«Наглец»

Наглец (fb2) - Наглец (Приморский цикл - 2) 939K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Сокол

Лена Сокол Наглец

Для обложки использованы материалы с сайта -photo/portrait-athletic-man-topless-elegant-270788156?src=iQ9TEPLZGvuzL9XCzeuYsQ-1-0

1

Глеб

— Девчонки, привет! — Макс сияет, как начищенный унитаз.

Его внимание привлекли две молоденькие девицы, которые гарцуют по набережной без шапок, в капроновых колготках и на высоченных каблуках. И это в такую-то холодину.

«Курицы безголовые», — отворачиваюсь, едва взглянув на них. На ходу заледеневшими пальцами сдираю с головы мягкий защитный шлем.

— Как дела, красавицы? — Продолжает Макс, поигрывая бровями.

«Пасть у этого паршивца, похоже, никогда не закрывается», — вздыхаю про себя, подталкивая товарища вперед.

Мы идем по холодным влажным камням, соленая вода мелкими каплями стекает с наших лиц на шеи.

— Привет! — Одна из незнакомок машет рукой.

Другая тут же толкает подругу в бок, чтобы прекратила.

— Не надо, Макс. — Устало выдыхаю, придерживая за локоть своего товарища.

Сильное течение сегодня не раз испытывало нашу выдержку и ни на секунду не давало расслабиться. Но я ждал позднюю осень именно для того, чтобы оседлать ту самую дерзкую волну, которая приходит после небольшого шторма, сопровождающего собой порывистые южные ветра. И поэтому чувствую сейчас настоящее удовлетворение.

— Спорим, я меньше, чем за минуту приговорю их на веселый вечер в нашей компании? — Макс суетливо перекидывает лонгборд, массивную доску для серфинга, из одной руки в другую и крепче прижимает к телу.

— Задрал. — Качая головой, ступаю на деревянный пирс. — Отстань от них, а?

Меня все чаще начинают раздражать нездоровая озабоченность друга и его же откровенная неспособность сосредоточиться в нужный момент на важном деле.

Макс со вздохом провожает взглядом несостоявшихся жертв своего обаяния:

— Ради тебя же стараюсь.

Наклоняюсь и с остервенением сдираю гидротапочки с ног. «Пусть лучше ступни вмерзнут в доски, чем заледенеют внутри этого орудия изощренных пыток».

— Думаешь, я неспособен самостоятельно найти себе телку на ночь? — Стряхиваю с волос капли воды. — Пожалуйста, не приставай к каждой юбке, чтобы найти мне компанию на вечер.

Зажимаю тапки подмышкой, крепче хватаю доску и ускоряю шаг.

— Глеб, я в курсе, что ты давно уже большой мальчик, но последние недели две ты злой, как собака. Вот я и подумал, что нужно просто немного расслабиться…

Сплевываю в сторону и оборачиваюсь:

— Слушай, Швецов, я просто сосредоточен на деле, ясно? Ты же знаешь мои правила: никаких баб, пока обрабатываем очередного «клиента».

Конечно, Макс не верит. Он хмурится:

— Помню.

— Отлично. — Довольно киваю и отворачиваюсь. До здания базы, где мы переоденемся и сможем согреться, остается метров пятьдесят. — И тебе тоже не мешало бы не отвлекаться.

Хотя в случае со Швецовым читать нравоучения бесполезно — слова непременно улетят в пустоту.

— Недотрах сделал из тебя монстра. — Слышится из-за спины.

Но я не оборачиваюсь. Моё внимание привлекает девушка, сидящая на одной из скамеек на бетонной набережной. Странная поза, не свойственная представительнице женского пола: корпус наклонен вперед, локти уперты в колени, ноги широко расставлены, голова опущена, взгляд направлен вниз и устремлен на самую кромку моря.

Незнакомка одета в длинный черный плащ, капюшон низко надвинут на лоб, будто ей хочется спрятаться в этой одежде ото всех. Но даже с такого расстояния в глаза бросается мертвенная бледность ее кожи, что не свойственно местным. Она задумчиво смотрит вдаль, кажется, даже не моргая.

— Слушай, Дым…

— Заткнись хоть на минуту, мне нужно подумать. — Прошу друга, сворачивая к базе.

Продолжаю сверлить взглядом странную девушку, но мысли уже заняты другим: прокручиваю в голове детали будущего дела. Снова и снова. Это помогает не только продумать все до мелочей, но и составить план «Б» — на всякий случай.

— О’кей. — Макс послушно затыкается.

Найти цель, втянуть ее и обработать — это только полдела. Выйти сухим из воды — всегда труднее. И тут ему без моего мастерства и природного чутья никак не обойтись.

Когда мы входим в здание базы, на нас обрушивается волна шума: работающий телевизор на стене долбит музыкой, посетители маленького кафе оживленно переговариваются друг с другом, болтливые туристы, (хрен знает зачем, ошивающиеся в приморском городке почти зимой) осаждают прилавок с сувенирами.

Мы проходим по коридору, прорываемся сквозь толпу серфингистов, собравшихся возле склада с инвентарем, и заходим в раздевалку, где оставили свою одежду.

— Почему нельзя было снять гидрик возле машины? — Ворчу я.

Меня привычно раздражает многолюдность подобных мест. Освобождаюсь от костюма, как от второй кожи — быстро и ловко. Вешаю его на дверцу шкафчика и взлохмачиваю мокрые волосы, чтобы быстрее высохли.

— Помоги стащить, — просит Макс, поставив свою доску к стене.

Неспособность взрослого мужика самостоятельно снять с себя гидрокостюм раздражает еще больше. Помогаю товарищу, тихо матерясь себе под нос.

Смотрю на часы: «нужно торопиться».

— Ворочай булками, Швед. — Прошу, скидывая в спортивную сумку сырые перчатки, тапки, шлем.

Затем быстро вытираюсь, надеваю брюки, носки, тонкий свитер, удлиненное пальто и кожаные туфли. Швецов в это время, не торопясь, проверяет сообщения в телефоне.

— Ты долго? — Терпение у меня заканчивается.

— Не стони, Дым. — Усмехается Макс, откладывая телефон и обтирая шею полотенцем.

— Шевелись!

Выношу один за другим лонгборды, оформляю хранение их на местном складе, подписываю нужные бумажки, расплачиваюсь наличными. Когда возвращаюсь в раздевалку, Макс все еще одевается, напевая себе что-то под нос.

— Хуже бабы. — Замечаю, подхватывая обе сумки.

— Да иду я. — Смеется Швед, набрасывая куртку.

Мы выходим в общий зал с деревянной отделкой и десятком маленьких столиков. Жизнь там по-прежнему кипит.

— Подожди, я возьму кофе, — просит Макс, подмигивая очередной тупой курице, сидящей возле окна с журналом.

— По дороге возьмем, — бросаю безапелляционно и направляюсь к выходу. — Я…

Но ничего больше не успеваю добавить, потому что в тамбуре на полной скорости налетаю на ту самую девушку, что видел на набережной.

— Ой, — срывается с ее губ, когда она отлетает от моей груди, как от массивного отбойника.

Подается назад от удара и едва удерживается на ногах — только потому, что я успеваю среагировать и подхватываю ее под локоть.

Достаточно высокая, но хрупкая. Худенькая. Я даже бы сказал, изможденно тощая. В момент столкновения большой черный капюшон слетает с ее головы, обнажая лицо: идеальный овал, пронзительные серо-синие глаза и почти бесцветные пухлые губы.

Высветленные волосы длиной до плеч, взметнувшиеся от столкновения, опадают обратно, как в замедленной съемке — на редкость аккуратными прядями, прямыми и ровными. Я делаю глубокий вдох, и мой нос улавливает нежный аромат цветов и дождя, исходящий от них.

— Простите, — хрипло говорит девушка, опираясь на мою руку в попытке восстановить равновесие.

И грубый черный ботинок неловко опускается прямо на мою же идеально блестящую туфлю.

— Ой, — еще раз выдает она, убирая ногу.

Но на носке уже красуется темное пятно грязи.

— Ничего страшного, — цежу сквозь зубы недовольно.

— Это кто у нас тут? — Усмехается Швецов, пытаясь выглянуть из-за его плеча.

«Только этого сейчас не хватало!»

Девушка смотрит на Макса затравленным зверьком и делает попытку шагнуть в сторону, чтобы уйти, но Швед заграждает собой весь проход.

— Привет, красотка, — расплывается в улыбке он.

Она медленно поднимает на него взгляд и нахмуривается. Делает новую попытку уйти, но врезается коленом в сумку, которая висит у меня в руке.

— Слушай, — Макс наклоняется к ней, — мы могли бы подружиться.

Незнакомка прячет глаза:

— Вряд ли.

Швед смеется:

— Я стесняюсь, поэтому ты первая давай, со мной знакомься.

Ее брови взлетают вверх.

— Это самый тупой подкат, который я слышала! — Выдает она презрительно, и, передумав входить в здание, разворачивается, толкает дверь и выходит наружу.

— Куда ты? — Швецов бросается за ней. — Погоди!

Но та не оборачивается. Быстро шагает вдоль по набережной.

— Эй, цыпа, я в жизни такой красоты не видел! Твоя фигурка, ммм. А что за ножки! А волосы! Я таких шикарных волос никогда не ви…

Выхожу следом за ними, придерживая дверь, и с интересом поднимаю взгляд. «Что же такого интересного случилось, что заставило Макса заткнуться?» И тут же чуть не теряю дар речи.

— Нравится? — Девушка рывком срывает с головы парик и уже швыряет его в руки Швецова. — Тогда носи на здоровье!

Лысая… Совершенно лысая…

Она накидывает на голову капюшон, застегивает плащ, разворачивается и стремительно удаляется по направлению к городу.

Макс с пару секунд ошарашенно разглядывает парик, вытянув его перед своим лицом на двух пальцах, а затем швыряет в урну:

— Во дает…

Я невольно усмехаюсь, оглядывая обескураженного напарника, а затем поворачиваюсь и смотрю вслед девушке. Долго, пристально. Впитываю глазами небрежную мальчишескую походку, гордо расправленные плечи и вспоминаю поразивший меня взгляд — испуганный и злой.

— Чего молчишь? — Спрашивает у меня Макс уже в машине.

Мы проехали пару километров, а я даже слова еще не сказал.

— А что надо? Петь? — Пренебрежительно бросаю в его сторону и гляжу на часы.

— Девчонка та понравилась тебе, да?

— Кто? — Чуть не давлюсь от смеха. — Та лысая, плоскосисечная гопница? — С трудом прочищаю пересохшее горло. — По-твоему, такие в моем вкусе, да?

Швецов смотрит, не отрываясь, недоверчиво и с прищуром.

— Ты на нее пялился.

— Пошел ты.

— У тебя бабы как давно не было?

— Что? — Качаю головой, все сильнее впиваясь пальцами в руль. — Я с тобой свою личную жизнь обсуждать не намерен, ясно?

— Потому что у тебя ее нет. — Отворачивается Макс с довольной ухмылкой.

Моя черная BMW X6 резко сворачивает с дороги, останавливаю ее у кафе.

— Ты чего, Дым? — Хватается за ручку Швецов.

— Ты же кофе хотел? — Сжав челюсти, спрашиваю его.

Выхожу из машины, захлопываю дверцу и решительным шагом направляюсь к входу в забегаловку. Почти дойдя до двери, засовываю руку в карман и застываю на месте. «Не может быть». Проверяю один карман за другим, внутренний и даже брюки.

Но кошелька нигде нет. Он исчез.

Соня

Яростно толкаю ладонью дверь и вхожу в квартиру. Простенькая однушка встречает запахом пиццы и нестиранных носков. Прохожу и, остановившись посреди комнаты, заваленной мусором, старыми газетами, объедками и одеждой, морщу нос.

— Эй, — окликаю брата, восседающего за ноутбуком на диване в позе йога.

Облизывая пальцы, перепачканные в томатном соусе, он оборачивается и не удерживается от восклицания:

— Воу… — В эту секунду большой кусок пиццы выскальзывает из его руки и шлепается начинкой прямо на клавиатуру.

— Свят! — Восклицаю я и стискиваю зубы от гнева.

На этот ноутбук я потратила кругленькую сумму и только потому, что планировала использовать исключительно для дела. Надо было предполагать, что ветреный подросток в мое отсутствие станет распоряжаться им по своему усмотрению: наяривать в стрелялки и смотреть фильмы. А теперь еще и вот это — вся клавиатура была перепачкана соусом и колбасным жиром.

— Блин, — нахмуривается Святослав. Убирает пиццу, хватает салфетки из коробки и осторожно промакивает поверхность каждой кнопочки. — Увидел твою новую прическу, и меня руки перестали слушаться!

Снимаю капюшон и провожу ладонью по абсолютно гладкой черепушке. Закусываю губу. Парнишка, глядя на меня, забывает про салфетки и смотрит во все глаза, тихо присвистывая.

— Дядя Толик, дядя Толик, постриги меня под нолик. — Наконец, говорит он и громко смеется.

Мне не до смеха. Молча скидываю плащ, вешаю на спинку стула и иду к балкону.

— Сонь, что-то случилось? — В его голосе звучит беспокойство.

— Нет. — Беру сигареты и зажигалку.

— Зачем ты это сделала? — Доносится в спину.

«Думала, что почувствую облегчение».

Но вместо ответа я просто выхожу на воздух.

Закрываю балконную дверь, наклоняюсь на перила и смотрю на город, простирающийся вдоль моря. А в голову, почему-то, настойчиво лезет мужчина, встреченный час назад на пристани. Загорелая кожа, светлые волосы, серо-зеленые выразительные глаза, прямой, ровный нос, в меру пухлые губы, мужественный подбородок. Усмехаюсь, закуривая сигарету, и выпускаю струйку серого дыма, которую тут же подхватывает холодный ветер.

Блондинчик…

Самодовольный, наглый тип. Один из тех, что балдеют от звука собственного голоса. Холеный, породистый, блестит, как новый пятак, да и стоит столько же. Наверняка, воображает себя киноактером, за которым бегают две колонны истеричек с криками «А-а-а, так это же сам Хрен-пойми-как-его-Там! Сейчас я кончу!».

Господи… да я ведь ненавижу мужчин… Или думаю, что ненавижу. Но точно не доверяю им с некоторых пор. Ни одному из них, кроме собственного брата, которому едва исполнилось семнадцать. Иногда даже всерьез размышляю о том, чтобы стать феминисткой, но все откладываю это важное решение до тех пор, пока точно не узнаю, что за зверь такой, этот феминизм. А для этого нужно, как минимум, погуглить странное слово.

Но мне лень. Вернее, некогда — все свободное время уходит на разработку планов, как заработать больше денег, чтобы можно было где-то осесть на постоянной основе, купить жилье, оплатить обучение брата в университете. И на, чтобы эти планы постепенно осуществлять. А пока меня вполне устраивает термин «мужененавистница» — здесь хотя бы со значением все более-менее понятно.

И наплевать, что для большинства — это синоним неудачницы. Просто я обещала себе, что впредь не позволю ни одному мужчине причинить мне боль. Обещала, что никогда ни к одному из них ничего больше не почувствую. Никого не полюблю. Что стану стервой. Обещала.

Обещала.

Впервые я увидела Его, когда сбежала из детского дома. Туда меня с братом отправили после автокатастрофы, унесшей жизни родителей. Я не могла дождаться восемнадцатилетия, чтобы убедиться в том, что мой дядя, конченый алкаш, продал нашу квартиру через ушлых риэлтеров. Пришла в дом и увидела собственными глазами: новая дверь, новые замки, новые жильцы. И ни следа от родственничка — тот, по слухам, стараниями своих же «благодетелей» догнивал уже где-то в лачуге в глухой деревеньке.

Тощая девчонка, жиденькие волосы, старый свитерок — еще из прошлой, счастливой жизни, короткая юбчонка и серые кеды со сбитыми носками. Мне некуда было пойти, да и не хотелось: нужно было возвращаться в детдом к брату, ведь парнишка, которому не исполнилось и пятнадцати, тоже не имел в этой жизни никого, кроме своей сестры.

Вышла из подъезда, размазывая по лицу слезы рукавом, села прямо на бордюр. Обхватила колени руками и принялась реветь в голос. А перед глазами так и мелькали картины из прошлого: вот мы всей семьей едем на море, вот отдыхаем в парке, а вот выходим из этого самого подъезда все вчетвером, чтобы разойтись в разные стороны — кому в школу, кому на работу, и чтобы вечером встретиться вновь за ужином и веселыми разговорами.

И в этот самый момент совсем рядом со мной, обдав пылью, остановился большой черный седан. Из навороченной иномарки вышел мужчина, высокий, худой, швырнул окурок в траву и присел передо мной на корточки.

— Эй, ты чего?

Сквозь ритмичные звуки, доносившиеся из его машины, я слышала, как мужчина что-то у меня спрашивает, но не понимала, что именно. С первых секунд, как незнакомец взглянул мне в глаза, попала под странное, почти гипнотическое воздействие его темных глаз. Колючий, неприветливый взгляд из-под бровей забирался в самую душу, целиком и полностью лишал воли и дара речи.

Уже позже, сидя на переднем сидении его дорогой тачки, я зачем-то, захлебываясь в слезах, рассказывала ему, первому встречному, о своей нелегкой судьбе. Об издевательствах в детдоме, которые пережила за последние полтора года, о младшем брате, для которого желала лучшего будущего, чем для себя, о надежде вырваться из этого ада и нищеты через две недели, когда мне исполнится восемнадцать.

И именно в эти, знаковые для моей судьбы двадцать минут, что мужчина вез нищую девчонку обратно в спецучреждение, я могла разглядеть его, как следует. Пронзительные, черные глаза. Властные, непримиримые, жестокие. Прямой, коротковатый нос. Резко очерченные скулы на суховатом лице. Красивые губы, сжатые в упрямую, дерзкую линию. Сильные челюсти. Модная стрижка, открывающая виски и оставляющая копну гладко причесанных, спадающих на лоб, темных волос.

И татуировки. Цветные, замысловатые, вызывающие. На сильных руках, кистях и пальцах. На груди, виднеющиеся из выреза рубахи. На шее — обрамляющие ее с двух сторон и не затрагивающие только выдающийся мужественный кадык.

Он высадил меня возле ворот. Не обещал, что мы увидимся. Не спрашивал даже имени. Ничего не говорил. Просто бросил:

— Ты охуенно красивая, малышка.

Подмигнул и коротко улыбнулся. Лишь уголками губ.

А потом сел в автомобиль и поехал трахать очередную глупую телку, которой за час до этого нассал в уши невообразимый (фирменный) бред про ее исключительность. Но я об этом не знала. Тогда я была просто поражена. Покорена им с первого взгляда. Чтобы позже покориться ему во всех известных мне смыслах.

* * *

Наверное, так выпускаются из исправительных учреждений. Мне вручили мои вещички, справку об освобождении, какую-то памятку в руки сунули, задвинули короткую напутственную речь и резво пнули под зад. Как в тюряге. Только там стакан молочка на дорожку не наливают. А тут вдобавок даже печенькой одарили.

Я вышла за ворота с чувством полной растерянности. Посмотрела на брата — тот глядел на меня сквозь стекло окна на втором этаже. Взрослый совсем уже, лохматый, нахмуренный отчего-то. Парень сидел на подоконнике и, не шелохнувшись, провожал меня взглядом. Обычно сильный духом, теперь он казался встревоженным. Из-за своей сестры. Ведь мне первой приходилось окунуться в жестокий мир, не знавший пощады по отношению к таким, как мы — обездоленным.

Свят бы выдержал, не озлобился, а я вела себя, как ощетинившаяся кошка. Отовсюду ожидала подвоха. Никому не верила. Готовилась выпустить когти. В детдоме никогда нельзя было расслабляться: свои маленькие банды, свои авторитеты, даже среди девчонок. Чуть отвернешься, и твоих личных вещей, как не бывало. Поэтому подкопленные деньги я всегда держала ближе к телу и жила ожиданием одного лишь этого дня, когда мне удастся, наконец, вырваться на волю.

И вот я здесь. С парой тысяч в кармане посреди широкой улицы, утопающей в солнечном свете. И с надеждой, что возможно, все эти рассказы про то, как сирот заставляют годами ждать собственной квартиры окажутся сказкой, и мне повезет хорошо устроиться. И возможно даже, хватит денег снять приличную квартирку и найти хоть какую-то работу — я ж гребаная швея теперь — с корочками.

Возможно, я даже найду способ оформить опеку над братом: что там нужно? Жилплощадь? Работу? Оформить брак с кем-то? Ради единственного на всей земле родного человека, я была готова на всё. Даже на преступление.

Бесцельно плелась по улице, пиная попадающийся мусор. Потертый текстильный рюкзачок оттягивал плечи, и мне доставляло огромное наслаждение просто дышать свежим воздухом, разглядывать витрины и даже городскую пыль под ногами. «Никаких съемных квартир. Пока хватит и маленькой комнатки в общежитии. Главное — сэкономить денег, чтобы получить консультацию юриста. А когда получится забрать брата, я сделаю все, чтобы мы больше ни в чем не нуждались».

Вздрогнула, услышав мерный шелест шин за спиной. Сгорбилась, боязливо вцепляясь ногтями в лямки рюкзака. Ускорила шаг. Но звук не отставал.

Осторожно глянула через плечо и заметила большой черный автомобиль, крадущийся следом почти бесшумно, точно гигантский черный аллигатор. Колеса царапали асфальт, мягко перекатываясь, и хрустели песком, а у меня внутри разливалось какое-то странное чувство: смесь страха и любопытства.

Я продолжила идти по тихой пригородной улочке, вытянувшись в напряженную струну, а большой черный монстр все также крался следом. Я замедляла ход, и он тоже почти останавливался. Изощренная игра, похожая на кошки-мышки. И на удивление она рождала во мне бурю эмоций.

Это не могло быть правдой. Взрослый, опасный, не внушающий доверия мужчина, которого я встретила случайно две недели назад и даже не мечтала увидеть снова. Догадывалась, что это был он, надеялась, но не верила до конца.

И шла, прерывисто дыша и боясь обернуться — а вдруг это другой кто-то. Вдруг — маньяк. Но какая разница? Разве этот бугай не страшнее маньяка для молодой, неопытной девчонки? С этой невыносимой жесткостью во взгляде и неутолимой похотью — именно таким я его и запомнила. Именно это и влекло к этому мужчине почти нестерпимо.

Не выдержала. Отошла в сторону, ступила на пешеходную дорожку. Мои глаза по-прежнему были устремлены вперед, когда автомобиль поравнялся. Он и не думал уезжать, не увеличил скорости. Медленно пыл рядом со мной, как большой, дорогой пароход. Как послушный пёс. И в этот момент, можете ненавидеть меня, маленькая девчонка чувствовала себя настоящей Золушкой.

Дышать становилось все труднее, напряжение нарастало, но мы двигались вдоль улицы, продолжая делать вид, что не замечаем друг друга. Следовали вперед. Вместе, неотрывно, без суеты, ведомые какой-то особенной нитью, скрытой от посторонних глаз. Не знаю, может, он и смотрел на меня — не видела, стекла были тонированы в хлам, и в их глянцевой черноте можно было наблюдать разве что собственное отражение. Но я еще метров пятьсот даже не смела посмотреть в них.

Наконец, не выдержала. Остановилась, повернулась и воинственно сложила руки на груди. Сердце билось, как бешеное. Било по ребрам отбойным молотком. И вдруг рухнуло куда-то вниз, когда большая полированная дверь медленно, без единого звука, приоткрылась, приглашая меня в салон.

Пассажирское сидение было пустым. Дрожа, словно осиновый лист, я слегка наклонилась. Иначе не увидела бы водителя. Горло обожгло терпкой сладостью и взорвалось тысячей фейерверков в желудке, когда мы встретились с ним глазами. Немигающий темный взгляд, буквально пожирающий заживо, вытягивающий все силы, лишающий воли. В нем сплелись жаркое пламя и ледяное дыхание смерти, дикая, почти животная страсть и полное безразличие. И это завораживало.

Всего одно слово:

— Прыгай.

Короткая усмешка и сильная ладонь, мягко хлопнувшая по кожаной обивке сидения.

И в этот момент я поняла, что готова на всё, чтобы он там не планировал со мной сделать. И промелькнувшие, было, мысли о том, что человек лет на десять старше меня, сильный, похожий на опасного дикого хищника с грацией пантеры, мог бы помочь решить любые мои проблемы, куда-то испарились, уступив место неведомому ранее желанию, которое раздирало мою плоть изнутри и наливалось невыносимой тяжестью внизу живота.

Клянусь, ему даже уговаривать меня не нужно было. Сев в ту машину, вдохнув терпкий мускусный запах мужчины и ощутив его присутствие рядом с собой, я моментально отреклась от собственной воли, разума и даже здравого смысла.

Татуированные руки на обтянутом кожей руле, большие крепкие пальцы, испещренные причудливыми рисунками, завитушки и надписи на шее и даже виске. Рискуя заработать косоглазие, я разглядывала каждую буковку и линию на его теле в тех местах, которые не были прикрыты одеждой. И отчаянно фантазировала о том, какой он там — под этими дорогими тряпками.

Дрожала от возбуждения, представляя, что этот самец может со мной сделать, если только захочет. Меня он, ясен пень, даже спрашивать не будет. Подобные ему не спрашивают — просто берут, что хотят.

Мы остановились у обычной фаст-фуд забегаловки. Мужчина кивком указал мне, чтобы выходила. Конечно, я не рассчитывала, что он откроет мне дверь и, вообще, чувствовала себя тусклой замарашкой на его фоне, но загадочное молчание откровенно сбивало с толку. А после того, как он усадил меня за столик, поставил передо мной поднос с едой, сел напротив и бесцеремонно уставился, стало вообще не по себе. Кусок в горло не лез.

— Ешь. — приказал тихо.

И я, не смея отказаться, послушно взял в руки бургер и откусила.

Он смотрел на меня пристально, фиксируя темными зрачками каждое действие. Не моргая, наблюдал, как медленно двигаются мои челюсти. Впивался взглядом в лицо так, что мне казалось, будто кто-то саморезы мне в череп всверливает — медленно и с особенным, садистским удовольствием.

Еле удержалась, чтобы не сжаться в комок, когда мужчина внезапно протянул ко мне руку. Забыла, как дышать нужно. Замерла с недожеванным куском во рту и уставилась на его большую ладонь. А он всего лишь перегнулся через столик, провел средним пальцем по уголку моих губ, стирая кетчуп, а затем быстро облизнул палец. Первый раз в жизни я видела что-то настолько вызывающе сексуальное, как крохотная красная капелька, тающая у него на языке.

Я, конечно, была совсем юной и глупой, но интуитивно понимала этот язык жестов. Знала, что нужно было тогда уйти, чтобы не потерять себя окончательно. Но у меня не было сил: мое тело мне уже не подчинялось. Оно откликалось на каждое его телодвижение или поворот головы, тянулось навстречу, отдавалось тягучей болью в мышцах и сладким пожаром в напряженных сосках. Единственное, чего я тогда хотела — чтобы он быстрее избавил меня от этой боли.

— Идем, — бросил незнакомец, не дав даже вытереть губы салфеткой.

Сжал мою ладонь в своей грубой руке и стремительно потянул на выход.

В этот момент, спеша за ним и чуть не запинаясь, я чувствовала себя податливой куклой, согласной на всё. Предполагала, что буду жалеть, но старалась не думать. Отключить мозги.

Боль, раскаяние, ненависть к себе — это все будет потом. А сейчас я была не одна посреди шумной улицы, не в поисках крыши над головой, просто шла следом за мужчиной, готовая подчиниться любым его просьбам, и чувствовала невообразимый трепет, разрывающий меня изнутри. Сладкое предвкушение того, что неумолимо обернется горьким послевкусием.

Также молча он привез меня в дорогую гостиницу. Наверное, мы странно смотрелись: расписной дядька с холодным, почти безжалостным взглядом, и девочка-одуванчик, робко держащая его за руку. Администратор, сутулый мужчина в годах, то и дело поглядывал на мои стоптанные кеды, на нищенскую одежку, на милое, почти детское, личико и разметавшиеся по плечам светлые волосы. Мне только плюшевого медвежонка в руках не хватало, чтобы моего спутника сочли педофилом.

Но крупная банкнота быстро развеяла все сомнения сотрудника гостиницы. Мне даже паспорт показывать не пришлось, который у меня, кстати, был. Но такие мелочи моего нового знакомого мало волновали. Он быстрым шагом потащил меня по коридору, бросив на ходу портье, чтобы к нам не совались.

Судорожно открыв дверь, рывком толкнул меня в номер. Только тогда я заметила сильнейшее возбуждение, которое его брюки были не в силах больше скрывать.

Захлебнулась своим же дыханием, когда, прижав меня с размаху к стене, он больно впился своими губами в мой рот. Целовал глубоко, невыносимо, страстно, играл своим языком, толкая мой, бесцеремонно и грубо кусал мои губы, заставляя горячие волны желания разбегаться по всему телу. А его крупные ладони нервно бегали по моему телу, обжигая кожу на шее и спине, затем требовательно сжали ягодицы и с силой притянули к себе.

Он оторвался лишь для того, чтобы посмотреть на меня диким взглядом, сорвать с плеч рюкзак, швырнуть его на пол и начать, словно обезумевший, рвать на мне одежду прямо руками. Я слышала треск разрываемой ткани и не могла бороться с собственной дрожью. Волны горячего пламени сбегали вниз, сосредотачивались внизу ноющего живота и велели мне не сопротивляться.

Я так и стояла, тяжело и часто дыша, и сотрясалась от крупной дрожи, пока он срывал с меня остатки ткани. Наконец, мужчина остановился и сжал челюсти, шумно втягивая носом воздух. По его глазам было видно, как он доволен тем, что видит перед собой. Его грудь высоко вздымалась, нетерпение чувствовалось в позе, но мужчина словно выжидал чего-то.

Тогда я сама шагнула вперед, приблизилась к нему и коснулась пальцами горящих приоткрытых губ.

Он прикрыл глаза от удовольствия. А меня от этого прикосновения наполнило теплым покалыванием каждой клеточки кожи.

— Идем. — В его глазах снова появился блеск.

Еще один рывок, и сильные руки толкнули меня на кровать.

Он ничего спрашивал. Ни о чем со мной не договаривался. Ничего не просил. Просто брал то, что хотел и так, как хотел. Спокойно, уверенно и почти равнодушно.

Избавил меня от остатков одежды и, бросая жадные взгляды на мое голое тело, разделся сам. Я дрожала, совершенно голая, распластавшись поперек прохладных простыней. Даже не от страха, от ярости в его колючем взгляде и… от желания.

С ужасом смотрела на его крепкие плечи, жилистую фигуру, подтянутый живот с упругими мышцами и на то, что дыбилось ниже по стойке смирно. Огромное, твердое и готовое вспороть ткань трусов. Медленно, словно угрожая, мужчина надвигался на меня. И я едва не теряла сознание, беспомощно прикрывая руками обнаженную грудь.

Наконец, одним ловким движением он стащил вниз боксеры, обнажив неожиданно красивый, гладкий и ровный член, пульсирующий от нетерпения. И я не удержалась от нечаянного вздоха. Замерла и сглотнула, поймав его довольный взгляд. Краснея, приказала себе расслабиться, послушно откинулась назад и стыдливо развела ноги. Сложив руки на груди, прикрыла веки. Ноющая пульсация внутри неумолимо набирала обороты.

— Эй, — позвал он хрипло и как-то встревоженно, заставив меня открыть глаза. — Первый раз, что ли?

Мужчина дышал неровно, брови были нахмурены. Он склонился надо мной так низко, что его твердая грудь почти коснулась моей. Я чувствовала, как, что-то горячее, влажное и жаждущее оказаться во мне, уткнулось во внутреннюю поверхность бедра.

— Д-да. — Произнесла на выдохе.

Это заставило его приподняться и ошеломленно взглянуть на меня.

— Я хочу. — Погладила дрожащей рукой его широкую грудь и плечо. Посмотрела прямо в темную бездну глаз. — Сделай это. Пожалуйста.

Потянулась и осторожно поцеловала, получив в награду ненасытный рык, вырвавшийся из его рта. Беззащитная, обреченная, ставшая пластилином в его руках. Открылась и подалась навстречу, когда он тараном ворвался в мою горячую плоть. Одним резким рывком. Без предупреждения. Больно. Сжал руками мои плечи и впился в пересохшие губы, чтобы проглотить мой вскрик новым, жадным поцелуем.

Я выгнулась всем телом, утопая в тысячах искр, посыпавшихся из глаз. Всхлипнула от обжигающей пытки, прострелившей молнией между ног. И ответила тихим стоном на рокот его голоса, на это дикое рычание зверя, которое продолжало меня пугать, хотя и становилось уже каким-то привычным. А еще через пару мгновений уже могла отозваться встречным движением на интенсивные, мощные толчки. Откликнулась, чувствуя, как ему тесно во мне, как сладко. Ожила.

Вцепилась пальцами в его мокрую спину, чтобы сильнее и глубже чувствовать каждый удар бедрами, каждое движение внутри моей полыхающей жаром влаги. Чуть не сорвалась на крик, когда он стал двигаться грубо и быстро, когда нарастил темп чуть не до предела. Хотела просить пощады, но мужчина погасил мое сопротивление жестким поцелуем. Целовал, покусывал, посасывал мои губы, не давая стонать и всхлипывать.

Сжимал мои плечи, причиняя невообразимую боль, подгребал под себя, стискивал бедра, вбиваясь все глубже, до самого предела, который я сама уже чувствовала, отдаваясь нахлынувшим волнам сладкого жара. И замирал на мгновение, а потом продолжал двигаться еще яростнее.

Незнакомец скользил языком по моей шее, опалял ее своим дыханием, ласкал мои возбужденные соски. А я отдавалась ему всем телом и душой, принимала эти ласки, похожие на пытки и сопровождающиеся острой болью. Чувствовала себя добычей и одновременно упивалась собственной слабостью и его силой. Умирала от удовольствия. Задыхалась под его тяжестью и бессвязно просила еще. Даже когда он пытался унять свою дрожь, излившись в меня, даже потом, когда нехотя откатился в сторону и притянул меня к себе, чтобы накрыть сверху огромной ручищей.

Едва отдышавшись, мужчина потащил меня в душ. Никаких лишних слов и объяснений. Включил воду, сделал ее температуру комфортной и направил струю на меня. Намочил волосы, взял немного геля и начал нежно массировать мою кожу. Прошелся по шее, ласково обогнул каждый сосок, спустился к плоскому животу, еще ниже. А я просто кайфовала, позволяя ему быть безраздельным хозяином моего тела.

Смотрела в пугающие темнотой глаза и получала истинное удовольствие оттого, что могу погружаться в них и не ломаюсь. Что стойко выдерживаю этот дикий взгляд. И закрывала веки, окунаясь в терпкий запах его пота, смешанного с парфюмом. И громко, неприлично стонала, когда он, повернув лицом к стене, брал меня снова и снова, грубо и не сдерживаясь, когда, дождавшись пронзивших мое тело судорог, кончал сам и обхватывал меня так тесно, что я ощущала себя в непроницаемом коконе.

— Как тебя зовут? — Спросила на прощание, потому что была уверена, что он вышвырнет меня за дверь, не дав собрать с пола рваные шмотки.

Мужчина открыл балконную дверь и закурил.

— Вадим. — Сказал отрывисто. — Но ты это имя забудь. Для всех остальных я — Майор.

Я поежилась. «Мент, что ли?»

— Нет, малышка. — Усмехнулся он, словно прочитав мои мысли. — Фамилия такая. Майоров.

Притянул к себе, прижался губами и выдохнул мне в рот струю дыма, заставив с непривычки закашляться.

— Пф… Что это? — В горле зажгло.

— Тебе понравится. — Затянулся еще раз, задержал дыхание, прикрыв веки, а затем потянулся и снова вдохнул едкий дым мне в рот.

Я послушно втянула в себя, а потом выдохнула. Глаза заслезились, голова закружилась. Вадим вовремя подхватил меня за талию, не дав пошатнуться. Мы стояли и смотрели на оранжевый закат, а по всему телу разливалась необыкновенная легкость. А потом я уснула на его плече, мечтая поцеловать каждый сантиметр совершенного мужского тела, но так и не нашла в себе сил.

Проснулась уже под утро с твердым намерением улизнуть еще до того, как он проснется и выгонит меня. Но тяжелая рука привычно и по-хозяйски опустилась мне на бедро. Шустрые пальцы быстро скользнули в низ живота, раздвинули мягкие складки и нырнули в горячую глубину.

Он играл на мне, как на арфе, заставляя изгибаться и задыхаться от стонов, а затем подтянул к себе, плотно прижал и резко вошел. Мы двигались в одном ритме, не видя лиц друг друга. Так медленно, так страстно. Я комкала простынь и задыхалась, а когда Вадик покусывал мою шею, прижималась к нему еще теснее. Потому что именно так мне хотелось: чтобы больно, чтобы нестерпимо, чтобы совсем на грани, когда уже не видно пути назад.

И с того дня мы стали совершенно неразлучны. Как чертовы Бонни и Клайд, как те влюбленные ублюдки. Только не убивали никого. Обманывали, да, разводили на бабки, кидали. Но, не опускаясь до чернухи.

А потом возвращались к себе в номер и трахались, как кролики. Высасывая друг из друга жизнь по ниточке. Потому что вместе жить получалось плохо, а врозь — вообще никак.

Через неделю после нашей первой ночи Вадим признался мне, что кроме машины у него ничего нет. Немного денег — но и те у нас кончились быстро. Мы снимали номера в разных отелях, пока не нашли подходящую по цене аренды клетушку в блочном доме, которая и стала нашим временным пристанищем.

Он обучил меня воровскому ремеслу. Как красиво отвлечь внимание и утащить кошелек из кармана прохожего, как поесть в ресторане так, чтобы не платить, как вскрывать замки и прочим рисковым трюкам. Через полгода я уже неплохо разбиралась в психологии жертвы, и легко понимала, если человек мне верит и готов обмануться.

Вадим обещал помочь мне забрать брата, но постоянно откладывал этот вопрос на потом — это единственное, что омрачало мне жизнь. Его мысли занимали крупные аферы, духу провернуть такую и возможностей пока не хватало, но он усиленно готовился. Я устала слышать, что скоро мы сорвем большой куш, и мы стали ссориться. Громко, больно и остервенело, а потом также мирились, что даже соседи стучали нам по батарее.

Мы могли сутками не выходить из квартиры. Лежали, курили, смотрели телевизор. Мечтали. Мы были очень близки, иногда даже казалось, что мы одной крови и сплетены навечно и очень туго нашими словами, клятвами, безудержным сексом и риском. Но я всегда знала, что Майор не может принадлежать кому-то одному — он, как песок, утекал сквозь пальцы, когда ему того хотелось.

Я постоянно боялась, что ему наскучит со мной. Никогда не могла полностью расслабиться, все ждала чего-то плохого — потому что знала его натуру. Едва не задыхалась, когда он куда-то пропадал. Знала, что такому, как он, ничего не стоит нагнуть любую понравившуюся телку без зазрения совести. А потом он вернется к чистенькой мне и будет снова клясться в любви и трахать бесконечно долго, пока не попрошу пощады. И будет продолжать издеваться, даже когда попрошу ее.

Не знаю, какая это стадия унижения или неуверенности, но я спешила, сделать ему минет, когда у меня начинались месячные. Боялась, что он не выдержит и пойдет к другой, чтобы удовлетворить свою похоть. Знала, что Вадим никогда не будет верен мне. Что придется делить его с воображаемыми и вполне реальными женщинами, которые сбегались к нему, стоило только поманить пальцем. Знала. Задыхалась от ревности. Но все равно не могла представить, что мы когда-нибудь расстанемся, и он перестанет быть моим.

Этот человек стал для меня семьей. Да чего уж там — целой вселенной. Но вряд ли бы кто это понял. Я была одинокой, потерянной девочкой, а он заменил мне отца. И друга, и мужа, и любовника заодно. Он был моим воздухом. Самым родным, самым любимым, единственным. Я смотрела на него преданной собакой, готова была умереть за него, душу отдать. И это были два самых счастливых и одновременно взрыво-мозго-выебывающих года в моей жизни.

Пока всё не кончилось.

Знаете такую старую разводку? Девушка знакомится в баре гостиницы с мужчиной, они выпивают, смеются, потом идут вместе в его номер, а следом, когда парочка уже полураздета, врывается «ее бывший» и начинает угрожать? Так вот, это было нашей коронкой. Мужики велись на меня, как наивные школьники, а потом, увидев взбешенного Вадика, ворвавшегося в номер, готовы были расплатиться чем угодно, даже собственной задницей.

Забрав бабки, мы в спешке удалялись и могли не волноваться, что жертва заявит в службу охраны или полицию — выбор всегда падал на развратных женатиков, которые не хотели огласки своих «подвигов».

А потом мы бурно праздновали наши победы. Катались, пили, занимались сексом. Я знала каждую татуировку на его теле и обожала рассматривать их перед сном. Вот и в тот роковой вечер медленно водила пальчиком по его груди, когда Вадик сказал:

— Познакомился сегодня в баре отеля с девушкой.

Я вопросительно посмотрела на него. Знакомый блеск в глазах внезапно насторожил.

— Какой девушкой? — Спросила тихо.

— Короче, сама она стремная, но ее папаша рулит несколькими крупными предприятиями.

Я улыбнулась.

— Есть мысли, как их обчистить?

— Вообще-то да, — он закурил, откидываясь на подушки. — Я запудрю ей мозги и женюсь. Мы с тобой будем богаты, детка.

Меня словно холодной водой окатили. Я понимала, что это означает. Вадик станет ухаживать, прикидываться состоятельным и галантным кавалером — он хорошо это умел. И станет спать с ней, как же иначе!

Я просила его передумать, умоляла, заклинала, а потом, видя, что все бесполезно, стала орать так, что от моего крика переполошились все соседи. Но Майор не из тех, кто меняет свои решения. Вместо того, чтобы откинуть эту мысль, Вадим просто отшвырнул меня к стенке и ушел. Удар пришелся на затылок, но боль не чувствовалась. Все мои мысли занимал только тот факт, что он собирался трахать кого-то еще, чтобы сделать нас богатыми. Что за схема такая? И какая в ней моя роль? Не понимала, как не пыталась.

Но настоящая боль пришла позже.

Когда я поняла, что Вадим не вернется. Мне кусок в горло не лез целую неделю. Я все ногти сгрызла, все сигареты выкурила, готова была простить ему все, что угодно, пока не воочию не увидела их вместе. Просто хотела подкараулить его возле того отеля, чтобы поговорить, а наткнулась на них обоих. Высокая, сисястая баба — кровь с молоком. Порода за километр видна, мимо такой вряд ли пройдешь.

«Стремная». Как же…

Я стояла и хлопала глазами, когда они проходили мимо меня. Я даже слышала запах его одеколона. Он поддерживал свою спутницу под руку и взглянул на меня лишь раз: сухо и с угрозой, чтобы даже не смела подходить.

А девушка меня даже не заметила. Конечно, какая-то бледная девчонка с испуганным взглядом — просто размытое пятно в ее красивой жизни, где она гуляет по ресторанам с такими красавчиками, каким тогда выглядел мой Вадим: при костюмчике и в начищенных до блеска туфлях.

Я бежала домой, спотыкаясь, не видя дороги от слез. Падала, вставала и снова бежала. Вернулась домой и легла умирать. Долго смотрела в белый потолок, кажущийся бесконечным, как и мое одиночество. Лежала и понимала, что все было обманом. Ничего он не собирался для меня делать. Ни спасать брата, ни быть моей опорой. Наша любовь стала ничем, как только понадобилось жениться на богатой наследнице. Она стала пылью.

Кажется, я лежала там вечность. Кажется, действительно тогда умерла.

Вот какие у него были планы. Вот какая грандиозная афера. Да уж, это легче, чем грабануть банк. Не нужно вложений, не нужно схем и разработок. Да и риска — минимум.

Ничтожество. Мразь.

Я закрыла глаза.

Предательство имеет привкус крови. Оно отчаянно горчит, сочится грязной пеной, душит. А у лжи соленый привкус слез. И они непременные спутники любви. Вопрос лишь в том, как рано ты с ними встретишься.

Вадик вернулся. Через два месяца. Кажется, я все так же тихо умирала, потому что не помню, чтобы ела, пила или жила. Возможно, существовала, но лишь бледной тенью себя прежней.

Он радостно сообщил, что теперь мы богаты, и скоро ему удастся вернуться. Говорил, говорил, а я сидела и не могла видеть ничего, кроме голодного блеска в его бесчувственных глазах. И я позволила. Позволила ему сделать то, зачем он пришел. Он имел меня во всех позах, в каких только хотел. А я надрывно стонала, чтобы напомнить ему о том, чего он лишился навсегда по собственной воле.

Я двигалась ему в унисон, сжимала его изо всех сил изнутри, чтобы сделать больнее, но получалось только острее и приятнее. Мне хотелось запомнить его таким, чтобы забыть навсегда. Я впитывала его, как губка. Наслаждалась каждым движением. Отпускала. Прощалась.

А потом мы подрались. Не могла вытерпеть, когда он, кончив, полез ко мне с поцелуями и признаниями. Не могла терпеть больше этой гадости, этой грязи, в которой он вымарал нашу любовь, променяв ее на бабки.

Разбила ему нос.

И пока Вадик матерился в ванной, пытаясь остановить кровотечение, схватила красную сумку из тайника под кроватью, где были спрятаны наши сбережения и убежала.

Выкупила на эти деньги брата: договорилась, чтобы он числился в детском доме, но мог оставаться со мной. И мы со Святом сели в поезд и поехали на юг, туда, где ему и было положено жить, чтобы справиться с проклятым пиелонефритом — загорать, греться в песке и дышать свежим воздухом.

Так я эволюционировала от воровки до социопатки. Не хотела никого видеть и слышать, избегала людей. Старалась не вспоминать и не думать. Ни о чем. Убила в себе все эмоции, потому что если я бесчувственная, то мне и не больно.

А он женился, да. Загуглить эту новость и прорыдать сутки — было моей единственной слабостью за последние дни. Поэтому сегодня утром я не придумала ничего лучше, чтобы избавить себя от волос, которые он так любить перебирать пальцами перед сном, в которые зарывался носом, чтобы глубоко вдохнуть аромат и улыбнуться, засыпая.

Обрила себя на лысо, чтобы освободиться от Него. Хотела окончательно сжечь все мосты. Забыть. Но легче, почему-то, так и не стало. Не вышло. Невидимая нить, которой мы были пришиты друг к другу, была крепче любых цепей, не говоря уже о каких-то там волосах.

2

Спустя полгода

«Забавный маленький паучок. Крошечный совсем. И откуда такой только взялся на седьмом этаже?»

Зевая, прохожусь всей пятерней по отросшим волосам. Теперь они снова мягкие, пушистые и приятные наощупь. А ведь я почти привыкла к себе новой. Да и шампунь хорошо экономился. Поворачиваюсь к зеркалу и долго вглядываюсь в бледное, худое лицо, на котором глаза кажутся огромными серыми дырами. Поправляю «прическу». За зиму шевелюра отросла сантиметров на восемь, не меньше, и у меня теперь даже имелась симпатичная челка.

Беру сигарету, закуриваю, открываю балконную дверь и выхожу.

— Привет, — сухо бросаю в сторону паучка.

Этот мелкий засранец умудрился за ночь оплести всё окно своей паутинкой. Ювелирная, надо признаться, работа.

Выставляю на подоконник банку, в которой лежит половинка абрикоса — специально вчера купила. Переживала, чем будет питаться здесь этот малец. А так, глядишь, фрукт начнется портиться, появится плодовая мушка. И ему будет не скучно.

— Это тебе. — Изображаю подобие улыбки, но выходит плохо — разучилась.

Подхожу к оградительным перилам, затягиваюсь и невольно щурюсь, глядя на море. Кажется, будто оно врывается в кусочек суши своей огромной голубой лапой. А бухта будто обнимает его в ответ, держит обеими руками и больше не отпускает. Каждый день смотрю на это природное объятие и умиляюсь. Точнее, что-то в душе будто собирается проснуться, ожить, но, поерзав слегка, поцарапавшись о мою твердую броню, снова затихает.

Каждый день, как сквозь пелену сна. А сны я теперь ненавижу. Каждый раз одно и те же: руки эти по моему телу ненасытные, глаза бешеные, крики до хрипоты, поцелуи до разодранных в кровь губ. Наша страсть, секс, ссоры, расставание, боль. Гребаная карусель, которую приходится переживать снова и снова по кругу, стоит только закрыть глаза.

Стараюсь меньше спать и больше времени занимать себя чем-то. Вот, например, идти куда-то бесцельно, шляться по городу или лежать, выкуривая одну сигарету за другой. Но это, конечно, тянет вниз, а мне нужно зарабатывать деньги. А браться за что-то грандиозное и рисковое боюсь. Попадусь, и Свят останется один. Без сообщников в таком деле тяжело, а втягивать брата — наиглупейший вариант.

Хотя тот и мечтает. Ненавижу себя, когда он, пытаясь подражать мне, тренируется вскрывать замки отмычкой или пытается тиснуть кошелек в автобусе. Свят не должен идти по моим стопам, не такого будущего я ему желаю. Он видит себя в мечтах кем-то вроде крутого техника: аферисты так обычно называют того члена команды, который хорошо разбирается в компьютерах и может руководить технической частью любой операции. А я хочу, чтобы мой младшенький зубрил учебники — не зря же мы сделали документы для посещения местной школы.

А еще брат оторваться не может от скиммера — штуки, которая считывает информацию с банковских карт. И меня это ужасно драконит, ведь в этом возрасте его должны интересовать сигареты, вечеринки и девчонки в коротких юбках. А он почти ежедневно упрямо уговаривает меня отдать его в ученики к какому-нибудь известному мошеннику или хакеру, ведь я знаю многих в этой среде, но все эти разговоры приходится мигом пресекать.

Молодость и шарм — мое смертельное оружие. Но когда я состарюсь, потеряю возможность промышлять чем-то подобным. Да, все еще смогу напиться за счет какого-нибудь идиота, получить пенсию по поддельному документу или, на крайний случай, стану красиво бросаться под колеса машин богатеньких буратино, чтобы поиметь с них бабла.

Но Свят… Он не такой. Ему нужна семья. Спокойная, тихая гавань. Домишко на берегу моря, красотка-жена, престижная работа и парочка спиногрызов, которые будут обожать свою полоумную тетку Софку, которая научит их мухлевать в карты и подделывать подписи родителей в дневнике. Возможно, они даже выделят мне комнатку на чердаке, где я буду дымить, пока однажды не сдохну от рака легких, инфаркта или инсульта.

— Дышать нечем, — братец заваливается на балкон, разгоняя рукой сигаретный дым.

Выдыхаю дым, тушу окурок в пепельнице и оборачиваюсь. Святослав улыбается, в этой обтягивающей майке он не выглядит ребенком — в нем угадывается будущий сердцеед с набором крепких мышц. Вот только от прыщей, мелкими красными точками высыпавшими на его лоб и виски, не мешало бы избавиться и срочно.

— Ну что? — Говорю я вместо того, чтобы поздороваться.

Брат достает блокнот.

— Так, — он находит нужный лист. — Номер 202: сорок лет, есть кольцо, всегда гладко выбрит, много говорит по телефону с женой. В свободное время ходил на набережную, спрашивал меня, как добраться.

— Дальше. — Прошу хмуро.

— Номер 230. Северянин, лет пятьдесят, женат и явно озабоченный. Как мне удалось выяснить, приехал по делам, но интересовался кардиологическим санаторием. Даже притащил оттуда буклет.

— Угу. — Киваю.

Главное правило афериста: грабить только говнюков и никогда не забирать последнее. Воровать у больных и немощных — плохая примета. Очень плохая примета. Не стоит портить себе карму.

Брат перелистывает и продолжает:

— Номер 252. Около шестидесяти, жирный, неприятный тип. Кольцо снял, как только приехал. Сначала я думал, что какой-то региональный чиновник, но он сам взболтнул, что приехал открывать филиал своей фирмы.

Шестьдесят лет. В эти годы ум, расчетливость и подозрительность обычно в труселя сваливаются. Кажется, самый подходящий для нас вариант.

— Подробнее.

Свят чешет затылок.

— Ну… — Он убирает блокнот в карман джинсов. — Нетерпеливый. На ресепшене звонил в звонок, как ненормальный. Хотя администратор рядом стоял, просто говорил по телефону с важным клиентом. — Брат наклоняется, разглядывая причудливую паутинку, тонкими серебристыми нитями оплетающую окно. Осторожно касается ее, стараясь не порвать, но та тут же липнет к его пальцу. — Чаевые мне не оставил. А когда пошел прогуляться, сунул в холле свою лапу в вазу с конфетами, да так много хапнул, что рука внутри застряла. Жадюга.

— Отлично. — Нервно облизываю губы.

Жадность — это слабость, она всегда играет на руку таким, как я.

— И наглый он, руки точно будет распускать. — Тяжело выдыхает брат. — Придется страховать тебя на каждом этапе.

— Справлюсь. Не в первый раз. — Помогаю ему выпутаться из липкой паутины, но тоже вляпываюсь. — Черт. — Отряхиваю руки о штаны. — Про то, где можно девочек снять случайно не спрашивал?

Пожимает плечами.

— Нет. Но я, как и было оговорено, когда спросил про хорошее заведение, посоветовал ему бар нашего отеля.

— Замечательно. — Толкаю дверь и вхожу в душную комнату. Открываю шкаф, мысленно прикидывая, какой из образов ему мог бы понравиться. Явно не школьница, не бизнес-леди и не простушка… Скорее что-то доступное и очень яркое. — Типаж?

Свят запрыгивает на диван с ногами, открывает пластиковую бутылку, жадно пьет, затем вытирает ладонью капли воды со рта и задумчиво протягивает:

— Ну… не знаю… Что-то вроде Алека Болдуина. Нагловатый, полностью уверенный в своей дряхлеющей привлекательности, любящий пускать пыль в глаза. — Он усмехается, потирая руки. — Сальные волосы, шея в складочку, жирные, будто он только что курицу-гриль ел, губки бантиком. Все, как ты любишь.

— Да пошел ты. — Цежу сквозь зубы, но губы непроизвольно растягиваются в улыбке.

Братец прав — это мой любимый типаж.

— Ты злая, потому что у тебя мужика уже лет сто не было.

Улыбка немедленно сползает с моего лица.

— Вот это уж точно не твое дело.

Отворачиваюсь и выбираю парик, предвкушая продуктивный вечерок. «Блондинка, брюнетка, огненно-рыжая?» Все-таки устроить брата носильщиком багажа в отель было самым верным из моих решений.

* * *

Есть один небольшой, но существенный минус в теплых, южных уголках суши вроде этого. В городе у моря одиночество всегда ощущается острее. Оно как что-то невидимое, но невыносимое. Как заноза, застрявшая в сердце и постоянно дающая о себе знать.

Улыбки на лицах девушек с ровным шоколадным загаром, смеющиеся местные с мороженым в руках, очарованные красотами туристы с фотокамерами. Меньше машин, больше велосипедистов. Больше зелени, красок, воздуха. Широкие проспекты и маленькие тропиночки, гладкие камни, мягкий светлый песок. И неожиданно огромное море, обдающее своей соленой свежестью. Манящее в теплую, ласковую воду.

Оно как молчаливый соучастник моих преступлений. Огромное, сильное, всеобъемлющее. Оно появилось здесь раньше людей и знает все их тайны. Лижет берег, чередуя приливы и отливы без отдыха, словно тасует радость и горе. Шлифует камни и характеры, наполняя жизни людей вечным танцем волн. Ровное, притворно безразличное, оно заполняет своим спокойствием все пространство. Море… Коварное, буйное, бескрайнее, пугающее, оно и есть само спокойствие, потому что учит нас в первую очередь мудрости.

Выхожу из такси за несколько сотен метров до отеля. Лучше пройтись немного пешком, чем рисковать, ведь таксист потом с легкостью сможет описать шикарную брюнетку, севшую в его автомобиль в районе Голубой бухты. И пусть эта шикарная дама с копной черных, как вороново крыло, волос ничуть не похожа на меня, подстраховаться все-таки стоит.

Вышагиваю, не спеша. Наслаждаюсь этим прекрасным звуком, который сопровождает каждый мой шаг — цок, цок, цок. Уверенная походка, идеальная укладка, яркий, но не слишком вульгарный макияж. И платье — тонкий шелк, летящее, с разрезами до основания бедер и интригующим декольте, в котором припрятан чумовой пуш-ап.

Да, не знаю, что на меня нашло, но в последний момент решила не разыгрывать карту откровенной шлюхи. Называйте это, как хотите. Может, чутьё. Сегодня я — растроганная красотами города приезжая, жаждущая приключений в последний день своей унылой командировки.

Это удивительно, но метод Станиславского все еще работает. Стоит только примерить чужой образ, попытаться прожить придуманную тобой роль и максимально ей поверить, как свои собственные беды ненадолго, но отступают. Я — больше не Соня, я — Светочка. Милая, наивная, кокетливая и веселая госслужащая из Перми. А единственной проблемой Светочки становится скучный вечер, сломанный ноготь и отсутствие хорошего коньяка в мини-баре ее номера.

Другая походка, другие манеры. Акцент, смех, мимика — все другое вплоть до кончиков ногтей. Готова спорить, если измерить длину моих ног и размер груди — у Светочки показатели тоже будут выше. Не удивлюсь, если и анализ крови окажется другим — но следов я не оставляю, уж простите.

На самом деле, прекрасно отдаю себе отчет, что поступаю непрофессионально. Гораздо проще было бы поехать в какой-нибудь мощный гипер-маркет, типа Икеи, туда, где бродят сотни зазевавшихся покупателей. Присмотреть там парочку уставших от мук выбора приезжих, которые уже больше часа никак не могут определиться, какую кухню они хотят. И, проходя мимо, легко увести их рюкзачок. Уверяю вас, там будут и карты, и приличные суммы наличкой, и смартфоны с планшетами. Да и искать меня, как положено, вряд ли кто станет — если они приезжие, им поскорей нужно вернуться домой, а ментам тоже захочется отвязаться от таких «гостей» побыстрее и попроще.

Но такие дела для тех, у кого совсем совести нет. Ведь эта пара может оказаться чьими-то папочкой с мамочкой, которые долго и упорно копили деньги на кроватки своим малышам.

А я совмещаю приятное с полезным: отбираю и наказываю. И делаю это, только убедившись в том, что все мои жертвы — отпетые мерзавцы. Основные мои «клиенты» — вырвавшиеся на свободу командировочные. Грязные, похотливые кобели, которые стараются по максимуму использовать каждый час своего маленького отпуска.

Это не тот случай, когда мужчина приезжает на двухнедельный отдых в санаторий и ищет себе дамочку почище, чтобы втереть ей про свое «одиночество» и то, как его не понимает жена. В итоге они все эти две недели трахаются до умопомрачения с такой же уставшей от детей и быта стареющей феей, а потом разлетаются каждый по своим городам.

Нет, тот тип командировочных, которые попадают ко мне в лапы — это отборный сорт похотливого дерьма, торопящегося предать верную супругу, потому что другого шанса вырваться из-под неусыпного контроля и засадить молоденькой шлюшке может не представиться ему еще пару лет. Едва завершив все свои рабочие дела, эти мрази начинают торопливо вынюхивать, с кем можно было бы весело провести время. Не каждый из них готов раскошелиться на проститутку — они жадные, поэтому сначала выбор падает на доступных девчонок из местных.

Вот тут главное вовремя попасться на глаза — привлекательность еще никто не отменял. Но и разборчивые тоже попадаются: серьезные, суровые на вид, деловые. Таких еще приятнее уделывать. И я никогда не полезу к мужчине, который не хочет иметь отношений на стороне. Выбираю только отпетых козлов, которых, как бы не маскировались, всегда выделяет один безошибочный признак — масляные глазки. Всего один ничего не значащий, казалось бы, короткий взгляд, но он уже отымел тебя во всех позах.

— На море не нужно отдыхать, на море нужно жить. — Произносит какой-то турист с придыханием, любуясь оранжево-красным закатом, ложащимся фиолетовой дымкой на вершины гор вдали.

Прохожу мимо, и эта фраза заставляет меня поморщиться. Она напоминает о том, что нужно ехать дальше, мы и так надолго здесь задержались из-за учебы брата.

Мошенник не должен оставаться долго на одном месте, увеличивается опасность наследить и быть пойманным. И пусть мои жертвы — приезжие, которые вряд ли заявят в органы о своем позоре, но риск никуда не исчезает. Грязная работа — она и есть грязная. А крупные аферы, которые могли бы обеспечить нам хотя бы год безбедного существования, пока не по зубам.

Или я просто боюсь. Не хочу рисковать… Или мне реально нравится то, что я делаю. И как делаю. Потому что, унизив каждую мерзкую свинью, я чувствую острое удовлетворение, непередаваемый кайф, почти как от секса. Вряд ли эти твари делают для себя какие-то глобальные выводы, но, смею надеяться, после таких приключений им еще какое-то время удается держать в узде себя и свой похотливый прибор.

— Я здесь, — говорю, набрав номер брата.

— Давай, — отзывается он.

И я вхожу в здание отеля.

Свят обычно помогает мне проникнуть внутрь здания так, чтобы никому и в голову не пришло интересоваться, кто я и к кому пришла. Он отвлекает администратора или выбирает подходящий момент, когда в холле находится достаточно много народа, чтобы можно было пройти незамеченной.

Быстро оглядываю обстановку. У меня несколько секунд, чтобы сориентироваться. У стойки ресепшена несколько человек, портье заняты, поэтому иду медленно, не привлекая лишнего внимания. Каблуки не цокают по мраморному полу — практика сказывается. Двигаюсь почти на носочках, не торопясь, смотрю отрешенно, будто занята своими мыслями, и выдыхаю только, когда оказываюсь за поворотом.

Если ты уже внутри — ты гость отеля. Остальное — мелочи.

«Ты вовремя» — приходит сообщение от брата, пока я преодолеваю путь до ресторана, а оттуда до бара. — «Темно-синий пиджак, барная стойка, слева»

После ярко освещенного ресторана глаза не сразу привыкают к темноте бара. Продвигаясь между столиков, сразу выхватываю глазами полноватую фигуру у стойки. У мужчины скучающий вид: он проверяет смартфон, время от времени поглядывая на экран телевизора, закрепленного на стене, но мое появление не проходит для него незамеченным. Быстрым взглядом знатока женских прелестей он оценивает мои икры и щиколотки, которые на каждом шаге выпархивают, как крылья экзотической бабочки, из разрезов юбки.

Ненадолго он задерживается взглядом и на моем бедре, затем возвращается к смартфону, который держит пальцами-сосисками, но… сосредоточиться уже не может — крючок проглочен. И вот, усаживаясь за свободный столик, с которого так удобно за ним наблюдать, я замечаю новый взгляд.

