе. От кофе Саша отказалась.

Через минуту — Саша даже толком не успела рассмотреть висящую на стене картину — секретарь пригласила ее в кабинет нотариуса, радушно открыв дверь.

То, что произошло потом, поставило Сашу в тупик. Речь шла о наследстве. Завещаний было два. Одно — дарственная на квартиру от бабушки, второе — завещание самого Савицкого. Судя по датам, первое завещание было оформлено нотариусом пять лет, второе — полгода назад. На все ее возражения, на которые только она была способна, Савицкий не обращал внимания. Нотариус, между тем особо не прислушиваясь к возникшему спору, отдал распоряжение помощнику, чтобы тот занес данные в единый реестр. После чего положил на стол только что отпечатанные бумаги и потребовал, чтобы Саша расписалась там, где помощник поставил еле заметные галочки. И, чтобы быстрее покончить с этим представлением, Саша быстро поставила свою размашистую подпись. Савицкий облегченно вздохнул и протянул руку нотариусу.

На обратном пути Иван Андреевич оживленно рассказывал Саше, как добраться до Владимирской улицы удобнее и быстрее, а главное, чтобы не попасть в пробки. И говорил он так, словно Саше могли пригодиться эти топографические особенности. Чтобы не обидеть отца, ей приходилось смотреть в окно и утвердительно кивать головой, мол, запомнила. Через десять минут машина уже ехала вдоль Владимирской улицы. Улицу Саша узнала сразу, стоило только увидеть статуи на фасадах домов. Вчера она несколько раз не спеша прошлась по улице, рассматривая дома и скульптуры. Ее занимал один вопрос: есть ли среди атлантов женщины? По их внешнему виду пол не определялся. Атлантов она рассматривала так долго, что даже нашла причудливое переплетение времен. Это переплетение демонстрировала толстая металлическая проволока, наискось пересекающая тело атланта. Может, городские службы хотели тем самым укрепить его тело, а может, преследовали другие, не менее благие цели.

Саша успела пробежаться глазами по окнам третьего этажа, как машина, свернув в арку, заехала во двор. Внутренняя часть дома, вытеснив дух прошлых эпох, отвечала современности: кондиционеры, спутниковые антенны и вереница припаркованных машин, все так, как и должно быть в информационную эпоху.

— Теперь это твой дом. Да что я говорю! — спохватился Иван Андреевич. — Он всегда был твоим.

Иван Андреевич протянул Саше ключ. Она открыла дверь и, шагнув в темную квартиру, вдохнула застывший воздух. Иван Андреевич прошел в гостиную, распахнул настежь окно. Свежий, влажный мартовский воздух ворвался в квартиру, а вместе с ним и уличный шум.

— Там кухня, — махнул рукой Савицкий. — Это моя комната… и твоя. Была. Тебя сюда привезли из роддома, — на мгновение Иван Андреевич замешкался, словно услышал тоненький писклявый голосок новорожденной дочки.

— Дальше — комната родителей. Твоих деда и бабушки, — уточнил на всякий случай Иван Андреевич, — а эта, самая маленькая, — кабинет, ну и заодно служила гостевой для приезжих родственников. Теперь ты единственная здесь хозяйка и вправе делать с квартирой что захочешь. Так хотела твоя бабушка.

Среди мебели, накрытой целлофаном, Иван Андреевич смотрелся, как экскурсовод в Эрмитаже.

— Если это предсмертная воля, то считайте, что вы ее выполнили. Я ничего не буду делать с квартирой. Пусть все остается как есть. У меня скоро поезд. Я сегодня уезжаю, — напомнила Саша. — Ваши деньги и акции я не возьму. Это даже не обсуждается. К ним я не имею никакого отношения.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — Иван Андреевич не стал спорить. — Только я наследство, вернее, твою часть, оформил дарственной. Дарственная не имеет обратного хода и не подлежит оспариванию. Саша, ты присядь и послушай меня.

Иван Андреевич первым устало опустился на край дивана. Целлофан зашелестел, ветер тронул шторы. Саша прислушалась. Кто-то невидимый прошел в конец комнаты. Нечеткий силуэт растаял так же быстро, как и появился. Ивану Андреевичу показалось, что дочь его даже не слышит.

— Саша, то письмо, что я тебе написал, — не бред сумасшедшего. Хотя похоже на то. — Иван Андреевич замолчал, собираясь с мыслями. — На тот свет ничего нельзя взять из этой жизни, материального, я имею в виду. Может, если бы я думал раньше об этом, то все было бы по-другому. Но ничего уже не изменишь. А деньги, которые я тебе оставляю, — всего лишь деньги. Деньги сами по себе не плохие и не хорошие. Все зависит от того, чему они служат. Что зло от денег — глупость. Зло только от человека. На них ничего нет, за что пришлось бы тебе отвечать или моим внукам.

— Этот разговор беспочвенный. Вам еще жить и жить.

Саша боялась, что Иван Андреевич начнет философствовать, перейдя от мирских ценностей на общечеловеческие. Философствования она не любила. Пустое философствование еще не решило ни одной проблемы в любом масштабе — от бытового до вселенского. Иван Андреевич, словно прочитав мысли дочери, перешел к делу:

— Саша, я скоро умру.

Мысль о смерти он высказал буднично. Простая аксиома звучала как приговор.

— Со мной последнее время творится… Я словно не живу. Вернее, живу, но в каком-то тумане, что ли. И мысли словно не мои.

— Стоп. Давайте мысли оставим на потом, — Саша жестом остановила Савицкого. — Кроме мыслей, что еще вас беспокоит: боли, слабость, потеря аппетита, веса?

— Меня ничего не беспокоит, кроме мыслей, — упрямо ответил Иван Андреевич. — Непорядок в голове. Я осознаю, как превращаюсь в безвольное, раздражительное животное. Понимаешь, мне кажется, что меня травят. Понимаешь?

Разговор Савицкому давался с трудом. Он рывком поднялся с дивана, зашелестев целлофаном, и прошелся по комнате, собираясь с мыслями.

«Вот оно значит что. Травят», — Саша тяжело вздохнула. Вздох Савицкий услышал.

— Я знаю, что ты подумала. Только я не сумасшедший. У меня есть частный реабилитационный центр. Не буду утомлять тебя предысторией. Раньше я часто наведывался в центр. Где-то год назад я встретил в центре знакомую твоей бабушки. Подумал еще, что ей износу не будет. Такая живенькая, деятельная старушка. Приехал через месяц и не узнал ее. Она мне говорила, что неладное с ней что-то происходит. Я, конечно, сразу к врачу, а та руками разводит, мол, в паспорт ее посмотрите. Я тогда подумал, что Елена права — от возраста никуда не денешься.

Иван Андреевич устало замолчал.

— А потом, что случилось с вашей знакомой?

— В смысле? — не понял Савицкий. — Она умерла. Только когда я ее видел, она мне сказала, что ее в центре хотят отравить. Я, конечно, подумал точно так, как ты. А теперь я себя ощущаю так, как она. И слабость, и мысли не мои, а порой становится так легко, что горы свернул бы. Холодно.

Целлофан зашелестел. Савицкий направился к окну и закрыл его. В комнате сразу стало тихо, уличный шум стих.

— Мне не страшно за себя, — продолжил Савицкий. — Все дела по бизнесу я уже привел в порядок. Все распоряжения на случай смерти сделал. Осталось только разобраться с центром.

Он все предусмотрел: бизнес в равных долях поделен между Людмилой, Сашей и Верой Дмитриевой. Дочь будет на стороне Веры, а значит, холдинг какое-то время продержится. А там уже как пойдет. Людмила бизнес не потянет. Нет у нее ни сил, ни хватки. Квартира, загородный дом и машины отойдут Людмиле. После смерти жена останется полностью обеспеченной. А там, смотри, еще замуж выйдет.

— А с чем вы собрались разбираться в центре? — Саша попыталась вернуть Савицкого к прерванному разговору.

— Понимаешь, на днях в газете появилась статья. Обычная статья. Только, когда я прочитал, мне показалось, что она появилась неспроста. Теперь я думаю, что в центре возможен, — Иван Андреевич подыскивал слова помягче, — криминал.

— Что криминального может быть в вашем центре?

Саша вопрос задала лишь бы не молчать. «Может, главврач кого-то положила без оплаты или снизила сумму этой оплаты, или тихонько списала какие-то стройматериалы, а завхоз продал налево. Вот вам и весь криминал».

— Журналист говорит, что в центре умирают пациенты. А я ничего об этом не знаю.

— Позвоните главврачу, и она ответит на все ваши вопросы. А с другой стороны, любые ваши подозрения может развеять частный сыщик.

— Я уже думал над этим. Только появление чужого человека их насторожит. И они затаятся. А у меня времени нет ждать. Я центр открыл в честь твоей бабушки. Виноват я перед ней — Иван Андреевич отвел взгляд от Саши. — Недопустимо, чтобы там был непорядок. После меня… Я тебя заговорил своими бреднями.

Он опять замолчал, а о чем говорить дальше, Саша не знала.

— Я отвезу тебя в гостиницу, а потом на вокзал, — пришел на выручку дочери Савицкий.

Новая волна нечеловеческой усталости внезапно навалилась на Ивана Андреевича, и он на мгновение забыл, о чем только что говорил. Захотелось оказаться дома и лечь в постель. В машине его немного отпустило, но ноги все равно оставались ватными.

— Я на вокзал сама доберусь. Гостиница совсем рядом, — в который раз прервала молчание Саша.

Иван Андреевич неожиданно согласился. Все, что требовалось, для дочери он сделал. На одну проблему стало меньше. «Успеть бы еще разобраться с делами в центре», — устало подумал Савицкий. Мысль о том, что ему не надо стоять на ватных ногах в ожидании поезда, его обрадовала.

— Звони мне из своей Москвы. Не забывай.

Толком они так и не попрощались. Машина остановилась возле гостиницы. Водитель открыл зонт и проводил Сашу до входа.

Ранний мартовский вечер опустился над Киевом.

Успешный адвокат, мирно обитавший в душе Романа Лагунова, строго-настрого запретил ему думать о Татьяне.

Он и сам, без адвоката, будучи взрослым мужчиной, с тринадцатилетней разницей в возрасте, понимал нелепость возникшего чувства и старался изо всех сил не думать о ней. После того как он помог ей с продажей компании, они не виделись почти неделю. Причины для звонков, как, собственно, и для встреч, больше не было. Для Татьяны он сделал все, что мог. Выиграл суд и позаботился, чтобы ее не обобрал до нитки хитрый управляющий компанией. Единственное, что еще он мог бы сделать, но не сделал, — поддержать ее деньгами, чтобы она не продавала на ладан дышащую компанию. Только для того, чтобы успешно вести бизнес, нужна хватка. И неважно, какое у тебя образование — экономическое, юридическое или ты учительница русского языка, главное — иметь цепкость и хватку. У Татьяны ничего этого и в помине не было. Она была слишком мягкая, чуткая, доверчивая, с наивной уверенностью, что добро обязательно победит зло. И неважно — когда. Главное — победит.

Со временем откроет маленькое дизайнерское агентство и…

Лагунов попытался подумать о федеральной палате адвокатов, где ему предстоит выступать. Он даже несколько раз порывался встать, чтобы пойти принять душ и переодеться, но только собирался, а сам по-прежнему сидел в холле. Он посмотрел на часы, прикинув в уме, где сейчас может быть Татьяна. Получалось — дома. И вот тогда Лагунов решительно набрал ее номер.

Высокопрофессиональный и успешный адвокат, живший в его душе, не успел ему помешать потому, что Татьяна на звонок ответила сразу. И он, боясь отказа, напомнил ей о приглашении в гости, о бабушке и пирогах. И неважно, что день сегодня не выходной, а обычный рабочий.

Приглашение оказалось в силе, с одним только «но» — пироги бабушка испекла вчера, и они уже не такие свежие и ароматные. Только ему не было никакого дела до ароматных, теплых и не очень теплых пирогов.

Лагунов набросил на себя пальто и перед выходом посмотрел в зеркало. Почти так он выглядел, когда познакомился с Лерой в ресторане: дорогое пальто, дорогие золотые запонки, «Ролекс» на запястье, костюм от Bruno Banani. Все было стильно и очень дорого от того, что такие вещи дешевыми попросту не бывают. Содержимое его кошелька легко просчитывалось и Леру тогда полностью устроило.

Лагунов вернулся и переоделся.

Ему показалось, что прошла целая вечность, пока такси довезло его до дома Ярославской. Обе женщины встретили Лагунова в тесном коридоре. Он протянул цветы Ольге Семеновне. И встретившись с ее проницательным взглядом, слегка опешил. Лицо пожилой женщины было ему знакомо. «Не надо было приезжать сюда, — запоздало подумал Лагунов и вручил конфеты и вино Татьяне». Сколько раз он прокручивал в голове эту встречу и каждый раз понимал: узнай женщины, кто перед ними, тут же выставят его за дверь. И тогда он не сможет остаться в жизни Татьяны даже на правах знакомого. Она смело вычеркнет его навсегда.

Профессиональное красноречие пропало. Он был готов поспешно распрощаться, сославшись на свою занятость, но Ольга Семеновна улыбнулась доброй, открытой улыбкой, передала цветы Татьяне и пригласила его к столу. В гостиной, после слабо освещенного коридора, было светло, пахло пирогами и уютом. Говорили они целый вечер обо всем и как-то все вместе. Ольга Семеновна рассказывала смешные истории про своих многочисленных учеников и благодарила его за помощь. У него в запасе было тоже много смешных анекдотов и житейских историй, похожих на анекдот.

И он вдруг поймал себя на мысли, что полностью расслабился и не от выпитого вина, а от того, что не играет никакой роли и не пытается ей соответствовать, и от него никто этого не требует, и нет никакого прокрустова ложа. И его воспринимают таким, какой он есть на самом деле.

— Танечка говорит, что у вас очень много работы.

— Так обстоятельства сложились, что я некоторое время не работал. Сейчас пытаюсь наверстать упущенное.

Ольга Семеновна тактично не стала уточнять, какие такие обстоятельства у него сложились.

— Предлагаю выпить за Татьяну, чтобы дипломная работа писалась легко и успешно реализовались все ее проекты, — Лагунов встал из-за стола и поднял бокал.

— Мне с проектом повезло. Вот скажите, что такое интерьер дома?

— Удобство, красота, гармоничность, — начал перечислять компоненты интерьера Лагунов.

— Правильно. Только знаете, когда им занимаются?

— Когда дом построен, — уверенно сказал Лагунов. — Когда семья готовится поселиться в нем.

Он вдруг увидел своими глазами тот условный дом с Татьяниного проекта и захотел оказаться на месте той условной семьи, которая выбирает условный проект условного интерьера.

— Вот и вы, Роман Андреевич, принимаете решение как все. А я хочу, чтобы хозяева дома вначале подумали именно об интерьере. Еще до постройки дома. Какую кухню они хотят, хотят ли они видеть закат в гостиной или рассвет в спальне. А уже потом, исходя из своей мечты, строить дом и жить в нем счастливо до самой старости.

О будущих домах Татьяна говорила увлеченно, и Лагунов не сводил с нее глаз до тех пор, пока не поймал на себе взгляд Ольги Семеновны.

— Танечка, приготовь нам еще чаю, — Ольга Семеновна постаралась выпроводить внучку на кухню.

— Роман Андреевич, я вижу, что вы хороший, добрый человек, поэтому у меня к вам будет просьба. Личная. Тане необязательно о ней знать. Я уже женщина в возрасте. Умереть могу в любой момент. Присмотрите потом за ней. Сами видите, еще только чужие дома в голове, а жизнь-то, сами знаете, какая нынче. Мне больше не к кому обратиться. А у меня возраст…

Ольга Семеновна, завидев Татьяну с чайником, замолчала.

— Кто это говорит о возрасте? — Таня поцеловала бабушку в морщинистую щеку. — Бабуль, ты у меня совсем не старая, ну, может, самую малость.

— Ну, будет тебе. Давайте пить чай.

Лагунову показалось, что за этот вечер он выпил ведро чая и никак не меньше. И выпил бы еще, но Ольга Семеновна тактично ушла на кухню, и он понял, что сидеть дольше в гостях становится неприлично. Уходить ему не хотелось.

— Вам совсем не понравилось у нас? — провожая Лагунова, спросила Татьяна и смутилась своего вопроса.

А что, собственно, должно у них понравиться человеку из другого мира? Она опустила глаза, представив, как она нелепо выглядит в этом узком темном коридоре с обветшалыми обоями на фоне старой рассохшейся вешалки. «Ну, зачем я его пригласила в гости?» Она старалась не смотреть на Лагунова.

— Таня…

Он хотел сказать, что ему нигде и ни с кем не было так хорошо, как с ней, но проснувшийся в душе адвокат напомнил о событиях двухгодичной давности, и он ничего не сказал.

— Все замечательно, — сказал Лагунов. — У тебя очень хорошая и добрая бабушка. Ты на нее очень похожа. Ты… — Он подошел ближе к ней и замолчал. — А если ты о вешалке, то она действительно мне не нравится. Видишь, никак не могу куртку надеть, рукав цепляется, — он сменил тему и заговорил спокойным голосом.

Она отцепила рукав, и Лагунов наконец-то оделся. Осталось пережить момент прощания. Она протянула, как всегда, ему руку, но Лагунов, вместо того чтобы ее пожать, неожиданно поднес к своим губам. Губы у него были теплые и сухие.

На обратном пути от гостиницы Иван Андреевич отпустил водителя возле метро «Арсенальная», а сам пересел за руль. Он не признавал никакого «личного водителя», равно как и «личного охранника». Охранник такой же человек, со всеми вытекающими инстинктами, направленными на сохранение в первую очередь своей жизни. Это в кино красиво показывают, как охранник грудью закрывает своего босса, оставаясь при этом почти невредимым. В жизни иначе. Да и предотвратить заказное убийство ни одному охраннику еще не удалось.

Водителя у Савицкого не было по той причине, что сам он безумно любил машины еще с той далекой юности, когда впервые сел за руль старого отцовского «жигуленка». С тех пор он много сменил машин, считая, что машина полностью должна соответствовать статусу ее владельца.

Невзирая ни на что, он любил быструю езду, которая, по его мнению, и была той профилактикой от стресса. Часто самые важные решения Иван Андреевич принимал за рулем. Невзирая на сетования Людмилы, что, дескать, главе процветающего холдинга даже неприлично самому сидеть за рулем, никакому водителю он бы не доверил свою машину, если бы не тот пугающий случай…

Новое производство монолитных плавательных бассейнов из стекловолокна, которыми занимался холдинг, принесло Савицкому не только большие деньги, но и новую головную боль. Правда, головная боль была приятной. Требовался новый большой офис. А пока сотрудникам приходилось ютиться в старом здании на Подоле. Хотя щедрая надбавка к зарплате с лихвой компенсировала временные неудобства, от этого неудобства все равно никуда не делись. Назревший вопрос требовал быстрого решения. Но все бизнес-центры, предлагавшие в аренду площади, не отвечали запросам Савицкого. По сути, запросы у него были самые обычные: офис должен располагаться если не в центре, то хотя бы недалеко от него, обязательно с подземным паркингом и хорошими подъездами для клиентов. Ближе к весне он все-таки нашел устраивающий вариант.

В тот день Иван Андреевич планировал не только выпить бокал шампанского в честь открытия нового офиса, но и провести ряд деловых встреч, одна из которых — с новым инвестором. Чтобы сократить расстояние до бизнес-центра «Евразия», Савицкий поехал старыми улочками и, перед спуском на Жулянскую улицу, попал на «красный» свет. Ругнувшись в душе на промах, он плавно затормозил на перекрестке. Впереди замер новый «Опель». В положенное время мигнул «зеленый», и поток машин рванул с места. В какой-то момент он услышал тревожные гудки проезжавших машин. Иван Андреевич с интересом посмотрел вслед старой колымаге. Какую же скорость надо выжать, чтобы обогнать его. Он внимательно посмотрел на спидометр… и вынырнул с небытия, с ужасом осознав: ему только казалось, что он едет. Еще не полностью придя в себя, он нажал на газ и рванул вперед, оставив позади образовавшуюся пробку. Иван Андреевич заехал в тихий переулок и… испугался. Он с недоумением посмотрел на свои трясущиеся руки, после чего вызвал такси.

В новом офисе Савицкий появился вовремя. И, кроме Веры, никто даже не заметил, что Иван Андреевич бледный, немногословный и слегка рассеянный. А если и заметили, то списали на волнение, усталость… Бизнес есть бизнес.

На следующий день Иван Андреевич, предварительно позвонив, поехал в институт неврологии к сестре Веры — Инне Васильевне. Пройдя, как ему казалось, унизительные обследования и ответив на все вопросы невропатолога, а потом и психиатра, получил утвердительный вердикт — синдром хронической усталости.

До сегодняшнего вечера, считай год, он ни разу не садился за руль машины.

Савицкий посигналил у ворот. Охранник не спеша нажал кнопку на пульте. Ажурные ворота с коваными под старину щитами разъехались в сторону, впуская машину во двор. «Что же ты так медленно? Спишь, что ли, на ходу?» — возмущался вполголоса Иван Андреевич, заезжая во двор. Настроение испортилось окончательно. Последнее время его раздражали все, вплоть до охранника. Поставив машину на внутренней стоянке, Савицкий устало посмотрел на светящиеся окна третьего этажа. Судя по синим бликам, вспыхивающим в окнах спальни, Людмила переключала телевизор с канала на канал.

Иван Андреевич сидел в машине, в который раз поймав себя на мысли, что к вечеру его беспокоит не только постоянная усталость и эта, будь она неладна, раздражительность, с которой нет сил бороться, но еще и нежелание возвращаться домой.

Тревога, немного отступившая в ресторане, постепенно нарастала, голову привычно сдавливал невидимый обруч. Через час наступит спасительное безразличие и захочется спать. Надо пережить только этот кошмарный час. Дрогнула штора на первом этаже. Консьержка, обеспокоенная долгим отсутствием приехавшего жильца или из праздного любопытства, посмотрела во двор. Иван Андреевич собрался с силами и вышел из машины.

Квартира встретила Ивана Андреевича привычной темнотой. В спальне Людмилы работал телевизор. Не включая свет в коридоре, на ощупь, Иван Андреевич направился в свою комнату, снял костюм, принял душ и только после этого зашел к жене. Людмила смотрела очередное реалити-шоу. Как может человек, имея хотя бы малость мозгов, смотреть такую муть? Но задавать жене столь философский вопрос он не стал.

Людмила сидела в кресле в привычной позе — поджав под себя длинные ноги. В свете бликов экрана она была похожа на девушку-подростка. Эта женская незащищенность, так раньше волновавшая Ивана Андреевича, с недавних пор вызывала одно раздражение.

— Глаза портишь.

Замечание прозвучало по-старчески, словно он выговаривал внучке, а никак не жене. Не дождавшись ответа, он поцеловал Людмилу в висок, вдохнув знакомый аромат духов.

— Привет! Как дела на работе? Ужинать будешь? — отчетливо, на одном дыхании спросила Людмила и, не отрываясь от экрана, отстранилась от мужа.

— Спасибо, я поужинал в ресторане. Что-то устал. Пойду спать.

Он еще раз наклонился и поцеловал сухими губами жену в тот же висок.

— Да, милый, ложись. Я тоже скоро буду ложиться.

В спальне на прикроватной тумбе стояла большая чашка давно остывшего чая. Иван Андреевич даже сам не заметил, как стал регулярно пить приготовленный Людмилой чай, на каких-то то ли грузинских, то ли китайских травах.

Обруч, сдавливающий голову, немного ослаб. Дышать стало легче и сердце не колотилось в груди. Он устало закрыл глаза, пытаясь таким образом обмануть бессонницу. Сон не шел. В голове крутилась сегодняшняя встреча, оставившая в душе осадок недосказанности.

Разговора с дочерью не получилось. Спасибо ей, что не задала ни одного неудобного вопроса, и ему не пришлось ни оправдываться, ни извиняться перед взрослой дочерью. Она могла, например, спросить, вспоминал ли он ее, и если да, то почему за столько лет даже не написал письма, не поздравил ни с одним праздником. Не спросила. Даже о его единственном сумбурном письме вспомнила только вскользь.

И он хорош был. Ивану Андреевичу вдруг стало стыдно за эту встречу и свой никчемный разговор все о себе, да о себе. Не так и не о том надо было говорить с дочерью.

За окном снова полетел снег. Иван Андреевич устало опустился в кресло.

Простившись с Савицким возле отеля, Саша поднялась в номер. До поезда оставалось два часа. Она сняла осенние сапоги и с удовольствием опустила ноги в гостиничные шлепки, затем достала из сумки полученные документы и положила, для большей надежности, на дно дорожной сумки. И вдруг остро ощутила, как соскучилась по Стрельникову. И, словно прочувствовав это, телефон ожил в сумке.

— Ты не забыла, что скоро поезд? — без предисловия напомнил Стрельников.

— Не забыла. Паш, я должна еще задержаться. Всего на пару дней.

— То есть как задержаться? Что стряслось? А работа?

— С работой Елизавета что-то придумает. Я ей позвоню. Павел, отец действительно болен. Его срочно надо привезти в Москву и проконсультировать. Но его надо как-то к этому подготовить и уговорить.

— Все так серьезно?

— Надо обследовать. Он мне показался слегка не в себе.

— Саша, ты же его совсем не знаешь, может, это его обычное состояние.

— Паша, мания преследования не может быть обычным состоянием здорового человека. Ему кажется, что его травят. Можешь себе представить такое? И я не могу.

— Саша, может тебе лучше поговорить с его женой?

— И что я ей скажу, ваш муж, случайно, не того?

— Давай я приеду на машине и заберем его к нам.

— Он не поедет. Он не поедет до тех пор, пока не выяснит, что происходит в его реабилитационном центре.

— Что за центр?

— Паш, это долго рассказывать. Ему кажется, что в этом центре криминал.

— Убийство? — По голосу было слышно, что Стрельников напрягся.

— Нет.

— Тогда в чем конкретно криминал, он объяснил тебе?

— Да бред это все. Что там может случиться? Видела я такие центры. Ну, может, главврач списала стройматериалы, а завхоз продал налево — вот и весь криминал. Завтра встречусь с отцом и постараюсь уговорить его поехать к нам. Ты знаешь, о чем я подумала?

— О чем?

— Куда смотрит его жена? Ведь нездоровье отца налицо. Неужели она ничего не замечает?

— Я уже тебе говорил — может, он по жизни такой.

— Ладно, вызову такси и поеду на его старую квартиру.

Она подумала еще пару минут и опять взялась за телефон. Елизавета на звонок не ответила. И только после того, как сообщение с просьбой срочно перезвонить, полетело по непонятно каким радиоволнам, Саша собрала вещи и вызвала такси.

— Может, это старость? — Вера Васильевна отставила чашку и вопросительно посмотрела на сестру. — Себя со стороны не видно. А сегодня посмотрела на Ивана — не тот Иван. Осунулся, сдал.

— Ну, ты придумала! Какая старость! Это ты о себе? — с удивлением спросила Инна. — Или об Иване? Так ему и шестидесяти нет. Даже не пенсионер, рано его в старики записывать.

Инна Васильевна, маленькая, юркая, с короткой мальчишеской стрижкой, с критическим умозаключением сестры не согласилась.

— Старость, если на то пошло, не зависит от возраста. Старость — это состояние души. Состариться можно и в двадцать, — отпиралась Вера. — Ты мне как врач скажи: мозги вот так, набекрень, могут съехать в один день?

— В один день точно не могут, а вот… — дальше последовало обстоятельное объяснение.

— Слушай, а ты бы могла сама посмотреть Ивана? Может, ты права — это хроническая усталость, а я только накручиваю себя.

— Конечно, посмотрю. Надо только день выбрать, чтобы ни консультаций, ни лекций, ни студентов.

Такого дня в плотном графике Инны Васильевны, естественно, не нашлось.

— Как появится «окно», я сама тебе позвоню. Подъедешь с ним. Что его сейчас беспокоит?

— Его, может, и ничего. А вот меня беспокоит.

Вера Васильевна подумала, как правильно сформулировать причину своего беспокойства.

— Вот скажи, может нормальный человек взять и забыть о приеме в мэрии? Притом, заметь, за два часа до встречи?

Инна Васильевна, задумавшись, закурила прямо на кухне.

— Это Иван забыл?

— Да. Вспомнил, когда из мэрии сами позвонили. Секретарша наша вся в слезах, говорит, что специально утром звонила ему на мобильный, напоминала.

— Ой, Вера, эти секретарши, как лаборанты. Ты им сто раз расскажи, а они все равно чего-то не поймут, или забудут, или напутают. Порой думаешь, лучше бы ты забыл, чем так сделал.

— Нет, ничего Ира не напутала.

— И?

— Звонила она ему ровно за два часа до встречи. Она мне лично показывала исходящие звонки. Вот и скажи мне, что это такое — старость или болезнь?

— А когда ты заметила, ну… эти странности?

Вера Васильевна прикрыла глаза и задумалась. Ерунда какая-то…

— Это к делу, конечно, не относится. Ты же сама знаешь Ивана: сдержан, суховат, грубоват. А потом вдруг впал в какую-то эйфорию. Помнишь, я говорила, он открыл пару лет назад реабилитационный центр. Я особо не вникала. Для меня главное, чтобы дебет сошелся с кредитом. А в бухгалтерии у них полный порядок. Дохода, правда, от центра никакого, но у Ивана там семейная история. А потом вдруг все завертелось вокруг этого центра, с нашим-то профилем работы. Сама подумай: где очистительные системы и где медицина.

— Ну и что? Знаешь, как это называется? Благотворительность. У Ивана для этого достаточно ресурсов. Или я не права?

— Где-то год или больше назад меня Иван познакомил с одним предпринимателем, — Вера оставила вопрос сестры без ответа. — Какой-то бизнес у того был, связанный со сферой медицинских услуг: сиделки, медсестры, уход или лечение на дому. Но Иван решил поддержать ту компанию. Не финансово, конечно. Сдал в аренду часть своего центра.

Вера Васильевна силилась вспомнить название компании или ее владельца, но так и не вспомнила. В памяти всплыло только лицо молодого человека.

Когда она зашла в кабинет Савицкого, в нем уже стоял запах дорогих сигарет, коньяка и лимона. «Что-то новенькое», — удивленно отметила тогда Вера Васильевна.

Иван Андреевич принципиально никогда не курил. И чтобы вот так, средь бела дня, пить коньяк — Вера тоже не припоминала. Трезвенником Иван Андреевич, конечно, не был. Толк в хорошей выпивке знал, но чтобы пить в рабочее время, да еще в кабинете — такого за ним не водилось.

Посетитель, молодой мужчина, на вид лет тридцати, виновник беспорядка, сидел за гостевым столиком в одном из неудобных кресел, которые Вера Васильевна не любила. Сядешь в такое и ни спину тебе выпрямить, юбка норовит задраться, коленки чуть не до подбородка. Но модная жуть основательно прижилась в кабинете Савицкого.

Молодой человек, как ни странно, мастерски умостился в кресле, чем, собственно, и запомнился ей. Но эта уверенная, вальяжная поза и нарушенный порядок сразу насторожили Веру Васильевну. Было что-то скользкое, липкое и в белозубой улыбке, и в радушном веселом тоне. Фальшивость Вера Васильевна почувствовала сразу, как чувствует фальшивый доллар опытный кассир.

Мужчина быстро сориентировался, поняв, что коммерческий директор для Ивана Андреевича далеко не последнее лицо в холдинге, и ловко поднялся на ноги, чем снова удивил Веру Васильевну. Никто не мог так легко вынырнуть из кресла, не сдвинув его в сторону. Представился он тоже, старомодно, наклонив голову.

— Понимаешь, — продолжала Вера Васильевна, — выгоды никакой. Вообще никакого интереса в этом деле. Наши очистительные системы и медицинские услуги — это все равно что… — Вера попыталась найти противоречивое сравнение. — Но Ивана как-то зацепило. Разговоры только о проектах Задонского, — наконец-то в памяти всплыла фамилия виновника нездоровья Савицкого. — Потом, правда, переключился на работу. Но, мне кажется… — Вера задумалась, сопоставляя факты. — Да, вот с того времени и начались какие-то у Ивана странности.

— Не волнуйся, может, хроническая усталость, да и только. Давно отдыхал?

— Каждый год летает на неделю. Да разве неделя — отдых. Дочь к нему приехала, — зачем-то вспомнила Вера. — Может, с ней немного отдохнет.

Допив чай, Вера распрощалась с сестрой и, немного успокоившись, поехала домой.

«Старею, — уже лежа в постели, подумала Вера Васильевна. — Раньше, чем позже ложилась, тем быстрее засыпала, а теперь уже полночь, а сна ни в одном глазу». Она осторожно, чтобы не разбудить мужа, выбралась из постели и тихонько, почти крадучись, пошла на кухню. За окном опять налетал порывами мокрый снег.

Лагунов ожидал Татьяну у входа в Музей Москвы, думая о том, что для последнего вечера можно было выбрать и другое место. О расставании с ней он мучительно думал все время с тех пор, как покинул ее квартиру, где его угощали пирогами и душевными разговорами. «Больше сюда ни ногой. Ни к чему это не приведет», — решил он тогда. Оживший страх плотно сжал ему горло, да так, что дышать стало больно. Как с ним жить или бороться, Лагунов не знал. Он только убедил себя, что расстаться с Таней в один миг, не простившись, совсем уж как-то не по-мужски, и пригласил ее на выставку визионерской архитектуры.

Он купил билеты и маленький букет цветов. Цветы были совсем незатейливые, название их он не запомнил. Молоденькая флорист пыталась ему втолковать символы цветочного языка. В символах он не разбирался, как не мог разобраться в себе, и, видя это непонимание, девушка начала подбирать цветы на свое усмотрение. Букет получился профессионально красивый, но излишне вычурный и помпезный. Лагунов от него отказался. В кармане брякнул телефон в тот момент, когда он рассчитывался за букет. Флорист, заметив, что покупатель слушает собеседника без особого воодушевления, понимающе ему улыбнулась.

Говорить матери о том, что он стоит в цветочном салоне, Лагунов не стал. И на вопрос, как Лера, ответил коротко, что, скорее всего, хорошо. У него тоже — все хорошо, и он бы говорил с ней дольше, но идет на выставку. Вот и весь разговор — короткий и ничего не значащий. А потом он издалека увидел Татьяну и забыл обо всем.

— Роман, как вы догадались взять билеты? — спросила Татьяна, перейдя в следующий зал. — Я хотела еще в прошлом году сходить на выставку, но не получилось. Вам нравится?

— Нравится. Только жаль, что эти проекты никогда не воплотятся в жизнь и навсегда останутся на бумаге. Я просто не люблю нереализованных проектов. А в остальном действительно впечатляет.

— А вы просто представьте, что в этих фантастических домах уже живут люди. Представьте, что эти утопические образы — такая же реальность, только на другой планете.

— Ну, если так… — согласился Лагунов и попытался проиграть внутри себя сценарий будущего. Из затеи ничего не получилось, и он стал просто смотреть на Татьяну. Худенькая, стройная, в джинсах и коротенькой куртке, она и сама была похожа на девушку с другой планеты.

— Наша архитектура — продукт ограничений. То нет материала, то технической возможности, да и где столько места найти для проекта, — Татьяна повернулась к Лагунову и продолжила свое объяснение: — А визионерская архитектура ограничивается только фантазией самого архитектора. Кстати, больше всего визионеров среди студентов.

— Ты имеешь в виду, двоечников?

— И не только, — улыбнулась Татьяна. — Роман Андреевич, вы представляете, сколько ежегодно подается на различные конкурсы проектов, а реализуется только один из них. Остальные так и остаются на бумаге. Чем вам не визионерская архитектура?

— Возможно, ты права.

Думать о двоечниках и высоком стиле в архитектуре он не хотел. Он хотел думать и быть наедине только с ней.

— Роман Андреевич, а как вы учились в институте?

Она собиралась учинить Лагунову настоящий допрос, чтобы узнать, что и как он делал, чтобы стать успешным, но, заметив, что к ним подходит женщина, замолчала.

— Добрый вечер. Смотрю — знакомое лицо, вернее, спина. Роман, я даже не подозревала, что ты интересуешься бумажной архитектурой. Оказывается, я еще много чего не знаю о тебе.

Женщина, обладательница ослепительной улыбки и безупречной фигуры, с наигранным удивлением смотрела на Лагунова.

— Ты как здесь?

— Роман, ты мне постоянно задаешь один и тот же вопрос. Познакомь лучше со своей девушкой. Я Лера.

— Таня. Только я не девушка Романа Андреевича, — опровержение Татьяна выдохнула на одном дыхании и опустила глаза.

— Я так и подумала. Мне, кстати, Ольга Эдуардовна сказала, что ты здесь скучаешь. Или не скучаешь?

Лера перевела взгляд с Татьяны на Лагунова. Разыгранный спектакль, как любое действие, требовал участия всей актерской труппы. Лагунов должен был, как один из героев, произнести реплику, пусть даже не по тексту. Но Лагунов молчал, словно забыл или не выучил роль.

— Вы уже все посмотрели? Таня, вам понравились работы?

Отвечать ей не хотелось. Леру ее ответ не интересовал, и она только кивнула головой.

— А мне особо ничего не понравилось. Может, я смотрю на все это под другим углом, поэтому и не замечаю ничего особенного. Мне вообще не нравится то, что не существует в реальной жизни.

Лера говорила намеками, и стоять вот так между двумя людьми, говорящими между собой на понятном только им языке, Татьяне было неприятно и почему-то обидно. Обидно не потому, что она не успела задать вопросы Лагунову, а потому, что у той женщины с Лагуновым было совместное прошлое. Оттого Лера и говорила с ним таким спокойным и уверенным тоном. И смотрела при этом на нее так, как смотрят на временное явление, которое само по себе быстро и бесследно пройдет, — совершенно безразлично.

— Я пройду дальше, посмотрю, — нерешительно сказала Татьяна.

— Пойдемте вместе, — предложила Лера. — В том зале я тоже еще не была.

— Лера, ты иди. Мы там уже были, — наконец-то Лагунов вспомнил слова плохо выученной роли и придержал Таню за руку.

— Тогда отойдем на пару минут в сторонку, если девушка не против. Таня, вы отпустите Романа на минутку?

Она опять, молча, кивнула головой и пошла в соседний зал.

— Рома, смотрю, у тебя сплошные благотворительные акции! — рассмеялась Лера. — То бесплатные консультации, то бедные студентки. Ты спишь с ней?

— Лера, я должен перед тобой отчитываться?

— Конечно, нет. Не сердись. Мне действительно позвонила Ольга Эдуардовна. Откуда, ты думаешь, я узнала, где ты? Ей что-то показалось, что-то почудилось, короче, она попросила, чтобы я срочно поехала в этот музей. Я вообще подумала, что тебя здесь насилуют.

Лера говорила и улыбалась. Она слегка закусила губу, и улыбка от этого стала игривой и зовущей. Она протянула руку и смахнула невидимую пыль с лацкана его пиджака.

— Как видишь, все в рамках закона.

Лагунов не принял ее игры и говорил вполне серьезно, пытаясь побыстрее закончить весь этот спектакль.

— Но Ольгу Эдуардовну тоже можно понять. Какая мать добровольно отдаст единственного сына в лапки такой серенькой мышке.

— Лера, давай прекратим этот разговор.

— Рома, твоя девушка действительно — серенькая, — утвердительно сказала Лера. — Хотя мы выбираем то, что нам больше подходит. Возможно, в серости тоже есть своя прелесть. Правда? Кстати, букет девочке мог бы купить и подороже.

Лагунов не успел ей ответить. Лера неспешной походкой направилась к выходу. Дожив до тридцати семи лет, он так и не понял, почему красота, созданная для спасения несовершенного мира, часто сама его разрушает.

В зал вошла экскурсионная группа и остановилась прямо у двери, мешая ему пройти.

— …Традиция классиков Пиранези, Булле и Леду получила в XX веке мощное продолжение в утопиях футуристов и конструктивистов, а также в антиутопиях постмодернистов второй половины столетия, — напомнила слушателям экскурсовод. — Чтобы проследить, как развивается жанр в наши дни, мы с вами и обратимся к представителям различных творческих течений — от параметризма до неоклассики. Пройдемте в следующий зал.

Группа молодежи, скорее всего, студентов, не спеша направилась за экскурсоводом. Лагунов тоже двинулся вслед за ними, но в зале, где неоклассики предлагали переосмыслить грядущее, Татьяны уже не было. Догонять ее он не стал. «Так даже лучше, — подумал Лагунов. — И никаких объяснений не потребовалось. Все решилось само собой. Пусть думает, что у меня есть Лера».

Радости от простого решения он не ощутил, но проснувшийся в его душе адвокат поступок одобрил.

Ключ сделал два оборота, и дверь открылась. Саша на правах хозяйки переступила порог квартиры на Владимирской улице. Бросив сумку на пол, не снимая обувь — в пустой квартире каблуки стучали особенно гулко, — она обошла комнаты и зажгла свет.

Не верилось, что вот в этой квартире она начала узнавать мир. И в том мире были отец и мать, и даже бабка с дедом — их она совсем не помнила. Трудно представить, что в этой квартире жили, радовались, готовили, стирали, убирали. В полной тишине Саша устало опустилась на диван. Целлофан противно зашелестел. Надо срочно его собрать и выбросить.

— Как хорошо, что ты приехала. Только ты одна можешь ему помочь. У тебя все получится.

Саша повернула голову и удивленно отметила, как преобразилась гостиная: противно шуршащего целлофана нигде не было, и мебель стояла иначе. От этого квартира приобрела жилой вид. Напротив нее сидела пожилая женщина с красиво уложенными седыми волосами. Саша ее узнала — она приходила в ее сны.

— Кому нужна моя помощь? Чем я могу вам помочь? — Говорить Саше было трудно, словно рот забился ватой.

— Помощь нужна…

Телефон завибрировал рядом, целлофан непривычно зашелестел, и женщина мгновенно исчезла. Саша потянулась за телефоном.

— Что стряслось? С тобой все в порядке?

— Да.

— А с голосом что? Ты простыла? — обеспокоенно спросила Елизавета.

— Со мной все нормально, — попыталась успокоить подругу Саша. — Я только задержусь здесь на неделю, а ты напиши вместо меня заявление на отпуск за свой счет. Владимиру Ивановичу я завтра позвоню.

— Ты мне наконец-то можешь объяснить, что случилось?

Она принялась подробно рассказывать все события последних дней. На конце трубки повисло молчание.

— Я хочу отца пригласить к себе и проконсультировать. Здесь я никого не знаю. И еще одна проблема. У отца есть медицинский центр. Это отдельная история. И вот он встретил там подругу моей покойной бабушки, такую, знаешь, благообразную старушку. А та ему рассказала, что в коридоре смерть ходит и им всем дают специальные капли. Правда, она их выливает в раковину, чтобы не умереть, — Саша представила, с каким выражением лица ее слушает Елизавета.

— Правильно делает бабушка. Нечего пить всякую гадость.

— Мне тоже было бы смешно. Только отец никуда не поедет, пока не выяснит, что да как в том центре. Поэтому сама туда съезжу, посмотрю и развею все его страхи. И еще отец говорит, что его травят, — на одном дыхании выговорила Саша.

— Маниакальные синдромы часто и начинаются с мании преследования или причинения вреда, — серьезно, без тени улыбки, проговорила Елизавета.

— Только очень тебя прошу, не говори о моих планах насчет центра Стрельникову. А то он завтра будет здесь.

— Ладно, тебе виднее, — нехотя согласилась Елизавета. — И, если что, сразу звони — мы все приедем.

Она слонялась по квартире, не представляя, чем занять свободное время. Вначале она посидела на кухне, молча уставившись на кухонную плиту, потом начала методично, начиная с холла, снимать шуршащий целлофан. Как она ни старалась, квартира упорно не превращалась в жилую, хотя и не была такой музейной, как раньше. Не хватало чего-то важного, как лица у человека. Как узнать человека, если лицо закрыто?

Мебель не на своем месте! Она вдруг вспомнила, как выглядела квартира, когда с ней разговаривала женщина из ее снов.

Спустя некоторое время квартира приобрела прежний, десятилетиями устоявшийся вид. А в результате тщательной ревизии шкафов в спальне появилась горка постельного белья. Осталось найти одеяло или, на худой конец, плед. Пришлось принести из кухни стул и начать обследовать антресоли. Саша на ощупь провела рукой по полке и наткнулась на бархатистый край книги.

Находка оказалась старым альбомом. Скорее всего, Иван Андреевич после смерти родителей забрал фотографии себе, а его оставил за ненадобностью. Саша пролистала пару страниц. Из растрепанного альбома на пол, кружась, упала небольшая фотография женщины из ее снов. С глянцевой глади фотографии на Сашу смотрела бабушка — Маргарита Акимовна Савицкая.

В это утро Иван Андреевич нарушил привычный распорядок: после ванны, не заходя в столовую, направился прямо в гардеробную. Не беспокоясь, что потревожит утренний сон жены, он со стуком открывал дверцы шкафов, всматриваясь в их содержимое. Костюм со всем подбором, приготовленный Людмилой с вечера, он не стал надевать. Вместо этого достал темные синие джинсы, футболку, перебрал стопку свитеров и, раздражаясь беспомощностью при выборе одежды, натянул на себя серый шерстяной пуловер. Виной нарушения распорядка был поздний звонок дочери. Он еще долго не мог сообразить, был ли действительно тот звонок, но перезванивать не стал. Даже если звонок — только плод воображения его больного мозга, то пусть надежда останется с ним до утра. Дочь говорила о том, что ему необходимо обследование и лечение, и он готов был с ней согласиться. Но в какой-то момент опять накатила слабость, и он только пообещал заехать к ней утром. Голова отказывалась соображать, и он отключил телефон.

И только полностью собравшись к выходу, Иван Андреевич прошел в столовую. Среди сияющей чистоты чашка с давно остывшим чаем на столе смотрелась не к месту. Надо отдать должное, Людмила всегда была отменной хозяйкой — единственное, чему не пришлось Ивану обучать молодую жену. Аккуратностью Людмила была в мать. Тещу Иван не любил.

Иван Андреевич подержал в руках чашку с холодным ароматным чаем, который в последнее время Людмила заваривала из каких-то мудреных трав, привезенных, как она говорила, из экологически чистых районов. Конечно, в целебность чая Иван Андреевич не верил, ровно, как не верил в чистоту экологии, считая, что все эти горные травы собраны под Киевом. Но чай вошел в привычку.

Сегодня это все было неважно. Иван Андреевич пошел на кухню, вылил в раковину чай, ополоснул чашку и спрятал в кухонный шкаф.

Он зачем-то вспомнил, как лет десять назад, а то и больше, гордясь собой, зашел на кухню и оставил на столе две путевки на отдых. Людмила увидела путевки и сразу ему позвонила. Жена радовалась как девочка, щебеча в телефонную трубку. А он тогда не преминул подчеркнуть, что ей просто повезло в жизни.

Выйди она замуж за кого-то другого, что дал бы ей молодой и бедный муж? Жила бы от зарплаты до зарплаты, состарилась бы раньше срока. А так — красавица. Все друзья до сих пор засматриваются. Давно забытая ревность вдруг ожила и кольнула между лопатками. Людмила молодая, привлекательная женщина. Похорошела за последнее время. «Может, у нее кто-то есть, — рассеянно подумал Иван Андреевич. — Даже спит отдельно».

То, что жена спит отдельно, Ивана Андреевича не задевало, и напомнил он себе этот факт мимоходом, без сожаления. Он сам был рад, что жена перебралась в гостевую комнату и ему не надо мучительно переживать свои «мужские» проблемы. Как ей объяснить, что к вечеру накатывала такая усталость, словно целый день разгружал, как в студенческие годы, вагоны. Да, были в его жизни и такие годы. А на полученные деньги он водил Светлану в кино.

Иван Андреевич тяжело вздохнул и направился к выходу.

Вторично Иван Андреевич женился быстро, как бы между делом, без надлежащей помпезности и торжественной суеты. И так же быстро съехал на предварительно снятую квартиру, махнув рукой на все материнские причитания. В душе он боялся повторения прошлого сценария семейной жизни. И правильно сделал. Вряд ли восемнадцатилетняя жена выдержала бы навязчивую опеку Маргариты Акимовны.

Больше всего он боялся за себя. Боялся не справиться, как не справился прошлый раз, когда молча уходил в свою комнату, плотно закрыв дверь, чтобы не слышать очередного эпизода разборок Светланы с матерью на кухне. Вначале он метался между женщинами, пытаясь быть одновременно образцовым сыном и образцовым мужем. А потом стал все позже и позже возвращаться с работы. Частые командировки, от которых отказывались всеми правдами и неправдами сослуживцы, были только на руку Савицкому.

Последняя надежда сохранить семью возлагалась на рождение ребенка. Маленький внук, продолжатель рода, обязательно смягчит сердце матери, а жена станет терпимее. Но ничего не вышло. Маленькая Александра стала еще одним камнем преткновения.

Две сильные женщины под одной крышей, каждая из которых пыталась предъявить безоговорочные права на Ивана, развили в нем комплекс несостоятельности. От этого чувства Иван Андреевич невыносимо страдал. Повторно пройти все круги домашнего ада у него не было никаких сил. Оттого он так стремительно и покинул родительский дом.

Среди множества претенденток на руку и сердце он выбрал именно Людмилу, с которой был почти шапочно знаком. Но ее юный возраст, мягкий, покладистый характер как нельзя лучше подходил для собственноручного создания придуманного женского идеала.

Маргарита Акимовна была только рада такому, на ее взгляд, правильному выбору сына. В робкой, застенчивой Людочке будущая свекровь видела безмолвную «девочку для битья». Даже когда Иван съехал на чужую квартиру, Маргарита Акимовна некоторое время еще пыталась и там устанавливать свои порядки. Это длилось до тех пор, пока она не наткнулась на запертую дверь. И когда в очередной раз на настойчивые звонки невестка не открыла дверь, визиты без предупреждения Маргарита Акимовна прекратила.

Воспитать жену Ивану удалось. То ли задатки у него такие были, то ли Людмила оказалась хорошей ученицей с рождения. Но, как бы там ни было, а жена получилась на зависть всем друзьям и недругам. С годами Людмила из угловатой девочки-подростка превратилась в красивую молодую женщину… и домохозяйку.

Хотела Людмила детей или нет — он особенно не задумывался. Сам он в начале семейной жизни точно детей не хотел. Он боялся, что Людмила одна не справится с ребенком и тогда пришлось бы обращаться за помощью к матери. И пройденный этап мог повториться.

С возрастом, когда все устоялось в семейной жизни, пришли другие страхи. Он начал бояться, что главное место в жизни Людмилы займет не он, а ребенок. Потом он несколько лет прожил за рубежом, спасая не столько бизнес, сколько свою жизнь. О ребенке и думать было нечего. Когда бизнес и жизнь в целом стабилизировались — дети не получались. Людмила лечилась в лучших европейских клиниках, но безрезультатно.

Ровно в десять утра водитель заехал во двор и припарковался возле подъезда. Ловко достал из багажника припасенный Иваном Андреевичем пакет и направился вслед за ним. Пакет оказался довольно увесистым. Чтобы удовлетворить любопытство, он незаметно заглянул внутрь. Коробки с консервами, икра, колбаса и еще какие-то деликатесы, названия которых он не знал, судя по фирменным упаковкам, стоили денег. Все это можно было без особых трат купить и в обычной кулинарии. Полуфабрикаты, как ни крути, остаются полуфабрикатами, хоть в какую упаковку ты их ни заверни. Возле двери Иван Андреевич взял пакет и дал водителю выходной. Дождавшись, когда тот начал спускаться вниз, нажал кнопку звонка.

— Саша, ты еще не передумала ехать в центр? — первое, что спросил у дочери Савицкий после приветствия. — Я газету, как ты просила, захватил. Посмотришь.

Перемены, произошедшие с Иваном Андреевичем за ночь, Сашу приятно удивили. Темные круги под глазами уменьшились, улыбка была мягкой, без тени превосходства, и глаза не застилала тревога, от этого его лицо выглядело моложе и здоровее.

— Здесь продукты.

Он купил все без особого разбора, первое, что попалось под руку. На витрине яркие коробки смотрелись довольно аппетитно. Продукты сам он никогда не покупал, этим занималась Людмила. Обедал он всегда в ресторане, а из чего готовила ужин Людмила, не вникал, но у нее все получалось вкусно и изысканно. К ужину стол обычно накрывался в гостиной, зажигались свечи. Только в последнее время они начали ужинать на кухне. Но ему стало безразлично. Аппетита не было. Что в ресторане, что дома — еда казалась одинаково пресной, с непонятным пластиковым привкусом, словно готовилась в упаковке.

Иван Андреевич достал из портфеля газету и, пока Саша читала статью, возился с пакетом на кухне.

— Действительно, похоже на заказную статью, — Саша вернула Савицкому газету. — Скажите, у вас есть конкуренты? Может, кто-то хочет снизить рейтинг центра, привлечь к себе пациентов?

— Статья не заказная. Она появилась после разговора с главным редактором. Он мой старый приятель, — пояснил Савицкий. — А что касается конкурентов, то их тоже нет. Мощности центра не те, направление узкое, ни лечения, ни обследований не проводим. Денег особых у центра нет. Но ты обратила внимание на вопросы журналиста? Ты понимаешь, о чем я?

Саша утвердительно кивнула головой. Ничего она не поняла, но спорить или что-то доказывать человеку, который слышит только себя, не было смысла.

— Ты, конечно, подумаешь, что я свихнулся, но меня действительно… травят, — перескочил на другую тему Савицкий.

Ей стало до слез жаль отца, этого взрослого, больного мужчину, пытающегося разобраться со своими мыслями и страхами.

— Ты думаешь, это лекарство можно найти в центре?

Вопрос Савицкий задал так, словно прочитал ее мысли.

— Конечно, — подыграла Савицкому Саша. — У меня есть предложение.

Саша запнулась, не зная, как обратиться к мужчине. Иван Андреевич — звучало неправильно, а слово «отец» застряло в горле и не выговаривалось.

— Вы можете мне организовать в центре работу врачом-консультантом? Я быстро все выясню. Ведь если криминала в центре никакого, то вы спокойно сможете поехать со мной в Москву. Как вы на это смотрите?

На лице Савицкого мелькнуло недоверие.

— А если это только мои домыслы и больше ничего?

В голосе Ивана Андреевича послышалась обреченность. Ему больше всего на свете хотелось верить, что все беды от этого загадочного лекарства и, найдись оно, все станет на свои места, и жизнь будет продолжаться дальше.

— А если — домыслы, то будем исходить из того, что в центре, опять же, все хорошо и можно спокойно заняться вашим здоровьем.

— Договорились. Если ты выяснишь, что в центре все в полном порядке, я поеду куда ты скажешь.

Вопрос трудоустройства оказался самым простым и легко решаемым. Иван Андреевич позвонил в отдел кадров своего холдинга и, на всякий случай, проинструктировал начальника отдела.

— Ты — дочь моего институтского друга. Окончила мединститут, работала, переехала в Киев. Я тебе помогаю по старой памяти. Нормальная версия.

Потом она наскоро приготовила завтрак из купленных полуфабрикатов. Еда, за исключением кофе, получилась невкусной.

— Как ты догадалась мебель переставить? Сколько помню — все так и было, — Иван Андреевич выдавил улыбку и, чтобы скрыть слабость, рывком поднялся со стула.

Во дворе ему стало немного легче. Свежий влажный воздух действовал отрезвляюще. В голове прояснилось, наползающий туман рассеялся.

Против всех ожиданий Иван Андреевич сам сел за руль, и Саша обрадовалась, что всю дорогу можно общаться без посторонних.

Дорога в медицинский центр заняла чуть больше часа. За это время Саша успела узнать, что медицинский центр Савицкий открыл три года тому назад, хотя идея пришла Ивану Андреевичу гораздо раньше, сразу после смерти Маргариты Акимовны.

— Возможно, я был не лучшим сыном своих родителей, но я делал все, что было в моих силах.

Маргарита Акимовна слегла внезапно. Вечером позвонила Ивану, рассказала о планах на выходные, а утром соседка вызвала «Скорую». Обширный инсульт изменил жизнь не столько матери, сколько сына. Возможно, с того момента в семейной жизни Ивана Андреевича и пошло все наперекосяк. Только сущий ад начался после выписки из больницы. У Савицкого намечался новый прибыльный проект. Сидеть возле матери он физически не мог, и даже если бы решился на это, без женской помощи все равно было не обойтись. На помощь жены рассчитывать не приходилось. Женщины поссорились в первый день выписки. После чего Людмила заявила, что ее ноги больше не будет в квартире свекрови.

Пришлось искать сиделку. Иван Андреевич вначале был категорически против постороннего человека, но другого выхода не было. Еще сложнее стало, когда состояние Маргариты Акимовны немного улучшилось. И без того сложный характер матери после болезни стал невыносимым. Маргарита Акимовна придиралась к сиделке по каждой мелочи, агрессивно реагировала на замечания, снимала специально памперсы и пачкала постель. Сиделки, невзирая на щедрую оплату, долго не выдерживали. Иван Андреевич находился в состоянии постоянного поиска.

— Через год твоя бабушка умерла. Я был в Америке. На похороны не успел. Мать похоронили без меня.

— В смысле, без вас? — удивилась Саша.

— Это отдельная и неинтересная история.

Он так и не нашел логического объяснения поступку Людмилы. Почему его не подождала? Как она могла так поступить? Он даже поссориться не смог с Людмилой. Как-то стало пусто вокруг. Он собрал вещи и переехал в родительскую квартиру. А потом приехала Людмила. Он до сих пор не смог ни понять, ни простить жену.

— Тогда я и решил, что должен что-то сделать в память о матери. Так появился этот проект с центром по уходу за тяжелобольными.

— А кто организовал реабилитацию? Нынешний главврач?

— Нет. Я тебе потом расскажу, — красноречие Ивана Андреевича иссякло, и он устало замолчал.

Место для открытия медицинского центра Иван Андреевич подыскивал тщательно и долго. Одно из условий, которое поставил Савицкий перед агентством по недвижимости, — тихая сельская местность. Предложений поступало много, но все было не то.

— Однажды меня друзья пригласили на рыбалку. Хотя я и не рыбак, но пришлось согласиться.

Ехать на рыбалку он, конечно, не собирался. Не было у него лишнего времени на отдых. Но, когда узнал, кто там будет, сразу принял приглашение. Когда занимаешься бизнесом, приходится использовать любую возможность, чтобы завести полезное знакомство. Неофициальная обстановка как нельзя лучше подходит для решения многих вопросов.

— А потом вышел казус — забыли хлеб купить по пути. А какая уха без хлеба? Я вызвался сходить в магазин в ближайший поселок. Этим поселком и оказался Ильинск.

Ильинск был обычным поселком, без перспективы и будущего. А какое будущее, если остались одни старики. Правда, свой «золотой век» поселок пережил после чернобыльской аварии. Тогда еще большая и богатая страна бросила огромные деньги на помощь потерпевшим. В поселке срочным образом возводились новые блочные дома для переселенцев. А заодно достроились школа и двухэтажный детский сад. После развала Союза совхоз продержался на плаву еще несколько лет. А когда работы в поселке не стало, молодежь постепенно перебралась в Киев.

— Я влюбился в поселок, как только прошелся по нему, — вернулся к прерванному разговору Савицкий. — Представляешь, там, где сейчас центр, был заброшенный детсад. Сорняки росли в человеческий рост.

Я ведь искал землю под застройку, а здесь смотрю — все готово, только приведи в порядок. И красота вокруг волшебная, я бы даже сказал — лечебная!

— Одно неудобство — далеко от города.

Саша посмотрела на часы. Едут без малого минут сорок. И это только потому, что в самом Киеве не застряли в пробке. А в утренние часы?

— Саша, здесь ты не права. Найти землю под застройку возле Киева не проблема. Правда, дороговато, но реально. Но только удаленность от города дает возможность отдохнуть друг от друга и родственникам, и самим больным. Я это знаю по личному опыту.

— Скажите, центр окупился? Приносит прибыль?

— Да бог с тобой! Львиную долю съедают налоги. Денег хватает только на еду и профессиональный уход за больными. Лекарство пациенты привозят с собой или потом покупают за свои деньги, а зарплата персонала, тепло, свет, газ, вода — из моего кармана. Это не коммерческий проект.

— То есть вначале центр планировался как дом престарелых?

— Вроде того.

Иван Андреевич промолчал, что благодаря Наталье Михайловне — прежнему главврачу — центр постепенно расширил медицинскую деятельность. Кроме ухода за пациентами, начали заниматься реабилитацией «колясочников». Нуждающихся в такой помощи было много. Постепенно элитный дом престарелых превратился в современный успешный реабилитационный центр. Запись на реабилитацию была на несколько месяцев вперед.

— Скоро деревья зазеленеют, дорога будет красивой, — отметила Саша, посмотрев на обочину, густо засаженную кленами.

— Я где-то читал, что клен особое дерево.

В семье Савицких читали, сколько помнит Иван Андреевич, всегда и с интересом. Он каждый месяц с особым нетерпением ждал родительской зарплаты. Отец выделял на книги три рубля. Положив деньги в карман, он сразу шел на Крещатик, где было с десяток книжных магазинов, и обязательно покупал несколько книг. Сколько было радости. Сегодня из тех магазинов на Крещатике не осталось ни одного. Их вытеснили дорогие бутики. Одежда оказалась куда важнее книг. Дольше всех продержался легендарный магазин «Знания», до самого 2012 года. А потом и его Киевсовет передал в частные руки. Новые хозяева обещали магазин не закрывать, а только обновить и сделать внутренний ремонт. Но когда с фасада сняли строительную сетку, стало понятно — книжного магазина уже нет.

В последнее время ему стало не до книг. Стоило прочитать несколько страниц, как информация путалась в голове, и от этой путаницы сразу начинала болеть голова. Вот недавно начал читать теорию одномоментного исчезновения инков и ацтеков и стал раздражаться. Что значит, «через пятьсот лет после того, как инопланетяне покинули Землю, они взорвали заложенные бомбы».

Теория ученого шла вразрез с его взглядами на любое действие. «Решил — делай и ничего не откладывай на потом. И чего было ждать целых пятьсот лет?»

Саша подхватила тему о книжных магазинах, затем перешла на поверья, связанные с кленами, в которые никто уже не верит, и стала приводить примеры. А Савицкий вдруг вернулся к недавнему внутреннему разговору о рациональности действия.

«Творцов-инопланетян провожали в безвозвратный полет их земные жены, дети и внуки. И обещали их ждать, — подумалось Савицкому. — А те, покидая их, хорошо знали, что через пятьсот лет сотрутся гены, растворится в поколениях их кровь и навсегда утратится родство. Чужих уже не так жаль, а может, и вовсе не жаль. Вот вам и теория отдаленного уничтожения», — от этой мысли у Ивана Андреевича засаднило в горле. И все от того, что рядом с ним сидело его творение — дочь.

— Саша, здесь, в центре, работает моя жена Людмила. Я не говорил ей о твоем приезде.

Иван Андреевич даже удивился, что действительно ничего не рассказал Людмиле ни о здоровье, ни о мучивших страхах, ни о приезде дочери. Когда они в последний раз разговаривали?

— Кем работает ваша жена?

— Да, собственно, никем. Занимается связями с общественностью или что-то в этом роде. Часто бывает в центре, но не руководит.

«Все понятно, — с некоторой неприязнью подумала Саша. — Нашла, о чем спросить. Кем может работать жена владельца центра? Не кормит же больных с ложечки и в туалет не водит. Не руководит, но присутствует каждый день. Это называется «связи с общественностью». Звучит хорошо и непонятно. Какая «общественность», если центр частный и проект некоммерческий? А может, от того, что некоммерческий, и нужны эти «связи», чтобы привлечь спонсоров?»

— Центру спонсорскую помощь кто-нибудь оказывает?

— Помощь? Нет. Мы больше года сотрудничаем с одной киевской компанией. Но я даже больше вкладываю, чем получаю.

— В чем суть сотрудничества?

— Есть благотворительный фонд «Рука помощи», который оказывает помощь одиноким старикам. Вот учредитель этого фонда и обратился ко мне с предложением: он оплачивает оздоровление стариков, а я предоставляю ему палаты. Сама идея мне понравилась. Дело благое.

— Что включает в себя оздоровительная программа?

— Об этом лучше знает Людмила. Она все организовала. Я особенно не вникаю в их проекты.

О проекте Задонского, невзирая на все уговоры Людмилы, он даже слушать не захотел. Что она может понимать в бизнесе? А вот самому Задонскому удалось его переубедить. Может, не начни он разговор о тяжелой старости одиноких людей, не спроси он Савицкого о его родителях, он точно отказал бы ему.

Была ли его мать одинока, Иван Андреевич не знал. Скорее — была. Да, материально она ни в чем не нуждалась, но в последний путь он ее так и не проводил. Он тогда опять почувствовал свою вину перед матерью, достал коньяк и предложил Задонскому помянуть Маргариту Акимовну.

Только Вера изначально была против этого сотрудничества. Но Иван Андреевич, зная ее характер, списал на предвзятое отношение к Задонскому. А то, что Антон ей не понравился, Вера даже не скрывала.

Год назад или около того Людмила изъявила вдруг желание работать в центре. Он никогда не допускал мысли, что жена может быть где-то вне дома. Но просьба Людмилы тогда совпала с его срочным отъездом за границу. Брать жену с собой не входило в его планы, и он откупился от нее, разрешив работать. «Да разве это работа. Съездит пару раз и все на том и кончится», — решил Иван Андреевич. Только на этот раз он ошибся. Людмила стала почти ежедневно наведываться в центр. А потом появился Задонский со своим проектом. Или наоборот? Единственное, о чем Иван Андреевич пожалел, — это то, что сам не разобрался, почему из центра ушла Наталья. Скорее всего, куда-то уезжал. А потом завертелся с новыми делами.

— Как информация о смерти пациентов попала в газету? — Чтобы не говорить больше о Людмиле, Саша вернулась к прочитанной статье.

— Здесь и думать нечего. Людмила дала интервью. А корреспондента, считай, я сам и пригласил.

— Вы думаете, что подозрения журналиста не беспочвенные?

— Этого я больше всего и боюсь. Боюсь, что уйду с клеймом, и все знакомые с облегчением скажут, что хорошо, что умер, а то бы губил дальше невинные души, — в голосе Савицкого прозвучал плохо скрываемый сарказм.

К Ильинску они подъехали к полудню. Иван Андреевич открыл дверцу и помог Саше выбраться из машины. За городом температура была еще ниже. Выпавший за ночь снег в городе превратился в серую жижу, а здесь белел на клумбах.

— Начиная с ранней весны и до самых морозов — все в цветах. — Иван Андреевич обвел двор рукой.

Реабилитационный центр оказался типичной постройкой. В восьмидесятых годах такие детские садики строили по всей стране. Центральный вход и два крыла. Одно крыло отводилось для младших, другое — для старших групп.

Саша невольно оглянулась вокруг и мгновенно уловила, как опустилась штора на первом этаже. Кто-то внимательно за ними наблюдал. Отчего-то стало тревожно на душе. И эта непонятно откуда взявшаяся тревога разлилась по телу. Ноги налились свинцом, и больше всего хотелось вернуться в машину и уехать обратно. Кто-то тяжело вздохнул совсем рядом. Саша огляделась. Во дворе, кроме них, не было никого. «Никого, кроме смерти. Смерть в центре. Она надолго. До самого закрытия центра», — короткие фразы проникали в мозг и пульсировали в ее голове. Саша еще раз беспомощно огляделась. Впервые в жизни она ощутила страх. Она даже не заметила, как отстала от Савицкого.

Иван Андреевич поднялся по ступенькам, и дверь автоматически открылась.

— Специально заказывали. Всем удобно: коляски заезжают и на костылях не надо дверь придерживать, — в голосе Савицкого появилась гордость за свое детище. — Саша, ты себя хорошо чувствуешь? Тебя не укачало?

— Немного.

За дверью, как и предполагала Саша, холл разделялся на два рукава, ведущие в два крыла здания. Но на этом сходство с детсадом заканчивалось. Иван Андреевич на правах хозяина направился в левое крыло.

— Здесь водный комплекс. Бассейн остался с прежних времен, но его пришлось расширить. Мы сделали достройку, благо места хватает.

За стеклянной дверью Саша увидела предбанник. Возле стены стояли удобные небольшие кушетки, между ними, в больших напольных цветочниках, росли влаголюбивые папоротники. Вдоль другой стены выстроились шкафчики для одежды. Остальное место занимало зеркало. Отраженные в нем папоротники визуально увеличивали пространство.

Окончив осмотр левого крыла, они направились в правое, где лестница, сделанная под мрамор, вела на второй этаж и такая же — в подвал. Иван Андреевич, несмотря на крутые ступеньки, начал быстро спускаться вниз. Саша не совсем понимала, что интересного можно увидеть в подвале. Но оказалось, что его большую часть занимал оборудованный по последнему слову спортзал, а дальше за ним шли служебные помещения: раздевалка для инструкторов, бельевая, камера хранения, инвентарная. Остальные двери без табличек. Помещения, скорее всего, были свободны. Она еще успела обратить внимание на двери с табличками «душевая» и «архив», и… свет погас. Иван Андреевич выругался. Не будь рядом Саши, он бы выругался покруче.

— Электрики схалтурили. Свет включается только с поста дежурной медсестры. Занятия в спортзале закончились, вот и выключили. Экономят.

Иван Андреевич позвонил с мобильного телефона, и свет, как по мановению волшебной палочки, опять загорелся.

— Надо давно было бы переделать, да все руки не доходят.

— А как больные спускаются по таким крутым ступенькам?

В Саше проснулся профессиональный интерес.

— Пойдем, — улыбнулся Иван Андреевич и направился в противоположную сторону от входа. В торце коридора Саша увидела лифт. Иван Андреевич нажал на кнопку, дверь открылась. На бесшумном грузовом лифте они поднялись на второй этаж.

— У вас продумано все до мелочей. Кто консультировал?

— Наталья Михайловна — главврач. Бывшая, — тут же исправился Савицкий.

Правое крыло второго этажа напоминало гостиницу. Так же вдоль коридора располагались добротные деревянные двери с табличками номеров. И только знакомые надписи «ординаторская», «процедурная» и «массажный кабинет» говорили, что это лечебное учреждение.

Холл поразил ее воображение. Дизайнеру удалось создать иллюзию дендропарка, столь умело были расставлены кадки и цветочные горшки. Может, от этого пост медсестры, расположенный в углу, смотрелся как-то несерьезно, словно игрушечный. Дежурная, завидев нежданных гостей, оторвалась от компьютера и, как показалось Саше, стушевалась. Иван Андреевич кивнул на приветствие и направился дальше.

«Точно раскладывала пасьянс, — отметила Саша. — Да и что делать в такой тишине? Запросто можно уснуть от безделья».

На стене висел, как в кинотеатре, огромный экран. Кресла стояли полукругом. Саша представила, как вечерами здесь собираются пациенты. В конце коридора Иван Андреевич открыл дверь, и Сашу окутал холодный воздух. Открытая терраса смотрела на темный лес.

— Представляешь: все в зелени и соловьи поют. В предместье этого давно и в помине нет. Прислушайся, какая тишина.

В голосе Савицкого сквозила плохо скрываемая грусть. Он знал, что скоро уже ничего не увидит и, повинуясь внутренней спешке, прекратил экскурсию по центру.

— Сколько сейчас пациентов на этом этаже?

— Точно не скажу. Весь этаж отдан фонду, а их пациентами занимается лично главврач. Сейчас познакомишься с ней. Какая-то у них там специальная программа. Елена тебе расскажет. Я ничего в этом не понимаю.

Первый этаж оказался зеркальным близнецом второго, только стена холла была полностью из стекла, и от этого казалось, что снег лежит прямо на паркете. Рабочая обстановка здесь тоже ощущалась слабо. Из приоткрытой палаты доносилась еле слышная музыка. Нянечка в кресле-каталке везла мужчину в массажный кабинет, мимо которого они только что прошли. Немногочисленные пациенты готовились к обеду и дневному отдыху. И только от мысли, что она сейчас познакомится с женой отца, Саша напряглась.

Кабинет главврача находился в левом крыле первого этажа, между процедурным кабинетом и залом механотерапии. Иван Андреевич для приличия коротко постучал и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь, пропуская вперед Сашу. Тут же им навстречу из-за стола поднялась женщина. По выражению ее лица Саша отметила, что главврач уже предупреждена о приезде работодателя.

— Знакомьтесь, Елена Евгеньевна Куриленко, хозяйка центра, а это обещанный врач-невропатолог, — Иван Андреевич повторил слово в слово придуманную легенду о друге и его дочери. — Александра Андреева, прошу любить и жаловать. В кадрах все согласовано. Завтра может приступать к работе, а сегодня, Елена Евгеньевна, введите Александру в курс вашей работы. Я к завхозу.

— Иван Андреевич, вы располагайтесь здесь, а завхоза я сейчас вызову, — суетливо предложила Куриленко. — А сама тем временем покажу доктору наш центр.

— Завхоза я сам найду, — Иван Андреевич направился к двери. — Центр я уже показал, так что спокойно общайтесь.

Елена Евгеньевна, ухоженная женщина со стильной стрижкой, в яркой, экстравагантной одежде, несмотря на шесть десятков лет, выглядела довольно моложаво. Судя по тому, как она опустилась в кресло и тут же погасила улыбку, визит Савицкого был ей неприятен. Эту неприязнь и едва уловимый страх Саша почувствовала во взгляде Елены Евгеньевны сразу, как только тот закрыл за собой дверь. Главврач была явно чем-то напугана. Саша внимательно посмотрела поверх головы Елены Евгеньевны — серое облако страха окутывало женщину. Поймав взгляд Александры, Елена Евгеньевна невольно посмотрела в окно и, не найдя ничего, что могло заинтересовать приезжую, бегло озвучила цели и задачи центра. Поинтересовалась, где Саша занималась раньше реабилитацией больных, да и то, чисто формально. Затем напомнила о правилах работы в центре, из которых следовало, что главное — не опаздывать на работу.

— Трудовая книжка у вас с собой?

— Нет. Оставила в отделе кадров. С собой только паспорт.

Заранее заготовленные фразы в кабинете главврача прозвучали неуверенно. Саша почувствовала себя провинившейся школьницей. Говорила она правду, только правда была с натяжкой. Саша достала из сумки паспорт и теперь не знала, что с ним делать: положить на стол Елене или обратно в сумку.

Паспорт главврача не интересовал. Раз Савицкий сам соизволил привезти девицу в центр, значит, будет она здесь работать и точка. Надо у Людмилы спросить, что это за протеже Савицкого. Еще она собиралась оговорить зарплату, как дверь открылась и в кабинет зашла Людмила.

То, что это жена Ивана Андреевича, Саша не сомневалась ни минуты. Именно такой она и представляла жену отца. Людмила была красивая. Даже без украшений и макияжа. Лицо выглядело свежим и отдохнувшим. Черные от природы волосы спадали на плечи. Но больше всего Сашу поразили руки: длинные музыкальные пальцы с коротко остриженными ногтями, покрытые светлым лаком, украшенные только обручальным кольцом, смотрелись как ваяние древнего мастера. Савицкую она, несомненно, уже где-то видела. Голова стала вдруг тяжелой, думать о Людмиле стало физически больно.

Людмила Савицкая безразлично скользнула взглядом по Саше и, узнав, что Иван Андреевич вышел во двор, направилась на поиски мужа.

О немногочисленных пациентах первого этажа Елена Евгеньевна рассказала кратко и неохотно. О втором этаже даже не вспомнила, хотя пациенты там были и оздоравливались они, как успел сообщить Савицкий, по какой-то особой программе. Саша ничего спрашивать не стала. От ощущения присутствия смерти в здании реабилитационного центра ей было не до вопросов. Голова разболелась так, что каждое слово, сказанное Еленой, эхом отдавалось у нее в голове. Легче ей стало только, когда машина Савицкого покинула территорию центра.

— Как вы нашли эту Елену Евгеньевну?

— Не понравилась?

— Сложно сказать. Я ведь ничего о ней не знаю: ни как о руководителе, ни как о враче.

— Людмила положительно о ней отзывается, пациенты не жалуются. А порекомендовал мне ее, как опытного организатора, Задонский. Претензий к Куриленко у меня тоже нет.

«Надо было спросить у Елены, были ли случаи смерти в центре? И опять забыл. Памяти совсем нет», — безразлично подумал Савицкий.

— Как тебе центр? Понравился?

— Очень.

— Ты еще не передумала выходить на работу?

— Нет.

На вопросы Ивана Андреевича Саша отвечала невпопад, и Савицкий, видя состояние дочери, оставшуюся дорогу ехал молча.

Простившись с Савицким возле подъезда, Саша, приняв душ и заварив душистый чай, позвонила Стрельникову и рассказала, почти поминутно, прожитый день, не сказав лишь о том, что собирается завтра выйти на работу.

«Центр мне понравился, — Саша взяла в руки фотографию Маргариты Акимовны, — и двор мне понравился. Весна скоро придет, цветов будет море. Только, знаешь, бабуль, я там почувствовала смерть. Впервые. Она — бестелесное существо и вовсе не черная, а висит светло-синим облаком над центром, еще немного и полностью его накроет. Уйдет она только, когда центр закроется. А как его закрыть? Вот и я не знаю. Сейчас мне надо позвонить. Елизавета будет волноваться».

Саша поставила фотографию на комод, допила чай и пошла за телефоном. Пришлось еще раз более подробно весь прожитый день пересказать Елизавете.

— Саша, говорю тебе еще раз — глупость несусветная, — подруга к исповеди отнеслась не так доверчиво, как Стрельников. — Ну и что с того, что мало пациентов? Я ничего странного в этом не вижу.

— Лиза, ну посуди сама: центр рассчитан на двадцать пять человек и обеспечен всем по высшему разряду. Я даже в Германии такого не видела, а там, поверь, было, на что посмотреть. А пациентов мало. Второй этаж почти пустой. Человека три-пять, не больше. Медсестра пасьянс раскладывает на посту. Причем второй этаж сдан в аренду неизвестно кому. Чем там занимаются, Иван Андреевич толком не знает. Говорит, работают по какой-то специальной программе. И еще мне не понравилась главврач.

— Ну, ты скажешь! Назови тех главных, которые нравятся всем.

— Лиза, я не о том, чтобы всем нравиться. Скользкая она какая-то. Себе на уме. И в разговоре дала понять, что лучше поискать работу в Киеве, и зарплата у них небольшая, все зависит от количества пациентов. А Иван Андреевич мне говорил, что зарплату он сам платит врачам и никак это не зависит от пациентов. И напугана она чем-то не на шутку.

— И о страхах она сама вот так взяла и рассказала тебе?

— Ничего она не говорила. Я видела этот страх — серая пелена накрывает ее с головой. Как она вообще живет?

Елизавета на том конце невидимой связи молчала.

— Я даже знаю, что ты думаешь. Ты подумала, что шизофрения переходит в разряд вирусного заболевания, как грипп, — Саша засмеялась в первый раз за последние дни.

— Я тебе верю, — серьезно ответила Елизавета. — Только будь осторожна.

Москва

Неладное Таня заподозрила сразу, как подошла к подъезду. Странное чувство тревоги навалилось на нее, стоило только поднять голову вверх. Свет в квартире не горел. Такого быть не должно. Ольга Семеновна включала везде свет сразу, как только начинало темнеть на улице.

«Могла пойти к соседке и задержалась там, вот и свет не включила, — успокаивала себя Таня. — Только бы она была жива. Как я без нее?» Слезы набежали на глаза. Она еще раз нетерпеливо нажала на кнопку лифта и, не дожидаясь, пока он спустится, побежала наверх. Окончательно она поверила своему предчувствию, когда дверь оказалась запертой изнутри. Татьяна нажала кнопку звонка и долго не отпускала ее, затем прислушалась. Никакого движения за дверью не было. И тогда она изо всей силы забарабанила кулаками в дверь. Она вдруг осознала, что там, в квартире, случилось непоправимое, то, во что она не хотела верить. А потом она дрожащими пальцами набрала номер Лагунова. Больше звонить ей было некому. Она опустилась на корточки и так сидела до самого его приезда.

— Что случилось?

— Бабушка умерла, — одними губами прошептала Татьяна.

— Сейчас разберемся. Давай ключи.

— Дверь заперта изнутри. Я бы вам не позвонила.

Лагунов взял ключ и, чтобы убедиться, попробовал вставить его в замочную скважину.

— Я уже пробовала. Не открывается.

— Тогда отойди. Дверь, насколько я помню, у вас не бронированная.

Он немного отошел и со всей силы ударил ногой в дверь. Удар фирменной туфли оказался довольно сильным. Замок, не ожидавший такого напора, не выдержал. Между дверью и коробкой образовалась щель, но рука Лагунова в нее не проходила. Пришлось снять пальто и пиджак. Он еще раз нажал плечом на дверь и только после этого просунул руку и открыл замок. Рукав белоснежно-белой рубашки запачкался.

— Погоди, давай сначала я.

Он отстранил Татьяну и зашел в квартиру. Ольга Семеновна беспомощно сидела на диване. Он прикоснулся пальцами к ее шее. Кровь слабо пульсировала в сосудах.

Татьяна толком даже не поняла, когда приехала «Скорая». Она все это время молча сидела возле бабушки, держа в руках ее сухонькую руку, и просила ее не умирать.

— Вашу бабушку везем в реанимацию, — молодая врач не стала уточнять степень родства и обратилась к Лагунову.

— Что с ней? — еле слышно спросила Татьяна.

— Инфаркт. Не волнуйтесь, мы делаем все, что в наших силах.

Заученная фраза прозвучала как приговор, и Татьяна тихонько заплакала.

— Я поеду с вами.

— Хорошо, тогда собирайтесь побыстрее.

— Я дверь приведу в порядок и сразу приеду в больницу. Все еще обойдется.

Лагунов говорил спокойно и уверенно, и она вдруг поверила, что все обойдется. Адвокатам принято верить.

В больницу Лагунов приехал часа через два, раньше никак не получилось. Сначала он позвонил в первую попавшую компанию, предоставляющую услуги плотника и слесаря, потом нетерпеливо ждал, когда тот справится с дверью и замком. Рассчитавшись с плотником, он сам несколько раз проверил замок и, убедившись, что дверь надежно закрывается, поехал в больницу.

В длинном безжизненном коридоре Татьяна сидела одна. В тусклом свете ее и без того худенькая фигурка показалась Лагунову совсем детской. Глаза от слез покраснели. И выглядела она совсем несчастной.

— Что говорят врачи?

— Говорят, что делают все, что от них зависит. Только предчувствие у меня такое…

Она тихонько заплакала. Лагунов протянул ей бумажные салфетки и сел рядом.

— Таня, так нельзя. Бабушка обязательно поправится.

Он обнял ее за плечи и прижал к себе. Она перестала плакать и сидела, уткнувшись в его плечо, до тех пор, пока из отделения не вышел врач.

— Мне можно к бабушке? — встрепенулась Татьяна.

— Можно. Только недолго. И потом сразу домой, нечего сторожить коридор. Ваша бабушка после капельницы будет спать до утра. — А вы, молодой человек, к кому?

— Мы вместе.

Лагунов сказал «вместе» и опять испугался. Что с ним такое творится?

Из палаты Татьяна вернулась немного повеселевшей.

— Таня, поедем ко мне. Тебе надо выспаться, а дома ты будешь всю ночь плакать.

— А как же дверь? — запоздало испугалась Татьяна.

— А что дверь… Стоит на месте дверь. Утром я тебя отвезу домой. Пойдем, — Лагунов легонько подтолкнул ее вперед.

От пережитого страха в ее голове не было ни одной толковой мысли, и она согласилась и потом всю дорогу думала о бабушке, раскуроченном дверном замке и визионерских проектах.

В квартире Лагунова она сразу почувствовала себя неловко и пожалела, что мысль о неловкости не пришла ей в голову раньше.

— Это ваша квартира?

Татьяна осмотрелась вокруг. Двухуровневая квартира была не просто большая, она была очень большая и очень красивая. Интерьер квартиры она мгновенно профессионально оценила.

— Нет, — спокойно ответил Лагунов.

Татьяна удивленно посмотрела на Лагунова. Не хватало еще, чтобы он привез ее в чужую квартиру. Кровь ударила в лицо, и оно немного порозовело, разогнав болезненную бледность.

— Вернее, квартира моя, — успокоил он Татьяну, — только ее мне подарил отец. Я бы столько денег на жилье не тратил. Я не такой расточительный, как можно подумать, — улыбнулся Лагунов и обрадовался, что Татьяна немного начала отвлекаться от своего горя.

— Проходи, не бойся. Я тебе постелю в гостевой комнате.

Он направился в гостевую комнату и сразу вернулся, боясь, что, оставшись одна в холле, Татьяна возьмет и исчезнет.

— Проходи, не стесняйся. Постель в шкафу, полотенца в ванной комнате. Я тебе свою футболку дам и ужин разогрею. Правда, сам не знаю, что есть из еды. У меня домработница приходящая, — сообщил Лагунов.

— Я не хочу есть.

— Ты даже не представляешь, как Тихоновна готовит.

— Спасибо. Мне совсем не хочется есть.

— Ты когда ела? Утром? Пойдем перекусим.

Есть ей не хотелось. Она с трудом затолкала в себя бутерброд и наспех запила его чаем. И только когда она наконец-то улеглась в чужой, непривычно твердой и от того неудобной постели, Роман принес ей пузатый фужер с коньяком.

— Выпей и сразу уснешь. По себе знаю — помогает.

— Что это?

— Не валерьянка, но пить можно.

Всю ночь Татьяна спала тревожно: ворочалась в постели и всхлипывала во сне. Лагунов долго не мог уснуть и несколько раз заходил в гостевую комнату, поправлял одеяло и, зная несбыточность своей мечты, каждый раз ловил себя на мысли, что больше всего на свете хочет, чтобы Татьяна навсегда осталась с ним.

На следующий день Саша без опоздания самостоятельно приехала в Ильинск. Правда, на дорогу пришлось потратить времени в два раза больше. И дело было вовсе не в машине. Машину ей Савицкий выделил из автопарка холдинга — одну из самых хороших. Но даже очень хорошая машина не спасла ее от пробки на выезде с Броваров. За городом километров шестьдесят она ехала быстро, а потом сбросила скорость и ползла как черепаха, боясь пропустить поворот на Ильинск. Да и в поселке пришлось еще покружить, пока нашла реабилитационный центр.

В здание она зашла, когда часы на медсестринском посту показали девять утра. Улыбнувшись дежурной, она сразу направилась в левое крыло. В самом конце коридора, за дверью с табличкой «ординаторская», ее ожидало рабочее место.

В кабинете сидел отставной полковник медицинской службы, а ныне — штатный терапевт реабилитационного центра Крапивин Сергей Николаевич. Мужчина пребывал в полном одиночестве, томясь от безделья. Стоило Саше открыть дверь, как он быстро задвинул ящик и провел краем широкой ладони по коротким усам. Легкий запах коньяка не оставлял никакого сомнения в том, чем занимался с утра пораньше Крапивин.

— Значит, вы и есть тот новый врач? — с интересом спросил Крапивин.

— Александра Ивановна Андреева, — представилась Саша и, увидев теплые, добрые глаза отставного полковника, добавила: — Можно просто Саша.

— Сергей Николаевич Крапивин. Можно просто Сергей.

Он поднялся навстречу Саше. Стоя по привычке навытяжку, он оказался высоким, широкоплечим и внешне довольно интересным мужчиной.

— Надолго?

— Не знаю.

Саша подошла к свободному столу и вопросительно посмотрела на Крапивина.

— Свободный. Кроме нас с вами, больше никого нет. Обживайтесь. Истории болезни там в шкафу. Это я к тому, если на обход соберетесь. А я на перекур. Курите?

Саша отрицательно мотнула головой.

— Правильно, — усмехнулся Крапивин.

За время его отсутствия Саша успела не только переодеться, но и внимательно просмотреть все истории болезни. Таких оказалось немного, всего пять. Четыре пациента нуждались только в уходе и присутствия врача не требовали. И только один — Николай Васильцов — ей показался интересным. Судя по истории болезни, его-то она и видела вчера в инвалидной коляске. По сложившейся привычке Саша внимательно просмотрела все выписки, предоставленные Васильцовым. После полученной в ДТП травмы он не смог полностью восстановиться. Ноги перестали слушать Васильцова. Папку с его документами она отложила в сторону.

Саша просмотрела уже все папки, когда Крапивин вернулся после длительного перекура, а может, не только перекур отвлек отставного полковника. Зайдя в кабинет, он сразу сел за компьютер. По доносившимся звукам стало понятно — виртуальная «войнушка» полностью завладела вниманием Крапивина.

— Сергей Николаевич, вы что, дневники всем пациентам пишете под копирку? Читаю и сама понимаю — ничего в жизни ваших пациентов не меняется с момента поступления и до самой выписки.

Саша еще раз сравнила записи. Во всех историях одно и то же.

— Копирую, — честно признался Крапивин. — А что делать? А что, собственно, должно измениться в жизни пациентов? Реабилитация здесь — полная фикция. Посмотрите на возраст. Им, кроме ухода, ничего больше не надо. И мы, кстати, им тоже не нужны.

Теперь Крапивин оторвался от экрана компьютера и впервые с интересом посмотрел на Сашу.

— А Васильцов?

— А что Васильцов? Ему одному и нужна реабилитация. Только денег у Васильцова на нормальную реабилитацию нет. Кто-то посоветовал жене привезти его сюда, вот и привезла. Да толку от этого никакого.

— Мне Савицкий говорил, что раньше центр успешно занимался реабилитацией, если, конечно, не преувеличил.

— Не преувеличил. Правда, это было еще до меня. А теперь имеем то, что имеем.

Крапивин последнюю фразу вымолвил по слогам. Она могла в равной степени относиться как к ситуации в центре, так и к положению дел на поле виртуального сражения.

— Но Васильцовым-то можно и нужно заниматься. Почему жена должна зря тратить деньги?

— Конечно, надо заниматься, — согласился Крапивин. — Вот вы и занимайтесь.

С экрана донесся победоносный возглас, и Крапивин полностью утратил интерес к реальному разговору. Виртуальный мир был ему куда интереснее.

Как показал обход, Крапивин был полностью прав. Реабилитация в центре — полная фикция. Оставшееся время Саша посвятила перспективному, с ее точки зрения, больному.

Васильцов оказался занятным пятидесятилетним мужичком с чувством юмора и сельской смекалкой. О своих проблемах говорил без нареканий и сетований. Вот так получилось. Спешил.

История с ним приключилась довольно занятная, если бы не была так печальна. Коля Васильцов всю жизнь на заработках. Летом на стройках, зимой дома по хозяйству. Да как иначе. Двое детей. Старший уже студент на последнем курсе, младший школьник. А там смотри — тоже в Киев уедет. Старанию сыновей он только радовался. Это у него так жизнь сложилась: армия, женитьба, работа в совхозе до самого его развала, а потом — сплошные стройки. Хорошо, что работа была в Киеве. И домой можно смотаться к жене. Ночь — дома, а наутро — тут как тут, на стройке. Пятьдесят километров — не расстояние. Только в тот раз накрапывал дождь, и Коля Васильцов не стал дожидаться маршрутки, а махнул рукой и притормозил попутку. Подожди он тогда лишние минут двадцать… но кто же знал, что впереди их ждет ДТП. Водителю ничего, а у него травма позвоночника. Прооперировали Васильцова в Киеве в институте нейрохирургии. На операцию бригада деньги собрала, а вот на дальнейшее восстановление пришлось самим собирать. В институте советовали лететь сразу в Израиль, только на чем ты полетишь без денег.

И сюда он, конечно, ехать не хотел и, будь его воля, давно бы вернулся домой. Конечно, цены здесь не такие, как в Израиле, но, опять же, чего здесь деньги зря тратить? Только теперь приходится жену слушать. А как по нему, так лучше деньги на детей потратить. А ему бы домой. Корзины надо плести. Но жена ни в какую не соглашается. Говорит, подождут твои корзины, никуда не денутся.

— Доктор, может, вы поговорите с женой-то? Скажете, мол, нечего ему здесь делать. А? Вас она послушает.

— Обязательно скажу, и домой вы поедете. А пока не уехали — будем заниматься. Будем стараться, чтобы на своих ногах домой вернулись. Будем вместе стараться, — уточнила Саша.

— Вместе оно, конечно, легче, — согласился Васильцов, — только ног я совсем не чувствую. Как Русалка из сказки.

— Русалка ноги свои еще как чувствовала. Болели они у нее.

— Эх, не угодишь на нас. И болят плохо, и не болят — плохо.

— Можете представить, как раньше ходили?

— Могу. И как ходил, и как бегал.

— Вот с этого и начнем. А потом массаж, потом занятие с инструктором. Вы в подвал спускались, занимались там?

— Да как же туда спуститься?

— Легко. И будете заниматься там целый день.

— Вот женщины пошли нынче, что дома, что здесь, — улыбнулся Коля Васильцов.

Антон Задонский задумчиво сидел на скамейке в Ботаническом саду. Встреча давно окончилась. Посыльный принес лекарство, получил расчет и отправился дальше по своим делам. И Антону можно было ехать обратно в офис, но он вдруг ощутил усталость и сидел, опустив взгляд на крокусы. Что делать с Кругловым? Он в сотый раз задал себе вопрос, словно надеялся найти другое решение, кроме того, что сам принял после того, как недовольный Круглов покинул его кабинет.

Он давно знал, как поступит с Кругловым, только все откладывал и откладывал. А теперь, получается, и откладывать некуда. Задонский тяжело вздохнул.

За что же он так ненавидел Круглова? Вначале за успешность его отца. Будь у него, Антона Задонского, такой отец, ему бы тоже успех сопутствовал с рождения. Только у него не было успешного отца. Да и того, который был, он никогда не считал за отца. Пьянь. И мать презирал за то, что потакала и всю жизнь жалела отца. Говорила, что он добрый, только не реализованный в этой жизни, оттого и пьет горькую. Он даже на похороны не приехал. Мертвое тело Игоря Задонского прохожие заметили в парке напротив дома. Мать сказала, что он бессердечный, и от помощи отказалась, бросив его же деньги ему в лицо. Сколько же они не виделись? Года три или больше.

Он ненавидел Круглова за обеспеченность. Хотя денег теперь у него значительно больше, чем у всех Кругловых, вместе взятых. Но это теперь. А тогда он был бедным студентом, потом бедным «родственником» при обеспеченном семействе Кругловых.

Научная карьера. Нет, наука его никогда не интересовала так, как Круглова. Жить впроголодь ради этой науки он, Задонский, никогда не смог бы. Не его это стезя.

Женщины. Мужчины часто привирают, хвастаясь своими успехами у слабого пола. Через его постель прошло много женщин и еще пройдет. Только не было той, из-за которой он прервал бы этот женский калейдоскоп. Круглов — однолюб. И у него есть Варя. Правильность и семейные устои Круглова его всегда раздражали. Одна отдушина — Варя долго не могла забеременеть. А потом родились дети, и он их крестил. Олег искренне верил, что он любит их детей. Бред.

Варя была обычной девушкой. Самой обычной. На таких сереньких мышек Антон никогда не обращал внимания. Им не суждено было попасть в его орбиту. Только с Олегом Варя смотрелась так, что дух захватывало. Женщина Круглова.

Задонский попытался представить ее заплаканное лицо. Вдова с двумя малолетними детьми. Он будет рядом. Он всегда, всю оставшуюся жизнь будет рядом с ней. Это и будет месть Круглову — не такая уж его Варя и святая, раз примет его пожизненную помощь, а следовательно, окажется в его постели. От одной мысли о Варе Кругловой Задонскому стало жарко. Ради нее одной он готов остановить женский калейдоскоп.

С Кругловым он дружил с ранней юности. Познакомились они давно, еще на подготовительных курсах в мединституте. Олег шел по стопам отца, к тому времени занимавшего пост заместителя начальника городского здравотдела. У Антона с поступлением в мед не сложилось. Поступить простому смертному, без поддержки и нужного знакомства, было нереально. Но помогла дружба. Круглов-старший воспользовался своими связями, и Антону удалось поступить в университет на заочное отделение психологического факультета. Особой радости, конечно, не было, но и выбирать между учебой и службой в армии не приходилось. Через год Задонский перевелся на дневное отделение и, опять же, не без помощи Николая Ильича. И не случись перестройки, пошатнувшей кресло под Кругловым-старшим, Задонскому, окончившему университет с красным дипломом, тоже нашлось бы теплое местечко. Но власть так стремительно менялась на всех уровнях, что даже Олегу, без прежней поддержки отца, пришлось идти работать кардиологом в обычную городскую больницу, не говоря уже о Задонском с дипломом психолога. Место штатного психолога в детском саду или школе — все, на что он мог рассчитывать, — его не привлекало. Разве это работа для мужчины — разбираться с детскими капризами и юношескими страхами? Потом, правда, Антон пристроился психологом в частную психологическую консультацию. Работа ему, на удивление, понравилась, если бы не одно «но». Это «но» упиралось в зарплату. На бумаге все было радужно и перспективно. На деле все оказалось более прозаичным. Зарплаты, вместе с оговоренным процентом, который он ежемесячно получал в конверте, едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Пришлось отказаться даже от обедов в захудалом кафе и перейти на перекус бутербродами, принесенными из дома.

Клиентов было немного, и шли они обычно к знакомым психологам. На прием к Задонскому попадали чаще те, кто пришел в первый раз, или те, от которых отказались коллеги, безрезультатно истратив на них весь свой профессиональный пыл.

Через полгода Антон подал заявление на увольнение и сделал вывод: частная практика лучше, чем работа на государство, но еще лучше — работать на себя.

Оказавшись без работы, он не впал в отчаяние, не ударился во все тяжкие, не запил, как мягкотелый отец, а засел за компьютер, да так, что к вечеру глаза ломило от напряжения. Через пару дней он досконально знал все нужды города: стройкам требовались рабочие руки, больницы ожидали врачей и медсестер, суля им мизерные зарплаты. Столице одинаково нужны были юристы и дворники, требовались нянечки и сиделки. Тщательно проанализировав весь рынок предлагаемых услуг и растущего спроса, Антон нашел свободную нишу. Но, чтобы ее занять, требовалось всего две вещи: деньги и связи. Ни того ни другого у Задонского не было. Вот тогда он и вспомнил о семействе Кругловых.

В кабинете Круглова-старшего они втроем засиделись далеко за полночь. Как ни странно, но авантюрная идея Задонского Николаю Ильичу понравилась сразу.

— Откройте сеть частных врачебных кабинетов. Почему обязательно заниматься уходом за больными? — недоумевал Круглов-старший.

— Мы предоставим совершенно новые услуги, — упирался Круглов-младший.

— Вот, — Николай Ильич поднял указательный палец, — новые услуги! К таким услугам у нас не привыкли. Случись что — обращаются за помощью к знакомым или обходятся своими силами.

— Мы об этом и толкуем. Отец, ты же сам говоришь «обращаются за помощью к знакомым», а ты не думал, что многим проще заплатить деньги за профессиональный уход и ни от кого не зависеть?

— Не знаю, может, вы и правы. Смотрите сами. Деньги-то вложите, а если дело не пойдет, тогда что? А врачебные кабинеты — и риска меньше, и народу понятнее, с какими проблемами к вам обращаться, — начал отговаривать молодежь Николай Ильич.

— Частные кабинеты актуальны, не спорю, но только сегодня, — перебил отца Круглов-младший, — со временем их поглотят мощные клиники с современной диагностикой и лабильными ценами.

Аргументы у Олега были весомые.

— Так сами откройте поликлинику, — не унимался Круглов-старший.

Истинная причина спора, как догадывался Антон, лежала на поверхности. Николай Ильич в силу своих амбиций хотел видеть сына во главе компании, занимающейся престижным делом: косметология, гинекология или пластическая хирургия. А организация ухода за больными больше подходила Задонскому. Если бы вопрос касался только одного Антона, то Николай Ильич проект поддержал бы сразу и деньги постарался бы найти.

— Отец, мы с головой влезем в долги. Даже если ты нам организуешь кредит под самый низкий процент — это все равно огромные деньги. Предложение Антона, конечно, не так привлекательно, зато конкуренции никакой и затраты значительно меньшие. Мы сможем развернуться, — уверенно сказал Олег Круглов.

— Ладно, — наконец-то сдался Круглов-старший. — Постараюсь помочь. Деньги я вам найду. За деньгами дело не станет.

— Вот, смотрите, — Олег открыл папку и положил на стол аккуратно составленные бумаги. — Здесь все просчитано: сколько надо денег и для чего, дальше — целевая аудитория, те, кому мы предложим свои услуги. Прейскурант цен потом доработаем. Я даже просчитал предварительный график погашения долга.

Антон взял со стола папку и просмотрел страницы до конца. Все было четко расписано по пунктам.

Только сама встреча и ночной разговор, невзирая на положительный результат, оставили неприятный осадок в душе Задонского. Он никак не ожидал, что Олег способен мгновенно ухватиться за идею, найти сильные стороны и отстоять свое мнение. Иначе, как папенькиным сынком, Круглова он не воспринимал. И вдруг!

Но все могло обернуться хуже. Кругловы при их деньгах и, главное, связях, ухватив направление, попросту могли бы о нем забыть. Но не забыли…

В конце уходящего века в стране появились зачатки частной медицины. Первым в этом деле преуспела фармацевтика, потом — стоматология, а потом остальные отрасли. Так, считай, на пустом месте, при сочетании авантюризма Задонского и трезвого расчета Круглова, и возникла компания, предоставляющая услуги по уходу за больными, «Рука помощи».

Лет десять, словно в подтверждение названия компании, они работали не покладая рук. Теперь даже было смешно вспоминать, но вначале, чтобы сэкономить деньги, они сами переносили на носилках пациентов в машину, сами отвозили их на обследования. И ничего зазорного в этом не видели. Главное — они вовремя застолбили место под солнцем.

Через год, как и предполагал Круглов-младший, дела сдвинулись с мертвой точки и тихонько пошли в гору. Потом обороты стали расти. Сфера услуг расширялась. А потом у них появились довольно приличные деньги. Олег Круглов к тому времени женился, работу в больнице сменил на университетскую кафедру, стал заниматься наукой. Деньги позволяли.

Антон побрил голову. Потом сменил стиль одежды. Контраст между Кругловым и Задонским был налицо. Пропасть между друзьями начала неуклонно расти.

Телефон тоскливо дребезжал в кармане. Задонский даже обрадовался звонку. Теперь он перестанет думать о Круглове. На табло высветился номер Куриленко. «Одно другого не лучше. Будет трезвонить до тех пор, пока он не возьмет трубку, — тоскливо подумал Задонский». Он с неприязнью нажал кнопку, и тут же в ответ на его протяжное «да» в ухо ударил приглушенный женский голос со знакомыми истерическими нотками. Из сумбурного разговора, длившегося всего пару минут, он понял только одно — надвигалась катастрофа и в центр ехать надо немедленно.

«Почему не позвонить было с утра, а надо обязательно дожидаться часа пик? Почему катастрофа всегда случается в неурочное время?»

Задонский наблюдал за притихшим парком и думал о том, что на эту поездку он угробит остаток дня. Потом по таким же пробкам он будет возвращаться домой. Почему нельзя все толком, без истерик, объяснить по телефону?

Сев в машину, он первым делом открыл еженедельник и вычеркнул оставшиеся на сегодня встречи с клиентами и мелким почерком переписал их на завтра. Только это «завтра» тоже надо будет пересмотреть. Он часто думал о том, что творец допустил промах, отведя земным суткам всего двадцать четыре часа. Может, на небесах для творения материального мира и достаточно было этого времени, но никак не для земной работы.

«Вот старая курица, — в сердцах бросил Задонский. — Ведь начнет разговор о деньгах. Обязательно напомнит, что давно не повышал ей зарплату, пожалуется в очередной раз на Крапивина, перемоет косточки персоналу. И ничего не поделаешь, придется выслушать, иначе не успокоится. А потом можно и о делах поговорить».

До следующей встречи у него оставалось не так много времени. Елена подождет. Главный вопрос надо решить сегодня и сейчас.

Выехав на Голосеевский проспект, Задонский опять мысленно вернулся к недавнему разговору с Кругловым. Нет, он уже не сердился на компаньона, он впервые ему не завидовал, а тихо радовался своей окончательной победе.

«Я ведь Олегу и второй раз свою идею на блюдечке принес. Это тебе не уход за немощными стариками! Это — бери и собирай деньги! Настоящие деньги, такие, что в компании до скончания века нам не заработать. Да и делать-то тебе, Олежка, не надо было ничего. Просто поддержал бы меня и все. А если не поддержал, правильный ты наш, то хотя бы не мешал. Чистоплюй недоделанный!» — в сердцах произнес Задонский.

Идея, которую он озвучил Круглову два года назад, родилась внезапно. Хотя правильнее сказать, что идея эта, как матрица, жила в Антоне всегда. Просто для того, чтобы она проявилась и материализовалась, необходимо было стечение времени и обстоятельств. И когда это случилось, сжатая внутри него пружина разжалась.

В тот день, два года назад, жалоба на его сотрудницу поступила с самого утра. Жена покойного генерала обещала пожаловаться на компанию во все мыслимые и немыслимые инстанции. Из обличительной речи Антон понял только одно — вина молоденькой сотрудницы фонда «Рука помощи» состояла в том, что девушка по привычке положила в чай сахар вместо меда. Лавская, уверовавшая, что ежедневное поедание меда спасет ее от любых болячек и обеспечит долголетие, простить вопиющую оплошность не могла.

Сотрудницу он, конечно, уволил. За те деньги, которые она получала, на работе надо думать только о работе и больше ни о чем. Сахар так сахар, мед так мед, и никак не наоборот. Конечно, дело пустяковое и с Лавской от замены одного углевода другим ничего не случилось. Но закрой он глаза на этот случай, а потом на другой, и вся репутация компании коту под хвост. А репутация — это деньги.

Лавскую он знал несколько лет, с тех пор, когда в уходе нуждался ее, ныне покойный, муж. После короткого телефонного разговора Антон уже нисколько не сомневался, что вздорный характер бывшей актрисы с годами не изменился. Пришлось отложить все дела и срочно ехать на Большую Житомирскую. Не хватало еще скандала.

Светлана Владимировна, цветущая, бодрая семидесятилетняя женщина, в медицинской или другой помощи не нуждалась. Если бы приходящая домработница не только вела хозяйство, но и искусно слушала воспоминания Лавской, то к Антону она никогда бы не обратилась. А вспомнить актрисе было что!

Предвидя запросы Лавской, он сам лично проинструктировал сотрудницу, объяснив, что регулярное измерение давления, поход в аптеку и капли валерьяны от любой болезни — в данном случае не единственный критерий ее профессионализма. Главное — внимательно слушать ее бредни и вовремя поддакивать. Собственно, эту услугу и оплачивала Светлана Владимировна, надеясь на полное взаимопонимание. И откуда взялся этот мед!

Заблаговременно купив торт и цветы, Антон нажал кнопку звонка. Лавская, полная решимости, сама открыла дверь, но, увидев галантного Задонского, поубавила разоблачительный пыл. Посетовав на нынешнюю молодежь, Светлана Владимировна плавно перешла на излюбленную тему — свою блистательную молодость. Все тогда было лучше: молодежь — внимательна и уважительна, и театральный репертуар — продуманный. Разве могли тогда ставить «Шесть черных свечей»? Нет, конечно!

Антон, запасшись терпением, только поддакивал Светлане Владимировне.

Инцидент благополучно исчерпался. Лавской ничего не оставалось, как предложить Задонскому чай.

Оказалось, что Светлана Владимировна, вдова отставного генерала, была наследницей не только фарфорового сервиза со знаменитой кузнецовской позолотой, из которого они пили чай, но также картин и многих раритетных изданий. И все это богатство, кроме пятикомнатной квартиры, завещанной племяннице, жившей в Испании, отойдет музеям города. Представив, каких денег стоят квартира и раритеты, Антон чуть не поперхнулся жасминовым чаем.

— Ты представляешь, сколько в Киеве вот таких одиноких вдов отставных генералов, у которых нет родственников? — задал вопрос Задонский, окончив свое повествование о Лавской.

— К чему ты клонишь?

— Олег, ты не видел квартиры! Это не квартира — хоромы. Ты знаешь, сколько стоит сегодня такая квартира даже навскидку? Мы озолотимся! Это — совершенно другие деньги!

Круглов непонимающе смотрел на Задонского. А ведь сама идея была простой до гениальности!

— Ты действительно не видишь денег? — не поверил Задонский. — Ладно. Скажи, что страшного в приходе старости? — подталкивал к напрашивающемуся ответу Задонский. — Правильно — ничего! Сводил внуков в музей, съездил в библиотеку или на дачу и так далее. Организовал «девичник» или «мальчишник», вспомнили грехи молодости и опять поговорили о детях, внуках.

— Какой «девичник»?

Невпопад заданный вопрос прервал монолог Задонского.

— Да без разницы, — серьезно ответил Антон. — А теперь посмотри на одиноких людей. Детей им Бог не дал — это раз, — Антон загнул указательный палец, — друзья и приятели один за другим ушли в мир иной. И что получается? Остаются они старые и никому не нужные, влачащие остаток жизни на жалкие гроши. Пусть даже не на жалкие, — поправился Антон, вспомнив Лавскую. — Но что они могут себе позволить, запершись в квартире?

— И что ты предлагаешь?

— Мы с тобой сможем им обеспечить сытую, достойную старость и скрасить их одиночество хотя бы уже тем, что внимательно будем слушать старческие бредни.

— Взамен? — Олег слишком хорошо знал Задонского, чтобы поверить в альтруизм друга.

— Они нам официально отписывают свою недвижимость. Какая им разница, кому после их смерти достанется их состояние — нам, государству или каким-то прохиндеям.

— Антон, ты предлагаешь открыть дом престарелых? Только на то, чтобы содержать годами стариков, у нас никаких средств не хватит. Хотя надо все считать…

— Ничего не надо считать, — остановил Круглова Задонский. — С чего ты решил, что старики будут непременно жить годами? А сердце? А давление? Что там еще у них случается, тебе, как кардиологу, лучше знать.

Круглов, слушая своего друга и партнера по бизнесу, прикрыл глаза. И уже по тому, как Олег наморщил лоб, Задонский понял — идея зарублена на корню.

— Мы этим заниматься никогда не будем, — вынес вердикт Круглов и начал нести всякую околесицу, что за грехи отцов придется отвечать детям, что у него растут сыновья и еще живы родители, и прочее, прочее…

Задонский, вспомнив давний разговор, вздохнул: «А ведь больше к тому разговору Круглов никогда не возвращался. Но, выходит, не забыл. Смотри, как встрепенулся, когда статью прочитал. Примчался перед отлетом, чтобы душу свою облегчить. Видите ли, вопросы журналиста о наследстве умерших пациентов его насторожили. Не моя ли это очередная авантюрная идея? Людмила совсем мозги утратила. Зачем было вспоминать фейковый фонд «Рука помощи»? Может, растерялась?»

Задонский притормозил возле платной стоянки:

«Нет таких преступлений, которых не совершил бы человек ради власти, — философски подумал Задонский. — Власть, особенно большая, всегда строилась на крови и удерживалась кровью. И примеров тому не счесть. Цена зависит от расстояния до вершины пирамиды».

Задонский имел эту власть на своем уровне и к ее вершине шел один, без давки и работы локтями. И Круглов, улетевший на симпозиум, ему уже не помеха.

Олег Круглов последние годы успешно занимался наукой и, кроме науки, его, по сути, ничего не интересовало. Семья была, конечно, на первом месте. Задонский опять вспомнил счастливое лицо Вари Кругловой. Глядя ей в глаза, нельзя было ни на минуту усомниться в том, что счастье есть и его достоин каждый. Жаль только, что ее счастье было из другого теста.

Круглов по-прежнему был соучредителем компании. Все решения касательно работы компании Задонский принимал, только посоветовавшись с ним. Но у него была уже своя «работа», и Задонский отдавал себе полный отчет, что придет время и Олег, с его-то въедливостью, докопается до всех его дел и вопрос выбора между другом, компаньоном, просто человеком и своим «делом» станет ребром. И этот день настал.

Задонский приехал на встречу, как всегда, заранее, с учетом пробок. Оставив машину на стоянке, он не спеша направился к центральному входу в Голосеевский парк. Погруженный в свои мысли, он незаметно дошел до первого пруда. Детские аттракционы еще не работали, на спортивных площадках лежала мокрая жижа из почерневшего снега. В парке стояла тишина, и только на крыльце ресторана «Дубки» неспешно курили посетители. Антон вспомнил, как сам нервно курил на этом же крыльце, когда надо было срочно решить одно щекотливое дело. И сколько потом пришлось убеждать Круглова, что ситуация уладилась сама собой.

— Какая погода чудная, вы не находите, молодой человек?

От неожиданного обращения Задонский дернулся всем телом.

— Что вы так пугаетесь? — улыбнулся старый знакомый.

Мужчина крепкого спортивного телосложения легонько взял Задонского под руку, и они медленно направились в глубину парка, подальше от любопытных глаз.

— Пойдемте к прудам.

— Добрый день, — нашелся наконец Антон. — Не ожидал вот так. Думал — позвоните.

Задонский быстро пришел в себя. Минутная растерянность повисла в весеннем воздухе.

— Думать оно, конечно, не вредно, но давайте ближе к делу. Время нынче дорого стоит.

Антон открыл кожаную борсетку, достал приготовленный заранее конверт и протянул его мужчине.

— Здесь — предоплата. Остальное — после.

Мужчина заглянул в конверт, затем достал из портфеля бумагу и быстро написал цифры. После того как Антон кивнул в знак согласия, он сразу же порвал листок на мелкие клочки и положил мусор в свой портфель.

— Фотография.

— Что?

— Фотографию не забыли?

Задонский достал из внутреннего кармана куртки фотографию, которую сегодня утром сам туда положил, предварительно разорвав ее на две части. Можно было аккуратно отрезать часть фотографии, а он нарочно оторвал. Получился обрывок. Теперь этот обрывок внимательно рассматривал мужчина.

Скоро дедлайн — крайний срок, и если он не решит этот вопрос с Кругловым, то Круглов решит с ним. И тогда для него самого, Антона Задонского, наступит точка невозврата. Дедлайн.

Что же сделал не так человек на любительском снимке, чтобы насильственно уйти из жизни? Обычно так рвут фотографии женщины после ссоры или развода, оставляя только свою часть, а ту, другую, с виновником всех несчастий, без сожаления выбрасывают в мусорное ведро, предварительно изорвав на мелкие кусочки. Но здесь был другой случай. На другой половине фотографии остался кто-то, кому улыбался мужчина. Скорее всего, там была женщина и, надо полагать, тоже веселая и счастливая.

Мужчина еще некоторое время смотрел на снимок. Потом прикрыл на мгновение глаза и, профессионально зафиксировав в памяти лицо, вернул фотографию Задонскому. С этой минуты человек с обрывка фотографии превратился в фигуранта.

— Где он сейчас?

— За рубежом. Когда будет возвращаться, я сразу позвоню. Хорошо бы решить вопрос по пути из Борисполя в Киев. Можно дело обставить как ограбление, а еще лучше как ДТП.

— Может, вы тогда все сами и сделаете? — тихо спросил мужчина. — Притом бесплатно.

Антон встретился взглядом с исполнителем заказа и не нашелся, что ответить. В глазах последнего мелькнуло что-то такое, от чего Задонскому захотелось поскорее покинуть Голосеевский парк и забыть о встрече как о страшном сне. И если бы не звонок Елены, он бы поехал прямо домой и с удовольствием выпил бы в одиночку. Но в центр надо обязательно ехать, если не хочет, чтобы Елена окончательно вынесла ему мозги.

Было утро субботы. Где-то в коридоре дребезжал звонок. Саша открыла глаза и прислушалась. В дверь звонили так настойчиво, как звонят, когда соседи заливают квартиру этажом ниже.

Ей снился Стрельников. Сон был настолько реальным, что она успела ощутить прикосновение его рук. Саша с сожалением набросила халат и направилась к двери, надеясь, что непрошеный гость ушел. Звонок противно затрезвонил в сотый раз. Она тихонько, стараясь не выдать своего присутствия, подошла к двери и прильнула к глазку. На лестничной площадке, прямо перед дверью, стоял мужчина и явно не собирался никуда уходить. Она открыла дверь, а сон продолжался…

Знакомая дорожная сумка распласталась на полу. Перед ней стоял Стрельников.

— Ты? — это все, что она успела сказать, перед тем как утонуть в его объятиях.

…Вторую половину дня они гуляли по городу. Роль экскурсовода ей удавалась куда лучше, чем роль гостеприимной хозяйки с пустым холодильником. Сначала они поехали на Крещатик. Главная улица Киева Стрельникова не впечатлила. Все было шаблонно и нарочито. Безликие современные постройки казались равнодушными.

— Тебе совсем не нравится? — Саша легонько толкнула в бок Стрельникова.

— Безликость не имеет исторического прошлого, — философски изрек Стрельников.

Потом они, проигнорировав фуникулер, медленно пошли вверх до Почтовой площади и дальше до самой Андреевской церкви.

— Вот это красота! — ожил Стрельников.

— Согласно легенде, на месте Днепра когда-то было море. Апостол Андрей, придя в эти земли, поднялся на холм, установил на нем крест и предрек появление великого города. После этого морские воды отступили, а часть воды, как гласит легенда, спряталась под этой Андреевской горой.

Саша опять счастливо прижалась к Стрельникову.

— Ты заметил, что в Андреевской церкви нет колоколов? Знаешь, почему?

— Почему?

— Считалось, что, как только ударит колокол, вода проснется и затопит город.

— И откуда ты все знаешь?

— Пересказала слова экскурсовода, — призналась Саша.

— С легендами все понятно. А теперь рассказывай тайны своего мадридского двора.

Стрельников остановился, и праздношатающийся народ начал их обтекать, как волны Днепра. Саша сделала шаг. Низкий каблук ботинка застрял, казалось, в единственной выбоине на всем Андреевском спуске, и она упала на одно колено. Стрельников подхватил ее, но коленка засаднила. Напряжение последних дней дало о себе знать, и она расплакалась.

— Саша, тебе больно или джинсы жаль? Если причина — штаны, то потертость смотрится органично. Поверь мне.

— Потертость на одной коленке никак не может смотреться органично. Органично — это когда две одинаковые. Выходит, что… Павел, почему глупые мысли мне приходят в голову в самый неподходящий момент? При чем здесь потертость на джинсах, — Саша, уткнувшись в плечо Стрельникова, заплакала навзрыд. — Мне так плохо. Отец прав: в центре действительно что-то должно случиться. Я чувствую, как там притаилась смерть. Кто-то обязательно умрет, и не один. А я ничего не могу сделать. Я не знаю, что делать.

— Может, все еще обойдется? — безнадежно спросил Стрельников.

Чтобы не стоять посреди улицы, они зашли в ресторан под названием «Кот Бегемот».

Саша ковырялась в тарелке, наблюдая, как за окном к дому-музею Булгакова подошла небольшая группка экскурсантов. Некоторое время они что-то обсуждали, а потом появился экскурсовод, и они все вместе зашли в дом.

— Почему ты ничего не ешь? Невкусно?

— Вкусно, но нет аппетита. Совсем не хочется есть. Закажи кофе.

— Саша, я буду с тобой столько, сколько понадобится. Но не больше недели. Отпуск ограничен.

И тогда она улыбнулась, и на душе стало легче. Как хорошо, что он приехал! И тогда месиво из листьев салата, красной рыбы и какого-то соуса показалось ей неимоверно вкусным.

— За неделю я все успею, — оживилась Саша. — Мне бы только посмотреть истории болезни и выяснить, все ли поступившие в центр действительно там умерли или выписались домой. Если выписались, я ошиблась и разбираться не с чем.

— Это сложно?

— Теоретически — проще некуда. А на самом деле сложно — все истории в архиве. И мне нужен повод, чтобы туда попасть. И еще надо знать, какие истории смотреть. Журнала регистрации я не видела. Думаю, учет пациентов ведет Елена лично. Мне только интересно, откуда журналист узнал о смертях в центре? Не мог же он сам все придумать. Отец договорился для меня о встрече с ним. Так что пей кофе и пойдем.

Влад Волков несколько разочаровал Сашу. Журналист оказался совсем молодым человеком. От его бесшабашного вида Саше даже показалось, что Стрельников прав. Скорее всего, тот действительно написал статью, лишь бы заполнить брешь в газете. Но против ожидания Влад оказался человеком битым, с врожденной журналистской хваткой, не лишенный творческого и литературного таланта.

— …Мне лично статью никто не заказывал. Может, главному заказали? Хотя он бы сказал прямо. Не впервой. Реклама — это деньги. Так что заказа не было.

Они так и шли втроем по Зоологической улице вдоль серого забора, отделяющего шумную городскую жизнь от зоопарка, Саша рядом с Волковым и на полшага позади — Стрельников.

— То есть это полностью ваша идея — написать о реабилитационном центре? — Миновав изваяние бронзового зубра, Саша вернулась к разговору.

— Скажем, не совсем моя. Попал под раздачу и вперед — писать статью. — Влад рассмеялся, но почему часть вины на нем все-таки лежит, уточнять не стал. — Вам не понравилась подача материала?

— Понравилась. Только вы так задали вопросы, что ответы получились двусмысленные. Мол, думайте читатели, что хотите. Узнав о центре из вашей статьи, своих близких я бы туда не отправила.

— Ах вот вы о чем, — Волков облегченно вздохнул. — «Неудобные» вопросы я заранее не планировал. Думал: съезжу, посмотрю, сделаю пару фото, а напишу уже в редакции. А потом появилась эта Савицкая и дала интервью, — Волков опять улыбнулся.

Он действительно не готовился заранее, как обычно, и не собирался задавать какие-то особенные вопросы. И если бы Сыромятников вовремя вернулся из командировки, то он бы вообще не поехал в центр. Больно уж надо ему чужой хлеб отнимать.

В памяти опять всплыло безмятежное лицо Людмилы Савицкой. Красивая женщина, но… глупа. Сущая находка для «желтой прессы». И главврач ему показалась какой-то мутной, излишне слащавая, что ли. Вот и получилось: вопросы вот они, а ответов нет.

Волков, не оправдав Сашиных надежд, распрощался с новыми знакомыми у метро Политехнического университета, крепко пожав руку Стрельникову. И уже усевшись в полупустом вагоне, сделал на всякий случай пометку в айфоне. «Надо будет еще наведаться в этот центр. Чувствую, неспроста их интересует моя статья», — предвкушая сенсацию, Волков блаженно прикрыл глаза.

— Может, зайдем в зоопарк, раз проходим мимо?

— Я не люблю наблюдать за животными, коротающими остаток жизни в неволе.

— Ну, как хочешь, — согласился Стрельников.

— Если только допустить, что центр с двойным дном, то получается, что люди поступают для оздоровления, не подозревая, что им никогда не вырваться на свободу. Освободить может только… смерть.

Саша вздрогнула от своих мыслей. Между лопаток образовался холодок, дышать стало тяжело, железный обруч сжал голову. Она невольно схватилась за руку Стрельникова.

— Что будем делать дальше? — Стрельников прервал затянувшееся молчание.

— Точно не знаю. У меня есть телефон бывшего главврача центра. Я случайно нашла в столе ее визитку. Может, мне встретиться еще с ней?

— И что это даст? Выслушаешь все ее накопившиеся обиды и только.

— Позвоню ей в понедельник. А там будь, что будет.

Наталья Михайловна Козакова смотрела последние новости, то и дело возвращаясь к неожиданному звонку. Не то чтобы она встревожилась или расстроилась, но какое-то чувство внутренней тревоги не покидало ее с того момента, как она положила трубку.

Она в который раз сосчитала в уме, сколько должно быть дочери Савицкого. Получалось около тридцати. А значит, она тоже постарела на возраст этой девочки.

Наталья Михайловна начала переключать каналы в надежде проскочить рекламу.

С Иваном они росли в одном дворе, их водили в один детсад, потом пошли в школу. И если бы Ивана не забрали в армию, охранять спокойный сон страны, а значит, и ее, то и поступила бы в технологический институт, а так пришлось идти в медицинский. И со Светланой познакомила Ивана тоже она. И почти все годы семейной жизни служила попеременно жилеткой для обоих супругов.

От воспоминаний на душе стало неприятно. Козакова посмотрела на часы, потом в зеркало. Ни морщины, ни седина ее не смущали. Те, ради кого она жила, ее искренне любили именно такой. И это было самое главное. Этого «главного» было не так много в жизни Натальи. К тому же даже «главное» имело свою последовательность. Первое место занимал Степан. Вспомнив о муже, Наталья улыбнулась. Следующий в списке был сын. Говорят, удачные дети рождаются только от большой любви. В подтверждение этой теории сын получился добрый и успешный. Рос без проблем. Ни тебе бессонных ночей, ни изводящих родителей детских капризов. Потом учился, потом уехал в Англию, там женился, родил им двух внучек.

На третьем месте стояла работа. Карьера сложилась сама собой и только под конец не заладилось. Она старалась об этом не думать. Но обида на Савицкого теперь всплыла в памяти.

На подъезде к городу Саша набрала номер Козаковой. Женщина ответила незамедлительно, словно ждала ее звонка. И узнав, что Саша за рулем, начала подробно объяснять, как добраться до ее дома. Уловить все нюансы на ходу Саше не удавалось, пришлось остановиться и записать. К назначенной встрече она, как ни старалась, но опоздала минут на десять. На звонок, не спрашивая «кто», дверь открыла миловидная женщина с мягкой располагающей улыбкой.

— Проходите. Я вас жду. Даже пирог испекла. Сто лет не пекла, а так повод нашла и преодолела свою лень.

Мягкий голос и радушие хозяйки были настолько искренними, что отказаться от пирога было, по крайней мере, бестактно.

— Вы и есть дочь Ивана?

— Да. Я похожа на отца?

— Нет. Вы похожи на свою мать. — Ответ был настолько неожиданным, что Саша растерялась.

— На мать?

— Да-да, — видя недоумение Александры, продолжила Наталья Михайловна. — Вы очень похожи на Светлану. Ну, что мы стоим у порога. Проходите в комнату, а я сейчас.

Наталья Михайловна вернулась в гостиную со старым альбомом. От времени и большого количества фотографий, которые давно не вмещались в нем, альбом растрепался и потерял изначальную форму. Наталья Михайловна бережно положила его на стол, отодвинув тарелку с румяным пирогом.

— Вот, смотри, — женщина, перейдя на «ты», пролистала страницы и подвинула альбом Саше.

С фотографии смотрели молодые, едва узнаваемые люди: красивая изящная женщина с улыбкой в пол-лица — Светлана. Рядом с матерью стояла девушка с копной коротких непослушных волос, осиную талию которой подчеркивал толстый пояс. На заднем плане, обнимая женщин, улыбался мужчина.

— Это вы с моими родителями. Я никогда не видела такой фотографии.

— Бери себе на память. У меня еще есть в другом альбоме.

Наталья Михайловна вытянула из обложки фотографию и протянула Саше.

— Спасибо.

Она с интересом просмотрела еще несколько фотографий, где были запечатлены родители.

Странная штука жизнь. Вряд ли они думали тогда, что от их счастья скоро не останется и следа и без их родительского участия вырастет дочь, которой в то время даже в планах не было.

— Мы со Светланой учились на одном курсе, в параллельных группах. Потом интернатура. Я сразу пошла работать в городскую больницу, а Светлана поступила в аспирантуру. Наука ей была ближе, чем проблемы простых смертных. Как она сейчас?

— Вся в науке. Вышла замуж.

— Светлана попала тогда в сложную семью.

— Вы знали родителей отца?

— Да. Мы жили на одной площадке с Савицкими. Теперь в той квартире живет моя младшая сестра. Маргарита Акимовна, скажу тебе, не подарок была. Вертела своими мужчинами как хотела. А Светланой не смогла. Характер. Начались скандалы. Помню, как-то Светлана принесла домой подопытных мышей. Что потом творилось! Маргарита Акимовна слегла. Ну, это версия, как говорится, для печати. Если бы они жили отдельно, может, и сохранили бы семью. Иван очень любил твою мать.

Наталья Михайловна закрыла альбом, бережно проведя рукой по старой потертой обложке. И Саше показалось, что Козакова после ее ухода обязательно пересмотрит фотографии.

— Так о чем ты хотела со мной поговорить?

— Мне отец предложил временно поработать в центре. Но меня мучают смутные подозрения, что там не все так просто.

Козакова с интересом наблюдала за Сашей. «Я была права с самого начала, только Иван слушать ничего не хотел. Да что там слушать. Даже когда я сообщила о своем уходе, времени не нашел, чтобы поговорить. Уходишь — уходи. А эта девочка сразу заметила неладное».

— Мои домыслы касаются отца. Я боюсь быть необъективной.

Саша замолчала, собираясь с мыслями. Теплая волна спокойствия, идущая от Козаковой, рассеяла последние сомнения.

— Даже не знаю, что сказать. Я почти год как не работаю. Что там теперь — не знаю.

— Наталья Михайловна, — Саша нарочно перебила Козакову, видя, как той неприятно вспоминать о центре, — расскажите мне все с самого начала. С чего все началось?

Наталья Михайловна разлила чай и порезала на ровные кусочки пирог.

— Мы с Иваном не виделись лет десять, — зашла издалека Козакова. — Нет, постой! Какое десять? Больше.

Наталья Михайловна подвинула Саше пирог и замолчала, что-то прикидывая в уме.

— Пожалуй, с тех пор и не виделись, как он женился на Людмиле. Потом я вышла замуж и уехала из Киева. Мой муж военный летчик. В прошлом, конечно. Теперь пенсионер. Дачник.

Наталья Михайловна прервалась на минутку, удивившись, что слово «пенсионер» звучит привычно и вовсе не означает конец жизни.

— Мы только вернулись в Киев, — Козакова продолжила прерванный рассказ, — начали заново обживаться. Работы на тот момент у меня еще не было. А Иван носился с идеей открыть частный медицинский центр наподобие дома престарелых, только современный и комфортный.

Встретились они тогда совершенно случайно, в супермаркете. Она толкнула тележкой мужчину и собралась уже извиняться, как тот обернулся. Они искренне обрадовались друг другу. Иван пригласил в ресторан. А как же иначе, радость радостью, но о делах не стоит забывать.

— Иван дал мне все бумаги, чтобы я просмотрела и высказала свое мнение. Сама идея мне понравилась сразу. Только Иван взял и пропал. Звонить не стала. Решила, что буду нужна — сам позвонит. А потом, честно говоря, я и сама забыла о разговоре.

— Потом твой отец неожиданно позвонил на работу. Долго извинялся и опять пригласил в ресторан. У меня даже обида шевельнулась в душе.

Савицкий заехал за ней в больницу. Получалось как в том анекдоте — съездить быстрее, чем отказаться.

— Под конец ужина он попросил съездить с ним в одно место. Вот тогда и выяснилось, что план твоего отца вовсе не выдумка. Правда, заброшенное здание представляло жалкое зрелище.

Наталья Михайловна вспомнила, как во дворе появился нечесаный местный алкаш. В нежилом здании остро пахло мочой, сыростью и гнилью.

— Что я могла тогда сказать? Денег для реализации его идеи требовалось немерено. Следующий раз в Ильинск мы поехали через полгода. Я своим глазам не поверила! Было сказочно! Двухэтажное здание с достроенным крылом, ухоженный двор, молодой сад. Слов не было! Но то, что я увидела внутри, превзошло все мои ожидания. Палаты светлые, балконы, открытая терраса. Да что я тебе рассказываю, ты же все это видишь каждый день, — прервала себя Наталья Михайловна.

— А как вы начали работать в центре? — Саша хотела дойти до самого главного, еще не понимая, что она хочет услышать.

— Да вот так и начала. Оставила работу в отделении и полностью перешла работать в центр. Далековато, правда, но привыкла.

Пройдя по всем палатам, процедурным кабинетам и закоулкам, Козакова тогда порядком устала.

— Наталья, ты знаешь, кто возглавит этот центр? — спросил уже на выходе Иван.

Первое, что пришло на ум Наталье, — жена.

— Руководить, имея толкового начмеда и завхоза, может кто угодно, — честно ответила на поставленный вопрос Наталья.

— Руководить центром будешь ты.

— Я? — вопросом на вопрос ответила Наталья.

— Это мое детище. Может, самое главное в моей жизни. И отдать его в чужие руки я не могу. — Савицкий обвел рукой все вокруг. — Мне нужен человек, которому я верю. Понимаешь? Я не хочу сказать, что кто-то со стороны обязательно придет и начнет подворовывать. Нет. Но я хочу, чтобы здесь был человек, болеющий душой за свое дело.

— Конечно, меня уговорить не стоило особого труда. Я реально оценивала возможности центра. Жаль было бросать отделение, но перспектива сделать что-то принципиально новое меня захватила. Работы поначалу было очень много. Но самое главное — у нас все получилось.

Саша только кивнула головой, еще не понимая, что должно было произойти, чтобы Козакова, вложив столько сил, оставила центр.

— А потом года через два все изменилось, — Наталья Михайловна подавила тяжелый вздох. — Вначале Людмила стала все чаще наведываться в центр. По мне, пусть бы и ездила. Потом я стала замечать ее шушуканье с персоналом. До меня начали доходить слухи, что Людмила, так, знаешь, закулисно, интересуется, что думает персонал обо мне, как о руководителе. И, что самое смешное, ее больше всего интересовало мнение санитарок.

Справившись с раздражением, Наталья продолжила дальше.

— Вначале я не придавала значения всему этому. А потом позвонил Иван и попросил организовать кабинет для нового сотрудника. Этим сотрудником оказалась Людмила. Так в штате появилась новая должность — «сотрудник по связям с общественностью». Но это полбеды. Мы перешли полностью на реабилитацию. Я проводила собеседование, набирала штат на второй этаж и вдруг звонок Ивана. Его просьба меня просто ошарашила. Он хотел, чтобы в подборе кадров принимала участие Людмила.

— Простите, а как отец объяснил такую нелепость?

— Никакой нелепости Иван не видел. Он искренне, как мне показалось, считал, что у его Людмилы дар божий видеть хороших, светлых людей. И неважно, что эти хорошие и светлые люди некомпетентны в медицинских вопросах. Людмила считала иначе. Между нами на этой почве и возникло напряжение. А потом дошло до того, что она в присутствии персонала начала мне делать замечания. Я позвонила Ивану. Мы встретились. Но мне он показался каким-то не совсем адекватным. Все отшучивался. Так мы ничего и не решили. А потом Людмила представила мне молодого человека, директора компании медицинских услуг «Рука помощи». Оказалось, что у Савицкого с ним совместный проект. Я узнала об этом последней. Опять началась реорганизация центра. Вернулись к тому, с чего начали, — к уходу за больными. О реабилитации уже речь не шла. Просто уму непостижимо! Все, что я сделала, разваливалось на глазах. Я снова позвонила Ивану, но он даже не встретился со мной, сославшись на занятость.

— Как вам показался Задонский?

— Задонский? Ушлый, умный. Язык хорошо подвешен. Но тип, скажу тебе, очень скользкий, напористый. Знаешь, он из тех, кто своего не упустит. Мне даже показалось, что между ним и Людмилой назревают отношения. Вот тогда я поняла — Людмила сделает все, чтобы я ушла из центра.

Наталья Михайловна это почувствовала сразу, как только Людмила появилась в центре с Задонским. Она по-прежнему оставалась главврачом, но второй этаж, арендованный Задонским, начал жить своей неподотчетной ей жизнью. Пациенты поступали в центр в обход нее. Бороться с абсурдом Козакова не смогла. Абсурд непобедим! Заявление на увольнение она положила на стол Людмилы и больше в центр не приезжала.

— А откуда взялся новый главврач? Руководителя ведь не так просто найти?

— Да как откуда? В центр ее Людмила привозила, еще при мне это было. Хотя, — Наталья Михайловна задумалась, — где она могла найти Куриленко? Скорее всего, Куриленко — протеже Задонского. Он постоянно вращался в медицинских кругах.

— Наталья Михайловна, вы Крапивина знали?

— Нет. Когда мы начали заниматься реабилитацией, я пригласила в центр опытных врачей. Все из Киева. Иван платил, по тем временам, хорошую зарплату. После моего ухода постепенно все они тоже ушли. Да их новый главврач особенно и не держала. Появились свободные места. Наверное, Крапивин тогда и пришел.

— Наталья Михайловна, что собой представляет Людмила? Меня интересует только одно — способна ли она на предательство, на осознанную подлость?

Козакова задумчиво помешала чай.

— Все не так просто. Как бы это сказать помягче. Иван создал Людмилу такой, какой сам захотел. Знаешь, удобная дрессированная кукла личного пользования. Ты уж извини, что я так об Иване. Нет, — подумав, уверенно сказала Козакова, — Людмила ни на что сама не способна.

Что ж, вопросы заданы, ответы получены, пора и честь знать.

Саша припарковала машину на освободившейся стоянке почти у самого подъезда и посмотрела на окна квартиры. Свет горел во всех комнатах. Стрельников, надо полагать, не спал.

«Ну, что мы имеем? Заправлять ничем в центре Людмила сама не может. Так ее приучил муж. Тогда от кого исходит смертельная угроза?»

Наживку, вроде проявления мужского интереса к ее персоне, Людмила проглотила сразу. После встречи на юбилее Задонский немного выждал и позвонил Людмиле. Вначале она наигранно его не узнавала, с трудом вспоминая вечер знакомства. Как себя вести в такой ситуации и что говорить, он знал. На встречу с ним Людмила согласилась в рекордное время. На уговоры он потратил не больше пяти минут.

Знакомство завязалось и требовало продолжения. Он водил ее в кино и на выставки картин, приглашал в ресторан, пил травяные и кислородные коктейли в соляной пещере, не забывая при этом постоянно восхищаться, говоря, что она — венец творения. Ради нее Бог и сотворил грешную Землю. Он потратил уйму времени на все ее причуды, пока дело дошло до постели. Тогда уже пришел ее черед восхищаться им. Он старался. В один из таких моментов он сказал Людмиле, что больше не может с ней встречаться и рисковать ее статусом замужней женщины.

— Я думаю, твой муж догадывается, что ты ему изменяешь, — Антон сказал это с хорошо наигранной грустью.

— Он постоянно на работе. Да и как он может догадаться? — В голосе Людмилы сквозил испуг. — Мое свободное время Иван не ограничивает.

— Если он не догадывается сейчас, то догадается чуть позже. Ты расцвела, глаза светятся. Он же не слепой.

На этот раз Задонский говорил чистую правду. Никаких предостережений Людмила даже слушать не хотела. Ей было безразлично. Казалось, оставь ее Савицкий без куска хлеба, она бы с легкостью согласилась, лишь бы только рядом был Задонский.

— Мила, — Антон погладил ее по волосам, — у меня есть план, только ты сама решишь, стоит ли игра свеч. Я думаю, мы можем встречаться вполне легально.

— Ты мне предлагаешь выйти за тебя замуж?

Людмила подтянулась на локтях, черные как смоль волосы рассыпались по гостиничной подушке. В такие моменты она была непосредственна и оттого необычайно красива.

— И замуж тоже позову, — он не удержался и подмял ее под себя. — Если ты пойдешь на работу, мы сможем встречаться без опаски, — отдышавшись, Задонский вернулся к прерванному разговору.

— Я согласна. Я согласна на все. Только я даже секретаршей не смогу твоей быть. Я ничего не умею.

— Какая секретарша? О чем ты говоришь? Ты создана только руководить. И все тебя должны слушаться, как я, — Задонский посмотрел в ее глаза.

— Руководить? — непонимающе переспросила Людмила.

— У твоего мужа есть реабилитационный центр, так ведь? Если ты изъявишь желание там работать, думаю, он тебе не откажет.

— Антон, ты его не знаешь. Конечно, откажет. У нас еще тот домострой.

— Постой, — перебил ее Задонский. — Чтобы не отказал, надо время правильно подгадать. И потом, ты будешь специалистом по связям. Вроде и на работе, а работы никакой. Позже я заключу договор о сотрудничестве с твоим мужем. И мы сможем встречаться без опаски.

Идея Людмиле не понравилась. Она не понимала, зачем ехать для встречи к черту на кулички, когда можно комфортно встречаться в любой гостинице.

После встречи Задонский перестал ей звонить и не отвечал на ее звонки. Без него она смогла прожить несколько дней, а потом отправила эсэмэску с одним словом — «согласна».

Первый этап в борьбе за центр Задонский легко выиграл!

Дальше было проще. Перед тем как предложить Ивану Савицкому совместный проект, он уже знал все его болевые точки, одной из которых была сыновья любовь к матери. На этом он и сыграл. И остался доволен собой. Центр, как и Людмила, теперь был в его полном распоряжении.

Кто и когда придумал работу? Может, никто понарошку ничего и не придумывал. Откатил человек на заре своего развития камень от пещеры, открыл дверь в мир, чтобы светлее было в его человеческом доме. Вечером обратно прикатил, закрыл дверь, чтобы теплее было. В результате его стараний и получилась работа. И возится с тех пор человечество с камнями разной степени тяжести, нужности и важности.

Время от безделья еле тянулось. Саша с надеждой посмотрела на наручные часы, потом перевела взгляд на стену. Стрелка, как намагниченная, замерла на десяти утра.

В городской больнице, за тысячу километров от этого райского уголка, еще не окончился утренний обход. Потом поступят новые больные. Обязательно потревожит приемное отделение, и Дудник начнет сверять, чья очередь спускаться на первый этаж. Во второй половине постовая медсестра принесет журнал консультаций, и опять Дудник все консультации разделит поровну, выбрав себе по возможности женщин. А потом окончится рабочий день, и она будет спешить домой, чтобы приготовить Стрельникову ужин. А потом наступит похожее на сегодня, как близнец, завтра. И главное заключалось в том, что она очень любила приход этого предсказуемого завтра.

— Елена, откуда взялась в центре эта Андреева? — Крапивин нервно забарабанил пальцами по столу.

Ответ Куриленко его не интересовал. Ему действительно было все равно, откуда взялась Андреева. Да хоть с Марса прилетела. Просто он не нашел более подходящего повода, чтобы зайти к Елене, и завел разговор ради самого разговора, спросив о Саше.

— Протеже Савицкого, — нехотя ответила Елена.

— А подруга твоя что говорит? — не унимался Крапивин.

— То и говорит, что у Ивана столько друзей и знакомых, что в центре могут работать не только их дочери, но и сыновья. Как она тебе?

— Что ты имеешь в виду?

— Господи, Сергей! Как врач, как человек?

— Я чего и зашел к тебе. Ты бы сама присмотрелась к ней. Мне кажется, она появилась здесь неспроста.

Елена прикрыла ладонью глаза. Начинается. Пить надо меньше, тогда и казаться будет меньше.

— Врач она, конечно, грамотный. Добросовестная. Все время возится с этим Колей. И знаешь, результат есть.

Результат действительно был. Крапивин и сам не ожидал, что такое может быть. Саша звонила каждый день в Москву какому-то профессору Качесову и подробно рассказывала ему о Васильцове и также подробно что-то писала под его диктовку, после чего напрягала отвыкших от работы инструкторов и массажистов.

— Все хорошо, только она постоянно интересуется пациентами со второго этажа. Спрашивала, зачем там кодовый замок на дверях.

— А ты? — Елена напряженно посмотрела на Крапивина.

— Сказал, что там буйная Дроздовская. Чтобы все под контролем было.

Саша ему не поверила. Он это понял по тому, как она быстро опустила голову и начала писать дневник, скорее всего, того же Васильцова.

— Помощь мне свою предлагала, говорит, могу провести вместо вас обход.

— Надеюсь, от помощи ты отказался?

— С чего это? Говорю, вот вернусь от главврача и пойдешь.

— Ты с ума сошел? — не на шутку перепугалась Елена.

Вот такой немного беспомощной и перепуганной она ему нравилась больше всего.

— Я пошутил, — признался Крапивин.

Елена неодобрительно посмотрела на сидящего напротив нее мужчину и покачала головой.

— Предупрежу Ларису, чтобы Андреева без присмотра не оставалась на этаже. Хотя чего ей туда ходить? Если у тебя все, тогда давай займемся работой.

Тема разговора была исчерпана. Сославшись на работу, Елена попросту выставляла Крапивина за дверь. Он все понял и нехотя вышел из кабинета.

Вернувшись в ординаторскую, он снова засел за компьютер. Пальцы забегали по клавиатуре.

Галатия, Этруски и Думноны за два дня игры превратились в протектораты Римской империи. И если бы утром его не позвали к Веронике Ивановне — что-то ее все чаще беспокоила слабость, — он бы не допустил, чтобы Кельтская конфедерация так близко подошла к границам его виртуальных владений.

Сергей Николаевич направил курсор вверх экрана. Дом Октавианов уступил первенство дому Юлиев. Отставной полковник довольно засопел. Арверны, движущиеся на экране, были беспомощны перед интеллектом отставного полковника.

Спустя двадцать минут в Рим въехал легат с преторианской гвардией. Сергей Николаевич досмотрел победный ролик, анализируя допущенные ошибки.

Как хорошо, что в игре можно перезапустить программу, оживить героев и недругов и начать все сначала. И как жаль, что в реальной жизни нельзя ничего переиграть. Сергей Николаевич неохотно вышел из игры и внимательно посмотрел на новую докторшу. Занесло же ее сюда.

— Саша, как насчет чая? Или, может, по чуть-чуть? — Сергей Николаевич красноречиво кивнул на свою тумбу.

Чтобы его не смущать, Саша нарочно подошла к окну и стала смотреть на прогуливающихся пациентов. Скрипнула дверца, в ординаторской запахло дорогим коньяком. Теперь можно возвращаться к столу и включать чайник.

Маленькая женщина со второго этажа не спеша прогуливалась перед окнами ординаторской. И вдруг, как на замедленной съемке, она начала оседать на землю. Еще немного — и она упала бы на мокрую землю, но опытная нянечка вовремя подоспела.

— Сергей Николаевич, вашей пациентке плохо!

— Где плохо?

— На улице, — Саша махнула рукой, показывая на сад, и побежала к выходу.

Он недоуменно посмотрел на Сашу и, когда сообразил, что это не касается его игры, где он уже выиграл, и плохо никому не могло от этого быть, кроме поверженного виртуального противника, бросился вон из ординаторской.

— Я сам, — Крапивин придержал Сашу у двери.

Он выбежал в сад, когда обмякшую, похожую на тряпичную куклу, Веронику Ивановну усаживали в коляску.

— Сергей, что-то мне совсем нехорошо, — одними губами прошептала Вероника Ивановна. — Умираю. Спасибо тебе за все. Хороший ты человек…

Он ничего не мог ей ответить, на ходу пытаясь нащупать нитевидный пульс. Он давал какие-то распоряжения медсестре, а в кресле, как ему показалось, вместо старенькой пациентки, умирала его жена.

Подвыпивший Сергей Николаевич без стука зашел в кабинет главврача.

— Елена Евгеньевна, ты с ума сошла! Я же просил Веронике не давать лекарство! Ты же обещала! Что ты творишь?!

— Сергей, прекрати истерику! — Елена со всей силы ударила ладонью по столу. От гулкого шлепка Крапивин замолчал. — Что случилось? — миролюбиво спросила Елена.

— Веронике стало плохо! Ей нужна реанимация! Срочно!

Какая реанимация?! Где эта реанимация в центре! Что он несет?! Елена судорожно соображала, что делать, и не столько с больной, сколько с Сергеем.

— Я тебя предупреждаю: если она умрет, я… Я молчать не буду! Слышишь? Я это так не оставлю! Я сейчас!

Раскрасневшийся от эмоций и выпитого коньяка, Крапивин выбежал из кабинета. Дверь с грохотом закрылась. Елена Евгеньевна растерянно опустилась в свое начальственное кресло.

«Главное — успокоиться. Сергей сейчас примет на грудь и тоже успокоится». Только вот уговорить себя, что все будет хорошо, Елена не успела. Дверь опять открылась без стука, и Крапивин бросил ей на стол бумаги.

— Что это? — Елена излишне брезгливо повела рукой. Бриллиантовая россыпь на этот раз утратила чарующую силу.

— Это, Елена, приговор. Тебе и Задонскому. Я с этими бумагами пойду в полицию! Ты слышишь?! Всему придет конец!

— Слышу. Только одного не пойму, при чем здесь полиция?

— Всему придет конец, — устало повторил Крапивин. — Конец вашему бизнесу! Или ты думаешь, я не знаю, чем вы здесь занимаетесь?

Крапивин говорил уже спокойным, тихим голосом, без прежних истерических ноток. Если бы не красные пятна на его бледном лице, можно было подумать, что в кабинете идет обычный рабочий разговор.

— Значит, ты пойдешь в полицию. Я тебя правильно поняла? — Елена подперла руками подбородок. — Только сядем мы, дружочек, втроем. Ты, я и Задонский.

— Мне все равно. Но я не позволю, чтобы…

— А до этого позволял и совесть тебя не мучила. Скажи, а зарплату ты за что получал? За лечение больных? Нет. Деньги ты получал за молчание. Мой тебе совет — езжай домой и хорошенечко проспись. А завтра с утра приедешь в центр, и мы спокойно все обсудим. Договорились? — Елена Евгеньевна поднялась из-за стола.

— Нет, не договорились.

— Хорошо, иди в полицию прямо сейчас. Я не держу тебя. Только я отвечаю сама за себя, а у тебя, Сергей, есть сын и внук. Когда всплывет все это… — Елена пыталась найти литературное слово. — Они будут тобой гордиться.

Свое предположение Елена высказала с презрением.

В ординаторскую Сергей Николаевич вернулся полностью протрезвевшим. Не обращая внимания на Сашу, он достал армейскую фляжку и основательно приложился к ней. В кабинете опять запахло коньяком.

— Я чем-то могу помочь? — Саша сочувственно посмотрела на коллегу.

— Нет. Знаешь, что я тебе скажу? — Крапивин резко перешел на «ты». — Уезжай ты отсюда от греха подальше. И чем скорее, тем лучше, а то не успеешь оглянуться, как эта трясина засосет тебя по макушку.

Он сгреб со стола разбросанные бумаги и в сердцах затолкнул их в сумку, затем отключил компьютер, нисколько не заботясь о сохранении игры, и опять достал флягу. Саша хотела спросить, от какого греха надо держаться подальше, но в дверь постучали, и в ординаторскую заглянула Лариса. Елена Евгеньевна требовала Крапивина немедленно к себе. Он только кивнул головой и криво улыбнулся.

— Иду. Загляну в восьмую палату.

Пошел он еще раз к Веронике Ивановне или сразу к Елене, Саша не знала. А потом ее вызвали в палату на втором этаже, из чего она сделала вывод, что Сергей вообще уехал из центра. И она обрадовалась такой удаче!

Ничего серьезного у пациентки из десятой палаты не было. Повысилось давление. Скорее всего, разволновалась, узнав, что у Вероники Ивановны случился приступ. Все немногочисленные пациенты были в курсе того, что Веронике на прогулке стало совсем плохо. Да и как не быть в курсе, если столько было шума в коридоре. Агнесса Харитоновна выглянула из палаты, когда запыхавшаяся Лариса вместе с санитаркой, дородной Ниной Петровной, везли в коляске еле живую Веронику Ивановну.

— Принесите валерианы капель двадцать, — распорядилась Саша, сосчитав пульс пациентки.

Медсестра нехотя покинула палату. Каблуки торопливо застучали в коридоре и спустя несколько минут она вернулась, неся в лоточке флакон и мензурку.

— Вы можете заниматься своими делами. Я останусь, еще раз измерю давление.

— Я тоже могу перемерить давление, — недовольно ответила постовая медсестра.

Лариса стояла посреди палаты, не зная, что делать. Ее присутствие в палате явно было лишним, но оставлять Андрееву одну с пациенткой было строго запрещено. Но предлога, чтобы остаться в палате, Лариса не нашла и нехотя направилась к двери.

Агнесса Харитоновна, маленькая, сухонькая и при этом энергичная женщина, Саше понравилась с первого взгляда. Уходить из палаты и возвращаться в ординаторскую с намагниченной часовой стрелкой не хотелось, и она присела возле нее, чтобы еще раз перемерить давление.

— Деточка, со мной все хорошо.

Сухонькая морщинистая рука Агнессы Харитоновны прикоснулась к Сашиной руке, и она отложила в сторону тонометр.

— Вы новый доктор? Я вас раньше не видела. Да, собственно, мы никого и не видим здесь, кроме Сергея Николаевича.

— Вы давно поступили в центр? Скоро выписываетесь домой?

— Отсюда никто не выписывается, — еле слышно прошептала Агнесса Харитоновна. — Дорога из центра у нас одна — на тот свет.

В палату зашла Лариса со стопкой выглаженного белья и стала медленно раскладывать вещи по полкам. Агнесса Харитоновна, чтобы не молчать, перевела опасный разговор на воспоминания.

— Вы не пробовали писать мемуары?

— Что вы, Сашенька, — засмеялась Агнесса Харитоновна, — самые большие вруны — это очевидцы давно минувших дней. События и факты путаются в их старческих головах. То, что было тогда важным, со временем переосмысливается и теряет значимость. Мысли часто цепляются за какой-то пустяк. Так что, Сашенька, никогда полностью не доверяйте мемуарам. Хотя память — удивительная вещь. Когда не спится, такие подробности всплывают из прожитой жизни. Думаю, как я могла столько деталей запомнить? Притом ненужных.

Лариса внимательно прислушивалась к разговору и, не найдя ничего подозрительного, вышла из палаты. Ее шаги замерли возле манипуляционного кабинета. Саша прислушалась. За дверью кто-то притаился. Смерть медленно шла по коридору. Саше стало трудно дышать.

— Вам тоже кажется, что за дверью кто-то стоит?

Саша кивнула в ответ.

— Это может быть Дроздовская. С ней не все в порядке. Я сама видела, как она стоит и подслушивает. Только что нас подслушивать? Вероника умерла? — буднично спросила Агнесса Харитоновна.

— Почему умерла? Ей на улице стало плохо. Может, резко встала с коляски, давление понизилось, голова и закружилась. Сергей Николаевич сейчас возле нее. Все будет хорошо. — Саша пыталась успокоить Агнессу Харитоновну.

— Сергей уехал. Я видела в окно, как он садился в машину. Значит, Вероника еще жива?

— Почему вы так спрашиваете?

Саша ответила вопросом на вопрос и сняла с руки Агнессы Харитоновны манжетку. Давление пришло в норму.

— Деточка, послушайте меня, мы здесь все умираем. Один за другим. Вероника не первая. Скоро мой черед. Не думайте, что перед вами чокнутая старуха. Здесь…

Сбивчивый рассказ Агнессы Харитоновны не укладывался в Сашиной голове. Она собиралась задать вопрос, но дверь бесшумно открылась, и в палату в который раз зашла Лариса.

— Елена Евгеньевна просила зайти к ней.

«Как я раньше не додумалась так быстро выпроводить Андрееву из палаты. Столько времени потратила, слушая старческие бредни. И Андреева тоже хороша — пишите мемуары», — раздраженно подумала Лариса.

Саше ничего не оставалось, как попрощаться с пациенткой и идти к Елене.

Из-за неплотно прикрытой двери из кабинета доносился встревоженный голос. Елена Евгеньевна с кем-то на повышенных тонах говорила по телефону. Саша решительно постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь. Елена недовольно кивнула на стул.

— Не вешайте трубку, у меня посетитель, — Елена зажала телефон в руке. — Что с Агнессой Харитоновной?

— Давление повысилось.

— Я сказала Ларисе, чтобы чаще наведывалась к Старостиной. Если той станет хуже — дежурная сама вас позовет, — Елена Евгеньевна показала глазами на трубку, дав понять, что Саша может покинуть ее кабинет.

— Приезжайте немедленно, у нас ЧП.

Последнюю фразу Саша услышала, закрывая дверь. Интересно, что же случилось в центре? Не могла же так Куриленко переполошиться из-за Вероники Ивановны? Ухудшение состояния пациентки — это, конечно, нехорошо, но на ЧП никак не тянет. Саша собиралась послушать разговор дальше, но в конце коридора показалась Людмила. Оказаться в роли подслушивающей ей не хотелось. Пришлось идти в ординаторскую.

Саша попыталась полученную информацию выстроить в логическом временном порядке. «Если правда то, что сказала Агнесса Харитоновна, то все женщины, поступившие вместе с ней в центр якобы на реабилитацию, умерли на протяжении последних трех месяцев. Могли умереть все они в центре? Могли. А могли с таким же успехом спокойно вернуться домой, надеясь еще не раз посетить этот оздоровительный центр. А если Агнессе Харитоновне только кажется, что все ее приятельницы умерли здесь не своей смертью? Вот Дроздовской кажется, что смерть бродит по коридорам. Допустим, это так. Я сама не хуже Дроздовской чувствую ее присутствие. Тогда, возможно, права и Старостина. Надо самой посмотреть истории болезни и потом только делать выводы. Если в историях нет посмертного эпикриза — значит, пациент живой, а если есть, то тогда сразу станет понятно, от чего тот умер».

Выбрав удачный момент — тихий час, Саша пошла на пост медсестры. Лариса, больше похожая на надзирателя, чем на сестру милосердия, посмотрела на Сашу холодным, высокомерным взглядом глубоко посаженных глазок.

— Лариса Дмитриевна, я не хотела вас отвлекать, но у меня просьба к вам, — Саша облокотилась на стойку, понизив голос почти до шепота. Выбранная тактика действовала безотказно. Лариса, осознав свою значимость, забыв на минуту все предосторожности, готова была помочь растяпе-врачу. Да и просьба-то пустяковая.

«Потеряла номер телефона и думает, что сунула случайно в историю болезни. Быть того не может. Елена Евгеньевна каждую историю собственноручно проверяет. Но не говорить же ей об этом. Пусть поищет, все равно делать нечего», — Лариса посмотрела на замершую стрелку часов.

— Спускайтесь в подвал, я свет включу и догоню вас, — Лариса выдавила вялую улыбку, открыла навесной шкафчик и сняла ключ от архива.

Просторная комната, отведенная под архив, была оборудована, как и все в центре, добротно. Пластиковые стеллажи стояли вдоль стены. На каждом выдвижном ящике был наклеен ярлык с указанием года и месяца, на протяжении которого собиралась документация центра.

И только еле заметный слой пыли равномерно покрывал стол. Выходит, за последнее время никто историями болезни не интересовался.

Саша внимательно осмотрелась вокруг. Папки аккуратно стояли соответственно годам. По их толщине можно сразу определить, как обстояли дела в центре. Вначале пациентов было мало, следовательно, мало историй болезни, оттого и папки тоненькие. Центр только открылся. Потом папки стали толще. Дальше стояло по несколько папок, помеченных одним месяцем — количество пациентов увеличилось.

Папки за прошлый год выглядели сиротливо. Вспомнив слова Агнессы Харитоновны, что все ее новые приятельницы умерли в этом году, Саша подошла к крайнему стеллажу и выдвинула пластиковый ящик. Чувствуя, как упирается взгляд медсестры в ее затылок, она заслонила его спиной и начала перекладывать истории болезни, внимательно вчитываясь в фамилии. Три истории болезни — три человека. И все выписаны через месяц. Никто не умер. Только эти пациенты были из палат первого этажа. Выходит, должна быть еще папка с историями пациентов со второго этажа. Только как ее найти? Саша, не поворачивая головы, скосив глаза, осмотрела стеллажи. Ничего, что ее интересовало, на глаза не попадало.

— Нашли, что искали?

В голосе медсестры послышалось нетерпение. Да еще встала так, что не видно, какие папки смотрит. Лариса решительно направилась к Саше.

— Нет, не нашла. Спасибо вам, Лариса! Теперь хотя бы знаю, что в документах нет моей записки. Пересмотрю еще раз все бумаги у себя на столе.

С этими словами, не дожидаясь, пока Лариса закроет архив, Саша вернулась в ординаторскую.

Москва

Ольга Семеновна Васильева умерла ближе к обеду.

Утром она поговорила с Татьяной, подержала ее за руку, мысленно благословила ее и под конец попросила напомнить Роману о его обещании.

Перед тем как покинуть этот бренный мир, она поблагодарила Бога, что даровал ей эту нелегкую жизнь. Попросила прощения за обиду на него, что не уберег ее Верочку. Но что теперь обижаться — недолго осталось ждать встречи с дочерью. Вот все дела и сделаны.

Ольга Семеновна прислушалась к суете в коридоре и вдруг, осознав всем своим естеством, как ее душа отрывается от тела, чтобы снова жить другой, бесконечной жизнью, улыбнулась. Так она и умерла с улыбкой на устах.

— Где будут поминки? Ресторан заказать или кафе? — в который раз Лагунов спросил Татьяну.

— Помянем дома. Соседки в ресторан не пойдут. Они старенькие. А домой придут. У нас, у меня, — поправилась Татьяна, — родственников никаких нет. Я звонила Андреевой, но она сейчас в Киеве.

Глаза наполнились слезами, и они медленно побежали по щекам. Она много раз давала зарок не плакать, но слезы сами текли с глаз.

Похоронили Ольгу Семеновну на старом кладбище, рядом с дочерью и зятем. Проповедь священника закончилась в положенное время.

Татьяна как во сне видела, как с бабушкой прощались соседки, потом к гробу подошел Лагунов и, когда настал ее черед, Татьяна молча прикоснулась губами к бабушкиной руке и отошла от гроба, стала наблюдать за тем, как медленно рос холмик, превращаясь в могилу.

Затем Лагунов поставил венки и… все закончилось.

— Роман Андреевич, может, вы посидите с нами за столом? — Татьяна зашла на кухню.

— Я здесь побуду. А ты иди.

Идти в гостиную он не захотел. Он помнил, с каким интересом его рассматривали соседки на кладбище и тихонько шушукались, теряясь в догадках на его счет, а теперь, слегка подвыпив, начнут расспрашивать, кем он приходится Ярославским. И ничего с этим не поделать. Жизнь идет своим чередом. Вот и они, пригубят вино на помин души и вернутся к своей привычной жизни.

Лагунов сидел на кухне до тех пор, пока все не разошлись, а потом пошел в гостиную, где осталась одна Татьяна.

— Спасибо вам. Вообще не представляю, что бы я делала без вас. Спасибо.

— Земля ей пухом, — Лагунов разлил остатки вина и выпил.

— Помните, еще недавно, мы здесь пили чай, а я несла всякую ерунду о домах и интерьерах? — вспомнила Татьяна.

Ей почему-то показалось, что стоит вспомнить что-то хорошее, и оно, это хорошее, вернется в квартиру вместе с бабушкой. Ничего не случилось.

Свеча, поставленная в стакан, догорела и погасла.

— Роман Андреевич, бабушка перед смертью просила вам напомнить, что вы давали ей какое-то обещание. Вы не подумайте ничего такого — просто бабушка просила вам передать.

— Помню.

— Я все деньги, что вы потратили, верну вам. Только немного приду в себя. Хорошо?

— Никаких денег я не возьму. Даже не думай. Или мы с тобой не друзья? — Лагунов легонько сжал ее руку.

— Я пойду прилягу, голова совсем не соображает. Потом все уберу здесь. А вы захлопнете потом за собой дверь. Да что я вам объясняю. Сами знаете.

Она поднялась и, не глядя на Лагунова, пошла в свою комнату. От пережитого за день и выпитого вина голова начала кружиться.

Татьяна, не включая свет, легла поверх одеяла. Потолок качнулся и, чтобы унять это качание, она крепко закрыла глаза.

Проснулась она так же внезапно, как и уснула. Бабушка на кухне мыла посуду и уронила ложку.

Татьяна села на кровати и прислушалась. Из крана лилась вода, стукнула крышка. Звякнули рюмки. До конца не поняв, что случилось, она быстро поднялась и, уняв дрожь, пошла на кухню.

Лагунов, закатав рукава и подвязавшись полотенцем, домывал посуду.

На спинке стула висели его пиджак и галстук.

— Я тебя разбудил?

— Я подумала, я подумала…

— Ты подумала, что на кухне бабушка. Так?

— Угу.

— Таня, — Лагунов вытер руки, подошел и обнял ее за плечи, — не плачь. Или бабушка тебя любила заплаканной?

Она уткнулась ему в плечо и… перестала плакать.

Он не знал, как дальше быть, куда деть свои руки, и только гладил ее по спине.

— Она любила меня всегда любой. Даже заплаканной.

Лагунов прикоснулся губами к ее волосам и прижал сильнее к себе, пока не почувствовал, как она вся напряглась.

Испугавшись, что не справится с собой, он легонько отстранил Татьяну от себя.

— Я все убрал со стола, так что ты можешь ложиться и дальше спать. Мне пора. Если хочешь, я останусь и переночую здесь.

— Нет. Поезжайте домой, вам завтра на работу. Вы и так столько всего сделали для нас с бабушкой.

— А хочешь, поедем ко мне? Тебе нечего бояться.

— Нет. Я останусь дома. Мне надо самой все пережить и сжиться со всем этим.

— Ты иди, ложись, поспи. Я сам закрою дверь.

Татьяна, прислонившись к двери, наблюдала за тем, как Лагунов откатал рукава белоснежной рубашки, надел пиджак, взял со стула галстук и, немного подумав, скомкал его и положил в карман. Потом она слышала, как Роман долго возится в тесном коридоре возле старой вешалки, надевая пальто.

«Опять зацепился рукавом, — подумала Татьяна. — Надо давно было выбросить эту развалюху. Кому теперь на нее вешать одежду?»

Потом за Лагуновым закрылась дверь, и она осталась одна в квартире. Опустившись на стул, на спинке которого еще недавно висели его вещи, она просидела так до тех пор, пока часы в гостиной не пробили полночь.

Встреча в Голосеевском лесу оставила в душе настолько неприятный осадок, что Задонский не успел отказаться от предложенного Еленой зеленого кофе.

И теперь, борясь с отвращением, он медленно пил жидкость, пахнущую прелым недосушенным сеном. Внимательно рассматривая в чашке бледную муть, сетования Елены он слушал вполуха.

Савицкий пристроил какую-то девицу на работу. Тоже мне проблема. Знает он этих девиц по протекции. Была бы толковее, нашла себе работу в Киеве. Выходит, эта глушь — для ее мозгов. Главное, чтобы ни во что не вникала. Но, опять же, чтобы вникнуть — нужны мозги, а они в дефиците. Круг замкнулся.

Веронике Ивановне стало плохо. До утра может не дожить. Могла бы вообще об этом не говорить. А как ей должно быть от такой дозы лекарства?

Антон прикрыл глаза. Ради чего он приехал в центр? Знала бы Елена, сколько у него своих проблем. Один Круглов чего стоит. А он не ноет. Он решает проблемы по мере их поступления.

— Он настроен решительно! Сегодня в полицию не пойдет, напьется. А как протрезвеет? Что тогда делать? Ума не приложу!

— Стоп! — Задонский понял, что пропустил важное. — Какая полиция?

Он с удовольствием отставил мутное пойло, называемое зеленым кофе.

— Ну, я же вам говорю, что Сергей грозился пойти в полицию и рассказать о нашей с вами… работе. Вот, смотрите, чем пугал.

Задонский внимательно прочитал заявление Крапивина.

Свои подозрения Сергей Николаевич излагал грамотно, со ссылкой на истории болезни и листы врачебных назначений. Дальше прилагались несколько страниц — копии посмертных эпикризов.

— Вот тебе и пьющий отставник. Откуда у него эти ксерокопии? Хотя неважно.

Задонский еле сдерживался, чтобы не наорать на Елену.

Если бы удушение главврача решило назревшую проблему — он бы ее удушил. Задонский от злости сжал кулаки. Вот с чего надо было начинать разговор! А то заладила: одному плохо, другому еще хуже…

— Где все эти истории болезни, с которых Сергей сделал ксерокопии?

— Как где? В архиве.

— Немедленно все убрать из архива, — распорядился Задонский.

Он сосчитал в уме до десяти и успокоился. Обостренное чувство нависшей опасности заставляло мозг молниеносно просчитывать варианты решения возникшей проблемы.

— Где он сейчас? — спокойно спросил Задонский.

— Кто? Сергей? Он мне не докладывал. Уехал. Уехал и ничего не сказал. Только пригрозил.

Голос Елены вот-вот должен был сорваться на истерический визг.

— Ладно. Я сам с ним поговорю. Адрес.

— Чей? — Елена растерянно смотрела на Задонского.

— Крапивина, — по слогам, еле сдерживаясь, чтобы не заорать, проговорил Задонский.

Елена, немного придя в себя, открыла записную книжку и, водя дрожащими пальцами по страницам, нашла адрес Крапивина.

«Он решит все, он поговорит с Сергеем, и тот опомнится. Иначе всему конец! А если Сергей не согласится? Что тогда — тюрьма?»

От этих мыслей Елене Евгеньевне стало холодно в кабинете, где отопление всегда работало на полную мощность.

— На днях поступят две старухи.

Спокойный, ровный голос Задонского удивил Елену. Он что, не понимает, какая опасность нависла над ними? Чего-чего, а продолжения «работы» в то время, когда над их головой висит дамоклов меч, она не ожидала.

— Антон Игоревич, — голос Елены Евгеньевны осел от напряжения, — давайте повременим. А если Сергей не опомнится? Это же подписать себе приговор…

Елена готова была расплакаться. Или он думает, что меч упадет только на ее голову?

— Все будет нормально. Просто у меня благодаря вам на одну проблему стало больше. Но у кого этих проблем сейчас нет? Правда? — улыбнулся Задонский. — Людмила здесь?

От чувства реальной опасности на него навалилось непреодолимое желание заняться сексом.

Елена Евгеньевна хотела в сердцах ответить, что где ж еще быть потаскушке, как не ждать его здесь, но вовремя спохватилась и только утвердительно кивнула.

— Кстати, премиальных в этом месяце не ждите. А если еще раз такое повторится — деньги удержу из вашей зарплаты.

— За что?

— За дурацкую статью, — уточнил Задонский.

— Но я…

— Надеюсь, на сегодня ваш Крапивин — последняя проблема или еще что-то осталось?

— Больше ничего.

Задонский легко поднялся из кресла, брезгливо посмотрел на чашку зеленого кофе и, не прощаясь, покинул кабинет.

На вычет из зарплаты в свете последних событий Елена Евгеньевна не обратила никакого внимания. Если бы это была самая большая потеря в ее жизни.

«Как Задонский уговорит Сергея молчать и что я сама скажу Крапивину завтра, когда он приедет в центр? Как с ним работать после этого? Мерзавец!»

Во второй половине дня неожиданно выглянуло солнце. Пациенты потянулись на террасу.

Катя Васильцова, приехавшая навестить мужа, выкатила кресло-коляску на просохшую аллею и остановилась.

Саша видела, как Николай с помощью жены тщетно пытался стать на ноги.

В палате с инструктором он уже легко вставал и опирался сильными руками на ходунки, стоял до тех пор, пока не уставала спина. Еще немного — и начнет ходить. Коляска была низкой и неудобной, и ему никак не удавалось оторваться от сиденья. Потом, собравшись с силами, Коля неумело выпрямился, оттолкнув кресло.

Не зафиксированная в положении «стоп», она быстро откатилась назад. Секунда — и Коля повис на хрупких плечах жены. Стоять в таком положении было неудобно. Еще немного, и они рухнули бы на землю, но подоспевший инструктор в последний момент подхватил Николая под мышки.

У всех отечественных колясок слабые фиксаторы. Лучше бы их вообще не ставили. Тогда и надежды на них никакой. А ведь импортные коляски она точно видела, когда Савицкий ей показывал подвал.

Сменившаяся дежурная медсестра, как и предполагала Саша, о колясках ничего не знала. Да и откуда ей знать, своих забот мало? Может, завхоз знает? Только его вначале найти надо.

В подвальном помещении было темно. Нащупав выключатель, Саша нажала на рычаг, запоздало вспомнив, что сначала, как предупреждал Иван Андреевич, свет надо включить на щите первого этажа, а потом уже спускаться вниз.

Саша стояла в полной темноте. Идти дальше не было смысла. Понятное дело, на ощупь коляски она искать не станет. Она уже сделала несколько шагов обратно, как сверху донеслись приглушенные голоса. Кто-то спускался в подвал. Уверенные шаги эхом раздавались в темноте.

Повинуясь интуиции, Саша быстрым шагом направилась в конец коридора. За архивом была комната, в которой хранились запасные функциональные кровати. Скорее всего, она там и коляски видела. Был ли на двери замок, она точно не помнила.

Саша шла, касаясь рукой стены до тех пор, пока не наткнулась на металлическую дверь архива. Следующая дверь — ее убежище.

Голоса за спиной стихли, шаги остановились почти напротив архива. Кто-то включил подсветку на телефоне и повернул ключ в двери.

— Дверь закрой поплотней.

Тихий возбужденный голос принадлежал женщине.

Саша затаила дыхание.

— Пусть так будет. Если кто надумает спуститься, мы увидим свет в коридоре.

Женщина не возражала. Опять все стихло, словно никого в подвале и не было. Потом донесся шорох, перешедший в монотонное ритмичное движение.

Чем занималась пара в темноте, догадаться было нетрудно. Саша почувствовала, как краснеет, неловкость ситуации была еще и в том, что покинуть свое убежище незамеченной ей вряд ли удалось бы.

Шорохи сменились учащенным дыханием. Акустика, словно в театре.

Саша почувствовала, как у нее затекла спина. Показалось, что с тех пор, как она шагнула в темную комнату, прошла целая вечность, и было непонятно — ушла пара или еще находится в соседней комнате.

— Как муж?

— Хуже.

Любовники перешли на шепот. Разобрать, о чем они говорят дальше, было невозможно.

— Давай-ка мы с тобой пока повременим с этим, — голос мужчины нарушил тишину. — Не спеши. Сколько капель даешь?

— Как и говорил — десять.

— Давай ему половину.

— Но… Я так больше не могу.

— Потерпи немного. Мы же обо всем договорились.

— Тебе легко говорить, ты же его не видишь.

— Сейчас в Греции холодно. Купаться нельзя. Ты лучше придумай, куда мы потом полетим. Хорошо?

Женщина ничего не ответила. Может, она не могла решить, о чем надо сначала думать — о температуре воды в Эгейском, Средиземном или Ионическом море или о больном муже.

— Иди первой. Я за тобой.

«С Савицким еще придется повременить. Если бы не статья, если бы не этот чистоплюй Круглов, то все было бы в ажуре. Нет, смерть Савицкого сейчас будет перебором. Главный на повестке дня — Крапивин. С остальным разберусь позже», — подумал Задонский, прислушиваясь к гулкому цокоту женских каблуков.

Противная трель телефонного звонка, долетевшая из коридора, разлилась столь неожиданно, что Саша отпрянула от двери, больно зацепившись за кровать.

— Да, слушаю. Да, все в силе. Прилетает через пять дней. У меня еще проблема. Срочная. Я сам заеду. Нет, эта не повременит. Сколько стоит — знаю. Хорошо.

Он знал цену всему.

Саша тихонько выбралась из подвала и направилась в ординаторскую. Услышанный, вернее подслушанный, разговор никак не шел из головы.

Она села на диван, пытаясь вспомнить, что говорил мужчина в коридоре подвала.

Воздух в ординаторской сгустился. Дышать стало тяжело. Перед глазами мелькнуло лицо Крапивина. Визг тормозов, крики, машина «Скорой» — все плыло в замедленном темпе.

Потом улицу заполнил шум. Она услышала, как приземляется самолет. Она успела заметить мужчину. Пуля размером со снаряд медленно плыла вдоль коридора, пока не настигла улыбающегося мужчину. Внезапно экран перед глазами погас.

Саша глотнула побольше воздуха и, не мигая, смотрела на стену, видя, как по подвальному коридору шел мужчина, которого она видела в кафе. Выбритая голова, уверенная походка победителя.

Как он оказался в этом подвале? Смутная, до конца непонятная мысль возникла и сразу же погасла в мозгу.

От мелькнувшего видения она чувствовала усталость. Чье-то будущее и настоящее соединялись в одно целое. Больше всего ей хотелось лечь и укрыться пледом.

Сергей Николаевич, не спеша, обдумывая каждое слово, допечатал письмо. Завтра с утра он пойдет в полицию и будь, что будет. Что будет, он прекрасно знал, только это будущее его уже нисколько не пугало. Он еще раз перечитал распечатанный лист и отпил коньяка прямо из бутылки.

Вот все и закончилось. Жизнь не удалась. Хотя неправда. В его жизни всякого хватало. Пусть не самое лучшее, но ведь было и хорошее.

Он вспомнил Ленку, только не теперешнюю Елену Евгеньевну, а ту студентку с короткими непослушными волосами, с открытой, доброй улыбкой. Ленка была его первая любовь. Если бы она еще согласилась тогда поехать с ним на службу, но Елена Лесникова ехать в глушь отказалась. Выходит — не было у них любви. Потом он долго думал, что любви вообще никакой нет. Возможно, не встреть он Женю, так бы и верил в это. И умер он в тот же день, когда ее похоронил.

Сергей Крапивин, сын потомственного военного, всегда хотел быть как отец. А может, ему только казалось, что хочет. Его мнение в семье не обсуждалось и особо не волновало. Традиция — святое. В детстве ему даже казалось, что и на свет он появился только с одной целью — продолжить семейную традицию, а остальное — как будет.

Подкачало здоровье. В кого он удался со слабым зрением, неизвестно. Бабки, и те до последних дней читали газеты без очков. Сергея лечили в Одессе в Институте глазных болезней, потом в Москве. Зрение восстановилось, но надо было выбирать между карьерой и здоровьем. Родители выбрали второе.

На следующий год Сергей благополучно поступил в мединститут, сдав все экзамены на твердые пятерки. На шестом курсе перевелся в Горьковскую военную академию, там же прошел ординатуру и расстался с Еленой.

Если бы не постоянный молчаливый укор отца, он бы думал, что состоялся в этой жизни. Он прошел Афганистан, Чечню, побывал в Африке.

Потом наступил тот роковой год. Сначала умерла мать, а вслед за ней ушла из жизни Женька. Неоперабельный рак — такой вердикт вынесли врачи после обследования.

Его жизнь закончилась. Он начал потихоньку пить. В таком не лучшем виде он и встретил Елену. И начался новый этап его пустой и необустроенной жизни. Конечно, работа в центре это вам не госпиталь с постоянной нервотрепкой, экстренными операциями и дисциплиной. В центре он чувствовал себя сторожем при престарелых дамах. В тишине ординаторской он коротал время за глотком коньяка и компьютерными играми.

Елена была рядом. Он и в центр ехал только, чтобы быть рядом с ней. Больше там делать было нечего.

А сегодня утром хмель прошел, пелена с глаз упала, как упала ослабевшая Вероника Ивановна. Он вдруг осознал, что происходит в центре.

Сергей Николаевич сделал глоток коньяка, не чувствуя ни вкуса, ни аромата. А ведь он догадывался обо всем давно, только не было силы признаться в этом себе.

Сказать о своей догадке Елене он не мог. Сказать — значит уличить ее в преступлениях и самому уйти из центра и больше ее не видеть.

Он на все закрывал глаза и все ей прощал, лишь бы не потерять ее окончательно. Он все надеялся, что в один прекрасный день весь этот кошмар закончится. Он надеялся до тех пор, пока кошмар не коснулся Вероники Ивановны.

Такой в старости была бы его Женька. С такой же осанкой, с таким же спокойным взглядом. Каждый раз, заходя в палату к Веронике Ивановне, он словно видел Женьку. И задерживался в ее палате он дольше всех, слушая в сотый раз ее воспоминания о муже и собаке.

Простить ее смерть Елене он уже не мог. Он просил отменить «лекарство», и она ему обещала. Выходит, он дал себя обмануть. Себя и Женьку.

Сергей Николаевич бегло прочитал написанное и медленно порвал письмо на мелкие кусочки. Утром он сам пойдет в прокуратуру и все расскажет. Еще неизвестно, кому в руки попадет письмо. Хорошо, если заявлению поверят, а если сочтут за бред сумасшедшего? А там, смотри, выбросят в мусорное ведро — и дело с концом.

Осоловевшими глазами Сергей Николаевич еще некоторое время смотрел на экран телевизора, а потом, не раздеваясь, так и уснул, сидя на диване. До самого утра снились ему Женька и молодая новая докторша.

Саша лежала на диване. Мелкая дрожь не унималась. Чай, приготовленный Стрельниковым, не помогал согреться. Она тихонько скулила, уткнувшись в его широкую грудь.

— Саша, не изводи себя. Ты ничем не могла ему помочь.

— Я ведь знала. Я видела это все. Если бы я ему позвонила, предупредила…

Стоны перешли в рыдания, дрожь усилилась.

— Ты ничего не могла сделать, слышишь? Ничего. Саша, ты сама веришь, что Крапивин стал бы тебя слушать?

Она мотнула головой и опять расплакалась.

Утром Крапивин подошел к своей машине и сразу увидел спущенные шины. Колеса срослись с землей. Он оглянулся, пытаясь найти того, кто сделал эту пакость, но вокруг не было ни души.

Придется машину на ночь оставлять на стоянке. Надо спросить у соседей, может, еще кому попортили колеса?

Он некоторое время потоптался возле машины, решая, как быстрее добраться до прокуратуры. Ехать на метро нет смысла, потом придется возвращаться. Получалось, что пешком дворами будет быстрее.

Спешить ему все равно было некуда, но чего время зря терять. Он нырнул в арку. Красный «Форд», набирая скорость, направился вслед за ним.

Крапивин посмотрел по сторонам и хотел было сделать шаг с тротуара, как внезапный удар в спину оторвал его от асфальта.

Сергей Николаевич умер сразу. Его тело, отброшенное на проезжую часть, заметили прохожие. Кто-то вызвал «Скорую», кто-то полицию. И машину, совершившую наезд, тоже видели. Вроде красная, импортная, грязная. Номер машины никто не заметил. Не до того было.

— Его убили… — Саша прошептала одними губами и перестала плакать. — Его просто убили. Вчера он был сам на себя не похож. Потом его вызвала Елена. После разговора он уехал. Я больше его не видела. И не увижу…

Она вспомнила, как Крапивин молча смотрел в окно, бледный и постаревший.

— Что же он сказал? Вроде как — я больше молчать не буду. И меня предупреждал, чтобы искала себе другую работу.

— Саша, может, это простой несчастный случай? Ты же мне сама говорила, что Сергей прикладывался к бутылке. Может, еще найдут и машину, и водителя?

— Никого не найдут. На вскрытии обнаружат алкоголь в крови, и дело быстро закроют. Ну, попал под колеса очередной пьяный. Водитель испугался и скрылся с места происшествия. Меня никто слушать не станет. Да и какие показания я могу дать?

Она опять прижалась к Стрельникову. Под футболкой ритмично билось его сердце.

— И еще я слышу, как приземляется самолет, а потом убивают мужчину. В него стреляют. Мужчину я не знаю. Тогда зачем это видение? Я даже Сергею не помогла помочь.

Саша заплакала снова, но уже без надрыва и дрожи. Слезы медленно катились по щекам.

— И еще сегодня умерла та больная, из-за которой так переполошился Сергей Николаевич. Череда смертей.

— А у тебя в отделении разве по-другому? Тоже ведь умирают.

— Но их никто не убивал. А здесь орудует маньяк. Сам подумай, кому мешают дряхлые старушки? И следующей должна быть Агнесса Харитоновна.

Стрельников удивленно смотрел на Сашу.

— Она сама мне говорила. Да я и без нее знаю. Я сама чувствую смерть в центре.

— Страшно?

— Паш, я серьезно, — Саша вытерла заплаканные глаза и села на диване. — Не страшно. Смерть — это существо без тела и эмоций, сгусток плотного воздуха. Только если ничего не предпринять, то в центре будут по-прежнему умирать люди.

— Саша, а если рассказы твоей Агнессы — только страшилки? Тогда как?

— Смерти еще будут. Себе я верю. Смерти прекратятся только с закрытием центра. Но как я об этом скажу отцу? Для него центр больше, чем просто благотворительность. А я приду и скажу — закройте центр немедленно, пока не умерла Блинникова.

— Я бы на его месте тебе не поверил и постарался бы свихнувшуюся дочь отправить обратно в Москву.

Стрельников смеялся. Саше он верил. Но только он.

— Паш, ты завтра съездишь на кладбище?

— Куда?

— На кладбище. Я бы сама поехала туда, но не хочу, чтобы до Елены дошли слухи.

— Зачем?

— Мне нужны фамилии умерших. Иначе в архиве я ничего не найду. А мне надо знать, сколько и от чего умерли пациенты в центре. А потом я поговорю с отцом.

— Хорошо, — неохотно согласился Стрельников.

— В центре есть, по крайней мере, один надежный человек — Агнесса Харитоновна. Она нам поможет.

— Чем? — удивился Стрельников.

— Еще не знаю, но на нее можно положиться.

Москва

Работать Лагунову совсем не хотелось. Работы было много, притом спешной и неотложной.

Он включил компьютер, достал папку с документами, но дальше этого дело не пошло. Лагунов встал, открыл окно и вдохнул влажный весенний воздух.

Виной всему была Татьяна. Он с удовольствием думал о ней, и никакая работа не шла на ум. Он и дальше думал бы о ней, вспоминая запах ее волос, ощущая прикосновение ее рук и то, как стало ему жарко от этого прикосновения, если бы в дверь не постучали.

В кабинет зашла секретарь, Лагунов закрыл окно и напустил на себя важный вид.

— Звонил господин Лунин, просил передать, что приедет к вам через полчаса.

— Хорошо, — ответил Лагунов.

Дверь тихонько закрылась. Само определение «полчаса» Лагунов не любил. Для него полчаса очень короткое время. Начинать работу на полчаса не стоило, только сосредоточишься и надо прерываться. Знать бы еще, как определяет эти полчаса Лунин. Хорошо, если для Игоря полчаса — это почти пять минут, а если у школьного друга полчаса — как час или больше?

Он не успел проанализировать разные варианты определения слова «полчаса» и еще не решил, чем себя занять, как Лунин подъехал к адвокатскому бюро.

— Ты заметил, что я строго раз в полгода обращаюсь к тебе за помощью. — Лунин пожал Роману руку и плюхнулся на стул. — Очередные проблемы.

— Мы, собственно, и видимся только, когда у тебя проблемы.

— А где взять время?

Судя по тому, как Лунин быстро достал документы, времени у него было в обрез.

— Я оставлю папку, а ты, как освободишься, посмотришь, что здесь можно сделать. На меня грозятся опять в суд подать. Сразу говорю — никаких гаражей мы не строили.

— Где ты только находишь врагов такого мелкого пошиба?

— Да одного неудачника вытеснил с рынка, вот он никак не может успокоиться.

— Ты мне утвержденный план застройки привез?

— Нет. Сам же знал, что надо взять, и забыл, — хлопнул себя по лбу Лунин. — Завтра завезу.

От кофе и коньяка Игорь Лунин отказался.

— Игорь, — спохватился Лагунов, — у тебя в компании нет вакансии дизайнера?

— Если тебе лично надо, то, конечно, найду. Но при условии, что дизайнер женского пола и сама хорошенькая, — хохотнул Игорь Лунин — ходок, знаток и любитель женского пола. — Значит, у тебя дизайнер? — уточнил на всякий случай Лунин перед тем, как покинуть кабинет.

Вечером Лагунов заехал в знакомый двор и, найдя удобное место, припарковал машину. И если бы не нарастающая в душе тревога, он бы изо всех сил радовался предстоящей встрече с Татьяной.

— Проходите, у меня гости были, — Татьяна открыла дверь и посторонилась, чтобы Лагунов зашел в квартиру. — Заходили мамины приятельницы. Они вместе в школе когда-то работали, бабушку помянули.

Татьяна улыбнулась Лагунову, но глаза ее при этом остались грустными. Не дожидаясь, пока он снимет пальто, она пошла на кухню.

— Хотите, я вам ужин разогрею?

— Хочу, — сказал Лагунов. — И еще — я нашел тебе работу. У моего знакомого есть строительный холдинг. И есть вакантная должность дизайнера. По твоей специальности.

— Правда? — Татьяна вернулась из кухни и стояла в коридоре, наблюдая, как Лагунов вешает пальто. — Знаете, как обрадовалась бы бабушка. Только жаль… — Татьяна недоговорила до конца, но Лагунов понял, о ком она жалеет. — Мойте руки, а я ужин принесу в гостиную.

В ее присутствии Лагунов начинал волновался. Волнение было приятным, и ему нисколько не хотелось есть.

— Мамины подруги после ее похорон наведывались к бабушке. Она любила, когда они приходили и вспоминали маму. — Татьяна подвинула Лагунову хлебницу. — Мы тогда еле справились с бабушкой. После похорон у нее и начало сердце прихватывать. А того, кто совершил наезд, так и не нашли, — вздохнула Татьяна. — Да, мне кажется, особо и не искали. Кто мы — маленькие люди.

Лагунов потупил глаза в тарелку и обрадовался, что в тусклом свете торшера не разглядеть его побледневшего лица.

— Вы чего не едите?

— Давай лучше чай.

— Чай так чай. — Татьяна забрала тарелки и пошла на кухню.

Он встал из-за стола, расслабил галстук и подошел к окну.

В плохо освещенном дворе кто-то выгуливал щенка. Тот пытался освободиться от ошейника. И когда не получилось, стал прыгать на хозяина, требуя свободы.

Лагунов засмотрелся и немного пришел в себя. Он даже не заметил, как Татьяна вернулась из кухни и теперь стояла рядом с ним и смотрела в пустой двор. И ему подумалось, что вот так, рядом с ней, в этом полумраке, он готов простоять целую вечность, а то и две.

На оконном стекле он поймал отражение ее взгляда и улыбнулся.

— У вас наладились отношения с Лерой? — прервала молчание Татьяна.

— В смысле — наладились? — Лагунов неотрывно смотрел в окно.

— Тогда, в музее, мне показалось, что у вас случилась размолвка.

— Таня, у нас не было никакой размолвки.

Собачник наконец-то сжалился над щенком и снял ошейник. Щенячье счастье не имело границ. Щенок носился по мокрым клумбам и от радости, со всей собачьей дури, прыгал на хозяина. И она успела подумать, что у Романа все наладилось в личной жизни.

— Размолвки нет, — повторил Лагунов, — как нет и такого понятия, как «мы». Лера моя старая знакомая. Когда-то давно у нас был роман. Я чуть не женился на ней. А потом я не виделся с ней пару лет. Ты же не видела, чтобы она проведывала меня в больнице.

Выгул щенка закончился, и хозяин, беспечно снявший ошейник, теперь никак не мог заманить его обратно в подъезд.

— Не видела, — эхом ответила Татьяна. — Значит, она вам разонравилась?

В оконном стекле Татьяна смотрела на него и ждала ответа и смутилась, встретившись с его взглядом.

— Она мне нравится, если ты имеешь в виду, что она красивая женщина. Если ей нужна будет моя профессиональная помощь, я ей помогу. Но я не хочу, чтобы у меня с ней были дети, не хочу просыпаться с ней утром в одной постели, мне совсем неинтересно, чем она живет. Я не люблю ее…

Он вдруг подумал, что в жизни все намного проще, чем кажется. Между «люблю» и «не люблю» нет промежуточного варианта. И самые важные вопросы имеют только два коротких ответа: «да» или «нет». И только порой, в силу своей воспитанности, в силу привычки и хорошего тона, мы не можем ответить на них однозначно. Но единственно правильные ответы мы всегда сами знаем, даже если отвечаем на них неправильно.

— Роман, почему я вам не нравлюсь?

Если бы она задала вопрос иначе, если бы вопрос был поставлен в другой форме: «Я вам нравлюсь?» — он бы коротко ответил «да», а так получалось, что надо строить доказательства от обратного утверждения.

Он повернул ее лицом к себе и поцеловал. Ответ получился длинным, и он был счастлив, как никогда до этого в жизни.

Лагунов перевернулся на живот и лежал в своей излюбленной позе. Он слышал, как проснулась Таня, как поцеловала его между лопаток и быстро встала с кровати. Он слышал, как потом зашумела и полилась вода в ванной.

Водопровод в доме был старый, и надо было немного подождать, пока вода соберется с силой, зашипит и потечет по трубам.

— Таня, мне надо поговорить с тобой, — вместо приветствия сказал Лагунов, зайдя на кухню. Он был полностью готов, осталось только надеть пальто и можно уходить.

Предчувствие чего-то недоброго медленно опустилось ей на плечи.

Татьяна убрала турку с плиты и с испугом посмотрела на Лагунова.

— Таня… — Роман замялся, — после того, что между нами было, я должен тебе все рассказать. Иначе, я не смогу жить. С тобой не смогу жить, — уточнил Лагунов.

Она смотрела на Лагунова глазами собаки, которую хозяин выгнал из дома. Купили щенка, растили, столько сил потратили на выработку и закрепление различных условных рефлексов и навыков, а он подрос и не оправдал ни потраченных средств, ни времени. Одним словом — не оправдал надежд хозяина. Вот и выгнали на улицу. А как им сказать, что верности не учат. Она или есть, или ее нет.

— Таня, твоя мать погибла под колесами моей машины.

В квартире стало тихо, и только было слышно, как в гостиной тикали часы и в ванной из крана капала вода.

— Как это?

— Дорога была скользкая, — голос Лагунова звучал еле слышно. — Твоя мать ждала маршрутку. Было темно, она вышла на проезжую часть. Машину занесло в сторону, и я не успел перехватить руль.

— Она… сразу умерла?

— Да. Когда я подошел к ней, она была уже мертва.

— И ты скрылся. Мне следователь сказал, что ее так и бросили лежать на асфальте.

Она вдруг на глазах повзрослела и стала чужой.

— За рулем моей машины был другой человек. Хотя это меня не оправдывает.

— Даже если следователь и знал, кто совершил наезд, то замял дело, да и обвинить тебя было бы сложно. Ты бы себя сам защитил, — устало сказала Татьяна.

— Ты хочешь, чтобы я сел в тюрьму?

— Тогда мне больше всего хотелось, чтобы виновного нашли и наказали. А потом стало все равно. Время что-то меняет в нас самих.

— Таня, как мне теперь быть?

— Да никак. Роман, выходит, ты мне помогал только, чтобы загладить свою вину. И суд, и продажа компании, и похороны бабушки… И даже переспал со мной… Все правильно. Как адвокат, ты можешь рекомендовать этот вариант всем своим подзащитным. Действует.

— Таня, я всегда знал, что ты дочь погибшей Ярославской. Мне Андреева сказала, — признался Лагунов. — Поначалу, ты права, я все делал не для тебя, а для твоей погибшей матери. А потом… Я и сам не знаю, как это получилось… Я люблю тебя. Очень.

— Роман, уходи и не приходи сюда больше никогда. Тогда и маме, и бабушке будет легче на том свете. И мне тоже. Прошу тебя, уходи.

Она сказала это так тихо, что было слышно, как в ванной из крана капает вода и тикают в гостиной часы, отсчитывая время, которое лечит.

Саша проснулась внезапно. Показалось, что кто-то тихонько ее позвал. Она повернулась в теплой постели, коснулась губами плеча Стрельникова. Павел крепко спал.

«Я скоро рехнусь с этими голосами, с этой работой».

Саша закрыла глаза, но уснуть так и не удалось. Она тихонько, чтобы не разбудить Стрельникова, встала и пошла на кухню.

За окном светились чужие окна. Начинался новый рабочий день.

В семь часов утра, наспех позавтракав, они выехали в Ильинск.

Стрельников всю дорогу критиковал Сашины навыки вождения. А водитель из нее был действительно слабенький. На поворотах ее «подрезали» умельцы запретной езды, когда на светофоре загорался зеленый — сигналили спешащие. И только выехав за город, «Хонда» Андреевой уверенно набрала скорость.

— Где кладбище? — первое, что спросил Стрельников, заехав в поселок.

— Не знаю. Отвезу тебя в центр села. Возле магазинов народ постоянно толчется. Там и спросишь.

Саша притормозила метров за сто, сразу за развилкой, и Стрельникову пришлось дальше идти пешком.

Возле магазина действительно уже собрались первые покупатели. Местный народ с появлением Стрельникова оживился. Незнакомый мужчина в столь раннее время — для поселка целое событие.

Теряясь в догадках, чей же это родственник, они стали наперебой рассказывать, как быстрее добраться до кладбища.

Идти, оказалось, недалеко.

В самом конце проулка Стрельников свернул направо, и там, за поворотом, сразу показался ветхий, местами зияющий дырами кладбищенский забор.

Дойдя до него, Стрельников, осмотревшись, решил, что проще пролезть здесь, чем искать центральный вход. Мужчина, внезапно появившийся из-за такой же ветхой часовни, подтвердил правильность его намерения.

— С центрального не зайдешь. Воды по колено, — безапелляционным тоном заявило помятое запойное лицо.

— Я ищу могилу бабушки, вы не подскажете, где последние захоронения?

— Ты, видать, не сельский? Не помню, чтобы ты раньше здесь был. Память на лица у меня знаешь какая! Раз увижу — и на всю жизнь!

— Я из Киева. У меня бабушка похоронена на вашем кладбище.

— Похоронена, говоришь? А ты, поди, внук будешь? И не знаешь, где могила? — с укором спросил мужчина. — Найти теперь здесь хоть своих, хоть чужих трудно. Вымирает село. Когда я из армии вернулся, народу тысячи три было. А теперь и сотни три не наскребешь. Да и те, считай, одни старики. Когда, говоришь, померла твоя бабка?

— После Нового года. Мне позвонили уже после похорон. Теперь вот вырвался, приехал на могилу. Терехова Антонина Михайловна.

Стрельников перехватил взгляд смотрителя и достал бумажник. Настроение у смотрителя после вчерашнего перепоя заметно улучшилось.

— Иди за мной, а то до вечера будешь бродить здесь. После Нового года, говоришь, преставилась? Значит, надо идти, — он на минуту задумался. — Ладно, топай за мной.

Смотритель, обнадеженный оплатой услуги, ловко маневрируя между могилами, направился в глубь кладбища.

— Родом сам откуда будешь?

— Из Киева. Бабушка в медицинском центре умерла.

— Тьфу, ты! Что ж ты сразу не сказал, что бабка твоя больничная, — мужик резко обернулся, сплюнув себе под ноги. — Тех хоронят на другом конце! Наши норовят поближе ко входу или в центре кладбища, а тем без разницы, где лежать. Все равно никто их могилы не проведывает. Вот народ-то нынче пошел! Наши местные тетки на поминки занесут по конфете и вся память. А так, чтобы приезжал кто, такого не было. Ты первый. Или бездомные они? Хотя, бездомных-то, кто б лечил? Лечение нынче дорогое. Вот я в прошлом году…

Пришлось возвращаться и слушать сетования смотрителя на медицину.

Обратно Стрельников шел более уверенно, не отставая от своего провожатого, не цепляясь о поваленные кресты.

— Что ж вы за кладбищем так плохо смотрите? Могил совсем не видно, кресты повалены.

Мужчина обернулся. Было видно, что он силится что-то такое сказать, пообиднее, но ничего, видать, на ум не пришло, и он только сплюнул, махнув на Стрельникова рукой.

— Это еще тебе повезло, что приехал весной. Летом так все зарастает, что не разберешь, на кладбище ты или в лесу. Вот тогда действительно могилу не отыщешь.

— Сельсовет куда смотрит?

— Тоже мне скажешь — сельсовет. Денег нет. Кто будет задарма работать? Никто. Я один остался. За всеми не усмотришь. Вот ты, к примеру, часто будешь сюда наведываться? — не преминул уколоть Стрельникова пьянчужка.

— Нет, — честно признался Стрельников.

— То-то и оно. Уедешь в свой Киев и поминай как звали. И не один ты такой, — смягчил тон смотритель, вспомнив о бумажнике. — Все вы такие. Вон там твоя бабка лежит, если больничная, — махнул рукой в самый дальний край кладбища. — Дальше не пойду.

— Помяните всех. — Стрельников протянул деньги.

Смотритель, довольный таким поворотом дел, взял деньги и поковылял между могил, продолжая вполголоса сетовать на жизнь.

Стрельников проводил взглядом удаляющуюся фигуру и огляделся вокруг. В нескольких шагах виднелись сравнительно свежие могилы с одинаковыми, как близнецы, крестами, без полагающихся цветов и венков.

Стрельников достал телефон и сделал первый снимок. Воронье испуганно взметнулось с веток, тревожа криком покой усопших.

Март не заладился с первого дня, как не заладилась весна в этом году. Сама погода мало волновала Задонского. Суеверным он никогда не был. Только, как ни крути, а первый день марта начался неудачно. А дальше проблемы навалились и начали расти как снежный ком. Вначале Круглов со своими подозрениями, потом Крапивин. Не попади тому вожжа под хвост, смотри, и дожил бы до глубокой старости, а так…

Никакой неприязни по отношению к Сергею Николаевичу Крапивину лично у Задонского не было. Теперь придется искать нового врача, но это уже проблема Елены. Ее проблемы, вот пусть сама и решает.

Задонский на минуту прикрыл глаза и также быстро открыл, после чего широко улыбнулся сам себе. Такое простенькое упражнение, придуманное им самим, помогало быстро переключиться на другие вопросы.

Психологический прием сработал и на этот раз.

Антон пролистал еженедельник. До решения последней проблемы оставались считаные дни. Он опять закрыл глаза, посидел несколько секунд, снова открыл и улыбнулся. Улыбка, как он ни старался, получилась натянутой.

Натянутую, как маска, улыбку, равно как и собачий восторг, и ничего не значащий вопрос: «Как дела?» — он терпеть не мог. Ибо четко знал, что никому его дела неинтересны.

Каждому человеку интересны только личные дела и ничьи больше. О своих делах Задонский никому и никогда не рассказывал. Достаточно того, что он знал простые и всеми забытые правила: чтобы найти общий язык с собеседником, надо найти его «конек», те самые «его дела». Именно то, что волнует человека или отравляет в данный момент его бесценную жизнь.

А то, как обстоят его, Задонского, дела, им все равно. Главное — на ходу ухватить невидимую нить разговора и потянуть ее на себя. Манипулятивному приему он с легкостью обучился в университете.

Собеседник, не подозревая о расставленных сетях, подпадал под его обаяние и выговаривался. Облегчив душу, сдувался, как шарик, теряя при этом свою значимость.

В такой момент он умело преподносил решение проблемы, и собеседник, а чаще собеседница принимали это решение за свое. Со стороны могло показаться, что платили они Задонскому вовсе не за его помощь, а за свою находчивость и прозорливость. Только, как показывала жизнь, решения без его помощи почему-то не приходили в их светлые головы. И они опять обращались в агентство, записывались на прием к психологу, то есть к Антону Задонскому.

За такие консультации он брал сущие гроши и принимал только одного человека в день, тем самым поддерживал свою профессиональную форму.

Это только Людмиле до сих пор кажется, что их свела судьба. Если бы она знала, сколько он приложил усилий, чтобы познакомиться с ней.

— Антон Игоревич, какие будут распоряжения?

Эвелина задавала вопросы правильно поставленным голосом. Он внимательно посмотрел на девушку. Несмотря на молодость, она была самой толковой среди всех предыдущих секретарш. А главное — правильно вела себя: не строила ему глазки, не раздражала глупыми вопросами, все распоряжения выполняла четко и в срок. Любую телефонную проблему могла решить самостоятельно. Одним словом — толковая девочка.

— Никаких. Я ненадолго уеду. Часа через два вернусь.

Задонский посмотрел на часы. Надо ехать в центр, выразить соболезнование, а главное — успокоить Елену.

— К вам посетитель, — дверь снова тихо открылась, и Эвелина застыла на пороге. — Сказал, что вы ему срочно нужны. Пусть ожидает?

— Пусть заходит.

Задонский успел открыть ноутбук, создавая видимость работы, когда в кабинет зашел мужчина. Повинуясь неясному внутреннему чувству, Задонский поднялся навстречу посетителю.

— Я племянник Агнессы Харитоновны Блинниковой, Павел Стрельников.

Мужчина протянул широкую тяжелую руку, сверкнув «Роллексом», всем своим видом выказывая дружелюбие, но Задонский сразу уловил опасность и даже растерялся. Это состояние длилось долю секунды.

— Тетя о вас много говорила.

— Чем могу помочь? — На побледневшем лице Задонского появилась вымученная улыбка.

— Я по делам в Киеве и хотел на пару дней забрать тетю домой. Давно не виделись, сами понимаете, хотелось бы пообщаться. А она говорит, что лечение нельзя прерывать. Да и мне, честно говоря, и самому не хотелось бы ее забирать из вашего центра. Ну, сами понимаете…

Стрельников при этом развел руками, улыбнулся белозубой улыбкой, мол, понимай, как хочешь. Задонский суть просьбы уловил на ходу и облегченно вздохнул.

— Да-да. Забирать, потом привозить опять в центр. Я вас понимаю. Но это не проблема. В центре предусмотрены номера для родственников. Сразу предупреждаю — не гостиница, номера люкс нет, а все остальное вполне пристойно. Правда, это платно, сами понимаете, центр частный, — Задонскому показалось, что опасность миновала.

«Откуда взялся этот чертов племянник? По документам, никаких родственников нет. Сам же проверял».

— Я не привередлив. Тетя говорила, что красота там у вас: воздух, тишина, — мечтательно проговорил Стрельников, блеснув золотой оправой стильных очков.

— Вам секретарь даст все координаты. И если у вас больше нет ко мне вопросов, тогда не смею вас задерживать.

Задонский снова поднялся из кресла и пожал на прощание протянутую руку.

— У меня еще вопрос по поводу вашего фонда. — Стрельников заметил, как Задонский напрягся. — Я могу немного помочь деньгами. Вы говорите, не стесняйтесь. Сам знаю, благотворительность обходится дорого.

От искренней готовности Стрельникова помочь у Задонского немного отлегло от души.

— Нет-нет. Мы сотрудничаем с пенсионным фондом, с собесом, так что спасибо. — Задонскому хотелось, чтобы этот Стрельников побыстрее убрался восвояси. — Но деньги никогда лишними не бывают, — быстро исправился Антон, видя недоумение на лице Стрельникова. — Этот вопрос, если вам будет интересно, мы сможем обсудить в центре. Я там часто бываю, а сейчас, к сожалению… — Антон красноречиво посмотрел на часы, всем видом показывая, что время посещения истекло, затем протянул тисненую визитку и еще раз пожал Павлу руку. Рука на этот раз у Задонского оказалась холодной и влажной.

«Что же ты так занервничал? Я тебе деньги, можно сказать, предлагаю просто так, а ты взял и отказался. От денег просто так не отказываются», — сделал вывод Стрельников.

Дверь за посетителем закрылась. Улыбка медленно сползла с лица Задонского. И не только руки стали влажными, вся спина у Антона покрылась липкой испариной.

«Откуда взялся этот племянник? Покупатели уже смотрели квартиру и внесли задаток».

От мысли, что потенциальные покупатели могут появиться в квартире, когда там будет Блинникова с племянником, по телу пробежала дрожь, обдав холодом.

Антон со злостью набрал номер Елены Евгеньевны. Но, по закону подлости, та не отвечала.

Через час Задонский уже был в Ильинске.

За два дня, проведенных в центре в качестве племянника Агнессы Харитоновны, Стрельников неожиданно расслабился.

Городская жизнь, наполненная шумом и постоянной суетой, осталась где-то на краю света. В этом богом забытом уголке даже время застыло и текло, не подчиняясь земным законам.

Единственное, что подчинялось закону, — режим дня. Завтрак, потом прогулка с Агнессой Харитоновной в саду, затем следовал обед и тихий час, в результате которого почти безжизненный центр еще больше погружался в звенящую тишину. Стрельников валился на кровать и тоже засыпал.

Саша, сидя в ординаторской, невольно прислушалась.

Еще несколько дней тому назад она могла слышать тяжелые шаги Крапивина.

Сергей ходил с военной выправкой, чеканя по паркету шаг. И можно было безошибочно определить, куда направился Крапивин: на обход или на очередной перекур. Но сейчас это уже в прошлом.

Утром Елена убрала личные вещи Сергея в бумажный пакет. Личных вещей было мало: фотография жены в деревянной рамочке, забытый еженедельник, несколько свежих рубашек, бритвенный набор — вот, пожалуй, и все. Пустые бутылки, стоящие под столом и в шкафу, убрала санитарка. Кабинет без Крапивина осиротел.

Саша села за рабочий стол Крапивина и включила компьютер.

Синий экран сразу мигнул и, не требуя пароля, развернулся рабочий стол. Она не спеша начала просматривать папки. В них, кроме компьютерных игр, ни одного файла не было.

Но где-то должны быть истории болезни пациентов, листы назначений. В конце концов, он писал выписки и эпикризы умерших.

Тогда где вся эта документация?

Она еще раз внимательно, но безрезультатно пересмотрела каждую папку. Никакой рабочей информации в них не было.

Потом она направилась на плановый обход на второй этаж.

В палату Агнессы Харитоновны заходить не стала. Из палаты доносились голоса. На чаепитие, организованное Стрельниковым, пришли две новенькие пациентки. Они поступили на днях, уже без Крапивина, и их оформляла Елена.

Обход на первом этаже она также провела бегло, но только по другой причине. Своих немногочисленных пациентов она хорошо знала.

Единственным, заслуживающим пристального внимания, был Васильцов. Даже удивительно, как он мог оказаться в центре, который всеми силами старался не заниматься такими тяжелыми больными.

Саша с удовольствием открыла дверь палаты, где пахло микстурами, апельсином и еще… надеждой. Она любила свою работу.

Она никому не могла рассказать, даже Стрельникову, боясь, что он еще подумает, что она обыкновенная выскочка, возомнившая в этой глуши невесть что о себе. Только результаты ее работы были налицо. И это ее несказанно радовало.

Был бы рядом Владимир Иванович, тот бы сразу все заметил, как замечал все мельчайшие изменения у больных. Он никогда ничего ей не говорил во время совместного обхода, только мог посмотреть лучистыми глазами, и все становилось понятно. Она, Александра Андреева, молодец!

И здесь она тоже молодец, и Коля Васильцов — молодец! Медицина не может объяснить такой феномен, как воля к жизни. Кажется, впору руки опустить, пересесть в инвалидную коляску, со временем впасть в депрессию и изводить своими упреками тех, кого совсем недавно любил и берег. Но откуда-то берутся силы. Вот и сейчас, стоило Саше появиться в палате, как Васильцов расплылся в улыбке на пол-лица.

Нет ничего страшнее моральной и душевной инвалидности, а физическое увечье — дело поправимое. И Коля Васильцов из первой палаты тому подтверждение.

— Как дела?

— Сегодня с ходунками сам встал и стоял минут десять, пока на массаж не позвали. Еще немного и домой, правда?

— Правда, — согласилась Саша. — Как только сделаете первые шаги, сразу домой!

Она еще поговорила с Колей Васильцовым, постучала молоточком по его стопам, уколола их тоненькой иглой и осталась довольна его реакцией. После этого Саша принесла на пост листы назначения, тем самым прервав увлеченную беседу медсестрички со Стрельниковым.

Оставив своих подопечных старушек, он пытался подбивать клинья к дежурной, рассказывая очередной анекдот. Роль доброго молодца ему удавалась значительно хуже, чем роль племянника. Только скучающая медсестра этого не замечала и рада была любому собеседнику, лишь бы время скоротать. Подумаешь, серьезный попался посетитель, но все же веселее, чем смотреть сутками опостылевший телевизор.

Стрельников незаметно кивнул Саше.

Этот кивок мог значить что угодно, только Саша знала — ключ от архива у него в кармане. Она, не привлекая внимания дежурной, направилась в левое крыло.

С поста трудно понять, куда она направилась, даже если задаться целью.

В левом крыле располагались столовая, массажные кабинеты и две палаты. С левого крыла запасным выходом можно попасть на второй этаж, а еще можно спуститься вниз, в водолечебницу, а оттуда, если надо, в подвал. Только кто будет спускаться в подвал, не включив предварительно свет на распределителе?

Саша открыла дверь в темный коридор водолечебного отделения и прислушалась. В холле работал телевизор. Неразборчивые звуки последних новостей эхом доносились сверху. Повар, делая последние приготовления на завтра, уронила на пол крышку, громыхнула кастрюлей.

Саша включила припасенный фонарик. Луч света уперся в стену, от чего коридор показался бесконечным. Она дошла до конца подвального коридора, когда ее догнал Стрельников.

— Паша, как ты думаешь, дежурная ничего не заметила?

— Нет. На тебя она не смотрела, а меня позвала Агнесса Харитоновна. Но я обещал еще вернуться на пост.

— Кто бы сомневался, — прыснула со смеху Саша, представив Стрельникова в роли обольстителя.

— Ты не смейся, а лучше скажи, чем мы занимаемся?

В голосе Стрельникова слышался нескрываемый смех. Нет, нет, она была ему безмерно благодарна. Только как объяснить Стрельникову то, на что не хватает земных обиходных слов. Никак.

— Мы занимаемся… — она перебирала слова в уме, чтобы объяснить это занятие, — мы занимаемся поиском улик.

Кажется, так обычно говорили герои ее любимых сериалов. А еще ей, как и все тем же героям, было нисколько не страшно. Главный мужчина всей ее жизни стоял рядом. Она протянула в темноте руку и ухватила его за бок.

— Ты что, пристаешь ко мне?

— Нет. Только проверяю, ты ли это.

Стрельников повернул ключ в замке и открыл дверь:

— Добро пожаловать, конспиратор! Свет здесь включается?

— Нет. Надо тоже с распределителя. Обойдусь фонариком.

В комнате все было так, как и раньше, только на столе виднелся размазанный след от папки. Кто-то за это время смотрел документы, стерев тонкий слой пыли. Неприятный холодок пробежал между лопаток.

— Я тебя закрою снаружи. Для надежности, чтобы не сбежала, — уточнил Стрельников. — Работай. Не страшно? Может, мне остаться?

— Ты что, а если заметит медсестра, что ключ отсутствует? Я сама справлюсь. Если я вдруг кому-то срочно понадоблюсь, ты сразу сюда, — напутствовала Саша.

Стрельников на два оборота ключа закрыл дверь.

Шаги вскоре стихли, и она приступила к планомерному просмотру папок. Ни одной фамилии из списка, добытого Стрельниковым, на кладбище не было.

Может, пьяный смотритель что-то напутал или просто соврал Стрельникову, чтобы не бродить по кладбищу. Хотя все правильно. Ничего никто не напутал. Папки из архива забрали. След остался на столе. И забрали сразу после смерти Сергея.

Тогда где они? Выходит, ничего она не найдет здесь. Придется еще раз внимательно просмотреть компьютер Сергея, пока тот… не исчез из ординаторской, как исчезли папки из архива.

Где-то наверху заскрипела дверь, донесся смех, и все стихло. Воздух начал сгущаться, и она увидела, наблюдая со стороны, как Елена Евгеньевна открыла дверь архива, включила свет и направилась к стеллажу у самой стены. Высокие шпильки приглушенно стучали по бетонному полу. Она уверенно просунула руку за пластиковый стеллаж и достала черную, перетянутую резинкой папку, после чего выключила свет и вышла из архива.

В дверях ключ повернулся на два оборота, Стрельников толкнул плечом дверь и ввалился в комнату, и тогда видение исчезло.

— Как результат?

— Ничего нет. Папки Елена забрала.

— Откуда ты знаешь?

— Видела.

Стрельников вздохнул. Привыкнуть к возможностям и способностям жены он, как ни старался, никак не мог.

— Что будем делать?

— Искать в кабинете Елены.

— Ладно. Сначала надо достать ключ. Взламывать дверь я не умею, — признался Стрельников. — Жди меня в ординаторской.

С того момента как Стрельников произнес эти слова, прошло хороших три часа, если не больше. Она даже успела вздремнуть.

Саша включила светильник и посмотрела на часы. Так и есть — половина первого.

Дверь тихонько открылась. Стрельников шел так тихо, что она даже не услышала его шагов.

— Ты что, пил? — Саша принюхалась.

— А ты как думала? Если ты и дальше будешь здесь работать, у меня есть шанс спиться. Смотри, — Стрельников разжал ладонь, на которой лежал ключ.

— Что это?

— Ключ от кабинета Елены.

— Где ты его взял?

— Убил охранника и забрал ключ. — Стрельников рассмеялся и прижал к себе Сашу. — Ох, и распустил тебя Владимир Иванович. Совсем ничего не знаешь о технике безопасности. Дубликаты ключей, на случай пожара или наводнения, или еще чего, есть у охранника. Вот пришлось побеседовать. И результат сама видишь.

— У тебя в банке тоже ключи от всех помещений у охранника?

Саша вспомнила свои приключения.

Выходит, тогда в кабинет Стрельникова, в случае необходимости, запросто мог зайти охранник?

— Ну, ты сравнила. В банке все на автоматике. К тому же здесь больные люди. Вдруг чего, надо открывать двери, выводить и выносить их. Короче, спасать.

— Паша, — она терлась щекой о его плечо, — я не знаю, что бы я делала без тебя. Ты теперь посиди в холле, а я быстренько в кабинет и обратно. Я тебе сейчас книгу дам, ну, чтобы правдоподобно было. Вдруг медсестра проснется. Скажешь, что у тебя бессонница.

— Только свет не включай. Окна кабинета Елены выходят прямо на будку охранника.

Ему не хотелось отпускать Сашу от себя. От ее дыхания стало тепло не только его плечу, но всему телу. Он отстранил ее от себя, понимая, что еще мгновение и никуда он ее не отпустит.

— Саша, я тебя люблю.

Он с удовольствием прошептал словосочетание одними губами. Раньше, сколько себя помнит, он никому не говорил этих слов. Кроме первой жены. Только это было давно. Потом эти слова утратили для него свой истинный смысл и могли значить что угодно. Эти слова он слышал неоднократно. И никогда не верил, потому что они могли значить что угодно: мне хорошо с тобой и может быть так же хорошо с другим мужчиной. Мне нравится с тобой спать, но с другим было тоже не плохо. Я могу остаться с тобой, потому что ты… И могу уйти к другому. Я тебя люблю до тех пор, пока мне удобно быть с тобой, а потом…

Он сказал Саше вечное «люблю» с единым смыслом — я буду с тобой всегда и везде. Я не оставлю тебя никогда.

— Я тебя тоже. Люблю.

И он ей верил…

Людмила приехала в центр в разгар рабочего дня. Только никакого разгара не было.

В центре стояла тишина. Немногочисленные пациенты, справившись с обедом, готовились к тихому часу. Она всегда старалась приехать именно в это время, чтобы избежать ненужных встреч с персоналом. Больных, шныряющих по центру, Людмила боялась.

Она боялась всего, что хотя бы отдаленно напоминало о старости и немощности. До встречи с Антоном она никогда особенно не думала о возрасте. Без малого сорок — разве это возраст?

Она прекрасно отдавала себе отчет, что выглядит гораздо моложе своего возраста. И если бы не просьба Антона чаще бывать в центре, чтобы все было под контролем, она ни за какие деньги не приезжала бы сюда, где, кажется, все дышало болезнью, старостью и безысходностью. Да и что, собственно, держать под контролем, она тоже не знала.

Брезгливо морщась, Людмила посигналила. Будь ее воля, она бы всех этих местных охранников давно бы уволила и пусть бы работал вышколенный персонал из города. Сколько она об этом говорила Ивану.

Только ответ был один и тот же — где они, сельские мужики, оставшись без копейки, еще найдут работу в деревне? Будут только больше пить.

Ей было глубоко наплевать на проблемы местного безработного населения, но спорить с мужем по многолетней привычке она все же не стала.

Последнее время она не то что не спорила, а даже старалась меньше разговаривать с мужем.

Когда все это закончится? Когда она получит вожделенную свободу?

Спроси у Людмилы, что такое свобода, она бы точно не смогла бы ответить. Может, свобода вообще не имеет определения? Тогда почему к ней все стремятся? И что она будет делать с этой свободой?

К радикальной борьбе за эту пьянящую свободу она не была готова. Только Антону виднее. Он сказал, что такой женщине, как она, не хватает свободы. И она после того разговора действительно ощутила прутья золотой клетки, в которой ее запер Иван. А ведь раньше ее все устраивало. Даже его частые командировки нисколько не напрягали. Бизнес есть бизнес. Раньше она даже эту фразу произносила с Ивановыми интонациями.

Когда же она разлюбила мужа? Или не любила его никогда?

Охранник наконец-то соизволил нажать кнопку пульта, и ворота медленно разъехались в разные стороны.

Она влюбилась в Ивана с той первой неожиданной встречи в гостях. Ей надо было больше думать о выпускных экзаменах, а она, отложив учебники, мечтательно закрывала глаза и представляла новую встречу. Только никаких встреч не было, а она все жила в ожидании чуда. Чудо, как и полагается чуду, случилось внезапно, спустя полгода.

Незадолго до выпускного вечера она с подругой бесцельно бродила по дорогущим бутикам. Ничуть не смущаясь своей бедности, они глазели на витрины, обсуждая наряды. На ее стройной фигурке смотрелось бы любое платье. Если бы не цена…

Без малейшей зависти Людмила прикидывала, какой должен быть оклад ее матери, медсестры городской поликлиники, чтобы купить наряд. Зарплаты хватало только на короткий рукав.

В разгаре девичьих обсуждений Людмила не заметила, как припарковалась машина и откуда-то взялся Иван Савицкий. Сердце замерло, а потом застучало необычно громко, да так, что, казалось, и Савицкий услышал. Перед ней стоял принц!

Только принц мог знать: и чем вызвано их веселье, и зачем девушки присматривают наряды.

Смутилась она лишь, когда Савицкий спросил, какое платье она себе выбрала. Показать на красное, кричащее с витрины платье, словно специально сшитое для нее, она уж точно не могла. А потом Савицкий пригласил ее с подругой в ресторан. Подруга отказалась, сославшись на дела, а ей пришлось ехать с Иваном.

Пробежав взглядом меню, Людмила пожалела, что так неосмотрительно приняла приглашение. В блюдах она не разбиралась, а стоили они, как рукав от платья.

Платье на выпускной она сшила себе сама, все по тому же вызывающему фасону с витрины. Правда, не красное, а синее в мелкий белый горошек, чтобы служило и в повседневности.

Иван позвонил в дверь поздно вечером. В круглой красной коробке с бархатной лентой лежали заветное красное платье, снятое с манекена, и черные босоножки на тонкой шпильке.

На выпускной вечер Иван не пришел. Причина была веская — бизнес.

Домой Людмилу провожал Валерка — первая школьная любовь. Может, Валерка тогда не дорос до серьезного ухаживания, а может, по жизни был другим. Она никогда их не сравнивала. Они были совершенно разные, как с разных планет. Только к Савицкому ее все больше и больше тянуло и не столько душой, сколько неопытным юным телом, жаждущим ласки.

Валерка мечтал стать летчиком, или полярником, или, на худой конец, артистом. Она каждый раз смеялась над ним и не могла толком понять, когда он шутит, а когда говорит правду. Сама-то она точно знала, чем будет заниматься, и без колебаний отвезла документы на Выборгскую улицу в Международный институт моды и дизайна.

Первый курс пролетел как во сне. Помнится только одно — было по-настоящему радостно, хорошо и… свободно.

В конце первого курса Иван опять появился в ее жизни так же внезапно, как и пропал. Ждал с цветами возле института. Потом были ресторан и проводы домой. Бродить по паркам и весенней набережной времени у Савицкого не было. Она даже толком не поняла, когда Иван сделал ей предложение. Она с легкостью ответила «да».

Подруги завидовали, мать тихонько плакала. Красивая жизнь, предложенная на блюдечке с голубой каемочкой, приводила ее в восторг. Ни о какой разнице в возрасте она не задумывалась, равно как не задумывалась о неудавшейся семейной жизни будущего мужа. У нее все получится. Она сможет сделать его счастливым, а заодно и себя.

Дело неуклонно шло к свадьбе. Все эти поездки в салоны, магазины и рестораны она воспринимала как полеты на Луну. Все было каким-то нереальным. Она кружилась в белом свадебном платье и была готова купить любое, только Ивану каждый раз хотелось чего-то другого. Под конец, устав от переодеваний и демонстраций, Иван сам выбрал ей платье. Нельзя сказать, что выбранное платье — предел мечтания, были и куда лучше, только спорить с будущим мужем в присутствии посторонних Людмила не стала.

Миф о семейном счастье развеялся через пару месяцев после свадьбы.

Иван уехал за границу. Ей показалось, что он кого-то боится и попросту бежит. Сам он ничего не стал объяснять, боясь, что в девятнадцать лет она не поймет взрослых мужских проблем. Ей было обидно до слез.

В тот год она еле окончила второй курс института. Все мысли были заняты свалившимися на мужа неприятностями, а потом Иван и вовсе отговорил ее от учебы. Это было понятно сразу — при его деньгах жена работать не будет.

Свекровь, невзлюбившая Людмилу с первого дня, вернее, с того дня, как они съехали от нее после свадьбы, только подливала масла в огонь, прозрачно намекая сыну, что молодая жена, дай свободу, рога наставит. К советам матери Иван прислушивался всегда.

Потом Иван купил квартиру, и она полностью занялась благоустройством нового собственного жилища. Огромная квартира в старом центре Киева, с выходом на Андреевскую церковь, вызывала плохо скрываемую зависть подруг. Везет же некоторым! Все сразу и в полном шоколаде!

Некоторое время институтские приятельницы заходили часто, прогуливая ради этого лекции. Рассказывали новости, обсуждали преподавателей и своих парней, восхищались ее дорогими нарядами.

Только Ивану эти девичьи посиделки пришлись не по душе. Он никогда не делал по этому поводу никаких замечаний, только демонстративно перемывал чашки и проверял содержимое рабочего стола, словно там могли храниться если не государственные секреты, то уж секретные документы компании точно.

Никаких секретных бумаг в рабочем столе и в помине не было.

Все, что представляло интерес для конкурентов, Иван хранил в банковской ячейке, а менее важные документы — в своем кабинете в надежном германском взломостойком сейфе. И вообще во взрослой жизни ее мужа не было места никаким посиделкам, да и вообще ничему, что не связано с бизнесом.

Со временем подруги и сами перестали наведываться. Темы разговоров исчерпали себя. Новых преподавателей Людмила не знала, студенческая жизнь ей была неинтересна, с мужчинами, о которых судачили подруги, она не была знакома.

В один прекрасный момент она осталась одна. Часы, привезенные Иваном из Англии, с их чопорным нарочитым боем, превратились в орудие пыток. Она судорожно по сто раз на дню смотрела на замершую стрелку. Под конец дня от безделья она уже не находила себе места. В семь вечера принималась за приготовление ужина.

Она пыталась устраивать скандалы. Скандалы у нее получались какие-то вялые и скучные.

Иван обнимал юную жену за плечи, заглядывал в глаза, нежно гладил по спине и спрашивал, что случилось на самом деле. И был при этом далеко от нее. А что она могла ответить?

Еще через пару лет она возненавидела мужа.

Антон сказал, что ей нужна свобода. И он готов дать ей эту заманчивую свободу.

Людмила встряхнула остатки неприятных воспоминаний и открыла дверцу машины. Молодой охранник, ушлый парень, оценивающе осматривая с ног до головы хозяйку, всегда вовремя поспевал помочь выйти из машины. А этот хорошо, что ворота открыл.

«Я вас всех уволю, к чертям собачьим. Осталось недолго».

Стрельников с непривычки долго возился на кухне, пытаясь приготовить ужин. Сунув в духовку пиццу, он взялся за салат — мелко нарезал овощи, купленные на Бессарабском рынке. Невзирая на старания, кубики получились разных размеров.

Критически посмотрев в салатник, он аккуратно выловил самые крупные и еще раз прошелся по ним ножом. Теперь перец выглядел неприлично мелким. Вместо кубиков тарелку украшали красные крошки.

«Перемешается, и недочеты будут не видны, — решил Стрельников и щедро полил салат оливковым маслом. — Как женщины справляются со всем этим хозяйством изо дня в день? Или у них за плечами дополнительное образование по кухонным делам?»

Кухню он не терпел с детства. Единственное, что мог толково сделать, — бутерброд. О мытье посуды он вообще старался не думать. Любая работа, не требующая творческого подхода, превращалась в пытку, вызывая мгновенную скуку и усталость. И так, сколько себя помнит. Софья, зная эту особенность единственного внука, к домашним делам его никогда не привлекала. Нужда заставит — научится.

Павел обвел взглядом кухню и остался доволен собой.

На квадратной тарелке лежала сочная пицца, пахнущая какими-то несуществующими приправами, глубокая салатница, до половины заполненная овощами, выглядела вполне аппетитно. Осталось только открыть вино и зажечь свечи. По поводу свечей он ничего не знал, а вот красное вино заблаговременно поставил на час в холодильник.

Запах еды просочился в ванную. Саша набрала побольше воздуха в легкие и окунулась с головой. Через минуту на поверхности образовались пузырьки воздуха.

Саша достала мочалку и налила на нее гель. Вязкая жидкость сквозь поры медленно сочилась в ванную до тех пор, пока не образовалась зеленая пахучая пена. Ей больше всего хотелось отмыться от невидимой липкой грязи, прилипшей не столько к телу, сколько к душе.

После контрастного душа стало немного легче, давящий обруч спал с головы.

— Паша, я люблю тебя.

Саша прошептала признание, уткнувшись Стрельникову в спину.

— Я тебя тоже.

Он повернулся всем корпусом, заслонив окно, целуя ее мокрые, пахнущие волосы.

— Я даже не представляю, что бы делала без тебя.

— Значит, я должен был появиться в твоей жизни хотя бы для того, чтобы ты знала, что делать.

Как только Стрельников убрал посуду со стола, Саша положила перед собой два распечатанных списка, похожих, как близнецы. На них были одни и те же фамилии, только в разной последовательности.

На первом листке она напечатала фамилии пациентов, переписанные из историй болезни, которые Елена Евгеньевна так опрометчиво оставила в незапертом шкафу.

Внезапная смерть Крапивина ее напугала настолько, что она сразу бросилась изымать все документы умерших пациентов. Не может она отвечать за тех, кто официально не числился за вверенным ей центром.

Фамилий было восемь. Последней была Вероника Ивановна. Судя по датам, пять женщин поступали на оздоровление с разрывом в три месяца, а последние — в одном и том же месяце. С таким же разрывом все они и умерли.

На второй листок она перепечатала фамилии со снимков, сделанных на сельском кладбище. Их тоже было ровно восемь.

— Паша, я вот смотрю на эти списки и ничего не понимаю.

— Что тебе непонятно?

— Жили себе одинокие старушки, потом благотворительный фонд предложил им оздоровиться. Я внимательно просмотрела их выписки из поликлиник по месту жительства и ничего серьезного не нашла. Кроме возраста, им и жаловаться было не на что. Тогда что их привело в центр?

Салатник Стрельников вымыл последним, затем критически осмотрел его и, оставшись довольным результатом непосильного труда, взял тарелки и подошел к Саше.

— Одиночество.

— В смысле?

— Саша, — Стрельников поставил тарелки на край стола и начал тщательно их вытирать, — все они одинокие женщины, а благотворительный фонд предложил то, чего подсознательно им не хватало, — общение. Вряд ли они за последние годы где-то отдыхали, а тут такая возможность. Зачем отказываться? Хотя, может, кто и отказался, только мы о них никогда не узнаем.

— Возможно, — согласилась Саша. — Тогда организатор должен быть хорошим психологом.

— Бесспорно. Центр выбран недалеко от города, можно вернуться в любой момент домой, да и оздоровление предлагали всего на пару недель, чтобы не волновались за квартиру. Конечно, могло быть все иначе. Это лишь предположение.

Стрельников расставил тарелки, потом перетер ножи и вилки. Оказалось, что кухня не такое уж и страшное занятие, если что-то делаешь для любимой женщины.

— Агнесса говорила, что она очень обрадовалась, когда неожиданно получила путевку на оздоровление.

— А кто ей выдал эту путевку? Поликлиника?

— В том-то и дело, что путевку Агнессе принесла девушка. В солидном, как она говорила, конверте, с печатями и на конверте, и на путевке. Еще девушка оставила номер стационарного телефона, на случай если она откажется от оздоровления.

— А как их вообще лечили? Докторов в центре нет.

— Как это нет? Елена, Сергей. Теперь только Елена, — исправилась Саша.

Она опять представила, как бодро входил в палату Сергей, говорил старушкам комплименты, присаживаясь в кресло, измерял давление и терпеливо, в который раз, слушал их старые истории. Умел отставной полковник нравиться женщинам.

— Пациентов не лечили, а только оздоравливали. Для этого назначали массаж и лечебную физкультуру. Правда, на ночь какую-то микстуру все принимали. Может, снотворное, может, витамины. Потом все умерли. Никто не выписался из центра.

— Саша, а если все умерли от старости? — вернулся к своему предположению Стрельников.

— Даже если предположить, что смерть наступила от старости, то как-то уж странно она наступила. И почему умерли пациенты только со второго этажа? Может, на них испытывали какое-то лекарство, которое называли «микстурой»?

Предположение прозвучало нелепо.

— Это как? — Теперь пришел черед удивляться Стрельникову.

— Обычно. Берут добровольцев с определенной болезнью — одним дают лекарство, другим — пустышку. Проводят курс лечения. Потом проводят обследование, делают вывод об эффективности лекарства. Я говорю глупости. Какое испытание лекарства на старых людях? Наверное, я просто устала и не вижу ни в чем смысла.

— Саша, смысл лежит в другой плоскости, потому ты его не видишь. Смысл — деньги. Посиди, я сейчас.

Она готова была верить в испытание лекарств, в поголовную порчу, только откуда у бабушек деньги? Пусть у них пенсии какие-то особые, но все равно, разве это деньги по нынешним временам?

Она опять вспомнила цены в ресторане. Пенсия на один хороший ужин.

Стрельников пошел в гостиную. Она слышала, как он шуршал какими-то бумагами, и уже спустя минуту Павел разложил на столе развернутую карту города с нарисованными красными кружками.

— Вот смотри, что мы имеем. Я отметил адреса, где проживали раньше умершие. Приблизительно, конечно, но суть не меняется. Первая пациентка Рыбакова проживала на улице Малоподвальной. Дальше, Величко — улица Ольгинская, Крикунова — бульвар Леси Украинки…

Стрельников соединил кружки. На карте вырисовывалась кривая, охватившая, как змея, центр старого Киева.

— Теперь ты понимаешь, в чем интерес?

— Жилье? — Саша завороженно смотрела на карту.

— Не просто жилье, а запредельно дорогая недвижимость в центре столицы. Вот тебе и деньги.

— Но это же уголовное дело, Паша. Это же криминал чистой воды. Не может быть, чтобы…

— Еще как может.

— А доказательства?

— Будут. У нас есть адреса тех, кто лечился в центре. И если моя версия верна, а она верна, то все квартиры должны быть проданы через одно агентство недвижимости. Продажей и оформлением документов должен заниматься один доверенный человек. А завтра с утра мы все проверим.

— Допустим, ты прав. Что нам потом делать? Идти в полицию?

— Я думаю, вначале надо поговорить с твоим отцом.

— Хочешь, я поеду с тобой?

— Нет, я встречусь сама. Только ты не думай, дело не в тебе.

Тревожная мысль, что Савицкий может как-то быть причастен ко всему этому, не давала ей покоя до утра.

Она ворочалась в постели, прислушивалась к ровному дыханию Стрельникова. А потом на улице стало сереть, и пришел долгожданный рассвет.

Проснувшись, Саша привычно потянулась рукой к Стрельникову. Там, где он недавно лежал, еще ощущалось тепло его тела.

Настроение было прекрасное. С тех пор как приехал Павел, она была счастлива, как никогда. Это ощущение счастья не покидало ее ни на минуту.

Если бы не встреча с отцом, если бы не этот город! Будь она дома, это было бы все, о чем только можно мечтать. А потом пойти на работу, где Елизавета, Владимир Иванович и Дудник. Все это вместе и есть счастье!

— Завтрак готов! — донеслось из кухни.

И в это время затрезвонил лежащий на тумбочке телефон.

Саша, не глядя на высветившийся номер, поднесла трубку к уху. Невзирая на отличную связь, она не сразу поняла, кто пытается с ней говорить.

Татьяна навзрыд плакала ей в самое ухо.

Саша ее не останавливала и не уговаривала успокоиться. Потом в трубке стало тихо, Татьяна вытерла слезы.

— Роман мне все рассказал, — Татьяна подавила слезы, сделав поглубже вдох. — Как погибла моя мама, как все случилось. Саша, как мне с этим жить? Я не знаю.

— Таня, за рулем был не он. Я сама все видела. Твоя мать умерла сразу, даже не поняв, что произошло. Ее нельзя было спасти.

Таня снова начала плакать, но уже тихонько.

— Я не знаю, чем тебе помочь. Я вернусь домой, и мы сразу с тобой встретимся, помянем твою бабушку. А что касается Лагунова, оставь все как есть. Хорошо, что он тебе все рассказал. Ему легче станет жить, и ты теперь знаешь, как все произошло.

— Вы знаете, кто был тогда за рулем?

— Нет. Не знаю, — подумав, ответила Саша. — А прощать или не прощать Лагунова ты решишь сама. Прислушайся, что говорит твое сердце. Таня, помнишь, о чем мы говорили, когда встретились в первый раз?

— Конечно. Вы мне рассказали, как погибла мама.

— А еще?

— Она просила меня обязательно кого-то простить, только я не знала кого. Вы думаете, она говорила о Романе? — ошарашенно спросила Татьяна.

— Они лучше нас видят будущее, а мы — только прошлое. Лагунов хороший человек. Но, как быть дальше, решать только тебе.

— Завтрак готов! — второй раз напомнил Стрельников.

— Не хочу завтракать. — Саша отключила телефон, вышла на кухню и, обняв Стрельникова сзади, потерлась щекой о его плечо. — Мне Таня звонила.

— Откуда и что за Таня?

— Из Москвы. Помнишь, мы ее подвозили домой, ты еще говорил, что напоминает тебе какую-то девушку? Кажется, ее Варей зовут.

— Варю помню, а твою знакомую — смутно, — честно признался Стрельников. — Кстати, Варя живет в Киеве, если, конечно, за это время никуда не переехала. Надо Софье позвонить, пусть поищет в моей записной книжке ее городской телефон. А вдруг… Что хотела Таня?

— Ничего. Приедем домой, приглашу ее к нам в гости. И, может, не одну, — загадочно улыбнулась Саша.

— Я кофе сварил. Будешь?

Саша кивнула.

— Во сколько ты встречаешься с отцом?

— Договорились в обед.

— Тогда завтракай, и до обеда мы все успеем.

Что именно они успеют до обеда, Стрельников не стал объяснять.

Выйдя из дома, она с сожалением посмотрела на припаркованную возле подъезда машину.

— На метро быстрее, — объяснил Стрельников, поймав ее взгляд. — Подземка не знает ни пробок, ни заторов.

По первому адресу дверь никто не открыл. Пришлось ни с чем возвращаться обратно к метро. Благо не надо толкаться в переполненном автобусе.

На площади Льва Толстого в квартире, где проживала покойная Ирина Владиславовна Земина, квартиру снимала молодая семья. Естественно, их не было смысла спрашивать, как квартирная хозяйка приобрела квартиру да еще и через какое агентство.

Повезло им только с третьего раза.

Павел нажал на звонок. В квартире послышался шорох, шаркающие шаги, после чего дверь приоткрылась.

— Вам кого, молодые люди? — На счастье, женщина оказалась приветливой и доброжелательной.

— Извините за беспокойство, мы проводим соцопрос. Нас интересует, довольны ли вы работой агентства «Золотая весна», через которое приобрели квартиру?

— Боюсь, я вам ничем не помогу. Мы действительно недавно купили квартиру. И очень довольны, но только агентство другое — «Крещатик-Плюс».

Остальные квартиры тоже были приобретены через агентство «Крещатик-Плюс». Они попрощались и, спустившись на первый этаж, решили зайти в ресторан неподалеку.

— Что же нам делать с этим? — спросила Саша, как только официант, приняв заказ Стрельникова, отошел от их столика.

Этот вопрос ее волновал со вчерашнего вечера с той лишь разницей, что тогда у нее еще оставалась хотя бы слабенькая надежда на то, что Стрельников ошибается в своих предположениях.

— Надо срочно поговорить с твоим отцом. — Стрельников увидел, как тень пробежала по лицу Саши.

— Паша, ты думаешь, он в этом замешан?

— Не знаю. Скорее «да». Хотя аферу можно провернуть и без него, но сложнее. Деньги, заметь, огромные, дело поставлено на поток. Для этого надо мозги иметь.

— Может, это Елена?

— Теоретически может. А практически одной ей не справиться.

— И всех этих старушек попробуй найти.

— Стариков найти несложно. Достаточно иметь нужного человека в собесе. Даже в поликлинике можно узнать. За деньги можно купить любую информацию. Затем они получали путевку в центр. От кого — мы не знаем.

— Агнесса говорила, что путевку приносила девушка, а оплачивал путевку благотворительный фонд «Рука помощи», возглавляемый Задонским. Получается слаженная и довольно короткая цепочка. Людей задействовано мало. Но все равно за этим всем стоит тот, кто все это организовывает и контролирует.

— Ты думаешь, мой отец?

— Может, и отец, — неуверенно сказал Стрельников, — а может, Задонский. Но вместе им было бы сподручней.

Он перевел взгляд с Саши на потолок.

Потолок, сделанный из каната, ему нравился. Да и не только потолок. Тридцать километров каната, потраченного на интерьер ресторана, образовывали стада морских барашков на стенах и потолке и напоминали Стрельникову о море, Севастополе и родителях.

— Давай я поеду с тобой.

— Я должна сама поговорить с ним.

Оставив Стрельникова в одиночестве пить кофе, Саша поехала на Крещатик. И вот теперь, не чувствуя ног от усталости, она сидела в кафе, ожидая Савицкого.

Тоненькая пластиковая папка, по которой она нервно барабанила пальцами, содержащая всего две странички, обжигала руку.

Саша боялась этой папки, как боялась, что Савицкий не поверит информации, а еще хуже — начнет оправдываться, и она все поймет. От этих мыслей Саше стало совсем противно на душе.

В огромное окно, похожее на экран кинотеатра, Саша увидела, как из подъехавшей машины медленно вышел Иван Андреевич. Неуверенной старческой походкой он шел ко входу в кафе.

Мужчина, словно вставленный в обрамление дорогой одежды, теперь отдаленно напоминал Ивана Андреевича.

Когда-то давным-давно, еще в детском саду, она вместе с остальными детьми фотографировалась в бутафорском костюме. Мальчишки понарошку превращались в космонавтов и капитанов дальнего плавания.

Саша выбрала костюм принцессы. Уж очень красивым было огромное бирюзовое платье с маленькой блестящей короной на голове. На фотографии все оказалось чужим, только веселые глаза, улыбка и сложенные на груди руки принадлежали ей. Вот такая получилась принцесса.

Вблизи Иван Андреевич еще больше походил на бутафорный снимок. Одежда висела, как с чужого плеча, лицо осунулось.

Заказав негазированную воду, Савицкий непонимающим взглядом смотрел на Сашу. Ей даже показалось, что он ее не узнает.

— Как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую? — переспросил Иван Андреевич. — Как всегда. Хорошо.

— Скажите, вы лекарство принимаете? Может, вам жена дает какие-то таблетки?

Вопрос сорвался неожиданно.

В памяти всплыл эпизод, когда в подвале женщина тоже говорила о больном муже. Выходит, там были Людмила и Задонский? Как она не догадалась раньше!

— Таблетки? Люда? Нет. Устал я сегодня. День тяжелый.

Савицкий отвечал с запинками, обдумывая каждое слово.

— У меня несколько вопросов к вам по поводу центра.

— По центру? Так это лучше к Вере. Я позвоню. Она все решит. А я домой.

Иван Андреевич пожал Саше руку, лежащую на пластиковой папке, и, не прощаясь, направился к выходу. Она молча наблюдала за отцом, даже не заметив, как на папке оказалась визитка. На черном фоне красовались тисненные золотом данные Дмитриевой Веры Васильевны.

Не притронувшись к остывшему кофе, Саша растерянно смотрела в окно. Савицкий также медленно возвращался к машине.

Повертев визитку, Саша достала телефон и позвонила по указанному на ней номеру. Она ни минуты не сомневалась, что Иван Андреевич, выйдя из кафе, забудет обещание и никому не станет звонить.

Договорившись о встрече с Дмитриевой, Саша вызвала такси.

К коммерческому директору Саша зашла после короткого доклада секретаря.

В кабинетной тишине Вера Васильевна внимательно просматривала почту. Часть писем складывала в папку для Савицкого, часть оставляла себе. Не представляющие интереса рекламные буклеты, не раздумывая, отправляла в урну.

Красивая полиграфия завлекала скидками на залежалый товар, предлагала выгодное сотрудничество, кричала о распродаже все того же, как полагала Вера Васильевна, залежалого товара.

На прием незапланированных посетителей Дмитриева явно не была настроена.

— Вера Васильевна, Иван Андреевич звонил, просил помочь девушке.

Секретарь посмотрела в записную книжку, чтобы безошибочно представить Александру Андрееву, но заместитель Савицкого мгновенно, как опытный экономист, разложила вошедшую в кабинет женщину на составляющие цифры.

Казалось, только цифры и способна была воспринимать строгая дама в синем деловом костюме. Когда дебет совпал с кредитом, Дмитриева кивнула, и секретарь закрыла дверь, так и не представив Александру.

— Проходите, присаживайтесь. Вы дочь Ивана. Он много говорил о вас.

Вера Васильевна улыбнулась, черты лица разгладились, и строгость во взгляде пропала.

— Вера Васильевна, отец никогда обо мне не вспоминал. Он вам позвонил и сказал, что у меня проблемы. Ведь так? Я давно не в том возрасте, чтобы расстраиваться из-за этого.

Саша запоздало подумала, что не стоило так начинать разговор с незнакомой женщиной, которая всего лишь хотела выставить Савицкого в лучшем свете.

— Вы правы. Не делай лучше, чем есть, иначе получится, как всегда. Но… — Вера Васильевна развела руками. — Иван мне действительно звонил, только я толком не поняла, чем могу вам помочь? Последнее время Ивана Андреевича сложно понять.

— Я, собственно, поэтому и приехала. И еще… — Саша запнулась.

Говорить Дмитриевой об истинной причине приезда или не говорить вообще ничего и никому, кроме Савицкого, она и сама еще не знала.

Саша внимательно посмотрела поверх головы Дмитриевой.

Красные отблески горящих факелов заполнили все пространство вокруг Веры Васильевны. Такие, как Дмитриева, не предают и не прощают предательства. Не ударят в спину, но сами всегда наготове принять удар.

Ей бы мужчиной родиться. С такими женщинами сложно. Реалистка, не страдающая от угрызений совести. Хорошая мать, может, не такая открыто ласковая со своими детьми, но способная до последнего верить в свое чадо. И сказала, что отец вспоминал о ней, тоже подсознательно, как мать, защищая от обиды неразумное дитя.

Саша открыла сумку «на-все-случаи-жизни» и выудила тоненькую папку.

Она успела выпить принесенный секретарем кофе и съесть бутерброды, а Вера в который раз просматривала и сравнивала записи.

— Я, честно говоря, о центре никогда не думала. Сама понимаешь, не мой профиль, — Вера Васильевна отложила в сторону бумаги. — По бухгалтерии замечаний никаких. Деньги за аренду получаем вовремя, без задержек. Там, правда, аренды той, так — одно название.

— И больше никакой проверки с вашей стороны не было?

— А что проверять? Найти закономерность в смерти этих стариков, я думаю, никто не нашел бы. Для этого специалисты или криминалисты нужны.

Вера Васильевна была права.

В документации полный порядок. Она сама убедилась. Женщины, поступившие в центр, все преклонного возраста и умирали от старости.

В чем вина центра? Нет вины. Да и кто стал бы копаться в историях болезни? Никаких родственников у них не было. На этом и строился весь расчет.

— Вера Васильевна, вы-то сами верите, что в центре могли убивать стариков из-за квартир?

— Верю.

Дмитриева нисколько не удивилась. Убивают и за меньшее. За что и как убивают, Вера Васильевна знала не понаслышке.

— Когда с Иваном начало твориться непонятное, — продолжала Дмитриева, — я как-то подумала о центре, но совершенно по другой причине. Просто ухудшение его состояния совпало с арендой второго этажа Задонским. Тип, скажу вам, тот еще.

— Вера Васильевна, откуда этот Задонский взялся?

Дмитриева задумалась:

— Люда с ним познакомилась на какой-то вечеринке. Мне сам Иван об этом говорил.

Ей никогда не было дела до личной жизни Савицкого. О каких-то похождениях и незапланированных командировках она, конечно, догадывалась. Главное — к работе это не имело никакого отношения. А уж до жизни домохозяйки Людмилы ей и вовсе не было дела.

— Вера Васильевна, что делать со всем этим? — Саша красноречиво посмотрела на открытую папку.

Сколько раз за последние два дня она уже задавала этот вопрос?

— Не знаю. Надо говорить с Иваном. Только ты сама его видела.

— Его надо срочно положить в больницу. Как это сделать?

— Это как раз не проблема. А с этой папкой… Если хочешь, я положу ее в сейф.

Саша согласно кивнула.

Потом Вера Васильевна начала кому-то звонить, договариваться о Савицком. Их где-то должны были ждать через час.

Саша не вникала, где и кто. Все равно она никого не знала в этом городе, и незнакомые фамилии ей ни о чем не говорили. Дома она все сделала бы сама. В Москве были Владимир Иванович и Елизавета. Там был Степанков. Было к кому обратиться за помощью и советом.

Наконец, Дмитриева дозвонилась до Савицких.

Вначале Вера Васильевна звонила Ивану Андреевичу на мобильный. То ли он не слышал, то ли уже плохо соображал и на настойчивые звонки никак не реагировал. Пришлось звонить на городской.

В кабинете раздавались длинные протяжные гудки. К телефону долго не подходили. Наконец, подняли трубку, и послышалось равнодушное женское «а-лё».

Вера Васильевна рассказала наспех придуманную историю Людмиле, потом Ивану Андреевичу, затем — снова Людмиле, только более эмоционально и красочно.

Вскоре вопрос был решен.

Дмитриева распрощалась с Людмилой и положила трубку.

Через два часа, усадив плохо соображающего Савицкого в машину Дмитриевой, они подъехали к воротам городской психоневрологической больницы на улице им. Фрунзе. Ожидавшая в приемном отделении Инна Васильевна быстро осмотрела Савицкого, задала на ходу пару вопросов и выписала направление на госпитализацию.

Саша все это время отрешенно смотрела на потолок.

Старая побелка местами отстала и грозила в любой момент посыпаться на головы. Желтоватые разводы, следы многочисленных потопов на втором этаже красноречиво говорили о непобедимой бедности городской больницы.

Она прикрыла глаза, стараясь не думать ни о психбольнице, ни о больных, ни о Савицком, которого увезли на каталке.

— Сейчас начнем капать физраствор. Пичкали его какой-то гадостью, — голос Инны Васильевны вывел Сашу из прострации. — А завтра решим, что делать дальше. Сегодня дежурит мой аспирант, так что ни о чем не беспокойтесь.

— Инна, Иван ничего не принимал. Я бы знала.

Вера Васильевна говорила сестре таким тоном, что спорить было бесполезно. Не принимал, и точка.

— Можно подумать, если бы Иван принимал «Виагру» или таблетки от глистов, что, кстати, не такое уж и безобидное средство, то вся ваша компания, вместе с тобой, должна об этом непременно знать?

— Я тоже спрашивала отца о лечении, — вмешалась в перепалку Саша. — Но он сказал, что лекарства не принимает.

— Необязательно принимать. Его можно, скажем, добавить в суп, в чай, на хлеб намазать, — стояла на своем Инна Васильевна. — Завтра сделаем анализы, найдем антидот, и будет наш Иван, как новенький. — Да что вы так смотрите на меня? Будет жить ваш Иван. Куда ему деваться? А вы езжайте домой.

Машину Вера Васильевна вела так же уверенно, как годами вела сложную бухгалтерию Савицкого.

Ехали они молча. Говорить было не о чем.

Вера, внимательно следя за дорогой, думала о завтрашнем дне, планировала встречи, которые необходимо провести теперь уже вместо Ивана.

— Ты как завтра с утра? — Вера Васильевна задала вопрос, лишь бы не молчать.

— Я еще сегодня вечером заеду в больницу. Посмотрю, как он. Я здесь с мужем. Завтра собирались возвращаться домой.

Саша тяжело вздохнула.

Найти в столь позднее время Инну Васильевну не составило труда. Профессор Дворникова была еще на работе. Будучи ярко выраженной «совой», Инна Васильевна предпочитала вечернюю смену. Если бы можно было полностью изменить график работы, то Дворникова первой была бы «за».

Вечерние часы, когда разъехались коллеги, кафедру покинули шумные студенты и не отвлекают вопросами аспиранты, для Инны Васильевны были самыми плодотворными. За это время она успевала сделать главное — отобрать истории болезни тяжелых больных, которыми с утра она займется лично и покажет студентам.

Инна Васильевна просмотрела свои записи и, немного подумав, вычеркнула знакомую фамилию Савицкого. Случай, скажем, интересный и незаурядный для клинического разбора, только с криминальным подтекстом. Но именно об этой стороне и не хотелось думать. Конечно, если бы это был не Иван, а кто-то другой, она сразу бы сообщила в полицию.

Стук в дверь отвлек Инну Васильевну от раздумий. Она отложила историю болезни Савицкого в сторону и посмотрела на часы.

— А я-то думаю, кто в такое позднее время ко мне? Проходи, Сашенька, присаживайся.

— Как отец?

— Нечем тебя порадовать. Состояние тяжелое, но стабильное. И то хорошо.

— Я могу его увидеть?

— Конечно. Пойдем.

Инна Васильевна поправила халат, взяла историю и направилась к выходу из кабинета.

Никакие объяснения Дворниковой не потребовались. Она все поняла, переступив порог реанимационного блока.

Иван Андреевич неподвижно лежал в постели. От бледности, проступавшей даже сквозь щетину, он был похож на восковую неживую куклу. Черты лица заострились. Вместо моложавого Ивана Андреевича на койке лежал старичок.

— Не расстраивайся, — Инна Васильевна коснулась Сашиной руки. — Спит после капельницы. Пусть набирается сил.

— Можно я побуду с ним, а потом зайду к вам?

Саша опустилась на стул рядом с кроватью. Усталость, словно и ждала этого момента, навалилась со всей силой. Саша прикрыла глаза.

На мониторе, регистрировавшем работу сердца, все четче начало проявляться лицо Елены Евгеньевны.

Взяв ключ из выдвижного ящика стола, она направилась к шкафу. Повозившись с дверцами, достала бутылку с темной жидкостью и не спеша, аккуратно отлила ее во флакон. Остаток спрятала обратно в шкаф.

Вдруг она невысоко подбросила ключ от шкафа. Попытка так же легко поймать его не удалась. Ключ упал на паркет, сотрясая воздух, как самолет на взлетной полосе. Брелок в виде ярко-красного сердечка оторвался и закатился под стул.

Саша открыла глаза. На мониторе бежала кривая электрокардиограммы. Она наклонилась и внимательно посмотрела под стул. Никакого брелока нигде не было.

Это усталость дает о себе знать. Надо просто выспаться.

Саша взяла в свои руки сухую морщинистую ладонь Ивана Андреевича.

— Я никогда не думала о тебе. И ты обо мне тоже не вспоминал. Я не сержусь на тебя. И не виню. Нет. Только между родными людьми так не должно быть. Мы никогда не бережем тех, кто нам дорог. Потом сожалеем. Ты обязательно выздоровеешь. Я тебя познакомлю со Стрельниковым. Он очень хороший. Он тебе обязательно понравится. И если даже не понравится, не страшно. Я его люблю. Это самое главное из всего главного. А потом ты приедешь к нам в гости. Только один, хорошо? А потом у тебя появятся внуки. Я буду им рассказывать о бабушках, дедушках, прабабушках и прадедушках. Дети должны знать свой род.

«Род — сила. Сила поколений, стоящая у каждого за спиной. В минуты слабости и отчаяния на помощь идет вековая сила рода, его корней. Только надо позвать на помощь. А как позвать, если не помним деда, прадеда? Уходит сила. Мало свершает человек деяний. Все больше дела и делишки. Мельчаем от поколения к поколению. Детям в наследство куда чаще достается земное, бренное, дорогое и блестящее. Наделяем мишуру ценностью. Бесценное теряем и не жалеем».

Об этом ей давно говорил дед, словно предвидя, что ей предстоит пережить.

— Если бы не бабушка, я бы не приехала к тебе никогда. Она просила тебе помочь. Она простила тебя.

— Саша…

Иван Андреевич едва различимо позвал дочь, словно слышал весь ее безмолвный разговор.

— Теперь все будет хорошо.

— Ты что-то говорила о бабушке или мне послышалось?

— Послышалось. Спите. Я посижу возле вас.

— Саша, что со мной? Я умираю? Ну, это не ново. Я тебе говорил.

— Все уже позади. Завтра еще сделают анализы и скоро переведут в отделение. А теперь спите.

Иван Андреевич устало закрыл глаза.

Через минуту послышалось ровное дыхание. Савицкий спал.

Саша поднялась на третий административный этаж. Длинный коридор в целях экономии средств освещался одной тусклой лампочкой. Через неплотно прикрытую дверь из кабинета профессора Дворниковой падала полоска света.

Судя по разложенным на столе бумагам, Инна Васильевна, несмотря на поздний час, домой не собиралась.

— Я вам вызову такси. — Дворникова мигом оторвалась от записей.

— Спасибо, меня муж ждет в приемном отделении.

— Муж — это хорошо.

— Инна Васильевна, я вижу, что состояние отца ухудшилось.

— Ухудшилось. Только причина может быть и в отмене препарата. Скорее всего, Иван принимал его длительное время. Саша, я насчет этого и хотела поговорить с тобой. Если завтра ничего не изменится к лучшему, надо делать токсикологическую экспертизу. А для этого надо подавать заявку и сообщать в полицию. Понимаешь, о чем я говорю?

Саша только кивнула. Чего яснее. Покушение на жизнь.

— Этого можно избежать при условии, что мы получим образец препарата. Только где он его мог взять? Вера сказала, что пересмотрит все в кабинете. Только я не думаю, что Иван сам принимал какую-то гадость.

— Инна Васильевна, вы можете подождать еще день, от силы два?

— Сашенька, все зависит не от того, могу я ждать или не могу, а только от того, как будет себя чувствовать Иван. Больше я ничего тебе не обещаю.

— Спасибо вам, Инна Васильевна. Лекарство я вам привезу завтра. Я, кажется, знаю, где его взять.

Говорить Дворниковой о своем предположении Саша не стала.

Ничего не остается делать, как с утра поехать в медицинский центр. Она никак не могла даже предположить, что жизнь заставит ее еще раз вернуться в центр.

Вчера она успела попрощаться с временной работой. Сделала последний обход в палатах, провела занятие с инструкторами, напечатала им расписание работы на следующую неделю, вложила в истории болезни дневники наблюдения. И самое главное — выписала домой Колю Васильцова. Его лицо светилось от счастья.

Благодарил Коля сбивчиво и неумело, затем прошелся с палочкой по палате, хромая на левую ногу и под конец, смутившись, обнял Сашу, пообещав сплести для нее самую большую корзину.

Все было, как обычно, с одной только поправкой — это был последний рабочий день в центре. И было это вчера.

Хочешь насмешить Бога — расскажи ему про свои планы.

Стрельников постучал в дверь Елены Евгеньевны, подгадав время, когда чаепитие только начиналось. Захватив конфеты и шампанское, Павел зашел к главврачу, собственно, только попрощаться. Непредвиденные обстоятельства требовали его присутствия в Москве.

Людмила скользнула недовольным взглядом по Стрельникову. А потом, вспомнив, что она хозяйка этого центра, спросила, как он находит их работу.

Вопрос прозвучал излишне требовательно. По тону и виду было понятно, что ей совершенно неинтересно мнение Стрельникова и спросила она только из вежливости.

— Ваш центр мне понравился, но лучше не попадать в такие заведения. — Стрельников постучал по двери, изображая суеверие. — А если серьезно, то — высший класс. Дом отдыха. Пансионат. Когда Агнесса Харитоновна рассказывала мне об условиях, я, честно говоря, не поверил. Старикам свойственно преувеличивать. Но все оказалось даже лучше, чем она говорила.

— Мы рады, что вам понравилось, — безразлично заметила Людмила.

— Я хочу еще предварительно оплатить месяц пребывания, а дальше посмотрим. Думаю, тетя приедет к вам осенью.

Стрельников обернулся в сторону Елены Евгеньевны, дав понять, что отчет окончен.

— Конечно, никаких проблем с этим не будет. Ваша родственница может находиться здесь столько, сколько сочтет нужным, — улыбнулась Елена Евгеньевна.

— Это вам к чаю, — вспомнил о презенте Стрельников.

Он нисколько не сомневался, что Елена пригласит его к столу. Правда, на всякий случай, про запас, был еще и другой вариант развития событий. Но Елена Евгеньевна к появлению молодого, интересного мужчины отнеслась благосклонно.

Атмосфера в кабинете оживилась. На столе появились дополнительная чашка из сервиза, хранившегося за стеклом новомодного буфета, и бокалы для шампанского.

— Скажите, ваш центр давно сотрудничает с Задонским?

Вопрос он поставил правильно, а главное — вовремя. По сути, он ни к кому конкретно не обращался, но кто-то должен ответить.

Людмила медленно допивала шампанское.

Занятая своими мыслями, вопрос она пропустила мимо ушей, давая понять, что никакого отношения к Задонскому не имеет. Да и вообще, кто такой Стрельников, чтобы отвечать на его вопросы? Собрался ехать, вот и ехал бы себе. Так нет, надо обязательно испортить обед.

— Пару лет. А что? — В голосе Елены Евгеньевны послышалось напряжение.

Хмель вмиг испарился, и она внимательно посмотрела на Стрельникова.

— Это не мое дело, но показался он мне каким-то странным.

— И в чем же эта странность, если не секрет?

— Да какой там секрет. Я предложил ему спонсорскую помощь как благодарность, что он обратил внимание на мою тетю. Я смотрю, ей здесь нравится. Я сам как-то не подумал, что можно вот так, хотя бы на время скрасить ей одиночество.

— А он? — Елена бесцеремонно перебила собеседника.

— Взял и отказался. Вот это мне и показалось странным. В наше время отказаться от денег можно только в том случае, если…

Стрельников собирался развивать свои страшные догадки и предположения, как из коридора донесся шум.

— Что это?

Елена Евгеньевна растерялась. Она во что бы то ни стало хотела дослушать подозрения Стрельникова. Неизвестно, что он вынюхал в центре за неделю. Но сидеть, сложа руки, когда в коридоре стало плохо пациентке, она не могла по определению.

— Павел, посидите минутку, я разберусь, что там случилось, и мы договорим.

— Пожалуй, я тоже пойду. Дела.

Людмила безмятежно поставила бокал и направилась вслед за Еленой.

Он быстро обошел рабочий стол Елены Евгеньевны, открыл верхний ящик и достал ключи.

На связке их было всего три. Один самый маленький, явно от почтового ящика, дальше следовал подлиннее — от квартиры, — решил про себя Стрельников, третий ключ со звездчатыми вырезами на ребре никак не подходил к Сашиному описанию. Он опять провел рукой по ящику и зацепил пальцами за брелок. Через пару секунд ключи один за другим вдавились в мягкий пластик, оставив на нем четкие отпечатки.

Как и зачем оказалась на первом этаже Агнесса Харитоновна, никто не поинтересовался. Главное — ушиб, который получила женщина при падении и который наделал столько шума, был пустяковым.

Когда Елена Евгеньевна вернулась, Стрельников с удовольствием допивал чай. Чай был действительно вкусный. Казалось, в центре только чай и был настоящим.

Стрельников, узнав причину шума, возвращаться к прерванному разговору не стал и, справившись о состоянии тетки, направился в палату Агнессы Харитоновны. А потом и вовсе уехал из центра.

Саша стояла у окна, молча наблюдая, как Стрельников разговаривает с охранником. Потом открылись ворота, и машина, мигнув фарами, медленно выехала со двора. Что-то очень важное она постоянно упускала из вида. Саша начала перебирать в уме события последнего месяца.

Елена Евгеньевна чувствовала себя полноправной хозяйкой центра.

В этом ничего плохого не было. Кто-то должен нести всю ответственность за работу и жизнь центра. От Ивана Андреевича она явно не зависела. Тогда от кого она зависела и чего так боялась?

Людмила в центр приезжала почти каждый день. Дружили они между собой или только делали вид? Какие у них отношения? Вместе обедают, пьют чай. Людмила из того времени, что проводит в центре, большую часть просиживает в кабинете главврача. Может Людмила распоряжаться центром? Теоретически может. Но не больше. Чтобы провернуть такое дело, надо иметь изощренный ум. Мозги у Людмилы были, но все-таки не те.

Оставался Задонский.

Саша, вспомнив бритоголового мужчину, слегка поежилась. Этот мог все: и найти одиноких, состоятельных старушек, и организовать лечение за деньги фонда. Информации о благотворительном фонде Задонского в Интернете не было. Павел проверил. Скорее всего, фонда, как такового, у Задонского не было, а вот деньги были.

От этих умозаключений Саше нисколько не стало легче. А ведь лекарство, вернее, отрава, как-то попадала в центр. Допустим, это тоже все организовал Задонский. Но когда лекарство или то, что давалось под видом лекарства, принимали пациенты?

Все назначения она помнила наизусть. Лекарства бабушки принимали свои, пожизненные, прописанные участковыми врачами. Здесь, конечно, лекарства докупались, но упаковки она проверяла сама. Ничего необычного не было. Стандартные заводские пластинки. Инъекций никто не назначал. Тогда как пациентки могли принимать лекарство так, чтобы она не заметила?

Саша включила компьютер, на котором раньше работал Сергей Николаевич. Даже не работал, а играл в свои «войнушки». А может, не только играл?

Саша опять вернулась к тому последнему дню, когда Сергей Николаевич был жив.

В саду во время прогулки стало плохо его пациентке.

И что дальше? Она сказала Сергею.

Что же тогда было не так, как должно быть?

Он быстро выбежал из ординаторской, а она пошла на пост дежурной.

Когда она вернулась обратно, Сергей вынимал из принтера распечатанную стопку листов. Напечатать за время ее отсутствия он, естественно, не мог — времени не было. И пошел он с распечаткой к Елене. А утром его сбила машина.

Саша открыла компьютер, на котором еще совсем недавно работал Сергей. Если он только сделал распечатку, значит, документы должны быть в какой-то из папок.

Саша по порядку начала открывать папки с английскими названиями компьютерных игр.

Повезло ей только в предпоследней папке. Некоторые файлы оказались выписками из историй болезни, остальные — дневниками.

Последней датой, проставленной на виртуальной бумаге Сергеем Николаевичем, был день, предшествующий его смерти.

Может, их и распечатал в тот день Сергей? Как она не досмотрела раньше?

Между лопатками образовалось холодное пространство. Даже дышать стало трудно.

Наблюдения за пациентами Сергей Николаевич вел больше года. Она сразу же нашла знакомые фамилии с датами регистрации.

Вначале записи были короткие, потом симптомы описывались более подробно, состояние пациентов неуклонно ухудшалось с каждым днем. Дальше шел перечень лекарств, которые принимали пациентки, вплоть до самой смерти.

Саша несколько раз перечитала перечень. Ничего необычного в списке не было. Единственное, что роднило списки, это витамины. Назначались они не сразу, а спустя неделю, а то и две. И в это время начинало ухудшаться состояние.

Сергей данный факт выделил жирным шрифтом.

Холод между лопаток незаметно отступил.

Вот, значит, с какими бумагами пошел Сергей к Елене Евгеньевне. Да, после этого наивно было бы думать, что его не заставят замолчать…

От монитора Саша оторвалась, когда во двор заехала машина.

Она подошла к окну. На улице охранник опять разговаривал со Стрельниковым. Через пару минут он был в ординаторской.

— Ключи получились как родные. Дело за малым. — Стрельников говорил ей все прямо в ухо, щекоча губами мочку.

Стало тепло и спокойно. Она готова была так стоять с ним целую вечность.

— Елена уехала, ее машина ехала мне навстречу. Саша, давай я сам поищу лекарство.

— Нет. Ты не знаешь, где искать.

— А ты?

Саша закрыла глаза и еще сильнее прижалась к Стрельникову. Что искать и где, она точно знала.

— Пойдите прогуляйтесь с тетушкой.

В подвале с крана со сбитой резьбой уже давно сочилась вода. Потом кто-то открыл кран на втором этаже, и вода под напором, почувствовав свободу, побежала сильнее. И к тому времени, когда Стрельников с Агнессой Харитоновной вернулись с прогулки, в коридоре образовалась лужа. И началась суета…

Постовая медсестра побежала за охранником, нянечки бросились в подвал. Вслед за ними спустился Стрельников, довольный своей проделкой, и перекрыл на время воду. Потом приехал сантехник, и вскоре нарушенный покой в центре был восстановлен.

Этого времени хватило, чтобы Саша успела зайти в кабинет Елены, открыть шкаф и из початого флакона отлить лекарство. После того как сантехник уехал, а персонал занялся своими прямыми обязанностями, Саша и Стрельников навсегда покинули центр.

— Больше всего мне хочется никогда сюда не возвращаться.

Саша обернулась и посмотрела на отдаляющееся здание реабилитационного центра.

— Даже страшно подумать, до чего могут довести благие намерения. Павел, как мне сказать отцу, что его травила собственная жена? Или вообще ничего не говорить?

— Скажешь ты или не скажешь, ничего от этого не изменится. Все равно он все узнает, и если не от тебя, то от полиции.

— Паша, давай, когда вернемся в Москву, купим вино. Помнишь, ты мне обещал продолжение легенды?

— Обязательно, — пообещал Стрельников.

Ночью ей снилась бабушка. Она сидела в кресле, сложив красивые руки на подлокотнике. Женщина улыбнулась одними губами. И еще она поняла, что это последняя встреча.

Саша пыталась сказать ей что-то очень важное. Может, что отец идет на поправку или что мужчина, который сейчас спит возле нее, и есть мужчина всей ее жизни. О нем можно говорить только самым близким людям. Но сколько у нее этих самых близких людей…

Саша перевела взгляд со Стрельникова на кресло, в котором уже не было бабушки. И от того, что бабушка ушла, не простившись, ей стало грустно.

Стрельников в очередной раз менял билет на поезд в надежде, что делает это в последний раз. Женщина за стеклом кассы понимающе улыбнулась.

Стрельников вернулся домой, когда обед был почти готов.

Саша легко представила, как Павел начнет снимать куртку, цепляя ее на вешалку. Как будто в подтверждение ее предположений в прихожей грохнул свалившийся с ноги спортивный ботинок.

Стрельников снимал обувь, не наклоняясь, зацепив носком ботинка за пятку. И вот наконец-то ботинок свалился, и Стрельников запрыгал на одной ноге, сбрасывая другой.

— Ты не пробовал разуваться по-людски? — Саша потерлась о его плечо.

Мягкий ворсистый свитер щекотал лицо.

— Пробовал, не выходит. Как дела в больнице?

— Лучше. Да что я говорю, отлично. Отца перевели из реанимации в палату. Если бы ты знал, что он принимал! Повезло, что крепкое сердце.

— Билеты взял, так что если ты никуда в ближайшие несколько часов не вляпаешься, то мы завтра уедем домой!

— Клятвенно клянусь, — Саша вытянулась в струнку, — без твоего разрешения никуда, никогда, ни во что не вляпываться!

— Ты много не готовь. Мы приглашены в гости.

— Мы? В гости?

— Помнишь, я тебе рассказывал, как в юности был влюблен в одну девочку? Девочка выросла, вышла замуж и живет в Киеве. Нашла мне Софья ее телефон. Я пока слонялся по вокзалу, позвонил ей на городской. — Стрельников, улыбаясь, выкладывал на стол купленные продукты. — Позвонил, и она ответила. Представляешь?

Идти в гости к совсем незнакомым людям Саше вовсе не хотелось. Она с большим удовольствием посидела бы дома.

— Саша, если тебе действительно не хочется никуда идти, я перезвоню Варе, извинюсь, и мы останемся дома.

— Мы обязательно пойдем в гости. Неизвестно, когда еще выпадет такой случай.

Варя Круглова ожидала гостей к ужину. За исключением подруг, она никогда не принимала гостей без Олега. А подруги так часто бывали в их доме, что перестали быть гостями.

Звонок был таким неожиданным, что она скорее бы поверила, что звонят из созвездия Гончих Псов, но что это Павел, да еще из Киева, было трудно себе представить. В первые минуты она даже растерялась, но Стрельников говорил и смеялся в трубку, и снова говорил, и ей пришлось дать этому земное объяснение.

Созвездие Гончих Псов засело в ее голове и мешало сосредоточиться на ужине. Две собаки, норовившие вырваться из крепких рук Волопаса и наброситься на Большую Медведицу, замерли во Вселенной. И еще она все время думала об Олеге. На душе непонятно от чего было тревожно. Непрошеные слезы то и дело без причины появлялись на глазах.

Дети забежали на кухню, наперебой пересказывая мультик. Она ничего не понимала из детского лепета и только поддакивала, кивая.

Мальчики Ванька и Санька появились в семье нечаянно.

Прожив в браке десять лет, они с Олегом смирились с бездетностью.

В начале супружеской жизни обследовались, лечились, но все безрезультатно. А потом махнули рукой. Не судьба — вынесли себе вердикт и жили до тех пор, пока Варю не начали беспокоить постоянные боли внизу живота. Ни к какому доктору она не собиралась идти. Цистит, заработанный в детстве от купания в холодной воде, давал о себе знать каждый раз, стоило промерзнуть ногам. А на УЗИ цистит приобрел черты маленькой темной точки, которая стала через семь месяцев полноценным мальчиком Ванькой. А через год на свет появился орущий Санька.

Когда возле подъезда остановилось такси, стол был накрыт, дети были накормлены и смотрели с няней мультики.

Варя в последний раз критически осмотрела себя в зеркале. Невысокого роста, с мальчишеской стрижкой, в лосинах и длинной синей тунике Варя выглядела отлично — без излишеств и в то же время стильно.

С бьющимся сердцем она направилась к двери, за которой стоял мужчина, чуть не ставший ее судьбой. Но сейчас, через столько лет, она опять волновалась перед встречей, как в той далекой юности. Только волнение было другое — сугубо женское. Так может волноваться только женщина, будучи давно и безвозвратно замужем.

Варя распахнула дверь и растерялась.

На пороге с охапкой ее любимых белых хризантем стоял Павел Стрельников. Она не могла сказать, что за двадцать лет, что они не виделись, он не изменился. Конечно, изменился.

Из худенького нескладного мальчика он превратился в возмужавшего молодого человека. Возраст прибавил килограммы, уменьшил количество волос, и вместо шевелюры сейчас красовался короткий «ежик», тронутый сединой. Неизменной остался только уверенный, спокойный взгляд. Мысли вихрем пронеслись в голове.

Потом Павел обнял хрупкую женщину, в которую был влюблен, которой носил до квартиры сумку, дарил дешевые цветы и думал, что она и есть его судьба.

— Варька, сколько же мы не виделись? Ты похорошела, выросла. Дай еще на тебя посмотрю!

Стрельников отстранил ее от себя. И никаких двадцати лет, казалось, не было между ними.

Варя перевела взгляд на стоящую на лестничной площадке женщину. Ей стало неловко от мысли, что она надеялась увидеть Стрельникова одного. Извечная женская ревность…

Они стояли и смотрели друг на друга.

Стрельников опомнился первым и радостно сжал еще раз в охапку Варю, оторвав ее от пола. Потом он знакомился с детьми и дарил подарки, и говорил, говорил…

Они ели мясной пирог, запивая его красным вином, и вспоминали далекую юность. За короткое время надо было рассказать почти всю свою жизнь: о себе, о знакомых, родителях, друзьях и подругах…

Саша, чтобы не мешать разговору, незаметно покинула гостиную.

Огромная квартира располагалась на двух уровнях, от чего напоминала частный дом. В холле рос двухметровый абутилон, напоминавший клен, — последний крик моды. На втором этаже работал телевизор. Судя по воплям, доносившимся с экрана, дети смотрели мультик.

Щемящая боль безвозвратной утраты сжала все внутри.

Саша присела на диван, чувствуя, что от этой боли нет спасения.

— Тетя, ты плачешь, — маленькая детская ручка требовательно дернула Сашу за руку.

— Нет, малыш, взрослые не плачут, — Саша быстро смахнула слезу и посадила малыша рядом.

— Я не малыш, я Ванька. Санька — малыш. Он младший. Я старший.

О своем превосходстве в возрасте мальчик говорил с гордостью.

— Пойдем играть с нами в прятки. Перед сном нам мама разрешает, когда папы нет, — поделился секретом «старший» Круглов.

Саша раздумывала, как не обидно отказать малышу, но голос няни, не терпящий возражений, расставил все по своим местам. И Ванька покорно поплелся на второй этаж.

Вернулась она в гостиную, когда Стрельников с Варей рассматривали фотографии.

На столе рядом с чашками лежал бежевый альбом с обручальными кольцами на обложке — свадьбу уже просмотрели. Варя с интересом листала толстый альбом, лежащий на коленях Стрельникова, то и дело комментируя события, предшествующие фотосессии.

Семейство Кругловых оказалось очень фотогеничным. Прямо на Сашу смотрели веселые дети. Они были так похожи друг на друга, что было трудно определить — кто есть кто.

Дальше фотографии запечатлели семью на даче. Мужчина, посадив отпрысков на одно колено, тепло улыбался в объектив, обнимая свободной рукой Варю.

Женщина в коротких джинсах и яркой майке смотрелась по-домашнему. От фотографии веяло теплом и уютом.

Саша ни капельки не сомневалась, что там дальше, куда не достал объектив фотокамеры, готовился шашлык.

— А это мы встречаем Олега, — Варя провела пальцем по фотографии. — Я первый раз с детьми сама за рулем. Страху натерпелась. Ванька всю дорогу норовил отстегнуть ремни безопасности.

Саша, как завороженная, смотрела на обычную фотографию.

На первом плане стоял улыбающийся Круглов с дорожной сумкой. Позади мужчины на огромном стеклянном строении бросалась в глаза синяя надпись на двух языках: «Киев».

В объектив попали низко плывущие облака и посторонние люди. Но от неудачно выбранного ракурса фотография только выигрывала.

Саша хотела отметить, что Варя прирожденный фотограф, как неимоверная тяжесть разлилась по телу.

— Жаль, что нет Олега. Надеюсь, в следующий раз обязательно познакомитесь. Должен был прилететь позавчера, а прилетит только послезавтра.

— К тому времени мы, надеюсь, будем в Москве.

Стрельников обнял Сашу за плечи. И в этот момент ее голову сжал невидимый обруч.

Перед глазами все поплыло. Стены растворились в розовом тумане.

Саша увидела себя со стороны. Вот она стоит в подвале, прислонившись к стене. Даже холод ощутила. Она не могла, как ни напрягалась, рассмотреть мужчину, только неразборчивый голос долетал до нее. Слова сливались. В них было что-то пугающее, безобразное, страшное и неотвратимое.

К горлу подкатила тошнота, дышать стало тяжело. Квартиру заполнил гул приземляющегося самолета.

Саша четко видела, как самолет зашел на посадку. Потом перед глазами появилось табло с бегущей строкой, которое внезапно превратилось в экран. И Саша, как в кино, увидела мужчину, прошедшего таможенный досмотр. Вот он взял дорожную сумку, оглянулся в поисках знакомого лица.

Саша видела, как к Круглову подошел мужчина и, взяв его сумку, направился к выходу. Саша хотела запомнить номер машины, увозящей Круглова, но цифры расплылись.

Дышать стало еще тяжелее, и она начала падать в пропасть.

Внезапный удар отбросил ее тело на капот машины. К ней бежали люди, по небу плыли, как на фотографии, низкие весенние облака. Боль от раны постепенно стихла, начали появляться стены, мебель, и комната приобрела обычный вид.

— Саша, что с тобой? — Стрельников тряс Сашу за плечо.

— Пейте воду. — Варя, не на шутку перепуганная, хлопотала возле Саши.

— Мне лучше. Уже лучше. Извините. Скажите, вы знаете Антона Задонского? — тихим голосом спросила Саша и опять закрыла глаза.

Казалось, не закрой она глаза, люстра упала бы прямо на нее со всеми многочисленными висюльками.

— Конечно, знаю. Антон — партнер мужа по бизнесу. У них совместная компания. А что?

— На вашего мужа будет покушение. Он погибнет, когда вернется из командировки.

В гостиной повисла тишина. Было слышно, как тикают часы, в детской засмеялся кто-то из мальчишек.

— Как покушение? На мужа? — Варя опустилась на диван.

Стакан с недопитой водой выскользнул из ее рук и упал на белый пушистый ковер. Верить в сказанное никому не хотелось. Все было похоже на тяжелый сон.

С тех пор как Иван неожиданно уехал в командировку, Людмила на удивление засыпала сразу, без снотворного.

Тревога, не покидающая в последнее время, отступила. Она опять, как в юности, почувствовала себя счастливой.

Сонно посмотрев на часы, Людмила поднялась с постели и так, в одной ночной сорочке, не набрасывая халат, подошла к окну.

Будь ее воля, она ходила бы по квартире нагишом, любуясь своим телом без грамма лишнего веса, только Иван таких вольностей не признавал и не поощрял, считая, что все должно соответствовать норме. Только кто придумал эту норму конкретно для их отношений, так и осталось без объяснений.

Людмила прислушалась к царящей в квартире тишине.

Какое счастье, что не надо готовить чай по тому особому рецепту и ждать, чтобы Иван под любым предлогом обязательно его выпил.

Мысль о муже испортила так хорошо начавшийся день.

Людмила взяла телефон, лежащий на тумбочке, и, примостившись с ногами в кресле, просмотрела пропущенные звонки.

Звонила только Вера.

Савицкий и раньше особенно не баловал ее своими звонками, но чтобы вообще не звонить? Такого раньше не было.

Людмила в очередной раз набрала номер Савицкого, стараясь смотреть мимо фотографии, всплывшей на дисплее телефона. Вскоре гудки прервались, экран погас, и лицо мужа исчезло.

«Иван умер, — подумала Людмила. — Ему стало плохо в самолете или в купе поезда. Ему никто не смог помочь. Сердце не выдержало».

Она и сама, провожая Ивана в офис, понимала: муж — не жилец на этом свете. Может, командировка и к лучшему. Умер не у нее на глазах. Только как Вера ничего не заметила и отпустила Ивана в поездку, не отговорила, не забила тревогу? Вот вам и сторожевой пес Савицкого. Скоро некого и нечего будет сторожить. Фирму она продаст сразу. Только вначале уволит Веру.

Телефон, лежащий на коленях, резко зазвонил.

От неожиданности Людмила встрепенулась, почувствовав, как затекли в неудобной позе ноги.

Звонящее чудо века упало на пол. Она недоуменно смотрела на неизвестный номер, боясь услышать то, к чему давно была готова. Звонить могли только из полиции.

Людмила поднесла телефон к уху и ответила. Обычное «да» прозвучало сухо, как треснувший орех.

В трубке, не обращая никакого внимания на треснувший орех, Дмитриева по-деловому продиктовала адрес больницы, в которой находится Иван. Просила не волноваться, так как, собственно, уже нечего волноваться — Иван идет на поправку.

Слушать дальше утешения Дмитриевой она не могла и отключила телефон.

Что подумает о ней Вера, ей было все равно. Людмила, как во сне, опустилась на пушистый ковер.

«Иван идет на поправку, — засмеялась Людмила. — Такого не может быть! Это глупая ошибка! Это — неправда!»

Ей хотелось об этом кричать на всю квартиру. И пусть слушают соседи. Ей плевать на все законы надуманного приличия!

Людмила, уткнувшись лицом в ковер, подавила крик и только застонала.

В аэропорт «Борисполь» он приехал заблаговременно.

Оставив машину на платной парковке, он вошел в терминал «F», когда на табло высветилась задержка рейса Амстердам — Киев.

Ничем не примечательный мужчина направился в центр зала в поисках свободного места. Он не любил наблюдать за людьми. Было бы проще закрыть глаза и не думать ни о чем. Но мужчина по многолетней привычке внимательно следил за движением потревоженного муравейника.

Люди с тяжелыми сумками и сумочками постоянно двигались на первый взгляд беспорядочными потоками. Но это только на первый взгляд. Цепкий глаз зафиксировал молодую пару, сдавшую после регистрации багаж.

Молодая пара, скорее всего, отбывала в свадебное путешествие. Совсем молоденькая девушка держала за руку юного мужа. Женщина в возрасте давала последние, никому не нужные наставления.

Он нисколько не сомневался, что молодые люди не будут выполнять ничего из сказанного ей. Они даже не слышали наставлений — так были заняты собой и предстоящим отдыхом.

Он бы точно не выполнял ничьих указаний, не будь указания частью его работы.

Мужчина смотрел на пару до тех пор, пока они не скрылись из вида, поднявшись по эскалатору на второй этаж. Профессионально окинув взглядом зал первого этажа, он спокойно достал из небольшой спортивной сумки предусмотрительно купленную в киоске газету и углубился в чтение.

Он знал, как выглядит со стороны. Даже профессионалу было бы трудно его вычислить: заурядный мужчина средних лет, спортивного телосложения, которых сотни проходит через терминалы Бориспольского аэропорта.

Тем не менее по привычке он продолжал внимательно следить за движением в зале. Возле киоска, где он купил газету, появился мужчина и стал увлеченно рассматривать яркие обложки журналов. Он давно знал этот классический прием, когда, рассматривая витрину, можно незаметно следить за интересующим объектом.

Его профессионально натренированный мозг фиксировал все подряд, чтобы вычленить при необходимости главное. Но мужчина купил газету и на время пропал из вида.

Он еще раз посмотрел на табло — через двадцать минут самолет зайдет на посадку. И вот тогда он боковым зрением увидел молодого мужчину. Он не мог себе объяснить, что необычного было в незнакомом мужчине, сидевшем от него через ряд, но интуитивно ощущая опасность, не спеша сложил газету, бросил ее в сумку и направился поближе к зоне таможенного контроля.

Он напряг зрение. Весь движущийся муравейник исчез, словно переместился на второй план реальности. Его интересовал только один пассажир. И вот наконец в зеленом коридоре появился мужчина, лицо которого полностью совпадало с фотографией.

Олег Круглов, быстро пройдя таможенный контроль, получил багаж и всматривался в толпу встречающих. Антона среди них не было.

Круглов пожалел, что не оставил свою машину на платной стоянке. Такси он не любил. Не любил хамоватых водителей с их навязчивыми разговорами.

Правда, тридцать семь километров по Борис-польскому шоссе, через Южный мост до Киева — это не бог весть какое расстояние. Можно и перетерпеть, но так сложилось, что в аэропорт за ним всегда приезжал Антон.

Круглов еще раз огляделся и, не увидев Задонского, направился к выходу.

— Он прилетел. Да. Никто не встречает, — коротко отрапортовал наблюдатель и направился вслед за Кругловым.

Он вел объект профессионально от терминала до остановки такси, пока не заметил высокого мужчину, шедшего навстречу Круглову. О чем они говорили, наблюдатель не слышал, только держал их в поле зрения.

Незнакомый мужчина, подошедший к Круглову, извинился за задержку и, подхватив сумку, направился к машине стоящей возле терминала.

Наблюдатель доложил, что объект уехал.

Незаметно оглядевшись по сторонам, он вернулся обратно.

В левом крыле терминала располагался небольшой уютный ресторанчик. В ожидании пиццы, которую готовили здесь по какому-то особому рецепту, он с удовольствием сел пить кофе.

Дело сделано. Осталось только получить остаток денег и ждать следующего звонка от работодателя.

За этими приятными мыслями он и не заметил, как к нему направились двое неприметных мужчин. Все произошло настолько молниеносно, что он не успел даже открыть рот, чтобы спросить обычное в такой ситуации: «В чем дело?» — как наручники застегнулись на запястье.

На мгновение перехватило дух — ему, как старому знакомому, улыбнулся мужчина, отиравшийся возле газетного киоска.

Людмила несмело приоткрыла дверь палаты. Ее заплаканное лицо осунулось и постарело, а приводить себя в порядок не было никаких сил.

Она отодвинула стул подальше от кровати, на которой лежал выздоравливающий Савицкий, и опустилась на него.

— Я все знаю, — тихо проговорил Савицкий, открыв глаза.

— Вот и хорошо. Врать не придется.

— Люда, зачем ты это делала? Ладно, я тебе мешал, но в чем виноваты перед тобой те одинокие, никому не нужные женщины?

— Я ненавижу тебя, — голос Людмилы звучал безжизненно. — Скажи, почему ты не умер?

— Не знаю. Может, не истекло мое время.

Савицкий замолчал. Злость на Людмилу прошла.

— Ты сама додумалась или Задонский подсказал?

— Откуда ты знаешь о нем? — встрепенулась Людмила.

— Ко мне следователь приходил. Задонский и Елена задержаны. Тебе придется тоже отвечать. Я найму тебе лучших адвокатов.

— Не надо.

— Пойми, я не ради тебя стараюсь. Не хочу, чтобы мое имя лишний раз полоскали злые языки. Им только повод дай. А бизнес, сама знаешь, этого не любит. Сегодня вечером к тебе приедет мой адвокат. Ты слышишь меня?

Людмила сидела, не шевелясь. По бледному лицу текли слезы.

— Как я буду жить без него? Ты не знаешь? — Она пугающе безразлично посмотрела на Ивана.

— Люда, ты в себе? — Савицкий попытался встать.

От резкого движения закружилась голова, и он снова опустил голову на неудобную подушку.

— Мы никогда не были счастливы вместе. А знаешь почему? Потому что ты не мог купить счастья. Ни себе, ни мне. Не трать деньги на адвоката. Я сама себе адвокат. Что будет с Антоном?

— Смертная казнь у нас отменена. Получит пожизненный срок, в лучшем случае ему грозит лет пятнадцать. У тебя будет достаточно времени для передач, — зло заметил Савицкий.

— Мне тогда будет под шестьдесят. Я буду старая и ему не нужная, — она криво улыбнулась. — Иван, почему ты не умер?

— Люда, опомнись, его задержали за организацию покушения на соучредителя компании, а потом уже вышли на все его дела в центре. Правда, он говорит, что все организовала Елена. Но тебе лучше знать, кто из них и что организовывал.

Савицкий устал от разговора. Он только хотел напомнить Людмиле, что вечером к ней заедет адвокат, но в палату зашла медсестра, и он устало закрыл глаза.

— Пожалуйста, выйдите из палаты, — обратилась к Людмиле медсестра. — Я подключу капельницу.

В больничном дворе Людмила беспомощно опустилась на мокрую от дождя скамейку. Светлое пальто запачкалось.

Антон говорил, что ей к лицу светлая одежда. Она красиво сочетается с ее черными волосами. А еще он говорил, что она станет свободной и он позовет ее замуж.

Людмила закрыла лицо ладонями и, не сдерживаясь, громко зарыдала. Никто из прохожих на плачущую женщину не обращал внимания. Горе у человека.

Опомнилась Людмила только в квартире. Не заперев входную дверь, не снимая пальто, она прошла на кухню и начала судорожно искать флакон с лекарством. На дне флакона болталось несколько капель. И тогда она со всей силы запустила его в зеркало. Стекло разбилось и посыпалось на пол. Вот из-за этих недостающих капель Иван и остался жив.

Людмила вспомнила, как утром готовила чай и, задумавшись, не сосчитала капли. Опомнившись, хотела вылить чай в раковину и заварить новый, но флакон оказался пустым, и она оставила все как было.

Наутро от передозировки лекарства Ивану стало совсем плохо, и она была благодарна, что Вера настойчиво потребовала Ивана на работу. Ей было все равно, куда он уехал, только бы скорее окончились ее мучения. А получилось… Взяли и спасли.

В спальне она нашла снотворные таблетки и обрадовалась.

Приехавший адвокат вызвал «Скорую». Подоспевшая бригада еле успела откачать Людмилу.

До отъезда оставалось четыре часа, когда Стрельников и Саша приехали в больницу.

Саша, поднявшись по знакомой лестнице, не заходя в ординаторскую, направилась в палату, куда перевели из реанимации Савицкого.

Иван Андреевич скучал в одноместной палате. Судя по цвету лица и лежащей на постели газете, дела шли на поправку.

Щемящее чувство комом подкатило к горлу. Поставив пакет с продуктами на столик, Саша с болью смотрела на осунувшегося, постаревшего мужчину. Молча сжала холодную тонкую руку человека, который продолжал оставаться ее отцом, человека, который был на волосок от смерти.

— Вот… все пишут, комментируют, — Савицкий невольно прикрыл глаза. — Ко мне опять следователь приходил. Задавал вопросы. Центр закрыли. Вот так. Благое дело принесло горе и страдание. Почему так вышло?

Риторический вопрос Савицкого повис в воздухе.

Саша не стала на него отвечать. Говорить о человеческих пороках не было смысла. Да и Савицкий спросил это просто так, скорее думая о том, как станет объясняться с друзьями, как данный факт скажется на его репутации и бизнесе. Не до философии.

Саше стало неловко от того, что она прочитала мысли отца. Родителей не выбирают.

— Мы уезжаем. Я бы осталась, но… Тебе уже ничто не угрожает.

— Саша, я все слышал там, в реанимации. Если бы ты не говорила о своем муже, о жизни, о матери, я бы никогда не смог вернуться сюда. Спасибо тебе… Дочка. Пусть у тебя все будет хорошо, — еще слабый голос Савицкого дрогнул, по впалой щеке потекла непрошеная слеза и закатилась в поседевшую бороду.

Саша наклонилась и прижалась к его щеке. От бороды и усов стало щекотно, как в детстве.

— Ты тоже береги себя… отец.

Отцом Ивана Андреевича она назвала впервые. Слово само неожиданно слетело с губ. Она хотела сказать ему что-то важное, то, что сама поняла за эти две недели, но открылась дверь, и в палату зашли Стрельников, Инна Васильевна и Вера.

Заговорили они так же, как и вошли, все вместе. И только когда Вера Дмитриева протянула бумаги Савицкому, Инна Васильевна их выпроводила из палаты, пригрозив запретить посещения на неделю.

Вечером Стрельников и Саша, расположившись в вагоне фирменного поезда, возвращались обратно в Москву. Мимо проплыла окраина города, потом за окном начали мелькать огни дачных поселков, и только проехав Белую Церковь, они устало вытянулись на полках.

Под равномерный стук колес Саша, готовая провалиться в сон, вспомнила, что обещала позвонить.

Агнесса Харитоновна звонку обрадовалась.

— Как вы? — осторожно спросила Саша.

— Сашенька, я так ждала твоего звонка. Вот, опять обживаюсь в квартире. Словно заново на свет родилась. Немного приду в себя и обязательно съезжу в Ильинск на кладбище. Мы ведь обещали встречаться здесь, в Киеве, да вышло все иначе. Я уже и службу заказала в Михайловской церкви.

Последние слова Агнессе Харитоновне дались с трудом, и она тихонько заплакала в телефонную трубку.

Саша только успела попрощаться, как поезд въехал в зону без сотового покрытия. Трубка, прижатая к уху, замолчала.

Мелкий весенний дождь стучал в окно спального вагона, смывая с него грязные разводы.

Эпилог

Никаких стараний адвокатов Савицкого не хватило, чтобы замять всплывшую криминальную историю в реабилитационном центре.

Дело благодаря журналисту Волкову стало резонансным. Результаты журналистского расследования растиражировали другие газеты, короткие репортажи о циничном убийстве стариков показали в «Новостях».

Много недостающих фактов открыла следователю Агнесса Блинникова. Медсестра Лариса начала сотрудничество со следствием и дала показания против главврача и Антона Задонского.

Задонский своей вины не признавал. На допросах четко придерживался советов адвоката.

Об организации покушения на Круглова он впервые слышит. Мало что говорят задержанные. Пойти на убийство единственного друга он не мог. Да и зачем?

Да, опекал стариков. Да, мог себе позволить такую роскошь. А разве меценатство уголовно наказуемо?

Все его подопечные умерли в центре? Но за жизнь больных отвечают дипломированные специалисты.

Кто поставлял в центр препарат «Сопраленум»? Опять вопрос не к нему. Может, Елена, но, ему кажется, скорее всего, Крапивин. Да кто угодно мог купить безобидное средство в любой аптеке.

Откуда ему знать, что вместе с витаминами его подопечные получали лошадиную дозу этого препарата. Конечно, он не спорит с результатами экспертизы, но и прокомментировать данный факт не может. Лучше этот вопрос задать главврачу. Уж ей-то наверняка известны побочные действия препарата при его передозировке.

Медицинский центр на время следствия закрыли, пациенты разъехались по домам. Из немногочисленного персонала остался только охранник-старожил…

Оглавление

Пролог

Москва

Киев

Москва

Киев

Москва

Москва

Москва

Москва

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg