«Иллюзия свободы»

Иллюзия свободы (fb2) - Иллюзия свободы (Падение(Грэм) - 2) 582K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Грэм

Анна Грэм (Khramanna) Падение 2. Иллюзия свободы

1. Иллюзия свободы

Эйса высаживается из такси далеко за пределами курортной зоны и сразу же попадает под дождь. Утонув по щиколотку в тёплой луже, она промачивает дизайнерские шлёпанцы, грязно ругается по-испански и поднимает воротник короткой джинсовки, чтобы навязчивые капли не попали за шиворот. Она ненавидела дождь. С недавних пор он стал вызывать у неё сонливость и головную боль.

От Данэма не было вестей, и не то чтобы её это беспокоило. Воспоминания о том, что он сделал и чего не сделал, порой донимали её по ночам, вынуждая тянуть из пачки две сигареты и наливать в любую ближайшую ёмкость двойную порцию чего-нибудь крепкого. А наутро запивать всё это «Эвианом» с горстью успокоительных, укрепляющих стенки сосудов и разжижающих кровь лекарств, потому что всё-таки посетила врача — просьбы таких людей, как Данэм, чисто подсознательно обсуждению не подлежали. Несмотря на иллюзию свободы, Эйса чувствовала себя зависимой и от него, и от Человека.

«<i>Аневризма артерии головного мозга. Вам необходимо оперативное вмешательство, мисс Ривера». </i>

Первые недели ей везде мерещилась слежка. Она изменила причёску, забила метку картеля скорпионом <i>(вы ведь родились в ноябре? У каждого скорпиона должен быть свой личный скорпион!)</i> наняла охрану, купила квартиру, напичканную системами безопасности, а после поняла, что такими темпами деньги закончатся очень быстро. Средства, которые она получила от продажи машины Данэма, она давно растратила, а сумма на кредитке, которую ей дал Человек, подходила к лимиту. Ривера аппетиты умеривать не желала — в её мозгу тикала часовая бомба и не для того она прошла через всё это дерьмо, чтобы ныкаться по вонючим клоповникам и жрать китайскую лапшу — потому решилась вернуться к своему старому ремеслу. Риск попасться и риск не проснуться утром были друг другу равнозначны, Эйса не загадывала далеко вперёд.

Ривера скользнула под навес антикварного магазинчика и дважды хлопнула по звонку, вызывая хозяина. Владелец лавочки промышлял скупкой краденого и принимал заказы на «неоднозначные приобретения» от проверенных лиц. К таким приобретениям относились драгоценности, предметы искусства и информация. Оплачивалась такая работа куда выше, чем краденые часы и портмоне, однако и подводных камней в ней было не в пример больше, и времени на исполнение таких заказов уходила уйма. Эйса почти две недели корячилась в немыслимых позах, подвешенная под потолком с кляпом во рту, удовлетворяя одного бизнесмена, чтобы улучить момент и стащить из сейфа флэшку в угоду его конкуренту. Тогда Ривера тысячу раз пожалела, что ввязалась во всё это, но пятьдесят пять кусков наличными за чисто выполненный заказ немного сгладили неприятные воспоминания. Теперь же Эйса осторожничала.

Хозяин кивком головы зовёт её на склад, где хранится всякое старьё для отвода глаз — от ржавых, не имеющих никакой ценности монет до гнутых кованых стульев и неработающих патефонов времен сороковых. Эйса вываливает на стол простое обручальное кольцо, серийный «Верту» и платиновые «Джагер Лекультр».

— На них сейчас чипы ставят, — хозяин с опаской тычет пальцем в часы и криво посматривает на телефон.

— Не первый год в деле, Карл. Вынула всё. — Ривера устало плюхается на соседнее кресло, подняв с него облако серой пыли, и кладёт ноги на стол.

С каждым из этих предметов была связана своя маленькая история: кольцо было вынуто возле ювелирки из кармана какого-то простачка в дешёвых джинсах и футболке ноунейм — наверняка бедолага потратил сбережения, чтобы сделать своей девушке предложение. С «Верту» Эйса сходила на свидание, но сбежала с него прямо из туалета ресторана — хозяин телефона недвусмысленно намекал, что любит свинг-вечеринки. С «Джагерами» Эйса неплохо провела время, прикинувшись дорогой шлюхой — у мужчины были вполне традиционные предпочтения, да и восемь сотен наличными стали незначительным, но приятным дополнением к часам за тридцать пять тысяч. Но ей нужно было больше. Конечно, ложиться под толпу извращенцев она не собиралась, однако, наручники и дилдо пугали её чуть меньше, чем риск остаться без цента в кармане.

— Есть один человек. Хочет лично переговорить, — склонившись над столом, чтобы пересчитать для Риверы аванс, произносит скупщик. — Только не нравится он мне, Карменсита.

— Почему же?

— Он сказал, что от Кречмана, а его два дня назад взяли с поличным.

— Чего хочет? — Эйсу этот факт напрягает. В её деле рассчитывать на совпадения, по крайней мере, неумно, но любопытство и желание хорошо заработать медленно, но верно берут верх.

— Говорит, всё при личной встрече. Сотню вперёд, ещё столько же после.

Эйса присвистывает, скидывает ноги со стола и вся подаётся вперёд, словно перед ней помаячили красной тряпкой. У неё впереди взнос за квартиру, и новая коллекция от «Версаче» очень даже ничего, Эйсе ведь надо соответствовать, чёрт возьми — в «Макдоналдсе» парня с часами за тридцать пять штук не встретишь.

— Вот и я про то же. Он точно не из наших, не знаю его.

— Давай. Я разберусь, — Эйса машет рукой на его предупреждения и встаёт из-за стола. Рассиживаться некогда, да и незачем.

— Если что, я не при делах, ты уговор знаешь.

Если вдруг дело окажется подставой. У Карла есть все лицензии, есть мохнатая рука в полиции, краденого он больше часа в лавке не держит, но он не Господь Бог и прикрывать других не подвязывался, а в случае чего, сдаст с потрохами — Эйса знает это хорошо и потому тщательно взвешивает риски.

— Само собой, — она берёт листочек с номером телефона. Двести тысяч — цифра просто невероятная, особенно в её положении. Они бы решили многие её проблемы.

Ривера набирает номер из автомата, тормознув у «Старбакса», долго прислушивается к глубокому, приятному «Алло», прикидывая тактику разговора — отчаянный флирт или деловой, серьёзный тон. Клиента надо пощупать с первой секунды взаимодействия. Нужно держать на пределе все пять чувств, а к шестому прислушиваться особо внимательно. Это ровно, как шагать по лезвию, когда любой неудачный взмах руки может стать фатальным.

— Это Кармен, — она представляется именем, прописанном у неё в новом паспорте.

— Мы можем встретиться через час в «Маэстро Гардель»? — собеседник лихо перехватывает инициативу, не меняя мягкого, доброжелательного тона. Место неплохое, в центре, опасаться вроде бы, нечего, но какое-то мутное ощущение беспокойства не даёт ей решительно ответить «да».

— Через полчаса, — оценив время в пути, торопливо говорит Эйса, чтобы хотя бы в чём-то оставить последнее слово за собой. — Если никого не будет, ухожу. У меня мало времени.

— Не беспокойтесь, — человек на том конце провода мягко, примирительно улыбается, Эйса слышит это, но на неё такие вещи не действуют, скорее наоборот. — Столик на имя Джонатана Смита.

Ривера кладёт трубку и ловит такси. Расположившись на заднем сиденье, открывает косметичку, вынимает пудреницу, видит блистеры с таблетками и вспоминает, что пора бы принять. Она закидывает в себя горсть, не запивая — закажет потом в ресторане лёгкого вина, чтобы горечь перебить.

Складывается ощущение, что лекарства делают её какой-то заторможенной — Эйса смотрит в зеркальце на свои мутные глаза и тщательно пудрит тёмные круги, которые к середине дня проступают отчётливее. Она никак не решится на операцию — страшно представить, что после неё какое-то время не сможет даже вставать с постели, а уж если что-то пойдёт не так, то превратится в овощ. Эйса не могла позволить себе быть беспомощной ни минуты — лучше смерть, чем вечная зависимость, чем плен и мучения, пока боль не унесёт остатки разума, подарив блаженное безразличие. Эйса боялась мести картеля, боялась, что правда настигнет её в самый неподходящий момент, когда она совершенно не будет готова. Тогда она малодушно вспоминала о Данэме и о том, что только с ним, о ужас! чувствовала себя в относительной безопасности.

Она входит в ресторан и размашистым, торопливым шагом идёт за метрдотелем. Он приводит её к тихому столику на краю зала, продвигает ей стул, и на витиеватое название дорогого «Шато… », небрежно брошенное ей в пространство перед собой, отвечает «Да, мэм».

Худощавый блондин с лицом, похожим на морду гончей или борзой — Эйса бросает оценивающий взгляд на сидящего напротив. Он ей не нравится. Работать с ним она не будет, и пусть из-за упущенных двухсот тысяч сосёт под ложечкой. Гораздо больше её беспокоит вариант, при котором её хватают за руку после организованной подставы. Ривера успела наследить в Майами, да и при таком близком  взаимодействии со своими жертвами всегда есть риск, что кто-то из них сложит два и два, как бы хорошо Эйса ни заметала следы.

— Я слышал, вы превосходный специалист в своём деле, — заказчик улыбается ей, пока она складывает в уме эту нехитрую головоломку.  —  Можете достать, что угодно.

Он ждёт, что Ривера поддержит беседу,  но она упрямо молчит. Он дилетант. Слишком издалека заходит, слишком смущается её прямого, испытующего взгляда, в который она вкладывает посыл «Я знаю, кто ты такой, насквозь тебя вижу», использует при разговоре дикие киношные клише, которым в реальности нет места. Это невербальное общение между ними красноречивее слов, и Эйса начинает прикидывать варианты, как бы слинять с минимумом последствий для себя.

— Точнее украсть, — добавляет «Джонатан Смит». Фальшивая улыбка тает на нём и лицо его вмиг приобретает черты легавого. Эйса не видит перед собой ничего, кроме горящего зелёным огнём слова «Выход», проклиная за алчность себя, дождь — за некстати поднявшийся шум в ушах и таблетки за подавление её всегда острого нюха на вот такие вот дерьмовые  ситуации.

— Вы меня с кем-то путаете, — Ривера встаёт из-за стола и замечает, как из-за столика впереди встаёт тяжеленная бабища и отрицательно качает головой, перекрывая ей путь своим мощным телом.

— Мисс Ривера, точнее, как у вас там, сеньорита, будьте добры, сядьте. Есть разговор.

Во рту скверно горчит от лекарств, проглоченное вино кислит, виски начинают зверски ныть, словно в них прокручивают свёрла, Эйса оглядывается назад в поисках выхода на кухню, но слышит шорох металла о столешницу — «Смит» красноречиво кладёт перед собой своего неполного тезку — «Смит энд Вессон» . Всплеск адреналина в крови не даёт соображать, кажется, сейчас вот-вот случится передоз — Эйса усилием воли заставляет себя не дёргаться, потому что оружие к нему ближе, чем к ней, а чёртова рестлерша идёт прямо сюда, держа руку под полами рубашки, там где у неё, вероятнее всего, кобура, и не сводит с неё глаз.

— Джон Беккет, Управление по борьбе с наркотиками, а это агент Лара Кинг, — представляется легавый, оглядывая её сверху вниз с нескрываемым превосходством в глазах. — Да вы сядьте, допейте своё вино.

Эйса подчиняется. Она цедит алкоголь из высокого бокала, нарочито растягивая время. Ривера смотрит на них, они смотрят на неё — сраные легавые, которые в своём сегодняшнем отчёте сделают хвастливую приписочку, что взяли информатора. Только вот Эйса не представляла, чем может им помочь и что такого важного сказать, чтобы если не выкрутиться, то хотя бы ослабить хватку. Для картеля она ничто, пшик, рядовой солдат, а насчёт всего остального — тюрьма ей светит, а не разговоры разговаривать.

— Сеньорита Ривера, я думаю, для вас не станет новостью, что вам предъявляют обвинения. Участие в организованной преступной деятельности по обороту наркотиков, кража, подделка документов, нелегальное пребывание на территории США, убийство… — Беккет сделал паузу, наверняка чтобы просканировать её реакцию и дать ей сложить в уме количество лет, которые ей дадут за такой набор. Эйса остаётся абсолютно бесстрастной, для неё это не новости. — И это ещё не самое страшное. Вместо комфортабельной тюрьмы здесь вам грозит экстрадиция на родину — это как уж суд решит, потому что вы хорошо поработали по обеим сторонам границы — а там, насколько я понимаю расклад, вы до суда просто не доживёте. Однако, вы можете многого избежать.

— Чего вы хотите? — оставив бокал, спрашивает Эйса.

— Хочу, чтобы вы отправились в Лос-Анжелес.

Слишком близко к границе. Она не поехала бы туда по своей воле никогда в жизни. Там сейчас неспокойно и риск нарваться на тех, кто знает её в лицо, слишком велик. Ей выгоднее оставаться мёртвой как можно дольше, но, похоже, ответа «нет» от неё не ждут.

— Для чего?

— Чтобы достать Человека.

Эйса на секунду замирает, забывает выдохнуть, её пальцы, скользящие по ножке бокала вверх-вниз, останавливаются на полпути. Она глядит на Беккета и понимает, что он это серьёзно. Он думает, что Ривера знает больше, чем есть на самом деле, но он чертовски ошибается.

— Я не понимаю, о ком вы.

Их единственную встречу и за встречу-то считать нельзя. Человек подарил ей всего пятнадцать минут аудиенции, прежде чем вручить новую жизнь с новым именем плюсом к полной зависимости от желаний Данэма, и это явно не то, на что агенты рассчитывают. Даже если бы она знала больше, неужели раскрыла бы рот? Американская тюрьма не спасёт её ни от Человека, ни от Франко, а программа защиты свидетелей, если о, боже! она каким-то образом попадёт в неё — полное дерьмо, которое не гарантирует абсолютно ничего. Она вдруг ощутила странную, щемящую необходимость в присутствии чёртового Оливера, который бы вытащил её за шкирку из всего этого кошмара, и плевать, что он затребует после, потому что Эйса начинает сомневаться в себе. Сейчас он кажется ей меньшим из зол — она чувствует, что выйти сухой из воды в этот раз не получится.

Агент Беккет протягивает ей распечатанный снимок.

— Маркус Холт, бывший генерал армии США, а ныне просто Человек, который обеспечивает весь наркотраффик, проходящий через мексиканскую границу. Именно он, насколько нам известно, организовал вам возможность пребывания на территории США и спасение от мести картеля Франко.

Эйса смотрит на плоское изображение, в бесцветные, полупрозрачные глаза, в которых почти нет жизни — даже бумага передаёт это отчётливо — вспоминая о том, как он смотрел на неё. Как на товар, определяя её ценность и качество. Как на вещь, которую передал в безвозмездное пользование своему верному псу, который, в свою очередь, решил поиграть в благородство. Эйса снова становилась разменной монетой, но теперь в этом акте купли-продажи появилась ещё одна сторона. Паршиво. Очень паршиво.

— Видите ли, после смерти главы картеля Обрегона произошла смена расстановки сил. Запад трясёт, как никогда, и это отличная возможность схватить его за руку и перекрыть этот поток навсегда.

Эйса лишь мельком слышала о том, что происходит на Западном побережье. Картель Обрегона разбился надвое. «Синко де Майя» и «Эсперанса», главы которых, те ещё конченые мудаки, до абсурда сводили друг с другом старые счёты, сея вокруг себя хаос и мешая работать остальным. Франко в том числе. Эта трехсторонняя война подняла уровень преступности в Неваде, Калифорнии и Аризоне до предельного уровня — об этом без устали сообщали утренние выпуски новостей.

— Навсегда ли? — усмехается Ривера. Наивность и вера в светлое будущее у этого Беккета зашкаливает, однако, пока будет спрос, будет и предложение. А спрос не иссякнет, пока живо человечество. — Рыба гниёт с головы, разберитесь сначала у себя наверху.

— Поверьте мне, когда мы возьмём Человека, мы распутаем весь этот клубок.

— Я не знаю, как найти его, — и в этом Ривера не врёт. Она откладывает в сторону фото и смотрит на Беккета в упор, ожидая его дальнейшего шага.

— Я вам подскажу, — самодовольно хмыкает он, откидываясь на спинку стула. — Оливер Данэм, — Беккет скользит взглядом от её подбородка до линии декольте. Он оценивает её привлекательность, ставя себя на место Данэма, раздумывая, а мог бы он сам, как и Данэм, захотеть эту сочную мексиканку или, может быть, даже всерьёз ей увлечься. Он прикидывает, сошёлся ли его расчёт, ведь Беккет однозначно отвечает себе «да» на все эти вопросы, а вот что бы ответил Данэм? — Интересно, как много он готов сделать для вас?

От звука этого имени у Эйсы приливает к голове кровь. Имени, которого она буквально минуту назад мысленно мусолила на языке, будто горькое лекарство. Беккет, словно вынул его у неё изо рта, словно прочёл её мысли, и Эйса не сумела сохранить лицо.

Она вспоминала о нём. Вспоминала о том, что было между ними. О том, сколько раз спасал ей жизнь и сколько раз пытался отнять.

<i>

«У меня был приказ. Мне очень жаль» </i>

Но воспоминания — это одно, а перспектива увидеть его снова, снова вступить с ним в контакт пугает её не меньше тюрьмы или смерти, особенно при таких обстоятельствах. Она уверена, Данэм убьёт её сразу, как только узнает, что она пошла против его хозяина, и не важно добровольно или вынужденно.

— Гораздо меньше, чем вы думаете, — она прокашлялась, потому что голос осип и подвёл её.

— Убедите его приехать в ЭлЭй. И мы посмотрим, что можем сделать для вас.

— Я не смогу…

— Вас смущает факт предательства? — спрашивает Беккет, железно уверенный в том, что знает всю подоплёку их отношений, и что помимо всего прочего между ними цветёт и пахнет эмоциональная привязанность. Гораздо больше Эйсу ломает не от факта предательства, а от того, что она не сумеет его обхитрить, даже если примет условия игры. От того, что ей снова придётся увидеть его, несмотря на то, что она от отчаяния почти допустила эту мысль. — Вы хорошо знаете Данэма? — Она ни черта его не знает, но что это меняет? — Я дам вам возможность узнать.

Беккет суёт ей в руки копию личного дела с грифом «Секретно». Информация в нём оказалась гораздо плотнее и гуще, чем та, которую добыл для них Джо в ту их роковую вылазку, окончившуюся гибелью всего их звена.

— Оливер Данэм состоял в Военно-морской особой группе быстрого развёртывания, одном из элитнейших секретных подразделений ВМС США. Вы знаете, парни там порой злые, как черти — что поделать, такая работа. Оливер Данэм во время одной из зачисток вырезал целую деревню. И Человек, будучи действующим генералом, отмазал его от трибунала. Он сослался на его психическую нестабильность. Я в это не верю, а вы?

Чушь собачья. Не может хладнокровный механик быть психопатом. Мудаком может, но не психом. Эйса провела с ним рядом несколько суток и поняла, что это не так, хотя поначалу думала совсем иначе.

— С тех пор Данэму путь обратно на военную службу был заказан. Он сейчас числится начальником службы безопасности одного отеля в Вегасе, но на деле работает на преступный синдикат под руководством Холта, — подытоживает агент Беккет.

Он берёт паузу, позволяя Эйсе уложить информацию в голове. Ривера бросает взгляд на его молчаливую напарницу. Похоже, Лара Кинг здесь в качестве живой силы с бронебойными кулачищами. Вязать, проводить задержания — вот её профиль, на её простецком лице не видно зачатков интеллекта, но всё равно что-то не даёт Ривере покоя. Что-то есть у неё за душой, Эйса такие вещи определяет чётко.

— Четверо детей от восьми до пятнадцати лет. Семь женщин. Он должен сидеть в тюрьме, сеньорита Ривера, как минимум за это, — добивает свою речь Беккет и делает торжествующее лицо.

Эйса лишь кривит линию густо крашенных в бордо губ, оставаясь беспристрастной. Он думает, что удивил её. Этот вылощенный блондин с идеальными зубами никогда не жил в Синалоа. Не знал, что головорезам картеля плевать, кто перед ним — подросток, женщина или старик, что убийство — это чистая механика, равно тому, как его предполагаемая бабуля режет кур у себя на ферме. Тех, кто давно продал душу, не напугать законами морали. У них своя мораль. Тем, кто родился в стае и жил по волчьим законам, мораль не нужна. Они, словно паразиты или вирусы, хотят одного — жить и размножаться, заменяя последнее жаждой потрахаться и навариться. Это природа дикарей, не знавших цивилизации, а община Синалоа и есть то самое племя дикарей, которое её воспитало. Её всё это не трогало. Но её заинтересовало. То, что произошло на той зачистке, не было работой хладнокровного профи, Данэм, что называется, «психанул», и ей хотелось знать, почему.

— Не много ли секретной информации для одной мексиканской уголовницы? — вкрадчиво интересуется Эйса, сощуривая глаза, подаваясь грудью вперёд, не боясь откровенно демонстрировать свои прелести, чтобы сбить собеседника с толку. Этот приём всегда работает, независимо от того, в паре её жертва или в одиночестве. Однако, Беккет не теряет профессионализма, несмотря на то, что ему это льстит.

— Думаю, нет. Кому вы расскажете? Своим соседкам по камере?

— Он ничего не скажет, даже если вы запытаете его до смерти.

В этом Эйса уверена более чем. Всё, что она поняла про Оливера Данэма — это то, что всегда исполняет приказы. И то, что он верен своему хозяину. А то, в чём причина этой собачьей верности — в том, что Человек спас его от тюрьмы или в чём-то ещё, гораздо более серьёзном — это уже другой вопрос.

— Не он наша главная цель. Но если обложить Данэма со всех сторон, то он выведет нас на неё.

Эйса делает глубокий вдох. Беккет даёт ей иллюзию выбора, которого на самом деле у неё нет. В отличие от неуловимого Данэма, её обложили плотно и придавили сверху, чтобы точно не выползла.

— Я всё поняла.

Сейчас её единственным шансом остаться на свободе было сказать «да». А после она найдёт выход. Обязательно найдёт.

2. Волк в овечьей шкуре

Солнце палит нещадно. Отражаясь от жестяных крыш, зверски режет глаза, лезет за воротник формы, кусает солёную от пота шею. Кайл снимает тёмные очки, бросает их на приборку и трёт переносицу, устало бодая затылком подголовник. Когда ты в патруле, а не на вольных хлебах, выбирать не приходится — заступаешь в любую погоду, если сегодня с шести до восемнадцати твоя смена.

Днём этот район кажется почти нормальным. Из раззявленных настежь окон приземистых хибар не грохочет музыка, по улицам не шляются обдолбыши, проститутки отсыпаются, законопослушные граждане потеют в офисах, на складах, за прилавками облезлых магазинчиков, раскиданных вдоль дороги. Оживает район ближе к закату. Местные вылезают из своих домов, словно вурдалаки из могил, чтобы вкусить американской свободы, ради которой они лезли через границу в пыльных мешках из-под кукурузы, рискуя задохнуться в них насмерть. Свободы на грани вседозволенности. Кайл родился здесь, вырос — наблюдая за междоусобными войнами мексиканской диаспоры, мелких чёрных и белых банд — и продолжает жить здесь, как привязанный, потому что иначе уже никак.

— Слушай, Кайл, заканчивай с этой ёбаной привычкой, а? — Мигель Эрнандес, напарник, нетерпеливо стучит ему в окно. Кайл толкает наружу дверь, впуская в салон удушающий запах сухого асфальта, затхлого сигаретного амбре и несвежей формы.

Этот тошный, скользкий мексиканец  ещё пару месяцев назад не воспринимал его всерьёз и иначе, как «Эй ты, салага» не называл до тех пор, пока они не попали в первую переделку. Кайл тогда уложил на лопатки буйного, вооружённого ножом сомалийца крупнее себя в два раза, не сделав ни единого выстрела, за которые потом они оба умаялись бы писать отчёты. Улица, не в пример сержантам-инструкторам Академии, учит многому, особенно когда ты с двенадцати лет ходишь стенка на стенку.

— Какой из? — равнодушно интересуется он, наблюдая, как бегут стрелки наручных часов. Он знает, что сегодня недалеко от границы латиноамериканских кварталов начнётся грызня. Брат сообщил ему об этом ещё вчера и ещё вчера он настаивал, чтобы Кайл взял выходной и не совался туда, чтобы случайно не подставиться. Но он не собирался его слушать.

— Двери намертво закрывать. Поссать отойти нельзя.

— Я поступаю согласно протоколу.

Реагировать на вспышки хабалистого латиноса, доставшегося ему в напарники, которые, собственно, ничего и не имели под собой, кроме лютого желания потрындеть, Кайлу было попросту лень, как лень было бы отмахиваться от брехливой псины за соседским забором. Да и жара доканывала, и мозги плыли. Кайл усмехнулся, подумав о брате — тот лез на рожон за каждый косой взгляд. В этом они — близнецы —  чертовски отличались друг от  друга.

— Пиздец, ты правильный, Хантер, — беззлобно отмахивается Эрнандес, гулко захлопывая за собой дверь.

Со временем эта правильность стала какой-то маниакальной: от идеально отглаженных фирменных штанов до четкого выполнения самых мелких предписаний, на которые обычно клали хер — он словно хотел откреститься от того, кем был раньше. Рассказывать, какой он на самом деле неправильный, Кайл не собирался.

Хантер ничего не отвечает ему. Включив поворотник, он выезжает на пустующую дорогу. Тишину взрезает лишь шорох шин по асфальту — рация подозрительно долго молчит. Уже почти два часа они просто патрулируют улицы в штатном режиме, что здесь скорее редкое исключение, чем правило. Всё вокруг словно затаилось в предчувствии скорой беды.

— Слушай, я всё стесняюсь спросить. Нахер ты эти вонючие кварталы патрулируешь? — напарнику явно скучно, потому что с таким упоением лезть кому-то под шкуру можно лишь тогда, когда нечем занять башку. Латинос ерзает на заднице, ковыряется в зубах и одновременно пытается заглянуть Кайлу в лицо, возится, как чёртов навозный жук. — Ты же отличник. Сдал бы экзамен в SWAT и как сыр в масле катался.

Начальник патруля Фрэнк — участливый, искренне неравнодушный к своим парням мужик — наверное, единственный такой на весь отдел, в самый первый день задал ему тот же вопрос.

<i>«Слушай, Кайл, обычно парни из гетто хотят оттуда выбраться, а ты рвёшься назад. Почему?» </i>

Тогда он ответил ему честно. Кайл хотел навести порядок на своей земле, в своём доме. Он хотел сделать это будучи на стороне закона. Тогда он ещё верил в это. Тогда он сделал выбор и не ждал, что этот выбор придётся кому-то по душе. Сейчас же он молчит как рыба об лёд, потому что всё слишком смахивает на то, что он сильно переоценил себя.

В элитные подразделения путь ему закрыт. Отбор туда такой, что спросят каждую собаку. Там достаточно ничем не подкреплённых слухов о том, кто твой брат, кем был ты и кем была твоя мать, даже несмотря на то, что никто из них никогда не привлекался. В патруле же вечный недобор. В районе, где он вырос особенно. Он не собирался распространяться о том, что его брат —  тот самый Хантер, лидер группировки, держащей под собой треть Южного Централа, и что он сам не так давно активно в ней действовал. Не для того он решил начать жизнь сначала. Но он не думал, что в итоге станет барахтающейся в проруби субстанцией, которая не знает, к какому берегу прибиться, потому что любой самый отбитый головорез был честнее и принципиальнее любого копа из его отдела.

<i>«Теперь ты святоша, братуха, а я кто? Кто? Грязь под ногами, ёбтвою мать? </i>

Брат не сдерживал себя, когда Кайл объявил ему, что поступил в Академию.

<i>«Думаешь, там лучше?! Ты забыл, да?! Там сраные волчары, которым на всё похуй!»</i>

Он не забыл. Главную причину, по которой Кайл встал на этот путь, он никогда не забудет. Изуродованное лицо когда-то красивой женщины под серо-жёлтой, ветхой простынью, сухой отчёт детектива о характере повреждений, о количестве насильников, о методах и способах воздействия, которые перенесла в ту ночь их мать, прежде чем, наконец-то, отмучиться.

<i>«Ваша мать была проституткой, вы знали об этом?» </i>

Им тогда было пятнадцать, и оба они хотели набить детективу рожу. Тогда Кайл держал за руку взбесившегося брата, потому что «<i>уберите нахрен отсюда этих щенков, раскидайте по приютам, чтобы никогда друг друга не нашли»</i>. Дело закрыли, убийц искать не стали, никому не было дела до женщины, которая пыталась прокормить себя и двоих детей, как умела. Тогда его брат потерял веру в правосудие, а Кайл решил, что найдёт справедливость, во что бы то ни стало. Позже Коул смирился и даже нашёл выгоду в том, чтобы иметь своего человека в рядах легавых, но Кайл понял, что ошибся.

Почти у каждого была своя цена. У Эрнандеса тоже. Кайл научился молчать, ведь если дашь знать, что ты копаешь, автоматически позволишь копать под себя, а ему это было не нужно — всё-таки наличие значка имеет свои преимущества. Компромиссы, шаткое равновесие, где на одной чаше весов твоё дерьмовое прошлое, а на другой — гнилое настоящее твоего напарника. И не только его. Процент за прикрытие наркотраффика получали, как минимум, трое копов его отдела. Как минимум двое крышевали питейные заведения от произвола мелких уличных банд и психов-одиночек. Всё, как раньше, только со значками, табельным оружием и правом на убийство.

— Пересечение Четвёртой улицы и Харкнесс-стрит. Перестрелка,— в  рации шипит голос диспетчера.

— Принято.

Виски привычно начинают ныть, а где-то под рёбрами туго закручивается адреналиновая воронка — так было всегда, когда он шёл на дело, ничего не изменилось и теперь. Кайл кладёт переговорное устройство на базу, включает сирену и давит на газ. Где-то там сейчас его брат.

<center>***</center>

— Боже, да почему нельзя ссать ровно?!

Кали пытается думать об отвлеченном, стоя на коленках с тряпкой в мужском сортире. С тех пор как она просрочила выплату, «Лас Кобрас» подняли процент. Приходилось экономить на персонале.

«Голова отдельно, руки-ноги отдельно». Кали мысленно крутит эту фразу на повторе, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не глотнуть ядовитых испарений мочевины. Под потолком без толку молотит старый вентилятор, видавший, наверное, ещё войну Севера и Юга, но это не помогает ничуть. Ещё эта проклятая жара. Наладить кондиционирование и прочистить приточные системы нет ни денег, ни времени.

Эту святую истину про ноги-руки проповедует Раиса — русская эмигрантка — и её девочки, расположившие на территории бара Кали свой «небольшой бизнес по оказанию интимных услуг», как любит говорить эта деловая до мозга костей сутенёрша. Раиса платит ей аренду исправно — проблем с клиентами у неё нет, а Кали с недавних пор не гнушается любого дополнительного дохода. Однажды все её принципы отошли на задний план перед элементарным желанием не сдохнуть.

Обычно Раиса берёт себе опытных дам с устойчивой психикой или нимфоманок, готовых залезть на любой сук даже бесплатно, но иной раз очередную новенькую охватывал такой экзистенциальный срыв, что будь здоров, и тогда это «голова отдельно, руки-ноги отдельно» заставляло юных гетер всплывать из бездны отчаяния. Кали этот способ усвоила.

Самовнушение работало, когда она натягивала повыше резиновые перчатки, чтобы отмыть с пола блевотину или вычистить с дивана ошмётки ссохшейся спермы. Оно работало, когда Кали выгружала из пикапа тяжеленные ящики с пойлом или надевала каблуки и узкие, как колготки, джинсы, чтобы заменить барменшу, которую «наугощали» до поросячьего визга. Оно работало, когда от перетаскивания до ближайшей канавы вусмерть пьяных посетителей у неё одновременно болели низ живота, спина и ноги, когда бессонница, которая донимала Кали после сильного переутомления, забирала у неё драгоценные часы отдыха. Оно подводило её лишь тогда, когда Диего Гарсия, глава «Лас Кобрас», приходил лично забирать у неё «дань».

<i>«Твой папаша велел передать, чтобы на его похоронах крутили Нэнси Синатру». </i>

Он приходил лично всякий раз, когда Кали где-то, по его мнению, накосячила. Он приходил, чтобы передать ей привет от отца и напомнить, что его жизнь в тюрьме зависит от того, как хорошо она себя ведёт. Он уходил, а его сопровождающие — те ещё отбитые ублюдки — ещё долго тусовались в вип-зоне, закидывались выпивкой и пользовали девочек Раисы, не собираясь платить ни за то, ни за другое.

Её отец, Эмилио Рейес, широко известный в узких кругах карточный игрок, прежде чем отправиться в тюрьму, оставил дочери внушительное наследство. Двести пятьдесят тысяч долга перед самим Франко — главой мексиканского наркокартеля, контролирующего печально знаменитый «Золотой путь» и несколько южных штатов по ту сторону Залива. Кали понятия не имела, где отец мог пересечься с фигурой такого уровня, но предполагала, что в Вегасе. Отец часто ездил туда «на заработки». Помимо долга Эмилио оставил ей старый бар, в котором раньше был самый крупный игорный дом в городе, пока его не накрыл внезапный рейд. В Калифорнии, в отличие от Невады, игорный бизнес под запретом. Разрешение у Рейеса было только на продажу алкоголя, за всё остальное ему дали пятнадцать лет. Интересы Франко на этой земле  представлял Гарсия и его «Лас Кобрас». Кали познакомилась с ними в тот самый день, когда упекли отца, и в тот же самый день она услышала главный девиз наркобарона — «Франко не прощает долги».

Согнувшись в три погибели, Кали лезет с тряпкой под писсуар и замечает протечку в проржавевшей трубе.

— Твою мать! — замотать хоть скотчем, хоть тряпкой, хоть соплями. Смена начнётся через два часа, у нее не будет времени бегать подтирать здесь лужи.

За шумом набирающейся в сливной бачок воды, Рейес не слышит выстрелов на улице. Когда клапан с тихим щелчком встаёт на место, перекрывая собой поступление воды, она слышит лишь шум и возню в зале, звук шагов и грохот опрокинутого барного стула. Кали по привычке тянет руку назад, за пояс штанов и понимает, что пистолет, с которым не расставалась ни днём, ни ночью, оставила у кассы. Кали чувствует, как пустой желудок липнет к стенкам напряжённого живота, как грудная клетка трепещет, гоняя туда-сюда глоток сортирной вони, чувствует, как к горлу подкатывает острый ком страха.

Поразительная беспечность — остаться в замкнутом пространстве без оружия, ведь в этом районе даже запертая на замок дверь и табличка «закрыто» не спасёт от вторжения. Это всё усталость. Блядская усталость, которая притупляет внимание, иссушает мозги, делает неповоротливой дурой. Пора бы уже привыкнуть пахать без выходных, обрести иммунитет от переутомления и прекратить страдать и сетовать на судьбу. Всё равно в ближайшие приблизительно десять лет, пока она отдаёт долги, ничего не изменится, несмотря на то, о чём отец просил её.

<i>«Брось всё и беги. Рано или поздно меня здесь порежут. Нечего тянуть». </i>

Кали не была уверена, что сумеет скрыться — у неё не было опыта в подобных делах, она не знала, кому можно доверять, а кому нет. Рейес надеялась, что сумеет помочь отцу выжить в тюрьме и сумеет выжить сама.

Кали медленно встаёт на ноги и прислушивается, делает несколько шагов к выходу из тесной коробки туалета. Дверь приоткрыта, и мелькнувшая за ней тень материализуется прямо перед ней в виде загорелой волосатой руки, сомкнувшейся на её шее.

— Слушай сюда, сучка. Скажешь копам, что не видела нихуя, поняла? Пиздуй наверх.

Из передавленного горла не выходит ни звука, Кали только и может, что нервно кивать головой в знак согласия. Она его не знает, но, судя по всему, этому латиносу, весьма крупному в отличие от его земляков, копы плотно сели на хвост. На дрожащих ногах она идёт мимо заплеванных зеркал уборной и недомытых раковин, ощущая спиной чужое свистящее дыхание. Чёрт, если бы его не прижали легавые, ей точно было бы несдобровать, тем более она без оружия. Непроходимая дура.

Краем глаза Рейес видит, как он скрывается в подсобку, спотыкаясь о швабры; видит в отражении стеклянной, чудом ещё не перебитой двери своё испуганное отражение. Кого она такая сможет обмануть? Да у неё на лице написано, что её чуть не придушили в собственном сортире.

<i>«Блеф — это своего рода искусство, малыш. Ты должна делать вид, что у тебя все в порядке, хотя на деле ты в полном дерьме». </i>

Сделав глубокий вдох, Кали будто надевает на себя доспехи. Задрать нос, сделать морду кирпичом, деловито тереть барную стойку и плевать, что руки дрожат. Кое-где ещё слышатся хлопки одиночных выстрелов, но это не будет продолжаться вечно. Скоро вечер, сюда набредет толпа, начнёт обсуждать, кто на кого нарвался, а завтра всё начнётся по новой, и никто ни о чём не вспомнит.

<center>***</center>

Коул хорошо заметает следы, но Кайл неусыпно следит, чтобы он точно ушёл. Он направляет напарника по ложному следу, давая брату максимум форы. Приказ прорвать условную границу и двинуть «Лас Кобрас» дальше к югу, за территорию складов пришёл с самого верха, и брату даже предоставили ещё людей, судя по всему, неплохо обученных наёмников. Задача была проста — навести кипиш, пугнуть, подвинуть так, чтобы говно всплыло до самого верха. В общем, работать и лишнего в голову не брать. Видимо, сверху менялась расстановка сил и им, рядовым «солдатам», многого знать было по рангу не положено. Кайл не знал того, кто стоит на верхушке пищевой цепи, под чьим именем ходит группировка «Хантеры» (теперь уже без него), лишь однажды он с братом встречался с человеком по фамилии Данэм. Это была вербовка. Их выделили среди молодых банд гетто и взяли под своё крыло.

<i>«Мы очень серьёзные люди». </i>

С их помощью влияние Хантеров выросло, Коул в ус не дул, тем более, взамен они многого не требовали, лишь поддерживать на территории устоявшийся порядок и следить за соседями. Однако Кайл часто думал о том, что рано или поздно они возьмут сполна за свою протекцию. И этот день похоже, настал.

Коул только рад был нарушить шаткий мир между ними и «Лас Кобрас». Девяносто процентов изнасилований в гетто совершали именно головорезы Гарсии. Тогда, десять лет назад, сидя в обнимку в коридоре морга, братья решили, что на их земле не станут насиловать даже захудалую наркоманку, невменяемую настолько, чтобы выйти из дома без трусов. Это было их главное правило, и у Коула дико горело от того, что оно, увы, действует не везде. Сейчас же у него появился шанс это исправить. Он объявил «Кобрам» войну.

Кайл ведёт преследование, движется перебежками, жмётся спиной к стене из кирпича цвета жухлой травы, понимая, что весь уже в этой жёлтой пыли. Рубашка насквозь мокрая от пота, сквозной ветер треплет её края, оглаживая разгоряченный торс, но приносит не желанную прохладу, а озноб. Перед глазами маячит вывеска «Бар «Приход» и лукавая монашенка с голым задом в стиле пин-ап во всю дверь. «Здесь прощают все грехи», — обещает ему подпись под вывеской. Кайл осторожно берётся за ручку двери, замечая прямо над головой, на обналичнике двери знак. Две перевёрнутые параболы, скрещенные между собой — знак «Лас Кобрас», значит, заведение крышуют они.

Сегодня Хантеры заставили их изрядно побегать, а копы заставили побегать всех. Никто из людей брата не попался, зато парни из «Кобрас» отличились сполна. Кайл уверен был, что один из них шмыгнул в эту дверь, и, если не прошёл сквозь (а это было бы ясно сразу, район с того края плотно оцеплен), то, значит, он всё ещё внутри.

Возле барной стойки девчонка, она сразу же вскидывает над головой руки, не спуская глаз с пистолетного дула, которое взаимно смотрит ей в лицо. Она безоружна, Кайл опускает пистолет.

Рейес так и не сунула свой ствол на место, за резинку штанов, зная, что копы будут шерстить по округе. Она заперла его в сейфе, потому что ей вовсе не нужно было, чтобы полиция перетряхнула ещё до кучи и её. Придётся верить и надеяться, что он ей сегодня не пригодится. Рейес бегло смотрит в лицо патрульного. Она его раньше не видела, наверное, молодняк из выпусков последних лет.

— Мисс? Вы в порядке?

Её тёмные волосы завязаны на макушке в тугой пучок, на ней чёрная майка и рабочий комбинезон в пятнах грязи и краски. Из-под повернутых штанин виднеются тонкие голые ноги, обутые в нелепые резиновые шлепанцы, наверняка предназначенные для уборки. Она не похожа на чистую мексиканку — кожа светлее, разрез глаз выдаёт белых родичей в её крови. Издержки профессии изменили его восприятие — Кайл цепко отмечает детали, не придавая им никакого значения, никакой эмоциональной окраски, запоминая её лицо, словно фоторобот очередного преступника.

— Никого подозрительного не видели?

Она не смотрит в глаза, буравит ему лоб взглядом и смотрит в рот, когда он произносит слова. Зрачки, как блюдца, руки не знает, куда деть, на шее сияют красные следы. Девчонка судорожно вертит головой, одними губами хрипло произносит «нет». Кайл в мгновение улавливает, как она почти неосознанно чуть скашивает глаза в сторону подсобки и всё понимает. И Рейес с ужасом понимает, что он понимает. Ушлый мудак. Эта случайная подстава выйдет ей боком, если латиносу в подсобке не удастся уйти.

Её снова начинает трясти.

— Со мной всё в порядке, сэр, — запоздало отвечает она и делает шаг ему наперерез. — Что-то случилось?

— Позвольте, я проверю, — Кайл кивает на дверь в подсобку: он не спрашивает, а ставит в известность. У Рейес на языке вертится «частная территория» и «не имеете права», но она молчит. Прав здесь не имеет только она.

Патрульный проходит так близко рядом с ней, что едва не задевает плечом — он слишком сосредоточен на двери подсобки, чтобы заметить это, а она успевает прочесть на его значке личный номер и фамилию. «Хантер» кажется ей смутно знакомой. Всё может быть, не самая редкая фамилия.

Из распахнувшейся двери подсобки с грохотом выскакивает ведро, а следом, словно пушечное ядро, вылетает латинос, сбивая патрульного с ног. Кали ныряет за барную стойку и прикрывает руками голову. Стычка с участием легавого в её баре впервые, потому она долго мнётся нажимать или нет кнопку быстрого набора на старом телефоне. Под номером один в нём забит один из бойцов «Кобрас» на случай, если у неё здесь начнётся возня. Она откладывает телефон. Если на территории её бара грохнут копа, за неё возьмутся основательно и можно только представить, каковы будут последствия.

Всё, что ей по силам делать, это наблюдать, как патрульный с яростью уличного головореза пытается не дать ему уйти. Ему определённо не удастся уйти — Кали не раз была свидетелем подобных побоищ, и может даже делать ставки — не проиграет.

Кайл вяжет его, давит ему коленом меж лопаток, щёлкает наручниками и перехватывает ноги, чтобы точно не удрал. Латинос лежит лицом вниз, дёргается как червь, мычит, будто его имеют в зад, чёртов выблядок. Хантер узнал его — эта тварь изнасиловала и убила двух школьниц с их района, а после скрылась на земле «Кобрас», куда ему с братом лезть было тогда не по понятиям. На него даже ориентировка висит в отделе, теперь же он получит своё.

Кровь всё ещё будоражит азарт победы, Кайл скалит зубы и от души бьёт мексиканца под рёбра носком ботинка. Он проводит языком по зубам и чувствует в уголках губ железный привкус, едва ли не затылком ощущает движение сзади и резко поворачивается — из-за барной стойки тихонько выбирается перепуганная мексиканка, не сводя с него взгляда.

С ней ещё предстоит разобраться. Кайл бросает на неё злой взгляд и идёт в уборную. Сплевывает кровь, плещет водой в лицо, говорит по рации напарнику, что взял одного. Он притормаживает на выходе, чтобы расслышать, что задержанный пытается сказать девчонке.

— Сдала меня, сука. Диего тебя по самые гланды натянет.

Он хрипит, после того, как Кайл зажал ему шею в сгибе локтя при задержании, но не сдаётся, сыплет проклятиями на своём родном, потому что злобы в этом мудаке захлебнуться можно. Таких отбитых на улицу нельзя выпускать, сразу давать строгача, не нянькаясь с ним по судам или высадить ко всем чертям в него обойму, наплевав на всё то, что ему прививали в Академии про справедливый суд.

Иногда в Кайле просыпался точно такой же головорез, который, казалось бы, давно остался в прошлом, и утихомирить его нельзя: только чуть усыпить в тире или в спортзале при участке. И почему-то он вылезает из шкуры прямо сейчас, когда Кайл начинает подозревать, что своим добрым делом подставил другого человека.

— Что мне с вами делать? — Хантер обращается к Рейес, когда напарник выводит задержанного из бара, чтобы усадить в машину.

— Он угрожал мне, — Кали понимает, что патрульный хочет подловить её, понять, скрывала ли она преступника добровольно или вынужденно и врать тут не имеет смысла. Она старается придать голосу твердости, хотя внутри всё узлом сворачивается после того, как чёртов отморозок угрожал ей именем Диего Гарсии.

— Ясно, — его опасения подтверждаются. Несмотря на то, что девчонка отчаянно храбрится, ей страшно. Хантер ощущает укол вины и острую необходимость как-то ей помочь. — Вы здесь работаете?

— Это мой бар. Мне скоро открываться, поэтому… — «проваливайте уже к чёрту» вертится на языке, но Кали давит скупую извиняющуюся улыбку, — если вы тут закончили…

— Простите за неудобства, мэм.

Хантер ещё раз смотрит ей в глаза и не может прочесть в них ничего — радужка настолько тёмная, что на ней не видно зрачка. У девчонки проблемы, этот факт оспариванию не подлежит — здесь не видно персонала, огромные настенные панно в виде игральных карт и девочек пин-ап облупились и потускнели, значит, проблемы с деньгами, а быть под протекцией «Кобрас» весьма сомнительное счастье — они дерут со своих в три шкуры и срут там, где едят. Садясь за руль патрульной машины, Кайл понимает, что уже принял решение. После смены он навестит её.

3. Логово

Ровно в шесть вечера Кайл сдаёт смену и едет отсыпаться в «Логово» — маленький паб для байкеров, которым владеет его брат — большой любитель винтажных мотоциклов. Машину он оставляет за квартал до места — ему, патрульному полицейскому, в самом сердце криминального района, светиться ни к чему. Несмотря на это, он не хочет возвращаться к себе — в его квартире всё ещё были вещи Риты и она шныряла туда, как к себе домой, хотя уже почти три месяца назад объявила Кайлу, что уходит к другому. Рита словно оставляла себе пути отхода, не собирая свои пожитки подчистую, а Кайл не хотел сам копаться в её вещах, хотя брат с пеной у рта настаивал, чтобы он вынес все её шмотки на помойку. Его съедало чувство вины за то, что так и не научил её, взбалмошную, отвечать за свои поступки, что нянькался с ней, будто она всё ещё неразумное дитя, многое спускал на тормозах, чтобы после получить от неё удар в спину.

Они знали друг друга почти всю жизнь — выросли в одном подъезде, а когда всё это началось, Рите едва исполнилось тринадцать. Рано созревшая, она не давала ему прохода. Кайл относился к ней, как к сестре, но у него не было шанса выстоять перед таким напором. Они начали встречаться, когда ей исполнилось семнадцать, свои отношения они скрывали до её совершеннолетия, несмотря на то, что возраст согласия она уже перешагнула. Мать Риты очень любила его, ведь именно она — их соседка с верхнего этажа — забрала братьев под опеку, после того, как они осиротели. Она говорила, что Рита вся в отца — с придурью, и уравновешенный Кайл для неё лучшая пара.

Чувство ответственности за девчонку, которую он, сам того не желая, приручил, её навязчивое внимание, которое выглядело, как чистая первая любовь и чувство благодарности перед её матерью, заставили его думать, что он делает верный выбор. Разница в шесть лет не была столь существенна, как разница в жизненном опыте, а чистое девичье чувство оказалось очередным капризом. Уход из банды сказался на его доходах, а служба в полиции отнимала уйму времени и сил. Рита хотела развлекаться и жить на широкую ногу, привыкшая, что мать и старшая сестра из кожи вон лезли, чтобы дать ей старт для жизни вне гетто. Кайл — слишком спокойный, слишком заботливый, слишком занятой — оказался для неё скучной компанией.

<i>«Ты даже трахаешь меня, как куклу фарфоровую. Достало!»

«И кто он?»

«Диего. Гарсия, ясно?!»

</i>

Она разоралась, понимая что совершила двойное предательство. Решила напасть первой, а не защищаться, ведь изменяла она ему с главой «Лас Кобрас» уже прилично времени, как выяснилось позже. Тогда Кайл просто хлопнул дверью и ушёл к брату, ещё не до конца осознавая масштабы дерьма, которого Рита вылила ему на голову.

<i>«Вот же подлая мелкая пизда! Разнообразия захотела! На другом хую попрыгать!» </i>

Тогда Коул метался из угла в угол, как взбесившийся зверь, борясь с желанием вломиться в самое сердце «Кобрас», закопать Гарсию прямо на его земле, а Риту притащить за волосы домой и сдать матери, чтобы та посадила её под замок.

<i>«Давай больше не будем это обсуждать.»</i>

Боль предательства туго заворачивала внутренности узлом, а стыд от того, что он — ничего такой вроде парень — примерил рога, да ещё и от кого, заставлял опускать глаза в пол и шоркаться по углам, лишь бы никому не попадаться. Лишь бы не ощущать на себе эти сочувствующие взгляды, в которых читалось облегчение, что это дерьмо произошло не с ними. Рита провела крепкий хук по его самолюбию. Она знала, кто такой Гарсия, и всё равно предпочла этого выблядка ему, но Кайл решил засунуть свои эмоции поглубже и со временем переварить всё в себе, взяв с брата обещание никаких санкций к любовникам не применять. В конце концов, Рита уже взрослая девочка, имеет право.

Кайл толкает дверь паба, молча кивает заседающим у стойки парням, смотрит наверх.

— У себя?

— Да. Только не один, — отвечают ему.

— Ага. — Кайл топает вверх по лестнице, на второй уровень, где располагались студия Коула и несколько вписок, в которых отдыхали-отсыпались после дела их ребята. Протирая слипающиеся от усталости глаза, он давит вниз ручку и делает нетвердый шаг внутрь, задевая косяк плечом, словно пьяный. Смена выдалась тяжёлой, он едва не уснул за рулём по дороге сюда.

— Вот же ж… блять…

Выражение «не один», кажется, выветрилось из его лексикона. Кайл жалеет, что не постучал. Он вываливается обратно за порог, пытаясь выбросить из головы увиденное, явно не предназначенное для чужих глаз. Коул трахал плотно сбитую блондинку в кружевном лифчике прямо на диване в гостиной, игнорируя перепаханную постель спальни. Член, блестящий от смазки, вторгался в узкую щель между больших загорелых ягодиц с бледными полосками от стрингов. Ярко горел верхний свет, и два маленьких камушка пирсинга, вдетого в половые губы девчонки, переливались на нём и невольно притягивали взгляд. Коул держал перед собой телефон на вытянутой руке — кажется, снимал хоум-видео.

— Да стой ты. Мы всё уже. Так, хуйнёй страдаем, — долетает Кайлу в спину, и он тормозит в коридоре, рассеянно водит взглядом по потолку, изредка поглядывая на блондинку, натягивающую на обнажённое, ладное тело платье-чулок.

— Привет, красавчик, хочешь, я и с тобой поиграю? — сладко поёт она, застревая в проходе так близко, что Кайл чувствует тепло её груди и остроту её коленей даже сквозь одежду. На её раскрасневшихся щеках чернеют комки осыпавшейся туши, переливаются на свету блёстки, упавшие с век, а в её абсолютно неосмысленных после секса глазах читается готовность  к очередному раунду.

— Благодарю, леди, но, увы, — Кайл строит из себя джентльмена, хотя с такой дамочкой явно вёл бы себя далеко не как джентльмен, с улыбкой подаёт ей забытые на комоде красные трусики в стразах (видимо, в  стразах она души не чает) и учтиво, жестом руки напоминает ей, где дверь.

Кайл никогда не делил с братом девушек, даже тех, что годились только на одну ночь, чтобы потом не вляпаться в какой-нибудь треугольник, несмотря на то, что за молнией штанов начинало оживать желание. После Риты у него никого не было, да и её он радовал редко — поздно возвращался после смен, усталый, как чёрт, а потом спал, как сурок. Может, поэтому она и начала изменять. А может, дело было не в нём, а в ней, точнее в его к ней отношении. Он так и не смог принять тот факт, что «мелкая» давно превратилась в молодую женщину со своими потребностями.

— Где ты ее откопал? — спрашивает Кайл, проводив взглядом плотные, покачивающиеся в такт шагам бёдра, едва прикрытые полоской ткани. Кажется, ничего интересного в ней больше и не было.

Обычно брат брезговал девками, склонными к промискуитету, но, видимо, с  недавних пор перестал быть таким разборчивым. Кайл забыл, когда они в последний раз говорили по душам — каждый был слишком занят своим заботами. Они оба изменились, стали старше, злее, борзее, словно никогда не были теми пятнадцатилетними пацанами, которые не знали, как жить дальше.

<i>«Я никогда тебя не сдам, понял? Под пули лягу, но не сдам!»</i>

В тот вечер, когда Кайл получил документы, где чёрным по белому было написано, что он — выпускник-отличник Полицейской Академии, они с братом вусмерть напились. Словно в последний раз. Словно прощались. Он — брат, младший всего на несколько минут, получил билет в лучшее будущее, о котором Коул и не мечтал никогда, просто не видел его для себя. Слишком велика ответственность, которую он взвалил себе на плечи — за свой район, за своих людей, за свои убеждения, и она росла день ото дня.

<i>«Захочешь назад — не вопрос, мы — семья, помнишь? А если кто недоволен будет, нахуй зубы повыбиваю!»

</i>

Кайл понимал, брату нельзя соскочить, не теперь, когда за Хантерами стоят крупные теневые фигуры. Выйти из игры он может только героически сдохнув в очередной перестрелке. Как и Кайл — патрульные в гетто мрут пачками. Каждый день мог оказаться  последним для любого из них, они понимали это оба. Идеологические разногласия перед этим фактом не имели смысла.

— Да внизу, в баре. Сама подошла.

Густо забитая татуировками кожа натягивается на раскачанных руках, когда Коул надевает майку, до рези в глазах белую по сравнению с яркими, цветными рисунками на его теле. Кажется, он только ноги ещё не трогал, скоро живого места не останется.

— Анаболики жрёшь?

Брат явно стал шире и больше за то время, что они не виделись. Неделя, может две или три — Кайл застрял в круговороте ночных и дневных смен. Шутка «а какой сегодня год?» грозилась перестать казаться такой уж смешной. Никто не обещал, что будет легко, судьба с самого детства не давала обоим послабления, а сейчас нечего и надеяться. «Высплюсь в гробу», — со смехом говорила мать, вставая в полшестого утра после ночной работы,  (если, конечно, возвращалась с неё трезвой), чтобы помочь сыновьям собраться в школу, приготовить завтрак, заштопать порванные в бесконечных драках вещи. Кто знал, что её слова сбудутся так скоро.

— Да прям. Просто жру. Масса типа, — Коул сгибает руку, демонстрируя бицепс, бросает в мусорку упаковку из-под куриных грудок и пустую упаковку из-под презервативов. — Я тебя сегодня не ждал. Думал, ты у себя будешь. Парни секли твою квартиру, видели, мелкая вроде забрала шмотки. Два чемодана вынесла. Машину ей эта падаль купила.

Значит, всё у неё на мази. Девчонка давно выросла. Кайл не ощущает ничего, кроме горького чувства разочарования — всё, что делали для неё мать и сестра, оказалось ей не нужно. Рита предпочла стать содержанкой самого отбитого ублюдка района, вместо того, чтобы получить образование и из этого района выбраться. Что ж, каждому своё.

— Бабу тебе надо. Помятый ты какой-то.

— У тебя один рецепт от всего. Не до чего мне сейчас, — Кайл хватает из рук брата запотевшую бутылку пива, словно заблудший в пустыне — до того доканала жара, откидывается на спинку дивана, игнорируя сладковатый запах женского тела и простеньких, незамысловатых духов — запах секса, рассеянный в воздухе плотной мглой. Брат давит на больное, и Кайл ему даже отчасти завидует. Ни у одного из них никогда не было проблем с женщинами, только у Кайла они теперь появились. Отсутствие времени и эмоциональный раздрай — пора с этим заканчивать, брат прав, иначе совсем выпадет из обоймы и при случае не сможет двух слов связать.

— Я тебя предупреждал. Вообще не понимаю, нахрен тебе вся эта головная боль была?

Коул снова включает заезженную пластинку — видно, что эта скотсткая история с Ритой его беспокоит даже больше, чем Кайла, непосредственного её участника. Такая вот братская забота и очередное серьёзное различие между ними — Кайл предпочитал молча переваривать всё в себе, а Коул без устали, мстительно перемалывал одно и то же, распаляя себя злостью.

— Сам не знаю.

Кайл вспоминает вечер, когда лишал её невинности. Нервничали тогда оба. Рита влезла на него сама, решив, что пора, но после сачканула и чуть не пошла на попятный. Тогда инстинкты диктовали свои правила. Он довёл дело до конца, решив, что глупо оставлять девчонку надорванной, а надо было включить верхнюю голову и оставить всё, как есть.

— Мне больше интересно, как много она Гарсии слила.

— Она особо ничего не знала, чтобы что-то сливать.

— Да и насчет работы я тебя предупреждал, будешь без понту горбатиться. Кстати, долю твою я тебе на кредитку кидаю. Проверяешь хоть? — доходы от деятельности группировки «Хантеры» позволяют каждому из парней не заботиться поисками стабильной работы с соцпакетом, налогами и отпуском два раза в год. Это устраивало всех тех, кому обрыдла жизнь в кредит, кто вырос, промышляя мелкими кражами или угоном машин, тем, кто хотел закрепиться на районе, не имея ни малейшего шанса слинять в лучшую жизнь. Коул установил чёткую иерархию и заботился о своих людях, как мог, предоставляя им защиту, крышу над головой и честно разделённый на всех общак. Для Кайла же было принципиально делать всё по-белому, жить, как живут люди внутри закона, а не вне его, иначе, какой тогда во всём этом смысл?

<i>«Хантер говоришь? Фамилия знакомая. Ты по программе для пострадавших от уличных банд? Ты пострадал или ты сам банда?» </i>

— Не надо, обхожусь.

— Да брось, всякое дерьмо в жизни происходит, — отмахивается Коул. — Баблишко лишним не бывает. Или ты брезгуешь, а, святоша? — Это слово, брошенное однажды в сердцах, стало теперь безобидным подколом. Они не знали, что могло произойти, чтобы они по-серьёзному друг на друга взвились, несмотря на то, что по безбашенной юности могли даже подраться. Один не помнил себя без другого и из любых конфликтов они всегда выходили семьёй, ни один клин не мог вбиться между ними основательно. Брат — единственный человек, которому Кайл мог доверять безусловно.

— Да отвали, — устало хмыкает Кайл, протягивая брату смартфон с фотографией бара «Приход». — Слушай, ты в курсе, что это за забегаловка? Я здесь этого выблядка Суареса задержал.

Кайл уже пробил этот адрес по базе, узнал, что бар принадлежал некому Эмилио Рейесу, сидящему в тюрьме за незаконный игровой бизнес и оборот наркотиков. Бар был опечатан, а после вывоза игрового оборудования и решения всех проблем с налоговой службой, передан в управление его дочери Кали. Она чистая, не привлекалась, училась в бизнес-колледже, но диплома об образовании так и не получила, значит, не доучилась. Адрес её проживания до того, как повязали Рейеса, был бесконечно далёк от гетто. Сухие сводки не дали ничего, кроме того, что попала она в этот вертеп не по своей воле. И Кайл добавил ей ещё проблем, он в этом уже не сомневается.

— Хороший улов, вот у Диегито бомбанет! — Коул явно гордится, что братишка убрал ублюдка с улиц. Всё же быть копом иногда выгодно— для них не существует этих негласных границ, невидимых стен, разделяющих сферы влияния, где ты не можешь действовать, не подняв кровавую волну как последствие твоих действий. Он бегло смотрит на адрес и возвращает ему телефон. — Не был я там, это земля «Кобрас». Хотя ненадолго, — он мстительно улыбается, готовясь рассказать брату о результатах сегодняшней заварухи.

— Нам надо обеспечить транзит по нашей земле, чтобы никаких просадок, потому мы сгоняем мексикашек подальше, чтобы не воняли поблизости.

— Транзит чего? — Кайл напрягается, усаживается на диване ровно, как курсант-первогодка, вытягивается в струнку. Брат суёт голову в пекло, да и не только голову, он там уже по пояс, от этого внутри ворочается тяжёлое предчувствие.

— Не знаю. Оружие, может, наркота, какая разница?

— Наркота? — для обычного патрульного это слишком круто, такое просто так не прикроешь, ФБР своё дело знают, если уж прочухают, то выкрутиться будет практически невозможно. Хреново, когда от тебя ничего не зависит. Остаётся надеяться на того, кто теперь за братом стоит. — Ты на кого работаешь хоть, знаешь?

— Мне похер, и не надо лечить меня — не я это гавно начал, не мне заканчивать, брат, — разводить демагогию о правильности/неправильности поступков, угрызений совести и множении зла на земле Коул не собирается. Он лишь винтик в давно налаженной системе, и с ним, и без него машина будет работать безукоризненно. Брать лишнее на душу Коул не хочет, крепкий сон по ночам дороже. Всё, что находилось за пределами территории «Хантеров» , его не касается. — Главное, что у нас порядок.

— Надолго ли?

— В общем, пробью я тебе адресок, — Коул переводит разговор в другое русло, не то правда не владеет информацией, не то просто не готов ею делиться, как не готов делиться сомнениями. Ведь он же лидер, ему мяться не к лицу. Кайл понимает это и под шкуру брату не лезет, надо будет, поделится сам. — Расскажешь, зачем хоть?

— Позже. Всё позже. — На фоне услышанного история с мексиканкой утрачивает первостепенную важность, и Кайлу уже не хочется говорить об этом вслух. Сначала разберётся сам, тем более, завтра выходной, время будет.

Образ шаловливой блондинки ещё маячит в мозгу, но желание передернуть против желания поспать не имеет силы. Кайл, едва смахнув с себя дорожную пыль и пот в душе, валится на узкую койку за соседней стенкой.

4. По законам стаи

Мать Кали — довольно успешная фотомодель восьмидесятых, светловолосая, стройная датчанка, переехавшая в Америку с семьёй ещё в раннем детстве. Она разбавила своей бледнокожестью плотную смуглость Эмилио в их дочери и подарила ей тонкие, почти аристократические черты лица взамен грубо обтёсанным чертам чистых латиноамериканцев. От отца Кали получила темно-вишневые глаза и волосы, отливающие коньячным оттенком на солнце. Такой набор позволял ей в возрасте пятнадцати лет подрабатывать моделью — связи матери способствовали этому, однако карьеру на этом поприще она делать не стала. Кали поступила в бизнес-колледж, но не доучилась каких-то полгода.

<i>«Я могу прислать тебе только десять тысяч, милая. Лео очень ревнивый, ты знаешь. Он говорит, что это не твой долг, зачем тебе всё это. А платить за какого-то левого мужика, говорит, я не буду». </i>

Мать всегда говорила ей, что Эмилио — удачливый игрок в покер, но о том, что дом на побережье, хорошая машина и огромные деньги, которых стоило её образование, есть результат его деятельности в мексиканском картеле, она уточнять не стала. Подпольный игорный клуб, мошенничество, торговля наркотиками — этот набор впаяли Рейесу в суде, когда тот впал в немилость боссу. Тогда, после объявления приговора, Гарсия нашёл её и доходчиво объяснил все ошибки её отца, в какую сумму они ему обошлись и что ей нужно делать, чтобы и она, и её семья остались в живых.

<i>«У меня есть пара друзей, готовых хорошо заплатить за такой очаровательный зад. Но придётся хорошо попотеть, двести пятьдесят кусков за раз не отработать.» </i>

Мать уехала с любовником в Майами, подальше от всего этого дерьма, Кали продала всё, что имела, но большая часть денег, полученных от продажи машины и дома отошла банку на погашение кредита на них же. Способ, который предложил ей Гарсия, она отвергла сразу, но её приводила в ужас мысль, что он способен просто выкрасть её и продать — Мексика была не за горами и о том, что творится на её границе, не слышал только глухой. С тех пор она носит с собой пистолет. С тех пор выходит из бара и из квартиры расположенной над ним, только, чтобы выкинуть мусор и чтобы доехать до ближайшего супермаркета. С тех пор она без устали вьётся на кухне, в зале, в подсобке, у барной стойки, лишь бы не просрочить очередную выплату.

— Что за хрень ты мне паришь? Я ничего не сделала!

Сквозь скрипящий шорох давно сломанного музыкального автомата доносится визгливый голос Гейл — одной из  девочек Раисы. Заевший механизм наконец выдаёт меланхоличный вокал Джимми Мориссона, который тут же теряется в сонме грубого смеха, пьяных разговоров и гроханья стекла пивных бутылок о столы. Зал сегодня полон. Кали выходит из-за стойки на шум и видит, как Диего Гарсия тащит Гейл под локоть, будто мешок с дерьмом, брезгливо встряхивает по пути и бросает на диван в мягкой вип-зоне, из которой тут же без лишних вопросов разбегаются сидевшие там посетители.

— Мне больно! — рычит Гейл, оглаживая руку с красными следами пальцев Гарсии.

— Пасть закрой. Откроешь, когда я скажу. — Главаря «Кобрас» окружают его люди, вереницей заходящие в бар следом за ним. Кали насчитывает десять голов. Бросив полотенце на стойку, она выходит в зал и на дрожащих ногах движется к вип-зоне. Сердце учащённо бьётся, во рту сохнет и нечем дышать — появление Гарсии в неурочное время не сулит ничего хорошего. Кали давно перестала ждать чего-то хорошего, втайне молясь Пресвятой Деве, чтобы на её голову не свалилось очередное дерьмо.

Молиться её научил дед Хосе, пастор маленькой церкви в мексиканском квартале, человек невероятно строгих правил, который делал послабления только единственной внучке. Именно ему Эмилио посвятил голозадых монашенок на стенах, и в честь него же дал бару название, тем самым припомнив отцу детство, которое он провёл в синяках за непослушание. После того, как дед узнал об этом, его хватил удар, и Эмилио почувствовал себя отомщённым. Тогда Кали была слишком мала, чтобы оценить иронию его поступка и масштабы его последствий, но молитва о защите намертво въелась ей в память. Она не была истовой католичкой, но знакомые слова, которые Рейес повторяла по кругу, действовали, как успокоительное.

— Что происходит? — она останавливается у дивана, складывает на груди руки, крепко сама себя обнимает, словно не даёт себе упасть. Поясницу холодит заныканный за поясом штанов ствол, но ей всё равно страшно. Кали ощущает, как сбоку, сзади, спереди толпятся ублюдки «Кобрас», она чувствует, как от них разит потом вперемешку с резким запахом одеколона и гаража, как изо рта ближайшего к ней несёт только что сожранным буррито и кислым сигаретным дымом. Ей кажется, что её сейчас раздавят, до того тесно они трутся возле неё, но Кали знает, они, как псы, не тронут её и пальцем, пока Гарсия не даст команду «фас».

— Наша милая девочка за углом работает себе в карман. А знаешь что это значит? Давай прикинем.

Гарсия начинает загибать пальцы, Кали смотрит на движения его рук и понимает, что начинает глохнуть. Предчувствие новой волны дерьма, которое Гарсия готовится вылить к её порогу, не даёт расслышать ни звука — заунывный «End of the night» потерялся на фоне гула крови в ушах или посетители просто притихли, наблюдая за событиями.

— Мамуля не получит процент, не заплатит его тебе, а ты, получается, не доплатишь мне. Плохая Гейл, правда? Очень плохая, — он грозит пальцем сжавшейся в комок в углу дивана девчонке. — Иди сюда.

Гейл медленно встаёт и не спеша движется в сторону Диего, чуть ссутулившись, словно в ожидании удара. Когда он дважды хлопает себе по бёдрам, приглашая её сесть, Гейл незамедлительно просьбу выполняет. Гарсия звонко хлопает её по оголившемуся бедру, стягивает лямку платья вниз, открывая ей грудь, лезет в трусы, ощупывает, словно проверяет товар на брак.

— Нельзя так вести себя, детка, усекла? Не будешь так больше?

Гейл радостно мотает головой, надеясь, что легко отделалась. Гарсия расстегивает ширинку, кладёт её руку на своё вздыбившееся достоинство, а после достаёт пистолет и кладёт рядом с собой на сиденье.

У Гейл стекленеют от страха глаза, но рука её работает, обтесывая здоровенный, высвободившийся из штанов орган отточенными до автоматизма движениями, Кали и самой до одури страшно и тошно смотреть на всё это. Гарсия, словно получает кайф не от самого процесса, а от того, что на него смотрят, оценивают его размеры, его власть, его лидерство, словно они звери в дикой природе. Здесь почти нет никого, кто был бы похож на человека, но это уже слишком.

— Здесь люди, — цедит сквозь зубы Кали, когда Гейл встаёт на колени и берёт член в рот.

— А я что, говно собачье? Я тоже человек, — смеётся Гарсия, направляясь движения головы проститутки в нужный ритм.

Кали порывается уйти, но плотная стена тел не даёт ей сдвинуться ни на шаг. Она чувствует, как эти тела возбуждены зрелищем и от этого липкий ледяной ужас крадётся вдоль позвоночного столба шажками мелкой дрожи. Гейл заглатывает глубоко и старательно с мастерством настоящего профи, преданно заглядывает Гарсии в глаза, украдкой бросая взгляд на ствол, помогает себе рукой, движется всем телом, как змея, лишь бы угодить — умирать ей совсем не хочется. Кали же хочется самой перерезать себе горло, настолько омерзительна эта сцена.

— Задери платье и трусы спусти, — Гейл притормаживает и не вынимая изо рта члена, смотрит на Гарсию снизу вверх. В её взгляде читается непонимание и страх, но она подчиняется. — Парни, приступайте. Две дырки свободны.

Толпа с одобрительным гулом обтекает Кали с обеих сторон, выстраиваясь в очередь. Она оглядывается назад в бессознательных поисках помощи или поддержки, но зал почти опустел, народ разбежался, испугавшись попасть под раздачу. Остались самые отбитые зрители, которые уже полезли себе в штаны.

— Да ты охренел?! — Гейл вскакивает на ноги и тут же получает тычок в спину.

— Не отвлекайся. Ты же наварилась? Теперь отрабатывай, — он тянет её за волосы к своему члену, Гейл послушно открывает рот и зажмуривает глаза, когда сзади в неё толкается первый из десяти.

Кали теряет точку опоры, связь с действительностью едва не покидает её, когда она срывается с места, чтобы скрыться в подсобке и не видеть всего этого.

— Стоять! Сядь сюда, побазарим.

Щелчок предохранителя за спиной заставляет Кали врасти ногами в пол. Она оборачивается и видит, как Гарсия приглашающе хлопает по сиденью дивана рядом с собой. Дуло пистолета смотрит ей в лицо и Кали на ватных ногах идёт в сторону блядской вакханалии, стараясь не воспринимать звуки шлепков тела о тело, возни, свистящего дыхания возбужденных ублюдков и мычание Гейл.

— Я вот понять не могу, ты тупая или прикидываешься, а, Кали?

Она внутренне напрягается, хотя, казалось бы, куда больше, потому что не понимает, что именно за этим вопросом стоит.

— Ты зачем вчера нашего копам сдала? Это ведь мой кузен.

Она вспоминает вчерашний день, мысленно посылая проклятия тому патрульному, который провел на её территории задержание. Тогда она даже вообразить не могла, какими будут последствия.

— Слушай, Диего, я не обязана знать всех твоих парней в лицо…

— Узнаешь, когда я тебя по кругу пущу.

Кали не успевает сказать, что она в общем-то пыталась, но легавый оказался шустрее — угроза, вырвавшаяся из гнилого рта Диего выбивает из неё дух. Страх и деревянная скованность со скоростью молнии превращаются в злость. Она резко, едва не потянув шею, поворачивает к нему голову.

— Ты этого не сделаешь. Ты знаешь, что будет потом, — её губы, щёки вздрагивают, как у волчицы за шаг до нападения, Кали стискивает зубы и сжимает кулаки, сдерживая за оболочкой кожи, мяса и мышц целую бездну ненависти, грозящую взорвать на куски её, всю шайку «Кобрас» и пару соседних кварталов.

— Я  найду твой сраный пистолет и заберу. Оружие не игрушка милым домашним девочкам, — он с плотоядной улыбкой тянет гласные, словно её ненависть ему приносит больше кайфа, чем минет.

<i>«Вместо твоего члена я заглочу этот сраный ствол. Моё бабло тебе нужнее, чем моя смерть, правда?» </i>

Она знает, Диего в курсе, что если кто-то из его парней до нее дотронется, она пустит пулю себе в рот. Когда он впервые полез к ней, Кали приставила дуло к подбородку и нажала на спуск. Ей повезло, что обойма встала не до конца — с оружием она тогда только-только начала разбираться — но Диего она впечатлила. Тогда Гарсия похвалил её за принципиальность и отвалил, но существование меньше ей портить не стал.

Кали слышит, как за стойкой барменша разбивает стакан и тошнится в мусорное ведро, потому что оргия набирает обороты. Кали снова пытается уйти, но Гарсия резко дёргает её за руку.

— Сиди и смотри. Тебя это тоже ждёт, если не научишься думать башкой? Хочешь так? Тебе же нравится, Гейл?

— Конечно, нравится, она вся мокрая. Да, детка? — кто-то отвечает за неё, перекрывая её безразличные стоны отборным матом и смехом.

Взгляд Гейл давно расплылся и потерял фокус, движения хаотичны и бессознательны, колени стерты в кровь и мокрая она скорее от количества спермы внутри неё — никто из «Кобрас» не думал озаботиться защитой. Гарсия кончает ей в рот и позволяет своим парням забрать её и уложить на диван.

— Мне ведь теперь бабки на залог собирать, Кали. Подставила ты меня, — Диего выжимает с члена остатки спермы и вытирает ладонь прямо об ткань обивки. — Пусть до конца представления сидит, — скомандовал Гарсия своим, поднимая голую задницу с дивана. — И глаза не закрывает. А насчёт залога позже перетрём.

Гарсия уходит, а Рейес сидит, как статуя, переваривая услышанное. Свалка тел на соседнем диване, мускусный запах пота и семени, жар и звон расстегнутых пряжек ремней уходят на задний план перед осознанием того, что «Кобрас» однозначно взвинтит платёж. Это финиш. Катастрофа. Кали продала уже всё, что имела, кроме органов. Доходы от бара имеют свой потолок, а поиск новых источников чреват риском лишиться свободы или вовсе головы, хотя, казалось бы, куда уж больше рисковать, если у неё в подвальном помещении, там где у отца раньше стояли покерные столы, теперь несколько коек «массажного кабинета» Раисы, разделённых фанерными перегородками. Остаётся только гнать дурь или самой сесть за игровой стол, но она всё ещё плавает и в том, и в этом. Бросить бы всё. Собственная жизнь уже давно потеряла для Кали всякий смысл, но у неё всё ещё есть родители, чей срок жизни напрямую зависит от её действий.

Она не знает, сколько уже так сидит — время закручивается вокруг неё скользкой, густой массой, теряет направление, застывает, как смола. Она приходит в себя и дёргается, как от пощечины, когда последний из «Кобрас» бросает почти бессознательное тело Гейл, и, сделав пару шагов, извергает поток семени прямо в сторону Кали. Попадает на одежду, на обувь, даже на лицо — она в омерзении закрывает глаза и сжимает кулаки. Ублюдок закончил — Рейес слышит, как вжикает молния и шуршит ткань одежды. Она открывает глаза, тянется к салфетнице и вытаскивает целую горсть, чтобы после судорожно стирать с себя тягучие следы чужой похоти.

— А я ведь всё на тебя смотрю. Кали. Типа богиня, да? — он всё ещё стоит над ней, бритый мексиканец с татуированным затылком, а Кали смотрит на него снизу вверх бешеным взглядом затравленной хищницы — ослабевшей, но всё ещё злой.

— Надо же, я думала ты, кроме алфавита, ничего не читал, — едва шипит она ему в ответ, понимая, что потеряла голос.

— Ещё увидимся, богиня, — он сально скалится и уходит. Кали понимает, что в баре больше никого не осталось. В разгар рабочего вечера у неё нет ни одного посетителя.

Движение напротив привлекает её внимание — надо же, Кали совсем забыла про Гейл. Проститутка, отчаянно воюя с непослушным телом, хватается за сиденье, поднимается на ноги и плюхается мешком на диван.

— Ты ни хрена не сделала, — смачно отхаркиваясь прямо на пол, заявляет Гейл. В её глазах вызов, злость и остатки пережитого ею безумия. Она, с красным натруженным ртом, в порванном платье, с раскинутыми ногами, в следах крови от разрывов и в багровых отметинах чужих ладоней, выглядит самодовольно, словно только что принесла кровавую жертву или наоборот, получила извращенное удовольствие, а может, просто заставляет себя так думать, иначе поедет головой.

— Умоляю, не садись голой жопой на диван, — потирая запавшие от вечного недосыпа глаза, просит Кали, намереваясь, наконец, уйти и просто где-нибудь прилечь хотя бы на пять минут, потому что надо будет сразу же разобраться с наблевавшей барменшей, которая, наверное, уже наклюкалась от шока, а после выдраить всю мягкую зону, помыться, постирать свои шмотки и так далее, уже мозги болят думать.

— Ты ни хрена не сделала, сука, — рычит Гейл, собирая ноги и подаваясь вперёд всем телом, словно хочет напасть, если бы у неё оставались на то силы.

— Я должна была рядом с тобой раком встать?! — Кали отчего-то не чувствует ни жалости, ни сострадания, хочется расквасить Гейл лицо, сломать её надвое, вышвырнуть из бара и никогда больше не видеть. Эта злость, копившаяся в ней долгие месяцы, вдруг получает направление — Гейл теперь будет живым напоминаем той дерьмовой жизни, по правилам которой Кали теперь приходится играть, и Кали её за это ненавидит.

— Должна была! Я теперь неделю работать не смогу, пока зад не срастётся. Мамуля мне башку открутит, — Гейл самозабвенно обвиняет её во всех смертных грехах, а Кали лишь сильнее закипает, не пытаясь сдерживать ярость, словно именно эта слепая ярость, направленная на всё и ни на что конкретно, не даёт ей окончательно сломаться.

— Ты делала левак, тебя спалили, моя какая вина?

— Ты сдала их парня легавым, а на мне они оторвались!

— Я никого не сдавала. Просто один из них оказался слишком ушлым. Свали с дивана, Гейл!

Гейл, глядя Кали прямо в глаза, расслабляет сфинктер и напрягает живот. Характерный звук выходящих из организма воздуха и жидкостей заставляет Кали вылететь прочь из зала и закрыться на маленькой кухне, где девчонки-официанки сервировали нехитрые закуски к заказаному бухлу, иначе она бы просто вынула пистолет и снесла ей башку.

Когда к ней заходит Раиса, Кали выпивает залпом уже третью чашку кофе, тянется к бутылке виски и плещет прямо на опоясанное тёмным ободком дно. Раиса дёргает чашку на себя, не позволяя Кали опрокинуть пойло себе в рот. Виски разливается липкой коричневой лужей, чашка высказывает из её пальцев и звонко разбивается под столом. Рейес роняет голову на скрещенные руки и, наконец, отпускает себя.

— Даже не думай начинать, — сурово одергивает её Раиса, пряча бутылку в шкаф под стекло. — Гейл — дура, плюнь на неё.

— Мне нужны деньги, — через придушенное слезами горло с трудом идут звуки. Кали безуспешно пытается справиться с собой, но выходит из рук вон плохо. На грудь словно кто давит ногой, дышать невозможно, а слёзы сплошным потоком льются из глаз, будто их там целая цистерна. Кали плачет лишь второй раз за всё это время. Первый случился после знакомства с Гарсией и баром — местом, в котором она теперь отбывает наказание за чужие грехи, не хуже, чем в тюрьме.

— Ну, я тебя нормально продать не смогу, у меня контингент, сама знаешь, клерки, консультанты, нищая шушера, короче. Сходи к Рори «В раз, два». Он таких как ты, свеженьких, незатасканных за дорого продаёт всяким мудакам. Только готовься к наручникам, стволу в жопе, патронам в вагине и прочей херне. Ну, или цены на выпивку поднимай.

Кали знает, это у Раисы юмор такой, этот вариант она ей всерьёз предлагать не станет, но отчего старая, битая жизнью сутенерша питает к ней такие тёплые чувства, всё ещё остаётся для неё загадкой. Может, от того, что Кали держит бизнес на плаву, позволяя зарабатывать и ей, а может, от того, что напоминает Раисе её саму, ещё не поломанную, ещё молодую и красивую, ещё хозяйку собственному телу.

<i>«Я была, как ты. Только у меня не отец козёл был, а любовь несчастная». </i>

У Раисы теперь шрам во всё лицо, изорванная ноздря и кусок рубцовой ткани вместо верхней губы — следы забав одного из её клиентов. Тогда ей было двадцать и она не сломалась, а оттолкнулась от дна. Кали была благодарна ей за откровенность и своеобразную, но всё же поддержку.

— Сколько ты уже здесь? Полгода, год? — Раиса садится рядом, дружески пихает её плечом, хлопает по спине, чуть пониже шеи, достаёт бумажный платок. — Сморкайся давай, — Кали подчиняется, как маленькая девочка, и чувствует, как поток иссякает, оставляя после себя пустоту и безразличие. — Скоро ты к такому привыкнешь, потом начнёшь думать, что это нормально, а потом скажешь «правильно, сама виновата, дураков учить надо». Ты обрастешь железной шкурой и этот процесс необратим. Можешь заказать панихиду той золотой девочке, который ты была. Так что давай, подкрась глаза и вперёд, в зал, там народ опять собирается.

Раиса плюёт на кисточку для бровей, берёт в руки её лицо и что-то мажет, красит, сдувает, припудривает. Кали выходит в зал во всеоружии и встаёт за стойку, потому что Нэнси храпит в подсобке, пуская слюни.

Она видит вчерашнего патрульного, открывая пиво прямо о край стола, потому что куда-то задевала  консервный нож. Он стоит у входа в зал, осматривает помещение цепким взглядом легавого, словно ищет кого-то. Их взгляды сталкиваются, и Кали чувствует, как где-то в районе солнечного сплетения начинает печь. Волна злости, пожирающей всё то человеческое, что ещё осталось в ней, поднимается из покрытых илом глубин, словно голодное до людской крови чудовище из древних индийских легенд, которых так любила её мама. Именно поэтому она назвала её Кали, именем богини-разрушительницы, надеясь, что это имя даст ей много жизненных сил. Оно дало ей сил, но так же и много бед, чтобы было куда эти силы применять. Такая вот горькая ирония.

Коп искал её — двигаясь тараном через толпу он идёт к бару, не разрывая с ней зрительного контакта. Кали зло комкает полотенце, бросает на стойку и выходит навстречу.

— Офицер, — она коротко кивает ему, останавливается на расстоянии пары шагов, складывает на груди руки. — Чем обязана?

Хантеру кажется, что она мысленно сверлит у него дыру во лбу — её злость можно руками трогать, до того она густая и неприкрытая. Её густо подведенные глаза в тусклом свете кажутся чёрными, как бездна, и Кайл снова толком ничего не может по ним прочесть.

— Я хотел узнать, всё ли у вас в порядке.

Произнесённые слова кажутся ему чушью, Кайл чувствует, что почему-то робеет перед ней. Словно ему пятнадцать, словно не он в дурной юности держал за горло район, словно не он тёртый легавый, повидавший такого, что порой снится по ночам в кошмарах. Он замкнулся на собственном отражении в зеркале по утрам и теряет навыки общения с женщинами, даже если они не представляют для него сексуального интереса, а если представляют, тогда вообще держись. Кайл готов бить себя по лицу, потому что Коул прав, пора вылезать из собственной скорлупы, иначе так одуреть можно от одиночества. Он не понимает, почему эти дурацкие выводы настигли его в присутствии Кали. Может, потому что она просто красивая.

— Странно, у вас ни значка, ни формы, — она скользит по нему внимательным взглядом, предполагая, что визит его носит не совсем формальный характер.

На нём простые чёрные джинсы и футболка, точки вечерней щетины на лице, сурово сведенные брови и хмурый, цепкий взгляд с искрой интереса. Кали не чувствует себя хозяйкой заведения, ей в его присутствии некомфортно, ей хочется сделать шаг назад. Зато она отчётливо ощущает, что он здесь лишний, что она спотыкается о него, что весь он — чистый концентрат всего самого ей сейчас ненужного, всех её проблем, прошлых и будущих, и от этого ярость внутри бурлит и наслаивается порциями кипящей лавы, толчками изрыгающейся из жерла вулкана.

— У меня выходной, — отвечает Кайл, по-дурацки потупив взгляд. Выглядит так, будто он свою компанию предлагает, а она ни в какую. И вообще, всё как-то двусмысленно, или он сам себе всё придумал, а в целом — хуже некуда всё.

— Ну, так отдыхайте. Только не здесь. Здесь копов не любят. И у меня всё в порядке.

Девчонка лжёт, потому что у неё нет причин доверять ему. Кайл понимает это, и это чертовски всё усложняет. Она пытается свернуть разговор и уйти, и Хантер невероятным усилием воли всё-таки выпинывает себя из состояния амёбы.

— Я в курсе, что произошло здесь. И знаю, что это отчасти моя вина.

Парни Коула сработали быстро. Он знает теперь о том, кто она, как здесь оказалась и даже что произошло сегодня в её баре, после чего и он, и Коул долго молчали, думая об одном и том же — о матери. Гейл осталась жива, ей повезло чуть больше.

Они думали о том, что сейчас с этим подонком безголовая Рита, думали о том, что её мать сойдёт с ума, если с Ритой сделают подобное. Коул думал о том, что когда займёт территорию «Лас Кобрас» — а он в этом не сомневался — такого никогда не повторится, а Кайл думал о мексиканке, нахлебавшейся этого говна до тошноты. У него инстинкт выживания в крови, а у неё…. Её защищать надо, для этого он, чёрт возьми, и надевает форму каждый день.

— Отчасти?! — она вскидывает брови, распахивает в злом изумлении глаза.

Да, она, чёрт возьми, винит его в том, что он влез со своим правосудием к ней в бар, винит в том, что его справедливость однобока, потому что от неё всегда страдает кто-то другой. Кали варится во всём этом недавно, но то, что копы — компания плохая, даже порой хуже, чем банды, потому что у них развязаны руки, усвоила для себя чётко.

— Целиком и полностью, — виновато опускает голову, плечи сутулит будто становится ниже, хотя Кали все равно до него тянуться и тянуться — мексиканцы редко выходят ростом. Кали его извинений не принимает, ей просто становится интересно, какого хрена он всё ещё трётся возле неё.

— Я не понимаю, чего вы хотите. Вы работаете на улицах, вы знаете, как здесь всё устроено…

— Я <i>вырос</i> на этих улицах, — он перебивает её, и на какой-то момент они замолкают оба, и словно расстояние между ними резко сокращается. Кали понимает, что он один из тех, кому ничего не надо объяснять, он знает наперёд каждое её слово, потому что сколько ему? Двадцать пять? Двадцать шесть? Её десять месяцев в этом аду не идут ни в какое сравнение. Она родилась с серебряной ложкой во рту и умудрилась выжить здесь, наверное, с божьей помощью, как сказал бы дед. Но дело в том, что Кали в высший промысел больше не верит, а верит в инстинкт выживания, а коп напротив этот инстинкт ярко олицетворяет. Кали на уровне подсознания «включается», потому что то, что он скажет, может стать действительно важным. — Послушайте, скоро здесь всё изменится. Вам нужна будет помощь.

Война уже началась, скоро с грохотом выстрелов местные будут встречать рассветы и закаты, пока «Кобрас» не ослабеет настолько, что не сможет сопротивляться — Кайл брата знает, он будет переть, как бык, до последнего — и Кали останется на передовой совершенно одна, не зная, куда приткнуться.

— Защиту предлагаете?

Кали хмыкает — оказывается, копы тоже промышляют подобным. Она старается тщательно взвешивать каждое слово. Это не тупой головорез, это полицейский, который может совершенно на законном основании сделать её жизнь ещё невыносимее, здесь приходится быть вдвойне осторожнее. Она, как по минному полю идёт — с одной стороны это его «скоро здесь всё изменится» вызывает бурю вопросов, главный из которых, что изменится для неё лично. С другой стороны, ей знать ничего не хочется, потому что даже за лишние знания здесь можно лишиться головы, и лучше бы он вообще ушёл.

— Личную гарантию, что вас никто не достанет.

Хочется, крикнуть «Да с чего это вдруг?», но у Кали сохнет в горле, потому что в бескорыстие она давно разучилась верить. За любую помощь придётся платить, а платить ей нечем, кроме той цены, которую обычно все подразумевают. Озабоченное стадо животных, которым надо всё больше и чаще, Кали чувствует, что вот-вот сорвётся и просто пошлёт его нахуй. Она делает шаг вперёд так, чтобы никто её слов, кроме него, не слышал, чтобы уничтожить его зону комфорта, захламить его личное пространство своей ненавистью, потому что видит — это сработает. Вопреки всему, Кали видит в его глазах нечто, что отличает его от головорезов Гарсии — в них ещё теплится жизнь. В них ещё есть совесть.

— Слушайте, денег у меня нет. Вы симпатичный, конечно, все дела, но нет.

— Я не это имел в виду, Кали, — он прикрывает глаза рукой и качает головой, потому что оказался чудовищно непонятым. Кали чувствует это, но от звука собственного имени впадает в ступор. Значит, коп наводил справки, значит, вцепился мёртвой хваткой.

— Мне не нужны проблемы. У меня их достаточно. Уходите.

Кали идёт обратно к стойке, когда из зала её жестом просят повторить.

У Кайла внутри что-то со звоном лопается, когда Кали отворачивается, не желая больше продолжать разговор. Когда он видит её открытые плечи и стройную линию ног в узких джинсах. Когда видит, как сквозь тонкую кожу светят голубоватые ленты вен, чуть вспухших от тяжёлой работы, как она тянет красивые губы в лживой улыбке, разливая бухло по стопкам, потому что по-другому нельзя. Ему хочется, чтобы девчонка выжила. Хантер чувствует, что несмотря на глухой отказ и непонимание, он воспрял духом. У него появилась цель.

5. На крючке

Уже в четыре тридцать утра у Кайла разрывается будильник. Солнце уже вовсю лезет в глаза, а за окном — духота, смешанная с запахом гнили из неубранных мусорных контейнеров, принадлежащих дешёвой закусочной на нижнем этаже — раньше он часто там завтракал, чтобы не будить Риту вознёй на кухне. Сейчас необходимость в этом отпала.

Кайл никогда не любил дневные смены, ему больше нравится патрулировать ночью, когда жара не давит на макушку, когда вокруг свежо и темно, когда вызовы падают на рацию один за другим и ты не думаешь ни о чём, кроме работы. Ночью, когда солнце не плавит мозги, инстинкты становятся острее и, кажется, сам весь становишься похожим на зверя, ждущего нападения из-за любого тёмного угла.

Кайлу нравится это чувство. Ежеминутное ожидание опасности, необходимость бороться и выгрызать себе путь, потому что если не ты, то тебя, въелось в подкорку с детских лет и стало каким-то вариантом нормы, вошло в привычку. Затянувшееся бездействие всегда вызывало у него больше беспокойства, чем свист пуль над головой. Это одно из немногих, что объединяло его с братом, который постоянно находясь «на вспышке», со временем начал получать от этого кайф.

Двадцатиминутная пробежка, разминка, душ, плотный завтрак и выпуск новостей — стандартный утренний набор в тишине и относительном покое. Кайл давно заметил, что после отъезда Риты стал лучше спать. Она — мелкая ростом и худенькая, как подросток — умудрялась во сне выталкивать его на самый край и спать в позе звезды почти до полудня. Кайл никогда её не тревожил. Рита никогда не провожала его на работу, не готовила завтрак, не ждала по вечерам, но Кайл не считал это чем-то неправильным, скорее наоборот, не хотел вменять ей лишних обязанностей, берёг, ограждал от всех возможных тягот жизни, которых сам нахлебался с лихвой. Никто не предполагал, что эта забота взрастит в Рите эгоизм и похуистичность, и Кайл снова и снова винил в этом себя.

В ящике со столовыми приборами он натыкается на их с ней совместное фото. Кажется, Ева, её старшая сестра, поймала их в гостиной матери. Рита висела на нём, как обезьяна, обнимая руками и ногами, они улыбались и были счастливы. Кайл помнил, что сунул эту фото в ящик после одной из их первых крупных ссор, чтобы не мозолила глаза и так и забыл достать. Тогда он ещё не подозревал, что Рита уже вовсю смотрит налево. Сейчас же Кайл без малейших сомнений бросает фотку в мусорное ведро.

— Вы понимаете, мы живём в состоянии войны. За то, что происходит сейчас на улицах, целиком и полностью ответственны картели и власти, которые допускают это.

Ночное телешоу на независимом телеканале вещает взволнованным голосом аккуратной блондинки за пятьдесят. Бегущая строка сообщает, что она — сенатор Линдсей Крамер.

— Если я правильно понимаю ваши слова, вы считаете, что власти сотрудничают с наркокартелями? — подлавливает её ведущая.

— Некоторые из её представителей, — уклончиво отвечает сенатор.

— Вы можете привести конкретные имена?

— Я знаю имена, и поверьте, когда я соберу доказательства, я их обнародую везде, где только можно.

Кайл щёлкает пультом, картинка исчезает, сменяясь тёмно-серым экраном — пора выходить.

Скоро выборы, подобные политические вбросы сейчас на каждом канале, а может, эта сенатор до них вообще не доживёт. На памяти Кайла было уже два заказных убийства спикеров, не боявшихся поднимать во всеуслышание подобные темы. Фундамент хваленой демократии давно пошёл трещинами, иначе в каждой квартире Южного Централа не хранилось бы оружие.

— Доброе утро, сосед, — старый забулдыга машет ему с балкона второго этажа, когда Кайл садится в свой старый чёрный «Мустанг». — В смену?

Кайл ограничивается кивком головы.

Когда он только-только переехал сюда, пьяные драки соседа с женой не давали ему спать, но супруги быстро поутихли, стоило пару раз показать им в дверной глазок свою помятую с недосыпа рожу вместе с полицейским значком. Однако, нет худа без добра — соседи, прознав, что в их неблагополучном доме поселился коп, бесконечно стучали к нему с просьбами помочь, рассудить, разнять, да даже занять денег, благо, Кайл редко появлялся дома, а позже всех просителей лихо отвадила Рита.

— Так, парни. За прошедшую неделю мы потеряли четверых патрульных, и это больше, чем за последние полгода. И это, я вам скажу, полный пиздец, — на летучке Фрэнк, начальник патруля, даже не пытается скрывать своих чувств, а нецензурщину, которая весьма редко вываливалась у него изо рта, он выделяет особо. Парни напрягаются, смех и шуточки на задних рядах прекращаются, значит, дело действительно пахнет дерьмом. Оно и немудрено, Кайл прекрасно знает, откуда растут ноги. — Уличные банды оборзели в край. На каждый вызов надеваем броники. Глаза чтобы на жопе были у всех.

— Тяжёлые же, блин. Неудобно, — кто-то слева начинает ныть, но Фрэнк жестом руки обрывает лишние разговоры.

— Неудобно будет на твой труп парадную форму надевать. Узнаю — оштрафую нахрен. Не маленькая девочка.

Кайл посетил церемонию прощания два дня назад. Трое мужчин и одна женщина, погибшая в той памятной перестрелке с «Лас Кобрас». Он надеялся, что пуля прилетела к ней не со стороны «Хантеров», хотя какая к чёрту разница?! Она не встанет из могилы, чьей бы пуля ни была, и Кайл ужасается тому, что перестаёт видеть разницу между своими и чужими — оружие и в руках «Кобрас», и в руках Хантеров стреляет одинаково. На поражение.

На летучку заглядывает даже Жирный Тони, капитан Антонио Силва, который едва протаскивал огромное брюхо через двери. Он каждый раз не на шутку возмущался, что проклятые инженеры ни черта не понимают в планировке зданий, однако, это не мешало ему ужинать в лучших ресторанах города каждый день, к тому же, в компании людей по слухам, близких к картелю. Кайл чувствовал какое-то безотчетное омерзение каждый раз, когда встречал его в коридорах Управления, каждый раз, когда приходилось тявкать в его сторону «сэр» и стоять по стойке смирно, пока эта туша не проплывёт мимо, каждый раз, когда он заглядывал на собрания, чтобы набором банальностей поддержать в ребятах боевой дух. Сейчас, когда Силва вещает, перекатывая во рту эти пресловутые «служить и защищать», Кайл с воодушевлением изучает поверхность стола, за которым сидит, старательно читает неприличные надписи и рассматривает хрены разных цветов и размеров, старательно выведенные руками его товарищей. Он тщетно пытается не слышать и не видеть. И это относится не только к личности капитана.

Здесь на многое приходилось закрывать глаза, потому что таких, как его напарник, как этот чёртов Тони среди копов было предостаточно. Горячее желание вывести всех на чистую воду, которое терзало его в первые годы службы, со временем притупилось, потому что его действия могли отрикошетить не только потерей места, но и жизни, как бы мерзко он себя при этом ни чувствовал — ведь молчание, ровно что соучастие. Кайл просто не знал, где заканчивается эта цепочка. Он и сам теперь был не лучше их — необходимость прикрыть брата заставляет его не спешить вслед за напарником на парковку, а задержаться в зале, чтобы переговорить с начальником один на один. Ему нужно было знать, какой информацией располагает полиция, чтобы в случае чего прикрыть Коулу зад.

Фрэнк хорошо к нему относится с самого первого дня, наверное, разглядел в нём плещущее через край желание навести, наконец, на улицах Южного Централа порядок, каким бы наивным оно не было. Редко кто теперь приходит в полицию не из-за приличного жалования и соцпакета, а из-за личных принципов. Фрэнк — человек старой закалки — такой подход уважал.

Он охотно делится своим мнением на будто невзначай озвученные вопросы и предположения, с которыми Кайл обращается к нему по старой привычке.

— Помнишь, по телику всё говорили, что мексиканского наркобосса пришибли у нас на границе? Как там его, Обрегон что ли. Так вот, началась дележка, сверху донизу трясёт, понимаешь? В мексиканских общинах говно кипит, я, конечно, не расист, но они там своих прикрывают только так, не подъебешься. А люди страдают. В последней перестрелке у моей бывшей жены брат двоюродный погиб. Мимо шёл просто. А ему двадцать только было. Скоро сюда наркота повалит, но это, блять, не наше дело. Агенты в районе на каждом шагу, не мешайтесь нам, говорят, а я что? Я свою работу делаю, у них на мордах не написано, где кто.

Фрэнк в жутком напряге, это и видно, и слышно отчётливо. Напряжение передаётся Кайлу, словно по проводам — сюда подтянулось ФБР, а значит, брату придётся держать ухо востро и ползать по дну, чего он делать, конечно же, не станет. Груз сопричастности только сильнее теперь давит на плечи, ведь банда «Хантеры», его бывшая семья не по крови, но по жажде выживания, имеют прямое отношение к той самой возросшей активности уличных банд, о которых только что говорил Фрэнк. И Коул, который впереди себя ничего сейчас не видит, кроме зудящего желания раздавить старых врагов любыми доступными ему способами. Кайл чувствует, что им давно пора откровенно поговорить, зарыть, наконец, тот надлом, возникший между ними, как только он переступил порог Полицейской Академии, иначе всё может закончится очень плохо.

— Слушай, и ещё. Помнишь, ты Суареса задержал? Я слышал, его скоро под залог выпустят. Всё псу под хвост.

Фрэнк уходит из зала и Кайл цедит «Твою мать» сквозь плотно сжатые зубы. Он гоняет по кругу один и тот же вопрос, мусолит едкую, как кислота мысль о том, кому понадобилось платить почти три сотни тысяч за такого редкостного выблядка и как вообще в Департаменте одобрили такую возможность при таком хвосте дел, тянувшимся за Суаресом уже не первый год. Когда Хантер вскользь спросил об этом у напарника, тот ответил, что по слухам, доказательства изнасилования и убийства девочек нет, на нём висят только кражи и лёгкое телесное, адвокат лихо отмазал его от ожидания суда за решёткой. Злоба настолько захватила его, что он забыл о бронежилете и едва не словил пулю при задержании одинокого стрелка, накачавшегося до беспамятства какой-то дрянью и палившего без разбора из окна своей квартиры. Кайлу было плевать на возможное предъявление обвинений в превышении полномочий в применении силы — он прострелил задержанному ногу и вывихнул обе руки, надевая наручники, но ярость лишь множилась, распирая в груди огнём. К концу смены, стоя в оцеплении и разгоняя зевак, пока стажёрка дрожащими руками разматывала жёлтую ленту вокруг места, где нашли свежий, обезображенный труп молодой женщины, Кайл готов был сдать значок, пока не увидел Кали.

Она грузила пакеты из стоящего по соседству супермаркета в пикап, обеспокоенно посматривая в их сторону. Кали подошла к кому-то из толпы и, видимо, спросила, что случилось. Когда ей отвечают, она испуганно прижимает ладонь ко рту, и Кайл вдруг сразу понимает, что если Суарес и придёт «мстить», то не к нему, а к ней.

Хантер в какой-то необъяснимой, немой прострации, обтекаемый со всех сторон спешащими, напуганными людьми, смотрит, как она садится за руль, как дёргает рычаг передач и трогается с парковки. Перед выездом Кали ловит его взгляд, словно чувствует, что на неё кто-то смотрит, и тут же раздражённо отводит глаза. Она его помнит, и Кайл отчего-то решает повременить со значком. Ещё пригодится.

<center>***</center>

Этот вечер грозится стать одним из самых неспокойных. Сегодня много пьют, выясняют отношения, орут и дерутся, благо, что на улице, иначе вся сегодняшняя выручка ушла бы на ремонт и закуп посуды. Девочки Раисы работают без продыху, и Кали всё сильнее и отчётливее чувствует беспокойство. В вопросах ведения нелегального бизнеса Кали — теоретик и с удовольствием бы им оставалась, если бы жизнь не прижала её к стенке. Доходы от деятельности Раисы составляют почти треть её ежемесячной выручки, такая вот нехитрая бухгалтерия доказывает, что работая честно, Кали с долгами не справится. Ещё и срок лицензии на продажу алкоголя истекает в следующем месяце. Полнейшее дерьмо.

Грохот опрокинутого стола заставляет выронить из рук счета и выскочить из маленького закутка, где располагался её кабинет. В центре зала не на шутку сцепились двое, Кали готовится помахать пистолетом из-за стойки, но резкое движение слева перехватывает её внимание. Кто-то высокий и жилистый несколькими точными движениями опрокидывает пьянчуг на пол. Один, подняв перед собой руки в знак безоговорочной капитуляции, отползает за перевернутый стол, второй продолжает сопротивляться, но получает от неизвестного ногой под дых.

— Пасть закрой, я полицейский. — отчётливо слышит Кали, когда тот склоняется над ним, прижимает ему голову к полу и заламывает руку. Она узнаёт этот голос. В её заведении снова этот проклятый патрульный, будь он неладен.

Кайл почти час мусолил выдохшееся пиво, разыскивая хозяйку бара взглядом. Спросить о ней напрямую у официанток или барменши он отчего-то не решался. Хантер не знал, что сказать ей, как донести до неё то, что с выходом Суареса на свободу ей грозит опасность и как она должна теперь себя вести, и самое главное, как доказать, что его помощь искренна и ему ничего не нужно взамен. Он сам не знает, отчего так вцепился именно в неё, почему его необъяснимая жажда робингудства носит такой точечный характер. Кали Рейес не единственная в этом районе, кому нужна помощь, но она оказалась единственной, кому он действительно мог помочь, имея на руках информацию и нужные связи, и, самое главное, очень хотел. Наверное, его подстёгивало всё то же чувство вины, которое порой руководило им не хуже базовых инстинктов.

«<i>Ты слишком сознательный, Кайл. Много на себя берёшь»</i>

И ещё это чувство бешеной злости, которую он никак не мог утихомирить. Она ломала ему кости и даже два часа в спортзале и спарринг с сержантом, которого он завалил дважды, не сумели помочь.

«<i>Сходи в бордель, Хантер. Чёт ты злой, как собака»</i>

И сейчас, выволакивая пьянчугу за порог, Кайл чувствует, что готов стереть ему лицо о ближайшую кирпичную стенку да так, чтобы оголить ему носовой хрящ, чтобы запихать ему в глотку обломки его же собственных зубов, чтобы услышать его жалобное вытьё — этого крутого парня, которыми обычно становятся после пары шотов. Не отпускает. Вариант нажраться крепкого дома, в одиночку, как последний алкаш, а после завалиться спать, прельщает его всё сильнее и сильнее, но и здесь не факт, что состояние это пройдёт. Скорее, лишь притупится до очередного повода, который однозначно не заставит себя долго ждать.

— Опять вы.

Досада в голосе Кали вонзается ему в спину. Кайл отпускает мужика, позволяя ему уползти вдоль канавы восвояси, и разворачивается к ней. Наверное, у него бешеные глаза, потому что Рейес делает шаг назад, вверх по лестнице, с которой только что спустилась.

У неё сердце грохочет в глотке не сколько от потасовки, сколько от присутствия этого дурного копа в её личном пространстве. Точно отбитый, с башкой не дружит совсем, слов не понимает, снова лезет к ней со своей помощью, снова причиняет справедливость и навязывает своё добро с кулаками. Она бы справилась, как справлялась много раз до этого, и чувство благодарности, которое едва начало теплиться у неё в душе, смывает потоком раздражения.

— Вы сюда подраться ходите?

— У вас охрана есть? — спрашивает Кайл резче, чем собирался.

Адреналин всё ещё блуждает по венам, заставляя рявкать и дёргаться, словно бойцовому псу на цепи. Он отчего-то избегает смотреть ей в глаза да и вообще темно, чего пялиться-то, ничего не видно.

— По вызову приезжают, — Рейес сжимает в кулаке прямоугольник мобильного телефона, предназначенного для связи с пехотой «Кобрас». Она воспользовалась им лишь единожды и после, отвалив сотню за выезд плюсом к ежемесячной выплате по долгу отца, поняла, что пора прекращать быть домашней неженкой. Оружие есть, руки на месте, вытащить вусмерть пьяного забулдыгу за шиворот не такая уж большая проблема. А синяки заживут.

— Каждый вызов сверху оплачивается? — едко интересуется Хантер, заранее зная ответ. Ему всю эту систему объяснять не надо, ненасытность блядского Гарсии не знает границ ни в чём. Чуть успокаивает лишь то, что брат так не поступает. У Хантеров есть какой-никакой кодекс правил: на их территории не находят убитых женщин с пакетами на голове, с их территории практически не поступают вызовы по изнасилованиям, коммерсанты, работающие на их земле, не выглядят жалко и запуганно. У Гарсии в почёте лишь собственный член и кошелёк, и Хантер рад бы его закрыть, только толку, если те, кто над ним, способны вытащить его за шкирку из любого дерьма. Гарсию остановит только могила, но Кайл до боли в груди не хочет, чтобы брат марал об него руки.

— Как вас зовут? — Кали выходит из темноты, пересекает ржавый кружок света от уличного фонаря, становится прямо напротив, складывает на груди руки в жесте защиты. Она прячет фигуру за бесформенными штанами, которые висят на бёдрах и от того делают талию ещё тоньше, густые чёрные волосы прячет в безобразный, съехавший набок пучок. Её яркие даже без капли косметики черты чуть припорошены серой усталостью от бесконечной работы в прокуренном помещении, но даже при всём дрянном положении дел нет в ней этой блядской заискивающей поволоки во взгляде, которую Кайл так часто наблюдал у женщин, чья жизнь оказалась тонким слоем размазана по дну.

— Кайл. Кайл Хантер.

— Послушайте, Кайл, если вы ещё способны слышать человеческую речь… — Громко хлопает дверь и Кали вздрагивает, начисто забыв обвинительную речь, которая так и норовила слететь с языка вместе с абсолютно безотчетным «Пошёл к чёрту». Она пугается и того, что ровно так же безотчётно делает шаг к нему ближе, словно желая встать ему за спину и спрятаться. Это противоречие сбивает её с толку. Разум и инстинкты приходят в раздрай, когда она слишком долго смотрит ему в лицо, в светлые глаза, неловко опущенные, скрытые по-детски длинными ресницами. Когда замечает, какие правильные у него черты и что взгляд у него — взгляд человека, а не оборзевшего животного, честный и живой. Рейес редко ошибается в людях, но какой от всего этого толк?

Она облизывает сухие губы, которые начинают блестеть в свете уличных огней, и у Кайла зубы сводит. Уйти или, наконец, начать говорить — выбор невелик, но выбрать надо, иначе это некстати возникшее ощущение вот-вот заполонит всё нутро. А ведь сержант был чертовски прав! Хантер сжимает и разжимает кулак, беспокоя разбитую кожу на костяшках, чтобы болью приглушить вожделение, растущее со скоростью ветра, при одном лишь взгляде в растянутый вырез её футболки.

— Того парня, который угрожал вам, скоро выпустят. Запирайте окна и двери, не оставайтесь одна в баре, найдите охрану…

— У меня нет нянек, — Кали резко обрывает его словесный поток, потому что не видит в нём смысла. Единственное, что она может из этого списка — это закрывать двери с окнами на хлипкие замки, которые легче лёгкого выбить одним ударом ноги. Наверное, проще отрастить третью руку и всегда держать оружие наготове, чем выполнить всё то, что он говорит.

— Это можно решить. К Гарсии не обращайтесь, иначе он никогда не слезет с вас. Я найду способ сделать так, чтобы он от вас отвалил.

Кайл сам не знает, на кой чёрт себя выставляет героем, так что стыдно становится. Мог бы и молчком всё сделать, но нет же. Надо, чтобы девчонка знала, кто тут самый крутой парень на районе, чтоб оно всё. С досады Хантер трёт лоб и делает два шага назад, в темноту. Ему больше нечего сказать, дело остаётся за малым — за свои слова ответить.

— Зачем вы помогаете мне? Зачем вам всё это?!

Кали словно ставит ему подножку. В её голосе звенит отчаянная надежда, что в этом мире ещё не всё измеряется личной выгодой. Она словно сама себе не верит и в то же время отчаянно желает ошибаться. Кайл не хочет рушить её чаяния, потому что в данный, конкретный момент ни черта у него никаких высоких целей нет, как бы он ни убеждал себя в обратном. Просто эта красивая мексиканка ему нравится, вот и всё объяснение.

— У меня с ним личные счёты, — вроде и правду говорит, и лжёт одновременно. Он так и не набил ему рожу за Риту, чтобы потом эта самая Рита не зализывала подонку раны, хотя сисек, в которые можно уткнуться, у Гарсии и без Риты хватает. Какая же глупая! Ну, уходила бы, бог с ней, но выбрала бы кого-нибудь нормального!

— Вы странный, — голос Кали вышвыривает его из болота мыслей, в которых он уже по привычке тонет изо дня в день, захлёбывается порой, да только руку протянуть некому, и помощи он ни от кого не ждёт. От Риты остался один только полустёртый оттиск в памяти, мало напоминающий былые чувства (а были ли они?), да только рана по-прежнему нарывает. Под чёрным, цепким взглядом Рейес Кайлу становится тошно от самого себя, потому что он всё ещё копается в своём дерьме с удовольствием мазохиста, а пора бы давно закончить это неблагодарное дело.

— Я просто хочу помочь. Хоть кому-то, — язык шевелится быстрее мозгов, Кайл чувствует, что слова его звучат, будто мольба. Он словно просит её позволить помочь ей, потому что родному брату он помочь не может, Рите помощь не нужна, матери помогать уже поздно, а улицам района, на которые он однажды клялся вернуться в полицейской форме, помочь невозможно. И сам он, похожий на узкий переулок, заканчивающийся тупиком, помочь себе не может тоже.

— Я не знаю, чем вы можете мне помочь, но… спасибо, — Кали как-то по-особенному сложно даются слова благодарности, да он, собственно, ничего и не сделал, чтобы его благодарить. Наверное её настрой смягчяет это пресловутое «враг моего врага мой друг», а может, где-то в глубине души она просто очень хочет кому-то верить. — За беспокойство.

Кали ничего больше не говорит, но Кайл слышит, что в её голосе больше не звенит раздражение и сама она, всегда твёрдая и напряжённая, как сжатая пружина, вдруг становится растерянной. Она уходит обратно в свой бар, чуть ссутулив плечи, и Хантеру начинает казаться, что за одно её «спасибо», за этот на миг потеплевший взгляд, сделает всё, что угодно.

<center>***</center>

Эйса Ривера выходит из терминала лос-анджелесского аэропорта и смотрит в тёмное угрожающе-синее небо, тяжёлое, как свинцовый блин — кажется, она привезла дождь с собой. Она садится в первое попавшееся такси и называет адрес своей теперешней квартиры — квартиры которую сняли для неё агенты на неопределённый срок. Хотя на самом деле срок был определён сразу и звучал он «чем раньше, тем лучше».

Эйса прокрутила в голове тысячи вариантов возможного развития событий, но не пришла ни к чему конкретному — всё, абсолютно всё упиралось в Данэма. Он мог вовсе не выйти на контакт, не явиться на её зов, как на то рассчитывал Беккет, а если и явится, то никто не может гарантировать, что он подпустит её к себе ближе, чем на расстояние выстрела, а тем более позволит влезть в голову. Эйса отдавала себе отчёт, что для Беккета она — всего лишь одна из множества попыток, план А, при наличии планов В и С и D, и что если она провалится, то они просто приступят к другому. Её значение в этом деле колебалось чуть выше нуля, и это было погано. Она лишь пешка, которую неопытный игрок подвинул на неподходящую клетку, и королевой от этого она не стала. Приходилось снова и снова набивать себе цену, невозмутимо поднимая таблички с суммами, которых у неё нет, словно на аукционе, в которую превратилась её жизнь.

Время, проведённое в Синалоа за спиной Джо теперь казалась ей беззаботным временем юности, где знай только стреляй метко да вовремя уходи от полиции, чтобы потом всю ночь пьяно отрываться в кабаках Франко или до утра обтрахивать вместе с Джо все до единой горизонтальные поверхности его квартиры. Она тогда ни о чём не думала. Даже о том, что умудрится дожить до двадцати семи, и особенно с такой хренью в мозгу.

Эйса критически оценивает небольшую, полуголую квартирку, отмечая в плюсах лишь панорамные окна с видом на город, рассматривает сквозь них припаркованный у магазинчика фургон и водителя внутри, подозрительно похожего на Лару Кинг. Та склоняется над приборкой и смотрит в зеркало заднего вида, кажется, поправляет макияж. Точно она. Беккет оставляет свою бойцовую собаку на внешнее наблюдение. Сам же является через полчаса в форме ремонтного рабочего, чтобы рассовать по помещению спецтехнику.

— Я что, даже отлить не смогу без вас? — Эйса первой нарушает старательное сопение Беккета под потолком над душевой кабиной.

— У вас сейчас вообще нет никаких прав, сеньорита, — надменным тоном отвечает ей агент, спускаясь со стремянки.

Были бы у неё деньги на адвоката, она бы разъяснила ему свои конституционные права, которые ещё у неё остались, но денег не было и факт её работы на Управление вряд ли где-то официально фигурирует, пока нет результата. Высокомерие Беккета её адски бесит. Выскочка, заполучивший в руки первое серьёзное дело, мечтающий выслужиться, занять местечко потеплее и повыше, чтобы каждый день смотреть с гордостью в своё обрюзгшее от времени, алкоголя и пережора лицо, мол, я служу своей стране. На деле такие деятельные ребята, как агент Беккет, лажают чаще всего: их кипучая жажда движухи, подогреваемая ощущением собственной важности, заставляет их совершать ошибки. Ошибкой было заставлять её ехать в Лос-Анжелес — город, в котором Эйсе ловить абсолютно нечего, кроме пули от людей Франко, и никакого правдоподобного объяснения, чтобы предъявить его Данэму, если он спросит, у неё нет. А он спросит. И от этой ошибки — она чует это, как охотничья собака чует следы удравшего зайца — пойдёт череда других.

— Дайте руку, — в приказном тоне говорит агент. Эйса подчиняется. Беккет защелкивает на её запястье браслет толщиной в треть дюйма. Простой желтоватый металл с напылением — не золото, а подделка. Ривера такие вещи определяет на глаз, очень уж весело вещица блестит.

— Что это за убожество? — Эйса с отвращением трясёт рукой, словно пытается скинуть с себя паука.

— Не нравится подарок? — ехидно ухмыляется Беккет, делая шаг ближе. — Здесь датчик движения и микрофон. Не стоит его снимать, иначе мои парни ринутся вас спасать.

Он молод, наверное, даже её ровесник, а то как тщательно уложены его волосы, говорит о том, что он осознает собственную физическую привлекательность и со знанием дела спекулирует ей. Наверняка, предложи она ему развлечься, Беккет не отказался бы, тем более датчики ещё не активированы. Чёрный кожаный диван на контрасте с белыми стенами гостиной так и просит, чтобы его обновили парой актов взаимного удовлетворения, вот только Эйса как альтернативу этот вариант не рассматривает. Спать с теми, от кого она зависит, значит пасть в собственных глазах. С ней уже было такое, повторять она не собирается.

— Если вы не хотите, чтобы Данэм спалил всю вашу шайку с первой же минуты, то дадите мне полную свободу действий. Если я не могу выйти на связь в указанное время, значит, не могу. Если сниму эту дешёвую дрянь, значит, она не соответствует месту, времени, обстоятельствам, нужное подчеркнуть, — чеканит Ривера, вгрызаясь в его довольное лицо злым взглядом. — Если вы каким-то образом попытаетесь контролировать мои действия или указывать мне, что делать…

— С чего бы это?! — изумленный возглас Беккета похож на клёкот индюка, которому сдавили шею. Он прерывает её монолог и весь подаётся вперёд, словно пытается задавить её своей значимостью.

— С того, что вы идёте на гризли с деревянной палкой. Если вы считаете, что все эти ваши пароли, датчики, жучки, ту жируху в тачке под окном он не прочухает, то вы плохо изучили его дело, сэр, — Эйса выделяет слово «сэр» особо, вкладывая в него всё пренебрежение, на которое способна. — Вы проколетесь, он убьёт меня и вы не получите ничего. Если не согласны, можете надевать на меня наручники и везти в тюрьму, — она отчаянно блефует, надеясь оставить для себя как можно больше путей отхода, как можно больше возможностей вывернуться, как можно выше поднять свою значимость. Беккет на это молчит, его взгляд жжёт ей шею, ключицы, режет ей лицо. Она читает в нём «надо же, мексиканская сучка смеет показывать зубы» и тихо злорадствует, что его это бесит. Беккет пытается играть во взрослые игры, но у неё опыта в них поболее, чем у него.

— И доступ к моим картам верните, — Эйса пользуется замешательством и продолжает наседать. — И пистолет.

Беккет продолжает отмалчиваться, уголки его губ кривятся в злой усмешке, когда он подносит трубку телефона к уху и требует проверку связи. Все датчики работают, картинка есть, звук тоже. Он поднимает с пола свой якобы чемоданчик с якобы инструментами и движется к выходу.

— Не тяните, сеньорита, — бросает он ей напоследок и берётся за ручку двери.

— Вы планируете взять его сразу, как он появится? — Эйса цепляет Беккета вопросом, словно крючком, вынуждая его застревать в дверном проёме и озираться по сторонам в попытке определить, всё ли чисто.

— Вы ведь сами сказали, он не расколется даже под пытками.

Беккет оставляет за собой право не делиться планами. Он улыбается и мягко закрывает за собой дверь, мстительно радуясь, что последнее слово всё-таки осталось за ним.

Эйса молча открывает чемодан и достаёт красное платье. Поискав в гугле ближайший приличный ресторан, она надевает высокие каблуки и выходит из дома. На водительском месте в фургоне пусто, значит, Лара Кинг в грузовом отделении — наблюдает, смотрит, записывает.

Ривера не позволяла ужасу своего положения накрыть себя с головой, но сейчас она ест дораду на углях, пьёт сухое терпкое вино с каким-то зверским, нервным аппетитом, словно это её последний ужин перед смертной казнью. Руки дрожат, когда она вынимает из сумочки телефон, пальцы промахиваются мимо нужных букв, когда она набирает простое слово и отправляет его адресату, чей номер отпечатался у неё на подкорке, будто клеймо работорговца.

<i>«Привет» </i>

Официант с удивлением смотрит на почти пустую бутылку и на Эйсу,  которой лёгкое вино идёт, как вода, вежливо интересуется, не нужно ли что-то ещё. Ривера заказывает кофе и брауни.

Запомнить все самые яркие вкусы, цвета, запахи — она смотрит на своё отражёние в зеркале витрины, когда, расплатившись по счёту, выходит из ресторана и идёт по магазинам, и замечает, что её платье сияет в лучах закатного солнца, по-особенному яркого после недавнего дождя. Она покупает бутылёк недавно выпущенных «Шанель», а ближе к ночи жуёт хот-дог, прислонившись к парапету возле автобусной станции. Эйса пытается убить время, потому что телефон молчит. Данэм ей не отвечает.

Чувство тревоги не даёт ей покоя, когда она поднимается по общей лестнице в фойе, когда вызывает лифт и ждёт, когда мучительное чувство полёта прекратит давить на виски. Ривера поворачивает ключ в замке, дёргает ручку вниз и делает несмелый шаг внутрь квартиры, которая сейчас больше всего напоминает ей аквариум в торговом центре, открытый со всех сторон взглядам любопытствующих зрителей.

По едва уловимому запаху, по мимолетному движению воздуха, по взвывшему вдруг сиреной внутреннему чутью, Эйса понимает, что не одна. Она заносит руку, чтобы включить свет, но конечность замирает на полпути словно её отделили от тела так стремительно, что мозг ещё не успел обработать сигнал боли.

— Привет.

Это был живой, запоздалый ответ на её смс. Вопреки всем законам логики <i>он</i> здесь.

6. На коротком поводке

— Привет.

Эти неизменные нотки хозяина положения в голосе словно вскрывают её наживую. От неожиданности Ривера отшатывается назад, роняет сумочку и ударяется затылком о дверь. Каким-то чудом ей удаётся не закричать. Она суёт руку за зеркало в прихожей, туда, куда она спрятала возвращённый Беккетом пистолет, но не находит ничего.

— На всякий, — доносится из комнаты, и, сделав ещё полшага вперёд, Эйса, наконец, видит его. Данэм сидит в кресле, широко раскинув ноги, небрежно вертит на пальце её оружие за спусковую скобу. — Вдруг пальнешь со страху.

В тот день, когда Эйса уезжала из отеля «Таити», она знала, что рано или поздно снова увидит его. И знала, что не будет к этому готова. Сейчас, глядя на него сверху вниз, из дальнего конца комнаты, Ривера чувствует, что теряет способность говорить и мыслить. Она видит перед собой не только силуэт Оливера Данэма — свой ночной кошмар — но и въедливое лицо Джона Беккета, словно вокруг неё не стены, а огромные экраны со статичной картинкой, по другую сторону которых собрались праздные любители вечерних телешоу. Эйса не представляла, что всё будет настолько сложно. Что она не сможет играть перед ним.

— Соскучилась?

Эйса слышит в его голосе смех. Она не видит его лица, лишь причудливые игры теней и кроваво-алые блики лучей закатного солнца, рвущие плотную темноту комнаты сквозь приоткрытые жалюзи.

— Возможно, — уклончиво отвечает она, продвигаясь боком вдоль стены, тихо и неслышно, словно крадущаяся кошка. Тень на его лице искажается, вычерчивая глубокие борозды мимических морщин — он ухмыляется, ни на секунду не веря ей.

— Постригла волосы?

— Это же очевидно.

Ривера машинально трогает кончики своего удлинённого каре и дёргается, словно от громкого крика —  в организме происходит сбой, бесконтрольный мышечный спазм выдаёт её состояние. Оказавшись зажатой между молотом и наковальней, Эйса не думала, что её размозжит первый же удар. Ложь —  профессия, вскормившая её в нищем Синалоа, позволявшая ей выжить там, где другие сошли бы с ума от мук совести, от ломки моральных ценностей — именно на их осколках она сумела подняться — но сейчас её притворство не стоит ни цента. Оливер Данэм — пёс с отличным нюхом, и было очень самонадеянно думать, что его можно провести.

— Нервничаешь? — его вопрос звучит тихо и вкрадчиво, но для неё этот звук словно скрежет ножовки по берцовым костям. Как в тот день, когда он разбирал труп Вельховена на части.

«Я не просто нервничаю, я сейчас здесь просто сдохну к чёртовой матери», — вертится на языке, но Эйса молчит, лишь тянет губы в ответной ухмылке и щёлкает выключателем бра.

У него по-модному взъерошены волосы, на ногах у него берцы и чёрные джинсы с потёртостями. Светлая рубашка расстегнута на три пуговицы, в тёмном провале меж линий пуговиц и петель поблёскивают два армейских жетона на цепочке. Он выглядит свежим, не в пример ей, не успевшей даже толком выспаться после перелёта, ей, в красном платье, больше похожем на погребальный саван. Его физическая привлекательность никуда не делась, Эйса клянёт себя за то, что подмечает и эту деталь и даже прикидывает в уме причины, по которым решилась бы снова лечь с ним в постель. Воспоминания о том, что он едва не убил её, бьют по мозгам не хуже шоковой терапии, но тот факт, что она одной ногой за решёткой, а другой — в пыточных подвалах картеля Франко заставляет её забыть о сантиментах. Она должна выжить, иначе всё не имеет смысла.

— Ты взволнована встречей или что-то случилось? — тон его голоса из игривого меняется на серьёзный, Данэм подаётся вперёд, складывает в замок руки и смотрит на неё так, будто видит, как за слоем кожи и мышц, в клетке рёбер у неё бешено колотится сердце.

Решение приходит внезапно, словно озарение свыше. Эйса смотрит вверх, на точку видеокамеры, вмонтированной в подвесной потолок, а после прямо Данэму в глаза, надеясь, что он поймёт её жест правильно.

<i>«Нам придётся устроить небольшой спектакль» </i>

— Раздевайся, — она бросает ему вызов, глядя на него самым сладким взглядом из своего арсенала, выпрямляет спину, разворачивает плечи, выставляя напоказ грудь, роскошно подчеркнутую глубоким вырезом. Мягким взмахом руки, Эйса расстёгивает боковую молнию на платье, позволяя дорогому куску красной тряпки, словно по сценарию дешёвых мелодрам, мягко соскользнуть по её ногам. Оставшись в вызывающе откровенном кружевом боди, она, по-блядски вихляя бёдрами, направляется в ванную. Скользнув страждущим взглядом по телу Данэма — от кадыка до явно вздыбившейся ширинки, Ривера скрывается за дверью.

Эйса делает взмах волосами, глядя в зеркало, словно пытаясь сбить некстати возникшую скованность, включает воду и начинает медленно перебирать застёжки боди. Кружево отлегает от тела, позволяя нагретому воздуху ванной касаться кожи, ласкать затвердевшие соски и чувствительную гладь живота. Эйса прикрывает глаза, когда ощущает спиной чужое присутствие — Данэм втягивает носом запах её кожи у основания шеи, суёт руку в вырез боди и сжимает ей грудь.

Монотонный звук, грохот воды о пластиковую коробку душевой создают подходящий шумовой эффект — Ривера ни на секунду не перестаёт здраво соображать, несмотря на то, что Данэм лишь больше раззадоривается. Его пальцы играют с её соском, возбужденный член упирается в её отставленный зад, зубы и язык оставляют на коже плеч горячие, мокрые следы. Она смотрит ему в глаза, смотрит на движения его рук, на свою грудь, полностью обнаженную, на боди, висящее на талии бесформенным куском, на своё лицо, на котором яркими пятнами румянца расцветают все оттенки нарастающего вожделения — Данэм знает, что делает, пусть это и не входило в её планы.

Наверное то, что за ними наблюдает как минимум две пары глаз, придаёт  остроты — Ривера шире раздвигает ноги и прогибается в пояснице, когда пальцы Данэма проскальзывают за край её трусиков. Наверняка Беккет хотел увидеть подтверждение своим выводам, хотел увидеть доказательства её связи с Данэмом — так пусть теперь наслаждается. Джон Беккет наверняка хотел это увидеть: как она трётся о мужские пальцы, как кривит ярко накрашенный рот, стеная от удовольствия, как ласкает собственную грудь, потому что у её партнёра только две руки. Её возбуждает тот факт, что, возможно, после Беккет снимет мексиканскую шлюху или подрочит в душе на её образ-воспоминание, а может на сфотканный втихую мобильником экран монитора. Её возбуждает тот факт, что теперь она будет иметь над ним власть, ту самую унизительную для любого мужчины власть шлюхи, дающей всем, кроме него одного. И тот факт, что за яркой картинкой происходящего он, возможно, не увидит того, что она задумала сделать.

Данэм собирается иметь её в зад, Эйса чувствует, что его пальцы двинулись выше, распределяя влагу, толкнулись в кольцо мышц, вызывая волну дрожи вдоль позвоночника. Ривера расслабилась, впуская внутрь его палец, позволяя ему растягивать себя осторожными круговыми движениями. Эйса включает воду в раковине, подставляет запястье с браслетом под струю воды словно невзначай. Она охватывает его шею другой рукой, кладёт голову на плечо, поворачивает к нему лицо, словно ища поцелуя.

— Федералы знают о каждом твоём шаге, — она шепчет ему в ухо надрывным, сбивчивым шёпотом, словно не в предательстве признаётся, а говорит стандартную пошлость, которой обычно подначивает мужчин трахать её долго и качественно. — Меня заставили сотрудничать.

— Что ты успела им слить?

Данэм не дёргается, не меняется в лице, лишь глубже и резче вталкивает палец в анус, заставляя её возмущённо вскрикнуть.

— Ничего. Поверь, они знают гораздо больше меня. Им нужно доказать, что Маркус Холт — это Человек, — Эйса пытается уловить изменения в выражении его лица, его реакцию на то, что она знает имя, но не видит ничего, лишь чувствует, что его пальцы перемещаются на клитор. И теперь она точно ни черта не увидит — всё нутро сворачивается узлом от ощущения близкого оргазма, взгляд туманится и голова перестаёт соображать. — А это можно сделать, дожав тебя.

— Пусть попробуют достать меня, — он сгребает её волосы в кулак, заставляя слишком сильно запрокидывать голову, а после толчком груди опрокидывает её на столик раковины, прижимает окольцованное браслетом запястье ко дну.

— Ты уже здесь, — выдыхает Ривера за секунду до того, как Данэм рвёт ей трусики оставляя её с голым задом, полностью готовую принять его в позе собаки.

Мир перед глазами мутнеет. Эйса не понимает, когда игра вышла из-под контроля и когда Оливер Данэм начал вести её по своим правилам. Страх истончается, вместо изворотливой, рассчетливой мексиканской уголовницы из шкуры вылезает похотливая сучка, чьи мысли «Давай скорее, скорее, быстрей!», чьё одуряющее желание ощутить внутри твёрдость возбужденного члена, перебивают эфир. План притвориться летит ко всем чертям вместе с клятвой никогда больше не ложиться под этого мудака, теперь её тело изнывает в ожидании разрядки.

— Кто подарил тебе это дерьмо? — Данэм брезгливо поддевает  браслет, поднимая её руку над раковиной, словно обломанную плеть. — Я думал у тебя мозгов побольше, но ты предпочла работать пиздой.

Он резко вынимает пальцы из её вагины, заставляя Риверу чертыхаться и судорожно сводить колени в попытке ухватить хоть крупицу стремительно утекающего оргазма. Данэм крепче перехватывает её запястье, сжимает браслет и дёргает его на себя. Застёжка лопается, куски покрытого позолотой металла со звоном летят на дно раковины.

Эйса трёт покрасневшую кожу, но не чувствует боли — слишком широк эмоциональный спектр, всего не захватить — лишь где-то на краю сознания она понимает, что Данэм не в плену у эмоций. Данэм избавил её от браслета с прослушкой со знанием дела. Он понял её. Теперь дело за малым — прийти в себя и разобраться, что делать дальше.

— Поехали проветримся, — с какой-то неуловимой брезгливостью, наигранной обидой обманутого любовника бросает в её сторону Данэм, ополаскивая руки от липких следов её возбуждения.

— Пошёл ты, — выплевывает в его сторону Эйса, скидывая с себя остатки одежды. Совершенно голая она пружинистым шагом возвращается обратно в комнату, поднимает платье, ищет глазами сумочку, мобильный. Его она не возьмёт, притворится, что забыла. Больше на ней прослушки нет. Беспокоиться можно лишь о том, что группа захвата ворвётся в её квартиру, получив сигнал о потере связи, но это так, сущие мелочи.

— Поехали, я сказал, — его ровный тон не терпит возражений, несмотря на то, что в нём не слышно ни зла, ни ревности, ни пренебрежения. Он играет негласно предложенную ему роль, но где-то под толстым слоем лжи скрывается правда, Эйса чувствует это. Данэм гнёт собственную линию, и какая часть представления предназначалась Беккету, а какая лично ей, ещё предстоит выяснить.

Далеко идущих планов Ривера не строит. Действовать по обстоятельствам, идти вслепую, принимать решения сходу — в этих переменчивых условиях другого не дано, она выходит из квартиры вслед за Данэмом, садится на переднее сиденье его нового чёрного седана с неприлично крупным значком «Мерседес», которым оснащают теперь самые новые спортивные модели.

Внутри всё ещё пахнет новьём, синяя подсветка приборки озаряет кромешную черноту салона, бликует на чёрных кожаных креслах и делает атмосферу в салоне будто бы на пару градусов холоднее. Эйса чувствует, что в платье на голое тело ровно что без него — каждый дюйм обшивки ощущается так остро, словно в ней снова его пальцы. Она возбуждается по новому кругу и злится, что на платье наверняка останутся следы.

— Рассказывай, где облажалась.

— Понятия не имею.

Эйса достаёт из сумочки «Шанель», открывает флакон, наносит на волосы пару капель, вдыхая аромат упущенных возможностей. Она отдаёт себе отчёт в том, что ей предстоит гонка на выживание, и Данэм сейчас — лишь средство ненадолго обхитрить противника и выиграть фору. Она надеялась, что всё сработает, как надо.

— Я подскажу. Тот хрен, с которым ты в садо-мазо игралась. Он с твоим бывшим боссом на короткой ноге, — Данэм выруливает на шоссе, занимает свободную полосу и давит на газ.

Эйса бросает на него резкий, изумленный взгляд. Стоило догадаться, что Данэм ни на минуту не выпустит из поля зрения свой подарок, несмотря на благородный порыв отпустить её на все четыре. Он смотрел на всё, что она творила и не вмешивался, никак себя не проявлял, позволяя ей резвиться на стороне, совершать ошибки — сама добродетель и терпение, чтоб его. Эйса не понимала его мотивов, как и не понимала, что за игру он ведёт и насколько она идёт вразрез с её собственной. Новость о том, что Франко наверняка уже в курсе, что она жива, спокойствия не добавляет.

— Твои друзья увязались за нами.

Он едко смеётся, задерживая взгляд на зеркале заднего вида, и после резко дёргает рычаг передач. Эйса чувствует, что её вдавливает в сиденье. Желудок липнет к стенке живота, грозясь выплеснуть наружу содержимое — она судорожно тянет на себя ремень безопасности, иначе её просто разметает по салону. Ривера чутко вслушивается в рокот движка, оглядывается назад, замечая в потоке слепящего света автомобильных фар знакомый фургон.

— Надо смыться быстрее, чем нас засекут вертушки, — выдыхает Эйса на очередном резком вираже.

Фургон безнадежно отстаёт, под капотом «Мерседеса» немерено дури, а в профессионализме Данэма, как водителя, сомневаться не приходится — она помнит, как он гнал их с Джо по душным дорогам Эль-Пасо, и если бы они не нырнули под фуру, то он наверняка боднул бы их тачку прямо к отбойникам.

— Вряд ли. Операция секретная, копов подключать не будут, — он съезжает с шоссе в сторону жилого райончика, сбавляет скорость и гасит ходовые огни. Эйса нервно отстегивает ремень и закидывает ноги на приборку.

Мимо плывут приземистые домишки с глухими решетками на окнах, редкие пальмы торчат из зарослей одичалых кустов, над косыми фонарными столбами накинуты провисшие провода с несколькими парами обуви — верный признак того, что их хозяева погибли на этих улицах. Этот район не безопасен — на стенах зданий чернеют граффити, как обозначения границ владений местных уличных банд. На облезлых зелёных воротах Эйса читает «Лас Кобрас», написанное по-испански. Через улицу эта надпись повторяется, но сверху её забили чёткими английскими буквами ярко-белого цвета — «Хантеры». Здесь повсюду следы мелких междоусобиц простому обывателю недоступных: разбитые фонари, сгоревшие скелеты машин, следы от крупнокалиберных пуль на стенах домов — наметанный глаз отмечает всё, Лос-Анжелесское гетто безумно напоминает Эйсе Мексику.

— Скажи, что ты знаешь, — она нарушает затянувшуюся паузу, когда Данэм сворачивает на узкую дорожку, вдоль которой тянутся коробки торговых центров с кислотными вывесками, въезжает на тёмную подземную стоянку, ищет место подальше и потише. Внутри ярко горит лишь надпись «Выход», Данэм паркуется по приборам, дважды мигает себе фарами, чтобы убедиться в том, что у него, в случае чего, достаточно места для маневра, и выключает двигатель.

— Я думал, ты затихнешь, будешь вести скромную жизнь, замуж выйдешь за придурка какого-нибудь, но ты за своё, — откинувшись на спинку кресла, Оливер грозит ей пальцем, словно она, как школьница накосячила.

— Данэм! Что ты знаешь? — Ривера шипит и вся подаётся в его сторону. У неё нет желания ходить вокруг да около и времени тоже нет. Кровь кипит от яда адреналина, от возбуждения и страха, Эйса просто не знает, как со всем этим блядским коктейлем справиться и заставить мозги работать. Она чувствует себя конченой маньячкой, потому что хотеть трахаться в таких условиях ненормально, но организм словно исторгает из себя последние жизненные силы, превращая их в инстинкт размножения. Такое уже бывало с ней, в тот день, когда Оливер Данэм выкопал её из могилы. — Что ты знаешь?

— Федералы здесь с неделю как тусуются по наркоте. Беккет здесь конкретно по боссу, — Данэм крутит кончиком пальца по синему сенсорному кругляшу, выбирая радиостанцию, натыкается на Нэнси Синатру и чуть добавляет звука, а у Эйсы от этого жеста внутренности узлом сводит. Она валится обратно в своё кресло и дважды бьётся затылком о подголовник. Совсем долбанулась, в дерьме уже по самые уши, уже захлёбывается к чёртовой матери в нём, а мысли крутятся лишь возле его проклятого пальца. Пальца сплошь в липких следах её бесконтрольной похоти. — Я понял, что ты попалась, раз прилетела сюда. Мои люди тебя в аэропорту засекли, проследили, где остановилась, кто к тебе ходит. И, надо же, как удивительно всё совпало.

— Мне собираются впаять пожизненное или экстрадировать. А в Мексике я труп.

— И поэтому ты решила сдать им меня?

— У меня не было выбора, — Эйса трогает голой ступнёй прохладное стекло, чуть раздвигает ноги, чтобы поток кондиционируемого воздуха попадал ей под юбку. Она надеется чуть охладить свой пыл.

— Допустим. И что дальше?

Нервы горят, виски противно ноют, а в ушах звенит, словно после удара по голове. Эйса понимает, что Данэм здесь не ради неё или в лучшем случае, не только ради неё, и подставляться он не станет, когда на кону благополучие его босса. А без него ей из лап американского правосудия не выбраться. Он ей не верит, она ему тоже, и это мерзкое ощущение западни давит на череп похуже бетонной плиты. Их встреча не должна была состояться или не при таких обстоятельствах.  И у неё нет никаких козырей, кроме одного.

<i>«Оливер хочет тебя и он тебя получит» </i>

Ривера чувствует, как ткань платья ползёт наверх, оголяя бедро, и даже не старается прикрыться, надеясь, что причина, по которой она осталась жива, всё ещё не потеряла актуальность. Принципами можно поступиться. Она продавала себя за гораздо меньшую цену, чем цена собственной жизни.

— Там, в квартире ты не понял, на чьей я стороне?

— Хочешь, чтобы я спас твой зад? — теперь Данэм опасно близко к ней, она ощущает его присутствие в своём интимном пространстве, как тяжесть воздуха перед грозой, но он не пытается до неё дотронуться, не пытается взять то, что она ему так беззастенчиво предлагает и от этого внутри закипает бешенство напополам с полным бессилием. — Что я по-твоему должен сделать? Найти тебе комфортабельный подвал, чтобы ты могла отсиживаться там до старости?

— Я вернусь в квартиру и сделаю вид, что всё ещё с ними. Узнаю их планы. Скажу, что знаю твои.

— Хочешь наебать федерала? Не думал, что ты такая дура.

— Я с тобой не советуюсь, я ставлю тебя перед фактом, — на его снисходительный смешок она отвечает резким выпадом, скрывая свою беспомощность за абсолютной уверенностью. Эйса не представляет, как будет претворять свой утопичный план в жизнь, хватит ли у неё внутренних ресурсов противостоять Беккету, его цепной подружке и всем тем, кто за ними стоит, но ей до отчаяния необходимо выставить себя значимой, раз проклятый Данэм не ведётся на её уловки.

— Короче, — тон его голоса с насмешливого меняется на серьёзный, расслабленное лицо его превращается в холодный камень, об который проще руки поломать, чем выбить нужную реакцию. Темень вокруг сворачивается в плотный комок, лезет в горло, словно кляп, Риверу сковывает изнутри холодом, но она старается не выдавать свой страх, а напротив, лишь развязнее ведёт себя: как бы невзначай трогает пальцами внутреннюю сторону бедра, облизывает губы, поправляет лямку платья, ерошит волосы. — Чтобы ты себя не переоценивала. Твоя роль здесь незначительна. Что толку от того, что ты трахалась со мной? Ты ни черта не знаешь и ни на что не можешь влиять. Стоит убрать тебя и расстановка сил не изменится. Они тебя раскусят. Что будет дальше, тебе известно.

— Ну, значит, закопаешь меня, для тебя это не проблема, — режет по глазам Ривера, и Данэм затыкается.

Оживлённый спор обрывается, сменяясь глухой, вакуумной тишиной. Данэм отводит глаза и шумно выдыхает носом, поджав губы. Надо же, гад, выглядит так, будто это она его сейчас обидела, будто это не он каких-то жалких пять месяцев назад собирался разделать её, как свиную тушу, потому что таков приказ.

— Я не хотел этого делать, — заявляет Данэм так серьёзно, словно делает чистосердечное признание.

Что ж, значит, Ривера нашла нужную точку, на которую можно будет давить. Значит, не все приказы хозяина псу по нутру. Значит, остатки человеческих чувств у него всё же есть — пусть это и не добавляет ему очков — а, значит, ими можно манипулировать.

— Я не хочу в тюрьму, — Эйса добавляет в голос дрожи, чуть приоткрывает истинный страх, ровно настолько, чтобы не выглядеть жалкой, но вызвать желание защитить. Защитить своё. — Вытащи меня, Данэм. Вытащи.

Ривера понижает голос до шёпота, встаёт на колени и лезет на водительское кресло. Она седлает его, нарочно задев ему лицо грудью.

— Проблемная ты, кукла. Ты думаешь, я не смогу найти себе пару красивых ног? Без этой вот мозгоебли? — Он её не трогает, старательно изображая равнодушие, но глаза и тело не врут. Эйса снова ощущает у себя между ног твёрдость, спрятанную за молнией джинсов, а в его расширенных зрачках видит желание — Данэм не дурак, чтобы отказаться. Он не отказался ни в первый их раз, ни во второй, и вряд ли откажется в третий.

Ривера чувствует, что Данэм чуть сдвигает кресло назад и откидывает спинку, чтобы руль не давил ей на спину, значит, даёт ей свободу действий. Эйса лезет в ворот его рубашки, кусает мочку уха, ёрзает на нём, изображая соитие — распаляет и его, и себя ещё сильнее.

— Может, всё зависит от того как широко эти ноги расставить? Или от того, как широко раскрыть рот?

— Не-е-ет, Ривера, оставь свою гордость при себе, — он словно всё ещё глумится над ней, несмотря на то, что оба прекрасно знают, чем всё закончится. Эйса неспешно расстёгивает пуговицу за пуговицей, вынимает ремень из петель, дёргает молнию вниз, запускает пальцы внутрь, за резинку трусов настолько, насколько позволяет неудобная поза.

— Зачем тогда твой босс оставил меня тебе? Значит, я тебе нужна?

— Шлюха ты, Ривера, — беззлобно выдаёт он, понижая тон голоса на звуке её имени почти до шёпота. Эйса чувствует, как он шумно и жадно вдыхает её «Шанель», ткнувшись носом ей в шею.

— Но тебе же нравится.

Выдержка подводит его — Данэм хватает её за бедра, притягивая ближе, требовательно целует в губы, Эйса жадно отвечает, загребая в кулак волосы ему на затылке. Пока она стаскивает с плеч лямки платья, обнажая изнывающую без ласки грудь, Данэм приподнимается и спускает штаны. Шорох фольги презерватива заставляет Риверу нетерпеливо елозить у него на коленях, подгонять время, держаться, чтобы не застонать от одного лишь вида возбужденного члена — настолько желание взяло над ней верх. Когда Данэм кивком головы приглашает её присесть, Эйса, ни секунды не растягивая удовольствие, насаживается до конца.

— Боже, —  она стонет, откидываясь назад, замирает, стремясь ощутить как можно острее тугую, такую долгожданную наполненность внутри себя. Эйса чувствует, как его горячие, чуть шершавые ладони гладят её бедра, живот, грудь, шею, словно Данэм вспоминает её тело или наслаждается зрелищем. Кожу пронзают электрические разряды, Ривера откликается на каждое прикосновение, раскрывается сильнее, поставляется под его руки, начинает двигаться, по-змеиному извиваясь, чувствует, что Данэм движется ей навстречу.

<i>«Оливер хочет тебя и он тебя получит» </i>

Он получит всё, и от одной лишь этой мысли, которая раньше заставляла её содрогаться в приступе ужаса и отвращения, Эйса готова кончить. Раньше ей не нравилось, когда над ней доминируют, раньше она не легла бы под того, от кого зависит. Она не легла бы под Беккета, даже если взамен он предложит ей побег или оправдание в суде. С Данэмом всё это не работало. С ним она готова трахаться до обморока, несмотря на все свои внутренние противоречия. Данэм, как особый вид наркотика или вирус, заставлял хотеть чаще, дольше, глубже, больнее, в условиях, мало похожих на комфортные — она развернулась к нему спиной, чтобы дать себе больше простора и не давить спиной на клаксон.

— Давай, топай назад.

Данэм даёт ей напрыгаться вдоволь, терзая ей соски и клитор, позволяет кончить раньше. Её тело ещё мелко содрогается, когда Данэм шлепком по ягодицам отправляет её на заднее сиденье.

Эйса бессильно разваливается по дивану, прислушиваясь, как ноют мышцы бёдер от нагрузки, к тому, как сладко и пусто внизу живота, как мокро и растянуто между ног. Она чувствует, что наконец-то может дышать, может ощущать, как поток прохладного воздуха поступает в лёгкие, как приятно холодит тело кожаная обивка. Она чувствует, что может ощущать что-то ещё, помимо горячего желания заняться сексом. Ривера пребывает в какой-то необъяснимой нирване, в кайфе, в ощущении невесомости или небытия, из которого не хочется возвращаться в эту чертовски сложную реальность.

— Я с тобой ещё не закончил.

Данэм бессовестно вытаскивает её из прострации. Он, без рубашки, со спущенными штанами, со стояком, одетым в презерватив, нависает над ней глыбой, сотней килограммов чистого секса, неудовлетворенного желания, облаченного в груду мыщц — сопротивляться ему невозможно, не хочется и незачем. Эйса лишь чуть прикрывает ресницы в жесте кроткого послушания, которое так вразрез идёт её сучьему нраву. Данэм не успел закончить или держался, чтобы потом сделать всё, как он любит — он ставит её на колени, грубо разводит ей ноги, вынуждает отклячить зад. Эйса чувствует, как вдоль позвоночника поднимается волна дрожи, как дёргаются мышцы живота, как дыхание снова застревает в глотке, потому что он трогает её языком, везде: и там, где был его член, и там, где сегодня был только его палец. Наверное, сегодня ей будет больно сидеть — Данэм намерен отыметь её по полной — но Эйсе блаженно плевать. Пока разум пребывает в спящем режиме, а тело находится в чужой власти, Ривера роняет голову на спинку сиденья, отдаваясь ощущениям — желание снова нарастает, потому что его пальцы в ней, язык в ней, скользкая ниточка смазки и слюны скользит по бедру и щекочет так, что хочется вскрикнуть или истерично захлебнуться смехом.

— Рано расслабилась, — насмешливо шепчет ей Данэм, вручая в руки пузырёк с любрикантом. Не распечатанный. Наверное, чтобы помогла вскрыть.

Пока Эйса дрожащими руками снимает слюду, Данэм снова входит в неё. Он толкается грубо, резко, быстро. Влажные шлепки и его сиплое дыхание разбивают тишину салона, пальцы до боли, до красных следов впиваются в бедра, в попытке натянуть её сильнее. Это скорее напоминает хорошую порку, а не секс, но Ривера готова согласиться, что в глазах Данэма это выглядит заслуженно. Она чертовски плохо себя вела. Сопротивляться или перехватывать инициативу ей не хочется совершенно, пусть наиграется вдоволь, в конце концов, это то, чего она так или иначе хотела.

Ривера в беспамятстве от подступающего оргазма срывает колпачок и заводит руку назад, передавая Данэму флакон. Прохладное, липкое прикосновение смазки, первый, аккуратный толчок внутрь, медленные движения всё дальше и дальше вызывают паническую дрожь и дискомфорт на грани тупой, тянущей боли — Эйса впивается пальцами в обивку дивана и инстинктивно пытается его вытолкнуть, не в силах понять сигналы своего организма, словно она занимается этим впервые.

— Тише. Дыши глубже, я всего лишь на середине. —  Он кажется абсолютно выдержанным даже сейчас. В его голосе всё так же проскальзывают насмешливые нотки, будто он прекрасно понимает всё, что она сейчас чувствует, но щадить её не намерен.

Эйса расслабляется и только умоляюще стонет, не соображая, хочет она, чтобы он прекратил или чтобы продолжил. Когда его пальцы снова проникают глубоко между налитых кровью складочек вагины и находят внутри чувствительную точку, Ривера кончает так бурно, что не может сдержать громкого крика. Данэму приходится заткнуть ей рот ладонью. Он завершается после пары глубоких, болезненных толчков — голой спиной Эйса чувствует, как мелко дрожат мышцы его живота, как он хрипло выдыхает несвязные звуки, как сильно сжимает её бедра своими, словно в тисках.

— Ну, и чего ты ржёшь? — интересуется Данэм, откинувшись на сиденье и сматывая с члена презерватив.

— Я тебе сейчас всю машину уделаю, придурок, — Ривера уже откровенно хохочет; её усталое, но торжествующее лицо изредка корчится в попытках побороть ложные позывы опорожнить кишечник. Она натягивает платье и плюхается рядом, поджав под себя ноги — сидеть на заднице жутко неприятно.

— Я тебя тогда выкину отсюда, — беззлобно бросает он, выкидывает резинку прямо из окна и перемещается за руль. — В общем так. Я вызову тебе машину, поезжай домой и жди инструкций.

— Как скажешь, босс, — Ривера хихикает, словно пьяная. Она действительно чувствует себя, как после бутылки крепкого и пары затяжек крека, и пусть все говорят, что эти две хрени между собой не сочетаются. Сочетаются, ещё как, всё дело в пропорциях и времени принятия. Когда Эйса нетвердой походкой добирается до вызванного Оливером седана, то вспоминает, что не выпила таблетки. Пошли они. До старости ей всё равно не дотянуть.

В квартире включён свет — Беккет, не таясь, уже ждёт её в гостиной.

— Какого хрена? — он яростно трясёт обломками браслета-прослушки, найденного им на дне раковины. Её отчаянно-глупый план агент раскусил на раз-два. Что ж, этого стоило ожидать.

— Мы уже говорили об этом.

Ривера мягко прикрывает за собой дверь и, проходя в комнату, бросает взгляд в зеркало. Выглядит, как проститутка, которую поимели оптом в подворотне — Эйса лишь хмыкает, позволяя себе чуть заглянуть в совсем свежие воспоминания. Отчего-то этот животный акт придал ей какой-то необъяснимой уверенности на грани самодурства, а усталость и звон натруженных мышц — полнейшего равнодушия. По ней плачет школа Ли Стразберга, потому что в таком состоянии ей врётся на Оскар.

— Я же сказала, он всё поймёт. Пришлось импровизировать, — пожав плечами, отвечает она. Усаживаясь на диван, Ривера роется в сумочке в поисках закурить. Где-то во внутреннем кармане заныкана пачка, которую ей строго запретили врачи. — Он думает, что я буду работать на него.

— А разве это, чёрт возьми, не так?!

— Я сказала, он так думает, — Эйса выделяет слово «он» и многозначительно дёргает бровь, мол, всё под контролем, остынь, но на Джона Беккета это не действует. — Он думает, что я буду сливать всё ему, а на самом деле…

— Не надо держать меня за идиота, — агент обрывает её. Кажется, он готов приседать от злости, но  держится, как того требует профессиональная этика. Эйса читает в его глазах презрение, ненависть и уязвлённость, будто она предала его личное доверие. Будто он заранее спланировал все её возможные ходы, но она не вписалась ни в один или выбрала самый нежелательный. — Вы сняли прослушку, свалили с объектом в закат и теперь думаете, что я поверю, что вы сделали это специально?!

Он подходит к ней так близко, что ширинка его оказывается почти у её лица. Забавная демонстрация силы и власти, когда все остальные вербальные аргументы исчерпаны. Эйса на это лишь шире улыбается —  ему остаётся только изнасиловать её, потому что пестовать его самомнение с помощью своего рта она не собирается, а делать это в доме, напичканном под завязку камерами Беккет не будет. Да и вообще нигде не будет — слишком дорога репутация, слишком безупречна чистота, которую он не станет марать. Следующее звание ему гораздо важнее примитивного акта похоти в грязный рот мексиканской преступницы.

— Не надо играть в шпиона, сеньорита Ривера, у вас нет ни соответствующего образования, ни опыта. Ваше богатое прошлое не имеет ничего общего с тем, с чем мы имеем дело каждый день…

— Вы не знаете Данэма, его знаю я, — диалог грозится превратиться в базарную перепалку, потому что Ривера сдаваться не собирается. — Только я могу к нему подобраться, иначе вам придётся придумать другой план выйти на Холта.

— Я подстраховался, не сомневайтесь, — приходит его черёд улыбаться. Беккет подносит к уху телефон. — Работаем по схеме «Д», — говорит он кому-то, суёт телефон в карман и обводит её пристальным взглядом с головы до кончиков туфель. — Омерзительно.

Слизанная, размазанная по подбородку помада, мятое платье в пятнах, ошалелый взгляд — развязный видок уличной потаскухи, дающей не ради денег, а ради кайфа. В одном этом «омерзительно» слишком много смыслов.

Омерзительно, когда дамочка вызывает интерес тем, что пришлась по вкусу одному из самых опасных преступников в стране, ублюдочному головорезу, хитрожопому киллеру, который ювелирно обходит все выставленные ему ловушки — крайне занимательному типу с нестандартным мышлением, которого Беккет допросил бы лично просто потому, что ему интересно влезть ему в голову. Омерзительно, когда хочется понять, что же такого этот тип в ней нашёл. Омерзительно для самого молодого специального агента, без пяти минут зятя директора, сына полковника, обладателя медали за заслуги, вручённой самим президентом, хотеть попробовать тоже. Чтобы убрать грязь с улиц порой приходится вымазаться в ней самому — Беккет этого не учёл.

— Это работает, — невозмутимо отвечает Эйса. Когда Беккет делает шаг назад и топает к двери, она выдыхает. На ней нет наручников, значит, этот раунд за ней.

— Определяйтесь, на чьей вы стороне, — говорит ей агент, прежде чем закрыть дверь.

Теперь задача номер один для неё не запутаться в собственной лжи.

7. По соображениям совести

Вечером, в раздевалке после смены, напарник сообщает ему, что Суареса выпустили сегодня днём.

— Думаешь, с разборками придёт? — как бы невзначай интересуется Хантер. Он и без него знает, что с копами «Кобрас» связываться не станут, но вот за внеплановую отсидку могут на ком-нибудь отыграться. Кали Рейес — первый кандидат.

— Он — хрен отбитый, конечно, но не настолько, чтобы на копов лезть. Тут это, — Мигель мнётся, подбирая слова, делает к нему шаг ближе, чтобы их разговор не стал достоянием чужих ушей, — просили его временно не трогать, ну, если попадётся. Оклемается пусть, поймёт разницу между волей и неволей, потом потише будет.

— Кто просил?

— У меня на имена память плохая, — отшучивается Эрнандес. Тут дураку ясно, что это Гарсия за кузена впрягается. Только вот Эрнандес у Гарсии на прикорме, Хантер же на это плевать хотел.

— То есть, если он опять на кого-нибудь свой хер нацелит, нам мимо ехать и не вмешиваться?! — Хантер со злости хлопает ладонью по дверце шкафа, а самому хочется напарнику затрещину отвесить, чтобы тот пришёл уже в себя и вспомнил, наконец, кто он и где работает.

— Да ладно, не доказано же ничего, — Мигель машет рукой, мол, забудь уже, проехали, но забыть об изуродованных телах школьниц, о которых уже всё Управление забыло, Кайл, наверное, никогда не сможет. Не настолько ещё он в этой жизни оскотинился, чтобы спокойно смотреть, как виновник, счастливо избежавший наказания, бродит по улицам.

— Да брось, — Кайл делает последнюю попытку воззвать к здравому смыслу, но она бесполезна. Эрнандес очень бережёт свой зад.

— Короче, не хочу я проблем. У меня жена, дети, — Мигель отмахивается от него, нарочито громко звенит ключами и уходит, понурив голову. С совестью Эрнандес давно договорился, бесполезно его лечить.

Кайл с досады прикладывается лбом к дверце шкафчика, понимая, что время начинает работать против него. И против Кали. А аргументы напарника лишь разбередили гнев, который он едва-едва сумел обратно в себя затолкать. Подождав когда коллеги выйдут, он достаёт мобильник и набирает брата.

— Надо встретиться.

— Я домой еду, подгребай, — Коул не задаёт лишних вопросов, ему предельно ясно, что разговор не телефонный.

«Домой» в лексиконе братьев Хантер означает их старую квартиру, где они жили с матерью до её смерти. Этажом выше до сих пор живёт мать Риты, но застать её дома сейчас практически невозможно. Она стала брать дополнительные смены в больнице, чтобы забить свободное время — обе дочери съехали от неё, а в госпитале всегда дел невпроворот. Хлоя не привыкла жить праздно, несмотря на то, что старшая дочь удачно вышла замуж и теперь помогает ей материально. Он не уверен, знает ли она вообще, что они с Ритой разбежались. Врать, что у них всё хорошо, придумывать несуществующие вещи, лишь бы её не беспокоить, ему не хочется, говорить правду тем более, потому он внимательно смотрит на пустые окна её квартиры, пытаясь угадать, есть ли там сегодня жизнь. Он надеется, что сумеет проскочить незамеченным.

Три лестничных пролёта вверх, длинный, обшарпанный коридор с разбитыми светильниками, вонь испражнений и гулкая, почти зловещая тишина — за каких-то семь лет всё изменилось. Раньше здесь гремела музыка, мелкие соседские оборванцы, такие, какими были они с братом, сновали туда-сюда, изобретая всё новые и новые игры, за дверьми лаяли собаки и ругались жильцы, а сейчас кажется, будто здесь случилась война или стихийное бедствие. Каждый клочок стены отдаёт безнадёгой. В распахнутых окнах воет сквозняк, навевая уныние, несколько квартир пусты и брошены, словно жильцы в спешке покинули их, спасаясь от стремительно надвигающегося облака ядерной пыли. Кайл звенит ключами в кармане, с трудом находит нужный — в последний раз он был здесь год назад.

Коул отыскивается на диване в общей комнате, которая служила им и гостиной, и маминой спальней. Напротив него стоит высокий, темнокожий парень в чёрной бандане, Кайл узнает в нём Дре, лидера банды «Кровавые», контролирующей территорию западнее земли «Хантеров». С ними у «Хантеров» давно объявлено перемирие. Присутствие их главаря здесь кажется Кайлу весьма дерьмовым знаком.

Дре уже собирается уходить.

— Здорово, братан, — Кайл принимает от него «краба» и пропускает к выходу. — Бывай, Коул.

Он делает взмах здоровенной чёрной лапищей в сторону дивана и скрывается за дверью. Кайл молча садится в то же кресло и наблюдает, как брат жонглирует двумя мобильниками — один прижимает к уху, на втором набирает сообщение.

— Что это было? — подаёт голос Кайл, когда брат откладывает гаджеты в сторону.

— Да вот, перетереть встретились. Мне склады нужны, через два дня здесь погрузка-разгрузка будет у старших. Тут, блин, левые мексы шныряют, а нужно, чтобы эти пути были чистые, помнишь, я рассказывал? С копами я договорился уже, ну, чтоб ты в курсе был. Я говорил старшим про левых, сказали, разберутся сами. А Дре такой, типа, слушай, вы тут какие-то мутки мутите у нас, а я не при делах, пришлось ему денег отвалить и сказать, что если что вся ответка на меня пойдёт. В общем работы дохренища. Я, как сраный дипломат тут, блять. Они ещё и маршрут поменяли в последний момент.

Коул вываливает на него всё, без пауз и лирических отступлений. Он выглядит озабоченным и усталым, это видно по сизым пятнам недосыпа под впалыми глазами, по наспех зачесанным назад, мокрым волосам, которые Коул обычно тщательно укладывал.

— Они это кто?

— Да старшие. Я с этим Данэмом завтра встречаюсь, сивый такой хрен, помнишь?

— Что они перевозят, узнал? — Кайл чувствует, что эта тревожность, которую брат так тщательно пытается скрыть, заполняет его сверху донизу.

— Ну, ты меня прям допрашиваешь, эй, — Коул смеётся, но смех его звучит звоном лопнувшей струны, слишком сильно натянутой. Губы тянутся в оскале улыбки, но взгляд остаётся серьёзным, цепким, пронизывающим, словно то, что они по разные стороны баррикад, неумолимо, день за днём проедают брешь в их братской преданности.

— Профессиональная деформация. Понять, простить, — отшучивается Кайл, с досадой понимая, что у брата вскрылось двойное дно, на которое ему доступ закрыт. От этого где-то в груди ворочается раскаленный прут, и Кайл едва держит себя, чтобы не выскочить, не схватить Коула за грудки, не проорать ему в лицо «Это же я! Я, чёрт побери. Хватит играть!» Настроение, подавленное новостью о выходе Суареса, становится вовсе паскудным.

— В душе не ебу, честно. Моё дело маленькое, всё прикрыть, чтобы муха не пролетела.

— Ну, а сам что думаешь? — Кайл не сдаётся, и Коул, словно почувствовав этот груз отчуждения, лежащий на плечах Кайла, открывается ему, пусть и привык уже без брата обходиться.

— Ясное дело, наркота. Самый головняк, чтоб его.

— Коул, — Кайл подаётся вперёд, внимательно и серьёзно смотрит на брата, чтобы тот понял, что шутки кончились. — Тут федералы на каждом шагу.

— Знаешь, как я понимаю расклад, — Коул новость проглатывает молча, решая не подавать виду, что эти чёртовы федералы ему, как кость в горле, и проблем ему без них хватает, уводит тему чуть в сторону, пытаясь его успокоить, да и себя заодно. — Там два босса сцепились на чём-то, а моё дело маленькое. И его надо нормально сделать. Конечно, надо в оба смотреть, но я думаю, всё чисто пройдёт.

— Ты сам-то себе веришь? — Кайл со свойственным ему спокойствием, с холодной выдержкой хирурга лезет ему под шкуру.

— Не из такого дерьма выходили, — нетерпеливо отмахивается Коул, вскакивая с дивана и утыкаясь в мобильник.

— С федералами ещё не тягались.

— Чего ты хочешь, Кайл?! — Коул вдруг взрывается, повышает голос, но тут же осекается, взглянув на брата. Они ни черта не похожи, несмотря на то, что когда-то делили одно материнское чрево на двоих, но он видит в его усталых глазах отражение собственных тревог. За абсолютной уверенностью в благополучном исходе дела, он прячет страх за своих людей, за свою семью.

— Чтобы ты притормозил, — не меняя тона отвечает Кайл.

— Соскочил то есть? Ты угораешь? — весь пыл Коула разбивается о железобетонную невозмутимость брата, впрочем, как и всегда.

В юности Коул даже злился на него за это.

<i>«С тобой даже спорить скучно, хер тебя выведешь!» </i>

Кайл никогда ничего не доказывал ему с пеной у рта. Он предпочитал переждать вспышку ярости, а после начать бомбить железными контраргументами так, что Коулу просто нечего было возразить. И сейчас Кайл не изменяет себе.

— Я не хочу тебя хоронить.

В квартире повисает плотная, наэлектризованная тишина. Кайл водит языком по зубам, будто после слова «хоронить», сказанного в сторону брата, во рту чувствуется мерзкий привкус трупного яда. Его хочется выхаркать, выплевать или запить чём-нибудь крепким и забыть навсегда, больше никогда не произносить вслух. Коул смотрит на него в упор и молчит, а Кайл без толку, слепо водит взглядом по выцветшему ковролину и не может поднять на брата глаза. С него будто свалился панцирь, обнажив душу, болезненно-ранимую, которую себе самому-то стыдно показать, не то что ещё кому, пусть даже самому родному человеку. Этот страх — страх потерять друг друга —  вспыхивает у обоих одномоментно и прогорает, как спичка, сменяясь у одного опустошением, у другого злостью.

— Я тебя тоже, но я ведь тебе ничего не говорю. Твоя форма, сука, здесь как мишень, но я же молчу! — Коул обрушивает на брата то, что так долго замалчивал, делая вид, что понял и принял его выбор. Его крик обрывается на высокой ноте и рассыпается эхом где-то под потолком у лампочки, висящей теперь вместо старой кованой люстры, давно проданной на барахолке. В ушах остаётся звон, а в душе — тупое желание спустить всё на тормозах или вообще никогда не начинать этот разговор. Оба слишком глубоко увязли, чтобы соскочить, и на фоне этой простой истины такие разговоры — пустое сотрясание воздуха, лишняя трата нервов.

— Я хочу, чтобы ты был осторожнее, понимаешь? Пока мы мелкие были, нам всё с рук сходило. Детство кончилось, брат, если ФБР или УБН насчёт прижимать, ни ты, ни твои ребята не вывернутся. И я не смогу помочь, — но Кайл продолжает напирать, сколько ни юли, его с мёртвой точки не сдвинуть. Как баран, которого тянут в сторону бойни. Коул лишь обессиленно падает обратно на диван.

— Твои ребята, — едко усмехается Коул, повторяя его слова. — Когда-то они были и твоими тоже.

— Я всё помню. И ни от чего не открещиваюсь.

Кайл помнит, как превратил рожу одного из «Шакалов» в фарш и что мудак этот теперь не может ходить, да и самих «Шакалов» с тех пор не существует. Помнит, как грабил продуктовый, как бил окна, как выворачивал карманы заблудшим туристам, одетым в модные лейблы, потому что мать болела и нечего было жрать. Помнит, как брат впервые убил и как после он помогал ему скидывать тело в канал. Помнит, как кормил бездомного пса, пока того не переехала машина —  тогда он переживал больше, чем после того, как впервые произвёл смертельный выстрел из табельного пистолета. Он никогда не ставил себя выше брата, понимая, что они оба слеплены из одного дерьма, и что право на убийство, данное ему Департаментом полиции, не делает его меньшим ублюдком, чем он есть на самом деле. Наивные юношеские мечты сделать мир чуточку лучше подло ударили его по загривку, теперь же он просто хочет, чтобы его близкие продержались в этом блядском мире чуть подольше.

— Слушай, да не сдохну я, не дождешься, — наверное, о ментальной связи близнецов не лгут. Коул считывает его, словно штрихкод, заглядывает в мысли, без труда раскрывает истинные причины беспокойства, не позволяя разговору на повышенных тонах перейти в настоящую ссору. Он примирительно улыбается и хлопает Кайла по плечу. — Чего хотел-то, выкладывай.

— Хочу помочь одному человеку.

— Человеку с сиськами? — Коул неприкрыто радуется, что беседа, наконец, сменила вектор. Он радуется, что брат переключился тоже — Кайл прикрывает ладонью лицо и закатывает глаза, смущается его нахальной прямоты, но виду не подаёт.

— Это важно?

— Я рад, что ты после Риты в себя стал приходить.

— Это не то, — Кайл встаёт в защитную позу, и Коул решает не давить. Сам расколется.

Странное чувство. Кайл ловит себя на мысли, что он думает о Кали Рейес постоянно. У себя в квартире, в передышках между вызовами на работе, и даже здесь, «дома», где мысли о настоящем и призрачном будущем оставляли его, позволяя погрузиться в воспоминания детства. Он не был в её баре несколько дней, убивал свободное время видеоиграми и матчами «Лос-Анджелес Чарджерс», лишними кругами на пробежках, лишними подходами в зале, но его всё равно затягивало. Это было странно. Всего два разговора, никакого флирта, никаких прикосновений, ничего из того, что происходило порой на первом же свидании, между ними не было, но Кайл медленно терял голову. Пару раз она даже приснилась ему — с красными губами, в ореоле блядской бордовой подсветки, окружавшей барную стойку, за которой она стояла. Кали подбрасывала коктейльный шейкер и улыбалась ему — это было странно, потому что он никогда не видел её улыбки. И это действительно было не то. Кайл не просто хотел её, он хотел её доверия.

— Да забей, это я так. Что нужно? — Коул оставляет глумливый тон, словно чувствует, что здесь всё серьёзно.

— Выдели мне человека для наблюдения за баром «Приход» и за его хозяйкой. Все расходы беру на себя.

— Что стряслось?

— Гарсия конкретно насел на неё. Один из его людей вышел сегодня под залог. Он может быть опасен для неё, — максимально сухо рапортует Кайл, старательно подавляя ту бурю, которая поднималась у него в душе. Каждый раз, когда он вспоминал об этом ублюдке, он думал о том, что рискует жизнью для того, чтобы таких вот отбитых потом выпускали под залог. Чтобы потом ему делали строгий выговор за агрессию, проявленную к задержанному. Чтобы потом ублюдок шёл мимо по улице с довольной рожей, замышляя сломать кому-нибудь жизнь скуки ради, и рожу эту нельзя подойти и подправить, будь проклята чёртова презумпция невиновности.

— Дела-а-а, — тянет Коул и чешет макушку. — Ты себе баб попроще принципиально не хочешь?

— Она хорошая, — Кайл улыбается, позволяя её образу из воспоминаний вклиниться в настоящее, позволяя себе на секунду залипнуть на нём, провалиться в него. Она хорошая, и она не заслужила того, что сейчас с ней происходит.

— Ну, ясно что не плохая, раз ты решил за неё вклячиться, — вздыхает брат и берётся за телефон. — Не позже чем через час парни будут на месте. Бабло не трать, не обеднею. Своди её лучше пожрать куда-нибудь. Бабы, оказывается, тоже охренеть как любят пожрать, ты знал?

Они сидят в квартире до глубокой ночи. Болтают ни о чём, вспоминают, делятся мыслями и сомнениями, как в детстве, словно между ними затянулась пропасть, раскидавшая их по разные стороны закона. Кайл выходит из парадной с чувством лёгкости и приятной пустоты, словно сбросил, наконец, с себя тяжёлую глыбу. У него появились силы для борьбы, потому что он снова был не один.

Но чувство эйфории покидает его в следующий же рабочий день. Внеплановый рейд по питейным заведениям забирает у патрульной службы несколько нарядов, Кайл с напарником остаются работать на улицах. Свербящее беспокойство, словно жужжание насекомого над ухом, заставляет его после летучки по-тихому влезть в полицейскую базу. Чуйка не подвела, он находит бар «Приход» в списке, проверяет адрес, смотрит ещё раз, сворачивает базу и открывает адресную. Найдя телефон бара, Кайл забивает его в мобильник и топает в гараж, попутно пытаясь дозвониться до Кали. Он дважды видел у неё Раису — весьма известную сутенёршу на районе. Не сложно догадаться, что её девочки тусуются на территории бара, и если рейд накроет их, Кали может оказаться в тюрьме.

Кали Рейес не росла на улицах, как он, она многого не знает, и Кайл не может винить её в неосторожности — чтобы выжить порой приходится идти на крайние меры, кому, как не ему знать это. Но он может оградить её от последствий сложного выбора. Чертыхаясь, он жмёт кнопку повтора раз за разом, попутно придумывая, что соврать напарнику, если придётся ехать в «Приход» лично. Если она не возьмёт трубку.

<center>***</center>

Ночь для Кали время невыносимое. Мысли становились ощутимыми, тени оживали, звуки воспринимались объёмнее и отчётливее. Весь ужас её положения с приходом темноты становился острее. Она ходила по квартире, мучительно пытаясь справиться с приступами паники, параноидальным ощущением, что за ней следят враги отца, что её хотят убить или искалечить. Спрятавшись за шторой, Кали до рези в глазах всматривалась в ночную тьму, разыскивая в мутных силуэтах прохожих человека с оружием. Позже этот мутный силуэт обрёл личину Диего Гарсии, но страх неизвестности не ушёл, а приобрёл перманентное состояние, неизменное, как шум прибоя в доме, где она когда-то жила.

Новость о том, что её отец является членом преступного синдиката, выбила у неё почву из-под ног. Её добрый, ласковый папа, который баловал её, покупал коллекционные  куклы и медведей в полный рост, одевал в платья принцесс, возил в зоопарки, в театры, катал на яхте вдоль океанского побережья, оказался преступником, связанным с наркоторговлей и азартными играми. Вся роскошь, которой он когда-то окружал её, была взята напрокат, ровно до того момента, когда его везение закончится. В ту ночь, когда Кали собирала вещи для переезда, это  состояние первобытного ужаса впервые накрыло её. Она осталась одна, абсолютно одна перед пастью чудовища, которое готовилось заглотить её вслед за отцом, если она не начнёт шевелиться.

Кали даже отчасти рада, что работает теперь по ночам. С восходом солнца это мучительное погружение в себя прекращалось, свет солнца изгонял страхи, создавая иллюзию, что всё, в принципе, нормально, ведь бывает и хуже. Она смотрела на девочек Раисы — на Альму, которую продали за долги, на Гейл, которая первый день как вышла после изнасилования, на Кортни, которая обслуживала до тридцати козлов в смену, чтобы прокормить троих детей и мужа-инвалида — и благодарила Иисуса, что эта участь обошла её стороной, иначе она бы просто не смогла жить. Раньше Кали стремилась к лучшему, а сейчас робко позволяла себе надеяться, что не станет хуже.

Телефонный звонок застаёт её врасплох. Аппарат молчит уже несколько месяцев — Кали привыкла пользоваться одним мобильным. Она даже собиралась отключить его, чтобы сэкономить пару десятков долларов оплаты, но вдруг он оживает, заставив её вздрогнуть и оторваться от бухгалтерии. Она не берёт трубку, лишь тупо смотрит, как дребезжит динамик в сколе пластмассы. Этот звук заставляет нервную систему резонировать в такт. Кали отвечает лишь с пятого гудка.

— Это Кайл, — без лишних выступлений отвечают на её несмелое «Слушаю». — Кали, сегодня рейд. Убери из бара лишних людей. Найди бумаги, лицензии. В общем, подготовься.

Связь обрывается. Кали кидает трубку на базу и бросается к сейфу, роется в документах, параллельно названивая Раисе. Тугую пачку наличности, предназначенную для Гарсии, она выкладывает на видное место, на случай, если копы будут намекать на то, что не прочь подкормиться.

Рейд был на её памяти лишь единожды, но тогда он прошёл стороной, Диего её отмазал. Видимо, сейчас впрягаться за неё у Гарсии не было желания. Наверное, мстит, ублюдок. Ещё один тревожный звонок, который нервно, навязчиво, словно гудение гнуса заныл в голове, превращаясь в тревожный набат — коп знает. Этот Кайл Хантер знает, что она допускает на своей территории. Знает, чем она занимается, помимо размешивания коктейлей и уплаты налогов.

Обжигающая волна стыда поднимается со дна грудной клетки, заставляя Кали испытать почти физическую боль. Она не хотела этого. Она не думала, что станет такой, что окунется по локоть во всё это безобразие и почти привыкнет существовать среди него. Кали ловит себя на мысли, что ей отчего-то не плевать, что думает о ней чёртов коп и что он —  единственный, чьё осуждение задело бы её до слёз. Это было по-идиотски, странно и совершенно безосновательно, но это было. Кали остаётся лишь принять этот факт, как данность.

Всю неделю она с каким-то необъяснимым волнением посматривала в зал, на столик, за которым он обычно сидел и не испытывала облегчения, видя, что место пустует или занято кем-то другим. Она знала, что если увидит его там, не испытает облегчения тоже. Этот Хантер, как старый перелом, ноющий на погоду — хочется избавиться от этого навязчивого ощущения фантомной боли, а никак не выходит. Она надеялась, что он всё-таки отстал от неё, раз не появляется так долго, но телефонный звонок убеждает её в обратном. Хантер о ней не забыл, более того, он продолжает пытаться её прикрывать, не имея на то никаких причин.

<i>«Я просто хочу помочь. Хоть кому-то.»</i>

В его словах, сказанных в искреннем порыве, сквозили боль и глухое бессилие. Возможно, он потерял кого-то, возможно, он и правда единственный честный коп на всё Управление и, возможно, искренне хочет помочь — Кали осторожно допускала даже такую мысль. Тогда тем более ему незачем макаться в это дерьмо. Кали будет барахтаться в нём сама. Он ничего ей не должен, а ей не нужен Иисус, подающий руку великой грешнице, раскаиваться Рейес не в чем. Это не её выбор и гордость тут ни при чём. Но отчего-то Кали всё равно тошно, как бы она ни храбрилась.

Раиса залетает в бар через двадцать минут.

— Я со своими крышевыми договорилась, но лучше перебдеть, чем недобдеть, — она с порога мчится в подвал и собственноручно разгребает мебель, растаскивает кушетки, рассовывает атрибутику в мешки и выносит всё это через заднюю дверь. У Раисы нет лицензии ни косметолога, ни массажиста, потому «Салон для мужчин» временно исчезает из подвала. Теперь это всего лишь пустующее подсобное помещение.

Четверо полицейских входят в бар за час до открытия. Главный из них — толстый коп с красной, лоснящейся мордой заглядывает во все углы и недовольно морщится.

— Передам в пожарную инспекцию, — бурчит он, проходя мимо Кали. Она готовится улучить момент и сунуть ему пачку наличных — бодаться с пожаркой у неё просто нет ни времени, ни сил, доказывать, что полицейские рейды обычно выезжают по другим вопросам, и он слишком много на себя берёт, тем более. Проще расстаться с деньгами, а что делать с Гарсией, который должен явиться через пару дней, она подумает позже. Выкрутится, перезаймет, не впервой.

Кали старается дышать в сторону. От копа несёт, как от пса — его рубашка мокрая подмышками и со спины, хоть выжми, капли пота россыпью мелких точек блестят на лбу и над верхней губой, падают на ворот и галстук, моментально впитываясь и оставляя на ткани жирные следы. Он подходит к Кали так близко, что она может рассмотреть в мельчайших подробностях его ожиревшее, круглое лицо — толстые, треснутые губы, зубы, жёлтые от постоянного курения сигар, глаза, блеклые, безжизненные, в которых отражается только одна эмоция — похоть.

— Ты похожа на одну порноактрису, — он говорит, как бы невзначай задевая её толстым брюхом. Кали мелкими шажками отходит назад.

О таких козлах рассказывали девочки Раисы. Они могут только лапать — при таком возрасте и весе, всё, что ниже брюха у них работает с осечками или не работает вовсе. Такие, как он, проплачивают на годы вперёд кабельный пакет с порноканалами, заказывают домой шлюху, чтобы поглазеть, как она трахает себя сама, или запускают в неё руки по локоть, потому что сунуть больше нечего. Кали едва сдерживает рвотные позывы. Хочется вылезти из-под этого сального взгляда и глотнуть свежего воздуха, сходить в душ и смыть с себя этот ужасающий запах, который наверняка пропитал её кожу и одежду. Снова хочется выпить. Кали не знает, сколько ещё протянет на простом кофе без добавления к нему чего-то покрепче, потому что смотреть на всё это ясным, незатуманенным алкоголем взглядом становится просто невыносимо.

— Знаешь, фильмец такой был, там такая вот латиноамериканская чика отжигала с четырьмя амиго. По два хрена в каждой дыре. Не ты была? — его уродливая улыбка пробирает Рейес до костей. Оглядевшись по сторонам, она молча пихает ему в ладонь свёрток, опоясанный простой канцелярской резинкой, отступает в сторону, освобождая путь к выходу.

— Нет, это была не я, сэр, — она отвечает как можно спокойнее, несмотря на то, что в душе бушует пламя. Страх, злость и омерзение не дают ей соображать трезво. Потянуть бы время, чуть потерпеть — ну ущипнул бы пару раз, ну не умерла бы — и она могла бы сохранить деньги, но проклятая, неудобная гордость — пережиток прошлой, сытой жизни — не позволяет ей прогибаться.

Коп, потеряв к Кали интерес, суёт деньги в карман и грузно продвигается к двери.

— Я тут закончил, погнали, — рявкает он своим парням. Кали выдыхает с облегчением, но когда в бар вваливается хохочущая Гейл, она понимает, что рано обрадовалась.

Гейл обнимается с лысоватым, приземистым мужичком. Наверное, подцепила какого-то залётного манагера — одной рукой он держит портфель для бумаг, другой лапает её за грудь и поправляет съезжающие набок очки попеременно. Они бы сошли за милующуюся парочку, но Гейл слишком похожа на потаскуху — парик, мини-юбка, чулки в сеточку, ботфорты. Кали воздевает очи к небу — всё чертовски, просто чудовищно осложняется.

— Милый, мы уже пришли, — сладко поёт Гейл и сразу же осекается, увидев перед собой толпу полицейских.

— Гейл, кисуля, ты что тут делаешь? — в тон ей мурлыкает главный. Он оборачивается к Кали и делает круглые глаза, полные притворного удивления. — Что эта милая девушка у вас делает, мисс Рейес?

Кали с ужасом понимает, что коп знает Гейл, знает род её деятельности и наверняка уже выстроил в голове цепочку событий, в которых факт того, что Кали Рейес скрывает у себя в баре бордель, является неоспоримым. Останется лишь доказать это в суде.

— Понятия не имею, наверное, выпить пришла. Мисс, мистер, мы ещё не открылись, — Рейес делает вид, что не знакома с Гейл, надеясь, что откровенно наглая ложь спасёт её от возбуждения уголовного дела.

— Я, пожалуй, позже зайду, — дребезжащим от волнения голосом мямлит несостоявшийся клиент и пятится к выходу. Его останавливают у дверей и требуют документы, угрожая задержанием. Кали не успевает переключать внимание, потому что вокруг воцаряется хаос — копы, Гейл, верещащий у выхода мужик — Рейес понимает, что ещё немного, и она заорёт, как бешеная, иначе у неё просто разорвётся сердце.

Кажется, всё рассосалось само — лысый очкарик исчез, копы нестройной толпой выходят вслед за весело щебечущей Гейл. Кали видит, как она грузится в полицейскую тачку и залезает на колени к жирному, потному ублюдку — ценителю групповой порнушки. Ком тошноты подкатывает к горлу, и Кали понимает, что не добежит до туалета. Кислая вонь от четырёх чашек кофе вперемешку с желудочным соком забивается в ноздри, царапает горло, оседает на кончике языка едкой взвесью — Кали снова забыла позавтракать, забив чувство голода коричневой жижей из перемолотых зёрен. Она спешит в подсобку за ведром и тряпкой, нервно озираясь на часы — до открытия остаётся десять минут.

Кайл Хантер появляется в баре этим же вечером — Кали видит его на привычном месте в компании кружки пива. Наверняка пришёл спросить, как всё прошло, а прошло всё хуже некуда. Ведь могло бы обойтись малой кровью, если бы не блядская Гейл… Кали не знает, чем аукнется её фееричное появление прямо перед носом полицейских. В лучшем случае, за баром будут пристальнее наблюдать, в худшем — нагрянут ещё или вышлют кого-нибудь под прикрытием, и Хантер уже не сможет её предостеречь.

Рейес долго не решается выйти в зал — лицо её отдаёт болезненной зеленью, а в левом глазу от напряжения лопнул сосуд. Красотка, нечего сказать. Ей было бы начхать на свой внешний вид, если бы не этот чёртов коп. Проклятая заноза в заднице.

— Не будь дурой, Рейес, — шипит Кали своему отражению в зеркале. Выйти придётся. Придётся подойти, потому что проигнорировать не получится — он подойдёт сам. Уже проходили. Кали набирается храбрости, выходит из кабинета и бросается в толпу, словно в огонь.

От его взгляда невозможно скрыться. Она ощущает его на себе, как тяжёлую печать позора, и даже прячась за чужими спинами, не может от него отделаться. Зачем он снова пришёл? Что хочет услышать? «Спасибо, что прикрыл мой бордель?» А может, не стоило всю эту грязь разводить, чтобы не нужно было её прикрывать? Кайл Хантер одним своим присутствием вызывает у неё очередной приступ самобичевания, и вместо того чтобы просто сказать «спасибо», Рейес вываливает на него несвязный поток сознания.

— Послушайте, вы ничего не знаете обо мне. Вам кажется, что вы знаете, но это не так. Я эту жизнь не выбирала и не надо на меня так смотреть.

— Как?

Ему всё, как об стенку. Задаёт наивные вопросы, хлопает своими коровьими глазами и взгляда не сводит. Стратегия «Нападение — лучшая защита» терпит крах, потому что пыл её сдувается, как лопнувший воздушный шар от одного звука его удивительно спокойного, обволакивающего голоса.

— Осуждающе, — чуть тише отвечает Кали, со скрежетом отодвигая стул и усаживаясь напротив.

— Я не осуждаю вас. Я не имею права на это.

Кайл не винит её в том, что она опять поняла всё по-своему. Девчонка одержима собственными демонами, и удивительно, что она вовсе не сломалась, угодив в этот вертеп. Кайла коробит, что он не может быть с ней до конца честным, а стоило поведать, чем промышлял чистюля-коп в юные годы, чтобы она не чувствовала себя так мерзко, чтобы понимала, что не одна такая. Но он не хочет напугать её, не хочет оттолкнуть — от людей его круга она натерпелась горя, зачем ей ещё один такой. Умолчать, не значит солгать — Кайл ловит себя на мысли, девчонка ему нравится так, что он готов пойти на сделку с совестью. Пусть прошлое остаётся в прошлом. Хантер с досадой заглядывает на дно пивной кружки. Вот кто действительно достоин осуждения, никак не она.

— Всё нормально? — Кайл бросает на неё осторожный взгляд: на острые плечи, на сложенные в замок руки, на гордо выпрямленную спину, на строго поджатые губы. Он видит, что она колеблется, что её что-то мучает. Взгляд её бегает по поверхности стола, ресницы дрожат, на смуглом лице расцветают красные пятна. Кайлу хочется взять её за руку и вывести отсюда, сделать так, чтобы она больше никогда не вернулась в этот блядский, прокуренный кабак. Если бы только всё зависело от одного его желания…

— Я не хотела ничем таким заниматься. Мне пришлось. Они угрожают моему отцу в тюрьме. Угрожают мне, — Кали выдаёт это на одном дыхании, и Кайл чувствует, что она, наконец, понемногу открывается ему.

Наверное, это всё отчаяние. Рейес кусает себя за язык, но уже поздно. Слова оправдания вываливаются изо рта быстрее, чем она успевает подумать, так ли они необходимы. Всё это его не касается. Никого это не касается, Кали успела привыкнуть, что чужие проблемы никого не волнуют. Когда от неё отвернулись друзья и знакомые отца, когда парень, с которым она тогда встречалась, отказался помочь ей перевезти вещи и сменил номер телефона, когда родная мать предпочла затеряться на другом конце страны, Кали поняла, насколько злыми и ущербными бывают люди. Из дочери бизнесмена Кали Рейес превратилась в дочь уголовника. В свои тогдашние двадцать два ей пришлось очень быстро повзрослеть и убедить себя в том, что ни на кого, кроме себя самой, нельзя полагаться.

— Я понимаю. Это закончится, Кали.

Их разделяет ничтожно малое расстояние. Столики в этой части бара узкие — одно едва заметное движение, и можно дотронуться до руки, скользнуть вверх, к плечу, коснуться шеи, провести пальцами по колючему подбородку и щекам. Кали часто наблюдала подобные картины между случайно забредшими сюда парочками. Ей некогда было думать о том, что ей этого не хватает. Не хватает поддержки, мужского плеча рядом, да даже простого секса, не животного, блядского акта, которого ей могли бы предложить за любым углом, а нормального занятия любовью с человеком, который нравится. Рейес не понимает, отчего эти неудобные размышления настигают её именно в присутствии этого назойливого полицейского, возможно, потому что он единственный, кто за все эти месяцы смотрит на неё не как на кусок мяса.

— Вряд ли, — Кали берет себя в руки и резко поднимается из-за стола. — Выпивка за счёт заведения.

— Кали. Я хочу пригласить тебя на свидание. Без рук, просто поговорить, — Хантер вскакивает следом за ней, неловко, едва не перевернув стол. — Я давно с нормальными людьми не говорил, а с хорошими девушками тем более. Одно только «Стоять, руки за спину, всё, что вы скажете, будет использовано против вас», понимаете, надоело до чёртиков. Честное слово, без рук, я ведь коп, меня за всякое такое уволят, если что. Например, завтра днём.

Кайл делает глубокий вдох, словно только что вынырнул из ледяной воды, трёт лоб и зажмуривает глаза, как в детстве, желая исчезнуть прямо сейчас. Ухажёр из него так себе, с таким набором несусветных глупостей гораздо вероятнее, что его пошлют к чёрту, нежели ответят согласием. Кали смотрит на него снизу вверх ошеломлённым взглядом и отвечает скорее от неожиданности, чем сознательно.

— Ладно.

— Я заеду в два, хорошо? — добивает Кайл, чтобы она не успела передумать.

— Хорошо, — на автомате отвечает Рейес и спешит в подсобку, чувствуя, как у неё горят уши.

Свидание с копом. Несусветная авантюра. Кали хочется стукнуть себя по лбу, потому что у неё нет на это ни времени, ни желания. Он всего лишь застал её врасплох, воспользовался слабиной, которую Кали себе так бездумно позволила.

— Вот и выкручивайся теперь, идиотка. Мало тебе проблем, — объявляет она своему отражению в зеркале, возле уборных, старательно подавляя в себе огонёк азарта. Кали убеждает себя в том, что волнение и лёгкая дрожь в руках всего лишь отголоски недавнего рейда, и ничего более.

Гейл тормозит её за шаг до спасительной двери. Она жмется лопатками к полотну, не позволяя Рейес наконец скрыться в кабинете от Хантера и в первую очередь от самой себя.

Никто из девочек Раисы никогда не раздражал её так, как она. Пергидроидная блондинка с губами-лепешками и автозагаром цвета кирпичной пыли. Тупица, хабалка, нимфоманьячка — после того случая с ребятами Гарсии Рейес стала избегать Гейл, а после рейда Кали вовсе начинало тошнить от одного её вида, словно она, её образ жизни и образ мыслей есть то, что рано или поздно ждёт и её. Рейес до бессонницы, до блевоты, до ужаса не хотела превращаться в животное, не хотела признавать, что всё, что происходит вокруг, нормально, не хотела становится частью этой грязи. Гейл же доводила до бесячки её чистота. Она словно умышленно проверяла её на прочность, играла на чувстве вины, старалась опустить её на уровень того дна, на котором ползали они обе, но с которым Кали не сравнялась.

— Слушай, Кали, ты мне денег должна. Меня опять поимели бесплатно из-за твоей тупой башки, — на полном серьёзе заявляет она. Кали делает шаг назад, словно её толкают в грудь. Она не верит своим ушам, потому что это уже слишком.

— Зачем ты притащила сюда этого придурка? Раиса всем отзвонилась, что у меня проверка!

— Я не могла взять телефон, я работала!

Рейес не понимает, врёт она или говорит правду, и Гейл, воспользовавшись заминкой, делает шаг к ней ближе. Кали отшатывается, словно боится подцепить от неё блох.

— Слушай, Кали, не веди себя так, будто ты одна тут такая бедная, несчастная и все кругом тебе должны сочувствовать. Мне немного неприятно тащить на себе твои косяки. Мало ли, кому я могу проболтаться, сама видишь, копы в меня частенько заглядывают, — она тянет губы в довольной ухмылке и ведёт бровью, будто этим фактом довольна донельзя. — Может, и твой коп заглянет.

— Он не мой, — проговаривает Рейес, чувствуя, как у неё сводит челюсти от злости и стыда. Значит, за ними наблюдали. Значит, всё то смятение, которое мучает её каждый раз, когда она его видит, написано у неё на лице.

— Ой, да прекрати. Знаю я таких красавчиков. Через неделю он тебя поимеет, спорнём?

— Сколько ты хочешь? — Кали мечтает прекратить этот разговор так сильно, что готова пойти на любые условия. Гейл опустила её на землю, растерев по асфальту последнюю робкую надежду на то, что у неё в жизни ещё остаётся что-то светлое.

— За пятерых? Тысячу.

— Ты ебанулась? — Кали почти кричит. Этих денег у неё попросту нет. За ближайшие два дня ей нужно из кожи вон вылезти, чтобы наскрести хотя бы половину суммы для Гарсии, потому что рейд забрал у неё большую часть отложенных средств. Ещё одна статья расходов её просто убьёт.

— Я тебе скидку сделала вообще-то, — невозмутимо фыркает Гейл. — По сотне с каждого. Хреново заниматься бизнесом и не знать расценок.

— Пять сотен, остальное в конце месяца. Гейл, твою мать, никак иначе!

Кали толкает её плечом и прорывается в кабинет. С грохотом захлопнув за собой дверь, она пинает стул и смахивает со стола чашку с остатками кофейной бурды. Ей хочется взять канистру бензина и поджечь к чёртовой матери весь этот проклятый кабак. Звон разбитой посуды, как якорь, заставляет её зацепиться за реальность и выйти из состояния бесконтрольного бешенства. Нужно придумать, что сказать Гарсии по поводу очередной просрочки и прекратить разводить ванильные сопли. Ни на какое свидание она завтра не пойдёт.

8. Одна встреча меняет все

Кали не помнит, когда в последний раз брала в руки колоду карт. Она находит их на дне чемодана, когда суётся в шкаф в поисках того, что ещё можно продать.

<i>

«Малыш, самый беспалевный способ закрапить карту — это закрасить часть узора шариковой ручкой, ну или дырку сделать самой тоненькой иглой. А вообще, надо пару колод пометить заранее. Провести ножом по торцу во-о-от так, теперь край чуток торчит, видишь? И звучит при раздаче она по-другому.»</i>

Она раскладывает их на полу веером, подцепляет колоду одной картой и переворачивает её рубашками вверх. Водит несколько раз туда и обратно, смотрит, как картонки вздымаются и опадают, меняя цвет, словно иголки диковинного зверя. Рейес складывает колоду в ровную стопочку, делит на две части и, поднимая карты за уголки, тасует, сдвигая их так, чтобы они снова сошлись в одну. Кали раздаёт карты, играя в блэкджек с невидимым крупье, пытается спрятать карту в ладони и отправить её за манжету рукава, но у неё ничего не выходит — Кали роняет карту и с досады отпинывает от себя всю колоду ногой. Карты разлетаются по комнате огрызками цветного конфетти. Рейес понимает, что этот способ заработка загонит её в ещё большие долги — опыта у неё нет, несмотря на то, что руки помнят фокусы, которым учил её отец.

Для того, чтобы выиграть, нужно хитрить и хитрить ловко, иначе попадешься — так делают все, потому что казино не любит оставаться в дураках. Чтобы чувствовать крап, чтобы ощущать, как идёт карта, руки должны быть чувствительнее, чем у пианиста, кожа на пальцах должна быть тонкой и нежной, а не огрубевшей от тяжёлой работы. Не вариант.

Кали кладёт карты назад и снимает распятие со стены. Дедушкино наследство, кресту больше восьмидесяти лет, возможно, неплохо уйдёт на винтажной барахолке, а в Бога Рейес уже давно не верит.

Казалось бы, под грузом забот легко забыть о своём нелепом обещании, но, чем ближе стрелки часов подбирались к двум дня, тем сильнее Кали начинала нервничать. Она не готовилась. Специально одергивала себя, чтобы не подходить лишний раз к зеркалу, не теребить лохматый пучок на затылке, пытаясь превратить его во что-то приличное, но в то же время её съедала совесть. Кали отчего-то не хотела подводить проклятого, навязчивого копа. Ей не хотелось его расстраивать.

— Докатилась. Переживать за какого-то левого мужика. Сестра милосердия, мать твою, — ругается она себе под нос, разбирая шкаф. Руки натыкаются на шуршащий пакет, Кали отодвигает вешалки и находит прозрачный чехол.

Когда-то давно это было её любимое платье. Белоснежный длинный сарафан здорово оттенял её смуглую кожу, когда она гуляла в нём по побережью в компании какого-нибудь безымянного обожателя. Когда-то давно Кали любила свидания, любила флирт и, как бывшая модель, знала цену своей привлекательности. Сейчас она потеряла былой лоск, и платье стало для Рейес лишь приветом из прошлого, колючим, обидным, грустным.

Звук мотора за окном заставляет её затихнуть возле распахнутых дверей шкафа. Весь день по улице сновали машины, но отчего-то именно сейчас Кали становится нечем дышать. Часы показывают без пяти два. Хочется по-детски заткнуть уши и не слышать шагов на лестнице, не отвечать на тихий стук в дверь, притвориться, что её нет дома. Внутренний голос вопит о том, что если она выйдет с ним за порог, то всё изменится, только не ясно, в какую сторону. Кали боится, что с его появлением в её жизни всё может стать гораздо сложнее.

— Кали, я знаю, ты дома. В баре тебя не видели, а твоя машина здесь.

— Вот же легавый, — тихонько бормочет Кали, выбираясь из шкафа, в который едва не влезла целиком.

Безответственно. И глупо. Глупо прятаться, когда обложили со всех сторон. Может, Гейл и права, коп крепко взялся за неё. Вот только Кали научилась стряхивать лапшу с ушей и умеет теперь смотреть проблемам в лицо, и пусть в присутствии Кайла Хантера весь её запал сходит на нет.

— Прости, Кайл, я не могу, — Кали набирается смелости и подаёт голос, вот только нужной твердости в нём нет.

Кайл слышит её неуверенность, чувствует, что она сомневается, несмотря на то, что сам чертовски нервничает и соображает кое-как. Его давно не одолевал такой мандраж. Он нервничал с самого утра и всю дорогу до её дома, будто ему снова шестнадцать и он впервые пригласил девчонку на свидание, но несмотря на это, её отказ только сильнее разжигает в нём охотничий азарт.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Хантер, скукожившись  над дверной ручкой, словно его так лучше слышно. У неё на этаже тихо и глухо, эхо шёпота разносится от пожарной лестницы до лифта. Кайл не хочет привлекать к её квартире лишнее внимание, но и ломиться в дверь не хочет тоже. Он чувствует себя зависшим на периферии — назад не отступить, а вперёд не пробиться. Кали сама того не ведая, включает в нём упёртого барана. Он должен, просто обязан вытащить её из-за этой двери — это становится для него целью номер один.

— Мне нужно работать.

Впереди выплата штрафов, разборки с Гейл, встреча с Гарсией — от одной лишь мысли об этом внутренности начинают гореть и вязаться узлом. Она чувствует себя неловко от того, что так откровенно динамит копа, но в конце концов, ей о себе надо думать в первую очередь, а не комфортить совершенно чужого ей человека, пусть и симпатичного. Расслабляться у неё просто нет времени.

— Хорошо, я не настаиваю.

Он не стал её уговаривать, а ведь Кали готовилась к долгим увещеваниям, нудению под дверью и даже угрозам, чем чёрт не шутит, но коп сдаётся, чем вызывает у неё недоумение и даже, странное дело, разочарование. Хочется выйти за дверь и спросить «И это всё?» Надо же, так просто и легко! Столько таскаться к ней в бар, столько впрягаться и просто отвалить, услышав нет? Дурной коп. Кали не ошиблась, он совсем отбитый.

— Кали, я не имею права на тебя напирать или навязывать что-то. Мы все живём под давлением, но это не значит, что мы не можем иногда поднять голову, — он продолжает говорить, и Кали вдруг отчётливо понимает, что ей приятен его голос. Мягкий, умиротворяющий, с  очаровывающей хрипотцой, но в то же время уверенный, так что хочется кивать болванчиком на каждое слово. Забыв запереть шкаф, она крадётся к двери, идёт на звук, словно добыча за приманкой, останавливается в паре дюймов и старается тише дышать, боясь выдать себя. Боясь выдать, что внимательно слушает и отчаянно желает поверить ему. — Но я уверен, даже несмотря на то, что ты так не считаешь, ты заслуживаешь, хотя бы час побыть простой классной девчонкой. Девчонкой, которая просто идёт прогуляться в компании парня, которому хочется всего лишь увидеть её улыбку.

Кайла понесло. Он перестаёт осознавать, что говорит — инстинкты берут верх, и он повинуется им. Распевается соловьём, отключив напрочь словесный фильтр и здравый смысл. Лгать и обещать ей с три короба он не станет, но заявить о своих намерениях честно считает себя обязанным, и пусть распахивать душу даже страшнее, чем услышать отказ, Хантер будет стоять до последнего.

С этой девчонкой не будет просто, но для Кайла «просто» не интересно. Её не пронять уговорами, лить воду в уши ей бесполезно, петь дифирамбы и скулить под дверью, давя на жалость, тоже. Кайл чувствует, что дух противоречия в ней так же силён, как и в нём, и берёт её на элементарное слабо.

— Ведь на самом деле всё не так в этой жизни дерьмово, Кали. Но, конечно, если ты не хочешь, я тебя никогда больше не побеспокою, обещаю…

Он во всём этом вырос, но научился видеть цель, которая придавала ему сил с этим дерьмом не смешаться. Дружба, семья, справедливость, закон — то, на что он всегда опирался. Эти понятия работают всегда и везде, если ты сам им следуешь. Кайл продолжает фанатично во всё это верить, иначе его жизнь, его борьба не имеет смысла.

— Один час, Кали, — он говорит тихо, будто чувствует, что она совсем близко, что их разделяет лишь толщина дверного полотна. Она молчит, и Кайл мысленно начинает отсчёт. На цифре десять он уйдёт. И будет жить, как прежде.

— Подожди!

Кали, наконец, отзывается. Хантер выдыхает, прислонившись к двери. Этот раунд за ним. Дело остаётся за малым — провести этот час так, чтобы она не пожалела.

Кали бросается обратно к шкафу, решительно достаёт чехол с платьем и дёргает молнию. Белоснежная ткань, мягкая, словно растаявшее масло, скользит по рукам, Кали чувствует едва заметные нотки любимых, давно истраченных духов, которыми она всегда капала на любимые вещи.

— Вот ведь зачесал так зачесал, — опомнившись, усмехается Кали.

Она хотела снова надеть это платье, хотела снова почувствовать себя человеком, а не дойной коровой, сделать шаг назад и окунуться в прошлое, в котором было хорошо и безопасно. Кали Рейес хотела снова почувствовать, что живёт, и Кайл Хантер каким-то непостижимым образом понял это, сумел подобрать нужные слова.

— Ты ещё об этом пожалеешь, Кали, — говорит она себе вслух, надевает платье и распускает волосы. Тратить время на косметику она не станет. Макияж ей ни к чему, с ним она походит на раскрашенную куклу, готовящуюся к фотосессии — слишком уж яркие у неё черты лица.

— Без рук, — выходя из квартиры, строго напоминает Кали. Хантер молча поднимает вверх ладони в знак того, что полностью сдаётся на её волю.

Кали Рейес выглядит так шикарно, что больно глазам. И вид у неё такой суровый, колючий, будто она делает ему огромное одолжение. Но в её глазах виден огонёк интереса, она волнуется, краснеет, кусает изнутри щёки, чтобы не рассмеяться. Кайл чувствует вкус победы и, следуя за ней вниз по лестнице, не может сдержать торжествующей улыбки.

Внизу стоит старенький, но приличный Форд Мустанг, значит, коп живёт по средствам, значит, не пытается удивить и показаться не таким, каков он есть на самом деле. Это обнадеживает. За последние месяцы Рейес научилась ценить искренность и отличать её от резиновых масок, которые люди натягивали на себя в попытке добиться своего. Кали без опаски садится на переднее сиденье, когда Кайл открывает перед ней дверь.

— И куда мы?

— К океану, конечно же, — уже не скрывая улыбки, отвечает Хантер, садясь за руль.

— Мы не уложимся за час, — серьёзно сообщает Рейес, потому что до побережья минимум двадцать минут езды.

— На то и расчёт, — хитро подмигивает ей Кайл, надевая тёмные очки, и Кали отворачивается к окну, не в силах сдержать глупой ответной улыбки.

Внутри просторно, чисто, пахнет полиролью и ненавязчивым ароматом хвои из забавной висючки в виде Дождевого червяка Джима, болтающейся под зеркалом заднего вида. Кали отпускает тревожность, а под тихое мурлыкание мотора и бодрые песни радиостанции 70-х неловкость и скованность сходят на нет. Они перебрасываются ничего не значащими фразами, обсуждают ситуацию на дорогах или просто молчат, слушая дивные хиты прошлого века, над которыми не властно время.

— С месяц назад вон на том повороте случилась большая авария, — Кайл кивает в сторону её окна, — свалился на бок грузовик. Оказалось, за рулём был фермер, а в кузове восемнадцать коз. Мы их шесть часов ловили вместе со службой надзора. Представляешь, по всей дороге эти козы, в жилых кварталах. Они чертовски быстро бегают, я понятия об этом не имел.

Кали клянёт своё воображение, потому что слишком ярко представляет картинку.

— Вижу улыбку, цель достигнута.

Невыносимая заноза всё-таки этот коп — успевает и за дорогой следить, и за ней. Рейес лишь качает головой, признавая своё поражение. Ей легко и весело сейчас, как бы странно это ни звучало при её-то критическом положении дел. Может быть, так проявляется отчаяние.

— Есть парень один у нас на районе, — Кайл продолжает сыпать историю за историей из своих рабочих будней, не замечая, как быстро колотится у него сердце. Нагрузка на организм не хуже, чем в спортзале, потому что Кайл — всегда молчаливый и сосредоточенный — вдруг выворачивается шкурой наружу, потому что ответный интерес этой красивой мексиканки ему сейчас нужен, как воздух, — Дре, его все знают, дурной, но безобидный такой травокур. Однажды он укурился так, что позвонил в полицию и заявил, что у него украли косяк. Мы тогда на выезде как раз были с напарником. Заходим, а у него за обоими ушами по самокрутке. Забыл, бедолага, — Хантер молчит о том, что Дре держит район на пару с его братом и Диего Гарсией, мало ли таких Дре в ЭлЭй, откуда Кали знать? Молчит и о том, что копы, в принципе, понимают расклад и позволяют отдельным личностям послабления, ведь если закрыть одного, на его место придут ещё трое и начнут грызться, добавив всему отделу работы. Кайл отсекает лишнее, выдавая  в сухом остатке лишь простые, забавные истории с лёгким оттенком грусти.

— Дурдом, а не работа, — искренне удивляется Кали. — И что с ним было дальше?

— Мы его пожалели тогда. Условка за употребление.

Кали улыбается, она в самом деле заинтересована беседой, для неё это — кусочек другого мира, мира вне прокуренных стен её кабака. Она, кажется, сто лет не видела океана — Рейес замолкает, когда они сворачивают на шоссе, идущее вдоль побережья. Бесконечная вдаль и вширь полоса тёмной воды едва колеблется волнами и бьётся белой пеной о берег — сегодня ветрено. Колышутся листья пальм, по пляжу гуляют загорелые красотки в бикини, серферы ныряют под высокие волны, словно акулы, а Кайл всё едет и едет вдоль верениц ярких зонтиков и пляжных кафе, белоснежных, блестящих на солнце отелей и вилл, в сторону скалистой гряды, укрытой шапками зелени.

Кали мысленно благодарит Кайла, что он выбрал местечко потише — она заметила, что с тех пор, как она начала работать в баре, люди стали  утомлять её. Они выходят из машины возле уединённого пляжа, скрытого от дороги пологим холмом, завершающимся невысокой, отвесной скалой. Пляж длиной не больше мили, на нём обычно не больше десятка человек, не поленившихся заехать подальше, а сегодня совсем никого, не считая одного серфера с золотистым ретривером, смирно ожидающим его на берегу.

Кайл закатывает джинсы и оставляет обувь в машине, Кали берет босоножки в руки и придерживает подол платья, чтобы не навернуться на выходе из машины. Она осторожно принимает его помощь, опираясь на протянутую ладонь — Кали решает, что «без рук» не станет доводить до абсурда.

— Я раньше жила у океана. В Санта-Монике, в Малибу. Мы несколько раз переезжали. Нашим соседом однажды был Сильвестр Сталлоне.

Кали впервые говорит о своём детстве без щемящей в груди боли, без обиды, без чувства, что её обманули. Всё дурное словно отсеялось, остались лишь тёплые воспоминания с горьковатым привкусом ностальгии. Кайл идёт чуть позади неё, и она чувствует на себе его взгляд, словно на спине у неё вместо перекрестья тонких бретелей, украшенных бусинами жемчуга, перекрестья мишени — так пристален этот взгляд.

— Мы с братом часто сюда ходили, когда мелкие были. Ночью здесь здорово: тихо, звезды, волны. Сидишь себе, ковыряешься в песке и не думаешь ни о чем.

Где-то под скалой они с братом закопали сбитую машиной собаку. Коул думал, что её мог сбить кто-то из «Шакалов» специально, чтобы позлить. Здесь, сидя на холодном песке ночью, они решили сколотить банду. Здесь на старом пляжном полотенце случился его первый секс, нелепый и быстрый. Океан, как невидимый третий, освежал воспоминания и развязывал языки, смывая на дно неловкость и волнение. Кайл дышал полной грудью, словно, как и Кали, сто лет не был здесь. Он действительно давно не был здесь, с тех пор, как перешёл на последний курс. Тогда было не до праздных шатаний, тогда надо было пахать, чтобы удержать свой высший балл — свой билет в лучшее, пусть и призрачное будущее. Парням с криминальным прошлым авансов не давали.

— У тебя есть брат?

— Близнец.

— Надо же. Вас, наверное, путают? А то вдруг, мало ли, сегодня один придёт, завтра другой, — улыбается Кали, вспоминая затасканные до дыр истории о том, как близнецы сдают друг за друга экзамены, путают порой собственных родителей, спят с одной и той же девушкой.

— Нет, нас невозможно спутать, сама увидишь. Познакомлю вас.

От его слов печёт в груди, щёки пылают, Кали скрывает за распущенными волосами смятение — похоже, он очень серьёзно настроен, ну, или просто заливает, хотя во второе Рейес верит всё меньше и меньше. Коп открыт, искренен и даже немного неуклюж в своих проявлениях, и Кали неловко от того, что не понимает, почему вызывает у него такие эмоции, что в ней такого особенного. Что в ней такого, отчего Кайл Хантер, офицер полиции, наверняка немало повидавший, нашёл в ней — в недобизнесвумен, ведущей полулегальную деятельность. В дочке бывшего члена мексиканского наркокартеля.

Не самые радужные обстоятельства их знакомства перестали иметь значение, воспоминания о них притупились, раздражение ушло. С ним было легко, надёжно, спокойно, так как вероятно должно быть рядом с настоящим полицейским. С настоящим, честным молодым мужчиной, способным держать своё слово в таком переменчивом мире.

— Это, наверное, здорово, иметь брата. У меня никого нет.

— Знаешь, это ощущение… — Кайл делает паузу, собираясь с мыслями. — Ты никогда не бываешь один. Иногда это чертовски бесило, — он смеётся, вспоминая как всё, абсолютно всё делилось на двоих — крошечная комната, немногочисленные игрушки и вещи, первая машина, купленная на двоих на первые «заработанные» бандой «Хантеры» деньги. Это правило не распространялось только на девчонок, здесь работала железная мужская солидарность, да и вкусы не совпадали.

— Звучит не так страшно, — улыбается Кали, зарываясь ногой в тёплый песок, притормаживает, чтобы поправить платье, опутавшее ноги. — Зато вы есть друг у друга.

— На самом деле я не представляю, как жить без брата. Даже если он далеко, я знаю, что он есть и мне от этого как-то спокойнее, что ли.

Кайл ни разу не произносил это вслух. Коул для него — нечто само собой разумеющееся, как нога или рука или собственное отражение в зеркале, в котором от Коула-то ничего, но в присутствии Кали всё будто обретает другой смысл. Привычные вещи, давно обкатанная система жизни, всё то, на что Кайл давно перестал обращать внимание, вдруг обрело выпуклую форму и словесное определение, стало острее, ближе к сердцу. Кайл, сам того не ведая, пустил Кали Рейес себе в душу, не оглядываясь назад, без опаски, что ему снова сделают больно, позволив ей увидеть главное и стереть всё то, что больше не имеет значения.

— Твой брат тоже коп?

— Нет, он... — Кайл ищет подходящее определение, но как ни крути выходит враньё. Сказать, что его брат — кто-то вроде Гарсии, у него не повернётся язык, слишком уж дорого то шаткое доверие, которое между ними выстроилось. Кайл вспоминает о «Логове». Из множества вариантов лжи он выбирает самый безобидный. Полуправду. — У него бар.

— Я когда-то мечтала открыть бизнес в индустрии развлечений. Представляешь? Такая ирония. Теперь у меня тоже есть бар, — Кали пожимает плечами и прячет грустные глаза, подставляет лицо порывам солёного ветра. У неё путаются волосы, и нежная ткань платья колышется вокруг её стройного тела, обнимает ей ноги, обрисовывает изгибы бёдер, колени, щиколотки так, словно на ней нет ничего. У Кайла захватывает дух. Хочется начертить ей над головой нимб и одновременно заняться с ней сексом на заднем сиденье машины, настолько она разная, настолько недосягаемая для него. Её хочется просто обнять, забрать к себе и немедленно решить все её проблемы, даже если для этого придётся самому влезть в долги или даже пролить чью-то кровь. Кайл не понимает сам, отчего готов ради неё броситься в пекло, ведь она ни о чем не просит, не даёт ни поводов, ни авансов. Хотя, возможно, именно поэтому.

— Сколько тебе осталось?

— Много, — не таясь, отвечает Кали. — Я могла бы продать бар, но мне не хватит. Устроиться на приличную работу я не могу, я не окончила университет, а мексиканцам, знаешь, с работой не очень везёт. Официанткой или горничной я не заработаю нужной суммы...

— Сколько? — перебивает её Кайл.

— Зачем ты спрашиваешь? — серьёзность его тона, суровость его лица пугает её. Она заходит чуть вперёд и останавливается прямо перед ним, строго смотрит ему в глаза, даром, что кулаком в грудь не тычет, ведь решили же, «без рук». Но ей отчаянно хочется надавать ему отрезвляющих затрещин, потому что где-то на уровне инстинктов чует — такой человек, как Кайл просто так сотрясать воздух пустой болтовней не станет. — Даже не думай в это соваться.

Она понятия не имеет, что он в этих делах спец, да вот гордиться ему нечем. Кайл знает расценки, проценты и санкции за невыполнение уговора или неуплату в срок. Знает, чем заканчивается для крышуемых «Кобрами» коммерсантов неплатёжеспособность или уклонение от выплат. Пара сломанных костей для них вариант самый удачный. Отрубленные пальцы, глазные яблоки, куски гениталий, следы от утюга: он не раз видел всё это на службе. Мексиканские банды вовсю использовали опыт своих старших коллег — чуть подальше от мексиканской столицы такие картины возникают каждый день, а фотографии щедро сливаются во Всемирную сеть. Кайл приходил в ярость от одной лишь мысли о том, какой опасности подвергалась Кали.

— Давай не будем говорить о делах.

Она разворачивается и идёт дальше, Кайл не достаёт её, видя, что разговор этот ей неприятен. Сумму долга он узнает сам, вот только узнавать придётся у Гарсии лично, и здесь Кайл впервые в себе не уверен. Не уверен, что сможет сдержаться и не превратить беседу в побоище, ведь после Риты они с Диего не пересекались.

Кали наступает на ракушку и, теряя равновесие, отчаянно цепляется за Кайла. Он ловит её за руку и после аккуратно, осторожно, едва ощутимо дотрагиваясь пальцами, словно спрашивая разрешения, берёт ладонь Кали в свою. Кали не сопротивляется. Они бредут по мокрому песку за руки, обедают в маленьком кафе ближе к оживленной части пляжа, наблюдают за редкими серфингистами, говорят обо всём и ни о чем, молчат и смотрят друг на друга, словно всё уже решили для себя, и говорить об этом вслух просто нет нужды. Кали рассматривает его лицо: светлые глаза, переломанный нос, острые скулы, тяжёлые, сурово сведённые брови и понимает, что, как бы она от него ни отмахивалась, Кайл Хантер нравится ей.

<i>«Ты где?» </i>

Кали получает смс от барменши и вскакивает со стула.

— Твою мать, мне открываться же скоро!

Она совсем забыла о времени. Залипла, как дурочка. Кали краснеет от досады, клянёт своё длинное платье, в котором запуталась и не может теперь выбраться из-за стола.

— Сейчас поедем, — Кайл быстро и спокойно оплачивает счёт, помогает ей встать, ведёт её к машине, выруливает на шоссе и едет, не превышая верхнюю отметку разрешённой скорости. Монументально спокойный. Глядя на него, Кали успокаивается и сама.

Пока Рейес судорожно переодевается в рабочие штаны, Кайл помогает барменше выгружать ящики с пивом из подсобки, расставляет стулья и даже возит мокрой шваброй по полу, заставив и барменшу, и подоспевшую Кали замереть статуями в дверном проёме. Время не ждёт, Кали решает швабру не отнимать, и, натянув перчатки, уходит мыть сортиры. За пятнадцать минут до открытия, Кайл из бара исчезает. Не попрощавшись, не попытавшись завершить свидание ни поцелуем, ни объятием — без рук, как и обещал. Переворачивая табличку с надписью «Закрыто», Рейес понимает, что Гейл оказалась права, но ошиблась лишь во времени. Ему не нужна была неделя, Кали поехала бы к нему сегодня же, если бы он только намекнул на это.

<center>***</center>

Всё вокруг словно тлеет. Воздух дрожит, от асфальта идёт пар, стены домов отдают накопленное за день тепло, и даже порывистый ветер с океана не спасает. Эйса чувствует, что потеет, как кочегар. Дни под зорким глазом Беккета превращаются в пытку, несмотря на то, что с момента её встречи с Данэмом он больше не появлялся в  квартире. Эффект присутствия отлично создавали глазки видеокамер. Проходя мимо секс-шопа, Эйса с ухмылкой подумала купить вибратор, чтобы ещё разок взбудоражить ему нервы, но решила не повторяться. Когда она пересекает сквозной рукав переулка, путь ей преграждает здоровенный афроамериканец в чёрной бандане.

— Эй, красотка, не найдётся двадцатки на кофе?

— Охуенно дорогой кофе ты пьёшь, красавчик.

Такая встреча означает только одно — её хотят обобрать и хорошо, если только обобрать, будь Эйса Ривера нежной калифорнийской цыпочкой, заблудшей в гетто по собственной глупости. Но Эйса Ривера была самой собой — её холодный, скучающий взгляд оценивает противника с головы до ног, заставляя его стушеваться.

Оглядевшись по сторонам, он молча протягивает ей прямоугольник мобильного телефона, ровно такой же, который Эйса однажды выкрала у Данэма. Тридцати пяти градусная жара вдруг обратилась для неё промозглым осенним днём — Эйса съеживается и передёргивает плечами, будто замёрзла. От кого подарочек догадаться несложно, значит, Данэм берёт ее в игру.

— Ну, че глазеешь, бери, цыпа, — настаивает мужик, тыча корпусом телефона ей в живот. Ривера едва разжимает сведённый спазмом кулак, чтобы взять его и сунуть в сумочку.

— Ну, хоть за услуги дай, — он делает шаг вперёд и нагло заглядывает в недра её сумки. Эйса нервно вжикает молнией, бросает ему купюру, как собаке-попрошайке, которую тот цепко ловит прямо в воздухе.

— Десятки хватит, — она собирается уйти, но замечает второго. Он появляется у парня из-за спины, толкает его и материт, мол, встал на дороге, придурок. Эйса принимает летящее по инерции тело на себя, но остаётся на ногах — афроамериканец отпрыгивает от неё, словно резиновый мячик и осыпает матами второго, грозя ему расправой. Он пытается уйти, делая вид, что хочет догнать своего обидчика.

Старый, как дерьмо мамонта, воровской фокус Эйса просчитывает за долю секунды.

— Слышь, урод, верни бумажник, а то яйца нахер отстрелю.

Она вынимает пистолет из набедренной кобуры, надёжно скрытой полами широкого платья-рубашки в модную полоску и направляет в сторону парня в чёрной бандане. Второй успевает нырнуть в ближайший двор.

— Прости, сестра, не прочухал, — поднимая над головой руки, бормочет афроамериканец. Он напуган, сбит с толку — ствола в руках хрупкой на вид девицы он не ожидал.

— Ты на что надеялся? Тебе когда мобильник давали не сказали, кто я?! — Эйса шипит, машет стволом, наступает, злая, как чёрт. Парень, как загипнотизированный, следит за каждым движением дула, тревожно ожидая, что оно вот-вот выпустит пулю.

— Да нифига. Дали фотку, дали адрес, дали мобилу и всё. Сказали, незаметно сунуть.

— Пиздец ты незаметный, устроил тут, — едко усмехается Ривера, подходит к нему вплотную и вытаскивает из-за ремня его штанов свой узкий розовый портмоне с логотипом «Луи Витон». — Вали отсюда.

— Уважуха, сестра. И ствол у тебя огонь, — парень семенит прочь, не опуская рук и не поворачиваясь к ней спиной, кивает головой, как побитая псина, усвоившая урок. — Уважуха тебе, короче, от брата Дре.

Когда он скрывается в переулке, Эйса вынимает телефон и касается пальцами экрана, тычет на конвертик нового сообщения, навязчиво светящийся в углу.

Смайлик в виде поцелуя.

— Придурок, — злобно выдыхает Ривера, сжимая корпус в кулаке.

Ей не привыкать нервничать от любого контакта с Оливером Данэмом. То, что совсем недавно произошло у него в машине, было лишь половым сношением, ярким и качественным, но всего лишь сношением, заглянуть ему ни в голову, ни в душу ей не удалось. Эйса не была уверена, что такое вообще возможно, а ведь именно этого Беккет и ждёт от неё. Мало быть вместилищем для его члена, нужно заработать его доверие. И доверие Беккета. Эйса понимает, что до сих пор не может решить, какое из зол станет для неё меньшим.

Резкая трель звонка заставляет её вздрогнуть от неожиданности. Непослушными пальцами она нажимает кнопку «ответить» и жмёт трубку к уху, воровато оглядываясь по сторонам.

— Привет, дорогая, — язвительный тон Данэма раздражает слух. В ухе чешется, словно туда шальное насекомое залетело, хочется одернуть трубку и включить громкую связь, чтобы рассеять концентрацию его голоса над ближайшим кварталом.

— Говори, — сухо цедит Ривера, проглатывая ком слюны, словно пригоршню гвоздей.

— Передай блондинчику, если он хочет достать меня, пусть порыщет на складах возле железки. Только пусть не суётся на открытые пространства, чтобы потом уважаемые коллеги не оттирали его мозги от асфальта, — чеканит Данэм, укладываясь меньше, чем в пятнадцать секунд. Болтать им не за чем, да и некогда, учитывая тот факт что ни один её шаг, ни одно сказанное ею слово без внимания агентов не остаётся. — Делай, что он говорит и не отсвечивай нигде, —добавляет он, прежде чем отрубить связь.

— Заботливый, чтоб тебя!

Эйса достаёт сигареты и делает глубокую затяжку, прислонившись к щербатой стене пекарни ровно под табличкой «Не курить». Скоро что-то начнётся. Ривера могла только теряться в догадках.

9. Обстоятельства непреодолимой силы

В четыре часа утра одна юркая маленькая «Хонда» ставит на уши несколько экипажей патруля. Тачка числится в угоне, а её водитель решает не сдаваться просто так. Кайл гонит полицейский «Шевроле» под сотню миль в час, оглашая окрестности воем сирены, благо в этих тачках под капотом прилично лошадей. В небе гремит вертушка, напарник напряженно всматривается вдаль, слушает переговоры по рации, не выпуская из виду алый кузов, светящийся в первых предрассветных лучах. Ходовые огни у преступника выключены, он петляет по шоссе зайцем, подрезает другие машины, вынуждая Кайла уходить от столкновений под визг тормозов.

Всю рабочую ночь Хантер мотался по вызовам — от громко лающей собаки до ругани на улице, и в перерывах рвался написать Кали смс или позвонить, но одергивал себя, решив следовать правилам до конца. Не навязываться. Дать ей время всё обдумать. Он со смехом вспоминал Коула, который пропагандировал идею после свидания на пару дней пропадать, мол, пусть дама понервничает. Забавно, но брату такие выкрутасы всегда сходят с рук, Кайл же всегда старался быть честным, и если уж хотел позвонить, то звонил. Но Кали он боялся спугнуть своим напором.

— Ты чего светишься? Миллион выиграл? — Эрнандес спросил у него в раздевалке перед сменой. Кайл не ответил — о том, что внимание одной мексиканской девчонки стоит для него гораздо дороже миллиона, знать никому не обязательно.

Водила «Хонды» решает гнать до последней капли горючего. Хантер слышит по рации, что в трёх милях впереди расстелили шипованную ленту. Велика вероятность, что придётся стрелять — при таких обстоятельствах это происходит в девяти случаях из десяти.

Водитель не успевает затормозить. Когда колёса наезжают на шипы, «Хонду» сносит на отбойник, проколотая резина сдувается, растекается по асфальту, словно тает, из-под капота тянется сизый дымок. Водила в сознании, но выходить не спешит. Экипажи стоят наготове, но не отходят дальше водительских дверей — мало ли, что у этого долбанутого на уме.

— Выйти из машины. Руки на капот, — командует напарник через громкоговоритель. Угонщик не реагирует.

Запах вытекшего на дорогу бензина, выхлопных газов, стертых о горячий асфальт шин — запах смерти сегодня ощущается как-то по-особенному. Кайл впервые так остро чувствует, что совсем не хочет умирать. Он впервые задумывается об этом в принципе. Бронежилет не спасает от пули в голову, а что такое разрыв бедренной артерии он знает не понаслышке. Это случилось спустя год после выпуска, в одной из переделок с «Кобрас» в главных ролях. Фонтан крови, жгучая боль и стремительно иссякающие силы. Досада от того, что он ничего не может сделать, только надеяться, что скорая успеет приехать до того, как он склеит ласты. Те пять дней в реанимации Кайл вдруг вспоминает очень чётко. Сейчас ему нельзя выходить из строя. Никак нельзя. Иначе красивую мексиканскую девчонку некому будет вытащить из этого болота. Некому защитить.

— Ну, что, пойдём потихоньку? — хмыкает Эрнандес, доставая табельное из кобуры. Мигель напряжен, собран, спокоен. Он старше и опытнее, и несмотря на  разногласия между ними, Кайл, идущий на шаг впереди, спокоен за тылы.

Они рявкают на два голоса, чтобы мудак вышел из машины, но тому всё по барабану — сидит скрюченный, почти не дышит, хорошо, хоть руки на руль сообразил положить. Эрнандес дёргает дверь на себя и наставляет на водителя пистолет.

Мальчишке на вид шестнадцать, его трясёт, наверное, заигрался в GTA и решил, что море ему по колено. Ствола в салоне нет, но никто не расслабляется. Таких вот долбанутых героев здесь полная улица, стрелять по копам исподтишка их любимое развлечение.

— Вот говна кусок! — когда парня загружают в полицейскую тачку, на месте событий появляется взбудораженный Фрэнк. Начальство всегда тут как тут, когда случается крупная заваруха — ему ведь теперь перед Тони отчитываться за потраченное авиационное топливо. Фрэнк раздаёт экипажам команду вернуться к патрулированию, а сам садится сопровождать нарушителя до участка. До конца смены остаётся час. Кайл выдыхает — все целы, открывать огонь не пришлось.

Звонок с неизвестного номера заставляет его снова здорово напрячься.

— Слушай, Кайл, тут Суарес замаячил. Заходит в бар со стороны двора. Иду за ним.

Полицейская чуйка не подводит — звонок от парня, наблюдающего за Кали, заставляет его нервно втыкать рычаг передач сразу на вторую скорость и рвать с места в северную часть района.

— Гарнитуру воткни в уши и звонок не скидывай. Еду, — Кайлу приходится прижимать телефон к уху плечом, потому что включать громкую связь при напарнике нельзя. Эрнандес же не спускает с него хмурого взгляда, в котором явно читается вопрос «Какого хрена?». Что на него ответить, Кайл придумает позже.

До бара Кали езды минут двадцать. Слишком много. Убить человека можно с одного удара, искалечить за пару минут, для изнасилования хватает и половины времени. Кайл снова чувствует, что ни черта не может сделать, только надеяться на других, в данном случае, на зелёного паренька из «Хантеров», которому кроме внешнего наблюдения ничего делать не положено.

На территории «Кобрас» открывать огонь может только он — офицер полиции. Любое действие со стороны «Хантеров» будет иметь последствия, особенно сейчас, когда отношения между двумя бандами натянуты до предела. Это только его ответственность, перекладывать её на брата, и тем более, на пацана-наблюдателя Кайл не собирается.

— Что стряслось? — подаёт голос Мигель, но его перебивает взволнованный тон на том конце трубки.

— Он походу дверь вскрывает, бар закрыт уже.

— Задержи его. И не стреляй. — Кайл пытается принимать информацию в оба уха — зудящий напарник, звуки в трубке — и при этом не терять концентрацию, лавируя в потоке машин. И стараться не нервничать.

Шорох шагов, тихое, напряжённое сопение, мерный гул и щелчки телефонной связи — единственная ниточка, соединяющая Кайла с баром «Приход», вдруг резко обрывается. В трубке слышатся короткие гудки.

Кайл чувствует, будто окунулся с головой в ледяную воду. Произойти могло всё, что угодно, неизвестность чудовищно давит на нервы, заставляя в спешке лететь на красный, одной рукой хватаясь то за руль, то за рычаг передач, а другой пытаясь отыскать в списке номер Кали.

— Ты какого хуя творишь, напарник? — настаивает Эрнандес, но его перебивает голос диспетчера.

— Квадрат пять-альфа. Пересечение Пятой улицы и Харкнесс-стрит. Соседи слышали выстрел в квартире и крики.

— Берём, — Кайл принимает вызов едва не вырвав рацию из рук напарника. Это адрес Кали. До него остаётся два поворота.

<center>***</center>

Кали волоком тащит до мусорных баков два огромных мешка с пустыми пивными бутылками. Чертовски тяжело, помочь некому — Нэнси и официанток она отпустила, Раиса увезла Кортни и Гейл на вызов, Альма дотрахивает клиента прямо у забора, стоя под разбитым фонарём. Рейес снимает крышку бака и с грохотом водружает туда пакеты.

Спина ноет, ноги гудят, завалиться бы спать хотя бы часа на четыре, но Кали вряд ли сможет заснуть — сердце разгоняется, словно движок на высоких оборотах, стоит лишь остаться наедине со своими мыслями. Она думала о прошедшем свидании. О Кайле. О том, чтобы позвонить ему или написать смс, ведь сегодня они оба были в ночную смену. Но решила не навязываться. Не хотела показаться глупой и непоследовательной. А ещё она всё ещё боялась. Боялась доверять.

— Доброй ночи, Кали, пока-пока, — салютует ей Альма, исчезая за углом; получивший своё мужик с довольной улыбкой идёт в противоположную сторону. Забавно — несмотря на то, что Кали торгует бухлом, а не телом, для них обеих ночь наступает в шесть тридцать утра.

Рейес запирает бар изнутри, выключает свет, пересекает тёмное помещение и выходит через служебный выход на улицу, во внутренний двор. Сквозь ржавые остовы пожарных лестниц она смотрит на свои окна — давно не мытые, с облупившимися рамами, тёмные, как провал в преисподнюю, и отчего-то не хочет идти домой. Для того чтобы попасть в квартиру нужно обойти двор и зайти с парадной или влезть в окно по этой самой пожарной лестнице — главное, не забыть оставить окно открытым, но по настоянию Кайла она теперь запирает всё.

Половина шестого утра — время, когда бурлящая ночная жизнь стихает от усталости, а дневная суета только-только начинается. Кали видит, как заспанная хозяйка соседней прачечной роняет ключи и клянёт их матом, наблюдает, как помятый мужик выводит на прогулку старого, хромого пса, слышит эхо полицейской сирены, скрежет механизмов мусороуборочных машин и звон битой посуды из приоткрытого окна второго этажа. Душный, прибитый к земле смог, запах тухлого мусора и бензина подгоняет скорее скрыться в парадной, пропитавшейся не менее неприятным запахом пыли и сигаретного дыма. Здесь, в её теперешнем жилище неприятно всё. Неприятно, но уже привычно.

Заперев за собой дверь, Кали идёт в душ, а после с полным вакуумом в голове ставит чайник и идёт в комнату, к шкафу, к чемодану, где оставила отцовскую колоду карт. Наверное, так работает подсознание — Кали почти не отдаёт себе отчёта в том, что делает. Огромная кружка ромашкового чая, заваренная вместо ужина, дымится на столе, пока Рейес раскладывает простой пасьянс, убирая совпадающие пары и укладывая на их место новые. Это тренировка скорости. Отец учил её и этому.

Игра с цветными картонками здорово отвлекает, успокаивает, помогает собрать мысли в кучу и составить примерный план на день. Съездить в супермаркет, заправить машину, завезти распятие в антикварный магазин и позвонить Гарсии. Об отсрочке лучше поговорить по телефону. Его личный визит Кали хотелось отсрочить — страх и унижение не те чувства, которые хочется испытывать чаще одного раза в месяц. Но при всём при этом образ Кайла Хантера оставался в её мыслях фоном, его невозможно было перебить или засунуть куда подальше. Его невозможно было послать к чёрту или сделать вид, что ей всё равно — она вспоминала прикосновение его ладони, и от одного лишь этого воспоминания начинали гореть щёки. Это здорово расхолаживало, сбивало концентрацию, забивало мозги лишними сомнениями и надеждами. Раскисать нельзя, как бы ни тянулись к телефону руки, чтобы написать «как прошла смена?» Чем сильнее Кали ощущала кислый привкус реальности, тем отчётливее понимала, что стоило тогда сказать «нет» и выпроводить его. Рейес надеется, что в нужный момент сумеет сохранить твёрдость — встречаться им не стоит.

Звон разбитого стекла в спальне бьёт по ушам, как тревожная сирена, истошно вскрикнувшая среди полной тишины. Кали мгновенно подбирается. От страха в сердце словно вонзается острая игла, до того больно в груди. Руки трясутся, пальцы разжимаются, кружка с кипятком неловко приземляется на стол, пролившись наполовину. Кали слышит быстрые шаги в спальне, бросается к ящику со столовыми приборами, дёргает на себя, едва не вырвав из пазов, хватается за пистолет. За сотые доли секунды Кали успевает снять предохранитель, обернуться и выстрелить прямо перед собой.

— Ах, ты сука! — крупная мужская фигура ныряет обратно в коридор. Кали вряд ли попала, потому что вовсе не целилась.

Не сводя прицела с дверного проёма, она боком двигается к окну. Внизу стоит парочка зевак — наверняка, слетелись на звук выстрела. Кали отпирает окно одной рукой, толкает створку наружу.

— Вызовите полицию! — она кричит звенящим от ужаса голосом, стараясь не выпускать из поля зрения тёмный прямоугольник коридора. Ей мерещится движение, и Кали стреляет ещё раз.

— Чёртова шлюха. Убью, — мужик переходит на испанский, и Кали его голос узнаёт. Всё, о чём Кайл предупреждал её, сбылось. Кузен Гарсии пришёл творить вендетту.

— Это я тебя сейчас убью, урод! Чего тебе нужно?! — Кали жмётся к подоконнику, раздумывая над тем, что ей делать: прыгнуть и переломать себе ноги или уцепиться за пожарную лестницу и драть, надеясь, что у Суареса нет оружия и что он не метнется сразу на нижнюю площадку, чтобы стащить её за ноги.

Кали никогда не стреляла в человека. Она не была уверена, что сумела бы, да и превышение самообороны никто не отменял, потому первые четыре пули в обойме были резиновыми. Осталось ещё две до боевых. И эти две следовало выпустить в напавшего, при этом умудрившись не взбесить его так, чтобы он полез на неё с голыми руками, будь прокляты чёртовы законы этой свободной страны.

— Молись Пресвятой Деве. «Кобрас» не прощают, «Кобрас» учат, — Суарес зачитывает ей приговор, в его голосе слышится стальная уверенность, которая вконец выбивает из Кали дух.

— Лучше вали по-хорошему. Тебя посадят, — сквозь зубы шипит Рейес. Распахивая створку окна настежь,она пытается влезть на подоконник. Нужно уходить, хоть как-нибудь. Если она задержится в квартире, у неё будет мизерный шанс выжить.

— Пусть найдут сначала. И тебя пусть найдут. Я тебя, сука, по пакетам расфасую.

— Диего тебя уроет. Ему бабло моё нужнее, чем моя смерть, — Кали тянет время и старается воззвать к здравому смыслу, потому что ей страшно. Страшно, что она не попадёт, страшно,  что произойдёт осечка, страшно, что она убьёт и что убьют её тоже мучительно страшно. Дико от мысли, что она разобьёт себе голову, рухнув на асфальт с третьего этажа, и что Суарес добьёт её, пока едут скорая и копы.

— С братом я сам решу вопрос, не парься.

Слова на него не действуют. Суарес снимает с крючка зеркало в коридоре и со всей дури швыряет его на пол. Вздрогнув, Кали на секунду сжимается в комок и зажмуривает глаза. Этой секунды Суаресу хватает, чтобы швырнуть в неё куском рамы с обломком зеркала. Кали валится на пол и закрывается руками, в попытке защититься. Острая боль от пореза в районе запястья заставляет её ослабить хват и выпустить рукоять. Суарес пересекает ничтожно малое расстояние из коридора до окна кухни и выбивает из её рук пистолет одним ударом ноги. Он валится на неё, давит её всем весом к полу, пытаясь одновременно зафиксировать ей руки и нащупать шею. Суарес отвешивает ей пару болезненных оплеух, заставляя ненадолго притихнуть.

От пары пощёчин у неё звенит в голове — не сложно представить, что с ней станет от удара кулака. Чем яростнее она сопротивляется, тем сильнее он раззадоривается, Кали замирает, с тихим подавленным ужасом ожидая, что будет дальше. Суарес хватает её за волосы, поднимает с пола и швыряет прочь от окна так легко, словно веса в ней не больше, чем в мелкой соседской псине. Кали ударяется грудью о ребро стола и, прежде чем скатиться безвольным мешком на пол, хватает чашку с недопитым чаем.

— Тварь!

Кали, мало что соображая от боли, делает последнюю попытку уйти живой — она плещет кипятком в его сторону и на удивление не промахивается. Суарес трясёт головой и трёт глаза, пока Кали, спотыкаясь и сжимая рукой кровоточащую рану на запястье, прорывается к входной двери.

Она не достаёт до ручки каких-то пару дюймов — Суарес бросается к ней, плечом прибивая её к полотну двери. Кали ударяется грудью, лбом, разбивает губу, подворачивает руку, когда он снова швыряет её на пол, прямо на осколки зеркала. Кали чувствует, как под ребром колет, в кожу вонзается острое, заставляя её выть от боли и беспомощности. Суарес седлает её верхом и пытается дотянуться до шеи. Рейес чувствует, как скользкие, холодные пальцы впиваются в кожу, сдавливают горло, ощущает тупую боль в затылке, когда Суарес дважды прикладывает её головой об пол.

Хреново умирать с ощущением животного ужаса, со звенящей болью во всём теле. Для Кали весь мир схлопывается в одну маленькую точку пространства, сужается до пятачка коридора, где она принимает удары, ожидая, что один из них станет смертельным. Увы, перед смертью прожитая жизнь не проносится перед глазами. Нет ни сожалений, ни досады от упущенных возможностей, ни мыслей о родных, которые будут оплакивать ее. Перед смертью хочется лишь одного — жить, какой бы дерьмовой жизнь ни была. И Кали Рейес очень хочет жить. Она кричит так громко, что закладывает уши — это единственное, что ей остаётся.

Она кричит, не слыша ни звуков полицейской сирены, ни топота на лестнице, ни грохота выбитой ногой двери.  Она кричит, когда ей на лицо плещут тёплые брызги крови, когда тело ублюдка обмякает на ней, когда чьи-то руки пытаются отодрать  её сопротивляющееся тело от пола и обнять.

— Кали, посмотри на меня. Это я, слышишь? Скорая уже едет.

Кайл Хантер гладит её по волосам, прижимает к себе и что-то шепчет, Кали не может разобрать. Она лишь безотчетно льнёт к нему, комкает в кулаке ткань формы до треска, воет ему в ворот рубашки от страха и боли. Её трясёт, потому что с ней такое впервые. Никто никогда не пытался её изувечить, не бил ни по лицу, ни по заднице, не хватал за руки — никто никогда не нарушал её физическую неприкосновенность. Это осталось в прошлой жизни, а в нынешней происходило ещё одно «впервые» — побои и труп в квартире.

— Негуманно. Ну, что ж, имел право. — Напарник заходит в квартиру спустя несколько минут, оценивает простреленное лицо Суареса, сетует, что хоронить его теперь будут в закрытом гробу.

Кайл мог бы взять Суареса ещё раз, ведь он под залогом, тогда небо в клеточку ему было бы гарантировано, но вид избитой, беспомощной Кали заставил его хладнокровно нажать на спуск. Он не жалел об этом. Кайл сделал бы это ещё раз.

— Он тебя не тронул? — Кайл на секунду отодвигается, чтобы провести внешний осмотр. У неё кровь на руках и лице, одежда на месте, значит, попытки изнасилования не было. Кали судорожно качает головой. Уже легче.

— Не-е, — тянет Эрнандес. — Он же, говорят, этот, как его, некроман, некрофил, хуй его знает, короче, как правильно. Сначала убьёт, потом трахнет, никак не наоборот. Повезло вам, мэм, — он скользит по ее трясущейся фигурке безразличным взглядом, словно ему абсолютно ровно, кто перед ним — живая напуганная девчонка или её изуродованный труп. Эта собачья работа делает людей циниками, но Кайл едва держится, чтобы не дать ему по роже.

Он выводит Кали на улицу. Вдалеке слышится сирена скорой помощи, к дому подъезжают ещё два экипажа патруля. Подступы к парадной и бару «Приход», расположенному на первом этаже, его коллега закрывает жёлтой оградительной лентой.

— Ты убил его. Что теперь будет? — Кали смотрит на него снизу вверх стеклянными глазами. Ей бы выплакаться, но куда там? Она сейчас как пружина сжатая, отпустит её только через пару часов. Кайлу хочется быть с ней рядом, когда этот момент наступит.

На вопрос Кайл не отвечает, он думает о том, что было бы, опоздай он хоть на минуту. Он жалеет лишь о  том, что не может поступить с «Кобрас» так же, как «Хантеры» в своё время поступили с «Шакалами». Хочется просто прийти и раздавить их змеиное гнездо без суда и следствия, впервые за годы вне банды Кайл начинает считать такой вариант самым приемлемым.

— Позвони мне из больницы, Кали, — Хантер смотрит ей прямо в доверчивые глаза, едва касается лбом её лба, поправляет накинутый кем-то плед. Её тело бьёт крупная дрожь, руки с разводами засохшей крови висят плетьми — кто-то из патрульных сунул ей бинт из аптечки, у неё шок, она даже говорить не может, а Кайлу чертовски некогда, ему надо парнишку того найти, который за домом её следил. Хантер надеется, что он ещё жив. — Скажи, что поняла.

— Я поняла, — как робот отвечает Рейес, сдаваясь в руки подъехавшим медикам.

Чёрта с два она поняла, Кайл уверен, через минуту она всё забудет. Он уточняет у водителя скорой адрес больницы. Как только он сдаст смену, которая уже два часа как закончилась, Хантер поедет туда сам, благо впереди два выходных и не придётся ни с кем меняться.

Кайл набирает номер парня «Хантеров» и ищет его по звуку мобильного. Дверь в бар вскрыта, он входит внутрь и находит мальчишку на полу, рядом верещит мобильник с разбитым экраном. Медик пытается привести пацана в чувство, а рядом бродит патрульная — Кайл быстро и незаметно суёт свой телефон в карман штанов и мысленно благодарит счастливый случай за то, что на мёртвом, чёрном экране мобильного парнишки не отображается его номер. Тогда Кайл не смог бы избежать моря неприятных вопросов.

— Ты почему полицию не вызвал? Зачем полез? — отчитывает его патрульная, словно мамочка, как только тот приходит в себя.

— Я звонил, — начинает мямлить пацан, но поймав суровый взгляд Кайла, осекается. Здорово, видать, Суарес его приложил, раз он чуть сам себя не сдал. — Ну, это, в смысле, хотел позвонить, но он меня чем-то ударил.

— Найдёшь меня потом, — патрульная получает сигнал по рации и уходит. Уходят и медики, от госпитализации парнишка отказывается. В «Логове» его подлатают, соваться в больницу ему нечего, в полицию тем более. Без его показаний и так всё ясно, не такой уж важный свидетель, а если вдруг растеряется и сболтнет лишнего, тогда вообще держись. Проблем и без того по горло.

— Давай, сваливай, пока никому тут не до тебя, — Кайл выводит его дворами, следит, чтобы никто их вместе не видел, возвращается к месту преступления, когда парень скрывается в подъехавшем вовремя автобусе.

— Твоя что ли девка? — напарник опять суёт свой нос не в свои дела, такая уж у него природа. Кайл замечает, что он как-то странно повеселел, наверное, где-то внутри себя радуется, что головняка в виде Суареса у него больше нет. Гарсия с него спрашивать не будет, за действия своего напарника Эрнандес не в ответе. Ну, а Кайл ответить готов, и не просто готов, он жаждет. Хантер чувствует, что от одной этой мысли у него начинают зудеть ладони, и где-то под грудью начинает печь. От одной этой мысли он, словно по щелчку, из состояния перманентного напряжения приходит в состояние бешенства.

— Нет, просто знакомая.

— К просто знакомой не летят на всех парах, — философски вворачивает Эрнандес. — Она ничего. Вообще наши бабы все хорошие, не то что ваши американские. Одни феминистки да карьеристки, член не к кому приложить. Ну, и бляди. Блядей вот больше всего… Ладно-ладно, я шучу же.

Кайл не осознает, что смотрит на напарника так, что тот как-то сразу притухает, будто скукоживается, и делает шаг назад. Неистовое желание почесать руки об чьё-нибудь ближайшее лицо притупляется, когда Хантер видит бледную до синевы Кали, которую медики усаживают в карету скорой помощи. Тело давит к земле тяжёлый груз усталости, но прохлаждаться некогда. Кайл, получив отмашку от начальника патруля, садится за руль и спешит в участок, чтобы сдать, наконец, затянувшуюся смену, принять душ, а после помчаться в больницу.

<center>***</center>

Кали делают успокоительный укол. Ощущение блаженного отупления наползает на неё незаметно, словно всегда с ней и было. «Наплевать» — пожалуй, лучшее определение этого дебильного состояния. Кали плевать, когда ей ставят антибиотик, когда колют обезболивающее, когда зашивают рану на запястье и обрабатывают порез под ребром и разбитую губу. Ей не плевать лишь на то, что к шести вечера нужно открывать бар. Лишь одна эта мысль держит её, словно крючок, не позволяя скатиться в полную прострацию.

С ней занимается стажёр, темноволосая девушка по имени Александра. Она аккуратно записывает её данные, проводит осмотр, фиксирует состояние и чуть сжимает Кали руку в жесте поддержки.

— Всё будет хорошо, — шепчет она ей так, чтобы никто не слышал. У этой Александры душа болит за каждого пациента, по ней видно — бешеные восемнадцатичасовые смены ещё не довели её до ненависти ко всему живому. Кали лишь криво улыбается ей в ответ, от искреннего сопереживания у неё начинает сводить зубы. Она больше никому не верит.

— Я хочу отказаться от госпитализации.

— Ещё не все анализы готовы. Я бы посоветовала вам остаться хотя бы до завтра.

— Я не могу остаться до завтра, — Кали непреклонна, Александра опускает глаза и недовольно поджимает губы.

Сразу после того, как стажерка выходит из палаты, к ней стучится детектив. Кали остаётся лишь пережить эти формальности, а после валить отсюда к чёртовой матери. Швы рассосутся, а плеснуть на рану перекисью она и сама в состоянии.

Рейес видит Кайла в коридоре. Он сидит, скрючившись над экраном мобильника и на её счастье не смотрит по сторонам. Он устал, это видно по тёмным теням, залегшим под глазами, по обострившимся скулам, обтянутым тонкой, посеревшей кожей в точках щетины. Рядом с ним стоят два пустых стакана из под кофе, ему бы спать лечь, а не дежурить тут возле неё, ведь он почти шестнадцать часов на ногах — с шести вечера на работе, а сейчас уже десять утра. Кали хочется сбросить с себя эту его заботу на грани самопожертвования, словно тяжёлое ярмо — одной проще. Проще думать только за себя. Беспокоиться за другого ей просто душевных сил не хватит.

Рейес толкает ближайшую дверь с табличкой «Ординаторская», вваливается внутрь и натыкается на обеспокоенный взгляд стажерки, стоящей за столом над стопкой бумаг.

— Здесь есть другой выход?

Александра непонимающе смотрит на неё, хмурит брови, но с места поднимается молча, без лишних вопросов. Когда Рейес выходит из ординаторской следом за стажеркой, Кайл поднимает голову. Кали ныряет обратно, чтобы не попасться ему на глаза, ждёт, когда он повернётся в другую сторону, и после бегом пересекает коридор. Рейес давно не чувствовала себя такой мерзкой, мелочной обманщицей, ведь подойти и сказать о своём решении ему в лицо у неё не хватает духу. У неё сердце щемит от того, что он ждёт её и чёрт знает сколько ещё прождёт, пока не догадается спросить у регистратора, но резать лучше по живому — быстрее отболит.

— Кали, у вас всё в порядке? Может, вызвать полицию? — Александра замечает направление её взгляда, оборачивается и смотрит в сторону Хантера. Кали усмехается, едва сдержавшись от едкой шуточки мол, полиция вон, в коридоре сидит. Она лишь отрицательно машет головой, ускоряя шаг.

— Этот молодой человек доставляет вам проблемы? — она не сдаётся, и Кали вымучивает из себя улыбку.

— Нет, нет, что вы. Скорее я ему, — от этих горьких мыслей, произнесенных вслух, крепнет чувство уверенности в том, что она поступает правильно. Кали Рейес — одна сплошная проблема, такой подружки врагу не пожелаешь. Кайл Хантер какой-то слишком идеальный для её мира, окунать его в это болото слишком эгоистично. Пусть найдёт себе нормальную девушку. — Спасибо вам. Мне нужно спешить.

Александра открывает перед ней распашную дверь в другой коридор, уставленный по периметру каталками и инвалидными креслами.

— Пройдёте через стоянку скорой помощи, выйдите через ворота, потом свернёте направо. За углом ближайшая автобусная станция.

— Спасибо, — искренне благодарит её Кали не столько за помощь, сколько за то, что та не стала лезть к ней в душу.

—  Берегите себя, — Александра желает ей напоследок. Прежде чем та успевает скрыться за дверью, Кали замечает в её глазах обречённость, такую же, какую видит каждое утро в своих.

<center>***</center>

Кайл начинает подозревать неладное спустя ещё один час и ещё две чашки эспрессо. Когда темноволосая девушка-стажёр приносит регистратору стопку выписок, он в очередной раз идёт к стойке, чтобы спросить о Кали.

— Её выписали около часа назад, — невозмутимо отвечает регистратор, на что Кайл в сердцах бросает «блять».

— Прошу прощения, — Кайл извиняется за сквернословие перед покрасневшей регистраторшей и мчит на стоянку за машиной.

Мест, где можно обнаружить Кали, немного, точнее, оно всего одно. Кайл спешит в бар, чуть касаясь педали тормоза всякий раз, когда видит на улице девчонку, издали напоминающую Рейес. У неё была фора в час, и скорее всего, она уже там или на подступах — глупая, безумная девчонка. Кайл злится. И на себя, за то, что проморгал, за то что резался от скуки в «Марио» на телефоне вместо того, чтобы глядеть в оба, и на Кали за то, что не позвонила. Ведь просил же! Кайл почти уверен, что она не забыла, а просто решила не звонить — из больницы уйти незамеченной ей ума хватило. Да что же в нём, чёрт возьми, не так, что девки бегут от него, как от чумного?! Какое-то проклятие, не иначе.

Машина визгливо тормозит у бара. Внутри пусто и темно, табличка «закрыто» висит вместе с сорванной бумажкой «опечатано», значит, она уже была здесь. Кайл сбегает по ступенькам, обходит здание, дёргает на себя дверь парадной и мчится наверх через ступеньку.

Он находит Кали на пороге квартиры. В коридоре чернеет месиво засохшей крови и мозгов — уборка на месте преступления в обязанности полицейских не входит. Кали стоит к нему спиной, смотрит на это всё, у неё плечи ходуном ходят от слёз. Она глушит рыдания в закушенном кулаке, а у Кайла от всего этого зрелища срывает тормоза.

—Кали! Я же просил тебя! — предел терпения достигнут, он рявкает громче, чем рассчитывал. Кали от неожиданности вздрагивает и резко оборачивается. При взгляде на него её полные ужаса глаза теплеют и наливаются слезами. Его крик срабатывает, как спусковой механизм — Кали больше не может держаться. Она плачет навзрыд, шарит перед собой рукой, ищет опору, чтобы не свалиться прямо на замызганный пол.

— Я не могу… Я не могу здесь больше находиться, — на неё вдруг наваливается всё разом: отец, Гарсия, изнасилованная Гейл, ублюдок Суарес, боль от синяков и порезов, кровь в квартире. От бессилия Кали заваливается вперёд, прямо на грудь подоспевшего Кайла, виснет на его руках, словно выпотрошенное чучело. Под грудью всё сводит от рыданий и больно так, будто она пробежала марафон — вдохнуть нельзя.

— Я так устала, Господи, так устала. — Кали едва удаётся вставлять обглодки фраз между приступов рыданий. — Почему это всё со мной случилось, почему?

— Тише-тише, всё хорошо, — Кайл крепко прижимает её к себе, целует в макушку, гладит по волосам. Рейес жмется к его груди, чувствует вибрацию его голоса, чувствует, как она проходит волной вдоль всего её тела, обволакивая и успокаивая, ощущает аромат кофе, едва уловимую отдушку стирального средства, смешанную с запахом его кожи. Безотчетно хочется вцепиться в него ещё крепче, спрятаться за ним, слиться с каждым изгибом его сильного тела, как сходятся кусочки паззла, но Кали запрещает себе даже думать о том, чтобы позволить ему остаться.

— Кайл, уходи. Не надо, пожалуйста, — она отстраняется от него на расстоянии вытянутых, сцепленных в замок рук — дальше Кайл её не пускает — и тараторит, стыдясь поднять на него глаза. — Тебе всё это не надо, ты хороший, ты очень хороший, давай не будем усложнять. Я тебе херовая пара…

— Кали! — он снова чуть повышает голос. Кризис миновал, она уже достаточно вменяема, чтобы понять смысл его слов. — Я уже большой мальчик, я сам в состоянии решить, кто мне пара, а кто нет. Собери вещи, сейчас мы уедем отсюда.

— Но мне открываться… — его уверенный голос не терпит возражений, Кали пытается сопротивляться, но выходит из рук вон плохо. Ей и самой до тошноты не хочется находиться в этой квартире, не хочется топать в этот блядский, прокуренный бар, чтобы снова и снова проживать один и тот же день.

— Я решу вопрос.

— Кайл… — последняя попытка. Кали уже знает наперёд что и она закончится провалом. Кайл смотрит на неё так, как никогда не смотрел — мужчине с таким взглядом противопоказано идти наперекор. Рейес понимает, что проверять пределы его терпения небезопасно — он готов просто взвалить её на спину и вытащить из квартиры.

— Я решу вопрос, — ещё твёрже повторяет он, и Кали сдаётся.

В голове пустота, во всём теле необъяснимая лёгкость, словно она выплакала всё напряжение после девяти месяцев ада за стойкой «Прихода». Пока Хантер вышагивает от стенки к стенке в общем коридоре, Рейес кидает в сумку несколько комплектов одежды и белья, документы и отцовскую колоду карт — большего у неё и нет, вжикает замком и выходит из квартиры на цыпочках, чтобы не посадить на подошвы ни капли чужих останков.

— Готова?

Кали машет головой, всё так же старательно избегая смотреть ему в глаза. Хантер берёт её сумку и спускается вниз первым давая ей возможность запереть квартиру и чуть собраться с мыслями. Он надавил на неё, от этого как-то противно скребется совесть, но по-другому было нельзя. Не всегда спасение утопающих дело самих утопающих, а Кали с готовностью надела себе камень на шею.

Всю дорогу до его квартиры они едут молча. Он помогает ей выйти, ведёт по узким коридорам до двери. На пороге он вручает ей связку ключей.

— Не стесняйся копаться в ящиках, в морозилке есть что перехватить на первое время…

— Подожди, а ты? — Кали понимает, что вертит в руках его ключи, не запасные, а его, и что в собственную квартиру ему не зайти, если она не откроет. Он не пытается остаться с ней, не пытается взять своё за ту неоценимую помощь, что оказывает ей, он просто уходит, чтобы не смущать её своим присутствием.

— У брата заночую. Завтра заскочу. Отдыхай, — он улыбается ей на прощание и сбегает по лестнице вниз.

Так будет правильно. Но одному богу известно, как тяжело ему даётся этот уход.

10. Перелом

Поразительно, но Ривере удаётся крепко и спокойно спать. Прошло двое суток с тех пор, как Беккет отобрал у неё телефон, который передал ей Данэм через тупого чёрного громилу Дре. В тот вечер Беккет встретил её у двери квартиры и грубо обшарил. Эйса поняла, что за ней тогда следили.

<i>«Я сама собиралась рассказать об этом, но раз уж вам так не терпится залезть ко мне в трусы, агент…» </i>

Эйса встретила его хамские действия со снисходительной улыбкой и выражением лица «у меня всё под контролем», хотя это было бесконечно далеко от правды. Она не собиралась лишаться единственной связи с Данэмом, но ей пришлось не только сдать мобильник для установки на него прослушки, но и самого Данэма.

<i>«В течение пары дней он будет на складах к северо-западу от железной дороги. Там будет либо сделка, либо выгрузка товара. Данэм сказал, что если вы сунетесь туда, то он вас убьёт.»</i>

Она надеялась на свой опыт в подобных делах. Ривера рассчитывала на то, что её предположения хоть на какую-то долю окажутся верны, остальное можно списать на чрезвычайные обстоятельства.

— Вставайте, сеньорита!

Её будит громкий, надменный голос Беккета. Он пинает носком ботинка ножку кровати, вкладывая в этот жест всю желчь, на какую способен. Словно собаку дворовую будит — Эйсе спросонья хочется бросить в него стакан с водой. Она с трудом отрывает голову от подушки и смотрит на часы.

— Какого хрена? Четыре утра!

— Будете участницей операции. Это вам зачтётся в суде, сеньорина, — ядовито ухмыляется он, разваливаясь в кресле напротив. — Десять минут на сборы.

Он не думает ни отворачиваться, ни уходить, с самодовольной рожей наблюдая, как она откидывает одеяло и топает босиком, в прозрачной комбинации до ванной, где наскоро чистит зубы и забирает волосы в хвост. Возвращаясь, она вытаскивает из шкафа простую белую рубашку и шорты. Эйса переодевается прямо перед Беккетом, со злым удовольствием наблюдая, как у этого мелкого ублюдка расширяются зрачки. По законам Синалоа она уже дважды должна была быть трахнута, потому что там кто сильный, тот и прав. Здесь же законы работали против Беккета, и Ривере даже отчасти было его жаль.

На улице в этот час было свежо и прохладно. Эйса ёжится, когда выходит из парадной и идёт к черному «Форду Эксплорер» без внешних опознавательных знаков. За рулём сидит молчаливая, как кусок булыжника, Лара Кинг, Беккет открывает дверь, толкает Риверу внутрь, осматриваясь по сторонам, давит ей на макушку, чтобы шевелилась быстрее, а сам садится вперёд. Внутри «Форд» выглядит хорошо нафаршированной полицейской тачкой — спутниковая связь, камеры, два планшета. Эйса замечает, что на задних дверях нет ручек — сдохнешь, но не выберешься.

До места они едут около тридцати минут — Ривера наблюдает, как бегут цифры в углу дисплея с картографическими данными и, вероятно, планом операции. Местность на экране планшета разделена на сектора, вдоль некоторых из них расположены мерцающие белые маркеры — личный состав, как понимает Эйса из разговоров Беккета по рации. Они собираются брать Данэма.

— Я не исключаю, что это ловушка. Сканируйте полицейскую волну, восемнадцатому и двадцать второму экипажам быть в полной готовности стартовать, если с вертушек заметят движуху на периферии, — Беккет раздаёт команды по рации, он дёргается, нервничает, но старательно держит позу хозяина ситуации. Наверняка это его первая крупная операция, и он страшно не хочет облажаться. Эйсе и самой кажется, что всё это как-то слишком просто. Она не настолько тупа, чтобы поверить в то, что Данэм сказал ей по телефону. Ривера чётко усвоила — всё, что касается Человека, автоматически становится приоритетом номер один. Данэм не стал бы делиться с ней планами, особенно в её положении. Он может бросить её в любой момент — эту мысль Эйса допускала тоже.

Они наблюдают за складами уже час. Внутри глухо, только собаки брешут и скрипят ворота, перевязанные простой цепью с замком. Эта территория не склады напоминает, а скорее свалку химических отходов — Эйса не видит даже охраны на посту. Всё остальное — машины групп захвата, подъездные пути, депо — находится вне зоны видимости. Она успевает вздремнуть, развалившись на сиденье, когда Беккет собственными холеными ручками вручает ей кофе и сэндвич в бумажном, перепачканном горчицей пакете.

— Мне нужно ноги размять и в туалет, чёрт вас дери, — злобно рычит Эйса, хлопая по осточертевшему подголовнику его сиденья — она успела выучить каждый стежок шва и каждую пылинку на выемках кожаной отделки. Глаза слезятся от спёртого кондиционированного воздуха с примесью прогорклых кофейных зёрен и чесночного кетчупа. Хочется на воздух. Хочется уже хоть какой-то ясности во всём этом дерьме.

— Могу предложить вам пакетик, — с издевательской улыбкой отзывается Беккет.

— У меня нет члена, в отличие от вас и вашей напарницы.

— Он универсальный, вы справитесь, — Беккет даже не думает шевелиться, он делает вид, что поглощен перепиской в телефоне, хотя на самом деле от скуки чистит ненужные файлы. Эйса видит, ему доставляет удовольствие над ней измываться, потому что ничего другого он с ней сделать не может, но терпение у неё не железное.

— Идите нахрен, — в сердцах выплевывает Ривера, чувствуя, как в душе легчает. Держать маску невозмутимости с каждым часом становится всё сложнее. Чертовски хочется курить.

Эйса привыкла жить в неопределенности, но то, что происходит сейчас, уже переходит все мыслимые границы. Она понимает, что своим явным желанием психануть с головой выдаёт себя, но рано или поздно Беккет выведет её на чистую воду и наверняка попросит приплюсовать ей ещё пару лет за то, что водила следствие за нос. Всё снова зависит от Данэма и его желания вытащить её зад из очередной передряги. Вот только угрозу остаток своих дней провести в тюрьме сложно назвать просто передрягой. Это скорее полный, кромешный, бесповоротный пиздец.

— Джон, я могу показать ей, как это делается, если ты позволишь конечно, — подаёт голос Лара Кинг. Эйса впервые за всё это время слышит её. Голос у неё  какой-то слишком нормальный для дамы таких габаритов и такого сурового вида, но в нём отчётливо слышится угроза вместе с беккетовскими нотками презрения. — Она уже всех достала.

— Отвези её в «Старбакс», — Беккет выходит, достаёт из багажника куртку с капюшоном и бросает на заднее сиденье. — Не светиться. Сделать свои дела и в машину, не то мало ли, вдруг шальная пуля настигнет вас, а не меня.

Он сверкает своими идеально отбеленными зубами в хищном оскале. Мелкий сучонок, не видавший настоящих хищников. Эйсе вдруг вспоминается труп Вельховена. Хочется, чтобы на его месте побывал и Беккет.

Кинг выезжает задом с территории и молча едет в сторону шоссе. Ближайшая кофейня оказывается в пяти минутах быстрой езды. Лара грубо выволакивает Риверу из машины за рукав выданной Беккетом куртки.

— Полегче! — шипит Эйса, выдергивая руку из её цепкой хватки. Хочется затеять с ней драку, но эта блядская рестлерша слишком тяжела для неё. Эйса знает пару подлых уличных приёмов для таких вот неповоротливых громил — удар в шею, в грудь или в промежность мало кому позволяет остаться в строю, однако, здравый смысл берёт верх. Отмщение стоит отложить.

Стоя у раковины, Ривера плещет себе на лицо воды, выдавливает на руку вонючего разбавленного мыла, пытаясь смыть вонь застарелого ссанья, пропитавшего стенки кабинки и дверных ручек в этой убогой забегаловке, смотрит на своё осунувшееся, белое лицо и спрашивает вслух «Какого хрена?». С момента её первой встречи с Данэмом «Какого хрена?» стало девизом её жизни. Выключив воду, Эйса выходит из туалетной кабинки, крадучись за спиной габаритной уборщицы, которая вдруг напоминает ей Лупе. Сестренка отмучилась, а она продолжает огребать. Кому в итоге повезло больше, Ривера не может сказать однозначно.

Она видит, как Лара переговаривается с каким-то мексиканцем возле входа в кухню. По движению её губ Ривера понимает, что они говорят по-испански, только никак не может разобрать, что именно. Возможно, это их информатор, а может, тупая баба с кулаками не настолько тупа, как хочет казаться. Кинг замечает, что за ней наблюдают, она злобно смотрит на застывшую среди стеллажей минимаркета Риверу и спешит свернуть разговор.

— Член у меня есть, говоришь, — Лара Кинг обозлилась, это чувствуется по тому, с какой силой она волочет Риверу обратно к машине, как встряхивает её по дороге, как припечатывает её к боковине авто, прежде чем сунуть внутрь, как мешок с потрохами. — Я бы тебя пристрелила на месте, но руководство хочет выжать из тебя всё, что можно. Но мы-то обе понимаем, что ты бесполезна. Ты только для члена и годишься.

Эйса молчит. Что-то внутри не позволяет ей открыть рот и послать Кинг нахуй. У Риверы на языке вертятся навязчивые вопросы, она видит в чертах её лица черты их общих предков, а в тёмной зелени её глаз прямое подтверждение своим подозрениям. У специального агента по борьбе с наркотиками Министерства юстиции США взгляд убийцы-чистильщика, взгляд Оливера Данэма, взгляд бешеной псины на поводке, какой бывает у головорезов картеля. В нём читается «да, сука, ты права, да только чем тебе это поможет?». Эйсе кажется, что далеко не Беккет, а именно она решает её судьбу, именно она способна прямо сейчас вывезти её к каналу, накрутить на ствол глушак и отправить её к их общим праотцам, к Энрике, к бабуле, отцу, которого Эйса не успела запомнить, и от этого ей становится жутко. Действительно жутко, начиная с того самого дня, когда они с Беккетом взяли её в ресторане «Маэстро Гардель».

— Есть контакт. Зашевелились, — доносится из рации. Их с Ларой зловещий зрительный поединок прерывается, Кинг заталкивает её в машину и мчит назад, к складам.

— Сидеть в машине, — рявкает Кинг, доставая из багажника бронежилет и винтовку с коротким стволом.

Ривера бодает затылком подголовник, устраиваясь удобнее в своей сидячей тюрьме. Сидеть в машине. Как будто у неё есть выбор. Ключи в замке зажигания и мотор работает, но мозги у Риверы ещё не совсем уехали для того, чтобы угонять полицейскую тачку, подключенную к спутниковому навигатору. Эйса видит, как Кинг на ходу надевает бронежилет и бежит ко входу на территорию за табличку «Посторонним вход запрещен». Она слышит глухие, далёкие хлопки выстрелов и вой сирены.

 Эта огромная земля уставлена контейнерами, издали похожими на разноцветные коробки размером не больше ладони. Логотипы известных транспортных компаний, производителей цифровой и бытовой техники, слоганы известных на весь мир торговых марок, огромные подъёмные краны, замершие в бездействии — Эйса напряжённо всматривается в каждую деталь, пока у ворот не появляется движение. Группа захвата в балаклавах и чёрной униформе ведёт двоих мексиканцев, потом ещё двоих. Следом за ними выходят Беккет, парни в костюмах — скорее всего, кто-то из руководства, человек с фотокамерой в толстовке с эмблемой крупнейшего в городе медиахолдинга. Эйса наблюдает, как они скалятся и едва ли не целуются друг с другом в десны, хлопают Беккета по плечу, отчего-то тот прячет очи долу. Эйса чувствует, что всё внутри начинает гореть. Она надеется, что та бешеная мысль, возникшая у неё в голове, всего лишь призрак отчаяния, последствие давящей, как могильная плита, неизвестности и стресса, от которого кончики пальцев одолевает тремор так, что невозможно подкурить сигарету. Они взяли Данэма. Они не могли его взять. Это невозможно. Что же, чёрт побери, происходит?

Когда делегация рассаживается по машинам и уезжает, Беккет идёт к ней. Он распахивает дверь, молча выволакивает её из машины и, подгоняя тычками в спину, ведёт на территорию. Они проходят узкими коридорами меж стен контейнеров. На каждом повороте стоит вооружённый боец, мимо проходят пара конвойных, несущих груз в чёрном полиэтилене. Беккет подводит её к небольшому безымянному фургону, в его раззявленном нутре виднеется паллета с чёрными, обмотанными скотчем пакетами весом около килограмма каждая.

— Отличная работа, Джон, — кто-то проходит мимо и хлопает Беккета по плечу, но Эйса не видит ничего, кроме надорванной пачки, лежащий сверху. Внутри белеет мелкая взвесь, которую разносит по салону порывами сквозняка.

— Смотри, — он толкает её ближе, грубо наклоняет ей голову, всовывает в машину, держа за шею. Эйса чувствует до боли знакомый, дурманящий запах. — Это самая большая партия за последние три года. За неё мне дадут приличную премию, повесят медаль и скорее всего представят к повышению, но угадай, почему, я мать твою, так зол? Потому что здесь нет Оливера, чтоб его, Данэма!

Эйса медленно поворачивается к нему и замирает. У Беккета бешеные глаза с покрасневшими дужками век, затертый нос и подрагивающие губы, как у затравленной собаки — наверняка, на радостях занюхал. Ну, или с горя. Но при любом раскладе дерьмо воняет одинаково, а Эйса в дерьме по самое горло. Ощущение полного пиздеца накрывает её медленно и неотвратимо, как приближающаяся издали волна цунами. Конец наступил как-то слишком быстро, она даже не успела сделать последний вдох.

<i>«Ну, вот и всё, Ривера».

«Прости, крошка, я любил тебя».

«Я не могу ничего изменить. Кто угодно, только не я». </i>

Мысли проносятся в голове, не задерживаясь надолго, воспоминания вспыхивают и гаснут, оставляя после себя пепел и ожог, удушающая паника сменяется безразличным «насрать», вынуждая Эйсу задыхаться, словно при тяжёлых нагрузках. Она не чувствует, как Беккет оттаскивает ее от машины, как толкает плечом в сторону. Она не чувствует, как бьётся спиной о жестяную стенку контейнера — всё тело потеряло чувствительность, кроме одной точки под грудью, где грохочет сердце.

— Он надул тебя, милочка. Но вот интересно, если я сделаю так, — он резко вынимает пистолет и стреляет несколько раз возле её головы, — он явится спасать свою сучку?!

Грохот выстрелов, звон бьющихся об металл пуль перебивается криком. Эйса кричит, зажимая ладонями уши, корчится, съеживается в комок. Она смотрит на его опущенную вниз руку, на его побелевшие пальцы, сжимающие рукоять пистолета, и понимает что ещё пара дюймов и пара секунд… Хочется сползти вниз и заплакать от беспомощности, хочется броситься на него и растерзать ему лицо, вгрызться в шею, добраться до сонной артерии и выпустить ему кровь, хочется прекратить всё это, героически словив пулю, но Эйса понимает, что героиня из неё так себе, а рыдать и стенать о пощаде не позволит гордость. Беккет не Данэм, тут давить на жалость бессмысленно, он решений не принимает. Здесь любые попытки бороться бессмысленны, козырей у неё не остаётся.

— План со шлюхой отменяется. Дожимайте этих уродов и дай отмашку парням в Вегасе. До связи.

Эйса плетется за Беккетом обратно к машине, слушает его разговоры по телефону и не улавливает смысла. Она в полной прострации грузится на заднее сиденье, краем глаза улавливая кривую ухмылку Лары Кинг в зеркале заднего вида.

<center>***</center>

— Слушай, ты говорил твой сын работу ищет?

Кайл «решает вопросы». Вместо того, чтобы на автопилоте добраться до «Логова» и завалиться спать. Выполняет обещанное, вместо того, чтобы вернуться несколько лестничных пролётов назад, выбить к чертям собственную дверь и взять то, что ему так отчаянно, до зубного скрежета, до зуда в ладонях хочется.  Он стоит в дверях своих соседей-пропойц, напряжённо ожидая, когда они соберутся, чтобы поехать с ним в «Приход», вместо того, чтобы сдирать с Кали Рейес одежду. Ведь она была готова. Он видел это по её глазам. Она готова была его «отблагодарить», она почти сдалась под его напором, но именно это его и остановило. Он не хотел от Кали благодарности, он хотел её всю.

<i>«А не дохрена ли ты хочешь, идеалист хуев? Бери и еби, вот навыдумывал!» </i>

Сомнения в голове звучали голосом Коула, Кайл уверен, брат сказал бы именно так, но чем дальше он отъезжал от дома, тем сильнее крепла в нём уверенность. Он всё делает правильно.

В «Логове» суета. На двери висит табличка «Закрыто» — левых людей  сегодня не пускают. Кайл толкает дверь, входит в зал, напарывается на пару десятков напряжённых взглядов-игл, пронзающих его насквозь, но узнав его, «Хантеры» расслабляются — Кайл свой. Парни мнутся у барной стойки, невесело бултыхая воду со льдом в стаканах для виски. Кайл помнит, перед «работой» у Хантеров не пьют, а значит, парни идут на крупное дело, для которого мобилизуются все ресурсы.

 Он находит брата в оружейной.

— Сегодня? — односложно спрашивает Кайл.

— Ага, — так же односложно отвечает Коул, скурпулёзно пересчитывая патроны для каждого рожка.

Кайл помнит, в такие моменты они с братом меняются ролями, словно превращаются друг в друга: Коул в железобетонно невозмутимого лидера с холодной головой, Кайл — в горячечного психопата с желанием убивать. В тот день, когда они шли на «Шакалов» за то, что их главарь переломал Еве — старшей сестре Риты — пальцы, и тем самым поставил крест на её карьере пианистки, его отрезвляющее «ты добивать будешь или как?» Кайла остановило от непоправимого. Он убил бы, и тогда чёрт знает, где бы сейчас был — может, за решёткой, а может, на том свете.

— Ясно.

Сегодня «Хантеры» решают дела старших. Тот самый транзит, о котором Коул на днях говорил ему.  Кайл отворачивается и смотрит чуть в сторону, старательно делая вид, что ничего такого особенного брат ему не сказал и вообще на стене такие причудливые узоры от пуль, но рука уже нащупывает в кармане телефон — Кайл собирается набрать Фрэнка и напроситься в дополнительную смену.

— Так. Вот щас остановись. Серьёзно. Я знаю, о чем ты думаешь, — Коул и в самом деле бьёт не в бровь, а в глаз. Знает, что Кайл в стороне не останется, знает, как тяжело тому разрываться между семьёй и долгом. Коул кладёт оружие на стол и строго смотрит на брата, словно он старше на пяток лет, а не минут. — Не суйся никуда, раз уж соскочил. Выспись лучше, а то как зомби. Всё тихо пройдёт.

Коул в такие моменты даже материться прекращает, фильтрует речь и убавляет эмоции, включает трезвый рассудок. В него какой-то внутренний тормоз вшит, срабатывающий, когда припекает. Кайл таким похвастаться не может, хорошо лишь то, что теперь он плещется в говне другого сорта — там и пострелять не грех, главное, отчёты пиши исправно.

<i>«Имел право»</i>.

И призрак Суареса не будет доставать его по ночам. Как и шесть других, застреленнных «на поражение» за все пять лет службы.

— А если нет? — Кайл задаёт вопрос из разряда философских. При их образе жизни один процент форс-мажора при девяносто девяти на стороне благоприятного исхода превращается в пятьдесят на пятьдесят. Они понимают это оба, но Коул продолжает настаивать.

— Тогда тем более. В прошлый раз тебе чуть яйца не отстрелили, забыл? — именно поэтому Коул не стал его предупрежать. Чтобы «как в прошлый раз» не повторилось. Тогда он и поганка Рита по очереди дежурили у дверей реанимации, не зная ни сна, ни отдыха. Коулу такой аттракцион нахрен больше не нужен.

Кайл лишь криво улыбается в ответ, нарочито неспеша топает наверх, чтобы после сделать то, что решил. Как-нибудь продержится ещё двенадцать часов. Коул провожает его хмурым взглядом — он в эту демонстрацию не верит, знает его, как облупленного. Знает, что спорить бесполезно. Когда-нибудь эта двойная игра «я просто присмотрю за тобой» выйдет ему боком. Коул надеется, что брат вернётся в банду, а не сядет в тюрьму.

Плотно закрыв дверь в комнату, Кайл набирает начальника патруля.

— Нам тут распоряжение сверху пришло. Повышенная боевая готовность. Выйдешь, прибавку к премии гарантирую, — сходу информирует его Фрэнк.

— За тем и звоню, — хмуро отвечает Кайл, чувствуя, как внутри начинает ворочаться нехорошее предчувствие.

— Отлично, я знал, что ты не подведешь, — Фрэнк нажимает отбой, и Кайл выходит из «Логова», ничего никому не сообщив. Брат всё ещё копается в оружейной, а больше ему помешать никто не сможет. Да и Коул, в конце концов, не к батарее же его привяжет.

В соседнем супермаркете Кайл покупает четыре банки «Ред Булла», две отпрокидывает в себя сразу, ещё две оставляет на потом — как раз к середине смены начнёт клевать носом. Распоряжение сверху ничего хорошего не сулит. Кайл спешит в участок, чтобы как можно раньше выяснить подробности. Он слепо надеется, что одно с другим не связано.

<center>***</center>

На зарядке остаётся одно деление. Провод от прикуривателя погрыз пёс Эрнандеса, новый они ещё не получили, а родной валяется где-то дома; Кайл сидит в гараже за рулём заведенной полицейской машины и тщетно пытается дозвониться брату. Фрэнк не сказал ему ничего определённого, кроме «УБН и наркота», но и этого было достаточно, чтобы забить тревогу. В городе масштабная операция. Коул ошибся —  сегодня тихо по определению быть не может.

 Кайл сегодня один, напарник уже в патруле. Тем лучше. Хантер выруливает на шоссе, стараясь как можно скорее добраться до вверенного ему на сегодня квадрата. Придётся объехать его по косой, чтобы намотать нужный километраж, а после держаться ближе к складам. Кайл тщательно прослушивает радиоволну, игнорируя навязчивый стук банок с энергетиком, катающихся по сиденью. Хочется сдуру спихнуть их на пол, отправить туда же сдыхающий мобильник и ебнуть по рулю так, чтобы заорал клаксон, оглушая полусонную округу, но Кайл не даёт воли нервам. От него, психованного, толку не будет.

За строем облезлых, рыжих малоэтажек масляным пятном расползается бледная полоса рассвета. Пахнет прибитым к земле смогом выхлопов и солью, которую ветер пригнал с океана. В рассветные часы район кажется тихим, но Кайл знает, это ощущение обманчиво. Именно в такие часы совершаются самые тяжкие преступления, будто у людей в башках какой-то тумблер срабатывает при виде первых солнечных лучей. Или это лунные циклы так действуют, или ещё какая-нибудь необъяснимая херня. Он снова вспоминает о Кали. О том, что она одна, в его квартире, в его, в общем-то, теперь уже жизни. От этого в груди растекается тепло, словно от порции виски, внизу живота узел закручивается, а к ширинке будто камень привязали. Такое состояние только женской лаской снимается и ничего тут больше не поможет. Кайл лишь надеется, что Кали не придумает очередной сумасбродный повод сбежать от него.

— Внимание всем экипажам! — гремит в рации. Голос диспетчера пинком вышвыривает Кайла в реальность. Он втыкает передачу и едет по указанным координатам, попутно набирая брату смс — звонить сейчас херовая идея, только отвлекать.

Несколько внедорожников Управления стройной колонной проезжают мимо по направлению к центру. Они своё дело выполнили, теперь местным копам, как водится, за ними убирать.

<i>«Чуть что, так «под ногами не путайтесь», а сами как разворошат дерьмо, и нам расхлебывать.» </i>

Кайл видит издалека удирающий мотоцикл одного из «Хантеров». То, что они и брат сейчас в самой гуще событий, сомнению уже не подлежит.

Эти склады и ближайшие к ним территории — депо, район с аварийными и предназначенными на слом домами, заброшенный завод авиакомпонентов и маленький недействующий аэродром, кольцевая развязка с эстакадой, предназначенная для большого грузопотока, которого здесь уже давно нет — изучены братьями с детства, а годы в патруле знания только закрепили. Только вот он не один такой умный — мимо с воплями сирены проносится кто-то из его коллег. Кайл прикидывает, как бы стал уходить сам, надеясь на то что их с братом мысли по-прежнему сходятся. Он ныряет в узкие, пустые проулки, убрав боковые зеркала, чтобы случайно не сбить их — где-то здесь была их давняя вписка, которую они снимали у старого, слепого корейца на чужое имя ещё до покупки «Логова». Они с Коулом тут сто лет не были, да и нечего тут делать — в этих каменных мешках легче лёгкого нарваться на тупик, забор или узкий проход, заваленный гнилой мебелью и мусором. Уходить от погони в этом сраном лабиринте самоубийство. Коул мог забрести сюда, потому что больше некуда — на улицах полно патрульных машин, снуют каждую минуту, не проскочить.

— Мать твою, ну, где ты, а? — на очередной развилке Кайл хватается за телефон. Ничего. Коул не ответил. Экран меркнет у него в руке — телефон окончательно садится. Кайл бросает его на сиденье и сворачивает направо. «Внимание всем экипажам» долбит по мозгам в четвёртый раз, и Кайл вырубает электронику. Он решает довериться интуиции.

Ментальная связь у близнецов есть, Кайл получает этому очередное подтверждение. Нога сама давит на газ, а рука жмёт кнопку на приборке, чтобы опустить боковое стекло, когда он видит тень, спешащую вдоль длинного, бесконечного ряда парадных без единого прогала, в который можно юркнуть от зорких копов.

— Коул!

Фигура жмётся к стене и ускоряет шаг. Кайл подъезжает ближе и понимает что не ошибся. Коул прячется за безразмерной чёрной толстовкой с капюшоном, натянутом на самые глаза, чтобы скрыть забитую цветными рисунками шею и руки, разрисованные до самых фаланг — свои самые особые приметы. Кайл зовёт его ещё раз. Брат, наконец, узнаёт его голос и оборачивается.

Коул упирается лопатками в нишу кирпичной стены, сканирует взглядом округу, прежде чем сделать шаг к машине. Коул дёрганый, он взбудоражен и зол. Уже светло, скрыться негде, сейчас патрули будут тормозить любого, кто им не понравится внешне, а такой, как Коул вряд ли кому-то понравится.

— Садись, — Кайл распахивает дверцу пассажирского сиденья.

— Бля, ты ебанулся? Я в эту шмаровозку не сяду, — брат кричит шёпотом, вытягивая шею из своего укрытия, как зверь, загнанный в угол.

— Садись уже, в этой тачке тебя точно искать не будут, — аргумент резонный. Коул перебежкой пересекает улицу, суёт голову в салон и тут же выскакивает обратно.

— Ты в себе вообще? Тут камер дохуя!

— Не работают камеры. Захлопнись уже, сядь и не дергайся, — резко обрывает его Кайл, выжимая педаль газа, движок нетерпеливо рычит ему в ответ. Улица пока чистая, но стоять и попусту трендеть нет времени — в любой момент сюда может свернуть экипаж. Коул молча ныряет в салон, скидывает капюшон и вытягивает ноги. Чуть расслабляется. В полицейской тачке ему неуютно, но то, что рядом брат, спасает положение. Кайл уже второй раз вытаскивает его из-под носа копов. Херовая тенденция. Словно после ухода брата из банды Коул начал терять осмотрительность.

— Тебя видели? — спрашивает Кайл.

— Не знаю. Нет вроде.

Коул нервничает, разглядывает тачку, тёмно-синюю форму брата, значок, пистолет. Он в чужой стихии, зато Кайл выдыхает и успокаивается. Дело за малым — вывезти брата отсюда.

Он тормозит на светофоре. На соседнюю полосу неспешно подкатывает патрульная машина. Кайл с досады закатывает глаза и еле слышно выдыхает «Блять» — не хватало ещё, чтобы оттуда кто-нибудь вылез с каким-нибудь тупейшим вопросом или того хуже пустым трёпом. За рулём сидит загорелая блондинка с бицепсами — младший сержант Питерсон, которую парни за глаза называют Сарой Коннор. Она утверждает, что лесбиянка, однако, Кайл регулярно получает от неё жирные намёки.

— Рожу отверни от окна, — говорит он брату сквозь зубы. Кайл играет с ней в переглядки, лишь бы её внимательный, цепкий взгляд не задержался на Коуле. Загорается жёлтый сигнал. Кайл широко улыбается ей, и «Сара Коннор», смущённо опустив веки со щеткой нарощенных ресниц, стартует первая. Сработало. Скорее всего, намёки перерастут в открытый штурм, но он справится. В конце концов, не изнасилует же она его.

— Бля-я-я, до чего же страшная баба! — нервно усмехается Коул, тщетно стараясь взять себя в руки. Кайл ничего не отвечает ему.

— Что за хуйня произошла? — Кайл тормозит под эстакадой, когда сверху пролетает вертушка. Её жирное брюхо с эмблемой Департамента проглядывает сквозь бетонные балки и ржавую арматуру перекрытий, словно вот-вот усядется на них, как птица на гнездо. Кайл снова чувствует себя одной ногой вне закона, и это чувство отдаёт пресным привкусом старой привычки, от которой пытаешься избавиться годами. Дрянное, тошнотное чувство.

— Накрыли товар. Копы, УБН, маски-шоу — целый, блять, праздник! Сука, сука! —  Коулу хочется разгромить салон, но он лишь пинает днище бардачка до тех пор, пока не слышит характерный пластиковый хруст. — Старшие мне голову открутят.

— Это не твоего уровня проблемы. Ты предупреждал их об агентах? — баланс сохраняется, теперь у Кайла голова холодная. Он помнит, что УБН и ФБР не в компетенции «уличников», слишком высоко те сидят, раздавят, не заметишь как. Но как дерьмо ни называй, оно дерьмом остаётся, Кайл прекрасно понимает беспокойство брата.

— Да, но им же похуй! — Коул берет в руки телефон, читает короткую смс-ку и как-то резко осаживается, словно сдувается. — В «Логово» надо срочно. Парня нашего задели.

Кайл молча давит на газ и везёт брата окольными путями, сверяясь с полицейской волной. Где-то проходит штурм, двое офицеров ранены.

Машину он оставляет на соседней улице. К «Логову» братья движутся короткими перебежками.

— Плесни ему ещё виски.

Слышится с порога, когда они распахивают дверь.

— Да смысл?! Всё уже.

— Скорую надо.

— Нельзя сюда скорую, вы охерели!? Тут копов полная улица, нас всех загребут!

Коул молчит. Он стоит истуканом посреди зала, смотрит и слушает, как его люди спорят между собой, оценивает ситуацию. Пол замазан кровью, вся обивка мягкой зоны пропиталась ей — ребята уложили пострадавшего на диван. Парень в полубессознательном состоянии, ему чуток осталось, без всяких врачей ясно. Скорую сюда нельзя — либо пацан, либо вся банда. Выбор — тяжелейшее бремя лидера. Принятие непростых решений и расхлебывание их последствий — крест, который Коул тащит на себе с пятнадцати лет, с тех самых пор, как они с Кайлом создали эту банду. Люди умирали, но каждый раз — он как первый. Первые два часа ты прикидываешь, как этого можно было бы избежать, потом винишь себя до усрачки за то, что не всё предусмотрел, а потом просто принимаешь всё, как есть, потому что на скулеж и ненависть к самому себе просто не остаётся времени — надо что-то делать с телом, оповещать родственников и так далее по списку. Скорая здесь бессмысленна. Коул идёт к барной стойке и наливает себе двойную.

Кайл не собирается сдаваться. Он бросается к пострадавшему, проводит осмотр — в Академии их учили всякому, и знания не раз приходилось использовать. Пуля, вероятно, пробила желудок и пролетела насквозь — тряпки и бинты из разворошенной аптечки мокрые от крови насквозь. У него у самого уже руки по запястья в ней, но без медиков ничего тут не сделать. Да и поздно уже. Парень синюшно-бледен, на свет не реагирует, взгляд не фокусирует, шепчет одними губами «мама, мама». Кайл предсмертную агонию наблюдал не раз и не два, спутать невозможно. Он встаёт с колен и ищет взглядом раковину — надо бы руки помыть, а то изгваздается в ней весь.

— Да-а, Кайл, хорошо нам ваши подосрали…

Доносится от кого-то из ребят. Кайл слышит в этих словах посыл, мол, хватит хуйней страдать, уходи уже от этих шакалов, не хрен делать там. Им похер в кого палить, похер, что парни с улиц тоже люди, что  у них маленькие дети или немощные родители, целиком и полностью зависящее от них, похер, по какой причине они вступили на этот путь. Кругом лицемерие и двойные стандарты — носители значка точно так же могут продать дозу чьей-нибудь младшей сестре, они ходят в бордели, где торгуют малолетками, уродуют заключенных потехи ради и гребут в карманы ценности при обыске. Банда под названием «Полиция Лос-Анжелеса» ничем не лучше «Шакалов» или «Лас Кобрас» — это то, что Кайл видит в каждом взгляде, направленном на его униформу, словно только она и стоит здесь и человека за ней нет.

— У него мать в инвалидном кресле. Блять, что ей сказать?

— Бля-я-ять.

Зал тонет в напряжении, кажется, даже лампы тускнеют, до того оно густое и тёмное. На Кайла уже не смотрят — ребята кучкуются у остывавающего тела и тихо переговариваются, словно пацан спать прилёг и будить его они не хотят. Он делает два шага назад, выходит из бледного кружка света, сливается с темнотой, в которую бар погружен в любое время суток.

— Мне ехать надо, Коул, — он подходит к брату, одиноко сидящему за стойкой, чувствуя вину за собой. Не хочется вот так оставлять его сейчас, а надо. До конца смены ещё пять часов.

— Давай, — бесцветно отвечает брат, закидывая в себя порцию алкоголя вместе с куском подтаявшего льда.

— Позвони мне.

— Ага, если жив буду, — криво улыбается Коул. Кусок льда гулко хрустит у него на зубах, словно не лёд вовсе, а чья-то кость.

Кайл выходит из бара, останавливается на заднем крыльце просто подышать, и плевать, что из мусорного бака несёт. Хочется просто послушать тишину в своей голове.

Состояние мерзкое, хуже некуда, кажется, будто вывернули шкурой наружу и оставили подыхать, а он всё никак. Действие кофеина сходит на нет — усталость, рассеянность, подавленность делают из него хренового работника. До машины остаётся всего ничего, только дорогу перебежать. Кайл с опозданием реагирует на скрежет тормозов — он берётся за ручку двери, когда мимо на бешеной скорости пролетает старый серый седан без номеров.

Автоматная очередь выбивает кирпичную крошку где-то возле его плеч, сильнейший удар в область селезенки  выбивает из лёгких кислород, сбивает его с ног, вынуждая сползать безвольным мешком по бочине авто. Больно так, что брызжет из глаз, сиплое «твою мать» ситуацию лишь ухудшает — в боку печёт ещё сильнее. Паника не даёт соображать, Кайл понимает, что на нём бронежилет лишь спустя целых двадцать секунд бессмысленных барахтаний в дорожной пыли. Хорошо, что не в голову — местные «копоненавистники» хреново целятся. Форма здесь, как мишень, а он тут один на всю улицу без напарника, без второго экипажа. На переодевания не было времени, да и мозги были другим забиты, вот теперь получи, распишись.

Свезло, так свезло. Кайл целых двадцать секунд думал, что почти сдох. Как тот парень, чей труп коченеет сейчас в «Логове».

— Твою мать, — отчётливее произносит Кайл, делая осторожный вдох. Всё ещё больно, но профессиональная гордость задета больнее. Проворонил, сам дурак. А мог бы и правда сдохнуть.

Руки ещё дрожат, когда он откупоривает последний «Ред булл». Сердце трепещет в такт — привет, тахикардия, в пустую голову возвращается ясность, подъем и нервное возбуждение сменяют уныние и раздрай. Эффект на голодный желудок наступает быстрее. Нужно дотянуть до конца смены, заехать за соседом в «Приход», снять бабла, чтобы заплатить ему и заглянуть домой, взять зарядник. Увидеть Кали. И уснуть, хоть на заднем сиденье авто.

11. Цель на поражение

Кали просыпается на диване. На чужом диване в чужой квартире. Она хватается за телефон, чтобы узнать время, попутно восстанавливая в голове цепочку прошедших событий. На резкое движение запястье отзывается ноющей болью, на шве выступает бисеринка крови, а на шее будто висит стальной обруч.

<i>«Тут этот коп пришёл, привёл работников, сказал, сам им оплатит, меня за главную оставил. Кали, это норма вообще или как?» </i>

Смс от Нэнси пришла восемь часов назад и восемь же часов назад от неё было два пропущенных — видимо, устала ждать ответа. А Кали спала, да так крепко, что разорвись рядом газовый баллон, она бы не проснулась.

«<i>Да, это норма» </i>

Запоздало отвечает Рейес.

 Норма. Пальцы зависают над экраном мобильного. Она не может вспомнить, когда случился этот переломный момент. Когда Кайл Хантер, этот чёртов рыцарь без доспехов, вдруг решил подставить ей плечо и взвалить на себя груз её проблем, и когда Кали решила, что это норма. Она понимает лишь одно — то, что она адски устала и то, что эту помощь ей чертовски хочется принять. Если бы Кайл Хантер вызывал у неё отвращение или внушал опасность, она уже драла бы отсюда прочь, бросив перед этим ключ в почтовый ящик, но он вызывал у неё какие угодно эмоции — изумление, злость, симпатию — но только не отвращение и желание скрыться. Как вызывал их тот же Диего Гарсия.

<i>«Я сам могу решать, кто мне пара, а кто нет».</i>

Его слова несут вполне определённый смысл, но Кали никак не может примерить их к себе. Он ей нравится, но он далёк от неё, словно марсианин. Кали Рейес, плотно связанная с наркокартелем и бандой «Лас Кобрас», плохо представляет себя девушкой полицейского.

<i>«Я решу вопрос». </i>

Он хочет вернуть её к нормальной жизни. Видит Бог, как сильно хочет этого она сама.

<i>«Я решу вопрос».

</i>

Как сильно она хочет забыть лицо Гарсии, табачную вонь кабака и месиво мозгов на полу собственной квартиры, но выезжать за чей-то счёт ей не хочется. Раз теперь все карты раскрыты, стоит сесть и спокойно всё обсудить. Остаётся только дождаться Кайла со смены.

У него небольшая квартира: кухня-гостиная, спальня и маленькая комнатка — по плану здесь должна быть гардеробная или кладовка, сейчас же она напоминает Кали склад барахольщика. Стенной шкаф со стеклом забит виниловыми пластинками, они расположены в строгом порядке, по алфавиту и годам выпуска альбомов. Классика рока и блюза — Битлз, Пинк Флойд, Нирвана, Лед Зепеллин — у Кайла весьма неплохой вкус. На столе, рядом с игровой приставкой родом из девяностых, Кали находит пыльную фотографию красивой светловолосой женщины с двумя шкодными, улыбчивыми мальчишками, примостившимися у неё по бокам — наверное, она их мама. Кали отчего-то с горькой усмешкой думает, что вряд ли понравилась бы ей.

Она идёт в душ и неохотно снимает с себя одежду, борясь с желанием оглядеться по сторонам — кажется, что призрак хозяина квартиры наблюдает за ней; кажется, что стены в мелкую мозаику и белое нутро душевой хранят в себе его часть. Момент, когда она ступает босой ногой на дно кабины, кажется ей слишком интимным.

Переодевшись в домашние штаны и майку, Кали идёт исследовать кухню. Мысль приготовить ужин кажется ей самой правильной — не валяться же по дивану бесполезным куском туловища, да и не привыкла она праздно проводить время. Рейес находит вскрытую пачку спагетти в шкафу, в морозилке — куриную грудку. Кали вспоминает, что в её семье любили итальянскую кухню, родная мексиканская была у них не в чести — мама так и не привыкла к остроте и контрасту вкусов, Эмилио не спорил. Кали с удивлением вспоминает все рецепты родом из её прошлой жизни, словно небольшая передышка от гонки на выживание возвращает её к тому времени, в котором она была беспечно счастлива. На этой маленькой холостяцкой кухне Рейес чувствует себя удивительно спокойно.

Она включает телевизор. Криминальная сводка из местных новостей заставляет её отложить нож, оторваться от нарезки овощей и залипнуть в экран.

<i>«Масштабная операция против деятельности наркокартелей… Беспорядки на улице… Жителям Южного Лос-Анжелеса следует по мере возможности оставаться дома… Особое распоряжение Департамента полиции… Трое офицеров ранены, один погиб». </i>

Трое ранены. Один погиб. Кали в безотчетном ужасе хватается за телефон.

<i>«Абонент недоступен». </i>

Она набирает номер Кайла ещё и ещё, следом отправляет смс.

<i>«Ты в порядке»? </i>

Зелёная галочка отчёта о доставке не спешит загораться, пустой серый конвертик неполученного сообщения выглядит безжизненным, безнадёжным. Кали садится на стул и включает телевизор погромче, надеясь, что голос телеведущей сможет перекричать её внутреннюю панику.

Странно. Ещё неделю назад Кали  желала ему провалиться, а теперь переживает, ведь он может оказаться одним из тех, о ком говорили в новостях — раненым или погибшим. Кали вдруг понимает, что если его не станет, это окончательно добьёт её.

<i>«Влипла» </i>

На плечах повисает новый груз. Кайл Хантер победил её.

Кали давно привыкла хранить самообладание, несмотря на то, что ожидание сводит её с ума. С каменным лицом она помешивает соус на медленном огне, мысленно составляет планы — протереть окно и убрать пыль с подоконника, полить одинокий кактус с бумажными глазами, насаженными прямо на иголки смеху ради, выбросить мусор, вымыть пол, уйти ко всем чертям в бар, если вестей не будет ещё пару часов. Ей хочется начать обзванивать больницы, съездить в участок, да вот на вопрос, кто она ему, Кали не знает, что ответить. Ей хочется, чтобы он был в порядке. Чтобы он вернулся.

Она слышит осторожный стук в дверь и роняет от неожиданности ложку.

— Кали, это я. — Слышится за дверью, и Рейес хочется орать в голос.

Радость от того, что Кайл Хантер жив, злость на то, что она почти два часа прожила в тупом, безотчетном страхе за его жизнь, смешались в тугой ком противоречивых чувств. Кали понимает, что сейчас, именно в эту секунду наступает её точка невозврата. Веха, после прохождения которой ничего и никогда не будет, как прежде.

— Что с твоим телефоном?! — она распахивает дверь настежь и сразу же нападает на него, рычит, выплескивает на него свой страх, принявший форму ярости. Эта ярость, как защита, как барьер, за который Рейес прячет свои истинные чувства. Стоит лишь задержать взгляд на его лице, на его скульптурных, броских, грубо вытесанных чертах, на его прозрачно-голубых глазах, на его руках, плотно до треска ткани обтянутых проймой рукава, она теряет голову.

— Зарядник забыл. Что-то случилось? — Кайл входит в квартиру, протискиваясь мимо застывшей в дверях Рейес, ненароком задевает её грудью, беспокойно осматривается, словно здесь притаился враг. Он ведёт носом и смотрит в сторону кухни, видит  упавшую ложку, сковороду и сотейник на плите, замечает тряпку на полу, резиновые перчатки, сиротливо висящие на ручке пустого ведра для уборки. — Отдыхаешь, да? Не сидится тебе на месте.

Он смотрит на неё пристально, хмуро, с досадой качает головой, отворачивается и начинает перетряхивать диванные подушки в поисках злосчастного провода. Зарядник спокойно лежит прямо перед его носом на журнальном столике, но Кайл не видит его. Он видит перед собой только Рейес, будто у него глаза на затылке. Будто она вокруг него, как воздух, как запах океана, как аромат специй из кухни — никуда не деться, только в окно выйти и крышами уходить, не оглядываясь назад.

Кали делает два решительных шага вперёд, дотрагивается до его спины, до острых лопаток, спрятанных под тканью простой чёрной футболки, чувствует, как напрягаются его мышцы от её осторожного касания. Она целует его первая, встав на носочки, повисает на его мощной шее, потому что мала ростом и не может дотянуться.

— Если это благодарность, Кали, она мне не нужна. — Кайл отстраняет её, собрав в кулак остатки воли.

Он смотрит на её голый живот, виднеющийся из-под завязанной узлом майки, на тёмные следы чужих пальцев на её тонкой шее, на завиток волос, выбившийся из пучка и понимает, что ему всё равно на её причину. Пусть она будет любой, терпеть уже нет сил — он хочет её так сильно, что просто подохнет, если не получит прямо сейчас.

— Это не благодарность, — серьёзно заявляет Кали, глядя ему прямо в глаза.

Она не врёт. Черт, пусть ему это не кажется. Кали целует его снова и он отвечает ей.

Кайл до последнего не забирает у неё инициативу, давая ей шанс отступить, если она передумает — он позволяет ей толкнуть себя на диван и оседлать, содрать с себя футболку, помогает избавиться от майки ей, не напирает, не торопит, хотя куда ещё быстрее — она будто возбуждена не меньше его, движется резко, рвано, кусается, сгребает в кулак его волосы. Она словно с цепи срывается, в ней огня столько, что вспыхнуть можно, как факел — недаром говорят, что все мексиканки горячи.

Сквозь тонкую смуглую кожу просвечивают рёбра — можно пересчитать их все. Он проводит по ним кончиками пальцев, пока Рейес воюет с запутавшейся в волосах резинкой. Хочется что-то сказать, но в лёгких не хватает воздуха — Кали обнимает его так крепко, что в районе селезёнки ноет здоровенный синяк. У неё самой шов на запястье и пластырь под грудью, но она будто не замечает. Волосы щекочут его по лицу, когда она целует мочки его ушей, шею, колючий подбородок, а он думает о том, когда в последний раз принимал душ и чистые ли у него носки. Адски не хочется облажаться ни в чём.

— Что это? — беспокойно шепчет Кали, дотрагиваясь ладонью до сизой кляксы на боку.

— Это… это от пули, — со скрипом вспоминая, как звучат слова, отвечает Кайл. Он целует её в ложбинку груди, выдыхает сладкий запах её кожи, прижимается к ней лбом, ощущая, как колотится у неё сердце. У него у самого в груди грохочет, по венам текут остатки кофеина, адреналином приправленные, только когда заряд закончится, чёрт его знает. Не вырубиться бы в самый ответственный момент, стыда не оберешься.

— Тебе больно, да? — она гладит его по лицу, такая нежная, в её темных глазах, которые вдруг становятся для него ясными, читается тревога, неподдельный страх за его жизнь. Как же он хотел, чтобы она так смотрела на него, даже не верится, что это происходит на самом деле. Кали вся в нём, словно забыла о том, что ей самой больно: словно у неё не пережато горло, не болит шов на руке, не ноет в подреберье. Её страсть с ног сбивает, её отдача будоражит воображение, а ведь они только начали!

— Нет. Нет, милая, нет. — Ему как и ей плевать на всё, Кайл ничего не чувствует кроме острого, до боли в распирающей ширинке, желания взять её прямо на этом старом диване. До спальни он точно не дотянет.

Кажется, он сто лет не видел голой женской груди: щёлкает застежка, и Кали не глядя отбрасывает в сторону кусок бесполезной сейчас тряпки. Хочется просто взять её в ладони, ощутить её вес, гладкость кожи, шероховатость соска под подушечками пальцев. Кали сладко стонет где-то поверх его головы, шумно вытягивает воздух сквозь зубы. Она такая горячая, от каждого её прикосновения печёт кожу, Кайл чувствует, что горит и сам. Он берет её под ягодицы и опрокидывает на спину, стягивает с неё штаны вместе с бельём, берётся за пряжку ремня и вжикает молнией. Снять джинсы полностью уже не хватает терпения. Кали готова полностью, даже проверять нет смысла — суетливо помогает ему, торопится, голодно смотрит на его колом стоящий орган, тянется к нему рукой, чтобы в себя направить.

Абсурдно, но у взрослого мужика нет в доме презервативов. После ухода Риты они ему без надобности, а приводить в дом одноразовых баб не было ни сил, ни времени, ни желания. Он здоров точно, на медосмотры их гоняют регулярно. Что касается Кали, у него сомнений нет, несмотря на её окружение. Чертовски легкомысленно и так на него не похоже, но Кайл уверен, что сумеет себя проконтролировать.

Он чувствует, как она мелко вздрагивает под ним, когда он едва касается головкой входа, когда проводит ей от клитора вниз и обратно, оттягивая момент. Когда он входит в неё, Кали чертовски больно кусает ему плечо. Она быстро и глубоко дышит, пытаясь расслабиться, она узкая, как девочка,  словно у неё давно-давно никого не было, но в то же время горячая и мокрая. От этого контраста ко всем чертям сносит крышу, Кайл едва сдерживает себя, чтобы не начать двигаться, чтобы дать ей привыкнуть.

— Иди ко мне. Иди сюда. — Кали тянет его за шею к себе, к своим мокрым, горячим губам, целует его так отчаянно, так страстно и напористо, что сводит под грудью. Кайл чувствует, что она расслабляется, раскрывается, начинает сама подаваться вперёд, насаживаясь на него настолько, насколько позволяет ей положение снизу. От возбуждения каждый дюйм тела словно наэлектризован, Кайл скользит в неё раз, другой и тут же выходит, понимая, что вряд ли продержится долго.

— Ну, где же ты? — умоляет Кали. Она прогибается в спине, льнет к нему, закусывает костяшку пальца, смотрит ему в глаза — зовёт.

На диване дико неудобно. Кайл встаёт над ней на вытянутых руках, чтобы сменить угол — на узком диване не развернуться и позу не поменять. В окна лезет солнце, но оба они  словно в тумане — Кайл не видит ничего, кроме алых лепестков, которые растягиваются вокруг него, впуская его снова. Хочется завязать себе глаза, потому что от этого зрелища, от одного взгляда на Кали — на её обнажённую грудь, открытую шею, запрокинутую голову — хочется сорваться на галоп, оттрахать и выплеснуть это тугое, до звона в мышцах напряжение прямо ей на лицо. Он дотрагивается пальцем до клитора, чтобы чуть её ускорить, потому что сам продержится едва ли больше минуты.

Кали тянет его на себя, кусает за плечи, за шею, сдерживается, чтобы не кричать слишком громко, но у неё не выходит. Она стонет, всхлипывает, захлебывается воздухом — наверняка соседи греют уши над розеткой, мол, коп бабу привёл в кой-то веки, но плевать. Кайл чувствует, как она сжимается вокруг него, как всё её тело становится твёрдым, как камень, как она начинает вздрагивать, расслабляясь — раз, другой — и понимает, что сам уже всё. Он тянет до последнего — хочет, чтобы она кончала с его членом внутри. Он вынимает из неё уже извергающийся семенем ствол, выплескивается ей на живот, на грудь, на шею, глохнет от собственного крика, а после ложится прямо на неё, в по-идиотски спущенных штанах, с голой задницей, пачкаясь в собственной сперме. Чувство эйфории перекрывает все другие.

— Кали, по-моему, я немного не успел, — нахмурившись и виновато опустив глаза говорит Кайл.

— Я убью тебя, — беззлобно отвечает Кали, запуская руку ему в волосы. Она безнадежно прижата к дивану, и вторая рука её где-то под его бедром, но стоит пошевелиться, они скатятся на пол. И она не шевелится. — Мы, наверное, минут в десять уложились?

— Это только первый раунд, не расслабляйся. Но сначала в аптеку. — Купить годовой запас резины и наполнить холодильник. У него впереди целых два выходных, и выпускать Кали из квартиры он не собирается.

— Я с тобой. Но сначала обед, — Кали легко пихает его в грудь и поднимается на ноги. Она сияет, у неё глаза горят и улыбка не сходит с губ. Ей идёт быть такой, она должна быть такой, не хмурой, усталой, и запуганной, а именно такой — красивой девчонкой, от которой так легко потерять голову.

— Кали, откуда ты только взялась? — Кайл улыбается, как идиот, садится на диване, беспомощно свесив руки, будто это не он своего добился, а она победила его.

— Ты сам ввалился в мой бар, помнишь? — лёгкой, пружинистой походкой, совершенно голая, она идёт в сторону ванной. Кайл не может вспомнить, когда в последний раз был настолько, до полнейшего отупения счастлив.

<center>***</center>

Стоя под тёплыми струями душа, Рейес пытается вместе с остатками семени смыть с себя чувство эйфории. Раздражение и стянутость на коже уходят, но вот эйфория не девается никуда — Кали хочется смеяться, только вот поводов нет. Её жизнь не изменилась круто, перманентная проблема с долгами никуда не делась, Гарсия не сдох, бар работает без неё и чёрт его знает, как там Нэнси вообще справляется, но отчего-то все эти мысли в голове не задерживаются. Кали хочется смеяться, несмотря на то, что они так легкомысленно повели себя. Скорее всего, всё обойдётся — у неё только пару дней назад закончились месячные. В крайнем случае, спросит совета у Раисы, та точно знает миллион и один способ спасти своих девочек от залёта — не сегодня, так завтра в бар придётся вернуться. Кали улыбается, подставляя лицо колючим каплям — кажется, она всё-таки влюбилась.

Кайл ловит её на выходе из ванной, чтобы на ходу чмокнуть в губы. Кали чуть задерживает взгляд на его обнажённой фигуре, пока он не скрывается за матовой стенкой душевой. Она снова улыбается, чувствуя, как между ног снова начинает теплеть — Кайл Хантер чертовски хорошо сложен. Огромная белая футболка, которую Кали достаёт из сумки, ей почти до середины бедра. Рейес не надевает под неё белья, не видит вообще в этом смысла, всё равно снимать — Кали улыбается и этой мысли, помешивая остывший обед на плите. Чертовски хочется есть, она впервые за долгое время ощущает вкус к пище, да и вообще к жизни. Это отдаётся каким-то горьким чувством в районе солнечного сплетения — Кали боится, что это не навечно.

— Чья это? — Рейес слышит позади себя голос Кайла. Он стоит в дверях, с хмурым любопытством разглядывая её внешний вид. Вздумал к прошлому приревновать, глупый. А ревновать её можно, пожалуй, только к пластиковому манекену — подарков от бывших Рейес не имеет привычки хранить.

— Моя, — запросто пожимая плечами, отвечает она. — В мужском отделе купила. А ещё боксеры, знаешь, чертовски удобная штука. Ничего в задницу не лезет. Для дома самое оно.

Кали видит, как от её прямых заигрываний у него теплеет взгляд, у неё и самой, наверное, глаза горят, когда она смотрит на него. Кайл мокрый после душа, босой, в одних только светлых тренировочных штанах комкает в руках полотенце, стирая с груди остатки воды.  Кали не может удержаться.

— Думаю, это лишнее, — она подходит к нему, оттягивает резинку штанов, суёт туда руку. Откуда только взялась в ней эта развязность, Кали себя такой не помнит.

— Почему я раньше тебя не встретил? — Кайл прижимает её к себе, запускает руку под подол, сгребает в ладонь маленькую крепкую ягодицу.

— Ты так говоришь, будто тебе сто лет, — Кали снова улыбается, скоро щёки начнут болеть с непривычки. Она щёлкает его по носу поварешкой и возвращается к плите. — У тебя тарелки для пасты есть? Большие такие? — поднявшись на носочки, Кали копается в ящиках, Кайл в ответ рассеянно машет головой, не сводя с неё взгляда, полного нежности. — Ладно, и эти сойдут.

Кали сервирует стол, отсекая все его попытки помочь ей, мол, не День Благодарения, справится.  Кайлу это кажется каким-то диким, он отвык от этой заботы, да и не привыкал к ней, но она кажется ему такой правильной. Он отвоёвывает себе право лишь помыть посуду.

Ясный, солнечный день в лос-анджелесском гетто кажется Кали не хуже выходного в Майами — всё как-то по-другому выглядит, не так безнадёжно, как раньше. Она не выпускает руку Кайла, когда они выходят из квартиры, когда идут по лестнице вниз, когда он открывает перед ней дверь машины. Кали разрывает прикосновение только для того, чтобы он завёл мотор и включил передачу. В супермаркете они не отходят друг от друга ни на полшага, выбирают вино к столу, словно семейная парочка, ждущая гостей, постоянно обнимаются, улыбаются, словно им по шестнадцать и мир вокруг ещё не кажется таким сложным.

Кали с удивлением наблюдает, как Кайл складывает в корзину блок презервативов.

— У меня на тебя серьёзные планы, — говорит он в ответ на её красноречивый взгляд.

— Кажется, мне пора бежать, — она в шутку делает пару шагов назад, ближе к выходу из торгового зала. Похоже, планы действительно серьёзнее некуда, не на одну ночь, и не на две. Кали до сих пор не может принять то, что он считает её парой, подходящей ему по всем параметрам, несмотря на такую громадную пропасть между ними, но в то же время эта мысль её греет. Ей хорошо рядом с ним, хорошо, как никогда и ни с кем не было.

— Далеко не убежишь, — он хватает её за талию и тянет к себе.

Они долго целуются на парковке, сложив пакеты в багажник.

— Хочу тебя в том белом платье, — шепчет ей Кайл.

Она вспоминает их свидание, это её «без рук», и ей становится смешно. От его касаний горит кожа, от поцелуев полыхает всё внутри, она бы отдалась ему прямо на капоте машины, какое уж там без рук. Кто знал, что всё так сложится.

Они едут домой, чтобы вместе готовить ужин, валяться в постели, переплетая под одеялом ноги, в перерывах между ласками щёлкать пультом телевизора, зависая на каких-нибудь дурацких комедиях или ток-шоу. Никаких грандиозных планов — конфетно-букетный период они с успехом перескочили, но Кали об этом не жалеет ничуть. Ей хочется насладиться каждой минутой близости с ним, до тех пор пока он снова не наденет форму и не выйдет на свою опасную работу. Кали видит, что у него уже плечи красные от её зубов, а у неё самой мышцы бёдер ноют, будто со штангой приседала, но она никак не может остановиться. Те первые их десять минут превратились в трижды по десять, а потом ещё — Кали едва не рыдает от удовольствия, кончая от его языка и пальцев.

 — В тебя когда-нибудь стреляли? — Она лежит на его груди, водит кончиками пальцев по чёткой линии подбородка и скул. Она уже нашла длинный шрам на мизинце, едва различимый рубец на верхней губе — следы его бешеной юности, но не видела круглых отметин от пуль. Кали хочется, чтобы их не было.

— Стреляли, — односложно отвечает Кайл, водя пустым взглядом по потолку. Медленно, но верно к нему подкрадывается усталость. Заряд кофеина заканчивается, тело превращается в кусок мяса с костями, а мозги в кисель. Коул часто ругается, что такими темпами Кайл к сорока годам превратится в сердечника, импотента и маразматика. Наверное, он прав. Стоит поберечь себя хотя бы для неё.

— Куда?

— Левое бедро. — «Чуть не сдох» Кайл оставляет при себе, не за чем красоваться, у неё и так сердечко застучало, вот-вот вырвется. Он гладит её по волосам, будто успокоить хочет, но она поднимается на руках, садится рядом, очень сосредоточенная.

— Хочу посмотреть, — будто от одного её взгляда шрам рассосется и сотрутся воспоминания. Глупости, но Кали отчего-то это кажется необходимым.

Она откидывает одеяло. От вида его ладно сложенного, обнаженного тела у неё дыхание перехватывает, Кали хочется изучить его, словно карту местности, запомнить все родинки, шрамы, чувствительные точки. Она покрывает поцелуями дорожку от шеи до ямки груди, от пупка до уголков тазовых костей, выступающих под кожей, она находит и целует маленький круглый шрам, а после накрывает губами головку члена и ведёт языком по стволу. Кали наслаждается процессом. Делая ему хорошо, она сама ловит кайф. Кали помогает себе руками и что-то там творит такое языком, что Кайл полностью теряет контроль над собой. Лёгким кивком головы она даёт добро, и Кайл извергается прямо ей в рот.

Кажется, острое удовольствие вынимает из организма остатки сил, Кайл чувствует, что буквально теряет сознание. Он проваливается в сон быстро и неожиданно, даже член у неё изо рта вынуть не успевает. Кайл, словно под наркозом, не чувствует, как Кали укрывает его одеялом, уходит в душ, а после сворачивается клубком у него под грудью.

Просыпается он только под утро. Проваляться почти двенадцать часов — это своеобразный рекорд. Видимо, уставший организм взял своё. Кали всё ещё крепко спит, подоткнув руки под подушку — измоталась, бедная, вчерашний марафон её совсем без сил оставил. Кайл заботливо укрывает её одеялом и берётся за телефон, чтобы набрать брата и узнать, как дела. Коул так ничего и не сообщил ему, хотя обещал.

Он выходит в гостиную и замечает, что у мобильника Кали, лежащего на журнальном столике, мигает подсветка. Кайл секунду колеблется, но безотчетное, какое-то эгоистичное желание быть в курсе её жизни берёт над ним верх.

<i>«Кисуля моя золотая, ты куда пропала? Денежки сами себя не заплатят ;)».</i>

Смска подписана именем Диего Гарсии. В приступе омерзения Кайл удаляет её. Он удаляет номер Гарсии из её телефона. Кайл чувствует, как глотку снова сдавливает приступ бешенства. Пора заканчивать с этим.

Коул берёт трубку с третьего гудка.

— Ты живой? Чего молчишь? — сходу наезжает на него Кайл. Его больше совесть заедает, чем молчание брата — почти сутки трахался, как спермотоксикозник, напрочь забыв о Коуле и об охрененных масштабах проблеме, которая упала на голову «Хантерам».

— Да у меня слов нет потому что! — в том же тоне отвечает Коул. Он жив и, судя по злому, недовольному голосу, в порядке. При смерти так не разговаривают. — Знаешь что мне этот мудила Данэм сказал? Не ссы, мол всё, как надо прошло. Типа так задумано было, всекаешь?

— Херня какая-то.

— Да пиздец. Расскажу, как приедешь. Тут новости есть, — Коул торопится свернуть разговор, видно, занят чем-то или не до болтовни сейчас, и Кайл  в свою очередь спешит озадачить его просьбой.

— Устрой мне встречу с Гарсией.

— Нахрена тебе? — Брат не скрывает в голосе удивления, но Кайл разводить трёп по телефону тоже не собирается — в проёме приоткрытой двери он видит, как Кали возится под одеялом. Наверное, тоже скоро встанет.

— Расскажу, как приеду.

— Ладно. Позвоню, как узнаю чё, как, — Коул отрубает связь. Кайл кладёт мобильник на стол, ставит кофе и возвращается в спальню. Это утро определённо будет добрым.

<center>***</center>

— Конвоировать её как положено? — грузная фигура Лары Кинг закрывает Ривере обзор.

— Сами отвезём. Она никому не нужна. А с этим, — Беккет дёргает цепь наручников, словно собаку привязанную дразнит, — не сбежит, если только она не чёртов Гудини.

Он выебывается так, словно его сам президент поздравил с успешной операцией. Петушара. Эйса уже не скрывает, что дела у неё хуже некуда, не пытается храбриться и делать вид, что всё под контролем. Ей уже не выкрутиться, сраная карма настигла её. Она вспоминает старшего брата, когда Беккет сажает её на диване в гостиной, чтобы собрать из квартиры оборудование. Скоро она присоединится к Энрике, вопрос максимум нескольких месяцев.

Из всех шести братьев Эйса была ближе именно к старшему, несмотря на разницу в семнадцать лет. Он научил её заряжать пистолет, он ставил ей удар, он учил её ловко обчищать туристов в Мехико, и в этом она его даже превзошла. Остальные братья слишком быстро ушли из жизни, чтобы она успела к ним привязаться. Энрике продержался дольше всех. Эйсе дожить до тридцати уже не грозит.

Она понимает, что её участие в операции не было согласовано с высшим руководством, иначе белоручка Беккет передал бы эту обязанность кому-нибудь рангом пониже. Она просто преступница в федеральном розыске, которую Джон Беккет сдаст правосудию под неутихающие фанфары. Пока Кинг рассовывает оборудование по отделам маленького серебристого чемоданчика, Беккет резким кивком головы приказывает Ривере встать. Прямого обращения, она, видимо, уже не заслуживает.

Они втроём покидают квартиру. Кинг запирает дверь и следует чуть позади, прикрывая тылы. Когда они выводят Эйсу из парадной, обжигающее полуденное солнце слепит им глаза. Ривера не сразу понимает, что происходит. Почему люди кричат, почему ладонь Беккета соскальзывает с её плеча и сменяется на крепкий хват Лары Кинг. Эйса смотрит в её бешеные глаза, когда она заталкивает её в машину, крепко приложив виском о стойку, а после, уже из окна машины — на кусок асфальта, где только что стояла. Прежде чем Кинг прыгнула за руль и погнала машину прочь, Эйса увидела через заднее стекло Беккета, лежащего на асфальте с дыркой во лбу.

— Что, мать вашу, происходит?! — визжит Ривера, беспомощно катаясь по сиденью со связанными руками, когда Кинг слишком резко входит в поворот.

— Снайпер, — успевает рявкнуть Лара перед тем, как в бок их машины врезается грузовик…

Эйсе хочется блевать. Перед глазами одна лишь розовая полоса, словно она пялится в старый телевизор с севшим кинескопом, в ушах невыносимо звенит, а тело трясётся, будто её посадили в жестяную банку и от души пнули по ней ногой. Она чувствует лишь то, что её куда-то везут. Звон в ушах сменяется мужскими голосами, но она не может разобрать ни слова.

Тряска заканчивается. Эйса слышит лязг полозьев купейной двери. Взгляд проясняется, она видит, что находится в фургоне, видит на полу бессознательное тело Лары Кинг с мешком на голове, видит несколько мужчин в чёрных балаклавах, которые это самое тело перегружают в другой фургон, стоящий напротив. Когда она остаётся в салоне одна, к ней поднимается один из мужчин. Он садится напротив и долго буравит её взглядом, наверняка проверяет ей нервы, чёртов ублюдок. Эти светло-серые глаза со  смешливой паутинкой вокруг кажутся ей смутно знакомыми.

— Моя смена закончилась. Вас куда-нибудь подвезти?

Эти слова Ривера уже однажды слышала. В отеле «Таити». Там  где всё это дерьмо в её жизни началось. Мужчина стягивает маску и, прежде чем отрубиться снова, Эйса пытается съездить кулаком по этому самодовольному лицу. Лицу Оливера Данэма.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Оглавление

1. Иллюзия свободы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg