1000 не одна ложь (скопировано)
У. Соболева
Аннотация:
Я всегда думала, что ужасы в чужой стране остались позади, а зияющая дыра в сердце будет кровоточить вечно воспоминаниями о недолгом счастье, пока я пытаюсь жить дальше ради своего единственного, любимого ребенка…После того, как потеряла первого и плачу о нем каждую ночь.
ХЭ! Жесть! Адаптация Аша! Знакомые фрагменты!
ГЛАВА 1
Я смотрела в иллюминатор самолета и не верила, что это происходит на самом деле. Что я возвращаюсь к себе на родину. Что сейчас взревет мотор и огромная железная птица оторвется от земли и взмоет ввысь, чтобы увезти меня далеко от кошмаров и боли…Только вряд ли я смогу оставить ее здесь, она теперь живет внутри меня и обгладывает мне кости ежедневно как голодная, обезумевшая тварь у которой нет чувства жалости.
Когда-то это была самая заветная мечта для меня, самая невыносимо прекрасная – вернуться домой…но жизнь настолько меняет людей, настолько выворачивает их ценности и представления о счастье, что лишь за несколько месяцев можно стать совершенно другим человеком…И я уже больше не маленькая Настя, которую выкрали из родного дома, которая верила в справедливость, искала доброе в людях и умела прощать себя и других.
Ее не стало. Она умерла где-то в песках Долины смерти. И я точно знала в какой день и час ее сердце перестало биться. Разве она могла себе представить, что ее пытка лишь началась и не будет ей ни края, ни конца.
Дышать она перестала, когда отдала тело Аднана его родне, когда выпустила из скрюченных пальцев деревянный ящик, а ломая ногти и загоняя под них занозы. Уже тогда она умирала…держали от последней точки невозврата только слова ведьмы о ребенке. Не давали сойти с ума окончательно и потерять человеческий облик. Хотя назвать меня человеком в те дни было невозможно. Я скорее походила на какую-то тень. Она передвигалась, что-то ела потому что старуха заставляла и ходила по пятам с тарелкой и ложкой. Несколько месяцев непрекращающейся агонии и боли, несколько месяцев жажды встречи со смертью под неусыпным контролем Джабиры, которая не собиралась ей меня отдавать.
- Он бы не позволил тебе умереть. Не затем вытягивал тебя с того света, чтоб ты дитя его загубила. Скоро первые толчки почувствуешь. Душу его и сердце внутри себя. Чудо в тебе живет самое необыкновенное из происходящего на земле…Старая Джабира многое бы отдала, чтобы хоть раз узнать самой что такое быть матерью. Но Аллах наказал ее и не дал детей. Слишком много плохого сделала старая ведьма.
Только это и спасало. Мысли о малышке у меня под сердцем. Руки к животу приложу, глаза закрою и думаю о том, как он на Аднана похож будет, о том, что его отец гордился бы его рождением… А потом вспоминала, что теперь никому не нужен этот ребенок и я…Но как же все-таки я ошибалась. Наивная, совсем забыла с кем имею дело и что такое семья ибн Кадиров.
Они приехали поздно вечером. Его братья. Ворвались в лагерь, разбитый Рифатом и его людьми, как к себе домой. Как будто теперь им было позволено все. Джабира тут же затолкала меня в пещеру и спрятала за сундуком, задернув своеобразную шторку.
- Не высовывайся. Эти шакалы не просто так сюда приехали. Чую беду принесли.
Она никогда не ошибалась. Я ей верила, и сама знала, кто такие братья Аднана. С одним из них мне уже пришлось столкнуться.
- Мы приехали забрать то, что нам причитается после смерти нашего брата.
- Забирайте все, что посчитаете нужным. Только здесь ничего нет. Все было в деревне и в Каире.
Послышался голос Рифата.
- Не лги нам. Здесь его снаряжение и оружие.
- И скакун, который стоил целое состояние.
- Коня Аднана уже забрал себе господин Селим.
- Разве? Здесь есть еще один конь и он породистей и лучше того коня. Где ты его прячешь, Рифат?
- Здесь больше нет ничего, что принадлежало бы Аднану.
- А белая лошадь?
- Белую лошадь подарили.
Раздался хохот, от которого у меня по телу поползли мурашки.
- Кому подарили? Шармуте? Русской сучке, которую мой брат нагло притащил в дом отца? Кстати, где она? Ее я тоже заберу. Разве она не вещь моего брата?
- Альшита была его невестой.
- Пыф невестой. Не было даже обряда обручения, и она все еще не приняла ислам, а значит она вещь, принадлежащая ибн Кадирам. Давай, выводи к нам девку.
- Эй, Раис, а не жирно ли тебе и шлюху белобрысую, и лошадь?
- А что такое?
- Выбирай или то или другое.
От ужаса у меня все внутри похолодело, и я закрыла рот обеими руками, чтобы не застонать.
- Чего это я должен выбирать? Ты себе золото взял. Эй, Рифат, где девка? Давай, тащи ее сюда, посмотрим на игрушку нашего братца, пощупаем, понюхаем, что особенного было в этой сучке.
Сердце бешено колотилось и казалось разорвет мне горло. И бежать некуда. С пещеры только один выход. Да и если сбегу в пустыне в сезон бурь не выживу. Тяжело дыша, прижала руку к уже слегка набухшему животу, стараясь хоть немного успокоиться. Неужели Рифат отдаст? Неужели…
- Забирай коня и уезжай, Раис и ты, Селим. Мне больше нечего вам отдать!
- Девку веди! Хватит шутить, Рифат. Мы сюда не просто так ехали. Или хочешь неприятностей? Защиты у тебя больше нет, и армия твоя оскудела. Может и ты ради шлюхи русской своих людей в песок уложишь? Как наш братец?
- Нет здесь никакой русской шлюхи. Есть моя невеста, ислам она уже приняла и завтра женой мне станет. Икрам подтвердит.
- Что за…, - усмехнулся, - ты шутишь, Рифат? Или что это за бред ты несешь?
- Не шучу. Я собрался жениться на этой женщине, и свадьба состоится завтра. Вы можете на ней присутствовать. Простите пригласить не успел.
- Издеваешься над нами? Слышишь, Селим, жениться он на русской надумал. А мы, Рифат, сейчас ее с собой увезем. Ведь пока не жена она тебе так что все по-честному. А ты на другой женись или девок Аднана не осталось больше, чтоб объедки подобрать.
Я увидела, как Джабира напряглась и поняла почему – провоцируют братья Рифата, сейчас и правда может драка начаться.
- Я бы может и отдал только не могу. Ребенка моего носит под сердцем. Зачем вам брюхатая? Да и не по совести это у собрата женщину уводить своей же веры и ему принадлежащую.
- Ишь…когда только успел. Тело брата еще не остыло, а она ноги раздвинула?
- Понимаю горечь вашей утраты…но попросил бы уважения к своей женщине. Рано или поздно вам понадобятся люди, а у меня они есть в моей деревне. Зачем дружбу портить, Раис?
Воцарилась тишина на какое-то время, а я ощутила, как и на глаза навернулись слезы. То ли от страха, то ли от облегчения…Но расслабляться еще рано пока эти твари здесь.
- Коня можете взять. Моей жене не нужны подарки от других мужчин. Я сам в состоянии купить ей другого скакуна. Шамиль, выведи к ним Снега.
Я сильно зажмурилась…отдавать коня не хотелось до боли в груди. Я любила его, я привязалась к нему и это был подарок от Аднана.
- Молчи! – скомандовала Джабира, - Пусть забирают что хотят и уходят. Только бы бойню не развязали. Не выстоит Рифат. Людей мало у него.
Они ускакали через несколько часов, после того, как поужинали с Рифатом и забрали все, что принадлежало Аднану с собой. Унесли даже его перевязь и нож, лежащие в пещере. Я смотрела на Джабиру, а она на меня, а потом помогла мне подняться с пола и вывела наружу, чтобы воздуха глотнула свежего, чтобы слезы ветер высушил.
А потом Джабира нас оставила с ним наедине.
Мы редко говорили раньше. Только те пару раз, когда были вынуждены и все. И сейчас я не знала, что именно сказать…только тихо прошептала:
- Спасибо.
- Тут одним спасибо не отделаешься. Они завтра кого-то из своих сюда пришлют или сами приедут.
Повернулся ко мне, открывая лицо и сверкая черными глазами.
- И… и что делать? – я руки сильно сжала до боли в ладонях и пальцах.
- Свадьбу играть.
Угрюмо сказал он.
- Или бежать…но если поймут, что солгал догонят и себе заберут. Что ждет тогда тебя сказать не могу…но скорей всего позор и потеря младенца. Насильничать они вместе любят.
Отвернулся к костру и протянул к языкам пламени смуглые руки.
- Веру менять не заставлю и ни к чему принуждать не стану. Клятву я дал Аднану, что защищу тебя даже ценой своей жизни. Настал момент выполнять ее. Иначе мне никак тебя не спасти. Жизни тебе не дадут ни они, ни вся семья Аднана.
Их матеря со свету тебя сжить еще тогда были готовы. Неизвестно кто яд подсыпал.
Я не знала, что ответить…во мне еще жило то самое равнодушие к собственной судьбе, к собственной жизни. Я не цеплялась за нее изо всех сил и иногда все так же до дикости желала уйти вслед за Аднаном к тем самым миражам. Только Джабира и встряхивала. Только она и держала меня на поверхности не давая утонуть в черноте, которая заволокла все мои мысли после гибели Аднана.
- Я не настаиваю. Подумай. Время до утра у тебя есть…если не решишься буду решать, где тебя прятать.
Он ушел к своим воинам под навесы, а я перевела взгляд на огонь, глядя как он пожирает ветки, как беснуются ярко-оранжевые языки сплетаясь друг с другом и превращают в пепел дрова. Вот так и у меня внутри один лишь пепел остался. Хочется развеяться по воздуху и исчезнуть.
- Соглашайся, Альшита. Нет у тебя иного пути ребенка спасти и самой выжить. Растерзают тебя братья. Насиловать по очереди будут пока ребёнка не выкинешь, а потом отправят в одну из своих деревень на потеху своим людям.
Старая ведьма подошла к костру и воткнула рядом с ним палки с разветвленными концами.
- Не знаю на что решаться…не знаю, Джабира. Не хочу ничего. Только уснуть. Чтоб ненадолго не болело.
- Очнись! Жизнь продолжается. В тебе и вокруг тебя!
- Нет больше жизни. Есть выживание и эфемерное чувство долга, которое ты пытаешься во мне разбудить… а его нет! Понимаешь? Ничего вокруг нет. Пусто вокруг меня и вот здесь, - ладонь к груди прижала, - пусто и бессмысленно.
Я не хотела соглашаться, не хотела предавать Аднана этим согласием. Пусть спрячут меня где-то, а не смогут значит такова судьба моя и я сама себе перережу горло. Я смогу.
« – Отвезу тебя в Каир, а потом вернусь – отрежу ублюдку яйца, чтоб не смел зариться на то, что принадлежит мне.
– А если он тебя убьет?
Спросила неожиданно, скорее, подумала вслух, и Аднан вдруг оторвал меня от своей груди, внимательно всматриваясь в мои глаза.
– И что? Разве не этого ты хочешь? Или боишься, что, когда меня не станет, твоя участь окажется еще более незавидной, чем со мной?
Несмотря на слова, которые он говорил, его пальцы продолжали перебирать мои волосы, словно жили отдельной жизнью от этих пронзительно ярких глаз, выражения которых я начала бояться.
– А может быть еще хуже?
Теперь взгляд стал невыносимо острым, словно резал меня на куски.
– Может… Как здесь рядом со мной, так и не здесь. Но я бы не хотел, чтоб ты об этом узнала, Альшита.
– Почему? Разве тебе не все равно, как умрет грязная, русская шармута?
Он прищурился и склонил голову к плечу, всматриваясь в мое лицо, словно считывая с него нечто неподвластное мне самой.
– Не все равно…, – костяшки пальцев прошлись по моей щеке очень мягко, – ты не умрешь, пока я не позволю тебе умереть. И ты… ты не шармута.
Убрал прядь волос с моего лица назад, приглаживая волосы большой, широкой ладонью, на запястье звякнули металлические символы, которые наверняка что-то означали.
– А кто я?
– Моя женщина…»
Ничья я теперь…никому не принадлежу и в эту секунду почувствовала, как в живот изнутри что-то толкнулось, нежно перекатываясь и щекоча как крылышками маленькой птички. Я невольно прижала туда руку и ощутила, как ребенок толкнулся еще раз.
\
«– Я никогда не лгу, Альшита. У меня достаточно власти в руках, чтобы позволить себе всегда говорить правду.
Я приподнялась на локте и слегка покраснела, когда его взгляд вспыхнул, опустившись к моей груди.
– Я стану твоей женщиной по-настоящему.
И он опрокинул меня навзничь на шкуры, глядя мне в глаза своими безумно красивыми зелеными омутами.
Я клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь… Поженимся и поедем в Россию, Настя. Знакомиться с твоими родителями…
Я вскинула руки и рывком прижалась к его груди. Неожиданно для себя расплакалась, а он засмеялся.
– Я счастлив, ледяная девочка. О, Аллах свидетель – еще никогда в жизни я не был так счастлив.
А утром он одевался на эту самую вылазку, и я снова ощутила прилив дикого ужаса от предстоящего расставания. Поправляла джалабею у него на груди, проводя пальцами по вышивке на вороте и нарочно оттягивая расставание.
– Я хочу родить от тебя ребенка…
И опустила взгляд вниз. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, а он заставил посмотреть себе в глаза и усмехнулся. В глазах заблестели миллионы чертей.
– Если хочешь, значит, родишь. Когда вернусь, мы будем очень много стараться над его исполнением».
Утром я согласилась выйти замуж за Рифата. Я рожу ребенка Аднана, как он хотел…как я хотела.
***
Эта свадьба напоминала мне похороны. Словно я, во всем белом, хоронила саму себя и ту самую Настю, которая никогда не согласилась бы на ложь, на вот такой брак. Мне было жаль ее, искренне и по-настоящему жаль. Я понимала, что вместе с ней то самое светлое и искреннее умирает и во мне…И было больно втройне от того, что раньше представляла свою свадьбу с Аднаном. Представляла веселье здесь в пустыне, свои разрисованные хной руки, белое платье, горящий взгляд моего мужчины. Все это так и осталось иллюзиями и мечтами. И так кощунственно сейчас произносить клятвы, слушать песнопения и завывания приглашенных гостей, выкрики мужчин, осознавая, что все это должно было быть настоящим и совсем не с этим мужчиной.
Рифат весь вечер не обращайся ко мне, и я была благодарна ему за это молчание, за то, что не вынуждал меня играть на публику и веселить толпу. Я бы не выдержала фарса я была неспособна сейчас что-то изображать мое горе было слишком свежим и слишком сильным. Оно не отпускало меня не на секунду и даже шевеления ребенка не давали ощущение счастья. А вызывали лишь слезы. Как бы я хотела рассказать об этом Аднану. О том, как шевелится наш малыш и какое непередаваемое это чувство знать, что часть него живет во мне. Как мало нам было отмеряно счастья, как всего было мало…И часть этого времени была истрачена на ненависть и непонимание.
Особенно раздражали лица братьев Аднана и их пошлые шутки, которые доносились до моих ушей и заставляли пальцы Рифата сжиматься до хруста. Но он молчал и терпел. Я знаю, что не из-за трусости. Рифата можно было назвать кем угодно, но только не трусом. Он молчал, чтобы не развязать сейчас бойню с Кадирами. Молчал из-за меня и из-за своих людей. Как же я ненавидела этих трех гиен, которые пришли поживиться тем что осталось после их брата и заодно проверить женится ли Рифат на мне. Я видела, как Раис сверкает глазами и гладит себя по длинным усам. И понимала насколько был прав Рифат, когда говорил, что со мной сделают эти три ублюдка, если доберутся.
После празднества нас оставили одних с Рифатом, и остальные воины еще долго пели песни и смеялись у костров и раскинутых на подстилках яств и угощений, привезенных Рифатом и его людьми, а также приготовленных Джабирой и несколькими женщинами из деревни.
Когда мы остались наедине я все же напряглась. Одно дело обещания, а совсем другое - это когда мужчина получил на тебя все законные права. Я забилась в угол, закрываясь одеялом и глядя расширенными глазами на Рифата. Но он даже не посмотрел на меня, лег на шкуры в углу пещеры, отвернулся к стене и уже через несколько минут уснул. Я поняла это по его дыханию и тоже выдохнула, легла на матрас и закрыла глаза, прижимая ладони к животу и прикрывая веки.
А что теперь? Я не знала. И завтрашний день представлялся мне серым и отвратительным без единого смысла или целей. На утро Рифат вместе со своими людьми покинули лагерь и мне стало намного спокойнее.
Теперь я каждый день старалась загрузить себя работой и хотя Джабира ругала меня и запрещала перетруждаться мне нужно было уставать чтобы ночью закрывать глаза и погружаться в глубокий сон. А перед сном молить своего Бога и Аллаха послать мне сновидения об Аднане. Увидеть его лицо, почувствовать запах, услышать голос. Но он мне не снился. Ни единого сновидения. Я вставала утром и мчалась к Джабире учиться у нее собирать корни растений и трав, варить из них зелья по ее рецептам и переливать в глиняные посудины. Она также научила меня лепить из глины разные фигурки и сосуды и теперь это стало моим любимым развлечением. Единственным моим лучиком света стала Амина. Рифат привез ее ко мне из Каира во вторую свою поездку. И я была безмерно ему за это благодарна. Малышка была настолько жизнерадостной и ласковой, что я отвлекалась на нее и проводила с ней очень много времени. Джабира научила меня шить, чинить одежду, и я постоянно что-то переделывала для Амины, лепила ей бусы из глины, и мы вместе раскрашивали их, а потом развешивали сохнуть на камнях. Она скрасила мое тоскливое одиночество и последние месяцы беременности.
Время то ли ползло, то ли пролетало я потеряла ему счет и только Джабира, ощупывая мой живот записывала что-то карандашом в свой блокнот. А однажды вдруг заставила меня улечься на матрас и долго прощупывала меня, слушала через трубку…в ее лице читалось какое-то недоумение и обеспокоенность. Но на мои вопросы она не отвечала. И мне становилось страшно когда она шевелила губами бежала за своими старыми потрепанными книгами, замеряла мне живот и опять трогала со всех сторон и когда я уже окончательно чуть не сошла с ума от беспокойства вдруг спросила:
- Как давно ты чувствуешь их?
- Толчки? Давно…Еще со дня свадьбы. А что такое?
- Чувствуешь только в одном месте или в нескольких одновременно?
- Не знаю… а что такое, Джабира? Что-то не так с ребенком?
- Да нет…кажется с ним все в порядке, просто большой он у тебя, прям даже очень. - пробубнела она, а я резко встала на матрасе, боюсь не разродишься мне со своим узким тазом и худобой.
- Я буду стараться…это ведь хорошо, что он не маленький, правда?
- Хорошо и плохо…Боюсь за тебя. И как он лежит мне не нравится. Но может к родам еще повернется.
- Ты ведь нам с ним поможешь, Джабира… я не хочу потерять еще и ребёнка Аднана.
Я все же почувствовала, как слезы потекли у меня по щекам и Джабира обняла меня, прижимая к себе.
- Все будет хорошо. Родишь малыша. Обязательно здоровенького родишь. Джабира и не такие роды проводила. А Рифат перевезет тебя отсюда в Каир. Он уже ищет для тебя дом.
Упоминание о Рифате заставили тут же отшатнуться в сторону. Меня сжирало какое-то необъяснимое чувство вины за то, что он взял на себя такие обязательства и женился на мне…после того, как я была с его другом. Ведь все об этом знали. Пусть и молчали, но точно судачили о нас с ним.
- Что такое?
- Я хочу расторгнуть этот брак. Не должно так быть. Не правильно это.
- Надо время. Пусть родятся дети и все страсти улягутся. Рифат знает, что делает. Он очень мужественный и благородный человек. И он дал клятву Аднану заботиться о тебе. Пока угрожает опасность лучше быть его женой. Вряд ли кто-то посмеет нарушить священные узы брака и тронуть чужую женщину. Сейчас за тобой наблюдают и поверь мне, что о любом вашем поступке тут же донесут Кадирам…А там кодло змей, которые еще не простили тебе вторжение в их мир. Особенно Зарема, которую отец Аднана вернул домой.
И я знала, что она права, что на самом деле Рифат и правда старается для меня, но его вечное молчание и этот взгляд темный исподлобья вызывал у меня необъяснимое чувство вины. Словно это я вынудила его жениться на мне.
Когда кто-то приезжал в лагерь Джабира прятала меня.
- Иди в пещеру, Альшита. Твой живот явно не соответствует срокам. Ты вот-вот разродишься. Никто не должен узнать, что это ребенок Аднана. Пусть считают его ребенком Рифата. Но для этого нужно прятаться и чтоб ни одна душа не знала о дате рождения.
Когда она так говорила одна часть меня понимала, что старая ведьма права, а вторая сходила с ума от этой страшной несправедливости.
- Мой малыш никогда не сможет в открытую сказать, кто его отец. Разве это справедливо?
- Твой малыш останется в живых и это справедливо, Альшита. Это более чем справедливо. Если сейчас хоть кто-то узнает о том, что он от Аднана ему может угрожать опасность. Нужно быть очень осторожной.
Если бы я тогда хотя бы на десятую долю представляла себе насколько она права…то может быть со мной бы не произошло всех тех ужасов, которые произошли потом. Может быть я не рассыпалась бы на осколки боли и не познала бы больших потерь. Но тогда во мне еще было много от Насти, а она не верила, что люди способны на дичайшие подлости. А еще больше я хотела не зависеть от Рифата и стать все же свободной и едва он вернулся из очередного похода я набралась смелости, чтобы с ним поговорить. Он чистил оружие, разложив его на подстилке неподалёку от костра и когда я подошла едва заметно вздрогнул, но голову так и не поднял.
- Я хотела поговорить с…тобой.
- Говори.
Продолжая чистить одну из деталей и рассматривая ее на свету.
- Так не может ведь продолжаться вечно. Рано или поздно с этим нужно покончить.
- С чем?
- С этим спектаклем. Мы ведь не можем продолжать его и дальше. Джабира рассказала мне о доме… и я не хочу ехать в какой-то дом. Для меня нет другого мужа и нет другого дома. Есть только Аднан и я никогда не стану тебе настоящей женой.
Рифат вскинул голову и посмотрел на меня все так же хмуро, как и всегда.
- И что ты предлагаешь?
- Отправь меня в Россию. Расторгни со мной брак и дай мне уехать домой.
В эту минуту послышался топот копыт, и кто-то крикнул.
- У нас гости! Эй, Рифат, встречай брата. Рамиль пожаловал.
Спрятаться я не успела. Потому что гость уже спешился и спешил к нам навстречу, раскрыв объятия брату. Я одернула джалабею…но это было лишним мой огромный живот уже было не скрыть. Когда мы гуляли на нашей свадьбе он еще был незаметен постороннему глазу, но сейчас…сейчас уже не спрятать ни его размеров, ни сроков. Рамиль вначале обнялся с Рифатом, а потом пристально посмотрел на меня и так же красноречиво на мой живот, вздернув одну бровь и похлопав Рифата по плечу, он увлек его подальше от костра, а я бросилась в пещеру, обхватывая пылающее лицо ладонями. Мне было стыдно, так стыдно, что казалось я провалюсь сквозь землю. Какой же тварью я выгляжу в их глазах, какой последней дрянью.
***
Роды начались внезапно. Точнее я прозевала тот момент, о котором мне столько рассказывала Джабира, не обратила внимание на сильное напряжение в животе и боль, натаскалась песка, расчищая после бури вход в пещеру вместе с Аминой и когда по ногам потекла вода я от страха закричала, а старой ведьмы не оказалось рядом. Она как раз уехала в деревню за продуктами и водой из-за отсутствия Рифата. Джабира рассчитывала, что я рожу не раньше наступления полной луны и у меня не было ни малейших оснований ей не верить. Я ведь ничего в этом не понимала, но, когда вода потекла по моим ногам я от ужаса вся похолодела.
И начался самый настоящий Ад, о существовании которого я не подозревала. Это была не просто боль, это было нечто зверское и невыносимое. Не помню на каком этапе я перестала вести себя, как человек и понимать, что именно происходит. Амина помогала мне как могла, бедный ребенок она не знала, чем мне помочь… а потом все же побежала пешком в самое пекло за Джабирой в деревню. И меня поглотила самая настоящая огненная тьма, где вокруг все стало черным от боли, а низ живота жгло, как раскаленным железом и раздирало на части. Наверное, я теряла сознание, а потом снова приходила в себя, обводя затуманенным взглядом пещеру и понимая, что я в ней совершенно одна…
Когда послышался голос Джабиры мне уже было все равно, что со мной происходит, я хотела просто умереть, чтоб эти мучения прекратились, и я ослабла от криков и боли настолько, что не могла сказать ни слова.
- Давай, Альшита, давай, малышка, трудись. Самое страшное уже позади. Малыш шел неправильно, и я немножко его подвинула. Давай старайся и скоро мы его услышим. Дыши часто-часто и сильно напрягайся, будто хочешь что-то выдавить из себя.
Я делала то, что она говорит…моментами я ее даже не слышала, чувствовала, как Амина промокает мне лоб и обнимает за голову. Потом раздался пронзительный вопль ребенка, и я, очнувшись, распахнула глаза.
- А вот и наша маленькая принцесса. Это девочка, Альшита. У тебя родилась прекрасная розовая малышка! Хотя… я была уверена, что это мальчик…мои ведения обычно меня не обманывали никогда!
Я с облегчением выдохнула, чувствуя, как по щекам текут слезы и даже боль перестаёт иметь какое-то значение на доли секунд…а потом возрождается снова из недр моего тела. Джабира положила мне девочку на грудь…но в этот момент меня вдруг скрутило новым приступом адской боли, и я выгнулась на постели.
- Что такое? Где болит? Должно было стать легче, - послышался голос старухи.
- Не…не знаю…мне кажется там снова…снова все каменеет, снова больно, Джабираааа.
Я не сдержалась и закричала, корчась на мокрых от моего пота шкурах и подстилках.
- О Аллах! – она раздвинула мне ноги, а потом громко воскликнула, - Не верю…да чтоб я трижды сдохла! Так, Альшита, давай, надо еще немножко поработать. Там два малыша. Одну ты родила, а второй тоже просится наружу. Помоги мне, девочка. Надо снова тужиться.
А у меня не осталось сил, боль вымотала меня, и темнота все сильнее наваливалась со всех сторон. Мне даже казалось, что я лечу куда-то по небу. А потом оказываюсь у себя дома. И мама с отцом выходят ко мне навстречу с караваем на полотенце и мне становится так легко и хорошо, но в эту секунду меня хлещут по щекам, ломая картинку с изображением моей семьи на осколки.
- Альшита, открой глаза. Не время спать. Ты должна работать, слышишь? Помоги ребенку родиться. Смотри на меня. Давай! Вот так!
Я изо всех сил напряглась и от ощущения, что меня разрывает на части закричала снова, а Джабира вместе со мной.
- Даааа!
И следом раздался еще один крик младенца.
- Мальчик! Слышишь, Альшита, это мальчик. Воот! Старая Альшита никогда не ошибается. Я знала, что ты родишь ему сына!
Но я ее слышала очень плохо меня все же поглотила та самая тьма, выключая полностью мое сознание, утягивая в благословенную тьму и избавляя от боли.
А утром, когда я открыла глаза, то первое, что дало мне сил - это мысли о моих детях. Я приподнялась на постели и тут же услышала голос Амины.
- Тебе нельзя вставать, ложись. Джабира сейчас придет. Я ее позову..
- Где мои малыши?
Быстрый взгляд на выход из пещеры и снова на меня.
- Сейчас вернется Джабира. Я приведу ее.
- Амина!
Вместо крика вышел хрип, а она выбежала наружу, но я успела заметить, как в ее глазах блеснули слезы. Джабира зашла не сразу, а через несколько минут. Она несла в руках сверток и улыбалась.
- А вот и мы. Самая красивая девочка на свете. Держи, мамочка. Крепенькая малышка. Здоровенькая, сильная. На отца похожа.
Джабира положила мне на грудь теплый, завернутый комочек и у меня отлегло от сердца и в горле запершило, я чуть приподнялась, разглядывая крошечное, сморщенное личико и очень маленькие пальчики, сжатые в кулачок. Даже не верилось, что этот розовый комочек мое дитя.
- А сын? Где малыш? Ты принесешь его мне?
Все еще увлечённо вглядываясь в черты лица своей дочери, и продолжая улыбаться ей, ощущая щемящую нежность в сердце, от которой даже дух захватило.
- Мой сын спит, Джабира?
Подняла голову и…тут же почувствовала, как улыбка исчезла с с моего лица и холод стиснул сердце. Старая ведьма отвела глаза, а потом и вовсе отвернулась.
- Прости, Альшита…малыша спасти не удалось. Он родился слишком слабым и…и Аллах забрал его к себе. Чистая …невинная душа. Прости.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать и не смогла…казалось я онемела от навалившейся на меня боли. Она была оглушительно невыносима и резала меня изнутри на куски.
- Ты должна жить ради своей малышки. Она жива и здорова. Ты нужна ей. Это чудо, что она выжила после таких тяжелых родов и ты сама жива и здорова. Теперь ты не одна.
Но я не могла вдохнуть грудью. Не могла ощутить того счастья, о котором она говорила. Я смотрела на свою девочку и ощущала лишь, что мою дыру в груди только что разворотило еще сильнее и я опять истекаю кровью…
- Я хочу его видеть.
- Ты не приходила в себя трое суток. По нашим обычаям мертвецов хоронят в тот же день.
Не смогла вдохнуть только снова приоткрыла рот и ощутила, как корежит все тело, и оно немеет от пытки. В этот момент заплакала моя дочь так тихо, так тоненько, затрагивая в черно-красной дыре какие-то еще не сгнившие струны и я инстинктивно положила на ее маленькое тельце руку, прижимая к себе.
- Я хочу уехать. – чужим, но уже знакомым мне голосом произнесла, не глядя на ведьму и ничего не видя из-за застилавшего глаза соленого тумана, - Найди Рифата, Джабира. Я решила просить его вернуться домой. Пусть он меня отпустит. Я не хочу здесь оставаться.
____
ВНИМАНИЕ ВАЖНО!!!! ДВА СУМАСШЕДШИХ СУПЕР РОЗЫГРЫША И ШАНСЫ ДЛЯ ВСЕХ!!!
Как всегда только баловать вас! Только дарить подарки!
ИТАК 1 РОЗЫГРЫШ 5 промо к 1000 не одной лжи и 2!!!! любые мои книги всего лишь за ОТЗЫВЫЫЫЫ. Но, не один отзыв, а быть активными на протяжении всего розыгрыша (репост по желанию оч приветствуется и порадует автора, но совсем не обязателен), как всегда в день подписки. Каждый участник будет проверяться читает или просто участвует в розыгрышах. Пишите комментарии, !!!обязательно добавляйте книгу в библиотеку!!! так ваши голоса зачтутся.
По 5 выигравших в двух розыгрышах! Более того саааамый активный участник получит подарок лично от меня! Какой? Сюрприз-сюрприз! Многие девочки свои подарки получили.
В этот раз не только печать, а еще и эксклюзивчик. Кто выиграет, тот узнает.
!!!2 РОЗЫГРЫШ! ЛЮБЫЕ !!!ТРИ!!! КНИГИ УЛЬЯНЫ СОБОЛЕВОЙ ЗА 10 рублей? И снова это не шутка. Лето - это пора сюрпризов и хорошего настроения. Вы помните?
10 РУБЛЕЙ И У ВАС В РУКАХ ТРИ КНИГИ ЛЮБИМОГО АВТОРВ! ЛЮБЫЕ! Даже те, что еще не написаны тоже.
Условия розыгрыша:
1) Быть участником группы Ульяны Соболевой ГРУППА АВТОРА! ТЫК! (не обязательное условие для тех, кто не пользуется соц. сетями)
2) Быть подписанным на автора на Литнете ПОДПИСАТЬСЯ НА АВТОРА! ТЫК!
САМОЕ ГЛАВНОЕ УСЛОВИЕ!!!
3) КУПИТЬ НАГРАДУ к книге 1000 не одна ложь! Тык! за 10р (отписаться в этом посте купила награду хочу такие-то книи Ульяны Соболевой и указать имя на Литнете). Если вы купили награду больше, чем за 10 рублей - вы получаете 4 книги. (можно даже зарезервировать себе книги в процессе написания)
Доп. условия:
Исключаются из участников владельцы страниц фэйков (где нет ни одного комментария, кроме участия в розыгрышах, где вообще нет ни одного комментария и книг в библиотеке и тд. мне нужны настоящие читатели)
Дата проведения
С 04.11 до дня открытия подписки!
ПОБЕДИТЕЛИ РОЗЫГРЫША №2 БУДУТ ОТБИРАТЬСЯ ИЗ КУПИВШИХ НАГРАДУ ЗА ЭТОТ ПРОМЕЖУТОК ВРЕМЕНИ! (так же будут сверяться с отписавшимися под данным постом)
Удачииииии! Помните вы можете участвовать сразу в 2 розыгрышах.
Комментики+наградки ))))
Готовы снова окунуться в пески и испытать 1000 не одну боль?
ГЛАВА 2
Эта свадьба напоминала мне похороны. Словно я, во всем белом, хоронила саму себя и ту самую Настю, которая никогда не согласилась бы на ложь, на вот такой брак. Мне было жаль ее, искренне и по-настоящему жаль. Я понимала, что вместе с ней то самое светлое и искреннее умирает и во мне…И было больно втройне от того, что раньше представляла свою свадьбу с Аднаном. Представляла веселье здесь в пустыне, свои разрисованные хной руки, белое платье, горящий взгляд моего мужчины. Все это так и осталось иллюзиями и мечтами. И так кощунственно сейчас произносить клятвы, слушать песнопения и завывания приглашенных гостей, выкрики мужчин, осознавая, что все это должно было быть настоящим и совсем не с этим мужчиной.
Рифат весь вечер не обращайся ко мне, и я была благодарна ему за это молчание, за то, что не вынуждал меня играть на публику и веселить толпу. Я бы не выдержала фарса я была неспособна сейчас что-то изображать мое горе было слишком свежим и слишком сильным. Оно не отпускало меня не на секунду и даже шевеления ребенка не давали ощущение счастья. А вызывали лишь слезы. Как бы я хотела рассказать об этом Аднану. О том, как шевелится наш малыш и какое непередаваемое это чувство знать, что часть него живет во мне. Как мало нам было отмеряно счастья, как всего было мало…И часть этого времени была истрачена на ненависть и непонимание.
Особенно раздражали лица братьев Аднана и их пошлые шутки, которые доносились до моих ушей и заставляли пальцы Рифата сжиматься до хруста. Но он молчал и терпел. Я знаю, что не из-за трусости. Рифата можно было назвать кем угодно, но только не трусом. Он молчал, чтобы не развязать сейчас бойню с Кадирами. Молчал из-за меня и из-за своих людей. Как же я ненавидела этих трех гиен, которые пришли поживиться тем что осталось после их брата и заодно проверить женится ли Рифат на мне. Я видела, как Раис сверкает глазами и гладит себя по длинным усам. И понимала насколько был прав Рифат, когда говорил, что со мной сделают эти три ублюдка, если доберутся.
После празднества нас оставили одних с Рифатом, и остальные воины еще долго пели песни и смеялись у костров и раскинутых на подстилках яств и угощений, привезенных Рифатом и его людьми, а также приготовленных Джабирой и несколькими женщинами из деревни.
Когда мы остались наедине я все же напряглась. Одно дело обещания, а совсем другое - это когда мужчина получил на тебя все законные права. Я забилась в угол, закрываясь одеялом и глядя расширенными глазами на Рифата. Но он даже не посмотрел на меня, лег на шкуры в углу пещеры, отвернулся к стене и уже через несколько минут уснул. Я поняла это по его дыханию и тоже выдохнула, легла на матрас и закрыла глаза, прижимая ладони к животу и прикрывая веки.
А что теперь? Я не знала. И завтрашний день представлялся мне серым и отвратительным без единого смысла или целей. На утро Рифат вместе со своими людьми покинули лагерь и мне стало намного спокойнее.
Теперь я каждый день старалась загрузить себя работой и хотя Джабира ругала меня и запрещала перетруждаться мне нужно было уставать чтобы ночью закрывать глаза и погружаться в глубокий сон. А перед сном молить своего Бога и Аллаха послать мне сновидения об Аднане. Увидеть его лицо, почувствовать запах, услышать голос. Но он мне не снился. Ни единого сновидения. Я вставала утром и мчалась к Джабире учиться у нее собирать корни растений и трав, варить из них зелья по ее рецептам и переливать в глиняные посудины. Она также научила меня лепить из глины разные фигурки и сосуды и теперь это стало моим любимым развлечением. Единственным моим лучиком света стала Амина. Рифат привез ее ко мне из Каира во вторую свою поездку. И я была безмерно ему за это благодарна. Малышка была настолько жизнерадостной и ласковой, что я отвлекалась на нее и проводила с ней очень много времени. Джабира научила меня шить, чинить одежду, и я постоянно что-то переделывала для Амины, лепила ей бусы из глины, и мы вместе раскрашивали их, а потом развешивали сохнуть на камнях. Она скрасила мое тоскливое одиночество и последние месяцы беременности.
Время то ли ползло, то ли пролетало я потеряла ему счет и только Джабира, ощупывая мой живот записывала что-то карандашом в свой блокнот. А однажды вдруг заставила меня улечься на матрас и долго прощупывала меня, слушала через трубку…в ее лице читалось какое-то недоумение и обеспокоенность. Но на мои вопросы она не отвечала. И мне становилось страшно когда она шевелила губами бежала за своими старыми потрепанными книгами, замеряла мне живот и опять трогала со всех сторон и когда я уже окончательно чуть не сошла с ума от беспокойства вдруг спросила:
- Как давно ты чувствуешь их?
- Толчки? Давно…Еще со дня свадьбы. А что такое?
- Чувствуешь только в одном месте или в нескольких одновременно?
- Не знаю… а что такое, Джабира? Что-то не так с ребенком?
- Да нет…кажется с ним все в порядке, просто большой он у тебя, прям даже очень. - пробубнела она, а я резко встала на матрасе, боюсь не разродишься мне со своим узким тазом и худобой.
- Я буду стараться…это ведь хорошо, что он не маленький, правда?
- Хорошо и плохо…Боюсь за тебя. И как он лежит мне не нравится. Но может к родам еще повернется.
- Ты ведь нам с ним поможешь, Джабира… я не хочу потерять еще и ребёнка Аднана.
Я все же почувствовала, как слезы потекли у меня по щекам и Джабира обняла меня, прижимая к себе.
- Все будет хорошо. Родишь малыша. Обязательно здоровенького родишь. Джабира и не такие роды проводила. А Рифат перевезет тебя отсюда в Каир. Он уже ищет для тебя дом.
Упоминание о Рифате заставили тут же отшатнуться в сторону. Меня сжирало какое-то необъяснимое чувство вины за то, что он взял на себя такие обязательства и женился на мне…после того, как я была с его другом. Ведь все об этом знали. Пусть и молчали, но точно судачили о нас с ним.
- Что такое?
- Я хочу расторгнуть этот брак. Не должно так быть. Не правильно это.
- Надо время. Пусть родятся дети и все страсти улягутся. Рифат знает, что делает. Он очень мужественный и благородный человек. И он дал клятву Аднану заботиться о тебе. Пока угрожает опасность лучше быть его женой. Вряд ли кто-то посмеет нарушить священные узы брака и тронуть чужую женщину. Сейчас за тобой наблюдают и поверь мне, что о любом вашем поступке тут же донесут Кадирам…А там кодло змей, которые еще не простили тебе вторжение в их мир. Особенно Зарема, которую отец Аднана вернул домой.
И я знала, что она права, что на самом деле Рифат и правда старается для меня, но его вечное молчание и этот взгляд темный исподлобья вызывал у меня необъяснимое чувство вины. Словно это я вынудила его жениться на мне.
Когда кто-то приезжал в лагерь Джабира прятала меня.
- Иди в пещеру, Альшита. Твой живот явно не соответствует срокам. Ты вот-вот разродишься. Никто не должен узнать, что это ребенок Аднана. Пусть считают его ребенком Рифата. Но для этого нужно прятаться и чтоб ни одна душа не знала о дате рождения.
Когда она так говорила одна часть меня понимала, что старая ведьма права, а вторая сходила с ума от этой страшной несправедливости.
- Мой малыш никогда не сможет в открытую сказать, кто его отец. Разве это справедливо?
- Твой малыш останется в живых и это справедливо, Альшита. Это более чем справедливо. Если сейчас хоть кто-то узнает о том, что он от Аднана ему может угрожать опасность. Нужно быть очень осторожной.
Если бы я тогда хотя бы на десятую долю представляла себе насколько она права…то может быть со мной бы не произошло всех тех ужасов, которые произошли потом. Может быть я не рассыпалась бы на осколки боли и не познала бы больших потерь. Но тогда во мне еще было много от Насти, а она не верила, что люди способны на дичайшие подлости. А еще больше я хотела не зависеть от Рифата и стать все же свободной и едва он вернулся из очередного похода я набралась смелости, чтобы с ним поговорить. Он чистил оружие, разложив его на подстилке неподалёку от костра и когда я подошла едва заметно вздрогнул, но голову так и не поднял.
- Я хотела поговорить с…тобой.
- Говори.
Продолжая чистить одну из деталей и рассматривая ее на свету.
- Так не может ведь продолжаться вечно. Рано или поздно с этим нужно покончить.
- С чем?
- С этим спектаклем. Мы ведь не можем продолжать его и дальше. Джабира рассказала мне о доме… и я не хочу ехать в какой-то дом. Для меня нет другого мужа и нет другого дома. Есть только Аднан и я никогда не стану тебе настоящей женой.
Рифат вскинул голову и посмотрел на меня все так же хмуро, как и всегда.
- И что ты предлагаешь?
- Отправь меня в Россию. Расторгни со мной брак и дай мне уехать домой.
В эту минуту послышался топот копыт, и кто-то крикнул.
- У нас гости! Эй, Рифат, встречай брата. Рамиль пожаловал.
Спрятаться я не успела. Потому что гость уже спешился и спешил к нам навстречу, раскрыв объятия брату. Я одернула джалабею…но это было лишним мой огромный живот уже было не скрыть. Когда мы гуляли на нашей свадьбе он еще был незаметен постороннему глазу, но сейчас…сейчас уже не спрятать ни его размеров, ни сроков. Рамиль вначале обнялся с Рифатом, а потом пристально посмотрел на меня и так же красноречиво на мой живот, вздернув одну бровь и похлопав Рифата по плечу, он увлек его подальше от костра, а я бросилась в пещеру, обхватывая пылающее лицо ладонями. Мне было стыдно, так стыдно, что казалось я провалюсь сквозь землю. Какой же тварью я выгляжу в их глазах, какой последней дрянью.
***
Роды начались внезапно. Точнее я прозевала тот момент, о котором мне столько рассказывала Джабира, не обратила внимание на сильное напряжение в животе и боль, натаскалась песка, расчищая после бури вход в пещеру вместе с Аминой и когда по ногам потекла вода я от страха закричала, а старой ведьмы не оказалось рядом. Она как раз уехала в деревню за продуктами и водой из-за отсутствия Рифата. Джабира рассчитывала, что я рожу не раньше наступления полной луны и у меня не было ни малейших оснований ей не верить. Я ведь ничего в этом не понимала, но, когда вода потекла по моим ногам я от ужаса вся похолодела.
И начался самый настоящий Ад, о существовании которого я не подозревала. Это была не просто боль, это было нечто зверское и невыносимое. Не помню на каком этапе я перестала вести себя, как человек и понимать, что именно происходит. Амина помогала мне как могла, бедный ребенок она не знала, чем мне помочь… а потом все же побежала пешком в самое пекло за Джабирой в деревню. И меня поглотила самая настоящая огненная тьма, где вокруг все стало черным от боли, а низ живота жгло, как раскаленным железом и раздирало на части. Наверное, я теряла сознание, а потом снова приходила в себя, обводя затуманенным взглядом пещеру и понимая, что я в ней совершенно одна…
Когда послышался голос Джабиры мне уже было все равно, что со мной происходит, я хотела просто умереть, чтоб эти мучения прекратились, и я ослабла от криков и боли настолько, что не могла сказать ни слова.
- Давай, Альшита, давай, малышка, трудись. Самое страшное уже позади. Малыш шел неправильно, и я немножко его подвинула. Давай старайся и скоро мы его услышим. Дыши часто-часто и сильно напрягайся, будто хочешь что-то выдавить из себя.
Я делала то, что она говорит…моментами я ее даже не слышала, чувствовала, как Амина промокает мне лоб и обнимает за голову. Потом раздался пронзительный вопль ребенка, и я, очнувшись, распахнула глаза.
- А вот и наша маленькая принцесса. Это девочка, Альшита. У тебя родилась прекрасная розовая малышка! Хотя… я была уверена, что это мальчик…мои ведения обычно меня не обманывали никогда!
Я с облегчением выдохнула, чувствуя, как по щекам текут слезы и даже боль перестаёт иметь какое-то значение на доли секунд…а потом возрождается снова из недр моего тела. Джабира положила мне девочку на грудь…но в этот момент меня вдруг скрутило новым приступом адской боли, и я выгнулась на постели.
- Что такое? Где болит? Должно было стать легче, - послышался голос старухи.
- Не…не знаю…мне кажется там снова…снова все каменеет, снова больно, Джабираааа.
Я не сдержалась и закричала, корчась на мокрых от моего пота шкурах и подстилках.
- О Аллах! – она раздвинула мне ноги, а потом громко воскликнула, - Не верю…да чтоб я трижды сдохла! Так, Альшита, давай, надо еще немножко поработать. Там два малыша. Одну ты родила, а второй тоже просится наружу. Помоги мне, девочка. Надо снова тужиться.
А у меня не осталось сил, боль вымотала меня, и темнота все сильнее наваливалась со всех сторон. Мне даже казалось, что я лечу куда-то по небу. А потом оказываюсь у себя дома. И мама с отцом выходят ко мне навстречу с караваем на полотенце и мне становится так легко и хорошо, но в эту секунду меня хлещут по щекам, ломая картинку с изображением моей семьи на осколки.
- Альшита, открой глаза. Не время спать. Ты должна работать, слышишь? Помоги ребенку родиться. Смотри на меня. Давай! Вот так!
Я изо всех сил напряглась и от ощущения, что меня разрывает на части закричала снова, а Джабира вместе со мной.
- Даааа!
И следом раздался еще один крик младенца.
- Мальчик! Слышишь, Альшита, это мальчик. Воот! Старая Альшита никогда не ошибается. Я знала, что ты родишь ему сына!
Но я ее слышала очень плохо меня все же поглотила та самая тьма, выключая полностью мое сознание, утягивая в благословенную тьму и избавляя от боли.
А утром, когда я открыла глаза, то первое, что дало мне сил - это мысли о моих детях. Я приподнялась на постели и тут же услышала голос Амины.
- Тебе нельзя вставать, ложись. Джабира сейчас придет. Я ее позову..
- Где мои малыши?
Быстрый взгляд на выход из пещеры и снова на меня.
- Сейчас вернется Джабира. Я приведу ее.
- Амина!
Вместо крика вышел хрип, а она выбежала наружу, но я успела заметить, как в ее глазах блеснули слезы. Джабира зашла не сразу, а через несколько минут. Она несла в руках сверток и улыбалась.
- А вот и мы. Самая красивая девочка на свете. Держи, мамочка. Крепенькая малышка. Здоровенькая, сильная. На отца похожа.
Джабира положила мне на грудь теплый, завернутый комочек и у меня отлегло от сердца и в горле запершило, я чуть приподнялась, разглядывая крошечное, сморщенное личико и очень маленькие пальчики, сжатые в кулачок. Даже не верилось, что этот розовый комочек мое дитя.
- А сын? Где малыш? Ты принесешь его мне?
Все еще увлечённо вглядываясь в черты лица своей дочери, и продолжая улыбаться ей, ощущая щемящую нежность в сердце, от которой даже дух захватило.
- Мой сын спит, Джабира?
Подняла голову и…тут же почувствовала, как улыбка исчезла с с моего лица и холод стиснул сердце. Старая ведьма отвела глаза, а потом и вовсе отвернулась.
- Прости, Альшита…малыша спасти не удалось. Он родился слишком слабым и…и Аллах забрал его к себе. Чистая …невинная душа. Прости.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать и не смогла…казалось я онемела от навалившейся на меня боли. Она была оглушительно невыносима и резала меня изнутри на куски.
- Ты должна жить ради своей малышки. Она жива и здорова. Ты нужна ей. Это чудо, что она выжила после таких тяжелых родов и ты сама жива и здорова. Теперь ты не одна.
Но я не могла вдохнуть грудью. Не могла ощутить того счастья, о котором она говорила. Я смотрела на свою девочку и ощущала лишь, что мою дыру в груди только что разворотило еще сильнее и я опять истекаю кровью…
- Я хочу его видеть.
- Ты не приходила в себя трое суток. По нашим обычаям мертвецов хоронят в тот же день.
Не смогла вдохнуть только снова приоткрыла рот и ощутила, как корежит все тело, и оно немеет от пытки. В этот момент заплакала моя дочь так тихо, так тоненько, затрагивая в черно-красной дыре какие-то еще не сгнившие струны и я инстинктивно положила на ее маленькое тельце руку, прижимая к себе.
- Я хочу уехать. – чужим, но уже знакомым мне голосом произнесла, не глядя на ведьму и ничего не видя из-за застилавшего глаза соленого тумана, - Найди Рифата, Джабира. Я решила просить его вернуться домой. Пусть он меня отпустит. Я не хочу здесь оставаться.
____
ВНИМАНИЕ ВАЖНО!!!! ДВА СУМАСШЕДШИХ СУПЕР РОЗЫГРЫША И ШАНСЫ ДЛЯ ВСЕХ!!!
Как всегда только баловать вас! Только дарить подарки!
ИТАК 1 РОЗЫГРЫШ 5 промо к 1000 не одной лжи и 2!!!! любые мои книги всего лишь за ОТЗЫВЫЫЫЫ. Но, не один отзыв, а быть активными на протяжении всего розыгрыша (репост по желанию оч приветствуется и порадует автора, но совсем не обязателен), как всегда в день подписки. Каждый участник будет проверяться читает или просто участвует в розыгрышах. Пишите комментарии, !!!обязательно добавляйте книгу в библиотеку!!! так ваши голоса зачтутся.
По 5 выигравших в двух розыгрышах! Более того саааамый активный участник получит подарок лично от меня! Какой? Сюрприз-сюрприз! Многие девочки свои подарки получили.
В этот раз не только печать, а еще и эксклюзивчик. Кто выиграет, тот узнает.
!!!2 РОЗЫГРЫШ! ЛЮБЫЕ !!!ТРИ!!! КНИГИ УЛЬЯНЫ СОБОЛЕВОЙ ЗА 10 рублей? И снова это не шутка. Лето - это пора сюрпризов и хорошего настроения. Вы помните?
10 РУБЛЕЙ И У ВАС В РУКАХ ТРИ КНИГИ ЛЮБИМОГО АВТОРВ! ЛЮБЫЕ! Даже те, что еще не написаны тоже.
Условия розыгрыша:
1) Быть участником группы Ульяны Соболевой ГРУППА АВТОРА! ТЫК! (не обязательное условие для тех, кто не пользуется соц. сетями)
2) Быть подписанным на автора на Литнете ПОДПИСАТЬСЯ НА АВТОРА! ТЫК!
САМОЕ ГЛАВНОЕ УСЛОВИЕ!!!
3) КУПИТЬ НАГРАДУ к книге 1000 не одна ложь! Тык! за 10р (отписаться в этом посте купила награду хочу такие-то книи Ульяны Соболевой и указать имя на Литнете). Если вы купили награду больше, чем за 10 рублей - вы получаете 4 книги. (можно даже зарезервировать себе книги в процессе написания)
Доп. условия:
Исключаются из участников владельцы страниц фэйков (где нет ни одного комментария, кроме участия в розыгрышах, где вообще нет ни одного комментария и книг в библиотеке и тд. мне нужны настоящие читатели)
Дата проведения
С 04.11 до дня открытия подписки!
ПОБЕДИТЕЛИ РОЗЫГРЫША №2 БУДУТ ОТБИРАТЬСЯ ИЗ КУПИВШИХ НАГРАДУ ЗА ЭТОТ ПРОМЕЖУТОК ВРЕМЕНИ! (так же будут сверяться с отписавшимися под данным постом)
Удачииииии! Помните вы можете участвовать сразу в 2 розыгрышах.
Комментики+наградки ))))
Готовы снова окунуться в пески и испытать 1000 не одну боль?
ГЛАВА 3
Я вздрогнула, когда голос из громкоговорителя возвестил о том, что самолет взлетел, отвлекая меня от воспоминаний и заставляя посмотреть на свою крошечку, которая спала у меня на руках, посасывая большой пальчик. От невероятной и непередаваемой нежности задрожало сердце, и я провела кончиком пальца по ее пухлой щечке. Моя девочка. Если бы не она то я бы от не спаслась от безумия и от черной бездны, которая сожрала мою душу и утопила в самом невыносимом горе для женщины – потере любимого мужчины и его ребенка. Только ее пронзительный и голодный плач заставлял меня вставать на ноги и хотя бы просто функционировать. После той истерики, что случилась со мной, когда Джабира отвела меня к маленькому холмику в песках, обложенному камнями с сухими ветками цветов. Я не знаю сколько времени я там провела, то в слезах, то просто глядя в одну точку и умирая от отчаянной тоски. Этот холмик стал для меня общей могилой и отца, и сына ведь мне было негде оплакать самого Аднана. Я ведь не имела право даже на это. Ведь я так и не стала для него кем-то большим, чем игрушка и его рабыня.
Джабира принесла мне дочь прямо туда и положила на пеленку рядом со мной, но я к ней так и не прикоснулась. В тот момент я была мертва и меня невозможно было воскресить вот так в одно мгновение. Я ненавидела все что меня окружало, ненавидела даже каждую молекулу воздуха и любой живой звук. Боль рвала мою душу на куски, и я не могла вырваться из ее безжалостных когтей, чтобы хотя бы посмотреть на свою малышку или взять ее на руки. Мне хотелось умереть, чтоб не было настолько больно, чтобы прекратить страдать и не захлебываться отчаянием.
А потом она заплакала. Громко и очень жалобно, сковырнув мою черную дыру, заставив сжаться от необъяснимо сильной тяги взять ребенка на руки … и я так и сделала повинуясь самому первобытному из всех инстинктов. А когда прижала ее к груди почувствовала, как она тыкается в меня личиком и что-то ищет щипая мою кожу крошечными губками. Когда впервые приложила ее к груди, без слез глядя перед собой…моя пустота в груди все же начала заполняться. Нет, она не исчезла полностью, не перестала кровоточить, но она перестала быть настолько безнадежно звенящей, в ней появилось один единственный, но столь важный звук – это любовь к моему единственному оставшемуся в живых ребенку. И боль, как обещала мне, Джабира все же немного отпустила…но у этой хитрой твари были свои планы и свои часы голода. Она возвращалась неизменно по ночам, отбирая у меня возможность спать и терзала меня до полного изнеможения, заставляя корчиться на шкурах, кусать руки, чтобы не орать и не выть, не разбудить малышку. Каждый раз, когда я смотрела на нее в моей душе все переворачивалось и сердце сжималось от нежности. Всю свою нерастраченную любовь я обрушила на нее, всю ласку, всю свою отчаянную тоску. Она стала единственной причиной открывать по утрам глаза и пытаться жить дальше. Я смотрела на ее темные волосики и смуглую матовую кожу, на ее глаза еще не особо понятного цвета, но уже светлые и скорей всего они будут такими же пронзительно зелеными, как и у ее отца.
Мне казалось, что она похожа на Аднана как две капли воды, мне просто до безумия этого хотелось. Первое время я стыдилась, что люблю ее, стыдилась, что она дает мне силы дышать, потому что и ее отец, и маленький братик никогда не почувствуют больше, что значит любовь. Но потом я поняла, что каждая любовь разная. А материнское сердце оно бесконечно и не имеет начала и конца. В него поместятся океаны любви и ее хватит на всех. Как костер, от которого можно разжечь множество других костров. Когда я пела ей колыбельные, поглаживая черные кудрявые волосы Амины, спящей рядом с нами я всегда неизменно пела им всем. Всем моим детям. Через две недели я смогла наконец-то дать ей имя… назвала ее настоящим именем матери Аднана, тем именем, что у нее отобрал его отец и котором никто больше не вспоминал. Аднан назвал мне его один единственный раз, а я запомнила и сейчас мне казалось, что более подходящего имени не найти. Ведь ОНА живет в моей дочери. ОНА не может умереть, как умерла я, она вечная и сильная и будет возрождаться снова и снова. Любовь.
И укачивая свою малышку на руках я понемногу успокаивалась, ко мне вернулся стимул жить дальше…вместе с диким желанием покинуть эту страну и вернуть себе свое имя и свободу.
Рифат приехал спустя почти месяц. Не знаю почему он не появлялся столь долго, но, наверное, он был нужен мне этот месяц, чтобы начать походить на человека и понять, чего я на самом деле хочу. Он, как и всегда, был молчалив. Спешился и последовал к своим людям, потом к костру ужинать. Меня приветствовала довольно сухо и сдержано. И я была ему благодарна за эту сухость и безэмоциональность больше всего на свете я боялась, что мой мцуж захочет предъявить свои права на меня. Я прождала его в пещере до середины ночи. Не посмела подходить к разбитому лагерю и звать. Любой диалог с Рифатом давался мне с огромным трудом. И сейчас, когда он вошел в пещеру и задернул полог он вздрогнул, поняв, что я не сплю.
- Нам надо поговорить, - тихо сказала я.
- Надо.
Спокойно ответил он и опустился на табурет, обтянутый бараньей шкурой.
- Я хочу уехать. Дай мне свободу, Рифат. Заклинаю тебя всем, что тебе дорого – отпусти меня. Я больше не хочу здесь оставаться. Расторгни наш брак, наговори обо мне все, что хочешь и отпусти.
Он поднял голову и так же спокойно ответил.
- Не могу.
- Почему? – я закричала в отчаянии, а он отвел взгляд.
- Потому что едва я расторгну с тобой брак по любой причине, порочащей твою и мою честь я буду обязан тебя убить. Нет в наших обычаях разводов.
- А…Аднан…он обещал мне, что разведется с Заремой.
- Но не развелся, - уверенно произнес Рифат.
- Он просто не успел исполнить свое обещание.
- Я не Аднан, Альшита. У меня нет столько власти, мне ничего не спустят с рук, как ему. И я обязан соблюдать все законы нашего племени.
- И что это значит? Я вечно буду жить здесь в этой пустыне, как в заточении.
Захныкала малышка, и я тут же обернулась к ней, поглаживая по спинку и покачивая рукой, чтобы она не проснулась.
- Давай поговорим снаружи, - тихо попросила я и мы вышли из пещеры, отошли от нее на несколько метров, утопая ногами в еще теплом песке.
- Рифат…мы ведь не муж и жена. Мы с тобой никто и никогда не станем кем-то. Наш брак бессмысленный, а я не могу так жить. Не могу вечно ненавидеть себя за то, что ты на мне женился, не могу смотреть вашим людям в глаза. Я здесь больше чем чужая. Я распутница и шлюха.
Это был единственный раз, когда Рифат вдруг потерял свое привычное самообладание и резко схватил меня за плечи.
- Все может быть по-другому, Альшита. Все может быть совсем иначе. Я готов закрыть глаза на твое прошлое, я готов принять твою дочь как родную и любить ее сильнее, чем любил бы своих детей. Я готов ради тебя на что угодно… я даже могу ввезти тебя в другую страну и бросить все. Понимаешь?
Да, я понимала… В эту секунду я поняла все. И в тоже время горечь осадком осела в горле и во рту.
- Понимаю…Но по-другому никогда не будет. Я принадлежу только ему…моя дочь…у нее только один отец и я никогда не дам ей чужую фамилию. Мое сердце и моя душа никогда уже е станут моими они отданы и вернуть назад их уже невозможно. Прости…я не могу дать тебе ничего кроме моей благодарности и уважения. И… если ты правда готов на многое рад меня – то отпусти нас. Дай нам уехать домой. Я тебя умоляю.
Рифат разжал руки и больше не смотрел на меня. Смотрел куда-то через мое плечо.
- Развод я тебе не дам. Как я и говорил ранее.
Внутри все похолодело, и я уже пожалела о том, что так горячо и откровенно отказала ему. Может надо было как-то по-другому. Неужели он сейчас разозлиться и…о Боже, я не хотела даже думать об этом.
- Но я дам вам возможность уехать. Только для этого надо будет оформить для тебя новые документы. Для тебя и для твоей дочери… И ей придется взять мою фамилию.
Перевел на меня взгляд снова и посмотрел мне прямо в глаза.
- Ты поедешь в свою, Россию, Альшита. Но и там останешься моей женой. Руки у Кадиров длинные. Я бы не хотел, чтоб тебя достали и там.
Я схватила его за руки, а потом рфвком обняла за шею.
- Спасибоо, о Божеее! Спасибооо.
Но Рифат очень сдержанно отстранил меня от себя. Удерживая на вытянутых руках.
- Я хочу продолжать заботиться о тебе и там. Обещай, что дашь мне это делать, Альшита.
Я быстро закивала и почувствовала, как слезы обжигают глаза. Мне не верилось, что это может быть правдой. Не верилось, что я поеду домой к своей семье…
***
- Не можешь уснуть, Рифат? Сон не идет к тем, у кого кровоточит сердце. Я никогда не думала, что оно у тебя есть. А сейчас смотрю на тебя и понимаю, что лучше бы не было. Не той женщине ты его отдал…не нужно оно ей…у нее и своего-то нет.
Рифат сел у гаснущего костра и подбросил в него угля.
- Она хочет вернуться домой…развода просила. Идиотом себя почувствовал, которого под ребра пнули, как надоедливого пса. А ведь я долго терпел и ждал…
- Долго? Ты действительно считаешь время и думаешь, что оно приблизит то, чего ты желаешь? Нет времени на самом деле, Рифат. Есть исчисление минут, часов, лет. Не всегда мертвецы покидают живых и дают им свободу, особенно если живые не хотят эту свободу обрести. Это для тебя прошло больше полугода, а для нее все было две минуты назад. Нет у горя сроков, нет определенных рамок, за которыми боль отступает и дает силы дышать. Иногда…иногда она остается с нами навечно и не на секунду не дает о себе забыть.
Есть женщины только для одного мужчины и ничто на свете е заставит их посмотреть на другого. Она именно такая...
- Откуда ты знаешь?
Глаза Рифата сверкнули, и он залпом осушил чашку с чаем.
- Я тоже такая. Она на меня похожа. В молодости…Только моя дыра в груди со временем превратилась в камень… а у нее там еще есть место для любви и нежности…но не к мужчине.
- Глупости. Женщины выходят замуж и рожают снова от других. Нельзя закопать себя навечно.
- Можно…поверь мне, можно. У кого-то сердце умеет регенерировать и биться заново, а у кого-то оно просто умирает.
- Я подготовлю ей все документы и увезу ее отсюда. И… я больше не стану работать на Кадира. Моя служба его семье окончена.
- Уедешь вместе с ней?
- Нет…но я хочу вернуться в свой дом и продолжить дело моего отца. Без Аднана вся эта война стала бессмысленной.
- Хочешь завоевать ее любовь по-другому?
- Я не знаю, чего хочу…Точнее, нет, я знаю. Ее хочу. С первой секунды как увидел. До умопомрачения хочу. Я запрещал себе даже думать об этом, я презирал и ненавидел себя ща это. А сейчас... Сейчас я не вижу ни малейшей причины не попытаться. Я думал, что после рождения детей она оживет сама…думал, что они вернут ее.
Вскинул голову и посмотрел на Джабиру.
- Как ты допустила, чтоб ее сын умер. Ты ведь самая опытная повитуха ты принимала самые тяжелые роды.
Джабира перевела взгляд на огонь.
- Я не волшебница. Я человек. Какой бы ведьмой вы меня не считали, но я прост женщина, которая знает немногим больше, чем вы и имеет опыт. Но даже в самых современных и оснащенных клиниках гибнут младенцы…то что стоит говорить о пустыне, где у меня нет ни интенсивной терапии, ни капельницы. Ребенок был слаб, он второй в двойне, пуповина обмоталась вокруг его шеи, и он не дышал, когда я его достала из нее. Был весь синий…Она думала, что это он плачет… а плакала ее дочь и я не стала разубеждать несчастную. Она и так натерпелась.
- Слышал Зарема родила…Сука. Вот как так? Чем эта змея заслужила такое счастье? В милости теперь купается. Кадир от радости закатил пир. Внук первый на свет появился.
Джабира протянула чуть дрожащие морщинистые руки к костру.
- Счастье не всегда заслуживают иногда его выдирают с мясом у других, - тихо сказала она. – Но оно недолговечно, поверь. Там змей предостаточно, чтоб отравить существование и ей.
- Плевать я хотел на Зарему. Меня больше не волнует семья Кадиров. Я хочу, чтоб Альшита была счастлива…со мной. Любви хочу от нее, улыбки для себя, касаться ее хочу. И у меня хватит терпения. Я дождусь, когда ее сердце оживет…Но я так же начинаю ненавидеть Аднана. Ненавидеть за то, что его призрак ревниво стоит между нами и не собирается уходить.
- Ревность — это жестокая тварь. Она иногда намного сильнее и страшнее ненависти. У нее нет никакой логики и она сгребает в свои когтистые лапы всех без разбора, заставляя корчиться от адовых мук. Но это и есть проявление любви. Соперники – это всегда ненависть и боль. Особенно мертвые. Они ведь не исчезают, они не станут плохими, их нельзя очернить или унизить. Они сияют ореолом святости даже если при жизни были сущими дьяволами. Мне нравится твое терпение, и твоя страсть…но запомни – они могут принести тебе только страдания.
- Я уже к ним привык. Вряд ли может быть хуже.
Джабира усмехнулась.
- Всегда может быть хуже. Суть женщины непостижима…Возможно, Альшита ответит тебе взаимностью когда-нибудь. Когда сможет.
- Я умею ждать.
- Дай руку, Рифат…посмотреть кое-что хочу.
Потянула дым из тонкой трубки и выпустила в сторону мужчины. Тот протянул ей ладонь насмешливо прищурив глаза и вытянув ноги к огню. Ведьма взглянула и тут же отшатнулась, отшвырнула руку Рифата.
- В чем дело? Совсем ополоумела?
- Увози ее в Россию и забудь о ней. Разведись и никогда не вспоминай.
Рифат резко встал на ноги и свел брови на переносице.
- Ты что несешь?
- Она тебя погубит…в ней твоя смерть! Он тебе ее не отдаст.
Рифат расхохотался.
- Глупые гадание и глупая женщина. Перепила своего пойла и накурилась дурмана. Кто он? Мертвец? А смерть…так она всегда рядом ходит. Нашла чем пугать. Иди проспись, старая.
- Я предупредила. Тебе решать.
- Не предупредила, а глупостей наплела. Ищи новое место для жилья. Когда мы уедем некому будет тебя охранять.
- Я уже давно нашла. Смерть не только на тебя охотится…она и за мной придет.
ГЛАВА 4
Асад сидел в своем любимом кресле и потягивал из бокала красное вино. Его мало волновало, что можно, а что не разрешено его религией. Он разрешал себе буквально все, потому что мог себе позволить закрыть рот слишком болтливым и залить кислотой глаза слишком глазастым. Аль Джазим прикрыл веки и расслабился, чувствуя удовлетворение во всем теле. Что не мешало ему думать…и даже топот копыт и шум снаружи не мешали наслаждаться собственными мыслями. Он провернул то, что раньше не удавалось никому, он получил себе в союзники того, кого считал своим лютым врагом, а теперь держал на коротком поводке и кормил зверя с руки. Он умен, хитер и великолепен. Скоро вся пустыня и торговые пути будут принадлежать только ему.
Но все стоило много денег, времени и определенного риска. Но он был бы не самим Асадом аль Джазимом, если бы не продумал каждую мелочь и не заручился помощью нужных людей, которые ненавидели этого ублюдка ибн Кадира так же сильно, как и он сам. Особенно если ненависть поддержать увесистым кошельком и обещанными благами.
В террариумах шуршали любимые змеи Асада. И он наблюдал из-под прикрытых век, как они кидались на мышат и заглатывали целиком их белесые тела, а тонкие хвостики дрожали у пастей ядовитых тварей, а потом исчезали в глотке. Когда-то он точно так же поймал белого мышонка и решил забрать себе, но у него украли добычу, отобрали и присвоили.
Пока он молчал, наблюдая, его помощник Хадид, ожидал указаний.
- Тамару не кормили?
- Конечно, кормили, мой Господин.
Льстивые трусливые твари не посмели бы не покормить. Они слишком боялись за свои шкуры. Потому что сами могут пойти на съедение его девочкам.
- Что думаешь? Я всю ночь размышлял об этом думаешь все так и есть? Думаешь мы не ошибаемся?
- Кудрат вернулся после набега на две деревни, принес трофеи. Думаю, он целиком и полностью верен нам. И осуществит нами задуманное. В полной мере.
Асад прищурился и внимательно посмотрел на своего помощника. Тот весь скукожился как перед опасным хищником. Аль Джазим довольно ухмыльнулся. Он любил, когда они боялись. Это чувство ему нравилось больше всего.
- А он не может притворяться?
- Нет. Не может. За это время было много проверок. Он ни одну не провалил.
- Его узнают?
- Нет. Он всегда с закрытым полностью лицом. Никто не узнал. А если кто и узнал, то расскажут это только на том свете. У нас в руках новая карта Кадира. Сейчас торговые пути стерегут его старшие сыновья. Один из них на нашей стороне. Будет счастлив если мы проредим количество наследников шейха.
- А где Кудрат?
- Как всегда …у себя. В своей лачуге.
Осторожно ответил Хадид.
- Или в ее комнате? Опять трахает эту дрянь.
- При всем моем уважении…они ведь женаты. Все законно. И Кудрат действительно сейчас в ее комнате.
- Похотливая шлюха. Я должен был свернуть ей шею едва она взглянула на него впервые.
- Зато он породнился с нашей семьей. Чего еще можно было желать? Раньше этого бы никогда не произошло. У вас теперь в руках мощные козыри. Если ваша сестра родит ему сына…
Асад ударил кулаком по столу и бокал подпрыгнув перевернулся, а красная жидкость полилась на ковер. Он не любил шкуры он стелил в своих покоях только ковры. И теперь разозлился втройне, когда ковер был испорчен.
- И что? У него уже есть сын. Старший сын!
- Люди смертны. Сегодня есть…завтра кто знает какой болезнью можно заболеть. О, храни Аллах нас от напастей. Тем более они порознь и его отец явно не торопится увидеть своего отпрыска, а проводит время с вашей сестрой.
Асад сверкнул глазами, но все же слегка расслабился.
- Его стерегут так словно он весь из золота и бриллиантов. Кадир сам проводит ночи в покоях внука. Тут просто не избавиться.
- Всегда есть добрые люди.
- Пока что не торопись…пока что не надо.
Асад встал с кресла и вышел из своей комнаты, быстрыми шагами пошел по коридору, открывая руками резные двери, с цветным стеклом, между покоями.
Бедуин вышел на веранду и вдохнул полной грудью. Когда-то они с Кадиром были лучшими друзьями. Делили вместе и обед, и ужин, а бывало и женщин. Пока шейх не задрал нос и не зазнался из-за своей русской сучки. Не отдал ее Асаду. Не подарил как тот просил. А приставил нож к его горлу и вышвырнул из своего дома. Из-за шалавы похерил дружбу.
Потом начал притеснять его людей, изгонять со своей территории, двигать границы. А потом захватил все территории и вышвырнул Асада с торговых путей. По началу тот пытался помириться. Посылал ему женщин, оружие, дорогое вино, даже золото. Но все возвращалось обратно. И из-за чего? Из-за дырки!
Асад долго приходил в себя, а потом начал мстить…страшно мстить, продумано. И у него оказалось немало союзников из свиты самого Кадира.
Но ему нужен был серьезный и мощный союзник, чтобы вернуть и земли, и былое могущество. Некто из самой семьи…Просто продажных тварей из свиты братьев недостаточно. Лишь информаторы. Асаду нужен кто-то, кто со временем поднимет войну изнутри. Кто поможет ему разворошить осиное гнездо, а потом сжечь его.
Асад ждал, когда бастард оступится, наживет себе врагов, допустит ошибку, ждал, когда предатели поднимут головы снова и ударят ибн Кадира в спину, и он дождался. Жизнь преподносит подарки тем, кто очень долго ждет. Терпеливо, год за годом работает над вознаграждением за труды.
Вначале Асад хотел его добить лично. Когда принесли на носилках всего разодранного со страшными травмами и зияющей раной на голове. Один удар кинжалом в сердце и нет проклятого ублюдка так долго путающего все карты Асада и забравшего женщину, которую везли для него.
А потом посмотрел на полуживого ибн Кадира и решил, что это слишком просто умереть. Он придумает как сделать эту смерть желанной и долгожданной. Как заставить корчиться от боли своего пленника. Или…если сильно повезет использовать в своих целях. И ему повезло.
Ибн Кадира выхаживал лучший врач из Каира, светило и настоящий чудотворец. Покойный лучший врач. Он сшил грудную клетку бастарда из кусков, он залатал ему голову и частично вернул зрение в его правый глаз. Он же сказал Асаду, что мозг бастарда сильно пострадал и последствия могут быть непредсказуемыми. Затем они несколько месяцев ждали заживления ран и многочисленных переломов рук и ног. Все это время ибн Кадир был похож на растение и Асад уже подумывал прикончить сына шейха и позволить смерти забрать его проклятую душу. Но все же не сдавался. Убить можно всегда.
Ему нужен был этот проклятый сукин сын. Он сделал слишком высокую ставку на него. И дождался. Спустя год молчания бастард заговорил, потом спустя пару месяцев начал двигаться, ходить, самостоятельно есть, возвращаться к жизни. И…как и говорил врач его мозг пострадал. Вначале он совершенно ничего не помнил. Чистый лист, на котором можно рисовать и писать все что угодно.
Асад приблизил его к себе. Врагов лучше держать близко. Приблизил и дожидался, когда память вернется.
И она начала возвращаться, а пленник стал задавать вопросы и конечно не получал на них нужных ответов. Назревал взрыв, и он произошел… Но разве чистый лист создан не для того, чтобы на нем выводить свои рисунки. И Асад нарисовал свою версию произошедшего. Рассказал ибн Кадиру кто его предал, как и за что. Пока говорил ему хотелось растереть ублюдка в порошок, разодрать на куски, убить на месте. Потому что тот задавал правильные вопросы, сбивал с толку, мешал врать и кололся едчайшим сарказмом. Но! Слишком рано убивать, слишком многое на кону. Надо вытерпеть и предоставить доказательства. А их у Асада было предостаточно. Если заставить ибн Кадира поверить, что его предали и подставили то убийцу и палача страшнее не сыскать. А фактов было более чем предостаточно, как и видео, как и фотографий.
Брат предатель, сливающий информацию Асаду, получающий от него деньги, отец провозгласивший старшего сына своим приемником, несмотря на рождение у ибн Кадира наследника и не приехавший за гробом сына. Похоронивший останки без должных почестей и лишь со своей родней чтобы не позориться его поражением и глупой смертью. На похоронах он так и сказал.
«Мой сын погиб глупой и нелепой смертью»…Пока ибн Кадир смотрел на своего отца его лицо кривилось, а губы сжимались в тонкую линию. Ненависть отпечатывалась в каждой черточке его лица.
Но это первые удары. У Асада их было еще парочку и самых мощных, прямо в сердце. Его лучший друг бросил бастарда подыхать из-за девки, русская шлюха изменяла с этим другом, вышла за него замуж и родила ему ребенка, не выждав даже времени положенного траура. Он конечно может вернуться домой с плена с позором. Отец скорей всего простит…но забудут ли люди, как облажался ибн Кадир и что он теперь никто. Доказательства своих слов Асад предоставил в полной мере. Потом несколько дней наблюдал, как один из самых сильных мужчин из всех, что он когда-либо знал напивается, как последний пьяница. Беспробудно заливался всем, что ему приносят по поручению Асада. Несколько месяцев беспробудного пьянства, диких оргий и драк. Аль Джазим терпел и выжидал. Ему нравилось видеть сына врага в таком состоянии и на самом дне. Если бы он мог снять его мертвецки пьяного, сующего дряблый член в рот очередной шлюхи и выслать Кадиру, он бы так и поступил…Но всему свое время.
В итоге Асад получил союзника. Верного, преданного, фанатичного союзника, которого и сам уважал изначально. Были свои нюансы, которые раздражали Асада, но в соотношении с выгодой – это капля в море. Наглый, самоуверенный ублюдок чувствовал себя королем положения, он понимал, насколько нужен Асаду и диктовал свои условия. А тот вынужден был терпеть. Пока это реально было необходимо, утешаясь мыслью, что когда будет убивать ибн Кадира, то сделает это изощренно и очень медленно.
Ибн Кадир присягнул в верности Асаду, нанес клеймо его армии себе на грудь, принял новое имя и командование маленьким отрядом, с которым сжег первую деревню своего отца.
Огорчала только Фатима, которая воспылала к бастарду какой-то дикой страстью, болезненной одержимостью. Она недавно потеряла мужа. Его убил ибн Кадир…но кажется вдова благополучно об этом забыла. Асад делал совсем другие ставки на ее будущее, но упрямая и своенравная сестра ломала все его планы.
Мог бы – свернул бы ей шею. Но ибн Кадир на ней женился чем и успокоил Асада. Хотя иногда все же брало зло на то, что сестра замужем за этим ублюдком.
Асад сделал глубокий вдох и распахнул двери в покои Фатимы и выругался себе под нос. Проклятый бастард трахал его сестру средь бела дня, завалив животом на стол, задрав джалабею на поясницу, и удерживая за черные волосы, долбился в нее сзади на дикой скорости.
Асаду была видна его исполосованная шрамами спина, с дырками от ран, с выдранными клоками кожи и ожогами на плече. Живучий сукин сын. С такими ранами не выживают.
Заметив Асада он и не подумал остановиться, демонстративно шлепнул сестру по круглому заду и начал двигаться еще быстрее, так что упругие ягодицы ублюдка сжимались в такт каждому толчку и раздавались характерные шлепки тел. Фатима подвывала и истошно орала, вызывая тошноту.
Брезгливо поморщившись, Асад вышел из комнаты и сплюну на пол. Услышал, как его сестра что-то говорит, сопротивляется, она тоже заметила Асада, но никто ее не выпустил пока зверина не зарычал, изливаясь и не стесняясь никого вокруг.
Через время Кудрат (так теперь звали ибн Кадира) появился в проеме двери в длинном халате с осоловевшими глазами и довольно ухмыляясь. Опять пьян ублюдок. Не просыхает и в то же время умудряется шевелить мозгами.
- Твоя сестра горячая штучка. Я рад что когда-то подрезал яйца ее мужу и теперь могу наслаждаться ее темпераментом. Входи. Есть разговор я так понимаю.
Повернулся к Фатиме и кивнул на дверь.
- Погуляй. Мы с твоим братом обсудим важные дела.
Сестра покорно вышла из комнаты и Асад пожал слегка плечами. Укротить своенравную Фатиму не удавалось никому, кроме его отца. Но после его смерти этого не мог сделать даже ее муж. Зато бастард смог.
– Так о чем пойдет разговор?
Открыл дверцы шкафчика и наполнил бокал дорогим коньяком. Не иначе как Фатима снабжает. У бастарда нет ни гроша за душой.
Сестра балует мужа, как может, за какие заслуги, одному дьяволу известно. Впрочем… определенные достоинства Асад уже лицезрел сам.
- Ты мог не сжигать деревню.
- Не мог. Меня узнали. Да и страх это хорошо. Когда боятся делают ошибки.
- Мне нужно взять торговый путь на юге. Но я не знаю, как там расставлена охрана. Пора начинать действовать. Скоро придет товар.
- Начнем действовать. Ты получишь все торговые пути. Ты получишь то, что хочешь получить, а мне дашь то, что хочу получить я.
Асад рассмеялся, но все же ощутил, как по спине пробежал холодок. Он знал, чего хочет бастард – он хочет свергнуть своего отца и братьев и взять всю власть в свои руки. Но Асад этого не допустит. Он даст ибн Кадиру поверить в победу, а потом уничтожит его, потому что такой противник страшен. У него нет ничего святого за душой.
- После взятия торгового пути я хочу взять свою долю. Не подачку и не копейки, а причитающуюся мне половину добычи.
- Ты можешь взять всю добычу. Мне нужен только путь.
Кудрат довольно ухмыльнулся и провел рукой по подбородку. Его полу зрячий глаз не двигался так быстро как тот, что видел. И это вызывало чувство дискомфорта словно его глаза наблюдали за Асадом под разным углом. Точнее один из них постоянно смотрел в одну точку и шрам на виске слегка приспустил веко.
- Вот и отлично. Потом я уеду…у меня есть свои личные счеты. Когда вернусь мы обсудим дальнейшие планы.
- Иногда мне кажется, что ты со мной только ради этих личных планов.
- Пусть не кажется. Меньше об этом думай. Какая разница зачем я с тобой. Нам обоим нужен результат. И мы его получим.
Откинулся на спинку кресла и в вырезе шелкового халата обнажилась мощная грудь, так же изрытая шрамами. Пару лет назад он был немощен, как ребенок, а сейчас кажется стал еще здоровее, чем раньше. И страшнее. Асад все равно ему не доверял. Он не знал, что на уме у этого человека и в какой момент тот может из союзника стать лютым врагом. Но пока что все устраивало их обоих.
Он даже собирался доверить ему налаживать свои каналы в России по доставке оружия. Знание языка и наличие нужных связей могли открыть весьма интересные перспективы.
ГЛАВА 5
Ранее….
Самолет шел на посадку, а я прижала к себе Бусю, чувствуя, как сердце разрывается от ожидания, от предвкушения встречи с родными. Рвется на части даже от звуков родной речи. Господи! Сколько же времени меня здесь не было? Вечность! Невыносимую вечность. Как же пахнет домом, как пахнет жизнью…Даже мне, полумертвой пахнет всеми красками счастья: детством, мамой, беззаботностью и безусловной любовью. Той, самой, когда еще не знаешь, что такое боль, когда улыбаешься только потому что утром воробей сел на твое окошко и лучи солнца прыгают солнечными зайчиками по подушке.
Я жадно пожирала взглядом зелень, березы, ели, траву. Как же здесь красиво. Нет красивее и роднее того места, где ты родился, как бы ни было хорошо в других странах, они все равно будут чужими, далекими. Никогда не врастут в сердце и душу, как своя родная. Я уже и не думала, что когда-нибудь ступлю на настоящую землю, а не в песок.
Посмотрела на посапывающую в слинге дочь и сердце болезненно сжалось от безумной любви к ней. Наверное, это правильно, что мы с ней приехали сюда. Наверное, это и есть наше с ней место. Я попытаюсь ради нее и ради Амины собрать себя по кусочкам и начать жить. Ради них.
Я успела переодеться в туалете, пока Амина присматривала за Буськой и теперь не верила зеркалу, что на мне нет джалабеи и моя голова не покрыта. Я в джинсах и в простой футболке, на моих ногах сандалии. Я свободна! А в душе никакой радости…там тоска смертельная и понимание, что я готова надеть на голову хиджаб, закутаться в тысячи джалабей лишь бы ОН ожил и мой сыночек оказался здесь рядом со мной у меня на руках. Это слишком жестокая и дорогая цена за свободу. Я бы никогда не согласилась ее заплатить.
Сообщить родителям о своем приезде я не смогла. Те номера, что я помнила по памяти, были закрыты, а домашний телефон словно отключили. Мне оставалось только надеяться, что за год они никуда не переехали. Я вышла из здания аэропорта и с трудом сдержалась, чтоб не рухнуть на колени и не начать целовать землю и траву. Мысленно я это сделала сотни тысяч раз. Родная речь заставила глотать слезы и умиляться до боли в груди. И все это вместе с горьким осознанием, что я была бы готова пожертвовать все ради того, чтобы вернуться назад и уберечь Аднана и своего сына. Чужбина стала бы мне близкой и единственной ради них обоих.
Сжала теплую ручку Амины и посмотрела на девочку – она сейчас выглядела как обычный ребёнок без извечного хиджаба и длинных нарядов. Такая милая в джинсах, кофточке с забавными рисунками и с толстыми косичками с двух сторон. Перед полетом Рифат и я удочерили ее официально и теперь в паспортах она носила нашу с ним фамилию и была вписана к нам обоим. Она стала еще одной моей девочкой, и я очень сильно ее любила, как родную.
Рифат проводил нас до самой взлетной полосы. Перед тем как мы взошли на борт самолета он дал мне в руки кредитную карту.
- Здесь деньги на первое время. Я буду делать переводы каждый месяц.
- Не надо!
Я сунула карту ему обратно, но он стиснул мое запястье.
- Я твой муж и я отец этих детей. Я обязан заботиться о вас. Это мой долг и сейчас вы моя семья. Уважай и чти меня, Альшита. Большего я не просил и не прошу.
Я смотрела в его черные глаза и видела то, что обычно видит женщина если она не влюблена и не ослеплена сама – чужую страсть, безответную тоску.
- Ты очень хороший человек, Рифат. Я никогда не думала, что ты такой…
- Не надо. Не надо меня жалеть и говорить совершенно не значимые для меня слова. Я не хочу быть хорошим и милым, а то чего я хочу ты мне никогда не дашь. Поэтому будем соблюдать видимость брака и относится к друг другу с уважением. А дальше посмотрим.
- Я не могу взять у тебя деньги.
- Я все знаю о твоей семье. Вам они понадобятся, а мне в пустыне совершенно не нужны.
- Береги себя, Рифат.
- Я приеду к тебе через пару месяцев. За тобой присмотрят и здесь. Вот номер телефона одного человека. Если у тебя возникнут проблемы – позвони ему. Он решит любую из них.
- Спасибо тебе за все.
Усмехнулся мрачно, как и всегда в его духе.
- Иди. Самолет без тебя улетит.
Я все же крепко обняла его. Он вначале развел руки в стороны, а потом очень осторожно обнял меня тоже.
- Иногда для счастья достаточно даже этого.
А мне стало жаль, что я не могу дать ему большего. Не могу и не хочу. Нет в моем сердце и в душе места для кого-то кроме Аднана.
Мы сели в такси, и я дрожащим голосом продиктовала такой знакомый до боли адрес. Пока ехали я смотрела в окно на пролетающие мимо деревья и старалась сдержать слезы.
- Так красиво здесь. Все зеленое. Как в сказке.
- А еще здесь есть снег. Тебе понравится. Пойдешь в школу, у тебя появятся друзья.
- В школу?
- Да, в школу. Выучишь язык. У тебя будет будущее и обычная жизнь как у самых простых девочек.
Амина прижалась ко мне, и я обняла ее за худенькие плечики.
- Я никогда даже не мечтала об этом.
- А о чем ты мечтала?
- Об игрушках. О кукле с длинными белыми волосами, как у тебя. Когда-то мы ездили с мамой в Каир и заходили в магазин…Я видела там куклу. Очень красивую. Наверное, я смотрела на нее целый час пока мама и тетушки ходили по зале и что-то выбирали в подарки своим племянникам.
- Мама не смогла купить тебе эту куклу?
- Я не просила.
Она посмотрела на меня своими огромными черными глазами. Такими грустными и прозрачно-влажными.
- Почему?
- Потому что у нас и так не было денег. Да и зачем мне такая кукла в пустыне?
Я прижала малышку к себе, поглаживая ее волосики, перебирая пальцами.
- А вдруг твоя семья не захочет, чтоб я с ними жила?
- Что ты! Конечно захочет! Обязательно захочет. Ты теперь моя дочка.
Амина улыбнулась счастливой улыбкой и у меня самой на душе стало теплее. Наверное, если бы не мои девочки я бы с ума сошла. Такси притормозило у знакомого подъезда, и таксист взял мою дорожную сумку, чтобы поднять ее наверх. Я увидела на лавке соседок. Вначале они меня не узнали, потом начали перешептываться и с нездоровым любопытством меня рассматривать. Пока одна из них – Анна Ивановна не всплеснула руками
- Так это ж Настька! Елисеевых дочка! Живая она точно не призрак. Вон и детишек с собой привезла!
- Ты где была, бессовестная? – закричала вдруг вторая соседка и сжала кулаки, - Ты мать свою чуть в могилу не согнала, отец запил. Где шлялась, непутевая? Они похоронили тебя уже!
- Тьфу бесстыжая, еще и дитя в подоле притащила вместе с обезьянкой какой-то.
- Ох что будет-то, что будет. Бедная Нюрка. Только в себя начала приходить, а тут эта с приплодом заявилась.
- Ты чего на нас уставилась? Не тут они теперь живут. Съехали. Квартиру продали. Все деньги на твои поиски истратили. Без трусов их оставила. Наглая гадина! А сама по иноземцам шастала.
- Они в бабки твоей лачугу переехали. Туда и езжай.
- Бесстыжая! Побоялась бы после стольких месяцев молчания! Оставила б их в покое.
- Та куда там. Ребенка ж нянчить кому-то надо вот матери и тащит, а сама дальше шляться пойдет.
Я им ничего не сказала, таксист пожилой без слов все понял, сумку обратно в багажник отгрузил.
- До свидания.
Тихо сказала соседкам и пошла к машине.
- Да глаза б наши тебя не видели. Прости Господи!
Сели снова в машину, и я комок с трудом сглотнула. Вот значит, как меня приняли…а чего ожидать. Со стороны все так и выглядит.
- Кто эти бабушки? Они на тебя злились и кричали? За что?
- За то, что исчезла.
- А плевались почему? У нас так на падших женщин кричат.
Потому что они меня такой и считают…да по сути так и есть. Если б не Рифат, то приехала б я одна с ребеночком и Аминой.
- То они просто не в себе немного. Возраст все дела.
- Как моя бабка точно. У нее все женщины падшие.
Я усмехнулась и потрепала ее по щеке, а потом снова в окно посмотрела. Значит съехали. Бабкин дом совсем обветшалый и там всего две комнатушки одна другой меньше и двор размером с пятачок. Одна будка собачья помещается. Отец хотел его когда-то снести и просто под огород оставить участок, но потом случилась та авария на заводе и все и уже не до огорода нам стало. Ничего. Я вернулась может сейчас и лучше всем нам станет. Заживем потихоньку. Деньги у меня есть спасибо Рифату.
Таксист становился у покосившегося слегка дома с пошарпанным зелёным забором и старой крышей. Вынес опять мою сумку. А я пошла к калитке, задыхаясь от слез чувствуя, как разрывает все в груди, потому что маму увидела. Как белье вешает через забор от меня. Совсем седая стала, волосы ветер треплет, а она вешает и отбрасывает их тыльной стороной ладони с родного лица. А я хочу сказать «мама» и не могу. Оно в горле застряло. Слово это самое главное в жизни. Она вешает, а я над забором иду и смотрю на нее, насмотреться не могу. Потом не выдержала и сказала:
- Маммаааа…- громко, - мамочка, - уже шепотом.
Она вздрогнула вся. Медленно обернулась ко мне и застыла.
- Мамочкаааа, - прошептала я снова.
У нее слезы из глаз покатились так и стоит с места сдвинуться не может. А я там за забором. Потом и она, и я одновременно быстро к калитке пошли. Дернула она ее и тут же меня в объятия схватила, и я зарыдала навзрыд, пряча лицо у нее на груди, зарыдала так громко, завыла, как ни разу за все это время. Она сжимает меня и тоже плачет, опускаясь вместе со мной на землю и не разжимая рук.
ГЛАВА 6
Спустя два года…
- Анастасия Сергеевна, вы идете? Можем вместе на маршрутке.
Людочка заглянула ко мне в кабинет и улыбнулась.
- Да, скоро иду. Мне осталось проверить одну работу, и я закончила. Идите, не ждите меня.
- Вечно вы допоздна засиживаетесь. Как ваши дочки? Младшая в садике?
- Нет, мама помогает.
- Какая молодец ваша мама, а вот моя…той лишь бы с новым кавадером куда-нибудь укатить. А мой Ванька вечно болеет, и я с этими больничными и отгулами.
- Попробуйте дать витамины. Говорят, помогает.
Я нарочно опустила взгляд в тетрадь и принялась переворачивать страницы. Наверное, я плохой человек, но мне неинтересны все эти сплетни, обсуждения детских болезней, матерей, свекровей и вообще чужой жизни. Меня никто и ничто не волнует только я, мои дети и моя семья.
- Ох, ладно побежала я. А то на автобус опоздаю.
Вот и правильно, беги. Я лучше потом сама доеду. Подняла голову от тетради и посмотрела в окно – все снегом замело. Красота такая, иней поблескивает на деревьях и на оконных стеклах. И почему-то от взгляда на эти белые рисунки, на сверкающие искры на ветках меня такая тоска окутывает, так больно внутри становится. Уже два года, как никто не называет меня девочка-зима...Ему так нравился снег. Он говорил мне, что видел его всего лишь несколько раз в своей жизни. И мне невероятно хотелось вместе с ним смотреть на этот снег….вместе с ним видеть это волшебство. Но я могу только вспоминать.
Постараться привыкнуть к той мысли, что все, что со мной случилось осталось в прошлом. Не вычеркнуть, не постараться забыть, потому что это бесполезно, а просто привыкнуть. Ведь за два года можно было начать справляться….Это достаточно большой промежуток времени. А я так и не начала Со мной что-то не в порядке. Иногда месяцами не накрывает и жизнь идет своим чередом, а иногда накрывает как сегодня. Просто от взгляда на снег за окном. И справляться с приступом тоски и отчаяния, надеясь, что станет лучше. Когда-нибудь обязательно станет. Ведь я в какой-то мере счастливый человек со мной мои родители, мои дети…Хотя, зачем я кривлю душой перед собой. Со мной только мама. Отец меня так и не принял. В тот день, когда я приехала домой он выгнал меня, он так орал, говорил мне такие мерзости, что я от боли оседала на пол, придерживая младенца и не веря, что слышу все это от родного мне человека.
- Вернулась? Откуда вернулась проститутка проклятая? Под кем валялась? Перед кем ноги раздвигала пока мы с матерью сходили с ума и всех денег лишились…
- Папа…
- Замолчи! Никогда больше не называй меня отцом! Не смей! Я не отец тебе!
- Я…это твоя внучка я…
- Нет у меня дочери, а значит и внучки нет! Ясно? Твой черный выродок не внучка мне и вторую обезьяну забирай и не смей сюда приходить с этими выродками!
- Сергей!
Мать бросилась к нему, но он замахнулся на нее костылем, бешено вращая глазами и выплевывая мне в лицо оскорбления и свою ненависть.
- Вон пошла. Чтоб духу твоего на пороге моего дома не было. И выб***овв своих забирай. Голос твой слышать не хочу!
За сердце схватился и мать к нему бросилась.
- Сейчас, Сережа, сейчас. Я валидол и нитру достану. Ты ложись. Не переживай так. Настя уходит уже.
Повернулась ко мне и рукой махнула, мол, иди.
А я ушам своим не верила, я шаталась вся и дрожала всем телом. Никогда отец не был так зол на меня, никогда не видела от него столько яда и ненависти.
- И Верка с Тошкой пусть с этой сучкой не общаются. Нечего учиться у нее как бл***ю стать и как под иностранцев ложиться семью позорить. Слышишь? Чтоб не смела младшим давать с ней общаться! Не то я за себя не отвечаю.
Я тряхнула головой, стараясь отогнать воспоминания и проглотить навернувшиеся на глаза слезы. Конечно страсти улеглись через время. Но с отцом мы так и не общались и Бусю он ни разу на руки не взял. Мама ко мне на съемную квартиру приезжала и помогала чем могла. Веру с Тошей привозила. Иногда мы вместе гулять ходили или в кино. И моя жизнь вроде как вливалась в самое обычное русло, когда пытаешься жить, существовать ради кого-то, засовывая свою боль как можно дальше. Я с ней справлялась, умела договариваться и разрешать ей приходить в другое время, когда никого нет рядом.
Я встала со стула и подошла к окну. Посмотрела на звездное небо такое яркое, темно-синее и вспомнила такое же небо над своей головой в жаркой пустыне, когда мы лежали на песке и смотрели вместе на звезды. В тот короткий период нашего счастья. Я позволила себе быть слишком счастливой и у меня это счастье отобрали. Нельзя так радоваться, нельзя настолько погружаться в миражи, когда они сгорают дотла боль становится невыносимой. Распахнула окно и морозный воздух ворвался в аудиторию. Взвил мои волосы, швырнул мне в лицо маленькие, колючие снежинки. Опустила взгляд вниз и на секунду что-то дернулось внутри. Там стоял мужчина. В тени деревьев. Свет фонарей падал на его мощную высокую фигуру в черном пальто и на лицо, поднятое кверху. И на долю секунд мне показалось…нет… я не могла этого озвучить даже про себя…сильно дух захватило. Я отпрянула от окна и тут же прильнула к стеклу обратно, но там уже никого не было. Мне, наверное, показалось. Это все мысли о НЕМ. Бесконечные, тягучие и болезненные как открытая рана. И тоска. Дикая, непреодолимая и необратимая, как смерть. Особенно когда вот так накатывают воспоминания.
Я собрала бумаги в стол, остальные сложила в сумочку. Наверное, в аудиториях университета, где я преподавала арабский язык, уже никого не осталось. Пора и мне ехать домой.
Накинула шубу из искусственного белого меха, шарф на шею и вышла на лестницу.
Когда спустилась вниз и толкнула массивные двери. Остановилась и улыбнулась – Рифат стоял внизу, дул на замерзающие руки и ждал меня рядом со своей машиной. Приехал. Сдержал слово. Аминка очень его ждала. За эти два года он приезжал почти каждые два-три месяца. Бывало и чаще. У меня не останавливался. Обычно жил в гостинице, но в гости приезжал постоянно. Дети ему радовались. Особенно Амина. Любашка успевала отвыкнуть пока его не было. Те деньги, что он оставил мне на карте и постоянно пополнял я почти не трогала. Только однажды дала маме отцу на лечение в больнице и детям на зимнюю одежду. А так старалась справляться своей зарплатой и подработками.
Особо себя не баловала ничем. Зато баловал Рифат, когда приезжал привозил ворох подарков мне и детям. Эту шубу тоже он купил в прошлый визит. Я бы может ее и не приняла, но он настоял…а я не могла отказать. Я чувствовала свою вину так же как и раньше.
- Очень рада видеть тебя, Рифат.
- И я очень рад тебя видеть, Альшита.
Вздрогнула, когда он назвал меня именно так. Потому что слишком напоминало кто мне дал это имя.
- Амина обрадуется ужасно. Она будет прыгать от счастья.
- А ты…ты счастлива, когда я здесь?
Взял мои руки в свои и поднес к лицу. Черные глаза сверкают из-под густых бровей, и я вижу, как он застыл в ожидании моего ответа.
Мы постоянно касались этой темы…Не часто, но каждый раз, когда Рифат приезжал он чего-то ждал от меня, а я ничего не могла дать взамен и это был нескончаемый бег по кругу. Ведь он оставался моим мужем. В глазах моих родственников, друзей, моего окружения мы женаты.
И от этих мыслей у меня мурашки пробегали по телу. Нет, я не испытывала к Рифату плохих чувств, и он не раздражал меня. Я просто понимала, что никогда не смогу стать ему женой по-настоящему. Сама мысль о том, чтобы ко мне прикоснулись чужие руки, вызывала во мне волну отвращения.
- Конечно счастлива. Ты мой самый лучший друг. Ты для меня ближе, чем кто бы то ни было.
Усмехнулся продолжая удерживать мои пальцы.
- Друг…всегда только друг.
- Самый близкий друг, - добавила я и ощутила, как сердце сжимается от жалости к нему.
И я знала, что это чувство невероятно оскорбляет его гордость. В этом он был похож на Аднана. Но влюбиться в того, кто вызывает лишь желание погладить по щеке и пожалеть все же невозможно. Любовь нее имеет ничего общего с жалостью. Она-то как раз ее не ведает. Она беспощадна в своей необратимости и эгоизме. Как говорил ибн Кадир.
Я понимала, чего ожидает Рифат, но я так же точно знала, что никогда не смогу ему этого дать.
- Почему всегда только друг?
Он впервые задавал этот вопрос продолжая удерживать мои руки и глядя мне в глаза.
- Потому что я не могу предавать…ЕГО.
- Прошло два года. Траур окончен. Как можно предавать того, кого нет? Я хочу дать тебе намного больше, чем даю сейчас. Я хочу больше, чем дружба, Альшитааа. Если бы ты позволила мне…
И прижал мои руки к губам. Я не оттолкнула, но вся внутренне сжалась.
- Мне нечего тебе дать, Рифат. У меня ничего нет для тебя. Я пустая. У меня нет сердца, нет души. Даже имя, которым ты меня называешь не принадлежит мне. Все ЕГО. Я вся. Мое тело, мои мысли, мои чувства. Он есть. Ты просто его не видишь. А я вижу. Чувствую. В глазах нашей дочери. В ее улыбке, в ее запахе. Он есть. И я уже предала его, когда согласилась выйти за тебя.
Рифат стиснул челюсти и освободил мои руки.
- Глупости. Его нет. Я лично отвез его тело и лично предал земле. Ты хранишь верность призраку и хоронишь себя живьем.
Я усмехнулась горько, потому что во рту осел привкус этой горечи.
- Это для вас для всех нет. Для вас прошло два года. А для меня все как час назад. Я его вижу едва закрываю глаза. Я вижу его наяву…сегодня мне показалось, что он стоит под моими окнами и с ненавистью смотрит на меня.
- Это наваждение. Ты себя в этом убеждаешь.
- Возможно…но я этим живу. Это является мною. Он часть меня.
- Мы так и будем оставаться вечно близкими друзьями?
- Мы можем развестись.
- НЕТ! – Его лицо исказилось от ярости – Мы не разведемся. Потому что тогда ты будешь в опасности. Или ты забыла, как тебя пытались убить и отравить?
- Тогда давай больше не говорить об этом.
Он вдруг скривился как от боли, а потом взял меня за плечи:
- Но почему, Альшита? Почему объясни мне? Неужели я не заслужил хоть немного твоей любви? Хоть самую малость чего-то большего, чем было всегда? Я недостоин? Чем я хуже Аднана? Я настолько омерзителен для тебя?
Боже! Зачем он приехал? Зачем этот разговор, который рвет мне совесть, а ему душу.
Я обхватила обеими руками его лицо.
- Нет, что ты! Нет! Ты мне не омерзителен. Ты самый лучший мужчина из всех, что я когда-либо встречала. Мои дети любят тебя, как родного. Ты столько всего сделал для нас…Но…пойми, я не люблю тебя. Мне нечем тебя любить. Я вся принадлежу другому и за эти два года ничего не изменилось. Я все так же ЕГО. Как я могу отдать тебе то, что мне не принадлежит?
- Ты могла бы попытаться.
- Не могу. Прости. Я не могу даже попытаться. Я не могу даже сказать, что через год, два, десять что-то изменится потому что я точно знаю – нет.
Я убрала ладони и сунула руки в карманы.
- Давай расторгнем наш брак и тебе больше не надо будет приезжать сюда, бередить себе раны и мучить нас обоих.
- Ты так хочешь от меня избавиться?
- НЕТ! Нет же! Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
- Мне хорошо, когда я могу видеть тебя…пусть и не часто. И когда могу быть тебе даже просто другом.
Он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.
- Прости, что надавил…я просто тосковал по тебе и…как всегда надеялся, что что-то изменилось. Я больше не буду говорить с тобой на эту тему. Обещаю.
Я обняла его за шею и прижалась к его груди.
- Спасибо тебе за все.
- Так, ну что стоим. Поехали к тебе, отвезем твою маму домой и поедем с девочками гулять.
Я быстро закивала и мысленно с облегчением выдохнула.
ГЛАВА 7
Я сидела в машине и смотрела впереди себя, не понимая куда меня везут и зачем. Нет, я не кричала, не сопротивлялась и не спрашивала у человека за рулем совершенно ничего. Я боялась что-то испортить и сделать не так. Нельзя поддаваться истерике и панике. Я должна держать себя в руках. Возможно, не все так плохо и похититель чего-то хочет от меня. Я дам ему это, и он отпустит детей и маму. Надо настраиваться на хорошее. Мысль материальна, так говорила мне Джабира. Если постоянно думать о плохих вещах, они произойдут, пусть не так как представлялось, но не менее ужасно. Главное, чтобы дети были целы и невредимы. Но от волнения предательски кружилась голова и сильно пересыхало в горле. Мне до безумия хотелось выпить литр воды, а еще лучше что-то очень крепкое, чтобы прояснить мозги. Кому-то нужна я, а не мои дети иначе меня бы никуда не везли, иначе просто украли бы детей. И если обменять себя на них, возможно, я смогу справиться. Я уже мало чего боюсь в этой жизни. Только не терять…только не хоронить. Я готова на что угодно кроме этого.
Когда мы приехали мне даже не закрыли глаза и не проявили никакого насилия. Хотя, я и нарисовала себе одну картину ужаснее другой. Меня уже похищали, и я помню, как это было. Но в этот раз все происходило очень странно, и водитель помог мне выйти из машины. Его учтивость и какое-то вкрадчиво осторожное отношение почему-то внушало больше ужаса, чем если бы меня волокли насильно. Он со мной не говорил ни по-русски, ни по-арабски, хотя я прекрасно видела по внешности, что он араб. Мы приехали к гостинице. Одной из самых дорогих и шикарных в нашем городе. Подонок даже не скрывается ни от кого. Он настолько уверен, что я никуда не денусь и не позову на помощь, что делает все нагло у всех на виду. Тяжело дыша и стараясь не пошатываться, я шла следом за ним, не оглядываясь по сторонам и стараясь ни о чем не думать. Только молить Бога, чтобы с моими детьми и мамой все было в порядке.
Водитель постучал в номер и приоткрыл дверь. Я не двинулась следом. Все же муштра от Рамиля и Джабиры о том, что можно делать и чего лучше не делать пока тебе не сказали, имела свое действие даже спустя несколько лет.
- Пусть входит.
Голос доносился приглушенно и очень хрипло, но у меня прошла волна дрожи по спине, перекинулась на затылок и стиснула его холодными клещами неверия. Я вдохнула и не могла выдохнуть, мне казалось внутри меня что-то начало сильно дрожать и вибрировать. Стало покалывать кончики пальцев. Нет, мне кажется…всего лишь кажется. Я слишком взволнована, я слишком сейчас не в себе. Попыталась вздохнуть и очень медленно выдохнуть. Водитель вышел и кивком головы показал мне на дверь. Чуть придержал, чтобы я вошла и закрыл следом за мной. Щелкнул замок. Я замерла на самом пороге, глядя на широкую спину и плечи мужчины, стоящего у окна. И мое собственное дыхание вырывалось из моего рта рвано и очень шумно.
Я жадно рассматривала силуэт человека, который судя по всему заставил меня сюда приехать и что-то в его облике заставляло меня замирать и срываться в пропасть. Я смотрела на массивный затылок с коротко стриженными иссиня-черными волосами перечеркнутый тонким шрамом. Нет, я не узнавала этот шрам…но я узнавала этот затылок.
Теперь у меня дрожали руки и ноги, а сердце сжималось короткими сильными сдавливаниями так что я от боли не успевала выдохнуть. Я не верила сама себе…но ведь я бы почувствовала его даже с закрытыми глазами, потому что любимых узнают сердцем. Слабость в коленях не давала мне сделать ни шагу. Мне казалось я падаю, но тем не менее я стояла, а вот комната кренилась из стороны в сторону, ускользая из-под ног.
Развернулся ко мне очень резко. Так резко, что я едва успела со свистом втянуть воздух и застыть, широко раскрыв рот в немом вопле, сжав собственное горло двумя ладонями. Я кричала…но не вслух. Для этого у меня слишком драло горло и голос я потеряла. Я узнала… и это узнавание вскрыло мне грудную клетку и обнажило бешено сжимающееся сердце, готовое разорваться на куски от боли. Я слышу собственный вой, свой дикий вопль адского страдания и в тоже время как парализованная стою на месте.
Ни он, ни я не шевелились. И мне показалось что мы сейчас вне времени и вне пространства. Вне граней реальности и за пределами этой Вселенной. Наверное, каким-то дьявольским образом сбылись мои мечты…мои сны, и я вижу его перед собой. Меня жгло словно серной кислотой и каждый удар моего сердца заставлял вздрагивать.
Ярко-зеленые глаза Аднана…о Боже…Боже я говорю про себя его имя. Они вырезали на мне кровоточащие узоры, шрамы на каждом участке тела. Словно острыми тонкими бритвами оставляли многочисленные глубокие порезы. И я не выдержала. Я должна была тронуть этот мираж пальцами, я должна была втянуть его запах и убедиться, что не сошла с ума. Но ноги предательски дрогнули, и я пошатнулась. Это ведь не может быть он…не может быть Аднан. Я ведь держала тот ящик обеими руками, я терлась о него щеками и сломала о доски все ногти.
Но ведь глаза меня не обманывают, и я вижу его…в нескольких шагах от себя. Во всем черном, как в трауре…и его лицо, словно в росчерках молний с одной стороны и один из таких зигзагов чуть приспустил его правое веко. В груди опять болезненно все дернулось, как по вскрытому мясу. И я ощутила зуд в своих пальцах от желания коснуться всех его шрамов прямо сейчас, но меня удерживал этот взгляд. Прямо в глаза, прямо в самое сердце.
ОН не шевелится и не произносит ни звука. И я сделала еще один шаг, а потом еще и еще. С выставленными вперед руками, как слепая, я и правда уже ничего не видела. У меня по щекам катились слезы. И эти совершенно онемевшие ноги, несли меня вперед, пока я не остановилась совсем рядом с ним. Прикрывая дрожащие веки и втягивая его запах. Несравнимый ни с чем. Тот самый запах, который хранится вечно в уголках памяти, как живой организм, который взрывает сознание брызгами воспоминаний, обрушивает их на меня столпом ослепительных брызг и в каждой из них я вижу наши лица, наши счастливые лица. У меня было так мало времени его любить…но я любила настолько сильно и безрассудно, что сохранила в своем сердце все до мельчайшей частицы и молекулы. Любимых помнят так словно носят их в себе изо дня в день и видят с закрытыми глазами.
И я почувствовала этот взрыв внутри, когда все разлетелось внутри и не осталось сил терпеть эту боль. Распахнула глаза и обхватила его лицо обеими ладонями. Изучая каждую черточку отмечая каким угловатым оно стало, как заострились его черты, какие впадины под глазами и насколько тяжелым стал взгляд зеленых глаз. Но мне сейчас не до взгляда мне надо втягивать в себя его присутствие мне надо осязать, вдыхать и сходить с ума от понимания – он живой передо мной. Но едва мои ладони соприкоснулись с колючими щеками он дёрнулся всем телом, а меня уже было не остановить. Я гладила его лицо, судорожно всхлипывая и хаотично касаясь его глаз, рта, проводя линии шрамов, зарываясь в короткие густые волосы. И я улыбаюсь сквозь слезы и снова плачу и мне кажется я сейчас лишусь сознания…но он не дал упасть. Сильно подхватил и сдавил под ребрами. Смотрит в глаза и между бровей пролегла глубокая складка, а я глажу его губы большими пальцами, щеки, скулы, и брови, разглаживая. Мои руки обезумели так же как и мое сердце. Трогать, ощупывать, осознавая, что он не мираж, что я не сплю. Да…дадада это он мои пальцы помнят наощупь его кожу, его волосы. Счастье начало набирать обороты и душить меня потоком слез.
- Аднан…Аднааан, - очень тихо не узнавая свой голос, Выстанывая каждый слог и не выдержала с рыданием обхватила мощную шею, прижимаясь к нему всем телом, сдавливая слабыми руками, впиваясь в него всем своим существом. И от той силы с которой обняла его стало больно в каждой мышце, в каждом напряженном нерве. Всхлипнула, когда ощутила, как сдавил меня в ответ, как прижал истерически сильно настолько, что я не смогла даже вдохнуть. Плевать. Не хочу дышать. Ничего не хочу. Пусть только держит вот так. Пусть только даст ощутить тепло его тела. Впилась в его волосы и все эти порезы на теле и на сердце начали саднить с такой силой, что кажется я просто не выдержу. Я бы упала, но он держит так крепко, что я не достаю до пола. Мне некуда падать. Я вся рассыпалась на него пеплом воспоминаний и дикого счастья. Схватила ладонями его лицо, заставляя смотреть на себя.
- Аднан.
Как же умопомрачительно звучит его имя, как же оно ласкает меня саму, как же невыносимо прекрасно его произносить вслух. Он так же впился в мои волосы, но я не чувствую боли я изо всех сил тянусь к его губам, мне надо втянуть в себя его дыхание. Один глоток чтобы ожить. Но он не дает… я не сразу понимаю, что не дает. Потому что не чувствую боли от пальцев, сжимающих мои волосы и голову. Но я вижу его глаза как они темнеют, как наливаются еще незнакомой мне ненавистью…той страшной из моего сна. И пальцы в моих волосах уже не просто сжимают они тянут назад, причиняя боль. Пока не приподнял выше сдавив затылок и не процедил мне прямо в губы:
- Пора заканчивать спектакль.
А я не понимаю, что именно он говорит и зачем. Я все еще хочу коснуться его губ губами. Не ощущаю, что если дернусь вперед, то он вырвет мне клок волос. И мне все равно. Разве хоть одна боль сравнится с той, что я пережила, потеряв его?
- Испугалась, Настя?
Нет…не испугалась. Зачем мне его бояться? Это же мой Аднан. Он меня из ада вытаскивал, он меня на руках носил и с ложечки кормил.
- Где ты был….Аднан? Мой Аднан. Хабиб Альби…
Одной рукой обхватил мое лицо, поглаживая скулы, подбородок, губы, а второй все еще удерживает меня за волосы и лицо его искажается, как от боли с каждым моим словом.
- В Аду был…там, куда ты и твой любовник меня отправили…разве ты не знаешь…а, Настяяя?
У моих губ в каких-то миллиметрах от них и очень тихо. Отрицательно качнула головой, перехватив его запястье и не разбирая ни одного слова.
- Я все равно ждала тебя…каждое мгновение ждала.
И в эту секунду ощутила боль во всей правой стороне лица. Голова откинулась назад и рот тут же наполнился кровью. Я не сразу поняла, что он меня ударил, пока не услышала его шипение у своего уха.
- Суууукааа!
ГЛАВА 8
- Сука ты. Подлая, лживая, дрянная сука. – и большим пальцем кровь с подбородка вытирает, а я оглушена этим ударом, у меня перед глазами рябит, и я понять не могу за что бьет…за что вот так смотрит с ненависть этой вперемешку с горечью, от которой во рту привкус полыни.
- Смотрю на тебя и не пойму, что ж ты за тварь такая невиданная, что за зверь внутри тебя живет, что вот так может вгрызаться клыками лжи и рвать душу на части. Что ты такое…Настя? Неужели женщина тебя на свет родила?
- Я чувствовала, что ты жив, - шевеля разбитыми губами и не желая воспринимать его страшные слова. Мой мозг отказывался это сделать. Слишком жестоко после всего…слишком больно. А он расхохотался. Жутко расхохотался так, что кожа покрылась мурашками страха…впервые я опять его испугалась.
- Нееет, ты точно знала, что я мертв. Твой любовник ведь сказал тебе, что я не вернусь, верно? Обнадежил свою брюхатую сучку-шлюшку, что скоро она избавится от своего деспота и вернётся домой…Как ты это сделала? Он был мне предан…преданнее пса. Анмар не любил меня так как мой названый брат Рифат. Как ты сделала из него подонка? Как заставила его настолько сойти с ума….Хотя что я спрашиваю? – все еще гладит мое лицо. Жутко гладит не нежно, а очень сильно, словно давит кожу, - Я ведь сам готов был предать ради тебя кого угодно. Убить кого угодно… и убивал.
- Любимый…
И теперь уже в полной мере ощутить, как бьет, увидеть взлетевшую ладонь и ощутить, как обожгло губы болью.
- Еще раз посмеешь назвать меня так – я выдеру тебе клещами язык. Прямо здесь. На живую.
И я готова разрыдаться от этой боли, от неверия, что происходит на самом деле, от ненависти этой страшной, как необратимое стихийное бедствие… А еще жуткой волной лихорадки понимание…осознание, что все это время он был жив… и где он был?
- Аднан…не делай этого с нами. Посмотри на меня. Это я. Твоя зима. Твоя Альшита. Ты возродил меня к жизни, ты вырвал меня у смерти. Это я, - захлёбываясь слезами, наконец-то почувствовав голую ненависть кожей, каждой порой, он отдавал ее мне своим диким взглядом, он вбивал ее в меня, как острые ржавые гвозди выражением лица.
- Конечно это ты. Ты – ненавидящая и проклинающая меня. Ты – мечтающая сбежать отсюда на свою Родину, Ты – твердившая, что была бы рада если бы я сдох. Конечно все это ты. Даже не представляешь, как сильно мне хочется причинить тебе боль. Как сильно хочется прямо здесь свернуть тебе шею и смотреть, как ты бьешься в конвульсиях.
Шепчет мне в лицо а меня лихорадит от этого шепота.
– Аднан, – колени подгибаются, но он крепко держит за волосы.
- Нееет! Для тебя больше не Аднан, а Господин. Мой Господин. Помнишь? Я твой хозяин, а ты моя вещь. Безвольный и жалкий подарок. Или ты уже забыла об этом?
Дернул к себе, заставляя стать на носочки.
- И ничто тебя не спасет. Ни твоя страна, ни твой бывший муж, который уже пожалел о том, что просто посмел посмотреть на тебя и он проклянет эту жизнь еще не раз прежде, чем я позволю ему сдохнуть. Он уже развелся с тобой…по нашим законам это быстро происходит. Остались формальности, которые легко решить за деньги. А ты…ты грязная, вонючая вещь, раздвигавшая ноги перед моим братом, стонавшая под ним, родившая ему дочь. Ты – мразь, которой нет прощения и только проклятий она и достойна.
Я зашлась в немом крике, отрицательно, истерично качая головой.
- Нееет! Нееет! Все не так. Это не правда…откуда ты…откуда эти чудовищные обвинения?!
Он замахнулся, и я вся съежилась, ожидая удара, но он не последовал, а я все же замолчала. Не потому что испугалась физической боли…меня это убивало морально. Потому что я видела его глаза. Я перестала быть для Аднана человеком.
Сглотнула слюну с кровью и посмотрела на него невидящим взглядом, сквозь туман слез и непонимания.
- А теперь слушай меня внимательно, сука. Да, теперь это твое второе имя – моя сука. Ты сейчас позвонишь своей матери. Позвонишь и скажешь, что по вопросам бизнеса ты вынуждена уехать с твоим мужем в Каир. Когда вернешься ты не знаешь. Поняла? Одно неверное слово, движение или что-то, что мне не понравится их всех порежут на куски и я буду великодушен – я покажу эти куски тебе.
Постепенно до меня начинало доходить, что происходит и занемевшие пальцы стали замерзать от пронизывающего их льда догадки. Аднан знает о замужестве он считает Бусю дочкой Рифата. Да! Он считает именно так! Ведь это он меня заманил сюда. Это он…он посмел схватить детей и мою мать! О Божееее!
- Умная девочка начала вникать в происходящее, да? Глаза прояснились я вижу, как задрожали губы. Вот теперь нам уже страшно
Сжимает мои волосы еще сильнее, так, что теперь слезы катятся от двойной боли.
- Ты…ты похитил детей и маму? Ты…Божеее это тыыы!
- - Конечно это я. Вряд ли я позволил бы кому-то другому причинить тебе страдания. Это только мой кайф. Эксклюзивный.
Нет! Этого не может быть, качаю головой, чувствуя, как зуб на зуб не попадает. Так не может быть! Нет! Только не это. Я ведь оплакивала его.. я все эти годы не жила по-настоящему. Я потеряла его сына… я растила его дочь. Это слишком жестоко. Слишком невыносимо жестоко.
- Ты не мог обидеть детей и невинную женщину…
голос сорвался на хрип, а я полетела в пропасть… в бездну неприятия происходящего.
- Оооо как плохо ты меня знала и недооценила, Настя. Я способен на что угодно, особенно когда меня так омерзительно предали те, кого я любил и кому доверял как самому себе. Я представлял, как мой…почти брат трахает тебя, как отдает приказы моим людям…как берет на руки ребенка, рождённого от моей женщины и превращался в зверя способного на что угодно.
- Нет! Это ложь! Это твоя ревность и твое воображение больное воображение! Рифат он…он любит тебя, а моя дочь…она и твоя тоже. Твояяяя, Аднан!
Снова пощечина. На это раз сильнее, и хватка на горле, так, что перехватило дыхание и глаза расширились.
- Заткнись и слушай меня внимательно! Никогда больше не произноси его имя при мне! Никогда больше не называй свою…свою девку моим ребенком, ибо я не идиот и умею считать! И запомни ты – никто. Повторяй это про себя, как мантру.
Ты – лживая шлюха, которая изменяла мне и родила чужого ребенка, больше не имеешь права разговаривать, пока я тебе не разрешу.
- Я не изменяла…не изменяла тебе никогда! Ты ничего не знаешь…ничего не знаешь, Аднан! Пожалуйста, дай мне шанс рассказать! Дай шанс оправдаться перед тобой и ы поймешь, как несправедлив ко мне…И мы…мы ведь живем в современном мире. Проверь…есть анализы…ты ведь можешь проверить, Аднан. Я плакала о тебе каждый день и каждую ночь. Она твоя дочь…я дала ей имя.
- Мне плевать на ее имя!
Рявкнул мне в лицо так, что я поморщилась.
- Пожалуйста…дай мне шанс оправдаться. Рали всего что было между нами…всего лишь один шанс.
Хватка на горле ослабла, и я снова обхватила его за лицо обеими руками. Он слышит, он не может меня не слышать. Только бы позволил договорить и объяснить. Только бы дал мне эту возможность…иначе я погибла.
- Посмотри мне в глаза. Разве там есть ложь. Там есть предательство? Ты видишь там равнодушие? Посмотри сколько там муки и скорби по тебе. Ты ведь умеешь читать людей. Ты опытный, умный. Посмотри и скажи сам себе, что я лгу, что вот так можно лгать. Я прошу тебя, Аднан.
Слезы катятся по щекам, смешиваясь на разбитых губах с кровью. Сжал мое горло сильнее, заставляя распахнуть глаза шире и впиться пальцами ему в плечи. Размазал мою кровь большим пальцем по щекам и подбородку. Смотрит на губы, потом снова в глаза, и я не вижу больше в них себя. Пусто. Они совершенно пусты его зеленые омуты, где поселилась только ненависть и жажда моей боли.
- Не сомневайся я проверю. Я дам тебе этот шанс до отъезда отсюда. Но…это вряд ли изменит все что я видел. Видел, как ты с ним…как. Дьявол! Я не могу об этом даже думать мне хочется убить тебя. Не прошло и…и нескольких дней после моей смерти как ты вышла за него. Так чесалось? Так хотела раздвинуть перед ним ноги, что не могла потерпеть?
- Все было не так…он спас меня. Это был единственный выход.
- Как же мерзко ты лжешь.
Отшвырнул в сторону с такой силой, что я ударилась о стену и замерла в ожидании того как он подойдет ближе ко мне тяжелой поступью и склонится надо мной привлекая к себе за затылок. Таким я его никогда не знала…
- Я привел тебя в свою семью. Посадил за свой стол и разделил с тобой постель представив своей будущей женой. Ты опозорила меня, мою семью, моего отца. Ты выставила нас…тупыми ублюдками.
- А почему тебя не было…где ты был все это время? Если остался в живых почему так долго не приходил? Почему заставил поверить в свою смерть?!
Сорвалась на крик, вцепилась сильнее в его плечи.
- Учился заново ходить, есть, разговаривать… в то время как ты трахалась с моим другом и братом, сбежав к себе домой. Ты…вышла за него замуж. Отдала ему все то, что обещала мне. Родила ему ребенка…когда он покрывал твое тело ты думала обо мне? А? Настя! Ты думала вспоминала обо мне, когда стонала под ним? Я снился тебе по ночам?
- Снился! Каждую ночь снился. Я видела тебя во сне и наяву. И никто …никто кроме тебя не прикасался ко мне. .. Я была верна тебе пока ты…пока ты…
Он ведь молчал все это время и где-то был. Он жил без меня и не думал сказать мне об этом. Мне казалось, я сейчас заору, мне казалось, что я вся превратилась в пульсирующую боль. Он все эти годы был жив и наблюдал за мной. Я оплакивала его, сходила с ума и рвала на себе волосы, а он просто жил дальше и строил планы мести.
- Ты…ты мог найти меня и забрать. Ты мог вернуться ко мне, но не сделал этого. Почему ты бросил меня?
И снова оглушительный хохот.
- Это смешнее тупых анекдотов Шамиля…это настолько смешно, что я даже не сверну тебе за это голову. Кого бросил? Замужнюю сучку? Кого я бросил? Шалаву, которая мечтала уехать к себе на родину и жила на деньги Рифата? Я тебя не бросил ты стала мне омерзительна. Я просто не думал о тебе. Я думал о мести. О том, как найду тебя и заставлю рыдать кровью за твое предательство. Какая ирония. Ничто не спасло тебя от меня. Ты все равно вещь. Моя рабыня. Ты попрощаешься со своими детьми и поедешь со мной. Добровольно. Ясно?
- Где ты держал моих детей и маму? Ты…ты мучил и пытал их? Ты…посмел это сделать?
Усмехнулся с какой-то невыносимой горечью.
- А говорила, что любишь…разве можно любить монстра каковым ты всегда меня считала? Еще одна ложь…как только черви не жрут твой язык.
- Что ты с ними сделаешь?
- Оооо ты ведь наверняка сама красочно нарисуешь для себя все что я сделаю с Аминой, твоей дочерью и матерью. И ты знаешь…все это будет правдой. Поэтому заткнись и слушайся меня. Тогда ни с кем и ничего не случится. Сейчас тебе отдадут твой сотовый и ты скажешь все так, как я тебя научил.
Он направился к двери, а я не выдержала и схватила его за рукав пиджака.
- Аднан! Подожди! Почему? Почему ты поверил только в это…почему поверил не во что-то хорошее…почему не подумал о том, что Рифат это сделал чтоб защитить меня… а я никогда не изменила бы тебе ни с кем. Вспомни наши ночи после моего выздоровления. Вспомни как нам было хорошо вместе и как я любила тебя.
Резко обернулся ко мне и привлек к себе за затылок.
- Вспомни… я уже не хотела уезжать. Я была с тобой. Ждала тебя…встречала, тосковала по тебе. Почему ты называешь меня Настя? Ты ведь дал мне другое имя, и я приняла его. Поверь мне…не кому-то, а мне.
- Прошли те времена, когда я кому-то верил. Теперь я верю своим глазам и ушам. Я все видел…мне никто не говорил. Зачем? Если я … стоял том у подъезда и видел, как ты…как последняя течная сука тащишь его за руку в дом. Так он защищал тебя? Трахая? Ты мне противна…ты мне омерзительна настолько, что при мысли о тебе у меня сводит скулы. Мне хочется применить к тебе самое жуткое насилие и причинить боль… и я причиню…я причиню тебе такую боль, что ты будешь рыдать кровью… И ты больше не Альшита. Ты моя сука Настя.
Оттолкнул от себя и вышел из номера, а я медленно сползла на пол, захлебываясь слезами и понимая, что меня спасет только чудо…только невероятное, особенное чудо….Если Аднан сделает анализ…у меня еще будет шанс выжить.
Глава 9
Он знал, что должен будет с ней сделать, когда найдет и притащит в лагерь. Так бы поступил его отец, его братья и любой из воинов. Так было правильно. Непокорная женщина хуже непокорного пса. В любом случае – это вина мужчины.
Носился по этим пескам злой, как дьявол. Из-за ветра все следы ее замело. Он каждый «угол» здесь знал, как свои пять пальцев, так же как и каждую тварь, которая могла девчонку на тот свет отправить. Сам не знал, какого черта трясет всего от бессилия и паники, что до темноты найти не сможет, и тогда шансы, что она окажется живой, к рассвету снизятся чуть ли не до одного процента. Долина Смерти не зря так называется.
Но Анмар учуял её, морду кверху поднял и носом повел, а потом рванул, и Аднан за ним следом, хлестая лошадь по взмыленным бокам. Увидел ее, и все внутри перевернулось. Мелкие серые твари обступили ее со всех сторон, сверкают светящимися глазами, готовятся напасть. Шакалы стаей окружают и жрут потом добычу живьем. Он боялся, что не успеет, и они набросятся, даже одного укуса хватит, чтоб она умерла или началось потом заражение. А это не город, и раны могут быть смертельными. Примочками и зельями не обойтись, а до Каира несколько дней пути верхом, и то не факт, что по дороге не наткнутся на Асадовских псов. Дура. Сбежать она решила. В пустыню. Где смертоносной может быть просто ядовитая колючка. В нем проснулась дикая ярость, неконтролируемая. И страх… он не хотел, чтоб они ее грызли. Это причиняло ему боль внутри, где-то под ребрами. Он вообще не хотел, чтоб кто-то к ней прикасался. Максуду надо было и яйца отрезать, и глаза выколоть за то, что на Альшиту посмотрел и думать посмел тронуть. Спасло только родство, будь это кто другой – остался бы без головы. Анмар справился с тварями превосходно. В его крови есть и волчья кровь, и волкодава. Ядерная гремучая смесь прирожденного убийцы. Шакалы почуяли эту мощь сразу и почти все бросились врассыпную.
И она бросилась. Идиотка! Хлыст от ярости выхватил, когда девчонка опять побежала. На спину ей опустил и сам дернулся… Одновременно хотелось и три шкуры с нее содрать за побег, и слезы вытирать с бледного лица. Ей больно, и его корежит, и что это за безумие – он и сам не понимает. Ее глаза цвета чернильной ночи блестят дождем слёз, и он не может в них смотреть равнодушно. Не такая она… другая совсем, особенная, красивая до безумия.
Но в лагере наказать придется… наказать и лишить других малейшего желания приблизиться к его вещи. А ей придется через это пройти.
Белоснежная девчонка пробуждала в нем противоречивые чувства. Одновременно и злость, и в то же время что-то странное, щемящее, когда хотелось убить любого, кто тронуть посмеет, а еще его навязчиво мучило адское вожделение. Он хотел ее. Зверски хотел. Неуправляемо. С первой секунды, как увидел белоснежно-перламутровую кожу, его накрыло и не отпускало. Навязчиво фантазия чертила образы обнаженного тела под прозрачной мокрой тканью, очертания полной груди с крошечными абрикосовыми сосками, выемку пупка, ее лобок и скрещенные длинные стройные ноги. И его начинало колотить адской дрожью. Он хотел испробовать каждый уголок белой мякоти ее тела, хотел рассмотреть, какая она везде, хотел войти в нее и жестко брать, выколачивая из ее розовых нежных губ стоны и крики. Хотел, чтоб на ее молочной коже остались следы его пальцев и поцелуев. Едва представлял ее без одежды, укутанную белыми волосами, и у него мучительно стоял член. Так мучительно, что приходилось, стиснув челюсти, сбивать мысли о сексе воспоминаниями о битвах, о крови, ранах и ненависти. Он выходил из палатки и кромсал невидимого врага, или ходил босыми ногами по раскаленному песку. Становилось чуть легче. Да, он мог войти туда и взять ее там обессиленную, слабую. Сонную… но он хотел с ней по-другому. Он хотел зажечь ее глаза, хотел увидеть мурашки на ее коже, хотел, чтоб соски затвердели от его ласк, и чтоб она кончала ему на пальцы и на член, молила взять ее. Как его другие женщины… которых он теперь не хотел. Насилие слишком примитивно. Он редко участвовал в подобной вакханалии, но людям своим позволял. Победители имеют право покрывать женщин врага и разносить свое семя по вражеской земле. Так было испокон веков.
Но с ней вообще все иначе. И её строптивость подливала масло в огонь. Он не привык. Женщины всегда падали к его ногам, доставались так же легко, как и трофеи с разоренных обозов, отказывавшихся платить дань царю Долины Смерти. Так его называли за спиной – кто-то с сарказмом, кто-то с поклонением. Ему было насрать. Он не ждал ничего кроме страха и повиновения. Страх порождает уважение, кто не боится, тот никогда добровольно не преклонит колени. Любая власть построена на страхе, и лишь потом за ней следуют уважение, любовь, доверие. Иногда достаточно и просто первого.
Отец считал, что жизнь на родине матери сделает из Аднана мягкотелого идиота, покажет ему иные ценности и смягчит его мысли, изменит поступки. Он ошибался. Бастард Кадира не только не смягчился, а ожесточился намного сильнее и доказал, что может держать в узде и контролировать не только свой отряд, а и все прилегающие территории.
Там, в ином мире он видел, как матери ласкают и растят своих детей, а отцы играют с сыновьями и дарят им свою заботу. Нет, это не было завистью, это было едкой горечью, осадком в гортани, когда старшие братья живут под одной крышей с отцом и матерями, а он – вечный изгой, подальше с глаз его, чтоб не напоминал о вине в смерти его матери. Хотя Аднан и не был уверен, что отец в принципе испытывает это чувство. Он уже давно утешился и завел с десяток любовниц, если не с сотню, со дня ее похорон. Ибн Кадир привык, что он всегда в стороне и недостоин даже рукопожатия, что отец, если и смотрит на него, во взгляде не мелькает гордость или восхищение, только снисхождение и вынужденное принятие родства. Недошейх, недосын, недоправитель.
Было ли ему обидно? Уже давно не было. Он привык, он научился с этим жить и фанатично чтил и уважал решения своего отца. Свое несогласие затаптывал и прятал в угол, сажал на цепи. Если отец прикажет, он всадит нож себе в сердце. Если попросит, то вырвет его из груди и отдаст шейху.
Все, что есть у Аднана, он заработал сам, отобрал или нашел. Ему никто и никогда ничего не дарил. Альшита была его единственным подарком. Возможно поэтому отношение к ней было иным. Ему нравилось, что она у него появилась. Как хрупкий сувенир из иных земель. И, да, она напоминала ему тех красавиц из сказок, которые рассказывала ему мать на русском языке, укачивая перед сном. Она была из его мечты, из его персональной сказки, и он не хотел ее потерять. Альшита принадлежит ему. Она даже не жена и не наложница. Она просто его. Вся она. Ее мысли, ее тело, ее голос, все принадлежит Аднану ибн Кадиру. Он может отобрать у нее все, что захочет, и дать ей, что пожелает.
Его личная зима. Старая сука Джабира прочла каждую его мысль. Да, он присвоил себе волшебство и не собирался ни с кем им делиться. Он даже выжидал момент, когда его вкусить, и очень боялся сломать. Вот почему притащил в нору ведьмы, сжимая дрожащими лапами и несясь сломя голову к ее логову с девчонкой в руках. Испугался, что не выдержит ожога, что не заживет ее нежная кожа. И ведьма поняла это, едва он переступил порог и положил свою ношу на шкуры.
Еще никогда ибн Кадир не приносил сюда своих женщин. Как говорил Рифат, пустыня дала – пустыня и отобрала. По таким же принципам жил и Аднан.
Ровно до тех пор, пока не посмотрел в чернильные глаза русской белокурой пленницы и не захотел ее себе.
Она выдернула его из мыслей тем, что откинула голову ему на плечо, и ее волосы защекотали ему подбородок, выбившись из-под куфии ей на лицо вьющимися белыми змейками. Аднан инстинктивно прижал ее к себе сильнее, поддерживая под ребрами ладонью. Засмотрелся на ее длинные ресницы с загнутыми кверху концами. Тронул другой рукой локон, намотал на палец, потянул и отпустил. А она вдруг открыла глаза и посмотрела на него своей темной бездной. И тут же попыталась вырваться, но он сжал еще сильнее, не давая увернуться и заставляя покориться. Через время она оставила попытки высвободиться из его рук и затихла. А он слегка наклонил голову вперед, вдыхая запах у виска. Ее кожа пахнет иначе, чем у восточных женщин.
– Холодно?
– Нет.
– Тогда почему дрожишь?
– Я не дрожу.
Но она дрожала, он чувствовал эту дрожь, временами она проходила волной по ее телу.
– Боишься меня?
– А есть кто-то, кто тебя не боится?
Усмехнулся… иногда его забавляло, что она отвечала ему так дерзко и непредсказуемо. Не пыталась ему угодить.
– Нету. Ты права.
– Вот и мне страшно.
– А чего именно ты боишься, Альшита?
Она снова подняла на него свои огромные глаза, в которых отражались звезды, и он сам.
– Боли… боюсь, что ты мне ее причинишь опять.
Ее честность моментами ставила в тупик даже его. Но в то же время восхищала.
– Не причиню, если ты будешь покорной.
– Что значит – быть покорной?
Спросила вполне серьезно и слегка развернулась к нему, ее рот чуть приоткрылся, и грудь вздымалась под белой шерстяной материей. Наклонился к ее лицу, но она отпрянула назад, и тогда он схватил ее сзади за шею и дернул к себе.
– Больно?
Кивнула.
– Если бы ты не сопротивлялась, то этой боли бы не было.
– Я не могу не сопротивляться. Я тогда перестану быть человеком.
– У человека есть инстинкт самосохранения.
– У человека есть гордость, и его нельзя ломать.
– Гордость не нужна, когда она может привести к смерти.
Она посмотрела Аднану прямо в глаза.
– Ты бы отказался от гордости из страха смерти?
Долго смотрел на нее… очень долго.
– Я мужчина.
– В моем мире мужчины и женщины равны.
– Именно поэтому в твоем мире мужчины давно перестали быть мужчинами, и некоторые из них, не стесняясь, провозгласили себя бабами и надели юбки. В моем мире им бы вогнали кол в зад и бросили умирать в песках. Ваши женщины превратили своих мужчин в тряпок и алкоголиков, а сами работают вместо них и содержат семьи. Твой мир сошел с ума.
– В моем мире нет столько насилия!
– В твоем мире насилие прикрывают благими намерениями и ложью. В твоем мире насилуют детей, колются и становятся проститутками. В твоем мире сын бросает старого отца и бьет мать за бутылку водки, а женщины спят с кем попало, и это считается нормой.
– Не все такие! Нельзя всех грести под одну гребенку.
– Но ведь ты делаешь именно это!
Ее темные глаза блестели яростью, и ему безумно нравилось, как она злится от бессилия.
– В твоем мире есть рабы, – прошептала она.
– В твоем тоже. Они работают за копейки на ваших олигархов.
Взял ее за подбородок и наклонился к ней.
– Будь покорной, Альшита, и ты не узнаешь, что такое боль.
Глава 10
Наверное, я задремала у него на груди. Согрелась, расслабилась и уснула. Не помню, что именно мне снилось, но помню, как меня вырвало из этого сна словно клещами. Я вскинулась от того, что Аднан стиснул меня за плечи обеими руками и сильно тряхнул.
– Просыпайся! На нас напали. Прячься за валунами и не шевелись. Когда все закончится, я заберу тебя. Сиди там и не высовывайся.
Он не ждал моих ответов, полоснул своими яркими, словно фосфорящимися глазами и, стянув с седла, швырнул на песок.
Тут же раздалась автоматная очередь, и в песок будто повпивались камни, разметая брызги пыли. У меня словно все оборвалось внутри, даже дышать перестала. Я поняла, что это не камни.
– Пригнулась и ползи, Альшитааа, голову не поднимать. Давай! Быстрее!
Я закрыла себя руками, выжидая еще одну автоматную очередь, и быстро поползла в сторону песчаных насыпей, похожих на застывшие ступенчатые горы. Спряталась за одной из них, выглядывая сбоку и чувствуя, как все переворачивается внутри. Господи! Да что это здесь происходит, снова какое-то сумасшествие? Кошмар не заканчивается, и с каждой секундой он все ужасней, все отвратительней. Словно я прохожу раунды какого-то квеста-хоррора. На группу людей Аднана напали другие всадники. На них была камуфляжная одежда, как на Слоне, и они стреляли в людей ибн Кадира. Начался невообразимый хаос. Песок летел в разные стороны, лошади метались и громко ржали, орали люди, матерились. Из-за пыли мне было очень плохо видно.
Они схлестнулись в рукопашном. Я ничего в этом не понимаю, мне просто было невыносимо страшно, настолько страшно, что я тряслась всем телом. Во всей этой вакханалии различала только его. Не знаю почему, но огромная фигура Аднана со сверкающим в руке кривым ножом мелькала то тут, то там верхом на его черном жеребце… и когда на него нападали те люди, у меня замирало сердце. От этого становилось как-то неприятно внутри, потому что я должна была желать ему смерти… и не могла. Я понимала, что те, в камуфляже, могут оказаться еще страшнее. Как наши конвоиры, которые везли нас, чтобы продать. Но ибн Кадир напоминал взбесившегося хищника, мне было страшно видеть, как он скручивает головы, как выламывает руки. Словно это не люди, а пластмассовые куклы. С каждой секундой я все больше понимала, почему все его настолько боялись. Он опасен, умен, смертоносен, как скорпион или ядовитая змея, и силен. Его люди бросались в пекло вместе с ним, не задумываясь.
И вдруг меня схватили. Неожиданно сзади, сгребли с песка, заткнули рот ладонью и подняли вверх. Я замычала от ужаса, а потом изловчилась и впилась в эту ладонь зубами. Сильно впилась, прокусывая до крови. Едва рука отпустила мой рот, я заорала. Громко. Настолько громко, что у самой уши заложило… и заорала я его имя. Почему – не знаю. Наверное, потому что больше некого было звать… и потому что подумала, что спасет. Надеялась. Скорее всего, напрасно. Ему сейчас не до меня. Там гибнут его люди.
Но уже не видела ничего, мне засунули в рот кляп и за волосы потащили по песку в противоположную сторону от криков, ударов стали и выстрелов. Я вырывалась, пытаясь схватиться хоть за что-то, пытаясь ослабить натяжение волос, но пальцы пропускали песок и мелкие камни, а меня продолжали тащить, пока снова не подняли и не кинули поперек седла.
О боже, нет! Пожалуйстааа! Нет! Я дергалась и брыкалась, ожог на груди снова начало сильно печь из-за трения о седло, а из глаз брызнули слезы. На меня навалилась какая-то страшная обреченность, и дикий ужас сковал все тело, когда конь подо мной пустился в бешеный галоп.
– Зейд! Гониии! Гонииииииии!
Крикнул кто-то сзади, и в ту же секунду раздалось ржание. Я услышала лязг стали и рык Аднана. Я узнала его сразу.
– Кусоооммак! Убью, падаль!
Пришел. Взорвалось в голове вспышкой, противоречащей всему, что я чувствовала к этому человеку. Пришел за мной. Я ничего не видела, только слышала, как ревут два всадника, как ржут кони под ними, как топчутся на месте, и сыплется песок из-под копыт. Меня никто не держал, и я постепенно сползала с седла, руки мне связали за спиной, и освободиться я не могла, не могла и схватиться, чтобы удержаться. Еще немного, и я упаду под ноги лошадям.
Но прежде чем я соскользнула вниз, меня схватили и, подняв во воздухе, рывком прижали к чьей-то груди… Я узнала… узнала его по запаху, по ощущению материи под щекой. Аднан забрал меня.
– Получай, ублюдок шармуты!
– Я вырву тебе язык, тварь! – снова рык ибн Кадира.
И, там, где щека, вдруг влажно. Это был не пот… в нос забился солоноватый запах. Отпрянула, чтоб с ужасом всхлипнуть, увидев расползающееся по джалабее кровавое пятно, и он меня тут же обратно зажал рукой. Вдавил в себя, пригибаясь со мной вниз, к шее коня. Вспорол веревку на моих руках.
– Держись, Альшита. За шею мою держись и руки не разжимай.
– Отдай девку, Аднан! В обмен на воинов твоих. У нас трое пленных, и я отрежу им головы, если будешь мешать.
– Они попали в плен, и значит– уже мертвецы.
Последовал мгновенный ответ. Без капли колебаний и промедления.
– Променяешь своих людей на суку? Им отрежут голову у тебя на глазах.
– Также как и твоим людям, Зейд. Их у нас пятеро. Ты можешь их обменять на моих.
– Отдай белобрысую, и я оставлю твоих воинов в живых.
– Зачем она тебе?
– Редкая порода. Ее везли для Асада, и он ждал свой товар. Это его шлюха. Он за нее заплатил.
– Она моя! – рыкнул Аднан, а точнее, взревел и стиснул меня так, что захрустели кости.
– Они тоже твои. Братья. По крови. А она просто шармута.
– Я свое слово сказал.
– Аднаааааан! – закричал кто-то и потом захрипел, хрип перешел в клокотание, раздались грязные ругательства, и голоса мужчин стихли.
А у меня все замерло внутри, и я впилась руками в шею ибн Кадира, тяжело дыша и прижимаясь к нему всем телом.
– Еще не поздно заключить перемирие. Их осталось двое. Мы можем вернуться к нашим прежним договоренностям.
– Поздно. Никаких договоренностей. Это моя дорога и мои владения. Мы не на рынке! В моих планах не было обмена товаром. Рифат, выпусти кишки людям Асада! И отдай их моим псам. Сейчас!
Раздались адские вопли, я зажмурилась, дрожа всем телом, чувствуя, как крепко меня держит рука Аднана.
– Еще раз попадешься на моем пути и тронешь мое – умрешь, Зейд! И я пошлю твою голову в подарок твоему брату.
Пришпорил коня, развернул его, и я выдохнула, но пальцы на его сильной шее так и не разжала. А его рука все так же сильно прижимала меня к его торсу. Горячий, как кипяток, под легкой материей, и мне слышно, как гулко дергается его сердце. Еще день назад я могла бы поклясться, что у него под ребрами ледяной камень.
– Давайте! Ялла! В дорогу. Дозор сзади и спереди. Рифат, потери?
– Ты ополоумел! Какого черта тебя понесло за ним?! Там за барханами могли быть еще его люди в засаде.
– Он взял мое.
– Твое… да, как я забыл? Он взял твою новую игрушку, каких у тебя куча была, есть и будет. И ради этого стоило рискнуть жизнью.
– Я спросил тебя о потерях.
– Четверо. Троих… троих зарезал Зейд.
– Ясно. Они за нами шли еще от перевала. Что им нужно здесь? И почему решились напасть?
– Они требовали отдать им девчонку. Товар Асада. Вот почему они шли за нами.
– Оставь Мухаммеда, Ибрагима и Али, пусть следят за ними.
– Ты меня не слышишь? Ты позволил Зейду убить наших и не променял на девчонку. Можно было…
– Я помню, как я поступил, – перебил его Аднан, – у меня с памятью все в порядке.
– Они все тоже это запомнят.
– Пусть запоминают. Кто попал в плен – для меня мертвец, потому что не умер в бою, как мужчина, и позволил врагу посадить себя на цепь, как собаку. Лучше быть мертвецом, чем убогой псиной. И я не намерен отдавать свое за чей-то труп… В этот раз она, а в следующий кто? Поэтому никакого обмена.
Было страшно слышать, что он говорил. Жуткие вещи. За гранью моего понимания. Но было в них что-то странно сильное, обладающее разрушительной энергией. Его слова… он их так говорил, с таким запалом, что они казались правильными. Он все еще продолжал прижимать меня к себе, а я держаться за него обеими руками.
– У тебя весь рукав в крови. Ты ранен.
– Зейд продырявил ножом. Царапина. Сделаем привал чуть дальше, в каньоне, и я промою. Все. В дорогу.
Я вдруг поняла, что его ранили, когда он держал меня. Если бы его руки были свободны, он бы свернул тому Зейду шею. Я же видела, как он ломал их голыми руками. В эту секунду Аднан оторвал меня от себя и посмотрел мне в лицо, его брови сошлись на переносице, и он тут же начал вертеть мою голову в разные стороны, прежде чем я поняла, что мое лицо перепачкано кровью, и он ищет рану.
– Где? Он ударил тебя?
– Это… это твоя кровь. Не моя, – тихо сказала, глядя в сверкающие зеленые глаза, и он вдруг потер мою щеку большим пальцем и усмехнулся уголком рта с облегчением и весельем, что мне вдруг показалось – тиски разжались в груди, и стало легче дышать.
– Испугалась?
Кивнула, от всех волнений голос пропал, и я не могла сказать ни слова. Мне казалось, что у меня сердце сейчас выскочит из груди. А палец ибн Кадира все еще гладил мою щеку.
– Не бойся. Я свое не отдам.
Прозвучало не так жутко, как раньше. Прозвучало… он сказал это с какой-то гордостью и заставил и меня воспринять его слова иначе.
– Почему позвала?
Я продолжала смотреть в ярко-зеленые глаза и не знала, что ответить. У меня сердце пропускало по удару, и все превратилось в хаос внутри. Я не понимала, какие эмоции во мне вызывает этот человек. Он спас мне жизнь два раза… и он же причинил мне адскую боль и лишил свободы. Рано или поздно он предъявит свои права на меня. И я вдруг с ужасом поняла, что пусть это будет он, чем кто-то другой из них.
– Когда Зейд тебя схватил, ты меня звала. Почему?
– Ты сказал, что я принадлежу тебе и что ты не причинишь мне боль, если я буду покорной тебе. А он… я его не знаю.
Усмехнулся еще раз только теперь как-то разочарованно, и в глазах блеск пропал, они стали темнее. Словно он думал – я скажу что-то другое.
– Твоя честность когда-нибудь погубит тебя. Предпочла меньшее из зол, Альшита? Не такая ты и дурочка, да? Правильно. Мне всегда говори правду. Но кто знает, какую боль я могу причинить тебе, если решу, что ты ее заслужила.
В ту секунду я увидела трупы людей Зейда со вспоротыми животами и, закричав, спрятала лицо на груди Аднана.
– Ты сделала правильный выбор, девочка.
Ладонь легла мне на голову, и пальцы зарылись в волосы. Не знаю почему, но это успокаивало, то, как он прикасался ко мне. Я вспомнила слова ведьмы и только в эту секунду поверила ей. Неважно, по какой причине Аднан ибн Кадир держит меня рядом, но он не отдаст меня никому другому и защитит меня.
Только кто защитит от него самого… ведь это затишье ненадолго. Мы куда-то едем, и там я не знаю, что меня ждет и каким станет по отношению ко мне ибн Кадир, когда возьмет все, что захочет.
«– Ты – женщина, прежде всего. Очень красивая женщина, которая может свести с ума любого из наших мужчин. Но ты избрана одним из самых лучших. Ты должна засунуть свою гордость куда подальше и научиться любить своего хозяина, а потом и управлять им с помощью своего роскошного тела, ума и кроткого нрава.
– А потом надоесть и быть также проданной кому-то другому, или умереть в пустыне.
– Умная женщина никогда не надоест своему мужчине».
Глава 11
– Откуда ты знаешь русский язык?
Кажется, вопрос застал его врасплох, и он опустил голову, чтобы посмотреть на меня.
– Я думал, ты спишь.
– Не сплю.
Он не торопился отвечать, а я не торопилась спрашивать еще раз. И я не спала, я рассматривала его, вот так, склонив голову ему на грудь. На него было до дикости интересно смотреть… нет, интересно – это не то слово. Оно неправильное. Его можно рассматривать часами. Я никогда не видела такой красоты. Дикой, необузданной, хищной, как заброшенные островки природы, куда не ступала нога человека. Его черт не коснулась цивилизация. По крайней мере мне так казалось. Эти черты, выражение лица, короткая борода, отросшая за время дороги, и то, как он говорит и на русском языке, и на своем. Я вообще уже забыла, что значит – цивилизация, за какие-то несколько дней пути. Мне казалось, что все это длится вечность, и я никогда не видела городов и небоскребов, телевизора и сотовых телефонов.
– Я учился в России.
Ответил, спустя несколько минут. Словно думал – говорить со мной об этом, или вещь недостойна таких откровений. Учился, и это совершенно не изменило ни его варварских взглядов на жизнь, ни отношения к женщинам.
– Думаешь о том, почему тогда все так, а не как в вашем мире?
– Я думаю о том, почему ты выбрал такую жизнь уже после учебы.
Усмехнулся, и у меня слегка вздрогнуло сердце – слишком красивая улыбка, нарисованная, таких не бывает. Либо со мной происходит что-то странное и неправильное.
– Тебе это действительно интересно, Альшита?
– Мне интересно, – очень трудно смотреть ему в глаза и оставаться спокойной. Наверное, то же самое испытываешь, глядя в глаза опасному дикому зверю, который вдруг проявил милосердие и не сожрал тебя, усаживаясь рядом, и при этом ты точно знаешь, что стоит тебе сделать неверное движение, и тебя раздерут на лоскутки.
– Если бы я рассказывал о себе каждому любопытному, то ты бы сейчас не задавала этих вопросов, а я бы не был тем, кто я есть. А выбор человек делает всегда в пользу своих жизненных ценностей и приоритетов.
– Значит, жить в пустыне, убивать туристов и насиловать женщин – это твои приоритеты?
Он рассмеялся теперь уже громко, продолжая удерживать меня под грудью своей горячей ладонью.
– Это то, что видят твои глаза – глаза чужака, когда ты по-настоящему примешь свою судьбу, ты начнешь видеть и то, что сейчас скрыто от тебя.
– Я всегда буду чужой среди вас, – сказала очень тихо.
– Верно. Ты всегда будешь чужой.
– Тогда зачем мне что-то понимать?
– Чтобы выжить… для начала, – смотрит, чуть прищурившись, а ветер треплет белые края куфии, с которой его кожа создает невероятный контраст.
– Зачем выживать там, где царит смерть? Там, где продают и покупают людей?
– Ты хочешь умереть?
Резко наклонился ко мне, и рука сильнее сжала мое тело. Нет, я не хотела умирать… уже не хотела. Не знаю почему, но после того, как поговорила с Джабирой, у меня появилась надежда. Маленький, тусклый лучик, в котором мелькали очертания родного дома, огни аэропорта, полицейские мигалки. Если стану чем-то большим, чем просто вещь, он может увезти меня из пустыни в Каир. А там… там я могу бежать, там есть люди, там можно кричать и просить о помощи.
– Нет, я не хочу умирать.
Наклонился так близко, что теперь я видела кончики его длинных ресниц и темно-зеленую обводку радужки глаз. Вспомнилась статья в интернете о редкости такого цвета. Он очень красив, этот монстр, как все самое жуткое и ядовитое ярчайшей расцветки призвано заманивать жертву в смертельную ловушку.
– Кажется, пару дней назад ты предпочла смерть.
Тронул мои волосы и намотал на темный палец.
– Снеэг, – едва слышно, со своим умопомрачительным акцентом по-русски, – мягкий, пушистый, волшебный.
Его произношение было не ярко выражено грубым и твердым, а он смягчал звучание слов, и его голос завораживал. Мне вдруг подумалось о том, что наверняка есть женщины, которые сходят по нему с ума. И были… когда он учился, у него, конечно же, были русские женщины. Мне вдруг подумалось, что у него их были сотни и тысячи… женщин, которые отдавались ему и мечтали оказаться в его постели.
– Ты сказал, что видел снег всего один раз в своей жизни, но если ты жил в России, пока учился…
– Я никогда не лгу, Альшита. Я могу молчать, я могу не отвечать на вопросы, но если я что-то сказал, то так оно и есть, и мои слова не нужно ставить под сомнение. Я учился в городе, где снег выпадал и превращался в грязь… настоящий снег я видел в горах. Сказочное покрывало, похожее на наш пески, только белое и переливающееся на солнце. Как твоя кожа… твои волосы.
Провел согнутым указательным пальцем по моей щеке, а у меня пересохло в горле. Вот так вот близко, с такой интонацией в голосе он заставлял меня нервничать. Я даже не понимала почему, и это был не страх. И его руки на моем теле такие сильные, мощные. Я вся против него очень маленькая. Я даже чувствую себя маленькой. Его женщины… Он любит какую-то из них? Или любил? Какой он в любви…? И тут же как ушат холодной воды – о какой любви ты думаешь, идиотка? Он выжег на твоем теле букву А, и на твоей спине останутся следы от его плети.
Но его близость стирала трезвые мысли, завораживала, заставляла сердце биться быстрее, подпрыгивать, колотиться в груди, как бешеное. Это ненормально и противоестественно, это, скорее всего, тот самый синдром, о котором столько пишут. Но от его дикой красоты было трудно дышать, и я смотрела на него, словно впервые. Так близко Аднан еще не был ко мне никогда. И эти его губы… очень полные, с полоской в середине нижней губы и резко очерченными краями. Темно-вишневые, сочные на фоне бронзовой кожи и черной щетины. Если мои губы коснутся его губ, что я почувствую? Их мягкость, влажность? От мысли о поцелуях тихо выдохнула и тут же напряглась, увидев, как сверкнули его глаза.
– Увидела что-то интересное?
– Любопытное.
Ответ ему не понравился, и он вдруг стиснул сильно мой затылок, притягивая к себе еще ближе.
– В моем мире за такую наглость выкалывают глаза.
– Я не имею права смотреть? Ты выколол бы мне глаза за то, что мне нравится разглядывать тебя?
Он не ожидал, и молнии в глазах резко потухли, взгляд смягчился.
– Что тебе нравится?
Боже, я сама загоняю себя в угол, в тупик какой-то, говорю то, что может дать ложную надежду. Но уже поздно жалеть… уже придется честно.
– Твое лицо… глаза. У тебя красивые глаза. Никогда не видела таких глаз.
– Сказала девочка с космическим взглядом.
Ему нравилось то, что я говорю, пальцы начали перебирать мои волосы, а взгляд горел совсем иным блеском, влажным, с поволокой. Тяжелые широкие веки чуть опустились. Этот разрез глаз и этот цвет. Сумасшествие какое-то, но я не могла оторваться.
– Если бы я не узнал тебя за эти несколько дней, я бы решил, что ты мне льстишь ради какой-то выгоды. Но тщеславие все же один из самых любимых грехов, Сатаны, да?
– Наверное… тебе лучше знать.
– Конечно, ведь мне нравится, как начали блестеть твои глаза. Считаешь меня дьяволом?
– Я в этом уверена.
Ответила шепотом и перевела взгляд на его рот, и снова посмотрела в глаза. Я не знала, что именно чувствую, мне было незнакомо это покалывание в губах и томление, словно сейчас произойдет что-то сумасшедшее. Аднан опустил взгляд ниже на мою шею и на бурно вздымающуюся грудь и снова поднял длинные ресницы, чтобы встретиться со мной взглядом.
– Почему ты тяжело дышишь? Тебе страшно?
– Нет.
– Тогда почему?
Потому что я вдруг до боли захотела почувствовать его губы на своих губах, и перед глазами возникала та картинка из шатра. Где он стоял в полный рост совершенно голый.
– Не знаю.
Это был честный ответ. Я не знала. Меня пугало все, что я чувствовала рядом с ним, но это был другой страх, не тот, не первобытно невыносимый, а иной. Страх, что я хочу его прикосновений.
– Знаешь, Альшита. Ты знаешь. Ты боишься, что тебе понравится быть моей вещью.
С этими словами он резко прижал меня к себе, всматриваясь мне в глаза и поглаживая меня сбоку, поднимаясь вверх к груди.
– Боишься не боли, нет, ты боишься, что ласки зверя заставят тебя захотеть еще…
Накрыл мою грудь ладонью, и я дернулась, но он удержал, продолжая завораживать взглядом и своим вкрадчивым голосом.
– Женское тело умеет предавать, умеет реагировать на ласку, как сейчас твоя грудь, – провел по соску, и я с презрением к себе ощутила, как он удлиняется и твердеет, – чувствуешь, как по телу рассыпается паутина удовольствия? Как ты начинаешь испытывать унизительное желание вместо ненависти. А если я сожму вот так, ты ощутишь покалывание между ног.
Пальцы сдавили сосок, и я прикусила губу от пронизавшего меня наслаждения и в то же время болезненного возбуждения. Да, черт его побери, у меня покалывало внизу… не просто покалывало, а ныло и билось.
– Я не хочу все это испытывать, – прозвучало жалобно и как-то очень жалко.
– Почему? Тебя пугает возбуждение? Это нормальная реакция на мужчину. Когда я буду ласкать и брать тебя, эти ощущения усилятся в десятки раз, и ты будешь умолять меня не останавливаться.
– Нет… не буду. Все не так, как ты говоришь.
Порочная улыбка на губах и тяжелейший голодный блеск в глазах.
– Будешь. Когда я покажу тебе, что такое наслаждение и что значит – достичь его самого пика, будешь.
И я готова была ему поверить… потому что мой разум и мое тело жили в разных измерениях, потому что его пальцы сжимали мою грудь и терли напряженный до боли сосок. Внизу живота заполыхал огонь, и хотелось метаться, чтобы унять все это, чтобы избавиться от адского напряжения. И когда его рука властно скользнула по моей ноге, задирая джалабею вверх, удерживая мое лицо повернутым к себе и жадно впиваясь своим взглядом в мой.
– Не надо, пожалуйста, – взмолилась, когда его пальцы накрыли мою плоть и сжали, обездвиживая меня.
– Не вырывайся, и я не причиню тебе боль. Обещаю.
Я замерла, застыла, дрожа всем телом и понимая, что остановить я его тоже не могу, что он все равно сделает то, что хочет… я не хотела боли. Я ее не хотела так же сильно, как и его руки на своем теле. Мне не хотелось дрожать, мне не хотелось ощущать его пальцы там, но я их ощущала, ощущала, как раздвинул складки и осторожно потер именно там, где сосредоточилась пульсация и странная боль. Вздрогнула и невольно застонала, взгляд поплыл, а дыхание стало прерывистым и горячим.
– Такая податливая и чувствительная, вот так ведь хорошо, да, Альшита? Вот здесь… когда я ласкаю тебя?
Я закатила глаза, отдаваясь волнам, прокатывающимся по телу от того места, где его палец обводил кругами пульсирующий бугорок, то надавливая сильнее, то очень нежно потирая, едва касаясь, и чувствительность увеличилась в десятки раз. И эти глаза, как у змея искусителя, сжирающие каждую мою эмоцию. Такая жалкая, такая предсказуемо жалкая.
– Хочешь, чтобы я остановился? – скользнул пальцами ниже, поглаживая у самого входа, дразня и возвращаясь обратно, вынуждая меня в каком-то животном порыве тереться о его пальцы.
– Дааа
– Да – остановиться?
Я его уже не слышала, меня трясло как в лихорадке, и там, где его пальцы растирали меня, сжимали, дразнили, закручивалась тонкая и острая спираль, она впивалась в мою раскаленную плоть, заставляя закатывать глаза и запрокидывать голову. Ничего подобного я раньше не испытывала, никто и никогда вот так не ласкал меня. Взвилась, едва его палец проскользнул внутрь моего тела, и он зашипел мне в лицо, снова выскальзывая наружу.
– Маленькая, порочная Альшита с предательским телом. Остановиться или не останавливаться?
– Да, – кивала хаотично и сама не поняла, как впилась в его запястье и почему шепчу это да, мотая головой из стороны в сторону.
– Что? Не останавливаться?
– Дааааа, – это не я. Это другая. Это кто-то, кого я не знаю. И она будет гореть в аду.
– Тссс, тише, – вижу сквозь пьяный туман, как он усмехается, и меня это срывает в пропасть, та самая спираль вспыхивает огненным пламенем и заставляет забиться в диких судорогах какого-то адского удовольствия. Хотела закричать, и в этот момент его губы накрыли мои, он потянул мой крик в себя, а меня сотрясает еще больше, я бьюсь в его руках, извиваясь под неостанавливающимися пальцами, млея от вкуса его рта, от языка, вторящего движениям руки внизу. Пока не обмякла, чувствуя, как по щекам покатились слезы.
– Первый оргазм всегда потрясает, Альшита, – шепчет мне в губы и все еще поглаживает мою плоть, – возможно, теперь тебе будет труднее меня ненавидеть, но твоя ненависть станет острее, потому что вместо боли и слез твой враг заставил тебя испытать удовольствие.
Глава 12
– Впереди каньон, сворачивайте, ночевать будем в низине.
– Там деревня.
– Какая деревня?
– Смотри сам – там несколько домов, и дымится костер.
– Я не давал разрешение на поселение в этой местности. Быть готовыми к атаке.
Голоса выдернули меня из дремоты, и я с досадой почувствовала, как горячая рука бедуина перестала сжимать мое тело и согревать своим теплом, а потом он придавил меня к себе сильнее.
– Закрой лицо, Альшита, и не открывай рта, пока я не позволю.
Я смотрела, как мы спускаемся вниз между горами, напоминающими слоенное тесто разных оттенков от ярко оранжевого до бежевого, по узкому своеобразному коридору, в лучах заходящего солнца это место напоминало пещеру из восточных сказок и завораживало своей первозданностью, когда кажется, что нога человека сюда даже не ступала.
– Если я сдерну тебя с седла, поползешь и будешь прятаться, как и в прошлый раз за барханами, поняла?
Я кивнула, а он вдруг провел пятью пальцами по моему лбу и носу. Странный жест, и я не знаю, что он означает, но он что-то определенно означал, потому что зеленые глаза моего хозяина имели очень странное выражение. Они были словно мягкими, как расплавленный воск – вроде обжигает, но уже можно взять его в руки. Ударил коня по бокам и направил в самый низ – туда, где дымился костер. Казалось, что возле маленьких домов, похожих на шалаши, никого нет, но это первое впечатление. Едва копыта коня Аднана коснулись песка, неподалёку от одной из хижин, как сверху, спустились люди с вскинутыми карабинами и направили их на нас.
– Опусти оружие, мы пришли с миром. Или от этой деревни останется лишь костер.
Мужчина тут же выронил карабин и склонил голову.
– Мы думали, это люди Асада. Они уже вторую неделю здесь рыскают.
Послышался голос со стороны, и я увидела человека во всем черном с полузакрытым лицом. Он направлялся к нам.
– Рад приветствовать тебя в моем поселении, Аднан ибн Кадир.
– С каких пор в этом каньоне есть твое поселение, Махмуд?
– С тех пор как меня изгнал твой брат Селим.
– Это моя земля, Махмуд, и я не помню, чтоб ты получил у меня разрешение.
Мужчина рухнул на колени, и я отпрянула назад, чувствуя затылком грудь Аднана и его руки, удерживающие и меня, и поводья.
– Я отправлял к тебе своего человека, но ты уехал к границе, Аднан, а я не мог ждать, моя жена была на сносях. Зайди в мой дом и отведай чаю, отдохни с дороги. А потом реши – разрушить ли мои шатры или позволить остаться жить здесь.
Аднан поднял руку вверх.
– Ночуем здесь. В дорогу с утра. Махмуд, найди для моих людей бинты и спирт и попроси у своей женщины иголки с нитками. У нас была стычка с Асадом.
– Проклятый сукин сын рыскает как псина вокруг и ищет добычу. Говорят, ты украл у него русскую женщину.
– Я никогда не ворую. Я забираю свое. Ворует только он. Веди нас в свое жилище, Махмуд. Мои люди устали в дороге, и многие ранены.
Аднан спешился и легко снял меня с седла.
– Лицо и голову держи покрытыми.
Внутри хижина была совершенно голой, без единого предмета мебели, на полу – плетенные ковры и подушки поверх шкур. Ни окон, ни, можно сказать, дверей. Мне это напоминало не жилье, а детскую постройку у нас за домом. Когда-то я сама таскала ветки и сооружала нечто подобное с дворовыми друзьями. Снаружи опять поднимался какой-то буран, и воздух стал насыщенно тяжёлым и густым, словно пар. Шумел ветер, шелестел песком и сухими смерчами, завивающимися на пустом месте. Я видела их то тут, то там в свете разожженных костров. Люди Аднана расположились прямо на песке. Раненых уложили у огня на подстилках. Среди них ходил Икрам с котомкой, полной склянок и мазей. Я видела, как зашивали наживую раны воины, прижигали их спиртом из фляги, которую принес тот самый человек невысокого роста, которого Аднан назвал Махмудом. На меня он смотреть избегал, а я вот совершенно забыла о том, что мне говорили, и рассматривала все с искренним любопытством. Мне было интересно, как вообще можно жить в таких условиях, и где я могла бы помыться, хотя бы до половины. Но на меня никто не обращал внимание. Аднан сдернул с себя окровавленную джалабею, и я шумно втянула воздух, когда увидела его рану на плече.
В этот момент в хижину вошла женщина. Она передвигалась маленькими изящными шажками, вся закутанная в черное, с закрытым до половины лицом, смотрела только в пол. Поклонилась и протянула своему мужу шкатулку.
– Нитки с иголками, мой Господин, – голос тихий, спокойный, полный какой-то одухотворенной покорности.
– Это моя жена – Абаль. Твой отец выбрал ее для меня еще во времена дружбы наших семей. Пока вы будете промывать и штопать раны, она заварит чаю и нагреет лепешки.
Аднан сел на подушки, достал из шкатулки иглу, полил ее спиртом. Я молча наблюдала за ним, стараясь не смотреть на рану. Он плеснул на нее из фляги и тихо выругался сквозь стиснутые зубы, а у меня все перевернулось внутри, когда я представила, как ему больно. И когда проткнул кожу иглой, у меня вырвался тихий вскрик, и он тут же вскинул голову и посмотрел на меня.
– Иди сюда.
Ужасно хотелось, вместо того чтобы подойти, наоборот – спрятаться или даже раствориться в воздухе. Видеть вблизи его раны я просто не могла.
– Подойди ко мне, Альшита.
И я подчинилась. Подошла, также опустив глаза, как и жена Махмуда.
– Шить умеешь?
– Нееет, – так быстро и испуганно, от одной мысли о том, что он спросил, стало плохо.
– Все женщины умеют шить там, откуда ты приехала. Пуговицы пришивать ты точно умеешь. Давай, заштопай меня. Мне неудобно самому.
– Я не… не могу.
Попятилась назад, но Аднан схватил меня за руку и дернул к себе, заставляя опуститься вниз на подушки и чуть ли не упасть на него. Протянул мне иголку.
– Зашивай! Иначе на кой черт ты мне сдалась, если от тебя никакого толку? Не зли меня!
– Я… я не могу.
– Почему? – взревел, глядя на меня исподлобья.
– Мне придется причинить тебе боль.
Раздался хохот такой оглушительный, что я зажмурилась.
– Не льсти себе, девочка. Для того чтобы причинить мне боль, недостаточно одной иголки. Давай. Зашей меня.
Тяжело дыша, я приблизилась к нему, сжимая в руках иголку и чувствуя подступающую к горлу тошноту от осознания, что придется колоть его иглой, а ведь совсем недавно я представляла себе, как вонзаю в его сердце нож.
– Давай. Представь себе, что это просто дырка в твоем платье. Ну! Приступай!
Я набрала в легкие побольше воздуха и силой проткнула кожу, меня тут же повело, и закружилась голова, я просто поплыла. Рука Аднана подхватила меня за талию, и он усадил меня к себе на колени.
– Эй… Альшитааа… посмотри на меня.
Мои глаза затуманило недомоганием, и к горлу подкатывали комья, а руки дрожали так, что казалось, они ходят ходуном.
– Мне надо, чтоб ты это сделала. Просто возьми иголку и заштопай эту прореху. Мне не больно. Но если ты не зашьешь, я могу остаться без руки, и ты будешь в этом виновата.
Я сидела у него на коленях лицом к лицу и смотрела на эту жуткую рану, которую предстояло еще и колоть иголкой.
– Ты сможешь. У тебя нет выбора.
Я посмотрела ему в глаза и тихо сказала:
– Выбор есть всегда.
– Верно. Всегда. Даже отсутствие выбора – тоже чей-то выбор. Так вот в этом случае ты не выбираешь, и я выбрал за тебя.
Я прикоснулась к его плечу, и он вдруг сильно вздрогнул, а я посмотрела снова ему в глаза и опустила взгляд на рану. Это просто дыра, и я зашиваю ее, как и одежду. Продеть иглу, захватить материю, перекинуть иголку на другую сторону.
Когда сильно проколола край раны, Аднан слегка вздрогнул, а я неожиданно для себя погладила его по груди, словно успокаивая, даже не знаю кого – себя или его. Голая кожа под моей ладонью такая шелковистая и гладкая. Снова взгляд в его глаза, и теперь уже вздрогнула я, потому что он не отводит от меня своих невыносимо зелёных глаз.
– Вблизи твоя кожа такая же прозрачно-белая, как жемчуг. У моей матери было жемчужное ожерелье. Бусины были такого же цвета, как и твоя кожа. В твоей стране мужчины сходили по тебе с ума.
Не вопрос, а утверждение. Мне захотелось рассмеяться, и я не удержалась и усмехнулась уголком рта.
– Что смешного я сказал?
Я сдвинула края раны и, чувствуя, как кружится слегка голова, снова проколола кожу.
– В моей стране цвет моих волос слишком необычен, а цвет моей кожи вызывает отвращение. Мужчины никогда не сходили по мне с ума.
– Ловкая ложь.
Еще стежок, и от нервного напряжения я повертелась у него на коленях, чувствуя, как затекла спина.
– Кем была твоя мать?
– Русской.
В этот момент я нечаянно его уколола, а он зашипел и сильно сдавил мои бедра руками.
Его руки на моем теле очень горячие, жгут через тонкую ткань. А я смотрю на его лицо и не могу оторвать взгляд, сжимая иголку что есть силы и тяжело дыша.
– Прости… я не хотела.
– Хотела. Но не сейчас, да?
Уголок рта вздернулся вверх, а глаза прожигали насквозь. Мне иногда становилось страшно, что он читает мои мысли. Животный магнетизм, дикий, бешеный нрав, совершенно не похожий на наш менталитет. И эта красота, от которой становится и страшно, и больно одновременно. С ним не мог сравниться ни один мужчина из всех, кого я когда-либо знала. Когда он прикасался ко мне, и зелень в его глазах начинала блестеть, как изумруд на солнце, у меня жгло в груди и захватывало дух. Словно я на нескончаемом аттракционе, и постоянно меня переворачивает вверх ногами. Я боюсь, меня тошнит от скорости, и все же… есть в этом сумасшествии что-то ненормально притягательное.
– Нет. Я не люблю причинять боль. Она меня пугает… чужая боль. Мне в этот момент хочется умереть.
Взгляд стал до невозможного острым, изучающим, словно он сканировал меня и не верил тому, что я говорю.
– Люди боятся только собственной боли. Иногда боли своих близких. На остальных плевать. Многие с готовностью готовы отрезать кому-то руку и сожрать, если голодны, или отдать голодным детям.
Я отдышалась и принялась снова зашивать, аккуратно сжимая края раны. Его руки так и остались на моих бедрах, и он поглаживал их, сминая пальцами.
– Возможно, есть и такие люди… но бывают и другие. Твоя мама… она разве была такой?
– Намекаешь, что из-за ее национальности она иначе смотрела на вещи? Ничего подобного. Твой мир навязывает тебе правила, по которым ты живешь, но если вдруг отменить кару за убийство и каннибализм, на ваших улицах кровь польется рекой. Больше чем в этой пустыне. Моя мать за меня могла убить любого.
– А где она сейчас?
– Она умерла.
Я снова замерла и тут же продолжила шить дальше.
– Ты помнишь о ней. Значит, она бессмертна.
Он вдруг схватил меня за подбородок и приблизил к себе.
– То дура, то невероятно умная, то нежная, то упрямая, как ослица. Кто ты, Альшита? Боишься чужой боли и в то же время обрекаешь на боль себя саму. Иногда мне кажется, что ты притворяешься, и мне хочется вскрыть тебе голову и достать твой мозг.
Гладит большим пальцем мою нижнюю губу, а я пытаюсь не обращать внимание и шить.
– Потом я вспоминаю, что ты можешь умереть, и мне становится жаль с тобой расставаться.
Он говорил ужасные вещи вперемешку с изысканными комплиментами, прекрасное и в то же время мерзкое.
– Когда-нибудь я тебе надоем, и ты со мной все равно расстанешься.
– Скорее всего, именно так и будет.
Я закончила шить и замерла с иголкой.
– Я все.
В эту секунду в его руке блеснул нож, и я задержала дыхание, а он протянул его мне.
– Обрежь нитку.
Я с недоверием посмотрела на лезвие и его пальцы, а потом снова ему в глаза. Он вообще понимает, что дает мне оружие, и я могу им воспользоваться? Вместо того, чтобы обрезать нитку – вонзить ему в шею. Медленно взяла нож и посмотрела на пульсирующую венку на горле. Если ударить сильно, он тут же истечет кровью. Мне даже не нужно рассчитывать силу удара. Его руки стиснули мои бедра и придвинули меня ближе. Так резко, что я тихо охнула, почувствовав промежностью твердость внизу. Сильнее сжала нож. И в ту же секунду он жадно прижался губами к моей шее. Неожиданно, невыносимо алчно, захватывая ртом кожу, прикусывая зубами, мнет мою спину, а язык чертит мокрую дорожку от ключицы вверх к мочке уха.
– Если ударишь сильно, то, возможно, даже убьешь с первого раза. Давааай, – поцелуями от плеча вверх к моей скуле и снова к шее, ладонь ложится на грудь, и меня выгибает от невыносимого наслаждения чувствовать его ласку снова. – Второго такого шанса я тебе не дам. Хочешь убить – убей.
А сам потирает сосок, сжимает его так, что я чувствую слабость во всем теле.
– Ведь я не пожалею, Альшита, выпью тебя до дна, разжую в крошево, сожру все в тебе и… выплюну. Убей сейчас и станешь свободной.
– Значит, такова моя доля. Не мне решать – кому жить, а кому умирать.
Отрезала нитку и отшвырнула нож, и в ту же секунду он набросился на мой рот. Меня еще никто и никогда так не целовал. Не сжирал губами, все мои поцелуи казались мне теперь жалкими попытками, какими-то совершенно дешевыми подобиями поцелуев. Никто не мог вот так: властно, дико, с каким-то исступлением, терзая, поглощая, выпивая мою волю, страх, отчаяние. Мое сердце билось тяжело под ребрами, причиняя боль каждым ударом, мне хотелось стонать, меня скручивало какой-то жуткой первобытной потребностью подчиниться его губам, в мой мозг врывались такие жаркие фантазии, о которых я даже не подозревала. Не думала, что могу вот так отреагировать на поцелуй. Я представляла себе, как он перевернет меня и… я не знала, что будет потом. Точнее, конечно же, с точки зрения физиологии все знала, но как именно это будет… как тогда, когда он ласкал меня?
– Правильно, маленькая снежная королева, кому жить, а кому умирать решаю яяяяя, – впиваясь снова в мои губы, вбиваясь языком глубже мне в рот, жадно сплетая его с моим, обвивая и извиваясь у меня во рту. Я целовала его, вздрагивая от невыносимой чувствительности во всем теле. Не подозревая, что мое тело способно на такое безумие. Сжал мои груди почти грубо, царапая ногтями больших пальцев соски, вдавливая их и сильно сжимая, заставляя меня взвиться от адского желания позволить ему все, стиснула его торс коленями и невольно двинулась вперед, вздрогнула от трения промежностью о его эрекцию. Меня ослепило осознанием, что я хочу его. Хочу его сильно, до исступления. И это отрезвило. Сбросило вниз с того самого аттракциона. Я ведь умру. Он даже не скрывает. Использует и убьет меня. Впилась в его волосы и отстранилась от широко раскрытого рта Аднана, избегая его мокрых и горячих губ, которыми он искал мои, привлекая меня к себе за затылок.
– Не надо, – выдохнула ему в рот.
Стиснул мои волосы, тяжело дыша, дрожа всем телом и обливаясь потом.
– Думаешь, это сработает – твое не надо? Или твое нет?
Всматривается мне в глаза своим темным бешеным взглядом и, впиваясь в мою поясницу, двигает меня по своей эрекции вверх и вниз. Заставляя млеть и цепляться за его голые и сильные плечи.
– Меня не волнует, чего ты хочешь, меня волнует, чего хочу я. А я хочу тебя трахать. И это случится быстрее, чем ты думаешь, случится по-хорошему или по-плохому. Случится больно или так, что ты из-за оргазмов будешь согласна подарить мне даже свою боль. Ты выбираешь – плакать от удовольствия или от наслаждения, а я выберу – когда, где и как.
– Это насилие, – прошептала ему в губы.
– Конечно, насилие. А кто сказал, что я не буду тебя насиловать, Альшита? Кто сказал, что я не использую каждое отверстие на твоем теле так, как этого хочется мне? Ты моя. Все в тебе принадлежит мне, и я могу иметь тебя самыми извращенными способами.
Толкнулся членом, заставляя почувствовать его сильнее, а потом стиснул меня и проник рукой мне между ног. Это было неожиданно, особенно когда вдруг резко вошел в меня сразу двумя пальцами. Одним ударом. От боли я широко распахнула глаза и зашлась в немом стоне.
– Мой член больше, чем мои пальцы, Альшита. И я могу разорвать тебя на куски.
Не шевелится, а у меня от муки щиплет глаза.
– Не зли меня. Твое упрямство будит во мне зверя. Мне хочется и нравится причинить тебе боль.
Вытащил из меня пальцы, поднес их к моему рту.
– Открой.
Надавил на подбородок.
– Оближи. Пусть они станут мокрыми.
Дрожа от страха и глотая слезы от неожиданного нападения, я облизала его пальцы со своим запахом и вкусом.
– Намочи их сильнее. Давай.
И снова скользнул мне между ног, я напряглась, а он не входил, только гладил вверху осторожно, очень медленно, размазывая влагу по клитору и удерживая меня за затылок. Постепенно под его пальцами стало тепло. Потом горячо, и я с ужасом поняла, что там нарастает покалывание, как что-то нагнетается внутри. Пальцы скользнули ко входу, потерли и медленно вошли, усиливая напряжение и пульсацию, заставляя сжаться вокруг них тесным кольцом, задыхаясь от возбуждения и ненависти к себе.
– Те же пальцы, Альшита. Их два. Они могут заставить тебя кончить, а могут заставить орать от боли. Запомни – ты выбираешь.
И сбросил меня со своих колен, встал в полный рост и подхватил свою джалабею.
Глава 13
Я крепко спала, когда услышала крики за пологом шатра, даже не крики, а дикие вопли боли и отчаяния. Кричал мужчина хрипло, рвано. Сон тут же испарился, и я подползла к двери, несмело выглядывая наружу.
– Пощади, Аднан, пощади меня! Я всего лишь гонец. Меня послали к тебе. Гонцов не убивают.
– Гонец, говоришь? Что ж ты, гонец, с винтовкой за насыпью делал? Послание с пулей передать хотел? Вставай с колен, падаль. Умри как мужчина.
Я видела, как Аднан щелкнул хлыстом в воздухе, и мужчина, стоящий на четвереньках, шарахнулся назад, падая на спину и закрывая лицо. Ударил. Я даже не сомневалась, пальцы несчастного окрасились красным, а у меня внутри все перевернулось.
– Я смотрел – сколько вас здесь. Я бы не выстрелил. Меня послали сказать, что, если девку белую не отдашь, брата твоего, Камаля, оскопят и продадут Шадану. Зейд честный обмен предлагает – девку на Камаля и его людей.
У меня дух перехватило, я горло двумя руками сжала, тяжело дыша и глядя в пустое пространство широко распахнутыми глазами. Зачем я так кому-то нужна? И стало страшно, что отдаст. Но в то же время другой голос подсказывает, что разницы никакой нет – и там, и там меня ждут насилие и смерть. И понимание, что я все же надеюсь, что с ибн Кадиром было бы иначе… Он не такой, как они все… он особенный. Бред! Он животное, зверь в человеческой плоти, он меня не пожалеет, а то и будет безжалостней любого другого хищника в этой пустыне. Глупая надежда, на самом деле. Внутри все похолодело в ожидании ответа…
– Ты, правда, считаешь это честным обменом. Шармуту поменять на моего брата?
– Да. Это честный обмен. Асад ее хочет себе. Он бы заплатил за нее, но вряд ли ты согласишься продать свой подарок.
Несколько секунд тишины. И у меня внутри вместо секундной стрелки набатом стучит собственный пульс. Аднан схватил за шиворот мужчину и поднял его в воздухе, удерживая за грудки.
– Условия обмена?
– Я… я увожу пленницу, а ваш человек забирает Камаля там, где я скажу. Пока вы доедете до места назначения, я тоже достигну своего отряда.
– Если ты лжешь – я убью вас всех, и мне будет плевать на последствия.
– Асад всегда держит свое слово.
Аднан разжал пальцы, и пленный упал в песок, подняв облако пыли.
– Давай координаты. Где мой брат?
– Вначале я хочу получить женщину.
– Условия ставишь не ты.
– Конечно, не я. Но я пытаюсь выжить, и поэтому мне нужны гарантии. Я увезу женщину. Если ты меня обманешь, я просто перережу ей горло.
Аднан повернулся к Рифату и зычно сказал:
– Приведи русскую и отдай этому.
Сердце болезненно сжалось. Резко. Так, словно меня ударили в солнечное сплетение. Я всхлипнула и замерла…. осознание не приходило совершенно. И даже когда Рифат пришел за мной, я впала в состояние транса. Я не сопротивлялась. Да и зачем? Это ни к чему не приведет. Они все равно поступят по-своему. Глупая идиотка, на что я вообще надеялась?
– Вставай. Пошли. Я знаю, что ты понимаешь арабский.
Вблизи лицо прихвостня Аднана казалось более молодым, это борода добавляла ему годы. Но взгляд черных глаз исподлобья оставался таким же неприятным. Я ему не ответила. Только встала с пола и позволила себя вытащить наружу. Рифат связал мне руки за спиной и подтолкнул в сторону низенького мужчины, который смотрел то на меня, то на Аднана.
– Откуда я знаю, что это она? Пусть снимет с головы платок.
Аднан кивнул, и Рифат содрал с меня куфию. Обернулись все. Как и обычно всегда реагируют на мои волосы. Только если в моей стране на них реагировали удивленным презрением, то здесь я увидела суеверное восхищение. Кто-то даже тихо пробормотал:
– Не все чисто с этой женщиной. Пусть ее уводят. Беду она нам принесет.
Бросила взгляд на Аднана, и он пристально посмотрел мне в глаза. Не отвел их в сторону и не опустил. Он не испытывал ни малейших угрызений совести, сожалений или сомнений. Просто наблюдал, как мужичок дернул меня за веревку.
– Лезь в седло, – рявкнул мне в лицо, – пошла!
Всю свою злобу после испуга за свою шкуру он сейчас выплескивал на меня. Я карабкалась в седло пока Аднан не кивнул Рифату, и меня не подсадили. Посланник Асада взобрался сзади.
– Умное решение, сын Кадира, достойное правителей Долины Смерти. Асад всегда говорил, что ты достойный противник, и он восхищается тобой.
– Не льсти. Это уже ни к чему. Передай Асаду, что при первой же возможности я вспорю его толстое брюхо и надену кишки ему на шею.
– Передам слово в слово. Наби отличный гонец.
Наверно, полное осознание пришло ко мне, когда он пришпорил коня, я пнула его локтем в живот и, упав в песок, тут же поднялась с колен на ноги, и бросилась к Аднану.
– Не отдавай меня… Аднан, не отдавай.
Стоит и с места не двигается, смотрит на меня без единой эмоции на смуглом лице, только глаза зеленые сверкают и тухнут, как у дикого зверя перед нападением.
– Я могла бы… я могла бы покориться тебе. Я хотела покориться… хотела принадлежать тебе.
– Будешь принадлежать Асаду. Какая разница?
Меня схватили и потащили обратно к лошади Наби.
– Есть разница… я хотела быть твоей. Твоей, Аднан.
Я впервые произнесла его имя. Впервые, обращаясь к нему.
– Желания далеко не всегда исполняются.
И снова прямо в глаза этим пронзительным изумрудом, который режет похлеще алмаза, и отчего-то становится больно осознавать, что он так легко отдал меня кому-то…
– Ты расстался со мной быстрее, чем твои слова растворились в бесконечности.
Он отвернулся и уже не смотрел, как меня снова затащили в седло.
***
– Еще одна подобная выходка, и я потащу тебя следом за моей лошадью. Если думаешь, что представляешь ценность, ты ошибаешься. Я мог бы везти тебя и мертвой. Асад все равно перепродаст тебя в Кению или Танзанию по частям. Где за один палец такой, как ты, отвалят несколько тысяч зелени. После того как оттрахают во все отверстия всем отрядом, и ты надоешь самому Асаду.
Тяжело дыша, я смотрела вперед и старалась унять дикое сердцебиение. За каких таких, как я… за альбиносов? Так я не альбинос. Я просто светлее других. Он обманул Аднана?… Когда мы отъехали на приличное расстояние, он вдруг начал шарить у меня по телу рукой.
– А ты сочная сучка, очень сочная. Наби давно не имел сочных сучек. Наби вообще давно никого не имел.
Направил коня к кустарнику и спрыгнул с седла, дернул и меня за подол джалабеи так, что я упала в песок навзничь на спину. Улыбаясь ртом без двух нижних зубов, он принялся развязывать тесемки своих шаровар.
– Ляг на спину и раздвинь ноги. Будь послушной, и Наби вознаградит тебя. У меня есть сахар и даже несколько конфет. Я буду ласковым и нежным. Тебе понравится. Когда-то я был завидным женихом.
Я быстро поползла назад, но он дернул меня за веревку к себе, заставляя захрипеть от боли и от резкого удушья.
– Будешь сопротивляться, я отымею тебя своим ножом, а потом членом, как трахают в наших деревнях русских шармут, перед тем как закопать в песок.
Меня передернуло от ужаса, и я лихорадочно озиралась по сторонам и с отчаянием понимала, что все. Это конец, мне ничто и никто не поможет.
– Ты еще девочка? Ибн Кадир имел тебя? Покрывал, м? Отвечаю, сука.
Упал на колени надо мной, а я закричала, отбиваясь от него ногами.
– Ах ты ж тварь.
Полоснул меня лезвием по руке, навалился сверху, схватив за волосы и придавливая к песку.
– Раздвигай ноги, Наби тебя отымеет. Наби не самый худший вариант, а может, и лучше Асада. Если понравишься, Наби спрячет тебя, и пусть эти передерутся между собой. Красиваяяя. Не зря все говорили ему, что ты красивая. Ты будешь стоить тысячи долларов. Но вначале тебя поимеет Наби.
Схватился за ворот моей джалабеи в попытке разорвать, и в этот момент я увидела, как его глаза застыли, и широко распахнулся рот, а потом из него на меня хлынула кровь. Я закричала, дергая ногами и сбрасывая с себя тело, а когда Наби упал, увидела в его спине нож.
А потом и услышала топот копыт… встала с песка, пошатываясь и чувствуя, как по мне стекает кровь этого ублюдка, а ноги все еще предательски дрожат. Смотрела, как приближается всадник, и как дрожит и плавится его силуэт в первых лучах солнца. Спешился, пнул ногой тело Наби и подошел ко мне, схватил за лицо и долго смотрел мне в глаза.
– Я хочу тебя покорную, Альшита. Покорную во всем.
А я нагло посмотрела ему в глаза, чувствуя, как все еще скручивает в узел желудок, и неприятный осадок заставляет пересыхать горло от пережитого страха.
– Срок предложения истек.
Усмехнулся и рывком привлек меня к себе, опутал своими сильными руками, зарываясь в мои волосы на затылке.
– Тогда я заставлю тебя быть покорной. Мне нравятся оба варианта.
Снова провел ладонью по моему лицу от лба к подбородку.
– Твои братья… они…
– За ними поехал Рифат. Я надеюсь, они живы. А если нет, то, значит, такова их участь. Я не испытываю жалости к пленным.
Потом вдруг провел пальцами по моей скуле. Трогая ссадину после удара кулака Наби. Брови сошлись на переносице и взгляд стал острым, цепким, убийственно пронзительным. Иногда… от его взгляда хотелось кричать, настолько он был невыносимым. Потом вдруг наклонился над телом Наби и выдернул из его спины нож. Вытер о его джалабею, продолжая смотреть мне в глаза.
– Зачем сказала, что хочешь быть моей? Чем я лучше Наби или Асада?
Покрутил лезвие в руке привлекая мое внимание.
– Ты не лучше их.
– Мне хочется отрезать тебе язык, Альшита. Если бы ты молчала, ты была бы бесценной… но я собираюсь научить тебя пользоваться им, чтобы ублажать твоего хозяина. Отвечай – почему я?
От его слов вспыхнули щеки, и мне даже показалось, что все лицо пошло красными пятнами. Когда он говорил «ублажать», у меня начинало сильнее биться сердце.
– Не знаю…
– Знаешь. Говори!
– Я уже сказала. Нет никаких причин кроме той, что я тебе назвала.
– Есть. Ты прекрасно знаешь, что рядом со мной ты останешься в живых, и тебе ничего не угрожает. Я дал тебе эту уверенность.
Наклонился к моему лицу:
– Но я же могу и забрать.
– Почему ты приехал за мной?
– Я так захотел.
***
– Асад этого не простит. Честный обмен – девку на Камаля. Что ты вцепился в нее, Аднан? Я никогда не видел тебя таким.
Аднан удерживал коня, нетерпеливо перебирающего стройными ногами, взбивая песок, а Рифат смотрел на своего друга и Господина сверкающими глазами. Не первый разговор между ними, не первая перепалка, но в этот раз Рифат вовремя не заметил того, как сверлит его взглядом предводитель, того, как сжались руки в кулаки.
– Я поеду за Альшитой, а ты за братом езжай, смотри в ловушку не попадись. Я думаю, Асад давно им головы срубил. Абдулла рассказывал мне, как ублюдок этот вырезал целую деревню вместе с его семьёй, а потом чучела, набитые соломой, на своих променял. Нет у подонка понятий о чести. Острожен будь. Мне каждый воин на счету сейчас.
Намеренно не ответил ни на один из вопросов. Обошел тему, игнорируя то, что сжирало главного помощника и его вторую руку с тех пор, как появилась в отряде эта девка, от которой одни беды.
– Альшитой? Даже так? Не думал, что ты дашь ей имя так скоро.
Усмехнулся и отпил из фляги воду, вытер мясистые губы тыльной стороной ладони. Если бы это касалось любой другой, Аднан бы не испытал этого ощущения досадливой злости, когда не хочется, чтоб трогали нечто очень сокровенное внутри него, хрупкое и до безумия красивое. Чтоб даже не заподозрили, что оно там есть… и он пока не знал, как оно называется. Даже Рифату было не позволено лезть в душу настолько глубоко.
– Я сам не думал. Дорога она мне. Моя она. Все. Встречаемся за каньоном и едем в деревню.
– А к Зареме не торопишься?
Аднан вскинул голову и посмотрел на Рифата из-под сдвинутых бровей да так, что тот невольно взгляд отвел. Это было слишком. Слишком даже для настолько близкого человека.
– Что это ты о Зареме вспомнил?
– Первая и единственная жена. Ждет тебя, тоскует. В Каир не собираешься, Аднан?
– Может, ты меня решил поучить верность блюсти или о нравственности моей печешься?
– Только свадьбу отгуляли, жена молодая, красивая, влюблена в тебя.
– И?
Аднан вздернул одну бровь и чуть прищурил миндалевидные глаза.
– Я так понимаю, ты хочешь стать моим евнухом?
Схватил друга за перевязь и потянул к себе, едва не сдернув с седла.
– Послушай меня, Рифат, и послушай очень внимательно, потому что больше я повторять не стану. Никогда не лезь туда, куда тебя не просили. Никогда не указывай мне, как поступать, и запомни – тебя не касается, кого я трахаю, как и когда. Твоё дело -проследить, чтоб мне не мешали это делать там, где я захочу и с кем захочу. Еще раз ты позволишь себе сунуть свой нос не в свое дело, а в особенности в мои отношения с женщинами – я оскоплю тебя и сделаю своим евнухом. Тогда ты будешь присматривать за тем, что тебя так волнует. Знай свое место.
Рифат побледнел до синевы и выпрямился в седле, словно застыл или превратился в камень.
– Мы друзья. До того момента, пока ты держишь дистанцию. У меня нет сантиментов ни к кому: ни к друзьям, ни к родне. Каждый получает по заслугам.
– Из-за русской шармуты, брат? Из-за нее ты сейчас вонзаешь в меня каждое слово, как кинжал?
– Из-за того, что ты не уважаешь мой выбор, каким бы он ни был. Ты не рядом со мной, а по другую сторону баррикад. Ты где-то рядом с собой. В дружбе нет – каждый сам за себя…
– Я за тебя, брат! Я ради тебя сдохну, и ты знаешь об этом.
– Постарайся ради меня не сдохнуть – эта заслуга будет намного ценнее.
Разжал пальцы и ударил коня по бокам. Его сейчас волновала только она. Все исчезло и стерлось, ушло на второй план. Он мысленно отсчитывал – насколько они удалились, и сколько времени потребуется, чтобы ее догнать. Белокожая ведьма свела его с ума своим телом, запахом и глазами цвета ночи. Он хотел ее до дикого покалывания в паху и пульсирующей боли в висках. Хотел ее не только телом. Он хотел ее мозгами. Ее бесстрашие и непокорность заводили ибн Каира до искр, поджигающих кожу. И когда умоляла не отдавать, сердце раскрывалось, как изрезанная рана раскрывается и сочится алой кровью, ему нравилось слышать каждую мольбу ее голосом… одно лишь разочаровывало – он знал, почему она просит. Умная маленькая игрушка прекрасно знает, что рядом с ним у нее есть шансы на выживание. И она пытается спасти свою белую драгоценную шкурку любым способом. Одно настораживает – почему Асад так настойчиво пытается отыскать девчонку и вернуть? Зачем она ему? Если он ее даже не видел? Неужели из-за необычной внешности рабыни?
Пока мчал во весь опор за жалкой пресмыкающейся тварью, решившей, что ему удалось заключить сделку века, думал о том, что, если мразь только тронет ее – он разрубит его на части. А когда увидел коня в стороне и барахтающегося ублюдка, а под ним свою Альшиту, ярость вспыхнула огненной пеной. Смерть. Мгновенная. Здесь и сейчас.
От одной мысли, что кто-то ее касается, у Аднана все тело сводило судорогой, похожей на предсмертную агонию, и внутри разливалась ядовитая желчь.
Не представлял, что кто-то вроде жалкого плебея Наби посмеет тронуть. Рассчитывал, что успеет догнать, но чертов уродец свернул с маршрута и явно не торопился отвезти свой трофей тому, для кого он предназначался. Хотя. После того как Аднан отдал ее сам, разве он не имел право делать с ней все, что захочет?
И все взревело внутри – не имеет. Взревело надсадным хриплым рыком его собственным голосом. Никто не может даже смотреть на нее, думать о ней и называть ее имя вслух. Для них она бесполое ничто. И каждого, кто осмелится, он казнит лично. Похоть грязного ублюдка заставила Аднана озвереть от ярости. И он убил гонца… а не должен был. С этого момента начался отсчет, прежде чем Асад нанесет ответный удар… из-за Альшиты скоро развяжется самая кровавая война в Долине Смерти.
И вдруг пришло в голову осознание, что ему надоело ждать… надоело смотреть на нее и сатанеть от дикого желания обладать ее телом.
Он хочет пронзать своей ноющей от возбуждения плотью, сминать, оставлять следы своих пальцев и врываться в нее, дать волю похоти, которая снедала все эти бесконечные дни и длинные, как тысячелетия, ночи. Но останавливало это едкое желание заполучить не только тело… он хотел въестся в ее мозги, заставить ее повторять про себя его имя. Аднан ибн Кадир мог заставить лечь под себя любую из женщин. Связать, растянуть между столбами или приказать своим людям подержать непокорную, и разодрать каждое отверстие на ее теле. Но он любил, чтоб они приходили к нему сами. Опускались на колени и смотрели преданными глазами в ожидании ласки. Его покорные зверьки, которых он заставлял извиваться от удовольствия и жалобно выстанывать свое имя. Иногда они кончали с собой после того, как он бросал их. Нет, ему это не льстило… у него это вызывало чувство разочарования. Не в себе – в них. Смерть выбирают слабаки, если только нет веской причины сделать такой выбор.
Он думал, что проучит девчонку, а на самом деле проучил себя самого, потому что даже не предполагал, что испытает это мерзкое чувство недолгого бессилия и беспомощности, пустоты рядом с собой в седле и пустоты внутри себя.
Зато, когда она находилась рядом, в нем просыпалось что-то мощное и неподвластное контролю, к которому он привык. Каждая его эмоция и сказанное вслух слово всегда были четко обдуманы, взвешены, а с ней он не держал себя в руках. Она словно дергала невидимую ниточку и срывала его с контроля.
Навстречу мчался Рифат с непокрытой головой, гнал коня во весь опор.
– Ловушка. В каньоне засада – все убиты. Махмуд и его женщина мертвы, как и твой брат. Они просто ждали, когда мы уедем, или среди нас есть крыса.
***
Голова Камаля и трех его людей лежали на песке перед ибн Кадиром. Все воины смотрели в песок, но не на своего предводителя. Аднан долго молчал, молчали и они, не смея нарушить тишину.
– Где тела?
– Вместо тел была солома, как ты и рассказывал. – негромко сказал Рифат, и только он и осмелился поднять взгляд на Аднана.
– Едем в деревню. Оповестить семью, похороны завтра на рассвете. Рифат, узнай, когда должен идти обоз Асада – мы его встретим в лучшем виде. Ты, Джафар, поезжай к Назиму, пусть даст своих людей.
Метнул взгляд на Рифата.
– Пора показать – кто здесь хозяин.
– Ты развяжешь войну, Аднан.
– Ублюдок убил моего двоюродного брата и моих людей. Он нагло поглумился над их телами и нашей скорбью по погибшим. Он будет наказан.
Глава 14
Наконец-то мы приехали. Куда-то. В место, которое и Аднан, и его люди называли деревней. Конечно, именно мне было очень трудно назвать ЭТО деревней. Для меня все было больше похоже на цыганский табор из старых фильмов, и то не совсем. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Множество домов, сколоченных из фанеры, досок, каких-то палок. Напоминает трущобы или халабуды, сараи. Это даже не нищета – это хуже, чем нищета. Увидев это поселение, я откровенно ужаснулась. Едва мы въехали в деревню, к нам выбежали старики, женщины и дети, они встречали воинов громкими криками, хлопали в ладоши и даже пританцовывали.
Все это напоминало какой-то фарс или декорации. Место казалось диким и каким-то бутафорским, я не верила, что люди могут жить в подобных условиях. Но они действительно здесь жили. Откуда-то доносилась музыка, и я слышала звук работающего генератора. Когда спешился Аднан, все смолкли и учтиво склонили головы. Затем одна из пожилых женщин провела меня в «дом» после того, как ибн Кадир кивнул ей, а потом посмотрел в мою сторону. Ни одного вопроса она ему не задала, как и не обмолвилась со мной ни одним словом. Вся укутанная в черное с закрытым наполовину лицом она пугала меня одним своим видом.
Мы зашли в самое дальнее сооружение. Женщина переступила порог и оглянулась на меня, кивком приглашая войти. У меня не поворачивался язык назвать это домом, но тем не менее он таковым и являлся, по крайней мере для них. Когда я рассмотрела сооружение изнутри, то почувствовала некое облегчение – стены завешаны разноцветными коврами поверх козьих или бараньих шкур, и пол устлан дорожками. Посередине комнаты раскиданы подушки и лоскутные одеяла. Не беспорядочно, а очень аккуратно. Вдоль стен стоят стеллажи, я даже не знала, как именно все это назвать, со своеобразными глиняными вазочками и кувшинами.
Так же не говоря ни слова, она ушла и оставила меня одну. Пока я рассматривала забавные вещицы и сувениры из бисера и глиняных бусин, несколько бедуинов занесли чан, наполненный водой, поставили у стены и молча вышли, а я, недолго думая, скинула с себя всю одежду и влезла в него. Это было райское наслаждение, нечто совершенно необъяснимое, непередаваемое, расчудесное, как сама мечта. Вода пахла какими-то травами и пенилась. Видимо, в нее уже добавили мыло или... Впрочем, это не имело никакого значения, мне эта вода казалась прекрасней всего, что со мной произошло за всю мою жизнь. Я вымыла волосы, встала во весь рост и растерла тело своей же куфией, потому что мечтать о мочалке даже не приходилось, или, может, она лежала где-то здесь вместе с мылом, но я б ее все равно не нашла. Шрам после ожога на груди полностью затянулся и стал розово-белым. Аккуратная каллиграфическая латинская буква «А». Я потрогала ее пальцем и даже обвела. Вспомнила, какую боль и ужас пережила, когда на мне ее выжгли, и содрогнулась всем телом… внутри опять поднималось это уже знакомое чувство протеста, что никто не имел права так поступать с человеком. Никто не мог наносить на его тело знаки принадлежности, как на шкуру скота тавро. У меня тот самый пресловутый Стокгольмский синдром, раз я простила ибн Кадира за это и позволяла ему к себе прикасаться, позволяла делать из себя животное. И в то же время вспоминался каждый раз, когда он спасал меня… выдирал из чьих-то лап.
«Конечно спасал, ведь ты его любимая игрушка, в которую он даже не успел поиграть».
В этот момент за пологом раздался чей-то крик, и я тут же окунулась в воду по самый подбородок.
– Я просто проходил мимо. Нес ковер Господину Рифату. Я ничего не видел. Аллахом клянусь.
– Поганый лжец, еще раз поклянешься, и я отрежу тебе язык.
– Пощади, прошу. Не наказывай. Я ничего не видел. Я не успел…
– Выбирай правый или левый? Если не выберешь, я выколю оба!
– Пожалуйста… не надо. У меня только недавно сын родился… я в город езжу, работаю, чтобы семью кормить, пятеро ведь у меня. Ты же знаешь жену мою Абиду, дочку бен Гафура. Прошу тебя, о мой великодушный Господин, пощади. Я ничего не успел увидеть. Умоляю тебя!
– Правый или левый? Каким глазом смотрел на мою женщину?
Тяжело дыша, смотрела перед собой, впившись в края чана и чувствуя, как сжимается сердце. Я уже поняла, что там происходит. И поняла, что именно заставляет выбрать Аднан. Вылезла из чана, натянула на мокрое тело грязную джалабею и выбежала наружу. Перед Аднаном на коленях стоял мужчина, он то молитвенно складывал руки, то пытался схватить ибн Кадира за край штанов. Но тот оттолкнул от себя мужчину и, схватив его за затылок, направил лезвие ножа ему в лицо.
– Правый или левый?
– Аднан, пожалуйста, не надо.
Обернулся, и я пожалела, что вообще родилась на свет, что вообще существую. Бешеный взгляд, совершенно невменяемого безумца.
– Вон пошла! – взревел так, что я от страха чуть не упала и забежала обратно в шалаш. Так и стояла, прижав руки к груди и тяжело дыша.
– Левый, – обреченный хрип и крик, от которого кровь в венах застыла, я сама беззвучно закричала и закрыла рот обеими руками. Он все же чудовище. Жуткое, безжалостное и жестокое чудовище. Только кажется благородным, а на самом деле это лютый зверь и узурпатор, который получил в свои руки власть и творит что попало. Когда он вошел в шалаш и швырнул окровавленный нож на ковер, я попятилась назад, так и зажимая рот двумя руками. К горлу подступила тошнота от понимания, что он только что этим ножом совершил.
– Никогда и ничего не делай без моего ведома, Альшита. Кто говорил тебе принимать ванну?
Я молчала и смотрела на его лицо с этим дьявольским взглядом, который резал пострашнее его кинжала.
– Вода была приготовлена на вечер.
Сделал шаг ко мне, а я в ужасе выставила вперед руку.
– Наши женщины не снимают с себя всю одежду, когда принимают ванну, во избежание быть увиденной кем-то, кроме своего мужа. Ты должна была дождаться меня, но ты как всегда поступила по-своему.
Сделал еще один шаг ко мне.
– И если бы ты не решила вмешаться, то я бы пощадил этого несчастного идиота, потому что ты мне не жена, а моя шармута.
Еще два шага, и я прислонилась к стене, тяжело дыша и перебирая мокрыми босыми ногами на месте.
– Из-за тебя он лишился левого глаза… потому что ни одна шлюха не будет диктовать мне, как поступить с тем, кто посмел проявить неуважение к моим вещам, а значит, ко мне.
Остановился напротив меня и схватил мое лицо за подбородок.
– Тебе принесут новую чистую одежду и еду. Сиди здесь и не высовывайся. Я наведаюсь к тебе вечером перед ужином.
– А… а что делать мне?
Тихо спросила и осмелилась посмотреть в глаза.
– Ждать меня.
– Покажи мне деревню… я хочу видеть, как ты живешь.
Усмехнулся и сжал мой подбородок сильнее. Мне нравилось и в то же время очень сильно пугало, когда мы оставались наедине, и Аднан был настолько близок ко мне.
– Я здесь не живу, но я сюда приезжаю. Мой дом в Каире… возможно, ты скоро его увидишь, если до этого не разозлишь меня, и я тебя не убью.
Звучало довольно обнадеживающе, но не настолько, чтоб напряжение отступило.
– Я хочу, чтоб ты была покорной этой ночью… посмотри на меня.
Заставил поднять голову и заглянуть в его невыносимые зеленые глаза.
– Я хочу сделать тебя своей.
– Шармутой?
Это вырвалось само, неожиданно, потому что крутилось на языке и жгло горло с того момента, как он снова меня так обозвал.
– Не важно кем… Альшитаааа… это не имеет никакого значения в данный момент. Ты как чистый лист, на котором я собираюсь рисовать.
– Рисовать или пачкать грязью?
Улыбка пропала с его лица, и он стиснул мои скулы с такой силой, что на глаза навернулись слезы.
– Ты – девка, которую везли продавать в бордель, подаренная мне. Шлюха, которая стоила копейки. Ты считаешь, что ты слишком чистая для меня?
Тяжело дыша, смотрела ему в глаза и чувствовала, как внутри поднимается ненависть яростная и клокочущая, как бурлящая лава.
– Да или нет?
– Да!
Оскалился мне в лицо, заставив невольно дернуться всем телом.
– Значит, такова твоя участь – потонуть и захлебнуться в грязи. Тебе уже никогда не отмыться, Альшита.
– Настя! – чувствуя, как слезы катятся из глаз, – меня зовут Настя!
– Ты разве не поняла? Мне плевать, как тебя звали. Своим вещам и животным я сам придумываю имена или клички. И впредь, если осмелишься принять ванну раньше меня, я окуну тебя в помойную яму.
Я слышала, как издалека доносится музыка, ритмичные удары по табле* вместе со звоном риков* мужские голоса и смех… женский. Довольно странно было себе представить, что бедуинские женщины будут смеяться там среди мужчин, но я себе больше ничего не представляла, а с ужасом ждала ночи, когда вернется Аднан и заставит меня быть покорной, как он сказал.
Только я не стану такой, как он хочет, а значит, возможно, не переживу эту ночь. Нет, я не думала о том, что Аднан меня убьет… но меня убьет насилие над моим телом, я не смогу этого пережить. Меня это сломает, и от Насти уже ничего не останется. Она не сможет поднять голову и прокричать в лицо бедуина свое имя с такой вызывающей гордостью, как сегодня. А если я больше не смогу быть Настей….зачем мне вообще быть?
Я ходила по комнате, измеряя ее углы шагами, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи, и к лаю собак где-то вдалеке. Ко мне вошла какая-то женщина и расставила по полу свечи в глиняных подсвечниках. Она двигалась бесшумно и не смотрела на меня, а когда я ее окликнула, даже не повернулась ко мне, а пулей выскочила из помещения и даже не прикрыла за собой своеобразную дверь. Если б она была христианкой, то, наверное, перекрестилась бы в ужасе… они знают – кто я, вот и относятся ко мне так презрительно. Потому что я продажная девка для мужских забав и недостойна их взглядов, я уже молчу о том, чтобы заговорить со мной. Это ранило намного сильнее жестоких слов Аднана. Хотя чем уже можно ранить пленницу, рабыню без имени и прошлого, которая не имеет права даже слово сказать, только смириться со своей участью. Но самое страшное – это потерять уважение к себе, потерять свои воспоминания о доме, маме и об отце, о своей семье. Отречься от них. Лучше смерть… Не увидит он от меня покорности, не дождется, чтоб на колени стала и голову опустила, как их женщины. А принудит – руки на себя наложу.
Снаружи продолжала доносится музыка, смех и голоса. Женщины хохотали вызывающе громко, и мне до зуда было любопытно, что там происходит. Я выглянула за приоткрытую дверь и, спрятав голову и лицо куфией, вышла из шалаша. Прокралась у стены и затаившись посмотрела, что там происходит у костров. Вначале не поверила своим глазам – на помосте, сколоченном из досок и обложенном кирпичом, танцевали полуголые женщины в прозрачных шароварах, мужчины отбивали очень ритмичную мелодию, а девушки призывно крутили бедрами, выплясывая «танец живота» и позвякивая сагатами*3. Так вот как они развлекаются здесь в пустыне. И эти женщины явно не жительницы деревни. Тогда откуда они здесь взялись? Осмотрелась по сторонам, и в глаза бросилось несколько джипов, стоящих под навесом. В контрасте с окружающей меня нищетой это вызывало шок, но я уже начала привыкать, что здесь все совсем не такое, каким кажется на первый взгляд. И бедуины, возможно, далеко не бедные люди, просто ценности и приоритеты у них совершенно другие, как и менталитет… это не значит, что мне не казалось все это дикостью, хотя в то же время возникало странное чувство внутри, как волнение, и оно не утихало, а лишь набирало обороты. Особенно когда смотрела на мужчин у костра и увидела среди них Аднана. Он вальяжно развалился на подушках и курил кальян, и даже издалека я видела его невероятно правильные черты лица и эту животную грацию, скрытую в небрежности движений, и я уже знала, как молниеносно двигается этот хищник, и даже как профессионально он убивает.
Но сейчас Аднан был расслаблен, он смотрел на выплясывающую перед ним девушку, она исполняла свой танец именно для него, крутилась вокруг, опускалась прямо в песок на колени, пощелкивая сагатами. Я не видела ее лица, она скрыла его за прозрачной накидкой, но я видела ее гибкое, смуглое, полуобнажённое тело. Каждое движение пронизано эротизмом и чувственностью. И он смотрит на нее, усмехаясь и потягивая кальян, выпуская струйки дыма из своих очень полных, резко очерченных губ.
Внутри что-то едва ощутимо кольнуло, когда он склонил голову набок, явно наслаждаясь танцем и сочным телом, которым трясли у него прямо перед носом. Танцовщица упала на колени, бешено вращая бедрами и потряхивая грудями, ее длинные волосы метались по песку, а спина изогнулась в красивую дугу. Мужчины что-то громко сказали, и Аднан засмеялся, продолжая смотреть на девушку тем взглядом, от которого у меня самой подгибались колени, и мурашки шли по коже.
Что ж, возможно, ему не понадобится моя покорность этой ночью. Эта танцовщица удовлетворит все его потребности. Какая разница, какую шармуту трахать – русскую или египетскую, или откуда там ему их привезли. И вдруг увидела, как он поднялся с подушек, передал трубку Рифату и, отряхнув от песка шаровары, прошел мимо девушки, которая протянула вслед ему тонкие, увешанные браслетами руки, и направился ко мне. У меня тут же дух захватило с бешеной силой, и я метнулась обратно в шалаш, чувствуя, как сердце бьется где-то в самом горле, как сильно оно сжимается то в ужасе… то все в том же странном волнении. А еще там, на грани, где ненависть сплетается в смертельной схватке с диким желанием снова почувствовать его руки на своем теле. Распахнул дверь и повернулся ко мне… уже нет той улыбки, с которой смотрел на танцовщиц, нет того взгляда… зато есть другой, от которого сердце бьется с утроенной силой и дышать нечем становится. Прикрыл дверь и двинулся ко мне, срывая на ходу куфию и стягивая джалабею через голову, отбрасывая ее в сторону. Заставляя меня шумно втянуть воздух от одного взгляда на его мускулистое очень темное тело без единого волоска на груди, разрисованное орнаментом, переплетающимся в замысловатые узоры. Кожа лоснится, блестит от множества свечей, расставленных по полу. Приблизился почти вплотную и потянул за край куфии, открывая мое лицо и усмехаясь уголком невероятно чувственного рта. Неожиданно привлек меня к себе, взяв за руку чуть выше локтя.
– Что тебя больше смутило: то, что эти женщины танцевали для меня, или то, что ты подсматривала и нарушила мой приказ не выходить наружу без меня?
Смотрю на него снизу вверх и кажусь себе какой-то маленькой, убогой, не похожей на тех танцовщиц…Так странно все это, я вижу нищету, вижу, как живет его народ, и при этом он все равно дает почувствовать, насколько он выше меня и любого другого человека, даже если бы тот был несметно богат.
И я против него ничто. Беспомощная и бесправная. И нет больше ни одного пути к отступлению.
– Я не подсматривала… мне хотелось выйти отсюда.
– Ты могла подождать меня, – а сам распускает мои волосы, расплетает косу, его пальцы неторопливые и очень проворные. Словно он не раз распускал женские волосы. – Так что насчет покорности, Альшита?
Я ему не ответила… молча смотрела в ярко-зелёные глаза. Они казались мне ядовитыми и токсичными, они отбирали у меня желание сопротивляться и порабощали мою волю.
Вздрогнула, когда увидела, как темнеет его взгляд, превращаясь из изумруда в мокрую листву дремучего леса или джунглей, где затаилась опасность. Он вдруг схватил меня за талию и посадил на один из стеллажей, опираясь на него обеими руками и выдыхая в мои дрожащие губы кипятком.
– Мне нужно наказать тебя за своеволие… каждый раз смотрю на тебя и понимаю, что должен три шкуры с тебя содрать, и не могу. Что-то ты делаешь со мной, Альшита… что-то странное.
Его ладони заскользили по моим ногам, задирая подол джалабеи по обеим сторонам от моих ног.
– Кожа гладкая… прозрачная, и мои руки на ней черными пятнами. Как уголь на снегу.
Пальцы едва касаются кожи, вызывая дрожь во всем теле. Неправильную, ненавистную дрожь. Я не хочу ее испытывать по отношению к нему. Хотела отпрянуть, но он стал между моих ног и сильно сжал меня за поясницу, не давая увернуться или отодвинуться. Склонился вдруг к моей груди и прикусил сосок через ткань. От неожиданности я выгнулась назад, а он сразу же обхватил мгновенно затвердевший кончик горячим жадным ртом, и тут же ощутила, как что-то твердое уткнулось мне между ног и в низ живота.
Аднан потянул меня за волосы, заставляя прогнуться и запрокинуть голову назад, его губы и язык обжигали мою кожу, поднимаясь вверх к ключицам, шее, подбородку, захватывая голодными губами кожу и покусывая, оставляя мокрые, зудящие от укуса следы, пока не набросился на мой рот, проникая в него языком, быстро, голодно, яростно и одновременно неожиданно касаясь кончиками пальцев влажной плоти внизу.
– Ненавидеть и вожделеть… трястись от страха и от желания заполучить от меня то, что уже получала. Да, девочка-зима? Твой лед течет мне на пальцы.
Всхлипнула ему в губы, когда потер напряженный и пульсирующий узелок между набухшими складками плоти, и услышала тихое рычание.
И тут же едкой волной протест… не покорюсь. Не стану его шармутой, не отдамся ему добровольно. Уперлась руками в его плечи и закричала:
– Нет!
От неожиданности он отпрянул, а я оттолкнула его от себя изо всех сил.
– Не течет! Я не хочу тебя всем своим естеством, я ненавижу все, что ты любишь, я чужая, мне не нравятся твои прикосновения, мне не нравишься ты… лучше умереть, чем стать покорной тебе.
Впервые я увидела, как побледнело, несмотря на смуглость, его лицо, как вытянулись и заострились черты. Рот исказился в каком-то чудовищном оскале.
– А возьмешь насильно – я убью себя. Найду способ. Найду тысячи способов сдохнуть.
Тяжело дыша, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что, наверное, именно так люди приговаривают себя к смерти… Он вдруг с рыком сгреб все, что стояло рядом со мной на стеллаже, и тряхнул его изо всех сил, замахнулся, и я зажмурилась, услышала грохот и треск… а когда открыла глаза, его уже не было в помещении.
Он вернулся под утро. Не один… с той самой танцовщицей. Я услышала ее смех и закрылась с головой тонким покрывалом, забившись в самый дальний угол.
Но я все слышала…. Слышала, как она протяжно стонала и громко вскрикивала. Слышала его рычание и удары тела о тело. В нескольких метрах от меня. Он трахал ее. Не стесняясь моего присутствия, доказывая мне, что я на самом деле ничто и никто… и меня попросту и нет вовсе.
Женщина громко вскрикивала, словно заходясь в стонах и всхлипах, а я смотрела в стену на узор ковра и чувствовала, как ненависть переплетается еще с чем-то до безумия ядовитым и разъедающим изнутри, как серная кислота. С чем-то намного сильнее ненависти и сильнее всего, что я когда-либо испытывала. Мне хотелось его убить… так же как и тогда в пустыне. Но сейчас мне это желание жгло глаза, и я кусала губы, чтобы не позволить себе заплакать…
Глава 15
Меня разбудили громкие крики. Вопли, от которых кровь стыла в жилах, и сердце от страха сжалось с такой силой, что я подскочила на подушках, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Глаза опухли от слез и теперь с трудом открывались. Я не помнила, как уснула… помнила только, что она ушла. Девка та – танцовщица. Он не оставил ее рядом. Но легче от этого не стало, кислота внутри разлилась и продолжила жечь в груди под ребрами. Помнила, как Аднан вышел из хижины, и слышала, как он о чем-то говорит с Рифатом, они собрались проверить северную дорогу у каких-то камней, а потом я, видимо, уснула.
Сейчас снаружи творилось что-то ненормальное, словно ад разверзся за хлипкими стенами сарая, и я в панике вначале бросилась к двери, но едва хотела ее распахнуть, как на нее кто-то навалился спиной с низким хрипом, и через связанные между собой палки просочилась кровь, она стекала на пол, собиралась в лужицу, а я пятилась назад, чувствуя, как вопль ужаса застрял прямо в горле, но закричать так и не могу, все клокочет внутри, адреналин зашкаливает и шипя носится по венам. Расширенными глазами смотрю на то, как темно-бордовая вязкая жидкость растекается по ковру, и не могу избавиться от шокового оцепенения. Я с трудом понимала, что кричат там снаружи, но на деревню напали, и я, уже немного разбираясь во всем происходящем, понимала, что, скорее всего, это тот самый Асад, который так хотел меня выкрасть, чтобы продать по частям мое тело. Месть за смерть его людей и за то, что меня ему не отдали и не променяли на воинов. Только от мыслей об этом не легче, и я словно в дурном фильме, которые так любила смотреть моя мама, и так хочется в ужасе забиться в угол, зажмуриться и кричать «мамочка, мне плохой сон приснился, спаси меня, мамочкааа». Стать вдруг маленькой и надеяться, что вот она войдет в комнату и включит свет, прижмет к себе, укачивая, и нет ничего на самом деле. Ни пустыни проклятой, ни бедуинов, ни бойни этой. В этом месте кошмары не кончаются, они становятся только страшнее, смертоноснее, выматывающей. С каждым днем все глубже и глубже погружаешься в ад. И никакого света в конце тоннеля.
«Настенька, моя хорошая, ты чего испугалась? Мама рядом. Просыпайся, милая, открой глазки. Сон это. Слышишь? Просто сон дурной, посмотри в окошко и скажи, как я тебя учила – куда ночь, туда и сон».
Только я уже не проснусь, потому что теперь это моя реальность – вот этот хаос в пустыне, и обратной дороги уже не будет. Никакой это не фильм и не сон. В окно вдруг залетел горящий факел, и ковер вспыхнул ярким пламенем, огонь с бешеной скоростью перекинулся на стены. Я громко закричала и бросилась к двери, распахнула настежь и замерла на пороге – снаружи царил не просто ад, там словно начался конец света, и на песке валялись мертвые тела, истекающие кровью, друг на друге, с жуткими гримасами на перекошенных лицах. От ужаса меня затошнило, ком подкатил к горлу, застрял где-то поперек, мешая дышать, мешая сказать хотя бы слово. Никогда в своей жизни я не видела, чего-то более ужасного, чем эта свалка мертвецов и громкие вопли и стоны, разносящиеся рядом. Крики женщин, сводили с ума, хотелось зажмуриться и зажать уши руками. Я боялась представить, что с ними делают люди Асада… а потом вдруг поняла – они над мертвецами кричат. Сидят на песке и раскачиваются из стороны в сторону, а бойня рядом продолжается.
И мне вдруг стало страшно, что ЕГО убить могли. Я вскинула голову и принялась искать Аднана взглядом. Лихорадочно, в паническом отчаянии разглядывая дерущихся людей, катающихся кубарем по песку и сцепившихся всадников, вонзающих друг в друга ножи. Ни одного выстрела – люди Асада просто жестоко вырезали всю деревню. Наверное, ибн Кадир уехал ночью к тем камням, и тогда эти твари напали.
Я так и не нашла Аднана, не увидела его среди дерущихся, тяжело дыша, начала рассматривать мертвецов и раненых на песке, борясь с подкатывающими волнами и с сжимающимся в камень желудком. С каждой секундой становилось все страшнее от того, что он мог оказаться среди этих тел. И это не просто ужас, не просто страх остаться без его защиты, а совершенно непонятное мне чувство безумного, надрывного отчаяния, что никогда больше не увижу этот дикий взгляд и не услышу хрипловатого низкого голоса, так похожего на тихое рычание хищного зверя. Я сама не поняла, как громко закричала его имя, перекрикивая мужские голоса и ржание лошадей. Один из бедуинов вскинул голову и посмотрел прямо мне в глаза, а потом взмахнул кривым ножом, перерезая горло противнику, которого придавил к песку, и вытирая нож о грудь мертвеца, встал с колен. Он двинулся в мою сторону, а я с тихим криком бросилась бежать куда глаза глядят, виляя между домами, которые еще не успело охватить пламя.
Я должна спрятаться, затаиться, как он учил… а потом меня найдут. Он обязательно найдет. Но если он мертв, моя жизнь больше ничего не стоит. Меня прикончат, и это самое лучшее, что меня ждет. А еще могут продать по частям или отвезти к Асаду. Наверное, тогда все же лучше смерть. Взять один из ножей, валяющихся возле трупов, и перерезать себе горло. Нет! Он жив! Он слишком сильный и ловкий, чтобы умереть. Я должна была в это верить, иначе сошла бы с ума на месте от паники. Подхватила джалабею и побежала, подворачивая босые ноги, к самому дальнему дому, возле которого метался барашек, привязанный веревкой к колышку. Он издавал жалобные звуки, словно звал на помощь. Подбежала, чтобы развязать веревку, обернулась и всхлипнула от ужаса, когда увидела, что тот бедуин с окровавленным ножом в руке выскочил из-за горящего дома, мне не удалось от него скрыться. И я, кажется, узнала его… он не из чужаков, я видела его в отряде Аднана. У меня хорошая память на лица. Я их прекрасно запоминаю.
Дернула изо всех сил колышек, освобождая барашка, и бросилась уже не в хижину, а к другим домам. И мне вдруг показалось, что смерть – она на самом деле рядом и дышит в затылок, идет по пятам, и она вовсе не выглядит уродливой и костлявой старухой с косой, она имеет множество лиц… настоящих, человеческих. И это она гонится за мной сейчас следом, крадется между домами, пронизывает взглядом мертвых глазниц. Этот бедуин в черной куфии и есть смерть – он хочет меня убить… Не глумиться, не насиловать, как те, другие, а лишить меня жизни. Я прочла это в его жутком взгляде исподлобья. Он, как запрограммированный фанатик, шел следом и не видел ничего вокруг. Появлялся из-за угла и упрямо преследовал именно меня.
Паника рассыпалась по коже острыми мурашками везде, по всему телу – от затылка, стянутого как ледяными клещами, и дальше вдоль позвоночника к копчику, и вниз, замораживая пальцы рук и ног. Я бросилась в проход между хижинами, задыхаясь и видя, что половина шалашей полыхает огнем. И меня убьют в общей суматохе так, что никто не заметит.
Набрав в легкие побольше воздуха, я громко закричала, чувствуя, как рыдание клокочет в горле:
– Аднаааааан!
Уперлась спиной в стену одной из хижин, в отчаянии понимая, что бежать мне больше некуда, и глядя, как приближается ко мне араб с закрытым наполовину лицом и блестящими черными глазами навыкате. В его руке поблескивает окровавленная сталь. Он перекидывает ее из руки в руку и ухмыляясь идет на меня. Когда приблизился почти вплотную, я, широко распахнув глаза, смотрела на нож в его руке. Один удар, и весь кошмар закончится прямо сейчас. Может быть, это и есть спасение. Может, именно так правильно. И в этот момент кто-то сверху спрыгнул, отгородив меня от смерти с человеческим лицом широкой спиной. Узнала эту спину… несмотря на то что на всех одинаковые одежды. Узнала, потому что сердце сильно дернулось внутри, очень сильно. Оно так дергалось, только когда он рядом появлялся. А еще, наверное, потому что только он мог вот так стать между мной и смертью. Только он был настолько отчаянно и по-сумасшедшему смелым и сильным. Я крепко зажмурилась и услышала глухой стон, звук борьбы, а потом сдавленный крик. Тут же открыла глаза – бедуин в черной куфии упал замертво на песок. Вскрикнула, а Аднан резко обернулся ко мне и сдавил лицо горячей ладонью, вглядываясь в него с тревогой в ярко-зеленых глазах. И я сама не понимаю, как руки его за запястья перехватила и стиснула до боли. Услышал меня. Нашел. Пришел за мной. Мгновения, когда ненависть куда-то исчезла, растаяла, испарилась. И дикая радость взметнулась внутри, накрыла горячей волной.
– Тронул?
– Нет… не тронул.
Выдохнул, как-то устало улыбаясь, перепачканный кровью, и глаза на меня смотрят затуманено – не так, как всегда. Трогает мое лицо, волосы гладит. К себе вдруг рывком прижал, и я сама непроизвольно руки вскинула и за шею его обняла… не отдавая себе отчет в том, что до безумия рада, что он живой. А Аднан вдруг начал вместе со мной на песок оседать. Пока не упал навзничь, а я на него сверху, и под ладонями его джалабея мокрая от крови к рукам липнет.
– Аднан! – закричала и тряхнула его за плечи, с ужасом понимая, что он ранен и не слышит меня, голову запрокинул, и тяжелые веки глаза закрывают. Он пытается их открыть и не может. А сердце дрожит и болезненно сжимается от понимания, что он между нами стал как раз тогда, когда тот ублюдок ножом замахнулся. Разорвала джалабею и вскрикнула, когда увидела рану у него на груди ближе к ключице, и из нее кровь сочится, пульсирует и стекает по его руке. Внезапно рядом с собой потрескивание услышала, и дым мгновенно наполнил легкие, затягивая всю видимость вокруг – огонь перекинулся на хижину, за которой я пряталась.
Наклонилась и схватила Аднана под руки, попыталась потащить по проходу, но с трудом сдвинула лишь на несколько сантиметров. Беспомощно осмотрелась по сторонам. Ни души. Только языки пламени алчно пожирают сухие ветки и солому. Потянула снова, но мне удалось лишь слегка передвинуть раненого Аднана, он слишком тяжелый, а я слишком маленькая, и песок мешал, заставлял ноги расползаться, и я падала на колени, видя перед собой бледное до синевы лицо и чувствуя, как сама бледнею, как сердце тревожно замирает.
– Я сейчас… сейчас приведу кого-то, – то ли ему, то ли себе.
Вскочила на ноги и бросилась обратно туда, где пожар бушевал, и треск горящих деревьев вперемешку с воплями заставлял дрожать от страха. Там все еще идет бой. И я не пойму – кто есть кто. Мне страшно, что они все для меня на одно лицо, пока вдруг Рифата не увидела. Бросилась к нему со всей мочи и замерла, на секунду зажмурившись, чтобы не видеть, как он перерезал горло одному из людей Асада.
– Аднан там! – выкрикнула, цепляясь за рукав черной джалабеи Рифата, – он ранен! Истекает кровью. Его надо спасти!
Бедуин свел брови на переносице, глядя на меня так, будто только что впервые увидел, а я силой потянула его за собой.
– Быстрее… я пыталась вытащить и не смогла. Помоги мне… пожалуйста!
Глава 16
На меня не обращали внимание, я видела, как носятся бедуины с ведрами песка, как тушат пожар и забирают мертвые тела куда-то за черту деревни, за обугленные доски и развалившиеся в золу хижины. Все еще слышны рыдания женщин, молитвы и детский плач. И я не могу смотреть на все это, у меня душа разрывается на части. Я никогда не знала, что такое война, и видела ее только по телевизору, читала о ней в газетах, но не сталкивалась лично… На самом деле это до безумия страшно – стоять посреди руин чьей-то жизни и видеть этих несчастных, у которых не было даже шанса на спасение. Незащищенные, в этих хлипких домах, как на ладони посреди песков в извечной борьбе за выживание. От едкого дыма все еще нечем дышать, и я закрыла лицо краем куфии, чувствуя, как пульсирует в висках головная боль после нехватки кислорода, как подгибаются после стресса колени, и нет сил стоять больше, а в хижину, куда отнесли Аднана и вошел Икрам со своей матерчатой сумкой, меня вряд ли впустят. Где-то совсем рядом доносился голос Рифата и еще одного воина. Я не прислушивалась, но все равно отчетливо слышала, о чем они говорят.
– Господина убить пытался один из наших, Муса. Что-то мне здесь воняет предательством. Есть среди нас тварь паскудная, которая и Асаду доносит, и наших вербует. Или не одна тварь, а несколько. Будь начеку. Наджибу и Раису скажи, чтоб с хижины глаз не спускали. Дозор несли, пока Господин в себя не придет и на ноги не станет. Нам здесь задержаться придется, и кто знает, не нагрянет ли Асад снова. Утром людей пошлем за еще одним отрядом. Укрепить позиции надо, пока Аднан не пришел в себя.
– Понял тебя, Рифат. С телами что делать будем?
– Похороним своих по нашим обычаям на рассвете. Тела врагов закопаете в общую могилу за дорогой. Захочет, пусть забирает своих мертвецов. Вдовам денег выплатишь. Господин очнется и разберется со всем. Сейчас деревню отстраивать надо.
Обо мне даже никто не вспомнил. И я вдруг поняла, что на самом деле им всем наплевать на меня. Даже если я сейчас сбегу или умру здесь, никто не заметит. Только Аднан заметил бы. Медленно опустилась на песок и облокотилась о стену хижины, прикрывая глаза. На меня навалилась какая-то тоска безысходная. Перед глазами стояло перекошенное лицо бедуина с ножом в руке. Может, было бы лучше, чтобы он меня там убил, и тогда я стала бы свободной. Глаза начали сами собой закрываться, а я погружаться в вязкую дремоту.
– Эй…
И нет сил даже веки разомкнуть, горло все еще дерет от дыма, и глаза слезятся. Кто-то поднес к моему рту флягу с водой.
– Пей, давай, Альшита. Губы от жажды потрескались, и кожа сухая, холодная.
Узнала голос Рифата, но сама себе не поверила, что это действительно он. А когда вода потекла в растерзанное горло и разлилась внутри, захотелось застонать от наслаждения. Почувствовала, как меня подняли на руки и куда-то понесли, а потом уложили на подушки.
– Икрам, закончишь с Аднаном, посмотришь, что с ней.
– Может, пока никто не видит… у меня есть такой яд, никто не поймет. Лишняя она здесь. Всем бы стало лучше, и Асад бы угомонился.
Услышала и дышать перестала. Словно кровь вдруг прекратила носиться по венам и застыла на несколько мгновений. Стало опять страшно, уже привычно накатила волна адской паники. Господи! За что они все меня так ненавидят? Что я им такого сделала?
– НЕТ!… Не смей! Она ему жизнь спасла. На ноги ее поставишь, и пусть рядом с Господином остается. Если что-то случится, я тебе лично башку отрежу. Хижину охранять будут снаружи. Закончишь — мне отчитаешься.
Не верилось, что это говорил тот, кто смотрел на меня с нескончаемым презрением в глазах всего лишь несколько часов назад.
– У меня раненых с десяток. Рук не хватает. Воду привезти надо.
– Будет тебе вода. А с руками ничем помочь не могу. Деревню отстраивать будем и мертвецов хоронить. Сам справишься, затем тебя при отряде и держат. Как он?
Невольно напрягла слух и затаилась в ожидании ответа.
– Ничего серьезного. Сил наберется и через пару часов в себя придет. Время, главное, не потеряли, и я успел кровотечение остановить и прижечь рану. Крови потерял, но восстановится быстро.
– А с ней что может быть?
– Скорее всего, дыма надышалась и страха натерпелась. Я потом ей виски солями смажу и отвару дам выпить. Оклемается. Она живучая, хоть и выглядит тщедушной. Та еще ведьма белобрысая. В мозги ему въелась, едва здесь появилась. Опасная она.
– Да какая от нее опасность. Девчонка. Не наше это дело – выбор шейха обсуждать. Рот на замке держи. Лекарю язык не особо нужен, смотри, как бы ты без него вдруг не проснулся однажды утром.
– Я лишь свое мнение сказал.
– При себе его держи. Если Господин узнает, точно без языка останешься или без рук.
Услышала, как Рифат ко мне подошел и наклонился, напряглась невольно. Но тут же шаги удаляющиеся – бедуин вышел из хижины, остался только Икрам, бормотал что-то неразборчиво и склянками-банками тарахтел.
– Спасла она его. Тоже мне. Может, сама тем ножом и пырнула. Не верю я этим шармутам чужестранкам.
– Он меня защитил… я нож в руках держать не умею.
Резко обернулся ко мне, и длинноватая, острая козлиная бородка недовольно дернулась, едва на меня посмотрел. Не ожидал, видимо, что я на его языке говорю. Да, я полна сюрпризов, старик Хоттабыч. А разозлишь, и бороду тебе ощипаю.
– Чтобы убивать, особого умения не надобно.
– Для вас. А я б даже если и умела…
– Ложь. Убила бы, и глазом не моргнула, не такая уж ты и святая. Видел, как глаза ненавистью полыхали. На свободу все хотят, и ты хочешь. Как выпадет удобный случай, даже думать не станешь.
Возится вокруг Аднана, чем-то мажет и свечой вокруг водит, а та чадит беспощадно, дым черный струйкой вверх поднимается.
– Силы нечистые вокруг него сгущаются. Зло рядом ходит. Может, это ты и есть зло.
Снова взгляд на меня бросил, полный какой-то бессильной ярости, продолжая водить над Аднаном свечкой. Невежество – рассадник суеверий. И я для него чуть ли не исчадием ада выгляжу. На самом деле это мне кажется, что я в преисподнюю попала. И задумалась над словами его о свободе. Хочу ли я ее? И что мне с ней делать без паспорта, без денег в стране чужой. Куда бежать, и выпустят ли. Даже сейчас, когда Аднан лежит рядом без сознания, я чувствую себя совершенно потерянной, и ненависть ощущаю даже кожей и кончиками волос.
Подошел ко мне со свечкой своей, а она вдруг погасла, и мне смешно стало. Внезапно как-то, я и сама не ожидала, усмехнулась. Старик назад отшатнулся. А потом снова свечку зажег, возле меня ею повертел, только чадить она почему-то перестала, и он брови седые свел на широкой переносице. Явно не ожидал.
– Не нужна тебе моя помощь. Сама в себя пришла. Я ж говорил – живучая.
– Нужна.
И снова его подвижное лицо все эмоции тут же отразило – взъерошенные брови теперь поползли вверх, и ноздри расширились.
– Расскажи, как за Господином ухаживать. А сам можешь к раненым своим идти.
– Не пристало женщине за мужчиной ухаживать, если она не знахарь. Смотреть на раздетых мужчин и трогать их нашим женщинам запрещено.
– Вашим, может, и запрещено, а я не из ваших. Мне можно. Научи и иди людей спасать.
– С чего бы мне тебя одну с беспомощным Господином оставлять? Не доверяем мы тебе. Чужая ты. И своей не станешь никогда.
Правду он говорил. Конечно, чужая. Да я и не хотела им своей становиться. Они тоже для меня чужаки и не просто чужаки, а люди, живущие по варварским законам и обычаям. Мне никогда к ним не привыкнуть.
– Умный ты, старик, и в то же время глупый. Если Аднана не станет, меня никто здесь не пощадит. Изнасилуют всем отрядом и в песках умирать бросят, а может, и вовсе игрушкой для всей деревни оставят. Пока он жив, и я жива буду.
Несколько секунд, не моргая, мне в глаза смотрел, а потом протянул склянку с мазью.
– Подержи – я перевяжу его.
Едва закончил повязку накладывать, я, чуть пошатываясь от слабости, подошла к ложу Аднана и опустилась на колени, склоняясь ниже и всматриваясь в его лицо. На темной коже выступили капельки пота, и глазные яблоки подрагивают под веками, словно снится ему что-то очень беспокойное.
– Делать не нужно пока ничего. Смачивай ему губы водой и испарину вытирай. Как в себя придет, меня позовешь, я посмотрю еще раз. И смотри мне, я тебя со свету сжить могу так быстро, что глазом моргнуть не сумеешь, если что не так с Господином будет.
– И не только ты… – посмотрела, как он уходит из хижины, прихватив свою сумку, сшитую из цветных лоскутов, и нахлобучивает сверху на куфию еще кусок ткани, наматывая ее вокруг. – Я помочь с ранеными могу. До рассвета подежурю, а потом приду в лазарет. Можно?
Долго он на меня смотрел и странно. Темные глаза вдруг потеряли то глуповато-простецкое выражение, которое раньше в них было. Словно он передо мной разыгрывал невежду суеверного.
– Приходи.
И вышел из хижины. А я снова к Аднану склонилась, лоб вытерла куском ткани влажным, скулы, подбородок и промокнула кожу на груди и плечах. Сейчас я могла его рассматривать без опасения, что кто-то заметит и прежде всего он сам.
Могла позволить своим эмоциям рваться наружу. Притом, что сама их плохо понимала. Я действительно испугалась, что он может умереть. Испугалась так сильно, что до сих пор от мысли об этом у меня сердце в камень сжимается, и паника накатывает ледяными волнами.
Я вообще не осознавала, что чувствую к нему. Даже сейчас, глядя на него, я не понимала, почему я испытываю это непреодолимое влечение к своему палачу. И не могу со всем этим справиться. Не могу сопротивляться. Смотрю на руки его сильные, на запястья и на тыльную сторону темных ладоней с тонкими жгутами узловатых вен под грубой кожей, и мне хочется, чтобы он снова ко мне прикоснулся. Заставил трепетать от его ласк и наглых касаний этих умелых рук… в которых та танцовщица так громко и жалобно стонала. Кислота вспыхнула в венах и снова обожгла меня болью. Мне до безумия захотелось оказаться на ее месте, и в то же время я ненавидела себя за то, что чувствую это дикое непреодолимое и противоестественное желание. Этот человек может с легкостью причинить мне боль, разорвать мое тело и мою душу в клочья.
Но разве можно сопротивляться самой себе, когда никто не слышит и не видит меня со стороны? Ведь он так невероятно красив. Даже такой измученный раной и ожогами, бледный, несмотря на темную кожу, с осунувшимся лицом, слабый и такой человечный. Я прилегла рядом и подперла голову рукой, продолжая смотреть на него с какой-то отчаянно алчной наглостью. Не удержалась и провела кончиками пальцев по его руке, по пальцам, очерчивая их, рисуя на них узор его же собственных вен. Сильные руки, натруженные. Опасливо посмотрела на спокойное, словно высеченное из камня лицо, на длинные черные ресницы на чуть подрагивающих веках и, не удержавшись, провела ладонью по его четко очерченной широкой скуле, тронула губы. Сочные, полные и такие мягкие под подушечками моих пальцев. Мои собственные начало покалывать от непрошенных воспоминаний о том, как он целовал меня. О том, какие они жадные эти губы и голодные. Как умеют пожирать дыхание и заставлять дрожать всем телом от вожделения. Очертила их чувственный контур. Очень осторожно, стараясь не разбудить.
Это как касаться огня. Едва-едва пытаясь не обжечься и в то же время точно зная, что в любую секунду пламя может опалить до мяса. Скользить кончиками пальцев по ключицам, по его гладкому и горячему плечу, по выступающим бицепсам, чувствуя, как под моими ладонями рельефно выделяются упругие мышцы. И удивленно замирая от того, что мне до безумия нравится трогать его тело. Нравится так сильно, что мое сердце оголтело колотится у меня в горле. На секунду остановилась, чтобы приподняться чуть выше на подушке, и вдруг мое сердце ухнуло вниз на невероятной скорости, и дух захватило от неожиданности.
– Еще… у тебя очень нежные руки… Альшита.
Глава 17
Я вскинула голову и встретилась взглядом с чуть приоткрытыми темно-зелеными дьявольскими глазами, которые были словно подернуты дымкой, возможно, из-за боли, или потому что к нему едва вернулось сознание. Смотрит на меня из-под тяжелых, чуть подрагивающих век, и я отражаюсь в черных блестящих зрачках белым силуэтом. Немедленно отняла руку и затаила дыхание. Но он пошарил по покрывалу и нашел ее, сильно и требовательно сжал за запястье.
Его слова контрастировали с этой хваткой. Несмотря на слабость, она оказалась очень сильной, но я бы и не пыталась отнять руку. Я все еще пребывала в смятении от осознания, что он спас мне жизнь таким образом. Совершенно не задумываясь, закрыл собой. Мне казалось раньше, что люди способны на такие поступки только в фильмах и в книгах… И я никогда не думала, что кто-то может совершить для меня нечто подобное. Я опустила взгляд на его повязку, пропитавшуюся кровью, и снова посмотрела ему в глаза.
– Что означает эта ласка? Праздное любопытство или намеренный соблазн?
Голос чуть севший, хрипловатый. И я не знаю, как сказать, что ни то и не другое. Как сказать, что мне просто захотелось дотронуться до его тела. Наверное, это прозвучит неправильно и непонятно для такого, как он. Я не знала, что принято говорить в его мире. Что именно должна отвечать женщина на такой вопрос. А Аднан ожидал от меня ответа, продолжая смотреть своими невыносимыми глазами. Почему мне всегда невозможно найти место от его взгляда? Почему кажется, что он им жжет насквозь и знает, о чем я думаю. И даже сейчас, когда лежит раненый и беспомощный, я все равно кажусь себе букашкой против него. Маленькой и очень слабой. Эта мощь висит даже в воздухе, и в каждой молекуле насыщенного его запахом и травами кислорода. Когда ибн Кадир был вот так близок ко мне, время замедляло свой ход или совершенно останавливалось, и я сама впадала в транс, теряя всякое желание и способность сопротивляться. Словно все вокруг вдруг переставало иметь значение, и он переключал мое внимание только на себя. Какими-то потусторонними силами, потому что я этого не хотела.
– Говори правду, Альшита. Эти ответы всегда самые правильные. Правду иногда так сложно произнести, но нет ничего сильнее и острее ее. Посмотри мне в глаза.
Я подняла на него взгляд и тут же опустила веки. Не могу смотреть, сегодня это совершенно невыносимо. Нечто более сильное, чем страх, заставляет сердце сжиматься и болезненно разжиматься. Я бы и не смогла соврать.
– Мне захотелось прикоснуться к тебе.
Пальцы ослабили хватку на моем запястье и начали поглаживать кожу круговыми движениями, от которых по телу рассыпались колючие мурашки.
– Почему? – мягко, продолжая гладить и отвлекая мое внимание на свои прикосновения. Мне почему-то становилось все труднее дышать от его ласки и от шершавости сильных пальцев.
– Не знаю… мне захотелось трогать твою кожу.
– Потому что она темная и не похожа на твою?
– Возможно… я не знаю почему.
– Знаешь…Ты трогала мои губы.
– Они очень мягкие и… красивые.
Несмело снова подняла на него взгляд и тут же чуть не задохнулась – он улыбался. Странно улыбался. Так, как никогда раньше, и эта улыбка совершенно преображала его лицо, стирая суровое выражение, смягчая черты, меняя взгляд. И он кажется мне в такой момент еще красивее. Настолько красивее, что хочется инстинктивно зажмуриться.
– Вспоминала, как я целовал тебя, Альшита?
Краска прилила к щекам, я почувствовала, как их обожгло, опалило, и сердце снова гулко забилось в груди. Вспоминала. И даже губы в ответ заболели, и скулы свело.
– Да, – едва слышно и не веря самой себе, что сказала это ему. Когда он находился от меня на безопасном расстоянии, я гораздо лучше могла сопротивляться этому неправильному во всех отношениях влечению к человеку, который поработил меня и отобрал у меня даже право называться собственным именем.
Потянул к себе за руку, вынуждая наклониться ниже.
– Зачем вспоминать о том, что можно получить здесь и сейчас. Жизнь такая короткая, и «здесь и сейчас» в ней еще бОльшая роскошь, чем воспоминания. Бери от нее все, что можешь, и все, что не можешь, воруй, отрывай, выдирай с мясом… потому что нет ничего драгоценнее времени, Альшита. «Потом» может не быть никогда. «Потом» может перестать иметь значение или сбыться, но не для тебя. Только здесь и сейчас. Всегда. Запомни это.
Поднял руку и слегка поморщившись, видимо от боли в ране, тронул уже сам мои губы, рисуя контур точно так же, как я несколько минут назад. Впервые он касался меня настолько осторожно и ласково. Словно и сам наслаждался этими прикосновениями. Темная, болотная зелень его взгляда светлела, становясь прозрачной и меняя оттенок на изумруд. Провел костяшками чуть согнутых пальцев по моей скуле и, удерживая за щеку, ненавязчиво потянул к себе… я бы и не смогла сопротивляться. Я растворилась и совершенно запуталась в его взгляде. Почему-то сейчас он казался мне таким настоящим и… нежным. Какое несочетаемое слово с ибн Кадиром. Бедуинским шейхом, для которого человеческая жизнь не представляла ни малейшей ценности. Мне не верилось, что я делаю это… склоняюсь медленно к его губам, и мне не хочется яростно противиться его ласкам и поцелуям… все намного хуже – мне хочется самой его целовать, и я, прикрыв веки, прикасаюсь губами к его губам. Или не я? А кто-то совершенно потерявший стыд и саму себя.
Большое тело ибн Кадира дернулось, словно по нему прошла болезненная судорога, но он не сделал ни малейшего движения, чтобы притянуть меня еще ближе, а я повела губами по его губам, и сама вздрогнула, когда они соприкоснулись. Наши губы. Его – такие сочные и мягкие, и мои – пересохшие от волнения. Ладонь на моей щеке сместилась назад к затылку, и мужские пальцы зарылись в мои волосы, наклоняя еще чуть ниже, и его губы тут же завладели моими губами, я чуть отпрянула назад, и он замер вместе со мной. Меня почему-то бросило в дрожь от этой нежности, и я, осмелев, обхватила его нижнюю губу своими губами, провела по ней кончиком языка, словно пробуя на вкус и поражаясь тому, какие они полные и чувственные, его губы. Аднан тихо застонал и в то же время не сделал ни одного движения, чтобы наброситься на меня, а его пальцы, массирующие мой затылок, едва касаясь, прошлись по линии позвоночника, заставляя меня чуть выгнуться и упереться своей грудью в его голую грудь. И снова он властно завладел моим ртом, уже погружая в него язык и сжимая мою талию. Жадно втянул по очереди мои губы, вбиваясь языком глубже и глубже, зарываясь в мои волосы снова, и уже не давая оторваться и разорвать поцелуй. Я сама не поняла, как инстинктивно обхватила его лицо одной ладонью, касаясь мягких волос у виска, отвечая на поцелуй и покрываясь мурашками от каждого движения властного рта Аднана. Другой рукой погладила мощные бицепсы, невольно повторяя рельеф, и поднялась вверх к мощной шее, шалея от вседозволенности. Словно касаясь спящего хищника и понимая, что смертельно рискую, но будучи совершенно не в силах остановиться. Сильное тело бедуина задрожало подо мной, я ощутила эту дрожь сильнейшего напряжения, и у меня от нее дух захватило.
А он потянул меня назад за волосы, отрывая от себя и глядя мне в глаза горящим, обжигающим взглядом. Срывающимся шепотом спросил.
– Тебе нравится, Альшита? Нравится сводить мужчину с ума? Нравится держать в маленьком кулачке всю его волю и контроль?
Кивнула и перевела взгляд на его влажные и красные от поцелуя губы. И вздрогнула уже я всем телом, когда почувствовала, как его пальцы коснулись моей ключицы, потянули джалабею с плеча и лаская спустились вниз к груди, поддели уже давно напряженный сосок. А я в ответ, сама не поняла, как ласкаю его торс, сдавливая сильные и напряженные под атласной горячей кожей мускулы. И его мощь сводит с ума, словно подо мной дрожит жуткая по своей силе стихия. Моя белая ладонь контрастом на его очень темной груди. И он накрывает ее своей ладонью. Ведет сам выше. Прижимает к сердцу. Оно бешено колотится под моими пальцами. Наклонил меня еще ниже и прижался ртом к моей шее, опаляя кожу чувственными поцелуями, вызывая ворох мурашек, и он ведет по ним языком, собирая и слизывая каждую из них, глотая их. Зажимая зубами кожу.
– Такая нежная, Альшита, хрустальная, хрупкая девочка.
Его голос разливается, как патока, и просачивается под кожу, ласкает так же умело мой разум, как и руки ласкают ставшее ватным от удовольствия тело. Это жутко, когда кто-то имеет над тобой подобную власть.
– …Такая отзывчивая. Чувствуешь, как оно просыпается?
– Что? – спросила, задыхаясь и не понимая, что сама ищу его губы. Одурманенная, совершенно не принадлежащая себе.
– Твое тело. Так сладко реагирует на ласку. Чувствуешь влагу? Там внизу… чувствуешь, как ты течешь для меня?
Потянул тесемки на вороте джалабеи и сдернул ее вниз с плеча, тут же сжал мою грудь большой ладонью, потер кончик соска, внимательно всматриваясь мне в глаза. И я словно тонула в ядовитой зелени, окутанная маревом, каким-то пьянящим дурманом, погружаясь в наркотический кайф еще неизведанного мною удовольствия. Мужчины никогда так не ласкали меня. А точнее, меня никто и никогда не ласкал… я не знала, что это такое, до этого момента.
Бедуин приподнялся, подхватил меня за талию и опустил на подушки очень медленно. Навис сверху и тут же накрыл мой рот своим ртом, не давая опомниться, спускаясь ниже, целуя мой подбородок, слегка прикусывая кожу. Так чувствительно и так остро. Я сама не поняла, как вскинула руки и обхватила его за шею, задыхаясь, неосознанно извиваясь, подставляясь под горячие губы, дарящие невыносимое удовольствие и заставляющие корчиться от каждого касания, дымиться изнутри и закатывать глаза от подступающего невероятного по своей силе предвкушения.
И тут же замерла, чувствуя, как Аднан задирает подол джалабеи вверх, скользя по моему бедру, сминая кожу, сжимая ее ладонью. Но едва я успела охнуть и что-то понять, как он вдруг наклонился и обхватил напряжённый сосок горячим ртом, а меня от пронизавшего все тело острого удовольствия выгнуло под ним дугой. Ощутила его язык, как трепещет на кончике груди, и, всхлипнув, прикусила губу, мужская рука властно легла мне на живот и раздвинула в стороны ноги, коснулась меня там. Вскинулась, пытаясь сжать колени, но он удержал меня, не давая отпрянуть, сильно всасывая мой сосок в рот, я жалобно застонала, впиваясь в короткие волосы бедуина… и тут же отрезвела. Этот стон выдернул меня из тумана, напоминая о той девке, что стонала под ним совсем недавно, всего лишь прошлой ночью. Я очередная шармута, которая потекла от ласки хозяина. Хотела вырваться, но он уже не отпускал, придавливая всем весом к матрацу, удерживая своим коленом мою ногу, прижав ее и не давая свести бедра.
– Отпусти, – прошипела ему в губы.
– Нееет, – хрипло и страстно, сжав снова грудь и растирая пальцем сосок, – почему отпустить? – кусая за нижнюю губу и оттягивая ее зубами, заставляя меня закатывать глаза и пытаться сфокусироваться на его лице таком бледном и дьявольски красивом. Искаженном страстью, как от боли.
– Пусть… – глаза широко распахнулись, когда его палец нашел пульсирующий клитор и погладил его, – твои… – о божеее, я не хочу так реагировать на его ласку, – шармуты тебе…, – палец раздвинул нижние губы и пощекотал у самого входа, – тебя хотят!
В эту секунду он слегка нырнул внутрь и тут же вернулся к клитору, и потер самый его кончик, утонченно и остро, так остро, что я задрожала всем телом, силясь не застонать.
– Ты и есть, – надавливает сильнее, заставляя задыхаться, пытаясь схватить его за плечи, упереться в них, оттолкнуть, а вместо этого пальцы впиваются в его сильную руку, и я невольно запрокидываю голову назад так, что натягивается каждая вена на горле, – моя…. даааа, моя, дааа, громче стони, – и входит медленно внутрь пальцем, фаланга за фалангой, быстрыми рывками, одновременно продолжая растирать набухший и дергающийся узелок плоти, словно охваченный огненным кольцом, которое вдруг сжалось и распороло плоть ослепительным оргазмом, – ты МОЯ шармута, Альшита.
Вместе с острым припадком ненависти взрывается и огненное удовольствие, там, где он бесконечно быстро ласкает, доводя до самой острой грани и срывая меня в самый круговорот сумасшествия.
– Ты. Моя шармута, Альшита. Моя.
И меня подбрасывает и трясет в экстазе, он уже намного острее того, самого первого, он опустошающее сильный, он заставляет меня закричать и, широко распахнув глаза, смотреть в глаза своему персональному дьяволу, который самодовольно усмехается, продолжая пытку и лаская меня под мои судорожные спазмы наслаждения.
Откинулся на подушки, а я так и осталась лежать на спине, чувствуя себя опустошенно-униженной и пытаясь сдержать обжигающие веки слезы.
– Ревнивая маленькая рабыня. Как сладко и нежно ты кончаешь под моими пальцами. Обиженно и так сладкооо. Твоя ненависть вкуснее любви в миллионы раз, как и твои прикосновения ко мне.
– Я не шармута… не шармута!
Вскрикнула и поднялась резко на матрасе, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. Он повернул голову ко мне, продолжая все еще очень тяжело дышать и усмехаясь мне уголком рта.
– Ты не уловила саму суть, Альшита. Не важно, как я тебя называю… это не имеет никакого значения. Важно, что ты принадлежишь мне. И пока что ты не сделала ничего, чтоб стать больше, чем просто девка, которую я купил.
В этот момент вошел Рифат, и я не успела даже вскрикнуть, как Аднан вдруг резко поднялся и зашвырнул меня к себе за спину, подняв за шкирку.
Рифат тут же отвернулся к двери, давая мне время натянуть джалабею и зашнуровать ее по самое горло.
– Волосы тоже спрячь. – послышался голос Аднана.
Захотелось послать его к черту, но я все же подчинилась и завязала платок на голове. Руки все еще не слушаются, и пальцы дрожат от пережитого удовольствия, а тело слабое от неги, растекающейся по нему вопреки тому, что меня колотит от унижения и бессильной ярости. Потому что я, и правда, ничем не отличаюсь от его девок и от той танцовщицы. Я порочное и развратное существо, которое стоило лишь приласкать, и все… забыта родина и преданы все принципы. И если это так, то он прав – я действительно грязная шармута!
Повернулась к Аднану, а он кивнул мне на дверь хижины.
– Подожди снаружи, Альшита.
И скривился, усаживаясь на полу, придерживая рукой повязку. Рифат тут же бросился поправлять ему подушки, помогая сесть поудобней. А я увидела, как намокла от крови его повязка, и выступила испарина на коже. И пришло осознание, что он ласкал меня, превозмогая боль… это, и правда, не человек – это дьявол.
Ненависть стала отступать… как волна, которую утянула та же бешеная стихия, что и обрушила, стихия под названием — Аднан ибн Кадир.
Глава 18
Я постояла некоторое время у двери, прислушиваясь к голосам внутри, и вдруг услышала детский плач. Очень громкий и пронзительный вопль, от которого по телу пошла дрожь ужаса и жалости.
– Не трогайте… не забирайте мою сестру… не забирайте ее… она живая… нет… не надо. Она сейчас глаза откроет. Джума, вставай, родная… вставай… Джумааааа… моя. Неееет. Не уносите. Нееет! Она живаяяяяя. Вы что – не видите? Она сейчас встанет!
Я увидела, как маленькая девочка лет семи бросается на здоровенных мужчин, которые пытаются поднять с песка тело женщины, но малышка не дает им этого сделать, цепляется за ноги, за сапоги и истошно кричит. Грубый мужской голос заглушил детский голосок, заставляя вздрогнуть даже меня.
– Уберите девчонку. Пусть кто-то из женщин займется ею и объяснит, что ее сестра мертва. Мне еще истерик этих не хватало.
Мужчины отшвырнули девочку в сторону, и та упала ничком на песок, захлебываясь рыданиями.
– Джумаааа.
Так на Верочку мою похожа, и сердце не просто сжимается, а разрывается от тоски. Как же я соскучилась по ним, как невыносимо хочется оказаться рядом с родными людьми. Я подошла к девочке и опустилась на колени возле маленького согнутого пополам тельца, закутанного в темную одежду, из-под джалабеи виднеются красные шаровары и потертые ботинки, а в платок на голове вдеты мелкие монетки и бусинки. Я сама не знаю, как протянула руку и погладила ее по спине. Девочка вздрогнула, подскочила и попятилась на песке назад, глядя на меня огромными карими глазами, как у маленького испуганного олененка. Слезы текут по ее круглым смуглым щечкам, а у меня от этого горя в затуманенном болью взгляде душа в клочья разрывается.
– Амина!
Послышался старческий женский голос, а девочка вдруг вскочила с песка и побежала в сторону пустыни, скрылась за полусгоревшим сараем. Пожилая женщина во всем черном всплеснула руками, а потом на меня посмотрела и брови седые нахмурила, обошла меня, словно прокаженную, и обратно в сторону домов пошла.
Наверное, не стоит мне к ним лезть, у них свои обычаи, своя родня огромная. У девочки и мать есть, и бабушка. Только внутри все равно саднит болью тоскливой, и лицо сестры перед глазами. Как там она сейчас одна без меня засыпает? Читает ли мама ей сказки или так и валится, уставшая, с ног, а после моего исчезновения замыкается в себе, отталкивая всех вокруг. Представила, что Верочка там совсем одна и в учебе съедет, и никто с ней не поиграет и не погуляет. Вспомнила, как ругалась с ней, как злила она меня, и иногда хотелось тонкие косички ее пообрывать вместе с острым язычком, который мне показывала. А сейчас я бы все ей простила – и слова обидные, и соперничество за внимание мамы с отцом, и за то, что вещи мои таскала, портила тетради рисунками своими корявыми. Она ведь крошечная совсем. Ненамного старше этой маленькой девочки с красивым именем Амина. Я бы сейчас все на свете отдала, чтобы оказаться дома.
Обернулась к большой палатке под тканевым навесом, туда мужчины стаскивали раненых, а среди них Икрам кружил, как старый черный ворон, с котомкой своей и склянками. Я его голос издалека слышала. Причитает, что ему со всеми делать и что помощь нужна. Я решительно приподняла низ джалабеи и к нему пошла, стараясь быстро ступать босыми ногами по горячему песку. Сандалии остались в хижине.
Конечно, медработник из меня никудышный, как и лекарь. Я крови и боли боюсь до обморока, но если не я, то кто? Их женщинам нельзя, а мужчин в деревне, кроме воинов Аднана, не осталось почти.
Рано или поздно приходит время, и жизнь каждого из нас заставляет повзрослеть. Иногда это случается слишком резко и неожиданно, словно с тебя содрали кожу и оставили обрастать новой. Я чувствовала, что взрослею именно сейчас в эту секунду, пока иду под навес, где умирают от ран люди, стонут от боли и зовут на помощь.
Икрам едва меня завидел, глаза и без того огромные и навыкате округлил. Не думал, что, и правда, приду. Я и сама не думала, но бывает, что решения принимаются даже не нами, а где-то свыше.
– Ты что тут делаешь? А ну-ка давай уходи отсюда. Хочешь, чтоб у меня неприятности из-за тебя были?
Я посмотрела ему в глаза и упрямо стиснула кулаки.
– Никуда я не пойду, я помогать пришла. Ты сам не справишься, и люди умрут!
– А так умру я!
Он сказал это на полном серьезе, и в глазах промелькнула тень суеверного и панического страха. Аднана боится, что накажет за то, что позволил к раненым прикасаться.
– Не умрешь. Кроме тебя больше некому их лечить. Ты им нужен. Сейчас тебя точно не убьют.
Прищурился, чуть склонив голову набок, и взгляд его изменился, как и тогда в хижине.
– А ты не так проста, как могло бы показаться на первый взгляд.
– В этой жизни все не такое, каким кажется. Говори, что делать.
Старик поджал губы, все еще не решаясь мне что-либо поручить, пока не послышались жуткие стоны, и он махнул рукой, сдаваясь.
– Много с колото-резаными ранами, надо промывать и зашивать, воду носить, менять повязки с мазями, проверять, чтоб не было жара. Сможешь?
Я кивнула, стараясь справиться с тошнотой, подступившей к горлу от одной мысли, что увижу развороченные раны и много крови.
– Тогда приступай. Чего стала? Зашивать умеешь?
Я ничего не ответила, только расширенными глазами на старика смотрела. На долю секунды захотелось убежать и спрятаться. Что я тут делаю? Это ведь не я совсем. Я не умею. Я не такая.
– Ищи, чем раны промывать и повязки делать. Там на ящике ножницы, нож, нитки, иголки и спирт.
– А где я… где я повязки возьму?
– С мертвецов одежду поснимали, их в саване хоронить будут. Иди выбери там почище и режь на полоски.
В голове пронеслась мысль, что это полная антисанитария, и в то же время понимание, что по-иному здесь и не будет, а еще ужас от того, что мне придется копаться в вещах убитых.
– Иди давай. Времени нет совсем. Эй, Казим, вон того, второго в первом ряду вытаскивай отсюда, он полчаса уже, как умер.
Я вздрогнула и обернулась на раненых, один из воинов схватил окровавленного мужчину за ноги и потащил прочь из-под навеса. Потащил, как мешок. Словно тот никогда не был человеком, и мне захотелось закричать, чтоб осторожней, что нельзя так к телам относиться.
– Эй, русская, ты передумала уже? Время идет.
Обернулась к Икраму, тяжело дыша.
– Почему с телом так… так неаккуратно?
– Телу все равно. Тело – это всего лишь оболочка, а душа его давно в раю с Аллахом и улыбается нам несчастным, смотрит, как мы маемся. Казим – одноногий, по-другому не может. И на том спасибо, а то сами б таскали, или тут бы нам разлагаться начал.
Я еле нашла ту кучу вещей, о которой говорил Икрам. Жутко это – рыться в вещах, принадлежавших еще вчера живым людям.
Стараясь дышать ртом и не рассматривать пятна крови, я начала перебирать окровавленные джалабеи, платки и жилеты, борясь с тошнотой и приступами паники от понимания, что совсем рядом в нескольких метрах от меня с трупов снимают одежду и раскладывают их на песке. Оттуда слышится мужской голос, читающий молитву, а с деревни доносится женский плач.
И вдруг почувствовала боль в ноге, а рядом камень упал.
– Эй ты! – от неожиданности я чуть не закричала. – Ах ты ж дрянь белобрысая! В вещах ковыряется! Побойся Аллаха, бесстыжая! Ты что творишь?! Мертвецов вещи таскать! Чтоб все проклятия на голову твою пали! Гадина!
Обернулась и увидела ту самую женщину в черном, которая девочку звала, а сейчас мне грозила сжатыми кулаками.
– Брось вещи, шармута проклятая! Брось! Не марай их своими грязными руками!
Женщина схватила еще один камень и в меня бросила. Я подобрала перебранные вещи в охапку и побежала к навесу, стараясь ее не слушать, не оглядываться. Только сердце бьется гулко-гулко, так сильно, что кажется, от обиды выскочит из груди, и слезы глаза обжигают. Она за мной не погналась, видно, им, и правда, нельзя было в лазарете появляться.
Я свалила одежду на песок, задыхаясь и оборачиваясь на женщину, которая так и осталась стоять с камнем в руках, потом бросила его в сторону и ушла.
– Гульшат сегодня потеряла двух сыновей и единственного внука. Она не знала, зачем тебе вещи. Не осуждай ее и не расстраивайся.
– Они сыновей и внуков потеряли, а я всю свою семью. Сирота я теперь при живых родителях и брате с сестрой. Меня с ними разлучили, и никогда мне их больше не увидеть. Но я ведь ни в кого камни не бросаю.
Икрам ничего не сказал, подал мне ножницы и пошел дальше к раненым. А я нарезала тряпки полосками и вытирала слезы тыльной стороной ладони, пока он меня не позвал.
– Альшита, сюда иди. Воду неси и тряпки. Живее!
Схватила несколько кусков ткани и побежала на голос Икрама, а когда увидела раненого, над которым тот стоял, закатав рукава, задохнулась – у несчастного рана зияет на груди, развороченная почти до кости, и его трясет всего, как от озноба. Почувствовала спазм и едва успела выскочить из-под навеса, чтобы исторгнуть содержимое желудка.
– Рвать можешь прямо здесь – песком засыплем, ты голову его держи, он вертит ею, не дает рану промыть и зашить.
Пока Икрам зашивал и промывал раны, меня выворачивало до пустых и болезненных спазмов в желудке, но я упорно таскала повязки, смачивала спиртом, держала руки, ноги, помогала перевернуть. Через несколько часов мне уже казалось, что я занималась этим всю жизнь, и при этом все равно скручивалась в болезненных спазмах от вида крови и обнаженных сухожилий. К позднему вечеру я уже выбилась из сил. За мной так никто и не пришел. Обратно в хижину не позвали. Но я и не хотела. Здесь с Икрамом было как-то спокойней. Я ощущала себя нужной… оказывается, это невероятно важно – ощущать необходимость в себе пусть и таким жутким образом.
Притащила очередной таз с водой Икраму и от усталости прислонилась к столбу, глядя как тот ловко зашивает рану, окуная пальцы в плоть, прямо внутрь. Бросил на меня взгляд и нахмурился.
– Иди отдохни. Я здесь закончу, и ужинать будем.
Я обернулась на хижину Аднана – в окошке мерцает слабый свет.
– Спит он. Сил набирается. Я снотворное с Казимом послал. До утра не хватятся тебя, а там посмотрим, что дальше делать будем.
Я кивнула и хотела было отблагодарить уставшего до полусмерти старика, выпачканного кровью, с каплями пота на морщинистом бородатом лице. Но едва открыла рот, он меня остановил жестом…
– Это я тебя должен благодарить… у маленькой белой девочки оказалась большая душа. Ты сегодня жизни нашим воинам спасла. Да хранит тебя Аллах и ниспошлет тебе благосклонность нашего Господина. Все не такое, каким кажется на первый взгляд. На вот. Укройся. Ночью прохладно становится.
И протянул мне пестрое покрывало.
***
Я устроилась на подушках за ящиками, из которых Икрам соорудил стол и два стула, легла на подстилку, слегка обгоревшую по краям, и укрылась покрывалом, которое дал мне старый лекарь. Но едва сомкнула глаза, чувствуя, как от усталости ломит руки и ноги, болит затылок и по телу разливается истома, услышала детский плач… тихий и сдавленный. Где-то совсем рядом. Приподнялась, прислушиваясь, пытаясь определить – откуда плач доносится. Мне показалось, что оттуда, где вещи в кучу свалены. Я встала и пошла на звук.
Уже успело стемнеть, только своеобразная площадка перед домами освещена несколькими кострами, у которых сидят мужчины в полной тишине.
Я нашла ее именно там, маленькую Амину всю в слезах с клубком вещей в руках. Совсем крошечная, раскачивается из стороны в сторону, нюхает вещи, видимо, погибшей сестры, к лицу прижимает и плачет навзрыд. Так горько, что у меня все внутри опять в камень сжалось и никак не отпускает.
– Джумааа… они убили тебя. Кто меня любить будет, жалеть, кому нужна я теперь?
Я подошла и рядом с ней села, подняла голову к черному небу, усеянному звездами. Тихо так вдруг стало, и голоса смолкли в деревне. Только в пустыне шакалы воют, и какая-то птица ночная кричит. Все-таки жуткое это место. Самый настоящий ад беспросветный… Но сейчас душу корежило совсем от другого – вот этой малышке было гораздо больнее… и моя собственная боль отходила куда-то на второй план.
– Моя мама когда-то говорила, что каждая звезда на небе – это душа умершего человека, она улетает и освещает нам путь оттуда. Посмотри… там высоко столько ярких звезд больших и маленьких, выбери самую красивую и назови именем сестры. Теперь она будет твоей собственной звездой, и ты увидишь ее, куда бы не пошла и не уехала.
Плач прекратился, но я даже не обернулась, чтоб не напугать, и продолжила глядеть на небо, вспоминая, как мы с мамой смотрели вместе на звезды после смерти бабушки. Я тогда была совсем маленькой и не понимала, как ей было больно потерять маму.
Поняла я ее только сейчас, когда сама потеряла всех, кто у меня был. Да, я благодарна Богу, что они живы, но я могу лишь вспоминать их и никогда не видеть вживую, и лишь надеяться, что мы когда-нибудь встретимся.
– Альшита!
Голос Икрама заставил обернуться и вздрогнуть – девочка сидела рядом со мной и смотрела прямо на меня этими своими огромными глазами, в которых застыли океаны отчаяния и горя… смотрели с какой-то надеждой. Спрятанной, как за запотевшими стеклами еще не высохших слёз. Я встала с песка и протянула девочке руку.
– Пойдем с нами ужинать? Ты голодная?
Она с места не сдвинулась… только смотреть продолжает так, словно в душу мне заглядывает и переворачивает там все, кромсает на куски.
– Альшитааа!
Пошла быстрым шагом к костру, разведенному Икрамом, несколько раз обернулась на ребенка… Так и стоит по щиколотки в песке и прижимает к себе вещи сестры. А потом вдруг быстро за мной побежала.
Когда к костру подошла вместе с девочкой, приготовилась защищаться от Икрама, но он и слова не сказал. Лепешку на три части разделил, мясо жареное перед нами обеими положил и в одну чашку на двоих воды налил. Ели мы молча. Мне после пережитого кусок в горло не лез, и все еще воняло гарью и кровью. Икрам спокойно отламывал куски лепешки и клал в рот, а девочка жадно запихивала в рот мясо и поглядывала то на меня, то на Икрама. Видимо, ожидая, что ее прогонят. Но ни я, ни лекарь не собирались этого делать. Она убежала, едва доев свою порцию, не забыв утащить за собой вещи сестры.
***
Когда я легла на подстилку и укрылась покрывалом, почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Девочка стояла неподалеку в длинной джалабее с огромными рукавами и еще одном черном платке на голове поверх своего.
Я приподнялась на локте и подвинулась в сторону, откинув край покрывала. Амина легла рядом со мной, отвернулась спиной и позволила себя укрыть. Я глаза закрыла, а перед ними дом наш и комната моя, куда Верочка по ночам приходила и в постель ко мне забиралась. Я ее одеялом укрывала, обнимала и колыбельную нашу любимую пела.
Сама не заметила, как и сейчас петь начала и девочку к себе прижала…
Глава 19
– Наши потери слишком велики, Аднан. Нам нужны люди. Скоро должен будет проехать обоз Асада, и именно поэтому он бросил все свои силы отвлечь нас и помешать перехватить его товар.
Рифат с волнением смотрел на своего Господина, как тот поморщился и попытался устроиться поудобнее на подушках. От напряжения и боли на лбу Аднана выступил пот, и сбилось дыхание. Он проводил взглядом свою новую игрушку и не отрывал его, пока та не вышла за дверь. Раненый, ослабленный, а взгляд тяжелый, голодный из-под ровных слегка сошедшихся на переносице бровей так полыхает едва сдерживаемой страстью, настолько обжигающей, что Рифат невольно вздрогнул, понимая, что для его Господина русская рабыня уже далеко не просто игрушка.
– У братьев помощи просить не стану. Обойдутся заиметь лишний повод сделать меня своим должником. Набери людей по деревням, Рифат. Обещай высокую награду и мое личное расположение.
– Время займет, а у нас этого времени совершенно нет.
Аднан поднял взгляд на своего верного помощника, и теперь глаза одного из самых жестоких и кровожадных сыновей Кадира прожигали Рифата, как радиоактивные лучи.
– А ты сделай так, чтоб не заняло. Сколько людей сейчас способны держать оружие в руках и скакать верхом? Отбери самых надежных. Дай им на дорогу не больше трех суток.
– Тогда в деревне никого не останется, брат. А Асад хитер, как лис, он может выжидать и предвидеть каждый твой шаг… а еще я склонен к тому, что в отряде есть тварь, преданная Асаду или перекупленная им.
– Несколько лет назад мы с тобой вдвоем защищали целое поселение женщин и детей.
– Ты ранен.
– Я с утра встану на ноги. А надо будет – встану и раньше. Отправляй людей. Я хочу, чтоб завтра у меня было собрано новое войско. Доложи мне – кто из наших остался в живых. Разобьем отряд на несколько мелких отрядов.
Приподнялся и рывком схватил флягу с водой, открутил зубами крышку, выплюнул в сторону. Сделал несколько больших глотков, вытер рот тыльной стороной ладони и поставил флягу обратно на пол. На повязке пятна крови расползались все шире.
– Твоя рана открылась. Я должен позвать Икрама, пусть посмотрит тебя.
Аднан кивнул, и его лоб начал снова покрываться испариной. Рана действительно открылась, и перед глазами периодически темнело. Усмехнулся сам себе – рядом с белокурой девочкой-зимой у него не то что ни черта не болело, он готов был ее взять немедленно, как осатаневший от похоти самец. Распластать на полу и наконец-то врезаться в ее тело. Даже сейчас, пока Рифат говорил ему о потерях, ибн Кадир все еще ощущал под своими пальцами ее шелковистую кожу, ее каждую мурашку и твердые, сжатые в комочки манящие соски. От его поцелуев-укусов они стали малиновыми, и ее горячая плоть внизу так жадно приняла его пальцы, что он чуть не завыл от адского возбуждения. Какие, к черту, раны? В ее присутствии он бы восстал из мертвых.
– И еще… я хотел кое-что сказать тебе, Аднан…
Голос Рифата вырвал его из воспоминаний о теле русской рабыни, и ибн Кадир с раздражением посмотрел на помощника.
– Говори.
– Я насчет этой девчонки…
– А я считал, что мы уже давно выяснили все вопросы, касающиеся девчонки. Более того, я думал, ты достаточно умен, чтобы не злить меня ненужными разговорами.
Рифат молча стерпел все, что говорил ему раненый предводитель, а потом спокойно продолжил.
– Она спасла тебе жизнь, Аднан. Это все, что я хотел сказать. Ты должен был знать об этом.
В глаза не смотрит, смотрит в сторону…
– Разве не ты вытащил меня из огня?
– Не я. Все же не я. И я никогда себе этого не прощу. Твоя рабыня пыталась сделать это сама. Она смогла вытянуть тебя из самого пекла и бросилась на помощь.
Дыхание ибн Кадира резко участилось, и на скулах заиграли желваки. Какое-то время он молча смотрел в одну точку, не произнося ни слова. Потом все так же не глядя на Рифата, произнес:
– Спасибо, что сказал мне об этом. Не вини себя. Ты защищал женщин и детей. Ты не мой телохранитель. Мы не в Каире. Иди. Я хочу побыть один.
Едва тот вышел из хижины, Аднан закрыл тяжелые веки и запрокинул голову. Он улыбался… Да, спустя долгие годы он смог снова улыбнуться, и это не была ухмылка, полная сарказма, или наигранное веселье, когда от него требовалась реакция. Нет, в этот раз он улыбался, потому что смаковал и всячески произносил про себя фразу, сказанную Рифатом.
«Она спасла тебе жизнь».
Будь это кто-то другой, эти слова не имели бы столь весомого значения для него. Он бы либо вернул долг, либо задумался бы – чего от него хочет спаситель. В его мире никто и ничего не делает просто так. Всегда в ожидании каких-то благ или привилегий. За исключением его преданных воинов, проверенных временем и не одной битвой, где все стояли насмерть друг за друга. В его отряде предательству не было места, и за ложь наказывали так же жестоко, как и за самые тяжкие проступки. Аднан не считал, что маленькая русская рабыня, его ледяной цветок, который он так ревностно оберегал даже от самого себя, смог раскрыть для него свои диковинные лепестки. Ибн Кадир, никогда не знающий сомнений, всегда взвешивающий свои решения, обдумывающий каждый поступок, вдруг стал импульсивным и нервным именно рядом с ней. Аднан никогда не позволял себе ошибаться и не умел признавать своих ошибок. Потому что их у него не могло быть никогда… Но Альшита… Да, именно Альшита. Ее русское имя ему не нравилось. Оно казалось ему слишком чужеродным и слишком потасканным другими женщинами. Тогда как придуманное им принадлежало только ей и ему. Эта девчонка всегда была для него совершенно непредсказуемой, он, опытный и искушенный в отношениях с женщинами, вдруг обнаруживал себя загнанным в очередной тупик. Она переворачивала все его знания с ног на голову, взрывала ему мозг своей непокорностью, отчаянной смелостью и дикой самоотверженностью. Рядом с ней его швыряло то в жар, то в холод, и Аднан никогда не знал, чего именно от нее ожидать в следующую секунду, это заставляло испытывать сумасшедший диссонанс. Когда он считал, что она немного оттаяла по отношению к нему, маленькая дрянь выпускала коготки и доводила до исступления своими словами. До такой ярости, что хотелось швырнуть ее на пол и хлестать плетью до мяса и костей, а потом понимал, что не может поднять на нее руку… ее хочется не бить и не ломать. Ее хочется ласкать и… он не верил сам себе, что думает об этом. Ее хочется любить.
А в момент… когда его трясло и ломало от понимания, как сильна ее ненависть, и эта самая ненависть осела на зубах привкусом горечи… она вдруг начинала таять в его руках и гореть, как тысячи костров вместе взятых. Его до безумия тянуло к ней, с такой непреодолимой силой, что он злился сам на себя. Трахал тогда танцовщицу. А сам смотрел на спину девчонки и на разметавшиеся по подушке белые волосы. Трахал и представлял себе, как однажды вот так же исступленно будет брать именно ее… брать так, чтоб она кричала под ним от наслаждения и извивалась всем телом. Упрямая ведьма будила в нем то ураган ярости и самой грязной похоти, то лавину какой-то восхищенной нежности.
Альшита спасла ему жизнь… это заставило сердце взорваться бешеной радостью. Настолько неуправляемо сумасшедшей, что ему показалось, он способен вскочить на ноги, забыв о своих ранах и идти к ней… идти, чтобы смотреть ей в глаза и спросить «почему спасла?».
Аднан хотел с ней большего, чем с другими. Ничто и никто не могли помешать ему взять ее в любой момент, но он не торопился. Это было слишком просто. Слишком не то. До нее его мало волновало, что он видит в женских глазах в момент, когда вдалбливается в покорное тело. Чаще всего это был страх и безоговорочная покорность. Обычно ему было этого достаточно, если только ему самому не хотелось сожрать совсем иную эмоцию. Например, боль, или подарить агонию наслаждения. В постели он мог быть как жесточайшим эгоистом, так и самым чутким, искусным любовником. И это никогда не зависело от конкретной женщины, это зависело только от его собственного желания.
Есть те, кто после секса с ним страдали от жутких кошмаров и наложили на себя руки, не выдержав жестокости, а есть те, кто охрипли от воплей экстаза и мечтали об еще одной ночи с царем Долины Смерти.
Аднан не привык сдерживаться, давал себе волю всегда, привык упиваться пиршеством страсти и брать все, что может дать женское тело, включая душу, сознание, разум и даже жизнь. Если это интересно в данный момент.
Отнимал все, что хотел, и выбрасывал за ненадобностью, или оставлял на потом. В Каире его ждали постоянные любовницы и молодая жена, которую выбрал для него отец. Для Аднана она ничем не отличалась от его содержанок, разве что имела иной статус и должна была родить ему наследников. Он вспоминал о ней раз в пару месяцев и ехал исполнить свой долг, чтобы покинуть ее до следующей встречи, если спустя определенное время ему не сообщали о ее беременности.
Ни одна женщина не волновала Аднана, как его новая игрушка. Ни одна не сводила с ума столь сильно. С Альшитой весь его внутренний мрак начинал рассеваться, словно там внутри становилось светло… но и с ней же он становился черным, вязким, как болотная топь.
Касался ее нежной, белоснежной кожи и зверел от одного вида ее закатывающихся темно-фиолетовых глаз, зверел от прерывистого дыхания. Он даже чувствовал, как меняется аромат ее тела. Как она начинает пахнуть возбуждением. Как ее ненависть пылает изнутри вместе с самой чистейшей похотью, и это он разбудил в ней этот адский коктейль.
И ибн Кадиру слишком нравился это острый аромат вожделения, он был настолько вкусным и ядовитым, как алкоголь, который Аднан попробовал в жизни лишь раз и захмелел. А наутро дал себе клятву, что этот раз был первым и последним в его жизни… Только мозг помнил о том удовольствии, которое испытал… Но Альшиту не сравнить с жалким алкоголем, а что такое наркотики, сын бедуинского шейха знал лишь понаслышке. Но он видел жертв этой пагубной страсти. Видел эти подобия живых людей с остекленевшими и безумными глазами, тянущих руки за дозой. Знал о том, как мучительно они загибались в чудовищной ломке… и он приходил в ярость от мысли, что русская рабыня вызовет в нем такую же адскую зависимость.
И желание наконец-то получить вожделенную плоть периодически сводило с ума, застилало пеленой глаза, а он сдерживался. Впервые. И не знал почему… Задавал себе этот вопрос сотни раз и не получал ответа от себя самого. Ему хотелось испытать с ней то самое чувство снова и снова. Чувство, когда она тянет его к себе сама и сама целует в губы. Хотел слышать свое имя ее голосом. Потому что лишь она осмеливалась нагло называть его по имени и все еще не поплатилась за это.
Она не смотрела на него покорно. Ни разу не смотрела… но она единственная, кто смотрела на него, как на мужчину, равного ей. Не Господина, не покровителя, а именно на мужчину. Так, как смотрят женщины из ее мира на своих мужчин. Когда желают их просто потому, что желают, и не по какой другой причине. Аднан видел этот взгляд, и его трясло от бешеных эмоций, от понимания, что если это все сломать и раздавить, то он больше никогда не увидит этого взгляда.
Страх он мог получить от кого угодно, и от нее в том числе. В два счета. Поставить на колени, показать, что значит физическая сила и боль… но Аднан жаждал иных взглядов и иных эмоций.
Стоны ее хотел, губы сминать своими и вбиваться между ними жаждущим языком. И чтоб ее язык порхал в ответ так осторожно и неумело. И чтоб сердце билось в его ладонь от волнения и возбуждения, а не от ужаса.
То, что ему давала Альшита, было намного острее всего, к чему он привык до этого. Она опьяняла его сильнее того алкоголя, и он сравнил бы ее с наркотиком, если бы знал, с чем сравнивать.
И когда гонец прискакал и сообщил, что деревня горит, ему показалось, что он сходит с ума. В его голове не возникло мыслей о своих людях, о потерях, ни о ком, кроме нее. В груди впервые рождался страх. Липкий, холодный, неведомый никогда ранее после смерти его матери.
Он начал бояться потерять свой наркотик. Бояться до такой степени, словно точно знал, какой жестокой станет его ломка без нее. И когда искал ее, врываясь в горящие дома, и не находил, и когда этот самый страх лишил его разума, и он рыскал, как обезумевший зверь, принюхивающийся к запаху своей самки. А когда нашел, был способен убивать ублюдка голыми руками. Потому что кто-то осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему, осмелился угрожать его женщине, осмелился захотеть лишить ее жизни.
Очнулся посреди ночи с задурманенной травами Икрама головой и тут же осмотрел помещение вокруг – ее рядом не оказалось. И снова ни одной мысли, кроме того самого страха, отнимающего способность чувствовать боль. Вскочил с постели и вышел на улицу, набирая полной грудью все еще пропитанный дымом воздух, невольно прижимая к груди ладонь и чувствуя, как немеют от слабости конечности. Осмотрелся вокруг… и заметил Икрама, сидящего у костра, прикармливающего кусками мяса оголодавшего Анмара. Направился к нему и махнул рукой, когда тот в почтении встал и склонил голову. Но лекарь даже не пошевелился, продолжая смотреть себе под ноги, и Аднан остановился напротив старика, понимая, что тот чувствует за собой какую-то вину.
– Она здесь, мой Господин… ваше право наказать меня и даже казнить… мне не хватало рук. Она не наша. Вызвалась помогать, и я позволил.
Начал опускаться на колени, но Аднан удержал его за плечо.
– Что значит – вызвалась помогать?
– Пришла ко мне и попросила ухаживать за ранеными, а мы с Казимом не справлялись. Она провела здесь целый день… и я думал, вы проспите до утра.
– Где она?
Очень тихо, но старик в эту же секунду зашептал молитву и сложил вместе обе руки.
– Я сейчас отведу… она спит. Устала. Много раненых, много операций. О, мой Господин, я так виноват. Велите меня наказать.
Идет впереди Аднана, который все еще держится за грудь и следует за знахарем, не веря своим ушам. Разве девчонка не говорила, что боится крови и боли? И как посмела вызваться помогать без его ведома? Касаться других мужчин и видеть их голые тела! Но вместе с этим снова поднялась эта необъятная волна восхищения, она захлестывала и топила собой все иные эмоции. А когда увидел Альшиту, спящую на подстилке вместе с маленькой осиротевшей Аминой, волна расплескалась внутри огненной магмой… Знахарь поспешил ретироваться, продолжая кланяться и отступать спиной назад. А ибн Кадир некоторое время смотрел на спящую девушку и девочку рядом с ней. У обеих на щеках следы от слез, грязные разводы и пятна крови.
Подул ветер, и Аднан наклонился, чтобы накрыть обеих одеялом, затем развернулся и пошел к костру Икрама, опустился рядом с ним на песок и усталым голосом сказал:
– У меня разошлись швы. Подлатай меня. Сегодня ты не умрешь… но ты отвечаешь за нее головой. Завтра я найду тебе помощника, а ее приведешь обратно в мою хижину.
Глава 20
Старая ведьма оказалась права – Альшита не смогла встать с постели. Она открыла глаза и долго смотрела на него своими чернильными омутами, полными боли и отчаянной тоски, с хрустальным блеском слез, и Аднану хотелось заорать, взвыть от осознания, что не уберег и что обещал ей, что с ней ничего не случится… И случилось, случилось самое страшное из всего, что он мог себе представить.
Он не думал, что можно свихнуться в какие-то считаные мгновения… но ему уже никогда не забыть, как увидел ее лежащей на полу, и для него все остановилось и замерло, земля перестала вращаться, и кислород больше не насыщал легкие. Можно стать просто совершенным психопатом и ощутить, как паника сковывает всё твое существо настолько, что мозг отказывается воспринимать происходящее. Смотреть, как умирает на твоих руках единственная женщина, которой сказал «люблю», ведь это совершенно не имеет ничего общего с теми смертями, что он успел увидеть до сих пор. Он убивал сам, он закрывал глаза своим друзьям и преданным воинам… но еще никогда дыхание смерти не касалось так сильно его сердца и не сжимало его ледяными клещами необратимости. И бессилие так похоже на агонию, ничтожное, жалкое осознание собственной никчемности. Она так стонала, так мучилась, что он готов был выть от отчаяния и биться головой о каменные стены пещеры, вышибая себе мозги. Она молила спасти ее, она просила прекратить боль и звала маму… Не его… его так ни разу и не позвала. Но ему было все равно. Он звал ее саму за них обоих, держал, прижимая к себе, и боялся закрыть глаза, прозевать, когда черная бездна захочет отобрать у него единственную настоящую радость. Пока он рядом – никто не осмелится. Аднан в это верил.
И ему казалось, что каждое проклятое мгновение длится целую вечность, и в то же время все тело сковывало адским холодом лишь от одной мысли, что у него может не остаться больше ни секунды с ней рядом. Заглядывал в ее распахивающиеся в приступах боли глаза и ощущал, как у самого по венам растекается смертельный яд, и каждый ее приступ – это его собственная смерть. Он считал ее пульс. Прислушивался к биению сердца и молил бога и дьявола не дать ему остановиться. И вся Вселенная разрывалась на мириады осколков, и он проваливался в самое пекло. Терял надежду, что она выдержит, что сможет дожить до утра. И не мог ничего исправить, не мог ей помочь, не мог ослабить ее боль и забрать себе. Мог лишь носить ее туда-сюда и сходить с ума от каждого ее вздоха. Никогда в своей жизни Аднан ибн Кадир не ненавидел себя с такой силой, с какой ненавидел в эти самые жуткие ночи. И именно сейчас, когда бессилие душило своей необратимостью, он ясно осознал, насколько помешан на ней, насколько одержимо ее любит. И самым страшным во всем этом было то, что он мог предвидеть, мог предотвратить и прозевал, просто не был рядом и не смог уберечь свою девочку. Когда весь ужас будет позади, он вернется домой, и виновные понесут страшное наказание. И Зарема, и все, кто ей помогали, всех казнит, все попробуют этого яда и у него на глазах подыхать будут. Он не простит им ни одну судорогу своей ледяной девочки.
Но сейчас ему оставалось просто сидеть и смотреть, как она страдает. Как борется в одиночку со смертью и с болью, оставалось только ждать, только скрипеть зубами и не сдохнуть от той боли, что чувствовал сам. Две ночи… всего две ночи. А они стали для него целой жизнью и осознанием ее смысла для себя.
Когда судороги стихли и лихорадка отступила, нагрянула тишина, ему стало еще страшнее, он каждую секунду опускал голову к ней на грудь и прислушивался к ударам сердца. Ничего, едва Альшита откроет глаза, ибн Кадир больше никуда ее не отпустит. Она будет постоянно рядом с ним, куда бы он не поехал. Сидел на шкурах, прислонившись спиной к каменной стене, и смотрел на прозрачное лицо Альшиты, на длинные ресницы, изогнутые кверху, на темные круги под глазами и резко выступающие скулы, на слегка синеватые губы и очень тонкие запястья рук, которые его пальцы могли бы обхватить двойным кольцом. Он гладил ее руку осторожно кончиками пальцев, трогал лицо, убирал за уши слипшиеся пряди волос. В ожидании, когда откроет глаза, в ожидании приговора, который вынесет ему… ведь это его вина. Но она не приходила в себя, а старая ведьма не могла сказать ничего внятного по этому поводу, и Аднану хотелось задушить суку, вытрясти с нее всю душу. Но нельзя… пока нельзя. Нужна она ему… его девочке нужна. И сын шейха терпеливо ждал. Лежал рядом и прислушивался к малейшему шороху или отпаивал Альшиту настойкой, которую каждый день варила знахарка. Вливал через тонкую соломинку в чуть приоткрытый рот молодой женщины, а потом привлекал к себе и гладил ее волосы, вдыхая едва уловимый любимый запах, который спрятался за невыносимым запахом болезни, но ему не мешал ни тот, не другой. Даже если бы она гнила заживо, для него все, что касалось ее, было бы самим благословением.
«О, Аллах, если это и есть любовь, то нет в ней ничего красивого и святого, она ужасна, она уродлива и мучительна, как самая жуткая и смертельная агония без конца и края!».
А потом снова смотрел на ее лицо и противоречил сам себе. Нет. Не ужасна, а красива, как первый снег, как ночное небо, которое укрыли от него и спрятали под тонкими веками и белоснежными пушистыми ресницами. И Аднан не мог даже представить, что после этих жутких двух ночей борьбы его девочка все же не сможет противостоять и уйдет от него. Ускользнет как песок сквозь пальцы. Но разве не его называют самим дьяволом, разве он не сможет сжать в кулаке проклятую горсть собственного счастья?
Но он запрещал себе даже мысль об этом допустить. Когда-то его мать говорила, что в ее стране не принято думать и говорить о плохом. Что, если произнести плохое вслух, оно обязательно случится. И он верил… и в то же время ужасно боялся, что его мама куда-то исчезнет, что он слишком сильно ее любит, и что-то злое ее сможет у него отобрать. А потом клял себя за то, что так думал, ведь мама говорила, что нельзя призывать плохое… Но, когда стал взрослым, понял, что плохое призвать невозможно, все зло живет в самих людях, и они изрыгают его наружу рано или поздно, в открытую или за спиной. Маму Аднана убила человеческая зависть, ревность и злоба. И отец не смог ее уберечь и спасти… или не хотел. Смерть матери Аднан ему так и не простил… а сейчас понимал, что он сам не лучше своего отца. Такой же эгоистичный и недальновидный идиот, который забыл, где живет на самом деле зло и на что оно способно. Но были мгновения, когда внутри задыхался от паники тот самый мальчик и изо всех сил гнал от себя плохие мысли, верил, что если не думать, то выживет его белоснежная Зима.
Аднан ненавидел ждать. Всю свою жизнь он ничего и никого не ждал. Если только выжидание не являлось его личной военной стратегией. И ибн Кадир мог только слушать слова старой Джабиры. А она уверяла его, что кризис миновал и Альшита скоро придет в себя. А он не верил, смотрел на ее бледное лицо, на подрагивающие веки и хотел орать от бессилия. Ложился рядом с ней, чтобы снова и снова гладить ее скулы и шептать ей по-русски каждый раз одно и то же.
– Не отпущу тебя… слышишь? Никогда и никуда не отпущу, никому не отдам. Изрежу себя на куски, чтобы с тобой от боли корчиться, но не отпущу. Люблю тебя… слышишь, упрямая, ледяная, жестокая девочка. Люблю тебя. Открой глаза… посмотри на меня. Назови, как хотела назвать когда-то. Пусть не сегодня, не завтра. Тебя веками ждать готов. Только открой глаза, умоляю.
Он никогда и никого не умолял. Не просил. А ее впервые в жизни молил и не жалел ни об одном сказанном слове. Ему даже казалось, что пока она слышит его голос, у него есть надежда. Когда все же уснул, измученный двумя сутками ожидания, среди ночи подскочил как ошпаренный, чтобы с ужасом прислушиваться к ее дыханию.
Она вернулась неожиданно и даже страшно, сначала выгнулась дугой, широко открыв рот и хватая воздух сухими губами. Ни крика, ничего, только это дыхание ненормальное и судорожные попытки заглотнуть побольше воздуха. От ужаса у Аднана свело все тело, он подхватил ее, удерживая в объятиях и всматриваясь в лицо, глядя на то, как хаотично вздымается и опускается ее грудная клетка, пока она наконец-то не сделала глубокий вдох уже без хрипа и не выдохнула, ослабевая в его руках и заставляя ледяной пот градом покатиться по спине.
Аднан с облегчением положил ее обратно на шкуры и прилег рядом, закрывая глаза и ощущая, как безнадежная усталость накрывает его с головой. А потом почувствовал, что она открыла глаза. Почувствовал, и все. Вскочил как ошпаренный, склоняясь к ней, облокачиваясь на руку и лихорадочно всматриваясь в ее лицо. Чувствуя, как внутри все замирает, когда тонкие веки приоткрываются и он видит эти темно-синие глаза, полные боли и отчаянной усталости. Он хотел закричать и не смог, только судорожно выдохнул и замер, не в силах даже моргнуть, чтобы не упустить момент ее пробуждения. Наверное, он улыбался… скорее всего, улыбался, потому что потом физически ощутил, как эта улыбка слазит с его губ вместе с мясом, потому что она двинула губами, но не сказала ни слова, не пошевелилась, не двинула даже пальцем, а из глаз по щекам потекли слезы… И он все понял. Права была старая тварь… Праваааааа, чтоб ее дьявол разорвал. Рывком приподнял Альшиту и к себе придавил, впиваясь руками в волосы и пряча ее лицо за воротом своей распахнутой рубашки.
– Все хорошо будет, я тебе обещаю. Все будет хорошо.
На улицу выскочил, чтобы воздух ртом хватать и не чувствовать ни одного вдоха и выдоха. К ведьме подскочил и за плечо к себе развернул.
– Я предупреждала…
– Плевать. Ты скажешь, как поставить ее на ноги. Ты, сука старая, в лепешку расшибешься, но поможешь мне ее заставить ходить, говорить и двигаться.
– Помогу…. может, и случится чудо.
– Чудом будет, если ты останешься цела. Я за каждый день без успеха с тебя квадрат кожи срезать буду!
Но знахарка даже глазом не моргнула.
– Если бы клочки моей кожи помогли ей встать на ноги, я бы дала тебе столько, сколько надо. Есть шансы, что поправится. Рано еще. Ты думал, вскочит со шкур и танец живота тебе отплясывать будет? Она с того света вернулась. Мало кто, побывав там, обратно приходит. Время надо. Терпение. Лечение. Я скажу, что делать будешь, и, может, встанет она… а может, и нет. Обещать ничего не буду.
Стиснул челюсти, сдерживаясь, чтоб не тряхнуть ведьму наглую, но вместе с тем ощутил и восхищение ее смелостью. Нравилась ему Джабира. Настоящая, искренняя и честная. Нет в ней лести и трусости. Оттого и жива до сих пор. Уважает ее сын шейха и покровительство свое дал много лет назад именно за это.
– Говори, что делать надо. Все сделаю.
***
И он делал. Сам не думал, что способен на такое дьявольское самообладание и терпение, не представлял, что ради нее на все готов. Ведь не мужское это дело и уж точно не для сына шейха, а ему было плевать. Гордость царская сдохла давно где-то между первым днем ее мучений и вторым. И к дьяволу ее.
Каждый час руки и ноги Альшиты растирал мазью вонючей, как гниющая плоть, потом все тело массировал, косточка за косточкой, мышца за мышцей. Кровь разгонял, заставлял работать конечности, сам сгибал и разгибал пальцы, кисти рук, локти и колени. Упрямо и каждые пару часов.
В глаза ей старался не смотреть, потому что там его поджидала персональная казнь. Не было в них ничего кроме ненависти и боли, в глазах этих… и он признавал за ней право себя ненавидеть. За унижение, что полностью ему подчиняется, за то, что беспомощной ее видит, голой, исхудавшей, в самом неприглядном свете. А для него самом прекрасном из всех, что существуют.
К вечеру весь жир надо было смывать, иначе он налипал на первые слои и источал такой смрад, что даже Анмар держался подальше. Вместе с Джабирой таз приносили, воды набирали из ее запасов в глубокой яме. Потом она оставляла его одного рядом с Альшитой, а он стягивал с нее тряпки, которыми заматывал руки и ноги, даже не чувствуя смрада.
Моет ее, растирает мочалкой, смывая вонь от мази, а она молча взглядом его сжигает так, что он эту ненависть каждой порой тела ощущает.
– Когда сможешь нож в руках держать, обещаю, дам тебе шанс меня прирезать.
И видеть этот взгляд, в котором плескается надежда, что именно так он и сделает. Вот она, цена его победы над смертью – ее ненависть лютая, еще более сильная, чем раньше. Плевать. Пусть ненавидит. Пусть смотрит на него своим адским взглядом, грозясь втянуть в черное болото и перемолоть его на куски своим презрением. Если такова цена за ее возвращение, то он согласен ее платить бесконечно.
Но самым сложным оказалось накормить, она губы стискивала и глаза закрывала… а ведьма говорила, что, если есть не будет, мышцы не восстановятся, энергия не вернется. Он давил насильно на скулы, пытаясь разжать челюсти… и понимал, что у нее сил нет сопротивляться, и когда ему удавалось впихнуть ложку в едва приоткрытый его же пальцами рот, из ее глаз слезы катятся, и он сам себе ненавистен, чувствует, как у самого в горле ком встал. Не вытерпел и простонал, сгорая от отчаяния:
– Пожалуйста, прошу тебя. Съешь хоть немного. Хочешь, на коленях просить буду… только не плачь. Я хочу, чтоб жила ты… понимаешь? Жила! Сдохну я без тебя, ледяная девочка моя. Люблю тебя. Понимаешь? Я тебя люблю! Живи… умоляю тебя, пожалуйста.
Губы дрогнули, и он попытался снова ложку бульона влить, на этот раз она позволила и даже проглотила, а он к себе ее прижал и тихо шептал ей по-русски «спасибо». Через несколько дней Рифат приехал. Глазам своим не поверил, когда увидел, как Аднан в чане повязки руками стирает.
– Ищут тебя твои. Отец гонца присылал.
– Пусть ищут. Я сам их всех найду, когда смогу.
Рифат коня по шее похлопал и снова на друга посмотрел, заслоняя глаза от вечернего солнца.
– Может, ведьма сама б этим занялась?
Но тут же замолчал, когда посмотрел в сверкнувшие глаза ибн Кадира.
– Сколько времени пробыть здесь собираешься?
– Пока не решу, что могу оставить ее одну.
– Асад…
– Подождет Асад. Успеет умереть.
– Как скажешь. Помощь нужна?
– Воды привези, да побольше. Запасы Джабиры заканчиваются. И еды.
– Привезу. – потом посмотрел на пещеру и тихо спросил, – как она?
– Лучше.
И вдруг бросил повязки и быстрым шагом пошел в пещеру, Рифат за ним, но войти не смог, ему дорогу Анмар преградил злобным рыком. Так и смотрел издалека, как Аднан поит из фляги исхудавшую девушку, как укладывает аккуратно на подушки и прикрывает шкурами.
***
По вечерам он рассказывал ей притчи, которые когда-то в детстве ему поведал Абдулла. Не знал, слушает она или нет. Но все равно рассказывал. Потом опять растирал ей руки и ноги, все тело, укутывал, поил молоком и ложился рядом. Когда засыпала, выходил к Джабире. В эту ночь все было точно так же… а Аднан почему-то ощутил, как силы его покидают и отчаяние становится настолько диким, что хочется разорвать кого-то на части.
– Устал? Кто угодно устал бы. На вот, выпей… знаю, что религия не позволяет, но иногда для восстановления сил сам Аллах велел.
Подала ему глиняную чашку с каким-то пойлом. Он хлебнул и скривился, ощущая, как обожгло горло.
– Не устал… у меня терпения хватит. Я ненависть ее видеть устал… в глаза смотрю, и у самого душу выкручивает в узел. Боль ее душевную. То, что на меня, как на зверя, смотрит.
– Не простила, значит… – пробубнила ведьма.
– Не простила, – и еще один глоток сделал, – больно мне от этого физически. Ее боль мне передается и дышать мешает, давит мне грудную клетку. Но она права… ненависть ее правильная. Не уследил и не уберег ее.
Поднял голову и посмотрел на ведьму.
– Если бы мог, я бы ей свои ноги и руки отдал. Поменялся местами. Сердце отдал бы и душу. Только не нужны ей они. Ни сердце мое. Ни душа. Она была бы счастлива, если бы я сдох…
– Знаю… вижу, что отдал бы. Никогда не думала, что когда-нибудь действительно узрю нечто подобное… Время нужно. Оно все раны залечивает и любую боль притупляет. А ты иди ложись, отдыхать тебе надо. Сам на человека уже не похож. И, нет, не была бы она счастлива.
Пойло Джабиры растеклось по венам, притупляя внутреннюю боль. Он вернулся в пещеру, опустился на шкуры, закрывая глаза и прислушиваясь уже по привычке к ее дыханию. И вдруг от неожиданности вздрогнул, все тело замерло, напряглось до боли в каждом суставе и нерве. Ощутил легкие прикосновения к своей руке. И даже дышать перестал, чтоб не спугнуть. Тонкие дрожащие пальцы Альшиты долго пытались сплестись с его пальцами, пока ей это не удалось, и она не сдавила слегка его ладонь, и он все же не выдержал и подскочил, чтобы склониться над ней, всматриваясь в бледное лицо с широко распахнутыми чернильными глазами.
– Ад-на-н, – едва шевелясь, произнесли ее губы, и у него все зашлось внутри, задергалось ходуном, задрожало. Схватил ее руки, прижал к губам, зверея от безумной радости, сходя от нее с ума, целуя каждый ее палец, стискивая запястье.
– Скажи еще, умоляю, скажи еще, – всматриваясь в глаза и срываясь на хриплый шепот.
– Ад-на-н, – уже более уверенно, и уголки ее губ дрогнули в улыбке, а он застонал и, не выдержав, рывком к себе ее прижал.
– Ты не представляешь, как же звучит мое имя сейчас… как же невыносимо прекрасно оно звучит, Альшитаааа.
Глава 21
С этого момента она начала постепенно возвращаться. Каждый день делая успехи, она училась чему-то новому, такому обыденному, но ставшему для нее недоступным. Вначале сгибать и разгибать пальцы, говорить слогами. Потом поднимать и опускать руки, держать ложку, чашку, тарелку. Им помогал Анмар, точнее, ей. Он, словно, улавливал ее настроение и желания, бросался по первому шороху. Толкался носом ей в колени или прыгал рядом и вилял хвостом, стараясь не сбить ее с ног. В чудовище, которое скалилось по поводу и без повода, проснулось море нежности, и Аднан был уверен, что стоит кому-то сделать неверный шаг в сторону Альшиты – Анмар разорвет на части. А вот чем была вызвана такая любовь и преданность, не понимал даже сам ибн Кадир. Уважение и любовь своего пса он заслуживал годам, дрессировкой и уходом, а девчонке удалось приручить лютого зверя, всего лишь раз погладив его за ушами… Впрочем, разве его самого она не покорила с самого первого раза, когда дотронулась до него?
Альшита трогала его шерсть, трепала за ушами, и к ней возвращалась чувствительность пальцев, а пес млел от счастья, и Аднан понимал этого мохнатого, звероподобного засранца, укрощенного тонкими пальчиками маленькой Альшиты, он и сам млел, когда она трогала его волосы по вечерам или сжимала его руки, позволяя поднять себя и поставить на ноги. Смотрела на него с такой надеждой и… дьявол его раздери и утащи в самое пекло, она ему улыбалась. Добровольно. Сама. Улыбалась так, что он готов был убить любого за эту улыбку, наконец-то подаренную ему. Искреннюю, настоящую. Он никогда раньше не видел, как она улыбается, а сейчас ему казалось, что он уже не сможет прожить без этой улыбки и без такого выражения ее глаз, где больше не было места ненависти, не было презрения… Она смотрела на него так, как никогда и никто раньше… То самое хрупкое доверие появилось в ее глазах. И они светились радостью, когда он появлялся после поездки в деревню и привозил запасы пищи и воды. Ее взгляд вспыхивал, и тонкие крылья носа трепетали от счастья, а ему хотелось в этот момент просто разорваться от неверия, что видит это не во сне, а наяву. Что ему не кажется, и маленькая Зима начала оттаивать, и вместе со льдом, который исчез из ее глаз, она преобразилась для него еще больше. Она стала для него в тысячу раз прекрасней.
Джабира поглядывала на них, и даже эта старая ведьма не могла скрыть улыбки на тонких испещрённых морщинами губах. Смотрела, как Альшита делает первые шаги, как цепляется за плечи Аднана, когда подгибаются колени, и смеется, когда он ставит ее себе на ноги и идет вместе с ней по песку, а злобная тварь Анмар плетется следом и виляет хвостом. Иногда кажется, что пес готов защищать ее даже от своего хозяина.
– Эй, Джабира! Смотри!
Знахарка оборачивается и невольно усмехается, когда девушка делает несколько шагов сама.
– Упрямец! Добился-таки своего! – ворчит себе под нос и как всегда помешивает что-то в чане. На самом деле она в этом не сомневалась, что добьется… омрачали радость только ее видения и сны, но она о них молчала и надеялась, что все это происки ее воображения, да и стара она уже стала. Может быть, неверно толкует свои сновидения.
***
Он смотрел, как она уже самостоятельно расчесывает волосы, как пока подрагивает рука, и ему хочется перехватить ее и сделать это самому, но он не хочет надавить, не хочет сделать то, о чем она не просила. Чем лучше себя чувствовала Альшита, тем больше начинала чувствоваться та самая пропасть между ними, которая разделяла их раньше. Молодая женщина переставала нуждаться в нем и в его помощи, а он… он смотрел на нее с такой же тоской, как смотрел бы преданный пес, которого вдруг выставили за дверь.
Выходил наружу и стискивал руки в кулаки. Думая о том, что не позволит ей отдалиться, и она будет принадлежать ему… будет, ибо иного не дано. И если захочет вернуть их былую вражду, то он попросту свихнется и совершенно потеряет голову. К безумной нежности снова начала примешиваться дикая жажда подчинять себе насильно. Но пока что она была слаба и мешалась с его страхом потерять ее навсегда. Пока что она была зыбкой и пряталась где-то в недрах его подсознания. Нет, он не стал бы брать ее насильно. Ему хватило тех раз… хватило сполна – видеть ненависть в ее глазах и слышать ее в каждом слове. Он больше не хотел суррогатов… он хотел того самого счастья, которое испытал, когда она впервые ему улыбнулась, он хотел этого же счастья, когда захочет взять ее… хотел взаимности.
Аднан держал ту дистанцию, которую считал нужной на данный момент. Давал ей ее свободное пространство… Но с каждым днем ее выздоровления эта дистанция становилась все невыносимей, он изнывал от жажды прикосновений, от безумного желания касаться ее волос и губ. Видел ее уже округлившееся после болезни тело под привезенными им же нарядами и сходил с ума от возрождающегося наваждения. Но Альшита не торопилась подпускать его к себе ближе, и именно сейчас Аднан ощущал, что между ними не просто стена, а еще большая пропасть, чем была раньше, ведь тогда было намного проще заломить ее тонкие руки за спину и взять то, что он хотел, а сейчас…сейчас, когда появилось то самое хрупкое доверие, он не мог так поступить и пока не хотел. От чего ощущал себя самым настоящим подростком.
Смотрел на свое отражение и называл себя идиотом. Последним идиотом, который превращается в тряпку и не может справиться ни с собой, ни со своей женщиной без жестокости или насилия. Наверное, ему все же придется смириться с тем, что Альшита никогда не сможет его полюбить, и ее радость в глазах и улыбки – это всего лишь благодарность и… даже жалость в какой-то мере. Потому что у него на лбу написано, что его корежит от безумной страсти к этой девчонке.
И он злился, сжимал руки в кулаки, стискивал их до хруста в суставах. Черта с два он даст ей держать его на расстоянии, если вынудит, то все вернется на круги своя… или он убьет ее сам… А иногда смотрел, как она спит, и думал о том, что, если убьет, и сам жить не сможет. Тогда, может, отпустить ее? Посадить на самолет и отправить обратно в ее Россию?
Но от одной мысли об этом на него наваливалась такая тоска, что сдохнуть хотелось вдвойне. И причинить ей боль он тоже больше не мог. И он неосознанно пытался сводить ее с ума так же, как и она сводила его… Ведь он ей нравился. Это чувствует любой мужчина. Ей было что вспомнить о том, как кричала под ним в его постели.
Выходил из пещеры, когда она мылась, и зверел от бешеного желания ворваться туда и взять ее прямо там в воде, ласкать ее, слизывать капли с молочно-белой кожи, вспоминать, какая она на вкус там внизу, где все такое нежное и маленькое. Дожидался, пока она закончит мыться… оглядываясь и стискивая руки в кулаки, кусая губы и слыша, как трещат собственные кости от адской похоти. Дожидаться, когда уляжется на шкуры и натянет на себя одеяло, а потом уснет… и лишь тогда входить в пещеру и смотреть на нее, чувствуя, как мучительно болит в паху, как напрягается член при виде ее груди под тонкой материей и ноги, согнутой в колене и выглядывающей из-под одеяла. Такая нежная и чувственная даже во сне, даже после смертельной болезни до безумия красивая. Представлял, как наклоняется над ней, распахивает ее стройные ноги и вбивается горящим членом в ее тело. Иногда не выдерживал, дергая тесемки широких штанов и обхватывая каменный ствол пальцами, двигая мозолистой ладонью вверх и вниз, скалясь и запрокидывая голову, стараясь представить, что это ее руки, что это она касается его добровольно, ласкает его… Сжимал член сильнее и с трудом сдерживал рычание, рвущееся сквозь стиснутые зубы, глядя на ее грудь, вспоминая, какая она полная и мягкая, когда он сжимает ее своими голодными руками, вспоминая, какой упругий и тугой у нее сосок, когда он втягивает его ртом, и какой вкус ее плоти там между ног, как твердеет бархатный узелок, когда его язык трепещет на нем, как сжимаются стенки ее лона и обхватывают его пальцы, сокращаясь в первом оргазме, а затем и стискивают его член так же плотно, как и кожаная перчатка, сдавливают его спазмами наслаждения, и он воет от удовольствия. Прислоняясь к каменной стене пещеры, двигает рукой все быстрее, не сводя остекленевшего взгляда с ее лица и сдерживая хриплый стон, когда напряжение выплёскивается наружу острым ядом разочарования.
Затем выходить хлебнуть воздуха и испепелить взглядом старую ведьму, которая наверняка знала, что происходит под пологом пещеры, и иногда ему казалось, что она усмехается его страданиям. Однажды она, не открывая глаза, тихо сказала.
– Мужчины такие дураки… не видят очевидного и забывают, как обращаться с женщинами. А всего лишь стоит показать им – насколько они желанны и красивы… всего лишь помнить, что женщина любит ушами. Любит мозгами, прежде всего… Доведи до сумасшествия ее фантазию, и тело само откроется навстречу.
И захрапела, переворачиваясь на другой бок, натягивая шкуру себе на голову.
Но как сводить с ума ту, что всегда была к тебе равнодушна? Он не знал. Рядом с Альшитой терял контроль, переставал быть самим собой… А еще он прекрасно знал, как заполучить ее тело, он не знал, как заполучить ее душу. Старая ведьма впервые была неправа. Ему было мало видеть, как загораются темно-синие глаза Альшиты, когда он касается ее руки, как вспыхивают щеки, едва он входит в пещеру, и как она натягивает одеяло до самых ушей, а он выскакивает обратно и бесится от бессильной злобы.
Ему нужен был перерыв… да и настало время наказать виноватых. Аднан направил к пещере ведьмы отряд своих людей во главе с Рифатом, а сам поехал обратно в Каир.
***
– Открой пасть, ублюдок, и начинай разговаривать, иначе я превращу твою кожу в полосатую джалабею.
Аднан провел лезвием ножа по голому животу одного из охранников, в чьи обязанности входило сторожить кухню и не впускать туда никого без пропусков. На его руке уже появилось несколько кроваво-красных браслетов.
– Не надооо, пожалуйстааа. Не надо. Я ничего не знаю. Я отлучался на секунду, я…
– Лжешь, тварь! Не отлучался. Твой дружок отлучился, а ты стоял там и должен был внимательно смотреть, кто выходит и кто заходит на кухню. Кому отдали поднос с чаем для госпожи Альшиты?
– Я не видеееел, не видел.
– Неужели?
Аднан обрушил удар в солнечное сплетение, и мужчина задохнулся от боли, широко распахнув глаза, испещрённые сеточками лопнувших от ударов сосудов. И едва нож Аднана прочертил полосу на груди мужчины между ребрами и кончик мягко вошел совсем недалеко от сердца, в ноздри ибн Кадира ударило едким запахом мочи, и он брезгливо поморщился – ублюдок обмочился от страха.
– Будешь говорить? Или поиграем в игру – я буду втыкать в тебя нож за каждый неправильный ответ? Например, начнем с твоего члена? Ты никогда не хотел стать евнухом? Не думал об этом?
И опустил лезвие ниже к паху, резким движением вонзил в мякоть ляжки и слегка прокрутил под истошный вопль.
– Я скажу… все скажу. Не убивайте меня, Господин… не убивайте. Это была Гузель… я впустил ее. Она относила Госпоже чай. Гузель… да, она.
Аднан криво усмехнулся и поджал губы. Он и не сомневался, что это сделала Зарема, ведь Гузель это одна из ее служанок. Он просто должен был убедиться в том, что оказался прав.
– Что тебе пообещали за молчание? М? Открой рот.
– Не надо! Молю вас! Я же все сказал… не надоооо. Не убивайте!
– А кто сказал, что я хочу тебя убить… хотя ты можешь выбрать: вечное молчание или смерть? Открой рот и вытащи язык… ты обещал молчать и будешь молчать до самой смерти, или сдохнешь.
Конечно, он выбрал жизнь. И потом корчился на полу. Истекая кровью и дергаясь от боли. Невозможно предать Аднана ибн Кадира и не понести за это наказание.
***
Аднан вошел в ее покои и одним лишь взглядом приказал служанкам закрыть рты и не сметь докладывать о его приходе. Перед тем, как войти в эту часть дома, где обитает его единственная и верная жена, ибн Кадир уже наведался туда, где отдыхают ее прислужницы, и его люди выволокли оттуда Гузель, прикрыв ей рот платком. Они знали, что дальше с ней делать. Завтра утром полиция найдёт ее многократно изнасилованное и истерзанное тело где-нибудь на обочине. Неопознанный труп похоронят в безымянной могиле, и дело будет закрыто. Он хотел их всех заставить выпить отраву, но это была бы слишком легкая смерть.
Сейчас Аднан стоял в шикарных покоях Заремы, отремонтированных специально для нее в огромном особняке отца. Избалованная роскошью и дорогими вещами Зарема лично выбирала сюда мебель и украшала свои комнаты. Она знала, что шейх не поскупится, даже если суммы будут заоблачными. Жена принимала ванну. Он слышал шум воды за дверью с позолоченной ручкой. Вначале хотел ворваться и утопить суку, но передумал. Ему нужно насладиться каждым мгновением ее агонии. Не так быстро.
Зарема вышла из ванны в шелковом халате с мокрыми волосами, разбросанными по плечам. Увидев его, вначале вспыхнула от радости, но она уже успела изучить своего мужа, и тут же побледнела, сделала несколько шагов назад. Испугалась, змея. В черных расширенных зрачках плескалась паника, а чувственные полные губы подрагивали. Ничего, она быстро возьмет себя в руки. Зарема не из трусливых.
– Добрый день, жена. Как проводила время без меня? Скучала? Думала обо мне?
Зарема осмотрелась по сторонам и судорожно сглотнула, когда увидела, что у двери нет охраны и в просторной зале отсутствуют ее служанки. И в комнате завитал запах страха. Аднан ощутил его мгновенно, словно он действительно был осязаем на физическом уровне. Ее ужас доставил ему удовольствие, он даже ощутил прилив адреналина и предвкушение расправы. Былая уверенность Заремы и ее покорность куда-то исчезли, и сейчас она еле сдерживала дрожь во всем теле и невольно пятилась назад, когда он наступал.
– Рада видеть тебя, мой любимый муж, – пропела она, стараясь взять себя в руки, – каждую секунду скучала по тебе.
Ибн Кадир усмехнулся.
– А если прекратить игру, Зарема, ты ведь знаешь, зачем я сюда пришел?
Еще один выдох, и она потянула за поясок на халате, спуская его с плеч.
– Разве не затем, чтобы показать своей жене, как изголодался по ней?
Наверное, это стало точкой невозврата, и он бросился к ней разъяренным зверем, впечатал в стену и сдавил тонкое горло.
– Я изголодался по твоей боли и по твоей крови. Я слишком долго ждал того момента, когда ты ею захлебнешься. У меня на глазах. И не только у меня.
– Что? Что я сделала? Почему ты так зол на меня?
Сука! Притворяется невинной овечкой. Аднан сдавил ее горло еще сильнее.
– Я бы предложил тебе спросить у Гузель, но прямо сейчас ее тело дерут на части мои голодные ребята. В каждую ее дырку льют обжигающую жидкость.
Он достал из кармана мешочек, перевязанный красной тесьмой, и ткнул в лицо Зареме. Она побледнела еще больше. А он медленно осмотрел ее с ног до головы.
– Я бы сделал с тобой то же самое, но ты жена Аднана ибн Кадира и шлюхой не станешь даже перед смертью. Но я обещаю, что твоя будет не менее ужасна.
Зарема быстро заморгала, и у нее в глазах появились слезы, а Аднана передернуло от злости… он помнил те, другие слезы, которые лились из темно-синих глаз Альшиты, когда ее ломало от боли, только потому что эта тварь возомнила, что имеет право причинять страдания и не понести за это наказания. И слезы Заремы распаляли в нем еще большую жажду заставить ее орать и молить о пощаде.
– Не хочешь сказать мне о любви, прежде чем умрешь?
Он протолкнул ногу между ее ног.
– Не возбудилась, как раньше? Не мечтаешь, чтоб я взял тебя? Страх убивает все эмоции. Страх – он такой. Он оставляет после себя выжженную пустыню.
Сдавил пальцы еще сильнее, и она захрипела, размахивая руками.
– Не дергайся. Сейчас ты не умрешь, и я не удушу тебя. Ты умрешь совсем иначе. Я даже не дам тебе ни единого слова, чтобы оправдаться. Я не хочу знать и понимать, отчего ты это сделала. Я лишь хочу спросить, чего тебе, суке, не хватало? Кажется, ты получила от жизни все, что хотела, и я давал тебе не мало… а может, и больше, чем получали другие женщины на твоем месте! Ты думала, я не узнаю – кто отравил Альшиту, и ты избежишь моей мести? Или на что ты надеялась, когда посылала свою служанку подсыпать ей яд?
Она захрипела, и Аднан чуть ослабил хватку, чтобы услышать хриплое:
– Это не я… не я… отравилааа. Клянусь, не я! Пощадиии, Аднан! Пощадиии!
В эту секунду двери в покои распахнулись, и Аднан, обернувшись, увидел своего отца, Фатиму, своих сестер и братьев.
– Что здесь происходит? – рыкнул ибн Кадир. – Что, черт возьми, происходит в моем доме, Аднан? Что за правосудие ты решил здесь вершить без моего ведома?
Аднан схватил Зарему за волосы и дернул к себе, а потом потянул вниз, принуждая стать на колени.
– То правосудие, отец, которое не свершил ты, когда в твоих стенах отравили мою женщину, посмели это сделать в твоем доме. И если за время моего отсутствия ты не нашел виновных, то их нашел я всего лишь за несколько часов.
Седые брови Кадира сошлись на переносице.
– Я искал, и многие наказаны!
– Но не истинные виновники! – вскрикнул Аднан и потряс мешочком с ядом. – Вот это служанка твоей невестки пронесла на кухню и подсыпала Альшите в чай. А подослала ее она!
Дернул Зарему за волосы еще сильнее, и та упала на четвереньки.
– Так кого ты наказал, отец? Тех, кого тебе подсунули моя жена и твоя? Или кого? Кто ответил за страшные мучения Альшиты!
Кадир выпрямил спину и посмотрел сыну в глаза.
– Мне жаль, что твоя женщина умерла. Я наказал тех, кого счел виновными. Но ты в праве наказывать и тех, кого считаешь виновными сам. Ты просто должен был поставить меня в известность… но ярость не лучший советчик.
– Альшита жива, – Аднан бросил триумфальный взгляд на мгновенно подобравшуюся Фатиму, – она жива, а я выношу приговор тем, кто осмелился ее тронуть в доме моего отца. Они понесут свое наказание там, где и вершили преступления.
Кадир бросил взгляд на Зарему, потом перевел его на сына. На лице не дрогнул ни один мускул, и в черных зрачках не появилось проблеска жалости. Аднан даже не представлял, насколько в эту секунду они похожи с отцом.
– Твое право, сын. Наказывай. Знал бы – не пришел бы сюда. – быстрый взгляд на первую жену, – разбирайся сам со своей супругой. Она принадлежит тебе. А насчет остальных мы еще поговорим.
Развернулся, чтобы уйти, но Зарема заорала истошным голосом.
– Отееец! Не бросайте! Пощадите! Не подсыпала я яд! Мне его подкинули! Не я это! Аллахом клянусь!
– Мой сын будет решать сам – виновата ты или нет!
Он прошел мимо стоящей на коленях и воющей от ужаса Заремы вместе со своей свитой. Никто из женщин не посмотрел на несчастную. Упавшие с пьедестала уже не волнуют семейство Кадира. Так было всегда, с тех пор, как Аднан себя помнил.
– Фатимаааа, ты мне как мать! Помогии! Не брала я яд! Клянууусь! Не я это! Ненавидела русскую тварь, но не травила. Не я… ну не я….
Аднан приподнял ее за волосы.
– Ты умрешь так же, как умирала она. Ты сама выпьешь этот яд. Красиво и добровольно. Имела смелость убивать, имей смелость и умирать.
– Не убивала я! Слышишь! Не я это!…
От ярости из-за ее лжи у него глаза кровью налились.
– Не зли меня, не вынуждай поступить с тобой, как с Гузель. Ее смерть намного страшнее, чем твоя. Умри достойно жены сына шейха. И будешь так же достойно предана земле, никто не узнает, за что тебя приговорили.
Отпустил ее волосы, переступил через рыдающую Зарему и подошел к столику с графином с водой и хрустальным бокалом. Налил в него воды и открыл мешочек с порошком. Насыпал несколько крупинок, потом еще несколько, – глядя, как Зарема, всхлипывая, смотрит на его действия и тихо просит пощадить. Но его не трогали ни ее слезы, ни мольбы. Он хотел видеть ее мучения. Видеть их так же, как видел страдания Альшиты.
Когда поднес стакан и сунул его в дрожащие руки Заремы, она, вся содрогаясь в истерике и в паническом ужасе, схватила бокал и вдруг простонала:
– Не убивай… ребенка твоего под сердцем ношу… Пощади, Аднан. Если не меня, то дитя свое пощади. – и зарыдала навзрыд.
У него вся кровь от сердца и от лица отхлынули, сгреб ее снова за волосы с пола и тряхнул.
– Лжешь, тварь! Смотри мне в глаза! Лжешь ведь!
– Не лгу… сама только узнала. Можешь у Дании спросить. Она проверяла, она календарь мой ведет. Пощади! Сына тебе рожу, Аднан. Сошли…. избавься, НО НЕ ГУБИ!
Пальцы разжались сами собой. Выхватил у нее стакан и швырнул на пол. Несколько секунд в красные и опухшие от слез карие глаза смотрел.
– За город поедешь к тетке Заире. Под стражей там будешь сидеть до самых родов. А потом решу, что с тобой делать. И если солгала, – наклонился к ней и прошипел в лицо, – я все твое нутро руками вытащу через то место, откуда мне сына рожать собралась. Поняла?
Отшвырнул от себя и брезгливо руки вытер о джалабею.
– Сегодня же уберешься отсюда. И моли Аллаха, чтоб я не передумал.
Глава 22
Он ехал к ней. Нет, не ехал, он мчался, как одержимый. Все эти сплетни, грязь, склоки, которые окружали его годами, насточертели до зубовного скрежета. Рядом с Альшитой он успевал забыть, что это такое, а сейчас как с головой окунулся в болото, и только шагнув ногой в песок, ощутил эту свободу и запах чистоты и соленой свежести. И его несло к ней адское желание смыть всю грязь, прикоснувшись к ее лицу, и это желание словно подталкивало в спину, и он стискивал поводья в кулаки и гнал коня все быстрее. И внутри скручивается невидимая железная спираль, и ему кажется, что когда она распрямится, то разорвет ему все внутренности от шквала эмоций. Потому что соскучился по ней. За несколько дней так соскучился, что будто вечность не видел. Еще не показались даже барханы, но уже словно чувствовал ее запах. Он возрождался у него в памяти и дразнил изо всех сил, пробуждая все рецепторы орать от предвкушения встречи. Ощущал ее присутствие все ближе и ближе всем своим существом. А потом дернул поводья на себя, не веря своим глазам – увидел, как идет вдалеке белая фигурка, которую не спутать ни с кем. Как утопает в песке и ускоряет шаг, завидев его, и сам не понял, как хлестнул коня по бокам и помчался во весь опор, выбивая пыль и песок из-под копыт. Не веря собственным глазам, что она действительно вышла к нему навстречу, что бежит по песку, и ветер нагло стянул с ее головы платок и отшвырнул назад. Серебристые волосы сверкнули в лучах садящегося солнца. Приблизился, не выдержал, спрыгнул с коня и быстрым шагом навстречу, чувствуя, как задыхается, как саднит в горле и в груди, как хочется закричать, и в то же время он уверен, что не издаст ни звука. Смотрел на нее жадно, подойдя уже вплотную и тяжело дыша то ли от быстрого бега, то ли от чудовищного волнения, и исчезая полностью в ее влажном темно-синем взгляде.
Ему казалось, что время остановилось и… и он впервые ощущал, что можно жадно ласкать взглядом, можно им жрать кого-то живьем. Касаться ее… касаться там, где невозможно пальцами. И вопить беззвучно от восторга, видя его отражение в ее блестящих зрачках.
Тяжело дыша, смотрел на ее растрепавшиеся белые волосы, на подрагивающие светлые ресницы, спускаясь ниже к приоткрытым влажным губам и к вырезу джалабеи, открывающему тонкую шею и ключицы. И он больше не в силах сдерживать адское желание прикоснуться к ней. Убедиться, что она не мираж, которым так любит дразнить усталых путников Долина смерти, что его ледяная девочка на самом деле ждала его и вышла к нему навстречу. Протянул руку и провел кончиками пальцев по ее скуле, лаская щеку и завидуя сам себе, что наконец-то прикоснулся, вздрагивая от наслаждения этим долгожданным прикосновением, и буквально чуть ли не застонать вслух, когда она прикрыла глаза и потянулась щекой к его ладони… И все же застонал, прижимая ее к себе, зарываясь обеими руками в струящееся серебро волос, растворяясь в ее запахе, который кружил голову и сводил с ума. Дышать им так жадно, что от собственной алчности сводит скулы и болит грудная клетка. И ошалел окончательно, когда ощутил, как ее руки обхватили его шею, а тело льнет к нему, и ее сердце колотится в груди.
– Вечность не видел тебя… вечность. Ты знаешь, что значит – вечность умирать от жажды?
– Знаю, – медленно подняла голову и обхватила его лицо ладонями, заставляя задрожать от неверия, замереть, чтобы не спугнуть. – ХабИб Альби*1
У него сердце дернулось и остановилось, чтобы тут же пустится в такой скач, от которого он начал задыхаться. И губы дрогнули то ли в улыбке, то ли в болезненной гримасе. Оказывается, признания даже самые сладостные могут причинять боль. И все тело обдало кипятком, даже сердце, согревая его всего до самых костей.
– ХабИб Альби, Аднан, – и притягивает его к себе за шею, почти касаясь своими губами его дрожащих губ.
И он улыбается, как последний идиот, все шире и шире. Это ощущение, оно сводит его с ума, наполняет всего и стирает то самое ощущение грязи. Он впервые чувствует, что счастлив… До дикости, нагло, неописуемо счастлив, и это ни с чем не сравнимое сумасшествие. Ему хочется сдохнуть от переполняющих его эмоций. И весь мрак рассеивается… он растворяется в тех лучах, которыми ослепляет его девочка тьму. И сойти с ума окончательно, когда она сама нашла его губы, обхватила своими – сначала верхнюю, потом нижнюю, и он с хриплым стоном впился в ее рот, дрожа всем телом, прижимая ее к себе сильнее и сильнее, сталкиваясь языком с ее языком и содрогаясь от неописуемого восторга – Альшита впервые его целует сама и целует в ответ. Впервые ее пальцы сплетены на его затылке и впиваются в его волосы. И голод возвращается с новой силой, окутывает его пеленой, маревом все той же непреодолимой жажды, а робкие движения ее языка у него во рту отдают едким возбуждением в паху. Отрывается от ее губ и скользит жадным широко открытым ртом по ее шее, по ключицам, и дрожит всем телом, пытаясь все сильнее и глубже втянуть в себя ее запах. Теперь он точно знает, как пахнет счастье, как оно звучит ее голосом. И ему страшно сорваться и спугнуть это чудо… но так хочется, так невыносимо хочется ощутить его всем телом. Выдыхая в нежную кожу у мочки уха, скользить пальцами по ее тонкой спине, сминая ткань джалабеи и ощущая, как у него в самом прямом смысле слова кружится голова от ее близости.
– Как же я соскучился по тебе, моя Зима, изголодался.
И насторожился в ожидании ее ответа и даже в страхе, за который хотелось себя презирать. Но его слишком трясло от возбуждения и вело от того, как ее пальцы перебирали его волосы, от того, как ее грудь упиралась в его грудную клетку, а напряженный член терся о ее живот через грубую ткань штанов. Сжал челюсти, чувствуя болезненность эрекции, и как просачивается это неуправляемое желание ему под кожу, пробуждая того самого зверя, который так жаждет ее плоти. Ядовитое адское желание, врывающееся шипами ему в вены, и вскрывая их, словно острыми лезвиями. И сильнее вдавил ее в себя, накрывая губы своими и выдыхая ей в рот, когда на поцелуй снова ответили… какое горячее у нее тело. Оно впервые отзывается на его призыв. Склонил голову и прошёлся жадными губами по кромке выреза джалабеи, оставляя влажные следы на матовой коже… но ему не хочется жадно отбирать у нее свое, он сходит с ума от возможности наконец-то ласкать ее и чувствовать, как она тает в его руках.
Медленно потянул материю вниз, обнажая грудь, и в изнеможении обхватил губами маленький острый сосок, обвел его кончиком языка, так же медленно поднимая подол джалабеи, скользя ладонью по бедру, вверх, по нежной коже и сатанея от мурашек под пальцами. Продолжая ласкать ее грудь голодными, но осторожными поцелуями, гладить ее ноги и ощущать, как несмело тонкие пальчики путаются в его волосах, и слышать ее тяжелое дыхание.
До безумия хочется ворваться в ее тело, до упора, толкаться в него, как умалишенному, но вместо этого Аднан подхватывает ее за талию и опускает на песок, уже не раскаленный, а теплый как парное молоко, и от ее белоснежной красоты на фоне «золотого» ковра захватывает дух.
– Ты невозможно красивая, Альшита… такая красивая, что я совсем обезумел…
А она тянет к нему руки и привлекает его к себе, окончательно лишая рассудка, и Аднан рывком поднимает подол наверх, на живот и касается пальцами скрещенных ног, осторожно разводя их в стороны и не прекращая нежно целовать ее губы, отрываясь от них, чтобы смотреть в ее глаза, когда его пальцы накрывают влажные лепестки, чувствуя, как катится пот по спине от напряжения, как все клокочет внутри, а он сдерживает рвущегося и стонущего от нетерпения зверя. Ловит каждый ее вздох, каждый тихий стон и тонет-тонет сам в ее подернутых дымкой пьяного возбуждения и удовольствия глазах. И ощущает, как по венам с потрескиванием течет горячая лава триумфа, от ее реакции, от мольбы во взгляде. Наконец-то отвечает, наконец-то она горит вместе с ним, отзывчивая, нежная и застенчивая в своих желаниях. И в эту секунду он с дикой радостью, поистине мужской, уже точно знает, что больше не он ее раб, а она в его полной власти. И он использует ее, использует каждую возможность выдрать из ее губ стон, вздох и крик. И скулы сводит от желания ощутить свою власть кончиком языка. Приподнялся на локтях, всматриваясь в раскрасневшееся лицо, на то, как сильно вздымается ее обнаженная грудь и подрагивает живот. Впервые видеть ее возбуждение и не видеть борьбу с ним, а лишь испуг на лице и ожидание… его маленькая невинная девочка. Сколько бы ни брал ее – никогда не запачкать. И выдохнул раскаленный воздух, сходя с ума от восхищения контраста ее белой кожи с темно-золотым бархатом песка. Склонился к ее животу и покрыл его короткими поцелуями, поглаживая стройные ноги, удерживая их разведенными и наклоняясь между ними, чтобы поддеть ее плоть кончиком языка, впиваясь пальцами в песок и издавая стон удовольствия от ее вкуса на губах.
Стыдливо пытается сжать колени, но он не дает, покрывая поцелуями внутреннюю сторону бёдер и шепча ей о том, как безумно он желает ласкать ее языком и губами.
– Ты, – скользя губами над приоткрытой плотью, щекоча ее своим дыханием и улавливая ее запах и трепет, – вкуснее воды в самую жуткую засуху.
Раздвигая мягкую плоть и ощущая, как она выгнулась, когда Аднан втянул в рот набухший пульсирующий узелок. Нашел ладонью упругую грудь, сдавил сосок, а пальцами другой руки медленно вошел в нее, не переставая трепетать кончиком языка на самой чувствительной вершинке. Хрипло рыкнув, когда сдавила его пальцы изнутри и подалась бедрами навстречу ласке. Толкнулся в ней пальцами и тут же быстрыми ударами обласкал трепещущий клитор. Ощущая, как стекают капли пота по вискам, сцепив зубы, чтобы не рычать от похоти, бурлящей в венах, как разогретая серная кислота, вытаскивая палец, снова проникнуть в тугую дырочку легким толчком, заставляя ее расслабиться и дать ему взять ее уже двумя.
– Лед бывает таким горячим… я никогда не знал, – хриплым шепотом, толкаясь быстрее, сдыхая от адской потребности войти в нее.
И снова медленными и тягучими ласками, ускоряя толчки и движения языка, пока не впилась пальцами ему в волосы и не закричала, сотрясаясь всем телом, сокращаясь вокруг его пальцев сильными спазмами, всхлипывает его девочка, дрожит, и его самого трясет от ее оргазма так, что кажется – разорвет на части. Никогда еще чьё-то удовольствие не было для него дороже собственного настолько, чтоб его лихорадило, словно он сам содрогается в спазмах наслаждения и ведет бедрами по песку, словно толкаясь изнывающим членом в такт ее сокращениям, её быстрым спазмам, сдавливающим его пальцы. И ему хочется кричать вместе с ней, вторить каждому всхлипу, который прорывается под кожу.
Приподнялся, развязывая верёвки на штанах, приспуская их, высвобождая дрожащий, каменный член, упираясь головкой у самого входа и тихо шепча ей в губы.
– Не будет больно… ты вся течешь для меня, впусти… сама… впусти меня.
И не сдержаться, запрокинуть голову и взвыть, когда она подалась вперед, и головка члена мягко погрузилась в горящую плоть. Посмотрел пьяным взглядом на ее лицо, на растрепанные волосы и искусанные губы, ощущая, как всего трясет от едва сдерживаемого желания брать ее быстро и беспощадно… но он хочет продолжать видеть эту сладкую удивленную истому на ее лице, эти глаза, которые закрываются веками, и она, расслабляясь, принимает его еще глубже, чтобы снова сжать изнутри так, что он адским усилием воли не дает себе кончить от первого же толчка. Запрокинул голову и стиснул челюсти в оскале, чтобы вытерпеть эту пытку и продолжить медленно входить в нее. Склонился к ее лицу и поймал губами легкий стон.
– Брать тебя – это рай… брать тебя вот так – это адский рай. Скажи мне… скажи то, что сказала сегодня.
И осторожно толкнулся внутри нее, очень осторожно, слыша, как буквально хрустят и трещат от самоконтроля его кости. И стонать вместе с ней с каждым толчком, ускоряясь все быстрее, позволяя себе двигаться резче и впиваясь в ее губы каждый раз, когда она приоткрывает их для нового стона, сплетая свой язык с её, жадно глотая каждый выдох, чтобы наполнить им свои лёгкие.
Она впивается ноготками ему в спину, и он шепчет у ее уха.
– Скажи мне… скажиии.
– ХабИб Альби…
– Дааааа…
И больше нет сил сдерживаться, сумасшествие рвется наружу, и он ускоряет темп своих толчков, сжимая ее бедра, стискивая их и буквально насаживая ее на себя, рыча, как зверь, и кусая сладкие губы, которые ищут его рот и этим превращают его в безумца, в счастливого безумца.
– Скажи, что ты моя, Альшитааа, скажи, что моя. – все быстрее и быстрее, вбиваясь в ее тело, всматриваясь в закатывающиеся глаза, растирая по стройным ногам горсти песка, выдыхая ей в губы свои стоны.
– Твояяяяя, – закрывает глаза и, на секунду замерев, бьется в оргазме, утягивая за собой и его, заставляя кричать вместе с ней от бешеного наслаждения, изливаясь в ее тело.
__________________________
*1 – Любимый моего сердца (арабский. Прим. автора)
Глава 23
Все изменилось… Для меня и для него. Те дни, когда я мучилась от диких болей и металась на кровати, я все слышала и все чувствовала. Никогда и никто не делал для меня того, что сделал Аднан. Но я осознала это не сразу… А лишь потом, когда выхаживал меня, как маленького ребенка. И у меня внутри все щемило от нежности к нему, такому огромному, непримиримому и страшному, и в тоже время ласковому и упрямому. День за днем, час за часом, минута за минутой он завоевывал мое сердце, он отбирал его огромными кусками и жадно присваивал себе. Каким-то образом он вдруг заменил мне всю Вселенную и стал ею сам. Здесь, на краю мира, где все остальные блага меркнут перед человеческими качествами и искренностью, я поняла, что он на самом деле меня любит так, как никто и никогда не любил… и я… и я люблю его. Давно люблю. Только сейчас эту любовь больше не омрачает лютая ненависть и желание сбежать от него за тысячи километров. Нет, сейчас мне хочется прятаться за его сильной спиной, и я точно знаю, что он никогда и никому не позволит меня обидеть и причинить мне зла… Есть, конечно, еще очень много всяких «но», очень много того, с чем мне тяжело смириться и принять, но я уже готова об этом подумать.
И каждый раз, когда Аднан уезжал, у меня внутри поднималось ненавистное ощущение пустоты. Мерзкое сосущее чувство тоски и страха. Без него было слишком тоскливо, слишком не так. Около месяца мы прожили в той пещере, если не больше. Я не могла считать там дни, да мне и не хотелось. Джабира оставила нас вдвоем, уехала, не сказав куда. Конечно, Аднан знал, я в этом уверена, а я не интересовалась. Мне стало слишком хорошо, чтобы думать о других. Я эгоистично наслаждалась теми крупицами счастья, о которых даже не подозревала и ни разу не испытывала.
Но иногда это счастье все же омрачало понимание, что эта жизнь похожа на разноцветный мыльный пузырь, который может лопнуть в любую секунду.
Аднан живет иначе. Он постоянно воюет, постоянно рискует жизнью, уезжает далеко в пески, приставив ко мне охрану, и возвращается через несколько дней… И мне всегда страшно, что там, где меня нет рядом, с ним может что-то случиться, и на этом мое счастье исчезнет и растает. Но он этим жил, а я живу с ним и, значит, должна научиться принимать его таким, какой он есть. Я больше не думала о возвращении домой. Я вдруг осознала, что изменилась за это время и прежней уже не стану и не захочу стать…. А еще я точно знала, что хочу быть рядом с ним. Не смогу больше без его зеленых ядовитых глаз. Без его нежности и порывистой страстности. После того как Джабира вернулась, к пещере приехал Рифат и целый отряд бедуинов. Они разбили лагерь недалеко от барханов. И я понимала по обрывкам разговоров, что скоро грядет тот самый бой с Асадом. Тот, который Аднан пообещал своему отцу.
И я ужасно боялась этого боя. Не знаю почему. До суеверной дрожи во всем теле. Мне не хотелось отпускать его. Не хотелось отдавать войне, которой могло и не быть. Аднан много рассказывал мне в эти дни о своей жизни здесь, о вражде с Асадом и о ее последствиях, и я была безумно ему благодарна за то, что он доверял мне то, что обычная бедуинская женщина не должна знать.
Днем, когда отряд уходил куда-то вглубь пустыни, Джабира учила меня готовить на углях, печь лепешки, доить верблюдицу и стирать вещи так, чтобы экономить как можно больше воды. Первые лепешки я сожгла, вторые получились твердыми, как камень, но Аднан грыз их и запивал чаем из трав, а Джабира посмеивалась, куря свою вонючую трубку и потряхивая седыми космами над огнем.
– Что смеешься, старая? – спрашивал Аднан и сжимал мою руку, поглаживая своими пальцами мои.
– Смеюсь над тем, какими дураками становятся влюбленные мужчины.
– Ну мне хватит ума склонить тебя над этим костром и слегка подпалить твои волосы.
– Для этого много ума не надо.
Потом он уводил меня в пещеру и сводил с ума своей ненасытной жадностью. Заставляя забывать обо всем, кроме его объятий и жадных поцелуев. С каждым разом он все меньше сдерживал свой темперамент, а я все меньше хотела, чтобы он сдерживался. Я вошла во вкус, я превратилась в существо, жаждущее удовольствий, и точно знала, что он может мне их подарить. Бывало, мне казалось, что сейчас он превратится в дикого зверя и сожрёт меня… но Аднан никогда не причинял мне боли, хотя наша страсть и была всегда на грани удовольствия и страданий. Но мне нравилось… нравилось, когда он набрасывался на меня голодным хищником и рычал от нетерпения, иногда терзая меня до самого утра, а потом мы лежали в темноте, и он гладил мою спину и голые плечи, рассказывая о своей матери. Я любила, когда он говорил о ней, потому что он менялся и становился нежным в тот момент, менялся даже тембр его голоса.
– Когда я вернусь после вылазки на Асада, ты примешь ислам и станешь моей женщиной по-настоящему?
Неожиданный вопрос, заставший меня врасплох, и ощущение его цепких пальцев на своем плече.
– И буду второй женой? – тихо спросила и замерла в ожидании его реакции.
– Ты всегда будешь единственной, Альшита. Я разведусь с Заремой и очень скоро.
– Правда?
Я не верила, что он говорит мне это… не верила, что из-за меня готов так поступить.
– Я никогда не лгу, Альшита. У меня достаточно власти в руках, чтобы позволить себе всегда говорить правду.
Я приподнялась на локте и слегка покраснела, когда его взгляд вспыхнул, опустившись к моей груди.
– Я стану твоей женщиной по-настоящему.
И он опрокинул меня навзничь на шкуры, глядя мне в глаза своими безумно красивыми зелеными омутами.
– Я клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь… Поженимся и поедем в Россию, Настя. Знакомиться с твоими родителями…
Я вскинула руки и рывком прижалась к его груди. Неожиданно для себя расплакалась, а он засмеялся.
– Я счастлив, ледяная девочка. О, Аллах свидетель – еще никогда в жизни я не был так счастлив.
А утром он одевался на эту самую вылазку, и я снова ощутила прилив дикого ужаса от предстоящего расставания. Поправляла джалабею у него на груди, проводя пальцами по вышивке на вороте и нарочно оттягивая расставание.
– Я хочу родить от тебя ребенка…
И опустила взгляд вниз. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, а он заставил посмотреть себе в глаза и усмехнулся. В глазах заблестели миллионы чертей.
– Если хочешь, значит, родишь. Когда вернусь, мы будем очень много стараться над его исполнением.
Я вдруг представила его с ребенком на руках, представила, как он улыбается так же, как мне, с той нежностью, на которую способен только Аднан.
– Мне страшно…
– Ты не останешься одна. С тобой останется с десяток воинов, готовых отдать за тебя жизнь.
– Мне не страшно оставаться одной. Мне страшно, что с тобой может что-то случиться.
Улыбается и гладит мое лицо большими шершавыми ладонями.
– Если ты ждёшь меня, со мной точно ничего не случится.
Я медленно выдохнула и прижалась к нему всем телом, обнимая за шею, слыша, как он с наслаждением втянул запах моих волос.
– Я мечтал, что однажды ты сама обнимешь меня, что будешь ждать меня домой.
– Я люблю тебя, Аднан. – и на глаза навернулись слезы.
Почувствовала, как он прижал меня к себе сильнее, как заставил спрятать лицо у него на мощной груди.
– И я люблю тебя, моя ледяная девочка, моя белоснежная зима.
Я наслаждалась этими словами, но для меня были намного дороже его взгляды, полные нежности или страсти, его сильная спина, за которой он прятал меня от врагов и даже от самой смерти, его забота и его дикая страсть ко мне. И мне больше не хотелось спрятаться от него. Мне хотелось давать ему больше, чем он давал мне, мне хотелось возвращать и не только брать.
– Мне уже пора.
Я кивнула и разжала руки.
– Иди.
– Нет, вначале я еще раз поцелую тебя.
И со смехом набросился на мой рот, терзая его и напоминая, как искусал ночью нижнюю губу, которая теперь саднила от его поцелуев.
Когда отряд исчез из поля зрения, а вдали остались лишь клубы песка, я подумала о том, что так будет всегда. Если я действительно согласна быть его женщиной, война для нас с ним никогда не закончится, потому что он весь из нее соткан. Он живет войной и на войне. Мне придется с этим смириться и принять.
Точнее, я уже смирилась. Если он готов для меня менять свои жизненные принципы даже вопреки правилам своей семьи, то и я смогу измениться для него.
***
Он называл это счастьем. Оно разъедало ему вены, впивалось в сердце маленькими шипами болезненной радости и обжигало глаза. Сын шейха, бастард, который не знал, что такое любовь в принципе, даже не подозревал, что может быть по-настоящему счастливым.
Но оно наполняло все его существо, когда Альшита радостно встречала его, бежала навстречу, раскрывала ему объятия, а по ночам так же голодно отдавала ему всю себя, как и он брал ее. Этот триумф, он эхом разносился по всему его большому телу дрожью от каждой ее улыбки, подаренной ему.
Каждый раз, когда смотрел ей в глаза и видел в них свое отражение, когда вбивался между ее раскинутых ног или жадно брал ее сзади там, где страсть их настигала. Увозил за барханы или к оазису, чтобы упиваться ее наготой на фоне девственной природы. Серебром на фоне лазури и золота. Как безумец, брал ее где угодно, едва лишь только ощутив волну возбуждения. И с ума сходил от взаимности. Заставлял ее повторять «люблю». Повторять на ее языке и на своем. Снова и снова слышать и впитывать эти слова в каждую пору своего тела.
Он никогда не думал, что захочет возвращаться в одно и то же место. Его домом было небо, а постелью – песок. Вся пустыня была его царством. Но он ошибался. Оказывается, в тот момент он и сам не знал, что это значит, когда тебя где-то ждут. И любят. Он чувствовал, что она любит. Она давала ему это ощутить.
Когда вернется в Каир и привезет свою девочку уже в качестве жены, все эти змеи и все его братья примут ее. Пусть только попробуют не принять. Аднан не побоится швырнуть им вызов даже при отце. Он не такой, как Кадир. Он защитит свою женщину и вознесет ее до небес.
А Зарема… Зарема пусть сначала родит. Потом он решит, что с ней делать. Примет ребенка, а ее… ее навсегда оставит жить у тетки под домашним арестом до конца ее дней. И пусть благодарит Аллаха, за то, что Аднан так добр к ней.
Он пришпоривал коня после очередной вылазки с Рифатом и мчался к пещере, гонимый тоской и голодом по своей женщине. И в этот момент его мысли не занимал даже Асад, который уже три раза сменил маршрут.
Альшита всегда ждала его в одном и том же месте, с развевающимися на ветру волосами. И он мчался к ней навстречу, чтобы потом сжимать ее жадно прямо в седле. Целовать сладкие губы, щеки, волосы, шею. Наслаждаться тем, что она снова рядом, ее запахом. Голосом и тем, как он сам отражается в темно-синих глазах. И снова набрасываться на нее в жадных поцелуях, сминать ее тело, мечтая поскорее опрокинуть навзничь и взять.
Увезти подальше от чужих глаз, постелить на прохладный песок покрывало и раздеть донага, чтобы смотреть на великолепное стройное тело в свете луны, любуясь каждым изгибом и сатанея от предвкушения.
А потом развернуть спиной к себе и опрокинуть вперед, заставляя стать на четвереньки, пожирая голодным взглядом изогнутую спину, округлые бедра и влажные складки плоти, открытые его похотливому взгляду.
Войти одним толчком, наполнить ее собой и под ее стон триумфально и громко зарычать диким зверем. Развернуть лицо к себе, удерживая за подбородок и делая первые толчки, видеть, как ее глаза закатываются от наслаждения. Утолить первый голод, а потом вдираться в нее долгими часами в разных позах, наслаждаясь ее влажным телом, извивающимся под ним от удовольствия. Ее стонами и криками, ее потом, стекающим горячими каплями по матовой коже, с которой он слизывал все соки и не брезговал ничем. Он хотел сожрать ее всю и попробовать везде, и он сжирал и пробовал. Аднан ибн Кадир не привык себе в чем-то отказывать.
Пока не взрывался сам, изливаясь в нее и содрогаясь от острейшего оргазма. И только потом везти ее к пещере, потом ужинать, утолять жажду, и уже спокойно до утра учить ее любви уже по-другому. Тягуче нежно.
И в этот раз все было точно так же. Сначала она, и только потом в лагерь. Сначала его персональный наркотик.
– Я соскучился.
– И я ужасно соскучилась.
Смущается… это непередаваемо – видеть, как она смущается и отводит взгляд, пытаясь прикрыться, а он нарочно удерживает ее руки и не дает. Это были первые слова, что они сказали друг другу. Вначале здоровались их оголодавшие тела самым примитивным способом.
– Мне сегодня приснился сон.
– Какой?
Сам себе не верил, что ему это действительно интересно, и это было именно так. Он хотел знать, что она видит без него даже во сне.
– Мне приснилось, что у меня родился сын. У него были черные волосы, как у тебя, и он был очень на тебя похож.
– Да? И как ты его назвала?
– Не знаю… – она нахмурила брови, – он исчез. Я слышала, как рядом плачет ребенок, а его найти не могла. Он словно испарился. А потом мне говорили, что его и не было никогда.
Она с тревогой посмотрела на Аднана, а он подумал о том, какой же она все-таки еще сама ребёнок.
– Это всего лишь сон. На самом деле я всегда сумею защитить тебя и нашего ребенка. Ты мне веришь?
– Верю. Я всегда тебе верю. Поехали в лагерь. Здесь холодно.
Привстала, а он посмотрел на ее торчащую грудь и мягкий нежно-персиковый сосок, и у него снова встал.
– Позже. Вначале я тебя согрею.
Он не знал, почему так бешено желал ее, при одном взгляде на ее тело у него каменел член и ныло в паху, сводило яйца.
– Согрей…
И откинулась на спину, привлекая его к себе за шею.
– Я хочу, чтобы ты вечно грел меня, Аднан. Мне очень холодно без тебя.
Она даже не подозревала, насколько без нее холодно ему самому. Насколько он стал слаб и уязвим. Насколько чувствителен ко всему, что касалось ее. И постоянно испытывал дикий ужас ее потерять. Фанатический ужас… он не рассказывал ей о своих снах. Но ему часто снились кошмары, в которых он не смог ее уберечь. И он невыносимо боялся ощутить это бессилие и дикую звериную тоску.
Каждый раз, когда оставлял ее, переживал, что даже погода и скрытое место за барханами не сможет уберечь его Альшиту. Поэтому Асад должен умереть. Только тогда ибн Кадир будет спокоен и вернется в Каир.
Да, это будет кровавая бойня, но у них есть все шансы на победу. Враг не ожидает нападения. Он свято уверен, что никто не знает маршрута и что он запутал все следы.
Потом они вернулись в лагерь, и пока женщины готовили ужин, он сидел у костра и следил за Альшитой жадным взглядом. Ему нравилось видеть, как она готовит для него, как старается стать одной из них. Еще несколько месяцев назад он бы никогда в это не поверил. Но все меняется… Просто раньше Аднан ибн Кадир точно знал, что перемены не сулят ничего хорошего, а сейчас готов был вырвать глотку любому, кто посмел бы помешать ему наслаждаться этими переменами.
Джабира присела рядом с ним и закурила свою длинную трубку.
– Значит, все же выследили Асада?
– Выследили. Пришла пора очистить Долину смерти от этой вонючей гиены.
– А последствия? Не думаешь, что потом найдется еще один такой Асад. Всех его людей не перебить за один раз.
– Иногда достаточно убить вожака, чтобы стадо разбрелось куда глаза глядят.
– До Асада здесь зверствовал другой шакал, и твой отец когда-то точно так же отвоевывал право на Долину… разве это помешало появиться еще одному ублюдку?
– А что мне помешает убивать всех, кто посягнет на мои земли?
– Абсолютно ничего.
Альшита подошла к ним с лепешкой на подносе и дымящейся чашкой чая.
– Сегодня ничего не подгорело.
Протянула Аднану, и тот, взяв поднос, проводил ее горящим взглядом обратно к костру. Сегодня ночью перед отъездом он будет брать ее до исступления долго. Так долго, чтоб охрипла от криков и чтоб на ней остались его метки и его семя внутри.
– Она обязательно родит тебе сына, Аднан. Я это точно знаю. Родит раньше, чем все думают.
Конечно, родит, ведь они так усердно над этим работают, и представил лицо отца, когда тот узнает о внуке.
– Даже я не верила, что она сможет тебя принять и простить, но любовь творит чудеса, как, впрочем, и самые лютые ужасы.
Аднан посмотрел на старуху и отпил чай.
– С ужасами покончено. Я вернусь и сделаю ее своей женой, а потом заберу в Каир.
– Да поможет тебе, Аллах.
– Я бы расчувствовался, если бы считал, что ты в него веришь.
– А что значит вера? В твоем понимании она выглядит как-то по-особенному? Такая, как я, не может верить?
– Такая, как ты… Не знаю. Тебе виднее.
– Будь осторожен в пустыне, Аднан. Среди вас есть шакал пострашнее Асада.
Пристально посмотрел на ведьму.
– Что ты знаешь?
– Ничего… всего лишь делаю выводы и предостерегаю.
Он осушил чашку и, резко встав, подошел к Альшите, взял под руку и повел за собой в пещеру.
Глава 24
– Ты уверен, что точно знаешь время, Рифат? Твой осведомитель не мог нас обмануть?
– Нет, не мог. Это исключено. Он сообщил точное время. И уже не раз делал это для нас.
– Может быть, из-за бури они отменили?
– Нет. Именно в бурю он поведет людей, рассчитывая, что никто не посмеет напасть. Асад – хитрая тварь, но вместе с тем самоуверенная.
Аднан закрыл лицо до самых глаз, всматриваясь в дорогу, а точнее, туда, где должен был пройти караван Асада. Буря уже бушевала вовсю, хотя и была более слабой, чем обычно. Клубы пыли летали в воздухе, заворачивались в кольца, лезли в глаза и в горло. Но у них не будет другого шанса напасть на ублюдка. Если сегодня караван с оружием пройдет через земли Аднана – это будет проигрыш такой величины, что сын шейха может смело пускать себе пулю в лоб. У них нет ни одного права на ошибку. Этот торговый путь должен принадлежать Кадирам.
– Мне не нравится, что они задерживаются, – буркнул Шамаль и чуть привстал над песочной насыпью. Но Рифат ткнул его обратно.
– Терпение. Мы слишком долго ждали и готовились к этому моменту. Теперь осталось только воплотить наш план. Все отточено до мелочей. Три отряда, которые нападут по очереди с разных сторон.
Рифат отхлебнул воды из фляги и протянул ее Шамалю.
– Выпей холодный чай и успокойся. Не дергайся, как девственница перед первой брачной ночью.
– Я и не дергаюсь. Но мне не нравится эта тишина. Не люблю, когда настолько тихо. Кажется, что кто-то и что-то затевает.
Он посмотрел в бинокль еще раз. Но Аднан отобрал у него бинокль.
– Хватит смотреть. Я проверю вместе с Селимом, а вы с дороги глаз не спускайте. Если что, дашь знак.
– Не вижу ни единой тени, а уже прошло два часа.
Рифат сам посмотрел в бинокль. Действительно – ни единой тени. Никакого движения.
– Их могли задержать на КПП.
– Не могли. У Асада все прикормлены.
– Не кисни, Шамаль. Он точно баб перевозить будет. Этот сутенер никогда пустым не едет. Мы тебе пару шармуток подарим. Как вознаграждение за ожидание. Говорят, у него есть самых разных мастей.
– А такие, как шармута Господина, у Асада есть?
Рифат шумно втянул воздух и пристально посмотрел на Шамаля.
– Это ты о ком сейчас?
– О белобрысой русской, которая каждую ночь у Аднана в пещере спит. Красивая белая сучка. Когда думаю о ней, у меня яйца болеть начинают и член колом стоит.
Рывок, и голова Шамаля окунулась в песок по самые уши, сильно зажатая пальцами Рифата. Настолько сильно, что тот начал неистово молотить по песку и пытаться высвободиться. А когда его отпустили, опрокинулся на спину, кашляя и протирая глаза.
– Альшита не шармута, а будущая жена Аднана. Если бы ты назвал ее шармутой при нем, то остался бы без языка, а так всего лишь нажрался песка.
– Чокнутый, придурок! Без дырки совсем сдурел! Думаешь, никто не видит, как ты сам на белобрысую слюни роняешь! У людей глаза есть и уши. Заметит Аднан и тебе яйца оторвет. Кто-нибудь ему да скажет, как ты подглядывал за ней, пока его не было. Как тенью ходил, пока готовила она и стирала, как в чане воду менял, а сам смотрел голодными похотливыми глазами.
Рифат мгновенно вытащил кинжал и приставил к глотке Шамаля.
– Еще одно слово, и я лишу тебя и языка, и яиц.
Шамаль приподнял руки над песком, как бы сдаваясь.
– Ты чего, брат? Да я так. Пошутил я! Из-за шармуты брата по вере жизни лишишь?
– Пошутил? Еще раз пошутишь, а я нет. А это тебе на память о шутках.
И крест-накрест полоснул по щеке, и Шамаль схватился ладонью за лицо.
– Как в зеркало смотреть будешь, вспоминай шутки свои. А она не шармута и скоро наследника родит. Скоро все ей в ноги кланяться будут.
– Только ты этого можешь и не увидеть, если продолжишь и дальше на нее так смотреть. Найдутся те, кто Аднану расскажут.
Сплюнул песок и вытер тыльной стороной ладони окровавленную щеку, схватив бинокль и вглядываясь в марево бушующей пыли.
А Рифат яростно приложился к фляге и стиснул челюсти. Да, прав был Шамаль. Не шутил он, да и не показалось ему. Случилось с ним что-то… еще когда умоляла Аднана спасти. Даже раньше. Не помнил он точно, когда. Очнулся, только осознав, что за барханом прячется и подсматривает за ней… и рука сама к штанам тянется, чтобы тесемки распустить и по члену туда-сюда водить до самой разрядки, от которой скулы сводит и перед глазами зарево вспыхивает раскаленное, такое же яркое, как и ее волосы, глядя только на ее грудь, мелькающую в вырезе джалабеи, пока она вещи солдат в чане стирает и лицо потное вытирает руками. И потом проклинать себя часами. Сдирать с себя вещи и идти на солнце, подставлять спину беспощадным лучам, чтобы волдыри ему выжгло, чтоб каждый раз дергаясь от боли, помнил, что женщину друга и Господина желать нельзя. Но разум одно говорит, а глаза видят, и сердце в груди прыгает, как ошалелое. Надо девку себе из отряда Асада взять. С собой таскать и покрывать каждый раз, как перед глазами образ русской встает. Не позволять себе даже думать о ней, даже мечтать. Мерзко это и презренно.
***
– Осторожно двигаемся в сторону каньона, они разбили лагерь в пещере, укрылись от бури и пойдут этой дорогой, когда утихнет ветер. Видно, тяжелые обозы, боятся перевернуться. Что у тебя с лицом, Шамаль?
Рифат ухмыльнулся.
– Проспорил мне, и я слегка ему рожу раскрасил. Шрамы украшают настоящих мужчин.
Аднан засмеялся и хлопнул Шамаля по плечу.
– Не спорь с Рифатом – это хитрая лиса всех переспорит. Все, идем в дорогу. Нападем на них неожиданно и перережем, как овец.
Они ползли по песку в полной тишине, сливаясь в темноте с насыпью и передвигаясь рывками, потом затихая. Вдалеке, в одной из пещер виднелись костры и люди, сидящие у них. Где-то рядом выли шакалы. Безмятежный вид отряда Асада заставил Аднана усмехнуться.
– Я же говорил, что этот пес слишком уверен в своих силах.
– Как-то странно, что они привал устроили так в открытую, и их видно за несколько километров.
Рифат посмотрел в бинокль и повернулся к Аднану, но тот пожал плечами.
– Ничего странного. Ублюдок считает, что никто не сунется ни на его землю, ни в такую бурю. Он просчитался. Мы возьмем их прямо там. Тепленькими и сонными.
Потом повернулся к Рифату.
– Разделимся, как и хотели изначально. Я возьму Шамаля и остальных, мы нападаем, а ты прикрываешь мне спину. Когда начнется месиво, подашь знак Замиру, пусто приходит добивать.
– Я пойду с тобой! Пусть кто-то другой остается сзади и прячет трусливо свои яйца!
– Мне больше некому доверять настолько, брат. Только тебе. Прикрой меня и ребят. Асад хитрая тварь. Все может быть не так просто, как нам кажется.
– Тебе самому уже что-то не нравится?
– Не знаю. Вроде все тихо и… но есть какое-то ощущение подвоха. Где охрана по периметру пещеры?
– Я видел пару человек. Не больше.
– Ладно. Времени нет на раздумья. Буря кончится и будет намного сложнее. Шамаль, оставайся здесь. Рифат, жди моего знака. Нападаете, когда мы примем бой. Второй волной. Пленных не берите. Всех укладывайте там. Хочу устроить здесь кладбище для Асада и его людей.
Пополз вперед, но вдруг обернулся к Рифату, который всматривался в сидящих у костров людей Асада.
– Если что-то пойдет не так, уводи отряд и позаботься об Альшите. Защищай ее ценой собственной жизни. Поклянись мне, брат!
Рифат яростно ударил кулаком по песку.
– Сам о ней позаботишься.
– Клянись кровью своей матери! Клянись мне сейчас.
– Клянусь! Глупая клятва… ты потом о ней пожалеешь.
– Мне надо быть уверенным, что если у нее не будет моей защиты, то ее защитишь ты.
Аднан и воины, как темные тени, поползли по песку вперед, а Рифат так и остался смотреть в бинокль и держаться за ствол винтовки. У него у самого было это ощущение, что здесь что-то не так. Ощущение какой-то простоты. Слишком легко будет перестрелять воинов Асада в ловушке в виде песчано-каменной пещеры. Но в жизни всякое бывает. Люди проигрывают бои при самых идиотских обстоятельствах и благодаря самым нелепым ошибкам. Даже великие полководцы не могли просчитать все наперед.
Снова осмотрел высокие насыпи и барханы и внезапно вздрогнул. Над самой пещерой, где неровными рядами виднелись остроконечные каменные глыбы, мелькнула чья-то фигура. Он думал, что ему показалось. И чуть приподнявшись, всмотрелся до боли в глазах вперед. И тут же ощутил, как по спине поползли ледяные щупальца страха и догадки. Там не фигуры, там целый отряд. Наверху. Прямо на горе, под которой находилась пещера. Когда понял, отнялся затылок и сдавило горло, как ледяной лапой смерти.
Вскочил во весь рост, прикладывая бинокль к глазам и понимая, что его крик не услышит ни Аднан, ни его люди из-за ветра.
– Всем встать! За мной! Там ловушка!
И со стоном увидел, как Аднан и его люди ворвались в пещеру и тут же сверху посыпались камни, заваливая вход. Рифат мчался туда, задыхаясь и сжимая одной рукой кинжал, а другой винтовку. Он что-то орал своим людям, но даже сам не мог разобрать, что именно. Сердце стиснуло клещами и пониманием, что это не просто ловушка, а чудовищный капкан. Смертельный. Их туда заманили… их обвели вокруг пальца, и они попали в самое пекло.
Сзади послышался сдавленный крик, и уже через секунду с горы спрыгнули воины Асада. Они обрушились на отряд Рифата, укладывая на месте сразу нескольких солдат. Обезглавленные трупы упали в песок. Окрашивая его в ярко-алый цвет.
– Ловушкааа! – орали сзади и с боков. Слышался лязг метала, выстрелы и вопли.
Рифат резал противника, так как стрелять было бесполезно, завязался рукопашный. Оттесняемый от входа в пещеру он чувствовал, как по коже прошла волна ярости и бессилия. Вокруг развязалась кровавая бойня, а половина отряда завалены в пещере. И пока не уложат проклятых Асадовских, вход не раскопать. Скорей бы Замир подоспел с третьим отрядом. Или их всех здесь перережут как щенков. Людей Асада слишком много. И они явно были готовы к нападению. А он с Аднаном привели своих воинов на верную смерть. Никаких обозов поблизости не было. Их ждали, для того чтобы убивать, а не защищали товар. Кто-то предупредил Асада, и тот успел подготовиться. Кто предал? Какая ублюдошная тварь приготовила эту адскую ловушку?
Надо подать знак Замиру, чтоб нападал, иначе у них не останется ни единого шанса. Если они хотя бы оттеснят Асада от входа в пещеру, то можно будет разгребать завал.
– Прикрой, Шамаль! Я вверх, пущу сигнальную ракету, – крикнул Рифат своим, на ходу стреляя сразу в двух людей Асада, бегущих к нему навстречу.
Бросился к горе и не сразу понял, что именно произошло и почему его отшвырнуло назад, а уши заложило так, будто их разорвало изнутри.
Он выстрелил в кого-то, отбрасывая назад врага, глядя расширенными глазами, как в воздух летят камни, пыль и фрагменты разорванных тел. Он еще не понимает, что именно произошло… но боль уже распространяется по всему телу. Пещеру взорвали изнутри, бархан разнесло к чертям, и Аднана с его людьми завалило камнями, предварительно превратив в куски мяса.
– Уходим! Помощи не будет! – слышен голос Шамаля. – Гонец вернулся, отряд Замира разбит. Все мертвы еще несколько часов назад.
– НЕТ! Держимся… мы должны унести тела.
– Нас перебьют здесь! Ты совсем ополоумел. Ты и так нас привел на смерть. Ты и Аднан!
Рифат изо всех сил ударил Шамаля в лицо и заорал.
– Значит, сдохнем, но никого не бросим. Там могут быть живые.
– Поздно! Там некого спасать. А от наших людей почти ничего не осталось, и отряд Замира не идет! Они мертвы! Это была ловушка. Мы разделились, а нас перестреляли. Все. Нечего больше спасать. Надо отступать.
Они смотрели друг другу в глаза, и Рифат чувствовал, как его всего трясет и лихорадит от понимания, что этот трусливый урод прав… только от этого не легче. От этого себя ощущаешь еще большим ничтожеством.
– Отступать, как трусливые псы?
– Нет, пытаться спасти людей… за телами можно вернуться позже. Отдавай приказ, Рифат, и уводи нас отсюда.
***
Они убегали с поля боя, и Рифату хотелось перерезать себе глотку. Аднан бы никогда не стал отступать. Он бы что-то придумал… Да, черт его раздери, сунулся в самую ловушку. Все они идиоты, их провели как детей, как сопливых пятилеток. У костров сидели куклы. Их поджидали. Более того, их стратегию и план превосходно знали.
От отряда почти ничего не осталось. Около десяти человек и трое раненых. Они лежали в холодном песке и молча выжидали, когда люди Асада уйдут как можно дальше, чтобы идти к пещере и пытаться вытащить из-под завалов тела или фрагменты тел… отвезти вдовам и матерям. Прийти с позором, но хотя бы дать им возможность хоть кого-то оплакать.
– Если нас опять там ждут, то не вернется никто, – Шамаль исподлобья смотрел на Рифата.
– Значит, так тому и быть. Но я никого не держу. Кто хочет, может уходить. Наши братья должны быть оплаканы и похоронены, как положено, а не гнить под камнями в безымянной братской могиле. Наш предводитель должен быть отвезен в Каир, иначе мы никогда не сможем посмотреть в глаза нашим собратьям.
Рифат поднял взгляд на притихших, испачканных кровью людей.
– Кто со мной?
За ним пошли все. И даже Шамаль.
Внезапно позади отряда послышался жуткий вой, а в темноте фосфором сверкнули глаза.
– Анмар! – воскликнул Рифат и свистом подозвал пса, но тот не торопился подходить. Стоял поодаль со вздыбленной холкой, а потом снова поднял морду вверх и жалобно завыл. Рифата всего передернуло от понимания, почему воет пес.
– Да, ты прав… Хочется выть от боли. Идем, Анмар, поможешь нам его найти…
И стиснул челюсти так, что от боли побелело перед глазами.
***
– Кто-то останется здесь сторожить и отгонять шакалов и птиц. Я пойду к пещере за остальными, отправлю гонца в деревню за подмогой.
Посмотрел на бледные, осунувшиеся лица воинов и ощутил, как у самого все тело сводит и дышать невозможно от придавившего груза адской потери и собственной вины.
– Нужно опознать то, что от них осталось, и отвезти останки… Тело Аднана я возьму с собой, отдам его вдове перед тем, как вывезти в Каир.
Голос дрогнул после слова «тело», и снова возникло желание вырезать себе сердце и лечь рядом на покрывале, в которое завернули обугленные фрагменты тела, по которым он опознал своего друга и брата. Опознавать особо было нечего, от ибн Кадира, как и от остальных, практически ничего не осталось. Только куски, на которых кое-где виднелись остатки татуировки и золотая цепочка, сплавленная с куском кожи.
– Какой вдове? – спросил Шамаль. – Какого черта мы должны слушать твои приказы? Тело господина нужно везти немедленно в Каир его отцу и семье, а не таскать по пескам. Или теперь у нас ты вместо Аднана? Сам себя избрал, едва он погиб?
Рифат повернулся к Шамалю и зашипел. Глядя ему в лицо.
– Да, я себя избрал, и я так решил. Ты можешь убить меня, чтобы поступить иначе. Хочешь бойни? Я готов ее устроить прямо сейчас. Этот цирк с разделением власти, когда души наших воинов еще ходят рядом с нами и осуждающе смотрят на нас.
Никто не посмел ему возразить.
– Вы, трое, оставайтесь здесь охранять тела. А мы поедем в деревню и к пещере.
Рифат кожей ощущал этот надлом. Все они полумертвы от потерь и разочарования. Никто не знает, что будет дальше. Смерть Аднана всех выбила и утопила в болоте. Не скоро каждый из них оправится от этого поражения. В нем вина их всех вмесите взятых. Их, присягнувших в верности сыну шейха, и, возможно, они понесут жестокое наказание за то, что он мёртв, а они остались живы. Ничего… Асад сдохнет. Он будет убит и умрет самой жуткой смертью. Рифат сделает все, чтоб его найти и уничтожить.
Только именно в это мгновение он не мог отвести взгляд от цепочки, сверкавшей среди развороченных останков, и чувствовал, как его тошнит… нет не от страха. Он перевидал достаточно в этой жизни. Его тошнит от понимания, что он, как трусливая собака, отпустил Аднана одного. А теперь смотрит на месиво, оставшееся от него, и не верит своим глазам… И где-то поблизости жутко воет Анмар.
ГЛАВА 25
Моя жизнь разделилась надвое совсем не тогда, когда я оказалась в песках в плену бедуинов, и не тогда, когда я стала женщиной в объятиях одного из самых жутких монстров. Нет. Тогда я просто была другим человеком и на мир смотрела совсем иначе… Моя жизнь разделилась именно сейчас. А точнее, ее попросту не стало. Все сгорело дотла – и моя вера, и надежда, и все мои мечты, которые выстроила и выносила заново. Всего лишь вчера… нет, всего лишь сегодня несколько минут назад я была счастлива. У меня было все. А потом меня не стало, я превратилась в обугленный кусок мяса, дергающийся от боли.
Я никогда не знала, что она бывает такой… что боль может быть настолько безумной и убивающей. Еще никогда в жизни я не испытывала такой дикой агонии, словно мне разорвали грудную клетку и живьем выпотрошили все мои внутренности. Но я все еще стою… иду… я даже что-то говорю. Только не знаю, что и кому. Первым, кого я тогда увидела, ожидая Аднана в привычном месте, прижимая руки к груди от волнения и надежды, что именно сегодня они вернутся. Первым я увидела Анмара. Он не бежал в сторону деревни, он брел, периодически задирая морду и оглашая пустыню воем, от которого шел мороз по коже. Но я еще не понимала ничего, я обрадовалась. Ведь если Анмар здесь, значит, и Аднан где-то рядом. Просто пес побежал вперед. И только потом я заметила отряд… а точнее, несколько человек. Они передвигались близко друг к другу и очень медленно. Они что-то везли. В темноте я не могла разглядеть, что именно, но внутри все похолодело. Я бросилась к ним навстречу, бросилась так быстро, как только могла, утопая в песке, спотыкаясь и придерживая шерстяную накидку. Анмар последовал за мной, а потом пошел вперед, оглядываясь, он словно вел меня к отряду. Пыль все еще кружилась в воздухе, мешая разглядеть – кто именно скачет мне навстречу, отделившись от отряда. А когда узнала, всхлипнула от разочарования. Я надеялась, что это Аднан.
Только внутри нарастал рев, словно сердце знало то, что еще не понимал мой разум. А предчувствие заволакивало паутиной, впивалось в кожу, как колючая проволока. Натягиваясь все сильнее и сильнее. Уже причиняя легкую боль, но еще не настолько ощутимую, чтобы почувствовать волны дикой паники. Я побежала быстрее, а он спешился и быстрым шагом пошел мне навстречу.
– Нет. Стой, Альшита! Нет!
Схватил меня за плечи, не давая бежать.
– Почему? Это… это Аднан там на покрывале? Вы его везете? Он ранен? Пусти меня!
Но пальцы Рифата вцепились мне в плечи и держали с такой силой, что казалось, раздробят меня на куски.
– Отпусти меняяя! Где Аднан? – мой собственный голос звучал как-то глухо и очень хрипло. Наверное, это не я. Это кто-то другой. И песок под ногами разверзается в черную яму, затягивает меня воронкой в какое-то пекло. В котором начинает дымиться и гореть моя кожа. Толкаю его, бью в грудь изо всех сил и смотрю остекленевшим взглядом на носилки и поникших воинов, а вой Анмара заставляет кровь стыть в жилах, и я зажимаю уши руками.
– Пусть он замолчит! Где Аднан? Почему вы вернулись без него?
И это тоже спрашиваю не я… потому что я уже все поняла. Только я не хотела об этом думать. Не хотела давать этой мысли ворваться в меня и изрезать изнутри до костей, а потом раздробить и их. Это ведь все неправда. Он слишком сильный, чтобы вот так… и слишком большой, чтобы поместиться там… на том покрывале.
– Пусти! – простонала, оседая на колени и чувствуя, как Рифат поддерживает меня, не давая упасть. Он вложил мне в ладонь что-то ужасно холодное, и я, скорее, ощутила пальцами, чем увидела или поняла, что это. Вернула ему, точнее, изо всех сил попыталась отдать, но он сжал мои пальцы.
– Отнесите его в пещеру, – и снова этот голос. Кто это говорит? Почему она говорит, а я не могу? – Джабира осмотрит раны и вылечит его. Надо разжечь костер, чтобы он не замерз и нагреть воды.
И в то же время я ощущала, как умираю, как меня разрывает изнутри той самой дикой болью, и куски мяса словно отваливаются от меня, оставляя зияющие раны, истекающие кровью. Но она тоже жжет меня, заставляя дрожать и дергаться от боли. Ломит даже кости, их выкручивает и выворачивает из моих конечностей и из всего тела. Мне кажется, моего сердца больше нет. Оно разорвано в лохмотья, и жуткая тварь сидит внутри меня и пожирает последние куски моей надежды, глотает их и разносит рев по моему телу. Так ревут забитые животные, которых свежуют наживую.
– Пустиии, я хочу его увидеть!
Ударила Рифата в грудь и дернулась изо всех сил.
– Нет! Нельзя. Там не на что смотреть. От него ничего не осталось… Его подготовят, сложат в ящик, и тогда ты сможешь его оплакать!
– В ящик? – посмотрела на Рифата сквозь какой-то красный туман, который обжигал глаза и заставлял щуриться от рези в них. – Зачем в ящик?
– У нас нет гробов… нам не в чем везти тело в Каир. Нужно доставить останки его семье. Но ты сможешь с ним попрощаться до рассвета.
– Какое тело? – переспросила и впилась в плечи Рифата, пытаясь вырваться. Я поняла… я знала, о чем он говорит, но мой разум и та самая дыра в груди не хотели этого принимать. Не хотели верить.
– Аднан мертв, Альшита. Он погиб. Его тело надо отвезти в Каир.
Он объяснял мне очень терпеливо как маленькому ребенку. А мне не надо было объяснять. Я не хотела его слушать. Пусть он замолчит. Я даже зажимала руками уши. Чтобы не слышать, и отчаянно пыталась вырваться. Наверное, я сошла с ума. Потому что я себя не осознавала, я только испытывала мучительную боль и непонимание.
Рифат сильно сжал мои плечи и тряхнул меня.
– Я обещаю, что дам тебе время попрощаться.
– Это бред… все, что ты говоришь, бред. Джабира его вылечит. Она сможет. Неси его в пещеру.
– Там нечего нести. Там куски. Одни куски, Альшита… пойми. Нет его больше.
Куски чего? Моего сердца? Я так и чувствовала, что там лежат окровавленные куски меня самой. Мне хотелось заорать, но я не могла. Я онемела. Хотелось куда-то бежать, но ноги не слушались меня. Я только смотрела на то покрывало и дрожала всем телом.
ГЛАВА 24
Прощение…Как много всего в этом слове, звучащем иногда, как молитва, иногда, как приговор, а иногда, не имеющем и вовсе никакого смысла. Можно ли простить и забыть, или простить, но ничего не забывать, или забыть, но оставить внутри ядовитые осадки горечи. Нет, я его не прощала и мне не нужны были его просьбы о прощении. Я не ждала их, как ждут многие другие, чтобы разрешить себе на законных основаниях, с облегчением сделать то, что хотели – иметь возможность, потешив свою гордость, раскрыть свои объятия прощенному, не чувствуя себя при этом жалким и униженным.
Если бы я хотела простить, если бы я жаждала этого или же наоборот жаждала мстительно не прощать – мне было бы намного легче…Но я не хотела ни того, ни другого. Я хотела совсем иного, того, что ОН никогда не сможет мне дать и прощение нас обоих не спасет.
Я смотрела вдаль, на горизонт, туда, где когда-то Аднан показывал мне тот самый замок из миража. Кроваво-красный восход, такой же жутко-прекрасный, как и закат. И вдалеке нет ни одного миража. Наверное, в него надо верить и ждать, чтобы увидеть. Сколько времени прошло, как я здесь, в пустыне? Не знаю. Я не считала дни и ночи. Я их проживала вместе с ним, пока он начал есть самостоятельно, вставать, ходить. Он выжил. Это все, чего я хотела и просила так отчаянно у своего и у его Бога. Прощение так мелко по сравнению с ценой жизни того, кого любишь настолько безумно, как я любила этого дьявола.
Сзади послышались шаги и мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать кто это. Я его чувствовала душой, я им дышала, как люди дышат кислородом и точно улавливают, когда он чист. Только мой кислород наполнял мои легкие не чистотой, а углекислым газом рабства и собственной ничтожности, понимания, что я всего лишь ничто для него.
Встал и сам дошел сюда. Без палки и помощи. Улыбнулась уголком рта. Иначе и быть не могло. Упрямец и на лошадь взберется вопреки всем прогнозам Джабиры. Он и так встал, и начал ходить намного раньше, чем она думала. Аднан набросил мне на плечи накидку и так и не убрал руки.
За все это время мы почти не говорили… не касались друг друга. Я подбегала ночью пока он метался в лихорадке и стонал от боли, я согревала его собой ровно до того момента, как ибн Кадир не пришел в себя окончательно и тогда я перебралась во вторую маленькую пещеру к Джабире и теперь лишь приходила к нему проверить как он себя чувствует или принести еду. Аднан сделал лишь одну попытку заговорить со мной, удержав за руку, когда я принесла ему поесть после того как переселилась от него к Джабире. Я осторожно высвободила пальцы и ушла, не сказав ни слова. И избегала оставаться с ним наедине. Я не была готова ни к одному разговору…нет, не из гордости, упрямства или обиды. Скорее из страха, что этот разговор причинит мне много боли и страданий и…будет бесполезно-пустым.
Но он должен был состояться рано или поздно. И сейчас пришло самое время. Аднан почти выздоровел. Скоро он сможет сесть в седло и покинуть пустыню. Я осторожно убрала его руки со своих плеч, но он положил их обратно и легонько сжал. Сердце начало биться быстрее, и пальцы судорожно сжались, переплетаясь. Ощутила, как прижался лицом к моим волосам, как зарылся в них, молча и шумно вдыхая мой запах и заставляя ощутить, как болезненно дерет в горле, как болит в груди, как сжимается все тело и хочется зарыдать, но слез не осталось. Резко развернул меня к себе. Я посмотрела в ярко-зеленые глаза и судорожно втянула воздух, ощущая, как боль разливается по всему телу, осознавая насколько адское она станет через несколько мгновений…А потом я замерла не дыша. Он медленно опустился на колени, стискивая челюсти до хруста, так что на мгновенно побледневшем лице появилась гримаса страдания и на лбу запульсировала вена. С его ранением опустится на колени было непросто больно – это было невозможно.
- Прости меня…моя Зима…прости меня, - прижался губами к моим рукам, заставляя вздрогнуть всем телом и ощутить, как она разливается острой и ядовитой волной под кожей.
- Не надо…Встань, пожалуйста, - звучит так же тихо, как колышет ветер в своей колыбели крупинки песка, которые рассыпаются от легкого дуновения мне под ноги.
Аднан вскинул голову, и я всхлипнула увидев, как осунулось его лицо, сколько боли в его глазах и как он дрожит от напряжения.
- Нет! – Упрямо, с вызовом. – Мое место здесь у твоих ног.
Я отрицательно покачала головой.
- Твое место там… в доме твоего отца. Твое место быть тем, кем ты родился. И совсем не у ног русской шармуты.
Зеленые глаза потемнели, а я потянула его за руку к себе.
- Ты не шармута! Я запрещаю тебе говорить это слово при мне!
- Встань, Аднан, я прошу тебя.
- Встану, когда скажешь, что сможешь меня простить…пусть не сейчас. Пусть когда-нибудь. Сможешь?
- Нет!
Он стиснул челюсти и сдавил мои руки своими горячими руками.
- Мне не нужно тебя прощать. Все что произошло простить невозможно, как и забыть…Прощение — это совсем не то, чего я хочу.
- А чего ты хочешь?
Так и продолжает стоять на коленях, а я знаю какую нечеловеческую боль он сейчас испытывает.
- Я хочу домой…Я хочу к своей дочери, к Амине, к маме хочу.
Он словно воспрял духом и даже глаза засветились.
- Я отвезу тебя! Когда угодно. Когда ты захочешь мы поедем к ним, навестим их, заберем нашу девочку и…
- Нет! Ты не понимаешь… я хочу туда навсегда. Я не хочу их проведывать. Я хочу там жить, я хочу домой. Это место…оно не для меня, Аднан. Я никогда не стану одной из вас, и я не хочу ею становится. Я – это я.
Превозмогая боль, Аднан все же встал с колен, ни разу не застонав и не дрогнув, хотя по вискам покатились дорожки пота от усилий и той боли, которую он терпел. Привлек меня к себе за плечи, всматриваясь мне в глаза.
- Все будет иначе с этого момента, я обещаю. Если ты дашь мне шанс все будет иначе. Я изменю для тебя и переверну этот мир.
Отрицательно покачала головой.
- Не будет. Ты человек пустыни, а я родилась в городе. Я дитя цивилизации и других правил. Я…просто хочу домой. Пожалуйста, если мои просьбы что-то значат…, - я всхлипнула и сама сжала его пальцы, - отпусти меня!
Аднан со свистом выдохнул сквозь стиснутые челюсти. И мне было так больно, так больно говорить все это. Больно и страшно.
- Альшита…Настя, - перешел с арабского на русский и подняв руку, убрал пряди моих волос с лица, а мне захотелось закричать, чтоб не трогал, чтобы не касался меня сейчас. Не разбивал мою решимость, не калечил мне душу еще больше, не рвал мне сердце, от которого сам же оставил одни лохмотья. – Ты действительно этого хочешь? Уехать в свою страну?
- Это все чего я вообще хочу, Аднан. Отпусти меня…если ты просишь прощения, если признаешь меня не виновной. Я больше ни о чем не прошу, мне ничего не нужно. Я хочу стать свободной. Я хочу домой.
Тяжело дышит, продолжает ласкать мои волосы, смотрит мне в глаза и густые, черные брови, так четко очерченные на смуглом лице, сошлись на переносице.
- А дальше? Я отпущу, и ты уедешь домой. Что будет дальше…с нами?
Он еще никогда не говорил со мной вот этим голосом, не говорил таким тоном, как будто мое слово имеет хоть какой-то вес. Я его не знаю, я даже понятия не имею какой он на самом деле. И это страшно.
- Нас нет. Ты живешь в своем мире, а у меня есть свой. И я не вижу себя в твоем. Я никогда не смогу стать его частью.
- Не сможешь или не захочешь? – придвинул меня к себе, а мне захотелось упереться руками ему в плечи, чтобы быть как можно дальше, не чувствовать его запах. Не слышать, как тяжело он дышит. Не поддаваться искушению, не наслаждаться его близостью и не позволять облегчению заволакивать мое сознание, а надежде подниматься с колен. Потому что нет ей здесь места. Никогда и ничто не будет по-моему.
- Не хочу. – честно ответила я и посмотрела ему в глаза, чувствуя, как сводит горло спазмами невыплаканных слез. – возвращайся к себе, Аднан. Возвращайся, как победитель, как истинный наследник и преемник своего отца… а я…скажи, что убил меня.
- Почему? – его голос звучал все глуше, все более хрипло, - Когда я лежал бревном и не мог сказать ни слова ты шептала мне о любви, ты говорила мне о нашей дочке, о нашем сыне, ты…ты рассказывала мне о своих мечтах. И в них не было расставания. Ты лгала мне? Неужели так можно лгать со слезами на глазах?
Приблизился ко мне еще ближе, прижался лбом к моему лбу. Пожалуйста. Как же это невыносимо чувствовать его нежность.
- Я не лгала…Но в моих мечтах мы были не здесь. Где угодно, но не здесь. А это невозможно. Я никогда не приживусь в песках, а ты никогда не приживешься в моей стране.
- Девочка-зимааа, моя маленькая. Холодная деееееевочка, - осыпал поцелуями мои волосы, круша всю решимость, разрывая ее на ошметки. И это было страшннее угроз. Больнее ударов плетью. – разве если любишь можно прожить вдали, можно отказаться?
- Можно! – я уперлась руками ему в грудь. – Можно! Пойми! Ты никогда не станешь моим до конца! А я не приму твоих законов, твою веру, твоих жен, любовниц. Для меня жизнь с тобой невыносима и…она хуже боли от расставания. С тобой хуже, чем без тебя!
Он сглотнул и выдохнул горячим дыханием мне в лицо.
- Ты разве еще не поняла, что я только твой. Что все они…
- Все они существуют. Вот что важно. Все они есть и если не они так другие. Я не могу так… Я не хочу так. Ты можешь заставить меня насильно, ты можешь принудить меня…Но я никогда не выберу эту жизнь добровольно. Я умру в твоей клетке рано или поздно. Я на волю хочу. К березам, к тополям, к елкам и …к снегу. Не родное мне здесь все, не любимое. Чужое! Я ненавижу песок и солнце! А ты ими живешь!
- А я хочу тебя рядом. Женой тебя своей хочу, матерью моих детей. Джамаля и нашей дочери.
- Какой женой по счету, Аднан?
- Единственной! – рявкнул и сдавил мои руки так что я охнула от боли, и он тут же разжал пальцы и поднял руки вверх, словно извиняясь.
- Надолго? Я…я не верю тебе. Не вижу нас вместе. Не вижу себя здесь. И …не вижу себя с тобой.
Увидела, как исказилось его лицо от моих слов, как потух блеск в глазах и … я увидела в них дикую тоску, отчаяние, неверие, что слышит это от меня.
- А я не вижу тебя не рядом с собой. Не вижу тебя даже на полметра дальше моей вытянутой руки, - обхватил мое лицо ладонями, - не вижу себя без тебя. Понимаешь?
- Понимаю…
- И это ничего для тебя не значит?
- Значит, - почти прорыдала я, - значит…Но я не останусь здесь. Не могу. Не хочу. Прошу тебя, или отпусти меня, или похорони в песках рядом с сыном. Умоляю!
Схватил меня за затылок и притянул к себе, заставляя приподняться на носочки.
- Умереть, но не быть моей? Не быть со мной?
- Умереть, но не жить в клетке! Умереть, но остаться собой! Я тебя не знаю…Ничего о тебе. Ты всегда был господином, хозяином и никогда моим мужчиной…и я не верю что ты им станешь. Ты – это ты. И…я люблю тебя таким, но ты и я не единое целое. Я – зима, а ты – жгучее лето. Ты никогда не изменишься…да это и не нужно. А меня…Ты меня убиваешь.
- Я научусь любить тебя так, как этого хочешь ты, - и снова эта нежность в голосе, эти короткие поцелуи, эти пальцы ласкающие мои скулы, перебирающие волосы на затылке. – научи меня, я готов учиться всему, чтобы стать для тебя таким, как ты мечтала.
- Тогда это будешь уже не ты, - всхлипнула я и почувствовала, как соль все же наполняет глаза и боль давит на легкие, застывает камнем в горле. Оказывается, это невыносимо слышать его голос в такой тональности, когда он им рвет все струны моей души, поджигает мои решения, мучит мою силу воли…От него услышать нечто подобное, это все равно что сейчас здесь посреди песков посыплется снег.
- Почему ты так думаешь? Ты же сказала, что совершенно не знаешь меня…А что, если я окажусь совсем другим.
- Дело не только в тебе…
- А в чем?
Осторожно придерживает мой подбородок и сводит с ума, разрывает сердце этим взглядом.
- Во всем. Я не хочу здесь быть. А где-то в другом месте не захочешь быть ты.
- Верно. Это моя страна, мой народ. Моя жизнь. И я предлагаю тебе стать ее частью. Стать тем, кем никто и никогда не был для мужчин с семьи Кадира.
- Я не хочу никем становиться. Я хочу быть собой. Хочу быть Настей Елисеевой. Хочу ходить с распущенными волосами, носить брюки и юбки, учиться, работать, гулять, говорить по-русски. Жить я хочу. Свободной. Не придатком к мужчине, не его рабой, не вещью. Понимаешь? И здесь это невозможно! И не тебе менять эти законы!
- Значит ради любви ты не можешь от всего отказаться и принять мою жизнь?
Я все же уперлась ему в грудь и дернулась, освобождаясь от его рук. Как он может просить меня отказаться, если сам у меня все отнял и меня отнял у моей дочери…Но я хотела упрекать, не хотела и ненавидела упреки.
- А ты? Ты ради любви от чего можешь отказаться? Ты требуешь от меня, а сам…что ты готов дать мне?
- Все! Только попроси!
- Я попросила…
Он хотел дотронуться до моего лица и все же опустил руку. Так и не ответил, а мне захотелось заорать, ударить его, зарыдать в голос. Потому что я знала…знала, что он ни от чего ради меня не откажется. И дело не во мне… а в том, что он не имеет права, в том, что воспитан иначе и…наши менталитеты слишком разные. Пропасть между нами.
- Значит хочешь, чтобы отпустил? Хочешь отказаться от всего и уехать?
Я судорожно глотнула раскаленный воздух и едва заметно кивнула.
- Скажи мне это. Скажи – Аднан, я тебя не люблю и хочу уехать. Скажи, Аднан, я лгала, что ты любовь моей жизни и я просто хочу быть от тебя свободной.
Ударами наотмашь. Словно плетью по лицу, по груди, по рукам. Исполосовал каждым словом.
- Я не лгала! Не лгала! Ты любовь моей жизни! Ты…
- Значит ты должна остаться, иначе ни одно твое слово ничего не стоит.
- Значит считай, что я лгу. Считай, что каждое мое слово ложь. Тебе ведь было легко так считать и раньше. Ничего не изменится для тебя и сейчас.
Ветер стих внезапно и стало очень тихо, словно все вокруг затаилось.
- Ты права. Ничего не изменится. Я был дураком, если смог мечтать, что ты выберешь меня добровольно.
- Ты все еще можешь меня заставить.
Он развернулся лицом, к поднимающемуся диску солнца.
- Не могу и не хочу. Любовь не берут насильно, не покупают и не выпрашивают. Я мог брать твое тело…а душу ее ничем не принудишь. Значит таков твой выбор. Да? Выбираешь жизнь без меня? Выбираешь свободу?
Резко обернулся ко мне, и я почувствовала, как мне под кожу впиваются раскаленные иглы, как прошивают ее стежками отчаянной тоски.
- Выбираю свободу, - ответила, едва шевеля губами.
- Значит ты ее получишь. Ты вернешься домой, Настя Елисеева. Я обещаю. Слово Аднана ибн Кадира.
Посмотрел на меня таким взглядом от которого мне захотелось закричать и сердце замерло, дышать невозможно. Я не думала, что смогу почувствовать его боль, я не думала, что он мне ее покажет. Я ожидала, что начнет ломать, подчинять себе, выворачивать и ломать мне душу. Но только не этой тоски во взгляде. И мне захотелось закричать…закричать, что мне тоже больно, что мне больнее, чем ему. Что это он ничего изменить не может, а не я. Привлек к себе, коснулся губами моих губ и тут же выпустил.
- Прощай, девочка-зима.
Развернулся и хромая пошел в сторону пещер, не оборачиваясь на меня. Такой гордый, такой далекий и чужой, и такой одновременно родной и любимый.
Почувствовала, как слезы все же потекли по щекам и камень в горле разорвал голосовые связки потому что я со стоном опустилась в песок. И так и не смогла сказать ему вслед «прощай». Он смог, а я нет…Наверное, какая-то часть меня надеялась, что не отпустит, какая-то отчаянно сошедшая с ума часть, которая не представляла своей жизни без него.
Не знаю сколько времени просидела вот так на коленях, пока не услышала щелканье кнута и не увидела Аднана в седле, он пришпорил коня и несся по пустыне в сторону рассвета, а я упала лицом в песок и закричала. Просто заорала куда-то в пустоту и в необратимость. Куда-то в прошлое. Где мы оба на короткое время поверили, что можем быть вместе.
ГЛАВА 27
Я шел от нее прочь, не чувствуя ног, не чувствуя себя совершенно, словно все мое тело онемело. И сердце билось, как бешеное. Больно билось, как в последний раз. Я не мог и еще не осознавал, что это конец, что это надо принять и смириться.
Когда брал ее насильно, когда вторгался в нее со всей дикой страстью, какая-то часть меня еще верила, что и душу можно получить потом, что рано или поздно она тоже достанется мне, но…нет. Маленькая Зима свою душу так и не отдала, спрятала ее в снегах и заморозила диким холодом, которым веяло от нее все то время, что я пришел в себя в пещерах старой Джабиры.
«Для меня жизнь с тобой невыносима и…она хуже боли от расставания. С тобой хуже, чем без тебя!»
И боль от ее слов намного страшнее боли, которая сжирала мое тело физически. А ведь я ожил лишь только потому, что ее голос не давал мне уйти, пробивался сквозь марево черноты, сквозь красную пелену огня. Меня манила преисподняя, но нежный голос держал железными цепями и не давал уйти. Я приходил в себя, но не мог произнести ни слова, не мог даже пошевелиться…а когда понял, что она, такая маленькая, такая крошечная и хрупкая маленькая, ледяная девочка тащит меня своими нежными ручками через пески, чуть с ума не сошел. Отказываясь верить…Разве та, что думала о моей смерти вместе с другом предателем, была способна на такое? Разве та, кого я подверг всем мукам ада, могла тащить меня навстречу жизни вопреки здравому смыслу?
Она так много говорила… а мое воспаленное сознание рисовало образы, картины, силуэты от которых я метался как в агонии. Я словно чувствовал ее боль, она разрывала мне сокрушительными децибелами барабанные перепонки, рвала нервы, мне казалось у меня из ушей сочится кровь и меня трясет, как будто мое тело лижут языки пламени. Я видел ее, обнимающую ту коробку в которой ей привезли «мои останки», я видел, как она рыдала и выла в пещере Джабиры, видел, как приехали мои братья, чтобы совершить так любимый ими акт мародерства. Видел в свадебной джалабее об руку с Рифатом…, но при этом впервые не ощущал ревности, видел, как изнутри по ее щекам катятся кровавые слезы. Видел и чувствовал, как разъедает душу каждая из этих слез.
Я слышал крики наших детей…И слышал ее дикий вой, когда Джабира сообщила о смерти нашего сына. А потом ее тихий, едва слышный шепот «Аднан…Аднан, не уходи, ты слышишь меня? Не уходи, я не выживу без тебя, я больше не переживу твою смерть, я не такая сильная, от меня уже ничего не осталось. Мне станет не за что держаться, и я упаду…Аднан…Аднан. Любимый».
И меня выдергивало из болота, меня тянуло наверх навстречу ослепительной боли и ее голосу, ее рукам, ее запаху. Я оживал изнутри, моя душа оживала и это как отходить после холода, после того, как пальцы сковывает льдом, а потом они болезненно оттаивают возле огня. Я стонал и кусал губы, не в силах вытерпеть эти муки…но не мог произнести ни слова, не мог пошевелиться.
Меня держал ее страх. Ее панический ужас за меня. Я впервые чувствовал его…Боялись не меня. Боялись за меня и так боялись, что, наверное, я никогда в своей жизни не видел этой отчаянной паники. Она плакала от безысходности, снова вставала на ноги и тащила меня. Сильная, маленькая девочка. Я все слышал, я все чувствовал. Иногда мне хотелось заорать, чтоб бросила, чтоб выбиралась сама. Пустыня жестока, она не выпустит из своих когтей тех, кто ее плохо изучил. Иногда я слышал, как она стонет, как мучительно взывает к небесам и ко мне, как ищет ответы и не находит, как пытается понять почему я ей не поверил.
«Неужели ты не видел в моих глазах, как безумно я тебя люблю? Неужели не чувствовал, что кроме тебя никто не нужен. Я бы скорее дала себя изрезать на куски, чем позволила кому-то прикоснуться к невидимым следам от твоих пальцев на моем теле».
Видел, девочка, я все видел, но дьявол во мне сошел с ума от ревности, его так натаскали и натравили не тебя, что он хотел только одного – твоей крови, боли и твоих слез. Он отказывался верить тебе, он верил своим слепым глазам, своим глухим ушам и змеиному яду, который тек в его венах вместо крови.
Там, в пустыне, я впервые ощутил ее любовь. Ощутил по полной. Она водралась в мое тело и сплелась с разрушительным ядом лжи, вытравливая его из меня. От этих ощущений кружилась голова и я оживал, я возвращался к НЕЙ. Нет, не к жизни, не к власти, а только к ней. Чувствовал теплоту тела рядом, ручки на своем теле, губы на своих глазах, губах, скулах и вкус ее слез. Ее любовь заставляла всю мою кровь нестись к сердцу и заставляла его биться. Только ради нее и для нее.
Я впитывал каждое ее слово и уже не имели значения чьи-то слова, тесты ДНК, какие-то бумажки. Я уже знал, что, когда полностью вернусь, я найду ту суку, что влила в меня яд и раздеру на куски. И нежный голос срывает, смывает с меня всю грязь, убирает последние сомнения, преграды. Я полностью ожил, когда осознал, что она только моя. Ее душа, ее сердце, изодранное мной в лохмотья оно мое. Без остатка. Безоговорочно и абсолютно вся моя!
А потом на меня словно вылили ушат ледяной воды, окатили ею с ног до головы. Когда выдернула свою руку из моих пальцев и отвела взгляд.
«Не надо. Не прикасайся ко мне, пожалуйста».
Слова, взорвавшиеся в висках дикой болью. И мне захотелось разодрать себе грудь, чтобы достать оттуда свое сердце и показать ей. Показать, что оно исполосовано ее именем, ее образом. Ничего. Я приду в себя, и мы поговорим еще раз. Я сделаю все, чтоб вернуть тебя.
***
Когда пришел в себя, послал в деревню Анмара с зашифрованной запиской. К Икраму. Он был единственным кому я сейчас мог доверять, и кто не распространился бы о том, что я жив. Где сейчас мои враги я не знал…Но я уже знал, что это Рамиль и Шамаль. И пока что держал свой гнев в узде, не позволяя ему ослепить меня, не позволяя завладеть мною. Всему свое время. Икрам прислал верных мне людей, которые скорее бы позволили изодрать себя на ленты, чем предали меня. Старый лекарь прислал мне лошадей, воду и провизию.
Я собирался окрепнуть и вернуться домой. Вернуться, чтобы наказать предателей и заставить Рифата говорить теми способами, от которых развязывался язык у самых волевых и терпеливых. Теперь у меня было к нему намного больше вопросов…Но все это потом. Все после того, как верну себе свою душу, как верну свое сердце и начну ощущать, как оно пульсирует в груди и млеет под ЕЕ взглядом…Но я просчитался, жестоко ошибся и ударился изо всех сил о зеркало льда, который она возвела из своего отчаяния, обиды и боли…Право на существование которых я всецело оставлял за ней.
Но я не думал, что изрежусь и разобьюсь об этот лед насмерть. И мне хотелось вытащить проклятую надежду на счастье у себя из грудной клетки и швырнуть об эту стену, чтоб больше никогда не питалась иллюзиями, чтобы наконец-то истекла кровью и истлела.
Шел в направлении пещеры и подыхал от изматывающей, безжалостной агонии, которая мешала сделать вдох и выдох. Словно меня всего исполосовали до мяса, но сдохнуть не дали.
Моя белоснежная Зима больше не моя и моей быть не хочет. Она предпочла бы лучше умереть, чем остаться со мной. И…это справедливо. Я заслужил. Каждую из этих ран заслужил.
«Я…я не верю тебе. Не вижу нас вместе. Не вижу себя здесь. И …не вижу себя с тобой».
А я не верю себе, что слышу это от тебя…не верю, что ты вот так хладнокровно вонзаешь в меня лезвия и кромсаешь нас обоих.
«Умереть, но не жить в клетке! Умереть, но остаться собой! Я тебя не знаю…Ничего о тебе. Ты всегда был господином, хозяином и никогда моим мужчиной…и я не верю что ты им станешь. Ты – это ты. И…я люблю тебя таким, но ты и я не единое целое. Я – зима, а ты – жгучее лето. Ты никогда не изменишься…да это и не нужно. А меня…Ты меня убиваешь…»
Нет, Альшита, я убивал не тебя, я убивал себя… а ты добила. И я бы собственноручно вложил нож в твои руки, чтоб ты сделала это по-настоящему. Я не смог заставить тебя поверить, что люблю. Не смог сказать это так, чтоб растопить этот лед…А может быть тебе это уже и не нужно. Но я до боли в груди хотел заорать, что буду любить тебя пока не сдохну и когда сдохну продолжу любить, врываясь в твои воспоминания запахом соли и песка, запахом крови. Если ты позволишь ворваться…
Да, я собирался дать ей свободу. Отпустить. Несмотря на то, что до зубовного скрежета хотел придавить к себе, до хруста в костях, жадно выдирать с ее губ поцелуи, заглушать каждое ее «нет» своим громогласным «да». Заставить, принудить, привязать к себе каким угодно способом пусть даже подлым, пусть низким и не достойным мужчины и…не смог. Посмотрел в ее темно-синие клочки ночного неба и понял, что хочу, чтобы она была счастлива. И если она будет счастлива без меня – значит мы оба это заслужили.
Переступил порог пещеры и встретился взглядом с темными глазами Джабиры. Выжила старая ведьма, спряталась в пустыне и выжила, как выживают гремучие змеи и ядовитые сколопендры. Но я был этому рад. Старая карга вызывала во мне уважение, и я готов был протягивать ей руку помощи по первому зову. Несмотря на то что она опасна, мне старуха была верна всегда. Признала хозяина, как в свое время признала его в моем отце и простила ему даже изгнание.
- Слова убивают намного больнее кинжала и пули. И после них воскреснуть практически невозможно.
Я прошел мимо нее и рухнул на табурет.
- Мертвецы не воскресают. Дважды сдохнуть невозможно. Сегодня мои люди отвезут ее в аэропорт. А я прочешу здесь каждый сантиметр и найду падаль Рамиля и его гиену Шамаля.
Джабира помешала свое варево в котле.
- Тебе домой надо…Иначе поздно будет.
Я вскинул голову и посмотрел на ведьму, она все так же невозмутимо водила ложкой в чане.
- Что ты знаешь?
- Я не знаю. Я чувствую. Беда там и грязь. Много мерзкой грязи. Я чувствую ее вонь даже сюда. Ты должен немедленно вернуться. А я позабочусь о твоей женщине.
- Женщина возвращается домой. Сегодня же. Была б моей женщиной…осталась бы со мной.
Ведьма отрицательно покачала головой:
- Мужчины слепы и категоричны. Женщины чувствуют иначе. Особенно такие женщины, как она. Но ты верно поступил, отпустив ее…кто знает может это самое верное решение в твоей жизни.
- А может быть самое идиотское из всех, что я когда-либо принимал. Самоубийцы тоже принимают единственное решение и последнее. Кто знает верное оно или нет…но я чувствую себя самоубийцей.
- Поторопись…у тебя мало времени.
- Мало времени на что?
- На прощание….И наказание…
Я так и не понял ее. Она всегда говорила загадками и ребусами, любила путать своими пространственными рассуждениями и речами. Но иногда она оказывалась права. С трудом сдержался, чтобы не посмотреть назад, чтобы не вцепиться взглядом в силуэт Альшиты…Нет. В силуэт Насти. Альшитой она так и не стала. Не захотела стать. Но разве это что-то меняло? Я любил ее и Настей.
Взобрался в седло, превозмогая боль и пришпорил коня… Я смог не посмотреть на нее в последний раз. Смог и возненавидел себя за это. Это теперь стало моим привычным состоянием – дикая ненависть к себе.
ЭПИЛОГ
И сейчас, приняв свое собственное решение, я спускался туда, где ожидали моего приговора четыре предателя, четыре твари. Одна из которых даже не смогла меня разочаровать, как двое других и последний, чье коварство и подлость нанесли мне глубокую рану, которая будет сочиться кровью пока я не сдохну.
К ней я даже не зашел. С ней мне говорить не о чем. Ее участь была решена еще в моей спальне, и она прекрасно знала, что именно ее ждет. И видеть ее лживое раболепие, слышать ее стоны и мольбы я не испытывал ни малейшего желания. Для меня она уже была мертва. Как и шакал Шамаль, который отличался от лицемерной суки только наличием яиц.
Я отпер дверь одного из отсеков и прикрыл ее за собой, глядя на своего бывшего друга, висящего под потолком. Такого же голого, как и висящий рядом с ним Рамиль. Два человека, клявшихся мне в верности, жравших с моей руки и стоявших у меня за спиной с ножами в руках.
Оба выглядели неважно. Да это и не удивительно. Их не кормили и не давали воды уже больше суток. В помещении воняло потом и мочой.
Я смотрел на них обоих. Один не интересовал меня совершенно. Я его приговорил так же, как и Фатиму с Шамалем. Не собираясь дать даже слово сказать в свое оправдание. Мне они не интересны. Рамиль, в отличии от Рифата, громко замычал и задергался на цепи. Трусливая псина. Всегда был гиеной и дрожал за свою шкуру….а вот второй, во втором текла и моя кровь. Кровь нашего отца. Нет, я не думал о том казнить его или помиловать. Он уже сам подписал себе приговор. Мне оставалось лишь привести его в исполнение.
Я вытащил нож и поиграл им на тусклом свету подвала. Видя, как расширились глаза Рамиля. Усмехнулся. Он даже не представляет какая часть его тела с этим ножом познакомится.
Подошел к Рифату и выдернул кляп из его пересохшего рта. Посмотрел на обработанную в боку рану, которая выглядела неважно и начала воспаляться. Я приказал оказать только первую помощь, оставив его в живых.
- Ну вот и пришло наше время поговорить. Как раньше. Помнишь? У костра с кальяном и чашкой крепкого кофе.
Толкнул его и тело качнулось на цепи.
- Зачем долго говорить. Ты ведь пришел меня убить – убивай.
Я усмехнулся.
- Как все просто, да? Ты бы этого хотел, не так ли, единокровный брат? Умереть быстро и безболезненно?
Вскинул на меня взгляд черных глаз теперь так похожих мне на отцовские.
- Да, я многое знаю. Отец перед смертью рассказал мне…я только одно хочу понять, Рифат, в какой момент все изменилось? В какой момент ты решил меня предать? В какой момент из преданного и верного друга ты превратился в вонючего и презренного шакала? Когда ты стал мразью или был ею всегда, и я настолько ослеп, что не замечал этого?
Он молчал… а я обходил его кругами и чувствовал, как боль возвращается. Боль от осознания что вот этот человек был со мной рядом с детства, и я… я искренне любил его.
- Отвечай. Будь честен хотя бы перед смертью. Очистись от лжи. Да и к чему она теперь? – остановился напротив него, - Клянусь, что, если ты скажешь мне все как есть, я дам тебе возможность умереть достойно и быстро. Когда ты решил предать меня, Рифат? Когда узнал чей ты сын?
Он некоторое время еще молчал, и я уже думал, что не заговорит, когда вдруг раздался его надтреснутый голос.
- Нет. Позже. Когда понял, что ты жив… и ты вернешься обратно с почестями, победой и отнимешь у меня мое положение, которое я получил бы после твоей смерти, мое место возле отца и мою женщину.
Ярость вихрем взвилась внутри. Взвилась едчайшей ненавистью. И сожгла даже капли жалости.
- Мою женщину, Рифат. Мою. Ты хотел присвоить ее себе, но она никогда не была твоей и никогда бы не стала.
- Стала бы…рано или поздно. Я бы добился. Если бы ты действительно сдох!
Он выплюнул мне эти слова в лицо, а я даже не вздрогнул.
- И когда ты понял, что я жив ты решил предать нас всех?
- Там…в пещере я нашел фрагменты твоего тела и…цепочку. Я решил, что это ты. Видит, Аллах, я оплакивал тебя и скорбел так, как не скорбел бы даже по Рамилю. Ты всегда был для меня настоящим братом…хоть и не знал, что мы с тобой одной крови и я такой же бастард.
О прикрыл глаза, а я смотрел на его бледное и осунувшееся лицо и не ощущал ничего кроме дикого разочарования…и от понимания, что иногда один миг может сделать из друга кровного врага. И сейчас я узнаю в какой момент этот миг настал. Рифат закашлялся судорожно, облизывая сухие губы и я инстинктивно достал флягу и, приблизившись к нему дал сделать несколько глотков.
- Продолжай.
- Я мог спасти тебя. Отбить у отряда, который вез пленных к Асаду…Я и собирался это сделать. Поехал к Кадиру рассказать, что ты жив, взять в подмогу его людей. Я тогда поднялся к нему в покои и…и услышал его разговор с Ибрагимом…обо мне. Он сказал, что я никто и навсегда останусь никем для него и моя мать шлюха никогда не получит статуса его любовницы даже посмертно. Он не признает меня и не приблизит к себе. Все что я получу это твой отряд и твои полномочия. Большего сын шармуты, которая раздвигала ноги еще будучи замужем, не достоин. Он сказал так о моей матери! О святой женщине, которую сам же и совратил!
Поднял на меня налитые кровью глаза.
- Это твой отец предатель, а не я! Он разбудил мою ненависть к нему и к тебе. Ненависть и жажду мести. Жажду отнять все, что полагалось мне и я не получил. Я старше тебя и твоих братьев от русской! Я такой же бастард! И я имею больше прав, чем кто-то из вас!
Я вздрогнул и ощутил, как тот самый нож, что он вогнал мне в спину только что прокрутился еще раз у меня в сердце.
- Мне сообщил осведомитель и я перерезал ему горло. Я был уверен, что ублюдок казнил тебя, как и остальных пленных. Не видел смысла зачем ему оставлять тебя в живых и просчитался.
Мне уже было не интересно. Этого стало достаточно. Дальше он мог не рассказывать.
- Все хватит.
- Хватит? – зарычал он, - Хватит? А ты? Ты бы не поступил точно так же? Если бы с тобой вот так? Если бы тебя назвали третьесортным, а твою мать шлюхой?!
- Разве это я назвал тебя третьесортным? Я назвал твою мать шлюхой? Ты пришел ко мне и рассказал, что я твой брат? Ты ведь знал об этом давно. Ты был со мной честен? Нет, ты был шакалом. Просто твой шакал-предатель в твоем сердце ждал своего часа, чтобы напасть со спины.
- А ты? Ты не шакал-предатель? Когда ты вернулся первым делом ты схватил меня и посадил в клетку, как пса!
- Тебе воздалось за твое предательство еще раньше, чем я о нем узнал.
- Нет! Не уходи от ответа! Ты не знал о предательстве. Ты…ты приказал мне спасти твою девку. Ты требовал от меня клятв! Я сделал то, что ты меня просил! Я спас ее, прикрыл твой позор и женился на ней, чтоб твои братья не пустили ее по кругу! Да, я захотел ее сам. Но это второстепенно. Я выполнил клятву данную тебе, я растил твою дочь и заботился о семье твоей шлюхи и ты, не дал мне не единого шанса. Ты вбил последний гвоздь в гроб, где была похоронена наша дружба.
- Которую ты убил в тот момент, когда решил забрать себе все, что принадлежало мне!
- Я сдержал свою клятву! – зарычал он, содрогаясь всем телом.
- А я сдержу свою.
Подошел к цепи и открыл замок, позволяя пленнику рухнуть на пол и освободить руки. Швырнул к его ногам пистолет.
- Здесь одна единственная пуля. Ты можешь выбрать кому она достанется: мне, тебе или твоему брату. Если убьешь меня тебя все равно казнят – забьют камнями вместе с Рамилем, Фатимой и Шамалем. Убьешь себя – это будет легкая и достойная смерть. А если убьешь своего брата – избавишь от мучений. Ведь его ждет вначале кастрация тупым ножом без наркоза. Но…тогда умрешь ты, уже озвученным мною способом. Выбирай. Это более чем щедрый подарок за исполненную тобой клятву.
Я развернулся и пошел к двери. Услышал, как тот поднял пистолет и щелкнул предохранителем. Не оборачиваясь, я открыл замок и повернул ручку.
- Не боишься, что я пущу пулю тебе в спину?
Я даже не ответил, отворил дверь и шагнул наружу, услышав его протяжное:
- Аааааааааааа
И выстрел. Пошел к лестнице, не оборачиваясь и вслед раздался крик:
- Будь ты проклят, Аднан ибн Кадир! Ты такой же, как и твой отец!
Я усмехнулся уголком рта и в ту же секунду ненависть отпустила мое сердце из своих тисков.
- Как и ты, Рифат, - сказал тихо я, скорее сам себе, - ты все же совершил настоящий мужской поступок. И я ценю твой выбор, как и Рамиль…которого ты избавил от мучений. Аллах возможно подарит тебе рай.
КОНЕЦ ТРИЛОГИИ
01.02.2019 г.
Харьков
Я хочу выразить свою благодарность прежде всего вам, мои читатели, за вашу поддержку. За ваши комментарии, за вашу любовь. Без вас бы не родилось ни единой строчки. Вы вместе со мной создали этот мир и вместе со мной прожили эту историю от начала и до самого конца.
Вы мой муз, мое вдохновение и смысл моего творчества.
Так же я хочу принести особую благодарность Инночке Ягуьовой, моему редактору, которая терпит все мои капризы и всегда подставляет свое плечо и спину. Спасибо, моя хорошая, я уже не представляю себя без тебя и без твоей бесценной поддержки, за столько лет.
Насчет скачивания и бонуса. Жирный бонус выйдет к 20 февраля и в тот же день будет открыто скачивание.
В бонусе вас ждет счастье героев, немного подробностей о решении Аднана и очень интересная встреча в России. Вкусняшки только подписчикам моим любимым.
Как получить бонус написано в этой теме (не игнорируйте ее прочтите так как я написала ее специально для вас):
Возможно выйдет еще одна часть про детей главных героев. Следите за объявлениями в группе.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «1000 не одна ложь», Ульяна Соболева
Всего 0 комментариев