Кроткая улыбка ему в ответ. Чисто из вежливости.

И, не дожидаясь ответа, смотрю на свой клатч, который кладу на край стола. Беру паузу, чтобы проанализировать ситуацию. Что мы имеем: сразу несколько самцов в поиске самок, многие из них развернули корпусы в мою сторону — заинтересовались. Мне их внимание не нужно, не хотелось бы отпугнуть жертву. Так-с. Дальше. Что там у нас? За угловым столиком работает местная «разводила на коктейли», а значит, хорошо, что я оделась приличнее — не будет проблем с ее «сутенером».

— Маргариту. — Прошу подошедшую молоденькую официантку. — И сделайте громче, пожалуйста. — Указываю на телевизор.

Раз уж его так интересует происходящее на экране… Что показывают? Смешанные единоборства? Ну, отлично. Мужики, кровяка, напряжение — весьма возбуждающе.

Бросаю еще один случайный взгляд на объект своего интереса и тут же прячу глаза. Достаю телефон, пролистываю. Хочешь, чтобы тебе поверили? Не показывай заинтересованности.

Официантка приносит бокал. Делаю несколько небольших глотков и поворачиваюсь вполоборота к телевизору. Никогда не понимала, как в шуме голосов и музыки посетителям удается следить за каким-нибудь матчем, но люди, и правда, реагируют на происходящее на экране: мычат, морщатся и подбадривают борцов. Единственное, что я способна понять по всплывающим подсказкам, титрам и флажкам, это то, что наш боец месит какого-то испанца, аки слоеное тесто.

— О-оу, — произношу нарочито громко и картинно отворачиваюсь, но любопытство, вроде как, берет своё, и я снова одним глазом поглядываю на экран, не забывая жадно прихлебывать из бокала.

— Да! — Вдруг восклицает кто-то из присутствующих, когда боец в красных труселях переводит бой из стойки на настил клетки.

Понимаю, что нужно радоваться. Хлопаю в ладоши, а затем снова «случайно» встречаясь взглядом с боровом. Его, кажется, от происходящего в пот бросает, или ему просто здешний климат не совсем подходит: он ослабляет воротник рубашки рукой и довольно лыбится в мою сторону.

Превозмогая отвращение, задерживаю на нем глаза чуточку дольше положенного. Смущенной улыбкой возвещаю о том, что мне приятно найти единомышленника среди толпы незнакомцев. Возвращаюсь к просмотру боя, неосознанно и нервно поглаживаю свое бедро.

Проходит еще минут десять и еще несколько нечаянных взглядов прежде, чем решаю, что клиент дозрел. Кладу купюру под бокал, смотрю на часы, встаю и направляюсь к выходу. Преодолеваю расстояние до двери всего за десять шагов — знаю это точно, потому что отсчитываю их про себя в обратном порядке: три, два, один… Обычно этого бывает достаточно.

И вуаля…

— Девушка! — Доносится в спину.

Большой, запыхавшийся, с лоснящейся от жира шеей, бегемот дотрагивается до моего плеча.

— Да?

Я — сама невинность.

— Вы сумочку забыли на столике.

— Что? — Не сразу понимаю, о чем идет речь. — Я? Ох… надо же… ну, я и растяпа. — Прикусываю губу, заглядывая в лицо незнакомцу. — Спасибо вам… огромное…

— А… Аркадий. А… вы уже уходите? — Решается спросить он, вытирая потные ладони о брюки.

Задумчиво пожимаю плечами.

— Скучно одной… — Печально вздыхаю.

— Так, может, хотите мне компанию составить? — Жестом он указывает на бар.

Изображаю мучительное сомнение.

— Я… Даже не знаю…

Вижу, как он не хочет этого говорить, но половой зуд побеждает жадность:

— Позвольте угостить вас? — Коньячный выхлоп забирается мне прямо в ноздри и вызывает тошноту. — Что вы пили?

— Маргариту, — застенчиво говорю я, прижимая к себе клатч.

— Прошу вас, — открывает мне дверь, пропуская вперед.

Как галантно.

— Спасибо. — Нечаянно виляю бедрами.

— Вы тоже здесь остановились? — Тяжело дышит в затылок.

— Да, в двести семидесятом, а как вы угадали? — Бросаю через плечо, возвращаясь за столик.

— Просто предположил.

— Я — Света, кстати — Поворачиваюсь и крепко сжимаю его огромную ручищу.

— Очень приятно…

Через час он уже дышит мне в шею, продолжая щедро заливать вонючее пойло в свою огромную жабью глотку. Каждый раз, когда наш боец проводит удачный тейкдаун, мы отмечаем это новым тостом: Аркашка целой рюмкой, я глотком.

— Ты удивительная, — шепчет он, придвигаясь все ближе.

Его огромное пузо царапает пуговицей рубашки край стола.

— Спасибо, — задерживаю на нем взгляд все дольше, улыбаюсь все шире, прикосновений не сторонюсь.

Мы знаем, что завтра разъедемся в разные города, и нам вряд ли есть, что терять. Отчаянно посылаю ему свои сексуальные флюиды.

— Я на секундочку, — говорю, потерев плечом о его грудь. — В уборную.

Ловким движением возвращаю портмоне в карман его пиджака.

— Жду, — восклицает он, словно верный, но пьяный рыцарь.

Оставляю на столе свой клатч — знак высшего доверия. Возле туалета незаметно, прямо на ходу передаю банковскую карту брату. Пусть снимет с нее все, что имеется, оставив этому придурку только на чай и на аспирин, чтобы было, чем подлечиться с похмелья.

Когда возвращаюсь, вижу, насколько уже затуманен взгляд моего спутника. «Ах, ты, мой престарелый Дон-Жуан, так быстро дошел до кондиции»

— Слушай, я тут подумала… — Задыхаясь, шепчу ему на ухо.

— Я только за. — Его глаза загораются, он хватает со стола бутылку.

Мы покидаем бар, хихикая, словно школьники. Покачиваясь, добираемся до лифта. «Ну, что, в бой, Светочка? Сейчас тебе придется нырнуть прямо в чан с маргарином»

Как только дверь закрывается, он набрасывается, тараня липким, холодным языком мой рот и стискивая своими толстыми клешнями бедра. Страстно отвечаю ему «взаимностью». На вкус этот мешок с дерьмом, как вчерашний холодец — чесночный и тошнотворно кислый, прямо до рыготины.

Он вжимает меня в стену, продолжая с завидным упорством исследовать языком мои десны и зубы. С радостью и облегчением отпрыгиваю от него, едва только лифт замирает на втором этаже.

Когда створки разъезжаются, хватаю мужчину за галстук:

— Давай ко мне. — Выдыхаю и качаю головой. — Нет. Лучше к тебе. Веди!

Тяжело дышащий толстяк походит сейчас на осла, которого ведут на рынок. Послушно спешит по коридору, не забывая меня лапать. Судорожно открывает мне дверь в номер и вталкивает внутрь.

— Подожди, налей вина. — Шепчу, когда Аркаша начинает чуть не с мясом выдирать пуговицы на своем пиджаке. — Пить хочу.

— Хорошо. — Ему трудно прийти в себя, но он делает усилие.

Проходим в середину комнаты. Его руки заметно трясутся от вожделения.

— Позволь мне, — предлагаю.

Забираю бутылку, ставлю на столик бокалы. Полагаю, что он будет только рад передышке — ему ведь еще нужно сожрать волшебную синюю таблеточку. Старички-разбойнички всегда так делают: поняв, что у них выгорит и уже совсем скоро, торопятся незаметно принять допинг для своего молоточка, который без посторонней помощи уже совсем не стучит.

Воспользовавшись моментом, бросаю в один из бокалов порошок, который достаю из лифчика. Завтра этот придурок будет меня благодарить, что это всего лишь снотворное, а не пурген — было бы невесело уснуть и обосраться одновременно, да еще и с капитальным стояком.

Беру бокалы, оборачиваюсь и вижу, что этот урод уже в длинном белом халате.

— О… — играя бровями, улыбаюсь, — какой ты… сексуальный в этой штуке. — Протягиваю бокал.

— Да-а-а… — Раскрасневшийся, потный, Аркаша ревет, как медведь.

Берет вино и опустошает весь бокал залпом. «Умница». Отставляет на столик, надвигается на меня.

— Ты сводишь меня с ума… — Шепчу, отходя назад.

— Иди сюда, — бормочет он и… распахивает халат.

Останавливаюсь. С неудовольствием замечаю, что то ли боец мне попался крепкий, то ли таблеточка уже начинает действовать, но старый, сморщенный, синеватый молоточек неумолимо оживает. Продолжаю изображать ответное желание, кусаю губы.

Решительно бросаюсь вперед и толкаю его на кровать. Толстяк падает, его халат распахивается сильнее, но выхваченный одним моим ловким движением пояс уже у меня в руках.

— Сыграем по моим правилам, — произношу загадочно.

Запрыгиваю сверху и быстро привязываю его руку к поручню кровати.

— Такие тебе игры нравятся да, Светочка? — Спрашивает он, шамкая губами. — Давай, разбуди моего зверя! Потрогай его!

И я замечаю, что Аркашка уже слегка дизориентирован.

Хватаю галстук, висящий на спинке стула, и прихватываю им вторую руку. Жирдяй довольно улыбается: его агрегат заработал на полную мощность, встал по стойке смирно и просится в дело всеми своими двенадцатью сантиметрами.

— Нравится? — Интересуюсь, сидя на нем так, чтобы он мог чувствовать своим прибором жар между моих разведенных ног. Легонько покачиваюсь из стороны в сторону, все еще позволяя поверить, что между нами что-то может и произойти.

Хозяин улыбается, кивая. Его член довольно подрагивает.

— Твоей жене тоже понравится. — Произношу с улыбкой.

Его полузакрытые веки колышутся. Кажется, что-то идет не по плану, но он еще не понимает, что именно. Мне нравится именно этот момент: выражение лица у него, как у наивного младенца, который не понимает, почему отобрали сиську.

— Ч…что? — Аркаша не перестает улыбаться.

Но даже его сморщенные яйца умнее — они уже испуганно поджались.

— Вот что. — Достаю телефон, встаю и делаю сразу несколько снимков. — Скажи «сыр», придурок. А если станешь меня искать, эти карточки разойдутся по всему интернету.

Вялые попытки выпутаться из веревок перемежаются с попытками тупо открыть глаза.

— Баю-бай, Аркадий. — Улыбаюсь я, наслаждаясь картиной.

Гора жира спит, член бодрствует.

Убираю телефон. Быстро прохожусь по тем местам, где могла оставить отпечатки и протираю поверхности платком. Достаю тонкие перчатки, надеваю, аккуратно вынимаю чемодан, проверяю его содержимое. Наличка, часы, прочая ценная мелочь — все складываю в свой пузатенький клатч. Подхожу к двери, поднимаю банковскую карту — брат уже просунул ее под дверь. Возвращаю на место в бумажник этого хмыря.

Можно было бы еще снять трусики и подложить в чемодан, скажем… в его свитер в качестве подарка для женушки, но на мне сегодня мои любимые — красные с кружевом, и уж очень не хочется их лишаться.

Еще раз оглядываю номер, затем тело спящего мужчины. Ослабляю веревки, чтобы он легко мог распутаться утром, и выхожу в коридор. Иду, стараясь не попадаться в поле зрения камер. Этот тип вряд ли заявит на меня, но осторожной нужно быть всегда. Спускаюсь по лестнице, поправляя волосы. На душе так спокойно, такое умиротворение, даже сердце не колотится бешено. Просто штиль. Ка-а-а-айф…

Покидаю отель, выхожу на набережную, снимаю туфли и некоторое время иду босиком, любуясь волнующимся морем, чьи волны поблескивают в свете луны, как мятая фольга. Только через пару километров, поднимаюсь к дороге и ловлю такси, которое высаживает меня в соседнем с домом квартале. По дороге до съемной квартиры изредка оглядываюсь, хотя и так знаю, что никого нет. Сработано было чисто.

Дома неспешно снимаю парик, затем платье, макияж. И уныние возвращается ко мне вместе с тем образом, которые смотрит на меня теперь из зеркала. И снова передо мной одинокая девчонка, брошенная, раздавленная, растоптанная. Пытающаяся мстить, а на деле просто посыпающая солью свои же собственные раны.

Выхожу на балкон, сажусь на пол, подтягиваю колени к груди и закуриваю. Всхлипываю, выдыхая терпкий дым.

Мечтаю, что когда-нибудь эта боль меня покинет. Что когда-нибудь я перестану звать Его ночами. В груди перестанет болеть от мыслей, которые упрямо стучатся в голову. Когда-нибудь он меня отпустит. И я его отпущу.

Поднимаю с пола кожаный кошелек.

Вспоминаю того парня с пристани. Крепкий такой, лицо кирпичом, будто весь мир ненавидит. «Злой блондинчик» — называю его про себя. Уж он-то явно не такой мерзкий на вкус, как этот толстяк. У него красивые, правильной формы, по-женски пухлые губы. Целоваться с таким, должно быть, сплошное удовольствие…

И чем он меня так зацепил?

Не знаю. Открываю его бумажник и снова проверяю все отделения. Ни фото, ни карточек, ни скидочных карт. Ничего. Человек без истории, человек без лица — вот он кто.

Но разве так бывает?

3

Глеб

Я никогда в последний раз не выдыхаю перед тем, как идти на дело. Собран и сосредоточен с первой же секунды. Если уж ты влез в подобное, значит, должен быть готов к тому, что на любом этапе этой напряженной канители может случиться что-то, что без труда может вернуть тебя обратно за решетку.

Что поделать: выбранный мной путь не для отчаянных и сильных духом — не стоит приукрашать и романтизировать. И благородством здесь тоже не пахнет, потому что мы ни херовы Робин Гуды, и никому награбленное не раздаем. Наше первое правило — думать только о себе, и ни о ком больше.

Таковы профессиональные аферисты.

Каждый из моих ребят талантлив, и с легкостью нашел бы себе применение в обычной жизни, но с той дороги, которую они (и я) однажды для себя избрали, не так легко теперь свернуть, потому что руководит нами азарт — настоящая охотничья страсть, ослепительно яркая, порой безумная и крайне опасная.

Мечтатели или глупцы, но мы реально верим в то, что возможно всё. Нам не достаточно того, что предлагает система. Всегда хочется большего, лучшего, недоступного. И мы совершенствуемся, идем вперед, становимся умнее в попытках раздвинуть рамки обыденного.

Трудно сказать, что такое азарт, пока не попробуешь его на вкус. Но если попробовал… вряд ли получится остановиться. Это самый доступный и действенный наркотик из существующих. Он отключает все чувства: стыд, благоразумие, сожаление и даже инстинкт самосохранения.

Потому что мы играем по-крупному. И ставим на кон всё, что имеем. В том числе и собственную жизнь.

Мы с Максом небрежно оглядываемся прежде, чем спуститься по лестнице вниз, к неприметной с виду двери, ведущей в бар. Я поправляю галстук, с удовольствием отмечая про себя, что в центре города довольно многолюдно в это время, но вряд ли кому в голову придет заглядывать в заведение «только для своих», работающее без вывески. Нам лишние свидетели сегодня не нужны.

Толкаю дверь. В помещении накурено. В тусклом свете всего нескольких потолочных светильников мрачные малиновые стены кажутся темно-фиолетовыми. Подвальная коробка без единого окна при таком освещении кажется еще меньше и теснее — большой душный гроб, пугающе давящий на мозги. Но посетителям, которые посмеиваются, обсуждая что-то с ярко выраженным южным акцентом, явно всё нравится.

— Добрый вечер, господа, — приветствую собравшихся, перекидывая чемоданчик из правой руки в левую, чтобы пожать протянутые мне ладони.

Широко улыбаюсь, всем видом показывая свое расположение, а в это время мой мозг сосредоточенно оценивает ситуацию. В помещении бара нас шестеро: я, Макс, пришедший со мной, хозяин заведения Фил, флегматично протирающий бокалы за стойкой, старичок-эксперт Фридрих Робертович, привлеченный для оценки предмета искусства, Имран — покупатель (крупный бизнесмен с юга), и его телохранитель, напоминающий дятла своим мощным, длинным носом-клювом.

— Прошу вас, — приглашаю их присесть за один из столиков.

— С удовольствием. — Имран садится.

Сопровождающий подает ему черный чемоданчик, тот кладет его на стол, но открывать не спешит.

Напряжение есть, оно чувствуется, как и в любой сделке, но подготовительная работа прошла на славу, и теперь эти люди нам доверяют.

— Вам понравится, — обещаю.

Мы сидим друг напротив друга.

Открываю свой кейс и подвигаю к Фридриху Робертовичу, который, придвинув стул, усаживается с краю.

— Значит… — Самодовольно прищуривается Имран, следя за неторопливой работой пожилого искусствоведа, склонившегося над маленьким квадратом картины, лежащей в кейсе на подкладке из шелка. — В музее теперь висит… подделка?

— Именно. — Отвечаю с легкой ухмылкой.

То, что подделка лежит у него перед носом, ему знать необязательно. Да и художник, с которым я привык работать, точно обиделся бы на такое определение. «Я не рисую подделки, — обычно говорит он, — я клонирую произведения искусства»

— Не буду спрашивать, как вам удалось подменить ее. — Имран, улыбаясь, поглаживает пальцами свои пышные черные усы. — Мне рекомендовали вас, как профессионалов своего дела.

— Благодарю, — довольно киваю я.

Макс нетерпеливо ерзает на стуле, наблюдая за экспертом, внимательно изучающим каждую черточку на картине. От слов этого старикашки будет зависеть, получим мы содержимое чемодана Имрана или будем вынуждены разруливать сложившуюся в связи с неудачей неприятную ситуацию.

— Она… превосходна. — Наконец, скрипучим голосом выдает Фридрих Робертович, распрямляясь и по очереди оглядывая собравшихся. Он качает головой. — Оригинал, вне всяких сомнений.

Внутри меня выстреливает пружина облегчения, но приходится держать лицо, изображая невозмутимость и отрешенность. А вот Максу не удается удержаться от напыщенной усмешки и едва слышного вздоха.

— Александр, — стряхнув пепел с толстенной сигары, Имран перегибается через стол, чтобы пожать мне руку. — Поздравляю вас.

— Это ведь вы теперь ее счастливый обладатель, — парирую я, крепко сжимая его ладонь.

Глаза южанина горят при взгляде на картину. Он закрывает кейс до характерного щелчка и откладывает сигару в пепельницу. Этот голодный взгляд на свою добычу безусловно роднит нас друг с другом.

— Они теперь ваши. — Подвигает к нам свой чемоданчик и открывает.

Аккуратно разложенные пачками купюры. Красивые стопочки, перетянутые банковской лентой. У меня под ложечкой начинает неумолимо посасывать от предвкушения.

— Пересчитаю, не против? — Спрашиваю, больше всего желая поскорее прикоснуться к этим ровным, новеньким, прямоугольным банкнотам.

— Разумеется. — Имран кивает, затем поворачивается и делает знак бармену. — Шампанского. — Потирает ладони. — Нужно отметить сделку.

Пока Фил суетится с бутылкой и бокалами, южанин достает из внутреннего кармана пухлый конверт и вручает эксперту.

— Ваш гонорар, уважаемый.

— Благодарю. — Пожилой еврей быстро прячет деньги за пазуху, словно их могут отобрать.

Имран собственноручно разливает шампанское, пока я пересчитываю хрустящие банкноты.

— Все верно, спасибо. — Беру бокал, как только заканчиваю подсчет.

— Нет, это вам спасибо. — Бизнесмен усмехается. — Местные коллекционеры уже в очередь выстроились, чтобы перекупить у меня ее. Чем больше желающих, тем выше цена. Без вашей помощи вряд ли бы вышло ее заполучить.

Улыбаюсь, глядя, как пузырьки в бокале танцуют, подпрыгивая, и как взрываются, громко шипя. Мы чокаемся с Имраном, потом со стареньким экспертом, затем я поворачиваюсь к Максу, чтобы разделить и с ним радость победы, но тут же застываю. На меня направленное тупое черное рыло пистолета. По спине пробегает ледяная дрожь.

— Ты… — Сглатываю, осторожно ставя бокал на стол. — Это… что?

Тишина, воцарившаяся вдруг в помещении бара, подсказывает мне, что все сейчас видят то же самое. Где-то за моим плечом кашляет пожилой эксперт, подавившись от неожиданности.

Лицо Макса расплывается в довольной ухмылке. Он держит оружие в вытянутой руке и чувствует себя хозяином положения.

— Деньги. — Коротко говорит он. — Мне нужны деньги. Давай-ка сюда чемодан.

Дуло пистолета легонько подрагивает, смотря мне прямо в грудь.

— Подожди… — пытаюсь начать я.

Но он, бешено сведя челюсти, только повышает тон:

— Деньги, я сказал!

Меня сковывает льдом страха, но я все равно, как во сне, поднимаю руку, чтобы передать ему кейс.

— Эй, — делает шаг вперед телохранитель Имрана.

И пистолет Макса резко перемещается в его сторону.

— Тише-тише, — приговаривает Швед, потрясая пушкой. — Не дергайся, малыш.

Дятел застывает, не смея двинуться. Его взгляд, как и взгляды остальных, устремлен на пистолет.

— Отойди, — командует Макс, указывая стальным дулом в сторону. — И никаких фокусов, понял? У меня хорошая реакция.

Он снова обводит всех нас напряженным взглядом. Мое сердце уже колотится, как сумасшедшее, и готово вот-вот врываться наружу.

— Что происходит? — Спрашиваю, тяжело дыша.

Это вызывает у него лишь снисходительную улыбку.

— Мои планы немного… поменялись, — пожимает плечами Швед, выдирая из моей руки кейс.

Сука.

Я до боли сжимаю зубы.

— И это мне тоже пригодится. — Говорит он, сгребая со стола маленький чемоданчик с картиной.

Сразу два кейса держать в одной руке неудобно, и это бы помогло мне одолеть его в схватке, но я все еще смотрю в направленное мне в лицо дуло пистолета.

— Ты же на меня работаешь, — напоминаю, прочистив горло.

Мой голос звучит уже не так уверенно и наливается выдающей волнение хрипотцой.

— Больше нет. — Брезгливо бросает Макс, делая несколько шагов назад.

— Тебе не скрыться. — Несмотря на страх, медленно двигаюсь на него. — Остановись. Ничего не выйдет.

— Полагаешь? — Его брови вздымаются вверх.

Одним взглядом Швед бросает мне вызов. Понимаю — не шутит. Он готов на всё ради этих денег.

— Мальчик, ты хоть знаешь, с кем связался? — Раздается взволнованный голос Имрана. Вижу, как он ставит дрожащей рукой на стол свой бокал. — Я ведь тебя все равно найду, лучше не дури.

— А ты попробуй, — ехидно передразнивая его акцент, шипит Макс. Его глаза угрожающе суживаются. — Побегай за мной, поищи. — На его лице не дергается ни один мускул. — Можешь даже ментов вызвать. Расскажи им, что ты хотел купить у нас ворованную картину.

Холодное дуло останавливает Имрана и вынуждает заткнуться.

— Стой, — говорю, когда Макс начинает движение к выходу.

Он переводит пистолет на меня. Первый раз вижу у Швецова такое выражение лица — больше никаких шуток, игры окончены. Чертов зверь, готовый убивать.

— Это мои деньги, ты не уйдешь отсюда… — Предупреждаю.

Его это не трогает.

— Еще один шаг, — цедит сквозь зубы Швед, — и ты — труп.

— Нет, это тебе не по зубам. — Усмехаюсь я, не чувствуя пола под ногами.

Мои ноги меня не слушаются, но я двигаюсь вперед.

— Проверим? — Подается навстречу Макс.

— Я это так не оставлю, ты меня знаешь. — Еще полметра в его сторону.

— Предупреждаю в последний раз, — он угрожающе понижает тон, — еще шаг, и ты — покойник.

Я не верю. Просто не верю в это. Послушный, разбитной, веселый повеса-Макс. Он не мог нас так кинуть.

— Духу не хватит, — последнее, что я говорю, ступая ему навстречу.

И тишину разрывает оглушительный хлопок. Инстинктивно зажмуриваюсь в тот момент, когда меня отбрасывает назад. В ушах шумит, воздуха не хватает. Падая на колени и заваливаясь на бок, все еще вижу оружие в его руке.

Перед тем, как в недоумении уставиться на расплывающееся на груди огромное красное пятно, вижу взгляд бывшего друга — в нем отсутствует сожаление. Швед скорее доволен. Полностью уверен в себе. Он доказал, что не тряпка, заявил, что не станет довольствоваться и дальше вторыми ролями.

— Что же это такое, — причитая, наклоняется ко мне Фридрих Робертович.

Его ладони дрожат, окунаясь в горячую кровь, которой насквозь пропиталась моя рубашка. У меня мутнеет перед глазами. Хватаю воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Не могу поверить, что всему конец. Что мне конец.

— Кто следующий? — Холодно спрашивает Макс, оглядывая присутствующих. — Есть желающие?

Имран громко сглатывает, а Фил, хозяин бара, вжимается в стойку широкой спиной.

— Тогда всем счастливо! — Швед пятится, продолжая держать на мушке всех нас.

— Срочно вызывайте скорую, — кряхтит старичок, опускаясь передо мной на колени, когда слышится хлопок закрываемой двери.

Швецов ушел, а последним, что я увижу, будет малиново-бордовый потолок душного бара. Чувствую, как меня начинает трясти, воздуха не хватает, кровь толчками шумит в ушах.

— Никакой скорой! — Орет Имран, пиная ногой стул.

Тот со звоном опускается на каменный пол.

— Молодой человек ранен, он сейчас умрет. — Настаивает старик.

Сквозь мутную пелену вижу, что он склоняется надо мной, и вся его одежда уже перепачкана моей кровью.

— Какой, на хрен, скорой? — Южанин ударяет ладонью в стол. — Чтобы они начали разбираться, что я здесь делаю?! Мне нельзя светиться в таких делах!

Он принимает из рук телохранителя свой пиджак и быстро надевает. Дрожащей рукой лихорадочно хватает еще дымящуюся сигару из пепельницы.

— Нет, вы как хотите, но нужно вызывать скорую. — Фридрих Робертович с трудом поднимается. — Несите телефон! — Строго наказывает онемевшему Филу. — Быстро!

И тот бросается со всех ног к стойке бара.

— Простите меня, Александр, — слегка наклоняется надо мной Имран. Он брезгливо разглядывает мои руки, прикрывающие из оставшихся сил рану на груди. — Мне нужно уносить ноги.

— Идите. — Бормочу.

Но получается что-то бессвязное.

— Достану этого гаденыша из-под земли, — перешагнув через меня, южанин спешит к выходу. На ходу бросает своему телохранителю: — А ты уволен, ничтожество.

Его верный пёс, что-то ворча под нос, уносится вслед за ним.

— Алло, скорая, — взволнованно восклицает в трубку эксперт-искусствовед, — огнестрельное ранение! Ранен молодой мужчина. Скорее, пожалуйста, он умирает! Бар находится на улице…

Он замолкает, едва дверь с шумом захлопывается. Кладет трубку и поднимается по лестнице, чтобы закрыть дверь на засов.

— Как ты? — Фил садится рядом со мной на корточки.

— Отлично. — Улыбаюсь, с неудовольствием про себя отмечая, что кровь из спрятанного под рубашкой резервуара все еще продолжает растекаться, противно щекоча кожу.

Поднимаюсь на ноги и сажусь за столик. Марк Иосифович помогает мне избавиться от пиджака и рубашки, подает полотенце, которое я оборачиваю вокруг туловища. Оно сразу пропитывается насквозь густым красным сиропом.

— Работать становится всё труднее. — Ворчит старик, аккуратно снимая с лица накладные бакенбарды и бородку.

— Да брось. — Фил разливает по пузатым стаканам коньяк. — Всё как по нотам. Я, правда, чуть не обосрался, думал, его человек тоже палить начнет.

— Куда ему. Тупой уволень. — Замечает лже-искусствовед, отмахиваясь. — Это я сразу подметил, в первый же день. А вот хозяин его нервный, с такими опасно.

Осуществить дерзкую аферу это не значит выйти сухим из воды. Вот поэтому приходится подчищать хвосты и «умирать», чтобы тебя потом не искали. Я рассматриваю кожу на груди, которая после «выстрела» осталась целой и невредимой, но теперь вся покрыта красными разводами, и шумно выдыхаю. Еще и любимую рубашку пришлось загадить, но тут уж никуда не денешься — без вложений не бывает и прибыли.

— Ну, как я вам? — Внезапно раздается бодрый голос Макса.

Он появляется со стороны черного хода с двумя чемоданчиками и небрежной походкой подходит к нам. Кладет добычу на стол. Картинно кланяется и с размаху выпивает коньяка.

— Еще один шаг, и ты труп. — Говорю я, нахмуриваясь, пока он жмет членам команды руки. — Еще один шаг, и ты покойник. — Повторяю, старательно копируя его «борзый» тон. — Это что, Швед такое было?

— Импровизация, — с гордым видом заявляет он.

— Этот придурок никогда не научится придерживаться плана. — Усмехаюсь, отправляя свою порцию коньяка в рот.

Внутренности сразу окутываются приятным теплом, наполненное до краев адреналином тело благодарно покрывается мурашками.

— Кто это? — Напрягается Фил, указывая пальцем на коридор.

Со стороны черного хода раздается требовательный стук.

— Видно, Макс привел кого-то на хвосте. — Постукивая ногтями по столешнице, замечает Марк Иосифович.

— Я? — Возмущается Швед. — Никого за мной не было!

— Тихо. — Приказываю грозно.

Осторожно поднимаюсь со стула, отбрасываю полотенце, накидываю куртку и иду к двери, спрятанной между коробками со спиртным. Слышу, как мои парни лихорадочно прячут кейсы за стойку бара. Сердце клокочет где-то в горле, когда останавливаюсь в узком закутке, и стук повторяется вновь еще настойчивее и громче.

Посмотреть в глазок не решаюсь, есть риск получить пулю в череп. Нажимаю на экранчик, закрепленный справа на стене. Тот оживает, картинка на нем сначала дрожит серыми полосами, а затем проясняется. Узнаю фигуру на видео и усмехаюсь, не веря глазам. А когда незваный гость подходит еще ближе, уже отчетливо вижу его лицо.

«Вот сукин сын. Трудно было предупредить?»

— Заходи, — открыв дверь, быстро втаскиваю пришедшего внутрь.

Закрываю засов и только потом прислоняюсь к гостю плечом, крепко обнимаю и хлопаю ладонью по спине.

— Привет, Лунёв. — Говорю с теплом в голосе.

Тот делает шаг в полоску света, оглядывает меня хмуро, будто пытаясь угадать те черты, которые еще помнит, затем качает головой и тихо отвечает:

— Ну, привет, Лунёв…

4

— Не называй меня так. — Отхожу назад, давая брату пройти. — У меня уже лет десять другая фамилия.

Егор колеблется. Сначала рассматривает мой живот, покрытый розовыми разводами после разыгранного «представления», потом цокает языком. Ненавижу, когда он так делает. Вроде оба уже взрослые мужики, но он по привычке опять включает старшего брата, пытаясь воззвать к моей совести.

— Я не вовремя? — Качает головой.

— Мог и позвонить. — Беру со столика пачку, достаю одну сигарету, зажигаю и затягиваюсь. — Хотя о чем это я?

— Болтать о таких делах по телефону опасно. — Егор достает из внутреннего кармана сверток: небольшую трубочку с бумагами. Все, что касается моих «дел», он не носит в своей рабочей папке, всегда кладет отдельно. — Вы ведь уже закончили?

— А то ты не знаешь, — усмехаюсь я.

Этот тип — прирожденная ищейка. Вряд ли от него ускользнут хоть какие-то детали моей деятельности. Он знает обо мне всё, даже когда я старательно это скрываю. И он единственный, кому за это ничего не будет.

— Привет, мужики! — Бодро говорит он, входя в зал, затянутый сигаретным дымом.

В помещении все еще царит тишина.

— Привет, — первым сдается Макс.

— Доброго здоровья, — нехотя отзывается Марк Иосифович.

— Угу, — здороваясь, кусает изнутри щеку Фил.

Мои парни никак не привыкнут, что старший следователь, майор юстиции Лунев вот так может заявиться к ним в берлогу, в удобное для него время и быть в курсе всего, что происходит в нашем кругу, да еще и реагировать на это спокойно и даже бровью не повести.

Но дело даже не в том, что по долгу службы брат обычно расследует особо тяжкие преступления, а не разоблачает аферистов — дело в том, что он, как и мать, уже много лет ничего не может со мной поделать.

— Выпьешь? — Улыбается Макс следователю.

Берет со стойки чистый стакан, бросает туда лед и щедро льет виски. Для Шведа, кажется, не существует неловких ситуаций, а еще он тонко чувствует: если я расслаблен, он тоже готов доверять моему родственнику.

— Благодарю, — улыбаясь, Егор садится на высокий стул возле барной стойки.

Его забавляет то, что матерые преступники теряются, словно мальчишки, и никак не могут привыкнуть к его присутствию.

— Может, в картишки? — Сверля глазами стол, спрашивает Марк Иосифович, доставая из кармана колоду.

Проблема состоит еще и в том, что Лунев не продажный мент, и все это прекрасно понимают. Он не собирается никого прикрывать, чтобы поиметь долю в нашем деле. Егор иногда страхует меня, добывает нужную информацию или, скрепя сердце, закрывает глаза на то, что видит. Но и то только в одном случае — если от этого напрямую зависит моя жизнь. Потому что я дорог моей матери, а кроме мамы у нас никого больше нет.

— С удовольствием, — Фил со скрипом отодвигает стул и садится напротив старика.

— Я с вами. — Наливая новую порцию коньяка, присоединяется к ним Макс.

Сажусь к стойке поближе к брату. Усмехаюсь, понимая, что каждый из этих пройдох, глядя в карты, будет внимательно слушать нас.

— Как мама? — Интересуюсь, затягиваясь сигаретой.

Пригубив ледяной виски, брат отставляет стакан в сторону. Он сверлит меня своим фирменным отцовским взглядом. Среднего телосложения, высокий, широкоплечий, с мощным подбородком и пронзительными темно-каштановыми волосами, Егор не производит впечатления опасного человека. Скорее, такого — хмурого, но обаятельного добряка, но я всегда отчетливо вижу в нем отца: хитрого, расчетливого, волевого и импульсивного, поэтому стараюсь не нарываться.

— Она твоя мама, вообще-то. — Его лицо выражает решительный упрек. — Навести ее и узнаешь.

Делаю глоток коньяка и долго держу обжигающую жидкость во рту прежде, чем огорченно ответить:

— Она от меня отказалась, забыл?

Лунев бросает раздосадованный взгляд на моих ребят, потом снова смотрит на меня:

— И ты знаешь, почему.

Внутри меня закипает гнев.

— Это мой выбор.

— Да, но она твоя мать. — Егор постукивает краешком стакана по стойке. — И ты знаешь, почему она так реагирует.

— Я и так сделал все, чтобы освободить вашу жизнь от себя. — Рычу я. — Ты сюда нотации пришел мне читать? — Кошусь на своих подчиненных. — Или есть что-то по делу?

Лунев медленно выдыхает. Он хоть и заноза в жопе, но подрывать мой авторитет при товарищах не торопится. Допивает виски, не сводя с меня взгляда, снимает льняной пиджак, закатывает рукава рубашки и разворачивает принесенные бумаги.

— Я кое-что нарыл, — словно сомневаясь, он пожимает плечами. — И это потребует усовершенствования твоего плана.

— Исключено. — Заявляю безапелляционно. — Ты знаешь, что даже если я придумываю на ходу, то это у меня четко спланировано.

— Нет. — Егор чешет висок. — Это только усилит твой план, я в этом убежден.

— Говори уже. — Выдыхаю устало.

Даже не удивительно, что мы применяем свои таланты настолько по-разному. Брат впервые принимает участие в моём деле, потому что ему жизненно необходимы эти деньги. И только поэтому мы еще не разосрались. И поэтому я терплю его занудство, а он — мою нетерпимость ко всему, что не совпадает с моим мнением.

— Для начала. — Лунев пробегает глазами по своим записям. — Твой человек уже говорил с ним? Иначе, все остальное просто теряет смысл.

Бросаю на него хмурый взгляд. Не вынимая сигарету изо рта, отвечаю:

— Подослал к нему одного из общих знакомых. — Уголком рта выпускаю дым. — Кажется, он клюнул. — Скидываю с плеч куртку и отбрасываю назад, на спинку стула. — С тех пор, как он женился на той телке, сорит деньгами налево и направо. Так что приглашение на покерную неделю, куда съедутся чуть ли не все хреновы игроки страны, его заинтересовало.

— Думаешь, он… почуял неладное?

Достаю сигарету, стряхиваю пепел и опять зажимаю ее зубами.

— Если даже почуял, не сможет удержаться: слишком жадный и самоуверенный.

Егор подливает себе виски.

— Он не сядет с тобой за один стол.

— Почему? — Затягиваюсь глубоко.

При мысли о предстоящем деле сердце в груди клокочет. Слишком сильны эмоции, слишком высоки ставки.

— Нельзя подставить того, кто чует подставу. Он всегда будет на стреме, будет напряжен, будет ждать подвоха. — Лунев отпивает из стакана и мерит меня взглядом. — Этот человек прекрасно знает, что ты захочешь поквитаться, и ни за что не пойдет на это.

Гнев накрывает меня волной.

— Я брошу ему вызов при всех. — Тушу сигарету в пепельнице и сжимаю пальцы в кулаки. — Он не посмеет отказаться!

— Это покер, а не кулачные бои, Глеб. — Спокойно напоминает брат, ставя стакан на стойку. — Кому, как ни тебе лучше знать, что мошенничество — это искусство, но провести другого мошенника — это… — он взмахивает руками, — высший пилотаж. Либо он откажется играть, либо будет просчитывать твои ходы наперед, ожидая подставы.

Свожу челюсти так, что зубы скрипят. Едва не крошатся.

— Ты забываешь. — Указываю на него пальцем. — Я, — тычу себе в грудь, — аферист, а он — всего лишь мелкий жулик.

— Думаю, ты недооцениваешь его. — Усмехается брат.

— Недооцениваю? — Выпрямляюсь. — Да у него никогда не хватало духу на что-то посерьезнее, чем тискать кошельки на базаре, ясно? А кем он теперь стал? Брачным аферистом? Ха! — Меня пробивает на смех, но губы предательски искривляются в горькой ухмылке. — И это его потолок, поверь. — Нервно шарю по карманам, отыскивая зажигалку. Закуриваю новую сигарету. — И с этим дерьмом ты предлагаешь мне тягаться? Да он должен быть просто счастлив оттого, что я его не прирезал после всего произошедшего.

— Тогда бы тебя не отпустило. — Егор опять прав. Он опирается на локоть и ждет, когда вспышка моего гнева угаснет. — Я знаю, что ты хочешь ему доказать, что он — пустое место.

— Я просто хочу отнять у него бабки. — Глубоко затягиваюсь. Так сильно, что даже голова немедленно начинает кружиться. — Ты ведь для этого в деле? Не из-за меня. Тебе тоже нужны эти деньги, Егор. Тогда не углубляйся в философию, ладно?

— У тебя личные счеты. — Брата ничем не пронять. Он спокоен, как удав. — Это называется месть, и я знаю, как сделать ее сладкой.

И как? Усмехаюсь про себя. С тех пор, как я освободился, и когда впервые увидел эту мразь на фотографии, единственной моей мечтой было отжать у него всё то, что делало его наглую физиономию такой счастливой — его деньги. Которые он так и не научился зарабатывать своей башкой. Которые ему проще было брать у бабы. И трахать ее потом, отрабатывая долги, как последняя шлюха.

— Из той информации, что я в прошлый раз нарыл… — Лунев трясет перед моими глазами своими бумагами. — Помнишь, было упоминание, что он жил с какой-то девушкой?

— Это, — улыбаюсь, — ну… Я пропустил тот факт мимо ушей, как маловероятный.

— А я вот решил копнуть. — Егор раскладывает листы на стойке, находит нужную строчку и останавливает на ней палец. — Их даже задерживали однажды по жалобе одного из постояльцев гостиницы, но быстро отпустили. Не было доказательств.

— Вместе, что ли, орудовали?

Даже догадываюсь, какую схему разыгрывали. У этого любителя легких денег на что-то оригинальное мозгов бы не хватило.

— Здесь мне пришлось поднапрячь ваших старых общих знакомых. — Егор прочищает горло. — Через своих знакомых разумеется.

— Вот ты оборотень. — Улыбаюсь.

— Да. Итак, они работали вместе. — Он поднимает на меня взгляд, явно ожидая какой-то реакции. — И жили вместе. Почти два года.

Невольно давлюсь табачным дымом.

— Ну, допустим. — Соглашаюсь.

Значит, у него были на то причины. Видимо, подружка была курочкой, несущей золотые яйца. А как иначе?

— Потом он женился, а она уехала. — Егор хитро щурится. — Никто бы и не знал, если бы он не заикнулся в казино, что она увела его бабки.

— Красава. — Смеюсь, стряхивая пепел.

— Я нашел ее. — Тихо говорит Лунев.

И я замираю. Смотрю на него подозрительно. Мне-то какой толк от этой телки?

— И?

— У них… серьезно все было… — Что-то пытается сказать мне брат.

Но я не въезжаю. Кашляю, давясь теперь от смеха.

— У этой твари нет привязанностей. — Выдыхаю, отгоняя от лица дым. — Ни к кому, кроме денег. Сечешь?

— Он ищет ее.

Злюсь, видя, как Егор щурится.

— Бесит, когда ты вот так палишь на меня, изображая из себя долбанного Коломбо.

Его лицо сияет.

— Это твой козырь. — Он берет в руку стакан и вращает против часовой стрелки, наблюдая за движением виски. — Все, чего тебе не хватало. Это твой рычаг. И я для тебя его нашел.

— Какой, на хрен, рычаг? — Цежу сквозь зубы.

— Твой план хромает, но если подключить ее…

— Да иди ты в… — Мое лицо вытягивается.

— Подожди, — не дает мне договорить Егор. Достает из бумаг фотографию и кладет на стойку передо мной. Края ее загибаются в воронку. — Она хороша, правда. Работает весьма топорно, но такой уж учитель у нее был, никчемный. А вот рядом с тобой девчонка бы засияла.

Подвигаю к себе карточку и тяжело вздыхаю. На черно-белом снимке с камеры слежения запечатлена высокая рыжеволосая девушка. Стройная, в деловом брючном костюме, на каблуках. Из отличительных черт — родинка справа над губой.

— Мне даже не пришлось ехать за ней. — Лунев посмеивается, заметив мое замешательство. — Она… здесь орудует.

Непонимающе гляжу на него.

— Один из отдыхающих оказался своим, ну… из внутренних органов. Приехал из Тюмени две недели назад. Познакомился с девушкой в отеле, посидели, выпили, поднялись к нему в номер — дальше помнит через раз. Огласки не хотел, попросил разобраться по-тихому. Она все, что было ценного при себе, у него увела. Пришлось мне перетереть с нашими. Сказал, что сам возьмусь, хоть и не мой профиль. — Егор дает мне полюбоваться фотографией, затем выдирает из рук и сует следующую. — А вот это уже позавчера.

Нахмуриваюсь, разглядывая фото.

Брюнетка. У этой и в лифчике что-то имеется, и талия тоньше, и бедра круче. Длинное платье с разрезами подчеркивает длинные ноги, стройные икры, из-за кудрявых локонов волос выглядывают изящные, острые плечи. Эта девушка, кажется, выше, фигуристее и даже симпатичнее рыжули. У нее нет родинки, и вообще никаких сходств с худышкой с первого фото тоже нет.

— Весьма занятная схема, если признаться. — Егор чешет начавшую пробиваться на подбородке щетину. — И исполнено с огоньком. Могла бы просто ограбить, но ей, кажется, это доставляет какое-то особое наслаждение.

— Я что-то не всосал… — Растерянно откладываю снимок в сторону.

— И это тоже она. — Придвигает брат третье фото. — Как тебе перевоплощеньице?

Как придурок, часто моргаю, уставившись на картинку. На фотографии девчонка. Молодая совсем, щуплая. Короткие, светлые волосы, разметавшиеся на ветру, ровный овал лица, блеклые глаза и сливающиеся по цвету с кожей лица пухлые губы. Непонятно, где именно она запечатлена — наблюдали за ней с почтительного расстояния. Но поза эта, одежда небрежная — по-пацански объемная футболка и широкие штаны, а также задумчивый взгляд, устремленный вдаль, почему-то кажутся мне знакомыми.

Да, похоже, брат провел целое расследование.

— Знаешь, как я ее вычислил? — Егор передает мне следующий снимок. — Паренек. Работает в отеле. Видишь? Он наклоняется завязать шнурки. Мне пришлось несколько раз пересмотреть пленку, чтобы увидеть, как он ей карту под дверь зашвыривает.

— Что за паренек? — Спрашиваю хрипло.

Егор доволен, он почувствовал мой интерес:

— Найти его было нетрудно, а узнать, где живет, еще проще. — Указывает на адрес, записанный в уголке. — Это ее брат Святослав, ему шестнадцать. Родителей у них нет. Полагаю, сбежав, она привезла его сюда и… обучает ремеслу. — Егор пожимает плечами. — Да, она сирота.

— Ты хочешь сказать… — Я снова придвигаю к себе все снимки. — Это она? Это та девушка, которая с ним жила?

Останавливаюсь на последнем, где бесцветная, точно бледная моль, пацанка сидит на скамье.

— Именно. Всё сходится. Ее зовут Софья Коршунова.

— Так. Ясно. — Поворачиваюсь к нему. — И что мне от этого?

— Твой план хромает, но с ней… — Лунев многозначительно двигает бровями.

— Шутишь? — Меня переклинивает. — Я должен взять в долю эту клофелинщицу?

За спиной слышатся смешки моих товарищей.

— Зачем так грубо? — Егор, несмотря ни на что выглядящий довольным, сгребает со стойки фотографии. — Вышел бы идеальный союз. Ты — расчетливый, холодный, все просчитываешь. Она — интуитивная аферистка, полагающаяся на свое умение выкручиваться. Из сочетания ваших качеств вышел бы одаренный дуэт. — Подмигивает Шведу. — Не в обиду Максу, конечно. Иногда приходится и женскую карту разыграть.

Слышится сдавленный смех Швецова.

— Да она дилетантка! — Выдыхаю изумленно. — А я тут не в карты на раздевание играю! И не в буриме.

— Ты даже не представляешь, как она тебе будет полезна. — Продолжает брат.

— Мне? Кто? — Складываю руки на груди. — Вот эта гопница?

— Именно. — Кивает он.

— И чем?!

Лунев качает головой:

— А ты поднапряги мозги. Только подумай, какой козырь будет у тебя в ее лице.

— Это полная херня, Егорка. — Смеясь, наливаю себе еще пару капель.

— Мент дело говорит, Дым. — Раздается голос Макса из-за стола.

Поворачиваюсь. Все трое давно забросили карты и смотрят на нас.

— Вообще-то, — Марк Иосифович тяжело поднимается из-за стола, подходит к стойке и, нацепив очки, рассматривает снимки. — В этом есть доля здравого смысла. Если они с барышней были близки…

— Да ну на хуй… — Отмахиваюсь я. — Если даже допустить, что у них все было серьезно, в чем я очень сомневаюсь, то о том, чтобы взять в дело постороннего, не может быть и речи.

— Глеб, ты и нас не хотел втягивать в свои разборки. — Встревает Фил, придвигаясь. Берет в руку фото и разглядывает на весу. — Хм, а не дурно…

— Нельзя уследить за всем в одиночку, наша сила в команде. — Говорит Макс и вдруг громко присвистывает, выхватив фото с брюнеткой. — А что если птичка окажется способной? Думаю, вышел бы толк.

— У нас есть план. — Обвожу их взглядом. — Он приезжает через четыре дня, и я не собираюсь рисковать всем и менять рабочую схему, делая ставку на темную лошадку. Она не нужна нам. Это лишнее, поверьте. Всё и так сработает четко.

— Ты только посмотри, какая она выдумщица, — уже пускает слюни Макс на рыженькую.

— Мне проще все отменить, чем брать в долю какую-то… мелкую воровку.

— А сам-то с чего начинал? — Марк Иосифович укоризненно бросает на меня взгляд из-под опущенных на нос очков.

— Это другое. — Нахмуриваюсь.

— Кого-то она мне напоминает… — бормочет Швед, изучая снимок девушки без грима.

— Мы люди богобоязненные и законопослушные, — говорит Фил, отправляясь к себе, за стойку, — сделаем всё, как ты прикажешь. Но, думается мне, многоходовочка с его бывшей была бы гораздо привлекательнее. Представляешь, как он взбесится?

Это замечание заставляет меня задуматься.

— Я тебе предлагаю самому проверить ее в деле. — Вдруг говорит Егор. — Играть говнюка ведь всегда легче, чем принца. Так притворись таким же приезжим, пусть попробует стрясти с тебя бабки. Ты же начинал как мастер ужасных свиданий? Вот, вспомни молодость.

— Не напоминай, — рычу я, вставая со стула и не глядя на него.

Иду к столу, чтобы взять свои вещи и одеться.

— Когда-то ты был лучшим в этом деле. — Он усмехается. — Брал за это деньги.

— Это был сто лет назад, еще в универе. — Матерясь про себя, натягиваю новую рубашку. — Я в эти игры давно наигрался!

— Не представляю. — Ржет Макс. — И почему мы с тобой раньше не познакомились? Не верится, что ты не всегда был таким сухарем.

— Он был душкой. — Усмехается брат, собирая бумаги. Вижу, как в его взгляде проскальзывает печаль. — Сомневаюсь, что он тогда нормально зарабатывал, но глаза у него горели. Пару раз даже мои друзья нанимали его, чтобы он сходил с их девчонками на свидание.

— А какой в том был толк, простите? — Спрашивает Марк Иосифович.

Он слишком стар, чтобы быть в теме.

— Ну, знаете. — Егор пожимает плечами. — Некоторые слишком надолго застревают во френдзоне, дружат с девушкой годами, а потом не могут перевести отношения в романтическую плоскость. Или наоборот — расстаются и вдруг понимают, что хотят вернуть бывшую обратно. Вот тогда и приглашали Глеба, чтобы он сыграл эдакого мудака, который отвернет наивную девушку от посторонних мужчин надолго. Он вытворял разные гадости, но это всегда работало. У него еще был приятель, который, наоборот, подсказывал за деньги ботаникам, как склеить…

— Заткнись. — Прошу, не сдержавшись.

Еще одно упоминание о прошлом, и я начну крушить мебель.

— Хорошо. — Спохватывается брат. — Только я все равно считаю, что ты должен проверить ее в деле. Заодно развеешься.

— Спорим, она провернет с тобой то же самое, что и с этими мужиками? — Вращая на пальце брелок, дерзко говорит Швед.

Мне нестерпимо хочется дать ему в табло.

— Эта крошка его точно уделает. — С видом знатока кивает Фил, расставляя бокалы на полке.

— Готов поставить на это пару тысяч, — косясь на чемодан с деньгами, заявляет самый пожилой участник команды.

— Что тебе стоит тряхнуть разочек стариной? — Егор хлопает меня по плечу, направляясь к выходу. — А, сухарь?

Как же я их всех ненавижу…

5

Соня

Воняющие потом, бабуськами, приторными женскими духами. С зубами через раз и торчащими из носа волосами. Со снежной лавиной перхоти, падающей с волос при малейшем движении головы. Мастурбирующие, пока делают вид, что ищут мелочь в карманах. Жадные, развратные, жестокие, тупые, жирные, тощие, ботаники или конченые извращенцы — каких только «клиентов» у меня не бывало. Но такого точно еще окучивать не приходилось.

— Что? — Переспрашиваю.

— Нет, в натуре. — Смеется брат, складывая грязную посуду в мойку. — Усики густые, короткие: вылитый Гитлер.

Сколько не пытаюсь представить, никак не выходит.

— А главное, ему идет. — Брат включает воду, замачивает тарелки, а затем вырубает.

— А я уж надеялась, что ты посуду вымоешь. — Подтягиваю ноги, усаживаясь в позу йога.

Что-то бормоча себе под нос, Свят включает воду снова и отворачивается к раковине.

— Гармонично смотрится.

— Кто? — Спрашиваю.

— Он со своими усами.

— Аа… — Беру нож, отрезаю кусок колбасы и бросаю на хлеб. Аппетита нет, но чувствую, что нужно пожрать насильно, иначе меня скоро ветром будет сдувать, сил не останется. — Сельпо, говоришь?

— Ну… такой… — Брат смеется, вспенивая губку для мытья посуды. — Местечковый колхозный магнат.

Пробую чай. Уже остыл. Но в такую жару совсем неплохо. Откусываю бутерброд, жую. Отхлебываю побольше чая, чтобы протолкнуть хлеб в глотку.

— Значит, не старый?

— Нет.

— И денежки имеются?

— Да. — Свят со звоном ставит чистую тарелку в ящик. — Заикнулся, что приехал покупать технику для своего совхоза, утром ездил комбайны смотреть.

— Женатик? — Интересуюсь, откусывая новый кусок.

Организм упорно отторгает пищу, но я продолжаю себя насиловать. Дальнейшая потеря веса может негативно сказаться на моей работе. Вряд ли кто клюнет на вешалку с впалыми щеками и мелкими прыщиками вместо сисек.

— Кольца у него не видел, но он радостно сообщил, что наконец-то отдохнет здесь от жены. — Брат старательно скребет жесткой стороной губки свою кружку. — А когда я остановился в дверях, чтобы получить на чай, он тупо сделал вид, что не понимает, чего хочу. Точно колхозник! Потом достал целую котлету купюр из брюк, отвернулся, выудил из нее жалкий, мятый полтинник и, когда отдавал, все смотрел так, будто ждал, что я передумаю.

Улыбаюсь. Кажется, у меня аппетит просыпается.

— Думаешь, он с наличкой приехал? За комбайном своим.

— Не знаю. Но у него с собой портфель кожаный, потрепанный такой, вытертый. Кто их знает, деревенских? Может, там. А может, и в трусы зашил.

— Ясно. — Смотрю на часы, прикидывая, как лучше поступить. — Как думаешь, какие девушки такому нравятся?

Свят косится на меня жалостливо:

— Кровь с молоком. Простые, открытые, веселые. — Тяжело вздыхает, оглядывая меня с ног до головы. Видимо, хочет добавить «сисястые», но решает промолчать. — Но при должном подходе и ты сойдешь. — Пытается выдавить улыбку.

Он еще не знает, что для меня недостижимых целей не существует.

* * *

Подмечаю его сразу. Он еще на вершине лестницы, а я внизу, в толпе туристов из Китая. Использую на полную катушку те две секунды, которые есть в запасе, пока он не поднял на меня взгляд. Впитываю глазами широкоплечий силуэт в просторном дедушкином костюме из девяностых, простоватую, но с горделивым оттенком, походку деревенского щеголя, отмечаю безвкусные, но начищенные до блеска громоздкие штиблеты на его ногах.

И, уже опустив глаза, воспроизвожу по памяти увиденный образ: светлые, небрежно торчащие в стороны вихры с крупней кудрёй на челке, напоминающей попугаичий хохолок, теплые серо-зеленые глаза, достаточно мужественный подбородок и густая полоска рыжевато-золотистых усов над верхней губой.

И здесь бы согласиться с братом, что этот усатый беспредел вполне гармонично смотрится с его волосами и загорелой кожей, и уж точно эстетически сочетается с вышедшим из моды, мешковатым костюмом, но меня едва не пробивает на ха-ха. В голову вдруг начинают лезть мысли о том, как, должно быть, весело его жене, когда он после уборки урожая лезет к ней под одеяло, чтобы пощекотать этими самыми усиками ей между ног.

«Соня, перестань, это непрофессионально. Прекрати. — Уговариваю себя, прикусывая губу. — Ты провалишь все дело»

— Ой! — От столкновения с его плечом, меня разворачивает в сторону. Нарочно отпускаю сумочку, позволяя ее содержимому рассыпаться по полу. — Простите… ради Бога… — Мямлю, когда уверенная мужская рука незнакомца вдруг подхватывает меня под локоть.

Китайцы, что-то вереща на своем, тоже задерживаются, окружая нас толпой.

«Вот жопа…»

— Извините, — взгляд колхозника оказывается уютным и выразительным, он задерживается на мне дольше положенного, отчего я тихо матерю себя за то, что не оделась в стиле пин-ап: сейчас мужик разглядывал бы не меня, а ажурные резинки чулок на «внезапно» оголившихся бедрах или кружево моего лифчика. — Это я виноват. Задумался. — Добавляет незнакомец.

Понимая, что пауза излишне затянулась, осторожно высвобождаю руку. Нужно срочно вспомнить, зачем я сюда пришла. И вот здесь его сальный взгляд в вырез моего платья становится лучшим помощником.

— Не ушиб вас? — С интересом разглядывая меня, спрашивает мужлан.

— Все нормально. — Бормочу я, опускаясь на колени, чтобы собрать выпавшую из сумочки косметику.

Неотесанный, простоватый, крепкий, но все равно, не таким я себе его представляла. Думала, выглядеть будет старше и противнее. А этот… деревенский Ванька, первый парень на селе. Подумаешь, с усами, и не таких видали. Если бы не этот его взгляд: циничный и грязный, внезапно скользнувший по моей фигуре и тут же погасший, то я бы и вовсе растерялась.

— Ну и хорошо. — Слышится сверху.

И я вижу, как старомодные говноступы начинают удаляться прочь под тихое перешептывание китайцев.

Он просто уходит! Уходит! Вот засранец. Даже не удосужившись помочь девушке, которую сам чуть не сбил с ног!

— Чунгао, — говорит маленькая пожилая китаянка, подавая мне помаду.

— Ага, — киваю я в знак благодарности.

И дую себе на лоб. В чертовом парике ужасно жарко.

Встаю, поправляю платье, провожая недовольным взглядом это неблагородного крестьянина, и, горделиво задрав нос кверху, бросаюсь вверх по лестнице.

«Возиться еще с тобой. Жлобина сельскохозяйственный. Невежа!»

Чуть замедляю шаг в коридоре, отыскивая нужный номер. Оглядываюсь так, чтобы не вертеть головой по сторонам: одними глазами. Замираю возле заветной двери и вытаскиваю магнитный брелок-ключ, который умыкнула у него из кармана.

Бросаю последний взгляд через плечо. Никого. Ловко провожу им по электронному замку и уже готовлюсь навалиться плечом на дверь, когда вдруг слышу отрицательный сигнал: «пи-пик».

«Чего?»

Табло выдает: «Неавторизованный пользователь» и тут же гаснет.

«Не поняла»

Сердце набирает обороты и разгоняется до предела. Во время следующей попытки оно уже гулко отдается звоном в ушах и тяжело толкается в ребра.

«Пи-пик»

Сука…

— Не получается? — Раздается приятный, хриплый бас над ухом.

Я даже не подскакиваю. Первая мысль, которая молнией пронзает разум: притворись мертвой, как тот хомяк, что жил у твоего брата, помнишь?

Облизываю пересохшие губы, натягиваю улыбку и оборачиваюсь.

Он. Стоит, смотрит на меня, прищурившись, и по-молодецки оправляет свои дурацкие усики.

— Нет. — Отвечаю, глядя на него глазами непорочной девы Марии.

— И не получится. — Выдает он с видом победителя.

А у меня душа несется в пятки. «Конец твоим приключениям, Сонька-золотые стринги». Тебя замели. Всё, хана…

— Почему? — Ангельским голоском спрашиваю у здоровенного детины, склонившегося надо мной и загородившего собой весь свет.

— Потому что это мой номер, а не ваш. — Выдает он, хлопая ресницами.

— Ваш? — Играть дуру, так уж до конца. — А это разве не девяносто восьмой? — Медленно оборачиваюсь. — Ой…

На самом верху красуются цифры «8» и «9».

— Восемьдесят девять. — Озвучивает обладатель шаловливых сельских усиков.

— Надо же… — Еще ничего не понимаю, но уже облегченно выдыхаю. — Это что получается? Я чуть к вам не вломилась?

Как хорошо, что ключ не сработал, а то застали бы меня прямо на месте преступления. И вот эта краска, ударившая в лицо, тоже сейчас очень кстати…

— Внимательнее нужно быть, девушка! — Гогочет он, заставляя меня вздрогнуть.

— Простите. — Начинаю пятиться назад.

— А ваш номер там, не туда идете. — Подсказывает он, провожая меня взглядом.

Как некстати.

— Нет. — Отмахиваюсь. — Мне нужно… покурить.

Прийти в себя, подышать свежим воздухом, а еще лучше сразу хлопнуть чего покрепче.

— Это хорошо. Я с вами. Можно? — Мужчина надвигается на меня, как огромная гора.

Только у этой горы ручищи-экскаваторы, шкафо-образные плечи, беда какая-то с прической и безвкусный костюм, в котором еще, наверное, во времена моего деда людей хоронили.

— Со мной?

— Да. У вас курить есть?

— А… у… э… — Теряюсь, силясь вспомнить.

— Меня Матвеем звать. — Амбал указывает на выход, ведущий к летней веранде с небольшим рестораном. — Вообще-то, Матвей Палычем, но для вас просто Матвеем.

— Ма… Мар… — От смятения легенда в моем мозгу рассеивается, как утренний туман. Почему-то рядом с большим деревенским бугаем мне хочется сказать Марфушка, но губы сами тихо выдают: — Мария…

Мы выходим на освещенную фонарями веранду. Играет тихая музыка, приятно пахнет морем, легкий ветерок колышет занавески, которыми декорированы отдельные кабинки. Все вокруг сделано из дерева, по которому с таким приятным глухим звуком стучат каблучки, все дышит романтикой, а я иду следом за новым знакомым, совершенно сбитая с рабочего настроя и зажатая, как накрашенный убогий манекен из витрины универмага.

— Какие у вас? — Он бесцеремонно лезет в мою сумочку, выуживает сигареты. — О, обожаю такие.

Не сопротивляюсь. Смотрю, как он затягивается, наваливаясь на перила, и не могу решить, свалить я хочу или уделать эту наглую рожу.

— Не дадите прикур… — Наклоняюсь вперед, зажав между губ сигаретку, когда мне в лицо летит зажигалка. Еле успеваю перехватить ее в полете — иначе точно бы попало по носу. — Спасибо…

Стараясь сохранять спокойствие, закуриваю и снизу-вверх смотрю на здоровяка.

— Отдыхаете здесь? — То ли случайно, то ли нарочно он выдыхает дым мне в лицо.

Отстраняюсь немного.

— Да.

— Что да? — Его глаза суживаются.

— Отдыхаю. — Широко улыбаюсь. — Отдых подходит к концу, а со мной ничего интересного так и не произошло.

Типа намекаю.

— А чего ж вы здесь, а не в санатории?

Вот я тупица.

— Я… на своей машине. Сегодня в одном городе, завтра в другом. — Стряхиваю пепел в урну. — Хочется, знаете ли, все посмотреть. Так и катаюсь по побережью.

— А сами откуда?

— А… Астрахань. — Отмахиваюсь я. — Вообще-то, я не в самом городе живу. В поселке. Простенько там все у нас.

Не зря ж я кудри вила и наряд соответствующий подыскивала.

— Тоже с земли, значит?

— Как бы… да.

Мужчина придвигается ближе, заставляя меня покрываться гусиной кожей.

— Я вот тоже деревенский. Совхоз у меня в Кущевском районе, это не так далеко отсюда.

Радуюсь про себя. А то успела запереживать, что все только он мне вопросы задает — теряю хватку.

— Замерзла, что ль, Марья? — Выбрасывая окурок, он бесцеремонно проводит рукой по моему предплечью.

Меня пронимает так, будто он не пальцами, а электро-шокером меня задел.

— Немного, — говорю смущенно.

— Я бы отдал пиджак, но тогда сам замерзну. — Пожимает плечами Матвей и указывает на свободный столик.

«Вот козел».

Усаживаемся. Молоденькая официантка подает нам меню и отходит.

— Вы уже здесь бывали? — интересуюсь, поглядывая на него из-под опущенных ресниц.

— Я? — Хмурится он, глядя на список блюд. — А, не. Нет. У-у-у. — Он морщится, пробегая глазами по меню. — Нет, на такое я не рассчитывал.

— Что? — Спрашиваю я.

Но мужчина откладывает меню в сторону, встает и тянет меня за руку.

— Куда мы? — Подхватывая свободной рукой сумочку, ошеломленно интересуюсь я.

— Дорого у них тут. — Матвей ускоряет шаг. — Я сегодня видел здесь другое заведение, цены гораздо доступнее.

Послушно плетусь следом, как коза на веревке. Его огромная лапища стискивает мою ладонь, не оставляя ни единого шанса на спасение.

— Пососать хочешь? — Раздается его голос, когда мы оказываемся на улице.

— Ч…что? — Хлопая глазами, буравлю его взглядом.

— Вон. — Мой спутник указывает куда-то в сторону. — Там.

Он что? Предлагает мне отсосать у него в грязной подворотне?

Медленно поворачиваюсь и вижу лоток с леденцами. Петушки, конфетки, чупа-чупсы — ими увешано все с потолка до пола. Тихо выдыхаю.

— А… нет, спасибо. — Быстро перебираю ногами, стараясь поспевать за ним.

— Как хочешь. — Спокойно говорит Матвей, поворачивая в сторону маленького базарчика.

И едва отпустив мою ладонь, перехватывает за талию.

— Ты ч… — хочу возмутиться я.

Но он уже толкает меня в узкую дверь какого-то заведения.

Мы входим. Внутри темно и шумно. Пахнет потом, гарью и нестиранными носками. Маленькие столики забиты горячими южными мужчинами, которые, судя по запаху, весь день вкалывали на рынке или на рыбзаводе, а вечерком подтянулись в эту грязную забегаловку, чтобы выпить дешевого кислого пива, похожего на ослиную мочу.

— Садись сюда. — Матвей Палыч указывает мне столик в углу.

— Вы… Ты… точно уверен, что здесь нам будет… уютно? — Спрашиваю, заметив, как двадцать пар глаз разом уставились на меня.

Кажется, все присутствующие мужчины тут же забыли, о чем вели разговоры. А я мигом пожалела, что не надела комбинезон, который закрыл бы мое тело от шеи до пят. Как, вообще, этот недоумок отыскал такое убогое место в таком приличном районе?

— Нет, тут бетон, лучше сюда. — Мой новый знакомый толкает меня на деревянную скамью. — Чтобы писечка не замерзла.

«Что?»

Заикаясь, пытаюсь отказаться, но не выходит. Слова застревают в горле.

Под гулкий смех собравшихся Матвей невозмутимо идет к барной стойке делать заказ, а я оседаю на деревянную лавку, боясь даже притронуться к здешним столам и в полутьме выбирая возможные пути отхода.

«К черту его бабло. Он же невменяемый… Если меня здесь эти мужики не растерзают, то еще неизвестно, удастся ли справиться с этими деревенскими ста килограммами натруженных лопатой и вилами мышц. И не придется ли расплачиваться этой самой… тем, что он там мне рекомендовал не застудить?»

— Вот. — Под мой тяжелый вздох владелец совхоза ставит на стол две рюмки.

Следом за ним появляется официант в засаленном фартуке и водружает передо мной бутылку водки и тарелку с подсохшей копченой колбаской.

— Я… — собираю волю в кулак. Мне все это жутко надоело. Нужно брать инициативу в свои руки. Каким бы отмороженным он ни был, придется с ним справиться. — Это я не буду. А вот водки давай, выпьем.

— Не хочешь колбаски? — Мой спутник садится на скамью и придвигается ко мне. — Ты права. Вредная еда. Бережешь фигуру? Может, огурчик попросить порезать? Или помидорку? Поможет пищеварению.

— Нет, спасибо.

— К своему здоровью, — с умным видом говорит он, — я отношусь серьезно. Знаю, как нужно питаться, чтобы какать каждый день.

— Э… — Меня переклинивает.

— И как кишечник правильно чистить. — Наклоняется к моему лицу. — Вот скажи, чем ты ужинаешь?

— Э… — смотрю на него ошарашенно. — Давай-ка лучше выпьем.

Придвигаю рюмки. Общий гам опять затихает. Присутствующим, почему-то, очень интересно, как я буду пить. Но мне, правда, очень нужна эта рюмка. Чтобы собраться, отбросить нерешительность и понять, наконец, какого же хрена тут происходит?!

— За тебя. — Глушу ее с размаху.

Откуда-то раздается довольный свист.

— Ого. — Матвей замирает, затем в нерешительности гладит костяшкой пальца усы.

— Ты пей, пей. — Поморщившись немного, подталкиваю его.

— Ладно.

Когда он выпивает, подливаю ему еще. Надеюсь, это того стоит, и в портфеле колхозника мне будет чем поживиться.

— Я ведь всё вот этими самыми руками заработал! — Хорохорится он уже через час, порядочно раскрасневшись. И павлином выпячивает грудь. — Трактористы у меня сто тыщ получают! А клубнику я, знаешь, какую на экспорт отправляю? Во! — Показывает кулак. — Такую здоровенную.

— Ничего себе. — Улыбаюсь.

После шести рюмок меня тоже порядком разморило. И рюмочная эта уже не кажется такой страшной, и ее посетители. И тело плавится от приятной усталости, и запах моего нового знакомого, на удивление, приятно обволакивает и манит.

— А ты знаешь? — Усмехнувшись, он выпячивает губу. — Я, наверное, президентом стану. Чего уж там мелочиться.

— Это ж дорого, нужно избирательную компанию оплачивать.

— Хэх! — Поднимает вверх палец. — Денег у меня знаешь сколь? — Наклоняется и шепчет на ухо. — Завались! — Выпрямляется. — Совхоз, машина, дом. Даже усадьба старинная имеется! Правда, не моя пока. Жду, когда бабуля помрет.

— Вот это да. — У меня перехватывает дыхание, когда его тяжелая рука начинает жадно метаться по моей голой коленке.

Официант приносит кофе.

— Спасибо, — киваю.

— Я заказал тебе без сахара, — говорит Матвей. — Так дешевле.

С недоумением гляжу на него.

— Нравишься ты мне. — Он придвигается еще плотнее, и теперь его дыхание обжигает мое лицо. — Заберу я тебя с собой.

Улыбаюсь, водя пальчиком по его твердой груди.

— А жена что скажет? — Пытаюсь отвернуться, чтобы заняться кофе. — Против не будет?

Его это ничуть не коробит.

— А что жена? Деньги только мои считает! А решаю я всё сам. Мужик я или где? — Притягивает меня за талию. — Нет уж, поехали со мной. Будем вместе хозяйство вести.

Тяжело дышу, глядя в его глаза, но ситуацию спасает сотовый. Он взрывается в его кармане знакомым мотивом: «О, Боже, какой мужчина!»

— Бля… — Матвей достает из кармана навороченный смартфон и смотрит на дисплей. — Вот стерва, как чует! — Выключает его и быстро убирает за пазуху. — Все равно я им пользоваться не умею. Мне моя лопата привычнее. — Достает из другого кармана старенькую Нокиа, машет перед моим носом и тут же прячет обратно.

— А там у тебя какая мелодия? — Хихикаю.

— А там это… — он хмурится. — Пиликает. Это… Ну… Чайковский, который музыку для мобильников пишет.

— А, ясно. — Выпрямляюсь.

Пью кофе мелкими глоточками, надеясь протрезветь. И угораздило же меня так надраться…

— Ну, ты давай, это. — Подталкивает он меня, показывая на пустую бутылку. — Расплатись пока, ладно? А я тебе потом отдам, кошелек в номере забыл.

Встает и направляется к выходу, не оставляя мне выбора. Расплачиваюсь, пока Матвей ждет меня у двери. Мы вываливаемся на свежий ночной воздух, пошатываясь. Я специально подыгрываю, чтобы он понимал, что его дама уже созрела.

— О, ягодка! — Смеется он, подбирая что-то с земли.

Кидает в рот и жует.

— Боже, — бормочу, сморщиваясь от омерзения.

И ведь приодеть такого, причесать, и был бы нормальный мужик. А мозги свои уже не вставишь — так и останется отмороженным на всю голову.

«Может, ну его? И свалить?» — думаю в последний раз, но настойчивая рука, ложащаяся на мою талию, опять не дает выбора.

— О, семечки! — Восклицает Матвей возле витрины маленького магазинчика. — Жди здесь.

Смотрю, как он залетает внутрь, хватает кулёк семечек и бросает на кассу. Вижу, как тянется к полке повыше и берет оттуда пачку презервативов. Расплачивается.

«Вот урод. Денег у него нет!»

Закатываю глаза.

Не давая сказать мне и слова, этот сумасшедший, выйдя из магазина, бросает мне в руки хрустящий пакет с семечками:

— Подержи, я сейчас.

Молча, наблюдаю, как этот бугай в доисторическом костюме трусцой уносится в проулок.

Приспичило, что ли?

«Беги, беги от него» — орет здравый смысл.

Но я плетусь к углу здания, чтобы проследить. Осторожно выглядываю и вижу, как мужчина, присев у клумбы, рвет цветы.

«Никогда с тобой еще такого не приключалось, Софа» — думаю, сглатывая.

Оторвав корни и побросав их обратно на клумбу, мой спутник возвращается обратно с букетом. Стою, прижав к себе сумку и кулек семечек, и дрожу под светом фонаря.

— Держи. — Говорит он довольно. — Купил самые красивые, какие только были.

Честно? Я так не удивлялась даже, когда один из первых, обрабатываемых мною, «клиентов» с ходу положил в кафе мою руку на свою ширинку и сказал: «поиграй с ним». Да что там. Я так не удивлялась и когда, вместо того, чтобы приставать ко мне, один престарелый депутат начал дрочить, умоляя меня стонать и подгонять его криками, что мой муж вот-вот ворвется в номер и застанет нас.

Но этот полоумный… в самом нелепом прикиде, что я когда-либо видела. Прижимистый, чокнутый, непредсказуемый, от которого бежать надо за километр, отмахиваясь сырыми трусами, он сейчас просто очаровывает меня. Берет чем-то таким, не знаю, обаянием, что ли, непосредственностью своей сельской, или теплом светло-изумрудных глаз.

Принимаю букет и всю дорогу до отеля смеюсь, слушая рассказы про нашествие саранчи или дойку коров, которых «нужно нежно брать за титечку и плавно двигать пальцами сверху вниз». Нет, вы не ослышались, именно «титечка», и никакого вымени — ведь животные понимают ласку.

— К тебе или ко мне? — Спрашиваю привычно, едва мы оказываемся на нужном этаже. — Давай, к тебе.

— Нет, к тебе. — Его руки тянутся к моей шее, убирают светлые локоны с плеч.

— Нет уж, к тебе. — Взволнованно шепчу я.

Пакет падает из его рук, и семечки рассыпаются по ковру.

— Видишь? — Смеюсь, утягивая его за собой. — К тебе ближе. Пойдем скорей.

Мужчина выше на голову, он нависает надо мной, тяжело дыша, и от этого дыхания его усики забавно шевелятся. Не могу не улыбаться. Никогда мне не было так смешно в столь ответственный момент.

— Сейчас. — Он достает ключ и быстро проводит им по панели.

Раздается разрешающий сигнал, дверь отворяется, и мы буквально вваливаемся в номер. Слышу щелчок, и понимаю, что я теперь наедине с ним. В ловушке. Этот Матвей могуч, пьян и крайне возбужден.

— Я не целуюсь на первом свидании, — смеюсь, отодвигаясь к стене.

Пытаюсь выиграть время.

— Я тоже, но для тебя сделаю исключение.

Он говорит это таким низким и хриплым голосом, что мое тело предает меня сладким потягиванием в низу живота. Чувствуя, как соски тугими твердыми вишенками наливаются под кружевом бюстгальтера, и понимаю, что… проиграла.

Трудно в это поверить, но я сама хочу, чтобы этот большой деревенский медведь поимел меня, держа за бедра сильными грубыми ладонями. Прямо на весу. На полу. На столе. На люстре.

Боже…

И он подхватывает меня под ноги и прижимает спиной к стене. В тусклом свете ночников вижу пожар в его глазах, огонь, голодный, беспощадный, разрушающий. И мне так комфортно в его пламени, будто дома очутилась. Бросаю букет на пол к его ногам.

«Терзай меня», — просит разум, а тело подается навстречу.

И глаза в глаза смотрят. Больше не вижу стен номера, бликов света, пухлого портфельчика, прислоненного к спинке стула. Не думаю о деньгах. Я слишком изголодалась. К черту всё!

И он целует меня глубоко, отчаянно, грубо. Врывается языком меж моих зубов, прикусывает, заставляя сдавленно стонать и извиваться. И этот поцелуй не вытягивает из меня последних сил, он придает мне новых. Будто в пустой сосуд жизнь вдыхают. Пластмассовая кукла оживает, ощущая покалывание в каждой клеточке проснувшегося тела, теперь она может двигаться и отвечает на ласки с удвоенной силой.

Сладкие губы. Горячие, ненасытные, жесткие. От прикосновения к ним волны огня наполняют мои вены, разливаются нетерпением по коже, заставляют дрожать. Притягиваю его к себе, не желая отрываться и прекращать начатое. Хочу чувствовать, сгорать, погибать. Хочу его прямо здесь и сейчас. Хочу, хочу, хочу.

Бесстыдно стону, задыхаясь.

На моих бедрах ожоги от его ладоней. На дрожащем теле миллионы мурашек. Мысли путаются, когда я обхватываю ногами его талию и прижимаюсь совершенно сырым от дикого желания бельем к твердой выпуклости в его паху. К черту, к черту всё! Пропади оно пропадом!

Жадные пальцы впиваются в мои ягодицы. Одним резким движением он сгребает меня в охапку и прижимает к себе так, что я отчетливо могу представить, каково это: чувствовать его в себе, такого огромного, могучего, если между нами не будет преград из дурацкой ткани брюк и трусов. И словно теплый хмель желание прокатывается по телу новой волной, раздирая, уничтожая и требуя его утолить.

— Есть что-то выпить? — Вдруг отрываюсь от него, тяжело дыша.

В последнюю секунду перед шагом в пропасть решаю остановиться.

— Наверное. — Шепчет он, пытаясь сфокусировать затуманенный взгляд на мне.

Опускает руки, и я соскальзываю вниз. Отдернув подол платья, бреду по комнате.

Я боюсь саму себя. Не узнаю. Не понимаю.

Только что мне хотелось, чтобы меня трахнул какой-то деревенский лох. «Долбанулась совсем»

— Шампанского? — Спрашиваю, открывая дверь мини-бара.

Моя задача — прижать, унизить, обокрасть развратника. Вместо этого я минуту назад была готова умолять его отыметь меня. Ужас.

— Когда я в армию ушел, моя с одним в деревне загуляла. — Говорит Матвей, поправляя лацкан пиджака. — Я вернулся — она беременная, а он, дружок ее, алкаш конченный. — Грузно опускается на край кровати и сверлит меня взглядом.

Прочищаю горло, гадая, для чего он мне все это говорит.

— Мне жаль ее стало, и я женился. Пацана, как своего, воспитывал. Она снова гуляла, а я верил. Работал круглыми сутками, деньги зарабатывал. Может, они и не мои дети вовсе: Яшка, Гришка, Семен. Но мне это все по барабану. Они ж моя семья, люблю я их.

Замираю возле открытой двери мини-бара и оборачиваюсь к нему.

— Я ж не жмот какой, на самом-то деле. Просто взвешиваю постоянно: или шампанского с тобой выпить, или парням игрушку какую привезти на сэкономленные деньги. Гришке джип обещал, большой, как настоящий, чтоб на батарейках.

Вижу, как он на свои крупные, сильные ладони смотрит, пока это говорит, и чуть не плачет. Тихо матерясь, закрываю холодильник.

«Не задался день у меня, ох, не задался…»

— Ты прости меня, Матвей… — Провожу ладонями по лицу и украдкой бросаю взгляд на портфель, где могут находиться так нужные мне средства. Добавляю: — Палыч. — Прохожу мимо него, стараясь не смотреть в глаза. — Пора мне, прости.

— Не останешься? — Удивляется он.

Подбираю сумочку и в последний раз оборачиваюсь, чтобы взглянуть на обладателя странных усов.

— Я пойду.

Перешагиваю через рассыпанные по полу цветы.

— Я все испортил, да? — Обиженно говорит он и опускает взгляд.

— Нет, все нормально. — Открываю дверь номера.

— Зря только на гандоны потратился, — рассерженно бормочет себе под нос Матвей.

И я на секунду застываю в замешательстве. Мне хочется вернуться сразу по нескольким причинам. Первая: Я снова хочу наказать его, ведь есть за что. Вторая: Я снова хочу забрать его деньги. Третья: Снова хочу его — и даже не снова, а все еще.

— Прощай, — все же говорю, качая головой.

Переступаю через порог, не оглядываясь.

— Прощай, Софья. — Доносится в спину.

Еще секунду продолжаю движение на автомате, а затем замираю: вдруг послышалось?

Медленно оборачиваюсь. Сердце ухает, а когда мы сталкиваемся с ним взглядами, останавливается. Пронзительные серые глаза впиваются, кажется, в самую душу.

— Может, познакомимся теперь как нормальные люди? — Предлагает он, вставая с кровати и направляясь ко мне.

Заторможено оглядываю его, стараясь не выдавать своего ошеломления. Другая походка, другая мимика, другой человек. Теперь ему совсем не идет это костюм… и прическа, и усы… Всё чужое.

Пытаюсь сглотнуть незаметно, но получается очень громко, и это его, кажется, забавит.

— Глеб. — Мужчина широко улыбается, подавая мне руку.

А у меня внутри все от страха сжимается. Это была просто роль, просто спектакль, и я на него купилась.

«Кто же он тогда на самом деле?»

Оглядываюсь — в коридоре пусто, не слышно топота ног и звуков сирен. Уже легче. Шумно выдыхаю и вхожу обратно в номер. Прикрываю дверь. Чего бы ни хотел от меня этот сумасшедший, он этого точно не получит. Судорожно прокручиваю в голове пути отступления и приемы рукопашного боя.

— Соня, — цежу сквозь зубы, когда он сжимает мою ладонь, и я получаю очередной разряд тока от соприкосновения с его горячей кожей.

Мужчина подходит ближе. Неумолимо близко. Опасно.

Мои губы горят, они еще помнят его поцелуй, а тело предательски трепещет, разгоняя кровь от этой невыносимой близости. Мне страшно, но он всего лишь нежно запускает пальцы мне за уши и стаскивает с моей головы парик. Тот нехотя, но снимается, оставаясь у него в руках.

— Хм. — Произносит Глеб, глядя то на парик, то на светлые перышки, которые пушатся у меня на голове.

Смотреть пристыженно — не для меня, поэтому гордо поднимаю подбородок. Расправляю плечи.

— Дай сюда, — пытаюсь выхватить, но он вовремя делает шаг назад и закидывает парик за спину.

— Чудно выглядишь. — Медленно, будто раздевая глазами, оглядывает меня с головы до ног, затем многозначительно цокает языком. — Помнится, в прошлый раз ты была жутко лысой.

6

Глеб

— Ты кто такой, вообще? — Спрашивает холодно, почти безразлично.

Весь вечер казалось, что я читаю ее, как нотный стан: понятная, простая, упрямо прущая к своей цели, играющая выбранную роль вдохновенно, но довольно неуклюже и без особого изящества. Но теперь… у меня даже стояк еще не прошел, так увлеченно она заводила меня, едва мы оказались в номере, а теперь ни один мускул не дрогнет на ее лице. И это меня почему-то пугает.

Стоит на широко расставленных ногах, плечи распрямила, нос задрала кверху и с достоинством готовится то ли принять вызов, то ли наброситься на меня, словно ощерившая зубы пантера — тут не угадаешь. Потому что ее лицо сейчас даже не покерфейс — чистое полотно под слоем умело нанесенного макияжа.

— Сработано неплохо, поздравляю. — Игнорируя ее вопрос, поворачиваюсь к зеркалу. Одной рукой натягиваю кожу, другой осторожно снимаю усы. Те отклеиваются нехотя, но хорошо хоть не отходят вместе с кожей, которую я утром тщательно выбрил. — Я бы даже поставил тебе пять из десяти. — Оборачиваюсь к ней, потирая указательным пальцем пространство над губой. — И то накидываю пару баллов за горячую сцену. Чуть не поверил, что ты, вправду, течешь от Матвей Палыча, как дикая, блудливая кошка.

Она не реагирует.

Даже не самое приятное сравнение с животным не выводит ее на эмоции. Моя новая знакомая не закусывает губу, не пытается бежать, не проявляет интереса — просто замерла и слушает. Даже дышит ровно, и меня это начинает жутко бесить. Я всегда привык доводить свою игру до конца и в качестве награды видеть столь желаемый финал: растоптанное самомнение, угасший взгляд проигравшего или, как бонус, хруст разламываемых костей — что тоже крайне приятно.

Эта же чертовка не отвечает никак.

Ее не пробирает. Ей не страшно. Она не боится, будто ничего не чувствует.

И я шизеть начинаю от того, что ей все по боку, а мой член, который никак не может успокоиться после столкновения с ее бедрами, выставляет меня сейчас проигравшим в этой схватке.

— Надо быть идиоткой, чтобы с самого начала не сообразить, что все это развод. У тебя чуйка совсем не работает? — Скидываю пиджак, отбрасываю на спинку стула. — Тогда хотя бы глаза разула и была внимательнее.

Оборачиваюсь. Она все так же молча слушает меня, не собираясь убегать.

— Каждое твое действие — ошибка от начала и до конца. — Нагибаюсь и достаю из-под кровати чемодан. Расстегиваю. — Воруешь ключ от номера? Прекрасно. Не поймали за руку — отлично. Только зачем тут же идти туда, не убедившись, что объект не вернется следом? Дальше. — Снимаю с ног громоздкие ботинки. — Ключ не подходит, но тебя это не смущает и не настораживает. А должно было. — Достаю из чемодана любимые туфли — черные Ришелье. — Я специально подменил его, а ты купилась. Ладно, хоть ума хватило потом выкрутиться.

Выкладываю из карманов рабочие телефоны, расстегиваю ремень, пуговицу, затем ширинку и стаскиваю неудобные, широкие брюки. Швыряю их на постель.

— Почему не стала дожимать? — Оборачиваюсь.

Девчонка все еще стоит у меня за спиной. Руки опущены по швам, взгляд немного отсутствующий. Ее даже мужик в одних трусах перед собой не смущает.

— Что помешало? Дешевая сказка про деток? — Упершийся в ткань трусов член пульсирует и все никак не может успокоиться. Хватаю брюки, разглядывая, не сильно ли помялись за время лежки в чемодане. Жалею, что не повесил их в шкаф. — Столько усилий ради чего? — Расправляю и начинаю натягивать на ноги. — Чтобы отступить в конце, и все насмарку?

Застегиваю ширинку. Снова поворачиваюсь к ней.

— Не пробовала отключать чувства? — Не глядя ступаю ногами в ботинки. — Если у тебя не получается, тебе не место в этой профессии.

— Ты кто, на хрен, такой, я тебя спрашиваю? — Ровно и выдержано говорит она.

У меня челюсти сводит от злости.

— Тот, на хрен, кто сейчас попросит у тебя вернуть свой кошелек и все его содержимое. Припоминаешь, о чем я?

Подхожу ближе, и девушка медленно поднимает на меня взгляд. Я выше, крупнее, сильнее, но у нее каким-то странным образом получается смотреть на меня не снизу вверх, а почти на равных.

— Очень смутно. — Возмутительно медленно пожимает плечами. Поднимает руку и очерчивает пальцем пространство возле своего лица. — Без усов как будто что-то мелькает в памяти, но вот этот дурацкий хохолок… — указывает на мою голову, — нет, не припоминаю.

Начинаю закипать, будто чайник, но стараюсь не показывать вида. Я — победитель, и мне нравится наслаждаться победой над ней. Ведь так?

— Все ты помнишь. — Мои глаза сужаются, когда делаю шаг вперед.

Между нами не остается места даже для малейшего маневра. Дышим друг другу в лицо, давим взглядами, только теперь тут и не пахнет желанием — это схватка характеров. И сопливой девчонке я в ней точно не уступлю.

Слышно, как бьется сердечко у этого перепуганного стриженного воробья: едва из груди не рвется. Но на лице по-прежнему ни тени страха или сомнения. Она спокойна. Лишь, немного качнувшись на каблучках, делает вынужденный шаг назад — отступает, упираясь спиной в стену.

— Там было пусто. — Заявляет отстраненно. — В твоем кошельке.

— Двенадцать тысяч — это пусто? — Усмехаюсь я.

— Разве для парня в туфлях за две штуки баксов двенадцать тысяч это деньги? — Ее взгляд скользит по моим ногам вниз. — Или это только реквизит? Чтобы выглядеть получше и раскручивать лошков побогаче?

А она не так дурна, как показалось на первый взгляд.

— Вернешь все и в двойном размере. — Предупреждаю.

— Ни карт, ни визиток, ни фото. — Продолжает размышлять она, оглядывая меня. — Немного странно, не находишь?

Дерзко прищуривается.

— А ты у нас наблюдательная, да? — Улыбаюсь. — Раз такая догадливая и умная, то должна знать, что по лицу все прекрасно видно. Оно не скрывает никаких эмоций. Только появилась на лестнице, изучаешь глазами мою одежду: где удобнее будет руки в карманы засунуть. Растерялась — видно. Врешь — видно. Хочешь — тоже видно. Начни хотя бы с этого. С работы над собой, раз уж лезешь в такую сферу деятельности. Здесь нужно быть профессионалом своего дела или не быть совсем.

— А ты у нас кто? — Сонным взглядом пробегается по моему лицу. — Профессионал типа?

Качаю головой.

— Не был бы им, сразу бы почуяла неладное и свалила. А ты высидела все представление вместе с антрактом и едва в ладоши не хлопала от радости, вызывая меня на бис. — Угрожающе склоняюсь над ней. — Ты мне вот что лучше скажи. Существует много способов обокрасть человека. Но тебе, почему-то, нравится именно этот. Почему? — Как удав над кроликом, над ней склоняюсь и тяну ноздрями сладкий запах духов. — Зачем в номер? Зачем столько сложностей? Я бы мог отыметь тебя здесь, как мне захочется: рот бы рукой зажал, и всё. Пикнуть бы не успела. Сама не боишься однажды проснуться после такого приключения и обнаружить, что тебя всю ночь метелил какой-то извращенец. Или, например, особо одаренные, крепкие ребята по кругу пускали? А? Или не боишься, не проснуться совсем? У тебя ведь даже оружия с собой нет. — Выдыхаю ей в лицо. — Это опасно.

— Мужчины частенько бывают опасны. — Горько усмехается она.

Надо же, это единственное, что ее проняло. Серо-синие глазищи блеснули влагой, длинные ресницы затрепетали, крылья аккуратного носика раздулись. Говорю же, лицо никогда не обманывает.

— А, может, ты чокнутая нимфоманка? — Играю бровями. — Может, тебе нравится трахнуть их разочек-другой перед тем, как обуть?

— Может. — Спокойно отвечает девчонка. — Блудливой кошке всегда хочется, чтобы ее отодрали, да пожестче.

Врёт. Даже это определить не трудно. Смотрит с вызовом, улыбку довольную изображает, а у самой губа дрожит. Сложно с ней придется, но скучно точно не будет. В последний раз оглядываю поджарую фигурку с выпирающими ключицами, сжатый в упрямую линию рот на бледном худом личике, глазищи огромные, синие, хитрые, и кладу руку на тонкое плечо:

— Нарвешься ведь.

Ловкое движение, и моя ладонь сброшена вниз.

— Еще раз грабли свои на меня положишь, и сам нарвешься так, что всю оставшуюся жизнь придется забыть, для чего тебя природа этой штукой наградила!

Ее коленка в мгновение ока оказывается прижатой к моему паху. Кулачки грозно вцепляются в ворот рубашки. И если бы не моя реакция, корчился бы уже на полу.

— Вот же сука… — Встречным движением прижимаю ее к стене.

Упираю локтем в шею, всем корпусом придавливаю, пережидая, когда эта сумасшедшая перестанет брыкаться, шипеть и толкаться в ответ.

— Тише, девочка.

Острые ногти больно впиваются в мое предплечье, но вынужденно отпускают добычу, едва я усиливаю давлению на ее горло, и она начинает задыхаться.

— Всё, всё… — Опускает руки по швам, сдаваясь. Расслабляет все тело и хрипит, ударяя ладонью по стене, как боец по настилу. — Отпусти.

— Со мной так не нужно. — Ослабляю хватку, но постепенно. — Эти фокусы будешь своим командировочным показывать. — Отпускаю и отхожу на шаг, наблюдая, как она сползает вниз по стене, держась ладонью за горло. — А со мной не шути.

— Что тебе нужно? — Шепчет, прокашлявшись.

Смотрит с ненавистью. Глаза блестят, как у тигра перед новым рывком. Выпрямляется и наваливается на стену.

— Стой здесь. Жди. — Приказываю.

Разворачиваюсь и медленно иду к ванной комнате, на ходу по звукам пытаясь определить, стоит ли опасаться нападения со спины. Но звуки ее шагов удаляются прочь, к двери. Значит, решила бежать. Глупая.

Нагибаясь над раковиной, слышу, как отворяется дверь. Дальше тишина. Ни звука.

— Сказал же: жди. — Усмехаюсь, включая воду.

Бросая взгляд в комнату, вижу, как она пятится назад.

— Привет, красавица, — раздается голос Макса.

Хлоп. Дверь опять закрылась.

Теперь нас трое в номере.

— Привыкай быть покладистой. — Говорит он, когда я сую голову под кран, чтобы избавиться от ненавистного хохолка. Теплые струи прокатываются по макушке и стекают по шее. — Шеф любит, когда его слушаются. — Добавляет Швед.

— Спокойно, тебя никто не тронет. — Говорю, выходя из ванной через минуту и вытирая волосы мягким полотенцем.

Девчонка наблюдает за Швецовым из угла комнаты. Еще не забитый зверек, которым она была в первый день нашей встречи, но уже не хладнокровная преступница, не подающая и вида, что напугана. Смотрит на нас по очереди с прищуром, словно решая, насколько серьезно влипла, и какой силы придется давать отпор.

— Только давай без фокусов, хорошо? — Расстегиваю рубашку. — Мы сейчас просто поговорим.

Ужасно хочется скорее переодеться в удобную, привычную одежду.

— Что вам от меня нуж… но… — Она запинается на последнем слове, белея на глазах, как чертов мел.

Тянусь за чистой рубашкой и застываю, не понимая, чем вызвана такая реакция. Выпрямляюсь, понимая, что сейчас придется хватать ее. Девчонку штормит. Она отшатывается к стене, будто призрак увидала. Переводит взгляд с моего тела на лицо и обратно. Дышит тяжело, жадно, часто моргает.

— Что с тобой? — Подхожу ближе.

— Почему, когда я раздеваюсь перед девушками, они так на меня не смотрят? — Вздыхает Макс, наваливаясь плечом на стену. — Подкачаться тоже, что ли?

— Эй, — зову, замечая, что ее глаза наливаются ужасом. — Как тебя там? Соня?

— А? — Она словно отходит ото сна. Медленно переводит взгляд на мое лицо и хмурится. — Что? Кто вы такие?!

Громко сглатывает. Приставным шагом пятится в сторону двери. Смотрит затравленно и дрожит всем телом.

— Моя фамилия Дымов. Слышала о таком? — Интересуюсь, гадая, что же могло ее до такой степени напугать.

Делаю шаг навстречу, и девушка вжимается в стену, едва не зажмуриваясь.

— А должна? — Отрицательно качает головой из стороны в сторону.

«Может, Егор что-то напутал? Не может быть, чтобы моего имени ни разу не упоминали в ее присутствии»

— В общем, так. Я нанимаю тебя, Соня. — Показываю ей свои ладони, убеждая, что трогать не собираюсь.

Но она явно напугана пуще прежнего, и верить не собирается.

— Меня? — Ее розовый язычок лихорадочно скользит по губам, затем быстро прячется обратно.

— Тебя. — Киваю.

— В качестве кого? — Она вздыхает, но получается что-то вроде всхлипа.

Лихорадочно проводит рукой по коротким светлым волосам.

— Мне понадобится твоя помощь в одном деле. — Делаю Максу знак, чтобы тот дал мне свой смартфон. — Ничего такого, к чему ты не привыкла. Никакой грязи и чернухи. Минимум риска. Чистая, красивая афера.

— Почему я? — Уже спокойнее спрашивает девушка, недоверчиво склоняя голову набок.

— Потому что только ты сможешь сыграть эту конкретную роль. Вокруг которой и будет строиться вся моя схема. — Беру телефон в руку, довольно смотрю на экран, затем перевожу взгляд на свою гостью.

— Почему ты не попросишь кого-то другого?

Замечаю, что она старается не смотреть ниже моего подбородка.

— Никто другой мне не подойдет. — Развожу руками. — Я пришел специально за тобой.

С кривой ухмылкой она закатывает глаза:

— Что за бред?

В последний раз мысленно утверждаюсь в правильности своего решения.

— Нет. Я вполне серьезно.

Она дико посмеивается. Точно приговоренный к расстрелу, еще не верящий до конца в свою участь. Затем улыбка медленно сползает с ее лица. Вдыхает, выдыхает, переводит взгляд с меня на Макса и обратно.

— И кого нужно… сыграть? — Ее голос взволнованно скрипит.

«Придется, как следует, поработать, чтобы привести ее эмоциональное состояние в стабильность. У нас не будет права на ошибку»

— Саму себя. — Отвечаю с улыбкой.

Но ее это явно не веселит.

— Так. — Нехотя кивает, сжимая губы. Будто приказывает себе успокоиться. — Хорошо. — Соглашается категорическим тоном. — А… кого ты разводишь?

Она ерзает, протирая лопатками стену, точно боится услышать мой ответ. Дышит тяжело, периодически бросая взгляды на дверь номера.

— Одного урода. — Говорю небрежным тоном. — Думаю, тебе даже самой захочется принять участие в это деле, когда ты узнаешь.

— Его имя? — Спрашивает нетерпеливо.

Бросаю взгляд на Макса. Тот отрывается от пожирания глазами нашей гостьи и пожимает плечами, типа: «давай, валяй, обрадуй ее».

— Его имя Майор. — Отвечаю коротко.

И мое сердце принимается отплясывать в груди бешеную чечетку. Предвкушение отбрасывает к черту все сомнения и голодным зверем в очередной раз требует унять эту острую жажду мести. Я даже не уверен, смогу ли успокоиться, когда все будет кончено.

— Нет. — Услышанное заставляет девушку побледнеть снова. Она отрицательно мотает головой. — Ни за что… — Испуганно лепечет, надеясь, что все это шутка. — Я не согласна.

И паника, охватившую все ее существо, прорывается наружу сквозь плотно зашторенные в душе эмоции, сквозь сжатые губы и стиснутые добела кулачки. По расширенным в ужасе зрачкам догадываюсь, что все гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

— Ты не поняла. — Мне жаль девчонку, но я должен это сказать. — Я не даю тебе выбора.

И разворачиваю телефон экраном к ее лицу.

7

Соня

Не сразу понимаю, что такое на дисплее. Стук моего сердца заглушает его слова, дыхание неумолимо учащается, но, чтобы не выдавать своего страха, цежу воздух маленькими глоточками, будто сбитая автомобилем собака на обочине.

— Что?… — Осекаюсь.

На фото мелькает форма моего брата. Приглядываюсь.

Он это. Сидит за столом, а напротив него мужчина пожилой в костюме. Вот почему Свят до сих пор не явился мне на выручку — он у них!

— Где мой брат? — Делаю отчаянный шаг вперед.

Я этому придурку глотку перегрызу за своего мелкого, пусть только посмеет тронуть!

— Тише, Сонечка.

Пытаюсь отойти от состояния шока, которое накрыло меня после того, как увидела голый торс незнакомца. Забываю про отклеенные усы, про слова, которые больно резанули сердце, про имя, произнесенное вслух, которое никогда больше не хотелось бы слышать.

— Что вы с ним сделали? — Накидываюсь на него с кулаками.

И второй раз за вечер он скручивает меня своими могучими ручищами, чтобы присмирить, как жалкую дворнягу.

— Тссс, — мягко вытягивая трубочкой губы, просит мужчина, заставляя скулить в мольбе о пощаде.

И резко отшвыривает меня на кровать.

— Твари, — рычу, упав на бок и в спешке пытаясь прикрыть задницу подолом платья, взлетевшим к лицу. — Сволочи!

Барахтаюсь, краснею, изрыгаю проклятья, пытаюсь встать.

— А теперь поговорим спокойно. — Незнакомец, назвавшийся Глебом, подтягивает к себе стул и садится. Упирает локти в колени.

— Что ты хочешь? — Восклицаю, тяжело дыша.

Сажусь на край постели, подтягиваю к себе ноги и сжимаю пальцы в кулаки до боли в суставах.

— Для начала всего один вопрос. — Он закрывает глаза на какое-то мгновение, словно прислушиваясь к шуму моря за окном.

— Говори. — Поторапливаю.

За что тут же получаю полный ненависти взгляд.

Должна сознаться, глаза у него особенные. Шальные, что ли. Не знаю, как еще описать их притягательную силу и магнетизм. Смотришь в них, ощущая полный спектр эмоций от страха до вожделения, и оторваться не можешь.

И не способны магию этих зеленых омутов с оттенком лесной травы испортить ни глупые усики, ни попугаичий хохолок, ни костюм нелепый, потому что они обезоруживают, мгновенно парализуют, захватывают власть над твоим телом. Уверена, что ни одна женщина никогда мужчине с такими глазами не отказывала.

А он сидит и смотрит на меня презрительно и с жалостью. Плечи широкие, под стать мощной фигуре. Мышцы бугрятся крепкими покатыми волнами под загорелой кожей, вызывая во мне необъяснимый трепет: какая же силища в них заключена? И как все это могло прятаться под дешевым пиджаком и казаться настолько незаметным, даже когда он меня стискивал в объятиях возле двери?

— Это правда, что говорят про тебя и Майора?

Вопрос обрушивается, как снегопад посреди жаркого летнего дня, больно ударяя в грудь ледяным дыханием воспоминаний.

— А что… говорят? — Стараясь не меняться в лице, спрашиваю я.

А у самой кожа мурашками покрывается. И так всякий раз, когда это прозвище при мне называют. Кажется, сто раз скажут — сто раз у меня сердце сожмется и кровью истечет.

— Что ты с ним вместе была. — Глеб наклоняется ко мне, сужая зрачки, а я взгляда оторвать не могу от его тела, покрытого татуировками. Цветные рисунки: женские лица, загадочные строчки на латинице, цветочные элементы, голова и перья какой-то птицы, паутина, череп, часы на цепочке — странными символами забиты оба рукава и области по бокам, от подмышек до талии. Только грудь, покрытая мягкими светлыми завитушками, остается чиста. — Вместе и долго. — Ухмыляется он, будто не веря тому, что говорит.

Я и сама не верю.

— Херня это всё, — отворачиваюсь и делано-кокетливо подмигиваю его товарищу.

Нужно как-то успокоиться и понять, что они хотят.

А у самой перед глазами стоит огонь, который обвивает собой черные пятиконечные звезды, набитые на смуглой коже. Стоило Глебу скинуть рубашку, меня словно под дых ударили — потеряла всякую связь с реальностью. Даже подушечки моих пальцев все еще помнили, каков этот узор наощупь, ведь у Вадима имелась такая же татуировка, и в том же месте — на предплечье, устремляясь языками пламени вверх, к шее.

— Что между вами было? — Вклинивается второй незваный гость, перекатывая во рту комок жвачки. — Расскажи, и мы отстанем.

Оглядываю эту говорящую обезьяну с пренебрежением во взгляде.

— Что тебя интересует? Сколько раз? Позы? Брала ли я у него в рот? Или как глубоко заглатывала? — Выдвигаю нижнюю челюсть вперед. — Ты кто, вообще? Мой гинеколог? Или у нас сеанс психоанализа?

Брови парня от ошеломления выстраиваются острым ровным домиком, а я, в свою очередь, оборачиваюсь на нервный смешок липового «Матвей Палыча».

— Ничего у меня с ним не было, ясно? Так, побаловались и разбежались. Это всё? Могу идти? — Приподнимаюсь с кровати.

Но Глеб с непроницаемым лицом делает мне короткий знак, сесть обратно.

— Твой брат у меня, поэтому я решаю, когда тебе можно будет уйти.

Падаю обратно, недовольно ссутулив плечи. В открытую конфронтацию больше вступать не решаюсь.

— Так, что еще? — Говорю, не дрогнув. Внутри меня не слабо лихорадит. — Ребят, вы не по адресу, честно. Мне вам помочь нечем, я и этот тип… — у меня не хватает сил произнести вслух имя, — мы тусили вместе, да, но вряд ли я буду вам хоть чем-то полезна в этом плане. Ничего о нем не знаю, давно не слышала, не виделась. Да и он в курсе, что мошенница из меня так себе. Вы теперь тоже это знаете. — Пожимаю плечами. — Смысл мне задерживаться здесь дольше?

— Вы жили вместе? Как долго?

Напоминание об этом вышибает из меня последние силы, а тревога за брата накатывает новой волной. У этих ребят слишком много сведений обо мне, они хорошо подготовились прежде, чем явиться. Что еще такого им известно?

— Не знаю. — Отвечаю хрипло. — Год… Может, с небольшим…

Серо-зеленые глаза злого блондинчика сужаются сильнее и буравят меня теперь почти насквозь. Вижу, как перекатываются мышцы у него под кожей, как напрягаются сильные руки и железный пресс, и начинаю догадываться, что в деле замешано что-то очень личное: неспроста он так ярко реагирует на мой ответ.

— Значит, все было серьезно? Вы были… — ему трудно дается следующее слово, — парой?

Трудно в это поверить, понимаю, но да. Были.

— Разве, если бы всё было серьезно, я сидела бы здесь сейчас? — Усмехаюсь, чувствуя, как лицо невольно перекашивает от горечи. — Так, потрахались и забыли. Что такого?

Глеб выпрямляется, задумчиво кивая. А я, как завороженная, слежу за его животом, который выглядит не просто твердым, а почти каменным: литые мускулы, чистый, плотный, непробиваемый пресс. Поднимаю голову и замираю: глаза у него горят диким блеском. В них азарт. Пыл, кураж, возбуждение. Концентрированный заряд эмоций, которые трудно скрыть.

И я вдруг понимаю, что он меня читает, как открытую книгу. Знает, где вру, где хочу приукрасить или откреститься. Знает, что за кажущимся таким очевидным безразличием прячется тупая боль, рвущая душу в клочья.

— Говорят, ты увела у него деньги? — Он задумчиво прикусывает свою красивую нижнюю губу.

— Мало ли, что говорят. — Держусь ровно.

— Так почему вы расстались? — Его голос звенит, как занесенный над головой с размаху меч.

Делаю глубокий вдох.

— Да… надоело просто. — Наклоняюсь к нему и натягиваю на лицо гадкую ухмылочку. — А я смотрю, у тебя тоже к нему какие-то личные счеты? Угадала?

«В десяточку».

Замечаю это по тому, как он едва заметно поджимает губы.

— Отомстить ему не хочешь? — Предлагает.

И почему этот вопрос звучит как-то устрашающе? Почти зловеще.

— За что? — Мои брови вздымаются вверх. — Я буду вполне довольна, если больше не увижу его никогда.

— Хочешь. — Довольно улыбается он, вставая. — Вижу, что хочешь.

Его товарищ закидывает ногу на ногу, продолжая оценивающе разглядывать меня.

— Всё просто. — Глеб берет чистую рубашку и просовывает руки в рукава. — Либо на свободе с деньгами. Либо на нарах с чувством собственного достоинства.

— Это ты о чем? — Бросаю ему в спину.

Мужчина медленно поворачивается:

— О том, что все равно придется принять мои условия. Ты работаешь со мной и получаешь свою долю. Отказываешься, и все материалы по твоим последним похождениям отправляются в ментовку. Соответственно, — он безразлично пожимает плечами, — и твой братишка возвращается в детдом, откуда ты его с таким трудом вытащила. Так что, сама понимаешь, выбор у тебя невелик.

Воздух с шумом вырывается из моих ноздрей.

— И если ты вдруг подумала, что я блефую. — Пальцы Глеба пробегаются по рубашке, ловко загоняя пуговички в узкие петли. Он достает из чемодана какие-то бумаги и небрежно бросает мне. Опускаю глаза и вижу, что это снимки. Брюнетка, блондинка, рыжая — это все я. Вместе со своими последними жертвами. — Доказательства. — Констатирует он.

— Если нужно, и заявления от потерпевших будут. — Добавляет его дружище, улыбаясь.

— Что нужно делать? — Сдаюсь я, не чувствуя больше собственного тела.

— Сыграть. — Коротко отвечает Глеб.

— Себя, да. Я это уже слышала. Можно подробнее? — Выдыхаю устало.

Он неспешно надевает пиджак.

— Всё, как ты умеешь. — Прячет телефон в карман брюк и смотрит на мои сжатые в кулаки пальцы. — Просто вывести на эмоции. — Протягивает мне руку. — Майор приедет сюда через пару дней. Он планирует преумножить часть капитала, доставшегося ему от выгодного брака, на игре в покер. Наша задача — заманить в игру по своим правилам и забрать все, что у него есть.

— Я не могу. — Мои плечи опускаются.

— Можешь.

Они просто не понимают. А я не могу сказать это вслух. Сломаюсь, если увижу его. Поддамся, прогнусь, уступлю. Буду понимать, что он грязный, гадкий, мерзкий предатель, и все равно не смогу противостоять тому, чтобы не попробовать еще раз все то, что он со мной когда-то делал.

Захочет взять меня — возьмет. Грубо, нежно, больно — так как ему захочется. Возьмет. Захочет поцеловать — не смогу сопротивляться. Скажет, что любит — поверю. И снова пойду за ним. Поползу.

Только бы быть рядом, дышать его запахом, чувствовать жадные руки на своем теле и тонуть в настойчивых объятиях.

Как можно добровольно отказаться от того, кто был кровью в твоих венах? Как?

Никто не знает, что именно я чувствовала, когда уходила от него. Когда видела свое кровоточащее сердце на его вытянутой ладони, видела, как оно сжимается и разжимается уже вне моей груди, наблюдала, как оно падает на грязный пол к его ногам, как он безжалостно топчет его.

И убегала.

А ноги не слушались. Они, будто привязанные к нему, отказывались подчиняться. И душа стонала. И тело дико болело. И все мое существо кричало: «вернись, ты сдохнешь, ты же никто без него».

А я бежала прочь.

И сто тысяч раз жалела об этом потом, тихо мечтая хотя бы еще один раз увидеть его. Желая отдать даже жизнь за одно жалкое прикосновение. Да хотя бы за то, чтобы просто услышать его голос в трубке. Чувствовала себя не человеком — просто пустой оболочкой без сердца. И знала, что так хорошо, как в первый раз уже не будет никогда, и новая встреча не принесет ничего, кроме разрушения.

И снова ждала.

Ждала. Ждала. Ждала.

Надеялась…

Нет.

Единственный выход: не видеть больше никогда.

Чтобы не потерять себя снова.

Но, похоже, у них теперь на руках главный козырь — мой брат, и выхода нет: только согласиться и попытаться пройти через все это ради него.

— Пойдем. — Глеб тянет за руку, вынуждая подняться с кровати. Его ладонь большая и теплая, но и это неспособно привести меня сейчас в чувство. — Весь план по дороге, подготовительную часть начинаем уже завтра. А сейчас я отвезу вас с братом домой.

«Мне конец…»

— Эй, ты чего? — Сильные пальцы сжимаются, возвращая меня к реальности. — Да все в порядке с твоим братом, он здесь, с моими людьми. Или ты так увлеклась предстоящей работой, что замечталась?

«Ха… Если бы…»

Глеб

— Ты куда? — Смеется Макс, когда я, отъехав от дома девчонки метров на сто, сворачиваю к ночному клубу. — Вроде всё, как надо идет, а ты опять завелся. Или телку снять хочешь?

Бросаю на развалившегося на сидении напарника уничтожающий взгляд.

— Ты же знаешь, я с шлюхами не тусуюсь.

— Боишься испачкаться? — Улыбается он.

Устало выдыхаю.

— Нет.

— Так резину для этого ведь и придумали!

Не объяснять же ему сейчас, что мне даже прикасаться к падшим женщинам мерзко и неприятно, не то, что совать в них части своего тела?

— Нужно поговорить с Агатой. — Говорю.

— А-а…

Паркую свой BMW у края тротуара, глушу мотор.

— Я бы на такую малышку тоже запал. — Швед визуально очерчивает руками твердую «троечку» кареглазой брюнетки. — Сиськи у нее, что надо.

Выхожу.

— Сиди здесь. — Приказываю.

Макс соглашается, закуривает сигарету.

Мысленно продолжаю верить, что мой товарищ не такой придурок, каким пытается казаться, и его болезненная озабоченность обусловлена исключительно отсутствием постоянной партнерши.

Широкими шагами меряю путь до входа в клуб. Никак не могу успокоиться. Состояние паршивое. Тревожное, что ли. Будто упускаю что-то и не могу понять, что именно.

Не стоило эту Соню отпускать. Нужно было сразу брать в оборот, прямо сегодня же. Увезти к себе, а не оставлять одну.

Недоговаривает она. Да и дело это личное, о таком не сообщишь с порога незнакомцу. Вид ее этот бледный, лицо осунувшееся, глаза потухшие — все так и стоит в памяти. Врезалось, как многотонный самосвал, и не отпускает, точит. Не деньги это, не страх расправы в лице Майора — она другого боится. Его самого. И видеть не хочет. Засел ей видно, как заноза — в самое нутро.

А мне не верится. Неужели, человек с годами может так измениться? Видимо, все мы постепенно из железных солдатиков в кучки мягкого теплого дерьма превращаемся. Чтобы был он с кем-то дольше одной ночи, имел привязанность, чтобы работал, а, тем более, жил вместе — это точно не тот Майор, которого я знал.

И это еще сильнее бесит. Потому что я ни в ком еще в своей жизни так не ошибался, как в нем.

Думал, что могу положиться, раз мы из одной миски хлебали. Обманулся. Думал, что могу, как себе доверять, раз мы столько лет вместе шли плечом к плечу. Раз столько раз друг друга из передряг вытаскивали. Промахнулся…

Думал, что все знаю про него. А не знал ничего.

А девица эта. Тощая, бесцветная, щуплая. Что такого он мог в ней найти? На что повелся? Чем соблазнился?

И почему мне чуть башку не снесло от одного ее вида и запаха? Кожа у нее бледная, почти прозрачная. Такая гладкая и шелковая наощупь. Волосы жиденькие, как у курицы ощипанной, в которые так и хочется руку запустить, чтобы ощутить эту самую мягкость. Попка аккуратная, ладная и упругая — ладонь сама к ней просится, чтобы скользнуть и крепко сжать.

Черт.

А губы — истинно колдовские… еще только нацелился на них, даже не коснулся, а в брюках уже тесно, невыносимо тянет в паху от одной только мысли, и яйца ломит… почти до одури. И утолить этот голод нужно срочно, иначе сдохнешь. И всё. Хана тебе. Башню сносит, мозг к чертям собачьим отключается, и ни о чем ты больше не в силах думать, кроме ее аккуратных маленьких сисек и задорной задницы, чтоб ее!

Вот и вел я себя, как придурок последний. Веселился, напрочь позабыв о деле и об осторожности. Сам не ожидал, что могу такое замутить, что улыбаться могу — слишком давно этого не позволял себе. А потом злился, что она меня из этой брони, которой я оброс за последние годы, так легко выцарапала. И срывался. На ней.

Больнее ей хотелось сделать. За то, что обнажила передо мной мою же слабость. За то, что забыться на миг заставила. За всех этих мужиков, которых она так же, наверное, как и меня, во время своих вылазок бесстыдно целовала, позволяя себя лапать и измазывать липкой слюной.

А потом еще сильнее злился. Потому что не нормально это. Беситься, что чужая тебе женщина распоряжается своим телом, как хочет, что отдается первым встречным или просто играет с ними — неважно. Не должно это меня волновать. А почему-то волнует.

Наверное, потому что она Его женщина. Подсознательно чувствую. Каким-то шестым чувством. По одной только ее реакции на его имя.

Наверное, это что-то инстинктивное. Желание отомстить, забрать у него все, что есть, уничтожить, загрызть и в качестве бонуса… покрыть его самку.

Буду и дальше успокаивать себя этим.

Да.

— Агату позови, — бросаю на ходу администратору и сажусь за свободный столик.

Монотонная мелодия взрывает мои барабанные перепонки. По стенам клуба мелькают розово-фиолетовые лучи светомузыки, на шесте в центре сцены извивается рыжеволосая длинноногая деваха, из одежды на которой всего лишь тонкая полоска украшенных стразами стринг.

Сердито бросаю взгляд на часы. Хмурюсь. Нет, нужно вернуться. Тюрьмой эту Коршунову точно не проймешь, сбежит.

— Я знала, что ты придешь. — Брюнетка появляется у столика неожиданно.

Наклоняется, касаясь губами моей нижней челюсти.

— Привет, — вежливо уклоняюсь, боясь, что она испачкает меня своей помадой.

Агата обиженно надувает губки. Смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц. Надо признаться, даже со слоем яркого грима она выглядит неплохо. Мягкая грудь колышется, подаваясь наружу из тесного корсета, как тесто из кастрюли. Тонкая талия кажется еще тоньше в наряде из черного шелка с пайетками, а крутые бедра, плавно покачиваясь, притягивают взгляды всех присутствующих в зале мужчин.

— Отлично выглядишь, — замечаю сухо.

Указываю ей на стул.

— Пришел, чтобы украсть меня? — Девушка садится напротив, изящно закидывая ногу на ногу. — Могу отпроситься, если у тебя долгоиграющие планы.

Не сразу придумываю, что бы ответить такого, чтобы не оскорбить ее. Стриптизерша в моей иерархии стоит на ступень выше шлюхи — чуть дальше от самого дна, поэтому можно было и не церемониться, отметая ее наивные предположения на счет моих намерений, но ссориться не хочется: Агата нужна мне для дела.

— Нет. — Наклоняюсь над столиком, чтобы никто посторонний не услышал моих слов. — Я не за этим.

— Просто посидим? Поболтаем? — Воркует она, наматывая прядь на пальчик.

— Есть работа. — Говорю, прочистив горло.

После встречи с бывшей девушкой Майора эта рослая танцовщица почему-то кажется мне слишком высокой, слишком громоздкой, не в меру кокетливой и совсем не желанной.

— Вот как. — Ее улыбка сменяется снисходительной ухмылкой с оттенком печали. — А я уж думала, что запала тебе в душу.

Агата смеется, пытаясь казаться веселой и отрешенной, но ее ярко накрашенные губки недовольно поджимаются.

— В прошлый раз ты мне очень помогла. — Замечаю.

Перевожу взгляд с ее пышной груди, которая непременно пригодится нам в деле, на раскосые карие глаза с поволокой.

— Ты щедро платишь, Дым. — Подергивает обнаженным плечиком. — Грех тебе не помочь.

— Через пару дней. В казино. Нужна будет еще одна девушка, чтобы вы с ней вдвоем сыграли спутниц моего приятеля. Пригласишь подругу?

Брюнетка приоткрывает рот:

— Спутниц?

— Да. — Киваю. — Просто сопровождение. Как обычно. Я в курсе, что ты ничем другим не занимаешься. Этого и не потребуется.

Хотя, зная Макса… Вполне возможно, что он и приговорит кого-нибудь из них на веселую ночку в своей компании.

— Ясно. — Агата не смотрит на меня, разглядывает свои ногти.

— Оплата как обычно.

— Угу. — Проводит языком по губам, задумчиво хлопает длинными ресницами.

Не нравится мне ее поведение. Если бы я тогда не отрубился, она не осталась бы на ночь и не имела бы теперь оснований устраивать мне сцены.

— Значит, договорились. — Довольно говорю я.

— А ты? — Вдруг говорит девушка, встречаясь со мной взглядом.

— Что я? — Спрашиваю, собираясь уходить.

— Ты там будешь? — Кладет руки поверх стола.

— Да. — Отвечаю, мечтая скорее свалить и закурить.

— Один?

Мне становится не по себе от ее взгляда.

— Нет. — Нарочито медленно пожимаю плечами. — Я буду со своей девушкой.

Этот ответ портит ей настроение. Лицо красавицы превращается в отталкивающую маску.

— Что? — Сквозь зубы цежу я.

— У тебя появилась девушка… — Ее взгляд заметно смягчается. — Никогда бы не подумала, что у такого, как ты, может быть подруга…

— Почему? — Меня эта реплика действительно удивляет.

Агата задумчиво поджимает губы.

— Да так… — Несколько раз неопределенно дергает плечом. — Она… красивая?

Этот вопрос застает меня врасплох.

Перед глазами снова всплывает образ девушки, которая весь вечер занимала мои мысли. Перевожу взгляд на сцену, затем на бар и только потом опять на Агату. Говорю с едва различимым вздохом:

— Красивая.

Ровное, симпатичное личико танцовщицы вытягивается в огорчении. Она долго кивает, будто самой себе, а затем говорит:

— Повезло ей.

Не знаю, что и сказать.

— Наверное.

— Спасибо. — Агата встает и оправляет свой экстравагантный костюм с коротеньким подобием юбки.

— За что? — Хмурюсь я, поднимаясь со стула.

— За работу. — Закусив губу, она обходит меня, обдавая волной густого сладкого парфюма. — И за искренность…

Прижимается к плечу и целует на прощание куда-то ниже мочки уха.

Иду к машине, ощущая неприятное послевкусие после этого разговора. И любят же бабы привязываться к тем, кто не давал им не малейшего повода.

— Быстро ты с ней управился, — усмехается Швед, отрываясь от экрана телефона.

Сажусь, завожу мотор.

— Ты бываешь хоть когда-нибудь серьезным, Макс? А? — Качаю головой.

— Серьезным? — Ржет он. — А это как?

8

Соня

Едва мы оказываемся в квартире, закрываюсь и начинаю носиться по комнате, открывая все ящики и доставая оттуда вещи. Пренебрегать правилом, согласно которому у мошенника всегда должны быть собраны сумки на случай отхода, было катастрофически неправильным и крайне опасным.

— Крутая у него тачка. — Мечтательно произносит Свят. — Эй, ты чего делаешь?

— Собирайся! — Рычу. — Мы уезжаем отсюда.

Стаскиваю с башки нелепый парик, сдираю вниз платье и изворачиваюсь, как змея, чтобы оно упало к ногам. Затем бодро переступаю через него и бегу к зеркалу, оценить свой видок. Хотя, какая сейчас разница: по съёбам, в темноте, в адской спешке. Кто меня там увидит?

Снова невольно прикасаюсь к губам, которые все еще горят и кажутся припухлыми после поцелуев незнакомца.

— Что значит «собирайся»? — Доносится из-за спины.

— То, что мы сваливаем! — Натягиваю первое попавшееся под руку.

Что-то бело и широкое.

— Положи на место мою футболку. — Просит брат.

Игнорируя его, хватаю шорты и быстро в них запрыгиваю. И по хрен, что мои ноги выглядят в этих парашютах, как карандаши в стакане, главное сейчас — ничего не забыть.

— Что, вообще, происходит, Сонь? — Свят плюхается на диван, вытягивает длинные ноги.

— Ты бы лучше шевелился вместо того, чтобы отсиживать свою задницу! — Восклицаю, бросая на пол спортивную сумку.

Пихаю в нее все попадающиеся под руку шмотки и утрамбовываю ногой.

— Чего-то я не понял. — Брат выглядит обескураженным. Синие глаза обеспокоенно расширяются при виде сумки, наполняемой вещами. — Крутые чуваки предлагают нам работу…

— Не нам! Забудь! И не смей даже думать о том, чтобы совать в это свой нос.

— Предлагают хорошие деньги. — Продолжает он. — Да тебе даже рисковать особо не надо!

— Какой-то тупой качок с нагловатой рожей самца будет принуждать меня к тому, чтобы я изображала его бабу? Да перебьется!

— Господи… — Свят закатывает глаза. — Проникать никуда не надо. Вскрывать, совать руки в чужие карманы, подделывать документы…

— Нужно себя подделывать, а на это я точно не согласна!

— Надо ж, будто ты не этим самым сегодня занималась. — Качает головой брат. — Ты же слышала, что он сказал? — Глядя, как я ношусь по комнате, он подтыкает ладонь под голову и лениво склоняется набок. Упирается рукой в подлокотник. — Всего один выход в свет. Вы вместе. Рядом. Твой бывший увидит, заревнует и согласится участвовать в игре. Просто заманить. Что тут сложного?

— Ты не понимаешь. — Кажется, в помещении воздух заканчивается, едва я пытаюсь вдохнуть и снова выдохнуть. — Я не могу. Не хочу его видеть. Не хочу ничего изображать. Он не по-ве-рит!

— Он кто, экстрасенс?

Устало падаю на задницу возле сумки. Роняя руки на колени, с мольбой смотрю на брата.

— Ты просто его не знаешь. — С силой прикусываю щеку изнутри. — Он страшный человек. Он… Мы с ним… Я у него последние деньги сперла! Да Майор меня своими руками… — Кладу ладони на шею и сдавливаю, наглядно изображая все то, что с удовольствием проделает со мной Вадим, оказавшись рядом.

— Слушай, — пытается успокоить меня Свят. — Этот Глеб сказал, что ты можешь ни о чем таком даже не переживать. Они тебя прикроют.

— Нет! — Огрызаюсь я.

Отворачиваюсь и бросаюсь снова закидывать вещи в сумку. Руки дрожат, отказываясь помогать впихнуть невпихуемое.

— Разве это не то, о чем мы мечтали? Хороший наставник, надежная команда, рост над собой. Да и… Мужчина, на которого можно опереться. Который всегда прикроет. Я ведь не смогу всю свою жизнь быть рядом и защищать тебя.

— Чего? — Мои плечи опускаются. — Ты? Меня? Не смеши, Свят. Сначала бы школу закончил!

— Кстати, о школе. Если мы уедем, придется доучиваться в другом месте. — Он вздыхает. — С этим как быть? Я только ко всем привык…

— Вот именно. Школа. А потом институт. — Бросаю ему в лицо его же нестиранный носок. — Даже не думай о том, чтобы заниматься всей этой хренью! — Брат умело уворачивается, но в него летит еще один. — Этот путь не для тебя, понял?

— Не понимаю тебя, Сонька. — Носки летят обратно в мою сторону. Первый попадает в шею, второй прямо по носу. — Ты почему сама от себя бежишь? Ты ведь больше ничего не умеешь, так хватала бы свой шанс, совершенствовалась.

— Я лучше асфальт буду жрать, чем с ним встречусь! — Встаю, беру пакет и иду в коридор, собираю в него обувь.

— Злость полезнее отчаяния. — Доносится мне в спину.

И Свят больше ничего не говорит, давая мне обдумать услышанное.

— И что мне дала моя злость? — Спрашиваю, подставляя стул, чтобы достать с верхней полки узелок, туго набитый деньгами.

— Помогла не свихнуться. — Старый диван скрипит, возвещая о том, что Свят устраивается удобнее, даже и не думая вставать. — Думаешь, я не вижу, как ты себя изводишь? Куришь без меры, будто там, на кончике фильтра, твое обезболивающее. Кричишь во сне, плачешь в душе, бродишь по городу, как призрак, километры наматываешь. На лысо вон себя побрила. Ты когда на дело идешь, тебе ведь легче становится, да? Я ж не тупой. Вижу, что твоей ярости выход нужен. И боли тоже.

— Чего? — Ухмыляюсь, возвращаясь в комнату. Делаю вид, что мне смешно, но взгляд у братца такой сочувствующий, теплый, проникновенный, что улыбку мгновенно стирает с моего лица.

— Отомстить тебе ему надо, понимаешь? Видеть, как он корчится. Знать, что ему тоже хуево.

— А ну не матерись!

— Что душу ему наизнанку выворачивает при виде тебя. — Развалившись на диване, Свят закидывает ногу на ногу, складывает руки за головой. — Заодно и узнаешь: так просто у вас было или по-настоящему.

— Перестань.

— Хочешь, чтобы проняло твоего Майора? Козла этого. — Брат хитро прищуривается. — Проняло, да как следует! Ты же знаешь, как это сделать. Неужели, не хочется? Признавайся. Хотя бы чуточку? Чтобы он почувствовал, каково это.

— Что-то ты развонялся. — Замечаю с улыбкой, толкая коленом тело, распластавшееся на диване.

И как я эту коняру потащу на себе, если он откажется уходить? Одно дело приказывать сопляку, а другое, когда этот сопляк вымахал к своим шестнадцати годам уже выше тебя ростом.

— Сладчайшая месть — это месть за предательство. — Мечтательно выдает Свят, приподнимаясь и потирая ладони.

— Вставай, — пинаю парня, — хрена развалился?

— Ау… — Брат потирает предплечье. — Ты чего?

Швыряю в его сторону тяжелую сумку.

— Чего, чего. Валим мы отсюда. — Надеваю ветровку, деньги устраиваю во внутренний карман.

Пусть сдает меня этот Глебчик, кому хочет. Не для этого я вытравливала Майора из своей памяти, чтобы снова столкнуться носом к носу.

— А я так надеялся на стажировку. — Бормочет Свят, нехотя вставая. Взъерошивает копну светлых волос, закидывает сумку на плечо. — У них, прикинь, свой шулер есть. Свой разводила, хакер, другие специалисты… Мы так мило общались, пока вы не пришли…

— Поторопись. — Подгоняю его, пока он надевает свои кроссовки.

Нет уж. Не хватало еще, чтобы мне условия ставил какой-то самоуверенный придурок с комплексом Бога.

И в памяти сразу всплывает сцена, где я полностью теряю контроль над своим мозгом. Впервые за полгода вспоминаю, что я женщина, которая способна отзываться на ласку, а не бездушный робот с кошельком вместо мозга. Вспоминаю, как заныло все тело, остро желая получить хоть каплю удовольствия, как откликнулось оно на настойчивое, почти грубое прикосновение наглого самца, от которого так терпко пахло сигаретами, парфюмом и жвачкой.

И от этих воспоминаний непреодолимо голова кружится.

А перед глазами рельефное тело, стальные мышцы, золотистый загар, челюсти сильные и взгляд — бесстыжий, обжигающий.

Чужак. Хам. Животное. Дикарь невоспитанный.

Резкий, опасный, непредсказуемый.

Такой, которого бояться нужно и за километр обходить, если ты в своем уме.

От которого дух захватывает и… к чьей груди прижаться сильнее хочется. Чтобы сгореть в объятиях. А заодно со стыда сгореть, потому что от одних только мыслей об этом между ослабевших ног безумное желание влагой наливается.

— Всё? Готов? — Спрашиваю раздраженно.

— Да-да, — ворчит брат.

Поворачиваю затвор, резко дергаю на себя дверь и… упираюсь носом прямо в широкую твердую грудь. Знакомый дурманящий запах заставляет задрожать коленки и подкоситься ноги. С видом приговоренного поднимаю глаза на его лицо. Часто моргаю.

— Я так и знал. — Ледяным тоном говорит Глеб и делает шаг назад, позволяя мне потерять равновесие и позорно пасть к его ногам.

Глеб

— Ёп! — С этим восклицанием дурочка валится на пол.

Ладонями в мои туфли упирается, неуклюже пытается встать.

— Сумку. — Требую, протягивая руку.

Ее пацан совсем не выглядит испуганным, скорее радостным. Протягивает мне здоровенную спортивную сумку с улыбкой.

— Пожалуйста.

Чем-то они, все-таки, похожи. Оба светловолосые, синеглазые, с мягкими чертами лица, но у брательника все же ощущается мужская твердость в осанке. К тому же серьезность присутствует, и взгляд у него внимательный, испытующий.

— Эй, ты не охренел? — Едва поднявшись на ноги, гопница толкает меня в грудь. — Руки! Руки от моей сумки.

Эти удары мне, что слону дробина. Поднимаю выше шмотки и с пару секунд наблюдаю ее отчаянные попытки выхватить их.

— Пошли. — Бросаю единственному вменяемому в данный момент человеку — ее брату.

Разворачиваюсь, немного опасаясь, что эта разъяренная тигрица прыгнет мне на спину, но все же благополучно спускаюсь вниз по ступеням. Хлопает входная дверь.

— Может, скажете, куда мы идем? — Спрашивает пацан, пока она тихо матерится позади нас.

— В коем-то веке я с тобой согласна, Свят. — Рычит девчонка. — Пусть скажет.

Ее быстрые шаги слышатся за спиной.

— Спасибо, Сонь. — Довольно откликается ее брат. — Подожди… А что значит «в коем-то веке?»

— Слышь, ты, Халк без мозгов, ты что о себе возомнил? — Тявкает она уже возле моего плеча.

Притормаживаю у выхода, галантно открываю ей дверь и даю пройти. Психованная вылетает на улицу, опалив меня гневным взглядом. Оборачиваюсь к ее брату:

— Ты бы надел намордник своей собачке.

Юноша зевает:

— Не обращайте внимания, она у нас типа это… феминистка, во.

Он прячет руки в карманы джинсов и выходит из двери, оглядываясь в поисках машины.

— Это правда? — Интересуюсь у девушки, у которой едва пар из ушей от ярости не прет.

— Что именно?

Отпускаю дверь.

— Что ты феминистка? — Мне не удается сдержать насмешливой ухмылки.

— Тебе какое дело?

Указываю парню на тачку, стоящую на другой стороне дороги.

— Свят! — Орет она ему в спину, надуваясь, как бойцовский хомячок. — Стой, куда ты? Свят!

Но мальчишка уже запрыгивает на заднее сидение.

— Раз феминистка, — замечаю я, закрывая дверцу, — то сама и тащи свой багаж. Так ведь у вас принято?

И вручаю ей ее котомку.

— О…ох… — задыхается она, пошатываясь от тяжести сумки, навалившейся на грудь. — Охренел совсем.

Раздувает щеки, стискивая в руках поклажу.

— Дверь тебе открывать не буду, — говорю, многозначительно оглядывая ее, — чтобы не оскорбить твоих чувств. Так что прыгай сама. Справишься, феминистка?

— Иди в задницу. — Рычит девчонка, сжав кулаки. Подходит к той двери, за которой скрылся ее брат. Одаривает меня пронизывающим до самых костей взглядом. — Я с тобой никуда не поеду, до сих пор не уяснил? И ни в чем помогать не стану. И бабки твои не возьму, подотри ими свою задницу! Индюк перекачанный.

Медленно вдыхаю и выдыхаю, наклоняясь к ее лицу. Гопницу это явно пугает, потому что она тихонечко съеживается, втягивая голову в плечи и отклоняясь назад.

— Тебе понравится, вот увидишь. — Тянусь к двери.

— Примерно так же, как выстрел в голову. — Она сплевывает на асфальт, затем рывком распахивает дверцу, закидывает сумку и садится сама.

Когда я устраиваюсь на водительском сидении, оглядываю всех пассажиров. Юноша довольно улыбается, поджав губы, Соня, сложив руки на груди, сверлит взглядом темное стекло окна, Макс силится не заржать, слыша, как шумно вырывается воздух из ноздрей моей пленницы.

Отворачиваюсь и завожу двигатель. Открываю окно, закуриваю, выдыхаю дым и срываю тачку с места. Она летит большой черной птицей по ночной улицей, рассекая на высокой скорости соленый морской воздух, когда сзади вдруг писклявым женским голосом спрашивают:

— Ты хотя бы скажешь, куда мы едем?

— Нет. — Отвечаю сухо.

— Это далеко?

Глубоко затягиваюсь, выпускаю дым в окно и стискиваю руки на руле.

— Нет.

— Если я соглашусь участвовать, у меня будет право голоса?

— Нет.

Слышно, как она ерзает на заднем сидении.

— Ты когда-нибудь перестанешь говорить нет?

— Нет.

И включаю музыку, чтобы не слышать поток ругательств, которые она бормочет себе под нос.

9

Соня

Мы высаживаем его болтливого приятеля у одной из прибрежных гостиниц, и автомобиль движется дальше.

— Предатель, — шепчу брату, когда машина сворачивает к морю.

Он толкает меня плечом и тихо отвечает:

— Просто не хочу, чтоб ты попала за решетку.

— Я бы и не попала.

— Ну, да. И всю жизнь бы скрывалась?

— Это весело.

— Ага, как же.

Мы едем по частной прибрежной зоне. Это что-то вроде коттеджного поселка: повсюду элитные дома, чистота, асфальт, симпатичные клумбы и газончики, уютные скамейки возле ворот. Подвигаюсь к брату еще ближе, а сама поглядываю на нахмуренное лицо блондинчика в зеркале заднего вида.

— А еще ты очень хотел поучаствовать в деле.

Свят даже не пытается скрыть улыбку.

— И это тоже.

— Только посмей туда сунуться. — Мой голос обрывается вместе с музыкой.

Глеб выключает радио, глушит двигатель и поворачивается к нам:

— Берите вещи и на выход.

Вряд ли мой хищный прищур хоть сколько-то его испугает, но я все равно использую его, как главное орудие отображения своей исключительной решительности.

— Что ты ко мне прицепился? — Ворчу в спину своему похитителю, едва покидаю салон. Щелкнув сигнализацией, он направляется к одному из домов. — Майор и так согласится с тобой играть.

Молчит.

Сгибаясь под тяжестью сумки, плетусь следом.

— И вообще, к чему такие сложности? Встретил его в темной подворотне, дал дубиной по башке: «чих-пых, бабуся» и готово. На хрена столько сложностей?

— Я не грабитель. — Доносится голос из преисподней.

Точнее, это мне его голос слышится таким. Здоровяк размашисто вышагивает по выложенной камнем дорожке к погруженному в темноту дому и отвечает мне холодным, тихим басом. Вот и слышится с «высоты» моего роста, будто он громыхает откуда-то с того света.

— У него столько бабла теперь, он только рад будет его всадить хоть в казино, хоть в очередную телку, понимаешь? — Оборачиваюсь, бесцеремонно спихиваю сумку Святославу в руки. Быть феминисткой не так уж и весело. Делаю новую попытку догнать нового знакомого. — Так что глупо думать, что моя помощь хоть чем-то будет тебе полезна. Отпустишь?

— Нет.

«Упрямый осел. Дёру, что ли, дать от него? Так ведь брат, тот еще упрямец, ни за что не побежит за мной следом»

— Я ему по боку, сечешь? — Не унимаюсь. — Что ты ко мне пристал?

— Может, понравилась ты мне.

Эта фраза, брошенная через плечо, заставляет меня притормозить. Останавливаюсь, хватая ртом воздух, и не нахожусь, что ответить. Только толчок брата в плечо и его же гаденький смешок вновь приводят в чувство.

— Завянь. — Угрожающе взмахиваю кулаком перед носом Свята.

Сжимаю челюсти и топаю следом.

Только вблизи мне удается оценить поистине грандиозные масштабы здания. Почти замок, только в современном стиле. Большая квадратная коробка со стеклами в пол, второй этаж — еще одна коробка, усаженная поверх первой с некоторым смещением. Выдающиеся вперед, к морю, просторные балконы, сияющие, металлические поручни, отражающие лунный свет, интересные детали декора и полнейшая тишина. Такая, что поворот ключа в замочной скважине разрывает ее напополам своим громким скрежетом.

Мы входим, и, едва оказавшись на пороге, блондинчик касается панели на стене — вводит код сигнализации. Явственно ощущаю холод, идущий от стен. Постепенно зажигается свет: коридор, гостиная, лестница наверх. И нашим глазам открывается роскошь отделки и абсолютная пустота помещений.

Глянцевый, мраморный пол сияет стерильной чистотой, высокий потолок пугает белизной, а помещение отсутствием жизни. Ни мебели, ни одежды, никаких признаков человеческого пребывания. Пусто и тихо. Так, что наше дыхание отдается гулом, отталкиваясь от голых стен.

— О, — произношу я.

И мой голос разносится эхом по унылому великолепию безлюдного дворца.

— Здорово тут, — восклицает брат, заполняя пустоту своим густым баском.

Глеб запирает дверь, ручка которой так же, как и единственный ковер в гостиной, покрыта целлофаном.

— Проходите, покажу вам ваши комнаты. — Обходит нас, звонко гремя ключами, и устремляется вверх по лестнице.

— А чей это дом? — Спрашиваю, бросаясь следом.

Надо признать, ужасно нелепо смотрюсь в своем пацанском прикиде посреди этого шикарного особняка.

— Мой. — Сдержанно отвечает мужчина, открывая дверь в комнату слева.

Он лихо зашвыривает туда сумку.

— Ночуешь здесь, — говорит брату, — утром начинаем работу.

Мою попытку пройти следом, он пресекает движением руки. Огромная ладонь упирается в мою талию.

— А ты туда. — Подталкивает дальше по коридору и закрывает за Святом дверь.

— Почему ты здесь не живешь? — Интересуюсь.

— Потому что покупал не себе. — Произносит тихо.

Дверь в комнату справа открывается бесшумно. Он включает свет. Замираю. Царские покои. Только без царя, без мебели и зеркал. С большим двуспальным матрасом, наклоненным на стену и обернутым полиэтиленом.

— А кому? — Интересуюсь, делая шаг внутрь.

— Хм… — Глеб задумчиво прочищает горло. — Любимой женщине.

— Ясно. — Отвечаю. Меня это мало должно волновать, но все равно, почему-то, неприятно. — Той, чья помада у тебя на лице? — Не удерживаюсь, чтобы не спросить, едва оборачиваюсь и замечаю ярко-красные разводы на его нижней челюсти справа.

Он хмурится, будто не понимая, о чем я, а затем раздраженно прикладывает ладонь к щеке. Яростно трет.

— Нет. — Бросает коротко и трясет головой. — Ванная комната там. — Небрежно указывает на дверь слева. — Полотенца должны быть, поищи в шкафчике. — Шарит по карманам, нервно вынимает сигарету и вставляет меж пухлых губ. — И еще. — Награждает меня раздраженным, усталым взглядом. — Упрости всем нам задачу. Не нужно брыкаться, ладно? Второй побег я не прощу.

Подходит к огромному, во всю стену окну, за которым шумно плещется море и огромным желтым диском светит луна. Открывает дверь и выходит. Очевидно, на балкон. А я так и остаюсь стоять посреди комнаты в растерянности и не понимании, как дальше быть. Можно смириться с тем, что придется встретиться с Вадимом. И даже попытаться получить от этого удовольствие. Это умнее, чем бежать. И интереснее. Но все равно страшно.

Оглядываю большую светлую комнату с восхищением детдомовского выпускника. Интересно, как выглядит женщина, для которой он его купил? Фигуристая, манерная, такая же изысканная, как и дизайн этого помещения. Дорогая, холеная сука. Под стать ему самому. Рядом с ней я, наверняка, смотрелась бы дешевой оборванкой или гопницей — как он меня называет.

Ну, и пусть морщится. Пусть брезгует. Пусть во всем сравнивает со своей выдрой. А я выжму максимум возможного из роли его «невесты». Поиздеваюсь над этим заносчивым выскочкой, как следует.

Открываю дверь в ванную и оказываюсь в комнате, отделанной в шоколадно-белых тонах. Помещение устлано дорогой плиткой и выложено с одной стороны высокими зеркалами. Вхожу, открываю ящичек и провожу подушечками пальцев по мягким полотенцам, сложенным аккуратной стопочкой, останавливаюсь на белом халате — с него даже ярлык не сорван. Достаю, расправляю и рассматриваю. Он явно мужской и совершенно новый. Рядом и зубная щетка имеется, даже не вскрытая.

А, может, это единственный шанс в моей жизни побыть девушкой такого роскошного мужчины? Который слишком хорош для меня, слишком красив и ухожен. Слишком идеален, чтобы не быть сказкой для грязной замарашки. Чего только стоит эта белозубая улыбка, которая, конечно же, не могла принадлежать какому-нибудь Матвей Палычу из Кущевки, но это я только сейчас понимаю, а тогда была просто ослеплена его обаянием.

И я медленно раздеваюсь, скидывая свою одежду на пол. Веду пальцами по холодной ребристой керамике стены, пытаясь представить, что это всё моё. Эта эксклюзивная дизайнерская плитка, этот новый большой особняк и этот грубиян с рельефным телом и множеством татуировок.

Каково это принадлежать такому мужчине? Быть его игрушкой или равноправной партнершей? Медленно плавиться в его объятиях или яростно гореть заживо? Как это… Чувствовать, что всё это: от кубиков загорелого пресса до кончиков мягких светлых волос достанется сегодня тебе…

Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Слишком невероятно для той, кто может, перевоплотившись, стать хоть королевой подиума, но предпочитает быть в жизни самой собой в растянутой футболке брата и мятых шортах.

Снимаю трусы, неотрывно глядя в зеркало, и отбрасываю их в сторону, к остальной одежде. Когда-то руки Вадима очень красиво смотрелись на моей белой коже. Я могла часами любоваться этим зрелищем, пока не усну.

Поворачиваюсь сначала одним боком к зеркалу, затем другим. Рассматриваю свой впалый живот, выпирающие тазовые кости и обнаженную грудь. Хм. С такими бодрыми мелкими сисечками можно даже лифчик не носить, но ведь я ужасно люблю кружево. Уверенность, что там, под старой майкой, именно оно, нежнейшее и тончайшее — она бесценна, как ни крути.

Странно, что я вообще вспоминаю про Майора, оказавшись рядом с мужчиной, который по всем параметрам превосходит его. Выше, мощнее, крепче. Что уж там, красивее и притягательнее… Но ведь и женщине не так просто забыть того, кто был у нее первым. Кто заставил поверить, подчиниться, кто приручил ее, заменив собой воздух, солнечный свет и весь мир в придачу.

А потом предал. Легко так, играючи. И даже не понял, что в этом было такого. Всего лишь секс, и ничего личного. Так ведь?

Усмехнувшись, включаю воду, наклоняюсь над раковиной и умываюсь. Рядом нет мыла и ничего похожего на средства гигиены. Приходится оглядываться. Не распакованный рулон бумаги рядом с унитазом и гель для душа на полочке в душевой. Больше ничего. Беру гель. Смываю макияж. Тот отходит неохотно, с трудом, оставляет темные разводы-панды под глазами.

Вырубаю кран и, стряхнув капли с лица, иду с этим же гелем под душ. Горячие струи сбивают с меня усталость вместе с воспоминаниями прошедшего дня. Слишком много событий, много разных эмоций. От внезапного пробуждения собственной чувственности в объятиях наглого медведя до противного липкого страха, тревожно звенящего из глубины души при одной только мысли о том, что вновь увижу того, кого так боялась и так жаждала увидеть вновь.

Подставляю под воду лицо и открываю рот, позволяя каплям пройтись по пересохшему языку.

— Почему не сказала про них?

— А-а-а! — Взвизгиваю.

Захлебываюсь водой, летящей на меня из лейки под потолком.

Сквозь мутную резь, сковавшую раздраженные зрачки, вижу его очертания. Стоит всего в метре от меня, привычно нахмурившись. Уже без пиджака и рубашки, в узких черных брюках, сидящих так низко, что край трусов виден, а еще змейка кудрявых светлых волосков, тянущаяся от пупка и прячущаяся за их резинкой, внизу.

Узкая талия, широченная грудь, сильные руки, покрытые цветными рисунками. И босые ступни, утопающие в брызгах, которые падают на них прямо с моего тела. Бог во плоти, не меньше.

— К… какого х… — Так и не договариваю, сообразив, что пора бы прикрыться.

Переминаюсь с ноги на ногу, скользя руками по мокрому телу, а он волком голодным смотрит куда-то в область моего живота. А струи горячей воды, как назло, продолжают хлестать меня по макушке, заставляя снова и снова щуриться.

— Давно ты их? — Спрашивает строго.

И вдруг руки протягивает, за локти хватает и резко меня спиной к себе разворачивает.

— Ай! — Кричу я, стыдливо перемещая руки на задницу. — Сдурел? Ты что себе позволяешь?!

— Не верещи. — Говорит спокойно.

И пальцы его сильнее на моих локтях смыкаются, не давая обернуться.

— Я… я голая, вообще-то! — Визжу, захлебываясь.

— И что?

Опускаю взгляд, чтобы вода перестала меня по лицу лупить, отплевываюсь и вижу его ступни. Достаточно большие, но аккуратные, с красивыми, ровными пальцами. Ничего настолько соблазнительного в жизни не видела, как эти голые ноги на мокром кафеле.

— Отпусти! — Прошу, дергаясь.

— Стой смирно.

Чувствую, что наклоняется ниже. Ближе придвигается ко мне. И дрожать всем телом начинаю.

— Я ж, блин, моюсь, ты, чертов извращенец… — Рычу.

Хватка ослабляется, и мне удается повернуться. Руки, соответственно, приходится тут же переместить на грудь и то, что ниже.

— Выйди! Какого хрена тебе здесь понадобилось, вообще? — Взмахиваю рукой, наплевав, что при этом мои сиськи оголяются.

Глеб продолжает стоять истуканом, бессовестно оглядывая мое тело. Его взгляд движется по моей коже неспешно и равнодушно.

— Как давно ты их сделала?

— Кого? — Морщусь, делая шаг назад.

Выбираюсь из-под струй воды.

— Татуировки на спине.

— А-а…

Сердце — невинность. Кинжал — предательство. Перо — свобода. Божья коровка — удача. Лотос — сила духа. Птица — освобождение: правда, только контур, ее не добила до конца, потому что не чувствовала, что освободилась окончательно.

— Недавно. — Выключаю кран, съеживаясь под его дерзким взглядом. Быстро хватаю полотенце и прижимаю к груди. — В последние полгода. К-каждый месяц по одной…

Тяжело дышу, ожидая его реакции, и воспоминания перехватывают горло: трудно вспоминать, чем еще я пыталась заглушить свою боль.

— Это хорошо. — Он задумчиво закусывает нижнюю губу.

— Почему?

— Нам пригодится.

Пояснять он, кажется, не собирается.

— Не хочешь свалить отсюда? — Спрашиваю, вытягивая лицо. — Ворвался в ванную, пялишься. Я вообще-то женщина. Планировала помыться спокойно.

У него точно где-то переклинило в мозгах. Или штангой по башке попало в качалке. Смотрит и молчит. Будто не слышит.

— В нашем деле не бывает женщин и мужчин. — Говорит, наконец. — Тебе ли не знать, феминистке. — Разворачивается и выходит, ступая голыми ступнями по сырому полу и не боясь поскользнуться. — И не переживай, я не сплю с тем, с кем работаю.

— Вот это тебе точно не светит! — Брякаю я ему в спину.

А самой обидно почему-то.

«Спать он со мной не собирается. Брезгует. Вот же козел».

— Почему ты уверен, что твой план сработает? — Добавляю, чтобы отвлечь его внимание, пока сгребаю в охапку свою одежду и тянусь за трусиками.

— Сработает. — Глеб, не стесняясь, начинает стаскивать с себя брюки. — Я слов на ветер не бросаю.

Мои глаза лезут на лоб, потому что, пока я бочком-бочком придвигаюсь к выходу, он запросто снимает трусы и отправляется в душ. Длинные, крепкие, точно каменные, ноги, свободная от загара, упругая задница, широченная спина.

Сильные руки ловко взбивают в пену гель для душа, быстро пробегают по блестящей коже на выдающихся бицепсах и ныряют в подмышки.

«В нашем деле не бывает мужчин и женщин» — стучит в голове.

Но я все равно завороженно смотрю на атлетическую фигуру и не удерживаюсь от нечаянного вздоха, когда этот коктейль из живой сексуальности и плотных мышц поворачивается боком. Ох…

Нервно сглатываю, наваливаясь спиной на дверь, и чуть не падаю с ног, потому что она под давлением моего тела открывается наружу. Неловко удерживаюсь и, покачиваясь, выхожу прочь. Продолжаю ошалело хлопать ресницами.

Черт. Да он везде богатырь. Везде… Ему эта штуковина при ходьбе не мешает? Ну… мне как бы… просто интересно… А то ведь всякое бывает.

Быстро вытираюсь и одеваюсь. Привычным движением подхватываю его пиджак, лежащий на подоконнике, и проверяю карманы. Увиденное заставляет меня улыбнуться: все такой же, пустой бумажник, в котором ничего, кроме налички, нет, телефон с чистой записной книжкой и полным отсутствием фотографий и истории звонков, мятная жвачка и квадратик из фольги — те самые презервативы, которые он купил сегодня у меня на глазах в магазине.

При воспоминании о дурашливом колхознике не удерживаюсь от того, чтобы не приблизить к носу ткань пиджака. Мягко прислоняю его к лицу и осторожно вдыхаю запах. «Тысяча чертей»… От него сразу ноги подкашиваются.

Услышав, что Глеб выключил воду, бросаю одежду обратно, в последний раз смотрю, как красиво плещутся волны, серебряной дорожкой на поверхности отражая лунный свет, и отхожу. Примеряюсь к матрасу, стоящему на ребре вдоль стены. Тяжеленный, наверное.

«Надеюсь, у него найдутся для меня простыни? Не на целлофане же спать?»

Подпираю матрас плечом, наклоняю на себя и неожиданно понимаю, что эта махина меня сейчас накроет. Сопротивляясь, начинаю кряхтеть, упираюсь ногами, но здоровенный, почти гигантский, квадрат отклоняется от стены и давит прямо на хребтину.

— Ой-ой-ей-ейёй… — Пищу, когда понимаю, что сейчас буду раздавлена и погребена заживо.

— Не могла подождать? — Покрытый мелкими каплями воды, в одном полотенце на бедрах, хмурый Геракл останавливает падение матраса легким движением руки.

— Спасибо, — мне приходится подниматься с корточек.

Поглядываю недоверчиво на эту штуковину, что чуть не прибила меня, а сама от себя прочь мысли гоню о другой штуковине, что под мокрым полотенцем притаилась и выпирает нахально прямо перед моим лицом.

— Не за что. — Ровным голосом отвечает и мягко, как пушинку, опускает матрас на пол, едва я делаю шаг в сторону.

Возле стены обнаруживается комплект нового постельного белья, затянутого в фирменный пакет. Беру его в руки.

— Можно вскрыть? Я ведь на этом буду спать, да?

— Угу. — Мой спаситель возвращается в ванную.

Очевидно, чтобы надеть брюки.

Освобождаю от пакета постельное и с позором замечаю, что моя грудь таранит ткань футболки острыми вишенками сосков.

— Вот черт…

Надо же было так впечатлиться увиденным.

Покрываю хрустящий целлофаном матрас тонкой, свежей простыней. Наволочки откладываю в сторону, подушек все равно нет. Пододеяльник устраиваю рядом с изголовьем и выхожу, чтобы проверить брата.

Тот устроился на узком диванчике в отведенной ему комнате и дрыхнет, накрывшись пледом. Ступаю по коридору, гадая, где же собирается спать этой ночью Глеб? Наверное, упорхнет к своей любительнице красной помады, куда же еще?

Захожу в комнату и застываю на месте. Он нагло развалился на широком матрасе, укрывшись моим пододеяльником! Пятки наружу торчат, наглая рожа да разрисованный локоть.

— Не поняла. — Говорю уязвленно. — А мне теперь куда податься?

Вместо ответа мощная ладонь похлопывает по свободному пространству рядом с собой. Матрас, отзываясь на это движение, противно скрипит целлофаном.

— Спятил? Я не собираюсь с тобой спать!

— В доме все равно больше никакой мебели нет. — Его голос звучит устало и хрипло. — Можешь лечь на полу, если хочешь.

Растерянно опускаю плечи. Не двигаюсь с места.

— Ни за что.

— Я слишком устал, чтобы с тобой спорить. — Говорит еле слышно. — Ты же моя девушка, падай и заткнись.

Мило, ничего не скажешь.

— А твоя настоящая девушка не будет против? — Усмехаюсь.

— Ты — моя настоящая девушка. По крайней мере, на эти несколько дней.

Все вы, мужики, одинаковые.

— Значит, тебе придется познать все прелести пребывания в роли моего мужчины. — Вырубаю свет и разваливаюсь на своей половине матраса.

Бесцеремонно закидываю на него ногу. «Так тебе».

Чувствую себя победителем. Лежу так еще с пару минут, ожидая хоть какой-то реакции, но Глеб не двигается. А когда я, наконец, хочу поменять положение, кладет свою руку на мою щиколотку. Его ладонь оказывается на удивление горячей, и мне совсем не хочется ее убирать. Так и лежу, боясь дышать и слушая его ровное дыхание.

«Ни хрена себе влипла…» — шепчет внутренний голос. И добавляет: — Мрррррррр…

10

Глеб

Долбаный шуршащий матрас. Чертов дом, который уже два года пустует. А все потому, что мать категорически отказалась принимать мой подарок. Лучше ведь жить на окраине города в тесной двушке, еле-еле сводить концы с концами, ездить по утрам в душном автобусе на проездном, зато соседи никогда не будут о тебе шептаться. А еще, потому что у нее сын — мент. Вот кому точно нельзя светить недвижимостью, купленной на сомнительные доходы.

И каждый раз мысли об этом заставляют меня до хруста в зубах сжимать челюсти. Всё понимаю. Но примириться с этой ее упертостью никак не могу. Замуж за афериста она, значит, выйти могла, а принять сына-афериста — ну, никак. Мать так боялась меня потерять, так страшилась участи, которая ждет рано или поздно самого, даже супер-талантливого, мошенника, — заключения в тюрьму, что сама добровольно отказалась от родства со мной, поставив глупый ультиматум: или она — или мои рисковые игры.

И ни один из нас до сих пор не готов пойти друг другу на уступки. Я выбрал свой путь и уже не сойду с него. Железно. По крайней мере, до тех пор, пока не почувствую, что наигрался в опасные игры. Пока у меня не будет достаточно средств, чтобы отойти от дел и наслаждаться свободой. Пока не устану, внутренне не успокоюсь и не откажусь от поисков отца.

А он жив.

Я чувствую. Знаю. И мать знает. И Егор. Пусть даже они не сознаются в этом, пусть как угодно рьяно отвергают даже малейшую возможность того, чтобы это было правдой. Мой отец жив.

И я найду его.

И посмотрю в глаза. Ради одного только вопроса: неужели спасти собственную шкуру и срубить бабла было настолько важнее, чем быть просто отцом и растить двух своих мальчишек? Неужели, заставить их поверить в собственную смерть и разбить сердце той, что беззаветно любила его много лет, было легче, чем с достоинством отсидеть в тюряге за свои фокусы?

Не успокоюсь, пока не найду его. Пока не получу ответа.

— Мммм… — Ворочается девчонка.

И я решаюсь убрать руку с ее спины. Пусть просыпается. В окно уже врываются яркий солнечный свет, шум моря, крики чаек и пение птиц. Можно и вставать.

Осторожно прижимаю к себе свой локоть и закрываю глаза. Пусть думает, что сплю.

Ночка выдалась тяжелой. Сперва не по себе было: моя гостья слишком долго не могла уснуть. Ворочалась, несколько раз меняла положение, чесалась, точно лишайная, а, едва начав засыпать, и вовсе стала метаться по матрасу, собирая ногами простынь в гармошку. Стонала, всхлипывала, вскидывала руки и бормотала что-то себе под нос. Когда стоны усилились, переходя в захлебывающийся плач, я рискнул дотронуться до ее плеча.

Сырая.

Ее футболка была насквозь сырой от пота. И подушки, и простынь, все было влажным. Присев, долго разглядывал крупные капли на ее лбу, беспокоясь, чем такое состояние могло быть вызвано. Стер пальцами холодную влагу с лица и шеи девчонки и заметил, что на несколько секунд, но она перестала метаться. Лег обратно, гадая, заражусь от нее загадочной лихорадкой или нет, затем убрал сырой пододеяльник и придвинулся ближе.

В темноте пустой комнаты она казалась совсем крохой, беззащитной, уязвимой. Свернулась в калачик, подрагивая от холода, и подтянула ноги к животу. Лицо ее было расслаблено, рот с красивыми пухлыми губками немного приоткрыт, и лишь несколько складок, появляющихся время от времени на лбу, да подвижные веки говорили о том, что мучило ее что-то действительно ужасное. Очевидно, какие-то кошмары.

Сначала я хотел разбудить эту оторву, посоветовать ей показаться врачу или что-то в этом роде, но потом передумал: все-таки тяжелый день был, много эмоций пережила, может именно они и не давали успокоиться. Во время новой волны приступа она вдруг тяжело задышала, начала судорожно мотать головой, впиваться пальцами в подушку, и моя рука сама метнулась к ее телу.

Легла на грудь, чуть ниже шеи, и замерла на холодной коже. Хотел окликнуть ее, позвать, растормошить, но боялся двинуться: дыхание девушки выровнялось, дрожание постепенно прекратилось, и даже веки умиротворенно затихли, остановив трепетание пушистых лапок-ресниц.

Трижды за ночь пытался убирать руку, но приходилось тут же возвращать на место — она начинала задыхаться, стонать, ворочаться. К утру, устав от ночного дежурства, я все-таки вырубился, а проснулся уже от ее тихого посапывания прямо мне на ухо.

— Кхм, — слышно, как она прочищает горло, затем зевает и потягивается, скрипя целлофаном.

Сопровождаемая шуршанием, ползет к краю и тихо встает. Торопливый топот возвещает меня о том, что дамочка дает деру.

— Куда лыжи намылила? — Спрашиваю, не открывая глаз.

— В сортир. — Отвечает дерзко.

Поворачиваюсь набок, долго моргаю, пока ее очертания не начинают обретать четкие линии.

— Куда? — Мой голос хрипит.

А телом моим будто в футбол всю ночь играли — всё болит.

Девчонка смотрит на меня так, будто я дебил.

— Поссать, говорю.

И куда делась та манерная очаровашка, которая звонко стучала каблучками по мостовой и кокетливо закатывала глазки? Испарилась, оставив зачем-то вместо себя эту угловатую пацанку.

— В следующий раз говори «в уборную». — Требую, поднимаясь с постели и вытягивая ноги. Замечаю, как она отводит взгляд, едва с моего тела слетает вниз пододеяльник.

— Давай уж, я сама как-нибудь разберусь, в сортир мне надо или в уборную, ладно? — Насмешливо морщит нос.

Мятая и не по размеру огромная одежда выглядит на ней нелепо, точно палатка. А тонкие ножки — ну, вылитые палки от пляжного зонта.

— Моя девушка так выражаться не будет. — Предупреждаю.

Проходя мимо меня, она чешет свой затылок. Выходит звонко и с неприятным звуком «кхр-кхр».

— Вот своей девушке и указывай. — Усмехается.

И вприпрыжку, точно стриженный воробей, захлопывает дверь ванной комнаты прямо перед моим носом.

— Пора вживаться в роль, девочка. С сегодняшнего дня начинается подготовка к делу! — Говорю громче, чтобы и через дверь она могла слышать строгость в моем голосе. — Хочешь ты этого или нет, но тебе придется вести себя так, как нужно мне!

Дверь в ванную распахивается, Соня выглядывает разъяренной фурией и шумно выдыхает, оглядывая меня, стоящего посреди комнаты в одних трусах.

— Слышь, тебе как надо? Чтобы по-твоему? Или чтобы достоверно? — Ее брови нахмурены.

Несколько теряюсь под ее грубым напором, но затем сдаюсь:

— Чтобы достоверно.

Ее лицо разглаживается.

— Тогда постарайся не быть костью в горле, Глебчик. — Произносит спокойно. — Сделай так, чтобы меня не тошнило от твоей напыщенности и прущего во все стороны чувства собственной важности. Будь добр.

Так и остаюсь стоять, сложив руки на груди, когда дверь с громким звуком ударяется о косяк.

Надо же… Хрень какая-то…

Ни одна женщина еще не смотрела на меня так… равнодушно, как она. И никогда еще меня это так не бесило и не… заводило…

Когда Соня выходит, закутанная в мой новый халат, купленный еще год назад (и так и брошенный валяться в шкафчике), подаю ей сумку с вещами, что принес из соседней комнаты.

— Переоденься.

Сам тут же скрываюсь в ванной, чтобы принять душ. Сердце почему-то больно колотится о ребра, ведь еще остается вероятность того, что она может сбежать. Но я даю ей последний шанс: решить, выбрать — со мной или без меня, мстить или исчезнуть. Забираясь под оглушающе холодные струи воды, уже твердо знаю, что преследовать ее не буду.

Жалко. Сам не знаю, почему, но жалею ее.

Маленькая саблезубая белочка. Огрызается, будто ей на хвост наступили. Лапки крохотные, тонкие, а сама все равно норовит самый большой орех ухватить. Отчаянная. И ведь просто ничтожный, облезлый горемыка-грызун, но с шармом и обаянием пушистой царственной лисицы. Такая сильная, что ни за что не сдастся, даже когда ее в угол загонят. Будет подыхать, но на прощание все равно укусит, оставив след крохотных острых зубов или ядовитой слюны на твоей коже.

Выйдя, слышу, как собственное дыхание в висках шумит. Дух перехватывает от волнения. В комнате никого не обнаруживаю. Пусто. Иду к двери и вдруг замечаю черное пятно на балконе. Облегченно выдыхаю.

Сидит. Развалилась на пластиковом стуле, ноги на кованые перила закинула. Дымит, как паровоз, глядя в солнечное небо.

С неудовольствием натягиваю вчерашнюю рубашку, так как чемодан все еще где-то в машине болтается. Прямо так, в трусах и расстегнутой сорочке, наброшенной на голое тело, выхожу на воздух.

Девчонка, услышав шаги, слегка вздрагивает и оборачивается. В глазах злость. Нервничает — по сжатым до мертвенной бледности губам вижу. Мне эта желчь в ее взгляде нравится, она еще сильнее ее равнодушия заводит.

— Жрачка будет? — Спрашивает, не вынимая изо рта сигарету.

Дым выпускает из уголка рта и ладонями беспокойно расправляет края коротких джинсовых шорт.

А я взгляда от ее длинных, стройных ног оторвать не могу: как, вообще, можно быть настолько бледной, проживая каждый свой день под нещадным южным солнцем?

— Перекусим по дороге, потом по магазинам, обед или ужин в ресторане отеля — тут уж как повезет. Не знаю, во сколько освободимся. — Беру сигареты с подоконника, закуриваю.

Она бесцеремонно оглядывает меня с ног до головы. Смотрит так, будто душу из тела вынимает, а затем разочарованно выдает:

— Матвей Палыч хотя бы улыбался. — И отворачивается.

Дым копится в легких, поджигая меня изнутри. Давлю его из себя тонкой струйкой, чтобы не закашляться. Спорить не буду: в жизни я почти не позволяю себе эмоций, они достаются только героям моих маленьких представлений, таким, например, как Матвей Палыч.

— Пора бы нам поговорить по душам. — Беру свободный стул и сажусь напротив нее.

— Да ладно, — оглядывает меня, усмехаясь.

Перышки светлых волос падают на брови, и она сдувает их новой порцией дыма. Сигарета по-прежнему висит на ее нижней губе, придавая образу грубой небрежности и каплю отчаянного распиздяйства.

Ей плевать, что пепел валится прямо на ее черную футболку, а кожа на лице напитывается запахом дыма. Кажется, что она может вечность сидеть в такой позе, щурясь от солнца и убиваясь едким дымом. Да, убиваясь — потому что, когда смотрю на нее, вижу во взгляде что-то такое, что уверяет меня в том, что каждое ее действие направлено на то, чтобы сделать самой себе еще хуже, еще больнее.

— Я был с тобой груб. — Поднимаю руки вверх, «сдаваясь».

Она морщится, будто увидела, как у меня нос от вранья растет.

— Прости, — добавляю.

И новая порция пепла падает на ее грудь от резкого движения головой.

— Не с той ноги встал? — Усмехается.

Сажусь удобнее и отставляю сигарету в пепельницу, стоящую на маленьком столике.

— Считаю, нам нужно поговорить, чтобы понять друг друга. Если продолжать собачиться, ничего хорошего не выйдет.

— Воу, парень. — Она скидывает ноги вниз и по-гопницки наклоняется вперед. Ее глаза округляются. — Да ты, похоже, перегрелся. Тебе бы проветриться.

— Слушай, Соня. — Произношу ее имя вслух и внезапно понимаю, что оно ей очень идет. Где-то под маской этой огрызающейся хулиганки засела нормальная девчонка. Где-то в душе она светлая, мягкая, ранимая. Правда, очень и очень глубоко в душе, за семью печатями, но это так. По-любому. — Не стану скрывать, у меня личные счеты к Майору. Уверен, и у тебя тоже.

— Хм… — Многозначительно тянет девушка.

— Не хочешь поделиться, как у вас все произошло? — Предлагаю. — Почему вы расстались? Возможно, если расскажешь, я буду лучше понимать тебя, и мы сможем найти общий язык.

— Больше ничего не хочешь? — Говорит она безразлично.

И, наконец, вынимает сигарету изо рта. Давит ее, как врага, в пепельнице. Беспощадно.

— Что ты к нему чувствуешь? — Сцепляю руки на груди.

Девчонке явно неуютно от этого вопроса. Она ерзает, решая встать ей и уйти или все же ответить мне дерзостью. Ровные белые зубки прикусывают нижнюю губу, и я снова вижу, как вздымается ее грудь в учащенном дыхании — совсем, как тогда, ночью.

— Ничего. — Отвечает.

Но голос дрогнул. Хоть на долю секунды, но это от меня не укрылось.

— Зачем тогда эти мужики? Командировочные? — Неотрывно наблюдаю за ее реакцией. — Довольно странное поведение для мошенницы. Мне кажется, или ты их за что-то наказываешь? — На ее лице никаких эмоций. — За вожделение? Жадность? Не-е-ет… Тут что-то другое. — Вздыхаю. — За предательство? Так? — Вижу, как вздымается ее бровь. — Тебе хоть легче становится?

— Ты себя кем возомнил? Моим мозгоправом? — Губы кривятся в злобной ухмылке.

— Ты можешь сказать мне. Я, правда, просто хочу, чтобы мы поладили.

Она облизывает губы и пожимает плечами.

— Зачем тебе это, дядя?

Наклоняюсь ближе.

— Только ты знаешь, как мы должны сыграть это. — Развожу руками. — Так, чтобы ему понравилось. Чтобы его зацепило.

Девушка проводит ладонью по коротким волосам и в задумчивости тянется к сигарете.

— Хочешь, чтобы я была честна с тобой?

— Да. — Киваю.

— Ни хрена у тебя не выйдет. — Прикуривает и глубоко затягивается.

— Почему?

— Потому что ты ставишь на то, что я ему небезразлична. — Разом выпускает весь дым мне в лицо. — Но это не так. — Ее губ касается печальная улыбка.

— Я думал, что знаю его. Но он дважды меня удивил. — Пожимаю плечами. — И второй раз — с тобой. Не думал, что он может задержаться с кем-то дольше, чем на одну ночь.

Она смотрит на меня пристально и долго. Сигарета дрожит у нее меж пальцев. Серо-синие глаза уступают под натиском влаги и начинают блестеть.

— Не вижу в тебе ничего такого, чтобы привлекло его. — Решаю быть честным, рискуя своим цинизмом добить ее окончательно. Но именно это мне и нужно — ее эмоции. — Ни спереди, ни сзади. Ему всегда другие девушки нравились. — Рисую руками основательные такие буфера.

Слезы, застывшие в уголках ее глаз, покрываются ледяной поволокой.

— А что, дело только в сиськах? — Интересуется с холодом в голосе.

Пожимаю плечами:

— Стараюсь понять, что он в тебе нашел.

Соня затягивается так, что дым тут же начинает вырываться у нее из носа.

— Потому что я чистая была. — Она улыбается с каким-то поистине мазохистским удовольствием. — Наивная, не порченная. Целка. — Затягивается снова, разогревая сигарету докрасна. — Может, любил. — Выдыхает дым тонкой струйкой. — Может, хотел попробовать, получится ли у него, как у всех: с бабой быть долго. А, может, просто не мог представить, что меня после него кто-то другой трахать станет. А я этому «кому-то» также буду в глаза доверчиво и преданно смотреть… — Она прикусывает нижнюю губу так сильно, что та моментально вспухает. — Одна проблема. Я посмела хотеть быть единственной. А по его правилам только у меня не может быть никого, кроме него. А он… Он может позволить себе все, что угодно.

Улыбается.

— Не умеешь ты себе мужиков выбирать. — Говорю сдавленно.

— Просто не умею соглашаться на их условия. — Ей становится нарочито весело.

А мне неприятно оттого, что я вижу за всем этим показным равнодушием: отчаянную боль и тоску.

— Ты должна участвовать в этом деле. — Забираю у нее сигарету и сминаю в пепельнице. Подвигаюсь ближе, заставляя девушку недовольно отшатываться. — Должна. Ни ради денег и ни потому что тебя заставляют.

— Зачем тогда? — Выдыхает с тупой болью во взгляде.

— Чтобы больше не бояться. Не прятаться. Чтобы разрубить этот узел.

— Я и не боюсь.

Качаю головой.

— Он тебя всю жизнь будет искать. Сама знаешь. Не из-за бабла. Просто из-за того, что ушла, не простит. И ты должна покончить с этим сейчас, это твой единственный шанс, Соня.

— Почему? — Громко сглатывает она.

Дарю ей сочувственный взгляд.

— Потому что только я могу тебя защитить. От него. Только рядом со мной он тебя не тронет. — Небрежно хлопаю взволнованную девушку по коленке и торопливо встаю. — Поэтому предлагаю заключить временное перемирие. Идет? Если ты не будешь шипеть и огрызаться, мне легче будет поверить в то, что я в тебя влюблен.

11

Соня

Немного переживаю, что пришлось расстаться с братом: мы отвезли его в отель «Олимп», где они с придурком, которого все называют Шведом, и остальными ребятами должны заселиться в номер, который будет находиться на этаж ниже нашего. Это помещение и станет штаб-квартирой нашей команды на эти несколько дней.

— Готова? — Спрашивает мой спутник.

Провожаю глазами Свята, уходящего по вымощенной брусчаткой широкой дорожке по направлению к отелю.

— Угу. — Киваю.

И перевожу взгляд на Глеба.

Перед нашим отъездом из дома он успел переодеться. В светлой рубашке с коротким рукавом его бицепсы выглядят просто убийственно. Широкие плечи до предела натягивают ткань, крепкие мышцы под яркими татуировками перекатываются литыми бурунами, а загар на открытых участках кожи отливает чистым золотом.

Он опять хмур и сосредоточен, и мне невольно хочется выкинуть что-нибудь эдакое, чтобы попробовать расшевелить этого здоровяка, ведь его улыбка, такая редкая, но почему-то особенная, сияет и вдыхает жизнь во все вокруг.

— Сначала салон красоты или магазин?

— Магазин. — Отвечаю.

Смотрю на него искоса, пытаясь разглядеть светло-зеленые глаза за темными стеклами солнцезащитных очков.

— Хорошо. — Он сворачивает к огромному комплексу, состоящему сразу из трех торговых центров. — А волосы ты, кстати, нарастить не хочешь?

— Не нравится моя прическа? — Усмехаюсь.

Сказал бы спасибо, что согласилась надеть свое «концертное» платье для шоппинга. Ходил бы сейчас с пацанкой в старой растянутой майке по дорогущим магазинам.

— Это… просто… — Глеб пожимает плечами. — Не очень женственно, понимаешь? Длинные волосы тебе больше идут.

— Ох, и не повезло тебе. — Говорю.

— Почему?

Любовно расправляю складочки на юбке.

— Невеста у тебя обдергайка, да еще и сиськи у нее маленькие.

— Не обижайся, — шумно выдыхает он, — просто с длинными волосами в платье ты смотрелась бы гармоничнее.

— Пять часов в кресле парикмахера, а потом ухаживай за этим русалочьим хвостом без устали? Нет, спасибо.

— Почему сразу хвост? Можно просто как-то… посимпатичнее оформить. Сделать длину до плеч, например.

— Стильная карешечка? Мммм… Чтобы моему благоверному больше не приходилось меня не стыдиться? — Отворачиваюсь к окну. — Был бы ты моим настоящим женихом, я бы еще подумала. А так — не хрен мне диктовать, что с собой делать. Я горжусь своими волосами. И сиськами, и задницей. Мне с ними комфортно. А кому не нравится, те могут быть свободны.

— Сонь… — Прицокивает языком.

— М?

Поворачиваться к нему совершенно не хочется.

— Я бываю грубым.

У меня невольно вырывается смешок:

— Открытие века.

Ужасно хочется курить, но терплю. В такую жару бедным мозгам и так хреново, а если еще и дымом их травить на голодный желудок, то можно и в обморок грохнуться.

— Не зацикливайся ты на этих сиськах, они у тебя… классные.

Выдал так просто, словно ничего не значащее замечание про погоду, а у меня сразу щеки почему-то краснеют.

— А я-то думала, что ты меня, как партнер по команде разглядывал. — Закатываю глаза. — «У нас нет мужчин и женщин», ага.

— Да. А сам на твои мелкие сиськи пялился. — Пытается не улыбнуться Глеб.

— Вот именно. — Самой смешно становится. — Даже не надейся, у меня по этому поводу комплексов не будет.

— Конечно, нет. — Отрицательно качает головой.

— Да. — Соглашаюсь.

— Именно.

— Ага.

— Естественно. — Поворачивается ко мне. — Значит, просто стрижка?

— А что, так тебе не нравится? — Нахмуриваюсь.

— Ну… придать бы форму.

— Я подумаю. — Гордо закидываю ногу на ногу. — И веди меня в бутик CHANEL, на меньшее не согласна.

— Не слишком ли высоко нос задираешь? — Глеб поднимает очки на лоб.

— Зачем мне Furla какая-то? Сам эту дешевку носи.

— Понятно. — Паркует автомобиль, глушит двигатель, накидывает пиджак. — То есть, ты планируешь потратить всю свою будущую долю, чтобы приодеться? Да? Потому что лично я не собираюсь тратить столько денег на подготовку к делу.

— Жмот. — Надуваю губы. — Тогда у меня вряд ли получится достоверно сыграть любовь и преданность…

— Главное, сыграй желание. — Улыбается он. — Этого будет достаточно.

Улыбается…

А внутри меня почему-то пляшут ангелочки. «Кто вообще пустил их во вместилище мрака? В филиал ада и уныния? В Софью Коршунову? Какие, мать его ангелочки? Изыди! Прочь отсюда, прочь!»

— О, вот. Вот это самое выражение. — Он прищуривается, очевидно, изображая меня. — Злость. Она тоже подойдет. С таким взглядом ты выглядишь такой горячей… и страстной…

Звонко смеясь, мужчина покидает салон автомобиля.

— И да. — Словно вспомнив что-то, наклоняется и смотрит на меня. — Все еще помню, что ты феминистка, поэтому дверь тебе не открываю.

— Пошел ты. — Ворчу, толкая дверцу и выпрыгивая наружу.

Подол платья тут же подхватывает теплый морской ветерок. Еле успеваю придержать его ладонями.

— И не благодари. — Глеб закрывает машину. — Всегда рад выказать уважение к твоей жизненной позиции.

— Спасибо. — Рычу.

— Кстати, — это он уже мне в спину, — разве феминизм не предусматривает, что я не должен тратить на тебя свои деньги?

Стискиваю пальцы в кулаки, медленно вдыхаю, выдыхаю, натягиваю на лицо улыбку и оборачиваюсь.

«Ну, ты у меня еще попляшешь».

— Нет, милый. — Говорю ласково и беру его под руку. — И сделай мне приятное, ладно? Помолчи, пока я буду медленно, но изощренно доводить себя до шопоголического оргазма.

И ласково прижимаюсь к сильному плечу.

Удивительно. Настоящий каменный великан, ничего не чувствует, а тепло от него идет настоящее, человеческое, живое.

Когда мы заходим в первый бутик, я не переживаю, что выгляжу недостаточно дорого рядом со своим спутником. Вещи, которые на мне я «приобрела» специально для дела еще пару месяцев назад, поэтому для сотрудников модного магазина не составит труда узнать модель из весенней коллекции.

Как и ожидалось, девушки-консультанты при виде нас оживают, их лица расцветают в улыбках. Даже задремавший охранник деловито выпрямляется, потирая глаза.

— Добрый день! — Слышится со всех сторон.

И мы снисходим до того, чтобы заметить их присутствие.

— Добрый, — бросаю сдержанно. Указываю своему спутнику на диванчик и шепчу: — Я сама.

Афера — это спектакль, где у каждого своя роль. И не важно, что у вас есть на самом деле — важно, что у вас есть, по мнению других.

Поэтому правильный подбор образа имеет очень серьезное значение. Уже сейчас можно начинать примерять на себя образ женщины, на которую ее мужчина тратится с удовольствием.

— Это, это, это. — Перечисляю, быстро прохаживаясь возле манекенов.

Сотрудники быстро клюют на повелительный тон, срываются с мест, принимаясь хлопотать: достают нужные размеры указанных моделей, провожают в примерочную, предлагают кофе.

— Угостите лучше моего супруга. — Царственно отмахиваюсь.

И одна из продавцов тут же, сломя голову, бросается обслужить важного клиента.

— Неплохо. — Говорю отстраненно, примерив первое платье.

Отдергиваю штору, выхожу, поворачиваюсь то одним боком к зеркалу, то другим. Перегнувшись через плечо, проверяю, достаточно ли плотно ткань облегает задницу.

— Вы в нем чудесны! — Заверяет жгучая брюнетка с усиками над верхней губой.

Весьма стойко выдерживаю взгляд на ценник.

— Не то. — Произношу печально. — Недостаточно дорогое. Я не могу появиться на приеме у мэра в наряде, который по карману его подчиненным.

— Поняла. — Потея, она уносится в торговый зал.

В это время я прикладываю к себе остальные наряды и один за другим отметаю. Простовато. Вдруг на глаза попадается какой-то каталог. Беру, начинаю листать и тут же замираю, чувствуя, как гулко забилось сердце. «Оно!»

— Девушка, — капризно вздыхаю, едва сотрудница возвращается с помощницей, держащей на вытянутых руках новые наряды. — Хочу это.

— О… — Она нервно облизывает губы, теребит рукав форменного пиджака. — Дело в том, что это платье в единственном экземпляре, и мы отложили его для одной постоянной клиентки.

— Ми-лы-ы-ый! — Зову обиженно.

Сотрудницы бутика переглядываются, пытаясь оценить масштабы происшествия.

— Но есть похожее, — мнется усатая, — только другого цвета…

— Хочу ЕГО. — Своенравно поджимаю губы.

— Э… — Из-за поворота появляется Глеб. Он словно не уверен, что звали именно его. — Что? Это ты меня?

Подплываю к нему в расшитом камнями бежевом платье и тычу под нос каталог:

— Котик, мне нужно именно это платье, а они… они говорят…

— Дорогая… — Прокашливается он.

— Попробую узнать, что можно сделать… — приняв строгий взгляд моего спутника на свой счет и побледнев, как мел, сотрудница бросается к телефону.

— Ты уверена, что тебе хочется именно его? — Стараясь не терять лица, спрашивает меня «супруг».

Льну к нему, как ласковая кошечка, преданно заглядываю в глаза:

— Да, котик.

— Точно? — Его брови взлетают вверх при виде цены.

— Там спинка открытая, ты же хотел… — Провожу пальчиками по его груди.

Моя рука вздымается и опускается вместе с его тяжелым вздохом.

— Все для тебя, малыш. — Сдается.

Радостно обнимаю его, прижимаюсь и вдыхаю свежесть парфюма.

— Спасибо, пупсичка! — Встав на цыпочки, чмокаю в начавшую покрываться щетиной щеку.

— Мы все уладили, — сияет усатая продавщица и бросается к служебному помещению. — Можете примерить.

Торопливо прячусь в примерочной и жду. Через минуту платье освобождают от чехла и подают мне: изумрудный атлас, темный, глубокий, богатый. Спадающие лямки подчеркивают тонкие плечи и красоту ключиц, небольшое углубление в декольте упирается как раз в складочку меж грудей, которая рождается волшебством великого пуш-апа, а длинная, струящаяся юбка добавляет роста и изысканности силуэту.

— На хер… вот это да… королевна… — шепчу себе под нос, повернувшись спиной.

Татуировки в таком обрамлении смотрятся изящными королевскими рисунками.

— Вы что-то сказали? — Крякает продавщица. — Подошло?

Отодвигаю штору и притягиваю ее к себе.

— Мой муж, — шепчу ей на ухо, — пытается вымолить прощение за интрижку со своей секретаршей. Понимаете, о чем я?

Многозначительно двигаю бровями, и девушка, наконец, понимающе кивает:

— Конечно…

Придерживая полы платья, грациозно выплываю в центр зала.

— Как тебе? — Спрашиваю, крутнувшись так, чтобы подол закружился, сверкая насыщенным темно-зеленым.

Глеб отвлекается от журнала и на мгновение застывает. При попытке сглотнуть, он наклоняет голову, и очки падают со лба прямо на колени. Он взмахивает руками в неловкой попытке их поймать, но тут же бросает это занятие, позволяя черным полароидам упасть к собственным ногам.

— Эм… Кхм… — Хмурится он.

— Что? — Устраиваю руки на талии, смотрю недовольно. — Опять скажешь, что я выгляжу толстой?

Продавщица вздрагивает, прикладывая ладонь к сердцу. «Как же так можно?» — отпечатывается в ее взгляде.

— Нет… — Глеб подбирает челюсть. — Тебе… очень хорошо…

— Вот и замечательно. — Довольно улыбаюсь я и бросаю заговорщический взгляд на консультантшу.

— Нужно подобрать соответствующую обувь! — С хитрым видом говорит она. — Есть новые модели, ручная работа!

Перевожу взгляд на своего «супруга».

— Разумеется. — Как-то не очень уверенно, но соглашается он.

— И сумочку! — Вступает вдруг молоденькая помощница консультантши.

Девчонка тоже слышала наш разговор.

— И сумочку. — Подхватываю я, мысленно хваля своих сообщниц. — Самую лучшую, пожалуйста.

И удаляюсь к стенду с эксклюзивной обувью, плавно покачивая бедрами. Моя свита с гордым видом следует за мной.

— Нам бы еще исподнее подобрать. — Невинно обращаюсь к продавцам, когда проходит еще два часа, и терпение Глебушки оказывается на исходе.

— Конечно!

Он закатывает глаза.

— Размер?

— 70А.

В примерочную заносят по очереди комплекты, корсеты, пояса для чулок. Неторопливо перебираю их, что-то меряю, что приказываю убрать с глаз долой.

— Халатик? — Спрашивает усатая, показывая мне розовый пеньюар с меховой оторочкой.

Замечаю, что мой спутник уже стоит возле примерочной, навалившись на стену, и хмуро указывает мне на часы.

— А у вас есть такой же, только с перламутровыми пуговицами? — Улыбаюсь.

— Нет. — Теряется она, не поняв моего юмора.

Уносит вещь прочь.

— Ты скоро? — Раздается недовольный мужской голос из-за шторки. — Долго еще? — И добавляет недовольно: — Дорогая.

— Котик, это последний комплект. Честно. — Отзываюсь. — Хочешь посмотреть?

— Нет, спасибо.

— А ты посмотри. — Говорю, отдергивая шторку. — Вдруг у меня в этом бюстье сиськи еще меньше, чем прежде?

Блондинчик широко распахивает глаза, ошеломленно пялясь на роскошное кружево.

Выпрямляюсь, проводя ладонями по нежной вышивке на ткани.

— Неплохо, да? — Поворачиваюсь вокруг и снова смотрю на него. — И без поролоновых вкладышей. Терпеть их не могу.

— Угу. — Как-то неуверенно мычит он.

Нагибаюсь, пристегивая пояс к чулкам:

— Брюки превращаются, превращаются брюки…

— Это всё? — Говорит Глеб с хрипотцой в голосе. — Больше ничего не будешь выбирать?

— А можно? — Включаю святую невинность во взгляде.

Делаю шаг из примерочной ему навстречу.

— Нет. — Бросает строго. — Нам пора.

Резким движением запихивает меня обратно, подальше от взгляда ошалелого охранника, и задергивает штору.

— Фи, какой ты скряга… — Хихикаю я, прикусывая губу.

Боже, все бы отдала, чтобы еще раз увидеть этот дикий взгляд.

— Большое спасибо, — убрав платиновую карту в бумажник, говорит Глеб уже у кассы.

Сгребает десятки пакетов и широким шагом покидает магазин.

— Спасибо, — бросаю сияющим от радости продавцам.

Подмигиваю охраннику и выхожу следом за «супругом». Звеня каблучками, догоняю своего пакето-носца:

— Злишься? — Беру его под руку.

Висну всем телом, пытаясь заглянуть в суровые глаза, прикрытые очками.

— Нет. — Отвечает спокойно.

Проходим мимо приземистого мужичонки в костюме от Dolce & Gabbana, который в присутствии пары охранников и жены с утиными губами растерянно шарит по карманам.

— О… это ведь была не твоя карточка, да, котик? — Произношу немного расстроенно.

— Да, милая. — Пожимает плечами он.

12

Глеб

Эта девчонка — настоящая заноза в жопе. С этим не поспоришь. Но скучно с ней не бывает — факт.

Не устаю поражаться ее умению подбирать к людям нужные ключики, очаровывать. По щелчку пальца она преображается из пафосной леди, гордо держащей осанку на людях и капризно вдалбливающей каблуки в асфальт, в мелкую, гоповатую матершинницу.

Закуривает возле моей машины, ссутулив плечи, точно борзый пацанчик с района. Всё в том же изысканном платье, в дорогих туфлях. Наваливается локтем на капот и со скучающим видом почесывает зад, пока я складываю покупки в багажник.

— Садись, Сява, — усмехаюсь, все-таки открывая перед ней дверцу со стороны пассажирского сидения.

Девчонка выпрямляется и величественно семенит в мою сторону, огибает автомобиль спереди. Передо мной снова леди — демонстративно вежливая и элегантная. Она кокетливо поводит плечом и одним лишь взглядом выказывает сдержанную благодарность. Но от меня, конечно, не скрыть чертиков, пляшущих в этот момент в ее зрачках.

Так и есть: небрежно брошенный окурок летит прямо мне под ноги. Смачно придавив его к асфальту носком туфли, Соня опять обращается в леди.

Все движения выверены и легки. Не многим женщинам удается сесть в автомобиль настолько изящно: сначала на сидение опускается ее аккуратная попка, а затем и стройные ножки, словно приклеенные друг к другу. Они отрываются от земли и ловко устраиваются между креслом и приборной панелью. Маленькие аристократические кисти ложатся поверх коленей в утонченно смиреной позе — довершающий штрих к образу.

Мы едем в салон красоты, где я оставляю ее на несколько часов. Сам решаю накопившиеся дела, переговариваюсь с членами команды по телефону, затем пью кофе в тихой кофейне на берегу моря.

Укладываю в голове по полочкам детали будущей игры. Все просчитано и заранее продумано, но в картах, как и в любой игре, многое зависит от везения. Поэтому приходится мысленно настраиваться на возможный проигрыш, что нелегко, ведь ребята верят в меня, и подвести их никак нельзя.

Солнце торопливо прячется за набежавшие тучи. Море здесь почему-то пахнет затхлостью и водорослями, да и ветер, несущий соленый воздух к берегу, оказывается неприятно холодным. Положив в папку со счетом купюру, я встаю и неспешно направляюсь к ближайшему универмагу.

Светлая пена, растекающаяся от приходящей волны по мокрому песку, почему-то напоминает о моей невольной напарнице. Ее кожа такая же безупречная, нежная, матовая. Настолько белоснежная, что кажется почти прозрачной рядом с тонким кружевом белья.

Мои пальцы помнят холод и влагу на ней этой ночью, но все равно, даже покрытая мурашками, она была необычайно мягкой и бархатной.

Вхожу в здание и медленно двигаюсь вдоль ярких витрин. Прохлада помещения обволакивает, запахи парфюма и фастфуда смешиваются, щекоча нос и вызывая тошноту.

«Зачем она показывала мне себя в примерочной? Заигрывала? Вряд ли».

Раньше мне казалось, что я хорошо понимаю женщин, с легкостью разбираюсь в их натуре. Но эту мой мозг категорически отказывался понять. Импульсивная, дикая и холодная одновременно. Дерзкая, кокетливая и в то же время способная обжечь ледяным равнодушием во взгляде. Грубая, циничная, кажущаяся легко ранимой и беззащитной. Сам бы черт не понял, что у нее на уме, не то, что я.

Повинуясь сиюминутному инстинкту, заворачиваю в сияющий белизной магазин с десятками прозрачных витрин и крепким охранником на входе. На секунду мной овладевает растерянность: «Что я здесь делаю? Зачем пришел? Куда идти и что смотреть?», но приятная на вид женщина лет тридцати сразу отвлекает меня вопросом:

— Что выбираете?

— Кольцо, — отвечает за меня мой не к месту осипший голос.

Разум призывает бежать, пока не стало слишком поздно.

— Золотое? С драгоценными камнями, с бриллиантами? — Она плавно ведет рукой по прилавку, гипнотизируя. — Обручальное, помолвочное? Знаете размер?

Вопросы сыплются на меня, как из рога изобилия, заставляя хлопать разбежавшимися от огромного выбора глазами и чувствовать себя полнейшим идиотом. Облизываю пересохшие губы и делаю нерешительный шаг вперед.

Вспоминаю крохотные женские ручки с тонкими пальчиками и перевожу взгляд на пальцы продавца: к сожалению, на примере показать не удастся, фаланги у нее сосиско-образные, а у Сони они почти кукольные, узкие.

— Мне… — Говорю и растерянно сглатываю. — Что-нибудь…

И подсознание зачем-то рисует образ совершенно голой Сони, сидящей на кровати и прикрывающей свою красивую грудь краем одеяла. С ее губ свисает дымящаяся сигарета, и она мне что-то оживленно рассказывает, не боясь, что та упадет и сожжет нам на хер всю постель и весь дом. Потрясающая картина, ничего сексуальнее в жизни не видел. Особенно вот это колечко, которое так остро и ярко сверкает на ее пальчике, когда Соня подносит руку ко рту, чтобы убрать к черту свою папиросу и, подтянувшись, жадно поцеловать меня.

* * *

Продолжаю злиться сам на себя. За минутное помутнение рассудка, за незапланированные расходы, за то, что ощущаю себя последним мудаком, сжимающим в кармане маленькую красную коробочку, когда девушка летящей походкой выходит из салона.

Все лицо от ненависти к себе сводит глубокими морщинами, но при виде ее нового образа, они сами собой разглаживаются. И меня страшно бесит, что эта маленькая сорвиголова на меня так действует. Прошибает одним только видом наращенную мной многолетнюю броню.

— Ну как? Нравится? Кстати, тебе совсем недорого это обошлось, — покачивая головой так, чтобы светлые волосы длиной до плеч красиво развевались на ветру, воркует она.

— Поехали. — Цежу сквозь зубы.

Заметив перемены в моем поведении, Соня съеживается.

— Случилось что?

— Нет. — Говорю, резко захлопывая за ней дверцу машины.

«Случилось только то, что ты теперь совсем не похожа на босячку, толкающую на рынке ворованные магнитолы. И мне не по себе от этого. И от всего. И вообще…»

Немного остываю по дороге. Кожаный руль покрывается капельками пота от моих пальцев. Стараюсь дышать ровно, а девчонка, не понимающая природы творящегося со мной, просто молчит. В окно смотрит, стараясь ничем не напоминать о своем существовании.

Мне хочется выбросить в окно свою покупку, потому что именно эта чертова крохотная вещица впервые за всю жизнь обнажает проявленную мной слабость. Но я в очередной раз сдерживаюсь. Потому что не могу сделать этого прямо у нее на глазах. Заметит.

— Куда мы? — Таращится Соня на меня в изумлении, когда я съезжаю с дороги возле галечного пляжа.

— Никуда.

Останавливаю «бэху» на узком участке земли, поросшем травой. Выхожу, обхожу машину, осматривая по очереди каждое колесо.

Так и есть. Пробито. Поэтому нас и мотало. Хорошо, хоть запаска с собой.

— Что там? — Она выходит из машины.

Светло-русые волосы покачиваются в такт налетающему с моря ветру.

— Ничего. — Бросаю на ходу.

Иду к багажнику, достаю балонник, домкрат, запаску и бросаю на землю. Ставлю машину на ручник, снимаю пиджак и бросаю на сидение.

— Помочь? — Спрашивает кротко.

Не глядя в ее сторону, усмехаюсь:

— Конечно, ты же за равноправие. Давай, приступай.

Ответа не получаю.

Подсовываю найденные на дороге куски кирпича под колеса для страховки. Присаживаюсь на корточки и начинаю ослаблять гайки, когда вдруг понимаю, что ее нет рядом. Выпрямляюсь, обеспокоенно смотрю по сторонам и, наконец, вижу яркое пятно: девчонка спускается по склону вниз, к воде. Ее волосы и легкое платье треплет ветер. Она идет босиком, немного покачиваясь. Боится наступить на что-то острое. Туфли в руке держит.

Обидел…

Сама виновата. Нечего его жалеть. Еще не хватало, чтоб я за бабами бегал. Ранимые все стали, не задень их. Лезешь в нашу сферу — должен быть готов ко всему. Здесь тонкокожим не место.

Черт…

Поднимая машину домкратом, поглядываю в сторону берега. Идет вдоль кромки воды. Мягко переступает по камням, точно по песку. Носочек тянет, как балерина. Не торопится никуда — значит, убегать не планирует.

Поменяв колесо, туго закручиваю гайки. Вытираю руки о тряпку, убираю пробитую шину в багажник. Снова оборачиваюсь и смотрю.

Далеко ушла.

С шумом выдыхаю, решая, как быть. Злюсь.

Стерва…

«Не бежать же за тобой».

«Вот сука».

Немного поколебавшись, снимаю туфли, носки, немного закатываю штанины по низу и закрываю автомобиль.

«Будь ты неладна, Коршунова!»

Быстрым шагом спускаюсь к воде. Тучи понемногу рассеиваются, сквозь них прорываются солнечные лучи. Пахнет солью и дымом костров, где-то неподалеку бьет колокол. Чайки кружат высоко в небе, возвращаясь со стороны горизонта к суше.

— Стой! — Приказываю.

Галька противно хрустит под ногами.

— Эй, ты! — Окликаю ее.

Но на очередную грубость в мою сторону доносится лишь отборный мат: она посылает меня вертеться на том самом, что так дорого любому мужчине, и что-то там затолкать себе в жопу. Оригинально, не поспоришь.

— С… — Сдерживаюсь от ругательства. Рыча, произношу вместо брани ее имя: — С…Соня!

Девушка даже плечом не ведет. Ее взгляд устремлен под ноги, словно там, меж камней что-то гораздо более важное, чем мое перекошенное от гнева лицо.

— Постой. — Нагоняю ее, хватаю за локоть и силой разворачиваю к себе.

— Что? — Спрашивает растерянно.

Смотрит не в глаза, а на мои пальцы, больно сдавившие ее руку.

— Черт. — Чувствую себя неандертальцем. — Куда ты дернула? Я не позволял тебе уходить.

— Ты серьезно? — Она поднимает на меня осуждающий взгляд и заставляет душу развернуться и снова свернуться.

— Нельзя вот так уходить. — Дышу тяжело.

Ее платье трепещет под порывами ветра, волосы вздымаются и опускаются обратно на плечи, рука дрожит, что заставляет меня немедленно разжать пальцы.

— А что еще мне нельзя? — Ее голос тих и чист.

На лице ни единой эмоции.

— Слушай… — Закипаю в попытке подобрать слова.

— Нет. — Перебивает она, делает маленький шажок назад и прячет руки за спину. — Я не просила быть со мной ласковой, но то, как ты себя ведешь, это… почти по-скотски.

— Я… — Мне становится стыдно, почти, как в детстве, когда мама ругала меня за крупные провинности. — Прости.

«И почему приходится уже в который раз просить у нее прощения?»

— Хорошо. — Спокойно кивает она, отворачивается и идет дальше.

— Соня! — С досады пнув камень, отправляюсь за ней.

— Меня не волнует, что там у тебя случилось. Сделай, пожалуйста, так, чтобы твое настроение меня никак не касалось. — Ее слова ветер доносит до меня обрывками.

— Подожди. — Говорю. Переступаю по острым камням, обгоняя ее, и вынуждаю остановиться. — Перед тем, как мы заселимся в отель, нам нужно обговорить легенду.

— Валяй. — Ее взгляд блуждает по моей груди.

Теперь я недостоин даже того, чтобы мне смотрели в глаза.

— Ситуация может повернуться по-всякому. Если Майор не поверит, то начнет задавать вопросы: где мы с тобой познакомились и как. В номере тоже все должно говорить о том, что мы пара.

— Угу. — Кивает.

Подол платья развевается флагом.

— Ты же сама знаешь, все должно быть продумано до мелочей. — Вытаскиваю из заднего кармана новый телефон. — Держи.

— Что это?

— Твой новый мобильник. — Чувствую себя под гипнозом, когда она принимает его и небрежно встряхивает волосами.

— Даже так?

— Сфотографируй меня. — Предлагаю. — Последний входящий вызов это мой номер. Только запиши меня как-нибудь нормально, хорошо? Будет глупо, если он зазвонит при нем, а на экране высветится «Индюк».

Легкая улыбка освещает ее лицо.

— Ладно.

— И нужно сделать общий снимок. Поставишь его на заставку.

Пожимает плечами.

— Угу.

Холод задевает меня сильнее, чем дерзость.

— Иди сюда. — Притягиваю ее к себе для того, чтобы сделать фотографию. Беру смартфон и вытягиваю руку подальше. В отражении на ее лице никаких эмоций. — Улыбочку!

— Сейчас подожди. — Она тяжело вздыхает, закрывает глаза.

А я пользуюсь этим коротким моментом, чтобы насладиться сладким запахом, идущим от ее кожи.

— Готова?

— Ага.

Распахивает веки и медленно расплывается в искренней улыбке.

Щелк — и мы стоим рядом.

Щелк — и мы щека к щеке.

Щелк — прижимаю ее спиной к своей груди.

Щелк — она поворачивается и смотрит на меня как-то странно.

Щелк. И телефон чуть не падает из рук…

Хотя это всего лишь легкое, как крылья бабочки, прикосновение холодных губ к моей щеке. Но чувство такое непривычное: продолжения нестерпимо хочется.

«Это все только для фото, для легенды» — напоминаю себе.

— Хватит? — Спрашивает девушка устало.

И мягко высвобождается из моего объятия.

— Да, — трясу головой.

Возвращаю ей телефон.

— Пойдем к машине? — Ее голос звучит безучастно.

А мне почему-то дико хочется чего-то такого примирительно-позитивного. Как мальчишка, ей-богу.

— Подожди. — Лезу в карман. Нежный бархат электричеством покалывает подушечки пальцев. Достаю коробочку и, вдруг смутившись, просто вкладываю ей в руку. — На, держи.

А сам мысленно ругаю себя: «Трус, чего уж под ноги-то не кинул?»

— Что это? — Девчонка, как обычно, невозмутима.

А на мне будто рубашка горит от ее взгляда.

— Это… Э…

Но коробочка уже открыта. Соня долго рассматривает мой подарок, затем механическим голосом произносит:

— Ого. Как настоящее. Даже не скажешь, что реквизит.

Но кольца с сияющим камушком не вынимает.

— Угу. — Растерянно киваю я, продолжая чувствовать себя последним дебилом.

— Надень. — Внезапно говорит она, протягивая открытую коробочку мне обратно.

— Кто? Я? — Мне хочется метнуться и удрать, но ноги уже успели пристыть к камням.

— Да. — Сумрачное небо рассеивается под ее взглядом. — Я думаю, что ты должен сделать это сам. Тебе нужно вжиться в роль, привыкнуть ко мне.

Меня сейчас удар хватит. Какая-то смехотворная безделушка, а здорового мужика корежит от нее так, что в висках оглушительно начинает пульсировать.

Ну и АД.

Сейчас небо на землю свалится и вспыхнет огнем.

— Тебе ведь там придется смотреть на меня как-то по-особенному, понимаешь? — Говорит Соня, когда я беру коробочку и деревянными пальцами вынимаю из нее маленький золотой ободок. — Я понимаю, что это трудно, но нужно перебороть себя. Представь, что это всё — правда. Забудь о своей реальной жизни на пару дней и перестань брезговать мной.

— Брезговать? — Повторяю, как во сне, лихорадочно сжимая кольцо.

Она протягивает мне свою левую руку:

— Сюда. — Указывает на безымянный палец.

Послушно завожу ее хрупкий, изящный пальчик в тонкий ободок. Внутри меня бунтует лихорадка, рвется свирепой вибрацией наружу фейерверк из злости, робости и нежности.

— Вот видишь. Совсем не сложно. — Голос девушки звучит мелодично, будто шелест морских волн.

А я вдруг выдыхаю так шумно, будто только что переплыл Ла-Манш.

— Очень важно доверять друг другу. — Соня печально улыбается, переводя взгляд с кольца на мое лицо. — Обнимая тебя, я должна знать, что ты не поморщишься и не закатишь от неприязни глаза.

— Как ты могла подумать, что я… брезгую? — Не хватало только начать заикаться. — Откуда, вообще?

Засматриваюсь на ее кисть. Колечко смотрится еще лучше, чем в моих мечтах-видениях.

— Да мне, вообще-то, все равно. — Отмахивается Соня. — Два дня, и ты вернешься к своей девушке, а пока потерпи, пожалуйста. Сам же втянул меня, а теперь напрягаешься. Надо нам бухнуть, что ли, вместе?

«У меня нет девушки» — хочется выпалить, но я до боли прикусываю язык.

— За ужином. — Соглашаюсь.

— Отлично. Так что там у нас с легендой?

Посматривая на сверкающее в редких солнечных лучиках кольцо, она берет меня под руку. Ее платье колышется, приоткрывая острые коленки.

— Нужно придумать, где мы с тобой могли познакомиться. — Говорю хрипло.

В штанах становится непреодолимо тесно — мой боец реагирует на брызжущие от нее во все стороны флюиды.

«Просто у меня слишком давно не было секса — надеюсь, это считается смягчающим обстоятельством?»

* * *

Мы приезжаем в отель уже затемно.

«Олимп» — огромный комплекс: гостиница, ресторан, бар, бассейн, концертный зал. Здесь легко затеряться, что, если честно, нам только на руку, ведь встретиться с бывшим дорогим другом раньше времени не хотелось бы.

Быстро оформляемся на ресепшене и поднимаемся в номер. Даю «на чай» носильщику и плотно прикрываю дверь.

Соня уже стоит у окна. Любуется видом. Посмотреть, и правда, есть на что: слева горы, справа маяк, внизу и вплоть до линии горизонта раскинулось серебристо-серое в закатной дымке море. Глядя на расплавленный в воде кусочек бордового солнца, девушка ежится, как от холода, и гладит себя ладонями по плечам.

— Я могу увидеть брата? — Интересуется тихо.

Убранство номера ее не интересует совершенно.

— Конечно. Сейчас пойдем. — Отвечаю, подходя ближе. — Только разберем вещи, переоденемся и примем душ.

До нее меньше метра, а меня тянет все сильней. Подкрадываюсь, осторожно переступая по мягкому ворсу ковра. Боюсь напугать ее, но очень хочется положить руки на тонкие плечи.

— Тогда я первая, — отстраненно говорит она.

Оборачивается. Словно не замечая, обходит меня, берет одежду из своей сумки и скрывается в ванной.

13

Глеб

Меньше, чем через час, мы выходим из номера и спускаемся на этаж ниже. На мне строгий костюм. На Соне синий брючный комбинезон из тонкой струящейся ткани, на ногах — босоножки на шпильках. Она привычно отстранена и держится в метре от меня. Если мы и дальше так херово будем играть парочку, то спалимся быстро.

— Дорогая, — подставляю ей локоть.

— Конечно, — соглашается она, послушно продевая свою руку через мою.

Проходим почти до конца коридора прежде, чем остановиться у нужной двери. Оглядываемся: никто не должен нас здесь заметить. И, только убедившись, что посторонних рядом нет, стучим.

Кажется, я даже слышу суету, охватившую постояльцев номера, ощущаю вибрацию от топота их ног прежде, чем дверь распахивается, и на пороге появляется одетый в аляповатый клетчатый костюм Макс.

— Что за пидорский прикид? — Ворчу, позволяя своей спутнице первой войти в номер.

Но Швед ничего не отвечает. Он настолько поражен произошедшими с Соней метаморфозами, что растерянно хватает ртом воздух.

— Привет, — плавно покачивая бедрами, она проплывает мимо него.

— Даже не думай. — Цежу сквозь зубы, наблюдая, как жадный взгляд товарища провожает ее бедра.

Вхожу и закрываю за собой дверь.

— Тебе какая разница? — Шепчет он, поправляя в пижонской манере свою прическу. — Я вижу, если нравлюсь женщине. Может, между нами искра пробежала?

— Без вариантов, — бросает Соня через плечо.

Небрежно бросив клатч на кресло, она проходит вглубь номера и здоровается с присутствующими. — Здоро́во!

Все они расположились за столом: Марк Иосифович, уже при параде, в самом дорогом своем костюме и туфлях, полирует позолоченный портсигар, Фил уткнулся в экран своего ноутбука, Егор, задумчиво перебирает разложенные перед ним карты, а Свят внимательно за ним наблюдает.

— Приветствую! Добрый вечер! — Оживляются они, поднимаясь со своих мест. — Ого, вот это преображение!

— Согласна, — насмешливо бросает девушка, направляясь к брату, чтобы обнять, — выглядеть я стала действительно хреново.

Давая им возможность пообщаться, отталкиваю Макса подальше в сторону.

— Ты пасть захлопни, а то муха залетит. — Предупреждаю его.

Швед смеется, но глаз с девчонки не сводит. Шепчет мне:

— А чего ты завелся? Для себя решил ее приберечь?

Если бы я не знал, что этот болтливый придурок вполне безобиден, и если бы он не был нужен мне для дела, сейчас же втащил бы ему.

— Я нашел двух телок на завтра. — Говорю, игнорируя его вопрос. — Будут тебя сопровождать. Одну из них, Агату, ты знаешь.

— Думаешь, я смог бы договориться сразу с обеими. — Макс самонадеянно задирает нос.

«Вот это вряд ли».

— Только после завершения дела. — Оглядываю его с головы до ног. — И не в этом шутовском наряде.

— Что? Чем тебе не нравится мой костюм? — Швецов недовольно выдвигает вперед нижнюю челюсть. — Знаешь, какую кучу бабла я за него отстегнул?

— Это что, сейчас в моде? — Мой взгляд упирается в идиотскую жилетку, надетую под его пиджак.

— А то. — Ухмыляется товарищ. — Я похож в нем на мажора?

Отхожу на шаг и оцениваю попадание в образ. Дорогие часы, франтоватый костюм, блестящий прозрачным лаком маникюр, самодовольная харя зажравшегося папенькиного сынка. Хм, в общем и целом довольно неплохо.

— Расстегни-ка пару верхних пуговиц на рубашке. Больше презрительности, меньше аккуратности. Думаю, можно даже добавить градуса. — Характерным жестом указываю на свою шею.

— А-а… Типа я подбуханный? — Макс кивает, довольно поджимая губы. — Так даже интереснее. Думаю, прокатит.

Бросаю взгляд на часы.

— А теперь к делу. — Подхожу к столу и представляю Соне присутствующих.

В двух словах рассказываю, кто и за что будет отвечать. Она пристально наблюдает за каждым, на Егора смотрит недоверчиво и подозрительно. Несмотря на это, не уточняю, что Лунев мой брат, а также не говорю про его род занятий. Ни к чему ей это знать, все равно, как только провернем это дельце, каждый пойдет своей дорогой.

— Итак, что мы имеем на данный момент? — Складываю руки в замок на груди.

Марк Иосифович прячет портсигар за пазуху, достает платок и вытирает им капли, выступившие на лбу:

— Майор прибыл, остановился здесь, в западном крыле, номер четыреста четырнадцать. Он один, как и предполагалось. Ужинать не стал. Не знаем, планирует ли он сегодня быть на открытии мероприятия, но было бы здорово, если бы я мог ему там примелькаться.

— Хорошо. — Киваю. — Приглашение у вас? Значит, не теряя времени, отправляйтесь.

Закрытое мероприятие проходит в восточном крыле здания, на цоколе. Под него, чтобы не привлекать особого шума, отведено одно небольшое, но весьма роскошно оформленное помещение. Желающие принять участие делают взносы и обязуются не разглашать о турнире никакой информации. Разумеется, попасть туда тоже не просто, нужно иметь серьезные связи в определенных кругах.

— Фил? — Обращаюсь к следующему члену команды, когда Марк Иосифович встает и уходит.

Тот разводит руками:

— Планирую посетить его номер завтра. Майор как раз будет под вашим присмотром, мне так удобнее и безопаснее.

— Можно мне тоже с ним? — Подскакивает мальчишка.

— Нет. — Строго отвечает ему сестра.

— На усмотрение Фила. — Говорю я, напоминая, кто здесь все еще главный.

Девчонка хмурит брови.

— Соня, — обращается к ней Фил. — Давай с тобой побеседуем. Нужно разложить все по полочкам. С Глебом я уже пообщался, а второй человек, который знает Майора лучше других, это ты. Что мы должны знать о нем?

Она задумывается на секунду, шумно вдыхает и на выдохе, улыбаясь лишь уголками губ, выдает:

— Он всегда добивается своих целей. — Переводит взгляд на окно. — Если чего-то хочет, сделает все, чтобы получить.

— Значит, сделаем так, чтобы он захотел. — Вступает в разговор Егор, вытягивая под столом длинные ноги.

Беру сигареты и выхожу на балкон. Мне нужно собраться с мыслями, освежиться. Свыкнуться с мыслью, что завтра я смогу посмотреть этому трусу в лицо.

— Эй, можно с тобой? — Мальчишка выбегает следом и прикрывает дверь.

Протягиваю ему пачку, он отказывается. Встает рядом со мной, облокачивается на перила и подставляет юное, наивное личико прохладному ветру.

— Как успехи? — Спрашиваю, закуривая.

Дым уносится прочь вслед за потоками воздуха.

— Где? Здесь? В школе?

Пожимаю плечами.

— В школе сказал, что приболел. — Он упирает лицо в ладонь, с интересом наблюдая за каждым моим движением. — А у вас мне нравится. Кстати, не хотите взять нас с сестрой к себе в команду? Я быстро всему учусь. А она — сами знаете, просто волшебница.

— А она-то хочет?

Его взгляд становится по-взрослому серьезным.

— А вы предложите ей.

— Слушай, малец, — говорю, стряхивая пепел, — давай на «ты», ладно?

— Давай.

— Ты должен понимать: ситуация сложная.

Он кивает.

— Но это хороший шанс для нее. — Парень выпрямляется и начинает барабанить пальцами по перилам. — Она даже как-то ожила за эти сутки, а то все как зомби ходила.

— Да? — Мои брови поднимаются.

— Так что ей надо к кому-то прибиться. Лучше, если к тебе. Потому что и тебе она нравится.

Слова мелкого гаденыша заставляют меня немного растеряться. Едва не роняю сигарету на пол.

— А ты-то сам мне зачем? — Усмехаюсь.

— Ну, ты можешь выучить меня… не знаю, вскрывать сейфы, например. Как тебе?

Его святая наивность подкупает. Едва сдерживаю улыбку.

— Я подумаю.

— Блин, но я хороший ученик, честно. — Парнишка взмахивает руками. — И много всяких фишек знаю. Например, вчера в кафе возле школы взял бургеры и такой: «Мой приятель за меня заплатит» и ткнул пальцем в сторону какого-то мужика. Круто, да? И прокатило! А неделю назад…

— Хочешь дам тебе бесплатный урок? — Прерываю его.

— Конечно!

— Отлично. — Делаю последнюю затяжку и тушу сигарету в пепельнице. — Значит, так. Первый урок мошенничества. — Хлопаю себя по карманам, затем смотрю на мальчишку. — У тебя деньги есть?

Его глаза лихорадочно бегают.

— Да! Подожди. — Достает из джинсов смятую пятихатку. — Держи.

Беру купюру, осматриваю, затем с довольным видом убираю в карман своего пиджака. Бросаю ему на прощание:

— Второй урок завтра.

Разворачиваюсь и ухожу, оставив огорошенного паренька стоять на балконе с разинутым ртом.

Соня

Закончив обсуждение дела, мы с Глебом идем в ресторан.

Убранство поражает изысканностью: много света, мраморные полы, хрустальные люстры, тяжелые бархатные шторы в пол, зеркала, кожаная мебель, массивные кованые на выступах, задекорированных под каминные полки. Услужливые официанты не носятся, как угорелые, ходят важно и степенно, точно пингвины, сверкая металлическими пуговицами на тщательно отутюженной униформе.

Мой кавалер галантно отодвигает для меня стул, и я усаживаюсь за стол, покрытый кипельно-белой скатертью.

— Как скучно, — хмыкаю, едва пробежав глазами по меню. — Обещай, что купишь мне хот-дог, когда мы свалим отсюда. Много горчицы, кетчупа, и про майонез не забудь.

Он не отрывает от меня глаз. Думает, наверное, опять какую-то очередную надменную хрень про то, какой он воспитанный, и какая я ужасная.

— Заказывай. — Говорит сухо.

На лице ни единой эмоции. А меня так уже достал этот покерфейс, призванный создать о нем впечатление крутого, серьезного мачо-мэна, что хочется громко щелкнуть пальцами, чтобы разбудить его.

Что я и делаю. Заказываю дюжину самых дорогих устриц и сухого, белого вина. «Так тебе, жмотяра». Но этот тип и бровью не ведет: явно платить из своего кармана опять не намерен.

— Рассказывай, Глебка. — Намеренно испытываю терпение, издеваясь над его именем. Чем сильнее сдвигаются его брови, тем мне интереснее. — О чем ты мечтаешь?

— Я… — Он озирается, будто ищет повод свалить. — Не знаю…

На стол ставят поднос со льдом: на нем кругом выложены раковины, по центру располагаются кусочки лимона. Мне доводилось есть этих гадов лишь однажды, когда мы с Вадимом завалились в дорогущий ресторан после удачного дела: в шмат пьяные и одетые в какое-то тряпье. Даже вкуса их не помню, важен был сам факт приобщения к красивой жизни, роскоши.

Сейчас на мне совсем другая одежда, никто на меня, как тогда, не пялится осуждающе, но ужин от этого менее интересным не становится, ведь напротив сидит мужчина, который заставляет задуматься: «так ли уж сильно я их, мужчин этих, ненавижу?»

— Говори уже.

Глеб выпрямляется, его светло-зеленые глаза загораются. Он дожидается, когда официант, разлив вино по бокалам, уйдет, и тихо говорит:

— Хочу провернуть аферу, которую будут помнить еще, скажем, пару веков. Или дольше. Взяться за то, за что никто не брался за последнюю сотню лет, и вряд ли осмелится.

— Ни хуа-хуа, — вырывается из меня. — Ой, пардон. Круто ты махнул.

— Чем выше ставки, тем мне интереснее.

Беру ломтик лимона, выдавливаю пальцами сок прямо в раковину, а затем осторожно высасываю ртом ее содержимое.

— Ну, ты молод, — замечаю, промакивая рот салфеткой. На нем тут же остаются следы моей помады. — Все впереди. Только с такими грандиозными планами как найти время на все остальное? На простую жизнь? Разве мы не для этого зарабатываем? Чтобы потом можно было некоторое время отдохнуть, позволив себе немного земных удовольствий. С друзьями, семьей…

Ощущение такое, что он одним взглядом расстегивает на мне верх комбинезона. Застыл с двузубой устричной вилкой в руке и не дышит.

Проверив, не расстегнуты ли у меня пуговицы на груди, беру бокал и пробую вино.

— Если занимаешься таким делом, приходится отказаться от семьи, друзей и близких. — Наконец, говорит Глеб, отложив вилку и пригубив вина. — Они — наше слабое звено. Нельзя подвергать их постоянной опасности. Так жил мой отец, так живу я.

— Ясно. — К черту манеры. Выпиваю бокал залпом и без капли стеснения подливаю себе еще. — А как же твоя «любимая женщина»? Не боишься за ее здоровье?

Выражение лица у него такое, будто я ему под дых врезала.

— Я… про маму тогда говорил. — Он поливает устрицу лимонным соком и ест. — И мне пришлось оградить ее от всего этого.

«А-а-аве Мари-и-и-и-и-и-ия…»

— Понятно, а что отец? Он…

— Да. — Глеб водит пальцем по поверхности бокала. — Он был из наших. Но мне мало что известно о его судьбе, поэтому я и считаю, что нельзя к кому-то эмоционально привязываться в нашей профессии, от этого только хуже.

Меня одолевают сомнения, из его слов практически ничего не понятно. Ясно только одно: он сухарь, который не собирается делить ни с кем, ни свои бабки, ни свою душу.

— А Майор знает про эти твои убеждения?

— Да, а что? — Поднимает на меня заинтересованный взгляд.

— А как же тогда… мы? В смысле… Я и Ты. Думаешь, поверит?

— Будет для него сюрпризом. — Глеб наливает себе еще вина. — Он же смог меня удивить.

— Хм… — Опускаю взгляд на поднос.

— Он знает, что я всегда один. У меня не может быть привязанностей или чувств. И девушки у меня тоже нет. И вряд ли будет. Это все не для меня.

— Слишком разборчив? — Интересуюсь, отправляя в рот устрицу.

— Нет, по той же причине. — Он ловит мой взгляд. — А еще, потому что не терплю тупых баб.

«Опаньки».

— Вот как. — Усмехаюсь. — А умные тебе, значит, никогда не попадались?

Задумывается на секунду, а потом сжимает в руке бокал:

— Нет.

«Кисло чо. Стало быть, я тоже из этих, из тупых».

— Понятно. — Откидываюсь на спинку стула, медленно оглядывая всех посетителей.

— А ты?

Смотрю на него.

— Что я? — Спрашиваю.

— Зачем тебе все это? Получаешь удовольствие?

Пожимаю плечами, беру в руку бокал и рассматриваю вино на просвет.

— Это работа. Но я ее люблю.

Глеб предлагает мне чокнуться. Соглашаюсь. От тихого «дзынь» становится немного веселее.

— Это он тебя всему научил? — Этот вопрос действует эффективнее удавки, внезапно наброшенной на шею. Приходится все вспоминать, а это сильно ранит.

— Да. У меня не было выбора. Хотя, наверное, был, но я об этом не знала. Одна, без родителей, глупая, доверчивая. Мне даже некуда было пойти. И было так легко от того, что он все решал за меня.

— Ты любила его?

«Гром и молния». В душе что-то переворачивается.

— Наверное… Если собачью преданность так можно назвать.

— А сейчас? Все еще любишь его? — Голос Глеба становится тише, вкрадчивее. Смотрю на скатерть, но чувствую, как его взгляд-рентген проникает под самую кожу. — Это очень важно. — Настаивает он.

Вскидываю на него глаза и беззвучно ругаюсь.

— Не знаю. — Отвечаю, едва слышно. — Иногда кажется, что да. А иногда убить его охота. Вот как эта хрень называется?

— Почему вы расстались?

— Я уже говорила. — Даю себе передышку, отпивая вина. — Он задумал гениальную аферу. Только делать в ней ничего не надо было. Охмурил богатую наследницу, женился, запустил лапу в состояние ее папочки. Живет припеваючи, а ко мне приходит на «поебаться», называя эти визиты «любовью». Весело, да?

Кажется, выплеснутая желчь затапливает меня саму. Сердце скачет, колотится, жгучая краска разливается по лицу. Даже уши горят.

— Ммм… — Мычит Глеб, разминая пальцы.

— А ты? Рассказывай. Какая у тебя история? Куда потратишь деньги, если все получится?

Он облизывает свои красивые губы.

— Это все не ради денег. Ради мести. Деньги я отдам брату, у него сложная ситуация: его девушка Варя… В общем, не важно. Там вопрос жизни и смерти. Деньги со своего последнего дела я тоже отдал ему. — Он наливает нам обоим еще вина.

— Это благородно. — Замечаю я.

Оказывается, у него есть брат.

— Не знаю. — Он прячет взгляд.

— Ты не рассказал про Майора. Что вас связывает?

Глеб чешет висок, буравя меня глазами. Будто решается, стоит ли рассказывать. Но два бокала вина все же делают меня великолепной собеседницей, товарищем по несчастью, которому можно смело довериться. Наконец, он сдается:

— Когда исчез мой отец… — Говорит, хмурясь. — Все думали, что он умер, но тело почему-то без разрешения родных быстро кремировали, и… в общем, нам показалось это подозрительным, понимаешь? Он проворачивает большую сделку, возникают трудности, долги, его арестовывают, а потом это… — Его руки сжимаются в кулаки.

— Хм… — Пытаюсь представить.

Ничего себе ситуация.

— Моя мать отвергала версию, что он может быть жив. Не верила, что отец мог нас бросить, предать. Ей легче было оплакивать его смерть. И мы пошли каждый своей дорогой: я думал, что однажды найду его среди мошенников, а мой брат устроился в органы, чтобы искать правду другими методами.

— Вот как.

Мужчина выпрямляется, беря себя в руки, и я на секунду пугаюсь, что Глеб закроется, не станет продолжать, но он выдыхает:

— Ну, а я… Все по глупости, конечно. Сначала достал справку из «ягодки», чтобы в армию не загреметь после учебы. Зачем мне это надо было? Чего боялся? Все тогда так делали… Ну, и потом с этой псих-справкой, долго не мог никуда на работу устроиться. Сам себя обдурил, получается. Артист. — Легкая неловкость заставляет его улыбнуться. — Ну, а потом познакомился с Майоровым.

Наливаю нам обоим вина, а у самой мурашки бегут по спине.

— Он занимался скупкой краденого, все по мелочи: мобильники, золото, техника. Вот мы и сошлись — у него деньги, а у меня кое-какие уже навыки. И мы стали пытаться зарабатывать, объединившись. Риск, опасность. Ставки становились все крупнее, и это вынуждало нас полностью довериться друг другу. Однажды его чуть не прирезали, неудачное вышло дело… И я тащил его на себе с километр, истекающего кровью, пока не поймал попутку до больнички. Врачи заштопали и сами удивились, как он тогда не сдох.

У меня во рту пересыхает, потому что я тут же вспоминаю маленький короткий шрам у Вадима в боку.

— Он заменил мне брата, с которым мы тогда почти не общались. — Глеб мрачнеет. — А потом было это, последнее дело. — Он долго молчит, а я не тороплю его. — У одного бизнесмена была ювелирка, застрахованная на огромную сумму. Мы договорились, что украдем ее у него за определенную плату. Тот показал нам схему своего дома, входы-выходы, лазейки, и в назначенный день я и Майор вскрыли замки, проникли и вынесли у него товар. А потом он сказал, что готов заплатить нам, но только в три раза меньше. Короче, мы не вернули драгоценности, и нас арестовали. Я молчал на допросах, но стоило только надавить на Вадика, как он все свалил на меня. Это мне потом уже брат сказал.

— Сука. — Срывается с моих губ.

Глеб разводит руками.

— Я отсидел два года, вышел досрочно. Когда нашел эту тварь, он чуть не обосрался от страха. Объяснил всё тем, что ему предложили хорошие деньги за показания, и часть из них он мне вернет, если я пожелаю. Разговор вышел коротким… — Он усмехается. — Даже не знаю, почему не убил его. — Смотрит на собственные ладони. — Не знаю. Просто развернулся и ушел. Хотел отомстить по-другому. Наверное.

— Может, это слабое утешение, но теперь ты знаешь, что рассчитывать можно только на себя.

— Это слабое утешение.

Мне снова удается выбить из него улыбку.

— Прости, — смеюсь.

— Я просто думал, что это ошибка. До последнего не верил. Надеялся, что выйду, и он обязательно найдет этому всему какое-то нормальное объяснение. Сейчас даже смешно вспоминать.

— Ага. — Допиваю вино. — Знаю, что такое жить надеждами. Однажды ты понимаешь, что их больше нет. И тебе больше нечего ждать, не во что верить.

— Еще вина? — Предлагает Глеб.

Я киваю, и он подзывает официанта.

А через пару часов мы уже сидим на диванчике в баре, споря, кто из нас круче. Так и не выяснив, кто бы больше «заработал», окажись он в чужой стране без средств и связей, мы переходим к другой теме.

— Нет, — смеюсь я, — равных мне в этом нет!

Глеб кладет голову на спинку кожаного дивана и в полутьме, улыбаясь, разглядывает мое лицо.

— Спорим? — Говорит с хрипотцой.

И это звучит таааак сексуально, что у меня сердце заходится, и по всему телу пробегает горячая волна.

— А давай! — Толкаю его в бок. — Коварный соблазнитель.

Моя голова приближается к его плечу. Я смеюсь, пытаясь скрыть смущение, но воздух между нами наэлектризован так, что запах секса, страсти и огня становится слишком очевидным.

— Кто?

— Я.

— Нет, давай я!

Мы толкаемся, едва не обливая друг друга шампанским. Каждый раз наклоняясь к нему, я вдыхаю острый соблазнительный аромат. Наверное, так и должен пахнуть настоящий мужчина.

— Должен же быть нормальный способ это решить? — Спрашивает Глеб.

— Да! — Взвизгиваю. — Камень, ножницы, бумага!

Мы трижды скидываемся, и я побеждаю. Залпом допиваю бокал.

— Сейчас выберу. Сейчас. Тебе слабо соблазнить… — прохожусь пьяным взглядом по полутьме зала, — вот эту блондинку!

Выбираю самую фигуристую бабень в коротеньком платьице, с накачанными губами и огромным бюстом. Ее лифчиком, наверное, можно накрыть теннисный корт во время дождя.

— Да легко. — Отмахивается он.

— Чего ждешь? Ну? — Подталкиваю его, поставив бокал на столик. — Беги, заодно и вечер отлично проведешь! Или зассал? Не по зубам тебе такая краля?

Глеб внимательно смотрит на меня, перестав улыбаться. А меня это, почему-то, еще сильнее выводит из себя. Начинаю хохотать.

— Ты проиграл! Проиграл! А разговоров-то было!

— Да… — Соглашается он, улыбаясь.

И поворачивается в сторону блондинки.

— Не вздыхай, — утешаю я, — сейчас все организую.

Встаю, иду в бар, беру бутылку шампанского и отношу девушке.

— Вон тот красивый мужчина за угловым столиком очень хочет с вами познакомиться, но стесняется. — Говорю тихо.

По глазам вижу, как сильно она заинтересовалась.

«Корова тупая».

И ухожу прочь, почему-то отчаянно злясь на себя. Мне не хотелось, чтобы он затевал это. Чтобы играл в эти глупые игры. Он должен был отказаться, остановить меня…

— Ик! — Вырывается изо рта, когда я оказываюсь возле двери нашего номера.

«Надеюсь, он отлично проведет время. Отдерет ее, как следует. Помнет своими… сильными руками… с чертовыми мускулами! И… и…»

Разобравшись с ключом, вхожу. Пока раздеваюсь в темноте, перед глазами стоит широкая грудь Глеба, его мощные плечи, крепкая задница, яркие татуировки.

«Блин, сама отдала его ей».

Смеюсь, отшвыривая от себя одежду и босоножки. Откидываю одеяло и забираюсь в прохладную постель в одних трусиках. Перед глазами все пляшет. Поглаживаю ободок кольца, которое он сегодня сам мне надел, и обиженно поджимаю губы.

«Чертов грубиян. Наглец. Мне насрать на тебя, понятно? А почему? А потому что мне все-рав-но. Вот. Вот так. Всё, мать его, рав-но».

«Блин, как-то обидно».

Порываюсь встать, чтобы все исправить, но страшно кружится башка. Падаю обратно.

«И это к лучшему. Потому что ты мне не нравишься. Ты — индюк…»

Не знаю, сколько времени проходит, пока я жду этого козла, удерживаясь от того, чтобы не сгрызть новый маникюр. Представляю, как он развлекает с этой шваброй, как мнет ее сиськи, хватает за зад, и злюсь еще сильнее.

Но шаги возле двери и тонкая полоска света, скользнувшая по одеялу, заставляют меня замереть.

«Ого. Быстро он справился. Скорострел, фу-у-у»

А у самой улыбка прорывается сквозь тревогу. Лежу, стараясь не подавать вида, что жива.

Шуршит одеждой, раздевается, присаживается на край кровати, продавливая ее тяжестью своего тела и, наконец, забирается под одеяло.

Тоже не дышит. Ко мне прислушивается.

— Стерва, — шепчет себе под нос. Слышно, как смеется, толчками выдыхая воздух. — Дурочка.

Устраивается удобнее, стараясь не касаться меня. А я тихо-тихо так вдыхаю исходящий от его тела запах моря, травы и солнца. Точнее, поджаренной на солнце кожи. Аромат золотистого загара. Самый терпкий и сладкий на свете запах.

Боюсь глаза открыть и взглядом с ним встретиться. Потому что знаю, что будет. Что непременно случится, стоит нам взглянуть друг на друга.

— Спокойной ночи, сумасшедшая, — доносится до меня его бархатистый голос.

И я проваливаюсь в сон, который сразу накрывает меня удушающим кошмаром. Картинки, еще картинки, безумная карусель кино-кадров: разговариваю с Вадимом, он меня отталкивает, кричу, зову его, но он не слышит. Прошу, умоляю, встаю на колени, но никто не видит этого. Его нет. Он ушел. Далеко. А мне больно. Руки выкручивает, приходится зубы стискивать. Слышу его стук в дверь, и снова лечу в пропасть. Знаю, что сейчас разобьюсь, и придется пережить это снова, потому что чертов сон крутится по кругу каждую гребаную ночь.

Но вместо этого я вдруг оказываюсь на галечном пляже. Вокруг очень светло и тихо. Вода лижет берег, солнечные лучики мягко стелятся по земле, и мне так тепло и хорошо, словно кто-то сзади крепко обнимает. И запах вокруг такой уютный и знакомый: запах моря, травы и солнца.

14

Вадим

Она звонит с самого утра. Обрывает телефон уже в тринадцатый раз. Тупая ревнивая сука.

— Да, зайчик. — Мой голос смягчен крепким односолодовым виски двенадцатилетней выдержки.

— Где ты?! — Она скрипит, как старая больничная койка.

Прижимаю стакан ко лбу и закрываю глаза.

— Только что вернулся с деловой встречи. Обсуждали заключение контракта для фирмы твоего отца. — Выдыхаю со свистом. — Помнишь, он хотел купить у Горского земли, которые скоро взлетят в цене? Я смотрел эти участки. Эксперты взяли пробы, и, похоже, здесь действительно есть небольшие залежи золота.

— Ты не брал трубку…

В печенках уже сидит эта капризная дрянь, но мне придется еще немного потерпеть, чтобы выжать из ее папочки все, что можно.

— Малыш, я здесь все время на виду, не начинай снова. И работы у меня выше крыши, если бы ты не отвлекала меня, я бы…

— Возвращайся, Вадик. Пожалуйста. Мне так плохо без тебя!

Наливаю виски, добавляю льда и делаю два больших глотка.

— Мне тоже, но ты ведь знаешь, твой отец…

— Нужно было мне поехать с тобой!

Прислоняюсь лбом к нагретому солнцем стеклу. «Какой же доебчивой она может быть. Ох, ты ж срань господня…»

— Еще два дня, кисонька.

Меня наизнанку выворачивает от мыслей о том, что придется вернуться. Ублажать ее — еще полбеды, держать язык в жопе, строя из себя паиньку перед ее отцом — это как позволить себя дрючить гребаным дилдо и изображать при этом огромное удовольствие.

— Вадик, может, мне приехать?

Головная боль сосредоточивается в висках.

— Всего два дня, малыш. Всего два. — Добавляю нотки нетерпения к голосу.

Мне нравится, как она обычно испуганно пятится, когда я становлюсь жестким. И даже сейчас по ее прерывистому дыханию понимаю, что спорить не будет. Проглотит обиду. До следующего приступа ревности. Бабы они такие: никогда не поймешь, что им надо. Присосутся к тебе, как пиявки, и вечно что-то требуют.

— Ладно. — Соглашается она.

— Мне пора. Пока. — Кладу трубку.

Только бы не пожаловалась папочке. Его «у вас точно все в порядке?» у меня уже поперек горла стоят. Хорошо, что удалось уговорить эту дуру купить дом и переехать. Еще пара месяцев, и я бы забыл, что у меня все еще имеются яйца.

Распахиваю шторы и долго смотрю на закат. Всю ночь играл, еле живой притащился в номер уже под утро. Ни сил, ни желания не было искать себе телку на ночь. Если сегодня игра не пойдет, точно сниму шлюху и оттянусь, как следует.

Отражение в зеркале меня пугает.

Не тот возраст, чтобы не спать до утра, а потом выглядеть огурчиком. Темные круги под глазами, потрескавшиеся губы, впалые щеки. Придирчиво оглядываю башку и нахожу пару седых волос. Прикасаюсь к ним и вижу в отражении, как выделяются из-под чернил вздутые венки на моих руках. Совсем по-стариковски.

Такая жизнь выматывает, да.

Вечные головняки, о том, как срубить бабла. Думки эти, движуха, суета. Теперь еще овца эта, которой нужно каждый день улыбаться, изображая счастливого муженька. Не об этом я мечтал, не этого хотел, конечно, но куда теперь деваться? Придется потерпеть.

Даже когда обую ее до последнего рубля, куда подамся с этими деньгами? Чем займусь? И почему все давно потеряло хоть какой-то смысл? Что это? Возраст? Усталость? Пресыщение?

Не знаю.

Так хреново, как теперь, мне никогда еще не было. Один выход — забыться. В выпивке, сигаретах, картах, женщинах. Во всем, что должно приносить острое удовольствие, а несет лишь недолгое облегчение. Будто кто-то намеренно снизил дозу моего наркотика, кто-то специально приглушил краски этой долбаной, никчемной жизни, чтобы было еще хуевее.

Усмехнувшись своему отражению, провожу средним пальцем по небольшой неровности на спинке носа.

Ммм… Она била сильно. Всю злость тогда свою вложила в этот удар. Может, мне и хотелось бы больше никогда не вспоминать о ней, но эта сумасшедшая так и лезет мне в голову всякий раз, когда остаюсь один. Как заноза. Борешься с ней, вытаскиваешь, вырезаешь, дезинфицируешь, а она, один хрен, там сидит. И, сука, больно колет. В самое сердце.

Ненавижу ее.

Полоумная тварь. Сука.

Никто не смел так поступать со мной. Тем более, она. Никогда.

Знала ведь, что буду беситься. Что не прощу ее. Что найду и убью. И все равно не испугалась цапнуть руку, которая ее кормила. Предала. Сбежала. Последние бабки мои увела.

Но и это не важно.

Я ее не отпускал…

А она ушла…

Медленно бреду в душ и смываю с себя запах пота, недосып и усталость. Одевшись, отдыхаю в кресле, проглядывая свежую местную газету. Конечно, в ней нет и слова о проходящем мероприятии, звездой которого я уже успел стать вчера, и с которого уже сегодня или завтра планирую поднять еще бабла. Это и не важно. Самое главное, иметь вес и авторитет в определенных кругах. Они пригодятся. А еще везение — но с ним мы, и так, идем последний год рука об руку.

Через пару часов я уже в подпольном казино при отеле. Решаю для начала разогнать кровь стаканчиком чего-нибудь горячительного. Устраиваюсь возле длинной стойки бара и оглядываю собравшихся. В клубах табачного дыма, поднимающегося от дорогих кубинских сигар, за столами собрались седые толстосумы, молодые миллионеры, несколько престарелых бизнесвумен и даже кинозвезды местного разлива.

Карты глухо шелестят, ложась на зеленое сукно. Звонко щелкают разноцветные фишки, складываемые в стопочки и маленькие горки. Отовсюду пахнет деньгами и изысканным парфюмом.

Наконец-то, я могу чувствовать себя здесь своим.

Заказываю виски и оборачиваюсь в сторону женщины, увешанной бриллиантами, точно новогодняя елка. Она скучает недалеко от одного из игровых столов, явно поджидая кого-то из участников. Ей лет тридцать. Брюнетка. У нее пышная грудь, полные бедра и длинные ноги, на которых акцентирует внимание тонкий ремешок на безупречной для ее возраста талии.

Она поворачивается. Глаза серые, взгляд проницательный, серьезный. Смотрит на меня, задерживаясь на татуировках на пальцах. И, явно заинтересовавшись, невольно подергивает губой прежде, чем взглянуть мне в лицо.

Мне нравится ее реакция. Бабы обычно тащатся от рисунков на моей коже, они их заводят.

Сейчас я буду знать, с кем она пришла. Потому что это чистая психология. Если объект вызывает у женщины сексуальный интерес, она невольно тут же переводит взгляд на своего мужчину. Чтобы сравнить или укрыться от феромонов привлекательного самца, уж не знаю. Но все устроено именно так.

Да. Она отворачивается и упирается глазами в затылок жирного старикашки. «Это он тебя шевелит, милая? Хм, сочувствую. Но если твой жиробас будет занят еще долго, думаю, мы с тобой что-нибудь придумаем, правда?»

Все это я говорю ей одним только взглядом. И по тронувшей узкие губы улыбке и беспокойным тонким рукам, молниеносно убравшим выбившуюся за ухо прядь, понимаю, что, стоить мне только захотеть, и эта вершина будет взята еще быстрее, чем предполагалось.

— Берите, — слышится чей-то голос, когда я начинаю шарить по карманам в поисках сигарет.

Оборачиваюсь. Кажется, я вспоминаю этого старого богатого еврея, с которым вчера уже пересекался во время игры.

— Угощайтесь. — Он протягивает мне открытый золотой портсигар.

Странно. Мой карман пуст. Видимо, я все-таки забыл пачку дома.

— Спасибо. — С облегчением беру предложенное.

Старик помогает мне закурить.

— Эрлих. — Представляется он. — Рудольф Исаевич. Помните меня?

Протягивает руку.

— А, да. — Киваю я. — Вадим. Виделись вчера за игровым столом.

Теперь мы сидим друг напротив друга.

— Ваши успехи впечатляют. — Он слегка склоняет голову. — Не помню, чтобы видел вас здесь раньше.

Отпиваю из стакана.

— Только приехал. А вы, значит, завсегдатай?

— Мне тоже, что и молодому человеку. — Бросает он в сторону бармена, лишь слегка подняв вверх палец. Затем улыбается мне: — Люблю покер. Правда, не так везуч, как вы.

— Спасибо. — Киваю.

— Вчера был очень удачный день для вас. — Замечает он, доставая платок и промакивая им шею.

— Для меня каждый день удачный. — Без стеснения выпаливаю я.

— Даже немного завидую. — Разводит руками старикашка.

В эту секунду в зал с оглушительным смехом вваливается какой-то подвыпивший попугай. Парень лет двадцати пяти, светловолосый, в модном клетчатом костюме и с двумя фигуристыми девицами в обнимку. Он пошатывается, опираясь на своих спутниц, и вдруг прикрикивает, одновременно звонко ударяя по их мягким задницам. Вся троица начинает громко хохотать, привлекая всеобщее внимание.

— Кто это? — Спрашиваю.

Вчера этого типа здесь не видел.

— О, господь. — Еврей, неловко ворочаясь на стуле, отворачивается в попытке прикрыть лицо.

Но парнишка уже его увидел. Бросил своих дам возле входа и уже спешит к барной стойке.

— Ха-ха-а, какие люди! Чтоб меня! — Выдыхая пары спиртного, незнакомец хлопает нас обоих по спинам, хватает стакан старика и жадно отпивает. — Рудольф Исаич, рад вас видеть!

Готовый вломить этому хлыщу, я напрягаюсь. Но еврей жестом просит меня отнестись спокойнее. Закатывая глаза, он устало с характерным акцентом просит:

— Спокойнее, Алекс. Прошу тебя.

— Что? — Пьяно разевает свою варежку парнишка.

— Соблюдай приличия, сынок. — Он указывает рукой на меня. — Перед тобой уважаемый человек.

— Кто? Он? — Покачивается придурок в клетчатом костюме, снова хватая чужой стакан и отхлебывая.

— Да. — Старику явно ужасно неловко. Он сглатывает. — Это Вадим. Непревзойденный игрок и очень серьезный бизнесмен.

— Хм. — Парень морщит лицо, глядя на меня. — Не видел тебя здесь раньше.

Затягиваюсь и медленно выпускаю дым.

— Меня здесь раньше и не было.

— А-а, ну понятно. Удачи! — Он хихикает, ставя стакан обратно на стойку. Поворачивается к еврею. — Мне пора. До завтра, Исаич. — А затем машет рукой своим телкам. — Эй, куколки, ко мне!

И странная троица, смеясь, проходит в зал.

— Простите, ради Бога. — Еврей прикладывает платок сначала ко лбу, потом к вискам.

— Да ничего. — Усмехаюсь я. Заказываю ему еще выпить. — Что это за чучело было?

— Ох, это Алекс Кравец, сын одного из моих деловых партнеров. — Старик поправляет свернутый в пирамидки платочек в кармане пиджака. — Его отец приличный человек, у него огромное состояние, а сын… сами видите. Избалован деньгами. Считает себя крутым игроком и играет только с лучшими. Впрочем, иногда ему даже везет.

— Да? — Оборачиваюсь и наблюдаю, как этот придурок корчится перед серьезными людьми за одним из столиков. — Интересно было бы сыграть с ним.

— И утереть нос. — Старик поднимает бокал. — Он здесь всех, конечно, раздражает.

— Выскочка. — Улыбаюсь я.

— Может себе позволить. — Пожимает плечами мой собеседник. — Отец-миллионер снабжает его очень крупными суммами. Я давно уже думаю, что…

— Что? — Не упускаю хитрый огонек, сверкнувший в его глазах.

— Давно уже за ним присматриваю… и… — Еврей мнется, поглаживая краешек стакана. — Когда он блефует, он выдает себя кое-чем. Вряд ли кто-то в курсе, потому что парень частенько под градусом, и от него и так много шума.

— Это интересно.

Он тяжело вздыхает и хитренько улыбается.

— Вы же понимаете, Вадим, я не стал бы так запросто делиться с вами этой информацией…

— Тогда почему же?

Старик оглядывается:

— Потому что мне нужен лучший игрок. Не просто хороший, а такой, как вы. Наблюдательный, схватывающий налету и отчаянно везучий.

Выпрямляюсь.

— Что вы задумали? — Спрашиваю тихо.

Он наклоняется ко мне ближе.

— Завтра я организую частное состязание. В закрытом клубе, понимаете? Только для своих. Победитель получает всё, вход на турнир полмиллиона. Сдаю я сам.

— Мм… — У меня во рту пересыхает. — Вчера я что-то слышал про это от одного из игроков.

— Наверное, от Хромого. — Еврей бросает взгляд в сторону одного из столов. — Я позвал лучших, чтобы заманить туда Алекса. Времени не так много, его отец на днях дал ему огромную сумму на стартовый капитал для открытия собственного бизнеса. Либо он всадит его в игру, либо пустит в дело, сами понимаете.

На весь зал опять раздается хохот пьяного парня. Теперь к нему примешивается еще и мат.

— Пьяная макака, — цежу сквозь зубы, провожая его взглядом.

Тот, обняв своих дам, скрывается за поворотом.

— Именно. — Соглашается старик.

— Так что именно вы планируете? — Интересуюсь я.

Он поправляет галстук.

— Приглашаю вас сыграть. Могу внести половину взноса, потом отдадите мне с небольшим процентом от выигрыша. Остальное — ваше.

— Хм. — Отставляю стакан и внимательно смотрю на него. — А если проиграю?

Мой собеседник расплывается в широкой улыбке.

— Это вряд ли. С вашим талантом и информацией, которую я вам дам, это почти исключено.

Внимательно слежу, как он поправляет прядь тонких седых волос.

— Договоритесь с кем-нибудь другим.

Качает головой.

— Но вы лучший. — Достает из кармана визитку и протягивает мне.

С неохотой беру.

— Спасибо. — Бросаю на стойку купюру и встаю. — Интересная задумка, но я еще не знаю, чем буду заниматься завтра. Простите.

— Если передумаете, там есть мой номер. — Указывает на карточку, зажатую меж моих пальцев.

— Хорошо. — Убираю визитку и пожимаю ему руку. — Приятно было с вами познакомиться.

— Счастливо. — Старикашка неуклюже слезает со стула и медленно удаляется в другую сторону.

Провожаю его взглядом, прогуливаясь вдоль барной стойки. Интересное предложение. Стоило бы над ним подумать. Наверное. Хотя…

Бросаю еще один взгляд на брюнетку, заскучавшую уже в конец. Смотрю на часы. Если заняться ею по-быстрому, то можно будет вернуться и даже сыграть пару игр.

Поворачиваюсь, поднимаю глаза и внезапно застываю на месте. Мир вокруг меня с грохотом переворачивается и замирает. Все вокруг недвижимо, кроме большого темно-зеленого пятна, которое, плавно покачиваясь, обретает вполне человеческие очертания: тонкая талия, аккуратная грудь, острые плечи, мягкие светлые волосы, длинная шея и открытое, нежное лицо. Увидев которое, мое сердце с грохотом падает в пятки.

Паралич, ступор, удар, остолбенение. Не знаю, что со мной происходит, пока она успевает дойти от двери до бара, но я не могу даже пошевелиться. За одну чертову секунду я переживаю и нахлынувшую ярость, и адскую боль, и стискиваю зубы от злости, и едва не теряю сознание.

Не могу поверить своим глазам. Это не может быть правдой. Она не может быть здесь. Не может быть такой.

И я даже несколько секунд часто моргаю, пытаясь очнуться, но знакомая улыбка снова вгоняет меня в тихий ступор. Осанка, походка, фигура, лицо, даже глаза — всё её.

Не привиделось…

И внутри меня тут же говно закипает, требуя схватить и придушить ее прямо здесь. И яйца ломит от желания прикоснуться и почувствовать родной запах. А по венам будто толченый лед мелкими острыми осколками разбегается.

И я совершенно, на хрен, не понимаю, как на нее, такую, сейчас реагировать.

Задыхаюсь. Зверею. Схожу с ума.

Коченею от холода, пронизавшего конечности.

Заставляю себя очнуться и подавить проклятое волнение.

Сглатываю, выдыхаю, нервно облизываю пересохшие губы.

С трудом, но все-таки делаю шаг вперед.

15

Соня

Озноб уже привычен. Преследует с самого момента пробуждения. Стал неотъемлемой частью меня. Все потому, что нельзя оставаться спокойным, зная, что это произойдет сегодня. Даже под слоем макияжа, под плотной броней ткани платья я как никогда уязвима. Моя кожа почти прозрачна, чувства обнажены, нервы искрятся, как оголенные провода.

Цежу воздух маленькими глоточками. В просторном помещении накурено и достаточно душно, но кислород пробирается в мою гортань ледяной лапой: неприятно холодит, вызывает стойкое онемение и, наконец, перехватывает тугим узлом желудок.

Мне страшно. Страшно.

Первый шаг в зал — как на эшафот. Забыть волнение, откинуть прочь тревоги, отставить эмоции.

Работаем.

Держу спину ровно, не забываю про осанку. Нужно быть самой собой. Новой, гордой, счастливой. И не забывать, что это тоже роль. Необходимо отыграть ее, как самую важную в жизни. Выдержать, не оступиться.

Я медленно впитываю глазами модный интерьер, яркие краски, роскошь, запахи дорогого табака и элитных духов. Проникаюсь атмосферой азарта, прислушиваюсь к шелесту карт. Иду. Двигаюсь вперед, оглядывая зал, и одновременно смотря в никуда. Внутрь себя. Потому что еще не вижу Его самого, но уже нутром чувствую его присутствие.

Понимаю, что Он здесь.

Жуткое чувство. Выворачивающее наизнанку.

Хочется приставить к виску пистолет и нажать на спусковой крючок. Бежать отсюда, куда глаза глядят, зная, что если обернешься, остолбенеешь. Хочется стать снова маленькой, закрыть глаза и представить, что все вокруг исчезло. Но… нужно быть сильной. Принять этот бой. Выстоять, выдержать, выйти из него победителем.

Я направляюсь к барной стойке, ступая по мраморному полу, как по раскаленным углям. Каблуки скользят, но все-таки удерживают меня в вертикальном положении. Дикое пламя охватывает тело, взрезает кожу, оставляя бугристые ожоги с той стороны, откуда направлен на меня один-единственный взгляд из десятков присутствующих. Только он из всей немой толпы способен произвести на меня такой эффект.

И я чувствую это даже на расстоянии.

Достоинство. Грация. Беззаботность. Главное, вовремя включить профессионализм. И мне, кажется, это удается. Несу себя, как дорогую хрустальную вазу. Хотя ног от волнения под собой не чувствую.

Забыть обо всем, что было. Не поддаваться его очарованию. Не верить ни единому слову. Не бояться. Меня есть, кому защитить. Сейчас самое важное — поверить. В легенду, в эту наивную историю, в нас с Глебом. Проникнуться ею до кончиков пальцев, ногтей и волос.

Не потерять сознание.

И, остановившись у бара, я натягиваю на себя ту самую, яркую легкомысленную улыбку, которую так долго репетировала утром перед зеркалом. Кокетливо повожу плечом, скольжу взглядом по многочисленным бутылкам за спиной бармена и тихонько вздыхаю, словно не могу придумать, что заказать.

Мои ресницы трепещут, уголки губ подрагивают, сердце беспомощно валяется уже где-то в пятках, когда я краем глаза замечаю темный силуэт, надвигающийся справа. Он как безжалостный ассасин на фоне горящих небес, летит ко мне, чтобы яростно вонзить кинжал в грудь врага — в мою грудь.

Между нами остается всего пара метров, когда мне вдруг нестерпимо хочется зажмуриться. Мысленно я уже погибаю от его рук. Кубарем лечу вниз по лестницам, ломая все кости, задыхаюсь от боли, ползу, чувствую удушение, хриплю, мечтаю о пуле в лоб вместо всех этих мучений и, наконец, умираю в тесной сырой яме на кладбище, погребенная заживо под проливным дождем. А на зубах скрипит земля, она забивается в нос, попадает в горло, душит.

Все это я прокручиваю в голове за долю секунды.

Лучше всё это, чем увидеть его снова.

Но пути назад нет.

И, нацепив на лицо фальшивую безмятежность, я медленно, точно под водой, поворачиваюсь.

Это даже хуже, чем можно было себе представить. Больнее, потому что вынимает душу из тела и разрывает ее на мелкие ничтожные клочки. Это Он. Красивый, высокий, такой знакомый и… невыносимо чужой.

Стоит напротив меня. Лицо застыло, а черты его заострились настолько, что, кажется, из глаз ушла вся жизнь. В них пусто и серо. Ничего, кроме гнева и боли.

И я забываю на одно короткое мгновение, как нужно дышать. Пытаюсь отыскать в этом незнакомце то, что так сильно любила, что не могла отпустить. И вроде вижу что-то прежнее, родное, но оно настолько эфемерное, прозрачное, что, едва проявившись в облике, тут же растворяется и блекнет под воздействием окружающей обстановки.

Это Он.

Мне хочется усмехнуться. Ведь теперь он, наконец, добился того, о чем мечтал. Стал своим среди всех этих холеных богачей. Ничем не выделяется. Такой же скучающий, солидный, кичащийся своим видом и с ровным лицом рассуждающий об убогости среднего класса.

Мне даже не нужно оглядывать его дорогой, сшитый на заказ, костюм и швейцарские часы. Не нужно замечать лоск, который он придает своему новому внешнему виду. Не нужно прибегать к помощи гадалки, чтобы видеть по одному только взгляду, что удовлетворения ему это не принесло.

Вадим несчастен, и его досада настолько очевидна, что кричит сигнальной сиреной в немигающих черных глазах. Она так высоко лежит на поверхности, что выдает себя морщинками в уголках напряженных век и отсвечивает сединой в коротких темных волосах.

— Ты? — Выдыхает он.

И его кадык подергивается, а пальцы, покрытые рисунками, ищут убежища в карманах брюк, но так и не найдя, суетливо впиваются в полы фирменного пиджака.

Пытаюсь представить, каково это — снова очутиться в его объятиях, нырнуть в любимый запах, почувствовать его силу и твердость в себе. Быть с ним одним целым. Улетать вместе.

И на секунду эта мысль снова делает меня слабой и податливой. Хочется все бросить. Простить. Уйти немедленно и отдаться ему в ближайшем и самом грязном сортире, какой попадется, позволив лишь небрежно задрать подол шикарного платья и наклонить меня лицом на обшарпанную стену. Пусть все произойдет быстро и некрасиво, но этот короткий, ослепительный миг навсегда останется в памяти, а это бесценно…

А потом я вдруг улыбаюсь сама себе.

Сначала робко и неуверенно, а потом шире и свободнее. Потому что понимаю, что прием работает. Брат предложил представить его на толчке, если вдруг сердце подведет меня, но даже это мне не понадобилось. Я смотрю на Вадима и вижу только, как он взбирается на свою жену, как на тренажер, чтобы сделать пару привычных упражнений — отдать причитающийся ей супружеский долг. Его ягодицы лихорадочно ходят туда-сюда, сопровождая действие звонкими влажными шлепками, а сильные пальцы мнут грудь, белую и пышную, как дрожжевое тесто. Он так старается, так пыхтит, что чуть не надрывается, когда она заходится в последнем крике. А потом довольно закатывает глаза, загоняя в нее глубже свое чертово семя.

Вот и все, что я вижу.

И мне вдруг становится легче. Поэтому я и улыбаюсь, позволив себе насладиться его видом и выдержав приличную паузу.

— Вадик? — Хлопаю ресницами.

Достоинство. Грация. Беззаботность.

Майор нахмуривается и буравит меня глазами. Настоящая битва взглядов.

— Что ты здесь делаешь? — Спрашивает, подступая ко мне возмутительно близко.

Кажется, вот-вот схватит за руку прямо при всех, но все-таки сдерживается.

— А ты? — Невинным жестом поправляю волосы.

Сердце заходится в яростном стуке, как только терпкий, мускусный запах накрывает меня волной.

Майор оглядывается, косясь на присутствующих так, будто выбирает себе жертву. Конечно. Ему бы очень хотелось, чтобы эта встреча произошла наедине, а не в таком людном месте. Окажись мы вдвоем, к этому моменту он бы уже больно выкручивал мне руки или похотливо задирал юбку.

— Я искал тебя. — Его пальцы сжимаются в кулаки.

А дыхание учащается.

— Да? — Пожимаю плечами. Ужасно хочется курить. А еще слизнуть всю помаду с губ и обгрызть маникюр. — А зачем?

— Нам нужно поговорить. — Надвигается на меня. Наклоняется к самому лицу, заставляя съежиться от волнения. — Ты… — Сглатывает. — Ты одна?

— Она со мной. — Раздается над моей головой бархатистый голос.

Майор замирает, на глазах превращаясь в восковую статую. Его взгляд поднимается на источник звука, и кровь от лица моментально отливает, делая его еще более измученным, бледным и сухим.

Я представляла, что земля разверзнется и поглотит меня, когда это случится. Но когда сильные, горячие руки начинают обвиваться вокруг моих предплечий, вдруг ощущаю опору под ногами. Не важно, игра это или что-то другое, более значимое. Но в эту секунду я чувствую, что значит быть с Глебом в одной команде. Смело полагаться на него, доверять, ощущать себя в безопасности. И мне дико нравится это чувство.

— Ты…? — Теряя голос, хрипло шепчет Вадим.

Он не может отвести взгляда от моего спутника, который, приобняв, неохотно отпускает меня. Даже не представляю, каких усилий Вадику стоит сохранять самообладание. Руки бывшему товарищу он так и не подает, но Глеб не расстраивается:

— Да. Я. — Улыбается, вставая рядом со мной. — Как жизнь, Майор? Слышал, ты удачно женился.

Замечаю, что взгляд Вадима мечется в мою сторону на этой фразе, но мои глаза сейчас устремлены на Глеба. Я очарована им, мои благодарность и нежность плещутся через край. Кажется, можно смотреть на него вечно, потому что вместо злости, направленной на бывшего друга, вижу в его лице восхищение и тепло, которыми он окутывает меня всю.

Блин.

Мной овладевает неизведанное доселе чувство гордости за мужчину, который рядом. Он высок, красив, идеально сложен. Все присутствующие женщины выпрямляются и поправляют прически при виде него, а он стоит здесь, такой сияющий, великолепный, и смотрит только на меня. Взглядом, которым на меня никто в жизни еще не смотрел. Взглядом, говорящим «я тебя никогда не предам, можешь на меня положиться».

И пусть это только четко поставленное и блестяще отыгранное представление, но я ему до жути благодарна за то, что он делает это ради меня. Пусть на короткий, но яркий миг, он дарит это сумасшедшее ощущение, когда чувствуешь себя самой-самой под взглядом любимого. Единственной. Желанной. Обожествленной для одного, конкретно взятого мужчины — твоего мужчины.

— Да. — Кивает, наконец, Вадим. Поворачиваюсь и вижу, как стыдливо и нервно он прикрывает кольцо на безымянном пальце. — А ты как поживаешь, Дым? — Он пытается обернуть свою растерянность в довольную ухмылку. — Пытаешься применить полученные в тюрьме шулерские навыки на обеспеченных людях? И как тебя только сюда пропустили? Перекупил приглашение? Или утащил прямо из кармана?

Глеб так искренне улыбается, притягивая меня одной рукой к себе, что нахлынувшая от услышанных слов тревога испаряется в мгновение ока.

— Нет, мы с Соней пришли поиграть в покер.

Злой, недоверчивый взгляд Майора мечется в мою сторону. То ли в поисках подтверждения, то ли он все еще не верит своим глазам.

Встречаю его уверенно и гордо. «Да, это мой мужчина, и я очень счастлива, утрись».

— А играть-то хоть научился? — Усмехается он, не глядя на противника.

Смелый выпад. Который он смог себе позволить, только будучи уверенным, что кулаками Глеб отвечать при всех не станет. Да и сорт человека совсем другой — Дымов бьет словами. Наотмашь.

— Временами мне очень даже везет. — Спокойно отвечает мой «жених». — А тебе, гляжу, не очень везло в мелком жульничестве, раз пришлось стать альфонсом?

От моего взгляда не укрывается, как напряженно Вадим сжимает челюсти в попытке стойко выдержать удар.

— Это давно в прошлом. — Даже бровью не ведет. — Сейчас я уважаемый человек, которому нет нужды пускаться во все тяжкие, чтобы заработать на кусок хлеба с икрой.

— Главное, всегда помнить, за чей счет жируешь. — Парирует Дымов, надвигаясь на него с неизменной, но принимающей угрожающий вид улыбкой.

— Глеб, — перехватываю его за локоть, мягко глажу по предплечью. Сейчас мой Халк превратится обратно в няшного Глебушку. — Не надо. — Заглядываю ему в глаза, улыбаясь. «У нас другие цели. Не заводись». — Не марай руки.

Но мой спутник не отрывает от оппонента гневного взгляда:

— Даже после того, как этот урод поступил с тобой?

Лицо Вадима остается непроницаемым. Он слегка прищуривается, принимая вызов, но отвечать не спешит.

Я тяну своего здоровяка на себя, зная, что Майор следит за каждым моим движением.

— Зато всё только к лучшему. Иначе у меня не было бы тебя, Глеб. — Говорю с придыханием, заглядывая своему вспыльчивому спутнику в глаза.

И тот медленно, но переводит взгляд на мое лицо. Вижу, как ярость постепенно уступает место тихой нежности. Смотрю, не отрываясь, и радуюсь тому, что у меня выходит погасить этот пожар. Светло-зеленые глаза снова плещутся спокойствием, и это выглядит так, будто солнышко выглянуло из-за туч.

— Ты права. — Соглашается он, выдыхая. — От этого мы с тобой только выиграли.

Мне хочется расцеловать его. Но это будет уже слишком.

— Пойдем отсюда? — Предлагаю, утягивая его за руку.

Последний брошенный на Майора взгляд оправдывает ожидания: тот чуть не задыхается от бешенства. Темные зрачки фиксируют каждый мой шаг, каждый поворот головы. Они мечут молнии.

И мы уходим.

Но прежде, чем покинуть зал, некоторое время общаемся с какими-то людьми, с которыми знаком Глеб. Поддерживаем легенду, так сказать. Хотя лично для меня всё проходит, словно в тумане. То и дело мерещится этот звериный взгляд из соседнего зала.

Чтобы хоть как-то привести меня в чувство, Дымов берет нам шампанского. Я пью, а мои зубы стучат о край бокала. Пытаюсь справиться с эмоциями, но выходит из рук вон плохо. Все тело продолжает трясти мелкой дрожью.

— Идем-ка, прогуляемся. — Говорит мой спутник, отдавая бокал официанту и утаскивая меня за собой к выходу.

Ноги слушаются меня так же, как слушались бы на их месте грубые деревянные костыли. Они разъезжаются и не хотят сгибаться. Благодарно опираюсь на руку Глеба, но сил для липовых улыбок уже не остается.

— Всё хорошо, Сонь. Всё хорошо. — Он обнимает меня крепко, едва мы оказываемся на улице и останавливаемся на лестнице у входа в отель. — Ты молодец, ты настоящая умница.

Мимо снуют какие-то люди, стучат каблучками хорошо одетые дамочки, шумят двигатели машин. Весь мир кружится перед глазами, и только Глеб своим присутствием не дает ему рассыпаться окончательно. Только благодаря ему я до сих пор еще не впала в истерику.

— Боже… — Утыкаюсь лбом в его грудь.

Меня колотит. Чувствую, как он зарывается носом в мои волосы и выдыхает.

Правильно. Все должно быть правдоподобно. Ведь Майор за нами следит. Не вижу этого, но ощущаю каждой клеточкой кожи.

— Да? — Глеб обрывает раздавшуюся трель мобильника ровным голосом. — Да. Да. Сейчас буду.

— Любимая, я ненадолго. — Говорит он, поглаживая мою спину. И жарко шепчет в ухо: — Фил сказал, что все хорошо. Он пошел за нами. Ты готова?

Мне ужасно не хочется его отпускать. Он — моя спасательная шлюпка в бушующем океане под названием «чувства к Майору».

— Хорошо, я буду ждать. — Говорю, уже глядя ему в глаза.

Мы не просто обмениваемся взглядами, он отдает мне всю свою силу. Делится железной стойкостью, чтобы я хоть как-то смогла выдержать предстоящую встречу. И вдруг мягко целует в губы… Нежно-нежно, чуть обжигая и легонько дразня языком. А потом замирает в этом легком прикосновении, держа свои ладони на моих щеках. А я в этот момент чуть к небу не взлетаю.

Он может управлять ими. Бабочками в моем животе. Они подчиняются ему, радостно трепеща невесомыми крылышками и вызывая внутри меня волшебную сладкую щекотку.

С трудом уговариваю себя отпустить руки, едва Глеб отрывается от моих губ. Жадно глотаю воздух. В лицо бросается краска. Неумолимо покрываюсь мурашками, когда большие, теплые ладони соскальзывают с моего лица.

— Счастливо. — Шепчет.

— Ага.

Смотрю вслед его шагам и ловлю взглядом прощальные воздушные поцелуи.

«С ума сойти»…

Вздрагиваю, потому что за ним слишком громко захлопывается дверь такси. Считаю с десяти до одного, чтобы прийти в себя. Но момент истины не отсрочить. Он не умолим. И мне в любом случае придется столкнуться со своими страхами лицом к лицу.

Разворачиваюсь.

Киваю швейцару, услужливо открывшему мне дверь. Подхватываю полы платья и степенно вплываю в светлый вестибюль. Каждый шаг, сделанный под десятками любопытных взглядов, ощущается, как выход на подиум. Правда, никто и не догадывается, что под маской уверенной, сияющей красавицы во мне прячется растерянная Золушка.

И я иду.

Неотступно ощущая на себе чей-то тяжелый взгляд, поднимаюсь по лестнице на нужный этаж, подхожу к номеру и дрожащей рукой прикладываю ключ к замку. Не помня себя, вваливаюсь внутрь, закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной.

Сердце отстукивает какой-то безумный мотив, дыхание сбивается, руки леденеют. Сжимаюсь в комок, когда слышу вкрадчивые шаги по коридору. Бах. Бах. Бах. Зажмуриваюсь и до боли прикусываю губы.

«Давай, Соня, загляни в лицо дьяволу. Обратной дороги нет. Сейчас или никогда. Ты же так боялась этого, так хотела. Что ж… момент настал. Сейчас ты узнаешь, что такое между вами. Все или ничего».

16

Вадим

Останавливаюсь у двери. Обеими руками упираюсь в косяки по обе стороны от нее и опускаю голову, чтобы отдышаться.

Только не убей её. Только не убей.

Хотя и так знаю, что никогда не сделаю этого.

Потому что жить потом не смогу…

Глубоко вдыхаю и выдыхаю. Еще стоит в воздухе запах ее духов. Цветочный и немного пряный. Даже он не изменился за эти несколько месяцев вечности. Стал только острее и слаще. Такой знакомый аромат, что душа сразу рвет.

Несколько секунд собираюсь с силами. До боли впиваю пальцы в дерево. Уговариваю себя уйти. «Не нужно мне это. Она не нужна».

И не могу ничего с собой поделать.

Тянет, как одержимого.

Перед глазами серая пелена, поверх нее яркие всполохи огня, рождающегося глубоко внутри меня и с силой рвущегося теперь наружу.

«Сука. Подлая дрянь! Мразь!»

Задыхаюсь от одной мысли, что он мог к ней прикасаться. Нет сил, сделать вдох, грудь сдавливает, зубы сводит от гнева. Стоит только представить, что он ее трахает, у меня вены узлами завязываются от боли. Интересно, она стонет под ним, когда кончает? Или кричит? Как когда-то со мной. А, может, стиснув зубы, жует пододеяльник и комкает пальцами простыни?

Меня от этого всего наизнанку выворачивает. Башка взрывается. Хочется заорать, срывая голос. Так кричать, чтобы самому себя не слышать.

«Сука! Ненавижу. И ее, и себя».

За то, что поплелся за ней. За то, что подыхаю теперь. За то, что сгораю от ревности и… все равно ее хочу. Одну ее, стерву. Убить хочу, задушить, схватить за волосы до треска в черепе и сильно прижать к себе. Целовать до одури. Чтобы больше не чувствовать эту боль, которая здоровенным булыжником на грудную клетку обрушивается и разрезает напополам, вынуждая корчиться от собственной беспомощности.

«Ублюдок». Он не имел права ее трогать. Приближаться к ней. Смотреть, держать за руку, брать за талию. Вообще, брать. Мою женщину. МОЮ.

«Сука!»

И мне приходится сдерживаться, чтобы не ударить со всей дури по дверному полотну. Вместо этого я снова стискиваю зубы и негромко стучу. Несколько раз. Слушаю тишину по ту сторону и тихие, осторожные шаги.

Она распахивает дверь, глядя лениво и сонно. Все еще в том же платье, но уже на несколько сантиметров ниже ростом — потому что без обуви.

Видит мое лицо, и глаза свои синие распахивает от удивления и неожиданности. А меня это только злит еще больше. Не ждала, значит.

— Ты? — Выдыхает испуганно.

И ее смятение выводит меня из себя. Голос хриплый с ума сводит. Бесит и одновременно вызывает дикое желание обладать. Схватить, подмять под себя, истязать, грызть, ласкать, облизывать, врываться в нее снова и снова, пока ее глаза не закатятся на пике удовольствия, а белая кожа не покроется капельками пота. И пока с нее не сойдет чужой, ненавистный мне запах.

— Что тебе здесь нужно? — Соня пытается прогнать меня с порога, прикрывая дверь.

Но я уже внутри. Отталкиваю ее и вхожу. Теперь мы одни в их номере с огромным, застекленным в пол окном.

Она взбешена, ее грудь высоко вздымается от частого дыхания, но вида старается не подавать. Закрывает дверь, поворачивается и смотрит на меня пристально и хладнокровно, чуть горделиво приподняв подбородок. Хочет выглядеть спокойной, да только лихорадочный блеск в глазах выдает ее напряжение.

Улыбаюсь.

Делаю шаг вперед — Соня отступает.

Внимательно оглядываю каждый сантиметр ее тела, что не прикрыт тканью. Молочный бархат кожи, усеянный мелкими родинками на руках, покатые плечи, дрожащие в такт сбивчивому дыханию, длинную шею с пульсирующей на ней венкой, мягкие светлые волосы. И огромные васильковые глаза на непроницаемом лице — они как чрево обманчивого океана, пугают тихим спокойствием и одновременно грозят беспощадным цунами.

По спине пробегает холодок.

Передо мной моя женщина. Мой сияющий бриллиант. И это было моим желанием и моей обязанностью дать ей достойную огранку. Такую, какую она получила теперь. С другим. Статус, платье, украшения… И это раздражает меня еще сильнее. Потому что я ее никуда не отпускал. Не позволял уйти.

— Чего ты от меня хочешь? — Перехватив мой взгляд, направленный на кольцо на ее пальце, она застывает на месте.

Нервно теребит руками подол платья.

— Только поговорить. — Останавливаюсь в шаге от нее.

— Имей ввиду. — Соня прочищает горло. — Глеб сейчас вернется.

Ее губы дрожат, ресницы трепещут.

— А ты… хорошо устроилась. — Выдавливаю из себя улыбку.

Оборачиваюсь и с интересом осматриваю номер. Повсюду вещи. Ее и Его. У меня скулы сводит от ярости, хочется рвать и метать. Но, помня о том, что этот псих может вернуться в любой момент, снова беру себя в руки.

— Да. Не жалуюсь. — Она обхватывает руками предплечья, словно замерзла. — Если ты насчет тех денег, что я увела у тебя в качестве моральной компенсации, то можешь не переживать: мой жених вернет тебе все до копейки. Или… вроде ты сам ему что-то должен?

Ее попытка укусить забавит меня.

— К черту деньги. — Усмехаюсь. — Как ты, вообще, связалась с ним? Искала, куда удачнее пристроить свою хорошенькую задницу?

— Хм, — это замечание вызывает у нее улыбку. — Кажется, брак по расчету это как раз твой профиль? А я люблю Глеба. И у нас все серьезно.

Эта фраза попадает в цель. Мои собственные ребра острыми ножами впиваются в сердце и больно сжимают его. Разом вдруг накатывает такая дикая ярость, что я в два шага оказываюсь возле нее:

— Дура! Я же все делал ради тебя. Ради нас с тобой! Чтобы у нас было всё, понимаешь?!

Соня впечатывается спиной в стену от испуга. Шею в плечи втягивает, голову опускает, зажмуривается. И только в этот момент я замечаю, что занес руку над ее лицом.

— Эй… — Зову тихонько. — Детка… Прости…

Хочу дотронуться, но, видя, как она вся съежилась, боюсь это сделать. Умираю от одного ее запаха. От одного вида гордой дикой кошки, забитой в угол, подобно побитому зверьку. От того, что все еще вижу вызов в ее глазах. А также гордость, смелость и страсть. И от того, что имею власть над ее эмоциями.

— Ради меня? — Она с шумом вдыхает и выдыхает. — Ты… с другой женщиной спишь, Майор. Нет никаких нас. Давно уже нет.

У меня нож в груди, а она его проворачивает и, кажется, наслаждается произведенным эффектом.

— Соф. — Подхожу вплотную и прижимаю ее весом своего тела к стене. Не даю ни вздохнуть, ни выдохнуть. Медленно тяну носом запах волос, касаюсь губами холодного виска и чувствую, как больно теперь мой член упирается в ткань брюк. Вот, что эта сумасшедшая со мной делает. — Ну, неужели, ты не могла тогда потерпеть? Ты же всё знаешь. Она ничего для меня не значит. Просто мешок с деньгами, и всё. — Беру ее хрупкую, тонкую ручку и кладу на свое сердце. — Здесь есть место только для тебя. Я всегда это говорил. Когда только ты успела об этом забыть?

Сердце мощными толчками таранит ее маленькую ладонь.

— Я… — Она с трудом делает вдох. В глаза мне не смотрит. — Я просила тебя. Умоляла, Вадик. Мне же… ничего, ничего не нужно было. Только ты один. — Бледное личико расслабляется, когда ее затылок касается стены. Она закрывает глаза. — А ты так поступил…

— Как?! — Срываюсь на крик, грубо скидывая со своей груди ее руку. Дожидаюсь, когда океаны синих глаз распахнутся, и громко повторяю: — Как я поступил?

— А я тебя любила… — шепчет.

И стоит нам встретиться взглядами, как у меня всё внутри переворачивается снова.

— Так что произошло-то? — Смотрю в ее лицо, но не нахожу ответа.

Соня не делает попыток отстраниться, просто улыбается, горько так, печально, и вновь поднимает глаза к потолку.

— Лучше бы ты убил меня, чем вот так…

— Как? — Беру в ладони ее лицо, вынуждая посмотреть на меня. — Как, малыш? Я же всегда только тебя одну любил. И люблю. Любого порву за тебя. Ты же моя.

И вдруг вижу в ней маленькую послушную девочку. Она снова становится той Соней, которую я помню. Той, которую я сам лепил под себя, податливую и готовую отдаться без остатка.

— Девочка моя. Моя хорошая. — Шепчу словно в бреду, видя, как тает лед в ее взгляде. — Я думал о тебе. Каждую минуту думал, каждую секунду. Мыслями только с тобой был. Искал тебя везде.

Не выдерживав этой пытки, притягиваю ее к себе и целую. Яростно, страстно, горячо. Кусаю неподвижные губы, заставляя их отвечать мне. И сколько бы она не противилась, знаю, что только я способен разжечь этот огонь.

И, как бы не хотелось, ей никогда не удастся стереть из памяти ни наши безумные ночи, ни риск, на который шли вместе, ни наш дикий секс без резины, когда мы сливались в единой целое, как чертовы сиамские близнецы, а потом так и засыпали, не разъединившись.

— Ты не обещал мне верности, — задыхаясь, шепчет она, когда мои губы уже спускаются вниз по ее подбородку к шее, а оттуда к вздымающейся груди. — А это было важно для меня. Очень важно.

Жадно целую каждый сантиметр кожи, добираясь до аккуратного декольте. Небрежным движением стаскиваю лиф и припадаю губами к напряженным розовым соскам. Чувствую, как ее колотит от возбуждения. Как тело бессовестно предает свою хозяйку. У нее нет ни сил, ни желания отталкивать меня. Соня вжимается в стену и, всхлипывая, тяжело дышит.

— Я заслужил. — Говорю, выпрямляясь и прислоняясь лбом к ее лбу. Перехватываю ее руки и яростно сжимаю. — Всё это заслужил. Понимаю. Я когда тебя там увидел, чуть не озверел. Больше я тебя не отпущу.

Она бессильно закатывает глаза к потолку. Ее тело умоляет сдаться, приоткрытый рот толчками выталкивает воздух, обнаженная грудь трется о мой пиджак.

— Нам же так хорошо вместе. — Одним уверенным движением подхватываю ее под бедра и приподнимаю. Она не сопротивляется. — Давай, все вернем? — Подхожу к столику, осторожно опускаю ее на него и забираюсь руками под обширную юбку. «Бедная. У нее уже все бедра в мурашках. А дыхание такое рваное, будто вот-вот кончит от одних моих прикосновений». — Я свободен, Соф. Заберу тебя, оборву все концы, у нас будет куча денег, обещаю.

Когда мои пальцы находят тонкое кружево трусиков, с ее мягких губ слетает нечаянный хриплый стон. Еще чуть-чуть, и Соня сама попросит отыметь ее прямо здесь и сейчас.

— Сделаю все, чтобы заслужить твое прощение. — Придвигаюсь ближе, впиваясь в ее бедра пальцами, и улыбаюсь, чувствуя, как ноги девушки инстинктивно обвиваются вокруг моей талии. — Моя девочка… Я же вижу, что ты все еще моя…

— Нет, — выдыхает хрипло в попытке отодвинуться, — нет, Вадик, пожалуйста, уйди…

Подтягиваю ее к себе и остервенело целую. Несмотря на некоторое сопротивление, быстро забираюсь пальцами под трусики и обнаруживаю то, что она так жаждала скрыть от меня — желание, горячей влагой насквозь пропитавшее ткань белья.

— Хочешь. — Усмехаюсь, оторвавшись от ее губ. — Ты по-прежнему готова, как только видишь меня рядом.

И тут же получаю затрещину, от которой огнем опаливает щеку.

Пока я хлопаю глазами от неожиданности, на столике начинает трезвонить ее телефон. «Любимый» — светится на дисплее рядом с рожей Дыма.

— Пусти! — Вырывается она, судорожно накидывая лямки.

Резким движением я отшвыриваю телефон на другой конец стола и отхожу. Прикладываю ладонь к горящей щеке.

— Он тебе не подходит. — Говорю, видя, как она оправляется, пряча взгляд.

— Это не тебе решать! — Ее голос от волнения приобретает высокие нотки.

— Дым никого не любит. — Тяжело дыша, опускаю руки и сжимаю кулаки. — Ему все безразличны. Он же гребаный робот!

— Да неужели? — Смеется Соня, поправляя волосы и тревожно глядя на экран телефона.

— Я давно его знаю. Он ни с кем никогда не зависает, долбаный задрот. Жалко ему тратиться на шлюх. Жмотяра. А нормальные телки такому не дают. Вот поэтому этот урод на работе и помешан. Может, у него вообще не стоит?

— О, еще как стоит! — Она насмешливо кривит губы.

— У Дыма постоянная баба и кольцо? — Резко хватаю ее руку, впиваюсь глазами в бриллиант на ободке, а затем с ненавистью отбрасываю от себя. — Да не смеши, это на него не похоже!

Я не знаю, что еще сказать, чтобы заставить ее одуматься. Мое сознание никак не хочет мириться с тем, что моя женщина достанется этому чистоплюю с до хера раздутым самомнением.

— Зато на меня похоже… — Соня медленно переводит взгляд с моего лица на кольцо на своем пальце. Обиженно прижимает руку к сердцу. — Глеб делает всё, чтобы я была счастлива. И он лучше будет землю жрать, чем ради бабла кого-то трахать, понимаешь?

— Бля… — Делаю шаг навстречу. — Это всё давно в прошлом. Я все понял… Да прости ты уже меня… — Тяну к ней руки.

— Убирайся, — она уворачивается от меня, как от мерзкой жабы.

Отходит назад.

Ее слова причиняют мне нестерпимую боль.

— Соф…

— Убирайся, я сказала! — Ее трясет. — Он никогда так со мной не поступит, как ты. За это я его и люблю.

— Малыш, я все исправлю, только дай мне шанс. — Прошу.

А внутри закипает гнев.

— Уходи, пожалуйста, Вадим. — Мотает головой, пятясь к окну, за которым раскинулось темное море. — Уходи.

— Я знаю, что ты врешь. — С трудом сглатываю. Ощущение такое, будто камни глотаю. — Ты все еще моя…

— Я люблю другого, Вадим. — Она прячет взгляд.

И это дает мне надежду.

— Я докажу тебе. — Стиснув зубы, бросаюсь к выходу.

— Мне ничего от тебя не нужно… — Слышится за спиной.

— Докажу! — Бросаю на прощание.

И хлопнув дверью, убираюсь прочь.

17

Глеб

Когда я вхожу в номер, который служит нам штаб-квартирой, вижу Марка Иосифовича, лениво потягивающего коньячок из пузатого бокала.

— Где парни? — Прикрываю дверь.

Старик пожимает плечами.

— Давно должны были вернуться.

Черт. Не люблю я, когда что-то идет не по плану. Плохо, если они там наследили. И гораздо хуже, если их там застали. Но все равно больше переживаю за мальчишку, ведь она так не хотела его отпускать, но я настоял, я позволил. И теперь хоть волосы на жопе рви, но обратно не отыграешь.

— Вот и мы. — Слышится от двери.

В номер входят запыхавшийся Фил и довольный брат Сони.

— Слава Богу. — Выдыхаю облегченно.

Снимаю пиджак и бросаю его на диван.

— Пришлось повозиться с его чемоданом. Замок заело. — Фил кладет на стол фотоаппарат. — Отснял все документы.

— Вас там никто не видел?

— Нет. — Отвечает за него Свят и кладет прямо на стол какой-то пакет. — Вот, кое-что нарыли в мусоре.

— Что там? — Интересуюсь, заглядывая внутрь.

На дне пакета покоятся обрывки бумаг.

— Не знаю пока. — Паренек пожимает плечами. — Возможно, чеки. Вдруг, что-то интересное?

— Башка у тебя варит, молодец. — Хлопаю его по плечу.

— А где сейчас Майор? — Спрашивает Фил, садясь на диван поближе к своему ноутбуку.

Развожу руками.

— В моем номере, где же еще?

— Значит, все вышло?

— Не знаю. — В горле пересыхает.

— Ну… а как там у вас все прошло? В зале?

Марк Иосифович кряхтит, вставая с кресла:

— При виде Дыма он побледнел, будто восставших из ада узрел.

Мне трудно судить, потому что для меня все прошло, точно в тумане. Поэтому просто хмуро пожимаю плечами:

— Вроде все нормально. — Нащупываю в кармане пачку сигарет. — А то, что он пошел за ней в номер, только подтверждает, что Майор у нас на крючке.

— Отлично.

— Супер! — Радуется парнишка, воздевая кулак к небу, как какой-нибудь супергерой.

До чего же он все-таки потешный.

— Нужно будет сказать брату спасибо. — Кручу меж пальцев сигарету. — Этот крючок в виде его бывшей нам очень пригодился. Если бы не девчонка…

Мое сердце сжимается, когда я представляю, каково ей там. Тревога, страх, надежда, сомнение — все смешивается в большой ком эмоций.

— Как ты думаешь… — Фил отрывается от экрана, чтобы что-то у меня спросить, но вдруг осекается, взглянув на мальчишку. — Она…

Понимаю, о чем он. Об этом не возможно не волноваться. Пятьдесят на пятьдесят. Чувства были, и, кажется, никуда не делись. У обоих. Но у меня нет другого варианта, кроме как доверять ей.

— Она профессионал. — Говорю твердо.

— Но мы ставим на карту всё, что у нас есть. — Фил виновато приподнимает брови. — Прости, Глеб.

— Я в ней уверен. — Зажимаю сигарету зубами и иду к балкону. На полпути останавливаюсь. — Девочка знает, что делает, Фил. Давай лучше переживать о деталях игры, хорошо?

— О’кей. — Кивает он.

— И разберись пока с находками из номера Майора.

Оставив взволнованный взгляд парнишки, застывшего возле стола, без внимания, выхожу на свежий воздух. Море угрожающе шумит, вздымая черные волны. Ночной ветерок прохладой щекочет ноздри. Я облокачиваюсь на перила и закуриваю. Дым, смешиваясь с запахом соли, почему-то теряет свою горечь.

Закрываю глаза. Снова и снова прокручиваю в голове сцену встречи.

Соня держалась на удивление стойко, а вот на Майора было жалко смотреть — он выглядел уязвленным, загнанным в клетку хищником. Черт. А как тогда выглядел я? Вот же дерьмо…

Если они захотят, то, объединившись, уничтожат меня. Лишат абсолютно всего. Еще и унизят. Нужно быть готовым и к такому раскладу. Нужно. Быть. Готовым…

И когда я успел превратиться в тряпку, которая всё пускает на самотек? Которая добровольно отпускает нити, за которые нужно волевым решением дергать в процессе операции? И почему меня вообще беспокоит сейчас, как она там с ним справится?

— Так ты веришь ей, или нет? — Раздается голос за моей спиной.

Ох, уж мне этот пацаненок!

— М? — Закашливаюсь, подавившись дымом.

Предлагаю ему сигарету, но малец привычно отказывается. Мотает головой.

— Почему ты в ней сомневаешься? — Он сверлит меня слишком проницательным для его возраста взглядом.

— С чего ты взял? — Усмехаюсь нервно.

— Физиогномика. — Объясняет он, вставая рядом. — Я учусь читать по лицам людей. Часто какие-то черты указывают на качества и свойства человека. Это полезно в нашей профессии: когда видишь, что объект тебе доверяет, то понимаешь, в каком направлении дальше с ним работать.

«Перспективный кадр, однако».

— В нашей профессии, значит. — Мне хочется рассмеяться.

— Да. — Совершенно серьезно отвечает мальчишка. — Вот, к примеру. Сейчас у тебя на лбу две продольных складки. Здесь. — Показывает на себе пальцем. — Я заметил, что так бывает, когда ты сильно нервничаешь, сосредоточенно думаешь о чем-то, злишься или переживаешь.

— Чего? — Уголки моего рта ползут вверх в улыбке.

Делаю глубокую затяжку и смотрю на «профессора» в ожидании объяснения.

— А когда ты спокоен и хочешь казаться суровым или серьезным, у тебя всего одна складка на лбу. — С умным видом говорит знаток человеческих лиц.

— Хм. Ясно. — Сигаретный дым покидает меня толчками.

Забавный у нее братец.

— А когда ты рядом с моей сестрой, — продолжает он, заставляя меня снова напрячься, — у тебя лоб гладкий, как вода в заливе. Потому что ты расслаблен и доволен. — Свят улыбается. — Это при условии, что она не доводит тебя своим мерзким характером и грязными ругательствами через слово.

Подозревая, что мой лоб сейчас от напряжения превратится в терку для сыра, стряхиваю пепел и отворачиваюсь к воде.

— Твоя сестра… она… — у меня не хватает слов, чтобы описать все чувства, которые вызывает у меня эта сумасшедшая.

— Знаю. — Паренек тяжело выдыхает, уставившись вдаль на вершины гор. — К ней нужен подход. Она не феминистка и не социопатка, просто у нее много ран на сердце. Но ты же не поверишь, если я скажу, что иногда она бывает достаточно милой?

— Конечно, нет.

Улыбка на секунду прогоняет тревогу, поселившуюся в душе. Соня и милая. Абсурд какой-то.

— Может, мне пойти проверить ее? — Предлагает он. — Я переживаю.

Да я и сам себя корю, что не поставил прослушку в номер.

— Нет, не нужно светиться. — Отвечаю сухо.

Достаю телефон и набираю ее номер. Черт его знает, сколько мне еще здесь ждать. Они могут проговорить пять минут. Могут час. Или вообще…

Длинные гудки отдаются гулким звоном в ушах. Она не берет трубку. Раздавив окурок в пепельнице, я прикусываю щеку изнутри. Что же делать? Что делать?

Афера — это талантливый обман, строящийся на умении манипулировать человеческим сознанием. Здесь нет места импульсивности, и нужно действовать строго по плану, ведь каждый шаг выверен и является важным винтиком в общей конструкции.

Нельзя сейчас туда соваться, как бы ни хотелось. Выдохнуть, успокоиться, дождаться ее звонка.

— Я обещал тебе второй урок, — говорю, чтобы отвлечь парнишку от переживаний.

— Да? Я готов. — Его глаза загораются.

— Держи. — Возвращаю ему его пятисотенную. — Не обижайся, что в прошлый раз так вышло. Первый урок всегда бывает жестоким.

— Какие вопросы. — Он в предвкушении быстро комкает купюру в кулаке.

— Так. — Задумчиво хлопаю себя по карманам. — Пожалуй, научу тебя одной фишке. Но она только для крутых мошенников. Секретная тема, понимаешь?

— Угу. — Свят готовится к получению новых знаний, потирает руки.

— Давай-ка обратно свою пятисотку. — Чешу висок, рассматривая протянутую купюру. — Мне нужны будут две таких. Есть у тебя еще?

— Э… Была вроде. — Он лихорадочно проверяет все карманы и, наконец, достает смятую банкноту.

— Отлично. — Поднимаю перед глазами обе купюры. — Только это секретный фокус, никому о нем не говори. — Взмахиваю в воздухе деньгами, еще раз, затем медленно складываю их пополам и убираю в карман брюк. — Спасибо.

Челюсть парня отъезжает вниз до упора.

— Не-е-ет… — Он выглядит ошарашенным. — Что, опять?!

— Угу. — Подмигиваю ему, разворачиваюсь и ухожу.

— Бли-и-ин!!! Ты опять меня обдурил!

Соня

Первым делом я пытаюсь вырубить свет. На негнущихся ногах бреду до стены и с размаху бью по выключателю. Ничего не выходит — вместо обычной клавиши на нем «поворотка», которая уменьшает и увеличивает яркость ламп. Ладонь разрывает от боли. Трясу ею, прижимаю к сердцу, зажмуриваюсь. Странно, но это хоть на несколько секунд, но помогает притупить душевную боль.

Открыв глаза, выкручиваю рычаг до предела: в номере становится темно. Наваливаюсь плечом на стену и замираю. Не слышны ли его шаги в коридоре? Мне так не хочется их слышать. Совершенно. Каждый этот звук, как острыми зубьями вилки в открытую рану.

Ненавижу себя. Ненавижу.

За безвольность, за слабость, которую ощутила, едва мы остались наедине. За то, что готова была забыть обиды и бросить все, как только эти некрасивые, покрытые венами и черными изогнутыми линиями пальцы коснулись моей кожи. За всё, что почувствовала, оказавшись рядом с ним, ненавижу себя. И за желание, которое овладело телом помимо воли.

Это ненормально. Такая реакция на того, кто предал. Того, кто растоптал. Разрушил. Уничтожил меня. От нее нужно как-то избавиться. Вырезать, забыть, содрать вместе с кожей.

Если ты готов прощать вновь и вновь, тебя обязательно предадут снова, ведь это не сложно — ты сам даешь повод. А у предателя не остается ран, поэтому он не чувствует твоей боли, не понимает обид.

Нельзя возвращаться к тому, кто нарушил клятву. Нельзя ни в коем случае. Лучше биться головой о стену, приковать себя цепями к батарее, терпеть, сгрызать в кровь пальцы, кричать, царапать пол и стены, пока боль не отпустит. Но вернуться туда, где тебя предали — никогда. Никогда…

И я медленно сползаю по стенке, потому что начинаю задыхаться. Или это платье так сильно давит, или стены давят, или вообще весь мир сжимается до размера душного гроба, но мне становится трудно дышать.

— Тварь… — Произношу, хрипя.

Сначала на коленях, перебирая ладонями по холодному полу, затем уже кое-как приняв вертикальное положение, добираюсь до окна. Шатаясь, распахиваю створку и резко перевешиваюсь наружу. Прохладный морской воздух кажется совсем ледяным. Обжигает кожу. Вместе с шумом волн и соленой влагой он хлещет по лицу и врывается в мои легкие, приводя в чувство.

Дышу, как собачка, выбравшаяся из воды. Мелко-мелко и часто-часто. Пока не вдруг не получается вдохнуть полной грудью. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

В очередной раз вдыхаю, а ощущение такое, будто что-то внутри лопнуло и… отпустило. Развязался какой-то узел. Часть боли покинула меня и вырывается теперь наружу. Но вместе с ней получает свободу и гнев. Дьяволы, которых он снова пытался подселить ко мне, больше не приживаются и, не найдя себе места внутри моего тела, прут скопом наружу.

— Вот дерьмо! — Всхлипываю я, глядя на большой белый диск луны.

Словно она, эта немая свидетельница постыдной сцены, виновата во всех моих несчастьях. Словно она стала их причиной.

Мне хочется запустить в нее чем-то, чтобы перестала так пристально на меня пялиться. Хочется, чтобы она свалила уже наконец-то куда-нибудь за тучи и перестала напоминать о том дне, когда я потеряла своих родителей и стала вечно огрызающейся сиротой, которой не на кого опереться в этой жизни.

Мне хочется… хочется…

— А-а-а-а… — Словно атакованная роем диких пчел, начинаю осатанело сдирать с себя платье.

Нужно срочно избавиться от него. А заодно и от всего, к чему он прикасался в этом номере.

«Шлюха. Последняя шлюха!» — кричит мое подсознание.

Ведь я действительно хотела, чтобы он отымел меня прямо на этом столе. Больше всего жаждала, чтобы его член оказался во мне в ту минуту. Чтобы вспомнить, каково это. Уцепиться за это воспоминание, убедиться, что все это реально — то, что было когда-то между нами…

Мне так хотелось поверить его словам!

Черт. Я так ждала их… Так хотела услышать. Больше всего на свете мечтала, чтобы он сказал мне именно это. Что любит, что хочет все вернуть, что просит прощения. И прекрасна знала, что он врет. Не потому что конченый негодяй. А потому что сам верит в то, что сможет быть только моим. Но этого не будет никогда. Потому что это не любовь. Не знаю, что это, но не любовь — точно.

— Сраный шлюхоёб! — Остервенело сдираю лямки с плеч, но так и не расстегнутая молния на спине не дает платью спуститься. Оно застревает в районе талии. — Шел бы к своей членососке!

Тяну, рву, дергаю, топчу подол. Не выходит. Что-то сильно обжигает щеки. Прикасаюсь к ним пальцами — слезы.

«Этого только не хватало».

— Гандон штопанный! — Рычу, размазывая влагу по щекам.

Моя ярость требует выхода.

Хватаю ни в чем не повинные шторы и одним рывком сдираю с петель. Бросаю, топчу разъяренно босыми ступнями. Вдавливаю пятками в пол. «Вот. Сейчас поможет, сейчас отпустит. Сейчас поможет, сейчас отпустит».

Но не отпускает.

Тогда я начинаю разносить вдребезги номер. Скидываю журналы со стола, разбиваю вазу, опрокидываю столик, стаскиваю постельное с кровати и швыряю его к окну. Большой, пухлой подушке достается больше всех: сквозь барьер из горячих слез вижу в ней его лицо, поэтому исступленно бью обоими кулаками из последних сил:

— Пидор гнойный! Гребаный выблядок! Чтоб ты сдох! Сдох!

«За то, что имеешь власть надо мной».

«Никогда. Никогда больше. Лучше сдохнуть, чем позволить тебе сделать это со мной еще раз. Клянусь!»

В диком остервенении вскакиваю с кровати и пинаю попавшийся на пути чемодан. Тот оказывается тяжелым, поэтому я немедленно взвываю от боли. Но это злит меня еще сильнее. Стиснув зубы, принимаюсь колотить по нему второй ногой — левой. Странно, но звук треснувшего под моим напором пластика приносит некоторое облегчение.

— Урод. Тварь. Уро-о-од! — С этим криком я хватаю здоровенный стул, который еще днем с трудом могла передвинуть, поднимаю высоко над головой и обрушиваю на пол.

Дерево ломается с хрустом. От стула отлетают ножка и спинка. Но мне даже этого кажется мало: я бросаюсь, чтобы добить врага. Падаю на колени, вцепляюсь в несчастную поверженную деревяшку и начинаю, не помня себя, колотить ею об пол. Мне хочется, чтобы от этой твари остались одни щепки.

— Сонь. Соня! — Мне удается очухаться, только когда кто-то резко встряхивает меня за плечи.

В номере по-прежнему темно. И я не знаю, как давно он здесь находится. Не видела, когда пришел. Светло-зеленые глаза даже в свете луны выглядят прозрачными и ясными. Даже когда он хмурится и вот так трясет меня за плечи, словно тряпичную куклу, он кажется уютным и добрым.

— Ха… — Выдыхаю обессиленно. Опускаю плечи и облизываю пересохшие губы. — Вот и ты…

Глеб осторожно высвобождает из моих рук переломанные деревянные ножки от стула, убирает их в сторону, будто опасаясь, что я снова схвачу и продолжу бесноваться и истерить. Но мне уже не хочется. Я изгнала своих демонов. Кажется. И теперь хочу совсем другого.

— Ты безумная… — Произносит он тихо. Присев рядом на корточки, оглядывает разрушенный номер.

А мне нравится, как смотрятся в полутьме его светлые волосы, красивые губы, этот ровный нос, мужественный подбородок. Нравится, как все это сочетается в его идеальном загорелом лице. Как пахнет от его кожи, терпко и остро.

— Я хочу тебя. — Признаюсь.

Что еще нужно? Темнота, минимальное расстояние между нами, настроение такое дикое, сильно на взводе. Пусть он чуточку сбит с толку и даже ошарашен. Плевать. И пусть разглядывает мой потрепанный видок с долей скептицизма, но я-то вижу, как он смотрит. Это вожделение, и ничто другое.

— Давай сделаем это? — Придвигаюсь к нему. Обнаженная по пояс, всклокоченная, с болтающимся в районе талии платьем. Натыкаюсь коленкой на деревяшку, но и это меня не смущает. Неуклюже отшвыривая в стороны преграды из щепок и мусора, подаюсь всем телом к нему. — Трахни меня. Глеб. Трахни, пожалуйста, прямо сейчас!

Меня всю потрясывает, когда я забираюсь нему на колени. Уверена, сосками можно стекло резать, так сильно его хочу. С ума схожу от запаха, от силы, таящейся в этой мощной фигуре. И дело не в том, что у меня мужика больше полугода не было. Я просто хочу вот этого конкретного мужчину. Того, о ком даже мечтать боюсь, настолько мы разные и далекие. Но если бы это произошло между нами хотя бы один раз, было бы уже хорошо. Я бы запомнила этот момент навсегда, и ни на что бы больше не претендовала.

— Ну? Что же ты? — Расстегиваю пуговицы его пиджака, а затем и рубашки, но не вижу никакой ответной реакции. Дымов абсолютно недвижим. Даже выражение лица не меняется. И я не понимаю, что это. Отвращение? Жалость? Злость? Безразличие? — Что ты опять, как каменный? — Дрожа всем телом, прижимаюсь к нему. Трусь сосками о его грудь, показавшуюся из расстегнутой рубашки. Припадаю губами к шее, поднимаюсь выше, прикусываю мочку уха, приближаюсь ко рту. — Я знаю, что ты не робот. Покажи мне, каким ты можешь быть горячим. Ну же. Возьми меня. Хочешь быстро и грубо? Давай. Ласково? Тоже согласна. — Голова кружится от его терпкого запаха, когда пытаюсь поцеловать его. Но отвечать он мне не намерен. Его губы остаются неподвижны. — Ты что, импотент? — Отстраняюсь от него с отвращением. — Не можешь бабу трахнуть, когда тебя просят?!

На меня накатывает такая волна стыда, разочарования и боли, что я с силой отталкиваю его ладонями в грудь.

Правда, ни черта это не помогает. Этот истукан такой здоровый, что ему мой толчок, как слону дробина. И у меня внутри будто плотину прорывает: начинаю молотить его кулаками в грудь, затем по плечам и даже по шее. И, наконец, попадаю ладонью по лицу.

— Мне! Просто! Нужно! Было! Это! — Кричу, захлебываясь слезами, когда он вдруг хватает меня и стискивает в сильных руках, будто стальным обручем. Мои руки горят так сильно, будто я по кирпичной стене только что лупила. — Тебе что, жалко было? — Всхлипываю, продолжая сопротивляться. — Я что, такая противная, что у тебя на меня не стоит?

Брыкаюсь, царапаюсь, визжу. А Глеб только сильнее сжимает меня в объятиях.

Мне плохо. Мне больно. Я умираю. Мое сердце разбивается на части. Теперь уже по-настоящему. Ощущение такое, что меня сейчас по живому режут осколками стекол, кожу с тела сдирают и разрывают граблями внутренности.

— Отвали! Отстань! Пусти! — Визжу, пинаясь, когда он встает и подхватывает меня на руки, словно пушинку. Продолжаю извиваться и молотить его ногами. — Сука! Нет! Не надо! Пусти-и!

Глеб садится на край кровати и опускает меня к себе на колени. Все попытки отпихнуть его или ударить оказываются неудачными. Он сжимает меня еще крепче, так, что сил сопротивляться не остается. Чувствую, как напряжены его руки, вижу спокойные светлые глаза, ощущаю ровное биение сердца этого великана, и беспомощно расслабляю пальцы.

Выдыхаю. Моя грудь судорожно вздымается и опадает. Мы смотрим друг на друга. Он молчит, а я готова вцепиться ему в лицо, как только меня отпустят. Трясу головой, чтобы чертовы слезы не мешали мне испепелять его взглядом. Мое сердце колотится, как бешеное.

— Сонь. — Произносит он хрипло, слегка наклоняясь ко мне. — Слышишь меня? Тише, тише. Ну?

Но только я чувствую, что оковы немного ослабли, как делаю новую отчаянную попытку вырваться. Отшвыриваю его руки, колочу в непробиваемую грудь, вцепляюсь ногтями в кожу, пытаюсь душить, что-то ору, визжу, матерюсь и, наконец, измученно дергаюсь, когда поток моих ударов прерывается новым крепким захватом.

— Ты просто мог выполнить мою просьбу! — Мой голос превращается в жалкий писк.

Глеб молчаливо буравит меня взглядом. Бесчувственный монстр.

Удерживая мертвой хваткой мои руки за спиной, он сжимает мне плечи. Это угроза. Предупреждение. Больше он терпеть не станет. Его брови сильнее нахмуриваются, в глазах вспыхивает гнев.

— Никто не может мне помочь… — Шепчу, с трудом вздохнув. — Никто…

И начинаю сотрясаться в рыданиях. Слезы льются долбаной рекой, нос закладывает, дыхания не хватает, спина покрывается холодным потом. Реву, реву, отпуская на волю всю боль и обиду, и вдруг замираю, потому что не понимаю, как так вышло, что его руки, только что сжимавшие мои запястья и плечи, теперь оказываются на моем лице.

Все тело вздрагивает, как от удара током. Потому что теплые ладони уже нежно гладят мои щеки. Мягко проходятся по мокрому лицу, стирают влагу. И я смотрю в его глаза и не могу пошевелиться, а слезы продолжают течь большими солеными каплями.

А его большие пальцы терпеливо смахивают их и продолжают гладить мою кожу. Мне так хорошо. Господи…

Сердце пропускает сразу несколько ударов, когда он убирает волосы мне за уши. Нежно, заботливо, неторопливо. А потом просто притягивает мою голову к своей большой груди и прижимает прямо к сердцу.

«Тук. Тук. Тук».

Поджимаю ноги и сворачиваюсь в клубок у него на коленях. Чувствую, как сильная рука неторопливо гладит мою спину, и тихонько плачу. Негромко. Так, чтобы слышать, как бьется его большое, могучее сердце.

А оно стучит уверенно и ровно. И я изредка всхлипываю, потому что не понимаю, что все это значит. Почему он это делает? Почему жалеет меня? Успокаивает? Забирает боль? Почему зарылся сейчас носом в мои волосы и укачивает, словно ребенка? И почему мне от этого так хорошо, как никогда в жизни не было?

18

Глеб

Пора уже себе признаться: это удивительное создание ворвалось в мою жизнь и спутало все карты. Сколько не пытался закрываться, она, как воздух, все равно находила маленькие прорехи в моей броне и спешила заполнить собой и их, и абсолютно все пространство вокруг. Стоило только ей появиться, как одна часть меня сказала: «Нельзя. Тебе это не нужно. Ты привык быть один», на что вторая часть меня тут же воскликнула: «Сделай ее своей и никогда больше не отпускай!»

И я стараюсь дышать тише, заметив, что она успокоилась. Жду еще несколько минут, чтобы убедиться, что девчонка точно уснула, а затем осторожно поворачиваюсь, собираясь аккуратно переложить ее в постель. Но спящая красавица сразу же открывает глаза — два синих озера, которые даже в тусклом свете луны кажутся бездонными. Смотрит на меня пару секунд, заставляя замереть под ее взглядом, а затем мягко подается навстречу.

И тоже застывает — моей реакции ждет. Боится, что оттолкну. Но я не спешу этого делать. Обдумываю шаг, после которого больше не будет возврата назад, к точке отсчета. Шаг, который, возможно, станет для меня роковым.

И у меня голова кружится от ожидания поцелуя, который может не состояться по моей же вине. Но я все еще медлю. Смотрю на ее губы, задыхаюсь от желания, не двигаюсь. Даю ей последний шанс передумать и уйти, иначе потом будет поздно. Потому что я возьму на себя всю ответственность и буду решать уже за нас двоих.

И вдруг ее маленькая ладошка робко касается моей щеки. Всё. От этого невинного прикосновения мне окончательно сносит башню. Бросаю последний взгляд на вновь сползшее к талии платье, приоткрывшее аккуратные округлые груди, и притягиваю девушку к себе.

Ее губы мягко раскрываются под моим поцелуем. Смешно, но, кажется, этот сладкий вкус — именно то, что я искал всю жизнь. А теперь вот нашел. И мне нравится, как она тяжело дышит, постанывая, когда я прикусываю ее нижнюю губу. Это буквально сводит меня с ума.

Невинный, нежный поцелуй. Легкое соприкосновение, бережное нажатие, ласковый танец языков. Мне хочется показать ей другой мир, открыть себя, дать то, чего она на самом деле достойна. Без слов сказать, что я сделаю для нее всё, что попросит.

Понимая, что завелся уже до предела, с усилием отстраняюсь и смотрю на нее. Рот приоткрыт, в глазах шальные искры, взгляд такой открытый, такой искренний. Она шумно сглатывает и хлопает ресницами. Ее грудь вздымается от частого дыхания, вишенки сосков режут прохладный воздух между нами.

А мне нравится. Именно вот так смотреть. Втягивая воздух и издеваясь над самим собой, ждать, когда она скажет: «Иди сюда». А Соня улыбается, будто понимает, о чем я думаю. Садится ко мне лицом, удобнее, прижимается грудью, бедрами, всем телом полностью. И медленно проводит рукой по моему лицу, пальцами трогая губы.

Чувствую ее дыхание на своей коже и слегка запрокидываю голову. Ее пальцы спускаются по шее вниз, чуть останавливаясь и не торопясь, до груди. Замирают прямо посередке. Даже через ткань брюк ощущаю, как она раскалена. Осторожно двигает бедрами. Видит, как сильно мне ее хочется.

Придвигаюсь и добираюсь губами до ее губ, мягких, нежных, сладких. Сердце уже в пятках, а мои руки торопятся к мягким округлостям.

Мои ладони скользят по горячему животу вверх, жадно сминают грудь, а затем ослабляют нажатие и бережно гладят. Вижу, как глаза у нее от удовольствия закрываются. Именно от меня, оттого, что я с ней делаю. И это выглядит просто божественно. Она мелко дрожит, подаваясь навстречу, и пытается ухватить ртом воздух во время поцелуя.

Нежно сжимаю пальцами ее напряженные розовые соски и тут же отпускаю, чтобы приникнуть к ним уже губами. Целую их, ласкаю языком, покусываю и слышу, как Соня тихонько стонет, выгибаясь. Чувствую, как она судорожно впивается пальцами в мои бедра.

Втягиваю запах ее кожи и выдыхаю, понимая, как это невыносимо прекрасно — ощущать эту женщину частью себя, быть рядом с ней. Сладкая пытка какая-то.

Ослабив хватку, Соня вдруг выпрямляется, берет в ладони мое лицо и жадно целует. Мы оба отправляемся в невесомость. Ее руки лихорадочно сдирают с меня пиджак, освобождают от рубашки и принимаются, дрожа, скользить по плечам. Это сильнее, чем когда-либо в моей жизни, потому что я окончательно перестаю соображать. А в это время ее пальцы уже становятся смелее — пробежав по моей груди, они останавливаются на пряжке ремня.

Совсем рядом с тем местом, где горячее и жесткое, покрытое прозрачным и влажным, уже чуть ли не само хочет в эту женщину. Она не раздумывает — ее желания предельно ясны. Рванув в сторону пряжку, ловким движением расстегивает ширинку. Приподнимается, чтобы помочь мне спустить брюки и трусы, а затем замирает, словно теряясь перед началом самого главного.

«Не бойся, иди ко мне».

Подтягиваю ее к себе, целую медленно, страстно, забирая себе всё ненужное напряжение. Нежно веду руками по всем выпуклостям и впадинам на ее животе, затем по талии, спине, расстегивая до конца замок чертового платья, и, наконец, стаскиваю его с нее через голову. Не давая опомниться, снова припадаю к губам, веду ладонями по безупречно стройным бедрам и задерживаюсь на крепких ягодицах.

Ее ноги разведены, горячая плоть, скрытая под тонким кружевным бельем, касается моего напряженного члена. То, о чем я безумно мечтал последние две ночи, находится прямо передо мной, и одна эта мысль вызывает шквал эмоций.

Соня готова. Ее скручивает волной желания, она сама подталкивает бедра к горячему, твердому теплу. А мне начинает казаться, что я и сам сейчас взорвусь от одного только касания кожей этих прекрасных лепестков, которые скрыты под ажурной тканью.

— Пожалуйста… — Шепчет она, целуя меня и подаваясь вперед.

Выгибает спину, тяжело дышит, сильнее разводит ноги. Ее взгляд умоляет сжалиться, разгоряченное тело просит наполнить его собой. Нужно лишь протянуть руку и направить себя в истекающую влагой нее.

— Пожалуйста, Глеб…

Соню ломает. Она раскалена, как печь. Меня тоже надолго не хватит.

Некогда избавляться от белья. Быстро оттягиваю в сторону ее трусики, притягиваю за бедра и до предела насаживаю ее на себя.

— Ох…

Она впивается пальцами в мою спину и шею. Я заполняю ее до самого конца, чувствуя, как натягиваются под моим напором тугие, горячие мышцы. Соня замирает, не двигается. Обхватывает меня и застывает с открытым ртом. С ее губ слетает вздох облегчения. Мы плотно прижаты друг к другу, сцеплены изо всех сил. Ее волосы щекочут мое лицо, дыхание опаляет шею.

Нам очень горячо.

Это удовольствие на грани боли.

У меня такого никогда раньше не было. Мы даже не двигаемся. Она сидит на моих коленях. Я в ней. Она на мне.

Соня дышит мне в ухо все громче и чаще. Прижимается ближе и крепче, будто боится, что я отпущу ее. Она сокращается изнутри, боясь пошевелиться снаружи, утыкается лбом в мой лоб и смотрит прямо в глаза. Чувствую, как ее ноги напрягаются, как пальцы судорожно впиваются в мою кожу. Медленно, но с нажатием веду руками по ее спине, по тонкой талии, затем настойчиво давлю на бедра, сильнее и сильнее ощущая глубину ее полыхающего жара.

— Ммм… — Задыхается она, закатывая глаза.

И мелкая дрожь волнами проходит по ее телу.

Соня кончает. Боже… Она кончает, хотя мы не сделали ни единого движения. Я чувствую спазмы, которыми сводит ее изнутри, чувствую напряженные мышцы-канаты внизу ее плоского живота, вижу, как тело девушки сотрясается, и понимаю, что тоже не могу больше сдерживаться.

Черт. Сердце грозится выпрыгнуть. Нет. Больше никак. Это сильнее. Мы сейчас сгорим вместе. Больше не могу.

— Нет, — останавливает она меня, когда я пытаюсь приподнять ее, — побудь во мне еще немного…

И, тесно прижавшись всем телом, покачивается навстречу. Чувствую ее вспотевшие ладони на своей спине, ее спутанные волосы на своих губах, ее горячие соски, скользящие по моей груди, и, попросив прощения, толчками выпускаю в нее всю свою страсть.

Не могу отдышаться. Это безумие какое-то. Я кончаю прямо в нее.

А она тихо благодарит меня за это и целует… В лоб, в нос, в глаза. Собирает губами соленые капельки с моего лица и улыбается, довольная, умиротворенная.

Это точно что-то очень неправильное и безрассудное, но оно настолько прекрасно, что я не хочу, чтобы оно когда-то заканчивалось. Так хорошо, как именно сейчас, мне не было, клянусь, еще ни с кем и никогда.

Я все еще чувствую ее на всю глубину, когда она, отдохнув с полминуты, начинает целовать меня. Дразнит, страстно покусывает. Наш горячий огонь, смешиваясь, продолжает вытекать из нее, из той самой точки, где мы соприкасаемся, но неосторожные, плавные движения Сони снова приводят моего бойца в боевую готовность.

Черт, черт, черт…

Упруго дрожа вокруг меня, она наращивает темп. И вот уже я сам, не желая останавливаться, притягиваю ее к себе силой за бедра, снова и снова. Ловлю языком покачивающиеся соски, мну пальцами бархатную кожу на ее ягодицах. Соня наклоняется, целует меня, низко охает и ритмично стонет, заставляет вдалбливаться глубже и глубже. Сильно, мощно, яростно. Так быстро, что сердце грозится не выдержать.

У меня внизу все уже болит от невыносимого, сладкого напряжения. Касаюсь каждого миллиметра ее узких, упругих внутренних стенок, дрожащих вокруг моего члена. Смотрю на выгибающуюся кошкой Соню, ее приоткрытые губы, блестящую от пота кожу и понимаю, что она божественна. И совершенно не важно становится вдруг всё остальное, ведь это — моё, и другого мне надо. Она — моя. Моя.

— Еще, — просит Соня, дыша все чаще и чаще.

И я ускоряю темп до невозможности. Чувствую, как сжимаются ее ягодицы, вторя движениям, как она выгибает спину, раскрываясь больше и больше, слышу ее хриплые вздохи, бессвязный шепот, а затем и громкий, бесстыдный стон. А затем целую ее в шею, когда она, вцепившись в меня, снова кончает. И сам чуть не сгибаюсь пополам от застигших врасплох конвульсий.

Смотрю на нее. Обмякшую, обессиленную, привалившуюся головой к моему плечу.

Она красивее любой из женщин. С прядью волос, прилипшей к губам, с прикрытыми веками и полуулыбкой, внезапно озарившей лицо. По светлой коже ее бедер, вниз, бегут мурашки.

Делаю последний резкий толчок, еще один, и сильно, впиваясь пальцами почти до синяков, прижимаю ее к себе. По телу проходит ток, напряженные мышцы взрываются фейерверком из щекочущих искр. Пульсирую изнутри и снаружи. Горю от наслаждения.

А когда наши сердца немного успокаиваются, Соня осторожно слезает с меня и стягивает вниз свои кружевные трусики. Небрежно отбрасывает их в сторону.

А я продолжаю сидеть на краю кровати, смеясь над собственными мыслями. Наивный мальчишка внутри меня спрашивает: «Неужели всё это, такое тесное, близкое, с большим количеством поцелуев может быть просто сексом?». Вряд ли. Но девчонка тут же отвлекает меня от этих дум.

Забирается на постель и утягивает за собой. Мы падаем на подушки и какое-то время лежим, обнявшись, впитывая кожей влагу с тел друг друга. Долго смотрим в глаза. И меня вдруг накрывает какое-то плохо изученное наукой чувство, когда от нахлынувшей нежности невыносимо хочется отгрызть кусок другого человека.

И мы снова целуемся, одновременно познавая тела друг друга прикосновениями. Ладонями, губами, языком. А потом я наваливаюсь на нее сверху, и мы занимаемся любовью медленно и чувственно, как будто нет никаких «было» или «будет», а есть только «сейчас» и только «мы».

С первыми лучами солнца приходит усталость.

Я мог бы продолжать это вечно, но тело уже настолько измождено и вымотано, точно из него высосали все соки. Мои мышцы расслаблены, кожа горит, дрожь внизу живота постепенно утихает. Лениво перевернувшись, Соня подтягивается к краю постели и встает. Походка у нее забавная, идет к окну, будто на ватных ногах, неуклюже.

— Тебе больно? — Спрашиваю, принимая сидячее положение.

Становится стыдно, вдруг я перестарался и мог причинить ей неудобства.

— Нет. — Ни капли не смущаясь, она встает прямо у открытого окна. — Мне очень хорошо.

Упирается поясницей в подоконник, берет сигарету, прикуривает и глубоко затягивается. Ее фигурка смотрится такой изящной на фоне солнечных лучей, заполнивших разгромленный номер отеля. Длинные стройные ноги, аккуратная попка, упругий впалый живот, маленькие круглые груди с самыми красивыми на свете сосками.

Улыбаюсь.

Соня небрежным движением отбрасывает назад волосы и недоверчиво смотрит на меня. Разглядывает мое тело и задумчиво выпускает изо рта белесый дым. Ее губы, с которых свисает тонкая сигарета, прекрасны. Подобны розовым лепесткам, отражающим блики света. Сочные врата рая, припухшие падшие ангелы. Потрясающе сексуальные.

— И что будет дальше? — Усмехнувшись, спрашивает она.

Комочек пепла падает на пол, на валяющиеся под ее ногами смятые шторы.

— Хотел бы я знать. — Признаюсь честно.

Хотя прекрасно понимаю, что девушка имела в виду не предстоящее дело, а нас с ней — ее и меня.

19

Соня

Честно говоря, я и не знаю, труднее теперь будет изображать его девушку или, наоборот, станет легче. Всё перепуталось. Между нами. И внутри меня самой… Будто давно точившая сердце вредоносная программа была обезврежена. Или кто-то очень заботливый чудесным образом смог сбросить настройки моего организма до заводских.

Так сложно. Так легко. И все время хочется улыбаться.

Немного похоже на сумасшествие.

— Что тебе взять? — Спрашивает Глеб, застегивая рубашку.

Мы проснулись ближе к обеду и пропустили завтрак, поэтому теперь приходится в спешке решать все рабочие вопросы.

— Не знаю. — Задумчиво пожимаю плечами. — То же, что и тебе.

— Хорошо. — Кивает он. — Сейчас спущусь в ресторан, а ты иди сразу к ребятам.

Мы не смотрим друг другу в глаза. Виной тому стыд и смущение, а еще мне просто хочется целовать его всякий раз, как вижу.

— Думаешь, все получится? — Подхожу ближе.

Глеб возится с галстуком.

— Ты же сама понимаешь. — Его лицо приходит в напряжение. — Пятьдесят на пятьдесят. Если он заинтересовался, то сам найдет меня. Поэтому я и должен сейчас идти.

— Знаю. — Произношу тихо и подхожу ближе. — Позволь мне.

Беру в руки ленты галстука и аккуратно перекидываю их друг через друга, закручивая в красивый узел. Чувствую пристальный взгляд на своем лице и застенчиво поджимаю губы. Каким-то чудесным образом ему постоянно удается разгонять по моему телу миллионы мурашек одними лишь глазами.

— Кто это сегодня был? — Спрашиваю хрипло. — Ну… Я имею ввиду… со мной.

— Ты о чем? — Он внимательно следит за моими руками.

— Ночью. — Приходится прочистить горло, так сильно волнуюсь. — Ты или Матвей Палыч?

Воспоминание о горячем колхознике вызывает у меня смущенную улыбку.

— Я. — Отвечает Глеб твердо. — Или ты думала, что я стал бы тебя делить с кем-то еще?

У меня ком встает в горле. Поднимаю на него взгляд и застываю.

Значит, мне не показалось: наш секс действительно был исповедью. Был настоящим откровением не только для меня, но и для него.

— Нам пора, — так и не дождавшись хотя бы какой-то вразумительной реакции на свои слова, Дымов перехватывает мои запястья.

— Конечно. — Соглашаюсь я.

И мы остаемся недвижимы. Смотрим, смотрим в глаза, буквально обдирая друг друга до мяса невысказанными эмоциями. Но поцелуем это так и не заканчивается. Мы оба не уверены в том, серьезно ли то, что происходит между нами, и не знаем, как на это в данных обстоятельствах реагировать.

— Либо да, либо нет. — Хрипло говорит Глеб и отпускает мои руки. — Сегодня все разрешится.

— Угу. — Опускаю голову, беру сумочку и направляюсь к двери, осторожно переступая через обломки стула.

Горничной вряд ли понравится то, что она увидит в нашем номере. Решит, что мы какие-нибудь извращенцы или вроде того. Ну, да ради Бога. Мне всегда было всё равно, что обо мне подумают. Вообще, фиолетово на всё, что происходит вокруг. Но сегодня… Даже не знаю…

Сегодня ночью меня любили.

И вряд ли для описания этого процесса подойдут какие-то другие слова, которыми я пользовалась прежде. Я чувствовала это каждой клеточкой своего тела, доверяла, открывалась, отдавалась полностью и впускала в себя, не боясь поранить душу. Хотя именно она, моя душа, сейчас и страдает сильнее — потому что больше тела требует продолжения этого полета в невесомость. Именно она чувствовала себя сегодня нужной, видимой и по-настоящему любимой.

* * *

— Всем привет!

— Почему ты не пришла вчера? — Свят набрасывается на меня буквально с порога. Остальные мужчины заинтересованно оглядывают мой наряд. — Я так ждал от тебя рассказа, как все прошло!

Плотно прикрываю за собой дверь в штаб-квартиру и прохожу. Под их пристальными взглядами скидываю пиджак и бросаю на спинку стула. Темно-красное платье длиной до колена и с рукавами в три четверти застегнуто наглухо, почти до основания шеи. Оно призвано скрыть синяки на моих руках — следы вчерашней борьбы с Глебом, а также алые разводы чуть ниже ключицы — результат его же не осторожных лобызаний. Попросту говоря, засос.

— У меня не было сил, Свят. — Смотрю на него серьезно.

Мой взгляд говорит: «пожалуйста, не лезь».

— Хорошо-хорошо. Ну, все нормально, да? Он же приходил к тебе в номер? Блин, если он тебя чем-то обидел, ты только скажи.

Брат отходит к окну.

— Нет. — Не рассказывать же ему о своей истерике? И не говорить при всех присутствующих, как я хлестала вчера вечером их босса по щекам, а еще колотила и даже царапала? — Вадим меня не обидел.

Сажусь на диван.

— Ну, ладно. — Немного успокаивается брат. — Жалко, что я не видел вас, зато мы побывали у него в номере. Порылись немного, кое-что прихватили. Я там еще видел фотку его новой жены.

Не знаю, почему, но мне неприятно колет сердце.

— И что? — Ерзаю.

Брови сами сходятся от напряжения на переносице.

— Ничего. — Свят виновато прикусывает губы.

Оглядываю собравшихся. Старик и Макс за круглым столом раскладывают карты, тот тип, которого представили Егором, что-то размешивает в кружке (кстати, какая у него, вообще, роль в этом деле?), Фил работает на ноутбуке, разложив вокруг себя склеенные из кусочков кассовые чеки.

— Кофе? — Спрашивает меня Егор.

— Не откажусь. — Благодарно киваю.

Этот мужчина чем-то напоминает мне Глеба: высокий, широкоплечий, подтянутый. И глаза такие же светлые и теплые.

— А ты хорошо сегодня выглядишь, Сонь. — Замечает мой брат. — То ли этот стиль в одежде тебе подходит, то ли… не знаю… Короче, ты посвежела.

Чувствуя, как загораются щеки, я негромко прочищаю горло.

— А ты… чем, вообще-то, занят там? — Вытягиваю шею.

На подоконнике разложены стопочками какие-то бумаги и несколько купюр.

— Упражняюсь. — Отвечает он дерзко.

— И в чем интересно?

Макс не удерживается от смешка:

— Тебя застукали, малец!

— Что там, Свят? — Злюсь я.

— Делаю «куклы», а что? — Брат оборачивается. В одной руке у него стопка аккуратно нарезанных под размер купюры тонких листов, в другой несколько пятитысячных банкнот, которыми он собирается обложить их с двух сторон, чтобы перетянуть банковской лентой. — Нужно уметь делать это аккуратно, вдруг пригодится?

— Лучше бы занялся уроками! Я же просила…

Передо мной вырастает крупная фигура Егора:

— Кофе.

Шумно выдыхаю с досады.

— Спасибо. — Принимаю кружку.

Он садится рядом и с улыбкой оглядывает меня с головы до ног.

— Потрясающе выглядишь, кстати.

Недоверчиво смотрю на него и делаю глоток ароматного напитка.

— С-спасибо.

Мужчина складывает руки в замок.

— Так как ты оцениваешь наши шансы?

Качаю головой. Меня начинает знобить от одной только мысли, что, если все не сорвется, то мне придется еще раз увидеться с Майором.

— Хорошо, если, конечно, я всё не испортила…

— Думаю, без тебя вообще ничего бы не вышло. — Говорит он вполне искренне.

— Мы общались с ним вчера вечером у меня в номере. — Тяжело вздыхаю. — И мне показалось, что он заинтересовался.

А еще говорил, что любит, хочет всё вернуть, бросить жену ради меня и прочее-прочее-прочее, что совершенно не гарантирует нам успех операции.

Егор кивает.

— Он согласится на участие, я чувствую это.

— А… — Не знаю, как сформулировать свой следующий вопрос, поэтому отхлебываю горячий кофе. — Какая у тебя специализация? Можно на «ты», да?

— Да. — Обаятельная улыбка делает его лицо очень открытым и приятным. — Я… ищейка или что-то вроде.

Еще один короткий смешок Макса приводит меня в замешательство.

— Ты… — пожимаю плечами, — ищешь объекты, разрабатываешь операции?

— Хм… — Растерянно усмехается он. — Можно и так сказать. Но я не часто работаю с Глебом. Вообще-то, это первый раз, когда я вынужден лично принять участие.

— Интересно. — Улыбаюсь я.

— Красивое. — Вдруг говорит он.

— Что? — Не понимаю.

Но тут же перехватываю его взгляд.

— Я про кольцо.

— А… это. — Бросаю взгляд на играющие в камне солнечные отсветы. — Просто реквизит. Всё ведь должно быть правдоподобно, понимаешь?

— Позволь. — Егор мягко берет мою руку, рассматривает колечко со всех сторон, затем поднимает глаза на меня.

Выглядит он при этом немного озадаченным.

— Интересно, во сколько же обошелся моему брату этот реквизит? — По-доброму, но как-то очень хитро улыбается.

Ничего не понимаю. О чем это они?

— Я даже отсюда вижу, дорогая, что это настоящий бриллиант, — деловито кряхтит Марк Иосифович.

— Да? — Я прячусь от их взглядов, опустив голову и уставившись на кольцо.

Интересно, что бы это все значило?

— Правда? — Восклицает Свят запоздало.

— Не поняла… — Облизываю пересохшие губы. — А ты сказал «моему брату». Глеб он…

Поворачиваюсь к Егору.

— Да. — Кивает он. — Сводный. По отцу. Наши родители поженились, когда мне было всего три года. Потом родился этот засранец.

Я улыбаюсь.

— Понятно. Вы чем-то похожи.

— Вовсе нет. — Морщится мужчина.

— Нет, я серьезно.

Он тяжело вздыхает.

— Буду рад, если дело выгорит. Мне очень не хочется, чтобы Глеб продавал дом, который купил своей матери, чтобы помочь мне деньгами.

— Это тот дом, что в поселке? У моря?

— Угу. — Он берет со стола свою кружку и отпивает кофе.

— Красивый. — Признаюсь я. — А почему она не живет там?

— Хм. — Мужчина задумывается ненадолго. — Наверное, он сам должен об этом сказать.

Перед глазами встает неприступный, суровый Глеб, который ни за что не пустит никого в свою душу.

— Он не скажет.

Егор улыбается, кивая.

— Наверное. — Он вытягивает ноги и складывает их друг на друга. — Они давно не общаются. Всё из-за того, что оба очень упрямые.

Картинка начинает складываться у меня в голове. Вспоминаю, что Дымов говорил про своего отца и про брата.

— Люди меняются. Так что, возможно Глеб однажды передумает, и они поговорят и помирятся.

Егор пожимает плечами.

— Было бы отлично, мама по нему скучает.

— А меня? — Отвлекает нас от разговора Святослав громким возгласом. — Меня научите? — Обращается он к старику. — Я уже немного в теме, но меня бы еще маленько понатаскать.

Он подскакивает к круглому столу и падает на свободный стул.

— Только не карты! — Стону я, отставляя в сторону кружку и поднимаясь с дивана.

— Та еще зараза, — соглашается Макс.

В его глазах уже блестят огоньки азарта.

— Итак, техасский покер, дамы и господа. — Поглаживая колоду карт, говорит Марк Иосифович. — Так называемый hold’em.

— Начало игры. — Подхватывает Макс, когда старик выдает им со Святом карты. — Игроки делают ставки и получают по две карты «в закрытую».

— На стол выкладываются три карты лицом вверх. — Продолжает старик. — Они называются «флоп». Открытые и закрытые карты создают комбинации — так называемые «руки», у кого они сильнее, то и выиграет. Получив карты, каждый игрок сам определяет силу своей руки: он следит за картами на столе, ставками игроков и их реакцией на выложенные на стол и полученные карты.

Марк Иосифович раскладывает на столе несколько карт «в открытую».

— Здесь главное, не выдать себя нечаянной радостью или разочарованием, которые появляются мимикой на наших лицах.

Свят заглядывает в свои карты и тихонько выдыхает. От меня не укрывается, как у парня приподнимаются брови.

— На каждом круге игроки делают ставки, чтобы остаться в игре. Можно уравнять ставки, увеличить или сбросить карты. Далее ищем совпадения с комбинациями карт, всего таких десять, и примеряем к тому, что мы имеем.

Марк Иосифович улыбается:

— Нужно собрать лучшую комбинацию из пяти карт. Проблема в том, что ты понятия не имеешь, какие карты у твоих соперников.

— Остается ставить на то, что твои карты лучше. — Макс подвигает к середине свои фишки. Идет ва-банк.

По его лицу трудно судить о внутренних переживаниях, но если он сейчас проиграет, то выбывает.

— Уравниваю, — улыбается Свят, сдвигая от себя фишки.

И еще раз заглядывает в свои карты.

Я разворачиваюсь и иду допивать свой кофе как раз в тот момент, когда они вскрываются. Мой брат с досады рычит, а Макс довольно смеется.

«Ох, уж эти азартные игры».

Глеб

— Я искал тебя. — Раздается у меня за спиной.

Я ждал его, но Майор все равно умудрился подкрасться тихо и незаметно, как чертов шакал. Глубоко затягиваюсь, выпускаю дым, а затем только оборачиваюсь.

— Зачем? — Презрительно оглядываю его.

Вадим обходит меня и встает напротив. Закуривает. Выглядит он помятым и не выспавшимся, черты лица заострились, щеки впали, веки налились краснотой.

— Тебе нужно было забрать деньги, которые я тебе тогда предлагал. — Майор выдыхает дым через нос и носком начищенной туфли нервно шаркает по асфальту. — Ненавижу чувствовать, что должен тебе что-то.

Мы стоим возле входа в отель, и я перевожу взгляд на проходящего мимо нас носильщика с чемоданами.

— Ты про подачку? — У меня брови на лоб лезут от наглости Майора.

— Это половина из тех денег, что я получил. — Он ничуть не раскаивается.

— За свои показания? За то, что всё свалил на меня? — Усмехаюсь. — Я отсидел, Вадик. За нас обоих отсидел. И мне не нужны твои деньги. Я тебе доверял.

Он сверлит гневным взглядом ни в чем не повинную урну. Стряхивает в нее пепел.

— Ты не был на моем месте.

Глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым тонкой струйкой.

— Я был на нарах, а это хуже.

— Но сейчас ведь у тебя все нормально, так?

Смотрю на тлеющую в его дрожащей руке сигарету и понимаю, что ему трудно оставаться спокойным.

— У меня все хорошо, ты прав. Так что оставь себе свое бабло и убирайся. Нам больше не о чем говорить и нечего делить.

— Ошибаешься. — Его глаза суживаются.

— Ты о чем? — Интересуюсь.

— О Соне. — На его скулах играют желваки.

По спине пробегает холодок.

— Не понял. — Усмехаюсь, оглядывая его с жалостью и презрением.

— Я вчера говорил с ней.

— Что? — Мое лицо вытягивается.

— Хм, видимо, она тебе не рассказала об этом… — Майор довольно улыбается, сжимая сигарету меж татуированных пальцев.

Его улыбка напоминает оскал.

— Нет. Наверное, забыла рассказать. — Стараясь выглядеть не слишком растерянным, бормочу я.

— Не думаю, что у вас что-то получится. Потому что она все еще любит меня.

Он говорит это с таким серьезным видом, что меня пробивает на смех.

— Да ну? Она сама тебе это сказала?

— Прямо так не сказала, но и не послала. — Майор пожимает плечами. — И очень заинтересовалась предложением вернуться ко мне обратно.

Делаю шаг в его сторону и замираю со сжатым кулаком. Зубы скрипят — так сильно я сжимаю челюсти.

— Я тебе не верю!

— Спроси у нее самой. — Готовясь отразить мой удар, напрягается он.

— Оставь ее в покое, понял? — Опускаю руку. — И предупреждаю. Еще раз узнаю, что ты ошиваешься возле нее, сдерживаться не стану.

Майор уже не выглядит таким спокойным.

— Это ей решать, видеться со мной или нет. — Пытается улыбаться.

— Только подойди к моей женщине. — Рычу, придвигаясь к нему вплотную.

— Драться со мной собрался? Мышцы поднарастил? — Он задирает подбородок, чтобы не казаться ниже меня. — Мы ведь взрослые мужики. Так давай уже решим все наши вопросы по-взрослому.

— Пошел ты… — Выдыхаю на него весь свой гнев вместе с дымом.

Майор стойко выдерживает мой напор.

— Есть предложение. — Говорит.

— Я сказал «пошел ты»! — Отхожу и выбрасываю окурок в урну.

— Эрлих, знаешь такого?

— Ну, и? — Оборачиваюсь.

Вадим смеряет меня испытующим взглядом.

— Вечером он проводит частный турнир по холдему.

— Ты предлагаешь мне сыграть… на Соню? — У меня глаза из орбит лезут от удивления.

— Нет. — Его сигарета летит в урну вслед за моей. — Так мы решим наши давние разногласия. А Соня сама определится, с кем остаться. Не маленькая девочка.

— Я не буду играть на свою женщину, Майор. Это бред. Ты в конец уже охуел. Всё, счастливо!

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Буду я и еще несколько игроков. — Произносит он мне в спину. — Победитель получает всё.

— Нет.

— Боишься проиграть мне?

Останавливаюсь и тяжело вздыхаю. Приходится обернуться.

— Хочешь обдурить меня?

— Нет. — Качает головой. — Я давно этим не занимаюсь. У меня ведь всё есть, Дым. Никакого мошенничества, только ум и везение. Просто очень хочется одержать верх над тем, кто считает себя умнее других.

— Нет, спасибо. — Морщусь я.

— Струсил? — Он смеется. — Жалкий неудачник. И навсегда им останешься. Мнишь из себя крутого афериста, а на деле очередной нищеёб с кучей амбиций.

— Ты… — Стискиваю челюсти.

— И Соню тебе тоже не видать, ты мне не соперник. — Продолжает борзеть Майор.

— Идет. — Бросаю коротко.

— Что? — Он не сразу въезжает.

— Согласен, говорю. — Наклоняюсь к нему. — Надеюсь, после того, как я выиграю, ты от меня, наконец, отъебешься.

На его лице расплывается улыбка.

— В семь вечера, адрес пришлю с портье. — Усмехается он мне уже в спину.

— Угу. — Спешу удалиться.

«Придурок».

* * *

— Да, это Рудольф Исаевич. — Говорит старик, отвечая на телефонный звонок.

В это время я как раз вхожу в номер и пересекаюсь с Соней взглядами. Она напряжена и взволнованна, крутит колечко на своем пальце, прислушиваясь к разговору.

— Да. — Продолжает Марк Иосифович. — Да. Хорошо. А кто это такой? А, ясно. Ну, отлично. Больше игроков, больше банк. — Волнуясь, он стирает платком пот со лба. — Ох, а на сколько увеличить? Миллион? Два? Хм… Нужно переговорить с остальными участниками, но, думаю, проблем не возникнет. Хорошо, записывайте адрес, Вадим.

Пока он диктует адрес бара, я подаю Соне пакет:

— Принес тебе завтрак.

Она бросает на меня такой взгляд, что Земля прекращает вращаться вокруг своей оси. В нем благодарность, страсть, ласка, нежность.

— Спасибо.

Мы заговорщически переглядываемся, усаживаясь на диване друг напротив друга.

— Цезарь? — Соня довольно хмыкает, открывая контейнер из ресторана.

Подаю ей вилку и тоже беру себе одну. Пахнет вкусно.

— Надеюсь, съедобно. — И новая встреча глазами разносит по телу электрические разряды.

Мы совершенно случайно и одновременно втыкаем приборы в один и тот же кусочек мяса.

— Ой.

— Прости. — Улыбаюсь.

— Прости.

Еще взгляд. И наши лица пылают. Плевать, даже если кто-то заметит. Сегодня у меня не получается сдерживать улыбку.

— Он сообщил о твоем участии и предложил увеличить ставку до двух с половиной миллионов. — Сообщает Марк Иосифович, положив трубку.

Я застываю в сомнении. Оставляю вилку в контейнере и встаю. Все молчат. Подхожу к окну и глубоко вдыхаю прохладный морской воздух.

— Что скажете? — Тихонько выдыхаю.

— Если добавить те деньги, которые ты уже дал мне… — Размышляет Егор.

— Я уже вложил полмиллиона, но если соберу все, что есть, добавлю еще столько же. — Вступает Макс.

— Достану еще пару сотен тысяч. — Отзывается Фил.

— Я могу снять остаток со своего счета. — Вздыхая, бормочет старик.

— Плюс мои. — Оборачиваюсь к ним. — Сколько еще не хватает?

Макс разводит руками.

— Где-то пол-ляма.

— Хм. — Потираю виски.

Удастся ли заложить дом? Так быстро — вряд ли.

— Я дам вам недостающую сумму. — Вдруг говорит Соня, откладывая тарелку с салатом на стол. Она нервно облизывает губы. — Это всё, что у меня есть.

В случае проигрыша она потеряет свои деньги.

— Ты уверена? — Спрашиваю хрипло.

По ее лицу разбегаются разнообразные эмоции, значения которых я не понимаю.

— Да, Глеб, я уверена. Можешь их взять.

Обдумываю услышанное, затем благодарно киваю:

— Отлично, спасибо. Значит, у нас есть вся сумма. — Поворачиваюсь к старику. — Иосифыч, звони, предупреди Хромого и Палыча, что ставки выросли.

— Хорошо. — Он берет телефон.

«Мы выиграем. Обязательно выиграем».

— Только я хочу еще раз увидеться с Майором. — Прерывает мои мысли Соня.

— Что? — Не сразу врубаюсь я. — Зачем?

Она подходит и хватает меня за рукав. Смотрит прямо в глаза.

— Мне нужно убедиться, что всё идет, как надо. — В ее глазах читается отчаяние.

Ее слова обхватывают мое сердце и тянут его из моей груди.

— Он же и так у нас на крючке… — Хмурюсь я.

Губы Сони изгибаются в полуулыбке:

— Просто доверься мне, ладно?

— Хорошо… — Киваю я, но не перестаю переживать.

Вдруг, это последние слова, которые она говорит мне вот так, глядя в глаза?

Но, тряхнув головой, тут же отбрасываю подальше эти мысли. «Все хорошо. Это не станет ошибкой. Я ей доверяю».

— Фил, что у нас там с найденными в номере Майора документами? — Спрашиваю, когда девушка отходит от меня, садится на диван и снова берет вилку.

— Как раз сейчас над этим работаю. — Бросает он, не отрываясь от ноутбука.

— Держи в курсе.

— Ага.

Поворачиваюсь, сдержанно улыбаюсь Соне и сажусь рядом с ней на диван. Аппетит ко мне так и не возвращается, его вытесняет тревога.

20

Вадим

Заедаю бессонницу двумя таблетками обезболивающего. Башка трещит нестерпимо. Кажется, мысли, которые не давали спать всю ночь, подобны жукам-древоточцам. Жрут, жрут, жрут мои мозги, сверлят всё новые и новые ходы в черепной коробке и не остановятся, пока не сдохну.

А перед глазами ее лицо стоит. Красивое, светлое.

Оказывается, переживать на расстоянии было вовсе не так мучительно, как находиться совсем близко, ощущать любимый запах, касаться нежной кожи, шелковых волос и быть лишенным возможности обладать всем этим.

Меня со вчерашнего дня скручивает от ревности и злости, всё внутри кипит и взрывается.

Ну, не может такого быть. Никак не может.

Моя женщина. Моя. Ничья больше. И уж точно не его!

И как я только мог тогда подумать, что всё будет легко и просто? Что просто развлекусь, женюсь, сгребу бабла, что всё будет продолжаться дальше, как было прежде? Даже представить не мог, что моя послушная девочка вдруг взбрыкнёт, учудит такое и уедет. Кажется, и не знал её совсем.

И это сейчас возбуждает только сильнее.

Провожу ладонями по лицу, задерживаюсь пальцами на спинке носа — это она мне оставила эту уродливую горбинку. Её страсть и злость, её ненависть сделали это.

Чёрт…

У меня в штанах со вчерашнего вечера бешеная пульсация. В паху наливается, скрипит от желания, ноет. Точно нарыв, который давно просит, чтобы его вскрыли. И никто другой, кроме неё, не может помочь.

Не стоит у меня теперь на других. Я как меченый, только от запаха одной-единственной самки с ума схожу. И за свое право иметь её готов грызть горло любому, кто встанет на пути. А оттого, что она сопротивляется, только еще больше завожусь. Как безумный ёбарь-террорист, клянусь — дай она согласие, закрою ее в своем номере и затрахаю до смерти.

Иду в ванную, чтобы снять напряжение.

Встаю под холодный душ и остервенело дрочу. Сытая жизнь почти отучила меня от такого простого и эффективного механического действия, но стоит только закрыть глаза и представить, что здесь, под струей воды, прислонившись лицом к стенке, рядом стоит она, как процесс начинает приносить удовлетворение. Кончаю быстро, меньше, чем через минуту, и даже удивительно, что не быстрее, потому что электричество от нахлынувшего возбуждения потрескивает даже в ушах.

«Вот же сучка. Сука. Сучка моя… Аааа…»

Судорожно хватаю ртом воздух, чувствуя, как неумолимо слабеют ноги. Горячие волны разбегаются по всему телу, сводя мышцы и принося недолгое облегчение.

Не знаю, заколдовала она меня, что ли? И почему на ней постоянно свет клином сходится? Почему мысли упрямо возвращаются к этой хрупкой фигурке, плоскому животу и задорным маленьким сисечкам? Баба как баба, а для меня, что красная тряпка для быка. Вижу, и хочется кинуться и порвать.

Подставляю лицо под струи воды и делаю температуру выше. Нужно согреться. Прийти в себя. Подумать. Решить, что действительно хочу, и как действовать дальше.

Вступать в открытую конфронтацию с Дымом опасно. Это значит, что мести во второй раз мне точно не избежать. И кто знает, возможно, она даже окажется кровавой — ведь он псих, который держит все свои эмоции при себе, а от таких людей никогда не знаешь, что ожидать. Это раз.

А два — я вряд ли оправлюсь, если она откажет мне открыто и при всех. Майор не привык к таким унижениям. Другое дело, если выиграть, если дать ей право выбора, если красиво утереть нос этому ублюдку. Тогда у меня будет шанс убить одним выстрелом сразу двух зайцев.

К тому же, Соня все еще хочет меня. Как бы не пыталась строить из себя недотрогу. Это было видно по ее дрожащему телу, по напряженным соскам, по приоткрытому рту, которым она жадно хватала воздух, по ногам, обвитым вокруг моей талии.

Я достаточно изучил ее, чтобы знать, когда эта малышка возбуждена, и вчера только убедился в этом — она осталась такой же податливой и мягкой, готовой доставить удовольствие любым из способов, каким только попрошу.

Нужно просто помочь ей освободиться.

Стук в дверь номера застает меня выходящим из ванной комнаты. Наспех вытираю волосы, встряхиваю головой и, повязав полотенце на бедра, босиком иду узнать, кого там принесло.

— Да? — Спрашиваю.

Открываю дверь и застываю на месте, как вкопанный.

Она слепит глаза, точно солнце. Странно, что я не замечал в ней раньше этого лоска, этой небрежной утонченности, этой гордой стати. Всего-то и надо было, что приодеть и уговорить расправить плечи.

Теперь Сонька — женщина-огонь. Эффектная, гордая и такая далекая. Держится ровно и смотреть умудряется, словно свысока. Строгое красное платье на молочно-белой коже сидит идеально, будто влитое, мягко подчеркивает стройные линии и не лишает хозяйку намека на развратность под слоем ткани. Алые губы на бледном лице смотрятся спелыми вишнями, так и манящими к ним прикоснуться. Вот только эмоции ее все скрыты, зацементированы под маской учтивой вежливости, будто за кирпичной стеной.

— Можно? — Ее рот неуверенно приоткрывается, уголок рта чуть приподнимаются в полуулыбке, а затем опускается.

И кровь бросается мне в низ живота.

В ней столько секса, столько электричества, что я даже рад, что скинул напряжение в ванной. Иначе, сейчас не ручался бы за себя, как какой-нибудь маньячина.

— А Дым? — Спрашиваю, отходя назад. — Он знает, что ты здесь?

Соня, кажется, собирает всю свою решимость, чтобы посмотреть мне в лицо.

— Нет.

Ее глаза скользят по моему телу, по рукам и задерживаются на бугорке под полотенцем. Усмехаюсь, видя, как она нервно сглатывает. Её щёки розовеют, а пальцы добела впиваются в маленькую сумочку.

— Это хорошо. — Замечаю с ухмылкой и спешно закрываю дверь.

— Я пришла поговорить. — Она проходит в комнату и, пользуясь тем, что можно перевести взгляд на что-то нейтральное, начинает оглядывать разбросанные по кровати и стульям вещи.

— О чем? — Подхожу и бесцеремонно прижимаюсь к ней сзади.

Соня вздрагивает.

Мне нравится ее реакция. Она так рьяно пытается бороться со своей совестью. Но этот испуг в глазах, смятение — все это чистая наивность. Ни к чему противиться своей природе. Я вчера был в ее трусиках: их выжимать можно было. Трогал её, такую горячую и влажную, ощущал прозрачную смазку на своих пальцах, и она говорила за нее без слов.

— Зачем тебе всё это? — Сонька вырывается и пятится к окну.

Сумочку к груди прижимает, губы облизывает.

— Оп, — от ее резкого движения бедрами полотенце запоздало, но все-таки съезжает с моих бедер вниз. Прихватываю его конец, но не спешу оборачивать вокруг талии. — Раздеваешь меня, значит?

Она делает вид, что не слышит моего замечания. Задирает глаза к потолку.

— Прекрати, Вадик. Оденься, пожалуйста. — Отворачивается. — Мне, правда, нужно просто поговорить.

А я хочу, чтобы она его потрогала. Руками, губами, собой изнутри. Посмотрела, как я весь рад её видеть. Вспомнила бы, как любила меня всего. Любила того, кто заставлял её кричать и извиваться, кто выколачивал из нее всё новые и новые стоны и просьбы не останавливаться.

— Как скажешь, моя сладкая. — С усмешкой отбрасываю в сторону полотенце, натягиваю трусы и пытаюсь придавить ими разгоряченный и ноющий от желания член. Бесполезно: он нагло дыбится, точно черенок от лопаты. — Если ты точно решила, что не хочешь прямо здесь и прямо сейчас…

— Ты можешь быть хоть раз серьезным? — Поджимая губы, спрашивает она.

А у меня мысли только об одном: пройтись ладонями по длинным ножкам снизу вверх, задрать юбку и очутиться в тесной, полыхающей жаром влаге.

— Могу. — Натягиваю брюки, с трудом застегиваю ширинку. — Так пойдет?

Соня поворачивается, смотрит недоверчиво, но, убедившись, что я одет, с облегчением выдыхает.

— Что ты затеял?

— В смысле? — Приподнимаю брови.

Она откашливается.

— Что за турнир? Во что ты хочешь втянуть Глеба?

Наблюдаю, как кривятся ее пухлые губы, как высоко вздымается грудь, и не понимаю, почему эта стерва так сводит меня с ума? Почему с ней так тяжело и так охренительно круто? Как и когда она сумела так глубоко в меня проникнуть?

— Милая, это просто покер. Просто игра. Обыкновенная мужская забава, тебе не о чем переживать.

Она вспыхивает.

— Что ты задумал, Вадик? Лучше скажи честно. Членами померяться? Или что-то хуже?

— А что, твой хахаль переживает по этому поводу? — Ухмыляюсь.

— Нет. — Её красивые синие глаза мечут молнии. — Он взбешен!

Не могу сдержать улыбки.

— Мне нравится, когда он бесится, малыш. — Делаю шаг в ее сторону и вижу, как напрягаются в испуге ее плечи. — Значит, я всё делаю правильно. И я выиграю. Вот увидишь. Обчищу этого мудака. Обдеру, как липку.

Соня обреченно вздыхает. Смотрит на меня с мольбой.

— Зачем, Вадик? Зачем? — Качает головой. — Я просто не понимаю.

А я думаю только о том, как вчера держал ее на весу. Как посадил на стол, прижал к себе и чуть не засадил в нее по самые яйца. Мы были так близки. Почти кожа к коже. Ощущали на себе дыхание друг друга. А теперь между нами метр, но ощущение такое, что километры.

Но… я знаю, что стоит мне только коснуться ее снова, и она потечет. Сдастся, сделается податливой, сама попросит меня трахнуть её быстро и грубо.

Останавливает одно — ужасно не хочется совершить еще одну ошибку. Мне не нужно сейчас ее чувство вины. Мне нужно осознанное решение и полное понимание того, что она моя, и бежать ей некуда и незачем. Полное подчинение.

— Потому что я лучше, Соф. — Подхожу ближе, и моя рука тяжелеет от желания дотронуться до неё. — И всегда буду лучше.

— Зачем? — Как заведенная, продолжает бормотать она. Смотрит на меня в упор, и я вижу, как силы покидают её.

— Потому что ты нужна мне. — Убираю непослушную прядь ей за ухо, и чувствую, как девушка замирает под моей рукой. — Потому что хочу вернуть тебя. Хочу, чтобы всё было по-прежнему. Нет, даже лучше. Теперь всё будет по-другому. Просто скажи, что хочешь этого. И я весь твой. Только твой.

— Ты лжёшь, Вадим. — Соня подается назад, отдергивает плечо. — Ты лжёшь мне, как и всегда.

— Нет, девочка, я клянусь тебе.

— Ничего не вернуть, Майор. — Ее губы дрожат, а меня передергивает, когда она зовет меня вот так. — Я теперь с Глебом, и мне с ним хорошо.

Мне мерзко это слышать, но, в конце концов, я сам это заслужил. Сильно стискиваю зубы и позволяю всем эмоциям, в том числе и боли, вихрем прорваться на лицо.

— Так хорошо тебе ни с кем не будет, Соф. Ты же это знаешь. — Тяжело вздыхаю, замечая тревожные морщинки, прорезающие её лоб. — Я знаю твоё тело. Твой запах. Твой вкус. Твои желания. Знаю, как сделать тебе хорошо. И очень-очень хорошо. Помнишь? Ты всё помнишь, моя девочка. Так бывало только со мной, да? Вижу, что прав.

На её лице отчаяние, она упрямо сжимает губы и пятится назад. Качает головой.

— Отмени игру, Вадик. Пожалуйста. Не знаю, что ты задумал, но не поступай так с ним. Ты же знаешь Дыма…

Медленно, осторожно, как бывалый охотник, делаю еще один шаг к жертве.

— Так ты за него переживаешь или за меня?

Соня кажется не на шутку перепуганной.

— Он опасен, ты же знаешь. У вас ведь одно прошлое на двоих.

— Глупенькая моя девочка. — Приближаюсь так близко, что в груди нестерпимо больно давит. — Я ведь знаю все его фишки, все трюки. Все дешевые приемчики, малыш. И я готов к ним. Меня не обыграть.

Она дрожит всем телом, у неё больше нет сил сопротивляться. Между нами всего несколько сантиметров.

— Я люблю его, Вадик. Его, слышишь?

Внутри всё леденеет.

— Теперь я еще сильнее хочу его обыграть. — Эти слова горчат у меня на языке.

— Отмени игру, пожалуйста. — В её глазах мольба. — Ради всего, что у нас было. Отмени…

— Уже слишком поздно, Соф. — Мои ладони ложатся на ее лицо. — Я сделаю всё, чтобы вернуть тебя.

Она так сладко прикрывает веки. Боже, да у нее не остается никаких сил бороться со мной.

— Не надо… — Говорит прежде, чем я сминаю ее губы голодным поцелуем.

Терзаю их, тяжело дыша. Целую глубоко, отчаянно, страстно. Запускаю руки в ее волосы. Превращаю этот поцелуй в безумную агонию, чувствуя, как она неохотно, а затем уже смелее отвечает. Впиваюсь губами в её шею, шепчу её имя, оставляю языком огненные дорожки на её коже.

— Вадик… — Просит она, нерешительно отталкивая.

Грубо перехватываю её запястья, прислоняюсь лбом к её лбу и, задыхаясь, бормочу:

— Я сказал, что люблю тебя. Это чистая правда, слышишь? — Внизу живота нестерпимо ноет. Сердце стучит в адовом ритме. — Все, что я говорил, это правда. Хочу, чтобы ты вернулась. Мне нужно это. Хочу тебя. Хочу всё исправить. Я тебя люблю, дура!

Она отшатывается от меня, прикрывая ладонью перемазанный помадой рот. В глазах ужас, испуг, оцепенение и раскаяние.

— Да. — Сглатывает. Смотрит на меня с такой тоской, что внутри всё обрывается. — Ты сказал. — Она несколько раз кивает, будто борясь с собой. — Но это… абсолютно ничего не меняет, вот в чем беда.

И, всхлипнув, стремглав бросается к двери.

Я слышу хлопок, оборачиваюсь ей вслед, но в номере уже никого нет. Наклонившись на подоконник, пытаюсь отдышаться.

«Это моя женщина. Всё ещё моя! Каждой частичкой своей души моя, и я чувствую это»

21

Глеб

— Так какой ложный сигнал вы придумали? — Спрашивает Соня, когда мы садимся в машину.

— Макс будет подергивать губой. — Я закрываю за ней дверцу и направляюсь к водительскому сидению. Сажусь. — Марк Иосифович уже сообщил об этом Майору. Мы позволим ему пару раз обыграть Шведа, потом он покинет стол, а затем мы «сыграем Джокера». — Завожу двигатель, трогаю автомобиль с места. — Самое главное, грамотно вывести из игры Хромого и Палыча, вряд ли они захотят добровольно потерять свои деньги.

— Угу. — Соня нервно прикусывает нижнюю губу и отворачивается к окну.

С того момента, как вернулась со встречи с Майором, она сама не своя. Замкнулась, переживает, и я все больше начинаю тревожиться из-за этого.

Если девчонка решила сговориться с бывшим любовником, то вложенные деньги она не потеряет — это как раз мне нужно бояться, чтобы не остаться в дураках.

— Всё нормально? — Спрашиваю сухо.

Мне хочется положить ладонь на ее руку, но не уверен, что это будет уместно.

— Ага.

Мы всё ещё доверяем друг другу? Что между нами происходит? Что изменилось? Или всё по-прежнему?

— Ты уверен, что он не интересовался, как и чем ты жил последний год? — Соня достает сигарету, вставляет меж накрашенных губ и прикуривает. — Не интересовался, с кем ты общаешься, с кем ведешь дела?

— Ты о чем? — Напрягаюсь я.

Мне не нравится, когда перед самым ответственным этапом операции что-то вдруг подозрительно начинает идти не так. Это как знак, как черная кошка, не вовремя перебежавшая дорогу прямо перед колесами твоей машины. Есть еще время повернуть назад, но ты так разогнался, что сам уже на всех парах несешь себя в пропасть.

— Я про Макса. — Она так тяжело вздыхает, что верхняя пуговичка на ее вороте расстегивается. — Может быть такое, что ему донесли, что ты работаешь в последнее время со Шведом? — Ловкие пальчики быстро застегивают ее обратно. — Вдруг он знает, как тот выглядит, и всё такое? Ведь если он знает, то мы все, по сути, обречены…

Липкая, словно клей, тревога холодком пробегает по спине.

— Он что-то говорил тебе? — Невольно увеличиваю скорость, заставляя «бэху» еще быстрее мчать вдоль прибрежного шоссе.

Девушка затягивается, долго не выпускает дым из легких, а затем выдыхает несколько ровных, маленьких колечек.

— Говорил, что знает все твои приёмы. — Она пожимает плечами и бросает на меня испытующий взгляд.

— Ну, это не новость. — Утешаю, скорее, самого себя, нежели её. — Только вот мы больше трех лет не общаемся, и за это время мои навыки ушли далеко вперед от его представлений.

— Но Майор, наверняка, ожидает от тебя подвоха. — Её голос срывается на едва слышный шепот.

— Это тоже было заранее известно. — Усмехаюсь я.

— Хорошо, если ты так уверен в успехе.

— А ты не уверена?

Соня пристально разглядывает меня, в своей фирменной манере свесив сигарету с губ, затем легким движением отбрасывает светлые волосы с лица:

— На девяносто процентов из ста.

Вылитая Мерилин Монро, срань господня.

— Ста процентов никогда и не бывает. — Подмигиваю я. — Даже если ты тыришь пенсию из панталон своей спящей бабули, всегда нужно опасаться того, что она может поймать тебя за руку.

Мне нравится, как она улыбается. И пусть ее лицо кажется сейчас бледным и измученным, улыбка, как рассветные лучи, озаряют его и наполняют жизнью.

— Или, может, ты передумала? — Нахмуриваю брови.

— Нет. — На этот раз ей хватает твердости сказать это так, чтобы я поверил.

Соня выпускает дым из приоткрытых губ и вышвыривает сигарету в окно.

— Глеб?

— Да? — Лавируя в потоке машин, смотрю на нее искоса.

— Я хочу, чтоб ты знал.

Улыбка гаснет, и лицо девушки становится очень серьезным.

— О чем? — Спрашиваю.

Даже сквозь тихое журчание музыки из динамиков слышу ее тяжелый вздох.

— Я разглядела тебя.

Задумчиво чешу висок, пытаясь привести в порядок мысли.

— Не понял.

Она выпрямляется и слегка поворачивает корпус в мою сторону. Несколько секунд мы едем в тишине: Соня оглядывает меня так, будто хочет взглядом впитать каждую черточку моего лица, а я, вынужденный следить за дорогой, бросаю на неё короткие, полные смятения, взгляды.

— Тогда, на пристани, помнишь? — Грустно говорит девушка. — Когда мы увиделись в первый раз. Я тогда еще была лысой, как чупа-чупс.

— Да. — Воспоминания рисуют улыбку на моем лице.

— Я тогда подумала, что такой ухоженный, крепкий мужчина обязательно должен быть заносчивой задницей. Потому что он знает, что привлекателен, и привык к женскому вниманию. — Соня на секунду сжимает губы. — И когда мы уже официально познакомились в той гостинице, пару дней назад, я только уверилась в своих мыслях.

— Вот как?

— Да. — Её дыхание рядом с моим плечом ощущается как щебет птички. — А еще ты был груб, циничен и… холоден.

— Значит, всё совсем плохо? — Улыбаюсь я.

— Тогда я решила, что это даже хорошо. Потому что бабники редко бывают такими серьезными. А потом поняла, что за фасадом бесчувственного истукана есть и еще что-то. Могу ошибаться… Но, кажется, мне удалось заглянуть внутрь настоящего Глеба.

Мне не удается сдержать усмешки:

— Звучит пугающе.

Соня сцепляет руки в замок и смотрит куда-то, вроде как на костяшки собственных пальцев.

— Спасибо тебе за всё. Ты даже не знаешь, как много для меня сделал.

Мне жутко хочется до нее дотронуться, но всё, что я могу, это пялиться на нее напряженно:

— Мы что, прощаемся?

Она поднимает на меня свои огромные глаза.

— Дело подходит к концу, Дымов. — Сглатывает, на мгновение прикрыв веки. Пушистые ресницы трепещут, как крылья бабочки. — Уже сегодня вечером всё разрешится. — Снова смотрит на меня печально и как-то трогательно. — И каждый пойдет своей дорогой, так?

Бляха… Как много мне хочется ей сказать. И почему именно сейчас? В не самое подходящее для разговоров время?

— Соня, я…

Девушка не дает мне договорить — смеясь, хлопает по плечу и задерживается на нем ладонью дольше положенного.

— Главное, чтобы всё получилось, ведь так? — Ее губы изгибаются в подобие вымученной улыбки. — Значит, нам нужно очень постараться.

«Я тоже тебя разглядел. Ты должна знать это», — но эти слова так и не покидают моего рта.

— Угу, — бормочу вместо этого.

— А это колечко… — Теперь мне становится понятно, куда устремлен ее взгляд. — Милая вещица, правда?

— Да.

Она вздыхает.

— Раз уж это просто реквизит, значит, недорого стоит?

— Н-нет. — Говорю неуверенно.

— А то оно мне так понравилось. — Ерзает на сидении, разглядывая мой подарок, в гранях которого играют солнечные блики.

Решаюсь сказать правду.

— На самом деле, я его специально для тебя…

— Не хочу его снимать! — Перебивает меня громким восклицанием. — Можно оставлю себе на память?

— Да… Да, конечно.

Никак не могу разгадать эмоций, творящихся на ее лице. Улыбка, замешанная на боли и тоске, свет синих глаз, сияющий печалью.

— Тогда я рада, что оно моё. — Отодвигает руку подальше и снова приближает, отодвигает и приближает, будто налюбоваться не может. — Спасибо, Глеб. Я никогда его не сниму. Никогда. Не сниму.

Мне так много хочется ей сказать. Так много услышать в ответ. Чтобы понять, что за на хрен творится между нами, но мы уже приехали. Паркую автомобиль у дороги, недалеко от бара, и поворачиваюсь к ней.

— А теперь за дело! — Не давая мне и рта раскрыть, восклицает Соня.

Ее глаза блестят, и мне становится не по себе.

«Слёзы? Или мне только показалось?»

Покидаю салон, открываю дверцу пассажирской двери и помогаю ей выйти. Ручка девушки в моей ладони смотрится почти крохотной и очень хрупкой. Даже не верится, что такое тщедушное создание могло разнести вдребезги номер, а потом у него еще остались силы, чтобы дарить мне свою страсть до самого утра.

Мы медленно спускаемся по ступеням в помещение бара. Оно встречает нас сигаретным дымом, приглушенным светом и мрачноватыми для веселых посиделок темно-малиновыми стенами. Надо признаться, что Фил постарался на славу: стол для покера стоит в середине зала и организован по всем правилам игры.

Весь основной свет сосредоточен именно над ним. Само заведение после небольшого ремонта тоже выглядит солиднее, как и его хозяин, со скучающим видом смешивающий коктейли за стойкой.

Я помогаю Соне преодолеть неудобные ступеньки без наименьших потерь — на каблуках спускаться в полутьме немного опасно. Беру из ее рук небольшой кейс с деньгами и приветствую присутствующих.

— Добрый вечер!

— О, добрый вечер, — откликается Эрлих. На старике старомодный, но явно жутко дорогой костюм, его седые пряди аккуратно зачесаны назад так, чтобы прикрывать внушительную лысину, в руке толстенная сигара и стакан со спиртным. Он ставит выпивку на стол и охотно протягивает мне руку. — А вы должно быть…

— Да, это тот человек, о котором я вам говорил. — Выходит из тени Майор. — Глеб Дымов, прошу любить и жаловать.

— Мне очень приятно. — Стараясь казаться спокойным и расслабленным, жму руку пожилому еврею.

— Надеюсь, вам будет с нами уютно. — Натягивает улыбочку Эрлих.

— Тоже надеюсь. — Протягиваю ему кейс. — Мой взнос.

— А кто эта прекрасная дама? — Оживляется старик.

— Это…

Майор делает шаг вперед и ехидно ухмыляется:

— Это Софья, мы с ней тоже очень давно и тесно знакомы.

Прочищаю горло и сжимаю в своей руке ладонь девушки. Выглядит она так, будто спрятаться за моей спиной хочет.

Эрлих склоняется в легком поклоне:

— Очень приятно. Будьте моей гостьей, чувствуйте себя, как дома.

— Благодарю, — сдавленно произносит она.

И льнёт к моему плечу.

Еврей представляет нам других игроков, здороваюсь с ними по очереди, улыбаюсь, но от моего взгляда не укрывается и то, как эти двое, Майор и Соня, продолжают смотреть друг на друга.

Соня

— Присаживайся, — Глеб отодвигает мне стул. Рядом со столиком на подставке стоит большой аквариум, на стене висит работающий телевизор. — Что тебе взять выпить?

«Лучше чего-нибудь покрепче». Меня колотит, едва ли не как от удара шокером.

— На свой вкус. — Тянусь к нему.

Он нежно целует в губы, заботливым движением убирает за ухо прядь моих волос.

— Сейчас посчитают деньги, начнется игра. Тебе здесь уютно?

— Вполне. — Пожимаю плечами. — Скучать, пока мужчины забавляются азартными играми, — такова женская доля.

Привычно, словно мы делаем это каждый день, Глеб еще раз касается моих губ.

— Всё будет хорошо, — шепчет на ухо и отходит.

«А вот это вряд ли», — думаю про себя.

Бросаю взгляд налево. Майор стоит со стаканом в руке. Он напряжен. По его суженным зрачкам мне хорошо заметно, что настроен этот мужчина только на победу. Или замышляет что-то. И от одного взгляда на него, сердце испуганно жмется к ребрам.

— Шикарно выглядишь. — Наклоняется ко мне Вадим, стоит только Дымову отойти к стойке бара.

Будто он не видел сегодня меня! Будто не вынул душу из тела и не вернул ее обратно одним своим дерзким поцелуем.

— Спасибо… — Цежу сквозь зубы.

Всем было бы лучше, если бы он отошел поскорее. Мои нервы и так не выдерживают.

Пока мужчины обмениваются дежурными фразами, я со скучающим видом оглядываю зал. Тихий, со вкусом обставленный бар. Самое подходящее место для закрытых игр.

Оглядываю участников.

Хромой оказывается тощим мужиком в помятой несвежей одежде. Удивительно, как у такого еще водятся деньги. Наверняка, убивает всё свободное время, играя в покер. Лучше бы помылся. А то засаленные волосы выглядят совершенно отвратительно и мерзко.

Палыч, второй приглашенный игрок, — его полная противоположность. Приземистый, коренастый тип в классическом черном костюме. Медлительный, флегматичный. Похоже, для него такой турнир привычное дело, он не нервничает, его глаза не блестят в азарте — мужик, скорее, засыпает на ходу.

«А где же Макс?», — суетливо оглядываюсь, но не нахожу его глазами.

— Держи. — Глеб подает мне коктейль, наклоняется и проводит носом по шее.

Щекотно.

— Спасибо, дорогой. — Улыбаясь, ловлю на себе гневный взгляд Майора.

«Ты — моя», — читается в его лице.

«Боже, дай мне сил», — наверняка, написано на моем.

Пока мужчины рассаживаются за столом, пролистываю снимки в телефоне. Там несколько наших общих фотографий с Дымовым. «А мы неплохо смотрится, черт подери». Как всё могло бы быть радужно, будь оно сказкой. Но это жизнь, к сожалению. А жизнь — суровая штука.

— Начнем? — Слышится голос Глеба.

Поднимаю глаза. Все на своих местах. Эрлих руководит процессом. В его руке карты. Постукивая ими по столу, старик косится на часы.

— Ну, что ж. Раз Алекс так и не появился…

И в эту секунду в бар заваливается шумная компания: Швед и его курицы. Девицы навеселе, да и сам Макс, похоже, тоже изрядно набрался. Весело смеясь, они втроем чуть не скатываются вниз с лестниц и замирают, узрев серьезные лица собравшихся.

— Упс, — мямлит Швед. — Привет честно́й компании!

И они снова ржут, обнимаясь.

— Алекс, мы заждались. — Недовольно произносит Рудольф Исаич.

— Пардон! — Швед поворачивается к своим спутницам. — Девочки! Тсс, тихо. Идите, поклюйте что-нибудь в баре. Эй! У кого бабло? Ага, давай его сюда, куколка.

Отправив своих цыпочек к барной стойке, он направляется к столу, зажав подмышкой кожаный портфель с деньгами.

— Прошу меня простить, был занят. — Косится через плечо. — Их двое, сами понимаете…

— Садись, Алекс. — Кряхтит Эрлих, поднимаясь. — Сейчас принесу твои фишки.

Забирает деньги.

Глеб брезгливо закатывает глаза, глядя на вновь пришедшего. Майор же более снисходителен к новому участнику — приветствует кивком головы.

— Эй, бармен, — слегка пошатываясь, кричит Макс. Оглядывается и радостно хлопает в ладоши, завидев Фила. — Налей-ка мне рома!

— Может, не стоит? — Спрашивает Глеб, недовольно оглядывая его. — Мы играть собираемся.

— Не-е-ет, — отмахивается Швед, поправляя лацканы аляповатого пиджака, — для разгону самое то!

— Налейте ему водички, пожалуйста. — Кряхтит Эрлих, обращаясь к замершему с бутылкой в руке Филу.

— У вас тут что, клуб зануд? — Хихикает Макс, падая на стул. — Бармен, налейте всем! И запишите на мой счет.

Наконец, все рассаживаются.

Рудольф Исаич кратко оговаривает правила игры. Сдает карты. Я сижу, закинув ногу на ногу. Рисую пальчиком завитушки на столе. Стараюсь не встречаться взглядом с полирующим бокалы Филом, чтобы никто ничего не заподозрил. В сторону игрового стола не смотрю, но слушаю внимательно. Попытки пьяных девушек затащить меня к ним за столик, чтобы поболтать, отвергаю сразу.

Мне не до этого. Все внутренности сжаты ледяной лапой страха.

— Сбрасываю.

— Уравниваю.

— Уравниваю.

Эти фразы перемежаются шелестом карт и стуком стаканов об обивку стола. Подняв взгляд, замечаю, как внимательно следит Майор за каждым движением Макса. Особенно, когда тот будто нечаянно дергает губой.

Ставки повышаются.

Кто-то из игроков заметно нервничает, кто-то кажется отстраненным, кто-то откровенно зевает. Швед сопровождает каждую свою фразу глупым хихиканьем. Он сидит, развалившись на стуле, и накаляет обстановку своим «нечаянным» пьяным хамством.

Дымов спокоен.

По крайней мере, именно так мне и кажется. Именно таким он и бывает всегда. Хладнокровный, непробиваемый каменный истукан. В глазах же Майора ярко заметен хитрый блеск — мне ли не знать, что он означает. Мой бывший привычно считает, что владеет ситуацией. Или…

— Вы выиграли, Вадим, поздравляю! — Провозглашает Эрлих, позволяя Майору стащить на свой край стола внушительную гору фишек.

Макс раздосадовано цокает языком:

— Бли-ин. Тебе просто повезло, чувак!

Вадим улыбается. Он доволен. Остальные участники держатся спокойно. Игра продолжается.

Снова сдают карты. Фил разносит напитки. Макс просит еще стаканчик рома, закуривает сигару.

— Ваши ставки, — командует Эрлих.

— Мне кофе, — просит Глеб у бармена.

— Хорошо.

У меня не остается сил выносить всё это. Достаю сигарету, закуриваю. Через какое-то время нервы натягиваются так сильно, что я начинаю вздрагивать от каждого стука фишками по столу. Тушу окурок в пепельнице.

— Да. — Палыч отвечает на телефонный звонок. — Да. Что?

— Что-то случилось? — Беспристрастно интересуется Рудольф Исаич, когда тот кладет трубку и проводит ладонью по вспотевшему лбу.

— У меня ЧП в офисе. Простите, нужно будет отъехать. Надеюсь, скоро вернусь.

— Ох, какая жалость. Ну, разумеется. — Качает головой старик.

— А, черт! Давай ва-банк! — Взмахивает руками мужчина.

Игра продолжается недолго.

— Сожалею… — Через полминуты произносит Эрлих.

Толстяк встает и спешно покидает зал. Слышно, как он матерится себе под нос.

Ловлю на себе взгляды ночных бабочек. Они перешептываются о чем-то. Неужели, Глеб не мог нанять кого-то посерьезнее? Хотя, наверное, так и должны вести себя тупые проститутки. Они отлично отыгрывают свои роли.

Ставки снова растут.

Я встаю и иду в уборную. Меня лихорадит. Трудно казаться спокойной под таким давлением. Вижу, как переглядываются игроки за столом, пытаясь прочесть друг друга.

— Ва-банк? — Удивляется Эрлих.

Оборачиваюсь. Вижу, что Хромой ставит всё. Вскрываются.

— С такими-то картами? — Тут же раздается насмешливый возглас Майора.

Замираю у поворота в коридор.

— Сожалею, — скрипящий голос пожилого еврея, — но вы вне игры.

«Отлично».

Спешу в уборную. Ладони покрываются капельками пота. Двое уже выбыли, совсем скоро всё решится.

— Пять минут перерыв, потом сдаем снова.

Вхожу, запираю дверь, протираю холодной водой горящие щёки.

«Почему так страшно? Почему так холодно?»

Плечи подрагивают, тело пронзает нервная дрожь.

Собираюсь с духом, поправляю волосы, смотрю в зеркало. Вдыхаю, медленно выдыхаю, закрываю кран, сушу руки и толкаю дверь.

— Черт! — Едва не вскрикиваю, заметив прислонившегося к стене Вадима.

Он стоит в полутьме, зажав меж пальцев дымящуюся сигару.

— Ну, как ты? — Дожидается, пока выйду и прикрою дверь. — Решила что-нибудь?

Судорожно сглатываю, останавливаясь напротив него. Воровато оглядываюсь в сторону зала.

— О чем ты? — Шепчу.

— О нас с тобой. — Его рука прикасается к моей щеке, и мы погружаемся в неловкое молчание.

— Я уже говорила… Нет никаких нас с тобой… — Перекидываю волосы через плечо, освобождаясь от его пальцев на своем лице.

Майор недовольно опускает руку.

— Есть. Иначе бы я не видел это в твоих глазах.

Со стороны зала раздается смех Макса и его шлюшек.

— Зачем ты преследуешь меня? — Произношу устало.

Мне не хочется, что Глеб застукал меня болтающей с Майором.

— Я предупреждал, что не отступлю. — Он надвигается, заставляя меня упереться лопатками в стену.

Нависает, наслаждаясь тем эффектом, который производит на меня. Улыбается. И его улыбка становится такой дерзкой, что я тут же вспоминаю, за что люблю этого мужчину. «Черт, как же она мне нравится, эта его самодовольная ухмылка. Пожалуй, даже больше, чем просто нравится. Я от нее без ума».

— Лучше бы мы никогда не встречались. — Выдыхаю ему в лицо.

— Но мы встретились. — Вадим держит сигару подальше от моего лица, но у меня все равно кружится голова от табачного дыма и терпкого запаха мужчины.

— Ненавижу тебя. — Цежу сквозь зубы.

— За что? — Спрашивает так ласково, что у меня сердце пропускает сразу несколько ударов.

— За то, что ты делаешь со мной всё это… — Я размазываюсь по стене. Таю от его близости.

— Что именно, Соф? — Дышит тяжело и часто.

— Всё это… — Я краснею от того, что он одним взглядом читает мои грязные мысли. — Нельзя. Я не могу уйти. Не могу поступить так с Глебом…

— Разве он так хорош?

Зажмуриваюсь. Мне чертовски больно.

— Даже в половину не так хорош, как ты… — Признаюсь с горечью в голосе.

— Тогда в чем дело? Уйдем отсюда вместе.

— Боже… Всё так перепуталось… — Хватаю ртом воздух. Смотрю на него и вижу такое же безумное желание быть вместе. — Ты должен знать. Тебе просто так не уйти отсюда, Вадик. Всё подстроено, понимаешь?

— М?

— Поэтому я сегодня днем и умоляла тебя отменить игру. — Провожу ладонями по лицу в попытке хоть немного успокоиться. — Он специально тебя заманил. Глеб. Те, кто выбыл, единственные были не в теме. Остальные — все кореша Дымова.

— Что? — На его лице напрягается каждый мускул.

— Они ждут, что ты поведешься на нервный тик Алекса, что пойдешь ва-банк. Но карты у него будут лучше, а не хуже, чем ты будешь думать. Ложный сигнал, Вадим. Неужели, ты не знал про такую уловку?

22

Вадим

Чуйка меня никогда не подводит. Не зря готовился к любым его фокусам.

— Так и знал. — Выдыхаю с усмешкой. — Всё, как я и думал.

Глаза Сони широко распахнуты. В них отчаяние, смятение, преданность. Бедная, она так боролась с собой, так долго не могла определиться, что сейчас выглядит настолько бледной, будто вот-вот хлопнется в обморок. Её всю трясет.

— Прости, я не могла сказать тебе раньше. — Девушка давит пальцами на веки, всхлипывает, затем опускает руки и бросает еще один испуганный взгляд в сторону зала.

— Всё нормально. — Я изнываю от желания поцеловать ее прямо сейчас же. — Главное, что ты определилась. Я рад.

— Господи… — Она опускает взгляд.

— Соф. Эй… — Касаюсь пальцами её подбородка. — Слушай меня, Соф. — Поймав полный тревоги взгляд, улыбаюсь. — Всё, что я говорил — чистая правда. Клянусь. Так что ты сделала всё правильно.

Ловлю ее дыхание, частое и рваное.

— Что теперь будет?… — И это не вопрос.

Паника. Самая настоящая паника.

— Я не врал, что люблю тебя. — Признаюсь.

— Ох… Так. Подожди. — Соня пытается отдышаться. Её руки мечутся от лица к груди и обратно. — Стой. Что же… как… Короче, — поднимает на меня глаза, — я помогу тебе. Когда Алекс выйдет из игры, встану за Глебом и подскажу, какие у него карты.

Она громко сглатывает, её взгляд снова скользит по мне.

— Спасибо, что веришь мне. — Шепчу.

Соня быстро кивает и срывается с места, зная, что, если не сделает этого, то я стисну её в объятиях прямо здесь. Она не идет, а почти бежит обратно в зал. Выждав с минуту, я тоже возвращаюсь.

— Даже не думай. — Преграждает дорогу Дымов.

— Прости? — Усмехаюсь я, затягиваясь сигарой.

Как же меня бесит этот самодовольный хлыщ!

— Разве я не говорил, чтобы ты не лез к ней? — Его ноздри раздуваются от гнева. — Хватит ходить за моей женщиной по пятам!

Оглядываю его, неспешно выдыхая дым.

— Боишься, что не выдержишь конкуренции? — Дерзкая ухмылка так и лезет на мое лицо без спроса.

Этот придурок даже не знает, что его песенка уже спета.

— Я предупредил. — Рычит он. — Еще раз и…

— У-у… — Двигаюсь к столу, намеренно задев его плечом. — Уже боюсь!

Сажусь на стул и наблюдаю, как он чуть не лопается от ненависти. Перевожу довольный взгляд на Соню. Она уже за своим столиком: потягивает коктейль, пялясь в телевизор. Только по напряженной позе можно судить о том, как сильно она сейчас нервничает.

«Не подвела меня. Моя девочка…»

Игра продолжается. Как и предполагалось, пьяный шут, глядя в свои карты, подергивает губой. Мне смешно. Трудно сдерживаться, убедившись, что все это не просто подозрения и не плод моего воображения, а самый настоящий спектакль, умело разыгрываемый кучкой сельских актеришек.

Делаю ставку. Дым сверлит меня взглядом, его зрачки сужаются. Алекс смеется:

— Ха, да ты блефуешь… — Потом трет висок и облизывает губы. — Ладно.

Старик, наблюдая за тем, как тот двигает свои фишки к середине стола, цокает языком:

— Ва-банк?

— Ага, — подставной мажорик нарочито небрежно разваливается на стуле.

— Уравниваю. — Довольно ухмыляюсь я.

Отталкиваю от себя фишки.

Глазки пожилого еврея бегают по сторонам. Он протирает лоб платком. Жутчайшее напряжение заставляет его едва ли не подпрыгивать на стуле.

— Вот так, дорогуша. — Вскрывая карты и подвигая их ко мне, давит лыбу Алекс.

Он уверен в победе.

Все дружно уставляются на выстроившиеся в рядок шестерки.

Выпрямляюсь и неторопливо переворачиваю свою комбинацию карт. Придавив пальцем, издевательски медленно толкаю их в его сторону. Жду реакции.

— Стрит-флеш… — Хрипло произносит Эрлих. — Алекс, вы выбываете…

Мажор округляет глаза, дрожащей рукой хватает свой стакан и выпивает залпом. Дымов кажется непоколебимым. Они всё ещё отыгрывают свой спектакль, сдерживаясь, чтобы не переглянуться в панике. На что надеются? На пресловутый план «Б» или все-таки на удачу?

Мне хочется заржать, когда Алекс неуклюже встает и, шатаясь, удаляется назад к своим бабенкам. Замечаю, что Соня тоже напряженно наблюдает за всем происходящим. Она стоит недалеко от игрового стола, сцепив руки на груди в замок.

— Бля, налейте мне еще! — Восклицает мажор, со скрипом отодвигая стул.

— Налей ему за мой счет, — подмигиваю бармену. Мое настроение улучшается.

Взгляд Дыма скользит по столу. Он еще не теряется в лице, но уже близок к панике и тщетно пытается взять себя в руки. Наверняка, пытается понять, в чем и когда просчитался. А ответ рядом. Он близко. Стоит в метре позади него и смотрит на меня преданно и верно.

— Прервемся минут на пять. — Эрлих откладывает карты в сторону.

С радостью встаю и иду к бару. Проходя мимо опустившей глаза Сони, бросаю взгляд на Глеба и замечаю довольно громко:

— Посмотрим, на чью сторону встанет сегодня удача. Всё как в старые времена, да, Дым?

Глеб

Пропускаю его замечание мимо ушей.

Мне нужно срочно охладиться. Встаю и иду к бару. Моего запаса прочности все еще хватает на то, чтобы держать себя в руках и ступать твердо. Но сердце в груди стучит молотом.

«Огромные деньги! Все заначки и накопления членов моей команды, Сонин взнос… Я могу всё это потерять в два счета…»

И от осознания этого напряжение только возрастает.

— Он прочитал Макса, — шепчу на ухо своей спутнице, облокачиваясь на барную стойку.

«Как? Как такое могло произойти? Почему он не поверил в нашу легенду? На чем мы погорели?»

— Держи себя в руках, — тихо говорит Соня, подходя ближе и поглаживая меня по плечу.

Дрожь ее пальцев электричеством проникает через ткань мне прямо под кожу.

— Стараюсь. — Уверяю ее.

Она садится на стул рядом со мной.

Напряжение, царящее в помещении, можно ножом резать. Даже девчонки Макса притихли. Все переглядываются, бросают друг на друга полные непонимания взгляды. Швед расстегивает ворот рубашки: он не знает, как вести себя дальше, то ли играть роль до конца, то ли забить и броситься в уныние.

Только Майор кажется на удивление спокойным и беззаботным. Он цедит свой виски мелкими глотками и со скучающим видом разглядывает десятки бутылок на светящихся полках. Еще бы. Разгадав наш замысел, этот говнюк чувствует себя победителем, но теперь слово за удачей, и еще неизвестно, на чью сторону встанет эта чертовка.

— Как ты? — Поворачиваюсь к Соне.

Она выглядит не на шутку встревоженной и напуганной. А я, если честно, просто рад, что мне впервые есть на кого опереться в трудный момент. Даже если проиграю, даже если буду виноват перед своими товарищами, даже если мне придется возвращать им эти деньги до скончания своих дней, то эту девчонку, забравшуюся в самое сердце, отпускать от себя я уж точно не намерен.

Плевать, какие у нее планы на жизнь. Плевать, хочет она быть со мной или нет. Если уж я что-то решил, то не отступлю. Точка.

— Ужасно нервничаю. — Придвигается она. Почти шепчет, чтобы неспешная мелодия, льющаяся из динамиков наверху, могла заглушить ее голос. — Скорей бы всё закончилось…

— Закончится. — Обещаю, принимая из рук Фила стакан со спиртным. — Но я могу потерять всё.

— Ты не потеряешь. — Ее голос срывается.

Даже если Соня сама не верит в успех, она пытается поддержать меня — здорового, взрослого мужика, едва не теряющего от испытанного смятения присутствие духа. И это вдохновляет.

Кладу свою ладонь на ее ладонь и тихонько сжимаю.

— Хорошо бы. — Пытаюсь улыбнуться.

Она не смотрит на меня. Гипнотизирует взглядом наши руки на полированной поверхности барной стойки. Мне так нужен ее взгляд — сам не знаю, почему. Зарядиться? Почувствовать силу? Поверить, что всё будет хорошо? Без понятия. Но Соня не смотрит, и ее тревога передается мне, скручивая тугими узлами желудок.

— Продолжим? — Уже менее бодро зазывает Марк Иосифович.

Правильно, ни к чему оттягивать момент истины.

Мы возвращаемся за стол. Я снимаю пиджак, вешаю на спинку стула, закатываю рукава рубашки.

— Как настроение? — Интересуется Майор. Он бросает насмешливый взгляд на татуировки на моих руках, которые мы, между прочим, начинали делать одновременно с ним, у одного старого мастера в коммуналке в центре города. Тогда казалось, что вся жизнь у нас впереди, и уж точно никто из нас не ожидал подвоха от другого. — Готов проиграть?

— Я никогда не проигрываю. — Ставлю локти на стол.

Чувствую настоящий адреналиновый прилив сил.

— Когда-то нужно начинать, Дым. — Он ехидно скалится, потирая руки.

Глубоко вдыхаю. Все затаили дыхание. Кроме легкой музыки и стука Сониных каблучков ничего не слышно. Она обходит стол, с волнением глядя на стопки фишек. Обхватывает себя руками и поглаживает ладонями собственные предплечья, будто замерзла.

Марк Иосифович сдает карты. Драматизм ситуации накаляется молчанием всех, кто находится сейчас в помещении и неотрывно следит за игрой.

— Соня. — Вдруг громко говорит Майор, выпрямляясь.

Мы даже не успели посмотреть на свои карты. Девушка замирает рядом с моим плечом. Молчит, но я слышу, как громко она вдыхает перед тем, как затаить дыхание. И от этого меня, почему-то, бросает в дрожь.

— Соня, мне не нужна твоя помощь. — Поведя бровью, ухмыляется Вадим. Его взгляд направлен прямо на нее. — Отойди от него, пусть сегодня всё будет по-честному. Я хочу сыграть с Дымом, как мужчина с мужчиной — лицом к лицу, без уловок и трюков.

Тянутся бесконечные секунды, во время которых я не вижу ее лица. Зато я могу видеть, как Макс и Фил переглядываются в ошеломлении.

— О… — ее голос за моей спиной отдается тонким писком, — о ч-чем ты?

Она, видимо, пытается держаться. Хочет изобразить искреннее непонимание в голосе. Но то, как криво улыбается мой соперник, глядя на нее, выдает ее с головой.

— Отойди и сядь на свое место. — Приказывает он ей грубо.

«Ничтожество, — кричит мой разум, — кому же ты поверил, Глеб? Ей? Как ты мог? Впустил вора не только в свой дом, но и в душу. А эта продажная тварь не только отымела тебя, но еще и унизила прилюдно!»

Мое сердце замирает, когда я слышу ее тихие, неуверенные шажки. Спина покрывается холодным потом. Девчонка проходит мимо и останавливается у бара. Медленно поворачивается

Я стискиваю зубы с такой силой, что чувствую, как глаза наливаются кровью. Мне хочется встать и придушить ее собственными руками. А лучше себя — дебила, который первый раз в жизни решил довериться кому-то, и так неудачно.

Когда наши глаза встречаются, я внутренне содрогаюсь. У нее во взгляде вина, сожаление, муки совести, но мне уже все равно. Меня не трогает ни ее дрожащая нижняя губа, ни ходящие ходуном плечи.

Поворачиваюсь к Майору и глубоко вдыхаю.

— Поехали? — Бросает вызов он.

— Эм… — Теряется Марк Иосифович. — Всё нормально, господа? Я не понимаю, что происходит… Но мы можем всё отменить, если кто-то из вас считает, что…

— Мы продолжаем! — Не даю ему договорить.

Мне понятно желание старика всё исправить, но это было бы для меня еще большим унижением.

— Х-хорошо. — Он прочищает горло.

Карты неуклюже и как-то судорожно подпрыгивают в его умелых руках.

Соня отворачивается к барной стойке. Я вижу, как она дрожащими руками пытается убирать волосы за уши. Не знает, куда себя деть. Мечется, трет шею, будто задыхается, заламывает пальцы. Вижу, как Макс сверлит ее ненавидящим взглядом.

Передо мной и Майором ложатся карты. Протягиваю руку, беру их. Приподнимаю, заглядывая под «рубашку». Еле удерживаюсь, чтобы не сглотнуть.

Делаю ставку.

Он ее уравнивает.

Все происходит словно в тумане.

На стол ложатся карты «в открытую». Каждый из нас в страшнейшем накале складывает в голове возможные комбинации. Меряю взглядом противника и увеличиваю ставку. Улыбнувшись, Майор тут же ее уравнивает.

Марк Иосифович выкладывает еще несколько карт лицом вверх.

Швед уже вертится на стуле, словно на иголках. Телки его больше не интересуют, только игра. Да и те, хоть и тупые курицы, но тоже замолкли, будто бы осознают всю важность происходящего.

Снова повышаю ставку.

Майор снова уравнивает.

Все звуки доносятся до меня, как через пелену. Они сливаются в сплошное пронзительное гудение, давящее на виски. По венам вместо крови течет что-то ледяное и обжигающее. Мне дурно. Предчувствие чего-то ужасного следует неотступно.

Наши с Майором взгляды схлестываются, как тяжелые мечи. Со звоном и летящими во все стороны искрами. Мы готовы порвать друг друга на клочки, но решают здесь всё эти чертовы маленькие картонные прямоугольнички — карты.

Сгребаю сразу половину своих фишек и отодвигаю от себя, к середине стола. Вадим кивает и, не забыв улыбнуться, тоже повышает свою ставку ровно на столько же. Мы снова следим за движениями рук старика.

— Итак… — произносит он, выложив карты.

У меня с трудом получается вздохнуть. Шестеренки в голове крутятся с бешеной скоростью. «Черт, черт, черт…»

— Что-то не сходится, Дым? — Весело интересуется соперник, заметив мое замешательство.

Кровь бешено стучит в висках, но я делаю усилие и выдавливаю улыбку.

— У меня? Хм, наоборот — все просто прекрасно.

«Гребаный ублюдок».

— Что ж. — Майор радостно стучит пальцами по краю стола. — Раз так, то давай сразу по-крупному?

— Легко. — Через силу заставляю себя поднять руки и толкнуть к середине стола все фишки. — Ва-банк.

— Обожаю, когда ты такой. — Майор делает то же самое. — Чересчур самонадеянный, уверенный в себе. Так приятнее тебя обламывать.

Он смеется.

Переворачиваю свои карты и облизываю губы.

— Стрит. — Пожимаю плечами.

Чувствую, как медленно и противно катится меж лопаток капелька пота. Ёжусь.

Лицо Майора не меняется при взгляде на комбинацию из карт моих и лежащих посередине стола. Он чертовски спокоен, и от этого у меня ступни прирастают к полу. Пару секунд Вадим тратит на то, чтобы убедиться, что все верно, а затем издевательски медленно переворачивает свои карты.

У меня в глазах рябит или я вижу короля и туза?

Черт…

На какое-то мгновение весь зал начинает качаться и кружиться перед моими глазами. Во рту пересыхает, руки слабеют.

— Стрит. — Усмехается Майор.

И начинает произносить вслух все карты комбинации, хотя я и так уже понимаю, что проиграл. Мучительно пытаюсь сфокусироваться хоть на чем-то, но все заглушает раскатистый гром — это моё сердце. Оно стучит так звонко, что немеют все мышцы, перехватывает дыхание.

«Король и туз», — стучит в башке, — «Король, мать его и…туз».

Его карты выше.

Земля уходит из-под ног.

— Только не плачь, Дым. — Бросает Майор, видя, как я оседаю, склоняясь над столом.

Будто во сне, вижу, как он встает, а следом за ним и Марк Иосифович. Старик укладывает деньги в кейс и передает победителю, который его за это горячо благодарит.

Зал плывет передо мной, мои веки вздрагивают. Единственное, что я хочу видеть — это ее лицо. Лицо и лживые глаза этой предательницы, которая втоптала меня в грязь своим мерзким поступком.

И она смотрит на меня. Неотрывно, испуганно. Сжав губы в тонкую линию и дрожа, словно осиновый лист.

— Если захочешь сыграть еще, знаешь, где меня найти. — Раздается над головой голос Майора.

Он проходит мимо меня к двери, и звук его шагов бьет набатом по моим ушам. Хочется послать его к черту, всех к черту, но у меня язык точно к нёбу прирос. Смотрю на Соню и молчу. А она смотрит на меня и будто не дышит.

— Идешь, Соф? — Его голос, точно удар, рассекает воздух.

И весь мир сжимается до одного этого короткого мгновения, которое я буду помнить, наверное, всю жизнь. Её грудь тяжело вздымается, взгляд опускается в пол, она вздыхает… и послушно встает.

Схватив в руки сумочку и не глядя больше в мою сторону, спешит к нему. Вкладывает свою маленькую ладонь в протянутую руку.

— Подожди, — слышится ее голос. Девушка останавливается возле игрового стола, за которым я все еще сижу. Она судорожно сдирает с пальца подаренное мной кольцо и кладет поверх разложенных рядком карт. — Прости, Дым. Прости меня, пожалуйста… Я… я по-другому не могла, потому что все еще люблю его…

— Убирайся! — Рычу.

Боль ослепляет меня. Все внутренности горят огнем. Из груди рвется, но так и не выходит, дикий вопль бессилия и ярости. Слышу, как, удаляясь, стучат ее каблучки, и чувствую, будто сама жизнь меня покидает.

— Простите, ребята, простите меня все… — Слышится ее всхлип.

Оборачиваюсь, когда Майор уже утягивает ее в коридор. Хочу двинуться и не могу. Мне не хватает воздуха. Тошнит.

— Какого хуя? — Ревет Макс, как только дверь за ними захлопывается.

— Это что сейчас было? — Теряется Фил, падая на стул.

— Мы их что, вот так и отпустим? С баблом? Э-эй, приди в себя, Дым! — Не унимается Швед.

Я медленно встаю, провожу ладонями по лицу. Пытаюсь осознать произошедшее. Меня бросает то в холод, то в жар.

Марк Иосифович достает платок и стирает со лба пот.

— Ты их не остановишь? — Макс бросается в коридор и останавливается, тупо глядя на закрытую дверь. — Дым, ау! — Поворачивается, смотрит на меня в недоумении.

«Это неправда. Этого не может быть…», — звенит в голове.

— Заткнись. — Бросаю я ему.

Наливаю себе виски и жадно пью. Алкоголь обжигает горло, раздирает жидким огнем пищевод, но мне того и надо — хоть как-то притупить другую боль, душевную, заставляющую противно ныть сердце.

— Я на хрен больше никогда не заткнусь! — Восклицает товарищ, взъерошивая волосы. — Ты понял, что только что произошло?! Эта тупая сука просто продала нас!

Не успеваю понять, как мои руки обхватывают стоящий рядом стул и с грохотом обрушивают его на пол. Дерево ломается у ног Швецова с противным хрустом, а я ору:

— Заткнись, я сказал! — С силой тру пальцами лоб. — Дай подумать!

— Хули тут думать, — ворчит Макс, но уже тише.

Отворачивается.

Видимо, пролетевший перед носом стул немного привел его в чувство.

— Эй, парни… — говорит одна из девушек робко.

— Все заткнитесь! — Прошу я, взмахивая руками.

Подхожу к столу, беру лежащее поверх карт кольцо и долго всматриваюсь в огранку камня. Голова кружится, ноги теряют сцепление с поверхностью пола.

«Думай. Думай. Думай»

Вздохнув, сжимаю кольцо в кулаке.

«Я никогда не сниму его, Глеб», — проносится в мыслях воспоминание нашего последнего разговора.

— Глеб, — окликает меня Агата. У нее единственной хватает смелости ослушаться моего приказа.

— Что?! — Оборачиваюсь к ней, гневно стиснув зубы.

— Она оставила свой смартфон… — Брюнетка пожимает плечами и с опаской косится на лежащий на столе аппарат, словно там не мобильник лежит, а настоящая часовая бомба.

На секунду в мозгу что-то перещелкивает. Бросаюсь к нему, беру и нажимаю на кнопку. Экран оживает.

Блин…

Хватаюсь свободной рукой за голову:

— Вот стерва…

На заставке больше не наше фото, там кое-что другое, отчего у меня мурашки разбегаются по всему телу.

Убираю кольцо в карман, судорожно достаю свой телефон и набираю номер брата:

— Егор?

— Да. — Голос Лунева хрипнет от напряжения.

— Мальчишка там?

— Да… А что?

— Дай мне его.

— Что-то случилось?

— Просто дай!

Оглядываю всех присутствующих, застывших в непонимании, и тяжело вздыхаю.

— Алло, — слышится в трубке.

— Свят, сколько ты вчера сделал «кукол» из бумаги и купюр?

— Что? — Не врубается он.

— Сколько получилось пачек? — Нервно барабаню пальцами по столу.

— А… Э… Двадцать.

— Сколько их там сейчас? Пересчитай быстро.

Сердце замирает, пока я жду ответа. Слышится копошение.

— Девятнадцать. — Наконец, отвечает пацан. — Да, девятнадцать.

Воздух холодным потоком прорывается в мои легкие.

— Так. — Прикусываю до боли губу. — Собери их в мой кейс, парень. Черный такой, помнишь?

— Да, вот он.

— Нашел? Отлично. Сложи их в него аккуратно, сейчас я приеду, хорошо?

Ничего не понимающий парнишка мычит:

— Угу.

В трубке снова раздается взволнованный голос Егора:

— Глеб, что там у вас? Всё в порядке?

Зажмуриваюсь, потираю пальцами веки и снова открываю глаза.

— Нет. Но я еду к вам.

23

Соня

— Идем, — Вадим утягивает меня за собой вдоль по улице.

Мы поворачиваем во двор одного из домов.

— Погоди, — едва не запинаюсь.

В вечерних сумерках мне трудно поспевать за ним, удерживаясь на высоких каблуках.

— Здесь у меня машина.

Раздается щелчок сигнализации. Мы подбегаем к большому черному автомобилю. Я открываю дверцу со стороны пассажирского сидения и прыгаю внутрь.

— Глеб — вор, конечно. — Пытаюсь отдышаться. — Но не грабитель и не убийца. Почему ты думаешь, что он пустится за нами в погоню?

— Я не боюсь его. — Вадим садится на водительское, хлопает дверью. — Просто перестраховка. — Озирается по сторонам, проверяя, нет ли за нами погони, затем кладет кейс с деньгами мне на колени. — С такими деньжищами, — он хлопает ладонью по крышке и довольно улыбается, — нужно всегда быть настороже.

— Наверное. — Нехотя соглашаюсь я.

Вадим заводит мотор, и тот откликается приятным, тихим рычанием. Через пару секунд машина срывается с места и летит по вечерним улицам.

— Ничего не скажешь мне? — Спрашиваю.

— М? — Поворачивается он. Его глаза горят азартом, лицо даже в полутьме салона светится искренним, неподдельным счастьем.

— Ну…

— Ты умница, девочка.

Мне с трудом удается выдохнуть.

«Как там Глеб? Что он чувствует? Как переживает произошедшее? — эти мысли не дают мне покоя.

— Я все-таки выиграл. Охереть. Я победил его! — Смеется Вадим, вдавливая педаль газа в пол. — Черт возьми, я сделал это!

Пытаясь унять дрожь во всем теле, наблюдаю за ним. Ему реально хорошо, он горд и доволен собой. Уделать Дыма — вот самое главное, чего он добивался. Остальное — второстепенно.

— Сейчас быстро в отель, заберем вещи и сматываемся отсюда. — Он пританцовывает плечами, делая музыку громче. — Малыш, у тебя есть курить?

— Угу. — Достаю из сумочки пачку, прикуриваю одну сигарету и передаю ему.

— Моя славная девочка. — Хвалит меня Вадим, затягиваясь. Перекладывает сигарету в левую руку. Его правая рука в это время тянется в мою сторону, ложится на колено, отодвигает подол юбки и скользит вверх. Крепко сжав пальцами моё бедро, он внезапно ослабляет хватку, а затем возвращает ладонь на место звонким шлепком. — Да расслабься ты, зай! Все уже позади.

Кожа на бедре горит огнем. «Чертов садист».

— Постараюсь. — Обещаю я, опуская взгляд на кейс с деньгами.

— Как тебе понравилась игра, детка? А? — Он наклоняется, хватает меня за подбородок, притягивает к себе и жадно целует в губы.

— Мм… Осторожно! — Отстраняюсь я, жестом показывая, чтобы не забывал про дорогу. — Так и убиться недолго!

— Я был хорош, да? Ты видела, как он сдулся? — Вадим затягивается и выдыхает дым прямо в салон. — Никогда не забуду его лицо! — Он смеется, склоняясь к рулю. Пожалуй, Майору не стоило бы вести автомобиль после нескольких стаканов виски. — А то, как ты его добила… Соф, это неповторимо!

— Значит… — Глубоко вдыхаю и выдыхаю я. — Сейчас мы соберем вещи и уедем отсюда?

— Как можно скорее! — Кивает он. — Вернемся обратно, забуримся в какой-нибудь отель, и я трахну тебя, как следует. — Швыряет сигарету в окно и поворачивается ко мне. — Соскучилась по мне, а?

— Очень. — Вглядываюсь в темноте в до боли знакомые черты лица, в татуировки, тянущиеся от груди к шее и до уха, в блестящие черные глаза, манящие и дикие. И улыбаюсь.

— Значит, у тебя сегодня будет настоящий секс, детка. — Тянется ко мне, обхватывает волосы на затылочной части головы и больно стискивает. — Я забуду, что ты была с ним. Представлю, что этого не было. — Бросает взгляд на дорогу, затем снова поворачивается и вгрызается в мои губы. Отпускает, только когда слышит мой вскрик. — Понимаю, что ты просто хотела сделать мне больно.

— Да… — Вздыхаю я, прижимая ладонь к губам.

Во рту медленно расползается железный привкус крови.

— Потому что я чувствую тебя. — Вадим переводит взгляд на дорогу, поглаживает пальцами кожаную обивку руля. — Знаю всё, что у тебя в голове.

— И о чем я сейчас думаю? — Спрашиваю я, легонько прикусив поврежденную губу.

— Хм… — Он задумывается. Прищуривая глаза, поглядывает на меня, а потом разражается громким смехом. — Детка, у тебя очень грязные мысли! Я даже возбудился.

«Как же он прав».

Мы смеемся. Машина сворачивает к набережной.

— Вот это деньжищи… — Провожу ладонями по кейсу, затем приоткрываю крышку. — Нельзя просто взять и проебать такую сумму. Лучше вложить во что-то. Как думаешь?

— А ты поумнела, моя кыса. — Усмехается Вадим, сворачивая на стоянку.

Достаю из кейса одну пачку и подношу к лицу.

— Ммм, это запах красивой жизни. — Вожу ею туда-сюда перед носом, затем беру обеими руками и, желая насладиться приятным шелестом купюр, оттягиваю пальцем самый краешек. — Вадик, стой!

Судорожно хватаю ртом воздух.

— Что? — Прямо посреди стоянки он ударяет по тормозам.

— Господи… — Снова и снова провожу пальцем по краю. Банкноты отгибаются, и становится хорошо видно, что настоящие купюры только снаружи — внутри пачки лишь резаная бумага. — Это… чемодан с фальшивками. Вадик… — У меня в горле пересыхает. — Клянусь, я не знала! Бля… Не думала, что Глеб опустится до такого.

Майора будто переклинивает. Он меняется в лице, морщится, но не произносит ни слова.

— Что теперь делать? — Бормочу, сжимая в кулаке стопку фальшивок.

— Сука… — Хрипло шепчет он. — Дым сука, тварь…

— Подожди, успокойся. — Убираю пачку обратно в кейс и лихорадочно взъерошиваю себе волосы. — Так. Нужно…

— Вернемся в бар, и я там всех перережу, если мне не вернут мои бабки!

— Нет. — Мотаю головой я. — Там уже никого нет. Сто процентов.

— Сука…

— Зато я знаю, что в номере у Глеба остались его личные вещи. Он придет за ними, зуб даю. Нужно подождать его там.

— Убью! Убью тварь! — Майор колотит по рулю, и срабатывает протяжный сигнал.

— Успокойся. — Прошу его. Нежно касаюсь плеча. — Успокойся, пожалуйста. Мы вернем деньги.

— Бля… — Вадим заводит машину, заводит ее в специальный «карман» на стоянке и глушит двигатель. Затем тяжело вздыхает, обхватывает ладонями лицо и дышит так, словно у него приступ зубной боли.

— В любом случае, главное, что мы снова вместе, так? — Мои руки тянутся к нему.

Он резко отстраняется и выскакивает из машины.

— Пошли!

Хватаю кейс, выхожу и направляюсь следом за ним. Майоров спешит, будто на пожар, мерит путь до отеля широкими шагами.

— Идиот. Как же я сразу не посмотрел! Почему не подумал об этом? Кретин! — Он сплевывает прямо под ноги изумленному швейцару на входе. — Знал же, что он сука конченая, и повелся! Блядь. На таком взводе был, что думал только о том, как свалить оттуда побыстрее. Сука! Сука!

Минуя лифты, он проходит к лестнице и, перешагивая через две ступеньки, поднимается наверх.

— Сейчас. — Восклицаю, когда мы оказываемся у двери нашего с Глебом номера. — Вот ключ.

Вадим открывает дверь, мы входим.

— Не включай свет. — Требует он. — Вдруг эта крыса увидит, испугается и не пойдет.

— Ладно… — Бросаю кейс на пол, быстро снимаю туфли и прохожу. — Только как мне собирать мои вещи в такой темноте?

Майор подходит к окну и резко отдергивает штору. В тусклом лунном свете в глаза мне бросается ярость, морщинами изрезавшая его худое лицо. Он оглядывает номер, словно ищейка. Сверлит взглядом аккуратно застеленную постель, будто пытаясь отыскать на ней следы любовных утех, затем брошенные на спинку стула платья и стоящий у стены небольшой красный чемоданчик с моей одеждой.

— Много вещей не бери. — Цедит сквозь зубы, продолжая то ли приглядываться к обстановке, то ли принюхиваться.

— Хорошо. — Сглатываю. — Только ты не забывай про моего брата, Вадим. Я ведь не могу его бросить. Обещай, что мы его тоже заберем с собой?

В полной тишине, пока он стоит у окна, начинаю собирать разбросанные по комнате и развешенные в шкафу шмотки.

— Мы ведь заберем его? Заедем за ним, да? — Оглядываюсь в суматохе сборов.

— Заберем. — Вздыхает он. — Только куда ты его потом планируешь?

Взмахиваю руками.

— Не знаю. Сниму нам с ним квартиру, ему же нужно доучиваться в школе, потом институт. Только хату нужно, наверное, побольше… И есть ведь еще ты… Или, если мы вернем деньги, можно снять Святу отдельное жилье, а нам с тобой дом. Что молчишь?

— Кто-то идет… — Успевает сказать он прежде, чем слышится щелчок ключа в замке.

Замираю с чемоданом в руке. Через секунду загорается свет. Щурюсь.

— О, уже и в моем номере обживаетесь, — надтреснуто говорит Глеб.

Замечаю черный кейс у него в руке.

— Кажется, это моё. — Надвигается на него Майор.

Пытается выдернуть из руки Дымова чемоданчик с деньгами, но тот сжал его мертвой хваткой. На меня смотрит, стиснув зубы и нахмурив лоб.

— Глеб, пожалуйста, — прошу я, бросая вещи и делая неуверенный шаг в его сторону. — Он же честно их выиграл.

Его пальцы неохотно, но расцепляются. Кейс достается Майору.

— Зачем, Соня? — Дымов подходит ко мне вплотную. Его грудь от частого дыхания вздымается высоко. — Я до последнего не верил, что ты можешь со мной так поступить…

Мне так больно смотреть ему в глаза, что я теряюсь. Начинаю лепетать:

— Прости, Глеб, пожалуйста, прости меня.

— Вернись. — Он зажмуривается от боли, произнося это. — Соня… — Тянется ко мне, но затем стискивает пальцы в кулак и опускает. — Я тебя люблю. По-настоящему. Понимаешь? А он… — Указывает пальцем в сторону. — Он ничтожество, и кинет тебя снова. Ему нельзя верить.

Глеб делает еще шаг, и я, не выдержав, начинаю пятиться назад.

— Нет. — Мотаю головой. — Нет, Глеб.

Перевожу взгляд на стоящего с кейсом в руке возле двери напряженного Вадима, но Дымов подходит ближе, закрывая своей грудью мне обзор.

— Сонь, — в его глазах мольба. — Прошу тебя… Не делай еще одну ошибку… Ты будешь жалеть всю жизнь.

— Может, хватит?! — Злится Майор.

Но я его не слышу. Дрожу всем телом, чувствуя запах Глеба, ощущая его так близко рядом с собой. Вспоминая тепло, которое мне дарили его объятия. Окунаюсь в его светлые глаза, забирающие мою боль и дарящие спокойствие.

— Соня! — Зовет Вадим, теряя терпение.

А я опускаю взгляд на протянутые ко мне ладони Глеба. Мое сердце подскакивает, мышцы напрягаются.

— Как мне жить без тебя? — Почти задыхается Дымов. — Что мне без тебя делать? Зачем было это всё?

— Глеб, я… — у меня кружится голова.

— Да что за дерьмо! — Восклицает Майор. — Отвали уже от нее!

Один удар сердца. Второй. Еще один. Смотрю в лицо Глеба и очень хочу поверить в то, что все это правда. Все, что он сказал мне. Делаю глубокий вдох, но получается лишь нервный всхлип.

— Прости, мне нужно уйти… — И, пряча взгляд, стремительно обхожу его сбоку.

Беру красный чемодан со своими шмотками, накидываю тонкий белый плащ.

— Смирись уже, что ты проиграл, Дым! — Вадим грубо хватает меня за руку и тянет к двери. — Деньги, достоинство, бабу — всё проиграл!

Он хватает меня за локоть и выталкивает за дверь. Выходит сам, затем снова цепляет рукой моё запястье и волочет меня за собой по коридору. Я с трудом передвигаю ногами, стараясь поспевать за ним. Тащу за собой чемодан. Едва удерживаю поток слез, готовых хлынуть из глаз.

У Глеба было такое лицо… Внутри у меня все вянет и сморщивается, как у растения без воды. Стыд обжигает лицо. Злость, отчаяние, раскаяние — все смешивается во взрывоопасный коктейль. Состояние такое, будто сейчас взорвусь.

— Вадик! — Зову я.

Пытаюсь остановиться.

— Давай его сюда! — Обернувшись, он выдергивает из моей руки чемодан.

Тянет вниз по лестнице.

Дыр-дыр-дыр. Бедный чемодан скачет по ступеням, едва не обламывая на ходу шаткие колесики. Я иду следом, но замедляю ход.

— Поторопись! — Рычит Майор, словно боясь, что Глеб бросится за нами в погоню.

— Вадик…

Но он меня не слышит. Мы выходим на улицу, мне приходится ускорить шаг, чтобы догнать его на стоянке.

— Где твой брат? — Спрашивает Вадим, открывая багажник. — Куда за ним ехать?

— Подожди… — Останавливаюсь возле машины.

Он закидывает мой чемодан, закрывает дверцу. Поворачивается ко мне.

— Что? Соф, ты передумала, что ли? — Его лицо морщится в раздражении. — Давай только без истерик. Мне еще нужно забрать твоего пиздюка, устроить вас обоих куда-то и придумать, как уладить свои дела.

— Ты про свою жену? — Усмехаюсь я, опуская руки. — Правильно. Нужно уладить свои «дела», Майор.

— Ты опять за старое? — Его глаза загораются безумными огоньками. — Мы ведь вроде уже все с тобой выяснили? — Он подходит ко мне совсем близко. — Все будет по-старому, только дай мне время уладить с ней все…всё… Бля, Сонь, я не хочу потерять те бабки, ради которых так долго старался, пока окучивал ее.

— А это? — Опускаю взгляд на кейс с деньгами. — Это что, Вадик? Тебе этого мало? Не хватит на жизнь?

— Денег много не бывает, Соф! — Вадим кладет руку на мое плечо.

— Верно. — Всхлипываю я. — Ведь все из-за денег, да? — Прикусываю дрожащую губу и пытаюсь найти в лице напротив хоть что-то, что я так сильно когда-то любила. — А еще из-за того, чтобы доказать Дыму, что ты лучше него. Так? Ты ведь сказал, что он проиграл и меня тоже… Да? Так все было? Я… просто твой выигрыш?

— Какой Дым? Какой выигрыш? — Майор хватается свободной рукой за голову, очевидно, чтобы не вцепиться со злости в меня. — Какие на хер деньги?! Я же сказал, что люблю тебя!

— Ты любишь только себя. — Я сбрасываю его руку и отхожу на шаг. — Тебе нравится смотреть на себя в зеркало и думать, какой ты крутой. Одолел Дыма, свел с ним счеты! Даже представляю, как ты будешь хвастаться этим перед своими приятелями… — Шумно выдыхаю. Качаю головой. — Нет, не походи ко мне. Ты любишь только себя и деньги. Больше никого…

— Что за бред… — Вадим оглядывается по сторонам. — Блядь…

— Он тоже спорил на меня, да? — Нервно смеюсь. — Боже, да вы все одинаковые! Я была не нужна тебе. Все ради бабла и того, чтобы утереть ему нос…

— Неправда! — Майор движется ко мне, заставляя отступать.

— Неправда? — Облизываю пересохшие губы. — Хорошо. Раз все это неправда, раз все не ради денег. Тогда выбрось их. — Я улыбаюсь. — Выбрасывай их к чертовой матери!

— Что за идиотизм?

— Я вполне серьезно. — Оглядываюсь и замечаю большую железную урну рядом с бордюром. — Давай. Вон мусорка. Выкидывай! Раз тебе важна только я и ничего больше. Давай! Давай, Майор! Что ты встал?! Докажи мне!

Подхожу к нему и пытаюсь выдернуть чертов кейс из руки.

— Ты же любишь меня? Ну? — Тяну на себя. — Давай, выбрасывай! Покажи, как много я для тебя значу! Покажи, на что ты готов ради меня! Любишь? Любишь, нет?!

Я уже отпускаю кейс, но все равно получаю толчок в плечо и отлетаю назад. Едва удерживаюсь на ногах. Мне дико больно и дико смешно.

— А ведь я тебе поверила… — Шатаюсь. — Дура… Поверила… и кому? Тебе? Жалкому трусу? Эгоисту? Блядуну первой категории?

— Соф… — Смотрит на меня, затем на деньги.

Он кажется растерянным.

— Проваливай! — Истерический смех скручивает меня пополам, из глаз бегут слезы. — Убирайся к чертям из моей жизни, слышишь? — Я отхожу от него назад. Двигаюсь спиной вперед. — Трахай свою жену или свои деньги, как уж захочешь, а про меня не думай даже вспоминать. Жалкий ублюдок…

— Соф, послушай!

— Нет. — Я качаю головой. Прячу руки в карманы и продолжаю отступать в тень. — Не-ет. Я прозрела, когда увидела, как ты, бедненький, вцепился в этот кейс из последних сил. Вот это любовь. Истинная. Меня ты никогда не пытался удержать столь же рьяно… — Вздыхаю и облегченно опускаю плечи. Пытаюсь запомнить его именно таким, как сейчас вижу, ссутуленным, жалким, потерянным. — Забудь меня, Майор. Это наша последняя встреча.

— Стой… — Как-то неуверенно.

— И не держи зла, ладно? Это мой выбор. Мне не нужны такие отношения, уж прости.

— Твой чемодан! — Раздается в темноте, когда я скрываюсь за стоящими в ряд машинами.

— Подари супруге! — Кричу.

Ускоряю шаг.

На ходу снимаю плащик, выворачиваю наизнанку, черным подкладом наверх, и надеваю снова. Теперь я не сияю белым пятном в темноте улиц. Выуживаю из кармана черный берет и устраиваю его на голове, ловко прячу светлые волосы под темную ткань. Меня лихорадит, но я продолжаю смеяться. От улыбки от уха до уха едва ли не сводит всё лицо.

— Что желаете? — Спрашивает меня официант маленького прибрежного кафе.

— Кофе, курить и самый большой бургер, какой у вас есть!

У меня зверский аппетит. Во всех смыслах.

Глеб

Когда дверь за ними закрывается, быстро оглядываю комнату. Убедившись, что моих вещей в номере не осталось, подхватываю стоящий у двери кейс и осторожно выглядываю в коридор. Никого. Выхожу и быстрым шагом преодолеваю расстояние до лестничного пролета. Навстречу никто не попадается. Отлично. Спускаюсь на этаж ниже и, напоследок оглянувшись, вхожу в нужный номер.

— Ну, что?! — Вскакивает с дивана Макс.

— Как? Где? Показывай? — Со всех сторон меня окружают Егор, Марк Иосифович, Свят и Фил.

Вижу, что они все на пределе. Едва галстуки свои не жуют.

— Спокойно. — Прохожу в центр комнаты и ставлю кейс на стол.

Мужчины замирают без движения.

Щелк. Распахиваю крышку.

— О… — Не выдерживает Макс.

Пачки лежат ровными прямоугольничками, заполняя все пространство кейса. Беру одну, сгибаю. Купюры шелестят, поддаваясь напору моих пальцев. Настоящие.

— Ю-ху! — Восклицает Швед. — Налейте мне скорее, кто-нибудь! Я чуть не обосрался сегодня от напряжения!

Марк Иосифович ослабляет галстук, Егор валится на диван, Фил танцует. А я просто остаюсь стоять перед кейсом, пытаясь выровнять дыхание.

— Ну, вот. — Чья-то рука опускается мне на плечо. — А ты сомневался в ней.

Поворачиваюсь. Это Свят.

Мне нечего сказать. Я могу только улыбаться.

— Она сумасшедшая. — Произношу тихо.

— Но башка у нее варит. — Замечает парнишка с видом знатока.

Фил разливает спиртное. Макс обмахивается деньгами, словно веером. Марк Иосифович уже делит пачки, чтобы отдать Егору его и мою доли, потому что брату уже нужно ехать. Сев на край стола, я смотрю за этой суетой и закуриваю.

— За Соню! — Говорит Фил, поднимая бокал.

— За Соню! — Присоединяются остальные.

И я тоже не могу не поддержать такой тост.

Она появляется только через час. Уверен, специально тянула время, чтобы дать мне, как следует, попереживать. Входит, и все замолкают. Она молча снимает берет, затем развязывает пояс плаща.

— Никогда в тебе не сомневался! — Бросается к ней Макс.

Сначала она обнимает его, потом и всех остальных по очереди. Марк Иосифович галантно помогает девушке снять плащ, Фил подает ей бокал с шампанским. Все это время мы не отрываем взгляда друг от друга. Наконец, чокнувшись с каждым, она направляется в мою сторону.

— За тебя, — поднимаю свой бокал.

Она смотрит на меня снизу вверх. Робко, неуверенно. Словно ждет чего-то.

— За тебя, — говорит.

Дзынь. Звенит стекло, мы чокаемся. Где-то очень далеко, на заднем плане, а может и на другой планете Макс в десятый раз рассказывает об ощущениях, испытанных им во время игры.

— Нельзя было сказать мне заранее? — Спрашиваю, склонив голову набок. — Хотя бы шепнуть на ушко перед самой игрой?

Ее губ касается легкая улыбка. В синих глазах пляшут озорные чертики.

— Вряд ли бы тогда так хорошо сыграл состояние шока. — Пожимает плечами. — Такое не под силу даже Матвей Палычу.

Смотрю на ее губы, и мне ужасно хочется к ним прикоснуться.

— Но фото, Сонь… Просто фото одной пачки фальшивок в твоем телефоне… А если бы я не догадался?

Она так красиво закусывает губу, что у меня сводит все внутренности. Сердце прыгает в груди, точно обезумевшее.

— Мне хотелось, чтобы ты немного пораскинул мозгами. — Виновато улыбается.

— Да я чуть не поседел!

Вижу свое отражение в ее глазах.

— Седина тебя не испортит, блондинчик. — Она откидывает волосы со своего лица, а я замечаю следы от своих поцелуев в разрезе ее платья.

— Но почему ты решила импровизировать? — Отпиваю глоток. — Как ты поняла, что он обо всем догадывается?

— Женщины всегда чувствуют немного тоньше. — Подходит ближе.

Я не слышу ничего, кроме нашего дыхания.

— Значит, ты должна догадываться, что я тогда испытывал…

Стреляет глазками.

— Возможно.

Я под гипнозом. Но все равно бормочу:

— Ты заранее захватила с собой пачку фальшивых денег, Соня.

Выдыхает с улыбкой. Наверное, никто в комнате уже не слышит ничего, кроме нашего дыхания.

— Это просто был мой план «Б». — Она кокетливо закатывает глаза. — Разве не ты говорил, что нужно все просчитывать наперед?

Мне ужасно хочется притянуть ее к себе, хотя девушка и так стоит настолько близко, что теснее уже некуда.

— Значит, все-таки голый расчет? — Говорю.

— Хм. — Она пожимает плечами. — Интуиция…

— Очень рискованно было делать ставку на то, что я увижу фото и догадаюсь, как именно нужно действовать дальше.

— Возможно. — Еще один загадочный взгляд.

Ставлю бокал на столик и лезу в карман.

— Не против? — Достаю кольцо и беру ее руку.

Она замирает, глядя на украшение, а затем смотрит мне в глаза.

— Возможно.

Неуклюже надеваю колечко обратно на ее тоненький пальчик.

— Ты когда-нибудь перестанешь говорить «возможно»?

Притягиваю ее к себе и прикасаюсь губами к руке.

— Возможно. — Слышится в ответ.

Эпилог

«В ней всё, что меня отчаянно бесит в других. И это странно, потому что в случае с ней оно вызывает обратный эффект. Наверное, это и есть любовь», — думал Глеб, когда вёз Соню с ее братом в купленный для матери дом.

Дело в том, что девушка оставила там кое-какие вещи, которые желала забрать прежде, чем отправиться дальше по городам побережья. Мужчина был совершенно растерян. Он не понимал, серьезно ли она говорит, что хочет уехать, и не знал, как ее от этого отговорить.

«Все происходит слишком быстро. Наверное, я не сказал ей самых главных слов. Нам нужно поговорить. Нужно признаться, что я чувствую к ней что-то такое… Такое… Сам не знаю, какое. Первый раз в жизни с подобным сталкиваюсь. И, быть может, если бы я ей это сказал…»

— Сонь, зачем тебе уезжать? — Сказал он, впуская их с братом в пустой дом.

Девушка скинула туфли и прошла в гостиную босиком. Огляделась.

— Дело закончено, и меня здесь больше ничего не держит.

Глеб тяжело выдохнул и посмотрел на парнишку:

— Заткни уши, малец.

— Да щас! — Усмехнулся Свят.

— А как же я? — Дымов преградил Соне дорогу.

— А что ты? — Уставилась она на него непонимающе.

— Я, ты, мы… — Начал заикаться он, подбирая слова.

Глеб впервые за три десятка лет собирался сломать свой жизненный уклад, отступиться от правил, потому что понимал, что без этой девушки дальше ему — ну, никак. Вот совершенно никак.

— Закрой уши, Свят! — Приказала девица брату.

— Да щас! — Скидывая обувь, отозвался юноша.

Соня подошла ближе к Глебу, посмотрела в глаза.

— Ты же не спишь с тем, с кем работаешь?

— Да… но… — Он не находился, что ответить.

— Вот видишь! — Ухмыльнулась она, разводя руками.

— Но в каждом правиле бывают исключения. И… — Мужчина растерянно провел руками по волосам и поднял взгляд к потолку. Но и там не находилось для него ответов. Тогда он просто сказал, как на духу: — Ты нужна мне. Не знаю, почему. Но я так чувствую. — Румянец расползся по его щекам. — Я хочу, чтобы ты осталась. Со мной. А мне нельзя отказывать, ты сама знаешь.

— Хочешь взять меня в свою команду? — Ее лицо вытянулось.

— Вообще-то, нет. То есть, да. — Он рассмеялся. — В пару. В команду. В жизнь. В горе и радости, и чего там еще?

Соня опешила.

— В общем, я тебя нанимаю. — Мужчина стиснул зубы, понимая, что его несет не в ту степь, но было уже поздно. — Хочешь, можешь даже руководить следующим делом? Как тебе? «Одиннадцать друзей Оушена» смотрела? Я организую тебе «Одиннадцать друзей Коршуновой», хочешь?

Усмехнувшись, девушка развернулась и пошла по коридору:

— Не-а.

— И про «горе и радость» я тоже не шучу. — Ему было легче сказать это ей в спину, потому что, когда Соня смотрела ему в глаза, он неизменно терял дар речи. — И если ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!

Он догнал ее, подхватил и забросил к себе на плечо.

— Аа-аа! — Начала извиваться девушка. — Помогите!

Но руки Глеба держали крепко.

— Это похищение. — Деловито заметил Свят. — Попахивает статьей.

— На. — Дымов выудил из кармана брюк смятую тысячную купюру и протянул ему. — Держи. И ты ничего не видел, договорились?

Пока девушка продолжала отчаянно брыкаться, парнишка развернул банкноту и посмотрел на нее через свет лампы.

— Косарь за молчание? Неплохо. — И, свернув ее, убрал в карман.

— Отлично. — Глеб развернулся и, довольный, потащил свою добычу наверх. — Включи музыку и сделай погромче, ладно?

— Да без проблем! — Донеслось из гостиной.

Соня тихо сматерилась. Она чувствовала себя самой счастливой на свете, потому что боль ушла, оставив ее, наконец, в покое. С каждым новым шагом вверх по лестнице ее сердце стучало быстрее.

— Э-эй! — Завопил ее братишка, опомнившись. — До меня дошло!!! Это же мой косарь!!! Ты опять меня обманул!

Но дверь в комнату наверху уже захлопнулась. Глеб торопился. У него была куча планов на завтрашний день: выспаться, съездить со своей девушкой к маме, потом рвануть на пляж. Но самым главным сейчас было то, что лежало перед ним на широком матрасе, обернутом полиэтиленом — его Соня. Раскрасневшаяся, со спутанными волосами и сияющими глазами.

По всему его телу разлилось смятение. Никогда прежде он не ощущал себя таким целостным и умиротворенным, как рядом с этой маленькой бестией, улыбавшейся ему во весь рот. «Она такая хорошенькая, нет, красивая…нет, потрясающая!» — подумал он, наклоняясь, чтобы поцеловать свою чертовку.

«Никто не смотрел на меня так, как смотрит он. В самое сердце. Никто не трогал так нежно, что я даже пугаюсь с непривычки. Ни с кем мне не хотелось быть самой собой и… просто быть», — подумала она, подаваясь ему навстречу.

И их общее дыхание наполнило комнату до краев.

— Люблю! — Сказал кто-то из них уже на рассвете.

И совершенно не важно, кто именно.

Потому что другой тут же ответил ему:

— И я люблю… — А потом тихо добавил: — Бля, гребаный матрас, он когда-нибудь перестанет шуршать, а?

* * *

А Вадим обнаружил, что его кейс до краев наполнен резаной бумаги почти сразу. Проводив Соню взглядом, он сел в свой автомобиль с мыслью о том, что все бабы дуры. Положил свой выигрыш на колени и погладил ладонями.

«Всё было не зря», — успокоил он себя.

Открыл крышку, вынул пачку, раздвинул купюры и обомлел. Ему понадобилось несколько минут, чтобы проверить всю наличность. Но каждая стопка неизменно оказывалась «куклой», в которой настоящие купюры были лишь снаружи. Он раскидывал бумажки по салону, рвал их на части, смеялся и едва не плакал.

А потом пришла ярость.

Выскочив из машины, Вадим понесся по улице. Он пытался отыскать глазами белое пятно среди толпы пьяных отдыхающих, затем в тиши ночной набережной, но все было безуспешно. Потом он вернулся в отель, но и в номере, в котором оставался Глеб, тоже уже было пусто. Мужчина спрашивал и у горничной, и у администратора, но те лишь сообщили, что постояльцы выехали.

Он едва не захлебывался от злости. Пинал ногами колеса своей машины, матерился и все никак не мог понять, как Соне удалось его провести. Пытаясь закурить, Вадим трижды ронял сигарету, затем швырнул ее в урну и громко рассмеялся над ситуацией и над самим собой.

Они провели его. Она провела… И он, в общем-то, знал, что заслужил, но все равно проигрыш жутко его взбесил.

Дорога до бара заняла у Майора не больше пятнадцати минут. Припарковав машину рядом с входом, он подбежал к лестнице, ведущей к двери, и резко остановился, потому что навстречу ему вышел худой мужчина средних лет. Вадим и раньше видал служивых, ему немало доводилось с ними общаться, поэтому сразу признав в хмуром лице работника органов, он тормознул.

— Вы куда? — Поинтересовался незнакомец.

— Я… я туда. — Майор неуверенно указал пальцем на дверь.

— С какой целью? — Прищурился мужчина.

— А что происходит? — Предчувствие чего-то нехорошего отдалось горьким комом в пересохшем горле.

— Кто там, Олег? — Из помещения вышла симпатичная шатенка.

— Да мужик какой-то…

— Я просто хотел выпить… — Промямлил Майор.

Девушка обошла его и встала напротив.

— Капитан Комарова. — Перед носом Вадима мелькнуло удостоверение. — Следственный комитет. Только что в этом здании была задержана банда мошенников, и если вы что-то знаете…

— Нет. — Воскликнул он. — Я просто проезжал мимо, хотел промочить горло…

Майор попятился назад, к машине.

— Не пускай сюда посторонних, — сухо бросила подчиненному следователь.

Она продолжала сверлить Вадима взглядом, пока тот не сел в машину и не уехал.

«Еще повезло, — подумал он, дрожащими руками вцепляясь в руль. — Не хватало только, чтобы меня замели вместе с ними».

— Спасибо, Олег, — Варвара Комарова пожала руку своему оперативнику.

— Я не должен спрашивать, что это только что было, да? — Мужчина поежился, провожая глазами большой черный автомобиль.

— Спасибо, что помог. — Улыбнулась она вместо ответа.

Закрыла ключом дверь бара и поднялась вверх по лестнице.

— Тебя довезти?

— Нет. Я сама.

Олег был не из тех, кто мог отпустить женщину в одиночестве шататься по ночным улицам, но разве с капитаном Комаровой поспоришь? Он пожал плечами, развернулся и неспешно побрел к стоянке.

Следователь посмотрела ему вслед и быстро перешла дорогу.

— Держи. — Сев на пассажирское сидение, она передала Егору ключи.

— Все нормально?

— Да. — Варя тяжело вздохнула и повернулась к нему. — Кажется, этот мужчина нам поверил.

Лунев выглядел усталым и измученным.

— Спасибо.

— Ты мне скажешь, кто он? И зачем это было нужно?

— Нет, конечно. — Он передал ей в руки пакет с чем-то тяжелым и улыбнулся. — Держи.

— Это мне? — Капитан Комарова попыталась определить наощупь, что лежит внутри, но не смогла. — Что там?

Заглянула и потеряла дар речи.

— Вся сумма. — Тихо произнес Лунев.

Она перевела на него взгляд.

— Егор…

— Прости, что так долго. — Он развел руками.

— Я не могу их взять. — Варя попыталась вернуть ему пакет.

Но коллега настойчиво отверг эту попытку. Его ладони легли поверх ее рук, и от этого прикосновения у мужчины сильнее забилось сердце.

— Пожалуйста, возьми.

Девушка так разволновалась, что у нее закружилась голова.

— Скажи, что ты не убил никого и не продал мамину квартиру…

— Нет. — Он улыбнулся. Ему нравилось, когда ее лицо светилось такой тихой радостью. — Продал душу дьяволу, но это такие мелочи.

Боясь расплакаться, Варя наклонилась на его плечо.

— Ты… Ты…

— Я знаю. — Обнял он ее.

(Варвара Комарова, Егор Лунев — герои серии книг «Супергерой для Золушки», — прим.)

А Вадим в это время уже затаскивал Сонин чемодан в свой номер в отеле.

— Да, зайчик? — Едва сдерживаясь от ярости, он ответил на телефонный звонок.

— Вадик, что происходит? — Затараторила его жена. — Почему заблокированы все мои карточки? Я звонила папе, он очень ругается! Говорит, что кто-то снял с них все наши деньги.

— Что? — У Вадима кровь застыла в жилах.

— Да. А еще деньги с продажи моей машинки почему-то переведены на счет какого-то детского дома. Что за фигня?

— Не знаю. Я перезвоню. — Он бросил трубку.

В дверь постучали.

— Вы? — Спросил Вадим, удивившись появлению на пороге Горского.

Рослый мужчина по-хозяйски нагло протопал внутрь.

— Твой тесть просил меня зайти и проверить все ли у тебя в порядке, Вадик. Хочет убедиться, что тебя доставят к нему первым же рейсом.

— Не понял. — От лица Майора отхлынула кровь.

Он ненавидел, когда отец жены приказывал ему, но то, что происходило сейчас, внушало ему настоящий ужас.

— Я лишь передаю его слова. Собирайся.

Решив не спорить, Майор отвернулся.

«Вероятно, это как-то связано с исчезнувшими деньгами. И, конечно же, с Дымовым, куда без него».

По спине Вадима покатился холодный пот.

Он не знал, что Фил получил доступ к его счетам еще днем и распорядился имевшимися там средствами по своему усмотрению.

— Поторопись. — Горский взглянул на часы.

— Пять минут. — Попросил Майор.

Ощущая тошноту, он подошел к красному чемодану. Медленно, словно во сне, потянул за молнию. Открыл. Внутри он заметил что-то очень знакомое. Та самая красная сумка, которую Соня утащила из их съемной квартиры. Одеревеневшими пальцами Вадим приоткрыл ее и заглянул внутрь.

Зеленое платье. Долбаное зеленое платье, в котором его Соня предстала перед ним вчера. Блестящее, гладкое. То, которое ему так хотелось с нее сорвать. Он потянул за лямку, свернутая ткань расправилась, и из нее выпало несколько пачек денег — ровно та сумма, которую Коршунова полгода назад украла у него.

Она возвращала долг.

Как же смешно…

Майор сел на пол. Комната вращалась перед его глазами, руки тряслись.

«Однажды любой из нас проигрывает. — Подумал мужчина, которого все знали, как Горского. — И нужно уметь делать это с достоинством»

Он встал и жалостливо похлопал Вадима по плечу.

«Все-таки, мои мальчики отлично с ним справились», — улыбнулся Лунев-старший.

Да-да, потому что это был именно он.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg