«Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости»

Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости (fb2) - Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости [litres, сборник] (пер. Татьяна Львовна Жданова,Мария Жданова) 2295K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэри Стюарт

Мэри Стюарт Костер в ночи; Мой брат Майкл; Башня из слоновой кости (сборник)

Mary Stewart

WILDFIRE AT MIDNIGHT

Copyright © 1956 by Mary Stewart

MY BROTHER MICHAEL

Copyright © 1959 by Mary Stewart

STORMY PETREL

Copyright © 1991 by Mary Stewart

All rights reserved

© Т. Жданова, перевод, 2018

© Т. Жданова, М. Жданова, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

***

Писательская судьба Мэри Стюарт сложилась счастливо. Она мечтала писать книги — и они завоевали сердца миллионов читателей, получив при этом высокую оценку критиков, особо отмечавших мастерство в жанре авантюрного романа. Ей, как никому другому, удалось объединить в сюжете лирическую тему, детективные ноты и поистине кинематографический саспиенс.

Первые шаги в литературе Мэри Стюарт сделала именно как автор авантюрных романов и продолжала писать их, несмотря на огромный успех более поздней исторической серии о короле Артуре, в которой был переосмыслен один из главных мифов западноевропейской цивилизации.

Романы Стюарт переводились на многие языки и до сих пор продолжают покорять читающую публику всех стан мира. В 1961 году Ассоциация детективных писателей Великобритании наградила Мэри Стюарт премией «Серебряный кинжал», а в 1968-м она стала членом Королевского общества искусств.

***

Само волшебство и очарование.

New York Times

Мало кто сравнится с Мэри Стюарт — от ее книг и в самом деле не оторваться.

The Daily Telegraph

Костер в ночи

Он, как костер, пылающий в ночи, Так разъярился, Что сам себя в порыве уничтожит. Что ж, последим. Сирил Тернер. Трагедия мстителя

Глава 1 Туманный остров

Начну с того, что родители назвали меня Джанеттой. Нелепое имя, по-моему. Само по себе оно звучит неплохо, но имя такого рода ассоциируется со сладострастными и пышными дамами слегка непристойных картин Тициана. И хотя надо признать, что я действительно обладаю внешностью, которая заинтересовала бы этого венецианского художника, по характеру я — типичное порождение семьи английского сельского священника. Более непохожей на порочных Венер среднего периода Тициана, чем я, трудно даже вообразить. Но все-таки я должна быть справедлива к своим родителям и потому признаюсь сразу: порочность в нашем роду присутствовала — по счастью, разумеется, в прошлом, и тем не менее. А моя мама обладает настолько нежной, чувствительной и художественной натурой, что не увидела ничего предосудительного в том, чтобы назвать свою рыженькую дочь в честь Лисицы Венеры, очаровательной рыжеволосой Джанетты Фокс, известной в былые времена красавицы и грозы Лондона. В те дни титул красавицы писали с заглавной буквы, ибо полагали, что красота — это капитал.

Прелестная Джанетта была никем и ничем; мать ее, кажется наполовину итальянка, если и знала, кто является отцом Джанетты, в этом так и не призналась. Джанетта просто возникла весной 1858 года — Венера, появившаяся на свет из грязной пены викторианского Уайтчепела[1], — и завоевала Лондон на шесть лет.

Ей только-только исполнилось семнадцать. К двадцати годам она успела послужить моделью каждому значительному художнику (воздержался лишь Ландсир, анималист) — ее изображали в каких только возможно аллегорических позах, — а также, если верить свидетельству того же Ландсира, она по очереди побывала любовницей каждого из них.

В 1861 году за свои особые добродетели Джанетта получила заслуженную награду — вышла замуж за баронета. Ему удалось удержать ее достаточно надолго, чтобы она успела произвести на свет двоих детей. Потом она бросила баронета ради очень «современного» художника французской школы, специализировавшегося на обнаженной натуре. Сына и дочь она оставила опозоренному сэру Чарльзу. Первому из вышеупомянутых и предстояло стать моим дедом по материнской линии.

Итак, моя милая, непосредственная, артистичная мама, любившая проводить время в нашем домике в Котсуолде за лепкой горшочков и вазочек и обжигом их в печи в саду, назвала меня в честь беспутной (и знаменитой) прабабушки, не задумываясь о том, каковы будут для меня последствия этого, когда в 1945 году я в свою очередь отправлюсь завоевывать Лондон.

Мне было девятнадцать, еще полгода назад я ходила в школу и вот теперь, окончив курсы манекенщиц в Вест-Энде, начала головокружительную карьеру, приступив к работе в доме моделей. Я снимала с подругой двухкомнатную квартиру, у меня были крошечный счет в банке (подарок от папы), два самодельных горшочка и пепельница (подарок от мамы) и ежедневник (подарок от брата Луция). Чувствовала я себя на верху блаженства.

И когда я продолжала находиться на верху блаженства, галерея Морелли приобрела картину Золлнера «Леди Зеленые Рукава» и Марко Морелли — тот самый Марко Морелли — задумал произвести ею сенсацию. Возможно, вы помните, какая была шумиха?

Кажется, идея Морелли состояла в том, чтобы устроить что-то вроде возврата к искусству после аскетизма и лишений войны. Для реализации такой идеи эта картина подходила более всего. «Леди Зеленые Рукава» была ярким воплощением необузданного, бравурного стиля Золлнера 1860-х годов. На портрете была изображена в полный рост ослепительная дама с томным взором, в центре холста переливались и мерцали яркие драгоценности, перья и расшитый шелк; сомневаюсь, чтобы кто-либо другой смог так чудесно передать цвет и блеск зеленой камчатной ткани рукавов. Как противоядие аскетизму картина действительно производила эффект. Но даже буйство золлнеровского переливчатого зеленого цвета было не в состоянии затмить торжествующей полноты чувства жизни натурщицы или превзойти пламя ее пылающих волос. Это был последний портрет Джанетты Фокс в полном облачении, и своей внешностью она воспользовалась наилучшим образом.

Этим же воспользовались и Морелли и его двоюродный брат Хьюго Монтефиор, модельер, у которого я как раз и работала. Таким образом, ничто не могло помешать замыслу, состоявшему в том, что Монтефиор воссоздаст платье с чудесными зелеными рукавами, а я представлю его на демонстрации картины, что вызовет сенсацию в нужных кругах и тем самым принесет удачу кузенам. И вероятно, мне тоже, хотя, честно говоря, вся ценность этой идеи до меня не дошла, когда Хьюго ее выложил. Я была просто польщена, смущена и сильно взволнована.

Итак, я появилась на вернисаже в платье с зелеными рукавами, и Морелли произвел сенсацию, а я впала в страшную панику при виде светской толпы, и когда дошла очередь до меня, я заговорила таким натянутым и вялым голосом, что мое выступление поставило точку в скучном ненадежном фарсе.

Должно быть, я выглядела бледной копией надменного, поглощенного земными заботами существа, изображенного на холсте, висевшем у меня за спиной, потому что именно такой и воспринял меня Николас Друри, когда, протолкнувшись сквозь толпу, ему удалось наконец мне представиться. Я, разумеется, слышала о нем, и это совершенно не прибавило мне уверенности в себе: в свои двадцать девять лет он имел в активе славу автора трех изумительных книг и репутацию человека с ехидным языком. Я же чувствовала себя так неловко, что стала нести несусветную чушь, а под его насмешливым взглядом и вовсе залепетала как ребенок, что он, слава тебе господи, принял за кокетство.

Через три месяца мы поженились.

Не стану задерживаться на трех последующих годах.

Я, само собой разумеется, была страстно, безумно, безоглядно в него влюблена — глупая девчонка, ослепленная блеском звезды, брошенная в жизнь незнакомую и порой страшную. А Николас, как вскоре стало ясно, сам чувствовал себя не в своей стихии. Он-то надеялся жениться на современной Джанетте Фокс, достаточно искушенной молодой женщине, свободно чувствующей себя в постоянно изменчивом обществе, к которому он привык, а в результате он получил всего лишь Джанетту Брук, недавнюю школьницу, чье умение вести себя с достоинством оказалось техникой, приобретенной в салонах Монтефиора и на фабрике манекенщиц Мэйфейра.

Причиной нашей маленькой трагедии послужило не то, что мы неправильно распределили роли; любовь умеет наводить мосты, и поначалу казалось, что чувство, которое мы испытывали друг к другу, в состоянии заполнить брешь. Николас, так же как и я, старался изо всех сил. Теперь-то я понимаю, что если я и стала более искушенной и мудрой, то Николасу стоило огромных трудов научиться снова быть нежным. Но уже было поздно; собственно говоря, было поздно уже тогда, когда мы познакомились.

Для нас распалась связь времен, брешь была чересчур широка — не десятилетняя разница в возрасте, но дистанция в тысячу лет из-за мировой войны, во время которой я была подростком и которая лишь слегка отразилась на моей жизни. Для Николаса же война все еще продолжалась мучительным кошмаром, она оставила в его сознании шрамы, которые тогда только-только затянулись. Разве могла я, девятнадцатилетняя девчонка, постичь те нервные стрессы, которые преследовали Николаса? И разве он способен был угадать, что под сомнительной маской самоуверенности я скрывала губительные микробы нерешительности и страха?

Какими бы ни были причины, разрыв произошел очень скоро. Через два года наша совместная жизнь почти потерпела крах. Когда Николас путешествовал — а путешествовал он нередко в поисках материала для своих книг, — он все чаще и чаще находил причины не брать меня с собой, и когда в конце концов я обнаружила, что путешествует он не один, я не удивилась, но очень обиделась и оскорбилась и — ведь я все же рыжая! — высказала все, что накипело.

Если бы я хотела удержать Николаса, мне следовало бы попридержать язык. Я не могла соперничать с ним на поле битвы, где любовь становится слабостью и против грубого и безответственного цинизма можно бороться лишь гордостью. Он побеждал легко и порой даже не понимал, как жестоко…

В 1949 году мы развелись. Ради моей мамы, столь приверженной к англиканской высокой церкви, я оставила фамилию Николаса и до сих пор ношу обручальное кольцо.

Через некоторое время я даже вернулась в Лондон к Хьюго Монтефиору, который отнесся ко мне как ангел: замучил меня работой и ни разу не упомянул о Николасе. О нем вспоминала лишь мама, которая от случая к случаю осведомлялась о нем в письмах и дважды даже поинтересовалась, не думаем ли мы воссоединиться… Примерно через год меня это стало смешить, кроме тех случаев, когда я чувствовала себя настолько измотанной и усталой, что неизменное постоянство моей мамы и прихода Тенч-Аббас казались мне невыносимыми.

Итак, в середине мая 1953 года, когда люди за несколько недель начали стекаться в Лондон на коронацию и город оказался забит таким количеством народа, что можно было задохнуться, как-то утром Хьюго Монтефиор окинул меня долгим взглядом, потом оглядел меня снова и в ту же секунду приказал мне взять отпуск на две недели.

Я позвонила в Тенч-Аббас, трубку взяла мама.

— Отпуск? — переспросила она. — В начале июня? Прекрасно, дорогая. Вы приедете к нам или Николас полагает, что здесь скучновато?

— Мама, я…

— Ну да, телевизора у нас нет, — гордо сообщила мама, — но мы можем прослушать всю церемонию по радио.

Я мельком взглянула на окна салона Монтефиора, из которых, как с трибуны, открывался вид на Риджент-стрит.

— Это было бы чудесно, — ответила я. — Но, мама, милая, ты не станешь возражать, если я ненадолго съезжу куда-нибудь еще? Куда-нибудь подальше от всего… ну, понимаешь, где только горы, вода и птицы. Я подумывала об Озерном крае.

— Это недалеко, — с готовностью согласилась мама. — Скай.

Зная свою маму, я на секунду подумала, что она советует небеса[2] как наиболее подходящее место отдыха. Но потом она добавила:

— Твой отец говорил о нем на пикнике у Данхиллов. Понимаешь, целый день шел дождь, и пришлось сидеть в доме — ты же знаешь, дорогая, какой всегда идет дождь на пикниках у Данхиллов? Это так похоже на Мэйзи Данхилл. Однажды они были там две недели, так дождь шел каждый день!

— А… — осенило меня. — Скай.

— И там нет телевизора, — заключила мама.

— Да, как раз то, что мне необходимо, — серьезно согласилась я. — А миссис Д. дала тебе адрес?

— Гудки, — заволновалась мама. — Не может быть, чтобы мы говорили уже три минуты, они же знают, как меня расстраивают эти гудки. Так о чем мы… Ах да, Данхиллы… Знаешь, дорогая, они купили новый автомобиль, огромнейший, называется то ли «шакал», то ли «егерь», то ли как-то там еще и…

— «Ягуар», мама. Ты хотела дать мне адрес гостиницы, где останавливались Данхиллы.

— Ах да. Знаешь, полковник Данхилл никогда не ездит больше тридцати пяти миль в час, и твой отец говорит… Что, дорогой?

Я услышала, как папа что-то ей бормочет. Потом она продолжила:

— У твоего отца есть адрес, дорогая. Я точно не знаю, как… ага, вот он. Отель «Камас-Фхионнаридх»…

— Какой отель, мама?

— Камас… я продиктую по буквам. — Она продиктовала. — Я не уверена… не помню… но, должно быть, так. Что, дорогой?

Она снова заговорила с отцом, отвернувшись от трубки, а я с тревогой слушала гудки, из-за которых очаровательная мамина рассеянная речь каждый раз сменялась бессвязной скороговоркой.

— Твой отец говорит, что это на гэльском и произносится как «Камасунари», и он находится на краю света, так что поезжай, дорогая, и наслаждайся птицами и… э… водой… или чем ты там хочешь.

Я сидела со стиснутой в руке трубкой над рокотом Риджент-стрит. Перед моими глазами вставали холодные, далекие, мокрые от дождя горы.

— А знаешь, — медленно произнесла я, — пожалуй, я поеду.

— Значит, договорились, — успокоилась мама. — Похоже, это именно то, что тебе необходимо, дорогая. Как кстати оказался этот адрес! Словно специально.

Мне приятно думать, что мама никогда не будет в состоянии оценить всю иронию своей последней реплики.

Так и получилось, что во второй половине дня в субботу, 30 мая 1953 года я оказалась на последнем отрезке пути в Камас-Фхионнаридх на острове Скай.

Как я обнаружила, мама оказалась права, когда говорила о крае света. Последний отрезок пути предстояло проплыть на лодке. От Стратэйрда до Камас-Фхионнаридх шла по суше неровная проселочная дорога, которую единственный местный автобус преодолеть был не в состоянии. Тот же автобус довез меня до Элгола на восточном берегу озера Лох-Скавайг и вывалил кое-как меня и мой багаж на берег.

Вскоре лодочник чуть вежливее запихал меня в лодку и двинулся в путь со мной, моими чемоданами и еще одним пассажиром по сверкающему морскому заливу к бухте Камасунари.

Более спокойного места я еще не встречала. Морской залив — часть Атлантического океана — был огромным, и среди напоминавших полумесяц гор он покоился словно в люльке. У одного конца полумесяца находилась рыбацкая деревня Элгол, примыкавшая к вересковым холмам; у другого отвесно к морю возвышалась зубчатая стена гор, фиолетовых на фоне освещенного закатом неба. Горы Куллин, исполины острова Туманов.

И в окружении гор переливалась спокойная вода, наподобие сияющего щита, в котором отражались синева и золото великолепных гор и неба. Тонкая мерцающая линия, блестящая как клинок, дрожала между миром реальности и миром воды.

Лодка медленно продвигалась вперед вдоль берега залива, сонно мурлыкал мотор. Вода шепталась и мягко плескалась о борт. Соленая зыбь качала и кружила черные, красно-розовые и оливково-зеленые водоросли, запах моря был резким и возбуждающим. Мимо скользил берег. Рядом с нами на каменистых и покрытых вереском выступах проплывали кудрявые березы, лодка разрезала шелковую воду, переливавшуюся цветами меди и индиго.

Наконец впереди, посередине полумесяца гор, появился изгиб бухты. Прорезая холмы, тянулась к берегу зеленая долина. Насколько мне было известно, выше долины находилось озеро — там, где теснились горы и питали водой глубокую и узкую чашу. Из озера брала начало река, мне был виден ее блеск. Белое здание, еле различимое на расстоянии, стояло в дымке берез, от которых шли, разветвляясь, навстречу морю мерцающие отмели.

Лодка толчками продвигалась вперед. Теперь мне был виден дым, тянувшийся из труб гостиницы, — словно тонкий рисунок карандашом на фоне темной синевы гор. Как только солнце скользнуло ниже, блеск воды померк и гигантская тень Куллина перешагнула маленькую долину. А одна гордая скала, пробиваясь сквозь солнечный свет, отбросила диагональную тень, закрыв полбухты.

— Гарсвен, — сказал пассажир возле моего локтя.

Я подскочила. Я была настолько поглощена открывшимся зрелищем, что меня охватило сильное чувство одиночества, вызванное величием гор, и я забыла, что я здесь не одна.

— Прошу прощения?

Он улыбнулся.

Я увидела, что это человек лет тридцати, приятной наружности, с необычными темно-золотистыми волосами и синими глазами. Он был высоким и худым, но казался сильным и крепким, и у него было загорелое лицо, как у человека, который большую часть времени проводит на воздухе.

На нем было старомодное длинное пальто, из-под которого виднелся когда-то очень хороший костюм из твида.

— Вы, очевидно, здесь впервые, — заключил он.

— Да. Здесь так… впечатляюще, вы согласны?

Он засмеялся:

— Бесспорно. Я знаю эти края как свои пять пальцев, но все равно у меня каждый раз захватывает дух при виде их.

— Их?

— Куиллин.

Он произнес это слово, по-видимому, на местном диалекте. Его взгляд был устремлен куда-то мимо меня, и я посмотрела в том же направлении.

— Гарсвен, — повторил он. — Вон та вершина, на том конце, который спускается прямо в море под совершенно немыслимым углом. — Он протянул руку над моим плечом, показывая на гору. — А там Сгурр-нан-Эаг; а та, закрывающая солнце, — Острый пик, Сгурр-Биорах.

— Вы хотите сказать, Сгурр-Аласдаир, — неожиданно вмешался лодочник.

Это был крепкий уроженец Ская с темным квадратным лицом и мелодичным голосом островитянина. Он небрежно правил лодкой и время от времени сплевывал в подветренную сторону.

— Сгурр-Аласдаир, — повторил он.

Светловолосый мужчина усмехнулся и произнес на гэльском несколько слов, вызвавших на лице лодочника ответную ухмылку. Затем он сказал мне:

— Мурдо, конечно, прав. На картах гора зовется Аласдаир, она была переименована в честь какого-то альпиниста или еще кого-то, но мне больше нравятся старые названия. Сгурр-Биорах, а рядом с ней Сгурр-Деарг, Красный пик. — Его указующий перст повернулся в сторону высокой остроконечной скалы, черной на фоне заката. — Сгурр-нан-Гиллеан. — Он опустил руку, улыбнулся, слегка извиняясь (так британцы сожалеют о том, что выдали свои чувства), и весело произнес: — Лучше условий для встречи с ними впервые и не придумаешь. Закат и вечерняя звезда — все как в цветном кино.

— Вы, должно быть, скалолаз, — сказала я.

— Альпинист? Да, вроде этого.

— Мистер Грант в горах дока, — добавил Мурдо.

Грант достал сигареты, угостил меня и Мурдо и, выбросив обгорелую спичку в воду, спросил меня:

— Вы надолго приехали?

— На неделю или дней на десять. Зависит от погоды. Если будет такая же, то меня ждет рай.

— Не будет, — уверенно ответил он. — А ты как считаешь, Мурдо?

Лодочник с сомнением посмотрел на юго-запад, где длинная и сияющая полоса Атлантики сливалась с ярко-синим небом. Ткнув туда пальцем, он буркнул:

— Дождь.

— О господи!

Меня охватило смятение. Теперь, когда я уже приехала, залитый золотом горизонт казался мне более привлекательным, чем мокрые от дождя горы моей мечты.

— Ничего, — бодро произнес мистер Грант, — зато рыбалка будет отличной.

Должно быть, я выглядела озадаченной, так как он добавил:

— Вы, конечно, ловите рыбу?

— Ах нет! — К моему собственному удивлению, голос у меня звучал виновато. — Но я… научусь.

Грант оживился:

— Значит, ходите по горам?

— Нет… — Внезапно я остро ощутила себя городской дамочкой, случайно попавшей сюда. — Вообще-то, я приехала… э… отдохнуть в тиши.

Грант перевел взгляд на мой багаж.

— Из Лондона? — хмыкнул он. — Что ж, если вы решили удрать подальше от толпы, то правильно выбрали место. У вас не будет соседей поблизости, за исключением Черного Куллина, а ближайшая к вам гора…

Он неожиданно замолчал.

— Ближайшая? — Я взглянула на гостиницу, которая стала еще ближе; одиноко стоящая в зеленой долине, она казалась карликом, над которым нависла с востока гигантская гора. — Эта гора? Она тоже одна из них? Вы не упоминали ее. Как она называется?

Грант явно колебался.

— Блейвен.

Лодочник вынул сигарету изо рта и сплюнул в воду.

— Бла-вен, — повторил он нежным голосом, свойственным горцам. — Мм… мм…

— Голубая гора… — пояснил Грант почти отсутствующим голосом.

Потом он швырнул сигарету в воду и неожиданно поинтересовался:

— Что, Лондон и впрямь так набит народом?

— Да. В нем всегда много народу, и его постоянно будоражит. Теперь же он походит на огромный котел, в котором медленно закипает вода.

Мурдо ловко повернул лодку к устью реки.

— Лондон? — В его голосе звучала простодушная нотка восторга. — Вы что, не захотели остаться на коронацию, миссис?

— Я хотела. Но я… я слегка перетрудилась, поэтому решила, что лучше отдохнуть.

— А почему вы решили приехать именно сюда? — спросил Грант.

Он продолжал смотреть на Голубую гору.

— На Скай? Не знаю… Все со временем хотят побывать на Скае, разве не так? А я желала полностью сменить обстановку. Буду гулять по горам.

— Одна?

В интонации Мурдо прозвучало что-то такое, что заставило меня внимательно посмотреть на него.

— Ну да, — удивленно произнесла я.

Он быстро переглянулся с Грантом, а потом отвернулся и стал следить за надвигающейся пристанью. Я засмеялась:

— Я не заблужусь. Далеко ходить не стану. Не забывайте, я все же городская пташка. Скорее всего, буду гулять вокруг озера или по ближним склонам… Блейвена, правильно? Там со мной вряд ли что-нибудь приключится! — Я повернулась к мистеру Гранту. — Неужели Мурдо думает, что я заплутаю в тумане или убегу с водяным?

Тут я замолчала, встретив его взгляд.

Грант смотрел на меня с каким-то неопределенным выражением, скорее даже лишь намеком на выражение, но я запнулась, ощутив необъяснимую тревогу.

Синие глаза опустились.

— Наверное, Мурдо имеет в виду…

Но Мурдо заглушил мотор, и внезапно наступившая тишина произвела эффект, подобный взрыву.

— Лондон… — задумчиво произнес Мурдо, глядя куда-то в нутро мотора. — Как далеко! Вы и впрямь приехали издалека…

В его голосе снова прозвучало простодушное восхищение, но у меня возникло неловкое впечатление, что он говорит первое, что пришло в голову. Более того, его простодушие горца было несколько преувеличенным, и я сделала вывод, что он ведет себя неестественно.

— Говорят, красивый город. Вестминстерское аббатство, площадь Пиккадилли, зоопарк. Я видел на открытках…

— Мурдо, — с подозрением спросила я после того, как лодка, глухо стукнувшись о пристань, была закреплена. — А когда вы сами в последний раз были в Лондоне?

Протянув мне руку, чтобы помочь выйти из лодки, он взглянул на меня ясным взглядом.

— Восемь лет назад, миссис, — ответил он своим мелодичным голосом, — на обратном пути из Бирмы и других восточных стран…

Человек по имени Грант поднял мои чемоданы и зашагал по тропинке к гостинице. Следуя за ним, я чувствовала, как Мурдо пристально смотрит нам в спину. Потом он вернулся к лодке.

Что означала сия простодушная интонация обитателя Ская? Что-то вроде дымовой завесы? Но что ему скрывать? Почему он так встревожился, что поспешил сменить тему разговора?

Тропинка обогнула гостиницу и привела к парадной двери, выходившей в долину. Следуя за своим проводником, я снова бросила невольный взгляд на притягательную одинокую громаду на востоке, нависшую над равниной, словно хищная птица.

Блейвен? Голубая гора? Повернувшись к ней спиной, я вошла в гостиницу.

Глава 2 Горы вдали

Прошел час. Я умылась, вычесала железнодорожный дым из волос и переоделась. Сидя в гостиной отеля, я наслаждалась временным уединением, пока остальные отдыхающие не собрались на обед. Я потягивала превосходный херес, мои ноги согревал огонь уютного камина, а с трех сторон гостиной высились горы, вид которых доставлял мне удовольствие. Мне было хорошо.

Хлопнула дверь веранды, и в ту же минуту сквозь стеклянные двери гостиной я увидела двух женщин, идущих через холл к лестнице. Одна из них была примерно моего возраста, невысокого роста, плотного сложения, с прямыми темными волосами, подстриженными по-мужски, в одежде альпиниста — широкие брюки, ботинки и толстый свитер, — которая подчеркивала ее мужеподобный облик. Другая — девушка лет двадцати, очень юная, краснощекая, черноволосая. Мне подумалось, что у нее довольно несчастный вид, а ее плечи под рюкзаком были так напряжены, словно она очень устала. Парочка проковыляла вверх по лестнице и скрылась за углом.

Примерно через минуту вслед за ними появилась пожилая пара, оба высокие, тощие, слегка сутулые, со спокойными благовоспитанными лицами и в весьма потрепанных шляпах. Они торжественно пронесли вверх по лестнице пустую корзину для рыбы, и тут же по их пятам с трудом протащилась еще одна женщина, глубоко засунувшая руки в карманы пальто. Я не разглядела ее лица, но поникшие плечи и безжизненная походка поведали о судьбе, полной разочарований и усталости.

Зевнув, я вытянула ноги к огню и глотнула еще хереса. Лениво перелистала страницы старого светского еженедельника, лежащего у моего локтя. С глянцевых страниц, выхваченные безжалостной вспышкой, смотрели привычные лица, застигнутые на охотничьих ужинах и благотворительных балах… красивые лошади, некрасивые женщины, разодетые мужчины… Лондонский телефонный справочник был бы куда интереснее. Мне попалась моя фотография, достаточно ординарная: я позировала на фоне камина работы Адама в вечернем платье — наиболее вдохновенном творении Хьюго Монтефиора… Прелестное платье, я хорошо его помню. А вот страницы, посвященные театральной хронике: Алек Гиннес с немыслимой бородой; Вивьен Ли, близ которой меркнут все женщины; Марша Малинг одаряет камеру знаменитой треугольной улыбкой, глядя в пустоту своими поразительными глазами…

Дверь в гостиную распахнулась и вновь закрылась со свистящим звуком. Вошла Марша Малинг, села напротив меня и позвонила в колокольчик, чтобы ей принесли выпить.

При виде ее я замигала. Ошибки быть не могло. Эти гладкие волосы цвета золотистой меди, широкие очаровательные глаза, аристократический носик и, безусловно, аристократический рот. Это была она, звезда серий романтических спектаклей, которые шли с таким успехом, что один из самых больших лондонских театров был постоянно переполнен в первые годы войны, да и поныне публика толпами стекалась туда.

Официант выполнил заказ. Марша Малинг сделала глоток, встретилась со мной взглядом и рассеянно улыбнулась. Затем улыбка сменилась внимательным взглядом.

— Простите, — прозвучал знакомый хриплый голос, — мы не встречались прежде? Мы ведь знакомы?

Я улыбнулась:

— Смело с вашей стороны заявлять такое, мисс Малинг. Полагаю, вы привыкли избегать людей, претендующих на знакомство с вами. Но нет, мы с вами раньше не встречались.

— И все же я уверена, что видела вас где-то.

Я перелистала страницы журнала кончиками ногтей.

— Возможно. Я манекенщица.

Узнавание озарило ее лицо.

— Так вот оно что! Вот откуда! Вы работаете у Монтефиора, если не ошибаюсь!

— В общем, да… но временами я работаю на стороне. Меня зовут Друри. Джанетта Друри. Как зовут вас, мне, естественно, известно. И конечно же, я была на вашем спектакле, и на предыдущем, и на том, который был до него…

— И так до сотворения мира, милочка моя. Я знаю. Но вы крайне любезны. Должно быть, вы еще ходили с косичками, когда я играла в «Диких красотках».

Я рассмеялась:

— Я рано их обрезала. Мне пришлось зарабатывать на жизнь.

— Вот как? — Марша сделала глоток джина, разглядывая меня. — Но я вспомнила, где я вас видела. Это было не на фотографии, а на зимнем шоу Ледюка в прошлом году. Я приобрела то божественное платье для коктейлей…

— Из бархата цвета топаза. Я помню его. Действительно божественное платье.

Она скорчила гримасу.

— Вероятно. Но это было ошибкой. Вам, так же как и мне, прекрасно известно, что блондинкам оно не идет.

— Когда вы его покупали, вы не были блондинкой, — не подумав, брякнула я. — Простите, — добавила я поспешно. — Я…

Но она засмеялась веселым журчащим смехом:

— Действительно. Я забыла. Мне пришлось стать шатенкой для «Мицци». Это мне не шло, к тому же «Мицци» провалилась.

Марша вытянула вперед изящные ноги и одарила меня своей знаменитой треугольной улыбкой.

— Я рада, что вы приехали. Я здесь всего три дня и уже скучаю по городу. Впервые с момента моего отъезда у меня появилась потребность подумать о таком цивилизованном предмете, как одежда. Я просто обожаю ее, а вы?

— Естественно. Но поскольку это моя работа…

— Я знаю, — сказала она. — Но здесь говорят лишь о горах да о рыбалке, а подобные занятия мне представляются невероятно скучными.

— Тогда что вы тут делаете?

Этот вопрос вырвался у меня помимо воли и прозвучал грубовато, однако Марша ответила без всякой обиды:

— Отдыхаю, милочка моя.

— А, понимаю, — произнесла я, стараясь не выказывать любопытства.

Марша Малинг подняла бровь и снова рассмеялась.

— Да нет же, — ответила она, — я и в самом деле отдыхаю, а не просто нахожусь без работы. Спектакль сошел неделю назад. Адриан объявил, что я обязательно должна прийти в себя, а я как раз прочитала божественную книгу о Скае, и вот я здесь.

— И как, соответствует Скай книге?

— Местами. Горы ужасно прелестные, и все остальное тоже, и вчера я видела оленя с очаровательнейшим олененком, но вся беда в том, что здесь совершенно невозможно передвигаться. Вы любите прогулки, долгие пешие прогулки?

— Да.

— А я не люблю. А Фергус просто-напросто отказывается водить машину по некоторым из этих дорог.

— Фергус? Значит, вы здесь со своим мужем?

Я безуспешно попыталась вспомнить, кто на сей раз является мужем Марши Малинг.

— Милочка! Я вообще не замужем в данный момент. Правда, блаженство? Ради разнообразия. — Она издала розовыми губками очаровательный смешок, и я непроизвольно улыбнулась. Ее очарование было осязаемо, словно нечто ослепительное и полное жизни, ее наиглупейшие банальные фразы и устаревшая манера преувеличивать грели душу, как и пылающий огонь в гостиной. — Нет, Фергус мой шофер.

— Марша! — Я назвала ее по имени, не успев осознать этого; по сути, с моей стороны это было данью ее очарованию. — Неужели вы привезли сюда машину с шофером? И это вы называете прийти в себя?

— Но я очень не люблю ходить пешком, — рассудительно ответила она, — да мы и не собираемся проводить здесь весь отпуск. Я как бы совершаю турне по горной Шотландии и островам. Давайте выпьем еще. Нет, я и впрямь попала в тяжелое положение. — Она протянула руку и позвонила в колокольчик. — Отчасти мы попали сюда из-за Фергуса. Он родом из этих мест. Не то чтобы его волнуют стародавние времена, просто нам показалось, что здесь может быть неплохо.

Я уставилась на нее. Не смогла удержаться.

— Какая вы… внимательная. Ваши служащие…

Она взглянула на меня. На этот раз знаменитая улыбка была определенно заимствована из очень озорного спектакля «Да, моя дорогая».

— Разве я не праведница? Но Фергус… ах да, херес, правильно? И еще одну порцию розового джина. — Сделав заказ, она повернулась ко мне. — Знаете, если бы я стала разговаривать подобным образом с каким-нибудь другим постояльцем гостиницы, он бы застыл на месте, как… как чучело.

— А кто еще отдыхает здесь?

— Так, давайте вспомним… Полковник и миссис Каудрей-Симпсон. Они скучные, но милые. Они все время ловят рыбу, и днем и ночью, и поверьте, ни разу ничего не поймали.

— Кажется, я их видела. Пожилая пара с пустой корзиной.

— Ну да, это они. Потом, если и дальше продолжать о рыбе, мистер и миссис Корриган и мистер Брейн.

— Случайно не Аластер Брейн?

— Кажется, да… — Она посмотрела на меня с любопытством. — Ваш друг?

— Знакомый. Он занимается рекламой.

— Да, он отдыхает вместе с Корриганами. И знаете, — задумчиво добавила она, — если бы я была способна найти в себе жалость к женщине, вышедшей замуж за привлекательного мужчину, такого как Хартли Корриган, то пожалела бы именно эту.

— Почему? — удивилась я.

Взгляды Марши Малинг на брак, высказанные лично, стоило выслушать.

— Рыба, — просто ответила она.

— Рыба? А, понимаю. Вы имеете в виду рыбалку?

— Совершенно верно. Он и Аластер Брейн такие же, как Каудрей-Симпсоны. Утром, днем и ночью они ловят рыбу. А она не делает ничего, совсем ничего, чтобы бороться с этим, хотя явно пребывает в ужасном состоянии, причем уже давно. Она слоняется с несчастным видом совершенно одна, засунув руки в карманы.

Я вспомнила унылую женщину, протащившуюся вверх по лестнице в кильватере Каудрей-Симпсонов.

— По-моему, я видела ее. Она действительно не похожа на счастливицу. Но я вообще сомневаюсь, — задумчиво произнесла я, — что есть на свете такая женщина, которая могла бы соперничать с рыбалкой, если мужчина по-настоящему увлечен этим занятием.

Марша Малинг поглубже уселась в кресло и произнесла:

— Вот как?

— Ладно, — ответила я. — Ну, может, только вы. Да еще Рита Хейворт. И все.

— Но она даже не пытается! — возмутилась Марша. — А он… Ну хорошо, кто там дальше?

— Я видела двух женщин… — начала я.

— Ах да, две… как это называется?.. Schwärmerinen[3], — произнесла Марша своим красивым, хорошо поставленным голосом. — Они…

— Марша, нет! Не нужно этого говорить!

Но дух обличения оказался неожиданно силен в мисс Малинг. Ее прекрасные глаза засверкали.

— Эта девочка! — воскликнула она. — Ей, наверное, еще и девятнадцати нет, а она повсюду таскается с этой невозможной усатой женщиной! Ах, дорогая, она ее наверняка запугивает!

— Если эта женщина ей не по нраву, — резонно заметила я, — зачем же она приехала с ней?

— Я же сказала. Они…

— Нет, Марша. Это явная клевета. Не забывайте, мы находимся в шотландской рыбацкой гостинице, а не на театральной вечеринке с коктейлями.

— Наверное, вы правы, — вздохнула она. — На самом деле они, кажется, работают в одной и той же школе. Малышка только-только начала преподавать, а другая ведет там ПК, или РТ, или что-то в этом роде. Я слышала, как она сама призналась.

— Призналась в чем? — изумилась я.

— Что обучает этому самому РТ или как его там. Что это такое, кстати?

— По-видимому, «мускулистые христиане»[4].

— Совершенно верно, — мрачно ответила Марша.

— Кто еще здесь отдыхает? Я познакомилась по пути из Элгола с мужчиной…

— Это, наверное, Родерик Грант. Он практически живет здесь. Высокий, привлекательный, с пышной шевелюрой?

— Он самый. С голубыми глазами.

— И с какими! — пылко воскликнула Марша. — Он определенно представляет интерес, вот только…

Она запнулась и сделала глоток джина.

Чувствуя, что неизвестный Фергус вызывает у меня все большее любопытство, я сказала равнодушным тоном:

— Судя по всему, Родерик Грант тоже рыболов.

— Что? О, они все тут рыболовы, — с горечью произнесла Марша. — Но надо признать, он занимается этим нерегулярно. Большую часть времени он гуляет или что-то в этом роде. Его никогда нет в гостинице.

— Значит, он альпинист, — сказала я с улыбкой.

— Возможно. Здесь есть еще один скалолаз, по имени Бигл.

— Роналд Бигл?

— Кажется. Еще один ваш знакомый?

— Нет. Мы с ним никогда не встречались, но я слышала о нем. Он — знаменитый альпинист.

Марша выказала некоторый интерес:

— Вот как? Да, теперь, когда вы сказали… Он действительно проводит все ночи, изучая какие-то карты, или сидит как приклеенный у радиоприемника, слушая о восхождении на Эверест.

— Тогда это точно он. Он написал книгу о Нангапарбате[5].

— Да? — произнесла Марша, поскучнев. — Так вот, он повсюду бродит с другим мужчиной, забавным коротышкой, которого зовут Хьюберт Хэй. Кажется, они приехали не вместе, но, по-моему, Хьюберт тоже писатель. Он маленький, кругленький и совершеннейшее сорбо.

— Сорбо?

— Да. Не ущипнешь.

— Понятно. Но какое странное слово! Сорбо… это по-итальянски?

Она очаровательно хмыкнула:

— О боже, ведь таким образом можно вычислить, сколько мне лет, правда? Надо за собой следить. Нет, милочка, это не по-итальянски. Когда-то давно, в тридцатые годы, когда вас еще возили в коляске, продавались твердые резиновые мячики для детей. Они назывались «сорбо-попрыгунчики».

— И вы в них играли?

— Милочка, — повторила Марша, — вы так добры… Все равно, этот коротышка — явное сорбо по характеру и по внешности и носит фантастические жилеты. Здесь есть еще один мужчина, не знаю, как его зовут, он приехал вчера вечером. Но у меня такое чувство, что он тоже писатель.

— О господи!

— Я понимаю. Настоящая плеяда талантов, да? Хотя, скорее всего, они ничего не стоят. Сорбо так наверняка. Но этот парень выглядит, словно он действительно… весь такой темный и роковой, — мечтательно произнесла Марша, а потом нахмурилась своему джину. — Только… он тоже рыбачит.

— Создается впечатление, что здесь собралась интригующая компания, — высказалась я.

— Не правда ли? — откликнулась она без особой убежденности. — Да, еще пожилая дама, которая, по-моему, является матерью Каудрей-Симпсона, она все время вяжет, милочка, причем нитками ужасных цветов. И еще три юнца с голыми коленками, они живут в палатках около реки, ходят сюда питаться и постоянно бродят с молотками, серпами и тому подобной ерундой.

— Вероятно, студенты-геологи, — догадалась я. — Однако я очень сомневаюсь насчет серпов. По-моему, из всего этого есть только один выход: вам самой следует начать ходить на рыбалку. Я, к примеру, собираюсь. Мне говорили, что это успокаивает нервы.

Марша бросила на меня взгляд, полный ужаса, смешанного с восхищением.

— Боже мой! Вы поразительный человек! Но… — Она перевела глаза на мою левую руку и кивнула. — Я должна была догадаться. Вы замужем. Наверное, он вас заставляет. Так вот, эта несчастная миссис Корриган…

— Я не замужем, — вставила я.

Она на мгновение замолчала.

— О, простите, я…

— Я разведена.

— А!.. — Почувствовав облегчение, Марша ослепительно улыбнулась мне. — Вы тоже? Дорогая, и я разведена.

— Я знаю.

— Трижды, радость моя. Ужасно утомительно, доложу я вам. Ну разве они не подонки?

— Прошу прощения?

— Мужчины, дорогая. Подонки.

— А, понимаю.

— Только не говорите, что ваш не был подонком.

— Был, — ответила я. — Совершенно точно.

— Так я и знала, — обрадовалась Марша. Я подумала, что впервые вижу, какое действие могут произвести две порции розового джина. — Как его звали?

— Николас.

— Животное, — кровожадно произнесла она. Было очевидно, что в ней снова проснулся инстинкт обличения. — Выпьем еще, Жанетта, дорогая, и расскажите мне все.

— За мой счет, — твердо сказала я и позвонила в колокольчик. — И мое имя Джанетта. Джанетта. Итальянского происхождения, как и сорбо.

— Очень мило, — согласилась она. — Откуда у вас итальянское имя?

— О, это старая история. — Я заказала напитки, радуясь возможности переменить тему. — Мою прабабушку звали Джанеттой. Она относится к типу предков, чье существование стараются спрятать в наглухо закрытом фамильном буфете, только моя прабабушка не из тех, кто позволит себя спрятать даже на секунду.

— Чем она занималась? — спросила заинтригованная Марша.

— О, она пошла обычным путем, чтобы погубить свою репутацию. Натурщица, любовница художников, потом вышла замуж за баронета и…

— Я тоже как-то раз была замужем за баронетом, — оживилась Марша. — Хотя я его бросила. А она?

— Естественно. Она убежала с молодым многообещающим художником в Париж, где сколотила изрядное состояние — не спрашивайте меня как, — а потом умерла в монастыре в прекрасном возрасте восьмидесяти семи лет.

— Да, были времена… — В голосе Марши прозвучал легкий оттенок сожаления. — Я имею в виду не монастырь, а все остальное. Как мудро иметь достойную прабабушку, особенно с состоянием и титулом.

Я засмеялась:

— Ничего не сохранилось. Мама была единственной внучкой, и Джанетта завещала все свои деньги монастырю, чтобы застраховать его от пожара, по-моему. — Я поставила пустой стакан. — Таким образом, в отличие от моей прабабушки я, чтобы заработать себе на жизнь, ношу одежду.

Сквозь стеклянные двери мне были видны спускающиеся вниз по лестнице Каудрей-Симпсоны. Через холл по направлению к столовой промчалась горничная. Снаружи, между крутыми склонами полумесяца Сгурр-на-Стри, красное небо стало цвета меди, на его ярком фоне зубчатые скалы приняли форму возвышающегося рельефа. Я увидела троих молодых людей, без сомнения геологов, идущих от реки; они прошествовали мимо окон гостиной, и через миг я услышала, как открылась и хлопнула входная дверь.

Где-то часы пробили семь.

— Есть хочется, — сказала я. — Слава богу, наступило время обеда.

Поднявшись, я подошла к окну, выходившему на восток. Напротив гостиницы простиралась вдаль широкая равнина — почти миля ровного, объеденного овцами дерна, нарушаемого лишь торфяными струйками, которые, извиваясь, тянулись к морю. Через равнину петляла узкая и неровная дорога, потом она шла вдоль береговой линии, а затем поднималась вверх через вереск и исчезала из виду. Справа бормотало море, теперь оно было цвета темного олова и тусклое, так как на него падала тень гор. Вдали слева у подножия Блейвена блеск воды отливал медью небес.

Запоздавший тетерев крикнул: «Вернись!» — и замолк. Чайка на берегу расправила крылья и сложила их. Море, казалось, замерло. Вид был довольно диким и безотрадным; ни звука, лишь птичий зов да стенания овец; ни движения, лишь дрожь крыла чайки да широкие шаги запоздавшего постояльца, торопливо идущего по траве.

Потом его шаги раздались на гравийной дорожке. Скрип ботинок нарушил тишину. Рядом с ним вспорхнула бекасиха с гнезда и, словно молния, полетела зигзагами в горную долину. Лишь дважды вдали, на фоне грозной выси Блейвена, блеснули серебряным отливом ее крылья, потом я потеряла ее из виду.

— Блейвен, — задумчиво сказала я. — Интересно…

За моей спиной Марша произнесла резким, прерывистым голосом:

— Больше ни слова об этом, прошу вас. Вы не против?

Я удивленно обернулась.

Она допивала свой третий джин и довольно странно глядела на меня поверх бокала. Смутившись и слегка расстроившись, как всегда при проявлении грубости, я пристально посмотрела на нее. Я понимала, что, переведя разговор на Джанетту и ее деяния, поступила достаточно своевольно, но мне не хотелось говорить о Николасе. К тому же Марша вроде бы проявила интерес. Если бы ей было скучно… но, судя по ее виду, она не скучала, совсем наоборот.

Она виновато улыбнулась:

— Ничего не могу с собой поделать. Но давайте не будем. Пожалуйста.

— Как пожелаете, — ответила я сухо. — Извините.

Я снова повернулась к окну. Моим глазам предстала огромная и грозная гора. И тут меня вдруг озарило. Блейвен! Это мое упоминание о Блейвене, а вовсе не Джанетта вынудило Маршу укрыться в стакан с джином, как улитку в раковину. Родерик Грант, и Мурдо, и вот теперь Марша Малинг… или у меня разыгралось воображение? Я уставилась в сгущающиеся сумерки, в которых запоздавший гость как раз проходил последние двадцать ярдов до входной двери. Мой взгляд сосредоточился на нем. Я замерла, потом снова посмотрела на него…

— О господи! — воскликнула я и отпрянула от окна, как камень, пущенный из пращи.

Остановившись на коврике у камина прямо напротив вытаращившей глаза Марши, я сделала глубокий-глубокий вдох и повторила:

— О господи!

— Что случилось? Это потому что я…

— Вы тут совершенно ни при чем, — устало произнесла я. — Это все человек, который только что подошел к входной двери.

— Человек? — в замешательстве повторила Марша.

— Да. Полагаю, это и есть ваш безымянный, темный, роковой писатель… вот только для меня он совсем не безымянный. Его зовут Николас Друри.

Она раскрыла рот:

— Не может быть! Неужели…

Я кивнула:

— Именно. Мой муж.

— По… подонок?

Я грустно улыбнулась:

— Совершенно верно. Как вы и сказали. Отпуск обещает быть весьма забавным, — добавила я совершенно неубедительно.

Глава 3 Камасунари (1)

Да, там она и была, огромная, как жизнь, высокомерная черная подпись в книге посетителей: «Николас Друри, Лондон, 29 мая 1953 г.» Секунду я глядела на нее, кусая губы, потом мое внимание привлекла другая запись той же рукой в начале предыдущей страницы: «Николас Друри, Лондон, 28 апреля 1953 г.»

Значит, он уже приезжал сюда этой весной. Я нахмурилась, гадая, что занесло его на Скай. Должно быть, он собирал здесь материал для какой-нибудь книги; вряд ли он выбрал бы это место для отдыха.

Насколько я помнила Николаса, горные края, форель и вереск в тумане плохо с ним согласовывались. Я взяла ручку, ощущая, что моей руке не хватает уверенности. Всего моего тщательно выработанного самообладания не хватит, чтобы снова встретиться с Николасом Друри, да еще с видом шутливого дружелюбия, какое, несомненно, модно среди разведенных пар лондонского света.

Я окунула ручку в чернильницу, помедлила и наконец написала: «Джанетта Брук, приход Тенч-Аббас, Уорикшир». Затем с трудом стащила с пальца обручальное кольцо и положила его в сумку. Придется объяснять майору Персимону, владельцу гостиницы, каким образом миссис Друри внезапно превратилась в мисс Брук: я опасалась, что может возникнуть множество затруднительных ситуаций, если в одной гостинице окажутся мистер и миссис Друри. Марша Малинг обещала молчать. А Николас вообще не знает, что я не стала снова мисс Брук четыре года назад. Скорее всего, он так же, как и я, почувствует досаду и неловкость, когда мы встретимся, и наверняка постарается избегать случайных встреч. Во всяком случае, я почти сумела убедить себя в этом, когда, поставив кляксу, захлопнула книгу посетителей, хотя, насколько я помнила своего красивого и непредсказуемого мужа, полагаться на приличное поведение Николаса Друри не стоило.

И тут я подпрыгнула, как нервная кошка, так как позади мужской голос произнес:

— Джанет Друри, чтоб меня!

Быстро обернувшись, я увидела, что по лестнице спускается мужчина.

— Аластер! Как я рада тебя видеть! Где ты пропадал столько лет?

Аластер взял меня за руки и просиял. Это был большой нескладный человек с мощными плечами, вечно растрепанными каштановыми волосами и обезоруживающей улыбкой, за которой скрывался исключительно проницательный ум. Он походил на кого угодно, только не на того, кем он был в действительности — одним из многообещающих деятелей в области рекламы.

— В основном в Америке, с заездом в Бразилию и Пакистан. Тебе известно, что я работаю на «Пергамон»?

— Да, я помню. Давно ты вернулся?

— Около шести недель назад. Мне дали отпуск на два месяца, вот я и приехал сюда с друзьями половить рыбу.

— Я очень рада видеть тебя, Аластер, — сказала я, — и должна признать, что загар тебе к лицу.

Он ухмыльнулся.

— Жаль, что не могу ответить тебе таким же комплиментом, Джанет, малышка. Это не значит, — спохватился он, — что я не рад тебя видеть, но ты выглядишь несколько по-лондонски, если можно так выразиться. Что случилось с твоим обликом школьницы? Ник тебя не бьет?

Я уставилась на него, но он явно не заметил ничего странного в выражении моего лица, потому что весело продолжил:

— Он даже не упомянул, что ты приехала с ним, подлый тип.

— О господи, — простонала я. — Аластер, только не говори, что тебе ничего не известно. Мы развелись.

Аластер был изумлен и даже потрясен:

— Развелись? Когда?

— Четыре года назад. Да неужели ты не слышал?

Он отрицательно покачал головой:

— Ни слова. Я же был за границей все это время, а я самый отвратительный писатель писем в мире, на втором месте Николас, так что видишь… — Он запнулся и присвистнул. — Ну ладно. Прости, Джанет. Я… э… не очень-то и удивлен, в конце концов… Ты не обижаешься на мои слова?

— Ну что ты, — сказала я. Мой голос прозвучал легко и звонко и сделал бы честь любой из лондонских милашек Николаса. — Просто наш брак относился к тем событиям, которые не имеют будущего. Никто ни в чем не виноват: он принял меня за другую. Понимаешь, когда занимаешься моей профессией, то имеешь тенденцию выглядеть… сильной и безупречно отлакированной, что ли, даже если на самом деле ты не такая.

— А ты не такая.

— Не была такой тогда, — пояснила я. — Сейчас я приобрела определенный лоск.

— Три года проживания с моим дражайшим другом Николасом Друри развратят и весталку, — сказал Аластер. — Не повезло тебе, Джанет. Но что ты тут делаешь, позволь тебя спросить?

— Отдыхаю, как и ты, и прячусь от толпы, приехавшей на коронацию. Едва ли нужно говорить, что я не имела понятия о намерении Николаса приехать сюда. Я немножко устала и захотела чего-нибудь спокойного и тихого, а об этой гостинице я услышала от друзей нашей семьи.

— Чего-нибудь спокойного и тихого, — хмыкнул Аластер. — Ах, мои усики и ушки![6] И ты наткнулась прямо на Ника!

— Пока не наткнулась, — мрачно ответила я. — Это удовольствие нам обоим еще предстоит.

— Боже, боже! — сочувственно произнес Аластер, потом снова ухмыльнулся. — Не бойся, дорогая. Ник тебя не съест. Это ему следует нервничать, а не тебе. Послушай, Джанет, можно за обедом я сяду за твой стол? Я с парой, которая, вероятно, сможет обойтись обществом друг друга.

— Буду рада, — с благодарностью согласилась я. — Но как так случилось, что Николас ничего тебе не сказал?

— Вообще-то, я редко его вижу. Очевидно, он приехал на Скай собирать материал по фольклору и тому подобному для своей книги, и он все время где-то ездит, а это место — его основная база. Он постоянно отсутствует. Я, конечно, спросил его о тебе, а он просто сказал: «У нее все прекрасно. Она по-прежнему работает у Хьюго, как тебе известно. Скоро у них очередной показ». Мне и в голову не пришло.

— Когда это было?

— Когда я приехал сюда в первый раз. Кажется, десятого мая.

— Дело в том, что мы действительно готовили показ. Но откуда он это узнал?

— Почем я знаю? — весело ответил Аластер и повернулся поприветствовать подходившую к нам пару.

Женщина была худощавой, темноволосой и почти невыразительной, исключение составляли необыкновенно красивые карие глаза с удлиненными веками и с золотистыми брызгами. Но платье тоскливого зеленоватого оттенка было скроено кое-как. Тусклые волосы, недовольно поджатые губы. Мужчина, бывший с ней, являл собой полную ей противоположность. Он тоже был темноволосый, но его худоба производила впечатление огромной выносливости и жизненной силы. У него были голубые глаза цвета темной ирландской лазури, и он был поразительно красив, несмотря на то что складки вокруг его чувственного рта свидетельствовали о характере, который приходится обуздывать.

Я быстро произнесла:

— Аластер, зови меня Брук, а не Друри. Не забудь. А то может показаться странным…

— Не могу не согласиться. А…

Тут они подошли.

— Харт, Альма, познакомьтесь с Джанеттой Брук. Джанет, это мистер и миссис Корриган.

Мы вежливо что-то пробормотали. Я заметила, что миссис Корриган внимательно изучает мое платье. Синие глаза ее мужа на мгновение озарились легким интересом, а потом с ожиданием устремились к двери гостиной.

— Прости, Альма, но я собираюсь бросить вас на время обеда, — извинился Аластер. — Мы с мисс Брук старые друзья, и нам есть о чем поговорить.

Миссис Корриган слегка обиделась, и на минуту мне показалось, что она хочет пригласить меня к их столу, но потом я поняла, что она колеблется между двух зол: между риском пребывания другой женщины близ ее мужа и потерей общества друга мужа. Собственно говоря, у нее было такое выражение лица, словно ее жизнь уже давно представляла собой постоянный подсчет различных случайностей, подобных этой. Мне стало жаль ее. Во время потока ничего не значащей вежливой болтовни Аластера я бросила короткий взгляд на Хартли Корригана как раз в ту минуту, когда выражение его глаз изменилось — дверь в гостиную открылась и к нам, благоухая «Шанелью № 5», подошла Марша Малинг. Мне стало еще больше жаль Альму Корриган. Казалось, она совершенно не умеет защищаться. Она просто стояла, безвкусно одетая, потерявшая дар речи и явно обиженная, в то время как Марша, обратившись ко всем нам с веселым: «Ну как рыбалка, дорогие?», окутала нас избытком теплоты своего обаяния. Да, нас всех… но все же, когда я наблюдала за ней и слушала, как она рассказывает какую-то нелепую историю о рыбалке, мне показалось, что она выделяет Хартли Корригана из стада и загоняет его так искусно, словно она — чемпионка в состязании среди овец, а он — помеченный кастрированный баран. Что же касается высокого ирландца, он, несмотря на наше присутствие, вел себя так, словно они с Маршей находились наедине.

Мне не хотелось встречаться взглядом с Альмой Корриган, и я старалась не смотреть на нее. Я с нетерпением ждала гонга. В холле теперь было полно народу; по-видимому, собрались все, кого перечислила Марша. Тут находились Каудрей-Симпсоны, вежливо беседующие с древней седовласой леди, тугой на ухо; в углу, обособившись от остальных, стояли две на удивление разные учительницы, молчаливые и чуточку мрачные; мой друг по лодке Родерик Грант серьезно обсуждал механизм барометра с коренастым мужчиной, судя по всему Роналдом Биглом; а с головой погрузившись в газету, сидел, несомненно, Хьюберт Хэй, элегантный и округлый, в наижелтейшем жилете эпохи Регентства.

И тут на лестнице появился Николас и стал спускаться вниз. Он сразу же увидел меня. На мгновение остановился, потом прошел последние несколько ступенек и двинулся через холл прямо ко мне.

— Аластер, — выдохнула я, ненавидя себя за то, что у меня пересохло в горле.

Аластер повернулся, увидел Николаса и ринулся навстречу опасности с той же легкостью, с какой ныряет в воду олимпийский пловец.

— Привет, Ник! — воскликнул он. — Посмотри-ка, кто тут есть… Ты помнишь Джанет Брук?

Он сделал еле заметное ударение на фамилии, Николас чуть приподнял черные брови, и что-то блеснуло в его глазах. Потом он сказал:

— Ну конечно. Привет, Джанетта. Как поживаешь?

Внезапно и совершенно неуместно мне пришло в голову, что Николас — единственный, кто никогда не сокращал мое имя.

Я с трудом заставила себя взглянуть ему в глаза и достаточно спокойно ответила:

— Хорошо, спасибо. А ты?

— Замечательно. Ты приехала сюда отдохнуть, как я понимаю?

— Ненадолго. Хьюго отправил меня в отпуск.

Момент неловкости миновал, момент страха незаметно перешел в зыбь банальных фраз, в ту удобную автоматическую вежливость, которая гораздо больше, чем пустая болтовня, — она представляет собой броню, защищающую обнаженный нерв. Теперь мы могли с облегчением отвернуться друг от друга и присоединиться к группе, где центром притяжения все еще являлась Марша Малинг. Она разговаривала с Хартли Корриганом, но я заметила, что она наблюдает из-под ресниц за Николасом. Повернувшись ко мне, она спросила:

— Еще один старый друг, милочка?

На секунду я забыла, что она актриса, и уставилась на нее с изумлением, настолько естественно прозвучал ее вопрос. Затем, увидев затаившийся смех в ее глазах, я хладнокровно ответила:

— Да, еще один старый друг. Лондонская жизнь и здесь преследует меня. Николас, позволь представить тебе мисс Маршу Малинг — ту самую Маршу Малинг, конечно. Марша, это Николас Друри.

— Тот самый Николас Друри? — проворковала Марша глубоким мягким голосом, пытаясь поразить его всей силой своего обаяния, как лазерный луч поражает цель.

Но Николас не проявил ни малейших признаков распада. Он лишь взглянул на нее слегка настороженно и пробормотал что-то незначительное. Я поняла, что он тоже заметил веселье в глазах Марши. Он всегда быстро соображал. Потом к Марше обратился Хартли Корриган, и через какое-то время, столь короткое, что рассказывать о нем займет гораздо больше времени, все говорили о рыбе. По крайней мере, все мужчины. Марша наблюдала за Хартли Корриганом, Альма Корриган наблюдала за Маршей, а я обнаружила, что изучаю Николаса.

За четыре года он изменился. Ему сейчас должно было быть тридцать шесть, а выглядел он старше. Его темная мрачная красота не очень изменилась, но он похудел, и, несмотря на то что выглядел он прекрасно, его плечи были как-то напряжены, а глаза казались утомленными, лицо осунулось. Интересно, о чем он думает? Подобное напряжение не могло возникнуть из-за начала работы над новой книгой, хотя мне было известно, что временами ему приходится адски трудно. Хорошо изучив его, я понимала, что тревожит его что-то иное, о чем я не догадываюсь, но тревога явно присутствовала. Ладно, во всяком случае, не я виновата в том, что у него такое настроение, и на этот раз мне волноваться ни к чему.

Я как раз бодро поздравляла себя с тем, что меня это больше не касается, когда прозвучал гонг и все мы отправились обедать.

Глава 4 Предмет спора

После обеда стало более чем очевидно, что неловкая ситуация, в которой я оказалась, несомненно, не единственная неприятность среди специфического общества отеля «Камасунари». Я вовсе не преувеличивала. По настроению отдыхающих чувствовалось, что они что-то скрывают; правда, сначала я этого не поняла. И мне, конечно, и в голову не пришло, что поблизости таится опасность.

После обеда я вернулась в гостиную. Обособленные группки людей нарушились, и, как обычно происходит в маленьких деревенских гостиницах, разговор стал общим. На меня нашел легкий приступ веселья, когда я увидела, что Марша Малинг покинула Корриганов и уселась рядом с Николасом. Что ж, может, это и к лучшему. Ее притягивал каждый интересный мужчина, для нее это было так же естественно, как и дышать, а мне хотелось, чтобы она оставила Хартли Корригана в покое. Пусть лучше потратит свое время на Николаса: он в состоянии приглядеть за собой.

Аластер, усадив меня на стул в углу, извинился и пошел посмотреть, как взвешивают и разделывают лосося, которого он сегодня поймал. Корриган тут же встал и отправился вслед за ним, не вымолвив ни слова своей жене. Альма Корриган сидела, не поднимая глаз, и все помешивала и помешивала свой кофе.

— Хотите кофе? Черного или с молоком?

Подняв глаза, я встретилась взглядом с одной из учительниц, той, что моложе. Она стояла около меня с чашками в руках. На ней было платье цвета сухого хереса, с приколотой у ворота брошью из дымчатого кварца. Цвет платья был довольно изощренным и, по идее, не должен был идти молодой женщине, но тем не менее оказался ей к лицу; создавалось впечатление, что очаровательная девочка надела одежду старшей сестры. Она выглядела еще более юной, чем раньше, и казалась трогательно беззащитной.

Я ответила:

— Черный, пожалуйста. Большое спасибо. Но разве вы обязаны прислуживать мне?

Она протянула мне чашку.

— Да ведь кофе никому не подают. Его приносят на огромном подносе, и каждый сам берет себе чашку. Вы, наверное, только что приехали?

— Как раз перед обедом. — Я указала на стул возле моего локтя. — Может, посидите вместе со мной? А то меня покинули ради рыбы.

Девушка помялась и бросила быстрый взгляд на свою компаньонку, которая сидела на другом конце комнаты, поглощенная журналом в блестящей обложке. Затем она села, но на самый край стула, словно оставаясь в постоянной готовности к немедленному броску.

— Рыба действительно стоит у них на первом месте, — сказала она. — Кстати, меня зовут Роберта Саймс.

— А меня Джанетта Брук. Я так понимаю, что вы не увлекаетесь рыбалкой?

— Нет. Мы ходим, Мэрион и я… Мэрион Брэдфорд, вон там. Мы вместе. По крайней мере, мы вместе поднимаемся в горы, некоторым образом.

— Что значит «некоторым образом»? — удивилась я.

Горы Ская не произвели на меня такого впечатления, что на них можно подниматься «некоторым образом».

— Ну, Мэрион — альпинистка, а я нет. Я это имела в виду. Поэтому мы просто карабкаемся по горам — такое вот половинчатое решение. — Она посмотрела на меня чистосердечным взглядом. — Но я прямо-таки умираю, до чего хочу научиться. Я мечтаю быть такой, как мистер Бигл, и забраться на каждую скалу Куллина, включая Неприступный пик!

— Совершенно недостойные стремления, — произнес голос над нами.

К нам подошел Родерик Грант и остановился рядом с чашкой в руке.

Глаза Роберты округлились.

— Недостойные? И это говорите вы? Почему, мистер Грант?

Он отвернулся и взмахом руки обвел пространство за окнами гостиной.

— Посмотрите на них, — сказал он. — Посмотрите. Тридцать миллионов лет назад они пробили свой путь бог знает откуда, чтобы ветер, лед и бури разрушали их и высекали из них скалы, по которым вы сегодня бродили. Они существуют здесь бесчисленное количество веков, те же самые скалы стоят у того же океана и разрушаются теми же ветрами. А вы, прожив ничтожные двадцать лет, говорите об их покорении, словно они…

— Зубы? — хихикнула Роберта. — Хотя я понимаю, что вы хотите сказать. При виде их ощущаешь свою бренность, правильно? Но ведь они бросают нам вызов, разве вы не чувствуете? Какие-то мужчины или, хуже того, какие-то женщины побеждают исполинов времени, забираясь на…

— Эверест!

Восклицание полковника Каудрей-Симпсона раздалось так неожиданно, что я подпрыгнула, а Роберта снова хихикнула. Прошелестев страницами «Таймс», полковник перевел взгляд на Николаса, стоящего около радиоприемника.

— Друри, будьте добры, включите радио. Послушаем, как у них идут дела.

Николас повиновался. Новости уже подходили к концу. Мы, по счастью, пропустили конференции, забастовки, новейшие достижения в области атомной энергии, последние слухи из СССР и попали как раз вовремя, чтобы услышать болтовню по поводу рассаживания приглашенных в Вестминстерском аббатстве, описание арок на Мэлле и намек на то, что за три дня до коронации общее волнение в Лондоне достигло наивысшей точки кипения. И ничего конкретного об Эвересте…

Николас выключил радио.

— Но я уверен, что они возьмут его, — прокомментировал он.

— Очень волнующе, правда? — утешила всех Марша.

— Великолепная попытка, — сказал полковник Каудрей-Симпсон. — Они заслуживают удачи. А что вы скажете, Бигл? Повезет им с погодой?

— Погода довольно хорошая.

Бигл выглядел слегка смущенным оттого, что к нему обратились при всех. Я с интересом вспомнила, что этот скромный человечек участвовал в последней экспедиции на Эверест. Но по-видимому, ему не захотелось продолжать разговор на эту тему. Похлопав по карманам пиджака, он вынул трубку и резко переменил тему:

— Во всяком случае, у них больше шансов на хорошую погоду, чем у нас. Мне не нравится, как выглядит небо. Там вдали идет дождь.

— Тем лучше для рыбалки, — спокойно сказала миссис Каудрей-Симпсон.

Но Роберту это сообщение огорчило.

— О нет! — простонала она. — А я-то хотела начать завтра настоящее восхождение!

— Значит, вы окончательно решили покорить Куллин? — спросил Родерик Грант.

— Окончательно!

— И когда вы намерены приступить?

— Не знаю. Пусть Мэрион решает.

— Гарсвен не трудный, — произнес кто-то, кажется Альма Корриган. — Есть проход вверх от оконечности Коруиска…

Вмешалась Мэрион Брэдфорд:

— Поначалу лучше подниматься на Бруах-на-Фрит и на Сгурр-на-Банахдих, но они очень далеко. Гарсвен под рукой, но он, конечно, скучный.

Из-за ее монотонного голоса и безапелляционной манеры говорить казалось, что она груба. Альма Корриган откинулась на стуле, поджав губы. Роберта, чуть покраснев, подалась вперед.

— Но, Мэрион, я не сомневаюсь, что миссис Корриган права. Он не трудный, и с него, должно быть, открывается прекрасный вид…

— Прекрасный вид открывается с любой горы Куллина, — мрачно заметила Мэрион.

— Вы побывали на всех вершинах? — вкрадчиво спросил Родерик.

— Если вы имеете в виду, знаю ли я, о чем говорю, то мой ответ — да, — отрезала Мэрион Брэдфорд.

Наступила небольшая пауза, все явно чувствовали себя неловко, и я задумалась о том, что заставляет людей без всяких причин вести себя подобным образом. Полковник и миссис Каудрей-Симпсоны снова занялись кроссвордом в «Таймс», а Родерик Грант закурил и сразу стал выглядеть невероятно отстраненным и благовоспитанным. Николас принял скучающий вид, что, как мне было известно, означало, что он раздражен. Марша Малинг подмигнула мне и что-то ему сказала, от чего он скривил рот. Роберта просто сидела и молчала, огненно-красная и несчастная. Как упражнение в умении преодолевать тяжелые ситуации все это было великолепно.

И тут впервые заговорил Хьюберт Хэй, проигнорировав и грубость Мэрион Брэдфорд, и брешь в общей беседе. Я вспомнила, как Марша назвала его сорбо, и мне стало смешно.

— На вашем месте, — весело сказал он Роберте, — я бы попытался влезть на Скверную Кручу. Дождитесь прилива, и тогда не сломаете шею, если упадете. Всего лишь утонете. Это гораздо приятнее, как говорят.

У него был на удивление нежный высокий голосок, что в сочетании с необычной внешностью производило комический эффект. Роберта засмеялась:

— Я умею плавать.

— В тяжелых ботинках и с рюкзаком?

— О, пожалуй, вы правы!

— Что еще за Скверная Круча? — поинтересовалась я.

Хьюберт Хэй показал на окна, выходящие на запад.

— Видите ту гору за устьем реки, между нами и Куллином?

— Да.

— Это Сгурр-на-Стри. Тот высокий гребень у подножия Гарсвена между нами и заливом. Если хотите сделать вылазку, через него можно быстро перейти. Но если вы пойдете вдоль берега к Лох-Коруиску и Куллину, вам придется пересечь Скверную Кручу.

— Звучит ужасно. Что-то вроде скалы Влюбленного?

— Нет. Всего лишь габбровая плита, наклоненная под кошмарным углом примерно в шестьдесят градусов.

— Не так много, — заметил Родерик Грант.

— Да? Возможно, вы правы. Как бы там ни было, она нависает над морем, и преодолеть ее можно только благодаря трещинам в скале, где ваши когти находят опору.

— Когти? — с ужасом воскликнула Марша. — О господи! Вы хотите сказать, что ползете, цепляясь ногтями?

Николас усмехнулся.

— Нет, леди. Он говорит про шипы на ботинках.

— Кажется, это как раз для меня, — жизнерадостно заявила Роберта. — В конце концов, кто возражает против того, чтобы утонуть? Мэрион, давайте пойдем туда, а вернемся через Сгурр-на-Стри.

— Я уже решила, куда мы пойдем, — ответила Мэрион монотонным твердым голосом, который действовал на всех удручающе. — Мы идем на Блейвен.

Наступила внезапная тишина.

Я быстро оглядела всех. Значит, я была права, когда полагала, что именно это название каждый раз вызывает столь странную реакцию. На сей раз ошибки быть не могло. И я вовсе не вообразила, что в голосе Мэрион Брэдфорд звучат оборонительные нотки. Она знала, что ее заявление вызовет такой отклик.

Наконец Роналд Бигл робко произнес:

— Э… мудро ли это, мисс Брэдфорд? Вам не кажется, что подобное восхождение трудновато для начинающего?

— С этой стороны довольно легко подняться на хребет, — резко ответила она.

— Да, конечно. Но если будет плохая погода…

— Капелька дождя нам не повредит. А если нависнет туман, мы не пойдем. На это у меня хватит мозгов.

Бигл ничего не сказал, и снова в комнате воцарилась тишина. Я увидела, как беспокойно пошевелился Николас, и задумалась, чувствует ли он, как и я, что атмосфера стала еще более неловкой.

Очевидно, Мэрион сама что-то ощутила, так как внезапно она злобно ткнула сигарету в пепельницу и встала.

— В любом случае, — проговорила она своим жестким агрессивным тоном, — уже пора, чтобы кто-то нарушил чары этой проклятой горы. Ты идешь, Роберта?

Она прошествовала из комнаты. Роберта неловко улыбнулась мне и пошла вслед за ней. На мгновение мне захотелось посоветовать ей остаться, но потом я решила не добавлять ничего к подводным течениям, нарушающим покой компании. Я лишь улыбнулась ей в ответ.

Наступила неминуемая неловкая пауза, каждому ужасно хотелось обсудить Мэрион Брэдфорд, но, естественно, это было невозможно. Потом Марша, которую, как я быстро успела заметить, ничто не сдерживало, сказала:

— Вот уж действительно! Хочу вам доложить…

Полковник Каудрей-Симпсон поспешно прокашлялся и обратился к Роналду Биглу:

— А куда вы собираетесь идти завтра, Бигл?

— На Сгурр-нан-Гиллеан, сэр, если позволит погода. Только я боюсь…

Я поднялась на ноги. С меня было достаточно, к тому же после путешествия я чувствовала себя закостеневшей. Если окажется, что Мурдо с Биглом были правы и завтра пойдет дождь, неплохо бы часок прогуляться. Поставив чашку на поднос, я увидела, что Николас тоже встал и идет ко мне. Я испугалась. Он явно готовился поговорить со мной или предложить погулять, а тет-а-тет с Николасом в ту минуту мог стать последней каплей. Я быстро повернулась к ближайшей женщине — ею оказалась Альма Корриган.

— Хочу немножко прогуляться, — проговорила я, — но не знаю дороги. Не будете ли вы столь добры составить мне компанию?

Она удивилась, но, по-моему, ей было приятно. Потом на ее лице появилось знакомое выражение обиды, и она отрицательно покачала головой.

— Я бы с удовольствием, — вежливо отказалась она. — Но я немножко устала. Мы целый день ходили.

Так как перед обедом она сообщила мне, что целый день провела, сидя на валуне, пока мужчины рыбачили на Страт-на-Крейтеах, подобный отказ звучал крайне нелепо.

— Ну конечно, — быстро сказала я, чувствуя себя идиоткой. — Как-нибудь в другой раз, может быть.

Повернувшись, я обнаружила рядом с собой Родерика Гранта.

— Может, я?.. — предложил он, застенчиво глядя на меня. — Красивые места по дороге к озеру, если вы позволите мне быть вашим гидом. Но возможно, вы предпочитаете идти одна?

— Ни в коем случае, — заверила его я.

Когда Родерик Грант заговорил, Николас остановился и нахмурился. Я улыбнулась мистеру Гранту:

— Большое спасибо. Буду рада, если вы составите мне компанию.

Николас продолжал стоять не двигаясь. Мне пришлось пройти мимо него по пути к выходу. Наши глаза встретились. Пристально посмотрев на меня целых три секунды суровым равнодушным взглядом, он криво усмехнулся и медленно повернулся к Марше Малинг.

Я пошла надевать пальто.

Глава 5 Лох-на-Крейтеах

Летним вечером на Гебридах в половине десятого только-только начинает смеркаться. Когда блеск дня угасает, чистые краски песка, травы и скал приобретают безрадостный оттенок, но таким образом природа всего лишь возвещает о приближении вечера. В действительности ночь представляет собой слабое притупление дня, струю серебра, пробивающуюся сквозь горячее золото полудня.

Вечер стоял тихий, и, несмотря на то что на юге высоко над нами медленно скучивались тучи, грозящие дождем, остальная часть неба была чистой и ясной. Над хребтом Сгурр-на-Стри, над и за зубчатыми скалами Куллина солнечное тепло все еще согревало порозовевший воздух. Над этим плывущим озером света печально нависла кромка облака — тонкая багровая линия, чья краска полиняла от прорезающих ее лучей почти невидимого солнца.

Мы свернули к северу долины, и наши шаги по объеденному овцами дерну стали беззвучными в тишине. Ровное пастбище в дельте тянулось вверх по долине примерно полмили, потом начался крутой и ломаный подъем, отвесный и бугристый, — мы дошли до предгорья Блейвена. Прямо перед нами, перегораживая долину, высился небольшой, одетый в вереск крутой холм, он упирался в южный берег озера. Слева от него змеилась река, а с востока к нему тянулась гряда скал, граничивших с Блейвеном.

— Есть ли тропинка вдоль реки? — поинтересовалась я.

— Да, но если вы хотите забраться на Ан’т-Срон — вон на тот холм, — чтобы полюбоваться озером, лучше идти по долине со стороны Блейвена. Чуть подальше около реки болото, по нему не очень-то приятно разгуливать.

— Вы имеете в виду, что это опасно или просто мокро?

— И то и другое. Не уверен, что вас туда затянет, но земля чертовски качается, и если вы остановитесь, то начнете тонуть. Олени избегают этого места.

— В таком случае, — содрогнулась я, — будем и мы держаться от него подальше. А ведь я должна поблагодарить вас за то, что вы составили мне компанию!

Грант засмеялся:

— Я просто-напросто эгоист. Когда сильно любишь какие-либо края, то доставляет наслаждение их показывать. Мне не хотелось упустить возможность создать себе репутацию знатока этих мест. Здесь один из самых прелестных уголков на земле.

— Вы имеете в виду конкретно это место или Скай и острова в целом?

— Этот кусочек Ская. — Его руки были засунуты глубоко в карманы, и он быстро окинул взглядом дальние пики и огромные голубые выси Блейвена, вставшие на пути долины. — Их.

— Это ваша родина, мистер Грант?

Он отрицательно покачал головой:

— Я родился в горах, но совершенно других. Мой отец был священником крохотного прихода в Каирнгорме, в затерянной деревушке на задворках северного ветра. Аухлехти, у подножия Бхейнн-а’Бхуирд. Вы слышали о ней?

— Нет.

Он усмехнулся:

— Ни разу не встречал человека, который бы слышал… Так вот, горы я научился почитать именно там! Матери у меня не было, отец был замкнутым человеком, на меня у него не хватало времени. До школы было далеко, поэтому я частенько носился по холмам.

— Вы, должно быть, чувствовали себя одиноким?

— Возможно. Я не помню. Не думаю, что мне было одиноко. — Он снова усмехнулся. — Так мы жили до смерти дяди, он оставил нам кучу денег, и отец заставил меня надеть ботинки и отправиться в школу изучать манеры.

— Не повезло.

— Я, естественно, терпеть их не мог. Особенно ботинки.

— А теперь вы лазаете по горам?

— В основном. Я немного путешествую, но каждый раз заканчиваю свой поход здесь, во всяком случае в мае и июне… когда здесь, на западе, лучше всего, хотя… — он кинул взгляд через плечо, — по-моему, наш друг Бигл не ошибся, предрекая плохую погоду. Завтра наверняка пойдет дождь, а когда Куллин вплотную встречается с бурей, он неохотно расстается с ней.

— О боже! — воскликнула я. — А я мечтала о прогулках. Теперь я начинаю понимать, почему все здесь так увлечены рыбалкой. Должно быть, в порядке самообороны.

— Вполне возможно. Смотрите под ноги. Темнеет. Можно покалечиться.

Добравшись до подножия холма Ан’т-Срон, мы стали подниматься по вересковому склону. Из-под ног выпорхнул самец куропатки и, возмущенно вереща, спланировал к реке. День угасал на глазах. Над долиной, напоминая огромную тучу, проступал Блейвен, близ его гигантского хребта повисла призрачная белая луна.

Родерик Грант на секунду остановился и задумчиво посмотрел на грозные вершины, подпиравшие небо.

— Неужели эти две глупые женщины и впрямь полезут завтра туда?

— Это очень опасно?

— Нет, если знаешь дорогу. Можно пройти вверх по южному гребню, но и там есть неприятные участки.

— Мисс Брэдфорд сказала, что знает дорогу, — напомнила я.

Он слабо улыбнулся:

— Так она сказала? Что ж, нам тут делать нечего.

— Полагаю, что так.

Мы прошли уже больше половины пути вверх по холму. Склон становился все круче и бугристее.

— Мистер Грант, — обратилась я к нему, чуточку запыхавшись.

— Да?

Помявшись, я чистосердечно спросила:

— Что такое говорила мисс Брэдфорд о чарах на Блейвене? Что в нем плохого?

Он остановился и удивленно, почти озадаченно взглянул на меня.

— Что в нем плохого? — почти механически повторил он.

— Да. Почему все смущаются при упоминании о Блейвене? Уверена, что не ошибаюсь. И уж если мы коснулись этой темы, что происходит с людьми в гостинице? Потому что что-то происходит, и если вы этого не заметили…

— Так вы не знаете?

— Да откуда мне знать! — возмутилась я. — Я только что приехала. Но даже мне ситуация кажется неуютной, как в начале пьесы с запутанной ситуацией.

— Вы не слишком заблуждаетесь, — ответил Родерик Грант. — Только мы сейчас находимся в середине пьесы, и похоже, что ситуация не будет разрешена.

Он замолчал, мрачно глядя на меня в сгущающейся тьме.

— К тому же ситуация отвратительная, — выговорил он. — Наиотвратительнейшая из всех. Убийство.

Я сделала резкий вдох:

— Убийство?

Он кивнул. При вечернем освещении его голубые глаза под нахмуренными бровями казались темными.

— Это произошло две с половиной недели назад, тридцатого мая. На Блейвене убили девушку, родом из этих мест.

— Понятно… — Я с недоверием взглянула на огромную гору, возвышающуюся впереди. Потом вздрогнула и двинулась дальше. — Давайте дойдем до вершины холма, — предложила я, — и там, если не возражаете, вы мне все расскажете.

Усевшись на камень, мы закурили.

Далеко внизу в багровой впадине покоилось, словно в люльке, озеро Лох-на-Крейтеах, оно переливалось подобно отполированному серебру. Над ним летели две утки, примерно в футе от собственных отражений.

— Кто была эта девушка? — спросила я. — И кто убийца?

Сначала он ответил на последний вопрос.

— До сих пор неизвестно, кто убийца. Именно это я и имел в виду, говоря, что ситуация отвратительная. Полиция… — Он, нахмурясь, посмотрел на свою сигарету. — Лучше я начну сначала.

— Да, пожалуйста.

— Девушку звали Хизер Макри. Ее отец — фермер, он иногда продает молоко отдыхающим в отеле. Возможно, вы с ним познакомитесь. Его ферма находится в трех-четырех милях вверх по Страт-на-Крейтеах, реке, что впадает в дальнюю часть озера… Так вот, ходили слухи, что Хизер Макри водит компанию с парнем из деревни, Джеймси Фарлейном, и поэтому, когда долгими весенними вечерами ее подолгу не было дома, родители не волновались. Они считали, что знают, с кем она.

— А это в результате оказался не Джеймси?

— Джеймси говорит, что нет. Он объявил об этом громко и ясно. Но в конце концов, — произнес Родерик Грант, — что еще он мог сказать?

— Если это не Джеймси, то кто тогда?

— Джеймси говорит, что они с Хизер поссорились… да, он открыто в этом признался. Он говорит, что она стала избегать его, а когда он потребовал от нее ответа, она взорвалась и сказала, что гуляет с парнем получше. С джентльменом — так она сказала Джеймси. — Грант взглянул на меня. — С джентльменом из отеля.

— Не может быть! — воскликнула я.

— Боюсь, что так.

— Но… это же не значит, что человек из отеля и был…

— Убийцей? Может, и так, но есть сильное подозрение, что его вообще не существовало. Об этом имеются только показания самого Джеймси Фарлейна. Известно лишь то, что вечером тридцатого мая Хизер Макри пошла на свидание. Она сказала родителям, что у нее «свиданка».

— И… на Блейвене, вы сказали?

Голос его погрустнел.

— Дальнейшая часть моего рассказа не очень приятна, но лучше я расскажу вам все. Около полуночи несколько человек, которые находились на озере Лох-Скавайг — подозреваю, что они браконьерствовали, — увидели на полпути к вершине Блейвена яркое пламя. Они были озадачены, но, естественно, не забеспокоились. Блейвен — голая скала, и огонь не мог распространиться дальше. Они занялись своим делом, каким бы там оно ни было, и продолжали поглядывать на огонь. Один из них посмотрел туда в ночной бинокль и сообщил, что видит, как из-за крутой скалы поднимается столб огня, похожий на огромный костер.

Он сделал паузу.

— Ну вот, они удивлялись все больше и больше. Кому пришло в голову зажечь костер на вершине горы и что там может гореть? Не знаю, поумнели ли они после происшедшего или нет, но один из них, Родри Макдауэлл, говорит, что, наблюдая за столбом огня, вздымающимся там, где огню быть не положено, они постепенно стали волноваться, потом забеспокоились, потом прямо-таки испугались. И когда парень с биноклем объявил, что видит темную фигуру на фоне пламени, они решили пойти проверить.

Грант хмуро взглянул на мерцающее внизу озеро.

— К тому времени, когда они туда добрались, огонь, естественно, погас, лишь дым лизал скалу, служившую им ориентиром. Они обнаружили широкую площадку, на которую достаточно легко забраться, с остатками обгорелого и почерневшего сплавного леса, березы и вереска — они были как будто специально разбросаны по скале. В центре почерневшего пятна лежало на спине тело Хизер. — Он глубоко затянулся сигаретой, и его голос стал ровным и бесстрастным. — Она не сильно обгорела. Убийца положил ее в костер уже мертвой. Она вся была покрыта пеплом, а горло у нее было перерезано.

— О боже, — выговорила я.

— Полностью одетая, — продолжал Родерик все тем же ровным, равнодушным голосом, — она спокойно лежала, сложив руки на груди. Самым странным было то, что она была босиком, а ее драгоценности были сняты с нее.

— Драгоценности? — поразилась я. — Но ради всего святого…

— Да нет, их не украли, — быстро ответил он. — У бедняжки не имелось ничего такого, из-за чего ее стоило убивать. Все ее вещи были сложены в кучку на краю площадки. Туфли, кожаный ремень и все украшения: кольцо, дешевые браслет и брошка, серьги… даже заколки для волос. Правда, странно?

Но я не думала о том, странно это или нет. Меня душил гнев.

— Бедняжка надела для него все самое лучшее!

Грант бросил на меня взгляд:

— Да, все это крайне неприятно.

— Не то слово. — Я взглянула на возвышающийся гребень на юге Блейвена. — А что полиция? Какую версию они поддерживают: Джеймси или джентльмена из отеля?

Он пожал плечами и кинул окурок на землю:

— Бог его знает. С тех пор они время от времени посещают нас, всех допросили, спокойно и ненавязчиво, но тем не менее скрупулезно. Теперь вам понятно, почему все на грани срыва?

— Понятно, — мрачно ответила я. — И все же мне кажется странным, что майор Персимон не предупреждает новых гостей о том, что здесь происходит. Возможно, они предпочли бы не приезжать сюда.

— Вы правы, — согласился Родерик Грант. — Но он, естественно, считает, что Джеймси городит чепуху, чтобы спасти себя, и отель здесь совершенно ни при чем. Тяжкие допросы окончились, и полиция ведет себя спокойно. Едва ли можно ожидать от Билла — майора Персимона, — что он погубит свой сезон и, возможно, даже отель.

— Да, наверное.

Потушив сигарету, я встала. Грант тоже поднялся и стоял, глядя на меня.

— Надеюсь, вы не очень расстроились? — спросил он как-то неловко.

— Даже если и расстроилась, — сказала я, — разве это имеет значение? Главное — эта бедняжка, которая отправилась в горы навстречу своей смерти, нарядившись, как только могла…

Я закусила губу, пнула ногой вереск, потом подняла голову и взглянула в глаза Родерику Гранту.

— Ответьте мне, — попросила я, — кто из «джентльменов» находился в гостинице тридцатого мая?

Голубые глаза спокойно смотрели на меня.

— Все, кто и сейчас, — ответил он бесстрастно, — за исключением шофера мисс Малинг.

— И у кого из вас есть алиби? — упрямо продолжала я, чувствуя себя одновременно несчастной и смешной.

— Ни у кого, насколько мне известно. — Ничто в его голосе не выдало, что он почувствовал, как употребление местоимения «вас» придало разговору ужасную прямоту. — Двое из этих ребят, что живут у реки, клянутся, что были вместе, третий отсутствовал. За полковника Каудрей-Симпсона и Билла Персимона поручились их жены, но это, само собой, не считается. Корриган и Брейн рыбачили вместе на озере Лох-на-Атаин.

— В полночь?!

— Многие ночью рыбачат. В это время года ночью не темно.

— Значит, они были вместе?

— Нет. Они разошлись где-то после одиннадцати и вернулись в гостиницу поодиночке. Миссис Корриган говорит, что ее муж явился до полуночи.

В его голосе звучала странная нотка, и я тут же спросила:

— Вы ей не верите?

— Я этого не говорил. Я только думаю, что для того, чтобы вернуться в «Камасунари» до полуночи, нужно нестись на огромной скорости. Лох-на-Атаин в миле пути от конечности Крейтеаха, и дорога трудная.

— И он смог войти в отель?

— Гостиница открыта всю ночь.

— Как удобно, — заметила я. — А мистер Хэй?

— Спал. Подобное алиби трудно опровергнуть.

— Или доказать.

— Как скажете. У меня, кстати, такое же алиби.

— П-простите. — Внезапно я почувствовала себя беспомощной. — Это… чудовищно, да? Никому нельзя доверять… и все же я не имею никакого права расспрашивать вас так, словно вы подозреваемый номер один. Простите, очень вас прошу.

Он усмехнулся:

— Ничего. Вас это тоже касается, если вы хотите здесь остаться. Вам придется решать, с кем вы будете чувствовать себя в безопасности — если такой человек вообще найдется.

Я схватилась за щеку и вскрикнула:

— Боже мой! Действительно. Я… я не подумала об этом.

Грант произнес голосом, полным раскаяния:

— А я сделал глупость, что заговорил об этом до того, как мы вернулись к свету и людям… Пойдемте. — Он взял меня за руку и повел, помогая ступать по камням и вереску. — Нам пора возвращаться в гостиницу. В конце концов, все, что вам обо мне известно, это то, что я могу быть подозреваемым номер один. Сюда, здесь есть тропинка вдоль гребня. Немножко пройдем по ней, потом спустимся.

Я последовала за ним, испытывая смятение оттого, что у меня сильно колотится сердце. Тьма становилась все ощутимее. За нашими спинами светлел запад, а перед нами призрачная луна плыла в потемневшем небе, где, ссутулившись, словно гора Фауста, громадный Блейвен готовился упасть на нас.

И его угрожающий контур загадочно повторила тень, чьи очертания вырисовывались прямо перед нами на тропинке, — какая-то высокая куча, сложенная на вереске словно для того, чтобы специально обозначить вершину холма. Родерик Грант провел меня мимо, даже не взглянув на нее, но я невольно обернулась:

— Что это? Пирамида?

Он бросил небрежный взгляд через плечо:

— Это? Нет. Костер.

Я замерла и вырвала руку из его руки. Он с удивлением повернулся ко мне. Я тут же обратила внимание, как тихо в долине, тихо и пустынно. Огни гостиницы сияли где-то очень далеко.

— Ко… костер? — хрипло произнесла я.

Грант посмотрел на меня.

— Да. А что? — Но тут его голос изменился. — О господи, опять я… Я не думал, не хотел вас напугать. Я дурак… — Шагнув ко мне, он положил руки мне на плечи. — Мисс… Джанет… — Мы оба даже не заметили, что он обратился ко мне просто по имени. — Не бойтесь. Это всего лишь местное празднование коронации. Топливо для костра собирали несколько недель! Ничего страшного! — Он осторожно потряс меня. — И клянусь вам, я не убийца!

— Я и не думала, что вы убийца, — сказала я дрожащим голосом. — Это я дура. Простите.

Родерик Грант опустил руки, и в темноте я увидела его улыбку.

— Тогда пойдем в гостиницу? — предложил он.

И мы двинулись к огням отеля «Камасунари».

Оказалось, что еще не так уж и поздно. В отеле было светло, тепло и безопасно, и еще не все отправились наверх. Сквозь дверь гостиной мне были видны Хартли Корриган и Аластер, принимающие стаканчик на ночь, а поблизости безмятежно читал Роналд Бигл.

И мысль о том, что любой мужчина, с которым я встречалась, может быть виновником преступления, в ту же минуту стала казаться столь отталкивающей, столь эксцентричной, столь фантастичной, что граничила с умопомешательством. С легким оттенком стыда я пожелала Родерику Гранту спокойной ночи и пошла наверх, в свою комнату.

Верхняя площадка лестницы выходила в центр главного верхнего коридора, построенного в виде большой буквы Е, чьи ответвления кончались окнами, выходящими на восток. Моя комната располагалась в дальнем южном углу нижнего ответвления Е. Обнаружив, что ванная поблизости занята, я закуталась в белый бархатный халат и отправилась на поиски другой ванной, которую и обнаружила в дальнем конце главного коридора. Я мылась долго, и к тому времени, как я закончила, весь отель уже погрузился в ночной сон. Я тихо вышла из ванной и пошла по темному коридору.

Неслышно ступая, я пересекала лестничную площадку и вдруг заметила, что на противоположном ее конце кто-то стоит. На фоне плохо различимого окна вырисовывался чей-то силуэт. Я чуть не вздрогнула.

Их было двое. Они меня не видели, и на это была своя причина. Обнявшись, они страстно целовались.

Женщиной была Марша Малинг, я узнала ее светлые волосы еще до того, как запах ее духов достиг моего носа. «Фергус?» — рассеянно подумала я и тут по развороту плеч и по форме головы узнала и мужчину.

Не Фергус. Николас.

Поспешно отвернувшись, я беззвучно двинулась по коридору в свою комнату.

Где-то позади меня, на другом конце коридора, тихо закрылась дверь.

Глава 6 Камасунари (2)

Было без двенадцати два, когда я окончательно решила, что не в состоянии заснуть. Я села и стала на ощупь искать выключатель. Крошечный светящийся циферблат моих дорожных часов неумолимо смотрел на меня с тумбочки. Один час сорок восемь минут. Сердито поглядев на часы, я нажала на выключатель. Ничего не произошло. Тогда я вспомнила, что в отеле своя электрическая станция, которая на ночь отключается. Ах да, в комнате есть свеча… Я протянула руку и тотчас же наткнулась на нее. Чиркнув спичкой, я зажгла свечу.

Бросив еще один сердитый взгляд на часы, я выскользнула из кровати. Меня охватили усталость и уныние, так как я понимала, что перевозбудилась, сильно мечтая о сне, и сон стал невозможным. Хуже того, мне было прекрасно известно, что я нахожусь на грани ослепляющей мигрени, которая так часто изматывала меня последние три-четыре года. Я ощущала ее предвестие: казалось, что перед глазами вибрирует тоненькая электрическая проволочка. Слабая боль грозила перейти в сильную.

Усевшись на край кровати, я сильно потерла лоб, пытаясь укротить боль, пульсирующую в голове. Кружились и толклись видения, которые сговорились не подпускать ко мне сон и болезненно колотили по нервам. Костер в ночи… костер на Блейвене… и джентльмен из гостиницы. Корриган? Родерик? Аластер? Николас?

Меня передернуло от боли, и я поднялась с постели: не стоит и пробовать выходить из этого положения собственными силами, нужно немедленно принять лекарство. Спасительные таблетки лежали в сумке. Я нерешительно стала на ощупь передвигаться по комнате, чьи очертания были искажены гротескными тенями. На туалетном столике сумки не оказалось. Не было ее ни на камине, ни на полу около раковины, ни возле кровати, ни под кроватью, куда я полезла от отчаяния. Сумки вообще не было в комнате.

Я снова села на кровать, пытаясь вспомнить, где я ее оставила. На прогулку с Родериком Грантом я ее не брала. Значит, бросила ее в гостиной. Я вспомнила, что сумка лежала на полу рядом со стулом, а в ней драгоценные таблетки, столь далекие от меня, как если бы я оказалась на плоту посреди Красного моря. Потому что ничто, твердо сказала я себе, морщась от нового приступа боли, ничто не заставит меня выйти из комнаты в эту ночь. Если кто-то и готов совершить классическую глупость и отправиться на ночную прогулку по набитой кровожадными джентльменами гостинице, то это не я.

На этой в высшей степени здравой мысли я залезла в кровать, задула свечу и устроилась поудобнее, приготовившись заснуть.

Через семнадцать минут я села, снова зажгла свечу, вылезла из кровати и схватила халат. За семнадцать минут боли я пришла к еще более здравому решению. Насколько оно было результатом размышления и насколько — отчаяния, теперь можно судить гораздо определеннее, чем тогда. Решение было простым и крайне убедительным. Я пришла к выводу, что Хизер Макри убил Джеймси Фарлейн. А так как Джеймси Фарлейн в гостинице не живет, я могу идти за таблетками в полной безопасности.

В полной безопасности, уверяла я себя, засовывая ноги в шлепанцы и завязывая пояс халата, если только я буду идти очень быстро и очень тихо и начну неистово вопить, как только что-нибудь увижу или услышу.

Даже не задумываясь над тем, сколь логичен мой вывод, я взяла свечу, открыла дверь и двинулась в путь.

В ту же минуту стало ясно, что классическая прогулка по дому, населенному убийцами, мне не грозит: хотя свет в коридоре, разумеется, не горел, слабого света из восточных окон было вполне достаточно, чтобы осветить дорогу и подчеркнуть спокойную и ободряющую пустоту коридоров, по стенам которых располагались закрытые двери. Я тихо ступала по главному коридору, прикрывая рукой свечу, пока не дошла до лестничной площадки.

Площадка была погружена во тьму, и я на секунду остановилась, невольно бросив взгляд на окно, возле которого я видела Маршу с Николасом. На этот раз там никого не было; продолговатое окно обрамляло бледную ночь. На фоне туманного, почти светлого неба отчетливо вырисовывались очертания отрога Блейвена. Луна скрылась.

И тут я услышала шепот. Должно быть, я неосознанно слышала его все те несколько секунд, которые провела здесь, так как, когда мое сознание внезапно восприняло тот факт, что за дверью справа шепчутся двое, я тут же поняла, что шепот продолжается давно.

Я должна была обрадоваться тому, что кто-то не спит, и, конечно, не должна была волноваться или пугаться, но со мной произошло именно это. Действительно, не было ничего странного в том, что кому-то тоже не спалось, как и мне. Если полковник Каудрей-Симпсон со своей женой или Корриганы проснулись и решили поболтать, им, разумеется, приходится говорить тихо, чтобы не потревожить остальных отдыхающих. Но что-то в этом шепоте вызывало тревогу. Тихий, почти беззвучный шелест, в котором сквозило отчаяние, вызванное то ли гневом, то ли страхом, то ли страстью, внушал и мне тревогу, доносясь через дверь из темноты, и шевелил волоски на руках, словно порыв промозглого ветра пробрался сквозь трещину в двери.

Я двинулась дальше, и под моей ногой скрипнула половица. Шепот прекратился.

Он прекратился так резко, словно двигатель перестал спускать пары. Тишина нависла наподобие дымовой завесы. Через несколько секунд мне стало казаться, что шепот всего лишь приснился, а сама тишина вибрирует миллионами несуществующих звуков. Но чувство отчаяния все так же пронизывало тишину. Мнилось, что безмолвие только затаило дыхание и в любую минуту может издать вопль.

Я быстро пошла прочь и споткнулась о пару туфель, стоявших в коридоре в ожидании утренней чистки. Я ступала по толстому ковру, но даже этот чуть слышный звук в такой тишине произвел эффект, подобный грому. За дверью раздалось приглушенное восклицание, перешедшее в стаккато, шипение, недоуменное бормотание. Более глубокий голос что-то произнес в ответ.

Пара туфель принадлежала женщине. Поспешно схватив туфлю, о которую я споткнулась, я поставила ее на место. Туфли были ручной работы Лафорга, изысканные до нелепости, на каблуках в четыре дюйма. Туфли Марши Малинг.

За дверью наступила тишина. Почти бегом я понеслась вниз по лестнице, не обращая внимания на струящееся пламя свечи и погружаясь во все более темные глубины коридора. Я испытывала злость, стыд и тошноту, будто меня застали за сомнительным занятием. Бог знает, горько размышляла я, проходя через холл и открывая стеклянную дверь гостиной, меня это не касается, но все же… В конце концов, она только сегодня вечером познакомилась с Николасом. И где тогда Фергус? Я уверена, что не ошиблась в отношении тех намеков, которые она бросала насчет Фергуса. И куда делся Хартли Корриган, гадала я, вспомнив выражение его глаз и куда более определенное выражение глаз его жены.

Тут я поплатилась за свою поспешность и беспечность, так как вертящаяся дверь хлопнула за моей спиной и пламя свечи превратилось в длинную струйку дыма с резким запахом. Нахлынувшие тени бросились ко мне из углов сумрачной гостиной. Я споткнулась и остановилась, положив руку на дверную ручку, готовая бежать назад в свою безопасную комнату. Но гостиная благодаря этим теням казалась безобидной и необитаемой; она ясно просматривалась при почти погаснувшем огне в камине. Затравленно оглянувшись на холл за стеклянной дверью, я медленно пошла к тому месту, где должна была находиться сумка.

Марша и Николас… Эти два имени снова всплыли у меня в голове. Самое странное во всем этом то, что Марша Малинг не вызывала неприязни, хотя, по идее, я должна была, как и миссис Корриган, думать иначе, ведь у меня отнимают мужчину. Предположим (я осторожно обогнула кофейный столик)… предположим, что она не в состоянии удержаться. Для такого типа женщин существует длинное и отвратительное название, но, вспомнив, как она сидела напротив меня в этой комнате, такая живая и прекрасная, я не смогла взрастить в себе чувство ненависти к ней. Она была невозможной, распутной, но веселой и очаровательной и, по-моему, доброй. Возможно, таким своеобразным способом она проявляла ко мне доброту, переключив внимание Николаса на себя, потому что поняла, что я избегаю его… но, вероятно, я чересчур уж доверяю бескорыстному энтузиазму мисс Малинг.

Криво усмехнувшись, я наклонилась и стала на ощупь искать драгоценную сумку. Пальцы мои наткнулись на пустоту. В растерянности я стала шарить по полу, от отчаяния описывая руками все более и более широкие круги… и тут я заметила слабое поблескивание металлического замка моей сумки, но не на полу, а на уровне глаз. Кто-то поднял ее и поставил на книжный шкаф. Схватив сумку, я выдернула вместе с ней несколько журналов и книг и понеслась обратно с такой скоростью, что полы халата развевались вокруг меня.

Я как раз толкала плечом стеклянную дверь, когда услышала, что входная дверь на веранду тихо раскрылась. Я застыла, прижав к внезапно застучавшему сердцу сумку, книги и погасшую свечу.

Кто-то крадучись вышел на веранду. Я услышала скрип его ботинок и шорох, когда человек пробирался сквозь висящие в беспорядке туристские и рыболовные снасти. Я ждала. Родерик Грант говорил, что отель открыт всю ночь. Это наверняка — не стоит и сомневаться — всего лишь рыбак, берущий свои снасти. И все.

Тем не менее я не собиралась выходить в холл и подниматься по лестнице у него на виду, кем бы он ни был. Поэтому я ждала, стараясь успокоиться, только отпрянула от стеклянной двери, вспомнив, что я в белом халате.

Затем входная дверь снова раскрылась и закрылась так же тихо, как и прежде, и в безмолвной ночи я отчетливо услышала, как дважды проскрипели по гравию его ботинки. Секунду поколебавшись, я толкнула плечом стеклянную дверь и, пулей пролетев через холл, выскочила на веранду и выглянула из окна.

По долине стелился туман, сквозь который проступали лишь неясные очертания, но его я увидела. Перейдя с гравийной дорожки на траву, человек быстро шел, пригнув голову, вдоль дороги, ведущей к Стратэйрду. Он был тонким, высоким и слегка раскачивался при ходьбе. Один раз он остановился и оглянулся, но лицо его плохо было видно. Потом он растворился во мраке.

Отойдя от окна, я оглядела веранду. Глаза уже привыкли к темноте. На веранде стоял стол с весами и белыми эмалированными подносами для рыбы; на плетеных стульях лежали рюкзаки, горные ботинки и рыболовные сети; с крючков свешивались светлые круги веревок; плащи и макинтоши, шарфы и кепки, палки для ходьбы…

Позади беззвучно распахнулась дверь, и из ночи тихо вышел человек.

Все-таки я не закричала. Очевидно, не смогла. Я просто уронила все, что держала в руках, с грохотом, от которого, казалось, содрогнулся весь отель. Онемев, я застыла, словно парализованная, и раскрыла рот.

За человеком с шумом захлопнулась дверь. Он изумленно выругался, затем раздался щелчок, подобный выстрелу, и меня ослепил луч света.

Человек сказал:

— Джанет! — Потом расхохотался. — О господи, как ты меня напугала! Что тебя занесло сюда в этот час?

От света я замигала.

— Аластер?

— Он самый. — Сняв с плеча сумку, он стал стаскивать с себя непромокаемый плащ. — Что ты уронила? Прямо атомная бомба взорвалась.

— В основном книги, — ответила я. — Не могла заснуть.

— А… — Он снова рассмеялся и повесил плащ на стул. — Ты совсем как привидение в этом белом одеянии. Я вел себя не как мужчина, но на то была причина. Я чуть было не закричал.

— Я тоже. — Наклонившись, я стала собирать свои вещи. — Лучше пойду спать.

Он поставил ногу на стул.

— Если ты задержишься еще на полминутки, Джанет, и посветишь мне, я смогу развязать эти проклятые шнурки. Они мокрые.

Я взяла у него фонарик.

— Дождь идет?

— Время от времени.

— Ты, по-видимому, ходил на рыбалку?

— Да. Вверх по Страту.

— Удачно?

— Сносно. Я поймал две-три отличные рыбины, а Харту досталась красотка в полтора фунта.

— Харту? А… Хартли Корригану.

— Гм. Не дергай фонарем, девочка.

— Прости. А мистер Корриган еще не вернулся?

— Да нет, вернулся. Он ушел два часа назад. А у меня как раз начался клев, поэтому я остался. Я, конечно, занимался противозаконными действиями, но ты же меня не выдашь?

— Почему противозаконными?

— Сегодня же воскресенье, дорогая. Ты что, забыла? Я должен был, как и Харт, остановиться в полночь.

Сняв второй ботинок, он выпрямился.

— А на подносе нет его улова, — заметила я.

— Что? — Аластер проследил за лучом фонарика, упирающимся в поднос. — И правда, нет… Странно.

— Аластер.

Он резко повернул голову, среагировав на интонацию в моем голосе.

— Что?

Я ответила прямо:

— Пять минут назад кто-то приходил на веранду, повозился немножко и снова ушел.

— Что? А… — Он засмеялся. — Не волнуйся! Это, должно быть, Джеймси.

— Джеймси?

— Джеймси Фарлейн; он был с нами. Он ходит быстрее меня, и он спешил. Он живет по дороге к Стратэйрду.

— Понятно, — сказала я и с трудом сглотнула.

— Ты что, подумала, это вор? Нет, Джанет, всех этих городских ужасов здесь не происходит. На островах никто не закрывает двери. Здесь не воруют.

— Не воруют. — Положив фонарик на стол, я собралась уходить. — Только убивают.

Аластер издал глубокий вздох.

— Кто тебе сказал?

— Родерик Грант.

— Понятно. И ты испугалась?

— Естественно.

Он проговорил в ответ:

— Я бы не стал. Что бы там ни произошло, тебя это не касается.

— Я испугалась не за себя.

— Тогда за кого? — устало спросил Аластер.

Я резко ответила:

— За Хизер Макри, конечно. За девушку… за ее родителей. Что она такого сделала, что этот грязный мерзавец ее схватил? В чем дело? Это убийство не просто странное, Аластер. Я не могу тебе объяснить, но у меня оно вызывает… особое чувство отвращения.

Он ответил нелогично:

— Убийства никогда не бывают приятными.

— Но они бывают обыкновенными, — объяснила я, — а это не просто обычное убийство. Ее не ударили, не зарезали, не задушили в порыве ярости. Ее убили специально, а потом разукрасили. Это хладнокровное, расчетливое и… и порочное убийство. Да, порочное. И именно здесь, где, по твоему разумению, столь извращенных преступлений и существовать не может. Я не перестаю думать об этом, Аластер.

Он проговорил, чуть запинаясь:

— Полиция продолжает вести расследование и не собирается его прекращать.

Я спросила:

— Как ты думаешь, кто это сделал?

— Джанет…

— Ты наверняка размышлял об этом. Кто? Джеймси Фарлейн?

— Я… Послушай, Джанет, я бы не стал распространяться об этом…

— Ты хочешь сказать, на тот случай, если это кто-то из отеля?

Аластер смутился:

— Ну…

— Ты считаешь, это кто-то из отеля?

— Не знаю. Я не знаю. Если ты боишься, дорогая, переезжай в другое место. В Брадфорд, или Портри, или…

— Я остаюсь здесь, — ответила я. — Я хочу находиться здесь, когда этого дьявола выследят, кем бы он ни оказался. Кем бы он ни оказался.

Он молчал.

Я сказала:

— Спокойной ночи, Аластер, — и пошла наверх, к себе.

Таблетки я так и не приняла. По-видимому, ночная прогулка среди убийц послужила чем-то вроде шоковой терапии, в которой нуждалась моя головная боль, потому что, когда я добралась до своей комнаты, мигрень прошла.

Забравшись в кровать, я изучила свои трофеи. Обнаружилось, что у меня два экземпляра журнала «Автомобиль», «Ламмермурская невеста» Вальтера Скотта и сокращенный вариант «Золотой ветви» Фрэзера.

«Ламмермурская невеста» усыпила меня через десять минут.

Глава 7 Сгурр-на-Стри

Утром действительно пошел дождь, непрерывный жидкий дождичек. Овцы, пасущиеся в долине возле отеля, выглядели мокрыми и несчастными, а дальше все терялось в тумане. Даже Сгурр-на-Стри за рекой был затянут серой пеленой.

К завтраку я немножко опоздала. Когда я спустилась, обитатели гостиницы проводили время спокойно, правда благодаря воскресному дню, а не из-за плохой погоды. Аластер Брейн и Корриганы читали в гостиной газеты, а миссис Каудрей-Симпсон и пожилая леди вязали. Тем не менее признаки того, что в Нагорье даже мокрое воскресенье не в состоянии ослабить энтузиазм, были налицо: полковник Каудрей-Симпсон близ дверной решетки кабинета директора вел скучную дискуссию о наживке с мистером Персимоном и крупным местным жителем, одетым в костюм респектабельного черного цвета; Мэрион Брэдфорд и Роберта сидели на веранде, разглядывая мокрый горизонт; Родерик Грант был поглощен починкой рыболовного сачка.

Он поднял голову, увидел меня и улыбнулся:

— Привет. Правда, плохо, что сегодня воскресенье? Ведь вам бы понравилось рыбачить под дождем?

— Нет, спасибо, — с сомнением ответила я. — Наверное, именно такую погоду ваши рыбаки-маньяки считают идеальной?

— Восхитительной. — Он многозначительно подмигнул, намекая на мрачную перспективу. — Хотя непрофессионалу такой денек покажется унылым. Но проясниться может в любой момент. И мисс Саймс удастся совершить свое восхождение.

— Вы действительно так считаете? — с готовностью откликнулась Роберта.

— Шанс есть. Но… — он бросил осторожный взгляд на Мэрион Брэдфорд, упорно не обращавшую на нас внимания, — будьте осторожны, если все-таки пойдете, и не забирайтесь высоко. Туман может опуститься так же внезапно, как и растаять.

Он говорил тихо, но Мэрион Брэдфорд его услышала. Она бросила на него уничтожающий взгляд и спросила своим напряженным вызывающим голосом, из-за которого все сказанное ею казалось грубостью:

— Снова хорошие советы?

Роберта быстро произнесла:

— Мистер Грант просто волнуется за нас, Мэрион. Ему же известно, что в горах я ничего не смыслю.

Мэрион Брэдфорд явно хотела сказать в ответ что-нибудь язвительное, но лишь поджала губы и уставилась в окно. Родерик улыбнулся Роберте и вновь занялся сачком. А на веранде появился Роналд Бигл с рюкзаком на спине.

— Ну и ну, — удивилась Роберта, — мистер Бигл собирается в поход. Вы и впрямь пойдете на Сгурр-нан-Гиллеан в такую погоду, мистер Бигл?

— Думаю, что дождь скоро кончится, — объяснил Бигл. — Я все равно туда пойду, и если примерно через час прояснится, а я считаю, что так оно и будет, то я уже буду готов к восхождению.

Рассеянно помахав нам, он вышел в дождь.

— Ну вот, — обратилась я к Роберте, — оба оракула высказали свое мнение, так что, надеюсь, вам удастся совершить восхождение.

— А вы тоже пойдете гулять?

— Дорогая, я еще даже не завтракала! И если не потороплюсь, то мне ничего не достанется!

Но в холле на полпути к столовой меня остановил голос майора Персимона, призывающий меня из-за решетки кабинета. Я подошла. Высокий кряжистый крестьянин еще не ушел, он осторожно перебирал объедки на подносе.

Билл Персимон перегнулся через стойку:

— Я так понял, мисс Брук, что вам нужна удочка, чтобы порыбачить?

— Да, но не сейчас. Я хочу подождать денек-другой, осмотреться.

— Как хотите, конечно, только… — Он бросил взгляд на другого человека. — Если вы и впрямь захотите, чтобы вам показали, как рыбачить, вам лучше договориться с Дугалом Макри заранее. Я уверен, что он с радостью поможет вам.

Большой человек посмотрел на меня. У него было квадратное загорелое лицо, изборожденное глубокими морщинами, и маленькие голубые глазки, которые в обычных условиях, наверное, всегда излучали веселье. Но сейчас они ничего не выражали.

Он произнес мелодичным голосом островитянина, удивительным для такого крупного человека:

— Я буду рад показать леди, как ловить рыбу.

— Вы очень добры, — ответила я. — Может быть… скажем, в среду?

— Среда — свободный день, — кивнул Дугал Макри своей большой головой. — Да, совсем свободный.

— Большое спасибо, — поблагодарила я.

— Как мне записать, куда вы пойдете? — спросил майор Персимон.

Дугал Макри сказал:

— На Камасунари, верхней тропой. Если мы ничего там не поймаем, то день будет совсем плохой.

Он выпрямился и взял со стойки хорошо вычищенную шляпу-котелок внушительного размера.

— Мне пора, а то опоздаю в церковь. До свидания, миссис. До свидания, мистер Персимон.

И он вышел в серое утро. Я смотрела ему вслед. Обычный разговор, но я впервые познакомилась с прекрасной до простоты вежливостью горца; естественным, но почти по-королевски церемонным поведением фермера, прожившего всю свою жизнь на островах. Этот спокойный человек произвел на меня огромное впечатление. Дугал Макри. Отец Хизер Макри…

Кивнув майору Персимону, я отправилась к своему позднему завтраку.

Я страшилась (что довольно глупо, по-моему) встречи с Маршей, поэтому была рада, что ее нет в столовой. Не успела я допить первую чашку кофе, как мимо окна проплыла огромная машина кремового цвета и плавно подъехала к двери веранды. Марша, восхитительная и очень городская в ярко-синем одеянии, поспешно вышла из отеля в сопровождении красивого юнца, заботливо кутавшего ее в плед. Окруженный аурой богатства и беспечности, автомобиль отъехал от гостиницы.

Я продолжала пить кофе, мечтая о газете, потому что таким образом я могла бы сделать вид, что не замечаю Николаса, который был, если не считать Хьюберта Хэя, единственным, кто сидел в столовой.

Но именно Хэй встал и подошел ко мне.

Он шагал странной подпрыгивающей походкой, которая напомнила мне резиновые мячики Марши и самодовольную малиновку. Последняя ассоциация возникла из-за круглых объемов алого свитера, который оживляли веселенькие зеленые твидовые штаны. Лицо у него тоже было круглым, с маленьким самонадеянным ртом и бледно-голубыми глазами, от которых расходилось лучами множество морщинок. На маленькой руке красовалось огромное золотое кольцо с черным камнем.

Он улыбнулся мне, блеснув полным золота ртом.

— Мисс… э… Брук? Меня зовут Хэй.

— Здравствуйте, — вежливо пробормотала я.

— Надеюсь, вы не против того, что я подошел к вам, мисс Брук, но дело в том… — он запнулся и застенчиво посмотрел на меня, — дело в том, я хочу попросить вас об одолжении.

— Ну конечно, — ответила я, гадая, что последует дальше.

— Понимаете, — продолжал он с тем же застенчивым выражением лица, которое так комично сочеталось с его круглым обликом, — понимаете, я свободный человек.

— Что-что? — удивилась я.

— Свободный человек.

— Да, я так и услышала. Но…

— Это мой nom de plume[7], — пояснил он. — Я писатель. — Алый свитер ощутимо раздулся. — Свободный человек.

— А, понимаю! Писатель… но вы, оказывается, очень умный человек, мистер Хэй. Э… вы пишете романы?

— Книги о путешествиях, мисс Брук, книги о путешествиях. Вы узнаете от меня о красотах мира, сидя у камелька, — так пишут на обложках. «Вам, сидящим в кресле, я рассказываю о достопримечательностях Англии». И, — добавил весело он, — Шотландии. Вот почему я здесь.

— Понятно. Собираете материал?

— Предпринимаю прогулки, — откровенно пояснил Хьюберт Хэй. — Я хожу на прогулки и рассказываю о них, прилагая карты. Потом я обозначаю их буквами А, В или С, в зависимости от сложности, и помечаю их одной, двумя или тремя звездами, в зависимости от красоты.

— Очень… очень оригинально, — запинаясь, прокомментировала я, сознавая, что Николас все слышит. — Очевидно, это занимает много времени.

— Это очень легко, — честно признался Хьюберт Хэй. — Конечно, если вы умеете писать так, как я. У меня есть сноровка. И платят хорошо.

— Я поищу ваши книги, — пообещала я, и он склонился надо мной.

— Я пришлю вам одну, обязательно. Последняя называется «Прогулки по Сомерсету». Вам понравится. Вообще-то, это не совсем книги, это брошюры. Лучшая, по-моему, «Как я бродил по Уэльсу». Ее я вам тоже пришлю.

— Очень вам признательна.

Я заметила, что он держит старые номера «Тэтлера» и «Сельской жизни». Положив журналы на стол, он постучал по ним пальцем и сообщил:

— Я видел здесь ваши фотографии. Ведь это вы?

— Да.

Он нашел фотографию в «Сельской жизни». Это и в самом деле была я, в твидовом костюме, с парой очаровательных ирландских сеттеров — гвоздем фотографии Дэвида Гальена. Хьюберт Хэй снова смутился.

— Я делаю фотографии для своих книг, — нерешительно сообщил он.

Чувствуя себя беспомощной, я ожидала продолжения. Краем глаза я увидела, что Николас встал и неторопливо ищет в карманах сигареты. Хьюберт Хэй поспешно проговорил:

— Когда эти ребята, геологи, фотографируют скалу, они кладут рядом молоток для сравнения масштабов. И я подумал, что было бы здорово, фотографируя горы Куллин, поставить рядом леди, чтобы было видно, какие эти горы большие и высокие.

Николас улыбался. Я скорее почувствовала это, чем увидела. Хьюберт Хэй взглянул на меня поверх рекламы Дэвида Гальена с чудесной композицией и задумчиво добавил:

— А вы хорошо получаетесь на фотографиях.

Николас небрежно вмешался:

— Вы бы лучше выяснили, сколько она стоит. Не сомневаюсь, что очень дорого.

Хьюберт Хэй перевел взгляд на него, потом с озадаченным видом посмотрел на меня:

— Я… не должен был?..

Он был так смущен, так непривычно робок, что, забыв о собственном чувстве неловкости и о том, что Хьюго Монтефиора может хватить удар, я бросила на Николаса яростный взгляд.

— Мистер Друри шутит, — быстро ответила я. — Ну конечно, вы можете сфотографировать меня когда пожелаете, мистер Хэй. Мне будет приятно оказаться в вашей книге. Когда приступим?

Он радостно вспыхнул, и его алый свитер вновь раздулся до свойственных ему круглых размеров малиновки.

— Вы очень любезны, ну просто очень любезны. Это большая честь для меня. Если прояснится, то, может быть, сегодня на Сгурр-на-Стри на фоне Куллина?

— Отлично, — согласилась я.

— У Билла Персимона есть спаниель, — невинно заметил Николас.

— Правда? — Ремарку Николаса Хьюберт Хэй с восторгом принял за чистую монету. — А это отличная идея. Пойду попрошу его одолжить мне собаку.

И радостной рысью он выбежал из столовой.

Николас же продолжал стоять, глядя на меня с выражением сардонического веселья, которое я так ненавидела.

— И что скажет Хьюго, когда увидит тебя в роли звезды в «Побродим по Скаю», или как там будет называться его шедевр?

— Он не увидит, — резко ответила я, вставая из-за стола. — Единственное путешествие, которое привлекает Хьюго, это полет на «Эйр Франс» в Париж и обратно.

Я двинулась вслед за Хьюбертом Хэем, но Николас преградил мне путь:

— Мне надо с тобой поговорить, Джанетта.

Я возразила ему очень холодно:

— Нам не о чем говорить с тобой.

— И все же я хочу поговорить.

— О чем?

— О нас.

Я подняла брови:

— Никаких «нас» не существует, Николас. Ты что, забыл? Нас больше ничто не связывает. Есть отдельно ты и отдельно я, и ничто не связывает нас. Даже фамилия.

Он сжал губы:

— Мне это прекрасно известно.

Прежде чем я успела осознать, что говорю, я спросила:

— Прошлой ночью ты был с Маршей Малинг?

Глаза его блеснули, а затем снова стали непроницаемыми.

— Да, — прозвучало в ответ.

Я вышла из комнаты.

Оракулы оказались правы. К одиннадцати часам дождь перестал, и тучи стали рассеиваться с неожиданной быстротой. Через полчаса Мэрион Брэдфорд и Роберта отправились в путь вверх по долине. Вскоре вслед за ними по тропинке, ведущей к Стратэйрду, ушел и Николас.

Около полудня пробилось солнце, и моментально небо стало чистым и голубым, а на горных вершинах подобно снегу стал таять туман. Осока и вереск переливались, словно драгоценные камни, а легкая паутинка повисла между веточек вереска под грузом бриллиантов — выкупом Титании.

После ланча вышли и мы с Хьюбертом Хэем и спаниелем Билла Персимона. Через небольшой березняк мы стали спускаться к каменистой переправе через Камасунари. Старые, покрытые лишайником березы легко качались на ветру и, словно ладаном, окуривали чистый воздух дождевыми каплями. Мы шагали по мокрым листьям черники, мху и грибам чаги, упавшим с деревьев, пытаясь укрыться от солнечных лучей, пробивающихся сквозь ветки.

Перейдя по камням реку, мы после часа крутого, но нетрудного подъема добрались до гребня Сгурр-на-Стри. Хьюберт Хэй, несмотря на свою округлость, оказался хорошим ходоком и на удивление занимательным собеседником. Выяснилось, что его осведомленность и любовь к природе совсем не поверхностные, как я полагала после нашего предыдущего разговора; он со знанием дела рассказывал о птицах, оленях и гималайских лисицах и прекрасно разбирался в растениях. Несмотря на то что, выбирая «вид» и устанавливая фотоаппарат, он беспрерывно болтал, произнося одни шаблонные фразы, я почувствовала, что его любовь к тому, что он называл «огромным миром на свежем воздухе», глубока и неподдельна. Его сходство с петушком малиновки с каждой минутой становилось все более удивительным, однако то качество его характера, которое Марша называла «сорбо», объяснялось его неиссякаемым весельем, интересом в совокупности с восхищением ко всему окружающему, но никак не самодовольством. На самом деле он оказался очень привлекательным человечком.

Мы сделали три фотографии. С вершины Сгурр-на-Стри была видна цепь гор Черного Куллина, грозной дугой тянувшаяся с юга на север от Гарсвена к Сгурр-нан-Гиллеану, у подножия которого лежала чаша озера Лох-Коруиск, черного, как чернильница. Я позировала со спаниелем, аристократическим, но безмозглым животным на фоне гор, неба и озера по очереди, а Хьюберт Хэй возился с фотоаппаратом и метался от одного места к другому с криками вежливого восторга.

Когда он закончил свою работу, мы уселись на камень и закурили. Казалось, он хочет что-то мне сообщить, потому что курил как-то судорожно.

Наконец он заговорил:

— Мисс Брук, вы не… не возражаете, если я вам кое-что скажу?

— Разумеется нет. Что?

— Вы ведь здесь одна отдыхаете?

— Да.

Он серьезно посмотрел на меня, лицо у него было обеспокоенным.

— Не ходите никуда ни с кем, мисс Брук. Со мной вы, естественно, в безопасности, но ведь вы этого не знали. — Его нелепый голосок наводил ужас своим пылом. — Но больше ни с кем никуда не ходите. Это небезопасно.

Я мгновение молчала, осознав, что совершенно забыла об опасности, бродящей по этим горам.

— Вы не против того, что я сказал? — заволновался Хьюберт Хэй.

— Конечно нет. Вы совершенно правы. Обещаю, что впредь буду осторожна.

Была в этом какая-то ирония: он предупредил меня о том же, что и Родерик Грант. Значит ли это, что теперь я могу исключить двух подозреваемых из «джентльменов из гостиницы», или же они оба меня ловко обманывают? Если я так и буду продолжать прогуливаться с «джентльменами», я наверняка вскоре это выясню. Поежившись, я потрепала собаку за уши.

— Вы не считаете, что думать об этом не очень-то приятно?

Лицо Хэя приобрело багровый оттенок.

— Чертовски неприятно! Я… я должен извиниться. Но это единственное слово, которое в подобном случае приходит на ум, мисс Брук, — он сделал странный, почти яростный жест, — эта девушка, Хизер Макри… ей было всего восемнадцать лет!

Я промолчала.

— Был как раз ее день рождения. — Его забавный высокий голосок зазвучал чуть ли не свирепо. — Ей исполнилось восемнадцать… — Затянувшись сигаретой, он заговорил более спокойно: — Я немного переживаю из-за нее. Понимаете, я был с нею знаком.

— Знаком? Хорошо?

— О боже, нет. Лишь поверхностно, как говорят. Я пару раз заходил на ферму, и она угощала меня чаем. Она была хорошенькой, веселой, чуточку развязной и полной жизни. В ней ничего не было дурного. Ничего, чтобы напроситься… на то, что она получила.

— А вам она не намекала, с кем гуляет?

Это был, конечно, глупый вопрос, ведь полиция тщательно всех допросила, но Хэй ответил спокойно:

— Нет, не намекала.

Но в его голосе прозвучала какая-то неуловимая интонация, поэтому я посмотрела на него:

— Вы что-то знаете?

— Совсем немножко, — осторожно ответил он. — Я, разумеется, сказал ей, что пишу книгу, и она заинтересовалась. Людям всегда интересно… Она сказала, что много людей приходят на ферму и задают вопросы о местных обычаях, суевериях и тому подобном. Я спросил ее, знает ли она какие-нибудь специфические суеверия — так, ради шутки. А она ответила, нет, что вы, она же современная девушка. Тогда я полюбопытствовал, не знает ли она какие-нибудь магические обряды, которые до сих пор совершают на островах, и она, — он взглянул на меня своими светлыми глазами, — захлопнулась, словно устрица, и почти что вытолкнула меня из кухни.

— Магия? — вопросила я. — Но это же абсурд!

Он кивнул:

— Я знаю. Но понимаете, я никак не могу перестать думать об этом убийстве. Оно было явно запланировано. Убийца, должно быть, специально приносил туда топливо для костра, ветку за веткой. Там были сильно обгоревшие вереск, торф, березовые ветки, огромное дубовое полено и куча сухих пластинчатых грибов — тех, что растут на березах.

Я вскрикнула, но он не услышал.

— Потом, когда все было готово, он привел туда девушку… Вы только представьте себе на минуту… простите, что снова говорю об этом. Костер, туфли и одежда — все сложено аккуратной кучкой, все чистое, а девушка лежит с перерезанным горлом, со сложенными на груди руками и с лицом, посыпанным пеплом… Видите ли, это напоминает… жертвоприношение!

Последнее слово он выкрикнул. Я вскочила, не отрывая от него глаз, мурашки бежали у меня по спине.

— Но это же сумасшествие!

Он поднял на меня обеспокоенный взгляд:

— Правда? Вы согласны? Кто бы это ни совершил, он, должно быть, просто сумасшедший. А выглядит он и ведет себя совершенно обычно, как вы или я… но иногда… — Он встал, печально глядя на меня. — Так что на вашем месте я бы не ходил ни с кем на прогулки.

— Я не буду, — лихорадочно ответила я. — Надо признаться, что у меня появилась мысль, не возвратиться ли в Лондон.

— Что ж, это неплохая идея.

Он поднял фотоаппарат и стал вслед за мной спускаться с холма.

Глава 8 Камасунари (3)

Я все еще размышляла, не уехать ли мне, когда произошло нечто, заставившее меня остаться.

После обеда, когда все сидели в гостиной, внезапно возникло ощущение тревоги, которое постепенно становилось все сильнее и сильнее.

Аластер Брейн, несший поднос с кофе, вдруг остановился и произнес с легкой ноткой удивления:

— А что, наши скалолазы еще не вернулись?

— Их не было за обедом, — сообщила Альма Корриган.

Полковник Каудрей-Симпсон добавил:

— О господи, их действительно не было. Надеюсь, ничего страшного не произошло.

— Эта женщина — полоумная! — заявила миссис Каудрей-Симпсон. — Ей не следовало лезть в горы в такой день.

Аластер неуверенно сказал:

— Я бы не стал волноваться. Наверное, они поднялись выше, чем предполагали, да и, в конце концов, еще светло.

Николас поднял глаза от письма, которое писал.

— Когда они выходили, погода улучшалась и на Блейвене тумана не было. С ними все в порядке.

— Если только, — вступила Марша Малинг, — если только эта кошмарная женщина не совершила какой-нибудь глупости исключительно для того, чтобы всех поразить! Бедная деточка Роберта…

Родерик Грант спокойно произнес:

— Мисс Брэдфорд — очень опытная альпинистка. Она не станет рисковать с новичком. И Друри совершенно верно охарактеризовал погоду. Да и Роналд Бигл пошел на Сгурр-нан-Гиллеан, а он не стал бы этого делать, если бы было опасно.

— Его тоже еще нет, — заметил Хьюберт Хэй.

На мгновение наступила тишина. Все начали беспокоиться.

— Действительно нет, — глупо подтвердила Альма Корриган. — Ну, я думаю…

— А где ваш муж? — спросила миссис Каудрей-Симпсон.

Хотя вопрос прозвучал неожиданно, было непонятно, почему он заставил Альму покраснеть.

— Он… он пошел погулять.

Она была так очевидно смущена, что смутились и все остальные.

Аластер быстро объяснил:

— После ланча мы поднялись вверх по гребню, чтобы полюбоваться озером Лох-Слапин. Мы с миссис Корриган вернулись, а Харт пошел дальше.

— А, так вы туда ходили? Значит, вы видели женщин на Блейвене? — спросил полковник Каудрей-Симпсон.

— Их мы не видели. Кого-то мы видели вдалеке, кажется Друри, но больше ни души.

— Я не ходил на Блейвен, — заявил Николас, — поэтому я их тоже не видел.

Поставив чашку, Родерик Грант поднялся:

— Сейчас всего лишь половина девятого, и, хотя я лично считаю, что причин для беспокойства нет, они все-таки должны были уже вернуться. Пойду поговорю с Биллом. Может, они предупредили его, что вернутся поздно.

Он вышел в холл, перегнулся через стойку и стал разговаривать с майором Персимоном.

— Разумный человек, — заключил полковник Каудрей-Симпсон. — Нет никаких причин поднимать шум.

Но Маршу было не так-то легко заставить замолчать.

— Это же ужас. Как вы думаете, что с ними могло случиться?

— Много чего может случиться на Куллине, — резко заявила Альма Корриган, — к тому же много чего уже произошло, причем не так давно.

— Вы имеете в виду это происшествие? — спросил Аластер. — Вряд ли есть какая-нибудь связь…

— Я не имею в виду убийство, — грубо ответила Альма.

Марша тихонько ахнула.

— Я имею в виду несчастные случаи, — продолжила Альма. Она оглядела всех серьезным и чуточку испуганным взглядом. — Вы отдаете себе отчет в том, сколько людей погубил Куллин только в этом году?

То, что она говорила о горе́ как о неком одушевленном существе, придало этой фразе зловещий оттенок, и Марша оглянулась в ту сторону, где среди сгущающихся вечерних туч высились огромные горы.

— Вы хотите сказать, что их много?

В ее голосе звучал благоговейный страх.

— Четыре, — ответила Альма Корриган и добавила каким-то отстраненным голосом: — Пока…

Я ощутила, как волосы зашевелились у меня на голове, и была благодарна полковнику за его немедленное вмешательство.

— Что ж, — произнес он разумным тоном, — если люди идут в горы, не имея ни малейшего представления, как их покорять, они крайне рискуют. Причем почти всегда несчастье происходит с ними из-за их собственного невежества или беспечности, а я уверен, что и Бигл, и мисс Брэдфорд этим не страдают. Мы поднимаем ненужный шум, и, по-моему, лучше прекратить говорить на эту тему и пугать самих себя.

Он спросил у Аластера что-то насчет рыбалки, и через несколько минут напряжение спало и все заговорили ни о чем.

Я спросила Маршу Малинг:

— Куда вы сегодня ездили?

— В Портри, дорогая, — ее лицо приняло знакомое очаровательное выражение, — по этим кошмарным дорогам, и бедный дорогой Фергус все время ворчал, как мартовский кот, потому что только что вымыл машину.

— Мне казалось, что из Брадфорда идет превосходная дорога.

— Да. Но она все время извивалась, да еще эти кошмарные крутые повороты, да скалы, да все эти…

— Но, Марша, зато виды…

Виды были зачеркнуты взмахом сигареты.

— Они, конечно, божественны, — быстро согласилась она, — только шел дождь. А уж Портри в воскресенье просто предел. Но в пятницу я купила там прелестный твидовый костюм. Вечером покажу. Он дымчато-багрового цвета и чрезвычайно величествен.

Тут в гостиную вернулся Родерик, и все замолчали и уставились на него.

— Билл Персимон говорит, что причин для волнений нет, — заверил он всех.

Но, направляясь в мою сторону, он посмотрел на небо снаружи, и мне показалось, что в его взгляде мелькнула нерешительность.

Кто-то включил радио, и в беседу вкрался мрачный прогноз погоды. Полковник Каудрей-Симпсон придвинулся поближе к приемнику.

— Ждет новостей об Эвересте, — объяснил мне Родерик, усмехаясь. — Это да еще ощутимое отсутствие рыбы в реках волнует полковника больше всего.

— Он очень милый, — сказала я. — Не хотелось бы его разочаровывать, но, знаете, по поводу Эвереста у меня свое мнение… Мне будет жалко, если его завоюют.

— Жалко? — с любопытством взглянул он на меня. — Почему?

Я засмеялась:

— Ну, не то чтобы жалко. Просто я всегда считала, что он — последнее не оскверненное место, которое еще не загадил своей самонадеянной поступью человек. Эверест всегда казался мне далеким, белым и недосягаемым. Безупречным — вот верное слово. И порой я думаю, что будет жаль увидеть следы человека на его снегах.

— Я и не знал, что ты такой поэт, Джанетта, — раздался надо мной лениво-насмешливый голос Николаса, подошедшего к окну как раз за моим стулом.

Я почувствовала, что краснею, а Родерик удивился:

— А почему вы должны были это знать? Разве вы знакомы с мисс Брук? Я об этом не знал.

Его голос звучал резко. Николас пристально поглядел на него.

— А почему вы должны были это знать? — передразнил он Родерика неприятным тоном и снова повернулся к окну. — Послушайте, если я не ошибаюсь, это наконец-то наш друг Бигл.

— Один? — спросила миссис Каудрей-Симпсон.

— Да. Странно…

— Что странно? — поинтересовался Аластер, присоединяясь к нему.

— Он возвращается долиной от озера Лох-на-Крейтеах. А я думал, что он пошел на Сгурр-нан-Гиллеан, — задумчиво объяснил Николас. — Не легче ли ему было спуститься по западной стороне долины и перейти через реку по камням?

— Какая разница? — возразил Аластер. — Это, конечно, кратчайший путь, но дорога ужасная, а вдоль подножия Блейвена со стороны Крейтеах тянется тропа.

Родерик сказал:

— Если он шел долиной, он мог видеть женщин. Еще достаточно светло, и на южном гребне вполне можно разглядеть людей.

Но Бигл отрицал, что видел кого-либо. И обеспокоенное выражение, которое появилось на его лице, когда он услышал, что обе девушки до сих пор не вернулись, немедленно вызвало в нас те опасения, которые мы пытались изгладить из своей памяти. Он отправился переодеться и поужинать, а мы продолжали сидеть, разговаривая урывками, стараясь в последующие полчаса не выглядывать часто в окно, а тревога все росла и росла.

В половине десятого стало совсем темно. На небе собралась гряда огромных темно-синих дождевых туч, и солнечные лучи, еще задержавшиеся на западе, никак не могли пробиться сквозь них. Под плывущей в самой вышине тучей летели клочья мокрой дымки. Порывистый ветер царапал пальцами окно, судорожно швыряя в стекло дождь горстями. Теперь никто не сомневался в том, что с женщинами что-то произошло. И все почувствовали почти облегчение, когда ровно в половине десятого в гостиную вошел Билл Персимон и без предисловий объявил:

— Я считаю, нам следует идти на поиски. Только что вернулись мистер Корриган с Дугалом, и они говорят, что в долине женщин нет.

Все мужчины вскочили на ноги.

— Вы уверены в том, что они отправились на Блейвен?

Персимон ответил:

— Разумеется. Они…

— Они могли передумать, — вмешался Николас.

Билл Персимон посмотрел на него, как мне показалось, странным взглядом. Он медленно проговорил:

— Они точно отправились на Блейвен. Их там видели.

— Видели? — воскликнул Родерик. — Когда? Где?

— На Спутан-Дху, — сухо ответил Персимон.

Роналд Бигл дернулся вперед:

— На… о боже, но ведь это место не для начинающего! Черная Труба! Чертовски трудная гора для восхождения! Вы уверены, Персимон?

Мы все уставились на Билла Персимона. Воображаемый страх стал медленно превращаться в ужасную реальность.

— Кто их видел? — торопливо спросил Николас.

Билл снова посмотрел на него:

— Дугал Макри. Он видел, как они брели по лощине примерно в четыре часа. Все трое.

У меня внезапно пересохло в горле. И я услышала, как спрашиваю необычным голосом:

— Все трое?

Он кивнул и обвел взглядом окружающих, на чьих лицах появилось выражение страха иного рода.

— Дугал говорит, их было трое, — уточнил он. — А… все остальные вернулись. Правда, странно?

— Очевидно, у них был проводник, — предположил Николас.

— Они ушли одни, — возразил Родерик.

Билл Персимон подошел к вертящейся двери и стал открывать ее плечом.

— Обсудим этот вопрос после того, как найдем их и приведем домой, — решил он. — Женщинам советую оставаться в доме. Мужчины, вы будете готовы через пять минут? Тогда зайдите на кухню, моя жена приготовит вам бутерброды и кофе.

Я встала:

— Можно предложить ей помощь?

— Это будет замечательно, мэм. Думаю, она обрадуется, если ей помогут.

И он вышел. Остальные мужчины последовали за ним.

Когда они исчезли в ветреной мгле, я медленно вернулась в гостиную. У меня в голове беспрестанно вертелась мысль о том, что поведал нам Дугал Макри. Три альпиниста? Три?

Разумеется, здесь не было никакой видимой связи, но неожиданно я обнаружила, что гадаю, как выглядит Джеймси Фарлейн.

Альма Корриган ушла спать, а миссис Каудрей-Симпсон со своей свекровью поднялись наверх.

Мы с Маршей остались в гостиной одни. Опустили шторы, чтобы спрятаться от бури, но в окна хлестал дождь, и злобно завывал ветер. Между его порывистыми приступами ярости было слышно, как непрерывно гудит море.

Марша вздрогнула и протянула ноги к огню. Ее глаза были огромными и испуганными.

— Какой ужас, правда?

Эту избитую фразу она произнесла дрожащим голосом.

— Похоже, что-то случилось, — отозвалась я. — Марша, а давайте выпьем.

— Вы ангел. — Взяв стакан, она сделала огромный глоток. — О господи, именно этого мне и не хватало! — Она выпрямилась, а ее глаза стали еще больше, чем обычно. — Джанет, как вы думаете, на этой горе действительно лежит заклятие?

Я рассмеялась, правда неубедительно.

— Конечно же нет. Просто они забрались в такое место, откуда не могут выбраться. Такое случается. Они обязательно вернутся.

— А как же… другой альпинист?

— Кем бы он ни был, — здраво ответила я, — он явно не привидение.

Она тихо вздохнула:

— Что ж, чем скорее их найдут, тем быстрее мы пойдем спать. Я молю Бога, чтобы ничего не произошло с малышкой Робертой. Она такая славная… такая трогательная. Интересно…

— Мне трогательной казалась другая, — выпалила я и только потом поняла, что говорю о ней в прошедшем времени.

Но Марша ничего не заметила.

— Эта ужасная Брэдфорд? Но, дорогая, она невозможная! Я, разумеется, не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось, но послушайте…

— Она, должно быть, очень несчастный человек, — продолжала я, — раз она такая. Ей наверняка известно, что она сама виновата в том, что все ее не любят, но в ней сидит черт, который побуждает ее вступать в конфликт с каждым, кого она ни встретит.

— Разочарованная, — жестко произнесла Марша. — И еще как! Она влюблена в Родерика Гранта.

С грохотом поставив стакан, я заговорила почти сердито:

— Марша! Ну что за чушь!

Она хихикнула. В тот момент она была очень похожа на красивую кошечку.

— Никакая не чушь. Разве вы не заметили, как она на него смотрит?

Я резко возразила:

— Не говорите ерунды. Она была отвратительно груба с ним и вчера вечером, и сегодня утром. Я слышала.

— Угу, — насмешливо подтвердила Марша. — Тем не менее последите за тем, как она на него смотрит. Это настолько же очевидно, как и то, как он на нее не смотрит… потупляет взор в этакой очаровательно-учтивой манере, а как только ему представилась возможность пригласить на прогулку вас, он прямо-таки подпрыгнул! На вашем месте я бы держалась от нее подальше.

— Чушь, — повторила я, чувствуя себя крайне неловко, и встала. — Пожалуй, я пойду спать.

Марша потянулась и осушила свой стакан.

— Я тоже пойду. Не хочу оставаться здесь одна. Думаю, мы услышим, когда они вернутся, тогда все и узнаем.

Когда мы начали подниматься по лестнице, она взяла меня под руку и улыбнулась:

— Надоела я вам?

— Нет. Да и почему вы должны мне надоесть?

— Да потому, милочка, что я говорю о том, о чем не говорят. Кстати… боюсь, я вас сегодня выдала. Я не хотела.

— Выдали меня? Каким образом?

— Я проболталась Родерику Гранту, что вы с Ники развелись. Не помню, как это получилось… Все произошло во время той шумихи, вы тогда торчали на кухне. Я очень сожалею, честное слово.

— Ничего.

«Ники, — подумала я. — Ники. Держу пари, она произнесла его имя как Никки…»

— Надеюсь, ничего страшного я не сделала, — заволновалась Марша.

Я засмеялась:

— Что тут может быть страшного? Думаю, он никому не проговорится.

— Что ж… — сказала она, когда мы дошли до лестничной площадки. — Тогда все в порядке. Пойдемте посмотрим мое платье.

Я пошла за ней к ее комнате. Сегодня окно в конце коридора изображало лишь серую грозу, и наши бледные тени на ее фоне расплывались и принимали странные очертания. Толкнув дверь, Марша вошла внутрь и стала на ощупь искать выключатель.

— Секундочку, я…

Загорелся свет.

Марша ахнула и застыла на месте, схватившись за горло. Потом она закричала высоким надрывным криком. От ужаса меня на мгновение парализовало. Я окаменела, затаив дыхание. Затем она снова закричала и повернулась ко мне лицом, с ужасом размахивая одной рукой и вцепившись в горло другой. Рванувшись вперед, я схватила ее за руку и воскликнула:

— Марша, ради бога, в чем дело?

Она прерывисто дышала:

— Убийца. О боже мой, убийца…

— Марша, здесь никого нет.

Ее всю колотило. Схватив меня за руку, она крепко вцепилась в нее и указала на кровать. У нее так дрожали губы, что она не могла связно говорить.

Я уставилась на кровать, и по моей спине поползли мурашки.

На покрывале лежала кукла, хорошенькая кукла в юбке с оборочками — таких кукол Марши всего мира обожают сажать на диваны среди сатиновых подушек. Я видела таких кукол — с тряпичными головами, голубоглазых, розово-белых и мягких.

Но эта кукла была не похожа на других.

Эта кукла распростерлась на кровати, вытянув ноги и сложив руки на груди. Она была посыпана пеплом из пепельницы, а на шее ее зияла рана, потому что горло у нее было перерезано от уха до уха.

Глава 9 Спутан-Дху

В ту ночь не было найдено ни следа Мэрион Брэдфорд и Роберты.

Из-за бури ночью было очень темно, и после нескольких бесплодных и изматывающих часов хождения по горам и криков среди мрака искатели, усталые и с красными глазами, побрели домой, чтобы перекусить и чуточку поспать, а потом снова двинуться на поиски.

Билл Персимон дозвонился до местной спасательной команды, и в девять часов утра новые силы, числом в двадцать здоровяков, тронулись в путь на поиски места, где, как было теперь очевидно, произошел несчастный случай.

На этот раз я отправилась вместе с ними. Пусть я не умею лазать по горам, но у меня, по крайней мере, есть пара глаз, с помощью которых я могу осмотреть каменистые склоны и заросли вереска, окружающие Черную Трубу.

Утро — со смутным удивлением я вспомнила, что сегодня канун дня коронации, — стояло серое и мрачное. Среди камней и вересковых холмов дул порывистый ветер, и ливневые струи были тяжелыми и острыми, как стрелы. Закутавшись так, что только глаза оставались открытыми, мы пробивались по мокрой долине сквозь злобное бичевание дождя.

У холма, где мы с Родериком разговаривали два дня назад, было поспокойнее, но, как только мы стали с трудом подниматься на него, ветер с новой силой обрушился на нас. Струи дождя впивались в лицо подобно гвоздям, и я повернулась к ветру спиной, чтобы немножко передохнуть. Порывы ветра обдували меня, рвали на мне плащ и уносились по равнине к морю.

Вдали виднелся отель, крошечный и одинокий, за ним белел морской залив, над которым гонял ветер. Я увидела, как от крыльца медленно отъехала машина и поползла в сторону Стратэйрда по дороге, по которой колотил дождь. Большущий автомобиль кремового цвета, с откидывающимся верхом.

— Машина Марши Малинг, — пробормотал кто-то рядом со мной.

Это оказалась Альма Корриган; в непромокаемом плаще, алом шарфе и огромных башмаках она походила на деловую женщину. Она выглядела на удивление привлекательной, так как ветер добавил краски ее лицу и блеска ее красивым глазам.

Когда мы снова двинулись в путь вдоль вершины отрога, она произнесла с легким оттенком презрения:

— Вряд ли стоило ожидать, что она присоединится к нам, но зачем же забирать шофера? Нам необходим каждый мужчина…

— Она уезжает совсем, — объяснила я.

Альма глянула под ноги.

— Уезжает совсем? Вы хотите сказать, домой?

— Да. Возвращается в Лондон. Она сказала мне об этом вчера.

— Я думала, что она собирается погостить по меньшей мере еще неделю! По-видимому, это событие да еще все остальное…

— По-видимому.

Само собой разумеется, я не собиралась объяснять кому-либо причину внезапного отъезда Марши. Миссис Персимон она была известна, да и миссис Каудрей-Симпсон тоже, но если истерика Марши не разбудила прошлой ночью Альму Корриган, тем лучше. К тому же я была больше чем уверена, что завтра сама уеду домой. Но поскольку меня не предупредили, как Маршу, чтобы я убиралась, я чувствовала, что не могу уехать, прежде чем не выясню, что произошло с Мэрион и Робертой.

— Что ж! — воскликнула миссис Корриган со странной интонацией, в которой на три четверти звучало облегчение, а на четверть что-то еще, чего я не смогла определить. — Не скажу, что у меня разбито сердце. Она была здесь всего пять дней, и… — Она запнулась и искоса взглянула на меня из-под своих длинных ресниц. — Если бы вы были замужем, мисс Брук, вы бы поняли меня.

— Несомненно, — ответила я и тихо добавила: — Понимаете, она не в состоянии удержаться… Полагаю, ее избаловали, ведь она такое прелестное существо.

— Вы гораздо снисходительнее меня, — чуть мрачно заметила Альма Корриган. — Но вам-то нечего терять.

Я не стала делать вид, что не понимаю ее.

— Все мужское внимание должно принадлежать ей, — продолжала я, — постоянно, вне зависимости от того, что кто-то может обидеться. Я… простите, но на вашем месте я бы не обращала на это внимания. Вы способны сделать вид, что этого никогда не происходило?

Она с трудом выдавила улыбку.

— Вы, я вижу, ничего не смыслите в мужчинах.

На секунду я замолчала, раздраженно дивясь тому, как часто замужняя женщина принимает тон удовлетворенного превосходства, говоря о своих страданиях. Но потом я сказала себе, что она, вероятно, права. В конце концов, мое замужество потерпело полный крах, так кто я такая, чтобы давать ей совет?

Тут я подумала, что вообще никому не нужен чужой совет, так как по большей части люди ждут подтверждения собственному мнению.

Мы шли мимо костра для коронации, и я переменила тему.

— Вряд ли теперь зажгут костер. Думаю, что празднество отменят, если с двумя нашими девушками что-то случилось.

Альма угрюмо ответила:

— Все равно ветки уже мокрые, — и добавила с мрачной решимостью мыши, возвращающейся на привычную натоптанную дорожку: — Но чего Харт надеялся добиться своим поведением? С тех пор как она появилась, он ходил вокруг нее, высунув язык, как собака, и делал из меня дуру. Ах, вы многого не видели. Вчера она переметнулась к этому Друри, но на самом деле… я хочу сказать, что наверняка все это заметили. Предположим, она не в состоянии удержаться, но он-то? Почему Харт позволил себе увлечься? Мне ужасно хочется…

Я резко перебила ее:

— Вы хотите сохранить своего мужа или нет?

— Я… конечно, я хочу его сохранить! Глупый вопрос!

— Тогда оставьте его в покое. Разве вам не известно, что в браке нет места для гордости? Вам придется выбирать из двух зол. Если вы не в состоянии молчать, тогда будьте готовы к тому, что потеряете мужа. А если вы предпочитаете его сохранить, то забудьте о гордости и заткнитесь. Все уладится, потребуется только время и чуточку спокойствия.

Она открыла рот, вероятно, чтобы спросить, откуда мне это известно.

— Не будем больше обсуждать эту тему, — почти грубо заявила я. — Лучше поторопимся.

Оторвавшись от нее, я с трудом стала подниматься по тропе, которая становилась все круче и круче.

Мы уже забрались на приличную высоту, и, когда мы начали прокладывать себе путь по оленьим следам на западной стороне Блейвена, я с облегчением заметила, что ветер стихает. Его порывы стали не такими частыми и яростными, а когда мы добрались до подножия первых каменистых осыпей, дождь перестал лить так внезапно, словно его выключили.

Наш отряд растянулся вереницей и карабкался по крутому склону. Большинство мужчин несли с собой рюкзаки, у некоторых были веревки. Подъем становился все труднее, а оленьи тропы все уже и круче. Размытая дождем тропа, шириной не более ступни, вилась в густом, достигавшем колена вереске. Время от времени приходилось огибать обнаженную породу скальных выходов и с риском для жизни цепляться за корни и ветки, ноги скользили и скатывались на узкой полосе глины — все, что осталось от тропы.

Над нами возвышались огромные черные скалы южного хребта. Блестящие от дождя, они грозно вздымались вверх из крутой каменистой осыпи, словно чудовищный медведь гризли из волн. Сама осыпь наводила ужас. Она падала на сотни футов вниз — сплошной камень, скользкий, неустойчивый, предательски скрывающий проломы; казалось, один неверный шаг — и горный склон обрушится смертельной лавиной.

Место, где Дугал Макри видел альпинисток, находилось примерно посередине западного склона Блейвена. Гигантский гребень острых пиков тянулся над осыпью. Суровая голая скала в две тысячи футов высотой подпирала бегущее небо. Я остановилась и поглядела наверх. Несомые ветром потоки тумана рвались о грозную скалу; у ее обрывистого склона кружились водоворотом облака. И над потоком бури, и за бешеным бегом серых туч то возникали, то исчезали, то появлялись вновь огромные, черные, наводящие ужас пики, они пронзали небо и крушили ветра. Буря над Блейвеном развевалась, словно знамя.

И откуда-то с вышины, из черной впадины между пиками, тоненькой струйкой текла вода, которая образовывала болото Спутан-Дху. Далеко наверху на страшном сером лике скалы видна была лишь тонкая белая линия — прямая черта, которая при порывах ветра дрожала, как паутина. Эта медленно, век за веком падающая паутинка белой воды прорезала в породе у подножия горы темную трещину. Пробиваясь сквозь нее, вода то пропадала, то появлялась вновь, шумный поток становился все шире и сильнее. Добравшись до подножия скал, он с грохотом исчезал из виду в трещине на краю обрыва над осыпью.

Затем поток снова высвобождался из камня. Он бил фонтаном из глубокой расщелины примерно в ста футах от земли — узкая струя бурлящей воды выскакивала прямо из скалы и белой пеной за одно мгновение пробегала оставшиеся сто футов. Потом она пропадала в шумящем глубоком ущелье, которое сама же пробила в камне.

По краю этого ущелья осторожно шагал спасательный отряд. Время от времени кто-нибудь из них подавал голос, но в ответ раздавался лишь крик потревоженного ворона, который взлетал со скалы и кружил, яростно каркая среди насмешливого эха.

Я шла, цепляясь за мокрые камни, скользя на липких пучках травы и армерии, прерывисто дыша. Несмотря на постоянные порывы холодного влажного ветра, пот стекал у меня со лба, лицо горело. Люди с трудом, но непоколебимо двигались вперед. Подъем был тяжелый, но шли они на удивление быстро. Я же запыхалась и сильно отстала.

Грозные черные скалы, неумолимо суровые и далекие, парили над бурей, конец которой близился. На дне ущелья, словно в адских котлах, ревела и бурлила вода. Эта черная трещина в семьдесят футов глубиной, рассекающая осыпь надвое, воистину напоминала местопребывание дьявола. Ее монолитные стены были черными и мокрыми, а на дне вода сражалась с валунами.

Внезапно я впервые отчетливо осознала, что где-то здесь, среди необузданных жестоких гор и бушующей воды, лежат две девушки, скорее всего мертвые. Или же, в лучшем случае, живые и покалеченные, но из-за непрерывного рева ветра и воды они не в состоянии докричаться до помощи.

Задыхаясь, я стала глупо, не переставая, повторять шепотом: «Роберта… Роберта…» Прямо передо мной шел Аластер. Он обернулся, ободряюще улыбнулся и протянул мне свою большую руку, чтобы помочь подняться по склону.

— Не подходи близко к краю, Джанет… Мы их скоро найдем. Если Дугал их видел. Эти спасатели изучили здесь каждый метр.

— Но… Аластер… — От усталости я не могла говорить членораздельно. — Вряд ли они еще живы. Они, должно быть… должно быть…

— Если им удалось добраться до укрытия, они могли вполне остаться в живых, если, конечно, серьезно не покалечились при падении. Ночь вчера была теплой.

— Ты веришь в то, что они были втроем?

— Дугал Макри не тот человек, что подвержен полетам фантазии, — ответил Аластер.

— Не пропал ли кто-нибудь из местных?

— Говорят, что нет.

— Тогда, если их действительно было трое, то третий наверняка из гостиницы. А среди них тоже никто не пропал.

— Совершенно верно, — произнес Аластер несколько уклончиво.

— А если никто из отеля не сообщил о несчастном случае, то это значит…

— Совершенно верно, — повторил Аластер.

Он замолчал и взял меня за руку. Другой рукой он указал наверх, чуть вправо от того места, где мы стояли, и объявил:

— Ночью там горел костер.

Потом отпустил мою руку и снова двинулся в путь.

Я тупо следовала за ним.

Убийство? Опять? Кому потребовалось убивать Мэрион и Роберту? Абсурд. Но кому потребовалось убивать Хизер Макри, да еще таким образом? Но я снова повторила себе, что эти два несчастья не связаны между собой. Исчезновение двух альпинисток, пусть даже необычное, ничем не походит на фантастическое, почти ритуальное убийство другой девушки. Или походит? Когда найдем тела…

Убрав дрожащей рукой мокрые волосы со лба, я посмотрела наверх.

Передняя группа остановилась и собралась на краю ущелья, у того места, где с высоты падал водопад, чтобы пробежать последние сто футов. Кто-то указал рукой вниз. Размотали веревки.

Поднявшись наверх, я остановилась. Потом медленно пошла к ним.

Мне было страшно, ужасно страшно. Я чувствовала, что никакая сила на земле не заставит меня взглянуть вниз и увидеть незрячие глаза Роберты, лежащей с перерезанным, как у тряпичной куклы Марши, горлом и яркую, порозовевшую от дождя кровь, струящуюся среди кустов цветущей армерии.

Но ни Роберты, ни Мэрион там не оказалось, хотя все очень внимательно оглядели глубины черного ущелья. Дугал Макри показал то место, где он видел альпинистов, — правда, он видел их не на самой скале, а на ее склоне, что означало, что они намеревались либо взобраться по Черной Трубе, либо пересечь ее над водопадом.

Родерик Грант обернулся, увидел меня и подошел, вытаскивая из внутреннего кармана помятую пачку сигарет. Он протянул мне сигарету, и мы закурили, что было нелегко, так как сильный ветер еще не стих.

— Что они собираются делать? — обеспокоенно спросила я.

— Если Дугал прав и они начали взбираться по Спутан-Дху, то придется тоже лезть туда. Над ущельем могут остаться следы, а кроме того, спасателям удастся посмотреть, что там за водопадом.

— Вы были здесь ночью?

— Да, но было темно. Мы могли лишь кричать.

Я заглянула вниз, где бурлила и пререкалась белая вода. Стены ущелья сверкали и сочились водой. Свисающие пучки папоротника и вереска трепал ветер, который ревел, словно в аэродинамической трубе. При его порывах водопад то прижимался к скале, то снова выравнивался. Жутко звучало эхо.

Вздрогнув, я снова взглянула вверх на мрачную трещину над нами:

— Сюда опасно забираться?

Родерик нахмурился:

— Очень опасно, а для начинающего это подлинное сумасшествие.

— А можно спуститься в ущелье, если… если понадобится? — испуганно спросила я.

— Можно. Бигл сказал, что они с Родри Макдауэллом полезут туда. Родри — местный парень и очень хороший скалолаз.

Я снова уставилась в глубину, из которой звучало эхо.

— Разве ущелье не тянется дальше в гору? Я имею в виду, не лучше ли им начать оттуда и продвигаться вверх со дна?

— Здесь быстрее. Снизу придется карабкаться несколько часов. Поток спускается каскадами, видите — от семи до двенадцати футов за раз. Так что проще идти прямо отсюда.

Приготовления начались у подножия скалы. Трое мужчин, среди которых был Бигл, привязались друг к другу, перед тем как начать подъем через Черную Трубу. Остальная часть отряда разделилась. Среди маленьких трещин и расщелин в осыпи были раскиданы маленькие группки людей.

— А что делать нам? — спросила я Родерика.

— Я бы подождал здесь. Если они покалечились, вы можете пригодиться. — Он ободряюще улыбнулся мне. — Вероятно, не все так плохо, как представляется, Джанет. Скоро мы принесем их в отель живыми.

Потом он ушел, а я осталась с Альмой Корриган и небольшой группой мужчин, которые следили за вылазкой.

Глава 10 Гробница с эхом

Я ничего не понимаю в искусстве скалолазания. Но трое, взбирающиеся по склону Спутан-Дху, были профессионалами своего дела, они поднимались так легко и свободно, что трудно было поверить, будто это место настолько опасно, как говорил Родерик.

Я поднялась к тому месту, откуда они начали подъем, села и нервно закурила.

Альпинисты, не останавливаясь, медленно шагали вверх по мокрой скале. Тропа крутым углом тянулась по склону. В одном месте путь преграждала узкая трещина. Даже такому профану, как я, было понятно, что из-за мокрых камней и порывистого ветра альпинисты сильно рисковали, но они совершенно не обращали внимания на погоду.

Первым в связке шел Роналд Бигл, за спокойной выверенностью его движений было приятно наблюдать. Двое остальных, Родри Макдауэлл и парень по имени Иен, были из местного спасательного отряда. Все трое, как мне казалось, поднимались очень медленно и подолгу стояли, чтобы посмотреть, нет ли следов, оставленных пропавшими. Однако они, по-видимому, ничего не находили, так как продолжали не спеша двигаться вверх.

Позади меня голос Дугала Макри произнес:

— Красивое восхождение.

Роналду Биглу оставалось пройти половину того, что издали выглядело как вертикальная плита сверкающего камня, — ужасающе опасная высота, поскольку плита находилась прямо над ущельем. Бигл ритмично и легко поднимался к уступу в пятнадцати футах над ним.

— Он замечательный альпинист! — горячо воскликнула я. — Я ничего не понимаю в скалолазании, но это истинное искусство.

— Местечко наисквернейшее, — продолжал Дугал. — А тот отрезок пути, где сейчас находится мистер Бигл, самый худший.

— Да, похоже.

— Должно быть, он как раз над ущельем. А, нет, он выше. Он страхует.

Бигл легко перескочил на уступ и стал закрепляться. Потом он обернулся и что-то крикнул стоящим ниже. Мне не было слышно, что он крикнул, но, по-видимому, он приказал им ждать, так как ни один из них не двинулся с места.

Я невольно воскликнула:

— Неужели они там, мистер Макри? Не может быть!

Он печально поглядел поверх своей трубки.

— Если они упали с этой стены, то вполне могут оказаться и там.

— О том я и говорю. — Окоченевшими пальцами я вытащила еще одну сигарету. — Они не сумели бы подняться по этой скале. Эта девушка, Роберта Саймс, впервые предприняла такое восхождение. Она раньше не лазала по горам!

Он нахмурился:

— Это вы так говорите?

— Так она нам сказала. А мисс Брэдфорд прекрасная альпинистка. Она не должна была вести сюда Роберту… не должна была!

— Да. Конечно. — Он снова поднял обеспокоенный взгляд к опасному провалу. — Да. Но именно здесь я их и видел. Я подумал, что они собираются подняться через Спутан-Дху… Ага, они снова двинулись.

Родри Макдауэлл, шедший посередке, находился теперь там, где раньше стоял Бигл, сам же Бигл исчез за выступом, нависшим над дальним концом ущелья. Иен, шедший в связке последним, поднимался вверх.

Нервно потушив сигарету, я встала на мокрый камень.

— Хотелось бы знать, увидели ли они что-нибудь внизу? — прошептала я испуганным голосом, который мокрый ветер унес в никуда.

— Будем надеяться, что вы правы и они не позволили девчушке подниматься здесь. Возможно…

— Они? — Я быстро повернулась к нему. — Это ведь вы сообщили, что альпинистов было трое? Вы не ошиблись? Вы уверены?

— Ну да, — решительно ответил мягкий голос. — Их точно было трое.

— А третий… был мужчина или женщина?

— Понятия не имею. На расстоянии я не мог их разглядеть, а в нынешние времена, кажется, все женщины в горах носят штаны. Я ничего не мог различить, кроме того, что на среднем была красная куртка.

— Это наверняка была мисс Саймс.

И я вспомнила с болью в сердце, как красная ветровка оттеняла кукольное фарфоровое личико и черные волосы Роберты.

— Тогда ее будет легче найти, — сказал Дугал.

— На… наверное.

Теперь и второй альпинист скрылся из виду. Блеснула веревка — бледная карандашная линия, тянущаяся от нижнего выступа к верхнему. Иен быстро добрался до выступа и стал закреплять веревку. Он что-то крикнул, и рядом с ним появился Роналд Бигл. Они стали готовиться к последнему переходу до широкой площадки над осыпью у дальнего конца ущелья, с нее было уже легко спуститься.

Через несколько минут все трое собрались вместе и, по-видимому, стали совещаться. Люди на нашем краю ущелья — Альма Корриган, Дугал Макри, я и кучка мужчин — следили за ними. Стояла мертвая тишина. Дурные предчувствия охватили всех нас. Я сидела, забыв о тлеющей в мокрых пальцах сигарете, навострив уши и вытаращив глаза в тщетном стремлении понять, о чем говорят и спорят альпинисты.

Дугал вдруг произнес:

— Наверное, они что-то увидели в овраге.

— Нет, — ответила я, и снова мои слова прозвучали глупо, словно этим «нет» я была в состоянии уйти от правды как можно дальше.

— Родри Макдауэлл куда-то указывает. Наверное, он что-то заметил.

Мигая из-за мокрого ветра, я увидела, что один из них действительно указывает на ущелье. Все трое освободились от веревки и стали быстро спускаться вниз по осыпи к дальнему краю ущелья. Они действовали настолько целеустремленно, что стало понятно: Дугал сказал печальную правду.

Альма Корриган резко отвернулась от группки, с которой она стояла, и большими шагами пошла к нам.

— Они внизу, — без обиняков заявила она.

Я уставилась на нее, не в состоянии произнести ни слова, и встала, задыхаясь. Хозяин гостиницы Билл Персимон быстро произнес:

— Точно неизвестно, но, кажется, они что-то там заметили.

— Значит, и вам теперь придется спускаться в ущелье, — заключил Дугал Макри.

— Вероятно. — И Билл Персимон перевел взгляд на альпинистов.

Позади нас раздался шорох скользящих по мокрому вереску ботинок. По склону спускался Николас, за ним следовал Родерик. Щурясь от дождя, Николас сосредоточил свой взгляд на Бигле, который приближался к нам с противоположного края ущелья.

— Очередь за остальными, — резко сказал Николас. — Если они внизу, я спущусь туда. А ты, Билл?

— Наверное, — начал майор Персимон, — нам следует…

— Они что-нибудь увидели внизу? — прервал его обеспокоенный голос Родерика. — Мы вернулись, потому что нам показалось… мы подумали…

Увидев выражение моего лица, он запнулся, потом быстро подошел ко мне, ободряюще улыбаясь.

Но я отрицательно покачала головой.

— Боюсь, они действительно что-то увидели, — прошептала я. — Дугал говорит, один из них что-то заметил.

— Да. Родри. Мы видели, как он туда указывал. Боюсь… — Он снова запнулся и прикусил нижнюю губу. — Джанет, может, вам лучше вернуться в гостиницу?

— О господи, — почти грубо ответила я, — не волнуйтесь за меня. Со мной все в порядке.

Альпинисты уже подошли к краю ущелья. Бигл стал что-то кричать, но из-за прерывистого шума ветра и воды до нас доносились лишь обрывки его слов.

— …Около воды… плохо видно… возможно… нога… спускаемся вниз…

Неожиданно для себя я снова села на камень. Странно, но теперь, когда все встало на свои места, я ощущала не ужас, а равнодушие.

К полному моему изумлению, я сосредоточилась на самой себе — на ничтожных неприятностях, которые изводили меня: на тупой боли в ногах, мокрых ботинках, промозглом дождичке, влажном носовом платке в кармане плаща. По-видимому, таким образом проявляется непроизвольная защитная реакция или разновидность нервного потрясения; во всяком случае, я просто сидела и молчала, растирая пальцы в мокрых перчатках, в то время как все вокруг меня готовились к окончательному трагическому походу.

Бигл с Родри Макдауэллом все-таки стали спускаться вниз. Они действовали с невероятной скоростью.

Меня по-детски поражало все происходящее. Я следила за ними почти с бесстрастным интересом.

Бигл продолжал кричать, а Родри с Иеном перекинули веревку через торчащий вертикально камень над ними.

Концы сдвоенной веревки, извиваясь, поползли в глубину, коснулись дна и повисли.

Родри что-то сказал Иену, пропустил веревку каким-то способом между ногами и поверх своего плеча, а потом стал просто спускаться вниз спиной к склону. Опускался он быстро, как бы опираясь на веревку, которая выполняла роль скользящей петли. Его действия казались простыми… и безумными. Я, должно быть, вскрикнула, так как позади меня хмыкнул Родерик.

— Это называется спуск дюльфером. — Сам он тоже возился с веревкой. — Обычный метод спуска и самый быстрый… Нет, Билл, пойду я. Мы крикнем, если понадобится подкрепление.

Родри скрылся из виду. Иен стоял у выступа, за который была закреплена веревка. Бигл уже спускался. Николас отошел от края.

— Я пошел, — буркнул он.

Родерик, крепивший свою веревку, бросил на него быстрый взгляд и запнулся:

— Вы? Не знал, что вы умеете.

— Вот как? — не слишком вежливо ответил Николас.

У Родерика блеснули глаза, но он лишь спокойно предложил:

— Может, мне лучше пойти первым?

И так же быстро, как Родри, но более плавно исчез. Николас, повернувшись ко мне спиной, следил за ним, а я сидела, съежившись, на своем мокром камне. Потом снизу раздался крик, и Николас тоже ухватился за веревку и начал спуск.

Ожидавшие рядом с нами мужчины подошли к краю ущелья, вглядываясь в гулкую бездну, и вновь их охватило дурное предчувствие, что худшие их страхи подтвердились. Я встала и пошла к ним.

Почти в ту же секунду снизу раздался крик — бессловесный крик, смысл которого был тем не менее ужасно понятным. Я рванулась вперед и почувствовала, как большая рука Дугала Макри схватила меня за плечо.

— Спокойно!

— Он их нашел! — закричала я.

— Да, вероятно.

Майор Персимон, стоя на коленях, склонился над обрывом; там продолжали обмениваться криками, которые ветер уносил в пустоту. Потом группа мужчин перешла от состояния неподвижности к быстрым и профессиональным действиям. Двое спасателей приготовились спускаться, остальные на огромной скорости бросились вниз по осыпи.

— Куда они бегут?

— За носилками, — ответил Дугал.

Надежда умирает последней. Моя страстная надежда, мое невежество сделали меня глухой к его интонации и восклицаниям остальных. Нетерпеливо вырвавшись из его хватки, я бросилась к краю ущелья.

— Носилки? Они живы? Могли они остаться в живых?

И тут я увидела то, что происходило на дне ущелья. Бигл и Николас, медленно ступая по опасным плитам, образовывавшим воронку у воды, что-то несли. Я уже не сомневалась в том, что они нашли за бахромой водопада… Я и забыла, что мертвый коченеет, съежившись в последнюю предсмертную минуту. Он становится подобен гротескной статуе, вырезанной из дерева. Флотские брюки и голубой свитер, ставшие от грязи и влаги почти черными, грязные желтые перчатки на кошмарно искривленных пальцах… Мэрион Брэдфорд. Но это была уже не Мэрион Брэдфорд; это была отвратительная деревянная кукла, которую держали люди, кукла, чья голова болталась на поникшей шее…

Я медленно вернулась к своему камню и села, уставившись на свои ноги.

Даже когда принесли носилки, я не шевельнулась. Заняться мне было нечем, и все-таки я решила не возвращаться в отель… да и Альма Корриган не выказывала желания уйти. Поэтому я оставалась сидеть, упорно курила и смотрела не в ущелье, а на серый горный склон, а откуда-то снизу было слышно, как идет спасательная операция, которая перестала быть спасательной. Скрип и шорох веревки; тихое бормотание на гэльском; напряженное ворчание; зов Родерика, искаженный и далекий; крик Бигла; восклицание где-то вблизи майора Персимона: «Что? О господи!»; снова непонятная гэльская речь неподалеку — на сей раз столь взволнованная, что я непроизвольно пошевелилась и огляделась вокруг.

Услышанное мною восклицание издал Дугал. Они с майором Персимоном стояли рядом на коленях, внимательно глядя вниз. Я услышала, как майор Персимон повторил: «О господи!», и они оба медленно поднялись, глядя друг на друга.

— Он прав, Дугал.

Дугал ничего не ответил. Его лицо напоминало гранит.

— Что случилось? Что они там кричат внизу? — резким голосом спросила Альма Корриган.

Билл Персимон ответил:

— Она поскользнулась и упала. На ней намотана веревка. Перерезанная.

— Что… Что вы имеете в виду?

Он повел плечом и устало произнес:

— Только то, что я сказал. Кто-то перерезал ей веревку, и она упала.

Альма прошептала:

— Убийство…

Я спросила:

— А Роберта Саймс?

Майор Персимон рассеянно посмотрел на меня и перевел взгляд на край оврага.

— Ее еще не нашли.

И они так и не нашли ее, хотя прочесали кошмарное ущелье из конца в конец и в оставшуюся часть дня тщательно осмотрели бескрайнюю осыпь.

Глава 11 Ан’т-Срон

Поиски продолжались целый день.

К вечеру ветер стих, лишь изредка он просыпался и дул порывами. Дождь перестал, но иссиня-серые тучи висели низко, спрятав Куллин и зловеще окружив гряду Блейвена. Вершина Марско, далеко на севере, была не видна, а озеро Лох-на-Крейтеах выглядело тоскливым и оловянным.

Наконец примерно в четыре часа тело Мэрион Брэдфорд принесли к выходу из ущелья. Сверху я следила, как печальная маленькая процессия, над которой нависли грустные тучи, с трудом пробирается сквозь мокрый вереск. Спустившись к самому низкому отрогу Ан’т-Срона, они усталой вереницей прошли вдоль его гребня, по трагической иронии миновали праздничный костер и исчезли за дальним концом горы.

Я удрученно повернулась к серой осыпи, вытаскивая очередную сигарету. Костер коронации… а завтра в Лондоне будут звенеть колокола и играть оркестры, в то время как здесь… здесь вообще не будет праздника завтра.

Одинокий булькающий зов кроншнепа, тоскливый свист золотистой ржанки, далекий гул моря — лишь этими звуками будет полна долина Камасунари завтра, как и сейчас. И если Роберту до тех пор не найдут…

Позади меня раздался шорох ботинок по камню. Взглянув вверх, я увидела, что по бесчисленным уступам, бегущим вниз к Спутан-Дху, спускается Родерик Грант. Он был без головного убора, и его светлые волосы потемнели от дождя. Он выглядел невыразимо усталым и печальным, одна рука кровоточила. Я вспомнила о том, что говорила мне Марша, и подумала, знал ли он о склонности, которую питала к нему Мэрион Брэдфорд; возможно, теперь его охватило сожаление.

При виде меня он чуточку просветлел, потом на его лице снова проступила усталость. При тусклом свете глаза его казались серовато-синими.

— Вам следует вернуться в гостиницу, — решительно заявил он. — Вы устали.

— Наверное, — равнодушно ответила я.

Мокрыми и холодными руками я попыталась нашарить в карманах спички. Осторожно взяв меня за плечи, Родерик заставил меня опуститься на валун. Я с благодарностью села, и он щелкнул зажигалкой и поднес ее к моей сигарете, а потом развязал свой ранец и достал пакет.

— Что вы ели?

— Бутерброды, кажется. Не помню.

— Потому что это было очень давно, — заметил он. — Вот… хватит на двоих. Помогите мне это съесть. Кофе вы пили?

— Да.

Он достал плоскую серебряную флягу.

— Глотните капельку, станет получше.

Я сделала глоток. Это оказалось чистое виски, и ровно через пять минут я пришла в себя. Устроившись удобнее на своем камне, я взяла еще один бутерброд.

Родерик пристально посмотрел меня:

— Теперь лучше. Но все равно я считаю, что вам лучше вернуться в отель.

Я отрицательно покачала головой:

— Не могу. Не сейчас. Я не в состоянии просто сидеть и ждать. Надо найти Роберту. Еще одну ночь в горах…

Его голос звучал ласково:

— Джанет, я сомневаюсь, что еще одна ночь в горах имеет значение для Роберты.

— Она должна быть жива, — упрямилась я. — Если бы она упала в овраг с Мэрион Брэдфорд, ее бы нашли. Дугал Макри сказал, что она могла упасть на выступ или в другое место. Наверху есть места…

— Я дважды тщательно осмотрел верховье ущелья, — устало сказал он. — Друри, я и Корриган проторчали там целый день. Ее там нет.

— Где-то же она должна быть, — с глупым упрямством твердила я. — Она наверняка покалечилась, иначе бы ответила на зов; а если она покалечена, то не могла уйти далеко. Если только…

Я почувствовала, как мои мускулы напряглись, так как впервые я полностью осознала, что означает отрезанный конец веревки.

— Родерик, — с испугом сказала я, не заметив, что обращаюсь к нему по имени, — вы спускались в ущелье. Вы видели веревку на Мэрион. Этот отрезанный конец может означать лишь одно, верно?

Сильно затянувшись, он выдохнул огромные клубы дыма.

— Да. Убийство… снова…

Я медленно проговорила:

— А Дугал клянется, что с ними был третий альпинист, он только не знает, мужчина или женщина.

Родерик раздраженно отмахнулся:

— Если ему можно верить.

— Я думаю, можно. Я бы сказала, что если и есть на свете человек, на кого можно положиться, так это Дугал Макри. Если третьего альпиниста не было, то остается предположить, что веревку обрезала Роберта, а это абсурд.

— Так ли?

У меня расширились глаза.

— Вы же не считаете, что Роберта…

— Она новичок. Если Мэрион упала и потащила ее за собой, она могла запаниковать и…

— Я в это не верю! И более того, вы сами в это не верите!

Он криво усмехнулся:

— Не верю.

— Значит, третий альпинист был, — настойчиво повторила я, — и он перерезал веревку, а значит, он и есть убийца. Он был там, когда упала Мэрион. А Роберту — упала она или нет — найти не могут. И если все сложить вместе, то что получится?

— Вы считаете, что убийца перенес Роберту в другое место?

— А что еще из этого следует? Найти ее мы не можем. Если бы она погибла, он бы спокойно оставил ее здесь. Но если она только ранена, ему придется заставить ее молчать. Возможно, он убил ее и спрятал, надеясь, что из-за поисков тела у него появится отсрочка. — Я вздохнула. — Не знаю. У меня в голове такая страшная неразбериха; я молюсь, чтобы с ней все было в порядке и… о господи, прекрасно знаю, что это невозможно.

Я вскочила на ноги.

— Давайте примемся за дело.

Стало темнеть, а неутомимые спасатели продолжали медленно шагать по горным склонам.

Бигл и Родри Макдауэлл, отнеся носилки в гостиницу, вернулись с едой, супом, кофе и фонариками.

Встав в круг, мы поели в сгущающейся тьме. Говорили мало: у людей были измученные лица, усталые движения. Обсуждались лишь размеры прочесанного пространства и дальнейшие поиски.

Я обнаружила, что стою возле Роналда Бигла, который, несмотря на то, что ему пришлось труднее всех, совсем не выказывал признаков усталости. Он пил из кружки горячий кофе, когда к нему подошел Аластер; в темноте казалось, что над маленьким человеком нависла огромная тень.

— Это ущелье под Спутан-Дху, — резко начал Аластер, — какое у него дно?

Бигл поднял на него глаза. В его голосе прозвучало легкое удивление:

— Очень неровное. Чертовы рытвины и валуны. Водопад падает к подножию осыпи каскадами. А что? Уверяю вас, мы не могли пройти мимо нее.

— А пещеры или расщелины там есть?

— Полным-полно. — Роналд Бигл положил кружку в корзину. — Но нас было четверо, и уверяю вас…

— Можете ли вы заверить меня, — ровным тоном продолжал Аластер, — что по крайней мере двое из вас обыскали каждую расщелину?

На мгновение воцарилась тишина. Я видела, как сигарета Аластера то вспыхивает, то гаснет, то вспыхивает, то гаснет. Затем близ нее вспыхнула другая сигарета. За ней раздался голос Родерика:

— И что? На что вы намекаете?

— Я намекаю на то, что один из здесь присутствующих — убийца, — грубо выпалил Аластер.

Вмешался голос Хартли Корригана:

— Как вы смеете такое говорить! Это все равно что обвинить Бигла, Гранта или Друри…

— Он совершенно прав, — возразил Бигл спокойно. — Убийцей вполне может оказаться один из нас. Но ради чего ему прятать другое тело, если первое уже найдено? В его интересах было бы первым найти Роберту, если она еще жива, чтобы заставить ее молчать. — Он снова поднял глаза на Аластера. — Но он этого не сделал. Я уверен, что каждая щель в этом ущелье была осмотрена нами, вместе и по одиночке.

— И это факт, — неожиданно раздался из темноты голос Родри Макдауэлла.

— Ну хорошо, хорошо, — сдался Аластер. Он посмотрел на Бигла. — Вы же понимаете…

— Я понимаю. Все в порядке.

Теперь все зашевелились, очертания группок стали распадаться и собираться, люди образовывали партии для поисков. Я обнаружила рядом с собой Николаса.

Хриплым от усталости голосом он резко сказал:

— Это идиотизм, Джанетта. Немедленно возвращайся в отель.

Я была слишком измотана, чтобы возмущаться его тоном.

— Сейчас не могу, — тупо ответила я. — Не могу просто сидеть и ждать, слушая с Каудрей-Симпсонами новости об Эвересте и непрерывно думая о том, что происходит в горах.

— Вам нет смысла оставаться здесь, — вмешался Роналд Бигл. — Вам надо вернуться и отдохнуть. И занять свои мозги чем-нибудь другим. Например, поговорить об Эвересте… — Он встряхнул свой рюкзак и повысил голос, обращаясь к неясным фигурам, столпившимся вокруг него. Его зубы блеснули в улыбке. — Я забыл вам рассказать, о чем недавно сообщили в новостях. Им удалось. О боже, им удалось! Они взяли Эверест!

Все заволновались и засуетились. На секунду кошмарные поиски были забыты, и на Бигла посыпался град вопросов. Он отвечал с присущим ему спокойствием, но вскоре ушел, и сразу же все, разбившись на группы, исчезли в темноте, чтобы возобновить поиски. Я слышала их удаляющиеся голоса, живо обсуждающие новость. Мне показалось, что Бигл специально приберег эту новость под конец, чтобы вдохнуть новые силы в уставших спасателей. Я зауважала его еще больше.

Николас снова сердито обратился ко мне:

— Послушай, Джанетта…

Вмешался Родерик:

— Оставьте ее в покое.

— Какого черта? Что вы хотите сказать?

Неподалеку загорелись фонарики, и при их мерцающем свете я увидела лицо Родерика. Оно было бледным и кипело нервной яростью. Его глаза были устремлены на Николаса и при свете фонариков казались черными и опасными.

— То, что сказал. Вас совершенно не касается то, чем занимается Джанет, и я полагаю, она предпочитает, чтобы вы оставили ее в покое.

Это была отвратительная, злобная ссора, причем она вспыхнула так быстро, что я стояла между ними, разинув рот, целых пятнадцать секунд, прежде чем поняла, что происходит. Проклятая Марша, это ее рук дело!

— Сейчас же прекратите, — резко вмешалась я. — Чем я занимаюсь, касается лишь меня одной и больше никого. — Взяв Родерика за руку, я слегка потрясла ее. — Но он прав, Родерик. Я здесь не нужна и возвращаюсь домой. Так что оставьте меня в покое оба. — Вытащив из кармана шерстяные перчатки, я стала натягивать их на замерзшие руки. — Мы все устали и раздражены, так что, ради бога, не устраивайте сцен. Я соберу термосы и посуду, отнесу их в гостиницу и лягу спать.

Опустившись на колени, я стала складывать кружки в корзину. На Николаса я даже не взглянула. Он не произнес ни слова, но я заметила, как он злобно швырнул сигарету вниз с обрыва и ринулся следом за Роналдом Биглом. Родерик неуверенно спросил:

— У вас есть фонарь?

— Да, — ответила я. — За меня не беспокойтесь, дорогу я знаю. Ступайте помогать остальным. — Я нерешительно посмотрела на него. — И… Родерик…

— Да?

Его голос все еще звучал устало и раздраженно.

— Обещайте мне, что найдете ее.

— Я постараюсь.

И он тоже исчез.

Я собрала весь мусор, какой смогла заметить при свете фонарика, потом села и закурила. Я только что курила, но у меня совсем сдали нервы, к тому же последняя сцена расстроила меня больше, чем я это сознавала.

Было уже совсем темно. Позади меня на горе мигали фонарики, время от времени ветер доносил до меня искаженные крики спасателей. Когда ветер на мгновение стихал, я слышала скрип ботинок, и дважды слева от меня раздавался резкий лай, который я приняла за тявканье горной лисицы.

Наконец я встала, потушила каблуком сигарету, подняла корзину и с трудом двинулась в путь. Обойдя ущелье как можно дальше, я стала пробираться через нагромождение упавших с осыпи валунов, освещая дорогу фонариком. Я знала, что внизу пролегает неровная, но безопасная оленья тропа, ведущая к нижнему отрогу Ан’т-Срона. Издалека с моря прилетела стая пререкающихся друг с другом сорочаев. Эхо разнесло над озером их бодрый грубый щебет, потом стало тихо. Пахнущий морем, травой и торфом ветер сильно дул мне в лицо. Осторожно спустившись на покрытый грязью уступ, я оказалась на оленьей тропе.

Дорога стала легче, но я ступала медленно и осторожно: у меня были заняты руки корзиной и фонариком. Прошел примерно час с того момента, как я начала свой путь, и я с облегчением обнаружила, что шагаю среди вереска гребня, соединяющего Блейвен с Ан’т-Сроном.

Я так боялась оступиться или потерять оленью тропу, что, не отрываясь, смотрела на клочок земли у моих ног, освещенный фонариком. Но когда дорога стала ровной, резкий ветер, дующий мне в лицо, донес до меня новый запах. И даже сообразив, что пахнет дымом, я продолжала идти вперед, не тревожась и ничего не понимая.

Когда я все-таки подняла глаза, то увидела примерно в ста футах впереди поднимающийся вверх бледный столб дыма.

Костер. Кто-то разжег костер. От мокрых веток вздымался и тянулся вверх на фоне черной ночи призрачный дым, но среди дыма мерцал яркий свет, и слышалось потрескивание.

Я, кажется, стояла там целых полминуты, глядя на костер и думая о том, что некто, ничего не знающий о несчастье, зажег праздничный костер. Но тут затрещала еще одна ветка, дым стал красным, и на фоне пламени возникла человеческая фигура. В моем сознании что-то щелкнуло, и на месте этой картины появилась другая — старая. Столб огня, на фоне которого движется в гротескном танце человеческая тень. Постепенно чернеющий погребальный костер, на котором лежит, словно принесенное в жертву, тело убитой девушки…

Роберта!

Так вот для чего убийца оставил в живых Роберту!

С грохотом уронив корзину, я ринулась, как сумасшедшая, к погребальному костру. Не знаю, на что я надеялась. Я действовала чисто инстинктивно. Я неслась, громко крича и судорожно сжимая в руке фонарик, словно молоток.

Откуда-то сзади, с холма — достаточно близко — до меня донесся ответный крик, но я едва ли обратила на него внимание. Всхлипывая и рыдая, я отчаянно летела вперед. Огонь принялся за дело. Дым, разносимый ветром в стороны, удушливыми клубами закружился вокруг меня.

Я добежала. Дым клубился вокруг меня, вздымаясь в черное небо. Слегка потрескивая, тянулись вверх языки пламени, и на его фоне выделялись, словно решетка, скрещенные ветки.

Скользя и задыхаясь, я подошла почти к самому подножию погребального костра и посмотрела вверх, прикрывая ладонью глаза.

Дым расходился веером из-под чего-то лежащего на куче. Блеснуло в красном пламени стекло наручных часов. Гвозди на подметке свешивающегося ботинка сверкнули подобно огненным стрелам.

Бросившись к горящему костру, я вцепилась в эту руку и эту ногу.

Тут позади меня из дыма возникла тень. Сильные мужские руки схватили меня и оттащили назад. Обернувшись, я взмахнула фонариком. Человек выругался и схватил меня парализующей хваткой. Я яростно боролась и, кажется, кричала. Он чуть не раздавил меня. Потом он оступился, и я полетела в мокрый вереск, а нападавший упал на меня.

Смутно я услышала крики, топот ног, хриплый голос, который произнес:

— Джанетта!

Затем кто-то оттащил от меня моего противника. Голос Аластера изумленно произнес:

— Джеймси Фарлейн! Ради бога, что тут происходит?

Мой приятель мертвой хваткой держал молодого человека. Дугал Макри поставил меня на ноги. Я дрожала и, по-видимому, плакала. Он спросил:

— С вами все в порядке, миссис?

Припав к нему, я прошептала дрожащими губами:

— В костре… Роберта… быстрее.

Он обнял меня. Его большое тело тоже била дрожь, и когда я поняла почему, жалость к отцу Роберты придала мне сил и помогла взять себя в руки. Я спросила почти спокойно:

— Она умерла?

Мне ответил другой голос. Я подняла затуманенный взгляд. Рядом с костром стоял человек. Это был Хартли Корриган, и он смотрел на то, что лежало у его ног.

Голосом, лишенным всякого выражения, он сказал:

— Это не Роберта Саймс. Это Бигл. И кто-то перерезал ему горло.

Глава 12 Камасунари (4)

Заснула я поздно. Когда я очнулась после ночных кошмаров, мир за окном был ярким. На вершинах все еще лежал туман в лощинах, напоминая снежный покров, но ветер стих, и сияло солнце. Блейвен казался голубым, а море сверкало. Тем не менее настроение мое не улучшилось, а когда я наконец спустилась вниз, меня встретили новостью, что Роберту так и не нашли и что прибыла полиция. Есть я была не в состоянии и пила кофе, глядя в окно пустой столовой до тех пор, пока не пришел усталый и мрачный Билл Персимон и не доложил мне, что полицейские хотят со мной поговорить.

Этим утром из Элгола, будто специально, прибыл следователь, занимавшийся убийством Макри. Поэтому расследование нового убийства началось по горячим следам, чего не ожидал убийца. Инспектор Маккензи из Инвернесса приехал в сопровождении огромного рыжего молодого сержанта по имени Гектор Мунро. Быстро позвонили доктору, и он осмотрел тела Мэрион и Бигла. На место нового пепелища послали констебля стоять на страже до той поры, пока инспектор, который сначала допросил постояльцев отеля, не придет туда на поиски улик.

Все это Билл Персимон поспешно рассказал мне по дороге к маленькой гостиной, которая находилась рядом с главной. Там инспектор временно оборудовал себе кабинет.

Я почему-то нервничала и не успокоилась, даже увидев инспектора — добродушного человека средних лет с седеющими волосами и глубоко посаженными спокойными серыми глазами, которые щурились, когда он смеялся. Как только я вошла, он встал, и мы официально пожали друг другу руки. Я села на предложенный мне стул, и мы оказались друг против друга. Рядом с инспектором уселся громадный рыжий сержант и с очень серьезным видом вытащил блокнот. Своими гигантскими размерами сержант затмевал стол, тщедушный стул, на котором сидел, да и вообще всю комнату.

— Итак, мисс Брук…

Инспектор перевел взгляд на кучу бумаг, лежащих перед ним. Я решила, что таким образом он пытается собраться с мыслями: ведь он видел меня в первый раз.

— Как я понимаю, вы приехали лишь в субботу днем?

— Да, инспектор.

— А до того, как вы приехали, слышали ли вы что-нибудь об убийстве Хизер Макри?

Я удивилась и не стала этого скрывать:

— Н-нет.

— Даже в газетах не читали?

— Нет.

— Так… — Он продолжал глядеть на стол. — А кто рассказал вам о нем?

Я отвечала осторожно, пытаясь понять, к чему он клонит.

— По нескольким намекам, брошенным разными людьми, я догадалась, что произошло что-то ужасное, поэтому я спросила об этом мистера Гранта, и он мне все объяснил.

— Вы говорите о мистере Родерике Гранте?

Он быстро просмотрел пару страниц, а сержант сделал пометку в блокноте.

— Да. А на следующее утро мне рассказал об убийстве мистер Хэй. — И я вежливо добавила, обращаясь к сержанту: — Мистер Хьюберт Хэй. Свободный человек.

— Совершенно верно. — Глаза инспектора тут же сощурились. — Ладно, оставим на время эту тему. Насколько я понимаю, именно вы нашли тело мистера Бигла прошлой ночью на костре?

— Да. По крайней мере, я первая там появилась. Но я не знаю, кто положил его в костер.

Впервые инспектор посмотрел прямо мне в глаза, и я увидела, что у него бесстрастный, отстраненный и холодный взгляд. Несмотря на его простое приятное лицо, этот взгляд вызывал смущение и страх.

— Когда вы впервые заметили костер?

— Когда подошла к нему совсем близко. Вам знакомо это место, инспектор Маккензи?

— Я не раз побывал там за последние три недели.

— Ну конечно. Я сказала глупость.

Он вдруг улыбнулся:

— К тому же у нас с Геки есть карта. Вот что, мисс Брук, расскажите мне своими словами, что произошло по дороге вниз.

И я все ему рассказала. Он слушал меня с безмятежным видом, его серые глаза спокойно изучали меня. А рядом с ним рыжий сержант — так же спокойно — профессионально стенографировал.

— …И тогда я заметила у костра тень, похожую на человека.

— Только одну?

— Да.

— Я так понимаю, что вы его не узнали?

— Да.

— Он засовывал или вытаскивал тело?

— Да нет. Он просто двигался в дыму… На ветру дым вздымался со всех сторон, ну, вы понимаете. Я вспомнила… другое убийство и подумала, что на этот раз убили Роберту…

— Роберту?

— Роберту Саймс, пропавшую девушку. Инспектор, а разве мы все не должны сейчас ее искать?

Он спокойно ответил:

— Ее ищут. Продолжайте.

— Это все. Я просто побежала к костру. Не знаю, что я собиралась делать. Я увидела, что там есть что-то… тело… на верху кучи, и тут, прежде чем я успела вытащить тело из костра, убийца напал на меня.

— На самом деле, — спокойно объяснил инспектор, — на вас напал Джеймси Фарлейн.

Я уставилась на него:

— Понимаю. Ну конечно…

Он прервал меня:

— Ладно. Давайте уясним картину. Вы, без сомнения, понимаете, что мистера Бигла убили незадолго до того, как вы его нашли. Вы никого не встретили или не заметили по дороге вниз к Ан’т-Срону?

— Никого.

— Вы что-нибудь слышали? Шаги или…

— Ничего. Мне было слышно, как время от времени кричат люди над осыпью, но больше ничего. Когда я увидела костер и закричала, кто-то вскрикнул поблизости, но до этого я его не слышала. Был сильный ветер, понимаете, и…

— Понятно. — Он снова стал созерцать стол. — В последний раз вы видели мистера Бигла в тот момент, когда весь отряд разбился на группы для дальнейших поисков?

— Я… А вам дозволяется задавать наводящие вопросы, инспектор?

Он усмехнулся:

— Я слышал ответ на этот вопрос уже много раз. Сократим время. Да или нет?

— Да.

— Вы видели, куда он пошел?

— Вниз.

— Один?

— Да.

— Вы уверены?

Я спокойно посмотрела на него:

— Вполне.

— Понятно. Вернемся к костру, хорошо? Вы побежали к нему и закричали. Вы узнали того, кто крикнул вам в ответ… поблизости, так вы сказали?

— Нет, не узнала. Но уверена, что это был Аластер, то есть мистер Брейн, потому что именно он оттащил от меня Джеймси Фарлейна. Он очень быстро оказался там. Дугал Макри тоже там был.

— Значит, первым появился Аластер Брейн… и очень кстати. — Его голос звучал задумчиво и тихо, но я почувствовала, как у меня стянуло мускулы. — Кто еще там был?

— Мистер Корриган. Он стоял у костра. Он… он, должно быть, вытащил тело. — Я глотнула и быстро добавила: — Он и Аластер, вероятно, прибежали вместе.

— Нет, — тихо сказал инспектор, обращаясь к столу. — Оба джентльмена сообщили мне, что прибежали по отдельности. — Его серые глаза внезапно стали жесткими и яркими. — Кто еще?

— Э-э… никто.

— Джеймси Фарлейн и Дугал Макри, мистер Брейн и мистер Корриган, причем через считаные секунды после вашего крика. Кто еще?

Я посмотрела на него:

— Все. Я больше никого не видела.

Его серые глаза внимательно изучали меня, потом опустились.

— Ладно, — неопределенно сказал инспектор, однако у меня возникло неприятное ощущение, что за последние пять минут он пришел к заключению, которое можно было бы назвать как угодно, но только не неопределенным. Он бесцельно переложил с места на место несколько бумаг и спросил, не глядя на меня: — Вы зарезервировали себе комнату неделю назад?

— Да.

— После убийства Хизер Макри.

— Наверное. Я не знала…

— Хорошо. У сержанта Мунро есть ваше заявление по этому поводу… Мисс Брук, вы зарезервировали комнату на имя Друри, миссис Николас Друри.

Я ответила виновато и одновременно вызывающе:

— Так меня зовут.

— Тогда почему вы сменили свое имя на Брук, как только приехали сюда? И почему вы с вашим мужем изо всех сил стараетесь игнорировать друг друга?

— Он… мне не муж. — Я обнаружила, что тороплюсь все ему объяснить. — Мы развелись четыре года назад. Я не знала, что он здесь. Когда я впервые тут его увидела, я очень смутилась и назвалась своей девичьей фамилией, чтобы избежать расспросов.

— Понятно. — Внезапно он улыбнулся. — Простите за беспокойство, мисс Брук. Вы нам очень помогли, по-настоящему помогли.

Как ни странно, я ничуть не успокоилась. Я резко спросила:

— Но какое все это имеет значение? Ведь все уже ясно? Вы поймали убийцу, и…

Инспектор поднял брови:

— Поймали убийцу?

— Джеймси Фарлейна! — закричала я. — Джеймси Фарлейна! Кого же еще? Он был у костра, и он напал на меня. Чего же вам больше?

— Еще чуть-чуть больше, — слегка улыбнувшись, ответил инспектор Маккензи. — Фарлейн рассказал, что он возвращался из гостиницы, после того как отнес туда носилки. Он был у подножия Ан’т-Срона, когда увидел наверху костер. Он стал быстро подниматься вверх и уже почти на вершине услышал ваш крик, тут появились вы и, как он утверждает, чуть ли не влетели в костер. Он испугался, что вы обожжетесь, прыгнул за вами и стал вас оттаскивать. Вы ударили его, и потом вы оба покатились по вересковому склону… Правильно, Геки?

— Правильно, сэр, — кивнул рыжей головой Гектор Мунро.

— Видите? — обратился ко мне инспектор Маккензи.

— Возможно, это правда, — согласилась я.

Он усмехнулся:

— Возможно. Особенно если учесть, что с ним в это время находился Дугал Макри.

Внезапно наступила тишина. Потом инспектор поднялся и начал собирать бумаги. Я встала.

— Если разрешите, — заговорил он, — мы еще встретимся с вами попозже, а сейчас мне лучше подняться к Ан’т-Срону. — С официальной вежливостью он придержал для меня дверь. — Я так понимаю, что вы проведете весь день в гостинице?

— Я поднимусь в горы, — ответила я и добавила, не сумев удержаться от резкости: — Видите ли, кое-кого до сих пор не нашли.

— Я не забыл, — мрачно ответил он и закрыл за мной дверь.

Глава 13 Черная Труба

Две ночи и день в горах — слишком долгий срок.

С позиций сегодняшнего дня мне кажется, что тогда мы все были уже уверены, что Роберты нет в живых. Я-то еще надеялась, ведь ничто не указывало на то, что она была рядом с телом Мэрион Брэдфорд. Если бы она упала туда же, она бы разбилась насмерть. А так как поблизости ее не оказалось, можно было предположить, что она ранена несерьезно и сумела куда-нибудь заползти. Но если она до сих пор в сознании, она наверняка должна была услышать крики спасателей. А две ночи и день, даже летом, слишком долгий срок…

К этому моменту я перестала думать, что убийца — третий альпинист — спрятал Роберту, живую или мертвую, для своих собственных целей. Если убийца с кострами и убийца с перерезанной веревкой один и тот же человек (это предположение уже перешло в уверенность), тогда ему было ни к чему убивать бедного Бигла для второго костра, ведь у него под рукой было тело Роберты.

Я не верила в то, что у него имелся серьезный мотив для убийства Роналда Бигла. Было более чем очевидно, что мы имеем дело с маньяком. Бессмысленные, сумасшедшие убийства отличались своей тошнотворностью. Я с содроганием вспомнила слово «жертвоприношение», которое употребил Хьюберт Хэй.

Но каким образом эти два явно ритуальных убийства были связаны с гибелью Мэрион и Роберты, я не понимала. По крайней мере, думала я, снова пробираясь по оленьей тропе следом за Хьюбертом Хэем, мы можем хоть что-то сделать. Если мы найдем Роберту или ее тело, то немножко поможем полиции в ее охоте за человеком, который, несомненно, является психопатом.

Солнце все так же сияло в голубой выси. Вчера, когда небо было тяжелым и серым, горы выглядели как место трагедии, но сегодня солнце причудливыми золотыми узорами разукрасило молодые листья папоротника, а утесник стал благоухать ароматом горячего какао, и Блейвен перестал казаться зловещим. Он был полон лета. Коноплянки, щебеча и чирикая, резвились над яркими кустами утесника, и из всех щелей серого камня пламенели розовато-алые колокольчики вереска.

Поисковые отряды спустились наконец с Черной Трубы и, рассеявшись по горе, просматривали осыпи и лощины, поросшие высоким вереском. Хьюберт Хэй сказал, что один отряд поднялся высоко на скалы над Спутан-Дху и не виден за вершинами.

Изучая акр за акром крутую каменистую осыпь, ее изломы и трещины, я поняла, каким образом получается, что люди лежат в горах неделями, месяцами и их не могут найти. Хьюберт Хэй сообщил, что и по сей день ищут альпинистов, пропавших здесь много лет назад.

Когда мы дошли до того места, где вчера я встретила Родерика, спускавшегося с Черной Трубы, мы услышали крик и увидели вдали справа небольшой отряд людей. Кто-то — кажется, Хартли Корриган — махал нам руками и что-то кричал.

— Как вы думаете, они нашли ее? — спросила я.

— Не похоже, — отозвался Хьюберт Хэй. — Наверное, у них появился новый план поисков. Пойду поговорю с ними.

Он стал пробираться к ним, а я осталась стоять, разглядывая скалы над собой.

Я находилась как раз под тем местом, где нашли Хизер Макри.

Мгновение я тешила себя жуткой фантазией, что на этом почерневшем выступе лежит Роберта. Стряхнув с себя эту мысль, как ошметки ночных кошмаров, я стала высматривать более удобную тропу, по которой можно было взобраться на Черную Трубу.

Мне было известно, что эти окрестности уже тщательно осмотрели люди, больше смыслящие в горах, чем я. Но в каждом человеке сидит недоверие к чужим заверениям, что, мол, искали, но не нашли. И нельзя успокоиться, пока не посмотришь сам. Вполне возможно, сказала я себе, что пропущен какой-нибудь уголок, какая-нибудь трещина.

И я упрямо стала подниматься к скалам и вереску на склоне Спутан-Дху.

Подъем оказался кошмарным. Земля уже высохла, и ветра не было, но приходилось забираться на каждый валун, а между ними прятались коварные ямы, чуть прикрытые осокой и вереском. Вскоре пот покатил по моему лицу градом, а голова закружилась оттого, что приходилось все время нагибаться, чтобы заглянуть под плиты и скаты маленькой осыпи, которая тянулась туннелем под огромными скалами. Я двигалась вперед, не сознавая, как высоко забралась; наконец я так устала, что остановилась, выпрямилась и оглянулась, чтобы окинуть взглядом проделанный мною путь.

И почти в ту же секунду что-то бросилось мне в глаза — крошечная искорка посреди вереска, блеск микроскопической янтарной звезды. Я наклонилась, чтобы рассмотреть получше.

Это оказалась брошка, обычный сувенир, продаваемый в шотландских магазинах, — диск из серебристого металла с дымчатым топазом в виде вставки. Я подняла вещицу с земли, почувствовав внезапное волнение. Роберта… разве не на Роберте была эта брошь в тот первый вечер моего пребывания в отеле? Я стерла с брошки грязь, закурила и села, внимательно разглядывая ее. Значит, Роберта здесь была… впрочем, Дугал Макри об этом и говорил. Но при виде этой мигающей янтарной звезды я так сильно обрадовалась, что стала с новой надеждой осматривать пустынные склоны вокруг.

Отряда мне не было видно, и голоса спасателей тоже не доносились до меня. В летнем воздухе слышались лишь шум водопада и неожиданно низкий голос дрозда, которого я вспугнула. Нахмурившись, я попыталась представить, что могло произойти на этом крутом склоне два дня назад.

Вспоминая об этом теперь, я понимаю, что это был самый решающий момент во всей истории. Если бы я имела хоть капельку представления о том, как нужно вести себя в горах, если бы я старалась искать очевидные улики (как это делали остальные), я тоже ушла бы из ущелья и отправилась на поиски куда-нибудь в другое место, и вся история закончилась бы иначе.

Но я продолжала сидеть на солнце, курила, пытаясь суммировать все, что мне было известно, и думала о том, что будь что будет, но я сама стану искать Роберту на этом склоне Спутан-Дху. Потушив сигарету, я встала и начала поиски.

Понятия не имею, как долго я бродила. Я взбиралась вверх, скатывалась, тщательно всматривалась во все углы, раздвигала заросли вереска и тростника, заползала в самые невероятные места. Сначала я кричала, задыхаясь: «Роберта!» — и причудливое эхо с верхних скал приносило обратно мой зов. Вскоре я так устала, что перестала кричать, просто карабкалась в мрачной, удушливой тишине и все больше и больше склонялась к тому, что Родерик действительно осмотрел в этом месте каждый сантиметр и Роберты здесь нет.

В конце концов, когда я уже готова была сдаться, я поскользнулась на уступе. Он был довольно широким, и, скорее всего, опасность мне не грозила, но край его висел прямо над ущельем, поэтому я очень испугалась и села, прислонившись к камню, чтобы собраться с мыслями и силами.

Льющееся с неба солнце покрывало гору красными полосами. Среди высящихся скал был слышен лишь звук бегущей воды. Должно быть, я находилась в сотнях миль от цивилизации.

Стояла непроницаемая, пугающая, жуткая тишина. Я сидела, прислушиваясь к стуку собственного сердца.

И тут я услышала стон. Он звучал откуда-то слева.

Я мгновенно вскочила на ноги, забыв об усталости и страхе.

— Роберта! — задыхаясь, закричала я дрожащим голосом и стала ждать ответа.

Снова раздалось это животное хныканье. Казалось, оно шло из-за уступа, прямо из горы… Решительно повернувшись спиной к обрыву и лицом к стене, я торопливо двинулась по направлению к звуку.

Дойдя до выступа, образующего угол, я заглянула за него, чувствуя, как сердце колотится у меня в горле. Уступ, по которому я шагала, тянулся вдоль ущелья, постепенно повышаясь и сужаясь. Потом он переходил в трещину. С того места, где я стояла, мне было хорошо ее видно.

Там ничего не было.

Ничего.

Я снова крикнула:

— Роберта! — и подождала.

Молчание.

Солнце било в пустую гору.

— Роберта!

Раздался тихий стон.

Я осторожно пробралась за угол и двинулась по уступу вверх. Поначалу он был довольно широким, и даже мне, новичку в горах, идти было легко. Но когда он сузился и стал покатым, я испугалась и остановилась. На уступе ничего не было. И здесь определенно кто-то уже побывал: я заметила следы от ботинок, ведущие за угол. По-видимому, мне все просто показалось.

В этот миг я снова услышала тихий болезненный стон, но теперь позади и слева от меня.

Я изумленно обернулась, у меня кружилась голова от возбуждения, сердце колотилось, ноги и руки ослабели.

И вдруг я нашла ответ на эту загадку. Когда я продвигалась вперед, прижимаясь к выступу, образующему угол, я не заметила, как прошла мимо глубокой узкой расщелины. Ее прикрывала завеса сорняков и вереска, но под ней вполне можно было проползти…

Я отчаянно стала рвать вересковую подстилку. Она была жесткой, но отрывалась целыми пластами, которые я швыряла в овраг. Галька и торф сыпались на уступ. Сильно дернув огромный пучок травы, я бросила его вниз, и солнце устремилось внутрь маленькой пещеры.

Роберта была там. Она лежала, свернувшись клубком и прислонившись спиной к стене. Одна нога была вывернута под ужасным углом, исцарапанные руки были покрыты грязью и засохшей кровью.

Но она была жива.

Я бросилась к ней и опустилась на колени. У нее были закрыты глаза, а яркое еще недавно лицо стало пугающего серо-белого цвета, оно было покрыто испариной и напоминало целлофан. Девушка так осунулась, что выступивший нос стал острым, как у бекаса.

Я засунула руку под нарядную красную куртку, пытаясь найти сердце…

Человеческая тень упала на землю передо мной.

Глава 14 Грань неизвестности

Голос Родерика произнес:

— О боже, вы нашли ее!

Я с облегчением обернулась:

— Ох, Родерик… Слава богу, что хоть кто-то появился! Она жива, и…

— Жива? — В его голосе прозвучало недоверие. Он подошел к нам. — Жива?

— Да. Да, жива! Я услышала стон, поэтому и нашла ее.

Он опустился на колени рядом со мной и стал осматривать Роберту. У него было мрачное лицо.

— Да, она жива, но едва-едва жива, Джанет. Я очень боюсь…

Он запнулся, аккуратно ощупывая руками ее голову. Девушка застонала и шевельнулась.

Я сказала:

— Родерик, я останусь с ней. А вы идите за остальными. Вы ходите куда быстрее меня!

Занятый Робертой, он почти не слышал меня. Казалось, он был поглощен какими-то своими мыслями. Потом он заговорил с неожиданно бесстрастной властностью:

— Джанет, я оставил свой ранец на краю уступа. Там в кармане бренди. Принесите, пожалуйста.

И я отправилась за бренди. Когда я шагнула через порог пещеры, солнце встретило меня ослепительным светом и теплом. За моей спиной Роберта снова застонала и тоненьким голоском что-то произнесла в бреду. Я уловила слово «Мэрион…».

Это заставило меня резко остановиться, так как до меня только сейчас дошло все значение — ужасное значение — того, что мы нашли Роберту.

Я быстро обернулась.

Родерик посмотрел на меня, и его взгляд встретился с моими испуганными глазами. В его по-прежнему холодном, беспристрастном взоре сквозила та же мысль, от которой колотилось сердце у меня в груди.

— Родерик… — почти прошептала я. — Родерик, она… она знает, кто это сделал.

Он скривил губы:

— Конечно. И будем надеяться, что она успеет сообщить нам, кто это. Пожалуйста, принесите бренди.

— Сначала нам надо укрыть ее. Возьмите мой плащ. Надо согреть ее, потом позовем остальных.

Я стала стаскивать с себя плащ. Родерик последовал моему примеру. Встав на колени, я укрыла Роберту двумя плащами.

Родерик произнес все так же мрачно:

— Я не побегу за помощью: боюсь оставлять вас наедине с потенциальным динамитом; и вас не пущу бродить по этим горам в одиночестве, моя дорогая. Сходите за бренди, пока я осматриваю ее ногу, а потом идите до конца уступа и орите до хрипоты, пока кто-нибудь не откликнется. И если тот, кто придет, вам не понравится, вопите благим матом. — Он вдруг улыбнулся. — А я буду здесь. Поторопитесь.

— Хорошо, — ответила я.

Но когда я, аккуратно засунув холодные руки Роберты в рукава моего плаща, стала подниматься, она беспомощно задвигалась. Ее губы зашевелились, она застонала, ресницы у нее задрожали.

— Она приходит в себя, — прошептала я.

У меня сильно застучало сердце. Рука Родерика сжала мне плечо.

Роберта широко раскрыла глаза; они были темны и полны боли, но в них теплилось сознание. Какое-то мгновение она глядела на меня, словно в замешательстве, а потом перевела взгляд в сторону.

По уступу кто-то шел.

Роберта, как перепуганный зверек, попыталась слабыми руками схватить меня за руки. Ее глаза расширились, и в них появилось явное выражение ужаса. Потом она снова потеряла сознание.

Я оглянулась. В обрамлении узкого входа в пещеру стояли Хартли Корриган и Николас. За их спинами раздавался голос Аластера.

Позвали Альму Корриган. Она ждала их на уступе. С появлением остальных моя ответственность за судьбу Роберты уменьшилась, и напряжение начало спадать. В ту же минуту на меня волной навалилась усталость, и я была благодарна тому, что могу сидеть и ничего не делать, пока миссис Корриган помогает Родерику возиться с Робертой. Она быстро давала команды, как оказывать первую помощь. Родерик же резко приказал Николасу позвать остальных спасателей и принести носилки.

В пещере стало на редкость много народу, но я, помня об ужасе в глазах Роберты, решила не уходить. Я вышла на уступ и села, прислонившись к стене и наблюдая за происходящим внутри. Если кто-то из присутствующих и был убийцей, пославшим Роберту на смерть, ему вряд ли удалось бы довершить свою работу здесь и сейчас, пока она еще не успела уличить его, — но я не хотела рисковать.

Вскоре сверху раздался крик Николаса. Откуда-то издалека кто-то ему ответил.

Прошло немного времени, появился отряд с носилками, и я смогла наконец покинуть свой пост и освободить уступ.

Со спасателями пришли Дугал Макри, Иен и Хьюберт Хэй, который никак не мог быть убийцей, потому что в момент гибели Мэрион он находился вместе со мной на Сгурр-на-Стри. Теперь Роберте угрожала лишь смерть от переохлаждения.

Но ее все-таки нашли, и долго мучившее всех напряжение спало. Сидя в вереске в ожидании носилок, подняв лицо к солнцу и закрыв глаза, я чувствовала, что впервые за два дня могу расслабиться. Теплый, сладко благоухающий вереском день каждой нотой жаворонка, каждым зовом коноплянки возвещал, что жизнь прекрасна. Даже когда послышалось бормотание и осторожный шорох ботинок по камню и спасатели принесли носилки, маневрируя и стараясь держать равновесие на уступе, — даже тогда у меня почему-то было легко на сердце, как будто худшее осталось позади.

Я совершенно забыла, что, стоит Роберте открыть рот и заговорить, человек — человек, которого я знала, — будет повешен, а потом захоронен в негашеной извести во дворе тюрьмы.

Когда мы с носилками спустились вниз, инспектор Маккензи с огромным Геки и молодым местным констеблем Нейлом находились на Ан’т-Сроне. Геки остался на месте осматривать пепелище, а инспектор Маккензи, увидев Роберту, позвал молодого Нейла и пошел вместе с нами в гостиницу.

Как только ему сообщили, что Роберту нашла я, он отвел меня в сторону и стал задавать вопросы. Я постаралась как можно точнее рассказать ему о том, как я нашла девушку. Инспектор внимательно слушал, но, как только я закончила свой рассказ, заставил начать сначала, при этом задавал разные вопросы, и мне пришлось перечислить ему каждое свое действие с того момента, как я услышала стон, и до той минуты, как принесли носилки. Пока я на ходу устало рассказывала ему свою историю, я поняла, что необоснованное чувство покоя, которое на короткое время осветило мою жизнь на вершине, исчезло — снег, выпавший в пустыне, растаял, — и я опять бреду в одиночестве среди серых пустошей неуверенности и отчаяния.

Холодок ужаса снова зашарил по мне и стал дергать ледяными пальцами за рукав, поэтому я пару раз запнулась. Но я честно и прямо изложила все, что вспомнила, чтобы помочь инспектору сделать надлежащие выводы.

Потом он меня удивил. Посмотрев в сторону, он резко сказал:

— Я оставлю молодого Нейла охранять вашу девчушку и немедленно пошлю за сиделкой. Но до завтрашнего дня мы ее не получим, так как доктор сообщил мне, что сегодня сиделка занята. Поэтому до ее приезда необходимо, чтобы кто-то присмотрел за мисс Саймс. Вы знаете, как ухаживать за больным?

— Немножко, но…

— Отлично. Вы согласны? Посидеть с ней ночь и присмотреть за ней для меня?

— Ну конечно, — согласилась я. — Но наверняка кто-то еще… я имею в виду, можно найти человека более компетентного, более умелого, чем я. Миссис Корриган, кажется, знает свое дело, и мне кажется, что миссис Персимон…

— Не сомневаюсь, — сухо ответил он. — Но разве до вас не доходит, мэм, что вы — единственный человек в отеле, кого не было здесь во время первого убийства?

— Да, действительно… Но, инспектор, не можете же вы подозревать женщину? Я хочу сказать…

— Может быть, и так, — сказал он, — но у миссис Корриган и у миссис Персимон есть мужья. А я хочу, чтобы в эту комнату не проник никто, кто мог быть каким-либо образом… э… замешан. — Он кинул на меня странный взгляд. — Никто, ни под каким предлогом. Вы понимаете меня?

— Если вы подразумеваете Николаса, — взбрыкнула я, — я едва ли «замешана» с ним и, уверяю вас, его я не впущу.

Он чуть улыбнулся и произнес почти снисходительным тоном:

— Ну-ну, девочка, я ничего такого не подразумевал. Значит, вы согласны?

— Разумеется. — И я с любопытством посмотрела на него. — Вы хотите сказать, что не подозреваете одну меня?

— Скажем, так, — осторожно проговорил он, — я не подозреваю вас в желании убить Роберту Саймс.

С этими словами мы подошли к гостинице. Так как тело Мэрион Брэдфорд находилось в комнате, которую она делила с Робертой, а комната была опечатана полицией, я предложила положить Роберту на свободную кровать в моей комнате. Инспектор и Персимоны, уже безмерно уставшие, с одобрением и благодарностью встретили мое предложение. Миссис Персимон и миссис Каудрей-Симпсон в присутствии Нейла и инспектора стали заворачивать Роберту в одеяло, а я отправилась в душ.

Когда я наконец вернулась к себе, в камине горел яркий огонь, а чайник, висящий на перекладине, кипел. Для горячего питья было все готово. На тумбочке поблескивала бутылка бренди.

Инспектор ушел, но миссис Персимон все еще возилась у камина. Нейл, встав со стула, робко мне улыбнулся. Он был очень высокий, лет двадцати, с грациозными движениями жеребенка, черными волосами и синими глазами чистокровного кельта. Он доложил:

— Скоро придет доктор, мисс Брук. Инспектор Маккензи велел мне сказать вам об этом. Он спрашивает, побудете ли вы со мной пока?

— Конечно. А можем мы что-нибудь для нее сделать?

Миссис Персимон встала.

— Мы обложили ее бутылками с горячей водой, — сообщила она. — Так что согрели, как смогли, и теперь остается только ждать доктора.

Она обеспокоенно склонилась над Робертой и стала подтыкать под нее одеяла, что было явно излишним. Миссис Персимон была маленькой женщиной с круглым лицом, в обычное время всегда жизнерадостным, и тонкими непослушными каштановыми волосами. В ее ясных красивых глазах того чистого серого цвета, который так редко встречается, затаилась тревога.

— Если ей станет лучше и она сможет глотать, дайте ей капельку сладкого чая… а я спущусь вниз и приготовлю крепкий бульон. Пока это единственное, что мы в состоянии сделать.

— И еще, — тихо добавил Нейл, — охранять ее.

Мы обе взглянули на него. Я неуверенно сказала:

— Все это звучит очень… очень страшно, Нейл. Инспектор действительно думает, что убийца попытается сюда проникнуть?

Он развел огромными, красивой формы руками.

— Если она заговорит, его повесят, — просто ответил он.

Я подошла к кровати и посмотрела на Роберту. Она лежала очень спокойно, и, хотя мне показалось, что ее кожа отчасти утратила свою льдистую прозрачность, девушка была ужасающе бледна. Лицо осунулось и стало крошечным; неподвижное тело, завернутое в одеяло, тоже как будто усохло. Казалось, что ни опасность, ни «потенциальный динамит», ни призрачный риск того, что есть кто-то, кому необходимо заставить ее молчать, не существуют. Трудно было поверить, что эти сухие губы когда-нибудь заговорят снова.

Но как только я отошла от кровати, Роберта пошевелилась и застонала, ресницы ее задрожали. Темная голова беспокойно заметалась на подушке.

— Вот, — отозвалась миссис Персимон, стоя у огня. — Чай готов.

Мы капнули несколько капель слабого сладкого напитка ей в рот и с радостью увидели, как слегка вздрогнули мускулы на ее шее — она глотнула. Я начала потихоньку вливать в нее с чайной ложечки животворную глюкозу, с тревогой глядя, как меняется ее восковое лицо.

— Пойду приготовлю бульон, — сказала миссис Персимон и вышла.

Зазвенел телефон, и я испуганно подскочила, пролив чай на простыни.

Нейл поднял трубку, послушал, а потом обратился ко мне:

— Инспектор поднимается. Доктор приехал.

— Слава богу! — с жаром воскликнула я.

— Воистину так.

Через минуту к нам пришли инспектор Маккензи и доктор, и я с радостью наблюдала за тем, с каким профессионализмом последний осматривает Роберту. Наконец он укрыл ее снова и перевел взгляд на инспектора.

— Ничего страшного, за исключением ноги, — резюмировал он. — Царапины и раны со временем заживут. Главное теперь — нога. Мне нужна помощь Мэри Персимон и кого-нибудь еще.

Он вопросительно глянул на меня из-под бровей, но тут вмешался инспектор:

— Нет, мисс Брук на сегодня достаточно, к тому же ей придется сидеть с больной всю ночь. Попросите миссис Персимон позвать горничную, и я тоже останусь. Вот телефон, доктор, если хотите позвонить.

— Что? Ах да.

Доктор поднял трубку и стал диктовать список того, что ему надо.

Инспектор Маккензи повернулся ко мне.

— Я попросил на кухне, чтобы вас накормили как можно быстрее, — доложил он. — Через десять минут еда будет готова. Ступайте вниз, девочка. Я позову вас, когда понадобитесь.

Кинув еще один взгляд на крошечную фигурку на кровати, я пошла вниз.

Глава 15 Камасунари (5)

В гостиной был Родерик. По-видимому, он ждал меня, потому что с моим появлением ринулся ко мне вверх по лестнице, сильно встревоженный.

— Как она? Что говорит доктор?

— Не много, — ответила я. — Помимо сломанной ноги он не обнаружил серьезных повреждений, но, по-моему, двух ночей, проведенных в пещере, может оказаться достаточно, чтобы она умерла.

— А что доктор об этом думает?

— Он не говорит. Полагаю, любой человек, прошедший через такое, находился бы на грани смерти. Правда, она молодая и очень сильная, к тому же ей удалось найти сухое убежище от ветра и дождя.

— Она до сих пор без сознания?

— Да.

— Выкарабкается, — уверенно сказал он. — Как только ей вправят ногу… наверное, они сейчас этим и занимаются?

— Да. Миссис Персимон помогает. А меня послали вниз, чему я рада.

— И я рад. Вы выглядите очень усталой, Джанет.

Я улыбнулась:

— Спасибо и на том.

— Простите, но это правда. — У него все еще был обеспокоенный вид. — Вам ведь не надо возвращаться к ней и сидеть там?

— Инспектор хочет, чтобы я оставалась с ней всю ночь.

— Что за чушь! — рассердился он. — С вас уже хватит! Почему бы с ней не посидеть миссис Корриган?

— Ей досталось так же, как и мне.

— Тогда миссис Каудрей-Симпсон.

Я осторожно заметила:

— Инспектор Маккензи дал мне понять, что меня он не включил в список подозреваемых.

— Он… — Родерик запнулся, его синие глаза сузились. — Неужели он подозревает женщин?

— Кажется, он подозревает всех, — неуверенно ответила я. — Я же, ко всему прочему, не замужем за подозреваемым, понимаете?

Он раскрыл рот, хотел что-то сказать, но промолчал, твердо сжав губы. Отведя от меня взгляд, он стал изучать узор на ковре.

Я торопливо проговорила:

— Со мной все будет в порядке, Родерик. Мне придется лишь поить ее время от времени, так что я смогу немножко поспать. По правде говоря, там очень уютно: огонь, чайник — все, что полагается!

— А что, инспектор… — Он замолчал, огляделся и понизил голос: — Инспектор считает, что Роберте все еще грозит опасность от… него?

Последнее слово, произнесенное шепотом, прозвучало странно в пустом коридоре. Я почему-то тоже понизила голос:

— Думаю, да. Но он предпринимает меры предосторожности. Роберта будет в безопасности, и я, соответственно, тоже. — Я опять улыбнулась. — Так что не волнуйтесь!

— Хорошо, не буду. Вообще-то говоря… — голос у него стал мрачным и каким-то отвлеченным, — вообще-то говоря, мне кажется, вы единственный человек в гостинице, кто не…

— Не подозревается в убийстве?

— Нет. Кто не находится в опасности.

Он взглянул на меня с непонятным неуверенным выражением, в котором сквозила жалость, смешанная со страхом и чем-то еще, чего я не поняла. Сердце заколотилось у меня в груди, я боялась взглянуть ему в глаза. Резко повернувшись к двери в гостиную, я сдавленным голоском произнесла:

— Пойду закажу себе чего-нибудь выпить.

В гостиной было полно народу. Разбившись на группки, они стояли у пылающего огня. Воздух словно свистел от шепота, который при моем появлении резко прекратился. Головы повернулись, глаза устремились в мою сторону, и на меня обрушился шквал вопросов.

— Как она? — одновременно спросили меня миссис Каудрей-Симпсон, ее муж, Хьюберт Хэй и Аластер.

А быстрое: «Она уже сказала что-нибудь?» — Альмы Корриган резануло слух, словно нож.

Я подошла к камину и протянула руки к огню.

— С ней сейчас врач, вправляет ей ногу. Остальные повреждения несерьезные, но доктор ничего не сказал мне, как на нее повлияло переохлаждение.

Альма Корриган, не переставая, вертела в руках стакан. Она показалась мне испуганной.

Я добавила:

— Вряд ли она уже что-то сказала.

Когда я двинулась, чтобы позвонить в колокольчик и заказать выпивку, я заметила, что Хартли Корриган подошел к своей жене и сел на ручку ее кресла. Хоть что-то изменилось к лучшему, подумала я с легким злорадством. Интересно, где сейчас Марша? Ясно одно: она вовремя убралась отсюда, хотя в настоящую минуту я была бы рада общению с любым человеком, так как оказалась в двусмысленном положении. Ничто в поведении присутствующих не позволяло предполагать, будто их задевает то, что одну меня ни в чем не подозревают, тем не менее я чувствовала себя как овца, затесавшаяся в стадо козлов. И то, как Хартли Корриган бросился к жене, наводило на мысль, что он хочет ее защитить.

Миссис Каудрей-Симпсон подняла глаза от своего неизменного вязанья.

— Я полагаю… я надеюсь… полиция примет соответствующие меры предосторожности, чтобы защитить эту девушку от животного, прячущегося среди нас?

Эта фраза прозвучала необычайно шокирующе, и та, что произнесла ее, явно поняла это. Обведя поблекшими глазами всех вокруг, она объявила, словно оправдываясь:

— Здесь находится убийца. Мы не можем не признать этот факт.

— Необязательно, — сухо отозвался Аластер. — Мы не все здесь. Грант, Друри, Персимон, не говоря уже о Джеймси Фарлейне — с ними список становится длиннее, миссис Каудрей-Симпсон.

И он издал короткий смешок, прозвучавший совсем невесело.

— В каком списке не хватает меня? — поинтересовался Родерик, который как раз толкнул плечом дверь и вошел, держа в обеих руках по стакану.

— Мы только-только начали по-настоящему признавать тот факт, что кто-то в гостинице — убийца, — объяснил Аластер.

Родерик протянул мне стакан, на секунду встретившись со мной взглядом. Он проговорил холодноватым тоном:

— И чего мы добьемся, обсуждая этот вопрос? Думаю, полицейские вполне справляются со своей работой. Обычно им доверяют.

— Если они будут охранять эту девушку, Роберту, и она поправится, — сказала миссис Каудрей-Симпсон, — она выполнит за них всю работу.

— Констебль будет охранять ее всю ночь, — вставила я.

— Молодой Нейл Грэм? А его… достаточно?

Поколебавшись, я ответила:

— Я тоже буду с ней. — И не к месту добавила: — Она у меня в комнате.

— О… — произнесла миссис Каудрей-Симпсон, и я снова почувствовала, как все едва заметно отшатнулись от меня, оставив меня одну на коврике перед камином, словно на необитаемом острове.

— А вам не будет страшно? — бросила Альма Корриган.

Мне показалось или в ее голосе действительно прозвучала злоба?

— Нет. — Перед тем как сделать глоток, я обвела всех взглядом. — А где мистер Друри?

— Кажется, он пошел в гараж, — ответил Хьюберт Хэй. — Он потерял книгу и решил, что забыл ее в машине.

— А в чем дело? — спросила Альма Корриган; на этот раз я отчетливо уловила злость в ее голосе. — Неужели инспектор потребовал отчет обо всех наших действиях?

Я покраснела, но сдержалась и произнесла очень спокойно:

— Миссис Корриган, полиция не назначала меня шпионить за вами, если вы это имеете в виду. Меня не подозревают только потому, что меня не было в то время, когда было совершено первое убийство, а так как все-таки имеется шанс, что все убийства совершил один человек, а не двое, я виновной быть не могу. Поэтому инспектор попросил меня побыть с Робертой, пока не прибудет сиделка.

— Такое предположение просто чудовищно… — с пылом начал Родерик, но я прервала его:

— Все правильно, Родерик. Подобное предположение не так уж и чудовищно. Конечно, я помогаю полиции… надеюсь, мы все помогаем. И если инспектору потребуется отчет о чьих-либо действиях в какое-либо время, я постараюсь ответить ему как можно точнее.

— Ну знаете! — воскликнула Альма Корриган. — Должна сказать, что…

Ее муж положил свою руку на ее, и она замолчала.

Я обратилась к ней холодным тоном:

— Едва ли мне стоит напоминать вам, что полиция ведет следствие не против группы подозреваемых, а против каждого в отдельности.

— Браво! — неожиданно выкрикнул Хьюберт Хэй.

Полковник Каудрей-Симпсон прокашлялся. Его лицо с мягкими чертами в это мгновение казалось отстраненным и суровым, в глазах светился ум. Он смотрел грозно и одновременно сострадательно — то был взгляд судьи, а не солдата. Я обнаружила, что гадаю, не судья ли он.

— Более того, юная леди, — обратился он ко мне, — каждое дело об убийстве является делом убийцы против каждого цивилизованного человека. Хочу добавить: я утверждаю, что, если человеку приходит в голову идея, будто самым приемлемым решением любой проблемы является крайнее физическое насилие, то он рискует лишиться звания цивилизованного существа.

— Не слишком ли сильно сказано, сэр? — отозвался Родерик.

— Видите ли, я совершенно в этом убежден, — парировал полковник.

— Применяете ли вы те же принципы не только к отдельным личностям, но и к народам? Вы, военный?

— Да.

— К военным действиям?

— К действиям агрессии. Если нация считает насилие орудием политики, значит она отрицает вековой интеллектуальный прогресс.

— Все равно, — упрямо настаивала Альма Корриган, — это просто абсурд — считать нас всех подозреваемыми. У следствия наверняка есть идея, кто это сделал.

— Если и нет сейчас, — вставил Хьюберт Хэй, — то появится, как только Роберта Саймс откроет рот.

На мгновение воцарилась неприятная тишина.

Я со звоном поставила стакан на стеклянную крышку стола.

— Что ж, — произнесла я, — для спокойствия тех, кто не является убийцей, я обещаю, что Роберта будет оставаться в безопасности все то время, пока она не в состоянии открыть рот.

И я вышла из комнаты.

Оказывается, что в минуту опасности с вежливых и утонченных людей тут же слетает лоск. Я чувствовала, что в сегодняшнем разговоре в гостиной звучал какой-то явный подтекст и если бы кто-то посторонний внимательно проследил за всеми в этот момент, то тайна была бы разгадана. На первый взгляд, думала я, подходя к темному коридору, ведущему на кухню и в дальнюю часть дома, полковник ни в чем не замешан. Он весьма убедительно высказал свои принципы, но так бы повел себя и убийца. А наш убийца очень умен, не стоит и сомневаться. Это актер, прячущий инстинкты оборотня под безупречно цивилизованной внешностью. Никто из сидящих в гостиной, слыша, как его обвиняют, и ощущая свое полное одиночество, даже и глазом не моргнул. Правда, убийцы могло и не быть в гостиной… Здесь имеются и другие варианты, как справедливо указал Аластер.

Обогнув угол, я налетела на Николаса.

Налетела в буквальном смысле слова. Он схватил меня за руки, не давая мне пройти и пытаясь разглядеть, кто стоит перед ним в темном коридоре.

— Э… — тихо сказал он, — да это наша полицейская шпионка. К инспектору не сюда, дорогая.

Разозлившись, я стала вырываться:

— Пусти меня, черт бы тебя побрал! Пусти меня! И не смей так со мной разговаривать! Ты не имеешь права…

— Ты сама меня вынуждаешь. Куда ты идешь?

— Тебя это не касается!

— Это касается любого: тебя надо остановить, чтобы ты не бродила одна в темноте в таком опасном месте.

— Я иду на кухню за едой, — раздраженно объяснила я, — и мне некогда.

Он не двинулся с места.

— А где же твой дружок?

— Ты о ком?

— О твоем златовласом preux chevalier[8]. Почему он не изображает твоего телохранителя?

— Ты всегда отличался грязным воображением, Николас, — с горечью констатировала я.

— Ну конечно. — Он язвительно усмехнулся. — Надо заметить, это ценное качество для писателя, хотя, вероятно, для мужа…

— Вот именно. А теперь пусти меня.

— Минутку. Тебе это может показаться странным, но я говорю серьезно, Джанетта. У меня создалось впечатление, что ты получаешь слишком большое удовольствие от прогулок в одиночестве… или с кем-нибудь, кого ты не знаешь. Если бы у тебя была хоть капля ума, ты бы понимала, что этот тип способен на все. Разве ты не боишься?

— Не боялась три минуты назад, — парировала я.

Не знаю, зачем я это сказала. В то же мгновение, как эти слова вылетели у меня изо рта, я пожалела о них. Николас отпустил меня, но продолжал разглядывать в полумраке. Мне казалось, что он слышит, как стучит мое сердце.

— Ого… — после паузы произнес он, а потом тихо добавил: — И откуда ветер дует?

Я молчала. Мне хотелось убежать от него к свету и теплу кухни, но я стояла, словно пригвожденная к стене коридора ударами собственного сердца.

Николас заговорил:

— Значит, ты боишься, что я убью тебя, Джанетта mia?.. Ты и впрямь так думаешь, Джанетта? Перерезать такое прелестное горлышко, Джанетта… и все из-за чего? Из-за прошлых времен?

— Тебе требуется причина? — почему-то прошептала я. Это не могло быть взаправду; этот невероятный разговор не мог происходить на самом деле. — Тебе требуется причина?

Он не ответил. Только молча смотрел на меня. В полумраке его лицо казалось непроницаемым. Наконец он заговорил совершенно другим тоном:

— И какие у тебя доказательства?

Я даже подпрыгнула:

— Никаких.

— А если бы были, ты бы выдала меня властям — из-за прошлых времен?

Бред сгущался вокруг нас, подобно сплетающейся паутине. Точно так же он мог спросить меня, не нужны ли мне деньги на хозяйство. Я схватилась рукой за голову:

— Я… не знаю, Николас.

— Ты не знаешь.

От его интонации кровь бросилась мне в лицо.

— Николас, — отчаянно забормотала я, — попытайся понять…

— Ты была моей женой.

— Да, но…

— Ты всегда говорила, что не веришь в развод.

— Да, — повторила я чуть жалобно.

Действительно, как в прошлые времена. Каждая наша ссора кончалась тем, что я начинала защищаться. Вот и сейчас я опять стала оправдываться, безнадежно, страстно:

— Не я виновата, что мы разошлись.

— Пусть так, но ты в соответствии с тем, что обычно говорила, должна считать, что до сих пор связана со мной… или же теперь…

— Теперь? Не понимаю.

— Не понимаешь? Я говорю о твоем друге-блондине.

— Иди ты к черту, Николас!

Он хмыкнул:

— Перед тобой стоит отвратительная проблема, Джанетта. Моральный долг против гражданского… или же теперь ситуация упростилась до старой любви против новой? Ты избежишь множества неприятностей, если выдашь меня сейчас же, ведь так?

Оскорбление, нанесенное мне, было таким же реальным и ощутимым, как удар. Я застыла. Потом заговорила спокойным, холодным тоном:

— Если бы ты был в гостиной, ты бы услышал, как полковник Каудрей-Симпсон высказал мнение, совершенно схожее с моим. Он сказал, что актом насилия, таким как убийство, человек обособляет себя от своих друзей и лишается своих… своих человеческих прав. Если бы я все еще была твоей женой… — я оперлась руками о стену позади себя, ощущая ее успокоительно твердую поверхность, — если бы я все еще была — официально — твоей женой, я бы не стала изобличать тебя, даже если бы смогла, потому что, будучи твоей женой, я должна быть согласна с тобой во всех твоих делах… но я ушла бы от тебя. Я не смогла бы оставаться с тобой, зная, что ты…

— Каин?

— Ну… да.

В его голосе зазвучали странные нотки.

— А сейчас?

— А сейчас… — Я замолчала, почувствовав, что начинаю всхлипывать. — А сейчас, — прерывистым голосом повторила я, — я не знаю, черт тебя побери. Пусти меня!

Он молча отодвинулся в сторону, и я побежала на кухню.

Глава 16 Страна доверия

На кухне было светло, тепло и вкусно пахло. Повариха возилась около плиты, официантка перебирала груду тарелок.

Я замешкалась в дверях, потому что почувствовала, что у меня дрожат руки и катятся слезы из глаз, но повариха при виде меня радостно и широко улыбнулась и указала на стул у большого потертого стола.

— Если вы не против, мисс, — произнесла она с живым шотландским говором, — можете пообедать прямо здесь. Так будет быстрее, и еда не успеет остыть. Ваш инспектор сказал, что вы хотите поесть в укромном уголке.

— Большое спасибо. Надеюсь, я не помешаю.

— Нисколечко, — ласково ответила повариха, не двинувшись с места. — Эффи, дай леди супу.

Тоненькая темноволосая Эффи с огромными глазами пожирала меня любопытным взглядом. Она принесла тарелку дымящегося супа и осторожно, словно боялась, что я ее укушу, поставила суп на стол. Затем, отступив два шага назад, она стала теребить передник.

— Эй, Эффи! — раздался резкий голос поварихи. — Отнеси в столовую хлеб!

Эффи, чуть замешкавшись, бросила на меня долгий взгляд.

Как только дверь за ней закрылась, повариха положила половник и заговорила хриплым выразительным шепотом:

— Общаться с этими убийцами просто мучение, мисс! Чистый ужас. Прямо-таки кровь стынет в жилах!

Я машинально согласилась.

Горячий суп действовал на удивление успокаивающе, а свет и тепло кухни быстро развеяли впечатление от кошмарной беседы в коридоре. Опершись красными пухлыми кулаками о стол, повариха взглянула на меня с профессиональным удовольствием.

— Отличный бульон, правда?

— Превосходный.

— От него ваши щечки порозовели. Должна вам сказать, что, когда вы пришли, вы были совсем мокрая и усталая. Говорят, это вы ее нашли?

— Да, мне повезло.

— Это ей повезло, бедняжечке, что осталась жива. — Повариха горестно покачала головой. — Да упокоятся с миром те, кому не повезло… и я говорю не о теплом лете.

— Ну, — сказала я, — не каждый же год у вас происходят убийства.

— Нет, слава богу. Я не то имела в виду. — Она убрала мою пустую тарелку и поставила вместо нее другую, с бараньей отбивной в окружении горошка и жареной картошки. — Я говорила о несчастных случаях на горе.

— Да? — Я вспомнила, что об этом кто-то уже упоминал. — В этом году опаснее, чем обычно?

— Да, мисс. Эти две девчушки… — она неопределенно мотнула головой в сторону потолка, — это уже третий несчастный случай нынешним летом, не считая убийств.

— А кто были другие?

— Ну, была пара из Лондона… эти психи отправились на Куллин без карты и без компаса. Их потом неделю не могли найти, лежали придавленные.

— Какой кошмар! Попали в туман?

— Да день был ясным, как бульон, — ответила повариха. — Никто не знает, что случилось.

— Чересчур большая цена за беспечность, — резюмировала я.

— Точно. Горы — это не шутка, да… и тот бедняга, что лежит наверху, часто поговаривал то же самое, а какой был скалолаз. Яблочный пирог.

— Простите? Ах да. Спасибо. Очень вкусно.

— Неплохой, — самодовольно заметила повариха, следя за тем, как я пробую сдобный воздушный пирог. — Потом два студента из Оксфорда и Кембриджа свалились с высоченной скалы… почти в том же месте.

— Погибли?

— Да, мертвы, как камень. Веревка оборвалась.

Я аккуратно положила ложку с вилкой на пустую тарелку и уставилась на них. Но я их не видела. Я представляла себе альпинистов, взбирающихся на Куллин… и каждый раз их сопровождал еще один альпинист, третий, в чьем присутствии рвались веревки и тела летели вниз навстречу смерти…

— Чашку кофе? — предложила повариха.

— С удовольствием, — ответила я, — но, пожалуй, я возьму кофе с собой. Врачи, наверное, уже закончили, а миссис Персимон надо спуститься вниз.

Поставив на стол огромную синюю чашку, повариха стала наливать в нее кофе.

— Как девчушка себя чувствовала, когда вы ушли от нее?

— Не очень хорошо. Но думаю, она выкарабкается.

— Слава богу. Я дам вам большую чашку. Только выпейте ее побыстрее, пока кофе не остыл. Сахар?

— Да, пожалуйста. Большое спасибо. Обед был превосходным. Мне стало гораздо лучше.

— Вы и выглядите лучше, — отметила повариха. — Держите дверь закрытой всю ночь, девочка.

— Обязательно, — горячо пообещала я и встала, а она вернулась к плите.

В коридоре никого не было. Я быстро прошла по нему, повернула за угол, чувствуя, как сильно стучит мое сердце, и вышла в холл. Николас был там; перегнувшись через стойку, он тихо разговаривал с Биллом Персимоном. Он заметил меня, но лишь слегка приподнял брови. Проигнорировав его, я почти побежала вверх по лестнице, стараясь не расплескать кофе.

На лестничной площадке мне встретились миссис Персимон и горничная.

— А, вот и вы, мисс Брук! — воскликнула миссис Персимон встревоженным голосом, что было неудивительно. — Вы пообедали?

— Да, спасибо, все хорошо.

— Отлично, отлично. Вас ждут полицейские.

— А как мисс Саймс?

— Точно не знаю. Она все еще без сознания, а доктор мало что говорит. О боже, боже…

И она ринулась вниз по лестнице, сопровождаемая горничной, нагруженной скомканным бельем. Я все еще слышала ее всхлипы, когда подошла к своей двери и постучала.

Дверь открыл инспектор.

— А, мисс Брук. Входите.

Он тщательно закрыл за мной дверь. Доктор уже ушел. Завернутая в одеяла Роберта казалась очень бледной и неподвижной, такой бледной, что я с испугом вскрикнула:

— С ней все в порядке, инспектор Маккензи?

Он кивнул:

— Доктор считает, что все в порядке. Он говорит, она выздоровеет.

— Замечательно!

Инспектор взглянул на спокойное забинтованное лицо Роберты.

— Да. — Голос его звучал бесстрастно. Потом он переключил свое внимание на меня. — А вы? Вы поели?

— Да. Повариха накормила меня на кухне.

— Отлично. Как вы себя сейчас чувствуете?

Я улыбнулась:

— Готова к любым действиям… Только надеюсь, вы скажете, что делать, прежде чем я останусь с больной одна.

— Доктор оставил инструкции, я все записал. — Инспектор указал на лист бумаги на тумбочке. — В основном чтобы были под рукой бутылки с горячей водой и чтобы в комнате было тепло. Можно дать ей немножко бульона или чая с капелькой бренди, когда она захочет. Доктор должен принять роды, поэтому ему пришлось уйти, но, если что-нибудь случится, свяжитесь со мной, а я позвоню в Брадфордскую больницу.

— Мне послать за вами Нейла?

— Нет. Позвоните по телефону. Я занимаю комнату мисс Малинг. Скорее всего, большую часть ночи я проведу на ногах, но, когда пойду к себе, я переведу телефон туда. Не стесняйтесь и звоните по любому поводу. Мы будем на страже всю ночь.

— Я не буду стесняться.

— Отлично. Ну что ж, — повернулся инспектор к возникшему в дверях Нейлу, — тебе известно, что делать, Нейл. Устраивайся удобнее. В два часа тебя сменит сержант Мунро, я и сам буду подходить время от времени, чтобы проверить, все ли в порядке. — Он подошел к окну и выглянул наружу. — Туман надвигается. Жаль. Нашей работе он не помощник. Думаю… — Подняв руку, он задвинул шпингалет на окне. — Так мы от него избавимся. Не возражаете, если будет немного душно?

— В такой ситуации — нет.

— Тогда все в порядке. Итак, я вас покидаю. Боюсь, вас ждет долгая ночь, но, думаю, безопасная. И… ах да, майор Персимон оставит динамо-машину работать всю ночь, так что свет будет гореть. Все в порядке, Нейл?

— Да, сэр.

Инспектор повернулся ко мне:

— Вы чутко спите, девочка?

— Кажется, да.

— Вам вовсе не обязательно бодрствовать всю ночь. Она будет спать, а если вы ей понадобитесь, Нейл вас разбудит. В промежутках отдыхайте. Хорошо?

— Хорошо.

— Ну тогда спокойной ночи, девочка.

— Инспектор Маккензи…

Он был почти около двери.

— Да?

— Есть кое-что… кое-что, что вы должны знать.

— Важное?

— Я… не уверена.

— Что-то, что даст мне возможность немедленно арестовать убийцу?

— О нет. Нет.

Он подозрительно уставился на меня:

— Вы вычислили его?

— Нет!

Я прямо-таки выкрикнула это слово, удивившись так же сильно, как и инспектор.

Мгновение он смотрел на меня.

— Тогда осмелюсь предположить, что это может подождать до утра, мэм, — заявил он и вышел.

Я быстро подошла к двери и повернула ключ. Щелканье замка прозвучало ободряюще; звук, с которым язычок встал на место, окончательно заверил меня, что мы в безопасности.

Глава 17 Лес тьмы

Долго тянущийся вечер закончился, и наступила ночь. Я клевала носом у камина над «Ламмермурской невестой», борясь с безнадежной усталостью, грозившей завладеть мной. Нейл сидел спиной ко мне у кровати Роберты, его длинное тело, неподвижное и расслабленное, покоилось на плетеном стуле.

Роберта дважды шевельнулась, дыхание ее с каждой минутой становилось ровнее, а цвет лица улучшился, поэтому я совершенно спокойно отложила книгу и решила попытаться заснуть.

Я тихо подошла к своей кровати.

— Спокойной ночи, Нейл.

— Спокойной ночи, мисс, — ответил он, не повернув головы.

От этого тихого ответа я почему-то почувствовала облегчение, будто одна из неподвижных теней в комнате предложила мне поддержку. Пришлось признаться себе, что, несмотря на все предосторожности, несмотря на присутствие Нейла, я все-таки нервничаю. Я сильно ругала себя за это, заводя будильник и скидывая шлепанцы. Комната заперта, и окно и дверь; Нейл, сильный, надежный Нейл, со мной; и тут же на расстоянии руки, на другом конце телефона, инспектор Маккензи.

Откинув стеганое пуховое одеяло, я залезла под него, завернувшись в халат. Все тело у меня болело от усталости, но я не боялась заснуть так крепко, что не смогу услышать Роберту. Страх иного толка удержит меня на грани сознания…

Я оказалась права. Я дремала и просыпалась, снова дремала — спала урывками длиной в минуту на протяжении часа. Дважды Роберта шевелилась и стонала, и я мгновенно приподнималась на локте, но каждый раз она снова засыпала. Один раз, примерно сразу после полуночи, она почти проснулась, тогда я встала и подогрела бульон, и мы с Нейлом заставили ее глотать его с чайной ложки, пока она незаметным капризным движением не отвернула голову и снова не провалилась в сон. В другой раз я помню, как кипятила воду для бутылок; еще я смутно помню тихую смену часовых: Гектор Мунро сменил Нейла в два часа; вспоминаю, как за дверью во время моего прерывистого сна звучал голос инспектора, интересующегося, как у нас идут дела. Несколько раз поздно ночью Геки подавал мне чашку крепкого чая, и я пила его, свернувшись под теплым пуховым одеялом, потом я вставала и наливала в бутылки горячую воду.

Я знаю, что выполняла свою работу расторопно, но, должно быть, двигалась как в бреду, находясь между бодрствованием и сном, и теперь, вспоминая об этом, я не в состоянии определить, где кончалась реальность, а где начинался кошмар. На самом деле я вспоминаю ту ночь как бесконечный кошмар, в котором, даже несмотря на то что я выполняла довольно заурядную работу, меня пугали призраки, обитавшие в углах освещенной огнем комнаты. Тиканье часов, будничное мурлыканье поющего чайника — все эти обыденные звуки в те медленно ползущие часы мешались в моем сне и искажались, становясь сутью кошмара; они казались жуткими и страшными — будто тени над головой что-то невнятно бормочут в отблесках пламени.

Тени и огонь… тени на фоне яркого зарева… они сливались, и передо мной на фоне пламени возникал убийца, жестикулирующий и исполняющий сумасшедший танец вокруг костра, который все рос и ширился и превращался в огромные клубы дыма. Огненно-красный, подобный Паракутину[9] костер — воистину дьявольская гора…

А потом надо мной грозно навис сам Блейвен, весь объятый пламенем. И одинокий безликий альпинист перешагивал через это чертово ущелье, таща за собой обрывок перерезанной веревки. Где-то блеснул нож, и я услышала тихое бормотание двух голосов, слившихся контрапунктом. Они пробивались сквозь шум водопада: «Ты была моей женой… Вы вычислили его?.. Перед тобой стоит отвратительная проблема… Вы вычислили его?.. Вычислили?..»

Наконец мой собственный крик «Нет!» разбудил меня, и при этом я так сильно вздрогнула, что испугалась, не кричала ли я наяву. Я прислушалась к собственному голосу среди теней. Может, это Геки говорит? Или Роберта? Опершись на локоть, я посмотрела на нее. Она ворочалась, тихонько поскуливая от боли, но не от этого сердце екнуло у меня в груди и все тело напряглось. Геки не было в кресле.

Хотя моя реакция на его отсутствие свидетельствовала о том, в каком плачевном состоянии находятся мои нервы, я все же повернула голову и увидела его у камина. Он стоял там, словно призрак моих кошмаров. Но наводящие страх тени от мерцающего огня исчезли, и по ужасной причине. Огонь почти потух.

Взглянув на часы, я обнаружила, что уже четверть пятого. Я спала недолго, а Геки, по-видимому, вообще не спал, но, несмотря на это, горящий торф, неумело собранный в кучу, потухал и превращался в инертную массу черной земли.

Надо заметить, что человеку незнающему трудно уследить за костром из торфа. Если он уложен правильно, то горит превосходно — красным сверкающим огнем, словно в домне. Миссис Персимон сложила его профессионально, Нейл тоже умел с ним обращаться, но Геки был городским человеком, а я — самым беспомощным из новичков. Наверное, мы обращались с торфом грубо, потому что он почти весь выгорел, а когда Геки поворошил его, он рассыпался на кусочки, которые стали быстро чернеть.

Вскочив с кровати и сунув ноги в шлепанцы, я тихо подошла к камину.

— Он совсем потух, сержант?

— Нет.

— А есть еще торф?

— Да, сколько угодно. Просто трудно заставить его гореть. Вы умеете с ним обращаться, мисс?

— Совершенно не умею, но могу попробовать.

Маленькая кучка свежего торфа лежала в очаге. Я встала на колени рядом с Геки, и мы вместе стали сгребать его в кучу поверх тлеющих угольков, пытаясь раздуть огонь. Но все было бесполезно, красный пепел гаснул и темнел, а черный торф упрямо дымился, не реагируя на все наши старания. В комнате становилось холодно.

— Ничего не получается, — сказала я. — Он тухнет.

Мы в смятении посмотрели друг на друга, затем я встала, кусая губы. Мне было необходимо положить Роберте в постель новые бутылки с горячей водой, приготовить ей горячее питье. В комнате должно быть тепло в холодные предрассветные часы.

— Простите, — извинился Геки. — Я…

— Это и моя вина. Вообще-то, нас нельзя винить за то, что мы не в состоянии справиться с этим чертовым торфом. Надо было попросить у миссис Персимон дров. Жаль, что до меня сразу это не дошло.

Он поднялся, отряхивая руки.

— Тогда давайте я пойду и принесу дров.

— Должны же они где-то быть, — задумчиво сказала я. — Насколько я помню, камин в гостиной отапливается дровами. Может быть…

— Я отлично знаю, где они лежат. Ведь мы уже не раз осматривали этот дом. Дрова хранятся в задней части дома.

Я засомневалась:

— Думаете, вам стоит идти?

— Но ведь нужно, чтобы огонь горел?

— Да. Да, вы правы.

— Тогда я лучше пойду. А если вы не станете открывать дверь до моего прихода, ничего страшного не произойдет.

— Наверное. Но как я узнаю, что это вы?

— Я постучу вот так.

Он подошел ко мне и постучал по каминной полке согнутым пальцем. Раздалось еле слышное постукивание, вроде того, что производит кузнечик, когда неуклюже приземляется на лист травы: тук, тук-тук, тук-тук-тук, тук… Никто, кроме меня, чьи уши находились на расстоянии девяти сантиметров от камина, не смог бы расслышать его.

— Хорошо, — согласилась я. — Только, ради бога, поскорее. И, сержант…

— Что, мисс?

— Если на плите есть горячий чайник, принесите его. Это сэкономит время.

— Ладно, мисс.

— А вы… с вами все будет в порядке?

Он ухмыльнулся:

— Обо мне не беспокойтесь. Я готов отдать годовой заработок за встречу в дровяном сарае с этим типом, кем бы он ни был! Вернусь через пять минут, мисс, и если наткнусь на инспектора Маккензи, то пошлю его к вам.

Он вышел, и я закрыла за ним дверь. Мне было слышно, как он тихо идет по коридору. Потом наступила тишина.

У меня сильно застучало сердце, и я твердо решила найти себе какое-нибудь занятие. Быстро отойдя от двери, я пошла посмотреть на Роберту. Она немножко расслабилась и не так часто дышала, но время от времени у нее дрожали ресницы, словно ей мешал свет. Я вынула из комода зеленый шелковый шарф и повесила на лампу на ее тумбочке, а потом отправилась пестовать остатки огня.

Геки вернулся на удивление быстро. Я только-только успела вырвать несколько страниц из «Автомобиля» и, соединив их с остатками торфа, добиться появления маленького язычка пламени, как услышала тихий стук в дверь.

Я была уже на полпути к двери, когда поняла, что это не тот стук кузнечика, о котором мы договаривались с Геки.

Снова раздался тихий стук: тук-тук-тук.

Я остановилась в трех футах от двери, прижав к телу стиснутые кулаки. Сердце забилось гулко и медленно. Я обратилась в мраморное изваяние, устремив глаза на дверь. Сумасшедше тикал будильник.

Тихо-тихо повернулась ручка. Тихо-тихо дрогнула дверь, словно кто-то попытался открыть ее.

Если я закричу, все проснутся и поймают его… убийцу, пытающегося добраться до Роберты.

Но если я закричу, может проснуться Роберта, и вдруг ей станет от этого хуже? Я не могу рисковать.

Тогда я подошла к двери.

— Да? — Я сама удивилась своему спокойному тону. — Это вы, сержант?

Естественно, это был не он, но если он скажет, что…

— Нет. — Решительный шепот явно принадлежал не Геки. — Это инспектор Маккензи. Я хочу посмотреть на нее. Откройте, пожалуйста, дверь, девочка.

Несмотря на то что я приняла это заявление с огромным облегчением, я снова удивила саму себя, услышав свой спокойный ответ:

— Одну минуту, инспектор. Только надену халат.

Тремя шагами я преодолела расстояние до телефона и подняла трубку. Часы безумно стучали, отсчитывая секунды… две, четыре, семь секунд; прошло семь лет, прежде чем я услышала щелчок поднимаемой трубки и тихий, но настороженный голос инспектора Маккензи, который резко произнес:

— Маккензи слушает. Кто говорит?

Прикрыв рукой рот, я прошептала в трубку:

— Быстрее! Быстрее! Он у двери!

Линия заглохла.

У меня тряслись колени, и я медленно села на кровать, продолжая сжимать в руке трубку. Моя голова рывком, словно у куклы-марионетки, повернулась к двери.

Ни звука, ни содрогания двери, ни поворота ручки. Дверь стояла слепая, спокойная, ровно покрытая белой краской, ничего не говоря.

В коридоре раздался топот ног. Прозвучал голос:

— Инспектор? Что-нибудь случилось?

— Где это вы шлялись, Гектор Мунро?

— Ходил за дровами. Простите, сэр. Что-нибудь не так?

Стали открываться двери. Я услышала нервный крик Хартли Корригана:

— Какого черта? Что здесь происходит?

Потом раздался испуганный шепот его жены:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего, мадам. Пожалуйста, идите спать.

Голос инспектора понизился до убеждающего шепота, и, поскольку теперь я слышала в коридоре три или четыре бормочущих голоса, я открыла дверь.

Корриганы как раз удалялись к себе в комнату, которая находилась прямо напротив моей. Проснулись и полковник Каудрей-Симпсон, и Хьюберт Хэй, чьи комнаты находились прямо за углом, в главном коридоре. Когда я открыла дверь, Геки с пристыженным видом стоял перед инспектором с дровами под мышкой и с дымящимся чайником в руке. Увидев меня, он с явным облегчением бросился ко мне.

Инспектор Маккензи последовал за ним. Он заговорил негромко, но отчетливо и решительно:

— Геки! Не прикасайся к дверной ручке! Мисс Брук, пожалуйста, отойдите от двери.

— Послушайте, инспектор… — начал полковник Каудрей-Симпсон, на удивление властный в потрепанном халате и без зубов. — Что происходит?

— Пожалуйста, сэр, поверьте, ничего страшного не случилось. Можете успокоить миссис Каудрей-Симпсон. И вы, мистер Хэй. Обещаю вам, что, если мне понадобится ваша помощь, я к вам обращусь, но сию минуту…

— Ладно. Я ухожу.

И Хьюберт Хэй, сверкая пейслийским шелком, неохотно удалился.

Инспектор быстро подошел ко мне.

— Ну, из-за чего весь этот сыр-бор?

Он начал разговор тоном, настолько свойственным полицейскому, что у меня возникло идиотское желание рассмеяться. Я ответила дрожащим голосом:

— Он… он был у двери. Убийца. Он сказал… он сказал…

Взяв меня за руку, он осторожно отвел меня к кровати.

— Сядьте и помолчите. — Бросив быстрый взгляд на Роберту, он успокоился. — Геки, зажги огонь… Нет, лучше я сам. А ты пойди в мою комнату и принеси мою сумку, мы проверим эту дверь. — Он обратился ко мне: — Вы сказали, он был у двери. Он коснулся ее?

— Да. Он толкнул ее и повернул ручку.

Инспектор удовлетворенно хмыкнул:

— Ручка, Геки. Вот что, оставь ее открытой. До твоего возвращения ни единое привидение не сможет вытереть ее. Ага!

Удовлетворенный возглас раздался в ту минуту, когда сухие ветки загорелись и вспыхнул огонь, наполнив комнату треском.

— А что, никого уже не было, когда вы пришли? — спросила я.

— Нет, — ответил инспектор, умело сгребая торф.

— Вероятно, он услышал, как я вам звоню. Простите.

— Напротив, вы поступили совершенно правильно.

— Тогда я прошу прощения за то, что отправила Геки вниз. Это я виновата в том, что огонь погас, но мне надо было его зажечь.

Инспектор поставил чайник на разгоревшийся торф.

— Нам бы очень повезло, — проговорил он, — если бы мы увидели убийцу. Ну а теперь расскажите мне все по порядку.

Я все ему рассказала, пока Геки возился с дверью, а освещенная зеленым светом лампы Роберта тихо лежала, завернутая в одеяла.

Он слушал молча, устремив взгляд на мое лицо.

— Хм, — наконец произнес он. — Должно быть, преступник услышал, как Геки уходит, или увидел, как он идет через двор. Из всего этого можно сделать лишь один вывод.

— Какой?

— Это доказывает, что мисс Саймс может уличить его. Он и есть наш третий альпинист, и он обрезал веревку.

Я прямо спросила:

— Инспектор, вам известно, кто убийца?

— Геки, ты закончил?

— Да, сэр. Как раз заканчиваю.

— Инспектор, пожалуйста…

— Что-нибудь есть, Геки?

Геки выпрямился. Вид у него был удрученный:

— Нет, сэр. Ее вытерли.

— Что?!

В три шага преодолев комнату, инспектор стал изучать дверь. Его губы сжались в тонкую линию.

— Черт! — взорвался он и добавил: — Ладно, Геки. Закрой дверь и возвращайся в свое кресло.

В комнату инспектор вернулся довольно сердитый.

— Это доказывает мою правоту, — горько заключил он.

— Правоту? — переспросила я. — Значит, вы знаете, кто это сделал?

— Знаю? Едва ли. Называйте это догадкой. Но догадки следствию не годятся, а доказательств нет никаких, ни малейших, и если эта девчушка на кровати не откроет рот в ближайшее время, то я боюсь того, что может произойти. Взять, к примеру, сегодняшнюю ночь. Посмотрите, как он рисковал, и ведь у него вполне могло получиться, господи помилуй, потому что никому из нормальных людей даже и в голову не пришло бы, что он способен на такой риск.

— Он слишком часто полагается на свою удачу, — заметила я.

— Удачу! — снова взорвался инспектор. — Он убивает Хизер Макри на костре в двадцать футов вышиной на открытом склоне Блейвена. Он убивает мисс Брэдфорд среди бела дня на виду у всей долины Камасунари. Он перерезает горло Биглу в нескольких метрах — метрах! — от свидетелей. И теперь это! — Он посмотрел на меня и тихо добавил: — Я торчал в коридоре всю ночь. Спустился вниз всего двадцать минут назад. И тогда — именно тогда — у вас гаснет огонь, и он видит, как Геки Мунро уходит и оставляет вас одну.

— П-простите, — пробормотала я.

Он улыбнулся:

— Не говорите так, девочка, я же сказал, вы ни в чем не виноваты. Из вас получился прекрасный новобранец… Чайник кипит. Налить воду?

— Спасибо, я сама.

И я стала наливать воду в бутылки.

Инспектор стоял у кровати Роберты, внимательно разглядывая ее лицо, словно пытаясь разгадать секрет, таившийся за бледной линией ее бровей. У него был наморщен лоб, волосы взъерошены, а подбородок покрылся щетиной. Он засунул кулаки глубоко в карманы и ссутулился. В общем, он походил на обычного обеспокоенного мужчину средних лет, которого разбудил плач ребенка. Потом инспектор повернул голову, и взгляд его спокойных умных глаз разрушил сложившееся впечатление.

— Вы в состоянии продолжать дежурство?

— Да.

— Больше не отсылайте Геки.

— Ни за что!

— Я не буду отвечать на звонки. Мне необходимо… кое-что сделать. Но не волнуйтесь. Кто знает, может, все кончится гораздо быстрее, чем вы думаете. Мы поймаем его. Да, мы поймаем его.

Его глаза перестали быть добрыми и стали холодными и грозными.

Глава 18 Пограничная страна

Снова закрыв за ним дверь, я занялась Робертой, после чего у меня пропало всякое желание спать.

Отдернув занавеску, я выглянула в окно. Все еще стоял туман. Сквозь перламутровую пелену еле проникал ранний серый утренний свет. Снаружи было сыро и холодно, поэтому я с удовольствием повернулась к освещенной огнем комнате.

Геки приготовил чай, и я, взяв чашку, легла в кровать, мечтая об интересной книге. «Ламмермурскую невесту» читать не хотелось, а большая часть «Автомобиля» пошла на растопку. Оставалась «Золотая ветвь» — странно, что такая книга оказалась в далеком шотландском отеле. Название мне понравилось, но я думала, что книга скучная, наподобие «Ламмермурской невесты». Что-то о примитивных религиозных представлениях… вряд ли годится для чтения в кровати и вряд ли, думала я, равнодушно перелистывая страницы, годится для чтения даже в самый дождливый день на Скае. Разве только в воскресенье, когда нельзя пойти на рыбалку.

Но кто-то ее уже читал. В ней лежала закладка — старый конверт, засунутый между страницами, и тяжелая книга сама собой раскрылась на заложенной странице, словно именно ее все время читали.

С легким любопытством я взглянула на нее и прочитала:

«Бельтановы огни. На Северо-Шотландском нагорье некогда зажигались первомайские огни, известные под названием огней Бельтана. Их зажжение сопровождалось пышной церемонией, в которой без труда можно было разглядеть следы человеческих жертвоприношений…»

Я села, не веря своим глазам, у меня закружилась голова. Мне казалось, что эти слова взорвались в тихой комнате, и я взглянула на широкую спину Геки Мунро, удивляясь, что он их не слышит. Мои глаза заскользили по холодному аккуратному шрифту. Слова и фразы слепили меня, словно написанные люминесцентной краской.

«Поэтому жертвы приносились на открытом воздухе, часто на вершинах холмов… хворост или другое топливо… жители островов Скай, Мулл и Тири… появлялся огонь, к нему подносили растущий на березах легко воспламеняющийся пластинчатый гриб…»

Как вспышка меня озарило воспоминание: березовая роща, серебряная позолота и летнее кружево, на мокрой земле меж гладкоствольных деревьев разбросаны куски древесных грибов. И шляпки коричневых пластинчатых грибов, торчащие веером из глянцевитых пней. Легко воспламеняющиеся…

Я продолжала читать, отдельные равнодушные строки вызывали в моем взбудораженном мозгу картину за картиной.

«…На Гебридах, в Уэльсе, в Ирландии — в загадочных уголках кельтской земли зажигались такие костры и исполнялись ритуалы, гротескно, хотя и невинно, напоминавшие суровые и кровавые ритуалы старых времен. Первомайские огни, огни летнего солнцестояния, огни кануна Дня Всех Святых — бесконечное количество лет ими освящали землю, прогоняли сквозь них скот, чтобы защитить от чумы, сжигали на них ведьм…»

Сжигали ведьм… Тут в моем воображении возникли другие образы: девушка с перерезанным горлом лежит на углях, голос Хьюберта Хэя рассказывает о магии, о фольклоре и о писателях, которые расспрашивали Хизер Макри о старинных суевериях.

У меня вспотели руки, строчки прыгали перед глазами. Это абсурд. Абсурд.

Ни одну современную девушку восемнадцати лет, даже если она проживает в глухом углу, не принесут в жертву, как ведьму. Это какая-то ерунда. Но тогда почему ее убили явно ритуальным способом? Вряд ли для того, чтобы защитить урожай. Даже Джеймси Фарлейн, рожденный и вскормленный в горах, никогда в это не поверит…

Я продолжала читать. Прочитала о том, как складывался священный костер: он зажигался не от «обычного» огня, а от нового, «добытого с помощью трения», живой огонь топился сухими дубовыми ветками и древесными грибами. Прочитала о том, что те, кто зажигал костер, «выворачивали свои карманы наизнанку, чтобы там не осталось ни одной монеты, ни одного кусочка металла». Прочитала о том, что в некоторых местностях тот, кто отвечал за костер, должен был быть молодым и девственным.

В конце концов строчки заплясали передо мной в сумасшедшем танце. Закрыв руками лицо, я медленно и мучительно размышляла о Хизер Макри, которая была юной и девственной и которая сама сняла с себя свои трогательные украшения, чтобы разжечь костер для своего убийцы. Наверняка это приключение казалось ей полным безумием, с горечью думала я, но она решила, что это будет весело, это сильно отличалось от ее жизни, напоминало романтические безумства, которыми увлекался умный, начитанный джентльмен из Лондона.

Мои мысли переключились с этого умного джентльмена из Лондона на безуспешные попытки подогнать другие убийства к схеме примитивного ритуала. Каким образом убийство Бигла отвечает первобытным атавистическим воззрениям убийцы? А перерезанная веревка Мэрион Брэдфорд? А студенты из Оксфорда и Кембриджа? А кукла Марши Малинг?

Текст книги неопровержимо доказывал, что единственная логика, которая способна объединить столь разные убийства, — это изломанная логика сумасшедшего. А что книга являлась доказательством, сомневаться не приходилось. Слишком много параллелей существовало между ее спокойными сообщениями и безумным ритуальным убийством на горе Блейвен. И эта книга оказалась здесь, в этом отеле, совсем не случайно. Можно было предположить, что она принадлежала самому убийце, человеку, по роду занятий знакомому с этими ритуалами и обычаями, человеку с неустойчивой психикой, который, окончательно свихнувшись, дошел до совершения столь абсурдно искаженного ритуала, каким было убийство Хизер. Или же…

Я все еще сжимала в руке смятый конверт. У меня слегка дрожали руки, когда я расправляла его.

Я долго не могла оторвать от него глаз.

На конверте был почерк моего отца. Марка отсутствовала, но имя и адрес были написаны его четким красивым почерком:

Николасу Друри, эск.

Отель «Камас-Фхионнаридх»,

остров Скай,

Инвернессшир

Глава 19 Абхаинн-Камас-Фхионнаридх

Поутру явились туманное солнце и сиделка — моложавая широкоплечая женщина, на вид добрая и очень опытная. Я с облегчением сдала ей дежурство и пошла завтракать.

Когда я вошла в столовую, головы всех присутствующих повернулись ко мне, и миссис Каудрей-Симпсон быстро спросила:

— Девушка… как она?

Я улыбнулась.

— Все в порядке, спасибо. С ней сейчас сиделка, и она говорит, что Роберта поправляется.

— Как я рада! Я так испугалась во время ночного переполоха…

— Ничего не произошло, — ответила я. — У меня погас огонь, и инспектор услышал, как сержант Мунро крадется за дровами вниз по лестнице.

Пока я завтракала, со мной никто не разговаривал, чему я была рада. Я старалась ни на кого не глядеть.

Но только я налила себе вторую чашку кофе, как рядом возникла Эффи с круглыми глазами.

— Пожалуйста, мисс, инспектор просит… когда вы закончите, он просит, только сперва позавтракайте…

Она произнесла все это высоким, почти истеричным голосом. В мертвой тишине я ответила:

— Я немедленно пойду к инспектору. Спасибо, Эффи.

Взяв «Золотую ветвь», завернутую в лист из «Автомобиля», и чашку с кофе, я вышла из столовой, в которой стояла неловкая тишина. У меня пылало лицо. Вчерашний карантин, в который я попала, продолжался, и мне вслед прошелестела насмешливая фраза Николаса, произнесенная шепотом. В каждом взгляде, сопровождавшем меня, ощущалось возмущение. А в одной паре глаз, наверное, таился еще и страх. Когда я вошла во временный кабинет инспектора, мои щеки все еще напоминали рдеющее знамя.

Инспектор бодро поприветствовал меня и оглядел проницательным взглядом мое лицо, что побудило меня резко высказаться:

— Я вполне могла бы обойтись и без того, чтобы меня исключали из числа подозреваемых, инспектор Маккензи!

Он остался невозмутим.

— Вот как? Им это не нравится?

— Естественно! У меня такое чувство, что мне объявили бойкот… и что самое смешное, почему-то я ощущаю себя виноватой. Скорее бы все это кончилось!

— Тут я с вами согласен. — Он протянул руку. — Это для меня?

Я отдала ему «Золотую ветвь». Почему-то у меня возникло ощущение, что таким образом я принимаю на себя какие-то обязательства и пути назад мне больше нет. Я села и сказала:

— Я заложила страницу.

Склонившись над чашкой с кофе, я стала зачем-то его помешивать, наблюдая, как коричневая жидкость плещется о голубые края чашки.

Инспектор издал невнятный звук и резко спросил:

— Где вы нашли книгу?

Я объяснила.

— А когда заметили отмеченное место?

— Ночью.

Об этом я тоже рассказала ему. Только не упомянула о смятом конверте. Он лежал у меня в кармане. Настолько далеко я не могла зайти. Пока не могла.

— Это вы подчеркнули отдельные фразы?

— Да.

— Вы знаете, чья эта книга?

Конверт жег мне карман.

— Нет.

Возникла пауза. Я подняла голову и встретилась взглядом с инспектором. Он заявил:

— Я думаю, что вам есть что еще рассказать. Вы говорили мне об этом до того, как нашли книгу. Так вот, мисс Брук… — Сегодня он вел себя очень официально. — Что еще мне следует знать, по вашему мнению?

— Прежде всего, — начала я, — о перерезанной веревке, из-за которой погибла Мэрион Брэдфорд.

— Да?

Я стала рассказывать ему о моей ночной вылазке в первый день пребывания в гостинице и о том, что на веранде находились и Джеймси Фарлейн, и Аластер Брейн.

— Мистер Корриган ходил на рыбалку вместе с ними, — медленно продолжала я. — Аластер решил, что он уже вернулся домой… но вчера его жена сообщила, что в ту ночь он пришел в три часа. А с Аластером я разговаривала в половине третьего.

Инспектор торопливо записывал за мной. Когда я замолчала, он поднял на меня глаза:

— Вы пытаетесь доказать мне, что любой из этих троих имел в ту ночь возможность надрезать веревку девушек перед их восхождением?

— Да, — пролепетала я несчастным голосом.

— Тогда какое отношение к этому имеет третий альпинист Дугала Макри?

— Может быть, он не виноват, — предположила я, — а просто перепугался! Когда он увидел, что они падают…

— Так-так, девочка, — холодно произнес инспектор и задумчиво посмотрел на меня. — Что-нибудь еще?

Тогда я рассказала ему о кукле Марши, с каждым словом все больше чувствуя себя презренной маленькой стукачкой, как назвал меня Николас. Наконец я выпрямилась и с отчаянием взглянула на инспектора:

— Наверное, вам это уже известно?

Он кивнул:

— Миссис Персимон мне все рассказала. Но об этом инциденте можете забыть. Он уже не тайна, да и никогда не был тайной. Тут все дело в личной вражде миссис Корриган и мисс Малинг.

— О? Значит, это сделала Альма Корриган?

— Да. Сегодня утром она мне призналась. Она хотела, чтобы мисс Малинг испугалась и убралась из гостиницы, потому что… э… у нее были для этого свои причины.

— Понятно. — Я вспомнила, каким было лицо Альмы Корриган, когда она увидела, как машина Марши едет через долину. — Что ж, это сработало.

У него слегка дернулись губы.

— Совершенно верно. — Он заглянул в свои записи. — Так или иначе, я вам очень благодарен за сообщение. Вы правильно поступили. Что-нибудь еще?

— Нет, — ответила я.

Но я плохо контролировала себя, и инспектор быстро поднял на меня глаза, в которых блеснуло любопытство.

— По-моему, вы мне лжете, — откровенно сказал он. — Есть что-то еще.

— Нет, — возразила я чересчур громко.

Несколько долгих секунд он мрачно смотрел на меня. Потом отложил в сторону карандаш и положил руки на стол ладонями вниз.

— Девочка… — Его голос зазвучал не официально, а по-доброму. — Мне кажется, вы солгали мне ночью, верно?

— Я? Солгала? Что…

— Когда вы сказали, что не догадываетесь, кто убийца.

Закусив губу, я уставилась в пол.

— Неужели вы действительно думаете, — продолжал инспектор, — что такая опытная женщина, как Мэрион Брэдфорд, не заметила бы, что веревка надрезана, когда она обматывала ее вокруг себя? Неужели вы действительно думаете, что эта веревка была надрезана в ту ночь на веранде?

— Я… такое вполне могло быть.

— Могло. Но вы считаете, что именно так и было.

— Н-нет.

Инспектор немного помолчал.

— Я расскажу вам, как, по нашим предположениям, было совершено убийство, — произнес он наконец. — Вы, конечно, поняли, что Роберта Саймс вообще не поднималась через Спутан-Дху?

Я уставилась на него с удивлением, и он добавил:

— Ведь на ее теле не было веревки.

Я медленно произнесла:

— И правда, не было. Ну конечно… Если бы она была средней в связке, убийца не смог бы перерезать веревку между ней и Мэрион. А знаете, сама бы я никогда не догадалась. Какая же я идиотка!

— И очень хорошо, что не догадались, иначе бы вы искали ее где угодно, только не на Спутан-Дху.

— Что же тогда произошло?

— Мы предполагаем, что он предложил совершить восхождение с Мэрион Брэдфорд, Роберта же просто наблюдала. Когда он довел мисс Брэдфорд до склона, который был вне видимости Роберты — там есть выступ…

— Я знаю. Я его заметила. Он мог перерезать веревку так, что этого не было видно.

Инспектор кивнул.

— Он толкнул ее и перерезал веревку. Роберта увидела бы только, что произошел «несчастный случай», увидела бы падение своей подруги. Потом она услышала бы, как он кричит, что возвращается. Он легко мог вернуться один, шагая выше над ущельем. Она бы ждала его у края ущелья, переживая ужасные муки. А затем он столкнул бы и ее.

Я молчала. Я была не в состоянии говорить, не в состоянии думать. Кажется, я закрыла глаза. И дрожала.

— Девочка, — очень ласково обратился он ко мне, — если человек — убийца, да еще такой убийца, безумный и… да, озлобленный и безумный, его не стоит защищать, понимаете?

Я возразила дрожащим голосом:

— Долг…

— Не имеет к этому никакого отношения. Он вне закона. Ваш долг касается остальных — здравомыслящих, нормальных людей, которые хотят, чтобы он был посажен, чтобы они были в безопасности.

— Но почему вы не арестуете его, если вы так уверены?

— Я уже объяснял. У меня нет доказательств. Я жду информацию из Лондона. Или же… от Роберты.

— Тогда почему вы оставляете меня с ней, если так уверены, что я покрываю убийцу? — закричала я.

— Потому что я достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы понять, что в нужный момент вы окажетесь на правильном пути вне зависимости от вашего… долга.

— Вы хотите сказать, моих инстинктов, — с горечью заключила я. — Если бы вы присутствовали вчера вечером в гостиной, вы бы услышали, как я громко и красиво рассуждаю о своих принципах, но теперь… — Я встала. — Вам никто не говорил, что женщинам более важны люди, чем принципы? А я женщина, инспектор Маккензи.

Он поднялся, и наши глаза оказались на одном уровне.

— Хизер Макри тоже была женщиной.

Это меня взбесило.

— Не понимаю, зачем вы читаете мне проповедь о долге, инспектор Маккензи? Даже если я догадалась, кто убийца, это всего лишь предположение! Как я могу помочь вам поймать его? Я рассказала вам все…

— Нет. — Голос его звучал тихо, но мгновенно заставил меня замолчать. — Я по-прежнему вам не верю. — Инспектор мрачно оглядел меня. — А в таком случае, что бы вы там ни скрывали — возможно, нужное мне доказательство, — я должен предупредить вас…

— Доказательство? У меня нет никаких доказательств! Клянусь, нет! А если бы и были… О господи, мне нужно время подумать, — дрожащим голосом произнесла я и чуть ли не бегом бросилась вон из комнаты.

Наверное, в холле кто-то был, но я никого не заметила. Словно слепая, я прошла через холл и бессмысленно вышла на веранду навстречу свежему воздуху и простору долины.

Но, открыв дверь на улицу, я нос к носу столкнулась с Дугалом Макри. Он мрачно поздоровался:

— Доброе утро, мисс. Сегодня прекрасное утро, несмотря на надвигающийся из залива туман. Мы сразу пойдем?

— Пойдем куда? — озадаченно спросила я.

— Сегодня мы идем на рыбалку, мисс Брук. Вы забыли?

— На рыбалку? О… — Я рассмеялась, хотя это был довольно жалкий смех. — Простите, но странно думать о рыбалке после… после всего происшедшего.

— В общем-то, да. Но нельзя же просто сидеть и ждать, что будет дальше, мисс. Лучше выйти на свежий воздух, пойти порыбачить на Абхаинн-Камас-Фхионнаридх и выбросить все из головы. Очень помогает, я-то знаю.

— Да, наверное… Хорошо, мистер Макри, я пойду. Подождите минут пять.

Через четверть часа, стоя среди вереска в том месте, где Камасунари вытекает из озера Лох-на-Крейтеах, я поняла, что Дугал оказался прав.

Окутавший долину туман поднялся и ушел на склоны Блейвена и Сгурр-на-Стри. Там он и лежал длинной дымчатой завесой. Пелена спрятала близлежащий Ан’т-Срон, от его подножия простиралось к северу слабо мерцающее озеро, над которым тоже, переливаясь, навис туман. Гора Марско пропала из виду; Куллин затянуло такой же невидимой дымкой, но над головами у нас небо было чистым и голубым и сияло солнце.

Река, берущая начало в озере, рассыпалась серебряным веером. У того места, где мы стояли, она сужалась и становилась глубже. Бушуя и сверкая, она пенилась у валунов и била о них волнами, напоминавшими выпрыгивающих из воды лососей. У берега коричневая, как пиво, стоячая вода пузырилась пеной и покачивалась. Сильный и свежий запах сухого вереска и торфяной воды смешивался с едким ароматом восковницы.

Дугал оказался прекрасным инструктором. Он быстро научил меня, как собирать взятую мной напрокат удочку, как закреплять катушку, как привязывать наживку, потом он с бесконечным терпением долго показывал мне, как закидывать удочку. Мы говорили мало и только о рыбалке.

Вскоре я, к своему удивлению, обнаружила, что трудное искусство, которым я пыталась овладеть, обладает необыкновенным очарованием, перед которым меркнет прошлое, становится неважным будущее и существенным представляется лишь блестящая, переливающаяся бликами вода да наживка, которую я пытаюсь насадить на крючок. Струящийся поток и бесконечное журчание воды производили гипнотическое действие, и казалось, что отель с его обитателями и их проблемами находится далеко-далеко и не имеет никакого значения.

И несмотря на то, что моя проблема осталась вместе со мной, она — так решительно я отказывалась посмотреть ей в лицо — чуточку ослабила свою хватку.

Дугал приготовил свою удочку, но сначала не рыбачил. Он сидел на берегу, курил и наблюдал за мной, время от времени вставая, чтобы показать, как забрасывать удочку. Я, конечно же, ничего не поймала, у меня даже не клевало. Но этот отрешенный покой так сильно подействовал на меня, что, когда Дугал начал разворачивать бутерброды, я почти совсем обрела былое самообладание.

Сначала мы ели молча. Пузырящийся поток бежал у наших ног, нырок с криком летал над рекой. Серебристой дугой рыба выпрыгнула из воды.

— Как раз там, где я рыбачила, — пробормотала я. — Я, наверное, несколько раз забрасывала удочку прямо над ней и так ее и не поймала.

— Может, еще поймаете. Всякое бывает, — отозвался Дугал.

Такой ответ вряд ли можно было посчитать ободряющим, но я подумала, что в устах горца он звучит как похвала.

Дугал взглянул на небо.

— Вообще-то, слишком светло для рыбалки. Если бы подпустить чуточку тумана и убрать немножко света, было бы лучше.

— Жаль прогонять солнце.

— Когда рыбачишь, этого не замечаешь.

Мы молча закончили трапезу, потом Дугал достал свою древнюю трубку, а я полезла в карман за сигаретами. Когда мои пальцы коснулись останков помятой вчера пачки, я натолкнулась на что-то еще, металлическое и незнакомое мне.

Вспомнив, что это, я вскрикнула. Дугал вопрошающе посмотрел на меня сквозь облачко табачного дыма.

— Наверное, я должна отдать инспектору, — сказала я, вытаскивая из кармана руку с кварцевой брошкой. — Я забыла о ней. Это брошка Роберты и…

— Откуда она у вас?

Голос шотландца прозвучал грубо. Трубка упала в траву, и он схватил брошку с моей ладони. Он вертел ее и так и сяк в дрожащих руках.

— Откуда? Нашла ее вчера в горах, — неуверенно ответила я. — На осыпи близ Спутан-Дху. Я думала, мисс Саймс уронила ее там…

— Это вещица Хизер.

Голос у Дугала тоже был нетвердым.

— Хизер?

Растерявшись, я попыталась вспомнить, в каком месте я ее нашла. Да, верно, она лежала на осыпи под выступом, где обнаружили Роберту. Может быть, ее выронили или отшвырнули ногой от той маленькой кучки металлических предметов в углу?.. Я перевела взгляд на Блейвен, но увидела лишь клубы тумана, которые, словно поток дымящейся лавы, кружили вокруг склонов. Блейвен скрылся из виду, а позади в долине равномерно наступала на нас огромная стена дымки, постепенно стирая день.

— Я подарил ей эту брошку на день рождения, — произнес Дугал неестественно высоким и хриплым голосом. — В ту ночь она была на ней… — Еще с минуту поглядев на брошку, он вернул ее мне. — Пусть она лучше будет у вас, мисс. Отдайте ее инспектору и объясните, где вы ее нашли. Скорее всего, она ему не поможет, но…

Он смолк и наклонил голову, высматривая свою трубку. Когда он зажег ее снова, лицо у него опять стало спокойным, а руки перестали дрожать. Он обратил внимание на тихо надвигающийся туман.

— Рыбачить будет лучше, — отметил он и снова замолчал.

Солнце скрылось, а с ним исчезло и ощущение покоя, которое производили эти места. Из-за этой трогательной брошки кошмары, наводняющие прелестную долину, вернули меня к реальности. Мои собственные жалкие страхи и сомнения стали сгущаться во мне, как туман вокруг. Вот и противоположный берег скрылся из виду.

Казалось, что Дугал и я находимся в сердцевине клубящегося серого облака, на острове между грохочущей рекой и озером, чей неподвижный и печальный блеск мало-помалу превращался в серую пелену небытия.

Я вздрогнула.

— Как вы думаете, мистер Макри, может, нам лучше вернуться? Мне кажется, надо немедленно отдать брошку инспектору.

Он поднялся:

— Как скажете, мисс. Тогда я буду собирать удочки?

Я заколебалась.

Вероятно, все дело было лишь в этом жутком тумане, который затягивал долину, однако у меня внезапно возникло острое желание уйти отсюда. Хватит убегать от своих страхов, пора взглянуть в лицо своим трудностям и успокоиться, какие бы неприятности ни грозили мне.

— Да, нам лучше вернуться, — наконец сказала я. — У меня есть и другие… причины, чтобы повидаться с инспектором. Откладывать больше нельзя. И потом, я не люблю туман.

— Даже в тумане мы не собьемся с пути, если пойдем вдоль берега. Не волнуйтесь из-за тумана. Потерпите минутку, пока я соберу удочки, и мы отправимся домой.

Он двинулся вниз и, пройдя ярдов десять, исчез в тумане. Я потушила сигарету о холодный камень, с ожиданием глядя на серые клубы, в которых растворился Дугал. Надвигающееся облако стало еще ближе, оно было на вереске, на камне, на бормочущей воде.

Первым меня предупредил нырок. Он вылетел из тумана и с тревожным криком понесся вверх по течению. Сердце у меня подпрыгнуло и заколотилось в груди.

Потом пелену тумана прорезал крик. Ругательство. Раздался неясный звук, будто кто-то задыхался. Неприятный шум падения. Громко закричал Дугал:

— Девочка! Беги!

Я услышала чье-то запыхавшееся после бега дыхание, клокотание в сдавленном горле; снова глухой звук; и наступила тишина.

Глава 20 Губительная пустошь

Естественно, я закричала. Мой панический крик был подобен блеснувшему в тумане яркому ножу. Но серые клубы заглушили мой вопль; кружа вокруг, они цеплялись за меня и указывали пальцами, а я, спотыкаясь, бежала на голос Дугала.

Я вовсе не смелая. Мне было очень страшно, от холодного ужаса меня тошнило. Но мне кажется, что нормальный человек не способен убегать, если на его друга напали.

Я скакала вперед, спотыкаясь и оступаясь. Через пять ярдов я перестала что-либо видеть, так как оказалась в тумане, который окутал вересковую пустошь. Исчез даже берег реки, а при быстром беге можно было сломать лодыжку или, в лучшем случае, упасть в воду. Я выставила вперед руки, наивно стараясь идти на ощупь, словно пыталась раздвинуть бледные покровы тумана. Нырнув в него, я прошла еще четыре ярда, потом ступила в пустоту и упала в вереск, приземлившись на четвереньки.

И только тогда я заметила, что стоит абсолютная тишина. Звуки борьбы прекратились. Даже река, отрезанная от меня берегом, молчала в тумане. Трясясь от страха, я поползла к ней, цепляясь за мокрый вереск и пялясь в пустоту широко раскрытыми, ничего не видящими глазами. Я поворачивала голову в стороны, слепо покачивая ею, наподобие новорожденного зверька, обнюхивающего воздух.

Вокруг меня еще больше сгустился туман, сбивающий с толку, затмевающий сознание, и я уже не понимала, где находится река, где раздавались звуки борьбы и где сейчас убийца.

И тут я услышала его дыхание.

Потом раздался тихий звук шагов. Вода плеснула о берег; жесткая осока прошуршала и смолкла. Тишина.

Он находился впереди и справа. В этом я была уверена, но как близко?..

Теперь дыхание определенно раздавалось позади меня. Моя голова повернулась рывком, растягивая шейные мышцы, словно тугую веревку. От напряжения я все шире раскрывала глаза, во рту пересохло от страха. Я так крепко вцепилась в вереск, что мне показалось, что преследователю слышен треск моих костей.

Дыхание стихло.

Где-то река несла свои невидимые воды вдоль торфяных берегов. Позади? Впереди? Справа? Я поняла, что больше не могу доверять своим ощущениям, и меня охватил предательский страх.

И сразу туман наполнился различными звуками. Шорох вереска превратился в дыхание убийцы, стук моего перепуганного сердца — в его шаги, прилив крови к моим вискам смешался с шумом невидимой реки. Все кружилось, дрожало, искажаемое плывущим туманом, и становилось материальным воплощением ужаса…

Я почувствовала соль на языке: кровь. Прикушенная губа болезненно пульсировала, но боль обуздала страх. Я распласталась в вереске, закрыла глаза и прислушалась.

Он был рядом, насчет этого не стоило питать иллюзий. Он был совсем близко, двигался по направлению ко мне, правда немного в стороне, между мной и рекой. Теперь я отчетливо слышала, как шумит вода в нескольких ярдах справа. Я еще глубже зарылась в вереск, прижавшись к земле, как загнанный зверь, и радуясь, что сбивающий с толку туман на сей раз стал другом жертве, а не охотнику. Надо только лежать тихо; может быть, он пройдет мимо и я смогу выскочить из логовища и побежать и…

Теперь он был на одном уровне со мной, между мной и рекой. Он быстро, прерывисто и возбужденно дышал. Остановился.

И тут издали, ниже по реке, раздался другой звук. Шаги, тяжелые неуверенные шаги, топающие по вереску и шуршащие по камням. Раздался заплетающийся голос Дугала Макри:

— Девочка… девочка, ты здесь?

Из моего горла едва не вырвался всхлип облегчения, но я сдержала его, лихорадочно соображая, что предпринять. Если ответить… Убийца был где-то в шести ярдах от меня. Я слышала его прерывистое дыхание. Я ощутила, как напряглось его тело, когда он понял, что ему не удалось устранить Дугала. Если я отвечу Дугалу, что спасет мое горло от блестящего ножа мясника, находящегося в двадцати футах от меня? Ножа, который покончит со мной за доли секунды, а потом направит свое окровавленное лезвие к Дугалу, когда тот придет на мой зов…

Но я должна ответить… Не звать на помощь, а предупредить. Я должна крикнуть Дугалу, что убийца здесь, он здесь, рядом со мной. Я просто обязана крикнуть, а потом бежать, бежать в милый слепящий туман, прочь от ножа и от возбужденных рук мясника, несущегося вслед за мной.

А Дугал приближался. Он бросился к нам, мощный и тяжелый, как разъяренный бык. Я поднялась на колени, пытаясь криком предупредить его, как вдруг убийца повернулся и ринулся вверх вдоль реки. Я слышала, как он скакал по вереску, словно олень. Дугал тоже его услышал. Выкрикнув проклятие, он бросился вслед за убегающим. Я увидела его очертания в тумане. В его взметнувшемся кулаке блестело лезвие, а на его лице горела такая ненависть, что он стал совсем неузнаваемым. Он походил на мстительного великана из древних мифов.

Когда он прыгнул мимо, я выдохнула что-то вслед, но он не обратил на меня внимания. Проскользнув мимо, словно меня и не было, он помчался в туман. И хотя я закричала: «Дугал!», он так и исчез в дымке. Должно быть, он заметил или услышал свою добычу, потому что мой вопль был поглощен хриплым сверхъестественным криком, и языческое эхо потревожило мрачный вереск и заставило стаю сорочаев взлететь в туман с пронзительными воплями.

— Убийца! Дьявольское порождение! Черт! Кровавый ублюдок! Черт!

Над моей головой взмыла птица с визгом проклятой души, из-под ее крыльев, словно серая трава из-под косы, взметнулся туман.

Птица исчезла, туман устремился вслед за ней, звук бегущих ног снова поглотила тишина.

Повернувшись, я слепо бросилась в противоположном направлении.

Не знаю, как долго продолжалось это спотыкающееся испуганное бегство сквозь вересковую поросль. В конце концов я не выдержала и впала в панику — бессмысленную, бесчувственную, всхлипывающую панику. Убийцы я больше не боялась: остатки здравого смысла подсказали мне, что теперь не я являюсь его первостепенной заботой. Наброситься из тумана на ничего не подозревающего человека — это одно; наткнуться же на вооруженного горца, яростно сражающегося на своей родной земле, — совсем другое. Нет, прежде чем отважиться вернуться ко мне, убийца должен сначала спрятаться от Дугала в тумане… а потом ему еще придется меня поискать.

Но паника совершенно мешает рассуждать. Разум окончательно отказал мне, голова ужасно кружилась, и я ничего не соображала. Я мчалась, подпрыгивая и поскальзываясь, соленые слезы вперемешку с мокрыми каплями тумана катились по моему лицу и, попадая в рот, таяли на языке. Белый туман встал передо мной, как стена; словно слепая, я выставила руки вперед; кожа у меня на лице и на руках сморщилась, когда я прорывалась сквозь неосязаемый барьер. И во время бега я, как сумасшедшая, бормотала про себя: «Нет… нет… нет…»

Меня побудило остановиться то, что в том месте, где я оказалась, земля качалась под ногами. Весь ужас сразу выскочил из меня, будто его выбили кнутом.

Оцепенев, я уставилась на пучки мха, по которым неслась. Сделала на пробу еще один шаг. Земля вздрогнула, и я быстро вернулась обратно, чувствуя, как болото колышется под ногами, словно дно ялика.

Я стояла не двигаясь.

У ног раздался тихий страшный звук, будто земля всосала что-то, пуская пузыри.

Глава 21 Отчаяние

Дорого мне стоила моя паника. Я оказалась на болоте, о котором рассказывал Родерик, и трудно было понять, как далеко я в него забрела. Да и с какой стороны я прибежала, я тоже не смогла бы определить.

Страх снова махнул надо мной крылом летучей мыши, и я резко потрясла головой, чтобы отогнать его. Стоя на одном месте, я старалась игнорировать зловещую дрожь земли и сообразить, где шумит река.

Но все было бесполезно. Чем больше я напрягала слух, тем сильнее мешались звуки, кружа вокруг меня туманным водоворотом. Где-то тихо бормотала вода, но казалось, что ее говор, отражаемый берегами тумана, раздается отовсюду. Болото беспрестанно шептало и клокотало, живя своей невидимой жизнью. Мне слышалось тихое облизывание, сосание, хлюпанье миллионов пузырей, прерывистое дыхание…

У меня проваливались ноги. Почти физическим усилием я собрала остатки самообладания и осторожно наступила на вересковую кочку в двух ярдах от меня. Ощутив под ногами жесткие прочные стебли, я совершенно успокоилась, но тело мое неудержимо тряслось, а зубы стучали. Я одиноко стояла на своей крохотной вересковой кочке, тщетно глядя вокруг. Со всех сторон меня окружало лишь зеленое болото, колыхающееся и качающееся под вероломным туманом.

Но я сознавала, что обязана идти, обязана покинуть свою крохотную спасительную кочку и двигаться в каком-нибудь направлении, любом. Я заверяла себя, что болото на самом деле неопасное, но уговоры не помогали. Оттого, что ничего не было видно, меня неумолимо охватывал страх. Если бы я видела хотя бы на четыре ярда, хотя бы на пять шагов вперед, мне бы не было так страшно. Но мне придется слепо шагать по этому кошмарному дрожащему болоту, не видя, куда я ступаю, и, возможно, приближаясь к еще более опасному участку…

Стиснув ледяные пальцы в кулаки, я медленно двинулась в направлении, которое, как мне казалось, должно было вывести меня к реке.

Все мои усилия были сосредоточены на том, чтобы ступать как можно медленнее, поэтому, к счастью, я не могла думать ни о чем другом. Мне хотелось бежать, господи, как же мне хотелось бежать! Но я заставляла себя идти медленно, следя за каждым своим шагом. Случайно я наступила на зеленое пятно и тут же провалилась по колено в черную грязь.

Наконец я обошла все светлые пятна, аккуратно переступая с одной мшистой кочки на другую, после чего снова перестала понимать, куда иду, и поэтому, когда прямо передо мной выплыл из тумана призрачный скелет, я затряслась от страха, как марионетка. Призрак оказался всего лишь ветвью березы, лежащей в трясине, она была совсем гнилая, но в тумане казалась прочной, и из-под нее торчали длинные темные пучки камыша, безопасные на вид.

Я с облегчением вздохнула. Эти очертания, которым туман придал иллюзорность, были мне знакомы. Кажется, мы с Родериком проходили мимо упавшей березы во время нашей первой прогулки? Она лежала слева, между рекой и нами. Оставалось лишь вспомнить, с какой стороны от берега тянется тропа. Тогда я сразу попаду в безопасное место.

Осторожно наступив на березовую ветвь, я попыталась вспомнить, какой она была. Вполне вероятно, это совсем не та береза, но в плывущем тумане, от которого пропадала всякая способность мыслить здраво, даже этот сомнительный компас вызывал чувство уверенности, как столб пламени во мраке. Стоя на обманчиво прочном дереве, я с надеждой пыталась вспомнить, как лежала эта береза.

Она, несомненно, тянулась с севера на юг. И я, кажется, иду от реки. Значит, безопасное место должно находиться в тридцати ярдах за деревом. Если я до него доберусь, то рано или поздно найду овечью тропу, которая выведет меня в долину. Или же набреду на ручеек, который приведет меня к реке и отелю.

Что-то черное, словно пуля, вылетело из тумана позади меня и, кружась, унеслось в пустоту. Гусь. Я выругалась, и мне снова пришлось приходить в себя. Потом, стараясь держать равновесие, я осторожно пошла по березе, напряженно вглядываясь в туман.

Я была полностью поглощена своими действиями и совершенно забыла, что где-то в невидимом мире меня ищет убийца с ножом… И он появился, аккуратно ступая по колышущемуся болоту.

Лицом вниз я упала на ствол березы. Ветки были толстыми и длинными. Позади меня тряслась и задыхалась земля. Я лежала, не шевелясь, мне даже не было страшно, я просто застыла, окоченела и онемела. Сомневаюсь, что даже нож, пронзающий туманную пелену, заставил бы меня тогда пошевелиться.

— Джанетта…

Еле слышный шепот напоминал дыхание. Будто дышало само болото, выдыхая болотный газ миллионом крошечных пузырьков.

— Джанетта… — Шепот стал ближе. — Джанетта…

Имя мое шелестело в тумане. Шепоток уносил его, словно легко кружащиеся, падающие на дрожащую землю листья.

Он ступал медленно; я чувствовала, как колышется земля под его шагами. Наверное, он вытянул вперед руки, пытаясь найти меня на ощупь; его шепот зондировал тишину, стараясь заманить меня в ловушку.

Конечно же, я узнала его. Да, теперь я не сомневалась. Теперь я знала, что, к несчастью, мои догадки оказались верны; знала, почему инспектор жалел меня и почему Аластер два дня назад неожиданно посмотрел на меня с состраданием.

— Джанетта…

Снова прозвучало это имя… имя, которым называл меня лишь один человек… имя, которое было выкрикнуто из темноты около погребального костра Роналда Бигла… Его голос плыл сквозь туман, на этот раз чуть слабее, словно он отвернулся.

— Джанетта, где ты? Ради бога, где ты?

Родерик, разумеется, тоже догадался. Прижавшись сильнее к земле, я думала: а ведь именно поэтому он был так уверен, что я — единственная во всем Камасунари, кому никто не причинит вреда.

— Джанетта, ты здесь? Не бойся…

Теперь, зная наверняка, что это Николас, я уже не боялась. И не потому, что, подобно Родерику, верила, будто ради нашего прошлого Николас никогда ничего мне не сделает. Просто, когда этот кошмарный шепот возродил мои подозрения и сделал их правдой, все на свете перестало волновать меня. Абсолютно все.

— Джанетта… Джанетта… Джанетта…

Звуки пробивались сквозь туман фантастическим бессвязным контрапунктом. Прижавшись холодной щекой к мокрой траве, я тихо плакала, а колышущийся туман все шептал мое имя, своими призрачными серыми пальцами загоняя меня в топь.

И тут он исчез. Ищущий голос затих, отозвался эхом и снова затих. Болото перестало квакать. По траве молча проскользнула непотревоженная птица. Он исчез.

С трудом встав, я сама, как усталый призрак, не думая ни о чем, пренебрегая опасностью и не обращая ни на что внимания, пошла через болото вперед — подальше от насмешливого эха его голоса.

И почти в ту же минуту очутилась на прочной земле среди камней и высокого вереска. Инстинктивно я ускорила шаг. Земля от болота поднималась вверх. Вскоре меня вновь окружил покачивающийся волнами туман. Я изо всех сил рванула вверх по склону, и туман позади меня начал таять, отступать, исчезать.

И внезапно, подобно пловцу, выныривающему из пенистой волны навстречу воздуху, я вырвалась из последнего клуба тумана навстречу яркому солнцу.

Глава 22 Облачная страна сумасшедших

Облегчение было таким огромным, а перемена — столь невероятной, что я могла только стоять и, мигая, смотреть на яркий свет полуденного солнца. Моим ослепшим от тумана и уставшим от плача глазам понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к потоку света. Потом я поняла, где нахожусь. Я поднялась чуть выше нижнего склона Блейвена и находилась в точке, где разрезавшая осыпь гряда скал переходила в огромный контрфорс.

У подножия контрфорса плескался туман, скрывавший землю под своим бледным течением. Долина, озеро, длинный атлантический залив — все спряталось, утонуло в тумане, который простирался спокойным белым озером от Блейвена до Сгурр-на-Стри, от Гарсвена до Марско. А из тумана со всех сторон, словно сказочные острова над облачным морем, плыли синие, фиолетовые и золотисто-зеленые при солнечном свете горы. Внизу, в сером кошмаре, еще таился слепой ужас, но здесь, наверху, царствовал обновленный золотой мир. Будто я находилась при самом рождении времени, когда из клубов хаоса возникли первые горы…

Но я была не одна.

Едва мои глаза привыкли к яркому простору нового мира над облаками, как я почувствовала, что в пятидесяти ярдах от меня кто-то стоит. Он не видел меня, он стоял у подножия контрфорса, глядя в другую сторону, на горизонт юго-запада.

Это был Родерик Грант. Его темно-золотистые волосы сверкали на солнце.

Я окликнула его: «Родерик!» — и была поражена тем, как хрипло прозвучал мой голос.

Он не пошевелился. У меня тряслись колени, и я неуверенной поступью пошла к нему по неровной земле.

Я снова позвала его:

— Родерик!

На этот раз он услышал меня. Он обернулся. Он сказал:

— Да? — а потом: — Джанет!

В его голосе прозвучало изумление, но меня это совершенно не удивило. Представляю себе, как я тогда выглядела: бледная, точно смерть, дрожащая, мокрая и грязная, глаза все еще туманятся отчаянием и страхом.

Если бы он не сделал навстречу мне два больших шага и не схватил меня за руки, я бы упала. Он стащил меня вниз, на ровное место, и прислонил спиной к теплому камню. Я закрыла глаза, и тут же у меня перед глазами поплыли красные, фиолетовые и золотые круги. Живительное солнечное тепло омывало меня большими волнами, и в этих волнах я стала успокаиваться и дышать спокойнее. Наконец я открыла глаза и взглянула на Родерика.

Он стоял, глядя на меня, и в его голубых глазах я снова увидела это столь пугающее меня сострадание. Зная теперь, что оно означает, я была не в состоянии смотреть ему в глаза. Я отвернулась и стала снимать мокрые ботинки и расстегивать плащ, который упал с моих плеч и улегся мокрой кучей на камне. Блузка у меня была слегка влажной, и сильная жара стала согревать мне плечи.

Тогда Родерик заговорил:

— Вы не… знали?

Я кивнула.

Он медленно произнес с непонятной интонацией:

— Я говорил вам, что никто не причинит вам зла. Мне не стоило этого говорить. Это было…

— Едва ли это имеет значение, — устало перебила его я. — Хотя не понимаю, почему вы решили, что после того, как мы разошлись, Николас постесняется сделать со мной что-нибудь плохое.

Левой рукой я касалась горячего камня. На безымянном пальце был ясно виден белый след от обручального кольца. Я продолжила безжизненным голосом:

— Зря я пыталась защитить его, хотя и подозревала. Теперь я это понимаю. Нельзя отказываться от своих принципов. Особенно когда люди… преступники.

Мой голос сник, и я замолчала. Родерик отвернулся, устремив глаза на далекие пики Куллина, плывущие над облачным озером.

— Зачем вы это делали?

Я глупо заморгала.

— Что делала?

— Защищали… его.

Голос Родерика слегка изменился; кажется, в нем появилось облегчение. Поколебавшись, я честно ответила:

— Потому что я его жена.

Он быстро повернул голову.

— Разведенная.

— Да. Но… но иногда это не имеет значения. Я хочу сказать, что существует долг…

Он произнес хриплым голосом:

— Долг? К чему говорить о долге, когда вы имеете в виду любовь?

Я ничего не ответила.

— Вы ведь любите его?

— Наверное, да.

Какое-то время он молчал. Потом внезапно спросил:

— Что произошло внизу? Как вы узнали?

— Он искал меня в тумане. Он звал меня. Я узнала его голос.

— Он звал вас! Но ведь…

— Когда опустился туман, я рыбачила с Дугалом Макри. Дугал пошел за удочкой, и я услышала звуки борьбы. Должно быть, Дугал был сбит с ног, потом он… Николас… стал искать меня. Но Дугал пришел в себя и побежал за ним. Они оба носились среди тумана, а я убежала и заблудилась. И тогда… и тогда…

— Да?

— Я услышала, как он идет по болоту и зовет меня. Вернее, не зовет, а только шепчет. Наверное, он убежал от Дугала и отправился на поиски меня. А кричать громко он не мог, потому что Дугал его бы услышал.

— Должно быть, он понял, что вы догадались, кто… кто… он.

Я вздрогнула.

— Да.

Родерик всмотрелся в густую пелену, покрывшую долину.

— Значит, Друри внизу. В тумане?

— Да.

— Как далеко?

— Не знаю. По-моему, прошло всего несколько минут…

Он так резко повернулся ко мне, что я удивилась.

— Пойдемте, — почти грубо сказал он. — Надо выбираться отсюда. Надевайте ботинки.

Схватив меня за руку, он поставил меня на ноги.

— Вниз? — засомневалась я. — Может, подождем, пока немножко прояснится? Он…

— Вниз? Конечно нет. Мы пойдем вверх.

— Господи, вы о чем?

Родерик радостно рассмеялся:

— «Если б вновь тех высей мог достичь я…»

Он поднял мой плащ и встряхнул его. Что-то со звоном ударилось о камень и, сверкая, откатилось в сторону.

— Не задавайте вопросов, Джанет. Делайте, что я вам говорю. Что это?

— Ой! — закричала я, наклонившись. — Это брошка Хизер!

— Брошка Хизер? — произнес Родерик с сомнением, причем с таким сомнением, что я удивленно посмотрела на него.

— Да. Я нашла ее вчера под этим ужасным выступом. Я думала, что это брошка Роберты, но Дугал сказал…

И снова голос мой дрогнул и затих. Я стояла с брошкой в руке и глядела прямо в глаза Родерику.

— В первый вечер моего пребывания здесь, — медленно выговорила я, — вы рассказали мне об убийстве Хизер. Вы упомянули о кучке ее драгоценностей, найденных на выступе. Браслет, сказали вы тогда, и брошка, и… другие вещи. Но брошки не было на выступе, когда девушку нашли. А так как брошку подарили ей только в тот день, в день ее рождения, вы не могли знать о существовании этой вещицы, если только сами не видели ее на Хизер. Если только вы сами не положили ее в кучку драгоценностей на выступе рядом с костром.

Где-то в небесной вышине пел жаворонок. Вокруг плыли над туманом безмятежные горы. Родерик Грант улыбнулся, голубые глаза его засверкали.

— Да, — ласково произнес он. — Конечно. Но как жаль, что вы вспомнили об этом, правда?

Глава 23 Блейвен

Мы стояли лицом друг к другу, убийца и я, выброшенные вместе на нашу гору Арарат посреди облачного потока; мы были одни над молчаливым миром в горах, где он уже послал трех людей на встречу со смертью.

Родерик все еще улыбался, но на лице его снова появилось сомнение, смысл которого я теперь поняла. Я нравилась ему, а он собирался убить меня. Он сожалел, но ему надо было убить меня.

На мгновение меня охватила восхитительная волна восторга, потому что теперь я знала все. Весь молчаливый, затянутый облаками мир заливали солнечный свет и песня жаворонка… а я знала, что преступно, глупо, жестоко ошибалась в Николасе. Минуты две я стояла, уставившись в безумные голубые глаза Родерика Гранта, думая не о том, что нахожусь наедине с маньяком-убийцей, а о том, что это не Николас, это не Николас…

Родерик печально произнес:

— Я очень сожалею, Джанет. Правда, сожалею. Слыша ваш разговор с Дугалом у реки, я понимал, что рано или поздно вы вспомните об этом. Я действительно не хотел, но теперь мне, разумеется, придется вас убить.

Я ответила на удивление спокойным голосом:

— Вам это не поможет, Родерик. Инспектору все известно.

Он нахмурился:

— Я вам не верю.

— Он мне сам сказал. Он сообщил, что ждет только информации из Лондона для подтверждения своих подозрений. И еще существует Роберта.

У него потемнело лицо.

— Да. Роберта.

Он прикрыл свои яркие глаза, вспомнив о неудаче, которую он потерпел с Робертой. Я же гадала, убил ли он Дугала, или Дугал с Николасом до сих пор бродят в тумане внизу… Чудесный безопасный туман, и совсем рядом.

— Не пытайтесь убежать, — повелительно сказал Родерик. — Я все равно притащу вас обратно. И не кричите, Джанет, иначе я буду вынужден вас задушить, а я… — он ласково улыбнулся, — стараюсь по возможности перерезать горло. Это лучший способ.

Я прислонилась спиной к скале. Она была теплая и прочная, из трещин под моими пальцами торчали крошечные пучки камнеломки. Реальные. Нормальные. С усилием разжав окаменевшие губы, я улыбнулась Родерику. Я должна любой ценой заставить продолжать его говорить. Удерживать его в этом безумном ласковом настроении. Надо разговаривать спокойным и ровным голосом. Если я вновь впаду в панику, мой страх может стать той искрой, от которой вспыхнет безумное подсознание убийцы.

Поэтому я улыбнулась:

— Зачем вы это сделали, Родерик? Зачем вы убили Хизер Макри?

Он изумленно посмотрел на меня:

— Они этого хотели.

— Они?

— Горы. — Он сделал на удивление красивый жест. — Все эти годы, века они ждали, дремали над облаками, следя за зеленой жизнью долин. Когда-то давным-давно отдавали им дань, зажигали для них костры, приносили каждый год человеческие жертвы, но сейчас… — он говорил отсутствующим голосом, словно раздумывая, — сейчас им приходится все брать самим. Им раз в год необходима человеческая жизнь… кровь, огонь и жертвоприношения в майский праздник, которые люди приносили им в те времена, когда мир был юным и безыскусным и люди почитали богов, обитавших в горах.

Он перевел взгляд на меня.

Страшно и неприятно было смотреть на знакомое лицо, слышать знакомый голос и видеть абсолютно незнакомого человека. Его глаза казались чужими.

— Она помогла принести мне дрова и торф. Мы вместе сложили девять веток, грибы и дубовые поленья для костра. Она зажгла огонь, и тогда я перерезал ей горло и…

Необходимо было остановить его. Я быстро спросила:

— Но зачем вы убили Мэрион Брэдфорд?

Его лицо потемнело от гнева.

— Эти две женщины! Вы слышали, что говорила та маленькая, Роберта, тем вечером. Вы слышали, как она святотатствовала, вы слышали, как она болтала, что покорит — покорит! — их. — Он снова описал рукой круг, указывая на дремлющие пики. — А другая… мисс Брэдфорд… она такая же. — Внезапно он рассмеялся и стал совершенно нормальным и очаровательным. — Это было легко. Старшая, ужасно глупая женщина, по-моему, была чуточку влюблена в меня. Она была довольна и польщена, когда я встретил их в горах и предложил показать путь через Спутан-Дху.

— Вы, по-видимому, считали, что они обе погибли?

— Они должны были быть мертвы, — объяснил он. — Правда, не повезло?

— Очень, — сухо отозвалась я.

И глянула на туман. Никого. Ничего.

Родерик, нахмурившись, смотрел на побег вереска, который пинал ногой.

— Тот выступ, где вы нашли Роберту, — продолжал он. — Черт побери, я был там трижды, но не заходил за угол, так как выступ был пустым. Естественно, я хотел первым найти ее.

— Естественно.

Жаворонок замолчал. Сине-золотой день, и тишина, которую нарушали лишь два приятных вежливых голоса, ведущие абсурдный разговор об убийстве.

— Но вы нашли ее. — Он как-то капризно приподнял бровь. — И чуть не предоставили мне такую удачную возможность.

Забыв о том, что надо вести себя тихо и спокойно, я закричала:

— Когда вы послали меня за флягой! Именно тогда вы собирались ее убить!

Он кивнул.

— Именно тогда я собирался ее убить. Надо было лишь чуточку сдавить горло, и… — На сей раз его жест был отвратителен. — Но вы вернулись, Джанет.

Я облизала губы.

— Когда она открыла глаза, — хриплым голосом произнесла я, — то увидела вас. Вы стояли за мной.

— Разумеется, — засмеялся он. — Вы-то подумали, что она увидела Друри, верно? А потом решили, что именно Друри убил Роналда Бигла.

— Это-то зачем вы сделали?

Он поколебался, а потом в его голубых глазах появилось наивное удивление.

— А знаете, я сам не очень понимаю, Джанет. Я, разумеется, давно его ненавидел, потому что знал, что в его понимании они всего лишь пики, которые надо завоевывать, названия, которые можно причислить к своим рекордам. А в тот вечер он пришел к нам в горы, так бойко болтая об Эвересте… Эверест был взят, его девственные снега, куда, как я надеялся, никогда не ступит святотатственная нога человека, были осквернены и растоптаны… Вы ведь сами это сказали, Джанет. Помните? Вы как-то сказали об этом, и именно поэтому я думал, что никогда не смогу причинить вам зло… Но Бигл… Я шел следом за ним. Поймал его и убил. — Он посмотрел на меня искренним взглядом и добавил: — Наверное, я был немножко не в себе.

Я молчала, продолжая следить за пенящимся туманом.

— Ну, — сказал Родерик, засунув руку в карман своего плаща, — где же мой нож?

Он ощупывал плащ, словно искал трубку. Его темно-золотистые волосы сияли на солнце.

— Кажется, его нет… Ах да, вспомнил. Я же его точил. Куда же он делся?.. — Он улыбнулся и стал с беспокойством оглядывать вереск. — Джанет, дорогая, вы его не видите?

От нервного напряжения у меня перехватило горло. Я вцепилась в каменную стену за моей спиной. С усилием взяв себя в руки, я указала на землю позади него:

— Вон он, Родерик! Вон он!

Он повернулся и уставился туда.

Пробежать мимо него вниз, в туман, нечего было и надеяться. Нужно было лезть вверх.

И я стала карабкаться вверх, как кошка, как ящерица, находя несуществующие выемки, цепляясь за неровный камень ногами в чулках и пальцами, которые чудом обрели силу и ловкость.

Раздался вопль: «Джанет!» — и этот звук подействовал на меня, как удар кнута на понесшую лошадь. Я одним махом преодолела пространство в десять футов и оказалась на ровном гребне контрфорса, похожем на распростершего крылья орла.

Огромное каменное крыло взмывало передо мной к высоким скалам. Его вершина была примерно в восемь футов шириной, крыло под головокружительным углом поднималось вверх огромными ступенями и зазубринами, наподобие гигантской разрушенной лестницы. Как оказалось, я приземлилась на нижней ступеньке и с неистовством ринулась к следующей ступени, а позади раздался топот ног: Родерик гнался за мной.

Каким образом я ухитрилась взобраться по отвесной скале в двадцать футов вышиной, я не знаю. Безумный страх гнал меня вперед, я цеплялась руками и ногами за расщелины в камне и бездумно лезла вверх, не боясь упасть, словно муха, ползущая по стене.

Рывком я подтянулась на более широкий выступ — вторую ступень. И снова безжалостный перпендикуляр преградил мне путь, на сей раз его прорезала вертикальная трещина, тянувшаяся сверху донизу, словно рана. Я бросилась к ней и резко остановилась, так как увидела, что нахожусь на глыбе — осколке контрфорса, а между мной и перпендикуляром зияет глубокий провал.

Провал был примерно в четыре фута шириной, не больше. А на противоположной стороне торчал из вертикальной скалы крохотный треугольный выступ, над которым темнела глубокая трещина.

Есть за что ухватиться руками, есть куда поставить ноги, только бы мне перебраться через этот страшный провал… Но я понимала, что уже не в состоянии двигаться. Мне было больно дышать, я сильно ударилась ногой, руки кровоточили.

И я замешкалась на краю обрыва. Позади, совсем близко, послышался звук катящихся камешков. Я обернулась — ужасно находиться в положении загнанного зверя — и с отчаянием стала выискивать другой путь. Но и справа, и слева были лишь обрывы в тридцать футов глубиной. Впереди пропасть. Над краем площадки, на которой я стояла, показалась рука. Вслед за ней появилась темно-золотистая голова. Безумные голубые глаза, лишенные всякого человеческого выражения, уставились на меня.

Я повернулась и, не раздумывая, прыгнула через провал. И приземлилась на маленький выступ. Я стукнулась коленкой, но даже не заметила этого, потому что отчаянно искала в трещине опору, за которую можно было бы уцепиться. Потом мое колено оказалось в трещине. Я рывком подтянулась и очутилась в расщелине в форме узкой трубы, что позволило мне опереться спиной об одну ее стену. Взгляд мой продолжал искать, за что можно ухватиться на другой стене. Как мальчик-трубочист, чей хозяин разжег внизу огонь, я полезла вверх по трубе.

Тут моя рука проскользнула в глубокую щель. Собравшись с духом, я последним судорожным рывком подтянулась и выскочила из трубы на уступ, над которым свисала полка.

На этот раз я поняла, что загнана в угол. Даже если бы я была в состоянии забраться на полку, торчащую надо мной, силы мои иссякли, природа подвела меня. Я окончательно выдохлась. А место, где я находилась, представляло собой всего лишь уступ площадью четыре фута на десять, на котором валялись камешки и мерцал своими крошечными колокольчиками вереск.

Встав на четвереньки посреди благоухающих цветов, я глянула вниз.

Родерик стоял в двадцати футах ниже меня у края провала, подняв ко мне подергивающееся лицо. Он прерывисто и страшно дышал. На покрасневших скулах и на костяшках пальцев, сжимавших нож, блестел пот…

И тут я закричала. Звук ударился о скалы и превратился в миллион осколков колеблющегося эха, разорвавшего полуденную тишину в клочья. Надо мной, испуганно каркая, взлетел с высоты ворон.

Что-то блеснуло у моей щеки, как удар кнута. Порыв ветра обжег лицо. Нож Родерика ударился о скалу возле меня, и звук этого удара прозвенел сотней голосов, смешавшись с эхом моего крика.

Пустынные горы отразили мой ужас, и он снова полностью завладел мной. Вместе с криком в пустой голубой воздух взмыл ворон. Далеко на западе в огромной пустоте равнодушно дремал Куллин. Я припала к земле на ужасающей высоте над облачным морем — жалкая мошка, цепляющаяся за трещину в стене.

Родерик выругался хриплым голосом и, подняв опустевшие руки, скрючил пальцы, как когти.

— Я иду, — доложил он, задыхаясь от ярости, и приготовился прыгать через провал.

Схватившись за вереск, я нащупала большой острый камень, подняла его и прицелилась в Родерика.

— Не подходи! — прохрипела я. — Оставайся на месте, или я размозжу тебе голову!

Он взглянул на меня и отскочил на полшага. Потом он рассмеялся, и ситуация тут же изменилась, стала не такой безумной, потому что смех его был искренним и веселым. С лица, поднятого ко мне, полностью исчезла ярость, оно выражало знакомые мне веселье и очарование и… да, симпатию.

Родерик уныло произнес:

— Джанет, у меня сломался нож. Разрешите мне подняться.

Я собрала остатки самообладания.

— Нет! Стой, где стоишь, или я швырну в тебя камень!

Он тряхнул головой, убирая волосы с глаз.

— Джанет, дорогая, вы ведь не сделаете этого.

С этими словами он, как олень, перепрыгнул через провал и оказался на том маленьком треугольном выступе подо мной, держась одной рукой за трещину. Я увидела, как напряглись его мускулы, когда он приготовился к рывку, чтобы взобраться ко мне вверх по трубе.

Откинув назад голову, он не сводил с меня своих голубых глаз.

— Вы ведь не сможете так поступить? — спросил он.

И, помоги мне бог, я действительно не могла. Мои пальцы сомкнулись на зазубренном камне. Я подняла его, готовясь нанести удар… но что-то удерживало меня. Я представила, как камень вонзается в его плоть и как его череп, глаза и волосы превращаются в месиво… Нет, я не могла этого сделать. Меня затошнило, и камень выскользнул из руки и упал среди цветов.

— Не могу, — сдалась я и выставила вперед руки, словно отталкивая от себя этот ужасный образ. — Не могу…

Родерик снова засмеялся, и костяшки на его левой руке побелели: он готовился подняться. Внезапно что-то стукнулось о скалу в шести дюймах над его головой. Звук оружейного выстрела ударился о горы, которые отозвались эхом, напоминавшим рев поезда, вырвавшегося из туннеля.

— Не волнуйся, Джанетта, зато я могу, — мрачно сообщил Николас и выстрелил снова.

Глава 24 Возмездие

И только тут я увидела, что неподалеку на севере из тумана, который стал наконец расступаться и таять, выскочили люди и начали бегом подниматься наверх: инспектор, Геки, Нейл и Джеймси Фарлейн — все лезли вверх.

Возглавлявший их Николас уже добрался до подножия контрфорса. Прокатился эхом второй выстрел, и со скалы возле руки Родерика посыпались осколки. Пуля с визгом отлетела в сторону, Родерик вздрогнул и замер, прижавшись к скале.

Остальные, пробежав по опасному обрыву осыпи, почти поравнялись с Николасом. Инспектор что-то крикнул.

Родерик полуобернулся на своем маленьком уступе, собрался с силами и прыгнул обратно через провал. Гвозди его ботинок проскрипели по каменной площадке и зацепились. В ту же секунду я услышала скрежет и шорох ботинок его преследователей, которые, рассыпавшись, начали подъем по северному склону контрфорса.

Родерик на мгновение остановился, стараясь сохранить равновесие. Солнце мелькало на его золотых волосах, когда он быстро водил взглядом туда-сюда. Потом он прыгнул на осыпь с южной стороны контрфорса, повернулся и исчез из виду.

Кто-то закричал. Геки находился на нижней ступени контрфорса и все видел. Он с криком указал на Родерика, а потом с еще большим упорством полез наверх. Но у Родерика было преимущество: он скакал по горам, как серна. В одно мгновение он поднялся по осыпи и свернул вниз. Быстрыми прыжками он понесся в туман, и я услышала, как выругался инспектор, бросившийся вслед за ним.

Но Николас двигался быстрее. Он, должно быть, услышал, как Родерик прыгнул вниз на осыпь, потому что почти в ту же секунду, как Родерик стремительно побежал к туману, Николас повернулся и стал спускаться по северному склону.

С моей кошмарной высоты мне было видно их обоих. Несмотря на то что в этот день со мной произошло столько невероятного, эта погоня казалась кульминацией, фантастической, совершенно невообразимой. Гигантский гребень тянулся вниз и терялся в море тумана, по одну сторону от гребня бежал охотник, по другую — преследуемый: закон и преступник; они бежали, скакали, катились вниз по осыпи, на которой можно было сломать себе шею, — последняя сумасшедшая дуэль, состязание в скорости.

Один раз Родерик поскользнулся и упал на колено, опершись руками. Николас успел сделать четыре длинных шага, но тот снова встал и помчался вниз к туману, целый и невредимый. Ему оставалось немного… тридцать ярдов, двадцать… контрфорс между ними все понижался, превращаясь в гребень, в низкую стенку… тут Родерик заметил Николаса и свернул в сторону.

Николас сделал еще шаг и притормозил в том месте, где живая осыпь переходила в сплошную глину. Что-то блеснуло у него в руке.

Откуда-то — мне не было видно — раздался крик инспектора:

— Не стреляйте из этого оружия!

Сверкнув, пистолет упал в вереск, а Николас, схватившись рукой за низкую преграду, перепрыгнул через нее. Родерик быстро оглянулся и тремя прыжками достиг каймы тумана. Туман расступился, закружился вокруг него, и Родерика поглотила пустота.

Двадцатью секундами позже туман в этом же месте расступился, пропуская Николаса, и тот исчез.

А вокруг меня скалы и чистый голубой воздух закружились, завертелись, растворяясь, как туман. Меня обволакивал сладкий, как эфир, аромат вереска, миллионом мерцающих пятен закрутились солнечные лучи, и меня, беспомощную, стало затягивать в их водоворот. Вихрь, водоворот… и я посередине. Легкая, как пробка, невесомая, как пух, иллюзорная, как пыль, несомая ветром…

Наконец из головокружительного хаоса раздался голос инспектора Маккензи, спокойный, прозаичный и совсем рядом.

Он произнес:

— Просыпайтесь, девочка, нам пора снимать вас отсюда.

Оказалось, что я лежу, зажав руками уши. Когда я убрала от них руки, кипящий воздух стал медленно успокаиваться. Мир встал на место, и я посмотрела вниз.

На камне, где прежде находился Родерик, стояли инспектор Маккензи и Джеймси Фарлейн.

— Как вы ухитрились туда забраться?

— Не помню, — честно призналась я. Сидя на своем вересковом ложе и глядя на мужчин, я внезапно почувствовала всю абсурдность ситуации. — Я… я не могу спуститься, инспектор.

Он оживился:

— Так, девочка, придется вас стаскивать. Сидите и не двигайтесь.

И они вдвоем стали разматывать веревки, потом Джеймси подошел к моей скале. Затем он совершенно запросто перескочил через провал и остановился, разглядывая трубу.

Инспектор смотрел назад через плечо.

— Николас… — прохрипела я, но он прервал меня:

— Hoots awa’ wi’ ye. — Это было единственное расхожее шотландское выражение, которое я услышала из его уст. — Пусть вас это не беспокоит. Геки и Нейл отправились за ним, и вы бы это сами заметили, если бы не были заняты падением в обморок. Так что вашему мужу ровным счетом ничего не грозит, дорогая моя.

Не успел он договорить, как я увидела, что Николас медленно выходит из тумана. Он ступал с трудом, как сильно уставший человек, но ранен не был. Заметив нас, он ускорил шаг, потом поднял руку и сделал какой-то жест, смысла которого я не поняла, но который явно пришелся по душе инспектору, потому что он хрюкнул и слегка кивнул, а потом стал следить за действиями Джеймси.

Должна признаться, что я мало чем смогла помочь бедному Джеймси, когда в конце концов он добрался до меня с веревкой и попытался мне объяснить, как спускаться. На самом деле я даже не помню, каким образом я все-таки спустилась. Помню только, что он обвязывал веревку вокруг меня, вокруг себя и вокруг скалы; еще помню, как он спокойным голосом давал мне советы, когда я начала спускаться, но слушалась я его или нет, не знаю. Подозреваю, что нет, потому что ему все время приходилось опускать меня самому, а я беспомощно болталась на веревке. Поскольку я явно была не в состоянии перепрыгнуть через провал, Джеймси опустил меня на тридцать футов ниже, на дно расщелины. Помню, как я замерзла, когда после раскаленной трубы попала в узкое ущелье.

Как только мои ноги коснулись земли, кто-то обнял меня и крепко прижал к себе.

Я пролепетала: «Ах, Николас…» — и снова все вокруг закружило меня и унесло в забвение.

Глава 25 Восхитительные горы

Когда Николас нырнул в туманное озеро за Родериком, он был от него на расстоянии чуть больше двадцати ярдов и, несмотря на то что в густой пелене ему ничего не было видно, отчетливо слышал его шаги. Вполне вероятно, что Родерик все еще думал, будто Николас вооружен, а сам он, потеряв нож, стал безоружным; возможно, он также слышал, как Нейл и Геки топают вслед за Николасом, а возможно, он в конце концов запаниковал и, начав бег, уже не мог остановиться. В любом случае он не попытался напасть на своего преследователя, а продолжал мчаться вперед сквозь туман, пока не добрался до ровной торфяной долины.

Тут бежать стало легче, и вскоре Николас понял, что догоняет дичь. Родерик, как вспоминали потом, был сильно измотан и стал замедлять бег, к тому же его подвела паника. Николас все приближался. Пятнадцать ярдов, десять, семь… расстояние между ними уменьшалось, и Родерика снова охватил ужас. Обернувшись, он прыгнул из тумана на своего преследователя.

Произошла короткая бурная потасовка, не сдерживаемая какими-либо правилами. Она была не на равных, поскольку Николас имел, так сказать, поручение поймать убийцу, а убийца жаждал просто-напросто убить своего преследователя. Трудно сказать, чем бы это кончилось, но, по счастью, Нейл и Геки услышали, как они дерутся, помчались туда и схватили Родерика, который сражался в полном смысле слова как безумец. Так что когда из тумана неожиданно материализовался Дугал Макри, пышущий огнем и местью, все было уже кончено. Родерик перестал сопротивляться, и трое человек отвели его в гостиницу, где его решили держать, пока за ним не придет машина. Переводя дух и поглаживая царапину на щеке, Николас дождался, когда за этими четырьмя сомкнется туман, и пошел обратно вверх, к солнцу.

Обо всем этом я узнала, сидя рядом с Николасом на вереске у подножия контрфорса, прислонившись спиной к теплому камню. Для придания сил мне были выданы сигарета и виски, к тому же мне было дозволено немножко передохнуть на солнышке, перед тем как двинуться в трудный путь к гостинице.

Инспектору, как выяснилось, нужно было немедленно отвезти пленника в Инвернесс. Перед тем как уйти, он задержался.

— Вы уверены, что с вами все в порядке, девочка?

— Совершенно уверена, спасибо, — улыбнулась я ему сквозь сигаретный дым.

Он перевел взгляд на Николаса, потом снова посмотрел на меня.

— Кажется, я ошибался, — сухо заметил он.

— Что вы хотите сказать?

— Ошибался, когда думал, что вы скрываете важную информацию.

Я вспыхнула:

— А что, вы думали, я скрываю?

— Я полагал, что вы узнали человека, которого видели у костра.

— О-о. Нет, не узнала. Правда не узнала.

— Я вам верю.

Но смотрел он на меня с сомнением, и я покраснела еще больше.

— Даже если это и так, я все равно готов поклясться, что вы мне в чем-то врали.

— Врала, — призналась я, — но не в этом. Я кое-что слышала, но не видела.

Он снова кинул взгляд на Николаса и улыбнулся:

— Ага. Значит, вот как. Ладно, я уезжаю и очень рад, что оставляю вас в надежных руках. Позаботьтесь о ней, сэр. Ей пришлось туго.

— Обязательно, — пообещал Николас.

— Да, и еще… — сурово обратился к нему инспектор Маккензи. — У вас, конечно, есть лицензия на ношение оружия?

— Оружия? — невинно переспросил Николас. — Какого оружия?

Инспектор кивнул.

— Так я и предполагал, — сухо заметил он. — Значит, позаботьтесь получить ее.

Кивнув еще раз, он повернулся к нам спиной, и его поглотил туман.

И мы остались одни в горах, на островке среди туманного озера, а со всех сторон плыли золотистые, безмятежно дремлющие горы.

Сладкий аромат вереска и едкий запах зверобоя обволакивали нас. Жаворонок снова взмыл в небо, и снова зажурчала его песня.

Вздохнув, я прислонилась к теплому камню.

— Все кончилось, — произнесла я. — Не могу поверить, но все кончилось.

— О господи, как же я за тебя волновался! — сказал Николас. — Я знал, что Грант ушел, но инспектор приказал Нейлу следить за ним, и когда в одно мгновение упал туман и Нейл вернулся и сказал, что потерял его… — Он коротко взглянул на меня. — Я знал, где вы с Дугалом рыбачите, и понесся туда. Полиция бросилась на поиски Гранта. Потом я услышал крик Дугала, затем твой и помчался как бешеный. Я нашел ваши удочки, но тебя не было, тогда я стал тебя искать. И полез в болото…

— Знаю. Я тебя слышала. Я пряталась неподалеку.

— Глупый чертенок.

— Я испугалась. Я думала, что убийца — ты… а ты еще звал меня таким зловещим шепотом.

Он расхохотался:

— Прости. Просто я знал, что Грант где-то неподалеку и, если ты откликнешься, он может добраться до тебя первым. Нет, я хотел спрятать тебя под свое крыло, а потом…

— Значит, ты точно знал, что это Родерик.

Он отвел взгляд.

— К тому моменту — да. Я, как и инспектор Маккензи, давно его подозревал, но не было доказательств.

— Что за информацию он ждал из Лондона? Или нет, лучше начни сначала, Николас. Расскажи мне…

— Это и есть сначала. Информация, которую мы сегодня получили, на самом деле является началом истории. Это касается семьи Родерика Гранта. Тебе известно, что его отец был священником?

— Он немножко рассказывал мне об отце. Мне так его было жалко: одинокий мальчик на задворках северного ветра — так он называл свою родину.

— Что ж, неплохое описание. Я бывал в Аухлехти. Это крошечная деревушка из десятка домов, расположенная в долине близ Бхейнн-a’Бхуирд. Имение Грантов находилось в четырех милях от деревни, неподалеку от развалившейся старой церкви и небольшого кладбища. Новая церковь была выстроена в самой деревне, но по соседству с домом священника никто не жил, рядом находилось лишь торфяное поле, граничившее с вереском, а на поле — камни да холмики, поросшие ивой, куманикой и расщепленным от ветра тисом.

— Он говорил мне, что жил только с отцом.

— Так оно и было. Его мать умерла при родах, и его воспитывала бабушка, мать отца, пока ему не исполнилось девять. Потом она умерла… в сумасшедшем доме.

— Боже, Николас, какой кошмар. Значит, его отец… семья его отца…

— Совершенно верно. Его отец был суровым, непреклонным человеком — типичный фанатик-пресвитерианец, какие часто описываются в художественной литературе, а он был таким в жизни. У него… его скрытая болезнь поначалу проявлялась в постепенно возрастающей тяге к уединению и аскетизму. Страстное увлечение прошлым мало-помалу полностью овладело им и обрело большую реальность, чем реальная жизнь, если можно применить термин «реальная жизнь» к крошечной деревушке в четырех милях от пустоши. Год за годом история давно погребенных костей на давно позабытом кладбище стала единственным, что имело для него значение. И маленький мальчик был для него лишь существом, которому он мог излагать свои полунаучные, полубезумные теории о древних обычаях и легендах Северного нагорья.

— Родерик рассказывал мне, что он научился благоговеть перед горами, — сказала я. — Я даже не догадывалась, что он говорил это буквально.

— Но он действительно благоговел буквально. Он провел большую часть детства, слушая истории и теории своего отца. Он впитывал его безумные, искаженные версии древних обычаев северных народов, не имеющих на самом деле ничего общего с тем бессвязным путаным бредом, который он тебе излагал. По-видимому, в своем больном сознании он камешек за камешком выстроил собственную мифологию, в соответствии с которой так называемое «ритуальное» убийство Хизер Макри явилось конкретным примером; путаница фактов из книг и из изысканий отца, искаженные примеры из фольклора перемешались в его сознании подобно стеклышкам в калейдоскопе, и его безумная фантазия породила картину насилия, представлявшуюся ему вполне логичной.

— Я знаю. Я видела отрывки из «Золотой ветви».

— Ах да, моя «Золотая ветвь»! Инспектор сказал мне, что она попала к тебе. Вчера я искал ее повсюду. Думал, что забыл ее в машине.

— Я совершенно случайно взяла ее почитать…

И я ему все объяснила. Он слушал меня с загадочным выражением лица.

— И ты отдала ее инспектору. Если бы ты знала, что она моя…

— Но я знала. В ней лежал конверт с твоим адресом, написанным рукой папы. Он у меня в кармане.

— Да ну?

Я чувствовала на себе его взгляд, но не смела встретиться с ним глазами.

— А почему ты не отдала его инспектору, если знала, что книжка моя?

— Я… я не знаю.

Жаворонок снижался, издавая чудесные рулады.

— Кстати, а откуда папа узнал, что ты здесь?

— Что? — Николас почему-то смутился. — Ах да, я написал ему, чтобы он одолжил мне свою книгу. У меня ее нет. Понимаешь, Грант кое-что сказал, что удивило меня, — странные, ошибочные и путаные фразы, которые походили на полузабытые цитаты из Фрэзера и из более старых книг, послуживших Фрэзеру источником. И когда я увидел, что некоторые детали у Фрэзера походят на майское жертвоприношение Хизер Макри…

— Майское?

— Тринадцатое мая — это первое мая в соответствии со старым календарем. Как видишь, опять древность. Пусть даже причудливо, безумно, но все сходилось, вот я и показал книгу инспектору Маккензи.

— Что? — воскликнула я. — Когда это было?

— На прошлой неделе.

— Значит, он знал, что книга твоя!

— Разумеется.

— Тогда почему… — Я отчетливо вспомнила добрый, жалостливый взгляд инспектора. — И он никогда не подозревал тебя?

— Вероятно, сначала подозревал; даже после того, как я показал ему «Золотую ветвь», он продолжал меня подозревать, меня и Хьюберта Хэя, поскольку мы оба, как и Грант, интересовались местным фольклором. Но у Хэя было алиби на время убийства Мэрион — он был с тобой, в то время как я, если не принимать во внимание, что я могу нахально пойти на обман и даже двойной обман, оправдал себя тем, что предоставил полиции улику. Оставался Грант.

— Тогда почему, — повторила я, — инспектор был так… так добр ко мне и относился с такой жалостью? Он твердил о долге и…

— И ты решила, что таким образом он предупреждает тебя, что виновен я? Почему ты пришла к выводу, что, говоря о долге, он имел в виду меня, Джанетта?

Раздалось резкое хлопанье крыльев, и жаворонок смолк. Сложив крылья, он темным комком упал в вереск. Я глупо спросила:

— Неужели он думал, что я видела у костра Родерика?

— Ну да. Он думал, что тебе нравится Родерик. Боюсь, в этом моя вина. Я ему это сказал… у меня было мало оснований так думать, но я видел, что он, хотя и по-своему, явно заинтересовался тобой.

Я была ошеломлена:

— Ты сказал инспектору, что я влюблена в Родерика Гранта?

— Да, что-то в этом роде. Прости меня, Джанетта. Я вел себя как собака на сене. Понимаешь, когда ревнуешь, чего только себе не представляешь.

Я промолчала. Через минуту он продолжал:

— Инспектору пришлось полагаться на мои слова, и, когда ему показалось, что ты покрываешь Гранта, он решил, что ты сама его подозреваешь, но не хочешь выдавать.

— Это просто чушь! Я никогда не была в него влюблена! Он нравился мне, да. Он казался мне очаровательным, но чтобы влюбиться! — негодовала я. — Поразительная чушь!

— Почему? — спросил Николас нежным, словно взбитые сливки, голосом.

— Почему? Потому что…

Тут я замолчала, прикусив язык. Я почувствовала, как краска заливает мое лицо, и украдкой взглянула на него. Его глаза, прищуренные от дыма сигареты, мечтательно, почти отсутствующе были устремлены на длинную переливчатую бахрому тумана, лежащего у берега моря. Но в уголках его губ таилась улыбка. Я поспешно спросила:

— А когда инспектор окончательно сосредоточился на Родерике? Наверняка он подозревал и других обитателей гостиницы?

— Естественно. Всех мужчин, проявляющих непрофессиональный интерес к фольклору: Брейна, Корригана, Персимона, Бигла. Но не забудь, убийство Мэрион резко сузило круг подозреваемых, так как стало ясно, что убийца должен быть еще и опытным альпинистом. А вскоре единственный альпинист — бедняга Бигл — был тоже убит.

— Таким образом, снова оставался Родерик.

— Совершенно верно. Когда инспектор приехал вчера утром, он обнаружил, что Родерик, как говорится, лидирует, а все остальные сошли с дистанции, но у него не было улик. Потом ты нашла Роберту, и у инспектора появился свидетель против него, но Маккензи не рискнул ждать момента, когда она будет в состоянии говорить. Он снова позвонил в Лондон, чтобы получить любую информацию о Гранте. Он был готов предъявить ему обвинение, как только узнает что-нибудь уличающее его. Но никакой информации он не получил.

— А то, что его бабушка сошла с ума? Разве этого не достаточно?

— Это еще не все, — печально произнес Николас. — Два года назад в сумасшедшем доме умер и его отец.

— О господи, — выдохнула я.

— Вполне достаточно, — мрачно заключил Николас, — чтобы оправдать его арест… чтобы на время вывести его из строя до выздоровления Роберты. Но было слишком поздно. Этот проклятый туман упал, словно завеса, и Грант, ускользнув от Нейла, бросился искать тебя. — Каким-то образом его рука оказалась у меня на плечах. — Чертов псих, — сердито сказал он, коснувшись губами моих волос.

— Если бы не туман, Дугал бы меня отстоял, — стала оправдываться я. — Послушай, Николас…

— Да?

— Дугал… у него был нож. Я его видела. Он… после того как вы поймали Родерика… он не поранил его?

Николас прижал меня к себе, словно желая защитить, и печально ответил:

— Нет. Он явился с огнем и мечом и с жаждой мести, бедняга, но, увидев Гранта, заткнулся.

— Почему?

— Грант сник. Сначала, когда я поймал его, он дрался, как дикий кот, но когда рядом возник Дугал, он понял, что надежды не осталось, и тут из него словно выпустили воздух. Словно сломали. Он стал вдруг совершенно беспомощным и спокойным и… я даже не могу описать. Неприятное зрелище. Он изменился в одно мгновение.

— Он и со мной себя так же вел.

— Да? Тогда ты понимаешь, как трудно это описать. Только я ударил его в челюсть, как он вдруг заулыбался, словно дитя, и стал вытирать с лица кровь.

— Не думай об этом, Николас. Он даже не помнит, как ты ударил его.

— Наверное, ты права. Он просто улыбался нам. И тогда Дугал убрал нож, взял его за руку и сказал: «Пойдем, малыш. Тебе лучше выбраться из тумана…» И он пошел такой счастливый… — Николас бросил сигарету. — Ну а потом, когда его увели в туман, я услышал, как он поет.

— Поет? — уставилась я на него.

— Мурлычет что-то про себя. — Николас встретился со мной взглядом. — «О, мечтать! Проснуться, устремиться в эту даль без края, без границы…» — Он опустил глаза. — Бедный придурок. Бедный сумасшедший придурок…

Я тихо сказала:

— Его нельзя вешать, Николас.

— Нельзя.

Потушив сигарету о камень, он отшвырнул ее в сторону, словно этим жестом был в состоянии уничтожить, стереть из своей памяти эту неприятную сцену. Потом он снова повернулся ко мне, и его голос резко изменился.

— Ты ведь видела меня с Маршей Малинг?

— Да.

— Я слышал, как ты шла мимо, когда она… когда мы целовались.

— Ты слышал? Но я шла совсем бесшумно.

Он криво усмехнулся:

— Видишь ли, моя дорогая девочка, когда дело касается тебя, срабатывают мои инстинкты. Даже в темноте, когда я целуюсь с другой женщиной.

— Возможно, именно в тот момент, когда ты целуешься с другой женщиной, — сухо заметила я, и он бросил на меня взгляд искоса.

— Да, я заслужил подобный упрек. Но в этот раз, клянусь тебе, больше целовали меня, чем целовал я сам.

— Всю ночь? — поинтересовалась я.

Он поднял брови:

— Какого черта? Что ты хочешь этим сказать?

Я объяснила ему, что позже той же ночью слышала мужской голос в комнате у Марши.

— Естественно, я решила, что это ты. А когда я спросила тебя утром…

— Понятно. Я думал, что ты говоришь о поцелуе, который видела. Нет, Джанетта, я не провел с ней ночь. Просто я… как бы это сказать… попал в засаду, хотя сам к этому не стремился.

— Не сомневаюсь, что ты яростно защищался.

Он ухмыльнулся, но ничего не ответил.

— Наверное, у нее в комнате был Хартли Корриган. Ну да, теперь понятно! Именно поэтому он так рано вернулся с рыбалки, а Альма Корриган сказала, что он пришел в три часа!

— Наверное. И когда она поняла, что произошло, то взяла губную помаду и убила ею Маршину куклу.

— Бедняжка Альма.

— Да. Ладно, для нее все уже позади. Я думаю, они оба так напугались, что осознали, насколько важны друг для друга… — Он сделал паузу, глядя на меня из-под нахмуренных бровей. — Ну а теперь, — произнес он совершенно другим голосом, — может быть, поговорим о нас?

Я не ответила. Сердце быстро билось где-то у меня в горле, и я боялась, что мне изменит голос. Я чувствовала на себе взгляд Николаса. Когда он заговорил, то произносил слова медленно и осторожно, словно с трудом.

Он сказал:

— Я не собираюсь извиняться и самоуничижаться сейчас, хотя бог знает, сколько тебе пришлось пережить из-за меня, и бог знает, сколько ты мне уже простила. Все это я скажу тебе позже. Нет, молчи. Дай мне закончить… Все, что я хочу тебе сказать сейчас, довольно просто, но это значит для меня больше всего на свете. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, Джанетта. Я чертовски хочу, чтобы ты вернулась. Уже через два дня после того, как ты ушла, я осознал, что был идиотом, отвратительным жестоким дураком, и лишь гордость удержала меня от того, чтобы броситься за тобой.

Я вспомнила, как говорила Альме Корриган, что в браке нет места гордости. Его последующие слова прозвучали словно эхо… почти.

Он сказал:

— Но гордость и любовь не могут идти рядом, Джанетта. Я это понял. А я люблю тебя, дорогая моя. Наверное, никогда и не переставал любить. — Он ласково обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. — Прими меня обратно, Джанетта. Пожалуйста.

— Когда дело касается тебя, Николас, у меня пропадает всякая гордость, — ответила я и поцеловала его.

Позже — гораздо позже — он спросил дрожащим голосом:

— Ты уверена? Ты уверена, любовь моя?

— Совершенно уверена. — И хотя ответ мой был окончательным, прозвучал он нерешительно и я добавила как дура: — Дорогой Николас.

— Джанетта mia…

Позже — еще позже — он отодвинул меня от себя и засмеялся:

— В конце концов, на этот раз не может быть никаких сомнений в прочности моих нежных чувств!

— Почему?

Он бросил на меня знакомый насмешливый взгляд.

— Если бы ты видела себя сейчас, моя леди Зеленые Рукава, ты бы не спрашивала! А если бы здесь был Хьюго…

— Не дай бог!

— Аминь… Нет, не старайся приводить себя в порядок. У тебя сейчас не получится, к тому же ты мне нравишься такая — грязная, мокрая и ободранная. Я хочу сосредоточиться на твоей прекрасной душе.

— Я заметила.

Николас ухмыльнулся и прижал меня к себе покрепче.

— А знаешь, я ведь не случайно оказался здесь.

— Да? Но как…

— Твой отец, — кратко ответил он.

— Ты хочешь сказать, что…

Он кивнул, все еще ухмыляясь.

— Не так давно я снова связался с твоими родителями. Как тебе известно, они были очень расстроены из-за нашего развода и поэтому изо всех сил старались мне помочь. — Он улыбнулся. — Бедная Джанетта, тебе некуда было деться. Твой отец правдиво доложил мне, что без меня ты никогда не будешь счастлива, а твоя мать… знаешь, мне кажется, она так и не усвоила тот факт, что мы развелись, правда?

— Да. Для мамы развода не существует.

— Это я понял. Итак, я приехал сюда в начале мая, а затем написал твоему отцу с просьбой прислать мне «Золотую ветвь». Потом я ему звонил — из Армадейла, — и он сообщил мне, что ты собираешься в отпуск и он замыслил…

— Замыслил! — с изумлением повторила я и расхохоталась. — Старый… старый Макиавелли! А мама сказала, что это «как раз для меня»!

— Так оно и было, — мрачно заявил Николас. — Мне казалось, что я смогу поговорить с тобой при первом удобном случае. — Он криво усмехнулся. — А ты убежала от меня, и я решил, что твой отец ошибается и что на самом деле все кончилось. Я был таким самоуверенным… Я и впрямь заслужил отпор. И получил его. Ты приехала, а я никак не мог подобраться к тебе… — Он горько хмыкнул. — Поэтому я и вел себя так отвратительно. Говорил тебе гадости. Мне нет прощения. Мне казалось, я сойду с ума: быть с тобой рядом — и ничего. Надо сказать, что самый большой удар по моему эгоизму был нанесен, когда я обнаружил, что ты отказалась от моего имени и даже от моего кольца.

— Я сделала это, когда увидела твое имя в регистрационном журнале. Смотри.

Я вытянула вперед левую руку. На безымянном пальце отчетливо выделялась белая полоска на загорелой коже. Николас секунду глядел на нее — уголок его рта подергивался, — потом прижал меня к себе. Его голос звучал хрипло.

— Значит, ты дозволяешь мне вернуться в твою жизнь? После всего, что я сделал? После…

— Ты же говорил, что мы не будем это обсуждать.

— Да, ведь я люблю обходить трудные места, правда? Если ты отвернешься от меня и прикажешь оставить тебя в покое и не вмешиваться в твою жизнь, то так мне будет и надо.

— Нет, — ответила я.

Жаворонок вновь покинул свое гнездо и закружился в чистом небе. Я ласково коснулась руки Николаса:

— Только… не бросай меня снова, Николас. Я этого больше не вынесу.

Он сильнее сжал меня. И ответил почти свирепо:

— Нет, Джанетта, больше никогда.

Легкий, как пух, легкий, как снежинка, жаворонок покачивался на кристальных трелях своей песни. Огромные спящие горы плыли вперед в сверкающей дымке.

Я замерла в его руках и издала счастливый писк.

— Держу пари, — сказала я, — что, когда мы приедем в Тенч-Аббас, мама встретит нас как ни в чем не бывало и покажет нам свободную комнату.

— Тогда нам лучше сразу пожениться, — заключил Николас, — а то я не отвечаю за последствия.

Что мы и сделали.

Мой брат Майкл

Ким, с нежными воспоминаниями

Если вы не любите греков, вы ничего не любите.

Рекс Уорнер

Глава 1

Несчастная! О чем сама ты просишь?[10]

Софокл. Электра«Со мной никогда ничего не случается».

Я медленно вывела эти слова, поглядела на них, чуть вздохнула и, положив ручку на столик, полезла в сумку за сигаретами.

Закурив, я огляделась и задумалась над заключительной унылой фразой из моего письма к Элизабет. Пожалуй, все происходящее со мной вовсе не так уж и скучно, вот только не хватает настоящих приключений. И рождают эту жажду приключений сами Афины. Все вокруг суетятся, говорят, жестикулируют, но главным образом говорят. Когда вспоминаешь Афины, первое, что приходит на ум, это не шум действующего на нервы нескончаемого потока машин, и не бесконечный грохот отбойного молотка, и даже не извечный стук долота по пантелийскому мрамору — все еще самому дешевому строительному камню. Первое, что вспоминаешь об Афинах, — гул разговоров. Он возносится к вашему окну в гостинице, поднимаясь над клубами пыли и рокотом моторов, вздымается, словно море, у подножия храма на Сунионе — гул голосов афинян, спорящих, смеющихся и говорящих, говорящих, говорящих без умолку, как некогда ораторствовали они до умопомрачения в окружении расписных колонн Агоры, которая, между прочим, здесь неподалеку.

Я расположилась в довольно известном и модном кафе, в глубине зала, прямо у стойки бара. Большие стеклянные двери, выходящие на тротуар, стояли открытыми, впуская пыль и гам площади Омония, которая, по сути, является торговым центром Афин. Ну и, конечно же, средоточием шума и суеты. Машины то еле тащатся, то проносятся мимо беспорядочным потоком. Толпы людей — а их здесь, как и машин, в изобилии — текут по широким тротуарам, омывая, словно островки, группки безукоризненно одетых мужчин, которые обсуждают то, что и положено обсуждать мужчинам утром в Афинах; их лица сосредоточенны и полны жизни, а пальцы неустанно перебирают янтарные четки — непременный атрибут мужчины Восточного Средиземноморья. Женщины — кто в модных одеждах, а кто в широких черных юбках и черных же крестьянских платках — заняты покупками. Ослик, так нагруженный цветами, что походит на вышедший на прогулку сад, медленно бредет мимо дверей кафе, а зазывные крики его хозяина бесплодно теряются в суматохе жарких улиц.

Я отодвинула чашку, затянулась сигаретой и решила перечитать письмо.

Ты, должно быть, уже получила мои письма с Миконоса и Делоса, еще одно я отправила пару дней назад с Крита. Очень трудно подобрать слова. Мне так хочется рассказать, как прекрасна эта страна, но при этом я боюсь перестараться, а то твой перелом ноги, из-за которого ты не смогла приехать, покажется тебе подлинной трагедией! Однако не будем об этом. Я сижу в кафе на площади Омония — пожалуй, самом деловом месте этого извечно делового города — и размышляю, что делать дальше. Я только что приплыла с Крита. Вряд ли на земле найдется место красивее греческих островов, а Крит — единственный в своем роде, дивный, завораживающий, и в то же время есть в нем какая-то суровость, но о нем я тебе уже писала в последнем письме. А теперь мне предстоит увидеть Дельфы; все в один голос утверждают, что это будет венцом моего путешествия. Надеюсь, они не ошибаются, ведь кое-какие места, например Элевсин, Аргос и даже Коринф, совсем не оправдали моих надежд. Я ожидала встречи с тенями минувшего, но все очарование мифов развеялось, исчезло без следа. Однако, говорят, Дельфы — это и впрямь «что-то». Потому-то я и оставила их напоследок. Единственная неприятность — я основательно поиздержалась. Похоже, я здорово глупею, когда дело касается денег. Но обычно ими ведал Филип, и как же он был прав…

В этот момент какой-то человек, пробирающийся между столиками к бару, задел мой стул, я подняла глаза от письма и сразу же отвлеклась.

Толпа посетителей у стойки — исключительно мужчины — по всей видимости, собралась основательно подкрепиться. Из чего следовало, что афинским дельцам требуется заполнять брешь между завтраком и обедом чем-нибудь посущественнее кофе.

Я разглядела горки салата оливье под густым соусом, груды аппетитных тефтелек с зеленым горошком, утопающим в масле, бесчисленные тарелочки, полные жареного картофеля, маленьких луковиц, рыбы и сладкого перца, и еще с полдюжины блюд, которых я не распознала. За стойкой тянулся ряд глиняных кувшинов, а в тени их узких горлышек поблескивали свежие оливки с сумрачных плантаций Эгины и Саламина. А еще на полке красовались винные бутылки со скучными названиями вроде «Самос», «Нимея», «Хиос» и «Мавродафния».

Улыбнувшись, я вернулась к письму.

Но вообще-то, мне здесь даже нравится одной. Не пойми превратно, я не имею в виду тебя! Больше всего на свете я хотела бы, чтобы ты была здесь и ради тебя самой, и ради меня, конечно. Ну, ты понимаешь, о чем я. Впервые за много лет я путешествую самостоятельно — чуть не сказала «без поводка» — и искренне наслаждаюсь собственным обществом, чего, надо признать, никак не ожидала. Знаешь, я даже представить себе не могу его в этих краях. Это невообразимо — Филип, прогуливающийся по Микенам, Кноссу или Делосу. Или Филип, дозволяющий прогуляться мне самой. Он немедля бы сорвался в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр, словом, куда угодно, лишь бы там что-нибудь происходило — причем сейчас, а не века назад, — даже если бы это «происходящее» пришлось устраивать ему самому.

Согласна, с ним не соскучишься, но… Да что там говорить, Элизабет, я была права, абсолютно права. Теперь я в этом не сомневаюсь. Ничего бы у нас не вышло, даже через миллион лет. Я ни о чем не жалею и надеюсь, что теперь мне удастся наконец стать самой собой. Ну вот я и призналась, а теперь сменим тему. Пусть я и не привыкла к самостоятельности, но это так интересно! Как-нибудь прорвусь! Однако должна признаться…

Я перевернула страницу и стряхнула пепел с сигареты. На безымянном пальце еще виднелась светлая полоска — след от обручального кольца. За десять дней под жарким солнцем Эгины она заметно потемнела. Шесть долгих лет исчезают без сожаления, остаются лишь приятные воспоминания, но и они сотрутся из памяти, а с ними и смутное желание уяснить, была ли бедная сиротка счастлива замужем за принцем.

Однако должна признаться, что есть и другая сторона этого Великого Освобождения. После стольких лет хождения в кильватере Филипа — а согласись, местечко было дивное — окружающее порой представляется немного пресным. Точно меня выбросило на берег. Ну, казалось бы, хоть что-то, хоть намек на приключение мог бы случиться с молодой женщиной (ведь двадцать пять еще не старость?), оставленной на собственное попечение в дебрях Эллады, — так нет! Я послушно бреду от храма к храму с путеводителем в руке, провожу довольно долгие вечера за писанием набросков к чудесной книге, которую давно уже собираюсь написать, и уговариваю себя, что наслаждаюсь покоем и тишиной… Положим, это лишь оборотная сторона медали, и со временем я привыкну. А если бы случилось нечто из ряда вон выходящее, любопытно все же, как бы я себя повела; я убеждена, что у меня есть талант, пока не знаю какой, просто он бледно выглядел на фоне многочисленных достоинств Филипа. Однако жизнь отнюдь не собирается даваться в женские руки, или я не права? Я, как обычно, отправлюсь в гостиницу писать заметки к книге, которая никогда не будет написана. Со мной никогда ничего не случается.

Я потушила сигарету и опять взялась за ручку. Надо бы как-нибудь получше закончить письмо, чуть иначе, пободрее, а то Элизабет, того гляди, решит, что я сожалею о так называемой послеразводной свободе.

И я бодро написала:

А в целом у меня все прекрасно. Да и с языком никаких трудностей. Почти все немного говорят по-французски или по-английски, к тому же я осилила шесть слов на греческом — мне хватает. Правда, не обошлось без затруднений. Я довольно бестолково обращалась с деньгами. Не стану преувеличивать, я пока не разорена, но лучше б я не ездила на Крит — это лишь усугубило дело. О боги! если теперь придется отложить поездку в Дельфы, я очень расстроюсь. Только не это! Я не могу пропустить Дельфы, это немыслимо. Я должна во что бы то ни стало попасть туда, но боюсь, придется обойтись только однодневной поездкой, — это все, что я могу себе позволить. В четверг туда отправляется туристический автобус, думаю, им и удовольствуюсь. Ах, если б я могла взять машину! Как ты думаешь, если помолиться всем богам сразу?..

Рядом кто-то прокашлялся, и на письмо чуть виновато упала тень.

Я подняла голову.

Это был не официант, намекающий, что пора освободить столик. Передо мной стоял смуглый человечек в залатанных, потертых штанах и грязной голубой рубахе и неуверенно улыбался из-под неизбежных усов. Штаны его были подвязаны веревкой, которой он, похоже, не очень доверял и потому крепко держал их загорелой рукой.

Должно быть, я взглянула на него с холодным изумлением, потому что вид у него стал совсем виноватый, однако человечек не отошел, а заговорил на очень дурном французском:

— Я о машине в Дельфы.

Я посмотрела на свое письмо и тупо повторила:

— Машина в Дельфы?

— Вы хотели машину в Дельфы или нет?

Солнце пробралось даже в этот угол кафе, и я всматривалась в собеседника против света.

— Ну да, хотела. Но я не понимаю, откуда вы…

— Я привел ее.

Смуглая рука, та самая, что придерживала брюки, махнула в сторону слепящего дверного проема.

Я озадаченно проследила за его жестом.

В самом деле машина — большая черная штуковина не первой молодости, припаркованная у тротуара.

— Послушайте, я ничего не понимаю…

— Ап! — Широко улыбнувшись, он выудил из кармана ключ от автомобиля и покачал им над столом. — Вот! Дело жизни и смерти, я понимаю, о, вполне. Потому прибыл как мог быстро.

— Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, — сказала я чуть раздраженно.

Улыбка пропала, уступив место явному беспокойству.

— Опоздал. Знаю. Виноват. Мадемуазель простит меня? Она успеет. Машина — вид у нее не очень, но это хорошая, очень хорошая машина. Если мадемуазель…

— Послушайте, — сказала я терпеливо, — мне не нужна машина. Простите, если ввела вас в заблуждение, но я не могу взять ее напрокат. Понимаете ли…

— Но мадемуазель сказала, она желает машину.

— Знаю. Уж не взыщите. Но дело в том…

— И мадемуазель сказала: это дело жизни и смерти.

— Мадемуа… Я ничего такого не говорила. Это вы сказали. Сожалею, однако мне не нужна ваша машина, месье. Мне очень жаль, но я не хочу машину.

— Но, мадемуазель…

Я решительно заявила:

— Я не могу оплатить ее.

Его лицо мгновенно просветлело от белозубой и необыкновенно привлекательной улыбки.

— Деньги! — Прозвучало это крайне презрительно. — Мы не говорим о деньгах! И потом, — добавил он с величайшим простодушием, — задаток уже внесен.

Я безучастно спросила:

— Задаток? Внесен?

— Ну да. Мадемуазель заплатила раньше.

Я вздохнула почти с облегчением. Ну не колдовство же это и не вмешательство насмешливых греческих богов. Просто ошибка.

И я твердо сказала:

— Извините. Это ошибка. Это не моя машина. Я ее не заказывала.

Ключ перестал было болтаться, но затем завертелся с прежней энергией.

— Это не та машина, что мадемуазель видела, нет-нет, та была плохая-плохая. У той была — как это? — трещина, в которую вытекала вода.

— Течь. Но…

— Течь. Вот почему я опоздал, понимаете, но мы достали эту машину, такую хорошую, после того как мадемуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы месье Саймон получил машину в Дельфах быстро. Отправляйтесь прямо сейчас и будете в Дельфах через три-четыре часа. — Он оценивающе поглядел на меня. — Ну, может, через пять? И тогда, пожалуй, все будет хорошо с месье Саймоном и этим делом жизни и…

— Смерти, — закончила я. — Да, понимаю. Но факт остается фактом, месье, я совершенно не представляю, о чем вы говорите! Это какая-то ошибка, мне очень жаль. Это не я заказывала машину. Насколько я поняла, эта, э-э, девушка месье Саймона должна дожидаться машины в этом кафе? Однако я не вижу здесь никого подходящего.

И тут он затараторил, да так быстро, что только потом я сообразила: я говорю по-французски довольно бегло, и он, должно быть, мало что понял из сказанного, уловив лишь смысл, да к тому же тот, который хотел услышать. Ключ по-прежнему вертелся, словно обжигал моему визави палец, и он пытался его сбросить.

— Ну да. Это кафе. Молодая леди одна. Половина одиннадцатого. Но я опоздал. Вы — девушка Саймона, да?

В ярко-карих глазах отразилось полное непонимание, отчего он стал похож на встревоженную обезьянку; моя досада улетучилась, я улыбнулась и, покачав головой, выдала одно из шести осиленных мною греческих слов.

— Нэ, — сказала я как можно убедительнее. — Нэ, нэ, нэ. — Я засмеялась и протянула ему портсигар. — Еще раз извините за путаницу. Угощайтесь.

Сигареты оказались чудодейственной панацеей от всех проблем. Вспыхнула ослепительная улыбка. Ключ со звоном шлепнулся на стол, и рука, не занятая штанами, потянулась к портсигару.

— Благодарю, мадемуазель. Это хорошая машина, мадемуазель. Приятного путешествия.

Я как раз рылась в сумке в поисках спичек и потому осознала его слова, только когда подняла голову. Но было слишком поздно. Он ушел. Мелькнул в толпе у двери, как спущенная с поводка гончая, и пропал. Как, впрочем, и три мои сигареты. Однако ключ лежал на столе, а черный автомобиль по-прежнему стоял у входа под жгучими лучами солнца.

И только тут, вытаращившись, как идиотка, на ключ, машину и солнечное пятно на скатерти, где мгновение назад лежала тень незнакомца, я уразумела, что желание порисоваться дорого обошлось мне. Я с легким головокружением вспомнила, что по-гречески «нэ» означает «да».

Конечно, я побежала за ним. Но на тротуаре бурлил безразличный ко всему людской поток, и нигде не было видно и следа потрепанного посланца богов. Официант взволнованно выскочил за мной, готовый схватить в любую минуту, если я вдруг решу удрать, не заплатив за кофе. Не обращая на него внимания, я старательно вглядывалась в толпу. Но когда он начал подавать признаки отхода за подкреплением, чтобы эскортировать меня обратно к столу и счету, я рассудила, что пора сворачивать поиски. Я вернулась в свой угол, взяла ключ, бросила быструю, озабоченную улыбку все еще недовольному официанту, который не говорил по-английски, и направилась к стойке расспросить хозяина кафе.

Я протискивалась сквозь толпу мужчин, нервно повторяя «паракало», что, кажется, значит «пожалуйста». Как бы то ни было, мужчины расступились, и я добралась до стойки.

— Паракало, кирие… Пожалуйста, господин…

Хозяин пытливо и настороженно глянул на меня поверх груды жареного картофеля и безошибочно определил:

— Мисс?

— Кирие, я попала в затруднительное положение. Произошла странная вещь. Человек привел машину — вон она, за голубыми столиками, — чтобы передать кому-то в кафе. По ошибке он решил, что я и есть тот самый заказчик. Он думает, что я отведу ее кому-то в Дельфы. Но я ничего не знаю об этом, это какая-то ошибка, и я не знаю, что теперь делать!

Он шлепнул солидную порцию соуса на помидоры, подтолкнул их к широкоплечему мужчине, взгромоздившемуся на высокий стульчик у стойки, и вытер пот со лба.

— Вы хотите, чтобы я ему объяснил? Где он?

— В том-то и беда. Он ушел. Оставил мне ключ — вот этот — и ушел. Я пыталась догнать его, но он исчез. Вы случайно не знаете, кто здесь ожидает машину?

— Нет, не знаю. — Он взял большущую ложку, помешал что-то под стойкой и еще раз посмотрел на автомобиль. — Не знаю. А для кого машина?

— Месье, я же говорю вам, я не знаю, кто…

— Вы сказали, ее надо отвезти куда-то, в Дельфы, что ли? Тот человек не сказал кому?

— А! Да! Э-э, мистеру Саймону.

Он зачерпнул немного варева, похожего на рыбу в белом вине, и положил в тарелку, затем вручил ее поджидавшему официанту и только после этого сказал, пожав плечами:

— В Дельфах? Не слышал о таком. Может, кто другой видел того человека или знает машину. Если вы подождете минутку, я спрошу.

Он сказал что-то по-гречески мужчинам у стойки и мгновенно стал центром оживленного, я бы даже сказала, неистового разговора, длившегося минут пять и вобравшего в себя под конец чуть не всех посетителей кафе. В итоге бурная беседа выдала вперемешку с пожеланиями всего наилучшего следующую информацию: никто не видел человечка с ключом, никто не знает машину, никто и слыхом не слыхивал о месье Саймоне в Дельфах (хотя один из посетителей был жителем Крисы, которая всего в нескольких километрах от Дельфов), никто не считал хоть сколько-нибудь вероятным, чтобы кто-то из Дельфов заказал машину в Афинах, и, наконец, никто в здравом уме и твердой памяти ни в коем случае ее туда не поведет.

— Хотя, — что-то жуя, добавил житель Крисы, — такое вполне возможно, если этот Саймон — английский турист, остановившийся в Дельфах. Это все объясняет.

Он не сказал почему, просто с небывалым добродушием и обаянием улыбнулся набитым креветками ртом, но я его поняла.

И сказала извиняющимся тоном:

— Я знаю, это покажется безумием, кирие, но мне кажется, я просто должна что-то сделать. Человек, который принес ключ, сказал, что это… Ну, в общем, это дело жизни и смерти.

Грек приподнял брови и пожал плечами. У меня создалось впечатление, что дела жизни и смерти в Афинах повседневны. С прежней обаятельной улыбкой он промолвил:

— Настоящее приключение, мадемуазель, — и отвернулся к своей тарелке.

Я задумчиво посмотрела на него и медленно произнесла:

— Да, вы правы.

Я повернулась к хозяину, который сосредоточенно вычерпывал маслины из чудесного кувшина. Наплыв посетителей и жара явно брали верх над его афинской галантностью и терпением, так что я лишь улыбнулась и сказала:

— Благодарю, вы очень добры, кирие. Мне неловко вас беспокоить. Но раз уж дело и впрямь такое срочное, думаю, тот человек, что заказал машину, обязательно явится и все уладит.

— Хотите оставить мне ключ? Я возьму его, и вам не придется больше беспокоиться. Нет, для меня это только удовольствие, уверяю вас.

— И все же не стану вас затруднять, спасибо. Должна признаться, — я рассмеялась, — я несколько любопытна. Я еще немного подожду, и если та девушка придет, я сама и отдам ей ключ.

К облегчению бедняги, я пробралась сквозь толчею и вернулась к столику. Я села и заказала еще одну чашку кофе, потом закурила и сделала вид, что дописываю письмо, но на самом деле внимательно следила одним глазом за входом, а другим — за обшарпанным автомобилем, который сейчас наверняка должен был мчаться по дороге в Дельфы по этому делу жизни и смерти.

Я прождала час. Официант начал вопросительно поглядывать на меня, поэтому я отодвинула нетронутое письмо и сделала заказ, после чего принялась ковыряться в тарелке с фасолью и розовой рыбешкой, безотрывно глядя на входящих и выходящих в надежде, что беспокойство мало-помалу утихнет.

Истинная причина моего ожидания была не совсем той, какую я выдала хозяину кафе. Мне пришло на ум, что раз уж я не по своей вине впуталась в это дело, то вполне могу повернуть его в свою пользу. Когда «девушка Саймона» явится за машиной, я намекну, а то и прямо скажу, что не прочь проехаться с нею до Дельфов. И этот замысел был не единственным.

Мучительно тянулись минуты, но никто не приходил; и почему-то чем дольше я ждала, тем невозможнее мне казалось уйти и оставить все как есть и тем отчетливее являлась передо мной иная возможность. Томясь от жажды, я отгоняла тайные мысли, но они не отступали — вызов, дар, искушение богов…

В двенадцать часов, когда никто так и не явился за машиной, я отодвинула тарелку и попыталась обдумать эту «иную возможность» как можно хладнокровнее.

А заключалась она в том, чтобы самой отвести машину в Дельфы.

Совершенно очевидно, что по какой-то неведомой мне причине девушка не придет. Что-то явно ей помешало, иначе она просто позвонила бы в гараж да отменила заказ. Но машина — так срочно понадобившаяся — по-прежнему стоит здесь, опаздывая уже на полтора часа. И опять же, я очень-очень хочу в Дельфы и могу отправиться хоть сию минуту. Я только прибыла из Пирея, куда приходит пароход с Крита, и все необходимые дорожные вещи у меня с собой. Выеду сегодня, доставлю машину на место, проведу пару дней в Дельфах на сэкономленные на автобусе деньги и вернусь в четверг с туристами. Все просто и ясно, прямо перст судьбы.

Негнущимися, словно чужими пальцами я подобрала ключ и медленно потянулась за висевшей на спинке стула сумкой — большой разноцветной торбой, сотканной на Миконосе.

Но стоило мне ее коснуться, как в душу закрались сомнения. Я убрала руку и принялась вертеть ключ, отсутствующе глядя, как он поблескивает в лучах солнца.

Нет, нельзя. Как раз этого делать и не следует. Должно быть, я сошла с ума, раз допускаю саму мысль об этом. Скорее всего, девушка Саймона просто забыла отменить заказ и забрать задаток. И я здесь совершенно ни при чем. Никто не скажет мне спасибо, если я вмешаюсь, пусть даже и по глупости, в дело, которое меня ни в коем случае не касается. А эта фраза: «дело жизни и смерти», столь красочный рефрен, столь убедительный предлог для вмешательства — в конце концов, не более чем фигура речи, оборот, из которого я сама же и вывела эту якобы срочность, сама же решила ею воспользоваться да еще и пытаюсь найти в ней оправдание. В любом случае меня это не касается. Ясно одно: я должна оставить машину здесь, отдать ключ и уйти.

Мое решение принесло столь живое, почти физическое чувство облегчения, что я словно проснулась. Вдохновленная, я встала и повесила сумку на плечо. Неоконченное письмо к Элизабет лежало на столе. Я взяла его и собралась было сунуть в сумку, когда на глаза попалась фраза: «Со мной никогда ничего не случается».

Бумага хрустнула под сжавшимися пальцами. На мой взгляд, моменты истины всегда являются нежданно-негаданно. И я частенько задумывалась, так ли уж это приятно. Но вот такой момент наступил.

Это не заняло много времени. Я просто не позволила. И была ошеломлена, обнаружив, что стою у стойки бара и протягиваю хозяину лист бумаги.

— Мое имя и адрес, — я слегка задыхалась, — на случай, если кто-нибудь все же придет за машиной. Мисс Камилла Хейвен, отель «Олимпия», улица Марни. Скажите, что я… я сама отведу машину. Скажите, я хотела как лучше.

Я вышла из кафе и уселась в машину, когда сообразила, что мои последние слова прозвучали точно эпитафия.

Глава 2

Долог путь в Дельфы.

Еврипид. Ион

Даже если и не сам Гермес принес мне ключ, должно быть, все боги Эллады благоволили мне в тот день, ибо из Афин я выбралась живой. Более того, невредимой.

Было несколько опасных моментов. Чистильщик обуви, упорно рвавшийся почистить мне туфли, сопроводил меня до машины, прилип к дверце и обязательно очутился бы под колесами, если бы, трогая с места, я не забыла включить передачу. Потом, когда я осторожно, на скорости десять миль в час, поворачивала с площади Омония на улицу Святого Константина, старательно держась левой стороны, в меня чуть не врезалось такси. Поток яростной брани быстро развеял мои заблуждения, что это он едет по неправильной стороне, и отбросил меня на правую полосу. Затем на узкой улочке последовала стычка с двумя разъяренными пешеходами, которые вышагивали по мостовой, даже не глядя в мою сторону. Откуда мне было знать, что там одностороннее движение? По счастью, я вовремя нажала на тормоза. А вот с осликом-цветником мне так не посчастливилось. Правда, досталось только цветам, к тому же хозяин ослика повел себя просто очаровательно: он отверг деньги, которые я поспешно протянула, и фактически подарил мне все выпавшие из корзины цветы.

Судя по всему, люди чрезвычайно терпимы. Единственной и действительно неприятной личностью оказался мужчина, который треснул по капоту, когда я тихонько выбралась из-за стоявшего автобуса. Не было нужды так выказывать свой темперамент. Я его едва задела.

К тому моменту, как я добралась до шоссе, идущего из Афин вдоль Священной дороги, я уяснила две вещи. Во-первых, что несколько недель бултыхания по деревенским дорогам Англии на дряхлом «хиллмане» Элизабет (Филип, понятно, меня и близко не подпускал к своей машине) — не совсем подходящая подготовка к поездке по Афинам на странном автомобиле, у которого руль находится слева. А во-вторых, что у обшарпанного черного авто на удивление мощный двигатель. Будь он одним из тех лоснящихся быстрокрылых американских монстров, что обычно служат в Афинах такси, я бы никогда не отважилась сесть за руль, но его обветшалость вселила в меня мужество. Почти старичок «хиллман», недурно мной освоенный. Почти. Не прошло и трех минут, как обнаружилось, что с места он срывается точно реактивный самолет, и к тому моменту, когда я оценила его убойную силу — поистине неограниченную, — было уже слишком поздно. Я очутилась в потоке машин, и безопаснее казалось там и оставаться. А потому я решительно ухватилась за руль, то и дело меняя руку, и тут вдруг вспомнила, что рычаги справа; молясь всему пантеону Олимпийцев, я, замирая от страха и поминутно извиняясь, прорывалась и проталкивалась по городским предместьям и наконец свернула на длиннющую двухполосную дорогу, которая тянется вдоль побережья до Элевсина и Коринфа.

После переполненных улиц со светофорами шоссе казалось открытым и сравнительно пустым. Это и была Священная дорога; по широкому пути вдоль моря с песнями и факелами шествовали некогда древние пилигримы на мистерии в Элевсин. Озеро, то, что справа, было священным озером Деметры. А слева, через залив, — остров Саламин, словно утонувший дракон; а вон там Фемистокл разбил персидский флот.

Но я не смотрела ни направо, ни налево. Мне уже довелось здесь проезжать, и я была тогда сильно разочарована. Тут не стоит разыскивать тени минувшего, они давным-давно ушли из этих мест. Сегодня Священная дорога — прямая и широкая (гудрон чуть плавится на солнце), бежит между цементными и металлургическими заводами; священное озеро забито илом и шлаками; в заливе Саламина лежат ржавые корпуса танкеров, а в темно-красной воде отражаются алюминиевые вышки нефтеперегонного завода. По другую сторону залива извергаются трубы Мегары, а над ними на фоне невыразимого неба Греции с воем кружат три реактивных «вампира». А вот и сам Элевсин; эта грязная деревушка почти скрыта в удушающих клубах коричневато-желтого дыма цементного завода.

Сосредоточив взгляд на дороге, а внимание на машине, я прибавила скорость. Вскоре промышленная область осталась позади, и дорога, ставшая у́же и побелевшая от пыли под безжалостным сентябрьским солнцем, выбралась с побережья и запетляла между рыжими полями, усаженными оливами; меж стволами, будто ненароком, притулились маленькие, похожие на коробочки домишки. Худые смуглые дети в лохмотьях, стоя в пыли, во все глаза смотрели на меня. Женщина в черных одеждах и в чадре, словно мусульманка, вынимала свежеиспеченные хлебы из белой круглой печи, стоявшей под деревом. Вокруг рылись тощие куры; какой-то пес захлебывался лаем вслед автомобилю; вдоль дороги брели, утопая в пыли, ослики, почти не видимые под тяжеленным грузом хвороста. По проселку, покачиваясь, ехала высокая тележка, груженная виноградом, который тускло поблескивал, отливая бледно-зеленым цветом. Бока мула лоснились, словно покрытые легким налетом гроздья черного винограда. Знойный воздух пах пылью, навозом и спелыми ягодами.

Солнце нещадно палило. Там, где у дороги росли деревья, тень осеняла, словно благодать. Едва перевалило за полдень, и жара стояла ужасающая. Единственным облегчением был легкий встречный ветерок да раскидистые кроны высоких олив, проплывающих над дорогой под бронзовой чашей неба.

В такую жару мало кто выезжает, и я решила воспользоваться дневным затишьем, а потому промчалась сквозь пекло, наслаждаясь мгновениями уверенности и даже безмятежности. Я наконец почувствовала машину и упорно не желала думать о том, что же я делаю. Я приняла «дар» богов, а что из этого выйдет, будет видно, когда я доберусь — если доберусь — до Дельфов.

Если я доберусь до Дельфов.

Моя уверенность в себе возрастала с каждой минутой, пока я ехала по необжитой местности; девственная природа вокруг становилась все прекраснее, а дорога вырвалась из оливковых рощ и круто пошла вверх по холмам, что лежат на севере Аттики. Мою уверенность не сломил даже целый каскад ужасающе крутых поворотов, которые резко срывались с вершин холмов на плоские поля Беотийской равнины. Чего уверенность моя не пережила, так это автобуса.

Это был рейсовый автобус, и я нагнала его на середине удручающе прямой дороги, разделяющей равнину ровно пополам. Был он маленький, страшненький и вонючий, набитый по самые двери людьми, ящиками и всевозможными домашними тварями, включая кур и по меньшей мере одного козленка. Автобус с шумом продвигался вперед в пятидесятиярдовом облаке пыли. Я осторожно взяла влево и пошла на обгон.

Автобус, который и так пребывал на середине дороги, срочно сместился влево и слегка прибавил скорость. Глотая пыль, я вернулась обратно. Автобус опять выбрался на середину и сбросил скорость до провокационных тридцати миль в час.

Я выждала полминуты и попробовала еще раз, осторожненько подкравшись к его заднему колесу в надежде, что водитель меня не заметит.

Заметил. И, рванув как бешеный, опять заполонил всю дорогу, начисто перекрыв мне путь, после чего самодовольно вернулся на середину дороги. Задыхаясь от пыли, я вырулила к центру. Стараясь не заводиться, говорила себе, что он позабавится да и благополучно пропустит меня, однако руки мои начали сжиматься на руле, а где-то в горле что-то нервно задергалось. Если бы машину вел Филип… но тут я сказала себе, что, если бы машину вел Филип, ничего подобного бы не случилось. Женщины-водители — законная добыча на дорогах Греции.

Мы проехали указатель, который на греческом и английском сообщал: «Фивы — 4 км, Дельфы — 77 км». Если придется всю дорогу до Дельфов тащиться за автобусом…

И я опять дерзнула. На этот раз я отказалась идти на сближение и решительно нажала на сигнал. К моему удивлению и благодарности, он немедленно взял вправо и сбросил скорость. Я пошла на прорыв. Проход между автобусом и глубоким, осыпающимся обрывом был узковат. Вся подобравшись от нервного напряжения, я прибавила скорость и устремилась в брешь.

Прорыв не удался. Автобус дернулся, взревел у меня под боком, увеличил обороты и точно приклеился ко мне. Мой лимузин вполне мог его обогнать, но брешь сужалась, и мне показалось, что такая большая машина в нее не проскочит. Водитель автобуса все сильнее подрезал меня. Не знаю, в самом ли деле он собирался выпроводить меня с дороги, но когда это покачивающееся грязно-зеленое чудовище вильнуло еще ближе, мои нервы не выдержали, чего он, собственно, и ждал. Я нажала на тормоза. Автобус прорычал мимо. А я в очередной раз осталась в пыли.

Впереди уже виднелись руины Фив, легендарного города, который, как я знала, был безвозвратно утерян, разрушен даже больше, чем Элевсин. Там, откуда Антигона вела слепого Эдипа в изгнание, на бетонной мостовой греются на солнышке фиванские старики рядом с газовыми насосами. Игра триктрак, над которой они просиживают часами, вероятно, самая древняя вещь в Фивах. И где-то там есть еще источник, что возлюбили нимфы. Вот и все. Но сейчас было не до оплакивания исчезнувших легенд. Я не думала ни об Эдипе, ни об Антигоне, ни даже о Филипе или Саймоне, ни о печальной прелюдии к моим приключениям. Я просто ехала вперед, к Фивам, с ненавистью глядя перед собой. Сейчас для меня ничего не существовало, мною владело одно-единственное желание — обогнать этот мерзкий автобус.

Вскоре случай представился. Несколько женщин, поджидавших на дороге, подняли руки, и автобус замедлил ход. Я чуть не воткнулась в него, вперила глаза в узкий проход слева, а в горле опять что-то задергалось.

Автобус остановился. Прямо посреди дороги. Проехать было невозможно. Я стояла за ним и ждала, а когда он двинул дальше, у меня в столь критический момент заглох мотор. Рука тряслась на ключе зажигания. Мотор не заводился. В заднем стекле удаляющегося автобуса я краем глаза заметила лицо — смуглое молодое лицо с ухмылкой от уха до уха. Наконец мотор завелся, машина поехала, и я увидела, что юнец в автобусе повернулся, точно подтолкнул кого-то сидевшего рядом. И еще один весельчак уставился на меня. И еще…

И тут сзади — так близко, что я чуть не слетела в кювет со страху, — раздался сигнал. Я машинально взяла вправо, и по левой полосе с ревом промчался джип — из-под колес вихрилась пыль, гудок завывал словно сирена; на головокружительной скорости он несся прямиком в зад автобуса.

Я мельком увидела за рулем девушку — молодое загорелое лицо, опущенные ресницы и жесткие неприветливые губы. Она небрежно откинулась на сиденье и вела джип как бы между прочим, с почти вызывающим мастерством. И — женщина, не женщина была за рулем — автобус немедля уступил ей дорогу, метнувшись вправо и вежливо поджидая, пока она проследует мимо. Не скажу, что осознанно решила последовать ее примеру; если честно, я и поныне не знаю, выжала ли я педаль акселератора умышленно или же просто нащупывала тормоз, но меня словно что-то подтолкнуло в спину, и большой черный автомобиль бросился вперед, проскочил в нескольких дюймах от автобуса и понесся следом за джипом: правые колеса на дороге, левые взметают столько пыли, что ее вполне хватило бы привести сынов Израилевых прямиком в Фивы. Куда заехал автобус, я не знаю и знать не хочу.

Я даже не поглядела в зеркало.

Я ворвалась в Фивы и выскочила, по-прежнему по левой полосе, на широкое шоссе, ведущее в Ливадию и Дельфы.

Длань Гермеса, покровителя путников, явно простиралась надо мной. Лошадиная ярмарка в Ливадии вкупе с соответствующим празднеством запрудила улицы, но зато потом мне ничего не мешало, не считая неторопливых маленьких караванов селян, едущих на мулах и осликах на торжище, да однажды мне встретился цыганский табор — самый настоящий — верхом на мулах и пони в ярких попонах.

Я проехала Ливадию, и вскоре пейзаж начал меняться. Не греющие душу пошлые виды Аттики и утомляющее сочное цветение равнин отступали назад и забывались под натиском гор. Дорога пошла вверх и запетляла посреди бурых ребристых склонов, из-за которых все вокруг казалось изрезанным и помятым. На дне крутых бесплодных ущелий белели извивы пересохших рек, словно сброшенная змеиная кожа. На обезвоженных склонах виднелись желтоватые кустики высохшей травы, оползни и трещины. Все выше и выше вздымалось кольцо гор, обнажалась земля, расписанная широкими мазками в различные цвета, переходящие из рыжего в охру, из охры в жженую умбру, а затем в цвет львиной гривы, и все это горело неописуемым, восхитительным светом. А венцом этого великолепия был серый призрак горы, вставший во весь рост вдали, — не лиловый, не бледно-голубой, какими видятся горы в теплых странах, но тревожно-белый, величественный, серебристый лев. Парнас, обитель теней древних богов.

Лишь однажды я остановилась отдохнуть, немного отъехав от Ливадии. Дорога, которая взобралась уже высоко, лежала в тени, воздух здесь, наверху, был прохладный, и я посидела минут пятнадцать на парапете. Подо мной на дне раздвоенного ущелья сходились три пути — призрак древнего перекрестка, где некий юноша, шедший из Дельфов в Фивы, сбросил старика с колесницы и убил его.

Но сегодня духи не явились. Ни звука, ни вздоха, ни даже тени от парящего ястреба. Лишь голые склоны цвета львиной шкуры да безбрежный безжалостный свет.

Я вернулась в машину. Заведя мотор, я подумала, что покровителю путников, который до сих пор замечательно обо мне заботился, осталось пребывать при исполнении еще миль двадцать, а потом он может предоставить меня судьбе.

На деле он покинул меня в шести милях от Дельфов, посреди селения Арахова.

Глава 3

Проклятье, Если сейчас не удеру, то с тыла ждет беда. Аристофан. Лягушки

Арахова — просто чудо что такое. Селение не то чтобы броское, но окрестности у него в высшей степени живописны, и завершают картину дома в национальном греческом стиле.

Селение прилепилось на крутом склоне горы; дома расположились ярусами, один над другим — пол верхнего на уровне крыши нижнего. И выглядит все это так, будто вот-вот соскользнет на дно глубокого ущелья. Белые стены домов под крышами цвета красной розы увиты и перевиты цветущими растениями и виноградными лозами, да к тому же увешаны большущими пасмами шерсти цвета янтаря, гиацинта и крови. Вдоль коротенькой главной улицы поджидают покупателей ковры — вывешенные на солнышко, они играют всеми красками на фоне ослепительно-белых стен. От улицы — шириной футов в восемь — расходится несколько закоулков. У одного такого закоулка я врезалась в грузовик.

Ну, не в прямом смысле слова. Я успела остановиться в девяти дюймах от него и замерла, парализованная, не в состоянии даже думать. Два автомобиля стояли фара к фаре, точно пара котов, красующихся друг перед другом, и одна машина хранила таинственное молчание. У меня, конечно же, заглох мотор.

Вскоре стало совершенно очевидно, что отъехать до́лжно мне, а никак не грузовику. Все селение — мужская его часть — явилось объяснить мне это, сопровождая объяснение жестами. Они были очаровательны, восхитительны и безумно услужливы. Чего только они не делали, вот только никак не могли догадаться повернуть мой лимузин. Они явно не способны были понять, почему человек, владеющий подобной машиной, не может сделать этого сам.

В итоге я въехала в дверь какого-то магазина.

Все село помогало поднимать прилавок, перед этим стоявший на козлах, развешивать ковры и заверяло меня, что это пустяки. Я выровняла машину и повернула… в ослика. Все село уверило меня, что ничего тому не сделалось, через километр он остановится и вернется домой.

Я выровняла машину. На этот раз я протряслась более или менее по прямой ярдов десять. Арахова затаила дыхание. Дальше дорога поворачивала. Я остановилась, определенно не готовая к представившейся возможности — опрокинуться через двухфутовый парапет в чей-то сад, раскинувшийся двадцатью футами ниже по склону. Я сидела, тяжело дыша, криво улыбаясь через плечо селянам, и от всей души жалела, что вообще явилась на свет, как, впрочем, и этот неведомый Саймон. Я сделала все, что могла.

Ярко светило солнце, ослепительная белизна стен резала глаза. Мужчины подступили ближе, восторженно улыбаясь и отпуская галантные и — по счастью — непонятные замечания. Водитель грузовика с точно такой же улыбкой высунулся из кабины и, судя по его виду, был готов весь день провести, наслаждаясь зрелищем.

В полном отчаянии я перегнулась через дверцу и обратилась к ближайшему моему помощнику — дородному мужчине в расцвете сил, с маленькими мигающими глазками, который явно был крайне доволен всем происходящим. Он свободно говорил, если можно так выразиться, на странной смеси французского с английским.

— Месье, — сказала я, — кажется, я не справлюсь. Понимаете, это не моя машина. Она принадлежит месье Саймону из Дельфов и понадобилась ему по неотложному делу. Я… я еще не очень с ней освоилась и, поскольку она все же не моя, не хотела бы рисковать. Не могли бы вы или кто-нибудь из джентльменов вывести ее? Пожалуйста… Или, может, меня выручит водитель грузовика? Вы не попросите его? Видите ли, машина не моя…

Жалкие остатки гордости вынуждали меня подчеркивать это, но внезапно я увидела, что он не слушает. Улыбка сошла с радостного потного лица. И он сказал:

— Чья, вы говорите, машина?

— Месье Саймона из Дельфов. Он взял ее напрокат в Афинах, срочно. — Я с надеждой смотрела на него. — Вы его знаете?

— Нет.

Мужчина покачал головой. Но сказал он это как-то уж слишком быстро и поспешно отвел глаза. Человек, стоявший рядом с ним, пристально глянул на меня и что-то скороговоркой спросил по-гречески. Мне показалось, я уловила слово «Саймон». Мой приятель кивнул с тем же поспешным уклончивым взглядом и что-то тихо сказал. Мужчины уставились на меня, бормоча себе под нос, и я решила, что вижу некий новый вид любопытства — скрытый и, возможно, даже жадный, — мгновенно сменивший простодушное веселье.

Однако это было лишь мимолетное впечатление. И прежде чем я решила, стоит ли продолжать расспросы, я вдруг осознала, что на меня больше никто не смотрит. Они еще немного побормотали, последние подбадривающие улыбки истаяли, и мужчины, толпившиеся вокруг машины, начали отступление, ненавязчиво, но поспешно, сбившись в кучу, точно овцы при приближении собаки. И все смотрели в одну сторону.

У моего плеча послышалось нервное пощелкивание четок и тихий голос дородного мужчины:

— Он вам поможет.

Я спросила:

— Кто?

И тут заметила, что рядом никого нет.

Я повернула голову и поглядела, куда это они все смотрят.

Справа по склону, по крутой дорожке, пролегавшей между домами, медленно спускался человек.

На вид лет тридцати, темноволосый и смуглый, как и все прочие собравшиеся у машины, но весь облик, манера одеваться и даже осанка безошибочно выдавали англичанина.

Он был не так уж высок, на дюйм или два ниже шести футов, но широк в плечах и в прекрасной форме — этакая легкость и уверенность движений, говорящая о тренированности и предельной физической выносливости. Мне он показался красивым: утонченное загорелое лицо, черные брови, прямой нос, энергичные губы, но вид у него сейчас был такой, что Джейн Остин назвала бы его отталкивающим — казалось, он навеки погружен в угрюмую задумчивость.

Он точно не осознавал, где он и что делает. Какой-то ребенок пробежал мимо и задел его, а он даже не заметил. Стайка кур пронеслась прямо под ногами, а он даже не приостановился. Вьющееся растение осыпало ливнем алых лепестков белый рукав рубашки, а он и не подумал стряхнуть их.

Дойдя до конца дорожки, он остановился и словно очнулся от своей неведомой задумчивости. Он стоял, засунув руки в карманы фланелевых брюк, обозревая сцену на улице. Его взгляд задержался на кучке мужчин. Я увидела, как задумчивость пропала и загорелое лицо превратилось в маску — отчужденную, холодную и странным образом повторяющую ту настороженность, что я заметила у араховцев. Затем он посмотрел на меня, и я слегка растерялась: думала, глаза у него темные, а они оказались серыми, очень чистыми и светлыми и необычайно живыми.

Он пересек улицу и подошел к машине. Толпа тихо отступила. Он обратил на них внимания не больше, чем на кур или осыпавшиеся лепестки.

Он смотрел на меня.

— Похоже, у вас неприятности. Могу я чем-нибудь помочь?

— Буду крайне признательна, если сможете, — ответила я. — Я… я пыталась вернуться на дорогу.

— Понятно.

В приятном голосе как будто таился смех, но лицо по-прежнему ничего не выражало.

Я уныло сказала:

— Я пыталась вывести ее туда.

«Туда» находилось за поворотом дороги, ярдах в пятидесяти, а казалось далеким, как луна.

— А она не едет?

— Да, — коротко ответила я.

— С ней что-то не в порядке?

— Лишь то, — сообщила я, — что я не умею водить.

— Ага.

Он явно забавлялся.

Я быстро добавила:

— Это не моя машина.

Тут водитель грузовика высунулся из кабины и крикнул что-то по-гречески, англичанин засмеялся. Смех преобразил его лицо. Бесстрастная маска вежливости спала, и он сразу стал моложе, доступнее и даже привлекательнее. Он крикнул что-то в ответ, на мой взгляд, на прекрасном греческом. Во всяком случае, водитель понял, он кивнул, втянулся в кабину, и я услышала, как взревел мотор грузовика.

Незнакомец положил руку на дверцу.

— Если позволите… Может, мне удастся уговорить ее ехать?

— Нисколько не удивлюсь, — с горечью произнесла я и отодвинулась. — Мне говорили, что это страна мужчин. Воистину так. Действуйте.

Он забрался в машину. Я поймала себя на том, что в душе уповаю, что он перепутает рычаги, забудет включить зажигание, не уберет ручной тормоз, короче говоря, сделает хотя бы одну из тех ужасных глупостей, которые я вытворяла целый день, — но нет. К моей ярости, машина мягко поехала назад, плавно выехала на вымощенную площадку за поворотом и остановилась в двух дюймах от стены, вежливо пропуская грузовик. Он подкатил с ужасающим шумом в облаке черного дыма. Водитель выглянул из кабины, прокричал что-то моему спутнику и послал мне улыбчиво-черноглазый привет, из которого, не поняв ни слова, я тем не менее уяснила, что пусть я и неумеха, но все же я женщина, а потому очаровательна, и что все в полном порядке.

Грузовик, порыкивая, отправился своей дорогой. Я заметила, как водитель глянул назад и махнул мужчинам, все еще стоявшим кучкой у двери кафе. Один-два махнули в ответ, но большинство по-прежнему не спускали глаз — не с машины, нет, — с моего спутника.

Я посмотрела на него. И убедилась, что не ошиблась. И он прекрасно знал об этом. Глаза, прищуренные от яркого солнца, утратили ту жизнерадостность, что так поразила меня. Он глянул на мужчин медленным, оценивающим, ничего не выражающим взглядом. Казалось, он раздумывает. Рука легла на дверцу машины, словно он собрался выйти, затем вернулась обратно на руль, и он вопросительно повернулся ко мне.

Я ответила прежде, чем он заговорил.

— Прошу вас, не обращайте внимания на мое самолюбие. Я буду просто счастлива, если вы проведете этого монстра через деревню. У меня не осталось и капли гордости, но, если я доставлю автомобиль в Дельфы в целости и сохранности, мое чувство собственного достоинства будет спасено. Поверьте, я вам ужасно благодарна.

Он улыбнулся:

— Вы, должно быть, устали, и к тому же жара ужасающая. Вы прибыли издалека?

— Из Афин.

Брови его поднялись, но он не сказал ни слова. Машина шла по узкой улице почти бесшумно и спокойно. Компания мужчин скрылась, плавно втянувшись в кафе, едва автомобиль приблизился. Он даже не глянул им вслед.

Я с вызовом сказала:

— Да, из самих Афин. И ни царапины.

— Поздравляю… Вот мы и выехали. Ни домов, ни каких-то других преград до самых Дельфов. Ведь вы сказали «Дельфы»?

— Сказала. — Я задумчиво посмотрела на него. — Полагаю, нет никакой надежды, что и вам туда же?

— Так уж вышло, что и мне туда же.

— Может, вас… — Я было запнулась, но тут же решилась. — Может, вас подвезти? Если можно так выразиться.

— Буду очень рад. А если ваша манера выражаться подразумевает, что вести машину предстоит мне, — с превеликим удовольствием, мадам.

— Чудесно.

Я вздохнула и расслабилась. Автомобиль, урча, обогнул последний угол и, набирая скорость, поехал вверх по петляющей горной дороге.

— Вообще-то, я недурно справлялась сама, но, знаете, пропустила половину красот.

— Ничего. Кое-что из них вы прихватили с собой.

— О чем это вы?

Он невозмутимо ответствовал:

— О перьях на капоте. Очень оригинально выглядит, просто замечательно.

— Перь… О! — Моя рука взлетела к губам. — Перья? Вы шутите?

— Нет, серьезно. И довольно много.

Я виновато сказала:

— Это, должно быть, та курица на выезде из Ливадии. А может, петушок. Они белые?

— Белые.

— Ну, он сам напросился. Я даже сигналила ему. Если бы вы слышали этот гудок, вы бы сразу поняли, что петух этот твердо решил покончить счеты с жизнью. Я его не убила, честное слово. Я видела, он выскочил с другой стороны и умчался прочь. Это всего лишь перья, правда-правда.

Он рассмеялся. И не знаю почему, но мне показалось, что он расслабился. Как если бы оставил все заботы позади, в Арахове, а с ними и эту свою устрашающую сдержанность. Он мог быть вполне приятным — случайный попутчик на отдыхе.

— Ни одна курица на парня не взглянет, пока он не отрастит новый хвост, — весело заявил он, — и вы вовсе не должны передо мной оправдываться. Это был не мой петух.

— Нет, — согласилась я. — Но у меня такое чувство, что это ваш…

Я замолчала.

— Что?

— Нет, ничего. Боже милостивый, как красиво!

Мы неслись по высокогорной белой дороге по склону Парнаса. Внизу слева круча обрывалась в долину Плейстуса — реки, которая, извиваясь между величественными склонами Парнаса и покатыми гребнями Кирфиса, устремлялась на равнину Крисы, а затем к морю.

Вдоль всего Плейстуса (в это время года его иссохшее каменистое ложе белой змеей блестело на солнце), наполняя долину разноголосыми, шепчущими серебристо-зелеными волнами, текли оливковые рощи, сами словно река, — зелено-серебряный поток пушистых ветвей, нежных, как морская пена, над которым вездесущий ветерок скользит не летучими тенями как над пшеницей, но бледным дуновением, легкими, прерывистыми вздохами, которые вздымают и раскачивают кроны олив, точно разбрасывая пену. Длинные тусклые волнистые ряды тянутся друг за другом вниз по долине. В конце долины Парнас вклинивается в поток длинным утесом, море серых деревьев точно разбивается о него, затопляет и отступает, чтобы хлынуть на плоскую равнину, все еще волнуясь, по-прежнему подрагивая и мерцая, как текущая вода, пока на западе течение не усмиряют отроги дальних гор, а на юге навстречу ему является неожиданно яркое, сверкающее море.

Помолчав, я спросила:

— Вы остановились в Дельфах?

— Да. Я там уже несколько дней. Вы надолго приехали?

Я засмеялась:

— Пока деньги не кончатся, а это, боюсь, ненадолго. Вот только не знаю, найдется ли для меня номер. Я выехала внезапно и ничего не заказывала. Кто-то мне говорил, что «Аполлон» — хороший отель.

— Очень хороший. Сейчас Дельфы переполнены, но уверен, где-нибудь отыщется местечко. Может, уговорим «Аполлона» выселить кого-нибудь ради вас. — Пауза. — Не пора ли нам познакомиться? Меня зовут Лестер.

— Я — Камилла Хейвен, — медленно произнесла я, глядя на него, — но сегодня я выступаю под чем-то вроде псевдонима. Можно сказать, я — «девушка Саймона».

Темные брови взлетели вверх. Быстрый, молниеносный, потрясенный взгляд, и он снова стал смотреть на дорогу. Потом сказал ровным голосом:

— Чрезвычайно польщен. Но почему? Из-за того, что я выручил вас в Арахове?

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. А вот об этом я не подумала. И я быстро заговорила:

— Нет. Я только имела в виду, что представляю ее — ту, другую девушку — с самых Афин. Из-за машины.

— Машины? — тупо поинтересовался он.

— Да. — Я сглотнула и посмотрела на него. Похоже, звучит это еще глупее, чем я думала. — Это… О господи, я начинаю не с того конца, но… в общем, это ваша машина. Из Афин.

— Боюсь, я чего-то не понял. Моя машина? Из Афин? И что это за «другая девушка»? Простите, но о чем, собственно, вы толкуете?

— Прошу прощения. Я не должна была столь неожиданно обрушивать все это на вас. Лучше я начну сначала. Я… я совершила глупость и надеюсь, что вы не станете очень уж сердиться на меня, мистер Лестер. Если позволите, я сейчас же объясню, как все произошло, но суть в том, что это та самая машина, которую вы ждете. Девушка, та, что вы послали нанять автомобиль, не пришла за ним, и мне по ошибке достался ключ, поэтому… в общем, я привела ее вам. Я… я надеюсь, все в порядке. Это просто замечательно, что я вас нашла…

— Минутку. Простите, что перебиваю, но… короче, я все еще не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. Вы сказали, кто-то заказал машину в Афинах, вы получили ключ и привели ее сюда?

— Да. — Прозвучало это как-то тускло и глухо. — Так это… это не вы?

— Определенно не я. Я ничего не знаю ни о какой машине ни из Афин, ни откуда-либо еще.

— Но там, в Арахове…

Я запнулась, окончательно смешавшись и чувствуя себя до крайности глупо.

— Что в Арахове?

Машина замедлила ход и съехала на маленький мостик, косо пролегавший над узким ущельем, затем рванула вверх по извилистому склону. Он заговорил небрежным тоном, но почему-то я почувствовала в нем острый интерес.

— Так что вас навело на мысль, что я должен знать об этом?

Я быстро спросила:

— Я что, ошиблась? Я подумала… Послушайте, вас зовут Саймон или нет?

— Имя — мое. Вам сказали в Арахове? Те мужчины?

— Нет. Хотя в каком-то смысле да. Но… сейчас это не важно. Вы говорили, что остановились в Дельфах?

— Да.

Я тупо, но решительно заявила:

— Тогда это должны быть вы! Просто обязаны!

— Уверяю вас, нет. — Быстрый оценивающий взгляд, видимо, отметил мои горестные переживания, потому что Саймон улыбнулся и мягко сказал: — К сожалению, я так и не понял, в чем, собственно, дело. Наверняка вам в гараже дали фамилию и адрес заказчика. Вы их потеряли? Или забыли записать, или еще что?

Я отозвалась тоненьким голоском:

— В том-то и дело. Я их никогда и не знала.

Судя по его виду, он очень удивился, а потом, как мне показалось, развеселился.

— Понятно. Вы ничего не знали. Кроме, как я понимаю, имени Саймон.

— Да. Я же сказала, что сделала глупость. Сначала все казалось нормальным, а в Арахове я подумала, что все обернулось просто прекрасно, как в романе, но теперь…

Я умолкла. И, отведя взгляд, посмотрела в голубую глубь долины. Помолчав, с наивным простодушием высказала свои мысли вслух:

— О господи, а это было бы так чудесно, если бы это были вы!

И только договорив, я сообразила, как это звучит. Второй раз за несколько минут я почувствовала, как жаркий румянец заливает щеки. Я открыла рот, чтобы хоть что-то сказать, хоть что-нибудь, но он меня опередил и галантно произнес:

— Совершенно с вами согласен. Однако послушайте, не стоит так переживать. Может, все не так плохо, как вы думаете. И потом, если вы, конечно, позволите, я могу помочь вам. Вас не затруднит рассказать, что же все-таки произошло?

Я рассказала. Придерживаясь голых фактов, я поведала ему все с того самого момента, когда передо мной явился человечек с ключом, до той роковой секунды, что привела меня — на мой взгляд, очень точно — к стопам Саймона Лестера в Арахове. Только факты, ни слова о жалком сплетении моих побуждений и опасений, о критическом самоанализе, о неуклюжей браваде…

Однако, завершив рассказ, я поняла, что выдала несколько больше, чем собиралась. Странно, но я ничего не имела против.

Вот и рассказала. Он заверил, что поможет. Я предоставила все ему. Знакомое чувство, хотя и не совсем.

Я откинулась на сиденье, расслабилась и впервые с одиннадцати часов утра почувствовала себя свободно. Внизу легкий белоногий ветерок бежал над волнующимися оливами, а рядом, вдоль раскаленной дороги, солнце выбивало пыльный дух из рыжей земли, и жаркие скалы обдавали нас зноем.

Мой попутчик молча выслушал эту нелепую историю и теперь просто сказал:

— Понятно. Короче говоря, суть в том, что вы привели некую неведомую машину некоему неведомому человеку, который жаждет ее неизвестно для чего, и вы не знаете, где его найти.

— Не очень-то приятный вывод, но все правильно. Я же сказала, это было глупо.

— Очень может быть. Но на вашем месте я бы поступил точно так же.

— Вы?!

Он засмеялся:

— Конечно. Какой здравомыслящий человек устоит против такого соблазна?

— Честно?

— Честно!

Я глубоко вздохнула:

— Вы даже не представляете, как утешили меня! Мне стало гораздо лучше! Уж вы-то справились бы с этим приключением самым достойным образом! Похоже, одной смелости здесь маловато, нужны еще соответствующие знания. Вы бы никогда не застряли в Арахове. А если б и застряли, то уж сумели бы выехать!

— А? Да, — сказал он. — Арахова. — И вновь словно ставни захлопнулись. Со вздохом мой спутник добавил: — Саймон из Дельфов…

Я сразу откликнулась:

— Правда странно? Что вас двое? А тот человек из Крисы, что я вам рассказывала, не знает никого с таким именем. А Дельфы маленькие?

— О господи, да.

— Ну тогда он должен бы знать, ведь правда? Потому-то я и была так уверена, что это вы.

Он не ответил. И опять тот же вид — бесстрастный, непроницаемый; неприступная стена с шипами наверху. Я нерешительно посмотрела на него и заговорила:

— Может, это какое-нибудь недоразумение? Я хочу сказать, может, это все же вы; может, кто-то неправильно понял поручение и все это — просто путаница? Может, вы знаете кого-то в Афинах, кто мог?..

— Нет. — Коротко и ясно. — Совершенно невозможно. Целую неделю не связывался с Афинами, — не представляю, как можно перепутать несуществующее поручение. И потом, вы говорили, что машину заказывала девушка. Понятия не имею, кто бы это мог быть. Нет, сожалею, но ко мне это не имеет ни малейшего отношения. — Он чуть помолчал и добавил уже другим тоном, словно почувствовал, что был слишком резок: — Но пожалуйста, не беспокойтесь больше. Скоро мы во всем разберемся, и вы сможете спокойно насладиться Дельфами. Думаю, они того заслуживают.

— Они, должно быть, очень хороши.

— Очень. — И он эдак с ленцой кивнул вперед. — Селение отсюда не видно, но руины лежат по эту сторону горы, в изгибе, под вон теми высокими скалами. А это вот — храм Аполлона, в скалах, его еще называют храмом Солнца. Видите?

Я видела. Прямо перед нами выступал далеко в долину огромный утес, поток оливковых рощ завихрялся вокруг него, словно вода вокруг носа корабля, и разливался большим гладким озером, заполняя равнину. Наверху, где утес под углом примыкал к горе, взору открылся храм Аполлона — шесть каменных колонн абрикосового цвета, сияющих на темном фоне вздымающихся деревьев. Над ними возвышались выжженные солнцем скалы, а у подножия колонн виднелось беспорядочное скопление камней — пока еще неразличимые сокровищницы и святилище. С дороги колоннада казалась какой-то нереальной, не каменной, которую можно пощупать рукой или обработать резцом, а иллюзорной, точно воздвигнутые музыкой колонны из древней легенды; покинутая обитель олимпийца, плывущая — согретая ладонями бога — между небом и землей. Вверху — неописуемое небо Эллады, внизу — серебристый поток олив, вечно струящийся к морю. Ни дома, ни человека, ни зверя. Как в начале начал.

Тут я осознала, что Саймон Лестер остановил машину. Мы, должно быть, стояли уже несколько минут у края дороги в тени пинии. Он молчал. Я тоже.

Но я заметила, что смотрит он не на сверкающие колонны Аполлона. Предмет его пристального внимания располагался где-то гораздо ближе по склону, над дорогой. Я проследила за его взглядом, но ничего не увидела, только голые скалы — зыбкие, плавно текущие вверх в прозрачном мерцании зноя.

Чуть помолчав, я спросила будничным тоном:

— А селение на другой стороне?

— Да. Дорога идет через ту рощу у подножия развалин, огибает склон, а там прямиком в Дельфы. За селением она довольно круто спускается на равнину. Криса — та самая, откуда ваш приятель из кафе, — лежит примерно посредине этого спуска. А на равнине дорога разветвляется — на Амфиссу и на Итею.

— Итея? Там рыбацкая гавань? Где в стародавние времена высаживались паломники?

— Да. Вон, видите дома на берегу моря. — Он внезапно сменил тему, но так плавно, что я поняла: Саймон думал о своем и мысли его были отнюдь не о здешних красотах и о дороге на Итею. — Мне все же любопытно, как вы узнали мое имя. Я так понимаю, от тех мужчин в Арахове. Они что-нибудь сказали?

— Нет, право же. Я пыталась им объяснить, почему никак не решаюсь дать задний ход — просто раньше я этого никогда не делала, а эта машина к тому же такая длинная. Я сказала, что она не моя, что она для некоего Саймона в Дельфах. У них стал такой вид, будто они что-то знают. Потом один что-то сказал остальным, и они все повернулись и уставились на вас. Они так странно смотрели. Не знаю, может, вы заметили?

— Заметил.

— Ну вот и все. Похоже, когда вы появились, они решили, что вы именно тот, кто должен заняться машиной. А потом, когда вы сказали, что прибыли из Дельфов, я подумала, что вы, должно быть, Саймон — «мой» Саймон. Они… — Я запнулась в нерешительности. — Они, кажется, тоже так подумали.

Мгновение, и рука его потянулась к зажиганию.

— Ну так, — спокойно сказал он, — чем быстрее мы доберемся до Дельфов и найдем вашего человека, тем лучше, согласны?

— Конечно. — Я рассмеялась. — Может, он уже стоит у дороги, вглядываясь в даль и пританцовывая от нетерпения. Если только тот человечек не обманул и это действительно дело…

Я остановилась. Только сейчас, повторив чисто автоматически эти слова, я вспомнила.

— Что такое?

Глядя на него, я медленно проговорила:

— Дело жизни и смерти.

Мы поехали дальше. Быстро. Под нами растекалось, волнуясь, море олив — точно сизый туман. А вверху безжалостное солнце ударяло знойными лучами в скалу, словно в медный гонг.

— Он больше ничего не сказал? — спросил Саймон.

— Нет. Но дважды повторил эту фразу.

— «Дело жизни и смерти»?

— Именно. Только мы, конечно, говорили по-французски. Звучало это так: «il у va de la vie».

— И вам показалось, что он говорит серьезно?

Я медленно произнесла:

— Да. Я ему поверила. Не знаю, как сейчас, но тогда я в самом деле поверила, что дело неотложное, потому и проделала эту глупость с машиной.

— Вы взяли машину, а с ней и ответственность из-за какого-то подсознательного чувства крайней необходимости?

— Звучит чересчур определенно, на деле было не так; к тому же были и другие… другие причины. Но в общем, да. Все правильно.

Машина с ревом взобралась по длинному склону, повернула и пошла вниз. Я откинулась на горячую кожу сиденья, сложила руки на коленях и, не глядя на попутчика, сказала:

— Если человечек не обманул, то это даже хорошо, что вы не тот Саймон, правда?

— Даже хорошо, — проговорил он без всякого выражения. — Вот мы и приехали. С чего начнем? С Саймона или гостиницы?

— Со всего сразу. Может, служащие что-нибудь о нем знают; надеюсь, они говорят по-английски. С моими шестью греческими словами далеко не уйдешь.

— С другой стороны, — мрачно заметил Саймон, — они могут завести вас гораздо дальше, чем вы рассчитывали.

Глава 4

В Крису пришел наконец, под Парнасом лежащую снежным; Обращена она склоном на запад, над ней нависает Сверху скала, а внизу глубоко пробегает долина Дикая. Гомер. Гимн Аполлону Пифийскому[11]

Мне повезло: в гостинице был свободный номер.

— Но к сожалению, только на одну ночь. — Хозяин хотя бы говорил на прекрасном английском. — Мне очень жаль, но я не могу сказать ничего определенного о дне завтрашнем. У меня… э-э… как это вы называете?.. предварительный заказ. Возможно, я и смогу принять вас, а возможно, что и нет. Если же не смогу, дальше по улице располагается «Касталия», а на другом краю Дельфов есть домики для туристов. Оттуда открывается величественная панорама, но, — он очаровательно улыбнулся, — там очень дорого.

— Вряд ли там красивее, чем здесь.

Я говорила правду. Селение, состоящее всего лишь из двух-трех рядов розовых, цвета охры и ослепительно-белых домиков с плоскими крышами, расположилось вдоль крутого склона горы. У самого въезда в поселок дорога расходилась в форме буквы Y, разделяясь на две главные улицы, а в месте их соединения как раз и находился «Аполлон», лицом к долине и мерцающему вдали Коринфскому заливу.

Перед гостиницей, на обочине дороги, которую использовали как террасу, высились два больших платана, в их густой тени стояли несколько деревянных столов и стульев. Саймон Лестер припарковал у них машину и ждал за столиком. Покончив с регистрацией, я вышла поговорить с ним.

— Все в порядке. Переночую сегодня здесь, дальше пока не загадываю. — Я протянула ему руку. — Огромное вам спасибо, мистер Лестер. Не представляю, где бы я сейчас была, если бы не вы. Возможно, где-нибудь на дне долины, и орлы Зевса клевали бы мои косточки!

— Рад был помочь. — Он смотрел на меня снизу вверх словно бы оценивающе. — А теперь что вы собираетесь делать? Отдохнуть и выпить для начала чаю, или это, — жест в сторону машины, — слишком вас беспокоит?

Я сказала неуверенно:

— Да, пожалуй. Очевидно, следует сразу же этим и заняться.

— Послушайте, — произнес Саймон, — надеюсь, вы не обидитесь на мои слова, но, судя по вашему виду, вам бы лучше отдохнуть. Предоставьте это, пожалуйста, мне, ну хотя бы сейчас. Почему бы вам не пойти в номер, прилечь, заказать чай, — между прочим, у них здесь отличный чай, — а я пока займусь расспросами?

— Но как же так? Вы вовсе не должны… я хочу сказать, это же нелепо, что вы станете заниматься моими проблемами, — проговорила я немного смущенно, однако от всей души желая, чтобы он и впрямь взял это на себя. И добавила не очень уверенно: — Я не могу вам позволить…

— Но почему? Это было бы жестоко — дать мне от ворот поворот и сказать, чтобы я не лез не в свое дело.

— Ничего подобного я не имела в виду. И вы это знаете. Просто это…

— Это ваше дело и вы хотите сами с ним разобраться? Согласен. Но должен признаться, я и сам уже сгораю от любопытства, и потом, дело это отчасти и мое — с той самой поры, как мой двойник впутал сюда и меня. Я был бы вам очень признателен, если бы вы все же позволили мне помочь. Кроме того, — добавил он, — если честно, ведь вам хочется отдохнуть и выпить чаю, пока я займусь расследованием со своим хоть и беглым, но довольно своеобразным греческим?

— Я… — запнулась я, но тут же решительно договорила: — Я просто мечтаю об этом.

— Значит, так тому и быть. — Он посмотрел на часы. — Сейчас почти двадцать минут пятого. Договоримся… через час? Вернусь с докладом в половине шестого. Идет?

— Идет. Но вдруг вы его найдете, а он рассердится… — растерянно сказала я, глядя на Саймона.

— Ну и что?

— Не хочу, чтобы вы отвечали за случившееся. Это нечестно, я заварила кашу, мне и расхлебывать.

— Вы и не представляете, — таинственно сказал он, — насколько ответственным я уже чувствую себя. Ну что ж, до встречи.

Махнув рукой, он направился вниз по улице.

Большое окно и балкон моего номера выходили на долину. Ставни были закрыты от солнца, но даже так комната была полна ослепительного света, проникавшего в отверстие в ставнях, отчего она казалась круглой. Как только дверь за горничной, показавшей мне номер, закрылась, я подошла к окну и распахнула ставни. Меня словно опалило зноем.

Солнце уже катилось на запад, и долина и равнина за ней точно отяжелели от усыпляющей жары. Течение олив застыло, и исчезло даже призрачное ощущение прохлады, создаваемое их струящимися серыми листьями. Вдали уголок сверкающей воды очерчивал край равнины, его сияние резало глаз, будто раскаленный луч от увеличительного стекла.

Я закрыла глаза и захлопнула ставни. Затем скинула одежду и долго наслаждалась прохладной водой. Я сидела на кровати и расчесывала волосы, когда горничная принесла чай. Я пила чашку за чашкой — Саймон Лестер оказался совершенно прав, чай был отменный, — откинувшись на подушки и положив ноги на спинку кровати. Я не думала о Саймоне — ни об одном из них, — не думала о машине, я не думала ни о чем, только о маленькой прохладной белой комнате.

Вскоре я поставила поднос на столик у кровати, устроилась поудобнее, чтобы отдохнуть, и сама не заметила, как уснула…

Проснулась я от свежести и шума дождя, что было просто немыслимо. Свет по-прежнему пробивался сквозь ставни, и когда я отворила их, то увидела, что солнце, хоть и опустилось ниже, все еще сверкает в полную силу. Мое окно было наполовину в тени: две ветви платана протянулись между мной и садящимся светилом. То, что я приняла за шум дождя, был шелест листьев: они шуршали и перешептывались на легком ветерке, принесшем вечернюю прохладу.

Я взглянула вниз, на террасу под балконом. Он был там. Сидел под платаном и курил. Его стул стоял у самой ограды, одна рука покоилась на изгороди. Он сидел, расслабившись, ничего вокруг не замечая, и пребывал в абсолютном покое. Машина стояла на своем месте. Если он и не нашел другого Саймона, а очевидно, так оно и было, то отнюдь не казался особо этим огорченным.

Задумчиво глядя на него, я подумала, что, пожалуй, Саймона Лестера не так-то легко огорчить. Это спокойствие, нарочитая небрежность, веселый нрав… он явно в ладу с жизнью… и при всем при этом есть в нем что-то чрезвычайно труднообъяснимое. Сказать, что он знает, чего хочет, и берет это, — значит создать ложное представление; вернее будет сказать, что, приняв решение, он выполняет его и тут же отбрасывает, причем с такой легкостью, которая свидетельствует о его почти пугающей уверенности в себе.

Вряд ли я распознала все это в первый же день; может, просто отметила наличие качеств, у меня явно отсутствующих, но точно помню, что в первое же мгновение ясно ощутила его самоуверенность, причем намного ярче и сильнее, чем за долгие годы великосветского бахвальства Филипа; правда, эта самоуверенность была совсем иного сорта. В чем именно заключается разница, я тогда не знала. Знала я только, что чувствую некую смутную благодарность Саймону за то, что он дал мне возможность не выставлять себя посмешищем, и более явственную за то, что так спокойно взялся помочь мне в этом деле с «другим Саймоном»…

Интересно, думала я, вновь закрывая ставни, а он вообще удосужился поискать его?

И решила, что нет.

Как оказалось, я была к нему несправедлива.

Когда я спустилась вниз, он сидел, засунув руки в карманы, поглощенный созерцанием машины на пару с греком в ярко-голубой рубашке со значком гида на груди.

Саймон взглянул на меня и улыбнулся:

— Как отдохнули?

— Замечательно, спасибо. А чай и правда был хорош.

— Рад слышать. Надеюсь, теперь у вас достанет сил снести удар судьбы? — Он кивнул на машину.

— Так я и думала. Вы его не нашли?

— Ни следа. Я побывал в других гостиницах, но там нет постояльцев с таким именем. Потом я зашел в музей к Георгиосу. Он сказал, что никаких Саймонов в Дельфах не знает.

— Кроме вас, кирие Лестер, — вставил грек.

— Кроме меня, — согласился Саймон.

Я спросила довольно беспомощно:

— Что же нам делать?

— Кирие Лестер, — заговорил грек, как-то странно поглядывая на него, — а может, никакого другого Саймона-то и нет? И это вовсе не ошибка? Просто кто-то… э-э, как это по-вашему?.. использует ваше имя?

— Произносит мое имя всуе? — Саймон рассмеялся, но я знала, что подобная мысль уже приходила ему на ум. Мне, кстати, тоже. — Маловероятно. Во-первых, кто? А во-вторых, если некто и воспользовался моим именем и дело действительно было столь срочным, он бы уже непременно явился востребовать эту чертову штуковину.

— Похоже, вы правы.

— Держу пари, что прав. Однако я доберусь до сути этой хоть и пустяковой, но все же очень странной истории — и не только ради присутствующей здесь мисс Хейвен, столь обеспокоенной этим делом. Послушайте, Георгиос, а вы точно уверены? Ну, что здесь нет другого Саймона, пусть даже, на ваш взгляд, совсем неподходящего? Какой-нибудь дедушка с деревянной ногой, или пастушок лет семи с половиной, или, может, кто-нибудь из тех, кто работает на раскопках?

— О последних не скажу, хотя вы, конечно, правы — они вполне могут прийти за машиной. А вот в Дельфах ни одного. Вообще никакого.

— А где-нибудь по соседству? Ведь вы же местный, должно быть, многих знаете в округе? Может, в Крисе?.. Это всего в нескольких километрах отсюда. Что скажете?

Георгиос покачал головой:

— Нет. Точно говорю. Я бы помнил. И в Арахове…

Саймон провел пальцем по крылу автомобиля, затем внимательно его оглядел.

— Да?

Георгиос договорил, точно извиняясь:

— В Арахове тоже такого не помню.

Саймон вынул носовой платок и вытер палец.

— Ну, это-то я выясню. Вечером я опять туда поеду.

Грек быстро взглянул на него, как мне показалось с любопытством. Но сказал только:

— Ага. Вы уж извините, но это все, что я знаю, хотя… Впрочем, нет, это к делу не относится. Вам не пригодится.

— Кто знает? Пожалуйста, скажите. Вы о ком-то вспомнили?

— В Итее есть некий Самонидис, — медленно проговорил грек. — Не думаю, что он тот, кто нужен, но никого больше не знаю. Возможно, кирие, вы захотите расспросить кого-нибудь еще? Я-то не всех знаю. Есть, правда, Илия Сарантополо, мой кузен, он работает в полиции, в отделе туризма. Он сейчас в конторе, а может, в кафе. Если хотите, я покажу, где это, — напротив почты.

— А, знаю, — отозвался Саймон. — Спасибо, но я очень сомневаюсь, что ваш кузен знает больше, чем вы. Однако это небольшое осложнение уже начинает действовать на нервы. Вполне вероятно, что оно само собой разрешится, и очень скоро, но все же, полагаю, нам не следует сидеть сложа руки. Навестим-ка мы вашего Самонидиса в Итее. А кстати, кто он такой, этот Самонидис?

Георгиос, конечно, понял вопрос буквально.

— Он держит маленькую булочную возле кинотеатра на главной улице. Магазинчик выходит прямо к морю. Яннакис Самонидис. — Он посмотрел на часы. — Автобус через десять минут. Магазин недалеко от автобусной остановки.

Саймон сказал:

— У нас есть машина, — и улыбнулся, поймав мой взгляд.

Я довольно сдержанно улыбнулась в ответ. Машина стояла рядышком, точно насмешка. Мне даже смотреть на нее было противно.

Саймон кивнул Георгиосу, что-то сказал ему по-гречески и распахнул передо мной дверцу автомобиля.

Я сказала с сомнением:

— А может, не стоит?

— Почему же? Вполне законная попытка доставки. Поехали. Чем быстрее доберемся до Итеи, тем лучше. Через час стемнеет. Или вы устали?

— Нет-нет. Но… поведете ее вы, мистер Лестер?

— Еще бы! Вы не видели эту дорогу! И пожалуйста, давайте перейдем на «ты». Зовите меня просто Саймон. Звучит гораздо лучше, чем «мистер Лестер», и к тому же… — он коварно усмехнулся, усаживаясь в машину, — создаст вам некоторую иллюзию покоя.

Я ничего на это не ответила, лишь глянула на него, но едва мы тронулись, я вдруг сказала:

— Мне становится страшно, — и сама удивилась.

Во взгляде, которым он меня одарил, было изумление, но, что довольно странно, ни капли веселья.

— Сильно звучит.

— Вполне возможно. Однако не в моих устах. Трусливее меня на всем белом свете не сыщется. И зачем только я вмешалась! Стояла бы эта противная штуковина по-прежнему на площади Омония, а…

— А ты по-прежнему безумно хотела бы попасть в Дельфы?

— Истинная правда, — признала я. — Но ведь ты понимаешь, о чем я?

— Ну конечно.

Машина осторожно пробралась по узкой верхней улочке, преодолела небольшой подъем напротив домика священника и нырнула на нижнюю дорогу, ведущую из селения.

Внезапно я спросила:

— Ты в самом деле считаешь, что Самонидис и есть тот человек, которого мы ищем?

— Вовсе нет. — Кажется, он почувствовал, что это прозвучало резковато, и добавил: — В любом случае стоит проверить.

— Чтобы я не терзалась от бездействия?

Никакого ответа. Я добавила:

— Знаешь, это было бы совершенно невероятное совпадение, если бы в Дельфах оказалось два Саймона.

— Имя довольно редкое, — произнес он ровным голосом.

Я ждала, но продолжения не последовало.

Поселок остался позади.

Начался медленный спуск. Недавно дорогу расширили, и по бокам высились насыпи из рыжей земли и камней. Эти насыпи и груды казались живыми ранами на обожженной земле. Знойные лучи заходящего солнца заливали их ярким янтарным светом, и на его фоне сухой чертополох, что рос повсюду, вырисовывался изящно и четко, как замысловатая филигрань из медной проволоки. Наверху виднелись новый отель и туристский павильон, которые, как и рваные насыпи вдоль дороги, казались увечьем, чем-то чужеродным и оскорбительным. Изогнутые окна сверкнули, когда мы проехали мимо и вписались в первый крутой поворот.

Я невзначай спросила:

— Ты здесь в отпуске?

Я только хотела поддержать разговор, вопрос был самый обычный, повседневный — такой вполне можно задать при встрече в подобном месте; но едва я его произнесла, как тут же сообразила, что звучит он явным продолжением моего последнего высказывания. Я было собралась что-нибудь добавить, но мой спутник уже заговорил, и, судя по тону, ничего подозрительного в моих словах он не углядел.

— В каком-то смысле да. Я школьный учитель. У меня дом в Уинтрингеме. Занимаюсь античной филологией.

Я ожидала чего угодно, но только не этого: сама респектабельность, — засвидетельствовано и скреплено печатью.

Я проговорила слабым голосом:

— Тогда понятно. Тебя, конечно же, интересуют здешние места. Как и меня.

— Только не говори, что мы коллеги! Неужели еще один нищий ментор?

— Похоже на то.

— Античка?

— Да. Только в школе для девочек под этим подразумевается латинский, к моему стыду и огорчению.

— Ты не знаешь древнегреческий?

— Знаю немного. Совсем чуть-чуть. Но порой этого хватает, чтобы уловить слово и понять, о чем идет речь. Моих азбучных знаний вполне довольно, чтобы строить фантастические догадки о смысле и назначении некоторых местных объявлений, а в древнем театре Ирода Аттического в Афинах я пережила необычайные чувства, просто дух захватывало, когда хор в «Антигоне» взывал к Зевсу на фоне глубокого черного неба, вот уже три тысячелетия внимающего этому зову. — Я слегка смутилась от собственного красноречия и добавила: — Что за ужасная дорога!

Машина накренилась, вписываясь в очередной крутой вираж, и нырнула к подножию огромного плеча Парнаса, пронзающего Крисейскую долину. Под нами лежала деревня, а за ней на мили и мили, до самого моря, разливались оливы.

Саймон весело сказал:

— Во всех местных автобусах у водителей на лобовом стекле висят иконы и перед иконой горит маленький красный огонек на батарейке. На этой дороге на каждом повороте икона мотается из стороны в сторону, как сумасшедшая, и все сидят и крестятся.

Я улыбнулась:

— Включая водителя?

— Точно. Включая водителя. Думаю, что иногда, — продолжал Саймон, — он еще и глаза закрывает. — Тут он направил отнюдь не маленькую машину в очень крутой поворот, в дюйме обошел идущий впереди фургон и добавил: — Свои уже можешь открыть. Это — Криса.

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— Прости. Должно быть, нервы сдали.

— Просто ты очень устала. Выпьем чего-нибудь в Итее, а потом уж отправимся на поиски Самонидиса.

— Нет, пожалуйста, — запротестовала я слишком поспешно.

Он быстро взглянул на меня:

— Ты что, действительно боишься?

— Я… да… Боюсь.

— А я так не переживаю. Нет, правда, я совершенно спокоен. Наверняка ерунда какая-то, иначе бы уже все давным-давно выяснилось.

— Знаю. Знаю, что все это вздор. Глупость, пустяки и вообще ничто, но, говорю же тебе, я самая отъявленная трусиха в мире. Честное слово. Годами убеждала себя, что при случае сумею действовать не глупее других и вполне самостоятельно, однако теперь понимаю… Да ведь я даже обычных сцен не выношу, и как мне пришло в голову, что я справлюсь со столь затруднительным положением, ума не приложу.

Я умолкла, ошеломленно сообразив, что ничего подобного в жизни не говорила Филипу и не скажу даже через сто лет.

Саймон произнес невозмутимо:

— Не волнуйся. Я же здесь. Что бы ни случилось, я тебя спасу, так что сядь поудобнее и отдохни.

— Если, — сказала я, — найдем Саймона.

— Если найдем, — сказал Саймон.

По приезде в Итею я с радостью свалила все на него.

Итея — порт, в коем в древние времена высаживались паломники, направляющиеся в дельфийское святилище Аполлона. Храм много столетий являлся религиозным центром всего Древнего мира, и в наши дни мы, пользующиеся современным транспортом, дивимся, какие расстояния преодолевали пилигримы пешком, верхом или на маленьких суденышках, чтобы поклониться богу света, мира и врачевания или же попросить совета у знаменитого оракула храма. Самый легкий путь лежал через Итею. Путешествие по морю, со всеми его опасностями, было менее мучительно и рискованно, чем путешествие по дороге, идущей через горы, и здесь, в маленьком порту Итеи, собирались паломники, чтобы посмотреть из гавани на изгиб реки Плейстус и на вздымающийся за ней отрог Парнаса, где гнездятся нынешние Дельфы, и на сверкающие утесы Сияющих скал, что стоят на страже святого источника.

Сегодня Итея — неопрятная рыбацкая деревушка с единственной улицей, вдоль которой лицом к морю выстроились магазинчики и таверны. От моря их отделяет дорога и ярдов пятьдесят пыльного бульвара, где в тени перечных деревьев собирается мужское население деревушки, чтобы пропустить стаканчик анисовой со льдом и пожевать липкие медовые лепешки.

Саймон остановил машину под деревьями и подвел меня к расшатанному металлическому столику, на котором было чуть меньше ос, чем на остальных.

Я бы с удовольствием выпила еще чаю, но устыдилась этого чисто английского пристрастия, к тому же не была уверена, что мне предложат нечто хотя бы отдаленно похожее на чай, а потому попросила холодного лимонада. Лимонад и в самом деле оказался холодным, невероятно вкусным (из свежайших фруктов) и ужасно шипучим; к нему мне подали маленькие пирожные наподобие наших «пшеничных жгутиков», безумно переслащенные медом и посыпанные измельченными орехами. Очень вкусно! Осам тоже понравилось.

Когда мы доели, я демонстративно попросила еще булочек и осталась поглощать их, пока Саймон отправился на поиски булочной Самонидиса.

Я смотрела ему вслед, задумчиво отгоняя невероятно больших и докучливых ос.

Почему-то мне не верилось, что Яннакис Самонидис — тот, кто нам нужен. «Месье Саймон из Дельфов…» А в Дельфах только один месье Саймон.

И эта его скрытность там, в Арахове, и то, как Саймон уклонялся от моих расспросов, что он делает в Дельфах… Это уже не походило на слегка загадочную головоломку. Дело быстро преображалось в тайну, и в центре ее пребывал Саймон. И «девушка Саймона»…

Я доела и поднялась. Перед уходом Саймон заплатил официанту. Я увидела его в дверях какого-то заведения чуть выше по улице. Очевидно, это был ресторан — снаружи стояла большая жаровня, над которой на вертеле жарился целый баран. Поворачивала вертел дородная женщина в голубом переднике. Похоже, Саймон расспрашивал ее, она энергично кивала, а затем указала свободной рукой куда-то вверх по улице.

Саймон оглянулся, увидел, что я стою под перечным деревом, и помахал мне. Потом сделал какой-то неопределенный жест, указывая в другой конец улицы, и быстро зашагал прочь.

Растолковав его жест в том смысле, что он кое-что узнал, но идти за ним не следует, я осталась стоять на месте и лишь проводила его взглядом. Он прошел около сотни ярдов, остановился, посмотрел на афишу и устремился во тьму пустого кинотеатра. Едва он скрылся из виду, я развернулась и побрела по бульвару. Я была только благодарна, что он взял расспросы на себя. Если он и впрямь средоточие тайны, то может оставить ее при себе, ради бога.

А тем временем я решила сделать то, ради чего, собственно, и приехала в Дельфы. С той минуты, как случай привел меня в Итею, отправной пункт древних пилигримов, я подумывала о том, чтобы увидеть святилище, как его видели паломники, впервые ступив на берег Коринфского залива.

Я быстро зашагала вдоль гавани. Справа в закатных лучах тускло поблескивало море, в опалово мерцающей бухте плыла рыбацкая лодка, бирюзово-белая; нос суденышка вспарывал ясные волны, вздымающиеся над его прозрачным отражением. Под таким же алым парусом приплывали в гавань богомольцы, когда бог еще не покинул Дельфы.

Пройдя гавань, я торопливо пересекла улицу. Мне хотелось обойти ряд уродливых построек и войти в старую оливковую рощу, откуда можно будет полюбоваться долиной Плейстуса — лишь древние скалы, вековые деревья да небо до самого святилища.

За главной улицей тянулись несколько жалких мощеных улочек; на пыльных пятачках между деревьями как попало рассыпались домики. Я прошла последний дом, отделенный от улицы неким строением, напоминавшим рухнувший лабаз, и направилась по потрескавшемуся асфальту, который, казалось, вел прямо на опушку оливковой пущи. Асфальт был испещрен трещинами, точно мостовая взбесилась, а сквозь изломы рос чертополох. Я спугнула пасущегося ослика, он рванул под деревья и, подняв густую пыль, скрылся в тени. Вскоре асфальт кончился, под ногами оказалась мягкая земля, и меня обступил глубокий полумрак рощи. С наступлением вечера легкий ветерок усилился, и в вышине оливы вновь начали свое плавное течение.

Впереди показался просвет — судя по всему, там должна быть поляна, и я прибавила шагу. Мне повезло. Передо мной возвышался небольшой холм, к северу от него могучие оливы редели. С вершины этой маленькой горы, за зыбучими кронами деревьев, открывался вид на старую Священную дорогу, не тронутую и не изуродованную веком нынешним, моим веком. Я постояла несколько минут, вглядываясь в древнюю святыню в сгущающихся сумерках.

Колонны храма виднелись за изгибом Крисейского утеса, но мешала черная расщелина Касталии и огромные скалы над ней, что зовутся Пламенеющая и Розовая — Сияющие скалы… В лучах заходящего солнца Пламенеющая казалась охваченной огнем.

Вот так надо приходить в Дельфы: не прямиком в развалины, шаг в шаг за гидом, но сойти на берег с маленького суденышка в жемчужной бухте и увидеть все это, как некогда видели они пылающую вдали, как путеводная звезда, цель странствия.

Что-то, словно частица самой тьмы, скользнуло по щеке. Летучая мышь. Стемнело, быстро наступала эгейская ночь. Я повернулась взглянуть на огоньки домов, но разглядела лишь тусклые уличные фонари, слабо поблескивающие вдоль кромки моря. Они казались такими далекими-далекими. Под огромной оливой, где я стояла, мрак нависал, точно облако. Я направилась обратно в деревню.

Чтобы не возвращаться той же дорогой, я пошла, как мне показалось, напрямик к машине. Углубившись в рощу, я шагала между искривленных темных стволов.

Ярдов через сто деревья наконец стали расступаться. Слева я увидела огни первого дома, аванпоста деревни, и заторопилась к нему по мягкой пыли, но вдруг справа вспыхнул яркий свет, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. За деревьями включили электрический фонарик. То ли из-за сегодняшних приключений у меня разыгралось воображение, то ли я слишком прониклась древними таинствами, но факт остается фактом: я здорово испугалась и притаилась за громадной оливой.

И тут я сообразила, что к чему. Прямо в роще стоял дом — обычная коробочка в два окна, с поленницей, сарайчиком и тощими цыплятами, бредущими в курятник, притулившийся в винограднике. В свете фонаря я увидела мужчину около припаркованного у стены дома автомобиля. Похоже, джипа. Мужчина резко поднял капот, направил луч на мотор и склонился над ним. Я разглядела его лицо, освещенное странным преломленным светом, — истинно греческое лицо, смуглое, с широкими скулами героя, — и округлую голову, покрытую крутыми кудрями, как у статуи.

В доме, должно быть, включили лампу — мягкий прямоугольник света косо упал из окна, осветив запыленную утварь во дворе: колоду с воткнутым в нее слабо заблестевшим топором, пару обшарпанных канистр, щербатую эмалированную миску с кормом для кур. Мой беспричинный страх пропал, и я быстро повернулась, чтобы продолжить путь.

Мужчина у джипа, наверное, заметил движение в темноте — он поднял голову. Я мельком увидела его лицо. Он улыбался. Я заторопилась прочь. Луч фонаря скользнул мне вслед, но грек и не думал преследовать меня.

Саймон сидел в машине и курил. Увидев меня, он вышел из автомобиля, обошел его и открыл мне дверцу. На мой вопросительный взгляд он отрицательно покачал головой.

— Безнадежно. О чем и как только я не спрашивал — нет, это тупик. — Он сел за руль и включил зажигание. — Я считаю, надо с этим заканчивать. Вернемся в Дельфы, пообедаем, а всю эту историю оставим. Как-нибудь само образуется.

— А образуется?

Он развернул машину, и мы покатили в Дельфы.

— Думаю, да.

Мне вспомнились мои размышления о «тайне», и я не стала спорить. Сказала просто:

— Что ж, тогда оставим. Как скажешь.

Я заметила его взгляд, но он промолчал. Огни деревни остались позади, а мы, набирая скорость, понеслись по узкой дороге. Саймон бросил мне на колени какой-то стебелек с листьями; едва я коснулась их, как тут же ощутила восхитительный аромат.

— Что это?

— Базилик. Растение повелителей.

Я провела листьями по губам. Аромат был сладкий, мятный и такой сильный, что заглушал запах пыли.

— Горшок с базиликом? Под его листьями бедняжка Изабелла схоронила голову Лоренцо?[12]

— Точно.

Мы помолчали. На перекрестке фары высветили знак «Амфисса, 9». Мы свернули направо — к Крисе.

— Ты ходила смотреть на Священную дорогу? — спросил Саймон.

— Да. В закатных лучах мне открылся чудесный вид. А Сияющие просто потрясают.

— Значит, ты нашла холм?

В моем голосе, должно быть, прозвучало изумление:

— Ты о нем знаешь? Ты уже был здесь прежде?

— Был. Вчера.

— В Итее?

— Да.

Дорога пошла вверх. После короткого молчания он добавил тем же тоном:

— Знаешь, я действительно понимаю во всем этом не больше тебя.

Листья базилика были прохладными, и я опять провела ими по губам. Наконец я сказала:

— Извини. Кажется, ты видишь меня насквозь. Но что я должна была думать?

— Возможно, именно то, что подумала. Ситуация тем не менее странноватая, и вряд ли это нужно доказывать. — Он улыбнулся. — Спасибо, что не притворяешься, будто не понимаешь, о чем я говорю.

— Но я понимаю. И сама думаю почти так же.

— Знаю. Однако девять женщин из десяти спросили бы: «Что ты имеешь в виду?» — после чего мы погрязли бы в восхитительной бессмыслице обвинений и объяснений.

— В этом нет никакой нужды.

— «Антоний всегда собою будет»[13], — сказал Саймон.

Я невольно спросила:

— Что ты имеешь в виду?

Он засмеялся:

— Не важно! Ты поужинаешь со мной сегодня?

— Спасибо, мистер Лестер.

— Саймон.

— Саймон. Но возможно, мне надо… я хочу сказать…

— Вот и прекрасно. У тебя в гостинице?

— Послушай, я не сказала…

— Ты мне должна ужин, — произнес он хладнокровно.

— Должна? Ничего я не должна! С чего ты это взял?

— В качестве компенсации за то, что ты меня подозреваешь, в чем бы эти подозрения ни заключались.

Мы взбирались по извилистой улочке Крисы, и, когда проезжали освещенный магазин, Саймон взглянул на часы.

— Сейчас почти семь. Через полчаса устраивает? Скажем, в половине восьмого?

Я сдалась:

— Когда тебе будет угодно. Но это не слишком рано для Греции? Ты так проголодался?

— Не то чтобы. Однако дело не в этом. У меня есть кое-какие дела, и я хотел бы заняться ими сегодня вечером.

— Ясно. Ну что ж, для меня это не слишком рано. Во время ланча я всего лишь перекусила, да и то без всякого удовольствия — очень уж волновалась. Так что спасибо. Буду рада. Ты сказал, в «Аполлоне»? Ты тоже там остановился?

— Нет. Когда я приехал, гостиница была переполнена, и мне позволили ночевать в студии на горе. Ты ее не видела. Большое уродливое квадратное здание футах в двухстах над селением.

— Студия? Ты хочешь сказать, художественная студия?

— Именно. Не знаю, что там было раньше, но сейчас какой-то меценат взял ее под свое крыло, и теперь туда пускают художников и честных студентов, которые не в состоянии оплатить гостиницу. Вообще-то, я пробрался туда обманным путем, но мне так хотелось несколько дней побыть в Дельфах, а я ничего не мог найти. И когда я устроился в студии, оказалось, что лучшего и не пожелаешь. Кроме меня, в наличии всего один жилец — англичанин, настоящий художник, и к тому же хороший, хоть и не позволяет таковым себя называть.

— Но у тебя есть все основания жить там, — заметила я. — Тебя можно приравнять к студентам. Как преподаватель античной филологии ты имеешь право на любые льготы. Это к вопросу об «обманном пути».

Саймон посмотрел на меня, но в темноте я не смогла разглядеть выражение его глаз. Он сказал довольно резко:

— Я здесь не ради научных изысканий.

— О!

Прозвучало это глуповато, и я очень надеялась, что мой возглас не будет воспринят как вопрос. Тем не менее он повис между нами, точно доминанта в музыке, требующая разрешения.

И вдруг Саймон сказал куда-то в темноту:

— Мой брат Майкл был здесь во время войны.

Криса лежала прямо под нами. Далеко внизу слева вдоль обрыва рассыпались цепочкой огни Итеи, поблескивая, словно бисерины, в свете тонкого месяца.

Саймон заговорил все тем же ровным голосом:

— Какое-то время он служил на Пелопоннесе офицером связи между нашими парнями и андартес — греческими партизанами под предводительством Зерваса. Позже Майкла перебросили на материк, в район Пинд, в составе ЭЛАС, главной группировки сопротивления. Он был здесь в сорок четвертом году. Майкл жил в Арахове у пастуха Стефаноса и его сына Николаоса. Николаос погиб, но Стефанос по-прежнему живет в Арахове. Его-то я и искал сегодня, но он уехал в Ливадию, и раньше вечера его не ждали — так сказала женщина его дома.

— Женщина его дома?

Он рассмеялся:

— Его жена. Ты сама увидишь, здесь все должны кому-то принадлежать — что-то вроде привязки к местности: каждый мужчина является частью своей земли, деревни, дома, а каждая женщина… боюсь, что женщина принадлежит мужчине.

— Верю, — кротко промолвила я. — Бедняжка, должно быть, это придает смысл ее жизни?

— Ну, вообще-то… Короче, сегодня вечером я опять поеду в Арахову к Стефаносу.

— Понятно. Значит, это своего рода паломничество? Настоящее паломничество в Дельфы?

— Можно сказать и так. Я пришел упокоить его дух.

У меня перехватило дыхание.

— О! Господи, как глупо. Извини. Я не поняла.

— Что он умер? Да.

— Здесь?

— Да, в сорок четвертом. Где-то на Парнасе.

Мы проехали последний поворот на Дельфы. Слева сияли освещенные окна роскошного туристского павильона. Далеко внизу, теперь уже справа, в звездном столпотворении бледнел тонкий месяц. А под ним черной атласной лентой чуть поблескивало море.

Что-то заставило меня сказать во тьму:

— Саймон.

— Да?

— Почему ты сказал «упокоить»?

Он чуть помолчал. Потом произнес почти беззаботно:

— Я расскажу, если смогу. Но только не сейчас. Вот и Дельфы. Я оставлю машину у отеля, встретимся на террасе через полчаса. Идет?

— Идет.

Машина остановилась на старом месте. Саймон обошел автомобиль и открыл мне дверцу. Я вышла и только было собралась еще раз поблагодарить его за помощь, как он кивнул, засмеялся, взмахнул рукой на прощание и исчез на круто ведущей вверх дорожке. С ощущением, что события развиваются слишком быстро, я вошла в отель.

Глава 5

Довольно россказней — я их уже оплакал. Еврипид. Елена

Мой приезд в Дельфы оказался слегка омрачен печальным паломничеством Саймона, но все тревоги по этому поводу рассеялись, когда я спустилась к обеду и прошлась по террасе, выбирая столик.

В Греции половина восьмого — невероятно рано для обеда, и под платанами был занят только один столик, конечно же англичанами. Саймона Лестера еще не было, поэтому я села под одним из деревьев, на чьих темных ветвях мягко покачивались фонарики. И тут за перилами террасы я увидела Саймона: он стоял в весьма веселой и шумной компании греков, обступивших светловолосого юношу в дорожном платье и очень маленького ослика, едва различимого под кое-как навьюченными корзинами.

Вид у молодого человека был такой, точно он только что совершил наитруднейший переход через дебри. Лицо, одежда, руки — грязнющие; на подбородке — густая щетина, а глаза (это было видно даже на расстоянии) — красные и воспаленные от усталости. Ослик был в более приличном состоянии и важно стоял позади юноши; в его поклаже угадывались принадлежности художника: ящички, небрежно свернутые холсты, маленький складной мольберт и в придачу спальный мешок, да еще торчал край довольно большого и неаппетитного каравая черного хлеба.

Казалось, половина молодежи Дельфов слетелась поприветствовать путешественника, словно осы на мою медовую лепешку. Раздавался громкий смех, отвратительный английский и похлопывания по спине — без этих последних знаков внимания путник прекрасно мог бы и обойтись. Он шатался от усталости, но на все приветствия отвечал белозубой улыбкой на грязном, заросшем лице. Саймон тоже смеялся, трепал ослика за уши и обменивался, похоже, очень остроумными шутками с молодыми греками. Частые выкрики «Аванти! Аванти!»[14] озадачили было меня, пока я не заметила, что они сопровождаются веселыми похлопываниями по ослику, отчего тот тоже пошатывался. При каждом шлепке над шкурой Аванти поднималось облачко пыли.

Наконец Саймон взглянул наверх и увидел меня. Он что-то сказал юному блондину, обменялся многозначительными улыбками с греками и быстро поднялся на террасу.

— Извини, давно ждешь?

— Нет, я только что спустилась. А что там происходит? Новый Стивенсон?[15]

— Точно. Датский художник, он проделал путь по горам вместе с осликом, спал прямо на земле. Славно провел время. Только что из Янины, а это долгий и трудный путь.

— Он заслужил такую встречу, — засмеялась я. — Похоже, тут собрались все Дельфы.

— Даже наплыв туристов не испортил греческую филоксению — в дословном переводе «любовь к странникам», — сказал Саймон, — хотя Дельфы должны были уже слегка пресытиться ими. Но традиционный ночлег он, конечно же, получит.

— В студии?

— Да. Здесь конец его путешествия. Завтра, по его словам, он продаст Модестину — ослика Аванти — и на автобусе отправится в Афины.

Я сказала:

— А я-то, увидев мольберт и прочие причиндалы, решила, что это твой друг, художник-англичанин из студии.

— Найджел? Нет. Вряд ли он решился бы на такое рискованное предприятие. Он не столь самоуверен.

— Однако ты сказал, что он хороший художник.

— Я так считаю, — кивнул Саймон.

Взяв меню, он рассеянно протянул его мне. Меню было на греческом, и потому я вернула его обратно.

— Он убедил себя, или это сделал какой-то дурак, что его собственный стиль никуда не годится. Вполне допускаю, что он вышел из моды, но парень рисует божественно, когда захочет, и я уверен, что его редкий дар достоин пребывать в одном ряду с наиболее известными нынешними талантами. — Саймон подал мне то же самое меню. — Он не увлекается цветом — с чего бы ты хотела начать? — но пишет очень уверенно и изящно и в то же время захватывающе.

Я опять вернула меню. Саймон внимательно просмотрел выстроенные столбцами каракули.

— Хм. Да. В общем, какой-то болван сказал Найджелу, что его стиль vieux jeu, или что-то в таком роде. Кажется, одно из этих слов означает «изнеженный». Это больно задело Найджела, и теперь он изо всех сил пытается выработать стиль, который, по его мнению, «пойдет», но я боюсь, очень боюсь, что у него ничего не выйдет. О, он мастер, и получается у него довольно привлекательно, эта его манера может стать модной, и даже могут найтись покупатели, — но это не настоящий Найджел и никогда не станет настоящим. Другой факт, достойный сожаления, заключается в том, что он слишком долго живет в Дельфах и связался с девушкой, которая не очень-то ему подходит. Она уехала, но ипохондрия осталась. Я — вся его компания вот уже три дня, и мне приходится играть роль наперсника.

— Или воспитателя?

Саймон засмеялся:

— Если угодно. Он во многих смыслах очень молод, а с привычками расставаться трудно. Некоторые считают само собой разумеющимся, что есть некто, всегда готовый помочь, хотя я просто не представляю, что можно сделать для художника даже в его лучшие времена. А уж в худшие они забредают в такие дебри переживаний, что даже самый доброжелательный слушатель ногу сломит.

— Так плохо?

— Похоже, да. Я уже говорил, он хороший художник. А я убежден: мучения соразмерны таланту… Послушай, что ты собираешься есть? Почему ты ничего не выбрала?

Он еще раз вручил мне меню. Я терпеливо вернула его.

— Через минуту я скончаюсь от голода, — сказала я. — Ты хоть взглянул на эти иероглифы? Единственное, что я здесь разобрала, — это картошка, помидоры и дыня, а я не желаю быть вегетарианцем в стране, где готовят столь восхитительные вещи, как ломтики баранины на вертеле с грибами.

— Прошу прощения, — покаялся Саймон. — Может, это? Шашлычки сувлаки. Их и закажем. — Он сделал заказ и, приподняв бровь, спросил: — Что будем пить? Что тебе по вкусу?

— Если ты спрашиваешь, смогу ли я проглотить рецину, — усмехнулась я, — то ответ будет — да; только при чем здесь «вкус», не понимаю.

Рецина — мягкое вино с сильным привкусом смолы. Оно может быть приятным, но бывает и таким терпким, что язык деревенеет, как при заморозке. Подают его в маленьких деревянных кружках с крышками, а пахнет оно скипидаром. Почувствовать (или сделать вид, что почувствовал) вкус к рецине — первое дело в Греции. Мне, как и большинству туристов, был не чужд снобизм.

— Конечно, рецину, — заключила я. — Что же еще к сувлаки?

Кажется, в глазах Саймона мелькнула насмешка.

— Ну, если ты и в самом деле хочешь вина…

Я сказала твердо:

— Говорят, однажды выпив рецины, поймешь, что это лучшее в мире вино, и не захочешь никакого другого. Бургундское, кларет и все прочие вина покажутся безвкусными. Я понемногу привыкаю и, возможно, скоро войду во вкус. Конечно, если ты предпочитаешь сладкое самианское…

— Боже упаси! — усмехнулся Саймон и обратился к официанту: — Рецину, пожалуйста.

Рецина пошла хорошо, и обед под нее прошел великолепно. Я не отношусь к ненавистникам оливкового масла и обожаю греческую кухню. Мы съели по тарелке лукового супа с тертым сыром, затем соувлаку, сдобренную лимоном и травами, с гарниром из жареной картошки и фасоли, да еще большое блюдо салата из помидоров. Потом сыр и халву — густую смесь из тертых орехов с медом, потрясающе вкусную. И наконец, чудесный греческий виноград, похожий на дымчатый агат и охлажденный в воде из источника, что бьет у храма Аполлона.

Все время, пока мы ели, Саймон рассказывал много интересного, ни разу не упомянув ни о Майкле Лестере, ни о цели своего приезда, и я совершенно забыла об облачке, омрачившем мое путешествие. И только когда проезжающий мимо пыхтящий грузовик чуть притормозил у «нашего» автомобиля, я все вспомнила.

Саймон проследил за моим взглядом. Он поставил чашку с кофе по-гречески и посмотрел на меня:

— Все еще мучает совесть?

— Уже не так. Сил на нее не осталось. А ужин был божественный, премного благодарна.

— Я вот что подумал… — задумчиво проговорил Саймон и умолк.

Я сказала столь же задумчиво:

— А пешком до Араховы далеко? Или нет?

Он ухмыльнулся:

— Или да. Ну и?.. Это твоя машина.

Я воскликнула с жаром:

— Вовсе не моя, ты же знаешь. Я не желаю даже дотрагиваться до нее. Я… я отказываюсь от нее.

— Очень жаль, потому что — с твоего разрешения, которое, как я понял, мне дано, — я собираюсь поехать в Арахову и очень надеялся, что ты поедешь со мной.

Я искренне удивилась:

— Я? Но ты не можешь этого хотеть!

— Пожалуйста, — сказал Саймон.

Почему-то мои щеки запылали.

— Но ты не можешь. Это твое личное, частное дело, и не можешь же ты в самом деле хотеть, чтобы посторонний человек повсюду следовал за тобой по пятам. Тут, конечно, Греция, но нельзя же доводить филоксению до такой степени! И потом…

— Обещаю ничем тебя не расстраивать. — Он улыбнулся. — Все это было так давно, и все уже пережито. Это всего лишь, скажем так, любопытство.

— Да я беспокоюсь вовсе не из-за того, что меня это расстроит. Я подумала только, что… Короче, черт побери, мы едва знакомы, а это очень личное дело. Ты сказал, что это можно назвать «паломничеством», помнишь?

Саймон проговорил медленно:

— Если бы я сказал то, что я действительно хочу сказать, ты решила бы, что я спятил. Но позволь сказать следующее, и это правда: я буду чрезвычайно благодарен, если ты составишь мне компанию.

Наступила пауза. Толпа греков давным-давно рассеялась. Художник и ослик исчезли. Англичане отобедали и удалились в отель. Вдали над невидимым морем в белой россыпи звезд висел абрикосовый месяц. Легкий ветерок шумел в платанах дождем.

Я произнесла:

— Конечно поеду, — и встала.

Когда Саймон потушил сигарету и поднялся, я ехидно добавила:

— Ведь ты же сказал, что я тебе должна.

Он быстро ответил:

— Послушай, я вовсе не… — но поймал мой взгляд и улыбнулся. — Ладно, мадам, вы победили. Больше не стану вас мучить и изводить.

И он распахнул передо мной дверцу машины.

— Майкл был на десять лет старше меня, — рассказывал Саймон. — Нас было только двое, наша мать умерла, когда мне было пятнадцать. Для отца на Майкле свет клином сошелся, да и для меня тоже. Помню, каким пустым показался дом, когда Майкла отправили на Средиземное море. Отец целыми днями просиживал с газетой у радио, пытаясь хоть что-то узнать. — Легкая улыбка тронула его губы. — Это было не просто. Я уже говорил, Майкл прибыл сюда в составе СВДС — специальной воздушно-десантной службы, — когда Германия оккупировала Грецию. Его убили через восемнадцать месяцев. Все это время он был в рядах Сопротивления, в горах. Конечно, новости доходили плохо и не всегда верные. Изредка удавалось передать письмо. Узнавая, что ночью кого-то перебрасывают, Майкл делал все возможное и невозможное, чтобы передать с ним письмо в надежде, что тот, в свою очередь, передаст его дальше и в конце концов письмо дойдет до дома по почте из Каира. Однако это было ненадежно, да и много ли может человек унести на себе писем? Так что известия доходили отрывочные и неполные. За все это время мы получили всего три письма. В первых двух Майкл сообщал только, что все хорошо и дела идут по плану, — обычные формулировки, каким не очень-то веришь. Единственное, что было ясно, это то, что четыре месяца назад, когда он отправлял это письмо, он еще был жив.

Саймон умолк, вписываясь в крутой поворот, который в темноте казался особо ужасным.

— В конце концов от ребят, служивших с ним здесь в сто тридцать третьем полку, мы узнали, в чем состояло его «дело». Я тебе рассказывал, он был у партизан представителем Британского легиона — наблюдателем. Наверное, надо объяснить тебе, каково было положение в Греции во время оккупации, или ты сама знаешь?

— Не много. Знаю только, что крупнейшей партизанской группировкой была ЭЛАС и что заботило этих партизан преимущественно то, как бы побольше набить свои коммунистические карманы, а не борьба с немцами.

— А, так ты в курсе? Ты удивишься, сколь многие до сих пор не понимают этого. А ведь в сорок четвертом, когда немцы ушли из Греции, ЭЛАС взялась за свою собственную страну — они пытались организовать коммунистический coup d’etat[16] и принялись убивать греков тем самым оружием и на те самые деньги, которыми мы их снабдили и которые они надежно припрятали в горах, поджидая случая использовать их для нужд партии.

— Но ведь были же и другие партизаны, честно делавшие свое дело.

— Да, конечно. Поначалу существовало немало групп, и в обязанности Майкла помимо всего прочего входило поддержание связи между ними и корректировка операций. Он очень переживал из-за всего происходящего, как переживал бы любой другой на его месте. ЭЛАС действовала и громила все партизанские организации, до которых только могли дотянуться ее грязные лапы.

— Ты хочешь сказать, что они воевали с собственным народом во время оккупации?

— Вот именно. Одни группы уничтожались, другие поглощались, и в конце концов осталась одна-единственная сколько-нибудь значительная группа Сопротивления — ЭДЕС, под командованием Зерваса, честнейшего человека и прекрасного солдата.

— Да, я помню. Ты говорил, что он был на Пелопоннесе.

— Точно. Конечно же, ЭЛАС изо всех сил старалась уничтожить и его. Не пойми меня превратно, и в ЭЛАС были хорошие и храбрые люди, и они тоже делали чертовски важную работу, но все это меркнет перед тем злом, что совершила ЭЛАС. История греческого Сопротивления ужасна. Деревню за деревней жгли и грабили немцы, а следом за ними являлись партизаны ЭЛАС и точно так же жгли и грабили своих соплеменников, отбирая те жалкие крохи, что им удалось сохранить. Апофеозом гнусности была знаменитая битва у горы Цумерка, где Зервас со своим отрядом встретил немцев, а ЭЛАС под предводительством Ареса (один из самых вызывающих псевдонимов одного из самых грязных и гнусных садистов) выждала, пока Зервас ввяжется в бой, и напала на него с тыла.

— На Зерваса?! Когда он сражался с немцами?!

— Да. Несколько часов Зервас бился на два фронта, и ему удалось одолеть фашистов, но тем временем ЭЛАС захватила часть его ценностей, которые потом припрятала в ожидании конца войны и Зари Новой Эры.

Наступившую тишину нарушало лишь гудение мотора. Я вдыхала запах пыли и увядающей вербены. Молочно-белые осенние звезды казались большими, словно астры. В их легком сиянии темнели копья молодых кипарисов.

— Это и послужило причиной моего приезда в Дельфы, — произнес Саймон.

Я спросила:

— Третье письмо Майкла?

— Ты прямо на лету схватываешь. Все верно, третье письмо Майкла.

Он сбросил скорость и медленно и осторожно въехал на узкий мост. Тем же легким, бесстрастным тоном он продолжил:

— Оно пришло после известия о его смерти. Я не прочел его тогда. Вообще-то, я даже не подозревал о нем. Думаю, отец не хотел огорчать меня, когда я только-только пережил потерю. Мне было семнадцать. Да и после отец никогда не говорил о Майкле. Я узнал о письме лишь шесть месяцев назад, когда отец умер, а я как наследник разбирал его бумаги. Письмо…

Саймон опять умолк, и я ощутила легкую нервную дрожь — неизменная реакция на древний как мир сюжет: умирает человек… таинственная бумага… потертый и выцветший ключ к разгадке, ведущей за горы, в неведомую страну…

— Письмо мало что сообщало, — заговорил Саймон. — Но оно было… как бы это сказать… оно было взволнованным, возбужденным. Даже почерк. Несмотря на разницу в возрасте, я отлично знал своего брата, и, поверь, он был чертовски возбужден, когда писал это письмо. Думаю, Майкл что-то нашел на Парнасе.

И вновь этот странный трепет. Ночь обступила нас, полная звезд. Слева темнела гора, словно потерянный мир богов. Внезапно само мое пребывание здесь показалось невероятным, ведь эта земля, по которой шуршат шины, — это Парнас. Прямо мурашки по спине.

— Да? — произнесла я каким-то чужим голосом.

— Понимаешь, — вновь заговорил Саймон, — я прочитал это письмо, когда мне многое уже было известно. С отцом мы разузнали лишь, где и как работал Майкл, — мы встречались с парнями, знавшими его. Они сказали, что Майкла забросили в этот район весной сорок третьего и через год он погиб в рядах одного из отрядов ЭЛАС, который возглавлял человек по имени Ангелос Драгоумис. Не много я узнал об этом Ангелосе, но и того хватило, чтобы понять: это имя ему совсем не подходило. Из служивших с Майклом в сто тридцать третьем полку с ним встречался лишь один человек, а все мои расспросы здесь, в Греции, наталкиваются на каменную стену молчания. Греки не гордятся такими людьми, как Ангелос. Нельзя сказать, что его группа не совершила вообще ничего хорошего, ведь они были с Аресом и Зервасом, когда Горгопотамский виадук взорвали прямо под носом у немцев, и в том деле с мостом у Лидорикиона они… да ладно, сейчас это не имеет значения.

— Он тоже занимался разбоем?

— И кое-чем похуже. Обычный набор зверств: поджоги, изнасилования, пытки, разрушение домов и убийства людей… А там, где их не убивали, их оставляли умирать от голода. И самое ужасное, что он сам из этих мест. Просто в голове не укладывается. Но как бы то ни было, он умер. Во всяком случае, так говорят. Он исчез где-то в Югославии, когда провалился коммунистический путч в декабре сорок четвертого, и с тех пор о нем ничего не слышно.

— Что бы там с ним ни случилось, думаю, он не осмелится заявиться сюда, — заметила я.

— Да, конечно. Короче, с таким вот человеком работал Майкл, и, как я уже говорил, кое-что им удавалось. Однако затем немцы перешли в наступление, отряд Ангелоса рассеялся и укрылся в горах. Майкл, по-видимому, был один. Он несколько недель скрывался где-то здесь, на Парнасе. Однажды его обнаружил патруль. Майкл ушел, но одна пуля все же задела его. Рана была нетяжелой, но все же рана есть рана, и без надлежащего ухода она могла стать серьезной. Одним из его связных был Стефанос, пастух из Араховы, они с женой выхаживали его и, думаю, даже вывезли бы из страны, но в Арахову неожиданно нагрянули немцы.

Вдоль дороги выстроились молодые кипарисы, похожие на мечи. Они растут здесь вдоль всех дорог.

Я сказала:

— И схватили Майкла.

— Нет. Но немцам донесли, кто его прячет, и они взяли сына Стефаноса — Николаоса — и расстреляли его, потому что родители Николаоса не выдали Майкла.

— Саймон!

Он сказал мягко:

— Обычное дело. Ты еще не знаешь здешнего народа. Они скорее допустят, чтобы у них на глазах убили их детей, чем предадут друга, с которым делили хлеб.

— Оборотная сторона медали, — сказала я, подумав об ЭЛАС и Ангелосе.

— Точно. И перед тем как осуждать ЭЛАС, запомни две вещи. Во-первых, грек от рождения существо воинственное. Разве вся их история, потрясающая и трагическая, не доказывает это? Если греку не с кем воевать, он дерется с соседом. Во-вторых, здесь царит нищета, а любые посулы, дающие надежду, быстро находят путь к сердцу бедняка.

— Запомню.

— Наверно, мы забываем, — продолжил он, — что существует нищета. Когда один… а, ладно, что об этом говорить. Но думаю, нищему человеку можно многое простить.

Я молчала. Мне опять вспомнились Филип и нищий у крепостного вала в Каркасоне. Филип раздраженно процедил: «Боже милосердный!» — бросил пятьсот франков в скрюченную руку и сразу забыл об этом. И вот теперь, здесь, таким тихим, спокойным голосом говорится о совершенной подлости и высказывается столь небывалое понимание и сострадание, каких я не встречала во плоти никогда прежде…

Жалкие бедняги-оборванцы, где б ни были вы, Всюду неистовство бури безжалостной терпите, Как головы ваши бесприютные и тощие бока Драные и дырявые лохмотья защитят…

Неожиданно, словно стрела из тьмы, меня пронзила мысль, что — тайно ли, явно ли — мне очень нравится Саймон Лестер.

Он сказал:

— Что случилось?

— Ничего. Продолжай. Немцы расстреляли Николаоса, а Майкл спасся.

— Да. Видимо, он ушел в горы. О том, что происходило дальше, я знаю очень мало. До сих пор я сопоставлял только факты — их поведали мне после войны один из офицеров связи, действовавших здесь, и священник из Дельфов, который написал отцу некоторое время назад, когда тот послал свой первый запрос.

— А Стефанос не писал?

— Стефанос не умеет писать, — объяснил мне Саймон. — О том, что произошло потом, можно только догадываться. Майкл ушел в горы после трагической гибели Николаоса. Раненое плечо еще не зажило, но чувствовал он себя хорошо. Стефанос с женой не хотели, чтобы он уходил, но Николаос оставил маленького сына и дочь, и… короче, Майкл сказал, что не станет больше рисковать чужими жизнями. И ушел. Вот и все, что я знаю. Ушел он туда, — жест в сторону горы, обители теней, — и там его выследили и убили, где-то на Парнасе.

Прошло минуты две. Наконец я спросила:

— И ты хочешь узнать у Стефаноса, где он похоронен?

— Я знаю, где он похоронен. Он лежит в Дельфах, на маленьком кладбище недалеко от студии, чуть выше святилища Аполлона. Я уже был на могиле. Нет, не это мне нужно от Стефаноса. Я хотел узнать, где именно Майкл погиб.

— Стефанос знает?

— Он нашел тело. Это он отправил последнее письмо Майкла вместе с другими вещами, которые нашел на теле. Он каким-то образом передал их другому связному, и в конечном счете мы получили их. Мы не знали, кто послал эти вещи, пока нам официально не сообщили, что Майкл похоронен в Дельфах. Мы написали местному священнику. Тот сообщил лишь очевидные факты, и тогда мы написали Стефаносу и получили ответ через священника. В общем, все казалось ясным.

— Пока ты не увидел письмо Майкла?

— Пока я не увидел письмо Майкла.

Мы обогнули глыбу утеса. Впереди засветились огни Араховы, словно водопад стекавшие по склону горы. Машина мягко вильнула к обочине и остановилась.

Саймон выключил мотор и достал из внутреннего кармана бумажник. Он вынул оттуда сложенный листок и протянул мне.

— Подожди, я сейчас зажгу свет. Хочешь сигарету?

— Спасибо.

Мы закурили. Пока я разворачивала хрупкий лист, Саймон держал маленький фонарь. Неразборчиво, наспех написанное на дешевой бумаге письмо, кое-где расплывшееся, точно побывало под дождем, бумага была слегка грязноватая, протертая до дыр на местах сгиба и с потрепанными краями от постоянного перечитывания. Я осторожно расправила письмо. У меня было странное чувство, будто я не должна прикасаться к нему.

Это длилось мгновение. «Дорогой папочка» — так начиналось письмо. Было что-то трогательное в том, что Майкл Лестер, суровый двадцатисемилетний солдат, пользуется такими детскими словами…

Дорогой папочка, бог знает, когда ты получишь это письмо, так как не вижу возможности переслать его в ближайшем будущем, однако я должен написать. Была тут у нас заварушка, но уже все кончилось, и я в полном порядке, так что не беспокойся. Интересно, как ты воспринимаешь все эти избитые армейские словечки — так же, как и я? Меня они чертовски бесят. В лучшие времена, полагаю, можно и ими пользоваться, но сейчас — сегодня — есть нечто, что я действительно хочу сказать, запечатлеть как-то на бумаге, — это не относится ни к войне, ни к моей работе здесь, ни к чему подобному, но все же это невозможно доверить бумаге, и как, черт побери, я передам это тебе? Ты, как и я, прекрасно знаешь, может случиться все, что угодно, и мне не с кем будет переправить личное послание. Если бы память моя была получше или я больше внимания уделял изучению классики (о боже, целая вечность прошла!), я бы отослал тебя прямиком к Каллимаху, кажется, это у него. Но забыл где. Ладно, отложим на потом. Как бы то ни было, завтра я увижусь с человеком, которому доверяю, и скажу ему, и будь что будет. Если все будет хорошо, через несколько дней все это закончится и мы приедем сюда вместе — к сверкающей цитадели, и тогда я смогу показать тебе и младшему братишке Саймону. Как он? Шлю ему сердечный привет. До встречи, до того дня… и что это будет за день!

Твой любящий сын

Майкл

Подпись — сущие каракули, разбежавшиеся чуть ли не за край страницы. Я аккуратно сложила письмо и вернула его Саймону. Он потушил фонарик и осторожно убрал письмо.

— Поняла, что я имел в виду?

— Ну, я ведь не знала твоего брата, но похоже, что обычно он писал иначе.

— Совершенно иначе. Мне странно читать такое. Горячность, торопливость, намеки — не знай я так хорошо Майкла, назвал бы письмо истерическим. Типично женским.

— Я понимаю, о чем ты.

Он засмеялся и включил зажигание.

— Извини. Но мне кажется, что-то произвело на него необычайно сильное впечатление.

— Я тоже так думаю. Да это и понятно, он находился в опасном районе, и…

— Он постоянно там находился. А эти его слова о «личном послании» и «передам это тебе»? Он в самом деле пытается что-то сказать.

— Согласна. А что, если посмотреть Каллимаха?

— Уже. Он написал чертовски много. Но там я ключа не нашел.

— И эту «сверкающую цитадель»?

— Это из перевода пророчества Дельфийского оракула, однажды использованного Юлианом Отступником. Думаю, он это имел в виду. Оно относится к святилищу Аполлона в Дельфах.

— Понятно. Тоже не о многом говорит.

Мы опять мчались к огням Араховы. Я сказала:

— Ты употребил слово «ключ». Что именно ты надеешься найти, Саймон?

— То, что нашел Майкл.

Чуть помолчав, я медленно проговорила:

— Да, понимаю. Ты о тех словах: «Мы приедем сюда вместе к сверкающей цитадели, и тогда я покажу вам»?

— Да. Он что-то нашел, и это что-то взволновало его, он хотел это «запечатлеть» — он именно так выразился, помнишь?

— Помню. Но ты не думаешь, что, возможно…

Я остановилась.

— Ну?

И я не без труда произнесла:

— Не видишь ли ты того, чего нет? Я согласна, письмо странное, но ведь его можно трактовать иначе, прочесть в нем другой смысл. Очень простой. Тот, что вычитала я. Правда, есть одно «но»: я не знала твоего брата Майкла.

— И какой же это смысл?

— Ну, скажем, это было волнение или какие-то другие похожие эмоции, для которых не было особых причин? Может, он не вполне четко представлял, о чем хотел сказать отцу и тебе? Я имею в виду…

И я опять в замешательстве умолкла.

А он сказал просто:

— Ты имеешь в виду, что это было обычное изъявление чувства? Что у Майкла было предчувствие, что ему не выбраться из переделки, и он хотел сказать отцу что-то вроде… вроде прощания? Нет, Камилла, только не Майкл. Если он и испытывал к людям глубокие чувства, то держал их при себе. Да и вряд ли его посещали «предчувствия». Он знал, что такое риск, и не суетился по пустякам. И потом, он пишет, что хочет «показать» нечто отцу и мне — здесь, в Греции.

— Может статься, саму страну. Бог свидетель, она кого угодно взволнует. Могло бы это заинтересовать твоего отца?

Саймон рассмеялся:

— Он тоже был античником. И лет за десять до войны побывал здесь.

— Ага. Ясно. Это меняет дело.

— Я тоже так думаю. Нет-нет, я прав. Он что-то нашел, Камилла. — Легкая пауза, и вновь этот неясный нервный трепет, когда Саймон решительно добавил: — И я почти уверен, что знаю, что это, хоть и не могу утверждать. А для начала хотел бы выяснить, где именно погиб Майкл и как.

Очередная пауза. Он, должно быть, опять подумал о моих возражениях, потому что сказал задумчиво:

— Нет, если учитывать все обстоятельства, то я прав. Хоть это и выглядит несколько странно. А может, права ты, говоря об «эмоциях», — хотя это и не свойственно Майклу. На первый взгляд он казался несерьезным, легкомысленным, и лишь через некоторое время ты начинал понимать, что он гораздо сильнее, чем кажется, — более цельная натура.

«Как и младший брат Саймон…» Мысль явилась так ясно и так кстати, что я ужаснулась, как бы не произнести ее вслух. И еще было неуютное чувство, будто он знает, о чем я подумала.

Я быстро и совершенно по-идиотски выпалила:

— А вот и Арахова.

Это было одно из самых бестолковых замечаний. Нас тесно обступали стены; цветастые ковры, по-прежнему висящие перед ярко освещенными магазинчиками, едва не задевали борта машины. Два-три ослика без поклажи свободно бродили по улице. На стене чьего-то сада я увидела козу. Она злобно сверкнула на нас глазами, отскочила в тень и пропала. Нас окутал уже знакомый запах пыли, навоза, паров бензина и кислого вина.

Саймон остановил машину точно на том месте, где она стояла днем.

Он выключил мотор, мы вышли и направились к той самой тропинке, на которой я впервые увидела его. Напротив дорожки расположилась одна из деревенских кофеен; в выбеленном зальчике, который выходил прямо на дорогу, виднелась дюжина столов. Почти все были заняты. Мужчины смотрели на нас… или нет, на меня они не смотрели. Они все смотрели на Саймона.

Он остановился у начала дорожки и положил мне руку на плечо. Я заметила легкий, настороженный взгляд, брошенный на группку мужчин, — вот он чуть задержался, скользнул вниз, и Саймон улыбнулся мне.

— Теперь наверх, и смотри, куда ступаешь. Ступеньки в земле ненадежные, к тому же ослики разместили там несколько весьма опасных мин. Стефанос, естественно, живет на самом верху.

Я подняла глаза. Дорожка была примерно фута четыре шириной и довольно крутая. «Ступеньки» находились слишком далеко друг от друга, и казалось, эти ребристые куски Парнаса никто и не думал обрабатывать. Ослики — целое стадо здоровых ослов — не раз посещали эту тропу. Где-то в вышине тускло светился огонек.

Неизвестно почему я вдруг задумалась, во что же, собственно, я ввязалась. ЭЛАС, Стефанос, человек по имени Майкл, умирающий на Парнасе и истекающий кровью на дельфийской земле, — все это взялось словно из ниоткуда, и вот передо мной крутая темная тропа, и рука Саймона лежит на моем плече. Очень любопытно, что же все-таки скажет Стефанос?

Внезапно я поняла, что не хочу этого слышать.

— Аванти!

Голос Саймона звучал весело.

Я отбросила трусливые сомнения и ступила на тропу.

Глава 6

…Отыщи ты брата своего И выведай его историю, она Достойна, чтоб ее послушать, Хоть станет он противиться тебе. Еврипид. Электра

Домик Стефаноса — маленькое двухэтажное строение — помещался на самом верху лестницы. На нижнем этаже, выходящем прямо на дорожку, обитали животные: ослик, две козы и шумная стайка тощих кур. Каменная лестница вела вдоль стены на второй этаж, где и жила семья. Верхняя лестничная площадка — широкая бетонная платформа — служила одновременно террасой и садом. Горшки со всяческой зеленью теснились на низких перилах под сводом сплетенных из веток шпалер с виноградом. Саймону пришлось пригнуться, чтобы не задеть тяжелые гроздья, но одна прохладная кисть ласково коснулась моей щеки. Из-за приоткрытой двери падал свет и золотил усики винограда. Жаркий маслянистый запах семейного ужина мешался с запахами козы и ослика и вязким мускусным ароматом герани, которую я случайно задела.

Нас услышали, когда мы поднимались. Дверь отворилась, и появился старик, в тусклом свете казавшийся огромным.

Я остановилась. Саймон стоял в тени позади меня. Я шагнула в сторону, чтобы пропустить его, и Саймон ступил вперед, протянул руку и произнес какое-то приветствие на греческом. Старик молчал и пристально нас разглядывал. Губы его приоткрылись словно в невольном восклицании, но он сдержался. И вежливо произнес:

— Брат Майкла, добро пожаловать. Женщина дома сказала, что ты придешь сегодня.

Саймон опустил руку, которую старик, казалось, не заметил, и ответил так же вежливо:

— Меня зовут Саймон. Рад видеть вас, кирие Стефанос. Это кирия Хейвен, мой друг, она подвезла меня на машине.

Старик мельком взглянул на меня. Он склонил голову и медленно проговорил:

— Добро пожаловать вам обоим. Прошу в дом.

И, повернувшись, вошел в комнату.

Я должна сразу же уточнить, что этот и большинство последующих разговоров велись на греческом и потому я ничего не понимала. Потом-то Саймон мне все перевел, а тогда я могла лишь следить за, так сказать, эмоциональным строем беседы. Поэтому я передаю все как было.

После первого же обмена любезностями на веранде мне стало ясно, что нашему приходу не очень-то рады, и это меня удивило. За время пребывания в Греции я так свыклась с чудом греческого гостеприимства, что подобный прием и смутил меня, и возмутил одновременно. Меня не задело, что Стефанос не сказал мне ни слова — я ведь всего лишь женщина и низко котировалась на социальной лестнице, — но он демонстративно игнорировал протянутую руку Саймона, да и жест, которым старик пригласил нас следовать за ним, был отнюдь не приветливым и, похоже, неохотным.

Я в сомнении посмотрела на Саймона.

Его, по-видимому, все это не волновало. Он лишь приподнял бровь, пропуская меня вперед.

Единственная в доме жилая комната была квадратной, с высокими потолками. Пол выложен из струганых досок, а на чистых белых стенах висели яркие картинки со святыми ужасающих расцветок. Свет давала одинокая голая электрическая лампочка. В углу стоял старый примус, над ним примостились полки для кастрюль и голубая занавеска, за которой, очевидно, скрывались посуда и провизия. У противоположной стены расположилась громадная кровать, застеленная коричневым одеялом и, как видно, используемая днем в качестве дивана. Над кроватью висела маленькая икона — Богородица с Младенцем, а перед ней красная лампадка. Похожий на викторианский буфет, струганый стол, пара стульев и скамья, накрытая простеньким замасленным покрывалом, — вот и вся обстановка. Живую струю вносил коврик на полу. Он был местного производства — ярко-алый с зеленым, словно попугай. В комнате царила атмосфера ужасающей бедности и почти маниакальной чистоты.

У примуса сидела на стуле старая женщина. Я решила, что это жена Стефаноса — женщина дома. Она была в черном и даже в доме носила шарф, похожий на чадру; такие шарфы закрывают нижнюю часть лица и придают греческим крестьянкам восточный вид. На сей раз шарф был завязан под подбородком, оставляя лицо открытым. Женщина выглядела очень старой, как обычно выглядят крестьянки в жарких странах. У нее были приятные и прямые черты лица, но кожу покрывало множество морщинок, и во рту не осталось ни единого целого зуба. Она улыбнулась мне и неловким жестом пригласила войти, на что я ответила чем-то вроде поклона и робким «Добрый вечер» на греческом, после чего взяла стул, на который она указала. На приветствие Саймона она ответила лишь смущенным, почти испуганным взглядом и больше не шевельнулась. Она опустила взгляд на свои узловатые руки, покоившиеся на коленях, да так и осталась сидеть.

Саймон пристроился на стуле близ двери, старик сел на скамью. Я поймала себя на том, что не свожу с хозяина глаз. Он казался настолько неотъемлемой частью родины мифов, будто явился прямиком из произведений Гомера. Лицо его, загорелое и такое же морщинистое, как и у жены, имело почтенный и благожелательный вид. Седые волосы и борода вились кольцами, как у великого Зевса из афинского музея. Одет старик был во что-то вроде туники, доходившей до бедер, выцветшего голубого цвета, туго застегнутой на горле, и в нечто, походившее на белые льняные галифе, завязанные под коленями черными лентами. На голове — мягкая черная шапочка. Узловатым же рукам явно не хватало привычного посоха. Он глядел на Саймона из-под густых седых бровей мрачным и, как мне казалось, оценивающим взглядом, меня же игнорировал.

Женщина в углу сидела молча. Снизу слышался шорох животных. Тут снаружи раздался звук шагов. Кто-то шел по дорожке с улицы.

Только Стефанос открыл рот, как его прервали. Быстрые шаги пробежали вверх по лестнице.

В дверь стремглав влетел юноша и замер, касаясь одной рукой дверной ручки, а другой взявшись за ремень брюк, — на редкость театральная поза. Да и сам юноша выглядел крайне театрально. Правда, ему это шло. Стройный, загорелый красавчик лет восемнадцати, с курчавыми темными волосами и живым горящим взглядом был одет в старые фланелевые полосатые брюки и в кричаще-яркую пижонскую рубашку.

— Он пришел, дедушка?

Тут он увидел Саймона. Меня он явно не замечал, но я уже стала к этому привыкать и потому сидела молча, как и женщина дома. Юноша удовлетворенно улыбнулся и быстро заговорил по-гречески, но дедушка сурово прервал его:

— Кто разрешил тебе прийти, Нико?

Нико повернулся к нему. Движения его были быстрыми и грациозными, правда беспокойными, как у молодого кота.

— Лефтерисы сказали, что он приехал снова. Мне захотелось его увидеть.

— Увидел? Сядь и молчи, Нико. Нам требуется о многом поговорить.

Нико бросил на Саймона быстрый оценивающий взгляд.

— Ты сказал ему?

— Нет. Сядь и молчи.

Нико повиновался, но темными сверкающими глазами впился в Саймона. В его взгляде бушевали веселье и злость. Саймон отвечал ему притворным, уже знакомым мне равнодушием. Он вытащил портсигар и перевел взгляд на меня. Я отрицательно покачала головой.

— Нико?

Тот протянул было руку, но потом, застыв на мгновение, отдернул ее и одарил Саймона очередной яркой улыбкой:

— Нет, спасибо, кирие.

Бросив взгляд на деда, он подошел к громадной кровати и улегся. Саймон достал спички, неторопливо прикурил, аккуратно засунул коробок обратно в карман и повернулся к Стефаносу.

Последний сидел, не двигаясь. Он все молчал. И вновь наступила тягостная тишина. Юноша на кровати замер. Он не сводил с Саймона глаз. Женщина близ меня не шевелилась, но когда я посмотрела на нее, то встретилась с ней взглядом, однако она быстро перевела его на свои руки на коленях, будто ее переполнял стыд. Я догадалась, что она тайком изучает мое платье. Внезапно меня осенило, что Стефанос тоже стесняется.

Очевидно, до Саймона это тоже дошло, потому что он решил не дожидаться Стефаноса и наводить мосты сам.

— Кирие Стефанос, я очень рад, что наконец вижу вас и женщину вашего дома. Мы с отцом писали вам, чтобы поблагодарить за то, что вы сделали для моего брата, но… в письме всего не выскажешь. Отец умер, но я говорю и от его имени и вновь благодарю вас. Вы понимаете, не всегда можно выразить словами, что чувствуешь, что хочешь сказать, но я уверен, что вы понимаете мои чувства и чувства моего покойного отца.

Он улыбнулся женщине. Она не ответила, но мне почудилось, что она болезненно простонала и чуть шевельнулась. Ее узкие губы дрожали, и она до боли стиснула руки.

Стефанос ответил почти грубо:

— Вам не нужно говорить, кирие. Мы сделали то, что должны были сделать.

— Но ведь это подвиг, — тихо сказал Саймон. — Вы не смогли бы сделать для него больше, даже будь он вашим сыном. — И перевел взгляд на женщину. — Не станем больше говорить об этом, кирие, ведь существуют воспоминания, которые не хочется вызывать в памяти, и я постараюсь больше не говорить о том, что может вас расстроить. Просто я пришел еще раз сказать спасибо от своего имени и от имени отца… и увидеть тот дом, где живут друзья моего брата, которых он нашел в последние дни своей жизни.

Замолчав, он медленно огляделся. И снова наступила тишина. Внизу под нами шаркали животные, кто-то из них чихнул. На лице Саймона ничего нельзя было прочесть, но Нико снова бросил на него изучающий взгляд, а потом с нетерпением посмотрел на дедушку. Однако Стефанос молчал. Наконец Саймон спросил:

— Значит, он жил здесь?

— Здесь, кирие. Внизу за кормушкой в стене пролом. Там он и прятался. Грязные фашисты не догадались искать за мешками с соломой и навозом. Хочешь посмотреть?

Саймон отказался:

— Нет. Не надо вам напоминать о том времени, да и незачем задавать вопросы. Вы уже обо всем рассказали в письме, которое за вас написал священник. И о том, как Майкл был ранен в плечо, и как он тут прятался, и как после… потом снова ушел в горы.

— Случилось это перед рассветом, — начал рассказывать старик, — второго октября. Мы хотели, чтобы он остался, ведь он еще не выздоровел, а в горах было сыро. Только он не согласился. Помог похоронить Николаоса и ушел. — Стефанос кивнул в сторону Нико. — Он тоже был тогда тут, и сестра его, Мария; она сейчас замужем за Георгиосом, у которого магазин. Когда пришли немцы, дети скрывались с матерью в полях, а иначе кто ведает, что могло бы случиться? И их могли бы убить. Поэтому-то кирие Майкл и не остался. — Он произнес имя в три слога: «Ми-ха-ил». — И ушел в горы.

— Ну да. Через несколько дней его убили. Вы нашли тело где-то между Араховой и Дельфами, принесли его вниз и похоронили.

— Да. То, что я нашел на теле, я через три недели отдал Периклу Гривасу, а он передал это англичанину, который уходил ночью из Галаксидиона. Это вы тоже знаете.

— Знаю. Но я хочу увидеть место его гибели, Стефанос.

На мгновение наступила тишина.

Нико, не моргая, наблюдал за Саймоном. Вытащив сигарету, он тоже закурил.

Старик мрачно сказал:

— Я покажу. Завтра?

— А это удобно?

— Для тебя удобно всегда.

— Я крайне благодарен вам.

— Ты же брат Майкла.

Саймон тихо спросил:

— Он ведь долго жил здесь?

Неожиданно женщина близ меня ожила и произнесла чистым мягким голосом:

— Он был для меня как сын.

Боль и смущение охватили меня, когда я увидела слезы на ее щеках.

— Ему надо было остаться, — сказала она и повторила с отчаянием в голосе: — Ему надо было остаться.

Саймон возразил:

— Он должен был уйти. Разве мог он остаться и подвергнуть вас и вашу семью опасности? Когда немцы вернулись…

— Не вернулись, — вмешался Нико.

— Не вернулись. — Саймон повернул к нему голову. — Потому что поймали Майкла в горах. Но если бы они его не нашли, если бы он все так же прятался здесь, они бы вернулись и…

— Они не поймали его, — произнес старик.

Саймон резко обернулся. Стефанос сидел на скамье, слегка наклонившись вперед, раздвинув колени и сжав в кулаки руки. Его глаза казались темными и глубокими под седыми бровями. Мужчины смотрели друг другу в глаза. Я застыла на своем жестком стуле. Мне казалось, что я вижу фильм в замедленной съемке. Молчаливая и непостижимая сцена была насыщена эмоциями, которые неприятно действовали на нервы.

Саймон медленно проговорил:

— Что вы имеете в виду?

— Только то, — ответил Стефанос, — что Майкла убили не немцы. Его убил грек.

— Грек? — бесстрастно повторил Саймон.

Старик сделал жест, словно из «Царя Эдипа». Так как я не понимала ни слова из их разговора и лишь ощущала трагичность интонаций, этот жест показался весьма сильным проявлением смирения и позора.

— Уроженец Араховы, — сказал Стефанос.

И тут погас свет.

Капризы электричества были явно не внове крестьянам. Через несколько секунд женщина нашла масляную лампу, зажгла ее и поставила на стол. Лампа была сделана из непонятного дешевого желтого металла и выглядела страшноватенько, но из нее лился ласковый абрикосовый свет, и благоухала она оливковым маслом. При этом освещении Стефанос преобразился: он походил на актера-трагика. Перекатившись на живот, Нико с горящими глазами следил за остальными, словно и впрямь наблюдал спектакль. Я подумала: для него смерть его отца и Майкла настолько далеки, что разговор о них — всего лишь дыхание волнующего прошлого.

Саймон продолжал:

— Ясно. Тогда все становится понятным. И конечно, вы так и не узнали, кто убийца.

— На самом деле мы знаем.

Саймон поднял брови. Старик кисло улыбнулся:

— Хочешь знать, почему оставили его в живых, если Майкл для нас как сын?

С кровати раздался ровный, но явно недобрый голос Нико:

— Дедушка, англичанина интересует другое.

Саймон бросил быстрый взгляд в его сторону, но Стефаносу ответил спокойно:

— Не совсем. Меня интересует, что с ним произошло. Полагаю, он жив?

— Сейчас расскажу, но сначала хочу сказать, что этого человека звали Ангелос Драгоумис.

— Ангелос?!

Старик кивнул:

— Да. Я упоминал о нем в письме, которое написал за меня священник. Майкл работал с ним. Но я не стал бы говорить, что он убийца, если бы ты не приехал. Поскольку ты здесь, скрывать больше нельзя. У тебя есть право знать это.

Саймон аккуратно потушил сигарету о спичечный коробок. Лицо его было спокойным и непроницаемым, глаза опущены. Нико перекатился на кровати, усмехаясь самому себе.

— Ты знаешь, что Ангелос был предводителем подразделения ЭЛАС, где работал и Майкл, — стал объяснять Стефанос. — Когда Майкл ушел в горы, он, как я думаю, хотел встретиться с ними. Но немцы начали операцию в горах, и партизаны стали уходить частями. Одна группа, самая большая, двинулась на север, с ней ушел и Ангелос. Не знаю, как он оказался здесь, только на Парнасе он напал на Майкла и убил его.

— Почему?

— Понятия не имею. Правда, в те дни такое убийство было не редкостью. Может быть, Майкл с Ангелосом поссорились из-за действий группы Ангелоса. Возможно, Майкл стал давить на него, а Ангелос, как теперь стало известно, ждал ухода немцев и берег свою группу для другого.

Саймон резко поднял голову, его светло-серые глаза были полны внимания.

— Ангелос был одним из них? Вы в этом уверены?

— Конечно. Ангелоса Драгоумиса интересовали лишь высокие ставки. Как только немцы покинули Грецию, он оказался в Афинах и принял активное участие при резне в Каламаи. Он вообще постоянно предавал союзников. — Старик усмехнулся. — Но Майкл, кажется, этого не знал. Нет, они поссорились из-за другого. Вероятно, эти двое никогда бы не смогли договориться. Ангелос был плохим, плохим по самой сути, а Майкл не любил иметь с такими дело. Они и прежде ссорились. Он рассказывал мне. Ангелос был заносчивым и упрямым, а Майкл… Что ж, Майкла тоже было трудно в чем-то переубедить.

— Точно. — Саймон достал еще одну сигарету. — Вы сказали, что Майкла убили. Но если двое ссорятся и дерутся, это нельзя назвать убийством, Стефанос.

— И все же это было убийством. Хотя и драка, но нечестная. Не забывайте, Майкл был ранен.

— Все равно…

— Сначала Майкла ударили сзади то ли камнем, то ли прикладом. У него был проломлен череп. Чудо, что он не умер сразу и даже не был оглушен. Наверное, услышал, как Ангелос подкрадывается, и обернулся. Потому что, несмотря на предательский удар и на раненое плечо, Майкл с ним все-таки подрался. Он был… сильно избитым.

— Понятно. — Саймон поднес спичку к сигарете. — А как Ангелос убил его? Не из ружья же? Ножом?

— Свернул шею.

Спичка застыла в дюйме от сигареты. Серые глаза поднялись на старика. Мне не было видно их выражения, но Стефанос величественно, словно Зевс, кивнул. Глаза у Нико внезапно сощурились и блеснули из-под длинных ресниц. Спичка наконец достигла цели.

— Это могло произойти и в драке, — возразил Саймон.

— Убить его было не просто, — сказал старик. — Но с раненым плечом и с раной на голове…

Голос его сник. Он больше не глядел на Саймона; его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за освещенные стены комнаты, во время и в пространство.

Пауза. Потом Саймон выпустил длинную струю дыма.

— Да, — произнес он. — Что ж. А этот Ангелос… Что потом с ним было?

— Не знаю. В Арахову он, разумеется, не вернулся. Ходили слухи, что, когда попытка прийти к власти провалилась, он и ему подобные укрылись в Югославии. Прошло уже четырнадцать лет, и, возможно, его уже нет в живых. У него остался единственный родственник — двоюродный брат Димитриос Драгоумис. Однако он ничего о нем не знает.

— Двоюродный брат? Здесь?

— Драгоумис живет сейчас в Итее. Он тоже воевал, вместе с Ангелосом, но был рядовым. Да и вообще, лучше кое о чем забыть. — Голос у старика стал жестким. — Но то, что Ангелос сделал со своим народом, забывать нельзя. И в Каламаи, и в Пиргосе, где, как говорят, он тоже был, погибло множество греков, и среди них мой двоюродный брат Панос, старик. — Узловатые руки судорожно задергались на коленях. — Да дело не в этом. Я не о политике говорю, кирие Саймон, и не о том, что подобные ему творили во время войны. Он был злым, кирие, он наслаждался злом. Ему доставляло радость видеть боль и страдания детей и старух. Он, как Арес, похвалялся, что многих убил сам. Он вырывал у мужчин глаза — и у женщин тоже — и улыбался. Вечно улыбался. Он был злой. Он предал Майкла и убил его.

— Но если его никто не видел после гибели брата, как вы можете быть уверены, что он убил Майкла?

— Я видел его, — просто сказал старик.

— Вы его видели?

— Да. В этом я не сомневаюсь. Когда я наткнулся на них, он побежал. Я не мог бежать за ним вдогонку. — Он снова сделал паузу, такую же тягостную, ужасную, короткую. — Видите ли, Майкл был еще жив.

Саймон опять поднял глаза и взглянул на Стефаноса. Старик кивнул:

— Да. Он прожил еще почти минуту, но из-за этого я задержался, и Ангелосу удалось сбежать.

— И он не попытался напасть на вас?

— Нет. Он тоже был здорово побит. — Глаза старого пастуха сияли удовлетворением. — С Майклом было не так-то легко справиться, даже предательски ударив по голове. Ангелос мог застрелить меня, но его пистолет я потом нашел за камнем. По-видимому, он отлетел туда во время драки. Горы кишели немцами, а он, должно быть, надеялся тихо убить Майкла, только ему не хватило ловкости и ума, и Майкл успел повернуться к нему. Когда я увидел их на краю обрыва, Ангелос как раз вставал на ноги. Он собирался двинуться на поиски пистолета, но моя собака бросилась на него, и ему оставалось только бежать. Без пистолета он ничего не мог сделать. — Старик вытер рот тыльной стороной узловатой загорелой ладони. — Я отнес твоего брата в Дельфы. Куда поближе. Вот и все.

— Он что-нибудь говорил?

Стефанос заколебался, Саймон внимательно смотрел на него. Старик покачал головой.

— Так, ничего особенного, кирие. Если бы это имело смысл, я бы тебе написал.

— Но он говорил?

— Он сказал: «Возничий».

Прозвучало это «О Eniochos», причем на классическом, а не на современном греческом. Мне, как и многим посетителям Дельфов, эти слова были известны, потому что так называется знаменитая бронзовая статуя в Дельфийском музее — юноша-возничий в ниспадающем складками одеянии, держащий в руках вожжи от невидимых лошадей.

Я посмотрела на Саймона, гадая, какое отношение к постоянно произносимым именам «Ангелос» и «Майкл» имеет «Возничий».

Саймон был удивлен не менее:

— «Возничий»? Вы уверены?

— Не очень-то. Я так быстро бежал, что очень запыхался. К тому же сильно переживал. Майкл прожил всего несколько секунд, но он узнал меня, и мне кажется, что именно это он и сказал. Это классическое слово, но все знают его, ведь так называется статуя в Дельфийском музее. Но почему Майкл пытался что-то про нее сказать, не знаю. Конечно, если именно это он и прошептал. — Стефанос слегка выпрямился. — Хочу повторить: я бы вам и об этом рассказал, если бы это имело смысл.

— А почему вы ничего не написали об Ангелосе?

— Все ушло в прошлое. Ангелос исчез. Отцу Майкла лучше было думать, что тот погиб в бою, а не от предательского удара. И потом, — просто объяснил Стефанос, — нам было стыдно.

— Все настолько ушло в прошлое, — проговорил Саймон, — что, когда брат Майкла приехал в Арахову, все мужчины стали избегать его, а хозяин дома, в который он пришел, даже руки ему не подал.

Старик улыбнулся:

— Ладно. Не все ушло в прошлое. Позор остался.

— Он не на вас.

— На Греции.

— В моей стране тоже сотворили кое-что, дабы уравнять счет, Стефанос.

— Политика!

И Стефанос так выразительно одними жестами пояснил, что следовало бы совершить со всеми политиками, что Саймон расхохотался. Тут же, как по сигналу, женщина встала и, отдернув голубую занавеску, вытащила большой каменный кувшин. На столе появились стаканы, и она стала наливать в них темное сладкое вино. Стефанос спросил:

— Выпьешь с нами?

— С величайшим удовольствием, — ответил Саймон.

Женщина подала стакан Саймону, затем Стефаносу, Нико и напоследок мне. Сама она пить не стала, осталась стоять, глядя на меня со смущенной радостью. Я сделала глоток. Темное, как волчеягодник, вино отдавало вишней. Улыбнувшись ей, я попыталась произнести по-гречески:

— Очень хорошее.

Широкая улыбка прорезала ее лицо. Она кивнула и радостно повторила:

— Очень хорошее. Очень хорошее.

А Нико обратился ко мне на английском с американским акцентом:

— Вы говорите по-гречески, мисс?

— Нет, знаю всего несколько слов.

Он повернулся к Саймону:

— А откуда ты так хорошо знаешь греческий?

— Мой брат Майкл научил меня, когда я был младше тебя. Я продолжал изучать его и впоследствии, ведь я не сомневался, что когда-нибудь приеду сюда.

— Почему ты не приезжал раньше?

— Дорого, Нико.

— А теперь ты разбогател?

— Во всяком случае, свожу концы с концами.

— Неужели?

— Я хочу сказать, что теперь мне хватает.

— Ясно. — Темные глаза расширились. — Вот ты приехал и узнал об Ангелосе и своем брате. Но что ты скажешь, если я еще кое-что тебе расскажу, кирие?

— Что же?

— А если Ангелос еще жив?

Саймон медленно проговорил:

— Это твое предположение, Нико?

— Его видели на горе рядом с Дельфами.

— Что? Недавно? — резко спросил Саймон.

— Ну да. — Нико блеснул красивой шаловливой улыбкой. — Правда, это мог быть призрак. На Парнасе полно привидений, кирие, бродят огоньки да звучат над скалами голоса. Кое-кто это видел. Не я. Может, это древние боги?

— Возможно, — ответил Саймон. — Нико, это правда? Что Ангелоса видели?

Нико пожал плечами:

— Почем я знаю. Янис видел его, а Янис… — Он покрутил пальцем у виска. — Ангелос убил его мать, когда андартес сожгли хозяйство его отца. С тех пор он спятил, и Ангелос часто ему являлся. Если призраки существуют, значит он до сих пор бродит по Парнасу. Но Димитриос Драгоумис… это правда. Он задавал много вопросов о тебе. Все мужчины в Арахове знали о твоем приезде и обсуждали его, но Драгоумис… он ездил в Дельфы и в Арахову и задавал вопросы, много вопросов.

— Как он выглядит?

— Чуточку похож на брата. Не лицом, а — как это говорится? — телосложением. Но не характером. — У Нико был самый невинный вид. — Возможно, ты встретишься с ним. Однако не бойся его. И насчет Ангелоса тоже не беспокойся, кирие Саймон.

Саймон усмехнулся:

— А что, похоже, что я обеспокоен?

— Нет, — признался Нико, — но ведь он мертв.

— А если Янис прав и он жив?

— Я думаю, — произнес Нико почти ангельским голосом, — что ты всего лишь англичанин, кирие Саймон. Нет?

— Ну и что?

Нико прелестно хихикнул и перекатился на кровати. Внезапно заговорил Стефанос, сердито, по-гречески:

— Веди себя прилично. Что он сказал, кирие Саймон?

— Он считает, что я не в состоянии одолеть Ангелоса, — лениво проговорил Саймон. — Ну-ка, Нико, лови.

Он кинул юноше сигарету, и тот поймал ее на редкость грациозным движением. Он все еще смеялся. Саймон обратился к Стефаносу:

— А вы верите, что Ангелоса видели здесь?

Старый пастух свирепо посмотрел на внука из-под седых бровей:

— Все-таки поведал эту сказочку? Идиот пустил слухи, что видел его не менее дюжины раз после войны. Он и немцев часто встречал. Не обращайте внимания. Все это чепуха.

Саймон засмеялся:

— И огоньки, и голоса на Парнасе?

Стефанос стал объяснять:

— Если человек оказывается на Парнасе после захода солнца, он может встретиться с необъяснимым. Там до сих пор бродят боги, и человек, который ведет себя неосторожно в их стране, — глупец. — Сердитый взгляд на внука. — Каких же глупостей ты нахватался в Афинах! И эта отвратительная рубашка!

Нико выпрямился.

— Нет! — обиженно запротестовал он. — Она американская!

Старик возмущенно фыркнул, и Саймон усмехнулся:

— Помощь Греции?

Старик издал хриплый смешок.

— Он неплохой мальчик, кирие, хотя Афины его и испортили. Но теперь он приезжает домой работать, и я сделаю из него мужчину. Угости кирие Саймона еще вином, — это уже жене, которая быстро схватила кувшин.

— Спасибо, — поблагодарил Саймон и добавил совершенно другим тоном: — Это правда, что этот человек, Драгоумис, спрашивал обо мне?

— Правда. Узнав, что ты приезжаешь, он задавал много вопросов: когда ты приезжаешь, на какое время, что ты собираешься делать, все в таком роде. — Стефанос мрачно улыбнулся. — Я-то не очень разговаривал с ним.

— Но почему? Почему его это интересует? Вы не считаете, что он имеет какое-то отношение к гибели Майкла?

— К этому он не имеет отношения. Это мы выяснили после войны, еще до его возвращения. Иначе бы он не осмелился вернуться, — сказал Стефанос. — И он ничего не знает. Как-то раз — год, нет, полтора года назад — он спросил меня, как все это произошло и где был убит Майкл. Ему было стыдно, и о Майкле он отзывался хорошо, но я не обсуждаю своих сыновей с кем попало и отказался говорить на эту тему. А больше всей правды никто не знал, только священник в Дельфах — он уже умер — и мой брат Алкис, погибший во время войны.

— Теперь и я знаю.

— Теперь и ты знаешь. Я отведу тебя туда завтра и покажу это место. Ты имеешь на это право.

Он задумчиво посмотрел на Саймона из-под седых бровей и сказал медленно, совсем не к месту:

— Мне кажется, кирие Саймон, что ты очень похож на Майкла. Ну а Нико… Нико еще глупее, чем я предполагал.

Глава 7

И тишина. Ни голоса, ни звука. Молчат оракулы, дарившие обман. И Аполлон, стреляющий из лука, Уж не причислен более к богам. Джон Мильтон.Рождественский гимн

На обратном пути в Дельфы Саймон молчал, и я тихо сидела рядом с ним, гадая, что же было сказано во время этого мрачного и столь необычного разговора. Все, что произносил экзотический, будто сошедший со страниц поэм Гомера Стефанос, звучало неординарно. Свойственная же Нико природная смекалка казалась просто прелестной и совершенно греческой — в сочетании с дешевой американской амуницией его живой характер вызывал в памяти черно-красную роспись античных ваз.

Наконец мы подъехали к Дельфам. Нависшие куполом над дорогой деревья закрывали звездный свет. Саймон замедлил ход, свернул в сторону и остановился у широкого изгиба скалы. Он выключил двигатель. И в то же мгновение шум воды заполонил все вокруг. Саймон погасил фары, и темные деревья подступили ближе. Воздух веял прохладой и острым запахом пиний — громадные на фоне звездного неба, они громоздились рядами вверх по расщелине, по которой струилась вода. Кромешной тьмой вздымались горы за деревьями. Сияющие больше не сияли — лишь каменные шпили и башни да сплошной мрак.

Саймон вытащил сигареты и предложил закурить мне.

— Ты хоть что-нибудь поняла?

— Только то, что вы разговаривали о Майкле и о предводителе ЭЛАС Ангелосе. — Я улыбнулась. — Теперь мне понятно, почему ты был не против того, чтобы я присутствовала при обсуждении твоих личных дел.

Он резко сказал:

— Они приняли неожиданный оборот.

Я ждала.

— Хочешь послушать?

— Естественно.

И, покуривая, он дал мне подробный отчет о том, что говорилось в доме пастуха. Мое визуальное впечатление от недавно виденной сцены было настолько живо, что я без труда смогла наложить свою картинку на его рассказ и понять, какому тексту соответствовали те или иные жесты.

Когда он умолк, я не произнесла ни слова — по вполне понятным причинам я не знала, что сказать. Инстинкт, побудивший меня остановиться у подножия лестницы, не подвел: такая вода слишком глубока. Если я и раньше чувствовала себя неуверенно — тряслась от страха при инциденте с машиной, — так представляете, какие чувства обуревали меня в данный момент. Кто я такая, чтобы его утешать или хотя бы как-то комментировать гибель его брата? И несмотря на то что убийство произошло четырнадцать лет назад, само это слово наводило ужас, не говоря уже о том, что Саймон только что узнал о содеянном и временной пробел не имел сейчас никакого значения. Я еще слишком плохо знала Саймона, чтобы найти необходимые слова. Вот и молчала.

Да он и сам не выказал своего отношения к этому разговору — просто пересказал его мне привычным для меня ровным голосом. Я ждала, не упомянет ли он о письме Майкла или о «находке», про которую Саймон сказал, что знает о ней. Но он молчал. Лишь выбросил окурок в пыль, а с ним, казалось, и всю эту историю, так как тут же заговорил на другую тему и с другой интонацией:

— Хочешь, покажу тебе руины? Ты там еще не была, и тебе будет интересно увидеть их впервые при свете звезд. Или ты жаждешь побродить там в одиночестве?

— Нет. Я буду очень благодарна тебе.

Мы стали подниматься вверх по крутой тропинке, ведущей между сосен.

К этому времени глаза мои привыкли к темноте, и дорогу я видела отчетливо. Перешагнув через узкий ручей, мы ступили на мягкую от сосновых иголок тропинку.

Через некоторое время мы выбрались из-под темных деревьев и оказались на открытом пространстве. Путь преграждали валуны, на полуразрушенные стены падал тусклый свет звезд.

— Римская рыночная площадь, — пояснил Саймон. — Тут стояла куча магазинчиков. По дельфийским понятиям это место не представляет ценности, так как слишком современно, поэтому пройдем его побыстрее… Вот мы и пришли. Это вход на территорию храма. Подъем крутой, но к самому храму ведет между зданиями широкий ровный проход. Тебе все видно?

— Да. Какое поразительное зрелище, да еще при свете звезд, правда?

Смутно различимая мощеная дорога вилась зигзагами между полуразрушенными зданиями сокровищниц и святынь. В полумраке территория храма казалась громадной. Со всех сторон — от горных склонов, от сосен у дороги, отовсюду, насколько хватал глаз, — маячили обвалившиеся стены, призрачные колонны, лестницы, пьедесталы и алтари античного святилища. Медленно ступали мы по Священной дороге. Вот маленькое дорическое здание, где хранились афинские ценности; а это мрачный камень, с которого сивилла предсказывала троянскую войну; стройные колонны Афинской галереи; знаменитый алтарь… и наконец сам храм с голым щербатым полом, наполовину опирающийся на горный склон, поддерживаемый в пространстве мощными стенами и окаймленный шестью большими колоннами, которые даже во мраке четко вырисовывались на фоне звездного неба.

Я слегка вздохнула.

Рядом Саймон тихо процитировал Стефаноса:

— Там до сих бродят боги, и человек, который ведет себя неосторожно в их стране, — глупец.

— Они действительно до сих пор бродят здесь, — отозвалась я. — Может, я и говорю глупости, но они здесь.

— Три тысячи лет, — сказал Саймон, — войны, предательства, землетрясение, рабство, забвение… Но люди и поныне встречают их здесь. Нет, ты говоришь не глупости. Такое может произойти с каждым, кто обладает разумом и воображением. Это Дельфы, и, что ни говори, мы не первые, кто слышит, как стучат колеса колесниц. Не сомневайся.

— Только здесь я и слышу их. Я уже пыталась вообразить себе нечто подобное… ну, ты знаешь, как это бывает. Но не получилось, даже в Делосе. В Микенах попадаются призраки, однако это все не то.

— Бедные призраки, — заметил он. — Но здесь… Я считаю, что, когда такое место, как Дельфы, является местом поклонения — как долго? — примерно две тысячи лет, что-то должно остаться. Нечто, что содержит в себе камень, правда-правда, а тут этим пронизан даже воздух. Пейзаж тоже действует на восприятие. Наверное, это место — самое поразительное на земле. Ну и само святилище. Поднимемся в храм.

Подъем вел к основанию храма, сложенного из огромных каменных плит. Некоторые из них были разбиты и грозили обрушением. Осторожно пройдя сквозь храм, мы остановились на краю между колоннами. Внизу виднелась разрушенная стена, она спускалась к крутому горному склону, усеянному призрачными разбитыми гробницами. Долина вдали была покрыта сплошной тьмой, которую пронизывали дрожь ночного ветерка да шум сосен и олив.

Сигарета Саймона вспыхнула и погасла. Отвернувшись от освещенной звездами долины, он прислонился к колонне. Глядел он на гору за храмом. Но ничего, кроме темных силуэтов деревьев да светлеющих камней, там не было видно.

— А что там, наверху?

— Именно там нашли «Возничего».

Меня словно ударило током — так быстро это слово вернуло меня в настоящее. Поглощенная Дельфами, я совершенно забыла, что Саймона волнует совсем другое.

Я колебалась, но ведь он сам перевел разговор на Дельфы. И я робко спросила:

— Ты думаешь, что Стефанос прав? Это дает тебе какую-нибудь подсказку?

— Никакой, — весело ответил Саймон и отступил от колонны. — Давай поднимемся в студию к Найджелу и выпьем кофе или еще чего-нибудь?

— С удовольствием, но… не поздно ли?

— Только не в этой стране, как я понимаю. Здесь если и ложатся спать, то лишь в полдень. Видишь ли, в Греции… А ты не устала?

— Ни чуточки. По идее, должна бы устать, но нет.

Он засмеялся:

— Влияние воздуха, света, а может, просто упоение жизнью в Элладе. Уверяю тебя, его надолго хватит. Так пошли?

— С огромным удовольствием.

Когда, взяв меня под руку, он волок меня через храм, я все удивлялась самой себе — своей покорности. Вот опять я иду, точно так же, как прежде плыла под тщательным наблюдением Филипа у него в кильватере. Правда, разница все-таки существовала, но в чем, у меня не было желания анализировать.

Я поинтересовалась:

— Разве мы не будем спускаться? Почему мы идем сюда?

— Спускаться ни к чему. Студия наверху, над храмом, как раз над горным отрогом, что тянется к Дельфам. Так что нам проще подняться через оставшуюся территорию храма.

— А как же машина?

— Заберу ее после того, как провожу тебя в отель. Сюда, и смотри под ноги. Эта дорожка будет полегче. Ступеньки ведут к маленькому театру. Сооружение справа было возведено Александром Великим в честь удачного спасения во время охоты на львов. А вот и театр. По сравнению с афинским или с эпидаврским он, конечно, крошечный, но разве он не прелесть?

В темноте разбитая сцена казалась ровной, а полукруглые ряды сидений совершенно целыми. Они тянулись вверх к зарослям остролиста и кипариса. Маленькая покалеченная мраморная чаша театра хранила молчание, доносился лишь тихий шорох сухих веток, которые ветерок лениво тащил по каменным плитам.

Неожиданно для себя я воскликнула:

— Ты, наверное, не станешь… Ой, прости, конечно нет.

— Чего не стану?

— Да ничего. Глупо при таких обстоятельствах.

— Обстоятельствах? А, вот ты о чем. Обстоятельства пусть тебя не волнуют. Тебе хочется услышать что-нибудь произнесенное на греческом, хотя бы «таласса! таласса!». Угадал?.. В чем дело?

— Ни в чем. Но если ты и дальше собираешься читать мои мысли, с тобой будет очень трудно общаться.

— А ты тоже поучись читать мои.

— Я не обладаю подобным талантом.

— Может, это и хорошо.

— И что ты хочешь этим сказать?

Он засмеялся:

— Не важно. Так я угадал?

— Да. Только не «таласса»! Любые стихи, какие придут в голову. Я слышала, как читают стихи в эпидаврском театре, там даже шепот долетал до верхних рядов.

— Здесь тоже везде слышен шепот, — сказал он, — правда, впечатление не столь поразительное. Ладно, раз таково твое желание… — Он пошарил по карманам. — Одну минуту. Необходима зажигалка. Чтобы голос доносился до всех рядов, надо встать точно в центр сцены. Он отмечен на плитах крестом.

Когда он вытаскивал из кармана зажигалку, раздался металлический звон — что-то упало. Я быстро наклонилась.

— Что-то упало. Кажется, деньги. А, вот… недалеко укатилась. Посвети, пожалуйста.

Зажигалка вспыхнула, и он наклонился к каменным плитам. Блеснула монета. Я подняла ее и подала Саймону. Яркое оранжевое пламя осветило маленький диск на моей ладони.

Я воскликнула:

— Золото!

— Ага, благодарю. — Взяв монету, он сунул ее в карман, словно это были потерянные полпенса или всего лишь марка ценой в три пенса. — Это один из предметов, присланных Стефаносом. Я ведь рассказывал тебе, что он прислал то, что нашел на теле Майкла. Три из этих предметов были золотыми монетами.

И, поднеся зажигалку к плитам, он стал искать центральную метку. Можно было подумать, что он горит лишь желанием показать девушке дельфийские руины.

— Саймон…

— Вот он, крест. — Саймон выпрямился, продолжая держать горящую зажигалку. Должно быть, он почувствовал мой взгляд, потому что вдруг просиял на редкость привлекательной улыбкой. — Я уже говорил, что трагедия эта произошла не сегодня. И просил тебя так не переживать. Иди сюда, в центр, и послушай, как твой голос взмывает ввысь к дальним рядам.

Я послушно встала в центр.

— Ну да. Но ты говорил это, когда еще не знал, что твой брат Майкл был убит. Разве это не меняет дело?

— Возможно. Вот, слышишь эхо?

— Да, черт возьми. Как странно, правда? Будто звук отражается от тех высей и кружится вокруг. Его как бы ощущаешь, словно… ну да, словно звук становится материальным… Ты и вправду будешь читать стихи? Может, тебе этого вовсе не хочется?

Он сделал вид, что не понял меня.

— Думаю, при отсутствии публики я смогу что-нибудь выдать. Что бы ты хотела послушать?

— Ты же у нас специалист по античности. Вот сам и решай. Только подожди, я хочу разместиться в верхних креслах.

Взобравшись по узкому проходу вверх, я нашла себе сиденье в последней трети амфитеатра. К моему удивлению, мрамор оказался удобным и еще теплым от дневного солнца. Круглая сцена издалека казалась крохотной. Можно было определить лишь ее форму. Саймон же приобрел очертания бестелесной тени. И тут из колодца мрака зазвучал его голос, и величественные греческие слова покатились вверх, прорываясь сквозь воздух. Эхо запело им в ответ, и они закружились, словно ветер посреди высоких скал. Из потока звуков выплывали то фраза, то имя, их сменяла музыка, подобная полету стрелы. «О жилище Аида, приют Персефоны! О подземный Гермес…» Я слушала, закрыв глаза.

Саймон остановился. Наступила пауза. Поднявшееся к горам эхо прогудело, словно гонг, и стихло.

А затем вновь раздался его чистый и тихий голос, говорящий теперь на английском, — музыка переводила музыку.

О жилище Аида, приют Персефоны! О подземный Гермес и могучая Кapa! Честные эринии[17], дщери богов! Вы беззаконные зрите кончины, Зрите обманом сквернимые ложа, — Явитесь! На помощь! Отмстите за гибель Отца моего! Приведите любимого брата ко мне![18]

И снова замолчал. Слова замерли в безмолвной выси надо мной, и эхо пробудило ночной ветер. Зашуршал остролист, где-то высоко на горе зашелестели пыль и камни под ногами какого-то загулявшего животного — то ли козы, то ли осла, послышался непонятный металлический звук, и снова смолкла ночь. Я встала и двинулась вниз по крутому проходу.

Раздался голос Саймона, спокойный и чистый:

— Ну как?

— Красиво. — Спустившись вниз, я пошла к нему. — Но ты, кажется, говорил, что трагедия осталась в прошлом?

Впервые за время нашего знакомства (семь часов? неужели прошло всего полдня?) он растерялся:

— Что ты хочешь этим сказать?

И двинулся мне навстречу.

— Этот монолог… разве он не звучит слишком… современно?

— Ты знаешь, откуда он?

— Да. Из «Электры» Софокла, правильно?

— Правильно.

Молчание. Рука его находилась в кармане, и, когда он ее вытащил, я услышала звон монет. Он стал бессознательно подбрасывать монеты в руке, а потом сказал:

— Значит, я не прав. Она еще не осталась позади. Во всяком случае, до тех пор, пока Стефанос не покажет нам это место и…

Он остановился. А мне пришло в голову, что Саймон Лестер обладает поразительной королевской привычкой говорить о себе во множественном числе. Мне ужасно захотелось переспросить: «Покажет нам?» — но я не стала. А просто произнесла:

— И?..

Он резко ответил:

— И я не найду то, что нашел Майкл. То, за что его убили. Золото.

— Золото?

— Да. Я же говорил, что размышлял о том, что мог найти Майкл. Я думал об этом, когда прочитал его письмо и вспомнил об этих соверенах. А услышав историю в изложении Стефаноса, я перестал сомневаться. Он нашел золото, британский золотой запас Ангелоса, который тот припрятал до наступления Красной Зари.

— Да, но, Саймон… — начала я и замолкла.

В конце концов, своего брата он знает лучше, чем я.

И вновь звякнули соверены, когда Саймон положил их в карман. Он повернулся к амфитеатру.

— Надо подняться наверх, к тропе. Давай я пойду впереди: ступеньки сильно разрушены.

Он протянул мне руку, и мы двинулись вверх по крутым ступеням. Поднявшись наверх, он остановился и вдруг растворился в темноте. Зашуршали листья. Обернувшись, он вручил мне что-то круглое, гладкое и прохладное.

— Бери. Это гранат. Здесь растет деревце, и я все ждал предлога, чтобы сорвать этот фрукт. Съешь его поскорей, Персефона, и тогда навеки останешься в Дельфах.

Тропа наконец вывела нас из-под деревьев, и дорогу стало лучше видно. Места вполне хватало, чтобы идти рядом. Саймон тихо говорил:

— Я считаю, что прав, Камилла: именно золото и нашел Майкл. Я и раньше это подозревал, а теперь, узнав, что Ангелос убил его, вообще перестал сомневаться.

Я вставила довольно глупо:

— Но ведь Стефанос сказал, что Ангелос и Майкл поссорились.

— Если бы Майкл поссорился с таким человеком, он не стал бы поворачиваться к нему спиной, — возразил Саймон. — Меня удивляет, как Стефанос сам этого не понимает. Мы, британцы, во время оккупации Греции переправили сюда по воздуху золото и оружие для андартес. Ангелос, как сказал Стефанос, незадолго до конца войны с немцами стал работать на коммунистический путч в Греции, таким образом, можно предположить, что он был крайне заинтересован, чтобы припрятать оружие и запасы, которые могли пригодиться позже. Это всего лишь предположение, но какие у нас имеются факты? Ангелос, когда его группа ушла на север, возвращается на юг один. Встретив Майкла, убивает его, но не успевает обыскать, потому что его застукали. На теле же Майкла были найдены золотые соверены и в спешке нацарапанное письмо, в котором сообщается, что он что-то нашел.

— Да, — ответила я, — но…

— Если у Ангелоса имелся подобный склад оружия и золота, а Майкл его нашел, разве не появился повод его убить?

— Да, конечно. Ты хочешь сказать, что Майкл, встретив его, решил обсудить с ним этот вопрос и… ах нет, это не годится. Тогда бы Ангелосу не предоставилась возможность ударить его по голове.

— Я не перестаю думать, — тихо проговорил Саймон, — что Ангелос каким-то образом догадался о том, что Майкл нашел склад. Ты считаешь, моя теория не заслуживает внимания? Наверное, склад хранился в пещере — на Парнасе их великое множество. Предположим, что Майкл, уйдя от Стефаноса, укрылся как раз в той, где находился этот склад. Он собирался отсидеться там несколько дней, пока не уйдут немцы, но тут возвращается Ангелос и видит, как из пещеры — его пещеры — выходит британский офицер. Могло такое произойти? И если Майкл не заметил Ангелоса, само собой разумеется, что грек дождался подходящего момента и попытался расправиться с ним. А это значит…

— Это значит, что если ты прав, то склад находится совсем близко от места преступления, — догадалась я.

— Вот именно. Так что посмотрим.

— Но ведь прошло много времени.

— Да, конечно.

— Ангелос вернулся бы за своими сокровищами. Если не сразу, так потом.

— Если сумел дожить. Через три месяца после гибели Майкла он покинул страну навсегда.

Я произнесла как можно небрежнее:

— Покинул ли? А что, если Нико прав и Ангелос все еще жив? Жив и находится здесь?

Саймон рассмеялся:

— Все в руках Божьих. — И подбросил монетку на ладони. — Ну что? Подарим ее Аполлону, если он сумеет привести Ангелоса в Дельфы?

— Эгисфа на нож Оресту?[19]

Я старалась говорить так же беззаботно, но получилось хрипло и глухо.

— Может, и так. — Монета взлетела и вновь упала на его ладонь. В свете звезд он казался тенью, глядящей на меня. — А знаешь, я не врал, когда говорил, что трагедия осталась в прошлом. Я вовсе не замышляю что-либо и не драматизирую гибель Майкла, но, черт возьми, он был убит подлым образом и, если я прав, по наиподлейшему из мотивов. А убийца ходит на свободе и даже, может, сколотил на этом состояние. Мне не очень-то нужно это золото, но я хочу знать точно, Камилла. Вот и все.

— Да, понимаю.

— Я приехал, чтобы поговорить со Стефаносом, навестить могилу Майкла и уехать навсегда. Но теперь я не могу так просто уехать, не выяснив, почему же это произошло. Не думаю, что там осталось что-нибудь, что поможет мне — столько времени прошло, — но я должен взглянуть сам. А что касается Ореста… — в его голосе зазвучал смех, — не то чтобы я прямо-таки мечтаю отомстить, но если убийца встанет на моем пути, то я бы с ним побеседовал. — И он снова засмеялся. — Или ты, как и Нико, сомневаешься в моих способностях?

— Нет, разумеется, нет. Но этот Ангелос, он же…

Я запнулась и замолкла.

— Опасен? Значит, ты считаешь, что, если мы с ним встретимся, мне не стоит выяснять с ним отношения?

— Око за око? — сказала я. — Мне казалось, что подобных принципов уже никто не придерживается.

— Ничего подобного. Придерживаются. Просто в Англии существует прекрасная безличная и дорогая структура, которая отбирает око за вас, и ваша личная вина будет заключаться лишь в подписи на чеке в финансовое управление. Здесь же этого нет. Грязную работу приходится совершать самому, и только стервятники будут знать об этом. Да Аполлон.

— Саймон, это аморально.

— Таков закон природы. Мораль — социальное понятие. Разве тебе это не известно?

— Я не согласна.

— Вот как? Ты верна идеалам, Камилла. Это самая красивая на свете страна, но и самая суровая. Пробыв в ней какое-то время, начинаешь придерживаться ее законов, а не своих. Иногда, я бы сказал, приходится придерживаться. Но ты все равно стой на своем, — засмеялся он, — и для начала не верь ни одному моему слову. Я — обыкновенный законопослушный гражданин и честный школьный учитель… Ладно, оставим в покое трагедию Ореста. Майкл погиб четырнадцать лет назад, Дельфы же стоят здесь вот уже три тысячелетия. Так пусть же Дельфы сами хоронят своих мертвецов. Кстати, они делают это прямо здесь — кладбище тут, под деревьями. Ну а теперь, если ты еще собираешься поспать сегодня ночью, как насчет того, чтобы выпить? Вот и студия.

И, больше не взглянув в сторону кладбища, он быстро повел меня ровной тропой к огням студии.

Глава 8

К кому благоволят боги…

Менандр

Большое прямоугольное здание студии стояло на самом верху утеса на задворках Дельфов. Днем выяснилось, что она выглядит как большая уродливая коробка на выдолбленной в скале площадке; с фасада окна висят над равниной, а с тыла упираются взглядом в стену утеса примерно в три этажа высотой. Там же находится и «парадный» вход — впечатляющие зеркальные двери, которыми никто не пользуется. Обитатели дома входят и выходят через дверцу на восточной стороне — она ведет в коридор, который тянется через весь первый этаж.

Внутри все просто и официально до предела. Коридоры и мраморные лестницы сияют безупречной чистотой. На первом этаже по левой стороне коридора расположены спальни художников, окнами выходящие на равнину, на юг. Скромны они до крайности: железная кровать с одеялами и подушками, умывальник с двумя кранами «гор.» и «хол.» (правда, течет из них вечно «хол.»), шаткий столик да крючки для одежды. Рядом с каждой комнатой душ с мраморной облицовкой, по всей видимости, тоже «хол.». По правой стороне коридора также тянутся двери, только я ни разу не видела их открытыми. Видимо, это кухни или комнаты для прислуги. Постоянно живущие здесь художники занимались творчеством на верхнем этаже — там было светлее. Для студий и кладовых была приспособлена анфилада комнат на северной стороне.

Но об этом я узнала потом. В тот вечер моему взгляду предстала кошмарная прямоугольная коробка — вход в нее указывала голая электрическая лампочка.

Едва только мы ступили в гулкий коридор, как одна из дверей распахнулась и нам навстречу пулей вылетел молодой человек. Он ухватился за косяк и повис на нем, будто его катапультировали и лишь дверь была в состоянии его удержать.

Высоким возбужденным голосом он воскликнул: «Ох, Саймон, а я как раз…», но тут увидел меня, смутился и замолчал, продолжая висеть в той же драматичной позе, освещаемый светом, шедшим изнутри.

Своим поведением он чем-то напомнил мне Нико, правда на этом их сходство кончалось. Молодой человек — как я предположила, это и был Найджел — не обладал ни красотой, ни внутренней силой, ни уверенностью, присущими Нико. Его движения не отличались сознательной театральностью, и в данный момент ему явно хотелось снова укрыться у себя в комнате, тщательно заперев за собой дверь. Высокий, худой, светловолосый, сильно обгоревший на солнце. Голубые глаза прищурены, как у летчиков или моряков либо людей, привыкших подолгу глядеть вдаль и торчать на солнце. Слабый чувственный рот и сильные некрасивые руки художника.

Саймон ответил:

— Привет, Найджел. Познакомься: Камилла Хейвен, она сняла номер в «Аполлоне». Мы хотим чего-нибудь выпить, а она мечтает поглядеть на твои рисунки. Ты не против?

— Ну конечно. Совсем не против. Буду рад, — заикаясь, ответил Найджел. — Пошли ко мне, там и выпьем.

Он пропустил нас вперед и зарделся еще сильнее, а мне пришла в голову мысль, уж не напринимался ли он в одиночестве.

В его комнате, такой же голой, как и остальные, царил ужасающий, но радующий глаз беспорядок. Будто художественная натура хозяина, более богатая, чем представлялось с первого взгляда, совершенно бессознательно выявилась в его монашеской келье. На полу рядом с кроватью валялся рюкзак, его содержимое было раскидано как попало. Я обратила внимание на две рубашки, такие же яркие, как у Нико, только более приемлемой расцветки, моток веревки, грязные носовые платки — очевидно, ими вытирали кисти, — три апельсина и книгу «Сборник стихов Дилана Томаса». С раковины свешивалось ярко-желтое, как одуванчик, полотенце. На кровати валялась скомканная пижама в бордовую и бирюзовую полоску. И в огромном количестве на потрескавшихся белых стенах висели небрежно приколотые кнопками рисунки — полное нагромождение стилей. Нарисованные то резкими, то размытыми штрихами карандашные наброски и акварели с загнутыми краями от высохшей краски — разглядывая их, я все вспоминала, что говорил мне по этому поводу Саймон.

Но тут хозяин стремительно подтащил ко мне тряпичную штуковину устрашающе оранжевого цвета — свой лучший стул, — и я не успела разглядеть все рисунки.

— Прошу вас, мисс… э?.. Лучше ничего не могу предложить, но он чистый.

Поблагодарив его, я села. Саймон примостился на широком подоконнике, свесив ногу. Найджел, все так же смущаясь, стал суетливо и неистово копаться в бутылках, стоящих на полу близ раковины. Ему довольно быстро удалось выудить два стакана и огромную бутылку с узо.

— Вам это нравится? — обеспокоенно спросил он. — Отличный напиток.

Он выглядел так трогательно, что я ему наврала.

— Нравится, — ответила я и стала покорно ждать, когда он нальет мне изрядную порцию узо в стакан.

— Воды долить?

Узо — это греческий абсент, настоянный на анисовом семени и обладающий мягким и (на мой взгляд) отвратительным вкусом. В чистом виде, как я понимаю, его пить невозможно. Однако если добавляешь в него воды, дабы сделать его более приемлемым, его становится слишком много.

Но я храбро ответила:

— Да, пожалуйста.

Найджел достал из-под раковины графин. И снова меня поразили его движения — настоящая пародия на Нико. Быстрые, резкие, угловатые, но если Нико обладал грацией обороняющегося кота, то Найджел казался неуклюжим и каким-то несобранным. Я подивилась тому, что художник может быть неуклюжим. А когда он стал доливать воду мне в стакан, я заметила, что у него дрожит рука. Это еще больше меня удивило.

Жидкость помутнела, сгустилась и начала сильно напоминать хинин.

Я сказала:

— Довольно. Спасибо, — и улыбнулась Найджелу.

Он уставился на меня с видом перепуганного щенка, отчего казался еще моложе. Я решила, что ему года двадцать три, но из-за бороды он выглядел на девятнадцать. Храбро улыбнувшись, я подняла стакан.

— Ваше здоровье, кирие Найджел, — произнесла я. — Простите, не знаю вашей фамилии.

— Можно просто Найджел, — беспомощно ответил он, но мои слова ему явно понравились.

Осторожно глотая узо, я поймала на себе взгляд Саймона и поняла, что он прекрасно знает, каково мое мнение об этом напитке. Сердито посмотрев на него, я сделала еще один глоток, и мне снова пришло в голову, что кирие Саймон Лестер чертовски много замечает. Дрожь охватила меня, когда узо добралось до желудка. А затем я с изумлением увидела, что Найджел, наполнив стакан Саймона на две трети, налил себе чистого узо, поднес стакан к губам, выпалил: «Ваше здоровье» — и осушил его одним глотком.

— Ура, друг, — ответствовал Саймон. — Хорошо провел день?

Найджел, слегка поперхнувшись, выдавил:

— Да. Спасибо. Очень.

— Где был?

Молодой человек неопределенно махнул рукой и чуть не скинул бутылку со стола. Я пожалела, что ему это не удалось.

— Наверху.

— В городе?

— Нет. В горах.

— Снова на Парнасе? Выслеживал пастухов на старой дороге? Представляешь, — Саймон обратился ко мне, — Найджел подписал контракт на «эллинические типажи» — портреты крестьян, старух, пастушков и тому подобное. Он уже сделал несколько портретов размытой тушью — просто заглядение.

Найджел внезапно сказал:

— Поразительно. Такое даже представить невозможно. Мальчишка в лохмотьях пасет коз, начинаешь делать с него портрет и вдруг сознаешь, что не раз видел это лицо в музеях. На прошлой неделе я встретил в Амфиссе девушку чисто минойского типа, даже прическа та же. И получается, что, как бы ты ни старался, все выходит рисунок с греческой вазы.

Я засмеялась:

— Я вас понимаю. Как раз сегодня я познакомилась с одним Зевсом, с одним крайне испорченным Эротом и парой дюжин разных сатиров.

— Стефанос и Нико? — уточнил Саймон.

Я кивнула.

— Надо познакомить их с Найджелом.

Художник поинтересовался:

— А кто это?

— Стефанос — пастух из Араховы. Выглядит, будто вышел прямо из поэм Гомера. А Нико — его внук. Красив — этакий американо-греческий стиль. Но для портретов лучше и не найти.

Я поняла, что Саймон ничего не рассказывал Найджелу ни о Майкле, ни о своей миссии. Не упомянул он об этом и теперь. Вместо этого сказал:

— Ты вполне можешь с ними встретиться. Стефаноса можно увидеть между Дельфами и Араховой, как раз недалеко от той тропы, где я тебя вчера встретил. Сегодня ты туда ходил? Далеко зашел?

— Очень. — Найджел растерянно огляделся, будто снова смутился, и быстро добавил: — Город и долина надоели. Ну и захотелось погулять. Поднялся к Сияющим, потом вверх по тропе, а потом… я просто шел себе и шел. Жарко было, но наверху дул ветер.

— Не работал сегодня?

Невинный, казалось бы, вопрос, но на лице художника сквозь грубый загар проступила краска. От этого почудилось, будто он что-то скрывает, но я решила, что это всего лишь застенчивость. Он быстро ответил:

— Нет, — и уткнулся в стакан.

Я спросила:

— Даже панов со свирелями? На Парнасе? Да не может быть, Найджел!

Он усмехнулся:

— Увы, нет.

— И боги отсутствовали? — продолжала я, вспомнив залитый звездным светом храм.

Тут он окончательно смутился. И ответил почти грубо:

— Нет! Я же говорю, что нет! Просто гулял. Как бы то ни было, эти портреты — сплошная скука. Они лишь за-ради хлеба с маслом. Вам они не понравятся.

— Но мне очень хочется посмотреть ваши рисунки, если это, конечно, удобно. Саймон говорил, что они очень хороши…

Найджел перебил меня так быстро и с такой яростью, что создалось впечатление, будто этот разговор его раздражает.

— Очень хороши? Чушь он говорит, Саймон. Вовсе они не хороши. Просто я люблю рисовать, вот и все.

— Некоторые и впрямь изумительные, — спокойно сказал Саймон.

Найджел ухмыльнулся:

— Это те, которые чопорные? Которые сладенькие, наподобие водянистого Рёскина?[20] Ты читал в воскресных газетах отзывы критиков? Они ничего не стоят, и тебе это известно.

— Это первоклассная работа, и тебе это известно. Если бы ты захотел…

— О господи, если, если, если, — грубо сказал Найджел и с грохотом поставил стакан на стол. — Ты прекрасно знаешь, что они ничего не стоят.

— Но это то, чем ты хочешь заниматься, и это твоя собственная манера, и суть как раз в этом, разве нет? По ним видно, что это «Найджел Барлоу», и они, что еще важнее, неординарны.

— Они ничего не стоят, — настойчиво повторил Найджел.

— Если ты хочешь этим сказать, что их не продашь… что ж, согласен. И все же я считаю…

— «Верен будь себе»?[21] — закричал Найджел высоким голосом, вероятно от возбуждения, но в его интонации звучала и горечь. — О господи, не произноси занудных банальностей! Да и все равно они ни черта не стоят. Ни черта, понятно тебе?!

Саймон одарил его улыбкой.

И тут я впервые поняла, что скрывается за добродушным и внешне нерушимым самообладанием Саймона, чем оно отличается от яркой самоуверенности, которой я втайне завидовала. Его по-настоящему все волновало. Действительно волновало, что может произойти с этим случайно встреченным, несчастным, некрасивым юношей, который так жалко ему хамит. Именно поэтому он вернулся сюда через четырнадцать лет, чтобы узнать, как погиб Майкл. И совсем это не трагедия, да и он не Орест. Однако он приехал ради отца, ради Стефаноса, ради женщины дома. «Но смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством»[22]. Вот в чем дело. Он един со всем человечеством, которое в данный момент означало Найджела. «Мы принимаем как должное, — сказал он, — что есть люди, которые нуждаются в помощи». По-видимому, человека можно лучше понять, когда узнаешь, что именно он принимает как должное.

Отставив стакан, Саймон обхватил руками колено.

— Ну хорошо. Полоний уходит. Послушай, Найджел, хочешь, мы отберем, что можно продать?

Найджел ответил уже не так грубо, но столь же порывисто:

— Придумать трюк, чтобы приманить покупателей? Поганый продажный трюк, дабы устроить выставку одного-единственного художника где-нибудь в дебрях Шеффилда? Продать две картинки, и в местных газетах появится имя? Это ты имеешь в виду?

Саймон мягко ответил:

— Где-то же надо начинать. Пусть это будет частью борьбы. Во всяком случае, не впадешь в полную деградацию.

— Ты о чем? — полюбопытствовала я.

Он усмехнулся:

— О преподавании.

— А… Что ж, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала я.

— Я не сомневался, что ты поймешь.

Найджел отозвался мрачным голосом:

— Вам хорошо смеяться, а у меня ничего не получится, и я все возненавижу. Это же кошмар.

— Полный провал, — бодро согласился Саймон. — Нам необходимо придумать трюк, Найджел. Пусть они придут только посмеяться, но в результате кто-нибудь что-нибудь да купит. Делай картины из блесток, или рисуй под водой, или прославься как человек, который всегда творит под мелодии Моцарта.

Найджел расслабился и чуть стыдливо улыбнулся:

— Тогда уж под Каунта Бейси. Ну хорошо, и что же мне сотворить? Art trouve, куски ржавого скрученного железа под названием «Влюбленная женщина» или «Собака, поедающая собаку»?

— Или, — вступила я, — совершить путешествие по Греции верхом на осле, а потом создать книгу с иллюстрациями.

Найджел повернулся ко мне, но взгляд у него был отсутствующим. И мне вновь пришла в голову мысль, что он — тайный алкоголик.

— На осле?

— Да. Сегодня я видела в Дельфах юношу-датчанина, приехавшего из Янины. Он, как Стивенсон, перешел горы вместе с осликом, а по дороге делал зарисовки. Насколько я поняла, он делал портреты местных жителей и ими же и расплачивался.

— Ах этот. Я знаю его. Он сейчас здесь.

— Ну да, я забыла. Саймон же говорил, что он переночует в студии.

— А вы видели его работы?

— Нет. Он так устал, что отправился спать в девять часов, и разбудить его в состоянии лишь атомный взрыв.

И он уставился на меня с таким видом, словно ему стоило огромных трудов сфокусироваться на мне и сконцентрироваться на беседе. Он медленно проговорил:

— Быть верным самому себе, сознавать, что все возможно, и ждать шанса… Но при этом бороться за каждый шаг… — Затуманенный взгляд стал осмысленным и устремился на Саймона. — Саймон…

— Что?

— Ты говоришь, что трюк является «частью борьбы», потому что сначала надо заставить людей остановиться и посмотреть. Если мои картины на самом деле плохи, никакой трюк не поможет преодолеть первый барьер. И тебе это известно. Но если они хороши и люди остановятся и обратят на них внимание, то иметь значение будет сама работа. Разве я не прав?

— Возможно. Однако мне кажется, что в твоем случае многое зависит от трюка. — Саймон улыбнулся. — Правда, я считаю, что многие прекрасные художники поначалу занимались тем, что они мнили просто отклонением, шоковой терапией публики. Не стану называть имен, но ведь ты таких знаешь.

Найджел не улыбнулся. Казалось, что он почти и не слушает, а занят своими собственными мыслями. Поколебавшись, он внезапно сказал:

— И что ж, разве это не значит «быть верным себе»? А тебе не приходит в голову, что именно это и есть главное — во что бы то ни стало добиваться того, чего хочешь сам? Идти себе избранным путем, а отставшего пусть черт заберет? Художники — великие художники — работали только так, скажешь, нет? И разве под конец их ждало правосудие? — Так как Саймон не отвечал, он резко повернулся ко мне. — А вы что думаете?

Я ответила:

— Я мало что знаю о жизни великих художников, но мне всегда казалось, что секрет личности — не хочу говорить «успеха» — зависит от выбора жизненного пути. Великие знали, куда они идут, и никогда не сворачивали со своего пути. Сократ и «красота и добро». Александр и эллинизация мира. А на другом уровне — если можно так сказать — Христос.

Найджел перевел взгляд на Саймона.

— Ну? — резко, как бы с вызовом, сказал он. — Ну?

Здесь явно происходило что-то, чего я не понимала. Мало того, мне казалось, что и Саймон пребывает в недоумении и это его беспокоит.

Саймон медленно заговорил, его по обыкновению спокойный взгляд, устремленный на молодого человека, оживился.

— Твоя правда, но лишь частично. Да, великие знают, куда идут, и они добиваются своего, но в таком случае приходится двигаться вперед без продыху, сметая врагов на своем пути, как Джаггернаутова колесница[23]. Ты считаешь Полония старым банальным занудой — это ты процитировал его, вспомни, не я. Я-то с ним не согласен, но будь справедливым к нему и вспомни конец цитаты: «Верен будь себе… не будешь вероломным ты ни с кем». Если быть верным самому себе означает игнорировать притязания других, тогда ведь ничего и не получится, верно? Нет, ни один по-настоящему великий человек — тот же Сократ — не шел прямой дорогой, которую сам себе прорубил. Да, ему известно, где она кончается, и он не сворачивает с нее, но все время он считается с чем-нибудь или с кем-нибудь, кто встречается на его пути. Он видит все сущее как некую систему и видит свое место в ней.

Я процитировала:

— «Я един со всем человечеством»?

— Совершенно верно.

— Что это? — встрепенулся Найджел.

— Джон Донн — поэт, который стал настоятелем собора Святого Павла. Это из его «Молитв». «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе». Он прав. Ведь в конечном итоге имеет значение наше место в мире.

— Да, а как же художник? — яростно запротестовал Найджел. — Он не такой, ты же знаешь. Он движим иной силой: если он не в состоянии жить, как должно жить ему, то с таким же успехом ему лучше не жить вовсе. И ничего поделать он не может. Разве не заслуживает он оправдания, если в конечном итоге его искусство того стоит?

— Цель оправдывает средства? Как принцип мастера — никогда, — возразил Саймон. — Нет, нет и нет.

Найджел выпрямился:

— Слушай, я же не имею в виду нечто ужасающее, убийство там или преступление, ну и так далее. Но если нет другого выхода…

Тут вмешалась я:

— И что же вы планируете осуществить? Похищение осла?

Он так резко обернулся, что я испугалась, что он свалится со стула. Внезапно он расхохотался, причем почти на грани истерики.

— Я? Отправиться пешком в Янину и написать о себе книгу? Я? Ни за что! Я волков боюсь!

— Здесь волки не водятся, — спокойно сказал Саймон, но посмотрел на Найджела очень внимательно.

Я поняла, что он обеспокоен.

— Тогда черепах! — Схватив бутылку, Найджел обратился ко мне: — Хотите еще узо? Нет? Саймон? Подставляй стакан. А знаете, мисс Камилла, простите, забыл вашу фамилию, здесь в горах полным-полно диких черепах. Представьте, вы одна, а она вам навстречу.

— Я убегу, — ответила я.

— Что-то случилось, Найджел? — спросил Саймон.

Я стала гадать, что сейчас будет. Найджел замер с бутылкой в руке. Он просто оцепенел. Его лицо сначала покраснело, потом побледнело. А уродливые лопатовидные пальцы стиснули бутылку так, будто он хотел ее бросить. Казалось, он вот-вот заплачет. Потом он отвел взгляд от Саймона и поставил бутылку. И сказал на удивление глухим голосом:

— Простите. Отвратительно себя веду. Я немножко набрался перед вашим приходом, вот и все.

Потом он снова повернулся ко мне быстрым угловатым движением, чем напомнил неуклюжего маленького мальчика.

— Интересно, что вы обо мне думаете? Наверное, что я псих? Дела у меня идут плоховато. Да и темперамент как у всех великих художников.

Он стыдливо улыбнулся, я послала ему ответную улыбку.

— Ничего, — сказала я, — всем великим художникам пришлось яростно бороться за призвание. Так как вы еще живы, будем надеяться, что оно придет при жизни, и я уверена, что вы его получите.

Опустившись на колени, он вытащил из-под кровати потрепанный портфель.

— Вот, — сказал он. — Я покажу вам свои рисунки. Вы ведь скажете, если они чего-то стоят? Скажете?

Он вынул из портфеля пачку рисунков.

Я произнесла слабым голосом:

— Но мое мнение значения не имеет. Я в этом ничего не смыслю.

— Держите. — Он сунул рисунок мне в руку. — Вот это имел в виду Саймон. Вот еще. — Он сел на корточки и почти с ненавистью посмотрел на Саймона. — Я буду верен самому себе, Полоний. Можешь быть уверен, буду. Даже если придется предавать всех остальных. Я не един со всем человечеством, как полагает твой друг священник. Я — это я. Найджел Барроу. И когда-нибудь ты это поймешь — ты и все остальные. Ты меня слышишь?

— Слышу, — миролюбиво отозвался Саймон. — Ну-ка, посмотрим.

Найджел протянул рисунок ему и пачку мне.

— Вот. И вот. И вот, и вот, и вот. От них, конечно, не запылает Темза, но, если дать верный толчок да прибавить чуточку везения, они достаточно хороши, чтобы я стал… Хороши?

Разглядывая рисунки у себя на коленях, я ощущала на себе взгляд Найджела.

Несмотря на необузданность и нахальство, он снова казался уязвимым, а уж в последнем вопросе самоуверенная интонация сменилась наивным и тревожным сомнением. Я страстно мечтала, чтобы рисунки оказались хорошими.

И они оказались именно такими.

Он писал уверенными, сильными и в то же время отточенными штрихами. Чистая и почти пугающая, впечатляющая точность линий. Легкие, незамысловатые наброски — вроде бы всего лишь контуры, но при этом совершенное соблюдение соотношения формы и пропорций. В его технике прослеживалось влияние изысканной размытости французских гравюр и отточенной, утонченной, но тем не менее мужественной манеры Дюрера. Были и рисунки, над которыми он потрудился основательно, — эскизы руин, выполненные проворной рукой. Часть разрушенной арки и острые, напоминающие восклицательный знак кипарисы; идеально выписанные колонны Аполлона; восхитительный рисунок трех плодов граната на ветке с блестящими поникшими листьями. На нескольких эскизах были изображены оливы — изящно искривленные стволы, чьи кроны цвели серебристой дымкой. Акварели с деревьями и цветами своей утонченностью напоминали китайскую живопись.

Подняв глаза, я встретилась с его испуганным щенячьим взглядом — воинственность испарилась, не оставив и следа.

— Боже, Найджел, они чудо как хороши! Я плохо разбираюсь в живописи, но ничего лучше я не видела вот уже много лет!

Встав со стула, я пересела на кровать и разложила рисунки вокруг себя. На одном из них были нарисованы цикламены, растущие из трещины в скале. Ему удалось превосходно подчеркнуть фактурное отличие лепестка, листа и камня. Под цикламеном из той же трещины, цепляясь за камень, торчали засохшие и покрытые пылью корни какого-то растения, которое в Греции растет повсюду. В сравнении с ним крылатые цветки цикламена выглядели свежими, нежными и стойкими.

Над моим плечом раздался голос Саймона:

— Поразительно. А этот рисунок я еще не видел.

— Естественно. Я его только сегодня нарисовал, — грубо ответил Найджел и моментально протянул к рисунку руку, будто хотел его отнять.

Но тут он, очевидно как и я, вспомнил, что говорил, будто сегодня не рисовал, и отдернул руку. Он смутился и присел на корточки.

Саймон по обыкновению не обратил на это внимания. Взяв рисунок, он стал его разглядывать.

— Ты ведь хотел его сделать в цвете? Почему же передумал?

— Поблизости не было воды.

Забрав рисунок, Найджел засунул его в портфель.

Я быстро спросила:

— А портреты можно посмотреть?

— Разумеется. Смотрите, вот мой хлеб с маслом.

В его голосе звучала странная интонация, и Саймон снова бросил на него быстрый взгляд.

Портретов, выполненных совершенно в другой манере, было много.

В своем роде их можно было назвать эффектными — несмотря на жирность, яркость и чрезмерную подчеркнутость линий, композиция была на редкость прекрасной. Но присущая ему блестящая манера исполнения стала прилизанной; успешно сочетав несколько шаблонных приемов, он создал определенный штамп рисунка. Хотя и оригиналы портретов могли вполне сойти за шаблон. Правда, Найджел специально искал для своих портретов определенные типажи, но если на одних были изображены живые люди, то другие представляли собой, так сказать, абстракции общеизвестных «эллинических типажей», списанных со статуй, ваз и взятых просто из воображения.

Один из них являл собой прекрасно выписанную голову, чем-то напоминавшую Стефаноса, но с настолько общепринятым и сверхтипичным выражением лица, что выглядел как иллюстрация к греческим мифам. Портрет девушки, привлекающий внимание глазами и тенями, отбрасываемыми вуалью, можно было назвать «Греция: ворота на Восток». Другой портрет, выполненный в более знакомой для меня манере и чуточку живее, изображал девушку с лицом Жюльетт Греко, с потерянным взглядом огромных глаз и с мрачным ртом. На том же листе был нарисован мужской портрет, который, хотя и казался общепринятым, приковывал к себе внимание. Округлой формы лицо, могучая шея, тугие кудри, нависшие, как у быка, над бровями. Густые волосы, спрятав уши, доходят до линии подбородка — ну прямо-таки рисунок с вазы, изображающей подвиги героев, — и напоминают застывшие кудри на щеках скульптур. Полные губы (верхняя — короткая) с приподнятыми уголками наводили на воспоминание об улыбке-полумесяце, присущей статуям древнегреческих богов.

Я обратилась к Саймону:

— Погляди. Воистину архаическая улыбка. Когда видишь ее на древних полусохранившихся статуях Гермеса и Аполлона, она кажется нереальной и жестокой. Однако здесь мужчины и впрямь так улыбаются — сама видела.

— Это тоже новый рисунок? — поинтересовался Саймон.

— Который? Ах этот? Да. — Найджел кинул на него мимолетный взгляд, поколебался, но затем, вероятно, решил не врать. — Я сделал его сегодня. — Он забрал у меня рисунок. — Он получился несколько типичным. Пришлось рисовать по памяти, поэтому он напоминает вазы. Тем не менее…

— Прямо-таки голова Формиса, — сказал Саймон.

Найджел перевел на него взгляд.

— Ну да, конечно! Именно! Я-то все гадал, кого он мне напоминает. Я, вероятно, тут гиперболизировал те самые черты. И все же этот типаж для коллекции реально существует, как и заметила Камилла. Я, как и она, повсюду видел эту странную застывшую улыбку. Как интересно, я ведь об этом думал…

— А что это за «голова Формиса»? — полюбопытствовала я.

Саймон пустился в объяснения:

— Если я не ошибаюсь, эту голову нашли в Олимпии и предположили, что она изображает драматурга Формиса. Правда, та голова с бородой, а эта нет, но у нее такие же тяжелые широкие скулы, те же тугие кудри и та же типичная улыбка.

Я засмеялась:

— О господи, и он до сих пор разгуливает по горам. От этаких видений я кажусь самой себе крайне юной и ужасно западной. А вот это лицо…

И моя рука указала на Жюльетт Греко.

— Она-то как раз реальная и совершенно западная, — расхохотался Саймон. — Это наша единственная и неповторимая Даниэль, правда, Найджел? Неужто ты и ее решил запихать в «эллинические типажи»?

— Даниэль? — переспросила я. — Но тогда она и есть та француженка? Надо же, именно такой я ее и представляла.

Найджел забрал у Саймона портрет и куда-то его запихал. И сказал приглушенным голосом:

— Она работала секретаршей у одного типа из Французской школы.

— Из Французской школы?

— Французской школы археологии, — пояснил Саймон. — Эта Французская школа обладает «правом» — как они это называют — проводить раскопки в Дельфах. Они занимаются здесь раскопками с недавних пор. Ходят слухи, что в горах сокрыто сокровище. Они нарыли для пробы множество ям по обеим сторонам дороги, однако нашли лишь предметы времен Рима.

— Ну конечно. Так, современная ерунда.

Саймон улыбнулся.

— Вот именно. Но так как средств им не хватило, пришлось укладывать чемоданы. Еще остались их рабочие: надо собрать тележки, инструменты и тому подобное. Но археологи, увы, покинули эти места.

Заметив, что Найджел долгим взглядом посмотрел на Саймона, я вспомнила, как последний говорил, что Найджел слишком долго живет в Дельфах и связался с девушкой, которая не очень-то ему подходит.

Я сказала:

— Жаль. Мне было бы интересно посмотреть, как работают археологи. Представляешь, какой поднимается ажиотаж, когда выкапывается нечто и впрямь достойное внимания!

Он рассмеялся:

— Думаю, что подобный ажиотаж не часто случается! Большую часть своей жизни они тратят на выкапывание тонн земли на площади в пару ярдов, которую затем ссыпают обратно. Однако я согласен с тобой. Это потрясающе. Да и какая страна! Видала этого восхитительного «Негра с лошадью», которого рабочие несколько лет назад выкопали на площади Омония, когда чинили водопровод? Можешь себе представить, что, просто копаясь в саду или вспахивая склон, все время с трепетом ждешь, что вдруг что-нибудь да обнаружится! В конце концов, даже «Возничий»…

Тут он замолчал и стал вертеть в пальцах сигарету, словно восхищаясь видом вьющегося волнами голубоватого дымка.

Найджел поднял глаза:

— «Возничий»?

Он все еще сидел на корточках и засовывал рисунки в портфель, пытаясь навести порядок.

— «Возничий»? — машинально повторил он, будто голова его была занята совсем другим.

Саймон загасил сигарету.

— Угу. Его нашли в тысяча восемьсот девяносто шестом году, гораздо позже того, как были раскопаны главные гробницы и сокровищницы. Недавно я прочитал книгу Марри «История греческой скульптуры», так меня удивило, как поверхностно автор пишет о Дельфах, но потом я понял, что, когда он писал книгу — а это было в тысяча восемьсот девяностом году, — он не знал и половины того, что знаем мы сейчас. И кому известно, что еще прячется в таинственных уголках под деревьями?

Найджел продолжал сидеть на корточках, рассеянно и неловко перебирая рисунки. И мне подумалось, что если они и впрямь являются для него куском хлеба, то обращается он с ними крайне небрежно.

Он поднял голову, и рисунки снова выпали из его рук.

— Саймон, — вновь заговорил он повышенным тоном.

— Да?

— Мне кажется, что я…

Тут он внезапно умолк и повернул голову. Со стуком хлопнула дверь в студию. В коридоре прозвучали быстрые шаги.

К моему изумлению, Найджел, побледнев как простыня, сбросил бесцеремонным жестом рисунки с кровати, быстро сгреб их в кучу и спрятал в портфель.

Так же бесцеремонно распахнулась дверь, и на пороге появилась девушка. Она разглядывала неприбранную и забитую сверх меры комнату с усталым отвращением. Это была та самая «Греко». Мне стало интересно, ведь это была еще и та самая, чей джип с таким редким мастерством заставил отступить автобус. Казалось, что, как и тогда, она полностью владеет ситуацией, только ей все наскучило.

Не вытаскивая сигареты изо рта, она протянула:

— Привет, Саймон, любовь моя. Найджел, привет. Молитесь на коленях моему лику? Ну что ж, ваша молитва услышана — я вернулась.

Глава 9

Ведь деву ту — Нет, верно уж не деву! — Я приняла, как корабельщик груз, Погибельный для сердца моего![24] Софокл. Трахинянки

Худенькая, среднего роста Даниэль выставляла достоинства (либо недостатки — в зависимости от точки зрения) своей фигуры, затянув ее в узкие джинсы и в тесный свитер из тонкой шерсти, так что тайной оставалось лишь то, каким образом она ухитряется иметь такой формы груди да еще и удерживать их в таком положении. Они располагались очень высоко, торчали вперед и первыми бросались в глаза. Второе, что обращало на себя внимание, было выражение ее овального и болезненно бледного лица, которое сильно походило на утомленно-пресыщенный портрет работы Найджела. Большущие, чернющие глаза были аккуратно подкрашены коричневато-зелеными тенями, отчего казались огромными и усталыми. В длинных загнутых ресницах вился голубой дымок от сигареты, прилипшей к нижней губе. Бледная помада совершенно ей не шла и лишь подчеркивала болезненность лица и темноту глаз. Черные прямые и специально непричесанные волосы были подстрижены так, словно стригли ее в темноте да еще маникюрными ножничками. Всем своим видом она выказывала презрение к миру. Ей можно было дать и семнадцать, и двадцать пять, но она изо всех сил делала вид, что ей за тридцать.

Хочу добавить, что ресницы у нее были длинные, настоящие и очень красивые. Это на тот случай, если возникнет впечатление, что я пристрастна. Единственной причиной тому, что в тот момент я была действительно пристрастной, послужило выражение лица Найджела. Он продолжал сидеть на корточках с изящными рисунками в непривлекательных руках. И он таким беззащитным, прерывистым голосом произнес: «Даниэль!» — что полностью выдал себя.

Неловко запихав рисунки в портфель, он встал.

А она, поздоровавшись, перестала обращать на него внимание. На меня она бросила лишь один холодный взгляд. Внимание ее сосредоточилось целиком на Саймоне.

Она снова произнесла: «Привет», каким-то образом умудрившись произнести сексуально даже такое простое созвучие слогов.

— Привет, — ответил Саймон абсолютно безразлично.

Он вроде развлекался, но в то же время держался настороже, что удивило меня. Причину этого я в тот момент не готова была понять, да и не пыталась.

Найджел спросил хриплым голосом:

— Что ты тут делаешь? Ты же уехала.

— Уехала. А потом вернулась. Найджел, дорогой, ты не собираешься предложить мне войти?

— Ах да, конечно. Входи. Это замечательно… я хочу сказать, что не думал, что ты вернешься. Садись.

Рванувшись вперед, он подтащил к ней свой лучший стул, который я еще прежде незаметно освободила. Но она подошла к окну — к Саймону. И очень близко.

— Саймон, я остаюсь здесь ночевать. «Туристический» меня измотал, к тому же я не в состоянии за него платить. Ты не против, Саймон?

— Ради бога. — Он перевел взгляд на меня. — Познакомьтесь. Камилла, это, как ты уже догадалась, Даниэль. Камилла Хейвен. Даниэль Ласко. Я уже говорил тебе, что Даниэль была здесь с Французской школой. Она работала секретарем у Эрве Клемана. Может, ты слыхала это имя. Он написал «Позднейшие открытия в Дельфах».

— Я читала ее перед тем, как приехать сюда. Здравствуйте, — обратилась я к Даниэль.

Она мельком взглянула на меня и удостоила вежливым кивком. Потом отвернулась и, как мне показалось, с сознанием собственной грациозности села на кровать, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку кровати. Наклонив голову и прищурив глаза, она долгим взглядом посмотрела на Саймона.

— Значит, вы говорили обо мне?

Найджел честно признался:

— Обсуждали твой портрет, — и присущим ему неловким жестом указал на неопрятный набитый портфель, валяющийся на полу рядом со мной.

— Ах тот.

— А разве он вам не нравится? — вступила я. — Я вас тотчас же узнала.

— Угу. Найджел — очень умный мальчик, мы все это знаем. — И она послала ему улыбку, но лишь подобие той, что она одарила Саймона, затем лениво вытащила два-три листа из портфеля.

Найджел сделал было резкое движение, словно неосознанно протестовал, но тут же сел на оранжевый тряпичный стул, опустив руки между костлявыми коленями.

— Да, портрет неплох. А что, Найджел, у меня действительно такие большие глаза? — Она перебирала рисунки: свой собственный портрет, «голову Формиса» с тугими кудрями и напряженной улыбкой, цикламены и рисунок, который я не видела, — мужской портрет. — Цветочки? И тебе за это платят, Найджел?.. А это кто?

Ее голос так резко изменился, что я удивилась.

Саймон повернул голову, а Найджел чуть не подпрыгнул:

— Где? А, этот. Я его встретил сегодня на Парнасе. Как раз перед твоим появлением мы говорили, что он похож…

— Нет-нет! — У нее в руках было два рисунка: «голова Формиса» и другой. Резко отшвырнув первый, она протянула ему второй. — Не тот, а этот.

Она явно еле сдерживала себя, и меня изумило то, что рука ее дрожала. Правда, когда я спросила: «Можно взглянуть?» — и протянула руку за рисунком, она без колебаний отдала его мне.

Я с интересом глянула на него, потом изучила более внимательно. Это был портрет молодого человека. Красивое, но лишенное энергии Нико, греческой красоты лицо — отсутствующее, суровое и, кажется, чуточку грустное. «Типаж» совсем не «эллинический», хотя кого-то он мне напоминал. Правда, тут же выяснилось, что он не предназначался для галереи Найджела. Это был единственный портрет, где Найджел использовал, так сказать, «цветастую технику». Он был выполнен в собственном стиле Найджела — изящная, уверенная, красивая работа.

— Боже, Найджел, — воскликнула я. — Ты только посмотри, Саймон!

Даниэль, явно потеряв всякий интерес к рисункам, бросила их на одеяло, небрежно спросив:

— Ты их сегодня нарисовал?

— Да.

Саймону же удалось лишь мельком увидеть рисунок, так как Найджел на сей раз окончательно запрятал рисунки в портфель, который затолкал под кровать. Он снова казался возбужденным и обиженным.

Даниэль перестала обсуждать эту тему и, откинувшись назад, проговорила присущим ей утомленным голосом:

— Найджел, ради бога, ты что, вообще не предложишь мне выпить сегодня?

— Да, да.

Найджел нырнул за узо, но поставил бутылку так, что та, покачнувшись, чуть не опрокинулась. Затем он ринулся к раковине за водой. Я же, отставив стакан, решила встать, но поймала взгляд Саймона, и мне почудилось, что он покачал головой. Тогда я осталась сидеть.

Он повернулся к Даниэль:

— А я думал, ты уехала. Разве раскопки не закончились?

— Раскопки? Ну да. Когда мы вчера добрались до Афин, я подумала, вот будет вещь — возврат к цивилизации, но у нас с Эрве произошла жуткая сцена, и я решила, что с таким же успехом могу вернуться в Дельфы к… — она вдруг улыбнулась, показав очень белые зубы, — вернуться в Дельфы. И вот она я.

Найджел спросил:

— Тебя что, уволили?

— Можно и так сказать. — Мгновение она глядела на него сквозь сигаретный дым, затем обратилась ко мне: — Саймон вам вежливо соврал. На самом деле я, само собой разумеется, была любовницей Эрве Клемана.

— Даниэль!

— Ради бога, Найджел, — она нетерпеливо дернула плечиком, — не делай вид, что ты не в курсе! — Потом мне: — Он стал мне надоедать.

— Правда? — вежливо осведомилась я.

Девушка, как мне показалось, испытующе посмотрела на меня из-под своих длинных ресниц.

— Да, правда. Все они раньше или позже надоедают, а вы как считаете, Камилла Хейвен? Вам наскучивают мужчины?

— Бывает, — ответила я. — Но и женщины тоже.

Мое ехидное замечание она пропустила.

— Терпеть не могу женщин, — чистосердечно заявила она. — Но с Эрве все дошло до полного краха. Даже если бы он не прекратил здесь «рыть» и не уехал в Афины, все равно я бы его бросила. — Она выпустила огромный клуб дыма и посмотрела на Саймона. — Так что я вернулась. Правда, придется ночевать в студии. Теперь я сама по себе и денег ни на «Туристический», ни на какое-либо другое место у меня нет. — Она медленно улыбнулась, не отрывая от Саймона глаз. — Придется спать в одежде.

Последнюю фразу она ухитрилась произнести так, словно это означало делить постель с садистом, а именно с Саймоном.

И я в который раз содрогнулась от раздражения. Ее стоило пожалеть или отнестись к ней с юмором, но у меня это почему-то не получалось. Я начала подозревать, что она вовсе не пытается изображать пресыщенность и ее «мировая скорбь» вовсе не поза. Она действительно ощущала ее — тому свидетельствовало выражение глубокой усталости в ее огромных потерянных глазах.

А вот Найджел вызывал жалость. Он лихорадочно вытирал графин и беспрестанно бормотал:

— Как здорово, что ты вернулась! И ты сама знаешь это! Разумеется, ты останешься в студии. Мы будем счастливы, тебе здесь будет хорошо. У нас тут я, Саймон да датский художник.

— Датский художник?

Саймон спокойно ответил:

— Юноша лет двадцати. Он пешком пришел из Янины и очень, очень устал.

Она бросила на него взгляд из-под необыкновенных ресниц:

— О, — и бросила в раковину наполовину выкуренную сигарету, где та и осталась тлеть. — Дай мне еще сигарету, Саймон.

Он повиновался.

— Камилла?

— Спасибо, — ответила я.

Найджел промчался мимо меня с графином, наполненным на три четверти чистым узо.

— Вот, Даниэль.

У него было встревоженное, сосредоточенное лицо. Словно он нес чашу Святого Грааля.

Взяв стакан, она одарила его яркой улыбкой; он мигнул, и его обгоревшие щеки покраснели еще больше. Она подняла стакан:

— Твое здоровье, дорогой Найджел. Я рада, что вернулась. Но ты не пьешь со мной?

Вроде бы банальная ситуация, тем не менее так не казалось. Выражение на лице юноши было столь открытым… Схватив бутылку, он налил себе анисовой. Но когда Найджел отвернулся, Даниэль зевнула, повертев головой на своей длинной шее, и протянула руку Саймону. У нее были красные ногти, которыми она ласково провела по его рукаву.

— Вообще-то, — сказала она все тем же утомленным и бархатным голоском, — я ведь девушка Саймона, правда, Саймон?

Я чуть не подпрыгнула на целый фут. Саймон посмотрел на нее сверху сквозь сигаретный дым и лениво произнес:

— Да ну? Я, конечно, в восхищении. Но тогда объясни, зачем ты наняла для меня машину в Афинах сегодня утром?

Рука замерла и быстро отдернулась. В изящном теле на кровати впервые появилась естественность — сексуальность растворилась, ее место заняло удивление.

— О чем это ты?

— О машине, которую ты наняла для меня сегодня утром и которую ты должна была подобрать у кафе «Александрос».

Черные глаза мгновение смотрели на него, потом опустились.

— Ах вот ты о чем. — Ее хриплый голос звучал спокойно, как и обычно. — И как же ты об этом узнал?

— Дорогая Даниэль, ты же наняла ее для меня, верно? Но не забрала. Соответственно, служащие «Александроса» связались со мной.

— Но это невозможно! Откуда они узнали?

Она сердито смотрела на него.

— Не важно. Так зачем?

Отхлебнув узо, Даниэль пожала плечами:

— Чтобы вернуться в Дельфы. Я же говорила тебе, что найму автомобиль. Так как женщина в Греции в расчет не принимается, я сослалась на тебя.

— И сказала, что это — «дело жизни и смерти»?

— Что? Не строй из себя идиота. Ничего подобного я не говорила. — Она засмеялась. — Как ты все драматизируешь, Саймон.

— Возможно. Места здесь уж очень драматичны. Попадаешь под влияние. Так ты наняла машину?

— Да.

— И приехала без нее.

— Да.

— Почему?

Потому что несчастная идиотка Камилла Хейвен ее уже забрала. Почему бы Саймону не оставить эту тему в покое? Мне не очень хотелось ругаться с Даниэль Ласко. У нее имелись все основания для ярости: если именно она наняла эту чертову машину для кого бы там ни было, а потом обнаружила, что ее нет, ей пришлось охотиться за другим транспортом. Все равно рано или поздно ей надо рассказать.

— Эрве предложил мне джип, что оказалось более подходящим.

Вмешалась я:

— Я не ошиблась, я действительно узнала вас, вы — та самая девушка в джипе, что обогнала меня у Фив. Я хорошо вас запомнила. Вы ехали по неправильной стороне дороги.

Она зевнула, высунув язык меж зубов. На меня она даже не взглянула.

— Очень может быть. Мне так больше нравится.

Саймон уточнил:

— Значит, ты приехала раньше Камиллы. И где же ты была?

Она ответила почти со злобой:

— Какая разница? Ездила по округе.

— По Итее? — спросила я.

Она выпрямилась — узо пролилось.

— Ты это о чем?

Удивленное выражение на лице Саймона моментально скрылось за маской равнодушия. Кровь в моих жилах ускорила свой бег: ага, ему стало интересно, это неспроста.

Я объяснила:

— Я видела джип в Итее. Он был припаркован около дома неподалеку от села, в оливковой роще. Правда, я лишь сейчас поняла, что это был ваш джип — на ветровом стекле, где обычно висят иконы, болталась куколка из фольги. Когда вы обгоняли меня, я обратила на нее внимание.

Она уже не пила. Сигаретный дым, подобно вуали, скрывал выражение ее лица.

— Сегодня? Ты в этом уверена? Было же темно?

— Да, темно. Но в моторе копался мужчина, в его руке был фонарь, и фольга блестела. К тому же позже в доме зажегся свет.

— Ясно. — И она глотнула узо, которое совершенно не действовало на нее. — Ты права, это был мой джип. Там у меня… один знакомый.

И опять та же интонация, и опять тот же взгляд, брошенный на Саймона. Найджел же смотрел на нее глазами потерявшегося пса. Она добавила, как мне показалось, из жалости:

— Я каждый день езжу туда. Купаться. Найджелу это известно.

Найджел откликнулся так быстро, словно она молила о подтверждении своих слов:

— Ну конечно. А ты и вправду была там сегодня до нас?

Узкие губы дрогнули, и она наградила его сияющей улыбкой.

— Ага. Ведь ты сегодня гулял?

— Да.

— Я так и подумала. Я привезла Елене подарок, поэтому…

— Елене? — быстро спросил Найджел.

— Это моя подруга в Итее. Она купается в том же месте, где и я. Вот я и зашла к ней.

— О! — сказал Найджел.

Прежде чем обратиться ко мне, она, как мне показалось, внимательно посмотрела на него.

— Ну а ты, Камилла Хейвен? Ты сперва заезжала в Итею, а потом попала сюда?

— Я приехала сюда всего час назад. Здесь я лишь гостья. А остановилась я в «Аполлоне».

— Но поехала ты прямиком в Итею.

Она говорила таким резким тоном, словно в чем-то обвиняла меня, и я быстро ответила:

— Нет, сначала я была в отеле, — и добавила: — В Итею я заезжала, чтобы найти того, кто нанял машину.

На мгновение наступила тишина.

— Того, кто нанял машину? — переспросила Даниэль.

— Да. Именно я забрала машину у «Александроса» на площади Омония. Я… я искала «месье Саймона», который якобы нуждался в ней.

Пыхнув сигаретой, она снова откинулась на спинку кровати и стала разглядывать меня сквозь дым.

— Понятно. Так это ты приволокла мою машину? Ты?

— Да, — несчастным голосом отозвалась я. — Я как раз сидела в кафе «Александрос», когда возник человек из гаража, и он принял меня за тебя. Он отдал мне ключи, заявил, что это срочно и что «месье Саймон» в Дельфах срочно нуждается в машине. Я… в общем, произошло недоразумение, и он исчез, оставив меня с ключами и без адреса гаража. Что делать, я не знала, а так как мне хотелось посмотреть Дельфы и он так настаивал, что это «дело жизни и смерти», что…

— Снова эта чушь, — прокомментировала Даниэль.

— Снова эта чушь, — согласилась я и добавила: — Я рада, что в конечном итоге все обошлось. Ты, должно быть, добралась гораздо раньше меня. Ты ведь обогнала меня у Фив.

Она резко спросила:

— А чего ради ты стала искать Саймона именно там?

— Да нет же. Он сам меня нашел, причем довольно легко. Но так как про машину он слышал впервые, то не знал, как мне помочь. И мы поехали на поиски другого «Саймона» — Самонидиса, у него булочная рядом с кинотеатром.

— Но он же обитает не в оливковой роще, — возразила Даниэль.

— Ну да. Просто я ходила посмотреть на Священную дорогу.

— Священную дорогу? — с недоумением переспросила она.

— Именно, — откликнулся Саймон. — А уж ты-то должна знать про нее все, Даниэль.

Она быстро спросила:

— Почему?

— Да потому, дорогая, что работала секретарем у археолога.

— Любовницей, — машинально поправила она.

Внезапно вмешался Найджел:

— Лучше бы ты об этом не упоминала.

Она открыла было рот, чтобы нахамить ему, но передумала и даровала ему одну из своих тягучих улыбок. Я не стала глядеть на него и быстро произнесла:

— Даниэль, извини меня, пожалуйста, за машину. Я… мне казалось, что я поступаю правильно. Но по всей вероятности, я действовала необдуманно. Надеюсь, это не доставит тебе неудобств теперь, потому что…

— Ты ее привезла. — Она повернула голову, прищурилась и послала мне взгляд сквозь вьющийся дымок. — Вот и заботься о ней сама.

Посмотрев на нее минуту, я медленно проговорила:

— Полагаю, это немало стоило.

— Тебя никто не просил везти ее сюда. А мне она не нужна. Всучили-то ее тебе, и я надеюсь, что ты в состоянии заплатить за нее.

Отвернувшись, она стряхнула пепел в раковину, но промахнулась, и он упал на пол.

На секунду воцарилась тишина. Я осторожно поинтересовалась:

— И кому же мне платить?

Она быстро повернулась ко мне:

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказала.

— Мне, разумеется. Тебе сообщили, что задаток был внесен?

— Да, сообщили.

— Так в чем же дело? — спросила Даниэль.

Я встала и взяла сумочку.

— Просто меня слегка удивляет тот факт, что ты, заполучив джип, не стала звонить в гараж, чтобы отменить заказ. Если у тебя и впрямь недостаток в деньгах, как ты это утверждаешь, то задаток бы очень тебе пригодился. Кроме того, для чего тебе вообще понадобилась машина? Автобус бы дешевле обошелся. Дай-ка мне квитанцию, где указан адрес гаража.

— Завтра, — мрачно ответила она. — Я куда-то ее засунула.

— Ну вот и отлично, — улыбнулась я. — Найджел, мне действительно уже пора. А то я так до самого утра не попаду в кровать. Крайне благодарна за угощение и за то, что дали мне посмотреть на ваши рисунки. Они замечательны, честное слово, а последний так просто шедевр. Он не банальный, он настоящий. Спокойной ночи.

Саймон стоял. Как только я повернулась, чтобы уйти, он попытался сделать шаг вперед, но Даниэль мгновенным извивающимся движением вскочила с кровати. И тут же оказалась около него.

— Саймон, — и когти снова вцепились ему в рукав, — моя комната в самом конце, а душ то ли засорился, то ли еще что. Эта чертова штука постоянно капает, и я не могу заснуть. Может, починишь его для меня?

— Боюсь, что у меня это не получится. К тому же я иду провожать Камиллу, а потом…

Я возразила напряженным голосом:

— Нет никакой надобности меня провожать. Я прекрасно могу найти дорогу сама.

— …а потом отправлюсь за машиной. Мы оставили ее у храма.

Найджел открыл мне дверь. Я обернулась и взглянула на Саймона, на руке у которого висела Даниэль.

— Не беспокойся за меня. А за машину отвечаю я, как справедливо заметила Даниэль.

Он глянул на меня веселыми глазами, и, прикусив губу, я сказала:

— Ладно. Ты очень любезен.

— Нет, не любезен. В конце концов, машина нанята для меня, так что и я за нее в ответе, ты согласна со мной, Даниэль?

Злобно сверкнув из-под ресниц глазами в мою сторону, она подняла их к нему. И заговорила сладким — прямо-таки медовым — голосом:

— Не совсем. Но если ты так считаешь… Душ можно починить и попозже, правда? А то он совсем замучил меня.

— Только не сегодня, — сказал Саймон. — Спокойной ночи. Спокойной ночи, Найджел, спасибо за все. До встречи.

Минут двенадцать мы топали по рытвинам и колдобинам вниз к отелю, изо всех сил стараясь не обсуждать Даниэль и не сломать себе ноги. Второе мне лучше удавалось.

У отеля Саймон сказал:

— Камилла!

— Чего?

— Ну хватит уже.

— Хорошо, — засмеялась я.

— Я даю тебе полное право задирать нос и возмущаться сколько душе угодно. Годится?

— Абсолютно.

— И пусть эта чертова машина тебя не тревожит. Мне не хотелось обсуждать эту тему при… в общем, там, но я рад, что она у меня есть, и не думай больше об этом.

— Ты что, считаешь, что я позволю тебе платить за мои ошибки? — звонким голосом произнесла я.

— Не станем спорить об этом сейчас, — спокойно возразил Саймон. — Спать пора. У тебя был длинный день. А завтра предстоит, может быть, еще длиннее.

— Завтра мне, скорее всего, придется уехать.

— Завтра? О господи, неужто твое возмущение достигло таких пределов?

— Пределов-то оно достигло, но дело не в этом. В отеле не будет свободных номеров.

— Боже, я забыл. Слушай, а почему бы тебе не переехать в студию? Ты уже видела, что там все попросту, зато чисто и уютно. К тому же, — серые глаза прищурились, — у тебя там будет соседка.

— Я подумаю, — без энтузиазма ответила я.

Поколебавшись, он сказал:

— Надеюсь, ты согласишься. Я… слушай, не уезжай завтра, пожалуйста. Мне бы хотелось, чтобы ты поехала со мной.

Я уставилась на него.

— Но мне казалось, что ты собирался идти на Парнас со Стефаносом.

— Я и собираюсь. Но я хочу, чтобы ты пошла с нами. Пойдешь?

— Но, Саймон…

— Так пойдешь?

Я произнесла сиплым голосом:

— Это абсурд.

— Согласен. Тем не менее.

— Но это касается одного тебя. Если я, как бульдозер, силой заставила тебя заниматься моими делами, ты вовсе не обязан таскать меня за собой по пятам.

Глаза у него вновь повеселели.

— Не обязан. Пойдем?

— Да. Конечно.

— Поход предстоит долгий. Он займет целый день. Если же из отеля тебя выставят, я позвоню в Афины и добьюсь разрешения поселить тебя в студии, согласна?

— Позвонишь в Афины?

— Студия принадлежит университету, факультету изящных искусств, а ты не более аккредитированный художник, чем я.

— Ну да. А как же Даниэль?

Он усмехнулся:

— Возможно, археологи имеют право. Если она нанимает машину от моего имени, может, она живет в студии от имени Эрве.

— Может. Ладно, звони в Афины, и завтра вечером я перееду. А в котором часу мы отправляемся?

— Зайду за тобой в половине девятого. — Внезапно он улыбнулся. — Спокойной ночи, Камилла. И спасибо.

— Спокойной ночи.

Когда он повернулся ко мне спиной, я не удержалась и сказала:

— Не забудь починить душ.

— Души наводят на меня тоску, — мягко ответил он. — Спокойной ночи.

Глава 10

Действующее лицо будет иметь характер вообще, если… в речи или действии обнаружит какое-либо направление воли, каково бы оно ни было: но этот характер будет благородным, если обнаружит благородное направление воли. Это может быть в каждом человеке: и женщина бывает благородной…[25]

Аристотель. Поэтика

На следующее утро я проснулась очень рано и, поняв, что больше не засну, решила встать и до начала приключений погулять по руинам одна. Но тут, криво улыбнувшись, я вспомнила, что не отправила письмо к Элизабет. Выудив его из сумочки, я вскрыла его и поспешно добавила постскриптум:

Кто сказал, что со мной никогда ничего не случается? Все началось прямо вчера. Если останусь в живых, напишу — тогда узнаешь, что потеряла. С любовью,

Камилла

Было чуть больше семи, но солнце пылало уже вовсю. Опустив письмо в почтовый ящик, я стала взбираться по крутому подъему между улочками на террасах.

Подъем являл собой ряд широких ступеней, по краям которых тянулись побеленные стены, о которые било солнце. Ослепительная белизна приглушалась зеленью — о каждую крышу, о каждую стену плескались виноград и папоротник, яркие гвоздики и алая герань, сверкающие каскады ноготков и черноглазый гибискус. У ног копошились куры. Время от времени мне приходилось уступать дорогу либо мулу, либо ослу. Они грациозно цокали вниз по ступеням, а сопровождающие их крестьянки в черных чадрах улыбались и говорили: «Доброе утро».

Наконец ступени вывели меня за деревню, где громоздились кучи булыжника и бордюрного камня — свидетельство строительства новой дороги. Я осторожно зашагала по дороге, провожаемая дружелюбными и любопытными взглядами рабочих, и, прежде чем до меня дошло, что забралась несколько далековато, я оказалась на площадке над студией.

Жарило солнце, да и подъем оказался крут. Я нашла узенькую тень, которую отбрасывала невысокая скала у тропы, и, усевшись на плоский камень, решила передохнуть.

Тропинка эта, по-видимому, являлась продолжением той, по которой мы с Саймоном шли прошлым вечером. Она тянулась над студией, а потом, сменив направление, спускалась к запомнившейся мне группе сосен, далее она круто вела вверх и исчезала среди разрушенных построек близ храма. Неподалеку от меня, внизу справа виднелось примитивное квадратное здание студии, напоминавшее кучу мусора. За ним в долине плыли и дрожали оливы в необъятном просторе света, еще дальше высилась гора, за ней еще гора и море.

Тут я обратила внимание, что от студии кто-то идет.

Кто-то так же, как и я, встал сегодня рано. Он быстрыми шагами поднимался по ведущей вверх от плато тропе. Тут я увидела стройную светловолосую фигуру с рюкзаком. Он с огромной скоростью, но почти бесшумно направлялся к тропе, где пряталась в тени я. В мою сторону он не смотрел — его интересовали сосны над храмом. Таким образом, он довольно быстро удалялся от меня.

Вот он уже на тропе. У кладбищенской ограды — в семидесяти ярдах от меня — он остановился и стал оглядываться по сторонам, словно желая передохнуть и провести рекогносцировку местности.

Только я собралась его окликнуть, как поведение его побудило меня замереть. Он сделал два быстрых шага назад и в сторону, под тень сосны. И тут же слился с этой рассеянной тенью. Стоял он неподвижно, никуда не глядя, лишь наклонил голову, словно изучал землю.

Только тогда мне стало понятно, что он к чему-то прислушивается. Он не шевелился. В это прекрасное яркое утро был слышен лишь звон колокольчика козы на другом конце долины да крик петуха внизу в селе. Ни звука из студии, ни малейшего движения.

Подняв голову, Найджел стал настороженно и с опаской осматриваться, резко подергивая головой. Было очевидно, что, куда бы он ни направлялся, он не желал, чтобы за ним шли, и, вспомнив о Даниэль, я подумала, что понимаю его. Не стану и я мешать его бегству. Улыбаясь самой себе, я осталась сидеть. Я не сомневалась, что, если я не пошевельнусь, он так и не заметит меня. И он действительно не заметил меня. Внезапно он повернулся и двинулся через сосны к античному стадиону, от которого вела дорога к Сияющим и далее к вершинам Парнаса.

Дав ему минуты две, я встала и тронулась в путь. Скоро я оказалась в тени сосен. Справа тянулось кладбище, огороженное полуразрушенной оградой и зарослями сухих сорняков.

Не знаю, что побудило меня на это, — наверное, то, что дело Майкла Лестера стало и моим делом. Я толкнула скрипучую калитку и пошла между камней. Когда я нашла могилу, то долго, по буквам, читала надпись на ней, чтобы наверняка знать, что это она.

MIXAEΛ ΛHΣTHP

Чужеземный крест, чужеземная эпитафия и сдержанный голос Саймона: «Мой брат Майкл…»

Отзвуки иных голосов, иных восклицаний: «Женщина моего дома, кузен Ангелоса, брат Майкла»… «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе»…

Я стояла в жаркой утренней тишине и думала о Саймоне. Сегодня я иду с ним на поиски. Настал момент, когда я понадобилась ему. Он собрался повидать место, где погиб Майкл, и захотел, чтобы я пошла с ним.

Ну а я? Почему я согласилась? Я же сказала вчера, что это абсурд, и так оно и есть. Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно — нужно что-то найти.

Яркая пичужка, словно лист, пролетела в жаркой тишине. Меж песчаных холмиков я двинулась к калитке.

На сей раз мои мысли занимал не Саймон, а я сама. Не та, которая в попытке самоутвердиться вернула Филу кольцо, а та, какой я стала вчера и от которой я пока не в силах отказаться. Не Камилла Хейвен, а попросту «девушка Саймона».

Покинув кладбище, я поспешила вниз по тропе, которая привела меня к руинам великой святыни.

О Дельфах я уже достаточно рассказывала, к тому же рассказывать о них не так-то легко. Дух захватывает при виде этого места — а сердце переворачивается. У тебя остаются лишь глаза, уши да благоговение.

Медленно ступала я вниз. К трещине в мраморном храме прижалось гранатовое деревце. Замерев, тихо поникли темно-зеленые листья. Пламенели яркие плоды, подобные стеклянным шарам. Вот и головокружительные ступени, вот сцена театра, где Саймон читал стихи, — отметка в центре, откуда голос может доноситься до высей горних. Ступени, ведущие к окрестностям храма… а это, кажется, памятник Александру… а вот подножие храма Аполлона.

На фоне необъятной глубины долины, напоминая факелы, высились шесть огромных колонн.

Вокруг ни души. Пройдя через храм, я села, прислонившись спиной к горячей каменной колонне. Крошащиеся капители над моей головой казались живыми от крыльев ласточек. Далеко внизу, в долине дрожали оливы. А далекий Геликон отливал синим, серебряным и серым цветами, напоминая голубков Афродиты. Вся округа звенела птичьим пением, ведь Дельфы — святыня. Где-то в утренней дали бренчали овечьи колокольчики.

Было всего восемь, когда я встала и по Священной дороге двинулась вниз от храма к границе его окрестностей — там рубежом стояли сосны. Тропа привела меня к музею у поворота дороги. Он был еще закрыт. На противоположной стороне под деревьями сидел человек в форме экскурсовода, я решила побеседовать с ним.

— Музей открывается в половине десятого, — ответил он на мой вопрос. — Но я могу провести вас по руинам.

— Не сегодня, благодарю. Я только что оттуда. Может, завтра, если еще не уеду. Вы будете здесь?

— В это время я всегда здесь.

У него было загорелое квадратное лицо и на удивление синие глаза. Он выглядел как умудренный опытом человек и прекрасно говорил по-английски.

Я спросила:

— А «Возничего» можно повидать?

— Конечно, — улыбнулся он, показав белые-пребелые зубы. — Но в Дельфах имеются и другие достопримечательности.

— Да, разумеется, но разве не стоит он того, чтобы увидеть его первым?

— Конечно, — повторил он. — Если придете завтра, то покажу и музей.

— Буду крайне благодарна. — Тут я замялась. — А вы… интересно, вы знакомы с молодым английским художником, который живет в студии? Худой, белокурый, с бородкой?

— Да. Я знаю его. Он ведь давно живет в Дельфах?

— Кажется. И часто он заходит в музей?

— Да. Приходит рисовать. Вы видели его рисунки, кирия? Очень хороши, по-настоящему хороши.

— Вчера вечером он показывал их мне, только не рисунки статуй и памятников. Могу себе представить, как здорово он их изображает. «Возничего» он тоже рисовал?

— Конечно. Разве не вы сказали, что он стоит того, чтобы увидеть его первым? В нашем маленьком музее он, естественно, является особенным экспонатом.

— А вы не заметили, был ли здесь художник вчера?

— Нет. Я целый день торчал тут, хотя очень может быть, что он приходил, когда я поднимался к руинам. Экскурсия занимает почти час. Если хотите с ним повидаться, поднимитесь в студию — там строят новую дорогу.

— Может, я и повидаюсь с ним, попозже. — Тут я решила оставить на время эту тему. — А что за новую дорогу строят над селом? Куда она поведет?

— К стадиону. Вы видели его?

— Нет пока.

— Он выше, над храмом. Многие туристы, посещающие Дельфы, к нему вообще не ходят — подъем слишком крутой. Он такой красивый. Обыкновенный старый овальной формы ипподром с рядами для зрителей — совсем как в древности — и с видом… с вечным видом на оливы, долину и море. Так что теперь к нему строят дорогу, чтобы можно было ездить на автобусах и машинах.

Как обидно, что еще одно девственное и чудесное святилище будет наводнено машинами и автобусами.

Я сказала:

— Понятно. Полагаю, все хорошо, что может приносить Греции доход. Вы местный, кирие?

— Нет. Я человек Тиноса.

— А… В таком случае… вы не были здесь во время войны?

Он улыбнулся:

— Нет. Я был занят, очень занят на моем острове.

«Моем острове». Вечно они так говорят. «Человек Тиноса».

Значит, Майкла Лестера он вряд ли знал. Скорее всего, он и не слыхивал о нем. Тут я спохватилась, не слишком ли далеко захожу, пусть даже ради Саймона. И я сказала:

— Понятно.

Точными, быстрыми движениями он скручивал папиросу.

— В то время Дельфы не нуждались в экскурсоводах, кирия. Кому был нужен храм, сокровищница или «Возничий»? Может, это даже и жалко, ведь если бы люди приезжали сюда во время войны, как прежде к Оракулу, когда Дельфы были центром вселенной, вероятно, они смогли бы договориться. — Взгляд его стал задумчивым, потом он вдруг снова улыбнулся. — Ну, вы понимаете, этот текст я обычно говорю туристам. На людей всегда производят огромное впечатление подобные названия. Дельфийский союз. Лига Наций. Объединенные Нации. Огромное впечатление.

— Не сомневаюсь. И при этом вы рассказываете о битвах Дельфов с соседними городами, о развалинах Крисы, о монументах в честь победы Афин над Спартой и в честь победы Спарты над Афинами и о том, как греческий памятник был установлен в таком месте, откуда он мог особенно раздражать спартанцев, и…

— Бывает, — засмеялся он. — Придется — как это у вас говорится — следить за каждым своим шагом, когда поведу на экскурсию вас, так?

— Не обязательно. Я прочитала много книг о Греции. И когда знаешь, что именно произошло тут или в другом месте, возникает особое чувство. Я и фотографий много видела. — Я снова запнулась и медленно проговорила: — Например, «Возничего».

— Да?

В руке я держала «Краткий путеводитель по Дельфам», на его обложке как раз красовалась фотография знаменитой статуи. Я протянула книгу экскурсоводу:

— Вот. Я так много слышала о нем, но никак не могу понять, нравится ли он мне. Эти глаза из оникса, с белой эмалью… эти длинные металлические ресницы… Да, они кажутся живыми, но… его взгляд, вы понимаете меня? — Я указала на фотографию. — И его узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь некрасивое лицо? А все только и говорят, как он прекрасен.

— И вы так скажете. Ни одно его изображение не дает верного впечатления. Как и Гермес в Олимпии. На фотографиях он кажется женоподобным, а мрамор — гладким и сверкающим, как мыло. Но при виде статуи захватывает дух.

— Вы правы, я видела его.

— Что ж, готовьтесь к встрече с «Возничим». Это одна из величайших греческих статуй. А знаете, о чем я думаю каждый раз, как вижу его, хотя вижу его каждый день?

— О чем?

— Какой он молодой. Полный значимости, грации, но тем не менее молодой. Прежде полагали, что он — хозяин упряжки, победитель соревнований, но теперь появилось мнение, что он лишь вез владельца колесницы.

Я неуверенно заметила:

— Кажется, у Павсания говорится, что в Дельфах хранится бронзовая колесница с обнаженным «владельцем» и что, вероятно, был и возничий — юноша из достойной семьи?

— Да, Павсаний упоминает об этом. Но вряд ли имеется в виду именно наш «Возничий», кирия. Существует свидетельство, что во время землетрясения в триста семьдесят третьем году до нашей эры он был засыпан оползнем, и позже, чтобы не оставлять его без укрытия, его встроили — как у вас это говорится? — в несущую стену (на греческом это звучит «сдерживатель земли»), которую специально воздвигли, дабы камни и земля вновь не засыпали храм.

— Опорную стену, — уточнила я.

— А, спасибо. Опорная стена. Так что сами видите, что наш «Возничий» исчез несколькими веками раньше, чем Павсаний побывал в Дельфах.

— Понятно. Я этого не знала.

Он наконец скрутил папиросу, сунул ее в рот и зажег, она затрещала. Он продолжал:

— Теперь говорят, что «Возничий» был частью скульптурной группы победителей, которую установил Гелон — чемпион в гонках на колесницах. И это может быть правдой. За прошедшие века столько всего было утеряно, разрушено или разграблено, что любые новые открытия — всего лишь догадки. Есть мнение, что когда-то здесь находилось шесть тысяч статуй — такое количество подписей было тут найдено. — Он улыбнулся. — Землетрясение, разрушившее и засыпавшее «Возничего», — не что иное, как рука Божья: таким образом он спасся от вандалов. Через двадцать лет фокейцы опустошили его святилище, ну а в последующие времена было похищено и уничтожено несметное количество сокровищ.

— Да, знаю. Сулла, Нерон да и остальные тоже. Сколько статуй Нерон увез в Рим?

— Пятьсот. — И он опять улыбнулся. — Вижу, завтра мне действительно придется следить за каждым своим шагом!

— Я же говорила, что много читала. А здесь так много…

Внезапный грохот за музеем и лавина воплей испугали меня — я запнулась и оглянулась.

— О господи, что это?

— Ерунда. Рабочие чуток поспорили.

— Чуток? А звучит, словно началась война!

— Боюсь, что воинственность присуща нашему народу. У них там сегодня произошло неприятное событие. Это рабочие из французской археологической экспедиции — «раскопки»-то закончились, но рабочие остались убрать мусор и мостки, по которым ездили грузовики, ну и так далее. Ночью от них сбежал мул, а сейчас они обнаружили, что пропал и кое-какой инструмент. Теперь они обвиняют в воровстве строителей дороги, таким образом… Да вы сами слышите — чуток поспорили.

— Инструмент и мул?

Минуты две я прислушивалась к реву голосов. Это напоминало битву при Эль-Аламейне[26] в стереофоническом звучании. Я сухо заметила:

— Вероятно, они не слыхали о Дельфийском союзе и о мире в Дельфах?

Он улыбнулся:

— Похоже на то.

— Ну, мне пора. Я сообщу вам, смогу ли завтра пойти с вами на экскурсию. Вы будете здесь в это время?

— Я всегда здесь.

Я отчетливо представила, как человек проводит в одиночестве жизнь — всю жизнь — на дороге в Дельфах под ярким утренним солнцем.

— Если получится, буду в восемь. Если же нет…

— Не важно. Получится — с удовольствием проведу вас по святилищу. А не получится — ничего страшного. Вы в «Аполлоне» остановились?

— Да.

— Хорошая гостиница, правда?

— Превосходная.

Минуту я смотрела на закрытую дверь музея. Экскурсовод следил за мной сквозь сигаретный дым проницательным, безразличным взглядом. Я спросила:

— Кирие… во время войны вас не было здесь, а «Возничий»… Где он был? Спрятан?

— Как сказать. Он был в Афинах.

— А… Да. Понятно.

Тут позади меня остановилась черная обшарпанная машина. Саймон усмехнулся мне из окна:

— Доброе утро.

— Ой, Саймон! Я опоздала? Ты искал меня?

— Ответ один на оба вопроса: нет. Я рано приехал, и мне сообщили, что ты отправилась сюда. Ты уже завтракала?

— Давным-давно.

— Никогда не понимал, почему люди начинают разговаривать тоном отвратительного превосходства, когда ухитряются позавтракать до восьми. — Он открыл дверцу машины. — Садись, и поехали. А может, хочешь вести сама?

Оставив этот выпад без ответа, я быстренько уселась рядом с ним.

Когда машина, свернув за угол и набирая скорость, понеслась по прямой дороге, я без предисловий сообщила:

— Во время войны «Возничий» скрывался в Афинах. Скорее всего, в убежище.

Саймон бросил на меня быстрый взгляд:

— О? Но ведь этого и следовало ожидать, верно?

Заметив улыбку на его лице, я произнесла, словно защищаясь:

— В конце концов, именно ты вовлек меня в это.

— Я. — Наступила небольшая пауза. — Гуляла по храму?

— Да.

— Так я и думал. Я люблю там гулять примерно часов в шесть утра.

— А как же сегодня?

Он улыбнулся:

— Решил, что тебе захочется побывать там одной.

— Ты такой… — начала я и запнулась. Он не полюбопытствовал, что я хотела сказать, и я спросила не очень-то уважительным тоном: — Послушай, Саймон, ты хоть когда-нибудь выходишь из себя?

— Ничего себе вопросик!

— Да ладно, ты же умеешь читать мысли!

— Хорошо. Так, подумаем… Вчера вечером?

— Ну, об этом нетрудно догадаться. Да, разумеется. Найджел был так ужасно груб с тобой. Неужели тебе было не обидно?

— Обидно? Нет.

— Почему?

— Как можно обижаться на Найджела — он так несчастлив. У него и так нелегкая жизнь, а тут еще эта девица, в которую он влюбился. Пляшет под ее дудку. Но вчера… — Он замолчал, и в его прищуренных глазах вспыхнула тревога. — Вчера что-то было не то. По-настоящему не то. То есть я говорю не о присущей Найджелу нервозности, его характере, непризнанном таланте и не о том, что он болтается на крючке у этой ведьмы… Там что-то еще.

— А тебе не кажется, что он просто надрался? Он же сам об этом говорил.

— Может быть. Но это лишь часть беды. Он ведь, как правило, мало пьет, а вчера он выпил изрядно, хотя так же, как и ты, терпеть не может узо. Нет, что-то определенно произошло, и я бы много отдал за то, чтобы узнать что.

— Как я понимаю, он ничего тебе не сказал, когда ты вернулся? У меня возникло впечатление, что он собирался нам что-то рассказать, но тут появилась Даниэль.

— Мне тоже так показалось. Но я его больше не видел. В его комнате никого не было. Я немного подождал, а потом пошел спать.

— Вероятно, — предположила я слегка сухим голосом, — он чинил душ.

— Я тоже так подумал. Но ничего подобного. Дверь в комнату Даниэль стояла открытой. Она тоже куда-то пропала. И я решил, что они пошли погулять или же отправились в село за выпивкой. А утром, когда я проснулся, его уже не было.

Я сообщила:

— Он ушел в горы. Я его видела.

— Видела?

— Да, около семи. Поднимался вверх мимо кладбища и через сосны. Казалось, что путь ему предстоит долгий.

— Он был один?

— Да. По правде говоря, у него был такой вид, словно ему хотелось побыть одному, и я не стала его звать, а он меня, по-моему, и не заметил.

Саймон сказал:

— Что ж, будем надеяться, что он сегодня наработается и своим творчеством спустит пары. Наверное, вечером я с ним встречусь. — Улыбнувшись, он взглянул на меня. — Какие еще открытия ты сегодня совершила?

— Только одно, — не задумываясь, ответила я.

— И?..

И внезапно я совершенно спокойно стала ему объяснять:

— Собственно говоря, это мое личное открытие. Вчера мы говорили об этом с Найджелом. Вроде знаешь об этом с детства, но поняла я только сейчас.

— Так что же?

— Высказывание «твоего друга священника», как назвал его Найджел.

— Ах это. — Немного помолчав, он тихо процитировал, словно обращаясь к самому себе: — «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе: каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе…»[27] Страшная цитата, верно? Но вспоминать ее следует почаще.

Замедлив ход, автомобиль миновал трех осликов, бредущих в пыли по краю дороги.

На первом боком сидела старушка, в левой руке у нее была прялка, в правой — веретено; даже не глядя на них, она все пряла и пряла белую пряжу. Она улыбнулась нам в знак приветствия.

Саймон спросил:

— И что побудило тебя понять это именно сегодня?

Поколебавшись, я ответила честно:

— Могила Майкла.

— Понятно.

И он действительно понял.

Я сказала:

— Эта страна просто поражает. Она и умственно, и физически, и даже морально воздействует на человека. Прошлое — настолько живо, а настоящее — столь осязаемо, что будущее кажется неизбежным. От этого света кровь бежит в жилах в два раза быстрее, чем в любом другом месте. По-видимому, именно поэтому греки достигли того, что у них есть, и именно поэтому выдержали двадцать веков рабства, которые любую другую нацию просто уничтожили бы. Приезжаешь сюда, дабы полюбоваться руинами, населенными призраками да живописными поселянами, а обнаруживаешь, что…

Я замолчала.

— Что?

— Да нет. Чушь я говорю.

— Прекрасную чушь. Так что же дальше? Обнаруживаешь что?

— Что могила Майкла Лестера так же трогательна и необходима, как гробница Агамемнона в Микенах, или Байрона, или Венизелоса[28], или Александра. Он и другие — часть единого целого. — Я запнулась, потом беспомощно добавила: — Греции. Черт возьми, что это такое, что делает она с человеком?

Помолчав, он ответил:

— Секрет, я думаю, в том, что она принадлежит всем нам — западным народам. Мы мыслим их представлениями и живем их законами. Она дала нам то, ради чего стоит жить. Правду, честь, свободу, красоту. Это наш второй язык, наша вторая манера мыслить, наша вторая родина. У нас есть родина… и еще — Греция.

Мы обогнули поворот.

Перед нами возникла глубокая долина, открывающая красоту громадных округлых гор — серебристо-зеленых в голубых прожилках и облачно-серых.

— Проклятие, — произнес Саймон. — Видишь гору прямо перед нами? Это Геликон. Геликон. И тебя еще удивляет, каким образом эта страна захватывает тебя целиком?

— Больше не удивляет, — отозвалась я.

Остаток пути до Араховы мы провели молча. Стефанос и Нико ждали нас в кафе на углу.

— Вам нравятся мои носки? — поинтересовался Нико.

— Они великолепны, — честно ответила я.

Они и впрямь заслуживали восхищения, а в сочетании с пейзажем так просто впечатляли. Люминесцентные и на удивление ярко-розовые. На фоне раскаленных скал горной дороги они светились, как неоновые вывески в ясном небе.

— Они светятся, — пояснил Нико.

— Вижу. Где ты их добыл?

— В Афинах. Последняя мода в Нью-Йорке.

— Ты часто бываешь в Афинах?

— Нет. Ездил туда на работу, когда было четырнадцать. Был мальчиком в отеле «Акрополь Палас».

— Понятно. Там и научился говорить по-английски?

— Частично. Я и в школе его учил. Хорошо говорю, правда?

— Очень. А почему ты не остался в Афинах?

— Здесь лучше.

Он оглянулся назад, на дорогу, по которой мы поднимались. Далеко позади игрушечные разноцветные крыши Араховы струились водопадом вниз с горы. Нико повернулся ко мне с таким видом, словно его что-то удивило.

— Здесь ничего нет. Денег нет. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. — Снова удивленный взгляд. — Вы думаете, я сумасшедший? Вы-то из Лондона — там денег много. Но ведь все греки слегка помешанные? Но вы думаете, я дурак, раз уехал из Афин?

— Некоторое божественное безумие в греках, которые мне встречались, действительно наблюдается, — рассмеялась я. — Но ты не сумасшедший, Нико. Здесь и впрямь лучше, есть ли деньги, нет ли. И я не из Лондона. Я живу далеко от него, в деревне, как и ты.

— В такой, как Арахова?

Он был сильно изумлен. Я уже давно обнаружила, что Англия для греков означает Лондон и только Лондон. Огромный, с золотой мостовой, с гиацинтовыми вратами.

— Не совсем.

— Но она ваша деревня, как Арахова — моя.

Я сказала:

— Не совсем, Нико. Боюсь, мы уже не умеем так ощущать свою родину. А далеко то место, к которому мы направляемся?

— Направляемся?

— Идем. Место, где погиб Майкл.

Я понизила голос, глядя в спину Саймона, который вместе со Стефаносом шел в нескольких ярдах впереди.

— Час, может, больше. Оно ближе к Дельфам, чем к Арахове. Это… Не знаю слова… пустое место.

Нико сделал жест, словно копал.

— Впадина?

— Да. Это. Впадина, где камни упали к подножию скалы. Дедушка знает путь. Он говорит, что она выходит на северо-запад… это от Дельфов и Араховы к Амфиссе. Дорога же идет вдоль гор, потом мы сойдем с нее и полезем вверх к скалам, где впадина. Наверное, там много-много лет назад была звериная тропа, теперь нет. Не знаю, как далеко. Я там никогда не был. Это мой дедушка знает путь. Устала?

— Нет. Ужасно жарко, но я не устала.

Нико внимательно меня оглядел:

— В Греции женщины очень сильные.

Я вспомнила кафешки, которые целыми днями укомплектованы жизнерадостными бездельниками мужского пола.

— Полагаю, им приходится быть такими, — заметила я.

— О да. — Нико предпочел меня не понять. — В Греции мужчины упрямые. Очень упрямые.

Каким-то образом в это мгновение красота Нико в самом деле сделалась очень упрямой. Его чванливая походка и взгляд, которым он меня одарил, похоже, были попросту приглашением к словесному препирательству, столь обожаемому мужчинами Средиземноморья. Но играть в непонимание можно и вдвоем. И я бодро заявила:

— Значит, если тень Ангелоса встанет у нас на пути, я вполне могу на тебя положиться, Нико.

— Как? — И он тут же зашагал нормально. — Ах да. Конечно. На меня вы можете положиться. Видите ли, я должен его убить. Он помог убить сына брата моего прадедушки Паноса, поэтому я обязан его убить. И… — Чванство снова уступило дорогу присущему Нико юному и безыскусному задору: — Это нетрудно, он же старый, а я молодой.

— Да, ему, наверное, все сорок, — согласилась я. — А сколько тебе лет, Нико?

— Семнадцать.

Я решила польстить ему:

— Правда? Я думала, ты гораздо старше.

Очаровательная улыбка озарила его лицо.

— Честно? Вы честно так подумали? А сколько лет вам, красивая мисс?

— Нико! Как тебе не стыдно! Мне двадцать пять.

— Такая старая? Но вы совсем не выглядите на двадцать пять, — добавил он великодушно. — Это хороший возраст, согласны? Дайте-ка руку, мисс, здесь очень крутая дорога.

Я засмеялась:

— Ну, уж не настолько я стара, Нико. И я совсем не устала. Просто жарко.

Жара и в самом деле стояла ужасающая. Мы поднимались на север, солнце было справа и отбрасывало на белые скалы острые и темные, как графит, тени. Тропу, по которой мы шли, можно было только из вежливости считать дорогой. Она спускалась по склону огромной горы; крутизной она не отличалась, но была уж очень неровной, да и камни на ней попадались острые. Деревья давно остались позади, и голая гора — ни сосны, ни кипариса — гигантским ослепительно-белым крылом тянулась с высокого темно-синего неба вниз к пересохшему руслу реки, лежащему в глубине слева от нас. За ломаной линией мертвого потока вздымалась другая гора, перечеркнутая на сей раз глубокой кобальтовой тенью. Высоко-высоко, так, что глазам было больно смотреть, висели три птицы — они медленно кружили, не шевеля крыльями: будто марионетки на невидимых нитях. Мне послышалось их легкое мелодичное курлыканье. Ничто больше не нарушало тишину — лишь наши шаги да дыхание.

Упершись в стену обрушившихся камней и щебня, дорога кончилась. Поколебавшись, Стефанос, который шел впереди, обернулся к следовавшему прямо за ним Саймону и что-то сказал, указывая на каменную баррикаду.

Похоже, произошел оползень: огромный поток красной и охристой земли, съехав вниз с гигантского крыла, тут же замерз. Обломки камней и белые известковые плиты прорезали преграду. Ниже по склону она расходилась веером, напоминая дельту красной реки. Повсюду в беспорядке были раскиданы исполинские камни — словно разгневанный бог швырнул их специально, дабы остановить узкий водный поток.

Стефанос свернул в сторону — нас ждал подъем по крайне тяжелому и крутому склону вдоль оползня.

— Это здесь мы оставляем тропу? — спросила я.

Саймон обернулся:

— Нет. Мы по ней и идем. Просто этот хлам лежит прямо на тропе. Надо лезть за Стефаносом — там неподалеку есть место гораздо безопаснее.

— Вероятно, большущая буря была, — прокомментировала я, обозревая потоки камней и гигантские валуны далеко внизу.

— Не буря. Землетрясение, — пояснил Саймон и засмеялся, увидев выражение моего лица. — Да, как-то забываешь о таком. Я же говорил, это свирепая страна. А тут местечко наихудшее из всех. В этих краях даже существует своя история подземных толчков. Чудо заключается в том, что от любой гробницы или храма всегда остается стоять одна-единственная колонна. Управишься сама?

— Да, спасибо. Не надо мне помогать, Саймон. Нам с Нико нельзя падать духом.

— Конечно, и мне, наверное, тоже… Сюда. Здесь пройдем. Дорога на вид довольно прочная, но будь осторожна.

Мы медленно полезли вверх по детриту, оставшемуся после землетрясения. Чуть выше я увидела над нами место, откуда упал, отколовшись, целый кусок скалы. На месте раскола зазубрины были острыми, как стрелы, а крошечные каменные кусочки валялись в куче нанесенной темно-красной земли. Мы перебрались через этот труднопроходимый склон и спустились уже на чистую тропу.

— По-видимому, Сотрясатель Земли перевернулся во сне, — сказала я, — и, как мне кажется, не так давно. Трещины на вид свежие, правда?

Стефанос, должно быть, понял меня по интонации. Остановившись, он дождался нас и что-то сказал Саймону.

— Что он говорит? — спросила я.

— Что примерно двенадцать лет назад было два-три небольших толчка. Кстати, этот небольшой. Дальше горы очень сильно изменились. Он говорит, что только тот, кто бывает на Парнасе почти ежедневно, сможет узнать знакомые места, если сойдет с дороги. Еще он говорит, что с тех пор, как он нашел Майкла, все совершенно изменилось. Тогда там было лишь открытое пространство у подножия низкой скалы, теперь же заваленная расщелина или впадина.

Когда Саймон закончил объяснения, Стефанос кивнул. Взглянув на меня из-под величественных белых бровей, он задал Саймону вопрос.

— Ты устала? — перевел Саймон.

— Нет, благодарю.

Саймон улыбнулся:

— Только не мучь себя, поддерживая честь британских женщин, хорошо?

— Я правда не устала. Просто жарко.

Близ меня блеснули шокирующие розовые носки — Нико грациозно, как коза, спрыгнул с камня. Вытащив из кармана бутылку, он отвернул колпачок.

— Попейте, мисс.

Я приняла воду с благодарностью. Бутылка воняла аммиаком, словно здоровый осел, но вода оказалась вкусной и даже прохладной.

— Греческие крестьянки, — заметил Нико, разглядывая меня своими ясными глазами, — могут часами шагать по труднопроходимой местности без воды и еды.

— И верблюды, — добавила я, закупорив бутылку и возвращая ее ему. — Благодарю, Нико, очень вкусно.

— Вы доставили мне наслаждение, прекрасная мисс.

Нико протянул бутылку Саймону. Его взгляд и жесты каким-то образом выразили самую ласковую заботу.

Улыбнувшись, Саймон отрицательно покачал головой.

— Хорошо, — сказал Стефанос и повернулся, чтобы снова продолжать путь.

Они с Саймоном опять оказались впереди, а мы с Нико заняли свои позиции в тылу.

Время, должно быть, подбиралось к полудню, когда мы почти добрались до впадины. Тропу мы оставили где-то за камнепадом, свернули, следуя по пятам за решительным Стефаносом, и оказались в пустыне камня и сухой земли.

Временами нам приходилось брести, утопая в красно-коричневой пыли, усеянной щебнем, порой попадался более легкий путь на зубчатых полосах белой естественной породы. Солнце стояло высоко, и жара была несусветная. Воздух так сильно дрожал, что казалось, будто бесконечная линия гор пульсирует. Если бы не прохладный ветерок, который постоянно дует на этой высоте, перенести все это было бы невозможно.

Когда мы отмерили две трети пути, я обрела второе дыхание и зашагала довольно легко, чувствуя, что отнюдь не плохо поддерживаю честь британских женщин.

— Греческие крестьянки, — заметил Нико, — носили этим путем дрова, виноград и вещи. Регулярно.

— Еще одно слово о греческих крестьянках, — заявила я, — и я завизжу, лягу на землю и не сделаю ни одного шага. И потом, я тебе не верю.

Он ухмыльнулся.

— Дa, это неправда, — уступил он. — Я считаю, что вы замечательная женщина.

— Нико, ты так любезен.

— И очень красивая, — добавил он. — Хотите яблоко?

Выудив из кармана яблоко, он протянул его мне, как Парис, преподносящий приз Афродите. Было очевидно, что взгляд, полный молчаливого восхищения, был не раз им опробован и не раз срабатывал.

Сработал он и сейчас. Мой моральный дух тут же поднялся. Я засмеялась, взяла яблоко и поблагодарила его, и тут же начались препирательства — ни он, ни Стефанос не дозволяли мне его есть, предварительно не почистив. Нико хотел его почистить сам, но нож был у Стефаноса, и, будучи греками, они стали бурно дискутировать по этому поводу, между тем Саймон почистил яблоко и протянул его мне.

— Самой красивой, — прокомментировал он.

— Соперничать-то не с кем, — заметила я. — Но все равно спасибо.

Вскоре мы достигли цели.

Глава 11

Края такие, что следов не остается. Все камень сплошняком… Еврипид. Электра

Впадина находилась не очень высоко. Арахова расположена в трех тысячах футов над уровнем моря, мы поднялись примерно на восемьсот или девятьсот футов от села. Таким образом, мы все еще обретались на обширном подножии Парнаса, но создавалось впечатление, что цивилизация осталась позади на миллионы миль. С того момента, как деревня скрылась из виду, ни единое живое существо не встретилось нам на пути, лишь ящерицы да стервятники, которые сладкозвучно кричали, высоко паря в дрожащем мареве. Собственно говоря, впадиной это место нельзя было назвать. Это больше походило на ложбину, выдолбленную посреди низких, возвышающихся на крутом, длиной в милю, хребте скал, напоминавших лошадиную гриву. Издали эта гора казалась монолитной, на самом же деле она вся состояла из зубчатых выступов, между которыми струились вниз снежные потоки.

Весь вид свидетельствовал о том, что здесь потрудились могучие силы земли. Вырвав из недр гигантские каменные глыбы, землетрясение обнажило залежи известняка, и крутой, тянущийся на сотни футов склон окаймляла рыхлая и чреватая опасностью осыпь.

Подойдя к ее краю, Стефанос свернул, и мы коротким, отвесным путем пошли в обход. Поднявшись на высоту примерно на уровне вершины, мы оказались близ скальной гряды, вдоль которой тянулся спуск — он-то и привел нас в конце концов к границе впадины.

Старик остановился, опершись на клюку, и стал дожидаться нас.

Саймон стоял с ним рядом, глядя вниз.

— Это здесь?

— Да, это здесь.

Человеку понадобились бы века, чтобы продолбить в камне такую впадину. Сотрясателю Земли же, вероятно, потребовалось всего пять секунд, чтобы вырвать из горы полукруглый кусок и разбросать его осколки во все стороны так, что из зубчатых скал образовалась неприступная стена. И вот появилась на свет неровная круглая ложбина, напоминавшая кратер, в семьдесят футов в диаметре. На северной ее стороне — как раз где стояли мы — высилась стена нетронутой породы, вся остальная площадь была завалена огромными валунами.

Центр кратера был открыт, но округлые его стены покрывала уже знакомая красная пыль, и отовсюду торчали острые зазубрины. Весной здесь, должно быть, красиво: я видела останки каких-то ползущих растений и кустов — альпийской растительности, которую после зимы поят тающие снега и дожди. Цепляясь за стену, зеленел можжевельник, а у моих ног прямо из камня торчали два колючих куста — по виду остролист, но почему-то с желудями и с колючими, будто морской еж, чашечками.

Как выяснилось, спуститься в ложбину можно было лишь по пролому справа. С высоты мне показалось, что я вижу след от прежней тропы — она вела на запад и исчезала за отрогом.

Проследив за моим взглядом, Стефанос сказал:

— Он шел тем путем.

Он, разумеется, говорил по-гречески, а Саймон переводил, однако не все, остальное он рассказал мне потом, но я стану рассказывать так, как происходило.

— Он шел тем путем — вниз по старой тропе, ведущей к Амфиссе. Она начинается над заброшенным карьером неподалеку от амфисской дороги за оливковой рощей.

Секунду-две Стефанос молчал, глядя на ложбину под нашими ногами. Все тоже молчали. В спину нам било солнце, и я внезапно почувствовала, что ужасно устала.

Старик продолжал медленно, вспоминая:

— Я пришел именно сюда. Тогда все выглядело иначе, как вы понимаете. Здесь, где мы стоим, возвышалась скала, похожая на кошачий зуб. Она разрушилась при землетрясении, но в то время она была заметным ориентиром, который даже афинянин не пропустил бы. И ниже скалы не было никакой впадины, как теперь, — со стенами и воротами, точно у крепости. Одна скала, а ниже на чистой каменной площадке — валуны. Там я их и увидел — Майкла и Ангелоса. Это место не засыпано. Я его отметил, поэтому знаю.

Он указал клюкой. Почти в центре ослепительной ровной каменной площадки отбрасывала крошечную треугольную тень маленькая кучка камней — пирамидка.

— Я потом ее поставил, — пояснил Стефанос, — когда землетрясение передвинуло горы и все тут изменилось до неузнаваемости.

И вновь воцарилось молчание, потом он мельком глянул на меня.

— Ну что, спустимся?.. Попроси леди быть осторожной, кирие Саймон. Тропинка очень крутая и годится только для коз, но так мы доберемся быстрее.

Когда Саймон перевел сие предупреждение, я обратила внимание, что вниз во впадину и впрямь ведет тропинка. Она брала начало совсем рядом, от двух кустов каменного дуба, и, петляя, круто спускалась вниз мимо зарослей остролиста и пыльных остатков чертополоха. По такой дорожке собаке, дабы напасть на Ангелоса, да и самому Стефаносу, чтобы подбежать к умирающему на солнце Майклу, пришлось, по-видимому, прямо-таки мчаться… Солнце стояло высоко, и дно кратера было почти полностью залито светом. Правда, в том месте, где тропинка переходила в выступ, виднелась уютная синяя тень, отбрасываемая каменным крылом. Я остановилась и села, прислонившись спиной к теплому камню. Стефанос шел вперед, не останавливаясь, Саймон следовал за ним. Нико же приземлился в пыли рядом со мной. Я надеялась, что он будет молчать, и он так и сделал. Вырвав из земли стебелек высохшего чертополоха, он стал что-то рисовать в пыли. Но занимал его не рисунок, а отошедшие в сторону мужчины — он внимательно следил за ними.

Доведя Саймона до пирамидки, Стефанос указал на нее и быстро заговорил, сильно жестикулируя — рука его то и дело возвращалась к пирамидке. Моим глазам предстала картина: умирающий на палящем солнце человек; пастух близ торчащего, как кошачий зуб, утеса; собака, несущаяся вниз по извилистой тропе; убийца, убегающий сквозь «ворота» к тропе, ведущей к Амфиссе и морю…

С трудом повернувшись, Стефанос потащился к нам. Усевшись рядом, он что-то сказал Нико, тот вытащил пачку сигарет и протянул ему сигарету. Потом дал дедушке прикурить и, сверкая улыбкой, предложил сигарету и мне. Мы молча закурили.

Саймон оставался стоять у пирамидки, но на место гибели своего брата он не смотрел. Его спокойный оценивающий взгляд скользил по сторонам… по каменной стене над нами… по огромным, отколовшимся от скалы кускам… Они образовывали два крыла и гигантскими плитами и клиньями возвышались на фоне былого монолита. Вот взгляд его остановился на углублении в горе — это была пещера, прежде скрытая от посторонних глаз, однако во время землетрясения часть каменной стены обрушилась, и ее стало видно.

Плохо набитая и мягкая сигарета отдавала козлом — почему-то все, что исходило от красавца Нико, тут же наводило на мысль о домашних животных. Я почти до половины выкурила свою сигарету, а Нико выкурил свою целиком, когда тень Саймона упала на нас.

— Как насчет обеда?

Небольшое напряжение спало, и за обедом мы болтали, как на обычном пикнике. Отдых в приятной тени и превосходная еда, купленная в Арахове, быстро развеяли мою усталость. У нас были булочки, слегка подсохшие после путешествия в рюкзаке у Нико, с огромными кусками холодной баранины; толстые ломти сочного сыра; пакет с оливками, теплыми, словно их только что сорвали, на самом же деле согретыми теплом Нико; яйца вкрутую; очень сладкий вишневый пирог и виноград, тоже теплый и чуточку подувядший, но с восхитительным вкусом солнца.

Даже за едой Саймон все продолжал осматриваться. Его задумчивые глаза время от времени возвращались к не так давно разрушенной скале.

— Она раскололась в то самое землетрясение после войны?

Стефанос ответил с набитым пирогом ртом:

— Да. В том году было три или четыре толчка. В тысяча девятьсот сорок шестом году. Села не пострадали, но множество камней перебросило сюда. — Он кивнул на скалу. — Такое не только в этом месте. Толчки и непогода по всему хребту откололи куски от гор. Чего не доделало землетрясение, за несколько зим довели до теперешнего состояния лед и снег. Таких ложбин стало три, четыре, пять, мало где горы остались прежними. Лишь вон та скала — видите? — у козлиной тропы, которой мы спускались, осталась такой же, но, глядите, рядом с ней нагромоздились камни, напоминая разрушенную церковь. Я же говорил вам, кирие Саймон, что человек, бывающий редко в горах, может быстро потерять свои былые ориентиры.

— Например, шпиль, который венчал скалу?

— Я говорил вам это, да? Помню, помню. Он был не очень высоким, но служил приметой за километры вокруг. Благодаря ему я узнал, где Майкл. Он говорил, что знает пещеру у Кошачьего Зуба и собирается в ней пересидеть, пока не уйдут немцы. Я приносил ему сюда еду и пытался уговорить вернуться в Арахову — он мог бы там залечить рану. Но я уже все это рассказывал.

Глаза Саймона были устремлены на пустую глазницу обнажившейся пещеры. Он сощурился, словно глядел против солнца, но лицо его ничего не выражало.

— Пещеру? Эту? Она, по-видимому, была глубокой, пока частично не обрушилась?

Стефанос пожал своими мощными плечами.

— Не знаю, она это или нет. Может быть. Поймите, в горах пещер полным-полно. В некоторых местах Парнас как муравейник — армия может укрыться.

Саймон вытащил сигареты.

— Камилла, мне все равно хочется побродить тут, посмотреть. Сигарету? Лови, Нико. — Он медленно поднялся и поглядел на старика, горестно сидящего в тени. — И вы несли Майкла в Дельфы отсюда?

Стефанос улыбнулся:

— Четырнадцать лет прошло — тогда я был помоложе. Да и дорога до Дельфов куда короче той, которой мы шли сюда… правда, крутая, вы понимаете, потому что Арахова находится на четыреста метров выше Дельфов. Новичку этот путь труден, поэтому мы шли из Араховы.

— Все равно я считаю, что это подвиг. Теперь я поброжу вокруг. Хочу поближе посмотреть на эту пещеру. Там, кажется, есть узкий проход. Вы пойдете со мной или останетесь отдыхать?

— Пойду.

— Нико?

Быстрый грациозный прыжок — и Нико уже на ногах и стряхивает с брюк пыль.

— Иду. У меня отличное зрение. Если там есть на что смотреть, так я увижу. В темноте я вижу, как кошка, и, если там есть внутренняя пещера, я тебя проведу, кирие Саймон.

— Мы будем следовать за твоими носками, — сухо сказал Саймон.

Нико улыбнулся. Носки, сверкнув, пробежали по ложбине и исчезли во тьме пещеры. Саймон посмотрел на меня, подняв вопросительно брови.

Я отрицательно покачала головой, и они со Стефаносом медленно двинулись вслед за светящимися носками. И скрылись за контрфорсом.

Докурив, я потушила сигарету и расслабилась, наслаждаясь тенью, тишиной и яркой ослепительной жарой за пределами моего тенистого уголка. Скрывшиеся из виду мужчины находились то ли в пещере, то ли за кучами большущих обломков, подпиравших дальнюю стену впадины.

Мне не было их слышно. Стояла невероятная тишина — густая, как жара. И я, сидя неподвижно, точно ящерица на камне, ощущала себя частью этой тишины.

Мое внимание привлекло — то ли реальное, то ли воображаемое — движение на вершине скалы, и я повернула голову, лениво раздумывая над тем, не Нико ли это, который нашел какой-нибудь проход прямо на вершину, пока я тут сижу в полудреме. Но там никого не было, лишь солнце колотило по белым камням.

Перед глазами плыли тени — пурпурные, красные и антрацитовые пятна. На фоне яркого контраста света и тени зелень каменных дубов и прохладные кудри можжевельника, свешивающиеся аркой со скалы, действовали освежающе — словно пела весна. Внезапно я вспомнила, что, когда тащилась мимо них, с риском для жизни совершая изматывающий спуск, там зеленело что-то еще, что было трудно разглядеть.

А где в сентябре зелень, там, несомненно, и вода… холодная вода… не из теплой бутылки с запахом козла. При этой мысли я вскочила.

На скале снова метнулась тень, но я едва обратила на нее внимание. Мои глаза были устремлены на угол за тощим кустом можжевельника, где, подобно миражу, виднелась ярко-изумрудная зелень.

Я стала пробираться туда между огромными валунами. Проскользнув между двух скал, которые острыми выступами цеплялись за одежду, я наклонила голову, дабы пролезть под выступом, подобно арочному контрфорсу подпиравшим стену, — и тут увидела траву. Цвет ее казался столь поразительным и прекрасным после слепящих глаза солнца и камня, что я прямо-таки остолбенела, пялясь на нее. Зелень струилась широкой живой лентой меж булыжниками, расписанными красными полосами ржавого железа. Но воды не было.

Должно быть, существует источник, чье появление зависит от редких ливней; вероятно, трава, подобно снегу в пустыне, выскакивает после дождя и вянет при появлении солнца. Эта капля зелени в зеленой тени, влажная на ощупь, словно озерко с прохладной водой, освежала.

Я благодарно села и опустила руки на землю, между моими пальцами струилась мягкая зелень. Среди травинок попадались бледно-голубые цветочки, похожие на крохотные колокольчики. Некоторые росли прямо на скале, и их засыхавшие корни торчали из-под всех обломков — следов землетрясения. Цвели они только в этом влажном углу, но отовсюду из-за валунов высовывались увядшие стебли с семенами. Я заметила и другие альпийские растения — цветы с бледными пушистыми листьями и тонкими сухими бутонами, напоминавшими язычок колибри; засохший, походивший на коричневую проволоку пучок усиков в форме шестиугольника; остролист с желудями, целеустремленно рвущийся из крошечной щели. Потом я с радостью обнаружила еще один не погибший от засухи цветок. Из трещины как раз на уровне глаз рос цикламен. На красных стеблях держались жесткие, кружевной формы, голубовато-зеленые, с прожилками листья. Дюжина светло-розовых цветков цеплялась за сухую скалу, словно мотыльки. Чуть пониже из той же трещины торчали останки другого высохшего горного растения — от засухи оно превратилось в пыль. На его фоне цикламен казался чистым, нежным и сильным…

Что-то зашевелилось у меня в мозгу. При виде цикламена мне вспомнился датский художник с осликом и в окружении смеющихся деревенских парней, и почему-то я стала гадать: чем сейчас может заниматься Найджел?

Возвращались мы коротким путем.

В пещере ничего интересного не нашлось, а Саймону не хотелось задерживать Нико и Стефаноса. Мы покинули впадину через западный проем и спустились к осыпи по крутому склону.

Добравшись почти до самого дна высохшей долины, что тянулась вдоль гребня, мы оказались на еле различимой тропе, которую я заметила с вершины. Но даже она оказалась труднопроходимой. Примерно ярдов через сто она раздваивалась. Правая ветвь круто уходила вдаль, сворачивала за скалу и исчезала. Левая вела вниз в Дельфы.

Мы двинулись по левой и вдвое быстрее, чем поднимались, оказались у границы высокогорья, за которой по дну пропасти спускалась к морю долина Плейстуса.

Остановившись, Стефанос что-то сказал Саймону. Тот обратился ко мне:

— Стефанос выбрал этот путь, так как считает, что ты устала. Эта дорога ведет прямо в Дельфы. Она проходит над храмом, таким образом за Сияющими можно спуститься, а потом пройти через стадион. Спуск очень крутой, но, если внимательно смотреть под ноги, он ничем не грозит. Я могу пойти с тобой, если хочешь, но здесь трудно заблудиться.

По-видимому, я выглядела слегка удивленной, потому что он добавил:

— У нас же машина в Арахове, ты что, забыла? И я решил вернуться за ней со Стефаносом. Тебе же совершенно незачем тащиться туда.

Я с благодарностью воскликнула:

— Ох, Саймон, я совсем забыла про машину! Хотя я и не понимаю, почему ты взваливаешь на себя всю ответственность за мою глупость, но должна признаться, что буду крайне тебе благодарна! Однако мне и вправду хочется побыстрее попасть домой, только не говори об этом Нико.

— Что ж, мне идти недалеко, к тому же все время вниз. Нет… послушай, к черту. Я иду с тобой.

— Ни в коем случае, ведь потом ты отправишься обратно в Арахову. Я ни за что не заблужусь и буду идти осторожно.

Я пожала руку Стефаносу и поблагодарила его, затем проделала то же самое с Нико.

Да, только такой человек, как Стефанос, может всю дорогу игнорировать женщину, а потом потратить лишний час, дабы довести меня домой более коротким путем.

Старик мрачно кивнул, пожал мне руку и отвернулся.

Нико же, взяв меня за руку, нежно посмотрел на меня красивыми глазами и спросил:

— Я вас еще увижу, мисс? Вы часто будете в Арахове?

— Будем надеяться.

— И сможете посмотреть ковры в магазине моей сестры? Очень хорошие ковры, всех цветов. Местные. Еще броши и горшки в греческом стиле. Для вас совсем дешевые. Я скажу сестре, что вы — мой друг, ладно?

Я засмеялась:

— Обещаю, что, если мне понадобятся ковры и горшки, я обращусь к твоей сестре. А теперь до свидания и спасибо.

— До свидания, мисс. Спасибо, прекрасная мисс.

И люминесцентные носки бросились вслед за Стефаносом.

Саймон усмехнулся:

— Дедуля запер бы его, если бы понял хотя бы половину из того, что он говорил. Если и существует на свете понятие «развращенной невинности», то это про Нико. Чуточку Афин плюс Арахова создают восхитительную смесь, ты согласна?

— Когда она столь красива, как Нико, — да. Саймон, ты и вправду ничего не обнаружил в пещере? Или просто не хотел говорить при всех? Совсем ничего?

— Ничего. Там еще есть маленькая внутренняя пещерка, но она пустая, как вычищенный горшок. Потом расскажу. Лучше я пойду с ними. А потом приду в «Аполлон» поужинать, там и встретимся. Позже переселю тебя в студию. Ты ведь согласна отужинать со мной?

— Да, спасибо. Я…

— Тогда смотри под ноги. За ужином увидимся.

Махнув рукой, он двинулся в кильватере шокирующе розовых носков.

Несколько секунд я смотрела ему вслед, но он не обернулся.

Тут я с изумлением осознала, что еще вчера в это же время я была с ним даже не знакома.

Я повернулась и осторожно затопала вниз к Дельфам.

Глава 12

Хватай ее! Бросай с Парнаса, пусть она катится вниз, и склоны пусть расчешут роскошные ее волосы!

Еврипид. Ион

Было уже далеко за полдень и солнце стояло прямо над головой, когда я наконец вышла на вершину огромной скалы над дельфийским святилищем. Далеко внизу справа окрестности храма — омытые солнцем памятники, портики, Священная дорога — были такими крохотными, что казались гипсовым музейным макетом. Малюсенькие, будто игрушечные, колонны Аполлона напоминали рисунок. Прямо подо мной в расщелине с Кастальским ключом струились темным водопадом деревья. А за расщелиной освещенная лучами заходящего солнца пылала, словно пожар, Пламенеющая.

Отойдя от обрыва, я уселась на камень. Поблизости возвышались заросли можжевельника. А вокруг — все те же горячие, пыльные камни. Дорога к стадиону уходила вправо мимо можжевельника, но я устала, а здесь, на вершине, прохладный морской ветерок остужал жаркое полуденное марево.

Подперев рукой подбородок, я смотрела вниз на покойный мрамор святилища, серебристо-голубые глубины долины, где кружили ястребы, на исполинскую скалу, пламенеющую на солнце… Нет, я не могу покинуть Дельфы сейчас. Даже если придется ночевать в студии рядом с этой невыносимой Даниэль, чтобы сэкономить деньги и вернуть долг за машину, уехать я не могу. Завтра… послезавтра, еще один день… сколько потребуется времени, чтобы начать понимать, видеть и ощущать Дельфы? Я обязана остаться. И решение мое (быстро сказала я себе) нисколечко не зависит ни от Саймона Лестера, ни от его дел. Нисколько. Нисколечко, что бы там ни было. Затем я стала гадать, что придумает Саймон завтра…

— Что это ты тут делаешь?

Вопрос прозвучал прямо за моей спиной. Я резко обернулась. Из-за можжевелового куста возникла Даниэль. На сей раз она была одета в алую юбку колоколом и бирюзовую блузку с вырезом. С большим вырезом. И разумеется, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Контрастируя с бледно-желтоватой кожей, розовел помадой рот. Сегодня ногти ее покрывал такой же, как и помада, бледно-розовый лак, но на тонких загорелых руках он был несколько не к месту.

— Здравствуй, — вежливо ответила я.

Если мне придется поселиться с ней по соседству, не стоит давать ей возможность проявить вчерашнее раздражение и дурные манеры. Но Даниэль угрызениями совести себя не обременяла. Было очевидно, что манеры — дурные ли, приятные — не имеют для нее значения. Она жила так, как ей хотелось, а если кому-то это не нравится, так это его трудности. Она резко повторила, причем с такой интонацией, словно ее это действительно интересовало:

— Что ты тут делаешь?

Изобразив удивление, я произнесла:

— Сижу, любуюсь. А ты?

Тогда она подошла ко мне. Двигалась она как манекенщица: бедра выбрасывала вперед, сдвинув колени вместе. И застыла между мной и обрывом, приняв позу с картинки из журнала мод: одно бедро в сторону, в тонкой руке сигарета, носки указывали двадцать минут восьмого. Оставалось только приоткрыть рот, чтобы на свет показался кончик языка.

Она заметила:

— В такую жару подниматься от святилища — слишком долгий путь.

— Правда? Он тебя утомил или ты шла от студии?

Глаза ее сверкнули. Я никак не могла уразуметь, почему ее так сильно заботит вопрос, что я тут делаю, а он таки ее заботил. Само собой, я вовсе не собиралась рассказывать ей, где мы были. Паломничество Саймона касается только его, и никого другого. То, что он решил взять меня с собой, тоже касается лишь его. И Даниэль я ничего не скажу.

Она поинтересовалась:

— А где Саймон?

— Не знаю, — честно ответила я. — А ты что, его ищешь?

— Да нет. — К моему удивлению, она села в двух ярдах от меня. Уколовшись бедром о чертополох, она грязно выругалась по-французски, потом удобно устроилась в пыли и улыбнулась. — Сигарету?

— Большое спасибо, — не подумав, согласилась я.

Она молча разглядывала меня, а я курила и пыталась не злиться — вставать и уходить уже неудобно, но очень хочется. И почему, общаясь с подобными людьми, изо всех продолжаешь придерживаться своих собственных табу; почему мои хорошие манеры не позволяют мне встать (Даниэль-то поступила бы именно так), сказать: «Как же ты мне надоела, невоспитанная неряха, да и не нравишься ты мне» — и преспокойненько удалиться? Так нет же, сижу себе с доброжелательно-равнодушным видом и дымлю ее сигаретой. Хотя, честно говоря, ее сигарета — прямо-таки нектар и амброзия в сравнении с той, что дал мне Нико. Продолжая гадать, что побудило ее предложить мне оливковую ветвь, я настороженно рассматривала ее. «Я боюсь данайцев, даже дары приносящих».

— Тебя не было в «Аполлоне» в обед?

— Нет, — призналась я. — А ты была?

— Где же ты ела?

— Я была на пикнике. На свежем воздухе.

— С Саймоном?

Я подняла брови, попытавшись изобразить холодное изумление от подобного допроса. Никакой реакции.

— С Саймоном? — повторила она.

— Да.

— Я видела, как он ехал на машине.

— Да ну?

— Он тебя где-то подобрал?

— Да.

— И куда вы ездили?

— В южном направлении.

На минуту подействовало. Потом она спросила:

— Почему ты не хочешь говорить, где вы были и что делали?

Я беспомощно глядела на нее:

— А почему я должна говорить?

— А почему бы и нет?

— Потому что, — ответила я, — терпеть не могу, когда меня допрашивают.

Проглотила.

— О? — И взглянула на меня огромными усталыми глазами. — Почему? У вас с Саймоном что-то есть?

Столь невинный вопрос в устах Даниэль означал лишь одно. И я взорвалась:

— О господи! — Потом захохотала и ответила: — Нет, Даниэль. Между нами ничего нет. Мы доехали до Араховы, оставили машину и пошли вверх по направлению к Дельфам. Устроили пикник в красивом месте, откуда был виден Парнас. Потом я отправилась домой, а Саймон за машиной. Если посидишь здесь еще, увидишь, как он проедет внизу. А ежели тебе неизвестно, как выглядит нанятая тобой машина, я сообщаю: большая и черная. Марку не знаю. Я мало разбираюсь в машинах. Достаточно? Благодарю за сигарету, но мне пора.

Потушив на две трети выкуренную сигарету, я встала.

Она вильнула телом в пыли, как змея, и улыбнулась. Упавшая с ее губы сигарета тлела на земле. Она не стала пытаться ее реанимировать, только улыбалась, показывая белые зубы и язык, бледно-розовый, как и губы и ногти.

— А ты на меня злишься, — заключила она.

Неожиданно я почувствовала себя очень старой в свои двадцать пять.

— Деточка, дорогая, — сказала я, — да с чего ты это взяла?

— Понимаешь, — ответствовала Даниэль из пыли, — просто я ревную Саймона.

Мне безумно хотелось удрать, но подобный гамбит вряд ли ассоциировался бы с великолепным уходом со сцены. И, стряхнув одним махом все годы с плеч, я слабым детским голосом произнесла:

— Да?

— Мужчины, — проговорил голос песчаной змеи, — все в большинстве одинаковые. Но в Саймоне что-то есть. Даже ты это ощущаешь, не так ли? Обычно любовники наскучивают мне, но Саймона я хочу. Очень хочу.

— Правда?

— Да. Правда. — Ровный голосок звучал бесстрастно. — Хочешь, объясню тебе, что есть в Саймоне? Это…

Я резко запротестовала:

— Ни к чему, Даниэль!

Стрельнула в меня взглядом.

— Ты сама в него влюбилась, правда?

— Что за чушь! — Голос мой, к моему ужасу, звучал слишком громко. — Я едва знакома с ним! И к тому же я не…

— Какое это имеет значение? Мне достаточно двух секунд, чтобы понять, хочу я мужчину или нет.

Я отвернулась.

— Послушай, — сказала я. — Мне надо идти. Думаю, увидимся попозже. До свидания.

— А завтра вы с ним тоже встретитесь?

Вопрос был задан все тем же ленивым невыразительным тоном, но все же не совсем ленивым. Что-то заставило меня повернуться к ней.

Отвернувшись, она розовым ногтем водила по пыли.

— А что он завтра делает?

Определенно не совсем ленивым.

— Откуда мне знать, — ответила я как можно холоднее.

И тут поняла, что мне-то это известно очень хорошо. Он наверняка отправится к впадине на поиски гипотетической пещеры Майкла. Ему наверняка очень не понравится, если Даниэль потащится за ним. А весь этот поразительный диалог явно свидетельствовал о том, что она вполне способна на такое.

Я сказала таким тоном, словно уступала напористому врагу:

— Хорошо, я скажу. Мы встречаемся с ним и на весь день едем в Ливадию. Там лошадиная ярмарка и цыгане, он хочет пофотографировать.

— А… — Прищурив от солнца глаза, она глядела вдаль, в долину. Потом снова сверкнула на меня взглядом. — Что за дурацкое времяпрепровождение? — прокомментировала она.

И хотя я уже к ней привыкла, мне не удалось сдержать пронизавший меня порыв гнева. Я заключила:

— Так он не пришел вчера чинить душ?

Красивые ресницы дрогнули, и глаза сузились от злобы.

— До чего же ты прямодушная, — сказала Даниэль.

— Дурные манеры, — ответила я. — Извини. Но все же мне пора — надо еще успеть принять душ перед ужином. Попозже увидимся. Кстати, вечером я переезжаю в студию.

Глаза ее расширились. К неприязни добавилась озабоченность, но потом эти чувства почему-то сменились чем-то вроде расчета.

— Ну да, так же удобнее, верно? — сказала Даниэль, бог знает что имея при этом в виду.

Внезапно взгляд ее изменился. Он скользнул поверх моего плеча, и на ее лице появилось удивление и что-то еще.

Я быстро обернулась.

Из-за можжевелового куста вышел мужчина. Грек, темноволосый, широкоскулый, с тугими кудрями с проседью и с усиками над тонкогубым, чувственным ртом. Среднего роста и крепкого сложения. Примерно лет сорока. На нем были довольно поношенный серый костюм в полоску и малиновая рубашка с алым галстуком — такие цвета обычно не сочетаются, но у него они были приглушенных оттенков.

Он сказал по-французски:

— Привет, Даниэль.

Это прозвучало с такой интонацией, словно он произнес: «Все в порядке». Удивление исчезло с лица Даниэль, и она расслабилась.

— Привет. Откуда ты узнал, что я здесь?

«Да оттуда, — подумала я, — что вы были вместе за можжевельником, а я вам помешала». Господи, до чего доводит общение с этой девицей. Достаточно всего пяти минут, как даже полфунта цибетина не смогут очистить ваше воображение.

Даниэль произнесла лениво — слишком лениво — из пыли:

— Это Камилла Хейвен. Утро она прогуляла с Саймоном, а вечером пойдет ночевать в студию. — Затем мне: — А это Димитриос, экскурсовод.

Мужчина поклонился и улыбнулся:

— Enchanté.

— Он не говорит по-английски, — объяснила Даниэль. — Ты знаешь французский?

— Да, — ответила я и пробормотала что-то вежливое.

Димитриос поинтересовался:

— Мадемуазель ходила сегодня смотреть святилище?

— Нет. Я была там рано утром.

— А… Теперь поднялись на вершину Сияющих полюбоваться остатками солнца?

— Но ведь стемнеет еще не скоро?

— Возможно, и скоро, — возразил Димитриос.

Повернув голову, Даниэль взглянула на него. Голова ее находилась на уровне моих бедер, поэтому я не разглядела выражения ее глаз под завесой ресниц. Что-то пробежало у меня по спине, будто насекомое с холодными ногами, — от этого мужчины, как, впрочем, и от девицы, мурашки ползали по телу.

Я снова взяла себя в руки.

— Мне надо идти. Если я хочу принять душ перед ужином и договориться…

— Эти скалы, — сообщил Димитриос, — зовутся Федриадами, Сияющими. Я всегда рассказываю туристам историю Сияющих. Внизу между ними бьет Кастальский ключ — лучшая в Греции вода. Вы уже пробовали воду из ключа, мадемуазель?

— Нет еще, я…

Он подошел ко мне на шаг ближе. Я находилась между ним и обрывом.

— Они, как часовые, стоят над святилищем, вы согласны? Да они и есть часовые. Они не только охраняли святое место, они были еще и местом казни. На этих скалах людей казнили за кощунство, мадемуазель. Вы знали об этом?

— Нет, но…

Еще один шаг. Он очаровательно улыбался. И голос был такой приятный. Даниэль, сидящая в пыли, подняла голову. Теперь ее взор следил за мной, а не за ним. Она улыбалась мне с огромным дружелюбием, и снова сверкнули ее глаза — вовсе не усталые. Я отодвинулась от него на пару шагов и оказалась в четырех футах от края.

Димитриос вдруг сказал:

— Осторожнее.

Я подпрыгнула, и его рука коснулась моей. Она была мягкой.

— Вы здесь не для казни, как предатель богов, мадемуазель.

Он смеялся, Даниэль улыбалась, а меня охватила ярость. Какого черта я не в состоянии выдернуть руку и убежать? Я ненавижу эту парочку и боюсь, а стою я здесь только потому, что невежливо уходить, не дослушав этого проклятого грека.

— Я всегда рассказываю туристам одну историю, — продолжал он. — Привели раз сюда предателя, казнить. Вот подвели его к краю двое — прямо в этом месте, — чтобы столкнуть вниз. Он как глянул в пропасть — да, мадемуазель, далековато падать, правда? — и говорит: пожалуйста, не кидайте меня лицом вниз, пожалуйста, поверните меня спиной. Его можно понять, мадемуазель, вы согласны?

Он все еще держал меня за руку. Я выдернула ладонь. Тогда его рука мягко скользнула к моему локтю. Я заметила, что у него обгрызены ногти, а большой палец сильно ободран и испачкан засохшей кровью. Я попыталась вырваться, но он сильно стиснул мою руку. И быстро заговорил прямо мне в ухо:

— И они столкнули его, мадемуазель, и когда он падал, он…

Я взмолилась, задыхаясь:

— Пустите меня. Я боюсь высоты. Пустите меня, пожалуйста.

Он улыбнулся:

— Но, мадемуазель…

Раздался высокий, звонкий голос Даниэль:

— Димитриос, это не твои туристы?

Он резко выдохнул, отпустил меня и обернулся.

Трое — мужчина и две женщины — медленно шли по тропе из Араховы. Женщины были некрасивыми, низкого роста, средних лет; у полного мужчины в шортах цвета хаки на потном плече болталась огромная кинокамера. Красными безразличными лицами они глянули на нас, проходя мимо, словно стадо быков, словно ангелы небесные.

Отскочив от края обрыва, как пробка из бутылки превосходнейшего шампанского, я, не попытавшись ответить что-нибудь вежливое Димитриосу и даже не попрощавшись с Даниэль, помчалась вниз по тропе в кильватере трех туристов.

Ни грек, ни девушка не сделали за мной ни шагу, и вскоре я замедлила ход и попыталась собраться с мыслями. Если Даниэль и ее любовник — в том, что он любовник, я не сомневалась ни чуточки — попытались по какой-то причине меня напугать, они в этом преуспели. Мне было страшно, я ощущала себя дурой — омерзительное чувство. Но очевидно, это была всего лишь злобная шутка плюс извращенное чувство юмора. Напридумывала я себе. Просто устала после изнурительного дня. Даниэль мне не нравится, я этого не стала скрывать, вот она и решила попугать меня и унизить. К тому же я помешала ее грязному свиданию с греком за можжевельником.

А может, еще из-за Саймона…

Я добралась до стадиона. Ипподром лежал на солнце молчаливый и пустой, чаша мраморных сидений окружала его. Чуть ли не бегом я пронеслась по белой пыли между колоннами стартовых ворот и ринулась вниз к святилищу. Сердце колотилось у меня в груди, я задыхалась. Тропа пошла вниз, свернула у источника, в котором мерцала вода, и наконец выбежала на ровную площадку над театром. Тут я нагнала трех моих туристов. Они все так же аккуратно брели друг за другом и разговаривали на непонятном языке, кажется на голландском. Было полно и других людей — в театре подо мной, на ступенях храма Аполлона. Опасность мне больше не грозила — можно остановиться под деревьями и отдышаться. Опасности больше нет.

Золотистые, абрикосовые, янтарные солнечные лучи падали на молчаливый камень живительной, чистой влагой света и покоя. Пчела пролетела мимо моей щеки.

Рядом рос гранат. Плоды его сверкали от солнечного света. И я вспомнила прохладу граната в своей руке и голос Саймона: «Съешь его поскорей, Персефона, и тогда навеки останешься в Дельфах».

Что ж, я остаюсь. Я все еще собиралась остаться.

Дыхание восстановилось. Аполлон-целитель сделал свое дело.

И я спокойно пошла вниз по ступеням, потом через залитую солнцем арену, потом между благоухающих сосен вокруг святилища, а потом по главной дороге в гостиницу.

Даже когда, умываясь перед ужином, я заметила на руке пятно засохшей крови — из пореза Димитриоса, — я всего лишь вздрогнула от отвращения. Глупые страхи и дурацкое воображение.

Но почему-то спускаться вниз до прихода Саймона мне не хотелось.

И почему-то совсем не хотелось ночевать сегодня в студии.

Глава 13

И, глухо завывая, покинуть склоны Дельфов. Джон Мильтон. Рождественский гимн

Около трех часов ночи меня что-то разбудило. Я расположилась во второй комнате от конца длинного коридора рядом с Даниэль, мужчины же обитали в противоположном конце, рядом со входом. Датчанин уехал, в студии мы остались вчетвером.

Какое-то время я находилась в тягостном состоянии между сном и бодрствованием, когда трудно отличить реальность от дымки сновидения. Меня что-то разбудило, но шум ли это был или сам сон — определить было нелегко. Снаружи не раздавалось ни звука. Лишь молчаливый дельфийский воздух обволакивал нас. Опустив щеку на твердую подушку (в Греции они будто кирпичи), я решила снова отдаться сну.

В соседней комнате кто-то зашевелился, послышался скрип кровати — обычные звуки, которые, как я надеялась, больше не разбудят меня. Но тут раздался еще один звук, который заставил меня широко раскрыть глаза и оторвать голову от подушки и превратил обычную ночь в бред. Кто-то разговаривал… тихо-тихо… мужчина.

Поначалу я испугалась, что меня услышат, потом на меня нахлынули раздражение и отвращение. Если Даниэль принимает у себя в комнате любовника, я не желала быть посмешищем и лежать без сна по другую сторону тонкой перегородки. Я стала переворачиваться, сильно шурша простынями и скрипя кроватью — пусть знают, что стена тонкая, — потом натянула простыню на голову (под одеялом спать слишком жарко) и попыталась отключиться от говора голосов, который перешел в шепот.

Сна ни в одном глазу. Замерев под простыней, я широко раскрыла глаза и как можно сильнее заткнула уши руками. Я, конечно, не из тех, кто придерживается строгих правил, но неприятно, когда тебя вынуждают быть свидетелем чьей-то интимной жизни. К тому же я не хотела слышать даже намека на самую интимную жизнь Даниэль. Достаточно ее поведения на публике.

Интересно, каким образом этот противный Димитриос пролез в дом? Хоть пришел он и к Даниэль, мне не нравилось, что он может приходить и уходить когда захочет. Он, правда, мог влезть в окно, тогда рано или поздно он станет выбираться тем же путем. И я услышу, как он вылезает и приземляется двенадцатью футами ниже на каменную площадку, на которой стоит студия. Я все ждала, кипя яростью на Даниэль, поставившую меня в такое положение; на себя — из-за того, что обращаю на это внимание; на Димитриоса — пособника в ее чудовищном эгоизме. Это было ужасно.

Как долго я ждала, когда в соседней комнате наступит тишина, не знаю. Казалось, прошли века. Наконец они затихли, слышался лишь шепот, а потом я услышала, как кто-то осторожно зашагал по комнате. Я ожидала услышать скрип раскрываемого окна и тихий кошачий прыжок, но ничего подобного. Открылась дверь в коридор, и кто-то крадучись прошел мимо моей комнаты.

Я села, сердце нервно колотилось у меня в груди. Ежели Даниэль жаждет впускать и выпускать из своей комнаты мужчин — это ее дело. Но какое она имеет право позволять такому человеку, как Димитриос, свободно разгуливать по зданию! Неужели она… неужели она дала ему ключ?

И тут меня осенила другая мысль, отчего я еще больше возмутилась.

А вдруг это вовсе и не Димитриос?

А вдруг это Найджел?

Совершенно не соображая, что делаю, я выскочила из кровати, сунула ноги в тапочки, рывком натянула служивший мне халатом легкий летний плащ и, пролетев через комнату, тихонечко открыла дверь и выглянула наружу.

Полагаю, что в этой части повествования обо мне может сложиться неприятное мнение. Ведь меня совершенно не касалось, был ли у Даниэль Найджел и добился ли он того, чего так страстно желал. Но при мысли о нем я внезапно ярко и живо вспомнила его пылкое и юное выражение лица, его ранимые глаза, слабый рот и глупую мальчишескую бородку. И я видела его рисунки — деревья, цветы, камни, которые он воспроизводил с таким безупречным и тем не менее страстным мастерством. Если это действительно Найджел… мне было необходимо знать это наверняка. Хотите — считайте, что во мне бурлило лишь вульгарное женское любопытство, но мне необходимо было знать, в состоянии ли эта невозможная Даниэль завладеть им подобным образом, действительно ли она жаждет заставить презираемого ею Найджела поклоняться ее презренному святилищу.

В голове вертелись бессвязные мысли о том, что нужно что-то делать, дабы остановить ее попытки погубить Найджела. Потом, еще более бессвязно, я стала думать о Саймоне. Нужно все рассказать завтра Саймону. Саймон придумает, что делать.

Я тихо выскользнула из комнаты. Верхняя половина входной двери была стеклянной — тьма снаружи ослабевала, сменяясь рассветом. Стекло было серым. И на фоне стекла я увидела его.

Он стоял почти в самом конце коридора перед комнатой Найджела, словно чего-то ожидая. Я прижалась к стене, но даже если бы он и обернулся, то не увидел бы меня в темноте. Замерев, я стояла, приникнув к холодному мрамору, испытывая одновременно унижение, злость и стыд. Лучше бы я ничего не знала, лучше бы я крепко спала, лучше бы Найджел запомнился мне своими работами, а не гнусным, произнесенным шепотом намеком Даниэль. «Мужчины все в большинстве своем одинаковые… любовники наскучивают мне… Саймона я хочу… очень хочу…»

Силуэт в конце коридора наконец зашевелился. Он сделал шаг вперед и положил руку на дверную ручку, потом опять замер на мгновение, словно к чему-то прислушиваясь.

Я решила, что он услышал меня. Теперь-то я видела, что это не грек. Слишком высок. И не Найджел. Это был Саймон.

Если бы в ту минуту я была в состоянии анализировать, то быстрота, с какой натянулись нервы и мускулы во всем моем теле и закипела каждая капелька крови в моей голове, дала бы мне наконец понять, как я на самом деле отношусь к Саймону. Но прежде чем я успела что-либо осознать, ночной покой был прерван гораздо более реальными и крайне шумными событиями.

Саймон открыл дверь в комнату Найджела. Я увидела, как он протянул руку, по-видимому к выключателю, но в ту же минуту луч мощного фонаря ударил из мрака, осветив его лицо и грудь. Он замер и чуть отпрянул, будто свет физически стукнул его по глазам, но пауза длилась меньше мгновения — так пружина сжимается перед тем, как распрямиться. Он даже моргнуть не успел, как со скоростью пули бросился вперед на луч света. Звук удара, ругань, быстрый, подобный шквалу, топот ног о каменный пол. А потом мне показалось, что в этой комнате все силы ада вырвались на свободу.

Промчавшись по коридору, я остановилась в дверях. Маленькая комнатенка напоминала обиталище демонов, где яростно дрались тела. При мечущемся свете фонаря двое мужчин казались огромными, их высокие тени качались на стенах и потолке. Саймон — более высокий — казалось, побеждал. Ухватив другого за запястье, он пытался повернуть его руку с фонарем таким образом, чтобы осветить ему лицо. Луч сильно дергался и извивался, потому что противник сопротивлялся. Мечущийся яркими ломаными полосами свет наткнулся на меня и ярко осветил мои ноги и край ночной рубашки, торчащей из под плаща. Кто-то проворчал на греческом что-то непонятное, и затем, урча от усилий, мужчина вывернулся и злобно опустил фонарь, целясь Саймону в голову. Как только раздался свист удара, Саймон отпрянул в сторону, и фонарь с отвратительным звуком пришелся по шее. По всей вероятности, он угодил по мускулу, так как Саймон ослабил хватку, и грек оказался на свободе.

Должно быть, это был все-таки Димитриос. Перед тем как Саймон вновь набросился на него, я увидела при колеблющемся свете фонаря коренастую фигуру и широкие плечи. Тут фонарь взлетел, ударился о стену, упал на пол и, погаснув, откатился к кровати. Тьма обрушилась на нас, словно припечатала. У меня не было времени размышлять, зачем Димитриос забрался в комнату Найджела, почему Саймон набросился на него и куда — самое странное во всем этом происшествии — девался Найджел; двое, схватившись снова, пронеслись мимо меня и с грохотом налетели на дверь душевой. Затрещало дерево; на пол с сильным звоном посыпалось разбитое стекло; хрупкий стул разлетелся на куски; заскулили пружины на кровати под тяжестью упавших на нее двух тел.

Я опустилась на колени примерно в двух футах от колыхающейся кровати и стала искать на ощупь фонарь. Кажется, он покатился сюда… должно быть, недалеко… такого рода предметы имеют обыкновение при падении описывать полукруг… ага, вот он! Вцепившись в него, я стала искать кнопку, боясь, как бы не разбилась лампочка.

Фонарь оказался тяжелым, а кнопка тугой. Кровать швыряло, как корабль во время шторма; отъехав на фут от стены, она, визжа ножками, помчалась обратно, причем с таким громыханием, что штукатурка чуть не посыпалась со стен. Со скрипом растянулись пружины и выпрямились, когда дерущиеся, подкатившись к краю, упали на пол.

Секунду попыхтев, они вновь оказались на ногах. Во время паузы, сопровождаемой тяжелым сопением, я вскочила, продолжая воевать с фонарем, и вдруг он загорелся. Во второй раз за эту ночь свет ударил Саймону прямо в глаза. Грек тут же воспользовался тем, что Саймон на время ослеп, и, как молния, бросился на него. Саймон грохнулся так, что комната закачалась. Плечом он ударился о кровать. Удар его парализовал, но грек почему-то не стал доводить дело до конца. Не стал он связываться и со мной. Он стоял ко мне спиной, колеблющийся луч на мгновение осветил его тяжелые бычьи плечи, темные курчавые волосы… Он даже не оглянулся. Задыхаясь, он прорычал на французском:

— Ты когда-нибудь выключишь это дерьмо?

Я изо всех сил двинула его фонарем по голове.

И промахнулась. Его словно что-то предупредило. Он так и не обернулся. Двинул назад локтем, попал в фонарь — тот вылетел из моей руки, — потом так сильно ударил меня в грудь, что я, шатаясь, повалилась на пол рядом с кроватью. Фонарь опять куда-то покатился и погас уже навсегда. Однако, падая, я увидела при мимолетной вспышке летящего фонаря, что грек прыгнул к двери, а Саймон вслед за ним. В дверях же стояла полностью одетая Даниэль с широко раскрытыми, сверкающими глазами и приоткрытым ртом.

Она отступила, пропуская мужчину, а потом вроде бы лениво, но тем не менее по-змеиному быстро встала на пути у Саймона. Беглец пронесся по коридору к окну в ее комнате, Саймон же налетел на Даниэль. Она охнула, когда он всем своим весом вдавил ее в дверной косяк. Он остановился.

При слабом сером свете из коридора мне были видны лишь неясные очертания, но, по-видимому, она в него вцепилась, так как он, задыхаясь, сказал хриплым голосом:

— Да пусти же меня, — а она засмеялась гортанным смехом.

Где-то в коридоре хлопнула дверь. Саймон резко дернулся и произнес очень тихо:

— Ты что, не слышишь? Пусти, а то больно будет.

Я еще не видела его в раздраженном состоянии, и тут до меня внезапно дошло, что он сердит. Но по всей вероятности, Даниэль не очень-то приняла это во внимание, потому что запыхтела и хриплым голосом проговорила:

— Продолжай в том же духе. Мне это нравится.

На секунду воцарилась ледяная тишина, а потом группа у двери словно взорвалась. Девушка отлетела в сторону с такой силой, что выдох из ее груди перешел в резкий крик — главным образом в нем звучало удивление. Прежде чем она опомнилась, Саймон бросился к окну и стал дергать задвижку.

Оконная створка проржавела, и, по-видимому, понадобилось много трудов, чтобы раскрыть ее. Когда она со скрипом стала открываться, я услышала на другом конце здания, подобно эху, скрип ржавых петель и звук падения на землю тяжелого тела. Шаги простучали и ускользнули во мрак.

Саймон стоял на подоконнике — огромный темный силуэт на фоне сереющего неба, — готовясь к прыжку, дабы захватить добычу, но тут к нему стрелой подлетела Даниэль и вцепилась ему в руку:

— Саймон… Саймон, пусти его… Саймон, дорогой, к чему весь этот шум?

Несмотря на его недавнюю ярость, она прижалась к нему, в ее умоляющем голосе за сексуальными обертонами таился страх.

— Саймон, не надо! Он был со мной. Понимаешь? Со мной.

Его рука упала с задвижки. Он обернулся:

— Что? Что ты имеешь в виду?

— То, что говорю. Он был у меня. Просто приходил в гости.

Я отозвалась с пола у кровати, где все еще продолжала сидеть:

— Это правда. Я их слышала.

Она засмеялась, но не так уверенно, как обычно. Он отпихнул ее, как нечто ненужное, и легко спрыгнул в комнату.

— Понятно. Все равно он удрал. Камилла, с тобой все в порядке?

— В совершеннейшем. А свет здесь есть?

— Думаю, лампочка вывинчена. Секундочку. — Он, кажется, шарил у себя по карманам. — А что ты там делаешь внизу? Этот гад ударил тебя?

— Да, но все в порядке. Я просто… Я старалась вам не мешать.

Пошатываясь, я встала и села на кровать как раз в ту минуту, как Саймон нашел спички. Он зажег одну и принялся разглядывать меня. Я слабо улыбнулась ему. Он был одет лишь в серые фланелевые штаны. Пот блестел у него на груди, и темная блестящая струйка крови текла из раны на шее в том месте, где темнел загорелый треугольник от выреза рубашки. Он прерывисто дышал, а глаза его впервые не казались холодными и насмешливыми.

Я с тревогой спросила:

— А ты как?

— Не бери в голову. Нам обоим досталось по заслугам, увы.

Раздраженно заговорила Даниэль:

— И чего ради вы стали драться?

Он резко ответил:

— Девочка моя дорогая, он напал на меня. Что, по-твоему, мне следовало делать?

Он зажег еще одну спичку и стал искать лампочку.

Я полюбопытствовала:

— Это ведь был Димитриос?

Саймон, вытаскивая лампочку из раковины, бросил на меня мимолетный удивленный взгляд. Даниэль с притворным изумлением повернула голову и улыбнулась с присущим ей выражением — будто кот при виде сливок.

— Так ты узнала его? Разумеется.

Саймон выволок деревянный стул и, взгромоздясь на него, стал ввинчивать лампочку в патрон. Резко вспыхнул свет, осветив беспорядок в голой комнатенке. Он слез со стула, глядя на меня:

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Абсолютно. Только, Саймон, а где же Найджел?

— Не имею понятия. Спать он явно не ложился.

Несмотря на беспорядок на кровати, было видно, что на ней никто не спал. Поколебавшись, Саймон повернулся к Даниэль. Она стояла около двери, с ленивой грацией прислонившись к стене. Глаза ее казались продолговатыми и сонными под густыми ресницами. Вытащив из кармана сигарету, она закурила и бросила спичку на пол. На протяжении всей этой процедуры взгляд ее был сосредоточен на Саймоне, она разглядывала его.

Он решительно спросил:

— Так ты говоришь, что он был с тобой? И как он вошел?

— Я впустила его.

— Через дверь?

— Нет. В окно.

— Да ладно, Даниэль. Твое окно в двенадцати футах от земли. Только не говори, что ты связала простыни или спустила свои волосы. Ты сама открыла ему дверь или у него есть ключ?

Его холодный тон заставил ее ответить сердито:

— Не понимаю, какого черта тебя это волнует, но да, я открыла ему.

— Меня очень волнует то, что твой гость рыскал там, где находиться не имел ни малейшего права. Существует еще одна маленькая деталь: он набросился на меня явно с намерением избить, если не хуже. Что он делал в комнате Найджела?

— Да почем я знаю?

— В конце концов он выпрыгнул из твоего окна. Мог бы сделать это и сразу. Так почему же не выпрыгнул?

— Через дверь легче и тише. Ключ в замке.

— Тогда зачем он зашел сюда?

Она пожала плечами:

— Вероятно, услышал твои шаги и спрятался здесь, чтобы ты его не заметил. Не знаю.

— Откуда он знал, что в комнате никого нет?

— Я ему говорила, что почти во всех комнатах никого нет, вот он, наверное, и рискнул. Ну, я устала от всего этого, устала от этих допросов и иду спать.

Она потянулась и зевнула, как кошка, демонстративно и грациозно, показав все свои красивые зубы и бледно-розовый язык. Потом она повернула голову, и ее огромные сонные глаза вызывающе посмотрели на меня. Саймон наконец нашел в кармане штанов пачку сигарет; протянув мне одну, он наклонился, чтобы дать мне прикурить. Он опять дышал ровно. Если бы не ссадина на шее и не слабо поблескивавший пот, высыхающий на его коже, вам бы и в голову не пришло, что еще несколько минут назад он в кромешном мраке боролся за свою жизнь.

Даниэль вдруг спросила язвительным тоном:

— Ну а что ты тут делаешь, Камилла?

— Услышала шум и вышла.

Она улыбнулась:

— И он тебя сбил с ног? Он тебя не зашиб?

— Надеюсь, не сильнее, чем я его.

Она очень удивилась, что неожиданно доставило мне удовольствие.

— Ты его? Как? — и довольно-таки странным взглядом посмотрела на меня.

— Двинула фонарем по шее. Сильно.

— Ты двинула его? — В ее голосе звучало потрясение. — Тебе-то что за дело? Любовник он мой, и если я хочу его впускать сюда…

Я резко ответила:

— Он пытался убить Саймона, да к тому же я ему кое-чем обязана.

Она почти тупо смотрела на меня:

— Обязана?

— Да. Не притворяйся невинной, Даниэль. На Сияющих сегодня ты не выглядела столь невинной.

— А, понятно.

Она выдохнула. Саймон резко спросил:

— О чем это вы? Что случилось?

— Ничего. Просто у Камиллы разыгралось воображение. Она решила, что Димитриос… Это так глупо, что не имеет смысла и говорить. Он просто пошутил. А теперь… мне все это надоело. Я пошла.

И бросила на пол недокуренную сигарету. Я встала.

— Минуточку, — вежливо попросил Саймон. — Камилла, пожалуйста, не уходи. Мы забыли о Найджеле. Даниэль, ты не знаешь, где он? Он тебе ничего не говорил?

Она ответила злобным голосом:

— Почему я обязана знать, куда делся этот дурак? Понятия не имею, и меня это не волнует. По мне, так пусть хоть сдохнет.

Вступила я:

— Кажется, я знаю, куда он пошел.

Саймон носовым платком вытирал рану на шее. У него поднялись брови.

— Что-то ты слишком много знаешь сегодня.

— Правда? — Даниэль остановилась в дверях и резко обернулась. Но голос ее звучал не так насмешливо, как его. — Давай рассказывай.

Я объяснила:

— Это всего лишь догадки. Но… Саймон, ты помнишь, мы разговаривали с Найджелом о его работе, и о том, что нужен трюк, и о датчанине, путешествующем из Янины, ну и так далее?

— Да. Но не предполагаешь же ты, что Найджел позаимствовал его идею?

Я продолжала:

— На раскопках над святилищем был украден мул. Мне рассказал об этом гид сегодня утром, вернее, вчера утром. И тем же утром, только раньше, я видела Найджела, который очень старался, чтобы его не заметили.

— Где? — поинтересовалась Даниэль.

— Да тут, неподалеку от студии.

— И куда он пошел?

— Не видела. Кажется, далее на Парнас, к стадиону.

— Может, ты и права, — сказал Саймон. — В конце концов, это его личное дело, к тому же он явно был не в себе. Он вполне может исчезнуть на несколько дней. — Он повернулся к раковине простирнуть носовой платок, который был весь в крови. — Надо убрать здесь все и идти. В раковине кровь. И боюсь, что дверь не на месте. Надо посмотреть, что сломано, и починить, что удастся.

Я сказала:

— Давай оставим пока как есть. А раковину я вымою. Только позволь мне посмотреть твою рану. Даниэль, может, будешь паинькой и соберешь с пола осколки?

Она посмотрела на меня с вполне обоснованной на сей раз неприязнью.

— Сама справишься. А я устала. Ты забыла, что я сегодня вовсе не спала и, о господи, как мне хочется спать…

Она зевнула, глянула на меня прищуренными глазами и быстро ушла, захлопнув за собой дверь. Секундами позже на другом конце коридора, словно эхо, хлопнула дверь ее комнаты.

Мы с Саймоном встретились взглядом в зеркале.

— Тебе хотелось от нее избавиться, верно?

— Тоже учишься читать мысли? Да, хотелось.

— Почему? — осторожно спросила я. — Не считая, естественно, очевидных причин.

Насмешка покинула его глаза, взгляд стал мрачным, даже угрюмым.

— Как-то не нравится мне все это, Камилла.

— Все это?

— Да. Слишком много происходит событий. Вероятно, некоторые из них ничего и не значат, а может, значат слишком много. К примеру, Даниэль и этот мужчина. Или Даниэль и Найджел. Как-то странно.

— Значит, я угадала. Повернись-ка к свету: я взгляну на царапину. Тебе не хотелось, чтобы я при ней говорила о Найджеле?

— Да.

— Рана неглубокая, но, по-моему, у тебя останется шрам, да и плечо будет болеть. У тебя есть какой-нибудь антисептик?.. Ты считаешь, он отправился с ослом бродить по горам?

— Да. Я хочу сказать, нет. Нет, я не думаю, чтобы он отправился путешествовать; да, антисептик у меня есть.

— Тогда не забудь помазать. Рана чистая, кровь остановилась… — Я выпрямилась и вопросительно посмотрела на него. — А какое отношение Даниэль, Найджел и этот ее грек имеют к нам, то есть, разумеется, к тебе?

Он медленно проговорил:

— Этот грек, любовник Даниэль… Ты сказала, его зовут Димитриосом?

— Да, я познакомилась с ним вчера на обратном пути из ложбины. На Сияющих. Они были вместе.

— Ах да. Сияющие. И что же там произошло? Чем это ты ему «обязана»?

— Так, глупости. Он очень неприятно себя вел и рассказывал елейным тоном о том, как сбрасывают людей с горы, ну и так далее. А мы стояли прямо у края, и мне было страшно. Его это крайне развеселило, как и Даниэль. Просто злобная выходка, чтобы заставить меня выглядеть дурой. Надо признать, ей это удалось — я удрала.

Он нахмурился:

— Понятно. Камилла, а тебе ничего не пришло в голову насчет этого Димитриоса?

— Пришло в голову? Что именно? Мне он не понравился, и я думаю… — Я замолкла. Потом выдохнула: — Димитриос!

— Вот именно. Вспомнила? Кузен Ангелоса, Димитриос Драгоумис, уехал в Итею. В Итею, заметь.

— И джип я видела в Итее. Из Афин Даниэль отправилась прямо туда! И если это тот самый Димитриос, получается, что любовник Даниэль — Димитриос Драгоумис и именно его дом я видела. Ни у какой Елены она не была, она была у него. И если джип можно считать доказательством, то она была как раз у него, когда я ехала мимо!

— Ты уверена, что джип — тот самый?

— Без сомнения. Я же говорила, там куколка на ветровом стекле. И кто-то чинил мотор — правда, не Димитриос, но все равно я не сомневаюсь, что права. Димитриос — тот самый. Теперь понятно, почему она так чертовски интересуется тобой. Хотя не только поэтому.

Он пропустил мое последнее замечание мимо ушей.

— Допустим, мы правы. И что мы имеем? Димитриос Драгоумис — любовник Даниэль. Существует ли подруга Елена на самом деле или нет, ясно одно: Даниэль имеет привычку проводить время близ Итеи, купается. Она как-то раз рассказывала, что нашла там небольшую бухту среди скал — там вода чистая (в Итее-то грязно), — только не уточнила где. И вполне могла встречаться с Димитриосом — не с Еленой, а с Димитриосом — во время своих купальных похождений. Может, он там ловит рыбу. Я тебе говорил, что он рыбак и что у него есть каик?

— Мне он представился экскурсоводом.

— В Дельфах нет экскурсоводов с таким именем — это я знаю наверняка. Что ж, раз он тебе соврал… — Тут Саймон замолчал и, нахмурясь, уставился на свою сигарету. — Продолжим. Димитриос, двоюродный брат Ангелоса, послал Даниэль в Афины, чтобы нанять для него машину… ради дела жизни и смерти. Другими словами, срочно.

— И?..

Он поднял глаза.

— Дороговатая потребность. А он — рыбак. Зачем ему машина?

Я снова села на кровать.

— Не знаю. Дальше.

Он рассеянно стряхнул в раковину пепел.

— Даниэль наняла для него машину, но потом одолжила у своего французского дружка Эрве Клемана джип, что гораздо удобнее, и приехала на нем. Она не стала заезжать в гараж, чтобы отменить заказ, и не упоминала там имя Драгоумиса. Обсуждать всю эту чушь о «месье Саймоне» и вмешательство, правда с самыми лучшими намерениями, мисс Камиллы Хейвен сейчас не станем. Но ведь Даниэль не просто так все это делала?

— Была срочность, — медленно проговорила я, — это очевидно. И секретность.

— Совершенно верно. И я очень хочу понять, что же за срочное и секретное дело есть у Даниэль с Димитриосом, кузеном Ангелоса, — сказал Саймон.

Глава 14

Храбростью все восхищаются. Помысли, однако, как отзовется поступок На имени добром твоем и моем. Софокл. Аякс

Возникла пауза. В окно влетел жук, стукнулся о стену со звуком пистолетного выстрела и с жужжанием умчался обратно во тьму.

— А как же машина? — спросила я. Меня сильно занимала мысль о секретности. — Зачем понадобилась машина? Димитриос Драгоумис — рыбак. К чему ему машина из Афин, да еще срочно?

— Да и я о том же, — произнес Саймон. — Он рыбак, у него есть лодка. А теперь еще и джип из Афин, который к тому же прячут. Для меня это означает одно: транспорт.

Я засомневалась.

— Транспорт, срочно и секретно. — Затем быстро села. — Но… нет, Саймон. Это абсурд.

— Почему?

— Я понимаю, к чему ты клонишь… почему кузену Ангелоса срочно и секретно понадобился транспорт. Ты думаешь, что Димитриос нашел сокровище Ангелоса. И джип, и каик ему понадобились, чтобы… Ой!

— Что?

— Мул! Саймон, мул!..

Он кивнул:

— Джип на Парнас не затащишь. Мула похитили в тот самый день, когда я встречался со Стефаносом. И Даниэль привела джип тогда же. Могу поспорить на что хочешь, что в самое ближайшее время в одной из крошечных бухт за Амфиссой будет старательно прятаться каик.

Я сказала:

— Послушай, Саймон, успокойся. Это всего лишь догадки. Мула забрать мог и Найджел. Он исчез, а мы рассказывали ему о датском пареньке и…

Саймон возразил:

— Найджелу было проще купить ослика у датчанина — он очень дешево продавался, — чем воровать мула у археологов. Он не был так уж стеснен в средствах, и он не нуждался в секретности. Ведь если бы Найджел и впрямь решился на такое путешествие, реклама бы не помешала.

— Да, наверное. Но все равно вид у него был очень таинственный, когда я его вчера встретила.

— Да? И все же я уверен, что мула украл не он. Мул пропал в понедельник ночью — Найджел был еще тут. Правда, позже он ходил с Даниэль на прогулку, но вряд ли…

Я произнесла сдавленным голосом:

— Ты прав. Это не Найджел. Я вспомнила одну вещь. Когда мы были в театре и ты читал стихи, а я сидела в верхнем ряду, мне послышалось, как кто-то бродит наверху. Знаешь, как это бывает — слышишь что-то, не обращая на это внимания, а потом вдруг вспоминаешь? Так было и в этот раз. Тогда я не придала значения, если вообще слышала именно это. Мне показалось, что это ветер, или заблудившаяся коза, или ослик. Но теперь я припоминаю, что мне померещился звук металла, тихий металлический звон, будто подкова или гвозди на подметке.

Саймон слегка улыбнулся:

— Здешние животные подков не носят. Разве ты не заметила? А жители ходят в веревочной обуви. Если ты слышала металлический звук, Камилла, то это звенела уздечка. Кажется, ты действительно слышала, как уводили мула. Дружище Димитриос повел мула вверх в горы. Так, так.

Наступило короткое молчание. Потом я сказала:

— Послушай, Саймон, ты все-таки ошибаешься. Это какая-то нелепость. Возможно, Димитриос и занят чем-то нехорошим, и вполне вероятно, что и Даниэль тоже, и, может быть, они украли мула и наняли машину, чтобы что-то перевезти, но только не «сокровище» Майкла. Это невозможно.

— Почему?

— Потому что, получается, он искал-искал четырнадцать лет, а нашел вдруг именно сейчас. Да, я допускаю, что он мог и тысячу лет искать и так ничего и не найти, особенно если точных указаний от Ангелоса у него не было, а скорее всего, их и нет, потому что Ангелос, будь уверен, наверняка собирался уехать из Югославии и вернуться домой, когда все уладится. Может, он вообще ничего не рассказывал Димитриосу. А Димитриос просто сам догадался, что Ангелос что-то припрятал, и где искать, он понятия не имеет. Но чтобы он нашел клад Ангелоса именно сейчас, на этой неделе, той самой неделе, когда ты приехал в Дельфы, — это невозможно. Слишком большое совпадение, и я в него не верю.

— А совпадение ли?

— Что ты хочешь этим сказать?

Он медленно произнес:

— Неправильно ты рассуждаешь. Предположим, что эти два события произошли одновременно: я оказываюсь в Дельфах, а Димитриос находит на Парнасе сокровище Ангелоса. Ты называешь это совпадением. Я — причиной и следствием.

— Ты полагаешь…

— Что эти два события действительно связаны друг с другом, но не случайно. Димитриос нашел то самое место не тогда, когда я оказался здесь, а потому что я здесь.

Уставившись на него, я спросила:

— Ты хочешь сказать, что он следил за нами вчера?

— Вот именно. Узнал, когда мы собираемся туда идти, и пошел за нами.

Я произнесла хриплым голосом:

— Ты угадал. Когда я сидела во впадине, а вы были в пещере, мне показалось, что на вершине скалы кто-то был. Этот кто-то мог следить за нами.

У него сузились глаза.

— Ты в этом уверена?

— Не очень. Мне показалось, что там кто-то шевелится, но, когда взглянула вверх, никого не заметила. Солнце било прямо в глаза.

— Ясно. Что ж, это вполне мог быть Димитриос. Потом он шел за нами на свидание с Даниэль на Сияющих. Могло быть и так.

Я сказала:

— В таком случае я к ней несправедлива. Я думала, что они были вместе и я им помешала.

— Он был не в состоянии оказаться там раньше тебя. Мы в основном шли по открытой местности, так что заметили бы его. — Он чуточку подумал. — Надо вспомнить последовательность событий. Если ты помнишь, Димитриос пытался выяснить у Стефаноса — единственного, кто точно знал, где погиб Майкл, — все, что только можно, о гибели Майкла. Вероятно, он сам попробовал найти это место. А может быть, он кое-что слышал от своего кузена. Но даже имея подробные инструкции Ангелоса, он мог хоть всю гору перерыть, да ничего не найти. Исчезли все ориентиры, даже Кошачий Зуб. После землетрясения все, что угодно, может прятаться под камнем и четырнадцать лет, и четырнадцать тысяч лет… и никто этого не найдет. Даже сам Ангелос, если он еще жив, мог вернуться и оказаться в такой ситуации.

Я произнесла прерывистым голосом:

— Нико рассказывал про духов в горах и про огни, помнишь?

— Нико много всякой чуши нес, но тут он мог и не соврать. Возможно, Димитриос действительно искал клад. Далее, предположим, что он таки искал тайник все эти годы, только ничего не нашел, и вдруг он узнает, что в Дельфы приезжаю я — брат Майкла Лестера. У него появился шанс, ведь Стефанос наверняка покажет мне место гибели Майкла. Когда я приехал, Стефанос был в Ливадии, но Димитриосу могло быть известно, когда тот вернется. Поездку я запланировал давно, так что у Димитриоса было время. Предположим, что мы не ошиблись и он приметил Даниэль, которая чуть ли не каждый день ездит купаться в Итею на джипе. Прекрасный транспорт. Здесь покупать или нанимать автомобиль он побоялся — слишком уж хорошо его тут знают, могут возникнуть вопросы. Не легче ли познакомиться с Даниэль и купить ее молчание и ее помощь обещанием поделиться? Дело осталось за мулом или за ослом, и тут опять под рукой оказалась Даниэль. Пари держу: мула украла она — она работала с археологами и знала, где что можно добыть… Что с тобой?

— Я вот тут вспомнила. Пропал не только мул. Я вспомнила. Экскурсовод говорил: инструменты и мул.

— Да? — Голос Саймона звучал так же спокойно, но светло-серые глаза сверкнули на загорелом лице. — Так, так, так… Так есть в этом смысл или нет? Или я чересчур тороплюсь с выводами?

— Даже очень чересчур. Хотя… мозаика твоя вполне складывается, и пустот в ней мало. Дальше.

— О чем я?.. Так вот. К тому дню, как приехал Саймон Лестер, который должен был привести его прямо на место, Димитриос подготовился вовсю. И тут ему — Димитриосу — крупно не везет.

— Уезжает шеф Даниэль, да и она тоже, и джип накрылся?

— Именно. Волей-неволей, но ей пришлось уехать. Вероятнее всего, прибыв в Афины, она прямиком направилась в гараж и наняла машину на следующий день, то есть как только освободится от месье Клемана. — Он усмехнулся. — То, что произошло потом, нам прекрасно известно. Тут она прокололась. Правда, ей вновь улыбнулась удача: Эрве дал ей джип. И она вернулась и доставила джип в Итею. Захватила ли она Димитриоса с собой в тот же день, трудно сказать, скорее всего, да. Она или он похитили у рабочих мула и лом, может, что-нибудь еще, et voilà.

Я заключила:

— И Димитриосу оставалось лишь ждать да следить за нами. Как просто.

— Слишком просто. Мне надо было сразу сообразить, когда Стефанос мне все рассказал, но должен признаться, что, пока я не увидел, какой урон нанесло землетрясение, мне и в голову не приходило, что от находки Майкла могло что-то сохраниться. А сохранилось. Хочешь, поспорим на твои туфли, что вчера он там был и теперь ему остается лишь прочесать крошечное пространство в скале, после чего они с Даниэль будут обеспечены на всю оставшуюся жизнь? — Он улыбнулся. — Да, мозаика отлично складывается, и пустот почти не осталось, но ведь и их можно заполнить. Факты нам известны, и мы должны правильно связать их, зная, что наш друг Димитриос отнюдь не страдает хорошим поведением.

— К тому же он двоюродный брат Ангелоса. Да, я понимаю, куда ты ведешь. Но зачем тогда он приходил ночью? Только для того, чтобы встретиться с Даниэль?

Саймон мрачно ответил:

— Видишь ли, именно это я и имел в виду, когда говорил, что мне все это не нравится. Все, о чем мы узнали — или догадались, если хочешь, — элементарно, а вот Найджел… — Он замолчал и выбросил в окно окурок. — Найджел. Каким образом он-то здесь замешан?

— Ты хочешь сказать, что Димитриос приходил к нему?

— Нет. Но Димитриос что-то искал здесь. Хотел бы я знать что. — Он оглядел комнату. — И хотел бы я знать, куда девался Найджел.

Я сказала:

— Рисунки пропали.

— Что? А, со стен. Действительно. Необходимо побыстрее выяснить, что еще пропало. — Он стал ходить по захламленной комнатушке. — Мы скоро выясним, что он задумал… нет, Камилла, не надо, я сам все осмотрю, не так уж это и трудно, даже если парочка горилл перевернула здесь все вверх дном.

— Зато Димитриос с собой ничего не унес, — сказала я.

— Да уж. У него на это времени не хватило. Хоть в чем-то нам сегодня повезло.

— Возможно, Даниэль сказала правду? Возможно, он просто здесь спрятался, когда услышал тебя?

— Ничего подобного. — Открыв душевую, Саймон стал осматривать ее. — Как бы он тогда успел вывернуть лампочку? Он вывернул ее, как только вошел, следовательно, дел у него здесь было минуты на две-три, а он боялся, что его застигнут врасплох и узнают. Я-то сразу его услышал, потому что все лежал и думал, куда подевался этот чертов Найджел, и, как только услышал шум, тут же вскочил. Чтобы скатиться с кровати, натянуть штаны и добежать до этой двери, много времени не надо. К тому же дверь оставалась приоткрытой — по-видимому, он не хотел шуметь. Когда я увидел мечущийся луч фонаря, то тут же сообразил, что это не Найджел, и шел очень тихо. Приоткрыв дверь пошире, я увидел, как луч бегает по комнате, словно он что-то искал. Ну а потом он, конечно, повернулся ко мне.

Я засмеялась:

— Ага, а Даниэль ты сказал, что он на тебя напал. Сэр, вы солгали! Я все видела: ты налетел на бедного парня прежде, чем он успел сказать тебе «добрый вечер».

Он фыркнул:

— И по вполне понятной причине. Как только он услышал, что я вхожу, он выхватил нож. Я решил не предоставлять ему времени подумать, как лучше его применить.

Я сделала глубокий вдох.

— Ясно. Значит, предчувствия тебя не обманули. Что я могу сказать на это? Лишь одно: для представителя столь степенной и чуть консервативной профессии ты действовал на редкость быстро, даже решительно.

Он все еще улыбался.

— Два года мук и лишений в прохождении повинности в стрелковой части… плюс то, чему обучил меня Майкл. И вот вам результат. Боюсь, мне это доставляет наслаждение. Хорошенький мордобойчик мне по нраву. Послушай, Камилла…

— Что?

— Все вещи Найджела исчезли.

— Все? Не только для рисования?

— Кажется, все. Рюкзака нет, а он обычно вешал его на этот крючок. Бритвы, скорее всего, у него не было, но и полотенце исчезло, мыло и вся одежда. К тому же он, не в пример мне, всегда следовал традициям и спал в пижаме даже в жару. Взгляни, нет ли ее под простыней?

— По-моему, нет. Точно нет.

Саймон с облегчением и удивлением заключил:

— Значит, он действительно решил уйти. Черт побери этого парня, хоть бы предупредил — избавил бы меня от бессонницы. Что ж, во всяком случае, он не сидит где-то на Парнасе с растянутой ногой. Давай посмотрим, нет ли чего-нибудь на полу… ага, а вот и греческий нож, я слышал, как он закатился под кровать. А этот жуткий грохот устроила штука, заменяющая Найджелу корзину для мусора. Боже, ну и грязища! Апельсиновая кожура, огрызки карандашей, обрывки ненужных рисунков… Камилла, девочка моя, нам просто необходимо здесь все убрать, чтобы замести следы.

— Ради бога, дай я тебе помогу! — Я сползла с кровати, собрала бумаги в кучу и сунула их в банку из-под печенья, которая служила Найджелу корзиной для мусора. — Я сама все уберу. А ты погляди, можно ли еще починить стул и выпрямить стол. Кроме разбитого стекла, все цело, можно оставить до утра, найдем щетку… Саймон!

Он расставлял мебель, но сразу обернулся:

— Что?

— Рисунки. Они вовсе не ненужные. Это законченные работы, его «эллинические типажи». — Я проглядела их. — Ну да, это они! Вот портрет, чем-то похожий на Стефаноса, с улыбкой как у статуи, а это, должно быть, минойская девушка, о которой он нам рассказывал… а это пастушок. И другие… посмотри. — Я стала еще быстрее просматривать бумаги. Рука у меня слегка дрожала. Я сказала: — Мне известно, что он делал их по принуждению, потому что ему приходилось зарабатывать себе на жизнь, но не мог он их выбросить так просто! Какого черта…

Внезапно я замолчала.

Над моей головой раздался резкий голос Саймона:

— Что такое?

Я неуверенно ответила:

— Рисунок. Это тот самый портрет, красивый-прекрасивый. Молодой человек с таким необычным лицом. Он его порвал. Не другие рисунки, а именно этот. Разорвал его прямо посередине. — Печально посмотрев на обрывки на моих коленях, я жалобно сказала: — И зачем Найджел его порвал? Он был таким красивым.

Саймон наклонился, забрал у меня рисунки и стал молча их разглядывать.

Наконец он заговорил:

— А что еще? Рисунков цветов нет?

— Нет. Нет. Только «типажи», за исключением этого красавца.

Саймон вздохнул с облегчением. И когда он заговорил, я поняла, что и его на мгновение охватил страх.

— Тогда, что бы ни вынудило его уйти, мы, я думаю, можем не очень волноваться. Приступ хандры не довел его до глупости: большую часть рисунков он забрал с собой. — Он разжал пальцы, и обрывки бумаги упали мне на колени. — Можно только предполагать, какая муха его укусила. Но я был бы рад узнать…

Я прервала его, воскликнув:

— Цикламен!

Он спросил упавшим голосом:

— Значит, он его все-таки разорвал?

— Нет. Его здесь нет. Я не то хотела сказать. Саймон, я, кажется, вспомнила что-то важное. Вчера во впадине — впадине Майкла — я видела цикламен на скале. Тогда я не поняла, вернее, поняла, но как-то подсознательно, потому что при виде его тут же подумала о Найджеле… только это тот самый цветок, с его рисунка. Понимаешь, в ту секунду я этого не осознала, а сейчас, когда мы заговорили о его рисунках, он прямо-таки встал у меня перед глазами. Это был тот самый цветок. Я не сомневаюсь. Следовательно, Найджел тоже был там, в той самой впадине. — Я сделала глубокий вдох. — А если Найджел нашел пещеру, тогда становятся понятными кое-какие его слова. Найджел был во впадине, и я убеждена, что он нашел пещеру! И клад Ангелоса все еще там.

Хриплым голосом Саймон произнес:

— Если Найджел что-то и нашел во впадине, то только в понедельник. Этот цикламен он нарисовал в понедельник.

— Да, и сказал, что ничего не нарисовал, а потом проболтался, что нарисовал голову Формиса и цикламен!

Саймон медленно произнес:

— Это возможно. В воскресенье я прошел с ним часть пути наверх по этой тропе. Он мог потом вернуться туда один и споткнуться на этом самом месте. Одна из тех роковых случайностей, которые иногда происходят. О господи, неужели он нашел?

Мы уставились друг на друга. Я сказала:

— И вчера утром я видела, как он снова куда-то шел, при этом тайком. Саймон, а может, это Найджел украл мула, а вовсе не Даниэль? Может, Найджел хочет перевезти клад сам?

Саймон ответил хриплым голосом, в котором звучало безразличие:

— Может, и так. Только что будет, если он встретится с этим чертовым греком? Не забывай, он тоже бродит где-то там.

— А если они заодно с этим чертовым греком? — предположила я.

— Возможно.

Я попросила:

— Саймон, не переживай. Очевидно одно: он решил уйти. Навел порядок и избавился от хлама. Что бы там он ни собрался предпринимать — даже если связался с Димитриосом, — ушел он по своей воле. Вполне вероятно, что он впутался во что-то незаконное и чрезвычайно безнравственное, но сделал это сознательно, а ты ведь не должен заботиться о нем до такой степени.

Поколебавшись, он неожиданно улыбнулся:

— Ты права. По крайней мере, до наступления дня.

Я произнесла утвердительно:

— Ты, разумеется, пойдешь туда.

— Конечно. Я и так туда собирался, а теперь, по всей вероятности, просто обязан.

Какое-то мгновение он смотрел на меня молча, и свойственная ему маска равнодушия снова появилась на его лице. Не знаю, каких слов я ждала. Мне лишь известно, что сказали бы на его месте девять мужчин из десяти… а Филип даже дважды.

Саймон этого вообще не произнес. Он просто заявил:

— Я пойду и возьму тебя с собой. Теперь же иди спать. Скоро уже вставать.

Я поднялась.

— А Стефаноса и Нико позовем?

— Нет. Во-первых, это займет слишком много времени, а во-вторых, если выяснится, что Найджел и/или Димитриос еще ничего не нашли и не вывезли, то я хотел бы без свидетелей понять, каким боком туда замешан Найджел и кому все это принадлежит. Если там оружие и золото, то право собственности на него в нынешней ситуации — сложный политический вопрос.

— О боже, правда. Я и не подумала об этом.

— Ну а теперь давай я тебя провожу. Да, кстати, очень благодарен за удар по голове нашего друга Димитриоса.

— У меня ничего бы не получилось, — призналась я, — если б он не решил, что это Даниэль. Да и потом, я все равно промахнулась.

— Тем не менее ты вела себя отважно.

Он открыл дверь, и я первой вышла в холодный коридор.

— Годы, проведенные в частной женской школе, не прошли даром, — степенно произнесла я.

Глава 15

Передай императору, что блестящая цитадель разрушена до основания; у Аполлона нет ни укрытия, ни лавра-оракула, ни говорящего фонтана. Даже звучащий поток перестал струиться.

Дельфийский оракул императору Юлиану

Саймон разбудил меня в начале седьмого. Услышав стук в дверь, я сонно ответила: «Войдите», и только потом сообразила, что это не гостиница и не горничная с чашкой чая. Слипающимися глазами я взглянула на дверь, она открылась. Саймон не стал входить, а позвал меня снаружи:

— Камилла!

— Что? А-а, это ты, Саймон. Чего тебе?

— Ты уже в состоянии подняться? Нам пора. Я сварил кофе на примусе, так что, если хочешь, одевайся и приходи.

— Ладно.

— Отлично.

Дверь закрылась. Уже совершенно проснувшись, я вскочила с кровати и стала быстро одеваться. Вершина горы Кирфис под лучами утреннего солнца напоминала цветущее абрикосовое дерево.

В комнате все еще стояла прохлада, что порадовало меня. Но ледяная вода из крана — из обоих кранов — такого удовольствия не принесла, хотя умывание в Дельфах вообще сущее наказание: своей жесткостью вода наводит на воспоминание о пемзе, и кожа становится такой же, словно после пемзы. Зато я окончательно проснулась и, полная предвкушения потрясающих событий, постучалась в дверь к Саймону.

— Входи.

Я обратила внимание на то, что он не старался понизить голос. Он, должно быть, заметил вопросительное выражение на моем лице, так как, оторвавшись от примуса, кратко сообщил:

— Даниэль час назад уехала.

— Да?

— Я проследил за ней до верхней дороги. Как она ехала по деревне, я не видел, но заметил джип, двигающийся по направлению на север.

— Значит, то ли в Итею, то ли в Амфиссу.

— Совершенно верно. Кофе?

— С удовольствием. Саймон, аромат — будто в раю. И булочки? Ты все предусмотрел.

— Зашел в булочную после отъезда Даниэль. Возьми сахар.

— Спасибо. Как ты думаешь, куда она поехала?

— Бог ее знает, да и какой смысл гадать. Может быть, в Итею за Димитриосом, хотя непонятно, почему он сам не забрал джип ночью. Ты как?

— Нормально, спасибо. А ты? Как твое плечо? Ты уверен, что остальное все в порядке?

— Абсолютно. Да и плечо, в общем-то, не болит. Готов на любые подвиги.

Он сидел на краю кровати с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой, как всегда совершенно спокойный и невозмутимый.

— А ты? — спросил он. — Готова на подвиги?

Я рассмеялась:

— Ты не поверишь, но еще два дня назад я писала подруге, что со мной никогда ничего не происходит. Гёте где-то говорил, что лучше не обращаться к богам с просьбой, а то они могут ее выполнить. Я просила приключений, и, кажется, моя просьба исполнена.

Саймон не улыбнулся. Минуты две он молчал, явно обдумывая мои слова, потом серьезно произнес:

— Знаешь, вообще-то, не стоит брать тебя с собой.

Не спросив почему, я допила кофе и стала следить за солнечным лучом, который постепенно добирался до оконной рамы. Пролетела бабочка; взмахивая крылышками, она приникла к залитому солнцем камню. Крылья ее — черный в золотистую крапинку бархат — чуть трепетали.

Саймон сказал:

— Пойми меня правильно. Скорее всего, опасность нам не грозит, но денек предстоит тяжелый, особенно после вчерашнего. Единственная возможная угроза — встреча с Димитриосом, он наверняка будет там, но если поостеречься, то и ее можно избежать. Вряд ли он станет нас дожидаться. Он наверняка считает, что я приходил лишь помянуть брата и больше не вернусь туда.

— В любом случае я сказала Даниэль, что мы отправляемся на ярмарку в Ливадию.

— Ты так сказала? Молодец. А она, значит, интересовалась?

Я улыбнулась:

— Да, интересовалась. Напрямик спросила, куда ты сегодня собираешься. А я… наверное, я в принципе ей не доверяла, потому и наврала. — Я поставила чашку. — Думаю, ты прав и Димитриос не станет нас искать.

— Вот и отлично, — проговорил Саймон. — Ведь у него нет никаких причин думать, что мы вновь побредем туда. Он же не знает, что мне известно о существовании сокровища. Если бы Майкл что-нибудь такое нам написал, то я, по идее, давно бы уже приехал. Сигарету?

— Спасибо.

Он поднес мне спичку.

— Нет, — продолжал он, — я думаю, что Димитриос считает мою поездку паломничеством. Теперь оно закончилось. Так оно и лучше. Но все равно будем держать ухо востро. Если повезет, увидим, в чем там дело и при чем тут Найджел, а потом подумаем о подкреплении. С Димитриосом-то я сам справлюсь. А Найджела я просто отказываюсь опасаться. Даже если он и впутался во что-то из-за денег, на насилие ради наживы он не пойдет ни за что на свете. Во всяком случае, я так думаю.

— Я согласна.

— Правда, помимо этих двух есть еще и Даниэль. — Он снова ухмыльнулся. — Не стану уверять тебя, что я в состоянии «иметь дело» с Даниэль, но ее я не боюсь.

— Мы можем и ошибаться, — возразила я. — Возможно, кроме Найджела, там никого нет.

— Возможно.

Во время нашего разговора он засовывал в ранец свежие булочки, фрукты, шоколад, воду — спартанская пища, но для такого случая самая подходящая.

— Очень даже вероятно, что относительно Димитриоса и Даниэль мы ошибаемся, но в любом случае меня заботит то, что Найджел каким-то образом имеет отношение к «находке» Майкла. — Он бросил на меня взгляд. — Ты уверена, что цветы те самые?

— Абсолютно.

— Что ж, хоть в этом мы точно уверены. Нам ни черта не известно ни о Димитриосе, ни о Даниэль, но мы знаем наверняка, что Найджел во впадине был и что в тот вечер его сильно что-то беспокоило. К тому же Димитриос зачем-то залез в его комнату. Уцепимся за это, а там будь что будет. Ты готова?

— Да.

— Тогда пошли.

Утреннее солнце уже жарило вовсю, но скалы еще оставались холодными. Дорога, ведущая мимо кладбища, была широкой, и мы шагали рядом.

Саймон сказал:

— Если ты права, то я надеюсь, что мы встретим Найджела, выясним, что у него на уме, и вколотим чуточку смысла в эту глупую голову до того, как он успеет совершить что-нибудь непоправимое. А может, мы случайно… вот дорога к стадиону… случайно найдем пещеру.

У места, где от дороги уходила узкая тропинка, он задержался и подождал, когда я пройду вперед. Я остановилась и заглянула ему в глаза:

— А все-таки почему ты разрешил мне идти с тобой?

Во второй раз за то время, что я его знала, он вдруг растерялся. Он колебался, будто пытаясь найти слова.

Я продолжила:

— Допустим, тебе не хотелось брать с собой Стефаноса и Нико. Но без меня ты куда быстрее добрался бы до места, кирие Лестер, да и справился бы куда лучше, и ты это знаешь. Тебе также прекрасно известно, что, если мы столкнемся нос к носу с Димитриосом, встреча будет жаркой. Так почему ты не оставил меня дома заниматься вязанием?

На его лицо падала тень от сосновой ветки, но мне почудилось, что в светло-серых глазах мелькнула улыбка.

— Причины этого тебе хорошо известны, кирия Хейвен.

— Причины?

— Да.

— Ну, о первой я догадываюсь: я так жаждала приключений, что должна с превеликой радостью принимать неизбежное, да к тому же четыре глаза лучше, чем два, если мы хотим найти Найджела и пещеру.

— Не совсем так. Просто мне показалось, что тебе это нужно самой.

Я резко свернула на узкую тропинку и стала подниматься вверх между соснами. Потом наконец ответила:

— Может, и так. — И чуть позже добавила: — Ты… слишком хорошо все видишь, да?

— Вторая причина тебе тоже известна.

Хотя я шла в тени под соснами, щекам моим стало жарко. Я произнесла:

— О? — И тут же разозлилась на себя, так как это прозвучало будто ответ, поэтому поспешно присовокупила: — Ну конечно, ведь я могу показать тебе, где растет цикламен.

— Разумеется, — согласился Саймон.

Мы добрались до стадиона. Переступили косые тени входных ворот и вышли из-под деревьев. Перед нами на священных дубах и кипарисах мелькали поющие птицы. Их звенящее пение эхом отдавалось от известняковых скал.

Молча пройдя через стадион, мы двинулись по горной тропе, ведущей к горным высям Парнаса.

По дороге нам никто не встретился.

Большую часть пути из Дельфов мы прошли легко. Дорога, за исключением единственного открытого ее отрезка где-то за Сияющими, петляла вдоль горных долин, где в случае опасности было нетрудно найти укромное место. Но пылающая пустыня ломаных скал, как и вчера, казалась безлюдной. Мы шли быстро, однако часто останавливались в тени, чтобы передохнуть и осмотреть пространство вокруг — не заметим ли кого.

Наконец, взобравшись по крутому высохшему руслу, я подняла глаза вверх и увидела справа окаймляющие впадину скалы. Саймон, шедший впереди, остановился и обернулся.

— Я думаю, самое время перекусить. Видишь местечко меж двумя валунами, там отличный тенек. Там нас никто не увидит, а перед нами как на ладони будут и долина, и скалы. Надо убедиться, что поблизости никого нет, а потом продолжать путь.

Я с облегчением села, а он вытащил из ранца еду. Булочки, естественно, потеряли свой превосходный утренний вкус, но, пожевав, я почувствовала себя гораздо лучше. Тепловатая вода казалась благословением, а фрукты — амброзией…

Право наблюдать я предоставила Саймону. Поев, я расслабилась, прикрыла глаза и откинулась на камень, Саймон зажег для меня сигарету. Он не проявлял ни спешки, ни нетерпения, ни даже любопытства. Пока мы молча курили, его глаза лениво скользили по окрестностям: вверх ко впадине, вдоль скал, вниз по осыпи, снова к впадине.

Боковым зрением я заметила какое-то движение.

Я резко повернула голову и широко раскрыла глаза. Никого. Но ведь что-то было, ошибиться я не могла. Только я собралась дернуть Саймона за руку, как снова увидела, словно на осыпи дрогнул камень… Коза. Всего лишь коза. Как только она прошла несколько шагов вперед и на фоне впадины от упавшего камня стали четко видны ее очертания, я заметила, что она не одна. Две или три козы бесцельно брели по какой-то только им известной древней тропе. Я стала лениво гадать, нет ли с ними вожака и не отбились ли они от стада, как вдруг далеко-далеко с гор мне послышался звук свирели. Я прислушалась — он тут же смолк. Тогда я решила, что мне померещилось. Тонкая прерывистая мелодия звучала совершенно пасторально, она пробудила в памяти мифы Аркадии: нимф и пастушков, свирель Пана, зеленые равнины. Но ведь это Парнас — обитель более ужасных богов.

Я вновь расслабилась, наблюдая за вьющимся дымком своей сигареты. Помню, что в ту минуту я совершенно не думала о том, что нам предстоит. Я грезила о Парнасе, обитающих здесь богах… и о Саймоне…

Украдкой я бросила на него взгляд. Он задумчиво обозревал горы. При этом он казался таким напряженным и бдительным, словно уже пятый час сидел на соревнованиях по крикету. Поймав мой взгляд, он улыбнулся и лениво пошевелил рукой, стряхивая пепел.

Я спросила:

— О чем ты так задумался?

— Гадал, есть ли кто-нибудь с этими козами. Похоже, они одни.

— Мне послышалось, что кто-то играет на свирели, там вдали, — сказала я, — но, скорее всего, мне это показалось. А ты что-нибудь слышал?

— Нет. Но такое вполне вероятно. Не думаю, что эта троица наверху гуляет сама по себе. А у тебя хороший слух. Я не слышал ни звука.

Он погасил сигарету, поднялся и протянул мне руку:

— Пошли? Нас, кажется, не видно отсюда, но отчего-то мне не хочется пересекать все это открытое пространство до «ворот» в ложбину. Если пройти по краю и подняться по тому оврагу, тогда мы ничем не рискуем и можем незамеченными добраться до вершины скалы, где были вчера. Правда, боюсь, этот подъем будет несколько трудноват. Ты не устала?

— Ни чуточки.

Он засмеялся:

— И вновь борьба за честь британских женщин. Пошли. Ступай осторожно. Настоящая охота только начинается.

Саймон лег на живот у края впадины и глянул вниз. Я лежала, прижавшись к земле неподалеку от обрыва, чуть позади него. Ждала сигнала.

Казалось, прошла вечность, когда он наконец пошевелился. Он обернулся, поднял руку и медленно и осторожно сделал предостерегающий жест.

Как назло, от напряжения у меня натянулись нервы — будто кожи коснулась холодная проволока.

Я потихонечку поползла вперед; наконец я оказалась рядом с Саймоном. Надо мной свисали ветви низкого каменного дуба, скрывающие меня. Я медленно подняла голову и заглянула вниз. Там никого не было.

Я удивленно и вопросительно посмотрела на Саймона. Он прижал губы к моему уху:

— Димитриос здесь.

Опять трусливо замерло сердце. Каждая вена сузилась — маленькие пульсирующие проволочки стянуло так, что собственные мускулы отказались повиноваться мне. Потом я обнаружила, что прижимаюсь щекой к лежащей в горячей пыли руке прямо под каменным дубом. Рука была холодной.

Саймон пропыхтел мне в ухо:

— Он только что куда-то исчез прямо под нами. Я видел, как он нырнул под тот выступ в углу. Это туда ты вчера ходила на разведку?

Я кивнула. Сглотнув, я постаралась спросить спокойно:

— А что он делал?

— Понятия не имею. Просто болтался. Наверное, кого-то ждет или чего-то. Может, Найджела или…

Запнувшись, он еще сильнее прижался к земле. Я тоже сжалась. Из-под укрытия каменного дуба я глянула вниз.

И увидела Димитриоса.

Он вышел откуда-то прямо под нами, пригнув голову, когда проходил под аркбутаном, словно бы подпиравшим скалу. Нахмурившись и прищурив глаза от яркого солнца в вышине, он курил. Грек осторожно шагал по каменистому ложу впадины к северному проходу в стене. Время от времени он останавливался и наклонял голову, словно прислушиваясь.

У выхода он остановился и стал смотреть в сторону Амфиссы. Один раз он повернул голову и посмотрел туда, откуда пришли мы, — в сторону Дельфов. Потом вернулся обратно. Бросив окурок, прикурил новую сигарету. На его загорелом лице блестел пот, его одежда вся была в желтовато-белой пыли. Сегодня он сменил серый костюм на светло-голубые хлопчатобумажные штаны, рубашку цвета хаки и красный платок, завязанный на шее.

Бросив спичку, он какое-то время оглядывался по сторонам, словно пребывал в нерешительности. Потом сделал несколько шагов, и я подумала, что он идет в тот угол, где растет цикламен. Но внезапно Димитриос остановился, будто ему надоело ждать, резко повернулся и быстро покинул впадину, словно наконец что-то решил.

Саймон прошептал мне на ухо:

— Пошел встречать Даниэль или Найджела. Подождем минуты две.

Мы прождали пять минут. Они показались очень длинными. Лишь наше дыхание было слышно в это жаркое утро. Мы лежали на голой земле, а по нам лупило солнце. Когда Саймон наконец пошевелился, я испытала чувство благодарности.

Мы быстро вскочили и, как горные козы, припустили вниз по петляющей тропе. Почти бегом пройдя через ложбину, мы нырнули за упавший камень в углу. Там он и оказался — клочок яркой зелени с крохотными голубыми колокольчиками, дар дождя в горах. Но сегодня кое-что изменилось.

Саймон остановился.

— Это здесь?

— Да, но…

Переведя дух, я отодвинула его в сторону, подошла к скале и уставилась на нее.

Цикламен исчез. Вместо трещинки, за которую он цеплялся, зияла черная щель. Прежняя трещина расширилась, ее словно разломали с силой. Были даже видны свежие белые следы от лома, который применялся в качестве рычага.

У наших ног с такими же точно следами лежала, придавив траву, каменная плита. Она была отколота от скалы явно недавно. Еще вчера она прятала то, что мой поверхностный взгляд не смог увидеть. Сегодня в стене появилась расщелина — семь футов в высоту, полфута в ширину, — узкая щель, под острым углом тянущаяся вверх. Она вела во мрак. Пещера. Пещера Майкла.

Во рту у меня пересохло. Хриплым голосом я произнесла:

— Вчера эта плита тянулась под углом к вершине. На ней была очень узкая трещинка. Теперь-то я припоминаю. Она ничем не походила на вход, но, по-видимому, это он и есть.

Саймон кивнул, но смотрел он не на меня и не на вход в пещеру. Он глядел то на вершину скалы, то на стены впадины, то оглядывал все вокруг.

Ни движения, ни звука.

Следы копыт мула на траве — вчера их тоже не было. Я молча указала на них, Саймон снова кивнул. И тихо заговорил:

— Выходит, мы были правы. Мы пойдем туда. Только пока подожди минуту и держи ушки на макушке. Я быстро.

И он исчез в темноте. Я осталась ждать. Снова откуда-то издалека послышалась музыка — призрачное эхо свирели Пана. Но теперь, в этой жаркой страшной впадине, звук этот не вызывал в памяти Аркадию и милых богов — покровителей овец и рогатого скота. Он вызывал содрогание.

Музыка смолкла. Опять мне померещилось. Я стояла, крепко прижав к груди руки, и старалась не шевелиться.

Саймон возник из пещерного мрака, словно призрак, манящий за собой. Я бросилась к нему в прохладную тьму пещеры.

После ослепительного света тьма казалась непроглядной, как будто натыкаешься на черный бархатный занавес. Саймон обнял меня одной рукой и, отведя подальше от света, включил фонарик. После дневного света его луч был слабым, но видно было неплохо.

Мы находились в широком проходе, который на пять-шесть ярдов спускался вниз и резко поворачивал налево. Первоначально вход, по всей вероятности, был широким, но впоследствии его заблокировали упавшие камни и от него осталась лишь узкая трещина, через которую мы и вошли. Проход же был достаточно чистым, воздух в нем стоял прохладный и свежий.

Саймон сказал:

— Спуск становится круче. Направо есть еще поворот, а потом уже сама пещера… Вот. Правда красиво?

И действительно было красиво. Огромная пещера была размером с небольшой кафедральный собор — высокий куполообразный потолок, терявшийся во мраке; причудливых форм сталактиты и сталагмиты, огромные колонны. Слабый свет фонарика поглощали трещины и впадины. Повсюду были разбросаны каменные обломки. В некоторых нишах виднелись валуны и груды каменных осколков. Обманчивый свет создавал иллюзию, будто среди колонн собора высятся массивные гробницы. Было слышно, как где-то еле капает вода. Меня охватил восторг. И все же это были руины. Повсюду — пыль и обломки, некоторые казались только что отколовшимися, а иные словно пролежали здесь века.

Луч фонарика двигался, метался, искал…

Саймон произнес:

— Вон там.

Он произнес это спокойным и почти ленивым голосом, но я уже начала к нему привыкать. Сердце мое болезненно сжалось. Тусклый свет фонарика падал на какой-то предмет, круг света становился все ярче, резче и отчетливее. Слева от входа в пещеру у колонны высилась куча булыжников. Поначалу казалось, что это обычная груда щебня, но, присмотревшись, я разглядела среди ее очертаний что-то более-менее правильной формы: камень в виде куба… пыльный ящик. И рядом тускло мерцал металл: лом и лопата.

Луч скользнул дальше.

— Видишь? Кое-что они уже перенесли. Гляди, там в пыли след, будто что-то волокли.

Он быстро осветил фонариком всю пещеру. Ничего больше. В иной ситуации я бы воскликнула от восторга при виде призрачных сосулек, арк, тьмы, притаившейся в углах, но теперь мой интерес, как и луч фонаря, был сосредоточен лишь на этой груде каменных обломков и на том, что в ней находилось.

Саймон на мгновение замер, прислушиваясь. Тишина, только слабый звук воды откуда-то. Мы подошли к ящику, и Саймон наклонился над его торчащим углом.

Трогать его не стал. Вместо него работал фонарик.

— Государственная печать. Это не золото, Камилла. Оружие.

— Оружие?

— Ага. Маленькие и практичные пулеметы Стена. — Выпрямившись, он на мгновение выключил фонарик. В густой темноте голос его звучал тихо и мрачно. — В данное время в некоторых точках Средиземноморья они пользуются отличным спросом. Ну-ну…

Я сказала:

— Не могу поверить, что Найджел способен на подобное.

Снова вспыхнул фонарик.

— Вообще-то, я тоже в это не верю. Интересно…

Обойдя кучу, Саймон стал разглядывать в темноте пространство за большим сталагмитом.

— Неужели все это лежит здесь с самой войны? — спросила я.

— Да. Я же сказал. Золото и груда оружия.

— Но это было в сорок втором, правильно? Оно не могло сохраниться?

В ответ я услышала смех.

— Ты говоришь так, будто это рыба. Разумеется, оно сохранилось. Оно же смазано. И совсем как новое. Ого…

— Что еще?

Голос мой стал визгливым, хотя я старалась сдерживаться.

— Боеприпасы. Целые штабеля. О господи, да чтобы его отсюда вытащить, пара дней понадобится. Неудивительно…

Он запнулся.

— Саймон? Что там?

Он произнес совершенно спокойно:

— Золото.

Я стремительно ринулась вперед, споткнулась об основание сталагмита и чуть не упала.

— Где?

— Осторожно. Надо же, что с тобой делает ничейный клад. Вот.

Луч фонарика опустился на кучу щебня. Среди пыли и камней торчали углы двух ящичков. Они были сделаны из металла, но угол одного был разбит и из-под пыльного развороченного металла живым светом сверкало золото.

Саймон продолжал:

— Вот она, маленькая находка Майкла, Камилла. Вот почему его убили. Только непонятно… — Саймон замолчал и нахмурился, потом продолжил обычным спокойным голосом: — Получается, мы были правы. По крайней мере два ящика, и, наверное, под камнями есть и другие.

— Они очень маленькие.

— Все равно, чтобы перенести даже один, потребуется сильный мужчина. Тебе известно, что золото в два раза тяжелее свинца? Да, вытащить это непросто. Тяжело им придется.

Я переспросила:

— Им?

Он взглянул на меня:

— Боюсь, ты оказалась права и насчет Найджела. Вчера утром он шел сюда, и именно Найджел здесь работал, пока Димитриос находился в Дельфах.

Я сказала с опаской:

— И все же мы не знаем наверняка, вместе они или нет. А вдруг Димитриос явился сюда вчера вечером или сегодня рано утром и наткнулся на Найджела? Что он с ним сделал? То же самое, что с тобой?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет. Об этом и не думай. Для такой работы требуются двое. Посмотри, как все это засыпано. Ангелос, возможно, и забросал свой клад землей и камнями, но не в таком количестве. Здесь потрудилось землетрясение, вероятно, то самое, что закрыло вход в пещеру и разрушило скалу над нами. Разгрести такую груду — очень тяжелый труд, и Димитриос в одиночку не смог бы это сделать.

— Ты хочешь сказать…

— Чтобы вытащить все наружу, для такой работы нужны двое, Камилла. Если пещеру нашел Найджел, он бы не смог вчера расширить вход настолько, чтобы вытащить ящики наружу. Показал ли Найджел пещеру Димитриосу, или Димитриос сам нашел ее, как только мы отсюда ушли, один человек не успел бы сделать столько. Вспомни, он же шел за нами почти до Дельфов; у него не хватило бы времени забрать инструменты из тайника и притащить эту тяжесть сюда. Даже если он и вернулся позже, ночью он вновь оказался в Дельфах.

— А Даниэль?

— Вряд ли она успела бы прийти сюда, а потом вернуться на Сияющие, где ты ее встретила. К тому же на подобную помощь она не способна физически.

Помолчав минуту, словно прислушиваясь, он продолжил:

— Итак, что мы имеем на данный момент? Нам известно, что Даниэль поехала в джипе на север. С дороги на Амфиссу ей не хватило бы времени добраться сюда. Димитриос ждет кого-то, но не Даниэль. Мул уже побывал здесь и удалился. Значит, Димитриос ждет того, кто повел нагруженного мула навстречу джипу, — Найджела.

Снова на мгновение вспыхнул фонарик и осветил золото. Саймон сказал:

— Помнишь, как Стефанос говорил, что старая дорога ведет к заброшенному карьеру у дороги на Амфиссу? Похоже, именно там они спрятали джип, а пока на муле перевозят все через горы. Наверное, они начали с оружия. По-видимому, сложат добычу где-нибудь внизу близ дороги и, если хватит смекалки, золото вынесут в последнюю очередь… Ты что-то услышала?

Мы стояли в темноте очень тихо.

— Нет, — ответила я. Потом медленно добавила: — Понимаешь, я не доверяю Димитриосу.

Во мраке раздался его тихий смех.

— Главная мысль сегодняшнего дня, моя дорогая Камилла? Ты меня удивляешь.

Он тоже удивил меня, но я надеялась, что мой голос не покажет этого. Я сказала:

— Я о Найджеле. Даже если они работают вместе, то это только потому, что Найджел первым нашел клад и Димитриосу необходима помощь. Но как только работа закончится…

Я замолчала и облизнула сухие губы. Саймон перестал смеяться.

— Понимаю. Однако теперь мы здесь и сможем об этом позаботиться.

— Да. Но, Саймон… — Даже мне собственный шепот показался тоненьким и неуверенным. — Саймон, что мы будем делать?

— Ждать. А что еще мы можем? Реальное положение вещей пока нам неизвестно, но скоро мы выясним все наверняка.

Он опять зажег фонарик, и свет замигал на стенах пещеры.

— Тут вполне можно спрятаться. Мы услышим, когда они появятся. Хорошо бы Найджел пришел один, ну а если появится Димитриос…

Саймон улыбнулся, но что-то в его улыбке мне не понравилось. И я неожиданно произнесла обвинительным тоном:

— Ты хочешь, чтобы он появился.

— А если и так? — И заулыбался еще сильнее, увидев выражение моего лица. — О господи, Камилла, как же ты не понимаешь? Я просто мечтаю, чтобы он появился. Счет необходимо сравнять — за тебя, за меня, да еще за этого молодого идиота, которого надо вытаскивать… Лучше бы Димитриос появился здесь. Разве ты не понимаешь?

— Понимаю.

Он слегка коснулся моей щеки — будто мотылек.

— Не бойся, дорогая моя. Я не позволю себя убить и не оставлю тебя на съедение волкам. — Он хмыкнул. — Я вовсе не собираюсь драться честно. К тому же мы вдвоем можем поиграть, ослепляя друг друга фонариками.

Я ответила, надеясь, что говорю спокойно:

— Он, наверное, вооружен.

— Уверен, что нет. В его штанах негде спрятать оружие.

— А если у него есть еще один нож?

— Ну и что? А у меня его нож. Можно сыграть и в эту игру.

— Саймон!

Он снова засмеялся и отодвинулся.

— Бедная Камилла… Подожди. Я сейчас вернусь.

Он выскользнул из пещеры. Я видела лишь вспышки фонаря, слабый луч становился все меньше и затем исчез совсем в извилистом проходе. Прошло две минуты. Я по-прежнему стояла возле золота, нервно нащупывая в кармане фонарь грека, который подобрала в комнате Найджела. Блуждающий огонек фонарика, приплясывая на стенах прохода, стал возвращаться назад, и вот Саймон оказался рядом.

— Никаких признаков жизни, можно разглядеть все получше.

— Тебе нужна помощь?

— Нет, спасибо. Лучше поброди и поищи место, где можно спрятаться, если он придет.

Саймон опустился на колени рядом с кучей и начал осторожно ощупывать пыльные ящики.

Я оставила его заниматься своим делом. Так же осторожно, вероятно, двигались и руки Майкла, когда четырнадцать лет назад он совершил то же самое открытие. По дороге я время от времени зажигала фонарик. Он высвечивал фигуру на коленях, спокойное, внимательное лицо, руки… Майкл Лестер, нашедший свидетельство измены в пользу немцев. Говорят, что призраки имеют обыкновение бродить. А как же призрак Ангелоса, который убивал, улыбаясь? «Если призраки существуют, — говорил Нико, — значит он до сих пор бродит по Парнасу».

Пещера оказалась больше, чем я предполагала. Миновав огромные, как у Аполлона в Дельфах, сталактитовые колонны, я попала в просторное помещение, напоминавшее домашнюю часовню. Оно представляло собой замечательное укрытие. Мы с Саймоном могли спрятаться здесь в любом углу, когда явится Димитриос…

Фонарик дрожал у меня в руке. Его луч касался стен, упавших камней, блокировавших вестибюль, и уходил в небытие темных проходов. Но как только я повернулась, он внезапно дрогнул ярким, мерцающим светом. Я остановилась. Где-то снова капала вода, теперь более отчетливо. Я двинулась вперед, освещая путь фонариком. Земля чуть приподнималась, вот высветилась влажная полоса. В воздухе повеяло свежестью наперекор гнилому, пыльному запаху пещеры, капель становилась все ближе и слышнее — очевидно, где-то есть ручей, вероятно, тот самый, что поит траву и цветы у входа. Я ускорила шаг, настойчиво светя фонариком на стены. Знакомая куча отбитых каменных кусочков у сырой стены; вот и сама стена во влажных полосах и черных рубцах — трещинах; плита, лежащая углом к стене, и прислонившийся к ней кусок сталагмита…

Плита что-то напоминала. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять. Она была того же размера и наклонена тем же образом, что и плита, вчера закрывавшая вход в пещеру, а сегодня разломанная на куски и лежащая на траве снаружи. Я медленно подошла к ней, уже зная, что я найду. Остановившись около нее, я отчетливо услышала звук воды. Холодные мурашки побежали у меня по рукам и по спине.

Со звуком капели прозвучал и другой звук, — звук, который я уже дважды слышала сегодня и не поверила, что слышу, как не верила и сейчас.

Звук свирели. Свирели Пана… Короткий обрывок нежной мелодии, еще и еще, тишина, капель.

Звуки доносились из-под наклоненной плиты.

У меня похолодели руки. Нагнувшись, я заглянула за нее.

И оказалась права. Узкий проход, около восьми дюймов шириной, и все же проход. И вел он не во тьму, как вход в пещеру. Тьма за плитой слабела.

О Димитриосе я, кажется, забыла. И тихо произнесла (эхо моего голоса даже мне показалось странным):

— Здесь проход. Пойду посмотрю.

Не знаю, ответил ли мне Саймон. Я полезла в узкую щель. Каменные стены сначала царапались, хватали за одежду, но потом расступились. Я оказалась в более широком проходе, который вел вверх по отлогой кривой. Земля под ногами была ровной. Тьма постепенно расходилась, и при свете фонарика стены галереи становились все различимее. Дорога резко пошла вправо, и перед поворотом еще посветлело. Звук воды стал ясен и громок.

И снова этот звук, который я слышала вместе с капелью, — музыкальная фраза, навязчиво фальшивая…

Я свернула за угол. Впереди сиял свет, арка из галереи окаймляла ослепительное сияние вперемешку с колышущейся зеленью. Мелькнула трава, сучья какого-то тонкого дерева пестрели на фоне солнечного света у входа в туннель.

Остаток пути я почти пробежала. Нырнула в арку и, внезапно ослепнув, оказалась в маленькой лощине.

Выхода из нее не было. Небольшое замкнутое пространство, напоминавшее воздушный колодец. Столетия назад в эту круглую пещеру вела галерея, но крыша разрушилась и впустила солнце и семена травы и дикого винограда, и ручей напоил их, и теперь в самом сердце горы маленький колодец живительного света прикрывала шелестящая зелень какого-то изящного деревца.

Музыка смолкла.

Лишь журчание ручья да шорох листьев.

Но ни Пан, ни его свирель не приходили мне больше на ум. Передо мной был сам Аполлон. Он стоял в десяти футах от меня и от выхода из туннеля. Обнаженный, с луком в руке. Он стоял, глядя поверх моей головы, как стоял уже две тысячи лет.

Позади меня в туннеле раздался голос Саймона. Он быстро вышел из темной арки в рассеянный свет со словами:

— Камилла, я… — и смолк, словно у него перехватило горло.

Я услышала, как он выдохнул:

— О боже! — и застыл рядом со мной.

Какой-то сквозняк шевелил завесу листьев. Свет от лука мерцал и сверкал, меняясь на бронзе шеи и лица. А золотая стрела, разбитая, лежала у его ног в траве.

Прошла почти целая жизнь, когда я наконец услышала, как говорю дрожащим голосом:

— Вот… вот что нашел Найджел. Он был здесь. Гляди.

И я подняла баночку для воды, которая лежала во мху у моих ног.

Глава 16

Зрим не для каждого царь Аполлон, но для славного мужа: кто его узрит, велик, а кто не узрит, тот жалок, — мы же, узревши тебя, Дальновержец, жалки не будем[29].

Каллимах. К Аполлону

— Да. — Саймон повертел баночку в руках. — Это Найджела. По-видимому, в пещеру его привел звук воды, когда он рисовал цикламен, затем он попал сюда…

Его глаза, как и мои, не могли оторваться от статуи. Лицо истинного бога: отрешенное, мудрое, равнодушное и тем не менее юное и порывистое.

Я произнесла дрожащим голосом:

— Это ведь то самое лицо, помнишь? Тот красивый рисунок, который он порвал… Я еще сказала, что оно напоминает статую. Помнишь, как он вырвал его у нас?

Саймон медленно проговорил:

— В тот момент там была Даниэль. Но до ее появления — вспомни — он собирался в чем-то признаться, а когда она вошла, он запнулся и замолчал.

— Правильно. Следовательно, она это лицо узнать не могла. А значит, пещеру он нашел только тогда и ей об этом говорить явно не хотел!

— И был прав, — сказал Саймон. — Золото и оружие — это одно, клады подобного рода могут вполне казаться законной добычей для таких отпетых негодяев, как Димитриос, и, если парнишка захотел подзаработать на контрабанде оружием, что ж, это касается только его. Но это…

Опустившись на колени, он осторожно поднял золотую стрелу. На траве остался четкий светлый след. Саймон положил стрелу обратно на место.

— Так я и думал. Ничего не тронуто. Очень я сомневаюсь, что наш друг Димитриос смог бы удержаться, чтобы не захапать ничейный кусок золота. — Он встал со вздохом облегчения. — Нет, парнишка держал рот на замке. А Димитриосу хватит того, что есть в пещере. Слава богу, что у художника хватило ума. Но надо бы поскорее найти Найджела.

— А ты… ты не боишься, что грек, как и я, может найти это…

Он тихо рассмеялся:

— Могу поспорить, что нет. Во-первых, он чересчур занят, во-вторых, подумай сама, даже если он будет умирать от жажды, ему ни за что не пролезть в эту щель.

— Пожалуй. Но как сюда попал Аполлон? И почему? — Я схватилась за голову. — Так, я уже ничего не соображаю. Совершенно сбита с толку.

— Неудивительно. Теперь понятно, что происходило тогда с Найджелом. Он был не в себе от волнения. И понятно, что Майкл… ладно, это не важно. Вряд ли мы узнаем наверняка, как и почему Аполлон оказался здесь, однако вполне можем строить догадки. Когда святилище в Дельфах стало не в состоянии защищать себя и свои безграничные богатства, его принялись без конца грабить. До сих пор неизвестно, куда делась часть похищенных статуй. Сначала были вывезены статуи из металла; первыми, разумеется, золотые, потом взялись за бронзу, дабы переплавить ее на оружие. Эта статуя, судя по тому, сколько на ней золота, явно одна из самых драгоценных и наверняка одна из самых красивых. Вот какому-нибудь жрецу или фанатикам веры и пришло в голову ее спасти — вывезти из Дельфов и найти для нее новое святилище до более благоприятных времен.

— А почему здесь? И каким образом?

— Сюда вела дорога. Местные зовут ее «старой», а здесь такие места, что бог знает насколько она стара. Часть пути мы прошли по ней. Тем не менее, чтобы доставить эту статую сюда, пришлось немало потрудиться; я бы, например, вез ее на муле или нес на носилках. Наверное, ее хотели возвратить на место, когда все образуется, или же, если бы положение не изменилось, соорудили бы высоко в горах крошечное тайное святилище. Ведь ее, в конце концов, можно было просто закопать, а ее установили, я прав? И с присущим грекам тяготением к театральности установили в конце темного туннеля, на сияющем свете, да еще обвесив украшениями… Вот скажи, Камилла, тебя поразило что-нибудь в пещере?

— Ты имеешь в виду, что она чем-то напоминает собор или храм?

Саймон кивнул:

— Огромные сводчатые пещеры со сталактитами и сталагмитами всегда производят такое впечатление. Жрецы, которые до фанатизма жаждали спасти статую, наверняка давным-давно знали о существовании этой пещеры. И не только о ней, а и об этом внутреннем святилище, полном света, — идеальной «блестящей цитадели» для божества… Теперь он здесь и стоит. Ты посмотри на этот виноград, Камилла, и на это дерево.

Я тупо уставилась на него.

— Виноград? Это дикий виноград, разве нет? А дерево, кажется, лавр?

— Лавровое дерево. Лавр Аполлона, — тихо подтвердил Саймон.

— Но, Саймон, прошло две тысячи лет…

— Деревья долго живут и, умирая, оставляют семена. Ну а виноград сильно разрастается. Эти растения были посажены, Камилла. Обрати внимание, Аполлон находится как раз под краем выступа, а виноград и это хилое деревце служат прикрытием. Не знаю, можно ли забраться на верх этого воздушного колодца и глянуть оттуда вниз, но вряд ли сверху что-нибудь увидишь… Да еще ручей. Священная пещера со священным ручьем, так разве не само собой разумеется, что жрец, пожелавший спасти Аполлона, поместил его именно здесь? Я даже не сомневаюсь, что входы и во внутреннюю, и во внешнюю пещеры были заблокированы специально.

— Ну да. Я это уже заметила. Та плита, которую сдвинул Димитриос, точно такая же, что перекрывала внутренний туннель.

— А потом, бог знает через сколько лет, землетрясение вновь распахнуло вход… для Ангелоса. И для Майкла.

— Майкл! — Я почти виновато посмотрела на него. О Майкле я совсем забыла. — Ну конечно. Письмо. «Блестящая цитадель». Ох, Саймон!

Чуть улыбнувшись, он тихо процитировал:

— «Передай императору, что блестящая цитадель разрушена до основания: у Аполлона нет ни укрытия, ни лавра-оракула, ни говорящего фонтана. Даже звучащий поток перестал струиться». Да, Майкл сказал, что Дельфийский оракул ошибался. Вот что означало его письмо.

Я ответила:

— Знаешь, я не говорила тебе, но я считала, что твой брат не стал бы писать такое письмо, если бы речь шла об оружии или даже золоте. Он бы просто использовал их по назначению.

— Я знаю. Я ведь тоже сомневался. Но такого я и представить себе не мог.

Голос его не изменился, но я внезапно поняла, что он сильно волнуется.

— О боже, — произнес Саймон, — да и кто бы мог представить себе такое?

Мы стояли рядом и смотрели на статую. Ничего красивее я в жизни не видела. На сверкающем бронзовом теле играли тени, глаза были устремлены куда-то вдаль, поверх наших голов — так глядят львы. Они были на редкость живыми, искусно выложенные эмалью и каким-то черным камнем, и темные зрачки от игры света и тени, казалось, мерцали и сверкали. Только еще у одной статуи есть такие глаза.

Саймон тихо отозвался на мои мысли:

— «Возничий».

Я спросила:

— Ты думаешь? Думаешь, его сотворила та же рука?

— Я ни черта в этом не смыслю, но при виде его именно это и приходит в голову.

— Майкл тоже так считал, — заметила я.

Он кивнул:

— И Найджел, если помнишь. Именно при упоминании о «Возничем» он вдруг решился что-то рассказать. Хотя, может, и потому, что разговор вообще шел о находках статуй, но нет. У меня возникло впечатление, что, едва речь зашла о «Возничем», он как-то напрягся.

— И не только глаза, — подхватила я, — но и в целом впечатление силы и грации… нечто неуловимое… нет, не то слово, оно слишком слабое… Эта статуя, она… грозная. Саймон, а может, это не просто один мастер, может, они — часть одной группы?.. Господи, ведь если существовало шесть тысяч статуй, то почему бы в святилище Аполлона не быть статуе Аполлона на колеснице? И почему бы эту колесницу не везти возничему, а этому самому богу не быть ее хозяином?

— Действительно, почему бы и нет? — согласился Саймон.

— Чему ты улыбаешься? Да, я волнуюсь. Неужели у меня не может родиться своя теория? Мне кажется…

— Я улыбаюсь не поэтому. Я-то считаю, что всякая теория хороша. Твоя, по крайней мере, великолепна и очень подходит. Нет, я улыбаюсь совсем по другому поводу. Димитриос.

— Ох! — Меня словно прямо с солнцепека затолкали в холодную воду. — Я совершенно о нем забыла.

— Я бы тоже хотел забыть… сейчас, — проговорил Саймон. Он не отводил глаз от статуи. — Но боюсь, прежде нам придется разобраться с этим дельцем, а потом уже думать о статуе.

— А что нам делать с ней? — глупо спросила я.

Он бросил на нее долгий взгляд, потом повернулся ко мне.

— Оставим здесь, в ее блестящей цитадели, и вернемся в царство теней, дорогая моя. Теперь нам известно, что именно нашел Майкл и за что он был убит. Эта глава закончилась, как я полагаю, смертью Ангелоса. Остается незаконченным наше дело. Найджел тоже нашел блестящую цитадель, и меня не покидает ощущение, что Димитриоса с Даниэль пускать сюда нельзя ни в коем случае.

Я с яростью воскликнула:

— Пусть только попробуют коснуться его! Я лягу поперек дороги!

— В таком случае пойдем обратно изображать сторожевых псов. Камилла…

— Что?

Он стоял и глядел на меня. И вновь этот настороженный взгляд, только в холодных глазах появилось какое-то иное выражение, отчего я принялась гадать, что за этим последует. Но он, запинаясь, сказал лишь:

— Не стоило брать тебя с собой.

Я промолчала в ответ. Он спросил:

— Боишься?

И я вновь промолчала. Отвела взгляд в сторону. Но почему-то совершенно не переживала, что он все понимает. Неожиданно он оказался совсем близко и, нежно взяв за подбородок, поднял мое лицо и заглянул мне в глаза:

— Ты же знаешь, почему я взял тебя с собой?

— Да.

— И я был прав.

— Да, я знаю.

— Ты слишком недооцениваешь себя, Камилла. Больше нельзя играть вторую скрипку. Договорились?

— Да.

Он помедлил, а затем выпалил:

— Ты сделала вчера открытие, помнишь? «Нет человека, который был бы как остров». Это правильно, но значить может многое. Перестань ненавидеть себя за то, что есть вещи, с которыми ты не можешь справиться и не хочешь признаться в этом самой себе. Ты не одна такая. А ты, по-видимому, считаешь, что обязана справляться со всем, с чем могу я или кто-либо другой. Это абсурд; прекрати презирать себя за то, что не похожа на других. Будь сама собой, Камилла, и поверь, у тебя получится.

Я не сразу сумела ответить. И лишь после паузы произнесла легкомысленным тоном:

— Надо обратиться с просьбой к богам, чтобы настал день и ты, оставив свое олимпийское спокойствие, снизошел бы до нас, простых смертных! Хотела бы я на это посмотреть! Если такой день наступит, я сама принесу себя в жертву Аполлону!

Он усмехнулся:

— Я напомню. А пока можешь быть уверена, что наш приятель Димитриос не сделает это за тебя. Пойду погляжу, не вернулся ли он. Или Найджел. Побудешь здесь?

— Нет, пойду с тобой. Я… я хочу знать, что там.

Его рука вновь, как и прежде, коснулась моей щеки, будто мотылек.

— Тогда, пожалуйста, не бойся. Димитриоса я к тебе не подпущу.

— Хорошо. А что мне делать?

— Пока ничего. Держись в стороне. И ничего не предпринимай, пока тебе не скажут.

— Что может быть проще? Согласна.

— Тогда пошли.

Невозмутимый взгляд Аполлона был по-прежнему устремлен поверх наших голов, когда мы покидали солнечный свет.

В пещере все еще никого не было. Мы чуть-чуть постояли в укрытии, прислушиваясь, потом Саймон пролез сквозь щель, не зажигая фонарик. Через минуту-две из темноты послышался его тихий голос:

— Все в порядке. Иди сюда.

Я проскользнула сквозь узкий проход. Саймон освещал мне фонариком дорогу, потом луч света переместился на прислоненную к стене плиту.

— Смотри. Это следы резца. Ты была права. Плиту вырубили специально для этого входа. А вот эта трещина, сверху, появилась от земного толчка, что вновь открыл пещеру для тебя и меня… и для Майкла…

Неуверенным движением я чуть коснулась трещинки.

— Две тысячи лет… Ох, Саймон, если бы знать…

Я внезапно замолчала.

— Да?

Луч фонарика все двигался по старым следам резца. Саймон был полностью поглощен своим занятием.

Мне удалось прошептать вполне спокойно:

— Он возвращается. Я его слышу.

Фонарь погас. Даже нашего дыхания не было слышно в наступившей тишине.

— Ага. Иди обратно в проход и жди. Я должен сначала понять, зачем он вернулся. Очень надеюсь, что это Найджел.

Как только его прерывающийся голос смолк, я ощутила его руку на своем плече. Я послушно пробралась сквозь щель обратно, приготовившись ждать. Сердце колотилось ужасно. Затем я почувствовала, что он стоит рядом, прижавшись к стене.

Шаги все приближались, вот они задержались у входа в пещеру, затем кто-то вошел. После чего раздались другие звуки: приглушенный стук лопаты о кучу булыжников; звон, когда она попадала в камень или металл; пыхтение; тихая ругань на греческом; треск дерева и глухой звук — что-то проволокли. Значит, он выкопал ящик и потащил его к выходу.

Я почувствовала, как Саймон напрягся, словно бегун на старте. Он крепко прижимал меня к себе. Железной хваткой.

Неужели он прямо сейчас, из темноты, бросится на Димитриоса…

Но он не шевельнулся, лишь слегка приподнял голову, как будто чтобы видеть, что происходит. Создавалось впечатление, что он стоит тут веками, окаменев. Я чувствовала, как стучит его пульс у меня под локтем, — он был ровным. Мой же пульс дергался, как неисправный мотор.

Рука ослабила хватку. Повернув голову, он задышал мне в висок. И еле слышно прошептал:

— Ушел. Ты слышала мула?

— Нет.

— Жди, я сейчас.

Потом на мгновение прижал к себе. Легкий шорох, и он исчез. Было холодно и сыро. Крепко обхватив себя руками, я стояла, ждала и слушала. Казалось, что каменные стены отражают эхо моего перепуганного сердца…

Звук шагов по земле, и вот он снова со мной. Сразу стало теплее. Наклонив голову, Саймон прошептал:

— Он оставил ящик у входа и вышел наружу. Он как-то неуверенно себя ведет, может быть, волнуется — другого-то, с мулом, нет. Лучше послежу за ним.

Саймон не прикоснулся ко мне, потому и не ощутил, как бьется мое сердце. Я смогла лишь выговорить, причем довольно спокойно:

— Да?

— Нам везет, Найджел почему-то задерживается. Хочу узнать почему. И куда они собрались. Та дорога быстро кончается. Буду следить за Димитриосом, пока не выясню, что он собирается делать, ну а если удастся, разберусь с ним.

— Ты хочешь его убить?

— О господи, нет. Просто вывести его из игры… Ладно, я пошел, а то еще упущу гада.

Я неосознанно положила руку ему на грудь. Он накрыл ее своей, теплой и спокойной. Я произнесла, не сумев сдержать дрожи в голосе:

— Будь осторожен, Саймон.

— Обязательно. Ты только не волнуйся, моя… не волнуйся. С тобой тоже все будет хорошо. Сиди и не высовывайся. Здесь ты в полной безопасности, а Димитриоса я не выпущу из виду. Хорошо?

— Х-хорошо.

Он быстро обнял меня и притянул к себе. Он хотел успокоить меня и приободрить, но мне почудилось, что его губы коснулись моих волос.

Через секунду его руки разжались и он, как призрак, мгновенно растворился во мраке. На этот раз он включил фонарик, и мне было видно, как по стенам прокралась его гигантская тень. Я наклонилась как можно дальше вперед, чтобы видеть пещеру. Маленький круг света, пританцовывая, стал удаляться в звучащей эхом тьме; колонны, контрфорсы и камни отбрасывали высокие тени — они метались, становились широкими и растворялись в сводчатой выси. Саймон, тоже походивший на тень, стремительно шагая, слился с пустынной темнотой и, как привидение, растаял во внешнем туннеле. Метнулась на мгновение тень на каменной стене, а затем и ее поглотил мрак.

Мои руки цеплялись за внутреннюю поверхность плиты. От тьмы болели глаза. Снова стало холодно.

Я еле удержалась, чтобы не побежать за ним, к благословенному солнечному свету.

Наконец я повернулась и мрачно двинулась к великолепному уединению святилища Аполлона.

Как долго я ждала, не знаю. Сначала сидела в уголке, куда светило солнце, пробиваясь сквозь листья, и смотрела на божественную статую, стараясь не думать о том, что происходит снаружи.

Но вскоре окружающие меня красота и покой стали действовать угнетающе. Сидеть я была уже не в состоянии, тогда я встала, взяла забытую Найджелом баночку для воды и пошла к ручью. Хорошенько вымыв ее, я попила. Пошарив в ранце у Саймона, я обнаружила остатки еды, половину которой проглотила. Потом снова попила. Затем побродила по полянке, рассмотрела статую поближе, пощупала листья и папоротник, не прикасаясь к отколотым кускам золота в траве.

Когда я в третий раз наклонилась к воде, чтобы попить, я поняла, что страх сменили нетерпение и тревога. Солнце и покой слишком сильно подействовали на меня — я стала страшно волноваться. Я беспрестанно смотрела на часы и от этого бессознательного действия нервничала еще больше, потому что никак не могла вспомнить, который был час, когда Саймон ушел. И я все болталась у входа в туннель, сжимая в руке фонарик…

Я в полной безопасности, твердила я себе. С Димитриосом Саймон, а Найджела я нисколечко не боюсь. Надо было что-то делать, мне хотелось знать, что происходит, и очень хотелось быть рядом с Саймоном…

Осторожно я вошла обратно в темный туннель, за плитой чуть-чуть постояла, мучась сомнениями, а потом протиснулась в пещеру.

На сей раз я тоже включила фонарик. Дурацкая нервная дрожь охватила меня, и я с молниеносной быстротой стала освещать фонариком темные своды, словно Димитриос все еще не ушел. Но никого не было, бояться нечего. Если бы он вернулся, я бы услышала и успела укрыться в святилище. К тому же Саймон шел за ним по пятам, и если бы Димитриос вернулся, вернулся бы и Саймон.

Луч фонарика перестал дрожать. Тихо пройдя под сводами внешнего туннеля, я выключила фонарик. Поворот я миновала осторожно и на ощупь, потом стало чуть светлее. Теперь мне было видно, куда я иду.

Ящик у входа исчез. По-видимому, Димитриос взял его с собой. Что ж, тем лучше. Следовательно, он не собирался идти прямиком к джипу; и, следовательно, он задержится и Саймону будет проще за ним следить.

Я высунулась, чтобы оглядеть впадину.

И сильно удивилась, что ничего ровным счетом не изменилось: все та же ослепительная жара, тишина, пустота…

Резкий свет ударил мне в глаза. Пахло пылью, навозом и каким-то засохшим пахучим растением, которое рассыпалось прямо под моей рукой, когда я коснулась скалы. Ни звука, ни движения; даже жаркий воздух застыл.

Я поколебалась. Безумно хотелось убежать, забраться вверх по тропинке и спрятаться где-нибудь наверху, чтобы быть и на свободе, и в то же время укрытой от посторонних глаз, и, что более важно, видеть все, что происходит внизу. Но Саймон должен знать, где меня искать, а он велел оставаться на месте. Придется остаться.

И я вернулась в пещеру.

Помню, как стояла там несколько минут, тупо глядя вокруг. Пыталась представить, как все это выглядело до землетрясения, заблокировавшего проходы и уголки между колоннами. Вполне вероятно, что святилищем была именно эта пещера. Именно сюда поспешно и с благоговением доставили Аполлона; и, вероятно, именно здесь приносили ему жертвы и совершали другие обряды, пока святилище не было закупорено и укрыто. И так оно и пребывало здесь два молчаливых тысячелетия.

Луч фонарика внезапно стал тускнеть, затем снова заиграл ярким светом. И это побудило меня к действию. Бросив быстрый взгляд на вход и послушав секунды две, не идет ли Димитриос, я решила тщательно осмотреть пещеру.

Не могу сказать определенно, что я собиралась искать. «Сокровища» я точно не надеялась найти — ни клада Ангелоса, ни даров верующих Аполлону.

Но вскоре я и впрямь заметила намек на еще один тайник. У края пещеры неподалеку от штабеля ящиков в глубоком пролете между двумя колоннами возвышалась мусорная куча, небольшой холмик различного хлама — казалось, что ее недавно ворошили.

Подойдя к ней, я наклонилась, освещая камни тускнеющим фонариком.

Ничто не напоминало припрятанные ящики или коробки, но у своих ног я заметила совершенно отчетливый след плетенной из веревки туфли и чего-то протащенного.

Подойдя еще ближе, я стала вглядываться. Скользящий по куче луч во что-то уперся и замер. Раз дрогнув, он замер вновь и на сей раз чересчур ярко осветил то, что валялось за кучей грязи и камней.

Убийца даже не потрудился похоронить Найджела. Просто приволок его сюда и бросил. И теперь он лежал, застывший, кошмарный и несусветно нелепый, между кучей мусора и стеной пещеры.

За одно ужасное мгновение до того, как фонарик выпал из моей онемевшей руки и меня вновь обступила милостивая тьма, я узнала, что же произошло с Найджелом. Как много, оказывается, можно увидеть за секунду внезапного потрясения; вся картина целиком отпечатывается у тебя в мозгу, и по сию пору она возвращается ко мне миллионами ночных кошмаров. И ничего в ней не пропущено — каждая ужасающая деталь навсегда запечатлелась у меня в голове, чтобы являться ко мне вновь и вновь.

Его связали. Веревки на нем не было, ведь она понадобилась убийце, но его запястья были разодраны до крови, так как он боролся. Его связали и пытали. В одно мгновение я увидела, что поношенная зеленая рубашка была разорвана от тощего плеча вниз, а на верхней части руки на обгоревшей коже четко вырисовывались пятна, так регулярно расположенные в такой тошнотворной последовательности, что было совершенно ясно, что они означали. Его прижигали четыре или пять раз — специально. Я увидела и другое, чего сразу и не осознала, но это опять и опять возвращалось ко мне в ночных кошмарах, хотя видела я это всего секунду. Я не хочу рассказывать об этом. Пусть будет известно лишь то, что Найджел умер в мучениях. Глаза его были открыты. Помню, как сверкнули они в свете фонарика. А в его оскаленных, словно в усмешке, зубах торчало что-то напоминавшее кусок кожи… кожи с ободранного большого пальца Димитриоса… с грязной руки убийцы, которая еще вчера на Розовой скале держала меня за плечо.

И тут упал фонарик, и упала тьма. Что было потом, не знаю. Помню сначала яркую кошмарную картину при свете фонарика, и тут же мрак и холодный камень; он падал на меня, драл на мне одежду, ставил мне подножки, когда я бросилась бежать; и каким же мягким он оказался, когда мое хныкающее тело стало падать…

Лежала я у ног Аполлона во влажном мху. И волосы, и руки, и одежда на груди у меня были мокрыми. Почему-то болела правая рука там, где она прижималась к траве. Сломанный конец золотой стрелы. Я села и долго глядела на нее, не понимая, на что я гляжу.

Это Димитриос, сбивчиво думала я, Димитриос… Вчера он убил Найджела. Как раз в тот момент, когда мы были здесь, во впадине, на ярком солнце, Найджел находился в пещере вместе со своим убийцей, связанный и замученный, и… Нет, не сходится: у него не было кляпа во рту, тогда бы мы его услышали. Он был мертв еще до того, как мы попали сюда, а потом грек отправился в Дельфы обыскивать его комнату…

Уставившись на искусно обработанный кусок золота у меня в руке, я пыталась размышлять. Но единственное, что приходило мне на ум, это то, что Найджел — бедный, запутавшийся, нетерпеливый, юный Найджел, который был хорошим художником, — убит Димитриосом…

Димитриос! И тут меня осенило, причем отнюдь не смутно; мозг мой словно резко пронзило стрелой, подобной той, что колола мне ладонь.

Я вскочила, и золотая стрела, сверкнув, упала на траву. Димитриос, которого мы с Саймоном необдуманно принимали за того, с кем легко справиться, — Димитриос был сейчас там, в горах, а Саймон следует за ним и ждет момента, чтобы напасть на него, и даже понятия не имеет, что этот грек — безжалостный и грязный убийца, как и его кузен Ангелос…

Я тут же забыла о бедном Найджеле. И понеслась обратно в туннель, совершенно не думая о том, что ждет меня в пещере.

Тьма обступила меня, словно запутанная сеть. За первым поворотом мне пришлось остановиться и идти дальше медленно и на ощупь, касаясь дрожащими и скользящими пальцами холодной стены.

Вот и плита. Протискиваясь сквозь узкую щель, я пыталась разглядеть, что творится в пещере. Но ничего не было видно; тьма перед моими широко раскрытыми глазами пузырилась миллионами ярких полос и разноцветных искр. Без фонарика, да еще ослепнув после стремительного нырка из света, невозможно было бы пройти через пещеру. Я закрыла глаза, ожидая, когда расступится роящаяся тьма. Мои растопыренные пальцы ощущали холод и влагу плиты.

И тут я его услышала.

Поначалу я решила, что к стене меня пригвоздил стук моего собственного сердца, но это были тихие шаги веревочных туфель по пыли.

Я замерла на месте, припав к стене и раскрыв глаза.

Теперь я видела. По пещере двигался свет, мощный свет. Это не Саймон: у фонарика Саймона, как и у моего, садилась батарейка, к тому же и шаги были не Саймона. Но по крайней мере, если это Димитриос, то и Саймон здесь. Во всяком случае, грек шагал по пещере так неспешно и уверенно, что было очевидно: он и не подозревает о присутствии Саймона.

Тут я услышала тихий звук снаружи пещеры. Я со страхом бросила взгляд на грека. Он шел за лучом света, и разглядеть его было невозможно, но перемещающийся луч ни разу не дрогнул. Он не слышал. Снова раздался шум, и теперь я поняла, что это — звяканье металла и тихое бренчание. Димитриос привел мула.

Грек исчез из моего поля зрения. Подождав, я услышала знакомый скрежет ящика по каменному полу, шум рассыпающихся камней, ворчание и пыхтение. Я подвинулась чуть вперед к краю плиты и выглянула на сантиметр наружу.

Он положил фонарь на выступ над собой, направив луч света на кучу, над которой склонилось его большое мощное тело. Он стоял ко мне спиной. Жакет его лежал рядом, и мне было видно, как под голубой рубашкой выдаются и играют мускулы, когда он вытягивает наполовину засыпанный ящик. Затем он взял его и выпрямился. Я даже не подозревала, какой огромной силой он обладает. Грек медленно понес ящик к выходу и исчез из моего поля зрения. Потом я услышала, как он с шумом поставил его. Все той же неторопливой походкой он вышел из туннеля и вошел в луч света.

Второй раз за эти несколько минут я почувствовала, как стучит мое сердце.

Это был не Димитриос. Этого человека я видела впервые в жизни.

И в ту же секунду меня охватили ужас и смятение, так как я поняла, что ошибаюсь. Я его видела, и не раз. Глядя на его лицо, на освещенную причудливым светом тяжелую голову, на густые, тугие, как у быка, темные кудри, вьющиеся по смуглым скулам до самых улыбающихся полных губ, я узнала его. Это была голова Формиса с рисунка Найджела — лицо, напоминавшее древнюю статую, с широкими мясистыми скулами и крепко сжатыми губами, кончики которых приподнимались в улыбке. Более того, именно это лицо я видела — но не запомнила — склонившимся над мотором джипа у дома Димитриоса. Значит, именно это лицо, а не Аполлона (которого она определенно не видела) узнала Даниэль среди рисунков Найджела…

Но прежде чем мысли повели меня дальше, два воспоминания, словно искры от сухого трута страха, вспыхнули у меня в голове. Найджел, говорящий Даниэль: «Я встретил его сегодня на Парнасе», и голос Саймона в полумраке, переводящий что-то для меня. Стефанос сказал ему: «Он убивал и улыбался при этом. Вечно улыбался».

Ангелос. Ангелос собственной персоной. А Димитриос бог знает где. И Саймон вместе с ним.

Ангелос повернулся к куче мусора. По его толстой, блестящей от пота коже скользнул луч. Все та же улыбка. Наверняка он улыбался, когда вместе с Димитриосом убивал Найджела. И наверняка он будет улыбаться, когда Саймон, избавившись от Димитриоса, придет в пещеру в поисках меня…

Мощное тело выпрямилось, Ангелос стал прислушиваться. Вот он повернул голову. Снаружи раздался шум, но не металла, — кто-то шел к пещере.

Я с поразительным спокойствием подумала, что если закричу, то предупрежу тем самым не только Саймона, но и Ангелоса. Он ведь ждет Димитриоса и понятия не имеет, что мы с Саймоном тоже здесь. Он даже фонарик не выключает. Но с другой стороны, Саймон, если он уже успел расправиться с Димитриосом, тоже забудет об осторожности…

Шаги приближались; вот они уже в туннеле. Ангелос сунул руку в карман. Я затаила дыхание.

Спотыкаясь и тяжело дыша, в пещеру вбежала Даниэль.

Глава 17

Зевса молнией поклянусь И Фемидою небесною — Не миновать возмездья![30] Софокл. Электра

Мужчина успокоился, но голос его прозвучал сердито:

— Какого черта ты здесь делаешь?

Она застыла у края круга света, отбрасываемого фонариком. Выглядела она гораздо моложе и красивее, чем обычно, одетая в бирюзовую блузку и алую хлопчатобумажную юбку. Раскрасневшись от бега, она прерывисто дышала и поэтому казалась более естественной и менее циничной, чем когда контролировала себя. На Ангелоса она не смотрела. Ее глаза впились в оставшиеся ящики.

— Так вот оно!

Как и Ангелос, она говорила по-французски.

— Ну да. — Он бросил на нее мрачный взгляд. — Разве я не сказал вчера, что нашел? Какого черта ты не делаешь то, о чем тебя просят? Я же велел тебе держаться подальше, пока не позову.

Все это время Даниэль медленно двигалась вперед, не отрывая глаз от ящиков у его ног. Потом подняла глаза, глядя из-под ресниц, и на ее губах вновь появилась вызывающая шаловливая улыбка.

— Мне очень хотелось самой посмотреть. Не злись, меня никто не видел.

— А Димитриоса ты не встретила?

Даниэль отрицательно помотала головой. Нагнувшись над кучей, она ткнула кончиком ноги в разбитый ящик, в котором поблескивало золото. Я видела, как быстро опускалась и поднималась ее грудь, явно от волнения. Ангелос резко спросил:

— Что, даже ни намека?

— Нет.

Выругавшись, он с яростью ударил лопатой о камни.

— И где только его черти носят? Я-то шел верхним путем — там короче, — но если и ты его не видела…

— Я тоже шла верхним путем. — И опять насмешливый взгляд сквозь красивые ресницы. — Как ты думаешь, как я узнала, куда идти? Я шла прямо за тобой.

Он хрюкнул.

— Такая умная? Значит, он ищет меня на другой дороге. Черт бы его подрал: скачет, как уж на сковородке, да и толку от него столько же. Но ты… ты обязана была держаться подальше, пока я тебя не позвал. Говорил же, тебе тут делать нечего.

Даниэль засмеялась:

— Может, я не доверяю тебе, Ангелос. А вдруг бы ты меня не позвал?

Он хмыкнул:

— Очень может быть.

— Потом, мне так хотелось увидеть это, — сказала она почти по-детски, — да и что болтаться без толку целый день. Этот проклятый джип хуже динамита.

— Почему? В нем же ничего нет.

— Да, но…

— Ты его оставила там, где я велел?

— Разумеется. Ангелос, а почему нужно заниматься этим именно днем? Ты просто спятил.

— Я знаю, что делаю. Ночи сейчас стоят почти безлунные, а таскаться по этим дорогам во тьме да еще на муле — так и убиться можно, а я не хочу освещать все вокруг. А там, где я все складываю, никого не бывает, и в сумерках мы за пару часов дотащим большую часть до джипа. — И добавил с какой-то тяжеловесной иронией: — При условии, конечно, что ты все сделала правильно и мой разумный братец появится вовремя, чтобы мне помочь!

Она снова рассмеялась. Дышала она уже ровно и с присущей ей особенной очаровательной хрипотцой. Выпрямившись, Даниэль бросила на него сверкающий взгляд:

— Может, я заменю его тебе? Ты ведь не прогонишь меня? Ангелос, ты мог бы хоть притвориться, что рад меня видеть.

И она подошла к нему. Он притянул ее к себе и стал целовать как-то небрежно, но при этом похотливо. Ее тонкое тело прижалось к нему, а руки начали гладить его тугие кудри.

Тут же закрыв глаза, я отпрянула глубже в щель. Ее любовник — Ангелос. Ангелос. От страха и смятения у меня кружилась голова. Значит, все не так, как мы думали.

Ангелос, а не Димитриос завязал в Итее знакомство с Даниэль, причем не для того, чтобы просто позабавиться, а потому, что у нее был джип, ведь покупка или наем другой машины привели бы к разговорам и сплетням.

И Ангелос, а не Димитриос вломился вчера ночью в студию. Теперь я отчетливо вспомнила, что на руке, потянувшейся за фонариком, пальцы были целые и невредимые. Еще я вспомнила усмешку Даниэль, когда я так поспешно объявила, что ее любовник — Димитриос…

Ангелос оттолкнул от себя девушку отнюдь не ласково.

— Ты прекрасно помнишь, что я запретил приходить сюда. Эти игры не для нервных детишек.

Закурив, она ответила почти грубо:

— Нервы тут ни при чем, просто мне любопытно, и я имею право знать, что тут творится. «Нервные детишки» — вот уж действительно, и это после всего, что я для тебя сделала. Да если бы не я, у тебя и джипа бы не было, и мула с инструментами я в понедельник добыла, и за англичанином с его жалкой девицей, которую он взял на буксир, я следила… а ты явился только вчера, словно гром среди ясного неба, побыл со мной всего полчаса да заявил, что к черту все, и главное лишь одно — сегодняшний день, и я должна доставить джип в карьер. Неужели ты считаешь, что этого достаточно? Ты ведь чуть не подставил меня вчера и хоть бы слово сказал!

— О чем это ты?

Ангелос снова принялся за работу — сдвигал ломом огромный камень, придавивший несколько ящиков. Грязь и камешки с шорохом сыпались на землю. Он едва слушал девушку.

Она резко ответила:

— Сам знаешь! Ты же мне вчера сказал, что не видел Найджела, и…

— Найджела?

— Ну, этого английского художника, о котором я тебе сказала. Он вечером в понедельник все намекал, что разбогатеет и станет знаменитым, и напился до чертиков. Когда остальные ушли, я его еще подпоила и повела гулять. Рассказывала я тебе об этом? — спросила она вызывающим тоном, глядя на мужчину сквозь сигаретный дым.

Он не обращал на нее ни малейшего внимания, даже головы ни разу не поднял.

Даниэль стряхнула пепел слегка обиженным жестом.

— Так вот. Я сразу поняла, что он что-то нашел в горах. Вчера ты говорил, что подкараулишь его и выяснишь, что он нашел и где…

— Ну и что? Ведь нам это было уже не нужно. Твои английские дружки показали нам путь.

— И вход в пещеру?

Он хмыкнул:

— Нет. Если бы они нашли пещеру вчера, мы бы сюда и не подступились, так как вход был бы окружен тремя рядами солдат.

Даниэль нетерпеливо шевельнулась.

— Я не об этом. Разумеется, они не нашли ее, иначе бы не потащились сегодня в Ливадию. Но ты как-то быстро все нашел. Димитриос на Сияющих говорил, что ты нашел место и будешь здесь все расчищать до его прихода.

Отложив лом в сторону, Ангелос работал лопатой. Ее стук отзывался глухим эхом. Не глядя на девушку, он объяснил:

— Когда Стефанос показал им место, где я свернул Майклу шею, я сам сообразил, где пещера. Все изменилось вокруг, но я знал, что в пещеру ведет трещина. Пролезть туда, как раньше, было невозможно, но, отослав Димитриоса, я сразу взялся за работу и расширил вход.

— Да знаю. Ты мне еще вчера говорил. — Сигарета больше не висела у нее на губе. Даниэль курила, резко двигая рукой с сигаретой, что говорило о том, как сильно она нервничает. Почти обвиняюще она произнесла: — Но про Найджела ты ничего не сказал!

Ангелос выпрямился и, наклонив голову, как бык, уставился на нее — взгляд его стал страшным и настороженным. Застывшая улыбка-полумесяц на полных губах выглядела ужасающе. Ответил он грубо:

— Продолжай. К чему все это? Какого черта я стал бы говорить о Найджеле?

Выпустив длинную струю дыма, Даниэль решительно сказала:

— Вчера, уйдя от меня, ты пошел в его комнату. Зачем?

— Разве не ясно? Ты же сама мне сказала, что он нарисовал мой портрет — совсем как фотография. Я хотел его уничтожить.

— Он ушел и все забрал с собой. Ты это знал. Я тебе говорила. Я сама пыталась найти портрет, но его вещей не было. Он взял его с собой.

— Нет, — проговорил Ангелос, — не взял.

— Что ты хочешь сказать? Ты ведь его не видел. Так откуда ты знаешь, что он не взял?

И замолчала. Глаза ее, встретившись с его взглядом, расширились. Губы разжались, сигарета выпала и осталась дымиться на земле. Даниэль не обращала на нее внимания, лишь пристально смотрела на Ангелоса. Он же стоял, спокойно опершись на лопату, и глядел на нее. На его тяжелом лице и волосатых руках блестел пот.

Потом он мягко произнес:

— Ну?

Ее голос прозвучал звонко и тоненько, как у маленькой девочки:

— Так ты его видел? Вчера? И он рассказал, где пещера?

— Да, мы его видели. Но он ничего не рассказал. Я сказал тебе правду.

— Тогда… тогда… почему ты солгал, что не видел его?

Улыбка расширилась, полные губы раздвинулись.

— Ты знаешь почему. Ведь так?

Быстро, как у ящерицы, высунулся розовый язык и облизал накрашенные губы.

— Ты… убил Найджела?

Ответа не последовало. Грек даже не шевельнулся. У Даниэль дрогнула шея, будто она что-то проглотила. Ни ужаса, ни сожаления, ни страха не появилось на ее лице, оно вообще лишилось всякого выражения — лишь сжатые губы и широко раскрытые глаза, устремленные на мужчину. Но дыхание у нее участилось.

— Да… А ты не сказал…

Его голос прозвучал тихо, почти весело:

— Не сказал. Не хотел пугать тебя.

— Но… все равно не понимаю. Он знал о пещере? Я была права?

— Не сомневайся, знал. Однако нам ничего не сказал. Мы старались, но ничего вразумительного он не произнес.

Она снова сглотнула, не отрывая от него глаз. Она была словно восковая фигура — двигались лишь глаза да дергалось горло.

— Тебе пришлось убить его?

Ангелос пожал мощными плечами:

— Да нет, собственно говоря. Поганый педик, к сожалению, сам подох. — Голова его опустилась, улыбка стала шире. — Ну что? Испугалась? Сейчас завизжишь и убежишь?

Тут Даниэль зашевелилась. Близко подошла к нему и коснулась его груди.

— Неужели похоже, что я хочу убежать, Ангелос? Тебе бы понравился нервный ребенок? — Руки скользнули на его плечи, затем на шею. Она тесно прижалась к нему. — Я все про тебя знаю, Ангелос Драгоумис… Не думай, что не знаю. Здесь, в Дельфах, до сих пор много о тебе говорят.

Он засмеялся:

— Ты меня удивляешь.

Притянув его голову к себе, она проговорила прямо ему в губы:

— Удивляю? А ты не удивишься, если узнаешь, что именно поэтому я с тобой? Что именно этим ты мне и нравишься?

Он поцеловал ее долгим поцелуем, потом вновь оттолкнул.

— Нет. Чему тут удивляться? Я уже встречался с такими женщинами.

И снова вернулся к работе.

Мрачно изучая его широкую спину, Даниэль поинтересовалась:

— Где он?

— Неподалеку.

Она кинула через плечо быстрый взгляд, осматривая темные углы, и я увидела блеск ее глаз. Потом, пожав плечами, она полезла в карман за следующей сигаретой.

— Мог бы и мне рассказать, что случилось.

— Ладно. Только не мешайся под ногами. Так лучше. Ну вот… Мы ждали парня у Дельфийской дороги, но он пошел другим путем. Вероятно, вышел раньше и двинулся в обход — мы заметили его, когда он уже был почти над этими скалами. Мы подобрались к нему поближе, стараясь, чтобы он не заметил нас, но, когда мы миновали карьер, он пропал. Мы поднялись вдоль гряды, разделились и стали ждать. Вскоре мы его увидели — он как раз выходил из впадины, совершенно спокойный. Ну, мы спустились и схватили его.

— Зачем? Ведь англичане уже шли. Вы же уже знали, где погиб Майкл…

— Синица в руке, — ответил Ангелос, и его толстые губы еще сильнее раздвинулись в улыбке. — Я понимал, что Стефанос не помнит точного места, а твой друг-художник явно появился из какого-то укрытия. К тому же он меня нарисовал. Он меня видел.

Даниэль прикуривала очередную сигарету. Пламя от спички слегка дрожало. Глаза девушки казались огромными и блестящими.

— А зачем вы это сделали?

Голос его звучал бесстрастно.

— Сначала мы хотели просто напугать его, чтобы он заговорил, но не получилось. Честно говоря, я стал сомневаться, что ты была права и что он и впрямь ничего не знает, но тут он стал что-то бормотать о пещере и о чем-то «бесценном» и что будь он проклят, если даст нам прикоснуться к этому. Ну, мы и разошлись.

Он выпрямился и вытащил сигарету. Запихнув ее в рот, он наклонился к Даниэль, чтобы прикурить.

А я думала о том, что эта улыбка будет мне сниться.

— Но он все продолжал нести какой-то бред, — сказал Ангелос. — Бормотал о воде, цветах… — Его невнятная французская речь звучала как ругань. — Английский я знаю неплохо, но понял не все. Под конец-то он говорил о золоте, я уверен, и тут он как раз умер. Видит бог, мы только-только приступили. Наверное, сердце у него было слабое.

— А потом?

— Едва мы кончили, как увидели Стефаноса с мальчишкой — они привели из Араховы англичан. Мы спрятали труп в камнях и стали следить за стариком, который показывал им место. Вокруг все изменилось; я бы за тысячу лет не нашел. А когда они ушли, я спустился и сам стал искать. Все оказалось на удивление просто. Твой Найджел своей бессмысленной болтовней помог-таки нам: трава и цветы росли только в одном месте, а, по словам Стефаноса, именно там и должна быть пещера. Мы быстро нашли вход. Другое дело — туда пролезть. Имея при себе труп, мы должны были знать наверняка, что никто не помешает нам все очистить и замести следы. Вот я и начал работать один, а Димитриоса послал за тобой, как условились. Я приказал ему не говорить тебе ничего о Найджеле — тихо пробраться в студию и вытащить его вещи, будто он уехал. Так он и сделал. Все вещи этого парня лежат под мешковиной в багажнике джипа. Димитриос приволок и большую папку с рисунками, но этот идиот очень спешил и даже не заметил, что моего портрета там нет… Может, это и не страшно, но порой такие мелочи значат очень много. Во всяком случае, я считаю это важным. Официально я умер и хочу пребывать в том же положении и дальше, и чтобы никаких сплетен!

— Ты нашел портрет?

— Нет. Времени не хватило. Там было столько мусора вперемешку с бумагой, а этот кретин Димитриос решил, что это ерунда. Но даже если рисунки там, вряд ли кто-нибудь обратит на них внимание. Просто решат, что он уехал.

— Они так и решили. Англичане думают, что он отправился с мулом через горы.

— Правда? — Голос его звучал весело. — Значит, так оно и есть.

Ангелос успел убрать камни с ящиков и начал вытаскивать из общей кучи один из них. Некоторое время Даниэль молча глядела, как играют его мускулы. Потом снова спросила:

— Где он?

— Кто?

— Господи, Найджел, разумеется! Ты что, оставил его на корм стервятникам?

— Нет. Они бы нас выдали. Он здесь.

И тут я впервые увидела, как сильно она занервничала. Она походила на натянутую струну.

— Здесь?

— Там.

Ангелос дернул головой в сторону. Он наконец вытащил ящик, выпрямился и понес его наружу. Фонарик все так же ярко светил с выступа колонны. Даниэль постояла секунду, глядя в темный угол, где лежало тело Найджела, потом словно с усилием сделала шаг вперед и взяла фонарик. Затем она подошла к куче мусора, где лежало изувеченное тело. Свет осветил то, что, к счастью, оказалось вне моей видимости.

Внезапно я вспомнила, что уронила свой фонарик рядом с Найджелом. Если она заметит его… если луч от фонарика его высветит…

Вернулся Ангелос. Раздраженным тоном он проговорил:

— Куда он подевался? Наверное, понес какой-нибудь ящик по нижней тропе. А то мы бы его заметили.

И тут он увидел, где стоит Даниэль. Она была к нему спиной. Выражение его лица не изменилось, но от его взгляда кровь моя почему-то стала застывать.

— И что?

Она резко обернулась:

— Ты оставишь его здесь?

— Куда же мне его еще девать? Отвезти на джипе к заливу Галаксидиона?

Его иронию она проигнорировала.

— А похоронить?

— О господи, девочка, времени нет. Мне еще пол-Парнаса надо пролопатить, чтобы все это вытащить. Если хочешь, засыпь его, только это не важно. Хотя будет чем тебе заняться.

Даниэль быстро пошла обратно в середину пещеры.

— Я здесь не останусь.

Он расхохотался:

— Как хочешь. Не думал я, что ты такая чувствительная, моя курочка.

— Я не такая, — обиделась она. — Только нельзя его так оставлять. Даже если засыплем, все равно видно, что здесь кто-то копал, и если кто-нибудь придет сюда, то тут же заметит…

— Чего ради кто-то сюда придет?

Она, колеблясь, смотрела на него.

— А англичанин, Саймон?

— Он? Ты же сказала, что он уехал в Ливадию.

— Да, но… я все думаю о том, что было в понедельник вечером в театре.

В понедельник вечером в театре… Я прижалась спиной к стене, напряженно пытаясь вспомнить… Звуки, которые я слышала — тихое звяканье, — значит, это все-таки была Даниэль, вела украденного мула к этим людям. А мы с Саймоном разговаривали внизу. И замечательная акустика унесла вверх во тьму — к Даниэль — не только монолог из «Электры». Даниэль говорит по-английски… О чем же мы говорили? Что, о господи, мы сказали?

Что бы это ни было, она все ему рассказала.

Ангелос засмеялся:

— Ах ты об этом? Тоже мне новость. Естественно, он знал, что Майкл был убит. Неужели ты думаешь, что Стефанос ему не сообщил? Да какое это имеет значение? Все равно никто не знает, из-за чего.

— А если он подозревает, что ты еще жив?

— Он? — В хриплом голосе звучало насмешливое презрение. — Да с чего бы ему подозревать? Найджел мертв, а больше нет никого, кто знал бы о тайнике.

— У них было золото, — сказала Даниэль.

Тьма вокруг меня закружилась. Очень четко, словно он был рядом, я услышала голос Саймона: «…и я не найду то, что нашел Майкл… золото…»

— Золото, золото, золото… Тебе оно повсюду мерещится, птичка моя? — Ангелос снова засмеялся. Настроение его почему-то все улучшалось. — Ты же не видела, что это было именно золото, правда? Она просто подняла что-то блестящее, остальное доделало твое воображение.

— Говорю тебе, это было золото. Я видела, как она смотрела на него.

Тьма медленно расступилась. И передо мной возникла картина — не та, которую они обсуждали, а более поздняя: Саймон отходит от центральной метки и только потом начинает говорить… Слава богам, она не слышала, что он сказал, она не слышала.

Ангелос стал вытаскивать из кучи следующий ящик.

— Хватит. А то этот чертов мул не сдвинется с места. Теперь на пять минут забудь об этой ерунде и помоги мне. Вчера он золото точно не нашел. Так что ему нет смысла возвращаться. Он уже был здесь, и что увидел, то и увидел. Зачем же ему возвращаться? Принести Майклу букет? — Он вновь неприятно засмеялся. — Бог ты мой, я просто мечтаю, чтобы он вернулся! Я ему кое-что должен…

Она ответила как-то злобно:

— И ей. Она тебя ударила.

— Ударила, ведь правда? — жизнерадостно отозвался он. — Надо подождать Димитриоса. Он не задержится. — И, замолчав, стал оглядывать пещеру. — Как странно вернуться… Здесь почти ничего не изменилось. Почти ничего. Те же колонны, скала, как львиная голова, вода где-то капает. Так и не смог найти ручей… Слышишь?

Даниэль произнесла нетерпеливым голосом:

— А как же Найджел? С телом что-то надо делать. Как ты не понимаешь…

— Возможно, ты права, — сказал он отсутствующим тоном. Было совершенно очевидно, что Найджел давным-давно перестал его волновать. — А знаешь, он нам пригодится, причем даже мертвый. Его-то мы и сбросим со скалы вместе с джипом… Точно, где-то вода. Как я и думал. Где-то там…

Даниэль его перебила. В ее голосе прозвучала нотка, которой я раньше не слышала.

— Джип? Со скалы? Я не знала, что ты планируешь это сделать.

— А я и не посвящал тебя в мои планы, моя прекрасная леди.

Он повернулся к ней, и я больше не видела его лица — лишь лицо Даниэль. Оно вдруг как-то осунулось и заострилось — как у испуганного мальчишки.

Ангелос сказал:

— Ну теперь-то что? От джипа ведь надо избавиться? А если мальчишку найдут в море вместе с джипом, все встанет на свои места.

Она произнесла почти шепотом:

— Но ведь джип-то мой. Всем известно, что я привезла его из Афин.

— Ну и что? Решат, что ты была вместе с ним, вот и все.

Она не двигалась, лишь смотрела на него. В своей бирюзовой блузке и алой юбке она казалась чуть ли не ребенком. Он подошел к ней так близко, что ей пришлось поднять голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и спросил нетерпеливо, с какой-то странной интонацией:

— Ты чего? Испугалась?

— Нет. Нет. Мне только любопытно…

— Что?

Она так же торопливо зашептала:

— Что бы ты стал делать с джипом, если бы не было Найджела?

Он медленно проговорил:

— То же самое, естественно. Тогда бы решили, что ты была внутри и…

И резко смолк. Потом снова раздался его смех. Его огромная рука медленно поднялась и погладила ее по обнаженной руке. На фоне бледно-оливковой кожи Даниэль эта рука казалась очень темной. И на ней были очень черные волосы.

— Ну, ну, ну… Моя бедненькая хорошенькая малышка, неужели ты думаешь, что я и правда сделаю такое с тобой?

Она не шевелилась. Тонкая рука беспомощно висела вдоль тела, голова откинулась назад, а большие глаза изучали его лицо. Тоненьким спокойным голосом она произнесла:

— Ты сказал: «Его-то мы и сбросим со скалы вместе с джипом»… будто хотел сбросить кого-то другого. Будто…

Ангелос обнял ее и притянул к себе. Она не сопротивлялась. Голос его стал глуше.

— И ты решила, что я имел в виду тебя? Тебя?! Моя маленькая Даниэль…

— Кого же тогда?

Он не ответил, но я увидела, как сузились, а потом вновь расширились ее глаза. Она прошептала:

— Димитриоса!

Он быстро прикрыл ей рот рукой. Тело его затряслось от смеха.

— Тише, глупышка, тише! В Греции у гор есть уши.

— Но, Ангелос…

— Что? Ты, девочка, кажется, утверждала, что знаешь меня? Разве ты не понимаешь? Мне была нужна его помощь и его лодка, но разве он заслуживает половину состояния? Все это мое, я четырнадцать лет ждал и наконец получил. Неужели ты думаешь, что я стану делить сокровище… с кем попало?

— А как же я?

Прижав ее безвольное тело еще сильнее, он снова хрипло засмеялся:

— Нам делить нечего. Ты и я, моя птичка, — одно целое…

Его рот алчно впился в ее губы, она на секунду напряглась, будто пытаясь высвободиться, но потом потянулась к нему и обняла за шею. Я услышала, как он снова засмеялся, не отрываясь от нее, а потом произнес хриплым голосом:

— Давай здесь. Побыстрее.

Я закрыла глаза. И отвернулась, руками и щекой уткнувшись в холодный камень. От него пахло свежестью, будто дождем. Помню, как моя левая рука упиралась в выпуклость, напоминавшую раковину…

Мне очень не хочется рассказывать о том, что было дальше, но ради справедливости полагаю, что должна. Когда я закрывала глаза, мужчина целовал ее, а его рука начала возиться с ее одеждой. А она сильно прижималась к нему, страстно притягивая руками его голову к своим губам. Позже, когда я была уже не в состоянии глядеть, я слышала его обрывочные задыхающиеся фразы, смысл которых не могла уловить — да и не пыталась, — на смеси греческого и грубого беглого французского. Мне было слышно, как он отбросил ногой камень, когда стал укладывать ее на землю близ кучи щебня… близ трупа Найджела…

Она же издала лишь один звук — полувздох, полустон удовольствия. Готова поклясться, что удовольствия.

Я вся дрожала и покрылась потом, мне было так жарко, будто прохладная расщелина, где я пряталась, оказалась печкой. Каменная выпуклость под пальцами левой руки отломилась. Скрюченным пальцем я держала обломок, и мне было больно.

Понятия не имею, сколько прошло времени, когда я наконец осознала, что в пещере наступила тишина и слышно лишь тяжелое дыхание.

Затем я услышала, как он встает. Дыхание его стало глубоким и ровным. Он молчал и не шевелился. Даниэль тоже хранила молчание.

Я снова открыла глаза и увидела тусклый свет фонарика.

Ангелос стоял рядом с кучей щебня и улыбался Даниэль. Она продолжала лежать, глядя на него. Мне был виден блеск ее глаз. Широкое мясистое лицо Ангелоса блестело от пота. Он стоял тихо-тихо и улыбался ей, а она лежала у его ног, глядя на него. Яркая юбка помялась.

Мне почему-то пришло в голову, что она лежит как-то неловко. Потом — что как мертвая.

Наконец Ангелос нагнулся, взял ее тело и, протащив через пещеру, бросил рядом с Найджелом.

Вот таким образом и была убита Даниэль Ласко, всего в двадцати ярдах от меня, а я даже пальцем не шевельнула, чтобы прийти ей на помощь.

Глава 18

Коль виден прок, Так действуй, не колеблясь. Софокл. Филоктет

По милости провидения я не потеряла сознание и не упала прямиком в круг света. Стены узкой расщелины удержали мое тело, я осталась стоять, а мое сознание (в очередной раз потрясенное) едва воспринимало происходящее.

Словно некий цензор у меня в голове опустил туманную завесу между мной и сценой в пещере; казалось, что все происходит где-то вдали и убийца, совершающий злодеяние, — всего лишь персонаж какого-то спектакля. Меня никто не видел и не слышал, и, будто во сне, я не могла даже пошевелить рукой. Вот сейчас вспыхнет свет и ко мне вернется способность мыслить, а кошмар закончится.

Я наблюдала за ним, пребывая в странном состоянии покоя. Если бы он повернулся в мою сторону, я бы даже не отпрянула, но он не повернулся. Бросив тело Даниэль рядом с Найджелом, он разглядывал их, отряхивая руки. Я все ждала, что он начнет их закапывать, но потом поняла, что чутье не подвело Даниэль, хотя ей это и не помогло: его план избавиться от Найджела, засунув его в джип, был явно придуман не вдруг.

Джип-то привезла Даниэль, следовательно, именно Даниэль должна была оказаться на месте катастрофы. Он все спланировал заранее. И теперь я понимала это совершенно отчетливо. Я ни на секунду не допускала, что он собирается убить Димитриоса, своего двоюродного брата, но даже если и так, вряд ли он намеревался делиться с Даниэль. А то, что она была в состоянии ему предложить, можно найти повсюду. Было совершенно очевидно и то, что он не планировал убивать ее здесь. Скорее всего, он предполагал избавиться от нее после окончания работы, дабы не тратить время на возню с телом, но своими вопросами она переступила грань. Пришлось убить ее сейчас, даже несмотря на лишние хлопоты.

Он повернулся к фонарику спиной. Я следила за ним все с тем же ощущением, что это всего лишь актер, играющий в спектакле, причем плохой актер: на лице никакого выражения — ни страха, ни волнения, ни даже любопытства. Протянув руку, он взял фонарик и выключил его. И тут же упала темнота — будто захлопнулась крышка душного ящика. Он, казалось, прислушивался. Я слышала, как спокойно он дышит и как тихо осыпается земля под телом девушки. Снаружи ни звука.

Он снова зажег фонарик и вышел из пещеры. Звякнула уздечка мула; но, по-моему, он не стал его отвязывать — мне были слышны только его шаги, тихие шаги и никакого цоканья копыт. Вероятно, он решил сначала сходить на разведку…

Шаги постепенно стихли. Я продолжала ждать, навострив уши. Тишина, лишь пыль шуршала в пещере да мул нетерпеливо переступал копытами в своем углу. Должно быть, Ангелос вообще вышел из впадины поглядеть, не идет ли Димитриос.

Было ясно одно: Ангелос продолжал думать, что Саймон потерял интерес к этому месту, а посему этот человек в отдаленной части Парнаса ощущал себя в полной безопасности, будто пребывал в лунных горах.

А Саймон?.. Саймон тоже.

Выскочив из укрытия, я ринулась вперед через пещеру. Было темно, но мне свет и не требовался. Тело мое двигалось само по себе; словно лунатик, словно во сне, чисто инстинктивно я огибала все препятствия. И сознание… Никакого осознанного плана у меня не было, ни единой связной мысли — меня вело какое-то внутреннее чутье… вон из пещеры… к Саймону… Где-то в подсознании брезжило: Димитриос возвращается, и Саймон… надо предупредить Саймона, что его ждет не какой-то там жалкий бедолага, а двое убийц… надо сообщить Саймону что-то важное… но что более важно, надо немедленно выбраться из тьмы, из этой душной каменной тюрьмы к благословенному свету…

Солнце полыхнуло и вонзилось в меня, словно топор. Закрыв глаза рукой, я отшатнулась. И, ослепнув, поплыла в море света. Другую руку я выставила вперед и наткнулась на что-то мягкое и теплое — оно шевелилось. В панике я отскочила в сторону, но тут же поняла, что это мул. Он жевал траву; на секунду оторвавшись от своего занятия, он посмотрел на меня одним глазом, а затем вновь захрумкал травой. Запах аммиака от его шкуры моментально напомнил мне Нико. Пробравшись мимо мула, я выскочила во впадину.

Ангелоса видно не было. Я понеслась к тропе, ведущей на скалу…

Жара стояла прямо осязаемая. Я мгновенно начала обливаться потом. Воздух давил на меня. Легкие с трудом вдыхали его, а в горле першило от горячей пыли. Я оказалась в жерле жары, вокруг все было неподвижно — за исключением меня. Я слепо проталкивалась сквозь марево, подстегиваемая паникой.

Вот и подножие скалы. Каким-то образом я понимала, что если Ангелос пошел навстречу кузену, то он двинулся через проход, а не через скалы. Но и эта мысль была неосознанной. Понимала я лишь одно: мне необходимо вырваться из этого пылающего замкнутого пространства к открытым горным высям.

На скалу, по которой вилась тропа, падало полуденное солнце. Белый известняк слепил глаза. Когда я стала взбираться по крутой вихляющей тропе, горячий камень, словно раскаленный металл, прожигал подошвы моих туфель. Коснувшись рукой камня, я тоже обожглась.

Изо всех сил я лезла вверх, быстро и молча. Шипя, словно песок, земля под ногами осыпалась. Как пистолетные выстрелы, стучали камешки. Я громко пыхтела, и звук моего дыхания походил на рыдание.

Примерно на полпути я услышала, что он возвращается.

Я замерла и, как ящерица, прижалась к голой скале, будто пригвожденная к позорному столбу. Сквозь тонкое платье меня обжигал горячий камень. Как только Ангелос подойдет к проходу, он тут же меня заметит. Я не успею добраться до верха. Надо спрятаться…

Но где? Открытая тропа, вьющаяся зигзагом; несколько естественных ступеней, тоже на виду; выступ с низкими зарослями коричневого кустарника…

Не беспокоясь больше о шуме, я полезла по каменным ступеням и, свернув с тропы, оказалась на выступе.

Среди запутанных, как ржавая проволочная сеть, пучков травы зеленел куст можжевельника. Он был колючим, но когда я спряталась за ним, он стал осыпаться. Помню, что все происходящее воспринималось мной как неотъемлемая часть ночного кошмара: мне казалось, что барьер между мной и убийцей рассыплется, лишь только я коснусь его.

Отпрянув от сухих стеблей, я прижалась к земле, ради спасения я была готова зарыться в нее, как крот. Прижавшись щекой к горячей пыли, я замерла. Какой-то выступ надо мной отбрасывал узкую тень, но то место, где лежала я, было целиком на солнце. Оно давило на меня, но в тот момент меня это не волновало. Я смотрела вниз сквозь путаницу ветвей.

Ангелос возник в проходе, быстро спустился вниз и прошел через впадину. Наверх он не взглянул и, дойдя до пещеры, скрылся из виду.

Я ждала, прижавшись к горячей земле…

Едва лишь я решила передвинуться, как снова увидела его. Он вышел на солнце, медленно ступая и все время оглядываясь. С его руки аккуратно свисала куртка. В другой руке он держал какой-то предмет, блестевший на солнце. Это был фонарик, который я уронила у тела Найджела.

Черные брови дугой хмурились. Толстые губы раздвигала улыбка. Он остановился в центре чаши, вертя в руке фонарик.

Я лежала неподвижно. Беспокойно шевелился невидимый мул — позвякивал металл.

Ангелос поднял голову и оглядел все вокруг. Оглядел и скалу. Вот дошел взглядом до меня. Мимо. Потом, слегка пожав тяжелыми плечами, сунул фонарик в карман куртки. Потом сунул руку в другой карман и достал пистолет. Задумчиво взвесив его в руке, он двинулся к пещере.

Я стиснула руки. Фонарик он, разумеется, узнал. И пошел искать в пещере того, кто его потерял. На этот раз я решила не дожидаться его очередного выхода. Для чего? Чтобы он смахнул меня выстрелом со скалы, как ящерицу? Я сильно сжалась, мускулы мои дрожали от напряжения. Ангелос шел к пещере. Скоро он исчезнет из виду.

Что-то больно ударило меня по руке, и я чуть не закричала. Камешек. Потом откуда-то ливнем посыпалась пыль и щебень, выстрелами стуча о скалу.

Ангелос застыл на месте, обернулся и уставился прямо на меня.

Я не шевелилась. Под таким углом он не мог меня увидеть. И тут меня охватила еще большая паника: кто-то двигался наверху. Димитриос, целый и невредимый, а за ним по пятам Саймон? Или только торжествующий Саймон, мечтающий сообщить мне, что справедливость восторжествовала и ночной «мародер» побежден? Надежда, что Димитриос поведал Саймону об Ангелосе, исчезла, как только я услышала, сколь беззаботны шаги.

Ангелос напрягся и в одно мгновение исчез за выступом скалы.

Шаги все приближались. Вывернув голову так, что аж глаза вылезли из орбит, я впилась взглядом в вершину скалы. Если это Саймон, придется кричать… Я облизала пересохшие губы и даже открыла рот, приготовившись действовать. На фоне сияющего неба у края скалы кто-то появился, и тут я увидела кто.

Коза. Еще одна. Три большие черные козы с желтыми глазами и вислыми ушами, которых манила сухая трава на вершине скалы… У самого края они свернули и медленно побрели надо мной — на фоне ярко-синего сверкающего неба отчетливо вырисовывались их силуэты. Как только они скрылись из виду, мне вновь померещилась пленительная пастушья свирель. Прохладный пасторальный звук пронизывал жару, как зыбь.

От облегчения у меня закружилась голова. Скала поплыла в колеблющемся мареве. Я закрыла глаза и положила голову возле покрытого пылью куста. Легкий сладкий запах, похожий на сухую ароматическую смесь, навевал воспоминания об английских садах, о пчелах среди тимьяна…

Не помню, когда я наконец поняла, что воцарилась полная тишина. Глянув вниз, я обнаружила, что Ангелос вновь стоит посреди площадки. Замерев, он смотрел вверх, но не на меня, а на то место, где только что бродили козы. Я медленно перевела взгляд туда же. Горячий камень обжигал мне щеку.

Козы так и не ушли. Они рядком стояли у края, замерев, как и человек. Навострив уши, они внимательно и с любопытством смотрели вниз… Желтые сатирьи глаза, количеством шесть штук, пялились прямо на меня.

Бросив куртку на валун, Ангелос двинулся к скале.

В ту же секунду я услышала, как сыплются пыль и щебень — козы дали деру. Словно эхо стука копыт, стучало мое сердце. Но я даже не шевельнулась — то ли неведомый мне инстинкт заставил меня, как прячущееся животное, сжаться в комочек, то ли я полностью утратила способность двигаться от страха, который то накатывал волной, то отступал. Как бы там ни было, я просто лежала распростершись, в то время как грек шагал по козьей тропе прямиком ко мне. В какой-то миг мне показалось, что он уже совсем рядом и бежать поздно. Я все думала о его пистолете и лежала не дыша, прижавшись к горячей земле.

Казалось бы, меня загораживал куст, да и выступ сверху мог отчасти заслонить, но крутая тропа шла как раз мимо того выступа, где я пряталась. А вдруг — если такое может быть — он в спешке пройдет мимо и не заметит меня за кустом? Хлопчатобумажное платье мое было бледной расцветки, а теперь еще и запылилось. Очень может быть, что на фоне сверкающего камня и красной глины Ангелос меня не заметит.

И вот он оказался как раз подо мной. Остановился. Голова его была чуть ниже моего выступа. От страха я не решалась выглянуть, только слушала: шаги затихли, и совсем рядом послышалось его сопение. Он глядел вверх.

Постояв на месте несколько секунд, он тихо двинулся дальше. Но не вверх. Он осторожно шагнул влево — под выступ.

Через иллюзорную преграду сухой растительности мне была видна его голова. Она была повернута в сторону, и я поняла, что, должно быть, он сошел с тропы. Я слышала, как сыплются камешки, как шуршит сухая трава под его ногами. Ступал он крайне осторожно, останавливаясь после каждого шага.

Мне было необходимо знать, что он делает. И я чуть-чуть повернула голову — стало лучше видно.

Под моим выступом находился еще один выступ, на нем были скудная растительность да груда щебня. Я увидела все это за секунду. Спрятаться в таком месте мог разве что ребенок. Но Ангелос, как собака, методично обыскал весь этот выступ, не выпуская пистолета из руки. Когда он на мгновение остановился, меня посетила глупая надежда, что этим он и удовольствуется и спустится вниз, решив, что козы пялились на змею… Но он, не колеблясь, вновь вернулся к тропе и стал подниматься ко мне.

В тот момент я даже не испугалась. Казалось, страх достиг такой высокой точки, что уничтожил сам себя, — так свет становится ослепительно-ярким, перед тем как погаснуть. И снова, как дымка, меня окутало ощущение нереальности — я будто вновь оказалась в театре. Все это происходило не со мной.

Думаю, что нет в мире человека, в полной мере осознающего, что он когда-нибудь умрет. По этому поводу существует огромное количество философских трудов. И думаю также, что нет человека, допускающего саму мысль, что такая страшная вещь, как убийство, может произойти с ним. Что-нибудь помешает убийце, и ничего не произойдет. С другими — возможно, но не со мной. Не со мной.

Ослабев и покорившись случаю и судьбе, я лежала в горячей пыли, а Ангелос быстрым шагом поднимался ко мне. Скоро он дойдет до выступа. Может, сразу увидит меня, а может, сначала раздвинет куст и лишь тогда поднимет меня, перепуганную и грязную, из моего лежбища. Вот он уже здесь. И мимо не пройдет…

Я где-то читала, что, когда человек прячется от преследователей, жаждущих его прикончить, самая большая опасность заключается в том, что жертву охватывает отчаянное желание выдать себя, что она и делает. Я не верила этому. Считала, что страх будет гнать несчастного до тех пор, пока он не упадет, как загнанный заяц. Но оказалось, что это правда. Возможно, что-то во мне взбунтовалось и я не могла позволить, чтобы этот тип нашел меня стоящей на четвереньках, грязной и перепуганной; а возможно, я поддалась ужасному слепому инстинкту загнанного человека. Но это оказалось сильнее меня, и сопротивляться я была не в состоянии.

Я встала и начала отряхивать платье, не обращая на него никакого внимания.

Он прямо-таки окаменел. Стоял себе у выступа. Придется идти мимо него.

И я, как во сне, двинулась вперед мимо кустов и камней. На него я не смотрела — следила за своими спотыкающимися ногами. Он чуть подвинулся в сторону, и я прошла мимо. Потом медленно спустилась вниз во впадину. Ангелос следовал за мной.

Внизу я споткнулась и чуть не упала. Он поддержал меня за руку, от этого прикосновения я вздрогнула и сжалась. И остановилась.

Он сильнее сжал мою руку и развернул меня лицом к себе. Если бы он продолжал касаться меня, я бы завопила, но он меня отпустил, поэтому я молчала. Я понимала, что как только заору, то в ту же секунду буду убита этой самой рукой. И я начала отступать, пока не уперлась пятками в валун. Совершенно не соображая, что делаю, я села — ноги не держали. Вцепилась руками в горячий камень, словно он был в состоянии придать мне силы, и взглянула на Ангелоса.

Он стоял примерно в пяти футах поодаль, расставив ноги, одна рука небрежно держалась за пояс, другая, с пистолетом, висела вдоль тела. Голова слегка наклонена вперед, словно у готовящегося к нападению быка. Тяжелое лицо, ужасающее своей жесткой, кривой улыбкой; идеальные дуги черных бровей и жестокие черные глаза без зрачков, в которых напрочь отсутствовал свет. Толстые ноздри раздувались, он тяжело дышал. Бычьи тугие кудри у лба блестели от пота.

Разумеется, он меня узнал. Я поняла это по тому, как медленно он меня разглядывал. Похоже, он отлично рассмотрел меня вчера при свете фонарика.

Он сказал:

— Моя маленькая подружка из студии, не так ли?

Говорил он на беглом гортанном французском — точно так же он разговаривал с Даниэль.

Я попробовала ответить. Не вышло. Когда я начала прокашливаться, он заулыбался еще сильнее. Наконец голос вернулся ко мне.

— От души надеюсь, что больно ударила тебя, — выпалила я.

— Ничего, — очень вежливо произнес Ангелос, — мы скоро полностью уравняем счет.

Я еще крепче вцепилась в теплый камень. И молчала. Он резко спросил:

— Где англичанин?

— Понятия не имею.

Он шагнул вперед, я прижалась спиной к камню. Выражение его лица не изменилось, но голос стал другим.

— Не будь дурой. Ты ведь не одна явилась сюда. Где он?

Я ответила охрипшим голосом:

— Я… мы были на горе и неожиданно увидели человека… этого… Димитриоса. Он экскурсовод. Может быть, вы знакомы. Саймон, мой друг, пошел с ним поговорить. Он… он думал, что это Димитриос был вчера в студии, и, по-моему… по-моему, Саймон хотел узнать, зачем тот приходил.

Мой рассказ был так похож на правду, что я надеялась — он поверит, хотя бы про Саймона. Впрочем, мне это не поможет. Мне уже ничто не поможет.

— Так ты все время была здесь, на горе?

— Я… Да нет. Просто погуляла, потом подумала, может, Саймон вернулся, и я…

— И в пещере не была?

— В пещере? — переспросила я.

— Я так и сказал. В пещере.

Солнце стало холодным. Камень стал холодным. Если до сих пор мне еще почему-то не верилось, то теперь я осознала полностью: я, несомненно, умру. Видела я или не видела мула, пещеру, сокровище, Найджела, Даниэль — ничто не поможет мне изображать невинность. Все это не важно, потому что я видела Ангелоса.

Он подошел к куртке, валявшейся на валуне, засунул руку в карман и вытащил фонарик.

— Это ведь ты его потеряла?

— Да.

В черных глазах мелькнуло удивление: он ждал, что я стану все отрицать. Я спокойно сказала:

— Уронила, когда увидела Найджела. И я была там, когда ты убивал Даниэль.

Он дернулся, фонарик блеснул металлом. Что ж, я хотя бы заинтересовала его. Может, попробовать заговорить его… пожить еще несколько минут… вдруг свершится чудо и я не умру. Разве убийцы не тщеславны? Они так любят рассказывать о своих преступлениях. Правда, наверное, для Ангелоса убийства столь привычны, что ему и совершать-то их неинтересно, не то что обсуждать… Но ведь он садист, и, возможно, ему захочется немного попугать меня, прежде чем убивать.

Я спросила охрипшим голосом:

— Зачем вы пытали Найджела? А Даниэль ты с самого начала собирался убить?

Не помогло. Бросив фонарик на куртку, Ангелос оглядел скалы, аккуратно положил пистолет рядом с фонариком и повернулся ко мне.

Я попыталась двинуться с места, но, оттолкнувшись руками от теплого камня, оказалась только ближе к нему. Тогда я дернулась в сторону. Он тут же схватил меня и легко, как тряпичную куклу, притянул к себе. Кажется, я боролась с ним — не помню. Помню только безумный страх, его руки, кислый запах пота и страшную железную хватку, которая держала меня, словно невесомую бабочку. Одной рукой он зажимал мне рот, и губы мои вдавились в зубы, но его ладонь была скользкой от пота, и мне удалось вывернуть голову, ухитрившись при этом двинуть его по ноге. За это секундное преимущество я дорого заплатила: пока я изо всех сил пыталась вырваться, он, стараясь ухватить меня крепче, наступил на камешек, тот двинулся, и мы оба упали.

Если бы я оказалась снизу, то, вероятно, сильно бы расшиблась или потеряла бы сознание — он был очень тяжелым, но Ангелос упал на бок и потащил меня за собой. Даже в таком положении он ни на секунду не ослабил хватки и, оказавшись на земле, быстрым движением подмял меня под себя.

Я лежала на спине, а моя левая рука была вывернута и находилась подо мной, и наш двойной вес так сильно давил на нее, что казалось, еще чуть-чуть, и она сломается. Ангелос, одной рукой схватив мою правую руку, прижимал ее к камню, а другой потянулся к моему горлу. Под тяжестью его тела я была не в состоянии шелохнуться, и тогда я, совершенно обезумев от ужаса, завизжала и стала беспомощно трепыхаться под ним и дергать головой в разные стороны, стараясь увернуться от его руки, которая все тянулась и тянулась к моему горлу, чтобы стиснуть его мертвой хваткой. Я опять закричала. Выругавшись по-гречески, он с силой шлепнул меня по губам. Голова моя откинулась и ударилась о камень, а его рука наконец сжала мне горло…

Я все еще была жива. Прошла целая вечность, и бурлящая тьма агонии расступилась, а я все еще была жива. Лежала себе на спине в горячей пыли, а надо мной сверкал небесный свод, трепещущий голубой купол. Ангелос по-прежнему давил меня всей своей тяжестью. Я ощущала запах его тяжелого дыхания; сам он смердел потом; мокрая горячая рука зажимала мне рот; другая, замершая на моей шее, вдруг дернулась.

Он не отодвинулся в сторону. Просто лежал очень тихо, весь напряженный, и глядел на вход во впадину. Затем ладонь соскользнула с моего лица и поползла к камню — он нащупывал опору, чтобы встать. Помню, его рука оказалась на моих волосах и, когда он оперся на нее, мне стало больно. Эта легкая боль подействовала на меня, как шпоры на коня. Я вернулась к жизни. Перестав щуриться на трепещущую синеву неба, я попыталась повернуть голову, чтобы выяснить, куда же это смотрит Ангелос.

Он смотрел прямиком на солнце. Поначалу, ослепленная, я ничего не увидела у входа во впадину. Потом увидела его.

Я сразу поняла, кто это, хотя различить можно было лишь силуэт на фоне света. И все равно по спине у меня пробежала холодная дрожь, когда я почувствовала, как вздрогнуло сердце Ангелоса, и я услышала, как он еле выговорил:

— Майкл?

Глава 19

Я освежен, чистившись Аполлоном… Надо заплатить кровью дважды За кровавый долг[31]. Еврипид. Электра

Осознание, потрясение, узнавание — все нахлынуло за несколько секунд, но мне они показались веками.

Первый кадр — Саймон, застывший в сияющем провале входа; второй — Ангелос, легко, как танцор, вскочивший на ноги. По всей вероятности, он напрочь забыл, что пистолет валяется рядом, потому что рука его автоматически потянулась к бедру. А Саймон в то же время, словно на лыжах с трамплина, промчался вниз по склону; за ним на расстоянии пяти ярдов тянулось облако пыли.

Ангелос продолжал стоять надо мной с рукой на бедре и глядел на Саймона.

Саймон же замер на месте. Мне не было видно его лицо, но я видела лицо Ангелоса, и в моих жилах снова запульсировали страх и боль, словно отходила заморозка. Трепыхаясь в пыли, я все пыталась что-то произнести, объяснить Саймону, кто этот человек, но распухшее горло саднило, и круги ослепительного света при каждом моем движении причиняли мне боль, так что я не могла произнести ни звука. Ангелос наверняка чувствовал, как я копошусь внизу, но не обращал внимания. Да и Саймон даже не взглянул на меня. Мужчины следили друг за другом, как собаки, медленно и осторожно ходящие кругами перед дракой.

Я ждала, что Саймон тут же бросится на него, как и прошлой ночью. Я не заметила, как тяжело он дышит, стараясь взять под контроль сердце и легкие после стремительного бега, — услышав мой крик, он со всех ног кинулся мне на помощь. Не поняла я и того, что ему было неизвестно, вооружен ли грек. Он боялся, что Ангелос успеет воткнуть в меня нож либо пристрелить. Тогда я была не в состоянии все это осознать, видела лишь, что Саймон не двигается. Еще помню, что с каким-то холодным любопытством гадала, уж не боится ли он. Медленно-медленно он сделал два шага вперед, и я увидела его лицо. Ощущение холода оставило меня, и я перестала бояться. Со страхом пропало и напряжение, я успокоилась, и меня начало трясти. Заныли все болячки. Перевернувшись на бок, я попыталась отползти от Ангелоса подальше. Встать я была не в состоянии, но сумела отползти примерно на фут. Дрожа и задыхаясь, я добралась до валуна, у которого когда-то сидела.

Ангелосу же не было до меня никакого дела. В данный момент его более всего волновал Саймон. Меня можно было прикончить и потом.

Саймон вежливо поинтересовался:

— Полагаю, вы и есть Ангелос?

Дышал он все еще прерывисто, но голос звучал ровно.

— Он самый. А ты — младший братец Майкла.

— Он самый.

В голосе грека прозвучали удовлетворение и презрение:

— Рад тебя видеть.

Саймон поджал губы.

— Очень в этом сомневаюсь. Мы, кажется, встречались и раньше, Ангелос.

— Вчера ночью.

— Именно.

Саймон несколько секунд молча смотрел на врага. Голос его звучал спокойно и бесстрастно. Зная, что это означает, я почувствовала, как сердце мое сжалось и тут же заколотилось с удвоенной силой. Он добавил:

— Как жаль, что я не знал… вчера ночью.

Я с трудом повернула голову и смогла произнести:

— Он убил Найджела… и Даниэль…

И лишь через несколько мгновений до меня дошло, что я не произнесла ни звука.

— Ты убил моего брата Майкла.

Саймон даже не взглянул на меня. Теперь он дышал ровно, а его лицо стало непроницаемым. Он был настороже. По-видимому, Майкл точно так же смотрел на Ангелоса много лет назад на этом самом месте. Так же глядело вниз яркое небо, так же отражали слепящую жару равнодушные горы. Время пошло вспять. И снова лицом к лицу стояли Ангелос с Майклом, да только преимущество на этот раз было на стороне Майкла.

Но Ангелос так, кажется, не считал. Он засмеялся:

— Да, Майкла убил я. А теперь убью и тебя, малютка-братец. В твоей стране мужчин не учат быть мужчинами. Здесь же все иначе.

Саймон очень медленно продвигался к нему, шаг за шагом.

— И как же ты убил моего брата, Ангелос?

— Свернул ему шею.

С удивлением я увидела, что грек отступает. Он, как обычно, наклонил голову. Его сплошь черные глаза сузились от солнца. Быстро мигнув два раза, он мотнул головой, словно бык, у которого болят рога. Потом медленно и чуть боком отступил на шаг назад…

Сначала я решила, что он хочет, чтобы Саймон отошел в сторону — не находился между ним и солнцем. Мимолетно я удивилась: почему он дает противнику передышку? Но тут будто свет вспыхнул во мраке, и меня осенило, чего он хочет. Я вспомнила, что на куртке лежит пистолет, о котором Саймону неизвестно.

Каким-то образом мне удалось сдвинуться с места. Приподняв с разрыхленной земли свое тело, походившее на матрас, набитый глиной, я перекатилась и, скрючившись, одним судорожным движением, словно рыба, дернулась вперед и схватила болтающийся рукав куртки как раз в ту минуту, когда Ангелос, неожиданно сделав быстрый шаг в сторону, нагнулся за пистолетом.

Но рукав был у меня. Я тянула его изо всех сил. Куртка зацепилась за камень, порвалась, а затем пошла. Словно ракета, взметнулся вверх фонарик и ударил о камень близ моей головы. Высоко взлетел пистолет и, описав широкую дугу, упал на каменную груду в трех ярдах поодаль. И исчез из виду. Мало того, он ухитрился стукнуть грека по руке, когда тот попытался поймать его на лету. Ангелос выругался, пнул меня ногой и тут же грохнулся прямо на валун, так как Саймон, словно паровой молот, врезал ему.

Таким образом, Саймон получил преимущество. Грек, несмотря на то что упал прямо на камень, ухитрился предплечьем блокировать удар, направленный в горло, и одновременно локтем попасть Саймону в нижнюю часть живота. Я увидела, как боль пронзила Саймона, точно разорвавшийся снаряд, и он отпрянул от грека, который одним рывком оторвался от камня, как от трамплина, и бросился на противника. Губы Саймона залило кровью. От следующего удара у него откинулась голова; казалось, грек сломал ему шею. Саймон упал, но при падении ему удалось зацепить ногой Ангелоса за коленку, и тот по инерции движущегося тела с грохотом стал падать прямо на него. Но Саймон успел откатиться в сторону и оказаться сверху. Грек выбросил вперед ногу, промахнулся и нацелил Саймону в шею резкий рубящий удар ребром ладони. Саймон ударил его по горлу, и оба, крепко сжав друг друга, стали кататься по земле, взметая пыль, которая клубилась вокруг них, словно из грибов-дождевиков.

Я ничего не видела и не понимала… Ангелос на спине, а Саймон сверху, пытается заломить ему руку за спину; грек же лупит и лупит его по лицу; и хотя удары короткие и не очень сильные, изо рта Саймона хлещет кровь. Вдруг колотящий кулак разжался, пальцы вцепились Саймону в щеку и скользнули по ней, большой лопатовидный палец все тыкал и тыкал, добираясь до глаза…

Придерживаясь за камень, я с трудом поднялась на ноги. У него не получится… не стоит и надеяться… да, он моложе и умеет драться, но Ангелос такой огромный, к тому же он опытный убийца… Если бы я могла помочь… если бы только я могла помочь…

Покачиваясь, я нагнулась и трясущимися, словно листья на ветру, руками потянулась за камнем. Можно ударить его, как вчера… было бы чем… может, фонариком…

Пистолет.

Я отбросила камень и, всхлипывая, бросилась к каменной груде, той, куда улетел пистолет. Кажется, он упал сюда? Не видно. А может, сюда? Нет. Здесь… О боже, здесь…

Белая царапина на известняке указывала место, куда он упал… Дрожащей рукой я полезла в щель между камнями. Они царапали руку, но я почти не замечала боли. Все дальше и дальше я просовывала руку. И вот пальцы коснулись, чего-то холодного и гладкого… коснулись металла. Я никак не могла достать пистолет, пальцы скользили и скользили по нему. Соленые слезы разъедали дрожащие губы. Прижавшись животом к камням, я еще дальше просунула руку в сужающуюся щель. Жестокий камень драл кожу. Я почувствовала, что по запястью течет кровь. Пальцы мои тянулись все дальше, скрючивались, хватали. Поймала. Попыталась вытащить. Но теперь державшая за ручку пистолета рука была сжата, и я не могла вытащить ее обратно. Я безнадежно, глупо продолжала ее тянуть, крича от сильной боли, но достать пистолет я была не в силах…

Саймон отпрянул назад. Грек с силой рванулся в сторону, хватка его противника ослабла, и он, непонятно как, высвободился. На удивление быстро для человека его сложения он откатился в сторону и собрался вскочить на ноги. Я увидела, как его рука сжалась, готовясь схватить сильно зазубренный камень. Но Саймон оказался быстрее. Отпрянув назад, он тут же вскочил на ноги. Как только пальцы Ангелоса стиснули камень, Саймон прыгнул прямо на эти пальцы. От боли грек ужасно закричал, однако при этом успел взмахнуть ногой, метя Саймону в пах. Тот дернулся в сторону, и удар пришелся по бедру. Потом Саймон схватил Ангелоса за локоть; они закачались, закружились, и грек грохнулся на бок, как павший бык. Саймон, задыхаясь от пыли, снова повалился на него. Еще одна затрещина, потом болезненный хруст костей, затем Ангелос наверху, и кулак его падает вниз, как молот…

Разжав пальцы, я выпустила пистолет. Опустившись на землю рядом с каменной грудой, я начала разгребать камни беспомощными, дрожащими пальцами. Позади слышался шум борьбы, прерывистое кошмарное пыхтение и вновь крик. На это раз кричал, кажется, Саймон.

Камень под моей рукой поддался, я отбросила его в сторону и дернула следующий. Потом следующий. Потом глазам предстала куча сухой земли и щебня. Темной голубизной блеснул пистолет.

Отбросив еще один камень, я потянулась за пистолетом. Он лежал ко мне дулом. Я вытащила его наружу. Мне даже в голову не пришло, что брать оружие за дуло опасно. Просто выудила его и повернулась, держа в дрожащих как осиновый лист руках. Помню только, что удивилась, какой он тяжелый…

Я никогда прежде не держала в руках пистолета. Но стрелять, наверное, просто. Направить, куда надо, и нажать курок — это-то мне было известно. Попробую подойти поближе, и как только мужчины чуточку раздвинутся… если бы еще и пыль осела, чтобы было лучше видно… Значит, направить и нажать курок, и Ангелоса не будет — умрет в одно мгновение. Мне ни на минуту не пришло в голову, что убивать нехорошо. И я сделала несколько нетвердых шагов к дерущимся на земле людям…

Смешно, но идти было трудно. Земля подо мной качалась, пыль цеплялась за ноги, и пистолет был таким тяжелым, и солнце таким ярким, и видно мне было плохо…

Прижавшиеся друг к другу тела на земле шевельнулись — тот, кто был снизу, сделал титаническое усилие. Оба так сильно запылились, что я никак не могла понять, кто из них лежит лицом вниз с заломленной за спину рукой, а кто сидит на нем верхом, готовясь к последнему убийственному удару. Если бы они только раздвинулись и я бы увидела, кто из них Ангелос…

Верхний всем своим телом прижимал нижнего и одной рукой держал его за запястье заломленной руки, другой крепко обхватив ему шею. Хватка становилась все сильнее…

Голова поверженного болезненно откинулась. На черных кудрях краснела густая пыль. Жестокое мясистое лицо было того же цвета — на красном песчанике гримасничала античная маска. В пыли внизу был Ангелос, его ухмыляющиеся губы со всхлипом пропускали воздух, он все слабее и слабее пытался столкнуть с себя Саймона.

Я остановилась, пистолет поник у меня в руке, желание действовать пропало, и я, как во сне, уставилась на два тела, которые, словно единое целое, качались и дышали на земле у моих ног.

Плечо Саймона напряглось. Голова грека еще немного откинулась назад. Полуоткрылась ужасная улыбка и застыла. Тело дернулось в последнем отчаянном рывке — Ангелос все еще надеялся спастись. Но Саймон не ослаблял хватки. Как только тела на несколько ярдов переместились ближе к пирамидке — месту гибели Майкла, рука Саймона напряглась и чуть рванула назад; из глотки Ангелоса вырвался свист и тут же оборвался…

Я поняла, что Саймону не нужны ни я, ни пистолет. Тогда я села на камень и закрыла глаза.

Через мгновение наступила тишина.

У пирамидки лицом вниз тихо лежал Ангелос. Саймон медленно встал. Некоторое время он смотрел на Ангелоса. Его усталое осунувшееся лицо было покрыто потом и кровью. Тыльной стороной ладони он вытер с лица кровь. Руки у него тоже были в крови.

Затем он повернулся и в первый раз взглянул на меня. По-видимому, он хотел что-то сказать — изо рта высунулся язык и облизал запекшиеся пыльные губы.

Я быстро ответила:

— Все в порядке, Саймон. Он… он ничего со мной не сделал. — Ко мне наконец вернулся голос, хотя и хриплый и не очень твердый. Правда, говорить было нечего. Я прошептала: — На муле есть веревка… Он стоит внизу у пещеры.

— Веревка? — Саймону тоже отказывал голос. Медленным шагом он двинулся ко мне. — Зачем?

— Для него, конечно. Если он очнется…

— Моя дорогая Камилла… — начал Саймон и, увидев выражение моего лица, заговорил с гневом: — А что, по-твоему, мне надо было делать?

— Не знаю. Разумеется, ты должен был его убить. Просто… ты так и сделал.

Он скривил рот. На улыбку это не походило, но в ту минуту он вообще казался мне чужим. Передо мной, освещенный ослепительным солнцем, стоял незнакомец, и голос звучал незнакомый, и лицо изменилось до неузнаваемости. Он стоял, молча разглядывая свои руки. До сих пор я помню кровь на них.

Голова перестала кружиться, и мир наконец стал устойчивым. Охваченная стыдом, я с отчаянием выпалила:

— Саймон, прости меня. Я… я просто еще ничего не соображаю. Ну конечно же, ты должен был сделать это. Просто… все произошло так близко. Но ты был совершенно прав. Наступает момент, и приходится… принимать… такое. Будь я проклята.

Он улыбнулся, и сквозь усталость проступила знакомая ирония.

— Ну не совсем. Ты по-своему права. Но… что ты собиралась делать с ним?

— С чем?

Проследив за его взглядом, я тупо уставилась на пистолет в своих руках.

Саймон осторожно забрал его у меня, стараясь не коснуться меня окровавленными пальцами. У него они тоже слегка дрожали. Потом он осторожно положил пистолет на землю.

— Полагаю, так будет безопаснее.

Молчание. Он все стоял и странно смотрел на меня.

— Камилла…

Я взглянула ему в глаза.

— Если бы ты не отделалась от этой штуки, — сказал он, — я был бы мертв.

— Я тоже. Но ты пришел.

— Ну конечно, моя дорогая. Но если бы он добрался до пистолета…

Наступила крошечная пауза, такая еле заметная, что казалось: то, что он собирается сказать, не имеет никакого значения.

— Ты бы выстрелила в него, Камилла?

Внезапно меня всю заколотило, и я яростно закричала:

— Да! Да, выстрелила бы! Именно это я и собиралась сделать, когда ты… сам убил его…

И беспомощно заплакала. Потом, слепо потянувшись к нему, я сжала в своих ладонях его руки, залитые кровью.

Саймон сидел рядом на камне, обнимая меня за плечи. Не помню, что он говорил; кажется, некоторое время он тихо ругался, и это было так не похоже на него, что я с трудом сдерживала себя, чтобы не расхохотаться сквозь слезы.

Я сумела выдавить:

— Прости. Со мной все в порядке. Это не истерика. Просто… реакция или что-то вроде этого.

Он ответил с яростью, которая сильно потрясла меня, потому что я впервые видела его таким:

— Никогда не прощу себе, что втянул тебя во все это, клянусь богом! Если б я только знал…

— Ты меня не втягивал. Сама напросилась, вот и получила, верно? Ты не виноват, что все так вышло. Мужчина поступает так, как должен, и раз ты считал, что обязан так поступить из-за Майкла, значит так тому и быть. Вот и все.

— Из-за Майкла?

— Да. Ты сказал, что трагедия осталась позади, но, когда ты узнал, что Ангелос жив, ты, конечно…

— Девочка моя дорогая, — прервал меня Саймон, — ты что, и впрямь считаешь, что я убил его из-за Майкла?

Я непонимающе посмотрела на него:

— А разве нет? Но ты же сказал Ангелосу…

— Я сказал так потому, что иначе бы он не понял. В конце концов, это и поныне страна Ореста. — Он смотрел вниз, на разрыхленную пыль у своих ног. — Да, я признаю, что отчасти из-за Майкла… тем более что я оказался здесь да еще лицом к лицу с его убийцей. Когда я узнал, что он жив, я ощутил огромное желание убить его — еще до того, как Димитриос досказал мне остальное.

— Димитриос? Ясно. Он тебе сказал?

— Его удалось уговорить, причем довольно быстро. Откуда-то выскочил Нико и помог мне. — Пауза. — Димитриос рассказал мне, что они сделали с Найджелом.

— Значит, ты знаешь… — Я с некоторым облегчением вздохнула. Мне вспомнилось выражение глаз Саймона и та спокойная целенаправленность, с которой он убивал Ангелоса. Я слегка вздрогнула. — Понятно.

— Ну и потом, — продолжал он, — ты.

Я промолчала. Глаза мои были устремлены на два… нет, на три пятна, медленно круживших в ярком небе над впадиной. Саймон сидел не двигаясь, глядя на разметанную пыль. Внезапно он стал выглядеть ужасно усталым. Если бы не доказательство, распростертое на камнях, можно было подумать, будто проиграл он, а не Ангелос. «Смерть каждого человека умаляет и меня». Я вспомнила о Найджеле, лежащем в нелепой позе за грязной кучей, и поняла.

И тут тишине пришел конец. Где-то наверху что-то зашумело, посыпались камни, послышался прерывистый зов. Саймон не двигался. Я попросила:

— Расскажи мне об Ангелосе. Как он впутался во все это? Почему так долго ждал, чтобы вернуться?

— Он приезжал. Мы не ошиблись в своих предположениях: голоса и огни, расспросы Димитриоса; мы ошибались лишь в том, кто искал золото. Это был не Димитриос. Он понятия не имел о кладе. Когда в конце сорок четвертого Ангелос бежал из Греции в Югославию, он думал, что скоро вернется, но там он совершил преступление — политическое убийство — и был приговорен к пожизненному заключению. Два года назад он бежал и сразу приехал сюда искать своего кузена. Так как ему был нужен помощник и место, где можно спрятать сокровище, он все ему рассказал. Как мы и предполагали, они стали искать тайник, но не нашли. Димитриос пытался вызнать все у Стефаноса, и, наверное, за весну и лето они пролопатили всю разрушенную землетрясением территорию, а потом Ангелос уехал на время в Испанию. Думаю, он собирался вернуться весной, но тут Стефанос получил от меня письмо, и по Дельфам пошли слухи, что я приезжаю. Тогда он решил дождаться моего приезда, чтобы мы сами показали ему нужное место. Вот и все.

Он взглянул на меня:

— Теперь объясни, что случилось с тобой. Чего ради ты вылезла из пещеры? В святилище он бы никогда тебя не нашел.

— Не нашел бы.

И я поведала ему о том, что произошло со мной после его ухода. Рассказывала я совершенно спокойно и как-то отстраненно; у меня снова возникло ощущение, будто все происходящее — всего лишь спектакль, который я видела, будто все это случилось не со мной, а в романе, который я читала. Помню только, как радостно мне было оттого, что я ощущаю его руку на своем плече, и оттого, что так тепло.

Саймон слушал меня молча. Когда я закончила, он еще некоторое время не говорил ни слова. Потом произнес:

— Да, я виноват не только в том, что втянул тебя, но и во многом другом. — Его глаза впервые устремились на тело у пирамидки. И глаза эти стали такими, какими я увидела их в первый раз, — живыми, строгими и холодными. — Счет уравнен, — сказал он. — Майкл, Найджел, бедная глупенькая малышка Даниэль. Ну и ты, конечно… Прямо-таки Орест, правда? — Он вздохнул. — Нет, вряд ли эринии, эти милостивые дамы, станут преследовать меня за то, что я сегодня совершил, Камилла.

Позади из прохода послышался крик. Преследуемый грохотом камешков, во впадину влетел Нико и ринулся к нам.

— Красивая мисс! — вопил он. — Кирие Саймон! Все хорошо! Я здесь!

Скатившись вниз, он замер перед нами. Его потрясенный взор охватил нас обоих: меня в грязном драном платье, с поцарапанными руками, и Саймона, покрытого кровью и пылью и другими отметинами битвы.

— Матерь Божья, так он был здесь? Ангелос был здесь? Он сбежал? Он…

И резко замолчал, увидев труп возле пирамидки. Сглотнул и бросил взгляд на Саймона. Потом перевел взгляд на меня, хотел что-то сказать, но снова закрыл рот, крепко сжав губы, а потом — казалось, с трудом — побрел к Ангелосу. У входа во впадину раздались медленные шаги, и нашим глазам предстал Стефанос. Постоял у входа, как прежде Саймон, и стал неторопливо спускаться к нам. Саймон с трудом встал. Старик остановился рядом со мной. Глаза его тоже были устремлены на Ангелоса. Затем он перевел взгляд на Саймона. И не произнес ни слова, лишь медленно кивнул и улыбнулся. По-моему, он хотел что-то сказать мне, но к нам уже бежал Нико. Поток греческих слов обрушился на Саймона, тот отвечал — по всей вероятности, рассказывал. А я вдруг поняла, что ужасно устала и слушать не в состоянии, и потому откинулась к камню в тени и стала ждать, когда эта троица закончит свою беседу. Внезапно Саймон со Стефаносом двинулись к пещере.

Нико же подошел ко мне.

— Ты плохо себя чувствуешь, красивая мисс? — обеспокоенно спросил он. — Этот болгарин ничего тебе не сломал?

«Болгарин» — самое страшное оскорбление в устах грека.

— Да нет, Нико, — ответила я. — Просто меня немножко побили, вот и все. — Я улыбнулась ему. — Жаль, тебя здесь не было.

— Как бы я хотел быть здесь! — Долгий взгляд, который Нико бросил на пирамиду, не был полон энтузиазма в отличие от его голоса, однако его волновало явно не убийство. С огромным восхищением он оглядел меня. — Это я должен был отомстить ему, я, и не за двоюродного брата дедушки, Паноса, а за вас, красивая мисс. Но кирие Саймон, — добавил он великодушно, — отлично справился с этим делом, правда?

— Для англичанина, — возразила я.

— Разумеется, для англичанина. — Поймав мой взгляд, он вовсе не смутился и улыбнулся. — Конечно, — прибавил он, — я помог ему с Димитриосом Драгоумисом. Я, Нико.

— Он рассказал мне. А что ты с ним сделал?

Черные глаза стали еще шире. Он выглядел потрясенным.

— Я не могу вам об этом сказать. Вы — леди, и… О, я понял. — На его лице сверкнула ослепительная улыбка. — Вы хотите знать, что было потом? Я отвел его по дороге вниз, но не в Дельфы — я хотел вернуться и помочь кирие Саймону, понимаете. Едет грузовик, и я объясняю мужчинам, и они везут его в Дельфы в полицию. Полиция придет. Пойду сейчас их встречать и приведу их сюда. Вот и все.

— Вот и все, — устало повторила я.

Это было самое замечательное мгновение за весь прошедший день.

За границей моего укрытия солнце раскалилось добела. На Нико была яркая рубашка цвета электрик в алых ромбах, и это производило ошеломляющий эффект. Создавалось впечатление, что он весь мерцает.

Бодрым голосом он произнес:

— Ты устала. Не хочешь говорить. А ведь я нужен другим, верно? Я пойду.

Закрыв глаза и откинувшись назад, я услышала, как он стремительным галопом пронесся по впадине к пещере. Мне казалось, что я ждала очень долго, прежде чем они втроем вышли из пещеры на солнечный свет.

Первым появился Нико, он вел мула. Вид у него на сей раз был подавленный и чуть бледный. Ко мне он не стал подходить, прыгнул мулу на спину, неохотно пнул его и, помахав мне, потрусил из впадины.

Стефанос и Саймон еще несколько минут разговаривали. Стефанос выглядел мрачным. Он кивнул, когда Саймон, что-то сказав, показал вверх, на сверкающий небосвод, где все еще висели, кружась, черные пятна. Потом он медленно, с трудом повернулся и пошел в тень близ тела. Сел и устроился, опустив голову, будто приготовился ждать. Руки его сжимали посох. Он закрыл глаза и вдруг стал очень старым. Лик как у героев Гомера, закрытые глаза — старый, как само время.

Я никогда не забуду эту картину, эту мирную концовку трагедии. Яркий голубой небосвод; тело человека, которого преследовали эринии и нагнали на том самом месте, где он сам пролил кровь; старик с ликом Зевса, кивающий в тени. Со скал глядели вниз козы.

Откуда-то неподалеку раздалась музыка — пастушья свирель, чей плывущий сквозь колодец света звук привел меня к Аполлону у святого источника. Услышав ее, козы подняли головы и медленно удалились, черные на фоне неба, словно аттический фриз.

На меня упала тень Саймона.

— Нико пошел за полицией. Он хотел проводить тебя в Дельфы, но я сказал, что ты еще не в силах идти. Да и потом, нам ведь нужно кое-что сделать?

Я толком не расслышала, что он спросил, и обеспокоенно повторила:

— Полиция?

— Не волнуйся. Мне ничего не грозит. Кроме всего прочего — а лишь Бог знает, как много зла он сотворил, — он пытался убить еще и тебя. — Саймон улыбнулся. — Пойдем? Стефанос, похоже, спит и не станет гадать, куда мы делись.

— Ты не говорил им с Нико о святилище?

— Нет. Оружие и золото нас теперь не касается, слава богу, но другое решение мы должны принять сами. Ты уже знаешь ответ?

Я посмотрела на него вопросительно, даже с сомнением.

Он кивнул, и тогда я медленно ответила:

— Кажется.

Он улыбнулся и протянул мне руку.

Мы молча вошли в пещеру. Фонарик Саймона почти не горел, но дорогу было видно, а освещать углы не имело смысла. У входа он помедлил и, шагнув в сторону, наклонился за чем-то, что лежало у кучи, где раньше находились ящики. Потом выпрямился с ломом Ангелоса в руке. Я отвела взгляд и вслед за милостиво слабым лучом двинулась мимо колонн туда, где путь преграждала плита.

На старых отметинах резца луч задержался.

— Ну вот, — тихо произнес Саймон. — Она легко встанет на место. Подвинуть на три-четыре дюйма, и вход закроется… А пока пусть подождет.

Оставив лом у плиты, мы в последний раз пролезли в щель и пошли вверх по извивающемуся туннелю, ведущему к блестящей цитадели.

Он стоял там, не сдвинувшись и совершенно не изменившись за две тысячи лет, и теперь казалось чудом, что за последний час он так и остался нетронутым, неизменившимся. Солнце продвинулось дальше на запад, и свет более косо падал сквозь листву; вот и все.

Склонившись к его ногам, мы попили. Я окунула руки в ручей и плеснула воды на лицо и шею, потом подержала ладони в ледяной воде. Царапины и раны сразу засаднило, и резкая, обжигающая терапия словно выдернула меня из тупого состояния, граничащего с истерикой. Потом я села и стала стряхивать с пальцев холодные капли.

И тут я заметила, что след от кольца Филипа исчез с безымянного пальца левой руки.

Я сидела, глядя на свои руки. Саймон наклонился и что-то положил к ногам статуи на каменный постамент. Блеснуло золото.

Поймав мой взгляд, он чуть криво улыбнулся:

— Золото в дар Аполлону. Я попросил, чтобы он возвратил сюда Ангелоса, и он выполнил мою просьбу. Правда, по-своему, по-дельфийски. Трудно предвидеть, чем может обернуться воззвание к богам. Тем не менее желание мое исполнилось. А я дал обет. Помнишь?

— Помню.

— Ты, кажется, тоже о чем-то просила в этом самом святилище?

— Да. Тебе придется поделиться со мной золотом, Саймон. Мне нечего дать.

— Что ж, поделимся, — согласился он.

Вот и все, что он сказал своим обычным легкомысленным тоном, но я быстро обернулась и взглянула на него. И потонула в его сияющих серых глазах. Я торопливо отвернулась и подобрала баночку Найджела:

— Ее мы тоже оставим?

Что-то блеснуло глубоко в траве у края каменного постамента. Раздвинув длинные стебли, я подняла… еще одну золотую монету.

— Саймон, ты только погляди!

— Что это? Талант? Только не говори, что Аполлон припас ягненка в кустах специально для…

Он запнулся, когда я протянула ему то, что держала в руке.

Я сказала:

— Это соверен. Значит, Найджел нашел и золото, и статую. Должно быть, он и оставил здесь монету.

— Он ли?

— А кто же еще?

Тут я увидела выражение его лица и замолчала.

Он кивнул:

— Да. Конечно, это Майкл. Он тоже сделал подношение.

Бережно взяв у меня монету, он положил ее рядом с баночкой у ног бога.

Башня из слоновой кости

Глава 1

Все началось со случайного стечения обстоятельств, о чем я не стала бы рассказывать, если бы сочиняла вымышленную историю. В реальной жизни ежедневно происходят совпадения, которые не годятся для романов, поэтому писатели стараются не использовать их в своих произведениях. Но они происходят. Происходят каждый день. А в тот день они, вернее, оно произошло дважды.

Я работала у себя дома, когда стук в дверь возвестил о прибытии четырех студентов-второкурсников. Обыкновенно я радуюсь их приходу. Такова моя работа. Я преподаю английский в колледже Хейуорт в Кембридже и общаюсь с ними ежедневно. Но в тот солнечный майский день нежданный гость был мне ни к чему, даже если бы это оказался посыльный с зарегистрированным письменным сообщением, что я получила главный приз лотереи Эрни. Я сочиняла поэму.

Существует мнение, что человек, перешагнув тридцатилетний рубеж или вступив в брак — а это может произойти и раньше, — уже не в состоянии сочинять стихи, во всяком случае такие, какие стоит читать. Есть, конечно, замечательные исключения, но они только подтверждают правило. Что же касается семейной жизни, то я полагаю, что данное правило распространяется только на женский пол — женщины говорят, что после свадьбы с ними что-то происходит. Но в тот солнечный вторник ни одно из вышеупомянутых ограничений на меня не распространялось. Мне было двадцать семь лет, в браке я не состояла, никого не любила, и единственной моей страстью являлась работа.

Вот почему мне следовало радушно принимать студентов, жаждущих обсудить со мной поэзию Джорджа Дарли, которую мой введенный в заблуждение коллега включил в курс лекций о поэзии начала девятнадцатого века, чем обескуражил самых лучших моих студентов, не понимавших, чем Дарли заслужил подобное. Но тем утром меня охватило наиредчайшее вдохновение, и я сочиняла собственную поэму. Значительнее, чем у Джорджа Дарли. И в любом случае лучше (что, кстати, нетрудно). Как поэт конца двадцатого века, да еще с трудом добивавшийся места под солнцем, я часто думала, что некоторые более ранние поэты слишком легко публиковались. Но своим студентам этого я не говорила. Пусть себе превозносят знаменитых. Тем более они так редко кого-то ценят, что им это будет полезно.

Сказав «входите», я усадила их, выслушала, сама сообщила им что-то в ответ и наконец, отделавшись от них, вновь обратилась к своей поэме. Но ее не стало. Первая строфа лежала передо мной на столе, однако идея и образ развеялись, как сон, — словно злосчастный персонаж из «Порлока» Кольриджа просто изгнал их. Перечитав написанное, я, обливаясь потом, попыталась поймать ускользающий образ, но затем сдалась, выругалась и, скомкав лист, швырнула его в пустой камин. Затем произнесла вслух:

— Мне бы очень не помешала хорошая старомодная башня из слоновой кости.

Поставив стул на место, я подошла к открытому окну и выглянула наружу.

Восхитительные липы зеленели молодой листвой, и, ввиду отсутствия древних вязов, среди них, как безумные, стенали голубки. Отовсюду доносились трели одуревших птиц, а клематис под окном благоухал медом и бормотал жужжанием бесчисленных пчел. Теннисон, подумала я, вот кто действительно был исключением из правил: никогда не сдавался, никогда не увядал, даже в старости. А я и в двадцать семь не в состоянии закончить стихи, которые, как мне еще недавно казалось, неминуемо приближались к своему заключительному аккорду.

Значит, я не Теннисон. И ежели поразмыслить, то даже не Джордж Дарли. Тут я расхохоталась, и настроение у меня улучшилось. Затем я устроилась на залитом солнцем подоконнике, дабы насладиться остатками дня. Наполовину прочитанная, а потом отложенная «Таймс» лежала передо мной. Как только я взяла газету в руки, в глаза мне бросилось небольшое объявление: «Башня из слоновой кости на любой срок. Изолированный коттедж на крошечном Гебридском островке близ побережья острова Малл. Идеальное место для писателя или художника, ищущего уединения. Сравнительно совр. усл.». И номер абонента.

— Этого не может быть! — выразила я вслух свои сомнения.

— Чего не может быть, доктор Фенимор?

Одна из моих студенток вернулась и стояла в двери, переминаясь с ноги на ногу. Ее звали Меган Ллойд. Она была дочерью валлийского фермера из Дайфеда. В колледж она поступила стипендиаткой, и по праву. Невысокая толстушка с черными кудряшками на голове, карими глазами и веснушками — казалось, она просто создана для того, чтобы возиться на ферме с собаками и лошадьми или драить полы на маслодельне. Очень может быть, что она все это и умела, но помимо вышеперечисленного она еще отличалась большим умом, богатым воображением и с легкостью стала моей лучшей ученицей. Когда-нибудь — если ей, разумеется, повезет — она станет хорошей писательницей. Я вспомнила, что обещала обсудить с ней ее стихи, которые она, нервничая, попросила меня прочитать. Она и сейчас нервничала, но к ее волнению примешивалась самоирония. Она добавила:

— Да неужто «Таймс»? Эта газета обычно не врет.

— Ой, Меган, входите. Кажется, я разговаривала сама с собой. Ничего особенного, просто я думала о своем. Так… вот ваша работа, я, разумеется, все прочитала.

Подойдя к столу, я взяла папку и жестом пригласила ее сесть. Лицо ее не выражало ничего, но глаза стали вдвое больше, а тело напряглось. Я прекрасно понимала, что она чувствует. Каждый раз, когда читают твое сочинение, ты умираешь от каждого высказанного слова — такое чувство, будто с твоих стихов живьем сдирают кожу.

Поэтому я без предисловий перешла к обсуждению ее стихов.

— Мне понравилось. Некоторые даже очень понравились. А некоторые, как понятно, не очень…

Я продолжала говорить, а она стала понемногу успокаиваться, на лице появилось выражение счастья, а потом она начала весело возражать, что, в общем, Меган и свойственно. Наконец я захлопнула папку.

— Вот, свое суждение я высказала. Не знаю, согласится ли со мной более опытный судья, но если вы захотите опубликовать свои стихи — вперед, и желаю удачи. Что бы там ни случилось, обязательно продолжайте писать. Вы ведь именно эти слова хотели от меня услышать?

Она запнулась, откашлялась и молча кивнула.

Я протянула ей папку:

— Говорить я больше ничего не буду. Кое-какие замечания я все-таки сделала. По-моему, будет лучше, да и легче, если вы прочитаете их потом. И само собой, если вы чего-то не поймете или с чем-то не согласитесь, скажите мне, не стесняйтесь. Хорошо?

— Хорошо. Спасибо. Огромное спасибо. Дело в том, что я… ну, не всегда можно самому судить о себе…

— Да, это мне известно.

Меган улыбнулась, и лицо ее просияло.

— Ну конечно известно. И поэтому я позволю себе дать вам совет. Можно?

— И какой же? — удивилась я.

Она бросила взгляд на пустой камин, где валялся скомканный лист. С того места, где она сидела, было прекрасно видно, что бумага испещрена строчками незаконченных стихов, часть которых была с досадой перечеркнута карандашом. Меган повторила, передразнивая мою интонацию, но с улыбкой, которая оправдывала подобную дерзость:

— Что бы ни случилось, обязательно продолжайте писать. — Внезапно она заговорила серьезно: — Отсюда мне не видно, что там написано, но я уверена, что вы зря их выкинули. Попробуйте еще раз, доктор Фенимор. Ваши последние стихи в «Журнале» мне очень понравились. Пожалуйста.

Помолчав, и довольно долго, я неловко ответила:

— Спасибо. Только когда придет время… Понимаете, время так просто для этого не находится.

— Вы полагаете?

— Да, я так считаю.

— Простите, мне не следовало этого говорить.

И, внезапно улыбнувшись, она схватила свои вещи и стала подниматься со стула.

— Меня это, конечно, не касается, но я не смогла не заметить их. Простите.

И тогда, чтобы ее успокоить, я протянула ей «Таймс».

— Вот, я как раз пыталась. Остров на Гебридах… похоже, именно там и можно спокойно работать, он даже зовется «башней из слоновой кости». Вот, я отметила объявление кружочком.

Она прочитала объявление вслух и взглянула на меня с просветлевшим лицом:

— Малл? Остров Малл? Вы уже ответили?

— Как раз думала об этом.

— Нет, вы только подумайте. Мы с Энн Трейси собираемся летом именно туда. На две недели. Она все взяла в свои руки. Я там никогда не была, а ее родители обычно проводят там отпуск, и она говорит, что это сказочное место, если погода стоит хорошая и нет мошки. Какое совпадение! Будто… судьба, особенно после того, что вы сказали. Вы ведь напишете туда, правда?

— Похоже, что это того стоит, — ответила я. — Напишу сегодня же.

Но судьба снова ткнула в меня своим перстом. Вечером мне позвонил мой брат Криспин.

Криспин — врач, он практикует в компании четырех коллег в Питерсфилде графства Гемпшир. Он на шесть лет меня старше, женат, имеет двоих детей, которые учатся в школе в другом городке. Он бы предпочел, чтобы они оставались дома, но Рут, его жена, переубедила его, как она обычно умеет это делать. Слабым человеком Криспина не назовешь, но он был очень занят, и посему ему пришлось передать бразды правления их совместной жизнью своей опытной жене. Они были относительно счастливы вместе, но, как обыкновенно происходит в браке, счастье достигалось порой путем споров и разногласий.

Таким предметом спора, например, всегда являлся отпуск. Рут обожала путешествия, города, магазины, театры, курорты. Криспин же, освободившись от необходимой рутины, жаждал покоя и отдыха на природе. Он, как и я, любил Шотландию и ездил туда при малейшей возможности. Там он гулял, рыбачил и фотографировал. Позже, когда у него появлялось свободное время, он сам печатал фотографии у своего друга. С годами его увлечение фотографией становилось все более профессиональным, и некоторые виды Шотландии он даже предоставлял на выставки. А фотографирование птиц превратилось у него в истинную страсть, и за долгое время он собрал замечательную коллекцию фотографий. Некоторые из них были напечатаны в периодике, например в «Кантри лайф» и в журналах о дикой природе; правда, лучшие из своих фотографий он никому не показывал. Я знала, что он мечтает выпустить альбом. Когда время наших отпусков совпадало, мы частенько отдыхали вместе, радуясь нашему уединению.

Поэтому когда он в тот же вечер позвонил мне, чтобы сообщить, что ему предстоит двухнедельный отпуск до конца июня, и спросил, не хочу ли я по окончании семестра съездить куда-нибудь на север, я поняла, что это снова сама судьба.

— Я как раз думала о том, куда бы поехать.

И я поведала ему об объявлении в газете, что было воспринято им с энтузиазмом. Терпеливо выслушав его рассуждения о лунях, гагарах, поморниках и других редких поразительных птицах, которые, несомненно, только того и ждут, чтобы он явился их фотографировать, я, как всегда осторожно, выразила сомнение:

— А Рут?

— На этот раз она согласна, — последовал обычный легкомысленный ответ. — Ты же знаешь, Гебриды ей не нравятся, к тому же сейчас она сильно занята. Она собирается в отпуск позже, поедет за границу, когда Джон с Джулией отправятся в школу. А если тебе удастся забронировать это место… Было бы здорово. Птенцы будут еще сидеть в гнездах, и, если позволит погода, мы сможем добраться и до Трешнишских островов. Послушай, Роза, почему бы и нет? По-моему, отличная идея. Знаешь что, принимайся-ка ты за дело прямо сейчас. Выясни все детали, а потом позвони!

Так я и поступила. Тем же вечером я послала письмо по указанному адресу.

И получила в свои владения башню из слоновой кости.

Глава 2

Остров Мойла — первая остановка после Тобермори. Он — небольшой, примерно девять миль на пять. С северо-запада его окаймляют грозные скалы, которые противостоят штормам, словно нос корабля. Скалистая круча покрыта изъеденным овцами дерном и спускается в долину, где к морю течет широкая, но единственная на острове река. Свое начало она берет из озера, которое, словно чаша, покоится между низкими холмами. По всей видимости, озеро — вернее, озерко (оно маленькое) — поится ручейками, беспрерывно пополняемыми дождями: в озеро ничто не впадает, за исключением этих ручейков, пробирающихся сквозь ситник и восковницу, а после гроз наводняющих влажное торфяное болото. Таким образом, река никогда не пересыхает, и ее белые воды, рассекая болото, падают в море.

Побережье острова в основном скалистое, но береговые утесы невысокие, за исключением северной линии. Они выдаются в море, а между ними местами виднеются крошечные неровные полоски берега, часть которых покрыта галькой, а часть — песком, белым ракушечником, присущим атлантическому побережью.

За песком тянется мачер — необыкновенной красоты дикие луга западного побережья, которые в мае и июне покрываются цветами и заполоняются гнездящимися птицами, о которых любой фотограф может только мечтать.

Когда я впервые ступила на Мойлу, стоял чудесный день конца июня. Мои занятия закончились за несколько дней до начала отпуска Криспина, поэтому мы договорились, что отправимся в путь поодиночке и встретимся прямо на Мойле. Как я выяснила, паром от острова отходит три раза в неделю: по понедельникам, средам и субботам. Идет он от Обана до Тобермори на острове Малл, потом заходит на Мойлу по пути к Коллу и Тайри. Еще я узнала, что пользоваться автомобилем на Мойле бессмысленно, поэтому и брат, и я решили ехать на поезде.

Путешествие оказалось приятным. Ночным поездом, следующим до Форт-Вильяма, я доехала до Крианлариха, где поезд останавливался в семь утра. Там мне пришлось провести три часа — я хорошо позавтракала, разгадала кроссворд и наконец села на местную электричку, которая, пробежав через Озерную долину и миновав северный берег озера Эйв, добралась до Обана — конечного пункта на западном побережье. Паром отходил назавтра в шесть утра, поэтому я сняла номер в гостинице прямо у причала. Потом, погуляв по Обану, я отправилась спать. Утром в половине шестого я села на паром, и начался последний отрезок моего путешествия.

Море было спокойное, и Обан при ясном свете летнего утра походил на красивую игрушку. Паром степенно двигался вперед между островками и скалами, увенчанными замками. В кильватере парили морские птицы, а аромат лета перекрывал даже запах соли и ветра. Идиллия. Прекрасное окружение для башни из слоновой кости.

Во всяком случае, я на это надеялась. Все, с кем я беседовала в поезде и на пароме, никогда не бывали на Мойле, население которой, как сообщил мне один медленно говорящий горец, состояло примерно из тридцати человек.

— Так что вы окажетесь лицом к лицу с дикой природой, и будем надеяться, что местные жители отнесутся к вам дружелюбно.

И он ободряюще подмигнул мне. Но когда мы пришвартовались в Тобермори и контролер указал на море, где группа скал на горизонте (или так казалось) напоминала маму-утку, за которой плывут ее утята, меня охватил страх, и я вдруг стала гадать, что же означает фраза «совр. усл.».

— Вон тот большой остров, видите? Это Мойла, — сообщил мой гид.

— А другие?

— Ну, они все как-то называются, но я точно не знаю. На них никто не живет, одни птицы.

— А доплыть до них можно?

— Можно, только при хорошей погоде да чтобы удача сопутствовала. Туда многие на экскурсии ездят, причем с фотоаппаратами — птиц снимают. Вы тоже любите наблюдать за птицами?

— Не я. Мой брат. Он позже приедет. А вы не знаете, можно ли на Мойле взять напрокат лодку?

Но тут ему пришлось меня покинуть и принимать мешки, которые поднимали на борт.

Еще двадцать минут, и я все увижу сама.

Паром был небольшим, но гавань казалась ему мала: его пришлось поставить вдали от пристани и берега, поэтому пассажиры добирались до парома на лодке.

Деревня, по сравнению с паромом, тоже выглядела маленькой. Насколько мне было видно, вдоль узкой дороги, огибавшей берег, один за другим стояли восемь-девять домиков.

Близ пристани находилось здание, служившее одновременно и почтой, и магазином. Самодельное объявление гласило, что владелица, М. Макдугал, сдает комнаты с завтраком. Примерно в пятидесяти ярдах от этого здания в окружении полоски асфальта стоял белый оштукатуренный дом. Как выяснилось, там располагалась деревенская школа, в которой по воскресеньям проводил службу священник, приезжавший из Тобермори. Мимо почты по камням протекала узкая речушка — чуть шире ручья. Над ней висел горбатый мостик, столь причудливый, что было совершенно ясно, что любая машина, попытавшаяся его пересечь, тут же потерпит аварию. Но, как меня и предуведомили, автомобили в этих краях не водились. Рядом с почтой стоял побитый «лендровер», а к стене школы была прислонена парочка велосипедов. И никакого иного транспорта. К тому же, насколько мне было видно, за околицей дорога кончалась.

А мне было известно, что мой домик находится на другом конце острова.

Что ж, сама напросилась. Оставив свой багаж на причале, я двинулась к почте.

Так как паром привозил на остров корреспонденцию и продукты лишь трижды в неделю, а здание почты было крошечным, народу там было полным-полно, и почтальонша, занятая сортировкой писем и газет и обсуждением с капитаном парома двухнедельных новостей на гэльском языке, даже не бросила на меня взгляд. Магазинчик являл собой что-то вроде мини-гипермаркета, поэтому я взяла корзину и стала запасаться продуктами, которые, как мне представлялось, понадобятся в следующие два дня. Гудок сирены парома привел меня в чувство, и я обнаружила, что магазин опустел и почтальонша, сняв очки, спешит к перегородке взглянуть на незнакомку.

— Вы, должно быть, та самая молодая леди, что приехала в Камас-на-Добхрейн? Мисс Фенимор, если не ошибаюсь?

Она была худощавой женщиной лет пятидесяти, с яркими синими глазами и с аккуратной прической. В волосах пробивалась седина. На ней был цветастый комбинезон, а на шее висели очки. У нее была чудесная кожа, свойственная островитянам, без единой морщинки; лишь в уголках глаз притаилась паутинка, свидетельствующая о том, что женщина часто улыбается. Сейчас она не улыбалась, но в ее взгляде сквозило добродушное любопытство, а ее нежный, присущий островитянам, голосок с гэльской мелодикой, напоминавшей морскую зыбь, согрел меня так ощутимо, будто маленький магазин осветило внезапно выглянувшее солнце.

— Да, я Роза Фенимор. А вы миссис Макдугал? Здравствуйте.

Мы обменялись рукопожатием.

— Да, я приехала в тот самый дом, о котором давало объявление агентство Харриса. Правильно? Я не говорю на гэльском, извините.

— А почему вы должны говорить на нем? Да, именно он. По-английски это место называется бухта Выдр. И только там можно снять домик. Как видите, у нас тут не столица. — Она улыбнулась, продолжая подсчитывать стоимость моих покупок. — Вы ведь в первый раз здесь? Если деньки будут ясные, отлично погуляете. К тому же я слышала, что в этом доме у бухты Выдр в такое время жить вполне удобно. Правда, там никто не живет. Вы ведь одна будете там отдыхать?

— До среды. Брат очень хочет приехать. — Таким образом, я сообщила ей все, что ей хотелось знать: ведь я же, в конце концов, тоже часть недельных событий. — Он доктор, из Гемпшира. Со мной поехать он не смог, поэтому я пока одна. А в среду паром приходит в то же время?

— Да. Вы не взяли ничего для растопки. Если возьмете, сможете легко затопить печь. С торфом умеете обращаться?

— Нет, но, думаю, научусь. Миссис Макдугал, а как мне добраться до коттеджа? Мне сказали, что отсюда две мили до него. Я спокойно могу и пешком дойти, но у меня чемоданы, я их просто не донесу.

— Не волнуйтесь. Видела я ваши чемоданы. Арчи Макларен наверняка уже поставил их к себе в «лендровер». Может, возьмете, скажем, пару мешков угля для растопки? В доме сухо, в мае там отдыхала одна пара, и погода стояла хорошая, но вам лучше запастись топливом, а то кто знает, какая погода ожидает нас на следующей неделе.

— Да, разумеется. Спасибо. Тогда два мешка угля, пожалуйста, и растопку, и… кажется, все. Да, а как насчет молока и хлеба? Их только паром привозит?

— Свежее молоко можно брать на ферме, но лучше купите длительного хранения. В плохую погоду из бухты Выдр сюда трудно добраться. Вот, возьмите. Два пакета, оно долго хранится даже без холодильника. Не знаю, есть ли там холодильник… Хлеб привозят. Оставить вам буханку в среду? И еще одну в выходные или пару, может быть? Вообще-то, мы сами печем хлеб, если свежего захочется. Все?

— Да, спасибо. Сколько я вам должна, миссис Макдугал?

Она назвала цену, я заплатила. Тут вошел молодой человек, темноволосый, низкого роста, крепкого телосложения, в тельняшке, джинсах и резиновых сапогах. Он забрал мешки с углем и поставил их в автомобиль рядом с моими чемоданами. Я взяла пакет с покупками.

— А телефона, наверное, в коттедже нет?

— Нет. Один телефон здесь, а другой в Доме, а больше и нет. А тот, что в Доме, отключен с тех пор, как старая леди умерла.

— Дом?

Она произносила это слово будто с прописной буквы.

— Большой дом. Он неподалеку от вас, примерно в полумиле вдоль по берегу. Он называется Тагх-на-Туир — Дом с башней. Там рядом с берегом небольшой островок, и на нем остатки от башни. Наверное, Дом поэтому так и называется. Его построили в старые времена как охотничий домик, а потом его купили Хэмилтоны и жили там летом, но старая миссис Хэмилтон — она была последней из них — в феврале умерла, и теперь там никто не живет и вряд ли будет жить. — Она улыбнулась. — Не всем по нраву тишина и покой Мойлы.

— Конечно. Но мне именно этого и хочется. Да и телефон на самом деле мне не нужен. Просто я хотела узнать, приедет ли брат. Так что, если можно, я приду завтра и позвоню ему. До которого часа вы работаете?

— До половины шестого. Но если вам понадобится телефон, приходите к входу в дом. Здесь все так звонят, а дешевые звонки после шести. Так что приходите. Вот, это все. — Она взяла второй пакет с моими покупками и проводила меня до двери. — Арчи вам покажет дом, и, если вам что-то понадобится, скажите ему. А я, может быть, завтра сама к вам загляну. До свидания. Помоги леди, Арчи.

По-видимому, Арчи ответил, что поможет. Я села рядом с ним, и мы тронулись в путь. «Лендровер» явно знал лучшие времена, и, как только мы покинули деревенскую улицу и выехали на петляющую от деревни до вересковых пустошей дорогу — она была чуть длиннее, — разговаривать стало трудно. Я дважды попыталась завести беседу, но Арчи лишь кивал или бормотал в ответ что-то неразборчивое, поэтому я сдалась и стала смотреть по сторонам.

Насколько я могу судить, на Мойле мало уголков, откуда не было бы видно море. Каменистая неровная дорога поначалу карабкалась спокойно меж объеденного овцами дерна, из которого торчали стебли камыша и чертополоха, кое-где виднелись пятна орляка. Как только деревня скрылась из виду, деревья пропали, лишь облезлые от непогоды колючки трепал ветер. Дорога становилась все круче и извилистее. Теперь по ее обочинам тянулся вереск. В это время года он темный, так как не цветет, но близ серых камней порой мелькали ярко-красные колокольчики. Сверкал золотом дрок — бесконечное чудо, а над травой среди чертополоха качались крошечные белые и желтые подмаренник и лапчатка. Серые камни, поросшие ярко-горчичным лишайником, напоминали клумбы. Справа тусклым цветом мерцало озеро.

Тишину нарушал лишь звук мотора, но я заметила, как из вереска вверх к небесам взмыл жаворонок, через несколько минут с выси опустился другой. Парочка серых ворон — хохлатых ворон — пролетела перед нами, а когда машина преодолела подъем и начала спускаться в сужающуюся долину, вверх взлетел каюк и стал медленно описывать круги, потом он исчез за гребнем.

Затем дорога пошла вдоль выжженной земли по направлению к поблескивающему морю. В этом месте, далеком от атлантических штормов, теснились довольно высокие деревья. Главным образом дубы, но попадались буки, ясени, березы и орешник, вперемежку с ежевикой и жимолостью. По обочинам тянулись заросли ольхи и боярышника в окружении наперстянки.

Дорога выровнялась, долина стала шире, и перед нами возник залив.

Бухта Выдр оказалась крохотной; дугообразная полоса берега была покрыта галькой, дальше лежали валуны. Черные локоны высохших водорослей указывали границы приливов. Слева вид загораживала высокая скала, а справа прямо в море тянулся невысокий мыс. Прищурив глаза от сияния Атлантики, я сумела разглядеть тропу, поднимавшуюся на мыс и уходившую на запад. А за дугой мыса, плохо различимый издалека, возвышался, наподобие приподнятого колена, холм, гладкий и симметричный.

Тут «лендровер» остановился у пристани, которая была сложена из обвязанных проволокой нетесаных камней. Неподалеку, чуть повыше, у скалы стоял коттедж.

Глава 3

Коттедж оказался больше, чем я предполагала. Когда-то он соответствовал стандарту: крошечный квадратный холл, с дверьми по обеим сторонам, которые выходили в «парадные комнаты», крутая с перилами лестница, ведущая прямо под крышу в одинаковые спальни. Но кто-то, причем явно не так давно, переписал эту жанровую картинку — две комнаты внизу превратились в одну, которую разделяла лестница. В кабинете справа был симпатичный камин. Мебель состояла из пары легких стульев, низкого стола и сомнительного вида софы, стоявшей спинкой к лестнице. Кухня-столовая с другой стороны могла похвастаться обыкновенными буфетами, похоже самодельными, и столом у окна в окружении четырех стульев. В кухонном шкафчике обитали электрический чайник и тостер — единственные «совр. усл.», бросавшиеся в глаза.

В задней части дома дверь открывалась в узкое помещение, длиной в ширину дома, которое, по-видимому, служило черной кухней или посудомоечной вместе с прачечной. К одному окну примыкала современная раковина с водосливом, рядом на стене висел электрический кипятильник. Тут же находилась плита, помещенная сюда, вероятно, кем-то, кто с недоверием относился к электроснабжению острова, — она была газовая. Газовые баллоны находились снаружи под навесом близ торфяной кучи. Далее того модернизация не пошла, другой конец помещения остался таким, как и прежде: старая глубокая раковина для стирки с единственным краном, наверняка с холодной водой, а под ней медный котел для кипячения. Глубокий чистый и пустой буфет служил кладовой, в другом хранились моющие средства. Холодильник отсутствовал, но здесь холодно и летом — эти окна никогда не видали солнца. Высунувшись из окна, я увидела, что между домом и скалой находится то, что когда-то было то ли садом, то ли огородом. Ныне же заросли ежевики и шиповника за полуразрушенной стеной почти целиком скрывали садовую калитку. В крапиве, высотой в половину человеческого роста, пряталась тропинка. Она тянулась вдоль стены к крошечному сооружению, предназначение которого еще предполагалось угадать. Посредник заверил меня, что и ванная, и туалет находятся в доме, наверху над помещением для мойки и стирки. Глядя на эту крапиву, я надеялась, что он не обманул меня.

— Отнести чемоданы наверх? — спросил Арчи Макларен.

— Нет, не беспокойтесь… спасибо.

Бросив пакеты с покупками на кухонный стол, я стала вынимать продукты. Арчи отправился наверх и спустился вниз минуты через две.

— Я всего лишь, — он говорил «всехо», — поглядел. В прошлом году она нанимала Роберта Макдугала делать спальни наверху. Он — двоюродный брат Мэри Макдугал, живет в Дервайге. Хороший мастер. Наверху я комнаты еще не видел, но я помню, как он переделывал ванную и эту комнату. — Арчи с любопытством огляделся по сторонам. — Когда здесь жила семья, все было по-другому. Здесь жил Аластер Макей, он был садовником в Доме. Они уехали всего два года назад на большой остров, и тогда миссис Хэмилтон приспособила это место, чтобы сдавать. Когда старую печь сломали, я сам притащил сюда плиту и все для кухни. А дерево, и ванну, и все остальное привезли на лодке в бухту. Ох, и пришлось нам потрудиться, когда волокли все это к дому.

— Я не знала, что коттедж принадлежит… принадлежал?.. миссис Хэмилтон. Миссис Макдугал сказала, что она недавно умерла.

— Именно так. Она была хорошей женщиной, а когда муж ее был еще жив, он очень любил охотиться и рыбачить, хотя на Мойле не очень-то порыбачишь. Он каждый год ходил на север за лососем к большому острову, а она тут жила. Она любила этот дом, и после смерти полковника Хэмилтона она так тут и жила, даже зимой. Но последняя зима оказалась трудной для нее, бедняжечки.

— А что будет с домом… Большим домом, я имею в виду… теперь?

— Понятия не имею. Кажется, есть какие-то родственники за границей, и все. Продадут, я думаю, но только кто его купит?

— Тот, кто любит тишину и покой, по-видимому.

— Башню из слоновой кости?

Я как раз ставила пакеты и консервные банки в один из стенных шкафов, но на этой фразе я обернулась:

— Что?

— Башню из слоновой кости. Так миссис Хэмилтон обычно говорила. Она писательницей была, настоящей — у нее книги выходили. Когда она была помоложе, то писала книги для детей. Она говорила, что это поэтический образ… ну, когда хочешь остаться один.

— Ясно. Теперь ясно. Просто я все удивлялась. Посредники обычно не обладают поэтическим воображением.

— Не понял.

— Посредник так же написал в рекламном объявлении. Умно поступил. Именно на это слово я и обратила внимание. Еще мне интересно, станут ли продавать коттедж или будут сдавать и впредь?

— Его сдали только на лето, и в этом году здесь отдыхали люди, но в прошлом месяце, из Корнуолла, кажется. У них своя лодка была, и покупали они все в Тобермори, поэтому мы почти их и не видели.

— Да, наверное, свою лодку иметь хорошо, если живешь здесь долго. А у вас есть лодка?

— Есть. Если захотите порыбачить или посмотреть птичьи острова, скажите мне.

— Обязательно. Ой, я забыла! А уголь вы выгрузили?

— Выгрузил. Он позади, там, где торф. Прямо около двери. Принести сейчас немного? Не беспокойтесь. Знаете, как торфом топить?

— Миссис Макдугал уже меня об этом спрашивала, — сообщила я. — Не знаю. Но попытаюсь. Можно вас попросить помочь, если у меня не получится?

— Буду рад вам помочь. А на берегу вы найдете и щепу, и сушняк. А для торфа нужно много воздуха. Если сумеете его зажечь, огонь у вас будет отменный.

— Я постараюсь. Спасибо большое, Арчи. Сколько я вам должна?

Я заплатила ему, и он пошел, но в дверях остановился и внезапно, словно этот вопрос вырвался сам вопреки хорошим манерам, спросил:

— Вы уверены, что сами справитесь? А что вы собираетесь делать? Места тут пустынные, а ежели захотите прогуляться, то обойдите Мойлу всю целиком — наш остров такой крошечный. Ничего примечательного у нас тоже нет, разве только птицы на внешних островах, да и они скоро улетят.

Я улыбнулась:

— Я же сама мечтала о башне из слоновой кости. Видите ли, я тоже пишу.

— Ах вот как… Значит, писательница? Понятно.

По его интонации и взгляду стало ясно, что мои странности, если они и имеются, теперь можно объяснить.

Я засмеялась:

— Я вовсе не собираюсь писать все время, хотя кое-чем я бы хотела заняться. Но отшельницей я жить не думаю. Скоро приедет мой брат, а так как он хочет поглядеть острова, мы с вами еще увидимся. Еще раз спасибо.

«Лендровер» заскрежетал вверх по дороге, а потом свернул в долину и исчез из виду. Через несколько секунд звук мотора перестал быть слышным, и наступила тишина.

Тишина? Шум прибоя о берег, покрытый галькой, крики и зов чаек в вышине, серебристая трель жаворонка над скалой; и, как завершающий аккорд, запыхавшийся вопль сирены парома, который двинулся на запад. Прервалась последняя связь. Уединение. Полное строгое уединение. Захлопнутая дверь.

Тихо закрыв дверь, я словно отсекла все звуки, доносившиеся снаружи, и пошла наверх поглядеть, какие кровати приготовила для гостей эта милая дама, миссис Хэмилтон.

Как и говорил Арчи, щепы среди мусора на берегу оказалось в достатке. Вскоре я набрала ее полную охапку, а потом взобралась вверх, туда, где покрытый солью дерн делил на глубокие канавы ручей, пробивавшийся к морю. Повсюду росла гвоздика, между которой поблескивали осколки ракушек. Откуда-то издалека раздался крик сорочая, предупреждавшего своих птенцов об опасности. Где-то сбоку что-то мелькнуло — по гвоздикам промчалась ржанка. Она двигалась медленными перебежками, пытаясь спрятаться, — по-видимому, уводила меня от гнезда.

В те минуты мне и в голову не пришло поискать гнездо для Криспина. Постепенно я стала ощущать, что с моим лицом и руками что-то происходит: их покалывало и жгло, даже волосы стали болеть, причем все сильнее и сильнее.

Мошка. Я напрочь забыла о мошке: проклятии Нагорья. Невыносимый и непобедимый враг. Змеюка в раю.

Прижав к груди одной рукой щепу, другой я начала тереть лицо и волосы, затем поспешила к спасительному дому.

В конечном итоге так и не похолодало, и огонь разжигать не понадобилось. Поужинав, я умылась, а потом долго смотрела из окна своего убежища на то, как утихает ветер. Спать я легла рано.

Глава 4

Утро встретило меня переливающимся жемчужным светом, но, когда я глянула в окно, море отсутствовало. Вообще из виду пропало все. Окрестности полностью затянул туман. Он абсолютно не походил на дымку, какая обыкновенно стоит в городах, и тянулся белой мягкой влажной вуалью с запахом соли, — будто между землей и солнцем повис тончайший мерцающий занавес. Не было видно ничего. Даже истока ручья. Значит, прогулка на сегодня отменяется: еще заблужусь. В этой слепящей застывшей белизне даже на дороге в деревню можно сломать шею.

Я абсолютно не разочарована. Эту фразу я твердым голосом повторила несколько раз. Я получила все, о чем мечтала, — покой и одиночество, целый день исключительно для себя до приезда Криспина плюс обстоятельства, из-за которых я вынуждена остаться дома и работать над поэмой, сочинение которой было прервано появлением студентки Кембриджа. Ну-ка посмотрю, может, что-то от моих стихов и осталось. Из «Порлока» вряд ли кто появится, чтобы помешать мне.

Никто не появился. День тянулся спокойно и тихо, были слышны лишь еле доносившиеся крики морских птиц да тоскливый свист ржанки. Сев за кухонный стол, я уставилась на слепую белую пелену. И медленно, подобно чистому ключу, пробивающемуся из-под земли, поэма стала рождаться на свет, постепенно затопляя меня, будто водный поток, а слова, словно несомые рекой коряги, одно за другим возникали у меня в голове. Подобное ощущение — самое прекрасное из существующих на свете. Рассуждать о вдохновении легко, но только в подобных случаях можно четко осознать, что оно собой представляет — сгусток всех знаний и представлений о красоте и любви. Как огонь нуждается в воздухе, чтобы гореть, так и поэме требуется своего рода горючее, наимощнейшим из которого является любовь.

Когда я наконец оторвала взгляд от бумаги, ближайшие скалы освещало полуденное солнце, а морские волны легко пенились. Прилив был наикротчайшим. Горизонт все еще оставался невидимым, но над покрывавшей его полосой тумана небо было ясным, вселяя тем самым надежду, что вечер предстоит чудесный. Вечер и морской ветерок. Орляк по краям дороги колыхался, на гвоздику время от времени падала тень от облаков. Плевать на мошку, лучше шагать вперед по тропе, пересекающей вересковую пустошь. Выпью чая, думала я, откладывая в сторону бумагу, и схожу на почту позвонить Криспину.

Трубку взяла невестка. Когда она разговаривала со мной, ее голос — не знаю, специально или нет — становился раздраженным и обиженным. Извини, но Криспина нет. Нет, она не знает, когда он будет дома. Она никогда этого не знала. Его поезд? Ну, кажется, он хотел повидать кого-то в Глазго, поэтому решил воспользоваться случаем. Он заказал себе билет на завтрашнюю ночь и приедет в Обан в пятницу. Таким образом, как она предполагает, на паром он сядет следующим утром, то есть в субботу. Меня это устраивает?

— Конечно. Правда, я надеялась, что он успеет на завтрашний паром, но в субботу тоже хорошо. Тогда у меня будет возможность разузнать все поточнее. Рут, будь добра, запиши для него следующее. У тебя есть поблизости ручка? Так, паром до Колла и Тайри… К-о-л-л и Т-а-й-р-и… Да, это два острова из Гебридских, Криспин знает. Паром отходит в шесть утра, поэтому на борту надо находиться уже в половине шестого. Я останавливалась в отеле «Коламба», который как раз рядом с пристанью. Я забронирую ему номер на пятницу. Ой, и скажи ему, что Мойла — очень маленькая, поэтому паром не может пришвартоваться, таким образом, до берега ему придется добираться на лодке. Встречать паром я не стану, он приходит в восемь утра, но я договорюсь о транспорте. Все записала?

— Да. Но не будет ли лучше, если я попрошу его тебе перезвонить, когда он придет?

Я рассмеялась:

— Это трудно. Здесь всего лишь один общественный телефон, на почте; мало того, чтобы до него добраться, надо пройти две мили. Но я дам тебе номер… — я продиктовала, — и, если он захочет оставить мне сообщение, миссис Макдугал его примет.

— Миссис Макдугал. Хорошо. — Теперь ее голос стал деловым и равнодушным: жена врача записывает очередное сообщение. Затем она снова заговорила, как прежде: — Роза, на что же это похоже? Две мили до телефона? И тебе приходится ходить пешком? Да, создается впечатление, что это место как раз для Криспина.

— Именно. Ему здесь понравится. Тут так красиво, — и совершенно искренне добавила: — Может, ты тоже приедешь, Рут? Домик маловат, но чудесный, а какая вокруг красота!

— Но что вы собираетесь там делать?

— Ничего.

Ничего — благословенное состояние для постоянно работающего Криспина, да и для меня после экзаменационной суматохи и конца учебного года.

— Что касается меня, — сказала моя невестка, которая, в чем я не сомневаюсь, никогда не хочет никого обидеть, — я просто не в состоянии пребывать в праздности. В сентябре я еду в Маракеш. Восхитительный отель, масса солнца, большие магазины.

— Замечательно. Доставь себе удовольствие. Мне пора, Рут. Позвоню вечером в четверг. До свидания.

— До свидания.

И она повесила трубку.

Миссис Макдугал была на кухне. Она вынимала из печи каравай хлеба. Я заплатила ей за разговор, и мы чуточку поболтали. Я ответила на расспросы о коттедже и сообщила ей о том, что ожидаю брата и что он, возможно, позвонит.

— Наверное, я каждый день стану приходить к вам, и, если он действительно приедет в субботу, можно будет попросить Арчи отвезти его багаж в коттедж?

— Да, он все равно будет здесь. Он всегда встречает лодку. Товары переносит. Хорошо, что ваш брат приедет, будем надеяться на лучшее. А то я слышала по радио, что погода вот-вот испортится.

— Правда? Сильно испортится? А паром сможет подойти?

— Для такого погода должна уж совсем испортиться. Не бойтесь, доберется ваш брат. Только вот что… если буря и впрямь разразится… коттедж так сильно продувает.

— Я задраю люки, — ответила я.

Она засмеялась, и мы еще несколько минут поболтали. Когда я уходила, в кармане у меня лежала бутылка средства от мошки, а в руках — каравай еще теплого свежего хлеба в полиэтиленовом пакете. Хлеб мне подарили. Оказывается, местные жители очень дружелюбны.

Я медленно шла по дороге и через некоторое время обнаружила, что шагаю навстречу необыкновенной красоты заходу солнца. Подобное сияние золотого и алого я и прежде видела, но теперь эти краски пробивались сквозь низкие облака, а вслед за ними струилась нежная, прозрачная зелень, перетекавшая в желтизну лимонного оттенка, которая брала свои истоки с сумрачного серого неба в вышине.

Я остановилась и стала смотреть по сторонам. Крохотное озерцо справа окружали крутые берега, поросшие тростником, мхом и тимьяном. В гладкой, словно зеркало, воде отражались все переливы неба. Что-то где-то метнулось, и сверкающий мир покрылся рябью: по воде, будто черная тень по сияющей глади, проскользнула птица. Утка? Нет, слишком большая. Нырок? Очень может быть. Я их никогда не видела, но Криспин мне о них рассказывал и, насколько мне было известно, мечтал встретить в этих местах хотя бы одного. Утка ли, нырок, птица нырнула и, хотя я ждала очень долго, так и не вынырнула. Я пошла дальше вниз по холму к коттеджу, который уже олицетворял для меня дом.

В Нагорье июньские ночи не бывают по-настоящему темными. И долгими светлыми ночами птицы так и не перестают петь и летать. Вечером перед сном я снова вышла наружу — поглядеть на звезды. В городе, да и повсюду, где мне приходилось жить, небо уродуют ночные фонари и свет города. Но здесь, в сером, будто олово, воздухе звезды сверкали так близко, их было так много, словно маргариток на лугу. Я нашла Большую Медведицу, Орион и Плеяды, ну и, разумеется, длинный изумительный Млечный Путь. Правда, на этом мои познания в астрономии ограничивались. Единственное, в чем я была уверена наверняка, — это то, что погода менялась. Поднимался ветер, и даже здесь звезды стали меркнуть от надвигающейся тьмы. Приглушенные крики морских птиц, казалось, тоже изменились. Тихо бормотало море. Начало холодать, и в воздухе запахло дождем.

Я вошла в дом и легла спать.

Ветер ночью разгулялся, серый рассвет встретил меня бурей с порывистым ливнем. Хорошо, что я успела собрать сухие ветки до наступления непогоды. Я зажгла огонь, и скоро в камине весело пылало пламя.

Когда домашние хлопоты были закончены, мне осталось одно — писать.

Как мне кажется, настало время кое в чем признаться. Хотя я была филологом, и довольно хорошим, как я думаю, преподавателем, и, более того, серьезным поэтом, немного известным не только в нашем университете, мое сочинительство не ограничивалось стихами, статьями и лекциями. Я сочиняла фантастику.

И не только сочиняла, но даже и публиковала, причем зарабатывала этим ремеслом сумму, которая может показаться вполне приемлемой малооплачиваемому преподавателю. Под псевдонимом, разумеется. Роза Фенимор получала неплохие деньги за полет воображения Хью Темплара. К тому же таким образом она давала выход своему воображению. Сочинение подобных сказочек является подзарядкой того, что в лучшем случае зовется воображением, и позволяет писателю — так Драйден[32] говорил — дать свободу своей фантазии и покинуть реальный мир по собственному желанию.

Поэтому в сей унылый день Хью Темплар уселся за кухонный стол и занялся приключениями космических путешественников, которые обнаружили прямо за Солнцем мир, являющийся зеркальным подобием Земли, с одинаковым физическим составом, но совершенно иным населением — расой, обладающей наводящими на раздумье, как я надеялась, идеями об управлении своей планетой.

В десять часов погас свет.

Несмотря на то что в это время года здесь бывает достаточно светло, чтобы писать, сегодня из-за туч, затянувших небо целиком, стало совсем темно. Огонь давно потух, и до камина я добралась на ощупь. На каминной полке я видела подсвечник, помещенный туда, по-видимому, специально для подобных случаев. Подойдя к окну, я выглянула наружу. Ветер прямо-таки бушевал, о стекло колотил дождь. Скверная, неприятная ночь.

Я закончила главу — если не дописать, потом можно забыть все, что придумала, — а затем, забрав свечу, отправилась спать.

Стены коттеджа были достаточно крепкими и могли устоять перед натиском бури, и, несмотря на скрип дверей и дрожание окон, мне удалось заснуть. А разбудил меня звук, совершенно непохожий на привычные, — резкий и незнакомый. Я прислушалась.

Гроза разбушевалась не на шутку. Грохотали волны, и со свистом беспрестанно прорывался ветер сквозь бреши в заборе.

Но не этот шум разбудил меня. Звук раздавался внутри дома — он был тихим, но перекрывал весь шум, доносившийся снаружи. Хлопнула дверь. Кажется, задняя. Затем что-то зашумело в помещении для мойки. Из крана потекла вода, потом звякнул чайник.

Криспин? Неужели, вопреки грозе, мой брат ухитрился добраться до острова, а потом и до дома?

Я была настолько ошеломлена, что мне и в голову не пришло, что подобное просто невозможно. Я вылезла из кровати, надела шлепанцы, накинула халат и открыла дверь. Внизу горел свет, и, как только я распахнула дверь своей спальни, тут же наступила тишина. Я даже решила, что мне все померещилось и что на самом деле я просто забыла погасить свет после того, как его отключили… да нет, я точно его выключила. И заднюю дверь я заперла. И я побежала вниз.

Как раз в эту минуту он с чайником в руке поворачивался от раковины. Высокий молодой человек, худощавый, с темными, растрепанными ветром волосами, с узким белокожим лицом. Голубые глаза, прямой нос, раскрасневшиеся от холода щеки и мокрая после дождя щетина. Он был в рыбацкой фуфайке, резиновых сапогах и поблескивающей от влаги куртке на молнии.

Я видела его первый раз в жизни.

Я замерла в двери. Он тоже стоял неподвижно, стиснув в руке чайник.

Заговорили мы одновременно и произнесли одни и те же слова:

— Кто вы, черт возьми?

Глава 5

Он с грохотом поставил чайник на подставку. У него был такой озадаченный вид, что меня это тронуло. И я произнесла как можно спокойнее:

— Я, конечно, рада, что вам удалось найти убежище от грозы, но вы всегда врываетесь в чужой дом, даже не постучав? Или вы стучали, а я не услышала? Но дверь, кажется, была заперта.

— Ваш дом?

В голосе его звучало удивление.

— Ну да. Временно, правда. Я сняла его на две недели. А, понимаю. Вы знакомы с его владельцами? И подумали, что можно спокойно войти и…

— Вообще-то, я считал, что это мой дом. Я вырос здесь. Вот, посмотрите.

И он вынул из кармана ключ, точно такой же, как у меня, — он подходил к обеим дверям.

— Я понятия не имел, что дом перешел теперь в другие руки. Простите.

— И вы меня простите.

Наступила неловкая пауза. Он стоял около раковины, из которой капало на половик. Он явно не собирался уходить, а я вряд ли имела право упрекать его за это: за окном сильно ревел ветер и шумел дождь. Я откашлялась.

— Странно, вы не согласны? Прежние владельцы уехали два года назад, как мне сообщили. Сама я не знаю, куда они уехали, но вам, наверное, все объяснит миссис Макдугал с почты. Кажется, их звали Макей.

— Верно. — Теперь к его спокойной интонации явно примешивался говор, присущий островитянам. — Мой отец работал садовником в Тагх-на-Туир. Мой отчим.

— То есть здесь жили ваши родители? И это был ваш дом?

— Верно, — повторил он.

— Тогда…

И я замолчала, не зная, что сказать. Тут он впервые улыбнулся, и лицо его мгновенно стало очень привлекательным.

— Непредвиденное осложнение, так? Для меня тоже.

— Вы и правда не знали, что они уехали? Просто пришли к себе домой, думая, что они спят наверху?

— Да.

— Но… но это ужасно. Вы… — Я снова запнулась. Говорить было совершенно нечего. И я тихо добавила: — Как-то спокойно вы на это реагируете. И что же вы будете делать?

— Подожду до утра, что же еще? — Он все еще улыбался, но теперь начал беспокоиться; мало того, он явно очень устал. — Меня это не так уж и потрясло, как вы, возможно, ожидали. Я, естественно, был потрясен, когда вниз спустились вы, но я решил, что, возможно, родители уехали. Потом я подумал… ну, дело в том, что я знал, что старая леди… миссис Хэмилтон… недавно умерла. И значит, отец остался без работы, и им пришлось уехать. Но вы говорите, что они уехали два года назад…

Парень вздохнул и замолчал. Улыбка исчезла. Нахмурившись, он внимательно изучал мокрое пятно на половике, потом потряс головой, словно стряхивая непрошеную мысль. Затем снова взглянул на меня:

— Хотя могло и так произойти?.. Может быть, она плохо себя чувствовала, и сад ей был уже ни к чему, поэтому решила продать коттедж и сказала им, чтобы они переезжали?

И он вопросительно посмотрел на меня, но я лишь покачала головой:

— Не знаю. Я только вчера приехала. И все, что мне известно, уже сообщила вам. Но почему вы не знали, что они уехали? Столько времени прошло… они что, не писали?

— Я был за границей. Мотался повсюду, вот и потерял связь. Я только что вернулся. — Он осмотрелся по сторонам. — Конечно, я заметил перемены, но решил, что дом отремонтировала старая леди… для родителей. Но скорее всего, она сделала ремонт только после их отъезда — специально чтобы сдавать. Прежде здесь мало чего было.

Он бросил взгляд в угол, где стоял медный котел, потом перевел взгляд на дверь, откуда падал свет на блестящие покрытия и новые шкафы. Затем пожал плечами:

— Да, здесь хорошо потрудились. Сначала я и не заметил… Так был рад, что наконец дома.

— Охотно верю. Вы сказали, что вам было известно, что миссис Хэмилтон умерла?

— Да, узнал совершенно случайно. Я сел на корабль в Фаарсэе — это островок к югу от Малла, — и там мне и рассказали о миссис Хэмилтон. Но родителей моих там не знают, поэтому никто мне и не сказал, что дом сдан.

— Я… понимаю. Что ж, я сожалею, что вам пришлось узнать эту новость таким образом.

Пауза. Да и не о чем было больше говорить. Вода из раковины все продолжала капать, и на полу образовалась лужа. Он был таким бледным и, как мне показалось, усталым и потерянным, что я произнесла решительным голосом:

— Давайте чайник. Вам, несомненно, нужно выпить чего-нибудь горячего. Да и мне это не повредит.

Я отнесла чайник в другую кухню и, поставив его на плиту, зажгла под ним огонь.

— Что вы предпочитаете? Кофе? Чай? Какао? Крепких напитков у меня еще нет. А вы пока снимите куртку и разожгите огонь.

Так он и поступил. Мокрую одежду он бросил в угол у двери.

— Храни Господь этот дом. Как хорошо, что вы так спокойно восприняли мой визит. Простите, если напугал. А уголь хранится там же, за дверью?

— Да, но я немного уже принесла, он в ведре; есть еще сухой торф. Вы, наверное, умеете разжигать торф? Научите меня. Так что насчет какао?

— Лучше кофе, пожалуйста. Растворимый вполне сойдет. Спасибо.

Он вернулся в кухню-столовую с ведром торфа в одной руке и с большим металлическим цилиндром в другой.

— Конечно, научу, но разве с этим вы не справитесь?

— Это что? Паяльная лампа? Вот здорово! А где она была?

— В шкафу. Мы ею редко пользовались. Но она вполне надежная.

Поставив паяльную лампу около камина, он встал на колени и начал насыпать в холодный очаг торф и уголь. Чайник закипел, я приготовила для гостя кофе и понесла кружки к столику у камина.

— Вам с сахаром? А он и вправду разгорится?

— Да, пожалуйста. Да, скоро он будет отлично полыхать. Здесь всегда получается хороший огонь. Камин перестроили, но труба осталась прежняя, поэтому будет тепло. Вот увидите.

— Кстати, вы, наверное, есть хотите? Боюсь, что у меня сейчас…

— Нет-нет, спасибо. Хватит и кофе. К тому же у меня с собой кое-что имеется.

Забрав у меня кружку, он вынул из кармана флягу и вылил из нее часть содержимого себе в кофе. Потом он протянул флягу мне, но я отказалась. Загорелся торф, и потянуло теплом. Меня охватило чувство, будто я еще сплю и вижу странный сон: сижу у камина напротив незнакомца и пью какао. Так вкусно и так тепло.

— Меня зовут Роза Фенимор, — представилась я. — Я из Кембриджа.

— А меня Ивэн Макей, я с Мойлы, но в последний раз я здесь был давным-давно. А вы отлично с собой справляетесь, Роза Фенимор. Другая бы спустилась вниз, вооружившись кочергой.

— Возможно, я бы так и поступила, но дело в том, что я жду брата. Правда, когда он приедет, неизвестно. Я была такая сонная, что мне и в голову не пришло поразмыслить, каким образом ему удалось сюда добраться. — Я глянула на окно. — Вы действительно приплыли сами сюда в такую ночь?

— Почему бы и нет? Огибать мыс Горн гораздо труднее. — Он засмеялся. — Должен признаться, было скверно, когда я сюда шел, — ветер чуть не скинул меня со скалы в море.

— Со скалы? На мысе? Значит, вы не со стороны бухты Выдр?

— Нет. Когда такой ветер да еще прилив, очень сложно подойти к берегу на судне. На полпути отсюда до Большого дома — дома Хэмилтонов — есть маленькая бухта. Там можно пришвартоваться в любую погоду, к тому же она недалеко от дома.

Последнее слово прозвучало странно в этой крошечной комнате, где уютно горел огонь и дождь стучал в окна. Я пила какао, размышляя над тем, как и когда мне удастся отделаться от него. И удастся ли вообще. Черные, будто дыры, окна заливала вода, а время от времени двери и рамы дрожали так, словно дом подвергался штурму. Я даже бродячую собаку не выгнала бы на улицу в такую ночь.

А этот человек, по всей очевидности, до сих пор считал этот дом своим. Что ж, Роза Фенимор, пора тебе подумать и о другом. У меня есть, по крайней мере, три подруги, которые предложили бы этому несомненно привлекательному молодому человеку провести ночь на диванчике. А одна из них наверняка подумывала бы, а не пригласить ли его наверх…

Он что-то говорил о доме Хэмилтонов: задал какой-то вопрос.

— Простите? — переспросила я.

— Я спросил, были вы уже там?

— Нет.

— Обязательно побывайте. Через скалы туда ведет отличная тропа. И остров с башней стоит посмотреть. Там и бухта красивая, закрытая со всех сторон. На лодке туда можно доплыть в любое время, кроме отлива, но там любопытно, а в такую погоду… Кстати, я привязал судно в укромном местечке у Срединного Дома — так называется бухта, — а потом пошел к Тагх-на-Туир. То есть к дому Хэмилтонов.

— Я знаю.

— Хотелось еще раз побывать там. — Он наклонился, чтобы подкинуть торфа в огонь. — Хотя я и знал, что там никого нет. Даже, если бы мне этого не рассказали, я бы все равно все понял сразу. Она всегда плохо спала и читала по ночам. Так странно видеть, что в окнах темно и занавески до сих пор не спущены… Наверное, я только в этот момент осознал до конца, что ее больше нет. Тагх-на-Туир был для меня, по сути, таким же домом, как и этот. Даже больше. Когда я был мальчишкой, я постоянно там торчал.

— Миссис Макдугал… нет, кажется, Арчи Макларен… сказал мне, что ваш отец ухаживал там за садом.

— Мой отчим, — вновь уточнил он. — Меня усыновили. А вам этого не рассказывали? Это ни для кого не было секретом. Да, он работал при Доме, и мама тоже. Но у них… у полковника с миссис Хэмилтон… не было родных, только брат за границей. И они обращались со мной как с родным сыном или, точнее, внуком. Полковник сам научил меня стрелять, и я всегда ходил с ним на рыбалку. Они так относились ко мне, что я иногда думал…

Он запнулся. Голубые глаза вспыхнули, потом он отвернулся.

— Вы думали?

— Ничего. Совсем ничего… — Он ворошил торф. В его голосе внезапно прорезался гэльский акцент. — Как странно ощущать, что за одну ночь ты потерял оба дома.

Закат кельтов, подумала я. Интересно, драматизирует ли он слегка ради того, чтобы получить ночлег, или гэльцы всегда так разговаривают? Во мне проснулся цинизм. Бродячий пес, не бродячий, но мне очень хотелось, чтобы он ушел. Я села на стул.

— Извините. Правда, извините. Но…

Он вдруг улыбнулся и опять стал очаровательным.

— Я вовсе не намекал на то, чтобы вы разрешили мне переночевать здесь, мисс Роза Фенимор. Вы были очень любезны, и я согрелся и высох. А на судне я проводил ночи похуже этой. Ветер стихает, и на судне будет безопасно. А утром я доберусь до гавани и поговорю с миссис Макдугал. Только разрешите мне сперва вымыть кружки.

— Да нет, не беспокойтесь. Давайте вашу кружку.

Как только я встала, в переднюю дверь громко постучали. Я повернула голову, а Ивэн Макей вскочил. Рука его, несомненно, дернулась по направлению к карману. Этот жест я сотни раз наблюдала по телевизору, но в реальной жизни подобное я увидела впервые. Для этого надо приехать на Мойлу, остров с «башней из слоновой кости».

Его рука опустилась. Я тихо попросила:

— Будьте добры, откройте дверь. И если это мой брат, не стреляйте в него.

Он не улыбнулся. Бросив на меня смущенный взгляд, он двинулся к двери.

Порыв ветра с силой распахнул ее. Снаружи стоял молодой человек в дождевике с капюшоном. У него были мокрые спутанные каштановые волосы. В одной руке он держал спортивную сумку.

Ивэн Макей отошел в сторону, чтобы пропустить его.

— Входите. Чайник как раз закипает. Мистер Фенимор, я полагаю.

Вновь прибывший ввалился вместе с порывом ветра и застыл на месте, капая водой на ковер. Ивэн Макей запер за ним дверь.

— Что? — спросил новый гость.

Он так сильно замигал от света, будто ослеп. Глаза у него были красными, явно от ветра; и казалось, что он вот-вот шлепнется в обморок.

— Ваш брат все-таки добрался, — сообщил Ивэн Макей.

Но я покачала головой.

— Я этого человека не знаю, — ответила я.

Глава 6

— Очень прошу вас, простите за то, что я так к вам ворвался.

Вновь прибывший смотрел то на Ивэна Макея, то на меня, то снова на моего первого гостя. Он, разумеется, принимал нас за парочку, чью идиллию потревожил. Хотя, по моему разумению, в таком случае мы должны были бы сидеть у камина не в простеньком халате и в грязных джинсах и свитере. Кажется, до него это тоже стало доходить. Он помолчал, а потом неуверенно добавил:

— Мою палатку унесло и некоторые вещи тоже. Я пытался их найти, но там так темно, и я забрался прямо в болото. А потом я увидел ваш свет, собрал все, что осталось, и пошел сюда. Можно, я подожду, пока гроза не стихнет и не станет светло? Потом попытаюсь найти свои вещи.

— Ну конечно, — радушно ответил Ивэн Макей, прежде чем я успела произнести хоть слово. Я изумленно посмотрела на него, но он меня проигнорировал. — Входите и разоблачайтесь. Просто кошмар, правда? Мы как раз пьем горячие напитки. Присоединитесь?

— Спасибо. Вы так добры. С удовольствием.

Говоря, он снимал с себя мокрую одежду, и брошенный на меня взгляд ясно давал понять, кто именно должен поторопиться и приготовить ему горячий напиток.

Тут я обрела голос и одарила Ивэна холодным взглядом:

— Если вы тут хозяин, вы и готовьте. Где находится чайник, вам известно.

Новый гость удивился, но Ивэн даже глазом не моргнул. Он даже улыбнулся:

— Конечно.

Потом обратился к другому:

— Меня зовут Макей, между прочим, а это Роза Фенимор. Если хотите, могу предложить вам кофе, но думаю, вам не повредит кое-что покрепче.

— Все равно. Кофе — это отлично. Спасибо. Вы так добры. — Швырнув свои вещи на стул около двери, он подошел к камину и протянул руки к огню. — Меня зовут Парсонс. Джон Парсонс.

Объяснял он это двери сушильни, где Ивэн наливал в чайник воду. Он, безусловно, все еще принимал нас за пару, отдыхающую вместе. И его беспокойство по поводу своего вторжения приняло форму полного меня игнорирования.

Я же пребывала в недоумении: чего ради Ивэн Макей, приняв на себя роль хозяина, так изощрялся, чтобы ему поверили. И причины этому я не находила. Может быть, простое мужское тщеславие. Обнаруженный в отдаленном коттедже наедине с девицей, чей брат как-то охарактеризовал ее, как «хотя и училка из Кембриджа, но когда захочет, то девочка — пальчики оближешь», специально ли он вводил в заблуждение вновь прибывшего? Или же у него появилась надежда, что таким образом он сумеет остаться здесь на ночь, а от другого отделаться вот таким способом? Мое собственное тщеславие, каким бы оно ни было, отказывалось принять обе эти версии: в подобном одеянии, да еще встрепанная, вряд ли я в состоянии очаровать первого встречного мужчину.

— Молоко, сахар?

Ивэн, рачительный хозяин, наливал кипяток.

Мистер Парсонс повернулся спиной к огню — вечно эти мужчины занимают лучшие места.

— Да. И то и другое, спасибо.

Приняв дымящуюся кружку из рук Макея, он вновь обратился к нему, все так же не обращая внимания на меня:

— Вы здесь отдыхаете или живете?

Ивэн Макей бросил на меня быстрый взгляд и снова занял позицию у камина. Взгляд у него был чуточку виноватым. По-моему. Если он принял решение соревноваться со мной в тщеславии, это было бессмысленно. Неужели он полагал, что я вступлю в его игру? Исключительно из чистого любопытства я попридержала язык и стала ожидать продолжения.

Протянув ногу к камину, он стал ворошить ею торф.

— Я жил здесь раньше. Тут я вырос. Но в данный момент я, как и вы, заброшен сюда бурей. Мисс Фенимор и мне предоставила укрытие.

— Да что вы? Понятно.

Наконец мистер Парсонс удостоил и меня своим вниманием. Встретившись с моим ироничным взглядом, он смутился:

— Э… мисс Спасительница, вы очень любезны. Простите меня за беспокойство.

— Забудьте об этом. И где же вы разбили свой лагерь, мистер Спасенный?

И тут же испугалась, что зашла слишком далеко. В серых глазах, изучавших меня сквозь пар от кофе, что-то блеснуло… возможно, удивление. С таким же успехом это могло быть и раздражение. Джона Парсонса, настоящего мужчину, преспокойно дразнит пустое место.

Затем он успокоился и тихо ответил:

— На мачере. Но из-за ветра там тоже опасно. — Потом обратился к Ивэну: — Вы тоже потеряли палатку?

— Нет. У меня судно. Я привязал его в бухте к западу отсюда. Как раз за мысом.

Я поинтересовалась:

— Неужели с мачера виден свет в коттедже?

Явно смутившись, мистер Парсонс отвернулся и поставил кружку на каминную полку.

— Сомневаюсь. Но когда я его заметил, я как раз пробивал себе путь по дороге. А что?

— Просто поинтересовалась.

— А где именно на мачере? — спросил Ивэн. — Там же очень открытое место, совсем непригодное для лагеря. Или вы устроились прямо рядом с Домом?

— Каким домом?

— Местные… мы… называем его Большим домом. Или просто Домом. Тот, что напротив острова с развалинами.

— А, ну да. Конечно. Дом Хэмилтонов?

— Именно. Старая миссис Хэмилтон, которая там жила, недавно умерла, поэтому теперь там пусто. Значит, вы его знаете? А прежде вы бывали на Мойле?

— Да, давно, еще будучи студентом.

— Интересно…

Во время разговора Ивэн Макей не сводил с незнакомца глаз. Внезапно он спросил:

— А мы раньше не встречались? Я все думаю, может, я вас знаю?

— Может быть. Хотя не думаю.

— Так что же вас заставило сюда вернуться?

— Я геолог.

Мистер Парсонс безмятежно глотал кофе. Добавку из фляги Ивэна он принял.

— Мне захотелось кое-что тут проверить еще раз, и я решил, что было бы занятно провести отпуск в этих местах. Хочу обосноваться на острове с развалинами. Там чистая интрузия, с фрагментами гранатового перидота, хотя на северо-западе скалы труднодоступны. Но вам это не интересно…

Меня-то этот разговор давно перестал интересовать. Мне очень хотелось спать. С того места, где я сидела, часы на камине были не видны. Я поднялась, чтобы посмотреть, который час, и что-то привлекло мое внимание. За часами были заткнуты какие-то бумаги; возможно, старые письма и счета, забытые, по всей видимости, прежними съемщиками. Но был отчетливо виден напечатанный на машинке адрес:

Дж. Р. Парсонс, эск.,

бухта Выдр,

остров Мойла, Аргилл.

Значит, Джон Парсонс не во всем признался?

Когда Ивэн Макей предположил, что они встречались раньше, мне показалось, что тот, другой, чуть насторожился. Да и поведение самого Ивэна с его напускным радушием тоже наводило на размышления. Несмотря ни на что, я не забыла движения его руки по направлению к карману, когда Парсонс постучал в дверь.

Я отнесла свою пустую кружку в раковину и встала в дверях, разглядывая их обоих. Ни один из них не обратил на мои действия никакого внимания. Мистер Парсонс тут же оказался на освободившемся стуле, и оба они вели беседу о ловле лосося. Между ними стояла фляга с виски Ивэна Макея. Я с неодобрением подумала, что подобная тема дает прекрасный простор воображению врунам.

Наступила моя очередь. Ивэн Макей говорил, что может переночевать на судне, но Парсонса он явно не собирался к себе приглашать. Места на двоих там не хватит. И другого я не в состоянии выгнать в такую погоду. Безопасность зависит от количества. Пусть остаются оба. Может, я и «девочка — пальчики оближешь», но я еще и «училка» и не имею склонности находить трудности там, где их нет.

Я сказала:

— Уже четвертый час. Я иду спать. Спальня наверху приготовлена для моего брата, но я предпочитаю занимать верхний этаж весь. Я вижу, вам удалось спасти свой спальный мешок, мистер Парсонс. Я выдам вам полотенца и парочку одеял, а вы уж сами решите, кто из вас займет диван, а кто поспит на полу. — И добавила Ивэну из чистейшего ехидства: — Где старый туалет, вы, я надеюсь, помните? В двадцати ярдах от черного хода. Спокойной ночи. И добрых вам снов.

Глава 7

Утро стояло тихое и светлое. Солнечные лучи скользили по камням и блестели на волнах. Море все еще штормило. Волны, высотой в фут, с шумом падали на берег, но небо было голубым и чистым. Снизу не доносилось ни звука. Я вылезла из кровати, надела халат и, громко топая, вышла на крошечную лестничную площадку. Внизу все так же стояла тишина, там, несомненно, никого не было.

Но я решила на всякий случай удостовериться. Да, исчезли оба. Одеяла и полотенца лежали сложенные на диване. На кухне я нашла записку, прислоненную к пакету молока.

Она гласила: «Огромное спасибо за гостеприимство. Надеемся, что вы выспались. Ушли рано на поиски палатки и т. п. Может, еще увидимся?»

Подпись отсутствовала.

Упоминание о палатке свидетельствовало о том, что либо записку написал Джон Парсонс, и именно он надеется меня увидеть, либо они прекратили враждебные действия и объединились. Что бы там ни было, у меня появились знакомые на Мойле.

Я осторожно коснулась чайника. Он был теплым. Значит, они позавтракали, ухитрившись меня не разбудить. Что ж, в таком случае они куда умнее, чем показались ночью. Походит на извинение. Я поставила чайник и пошла наверх одеваться.

Утро я честно провела на свежем воздухе.

Когда приедет Криспин, мне захочется все время быть с ним, поэтому до ланча я работала. Написала половину нормы плюс придумала, как станет развиваться сюжет в следующей главе.

Сделав на память пометки, я приготовила яичницу, а потом решила дойти до почты и узнать, не звонил ли брат.

Миссис Макдугал, занятая покупателями у прилавка, только кивнула мне и указала на дверь, ведущую к телефону.

Я радостно зашла внутрь, на ходу ища деньги.

Невестка взяла трубку немедленно, будто сидела рядом с телефоном. Заговорила она прежде, чем прекратились гудки.

— Да? Это больница?

— Нет, — ответила я, — это Роза. Только не говори, что случилось непредвиденное и Крис не приедет.

— А, Роза…

Но раздражение в ее голосе отсутствовало. Я услышала, как она вздохнула, и, крепко стиснув трубку, я спросила гораздо резче, чем собиралась:

— Пожалуйста, говори. Что произошло? С Криспином все в порядке?

— Да, с ним все в порядке. Вернее, он ранен, но не сильно. У него повреждена лодыжка. Сначала думали, что это перелом, но потом сказали, что сильное растяжение связок. Они хотят сделать еще один рентген, поэтому я абсолютно не знаю, что там происходит. Он пытался дозвониться до тебя вчера вечером, по тому номеру, который ты дала, но что-то случилось на линии…

— Ночью была очень плохая погода. Рут, пожалуйста, каким образом он поранился? Что случилось?

— Он ехал на том поезде, с которым ночью произошла катастрофа: сошел с рельс неподалеку от Кендала. Он ехал в этом поезде до Глазго, в спальном вагоне. Я думала, ты уже знаешь. Разве ты не слышала по радио?

— Радио нет. Продолжай. Как Криспин?

— С ним все в порядке, правда-правда. Он сам мне позвонил. Он не сильно поранился. Вагон сошел с рельс, но, очевидно, не перевернулся, потому что из него все выбрались сами. Все остальные живы, только несколько раненых. Крис, разумеется, стал помогать, но «скорая» отправила его в местную больницу, и он теперь там. А я-то все гадала, почему ты не звонишь.

— Да, понятно… У тебя под рукой номер телефона в Кендале?

— Да, но он оттуда сегодня уезжает. Я же говорила, нужен еще один рентген, поэтому его отправляют в Карлайл, в Камберлендскую больницу.

— В Карлайл? Но ты же сказала, что он не сильно ранен.

— Да-да, не волнуйся. Он разговаривал вполне нормально, когда звонил, только переживал из-за отпуска. Он обещал, что, как получит новый результат, тут же позвонит, но просил не беспокоиться, потому что, как только дело касается врача, немедленно поднимается большая шумиха. Ну, ты понимаешь. Следовательно, нам остается только сидеть и ждать. Много ходить он, конечно, не сможет, но все равно хочет к тебе приехать.

Последнюю фразу она произнесла так удивленно, что я засмеялась.

— Похоже, что с ним действительно все в порядке. Постарайся сама не волноваться, Рут. Я еще позвоню. Может, он попытается связаться со мной через тебя. Вечером приду на почту и тебе позвоню.

— Хорошо. Я запишу для тебя номер телефона, и ты сама ему позвонишь. А как ты сама, Роза? С тобой-то все в порядке? Я не представляю, как ему удастся попасть к тебе в понедельник, впереди еще целая неделя.

Ее тревога и удивила, и тронула меня.

— У меня все хорошо. Коттедж очень удобный. Я сочиняю новый роман, так что мне есть чем заняться даже в плохую погоду. А в хорошую… здесь так красиво. А за птицами я смогу понаблюдать и сама. Передай Криспину, что я его люблю, Рут. Позвоню вечером — узнать, как дела.

— Я передам ему. До свидания, Роза.

— До свидания.

Когда я вернулась в магазин, миссис Макдугал все еще была занята. Взяв то, что мне требовалось, я подошла к прилавку. Она обсуждала с покупателями железнодорожную катастрофу. Бросив на меня озабоченный взгляд, миссис Макдугал забрала у меня корзину и поставила ее на прилавок.

— Надеюсь, плохих новостей нет, мисс Фенимор? Ваш брат не на север ехал? Не на том поезде из Лондона?

— Да. Он ехал как раз в этом поезде. Нет-нет, спасибо, с ним все в порядке. Он не сильно ранен, только растянул связки, к тому же ничего серьезного, как говорят. Но пока он не в состоянии ехать сюда.

Раздались восклицания и выражения сочувствия. А так как я убедила их, что ничего страшного с братом не случилось, покупатели, выражая соболезнование, испытывали еще и удовольствие оттого, что услышали такую новость собственными ушами. Я представила им полный отчет, повторив все, что рассказала мне невестка, и сообщила, что вечером поговорю с братом сама. Потом заплатила за покупки и удрала.

На полпути домой я вспомнила, что совершенно забыла расспросить миссис Макдугал об Ивэне Макее. И о Джоне Парсонсе.

Вообще-то, никакого значения это не имело. Скорее всего, я ни одного из них больше не увижу. Но сцена, которую я наблюдала прошлой ночью, была столь непонятной, что меня обуяло любопытство.

Возьмем, к примеру, Парсонса. Он наверняка мошенник. Не верится, что его совершенно случайно зовут так же, как и предыдущих арендаторов коттеджа. Если только он не был тем съемщиком и зачем-то вернулся на Мойлу таким способом, чтобы об этом никто не знал.

Я вспомнила, что Арчи Макларен говорил, что у того семейства была своя лодка, на которой они плавали за продуктами в Тобермори, а с местными не общались.

Я прекрасно помнила все геологические термины, которые Парсонс использовал в своей речи. Он употребил слово «гранат». Может, он и впрямь геолог. Вероятно, он обнаружил в этих краях пласт — а бывают ли пласты граната? — и тайно приехал, чтобы исследовать его и…

Во мне пробуждался дух Хью Темплара. Чушь. Прочь фантазии, мне нужны только факты. Значит, Парсонс. Он, вероятно, воспользовался чужим именем. Наврал и про то, что видел свет в коттедже. Если он искал свою улетевшую палатку от мачера на западном побережье, то мог добраться аж до болот у озера, но свет в моем коттедже ему удалось заметить лишь в том случае, если бы он дошел по дороге до гребня и до бухты Выдр. Следовательно, он врал и в этом случае.

Теперь Ивэн Макей.

Предположим, что он меня не обманул. Ведь все, что он рассказал, можно и проверить. К тому же ему известно, где хранятся уголь и паяльная лампа, да и ключ у него был, который мне, кстати, следовало бы у него забрать. Но как он среагировал на стук в дверь… и эта бессмысленная ложь, которая затем последовала… совершенно бессмысленная… ведь он же понимал, что я не стану молчать. Может, таким способом он пытался избавиться от непрошеного гостя? А зачем? Потом то, как настороженно они оба отнеслись к расспросам.

И наконец, утренняя записка, которая свидетельствовала о том, что оба они пришли к соглашению.

Я так резко остановилась, что рыбачивший в камышах на краю озера сорочай издал жалобный вопль и полетел к морю.

Предположим, только предположим, что Макей с Парсонсом договорились встретиться в коттедже. Буря разразилась неожиданно, так уж случилось. Макей с ключом (где же он все-таки его взял?) добрался до бухты Выдр и направился прямо в коттедж, предполагая, что там никого нет. Я никак не могла поверить в то, что ему было неизвестно, что его родители уехали, даже если он и был за границей. Ну разумеется, если только они сами не захотели, чтобы он об этом узнал, и не дали ему адрес.

В таком случае о личности Ивэна Макея можно сделать неутешительные выводы.

Итак, по какой-то неизвестной мне причине он назначил Парсонсу тут встречу. Но я, непредвиденный съемщик пустого дома, именно я оказалась джокером в колоде. Я впустила их, поверила их безумным россказням, так как для меня они никакого значения не имели, а потом оказала услугу, отправившись спать и оставив их наедине друг с другом.

На противоположном берегу озера что-то мелькнуло — что-то огромное, грязное и белое застряло среди болотистого мирта и колыхалось на ветру. Палатка Джона Парсонса? Неужели он сказал правду?

Бросив сумку с покупками у дороги, я двинулась вперед по вереску.

Хотя это и не имело значения (как я, не переставая, твердила себе), хорошо бы все-таки найти хоть какое-нибудь подтверждение этим россказням. Тем более Криспин приедет, возможно, только в понедельник. К тому же, если это действительно улетевшая палатка, ее необходимо вернуть владельцу.

Но это оказалась не палатка, мало того, это не имело ничего общего с туристическим снаряжением. Старый полиэтиленовый мешок, брошенный, по всей вероятности, каким-нибудь фермером. А ночной ветер унес его очень далеко. Я разглядывала мешок с чувством брезгливости. Интересно, почему он остался таким грязным, пролежав под дождем. Потом я вытащила его из мирта и стала искать место, чтобы спрятать.

Для этого вполне подойдет заброшенная лисья нора, которую не успели занять ни птица, ни кролик. Я затолкала туда мешок и выпрямилась. Оказалось, что мои поиски привели меня к расщелине, поросшей вереском, откуда был виден западный мачер.

Изящная линия берега, белый песок и объеденный овцами дерн, а чуть подальше ровный цветущий луг. Даже с того места, где я стояла, можно было разглядеть белые и желтые маргаритки, смотревшиеся на зелени травы словно разноцветная вуаль, которую колышет морской бриз.

Ни намека на палатку. Но слева виднелась небольшая густая рощица, которая явно служила укрытием от непогоды дому, чьи трубы торчали между деревьями.

Наверняка дом Хэмилтонов. Тагх-на-Туир. Огромный дом, дым из труб не поднимался. И… пройдя несколько ярдов, я вытянула шею, чтобы разглядеть… в заливе никого, лишь лодочный сарай на берегу и пристань.

Неподалеку от берега посреди бухты лежал островок, вернее, островочек. Он был длинный и плоский, к северу слегка вздымался, а на юге сужался, переходя в пологие скалы, омываемые морем. Прямо у подножия холма я разглядела (а зрение у меня хорошее) темную линию — по всей вероятности, полуразрушенная башня, — а за ней, будто прячась, виднелось яркое оранжевое пятно. Палатка. Он все-таки нашел свою палатку и перебрался на остров с башней.

Вернулся сорочай и стал с шумом носиться над озером.

«Ну и что?» — спросила я его.

Действительно, ну и что. Что бы там ни было, они оба занялись своими делами и, скорее всего, больше меня тревожить не станут. Забудем их и вернемся к работе над фантастическим романом. Напишу еще одну главу и придумаю продолжение. А вечером поговорю с Криспином. А потом… Между прочим, на обеих дверях моего коттеджа есть отличные задвижки.

Когда я, шлепая по грязи, возвращалась к дороге у озера, я увидела нырка. И хотя прежде я никогда не видела его живьем, это, несомненно, был он — большая серо-коричневая птица с красной шеей. Он сидел на воде и совершенно невероятным способом сливался с рябью на поверхности озера. Раньше его здесь не было. Должно быть, неподалеку у птицы гнездо, и, услышав меня, она взлетела.

В то же мгновение нырок душераздирающе вскрикнул, с шумом взмыл вверх и, охваченный тревогой, полетел к морю. А в двух шагах от меня я увидела гнездо.

Прямо у берега, на отмели, лежали на пестрой, как мох, подстилке два огромных яйца зеленовато-коричневого, будто осока, цвета. От гнезда к воде спускалась тропинка. Таким образом, вспугнутая птица могла незаметно соскользнуть с яиц прямо в воду и всплыть затем далеко от своего отлично замаскированного жилища.

Я быстро огляделась вокруг.

Ни души, да и кто тут может быть. Никто не увидел, что меня что-то заинтересовало на берегу озера.

Я наклонилась и осторожно коснулась одного яйца. Оно было теплым. Должно быть, птица только что снесла его и теперь, наверное, следит за мной откуда-нибудь с выси над морем. Повернувшись спиной к озеру, я прошла дюжину шагов и оказалась на дороге.

Тут над головой у меня раздался шум, и я посмотрела вверх. Там кружил нырок. Я забрала свою сумку и оставила птицу в покое.

С миссис Макдугал в тот вечер я не встретилась. Вместо нее меня ждала девочка лет двенадцати, которая сообщила мне, что ее зовут Мораг и что ее тетушка ушла в гости, но предупредила ее, что молодая леди с Камас-на-Добхрейн может прийти позвонить, поэтому, пожалуйста, проходите.

Это оказалось кстати, и я спросила ее, не знакома ли она с Ивэном Макеем, который когда-то жил в бухте Выдр. Но она отрицательно покачала головой.

— Нет. — У нее был очень мягкий выговор, словно к каждой гласной она добавляла «х». — Я такого не знаю. Мистер и миссис Макей здесь жили, да, но они уехали куда-то. Тетя знает. Аластер Макей, он работал садовником у старой миссис Хэмилтон в Большом доме.

— А дети у них были?

Поколебавшись, она кивнула, правда, с сомнением. Был, кажется… да, точно, был мальчик, очень-очень давно. Она слышала о нем, но тогда она была совсем маленькой и его не помнит. Сейчас он, должно быть, уже взрослый. А как его звали, она не помнит. Ивэн? Может быть, и Ивэн. Тетя знает…

Я пришла к заключению, что это частично подтверждает рассказ Ивэна Макея. Значения это, конечно, никакого не имело… Спрошу миссис Макдугал, когда приду снова.

И, поблагодарив Мораг, я отправилась звонить.

Набрав номер телефона, который дала мне Рут, я мгновенно попала на брата.

— Что там еще с повторным рентгеном? — спросила я. — Ты получил результат? У тебя действительно всего лишь растяжение?

— Да, но лодыжка сильно распухла, поэтому они настаивают на повторном осмотре. После первого рентгена было подозрение на трещину. Но все чисто. Никакой трещины. Мне наложили гипс, и я могу спокойно уезжать, но боюсь этого чертова поезда, да и чем я смогу заниматься на Мойле, если буду не в состоянии гулять? Как там?

— Чудесно. Коттедж крошечный, но все необходимое имеется. А бо́льшую часть острова можно исследовать без транспорта. К тому же я подозреваю, что его тут и нет… транспорта, я хочу сказать… за исключением «лендровера» Арчи Макларена, на котором можно доехать из гавани. Ты будешь слегка ошеломлен. Слушай, а какое это имеет значение? Ты окажешься вдали от работы и телефона, а значит, отдохнешь. Если только… тебе не надо возвращаться в больницу или что-нибудь еще?

— Да нет, я не о том. Просто думаю, что испорчу отпуск тебе. Я вполне справляюсь, и мне очень хочется побывать на Мойле.

— Я испорчу себе отпуск куда больше, если ты не приедешь, — ответила я. — Может, все-таки отважишься сесть на поезд? Мне позвонить в гостиницу, чтобы объяснить, что произошло, и забронировать тебе номер? Отлично. Здесь действительно здорово и… не хочу давить на тебя, но сегодня я нашла гнездо нырка с красной шеей, такое чудесное, а в нем два яйца. А фотоаппарат я с собой не захватила. Решила, что два фотоаппарата ни к чему. И мой гораздо хуже твоего, да и плохой из меня фотограф.

— И это называется «не давить»? Я приеду, — заявил Криспин. — Жди меня в понедельник. Насколько я могу судить, к тому времени я буду уже в форме и готов к передвижениям.

— Врач, исцелись сам, — расхохоталась я и положила трубку с легким сердцем.

Глава 8

На следующее утро погода была чудесная и солнечная, дул легкий ветерок. Но я должным образом отправилась в космос, дабы решить проблемы моей команды на Терре Секунда. Мои герои почему-то очень быстро стали попадать в опасную ситуацию; я, соответственно, тоже. В подобных обстоятельствах я обычно нахожу крайне мудрое решение: оставить всякие попытки спастись и дать возможность подсознанию придумывать выход из положения. Обычный разум в подобных положениях поступает совершенно по-другому. Например, идет погулять, чтобы ознакомиться с домом Хэмилтонов и полюбоваться прелестной границей у мачера, представляющей собой белый, как молоко, песок.

Я выбрала тропу, которая из бухты Выдр круто поднималась вверх на запад и тянулась по вершинам. Через полмили она привела меня к тому месту, откуда открывался чудесный вид на бухту, которую я обозревала вчера. Рядом с бухтой, прячась за деревьями, стоял дом.

Высокая каменная стена огораживала пространство в четыре-пять акров. Там росли дубы, ели и березы, у корней которых буйными красками цвели рододендроны.

Прямо за стеной возвышался огромный единственный цветущий каштан, походивший на канделябр с молочного цвета свечами. Со стороны моря сводчатый проход в стене был перекрыт высокими железными воротами.

Прямо напротив дома лежал островок с развалинами башни.

Был отлив, и высокая дамба, соединявшая островок с Мойлой, стояла сухой. Дамба находилась в самом узком месте пролива. Построена она была из плоских каменных плит, которые когда-то в прошлом были выровнены с помощью клина и залиты бетоном. Но время, приливы и отливы да пренебрежительное отношение оказали свое воздействие на это сооружение; и поэтому, даже во время отлива, когда плиты не заливала вода, перебираться на остров было опасно.

У противоположного конца дамбы беспорядочно громоздились скалы, лоснящиеся черными водорослями в том месте, куда били волны.

Сейчас, во время отлива, вода почти не доставала водорослей. По всей видимости, пролив был очень глубоким, даже когда наступал отлив. Во всяком случае, достаточно глубоким, чтобы лодка была в состоянии дойти до лодочного сарая, который ютился под скалой в южном конце бухты, как раз у начала моей тропы.

От сарая к воде тянулся причал, а от него вверх по берегу карабкалась заросшая (в прошлом гравийная) дорожка прямо к каменной арке — садовым воротам Тагх-на-Туир.

Я спустилась на берег. Ради того, что предстало моему взору, стоило скользить вниз по каменистой тропе.

Никогда в своей жизни я не видела такой слепящей белизны в форме полумесяца. Атлантический океан раздробил миллионы перламутровых раковин и истолок их в чудесный песок; лишь приливы да птичьи крестовидные лапы оставляли на нем свои следы.

Удержаться было невозможно. Я села и разулась, а затем побрела по берегу, с наслаждением ощущая под босыми ногами теплый нежный песок. Попробовала воду, но она оказалась очень холодной, и я стряхнула с ног песок и снова обулась.

Немного постояла, рассматривая островок с развалинами башни. Прямо за проливом была еще одна бухта, побольше. Длинный извилистый берег, покрытый белым песком, переходил в огромный, насколько хватало глаз, ковер из зеленой травы и папоротника, простиравшийся до развалин башни. Весь остров казался живым от крыльев и криков птиц. Искушение было огромным, но сперва следует разузнать все о приливах и отливах, а потом уже пытаться перебраться на другой берег.

Интересно, где сейчас Джон Парсонс? Ищет свою гранатовую «интрузию», или как там она называется, на другом конце острова? Палатку его мне было видно. Она пряталась в углублении неподалеку от башенной стены. Вход в палатку был закрыт.

Пройдя по водорослям у края берега, я вышла на тропу, ведущую к воротам в стене. Сквозь решетку я увидела извилистую тропинку, бегущую между зарослями рододендрона к дому. Хм. Наверняка на заднем дворе есть что-то вроде подъездного пути, который ведет к главной дороге. И если я пойду здесь, то попаду к себе гораздо быстрее. Иначе придется обходить дом вдоль стены и продираться сквозь крапиву и кусты ежевики.

Поэтому?.. Поэтому я открыла ворота и вошла внутрь.

Сад оказался небольшим. Лишь рододендроны цвели красными, розовыми и лиловыми цветами, а пчелы над ними радостно жужжали. За цветущими зарослями виднелся верхний этаж здания из серого камня с высокими подъемными окнами, с серой шиферной крышей, где из труб не поднимался дым. Окна были занавешены. Должно быть, в доме до сих пор осталась мебель.

Я стала вспоминать, что мне сказала миссис Макдугал. Когда умерла старая леди? В феврале? А Арчи Макларен сообщил мне, что дом, кажется, выставлен на продажу. Значит, в любой момент может кто-нибудь приехать посмотреть его.

И в это мгновение во мне заговорил внутренний голос. Когда я прошла половину дорожки, этот голос обратил мое внимание на то, что дверь, несмотря на висячий замок, открыта. Так почему бы и мне не ознакомиться с домом, который все равно будет выставлен на торги?

Пройдя через газон, срочно нуждавшийся в стрижке, я осторожно начала экскурсию по частным владениям Хэмилтонов. Я сильно сомневаюсь, что найдется нормальная женщина, которая откажется осмотреть дом. На самом деле я считаю, что половина людей, приходящих ознакомиться с выставленными на продажу домами, вовсе не являются потенциальными покупателями. Это всего лишь дамы, которые просто обязаны удовлетворить свое любопытство.

Раньше я так не поступала, но вот теперь не удержалась. Осторожно подойдя к окну, у которого был наиболее парадный вид, я заглянула внутрь.

Гостиная. Очаровательный камин с отвратительной резьбой. Выцветшие ковер и занавески. Тусклое, типично фамильное полотно под Рубенса с неправдоподобными лошадьми и собаками. Круглые столики, покрытые скатертями, на которых лежат фотографии. Провисшие кресла с выцветшей пыльной обивкой. Ужасного вида ваза в углу с высохшей натуральной травой.

Столовая. Ее украшали главным образом портреты с унылыми лицами и парочка кошмарных натюрмортов: дохлые кролики и битая домашняя птица с выкатившимися глазами и струящейся из кишок и ноздрей кровью. Вещица как раз для возбуждения аппетита.

Оружейная комната.

Но хватит. На самом деле это был обычный, довольно приятный загородный дом. По-видимому, он строился как небольшой охотничий домик, где можно было бы жить только летом да ранней весной. Кроме каминов, никакого иного отопления не наблюдалось, а в кухне «совр. усл.» были те же, что и у меня в коттедже.

И только то, что я обнаружила в задней части дома, действительно вызвало у меня огромный интерес.

Дверь черного хода была распахнута настежь.

Мои дальнейшие действия были вновь слегка спровоцированы внутренним голосом. Я постучала в дверь, ответа не последовало. Тогда я сделала пару шагов внутрь по коридору, пол которого был выложен каменными плитами.

Внутри стояли ведра с углем и мешок с древним хламом, по-видимому садовым инвентарем. Несмотря на то что дверь была раскрыта, в доме пахло сыростью и заброшенностью.

Справа от меня находилась дверь в кухню. Я толкнула ее. Опять никого. Почему-то заброшенная кухня — сердце каждого дома — выглядит ужаснее всего.

Дом без тепла, запаха готовящейся еды и биения жизни выглядит мертвым. Среди напряженной тишины звук медленно капающей воды из крана казался даже уютным, словно стучало сердце. И все равно мне чудилось, что я вторглась в чьи-то владения.

Только я хотела двинуться дальше, как что-то около двери привлекло мое внимание. Вешалка для ключей, с ключами и ярлыками. Один ярлык оставался без ключа, на нем было написано: «К.-на-Добхрейн». Бухта Выдр.

Совершенно по непонятной причине мой внутренний голос разбудил во мне любопытство. А могло случиться так, что мой ночной гость именно отсюда забрал ключ, который мне и предъявил? И именно он и оставил дверь открытой? Но зачем? Если он действительно искал приют на ночь, то мог бы остаться и здесь. Зачем было тащиться сквозь бурю с дождем к бухте Выдр? Даже если он и предполагал найти там своих родителей — в чем я стала сомневаться, — он вполне смог бы навестить их и утром.

И следовательно, мой поступок вполне оправдан. Если в появлении у меня Ивэна Макея существует какая-то тайна, то разгадку ее можно найти здесь, в доме, который, как он утверждал, хорошо знает. Более того, если я поняла правильно, он явно намекал на связь с этой семьей. Может быть, он даже считает, что имеет права на эти владения? Во всяком случае, записка, оставленная мне («Может, увидимся?»), давала мне основание для вторжения в этот дом.

Пройдя коридор, я подошла к обитой зеленым сукном двери, которая отделяла заднюю часть дома от апартаментов господ, открыла ее и осторожно ступила в парадный холл.

Там было темно, лишь из цветного окна падал свет на парадную закрытую дверь. С одной стороны стоял тяжелый дубовый стол, заваленный всякой всячиной: журналами, газетами, тяжелыми электрическими фонариками и коробками неизвестного предназначения. Напротив, на столе поменьше, лежали перчатки, зюйдвестка и садовая корзина с инструментами. Здесь же в холле находились медная стойка для тростей и из темного дуба скамья, на которой валялись кем-то брошенные пальто и анорак. Рядом стояли пара ботинок и сапоги, а на стене над пейзажем, написанным крупными мазками маслом, изображавшим, по всей видимости, болото, где гнездился нырок, висела длинная вешалка, очевидно для удочек.

Создавалось впечатление, что обитатели дома всего лишь вышли прогуляться по саду. И меня охватило ощущение, что я не просто вторглась в чужие владения, а нарушила чьи-то права, и любопытство мое не имеет никаких оправданий.

Тут я повернулась, чтобы идти обратно, но вдруг услышала какой-то звук. Сверху. Скрип двери.

У меня даже сердце подпрыгнуло в груди, но тут же восстановило свой прежний ход. Я подумала, что и в пустых домах бывают сквозняки, а двери двигаются и скрипят сами собой. Но до обитой сукном двери я дошла быстрее, чем прежде, только в полумраке задела один сапог. Он отлетел в сторону. Я чуть не упала: успела схватиться за подлокотник дубовой скамьи.

Что-то подобное лавине свергнулось с лестницы. Пара сильных рук обхватила меня сзади и поставила на ноги.

Крепко прижатая к груди шетландского свитера, я перевела дух и завопила.

Руки вдруг ослабли, оттолкнули меня, и шетландский свитер резко отпрянул назад. Я упала на скамью, стукнулась локтем о резной подлокотник и набрала в легкие воздуха, чтобы заорать снова.

— Не кричите! — быстро произнес Джон Парсонс. — Пожалуйста, не кричите! Простите меня. Я думал… я не понял, что это девушка. Я и не предполагал… Ой, это вы!

Я сдержала крик. Потирая локоть, я стала задумчиво его разглядывать. Он склонился надо мной, очень обеспокоенный, даже встревоженный и совсем не опасный.

Я спросила:

— Ну, и кто первый задаст вопрос?

— Какой вопрос?

— Что вы тут делаете? — Я чувствовала себя виноватой и сильно растерялась, поэтому заговорила резким тоном. — Ради бога, вы, конечно, не поверили в ту чушь, которую он нес прошлой ночью? Я никогда прежде его не видела! Должно быть, он забрал ключ от моего коттеджа с доски у кухонной двери. Что коттедж его дом — это, скорее всего, правда, но не станешь же таскать с собой огромный старый ключ постоянно в кармане, поэтому я не понимаю, каким еще образом он к нему попал. Если он вломился сюда, то зачем вообще было приходить тогда в коттедж? А вы зачем пришли? Вы тоже сюда вломились, или же задняя дверь всегда открыта?

Он ответил лишь на один вопрос, но и этого ответа оказалось достаточно.

— Ни то ни другое, — сообщил он. — У меня есть ключ.

— У вас есть ключ? — Сей повтор прозвучал глупо. Но возникшая ситуация сама по себе уже являлась повторением той, что произошла в среду. — И у вас тоже? — Я перевела дух. — Но может быть… у вас что, ордер на осмотр или еще что-нибудь?

— Не совсем. Это мой дом.

— Как, снова? Опять все сначала! — Мои крики, по-видимому, прозвучали совсем уж глупо. — Ваш?

Он вдруг улыбнулся:

— Да, мой. Не знаю, что написано в завещании, но я — единственный оставшийся в живых родственник тети Эмили, и всегда подразумевалось, что это место останется мне. Во всяком случае, надо было приехать и узнать точно. Я — Нейл Хэмилтон.

Я удержалась, чтобы не повторить и эти слова.

— Понятно. Что ж, благодарю за сообщение, мистер Парсонс.

Он виновато произнес:

— Простите, но на то были свои причины. Может быть, устроимся где-нибудь поудобнее и все обсудим? Я в долгу перед вами. Сюда?

Он открыл дверь в гостиную и пригласил меня внутрь.

Глава 9

Он подошел к французскому окну и распахнул створки. На него упал свет, и с учетом того, что он мне рассказал, я изучала его заново.

Он был высокого роста и такой загорелый, будто совсем недавно прибыл из краев, где климат абсолютно не похож на тот, что на Гебридах. Не красавец, но с той самой вполне привлекательной внешностью, которая меня обычно отталкивает и даже вызывает чувство презрения. Меня обычно притягивают скуластые и худые лица; у него же лицо было крупное, большой рот, темные глаза с чуть опущенными вниз уголками и лохматая копна темных волос, две пряди падали на широкий лоб, и он время от времени убирал их нетерпеливым жестом. Я заметила, что и он, в свою очередь, изучает меня. С моей точки зрения, его глазам предстала обычная молодая женщина, довольно серьезная, со слишком рано появившимися морщинками на переносице между ровными темными бровями, с темно-каштановыми волосами и серыми глазами; с привлекательными носом и губами и — единственным, чем я гордилась, — хорошей фигурой и красивой светлой кожей.

— Как я понял, вы приехали сюда провести отпуск совсем одна, мисс Фенимор? Или вы предпочитаете, чтобы вас называли миз?

— Простите?

— Вы предпочитаете, чтобы вас называли миз? Так сейчас произносится это слово.

— Напоминает шипение гуся. Совершенно невозможно произнести… да и ни к чему, если только женщина не хочет, чтобы думали, что она не замужем. В этом состоянии нахожусь и я, но все равно терпеть не могу, когда так говорят.

— Вы, кажется, рассердились. Я просто не знал. Некоторые дамы настаивают на этом.

— Но не та, которая перед вами. Вот если бы вы сказали, что это краткая форма от «мистрис», что звучит приятно и правильно в Шотландии, это бы меня устроило. Или же «Роза», так ведь проще, верно? Простите, можете ничего не говорить, я все понимаю. Но я люблю слова, а это не слово и даже не неологизм.

— Что ж, кому что нравится.

— Кому что нравится тут ни при чем. Это моя работа. Я преподаю английский в Кембридже. В колледже Хэйворт. И да, я в отпуске. Со мной должен был приехать мой брат, он врач и работает в Питерсфилде, и еще — он увлекается птицами и фотографией. Он должен был приехать на этой неделе, но с его поездом произошла авария, и брат задержался на несколько дней, так как повредил лодыжку. Приедет, как только сможет. Надеюсь, что в понедельник. Обо мне все. Теперь ваша очередь, мистер Хэмилтон-Парсонс.

— Ладно. Надо сказать, Парсонса я не выдумал. Вы ведь это и сами поняли, когда пришло время подниматься наверх? Открытка на каминной полке?

— Да. Но зачем?

— Я не мог признаться сразу, кто я, пока не узнал, что было нужно тому типу. Мне следовало придумать что-нибудь поумнее, но трудно соображать при таком ветре. Когда я пытался удержаться на ногах, это было первое, что пришло мне в голову.

— Так вы знали, что ему было «что-то нужно»? То есть вы сразу поняли, что он не имеет никакого отношения ко мне?

— Нет-нет. Я решил, что вы вместе отдыхаете. На самом деле мне следовало тут же ретироваться и вернуться сюда, но что случилось, то случилось. Послушайте, может быть, вы лучше сядете? Тогда я смогу начать с начала, а это длинная история.

Я последовала его предложению. Он же остался стоять у окна.

— Как я уже говорил, меня зовут Нейл Хэмилтон, а миссис Хэмилтон — моя двоюродная бабушка. Я геолог — это правда — и до недавнего времени работал в Сиднее. Потом я узнал о смерти тети Эмили. Это произошло внезапно, и я не успел приехать на похороны, но прилетел, как только смог, чтобы посмотреть, что можно сделать. Других родственников нет. В детстве я очень любил ее и проводил здесь каникулы… мой отец работал в консульстве, поэтому родители бо́льшую часть времени пребывали за границей. Но потом я стал редко ездить сюда, в последний раз был здесь пятнадцать лет назад. Да, я отмечал здесь свой четырнадцатый день рождения. Дядя Фергус подарил мне ружье, как я помню. Он возлагал на меня надежды, но мне не нравилось убивать животных. Да и сейчас не нравится. — Нейл улыбнулся. — Он стыдился меня. Не вышло из меня идеального шотландского парня.

Во время своего рассказа он бродил по комнате, брал в руки фотографии, рассматривал книги, расположенные напротив картин, — частично рассеянное и явно бесстрастное путешествие по Долине Воспоминаний. Я резко вернула его к сути повествования:

— А что привело вас среди ночи ко мне в коттедж, да еще с этой историей об улетевшей палатке? Зачем вы вообще придумали палатку? Для Ивэна Макея, но ведь вы никогда его раньше не видели?

Он повернулся ко мне:

— Ну да. Я как раз подхожу к этой части истории. Я врал, но его я как раз знаю. Мы встречались много лет назад, когда были еще детьми. Если вы помните, он почти узнал меня. Я тоже его узнал, но прошло пятнадцать лет, и мальчик превратился в мужчину, а это огромная разница. И я сомневался, узнал ли он меня. Уверен, что нет. У вас в коттедже мы потом долго разговаривали, и он даже не упомянул о том, что мы знакомы.

— Понятно. Вернее, непонятно. Вы хотите сказать, что разыграли весь этот маскарад именно потому, что узнали его? У вас что, имеется причина ему не доверять?

Он кивнул.

— В детстве он был очень… независимым, что ли. Но не только. Мое вранье было наготове прежде, чем я узнал его. Я видел его еще раньше в ту ночь, здесь в доме, и он вел себя таким образом, что мне захотелось понять, что делает он на Мойле.

— Здесь, в доме? Так вы были здесь? А все говорят, что здесь никто не живет.

— Так оно и было. Я только приехал и в деревне еще не был и никого не встретил. До сих пор не встретил, если уж говорить до конца.

— А как вы сюда попали?

— На судне. Взял напрокат. Тетя Эмили свою лодку продала, ею никто не пользовался в последние годы. Я приплыл из Обана, поэтому просто пришел сюда и остановился в этом доме. Было уже совсем поздно, а я устал, вот и нашел свою старую комнату и сразу лег спать. Был уже почти час ночи, когда я встал, чтобы открыть окно, и тут заметил, что кто-то пробирается через сад со стороны бухты.

Он наконец перестал бродить туда-сюда и сел на стул, не отводя от меня глаз.

— Я, разумеется, решил сперва, что кого-то на лодке занесло сюда погодой. Вы помните, что в ту ночь было очень темно, поэтому я не мог разглядеть, пришвартована ли лодка у причала. У человека был фонарь. Пришел искать приют на ночь, подумал я, но ведь мог бы и в лодке переночевать… Как я уже говорил, пролив всегда спокойный, даже во время шторма. И я стал гадать, что ему надо, поэтому просто стоял и следил за ним. Он дошел до газона, вон там. Остановился и долго стоял, уставившись на дом. Это мне тоже показалось странным: ведь шел дождь. И я спустился вниз. Парадная дверь была заперта. Сам я вошел через черный ход, а ключи вынул. Поэтому я подошел к этому окну, чтобы раскрыть его. Свет я зажигать не стал, и когда я сюда вошел, то был рад, что не зажег. Я обнаружил, что он пытается взломать окно.

— Ну, в такую грозу, — начала рассуждать я, — и если он полагал, что в доме пусто…

— Да, конечно. Я тоже так подумал. Но он не просто дергал окно. У него был какой-то инструмент, и он пытался взломать окно. А я стоял тут как дурак и просто наблюдал за ним. Знаете, не очень-то бываешь готов к подобной ситуации. Потом я пришел к выводу, что должен его каким-нибудь образом задержать. И следовательно, дождь там или не дождь, надо выйти наружу через черный ход и напасть на него сзади.

— У него было оружие, — произнесла я.

Он удивился:

— Правда?

— Мне так кажется. Но пожалуйста, продолжайте.

— Вообще-то, я человек нерешительный… нерешительный в такого рода ситуациях. Но ведь решительные попадаются только в телесериалах. В доме, конечно, оружие имеется, однако мне и в голову не пришло проверить, на месте ли оно. Но, по-видимому, защищаться мне было чем-то надо, так как обнаружил, что стискиваю в руке молоток… геологический… и, когда я обошел дом, он находился уже у кухонного окна.

— О господи! И?..

— Не знаю, что было бы потом, но он почему-то сдался. Рано или поздно он бы открыл окно, да и любой мог бы это сделать, но он, по-видимому, слишком хорошо подумал о крепости этих окон. Сначала он стоял у подоконника, а затем вдруг исчез. Я побежал наверх — оттуда лучше видно — он несся через сад, освещая себе путь фонариком, а потом пробрался по тропе между скал, причем так быстро, словно очень хорошо знал дорогу. Я, понятное дело, знал, что тропа ведет к Камас-на-Добхрейн, а нотариусы сообщили мне, что коттедж сняла девушка, поэтому мне стало интересно, что же повело его туда. Я хочу сказать, что больше ему было некуда идти. Вот я и решил последовать за ним и поглядеть, что происходит.

— Но у вас была с собой спортивная сумка. Бутафория, чтобы оправдать историю с палаткой?

— Более или менее. Вообще-то, я взял с собой сюда палатку… хочу поработать на Эйлеан-на-Роин, Тюленьем острове, там, где башня. Решил разбить там лагерь, чтобы не зависеть от приливов и отливов. Палатку я на следующее утро там поставил.

— Я знаю. Я ее видела. Но ведь вам не удалось бы все время выдавать себя за ученого? Если вы встретили Ивэна Макея, то…

— Теперь-то он меня наверняка вспомнил. Да, и тут я вас обманул. Но не об интрузии, тут я говорил правду. О ней мне рассказал мой коллега, и я намеревался поработать, пока буду на Мойле. Надо же чем-то заняться, пока не уладятся дела с поместьем.

— А ко мне в коттедж вы тоже заявились с молотком?

— Э-э… не помню. Кажется, нет. И когда он открыл мне дверь, я тут же его и узнал. А так как он явно не узнал меня, я решил не говорить, кто я, пока не пойму, во что он играет.

— И я тоже?

— Ну да. И вы.

Я улыбнулась:

— Теперь все понятно. Хочу сказать, что, каковы бы ни были мотивы вашего у меня появления, я рада, что вы пришли. Если он приехал сюда вовсе не с благими намерениями, вся ситуация могла бы обернуться иначе… хотя вел он себя вежливо, и я не боялась.

— Я видел. Поэтому и подумал, не замешаны ли и вы тоже. Может, он назначил вам в коттедже встречу. Утром я выяснил, что судно его в Срединном Доме, но, когда я увидел его в первый раз, я не знал, что он с Мойлы, и до меня не дошло, что ему известны здесь все ходы и выходы. Я только предположил, что он бежит к бухте Выдр.

Наступила пауза, во время которой он изучал пятно на ковре. Потом поднял взгляд на меня.

— А как он объяснил вам то, что не стал ночевать на судне и предпочел в такую погоду добираться до бухты Выдр?

— Сказал, что коттедж — его родной дом и что… хотя, может, и врал… не знал, что его родители уехали. Я думаю, что он действительно не знал, что в доме теперь живу я.

Некоторое время он молчал и, нахмурившись, глядел из окна на заброшенный сад.

— И все равно, я не понимаю, какую игру он ведет, и хочу доложить вам, что мне это не нравится.

— А когда вы вдвоем отправились на поиски палатки, что тогда было?

— Ничего особенного. Мы вроде бы поискали ее по пути к бухте, но затем он отправился к своему судну, и теперь его нет. И куда оно делось, я не знаю. А вы его больше не видели?

— Нет. И что теперь вы станете делать?

— Надо надеяться, что ничего и не придется делать. Я действительно не знаю, что еще предпринять. Разве только ждать и держать ухо востро. Ведь не произошло ничего особенного, чтобы сообщать об этом в полицию. В конце концов, он же ничего не сделал, лишь нарушил границы частных владений, а бродить вокруг пустого дома в грозовую ночь и дергать за окна вряд ли можно считать преступлением…

— Согласна. Никто и слушать не станет. Еще одна деталь: ключ от моего коттеджа. Я не верю, что он таскал с собой все время такой огромный старый предмет. Я вижу, что на доске у черного хода есть место для ключа от коттеджа и оно пустое. Вы его не брали?..

Он отрицательно покачал головой.

— Значит, если его взял Ивэн Макей, то он уже здесь был. Он приходил сюда раньше и…

— …и оставил окна открытыми, чтобы снова забраться внутрь!

— Вы правы. Окно было открытым, и я закрыл его, потому что от ветра оно все тряслось. Тогда мне и в голову не пришло, что тот, кто последний закрывал дом, проследил бы и за окнами. Да, такое очень может быть. Он вернулся, а когда обнаружил, что все снова закрыто, испугался или решил быть осторожным и сбежал.

— Он говорил мне, что был тут, — сказала я. — Объяснил, что сюда его привело чувство ностальгии, но он не упоминал, что пытался забраться внутрь или что заходил сюда еще раньше. Должна заметить, что я еще подумала, что для сентиментального путешествия он выбрал довольно скверную ночь. Он намекнул…

Я запнулась.

— Да? Что?

— Нет. Это было… личное. К этому отношения не имеет.

— Пока мы не выясним, что именно «это», — произнес он задумчиво, — все может иметь отношение к этому.

— Наверное.

— Тогда продолжайте. На что он намекнул?

— Честно говоря, я сомневаюсь, что это имеет значение, и я бы не хотела… Ладно, хорошо. Он намекнул, что каким-то образом связан с вашей семьей. По крайней мере, мне так показалось.

К моему облегчению, он рассмеялся:

— Приукрашивает. Дитя любви дяди Фергуса, усыновленное по каким-то там соображениям садовником! Не волнуйтесь, я это уже слышал. И другие истории тоже, еще более дикие. Он жил в своем собственном придуманном мире, даже когда был маленьким. Врал неизвестно зачем, будто ему это просто нравилось. Я старше его всего на два года, но я много чего знал, чтобы не верить ни единому его слову. Какие еще россказни он поведал вам? Сказал он вам, где был после того, как покинул Мойлу?

— Только, что был за границей. Я решила, что он предпринял какое-то замечательное… хотя, может, он и тут меня обманул. Мог он обогнуть мыс Горн?

— Поверю, когда увижу его судно, — сухо ответил Нейл. — И только после того, как его проверят эксперты. И если речь зашла о проверке, осмотрю-ка я дом, вдруг что-то пропало. Нотариусы дали мне список вещей. Я хотел специально уделить время осмотру всего, что есть в доме, но лучше проверить прямо сейчас… хотя бы движимое имущество. А почему вы так уверены, что у него есть оружие?

— Не уверена, отнюдь. Просто он таким жестом дернул руку к карману, когда вы начали барабанить в дверь…

— Гм. Будем надеяться, что и тут он пускал пыль в глаза. Так… — Он взялся за ручку кресла, будто собрался встать. — Он уехал, так что возможно, на этом вся тайна и закончится. Когда приедет ваш брат?

— В понедельник, я надеюсь.

— Значит, пару дней нам остается держать ухо востро, а вы не забывайте запирать на ночь все двери на засовы.

— Обязательно. А вы что будете делать?

— Как вы уже заметили, я поставил на острове палатку. Буду там работать, а ночевать тут, в доме. Если Ивэн вернется, то увидит палатку, а ежели он считает, что Парсонс больше не стоит у него на пути, то, если дом его чем-то интересует, обязательно выдаст себя. А я буду ждать его здесь наготове, с молотком и прочим.

— А мне что делать?

— Сидите в бухте Выдр и ждите брата. Забудьте обо всем, — твердо сказал он.

— Попытаюсь, — отозвалась я.

Он встал, я последовала его примеру. Косые лучи солнца падали в окно, и сразу стало видно, в каком убогом состоянии пребывает комната, но снаружи вершины деревьев отливали золотом, и среди роз жужжали пчелы. Аромат сада, проникший через окно, полностью выветрил затхлость. Воздух стал свежим и теплым. Нейл двинулся к двери в холл.

— Может, перед тем как я провожу вас домой, выпьем чая?

— С удовольствием. Но вам совсем не обязательно меня провожать.

— Возможно. Но я пойду, — весело заявил он.

Его настроение внезапно переменилось к лучшему. Может быть, солнце подействовало.

— Сюда, мисс Фенимор. Ах да, я совсем забыл, что вы уже ознакомились с моей кухней, я не ошибаюсь? Только после вас.

Глава 10

После чаепития мы прошли через то, что осталось от сада. Тропа тянулась сквозь сорняки высотой по колено. По обеим сторонам дорожки росли сгибающиеся под тяжестью цветов густые кусты рододендронов, папоротник и мох. Повсюду вилась жимолость, и воздух был напоен ее сладким ароматом.

— Срежем путь. Трава уже почти высохла, — предложил Нейл и повел меня сквозь проплешину в рододендронах к широкой, поросшей травой тропе, которая вела прямо к морю. Сквозь заросли деревьев и кустов в конце тропинки виднелась площадка, оттуда можно было увидеть море и северный холм острова с башней.

Я так залюбовалась, что перестала смотреть под ноги. Ударившись носком обо что-то твердое, я выругалась, оступилась и чуть не упала. Нейл успел схватить меня за предплечье.

— Вы в порядке? — Он держал меня, пока я, стоя на одной ноге, потирала ушибленные пальцы. — Здесь так давно не наводили порядок, а еще и буря прошла. Больно?

— Нисколько. Уже прошло. Спасибо. — Он отпустил меня, и я стала потирать руку в том месте, где он меня схватил. — Вы, наверное, знаете, как бывает больно, когда оступаешься. Но буря здесь действительно здорово потрудилась. Будто… вы только посмотрите!

Глубоко в траве, словно вкрапленная в траву, лежала обнаженная фигура. Создавалось впечатление, будто кто-то спит. Изящная статуя девушки, около четырех футов длиной, была покрыта зелеными пятнами мха. Мраморная девушка, когда-то белая. Глаза без зрачков. И почему-то приходило на ум, что она ослепла от слез.

— Я споткнулась о ее руку. Надеюсь, что не сломала ее. Нет, все в порядке. Кто она?

— Кажется, Эхо. — Нейл нагнулся и раздвинул стебли травы и жимолости. — Она стояла в этом месте, вы не видите постамент? Тут рядом еще был каменный бассейн с водой… а вот он, тоже разрушен. Помню, как ее привезли и установили. Дядя привез из Италии статуи, он так ими гордился. — Неожиданно он рассмеялся. — Не берусь судить, но, по-моему, они отличные. Добрый дядя Фергус, это единственная удачная покупка предметов искусства, которую он сделал. В живописи он ничего не смыслил. Наверное, вы это и сами заметили.

— Не хотела говорить, но да, заметила. — Я продолжала разглядывать девушку в траве. Стебли, шевелимые ветерком, отбрасывали на нее тени, и создавалось впечатление, будто она дышит. — Я тоже не эксперт, но я люблю Эхо. Вы сказали «статуи», а что, есть еще?

— Их было четыре. Одна должна быть напротив. Да, вон он стоит.

Он пересек дорожку и раздвинул заросли кустарника. И моему взору предстала другая фигура. Она стояла на коленях. Каменный водоем остался целым и был наполовину заполнен грязной дождевой водой. Мраморный юноша, стоящий на коленях у воды, смотрел на свое отражение.

— Нарцисс?

— Скорее всего, — ответил Нейл. — Не помню. Другие у конца тропы. Дядя создал здесь небольшой бельведер с видом на море и на Эйлеан-на-Роин. Хотя что-то я их не вижу. Все так заросло, что даже море почти не видно.

Он обернулся и посмотрел на дом. При ярком солнце стало видно, как обветшали дом и сад.

У Нейла было такое выражение лица, что я тихо произнесла:

— «Но красота исчезает, красота пропадает, какой бы редкой она ни была».

— Кто это сказал?

— Уолтер де ла Map. «И когда обращусь я в прах, кто тогда вспомнит ту леди из западной стороны?» Но видит бог, здесь сохранилась иная красота, которую создал не человек.

Он молчал, все продолжая глядеть на дом. Наконец он выговорил, словно самому себе:

— Я рад, что вернулся. — Потом резко мне: — Иногда мне приходит в голову мысль, что нельзя быть счастливым в детстве. Человек должен всегда хотеть идти дальше, а не возвращаться. Бедняжка Эхо. Может быть, тот, кто купит дом, снова установит ее, и она опять сможет любоваться Нарциссом… и это самое лучшее для бедняжки.

— Вы и вправду его продадите?

— А что я еще могу сделать? Жить здесь я не в состоянии.

— Ну да, дом, где можно проводить отпуск, далековато находится от Сиднея.

— Не Сиднея. Я хотел сказать раньше, но каким-то образом злодеяния Ивэна отвлекли меня от темы… в следующем полугодии я буду в Кембридже. И жить в Эмме.

— Так вот оно как! Поздравляю. Вы, наверное, дождаться не можете, когда начнете.

— Конечно. А теперь еще больше.

Он не стал объяснять почему, а начал быстро рассказывать мне о своей работе, и некоторое время мы посвятили обсуждению Кембриджа, мест и людей, с которыми мы оба были знакомы. Он собрался сначала поселиться в своем колледже — Эмманьюэль-колледже, — но потом найти другое местожительство, по возможности за городом.

Тут мы внезапно вспомнили о доме, которым он уже обладал. Оказалось, что, несмотря на то что Тагх-на-Туир официально не был выставлен на торги, кто-то им уже интересовался. Посредник из Лондона, очевидно представляющий интересы кого-то, кто очень хотел иметь владения на острове, предложил выгодную сделку «за глаза», и адвокаты Нейла (которые видели дом и представляли себе, как трудно будет его продать) настоятельно рекомендовали ему принять предложение. Нейл последовал их совету, и произошел обмен официальными письмами, что в Шотландии, как я подозревала, рассматривается как заключение договора.

— Я-то заключил договор, — заметил Нейл, — но покупатель, осмотрев дом, может и отказаться.

— Значит, есть шанс, что он останется вашим?

Он отрицательно покачал головой:

— Не совсем. У меня не получится. Даже если бы у меня и не было работы, из-за которой большую часть времени мне придется жить на другом конце страны, я бы не смог зарабатывать здесь себе на жизнь. Прежде семье принадлежал весь остров с четырьмя фермами, но они теперь все проданы, а земли осталось лишь одна полоска от бухты Выдр до противоположного конца мачера. Ну, и Эйлеан-на-Роин. — Он пожал плечами и виновато, и решительно. — Но даже если бы поместье осталось в целости и сохранности, в наше время фермерством не проживешь. Во всяком случае, мне так кажется. Я так точно не сумею. Я ведь и барана от овцы не отличу. Пошли?

У причала мы задержались, чтобы бросить взгляд на островок. Над ним с беспрестанными криками кружили чайки. Тут мы услышали другой крик, и, подобно истребителю, оказавшемуся в окружении вражеских самолетов, среди кружащих чаек возник сокол.

— Эта птица гнездится на скалах, — пояснил Нейл. — Сколько я себя помню, на той скале всегда жил сокол. Однажды я попытался добраться до гнезда. Мне было одиннадцать. Они настигли меня, к счастью, прежде чем я долез до края. Вон там, видите? Белая полоска высоко на скале.

Он показывал на север, где над мачером возвышались скалы. Я еле разобрала, куда именно он показывает.

И произнесла с уважением:

— Боже ты мой!

Он засмеялся:

— Кровь холодеет при мысли, на что способны мальчишки, не подумав.

— Брату, наверное, не удастся сфотографировать его, даже с лодки и со специальными объективами. Но если он приедет, можно, я покажу ему остров и птиц? Как он называется?

— Эйлеан-на-Роин. Что означает Тюлений остров. Они приплывают сюда кормиться. Конечно. Только следите за приливом. Лучше всего при отливе и потратить на весь осмотр два часа. Видите тот камень, чем-то похожий на башмак? — И он указал на камень близ дамбы. — Когда море подходит к его подножию, это означает, что наступила высшая точка прилива, а наступает прилив прямо-таки рысью, как здесь говорят. Кстати, вам вовсе не обязательно спрашивать у меня разрешение. Разве вы не знаете, что в Шотландии отсутствует закон о нарушении границ частных владений?

— Это касается и вашего дома?

Он улыбнулся:

— Мне было приятно. Ваше посещение доставило мне удовольствие. Я был бы рад, если бы вы подольше погостили у меня, и пригласил бы вас поужинать, но… — И пояснил жестом: пустой дом, заброшенная кухня.

— Все было хорошо, — с признательностью отозвалась я. — А вы не боитесь рисковать? Я ведь преподаватель. Что побуждает вас предполагать, что я так же хорошо готовлю, как и выбираю слова?

— То, что вы приехали на Мойлу в этот богом забытый коттедж и что ваш брат согласился отдыхать с вами, — весело ответил Нейл. — Кроме того, когда я ночевал у вас, я заметил в буфете яйца, сыр и другие продукты. Могу я считать это приглашением, мисс Фенимор?

— Разумеется, и, ради бога, перестаньте заставлять меня напоминать вам, что меня зовут Роза. И давайте перейдем на «ты». И вот что… если бы мы не встретились, чем бы ты тогда питался? Пил яйца чаек?

— Поплелся бы снова в бухту Выдр и стал бы молить об убежище. А что?

— Учитывая сказанное тобой, мне помнится, что в Обане ты запасся продуктами и благополучно довез их вчера до места. Следовательно, у тебя полно консервов, иных продуктов и даже бутылок…

— Бутылки! Отличная идея. Возьмем парочку с собой и… Припасы у меня есть, тут ты права. Пообедаешь завтра со мной? А если приедет твой брат, то приходите вместе.

— В дом? Горит свет, из труб валит дым, и всем тут же становится известно, что ты приехал. Ты что, забыл обо всех своих планах, мистер Парсонс?

— А знаешь, забыл. Ты права. — И вдруг заговорил раздраженным голосом: — И зачем только играть эту чушь в плащах и шпагах?.. Да, я забыл. Ладно, провожу тебя, и не отговаривай. Я умираю с голоду. И ради бога, зови меня Нейл.

— Хорошо.

Удивительно, но отношения наши вдруг совершенно изменились.

— Ладно, накормлю я тебя. Но только если возьмешь с собой бутылки, и быстро. Я тоже умираю с голоду.

— Красное или белое? Джин или херес? — Он подошел к лодочному сараю и вынул из кармана ключ. — Не волнуйся. Я возьму достаточно. И обещаю помочь вымыть посуду.

Глава 11

Субботнее утро, и вновь денек выдался ясный и ветреный, такой ясный, что я решила отдохнуть от сочинительства и сразу после завтрака сходить за продуктами. Миссис Макдугал обещала оставить мне хлеб и молоко. И почта, возможно, пришла с утренним паромом.

Нейл попросил меня попытаться забыть о «тайне», и, к моему удивлению, сделать это оказалось легко. Тем утром, когда небо было полно жаворонков, а по обочинам дороги цвели наперстянка и боярышник, ночные события среды стали казаться давно прошедшими и просто необычными. Поэтому я шла и думала о том, что приготовить на ужин в понедельник, когда приедет Криспин и придет Нейл, которого я пригласила.

Неподалеку от деревни я увидела на парапете мостика двух сидящих девушек. Мне показалось, что они смотрят на меня. Потом одна из них помахала, и я поняла, что это Меган Ллойд и Энн Трейси.

Энн, постоянная спутница Меган, являла собой полную противоположность темноволосой, довольно крупной валлийской девушке. Она была дочерью агента по продаже земли, родом из Норфолка, высокая и светловолосая. Тяжелые золотистые кудри достигали плеч, а высокая, тонкая, чуть сутулившаяся фигура отличалась изяществом. Овальное лицо с густыми светлыми бровями и маленьким ртом выглядело обманчиво мягким. На самом деле эта молодая женщина отличалась упрямством и тягой к феминизму. Студенческое политическое движение интересовало ее куда больше, чем учеба. В настоящее время предводителем являлась Энн, Меган же следовала за ней, но со временем все должно будет встать на свои места. Энн обладала хорошими мозгами, но Меган — блестящими.

После приветствий и восклицаний они сообщили мне, что несколько дней провели на Малле и только что прибыли на Мойлу и устроились на почте у миссис Макдугал.

— Она сказала нам, где ваш коттедж, а у нас есть карта. На Мойле она, правда, ни к чему. Мы хотели вас прямо сегодня навестить, — это сообщила Энн.

Меган быстро вставила:

— Мы знаем, что вы одна. Миссис Макдугал рассказала нам о вашем брате. Какая жалость. Сильно он пострадал?

— Нет-нет. Говорит, ничего особенного, а он-то знает. Он же врач. Я говорила с ним по телефону, и, если повезет чуть-чуть, он приедет в понедельник. Не знаю, в состоянии ли он будет передвигаться, но что-нибудь придумаем. Я с удовольствием покажу вам мой коттедж. Вы хотели сегодня прийти ко мне?

— Да, — ответила Энн, — но миссис Макдугал сказала, что вы придете за покупками, вот мы и решили вас тут подождать.

— И не беспокойтесь, — произнесла Меган, похлопав по сумке, лежащей рядом с ней. — У нас полно еды для пикника, так что вам не придется нас кормить. Мы собирались просто поздороваться с вами, а потом отправиться на тот островок — Тюлений остров — не могу произнести по-гэльски, но миссис Макдугал объяснила, как это переводится. Там, где башня. От вашего дома туда, кажется, ведет тропа, и, может, мы там побродим, а потом придем к вам попить чайку?

— Ну конечно, но только вам нужно разузнать все о приливах. То, что на карте отмечено как мост, на самом деле дамба, на преодоление которой уйдет бо́льшая часть времени. Я была там вчера и сомневаюсь, что вы сможете перебраться на остров до двух часов. Проверьте. Кажется, на почте я видела расписание приливов.

Девушки двинулись изучать расписание, а я за покупками. Писем не оказалось и, к моему облегчению, никаких сообщений тоже. Отсутствие новостей — уже хорошо. Значит, Криспин будет в понедельник. Я пообщалась с Мораг (миссис Макдугал показывала расписание Энн и Меган), а затем вышла наружу и стала их ждать.

Выяснилось, что мои предположения о приливе оказались почти верными.

— Отлив в четыре часа четыре минуты, — доложила Энн, — и нам придется убегать ни одной секундой позже шести, иначе останемся на ночь под открытым небом. Что ж, придется провести пикник на берегу. Вы говорили, что вчера там были, доктор Фенимор? И как там? На карте есть дом, прямо рядом с мостом… то есть дамбой… значит, там есть люди?

— Дом пустой, места красивые. Вчера было уже поздно, чтобы перебираться на остров, но выглядит он чудесно. Видно и то, что осталось от башни. Почти целая окружность, одна часть которой чуть выше. Туда, как мне объяснили, ведут ступени… к тому, что осталось от верхней смотровой площадки.

— Звучит угрожающе, — заметила Меган.

Энн скорчила гримасу.

— Можешь посмотреть.

Потом она обратилась ко мне:

— Прошлым летом мы ездили в Оркни, и она заставила меня ползти на четвереньках по мраморному туннелю прямиком в какой-то подземный склеп. Больше я никогда на такое не соглашусь! Там и сейчас отвратительно, но представляю, каково там было, когда в этом месте жили. Очевидно, они питались лишь моллюсками, а скорлупу кидали на пол. Можете себе представить.

— Несправедлива ты к кельтам, — отозвалась Меган. — Расистка. Там был мусор, и…

— Да, прямо перед парадным входом. — Энн, смеясь, обернулась ко мне. — Доктор Фенимор, не желаете присоединиться к нам? Мы были бы очень рады. А вы бы поведали Меган об этой противной башне. Она целыми сутками только о башнях и читает.

— Да, пожалуйста!

Меган с такой искренностью поддержала просьбу Энн, что я рассмеялась и согласилась:

— С удовольствием. Но лекцию будет читать Меган. Я о башнях не знаю ничего. Послушайте, а может, сначала пойдем ко мне, перекусим… у меня, правда, у самой продуктов как раз на пикник… а потом отправимся на остров и там и выпьем чаю? Но только с одним условием: вы прекратите называть меня «доктор Фенимор». От Кембриджа мы далеко, а зовут меня Роза.

Мы угостили друг друга своими припасами (сэндвичами девушек и холодным пирогом с фруктами, который купила я) и с удовольствием съели их у меня на кухне, из окна которой открывался вид на бухту. К нашей радости, мы увидели и главных владельцев бухты — выдр. Взрослая выдра, предположительно самка, вылезла на берег в сопровождении двух юнцов. Кажется, она учила их ловить рыбу, но после двух безуспешных попыток сдалась и уплыла. Детеныши же забрались на поросшие водорослями валуны в сорока футах от дома и ждали до тех пор, пока она не вернулась с большущей рыбиной, которую малыши и съели, перекатываясь через нее среди морских водорослей. Затем все трое уплыли за мыс.

— Они вернутся, — стала утешать я девушек, которые сокрушались, что забыли фотоаппарат. — Обязательно вернутся. Не зря же это место зовется бухтой Выдр. А если они приплывут, когда здесь будет брат, он сам их сфотографирует, и специальными объективами. Это я вам обещаю. По-моему, у него и видеокамера есть. Он и для вас сделает фотографии. Кто-нибудь хочет кофе?

— Некоторые полагают, — начала Меган бесстрастным тоном экскурсовода без малейшего валлийского акцента, — что шотландские башни явились развитием южной традиции строительства круглых домов, чему являются подтверждением некоторые места на юго-западе Англии. Но такая версия, скорее всего, ошибочна, так как…

— Шотландцам твой рассказ понравился бы, — перебила ее Энн, — но мне не интересно, и я не сомневаюсь, что и доктору… Розе тоже.

— У меня что, такое лицо? — удивилась я.

Меган запнулась и покраснела.

— Это не… Я не… — Тут она увидела, что я смеюсь, и с облегчением взмахнула руками. — Ну конечно, это скучно! Вообще-то, я цитировала. Я читала о башнях, но когда видишь такое великолепие наяву и пытаешься представить, как здесь жили…

— Сырые моллюски на завтрак, — буркнула Энн.

Но на нее никто не обратил внимания.

— А не были ли они на самом деле фортами? — спросила я. — Для защиты?

— Да. Должно быть, в железном веке они являлись тем же, что и средневековые замки вместе с прилегаемыми к ним деревнями. Видите, здания могли находиться за главной круглой стеной. Эй, Энн, осторожнее! Ты куда?

Энн уже находилась посередине примитивной лестницы, которая была сделана из ровных каменных ступеней и начиналась от внутренней площадки самой высокой части стены.

— Полюбоваться окрестностями. Тут безопасно. Ступени целые. Идите сюда.

И Меган последовала за Энн, как, видимо, делала всегда.

Энн оказалась права: оттуда можно было только обозревать окрестности. И девушки, восклицая и указывая пальцами, стали взволнованно обсуждать увиденное.

Оставив их, я двинулась вдоль кривой стены к дверному проему. В этом месте высокая западная часть сохранилась прекрасно. Каменные плиты держались крепко, и примитивные ступеньки остались в целости и сохранности. Но за исключением этой стены от башни остались лишь камни, торчащие из дерна. Дальше виднелось несколько холмиков и каменных обломков — все, что осталось от лачуг, примостившихся когда-то под защитой башни. Повсюду росли крапива и крестовник; даже из самой стены, откуда только возможно, торчали растения: камнеломка, тимьян и другие, чьи названия были мне неизвестны. Было очень много заячьей капусты какой-то разновидности, очень красивой, но с запахом жидкости для мытья посуды.

Девушки до сих пор оставались на своем посту. Я крикнула им: «Пойду погляжу на птиц!» — с чем их и оставила.

Прошлым вечером за ужином Нейл много рассказал мне об острове, поэтому мне было известно, что главные колонии птиц находятся на западном берегу, где скалы перемежались глубокими впадинами, то пустыми, то заваленными камнями. Туда я и пошла по гребню, легко шагая по потрепанному ветром дерну. К вершинам скал можно было спуститься по склону. При моем приближении стаи морских птиц взвились в воздух.

Длинный мыс уходил прямо в море, по его краям в глубоких бухтах плескались и кружили водоворотами волны вокруг упавших камней. Над водой высились отвесные стены, изборожденные выступами и покрытые цвета морской волны и белой смолевкой. Именно там и гнездились птицы.

Я никогда прежде не видела большой птичий базар. Шум стоял ужасающий, а пропасти под моими ногами, полные мелькающих крыльев, наводили страх.

Отступив от края, я села. И чисто автоматически — по писательской привычке — стала искать подходящие слова, чтобы описать увиденное. Наконец я нашла необходимое слово — «неописуемо».

Сдавшись, я сидела и просто смотрела.

Птиц было невероятное количество и всяческих разновидностей, но редкие экземпляры отсутствовали. В каждом углублении между камнями находилось гнездо, на каждом выступе, поросшим дерном, лежали яйца или сидели в гнездах птенцы чаек. Ниже я увидела моевок с их чудными темными глазами и прямыми клювами, а еще ниже в глубоких расщелинах обитали уродливые бакланы со своими еще более уродливыми птенцами. Когда малыши тянулись за пищей, их клювы раскрывались и становились видны яркие, абрикосового цвета глотки. То тут, то там с невозмутимым видом, подобно анахорету среди толпы, сидели глупыши. А в воздухе с невыразимой грацией парили эти неприятные хищники, которых невозможно спутать ни с кем, — чернокрылые чайки с жесткими клювами и мертвыми, как у акул, глазами.

Подошли запыхавшиеся и смеющиеся девушки; от вони и слизи птичьего помета лица их приобрели брезгливое выражение.

— И эта гадость считается ценной! — воскликнула Энн. — Тонна гуано стоит несколько тысяч фунтов. Представляете, что за работка! Интересно, сколько платят типам, которые его собирают? Почему бы не построить фабрику по переработке прямо здесь? Наверняка в Перу или еще где-нибудь на подобных островках так и поступают. Молчите, молчите. Я слишком груба, правильно? Вы не станете возражать, если мы чуточку отойдем от края? Вообще-то, высота меня не пугает, но тут все по-другому.

Мы отступили к гребню и, найдя местечко посуше и почище, сели. Меган открыла термос с чаем и протянула мне пластмассовую крышку.

— Хотите печенье? Есть имбирное и песочное. — Глаза ее сияли. — Как здесь здорово! Такое впечатление, будто остров вот-вот взлетит на всех этих крыльях!

— Как в «Гулливере», — добавила Энн.

И они стали обсуждать вопрос, что было бы, если бы шотландцы заставили все свои острова, как Лапуту в «Путешествиях Гулливера», летать над Англией… погибла бы вся страна от отсутствия солнца и дождя. Затем они, разумеется, перешли (хотя я и сопротивлялась) к беседе о фантастике и путях ее развития со времен Свифта, Верна и Уэллса. К счастью, когда Меган случайно упомянула Хью Темплара, все обошлось: его поставили в один ряд, причем с уважением, с Джоном Уиндемом, Артуром К. Кларком и Урсулой Ле Гуин. Энн были незнакомы эти имена, поэтому она отказалась выказывать интерес к жанру, о котором она презрительно отозвалась как о «сказочках».

— Но сказки были всегда актуальными и имели мораль, — начала Меган.

Тут вмешалась я:

— «Кот в сапогах»? «Джек — победитель великанов»? Все эти кровожадные убийцы у братьев Гримм, которые только и делают, что обманывают и воруют, чтобы таким способом добыть себе принцессу и полкоролевства? Нет-нет, я понимаю, что вы имеете в виду, и, в общем, вы правы; современные сказки… я говорю не о том, что ошибочно называется «научной фантастикой», а о тех произведениях, которые утоляют современный голод по сверхъестественному… в них есть мораль в той или иной степени, что удивительно, имея в виду жанр литературы.

Мой монолог отвлек их от темы, чего я и добивалась. И, поговорив чуточку еще, они смолкли и стали наслаждаться теплом и видами.

На западе блистало море, и островки, казалось, парили на мягких волнах. Даже скалистый Малл чудился нематериальным. Мне удалось и Тобермори разглядеть. Он был прямо как на картине Анны Редпат.

— Отсюда не виден ваш коттедж, — произнесла Энн. Она смотрела в бинокль. — И дом этот невозможно разглядеть — слишком много деревьев. — Она настроила бинокль. — Интересно, чья это палатка? Никого нет. Странное место для лагеря: приходится все время следить за приливом.

— Хозяин — геолог, — объяснила я. — Я с ним знакома. И у него есть лодка.

Она опустила бинокль и взглянула на часы.

— Кстати, о приливах: сейчас почти половина пятого, а у миссис Мак чай подается в половине седьмого. Если пойдем домой вдоль берега по этим лугам… как они называются, Мег?

— Мачер. Да, пора идти. А дойдем мы от дамбы берегом? Видите? Такое впечатление, что та стена торчит прямо из гальки.

— Это бельведер дома, он находится у края сада, — сказала я. — Но вдоль стены идет тропа, которая ее огибает. А мачер начинается как раз деревьями.

— Да. Верно. — Теперь в бинокль глядела Меган. — Отлично, пойдем этой дорогой. Хороший бинокль, Энн. Я даже вижу пансион в Тобермори и… минутку… неужели? Да, кажется…

— Что? — воскликнули мы с Энн одновременно.

— «Малую качурку». Точно.

— Что? — заволновалась я. — Малая качурка? Где?

— Вон там. Видите? Судно из Тобермори. Посмотри, Энн. — Она протянула бинокль подруге. — Это оно?

— Секундочку. — Энн встала и настроила бинокль. — Не думаю… точно… по правде говоря, я не отличу одно судно от другого, но это выглядит иначе. По-моему, это просто рыболовное судно.

Я плюхнулась на дерн.

— Судно… А я думала, вы говорите о птице… и как вам только удается разглядеть отсюда… Ладно, не важно. Так как называется это судно? «Малая качурка»?

— Да, мы познакомились на Малле с одним чертовски красивым типом, это его судно. — Энн опустила бинокль. — Нет, он плывет не сюда, да и плохо видно. Я не уверена, что это он.

— Что ж, может, это и к лучшему, учитывая то, что рассказала нам миссис Макдугал, — проговорила Меган.

— О чем идет речь? При чем тут миссис Макдугал? — поинтересовалась я.

— Да ничего особенного. Познакомились с парнем, когда останавливались рядом с Дервагом, на другом конце Малла. Жили в крошечном пансионе. Райский уголок — красивый залив, и почти ни души. У него судно «Малая качурка». Он на нем и живет. Пообщались пару раз… он интересный… много плавал, причем в одиночку. Даже огибал мыс Горн.

— Да ну? — Я выпрямилась. Меня охватило любопытство. — Извините, Энн, продолжайте.

— Он много чего рассказывал, — сказала Энн, — и так интересно… ну, с ним было весело, и он нам понравился. Он даже покатал нас на своем судне и предложил свозить нас на Трешнишские острова. Но ожидалась плохая погода, и мы отказались. Он сказал, что позже приедет на Мойлу по делам. Он очень нам понравился, правда, Меган?

— Мы решили, что он отличный парень.

Я переводила взгляд с одной на другую.

— И миссис Макдугал вам рассказала об этом отличном парне что-то такое, что вы полностью изменили свое мнение?

Энн произнесла рассудительным тоном:

— Что бы там ни говорила миссис Макдугал, он все равно очаровательный, только он, кажется, ну, пользуется своим обаянием… Она его знает. Сказала, что он родом с Мойлы и что даже когда был мальчиком, то был… артистом и всегда выходил из положения.

— Патологический лгун и вор. — В спокойном голосе Меган зазвучала интонация, присущая валлийским методистам. — Она имела в виду именно это, хотя знала его, только когда он был мальчиком. А что касается плавания в одиночку вокруг мыса Горн…

— Нам бы повезло, если бы удалось добраться хотя бы до Трешнишских островов, — добавила Энн. — А миссис Мак была слегка ошеломлена, когда узнала от нас, что он на Малле. Совершенно ясно, что все надеялись, что он не вернется, потому что его родители уехали, когда он попал в тюрьму, и попросили миссис Мак не сообщать ему их новый адрес.

— Попал в тюрьму?

Меган быстро взглянула на меня, но Энн восприняла мой внезапный интерес как само собой разумеющееся.

— Да. Она полагает, что его освободили досрочно, и боится, что он явится к ней требовать адрес родителей. Его зовут Макей, так что, если вы с ним встретитесь…

— А она сказала, за что он сидел?

— Нет. Она просто переменила тему.

— Как только узнала, что вы со мной знакомы и собираетесь меня навестить?

Они собирали вещи, готовясь уходить. Но тут они замерли и уставились на меня:

— Д-да. Кажется, так. Энн?

— По-моему, да. А в чем дело, Роза? Вы-то тут при чем?

Я встала.

— Надеюсь, что ни при чем, — бодро ответила я. — Просто Макеи жили в моем коттедже. Два года назад они уехали. Так сказала миссис Макдугал. Вероятно, ей не хотелось волновать меня зря. К тому же она, должно быть, считала, что он еще под замком…

— А теперь, когда вы знаете, что он на свободе и где-то здесь, вам не страшно оставаться тут одной до понедельника?

— Нет. Не беспокойтесь за меня. Если хотите успеть к чаю, вам пора.

— А вы с нами не пойдете?

— Не сейчас. У меня еще есть время. Приходите в гости, обязательно, и спасибо за чай.

— Спасибо вам за ланч, — поблагодарили они. — Хороший выдался денек. До встречи!

И они пошли к дамбе. Перейдя ее, они обернулись и помахали, а затем исчезли за бельведером.

Глава 12

После их ухода я некоторое время пребывала в размышлениях.

Благодаря их рассказу вся «тайна» приобрела совершенно иной оттенок. Надо найти Нейла и сообщить ему, кем стал его бывший приятель. Ведь он, если и не опасен, все-таки преступник, за которым нужен глаз да глаз.

Нейл говорил, что днем между приливом и отливом будет, вероятно, на Тюленьем острове. Он исследовал скалы на северо-западном берегу, куда можно добраться либо при отливе, либо на лодке. Я подумала, что, несмотря на птичий гам, я бы услышала стук молотка о камень. Во всяком случае, времени на его поиски у меня не оставалось.

Я спустилась к дамбе. Скала Нейла, похожая на башмак, была еще сухая, дамбу тоже еще не залило. Я осторожно перебралась на противоположный берег — даже при отливе по водорослям шагать было трудно, — а потом, подойдя к лодочному сараю, заглянула в окно.

Лодки не было. Внутри было пусто. Дневной свет проникал внутрь сквозь открытую дверь. С островка было не видно, что она открыта.

Если сейчас он колет скалы на кусочки, то вечером вернется следить за домом. Значит, успею его завтра предупредить. В конце концов, Ивэна Макея он знал хорошо, а тот и в детстве пользовался определенного рода репутацией. Единственное, что я могла сообщить ему новое, — Ивэн сидел в тюрьме. А миссис Макдугал так и не объяснила девушкам, за какое преступление он был осужден. Об этом я думала, когда пробиралась сквозь запущенный сад. Даже если бы у меня были с собой карандаш и бумага, я бы не стала оставлять записку: вдруг ее прочтет кто-нибудь еще. Завтра успею, а вот что необходимо сделать сейчас, так это отправиться к миссис Макдугал и провести допрос с пристрастием. Может быть, мне она расскажет то, что скрыла от Энн с Меган. Все-таки именно я снимаю дом Макеев. Только надо придумать, каким образом утаить от нее тот факт, что Нейл на Мойле. Не представляю, как долго он сумеет сохранять в тайне свой приезд, но это уже его дело.

Почему-то после того, как Ивэн Макей побывал у меня в гостях, я считаю его своим.

Придя домой, я на всякий случай проверила окна и черный ход. Все было заперто. Потом я зашла в дом, поужинала и двинулась на почту.

Магазин был закрыт, но дверь в дом была распахнута настежь. Девушки отсутствовали, и я решила, что после чая они отправились еще куда-нибудь погулять. На ступеньках меня встретила Мораг. Она сообщила мне, что принесла «послание». А что, я пришла позвонить? Тетя дома, но я могу звонить в любое время. Да, тетя будет рада видеть меня. В любое время. Пожалуйста, входите.

Миссис Макдугал была на кухне, но на этот раз ничего не пекла, хотя комнаты наполнял приятный запах приготовленной пищи. Она сидела у печи и вязала. Пригласив меня войти, она кивком указала на стул рядом. Мораг распаковывала свое «послание», оказавшееся огромным кочаном цветной капусты из чьего-то огорода и парой фунтов помидоров, которые, судя по запаху, были только что сорваны. После того как мы выразили свой восторг, она удалилась.

— Уже помидоры?

Я не знала, когда положено созревать помидорам да и другим овощам. Но так как от меня явно ожидалось проявление восхищения, я поняла, что задала правильный вопрос.

— Это от моей сестры, — объяснила миссис Макдугал. — Дункан, ее муж, все время возится в огороде, когда не рыбачит. У них есть теплица, и он там все и выращивает. И какой же ловкий, этот Дункан… у них все созревает раньше, чем у всех остальных. — Довязав ряд, она пересчитала петли, потом снова начала вязать. — Он приехал из Ачилтибуа, где занимался гидропоникой. Теперь и здесь пытается заниматься тем же. Вы там бывали? Я нет, а сестра там работала в отеле, где они и познакомились. И она говорит, что это замечательно.

Я ответила: нет, не была, а что такое гидропоника? Она стала мне объяснять, а на плите тихо напевал чайник, и на ее коленях вязаное изделие кремового цвета становилось все длиннее. Ее объяснения о выращивании овощей были мало мне понятны, поэтому я не помню, о чем конкретно шла речь, за исключением того, что она пообещала дать мне клубники в понедельник на ужин брату. Но я помню, как легко текла беседа, мой непрошеный визит был воспринят как само собой разумеющийся. И расспросов, зачем я пришла, не последовало. Просто доброжелательный прием гостя и беседа в то время, как на плите закипал чайник.

Он закипел, и она, отложив вязание, приготовила чай. Из банки в буфете были вынуты лепешки, которые были затем намазаны маслом и медом. Я взяла тарелку и чашку и поблагодарила ее. Меня все время занимал вопрос, каким образом от разговора, начавшегося обсуждением гидропоники и перешедшего к вязанию, а потом к ситуации маленьких стран Варшавского договора, а затем к лучшим сортам шерсти для вязания твида, а еще потом к меду и ухаживанию за пчелами… каким образом мне удастся искусно перевести тему на Ивэна Макея.

Но я зря беспокоилась. Как выяснилось, я просто присутствовала при чайной церемонии и ее ритуалах, принятых на острове. Взяв чашку и снова усевшись на стул, миссис Макдугал посмотрела на меня поверх очков и спокойно произнесла:

— Девочки рассказали вам об Ивэне Макее.

— Да, рассказали.

— А Арчи, по-видимому, сообщил вам, что в коттедже раньше жили его родители. Вы, наверное, боитесь, что он к вам заявится, раз вернулся.

Это было утверждение, а не вопрос.

Поколебавшись, я отрицательно покачала головой:

— Не совсем. Просто мне захотелось побольше узнать о нем. За что он, например, попал в тюрьму? Он что-то натворил здесь… на островах?

— Нет. В Лондоне.

— Но его родители еще жили здесь?

— Да. И конечно, все об этом знали. И знали еще и то, что Макеи, бедняжки, делали все, что было в их силах, для мальчика, как только усыновили его. — Она глотнула чая. — Вы знаете, что с Мойлы они уехали. Им было стыдно после всех этих разговоров и газетных сообщений. Только они еще хотели расстаться с ним навсегда. — Она чуть улыбнулась. — «Навсегда»? Вот как было на самом деле. Он был совсем испорченный, а они очень хорошие. Они хотели навсегда от него отделаться, и мне кажется, они чуточку боялись, что он вернется. Как им тогда его прогнать?

— Боялись? Насилие, вы имеете в виду?

— Не знаю. Я слышала, что он однажды угрожал своему отцу, но не знаю, правда ли это. А они, бедняжки, никогда и дурного слова о нем не говорили.

— Миссис Макдугал, — спокойно спросила я, — а за что его посадили?

Она отставила чашку и снова принялась вязать.

— Мисс Фенимор, говорят, что если человек оступился и был за это наказан, то он уже ничего не стоит. Вы согласны? Да, он плохой, но он почти два года провел в тюрьме. Может, лучше забыть. — Щелкали спицы. — Не надо так смотреть, мисс. Вы ни в чем не виноваты. Это я виновата, что разболталась с этими девочками. Зря я не попридержала язык.

— Вы как раз его и придержали. Мне вы ничего не сказали. Только девушкам, да и то только потому, что были потрясены, когда они сказали, что видели его. И вы сами испугались, что он может приехать, чтобы узнать у вас адрес его родителей. Так?

— Так. Хотя я не боюсь. Со мной-то ничего не случится. Вокруг полно добрых соседей. Да он мне ничего и не сделает, я думаю. Но вы, девочка, — я опять была повышена в чине от «мисс Фенимор», — вам нечего бояться, что он заявится к вам. Пусть даже у него есть судно, на котором он сможет пробраться в бухту незаметно. Ему наверняка сообщили, что родители уехали, а дом сдан.

— Да. Хорошо. Спасибо за чай, миссис Макдугал. Приятно с вами разговаривать, но мне пора… — Я поднялась. — Раз уж я здесь, можно позвонить?

— Можно. — Вязание лежало на коленях, а она внимательно глядела на меня поверх очков. — Посидите еще минуточку, девочка. Вы ведь не только из любопытства пришли ко мне расспрашивать о мошеннике, правильно? Вы боитесь ночевать там одна? Потому что, если бы вы…

— Нет, все в порядке. Дело не в этом.

Она кивнула:

— Так я и думала. Что-то есть еще.

Некоторое время мы молчали. Она, казалось, размышляла о своем вязании. Потом произнесла совершенно не к месту:

— Эти девушки, они высокого мнения о вас.

Я не знала, что ей ответить, поэтому промолчала.

Она снова кивнула, будто я все-таки ей ответила.

— Ладно, расскажу я вам и спрашивать, зачем вам это надо знать, не стану. — Она снова взяла спицы, и они защелкали. — Как выяснилось на суде, он грабил пожилых леди… обманывал доверие, так было сказано. Он следил за объявлениями в газетах, и, когда кто-нибудь умирал и оставалась вдова, он шел к ней и что-нибудь выдумывал. Он вечно что-нибудь выдумывал в детстве, даже если в этом не было необходимости. И такой он был всегда славный и невинный, что если бы вы его не знали, то обязательно бы поверили. А иногда ему верили и те, кто хорошо его знал. Вот он очаровывал и обманывал пожилых леди в их горе и выманивал у них все, что мог. Последней, из-за которой его и поймали, было восемьдесят пять лет, она еще и болела. Он украл у нее все сбережения, больше трехсот фунтов. Говорят, что он мог потратить такие деньги за неделю. Его обвинили еще в трех таких преступлениях. Теперь понимаете, какой это был позор для его родителей?

— Понимаю.

Меня охватило сильное сомнение. Говорить ли ей, что Ивэн Макей уже приходил ко мне? Можно ли предположить, что его интерес к Мойле возник потому, что он прочитал в газетах о смерти миссис Хэмилтон? Он сидел в тюрьме, когда это произошло. Освободившись, он немедленно поехал на Мойлу. И до последнего — правда ли это? — не знал, что родители его уехали, и полагал, что едет домой. И что? Тут нет старой вдовы, которую можно обокрасть, но есть пустой дом, который он хорошо знает. Возможно, пусть даже случайно, ему стало известно, что ценного имеется в доме. Следовательно, обманывать никого не обязательно. Остается простое ограбление. Но ему не повезло. Новый владелец — не старая леди, а вполне здоровый молодой человек. Который к тому же его знает.

Нейл же, в свою очередь, понимает, что, как только на Мойле станет известно о его приезде, об этом узнает и Ивэн Макей. Поэтому Нейл решил на время притаиться и выяснить, что нужно Ивэну. Нет, миссис Макдугал я не могу рассказать о ночном визите Ивэна. Если я попытаюсь успокоить ее, сообщив ей о том, что Нейл здесь и следит, может случиться так, что она станет настаивать на моем переезде в деревню. Или пошлет кого-нибудь сторожить бухту Выдр и пустой дом.

Сначала надо переговорить с Нейлом. Завтра. Сегодня я должна узнать, как там Криспин. Снова поблагодарив миссис Макдугал, я пошла звонить.

В больнице мне сообщили отрадные новости. По всей вероятности, брат скоро будет у меня. Он уехал утром к друзьям в Глазго. И да, он оставил телефон в Глазго, чтобы я позвонила, если захочу.

Я позвонила, и Криспин ответил таким веселым голосом, что я поняла, что все хорошо.

— Да, завтра отправляюсь. Мы остановимся в гостинице «Коламба», а в понедельник сядем на паром.

— Мы?

— Да, мой попутчик едет в Обан, мы вместе попали в крушение. Он поедет тем же поездом. Честно говоря, я рад, что он помогает мне. Хотя я и могу передвигаться, но чемодан и камера мне пока не под силу.

— А нога точно заживает?

— Да. Денек-другой, и я буду скакать по холмам, как баран. Естественно, все зависит от того, что ты там мне приготовила. Новости есть?

— Только несколько сотен тысяч чаек и бакланов и тому подобное. И еще я видела в заливе черных кайр. По-моему, они гнездятся на валунах.

— Звучит соблазнительно. А добраться туда можно?

— По воде. Лодка имеется. Не забудь бинокль.

— Он нужен? Что еще привезти? Местный супермаркет теперь и по воскресеньям работает, и Лаура говорит, что собирается туда утром.

— Ничего, если только какой-нибудь потрясающий сыр. Здесь его нет. Да, и сливки. В понедельник тебя ждет клубника на ужин.

— Святые небеса! Тут продается лишь калифорнийская, и она совершенно безвкусная. Что происходит с Гебридами? Превратились в теплицы?

— Нет. У нас тут гидропоника. Мне пора. Еще предстоит долгий путь домой в одиночестве. Спокойной ночи, Крис.

— Спокойной ночи. Береги себя, и hasta la vista[33].

И мы повесили трубки.

Почти десять часов, но все еще светло. По пути домой никого не встретила. Единственным врагом оказалась мошка.

Глава 13

На следующее утро я проснулась позже, чем обычно. Часы около кровати показывали половину десятого. По окну одна за другой мчались дождевые капли. Когда я позавтракала и сделала уборку, было уже начало двенадцатого, и, хотя дождь уже был не сильным, снаружи было так мокро, что тому, кому выходить нет надобности, приходится сидеть дома.

Я решила, что мне выходить нет надобности. Рассудив, я пришла к выводу, что Нейл прекрасно знает, что представляет собой Ивэн Макей, и он наверняка следит за домом. Если Нейл решил оставить дом днем без присмотра и изучать скалы на острове с башней, значит я могу оставаться дома с чистой совестью и ждать, когда пройдет гроза.

Я села за работу, то есть достала бумагу и записи, а потом стала тоскливо на них смотреть. Мне казалось, что прошла целая жизнь, но на самом деле миновало лишь двадцать минут. Слова, которые я написала и почти тут же забыла, были бессмысленными и смешными. В записях было указано, что должно происходить дальше, но мои мозги понятия не имели, как развивать сюжет. Тупик. Полный тупик. Я сидела, уставившись на бумагу, и пыталась забыть о реальности и перенестись в мой роман: в воображаемое будущее, подальше от сомнений и дурных предчувствий.

Я знала, что необходимо предпринимать в подобных случаях. Писать. Писать все, что угодно. Плохие предложения, бессмысленные предложения, любую ерунду только для того, чтобы занять мозги и забыть о мире реальном. Писать до тех пор, пока слова не станут обретать смысл. Заработает мотор, закрутятся колеса, машина дернется со скрипом и поедет, и поедет, и тогда, если повезет, раздражение исчезнет, и начнется настоящий роман. Но стоит только лишь раз отвлечься, встать из-за стола, чтобы приготовить чай или кофе, или подбросить дров в камин, или просто поднять голову и глянуть в окно, можно тут же откладывать работу до следующего дня. А то и навсегда.

Выручил меня дождь. Я даже в окно не могла глянуть: все стекло было залито дождем. Поэтому мне оставалось только сидеть и писать.

И я писала. Когда прошел год, а может быть, и час, я скомкала четыре листа бумаги и швырнула их на пол. Потом снова начала сначала. И еще через год или два я перешла словесный барьер, и внезапно наступило мгновение — прекрасное мгновение, — когда я сумела оказаться в моем воображаемом мире и осознать то, что сочинила бессознательно; услышать, как разговаривают люди; увидеть, как они двигаются, причем совершенно независимо от меня.

Когда я пришла в себя, окно было чистым, сияло солнце, а тяжелые тучи катились прочь, открывая голубое яркое небо. Кричали чайки, тихо мурлыкало море. Часы показывали двадцать минут второго.

Привычная яичница и кофе. Затем я налила в термос чай, засунула термос в карман плаща вместе с пачкой печенья и отправилась в путь по тропе между скал.

К дому Хэмилтонов я подошла в половине третьего. Черный ход все еще был закрыт. Я постучала. В ответ раздалось эхо, которое нарушило тишину этого, несомненно, пустого дома. Наверное, он опять на острове. Я обошла дом и, пройдя по заросшей мхом террасе, заглянула в окна гостиной. Никого, естественно, не было. Все оставалось, как и было. Если он все-таки живет в доме, он, разумеется, приложил все усилия, чтобы не оставлять следов своего пребывания. Каким-то образом меня осенило. Он был прав, подумала я. Несмотря на то что рассказали мне девушки и миссис Макдугал, в этой «тайне» было нечто неприятное и настораживающее. Что бы ни было нужно Ивэну Макею, это едва ли важно. Не должно быть важно. Он больше не имеет отношения к этому месту. Да и никогда не имел. Ребенок, подброшенный эльфами из старой сказки, навязанный добрым людям, чтобы отплатить злом за добро. Все его намеки на якобы незаконную связь с семьей Хэмилтон являлись типичным враньем, дабы поразить собеседника. Еще один мыс Горн. Интересно, кто были его настоящие родители, и существует ли на самом деле такое понятие, как воздаяние за грехи родителей? Сейчас принято не придерживаться подобных идей, но существуют люди, к которым такое понятие применимо. Например…

Я заставила себя прекратить думать об этом. Здесь не место для подобных мыслей. Мойла так прекрасна, и моя башня из слоновой кости стоит целая и по сию пору. У меня отпуск, завтра приедет брат, и все опять войдет в свою колею.

Лодочный сарай снова был пустой, ворота в море были закрыты. Я дошла до конца пирса и посмотрела на остров. Никаких признаков жизни, за исключением птиц да закрытой палатки Нейла. Я взглянула на часы. Был отлив, у меня есть еще три часа. Я стала перебираться на тот берег.

Я поднялась по склону к тому укрытию, где стояла палатка Нейла. Самого его не было. Я прислушалась. Звук молотка ниоткуда не раздавался. Летали с криками чайки, но главную колонию я не потревожила. Я подумала, что услышала бы его, если бы он работал в скалах на северо-западном берегу. Подождав еще пару минут, я отправилась к башне, а затем вверх по ступенькам к той площадке, на которой вчера стояли девушки.

Ступени казались хрупкими; лежащие поперек каменные плиты одним концом были встроены в сложенную без раствора стену, а с другой стороны просто висели в воздухе без всякой опоры. Но винтовая лестница была целая и вела к разрушенной верхней части стены, где и находилась большая плита, откуда открывался прекрасный вид. Как я и надеялась, оттуда мне стало видно то место на берегу, где собирался работать Нейл. Если он бродит совсем рядом со скалами, мне его не увидеть, но я сумела разглядеть бо́льшую часть берега, и лодки там не было. Сама туда спуститься я побоялась, да в этом и не было необходимости. Поразмыслив еще, я осторожно спустилась вниз по лестнице с намерением посидеть на солнышке у подножия стены и попить чайку. Но там оказалось душно, а незнакомый аромат мускуса, который источали растения, торчащие из стены, был сильнее, чем обычно. Тут еще и мошка прилетела. Оставив башню, я двинулась вверх, стараясь не пугать птиц, а потом направилась к южному концу острова, где земля постепенно спускалась к морю длинными, ровными каменными террасами. Я нашла укрытие на крохотной лужайке. Ветерок в этом месте прогнал мошку. И я села.

Тишина… крики птиц и шум моря вдобавок к тишине создают настроение, какое недоступно в современном шумном мире… колыхание воздуха, аромат тимьяна, и вереска, и согретого солнцем орляка — все вместе создают что-то очень важное. Именно та минута и то место, когда может возникнуть мысль, и из покоя и красоты начнут слагаться стихи. Но истинное чувство… солнечное тепло, запах воздуха, земное наслаждение чаем и печеньем… простое ощущение жизни настолько переполняли меня, что я была в состоянии только чувствовать, а не думать. Взглянув на море, я поняла, что идет еще отлив, но скоро его, предположительно, сменит прилив. Часы показывали всего лишь десять минут шестого. Я легла на спину, закрыла глаза и стала греться на солнышке.

Постепенно порывы ветерка стали доносить до меня странные тихие звуки. Они наполняли воздух. Будто шумит прибой, но это был не прибой. Будто гудит ветер, но это был не ветер. Словно море вместе с ветром пели похоронную песнь, скорбя нечеловеческим голосом. Голос воды отзывался эхом морских глубин, странный, неземной.

Я открыла глаза и села, прислушиваясь. Кожа у меня на руках покрылась мурашками.

«Научите, как выдержать пение русалок…»

Литература замечательна тем, что одним стихом можно выразить любую мысль или чувство.

Стихи Донна все еще звучали у меня в голове, а я уже вычислила место, откуда доносился звук. Нейл мне кое-что рассказал об острове. Это же Эйлеан-на-Роин, Тюлений остров. На берег вышли серые тюлени: покормиться и понежиться на солнышке. И теперь, может быть, потому, что наступал вечерний прилив, тюлени пели.

Неудивительно, что старые моряки, услышав эти странные звуки, доносившиеся из тумана, приписывали их русалкам, или сиренам, или неизвестным существам морских глубин. Этот крик подобен музыке, он почти человеческий, но всегда неспокойный. Словно кто-то играет на ветру. Будто эту бездушную музыку исполняют не на деревянном или металлическом инструменте, а на теплой дышащей материи. И это волшебное, непреодолимое чудо. Для меня это была завершающая точка великолепного дня. Я прекрасно поработала, и я услышала пение русалок.

Медленно-медленно, стараясь не попадаться тюленям на глаза, я поползла на пение. Добравшись до начала подъема, я увидела внизу ряд ровных камней. И да, «русалки» были на месте. Они сушились на солнце и, довольные, лежали вразвалку с закрытыми глазами, наслаждаясь тишиной точно так, как только что делала я. Жирная серая «русалка» похлопала ластами и перевернулась на спину, открыв на обозрение свой белый в пятнах живот. Из моря выбралась еще одна и поползла к своему детенышу. Тот радостно уткнулся в нее и начал сосать. Неподалеку от меня еще один малыш лежал явно довольный и сытый. Он заметил меня, и огромные глаза с любопытством уставились на меня, но без страха. Это был Эйлеан-на-Роин, а я же всего лишь прохожая.

Было пора идти. Неохотно я поползла назад, чтобы не потревожить спящих обитателей детской комнаты, и встала. Посмотрела на часы. Десять минут шестого.

Десять минут шестого?

Когда я в последний раз глядела на часы, было тоже десять минут шестого.

Я приложила часы к уху. Они были на батарейках, но легкое тиканье должно было быть слышным. Ни звука. И только теперь я поняла, сколько потратила времени на путь от коттеджа и на ленивое времяпрепровождение на острове. Может быть, я вышла из дома вообще не в два часа? Часы постепенно замедляли ход весь день.

Я побежала.

Я видела дамбу. И скалу, которую мне показывал Нейл. Вода достигала ее середины. Осталось сбежать вниз до дамбы, дорога ровная. Я успею.

Но я забыла о другом, о чем говорил мне Нейл.

«Прилив, — сказал он, — наступает рысью».

И так оно и было. Несмотря на то что в то время, когда я начала свой бег, вода доходила всего до середины камня, вся каменная запруда да и верхняя часть дамбы были залиты водой. И пока я мчалась, вода все понималась и поднималась.

Я в нерешительности остановилась. Возможно, мне и удалось бы перебраться на ту сторону, но, как я уже говорила, дамба была покрыта водорослями, и идти по ней было опасно даже во время отлива. И хотя плавала я хорошо, прилив кружил таким страшным водоворотом, что мне совсем не захотелось плыть.

И конечно, из-за растерянности и тревоги момент был упущен. Еще волна, и камень-ориентир исчез под водой. Что ж, что случилось, то случилось. А самая высокая точка прилива когда? В полночь?

На некоторое время меня охватила ярость, ярость и одновременно стыд за свою собственную глупость, банальность ситуации, воспоминание о моем коттедже, ужине и уютном очаге. Потом ярость стихла. Ее сменили другие образы: палатка Нейла у склона и возможность, вероятно и не худшая, провести в ней ночь. К тому же отличное место, откуда можно увидеть Нейла на лодке, когда он будет возвращаться. Можно будет его позвать, и он, конечно, заберет меня с собой.

Я потащилась снова к лагерю и обнаружила, что мне даже не придется собирать дрова для костра. Внутри пузатой маленькой палатки имелась походная газовая плитка. Вдобавок к ней были чайник, котелок, спички, чайные пакетики и сухое молоко. Изучая запасы Нейла, я обнаружила консервы с бобами, сардинами, ветчиной и галеты. Мне не на что было жаловаться, как и швейцарской семье Робинзонов. И разумеется, отличный спальный мешок. Я лишь надеялась, по мере того как садилось солнце и ветер становился холоднее, что мне не придется им воспользоваться.

Тюлени пели до захода, потом смолкли.

Становилось темно, начали пропадать птицы. Постепенно они тоже замолчали. Один лишь полный поднимающийся прилив заполнял полусветлую ночь Нагорья своим холодным звуком. Я уже не могла разглядеть дом. Да и лодочный сарай, находящийся ближе к берегу, тоже исчез в темноте. Но лодка так и не появилась.

Задолго до того, как небо потускнело и появились звезды, я зажгла плитку и разогрела бобы, которые и съела с бумажной тарелки. Закончила я свой ужин чаем с печеньем. Потом я забралась в спальный мешок.

Глава 14

Я заснула под приглушенный шум моря в ночи. Разбудила меня песня земли.

Сначала она была частью сна, который растворился, как только я проснулась и поняла, что нахожусь в одиночестве на острове с башней и сплю на земле в спальном мешке, а под головой у меня свернутый свитер. Но создавалось впечатление, что я лежу на голой земле, из-под которой прямо справа от моей головы раздавался звук, еще более странный, чем русалочья песнь тюленей.

Тихое, медленное стенание прерывалось резкими вскриками, подобными плачу. Будто горевала шепотом земля, причем специально, словно пытаясь поговорить, привлечь к себе внимание. Вернее, напевать — такое слово пришло мне на ум. И как только это слово пришло мне на ум, мне тут же представилась живая картинка птичьей колонии на западе острова, птицы агрессивные, защищающие, ухаживающие, нежные.

Таинственно, но, возможно, не страшно. Я села. Звук стал тише, но все еще продолжал звенеть где-то в ночи, словно кто-то дергал за какую-то проволоку под землей. Я вылезла из спального мешка и распахнула полы палатки. Высунув голову наружу, я огляделась.

Сумерки, и только. Ясное небо, полное звезд, серело вверху. Луна — полумесяц с поблескивающими тонкими концами — медленно плыла по небу и тускло освещала все вокруг. Мой мир, остров, был лишен красок, но все было видно. Ничто не шевелилось, молчали птицы. И опять слабо, но настойчиво зазвучала эта напевная песня из-под земли. И вдруг, в одно мгновение, настолько неуловимо, что я даже не поняла, что вижу это, все небо словно заметалось. Крошечные тени низко заскользили над землей; тихо, будто летучие мыши или ночные ласточки, мелькали передо мной эти очертания и кишмя кишели между башней и морем.

Малые качурки. Цыплята Матушки Кэри. Хрупкие черные пташки, ночные одинокие странники, которые прилетают на берег, чтобы устроить гнездо, но бо́льшую часть своей жизни проводят над волнами и в бурю, и в солнце. Должно быть, они гнездятся в кроличьих норах в торфянике, на котором была поставлена палатка, и в башне. И странный химический запах, на который я еще раньше обратила внимание, шел не от растений, а из дыр, в которых птицы отложили свои яйца.

Только это могло достойным образом завершить мой день. Такое должно было случиться. Остаться одной здесь в ночи и увидеть полет столь чудесных существ, таких пугливых, таких редких… Я обнаружила, что стою у палатки, завернувшись в плащ и стараясь получше их разглядеть. Они не обращали на меня никакого внимания. Ведь они — обитатели ночи, воздуха, земли и океана, а я всего лишь ничего не значащая частичка берега, которую можно облететь, как валун или бревно.

Мне стало холодно, и я вернулась к мирскому существованию. Запахнув плащ потуже, я перенесла свое внимание от темных очертаний башни с ее бесшумно порхающими привидениями на себя. И посмотрела на дом Хэмилтонов. Свет там не горел. Но это ничего не значило. Если Нейл вернулся, когда я спала, он поостережется выдавать себя.

Более важным фактом было то, что рано-рано утром начнется отлив. Я понятия не имела, который час, но наверняка мне скоро придется покидать свой одинокий остров и пробираться к дому и теплой постели.

Я не знала еще, как определять время светлыми ночами в Нагорье, но небо стало светлеть, а звезды начали гаснуть. Осторожно я сделала несколько шагов вперед и вытянула шею, пытаясь разглядеть призрачный полумесяц берега напротив пирса. В каком состоянии была дамба, мне не было видно.

И вдруг я его услышала. Звук мотора. Лодка сбавляла ход и тихо мурлыкала где-то на востоке. Вот и Нейл возвращается сторожить свой дом. А откуда? Ловил рыбу?

Нырнув в палатку, я натянула свитер и ботинки. Молнию на входе в палатку я застегнула, но тратить время на уборку не стала. Вернусь днем и заберу свой мусор. При таком свете трудно было быстро бежать вниз, поэтому я торопилась медленно и наконец добралась до берега, откуда начиналась дамба.

С нее почти схлынула вода. Почти… но я могла различить лишь узкую линию, ниже которой плескалась и кружила вода. Я вытянула шею, чтобы разглядеть получше. Ударила еще одна волна и отступила, белея пеной. Даже если мне не удастся привлечь внимание Нейла, я, вероятно, сумею быстро перебраться на тот берег.

Тут я обнаружила, что больше не слышу мотор лодки. Я плохо разбираюсь в суднах и сожалею, что мало плавала, но мне казалось, что глушить мотор можно только в бухте да в безопасном месте. Прислушиваясь изо всех сил, я решила, что работающий мотор трудно услышать за плеском волн и приливным бегом воды. Внезапно я увидела свет.

Не огни движущейся лодки. Это было крошечное мелькающее пятнышко света от электрического фонарика. Кто-то шел по тропе вдоль гребня. По той самой тропе, которая вела от моего коттеджа. И я вспомнила о существовании бухточки под названием Срединный Дом. Бухточки, где в любую погоду можно пристать к берегу и откуда можно добраться до Тагх-на-Туир. Кто-то явно не желал или боялся подойти к пирсу. Значит, это не Нейл. Кто-то еще, кто хочет остаться незамеченным. Ивэн Макей.

Мой завтрак лишился макрели, а тайна стала возвращаться с огромной скоростью. И это действительно оказался Ивэн Макей. Теперь я отчетливо видела его на фоне белеющего берега. Он шел по берегу с фонариком в руке к лодочному сараю.

Я села на песок, спрятавшись в тени от огромного валуна. Если не стану шевелиться, он меня не заметит. Он был уже у лодочного сарая. Осветил фонариком пирс — вероятно, чтобы проверить, нет ли там лодки, — затем повернулся к дамбе, вынул что-то из кармана и поднес к глазам, по всей видимости ночной бинокль. Я замерла, но бинокль глядел на место выше меня — на палатку. Меня охватил страх. Что придет ему в голову при виде тщательно закрытого входа в палатку? Что Нейла там нет или что он просто спасается от комаров и холода? Но если Нейл для него всего лишь «Джон Парсонс», то какое это имеет значение? Тем более Ивэн наверняка заметил оставленный мною мусор: консервные банки, использованные бумажные тарелки и забытый термос. И он придет к выводу, что Нейл живет на острове.

Но, к несчастью, Нейл жил и не в доме, где ему следовало находиться, и, таким образом, Ивэн Макей может спокойно сделать то, что намеревался сделать в ту ночь на среду. И единственный свидетель — это я.

Я сидела тихо. Явно успокоившись, он отвернулся, сунул бинокль в карман, быстро осветил фонариком пирс и большими шагами двинулся к дому.

Еще одна пенящаяся волна влетела в канал, с ней хлынула вода, и стало опасно. Не сейчас. Позже. Только тогда, когда по дамбе можно будет пройти. Я не сумею перейти на тот берег, чтобы проследить за действиями Ивэна Макея. Если он действительно оставил свою лодку в бухточке, то вернется тем же путем. И значит, я увижу, несет ли он что-нибудь с собой. Я потуже завернулась в свой плащ и приготовилась ждать.

Казалось, что прошло очень много времени, когда он наконец появился. Вода уже отхлынула от дамбы. Стало гораздо светлее, когда он вышел из каменной арки сада. У него на плече висела, по-видимому, чем-то набитая сумка. Он быстро подошел к лодочному сараю — фонарик был теперь уже не нужен — и исчез за ним. И тут же возник снова, но уже без сумки и опять быстро зашагал к дому.

Я встала, чтобы посмотреть, в каком состоянии дамба. Но камни до сих пор были мокрые, при таком освещении переходить ее опасно. Поэтому решать оказалось легко. Мне остается лишь ждать и наблюдать.

И оказалось, что я приняла разумное решение, потому что он вернулся почти мгновенно. На этот раз он нес с собой что-то плоское, квадратное и, несомненно, тяжелое. После того как и это исчезло за сараем, он, словно с облегчением, опустил руки и уставился на бухту и призрачные склоны острова с башней.

Все, по-видимому, было сделано. Он снова скрылся за лодочным сараем. А когда я увидела его опять, он мчался по скалистой тропе с сумкой на плече. Завернув за угол, он пропал из виду. Я побежала к дамбе.

Мне повезло, и спустя несколько секунд я была уже за сараем. К его стене был прислонен квадратный предмет. Создавалось впечатление, что это картина в раме, стоящая лицом к стене.

И это действительно оказалась картина. Я развернула ее, чтобы посмотреть. Незастекленный портрет маслом в тяжелой резной раме. Портрет человека не молодого, в деревенском костюме, с ружьем на плече и со спаниелем у ног. Я плохо разбираюсь в живописи и не могу судить о ценности картин, но при нынешнем психопатском отношении к предметам искусства даже недавно написанная картина может хорошо продаться на черном рынке. И если Ивэн Макей пошел ради нее на такой риск, значит она явно того стоит. Сначала я решила забрать ее и где-нибудь спрятать, но она была такой тяжелой, что дотащить ее я смогла бы лишь до дома. В лодочном сарае прятать было глупо, а в лесу или в саду картина может отсыреть от утренней росы. Кроме того, это вряд ли поможет, он лишь насторожится и начнет искать если не картину, то хотя бы того, кто ее унес.

Да и необходимости в этом не было. И тут я вздохнула с облегчением, потому что услышала звук мотора другой лодки. Она сбавила ход и, мурлыкая, вошла в бухту.

На этот раз я решила удостовериться, прежде чем отважиться выйти на причал. Но это была лодка Нейла. Она только-только подошла к пристани, а сам Нейл готовился с нее сходить.

Глава 15

Спотыкаясь и чуть не падая на камни пирса, я побежала к нему. Он выскочил из лодки и схватил меня, чтобы помочь удержаться на ногах.

— Роза? Роза! Что ты тут делаешь?

— Тихо! Не кричи! Он снова был здесь. Я его видела… он ходил в дом…

— Не торопись. Успокойся. Ты вся дрожишь. Слушай, да ты замерзла…

— Я не замерзла. Со мной все в порядке. Нейл, я говорю об Ивэне Макее. Я видела его… но это не важно, позже объясню. Суть в том, что он забрал что-то из дома. Принес сюда, а потом ушел с этим по тропе между скал. И он вернется, потому что кое-что оставил.

— По тропе между скал? А ты слышала лодку?

— Да. Он, должно быть, оставил ее в том месте, Срединном Доме. А ты ничего не видел, когда возвращался?

— Нет, но я плыл таким путем, откуда бухточку не видно. Но что ты тут делаешь? Нет, это может подождать. Говоришь, что видела, как он вынес что-то из дома? То есть видела, как он забрался в дом?

— Нет. Я была на острове. Я видела, как он сначала проверил сарай, а потом, когда понял, что тебя нет, пошел к дому и через некоторое время вернулся с сумкой через плечо, будто Санта-Клаус. По-моему, это была твоя спортивная сумка, и она была тяжелая. Он положил ее за сарай, а потом снова пошел к дому, после чего принес картину и спрятал и ее. Сумку же он взял с собой и ушел с ней по тропе.

— Минуточку. Картину?

— Да. Очень большую. Она за сараем. Я посмотрела.

— В доме нет картин, которые стоят того, чтобы их красть. — Он быстро привязал лодку к кольцу на причале. — Давай посмотрим. Может, какая-нибудь, которую я не знаю… о господи!

— Ты знаешь ее?

— Естественно. Это дядя Фергус.

— Ценная?

— О господи, нет. Она даже плохая, хотя очень на него похожа, и бедный дорогой Сэм… собака… Тетя Эмили очень любила этот портрет. Она говорила, что это лучшее, что есть в доме. Он висел в ее спальне. — Давая объяснения, он все оглядывался вокруг. — И это все? Это и спортивная сумка?

— Я видела только это. Сначала я услышала лодку, а потом увидела его. Он только два раза ходил к дому.

— Спортивная сумка. А могло там лежать оружие… дробовики?

— Не думаю. Оружие? Ты хочешь сказать…

— Да, — подтвердил он мрачным голосом. — Я говорил тебе, что хочу проверить, все ли на месте. Так вот, ружья дяди Фергуса пропали. Я ездил на материк, чтобы сообщить в полицию. Следовательно, если он их украл, значит он забирался в дом еще раньше.

— И они, наверное, у него в лодке, да? Нейл, — настойчиво произнесла я, — сегодня он унес картину. И зачем бы там она ему ни понадобилась, это означает, что он за ней вернется, причем скоро. Может быть, тебе следует поставить лодку в сарай. Если он сейчас вернется, то не увидит ее и тогда, возможно…

Я замолчала. В тишине мы услышали звук мотора.

Нейл снова схватил меня за руку:

— Быстро! Забирайся! Он возвращается не пешком, он плывет за ней. Наверное, услышал меня. Нy, давай!

Каким-то образом я оказалась в лодке. Нейл отдал швартовы и отчалил от пирса. Лодка повернулась изящной дугой носом к открытому морю. Нейл завел мотор, и она, подпрыгивая, двинулась вперед, а потом взяла ровный быстрый ход.

— Вон он. Не там! Мы слишком далеко!

Я старалась перекричать шум мотора. И показывала туда, где на фоне темных скал еле виднелась мчащаяся серая лодка. Пена клубилась вдоль ее бортов и в кильватере.

Нейл кивнул и сделал какой-то жест, суть которого я не поняла. Было только очевидно, что он заметил «Малую качурку» и понял, куда ему надо плыть. Я оставила его в покое. У меня была куча вопросов, требующих разрешения, но на такой скорости и при таком шуме разговаривать было невозможно. Я успокоилась, следя одним глазом за Нейлом, на случай если ему потребуется моя помощь, а другим — за «Малой качуркой».

Теперь мне казалось, что я понимаю, что намеревается сделать Нейл. Обе лодки неслись вдоль берега почти параллельными курсами. Ивэну волей-неволей приходилось держаться ближе к изломанной линии берега, а наша лодка (позже я выяснила, что она называется «Морская выдра») летела прямым курсом чуть далее. Когда Ивэн дважды попытался пробиться к открытому морю, Нейл чуть прибавлял ход, и создавалась ситуация, грозящая столкновением. Но несмотря на это, было очевидно, что он не желает идти до конца. Достаточно было вынуждать «Малую качурку» держаться своего прежнего курса. И хотя она пыталась увеличить скорость и, вероятно, была сильнее «Морской выдры», мы, мчась по прямой, могли спокойно удерживать ее.

Мы уже почти подошли к бухте Выдр. Смутно вырисовывавшийся впереди при все прибывающем свете дня гребень был тем самым, что находился сразу же на западе от коттеджа. «Малая качурка» снова повернула к нам, на этот раз Нейл решил пропустить ее. Через секунду я поняла почему. От оконечности кряжа и чуть дальше в море пенящиеся волны били о наполовину скрытые водой зубчатые прибрежные скалы, которые когда-то были частью суши. Тому, кто хорошо знал побережье, они были не страшны. Кроме того, становилось все светлее. Ивэну явно хорошо был известен путь, но, несмотря на то что Нейл пропускал его, он не стал делать попытку выйти на свободу и добраться до открытой воды. Он начал замедлять ход, продвигаясь среди белых пятен на воде совсем рядом с берегом. А в одном месте даже пропал из виду между возвышавшейся в море скалой и главными скалами, затем, миновав кряж, он сбавил ход и лениво зашел в бухту Выдр и двинулся к причалу.

Я с удивлением обернулась к Нейлу, который повел свою лодку из залива туда, где в облаке пены к нам несся мощный катер. Я не видела прежде полицейский катер, но он так официально выглядел, что я поняла, что не ошиблась. Своими размерами и скоростью он сильно превосходил и «Малую качурку», и «Морскую выдру».

Когда мы мягко ударились бортом о «Малую качурку», Ивэн Макей все еще привязывал ее. Нейл выпрыгнул на берег и протянул мне руку.

— Мисс Фенимор?! Совершали прогулку с мистером Парсонсом?

Ивэн выпрямился с выражением удивления и радости на лице. Он был очень красивым в эту минуту — темные волосы, растрепанные на ветру; раскрасневшееся лицо; сияющие голубые глаза. Но выражение нескрываемой радости тут же пропало, как только он повернулся к Нейлу:

— Мистер Хэмилтон? Да, я не сразу вспомнил, кто ты на самом деле, но все же вспомнил. Хорошо порыбачил? Я сам ходил на рыбалку, но ничего не поймал. Ничего. — И снова бросил на меня совершенно невинный взгляд. — Я рад, что вы благополучно добрались до дома… Ты, кажется, забыл, как причаливать, Нейл. Естественно, столько лет пребывать в Кошмарных Болотах в обществе мошенников, пиратов и каноэ, что еще можно ожидать. Какого черта ты тут делаешь? Игра есть игра, но ты мог посадить меня на мель, и тогда тебе пришлось бы ответить на кое-какие вопросы!

— Вопросы есть у меня. — Нейл не стал разговаривать нормальным тоном. Он был мрачен и крайне недружелюбен. — Где оружие?

— Оружие? — изумился Ивэн. — Какое оружие?

Это происходило гораздо позже, когда место действия перенеслось в кабинет коттеджа, где помимо меня и обоих мужчин находились еще два огромных полицейских, поэтому создавалось впечатление, что в доме целая толпа.

Когда катер подошел к причалу и оказался не полицейским, а таможенным из Акцизного управления и двое следователей объявили о своем намерении обыскать «Малую качурку» и «задать несколько вопросов», Ивэн сильно удивился, причем выглядел при этом совершенно невинно. Он, разумеется, выразил протест как недавно освобожденный из заключения: его что, теперь будут постоянно преследовать, куда бы он ни пошел, только потому, что недавно был «за границей»; он свой долг заплатил сполна и может теперь себе позволить начать все сначала прежде всего в своих родных краях, куда он прибыл единственно с надеждой узнать, где сейчас его родители; потерять связь со своей дорогой мамочкой — просто невыносимо; ему необходимо поговорить с родителями, все им объяснить и вымолить прощение. Кстати, а при чем тут таможня и что они надеются у него найти?.. И так далее и так далее, все с той же приятной рассудительной интонацией, честным взглядом, взывавшим к разуму и состраданию публики.

Официальная часть публики слушала его внимательно, но беспристрастно. Они сообщили, что преследуют его совсем не беспричинно, а согласно полученной о нем информации. Они хотели бы обыскать его судно. У них нет разрешения на обыск, но они могут задержать его и доставить вместе с судном в Обан, где и будет получено требуемое разрешение. Возражений не имеется? В таком случае, сэр, они будут крайне ему обязаны, и лодкой займитесь вы, ребята, а мы с Джимми пойдем в коттедж и поговорим с мистером Макеем там.

Потом следователь обратился ко мне:

— Вы позволите? Насколько я понимаю, это вы арендовали этот коттедж, я не ошибаюсь? Мисс Фенимор, верно?

Я ответила утвердительно и пригласила их в дом. Он поблагодарил меня и представился сержантом-детективом Фрэзером, а своего коллегу представил как констебля-детектива Кэмпбелла.

Я открыла дверь и вошла внутрь. За мной, пожав плечами, последовал Ивэн, улыбаясь и приподняв бровь. За ним, чуть ли не прижавшись к нему, вошли оба детектива. Последним зашел Нейл и закрыл за собой дверь. Он был очень бледным и следил за Ивэном внимательнее, чем полицейские. Я заметила, что Ивэн упорно не смотрел в его сторону.

— «Согласно полученной информации»? — переспросил Ивэн, кидая взгляд то на одного детектива, то на другого. — От кого и о чем? Должно быть, что-то серьезное, раз вы гнались за мной, как в телевизионных сериалах? А при чем тут таможня? Для чего столько шума?

Сержант сверился со своей записной книжкой.

— Вы наняли судно под названием «Малая качурка» пятнадцатого июня у некоего Гектора Макджилливри в Уиге на острове Фаарсэй?

— Да. Во всяком случае, я предполагаю, что это было пятнадцатого… Это было через три дня после того… да, пятнадцатого. Ну и что? Я же заплатил ему?

— У нас есть основания предполагать, — продолжал сержант, проигнорировав вопрос Ивэна, — что именно это судно было задействовано в нелегальной торговле и что центром вышеозначенной торговли являлся остров Фаарсэй.

— Нелегальная торговля? — Ивэн выглядел ошеломленным, затем он рассмеялся. — Фаарсэй? Вы хотите сказать, что старина Гектор снова ловил лосося? Но каким образом это касается меня? Судно у меня только с пятнадцатого, а до этого я был… — Быстрый взгляд в мою сторону. — Я не обязан сообщать вам, где я был, правильно?

И снова сержант проигнорировал его вопрос.

Он спокойно смотрел на Ивэна, а констебль, заняв место за кухонным столом, вел протокол. Мне показалось, что у Нейла, сидящего рядом с дверью, было удивленное лицо. Он время от времени выглядывал в окно, словно пытаясь разглядеть, что происходит на причале.

— Не лосося, — ответил сержант. — Нет. Таможни это не касается. Они ищут наркотики.

— Наркотики? — На этот раз изумление было настоящим. Ивэн побелел как бумага и резко выпрямился. — Наркотики? Вы о чем? Я-то тут при чем? Вы хотите сказать, что этот чертов дурак Гектор Макджилливри надул меня с этой лодкой, которая… которая?.. — Он внезапно замолчал и прикусил губу. Детективы молча наблюдали за ним. Ивэн снова сел и криво улыбнулся, на мой взгляд, очень достоверно. — Неудивительно, почему я так дешево за нее заплатил, — сказал он. — Вот так доверять людям, которых знаешь всю свою жизнь. Как и сидящему здесь Нейлу. Ну? И когда происходила эта так называемая торговля? В то время, когда я был взаперти, надеюсь? Что касается меня, я обратился к Гектору, потому что знал его и был уверен, что он сдаст мне лодку дешево. И я ею пользовался с тех пор… с пятнадцатого… сначала для отдыха, а потом, чтобы приехать сюда повидаться со своими родителями. Так что таможенники могут сколько угодно обыскивать, ничего они не найдут.

И улыбнулся всем, включая Нейла и меня.

— Благодарим вас, сэр. — Сержант посмотрел на своего коллегу, увидел, что тот пишет, и снова повернулся к Ивэну. — Вы должны понять, что история с судном касается сотрудников таможни. Они поговорят с вами позже. У нас же есть свои вопросы. Катер нас только подбросил, чтобы нам не пришлось ждать утреннего парома. Вот и все. Но обыск вашей лодки сбережет наше время. Нам просто повезло.

— Вот как? — произнес Ивэн. — А вы что ищете, если не героин, или что там еще я перевозил, всю эту неделю?

— У нас есть основания поверить, что в недавнем времени вы забрались в Тагх-на-Туир, дом, принадлежащий здесь находящемуся мистеру Хэмилтону, и что вам кое-что известно о местонахождении двух ценных экземпляров оружия.

— Оружия? — тупо переспросил Ивэн. — Какое оружие? И кто дал вам основания поверить…

— Я, — ответил Нейл.

Удивление и потрясение, появившиеся в глазах Ивэна, были настолько искренними, что если бы я не знала, каков он на самом деле, то абсолютно поверила бы ему. Он повернулся к Нейлу и уставился на него. Глаза Ивэна стали большими, в них появились обида и неверие. Нейл смотрел на него строго и не собирался отводить взгляд. Он был возмущен. Я, между прочим, тоже. Поэтому я поступила чисто по-женски — отправилась в сушильню и налила в чайник воды.

— Хорошо, — сказал Ивэн Нейлу. — Предположим, ты все объяснишь. Если ты считаешь, что я забрался в дом, то почему ты решил, что мне было известно что-либо об этом оружии? — Он расслабился и скрестил ноги. Сидел он на том же стуле, что и во время незабываемого ночного разговора. — Давайте, мистер Парсонс. Объяснитесь.

Щеки Нейла чуть вспыхнули, он, казалось, старался избегать взгляда Ивэна. И я его понимала, у того был такой строгий скептический взгляд. Нейл начал говорить каминному коврику:

— Я уже рассказал сержанту Фрэзеру, что произошло. В ту ночь, когда ты вернулся, я был в доме и видел, как ты пытался взломать окно, а потом пошел к кухне, но обнаружил, что и там окно заперто. Возможно, ты испугался, а может, из-за шторма не стал уплывать на лодке и решил оставить все как есть и не переносить награбленное на борт. Я видел, как ты пошел по тропе между скал, которая ведет к бухте Выдр. Нотариусы сообщили мне, что коттедж сдан девушке, которая была там одна. Я решил, что она с тобой, но ничего не знает о твоих планах, поэтому я захотел убедиться, что ты ничего ей не сделаешь. Поэтому я последовал за тобой и нашел тебя здесь, в коттедже. Ты сказал доктору Фенимор, что думал, будто твои родители до сих пор живут здесь. Возможно, ты говорил правду, но сейчас это не имеет отношения к делу.

— Замечательно! — Ивэн сменил обиду на гнев. — Все, что «может быть правдой», не имеет отношения к делу! Я скажу тебе, что имеет отношение и почему я забрался туда. Ты только что сказал, что я дергал за окна. А почему бы и нет? Я был желанным гостем этого дома, как и ты… гораздо дольше, потому что тебя здесь не было, а я тут жил. Так, продолжай. Что там о краденых вещах и, боже ты мой, об оружии?

— Только то, что ты не в первый раз побывал в доме после смерти тети, — ответил Нейл. — Ты же слышал, я сказал «вернулся». Я не знаю, когда именно ты приходил туда раньше, но думаю, что не так давно; скорее всего, через несколько дней после твоего… э-э… освобождения.

Он замолчал и посмотрел на Фрэзера.

Сержант кивнул.

— Нам известно, — начал он, — что вы наняли судно сразу после выхода из тюрьмы. Как только вы приехали в Обан. Можно предположить, что вы немедленно отправились на Мойлу, и в этом, разумеется, нет ничего вызывающего подозрения. И если уж говорить правду, нам не было известно об истории с судном. Это, если вы не возражаете против сказанного, тоже не имеет отношения к делу.

Ивэн возмущенно фыркнул, но на это никто не обратил внимания. Сержант продолжал:

— Но мистер Хэмилтон обнаружил в Тагх-на-Туир пропажу ценного оружия и сообщил нам об этом, рассказав всю историю о том, как вы пытались проникнуть в дом ночью в прошлую среду. Именно это является причиной нашего допроса… и, по всей вероятности, обыска вашего судна…

— Который ни к чему не приведет. По сути дела, — в голосе Ивэна появилось явное облегчение, — вам не известно ничего. А что касается пропавшего из Тагх-на-Туир оружия, я могу вам все объяснить. Когда полковник был еще жив, он всегда водил меня с собой на охоту, и я помогал ему ухаживать за оружием. У него имелось около полудюжины ружей, которые хранились в оружейной комнате, в том числе и легкое, которое он давал Нейлу, когда тот был мальчиком, и мне. Миссис Хэмилтон терпеть не могла ружей и никогда не стреляла. — Он посмотрел на Нейла. — Ты тоже все время старался избавиться от ружья. Когда полковник умер, я был здесь. А ты в Австралии. Но если ты не знаешь, то полиции должно быть известно… Оружие было продано. Там было несколько ценных экземпляров, «Черчилль», кажется, и «Босс», но оно было отослано оружейникам из Глазго, Петерсону и Бриггсу, и продано. Насколько мне известно, с тех пор оружейная была пуста. Вам должно быть это известно, инспектор. Разве вы не обязаны проверять оружие после дела Хангерфорда?

На вопрос ответил Нейл:

— Ты не упомянул «парди».

— «Парди»?

— Не делай вид, будто не знаешь о них. Его любимые ружья[34], специально сделанные для его отца, моего прадеда, в тысяча девятьсот шестом году, во времена больших охот. Он однажды присутствовал на охоте короля Эдуарда. И тебе это прекрасно известно, это была одна из его любимых историй, и о ружьях ты должен был знать. Они были ценными, еще когда дядя Фергус умер, теперь их цена стала просто астрономической.

— Ну и что? Да, я их помню. Он не разрешал мне дотрагиваться до них, даже сам чистил. Их наверняка продали вместе с остальными?

— Нет. Их не продали, хотя нотариусы полагают, что они ушли вместе с остальными. Тетя, наверное, специально их обманула. Не знаю. Знаю только, что она не хотела расставаться с ними. Ее муж попросил ее сохранить их для меня… оставить в семье, вот как было дело. Но она боялась всяких проверок после вступления в силу закона об оружии и приняла свои меры. Наверное, она даже и не поняла суть закона. Она просто положила пару «парди» в чемодан и убрала на чердак, но никому об этом не сказала. Поэтому предполагалось, что они были проданы вместе с остальными. Она оставила мне письмо и включила «парди» в свое завещание, указав, где они находятся. Вчера я проверил: оружие исчезло. Я сообщил полиции, мы связались с нотариусами, оружейниками и аукционными залами. Ни следа, но по описанию один из залов — «Кристи» — предложил нам за них три тысячи фунтов.

— И?..

Ивэн все еще сидел с беспечным видом, но это слово он произнес натянутым голосом.

— И до меня дошло, что ты, как помощник дяди Фергуса, мог знать о его планах относительно его «особых». И, сложив два и два вместе: твой визит в дом и пропажу оружия…

Ивэн снова взял себя в руки. Он обратился к сержанту:

— Вы слышите? И это называется основанием… основанием для подозрения? Не пора ли вам предъявить обвинение или же отчалить отсюда вместе с чертовым мистером Хэмилтоном?

Сержант не ответил. Он смотрел на дверь, за которой раздались шаги. Я бросила взгляд на Ивэна, который опять сидел расслабившись, а потом на дверь. Она распахнулась, и вошел таможенник.

Найдя взглядом сержанта, он отрицательно покачал головой:

— Ничего. Мы, конечно, сделали лишь поверхностный обыск, но на лодке есть только то, что и должно быть.

Настал момент, чтобы как-то изменить сцену. Я вошла с подносом в руках и поставила его на стол у окна. На улице уже рассвело. Вскоре солнце пробьется сквозь туман. Я села за стол и взяла в руки чайник:

— Хочет кто-нибудь выпить чая?

Глава 16

По-видимому, полицейские, которые в детективных историях ничего не пьют, когда работают, не имеют ничего общего с полицейскими островов. И я не виню их. Им пришлось предпринять морское путешествие, да еще рано утром и среди тумана. Сержант взял чашку с чаем и кивнул констеблю, который, как выяснилось, хорошо его понял. Он отдал чашку, которую ему вручила я, Ивэну. Тот вежливо принял ее, отказался от сахара и стал пить чай, словно находился на обычном чаепитии и просто ждал, кто первый начнет беседу.

Да почему бы и нет. Время работало на него. Столько говорили, а преступление так и не было доказано. Поэтому лучше молчать, а противоположная сторона пусть сама берет инициативу в свои руки.

Я налила чай всем четверым, а потом пошла добавить в чайник еще воды. Когда я налила чай себе и снова села за стол, сержант разговаривал с Нейлом:

— Расскажите, сэр, что произошло сегодня ночью, когда вы вернулись на Мойлу. Как выяснилось, вы преследовали на лодке мистера Макея. Были ли у вас для этого причины помимо тех подозрений, о которых вы уже нам сообщили, и визита мистера Макея в ваш дом, когда он не взломал его? Зачем вы преследовали его, да еще столь опасным способом?

Я увидела, как Ивэн улыбнулся своей чашке, и заговорила:

— Мистер Фрэзер… сержант… можно, я расскажу о том, что случилось до возвращения мистера Хэмилтона на Мойлу сегодня ночью?

Он удивился:

— Значит, вы были не с мистером Хэмилтоном?

— Именно. Не была. Я вообще не знала, что он уехал. Когда я увидела, что в лодочном сарае его лодки нет, я решила, что он отправился на рыбалку. Я провела ночь на острове с башней. — И поставила чашку. — Не знаю, как произносится его название. Тот, что напротив дома мистера Хэмилтона. По-английски Тюлений остров.

— Да, знаю. Эйлеан-на-Роин. Так что, мисс Фенимор?

Констебль Джимми тщательно писал. Я не смотрела на Ивэна, но почувствовала, как он замер. Я откашлялась.

— Не стану рассказывать долго. После ланча я пошла к дому. Хотела повидаться с мистером Хэмилтоном. Он уже рассказывал вам о том, как впервые попал сюда. Потом мы с ним встретились, и он разрешил мне приходить туда, когда только захочу. Я хотела посмотреть остров — Тюлений остров, — потому что мистер Хэмилтон сказал, что там можно увидеть тюленей при отливе. Сначала я подошла к дому. Мистера Хэмилтона там не было. Обнаружив лодочный сарай пустым, я решила, что он уплыл на остров посмотреть скалы на дальней стороне. Он ведь геолог, вам это, наверное, известно? Или же отправился на рыбалку. Я перебралась на остров, и тюлени там были, и я наблюдала за ними. Позже я обнаружила, что мои часы остановились, я пропустила прилив. Когда я поняла, что не в состоянии перейти через дамбу, то пошла к палатке мистера Хэмилтона и поужинала. — И посмотрела на Нейла. — Я думала, что ты не станешь возражать?

— Ну конечно. Ради бога.

— А дальше-то что? — спросил Ивэн. Он с грохотом поставил пустую чашку на пол около своего стула и стиснул ручки стула, будто хотел встать. — Сержант Фрэзер, мне что, опять повторить? Или вы предъявляете мне обвинение и задерживаете меня, или отпустите восвояси. Только проверьте, не повредили ли ваши парни или мой друг Нейл своим великолепным мастерством вождения судна мою лодку.

Сержант проигнорировал его.

— Продолжайте, пожалуйста, мисс Фенимор.

— Я надеялась, что мистер Хэмилтон вернется на лодке и заберет меня с острова, но он не появился, поэтому я забралась в палатку и заснула. Потом я проснулась и, так как было светло, подумала, что прилив кончился. Я вышла наружу и услышала шум мотора. Я, конечно, подумала, что это мистер Хэмилтон, поэтому оделась и спустилась к дамбе. И увидела мистера Макея. Он, должно быть, оставил свое судно на якоре в Срединном Доме и дошел до причала по тропе между скал.

Мертвая тишина. Никогда прежде у меня не было таких внимательных слушателей. Сержант откинулся на своем стуле. Словно по сигналу, вступил констебль:

— Вы уверены, что это был мистер Макей?

— Уверена. Если вы знаете остров, то вам известно, что пролив не широкий, а я находилась у конца дамбы, и он как раз спустился к лодочному сараю. Наверное, чтобы проверить, пустой ли он.

Ивэн резко произнес:

— Догадки или ложь, какое это имеет значение? Сержант, разве вы не понимаете, что такое невозможно? Отлив начался между четвертью и половиной пятого сегодня утром. Она застряла на острове примерно в три часа. Разве можно узнать кого-либо в такое время и при таком свете?

— На вашем месте я бы помолчал, сэр, и дал бы леди закончить, — ответил сержант. — Продолжайте, мисс, пожалуйста. Не обращайте внимания. Просто расскажите о том, что видели.

Я глубоко вздохнула. Атмосфера стояла такая тяжелая, что мне казалось, что я плыву против сильного течения.

— Я увидела, как мистер Макей достал бинокль и посмотрел на палатку. Я закрыла ее. Он, должно быть, подумал… простите, это не важно. Потом он повернулся и пошел в садовые ворота. По тропе к дому.

— Вам был виден дом с того места, где вы стояли? — спросил сержант.

Когда я ответила: «Нет», он кивнул, и я поняла, что ему тоже хорошо известны эти места. Я с трудом продолжила:

— Некоторое время я ждала — полчаса, может быть, — потом он появился с сумкой на плече. Она была размером… в общем, походила на спортивную сумку. Она казалась очень тяжелой. Оставив ее за сараем, он пошел за… вновь к садовым воротам.

— Ага, — произнес Ивэн, — мы решили больше не предполагать?

Слова звучали насмешливо, но, когда он меня перебил, я взглянула на него: в его глазах насмешки не было. Тревога, мольба, знание того, что сейчас наконец последует то, что он не сможет отрицать. Эта картина, этот не относящийся к делу портрет дяди Фергуса, до сих пор стояла, прислоненная к стене лодочного сарая, ожидая, когда я расскажу свою историю и отправлю полицейских на поиски спортивной сумки, которую Ивэн где-то бросил во время погони вдоль берега. Я внезапно вспомнила, как «Малая качурка» скрылась из виду за большой прибрежной скалой, по-видимому, после того, как Ивэн заметил таможенный катер. Спрятал ли он где-нибудь там сумку, чтобы вернуться за ней позже?

Говорят, что компьютер, получив информацию, может решить проблему за миллисекунды. Но с человеческим мозгом ему все равно не сравниться. Когда я была вынуждена встретиться взглядом с Ивэном Макеем, я за мгновение все о нем поняла. Приемное дитя, хорошие родители, и их попытки победить плохую наследственность; скучная жизнь на тихом далеком острове для мальчика энергичного, необузданного и умного, который к тому же обладал красивой внешностью и очарованием. Мальчик, который, так же как и любой нормальный ребенок, мечтал быть замеченным, стать кем-то, стать значительным. И для старого джентльмена в Большом доме, для полковника, он стал необходимым. Нейл, предположительно для того, чтобы уязвить Ивэна, употребил слово «помощник». Ивэн относился к этому иначе. Он был «компаньоном» старого джентльмена, когда тот ходил на охоту. Возможно, мальчик любил старика, а полковник, по-видимому, доверял ему. Но полковник умер, и вдова (наверное, сработал тот самый легендарный женский инстинкт) не нашла в своей душе места для мальчика. И тогда мальчик, чьи мечты о лучшем «усыновлении» потерпели крах, уехал с Мойлы в суматошный большой город, где можно оставаться неизвестным. И, обучившись манерам, присущим среднему классу, он научился применять свой ум и пользоваться своим обаянием. И все было хорошо, пока он не допустил ошибку, за которую и заплатил. Заплатил. И тут слова миссис Макдугал мелькнули на мониторе, но мигом пропали и сменились всем тем, что я увидела и услышала об Ивэне сама, начиная с ночи на среду. На это он и рассчитывал: доброта и жалость людей к нему становилось оружием в его руке. Тетя Эмили Хэмилтон была всего лишь еще одной вдовой, которую надо было ограбить. И в этот момент я должна была сделать все, чтобы ему это не сошло с рук.

— Когда он вернулся к лодочному сараю, — проговорила я, — он нес большую картину. Картину маслом. Он поставил ее в то же место, за сарай. Затем он забрал спортивную сумку и ушел с ней вверх по тропе между скал. Вскоре появилась лодка Нейла. И когда мы услышали, как взревел мотор Ивэна, мы бросились за ним. Спортивная сумка… ладно, это всего лишь мое предположение. Но картина до сих пор на месте. — Я вздохнула и произнесла несчастным голосом: — Вот и все.

— Что ж, — заявил Ивэн, — надеюсь, что все.

Он встал и вытянул вперед руки явно театральным жестом:

— Сдаюсь. Я действительно забрался в дом Хэмилтонов сегодня рано утром, и я действительно взял картину. Признаюсь. Но я не крал. Это портрет полковника Хэмилтона, и я считал, что он принадлежит мне. Полковник всегда говорил, что я для него совсем как сын, единственный сын, а миссис Хэмилтон говорила, что, когда она умрет, я могу забрать портрет себе.

— Она никогда бы такого не сказала. Она терпеть тебя не могла и не верила тебе, — рассердился Нейл.

— Да что ты знаешь об этом? Ты никогда туда не приезжал, только на каникулы, так откуда тебе знать, как они ко мне относились?

— Я достаточно знаю. — Внезапно они оба чуть ли не бросились друг на друга. — И то, что ты о них думаешь. Да, с дядей моим ты ладил, но тетя Эмили никогда с тобой не общалась. И многие на Мойле это знают и могут подтвердить.

— Тогда объясни, зачем мне было так рисковать? Да, признаю, я был в доме и поступил так, потому что тебя не было, потому что я знал, что ты скажешь… зачем мне картина, если мне ее не обещали. Он был мне как отец, больше, чем тот, которого я могу назвать своим.

И снова это неопределенное, но явное ударение на слове «отец». Мне-то это было понятно, потому что Ивэн и раньше намекал на возможную свою связь с семьей Нейла, предположение, что приемный сын садовника на самом деле был дитя любви Хэмилтона и посему его так ненавидела жена полковника.

— Вероятно, потому, — произнес Нейл таким отвратительным тоном, какого я от него не ожидала, — что ты слышал, как тетя говорила, что это самая ценная вещь в доме, но ты слишком туп, чтобы понять, почему она так говорила.

— А она ценная? — поинтересовался сержант, который, проигнорировав театральный жест Ивэна, довольствовался лишь тем, что смотрел и слушал.

— Ценная? О господи, нет, самая обычная. Но портрет был очень похожим, и она любила его.

Неожиданно я поняла, что с меня достаточно. Я встала:

— Сержант Фрэзер, извините меня. Ночь была долгой, и мне необходимо принять душ, переодеться и позавтракать, причем первые два пункта немедленно. Вы, разумеется, можете оставаться, сколько вам угодно, и, если вы будете еще здесь, когда я спущусь, я придумаю, что приготовить вам на завтрак.

Он начал было протестовать, но я не осталась слушать его, а пошла наверх в спальню и закрыла за собой дверь.

Я не обратилась немедленно к моему внутреннему голосу. Скорее всего, я специально тянула время, надеясь, что, когда спущусь, полиция уже исчезнет с Ивэном Макеем вместе. По сути дела, я понятия не имела, можно ли предъявить какое-либо обвинение. Все зависело от того, найдут ли спортивную сумку и что в ней окажется. Картину, за исключением того, что она была частью моей истории, можно было не принимать во внимание. И вполне возможно, думала я, раздеваясь и беря в руки халат, что вся ситуация станет восприниматься как дурацкая мелкая кража. Полиция примчалась так быстро из-за заявления о краже оружия. А теперь даже неизвестно, прикасался ли к нему Ивэн вообще. И тогда получается, что его оклеветали, или, как он с горечью выразился: «Собаке собачья смерть». При этой мысли мне стало неприятно, но мне ничего не оставалось делать, как рассказать всю правду и оставить ее на суд профессионалам. Я слышала, как они разговаривают, спрашивают и отвечают, когда проходила через маленькую лестничную площадку к ванной и закрывала за собой дверь. Затем из-за шума льющейся из кранов воды ничего не стало слышно.

Вернувшись к себе, так же неторопливо, я переоделась. Когда я причесывалась, какой-то звук снаружи привлек мое внимание. Я выглянула из окна и увидела, что по дороге к коттеджу осторожно едет «лендровер» Арчи. С ним был кто-то еще. Мне показалось, что двое.

Я посмотрела на часы у кровати. Разве паром уже пришел? Оставалось еще полчаса. И брат не может появиться здесь раньше девяти или половины десятого. А я надеялась, что эта неприятная ситуация разрешится сама собой гораздо раньше.

«Лендровер» подпрыгнул на ухабе последнего поворота и остановился. Из автомобиля выскочила Энн Трейси, за ней Меган. Кто-то открыл им дверь, и я услышала, как они вошли. Потом начался галдеж.

Больше я не могла оставаться в стороне. И пошла вниз.

Глава 17

— Вот она!

— Ax, Роза!

Меган с Энн заговорили вместе. Они обе сидели за столом у окна. Рядом с закрытой дверью стоял Арчи Макларен. Заметив у причала суда, он, должно быть, вместе с девушками приехал в коттедж посмотреть, что происходит, и теперь, очевидно, решил остаться, чтобы поглядеть, как развивается драма. А пассажиры парома как-нибудь сами о себе позаботятся.

А сцена, разыгрываемая у меня в комнате, явно годилась для драмы. Ивэн сидел на стуле у камина, напротив него находился сержант Фрэзер, а детектив-констебль передвинул свой стул и перекрыл им вход в сушильню. Нейл стоял у камина, положив локоть на полку.

Кто-то поднес паяльную лампу к потухшим дровам в камине и подложил остатки торфа. И огонь бодро загорелся.

— Здравствуйте. Доброе утро, Арчи.

Я поприветствовала вновь прибывших несколько неуверенно, а затем, так как лучше было хоть чем-нибудь заняться, чем просто стоять и стараться не глядеть на Ивэна, подошла к камину и вынула из него газовый баллон.

— Ранний визит? Вы завтракали?

Дурацкое замечание в подобной ситуации, но оно разрядило ситуацию. Энн быстро заговорила. Она выглядела взволнованной.

— Роза, нам пришлось приехать. Мы, конечно, не знали, что тут происходит, я хочу сказать, что здесь полиция и мистер Хэмилтон. Но когда Арчи нам сказал, мы поняли, что нам надо приехать и рассказать о том, что произошло вчера.

Я подошла к дивану и села, вопросительно глядя на сержанта Фрэзера.

Он кивнул:

— Да, это имеет отношение к делу. Выяснилось, что, когда вы вчера были на острове, юные леди пришли сюда. И то, что они нам рассказали, может быть важно. Но так как вы хозяйка коттеджа, девочка, мы ждали вас. Может быть, мисс Трейси или мисс Ллойд повторят свою историю вам?

Я подняла брови. Покрасневшая Меган с несчастным видом отрицательно покачала головой. Энн вытянулась вперед:

— Да. Мы пришли сюда вечером. Вчера вечером. Мы бы не стали вас беспокоить, если бы вы были заняты, но мы хотели опять посмотреть на выдр. Но вас не было дома, и мы пошли туда… — она сделала неясный жест, — за коттедж и нашли место, откуда могли все видеть незамеченными. Укрытие.

— Энн, — тихо произнесла Меган. — Не повторяй все снова. Расскажи только конец.

Энн перевела дух. Ей-то не составляло труда не глядеть на Ивэна.

— Хорошо. Он пришел. Ивэн Макей. Его судно подошло к причалу. Он вылез, подошел к двери и постучал. Из-за того, что нам было о нем известно, мы остались стоять на месте и молчали. Он снова постучал, но ему, естественно, никто не ответил. Тогда он вошел внутрь. У него был ключ. Мы не знали, что делать, поэтому просто следили. Он не долго там был… просто вошел и позвал, словно проверял, действительно ли никого нет. Потом он вернулся к лодке. — Она замолчала. — Меган?

— Нет. Ты.

— Он вынул что-то из лодки. Это было завернуто в нечто вроде скатерти, толстой, но оно было длинное и жесткое, не одна скатерть, я хочу сказать. Он пошел прямо к тому сараю, не к туалету, а к сараю для инструментов. А он как раз был под нами, и мы все видели. Он очень спешил. Вошел в сарай. Но находился там недолго. Когда он вышел, свертка у него уже не было. Потом он пошел к лодке и уплыл.

Она замолчала. На мгновение наступила тишина. Меган несчастным голосом произнесла:

— Мы ждали, но вы не пришли, поэтому вскоре мы спустились и заглянули в сарай, но там ничего не было видно. Ничего, на что стоило обращать внимание, я хочу сказать. Поэтому мы пошли домой. Мы хотели рассказать обо всем миссис Макдугал, но потом решили, что вы должны первая узнать. К тому же она уже ушла спать. Она оставляет для нас дверь открытой… вообще-то, я думаю, что она никогда и не запирает ее. А сегодня утром, когда мы завтракали, пришел Арчи и сказал, что здесь полиция и таможенники. Вот мы и поняли, что случилось что-то ужасное, и он сказал, что довезет нас сюда.

Сержант поднялся на ноги.

— Вы поступили правильно, мисс. А теперь, мисс Фенимор, с вашего разрешения, мы бы хотели сами заглянуть в этот сарай. — Взгляд на Ивэна. — Может быть, мистер Макей поможет нам сберечь время?

Ивэн улыбнулся ему. Он перестал изображать возмущение и выказывал только терпение и интерес.

— Посмотрите, и будьте вы прокляты, — ответил он и откинулся на стуле.

— Отлично. Джимми, ты остаешься здесь, только позови Сэнди или Калума. Нет, Арчи, ты не нужен. Паром подходит, разве ты не слышишь? Тебе пора. Вскоре все узнаешь. Но пока держи рот на замке. Возражения имеются?

— Не имеются.

Он неясным жестом попрощался со мной и девушками и ушел, причем так быстро и охотно, что я удивилась. Но потом я вспомнила, что скоро он вернется вместе с Криспином и, возможно, вовремя, чтобы увидеть, чем кончился обыск.

— Минуточку. — Нейл протянул руку, в то время как детектив с таможенником двинулись вслед за Арчи к двери. — Можно, я пойду с вами…

— Нет. Оставайтесь здесь, пожалуйста, мистер Хэмилтон.

Сержант не добавил, что три женщины вряд ли смогут помочь Джимми справиться с Ивэном, если понадобится, но это было и так понятно. Я ожидала, что Ивэн улыбнется, но увидела, ощутив странную неприятную дрожь, что он смотрит на Нейла с каким-то иным выражением лица. Оно опять потеряло свой цвет, и поверх бледности, присущей заключенному, появился блестящий пот. Он два раза сглотнул, словно у него болело горло.

Нейл произнес:

— Я сомневаюсь, что вы что-нибудь найдете, сержант, даже если разнесете сарай на щепки. Но если вы позволите посмотреть мне, я знаю, где искать. Меня может кто-нибудь сопровождать в качестве свидетеля…

— Хорошо, — резко вмешался Ивэн. — Хорошо.

Он как-то сразу расслабился, но продолжал смотреть на Нейла. В его взгляде не было ни злобы, ни ненависти, лишь кисло-веселое одобрение.

— Я забыл. Вот дурак.

— О чем забыл? — спросил сержант.

Он выглядел бдительным и энергичным, будто и не провел бессонную ночь. По мановению его руки все остальные застыли на своих местах.

Ответил ему Нейл:

— Только то, что однажды украл мою удочку для форели. Мы тогда еще были мальчишками. И потом я увидел, как он ею удит, и тайком пошел за ним сюда, и я видел, как он спрятал ее в тайник, который специально сделал в садовом сарае. Там были еще вещи, которые, как мне было известно, пропали из чужих лодок и садов. Я не выдал его — мальчишки в этом возрасте так не поступают, — поэтому его родители так ничего и не узнали. Я подождал, когда он снова пойдет на рыбалку, и… в общем, забрал удочку. — Он снова поглядел на Ивэна, и впервые в его взгляде появилось нечто похожее на сочувствие. — Наконец-то мы с тобой расквитались.

— Да уж, ничего не скажешь, — согласился Ивэн. — Ладно, шагай. Иди и забери их.

— «Парди»?

— «Парди». И надеюсь, ты получишь по заслугам за нелегальное хранение оружия столько лет.

Сержант кивнул Джимми, и тот с Нейлом и таможенником вышли из коттеджа.

Я поймала взгляд Меган, и то, что я в нем уловила, заставило меня подскочить.

— Сержант Фрэзер, на этом пароме должен приехать мой брат, поэтому Арчи снова скоро будет здесь. Вам еще нужны мисс Ллойд и мисс Трейси, или они могут вернуться обратно с ним?

— Конечно. Я знаю, где они остановились, и свяжусь с ними до их отъезда. В среду, вы сказали, мисс Трейси?

— Да, правильно.

Энн встала; как мне показалось, с облегчением. Меган уже направлялась к двери.

— Значит, ничего, если мы подождем снаружи? — спросила я.

— Конечно, — повторил он.

Он встал со стула, еще когда его люди выходили из комнаты, и теперь двинулся к двери, чтобы распахнуть ее для нас.

Меган задержалась у порога и обернулась на Ивэна, который непринужденно сидел в кресле у огня. Она прокашлялась, но заговорила хриплым голосом и быстро:

— Мне очень жаль. Правда жаль. Но я сказала правду.

Выглядела она как неловкая и несчастная школьница.

Ивэн поднял голову и улыбнулся ей. Его улыбка была полна очарования. Он поднял одну руку и повернул ее ладонью вверх.

— Конечно правду. Даже не думайте. У меня никакой надежды ведь и не было? Собаке собачья смерть… До свидания. Наслаждайтесь каникулами.

Она заплакала, и тогда я грубо прошипела:

— Будь ты проклят, Ивэн Макей!

Обняла ее за плечи и повела из дома по тропинке к берегу.

Энн с яростью заговорила:

— Послушай, Мег, не расстраивайся. Что мы могли сделать? Мы обязаны были все рассказать полиции, и сомнений никаких нет, ведь он сам все признал. Так что глупо говорить о том, что собаке собачья смерть. Этот человек — вор и врун, нам это известно от миссис Макдугал. Ты сама это говорила, помнишь? Он сам это заслужил, так что не болтай ерунду!

— Мы поступили как Иуды. Да, миссис Макдугал нам рассказывала о нем, но к нам он хорошо отнесся, и у нас ничего против него нет. Я знаю, что мы должны были рассказать все полиции, и все равно ощущение, будто мы Иуды.

Я села на край причала в том месте, где он торчал из песка над отметкой прилива, и усадила ее рядом.

— Меган, — я все еще сердилась, но не на нее, — это чепуха, и вам следует выкинуть это из головы. Послушайте. Я сама разговаривала с миссис Макдугал вчера вечером… нет, в субботу. Она рассказала мне больше, чем вам. Ивэн Макей не тот человек, которого стоит пожалеть. Он родился абсолютно лишенным угрызений, да, правильно, угрызений совести. У него было все: любящие родители, снисходительный хозяин, мозги, внешность, обаяние. Все ценные качества. У него не было только денег, и, чтобы добыть их, он совершенно хладнокровно грабил людей. Причем некоторые из них были беднее его, но работали всю свою жизнь и скопили эти деньги на старость. Он совершенно спокойно украл у них все. Подумайте о них. Последняя — та, из-за которой он попал в тюрьму, — была инвалидом восьмидесяти пяти лет, и он украл у нее меньше трех сотен фунтов. Все, что у нее было. Да на эти деньги даже лодку его не наймешь.

— «Улыбается с кинжалом под плащом», — процитировала Энн.

— Это оружие, или что там было в этой сумке, значения не имеет, — продолжала я. — Но теперь вы понимаете, что представляет собой эта собака… Выходит из заключения, узнает о смерти миссис Хэмилтон, нанимает лодку и едет прямо сюда, чтобы ограбить мертвую и, возможно, чтобы — хотя мы не знаем, говорил ли он правду, — снова сесть своим родителям на шею, которые бросили свой дом только для того, чтобы больше не видеть его.

Меган кивнула:

— Да, простите. Я понимаю. Просто эта полиция… и они хотели его поймать, а он мог только сидеть там, а нас было четверо на одного, восемь на одного, включая нас…

— Понимаю. Было противно. Но Иуда тут ни при чем. Забудьте это. К тому же все кончилось. Вот они идут. И похоже, что оружие они нашли.

Трое вышли из-за угла коттеджа. Констебль нес тонкий завернутый предмет, а под рукой у Нейла поблескивал дробовик.

— Действительно нашли, — сказала Энн. Она даже не потрудилась сдержать удовлетворение в голосе. — И будем надеяться, что так называемые «парди» сделают свое дело и упрячут нашего друга Ивэна обратно.

Меган посмотрела на нее все еще обеспокоенным взглядом, но произнесла лишь только:

— Это именно из-за этих ружей полицейские примчались сюда?

— Не думаю, — ответила я. — Вы же слышали, что сказал сержант… нет, это было до вашего появления. Когда Нейл заявил о пропаже оружия, они, естественно, собрались ехать сюда, но паромом. Срочности в этом не было, к тому же я сомневаюсь, что в Обане у них есть катер. Но Ивэн совершил ошибку, наняв лодку дешево у типа с внешних островов. И эту лодку подозревали в перевозке наркотиков. Были такие случаи, но мне о них ничего не известно. Именно поэтому сюда примчались таможенники, проверить, не замешан ли в это дело и Ивэн Макей. И полицейских они просто подбросили.

— Наркотики?

В голосе Меган звучал ужас.

— Не думаю, что он имеет к ним какое-то отношение. Он искреннее поразился и испугался, когда узнал о наркотиках, и разозлился на типа, который надул его с лодкой. В этом и состоит его ошибка.

— Жадность, — спокойно заявила Энн. — Захотел лодку подешевле и тем самым вызвал на себя отряд полицейских. Так ему и надо. Если бы у него в распоряжении оставалось целое утро, он бы все успел сделать, а за награбленным вернулся бы потом.

— Я все равно не понимаю, зачем он полез за этим оружием, — сказала Меган. — Выбрать пустой дом… А что, эти «парди» какие-то особенные? Если он хотел украсть серебро или что-нибудь еще, он спокойно мог это сделать.

— Двадцать или тридцать тысяч фунтов, и с каждым годом цена все повышается, — объяснила Энн, которая разбиралась в таких вещах. — Вот что в них особенного. Я говорю о честной цене, на аукционах… если можно назвать ее честной… Он бы получил, конечно, меньше, но все равно сие приключение того стоило.

— Боже ты мой! — воскликнула Меган, широко раскрыв глаза.

И мне в голову пришла мысль, которую я не высказала вслух. Ценные качества Меган, дочери фермера, были подобны качествам Ивэна Макея. Но благодаря им она попала в Кембридж, причем стипендиаткой, и пойдет еще дальше.

— Вот почему он вернулся на Мойлу — стащить оружие, — сказала Энн. — И я предполагаю, он мог украсть что-нибудь еще из того, что было в сумке. Но портрет-то зачем?

— Вы же слышали объяснения Нейла, — сухо ответила я. — Он слышал, что это самая ценная вещь в доме, а так как он совершенно не разбирался в живописи, то поверил. Картины ведь стоят еще дороже, так ведь, Энн?

— Я разбираюсь в живописи не лучше Ивэна Макея, но я бы и двадцати пяти фунтов не дала, не говоря уже о двадцати пяти миллионах, за мазню с зелено-желтыми цветочками, — ответила Энн, а Меган расхохоталась. Очевидно, она намекала на то, о чем они спорили прежде. Но что бы она ни хотела сказать, она так и не сказала. Потому что одновременно произошли два события.

Дверь коттеджа отворилась, и наружу вышел Ивэн Макей в сопровождении двух детективов. За ними следовал Нейл. На Ивэне были наручники.

А с дороги раздался шум «лендровера». Арчи Макларен возвращался к месту преступления и вез с собой моего брата.

Глава 18

Он привез с собой еще одного человека. Из автомобиля осторожно вылез мужчина лет пятидесяти, одетый в неуместный для западных островов темный деловой костюм, на два размера больше, чем положено. Костюм дополняли жилет и галстук, чей мрачный и тусклый цвет более подходил для военных или бесплатных школьных заведений. Лицо его и фигура выглядели так, будто когда-то он был полным и добродушным, но потом с помощью диеты сильно похудел, поэтому щеки обвисли, а на шее под подбородком образовались складки. Волосы с проседью поредели, и появились залысины. С его острым носом, крохотным ртом и мигающими глазками неопределенного серо-зеленого цвета он напоминал веселого гнома. Из Цюриха, а не из мультфильмов Диснея: дорогой костюм и определенно золотые часы и запонки на манжетах.

Рядом с ним мой брат Криспин, высокой и худой, выглядел совершенно как доктор в отпуске. На нем были брюки, достойные лишь путешествия в поезде, и видавший виды свитер. Он выбрался из «лендровера», не обращая внимания на протянутую руку своего попутчика, и встал на ноги с помощью костыля — здоровенной хромированной штуковины с подпоркой для локтя. Двигался мой брат осторожно, чуть прихрамывая, но достаточно хорошо для того, чтобы пойти мне навстречу и нагнуться, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Роза, ты замечательно выглядишь, и какое потрясающее место ты выбрала.

Он, очевидно, не заметил ничего особенного, кроме, пожалуй, группы мужчин у лодок на берегу.

— А это Хартли Бэгшоу. Он меня сопровождает.

— Мистер Бэгшоу, — поздоровалась я и пожала ему руку, бормоча подобающие слова о том, что, надеюсь, путешествие было приятным, и завтракали ли они. Но при этом я все гадала, зачем Криспин приволок его сюда и каким образом мне его устраивать и кормить. В то же время я старалась не пропустить происходящее на конце причала. — У вас тоже отпуск?

Но мистер Бэгшоу смотрел мимо меня, и он-то не пропустил того, что происходило.

— Какого черта? — взволнованно воскликнул он. — Это же полицейский катер?

— Нет, таможенный, но…

— А эти типы… это же полицейские. Полицейские! Что происходит? — Затем он заговорил фортиссимо. — Ивэн Макей? Ивэн Макей.

Полицейские, заметив «лендровер», пытались тактично, но поспешно скрыться с глаз моих гостей. Но, услышав вопль мистера Бэгшоу, вся группа замерла, а Ивэн, которого в этот момент поднимали на катер, остановился и обернулся. Было отчетливо видно, что на руках у него наручники.

Мистер Бэгшоу тоже замер на две долгие секунды, а затем разразился речью, благодаря которой я в течение трех последующих секунд узнала для себя три новых слова. Еще я выяснила, что некоторые хорошо знакомые и вполне благопристойные слова могут употребляться в совершенно ином значении. Лицо Арчи приобрело испуганное выражение, Энн широко раскрыла рот, Меган покраснела, сержант Фрэзер что-то гавкнул, Ивэн поднял вверх свои руки в наручниках и расхохотался, а мистер Бэгшоу наконец решил извиниться:

— Прошу прощения, леди. Я был сильно потрясен. Полиция, кажется, арестовала моего друга. Вероятно, произошла ошибка. Извините.

Он ринулся вниз по берегу к той группе. И хотя он извинился, он все еще был красным, а все добродушие полностью исчезло из его глаз. Теперь они горели яростью и, по-моему, страхом. Криспин закричал: «Осторожно!» — и попытался остановить мистера Бэгшоу, но ему помешал костыль. Он споткнулся, ухватился за меня, выругался и замер, потирая ногу. Арчи, все еще выглядевший оскорбленным, закричал: «Эй, вы там!» — и побежал вслед за мистером Бэгшоу.

Бессонная ночь, неприятный напряженный допрос в коттедже и абсолютно неожиданное вмешательство в происходящее действо вызвали свою реакцию. Я еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться, но вдруг увидела, что девушки, цепляясь друг за друга, тоже едва сдерживаются. Вот-вот у всех нас могла начаться истерика. Я поманила их к себе, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, а когда они подошли, представила их брату:

— Энн, Меган, это мой брат. Криспин, познакомься с Энн Трейси и Меган Ллойд.

Это возымело свое действие. Если бы я надеялась, что это полуформальное знакомство нас успокоит, я бы не позволила себе говорить тоном лектора, которому так смешно подражала Меган на острове с башней. Теперь же мой текст сопровождался еще одним взрывом злобной и идиоматической речи мистера Бэгшоу, каждое слово которой было отчетливо нам слышно. Девушки поздоровались с Криспином за руку и что-то пробормотали, потом они обе не выдержали и разразились смехом.

— Ваш друг, он сказал… — еле выговорила Энн, вытирая слезы. — Интересно, а как он разговаривает с людьми, которые ему не нравятся?

— Если останемся тут еще, — проквакала Меган, — то скоро узнаем.

— Хотелось бы знать, — начал Криспин, — что тут происходит? Если вы, три идиотки, на минуту прекратите смеяться и объясните мне…

— Он назвал нас идиотками! — застонала Энн. — Какая грубость. А мы только-только познакомились. Ах, Роза…

Сначала я взяла в руки себя, потом взяла за руку Криспина:

— Пошли в дом, выпьем кофе. Ты уже завтракал, Крис? А я не завтракала, и думаю, что и девочки тоже. Понятия не имею, что там происходит, но давай поговорим в доме. Пошли.

— Они возвращаются, — сообщила Меган.

Она сидела у окна напротив меня; я допивала свой кофе. Сперва все четверо — я, Криспин и девушки — заявили, что никакой завтрак нам и в глотку не полезет. Но кончилось все тем, что мы сели за стол, на котором стояли кружки с кофе, кучка тостов с джемом и кувшин с местным медом. Криспин достал пакет со свежими пончиками, которые он купил на пароме. Но мы были не расположены их есть и отложили их «на потом». Никто не поинтересовался, когда «потом», но мы и так знали. Покоя на этом мирном острове не будет до тех пор, пока центр бури не переместится.

Что могло произойти в любую секунду. «Морская выдра» до сих пор стояла у причала, борт о борт с «Малой качуркой», но таможенный катер уже ушел. Он поплыл не обратно к главному острову, а вдоль побережья по направления к Срединному Дому и острову с башней. Констебль, Нейл, Ивэн и таможенники ушли на нем. Было решено, что они отправятся на поиски брошенной спортивной сумки.

Я все гадала, согласится ли Ивэн, признавшись в краже оружия и картины, до сих пор стоящей за лодочным сараем и подтверждавшей мой рассказ, пойти на соглашение разумным способом.

В таком случае они вернутся скоро. Мне показалось, что мистер Бэгшоу лелеет ту же надежду. Он оставался на причале и произносил огромное количество слов спокойному сержанту Фрэзеру. Арчи Макларен, очевидно, выступал в роли восхищенного слушателя. Я надеялась, что последний ждет Хартли Бэгшоу, дабы забрать его с собой. Но Криспин сообщил, что тот приехал по делу и хочет повидаться с Нейлом.

За нашим так называемым завтраком мы обменялись новостями.

Сначала мы выслушали историю о травме Криспина. Лодыжка все еще болела, но быстро заживала. И хотя она еще доставит ему неудобство некоторое время, это не остановит его совершать прогулки в разумных пределах. А с подпоркой будет даже удобнее держать камеру в обеих руках. Когда обсуждение травмы было закончено, мы все — девушки и я — с шумом потребовали объяснить присутствие мистера Бэгшоу, но Криспин отказался отвечать до тех пор, пока мы не посвятим его в то, что Энн назвала Великой Загадкой Мойлы. Девушки, которые на самом деле знали мало из того, что происходило, поддержали его. Таким образом, я пустилась в разъяснения, после чего пришлось ответить на кое-какие вопросы. При этом мы пили кофе, грызли тосты и, ожидая возвращения катера, смотрели в окно.

— Еще кофе? — спросила Энн, когда разговор в конце концов зашел в тупик.

Мы все отказались, а Меган, взяв чайник, вопросительно посмотрела на меня.

— А как же Арчи с мистером Бэгшоу? Может быть, я приготовлю и им кофе?

— Только после того, как мы наконец выслушаем моего брата. Крис, кто такой мистер Бэгшоу и кем он работает? Он говорил тебе, что ему нужно от Нейла Хэмилтона?

— К тому же он знает Ивэна Макея, — добавила Меган, рассеянно протягивая руку за тостом. — Вам что-нибудь об этом известно?

— Он сказал, что они друзья, — заметила, хихикнув, Энн. — Но что-то не похоже. Интересно, где они познакомились?

— А я догадываюсь, — возвестила я, и Криспин многозначительно посмотрел на меня. — Не ошибаюсь? В тюрьме? Или же он не посвятил тебя в свою личную жизнь?

— Ты права, он действительно сидел в тюрьме. Из-за того, что мы пережили крушение вместе, он решил сломать барьер между нами, к тому же он знал, что я врач. А люди привыкли рассказывать нам все. Он не собирался оставлять в секрете свое пребывание в тюрьме, по сути дела, он хочет, чтобы все об этом знали, поэтому я не выдаю чьей-то там тайны. Мы вместе путешествовали, и он много разговаривал. Просидел он два года за мошенничество, но, по его словам, безвинно.

— Ну разумеется. Но… мошенничество? То есть он что, работал на пару с Ивэном Макеем? Проглядывал колонки с некрологами и грабил одиноких старых женщин?

— Нет-нет. Он попался по скандальному делу Прескотта. Помнишь его? Это было три или четыре года назад.

— Не уверена. Я не очень интересуюсь скандалами в Сити. А вы помните? — обратилась я к девушкам.

Они отрицательно покачали головой.

— Не важно, — заметил Криспин. — Вообще-то, я ему верю. Он много мне рассказал о деле Прескотта. И когда я сказал «попался», то действительно имел в виду именно это. Он стойкий человечек, вышел из низов и обязан всем одному себе. Не обращай внимания на галстук. Но я уверен, он сравнительно честен, и то, что его поймали и осудили, можно отнести за счет или невезения, или предателя-партнера. Тем не менее. Дело в том — именно поэтому он здесь, — что он занимается покупкой частной собственности. И когда Ивэн Макей, который сидел с ним примерно в одно и то же время, сообщил ему, что на Мойле недавно умерла старая леди и, наверное, на продажу будет выставлена хорошая часть земли, Бэгшоу заинтересовался и, по всей вероятности, пообещал Макею заплатить, если тот поможет вступить в переговоры с наследниками. Решил, что он один из них.

Он поднял бровь и вопросительно поглядел на меня.

Я отрицательно покачала головой.

— Ничего подобного, — ответила я, — да и наследников не имеется, за исключением Нейла, которого и убеждать не надо. Но это играет свою роль. У Ивэна были собственные планы, верно? Продолжай.

— Из того, что ты сейчас мне рассказала, могу сделать вывод, что бедняга Бэгшоу стал очередной жертвой еще до того, как Макей освободился. Бэгшоу дал Макею деньги на наем лодки, чтобы тот приехал сюда и начал переговоры с наследниками… Что он и сделал.

Меган произнесла, главным образом себе:

— Вы оказались правы, Роза. Иуда тут совершенно ни при чем… Понимаете? Он даже в тюрьме продолжал просматривать газеты с намерением кого-нибудь обмануть еще.

— Возможно, волки, — заметила Энн, — не в состоянии влезть в чужую шкуру.

— Интересно, сколько денег мистер Бэгшоу дал ему на лодку? — сказала Меган. — Он даже и здесь попытался выгадать: нанял бедную старую «Малую качурку» так дешево.

— Тут он ошибся, — заключила Энн. — Дальше, Криспин. А что хочет мистер Бэгшоу от Нейла Хэмилтона? Он собирается купить дом?

— И Тюлений остров? — расстроенно спросила Меган.

Брат кивнул.

— Он уже сделал предложение, — сообщила я. — По крайней мере, я полагаю, что предложение поступило именно от него. Через посредника. Поверив Ивэну, он, по-видимому, начал действовать еще тогда, когда тот находился в тюрьме.

И я рассказала им о том, что мне поведал Нейл.

Криспин снова кивнул.

— Да, это Бэгшоу. Он очень деятельный. Очевидно, Макей по-настоящему его заинтересовал. Сомневаюсь, что ему нужен дом. Ему необходимо что-нибудь гораздо большее: существует земля для постройки. Побережье и остров превратятся в аттракционы; вы знакомы с такого рода вещами — огромный «центр досуга», как он его называет, на морском побережье и гостиница люкс с курсом обучения гольфу…

— На мачере, — прошептала Меган.

— Так он называется? Полоска земли вдоль западного берега. Он показывал мне карту в поезде. Я пытался сказать, что острова такие красивые и курорт их уничтожит, но бесполезно. Знаю, это печально. Но что поделать?

— Неужели нельзя ничего предпринять? — воскликнула я. — Да, Нейл хочет все продать, и он дал согласие на опцион[35], но я сомневаюсь, что он будет рад узнать, какие изменения предстоят в этих краях. И наверняка существует способ все это остановить и подождать другого предложения.

— Судя по твоим словам, я сомневаюсь, — ответил брат. — Бэгшоу говорил мне об опционе. И как я понял, он платит очень много — гораздо больше той суммы, которую обыкновенно выплачивают за собственность подобного рода. Понятия не имею, каковы условия соглашения, но, как я уже заметил, он очень деятельный. Вот все, что мне известно.

— Но если мистер Бэгшоу разозлился на Ивэна Макея за то, что Ивэн явился сюда для того, чтобы совершить мелкий грабеж… И может быть, он — мистер Бэгшоу — боится, что это испортит его дело? А вдруг это соглашение не такое уж и обязательное, — с надеждой заявила я. — То есть если Ивэн мошенник, то он мог что-нибудь сделать не так с предложением мистера Бэгшоу…

— Скоро узнаем, — сказала Меган у окна. — Они возвращаются.

Не знаю, чего я ожидала по возвращении катера, но испытала облегчение, обнаружив, что нам больше не придется встречаться с Ивэном Макеем. Он не вернулся; по-видимому, его забрал с собой констебль. Катер аккуратно подошел к пристани и стал борт о борт с «Морской выдрой», строго к причалу. С катера сошел Нейл, и они вместе с сержантом двинулись к коттеджу.

На них, разумеется, бросился мистер Бэгшоу, у которого, по всей очевидности, было много чего еще сказать, но сержант спокойно обошел его и направился далее. Бэгшоу пошел рядом, разговаривая на ходу. Нейл остановился и поговорил с Арчи, а потом тоже стал подниматься к дому.

Сержант был краток. Спортивную сумку нашли, в ней оказалось полным-полно всякой всячины, главным образом серебро, часть китайского фарфора и другие предметы искусства, завернутые в полотенца и иные кухонные тряпки. Еще там оказались часы с камина гостиной. За исключением одной вазы, которая разбилась, и часов, которые тоже не восстановишь, все осталось в целости. Сумку Ивэн кинул на отмель, когда скрылся из виду за прибрежной скалой. Ее нашли лежащей на песчаном дне. И портрет дяди Фергуса тоже нашли. Он стоял за лодочным сараем, как я и сказала. Мистер Макей оказал помощь в поисках спортивной сумки и теперь едет на остров, дабы помочь полиции в их расследовании… И нет необходимости снова обыскивать «Малую качурку». Они вполне удовлетворены заявлением мистера Макея о том, что он не имеет отношения к нарушению таможенного закона, поэтому лодка может остаться здесь. Насколько он понял, именно мистер Бэгшоу дал деньги на ее наем, таким образом, если ему понадобится лодка, он вполне может ее взять.

Между прочим, сказал сержант Фрэзер, внезапно превратившись в человека, он крайне сожалеет, что помешал отпуску мисс Фенимор, и он надеется, что больше ничего ужасного не произойдет. Разумеется, мистер — или профессор — Хэмилтон будет позже вызван, а от мисс Фенимор и юных леди будут приняты заявления, но в данный момент он надеется, что мы все обо всем забудем и станем наслаждаться отпуском, а пока ему пора…

Я пожала ему руку и что-то пробормотала. Я опять думала о бессонной ночи и о том, сколько пришлось сказать и выслушать, прежде чем покой вновь пришел в башню из слоновой кости. К счастью, мистер Бэгшоу решил больше не говорить и отпустил сержанта восвояси. Из обрывков разговоров, которые я услышала, когда мужчины поднимались к коттеджу, я поняла, что он, мистер Бэгшоу, изо всех сил старался отмежеваться от подвигов Ивэна Макея, и теперь его волновало лишь одно: чтобы его оставили здесь, а катер ушел своим ходом.

Создалось впечатление, что отход катера послужил сигналом опустить занавес после окончания спектакля. Драма закончилась, тайна раскрыта. Осталась лишь группа обыкновенных людей, желающих продолжать жить своей обыкновенной жизнью. На мгновение конец горящего шнура коснулся их, и они вступили в соприкосновение с непривычным и неприятным подсудным делом. Но потом их оставили приходить в себя и надеяться, что ожоги со временем пройдут.

Арчи, что-то пробурчав, спустился к «лендроверу» и вынул из багажника чемоданы Криспина. Криспин, прихрамывая, следовал за ним, держа в руках свою драгоценную видеокамеру. Они отнесли вещи наверх в спальню, которую я им указала. Меган убирала со стола, а Энн скрылась в кухне, откуда вскоре послышался звук воды и донесся запах свежеприготовленного кофе. Мистер Бэгшоу, молчаливый и усталый, опустился в кресло, которое еще совсем недавно занимал Ивэн Макей, и уставился на золу в камине. В этой висевшей складками одежде, которая была ему как раз до того, как он попал в тюрьму, он выглядел нелепо, словно из него выпустили воздух, и как-то беззащитно.

Я тихо произнесла:

— Вы, должно быть, устали, мистер Бэгшоу. Скоро будет готов кофе, а потом, может, Арчи Макларен отвезет вас в деревню. Почему бы не отложить ваши дела с мистером Хэмилтоном на потом? Вам следует сначала отдохнуть. Простите, что не могу оставить вас у себя, но наверняка миссис Макдугал с почты поможет вам устроиться.

Он поднял голову, но глаз от камина не отвел. Создавалось впечатление, что разговаривает он с погасшим огнем.

— Я понятия не имел, что он замыслил. Совершенно ничего не знал. Они должны мне поверить.

— Они поверят. Я уверена. Если бы не поверили, вас бы тут не оставили, верно? Они же не думают, что Ивэн Макей замешан в это дело с наркотиками, в ином случае они бы забрали лодку для тщательного обыска. Вы же сами слышали, как они это сказали. Что случилось здесь, к вам не имеет никакого отношения.

Он перевел на меня взгляд:

— Я не могу опять возвращаться в тюрьму, мисс Фенимор. Я рассказал все вашему брату. Мы вместе ехали в поезде. Я еще тогда ему все рассказал.

— Да, я знаю.

— Он ведь спас меня, понимаете. Мы вместе попали в крушение, поезд сошел с рельс неподалеку от Кендала. Когда паровоз опрокинулся и началось крушение, на меня что-то упало. Не знаю что, там темно было. И ваш брат меня вытащил.

— Вот как? Я не знала. Какой кошмар. Вы были ранены?

— Нет-нет. Одни царапины да потрясение, вот и все. Но если бы он не вытащил меня… После того как он меня вытащил, все это свалилось, и я мог погибнуть. Там он и повредил себе ногу, но и потом он пытался помочь другим людям.

— Естественно, он же врач. Это его долг.

— А в госпитале выяснилось, что мы оба едем на Мойлу, и я решил подождать его, чтобы сопровождать, понимаете, ведь он нуждался в помощи. Нес его чемоданы и все такое. Когда его выпустили из больницы, он взял меня с собой в Глазго к своим друзьям. Они очень хорошо нас приняли. Оба врачи. Он — хирург-кардиолог, а она — Лаура — педиатр. Я забыл, вы наверняка их знаете. Вот я побыл сначала там, а потом поехал с ним. Это было все, чем я мог ему помочь.

— Вы отлично поступили. Уверена, что вы очень ему помогли.

— Но вы не понимаете… — Он выпрямился, в его голосе появилась горечь, он стал оживать. Грустные глаза засверкали. — Разве вы не понимаете, что, если бы я сразу поехал сюда — а я мог в субботу пароходом, — я бы остановил этого су… простите, этого глупого чертова… простите, Макея. Я бы не дал ему воровать и вешать полицию на наши шеи. Ведь сделка-то честная и совершенно обычная. Но что бы там ни говорилось в свое время, и ваш брат все знает, потому что я ему все рассказал, как я уже говорил, я понятия не имел, что происходит, иначе, уверяю вас, я бы не стал иметь с ним дело, особенно после двух лет тюрьмы, которые хочу поскорее забыть, и думаете, я бы позволил ему заниматься своими собственными делами, и портить мою сделку, и устраивать такой… шум?

— Кофе? — спросила Энн. Она появилась в дверях с подносом в руках и подошла к столу. — Молоко, сахар, мистер Бэгшоу?

— Да. Спасибо. И то и другое.

— А пончики? — спросила Меган, входя с тарелкой в руках. — Они потрясающие. Если бы я не была ученицей доктора Фенимор и поклонницей Хью Темплара, я бы сказала, фантастические. — Она встретилась со мной взглядом. — Да, простите меня, Роза, но вы забыли тарелку на подоконнике, и я не смогла удержаться и не попробовать, хотя честно пыталась. И я снова повторю литературно и образно: фантастические.

— О чем это вы? — спросила без интереса Энн, размешивая сахар в кофе для мистера Бэгшоу. — А вот и Арчи. Кофе?

— Спасибо, не возражаю. — Арчи спустился вниз по лестнице и взял кружку. — Половину. Мне лучше ехать обратно. Спасибо. Вы со мной поедете, леди? А вы? — Эти слова были обращены к мистеру Бэгшоу, который, взглянув на меня, кивнул.

— Я согласен. Согласен с вами, моя дорогая. Не буду больше навязывать вам свое общество. Вы явно устали, и я полагаю, что ничего хорошего сегодня уже не сделаешь. Вам надо отдохнуть и прийти в себя. Мистера Хэмилтона все еще нет? Я свяжусь с ним, и, может быть, мы увидимся позже. Вы были очень добры, и я навещу вашего брата до отъезда в Лондон. — Он с усилием поднялся со стула и поставил кружку на стол. — А когда я здесь все построю… ваш брат расскажет вам, какие у меня планы… вы с братом будете всегда здесь желанными гостями. Я лично прослежу, чтобы все лучшее на Мойле было предоставлено вам.

— Большое спасибо.

Он протянул руку, и я пожала ее.

— Передайте мои наилучшие пожелания вашему брату. Надеюсь, что его нога скоро заживет. — В дверях его, по-видимому, осенила мысль, и он остановился. — Да, лодка. Получается, что лодка теперь на мне, а я и не знаю, что с ней делать, во всяком случае, не здесь. Если вам с вашим братом она понадобится — бесплатно, само собой, — пользуйтесь ею на здоровье. Потом просто оставьте ее здесь. Я придумаю, как забрать ее и вернуть на место. Брат ваш хромает, поэтому лодка очень может пригодиться.

— Спасибо, спасибо большое.

Вообще-то, я рассчитывала на лодку Нейла, которую он сам бы и вел, но мне показалось неудобным говорить об этом. Поэтому я лишь поблагодарила мистера Бэгшоу еще раз и затем смотрела ему вслед, когда он направлялся к «Морской выдре», где Нейл возился с мотором. Они обменялись несколькими словами, и Нейл показал пальцем в сторону Тагх-на-Туир. Потом они пожали друг другу руки. И мистер Бэгшоу забрался в «лендровер». Автомобиль двинулся в путь вверх по холму.

Девушки вышли из кухни.

— Не беспокойтесь, — произнесла Энн, — мы уходим. Поболтайте наконец с братом и отдохните. Длительный сон вам определенно не повредит. Пошли, Мег.

— Но Арчи уехал, — заметила я.

— Знаю. Я сказала ему, что мы пойдем пешком. Хотите — верьте, хотите — нет, но день только начался, и мы хотим устроить себе пикник. Хотим дойти до мачера.

— Пока он на месте, — бросила Меган. — Еще не начали летать мячи для гольфа. Как вы думаете, поплавать сейчас можно?

— Не знаю. Спросите Нейла.

— Я говорю не о приливах. Просто мы хотим поплавать голышом. Купальники забыли.

— Все равно не знаю, но желаю вам успешно это проделать. Спасибо за помощь. Приходите когда хотите.

— С удовольствием, — ответили они. — До свидания.

Выйдя из дома, Меган обернулась и тихо прошептала:

— Фантастические!

— Чего? — спросила Энн.

— Ничего, — ответила Меган. — «Хоть розой назови ее, хоть нет». Пошли.

И они стали спускаться к «Морской выдре», на которой, склонившись, находился Нейл. Они немного поговорили, после чего Нейл спрыгнул на причал и пошел к коттеджу. Девушки остались ждать.

Он заглянул в дверь:

— Роза, ты как себя чувствуешь? Ты столько пережила за это утро.

— Мы все пережили. Да, спасибо, я хорошо чувствую себя. Что будем делать теперь?

— Ничего, не сегодня. Они меня вызовут. Попытайся обо всем забыть и выспись. Я возвращаюсь к Тагх-на-Туир и забираю девушек с собой. Таким образом они быстрее доберутся до мачера. Так что до свидания.

— Придешь вечером ужинать? Я была бы рада.

— Я тоже. Если ты действительно хочешь…

— Конечно. Мне совершенно нечего делать, а Криспин привез кое-какую еду, поэтому ужин будет приготовить нетрудно. К тому же я хочу тебя о многом расспросить, прежде чем обо всем забыть.

— Тогда приду с удовольствием. Около семи?

— Да. И… Нейл.

— Да?

— Меня, конечно, это не касается, но что мистер Бэгшоу сказал о доме? О продаже, я имею в виду?

— Ничего. Мы договорились встретиться завтра, и я ему все покажу. Только давай и об этом забудем на время, хорошо? Значит, в семь вечера. До свидания.

Глава 19

Был поздний вечер. После такого взрывного начала день прошел мирно. Никто не заходил к нам. Я выспалась, а потом целый день, во время которого сияло солнце и дул ветерок, мы с Криспином разговаривали, бездельничали, снова разговаривали, до тех пор пока он не выложил все свои новости, а я не сообщила ему все, что я знаю о Мойле. Я приготовила легкий ужин: холодный цыпленок, ветчина, салат, обещанная клубника и сыр, который привез брат. Нейл принес из сарая шезлонги и поставил их на траву рядом с дверью коттеджа. Мы пили там кофе, а на камнях у берега пенилось море, и «Морская выдра» покачивалась рядом с «Малой качуркой».

— Какой он славный. — Я рассказала им, что мистер Бэгшоу предложил нам свою лодку. — Только я понятия не имею, как с ней обращаться, и думаю, что Крис тоже. Ты умеешь?

— Могу попытаться, — ответил брат. — Если Нейл преподаст мне пару уроков вождения, мне тогда не придется много ходить. Так что судно очень кстати.

Нейл засмеялся:

— Судно вести нетрудно, только боюсь, что тебе придется больше двигаться, чем ты предполагаешь. На него надо все время забираться, и, даже если ты станешь перебираться с надувной лодки, несколько дней тебе и это будет трудно. Нет, лучше забудьте о «Малой качурке», хотя бы на время, пока мы с Арчи ее не починим. Там есть свежие повреждения. Ивэн, должно быть, задел ее, когда пробирался по отмели за той прибрежной скалой. К тому же есть моя лодка, и я с радостью отвезу вас туда, куда только пожелаете.

— Спасибо, — поблагодарил его Криспин. — Эта идея мне больше нравится.

— С послезавтрашнего дня я в вашем распоряжении. — Нейл поставил чашку на траву рядом со своим стулом. — Я уже говорил Розе, что договорился показать Бэгшоу дом. Я не знаю, надолго ли он приехал на Мойлу, но он, естественно, захочет посмотреть все. Что же касается меня, то чем скорее, тем лучше, если это все-таки произойдет.

— «Если это все-таки произойдет»? Ты что, поменял свое решение?

— Не знаю, — со вздохом ответил Нейл.

Голос у него был усталым и унылым. Я решила, что это из-за недавних событий, которые доставили Нейлу больше неприятных минут, чем мне, но потом пришла к выводу, что на его настроение оказывает влияние что-то еще. Он посмотрел на Криспина.

— Узнав от тебя о его планах, я понял, что он не тот покупатель, которого я искал. Но похоже, теперь все зависит только от него. Остается лишь надеяться, что это место не соответствует его стандартам.

— Да, проблема, — согласился Криспин. — Ты бы мог договориться с посредником, что сдаешь дом только на зиму, потому что летом он тебе самому понадобится, но, так как ты преподаешь в Австралии, это вряд ли возможно. Тебе действительно остается только продать поместье.

— В Сиднее я больше не работаю. В следующем году я переберусь в Кембридж. Так что твое решение проблемы, Криспин, очень даже подойдет, если только можно будет как-нибудь уладить дело с опционом.

— А почему ты передумал? — полюбопытствовала я.

Наступила тишина, которая почему-то стала столь напряженной, что казалось, она вот-вот взорвется, не дождавшись, когда он наконец заговорит.

— Из-за тебя, — ответил он.

Я уставилась на него.

— Из-за твоих слов, которые ты сказала за ужином. Ты так говорила об этих краях, башне, мачере, этой бухточке с выдрами. И об Эйлеан-на-Роин… Они всегда были рядом со мной: и тюлени, и птицы, и даже малые качурки, хотя я никогда их и не видел, но ты так говорила о них… — Он запнулся. — Будто эти края принадлежат им. И если задуматься, ведь так оно и есть. Я был маленьким, когда был здесь в последний раз, и все забыл… Потом вернулся и увидел все снова вместе с тобой… — Он опять запнулся, потом добавил таким тоном, будто стыдился в чем-то признаться: — Когда ты рассказывала о ночи, которую провела на острове, и о качурках, я понял, что они действительно много для тебя значат. Наверное, такое ощущение испытывают только истинные поэты.

Я промолчала. А Криспин улыбнулся.

— Поэтому, когда Криспин поведал нам о планах Бэгшоу… я так понял, что Бэгшоу очень подробно тебе все рассказал в поезде?.. Я понял, что должен отказаться от продажи, если получится. Но как?

— Может, дом ему не понравится, — предположил Криспин. — Вдруг завтра произойдет протечка: крыша худая, а на островах практически невозможно найти рабочих, которые в состоянии починить дом. Все mañana[36], или как это на гэльском?

Нейл расхохотался:

— Нет такого слова в гэльском. Это уже при крайней необходимости. Еще какие предложения?

— Оставь его ночевать, — предложила я, — и угости отвратительным ужином, пожаловавшись на то, что на Мойле очень трудно достать продукты и что каждую ночь электричество отключается.

— Весь абсурд заключается в том, — медленно проговорил мой брат, — что он мне очень нравится. Да, он нахальный и полон идей, которые любому другому покажутся кошмарными, но он неплохой парень, к тому же провел два ужасных года в тюрьме. И я искренне верю ему, когда он говорит, что погряз в этом деле прежде, чем понял, что происходит. Я имею в виду дело Прескотта. Может быть… нет-нет, я говорю чушь.

— Ничего подобного. Мне самому он нравится. Продолжай, — попросил Нейл.

— Во-первых… мне ничего не известно о шотландских законах, но вполне возможно, что этот опцион тебя вовсе ни к чему не обязывает. Таким образом, все проблемы исчезают сами собой, за исключением того, что делать с домом. Но мне представляется, что если ты покажешь мистеру Бэгшоу все… то есть всю красоту, как она есть: птиц, тюленей, цветы на мачере… и попытаешься объяснить ему, что толпы отдыхающих уничтожат все, за что они, как предполагали, заплатили… Может так случиться, что он передумает и решит поискать себе что-нибудь более подходящее?

— Может, ты и прав, но не стоит сильно на это рассчитывать, — заметил Нейл. — У меня такое чувство, что для него эти края очень соблазнительны. Нам остается только верить, что опцион не содержит в себе воды, а о будущем позвольте заботиться мне, в случае если Бэгшоу сдаст позиции и уберется домой. Я не предполагаю, что с легкостью выйду из положения. От дома избавиться трудно, даже последовав твоему предложению. Да, края здесь красивые. Может быть, хоть это поможет… Ты так говоришь, словно знаешь, что поможет. Ты был здесь прежде?

— Нет. Роза рассказывала. И очень поэтически. Не могу дождаться, когда увижу качурок. Но они могут подождать и до завтрашней ночи. И если судьба их решена, то мы совершим что-то вроде грустного паломничества.

— Ждать не обязательно, — заявил Нейл. — Мы можем отправиться прямо сейчас, если вы не устали. В конце концов, прошлую ночь ты провел в поезде. А о ноге не беспокойся. Поплывем на лодке. Сейчас прилив, и на остров не переберешься, да и в любом случае тебе не удастся перейти через дамбу с твоей ногой. Ты правда хочешь? А ты, Роза?

— Я уже отдохнула. И чувствую себя прекрасно. Так что с удовольствием.

— Тогда пошли, — сказал Нейл, поднимаясь. — Сомневаюсь, что в гэльском вообще существует такое слово — отдых.

И они там были. Ни звука не раздавалось с тюленьих камней, а птицы вскрикивали лишь изредка, сонно и откуда-то издалека. Но качурки там были, они ждали наступления ночи. Медленно смеркалось, опускалось покрывало ночи. Мы сидели некоторое время рядом с палаткой Нейла в полной тишине, лишь море бежало медленно, да легкий ветерок чуть шелестел травой. И наконец песнь началась.

В этих тягучих спокойных сумерках это пение казалось таким нереальным, таким романтичным, что оно волновало душу. Мы сидели не шевелясь. Все молчали. И внезапно начался полет. Темные пятнышки кружились и ныряли. Время от времени какая-нибудь птаха подлетала совсем близко, и в этой тишине казалось, что их крошечные бархатные крылья — это хлопья самой темноты, которые такие легкие, что вот-вот их унесет в море.

И вдруг чары разрушились. Нейл неожиданно вскочил, будто на пружине, выругался и начал яростно тереть лицо и волосы. Потом он исчез в глубине палатки, нам было слышно, как он там возится.

Я вернулась с небес на землю и почувствовала, что и лицо, и руки, и волосы горят и болят, словно я только что вылезла из крапивы. Как только ветерок стих, на нас напала мошка, и очень злобная. Орляк неподалеку, по-видимому, просто кишел ею. И качурки, выбравшись из своих нор, потревожили ее. Мошка заполнила воздух наподобие жалящей пыли.

Криспин медленно и с трудом поднялся и тоже стал себя тереть и отмахиваться. Нейл выполз из палатки с маленькой пластиковой бутылочкой в руке.

— Вот. «Кыш их», — объявил он.

— Я пытаюсь, но они не обращают никакого внимания! — вспылил Криспин.

Я расхохоталась:

— Так называется средство от мошки, балда. Быстрее. Намажься.

— После тебя. Послушайте, Роза, Нейл… это было просто сказочно, я бы ни за что такое не пропустил, но, может быть, мы сейчас пойдем отсюда, а придем в другой раз, когда будет ветер в пять баллов?

Я протянула ему бутылку:

— Я согласна. Надо было предупредить тебя. В это время года, когда ветер стихает, на стражу выходят защитники острова. Нейл, ты идешь?

— Минуточку, — ответил Нейл.

Он закрыл палатку и тремя большими шагами добрался до того места, где я ждала Криспина, чтобы помочь ему спуститься.

— Простите, — извинился он и, крепко обняв меня, расцеловал в обе щеки. — Вот. Так я тебе благодарен. Ты только что показала, что мне делать завтра. А теперь бежим прочь с этого страшного острова и оставим качурок в покое.

Глава 20

— Буду с вами откровенен, — произнес мистер Бэгшоу действительно откровенным тоном, — работы предстоит много, а вы говорите, что строительство здесь предпринять трудно?

— Почти невозможно, — ответил Нейл.

— Но время и деньги, и все получится? Хорошая бригада из Глазго, снабжение строительными материалами. Они поживут временно в доме, пока не устроятся. Можно и временные домики поставить близ берега… Все это можно организовать.

— Погода вот только, — промямлил Нейл.

Мы стояли на бельведере, откуда был виден северный край мачера и освещенная солнцем башня на острове. Слева у пирса качалась лодка Нейла, на корме которой сидел Криспин и удил рыбу.

День тянулся долго. После завтрака приплыл Нейл на «Морской выдре» и забрал нас с Криспином к себе. Чуть позже Арчи привез на «лендровере» мистера Бэгшоу, и начался инспекционный обход владений. По просьбе Нейла я сопровождала их обоих, когда они осматривали дом, а потом предложила им что-то вроде ланча на кухне. Я еще раньше сделала сэндвичи с остатками холодного цыпленка и ветчины и прихватила с собой сыр и фрукты. Криспин уже перекусил и ушел наслаждаться мачером. Он заверил нас, что прекрасно справится сам. Мы отпустили его и занялись безнадежным отговариванием мистера Бэгшоу.

Ничто не помогало. День стоял прекрасный и солнечный, и дом не желал выглядеть ни удручающе, ни просто заброшенным. Хотя дважды я привлекала внимание Нейла к влажным пятнам на потолке, а Нейл уныло ответил что-то о состоянии крыши и бросил на мистера Бэгшоу быстрый тревожный взгляд. При виде ужасного состояния задней части дома мистер Бэгшоу лишь поджал губы и упомянул о прекрасном архитекторе, который, очевидно, только для того и существовал, чтобы воплощать в реальность все мечты мистера Бэгшоу. Ну а заросший сад оказался вообще не проблемой. Все эти кусты, как они там называются, заявил мистер Бэгшоу, с энтузиазмом обозревая рододендроны, просто надо обрезать, да и к чему вообще сад, когда есть такой вид?

И мачер, конечно, поставил точку над «i». К нашей с Нейлом ярости, он выглядел совсем как на идиллической открытке с видом острова. Длинная изящная линия белого, как молоко, песка, за которой море переливалось красками бирюзы, бледного нефрита и индиго. Далекие скалы отбрасывали фиолетовые тени точно так, как на классических пейзажах. И четыре мили побережья между белым песком и зелеными холмами вересковой пустоши занимал дикий луг, который по-гэльски называется мачером. Между крошечных белых и желтых цветочков лапчатки, маргариток и таволги проглядывал торф. Чуть выше простирался следующий пласт, слепящий глаза от обилия дубровки и желтого погремка. Еще дальше колыхались на ветерке дикие маргаритки, пупавка, крестовник, черный василек, яркая ястребинка, кружевной земляной каштан и дикий кервель, ну и элегантные круглолистные колокольчики — колокольчики Шотландии.

Наверняка они начинают цвести не одновременно, но создается впечатление, что на мачере все расцветает мгновенно. А аромат, смешанный с запахом моря и водорослей у края берега, — просто незабываемый. Да, невозможно изгладить из памяти летние ароматы островов.

Мистер Бэгшоу, как и ожидалось, пребывал в экстазе. Купание, солнечный берег, фотографии в буклетах, водный спорт, и да, будут и сырые дни, но в деревне его уверили, что телевещание отличное, да и он сам вчера вечером смотрел телевизор, а будет еще и ночная жизнь, центр досуга, дискотеки…

Наконец мы вернулись в сад и на бельведер. Мистер Бэгшоу не заметил Эхо с Нарциссом, печально глядящих на нас со своих заросших постаментов. В ином случае он наверняка придумал бы что-нибудь еще. Взгляд его был устремлен на красочную панораму в обрамлении деревьев в конце бельведера.

— Это руины башни, — пояснил Нейл. Голос его звучал устало и мрачно. — Крепость железного века. Ее вам не разрешат сносить.

— Ну конечно. Но ведь это еще один аттракцион. Культурный, — сказал мистер Бэгшоу. — Плюс еще один берег. Что-то романтическое есть в этом острове, мне кажется. Вы согласны со мной?

— Разумеется. Но приливы, а пролив очень опасный.

Минуту помолчав, мистер Бэгшоу устремил на него яркие проницательные глазки.

— У меня создается впечатление, что вы не хотите продавать. Я не ошибаюсь?

Нейл колебался:

— Да, наверное. Я понимаю, что мне придется это сделать, но… нелегко представить, как… э… изменится место, которое знаешь и любишь. А то, что предлагаете вы, мистер Бэгшоу, изменит облик всего острова. Мне не хотелось бы чувствовать, что я виноват… то есть я хочу сказать…

— Да, я понимаю. Но весь мир меняется, каждый день, — с искренностью возвестил мистер Бэгшоу, — и это место со временем изменится. Люди ездят отдыхать, и они любят чистый воздух и море и хотят повеселиться. И если мы предоставим им все это тут, то сюда поплывут и деньги, ведь так?

— Значит, вы хотите утвердить опцион?

— Ничто этому не мешает.

— Что ж, значит, так. — Нейл встал со стены, на которой сидел. — Но не хотите ли осмотреть и островок? Я могу сию же минуту отвезти вас туда, к птичьим скалам, и, если пожелаете, можем вас там оставить, чтобы вы познакомились и с берегом, и с башней.

Мистер Бэгшоу принял предложение с благодарностью. И вот мы все на «Морской выдре» поплыли к Эйлеан-на-Роин. Взвились тучи кричащих птиц, к удовольствию, правда по разной причине, Криспина и мистера Бэгшоу. Нейл медленно вел лодку вдоль мачера к соколиной скале. Потом, так же медленно, пошел обратно. Из-за шума мотора разговаривать было трудно, и мистер Бэгшоу погрузился в глубокое раздумье. Я налила в пластиковые кружки чай из термоса и стала наслаждаться красками надвигающихся сумерек и радостью, написанной на лице брата.

Около половины седьмого ветер стих, и тут же яркий день погас. До темноты было еще далеко, но целый день собиравшиеся облака начали выстраиваться на западе, а за ними все ниже садилось солнце. В сумерках очертания берега потускнели, а море посерело.

Нейл оглядывался вокруг с выражением довольства на лице. Мотор стал постепенно глохнуть, и лодка мягко подошла к берегу Эйлеан-на-Роин. Нейл выпрыгнул и помог мистеру Бэгшоу сойти на берег.

Я приготовилась вставать, но он покачал головой.

— Подожди минутку. — Затем мистеру Бэгшоу: — Может, пойдете вперед и посмотрите, пока не стемнело? Пользуйтесь временем. А я на несколько минут сплаваю к лодочному сараю кое-что сделать. Хорошо?

Мистер Бэгшоу согласился, и «Морская выдра» отошла на середину канала. Мистер Бэгшоу быстрым шагом стал подниматься к башне, а Нейл повернул лодку и направил ее не к лодочному сараю, а к побережью, где находилась бухточка Срединный Дом.

Бухта была узкая, с каменистым треугольным берегом, служившим причалом, по обеим сторонам которого нависали скалы. Мы легко подошли к берегу и привязали лодку к кольцу, которое, как сообщил Нейл, он сам вбил в щель в скале много лет тому назад. Мотор стих, и наступила тишина.

— Насколько я понимаю, — заговорил Криспин, — вы решили предоставить возможность защитникам нагорья провести за вас всю работу?

— Только сделать предложение, — ответил Нейл.

— Они уже здесь его делают. — И я замахала руками. — Где средство?

— В каюте. Я никогда не забываю его.

— И понятно почему. — Криспин тоже стал махать руками. — Но достаточно ли его будет? Не «Кыша», а предложения?

— Я думаю, ему хватит времени, чтобы поразмыслить. Он наверняка разозлится на меня, но, может, хоть это поможет.

— Ты думаешь, он останется? — спросила я, вдыхая запах средства от мошки.

— Понятия не имею. Нам остается только ждать, а там увидим.

И мы стали ждать.

Когда мы наконец вернулись на Эйлеан-на-Роин, мы чуточку испугались, но, наверное, так нам было и надо. Как только начало смеркаться, поднялся милостивый ветерок и начал шуршать в орляке, но мы были уверены, что разъяренный и перепуганный мистер Бэгшоу ждет нас у дамбы, потирая укусы от мошки, согласный на все, только чтобы не видеть этот остров снова. Но его не было, а когда мы стали его звать, ответа не последовало.

— Они загнали его на скалу, и он упал в море, — предположил Криспин.

Но никто даже не улыбнулся. Для такого человека, как мистер Бэгшоу, который никогда не был в подобных местах и к тому же только что перестал вести ограниченный образ жизни, скалистый остров, да еще в полутьме, представлял собой реальную опасность.

— Я дважды идиот! — воскликнул Нейл. — Пошли его искать. Криспин, ты лучше останься. Привяжи, пожалуйста, лодку. Пошли, Роза.

И быстро полез вверх, я за ним. У палатки мы на всякий случай остановились.

— Если бы он был здесь, то услышал бы нас, — заметил Нейл. — Вы здесь? Мистер Бэгшоу?

Молчание. Он распахнул полы палатки, но там было пусто.

— На скале кричат чайки. — Меня охватило дурное предчувствие.

— Только несколько. Не бойся, ничего с ним не случилось, я уверен. У него с мозгами все в порядке. Пойду вон туда, я лучше знаю этот остров. А ты иди вниз, к тюленьим камням, и осторожно. Мистер Бэгшоу! Где вы?

Он пошел и скоро исчез в надвигающейся темноте.

У моря ветер дул сильнее, волны с шумом били о камни. Закричали и взмыли вверх испуганные мною птицы. Глаза мои уже привыкли к полумраку, но по неровной земле шагать приходилось осторожно. Пару раз я слышала, как кричит Нейл, но потом шум ветра и моря заглушили его голос. На этот раз я не стала прислушиваться к странным ночным звукам острова. Я спешила, стараясь не поддаться сверхъестественной магии одинокого места Нагорья, где гуляют привидения всех погибших, а тени заставляют вашу кровь холодеть в жилах. Я добралась почти до тюленьих камней, когда нашла его. Сперва я его услышала. Я предполагала, что услышу стон или крик о помощи, но стоящая на коленях, ссутулившись, крошечная фигурка лишь с нетерпением шикнула на меня. Он рассматривал что-то на земле.

— Мистер Бэгшоу! Слава тебе господи! Я так испугалась… Вы как?

— Тише, девочка! Не кричи так! Я нормально, но здесь птичка, у нее сломано крыло или еще что-то, а вы ее напугаете, если станете так кричать… Осторожнее, идите медленнее… Вот, посмотрите.

Я посмотрела. Внизу, рядом с разрушенной кроличьей норой, лежала еле различимая во тьме маленькая черная птичка, наполовину заваленная землей и кусками торфа. Из-под обломков торчало изящное узкое крыло, которое слабо шевелилось. Тельце птицы дрожало, а лапки, засыпанные землей, все еще пытались выкарабкаться. Но птица оказалась в западне. С одной стороны находилась кроличья нора, а с другой — торфяная насыпь. Осыпавшийся недавно песок упал прямо на птицу, и она провалилась в яму, как мяч для гольфа в лузу.

Мистер Бэгшоу даже не пытался дотронуться до нее. Он отступил на шаг.

— У нее сломано крыло… — начал он.

Я опустилась на колени и стала осторожно разгребать песок. Этот песок был такой легкий и нежный, что убирать его было нетрудно.

— Глядите, — произнесла я, — другое крыло шевелится. Значит, целое… Наверное, вообще не поранено. Она, вероятно, как раз выбиралась из норы, когда часть берега обвалилась прямо на нее. Кажется, это случилось недавно.

— Недавно. Это я виноват. Мне послышались какие-то странные звуки из-под земли, и я подошел поближе к кроличьей норе. Чуть локоть не сломал в этой темноте.

— Да. Простите. Глупо было с нашей стороны уехать таким вот образом, но понимаете… мы надеялись…

Я замолчала. Как я могла объяснить ему, на что мы надеялись?

— Ничего, — ответил мистер Бэгшоу. — Но как нам освободить эту птичку? Если убрать песок осторожно… да, вот так. И что она, кстати, делала в кроличьей норе? Вот, вот… Я знаю птиц. Я люблю их. В детстве у меня были голуби, а мой дедушка разводил канареек. В те времена их разводили для того, чтобы определять, где в шахтах происходит утечка рудничного газа. Я ему помогал. Он держал их в подъемной клети. И всегда, когда начинал работать мотор, поднимавший кабину из шахты, они начинали петь… — Он говорил почти шепотом, одновременно убирая землю и торф с птицы. Я отбрасывала их в сторону. — Кажется, вы правы, с крыльями все в порядке. Но… ваш брат идет. Хочет проверить, сумеет ли ходить в такой тьме.

— Что случилось? — спросил прихрамывающий Криспин.

Нейл, по-видимому, тоже нас услышал. Я увидела, как он спускается к нам.

— Птица, на земле. Наверное, ласточка. Она не может лететь. Я решил, что она ранена, но ваша сестра говорит, что нет.

— Ласточка? В этих краях?

И действительно, когда серповидные крылья расправились и нашим глазам предстал белый крестец, можно было подумать, что мистер Бэгшоу прав.

— Это малая качурка, — сообщила я. — Раньше я ее не видела так близко, но она такая. И ее засыпало. По крайней мере, я надеюсь, что это единственная беда.

Отложив костыль, Криспин встал на колени. К нам присоединился Нейл и начал задавать вопросы. Я быстро ответила:

— Все в порядке. Он здесь. Несчастье случилось с одной из твоих качурок, вот и все.

Криспин спокойно говорил мистеру Бэгшоу:

— Роза права. Я не думаю, что птица ранена. Может, лучше вытащить ее и подбросить в воздух?

Он протянул руку, но я остановила его:

— Мистер Бэгшоу знает, как обращаться с птицами. Пусть он это сделает.

Брат поднял глаза. Я видела, что он колеблется, но потом он отодвинулся в сторону и встал на ноги.

— Что ж, давайте, мистер Бэгшоу. Это же ваша птица?

— Конечно.

Я почувствовала, как Криспин рядом расслабился, когда мистер Бэгшоу подложил ласковые ладони птице под грудь, расправил ей крылья и со знанием дела покачал крошечное существо. Птица и не пыталась бороться. Она выглядела такой малюсенькой и хрупкой в его руках, словно крошечная летучая мышь с бархатными крылышками. И я опять почувствовала резкий химический запах, который источала башенная стена.

— Нет, вы подумайте! — с восхищением воскликнул мистер Бэгшоу. — Эта маленькая поганка обгадила меня.

Криспин расхохотался:

— Если это попало вам на одежду, придется развести из нее костер. Запах этот ни за что не выветрится. Теперь надо подойти к краю…

И он пошел вперед по торфу. В этой части острова скалы низкие, а неподалеку в море торчат окруженные белой пеной прибрежные скалы.

В нескольких футах от края мы остановились.

— Достаточно, — скомандовал Криспин. — Кидайте ее прямо в море.

Мистер Бэгшоу обернулся и уставился на него. Его лицо казалось белым пятном в темноте. Я увидела, как он раскрывает рот, чтобы выразить протест.

— Давайте, — приказал мой брат. — Быстрее. Там ее место. Это же малая качурка. Они только гнездятся на берегу, а живут на море. Это правда. Они следуют за кораблями и умеют плавать. Эта крошка может летать повсюду… повсюду, куда только тянется море. Кидайте ее.

— Начальник тут вы, доктор, — ответил мистер Бэгшоу и бросил птицу.

Птичка сделала кульбит в воздухе, пару раз перевернулась, словно мотылек на сквозняке, а потом нырнула к морю. Еще несколько секунд мы видели ее — мчащееся пятно, черное на фоне ослепительно-белых бурунов, а затем оно исчезло, пробивая себе путь к открытому океану.

Мистер Бэгшоу глядел на свои сложенные руки, будто он до сих пор держал птицу.

— Я бы сам этого не сделал. Я бы не поверил, если бы вы мне не сказали. Голубь такое может, да, но чтобы эта щепочка… Как она называется?

— Малая качурка. Их еще называют Птенцами Матушки Кэри. Птицы штормов. Очень маленькие, очень сильные, очень выносливые. Как я уже говорил, всю свою жизнь они проводят на море и прилетают на берег только для того, чтобы вывести птенцов.

— И они гнездятся на этом острове?

— Да. — На этот раз ответил Нейл, а я добавила: — Это ее вы услышали, мистер Бэгшоу. Должно быть, у нее гнездо в этой норе. И из-под земли до вас донеслось пение птицы, сидящей на яйце. У них бывает только одно яйцо. Они поют каждую ночь. А ее партнер прилетает с моря и сменяет ее. Обычно они ждут, когда станет совсем темно.

— Вы не говорили. — Несколько мгновений он глядел на сгущающуюся темноту на западе, наполненную звуками моря, а потом он обратился к Нейлу: — Вы не говорили мне.

— Нет. Мы хотели сохранить их в тайне, потому что они очень редкие и уязвимые, когда находятся на земле.

— Понятно. И о тюленях вы мне не рассказывали. Вам известно, что на том конце, где камни, полным-полно тюленей? И с детенышами.

— Да, мне это известно. Остров называется Эйлеан-на-Роин, что означает Тюлений остров. Они живут здесь с тех пор… еще до того, как здесь появилась башня. Задолго до того, как в железном веке сюда явились люди.

— Понятно, — повторил мистер Бэгшоу. — Я не знал, что могу… Вот что… — и не закончил, а вместо этого спросил: — Вы починили судно?

— Да, спасибо. Думаю, нам пора возвращаться. Отвезу всех домой, пока ветер не покрепчал. Поехали? Вы сумеете различить дорогу, сэр?

— Сумею. А вы дайте руку доктору. И не называйте меня сэр, меня зовут Хартли, но обычно я откликаюсь на Харта. Теперь послушайте… — Это он говорил по пути к лодке. — Я не знаю, есть ли в деревне место, куда бы я мог пригласить вас поужинать, но, если есть, прошу вас принять мое приглашение.

— Сомневаюсь, что есть, — сказала я. — Гостиницы нет точно, и не думаю, что вы сможете принять еще троих в том месте, где вы остановились. Но ведь мы можем поужинать и у меня в коттедже. Я все приготовлю. Давайте вернемся туда, и я что-нибудь придумаю.

— А потом я отвезу вас домой на лодке, — добавил Нейл.

Мы дошли до дамбы. Мистер Бэгшоу остановился и повернулся к нам:

— Я бы не сказал, что в восторге. Но все равно очень вам благодарен за этот день. Мне все понравилось, и этот остров… редко представляется такое удовольствие. Я увидел больше, чем ожидал.

Наступила ощутимая тишина. Нейл шагнул вперед и протянул руку мистеру Бэгшоу, чтобы помочь ему забраться в лодку.

— Я думаю, что мы все не ожидали того, что случилось, — сказал он. — Вы понимаете, Харт? Тогда поехали.

Глава 21

Хороший был ужин. Так как на Мойле все знают все и Арчи Макларен, разумеется, оповестил каждого о вчерашних событиях, да и мистер Бэгшоу не скрывал своих планов, миссис Макларен, предположив, что он останется на ужин в Большом доме, а потом вернется в пансион на судне, решила помочь и прислала к Нейлу утром Арчи с пакетом свежей — очевидно, выращенной на гидропонике — фасоли, яблочным пирогом ее собственного приготовления и полудюжиной булочек. Нейл отнес продукты мне, и я приготовила на ужин фасоль с ветчиной и с сыром, который взяла из своих припасов. Яблочный пирог был подан на десерт.

Мистер Бэгшоу, поглощая пищу с огромным энтузиазмом, заявил, что давно не ел такой вкуснятины. Больной вопрос продажи дома даже не затрагивался. Нейл, до сих пор выглядевший усталым, говорил мало; и беседовали главным образом мистер Бэгшоу и Криспин. Первый явно считал моего брата знатоком птиц и задавал кучу вопросов о качурках. Криспин, в свою очередь, проявил интерес к давно забытому искусству разведения канареек. Эта тема естественным образом перешла к воспоминаниям мистера Бэгшоу о своем детстве, которое проходило в каком-то далеком поселке горняков, неподалеку от Дарема. Поэтому ужин прошел приятно и гораздо легче, чем я ожидала.

Нейл помог мне убрать со стола и приготовить кофе. В ожидании момента, когда закипит чайник, он тихо сказал:

— Не знаю, как тебя и благодарить. Сам бы я не справился.

— Не за что. Ты не знаешь, он не собирается уезжать завтра?

— Да. Я предлагал ему остаться ночевать, так как думал, что нам есть что обсудить, но он ответил, что хочет вернуться в деревню, чтобы утром успеть на паром. Так что сама догадывайся. Но…

Он запнулся.

— Но?

Он устало пожал плечами:

— Что бы там меня ни ожидало, я бы очень хотел, чтобы это место осталось таким, как и прежде. Тетя Эмили называла дом своей башней из слоновой кости. — Он хмыкнул. — Такая нужна каждому. Их мало осталось.

— И стоят дорого.

— В том-то и дело. Может, удастся откупиться от него, если только он согласится. Давай я возьму поднос.

— Сама донесу. Нейл, Криспин привез коньяк. Он в буфете, а где рюмки, тебе известно. Как тебе эта идея?

— Отлично.

Я отнесла поднос в комнату и раздала всем по чашке с кофе.

— Простите, но только растворимый. Вам как, мистер Бэгшоу?

— С молоком и сахаром, пожалуйста. Спасибо.

— И спасибо Криспину за коньяк, — произнес Нейл, ставя на стол рюмки.

— То, что доктор прописал, — отозвался мистер Бэгшоу и весело расхохотался своей шутке. — Спасибо. Достаточно. А теперь… — Сделав глоток, он поднял свою рюмку и, обращаясь ко мне, проговорил: — Я не собираюсь произносить речь, ребята, да и не знаю, как это делать, но кое-что хочу вам сказать. Прежде всего, я очень рад, что приехал сюда и познакомился с вами, ребята. Не могу сказать, что вчерашнее происшествие доставило мне радость, и, Нейл, простите меня за этого крысенка Макея, но я не предполагал… а вы так хорошо меня приняли и не держите на меня зла за то, в чем я не виноват. Поэтому спасибо вам всем и особенно вам, мисс Роза, за это.

И он жестом указал на стол.

— Пожалуйста, — улыбнулась я. — А говорили, что не умеете произносить речи. И так хорошо сказали.

— Я еще не закончил. — Теперь он смотрел на Нейла. — Вам всем известно, зачем я приехал сюда и что я хочу устроить на острове курорт. Места здесь замечательные, и курорт здесь можно построить. Можно, это точно! Но есть два препятствия.

— Какие? — спросил Нейл.

— Вы не желаете продавать, — спокойно ответил мистер Бэгшоу. — И не думайте, что я ничего не понял, когда вы жаловались на погоду, протекающую крышу, гаснущий свет и отсутствие водопроводчиков для починки туалета, простите, мисс Роза… Нет, Нейл, выслушайте сначала меня. Что бы вам ни говорили об опционе, я не могу заставить вас продать, если вы сами этого не хотите. А после сегодняшнего я и сам не стану вас уговаривать. Из-за второго препятствия.

Никто не стал задавать вопросов. Он сделал глоток коньяка.

— Это остров, Тюлений, как вы сказали. Романтическое местечко, если можно так выразиться. История, природа, отличный берег, хорошая пристань, все остальное. Но только одни носороги в состоянии там загорать. Могли бы меня предупредить. И что это такое?

— Мошка, — объяснил Нейл. — Особая разновидность. — Он поставил рюмку. Его лицо стало обретать свой естественный цвет. Виноватым голосом он произнес: — Мистер Бэгшоу… Харт… я обязан извиниться перед вами. Мы все должны. Мне очень стыдно за сегодняшнее, и благодарить меня не за что. Мы… мы договорились добиться того, чтобы вы возненавидели эти края. И было глупо думать, что вы этого не понимаете. И оставить вас специально… да, специально… на острове именно тогда, когда мошка особенно злая, — самое отвратительное. Детская выходка, грязная выходка. Единственное оправдание… мне казалось, что вы так стремитесь купить дом, и я думал, что мне придется продать. А вы так хорошо все восприняли. Мне очень стыдно, и простите меня. Надеюсь, что простите.

— И меня, — добавила я. — Вы — чудесный человек, мистер Бэгшоу, простите меня.

— За что? За великолепный ужин? Забудьте. А вы… — обратился он к Нейлу, — просто счастливчик.

Лицо у Нейла стало непроницаемым. Я почувствовала, что краснею. Криспин улыбнулся своей рюмке с коньяком.

Мистер Бэгшоу отодвинул свой стул назад.

— А теперь мне пора. С Нейлом мы поговорим в лодке. И не расстраивайтесь. Насколько мне известно, в море еще можно выловить рыбку, и я найду место, где мне не придется сгонять с насеста цыплят Матушки, как бишь ее, и где можно починить два нуля в тот же день. Спокойной ночи, мисс Роза, еще раз спасибо, и никаких обид. Криспин…

Криспин встал.

— Я провожу вас до лодки. Роза, оставь посуду, я помою.

Они с мистером Бэгшоу вышли, и последний помог брату спуститься с крыльца. Нейл улыбнулся мне. Усталость его как рукой сняло.

— Мне тоже следовало произнести речь. Спасибо за сегодняшний день, правда-правда. Трудный был день, и я не знаю, как бы я без тебя справился. Мы еще увидимся?

— Я буду здесь. Башня из слоновой кости принадлежит мне еще шесть дней.

— Сколько угодно и бесплатно, — ответил мой хозяин. — У Криспина пропала неделя отпуска, так почему бы вам не остаться еще на неделю? Я сам договорюсь обо всем. Но я должен уехать. Надеюсь, что ни нотариусы, ни полиция не потащат меня немедленно в Глазго. Приеду так скоро, как только смогу. Итак… до встречи. Да, и в любом случае…

— Что?

— Встретимся в следующем семестре, — ответил он и вышел.

Звук мотора лодки затих. Криспин помог мне вымыть посуду и пошел спать. Я все убрала, но прежде, чем запереть дверь на ночь, вышла наружу и спустилась к берегу. У Криспина в комнате свет уже не горел. Моя усталость отошла на задний план, но я была рада тишине и одиночеству. Она окутывала меня, благословенная тишина, сотканная из мирных ночных звуков. Шепот прибоя о гальку, ветер в орляке, шорох какого-то зверька в траве, плеск прилива с водорослями. Мрак во мраке.

— Спокойной ночи, — прошептала я и пошла в дом.

Я уже засыпала, когда откуда-то из залива до меня донеслось урчание мотора.

— Встретимся в следующем семестре, — пробормотала я и улыбнулась в подушку.

Наверное, я так и заснула с улыбкой на губах.

Примечания

1

Уайтчепел — лондонский квартал, ставший олицетворением убогого и нищенского образа жизни.

(обратно)

2

Игра слов: название острова Скай (Skye) и английское слово «небеса» (sky) звучат одинаково.

(обратно)

3

Фанатички (нем.).

(обратно)

4

Религиозно-этическое учение, согласно которому здоровое тело является необходимым условием истинной веры и моральной чистоты, при этом большое значение придается занятиям спортом.

(обратно)

5

Нангапарбат — гора в Гималаях, восьмитысячник.

(обратно)

6

Реплика Белого Кролика из «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла.

(обратно)

7

Литературный псевдоним (фр.).

(обратно)

8

Доблестный рыцарь (фр.).

(обратно)

9

Паракутин — проснувшийся вулкан в Мексике.

(обратно)

10

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

11

Перевод В. Вересаева.

(обратно)

12

Герои поэмы Джона Китса «Изабелла, или Горшок с базиликом», написанной по мотивам одной из новелл «Декамерона».

(обратно)

13

Цитата из трагедии У. Шекспира «Антоний и Клеопатра». Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

14

«Вперед! Вперед!» (ит.).

(обратно)

15

Намек на повесть Р. Л. Стивенсона «Путешествие с ослом в Севенны».

(обратно)

16

Государственный переворот (фр.).

(обратно)

17

Эринии — богини мщения.

(обратно)

18

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

19

Орест и Эгисф — герои греческой мифологии и ряда трагедий древнегреческих авторов. Орест мстит Эгисфу за смерть отца.

(обратно)

20

Джон Рёскин — английский писатель, теоретик искусства.

(обратно)

21

Цитата из трагедии У. Шекспира «Гамлет». Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

22

Строка из произведения английского поэта Джона Донна.

(обратно)

23

Джаггернаутова колесница — колесница, в которой в Индии возили изображение бога Вишну во время религиозных праздников.

(обратно)

24

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

25

Перевод В. Аппельрота.

(обратно)

26

Эль-Аламейн — населенный пункт в Египте. В 1942 г., во время Второй мировой войны, английская армия нанесла здесь поражение итало-немецким войскам.

(обратно)

27

Перевод Н. Волжиной и Е. Калашниковой.

(обратно)

28

Элефтериос Венизелос — греческий политик, несколько раз занимавший должность премьер-министра с 1910 по 1933 г.

(обратно)

29

Перевод С. Аверинцева.

(обратно)

30

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

31

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

32

Джон Драйден — английский поэт и драматург.

(обратно)

33

До встречи (исп.).

(обратно)

34

Имеются в виду ружья, сделанные в мастерской знаменитого оружейника Джеймса Парди.

(обратно)

35

Опцион — соглашение, по которому покупатель опциона получает право в течение установленного срока запустить сделку, а продавец опциона обязан ее исполнить.

(обратно)

36

Завтра (исп.).

(обратно)

Оглавление

Костер в ночи

  Глава 1 Туманный остров

  Глава 2 Горы вдали

  Глава 3 Камасунари (1)

  Глава 4 Предмет спора

  Глава 5 Лох-на-Крейтеах

  Глава 6 Камасунари (2)

  Глава 7 Сгурр-на-Стри

  Глава 8 Камасунари (3)

  Глава 9 Спутан-Дху

  Глава 10 Гробница с эхом

  Глава 11 Ан’т-Срон

  Глава 12 Камасунари (4)

  Глава 13 Черная Труба

  Глава 14 Грань неизвестности

  Глава 15 Камасунари (5)

  Глава 16 Страна доверия

  Глава 17 Лес тьмы

  Глава 18 Пограничная страна

  Глава 19 Абхаинн-Камас-Фхионнаридх

  Глава 20 Губительная пустошь

  Глава 21 Отчаяние

  Глава 22 Облачная страна сумасшедших

  Глава 23 Блейвен

  Глава 24 Возмездие

  Глава 25 Восхитительные горы

Мой брат Майкл

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Башня из слоновой кости

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg