«Танго смертельной любви»

Танго смертельной любви (fb2) - Танго смертельной любви 943K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александра Васильевна Миронова

Александра Миронова Танго смертельной любви

Эльза была уверена, что окончательно превратилась в кошку. Когда это произошло, точно сказать она не могла. Но скорее всего процесс уже необратим. Ее зрение, с одной стороны, утратило остроту, с другой — необычайно обострилось. Например, она легко могла распознать двадцать пять оттенков серого цвета. Как кошка, вышедшая на охоту и выискивающая самую жирную мышь со стальной лоснящейся шкуркой. Пожалуй, единственное отличие от наглого животного было в том, что ее глаза теперь могли различить гораздо больше оттенков серого.

Эльза встала с кровати на голый бетонный пол, и тут же по телу пробежала мелкая дрожь. Отопление было на минимуме, а майская температура стремилась к нулю. Не одеваясь, девушка распахнула светомаскировочные занавеси цвета мокрого асфальта и выглянула в окно. Небо напоминало грязную тряпку школьной уборщицы. Такой дерюгой, некогда бежевой, но уже давно утратившей свой первоначальный цвет, бабушка Эльзы с ворчанием надраивала полы их старой школы. Сейчас куски этой рваной тряпки, каким-то невероятным образом оказавшиеся на небе, с удивительной быстротой и проворством сползались в одну точку — над самым центром города. Как и предсказывал прогноз погоды. С чем с чем, а с дождями в этих краях он никогда не ошибался. Водяная масса грозила стать критической и выплеснуться мутными, грязными струями на улицы города, еще больше его изуродовав. Эльзе необходимо было поторопиться. Булочная откроется через тридцать две минуты.

Эльза в два шага преодолела крошечную спальню, открыла дверь в ванную и попала в помещение, рассчитанное скорее на маленького ребенка или очень стройную девушку. Лампочка мигала холодным тусклым светом. Эльза забрала в хвост тщательно вымытые накануне вечером волосы и включила ледяную воду. Глубоко вдохнув, встала под мощную струю. Спустя минуту пытка была окончена. Девушка схватила жесткую дерюгу, серую от частых стирок, греющуюся на полотенцесушителе (единственный по-настоящему теплый предмет в ее квартирке) и быстро растерлась докрасна. Тело приятно гудело. Вчерашние четырнадцать километров пробежки вместо обычных двенадцати не прошли даром. Эльза взяла с полки большую банку крема, вдохнула аромат меда и зеленого чая и быстрыми движениями нанесла его на обнаженное тело. Малюсенькие пузырьки таяли под руками и обволакивали кожу шелком. Эльза пристрастилась к этому крему с момента переезда. Это была единственная роскошь, которую она могла себе позволить.

Распустила волосы, нанесла несколько штрихов макияжа. Черная юбка-карандаш ниже колен, скромная черная кофточка и бежевые лодочки. Образ, позаимствованный у американской кинозвезды, казался Эльзе верхом элегантности. Перед уходом она, как всегда, чмокнула в нос и потрепала по холке Патрика, попросив не скучать и засунув ему под ошейник ключ. Тот, как обычно, остался равнодушен к ее нежностям, замерев на коврике возле двери.

Ровно через три минуты она стояла на автобусной остановке. В этом городе все шло по расписанию. Эльза знала, что через полторы минуты мимо проедут большие мрачные автобусы. В их сером обшарпанном нутре окажется новая смена тюремщиков. Они заступали на пост раз в двенадцать часов. Работа в окружной тюрьме была нелегкой, но, по меркам этого хмурого, депрессивного региона, оплачивалась неплохо. Поэтому сюда стремились все мужчины в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, способные нести службу. Эльза знала их всех в лицо и по именам.

Она села в автобус, прибывший строго по расписанию. Через сорок секунд он свернет на центральную улицу и Эльза увидит главный орган города — огромную, давящую, мертвенно-серую махину старой крепости, более пятидесяти лет назад переоборудованную в самую суровую тюрьму страны. Эльза смотрела в окно на муторно-серые окна домов, некогда оливковых, бежевых, фисташковых, пастельно-розовых — все они давно стали оловянно-свинцовыми. Изредка из домов выходили люди. В этом городе было не принято смотреть друг другу в глаза, Эльза не знала наверняка, но могла поклясться, что здесь у всех людей с мертвенно-бледными лицами рыбьи глаза.

Автобус остановился через положенные ему четыре с половиной минуты. Заскрипели тормоза, серое нутро выплюнуло одного-единственного пассажира. Эльза выпорхнула на землистый тротуар и за семь с половиной шагов дошла до булочной. За ее спиной грязный автобус с поблекшей темно-синей полосой на боку вздохнул, как тяжелобольной, с протяжным воем захлопнул двери и отправился дальше. До конечной оставалось еще три остановки.

Возле булочной уже топталась Мария — секретарь начальника тюрьмы. Она сжалась от холода и напоминала экзотическую птицу, выкрашенную каким-то художником-любителем в нелепый серый цвет. Волосы растрепались, блеклое пальто так и норовило распахнуться под порывами ветра.

— Мне как всегда, — попыталась бодро выкрикнуть она, но голос сел, и из горла вырвалось лишь хриплое птичье карканье, еще больше усилившее сходство Марии с пернатым.

Эльза мягко улыбнулась и распахнула дверь в булочную. Девушек окутало облаком из ароматов ванили, сахарной пудры и свежей выпечки.

— Ты почему не зашла сразу? Холодно на улице, — ласково попеняла подруге Эльза. Ее голос — нежный, грудной — обволакивал и укутывал, как мягкая шаль. Казалось, он единственный в этом городе-могиле мог расцветать оттенками, звенеть колокольчиками и согревать теплом.

— Иванна сегодня не в духе, — посетовала Мария, понижая голос и с осторожностью оглядываясь. — Так грохотала!

Иванна была хозяйкой булочной. Старая, кривая на один глаз женщина с Балкан. Ходили слухи, что муж ее сидел в тюрьме, однако сама Иванна никогда об этом не распространялась. Каждое утро, как безукоризненно отлаженный часовой механизм, она приходила на работу к пяти. Разогревала печи, собственноручно замешивала тесто и ставила опару. Иванна не признавала никаких полуфабрикатов и была несклонна к компромиссам. Всю жизнь она пекла три вида хлеба и ватрушки. Эльзе с трудом удалось уговорить женщину попробовать испечь что-то по ее собственным рецептам. Результат себя оправдал, но Иванна ничем не выразила благодарности. По одной простой причине — она никогда ни с кем не разговаривала. Эльза вообще не была уверена, что она умеет говорить. Но Иванна настолько выразительно могла передать все свои чувства и эмоции одним-единственным глазом и стуком противней, что любые слова были излишни.

— Доброе утро, — громко сказала Эльза в сторону кухни, будучи уверенной, что Иванна ее услышит.

Она кинула в подсобку плащ, сняла с крючка фартук, автоматическим движением включила две кофемашины, затем прошла за стойку, проверила кассу, параллельно окинув взглядом ассортимент, которым особенно гордилась, — хрустящий круглый хлеб с треснувшей корочкой и пористой губчатой начинкой, слабо пахнущей свежими дрожжами. Рядом располагались сливочно-желтые багеты, сахарное печенье, сочащиеся маслом круассаны, торты-суфле, эклеры, политые блестящей глазурью. Хрупкие миндальные меренги, шоколадные конфеты и, конечно же, сэндвичи — они были лучшими в округе. Эльза собственноручно готовила для них соусы — нежно-розовый коктейльный для креветок, домашний майонез для ростбифа и пикантный тартар с кусочками соленых огурцов для тунца. Ассортимент булочной был небольшим, но достаточным для того, чтобы все желающие могли найти что-то по вкусу.

Девушка автоматически нажала на кнопку приготовления кофе латте — из всех напитков Мария предпочитала именно его, но в этот раз та отрицательно затрясла головой.

— Некогда. — Она еще раз пугливо оглянулась по сторонам и, завидев толпу охранников, высадившихся из автобуса и направляющихся к булочной, лихорадочно зашептала: — Вчера с Коротышкой что-то случилось, помнишь, я тебе говорила? Так вот, ночью было много крови, и сегодня его переводят в другое помещение.

Гладкое, словно пасхальное яйцо, лицо Эльзы на долю секунды прорезала легкая морщинка.

— Крови?

— Да! Ах, Эльза, я его видела! Он такой, такой…

Мария подхватила круассаны и пугливой лисой выскользнула за двери. Эльза бросила взгляд в окно, толпа приближалась. У нее всего несколько секунд, чтобы подготовиться.

Она быстро зарядила машины, подготовила стаканы, рассортировала сэндвичи. Почувствовав пристальный взгляд, она подняла глаза. Иванна вышла из кухни и, стоя на пороге, молчаливо смотрела на девушку. Эльза вздрогнула. Иванна никогда не выходила из своего царства, но сегодня что-то изменилось. На какой-то момент ей стало не по себе. Она в упор посмотрела на Иванну и улыбнулась ей. Старая кухарка отвела взгляд. В этот момент дверь распахнулась, слабо звякнул колокольчик, висящий над входом, и в булочную строем, словно на марше, вошли охранники. Новая смена, которая заступит через двадцать минут. До этого времени они успеют вонзить крепкие зубы в свежие сэндвичи, выпить по половине литра кофе каждый, перекурить, перекинуться парой слов друг с другом и отвесить дюжину комплиментов Эльзе.

— Ну что, красотка, как насчет кино сегодня вечером?

— Привет, Эрик, — улыбнулась Эльза, выставляя два сэндвича с креветками и чашку кофе без сахара на прилавок. Эрик сейчас отойдет в сторону, чтобы, как всегда, копейками отсчитать необходимую к оплате сумму, и его место займет болтливый Андерс. Мелкий, юркий и симпатичный, как куница, паренек.

— Беби, мой друг открыл ресторан, где подают лучшее в городе мясо, я закажу столик на восемь вечера, — лихорадочно зашептал Андерс.

— Твоя жена будет рада, — рассмеялась Эльза, протягивая ему порцию тунца и тошнотворно сладкого кофе.

Громкий смех заглушил ответ Андерса. Эрик насыпал гору монеток на прилавок. Пересчитывать было незачем — Эрик никогда не ошибался. Тут же от стойки его оттеснил молчаливый гигант Матиас. Кажется, он приехал сюда из Норвегии. Или Швеции. Впрочем, неважно. Этот викинг мог бы претендовать на звание внебрачного сына Иванны — такой же разговорчивый. Матиас молча протянул Эльзе купюру.

— Он купил новую тачку и хочет пригласить тебя посмотреть на звезды. — Из-за спины великана снова высунулся Андерс, уже успевший набить рот. Матиас покраснел, как младенец с рекламы детского мыла. Эльза ласково улыбнулась ему, протянув сэндвич с ростбифом и стакан с минеральной водой.

— Пожалуйста, простите, вода в бутылках закончилась, заказ будет только сегодня. Я налила вам в стакан воды из личной бутылки.

Спустя пять минут процедура обмена комплиментами была окончена, и мужчины поспешили на службу. Эльза посмотрела на часы. Так же как и дорогу сюда, она поминутно знала свое последующее расписание.

Через семь минут зайдет уставшая женщина с маленьким мальчиком. Поначалу Эльза думала, что это бабушка и внук, но вскоре узнала, что это мать, пытающаяся самостоятельно поставить сына на ноги. Вроде бы у нее даже где-то имелся муж, но он давно не появлялся в их жизни. Сейчас мальчик станет долго и мучительно делать выбор, но, как всегда, уйдет из булочной с миндальной меренгой. Все это время его мать будет сидеть за столиком и смотреть в окно, избегая взгляда Эльзы, отчаянно боясь, что та предложит ей кофе. Судя по одежде и виду женщины, единственное, что она могла себе позволить, была ежедневная меренга для сына. Затем зайдут строители, работающие над новым домом начальника тюрьмы. Ближе к обеду заглянет и он сам. Толстяк добродушного вида, не упускающий возможности перекинуться парой слов с Эльзой. Она была единственной, помимо его подчиненных, перед кем у него имелась возможность хотя бы на несколько минут в день распустить перья и насладиться собственной значимостью. Его супруга — сухая, строгая женщина — такой возможности ему не давала. Она содержала три похоронных бюро. Очень прибыльный бизнес.

После обеда, ближе к четырем, к Эльзе заглянут две подруги — Карина и Изабелла, — слишком сильно накрашенные, чересчур откровенно одетые. В это время они просыпались и пили свой «утренний» кофе с эклерами. Единственная возможность хотя бы немного подсластить нелегкую жизнь. Эльза искренне симпатизировала девушкам и даже норовила каждой на блюдце положить по небольшому презенту — маленькому печенью или крошечной карамельке. После шестнадцати ноль-ноль в город снова прогрохочет автобус из округа и привезет малочисленных посетителей. Тех, кто содержался в этой тюрьме, уже никто не ждал. А если и ждал, то проводил свое время в ежедневных молитвах Господу, с просьбой поскорее забрать к себе «этого человека». Коротышка, о котором говорила Мария, пожалуй, был единственным исключением из правил.

В прошлом году, в каком-то глупом рейтинге, составленном одним из глянцевых журналов, он занял первое место среди самых красивых преступников. Высокий, с фигурой античного атлета. Смуглая кожа, подарок от дедушки нигерийца, и европейские черты лица — наследство бабушки британки и матери шведки. Один из лучших умов современности, исключенный из Гарварда за то, что продавал наркотики студентам. Спустя два года после исключения его сеть охватила континент, а через десять лет он отравил цивилизацию новым синтетическим веществом. Коротышка (прозвище прилипло к нему со школьных времен) был одним из самых богатых людей мира. Плохой мальчик, énfant terrible, он постоянно находился в розыске и предпочитал экзотические страны, с которыми отсутствовали договора об экстрадиции. Прокололся молодой гений на мелочи и тщеславии — дал интервью знаменитому режиссеру, задумавшему снять о нем кино. Его месторасположение вычислили по виду из окна. Спасибо Google Earth.

Так как денег и возможностей у него было столько, что он мог сбежать даже из Алькатраса, его отправили сюда. Бросили в вонючую серую жижу безнадеги, беспощадно растворявшую и рассасывающую все, что в нее попадало.

Эльза оглянулась — Иванна из кухни больше не выходила. Надо будет с ней поговорить. Или не надо? От размышлений Эльзу снова отвлек звон колокольчика. Она с удивлением уставилась на крупного мужчину с редкими всклоченными волосами на макушке и огромными кругами пота, расплывающимися под мышками. Начальник тюрьмы.

— Что-то случилось? — не удержалась Эльза. Начальник явился за полтора часа до своего обычного времени.

— С чего ты решила? — Тюремщик попытался сохранить контроль над ситуацией и плюхнулся за столик. Тот отодвинулся на добрых полметра, не выдержав натиска огромного живота, с трудом сдерживаемого намертво пришитыми пуговицами.

— Вы пришли на полтора часа раньше обычного, — очаровательно улыбнулась Эльза и поставила перед начальником чашку с капучино. — От заведения.

— Ты помнишь, во сколько я сюда прихожу? — Голос начальника моментально потеплел и он с надеждой уставился на Эльзу.

Та молча кивнула и потупилась. Начальник, как и его секретарь часом ранее, оглянулся по сторонам.

— Коротышка… — горячо зашептал он. — Ты в курсе, кто это?

Эльза снова кивнула и без приглашения села за столик начальника, готовая слушать. В этом ей не было равных.

— Вчера кто-то напал на него, засранца почикали.

— Серьезно? — сочувственно спросила Эльза.

— До свадьбы заживет, — хохотнул начальник и сделал большой глоток, с шумом втянув обжигающую жидкость, но сразу же закашлялся, и капли уродливым веером разлетелись по рубашке.

— Сегодня же журналисты трезвонить начали, — отдышавшись, продолжил он. — И кто только донес? Тоже мне, звезда балета, подонок. Откуда к нему столько интереса? — Голос его стал просительным, и начальник тюрьмы с надеждой на сочувствие уставился на Эльзу. Та его немедленно поддержала.

— Я тоже не понимаю, — тихо сказала девушка.

— Вот-вот, — принялся распаляться начальник. — За каждым его чихом следят. А потом кто будет виноват? Я, естественно. В общем, я этого гаденыша перевел в лазарет и охрану к нему приставил, уже не знаю, чего от него ждать. Чтоб он провалился.

Эльза сочувственно погладила начальника тюрьмы по руке, тот с удивлением посмотрел на девушку, она встрепенулась и, чтобы скрыть смущение, кинулась за стойку. Ловкими движениями упаковала маленький торт-суфле (начальник тюрьмы поглощал сладкое в неимоверных количествах) и протянула его страдающему тюремщику.

— Это тоже от заведения.

Начальник в один момент забыл обо всех своих тревогах.

— Это мне? — по-детски доверчиво переспросил он.

Эльза смущенно кивнула.

Начальник тюрьмы облизал пересохшие губы и, снова оглядевшись по сторонам, прислушался к громыханию на кухне.

— Может быть, сегодня вечерком заглянешь?

Эльза смутилась:

— Я не…

— Да я знаю, все вы не. Заходи, поговорим по душам.

Подмигнув, как ему казалось, игриво, начальник тюрьмы вышел из булочной, не забыв прихватить тортик. Эльза прикусила губу — зачем она это сделала? В резко наступившей тишине она услышала шаркающие шаги и снова увидела Иванну, вышедшую из кухни. Та направлялась к кофемашине.

— Давайте сделаю, — дружески предложила Эльза. Молчаливая старуха ей нравилась. Но та проигнорировала любезное предложение и приготовила кофе сама.

День потек своим чередом. Эльза знала, что через крошечную булочную за день пройдут все городские жители, кроме одного, местной легенды — художника Альберта. Пожалуй, он был единственным, кто в этих краях мог бы представлять для мира больший интерес, чем тюрьма. Альберт был отшельником. Время от времени по миру проводились его выставки, на которых сам автор никогда не присутствовал. Он жил в лесу, в небольшом доме, который построил сам. По слухам, любил бегать, так же как и Эльза, но она никогда не встречала его во время своих пробежек. Альберт был молод, талантлив и одинок. И сладкое он, судя по всему, не любил.

Когда завыла сирена, Эльза перекладывала сэндвичи на витрине, размышляя о художнике. На долю секунды ей показалось, что барабанные перепонки сейчас лопнут. Пронзительная, оглушающая, предвещающая бедствие такого масштаба, которое затмило бы и атомный взрыв. Из кухни выскочила ошалевшая Иванна, единственный глаз в упор смотрел на Эльзу.

— Что это? — тщетно пытаясь перекричать сирену, завопила Эльза. Вместо ответа старуха сильно толкнула ее в направлении выхода. Впрочем, она и сама знала ответ. Из тюрьмы кто-то сбежал, объявлена тревога.

Под жуткий, душераздирающий вой женщины выбежали из булочной, даже ее не закрыв. В этом городе раньше никогда ничего не происходило, включая преступления.

Тучи, наконец собравшиеся в одном месте, кто-то неведомый выкрутил и обрушил ливнем на их головы. Эльза побежала. Споткнувшись и чуть не упав, она мысленно прокляла себя за неудачный выбор обуви. Женщины свернули с главной улицы направо, и здесь их пути разошлись: Иванна нырнула в крошечный старый переулок, а Эльза сняла туфли и бросилась бежать босиком по обтесанной миллиардами шагов мостовой. Через семь минут она была дома. Задыхаясь от страха, ужаса и пережитого стресса, она буквально взлетела по лестнице. Автоматически поцеловав в нос Патрика, как всегда лежавшего на своем месте около двери, и потрепав его за ухом, к чему он снова остался равнодушен, она прямо в прихожей сбросила с себя насквозь промокшую одежду. В этот момент сирена перестала выть. Одновременно прекратился и дождь. Наступившая тишина была оглушающей.

Эльза заметалась по крошечной квартире. Она ужасно не любила, когда хаос врывался в жизнь и сотрясал ее мироздание. Она была просто не в состоянии находиться в квартире. Единственное, что девушка могла сделать в этой ситуации и что делала всегда, — это пробежка, которая помогала взять эмоции под контроль.

Через две минуты, переодевшись, она выбежала из дома, находящегося в тупике и граничащего с лесом. Нормализуя дыхание, Эльза сделала два глубоких вдоха, потянула правую, а затем левую ногу и не спеша начала размеренный бег по дороге, которую знала до мелочей и пробежать по которой могла даже с закрытыми глазами. На этом маршруте она никогда никого не встречала. Местные, которых можно было сосчитать по пальцам, обходили лес стороной. Смешно было ожидать здесь встречи с Иванной или начальником тюрьмы, совершающими вечерний моцион. От мысли о начальнике Эльза фыркнула, отчего дыхание снова сбилось, и она, рассердившись на саму себя, отвлеклась от дороги, тут же споткнулась и чуть не врезалась в человека, вынырнувшего ей навстречу из-за поворота. Эльза увидела перед собой высокого, коротко стриженного мужчину с красивым волевым лицом, и на какую-то долю секунды сердце ее остановилось. Кто он? Что здесь делает? Она шагнула в сторону, чтобы обойти мужчину, он сделал то же самое, в результате чего они столкнулись, и на какое-то мгновение их руки соприкоснулись. Эльза подняла глаза. Пожалуй, она слишком долго была одна. Мужчина смотрел с интересом.

— Вы кто? — без особых церемоний поинтересовался он.

Эльза пожала плечами.

— А кого вы ожидали увидеть? — ответила она вопросом на вопрос. Ей как воздух нужно было узнать, кто этот человек с такими бездонными глазами.

— Никого. Я тут живу и никогда никого не вижу, — мягко ответил мужчина. Стоявшая перед ним девушка заинтересовала его.

— А, вы художник, — немного нервно рассмеялась Эльза, словно внутри лопнул тонкий узелок.

— Можно и так сказать, — улыбнулся мужчина. — А вы, кто же вы все-таки такая?

— Никто, — грустно улыбнулась Эльза. — Извините, мне пора.

Она сделала шаг, обходя художника.

— А имя у вас есть?

— Есть. — Она остановилась.

— Но мне вы его не скажете? — насмешливо предположил художник. — Ладно, можете не говорить, но сейчас не лучшее время для прогулок, из тюрьмы кто-то сбежал, вы наверняка слышали сирену, — предупредил ее Альберт.

— Вы думаете, что преступник сразу отправится на пробежку в направлении города? — рассмеялась Эльза. — Знаете, я не боюсь. В этом городе слишком долго ничего не происходило, так пускай будет сбежавший каторжник. Все лучше тишины.

Последние слова донеслись до Альберта уже издали. Эльза решила продолжить пробежку. Необъяснимое внутреннее упрямство толкало ее вперед, хотя она прекрасно понимала, что разумнее всего было бы остаться дома и никуда не высовываться. Именно это ей подсказывала интуиция, а она ее всегда слушалась, что нужно было сделать и сейчас, тогда всего того, что произошло далее, можно было бы избежать.

Прохожий вырос из-под земли неожиданно. Точнее, вначале она увидела ламу. Затем вторую, третью и не успела сообразить, откуда в местном лесу, в котором давным-давно вымерло все живое, взялись ламы, как на дороге показался человек. В руках он держал мощную палку и выглядел так, словно не спал и не мылся очень давно. Мужчина пристально разглядывал Эльзу, а та, остановившись, уставилась на него. Ну какая же она дура! Зачем ее понесло на эту пробежку? Она сделала шаг назад. Незнакомец пристально смотрел на невысокую хрупкую девушку, стоявшую у него на пути.

— Послушайте, — хрипло начал он.

— Не приближайтесь, — предупредила его Эльза. — Или я закричу.

По идее, художник не должен был уйти далеко.

— Зачем кричать? Мои ламы не любят шума. — Мужчина ухмыльнулся. Во рту у него не хватало нескольких зубов. Она ощутила запах давно не мытого тела.

Эльза снова сделала два шага назад.

— Да не бойся, не обижу, — заверил ее мужик, неумолимо приближаясь. — Просто хочу дорогу уточнить.

Эльза отступила еще на шаг и громко закричала, не дожидаясь, пока он перейдет к активным действиям.

— Заткнись, дура, чего ты орешь? — попытался остановить ее мужик, но Эльза развернулась и побежала, изо всех сил отталкиваясь ногами от мокрой земли и молясь о том, чтобы не поскользнуться.

Альберт действительно был неподалеку, она пробежала не больше трехсот метров, когда снова с ним столкнулась. Задыхаясь, девушка прокричала:

— Там, он там, тот, сбежавший!

— Ты уверена? — Альберт, всегда державший дистанцию с незнакомыми людьми, с ней как-то удивительно быстро и легко перешел на «ты». Да и в создавшейся ситуации, со сбежавшим уголовником-рецидивистом под боком, было не до обмена любезностями.

— Да, — кивнула Эльза и разрыдалась. Все напряжение сегодняшнего дня вылилось наружу. — Он говорит, что путешествует с ламами, но это просто прикрытие, я уверена!

Альберт достал из-за пояса ключ.

— Беги в направлении водопада, знаешь, где это?

Эльза кивнула.

— Когда обогнешь его, увидишь мой дом. Заходи и жди меня там.

Альберт кинулся в том направлении, откуда прибежала Эльза.

— А ты? — беспомощно крикнула она ему вслед.

— Я скоро буду.

Альберт скрылся за деревьями. Эльза почему-то поверила ему. Он был высоким, мощным молодым человеком, проводившим все время на свежем воздухе, и легко смог бы справиться с невысоким противником гораздо старше его. Но она также знала, что вернутся они не скоро. Бродягу нужно будет доставить в полицию. У нее масса времени, в лесу больше бояться некого. Путь свободен.

Движимая любопытством, уже через двадцать минут она была в доме у Альберта. Прослонявшись по мастерской и в очередной раз насладившись серыми оттенками уходящего дневного света, она взяла одну из его кистей и, обмакнув в еще свежие краски на палитре, написала на холсте: «Спасибо!» Аккуратно закрыв дом и оставив ключ на лавочке возле него, она побежала назад, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Эльза знала, что лес пуст и можно закончить свою пробежку. Успокоившись, она наконец-то вновь обрела давно покинувшую ее уверенность в том, что все будет хорошо.

Тем временем над городом появились первые военные вертолеты. Послышался собачий лай — вызвали подкрепление, но служебные псы были бессильны. Грязные потоки смыли все следы.

Эльза вбежала в дом и поднялась по лестнице. Патрика не было возле двери. Она потянула ручку на себя, распахнула дверь в квартиру и задохнулась от счастья, наконец-то оказавшись в объятиях того, кто был для нее целым миром. Эльза в один момент разглядела все детали, словно старый бинокль, заменявший ей зрение все эти ужасные двести восемьдесят четыре дня его заключения, наконец-то сфокусировали — черная щетина, пробившаяся сквозь оливковую кожу, свежая рана на щеке — бордовая запекшаяся кровь, окруженная тончайшими алыми прожилками и нежно-розовой кожей на месте еще двух небольших порезов. Два седых волоса в черной смоли шевелюры и синие, словно крыши Санторини, глаза. Как она могла придумать такое глупое прозвище самому красивому мужчине в мире, которому сама едва доставала до плеча?

— Они все уснули? — мягко промурлыкала она, впитывая в себя запах пота и мускуса, всегда сводивший ее с ума.

Пробежав пальцами по его спине, она почувствовала сквозь ткань робы тугую повязку. Эти сволочи сломали ему ребра и серьезно его порезали. Об этом они не договаривались.

— Конечно, — кивнул Коротышка. — Как убитые. Что ты им дала?

Эльза молча улыбнулась, и Коротышка сам рассмеялся от глупости своего вопроса.

— Я никого не встретил в лесу — все, как ты сказала. Откуда ты знала? — Он никогда не уставал восхищаться умом Эльзы.

— Интуиция, — она пожала плечами.

— Сюда никто не придет?

— Может, и придет, но дальше порога не пройдет, — начала заверять любимого Эльза, но ее прервал стук в дверь.

Коротышка дернулся. На какую-то долю секунды, он даже сам этого толком не осознал, в глазах мелькнула мысль о предательстве, но тут же исчезла. Это же Эльза. Они никогда не предадут друг друга, ведь они с самого роддома, где познакомились их матери, всегда были вместе. Эльза в отличие от него смогла окончить химический факультет. Эти два года разлуки, после того как его вышвырнули из общежития, были единственным временем, когда они не проводили вместе двадцать четыре часа в сутки. Невыносимые два года.

— В ванную, — тихо скомандовала девушка. Коротышка, как всегда, подчинился.

Она осторожно подкралась к двери и посмотрела в глазок. Иванна.

— Открывай, — проскрипела старуха. — Ты там.

Ошарашенная Эльза открыла дверь, и Иванна протянула ей маленькую бутылочку с белым порошком. Эльза пошатнулась, вынужденная схватиться рукой за косяк.

— Выпала.

Одного грамма белого порошка было достаточно, чтобы свалить с ног даже такого огромного буйвола, как начальник тюрьмы. А она еще и торт им посыпала. Неудивительно, что подмогу ему удалось вызвать только час спустя. На вопросы он не сможет толково отвечать еще около суток. Этого должно было хватить. Эльза взглянула в упор на Иванну.

— Почему? — тихо спросила она.

— Потому что мой оттуда так и не вышел, — пояснила старуха и, шаркая, начала спускаться по лестнице.

Эльза захлопнула дверь и крепко сжала бутылочку в руках. Она с трудом преодолела пять шагов, отделявших ее от ванной.

— Кто это? — спросил Коротышка, успевший скинуть всю одежду и стоящий обнаженным под душем.

— Никто, — прошептала Эльза, убирая бутылочку в карман куртки, висевшей на двери, и присоединяясь к нему.

— Когда они перестанут меня здесь искать?

— Через двадцать четыре часа. Этого хватит, чтобы они все прочесали и всех проверили.

— Всех? — не понял Коротышка. Античному богу всегда требовалось несколько минут на осмысление происходящего.

— Я отправила им двоих подозреваемых. Пускай проверят на возможность причастности к побегу.

— А потом мы уедем?

— Мы уедем раньше. Ты и я. И Патрик, — усмехнулась Эльза и уставилась в стеклянные глаза чучела собаки. Их собаки.

Все «их» она была готова сохранить любой ценой.

Иванна

Бог создал Иванну в праздник. Это признавали абсолютно все. Прозвище Конфета закрепилось за ней с самого детства. Придумал его папочка. Он обожал свою девочку, которая нежданно-негаданно, непонятно за какие благие деяния, была ему дарована Провидением ближе к концу жизни.

Папина Конфета была абсолютным совершенством. Пудровые щеки, сахарные губы, очи голубой глазури, темные тяжелые локоны, как лучшие итальянские шелка, отражавшие солнце. Иванна всегда была в хорошем настроении. Она не останавливалась ни на секунду, ведь в мире было столько интересного — цветные бабочки, которых она ловила яркими сачками. Огромный сад, где она знала все цветы. Многочисленные комнаты старого дома (некогда фамильного зам-ка, который папочка купил для своей девочки).

Иванна просыпалась с первыми лучами солнца и бежала во двор, чтобы поздороваться с деревьями. Каждое она знала по имени, для всех находилось доброе слово. Она поливала цветы из маленькой лейки и насыпала крошек в птичьи кормушки, после чего возвращалась в дом, где начинался день, полный шалостей.

Она обожала прятаться в огромном, сделанном из цельного дубового массива шкафу, который располагался рядом с комнатами прислуги, и с озорством через тоненькую щелку наблюдать за няньками, всполошенно бегающими по дому в поисках своей воспитанницы. Их пестрые юбки забавно шуршали, а сами они кричали не своими голосами:

— Конфета-а-а! Конфеточка, ну где же ты? Пора завтракать, давай, милая, вылезай!

И никто, никто даже не догадывался, что Иванна была здесь, прямо у них под носом. Няньки удалялись в другое крыло, до Иванны доносились лишь обрывки их криков, и сама себе она казалась крошечным миленьким цыпленком, за которым бегает толпа всполошенных наседок.

Как к настоящей конфете, к Иванне липло все. Учителя в школе так и норовили погладить по голове, одноклассницы не упускали возможности пощупать новые платьица, старушки на улицах не могли устоять перед желанием потрепать за щечку. Но самым прилипчивым был Драган, сын пекаря, который каждое утро привозил им свежие булочки.

Драган был всегда. Сколько Иванна себя помнила. Молчаливый, покорный, следующий по пятам, словно грязь, прилипшая к сладкой поверхности. Она уже и не представляла себя без Драгана. Лучший друг, товарищ, соучастник мелких преступлений и исполнитель коварных шалостей.

С утра пораньше он приходил в дом к Иванне и покидал его, когда начинало смеркаться. Драган все время был рядом. К нему настолько привыкли, что стали считать кем-то вроде члена семьи. Прогнать мальчишку удавалось только на время священного ритуала — принятия ванной.

Каждый полдень Иванна принимала ванну. С огромным количеством пены. Она обожала радужные пузыри, в которых все причудливо искажалось и можно было придумать целые миры, в которых жили чопорные бутылочки с шампунем, шланг от душа становился огромным удавом, а старая ванна на львиных ножках была чудо-островом, и всем этим правила принцесса Иванна.

Папочка делал все, чтобы его Конфета как можно дольше жила в мире иллюзией, ведь она вступит во взрослую жизнь, где такого счастья и безусловного обожания наверняка не будет.

Но он ошибся. В театральный институт Иванну взяли после первого же конкурса. Дело было вовсе не в председателе приемной комиссии, друге детства папочки, а в том, что Иванна настолько хорошо пела и танцевала, что ее можно было сделать четвертым элементом, на который люди готовы смотреть вечно. Пожалуй, она могла бы даже затмить огонь, воду, а уж работающего человека и подавно.

Первым ее поздравил Драган — подарил торт, рецепт которого ему передал отец. Они взяли два велосипеда и сбежали на край города, где съели торт одной ложкой на двоих.

Первая же роль в сериале словно поезд-экспресс перенесла Иванну из статуса всеобщей деревенской любимицы в королевы экрана. Страна сошла с ума. Предложения сыпались одно за другим, Иванна даже стала их перебирать. Папочка раздувался от гордости и подарил своей Конфете настоящий автомобиль. Такой же прекрасный, как она сама, полыхающий, блестящий, вызывающий завистливые взгляды. Само собой, такая машина не могла долго оставаться без водителя.

Его звали Иваном. Иван тоже был звездой, из тех, чьи подъезды украшают надписи и признания в вечной любви.

Черноволосый, чернобородый, со взглядом, который мог растопить даже самую жесткую карамель. Иван и Иванна. Даже имена у них были настоящим подарком для прессы. Где бы пара ни появлялась, она всегда привлекала внимание. Оба были настолько прекрасны, что даже ненавидеть их было невозможно. Между съемками Иванна звонила Драгану и рассказывала о своем счастье. Драган был намного лучше подружек, он всегда был готов выслушать, никогда не перебивал и обходился без банальной чуши в стиле «все актеры бабники» или «с таким красавчиком счастья не построишь».

Месяц спустя Иван и Иванна купили квартиру. Абсолютно белую. Они были безусловно счастливы. Папочка плакал, отпуская свою Конфету во взрослую жизнь, но, глядя в ее глаза, у него просто не хватило духу перечить. Лишь заметил, что полностью белое пространство — это нерационально, быстро испачкается.

Проблемы грянули в первый же полдень. Когда Иванна решила принять традиционную ванну с пеной, а Иван ждал ее, чтобы пообедать — прием пищи в полдень всей семьей был святым для него. Сын вольного художника, с молоком матери он впитал только один принцип — мир может рушиться, но в двенадцать часов вся семья садится за стол.

Удовольствие от ванной было испорчено, но Иванна наконец-то поняла, что имела в виду мама, бесконечно талдыча о компромиссах. Похоже, это и была пресловутая взрослая жизнь, и надо было научиться с этим мириться.

Съемок становилось все больше, а Ивана все меньше. Они ужасно скучали друг по другу. Иванна плакала в трубку, рассказывая Драгану, что за последние два месяца видела Ивана лишь на обложках журналов. Она стала забывать слова роли, а день, когда она перепутала съемочные площадки, стал настоящей катастрофой. Она полночи провела в ванной, снимая стресс, погружаясь в цветные пузыри беззаботного детства. Тогда она и подумала, что, возможно, пора приостановиться и остепениться. Пришло время создавать в цветных пузырях миры для другого малыша, своего собственного.

Кто и когда предложил альтернативу в виде порошка, она уже точно и не помнила. Очевидно, на какой-то вечеринке в их белой квартире. Кстати, год спустя она признала папочкину правоту, белую квартиру не смогла спасти даже армия домработниц. Все в ней как-то посерело, и это жутко раздражало Иванну. Она не хотела жить в грязно-белом цвете и настояла на переезде в серый интерьер.

Вместе с порошком в жизнь пришли и другие новшества. Легкое перекрытие кислорода, галстук и даже ремень поначалу были довольно забавны. Они с Иваном снова обрели друг друга, мир расцвел совершенно новыми, доселе неизвестными, взрослыми красками, и ванна после, призванная их смыть, была особенно приятна.

Иванну назвали лучшей актрисой страны. Господь и его феи целовали ее в лоб каждое утро. Голубые глаза лучились, волосы к тому времени ставшие прямыми как стрела, по-прежнему отражали отблески дорогой рекламы. Маленькая Конфетка превратилась в роскошный десерт.

Стройные ноги, крутые бедра и при этом талия Скарлетт О’Хара. На Драгана и его дурацкую привычку постоянно тащить булки на встречи времени оставалось все меньше. Да и Иван его не одобрял. Перед тем как отчалить в Америку на съемки продолжения нашумевшего фильма, специально оговорил — никакого Драгана!

Конфете было грустно и одиноко. Порошок уже не веселил, да и отец, обо всем догадавшийся, не стал устраивать скандалы и укладывать в клинику, а просто принес фотографии женщин, которые им чрезмерно увлекались. Иванне хватило одного взгляда, чтобы самой поехать в уединенный санаторий, взяв две недели отдыха от съемок. Драган был уже там. Приехал на велосипеде, предложил прокатиться. Во время коротенькой поездки по лесу ей даже показалось, что она снова видит цветные пузыри, разливающиеся в воздухе. Но она прогнала чудесное видение — это все порошок и его последствия. Откуда могли взяться пузыри в лесу? Но каждый раз, когда Драган приезжал, чтобы проведать ее, лес раскрашивался в невероятные цвета. Совсем как в детстве, из которого ей впервые не захотелось возвращаться во взрослую жизнь.

Спустя неделю позвонил Иван и, сразу обо всем догадавшись, как обычно разнервничался и бросил трубку, после чего больше не звонил. Иванне не хотелось об этом думать. В ее детстве не существовало никакого Ивана, и там ей было хорошо.

Две недели спустя, вернувшись в серую квартиру и листая скопившуюся прессу, в одном из журналов она увидела фотографии Ивана с другой девушкой. Худощавой блондинкой.

Вначале она порвала все газеты. Затем разбила рамки с их фотографиями. Этого ей показалось мало, и она разрезала на тонкие полоски всю его одежду. Когда на пороге показался сам Иван, решивший приурочить свой приезд к возвращению любимой из клиники, она кинулась на него с первым, что попалось под руку, — кухонным ножом. Раны оказались неглубокими, но крови было много. Иван с трудом успокоил свою Конфету, сам заклеил и продезинфицировал порезы и всю ночь провел на коленях, уверяя, что этот снимок — только реклама нового фильма. На следующее утро Иванна мыла его в полуденной ванне, умоляя простить.

Они попробовали начать все сначала. Новый виток отношений. Сменили квартиру (с серого паркета пятна крови так до конца и не отмылись), на этот раз выбрав темный интерьер, который больше соответствовал их настроению. Они решили, что нужно родить ребенка. Четвертый десяток был не за горами, общественность ждала, а Иванне каждую ночь снились малыши и малышки. Такие же, как она, — с кудрями и глазурными щечками, которые можно было бы зацеловывать и любить без условий.

Иван, кажется, тоже созрел. Но процесс не приносил им удовольствия. Вернулись старые забавы, в один из дней Иван признался, что, когда она бросилась на него с ножом, это было незабываемо, такого он не испытывал никогда. Не могла бы она?.. Могла, конечно же. Было страшно, но она любила, поэтому могла.

Это продолжалось довольно долго. Порезы на теле были маленькой тайной, от которой все внутри замирало. На ответственных мероприятиях она легко касалась левой лопатки, под которой был свежий шрам, он слегка морщился, кивал на туалет, она опускала глаза вниз, и на следующей день пресса снова писала о невероятно страстных отношениях Ивана и Иванны.

В тот раз она не рассчитала, нож соскользнул и задел артерию. Когда Конфета осознала, что крови слишком много и Иван слишком бледен, она кинулась звонить Драгану. Тот, как всегда ничего не понявший, просто вызвал «Скорую» и примчался сам, чтобы увидеть, как Иванну забирает полиция. Конфета рыдала, яркие карамельные краски смывали с лица горькие слезы. Но что он мог сделать?

Он исправно ходил к ней в камеру заключения и к Ивану в больницу. Здоровье последнего его не особо интересовало, но ему нужно было удостовериться, что тот жив и его Конфете ничего не угрожает. Каждое утро Драган скупал прессу, писавшую о процессе (ему самому адвокаты, конечно же, ничего не рассказывали, а Иванна только плакала и вспоминала, каким вкусным был тот торт, который они съели одной ложкой. Он пообещал, что испечет точно такой же, когда она выйдет.

Процесс был настолько громким, что кроме родной страны им заинтересовались и за океаном. Прислали корреспондентов его освещать.

В арестантской робе Иванна была особенно эффектна, даже у судьи сжалось сердце, и он безоговорочно поверил в то, что она не убийца. Да и Иван исполнил в зале суда свою лучшую роль — всепрощение. Он зла не держит. Иванну освободили на месте, и пара слилась в страстном поцелуе под прицелом фотокамер. Жалко, что папочка смог это увидеть лишь по телевизору. На радостях он расцеловал всех медсестер — это его доченька, она свободна, какая же она красавица! Настоящая звезда. А кто из них без греха? Медсестры кивали из вежливости, криво усмехались и как-то поспешно выключали телевизор.

Дальше была лавина. О них узнал весь мир. Иван и Иванна, как десять лет тому назад, только на три головы выше. Их ждали на ток-шоу, им предлагали главные роли, а Голливуд приглашал в самый кассовый фильм. Подобной реакции они сами не ожидали — их опасные игры возбудили весь мир. Отказавшись от главных ролей в местном сериале, они подписали договор, и Иванна улетела в Америку, так и не успев съесть торт, который испек для нее Драган.

По прилете Иванну начало немилосердно тошнить, на что Иван ответил, что сейчас не время. Их гонорар за фильм на двоих составит десятки миллионов. После этого они смогут родить и усыновить хоть десять детей. И будут как Лиз Тейлор и Ричард Бартон. Или даже лучше. А так что? Что она даст своему ребенку? То же самое, что дал ей папочка?

Это было чересчур. Впервые в жизни Конфета растаяла, ведь в аэропорт она приехала прямо с похорон отца. Толком не понимая, что творит, она бросилась на Ивана. Тот неправильно истолковал ее движение, решил, что ее снова охватила страсть, но уже очень скоро понял, что ошибся. Иванна была вне себя от ярости. Оказывается, до этого она даже толком никогда в жизни и не злилась. Сейчас в ход шло все: диванные подушки, книги, телефон и даже настольная лампа. Иван был вынужден защищаться и не рассчитал своей силы. Иванна упала, сильно ударившись головой и обрушив на себя стеклянный журнальный столик, засыпавший ее мириадами осколков. Перед тем как потерять сознание, ей показалось, что она во дворе своего старого дома, вокруг мыльные пузыри и мир сквозь них прекрасный и радужный.

В тот день она потеряла не только ребенка, но и глаз. Врачи сказали, что могут поставить искусственный, но им понадобится какое-то время. Голливудский агент, вдруг потерявший фирменную улыбку и отводя здоровые глаза в сторону, предложил ей отдохнуть, прийти в себя. Сформулировал свои мысли так искусно, что она даже и обидеться не смогла. Съемки в фильме предполагают активную физическую деятельность, которая ей сейчас катастрофически противопоказана. Кажется, так.

Иван не приехал в аэропорт, когда она улетала. На этот раз в тюремную камеру заключили его, и фанатки устроили акцию протеста с фотографиями любимца под окнами полицейского участка. Киностудия объявила, что удваивает гонорар Ивана и ждет, когда его отпустят. О таком пиаре они и мечтать не могли.

Иванна не стала выдвигать никаких претензий. О своем возвращении не сказала даже Драгану. Вначале перезвонила тем, кто звал на главную роль в сериале. Отговорки были настолько смешны и нелепы, что она не стала их слушать до конца. Потом истек срок рекламного договора с косметическим концерном и на место Иванны пригласили молоденькую теннисистку. Другая восходящая певческая звезда заменила ее лицо и тело в рекламе женской одежды. А в сериале, который они отсняли на пятьдесят серий вперед, чтобы продержать зрителей в напряжении во время съемок в Голливуде, главная героиня, неожиданно для самой Иванны, скоропостижно умерла… Ее участие больше не требовалось.

Конфета была надкушена и брошена. Никто не хотел поднимать ее с земли. Да у нее самой никаких чувств и эмоций не осталось, словно все они вытекли вместе с начинкой.

Она вернулась в старый дом. После смерти отца там было темно и сыро. В подвале начала скапливаться вода, по капиллярам она поднималась все выше и выше. Старый дом задыхался, как больной пневмонией. Еще немного — и он утонет, захлебнется временем. Ванна на львиных ножках покрылась ржавчиной, ее с трудом удалось отмыть и пустить горячую воду. В старом шкафу она нашла остатки пены. Давно просроченная, но какое это имело значение? В принципе теперь ничего не имело значения, кроме упоительного спасительного тепла и последнего взгляда на мир через свет высоких окон, преломляющийся в пузырьках пены. Обращаться с ножом она умела. Это должно было стать ее последней, прощальной ролью.

Непонятно откуда Драган узнал, что она вернулась домой. Опять пришел со своими нелепыми булками. И впервые в жизни влепил ей пощечину. От всей души. На долю секунды ей показалось, что голова оторвется. Радужные картинки испарились под натиском холода и черноты. Бесцеремонно он оттащил ее в гостиную, накрыл сверху колючим пледом и не давал из-под него выбраться два дня. Даже в туалет сам водил. Не кормил, не поил, булки выбросил в окно. И добился желаемого. Иванна снова начала чувствовать. Но вовсе не то, что должна была. Она попросила принести ей газеты. Драган кивнул и отправился за ними, предварительно перекрыв всю воду в доме и спрятав ножи.

Пресса справилась со своей задачей на «отлично». Она прямо-таки кишела снимками Ивана, и с каждым взглядом на любимое лицо Иванна понимала, что есть чувства гораздо сильнее любви. Например, ненависть. Вот Иван все с той же стройной блондинкой, волей судьбы заменившей Иванну во франшизе. Вот он на престижной вечеринке со звездами первой величины. Вот он беседует с самой богатой чернокожей женщиной мира и со слезами на глазах повествует историю своей любви к Иванне. Вот он делает официальное заявление, что напишет книгу и даже снимет фильм об этой трагической эпопее. Возможно, даже пригласит Иванну сниматься.

Через два дня в полицейском участке она сделала официальное заявление, в котором обвинила Ивана в нанесении ей тяжких телесных повреждений и увечий, повлекших инвалидность.

Колесо заскрипело, повернулось и подмяло под себя вчерашнего чемпиона-победителя. Никакие поклонницы под окнами полицейского участка не помогли. Первой под давлением общественного мнения от Ивана отказалась франшиза. Наверняка и для него белозубый агент сумел подобрать правильные слова — возможно, не точно такие, как Иванне, но какое это имело значение? Она наконец-то почувствовала себя значительно лучше.

В ожидании суда Иванна попросила Драгана научить ее печь хлеб. Он попытался возразить, но она была настойчива. Детей рожать она была не в состоянии, зато теперь могла каждый день творить маленькое созидательное чудо. Она так увлеклась, что даже начала упрекать Драгана, что он раньше не приобщил ее к выпечке. Это было прекрасно! Запах дрожжей, их рост, увеличение в объеме, все это давало возможность на какую-то секунду почувствовать себя Богом, творцом. Созидание намного лучше разрушения. Оказывается, жизни можно радоваться и без антуража. И она обязательно начнет это делать, как только закроет последний вопрос.

На суде она была хороша. Если бы там присутствовало жюри кинематографического фестиваля, ей бы обязательно присудили «Оскар» или «Золотую пальмовую ветвь». Она настолько красочно живописала все ужасы и ту бездну, в которую скатилась ее жизнь из-за нежелания некогда любимого человека иметь детей, что судья дрогнула. Иван отправился в тюрьму.

Вначале массы бурлили, но, как это часто бывает, через неделю нашлись новые поводы. Поклонницы ходили на свидания толпами, писали письма, передавали игрушки, но вскоре и им надоело. До последнего боролась семья, но смысла видеться чаще, чем раз в месяц, не было. И лишь Иванна приходила в тюрьму регулярно, не пропустив ни одного раза.

Снимая темные очки, молча смотрела на него. В какой-то момент она поняла, что молчаливый взгляд эффектнее всего. Иван не выдержал первым и отказался от свиданий. Тогда она написала ему письмо, а за ним еще, и еще одно. В них она кратко сообщала, что будет ждать его в день освобождения на выходе, ибо была уверена, что хотя бы одно из этих писем он получил и прочел.

Она с огромным нетерпением ждала этого дня, ставила в календаре крестики, но Иван оказался хитрее. За два дня до выхода на волю он затеял глупую драку, в которой пострадал один из заключенных. Срок продлили. Иван так и не вышел.

Иванну снова захлестнуло чувство ненависти, которое дало понять — она жива, она на плаву. Иван умен, но она умнее. Она это ему докажет. Иванна опять начала ездить и писать письма. Теперь каждый день был наполнен смыслом. Утром она творила маленькие чудеса в булочной Драгана, а после обеда отправлялась в тюрьму, просила свидание и передавала письма.

Дни полетели со скоростью карусели. Каждый день один и тот же ритуал. Ей пришлось прерваться лишь на неделю, когда Драган попал в больницу с воспалением легких. Там, на больничной койке, он подарил ей тоненький золотой ободок. Ничего не сказал, просто положил ей в руки, она без лишних слов надела и кивнула. С Драганом говорить было необязательно, он понимал ее и так. Она знала, что друг не будет против этих поездок. Драган всегда понимал, в чем смысл ее жизни. Наверное, поэтому и умер, так и не выйдя из больницы.

Теперь в жизни Иванны оставались только булочная и Иван, о котором забыли абсолютно все. Кроме нее.

Постоянными стычками и драками он намотал существенный срок к своему первоначальному заточению, и в конце концов его перевели в серый город, из которого никто не возвращался. Иванна была рада. Она много читала об этой тюрьме. В ней невозможно было ввязаться в драку, и она была уверена, что рано или поздно наступит день, когда серая дверь откроется и она его встретит, обязательно встретит.

В свою новую жизнь она забрала только ванну на львиных ножках и булочную. Ту, которая осталась ей после Драгана, поменяла на ту, что ржавела и умирала в городе вечного тумана. Золотой ободок никогда не снимала, и вскоре все были уверены в том, что она ждет мужа из тюрьмы.

Целыми днями она пропадала на работе. Приходила к пяти утра и уходила после восьми вечера. Единственным незыблемым ритуалом был ее перерыв с одиннадцати тридцати до часу. Потому что ровно в полдень каждый день она, пообедав, принимала ванну. С пеной.

Сегодня стало исключением. Она не смогла принять ванну из-за поднявшейся суматохи, но ее это ничуть не расстроило. Иванна знала, что с сегодняшнего дня вся ее жизнь да и бытие целого города изменятся навсегда.

Эльза

Вертолеты покинули город спустя три часа. Сделав несколько кругов над лесом и не обнаружив там ничего нового и интересного, пилоты отправились домой, стараясь успеть до грозовой бури, которую обещали к вечеру.

Люди с собаками ушли после нее. Стихия смыла все следы, и собаки больше ничем не могли помочь.

Выйдя на следующий день из дома и строго-настрого запретив Коротышке шуметь, Эльза отправилась в булочную. Иванна была на месте и в своем стиле — полное безразличие ко всему происходящему. Эльза решила воспользоваться ее тактикой. Словно вчерашний день им всем приснился. Не было никакой сирены, побега и белого порошка. Иванна достаточно красноречиво дала понять, что она на ее стороне.

Тем не менее этот день провел незримую черту между прошлым и настоящим. Сегодня все пошло не по расписанию. Автобус со сменой пришел вовремя, но никто не заглянул в булочную — всех, кто вчера был на посту, от работы временно отстранили. В том числе Карла и Марию.

Заглянули два хмурых человека с одинаковыми лицами, повадками и пристрастиями — заказали две чашки крепкого кофе без сахара и пару сэндвичей с ростбифом. Расплатились, оставив сдачу Эльзе, и ушли.

Спустя полчаса в булочную вихрем ворвалась Кира, жена Андерса, — шапка кудрявых рыжеватых волос, умопомрачительное пальто и легкий французский шарфик. Единственная женщина в этом городе, умудрявшаяся выглядеть цветной картиной, а не черно-белой фотографией.

— Эльза, я на тебя рассчитываю! — с порога провозгласила она и кинула на стол несколько листовок.

Эльза молча взяла одну из них. Листовка призывала жителей города объединиться и создать добровольную охрану, которая будет патрулировать город и проверять его жителей, чтобы сбежавший преступник не смог никому причинить вреда.

— Кира, но его же ищут с собаками и вертолетами, — удивилась Эльза.

— В том-то и дело, Эльза, что ищут его, этого преступника, и никто даже не задумывается о нашей безопасности! На нас всем плевать, как обычно. Даже если он прирежет пару-тройку граждан, их трупы станут лишь уликами на пути к поимке преступника.

— Кира, мне кажется, что он сидел не за убийство, — мягко возразила девушка. — Вряд ли он захочет прибавлять себе срок.

— Эльза, ты такая наивная! — фыркнула Кира. Темперамент предков-ирландцев кипел и переливался через край. Огненно-рыжие кудри сотрясались от возмущения, зеленые глаза — тоже подарок ирландского дедушки — звали на баррикады, словно Родина-мать.

На шум из кухни показалась Иванна. Кира и ей вручила стопку листовок.

— Иванна, нам нужна твоя помощь, — горячо заговорила она. — Люди тебя знают и доверяют. Возможно, мы дадим номер булочной как горячий. Если вдруг кто-то заметит нечто подозрительное, они смогут позвонить тебе сюда…

Иванна бросила стопку листовок в мусорное ведро, сняла со ржавого гвоздя возле входной двери связку ключей и выразительно ими прогрохотала.

— Ты хочешь закрыть булочную? — удивилась Эльза. Иванна кивнула и, как всегда одетая в старую выцветшую юбку и полинявшую до безобразия кофту, направилась к выходу.

— Иванна, равнодушие нас погубит! Судьба этого города в наших руках, — продолжала пламенно взывать Кира, но старуха осталась глуха к ее призывам. Неужели эта активная баба думает, что ее может напугать какой-то преступник? Просто нелепо. Даже не стоило тратить слова, чтобы это ей объяснить.

— Кира, прости, мы закрываемся, — твердо заявила Эльза, снимая фартук и вешая его на обычное место.

Иванна потеснила Киру к выходу, та попыталась уцепиться за дверной проем, но ей это не удалось. Иванна была мощнее. Через мгновение Кира очутилась на улице под проливным дождем, но ей повезло — к остановке подъехал автобус, вздохнул, по привычке прилег на старый железный борт и проскрежетал по тротуару. На этой остановке садилась только Эльза, но сейчас было не ее время. Кира развернулась и бросилась бегом к автобусу. Влетев в открытые двери в последний момент, она начала раздавать листовки одиноким гражданам, отправленным сегодня с работы домой.

Эльза, накинув легкое пальто, наткнулась на старуху, замершую в дверях.

Иванна что-то сосредоточенно искала в недрах карманов своей древней юбки. Наконец извлекла на свет пачку старых купюр и протянула ее Эльзе.

— Вы меня увольняете? — искренне удивилась та. До зарплаты было еще две недели, а Иванна не была замечена в расточительстве.

Та пожала плечами и вышла. Спрятав купюры в карман крошечной сумочки, Эльза последовала за ней. День был промозглым, северный ветер ломился под одежду, выстуживая последние капли тепла. Эльзе не хотелось сейчас тратить время на пререкания и отдавать Иванне излишки — невооруженным глазом было видно, что та дала ей значительно большую сумму, чем Эльза заработала. Но Иванна умна и знает что делает. К тому же она, Эльза, это по праву заслужила.

Старуха закрыла булочную на ржавый навесной замок и зашаркала в сторону дома, располагавшегося в самом тупике города.

Эльза развернулась, чтобы направиться домой. В последний раз пройти осточертевший путь. В городе все спокойно, за исключением Киры, но ее действия легко предугадать. Они с Коротышкой ничем не рискуют — его следы смыла стихия, собаки ушли, военные прочесывают порт, вокзал и единственную дорогу. Пришла пора из этого ада возвращаться к жизни. Остановившись, она развернулась и позвала:

— Иванна!

Старуха удивленно обернулась и бросила взгляд на девушку. Эльза, повинуясь каким-то странным сантиментам, быстро подошла к ней и обняла. Но уже через мгновение разомкнула объятия, почувствовав, что у Иванны такой близкий контакт вызывает лишь не-приятие.

— Спасибо, — пробормотала Эльза и, развернувшись, быстрым шагом направилась к дому. Старуха, посмотрев девушке вслед, усмехнулась и зашаркала к своему тупику.

Пожалуй, Иванна единственная, по ком она будет немного скучать, когда наконец-то уберется из этой дыры. И вовсе не потому, что старуха ей особенно дорога, а из-за того, что она так и не смогла ее понять, прочесть, как книгу. Такое с ней случалось очень редко. Эльза обладала абсолютно мужским мышлением — помнила только тех, с кем у нее ничего не получилось.

Десять минут спустя она была дома и тихонько открыла дверь. Коротышка крепко спал в ее постели — прошлую ночь они провели без сна.

Сейчас он мерз — набросил поверх плотного покрывала ее пальто и шарф. Эльза с любовью посмотрела на него — само совершенство. Она сняла пальто, туфли, повесила на крючок сумочку. Тихонько подойдя к кровати, еще несколько мгновений полюбовалась на него и резко сдернула одеяло.

— Вставай!

Коротышка вскочил и тут же бросился на пол. Эльзу сразу затопила волна нежности, сродни материнской, — тюремная привычка. Интересно, сколько времени уйдет на то, чтобы от нее избавиться? Она даже обругала себя — с ним надо быть нежнее и ласковее, хотя бы первое время.

Эльза опустилась перед любимым на колени и погладила по темной голове.

— Прости, я не хотела тебя напугать. Мы должны идти, — ласково, но настойчиво сказала она.

Коротышка еще не полностью отошел ото сна.

— Куда? — Он с трудом поднялся и сел на кровать.

— Мы уезжаем. Точнее уплываем. В порту нас уже ждет яхта. Капитан обо всем договорился с береговой охраной. Мы с тобой выберемся через лес, его уже не прочесывают. Правда, нам придется идти всю ночь, чтобы проскочить все засады на пути к порту. И ночевать придется в лесу.

— Как в лесу? У тебя там есть дом?

— Нет, никакого дома. Ночевать будем под открытым небом. Я приготовила спальники и запас еды. Документы я сделала новые, в моем рюкзаке лежат подготовленные для тебя силиконовые накладки на щеки и веки, линзы, очки и парик. Будешь как новенький. Мы теперь мистер и миссис Джонсон. Ищут одного мужчину, искать семейную пару не будут.

Говоря все это, Эльза сбросила платье и скользнула в привычную одежду — штаны для бега и спортивную футболку. Только вместо кроссовок надела горные ботинки — в них будет проще пережить дождь. Затем накинула на себя легкую куртку, висевшую на двери. Открыв шкаф, отодвинула в сторону заднюю стенку, которую сделала сама, едва въехав в квартиру, и достала оттуда мужскую одежду — темный спортивный костюм и горные ботинки. Их она привезла с собой. Бросила одежду на кровать.

— Одевайся.

Коротышка был полностью обнажен. Набросив сверху одеяло, он подошел к окну и уставился в никуда.

— Эльза, я устал. Мы можем уйти завтра?

— Нет.

— Я правда устал. — Он повернулся к Эльзе и жалобно посмотрел на нее. Она чуть не поддалась.

— Потом отдохнешь, сейчас не время, нужно убираться отсюда. К нам могут прийти в любой момент. Люди из управления в городе. Одевайся.

Коротышка хотел что-то сказать, но передумал. С Эльзой бесполезно спорить, она всегда была права и непререкаема. И действительно знала, как будет лучше.

Три минуты спустя он уже переоделся и пытался застегнуть свой рюкзак, который Эльза собрала для него заранее. Девушка, полностью собранная, со своим рюкзаком за плечами, молча наблюдала за этими попытками. Когда Коротышка чертыхнулся, она мягко отстранила его и застегнула ремни.

— Меня этот город просто убивает, — он слабо попытался оправдаться. — Сил вообще нет. Как ты тут жила все это время?

— Молча. Пойдем?

Он кивнул, почувствовав неловкость. Помимо рюкзака, такого же, как и у него — со спальным мешком, провизией, водой, самыми необходимыми вещами и деньгами, Эльза тащила еще и сумку, в которую уложила Патрика и две книги. С ними она не расставалась. Он поколебался — надо предложить ей помощь, он же все-таки мужчина. Но потом передумал. Эльза сильнее его. Намного.

Часы на старой церкви пробили восемь. На улице кромешный ад — ни одного фонаря и зарядивший с полудня дождь. Он наверняка промокнет и заболеет.

— Я пойду первой, — отвлекла его от мрачных раздумий Эльза. — Ты последуешь за мной спустя пять минут. Засеки время. Старайся держаться подальше от домов. Выйдешь из дома, повернешь налево и быстрым шагом пересечешь улицу, затем зайдешь в лес. Там я буду тебя ждать. Справишься?

Она с беспокойством посмотрела на любимого. Тот, несмотря на холод, утер пот со лба.

— Да, постараюсь.

Она кивнула. Прижалась губами к его губам и вышла, бросив напоследок:

— Пять минут.

Карл и Моника

Безуспешно борясь с разрывающей шрапнелью головной болью, Карл нарочито громко открыл дверь. Он почти сутки не был дома. Вначале выпал из реальности прямо за рабочим столом, а потом едва не задохнулся от невыносимой вони. Как всегда, чересчур усердная Мария вылила на него половину бутылочки нашатырного спирта, стремясь привести шефа в чувство. Девушка была в ужасе оттого, что, несмотря на царящий в тюрьме фирменный сумасшедший дом, шеф не подавал никаких признаков жизни, кроме громогласного храпа.

После трех чашек свежезаваренного кофе он выдержал несколько часов выматывающих бесед с двумя мужчинами из центра, чьи лица и глаза ничего не выражали. Пара прибывших походила на дохлых камбал, который день тихо тухнущих на синтетическом льду прилавка рыбного магазина. Последний раз он встречался с ними после перевода Коротышки в его тюрьму. Ходили слухи, что эти двое и отловили преступника, поэтому особо были заинтересованы в его сохранности. Они лично проверили тюрьму на соответствие и дали длительные нудные вводные данные о том, как нужно обращаться с особо опасным преступником.

И сейчас эти люди проявляли большой интерес к тому, как Коротышке удалось сбежать. Карл так ничего и не сумел им объяснить. На все вопросы у него был один ответ. Он вышел вчера в обед, чтобы выпить кофе, потом ему стало плохо и он уснул. Нет, к сожалению, ни кофе, ни торт нельзя взять на исследование. Он все выпил и съел. Где купил? Так в областном центре, куда ездил утром по делам, отвозил медиков, приводивших в порядок Коротышку после ночной драки.

Не добившись ничего вразумительного от Карла, пара пообещала вернуться к разговору завтра и отправилась в отдел кадров, изучать личные дела сотрудников.

Потом были вертолеты, собаки, специальное подразделение, рассыпавшееся по городу, словно бисер со старого цыганского ожерелья. Суматоха в тюрьме, слезы Марии, растерянность обслуживающего персонала. Этот день, казалось, никогда не закончится.

Страсти улеглись с закатом солнца. В этом городе после наступления темноты не спасали ни приборы ночного видения, ни собаки. Поиски отложили до утра, но Карлу так и не удалось уйти. Пришлось проводить внутреннее расследование и беседовать со всей сменой, пытаясь вычислить замешанных в этом деле охранников. Все были сбиты с толку и как под копирку рассказывали о неожиданном сне и усталости, сразивших их в самый неподходящий момент. Затем второй раунд переговоров с непрошибаемой парочкой, и только к вечеру Карл смог отправиться домой. Он адски устал и мечтал о теплой постели. Но вначале необходимо было выполнить святую обязанность.

За пять шагов до входной двери он достал ключи от квартиры из своего портфеля (пока строители трудились над его новым домом на окраине города, он продолжал обитать в узком домишке в самом центре, некогда принадлежавшем мэру) и принялся нарочито громко ими звенеть.

Это было старым ритуалом. Его и Алисы. Дочка слышала поворот массивного кованого ключа в старом замке в любом, даже самом отдаленном уголке дома, и всегда бежала навстречу. А Карл пытался догадаться, в каком виде сегодня будет его любимая девочка, большая охотница до маскарада. Он почти всегда угадывал — любящее отцовское сердце подсказывало.

Открыв дверь и тяжело переступив порог, он быстро окинул взглядом идеально чистый холл. Кажется, жена красила белый пол раз в неделю, чтобы сохранить его оригинальный цвет. Несомненно, Моника украсила бы собой передачу о тех фриках, которые вычищают унитазы зубной щеткой, а потом облизывают их, чтобы доказать телезрителям, что фаянсовые чаши стерильны. Но хотя Карл и не упускал возможности подколоть жену ее чистоплюйством и тягой к полной стерильности, граничащей с обсессивно-компульсивным расстройством, ему нравилась выхолощенность собственного дома.

Нравился этот длинный узкий белый коридор с высокими потолками, украшенными лепниной, оставшейся в наследство еще от первого градоначальника. Нравились выкрашенные в цвет сливочного мороженого панельные стены и вместительные шкафы, которая рачительная Моника разместила за ними. Ей удалось вырвать у узкого пространства всего один метр, но таким образом она убрала все лишне с глаз долой.

Карл вдохнул тяжелый запах вишни и ванили. Жена обожала ароматические свечи и жгла их сутками напролет, словно пыталась всеми возможными способами отделаться от запахов, преследовавших ее на работе.

Карл открыл ближайшую к нему дверцу и поставил тяжелый портфель во встроенный шкаф. Из бокового кармана он достал небольшую конфетку в блестящей обертке и оставил ее на полочке для ключей. Повесил в шкаф легкое пальто, которое надел вчера с оглядкой на непрекращающийся дождь. Карл снимал шляпу, когда услышал топот ножек.

Сегодня его девочка была принцесса. Розовой мармеладкой, облаченной в платье пунцового цвета, вызывающего резь в глаза. Алиса это платье просто обожала и в последнее время постоянно его носила.

— Папочка! — Дочка с разбегу кинулась Карлу на шею и чуть не снесла его с ног. Девочка подросла. По тому, как жалобно треснули швы на ярком платье, это стало особенно понятно. Пожалуй, стоит заказать портнихе новый костюм для Алисы, точно такую же модель. Раз уж она ее так любит.

Карл крепко обнял дочь и поцеловал в кудрявую макушку, украшенную ярким бантом в масть платью.

— Я принцесса, — пояснила Алиса отцу.

— Я вижу, милая.

— Красиво? — Алиса взялась за юбку и покрутилась перед отцом.

У Карла в глазах зарябило от искр, которые отбрасывала ярко-кислотного цвета ткань.

— Смотри, папа, я делаю солнышко! — Алиса снова закрутилась на месте, в надежде, что ее юбка закружится вместе с ней и высоко поднимется вверх, образуя «солнышко».

Карл притворно закрыл глаза и замер в восхищении.

— Самое настоящее солнышко, милая. Я просто ослеп от такой красоты!

Алиса счастливо засмеялась, и Карл снова привлек ее к себе. Его кусочек счастья, его отрада и глоток другой жизни. Чистой, неизгаженной.

В обнимку с дочерью, болтающей обо всем на свете, они прошли через белый коридор в столовую.

Сюда Моника принципиально не стала проводить верхний свет. Предпочла снабдить небольшую комнату свечами в старинных медных подсвечниках. Карл поспорил для приличия, но в целом полностью положился на жену. Он доверял вкусу Моники и даже не сомневался, что пожар она не допустит ни при каких обстоятельствах.

Свечи, повсюду свечи. Наглухо задрапированное окно, тяжелые дубовые панели низко висящего потолка. Свечи сжигали кислород, отчего слегка кружилась голова и размывалась реальность. Переступая порог столовой, Карл немедленно погружался в полудремотное состояние, все рефлексы притуплялись. На какую-то долю секунды ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. Сегодня его рефлексы были и так не в лучшей форме.

Массивный дубовый стол был накрыт к ужину. Как обычно, без Карла есть в этом доме не садились, даже несмотря на поздний час. Кипено-белая скатерть. Накрахмалена, безупречна. Старинные голубовато-серые, истертые временем и полировкой широкие тарелки с золотистыми вензелями (Моника утверждала, что они достались ей от прабабушки). Они служили подставкой для тарелок поменьше, в которые уже был разлит прозрачный, как слеза, бульон. В нем плавало хирургически точно нарезанное вареное яйцо. И только под тарелкой Алисы была положена широкая клеенчатая салфетка, призванная минимизировать ущерб.

— Фу, суп, — немедленно запротестовала Алиса.

— Милая, нужно обязательно есть жидкое и горячее, хотя бы раз в день, — ровным тоном прервала детские страдания Моника, входя в комнату.

— Здравствуй, дорогой, — кивнула она мужу.

— Здравствуй. — Карл нарочито небрежно отодвинул стул, стоявший в изголовье стола и больше напоминавший трон. Тот прочертил на паркете очередные царапины. Моника вздрогнула, но не подала виду, что ее это расстроило.

Потрепав дочь по голове, Карл с трудом втиснул свое большое тело между двумя ручками.

— Давно пора купить новые стулья, — угрожающе начал он.

— Хорошо, — кивнула жена.

Карл знал, что завтра же мебель в столовой будет заменена.

Моника подошла к крутившейся на стуле Алисе и попыталась заправить той за воротник платья белую тканевую салфетку.

— Не хочу, — снова закапризничала девочка. — Я так буду кушать!

— Есть, — автоматически поправила Моника и ловко завернула уголок салфетки за отворот наряда принцессы.

— Кушать, — уперлась Алиса и содрала салфетку. Моника перехватила ее руку, не повышая голоса и не теряя терпения, снова попыталась вернуть салфетку на место.

— Милая, ты запачкаешь свое платье. Где ты видела принцесс в грязных нарядах?

— Ты постираешь, — возразила Алиса. Карл фыркнул, довольный сообразительностью и находчивостью дочери.

— Оно испортится, потому что порошок и частые стирки разъедают ткань. — Моника постаралась отвлечь дочь разговором и снова заправила уголок салфетки.

Алиса задумалась, но не смогла сразу подыскать достойный аргумент. Моника, удостоверившись в том, что наряду дочери ничего не угрожает, вернулась на место. Высокая, тощая, в простом узком темном платье. Родись она лет сто тому назад, вполне могла бы послужить моделью для «Американской готики» Гранта Вуда. Сухая, аскетичная, строгая. Стянутые в тугой узел внизу затылка русые волосы, лицо, на котором морщины уже пропахали глубокие борозды. Неизменная белая нитка жемчуга, как и тонкие поджатые губы вкупе с осуждающим взглядом, лишь добавляли ей сходство с героиней картины.

Казалось, Моника не одобряла все, что мешало идеальному для нее порядку вещей. Не одобряла мужа, набравшего за последние десять лет более полцентнера веса. Не одобряла бунтующую и неповинующуюся дочь. Каждый раз, когда она смотрела на Алису, во взгляде не было ни капли любви, нежности или сочувствия. О гордости и восхищении и речи не могло быть. Единственная эмоция, которая легко читалась на этом простом суровом лице, было удивление. Непонимание: как она могла породить эту принцессу?

Старинные напольные часы из красного дерева пробили девять. Время ужина.

Моника села напротив мужа. Она заняла лишь половину сиденья, на стуле оставалось еще место для женщины такой же комплекции.

— Суп недосолен. — Карл сердито бросил ложку в бульон. Брызги разлетелись по кипенной скатерти.

— Я принесу солонку, — тут же подскочила Моника и бросилась на кухню.

— Папочка, я не хочу суп, — заканючила Алиса, едва мать скрылась из виду.

— Мама сказала съесть, — встал на сторону жены Карл.

— Но я не хочу, — продолжала настаивать Алиса, в глубине души понимая, что спорить бесполезно. Папа всегда поддерживал маму, когда ее не было в комнате. Но попробовать стоило.

— Съешь суп, а потом будет сюрприз, — заговорщицки прошептал Карл, не заметив жену, вернувшуюся в комнату с солонкой.

Моника протянула ее мужу и вернулась на свое место. Алиса подмигнула своему сообщнику и до конца ужина бросала на него такие красноречивые взгляды, которые заметил бы и слепой. Моника слепой не была.

После окончания ужина, состоявшего из бульона, стручковой фасоли с куриной грудкой и вишневого киселя, отец подозвал к себе дочь. Чмокнул ее в висок, поправил платье. Завтра, завтра же скажет секретарше, чтобы позвонила портнихе. То же самое, только на размер больше. Или на два?

— Папа, а где сюрприз? — громко и влажно зашептала Алиса отцу в ухо так, что ее можно было услышать и в другой комнате. Карл старательно избегал осуждающего взгляда жены.

— В нашем секретном месте. Помнишь, где это?

— Да. — Алиса кивнула и, бросая осторожные взгляды на мать, вышла из комнаты на цыпочках, стараясь быть незаметной и невидимой.

— Ей нельзя сладкое в таких количествах, — повторила Моника старую, как мир, и заезженную, словно бабушкина пластинка, мантру, едва за дочерью закрылась дверь. Она повторялась в их доме каждый день с того момента, как Алисе исполнился год. Но муж оставался непоколебим.

— Одна конфета беды не сделает, — отмахнулся он от жены. — Хуже не будет, — добавил он, давая понять Монике, что осознает все, что происходит. Моника не стала спорить. В последнее время она вообще никогда не спорила.

— Эта сирена вчера и твое отсутствие… Кто сбежал? — поинтересовалась она, вставая со стула и начиная собирать посуду.

Карл снова с громким и протяжным скрежетом отставил стул от стола. Моника вновь вздрогнула, но не проронила ни слова.

— Коротышка.

— Тот самый?

Карл кивнул и потянулся за сигаретами. Он знал, что Моника не переносит табачный дым, но ему было плевать. Она все равно не выскажет никаких эмоций. Карл чиркнул спичкой и глубоко затянулся.

Моника подошла к единственному небольшому окну гостиной, которое на ночь закрывалось светомаскировочными шторами и жалюзи. Распахнув шторы и подняв жалюзи, она отворила половину окна. В дом ворвались свежесть, запах дождя и даже отдаленное кваканье лягушек — единственные звуки природы в сером городе. Она задержалась возле окна и попыталась вдохнуть полной грудью. Не получилось. Платье было слишком узким. Досчитав до десяти, она снова закрыла окно, тщательно опустила жалюзи и задернула шторы. Все, что происходило в доме, должно было оставаться подальше от любопытных глаз. Особенно сейчас.

— Сколько? — глухо спросила она.

— О чем ты? — неловко спросил Карл, едва не поперхнувшись табачным дымом.

Моника даже не улыбнулась, хотя еще несколько лет тому назад безыскусная ложь могла ее позабавить. Но не сейчас. Карл так и не научился врать, хотя все время воображал, будто ему это прекрасно удается.

Моника повернулась и молча посмотрела на мужа. Тусклый, как обычно осуждающий, рыбий взгляд.

В коридоре раздался грохот — Алиса не нашла секретное место и поэтому крушила все, что попадалось под руку. Кажется, это был его портфель. Карл вскочил, стул упал.

— Пойду помогу Алисе.

С неожиданной быстротой и гибкостью, словно кошка, застигнутая за воровством, Моника бросилась к двери и закрыла ее собой. На секунду Карл заметил, как блеснули ее глаза. Моника плачет? Совершенно невозможно. Эта женщина была не способна испытывать эмоции. Они все замерзли в той холодной воде, на дне озера.

— Карл, зачем ты это сделал? О чем ты только думал? Что с нами будет, если тебя посадят?

— Ну ты так уж точно выживешь, — попробовал усмехнуться Карл, но осекся при виде жены, не оценившей шутку. Казалось, она еще больше побледнела, хотя это было невозможно. Карл снова вернулся к привычной манере разговора. Перешел в наступление — лучшая защита с Моникой:

— А что будет с Алисой, когда нас не станет, ты подумала? А так я смогу отправить ее в колледж, ее там чему-то научат, и она сама сможет…

— Не сможет! — Голос Моники сорвался на крик. Карл на долю секунды обернулся в соляной столб. В последний раз Моника кричала в день, когда родилась Алиса. — В колледж не берут в двадцать пять лет! Туда вообще не берут тех, кто даже конфету на полке найти не может! На одной-единственной полке, где она лежит каждый день вот уже пятнадцать лет подряд!

Моника осеклась. Алиса стояла на пороге и сияла от счастья, в руках она держала конфету. Небольшую, в яркой, блестящей и шуршащей, как она сама, обертке. Алиса с удивлением смотрела на родителей. Она не могла сформулировать, что конкретно, но кое-что произошло. Наверняка из-за нее. Алиса скривилась и приготовилась разрыдаться.

Карл, как всполошенная наседка, бросился к дочери.

— Милая, какая ты умница, так быстро нашла? Я думал, ты вообще никогда не найдешь эту конфету, я ее так хорошо спрятал сего-дня. — Карл крепко обнял дочь и прижал к себе. Закрыв глаза, чтобы не видеть жену, почувствовал, как с головы Алисы съехал яркий бант. Автоматически поправив его, он ощутил, как дочь напряглась и задумалась.

— Правда? — неуверенно спросила Алиса. Хотя если папа так говорит, значит, так оно и есть. Папа не может врать. Но тем не менее что-то во всем происходящем ее смущало.

— Правда-правда, — заверил дочь Карл и увлек за собой в сторону выхода. — Пойдем, поможешь папе разложить бумаги. А то я без тебя не справлюсь. Старенький уже, забываю, где у меня что лежит.

— Я тебе помогу, папочка, — тут же вызвалась Алиса, раздумавшая плакать. Папа ее любит, значит, все хорошо, ей просто показалось, ничего не случилось. — Ты же мой папа, и я должна заботиться о тебе, — с гордостью добавила девушка.

Моника смотрела им вслед. Слушала, как топот ног становится все более приглушенным. Они шагали синхронно. Отец и дочь. Впрочем, как обычно. Потому что Карл был лучшим отцом на свете.

Точными, выверенными по секундам движениями она собрала посуду со стола и отнесла на кухню. Мгновенно перемыла. Она ненавидела откладывать дела в долгий ящик. Аккуратно разложила старинные тарелки на хрустящем вафельном полотенце, чтобы то впитало влагу. В последнее время Моника заметила, что позолота совсем истончилась и стерлась, и не хотела еще больше травмировать тонкие воспоминания о жизни ДО.

Вернувшись в столовую, она сдернула кипенную скатерть и тут же заменила ее точно такой же, которую извлекла из второго ящика дубового комода. Предыдущая скатерть отправится в стирку, а свечи на переплавку. В соседнем городке Монике удалось отыскать потрясающего свечника, который умудрялся дарить небольшим огаркам новую полноценную жизнь.

Она бережно упаковала наполовину сгоревшие свечи в коробку и заменила их новыми. В тусклой комнате ничто более не намекало на то, что полчаса назад здесь обедала семья и почти разыгрались страсти. Почти. Всегда это «почти».

Еще раз прислушавшись и автоматически удостоверившись, что Карл и Алиса больше не спустятся вниз (она великолепно знала, что сейчас дочь достает из портфеля и рассыпает все бумаги мужа по полу, а тот их собирает, восхищаясь помощью своей девочки). Затем Карл немного поработает, выдав Алисе лист бумаги и ручку, чтобы занять ее чем-то хотя бы на десять минут (дольше девочка не могла концентрироваться). Затем он отведет дочь в ванную, умоет и положит спать, прочитав книжку на ночь. А у нее есть полчаса для себя.

Достав из глубины буфета небольшую бутылку с шампанским (она всегда покупала их в другом городе. Они были такими, как нужно — порционными, одна на два бокала). На этот раз это был напиток под названием «Rose», изготовленный в Провансе. Что-то новенькое, такое она еще не пробовала. Дрожа от предвкушения, Моника взяла два бокала Moser с полки и сложила их в небольшую корзинку, следом отправила и шампанское.

Затем, вернувшись в столовую, подошла к тяжелой дубовой двери, ведущей в ее вотчину. С трудом отворила ее и начала спускаться в подвальный этаж, где располагалось ее похоронное бюро.

Лестница была винтовой, сделанной из дуба. Стены вокруг — выкрашеными в теплый кремовый цвет и увешанными фотографиями. Настоящая галерея славы. Карл не разрешал держать эти фото в доме, даже порывался выбросить, но Моника отыскала их в мусоре и забрала себе. В бюро вешать не решилась, чтобы избежать никому не нужных вопросов. А вот в галерее — в самый раз. Карл никогда сюда не заходил — был суеверен до чертиков. А ей доставляло удовольствие разглядывать старые фотографии снова и снова, погружаясь в счастливое прошлое хотя бы на несколько быстротечных мгновений.

Помимо фотографий, стены украшали разнообразные грамоты и награды. Моника замедлила шаг, в очередной раз любуясь семнадцатью золотыми медалями, четырнадцатью серебряными и тремя бронзовыми — чемпионаты страны, континента, мира. Вот три, самые заветные, — женщины с крыльями, над которыми тесно переплелись пять колец. Олимпийское «золото».

Были здесь и те самые статьи в рамках — «Олимпийский чемпион спас беременную жену и еще двенадцать человек из рухнувшего в горную реку автобуса». «Абсолютный чемпион мира по плаванию попал в больницу, врачи дают оптимистичные прогнозы». «Папа Карло объявил о завершении карьеры».

Это была последняя статья перед металлической дверью в офис. Набрав код, Моника отворила ее. Офис Моники не имел ничего общего с ее домом. Здесь она даже не пыталась создать видимость уюта. Окна были оголены и тщательно вымыты. Сквозь них слабым потоком вливался тусклый грязный свет одинокого фонаря. Голые стены, бетонный пол. Под потолком металлические балки. Все серое, безжизненное.

Двести метров стерильного пространства с окнами по всему периметру. Они всегда были приоткрыты, несмотря на время года. Вот и сейчас сквозь них в мастерскую вливалась спасительная влага, свежесть и запах жизни, который не смог задушить даже намертво въевшийся в стены помещения аромат.

Намертво. Какая ирония.

Моника достала из корзинки бокалы и бутылку и поставила их на маленький металлический столик возле входа. Затем не торопясь расстегнула четыре верхние пуговицы платья, так, чтобы сквозь открывшийся вырез кокетливо выглядывало нежно-розовое кружево нижней рубашки.

Она медленно и осторожно достала из тугой прически шпильки. Тяжелые волосы рухнули на спину. Моника тихонько застонала. Разливаясь по плечами, волосы выпрямляли корни, вызывая прилив крови к голове и принося удовольствие.

— Добрый вечер, мистер Смит, — тихо прошептала она, постаравшись вложить в голос нежность и таинственность. — Простите, я немного задержалась. Дадите мне еще одну минуту? — Она улыбнулась своему визави.

Повернувшись к столику, на котором стояло шампанское, Моника выдвинула верхний ящик, достав из него ярко-красную помаду и зеркало в серебряной рамке. Медленно, очень тщательно, покрывая каждый миллиметр, накрасила губы. Посмотрев в зеркало, поправила волосы — она осталась довольна увиденным. Красный цвет полностью преобразил ее.

Вместо аскетичной фермерской жены зеркало отразило розу, раскрывшую лепестки на полную мощь за несколько мгновений до того, как обрушить их на землю, сдаваясь под натиском неизбежности. Недавно срезанную в с любовью взращенном саду, с подсохшей росой и полностью раскрывшимся ароматом. Терпким, зрелым, стойким. Моника улыбнулась красивой женщине в зеркале и повернулась к мистеру Смиту.

— Ну вот, я готова. Надеюсь, не заставила вас ждать?

Привычным движением она открыла бутылку с шампанским и разлила его по бокалам, затем медленно подошла к мистеру Смиту, лежавшему в самом дорогом гробу из ее коллекции. Красное дерево, обжигающе-белый атлас с серебристым отливом. Вставив бокал в окоченевшие руки, салютовала ему:

— За нас!

Женщина внимательным взглядом окинула своего клиента, семидесятидевятилетнего директора налоговой конторы. Умер вчера от сердечной недостаточности. Обмыт, одет и доставлен сыновьями, едва ли не танцующими от радости, что папаша-скряга наконец-то отошел на тот свет, оставив им солидное состояние. Она с трудом уговорила их потратиться на дорогой гроб. Сами они остановили выбор на самом простом и дешевом, но Моника настояла. Когда нужно, она умела быть убедительной. И теперь считала, что мистер Смит должен ей по гроб жизни, в прямом смысле этого слова.

Ну, хорошо, что может предложить ей старый скупердяй?

Моника на секунду прикрыла глаза и начала импровизировать:

— Милый, не стоило так сильно ревновать. Это всего лишь курьер, который просто принес цветы. От кого? Я не знаю, там не было подписи, ты же сам видел эту карточку. «Самой красивой женщине на свете». Да, мне, а ты что, сомневался?

Сделав большой глоток шампанского, Моника села на стульчик на колесиках, стоявший возле гроба безмолвного мистера Смита. Поправила бокал в его руках.

— Смотри, к чему это все привело? Теперь ты даже глоток шампанского не можешь сделать. И чего ради, вот скажи мне?

Круто развернувшись на стуле, она отъехала от своего собеседника на два метра и дотянулась до металлической тумбочки на колесиках. Из верхнего ящика достала кофр с профессиональным гримом. Поставив его на колени, вернулась назад. Внимательно посмотрела на почившего в бозе налоговика и вздохнула:

— Ну что ты молчишь? Скажи уже что-нибудь! Да, тебе не повезло, ты женился на красивой молодой женщине, которая волнует мужчин. Но я бы на твоем месте этим фактом просто гордилась.

Моника открыла кофр, достала тонкую кисточку и одну из баночек с темным тональным кремом. Аккуратно обмакнув кисточку в грим, она пододвинулась к мистеру Смиту и провела первую линию на застывшем лице. Линия избороздила мраморно-холодный лоб, и на секунду показалось, что мистер Смит действительно сердится.

— Я и подумать не могла, что тебя это так сильно расстроит!

Капля искусственных слез покатилась из правого глаза мистера Смита. Моника достала салфетку и аккуратно промокнула ее, увлажняя щеку.

— Ну что ты, милый, не плачь, не надо. Слезы — это признак слабости мужчины. Вот Карл…

Она осеклась, Карл не имел никакого отношения ко всему происходящему здесь и не должен иметь. Ловкими привычными движениями она растушевала по увлажненной щеке тональный крем телесного оттенка, моментально скрывший мертвенную синеву щек почтенного мистера Смита.

— Вообще-то это мне стоило тебя ревновать! Почему? И у тебя еще хватает наглости спрашивать?

Одним глотком она осушила свой бокал до дна и бросила взгляд на бокал мистера Смита, в котором крошечные пузырьки все еще продолжали всплывать на нежно-розовую поверхность. Нет, не стоит.

Один бокал, этого вполне достаточно. Она потянулась к кофру и достала помаду телесного оттенка. Выбрала самую тонкую кисточку и принялась наносить пигмент на губы покойника.

— А вот почему! — Моника даже повысила голос, входя в образ. — Да на тебе помада, которую ты даже не потрудился стереть!

Моника замолчала, таким образом обдав волной презрения своего неразговорчивого собеседника. Выдернула бокал из рук мистера Смита и сделала большой глоток. Встала, от возмущения у нее дрожали руки, да так, что она чуть не выронила драгоценный бокал.

— Ты этого просто не стоишь. Пусть тебя сожрут черви за все твои грехи!

С этими словами Моника допила оставшееся шампанское и закончила свою работу. Через две минуты в мастерской не осталось и следа от пиршества. Лишь мистер Смит, суровый, как и при жизни, неодобрительно взирал на закрытую за Моникой дверь.

Поднимаясь по ступенькам, она вспомнила, что не собрала волосы в пучок. Решила это сделать на ходу, но шпильки выскользнули и упали на пол. Моника попыталась их поймать, корзинка с бутылкой и бокалами выпала из рук, раздался грохот, за которым Моника не услышала, как хлопнула внутренняя дверь, ведущая из столовой дома в ее офис.

Собрав последствия катастрофы и поворачивая на очередном вираже, Моника наткнулась на собственного мужа, державшего в руках золотую медаль Олимпийских игр — след былого величия. Она остолбенела, но Карл был удивлен не менее ее. Он смотрел на почти забытую, но такую родную женщину. Светлые волосы закрыли строгое унылое платье, укутав ее в пшеничные шелка. Губы, сохранившие след красной помады, припухли от попыток ее стереть и стали яркими от въевшихся пигментов. После выяснения отношений с мистером Смитом на щеках все еще розовел румянец, словно в мастерской она общалась не с покойником, а с голландским живописцем, волшебным образом превратившим ее лицо в старинную картину, на которой целомудрие скрывает под собой страсть.

Карл сделал шаг вперед и провел рукой по волосам Моники.

— Ты ведь позаботишься о ней? — все, что он сумел выдавить из себя перед тем, как привлечь к себе жену и поцеловать. Впервые за последние двадцать пять лет.

Эльза и Коротышка

Эльза вышла из дома, натянула капюшон на голову и переступила границу ночи. Дождь ее совсем не беспокоил, он уже стал неотъемлемой частью жизни. В темноте благодаря кошачьему зрению она ориентировалась прекрасно. Единственной ее тревогой оставался Коротышка. За недолгий срок в тюрьме в нем что-то надломилось. Он всегда был слабее ее, она это знала. Но все же мужское начало в нем присутствовало, отчего девушки всегда слетались к нему, как пчелы на сладкую патоку, что лишь умиляло Эльзу.

Но когда дело дошло до серьезных испытаний, любимый, словно роскошная яхта, предназначенная исключительно для прогулок вдоль солнечного побережья, дал пробоину. Привыкшая плавно скользить по глади бирюзовых волн люксовых курортов, вызывая восхищенные взгляды, она разлетается, едва попав в шторм настоящей жизни. Да, Коротышка был именно такой яхтой. Сама же Эльза больше смахивала на атомный ледокол — ей было все равно где плавать.

Возможно, действительно стоило дать ему время передохнуть после побега, но тогда бы это поставило под угрозу весь ее план. Она понятия не имела, как действуют люди с одинаковыми лицами, предпочитающие кофе без сахара, но была уверена, что светской беседой со всеми вовлеченными в побег они не обойдутся. В любой момент весь план может полететь к чертям. Суровость была сейчас остро необходима, уговаривала она себя. Для того чтобы потом образовалось много времени для отдыха.

Эльза дошла до условленного места за три минуты и принялась ждать, поглядывая на часы.

Коротышка не оплошал. Сделал так, как она велела. Появился на месте ровно через восемь минут. До ужаса несчастный и потерянный.

— Мы так будем всю ночь? — с тревогой поинтересовался он.

— Скорее всего, — кивнула девушка.

Эльза не хотела ни давать ложную надежду, ни обескураживать любимого. Если вдруг распогодится, то это будет приятным сюрпризом, но с высокой долей вероятности погода могла лишь испортиться.

Они выдвинулись в сторону леса. Около получаса шли молча. Эльза впереди, Коротышка сзади. Она шла ровным, четким шагом, ловко лавируя между узловатыми корнями, сцепившимися в смертельной схватке кустарниками и острыми камнями, которые то и время встречались под не успевшей перегнить листвой. Иногда нога соскальзывала и попадала в зловонную лужу — Эльза радовалась, что надела специальную обувь, не пропускающую жидкость. Ей удавалось ловко огибать лесные ловушки, чего нельзя было сказать о Коротышке. Он постоянно поскальзывался, куда-то проваливался и пару раз даже упал.

— Неужели мы не могли подождать? — В его голосе явно засквозило неудовольствие.

— Нет.

— Мне тяжело так идти. — Он принялся жаловаться, обращаясь к ней, словно маленький мальчик к любящей матери.

— Это не тяжело.

— Тяжело, — заупрямился Коротышка. Впрочем, что он знал о лишениях? Тюрьма стала первой по-настоящему неприятной страницей его истории.

— Заткнись, здесь могут быть люди, — прошипела Эльза. Ей хотелось хорошенечко наподдать нытику. В детстве она частенько раздавала ему затрещины. Весьма заслуженные.

— Какой идиот будет гулять в такую погоду, — немедленно огрызнулся Коротышка и заорал: — Черт! Черт! Эльза-а-а!

Та в два прыжка оказалась рядом с провалившимся в очередную яму любовником, схватила его за мокрую голову (идиот, даже капюшон не надел!) и закрыла ему рот рукой.

— Не ори, — не скрывая бешенства прошептала она. Коротышка попытался ее укусить, она не выдержала и отвесила ему затрещину.

— М-м-м, — прошептал тот и вдруг обмяк, потеряв сознание.

Вначале Эльзе показалось, что это трюк. Он просто хочет заставить ее убрать руку со рта. Но она тут же откинула эту мысль — он бы не додумался. Эльза медленно убрала руку от его рта и потрясла Коротышку.

— Эй.

Тот не реагировал. Эльза потрясла его еще сильнее.

— Эй!

Никакой реакции. Эльза выругалась. Невыносимо! Второй день подряд ее планам что-то мешает!

Виктор и Диана

Он не предупредил о своем приезде. Если бы Диана знала, она бы ночь не спала — варила, жарила, пекла, убирала, создавала идеальный дом. Ведь это именно то, что нужно каждому мужчине, в этом она была убеждена. Хорошо еще, накануне волосы покрасила и челку подстригла. Правда, сама. Лишние деньги на ветер Диана предпочитала не выбрасывать. Это тоже было частью «идеального дома»: жена, отдающая все свои заработки хозяину дома — мужу Виктору. А тот уже выделит часть ей на карманные расходы. Из них она выкроит немного на ежедневную миндальную меренгу для Давида. Хоть и не следовало мальчика баловать, а все-таки материнское сердце болело, что она лишает ребенка чего-то важного, живя в этой глуши. Но их с сыном переезд сюда был идеей Виктора, а идеальная жена никогда не спорит со своим мужем. Что такое дети? Они вырастают и уходят, а мужья остаются до глубокой старости. Если, конечно, жены ведут себя должным образом.

Виктор стоял в прихожей и смотрел на себя в зеркало. Оно по-прежнему ничего не отражало. Просто человек, лицо которого не в состоянии запомнить даже он сам. Очень удобно при его работе.

Диана бегала, суетилась, надела белый кокетливый передник, отправила Давида в комнату «не мешать папе отдыхать» и пыталась быстро соорудить обед.

Виктор неспешно снял пиджак, цепким хозяйским взглядом окинул помещение с низким потолком — бедненько, но чистенько. Почти все осталось так, как было при его покойной матушке.

Диана никогда ничего не требовала, а раз так, то и сам Виктор не считал нужным обновлять мебель или делать ремонт в старой квартире. Хотя, кажется, обои она все-таки недавно поменяла. В его прошлый приезд сюда они были с цветочками, а сейчас по стенам расползлись геометрические фигуры. Удивительная женщина. Интересно, есть ли у нее предел терпимости, и если есть, то где? Виктора даже забавлял этот эксперимент. Когда же она наконец не выдержит и сорвется?

Вместе они прожили недолго. Как раз время, отмеренное до рождения ребенка, получившегося по какому-то совершенно фантастическому стечению обстоятельств. Сам Виктор к мальчишке никаких чувств не испытывал, но решил, что наследник не помешает. Тем более что Диана была весьма удобной. Она никогда ничего не просила, не устраивала скандалы, не спорила и видела свою жизнь в служении мужу. Она даже умудрялась отдавать ему все свои скудные заработки, не догадываясь о том, сколько муж на самом деле зарабатывает. Задавать вопросы было не в духе Дианы. Удобная. Да, пожалуй, именно это прилагательное характеризовало ее как нельзя лучше.

Виктор прошел в кухню, не снимая обуви, и сел за стол. Диана бегала от плиты к холодильнику, на лице читалась напряженная работа мысли — чем накормить неожиданно нагрянувшего мужа? Да так, чтобы он не разочаровался? Виктор наблюдал за женой, давным-давно отправленной в ссылку, и думал, что, пожалуй, на пенсии он все-таки вернет ее к себе. Нужно же будет кому-то за ним ухаживать.

— Какой чай ты будешь? — хлопотала Диана, одной рукой помешивая жидкое тесто на блины, другой открывая крышку старого заварочного чайника, цветы на котором за давностью времени превратились в акварельные пятна.

— Я буду кофе.

— Кофе? Но у меня нет… Подожди секундочку, я к соседке сбегаю.

Виктор молча кивнул и прислонился к стене. Диана выключила огонь под старой чугунной сковородкой и бросилась к двери, на ходу замечая, что мужу не очень удобно сидеть на стуле.

— Пройди в гостиную, там есть мягкое кресло, можно телевизор посмотреть, а я сейчас вернусь.

— А где Давид?

— В своей комнате, я сказала, чтобы тебе не мешал. Не беспокойся, он послушный.

— Иди. — Виктор повел рукой в направлении выхода, жена кивнула и испарилась. Виктор поднялся и зашел в комнату, гордо именуемую гостиной.

Крошечное помещение с дощатым деревянным полом, посреди небольшой круглый лакированный столик на хромых ножках. Сверху покрыт желтой салфеткой, связанной крючком. Виктор мог поспорить, что та скрывает под собой царапину или трещину. В два шага он подошел к столику, поднял салфетку и самодовольно улыбнулся — трещина.

Старый мамин сервант, за стеклянными окнами которого гордо выставлена посуда — щербатая хрустальная конфетница и пять бокалов. Диана что-то там говорила, что они ей достались от бабушки. Неважно.

Виктор быстро заглянул на все полки — скукота. Документы, книги. Рецепты на лекарства она на полках не хранила, что хорошо. Хоть на это ума хватает.

Литографии на стенах поверх новых обоев с тем же нелепым геометрическим узором. Наверняка взяла самые дешевые. Немного косо поклеены, значит, лепила сама. Фотографии. Его, Виктора, и Давида. У мальчика такое же лицо, которое не помнит даже отражение в зеркале. Ни одной собственной фотографии Диана на стену не повесила.

Виктор подошел к окну и отодвинул накрахмаленную занавеску. Знакомый унылый пейзаж — городское кладбище. Его мать когда-то работала там смотрительницей, а он провел все детство среди могил и никогда не боялся мертвых, что сейчас в его работе очень помогало.

— Давид, поди сюда, — негромко позвал Виктор.

Мальчик бесшумно появился на пороге — значит, Виктор заметил правильно, дверь в комнату была немного приоткрыта, и сквозь тонкую щелочку мальчик слышал все, о чем говорят взрослые. Любопытство — источник знания. Ну что ж, неплохо. Может, из мальца и выйдет толк.

— Подойди, — потребовал Виктор. Давид на мгновение заколебался. Невысокий, тщедушный, невыразительный. Ничего примечательного.

— Что? Ты боишься мертвецов? — усмехнулся отец, стоявший возле окна, с которого открывался вид прямо на центральную аллею кладбища и нелепого ангела, торчавшего там, сколько Виктор себя помнил.

— Я… я не люблю, — выдавил из себя Давид. Общаться с отцом не хотелось.

— Подойди, — снова потребовал отец, и сын побоялся ослушаться. Виктор мысленно поставил ему «минус». Если бы пацан запротестовал или отказался выполнять его приказ, для него же было бы лучше.

Давид подошел к отцу, тот взял его за плечи и прижал лицом к окну.

— Смотри, — приказал Виктор. — Что ты там видишь?

— Памятники. — Мальчик напрягся. Он ненавидел кладбище, ангела и отца. Зато любил мать и миндальные меренги.

— Вот именно, памятники, они тебе ничего не сделают, как и те, кто под ними, — назидательно сказал Виктор.

— Давид, я же тебе сказала… — Диана вошла быстрым шагом в комнату, держа в руках салфетку с отсыпанным доброй соседкой кофе.

— Это я его позвал. — Виктор ослабил хватку, мальчик вывернулся из рук и с облегчением покинул комнату.

— Я кофе принесла, — неловко пояснила Диана.

Виктор кивнул и сел в кресло. Диана тут же кинулась к старому телевизору, прикрытому такой же вязаной салфеточкой, что и стол, призванной уберечь его от пыли и продлить и без того долгий век. Включила. Первый канал отозвался монотонным шипением, она повернула рычаг на второй, на третий. На четвертом шли новости.

— Оставь, — кивнул Виктор.

— Я сейчас кофе тебе сварю и блины пожарю, — засуетилась Диана.

Виктор снова кивнул и махнул рукой, как бы призывая Диану выйти и не мешать ему. Суета его раздражала. Одна из причин, по которой он отослал жену с сыном подальше.

Диана, естественно повиновавшись, загремела посудой на кухне, поставила турку на огонь и снова включила конфорку под чугунной сковородкой. Взгляд ее упал на маленькую табуретку. Она тут же схватила ее и потащила в гостиную, чтобы поставить мужу под ноги. Она не возражала против пресмыкательства. Наоборот, считала его своей силой. Что толку с гордых и независимых женщин? Вон та же Эльза или Иванна — они одни. Кира замужем, но муж изменяет ей с Кариной, весь город в курсе. А она и замужем, и муж ее перед людьми не позорит. А то, что приезжает, только когда работа есть, так такой человек и не может приезжать чаще.

Диана принялась жарить блины, на все лады убеждая себя, что мужчинам нужно удобство, а не африканские страсти. Когда они проходят — остается пустота. А служение мужу создает наполненность.

Виктор тем временем достал из портфеля бумаги, которыми снабдил его заспанный толстяк — начальник тюрьмы. Его он направил на анализ крови, чтобы убедиться, что в его еду действительно что-то подмешали, из-за чего он все благополучно проспал. Виктор всегда предпочитал экспертизу и документы рассказам, поэтому сейчас погрузился в изучение того, что и так хорошо знал. Но никогда не будет лишним взглянуть свежим глазом.

Коротышка, он же Алекс Бернштейн, двадцати семи лет от роду. Юное дарование, пустившее свои таланты не туда. Из родственников только мать, умерла два года тому назад. Из постоянных привязанностей университетская подруга — Анастасия Миллер. Виктор начал внимательно разглядывать канцелярскую фотографию девушки, чье лицо зеркало тоже отражало с трудом. Фото на паспорт. В жизни она наверняка выглядит по-другому. Женщины вообще умудрялись с помощью простого макияжа менять свою внешность до неузнаваемости. А уж если еще и волосы покрасить и линзы вставить — так сразу будет другой человек.

Алекс и Анастасия вместе выросли. Затем она тоже получила стипендию от университета на обучение и в отличие от Алекса сумела его окончить и даже получить ученую степень. Интересно, где она сейчас?

— Диана, — негромко позвал Виктор, словно собаку свистом. Диана появилась на пороге, держа в одной руке чашку с дымящейся жидкостью, а в другой деревянную подставку из можжевельника. Аккуратно поставила все на лаковый столик.

— Твой кофе.

Виктор кивнул и сунул жене под нос фото Анастасии.

— Ты ее видела когда-нибудь?

Диана присмотрелась. Лицо казалось смутно знакомым, но с фотографиями на паспорт никогда ничего нельзя сказать наверняка. Она покрутила фото в руках.

— Как ее зовут?

— Анастасия.

— Нет, таких у нас нет.

— Уверена?

Диана поколебалась, девушка выглядела знакомой, но где она могла ее видеть?

— Д-да… Уверена. Пойдем, я блины уже напекла.

Виктор молча кивнул и снова посмотрел на фото. Реакцию жены он считал моментально — она видела девицу, просто не помнила этого.

Эльза и Коротышка

Включив небольшой фонарик, Эльза посветила в лицо Коротышке — тот действительно был без сознания. Она почувствовала беспокойство. Пощупала пульс — слабый, но стабильный. Что же произошло? Он свалился в яму. Возможно, что-то в ней? Эльза обошла яму по периметру, пробуя жестким ботинком на ощупь края. Нашла твердое основание, в метре от того места, куда провалился любимый. Встала на четвереньки, обхватила Коротышку под мышками и принялась тянуть, стараясь вытащить. Вначале ничего не получилось. Коротышка не поддавался, словно что-то держало его. Зацепился за корень? Но почему потерял сознание? Общая истощенность или недавний инцидент?

Со второй попытки он поддался, но был слишком тяжел, у девушки ничего не получилось. Кажется, в тюрьме его все-таки неплохо кормили. Она встала, крепко уперлась ногами в землю и рванула изо всех сил, делая два шага назад. Коротышка выскользнул из ямы и рухнул на гниющую листву. Дождь усилился. Черт, как назло!

Эльза снова достала фонарик и принялась осматривать молодого человека. Причину обморока она увидела сразу — сквозь кровавое месиво в районе лодыжки наружу торчала белая кость. Открытый перелом. Хуже и быть не могло.

Эльза впервые за все двести восемьдесят пять дней, проведенных в этом проклятом городе, почувствовала холод. Он был нежным, убаюкивающим, ласкающим. Похожим на теплое пуховое одеяло, под которым хотелось укрыться и забыться легким сладким сном. И спать, спать, спать, пока кто-нибудь не отменит происходящий кошмар и не сделает все правильно.

Эльза встряхнулась — именно так и умирают от переохлаждения. Просто ложатся передохнуть, закрывают на секунду глаза, а потом полуистлевший труп находит по весне какой-нибудь любитель пеших прогулок или его непомерно любопытная собака.

Умирать она не собиралась, по крайней мере сейчас. Ровно как и хоронить любовь всей своей жизни. Его нужно спасать. Немедленно.

Возвращаться в квартиру было решительно невозможно. Даже если она и дотащит Коротышку на себе, то не сегодня, так завтра к ней зайдут парни-близнецы, просто так, она ведь работает рядом с тюрьмой, может, слышала или видела что-то подозрительное? Спрятать Коротышку просто негде, в ее крошечной квартирке и Патрик-то с трудом помещается.

Оставаться в лесу под промозглым дождем тоже было безумием. Их не спасут ни палатки, ни спальники, в какой-то момент они все-таки поддадутся на уговоры холода и уснут. Нелепая смерть — именно ее Эльза боялась больше всего. Бессмыслица, которую она просто не переваривала. Что угодно, но только не это. Она доведет начатое до конца, спасется сама и вытащит любимого.

Ответ пришел сам собой. Ну, конечно, так очевидно! Альберт и его лесная хижина! Как хорошо, что в этом мире так много глупых людей.

Эльза погладила Коротышку по лицу, тот по-прежнему был без чувств. Еще бы, такая боль. Надо было каким-то образом дотащить его до водопада, а оттуда до хижины рукой подать.

Эльза достала из спортивной сумки Патрика, чмокнула его в нос. Верный пес оставался преданным до конца. Она посадила чучело под раскидистую ель и забросала листьями — она за ним обязательно вернется, своих никогда не бросает.

Книги было жаль, но на кону жизнь любимого. Их она спрятала под Патриком, в фантастической надежде, что дождь пожалеет пожелтевшую бумагу. Теперь спортивная сумка была пустой.

Эльза подошла к Коротышке и, собрав все силы, посадила его. Повернулась спиной и, закинув руки, обхватила его спортивной сумкой поперек груди. В ручки она продела собственные руки и попыталась встать на колени так, чтобы тот оказался у нее на спине. С первого раза ничего не получилось, он был намного тяжелее. Впрочем, когда у нее что получалось с первого раза? Надо было снова и снова продолжать попытки. Восьмая оказалась удачной. Словно рак-отшельник, таскающий тяжелый дом на спине, Эльза поползла по мокрой земле. Рюкзак она надела на грудь, на спине полулежал Коротышка, его ноги волочились по земле. Теперь дождь струился по его лицу — любимый служил ей чем-то вроде защиты от холодных потоков.

Пострадавшую ногу Коротышки она перемотала своей курткой, чтобы остановить кровотечение. Сухое помещение и дезинфекция нужны были как можно скорее. Эльза ускорилась. В нежные руки девушки остервенело впивались ветки и камни. Через минуту ладони, так же как и колени, были разодраны в кровь. Эльза попыталась уменьшить ущерб, обмотав их толстыми носками, извлеченными из рюкзака, но тех хватило буквально на пару минут — природа в один момент уничтожила рукотворное.

Эльза впервые в жизни была готова разреветься от отчаяния и безнадежности ситуации. Какой удар по ее совершенному умению планировать и всеобъемлющей предусмотрительности!

До хижины она таким образом не дойдет. Туда еще около полутора километров, а дорога возле водопада наверняка настоящий ад и верный путь в пропасть. Надо оставить Коротышку и идти самой. Действовать необходимо быстро. С художником она разберется, и тогда дом будет свободен.

Эльза доползла до большой разлапистой ели и аккуратно уложила Коротышку на землю. Вздохнула с облегчением. Вытащила из рюкзака спальный мешок и быстро раскатала его на земле. Перетащила на него возлюбленного — так немного легче будет пережить несколько часов ее отсутствия. Вторым мешком она прикрыла его сверху. Достала из рюкзака запасную куртку, просунула ее под мешок, лежащий под спиной у Коротышки, и связала их рукавами, создавая подобие кокона.

Он по-прежнему был без сознания. Главное, чтобы, придя в себя, не наделал ошибок. И не начал кричать от боли и ужаса. Немного поколебавшись, Эльза стащила с разбитой в кровь руки носок и заткнула им Коротышке рот. Вторым носком зафиксировала кляп.

— Я люблю тебя. — Она поцеловала парня в лоб и, закинув рюкзак на плечи, бросилась бегом к водопаду. Пожалуй, ежедневные пробежки в этом аду были лучшим, что она сделала за этот год. Эльза скользила по мокрым камням, легко перепрыгивала через ловушки из прелых листьев, в одну их которых попал Коротышка. Через двадцать минут она была возле водопада, обогнула его и тихонько подошла к хижине. Впрочем, можно было не скрываться — стихия была лучшим прикрытием. Оглушительный грохот водопада заглушал любые шаги. Действовать надо было быстро, очень быстро. Иначе любимому конец. Подходя к дому, Эльза еще раз приятно удивилась предусмотрительности Альберта. Если не знать, что здесь находится хижина, ее ни за что не найти в гуще леса. Подойдя к двери, девушка подняла руку и громко постучала.

Андерс и Карина

Озираясь, он шел по пустынной улице. Праздных прохожих можно было не опасаться — их просто не существовало, но никто не отменял окна — единственный источник информации в этом дрянном городишке. А ведь он мог, мог отсюда уехать в свое время! Его брали в университет капитаном футбольной команды. Но нет же, не смог расстаться со статусом «самого популярного парня». Как там говорил папенька — лучше я буду первым в деревне, чем вторым в Риме?

К черту, все к черту, лучше бы он уехал в этот Рим или еще куда-нибудь. А сейчас что? Ничего. Только ходьба украдкой по улицам, чтобы никто не заметил, не донес, не сделал еще хуже.

Но ничего, скоро все изменится. Он очень на это надеялся.

Андерс нырнул в подворотню возле старого мясного магазина, прошел по берегу ручья — щегольские туфли все равно промокли и надо было их менять. Терять было нечего.

Спустя две минуты он стучал в дверь подсобки доходного дома. Когда-то это была комната прислуги, а теперь здесь жила Карина, его подруга детства. Хозяин города Антонио держал ее поближе к себе. Андерс, всегда бывший в курсе всего происходящего в городе, знал, что Антонио сделал девицу своей фавориткой. Наверняка скоро она прекратит работать. Но для него двери ее дома всегда будут открыты. Уж в этом можно было не сомневаться.

Карина была дома. Она только проснулась. Открыла дверь и ласково улыбнулась при виде старого друга.

— Привет, котик, — целуя в щеку, Карина втащила Андерса в свой будуар.

Каждый раз ему требовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к помещению. Все оттенки красного — от нежно-розового до кроваво-пурпурного. Комнату прислуги Карина превратила в любовный альков — посреди огромная кровать под балдахином застелена алым атласным покрывалом и усажена множеством мягких игрушек. Слева консоль с зеркалом, уставленная таким количество пудры, кремов, духов и прочих женских приблуд, о предназначении которых Андерс даже не догадывался, что они не умещались на ее поверхности и расползались по комнате. Часть стояла на розовом ковре с густым ворсом, часть в изголовье кровати, часть перетекла в крошечную ванную, а остальное прочно обосновалось на плите в небольшой кухоньке, которой Карина никогда не пользовалась.

— Выпьешь? — промурлыкала девица. Она напоминала сдобную булку — упругую, свежую, манящую, мягкую. Которая так и просится в рот. Недаром в прошлой жизни родители заставили ее учиться на пекаря, но она сбежала из нудного кулинарного училища и нашла более легкий способ заработка. Светло-рыжие волосы собраны в затейливую прическу. Умело наложенный макияж и приторно-сладкий запах духов. Карина смогла добиться прямой ассоциации с куртизанкой.

— Да. — Андерс кивнул, облизал губы и распластался в мягком кресле, обитом красным панбархатом.

Карина знала, что он пьет. Андерс был постоянным клиентом. Приходил три раза в неделю, когда его жена была занята в школе или вовлечена в очередную борьбу с несправедливостью в жизни.

— Что со временем? — дежурно поинтересовалась Карина, протягивая ему рюмку водки. Андерс опрокинул ее, затем встал и начал раздеваться.

— У меня есть час.

Карина развязала атласный халатик и осталась в полупрозрачном черном боди и чулках, над которыми ее щедрое тело вздымалось и дышало, словно опара в кадушке. Она легла на кровать и приняла томную позу, с легкой полуулыбкой наблюдая, как тощий Андерс скачет по комнате в попытке избавиться от намокших брюк.

В конце концов ему это удалось, он лег на кровать и пристроил голову на груди Карины. Она погладила его.

— Что в этот раз? — вздохнула она.

— В этот раз народные отряды самообороны и охрана города… — И Андерс начал говорить.

Эльза и Альберт

Дом стоял в небольшом ущелье. Добротный, деревянный. Крыша покрыта мхом. Стопроцентная маскировка. Художник был предусмотрителен и действительно не хотел, чтобы кто-то или что-то вмешивалось в его жизнь. Странная, болезненная страсть к одиночеству.

На ее стук он не ответил. Эльза постучала еще раз. Сквозь укутанные в сорочку дождя окна брезжил свет. Альберт дома, но открывать дверь не спешил. Эльза забарабанила что есть силы и чуть не упала, когда дверь резко распахнулась.

Альберт ничуть не напоминал художника. Скорее охотника — светлые холщовые брюки и в тон им аккуратная рубашка, заправленная за широкий кожаный пояс.

— И кто нам угрожает на этот раз? — насмешливо поинтересовался он, в один момент узнав девушку. — Якудза, сицилийская мафия, русский синдикат?

— Я могу войти? — Эльза посмотрела ему прямо в глаза. Черные. Или карие. Неважно.

Альберт посторонился.

— Чувствуй себя как дома. Вид у тебя, кстати, кошмарный, — заявил он, разглядывая девушку.

Та прошла в дом и впервые почувствовала, что продрогла. Быстро оценила обстановку — камин разожжен, на низком деревянном столике из грубо сколоченных бревен один бокал карминового вина. Волчья шкура перед огнем. С Эльзы рекой текла дождевая вода, черня светлый деревянный пол.

— Можно чаю? — стуча зубами, попросила она.

Альберт внимательным взглядом окинул девушку. Вчера по ее вине ему пришлось пережить несколько неприятных часов в полицейском участке, куда он приволок ни в чем не повинного артиста цирка, отставшего от труппы.

Вначале ему не поверили, посадили в обезьянник для дальнейшего разбирательства, даже заподозрили в помощи сбежавшему заключенному. Потом с ним долго беседовал человек, чье лицо ничего не выражало. Кажется, он представился Виктором.

К концу дня у него разболелась голова, но он впервые в жизни не психовал из-за этого. Девушка, встреченная в лесу и заварившая всю эту кашу, была достаточной компенсацией за все причиненные неудобства. Но, увы, ее номер телефона был фальшивым, как и она сама. На короткий миг в голове пронеслась шальная мысль, что она подстроила все это, чтобы отвлечь внимание полиции от чего-то важного. Возможно, побега. Но тогда она бы вряд ли заявилась к нему на ночь глядя. Уже была бы далеко от серого города.

Альберт очень трепетно относился к тому, кого впускал в свой дом. Открыть ей двери его побудило любопытство. Он хотел послушать, что она еще придумала. Всегда любил головоломки. А в том, что перед ним особа с фантазией, сомневаться не приходилось. Уж слишком пытливо смотрели ее голубые глаза.

Кивнув, Альберт вышел из комнаты, а Эльза бросилась к бокалу вина. Действовать надо быстро. Щепотка белого порошка, и еще немного, чтобы наверняка. Карминовая жидкость растворила все до того, как художник вернулся. Несколько минут импровизации, и проблема будет временно решена. Эльза попыталась успокоиться. Сейчас нельзя было ничем выдать страх и нетерпение.

Альберт протянул ей глиняную чашку с толстыми стенками. Та была немного кривовата, но от нее валил пар и поднимался бесподобный аромат. Эльза принюхалась.

— Облепиха?

— Да, и черная смородина. Ты промокла, выпей.

Эльза сделала большой глоток и поморщилась — это был травяной настрой, ни капли чая, который она ценила выше всех напитков.

— Извини, я тебя отвлекла от чего-то важного? — Она кивнула на камин и бокал.

— Нет, вовсе нет. Я просто думал, неужели в моей жизни наступил тот момент, когда прелестные девушки начинают давать мне фальшивый номер телефона?

Эльза распахнула глаза:

— Ты намекаешь на меня?

Альберт кивнул, подошел к камину и облокотился на него, скрестив руки на груди.

— Я слушаю.

«Выпей же вино, слушатель», — гипнотизировала его Эльза, но художник оказался глух к ее мысленным приказам.

— Что бы тебе хотелось услышать? — подхватила игру Эльза. Пожалуй, придется действовать по-другому. Она сделала несколько шагов по направлению к Альберту, подошла к низкому столику и поставила на него чашку с горячим отваром. Медленно откинула растрепавшиеся мокрые волосы со лба, пристально посмотрела на художника и слегка улыбнулась.

— Для начала, почему ты дала мне неправильный номер телефона? — с интересом спросил Альберт.

— Ошиблась, — пожала плечами Эльза. — Я редко даю свой номер, не очень хорошо помню его наизусть.

— Ну надо же, я даже о таком и не подумал. Забыла свой собственный номер телефона, — широко улыбнулся Альберт. — Какие еще будут варианты?

— Может, и будут, — кивнула Эльза и бросила взгляд на бокал. — Если ты нальешь мне вина, это поможет мне вспомнить свой номер. И возможно, настоящую причину моей ошибки.

Альберт принял пасс, еще шире улыбнулся:

— Легко.

Он снова вышел на кухню, а Эльза посмотрела на его бокал — багряный огонь пронзал карминовую жидкость, превращая ее в пурпурно-кровавую. Над камином оглушительно тикали часы, сопровождая каждую потерянную минуту времени похоронным маршем. Эльза содрогнулась, несмотря на отвар и близость горящего камина, ей все еще было холодно.

Альберт вернулся с пустым бокалом и бутылкой вина.

— Какое ты предпочитаешь? — тоном опытного обольстителя поинтересовался он.

— Твое, — Эльза посмотрела ему прямо в глаза. Тот выдержал взгляд. Налил ей бокал и протянул. Взял свой.

— За что пьем? — снова пристальный взгляд в глаза.

— За удачу. — Эльза сделала два глотка, Альберт выпил свой бокал до дна.

Эльза бросила взгляд на часы.

— Так я слушаю, — настойчиво повторил Альберт.

— А если я ничего не скажу? — Эльза поставила свой бокал на стол. Она редко пила, не видела в этом никакого практического смысла. Двух глотков вполне достаточно, чтобы глаза затуманились, но ум оставался ясным.

— Интересный поворот. — Альберт присел. Эльза снова бросила взгляд на часы. Он зевнул, нахмурился, посмотрел на девушку, а затем на свой пустой бокал. — Ты что-то…

Альберт отключился. Эльза снова посмотрела на часы, каждое движение минутной стрелки и легкий «клик» все громче отдавали в ушах звоном церковных колоколов. Она выждала еще минуту. Затем осмотрелась. Большой холл, в котором она уже была раньше, справа дверь, ведущая в подвал. Эльза бросилась туда, скатилась кубарем по ступеням (ровно восемь) и начала лихорадочно осматривать полки. Белая капроновая веревка нашлась на втором металлическом стеллаже от входа. Там же отыскался и плотный скотч. В подвале Альберт хранил старую дверь, очевидно оставшуюся от прежних хозяев. Эльза подтащила растрескавшуюся деревяшку к ступенькам и положила на них, соорудив помост. Легко взбежала наверх.

Альберт спал глубоким сном. Тащить его к подвалу было значительно проще, чем волочь Коротышку по влажной земле. Эльза обхватила художника под мышками и поволокла по серому каменному полу. Аккуратно вместе со своей ношей спустилась вниз по доске в подвал и подтащила Альберта к стеллажу. Быстро размотала веревку и связала ему руки, затем привязала их к стеллажу. Ноги связывать не стала, решив дать ему небольшое пространство для маневра. Когда он придет в себя, сможет вставать и даже ходить по подвалу на расстоянии метра. Длина веревки также давала ему возможность при необходимости лечь на пол.

На какой-то миг Эльзе стало жаль художника. Тот был неплохим парнем, но уж слишком наивным и доверчивым. Чтобы хоть немного подсластить горькую пилюлю, она сбегала наверх, где обнаружила спальню (на удивление очень уютную. Небольшая, обитая деревом комната, чью обстановку составляла только низкая кровать и на этот раз медвежья шкура возле очередного камина). Она схватила ее и, стащив вниз, подстелила под Альберта. Так он не замерзнет. Заклеила художнику рот и тут же проделала небольшую дырочку в скотче, через которую можно дышать и пить — рядом со своим заключенным она поставила стакан с водой.

Обустроив Альберта с максимально возможным в такой ситуации комфортом, Эльза вернулась в гостиную и закрыла дверь в подвал на ключ, торчавший в замке. Среди вещей Альберта, висевших возле двери, отыскала плотный дождевик с капюшоном, примерила темно-зеленые резиновые сапоги, но те оказались слишком велики, передвигаться будет невозможно. Снова надела свои мокрые ботинки и вышла на улицу. Дождь немного утих, но все еще окутывал угрюмый лес вуалью измороси.

Эльза огляделась — слева от дома стоял небольшой сарай, рядом с ним рубанок для колки дров. Девушка быстрым шагом подошла к сараю, распахнула дверь и внимательно осмотрела все содержимое небольшого темного помещения. В углу обнаружилась цинковая, побитая жизнью и камнями тележка с одним колесом. То, что нужно. Эльза взяла тележку и, толкая ее перед собой, быстрым шагом направилась туда, где оставила Коротышку. Обратная дорога с громоздкой тележкой заняла больше сорока пяти минут. Бешено колотилось сердце, но Эльза не замечала усталости. Самое главное, чтобы Алекс оставался на месте. Еще не хватало сейчас бегать по лесу на пару с полицией и заниматься поисками пропавшего заключенного.

Андерс и Карина

— Я ведь говорил, как впервые увидел ее? — за истекшие сорок минут Андерс изменил позу лишь один раз — шея затекла. На мягкой груди Карины было тепло и уютно, как в детстве у мамы под боком. К тому же подруга всегда была превосходным слушателем.

— Я была с тобой, милый, — вздохнула Карина и в очередной раз обругала себя. В тот день именно она очутилась с ним на этой дурацкой остановке. Кажется, они возвращались утром с какой-то вечеринки. Надо было его остановить тогда, что ли? Вовсе не из-за себя — она на Андерса никогда не претендовала, хоть он и был самым популярным парнем в городе. Ради него самого. Хотя эти двое просто обречены быть вместе: плохой мальчик и хорошая девочка. Она, наверное, тогда сразу это поняла, поэтому и не стала вмешиваться. Некоторые вещи предначертаны свыше.

— Тогда ты помнишь, как она в ту пору выглядела! — вздохнул Андерс. — Эта ее легкая бежевая шубка, помнишь, у нее была такая подпалина на рукаве? Точнее, я тогда подумал, что подпалина, а это была просто грязь, она, как всегда, кого-то спасала и где-то вымазалась.

Карина закатила глаза к потолку и продолжила автоматически гладить Андерса по голове, прижимая его к стынущей опаре в кружевах. Историю знакомства с женой он вспоминал минимум раз в неделю.

— А этот котенок? Ужас просто, такой маленький, блохастый, он еле шел, я готов был поклясться, что он сдохнет до вечера. Помнишь его?

— Конечно, милый. Я тогда дала ему кусочек своей булочки.

Андерс встрепенулся и поднялся. Карина расцепила объятия.

— Кусочек булочки! Да, конечно, наверное… Я уже не помню. А вот она помнишь что сделала? Она взяла этого грязного блохастого кота и засунула себе под шубку! Да эта шубка стоила больше, чем я за год зарабатываю, а она не пожалела ее для этого несчастного.

— Этот несчастный теперь твой любимый кот, — напомнила Карина.

— Да, тварюка такая, — с нескрываемой гордостью подтвердил Андерс, вспомнив пятнадцатикилограммового кота, давно ставшего настоящим хозяином дома. — Засранец, — для пущей убедительности добавил он, безнадежно пытаясь утвердиться в статусе главы дома хотя бы в глазах Карины.

Та потянулась к лакированной тумбочке, украшенной голубками, взяла сигареты и зажигалку. Бросила беглый взгляд на часы. Еще пятнадцать минут. Пожалуй, будет время на одну историю. Она с удовольствием затянулась и приготовилась слушать. Что будет на этот раз? Бабушка? Шоколадка?

— Она с детства была такая, понимаешь? — Андерс наконец-то сосредоточился на Карине, словно впервые осознавав, что его собеседница — это живая субстанция. — Когда-то ей мама купила в магазине шоколадку…

Все-таки шоколадка.

— Она о ней мечтала, никогда раньше такую не пробовала. Ну, она вообще сладкоежка, обожает сладости, — пояснил Андерс. — И мама ей купила эту шоколадку, потому что Кира хорошо себя вела. А она взяла и отдала ее другому ребенку, который плакал, потому что у его мамы не было денег, чтобы купить ему конфет. Представляешь? Она ведь с этим родилась! Это не потому, что она вдруг такой стала, совсем нет. Не потому что ей плохо со мной или что-то еще. Просто в этом вся Кира. Ничего для себя, все другим. Она такая у меня.

Карина согласно кивала, изображая на лице неподдельный интерес, но мысли ее были далеко. Она размышляла о том, могла бы она когда-нибудь внушить мужчине такую любовь, как Кира зажгла в Андерсе? Карина в этом очень сомневалась.

Антонио, конечно, говорил, что любит ее. Но она с трудом могла представить себе Антонио, который бы платил кому-то три раза в неделю, чтобы этот бедолага выслушивал одни и те же истории о ней, Карине.

Девушка фыркнула, подавившись сигаретным дымом.

— Что такое? — встрепенулся Андерс.

— Ничего, — Карина откашлялась. — Кира молодец. Действительно умница.

— Это я не к тому, что она молодец, а к тому, что понятно, что сейчас она не смогла остаться в стороне и организует эти отряды, понимаешь? Она одна не осталась равнодушной и болеет о безопасности людей. Я уже слышал, что ее хотят выдвинуть в мэры в следующем году. Я буду мужем мэра, — как-то скис Андерс.

— Ты уже вступил в отряд? — лениво поинтересовалась Карина, затушив сигарету в стеклянной, переливающейся радужными гранями пепельнице.

— Я? Нет, еще нет.

— А вступишь?

Андерс встал с кровати и начал быстро одеваться.

— Мне пора, Кира скоро будет дома, у нее сегодня всего четыре урока.

— Андерс, почему ты не хочешь вступить в отряд? Кира будет рада, ты ее поддержишь…

— Я ей там не нужен, — резко перебил ее по-военному быстро одевшийся Андерс и стремительно вышел, хлопнув дверью.

Карина поднялась, разом скинула боди и колготки, под которыми отчаянно чесалось тело, достала из шкафа махровый халат. Перевернув алое покрывало на другую сторону, она застелила кровать однотонной бежевой изнанкой.

Открыла окно, чтобы проветрить, собрала розовый полог кровати на одну сторону и аккуратно связала его тяжелой белой атласной кистью. Ковер тоже был повернут другой стороной — в коричневую клетку. Спустя несколько минут в результате нехитрых перестановок и собранной в одну корзину косметики в глазах наконец-то перестало рябить. Карина вздохнула с облегчением.

Она четко разделяла интерьер для клиентов и для себя. Сегодня никого больше не будет, разве что Антонио вызовет к себе (к ней он никогда не приходил, боялся что-нибудь подхватить). Поэтому сейчас квартирка в ее полном распоряжении.

Карина зажгла огонь на плите, поставила кипятиться чайник. Разбила пару яиц, перемешала с молоком, добавила корицы, растопила свежее сливочное масло на сковородке и ловко поджарила французские тосты. Достала из шкафа уютную зеленую лампу в абажуре, застелила ненавистных голубей салфеткой, поставила лампу сверху и включила. Уют разлился по помещению. За окном сыпался дождь. Карина обожала такие вечера. Она была одна в целом мире, и ей совершенно никто не был нужен.

Она достала из тумбочки большой кожаный блокнот с белыми глянцевыми листами и ручку. Поставила тарелку с тостами, кружку с какао и салфетки на столик и погрузилась в раздумья. Когда первая фраза была сформулирована, Карина перенесла ее на бумагу. Было хорошо.

Коротышка и Эльза

Коротышка лежал под елью, он уже пришел в себя и избавился от кляпа. При виде Эльзы красивое лицо исказила гримаса боли.

— Где ты была?

— Тебя спасала, — коротко ответила Эльза и подкатила тележку к Коротышке. Опустилась перед ним на колени и крепко обняла, буквально на секунду прижавшись ухом к его груди. Сердце билось размеренно, болевой шок ему больше не грозил.

— Я ее сломал, да? — жалобно, словно малыш, спросил Коротышка.

— Да.

— Но как?

— Молча. Может, тебе повредили кость в тюрьме, когда били. Мне нужно тебя перевезти, сможешь опереться на меня, подняться и сесть в тележку?

— Эльза, — тихо позвал Коротышка.

— Что? — Эльза откинула мокрую прядь волос, снова упавшую на глаза. Лицо перепачкано в грязи, одежда насквозь промокла. Маленькая, жилистая, она напоминала ивовую ветвь, гнущуюся до предела своих возможностей.

— Спасибо.

Она кивнула, быстро поцеловала любимого и присела. Коротышка обхватил ее рукой за плечо, оперся о другую руку и с трудом встал. Одну ногу он держал на весу. Осторожно, с помощью Эльзы он сел в тележку и вдруг, не выдержав, рассмеялся.

— Помнишь, как я катал тебя в детской коляске и ты улетела на дорогу, потому что я тебя не удержал? — Воспоминания детства отвлекли от боли и неправильности всего происходящего.

— Еще бы, — кивнула Эльза, собирая все вещи в рюкзак, закидывая его на Коротышку и хватая тележку за ручки, пытаясь сдвинуть ее с места. С первой попытки ничего не получилось. — Конечно, помню. Я-то тебя всегда удерживала.

— Это правда, — вздохнул Коротышка и погрузился в молчание. — Прости меня, — попросил он после небольшого раздумья.

— За что? — С третьей попытки тележка сдвинулась, и Эльза потихоньку начала толкать ее по направлению к хижине. Путь займет много времени. По пересеченной местности нагруженная тележка двигалась с трудом, к тому же дорога через водопад заказана, там они просто не пройдут, придется обходить.

— За то, что подвел. Это из-за меня ты здесь.

Эльза покачала головой.

— Нет, это ты здесь из-за меня. И давай не будем это больше обсуждать.

Оба погрузились в молчание, признавая справедливость ее слов. Эльза вручила Коротышке фонарик, тот светил прямо перед собой, а она пыталась толкать тележку. С каждым пройденным метром становилось все сложнее. Колесо вязло в грязи, на руках саднили кровавые мозоли, ноги под грузом проваливались в тлеющие листья. Не было сил даже говорить. Дождь снова усилился, но это было наименьшей из бед. В какой-то момент она начала сомневаться, хватит ли у нее сил докатить тележку до хижины. Споткнувшись и упав, Эльза больно ударилась коленом об острый камень, с силой закусив губу, чтобы не закричать от боли. Сквозь мокрую ткань почувствовалась липкость крови — она разбила ногу. Кажется, наступил предел. Она глубоко вдохнула и выдохнула. Раз, второй, третий.

— Опять кровь пошла, — простонал Коротышка, — мне плохо.

Четвертый. На пятый Эльза поднялась и снова толкнула тележку перед собой. Сейчас она не имеет права ни на какие пределы.

Спустя полтора часа они достигли цели. Эльза распахнула дверь дома и вкатила тележку с Коротышкой в теплую гостиную. Преодолела пространство до камина и помогла ему встать. Затем бережно уложила на волчью шкуру.

— Вот так. Мы в безопасности. Теперь все будет хорошо, — нарочито уверенно сказала она. — Я сейчас.

Она выкатила тележку во двор, вернулась в дом и поставила на огонь чайник. В заварнике еще оставался пахучий травяной настой, которым угощал ее Альберт. Она плеснула его в уродливую глиняную чашку и протянула Коротышке.

— Выпей.

Тот безропотно повиновался. Эльза порылась на кухонных полках. Обнаружила чистые полотенца и медный таз, налила в него холодную воду и принесла к камину. Чайник закипел, о чем сообщил протяжным натужным свистом. Эльза развела холодную воду кипятком и обмакнула в нее одно из полотенец.

С трудом сняла присохший носок с ноги Коротышки, тот морщился, стонал и даже пытался закричать. На какое-то мгновение Эльза подумала, что было бы неплохо и ему поспать немного, как Альберту, чтобы не отвлекал ее жалобами и стонами. Но она тут же задавила эту мысль — на нем никаких экспериментов. Эльза прикрикнула на Коротышку, и все дальнейшие мучения тот переносил стоически.

— Потерпи, милый, надо промыть, дезинфицировать и зафиксировать твой перелом, иначе будет хуже.

Тот кивнул. Когда она прикоснулась к открытой ране мокрым полотенцем, Коротышка снова отключился от боли. Ну что же, так даже лучше. Она промыла рану и поморщилась — кость торчала острым осколком — в лучшем случае Коротышке грозила хромота. Переживет. Она тщательно промыла рану и плеснула на нее виски (больше никаких обеззараживающих средств в хижине художника она не обнаружила). В шкафу отыскала еще одно чистое полотенце, попыталась сложить кость и туго зафиксировала повязку, затем вытащила пояс из брюк Коротышки и перетянула ее.

Подбросила поленьев в камин и прикрыла любимого пледом с дивана. С трудом поднялась — ее собственная нога начинала ныть. Ей нужно принять душ и заняться собственной раной.

С трудом, по грубой деревянной лестнице, она поднялась на второй этаж. Душ примыкал к спальне художника. С наслаждением сбросив мокрую и грязную одежду, Эльза с трудом взгромоздилась в до блеска начищенную ванну и включила горячую воду. Колено выглядело сплошным кровавым месивом. Опухло, в ране грязь, до сих пор немного сочится кровь. Сил на обливания ледяной водой просто не было. Через несколько секунд в тепле и комфорте она почувствовала, что расклеивается. Собравшись с духом, закрыла кран с горячей водой и открыла холодную. Моментально подпрыгнула, как ошпаренная, и пришла в себя. Промыла рану. После холодной воды стало легче. Отыскав в настенном ящике пластырь, она заклеила пострадавшее колено. Вылезла из ванны и задумалась — рюкзак с вещами остался внизу, ее сегодняшнюю одежду можно было только выбросить. Голой она вышла в спальню Альберта и распахнула его одежный шкаф. Перебрала рубашки и штаны, нашла старый комбинезон. Надела его, рукава и штанины пришлось подвернуть, и то и другое было слишком велико — Альберт был высок, с широким размахом в плечах. Но на сегодня сойдет.

Хромая, но чувствуя себя значительно лучше, Эльза спустилась вниз. Коротышка мирно спал возле затухающего камина, она подошла к нему, наклонилась и пощупала голову — жара нет, это хорошо. Подбросила пару поленьев в очаг.

Эльза походила по комнате, открывая шкафы и заглядывая во все углы — всегда предпочитала быть в курсе того, что ее окружает. Внимательно перелистала несколько книг, небрежно валявшихся на каминной полке: философия и рекламный буклет — анонс прошлой выставки художника. Эльза с интересом просмотрела его, задерживая внимание на некоторых картинах — все-таки что-то в них есть. Она не была поклонницей современного искусства, предпочитала импрессионизм за призрачность, пространство для воображения и размытую реальность, но картины Альберта однозначно обладали энергетикой и харизмой. Несли в себе тот заряд, который выделяет художника из толпы и переводит в разряд гениев. Это ее привлекало. В буклете говорилось, что очередь из желающих получить работы Альберта в частную коллекцию расписана на пять лет вперед. Эльза покачала головой — зачем ему эта глушь? Может, тоже кого-нибудь ждет?

Долго над этим она размышлять не стала. Положила буклет на камин, отхлебнула отвар, предназначавшийся Коротышке, и почувствовала, что очень голодна.

Вновь открыла шкаф, пошарила по полкам, нашла упаковку крекеров и разжевала несколько штук. Абсолютно безвкусные. Интересно, от чего Альберт вообще получает в жизни удовольствие? Или таким образом он сублимирует, чтобы потом все эмоции и страсти выливать в картины? Голод отступил. Немного поколебавшись и прихватив пачку с крекерами, Эльза решила спуститься вниз и проверить Альберта. Все-таки он был не виноват в своем благородстве и стал лишь жертвой обстоятельств.

Альберт уже пришел в себя. Он сидел на полу на шкуре медведя, которую она постелила, прислонившись к железной стойке стеллажа. Глаза ввалились, кожа рассохлась. При виде Эльзы он попытался встать.

— Проголодался? — поинтересовалась она.

Тот покачал головой. Эльза посмотрела на стакан с водой — почти пуст. Ну хорошо, значит, воду он пить может, еду она ему тоже оставит. Но объясниться все же не помешает.

— Извини меня, пожалуйста, — спокойно начала девушка. — У меня есть веские причины. В другое время при других обстоятельствах я бы так не поступила. Просто хочу, чтобы ты знал — я не причиню тебе никакого вреда, твой дом оставлю в том виде, в котором он был, ничего брать не буду. Мне нужно несколько дней где-то перекантоваться. И нет, я не могла просто попросить тебя об этом. Через некоторое время я уйду и тебя отпущу. Все причиненные неудобства я потом компенсирую.

Сквозь серый плотный скотч послышался глухой лай. Альберт смеялся.

Он что-то неразборчиво произнес.

— Что? — не поняла Эльза.

— Глупая, — удалось разобрать ей со второй попытки.

— Возможно. — Она пожала плечами и снова протянула ему пачку крекеров. — Есть хочешь?

Немного поколебавшись, он кивнул.

Эльза подошла к Альберту, достала один крекер из пачки и поднесла к губам. Тонкие, жесткие, обрамленные легкой щетиной. Они были не такими мягкими, как губы Коротышки.

Он взял крекер легко, как будто поцеловал. Затем второй, а на третьем больно укусил ее за палец.

Эльза отдернула руку и едва сдержалась, чтобы не ударить художника по лицу. Только пристально посмотрела в глаза и молча вышла из подвала.

Коротышка по-прежнему спал. Она подошла к нему, опустилась на пол, легла рядом с ним и обняла, прижавшись всем телом. Забросила ногу на его ногу, словно помечая территорию и то, что принадлежит ей. Так они засыпали много лет подряд, и ей этого безумно не хватало все эти невыносимо долгие двести восемьдесят шесть дней. Не прошло и минуты, как Эльза погрузилась в сон.

Изабелла и Матиас

Она всегда приходила в четыре утра — можно было часы сверять. Легкая поступь идеально попадала в такт времени, которое отбивали часы на старенькой церкви, находившейся в квартале от доходного дома — настоящей городской достопримечательности.

Расположенный в самом центре, он выделялся из серой толпы непримечательных зданий, словно фламинго в стае голубей. Дом был выкрашен в тускло-розовый цвет. Его так и называли — Розовый дом. Трехэтажный, с фасадом, напоминающим ярмарочный пряник — соблазн Гензеля и Гретхен, навлекший на них беду. Фасад скрывал узкий двор и колодец с галереями, вокруг которых сгруппировались небольшие квартирки. Под двором был спрятан еще один этаж, в котором рачительная владелица — бабка Изабеллы — в свое время разместила различные хозяйственные помещения: холодные кладовые, водопровод, канализацию и даже отопление. Эта замечательная во всех отношениях женщина всегда шла в ногу со временем, местами даже опережая его. С девизом «Я всегда прохожу дополнительную милю, потому что на ней никогда никого нет» она сумела не просто преуспеть в мужском мире строительного бизнеса, но и вытеснить из него всех конкурентов, застроив город однотипными бараками, выгодно отличавшимися от старых хижин тем, что в них было тепло и сухо.

Люди с удовольствием меняли прогнившие от болотной влаги дома на новые каморки. Самым выгодным в этом предложении была абсолютная доступность — достаточно было просто подписать договор, по которому они меняли свои жилища и землю, где те стояли, на новую современную постройку.

Пятнадцать лет спустя бабка Изабеллы владела всем городом. Она выстроила доходный дом в центре — тот самый пряник, в одной из комнат которого теперь проживала ее внучка.

Изабелла никогда не встречала своих родителей. Эта тема была табу в ее разговорах с бабкой. Все, что удалось подслушать украдкой в перешептывании горничных, были странные слова «мезальянс» и «дурная кровь». Изабелла никогда не задавала вопросов. Она росла тихой и послушной девочкой, из тех, кого называют «маминой радостью». Она могла часами сидеть в уголке и мастерить наряды для своих кукол. Горничные, жалевшие бедную сиротку, украдкой притаскивали ей кусочки материи, и Изабелла выстилала ими своей собственный мир. Ее куклы были принцессами, прекрасными пленницами, благородными девицами, вынужденными скрывать свое происхождение. Совсем как ее мамочка. Наверняка она вышла замуж за принца и не смогла ему признаться в том, что родилась в маленьком городке у безродной матери. Дальше логическая цепочка, как правило, обрывалась.

Изабелла предпочитала не задавать себе вопрос, почему же папочка отказался от собственной дочери. Ей гораздо больше нравилась история, которую она сама придумала. Мамуля сбежала из дома, вышла замуж за принца, скрывает от него мать и дочь, но помнит и любит их.

История постоянно обрастала новыми деталями, и под каждую из них Изабелла мастерила новый наряд — целомудренный костюм женщины-пекаря (когда мамочка была вынуждена бежать из дома, она устроилась работать в булочную), кокетливый наряд горничной (когда из булочной ее взяли во дворец), роскошное бальное платье (когда принц в нее влюбился), умопомрачительной красоты свадебное убранство (в самый торжественный день).

Так продолжалось до семи лет, пока бабушка, совершенно случайно, освободившись от срочных дел, не заглянула на половину внучки, где застала ту с ниткой и иголкой в руках.

Дальнейшее Изабелла помнила смутно. Все ее куклы и наряды, которые она так тщательно мастерила, были выброшены в окно. Бабушка созвала прислугу и при Изабелле, забившейся в угол, строго-настрого запретила таскать девчонке ткань и давать ей в руки ножницы и нитку с иголкой. Если она еще раз это увидит — все тут же будут уволены.

Позже, когда гроза миновала, а Изабелла так и сидела в углу комнаты, прикрывшись занавеской и стараясь стать невидимой, в глубине души пытаясь отойти от шока и залатать кровавые раны, нанесенные ее загубленным творчеством, бабушка снова пришла к ней.

Подняла на руки легкую, словно невесомая органза, из которой она шила бальное платье для мамочки, Изабеллу и понесла ее к себе в комнату. Раньше Изабелла никогда там не бывала. Строгая бабушка не выносила шума и запрещала внучке приближаться к ее покоям. Поэтому для Изабеллы все было в новинку. Она словно открыла дверь в зазеркалье и приготовилась встретить там чудеса.

Но все оказалось намного прозаичнее. Комната ничем не напоминала покои пожилой женщины. Никаких кроватей с кружевными покрывалами, зеркал и гардеробов. Это был кабинет. Настоящий мужской кабинет. Темный, давящий, наводящий ужас на возможных посетителей. Изабелле показалось, что она попала в страну, где мебель ожила. Вот массивный дубовый стол, похожий на огромного гиппопотама, неповоротливого и ленивого. Но стоит ему открыть рот-шкафчик, как он мигом проглотит долговые расписки, кровно связанные с десятками жителей города. Вот низкие шкафы, в которых хранились документы. Они напоминали львов, дремлющих в тишине с сытым набитым брюхом, в глубине которого переваривались миллионы. Вот бюро — настоящий слон, стоит ему чуть-чуть повернуться, легонько взмахнуть хоботом, как росчерком пера, и чья-нибудь жизнь будет пущена с аукциона. Изабеллу затрясло — ей хотелось убежать из этой комнаты, спрятаться за занавеской и вновь погрузиться в фантазии, придумывая наряды вымышленным куклам. Бабушка бы этого не одобрила, как и не смогла бы у нее этого отнять. Это был первый протест маленькой хрупкой девочки, похожей на ангелочка с коробки печенья, которую выставляла в канун Рождества добрая булочница в витрине своего магазинчика. Изабелла лишь могла мечтать об этом печенье — бабушка не была сторонником «излишеств», но девочка не сомневалась, что оно просто божественно на вкус и пахнет, как маленький младенец Иисус. Для Изабеллы вкус печенья и был вкусом свободы. У нее будет крошечная частичка себя, которую бабушка отнять не сможет.

Сейчас же она посадила девочку на огромный стул возле слоноподобного стола. Та моментально съежилась от ужаса, свернувшись клубочком в уголке гигантского стула, рассчитанного на тяжелую, массивную бабушку. Та тем временем залезла в пасть шкафа-льва, шурша черной юбкой из самого дешевого материала. Бабушка носила ее годами, и Изабелла не знала, есть ли у нее другие наряды. При всем своем богатом воображении она не могла представить эту дородную, бледную, как квашня, и ужасно некрасивую женщину ни в чем другом, кроме вдовьего наряда — черной юбки, строгой черной блузки и извечного черного чепца. Также бабушка носила башмаки на прочной деревянной подошве. С ними она тоже не расставалась. Их было выгодно чинить, а звук их стука по старому дубовому полу наводил ужас на челядь.

Бабушка развернулась. В руках у нее была небольшая книга в твердом переплете. Она бросила суровый взгляд на внучку, белый клубочек в углу массивного стула.

— Сядь нормально. Ты Довнар, а не девка-поломойщица. Пора тебе уже заняться делом.

Шурша юбками, старая женщина подошла к столу и положила перед внучкой книгу. Открыла на первой странице, любовно провела рукой по тонкому пергаменту.

— Это моя азбука. Я буду учить тебя чтению и арифметике.

С тех пор жизнь маленький Изабеллы из мира зефирных фантазий, сотканных из газа и гипюра, перенеслась во вселенную, где существовали лишь казармы с казенным сукном. Каждый день, с семи до девяти утра и с семи до девяти вечера, бабушка занималась с Изабеллой. За малейшей оплошностью незамедлительно следовал звук, рассекающий воздух вокруг маленькой девочки и неизменно оставляющий полосу ожога на тоненьких пальчиках.

Плакать девочка не смела, лишь ниже опускала голову, в которой никак не желали оседать буквы и цифры. Бабушка толковала ей про сложение и вычитание, а она мысленно одевала принца с принцессой на свадебный пир. Придумала даже платье для крошечной подружки невесты. Бабушкина указка, оставлявшая с каждым разом все более глубокие раны на тоненьких, как иголочки, пальчиках, не помогала знаниям усваиваться, а ее грозные окрики напрочь лишали маленькую Изабеллу способности сопротивляться. Девочка уяснила: стоит хотя бы словом возразить — будет еще хуже. Поэтому она покорно сносила удары судьбы и надеялась, что когда-нибудь ей повезет.

И ей действительно повезло. Бабушка умерла, когда Изабелле исполнилось пятнадцать. За пару лет до этого она оставила всяческие надежды на то, что внучка сможет управлять ее земельной империей, и наняла Антонио. Тот был смышленым молодым человеком — загорелым и скользким, похожим на угря, ненароком заплывшего из вод теплого океана в холодное болото.

Антонио походил на кинозвезду — высокий, гибкий, кудрявый, с белоснежной улыбкой и огромным любящим сердцем. Больше всего на свете Антонио любил деньги. Он был очень сообразительным и экономным. Даже из старых погнувшихся вилок он умудрялся сооружать подставки для яиц.

Бабка наняла его после первого же собеседования. Тогда очередь из желающих управлять земельной империей Довнар выстроилась на две улицы, хвост огибал доходный дом и опускался в реку.

Всем соискателям бабушка предлагала три конфеты к чаю. Большинство отказывалось от угощения, некоторые из вежливости брали одну, и только Антонио забрал все три, после чего бабка выложила на стол договор.

Она не прогадала. Антонио оказался еще более ловким и беспринципным, чем она. Спустя год он уже запустил лапу в соседний регион и урвал необычайно жирный кусок недвижимости, выведя бабкину империю на принципиально новый уровень. От избытка радости та и померла.

Антонио появился в розовом доме три часа спустя. Разжившись цветами, росшими на небольшой клумбе возле порога, он принес юной Изабелле свои соболезнования вместе с документами на подпись. В обмен на одно движение руки она получала пять метров золотистой парчи, коробку печенья из булочной, набор иголок и все время мира на то, чтобы заниматься любимым делом. Девушка не колебалась ни секунды.

Вскоре они начали жить вместе. Антонио мыслил масштабно, можно даже сказать — глобально. Двери доходного дома теперь не закрывались перед всеми возможными бизнес-партнерами. Впрочем, в доме было слишком много комнат, некоторые вскоре стали сдавать в аренду.

Изабеллу это не беспокоило. Впервые в жизни она была счастлива. Больше никаких занятий! Никакого письма и математики. Раны на руках почти затянулись, у нее появился свой уголок и человек, который о ней заботился. Антонио угощал ее конфетами и иногда выводил на прогулки в парк, где все служило для Изабеллы источником вдохновения. Вот нежно-желтый свет фонаря на фоне темно-лазурного неба — какое красивое сочетание! Приходя домой, эти образы немедленно выливались на бумаге в эскиз вечернего платья. А вот белые ромашки в окружении сочной малахитовой травы — то, что нужно для летнего ансамбля — легкой юбочки и блузки. Кофейное оперение воробьев, купающихся в сизой пыли, — прекрасное сочетание для деловой двойки бизнесмена. Вдохновение было повсюду, и ему не было конца.

Сначала Антонио даже увлекся талантом девушки и предложил ей сшить один наряд специально для него. Но очень скоро выяснилось, что Изабелла понятия не имеет о всех тонкостях мастерства швеи, для этого необходимо обучение, а следовательно, и все сопутствующие ему материалы — швейная машина, дорогая ткань, собственная мастерская, показы, магазины. Слишком дорого и рискованно. У Антонио созрел более простой способ, как заработать с ее помощью деньги.

Он начал приглашать Изабеллу на «вечера». В пурпурном зале доходного дома три раза в неделю собирались «нужные люди». Скрепя сердце Антонио преподносил им выпивку и усаживал за суконные столы. Там за игрой в карты, дребезжанием бокалов и полутонами намеков и совершались сделки. Тем, кто мог противостоять обаянию Антонио, коньячным парам и был удачлив в картах, и доставалась юная Изабелла.

Она, в свою очередь, не умела сопротивляться и боялась потерять те крохи волшебства, которые ей достались, поэтому безропотно соглашалась. Закрыв глаза, она просто начинала считать — единственная польза, которую принесли уроки математики. Как правило, до двухсот ее муки заканчивались, она уходила в свой угол и рисовала новый эскиз. За четыре года накопилось более сотни рисунков.

Антонио к этому времени завладел регионом. Без его ведома не продавались даже овощи на базаре. Поэтому о приезде в серый город настоящего скандинавского барона он узнал еще до того, как тот сел на пароход в родной Швеции.

Матиас был горем семьи. Красавец атлант из тех, кто держит землю, пошел по уготованной среднему сыну линии — в армию, где и был контужен в первый же месяц службы. Химическая атака выжгла слизистую и лишила способности к продолжению рода. Вскоре, в обход его мнения, было договорено о рабочем месте в тюрьме, из которой даже охранники не возвращались. Матиас даже не успел ничего понять, ему лишь объявили о необходимости реабилитации на спокойной работе.

Едва он сошел с корабля, как получил от Антонио приглашение на вечер. Барон из самой Швеции — грех не воспользоваться. Но Матиас больше смахивал на гигантского мумий-тролля, чем на светского персонажа. На контакт не шел, состоянием не хвастался и даже в карты играть отказался — завтра на службу. К тому же пурпурная комната отвратительно пахла, и уже спустя пятнадцать минут Матиас, почувствовав, что задыхается, поспешил распрощаться с чересчур радушным хозяином.

Антонио предложил ему квартиру в доходном доме, сочтя нужным держать того под наблюдением до тех пор, пока не раскусил барона до конца. В тот же вечер к нему пришла Изабелла.

Перед приходом к новому «нужному человеку» она потратила почти два часа, чтобы вернуть глазам прежнюю молочную прозрачность — сегодня Антонио снова отказался купить ей новые материалы, и девушка проплакала два часа.

Матиас в ней не нуждался, как и в женщинах в целом, и попросил ее удалиться. Но мысль об Антонио, который ждал в комнате с очередной сметой расходов, для нее была невыносимой. Девушка застыла. Еще никогда «нужные люди» не отсылали ее обратно. Она провалит свою миссию, и Антонио перестанет покупать ей даже цветные карандаши. Изабелла стояла возле высокой дубовой двери, выкрашенной белой краской, и не знала, в каком из миров ей искать спасения.

Матиас с удивлением смотрел на светловолосую девушку. Изабелла удивительно пахла — калабрийским бергамотом, лесной земляникой и еще чем-то неуловимым. Свежий, чистый запах, словно она только что искупалась в росе. Меньше всего он ожидал почувствовать такой аромат от публичной девки. Та авария лишила его способности быть мужчиной, зато наградила ненужным талантом остро различать запахи.

Его мать пропахла горьким миндалем, отец — полынью, старший брат был невыносим из-за терпкого запаха табака и хлорки, а от младшего так разило гнилостным дубовым мхом, что находиться рядом с ним было просто невозможно. Это именно он подыскал для Матиаса место работы подальше от дома. Тогда Матиас осознал, что гнилостное зловоние было всего лишь отражением сути.

Сегодня утром, сойдя с корабля, Матиас глубоко вдохнул портовый запах, и тот ему даже понравился. Пот, рыба, дешевые духи, лопающиеся от зрелости фрукты. Но вскоре это разнообразие исчезло — в сером городе все было совсем по-другому. Здесь царил один аромат. Тяжелое удушливое амбре заглушало мириады оттенков запахов окружающего мира, уже ставших неотъемлемой частью жизни Матиаса.

В некоторых местах — как в пурпурной комнате — амбре становилось слишком густым для усвоения, его нужно было резать на части, но легкие Матиаса не справлялись. Он даже подумал, что вряд ли сможет жить в розовом доме, но предложенная ему комната — маленькая, выкрашенная в землистый цвет, с резным рукомойником и спартанской кроватью, заправленной темно-зеленым одеялом, не пахла ничем. Поэтому Матиас согласился в ней задержаться — она стала его убежищем от букета ароматов, жить с которым так же тяжело, как и с голосами в голове.

С оглядкой на все пережитое за сегодня вдохнуть легкий аромат земляники и калабрийского бергамота было удивительно приятно.

— Какие у тебя духи? — не выдержав, спросил Матиас. У него было немного опыта общения с противоположным полом. С тринадцати лет он учился в военной школе.

Самым бойким был младший, уже в четырнадцать сорвавший первые трофеи в любовной войне. Старший жил в своем мире, с каждым годом погружаясь в него все глубже. В восемнадцать его женили на троюродной сестре. Матиас даже немного завидовал — ему самому брак не сулился. Но некий опыт общения с «такими» девушками у него все же имелся. До аварии, естественно.

— Я не пользуюсь духами, — удивленно ответила Изабелла. Она так и стояла возле двери, не зная, что ей делать и куда идти.

— Ты пахнешь земляникой, бергамотом и еще чем-то, — пробормотал Матиас.

Изабелла посмотрела на него с удивлением.

— Подойди, пожалуйста, — попросил Матиас.

Она безропотно повиновалась. Матиас вдохнул аромат. Лаванда, точно.

— Ты лекарство от бессонницы, — пробормотал барон.

— Я думала это по-другому называется, — робко улыбнулась Изабелла.

Матиас смутился.

— Я не… Иди к себе, отдыхай.

— Можно я останусь?

— Нет, не нужно.

— Можно я останусь как лекарство от бессонницы? — взмолилась Изабелла, отчаянно цепляясь за последнюю возможность не возвращаться к Антонио.

— Я хорошо сплю.

— А я нет.

Матиас кивнул:

— Хорошо.

В комнате было промозгло. Неплотно пригнанные рамы пропускали влагу и сырость. Теплая девушка под боком была прекрасным способом скоротать ночь.

Откинув спартанское одеяло, он, сбросив одежду, нырнул в кровать и посмотрел в потолок. Там не было теней и отражений. Изабелла, пристроившись рядом, на одеяле, свернулась калачиком и уснула спустя две минуты. Матиас же мысленно перенесся на земляничную поляну, усеянную светом, где роса испарялась на ягодах, раскрывая их аромат. Это было настоящее волшебство. Первое в его взрослой жизни.

С тех пор так и повелось. Каждое утро в четыре часа Изабелла приходила к Матиасу. Со временем они даже перестали разговаривать. Он дал ей ключ от комнаты. Неважно, откуда и от кого она возвращалась, он спал беспокойно до тех пор, пока рядом не распускался душистый бергамот с лавандой, приправленные земляникой. Запах проникал внутрь, очищал, прогонял зловоние тюрьмы, которым пропахли даже внутренние органы Матиаса. Чуть позже аромат обогатился запахом сдобы и корицы, и ему захотелось, чтобы он не исчезал даже после пробуждения.

Матиас задумался о том, что ему нужна семья, ведь даже если старшему брату смогли подыскать невесту, то он тоже сумеет кого-нибудь найти. Далеко не всем девушкам нужны дети и мужчина в полном смысле этого слова. Каждое утро, наблюдая за Изабеллой, частенько засыпавшей в слезах, Матиас все больше убеждался, что без мужчин в женской жизни было бы гораздо меньше горя. Он просто женится на ком-то непритязательном.

На его памяти были женщины, писавшие письма даже тем монстрам, от которых он охранял мир. Одному, убившему и расчленившему тридцать девять человек, письма вообще приходили пачками. Иногда он ощущал близость с этим чудовищем — тот был лишен души и тоже был инвалидом.

— Ты знаешь, что такое любовь? — спросил Матиас, после того как часы на старой церкви пробили четыре утра и Изабелла устроилась рядом с ним на одеяле. В последнее время он все чаще не спал, дожидаясь ее прихода.

— Нет, — просто ответила Изабелла.

— Ты вообще когда-нибудь любила? — поинтересовался Матиас.

— Не знаю, а ты?

— И я не знаю.

— А твои родители?

— Их поженили.

— Давай спать.

Матиас закрыл глаза и вновь очутился на земляничной поляне. Там было приятно размышлять. Ему очень нравилась Эльза из булочной, что располагалась неподалеку от тюрьмы, но ей наверняка не нужен такой, как он. Слишком уж много желающих до ее сердца, а она девушка особенная, не для всех. Это чувствовалось в каждом ее жесте, взгляде, порыве. Она словно не принадлежала месту, в котором жила, как львица, попавшая в цыганский зоопарк, которая рано или поздно вырвется на волю и кого-нибудь покалечит.

Нет. Эльза не для него. Возможно, тогда почтовая невеста? Местные парни все чаще о них говорили. Даже показывали друг другу фотокарточки. Знакомились через газету, потому что туда писали несовременные девушки, которые действительно были нацелены на брак и семью. Да, почтовая невеста — это то, что нужно. Но сначала ему необходимо поднакопить денег. Ведь сам-то он невесте наверняка не нужен, надо будет купить ей наряды и сумочки в компенсацию. На мысли о сумочках он погрузился в сладкий сон.

Смены Матиаса менялись от недели к неделе. И даже если он не ночевал дома, Изабелла все равно к нему приходила. Эта была их маленькая тайна. Антонио все реже заглядывал к ней. Говорили, что он увлекся Кариной, которая тоже частенько бывала в пурпурной комнате и с энтузиазмом относилась ко всем маленьким поручениям Антонио. Причем к таким, что он стал все реже отправлять девушку клиентам и все чаще оставлял ее у себя. Теперь за двоих работала Изабелла, но это ее не трогало. Она словно задернула внутренний занавес — отделила фасад от кулис. Там, за кулисами, была настоящая жизнь, она начиналась в четыре утра. А фасад был всего лишь театральным представлением. Отработаешь короткую смену — и делай что хочешь.

Теперь она рисовала не после «нужных людей», чтобы забыться, а каждый день, когда Матиас уходил на службу или же вовсе не ночевал дома. Она одевала его. Сотни эскизов — рубашки на пуговицах и запонках, классические строгие костюмы-тройки, смокинги, наряды для морских путешествий, одежда в колониальном стиле и даже костюм короля. Последний шел Матиасу больше всего.

Она изобретала головные уборы, перчатки и даже обувь. Каждый день Матиас преображался. Сегодня он грустил из-за стычки с заключенным, и утром Изабелла одевала его в наряд эсквайра-рабовладельца, который имел полное право сурово наказать непослушного слугу. На следующий день он был весел, потому что получил какое-то письмо (Изабелла никогда не смотрела на адрес. Если письмо радовало Матиаса, значит, оно пришло от хорошего человека), и она немедленно отправляла его на охоту — в особых штанах с кожаными вставками и шляпе с пером. В таком костюме, надо признаться, он выглядел немного комично, и Изабелла смеялась, добавляя новые детали к ансамблю, которые придали бы ему мужественности. Теперь ее эскизы зависели от оттенков его настроения. Это не имело ничего общего с любовью, о которой спрашивал Матиас. Просто она жила с четырех часов одного утра до четырех другого.

Ее звали Агнета, что значит «целомудренная, святая». Имя как нельзя более точно ей соответствовало. На немного пожелтевшем фото Агнета была словно соткана из белого кружева — наряд, чепец и даже зонтик, который она держала в руках-веточках, были сплетены из него. Матиас представил, чем она может пахнуть — ванилью, белым апельсиновым цветом и ландышами. Сама невинность. Агнета была идеалом, ведь она еще ничего не знала о жизни и о мужчинах. Вначале Матиасу понравилось ее имя, и он написал ей первым. Ответное письмо пришло две недели спустя. Даже почерк был ажурным и витиеватым. И Матиас пропал. Он перечитывал каждое письмо сотни раз, пытаясь за простыми фразами угадать ее запах.

«У нас нынче дожди», «мамочка отправила меня на лето к тете, свежий воздух укрепляет здоровье», «мой младший брат — сущее несчастье!».

Он читал письма вслух Изабелле, советуясь, как ему лучше ответить. Изабелла, к сожалению, оказалась неважным советником. Эпистолярный жанр она так и не освоила.

После первого письма она нарисовала Матиаса в наряде жениха — черная классическая тройка, белая рубашка с жабо. Эскиз показался ей отвратительным. Она решила попробовать снова. Но и на следующий день история повторилась. В образе чужого жениха Матиас выглядел тошнотворно. Тогда она попробовала нарисовать наряд невесты, но той деве с фотографии, кроме кружев, ничего не подходило. А кружева Изабелла не любила, предпочитая им атлас и шелк.

«Мамочка интересуется, достаточно ли вы зарабатываете?» — перешла к делу уже в четвертом письме Агнета. Матиас сообщил ей о титуле и о доле в наследстве, которое когда-нибудь достанется ему. Матушка Агнеты все еще была обеспокоена. «Мамочка спрашивает, в каком доме мы поселимся и будет ли у нас домработница?»

Матиас не думал о домработнице. Он сам убирал свою небольшую комнату и питался сэндвичами из булочной. Иногда Изабелла приносила ему что-нибудь с кухни. Мечта, рядом с которой мысленно он уже успел состариться, начала ускользать.

Матиас был мрачен. Все чаще Изабелла одевала его в темные наряды, а в последнее время даже начала набрасывать костюмы для похорон. Эти ему шли еще меньше, чем свадебные.

Девушка рискнула и однажды за чашкой кофе в маленькой булочной, где девушки традиционно встречались в четыре часа дня, поделилась проблемой Матиаса с Кариной. Так эту историю услышала и Эльза.

С Матиасом ей договориться было сложнее всех, потому что для него единственного из служащих тюрьмы «честность», «долг» и «служба» были не просто набором звуков. Но прекрасная Агнета была так близка и далека одновременно, обещание счастья было слишком заманчивым, а перспектива чересчур реальной. И он тоже дрогнул, как и все мужчины.

Кира и Андерс

Кира даже не заметила его возвращения. По крайней мере, ему так показалось, ведь дома развернулся самый настоящий штаб. Сыновья носились с визгом по просторной гостиной, младший, вихрастый и конопатый, смастерил из остатков швабры лошадь и вообразил себя конным маршалом.

— Третья дивизия направо! — разорялся он.

— Кто так командует, идиот, — старший брат, мелкий и смазливый, как отец, ловким движением выхватил у младшего швабру, и тот свалился на пол, тут же заплакав от обиды.

— Мальчики, прекратите, — между делом бросила Кира, внимательно изучая разложенную на столе схему города. Ее окружали несколько единомышленников — две старушки, чья душа еле теплилась, учитель из школы, где Кира была директором, и заместитель мэра, постоянно вытирающий пот со лба и мечтающий оказаться в собственной постели, а не на патрулировании города.

Младший, быстро оклемавшись от нанесенной обиды, схватил палку и бросился за старшим, намереваясь попасть ему в лоб.

Андерс схватил его на руки.

— Что за печаль заставила тебя взяться за оружие, о мой герой? — с серьезной миной поинтересовался он.

— Папа, он опять меня ударил, и я упал, — тут же принялся жаловаться сын.

— Он орал и маме мешал, — мгновенно нашелся старший.

— А ну, бойцы, давайте успокоимся и будем мыслить стратегически. У вашего генерала есть для вас в запасе план жарких боев, но за ними обязательно следует…

Он сделал паузу. Сыновья, подчеркнуто не глядя друг на друга, с невыносимой мукой на лице пробурчали:

— Перемирие.

— Вот именно.

Он называл это золотым правилом Андерса. Как бы братья ни ссорились и ни дрались, день всегда должен заканчиваться перемирием. Когда они с Кирой уйдут, а в этом городе это может случиться в любой момент, братья должны оставаться друг у друга.

— Бегом наверх, стащить все подушки, взвести все игрушки, разбить военную палатку, — привычно скомандовал отец, регулярно устраивающий сыновьям подушечные бои и способный придумать тысячу и одну игру. Пацанам надо было выпускать энергию. А так как на улице большую часть времени гулять было невозможно, приходилось искать выход из положения в домашних условиях.

Кира быстро взглянула на мужа, краем глаза отметила, что тот, как всегда, решил возникший было конфликт между детьми. Андерс в ответ смотрел на нее. Кира сдула упрямую прядь с глаз.

— Что?

Андерс сделал шаг по направлению к ней и решил воспользоваться советом Карины:

— Кира, я… Я просто подумал, может, я тоже смогу помочь с самообороной? Точнее, я бы хотел…

— Не выдумывай, — жестко перебила его жена, упав под неверным углом, свет электрической лампы преломился в ее глазах, и они стали глубокими, просто бездонными. — Когда меня не будет дома, кто-то должен присмотреть за мальчиками. К тому же наверняка сегодня ночью ты будешь очень занят.

— Послушай, я…

— Или ты уже освободился?

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— И так, Елизавета, жителей какой улицы вы хотели бы взять под патронаж? — Кира вернулась к одной из старушек. Андерс кивнул и направился к лестнице. Она права, Кира, конечно, права. Нельзя же бросить собственных детей и пойти защищать непонятно кого, пока этот дурацкий Коротышка не пойман. Все верно. Все абсолютно верно.

Эльза и Коротышка

Эльза проснулась на рассвете. У Коротышки был жар, он метался во сне и захлебывался криком. Девушка приложила руку к его лбу — высокая температура. Она стащила с Коротышки футболку, на секунду залюбовавшись мускулистым торсом. Встала и чуть не рухнула на пол — нога жутко болела. Прихрамывая, Эльза добрела до плиты. Коротышке необходимо как можно больше пить. Она поставила кипятиться чайник. Один за другим обшарила все ящики деревянного комода, стоявшего на кухне и вмещавшего скромные пожитки Альберта. Ни в одном из них не было жаропонижающего. Эльза вспомнила об аптечке в ванной наверху, но путь на второй этаж показался ей еще длиннее и тяжелее вчерашнего путешествия по лесу.

Эльза включила маленькое портативное радио, стоявшее на кухонной плите, оно немедленно отозвалось монотонным шипением. Сигнал не пробивался. Эльза покрутила колесико и поймала слабую, почти призрачную волну. Играл джаз. Девушка оставила музыку, Коротышке звуки не мешали, а она не любила полную тишину. Налив себе в чашку крутого кипятку и заварив настой для Коротышки, Эльза сделала глубокий вдох и направилась к лестнице, ведущей наверх. Нога отказывалась сгибаться, пришлось тянуть ее за собой. В аптечке оказался аспирин. Эльза вновь спустилась вниз, открыла кран, и, набрав в стакан воды, развела в ней таблетки. Подойдя к Коротышке, метавшемуся во сне, взяла его за голову и сквозь полуоткрытые губы влила раствор. Осторожно положила голову обратно на подушку и погладила по лбу.

— Все будет хорошо, — прошептала она. Затем осторожно развязала ремень и размотала повязку на его ноге. Та выглядела плохо — распухла и налилась багрянцем. Конечно, ему нужен врач. Но пока они не доберутся до яхты, об этом и речи быть не может. Эльза снова набрала в таз воды, промыла рану и замотала ее свежим полотенцем. Пора было подумать еще об одном долге.

Прихрамывая, она добрела до входной двери. Дождевик высох, она натянула его и вышла за дверь. Влажные капли разбились на миллиард молекул дрожащих в воздухе и искажающих скупой свет. Глубокие сочные оттенки травы и листьев окутывали дом и придавали ему вид объемной картинки. Гул водопада. Здесь было по-своему красиво. Но Эльзе было некогда любоваться живописностью пейзажа. Глубоко вдохнув, она пустилась в путь. В этот раз не бежала, спешить было некуда. Небо окрасилось светло-серым цветом, в ближайшие пару часов ливня не ожидается. За этот год она прекрасно научилась разбираться в оттенках дождевого неба.

Спустя сорок минут она была на месте. Разметав в стороны листья, достала Патрика. Бедняга промок, но выглядел более или менее пристойно. Оставив книги, превратившиеся в жалкую груду мокрой бумаги, и крепко прижав чучело собаки к себе, Эльза пустилась в обратный путь, внимательно глядя себе под ноги. Довольно скоро по пути ей встретилось несколько кустиков подорожника, сорвав парочку листьев, положила их в карман дождевика. Вскоре, немного свернув с пути, она очутилась на поляне с дикой малиной и ежевикой. Прижав к себе Патрика одной рукой, другой она срывала ягоды с куста и торопясь засовывала в рот прямо горстями, не обращая внимания на их сок, стекающий по подбородку. Впервые за долгое время она действительно была голодна.

Насытившись, Эльза свернула из одного листка подорожника конвертик, до краев наполнив его плодами. Так, в одной руке с Патриком, в другой с ягодами, она вернулась в хижину.

Патрика поставила перед камином, предварительно очистив шкуру собаки от налипших на нее тонких веток и листьев. Аккуратно пересыпала ягоды в блюдце. Когда Коротышка придет в себя, она заставит его их съесть. Затем тщательно промыла листья подорожника — из курса токсикологии она помнила, что их издавна использовали для дезинфекции и лечения ран. Правда, переломы ими не врачевали, но в сложившейся экстренной ситуации надо было использовать все имеющиеся в наличии средства. Народная медицина лучше, чем ничего. Она приложит листья к больной ноге Коротышки, когда он очнется. А сейчас время подумать и об узнике.

На полке холодильника она нашла подозрительного вида головку сыра, а в буфете бутылку недорогого вина, сразу обратив внимание, что ее Альберт угощал чем-то другим. Возможно, в доме есть кладовая, надо будет заняться поисками. Эльза отрезала кусок сыра, добавила к нему пару крекеров, налила вино в бокал, и, составив все на глиняную уродливую тарелку (сам он, что ли, посуду мастерит?), направилась вниз.

Альберт не спал, в полутьме глаза его лихорадочно блестели. Главное, чтобы у него не вспыхнул жар, Эльзе не хотелось причинять ему еще больший вред, чем тот, что она уже нанесла. В сущности, бедняга просто оказался не в то время не в том месте.

— Поешь. — Она поставила тарелку и бокал так, чтобы он смог дотянуться рукой.

— Ведро, — пробормотал художник.

— Что? — не расслышала Эльза.

— Ведро с крышкой, — повторил он медленно.

Эльза замерла на секунду и даже немного смутилась. Как же она не подумала? Она оглянулась вокруг — ведро стояло в дальнем углу. Она поднесла его к Альберту, тот поднялся на ноги и уставился на нее.

— Что? — не поняла Эльза.

— Уйди.

— А, прости. — Эльза с трудом соображала. Она попыталась стряхнуть с себя усталость, но ничего не вышло. Она. Ей было не до неудобств Альберта, мозг разъедала одна мысль: чем помочь Коротышке?

— У тебя есть дезинфицирующая жидкость?

— Нет.

— Ясно.

Она развернулась и пошла наверх. Села напротив Коротышки и стала ждать. Про еду, сон и собственную боль девушка забыла напрочь. Спустя пару часов любимый пришел в себя, попытался сесть и застонал.

— Лежи, — встрепенулась Эльза и бросилась на кухню. Схватила блюдце с ягодами, налила остывший отвар в чашку и принесла Коротышке.

— Поешь и запей.

— Не хочу пить, — скривился тот, схватил полную горсть ягод, разжевал и тут же выплюнул на блюдце. — Кислятина.

— Тогда просто отвар выпей.

— Не буду. Он мерзкий.

— Не капризничай. — Эльза взяла чашку, прижала к его губам и надавила. — Пей.

Было жаль испорченных ягод.

— Не хочу. — Он оттолкнул ее руку, расплескав часть жидкости. Эльза замерла и принялась мысленно считать до десяти. Затем сделала три глубоких вдоха диафрагмой. Бешенство, словно разъяренный пес, спряталось в конуру по приказу хозяина.

— Милый, это для твоей же пользы. — Она принялась увещевать его мягким голосом, которым обычно разговаривала с детьми: — У тебя ночью был жар, я сбила температуру аспирином, но его не так много. Ты должен пить как можно больше жидкости, чтобы температура упала. Мы не можем здесь задерживаться надолго. А тебе необходимо быть в форме, чтобы двигаться дальше.

— В форме? — Он зло прервал ее. — О какой форме ты говоришь? У меня сломана нога! Я не смогу идти.

Эльза поднялась с кресла и направилась к чайнику, чтобы приготовить новую порцию отвара. Коротышка не сводил с нее глаз. Как всегда в сложных ситуациях, он был напуган, не имел ни малейшего представления, что происходит, но был уверен — Эльза знает, что делать. Она говорила, что нужно идти дальше, но он вряд ли сможет, нога так ужасно болит. А вдруг перелом настолько серьезен, что он больше не сможет ходить, или, чего доброго, останется хромым на всю жизнь? А возможно, ногу надо будет ломать и по частям собирать заново. От этих мыслей, сердце заколотилось как сумасшедшее, стало тяжело дышать, он начал делать мелкие вдохи, что лишь усугубило ситуацию. Такие приступы у него начались в тюрьме. Коротышку снова бросило в жар, грязные джинсы вмиг промокли, что было невыносимо, они и так чудовищно воняли. Ему начало казаться, что сейчас он задохнется от этой вони. Ладони вспотели, желудок скрутило, ему нужно в туалет!

Эльза почувствовала его паническую атаку. Повернулась и пристально посмотрела на бьющегося, как рыба, вытащенная из воды, с выпученными от ужаса глазами, Коротышку. Она смягчила голос, придав ему максимальную доброту и уверенность:

— Ты справишься, не переживай, я все для этого сделаю. Только ты должен меня слушаться.

Наверное, похожее чувство испытывает маленький хорек перед тем, как его проглотит удав. Ее голос звучал, как дудочка крысолова, ему невозможно было противиться. Коротышка поднял голову, посмотрел ей в глаза и медленно кивнул.

— Сейчас ты выпьешь весь отвар до дна, — все так же спокойно продолжала Эльза. — А потом поспишь. Когда проснешься — все уже будет хорошо. Я обещаю. Просто доверься мне и делай все так, как я говорю.

Он снова кивнул, желудок отпустило. Дыхание стало выравниваться. Пять минут спустя отвар был готов. Медленно он выпил его по глоткам, стараясь не морщиться, потому что Эльзе это не понравится. Спустя десять минут атака закончилась, он расслабился, сердцебиение улеглось. Он погрузился в глубокий сон.

Эльза потрогала его лоб — температура снова поднималась. Она осторожно отодвинула край повязки — рана становилась темно-багровой. Только бы не заражение крови. Эльза заметалась по комнате, как торнадо, концентрируя всю мощь своего бешенства в себе, но попутно нанося ущерб окружающему миру — случайно толкнула низкий столик, сбила уродливую глиняную чашку (та умудрилась не разбиться). Метания прервал стук в дверь. Эльза замерла. Кто мог прийти в удаленную хижину? Она была уверена, что Альберт живет полным отшельником. Стук повторился. Парни с непроницаемыми лицами? Эльза перестала дышать.

— Альберт, ты дома? Открой, Альберт, — женский голос показался знакомым. Настойчивый стук в дверь продолжился. — Альберт, это я! Мария!

Мария?

Иванна

Иванна проснулась в три часа утра. За окном беспроглядная темень, звуки неутихающей с вечера бури, полосы дождя, разрезающие кобальтовую пленку ночи. Словно дитя черной пантеры пытается вырваться из клетки и помчаться к матери. Жалобно рыдает, угрожает, несет в себе опасность и смерть, готовое на все ради такого долгожданного покоя возле материнского тепла.

Иванна зажгла свет в комнате, тусклый свет лампы тут же отразился в голом окне, выходившем в тупик. Там никого никогда не было, но Иванне почему-то стало не по себе. Казалось, там, в темноте, затаилось чудовище, терпеливо дожидающееся своего часа, чтобы напасть, растерзать, не дав закончить то, ради чего она жила все это время. Не пустить ее на встречу с собственным демоном.

Она подошла к шкафу и распахнула его. Три вылинявших, потерявших форму наряда: две длинные юбки, похожие на те, что носят старые цыганки в ее родной стране, и две кофты в пару к ним, некогда бывшие блузками веселой расцветки. Узор утерян, впрочем, всякая схожесть с блузкой тоже. Имелось у нее и одно «парадное выходное платье», которое она однажды надела на инаугурацию мэра, а спустя десять лет на его же похороны. Здесь никто долго не задерживался, даже мэры. Но все эти наряды совершенно не годились для грядущего события. Ей нужно нечто абсолютно иное, совершенно особенное.

Иванна ничтоже сумняшеся отодвинула тряпье в сторону и извлекла из недр большого старого шкафа чемодан. Добротный, сделанный некогда папочкой на заказ из лаковой кожи крокодила. Его избороздила легкая паутина трещин, впрочем, это лишь придавало ему налет винтажности и дороговизны. Этакая бесценная вещь, к которой владельцы относятся с особым шиком людей, не считающих денег.

Иванна даже подумывала написать в завещании, чтобы ее похоронили вместе с этим чемоданом и всем его содержимым. Как память о прошлом и обо всем хорошем, что было у нее в жизни.

Она не знала, когда умрет. В принципе, начиная с завтрашнего дня у нее и не было никакого резона задерживаться на этом свете. Но сегодняшний день станет главным во всей ее жизни.

Она открыла чемодан. Свету показались платья, переложенные тонкой папиросной бумагой, после стольких лет еще пахнущие лимитированными французскими духами! Никакого тлена и затхлости, лишь призрак больших денег и праздничного яркого мира.

Иванна достала первое платье — нежно-сливочный шелк с кружевными вставками. Когда-то она думала, что выйдет в нем замуж за Ивана. Она приложила платье к себе и закрыла глаза. Время пощадило наряд, но оказалось беспощадным к ней. Как бы она ни старалась, контуры тела утратили былые очертания, формы — упругость и нужные округлости. В этом наряде она будет просто смешна. Пародия на невесту. Главная роль в дрянной мелодраме или фильме ужасов.

Иванна поколебалась. Выбора у нее все равно не было. К тому же она давно решила, что все произойдет именно так. Смешно рушить свои планы из-за пары лишних килограммов.

Иванна решила рискнуть. Этот мерзавец не заслужил ничего другого! Мертвая толстая невеста — как поэтично!

Она встряхнула платье. Невесомый материал закружил в воздухе, словно невинность, рухнувшая вниз под грузом жизненных невзгод. Зажмурившись, Иванна попыталась надеть платье. В этот день судьба ей благоволила. Наряд вопреки всему сел как влитой. Иванна решила, что это хороший знак — значит, то, что она делала, было своевременно и правильно, иначе боги не дали бы ей надежды на триумф. В противном случае сейчас бы она металась по дому в поисках подходящего наряда. Даже удивительно, почему она не подумала об этом заранее. Скорей всего из-за совершенной уверенности в том, что все будет так, как она задумала.

В чемодане нашлись и туфли. Ужасно старомодные, но тем не менее удобные. Низкий устойчивый каблук, мягкая кожа от Bally. Она всегда предпочитала эту марку.

Длинное платье прикрыло туфли, а они, в свою очередь, придали фигуре некую стройность.

Иванна наконец-то осмелилась посмотреть на себя в зеркало. Ну что же, предложи ей кто-нибудь сыграть безумную старуху в трагикомедии, она, не колеблясь, выбрала бы именно этот образ. Отвратительно. Пародия на саму себя, насмешка судьбы. Жизнь — это самое жестокое, что может случиться с человеком. Особенно с красивой женщиной, и никакое платье ее не спасет.

В три часа ночи вряд ли кто-то займется ее преображением. Хотя…

Моника проснулась от грохота в двери мастерской. Окно их с Карлом спальни выходило во двор, в который обычно привозили клиентов. Но ее никогда не беспокоили раньше девяти утра — времени открытия мастерской. Стук был настойчивым, он раскатывался громогласным эхом по близлежащим улицам и был похож на возродившиеся раскаты грома, который прекратил гневаться всего несколько минут назад.

Быстро накинув халат, Моника распахнула шторы, подняла жалюзи и, открыв створки окна, закричала от ужаса.

Карл оказался рядом в ту же секунду.

— Что случилось, родная? — Он положил руку жене на плечо, прижимая ее к себе, готовый защитить от всех сложностей внешнего мира.

Моника не смогла вымолвить ни слова, лишь кивнув в сторону окна.

— Матерь Божья, — проговорил он, выглянув в окно, одновременно ругнулся и перекрестился.

В темноте сада стоял призрак смерти. Белое платье в пол, седые длинные волосы. Призрак молча смотрел на Карла.

— Что вам нужно? — требовательно спросил он. Никогда не веривший в призраков, он их не боялся. Потустороннее, по его мнению, ничуть не страшнее реального.

Услышав вместо ответа шорох за спиной, он обернулся. Жена, накинув халат, бросилась вон из комнаты. Карл последовал за ней.

— Моника! Ты куда?

— Тише, Алису разбудишь, — тихонько ответила жена, сбегая вниз по ступеням.

— Ты куда? — потребовал обеспокоенный Карл.

— Это ко мне! — заверила его Моника.

Она быстро спустилась на первый этаж, подошла к входной двери и распахнула ее. На улице снова начинал накрапывать дождь. Времени, должно быть, около четырех утра, скоро рассвет, но из-за туч его еще долго не будет видно.

Дождь шел всю ночь, как всегда в этом городе. Подошва домашних туфель Моники моментально промокла, и ей казалось, что она идет босиком по крупной мокрой гальке, которой была вымощена дорожка, петлявшая от крыльца дома ко входу в мастерскую.

Карл, выбежавший вслед за женой на улицу, схватил Монику за руку.

— Ты с ума сошла! Немедленно в дом. Это опасно, может, еще кто-то сбежал!

Моника остановилась и, развернувшись, поцеловала мужа с большой нежностью.

— Никто не сбежал, ты же прекрасно знаешь. Иди назад, это ко мне, — попросила она. — Это Иванна.

— Иванна? — Карл на секунду опешил и тут же рассмеялся от облегчения. Как же он мог не узнать сумасшедшую бабку? Но зачем она пришла в такое время?

— Может, она ко мне? — Он сразу вспомнил о причинах возможного беспокойства старухи.

— Тогда бы она постучала в дом, — возразила Моника, мягко освобождаясь из крепкой хватки мужа.

— Давай спросим, — предложил Карл.

— Спросим у Иванны? — усмехнулась женщина.

Карл снова крепко взял Монику за руку. Вдвоем они не помещались на узкой дорожке, поэтому пошли по обе стороны от нее, путаясь в мокрой высокой траве, которую давно стоило скосить.

— Я покошу завтра, — пообещал Карл.

Моника кивнула, ничего не сказав.

Они обогнули дом, по пути включая все светильники, спрятанные в траве и ждавшие своего звездного часа. Раньше им никогда не приходилось светить во тьме. В этом саду по ночам никто не гулял. Да и днем, собственно, тоже. И вот сейчас, словно волшебные светлячки из детской сказки, светильники вспыхивали один за другим, освещая смешные украшения сада, прятавшиеся в траве. Гномики, маленькие улитки, крошечные горшки для ярких цветов. Карл смотрел и поражался, как так получилось, что он не замечал их? И когда Моника успела посадить все эти цветы и расставить в саду декор?

Сад напоминал сказочную поляну. Казалось, сейчас из травы взлетят маленькие феи и эльфы, чтобы унестись в свою мифическую страну, оставив их один на один с реальностью наступающего дня.

Синхронно, держась за руки, они завернули за угол дома. Дождь усиливался. За спиной Иванны светил фонарь, и Карл с Моникой застыли, любуясь невероятным фантасмагорическим зрелищем.

Стройная, высокая, крепкая женщина в свадебном платье. Белые волосы разбросаны по плечам, на лице черная повязка. Карл подумал, что ею вполне можно пугать заключенных в тюрьме. Заключенные…

— Иван — это твой муж? — спросил он, обо всем догадавшись.

Игнорируя вопрос, Иванна протянула Монике маленькую картонную коробочку. В прыгающем на ветру свете фонаря Моника прочитала название — «Краска для волос». Надо же, она думала, что такую уже давно не выпускают.

— Ты хочешь покрасить волосы? — догадалась она.

Иванна кивнула.

— У нее мужа сегодня переводят, кажется. Иван Янкович, — пояснил жене Карл.

Иванна продолжала его игнорировать, глядя в упор на Монику. Та обо всем догадалась.

— Иди в дом, я всем займусь, — попросила Моника супруга.

— Да его твоя внешность меньше всего будет волновать, если ты его и сможешь каким-то чудом увидеть! — крикнул Карл.

Иванна посмотрела на него единственным глазом настолько красноречиво, что он решил не вступать в перепалку.

— Иди в дом, Алиса может проснуться, — снова мягко попросила жена и направилась к мастерской. Старуха последовала за ней. Карл, глядя в спину двум женщинам, понял, что их лучше оставить в покое и постараться урвать для себе еще пару часов сна. День сегодня опять будет сложным и выматывающим.

Развернувшись, он направился в дом, по пути приседая и разглядывая цветочные горшки и не переставая поражаться жене — и как только успела?

— У меня клиент, — предупредила Моника Иванну, открывая дверь.

Та индифферентно пожала плечами и проследовала за ней.

Моника включила хирургический обжигающий свет. На улице в ту же минуту обрушился дождь. Две женщины, каждая несчастная и счастливая по-своему, казались парой на ковчеге. Компанию им составлял мертвый мужчина.

Моника кивнула на свой передвижной стульчик, жестом приглашая Иванну сесть. Затем критически осмотрела краску.

— Она слишком старая и черный цвет подчеркнет… Подчеркнет усталость, — неожиданно для самой себя она решила избежать слова «морщины». В груди было тепло, ее захлестнул какой-то невероятный прилив нежности к старой женщине, сидевшей перед ней на стуле. Та верно и преданно ждала своего любимого долгие годы. Невероятная сила чувств. Эмоции, перед которыми Моника всегда благоговела. Безусловно, Иванна была достойна большего, чем старая черная краска для волос. — У меня есть другая, более натуральная, тебе пойдет, — предложила она.

Иванна кивнула. И хотя она всю жизнь была жгучей брюнеткой, невероятно гордившейся своими роскошными волосами, в ней неожиданно проснулось какое-то совершенно девичье желание примерить новый образ. Хотя Иван этого и не заслужил. Во время их грядущей встречи он должен сразу понять, во что превратил ее жизнь и за что был ею уничтожен.

Моника принялась колдовать. Нанесла краску на длинные, все еще удивительно густые волосы Иванны. Мистер Смит с легким неодобрением взирал на процесс, протекавший в гробовой, в прямом смысле этого слова, тишине. Какая фривольность!

Седые волосы схватились краской моментально. Продумав все, что понадобится ей для парадного грима, Моника предложила Иванне лечь на металлический стол, вроде тех, которые используют в прозекторской. Другого способа смыть краску не было.

Иванна безропотно выполнила просьбу.

— Ты похожа на мертвую невесту, — не сдержалась Моника. Иванна закрыла глаза, всем своим видом давая понять, что не настроена слушать глупую болтовню.

Спустя несколько минут привычными жестами Моника смыла краску с волос, укутала их полотенцем, лежавшим в шкафу, которым она обычно промокала тела покойников после помывки.

После этого она подкатила к себе металлическую тумбочку и открыла первый ящик. Профессиональный грим — это то, что нужно, чтобы максимально скрыть следы разрушения пережитыми невзгодами и вызвать из глубин призрак былой красоты. Она потянулась к черной повязке, чтобы снять ее, но Иванна перехватила ее руку и покачала головой.

— Ладно, я оставлю, — поняла без слов Моника.

Быстро нанесла базу, толстый слой грима, очертила брови, высветлила уголок глаза, нанесла пигмент на блеклые губы — и не поверила своим глазам. Женщина кого-то ей напоминала, только она не могла вспомнить кого. Возможно, героиню старого фильма. Красота пробилась сквозь запустение, как тонкие веточки плюща прокладывают свой путь сквозь сердце старого гранита. Крупные, классические черты лица, скулы, сохранившие форму, некогда пухлые губы. При надлежащем уходе Иванна могла бы кружить головы до самого смертного одра, на котором она, впрочем, сейчас и лежала. На долю секунды Моника ею залюбовалась.

Поняв, что процесс окончен, Иванна села. Моника спохватилась, размотала полотенце и расчесала густые русые волосы. Краска полностью закрасила седину.

— Я заберу их вверх? — предложила она женщине.

Иванна снова покачала головой.

— Хорошо, тогда просто высушу.

Моника сушила волосы, тщательно расчесывая их частым гребнем, и ей казалось, что они рассыпают отблески по всей мастерской. Она даже обругала себя за излишнюю романтичность — да что это с ней? Расчувствовалась из-за чужой истории любви.

Закончив свою тонкую работу, Моника, сматывая шнур от фена, вдруг поняла, что в мастерской что-то изменилось. Вначале она не смогла сформулировать, что именно не так, но затем ее осенило. Свет. Он стал другим, поменял свой оттенок. С миллиарда отблесков серого и голубого он потеплел и стал… Моника перевела взгляд в окно и не смогла поверить тому, что увидела. Солнце. В городе дождя светило солнце!

— Иванна, солнце! Смотри! — издала она истошный вопль и бросилась к окну. Торопясь открыть обе створки, сломала ноготь, но наконец они поддались. Распахнув окно, она перегнулась через подоконник.

— Солнце! Здесь может светить солнце! — Моника почувствовала легкое прикосновение, Иванна стояла позади нее. Не сдерживая эмоций, она развернулась и обняла старую женщину. Однако тут же испугалась своей наглости — Иванна была не из тех, кто ценил тесный контакт, но Монику просто захлестнула волна нежности. Оказывается, в ее жизни может светить солнце!

Женщина обняла ее в ответ. Моника не выдержала и разрыдалась.

— Солнце, Иванна, это солнце, — бормотала она, как Алиса, в очередной раз отыскавшая конфету и удивившаяся такой невероятной находке. — Солнце, здесь тоже может светить солнце!

Тело Иванны содрогнулось, и Моника услышала тонкий всхлип. Она отстранилась от женщины и увидела борозду, которую слеза оставила на толстом слое грима, нанесенного на лицо.

— Иванна, не плачь! — засуетилась Моника, она кинулась к тумбочке, чтобы достать салфетку и попытаться спасти свою работу.

Иванна подняла глаза к потолку, пытаясь отогнать слезы. Надо же, она все еще умеет плакать. И не над своей жизнью, а над простым солнечным светом. Удивительно.

Моника захлопотала над нею, пытаясь промокнуть слезы, чтобы не испортить макияж.

Иванна мягко отвела ее руку. Какое это все имеет значение? Никакого, по сравнению с обычным восходом солнца. Простым счастьем, которого они все были так долго лишены.

В семь часов утра Иванна уже стояла у служебных ворот тюрьмы. Именно отсюда выходили те узники, которых переводили в другое место. Точнее, отсюда должны были выходить, но в реальности этого никогда не случалось. Иван будет первым. Сегодня решительно день чудес. Из подслушанных в булочной разговоров она узнала, что его переводят. «Неисправимый, наверняка опять набедокурил», — даже с некоторой гордостью подумала Иванна, услышав новость. Она не была уверена, что сможет увидеть его — заключенного наверняка повезут в закрытой машине. Но он будет рядом и, возможно, увидит ее.

Однако все получилось лучше, чем она на-деялась даже в самых смелых мечтах. Ровно в 9.01 дверь отворилась, и он вышел.

Кажется, именно в этом костюме она представляла его в церкви на венчании. Черные брюки, которые до сих пор сидели на нем как влитые. Или нет, они даже были ему велики! Воистину, над богами время не властно.

Впалые щеки обострили до крайности все те черты, которые ее в нем всегда завораживали, — скулы, раскосые глаза. Правда, густые черные волосы обриты под ноль. Надо же, а ведь он так ими гордился, всегда подчеркивал, что у него в семье всех хоронили с шевелюрами и он тоже не станет исключением! Зато жгучие черные глаза все такие же. Прожигают дыру в сердце. Грязная белая рубаха и даже галстук-бабочка, съехавший набок. Его арестовали в этом наряде. Она это прекрасно помнила. Держала в памяти все эти детали просто потому, что так и не смогла разлюбить.

Он стоял и смотрел на нее. А она понимала, что слов не осталось, хотя она репетировала эту встречу столько раз! Что скажет, как посмотрит, повернется, презрительно улыбнется, заставит стоять на коленях, умолять о прощении. Но вместо этого она сделала шаг. Всего один. Он точно такой же — как от любви до ненависти, так и в обратном направлении.

Иван стоял на месте и смотрел на нее. Не двигаясь, никак не выдавая своих эмоций. С трудом разлепил пересохшие губы.

— Тебе не сказали? — голос изменился. Всегда густой и мягкий, он дал трещину. В нем больше не было звона.

Иванна в упор смотрела на него и любовалась, ничего не замечая. А может…

Иван закашлялся.

Просто удивительно, как одна капля густой крови на белой ткани сразу же становится уродливым красным пятном. Вторая, третья. Иван кашлял, и все капли падали в область сердца, расплываясь огромной кровавой раной, выворачивающей внутренности и выматывающей душу. Ее раной. Она все поняла. Из этой тюрьмы никто никогда не выходил.

Эльза и Альберт

Только после того как Мария ушла, Эльзе удалось перевести дух. Кубарем она скатилась в подвал и в ярости оторвала скотч со рта художника.

— Что у тебя с ней? — прокричала она в лицо Альберту, на какой-то краткий миг утратив внутреннее равновесие.

— Эй, полегче, девушка, к чему такая ревность? — Альберт поморщился — процедура оказалась болезненной.

— Хватит паясничать, идиот. — Эльза наконец-то нашла, на кого выплеснуть бессильную ярость. — Ты с ней спишь?

— Сплю, — легко согласился художник и выпустил воздух, переводя дух после столь неожиданного нападения.

— Черт. — Эльза была в ярости.

— Что тебя удивляет, милая?

— Я тебе не «милая», — отрезала она и приступила к допросу: — Как часто она приходит? В какие дни?

— Почему я должен отвечать на твои вопросы? — скривился Альберт. Он никогда не отличался легким покладистым характером, и сейчас было совершенно неясно, почему он вообще так долго терпит такое бесцеремонное обращение.

— Потому что я могу сделать твою жизнь невыносимой, — прошипела Эльза ему в лицо. Она покрылась красными пятнами, руки дрожали, девушка походила на вулкан, готовый проснуться в любую минуту. На какой-то момент Альберту стало страшно. Она ведь действительно может превратить его жизнь в кошмар. Это не Мария. К тому же, что он вообще о ней знает, кроме того, что она пособница беглого каторжника? Ведь это наверняка он стонет время от времени в его гостиной.

— Ты его так сильно любишь? — после минутной паузы спросил он.

— Не твоего ума дело, — огрызнулась Эльза. — Так как часто она приходит?

— Три дня в неделю. Но обычно я прихожу к ней. Здесь она была всего один раз.

— Почему она пришла сегодня?

— Потому что я вчера не пришел.

— Черт, — снова выругалась Эльза.

Она села на пол и подобрала ноги под себя, старалась дышать неглубоко, чтобы не втягивать смрадный запах, исходивший от ведра в углу. Не выдержав, вскочила, схватила ведро, кинулась на улицу, выплеснула его содержимое под елку и вернулась назад. Дверь оставила приоткрытой. Коротышка крепко спал и снова метался в бреду, жар усилился, он просто горел. Можно было не переживать, что он услышит разговор, не предназначенный для его ушей. Необходимо было что-то придумать, и как можно скорее.

— Когда она заявится снова, ты можешь сказать ей через дверь, чтобы она убиралась? — предложила Эльза.

— Нет, это не в моем стиле, — пожал плечами Альберт.

— Придется тебе его изменить.

— Понимаешь, если ты не хочешь, чтобы спустя полчаса тут стояли вооруженные до зубов ребята, потерявшие заключенного, то я тебе не советую настаивать. Это ведь тот самый беглый каторжник сейчас у меня в доме, и с ним наверняка что-то произошло, раз вы все еще здесь?

— Не отвлекайся.

— Так вот, если я прогоню Марию, она вернется сюда с полицейскими. А ведь это не входит в твои планы, правда?

Эльза качнула головой и задумалась. Она подняла глаза к потолку, пытаясь сконцентрироваться. Альберт залюбовался совершенством линий. Девушка не была красавицей в общепринятом смысле этого слова, но у нее было идеально симметричное лицо, из тех, что изображают на иконах.

Не говоря ни слова, Эльза поднялась и вышла из подвала. Аспирин на исходе, Коротышке все хуже, Мария не отстанет, пока не удостоверится, что с ее другом все в порядке. Девица всегда была зациклена на личной жизни, это Эльза поняла спустя десять минут после первого знакомства с ней. Затем они вроде как даже стали подругами — Мария частенько забегала в обед поболтать и погоревать над своей горькой судьбинушкой. Удивительно, что она ни разу не проболталась о связи с художником. Впрочем, если бы дурочка хоть на секунду представила, что эта связь — нечто большее, чем банальное удовлетворение потребностей, на следующий же день об этом знал бы уже весь город.

Эльза подошла к Коротышке и потянулась к тазу с холодной водой, стоявшему рядом. Нежно обтерла тело возлюбленного прохладной влажной тканью, чтобы хоть немного облегчить его страдания. Передвигаться он не мог, всему виной была нога. Сегодня утром она распухла до невиданных размеров и начала гноиться. Эльза обработала ее как могла, обложила подорожником, но она была химиком, а не врачом. Руки скользили по совершенному любимому телу. Безупречней «Давида», абсолютнее «Дискобола». Ведомые непреоборимой силой, они ощупывали выпуклые мышцы, гладили матово-оливковую хожу с легкой шероховатостью шрамов. Невозможно было противиться этому чувству и устоять перед совершенством. Ни одна женщина была не в состоянии. Ни одна.

— Эй! — Эльза тихонько потрясла Коротышку. — Эй, любимый, просыпайся, мне нужна твоя помощь.

Приведя в чувство Коротышку, Эльза изложила ему свой план. Вначале он засомневался, но потом полностью положился на нее. Конечно же, Эльза все рассчитала верно. Как обычно.

Мария вернулась два часа спустя. На этот раз она была настроена более решительно, и стук в дверь прозвучал настойчиво и властно. Она даже заговорила каким-то чужим голосом:

— Альберт, с тобой все в порядке? Эй! Кто бы там ни был, я сейчас вернусь с полицейскими. Оставьте его в покое и убирайтесь, тогда никому не причинят вреда. Альберт! Альберт?

К тому времени Коротышка, которому удалось сбить температуру последней дозой жаропонижающего, умытый и одетый в одежду Альберта, сидел в кресле. Лицо осунулось, глаза были красными, в кровавых прожилках, но это его не портило, как легкое пятно не может испортить совершенную скульптуру. Эльза отперла дверной замок, а сама отправилась в подвал к Альберту, где, напоив и накормив его остатками крекеров, снова заклеила ему рот скотчем. Художник не возражал. Он все время держался как сторонний наблюдатель, казалось, что все происходящее лишь забавляет и развлекает его.

Они обо всем договорились заранее. Коротышка знал, какую легенду ему стоит изложить Марии и о чем попросить. А Эльза прекрасно понимала, что глупышка легко попадется на приготовленный крючок. Перед тем как скрыться в подвале, Эльза крепко поцеловала Коротышку и прошептала: «Люблю».

— Открыто, — хрипло крикнул молодой человек. Дверь медленно отворилась.

— Аль… — Мария снова была похожа на взъерошенное пернатое. Тощая, неловкая, она напоминала птицу-секретаря — постоянно в движении. — Вы? — искренне поразилась она, немедленно узнав красавчика, пленившего ее воображение несколько дней тому назад.

— Умоляю вас, не бойтесь. — Коротышка робко посмотрел девушке в глаза. Этот взгляд всегда действовал безотказно. — Я не причиню вам вреда. К тому же я не могу ходить. — Он выразительно кивнул на свежую повязку на ноге.

— Где Альберт? Что с ним? — Она пыталась говорить храбро, но голос сорвался на писк. Мария смутилась, инстинктивно провела рукой по волосам, расправила шарфик, неожиданно оказавшийся слишком тесно завязанным.

— Я не знаю, — пожал плечами Коротышка.

— Как это? Вы в его доме и не знаете, где хозяин? Альберт! — снова попыталась отважно крикнуть она, но крик застрял в горле, получилось легкое шипение. Затем ее озарила догадка, Мария вспыхнула, как голая лампочка под потолком подвала. — Вы его убили?

Коротышка возмутился:

— Вы с ума сошли! Я не убийца! Вы же знаете, за что меня посадили?

— Я… Я знаю только, что вы опасный преступник, что-то там связанное с наркотиками.

— Да, с наркотиками, хотя я и не имел к ним никакого отношения.

На лице Марии появилась улыбка умудренной жизненным опытом женщины. От своих коллег она почти ежедневно слышала, что все без исключения преступники считают себя невиновными. Коротышка легко прочитал ее мысли. Даже для него девушка была абсолютно прозрачна, как простейшее на ладони. Это же не Эльза.

— Вы думаете, что все так говорят? И имеете полное право на это. — Коротышка вызвал к жизни давно забытый образ студента Гарварда. Интеллект и изысканность. На таких провинциальных дур они оказывают сокрушительный эффект. — Я не буду вас переубеждать, но искренне надеюсь, что когда-нибудь смогу рассказать вам мою историю.

Мария сделала шаг к нему и убрала с шеи дурацкий шарф. Хорошо, что она принарядилась перед походом к Альберту. Тот обожал женщин в платьях, был буквально зациклен на проявлениях женственности — струящихся длинных волосах, мягких линиях, обуви на высоком каблуке. Она старалась соответствовать, хотя ей было тяжело выглядеть женственной. Самой себе Мария казалась ужасно неуклюжей и не созданной для такой одежды. Не то что Эльза. Та в обычной юбке и кофте излучала такие флюиды, что мужики в очередь выстраивались. А на нее не клевали даже тюремные охранники. Поэтому, когда они с Альбертом столкнулись поздно вечером на улице, где она гуляла с единственной родственной душой — котом Бонифацием, ей это показалось сродни чуду. Она никому не рассказывала об этих отношениях, потому что сама не могла в них поверить. Он — талант, красавец, известный всему миру художник, и она — сплошное несчастье, которого стыдились даже собственные родители.

Мария гнала от себя мысли о том, почему их отношения вот уже полгода протекают по накатанной схеме — он приходит к ней три раза в неделю в ее небольшую квартирку в здании, когда-то задуманном как гостиница. Но ввиду того, что серый город посещало мизерное количество людей, номера переделали и стали сдавать как квартиры. Ее жилище не отличалось красотой, уютом или шикарным видом на город. Тем не менее Альберт предпочитал встречи на ее территории.

У него она была лишь раз, упросила показать картины. Он с изысканной вежливостью провел экскурсию, но не предложил ей остаться, четко дав понять, что его дом — это его дом и местоимение «их» здесь никогда не найдет себе места.

Мария и сама не знала, на что надеялась. Что он привыкнет, что выбора у него все равно тут нет, что наконец поймет — она самая лучшая и будет предана ему, как Бонифаций хозяйке? Она и сама не могла точно сформулировать. Единственное, что Мария знала наверняка — Альберт ее не любит. Но она мирилась с этим, ведь, кроме художника, на нее все равно никто не обращал внимания. Пускай будет хотя бы так.

Сидящий перед ней парень был другим. Разумом она понимала, что он опасен, он преступник, на его счету сотни и тысячи загубленных жизней, что он не мужчина, он тварь, но сердце билось, как рыба в силках. Невозможно было противиться этому мелодичному низкому голосу, взгляду, который снимал одежду, ласкал тело, проникал в клетки и отдавался звоном тысячи колоколов в голове. Она сразу же стала еще более неловкой и неуклюжей.

— Послушайте, я ищу Альберта. — Она снова безнадежно попыталась установить контроль над ситуацией.

— Его здесь нет, — мягко ответил Коротышка. — Девушка, милая, как вас зовут?

— Ма… Мария.

— Мария. Надо же, так звали мою покойную маму. — Девушка вспыхнула, и Коротышка мысленно поставил себе плюсик — история про маму, которую, конечно же, никогда не звали Марией, упала на благодатную почву.

— Правда? — с легким недоверием спросила она.

— Правда, — уверенно, отвергая малейшее сомнение, кивнул Коротышка. — Так вот, Мария, мне нужна ваша помощь. — Красавец смотрел еще жалобней, чем Бонифаций, выпрашивающий очередную порцию корма.

— Какая? Я не собираюсь помогать беглому преступнику! Я вообще вас сдам, — храбро заявила девушка, на всякий случай делая шаг назад. А вдруг он все придумал с ногой? Она бросила взгляд на столик, на который он ее положил. Некогда бывшее белым, полотенце пропиталось кровью, нога распухла, это было видно невооруженным глазом. Нет, про ногу он не соврал. — И вообще, в тюрьме вам помогут!

Коротышка горько усмехнулся.

— Конечно. Единственное, чем они будут обеспокоены, — это мое самочувствие. Вы когда-нибудь были в этой тюрьме?

— Я там работаю, — приосанилась Мария, придавая себе важный вид.

— Кем? Я вас ни разу не видел, иначе бы запомнил. — Коротышка уже понял, что с этой девушкой сработают даже древние банальности. Мужским вниманием она явно не была избалована. Это чувствовалось по ее осанке, резким движениям рук, переминанию с ноги на ногу, наклоненной вбок голове и юбке, которую она постоянно теребила, не отдавая себе в этом отчета.

— Я… Я секретарь начальника.

— Ого, — искренне восхитился Коротышка.

Мария кивнула и судорожно сглотнула. По-хорошему, ей надо было бежать отсюда как можно быстрее, возвращаться в тюрьму, поднимать тревогу, вызывать полицию, но что-то ее останавливало.

— Тогда вы должны знать, что никто не будет мне помогать. В лучшем случае я останусь без ноги, в худшем умру от заражения крови. Разве не так?

Мария не нашла в себе силы спорить. Все так. Сегодня они отпустили умирать туберкулезника. Он заразился в тюрьме, все об этом знали, но ничего не сделали. Просто перевели его в одиночную камеру, чтобы предотвратить эпидемию. А сейчас, когда ему осталось всего несколько дней, решили перевести в лазарет, чтобы не портить отчетность. Но ведь эти люди заслужили такое отношение, ведь правда?

— Вы преступник, — повторила она, словно мантру. За казенными словами и избитыми выражениями прятаться проще простого. Ведь не может же столько людей ошибаться? Действительно невиновные не попадают в тюрьму.

— Возможно. — Коротышка кивнул. — Но мое единственное преступление — это любовь.

Альберт, слушающий этот фарс вместе с Эльзой, закатил глаза и фыркнул сквозь скотч. Та бросила на него убийственный взгляд, хотя сама с трудом удерживалась от хохота. Молодец Коротышка, как же в роль вошел! На краткий миг закралось сомнение, что Мария не такая дура, чтобы на это купиться, но она тут же его прогнала. Дура, да еще какая. Столько времени потратить на человека, которому она совершенно не нужна. Это было ясно по реакции Альберта. Если бы он действительно любил девушку, то не стал бы спокойно сидеть в подвале и устраивать дурацкую клоунаду с закатыванием глаз, когда любимая оказалась тет-а-тет с опасным преступником. Так что она вполне может проглотить и моноспектакль Коротышки.

— В каком смысле «любовь — это преступление»? — Первый же заброшенный крючок оказался удачным. Мария была заинтригована.

— В прямом. Я пошел в тюрьму вместо любимой, — пояснил Коротышка.

— Что? Вы хотите сказать, что ваша девушка занималась торговлей наркотиками? — В голосе Марии послышалась насмешка. Она считала себя достаточно опытным человеком в мире криминала, но никогда раньше не слышала, чтобы женщины торговали наркотиками. Курьерами были, да, но поневоле. Всего лишь исполнители, а не организаторы. Они не могли стоять за этой чудовищной грязью, это же женщины! Они ведь понимали, что на месте покупающего смертельную дозу всегда чей-то ребенок. Нет, решительно невозможно.

— Нет, она не занималась. — Коротышка покачал головой. — Она просто придумала новый наркотик. Она очень умная. А когда полиция вышла на нее и мы поняли, что со дня на день ее могут арестовать и посадить, я взял вину на себя, защитив ее.

Наступило молчание. Даже Альберт перестал изображать бесталанного мима и с интересом разглядывал сидящую перед ним девушку. Чуть приподнял брови в немом вопросе, но Эльза его проигнорировала. Она вся собралась, превратилась в слух. Этот момент должен был стать переломным в разговоре Коротышки с Марией. После чего станет ясно, какая из чаш весов перевесит.

Пауза. Чертова пауза, длившаяся слишком долго. Мария замерла, став похожей на корягу, с которой давно облетели все листья. Коротышка смотрел на нее, не сводя глаз, но затем отвел взгляд, чтобы дать ей возможность подумать и сосредоточиться.

— Как вам удалось сбежать? — наконец выдавила из себя Мария, и Эльза выдохнула с облегчением. Она поверила! Поверила! Теперь Коротышка спасен!

— Деньги решают все. — Он пожал плечами. — Я очень богат. И я щедро вас отблагодарю, если вы сможете достать лекарства — мне нужно жаропонижающее, антибиотики, что-то дезинфицирующее и стерильные бинты. Я прошу вас, пожалуйста. Возьмите деньги, они в боковом кармане рюкзака.

Он кивнул на рюкзак, стоявший возле двери. Снова пауза. Эльза замерла, Альберт не сводил с нее пристального взгляда, и та почувствовала, что начинает нервничать.

— Нет, не нужно. Я… куплю, а потом рассчитаемся, — поддалась Мария и отступила к двери, собираясь уйти.

Она боялась не выдержать напряженного разговора. Слишком много информации и событий. Скудная жизнь не научила ее реагировать быстро и оценивать ситуацию здраво. Ей нужно было побыть одной, чтобы прийти в себя и все обдумать. Иначе еще несколько минут — и она сделает все, о чем попросит Коротышка. Один неверный шаг — и она станет пособницей преступника! А может быть, человеком, поймавшим беглого каторжника. И тогда о ней напишут в газете, ее родные безмерно удивятся и поймут, что были к ней несправедливы. А Альберт станет гордиться. Решительным шагом Мария подошла к двери, распахнула ее настежь и вышла.

Хлопнула дверь. Эльза выдохнула, встала и резким шагом подошла к активно жестикулирующему Альберту. Снова в бешенстве сдернула скотч.

— Что?

— Ауч! Нежнее! Вы меня так вообще без растительности оставите! — завопил Альберт.

— Ничего, отрастет.

— Мне теперь называть вас Лукреция Борджиа?

— Молодец, книги читаешь, — Эльза перешла на «ты». Похоже, с этим стервецом они были одного поля ягоды.

— Что еще остается делать бедному художнику в глуши?

— Хм. Про бедного, допустим, ты загнул.

— А ты меня поразила в самое сердце. Надо же, наркотики?

— Заткнись.

— Нет, скажи, ты правда засадила собственного любовника вместо себя в тюрьму?

Не желая продолжать разговор, Эльза снова схватила скотч и заклеила Альберту рот, затем выбежала из подвала, подошла к Коротышке и крепко обняла.

— Умница, милый. Разыграл как по нотам. Теперь станет легче.

— Может, надо было попросить врача? — Коротышка не был так уверен в успехе мероприятия.

— С ума сошел? Врача ты историями про любовь не купишь. В порту нас ждет яхта, там будет врач. Надо только туда добраться. Эта дурочка принесет все, что нужно. Надо еще немного потерпеть. Давай я пока сделаю перевязку.

Она осторожно задрала брючину и чуть не закричала от ужаса. Нога почернела, появились пузыри, полные гноя. Она надавила на один из них, и Коротышка завопил от боли. Эльза закусила губу, чтобы не закричать вместе с ним, но в отличие от него от отчаяния. Гангрена. Сепсис. Смерть. Нет, только не это!

Она подняла глаза. Коротышка в ужасе смотрел на свою ногу.

— Что это?

— Осложнение.

— Это же гангрена?

Эльза кивнула. У парня на глаза выступили слезы.

— Я умру.

— Нет, но… ногу, возможно, придется ампутировать.

— Нет! — завопил он.

— Что значит «нет»?

— Я не дам отрезать себе ногу!

— Ну что значит «не дам»? Лучше умереть? — Эльза немедленно начала раздражаться. Иногда Коротышка был действительно невыносим.

— Да! — Он попытался отдернуть ногу, чтобы оказаться как можно дальше от рук Эльзы, но снова закричал от боли.

— Не неси ерунды. Мы сделаем тебе лучший протез, от ампутации еще никто не умер, а вот от гангрены вполне можно отбросить тапки!

— Нет, нет, я не дам тебе резать ногу! — Коротышка забился в самой настоящей истерике. — Пойдем сегодня же, завтра будем на яхте, там доктор поможет, — горячо заговорил он.

Эльза поднялась. Голова шла кругом от всего происходящего, и истерика Коротышки не вызывала сочувствия, а лишь действовала на нервы. Сейчас она чувствовала себя хирургом. Доктором, готовым отрезать лишнее пациенту, причинить ему боль ради его счастливого будущего. Возможно, сейчас он ее возненавидит, но потом будет обязательно благодарить! Надо было действовать без промедления.

— Иди, — спокойно сказала она.

— Что? — Коротышка вынырнул из потока разрушительных мыслей.

— Иди. Ты сказал, надо идти сегодня, я тебе говорю: иди.

Он внимательно посмотрел на любимую. Впервые в жизни он словно видел ее со стороны, не глазами детской и зрелой влюбленности, а так, как смотрит сторонний наблюдатель. Жестокая серая мышь. Даже Мария, и та вызывала больше симпатии, потому что была доброй и отзывчивой. Ну и что, что глупа. Зато она… человечная. А Эльза человеком не была. Она была биороботом — жестким, умным, прагматичным, действующим по заданной программе. Он поежился. Неужели он действительно любил ее все это время? Или это было отсутствие альтернативы? Она ведь никогда не отпускала его от себя. С того самого дня, как оба научились ходить. В детстве била игрушками других девочек, в школе сидела с ним за одной партой, жила в университете… Да кого он видел кроме нее?

Эльза смотрела на Коротышку с жалостью, не догадываясь о мыслях, которые бродят у него в голове. Он напоминал ей себя семилетнего, когда в порыве игры случайно поцарапал машину отца. Тачку его непутевый папаша любил гораздо больше сына, поэтому наказание обещало быть суровым. Коротышка тогда точно так же разрыдался и все твердил, что надо признаться. Эльза жестко сказала ему — не надо, ведь отец его сурово накажет и наверняка изобьет. Она что-нибудь придумает, чтобы он мог избежать наказания.

Но он не поверил, начал плакать и доказывать, что лучше сказать правду. Мама внушила мальчишке, что за честность ему всегда будет грозить лишь половина наказания. Тогда, двадцать лет назад, Эльза тоже предложила ему пойти и признаться. Она прекрасно помнила, как Коротышка отчаянно колебался несколько минут, но в итоге никуда не пошел. Естественно, попросив ее о помощи. И она помогла.

Сняла машину, стоящую на пригорке, с тормоза, и та покатилась на улицу, где врезалась в другую машину. Увечий, нанесенных железному коню Коротышкой, никто и не заметил.

С тех пор Эльза усвоила — надо дать любимому возможность высказать свои эмоции (в университете их учили, что это важно, хотя она сама была не согласна с этим. Эмоции были разрушительны и никак не помогали решать проблемы). Потом Коротышка успокоится и сделает так, как скажет она. Так это обычно и бывало.

Она сделала шаг назад и молча наблюдала за действиями любимого со стороны. Тот из упрямства попытался подняться. Ему это удалось. Немного побалансировав на одной ноге, он попытался поймать равновесие. В конце концов у него это получилось, затем он попробовал наступить на вторую ногу. Снова закричав от боли, свалился на пол, ощутимо ударившись о столик плечом. Эльза бросилась к нему.

— Отвали! — заорал Коротышка, и она отринула в сторону как ошпаренная. Почувствовала волну собственных эмоций. Нельзя было дать им выйти наружу. Ни в коем случае. Еще не хватало, чтобы она впала в истерику. Эльза сделала несколько шагов назад и поднялась по лестнице в спальню. Ей нужно было побыть одной и подумать, как лучше поступить. В том, что ногу придется ампутировать, сомнений не было. Делать это нужно как можно скорее. Только как?

Иванна

Больница в этом городе была рудиментом — здесь никто не болел и не ходил к врачам. Стоило проявиться первым признакам заболевания, как больной шел к Монике, чтобы обо всем договориться. Мест на городском кладбище не хватало, мэр все обещал построить новое, но его постоянно что-то отвлекало. Кладбищенские места были раритетом, большой удачей. Для каждого жителя города похороны на старом погосте были самым значимым событием после рождения.

Тем не менее больницу не закрывали. По определенным судебным правилам и процедурам, заключенным должна была предоставляться медицинская помощь, пускай та и была чисто номинальной.

Иванна никогда не бывала в сером низком здании, здорово смахивающем на холодный и бездушный самолетный ангар. Низкое, длинное здание, с окнами в рассохшихся рамах, которые зачем-то одели в решетки. Брать там было нечего. Аспирин да пара обезболивающих средств.

Иванна обошла здание по периметру. Вчера сюда привезли Ивана. Водитель опоздавшей к нужному времени машины «Скорой помощи», по совместительству врач, не знал, что с ним делать.

— Туберкулез. — Он пожал плечами в ответ на немой вопрос Иванны. — Забираем в лазарет.

Кряхтя, он погрузил Ивана на носилки и с помощью уставшей медсестры с лицом землистого цвета загрузил их в больничную машину. Она была древней и не менее уставшей. Темно-зеленого цвета, с облупившимся красным крестом на боку. Иванна долго смотрела ей вслед, а затем побрела домой. Туфли она сняла прямо на улице — отвыкла от каблуков. В платье было жарко, поэтому она была рада дождю, снова хлынувшему из небесной пасти. Влага холодила ступни, успокаивала сердцебиение.

Неожиданно для нее самой никаких мыслей и эмоций у нее не возникало. Ни отчаяния, ни жалости, ни раскаяния. Только решимость и определенность. В отличие от врача она знала, что делать.

Придя домой, сразу же сняла платье и сложила его в чемодан, аккуратно перестелив папирусной бумагой. Пожалуй, действительно распорядится, чтобы ее похоронили вместе с чемоданом. Никому эти шмотки, кроме нее самой, не нужны, после ее смерти их просто выбросят на помойку. К тому же ей всегда была близка традиция фараонов — вместе с собой забирать все свое самое лучшее на тот свет.

Она переоделась в выцветшую юбку и растянутую кофту. Волосы не стала собирать, как и снимать макияж. Следовало признаться — Моника проделала отличную работу, и старухе чрезвычайно нравилось собственное отражение в зеркале. Гремя старыми, но безумно удобными башмаками, она направилась к выходу из квартиры. Придется снова побеспокоить Монику, но ничего. В этом городе люди даже рады беспокойству, единственному свидетельству, что они все еще живы.

Пройдя несколько сотен метров по улице, чьи грани размыл вечный серый дождь, Иванна даже приободрилась. Вернулось давно забытое чувство действия. Все-таки предпринимать что-либо гораздо лучше, чем ждать. Даже самое печальное движение менее жестоко, чем бесконечное ожидание.

Возле бюро Моники царило оживление — такси и старый микроавтобус привезли немногочисленных желающих проститься с мистером Смитом. Два дюжих молодчика, возможно сыновья налоговика, выносили из дверей самый дорогой гроб из коллекции Моники. Он выглядел нелепо и чужеродно в этом мареве — блестящий, с золотыми элементами, упоительно новенький и даже с налетом роскоши. Иванне он очень понравился. Пожалуй, она тоже такой закажет.

Печальная процессия людей с равнодушными лицами выдвинулась в путь. Решили идти пешком — погост находился в двух кварталах от дома начальника тюрьмы. Дверь мастерской за ними захлопнулась, и Иванна поспешила к ней. На требовательный стук появилась Моника.

— Иванна! Какой сюрприз. Я думала, ты…

Не говоря ни слова, Иванна зашла в мастерскую и ткнула землистым пальцем куда-то себе за спину.

— Мистер Смит? Да, отправился в последний путь, — спокойно констатировала Моника. Что-то в ней изменилось. Исчезла аскетичность, роскошные русые волосы, словно шелковая сорочка, облегали плечи. Пуговицы на строгом черном платье расстегнуты, обнажая меловую белизну тонкой шеи с виднеющимися на ней голубыми прожилками.

Но Иванне некогда было размышлять о внешности Моники. Она залезла в глубокий карман старой юбки и извлекла несколько потрепанных документов. Решительно прошла к бюро, стоящему в углу помещения, села на стул, вытащила из стоящей на столешнице стопки чистых листов один, взяла ручку и принялась писать.

Моника с интересом наблюдала за старой женщиной. Та выглядела как человек, внезапно обнаруживший для себя смысл жизни. Такие бросают все и идут вперед без оглядки. Моника присела на край цинкового стола. Впервые за долгое время она надеялась, что сегодня клиентов не будет. Задумала испечь пирог с лесными ягодами и замариновать мясо к возвращению Карла. Пожалуй, Алисе она может поручить сделать начинку из ягод. Интересно, почему она раньше не додумалась привлекать дочь к простым действиям? Карл прав, девочка растет совершенно беспомощной. Да, она никогда не совершит прорыв в науке и даже вряд ли выйдет замуж, но ведь начинку для пирога она сделать может. Нужно просто дать ей ягоды, поручить их перебрать, а затем смешать с сахаром. Главное — пояснить всю важность этого действия. Алиса обожала быть важной. Может, стоит попросить Иванну, чтобы она пристроила ее к какой-нибудь элементарной работе в булочной? Они даже смогут заплатить за это.

Погруженная в собственные мысли, Моника пропустила момент, когда Иванна закончила писать. Та подняла лист, по старой привычке подула на него, чтобы высушить чернила. Еще раз перечитала и осталась довольна. Она встала и подошла к Монике, вручила ей лист. Та прочитала написанное. Иванна передавала ей булочную и свою крошечную квартирку в тупике. После ее смерти Моника станет владелицей весомого, по рамкам серого города, имущества. Взамен…

— Ты хочешь место на старом кладбище и гроб как у мистера Смита?

Иванна кивнула.

Моника не стала спорить и задавать вопросы. Встав, она протянула старой женщине изящную белую руку.

— Я все сделаю, Иванна. Можешь не сомневаться.

Иванна и не сомневалась. Кивнув, не прощаясь, она вышла из мастерской. Теперь самое главное.

Путь к серой больнице не отнял много времени, она находилась с другой стороны погоста. Иванна решила пройти через кладбище и даже невольно залюбовалась открывшейся картиной.

Это было единственное место в городе, где царили разнообразные оттенки. Светло-коричневые, бежевые, терракотовые и даже черные памятники, отсвечивающие металлическим блеском, казались нарядными и торжественными. Дождь их щадил, влага не накапливалась в резных крыльях ангелов (самое популярное надгробие в сером городе), в складках мантии многочисленных дев Марий, установленных на могилах особо благочестивых старушек и даже качелей маленькой девочки, веревки которой держал Иисус (мэр не поскупился на памятник дочери). Влага тут же испарялась, не оставляя и следа на камне.

Иванна замедлила шаг, читая банальные надписи. Прогулка неожиданно начала приносить удовольствие. Но когда она увидела землистое здание больницы, виднеющееся за надгробиями, ускорила шаг. До долгожданного счастья оставалось совсем чуть-чуть.

Казалось, что в больнице никого не было, из открытых окон не раздавалось ни звука. Иванна с трудом открыла тяжелую металлическую дверь и сразу очутилась в больничном коридоре. Справа от входа располагалась небольшая стеклянная комнатка, в которой по задумке строителей должна была сидеть дежурная медсестра. Но, судя по облупившейся краске и паутине в углах каптерки, помещение давно было заброшено.

Внутри больницы преобладал наводящий жуткую тоску коричневый цвет. Рыжие деревянные полы, коричневые глянцевые стены были выкрашены лишь до половины, дальше шла побелка. Должно быть, очень печально умирать в таком месте в одиночестве.

Ближайшая к ней дверь распахнулась, из палаты вышла медсестра с усталым лицом, в руках у нее был лоток, на котором лежал пустой шприц.

— К нему нельзя, — ровным безразличным тоном сказала она.

Иванна кивнула и ткнула пальцем в область сердца.

— Сердечко болит? — неожиданно землистое лицо медсестры прорезала добрая улыбка, похожая на первый плод, появившийся из завязи молодого дерева.

Иванна снова кивнула.

— Сейчас давление померяем, только отнесу вот это. — Она указала подбородком на шприц. — Ты присядь, милая, я сейчас.

Медсестра скрылась за углом, а Иванна открыла дверь, из которой та вышла, и зашла в палату.

Голова Ивана утопала в слишком большой и мягкой подушке. Одеяло, которое ему заботливо подоткнули под обтянутое морщинистой кожей худое тело, обворачивало и скрывало его, как кокон.

Он медленно повернул голову и уставился на Иванну. Янтарные глаза зажглись, сухие губы растянулись в улыбке. Но тут же взгляд погас.

— Тебе сюда нельзя, — проскрипел Иван. Голос окончательно утратил звонкость.

Иванна молча подошла к нему, откинула одеяло и легла рядом, крепко его обняв.

— Уходи, — снова хрипло потребовал он. — Я заразный.

— Я знаю. — Иванна положила руку ему на губы и легонько нажала, чтобы заставить его замолчать. За дверью послышались шаги. Наверняка медсестра ее разыскивала.

Тело Ивана содрогнулось, он пытался удержать рвущийся наружу кашель. Откинув руку Иванны, закрыл рот. Глаза кричали, приказывали, молили. Он хотел, чтобы она убралась, бежала от него, спасалась. Иван зашелся в приступе кашля, тонкие пожелтевшие пальцы не могли сдержать мокроты. Иванна спокойно смотрела на него. Когда приступ миновал, он сделал судорожный вдох, болезненный свист прорезал воздух.

— Тебе надо жить, — жалобным скрипом сломанного механизма попробовал настоять он.

— Зачем?

В тот момент, когда медсестра открыла дверь, Иванна прижалась к Ивану всем телом и крепко поцеловала.

Эльза и Коротышка

Эльза пришла в себя от звука его стонов. Энергично потерла лицо руками и распустила волосы — кровь прилила к голове, на несколько секунд она ощутила блаженство. Затем вскочила и бросилась вниз.

Коротышка горел огнем, ногу раздуло, воспаление поднималось все выше. Где же эта чертова Мария? Неужели решила его сдать?

— Что, милый? Что? — Она промокнула его лоб мокрой тряпкой, так и оставшейся лежать в медном тазу.

— Помоги мне. — Губы рассохлись и потрескались до крови. — Дай лекарство.

— Лекарств нет, Мария принесет. Я сейчас заварю тебе травы.

— Не надо травы, сделай что-нибудь! — взмолился Коротышка. Никогда в жизни ему еще не было так плохо.

Эльза опустилась на колени и размотала повязку. Не смогла удержать невольную дрожь — нога была черной до паха, гнойные язвы по всей поверхности.

— Только ампутация, — произнесла она.

— Нет! — Коротышка замотал головой. — Нет, что угодно, только не это. Я не могу остаться некрасивым.

— А мертвым ты можешь остаться? — не выдержав, заорала Эльза. — Ну какой же ты идиот! Да потом тебе сделают такую ногу, что ее не отличишь от настоящей.

— Нет, нет, нет. — Из глаз полились слезы, он мотал головой как сумасшедший.

Истерику прервал стук в дверь. Оба замерли.

— Это Мария, — донеслось из-за двери.

Эльза легко вскочила на ноги и метнулась в сторону подвала, на пути выключив чайник. Развернулась, чтобы посмотреть на Коротышку, тот утирал слезы и не заметил ее палец, поднесенный к губам.

Едва Эльза успела спуститься вниз, как дверь приотворилась и в комнату ввалилась Мария. Девушка приложила все усилия, чтобы выглядеть привлекательно — светлое легкое платье ниже колен, бусы, туфли на плоской подошве, переливающиеся дешевыми блестками. Даже распустила волосы и подвела глаза. Она очень переживала, как Коротышка отреагирует на такой наряд, не сочтет ли ее глупой и смешной, но, увидев его лицо, напрочь забыла обо всех своих тревогах.

— Вы в порядке? — вместо приветствия выпалила она, глядя на рыдающего мужчину. Слезы поразительным образом делали его еще красивее.

— Подойди, — тихо произнес он.

— Я… я принесла лекарства. — Мария положила бумажный пакет на кухонную поверхность, не решаясь подойти к Коротышке.

— Пожалуйста, подойди, я не причиню вреда, — тихо и проникновенно попросил Коротышка.

Дождь стих, идеальная тишина дома создавала прекрасную акустику. В подвале Эльза слышала каждый их шепот. А Альберт с интересом за ней наблюдал.

Мария сделала шаг к Коротышке, тот протянул ей руку.

— Спаси меня.

— Я принесла лекарства…

— При чем тут лекарства, спаси меня от этой психопатки, я тебя умоляю, — горячо зашептал Коротышка, не подозревая, что каждое его слово, подобно расплавленному олову, капает на сердце Эльзы. Но та никогда не показывала своей боли. Подобравшись, как кошка перед прыжком, она сделала несколько шагов к двери, чтобы удостовериться в том, что ее слух ей не изменяет.

— О чем вы? Какой психопатки? — искренне удивилась Мария.

— Она хочет отпилить мне ногу! — в отчаянии зашептал Коротышка.

— Что? — Мария с тревогой посмотрела в идеально красивое лицо. Щетина отросла за несколько дней, придавая мужественности прекрасному Давиду. Белые зубы, глубокие глаза и запах. Этот аромат настолько кружил голову, что она готова была следовать за ним на край света. Мария вдруг почувствовала тяжесть внизу живота. Нет, это была не боль, а иное, необычное, чувство. — У вас жар, выпейте лекарство, — робко предложила она.

Она сделала попытку отойти, но Коротышка изловчился и схватил ее за руку, резко притянув к себе. Мария неловко плюхнулась на колени, он прижал ее к своему телу, приблизил лицо к себе и шептал из губ в губы:

— Эльза. Это она все придумала. Этот наркотик, схемы, она очень, очень умная. Гениальная. Только сердца у нее нет. А я ее любил. Мы начиная с детства всегда были вместе, поэтому я захотел ее спасти и пошел в тюрьму вместо нее. Она помогла мне убежать, но во время побега я сломал ногу. Сейчас по ней пошло заражение, и Эльза хочет ее отпилить.

Из бурного потока горячечного бреда Мария смогла лишь распознать имя Эльзы.

— Эльза? — повторила она. — Вы с Эльзой?

Отворись бы сейчас дверь и явись ей на пороге горящий куст вкупе с пророческим голосом, они бы вряд ли смогли ее удивить больше.

— Да, пожалуйста, не дай ей этого сделать! Она уже убила Патрика! — давясь слезами, повысил голос Коротышка.

— Патрика? — Мария окончательно было сбита с толку.

— Да, нашу собаку. Она его забальзамировала и превратила в чучело! И со мной сделает то же самое!

— Чучело? — тупо переспросила Мария. Слишком много информации и событий.

— Увези меня отсюда, и я всю жизнь буду с тобой, — продолжал давить Коротышка. — Я клянусь. Мы уедем на мой остров! Ты знаешь, что у меня есть собственный остров?

— Нет, — прошептала шокированная Мария. Этот самый красивый в мире мужчина предлагает ей уехать с ним на какой-то райский остров и быть всю жизнь вместе? Она даже приложила руку к собственному лбу, чтобы проверить, не снится ли ей все это.

— Он есть. И свой самолет тоже, — тоном змея искусителя продолжал он. — Мы будем вместе всю жизнь, но только ты должна спасти меня, прошу тебя.

Альберт наблюдал за лицом Эльзы. Сквозь приоткрытую дверь на него падал тусклый свет, сзади девушку подсвечивало крошечное окошко, выходившее в лес. В призрачных сумерках ее боль выкристаллизовалась и стала Абсолютом. Должно быть, так чувствовала себя мать, когда ее родного сына прибили к деревянному кресту. Полный внутренний разрыв. Борьба между желанием действовать немедленно, чтобы избавить его от этой боли, и смирением перед лицом божественной воли. Лицо Эльзы было совершенно.

В наступившей тишине раздался звук поцелуя.

— Тебе будет хорошо со мной, — эту фразу четко расслышал даже Альберт, она вывела его из ступора. Эльза не двигалась с места, обернувшись соляным столбом.

— Я не знаю, как тебе помочь. — Голова Марии кружилась, поцелуй жег губы, словно свежая татуировка.

— Пригони машину, сюда же наверняка можно попасть на авто? — Коротышка уже все обдумал.

— Нет, сюда нет, тут есть дорога, но она в паре километров, а вокруг только лес.

— Пригони машину максимально близко и помоги мне дойти.

— Вы не сможете доскакать на одной ноге, — засомневалась Мария.

— Во дворе есть строительная тачка, я сяду в нее, а ты меня довезешь. — У него уже было решение.

— Но я не смогу, вы слишком тяжелый! — резонно возразила девушка.

Коротышка почувствовал раздражение. Эльза была ниже и мельче Марии в два раза, но ей удалось довезти его до дома. Почему же эта неудачница не может сделать то же самое? Но раздражение быстро уступило место страху. Эльза действительно была не такой, как все, и была способна на многое. Не только спасти его, но и спокойно отпилить ногу, преследуя собственные цели.

— Найди мне костыли, и я дойду сам, — попросил Коротышка.

— Костыли? Я не представляю, где они могут быть в нашем городе.

Коротышка еле сдержался, чтобы не наорать на глупую бабу. Как она вообще живет в этом мире? На каждую проблему находит еще пять.

— Спроси в аптеке или в больнице, — медленно и доходчиво попросил он.

— Хорошо, — кивнула Мария. — А потом? Куда потом? Вас же ищут.

— Нам надо добраться до порта, там меня будет ждать яхта, и мы уплывем, прямо на наш остров. Капитан уже обо всем договорился в порту.

Мария заколебалась. Вся непростая борьба двух чувств — страха и соблазна — выпукло отображалась под амальгамой ее внутреннего зеркала.

— А вы меня не обманете? — засомневалась она.

Именно эта фраза привела Эльзу в чувство. Надо же, она и подумать не могла, что Мария такая идиотка. Можно подумать, если он ей сейчас скажет «нет, не обману», он ей не со-врет! Она закусила губу, чтобы не рассмеяться. Все происходящее напоминало какой-то дикий фарс. Коротышка мог быть уверен, что просто так она это ему с рук не спустит. Что за непонятное желание действовать самостоятельно? Еще и так топорно.

— Нет, не обману, — твердо ответил Коротышка.

Теперь звук поцелуев затянулся. За ним послышались другие шорохи, явственно намекавшие на то, что Коротышка решил сделать все возможное, чтобы убедить Марию в серьезности своих намерений. Эльза замерла, не в силах поверить в происходящее. То, что делал Коротышка, никак не желало вписываться в ее картину мира. Измена? В нескольких метрах от нее? Стремление обмануть ценой собственной жизни? Полное непонимание того, что он сам роет себе могилу?

— Закрой дверь, — прошептал сквозь маленькую прорезь в скотче Альберт. Видеть боль на ее лице было в высшей степени невыносимо. Слишком много для одной женщины.

Сам же он не чувствовал ничего. Мария была хорошей девушкой, и только, но вовсе не похожей на тот идеал, который он себе вообразил. Точнее, его идеала вообще не существовало в реальной жизни, разве что в книгах. Были просто женщины, стоящие на разной ступени развития. Например, девушка, находившаяся сейчас рядом с ним, была способна мыслить и чувствовать на гораздо более высоком уровне, чем эта тюремная инфузория туфелька. Отчего ее боль и страдание были глубже, чем те, которые будет испытывать Мария, когда эта нелепая история закончится. А в том, что она не продлится долго, Альберт был уверен.

Все закончилось спустя двадцать минут. Эльза сидела не шелохнувшись, глядя на ведро. В уме всплыло знакомое — девяносто семь процентов воды, мочевина, мочевая и гипюровая кислота, креатинин, ксантин, уробилин, индикан и соли — хлориды, сульфаты и фосфаты. Концентрат в сочетании с белым порошком даст смертельный эффект.

Когда за Марией захлопнулась дверь, она поднялась и твердым шагом пошла по настилу вверх.

— Эльза, — позвал Альберт.

— Что?

— Принеси мне холст и краску и развяжи руки.

— Может, сразу телефон? — равнодушно поинтересовалась она.

— Нет, — покачал головой Альберт, — я не собираюсь никуда бежать. Просто сделай для меня самую малость. Привяжи меня за ногу. Но мне нужно написать эту картину.

— Картину? — Эльза обернулась. Она еще не вернулась в реальный мир, поэтому слова художника, такие простые и приземленные, оказали сокрушительный эффект. — Действительно? Ты сидишь в подвале в плену у психопатки, твоя девушка изменила тебе с преступником практически у тебя на глазах, а все, что тебя волнует, — это картина?

— Я художник, Эльза, это моя жизнь. Принеси холст и краски, — спокойно пожал плечами Альберт. Он был уверен, что она понимает, о чем он говорит.

Эльза кивнула. Медленно выйдя из подвала, она пристально посмотрела на Коротышку.

— Что? — Тот даже не пытался оправдаться, это было бессмысленно. Эльза видела его насквозь.

— Ничего, — равнодушно ответила та.

— Она принесет костыли и пригонит машину, так ты сможешь довезти меня до яхты. Мне нужно было быть убедительным, — зачем-то пояснил он, зная, что она не поверит ни единому слову.

Эльза кивнула:

— Извини, мне надо в туалет.

— Эльза, я… Да она даже рядом с тобой не стояла.

Эльза снова молча кивнула и направилась к лестнице. По пути бросила взгляд на Коротышку. Разгоряченный, он откинул плед и был полностью обнажен. Чернота ноги контрастировала с белизной тела. На лице уже появилась печать. Та самая.

Эльза медленно, словно на гильотину, поднялась на второй этаж. Достала из мусорника маленькую стеклянную бутылочку из-под аспирина, которую выбросила туда утром. Порошок был с собой, в кармане рабочей робы Альберта. Немного поколебавшись, высыпала его весь в бутылочку и направилась к унитазу. Спустя минуту раствор был готов.

Она вернулась к Коротышке и принялась хлопотать на кухне. Тот внимательно наблюдал за ней.

— Ты злишься?

— Нет, что ты. Я даже горжусь тобой. Так ловко все провел.

— Ты злишься. — Он откинулся на подушку.

— Сейчас не время злиться. Поговорим, когда все будет хорошо. Выпей жаропонижающее, ты должен быть в форме, когда она придет.

— А что мы с ней потом будем делать? Она кажется хорошей девушкой.

— Она и есть хорошая девушка.

— Ты не понимаешь, о чем я?

— Нет.

— Ну как же. Вот она придет, принесет костыли, повезет меня на яхту, и что? Я же не могу взять ее с собой, а потом выбросить за борт.

— Не беспокойся, я обо всем позабочусь. — Эльза поднесла к его губам уродливую чашку. — Выпей.

Коротышка сделал глоток и поморщился:

— Какой странный привкус, что это?

— Жаропонижающее и противовоспалительное, — устало пояснила Эльза и посмотрела ему в глаза.

— Гадость какая, я не хочу.

— Не начинай, у тебя нет выбора.

— Ты спасешь мою ногу?

Эльза кивнула.

— Нет, пообещай! Скажи: «Я спасу твою ногу»!

— Выпей.

— Эльза, пожалуйста!

— Выпей. Все обещания после.

Коротышка глубоко вздохнул, поднял глаза на Эльзу, та выдержала взгляд. В несколько глубоких глотков он допил лекарство.

— Вот теперь я точно помогу тебе. — Эльза отпустила его голову и поцеловала в лоб.

— Хорошо. — Коротышка снова откинулся назад. — Поменяй мне повязку.

— Нет смысла, ты будешь идти по лесу, все изорвется. Лучше сберечь бинты на будущее. Слушай меня внимательно. Мария скоро вернется, ты пойдешь с ней, доберешься до машины, попросишь дождаться сумерек и отвезти тебя в порт. Возле третьего причала стоит яхта, она там одна. Спросишь капитана и скажешь, что ты от Эльзы. Дальше он знает, что нужно делать.

— А ты?

— Я буду ждать тебя там. А о Марии я позабочусь. Не переживай, я не причиню ей вреда.

— Точно?

— Точно.

Слез не было. Эльза говорила чужим механическим голосом, повторяя фразы, которые уже успела прогнать у себя в голове тысячу раз.

Тщательно вымыв чашку, Эльза взяла чистое вафельное полотенце и начала ее вытирать.

— Я люблю тебя. И всегда любил только тебя, — тихо сказал Коротышка.

Уродливая чашка выскользнула из рук и наконец-то разбилась. Эльза не пошевелилась, лишь смотрела на него.

— И я тебя. Пожалуйста, не забывай об этом. Все, что я делаю, я делаю для тебя.

Она наклонилась, собрала осколки и выбросила их в мусорное ведро. Затем прошла в мастерскую, взяла холст и краски и отправилась в подвал. Альберт сидел, прислонившись к стеллажу и закрыв глаза. Эльза вспомнила, что он не ел уже больше суток. Щеки впали, черная щетина придавала лицу измученный вид. Легкий укол совести — он, как и Мария, тоже ни в чем не виноват. Но тут же одернула себя — значит, так нужно.

— Эй, я все принесла, — тихо сказала она.

Альберт открыл глаза. Печать боли осталась на лице девушки. Время еще долго не сможет ее стереть. Надо писать, сейчас.

— Ты сможешь мне позировать? — спокойно попросил он.

— С ума сошел? — равнодушно возразила Эльза.

— Нет, я серьезно.

— Ты правда думаешь, у меня нет других дел?

— Ты в курсе, сколько стоят мои картины?

— Конечно, у меня их шесть штук.

Альберт разглядывал девушку с неприкрытым удивлением.

— А твой друг? Что с ним?

— Он мне не друг.

— А кто?

— Мужчина всей моей жизни.

— Хорошо, что с ним?

— Он сейчас уйдет.

Эльза поднесла мольберт к художнику, взяла с полки моток белой веревки и начала привязывать его ноги.

— Прости, ничего личного.

— Я понял.

Она зафиксировала ноги и разрезала веревку на руках.

— Ты же не будешь вопить, когда твоя по-дружка вернется? — с подозрением спросила Эльза.

— Она не моя подружка.

— А кто? Любовь всей твоей жизни?

— Нет, просто знакомая.

— Заткнись, ради бога. Трахаешь ее, и просто знакомая.

— Хорошо, любовница.

— Мне неинтересно. Не вынуждай меня использовать скотч.

— Позируй мне.

— Вот еще.

Стук, шаги. Эльза замерла в тусклом луче света, падавшего из двери. Альберт схватил кисть. Пока наверху разворачивалось полотно драмы, он делал первые наброски своей картины.

Матиас и Агнета

После того как страсти улеглись и он остался вне подозрения, Матиас отважился внести залог за небольшой домик — из тех, что когда-то построила бабка Изабеллы. Так, ничего особенного: два крошечных этажа, две спальни на втором и гостиная с камином — на первом. Небольшой подвал, в котором Матиас мог бы столярничать по вечерам. Запах свежеоструганного дерева он любил больше всего. К тому же этот терпкий аромат был настолько крепок, что мог перекрыть любые другие запахи.

Он живо представил себе картину — Агнета на кухне, которую, к слову, необходимо расширить, готовит окорок с пюре из репы, в печке разбухают плюшки с корицей. Эти ароматы легко выветрят запах тюремного смрада. Он, Матиас, посадит в маленьком садике у входа прекрасные розы, и по вечерам они будут там ужинать. Почему-то он был уверен, что с приездом Агнеты в сером городе перестанут идти дожди и у нежных цветов появится шанс на выживание.

Все было готово очень быстро. Матиас получил от Антонио закладную на дом, тот даже выразил сожаление, что молодой барон больше не будет жить в арендуемой им до этих пор комнате, в день приезда невесты он покидал ее навсегда. Матиас молча пожал плечами — Антонио был ему несимпатичен, и на личные темы он предпочитал с ним не разговаривать.

Заплатив за дом, на оставшиеся деньги Матиас купил в подарок Изабелле манекен. Теперь она наконец-то сможет шить и станет счастлива. Изабелла, так мило выглядевшая в своем светло-желтом атласном платье, от грусти даже не нашла слов благодарности. Молча кивнула, взяла манекен и вышла из его комнаты. В эту ночь он не спал, задыхался от смрада, ждал, когда часы старой церкви пробьют долгожданные четыре и он снова окажется на земляничной поляне. Но Изабелла не пришла. Наверное, слишком увлеклась шитьем.

Не пришла она и на следующий день, тогда Матиас понял — она больше не придет никогда. Что же, все правильно. Агнета не поймет этой странной дружбы. К тому же, если они поженятся в день приезда девушки, уже в ту же ночь он уснет рядом с ней.

Но до приезда почтовой невесты оставалось несколько дней, а спать хотелось уже сейчас. На третьи сутки без сна организм дал сбой. Матиас с трудом отвечал на вопросы мужчин с непроницаемыми лицами и ужасно боялся сказать что-то не то. Корабль Агнеты задерживался в пути из-за шторма. В ту ночь Матиас даже попробовал выпить снотворное, но оно не помогло. Смрад шел изо всех щелей, к полуночи он понял, что просто задохнется, если останется в своей комнате.

Он встал с постели и быстрым шагом прошел по галерее к комнате Изабеллы. Тихонько постучал, но ему никто не открыл. Ну что же, наверное, сегодня она работает.

Матиас вернулся к себе, оделся и отправился на причал, где просидел шесть часов до рассвета, содрогаясь от холода и шквала волн, которым не хватало буквально нескольких метров, чтобы накрыть его с головой и утащить в мир морских запахов — йода, водорослей, глины и железа. Но все же это было лучше смрада доходного дома.

На рассвете Матиас начал бредить. Ему почудилось, что в порт зашел корабль. «Гальциона». Огромный, старый, с ржавыми боками, облупившимися мачтами и потрепанными парусами. Он был реален, как сама жизнь. Совсем не похож на корабль мечты, но это не имело никакого значения, все равно он был лучшим из всех, ведь именно на нем должна была прибыть Агнета. Шатаясь, он поднялся со своего наблюдательного поста и пошел к пристани. Матросы перекрикивались и переругивались, серьезные и сосредоточенные пассажиры спешили сойти на берег и поскорее обрести твердую почву под ногами. Матиаса шатало, словно это он совершил почти недельное плавание. Он всматривался в толпу, пытаясь узнать свое счастье.

Она была такой же, как и на фотографии. Возможно, чуть более юной и чуть менее наивной. В белых кружевах и с кружевным зонтиком. Агнета была такой хрупкой, что Матиас боялся выдохнуть, чтобы ненароком не причинить ей вреда. Девушка первой преодолела застенчивость.

— Агнета. — Она протянула ему руку.

Матиас осторожно взял ее, и тут словно кто-то накинул на него плотную сеть. Все запахи исчезли. Порт, море, корабль и Агнета совершенно ничем не пахли.

Он махнул рукой и остановил такси. Такое наверняка должно не просто вонять, а сочиться зловонием. Но нет. Словно кто-то стерилизовал авто, лишил его всех первичных машинных признаков: смрада бензина и масла, пота, сигарет и кожи сотен пассажиров, похмелья водителя и дешевого ароматизатора.

В полной тишине они доехали до домика, который Матиас чистил и облагораживал в течение двух недель. Агнета молчала, лишь время от времени кидала на Матиаса заинтересованные взгляды и благосклонно улыбалась. Знакомство по почте было идеей маменьки, и она оказалась права! Ей удалось найти жениха с титулом, и уже сегодня она станет баронессой! Сердце сладко сжалось от одной мысли об этом. Ни одна из ее трех несносных сестер не может похвастаться титулом! К тому же жених не был стар и мерзок. Напротив, он был просто прекрасен. Настоящий викинг из Нифльхейма — снежный великан. Белокурый, ясноглазый, сильный. Ах, как же ей повезло!

Дом, конечно, не смахивал на замок, но ничего, до преставления на тот свет папаши Матиаса они вполне смогут пожить здесь. Агнета цепким глазом осмотрела двор — его нужно будет забетонировать и уставить растениями в кадках из тех, которые не требуют особого ухода и не распространяют удушливый запах.

Переступив порог небольшого домика, она уже знала, как все там обустроит. Кухня ей не понадобится — она не умеет и не любит готовить, а прислуге хватит маленького уголка. А вот гостиную надо будет расширить и превратить в салон. Пусть маленький, но вскоре он станет очень модным! Салон у баронессы Оденкат — как звучит! Она будет приглашать творческую интеллигенцию (наверняка даже в этом болоте имеется один-два деятеля), возможно, ей удастся заполучить самого Альберта. Это будет сенсацией. Прекрасный повод написать милым сестрицам.

Агнета вихрем промчалась по дому, растворила все окна и тут же закрыла — вместо свежего воздуха в дом заползло удушливое зловоние с болот.

Матиас остался внизу, с удивлением оглядывая дом и принюхиваясь. Еще вчера он был полон запаха краски, острого аромата древесных опилок, немного пропыленного душка тканевой обивки. А сейчас он не пах ничем.

Он слышал, как Агнета хлопала окнами на втором этаже, и вяло подумал, что в двенадцать часов их ждет священник в церкви. Еще пару дней тому назад он даже пытался договориться о венчании с самого утра, но батюшка отказался — спозаранку крестили младенца, явление в сером городе неслыханное и торжественное. Вначале святое, все земное после. Матиас уступил.

А сейчас на него навалилась вся тяжесть мира, он был не в состоянии сдвинуться с места, не говоря уже о том, чтобы достать из чемодана черный костюм, купленный накануне, и надеть его на себя.

Он прилег на диван, уткнулся в подушку и шумно втянул носом воздух. Ничего. Закрыл глаза и попробовал немного вздремнуть, пока невеста хлопотала наверху, но у него ничего не вышло. Мешал звук хлопающих оконных створок, шуршание длинного платья по старым деревянным доскам, их скрип и чувство неправильности происходящего. Все это потому, что он не спал уже четвертые сутки. Ему жизненно необходимо вздремнуть хотя бы пару часов.

Матиас вдруг совершенно точно осознал, что сон возможен только на земляничной поляне.

— Я скоро вернусь! — крикнул он и быстрым шагом, пока Агнета не успела ничего ответить, направился к двери. Молодая невеста была прекрасна, ее можно будет уже сегодня вечером привести в ресторан к другу Андерса и похвастаться перед товарищами. Юна, свежа, полна жизненной силы. В их городе это редкость. Серый дождь, смрад и туман высасывали ее из людей как огромная минога. Они все здесь были обескровлены, поэтому Агнета произведет настоящий фурор. Но он не сможет им насладиться в полной мере, если не поспит.

Матиас рванул вверх по улице, автобуса решил не дожидаться. До доходного дома было всего десять минут быстрым шагом, если обойти центральные улицы и пойти между домами. Каждый дом на его пути был историей, счастливчиком из тех, кого хозяйка города в свое время помиловала и не сровняла с землей.

Лавка мясника с истертой надписью «1641» на боку и огромной трещиной, похожей на зловещую усмешку, предвещающую скорую кончину дома. За ним небольшая арка и узкий проход — гиганту Матиасу надо было пригнуться, чтобы не задеть его головой.

Арка вела к крошечному ручью, над берегом которого возвышались два дома на сваях. Изабелла рассказывала ему, что таким образом хозяева домов защищались от мышей — тем было тяжело взбираться по вертикально стоящим бревнам. Матиас всегда смеялся над этой историей. Хитрых тварей можно было остановить только мышеловками, и дома на сваях больше походили на норы колдуний-чернокнижниц, готовые в любой момент развернуться задом к ручью и отправиться в далекое путешествие.

За вторым домом была небольшая лесополоса, со временем превратившаяся в мангровое болото, уж слишком много осадков здесь выпадало. Полоса была бесцветной и затхло пахла, в обычные дни Матиас старался ее обходить, запах мха напоминал о младшем брате, и эти воспоминания вызывали ярость. Но сейчас он ничего не чувствовал, поэтому миновал болото за пару минут, несколько раз поскользнувшись и в конце концов свалившись в вонючую жижу. Туфли промокли, но это было неважно. Через несколько минут он будет в тепле и ненадолго погрузится в спасительный сон. Попросит Изабеллу разбудить его в одиннадцать, как раз хватит времени переодеться и успеть на венчание. Возможно, она тоже захочет посмотреть церемонию?

Начал накрапывать дождь. Матиас перешел на бег. Он знал, что не пройдет и минуты, как на город обрушится водопад. Когда это произошло, он уже был под защитой розового дома.

Быстро поднялся по внутренней лестнице на второй этаж и очутился в галерее. Обычно дождь приносил с собой запах свежей земли, навевавший мысли о кладбище. Но в этот раз он был нейтрален. Матиасу даже на какой-то момент показалось, что дождь — это просто декорация, а сам он — персонаж, очутившийся за стеклом огромного театра из тех, что обожала его матушка.

Квартира Изабеллы была крайней справа. Один шаг Матиаса мог считаться за два, а если он спешил, то за три. Вот он тихонько стучит в дверь Изабеллы и принюхивается — земляника? лаванда? бергамот? Ничего. Да что же это такое? Ему надо поспать, иначе все планы полетят к черту. Матиас поднял кулак-кувалду и обрушил его на тонкую дверь из широких серых досок, покрытых белой краской. Перед тем как незапертая дверь отворилась, Матиас понял, что никогда не бывал у Изабеллы. Это она всегда приходила к нему.

Широкий коридор, пол из черно-белой плитки, похожей на шахматную доску. Огромное окно напротив двери освещало лишь небольшое пространство вокруг себя — сквозь серую пелену дождя в помещение почти не проникал свет. Все вокруг казалось сумрачным, свинцовым, муторным. Ни одного цвета, ни единого запаха. Словно портал в другое измерение. Поэтому он не сразу увидел ее.

— Изабелла. — Матиас сделал шаг и толкнул ближайшую к нему дверь. За ней скрывалась небольшая спальня.

Матиас замер на пороге. Портал открылся, и на него обрушилась лавина.

Лоскутное одеяло из огненно-алого, солнечно-желтого, бутылочно-зеленого и бирюзово-синего шелка лежало на узкой девичьей кровати. Тканые атласные панно, живописной радугой опоясывающие и берущие в плен все чувства, вливались мощным потоком прямо в кровь, подменяя ее шампанским. Струящийся шелковистый ковер из альпаки, обрамленный ажурными батистовыми кистями. Тоненькие белоснежные салфетки, крошечные смешные текстильные зайцы, жирафы, коты и собаки подглядывали блестящими глазами из приоткрытых ящиков, держа в лапах рисунки. Это были тысячи набросков. Матиас поднял один, на который наступил по неосторожности, сраженный зазеркальем, скрывавшимся за простой деревянной дверью.

На рисунке был он. В полосатой пижаме. Матиас даже хмыкнул, до чего она ему шла. Темно-синяя в мелкую белую полоску с малиновым кантом и монограммой — М. О. У него в жизни не было ничего подобного. Разве что папенька заказывал иногда такие у портних. Пижама была благородная, в самый раз для барона. Но как она, черт возьми?..

Он начал подбирать рисунки. Он, везде он. В самых разных нарядах, каждый набросок имел свой собственный тонкий, едва ощутимый запах. Вот он на балу — источает аромат драгоценного вина «Шато Мутон-Ротшильд». В суде он пахнет пропыленными книгами, на прогулке — свежестью молодой листвы, в лодке его сопровождает аромат кувшинок, перед камином — березовых поленьев, а амбре дешевого пива накрывает с головой сидящего Матиаса с друзьями в баре. Ни один запах и наряд не повторялся. Как и выражение его лица. Настроения сменялись, он был реальным — вот он грустит, смеется, думает, расстраивается, снова улыбается. Матиас словно держал собственную жизнь в руках и чувствовал, как она ускользает сквозь пальцы по его собственной глупости.

— Изабелла! — он впервые выкрикнул ее имя. И принялся повторять его как безумный: — Изабелла! Изабелла!

Он выскочил из комнаты и рванул дверь напротив — за ней оказалась небольшая ванная. Снова смешные игрушки — на этот раз мышки и совы, наряженные балеринами, продавщицами, девушками из кабаре. И снова эта смесь ароматов, раскрывающих друг друга, — винная вишня, спелое белое яблоко, терпкая айва.

— Изабел… — Он выскочил из ванной, ошалело огляделся, его голос сорвался на хрип.

Она висела посреди коридора. Серое безликое платье, которое она обычно носила на работу, делало ее невидимой.

— Изабелла! — Он заорал так, что даже Агнета услышала жуткий вопль изувеченного вепря сквозь толщу дождя, сотни метров и закрытое окно.

Он бросился к ней и схватил. Какой же легкой она была! Матиас держал ее на руках и твердил как опьянелый:

— Изабелла, Изабелла!

Надо было как-то снять ее с крюка.

— Помогите! — снова закричал он, но тут же сообразил, что помощи ждать не приходится. Антонио наверняка в конторе, а многочисленные жильцы разошлись на работу — в этом городе жизнь начиналась рано и останавливалась с наступлением сумерек.

Матиас топтался на месте с Изабеллой в руках, задыхаясь от запахов, и только спустя несколько минут осознал — что-то не так. Она была какой-то… не такой. Матиас решился, залез под юбку и дотронулся до ее ноги. Потом провел рукой по бедру, все выше и уже через минуту задыхался от хохота. Манекен. Она повесила манекен, который он ей подарил.

Оставив глупую игрушку, он бросился вон из комнаты.

— Изабелла! — крик заглушил взрыв ветра, бросившийся в лицо и чуть не сбивший его с ног. Он кинулся в комнату к Антонио — закрыто. В свою — никого. Сбежал вниз по ступеням и помчался прочь.

Куда бежать, он и сам не понимал. Куда она могла уйти? Антонио ее не отпустит, да она сама не уйдет. Она — часть этого города. По сути, что он о ней знает? Она приходит в четыре утра, а что потом, когда он уходит на работу?

Ну, конечно, Андерс. Он всегда все обо всех знал. Напарник жил недалеко. В один момент промокнув и продрогнув под ливнем до костей, Матиас направился к аккуратному пепельно-дымчатому дому, цитадели оптимизма в океане обреченности. Загрохотал дверным молотком.

Дверь открыла жена Андерса — Кира. Встряхнула огненные кудри.

— Ты чего гремишь? Детей разбудишь!

— Прости, Андерс дома? — стараясь перекричать стоны ветра, потребовал Матиас.

— Андерс, — Кира распахнула дверь, приглашая Матиаса укрыться от стихии, но тот покачал головой. Нужно бежать. Быстро. Колокол на старой церкви отрапортовал десять часов. Через два часа у него венчание. Венчание? Как странно.

Андерс выглядел домашним и респектабельным. В толстой черной кофте, с пузатым бокалом с чем-то невыносимо остро пахнущим в руках. «Джонни Уокер: Ле Вояж де Делама». Отец его обожал. Семь тысяч долларов бутылка. Матиас с удивлением посмотрел на Андерса. Неужели и он тоже? Впрочем, неважно.

— Где может быть Изабелла? — потребовал он.

— Неужели так припекло? — моментально развеселился Андерс.

— Заткнись. — Матиас выбил из его рук бокал и навис над мелким товарищем. Тот отступил.

— Ты чего?

— Ничего. Где она может быть?

— Ну я не знаю. В булочной, наверное.

— В булочной?

— Ну да. Они с Кариной там каждый день кофе пьют. Ты что, не знал?

— Не знал.

Матиас сделал шаг назад, развернулся и снова кинулся бежать. Ливневки не справлялись с мутными потоками, городу грозило наводнение.

— Она закрыта! — услышал Матиас вопль Андерса, прорвавшийся сквозь рев ветра.

Матиас уже не мог остановиться. Он бежал. От себя и к себе одновременно. Поворот направо, широкая улица — автобус застрял посреди дороги, и пассажиры, словно пробитые шлюпки, прорывались сквозь волны, зачерпывая грязную воду, кренясь от ветра, спеша выбраться на сушу и закрыться за серыми ставнями призрачно-надежных домов.

Матиас двинулся сквозь поток. Мощными лопастями раздвигая волны, он шел, словно тролль из глубин норвежского леса — каменный и несокрушимый. Впервые за долгое время равномерно дыша — два вдоха, два выдоха, секрет от командира роты, как бежать долго и не сбивать дыхание. Бурлящие потоки воды его ничуть не пугали, плавал он отлично.

Поворот, еще один. Матиас прекрасно знал дорогу к булочной. На медленно ползущем сквозь безжизненные улицы автобусе она занимала двадцать минут. Ему понадобилось около часа, чтобы преодолеть расстояние пешком, словно Моисей, разбивая волны.

Она была там. Сидела на остановке. Вокруг нее не было бури. Ливмя льющий дождь огибал крохотный оазис под шиферной крышей. Изабелла была одета в белое платье с розовыми вставками и одуряюще пахла земляникой. Матиас замедлил шаг. Вступил на земную твердь.

— Ты что здесь делаешь?

— Там закрыто, — тихо ответила Изабелла не поднимая головы.

— Я знаю.

— Неужели прежней жизни уже не будет?

Он не ответил, сел рядом, и вода хлынула на скамейку, замочив платье Изабеллы и усилив аромат земляники.

— У тебя венчание в двенадцать, — напомнила она.

— Я знаю.

Изабелла повернула голову, и он впервые увидел ее глаза. Лазоревые. В солнечном свете они казались почти бирюзовыми. В солнечном свете?

— Солнце, — когда же он в последний раз произносил это слово? — Смотри, Изабелла, солнце! — Матиас не смог сдержать крик изумления. Девушка улыбнулась. Солнце, прорвав облака, как вату, ослепляло своим светом.

— Солнце, — мирно согласилась она. — Зачем ты пришел?

— Я очень устал, — пожаловался Матиас. — Можно я немного посплю?

Изабелла кивнула, и Матиас рухнул на скамейку, заскрипевшую под его весом, не заботясь, что промочит платье девушки насквозь. Солнце все высушит и изменит.

Он закрыл глаза, пристроив голову на коленях девушки. Изабелла впервые прикоснулась к нему и погладила по белокурым волосам.

— Ты полюбил? — спросила она, вызвав в памяти пожелтевшую фотографию кружевной Агнеты. Должно быть, так скучно ходить в однотонном наряде.

— Не знаю. Просто я не могу спать без тебя.

Спустя несколько мгновений оба погрузились в глубокий сон. И никто из них не услышал, как часы на старой церкви пробили полдень.

Моника

Моника дочитала до конца распоряжения Иванны, написанные четким, округлым почерком человека, писавшего по давно заготовленному черновику. Иванна передавала ей все свое имущество в обмен на место для двоих на городском кладбище и два самых дорогих и роскошных гроба. Уготованный для нее должен быть немного больше, чтобы вместить чемодан крокодиловой кожи, который Моника найдет у нее в шкафу. Когда земля на могилах осядет, на них надлежит поставить памятник — двое влюбленных на ложе — и написать их настоящие имена. Среди старых документов была вырезка из газеты. По мере прочтения глаза Моники расширялись от удивления. Дочитав, она бросилась вон из мастерской, дверь закрывать не стала — Карл уже пару раз заглянул к ней на работу, и она хотела показать, что теперь эта часть ее жизни тоже открыта для него.

— Карл! Карл! — поднявшись по лестнице, она бросилась в глубь дома и поднялась на второй этаж. Муж был в кабинете. На полу возилась Алиса, погруженная в уничтожение очередной газеты — обрывки валялись по всей комнате.

— Карл, прочти! — отвлекла Моника мужа. Тот сидел, погруженный в изучение Уголовного кодекса, вспотел, редкие волосы растрепались, очки на макушке, но выражение лица расслабленное и умиротворенное. И это тогда, когда они на волосок от гибели!

— Что там?

— Ты знаешь, кто такие Иванна и этот ее, как его…

— Иван.

— Да, Иван. Вот, прочти. — Она сунула ему под нос пожелтевший кусок газеты.

Тот погрузился в чтение, и даже Алиса притихла, с удивлением разглядывая родителей, сидящих так близко друг к другу — мама устроилась на ручке папиного кресла и положила руку ему на плечи. Она, Алиса, никогда еще такого не видела. Происходило что-то очень хорошее. Она тихонько подошла к папе и прислонилась к его плечу с другой стороны. Мать протянула руку и ласково погладила ее по голове.

— М-да, — крякнул Карл, закончив чтение. — Я не знал. Его же к нам перевели как рецидивиста.

— Что ты об этом думаешь?

— А что я могу думать? И такое бывает.

— Знаешь, она оставила нам свою булочную и квартиру.

Карл с удивлением посмотрел на Монику:

— Почему?

— В обмен на место на кладбище, достойные похороны и памятник. Для двоих.

— Для двоих? Но Иванна крепка, она еще много лет проскрипит.

— Не думаю, — покачала головой Моника. — Она знает что-то, милый, чего не знаем мы.

Некоторое время они посидели молча. Алиса еще крепче прижалась к отцу, а Моника не переставая гладила ее по голове.

— Что мы напишем на памятнике? — спросила Моника. Именно этот вопрос больше всего беспокоил ее с момента получения странных документов.

Карл снял очки и положил их на стол, затем чмокнул дочь в лоб и легко провел рукой по спине. Устало потерев глаза, ответил.

— А я знаю… Напишем «Иван и Иванна», что им еще надо?

Матиас и Изабелла

До розового дома они шли, взявшись за руки. Опьяненному шальным ароматом земляники Матиасу с трудом удавалось думать. Для того чтобы восхитительное чувство длилось как можно дольше, следовало устранить две проблемы. Единственное, за что он был благодарен военной службе, так это за способность размышлять без лишних сантиментов. Просто и по существу.

Антонио. Изабелле нужно уйти от Антонио. Это легко. Он сам скажет ему об этом. Для тонкой и чувствительной Изабеллы это слишком большое испытание, она не должна ему подвергаться. Пускай лучше рисует. Просто рисует, и все.

Агнета. Это тоже он брал на себя. Да, он поступил как последний мерзавец, дав девушке надежду и бросив ее у алтаря. Конечно, прелестная Агнета была более достойной партией для молодого барона, но он давно уже не ощущал своей принадлежности к семье и даже не собирался знакомить их со своей избранницей. Они с Изабеллой просто уедут куда-нибудь, где она сможет рисовать, а он будет спать рядом с ней. Большего ему и не надо.

Однако был еще третий момент, который немного тревожил, — это его неспособность. Агнета бы восприняла это спокойно, с достоинством настоящей леди, к тому же она, никогда не знавшая мужчин, понятия не имела, какую важную роль это может играть. А вот Изабелла, работавшая много лет, возможно, не сумеет с этим смириться. И зачем он ей такой? Он остановился.

— Послушай. Я хотел тебе сказать…

— Да?

— Я… я не совсем мужчина.

Изабелла была сбита с толку:

— А кто?

— Ну, в смысле я мужчина, но я не могу, как твои клиенты…

Она мягко положила ладонь на его губы:

— Я знаю.

— Откуда?

— Это не имеет никакого значения. Идем.

Они продолжили путь в тишине, взявшись за руки. Идя сквозь изморось, они любовались начисто умытыми улицами, размытыми звуками и красотой своего города, которая сквозила в каждом камне мостовой, в трещинках старых домов, в изгибах старых ставень. Только возле розового дома Матиас снова решился нарушить красноречивое молчание:

— Иди к себе, собирай вещи, а я поговорю с Антонио.

— Зачем?

— Он должен тебя отпустить.

— Зачем? — Удивление Изабеллы было искренним. Она никогда не думала о своей жизни без Антонио, вне стен доходного дома, за пределами собственной не очень-то благовидной профессии. Она приняла свою судьбу и даже не думала бунтовать. У нее все было для счастья — она в тепле, в собственной квартире, в своем мире тканей, цветов и фантасмагории. Ее работа была лишь платой за все это. А для минут счастья у нее был Матиас.

— Чтобы ты была со мной, — решительно заявил ее герой.

Глаза Изабеллы приняли форму крошечных блюдец, что стояли в буфете у его матушки.

— А как же Агнета? — прошептала она.

— Она поедет домой, — отрезал Матиас.

— Матиас, но ты же… Нет, это неправильно. Такие, как я, не могут…

— И такие, как я, тоже не могут. — Он сердито перебил ее. — А вместе мы сможем. Если ты не против, конечно.

Изабелла покачала головой, в глаз попала капля измороси и во второй тоже. Она попыталась их стряхнуть.

— Я не собственность Антонио, — наконец ответила она.

— Я понимаю, но он же хозяин города.

— Нет, точнее, теперь уже да, но я сама виновата.

— В каком смысле? — Матиас снова упрекнул себя, что ничего не знает о девушке и даже не удосужился спросить.

— Я отдала ему доверенность, — просто пояснила она. — Антонио был управляющим у моей бабушки. Моя фамилия Довнар, я наследница всего, что принадлежало бабушке. Но я в этом ничего не понимаю, я подписала какую-то бумагу, которую дал мне Антонио, и он стал всем управлять.

Матиас прислушался к себе. Он всегда был спокоен и покладист, такой себе добродушный гигант, как собака сенбернар — призванная спасать людей, а не калечить. Даже та трагическая авария просто расстроила его, но вовсе не стала концом света. Он принял ее как данность, покорился судьбе. Он мог радоваться простым вещам, но не умел по-настоящему огорчаться. Даже когда родители посадили его на «Гальциону» с билетом в один конец. Такова была воля кого-то сверху. Поэтому сейчас Матиас вдруг почувствовал себя неважно, ему показалось, что он лишится чувств. В глазах все покраснело, а в черепной коробке начала с ужасающей силой биться вена, еще минута — и она разорвется, кровь хлынет фонтаном.

— Иди к себе! — прокричал он Изабелле уже на бегу. Взлетев на второй этаж розового дома, ногой отворил дверь в комнату Антонио. Кажется, она была закрыта на замок. На свою беду, Антонио оказался в комнате — заехал домой пообедать. Он никогда не ел в офисе, считал это ненужным мотовством и расточительством. Дома у него был свежий хлеб и сухое мясо. Управляющий налил бокал багряного вина и присел к бюро, намереваясь насладиться обедом.

Бокал с вином разбил окно его комнаты вдребезги. Отлетевшая тарелка повредила картину, оставшуюся от прежней хозяйки. Собственно, Антонио даже не успел возмутиться. К тому моменту, как он понял, что происходит, его лицо превратилось в кровавое месиво, ребро проткнуло легкое, а в голове что-то взорвалось.

Матиас ничего не сказал, просто вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. В голове бушевал соленый запах крови и пьянящее ощущение первого убийства. Перепуганная Изабелла смотрела на него во все глаза.

— Собирайся, — хрипло попросил он. — Мы сегодня уплываем. Возьми свои рисунки или что ты там хочешь взять?

— Как мы будем жить? — белыми губами выдавила Изабелла.

— Неважно. Мы ведь будем жить, а это самое главное. — Матиас пожал плечами и направился к двери в свою комнату — там оставались последние нехитрые пожитки.

Когда дверь за ним захлопнулась, Изабелла бросилась в комнату Антонио, распахнула ее и тут же отшатнулась. Комната окрасилась в пурпурный цвет и пахла железом. Но девушка тут же взяла себя в руки. Пожалуй, потом она сможет сделать багряную коллекцию. Оттенки гранатовой, багровой, клюквенной крови на белых стенах, коричневом полу и почти черном дереве просто завораживали. Это будут ее первые «взрослые» рисунки. Все, что было до этого — радужное и светлое, — лишь детская фантазия.

Стараясь не испачкаться — серые туфли были хороши лишь в дождь и грязь, а кровь оставит на них бурые разводы, — Изабелла подошла к бюро. Рачительный Антонио по-прежнему пользовался мебелью ее бабки. Стол-слон из детства Изабеллы легко открыл пасть, стоило ей нажать на деревянную загогулину, которыми щедро были украшены его резные поверхности. Бабка когда-то раскошелилась и сделала мебель на заказ, создав свою обстановку, которая хранила все ее секреты. Десятки закладных, чеки, купюры — у Антонио все лежало на тех же местах, что и у бабки. Изабелла быстро прошлась по ним и в самом низу обнаружила доверенность. Тоненькая бумажка, пустившая ее жизнь под откос. Она забрала ее, потом подумала — и прихватила все содержимое бюро, быстро распределив по карманам объемного платья. Возможно, все произошедшее свалят на беглого каторжника. Но даже если и нет, какое это имеет значение? Быстрым шагом, не оглядываясь, она вышла из комнаты. Спустя секунду Матиас вышел из своей и закрыл ее на ключ.

— Ты ничего не собрала? — удивился он.

— Нет. — Она покачала головой. — Мне ничего не нужно.

Крепко сжав ее руку, Матиас повел девушку за собой. Тонкий аромат, который он ощущал каждый раз, когда она была рядом, моментально вытеснил мерзкий запах железа, придав сил. Изабелла была как наркотик.

Так же дворами, мимо лавки мясника и старой почты, они направились в район «новостроек», как их называли и пятьдесят лет спустя. Окна в его домишке были открыты, но оттуда не раздавалось ни звука.

— Жди меня здесь, — тихонько попросил он.

Изабелла кивнула.

Матиас зашел в дом. Агнета тихо плакала, лежа на диване и уткнувшись носом в подушку. Она была в том же белом кружевном платье, в котором пленила его, еще глядя с фотографии. Правда, при ближайшем рассмотрении оно оказалось чуть желтоватым, как топленое молоко.

Матиас поморщился и кивнул. На запах женских слез у него была аллергия. Агнета встрепенулась, осознав его присутствие, и зарыдала пуще прежнего.

— Агнета, — робко сказал он.

— Я не желаю с тобой разговаривать, — сквозь всхлипы ответила та.

— Агнета, просто выслушай меня. Я не могу тебя обманывать.

Девушка, как согнутая и затем отпущенная ветка, моментально выпрямилась и уставилась на Матиаса. Нос распух, глаза покраснели, и она стала похожей на младшую горничную, прислуживающую в доме его родителей. Сироту из деревни, которую мать пригрела из жалости.

— Ты не барон? — выпалила она. Недаром все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

— Барон, — кивнул Матиас и поразился: неужели это все, что ее интересует? Но тут же оборвал себя. Несправедливо очернять милую девушку тогда, когда он сам поступает как последний мерзавец.

— Я барон, — повторил он. Агнета облегченно выдохнула и тут же всхлипнула.

— Ты женат?

— Нет, я не женат. Я не могу…

— Ты не можешь жениться? Почему? У тебя уже есть невеста?

— Послушай, Агнета. Три года назад, когда я пошел в армию, в моей части произошел несчастный случай. Взрыв химического вещества. Я получил ожог слизистой и лишился возможности иметь детей.

Слезы Агнеты просохли, и она рассмеялась с облегчением:

— Какая ерунда! Мне не нужны дети, никогда их не любила.

Матиас, готовившийся продолжить, осекся и внимательно посмотрел в лицо, казавшееся таким милым. Где же он ошибся?

— Дело не только в этом. Я не могу функционировать… ну… как мужчина.

— Ты импотент? — разочарованно протянула Агнета. Да, жаль. Действительно жаль. Такой выгодный экземпляр. Но что делать, в жизни все гладко не бывает. Она пожала плечами.

— Хорошо, что ты об этом сказал, я ценю откровенность. Тогда я просто заведу любовника, и все. Я не буду тебя ранить подробностями, конечно. Все будет очень цивилизованно.

— Конечно, это твое право, — спокойно и даже отрешенно кивнул Матиас. Он подошел к небольшому кухонному гарнитуру, который смастерил сам для будущей хозяйки его маленького домика. Открыл навесной ящик и достал оттуда аккуратно сложенную бумагу.

— Вот, это документы на дом. Я оформил его на тебя, хотел подарить на свадьбу. Он твой. Ты можешь приводить сюда любовника, но я надеюсь, что ты сможешь осуществить свою мечту и все-таки выйдешь замуж.

Он подошел к Агнете, взял ее за плечи и поцеловал в обе щеки. Затем направился к двери. Агнета опомнилась.

— Ты куда?

— Я ухожу, прости.

— Но почему? Эта твоя проблема вовсе не так страшна, как ты представляешь…

— Нет, не в ней дело. Прости.

Когда за Матиасом закрылась дверь, ошарашенная Агнета посмотрела на бумагу, которую он ей вручил. Прочитать ничего не удалось, глаза застлали слезы злости. Почему? С какой стати это всегда происходит с ней? Ради всего святого — отчего мужчины неизбежно ее бросают? Ведь она может украсить собой любой салон, какой угодно праздник. Она красива, умна, умеет вести себя в обществе. Что им еще надо?

Она села на диван и вытерла слезы. Хотя бы из этой связи удалось выйти без потерь. Но все равно безумно жаль. Титул баронессы очень бы ей пошел.

Итак, жалкий домишко она продаст, какие-никакие деньги. Речи и быть не могло о том, чтобы оставаться в этой дыре. Она тут меньше суток, а уже сходит с ума.

Решено, она продаст эту развалюху и уедет. Куда? Домой возвращаться нельзя. Сестры ее просто заклюют. Пожалуй, она напишет им письмо, что уезжает куда-нибудь в Новую Зеландию. Домой напишет, что они с мужем решили начать новую жизнь на другом конце света. Наврет что-нибудь про огромное фамильное поместье, которое нуждается в хозяйке. А сама уедет в другую страну и снова даст объявление в газете. Должно же ей когда-нибудь повезти?

Моника и Алиса

— Вот так, милая, ты отлично смешала муку с сахаром. Теперь сюда надо добавить немного соды и погасить ее уксусом, хочешь, я покажу тебе фокус?

— Фокус! — Счастливая мордашка Алисы, вся в муке, озарилась улыбкой. В последнее время Моника искала и находила позитив повсюду. Да, ее дочь никогда не сможет состояться в жизни, но зато она на долгие годы останется просто ее дочерью, ее маленькой девочкой, любящей беззаветно и безоглядно и не подвергающей родительский авторитет сомнению. Если мамочка говорит, что сейчас покажет фокус, значит, она его покажет.

Моника зачерпнула четверть чайной ложки соды и залила ее уксусом. Жидкость вспенилась и зашипела. Алиса пришла в неописуемый восторг.

— Еще хочу! Еще, мама, пожалуйста!

Моника вылила жидкость в сухую смесь, добавила туда заранее подготовленные яйца и потянулась за сметаной.

— Милая, не сейчас, мы должны приготовить тесто и дать ему немного настояться. После этого испечем пирог. Ты пока должна перебрать ягоды.

— Хочу еще фокус, — закапризничала Алиса.

— Нет, нам нужно испечь пирог, для этого ты должна помочь мне с начинкой.

— Фокус, фокус! — затопала ногами Алиса.

— Прекрати! — Моника начинала злиться. Очередная ее идея обеспечить хоть какое-то будущее дочери оборачивалась полным фиаско. Нет, девочка никогда не сможет сама работать, даже в пекарне.

Булочная все больше беспокоила Монику. Ее нельзя было оставлять без присмотра. Оборудование нуждается в работе, а старое помещение — в запахе свежей сдобы, иначе его захватит плесень.

Последние несколько дней Иванна почти не выходила из больницы. Старый доктор и уставшая медсестра смирились и поставили ей раскладушку рядом с кроватью Ивана. Она вышла только несколько раз, обмотавшись шарфом до глаз и избегая людей на улице, чтобы приготовить любимые блюда Ивана. Затем, осторожно держа в руках горячее варево, она возвращалась назад, осторожно кормила его с ложечки и больше никуда не отлучалась.

Эльза пропала бесследно, девушку объявили в розыск. Кто-то убил Антонио, забил до смерти. Даже Моника не смогла придать ему достойный вид на смертном одре. Честно говоря, и не очень хотела. Антонио всегда был омерзителен. Она даже не стала вести с ним никаких диалогов (теперь каждый вечер они с Карлом проводили за бокалом вина и долгими беседами). Просто обмыла и выделила место за оградой кладбища, сославшись на то, что два оставшихся уже были забронированы другими людьми. Ожидаемо на его похороны никто не пришел. В последний момент Моника дрогнула и позвала портовых грузчиков. Они помогли дотащить гроб до могилы, а затем обещали выпить по кружке пива за упокой.

Дожди шли чередой, циклично, с ожесточенным упорством. У солнца не было ни малейшего шанса.

Карл все чаще задерживался на работе и очень беспокойно спал — постоянно просыпался, бродил среди ночи по дому, жаловался на головную боль и давление. Теперь, когда булочная закрылась, он наконец-то сможет похудеть. Дома Моника старалась радовать его вкусной, но полезной едой.

Вот и сегодня задумала пирог с минимальным количеством сахара и масла, привлекла Алису, стараясь увлечь ее новым делом, но ничего не получилось. И хотя Моника рассердилась, она не чувствовала настоящего гнева, скорее жалость к дочери.

Сейчас все пойдет по привычному сценарию — они поссорятся, она отправит дочь в свою комнату и закончит пирог в полном молчании. Он получится горьким на вкус, они съедят по кусочку, а все остальное отправится в мусорку. Моника верила, что еда должна готовиться с любовью. Сегодняшний пирог был обречен.

Накуксившаяся Алиса вышла из кухни, сверкнув желто-голубым нарядом Белоснежки (на этой неделе она была героиней мультфильма), и сердито затопала вверх по ступеням. Моника посмотрела на кусок теста. Обычное месиво из копеечных продуктов. Шаги стихли, наверняка дочь зашла в свою комнату и плачет в уголке. Зачем она ее воспитывает? К чему? Ведь все равно ее воспитание не дает никаких результатов. Алиса не станет лучше, послушнее, умнее. У Карла, который разрешает девочке все на свете и просто любит ее, получается справляться с ней гораздо лучше.

Раздосадованно вымыв руки и стерев приставшие куски теста идеально белым кухонным полотенцем, Моника вышла из кухни. Быстро поднялась по ступенькам и направилась в комнату дочери. Она угадала — Алиса забилась в домик, который соорудил ей Карл с помощью старого стола и двух пледов, и тихонько плакала.

— Милая, иди сюда, — позвала Моника.

— Не хочу, — буркнула Алиса и еще глубже забилась в угол.

— Милая, прости меня, — неуверенно сказала Моника.

Рыдания оборвались. Алиса подняла заплаканную мордашку и уставилась на мать. В наивных круглых глазах мелькнул след недоумения.

— Я была не права, — эта фраза прозвучала тверже и уверенней. — Да, не права. Я понимаю, как тебе хотелось увидеть фокус. Ты ведь никогда в жизни такого не видела, правда?

— Правда, — кивнула Алиса. — Я очень хотела посмотреть.

— Пойдем со мной, я дам тебе соду, уксус, и ты сможешь сделать этот фокус сама, а вечером покажешь папе.

Алиса просияла. Удивительная способность в одно мгновение переходить от слез к радости.

— Честно-честно? — на всякий случай решила удостовериться она. Маму ей никогда не удавалось чувствовать так хорошо, как отца.

— Честно-честно. — Моника протянула дочери руку. Та вцепилась в нее и неловко вылезла из домика, по пути задев стол головой и больно ударившись. Девочка снова нахмурилась, собравшись разрыдаться.

— Давай поцелую, — слова вырвались откуда-то из глубины, из детства, когда ее доченька была еще такой, как все. — Где болит?

— Вот здесь. — Алиса ткнула пальцем в макушку.

Моника прижалась к светлой голове губами и прошептала сквозь легкий пушок: — У собачки заболи, у кошечки заболи, а у Алисы не боли. Так лучше?

— Да! — Алиса снова сияла, как маленькое солнце.

— Пойдем, милая. — Моника обняла дочь за плечи, а та неуверенно прижалась к ней. Что-то странное происходило. Обычно мать была не очень щедра на ласки, а сегодня вела себя как папа.

Через несколько минут они снова были в кухне, и Моника принялась объяснять Алисе, как делать фокус. Выделила ей маленькую ложку, глубокую тарелку, пачку соды и отлила уксус в небольшую чашку (Алиса была способна расплескать всю бутылку). Фокус получился у нее с третьего раза, и она пришла в такой восторг, что Моника готова была сожрать себя с потрохами, из-за того что чуть не лишила дочь такой простой радости.

Погашенная сода шипела, Алиса радостно смеялась, повторяя трюк раз за разом. Остановилась только тогда, когда услышала звук поворачивающегося ключа в замке. Громко топая, она бросилась навстречу обожаемому отцу. Через несколько мгновений из прихожей донеслись ее вопли, она просила отца немедленно пройти с ней на кухню и посмотреть на ее фокус. Карл повиновался, как обычно.

Зайдя на кухню и поцеловав Монику, он с преувеличенным вниманием уставился на то, что делала дочь.

Алиса с нескрываемой гордостью взяла ложку, набрала туда соды (Моника автоматически отметила, что в этот раз ей удалось зачерпнуть необходимое количество) и аккуратно, не расплескав ни одной капли, налила в ложку уксус. Белая шапка зашипела и перелилась через край.

— Ничего себе, — с восторгом захлопал в ладоши Карл, — как тебе это удалось?

— Это секрет! — напустив на себя важный вид, ответила Алиса. — Правда, мама?

— Конечно, милая, — кивнула Моника и обратилась к мужу: — Где ты видел фокусников, которые рассказывают публике свои секреты?

— И правда. Эх, а мне бы хотелось тоже такому научиться!

— Я тебя научу, папочка, — запрыгала от восторга Алиса.

Пока Карл с дочкой погрузились в тонкую науку гашения соды, Моника быстро собрала на стол. Сегодня она подавала грибной суп и фаршированную курицу. Немного поразмыслив, не стала добавлять в суп сливки. Курицу фаршировала овощами. Так Карл сможет есть вкусную еду без ущерба для здоровья. Ей не хотелось ущемлять мужа ни в чем и превращать его в жизнь в пресный кошмар.

Полностью погрузившись в собственные мысли, она точными, как швейцарские железные дороги, жестами накрыла на стол, зажгла свечи и позвала семью ужинать. Сегодня в столовой царило радостное оживление. Алиса не капризничала, увлеченно слушая отца, который пытался ей объяснить, почему сода так реагирует на уксус. Монике показалось, что в столовой душно. Она открыла ставни и отодвинула в стороны занавески, впуская в дом холодный свежий воздух и кваканье лягушек.

Алиса съела весь суп и курицу без лишних слов, после чего с загадочным видом удалилась на кухню.

— Надо же, такая простая вещь, а каков результат! Ты не поверишь, но она была занята сегодня больше получаса. — Лицо Моники разрумянилось от свежего воздуха и красного вина, которое Карл купил к ужину.

— Не может быть, — поразился муж. — Доктор говорил, она не может концентрироваться дольше десяти минут!

— Представь себе! — Моника и сама была в восторге от такого достижения дочери. — Пирог она печь со мной не захотела, но, может, у меня получится увлечь ее глазировкой или украшением выпечки?

— Было бы прекрасно, милая. — Лицо Карла потухло, как накрытый ладонью светлячок.

— Как дела? — после минутной паузы спросила жена. Оба понимали, что стоит за простым вопросом.

— Никак. Все ходят, спрашивают, ищут виноватых. Матиас уволился сегодня, передал заявление через Андерса. Люди бегут. Я их понимаю.

— А ты?

— Что — я?

— А тебе вопросы задают?

— Конечно. Их интересует, почему я заснул на работе.

— И почему?

Карл промолчал. Жена и так обо всем догадалась, вначале осудив, но потом все равно встав на его сторону. Однако выливать на нее всю информацию было нельзя. Во-первых, она сама окажется вовлеченной в это дело. Во-вторых, если ее поймают, то ей ничего не стоит назвать имена всех причастных, чтобы вывести из-под удара мужа. Поэтому от упоминаний об Эльзе лучше воздержаться.

— Потому что у меня больной ребенок и ночь накануне была бессонной, — мрачно пояснил Карл, вторую минуту подряд размешивая сахар в чашке.

— Хорошо, — кивнула Моника.

Какое-то время они сидели молча, Моника бросила взгляд на тяжелые бронзовые часы на каминной полке и внезапно осознала, что Алиса отсутствует уже дольше десяти минут и из кухни не доносится никаких звуков. Моника вскочила со стула и кинулась в кухню. Если дочь молчала, можно было ожидать самое страшное!

— Ты куда? — удивился Карл.

— Алиса! Там же уксус, скорее! — на бегу пояснила она.

Карл, вновь опрокинув уже новый тяжелый стул, бросился за женой, неловкая заминка в дверном проходе, и они одновременно ступили в небольшую кухню.

Алиса сосредоточенно перемешивала ягоды с сахаром. Моника совсем о них забыла, выкинула тесто, когда пошла извиняться перед дочерью, и рассталась с мыслью о пироге.

Медленно, аккуратно насыпая сахар чайной ложечкой в миску, Алиса мешала ягоды прямо с веточками.

Моника почувствовала, что сейчас разрыдается, отвернулась к окну и закусила губу.

— Мама, я уже почти закончила! — просияла Алиса, гордая выполненной работой. — Когда будем печь пирог?

Карл обнял жену за плечи, и та уткнулась лицом в его рубашку, чтобы дочь не видела слез.

Мария и Коротышка

Мария была собранна и деловита. Сменила платье на более привычные и практичные брюки и теплый темно-синий свитер с изображением кота. Редкие волосы, собранные в пучок, растрепались, выбились из прически и напоминали хохолок. Мария была похожа на нелепого попугая, которого кто-то ради шутки облил водой. Она втащила в дом костыли.

— Вот, я нашла в аптеке, но я не знаю, подойдут ли тебе? — заволновалась девушка. Аптекарь отдал ей единственные имеющиеся в наличии костыли по старой дружбе, она наврала, что они нужны Карлу. Начальник ее, конечно, убьет, когда узнает, но к тому времени она будет уже далеко.

— Помоги мне встать, — попросил Коротышка.

Мария, с трудом сдерживая дрожь, подошла к самому красивому преступнику мира. Ей до сих пор казалось, что она спит. Наверное, только когда она окажется с ним на сказочном острове, она поверит, что все происходящее реально. Конечно, девушка бросила купальник в дорожную сумку. На всякий случай. Но сомнения все же душили ее и вызывали дрожь в руках и ногах.

Она помогла Коротышке подняться, ловко подставив костыли. Он оперся на них, сделал пару шагов по комнате. Ежедневные тренировки в тюрьме имели свое преимущество. С костылями передвигаться было намного удобнее, хоть и на одной ноге. Легкое головокружение и слабость, но это пройдет на свежем воздухе.

— Я готов. — Он кивнул Марии. — Идем.

— Вот так просто? — удивилась та.

— А чего ждать? Дай мне мой рюкзак, я надену его на плечи и, пойдем.

— А Эльза?

— Что — Эльза? Пускай она тебя не тревожит. Пошли.

Мария помогла Коротышке надеть рюкзак на плечи, заботливо его поправив. Тот привлек к себе девушку и поцеловал. Она покраснела, попытавшись мягко возразить.

— Потом. Все потом.

Коротышка кивнул и вышел, не оглядываясь. Мария последовала за ним. Несколько секунд спустя они растворились в лесной чаще. Были люди — и буквально за секунду их не стало, словно превратились в призраков.

Эльза сидела не шелохнувшись и совершенно не чувствуя слез, катившихся по щекам, как первые тонкие струи, готовящиеся пробить мощную плотину. Альберт писал. Оба молчали. Девушка окаменела, а художник был в полном восторге. Мадонна. Да, это Мадонна.

Оглушающее тиканье часов в гостиной казалось здесь, в подвале, детонатором бомбы.

Эльза пришла в себя спустя четыре часа.

— Который час?

— Понятия не имею. Но света нет, наверное, уже поздний вечер. Ты меня развяжешь?

— Мне нужно еще четыре дня, а потом я уйду, — тихо пояснила девушка.

— Четыре? Почему?

— Просто четыре.

Эльза встала и направилась к выходу.

— Как тебя зовут? — окликнул ее Альберт. — Ты ведь так и не представилась.

— Эльза.

— Это твое настоящее имя?

— Это неважно.

— Хорошо, пусть будет Эльза. Послушай, Эльза, у меня есть к тебе предложение.

Девушка с трудом понимала, что он говорил. В голове взрывались вулканы и гейзеры. Казалось, что она стоит на краю огромного ледника в Исландии, и сейчас вечный лед начнет смертоносный ход, погребя ее под тоннами сошедшей лавины. Ее била дрожь. Необходимо было выпить снотворное и поспать. Так будет проще пережить происходящее, а пережить в этой жизни можно абсолютно все. Степень трагедии измеряется отрезком времени, которое уходит на ее забвение. У нее, пожалуй, уйдет вся жизнь.

— Предложение? — тупо переспросила она.

— Да. Ты меня сейчас отвяжешь, но я никуда не пойду, никому ничего не скажу, даже если ко мне кто-то придет и начнет задавать вопросы, я буду нем как рыба. А взамен ты будешь мне позировать эти четыре дня.

— Позировать? — Эльза даже не вникала в то, что он говорит. Технику переспрашивания последнего слова она давно усвоила. Отличный способ поддержания разговора, когда мысли твои совсем далеко.

— Да, для картины, я должен ее закончить. Это важно.

Эльза никак не отреагировала, продолжая разглядывать перед собой вечность.

— Ты меня слышишь? — запоздало сообразил Альберт.

— Да, — кивнула Эльза.

— И что скажешь?

— На что?

Пауза. Альберт внимательно рассматривал девушку, насколько это позволял почти полностью растаявший свет. Он привык к тому, что девушки всегда его внимательно слушали. Но Эльза, очевидно, была не в курсе пристального женского внимания к его особе. Ей было абсолютно все равно, что он говорит, и это его невольно задевало.

— Я хочу, чтобы ты позировала мне для картины, — еще раз медленно повторил художник.

В этот раз Эльза уделила ему внимание.

— И почему я должна на это согласиться?

— Я тебя увековечу.

— Я тебя умоляю, мне не нужна публичность. — Губы девушки поползли вниз в пре-зрительной усмешке.

— Послушай, это может быть полотно, точнее, серия полотен уровня Моны Лизы!

— На да Винчи ты не очень смахиваешь. — Вулканы и гейзеры начали прорываться и сжигать все внутри.

— Неважно. Пожалуйста, я тебя очень прошу.

Эльза обернулась к Альберту:

— Знаешь, я ведь могла бы просто отравить тебя.

— Могла бы, — согласился Альберт, немного сбитый с толку. — Почему же ты этого не сделала?

— Потому что я не убийца. Нет, я не убийца. — Голос дрогнул, как будто один из гейзеров ударил по голосовым связкам. — Я развяжу тебя и даже соглашусь позировать, если только ты не будешь задавать мне никаких вопросов.

— Хорошо. Я не любопытен, — кивнул Альберт.

— Отличное качество. Очень облегчает жизнь.

Эльза вышла из подвала и, вернувшись с кухонным ножом, разрезала веревку. Она была даже рада своей невольной компании, остаться сейчас наедине со своими мыслями было бы настоящей пыткой, они бы ее просто уничтожили.

Первым делом Альберт отправился в душ. Эльза вернулась в гостиную и села на шкуру, на которой еще несколько часов назад лежал Коротышка. Опустив голову, втянула в себя запах. Шкура должна была пропахнуть его потом, но она ничего не почувствовала. Мех мертвого животного отдавал лишь падалью. Эльза легла на шкуру, перевернулась на живот и распласталась, принимая ее очертания. Словно раненая волчица, которая вот-вот испустит дух, но продолжает до последнего бороться, защищая своих волчат.

Альберт так и застал ее лежащей на полу с закрытыми глазами. Не проронив ни слова, он попытался разжечь огонь в камине. Ничего не вышло. Не тратя времени, он заварил чай в чайнике. Отодвинув один из выдвижных шкафов, открыл второй холодильник, точнее «холодную комнату», где хранил большую часть своей провизии. Ту, которую добывал сам: вяленую дичь, соленую рыбу, сушеные ягоды и фрукты. Овощи, которые пытался выращивать в теплице на заднем дворе, — водянистые огурцы и бледные помидоры.

Быстро нарезал мясо и овощи, выложил на большую глиняную тарелку и поставил на маленький столик возле камина. Затем вышел из дома и вернулся с охапкой дров. С новой силой разжег огонь в камине, взял тарелку со столика и присел рядом с Эльзой на шкуру.

— Поешь.

— Я не хочу.

— Надо. Не хочешь же ты сказать, что настолько любишь крекеры?

Эльза подняла на него больные глаза, но ничего не сказала.

Альберт отправился за новым холстом. Раненая Мадонна. Мадонна в тоске о потерянном ребенке. Он схватил палитру и писал всю ночь.

Коротышка и Мария

Ему стало плохо, когда они почти добрались до машины. До этого Коротышка списывал головокружения на действие жаропонижающих, но, когда его стошнило и скрутила резкая боль в животе, он все понял. Все стало ясно, как божий день. Он всегда, всегда был идиотом. А она была на десять шагов впереди. Ну конечно…

Додумать он не успел. Смерть была легкой, стремительной и милосердной.

Мария кинулась к упавшему Коротышке и принялась трясти его за плечо.

— Эй, эй! — Как же его зовут? Ну какая же она дура, почему не посмотрела в документах? Все всегда звали его Коротышкой, хотя менее подходящего имени и представить было нельзя.

— Что с тобой? — потребовала она у бездыханного бога.

Он никак не реагировал. Мария вцепилась в его плечо, словно хотела пальцами продавить до кости, и снова затрясла со всей силой отчаяния. Так они опоздают на яхту и не доберутся до острова!

— Эй, послушай, вставай, машина совсем рядом. Ну давай же, я тебе помогу. — Она принялась уговаривать человека, за неполные двадцать четыре часа ставшего таким дорогим и любимым.

Мария опустилась на колени перед Коротышкой и попыталась приподнять его, но тут же рухнула на землю. Он был слишком тяжелым, неподъемным, словно сделанным из свинца. Мария разрыдалась и снова начала отчаянно трясти Коротышку.

— Пожалуйста, ну приди в себя, мы же так близко, пожалуйста! Прошу тебя! — Захлебывалась она слезами.

Коротышка был очень бледен. Она положила его на прелые листья и упала на грудь, пытаясь различить дыхание или сердцебиение. Ей не удалось. Звуки леса — сколько же тут было звуков! — все заглушали, и ей впервые с начала безумной авантюры стало страшно. Даже когда она увидела беглого преступника в хижине Альберта, ужас не пробирал ее до мозга костей, как сейчас. Нужна была помощь, скорее.

Оставив Коротышку лежать на земле, она бросилась бежать. Сразу же неловко поскользнулась, упала, снова разрыдалась, поднялась и продолжила свой неровный бег, словно вспугнутая кошка, чей корпус заносит от быстрого движения.

Она ударялась о деревья, жесткие, хлесткие ветки летели в лицо, одна рассекла его до крови. Мария ничего не заметила. Она задыхалась, падала бесчисленное количество раз, цепляясь о корни и скользя. Она рыдала, даже скорее выла от страха и отчаяния.

В машину она рухнула почти без чувств. Не смогла попасть ключом в замок, после нескольких попыток ключи просто выпали из рук, она попыталась нашарить их на полу старенького автомобиля, ударившись головой о руль. Прошло несколько минут, прежде чем ей удалось завести машину. Мария слишком резко сдала с места, и автомобиль задними колесами слетел с дороги, увязнув в куче листьев на обочине.

Медленно, сосредоточившись на дыхании, она попыталась выдохнуть. Ничего не получилось. К черту дыхание!

Надо было мчать как можно скорее. Единственный человек, которому она могла довериться, был Карл. Он всегда хорошо к ней относился, плюс он сам будет рад до смерти, если Коротышка найдется, ведь его кабинет оккупировали люди с металлическими глазами. Время от времени в ее голове пролетали бессвязные отрывки мыслей, что Коротышку наверняка после этого посадят, ну ничего, он потом поймет ее и простит, ведь она сейчас спасает ему жизнь. Плюс его нога, она понятия не имела, что с ней, но выглядела та ужасно, Мария заметила это, когда они… Часть повязки съехала в сторону, и она увидела почерневшую кожу и гнойники. Может быть, поэтому ему стало так плохо? Болевой шок. Наверняка так и есть.

Мысли скакали в голове, как резвые блохи, больно кусали где-то в области сердца и впивались в желудок. Правильно ли она поступает? Он ее проклянет, и не будет никакого острова. Охрану ужесточат. Его наверняка посадят в одиночку. Какое-то время она даже не сможет его проведывать. Станет как Иванна. Ну и что? Зато она будет девушкой самого красивого преступника в мире. Возможно, со временем он оценит ее преданность и даже женится на ней. Она станет чьей-то женой.

Мысль привела ее в восторг. В темно-синюю дверь дома Карла Мария звонила с таким видом, как будто собиралась пригласить его стать свидетелем на церемонии ее бракосочетания.

Карл и Мария

Всю дорогу до леса Мария плакала. Ей было страшно, она прекрасно понимала, что запуталась в собственном вранье, обволакивающем и, словно тина, тянущем на дно. Карл, ведущий ее старенькую машину и следующий ее указаниям, уже третий раз спрашивал одно и то же:

— Что ты делала в этом гребаном лесу?

— Я гуляла, — провыла Мария.

— Не ври! — Карл был зол не на шутку. Он напоминал топку паровоза, под завязку загруженную дровами, работающую на полной мощности и готовую взорваться в любой момент от невыносимого давления. Лицо оттенка молодой свеклы, возмущенный одинокий вихор на макушке, насквозь пропотевшая в холодный день рубашка.

— Я не вру, — захлебнулась слезами Мария.

— Врешь, причем врешь как дура! В этом лесу никто никогда не гуляет, — жестко отрезал Карл.

В том, что девица врет как сивый мерин у него не было ни малейшего сомнения. Он и держал эту малахольную столько лет только потому, что видел ее насквозь, как тонкий пергамент. Мария совершенно не способна к вранью и хитрым фантазийным комбинациям. Простая, как ситцевая ткань, которую Моника использовала вместо кухонной тряпки. Не нужно было обладать выдающимся умом, чтобы понять — Мария замешана в этом деле по уши.

В том, что к самому побегу она не имеет ни малейшего отношения, он был уверен — ни мозгов не хватило бы на организацию, ни театрального таланта, чтобы это скрыть. Плюс Эльза бы с ней никогда не связалась. Уж больно неблагонадежна. А если бы и связалась для чего-то необъяснимого, то наверняка бы его предупредила.

— Я… Я вам скажу, только вы никому не говорите? — наконец сумела выдавить сквозь непрекращающийся поток слез Мария.

— Что за детский сад? — рявкнул Карл, теряя терпение.

— З-здесь, налево, — проблеяла Мария. Глубоко вдохнула и решилась: — Я шла к Альберту.

— К какому это?

— К художнику.

— С какой это радости? Ты у нас что, живописец?

— Нет, я просто с ним… Ну у нас с ним… — не в силах правильно сформулировать унизительную правду, Мария снова разрыдалась.

Карл, повернув налево, сбросил скорость. Дорога была проселочной, наполовину размытой, щедро усыпанной гниющей скользкой листвой. Ему стало жаль дуреху. А художник ты смотри какой! Нет чтобы к Карине или Изабелле обратиться, выбрал себе жертву, мерзавец. Карл, никогда ранее с Альбертом не встречавшийся, почувствовал ярость. Крутить шуры-муры с Марией было все равно что подбивать клинья к его родной дочери. Девицу выставили из дома собственные родители. Он сам выбрал ее из десятка других более достойных кандидатур, потому что она была такой жалкой, что в один момент становилось ясно — если ее сейчас выставить за дверь, она пропадет. Или пойдет работать к Антонио.

С первого дня Карл принялся опекать Марию, как заботился бы об Алисе, вздумай та пойти к нему работать. Он зорко следил за охранниками, и стоило кому-то начать слишком часто мелькать в кабинете у секретарши, как он тут же отправлял деятеля на дополнительные вахты. И все равно не углядел! Дуреху было жаль. Ему хотелось погладить ее по голове широкой рукой, покрытой редкими жесткими волосами, и как-то успокоить, но вместо этого он огрызнулся:

— Чего это ты к нему бегаешь? Пусть сам ходит! Мужик он или кто, заставляет девчонку по лесу бродить, когда беглый каторжник на свободе.

— Нет-нет. — Мария горячо бросилась на защиту Альберта. — Нет! Я никогда не хожу. (Почему-то эта мысль ее согрела и обрадовала. Так вот почему Альберт всегда сам к ней приходит. Просто не хочет ею рисковать! Ну, конечно, как же она сама не додумалась до этого?) Он сам, всегда сам, вы не подумайте. Просто он пропал куда-то, и я начала беспокоиться. Вот здесь направо и сразу останавливайтесь, — дала она последнее указание.

Карл повернул и остановил машину возле огромной ели. Услышанное ему не понравилось. Одно дело сбежавший из самой неприступной тюрьмы страны наркобарон — к нему нарочно не станут привлекать внимание, чтобы не пошатнуть всеобщую веру в государственную систему безопасности. Совсем другое — художник, с которым, возможно, что-то случилось. У этого перца наверняка есть клиенты, агенты, устроители выставок или как там они называются. В определенный момент они спохватятся: где звезда? И тогда здесь начнется форменный ад. Полетят головы. Его будет первая.

Карл с трудом выбрался из крошечной машины — на кого она вообще рассчитана? На котенка? Одна из пуговиц, сдерживающих внушительный живот, отлетела. Он и не заметил. Мария вышла вслед за ним и уверенным шагом направилась в глубь леса. Она шла быстро, несколько раз споткнулась, и Карлу пришлось взять ее под руку и выставить перед собой на манер живого щита. Он был похож на глиняного колосса, уверено ступающего по скользкой листве. Словно гигантский тролль, точно знающий, куда он идет. Мария снова начала тихонько подвывать, и Карл легонько ее встряхнул:

— Ну все, все, перестань.

Оставшуюся часть пути они проделали под задушенные всхлипы девушки. Вдруг она резко остановилась и указала куда-то в небольшую щель между елями.

— Вот, он там.

Карл все понял, едва увидев беглеца. Помощь Коротышке уже была не нужна. Он пару часов как перешел в мир иной. Опытным взглядом окинув сцену преступления (сказывался опыт работы в полиции, куда он пошел, завершив свою карьеру), он сразу заметил рядом с телом костыли.

— Откуда они здесь?

— У него что-то с ногой было, — снова зарыдала Мария и тут же осеклась. Бессмысленно хлопнула глазами и уставилась на медленно обернувшегося к ней Карла. Девушка сразу стала похожа на дешевую целлулоидную куклу в детском магазине.

— Дура! Ты же мне только что сказала, что увидела его на прогулке к дому Альберта. Откуда тебе знать, что у него с ногой? — процедил Карл сквозь зубы, продираясь через чащу, опускаясь перед Коротышкой на колени и приличия ради кладя тому руку на пульс. Тело уже начало коченеть. Нужно вызвать труповозку. С трудом, кряхтя и упираясь ладонями в колени, Карл поднялся и снова обернулся к Марии. Его лицо было страшным. Та отступила на шаг.

— Слушай меня внимательно, — медленно, тщательно подбирая слова заговорил он. — Очень внимательно. Вдолби каждое мое слово в свою дурную голову. И не приведи господь тебе ляпнуть что-нибудь другое в беседе с людьми из управления. Ты поняла?

— Д-да. — Мария отбила дрожь зубами.

— Ты не гуляла в лесу. Ты шла к своему любовнику художнику и обнаружила Коротышку, лежащего здесь. Конечно, ты знала, кто это. Ты к нему не подходила, сразу же бросилась ко мне. Больше ты ничего не знаешь, поняла?

— Вы ему поможете? Что с ним? — Марии было тяжело сконцентрироваться на том, что говорит Карл. Сердце рвалось к молодому человеку, лежащему на земле. Никогда ранее так не походившему на скульптуру из пентеликонского мрамора, покрытую золотисто-бурой патиной.

— Ему уже никто не поможет, разве что черти в аду.

Глаза Марии расширились и вновь наполнились слезами. Очередного разведения потоков сырости Карл бы не выдержал. Отчаянно не хватало Моники рядом, с ее холодной, трезвой головой. Пацан мертв, хорошо. Просто отлично. Значит, дело получится замять. Можно будет свалить всю вину на исчезнувших охранников. Например, Матиас пропал бесследно. Хотя его в причастности к побегу Коротышки Карл подозревал меньше всего, не те принципы. Может быть, он тоже лежит где-нибудь в лесу, как этот каторжник или забитый до смерти, словно бык на скотобойне, Антонио.

Эта скотина, кстати, тоже отбросила концы удачно. Убийство Антонио моментально приобщили к делу о побеге. Кажется, у центра не было ни малейшего сомнения, что Антонио замешан в истории с Коротышкой. Ведь Антонио знал всех в городе, а за хорошие деньги мог выкупить свою душу у дьявола и продать ее кому-то другому. Его и посчитали основным виновником случившегося.

Естественно, он, Карл, тоже был под колпаком. Но благослови боже умницу Эльзу, усыпившую его. Так он выглядел всего лишь жертвой. Просто пострадавшим. Этой линии он был намерен придерживаться до конца. Осталось только сделать так, чтобы эта дуреха Мария не вляпалась в грязное дело по уши.

— Он мертв? — выдавила Мария.

— Только не вздумай рыдать! И вообще, ты о своем Альберте подумала?

— Он тоже мертв? — Марии было холодно, жутко, хотелось домой, в свою крошечную квартирку, на обогрев которой она не жалела денег, под бок к Бонифацию и подальше от этого всего. Жизнь была к ней слишком несправедлива. Потерять сразу двоих мужчин. Больше у нее наверняка не будет.

— Не знаю. Сейчас с этим вот разберемся и пойдем проверять твоего… живописца. Объяснишь, где он живет.

Карл снова подхватил Марию под руку и потащил к машине. Та не могла оторвать взгляда от лица мертвого Коротышки. Молодой человек напоминал зачарованного принца. Оливковая кожа, идеальные черты лица, темные глаза, казалось, пытливо вглядывались в свинцовое небо. Внезапно Мария дернулась, вырвалась из крепкого захвата Карла и рванула к Коротышке.

— Куда? — Карл попытался схватить ее, но девушка оказалась проворнее.

Она подбежала к Коротышке, села перед ним на колени, протянула дрожащую руку и закрыла ему глаза. Только в этот момент, когда прикоснулась к нему, она действительно приняла сокрушительную правду. Не будет у нее в жизни ни яхты, ни острова, ни красавца мужа. Она тихонько зашептала слова молитвы, но не успела ее закончить. Карл грубо схватил ее за шиворот и рывком поставил на ноги.

— С ума сошла?

— Я же не могла его оставить вот так…

— Могла! — заорал Карл. Нервы не выдержали. — Еще как могла! Он преступник, понимаешь? Из-за этой смазливой твари гибнут тысячи людей. Не надо делать из него героя, слышишь? Никогда! Он тварь, просто подонок!

Мария сжалась и дрожала мелкой дрожью, как бездомная собака, которую жестоким пинком выгнали в холод и сырость из последнего приюта.

Карл попытался взять себя в руки и продолжил более спокойным тоном:

— Версия меняется, скажешь, что ты подошла к нему и прикоснулась. Просто потому что ты дура. Поняла?

Мария не отвечала. Глаза закрыты, губы шепчут молитву. Карл снова встряхнул ее:

— Поняла?

Никакой реакции. Шок. Карл поволок продолжавшую бормотать молитву Марию к машине. Усадил на пассажирское сиденье и пристегнул ремнем. Она даже не открыла глаз. Осторожно, чтобы не улететь со скользкой дороги, он завел двигатель и медленно повел машину по направлению к городу.

Никого навстречу. Лишь два древних автобуса, один из которых привез очередную смену (после происшествия им прислали новый персонал из района. Все охранники, дежурившие в день побега, были временно отстранены от работы). А другой автобус курсировал в тщетной ежедневной надежде, что кто-то воспользуется его услугами.

Вначале Карл заехал в больницу. Не обращая внимания на причитания угрюмой медсестры «куда мне их всех девать, мест нет», оставил у нее Марию. Девица явно была в шоке. Пусть доктора что хотят с ней, то и делают. Такое состояние даже к лучшему. Пусть успокоится как следует перед тем, как отправиться на допрос. В том, что она его выдержит без действия успокоительных средств, Карл не был уверен.

Из больницы Карл отправился прямиком в тюрьму. Оставил машину Марии подальше от ворот и пошел пешком, дав себе несколько минут на размышления. Дождь монотонно стучал по мостовой. Обычно такая погода вызывала у него сон, но сейчас адреналин бурлил, тело и разум требовали действия. Ему предстояло решить проблему двух парней, временно разместившихся в его кабинете, и кажется, он нашел выход.

В собственный кабинет он вошел уверенным шагом (чего не случалось с того момента, как парни там обосновались) и с порога заявил:

— Коротышка мертв, его обнаружили в лесу полчаса тому назад.

Парни действовали, как братья-близнецы. Вначале равнодушный, ничего не значащий взгляд друг на друга, потом на Карла.

— Вы уверены? — равнодушно спросил Виктор.

— Абсолютно.

Карл подошел к столу и набрал короткий номер центра. Попросил соединить с моргом, к которому была прикреплена бригада санитаров. Вызвал их в тюрьму. Отсюда поедут вместе.

— Что с ним произошло? — поинтересовался второй.

— Вскрытие покажет. Чаю, господа? — впервые за долгое время он широко улыбнулся.

Андерс и Кира

Он стоял под дождем в двадцати метрах от своего дома и смотрел на единственное окно, светившееся теплым желтым светом. Окно его дома. Оно было приоткрыто, и оттуда лилась музыка — Кира играла на виолончели. Совершенно невероятно, но она научилась играть на ней уже во взрослом возрасте. В детстве ее обучали игре на фортепиано, но у Андерса не было денег купить ей фортепиано, чтобы она могла продолжить музицировать.

После свадьбы, которую отец Киры посчитал мезальянсом, они вынуждены были довольствоваться теми скудными копейками, что он зарабатывал.

Кира пришла на помощь — устроилась учительницей в школу и никогда ни в чем его не упрекала. Она говорила, что им всего хватает, но Андерс был уверен — она врала. Ведь ей приходилось перешивать платья, мыть самой посуду, готовить, стирать и делать еще тысячу домашних дел, к которым она была совершенно не приспособлена. Сначала у нее ничего не получалось — мокрая посуда вылетала из рук и билась (в первый год их совместной жизни Кира разбила тридцать четыре тарелки и двенадцать чашек), белье отчаянно линяло, и у Андерса вскоре не осталось ни одной идеально белой рубашки, кастрюли пригорали, и частенько им приходилось довольствоваться на ночь бутербродами. Он поэтому и сменил работу в управлении, которой так гордилась Кира, но которая отнимала слишком много времени и сил. Должность простого охранника в тюрьме особого режима давала ему возможность чаще бывать дома и брать половину обязанностей на себя.

Это и было его ошибкой. Денег стало меньше, дом ветшал, на тонких руках Киры отчетливо проступили вены — она очень похудела. Хотя тогда ему казалось, что они были действительно счастливы. Родился старший сын, а вскоре за ним младший. А потом денег просто не стало — малыши требовали постоянных расходов.

Тогда он и начал заниматься делами. Самый популярный парень города, он знал всех и вся, мог купить, продать, снова перекупить и перепродать. Он был тут и там, частенько на подхвате у Антонио.

Кире он говорил, что помогает людям. Она бы никогда в жизни не одобрила мелкое мошенничество. Ежедневно он добавлял в кипящий котел ненависти к самому себе по капле. Мелкие мошенники — категория людей, которых Кира всегда презирала. Но больше всего Андерса злило не то, что он не оправдал надежд жены, а то, что Кирин отец оказался прав. Папаша пришел на их венчание и вместо поздравления произнес речь, начинавшуюся словами: «Дочь, ты вышла замуж за неудачника». Сам он понимал, что говорил, — композитор с мировым именем, царь Мидас с единственной слабостью — дочерью. Он был идеальным мужчиной, и Андерсу было слишком тяжело с ним тягаться.

Отец верил, что придет тот день, когда дочь вернется к нему с внуками. А двери его дома всегда будут открыты.

Андерс прекрасно понимал, что, преуспей он на ниве мошенничества, Кира и ее папаша, конечно, не стали бы им гордиться. Но, по крайней мере, они бы его уважали и боялись. Он должен был им показать, кто в доме хозяин.

Когда Кира обнаружила у него в кармане небольшой пакетик с белым порошком, она выставила его за двери. Тогда он впервые провел ночь у Карины. А она начала играть на виолончели.

После он валялся у нее в ногах и клялся, что не употребляет, просто так получилось, что надо было передать порошок одному человеку. Кира тогда просто посмотрела на него и спросила:

— Неужели ты на большее не способен?

И он понял намек, он долго шел к этому.

И вот теперь, благодаря щедрости красивой девушки из булочной, у него было то, чем он смог бы удивить жену. То, что она действительно заслужила. Доказательство того, что она не зря вышла за него замуж.

Бриллиантовое колье. Андерс медленно приближался к дому, раздумывая, что и как ей скажет. Лучше, наверное, ничего не говорить. Просто напустить на себя важный вид. Сказать, что все эти годы он просто откладывал деньги, чтобы ее удивить. И каждый день он думал о ней… Нет, это не годится. Звучит как издевательство. Думал о ней и ходил к Карине. Нужно придумать что-нибудь другое, более убедительное. Как же преподнести ей это дурацкое колье?

Подойдя к дому, Андерс засомневался. Возможно, трата денег на побрякушки была не лучшей идеей. Но серьги, которые презентовал дочери папаша три дня тому назад на день рождения, прожигали дыру у него в голове. Изумруды с бриллиантами. Ничего. Теперь у него есть что ответить старому козлу.

Андерс решил импровизировать. В конце концов, чувство юмора и экспромт всегда были его сильной стороной и никогда не подводили.

Он решительно зашел в дом и поднялся на второй этаж. Мальчишки спали — он сам уложил их в кровать несколько часов назад, перед тем как уйти из дома, чтобы прорепетировать речь. Их и из пушки до утра не разбудить.

Андерс медленно подошел к комнате, за дверью которой плакала виолончель.

Он открыл дверь, мелодия прервалась. Кира развернулась и посмотрела на мужа. Он по-прежнему был прекрасен тонкой, почти неуловимой красотой, не набрал ни грамма лишнего веса, энергия сквозила в каждом движении. Он был необыкновенным. Наверное, поэтому она так и не смогла его удержать. В два шага Андерс подошел к ней и достал из кармана бархатную коробочку.

— Это тебе. С прошедшим. Извини, что не вовремя, просто не успели доставить заказ.

Он протянул ей коробочку. Поколебавшись, Кира открыла ее и подняла на мужа глаза, полные боли.

— Где ты это взял?

— Купил.

— Купил? Ты думаешь я не знаю, сколько это стоит?

— Какая разница, сколько это стоит! Ты стоишь не меньше! Это достойное тебя украшение, не то что какие-то там серьги…

— Это ты… Ты помог ему убежать?

Сердце Андерса екнуло. Как она узнала? Откуда?

— О чем ты говоришь? Кому убежать? — Он попытался сохранить лицо.

— Ты… — Кира задохнулась. Ради денег ее муж помог освободить того, кто мог нанести вред ей, ее детям. Пожалуй, папа был действительно прав. Они никогда, никогда, никогда не смогут понять друг друга. Как бы отчаянно она ни пыталась сохранить семью, быть хорошей женой, отказаться от прежней жизни, чтобы создать новую, ей это не удалось. Пришло время это признать. Она снова подняла глаза на мужа и твердо заявила:

— Я требую развода, Андерс.

Карл и Альберт

Пока парни были заняты наблюдением за вскрытием Коротышки, сам Карл решил отправиться к Альберту. Покинув кабинет и пройдя через главный коридор, он свернул в служебное помещение, спустился в подвал, где была расположена кухня, и вышел через небольшую дверь, сквозь которую повара, чтобы выкурить сигарету, просачивались во внутренний дворик, соединенный с гаражом. Курение было запрещено в тюрьме, но Карл закрывал глаза на мелкие огрехи. Без них тут можно было сразу бросаться с крыши вниз головой.

Кивнув парням, неловко попытавшимся спрятать сигареты, он направился в гараж, где стояла его машина. Обычно Карл ходил пешком — краткая дорога из дома в офис была единственной возможностью для движения и времени для мыслей. Утром он готовил себя к рабочему дню, вечером к встрече с Алисой и Моникой. Карл ходил пешком даже в дождь. Авто ждало торжественных случаев. В последний раз он возил на нем Алису к врачу в другой город. Большую часть времени машина тихо старела и умирала в темном гараже.

Карлу удалось завести ее с третьей попытки. Он выбрался из машины, открыл ворота гаража. Осторожно выехав во двор, снова вышел из авто, чтобы закрыть дверь гаража. Обернувшись, увидел одного из мужчин из управления, стоявших около его машины. Тот с незаинтересованным видом смотрел на Карла. Кажется, его звали Виктор.

— Вы куда? — поинтересовался мужчина.

— У меня есть дела, — стараясь скрыть раздражение, ответил Карл.

— Не возражаете, если я поеду с вами?

— Я под арестом?

— Нет.

— Под подозрением?

— Все мы под подозрением. Позволите? — Виктор взялся за ручку двери.

Карл пожал плечами. Сердце колотилось, но он быстро взял себя в руки. Пожалуй, это даже к лучшему. Он им покажет, что тоже заинтересован в расследовании и пытается найти виновных. Ведь если бы он сам был в этом всем замешан, разве стал бы что-нибудь предпринимать?

— Вы слышали, что у нас в городе живет знаменитый художник? — вернувшись в машину и выезжая с территории тюрьмы, Карл попытался завязать светскую беседу с деревянным человеком.

— Конечно. Он живет в лесу, — коротко кивнул тот.

— Да, именно. Коротышка шел из леса, у него были костыли. Я подумал, что нужно нанести визит художнику. Ну, знаете, поговорить о жизни. Узнать, не видел ли он кого-нибудь подозрительного?

Человек молча кивнул и уставился в окно, где не было ничего интересного, кроме очередного унылого затяжного дождя.

В полном молчании они проделали половину пути. А затем Карла словно обуял какой-то бес. Он остановил машину в двух километрах от того места, где нашли Коротышку.

— Отсюда пешком, — придав голосу оттенок скорби, сообщил он попутчику. Тот кивнул и даже не поморщился, хотя темный шерстяной костюм и щегольские кожаные туфли явно не были рассчитаны на прогулку по дождливому лесу.

Понял он или нет подлую задумку Карла, но человек смело шагнул в грязь и последовал за своим проводником.

Им пришлось идти через самую чащу, земля чавкала под ногами — ощущалась близость водопада. Спустя несколько минут Карл был измазан с головы до ног.

— Скоро уже, — зачем-то пояснил он Виктору. Тот продолжал идти молча размеренным шагом. В какой-то момент шутка перестала казаться Карлу смешной. Мужчина напоминал хорошо отлаженный механизм, искусное творение микромеханики. Из тех — с идеальной точностью мыслей, синхронностью движений и полным отсутствием сердца.

Обогнув водопад поверху (сам Карл поскользнулся и упал в противную жижу несколько раз, в то время как его спутник всего лишь запачкал дорогие туфли и немного брюки), они наконец-то добрались до хижины Альберта.

Карл постучал. Тишина. Но не успел он поднять руку, чтобы постучать еще раз, как дверь отворилась. Альберт, одетый в одни брюки, держал в руках кисть. Голый торс перемазан краской. Волосы растрепаны, скулы впали, щетина отросла. Перед ними стоял человек, не спавший несколько дней.

— Чем могу помочь, господа? — спокойно, даже немного насмешливо поинтересовался художник.

Первым вошел молчаливый спутник Карла. Тот, пыхтя и стряхивая налипшую грязь с ботинок, последовал за ним. Мужчина осматривал, точнее сказать, сканировал пространство. Заметил камин, шкуру, пылающие дрова, мольберт, палитру, чашку чая. Принюхался.

— Простите за беспокойство, — извинился Карл. — У вас в последнее время ничего подозрительного не происходило? Может, вы слышали что-то странное или к вам кто-то заходил?

Альберт пожал плечами, он продолжал стоять в дверях, всем своим видом демонстрируя, что не намерен задерживать гостей.

— Нет, ничего. Никто не знает, что я здесь живу. Ну, кроме вас, господа.

— И Марии, — выразительно добавил Карл, наблюдая за выражением лица Альберта. Тот снова пожал плечами вместо ответа.

— Рядом с вашим домом нашли беглого преступника, — кратко сообщил Виктор.

— Да что вы? — равнодушно поразился Альберт. — Полагаю, мне повезло, что он не дошел до меня.

— Несомненно. — Виктор остановился перед холстом, стоящим на полу и повернутым к стене.

— Могу я поинтересоваться, что сейчас с этим преступником? — немного поколебавшись, но все-таки поддавшись любопытству, спросил Альберт.

— Он мертв. Не возражаете? — Виктор взялся за холст, намереваясь развернуть его к себе.

— Ни в чем себе не отказывайте, — кивнул Альберт.

Человек поднял картину и развернул ее к себе. Карл уставился на портрет Эльзы. Хотя, какая глупость, это был не ее портрет. Это было изображение Девы Марии, пропитанное святостью и благочестием. Задрапированная в темно-синий с глубоким и серым отливом материал, она казалась воплощением страдания и скорби. Светлой, вечной, глубокой.

— Что это? — Карл не смог сдержать удивления.

— Это же подруга Коротышки. Анастасия Миллер, — задумчиво протянул человек, цепко ловя и разбирая на составляющие каждую деталь картины.

— Нет, вы ошиблись. Это вовсе не Анастасия или как там ее.

— Я никогда не ошибаюсь. — Виктор уставился художнику прямо в глаза.

— Все когда-то бывает в первый раз. — Альберт выдержал взгляд.

— И кто же это по-вашему?

— Это Мадонна. Современная иконография.

Альберт и Эльза

Эльза сидела в спальне на кровати и слышала все, что происходило в гостиной. На фразе «он мертв» у нее остановилось сердце.

Однако спустя несколько секунд продолжило биться в привычном ритме. Тупое равнодушие. Если Альберт сейчас скажет, что у него в доме сидит пособница преступника, ее арестуют и больше никогда не выпустят на волю. Но это не имело никакого значения. Коротышка не Патрик, его она забальзамировать не сможет. А без него все не имеет смысла.

Проводив нежданных гостей, Альберт поднялся в спальню и остановился в дверях, глядя на девушку, сидящую на кровати. Она словно уменьшилась в размерах и напоминала загнанного в ловушку зайца. Милого и хорошенького, но способного прокусить руку до крови в борьбе за собственную жизнь.

— Они ушли, — констатировал очевидное Альберт.

Эльза кивнула.

— Анастасия?

— Меня зовут Эльза.

— Хорошо. Пусть будет Эльза. Просто скажи — зачем ты это сделала?

Молчание. Эльза даже не пошевелилась.

— Я не осуждаю, просто хочу понять. — Альберт присел рядом.

Она подняла на него глаза и посмотрела в упор.

— Патрик… В какой-то момент он сильно заболел. Не вынес этого климата. Вначале у него отказали глаза, потом задние лапы, а потом передние. Он перестал передвигаться, а потом и есть. Патрик очень страдал. А я его любила. Поэтому я его отравила.

— Патрик — это собака? — уточнил Альберт.

Эльза снова кивнула.

— Да, наш пес. Почему ты меня не сдал?

— Потому что я не закончил твои портреты.

— На тему «Исчадие Ада»?

— Нет, это цикл «Мадонна».

— Мадонна… — Эльза усмехнулась. — Смешно. А что потом?

— Потом? Я не знаю, я подумал, что слишком давно жил затворником и, в принципе, готов вернуться к цивилизации.

— Ясно.

— А ты?

— Не знаю.

— Не может быть.

Эльза положила голову на колени.

— Вначале я пойду на похороны.

— Ты с ума сошла?

— Нет. К сожалению.

Иванна и Иван

Сегодня доктор сказал Иванне, что до конца недели Иван вряд ли доживет. Пускай готовится. Та молча, с легким покашливанием, выслушала врача, не проявив никаких эмоций.

— Я могу забрать его домой?

— Можете, конечно, но я еще раз хотел обратить ваше внимание на риск…

— Спасибо, я в курсе. Выпишите его. Мы не будем портить вам статистику.

— Хорошо.

— Только вы можете постараться оформить все документы до одиннадцати часов?

— Почему?

— Потому что это важно.

— Хорошо, я сделаю все возможное.

Спустя полчаса все документы были готовы. Часы на старой церкви пробили ровно одиннадцать. Иван с трудом поднялся со стула в коридоре, Иванна подставила ему свое крепкое плечо. Они так и шли обнявшись, не обращая внимания на жестокие порывы ветра и горсти песка, летевшие им в глаза.

— Мы скоро будем дома, — подбодрила любимого Иванна. Тот молчал, берег последние силы на несколько шагов, чтобы дойти до того места, которое станет его последним приютом. Рядом с женщиной, сломавшей ему жизнь. С его единственной любовью.

Дома Иванна заботливо уложила его в постель и прикрыла одеялом. Часы пробили три четверти.

Иванна пустила горячую воду в ванную на львиных ножках, вылила в нее полбутылки пены. Затем, подумав, добавила оставшуюся половину. На этом экономить не нужно.

Пока вода набиралась, она разогрела немудреный обед — молодую картошку и кусок курицы. Иван уже практически ничего не ел. Обед будет чисто символическим. Выключив воду в ванной, она быстро сварила кофе в медной турке. Налила по бокалу вина.

Затем помогла Ивану подняться и усадила его за стол. Часы пробили полдень.

Иванна подняла свой бокал.

— За семейный обед и вечную любовь.

— За тебя! — Иван сделал глоток, но не почувствовал вкуса. Он с трудом сдерживал слезы. Как нелепо была разменяна вся жизнь, отсыпанная щедро, не торгуясь. Он надеялся, что на том свете, если он, конечно, существует, ему повезет больше.

— Примешь со мной ванну? — спросила Иванна, вставая. Есть почему-то тоже не хотелось. Так странно, казалось, что в такие моменты все чувства должны обостряться. Но нет — обыденно, скучно, пресно.

— Я бы полежал, — робко возразил Иван.

— Належишься еще, — не сдержалась Иванна. — Пойдем. Ты ведь никогда не понимал, почему я все время принимаю ванну.

— Бабская блажь.

— Вовсе нет. Пойдем. Я объясню.

Спустя две минуты они лежали в ванне. Иван закрыл глаза от удовольствия. Здесь, в теплой неге среди радужных пузырей, все было совсем по-другому. Казалось, что он катится вниз с радуги. Было легко, красочно, весело, как в детстве. Они лопали пузыри, вспоминали смешные моменты — как же он мог забыть, что их было так много? Он рассказывал ей истории из «той» части жизни, что большей мерой прошла без нее. Он снова был тем блистательным Иваном, с искрометным юмором и неподражаемой манерой речи. Иванна наслаждалась каждой секундой. Она всегда верила, что теплая вода и мыльные пузыри преображают реальность. Они говорили и говорили, не замечая того, что вода давно остыла и что им становится тяжело формулировать мысли. Замедляясь, словно старая кинопленка, которую уже не в силах крутить старый аппарат, они так и уснули, успев сказать друг другу самое главное. Солнце освещало крошечную столовую Иванны и остатки праздничной трапезы. Последней для них.

Моника и Эльза

В тот день светило солнце. Моника была рада ему. Наверняка Иванне бы это понравилось. А может быть, и нравится, если она где-то рядом. Моника никак не могла сформулировать свое отношение к жизни после смерти. Она, имевшая столько раз дело с мертвецами, понятия не имела, что происходит с их душой. В большинстве случаев она надеялась, что ее клиенты были и вовсе бездушны и не могли видеть то, во что она их вовлекала. Ей всегда было немного стыдно за это.

С Иванной, лежавшей на холодном металлическом столе, она попрощалась по-своему. Пожелала ей удачи и заверила, что все выполнит наилучшим образом. Она заплела ей косу, аккуратно уложив ее вокруг головы. Смерть разгладила морщины, а Моника вернула ей краски на лицо и решила оставить эффектную черную повязку. Роковая красавица. Мертвая невеста.

Иван выглядел намного хуже, и Монике пришлось порядком повозиться, прежде чем он обрел достойный вид. В итоге жених получился под стать невесте.

Впервые Моника была искренне рада за обоих. Там, наверху или внизу, неважно где, они обретут покой и счастье. Она была в этом уверена.

Сегодня в ее мастерской был аншлаг. Третьим клиентом оказался молодой античный бог. Карл сказал, что это и есть тот самый опасный преступник, сбежавший из тюрьмы и загубивший жизнь целого города. Но разве юноша такой красоты мог быть преступником? Ему не требовались даже ретушь и грим. Смерть не смогла стереть своей пыльной тряпкой оливковый цвет лица, выразительные брови, длинные, словно у маленькой девчушки, ресницы, красивые чувственные губы.

Его привезли к ней после вскрытия. Тюремные патологоанатомы не сильно беспокоились о красоте богов. Моника, на свой страх и риск, переделала шов. Ей хотелось, чтобы в этом совершенном теле идеальность сохранилась и после смерти. Всю картину портила гангрена. Если бы Карл не сказал ей, что юноша отравился, она бы решила, что именно гангрена убила его.

Сегодня утром к ней пришла Эльза. Вначале она ее даже не узнала — выглядела девушка кошмарно. Куда девались тонкая красота, элегантность и лучезарная улыбка? Серое потухшее существо. Вместо портрета талантливого художника — фотография в паспорте.

Она выложила перед Моникой стопку денег и была предельно краткой. Ей необходимо лучшее место и самый дорогой гроб для Коротышки. Моника растерялась и попыталась возразить, что последние два места на старом кладбище выкупила Иванна, на что Эльза просто достала еще одну пачку и положила ее сверху. Но решающим аргументом стали не деньги, а взгляд девушки. Моника вспомнила о старой полуразрушенной могиле с правого края, вначале она была задумана как семейная, но вся династия сбежала из серого города, так и не вернувшись. Пожалуй, можно будет разместить молодого бога там.

DAMANT, QUOD NON INTELEGUNT — «Осуждают, потому что не понимают».

Это изречение должно быть высечено на простом черном камне в изголовье, заявила Эльза. Моника пообещала сделать все возможное. Похороны были назначена на завтра.

Она целый день пробыла в мастерской, а вечером, прихватив Алису, отправилась в булочную.

Долго провозившись с замком, она зашла в бывший источник жизни города. Моника очень любила эту булочную, там всегда было тепло и уютно, в то время когда остальной мир за окном смывало дождем. Теперь же в булочной витал дух запустения.

Моника разрешила Алисе осмотреть все вокруг, а сама села за стол и не заметила, как из глаз полились слезы.

Были они о безвозвратно ушедшем прошлом, о жизни, о смерти, о каком-то щемящем чувстве, которому она не находила определения.

Алиса деловито стучала кастрюлями, формочками, а Моника думала, что ей с этим всем делать. Она не имела ни малейшего представления о выпечке в промышленных масштабах. Но и позволить всему этому умереть, как своим клиентам, она тоже не могла.

Моника бросила беспомощный взгляд на Алису. Девочку получится пристроить к каким-то простым действиям, но рассчитывать на ее помощь во всем не приходится.

Мужчины тоже никогда этим заниматься не будут. Женщины. Да. Ей нужно привлечь других женщин.

— Алиса, мы уходим! — позвала Моника дочь, поднимаясь.

— Но тут так интересно, мама, можно я еще посмотрю?

Моника прикинула риски — ножи, тяжелые предметы, печки. Нет, оставлять ее одну здесь нельзя.

— Пойдем, милая, мне нужно поговорить с одним человеком, а завтра мы вернемся сюда.

— Обещаешь?

— Конечно, обещаю.

Алиса протянула руку, мать крепко взяла дочь за теплую ладонь и поцеловала в макушку.

Похороны

Похороны получились торжественными.

Проститься с Иванной пожелал весь город. Жители шепотом передавали друг другу ее невероятную историю, которая к концу дня обросла и вовсе фантастическими подробностями — в их городе будут похоронены мировые звезды, жертвы роковой любви! Андерс, несмотря на витавший в воздухе дух развода, жарко хвастался Кире, что смог привлечь сюда прессу, которая схватится за эту историю и, возможно, привлечет внимание к их городу. Кира устало кивала — она с утра занималась организацией всех желающих проститься со старой женщиной. Наверняка сама Иванна была бы очень удивлена такой популярности.

Толпа неловко теснилась в самом центре кладбища, которое не могло вместить всех желающих, поэтому люди расползались между могилами, и вскоре старый погост стал напоминать городской парк в разгар праздника. Люди беседовали, вспоминали давно забытые истории, делились маленькими пирожками, которые напекла Моника. Они передавали друг другу небольшие листовки: перепечатки из старой газеты с историей Ивана и Иванны, которые раздавала всем желающим гордая Алиса. Люди ахали, охали, с жадностью глотали все новые подробности невероятной истории любви и скорбели, что не знали всего этого раньше.

Солнце, выглянувшее в тот день, невероятно способствовало ощущению праздника, люди даже пытались улыбаться, у некоторых получалось с трудом, но чувство все равно было прекрасным.

Виктор пришел на погост с первыми утренними лучами. Позавтракал на одной из могил — Диана приготовила ему бутерброды и дала термос с кофе. Молча, не задавая никаких вопросов, пожалуй, отправит пацана куда-то учиться и перевезет ее к себе, не дожидаясь старости. Тем более что его домработница совсем подряхлела, а в постели у него уже давно пусто. Виктор откусил от сэндвича кусок и в очередной раз про себя отметил, что может спокойно жить без женщины, как таковая она ему не нужна, разве что в качестве источника удовлетворения базовых потребностей. Наверное, такие люди, как он, просто не способны любить. К счастью.

Его раздражал шум вокруг кинозвезд, хотя, признаться, он и сам, услышав об их фантастической истории, слегка удивился. Кто бы мог подумать? Но вся эта наносная шелуха, покрытая плесенью, его не интересовала, а после третьего повтора набила оскомину, и от нее начало подташнивать. Надо же, сколько людей липнет на это слезливое дерьмо. Гораздо больше его заботило, кто придет попрощаться с Коротышкой.

Девушку он заметил сразу — несмотря на то что она больше напоминала бесплотную тень. В простом черном платье с забранными в пучок волосами, Эльза-Анастасия легко скользила между представителями прессы и парнями с камерами. Она молча подошла к яме, в которую уже успели опустить гроб преступника. Немного постояв, взяла комок земли и бросила его на крышку гроба, дав знак работникам, что можно уводить Коротышку из материального мира навсегда.

Девушка легко проскользнула между журналистами, спешившими записать подводку к репортажу, стоя возле свеженькой могилы, и налетела на Виктора, ставшего у нее на пути.

Эльза подняла глаза и увидела лицо, полностью лишенное эмоций. Она сразу же поняла, кто перед ней, но решила молчать. Виктор тоже. Это был его излюбленный прием — молчать до той поры, пока собеседник сам не начнет говорить. Спустя минуту он отметил железные нервы девушки и первым нарушил тишину:

— Анастасия Миллер?

— Допустим.

— Пройдемте со мной, пожалуйста.

— Зачем?

— У меня есть к вам несколько вопросов.

— Задавайте.

— Здесь неудобно.

— Отчего же? — фыркнула Эльза. Девушка напоминала пружину, если случайно вытащить ее из пазов, она распрямится и своим стремительным движением может больно ранить, а то и вовсе смести со своего пути.

— Может быть, мне будет приятно побеседовать с вами наедине, — беря железной хваткой девушку под локоть, Виктор попробовал сдвинуть ее с места. У него ничего не получилось.

— А мне нет, — легким движением Эльза высвободила свою руку.

— Почему же?

— Вы не в моем вкусе.

Лицо девушки ничего не выражало, и Виктору вдруг захотелось ударить ее, оставить на бледной коже красную отметину. Он покачал головой. Да, ему случалось применять насилие, но не по отношению к женщинам. Жестокость не пробуждала в нем никаких эмоций, поэтому было странно, что такая мысль даже пришла ему в голову.

— Ну что же, бывает. Но вы же не хотите, чтобы я вызвал подкрепление, правда? Или арестовал ту яхту, которая вот уже неделю стоит в порту.

Эльза пожала плечами:

— Делайте что хотите.

— Я хочу задавать вам вопросы. Хотя бы отойти от толпы мы можем? — В голосе Виктора зазвучали просительные нотки, удивившие его самого.

Эльза молча кивнула и направилась на другой конец погоста. Туда, где беседовать было удобно ей. Виктор покорно последовал за девушкой.

«Посмотрим, как пойдет», — решил он. Задержать на несколько дней он ее всегда успеет.

— У вас двадцать минут. — Эльза безо всяких сантиментов присела на чье-то надгробие и уставилась на Виктора. У того от пристального взгляда почти прозрачных глаз волосы встали дыбом на загривке. Он впервые почувствовал опасность, исходящую от женщины. Не ту, которую он ощущал от законченных отморозков, сидевших в этой тюрьме. Опасность была другого рода. Какого — точно сформулировать он не мог.

— Что вы делаете в этом городе? — задал он стандартный вопрос.

— Я здесь работала.

— Там, где сидел Коротышка?

— Дальше. Не задавайте очевидных и глупых вопросов, поберегите мое и свое время.

Виктор на какую-то долю секунды опешил, а затем включил здоровую злость и профессионализм:

— Зачем вы поменяли имя перед приездом сюда?

— Разонравилось.

— Зачем молодому ученому, доктору наук бросать карьеру и приезжать в глушь?

— Захотелось тишины и покоя.

— Вы помогли Коротышке сбежать?

— Нет.

— Что связывает вас с Альбертом?

— Ничего.

— Я видел картину.

— Поздравляю. Если у вас больше ничего нет, то я пойду, мне, пожалуй, даже двадцати минут жаль. — Эльза встала с камня и развернулась к Виктору спиной, окончательно взбесив его. В два шага он преодолел расстояние до нее, вывернул руку и надел наручники.

— Вы пройдете со мной до выяснения всех обстоятельств.

Альберт, также появившийся на кладбище к моменту начала похорон и наблюдавший за всей картиной со стороны, немедленно поспешил к ним.

— Отпустите ее, что вы делаете? — зло окликнул он Виктора.

— Отвали. — Виктор грубо оттолкнул его плечом, выместив неожиданную злобу и бешенство на ни в чем не повинном художнике.

— На каком основании вы ее задержали?

— Альберт, иди занимайся своими делами, — коротко распорядилась Эльза, выпрямляя спину и глядя Виктору прямо в глаза.

— Я тебя не оставлю! — засуетился тот и приготовился следовать за Эльзой. Виктор окинул его с ног до головы — еще один красавчик, вырядился на похороны, как павлин!

— Делайте то, что вам говорят, — грубо распорядился он, толкая Эльзу перед собой по направлению к машине. Камеры развернулись к ним, и Альберт в отличие от девушки запаниковал. Ему почему-то не хотелось, чтобы она пострадала или ее полоскали по всем каналам, поэтому решил взять удар на себя.

— Господа. — Альберт широко улыбнулся журналистам. — Мне кажется, я созрел для интервью.

Полный разворот камер, шепот среди журналистов, через десять секунд все осознали, какая удача им выпала. Похороны самого красивого преступника, двух кинозвезд и художник-отшельник, решивший заговорить! Про Эльзу забыли спустя несколько секунд.

Виктор и Эльза

Доставив девушку в тюрьму, Виктор распорядился кинуть Эльзу в самую отдаленную камеру, где было холодно и сыро и наверняка водились крысы. Сам перед допросом решил успокоиться и заехал домой. Грубо завалил Диану на кровать. Дурочка была счастлива — ей показалось, что муж наконец-то оценил все ее дурацкие блины и прогибы под него. Однако сам Виктор остался неудовлетворенным. Это была внутренняя неудовлетворенность. Девчонке удалось вывести его из себя. Он всегда ненавидел таких лощеных рафинированных сучек, думающих, что они умнее всех. Ничего, он знает, как с ней разговаривать.

Спустя три часа Виктор был в тюрьме и приказал привести к нему на допрос девицу. Мария робко заикнулась, что под окнами тюрьмы стоят журналисты, ожидающие интервью и подтверждения того, что задержали подругу Коротышки. Об этом им сообщил Альберт. Виктор всерьез задумался над привлечением к делу и этого красавца, чтобы тому в дальнейшем было неповадно усложнять жизнь правоохранительных органов.

Виктор рявкнул на дуру и пошел в комнату для допросов. Спустя два часа он вышел оттуда потный, разъяренный и восхищенный одновременно. Эльза-Анастасия была непрошибаема. На каждый вопрос у нее был ответ, безошибочно бьющий в цель и приводящий его в ярость.

— Где вы были все время с момента побега Бернштейна из тюрьмы?

— Гуляла.

— Три дня?

— Да.

— Почему вы сменили имя?

— Захотела.

— Почему вы все бросили и приехали сюда?

— Хотела быть рядом с любимым.

— Вы помогли ему сбежать?

— Докажите.

— Вы угостили начальника тюрьмы тортом?

— Докажите.

— У вас был доступ к наркотикам?

— Докажите.

— Вы отравили Бернштейна?

— Докажите.

— Вам нужен адвокат.

— Нет, это вам нужны доказательства.

И так круг за кругом он носился, как безумная белка. В конце дня Виктор был вынужден признать правоту девушки — доказательств не было. Ни единого. Давние связи и отсутствие в течение нескольких дней не доказывали ровным счетом ничего. Единственное, что могло бы доказать ее вину, — это чистосердечное признание, но менее всего Эльза была склонна его давать.

Он распорядился отвести ее снова в сырую камеру, только на этот раз включить громко музыку, что-нибудь симфоническое, какую-нибудь какофонию, и не давать ей спать, периодически обливая водой. Журналистам, естественно, ничего не говорить. Чтобы избежать встречи с ними, сам он ушел из тюрьмы через черный ход.

Отдав распоряжения, Виктор отправился домой. Утром посмотрит на девицу, возможно, борзости у нее поубавится. Из собственного опыта он знал — такую ночь порой плохо переносили даже самые матерые преступники.

Вернувшись домой, Виктор раскритиковал грибной суп, который приготовила Диана, и наорал на нее и сына. Но когда жена пришла к нему ночью, выгонять ее не стал. Наоборот, любил с какой-то особой ожесточенностью. Она не возражала. Впрочем, с чего бы ей? Ближе к утру она уснула, а Виктор ворочался с боку на бок и приходил в ярость от ее тихого, безмятежного сопения.

Понимая, что не уснет, он вышел на крыльцо и встретил рассвет, куря сигарету за сигаретой под легкий перестук дождя. Едва сквозь него пробился робкий рассвет, он отправился в тюрьму. Подходя к месту, он надеялся, что журналистам надоест топтаться возле серой громадины, они сдадутся холоду и сырости и уедут в другой город, чтобы отдохнуть и собраться с силами. Но ошибся — замерзшие, голодные и злые журналисты по-прежнему стояли под стенами тюрьмы, словно стервятники. Видимо, добыча действительно была слишком заманчивой. Что же такого им рассказал художник? Мадонна, ну надо же. И пришло же такое в голову.

Быстрым шагом, игнорируя вопросы прессы, Виктор прошел сквозь нестройную, еще не проснувшуюся толпу. Прямо по коридору отправился в комнату для допросов, на ходу распорядился привести к нему Эльзу и заварить крепкий кофе. Тот, который сделала Диана и дала ему с собой в термосе, он из чувства протеста вылил в умывальник.

Эльза — мокрая, уставшая и злая — проигнорировала его приветствие и села на стул, избегая смотреть на своего противника. В принципе, ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что ничего нового он от нее не услышит. Тем не менее попытаться стоило.

— Итак. Я бы хотел еще раз узнать, где вы были все время между побегом Бернштейна и его смертью?

— Гуляла.

— Три дня?

— Да.

— Почему вы сменили имя и стали Эльзой?

— Захотела.

— Почему вы все бросили и приехали сюда?

— Захотела.

— Вы помогли ему сбежать?

— Докажите.

— Вы угостили начальника тюрьмы тортом?

— Докажите.

— У вас был доступ к наркотикам.

— Докажите.

— Вы отравили Бернштейна.

— Докажите.

— Вам нужен адвокат.

— Не нужен. Это вам нужны доказательства.

Она подняла глаза и посмотрела на него. Виктору стало не по себе. Эльза не сказала ни слова, но во взгляде, пропитанном презрением к нему, легко читалось, что девушка даже не считала нужным позвонить своему адвокату. Виктор этого не стоил и в ее глазах был просто ничтожеством. Он молча вышел из комнаты, распорядившись повторить музыку, свет и отсутствие сна. Ничего. Она сильна, но даже ивовые прутья ломаются.

На следующее утро история повторилась, и наутро после. Виктор был вне себя от ярости, а Эльза оставалась безучастной и равнодушной. Единственной, кто искренне радовался всему происходящему, была Диана.

Она действительно ликовала — Виктор задержался в городе дольше обычного и каждую ночь звал ее к себе. Это был ее шанс, ее звездный час! Наконец-то он ее оценил, и теперь она его не подведет. Ни за что. Каждый день своей жизни будет стараться соответствовать женскому идеалу.

Пока Виктор был на работе, Диана даже отважилась взять несколько сотен из отложенных заработков и съездила в соседний город — купила новое платье и сделала красивую стрижку. Непозволительное расточительство! Но ей давно уже ничего так не хотелось, как выглядеть привлекательно в глазах собственного мужа. Возможно, он захочет еще одного ребенка? Девочку? Почему бы и нет. Именно из-за будущей дочери она и пошла на такое расточительство. Да к тому же она нашла для себя еще одно убедительное оправдание — муж общается в таких кругах, она не может его подвести и выглядеть как провинциальная тетка! Это все она делает для него, единственного.

Заодно Диана купила продуктов и, вернувшись, готовила практически без остановки — сварила мясной суп, раз уж Виктору не по-нравился ее фирменный грибной. Наваристая каша, свинина с хрустящей корочкой, салат из свежих овощей и торт с фруктами и сливками. Давид был счастлив — он никогда не пробовал такой торт и даже не подозревал, что мама может сотворить такое сама. Оказывается, были положительные моменты в приезде отца, которого он по-прежнему боялся и ненавидел.

Виктор проигнорировал все усилия. Он был не в курсе про будущую девочку и соответствия. Он только курил нон-стоп и пил крепкий кофе. Отведав супа, он скривился, а недоеденный кусок торта выбросил в мусорное ведро.

Диана не настаивала, хотя потраченного времени было жаль. Да и денег на прическу и платье тоже. Нет, наряд Виктор заметил, просто она об этом так и не узнала.

Ее муж смотрел на жену в дурацком одеянии в цветочек (где она его только нашла?), но вместо нее видел лишь девушку в грязной белой майке и тонких штанах для бега, подчеркивающих каждую мышцу худого поджарого тела.

Она провела три дня без еды и сна, в холоде, сырости, привязанная к стулу. И каждый раз отвечала на его вопросы по-прежнему, как заезженная пластинка, даже не позаботившись позвонить адвокату. Смотрела на Виктора, как на полное ничтожество. Да что там, она смотрела сквозь него. В ее глазах он по-прежнему был никем.

Держать Эльзу больше трех дней, не предъявляя обвинений и с кружащей вокруг тюрьмы стайкой журналистов, было немыслимо. Управление бы это не одобрило, а рисковать карьерой не хотелось. Подумаешь, сдохла еще одна тварь — весьма справедливо. Нужно перевернуть эту страницу и идти дальше.

В последнее утро заключения Эльзы Виктор вежливо попросил Карла уступить ему свой кабинет на несколько часов. Карл был достаточно умен, чтобы не задавать вопросов. Сказал, что съездит в центр, отвезет отчеты. Виктору было все равно. Едва за начальником тюрьмы закрылась дверь, как он распорядился привести к нему Эльзу. Он решил продолжить называть ее Эльзой, это имя гораздо больше подходило ей, чем банальное Анастасия. Даже в этом она оказалась умна.

Эльза — уставшая, мокрая, истощавшая — зашла в кабинет. Охранник следовал в нескольких шагах, не решаясь схватить ее за руку или подтолкнуть в спину. Невидимую ледяную стену, отгораживающую невысокую девушку от окружающих, чувствовал не только Виктор.

Тот молча кивнул, и охранник вышел.

Виктор встал. Эльза продолжала стоять. Он указал на стул, но она не двинулась с места.

— Я отпущу вас прямо сейчас, — медленно начал Виктор, отмеряя вокруг нее шаги. — При одном условии.

— Вы и так меня отпустите, ваше время истекло. — Она даже не усмехнулась, продолжая смотреть сквозь него.

— Зря вы так думаете, — стараясь побороть раздражение, жестко отрезал Виктор. — Я могу что-нибудь придумать.

Эльза продолжала молчать, и Виктор почувствовал себя неуютно. Пожалуй, в последний раз это ощущение его посещало, когда он проходил собеседование на работу в управление.

— Ты даже не спросишь, что мне нужно?

— Вы сами это скажете.

— Скажу. Я отпущу тебя сейчас и больше никогда не буду преследовать. Дам тебе уехать, это ведь тебя ждет в порту яхта?

Эльза промолчала.

— От тебя нужна самая малость.

Эльза наконец-то перевела взгляд на Виктора. Ему показалось, что она с таким же интересом и брезгливостью разглядывала бы таракана на кухне, прежде чем брызнуть на него отравой.

— Сделай мне кофе, — медленно и отчетливо приказал Виктор.

— Что? — наконец-то ему по-настоящему удалось привлечь ее внимание.

— Сделай мне кофе. — Он кивнул на стоящую на небольшой тумбочке кофемашину. — Там все понятно. Просто возьми чашку, нажми кнопку и принеси мне кофе. Ты сможешь это сделать даже в наручниках.

Уголки губ поползли вверх:

— Всего-то?

— Да. Всего-то.

Виктор сел за стол и скрестил руки перед собой, с интересом наблюдая за Эльзой. Та на несколько мгновений застыла, затем улыбнулась. Он впервые увидел ее искреннюю улыбку. После минутного размышления девушка развернулась и направилась к кофемашине. Включила ее и привычным жестом нажала на кнопку, словно каждый день она готовила кофе где-нибудь за барной стойкой.

Машина зашипела, тягучая жидкость лилась в чашку, Эльза стояла спиной, и Виктор мог ею любоваться, не оглядываясь. Она казалась ему совершенной.

Кофе приготовился очень быстро. Эльза поставила чашку на блюдце и резко развернулась, успев поймать тот взгляд, которым он пытался добраться до самой ее сути.

Она медленно, чтобы не расплескать ни капли, приблизилась к столу.

— Мне с сахаром. — Виктор откинулся на спинку.

— Хорошо.

Поставив чашку на стол, она развернулась и вновь направилась к тумбочке, взяла с нее два бумажных пакетика и оторвала края. Затем вернулась к Виктору. Положила пакетики с сахаром на блюдце, взяла чашку с кофе, словно это была величайшая в мире драгоценность, живая вода, которая сейчас все изменит и вернет к жизни то, с чем пришлось давно попрощаться. Медленным жестом, словно намереваясь поднести чашку к его рту, Эльза вылила обжигающий кофе Виктору на голову. Тот не дрогнул. Сквозь капающую на глаза и рот вонючую жижу смотрел на нее. Не меняя выражения лица, Эльза высыпала на него два пакетика с сахаром.

— Как заказывали.

Она сделала шаг по направлению к двери, когда Виктор схватил ее за руку и привлек к себе.

— Поужинаешь со мной?

— Да пошел ты. — Не выдержав, она плюнула ему в лицо и тут же получила оплеуху, но не дрогнула.

Вырвав руку, она направилась к двери, открыла ее и вышла. Кивнула охраннику, стоявшему в коридоре, и протянула ему руки в наручниках, выразительно взглянув на ключ, висящий у него на поясе.

— Меня отпустили. Трое суток закончились.

— Но я…

— Все вопросы к боссу.

Растерявшийся парень не знал, куда ему бежать — расковывать узницу или все-таки задать вопрос начальству. В конце концов страх перед вышестоящим пересилил, и он бросился в кабинет.

Эльза, больше никем не остановленная, не снимая наручников, вышла из административного корпуса на улицу, где к ней тут же бросились журналисты. Отказавшись от комментариев, отправилась прямиком в порт.

Когда Карл вернулся на рабочее место спустя пятнадцать минут после произошедших событий, ему навстречу бросился испуганный охранник.

— Эльзу отпустили, — прошептал он до того, как Карл переступил порог.

Карл выдохнул с огромным облегчением и даже быстро перекрестился, прежде чем войти в собственный кабинет.

Здесь что-то произошло. Влажные волосы, темное пятно на безупречной еще с утра рубашке — это все было не похоже на непроницаемого человека из центра.

— Вы ее отпустили? — глупо спросил Карл.

— Это же она угостила вас тем тортом, не правда ли? — Виктор сверлил толстяка взглядом.

— Неправда, — не очень уверенно ответил тот, облизав в момент пересохшие губы.

— Вы уволены, Карл. И это самое большее, что я могу для вас сделать. Мне нужна машина. Организуйте.

Виктор, взяв пиджак и портфель, ровным шагом вышел из кабинета. Карл, еще не осознавая, что все это закончилось, подошел к внутреннему телефону и соединился с постом охраны.

— Машину для нашего гостя.

Он сел за свой стол и выдохнул. Сдулся, как воздушный шарик. Двадцать три года жизни он провел за этими стенами. Выходить было страшно, но Виктор был, безусловно, прав. Ему повезло. Фантастическая удача.

Эльза, Альберт, Виктор

Возле яхты ее ждал Альберт. Он видел, как Эльзу отпустили, но решил не лезть в общую гущу с журналистами, желающими с ней поговорить. После того как ее нагнал охранник и все-таки снял наручники, Эльза направилась ровным шагом к лесу. Он сразу догадался, куда она пойдет. Про яхту он слышал из разговоров Эльзы и Коротышки.

Альберт двинулся за девушкой. Опередить ее было легко — Эльза была на грани истощения. Она едва передвигала ноги, но он был уверен: уж она-то точно доберется до этой проклятой гавани.

И оказался прав. Спустя три часа Эльза появилась в порту, где он ждал ее уже час. Альберт не смог сдержать восхищения. Она снова преодолела ту грань, которая разделила ее жизнь на «до» и «после». Не сломалась, не отказалась, не пошла пешком через проклятый город, чтобы избежать болезненных воспоминаний о лесе, лишившем жизни ее любимого человека.

Одежда девушки высохла под солнцем, светившим уже третий день подряд, но выглядела она ужасно. Ввалившиеся глаза, синюшная кожа, вздувшиеся вены на руках, спутанные волосы. Она заметила Альберта, но сил разговаривать с ним не было. Эльза направилась к причалу. Кивнула капитану, заметно обрадовавшемуся при ее появлении, и ступила на мостик, ведущий на борт.

Альберт быстрым шагом подошел к мостику и преградил ей путь.

— Не уезжай, — твердо сказал он.

Эльза ничего не ответила — насекомое, застывшее в янтаре, вот на что она была похожа.

— Пожалуйста, — снова попросил. — Или уезжай, приди в себя, отдохни, но потом возвращайся.

Эльза молча обошла его, сделала два шага по направлению к яхте — Альберт не стал ее задерживать, просто смотрел вслед. Немного подумав, девушка развернулась и наконец-то подняла на него измученные глаза. Смотрела она пристально.

— Зачем мне сюда возвращаться? Ты тоже хочешь умереть красиво?

— Послушай. — Альберт запнулся, подыскивая нужные слова, которые не звучали бы банально или патетично, но у него ничего не получилось, дорога была каждая секунда, нельзя тратить время на формулировки. Он решил сказать как есть: — Я всю жизнь искал идеал и нашел.

Эльза рассмеялась. Впервые за долгое время, от души. Искренний смех на какую-то долю секунды даже сделал ее привлекательной.

— Да, ты не ангел. — Альберт снова запнулся. Хуже слов и подобрать было нельзя.

Смех усилился.

— Но мне больше никто не нужен, — просто сказал он.

— Живи, Альберт, живи. — Эльза отвернулась и продолжила свой путь дальше по мостику. Яхта готовилась отчалить, капитан торопливо отдавал приказы, а моряки суетливо и радостно бегали по палубе, выполняя их. Они и так провели в этом гнетущем своей атмосферой городе больше времени, чем было запланировано. Еще немного, и местное болото засосет небольшую яхту со всем составом.

В этот раз Альберт кинулся за ней и, схватив за руку, привлек к себе.

— Ты, наверное, сама не понимаешь, что сделала. Ты же спасла его, — горячо заговорил он. — Он же был обречен, ты думаешь, я этого не понимаю? Это спасение. Избавление от мук и жуткой смерти. Мария тоже убила бы своего сына, если бы могла, чтобы избавить его от адской муки. — Он зачем-то взял на себя роль адвоката девушки перед самой собой.

Эльза снова посмотрела ему в глаза. Она слишком устала, и ей было нечеловечески больно. Внутри все мучительно рушилось. Она чувствовала себя ребенком, разрывающим пуповину чересчур поздно, и это было слишком болезненно. Как жить без Алекса, она не представляла. Это как внезапно остаться без половины головы или без сердца. Конечно, можно заменить искусственным, но жизнь будет не та. Она не могла воспринимать ничего из того, что говорил Альберт. Она его просто не слышала, и он это отчетливо понял.

И тогда Альберт ее поцеловал.

Виктор наблюдал за короткометражкой, разворачивающейся у него на глазах. Сейчас на месте Альберта был он сам. Вот он берет ее за руку, не дает уйти, целует. Она наверняка не умеет готовить и не побежит к соседке за кофе ради него. Она бы никогда не уехала по его требованию. А если бы и уехала, то навсегда. Такие женщины ни за что в жизни не подставят своим мужчинам скамейки под ноги. Им это даже в голову не придет. Такая, как Эльза, вообще никогда бы не вышла замуж за такого, как он, Виктор. Но какое это имеет значение? Он знал, что так же, как и этот безумный художник, не сможет ее отпустить. Просто потому, что второй такой никогда не встретит.

Кира, Моника, Карина

Звук виолончели прорезал идеальную тишину ночного переулка, словно острый нож — кусок мягкого сливочного сыра. Тягучий, тоскливый, пронзительный, он пробивался сквозь толстые стены дома Киры и Андерса, выплескивая тоску на улицы и без того тоскливого города.

Монике удалось добраться до Киры только после наступления темноты. Андерса не было дома — Моника это знала.

Виолончель звучала только в его отсутствие. Андерс сейчас был у Карины. Моника знала и об этом, впрочем, как и все в городе. Поэтому она могла спокойно поговорить с Кирой.

Моника волновалась. Они с Кирой никогда не были подругами. Впрочем, после рождения Алисы и переезда в этот город подруг у нее не осталось вовсе, и со временем необходимость в дружеском общении отпала. Она вообще забыла, как это — общаться с людьми. Но сейчас ей надо было переступить через себя и заговорить. Потому что, на ее взгляд, Кира была единственной кандидатурой, которая могла бы поддержать ее безумную идею.

Моника подошла к дому и постучала в дверь. Звук виолончели оборвался в ту же секунду, словно Кира ждала этого стука.

За тяжелой массивной дверью послышались шаги, и она отворилась. Легкое, едва заметное разочарование на лице хозяйки, за которым тут же последовало вежливое приглашение войти.

Моника, облаченная в свое обычное темное, наглухо застегнутое одеяние, сразу же отметила наряд Киры — простое светлое платье и теплая домашняя кофта, немыслимым образом придававшая ей еще большую элегантность. Длинная нитка бус, красивые серьги.

— Моника? — удивилась Кира и сделала шаг назад. — Входи. Что-нибудь случилось?

Кира жестом указала на гостиную. Моника впервые была в гостях у Киры и с интересом оглядывалась вокруг. На какой-то миг она даже слегка позавидовала изящному вкусу хозяйки. Интерьеры выдержаны в стиле ар-деко, ничем не перегруженные строгие линии, сочетание холодных и теплых цветов, разноцветная керамика, правильно расставленные цветовые акценты. Кира кивнула на кресло возле камина. Рядом с ним стоял столик, на котором в отблеске огня, словно сказочный бриллиант, светилась хрустальная вазочка с орешками.

— Вина? — предложила хозяйка.

Моника кивнула и вытерла вспотевшие руки о слишком теплое платье. Почему-то она чувствовала себя неуютно в этом изящном интерьере. До сегодняшнего дня втайне гордившаяся своим вкусом, она понимала, что до Киры ей далеко. Моника почувствовала себя добротной женой буржуа, приглашенной на прием к потомственной герцогине.

— Кира, прости за поздний визит, — нерешительно начала она.

— Ничего страшного, я все равно не сплю. — Кира бросила взгляд в темное окно, красноречивый, ясно дающий понять, что, пока муж не вернется от другой, она глаз не сомкнет. Моника молча кивнула. Лучше не лезть в семейные дела — они с Кирой не подруги. Тяжесть осведомленности обеих женщин о сложившейся ситуации неловким молчанием разлилась в воздухе.

Кира налила в бокал рубиновое вино и протянула его Монике, та сделала большой глоток — в ушах сразу же зашумело.

— Кира, у меня к тебе немного странный вопрос. — Моника решила не затягивать визит и сразу же перешла к делу: — Понимаешь, Иванна завещала свою булочную мне.

— Весьма разумно с ее стороны, — кивнула Кира, огненные волосы разметались по плечам, она снова посмотрела в темное окно. Наверное, эта женщина уже и сама не замечала осведомленных в ее семейной драме взглядов окружающих, слишком уж привычными они со временем стали. Тем не менее от Моники не укрылись тоска и боль собеседницы. Она заторопилась.

— Да, но, видишь ли, я ничего в этом не смыслю, — поспешно принялась объяснять она. — Нет, конечно, я умею печь, но не в таких масштабах. А мне бы не хотелось закрывать булочную, она ведь символ нашего города. Как последний оплот, что ли. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, я понимаю, — кивнула Кира. — Было бы крайне неразумно ее закрывать. Особенно сейчас, когда к нам начали приезжать туристы и город потихоньку оживает.

Обе женщины погрузились в молчание. Действительно, с момента нового всплеска интереса к трагической истории Ивана и Иванны мир узнал об их гнилом болоте, и в город потянулись сначала тонкие, но все более набирающие силу потоки туристов. Вначале они ездили на могилы кинозвезд, потом их заинтересовала тюрьма, а теперь самые отважные даже начали гулять по лесу и рисковали приближаться к болоту — увидели в гибельном месте болезненную привлекательность. Прошел слух, что туристическая компания хочет организовать специальные туры в это богом забытое место. А в Сети появился клуб самоубийц, желающих утонуть в болоте или найти свою смерть в лесу. В этом мире всегда было много идиотов.

— Это нужно поддержать, — озвучила Кира мысли обеих женщин. — Да, городу нужна булочная, просто необходима, люди же должны где-то питаться. — Ее голос набирал уверенность, словно у нее снова появилось дело, которому она могла бы посвятить свою жизнь и отдать кипящую в ней энергию. — Я бы с удовольствием помогла тебе, Моника, но, видишь ли, я уезжаю из этого города. Завтра придет машина с работниками, которые упакуют мои вещи. Да даже если бы я оставалась, то не смогла бы тебе помочь. Я и готовлю с трудом, — вздохнув, призналась Кира.

Она посмотрела на свои руки — тонкие, нервные, аристократические. Невозможно было представить эти руки перепачканными в тесте. А вот Карина пекла просто прекрасно — она и в этом была мастерицей. Андерс наконец-то сможет быть счастлив.

Моника нервно кивнула и допила вино. Конечно. Кира и выпечка? Как ей могло это вообще прийти в голову?

— А ты знаешь кого-то, кто умеет печь?

Кира заколебалась, снова налила себе рубиновое вино в бокал и сделала большой глоток. Раздумывая, автоматически бросила очередной взгляд в окно, где сразу же увидела силуэт мужа. Сердце забилось чаще. Раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Моника вздрогнула и обернулась.

Дверь открылась. Андерс замер на пороге, с удивлением рассматривая владелицу похоронного бюро, пьющую вино вместе с его утонченной женой.

— Что-то случилось? — в один момент отреагировал он, и против желания его голос чуть не сорвался на крик. — Мальчики?

— Нет, нет, не беспокойтесь. — Моника поставила бокал на стол и встала, почувствовав всю нелепость ситуации. — Я просто… я просто приходила за советом. Понимаете, теперь я буду управлять булочной Иванны и хотела спросить у Киры, не посоветует ли она кого-нибудь, кто умеет печь…

— Так ведь… — выпалил Андерс и тут же осекся, увидев полный боли взгляд жены. Моника тоже заметила этот взгляд. В тягостной атмосфере разрушенного семейного счастья невозможно было говорить о сохранении традиций и ценностей. В этом доме они были давно уничтожены.

— Извините, мне пора. Спокойной ночи. — Кратко кивнув хозяину дома и Кире, Моника выскользнула за дверь.

Она решила пройтись домой медленным шагом. Дождя не было, а прогулка ночью по городу была недоступной, давно позабытой роскошью. Последний раз они гуляли с Карлом по ночным улицам еще до рождения Алисы. Строили планы на новую счастливую жизнь.

Моника вздрогнула, отгоняя воспоминания, и ускорила шаги, стараясь сосредоточиться на деле. Итак, Кира не сможет ей помочь. К кому еще обращаться, она не знала. Диана? Вряд ли, она совершенно не способна кем-то или чем-то управлять. Эльза уплыла, Иванна умерла. Вызывать кого-то из другого города? Но кто согласится и как она будет платить этому человеку, пока булочная не начнет приносить доход? Продать ее — нет, немыслимо, это будет предательством по отношению к воле умирающей женщины. К тому же ей так нужно пристроить Алису к делу и сделать это с помощью человека, который будет к ней очень добр…

— Моника! — женский голос прорезал тишину ночи. Моника обернулась, Кира бежала за ней, словно белая птица, парящая в грозовом небе. — Моника, подожди!

Моника остановилась и с удивлением посмотрела на Киру. Неужели она что-то забыла?

Кира быстрым шагом подошла к ней и остановилась, собираясь с силами.

— Карина, — наконец твердо сказала она.

— Что? — Моника решила, что ослышалась.

— Карина, она умеет печь, — пояснила Кира. — Она когда-то училась на пекаря.

— Откуда ты… — Моника осеклась, увидев, как закусила губу Кира. — Карина в булочной, я даже не знаю… — заколебалась она.

— Вы должны сохранить булочную, — твердо возразила ей Кира. — Ради всех вас и этого города. Поговори с Кариной. — Кира развернулась и спустя несколько минут скрылась в темноте. Через пару мгновений из ее окна вновь раздался пронизанный болью звук виолончели. А потом снова хлопнула входная дверь.

Андерс и Карина

Карина несколько раз в своей жизни видела плачущих мужчин. Все они были отвратительны. И только Андерс выглядел настолько жалким, что ей, как обычно, захотелось прижать его к груди и по-матерински приласкать и утешить.

— Она завтра уедет, как я буду жить? — пытался объяснить он ей сквозь слезы.

— А как все живут? — философски спросила Карина, гладя старого друга по голове.

— Я не хочу и не могу как все. Она же одна такая. Господи, она утке на прошлой неделе гипс наложила, та лапу сломала. — Его сотрясли рыдания.

Карина прижала Андерса к теплой груди и попыталась успокоить. Тихонько гладила по голове и дула в волосы.

— Почему ты ей этого не скажешь? — в который раз удивилась она.

— Как я могу? И что я могу? Рыдать и в ногах валяться? Она и так меня за мужика не считает, а после этого вообще стану в ее глазах полным ничтожеством, — озвучил он ей в сотый раз набившие оскомину аргументы.

— Послушай, но она же вышла за тебя замуж, такого как есть, — попыталась воззвать к его разуму Карина.

— Она скоро поняла, что ошиблась. — Андерс сел, оторвавшись от груди подруги детства.

— Ну почему ты вбил себе это в голову?

— Потому что я знаю! Я ее недостоин, понимаешь? — Андерс пьяными глазами посмотрел на Карину. По пути к ней он выпил бутылку коньяка, прямо из горла. — Я недостоин, — пьяно пробормотал он. — Я ничтожество, она живет со мной из-за детей. Но сейчас ее даже дети не останавливают. Она устала от этого всего. И знаешь, что она сделала напоследок?

— Что?

— Она нашла тебе работу!

— Что? — Карина подскочила. — В каком смысле?

— В таком! Сегодня приходила Моника, она теперь управляет булочной, ей нужны люди, и Кира посоветовала тебя.

— Что? — Это было просто неслыханно. Кира, рафинированная леди из высшего общества, активная, умная, энергичная, которой муж изменял с проституткой, решила позаботиться о судьбе этой самой проститутки?

— Да! — Андерс вскочил и начал носиться по комнате, словно белка в поисках потерянных орехов. — Да! В этом вся Кира, ты понимаешь? Я ведь рассказывал тебе, как я ее увидел впервые? — Андерс попытался сфокусировать взгляд на Карине. Кажется, она еще не слышала эту историю. Надо обязательно рассказать, тогда она поймет, какое Кира сокровище и что за ничтожество он сам.

Карина встала с кровати, растеряв при этом всю свою мягкость и теплоту. Не успел Андерс подивиться такой перемене, как она открыла дверь и, с силой толкнув его в грудь, выставила на улицу.

— Что ты делаешь?

— Прости, сахарок, мне сейчас некогда. Видишь ли, у меня собеседование.

Она захлопнула перед ошарашенным Андерсом дверь.

Пока тот пытался прорваться назад и всячески изгалялся, уговаривая ее впустить его в красный будуар, Карина достала из ящика тумбочки толстую тетрадь и ручку, открыла ее и начала что-то лихорадочно писать.

Кира и Карина

Кира проснулась от настойчивого стука в дверь. Она легла на рассвете, когда смычок просто вывалился из уставших рук, не выдержав потоков изливаемой боли. Кровать была пуста — Андерс ночевал в гостиной и ушел рано утром, забрав мальчишек в школу. Сегодня к ней должна приехать машина, которая заберет ее вещи. Вчера она сказала Андерсу, что отправила ему через адвоката заявление на развод. Андерс ничего ей на это не ответил. Просто ушел. К Карине, естественно. Ну что же, пускай хотя бы один из них будет счастлив. Она уйдет и даст ему свободу.

Голова гудела, картина размывалась, и Кира, с трудом соображая, начала одеваться. Развод, да, развод. Пора признать себе, что эти отношения потерпели крах. Не все, за что она берется, оканчивается успешно.

Стук в дверь был настойчивым. Наверняка рабочие приехали немного раньше, и им не терпится положить конец ее жизни в этом городе.

Кира, зацепив по пути кресло, с трудом добралась до двери и, не спрашивая, кто там, распахнула ее.

На пороге стояла Карина. Рыжая шевелюра забрана под платок, закрытое светло-зеленое платье в темную полоску. Что-то держит в руках.

— Андерса нет, — пробормотала Кира и попыталась захлопнуть дверь. Карина ей помешала, придержав дверь рукой.

— Я к тебе, впустишь?

Кира молча открыла дверь еще шире.

— Ни в чем себе не отказывай. — Она махнула в сторону гостиной. Зря она вчера допила ту бутылку вина. Соображалось теперь с трудом, иначе бы сразу выставила эту нахалку за дверь. Карина покачала головой, сделав шаг в коридор и прикрыв за собой дверь.

— Я ненадолго. Хотела сказать спасибо, — спокойно пояснила она.

— За Андерса? О, не стоит благодарности, — разлилась ядом Кира. Она столько времени об этом мечтала, почему бы не позволить себе опуститься до этого сейчас, когда она пьяна, растерянна и вообще не в себе. При других обстоятельствах она просто не сможет этого сделать. — Ты вообще можешь забрать его теперь себе. Будьте счастливы и все такое, я ухожу.

— Я пришла поблагодарить тебя за работу, а не за Андерса, — спокойно ответила Карина, пропуская мимо ушей пьяный сарказм Киры. Она его заслужила. Эта леди была еще слишком мила. На ее месте она давным-давно оставила бы себя без волос и порядком расцарапала бы сопернице мордашку. Но она не Кира и никогда ею не будет. — Я хочу отдать тебе вот это. — Карина протянула Кире толстую кожаную тетрадь.

— Что это? — удивилась та.

— Причина, по которой я не могу забрать Андерса себе.

— Долговые расписки? — хихикнула Кира, а Карина отметила, что в иной жизни и при других обстоятельствах они бы даже могли быть подругами.

Карина покачала головой.

— Нет, что ты. Это сотни признаний в любви к собственной жене.

Она быстрым движением всунула тетрадь в руки хозяйки дома и направилась к выходу. Кира не услышала, как за Кариной захлопнулась дверь. Она стояла с тетрадью в руках, открыв первую страницу и прочитав несколько строчек. Там стояла дата, написанная красивым округлым почерком. Явно писал не Андерс, тот всегда шкрябал как курица лапой. За датой шло название — «Как я впервые увидел Киру».

Кира стояла посреди гостиной, не двигаясь с места и переворачивая страницу за страницей, не замечая слез. Она и забыла все эти дурацкие истории. Совершенно не помнила, как она, маленькая, подарила шоколадку плачущему мальчику. Как она, уже подросшая, собирала деньги на лечение одноклассницы. Как организовала благотворительную ярмарку, помогала старикам, шила одежду для малоимущих, гипсовала утку — последняя история даже заставила ее улыбнуться, но потом она снова заплакала… Сколько энергии. Сколько энергии! Если бы она направила хотя бы сотую долю на свою собственную семью, все сложилось бы совершенно по-другому.

Андерс застал жену в слезах, держащей в руках толстую кожаную тетрадь. Он собирался валяться у нее в ногах и умолять не уезжать. Но это оказалось лишним.

Агнета и Эрик

С домом все получилось как нельзя лучше. Агнета просто сдала его в аренду разбитной девице по имени Карина. Та подписала все документы не глядя, громко шмыгая красным распухшим носом и постоянно доставая из алой лаковой сумочки платок, в который с чувством сморкалась. Агнету раздирало любопытство, наверняка у Карины случилась какая-то драма. Муж выгнал, любовник бросил или что-то в этом роде. Но проклятое воспитание помешало задавать вопросы.

В любом случае рыдающая Карина показалась ей достойной кандидатурой. Собственно, она была единственной, кто пожелал снять крошечный домик.

«Так даже лучше, чем просто продать его», — рассудительно решила Агнета. Большую сумму денег было страшно перевозить на корабле, а так у нее будет стабильный ежемесячный доход. Девица обещала делать перевод первого числа каждого месяца. Агнета, напустив туман, намекнула, что в случае обмана за нее есть кому заступиться и взыскать долг. Карина заверила, что обмана не будет. Она начинает новую жизнь, которая теперь будет крутиться вокруг ее новой обители. К тому же она выходит на работу — будет управлять городской булочной, с плохо скрываемой гордостью заявила девица, меньше всего смахивающая на работницу пекарни. После чего снова залилась слезами — все, как хотели ее покойные матушка и батюшка! Они мечтали, чтобы она пекла хлеб, и были правы!

Агнете этот аргумент показался убедительным. Она быстро собрала вещи, которые особо и не успела разложить, надела удобное серое платье для путешествий и отправилась в порт. Там работала билетная касса. Она заприметила ее еще в день своего приезда.

Сегодня в порту было удручающе тихо. Лишь от одного из причалов отчаливала небольшая яхта — интересно, чья? Неужели в этом городе есть состоятельные люди? Впрочем, ее это уже не волновало.

Кассу удалось отыскать сразу же. Агнета вошла в кассовый зал — темный, с низким потолком, давящим на голову и нервы. Окошечко с мутным стеклом, затертый, покрытый стойким слоем грязи прилавок, возле которого какой-то молодой мужчина отсчитывал деньги — по одной монетке. Агнета подошла к окошку и приготовилась ждать. Мужчина посторонился, давая ей возможность задать вопрос.

— Скажите, когда прибудет «Гальциона»? — спросила она человека, сидящего за грязным окошком.

— В следующий понедельник, — ответил механический безликий голос. Его владельца или владелицу было невозможно рассмотреть за мутным стеклом. В зале раздавалось мерное жужжание мух, от которых не спасали даже клейкие ленты, развешанные повсюду. Мухи здесь просто роились, словно касса была огромной кучей навоза. Агнету передернуло — ну и место!

— Мне нужен один билет во внутреннюю каюту, — решительно потребовала девушка.

— Хорошо, подождите, — объявил голос.

Агнета, оглянувшись по сторонам, достала из крошечной сумочки необходимые купюры. Она отлично помнила, сколько заплатила за билет сюда. Протянула деньги кассиру. Пока он (или она) отсчитывал сдачу, Агнета соскучающим видом посмотрела по сторонам. Казенный иссиня-серый потолок в трещинах, темно-бордовый деревянный пол из вздувшейся древесины, голые стены, лишь на одной из них плакат — расписание рейсов, пожелтевшее и грозящее развалиться на части в любой момент. Наверное, оно висит тут со дня открытия касс. За столько лет ничего не изменилось.

Кассир положил в зев окошка билет и мелочь — сдачу. Агнета пододвинула мелкие блестящие монетки к себе и принялась пересчитывать. Она очень гордилась своим трепетным отношением к деньгам. Мужчина, стоящий вправо от нее, наконец закончил отсчет своих финансов и аккуратно сгреб кучу монет, толкая ее в сторону зева.

— Один на «Гальциону», пожалуйста, — попросил он. — Тоже внутреннюю каюту.

Пока кассир пересчитывал монеты, молодой человек краем глаза принялся рассматривать девушку, купившую билет на то же судно, что и он.

Она была не местной, всех местных он знал наперечет. Миловидная, можно даже сказать симпатичная. Темное скромное платье, целеустремленный взгляд.

— Простите. — Агнета рванула к окошечку. — Вы мне недодали сдачи.

— Не может быть, — равнодушно откликнулся металлический голос.

— Может, — твердо возразила Агнета. Во всем, что касалось денег, она готова была стоять до конца. — Пересчитайте еще раз. Вот, мужчина свидетель, что я ни монетки не взяла, правда?

Эрик повернул голову и теперь уже открыто посмотрел на девушку. Горящая жаждой справедливости и возмущением обманутого вкладчика, она показалась ему абсолютной красавицей.

— Конечно! Девушка все это время стояла и считала! — с готовностью подтвердил он. — Я все видел.

— Хорошо, — равнодушно отозвался голос. — Я пересчитаю.

Погребенный под грудами монет голос отключился. Молодые люди неловко молчали. Эрик решился первым.

— Вы у нас недавно? — как можно более безразличным тоном поинтересовался молодой человек. Голос был похож скорее на жалкое блеяние.

— Да, на прошлой неделе приехала, — уверенно ответила девушка. Ее больше волновала неправильно посчитанная сдача, чем вопросы молодого человека. Хотя и, надо признаться, довольно симпатичного.

— Проведывать кого-то? — деликатно поинтересовался тот. Сюда лишь за этим и приезжали немногочисленные гости города.

— Нет-нет, — вспыхнула Агнета и примолкла. Признаться, что тебя бросил собственный жених у алтаря, еще более унизительно, чем иметь кого-то в тюрьме. Но оба варианта не показались ей подходящими. — Я… я приезжала в гости к родственникам, уже уезжаю.

— Понятно. И как вам город? — Эрик пытался поддержать светский разговор так отчаянно, что даже не заметил глупости задаваемого вопроса.

— Ну… — Агнета нахохлилась, пытаясь описать свои впечатления. Отвратительно? Ужасно? Жутко? А если этот милый молодой человек здесь родился? Наверняка ему будет неприятно это услышать.

Ее спас кассир.

— Простите, — прохрипел он в переговорное устройство над зевом, — была допущена ошибка. Приношу вам свои извинения.

Горстка монет снова выехала к ней, как пирожки из волшебной печки. Агнета все сгребла в крошечную сумочку, не сдерживая улыбки триумфатора.

— Я же говорила! Я никогда не ошибаюсь.

Эрик с восхищением смотрел на нее.

— «Гальциона» будет только в понедельник. А что вы делаете сегодня вечером?

— Я? — удивилась Агнета.

— Вы. Может быть, не откажетесь выпить со мной чаю? У нас есть неплохой ресторан, совсем новый.

Агнета моментально вспомнила, как привлекательно выглядел Эрик, толкая горстку монеток к окошку.

— Почему бы и нет? — нарочито равнодушно пожала она плечами.

Три года спустя…

На булочной «Две звезды» висел знак «Закрыто», но многочисленные туристы видели сквозь свежевымытые окна, что в небольшом помещении собралось много народа. Яблоку было негде упасть. Карл, Моника, Кира с детьми, Агнета с Эриком и их годовалой малышкой, которую Эрик держал на руках, — Агнета снова ожидала малыша и не позволяла себе носить тяжести. Диана с Давидом, тихонько сидевшим в стороне и грызшим миндальную меренгу, тоже были здесь. В центре маленького помещения восседала Алиса. Сегодня она была Рапунцель — в красивом темно-зеленом платье, сшитом на заказ у Изабеллы, и с роскошной прической — отец подарил ей изготовленную специально для девушки длинную косу, а мама, в свою очередь, впервые «по-взрослому» ее накрасила. Под громкие аплодисменты Карина, изменившая цвет волос на черный, вынесла с кухни небольшой тортик, на котором стояло семь свечей — недавно Алиса как раз научилась считать до семи.

Торт Алиса, вставшая сегодня спозаранку, украсила сама — ведь она была такой мастерицей, — об этом твердили все! Ярко-розовая глазурь и разноцветные присыпки смотрелись просто восхитительно! Обычно Карина разрешала ей декорировать по своему вкусу только румяные пончики, но на торте яркая присыпка тоже смотрелась неплохо.

Нестройный хор голосов исполнил поздравительную песню, и Алисе, загадавшей желание, удалось задуть все свечи с первой попытки.

Солнце слепило глаза, но в булочной никто и не думал задергивать шторы. Жители сумрачного города до сих пор не могли привыкнуть к солнечному свету и всегда ловили его вплоть до последнего луча.

Карина ловко разрезала торт и разложила его по тарелкам. Она убедила Монику изменить интерьер и ассортимент булочной. На взгляд Киры, получилось дешево, но клиентам нравились яркие цвета, воздушные шары и нарисованные сочные цветы на стенах. Нравилась и хохотушка Карина, сама похожая на сдобу, но больше всего привлекали пончики с кремом, сухари с изюмом и пружинистые белые булки. Бизнес шел бойко, от желающих купить свежую выпечку туристов не было отбоя.

Карл, потерявший лишний вес с момента ухода с работы, поглядывал на часы. У него, как обычно, была масса дел, которые он отложил на несколько часов ради дня рождения дочери.

Суммы, заплаченной Эльзой, ему хватило на строительство небольшой гостиницы — сумеречные болота приобрели огромную популярность, которая росла с каждым днем. Карл теперь разрывался — своей основной работой он сделал гостиницу, но оставил время и занятиям для души — теперь он вел уроки плавания для детишек в школе у Киры и сейчас всерьез готовился к региональным соревнованиям. Тренировка должна была начаться через час, и Карл был как на иголках.

Карина предложила гостям кофе, и он с удовольствием выпил чашечку. Сегодня ему еще не удалось насладиться этим бодрящим напитком. Обычно каждое утро он начинал с чашки крепкого кофе у себя в гостинице, где в основном распоряжались рачительная Агнета (вот уж кто вел бизнес железной рукой) и Эрик, который всегда был у жены на подхвате, но сегодня утром, читая газету, он выронил чашку и разбил ее вдребезги (можно было не сомневаться, что Агнета вычтет ее стоимость из его ежемесячной прибыли).

В газете шла речь об открытии новой выставки Альберта. Он уехал из города три года тому назад и больше не возвращался. В его хижине сделали музей, пользовавшийся большой популярностью у приезжих.

Альберт представил публике новый цикл картин «Мадонна». Современная иконография. Первая же картина была пущена с аукциона за баснословную цену, покупатель пожелал остаться неназванным.

Именно при взгляде на Мадонну Карл и лишился порции утреннего кофе.

Альберт

Решение продать ту самую, первую, Мадонну далось нелегко. После отъезда Эльзы он продержался в своей хижине всего три дня, затем закрыл ее на ключ, положил его в конверт и оставил возле квартиры Марии. Вместе с одной из своих работ. За все в этой жизни нужно быть благодарным.

Он успел купить билет на «Гальциону» за несколько часов до ее отплытия и выбрался на континент. Первым делом отправился в магазин дорогой одежды и купил себе костюм, брюки и рубашки. Никаких джинсов и футболок. Если начинать жизнь заново, то полностью с нуля. Повседневности — бой.

Свою лесную одежду он попросил сжечь. Вначале горничные в гостинице решили, что он шутит, но Альберт настоял. Объяснил, что он знаменитый художник и хочет устроить перформанс, даже разрешил персоналу анонсировать свое присутствие в гостинице и устроить небольшой закрытый прием для желающих посмотреть на новый шедевр от всемирно известного творца. Желающих было море. Ради развлечения Альберт установил цены на входные билеты. Невероятно, но эти идиоты отвалили весьма значительные суммы, чтобы запечатлеть на свои телефоны, как мировая знаменитость будет сжигать старое тряпье посреди роскошной гостиницы. В этом было даже что-то забавное.

Притащили жаровню, специальные дрова, зажигательную смесь. Альберт собрал все свои штаны и футболки, сбросил их в огромную кучу посреди жаровни и поджег. Вспышки камер, сообщения во Всемирную сеть — звезда вернулась с эксклюзивным перформансом, символизирующим начало новой жизни. Альберт нашел это весьма увлекательным.

Потом он вернулся в номер, принял душ, тщательно побрился и, рассовав по карманам деньги от представления, отправился на улицы города, в котором ожидал последующего вылета в Нью-Йорк. Заработанные столь легким способом деньги он раздавал всем желающим, что тоже было для него весьма забавно. Должен же хоть кто-нибудь быть счастливым в этой жизни. Затем он позвонил своему агенту и сказал, что возвращается. И еще одному, и еще одному. Коэффициент счастья этой троицы прямо-таки зашкаливал.

После этого купил себе билет в бизнес-класс и на следующий вечер уже был в Нью-Йорке.

Из окон квартиры, располагавшейся выше облаков, открывался шикарный вид, казалось, на весь мир, но пахло здесь сыростью и затхлостью. Агенты не побеспокоились об уборке. Альберт же был больше не в силах переносить эти запахи, ассоциировавшиеся у него с городом-болотом. Он сбросил одежду и сам вымыл пол и протер пыль. Убрал с глаз долой все лишние мелочи — фотографии, статьи из газет, которыми были увешаны стены. В огромной гостиной с панорамными окнами остались лишь диван и стол. И только завершив уборку, он наконец решился достать на свет то, что не смог доверить при перевозке через границу никому, кроме собственных заботливых рук, — Мадонну.

Затем он пододвинул простой деревянный стол вплотную к стене и поставил на нее картину. Сам же сел на диван напротив нее, просидев таким образом три дня.

Через три дня забеспокоились агенты. Альберт убрал Мадонну в спальню. Он не хотел ее никому показывать — это его картина. Его икона. Она не для продажи.

Один из агентов — Монс Зибельман — решил закатить огромную вечеринку в честь возвращения Альберта в мир живых (а заодно и анонсировать новую выставку). Он был в восторге от тех работ, которые художнику удалось написать в изгнании. Пользуясь своим положением, Зибельман даже забронировал три картины для себя. Альберт лишь кивнул, усмехнувшись. Старый жук наверняка продаст их через пару лет, взвинтив цены до небес. В этом ему не было равных.

Монс настаивал на том, чтобы Альберт пришел на вечеринку. Целый день ходил вокруг него, как голодный кот возле сочащегося кровью куска мяса. Заглядывал в глаза, аккуратно поглаживал ладонью по спине, называл дорогим и обещал «что-то невероятное». Сюрприз, который ему, Альберту, обязательно понравится.

Сам художник не был заинтригован. Ему, по большому счету, было все равно. Сюрприз так сюрприз. Эмоции давно атрофировались, он жил исключительно разумом, который изо дня в день вопил о том, что из квартиры время от времени необходимо выходить, а Мадонну — развернуть ликом к стене. Однако сделать это никак не получалось. В ту ночь, когда икона впервые оказалась у него в спальне, Альберт так и не смог уснуть. Он смотрел на изображение и понимал, что никогда с ней не расстанется, даже если ею предложат заменить Джоконду в Лувре. Даже если сделают ее национальным достоянием или ее пожелает купить Ватикан. В этих размышлениях он провел три бессонные ночи.

Искать Эльзу не было смысла. Ее нет в социальных сетях. Ее вообще нет. Вряд ли это даже ее настоящее имя. Следователь вроде упоминал, что на самом деле она Анастасия, но за это долгое время ничто не мешало бы ей стать Анной, Зухрой или, о боже, Марией! Она была и ушла, оставив после себя лишь эту картину. Возможно, вся эта история ему приснилась или привиделась. Он часто экспериментировал с сознанием, расширял его всеми возможными способами.

Но факты — вещь упрямая. О смерти Коротышки до сих пор писали газеты, а в туманный город начали организовывать экскурсии. Мария хотя бы раз в жизни не сглупила и открыла его дом за водопадом для туристов, после чего интерес к городу вспыхнул с удвоенной силой. Всех тянуло на мрачные болота, в пелену дождей, чтобы узнать, как в этих местах одни из самых известных мужчин мира смогли отыскать один — смерть, другой — славу.

Эльза растворилась вместе с туманом и выпала осадками в другом мире. Большего сумасшествия и придумать было нельзя — влюбиться в убийцу. Бессонная ночь следовала за бессонной ночью. Единственным его спутником оставалась картина, на которой он мог с закрытыми глазами воспроизвести каждую трещинку, перелив света, нюанс настроения изображенной на ней женщины.

Из дома его вытащил Монс. Он приехал к «дорогому» Альберту, привез ему костюм, буквально силой запихнул в душ и вывел на улицу, приговаривая о сюрпризе и о том, что тот не будет жалеть, что поехал. На вечеринке его ждет необыкновенная драгоценность. Монс всегда делал для него все возможное, вот и сейчас готов поделиться самым дорогим.

Альберт не выходил из состояния полного безразличия к происходящему. Зная скрягу Монса уже более десяти лет, он легко переводил его фразы на язык правды — подарит микроскопический набросок какого-нибудь юного дарования. Или заказал для него две порции белужьей икры (потом он непременно включит эти расходы в агентскую комиссию).

Монс арендовал картинную галерею. Символически завесил места для картин холщовой тканью, прозрачно намекая, что скоро здесь будут висеть шедевры Альберта.

Знакомые и чужие лица — за последние несколько лет в узком кругу любителей современной живописи значительно прибавилось арабов, русских и китайцев. Монс называл ему имена, шепча на ухо грязные подробности про каждого из «любителей» искусства — этот приехал заодно присмотреть себе в гарем несовершеннолетних невест, этот сменил пол и еще толком не оправился, этот лишил наследства всю семью, решив пустить состояние на улучшение ситуации в мире. Альберту это было неинтересно. Он автоматически жал руки, вяло улыбался, а потом и вовсе, извинившись перед Монсом, отошел в угол. В этом мире было неуютно, но он знал, что вскоре сможет избавиться от этого ощущения. Привыкнет. В одинокой хижине ему поначалу тоже было не по себе, а потом появилась Эльза…

— Альберт, дорогой, а вот и сокровище, которое я тебе обещал.

Альберт с трудом сконцентрировался на том, что говорил Монс. А тот указывал рукой на дверь, в которую в этот момент входил здоровенный детина с каменным выражением лица, одетый в карикатурный черный костюм. В принципе, наушник он мог бы и не носить, и так было понятно, что это охранник. За ним в комнату вошла девушка. Альберт поначалу не сумел ее сравнить с чем-то знакомым и хорошо определяемым. Невыносимо юная, отчаянно наивная, похожа одновременно и на Бело-снежку, и на Краснозорьку — белая как мрамор кожа с нежно-розовыми прожилками. Полные, чувственные, не по годам темные губы. Сланцевые глаза напоминали черные дыры — засасывали без остатка. Длинные тяжелые волосы струились тканью из лучших шелков. Она была одета в кремово-розовое платье до колен, сливавшееся по цвету с мраморным телом, отчего девушка казалась почти обнаженной. Ангел с задатками порока, которые еще не успели развиться.

Монс смотрел на юное создание как на божество. Протянул ей руку. Девушка, словно паря по воздуху, медленно подошла к Монсу и подставила щеку для поцелуя. Придерживая красавицу, как драгоценное яйцо Фаберже, Монс представил ее Альберту:

— Аделаида, моя дочь. Позавчера вернулась из французского пансиона. Будет теперь учиться на искусствоведа.

Девушка, потупив взгляд, протянула Альберту руку. Тот не сказал ни слова — просто смотрел на нее и утопал в желании с отчаянным головокружением провалиться в эти черные дыры — ее глаза.

Роман разгорелся, как сухой хворост во время летнего пожара. Довольно скоро Альберт понял, что ошибся в своем первом суждении. Аделаида напрочь была лишена порочных наклонностей. Она была добра и наивна. Настолько, что Альберт только диву давался. Ему казалось, что такой чистой наивности дети лишаются годам к десяти.

Аделаида любила животных. Она добровольно ездила в какой-то приют, где возилась с больными, облезлыми, никому не нужными собаками — кормила их, купала, составляла им компанию. Вовсе не потому, что благотворительность стала в последнее время модным трендом. Нет, ей было хорошо с животными. Она их фотографировала, активно собирала деньги в помощь приюту, пыталась пристроить по знакомым. Даже Альберту умудрилась всунуть матерого рыжего котяру, где-то потерявшего один глаз.

Художнику кот нравился — он обладал всем тем, что растерял сам Альберт. Ярко выраженными первобытными инстинктами — котяра постоянно требовал жрать, от всей души регулярно справлял нужду и наводил ужас на интеллигентных кошек, проживающих в одном доме с Альбертом.

Регулярно он вырывался на свободу, чтобы пометить все двери респектабельных соседей как территорию своего присутствия. Однажды он даже умудрился забраться на соседский балкон, и Альберт долго потешался над воплями соседки — вдовы окружного судьи, которая никак не могла взять в толк, где расположен источник жуткого запаха в ее квартире.

Котяра вел себя нагло и вызывающе, но Альберту это импонировало. А еще нравилось, что Аделаида частенько заглядывала в гости к мерзавцу, играла с ним, расчесывала и следила за его здоровьем.

Со временем Альберт начал выходить в люди, завел традицию завтракать вне дома. Он снова учился чувствовать горький вкус эспрессо, ценить ломкость и воздушность свежих круассанов, радоваться стабильности жизни — заспанные горожане со свежими газетами, неспешно начинающие день, гул транспорта, крики водителей, разгрузка свежих продуктов.

Затем он решился и на обеды вне своей квартиры. За время его отсутствия в Нью-Йорке появились десятки новых и закрылись сотни старых ресторанов. Он открывал и провожал их в последний пусть, снова погружаясь в оттенки вкуса и получая гастрономическое удовольствие.

Потом пришел черед ужинов, на которые Альберт все с большим удовольствием приглашал Аделаиду. Она была чистым источником, возвращающим жизнь и смывающим старые грехи. Он начал водить девушку на мюзиклы, восполняя пробелы ее французского воспитания. Она, в свою очередь, убедила его снова начать бегать по утрам в центральном парке. Городская жизнь потихоньку вливалась в его вены. Аделаида была отчаянно прекрасна, а он ужасно одинок. В день, когда он сделал девушке предложение, он вынес Мадонну из спальни в другую комнату. Потихоньку организм восстанавливался после сильной интоксикации.

Аделаида была без памяти влюблена. Альберт казался ей идеальным. Именно таким она и представляла будущего мужа, наивно рисуя его образ словами, позаимствованными в любовных романах. Невозможно красив, умен, талантлив, интеллигентен. С ним было спокойно, надежно, с ним она чувствовала себя, как с папой, — могла позволить себе роскошь оставаться юной и наивной, будучи уверенной в том, что о ней позаботится сильный мужчина рядом. Ее пугали лишь две вещи. Чучело собаки в квартире у Альберта — каждый раз Аделаиде становилось плохо при взгляде на него, как становится нехорошо ребенку при первой встрече с настоящей смертью, случившейся не на экране телевизора или страницах книг, а в реальной жизни. Аделаида была рада, что чучело стоит в чулане, но она никак не могла взять в толк, зачем Альберт хранит его? Мертвые животные — что может быть хуже?

Но еще больше чучела ее пугала картина, которой Альберт по-особенному и даже как-то болезненно дорожил. Мадонна, меньше всего похожая на святую Марию.

Аделаида молчала, боясь обидеть человека, в которого успела влюбиться со всей пылкостью юной души, пробывшей в заточении непозволительно долго. Но когда она наталкивалась на взгляд женщины, изображенной на картине, ее пробирала дрожь. Ей бы не хотелось пережить все то, что выпало на долю женщины, смотревшей на нее с полотна, как и не хотелось быть на нее похожей. Та излучала абсолютное зло. Мир животных с их бескорыстной добротой и любовью был куда более предпочтителен для юной девушки.

Лишь один раз она отважилась задать вопрос. Они сидели с Альбертом перед растопленным камином — художник пил вино, а она апельсиновый сок. Вечер затянулся, и сердце девушки отчаянно билось в ожидании продолжения — такого пугающего и долгожданного одновременно. Альберт ее поцеловал, потом еще и еще раз. Аделаиде хотелось бежать и растворяться, продолжать и прекратить, вспомнив все заветы строгих учительниц из пансиона и все то, что было прочитано втайне от них.

Мадонна была повернута к стене, но Альберт, сам того не замечая, продолжал кидать взгляды в ее сторону, словно бросая ей вызов и ища ее одобрения.

Он не брился несколько дней, щетина затемнила лицо, и в отблесках огня он напоминал демона-искусителя.

— Эта женщина… кто она? — наконец-то отважилась спросить девушка. Альберт, нехотя прервав поцелуй, отдалился от нее и окинул внимательным взглядом. Аделаида была невероятно красива — выразительна и наивно страстна. Она словно сошла с картин Дали — неземные цвета и совершенство. Чистота и непорочность. Полная противоположность той, которую он, повинуясь странной прихоти и болезненным порывам, возвел в ранг божества.

— Это затмение, — после минутной паузы ответил Альберт.

Было совершенно очевидно, что Аделаида не поняла его ответа. Она была слишком юна, чтобы за формой слов рассмотреть истинное содержание.

— Это твоя знакомая? — уточнила она.

Альберт снова внимательно посмотрел на девушку. Судьба была к нему слишком добра и щедра. После приливов болезненной страсти вынесла в тихую гавань любви и покоя. Стоило учиться благодарности и нельзя было гневить за излишнюю щедрость того, кто управляет этим миром.

— Нет. — Он медленно покачал головой, подбирая слова, которые она хотела услышать. — Это просто женщина. Я где-то ее увидел и решил написать картину.

— Она… она не похожа на святую, — робко сказала Аделаида.

— Святых не бывает. — Альберт пожал плечами, почувствовав легкое раздражение.

— Но есть же те, кого канонизировали, — возразила девушка, и Альберт снова почувствовал бездонную пропасть между ними и легкую горечь — ему бы очень хотелось вернуть такую бесконечную наивность и утопить свой собственный цинизм в океане доброты. Он погладил девушку по волосам, она тут же потерлась щекой о его руку, как самая настоящая кошка, вызывая прилив нежности и умиления.

— Да, милая, есть, конечно. И святые наверняка существуют. Особенно если в них верить. Но я не иконописец, я художник. И я так увидел. Понимаешь?

— Конечно! — Аделаида ничего не поняла из этого объяснения, но поспешила согласиться. Самое главное она услышала — женщина с полотна ничего не значила для Альберта. Эта мысль словно сбросила тяжелую гору с ее хрупких плеч. Альберт был красив, талантлив, молод и богат. О большем счастье и мечтать нельзя. Но, даже будь он беден, она бы все равно любила его не меньше. Просто замечательно, что между ними нет никаких преград. Аделаида много раз слышала, что она красива и умна, но юное неопытное сердце смутно догадывалось, что есть вещи, которым красота и ум не в силах противостоять.

Она бросила взгляд на молодого человека — тени залегли под его глазами, короткие волосы немного отросли, легкая седина на висках намекала на жизненный опыт и мудрость, за которыми ей очень хотелось спрятаться. Невероятное везение, что этот мужчина был одинок, когда они встретились. Возможно, ждал ее? Сердце снова часто забилось. Это и есть судьба, о которой твердила мама, и одновременно чертовская удача, как утверждал папа. Альберт снова привлек девушку к себе и поцеловал.

— Тебе не нравится эта картина? — прошептал он ей в волосы.

— Нет, что ты… — слабо запротестовала Аделаида. В ее семье у женщин не было привычки высказывать собственное мнение. К тому же она боялась обидеть Альберта и разочаровать его непониманием. Папа говорил, что творческие люди очень болезненно воспринимают критику, и каждое утро напоминал ей: она должна восторгаться всем, что выходит из-под кисти будущего мужа. По крайней мере до того момента, пока она не выйдет за него замуж.

— Не нравится, — Альберт прервал бессмысленный протест. Одного взгляда на юное открытое лицо было достаточно, чтобы понять — девушка боится картины и женщины, изображенной на ней. Первобытные женские инстинкты было не в силах заглушить даже французское воспитание.

— Я выставлю ее на продажу, — неожиданно для самого себя предложил Альберт и тут же осекся. Страшно было подумать о том, что кто-то другой будет обладать картиной. Вторая мысль была разумней — с этой болезненной зависимостью нужно покончить и возвращаться к нормальной жизни. Аделаида — ключ к ней, который нельзя потерять.

— Но…

Альберт заглушил протесты Аделаиды поцелуем.

Эльза

Она сошла с яхты раньше, чем планировала. Инстинкты вопили — ей нельзя оставаться в одиночестве. Едва пришвартовавшись к суше, она купила билет в бизнес-класс и улетела в Париж. Из кошмарного аэропорта Шарля де Голля отправилась сразу на Елисейские Поля, опустошая все попадающиеся на пути бутики. Надо сказать, что за последний год несколько домов моды сменили главных модельеров, и новые коллекции оказались действительно удачными.

С огромным удовольствием Эльза выкинула свои черные наряды и бежевые лодочки — пускай ими довольствуются кинозвезды. Она на них больше не претендовала, поменяв на театральные наряды от «Гуччи» и высокие каблуки. В одной из подворотен ей предложили купить дозу ее собственного изобретения. Эльза заплатила не торгуясь. Это было даже забавно.

Два дня она провела в парижских ночных клубах, танцуя до изнеможения, вдыхая горький аромат пота, дешевого алкоголя, наркотиков, тлена и разрушения. Убеждая саму себя, что если те, кто добровольно травит свое тело и не приносит в этот мир ничего, кроме горя своим близким, вдруг сдохнут в какой-нибудь канаве, нормальным людям станет легче дышать.

Сравнив себя и деревом, дарящим миру кислород, она рассмеялась. Этот наркотик — действительно крутая штука. Через два дня она подарила все наряды горничной, купила в дешевом магазине джинсы, футболку и кроссовки и улетела на свой остров, где продолжила работу. В этом мире слишком много тех, кто его загрязняет, а она, как дятел — санитар леса, — просто делает его чище. Ничего личного. Деньги ее волнуют меньше всего. Она даже не перечисляла их на благотворительность — роль абсолютного зла, которую она на себя взвалила, не предполагала никакой бескорыстной помощи страждущим. Она все равно будет гореть в аду, никакие спасенные сиротки ей не помогут из него выбраться.

Первым делом, войдя в их дом из стекла и бетона, она распечатала все фотографии Коротышки, которые хранила в своем телефоне и компьютере. Теперь стены гостиной, некогда их, а сейчас ее дома, украшали его изображения. Были и совместные портреты, сделанные во время путешествий по всему миру. На них они молодые и счастливые. Скоро они вновь встретятся — наверняка он тоже горит в аду.

Она пригласила домой пару крепких парней, официально называвшихся массажистами, но едва они переступили порог, как она сама их прогнала. Пожалуй, она еще не так низко пала и не будет изменять Коротышке. Эльза останется с ним рядом, как и прежде. День и ночь. После ухода «массажистов» девушка села на диван. К вечеру в гостиную отважилась постучать горничная — не желает ли госпожа что-либо поесть? Эльза покачала головой и приказала ей убираться.

Та была удивлена — прислуга жила в доме. Это означает, что госпожа ее увольняет? Эльза снова покачала головой и впервые за долгое время почувствовала острое желание что-то сделать. Она встала с дивана и поманила горничную за собой. Прошла в столовую и потребовала, чтобы туда явился весь персонал — кухарка, садовник, еще две горничные и домоправительница, которая ими управляла. Объявила, что отсылает их в отпуск. Они уедут сегодня же на катере охраны. Ее она тоже отпускает. Домоправительница попыталась задать вопрос, но Эльза жестом ее остановила. У них есть полчаса, чтобы собрать вещи и убраться из дома. Деньги они получат, когда сойдут на берег. Спорить было бесполезно.

На время их сборов Эльза поднялась наверх, но не решилась войти в ту спальню, которую они когда-то делили с Коротышкой. Она лежала в гостевой комнате и смотрела в идеально белый потолок, отчаянно сдерживаясь, чтобы не закричать, мысленно подгоняя время. Ничего в жизни она не ждала так, как звука отчаливающего катера. Она выждала еще пятнадцать минут — этого было достаточно, чтобы катер удалился от острова. Наконец-то она осталась совсем одна.

Эльза спустилась вниз, на ходу сбрасывая с себя джинсы, футболку, кроссовки и белье. По белоснежному песку она прошла уже полностью обнаженной, медленно зашла в горячие волны нагревшегося за день океана. Она шла, рассекая воду, распугивая обнаглевших рыб, копошившихся прямо возле берега в ожидании угощения (в свое время они с Алексом их прикормили). Странно, она впервые назвала его по имени.

Эльза шла, пока вода не стала достигать ее шеи, после чего легла на воду, расслабила тело, отдавая его во власть волн, закрыла глаза и закричала.

Стая фламинго, живших на острове, поднялась в воздух, рыбы моментально исчезли. Эльза продолжала кричать, выплескивая все эмоции, боль и отчаяние, накопившиеся за триста дней. Затем она перевернулась на живот и поплыла. Соленая вода захлестывала лицо, смешиваясь со слезами, которых она не ощущала. Эльза заплыла за буйки. Океан был мертвенно спокоен. Ее огромное, как мир, горе было лишь каплей, мелочью, которая сейчас немного досаждала обнаглевшим рыбам. Смерть одного человека была ничем. Да и кончина двоих тоже была ничем. Гибель миллионов океан бы лишь обрадовала — она спасла бы его от лишнего груза. Как и природу, как и задыхающуюся вселенную. Эльза-Анастасия не была злом. Нет, она лишь… Что? Она не могла дать самой себе точное определение. У любой медали две стороны. У каждого события как минимум две точки зрения. Так и она не плоская и не односторонняя.

Девушка не убила Алекса из ревности — она просто избавила его от страдания. Она не травила тысячи людей наркотиками — она очищала мир от лишней копоти. Нет, она не была нацисткой — она лишь орудие мироздания. Зло — это его неотъемлемая часть. Мир без зла не протянул бы и десятилетия. Вселенная, где все жалеют и сострадают друг другу, обречена на вымирание. В мире все логично и закономерно. Зло уравновешивает добро и не дает ему обречь всех на погибель.

Волки пожирают зайцев, чтобы спасти растения от их смертоносных зубов. Деревья — это легкие мира, а зайцы — это паразиты, их уничтожающе. Если и дальше жалеть этих милых зверюшек, отстреливая отвратительных волков, то мир задохнется. Что поделать, в этой жизни ей уготована роль волка. Пускай на первый взгляд она абсолютное зло, но те, кто смотрит глубже, могут легко увидеть, что настоящее зло — это те, что выглядят невинными жертвами. Они сеют боль, ненависть, хаос. А она их просто уничтожает. Кто-то должен выполнять роль хищника.

В природе выживает сильнейший, поэтому она точно выживет.

Эльза развернулась и поплыла к дому. К моменту, когда она достигла берега, соленая вода на лице высохла вместе со слезами.

Она вошла в дом и, переступив порог, наконец-то начала чувствовать тепло. Больше никакого проклятого холода. Только комфорт и удовольствие, которые она так любила. Идеальная чистота баснословно дорогих поверхностей — роскошь ручной работы.

Накинув на плечи халат из китайского шелка, она открыла холодильник и достала из него лучшие продукты — русскую икру, норвежский лосось, французский сыр. Взяла свежевыпеченный хлеб с полки. Спустилась в подвал, провела ревизию винных запасов — с прислугой ей действительно повезло, все было на месте, в том порядке, в котором она все оставила. Эльза откупорила бутылку коллекционного вина. Поднялась наверх, налила его в бокал.

Выложив на тонкий японский фарфор небольшие порции деликатесов, она прошла в зал, села на белый диван и тут же почувствовала себя неуютно. Этот дом они проектировали вместе с Алексом — он был их мечтой, которую оба лелеяли с детства. Прозрачные стены, впитывающие в себя свет, стеклянные блестящие полы, увеличивающие и без того огромное пространство. И портреты Алекса — картины счастья, почти безоблачного прошлого.

Эльза встала. Она никогда не отказывалась от прошлого, это было не в ее принципах, но сейчас необходимо жить настоящим, иначе ее опять засосет в пучину.

Взяв вино и тарелку с провизией, она вышла из дома и направилась в небольшую хижину, которая служила ей одновременно кабинетом и лабораторией. Сейчас там никого не было. Новая смена работников ждала ее команды, чтобы прибыть на остров. Пожалуй, некоторое время она не будет работать.

Эльза открыла дверь хижины и оглядела знакомое пространство: полки с книгами, широкие подоконники, на которые были небрежно брошены тканевые подушки, — Эльза любила там читать. Гамак. Легкий рабочий стол, на котором не было ничего, кроме современного компьютера с огромным монитором.

Взяв одну из книг, Эльза села на подоконник, открыла окно, вдохнула полной грудью, сделала глоток вина и закрыла глаза. Потихоньку в голове начал вырисовываться план будущей жизни. Эльза всегда любила планы, по четкому расписанию было гораздо легче жить. Никакого хаоса, полное отсутствие сюрпризов. Жизнь надо структурировать, насколько это возможно. Больше она не допустит, чтобы что-то пошло не так.

Какое-то время она отдохнет. Будет в полном одиночестве делать то, что ей хочется, — спать, есть, плавать, смотреть новые фильмы, читать новые книги. А дальше… Дальше она вернет прислугу и вызовет работников. Ответит на сотни писем, упавших на электронную почту. Жизнь снова войдет в привычное русло. Время все сотрет, и станет легче. Это все будет потом, а сейчас она просто пойдет на поводу у собственных желаний.

Эльза задумалась — а чего же она хочет на самом деле? Ответ был прост. Она не хотела вина и икры. Ей неинтересны были фильмы и книги. Она хотела лишь то, что по праву принадлежало ей. Эльза встала, подошла к компьютеру, включила его и вышла во Всемирную сеть.

Эльза, Альберт и Виктор

Аделаида опоздала к началу открытия выставки — последняя примерка свадебного платья немного затянулась. Свадьба была назначена на следующий день. Альберт не возражал, к тому же ему было не до невесты — целый день он принимал поздравления. Критика заходилась в восторге, бронь на картины появилась еще до открытия. Русские, арабы, китайцы скупали произведения за совершенно баснословные деньги, даже не видя их. Вершина мира, стремиться дальше некуда.

Весь день Альберт провел на нервах и только вечером на неофициальном приеме, куда его будущий тесть пригласил арт-дилеров и нужных людей, смог вздохнуть свободно. Аделаида позвонила и предупредила, что будет в галерее через полчаса — из-за свадебных хлопот она немного потеряла в весе и платье пришлось ушивать. Все это заняло немного больше времени, чем она рассчитывала. Девушка была искренне расстроена — ей очень хотелось быть рядом с любимым в этот важный для него день.

Но Альберт пропустил ее слова мимо ушей. Он желал, чтобы два дня — открытие выставки и свадьба — пролетели, словно на быстрой перемотке. Два дня до обретения статуса «нормального» человека. Женатого, успешного, респектабельного.

Аделаида горела желанием нарожать ему детишек, у нее было трое братьев и одна сестра — и девушке не терпелось внести в одинокую берлогу художника детский смех и запах воскресной выпечки, а также стереть его воспоминания о жуткой Мадонне, завесив ее место неловкими детскими рисунками — квинтэссенцией любви и радости.

Альберт лишь посмеивался — отец семейства станет его новым амплуа. Он сам не испытывал никакой потребности в рождении детей, но и возражать не собирался. Если это сделает Аделаиду счастливой, он будет только рад. Каждый раз, когда Альберт слышал ее смех, похожий на пение колокольчика, или видел эту девушку, играющую с котом, смотрящую на огонь или любующуюся пейзажем за окнами, он понимал — она достойна счастья, и он постарается ей его подарить.

На непродолжительное время Альберта оставили в покое. Монс горячо и увлеченно торговался с покупателями — он вспотел, глаза лихорадочно блестели. Агент напоминал игрока на скачках за секунду до сокрушительного проигрыша. Одна секунда, разбивающая вдребезги жизнь. Люди в этот момент приобретают особенный свет. Впрочем, Монсу он был незнаком — он никогда не проигрывал, поэтому наблюдать за ним было неинтересно.

Альберт стоял напротив Мадонны, уже проданной покупателю, пожелавшему остаться неназванным, и внимательно смотрел на свое творение. Эта картина ожидаемо вызвала наибольшее количество вопросов со стороны прессы и посетителей выставки. Целый день он только и делал, что отбивался от журналистов и ценителей с их дурацкими: кто эта женщина? При каких обстоятельствах и где была написана картина? Неужели он действительно так представляет себе Мадонну? Как он вообще относится к религии? Верит ли он в Бога?

Альберт отыгрывался стандартными фразами, не говоря ни слова правды. Женщину он увидел во сне или, возможно, они где-то случайно и встречались, и он запомнил ее лицо, а потом решил, что именно так выглядит женщина, любящая без оглядки и готовая вот-вот лишиться смысла всей жизни ради любви. Сокрушительное страдание. Безусловная любовь. Абсолютное всепрощение. Полная готовность самой отправиться в ад, лишь бы избавить от страдания свою плоть и кровь.

Картина никого не оставила равнодушным. Критики, дилеры, любители, журналисты — все реагировали одинаково. Стоя перед Мадонной, они молчали. Многие содрогались. Все без исключения чувствовали энергетику, которая шла от полотна. Они благоговели перед абсолютным шедевром.

Альберт, не видевший картину уже несколько недель — по его просьбе ее перевезли в галерею подальше от его глаз, — прочувствовал ее снова, словно вновь встретился с любимым человеком после долгой разлуки.

Он заново очутился в маленьком душном подвале, привязанный, беспомощный, не знающий, переживет ли еще несколько часов или так и умрет бессмысленной смертью. Он снова видел этот призрачный свет и слышал аккомпанемент какофонии звуков любви и предательства. Оказалось, что он помнил каждое слово, движение, эмоцию на этом лице. Звуки лишь углубляли картину, делали ее трехмерной.

Пожалуй, в следующий раз для глубины эффекта он сопроводит свои полотна музыкой. Монса наверняка идея приведет в восторг. Он уже давно и безуспешно пытается пристроить куда-то сына скрипача.

Альберт сделал шаг назад и снова окинул взглядом полотно, почувствовав горечь и ликование одновременно. Он не ошибся. Картина — безусловный шедевр, уже вошедший в историю живописи. Передающая эмоции, которые он больше никогда не сможет испытать, — вряд ли он сумеет написать другое полотно, которое сможет превзойти это. Его Джоконда материализовалась слишком рано.

— Поздравляю, — мелодичный женский голос, казалось, прозвучал в полной тишине. Он рассеял, разрезал приглушенные звуки классического произведения в исполнении симфонического квартета и гомон восторженных людских голосов.

Альберт не оглянулся. Лишь почувствовал движение крови по венам.

— Спасибо. Это ты купила?

— Покупатель пожелал остаться неназванным.

Альберт усмехнулся. Эльза встала рядом с ним и сделала глоток шампанского. Наклонив голову, она разглядывала свежеприобретенную собственность.

Виктор, стоящий поодаль от них и, как всегда, слившийся с толпой, отметил, что она похорошела. Загорела, набрала вес, изменила цвет волос, став брюнеткой — снова Анастасией Миллер, если верить последним документам. Она жила на острове, принадлежавшем Коротышке. Или оформленном на Коротышку? Это не имело никакого значения. Его-то на этот остров она точно не пригласит.

Аделаида, наконец-то прибывшая на выставку и спешащая к жениху, остановилась, не успев подойти к Альберту. Женщину она узнала сразу же и вдруг почувствовала жуткий страх и ощущение неизбежного краха.

— Ты был уверен, что я приду? — с усмешкой поинтересовалась Эльза. — Мое имя было в списке приглашенных.

— Конечно, — кивнул Альберт.

— Почему?

— Потому что у меня остался Патрик, а ты никогда не оставляешь свое. Я верно понял?

Эльза сделала еще один глоток и кивнула:

— Абсолютно.

Оглавление

Иванна

Эльза

Карл и Моника

Эльза и Коротышка

Виктор и Диана

Эльза и Коротышка

Андерс и Карина

Эльза и Альберт

Андерс и Карина

Коротышка и Эльза

Изабелла и Матиас

Кира и Андерс

Эльза и Коротышка

Иванна

Эльза и Альберт

Иванна

Эльза и Коротышка

Матиас и Агнета

Моника

Матиас и Изабелла

Моника и Алиса

Мария и Коротышка

Коротышка и Мария

Карл и Мария

Андерс и Кира

Карл и Альберт

Альберт и Эльза

Иванна и Иван

Моника и Эльза

Похороны

Виктор и Эльза

Эльза, Альберт, Виктор

Кира, Моника, Карина

Андерс и Карина

Кира и Карина

Агнета и Эрик

Три года спустя…

Альберт

Эльза

Эльза, Альберт и Виктор Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg