«Роман для нежных женских душ»

Роман для нежных женских душ (fb2) - Роман для нежных женских душ 1111K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталия Валентиновна Потапова

Нарастая, тягучий звук органа заполнял внутреннее пространство старой католической церкви в пригороде Женевы. Сквозь высокие витражные окна струился мягкий свет, попадая в тень, таяли плавающие в нем мириады пылинок. Снаружи кипел радостный июньский день – шум проезжающих машин, голоса и смех прохожих, щебетание птиц. Мерно поскрипывала карусель, кружащаяся на соседней детской площадке…

Но массивные стены из серого камня не пропускали звуков и Ольга словно растворилась в цветном потоке свете, в густой и бесстрастной органной музыке. Ей казалось, что ее втянула в себя какая-то гулкая, герметически закрытая от внешнего мира пустота. Боль не исчезла, но она как-то притупилась, перестала пульсировать в каждой клеточке ее тела, и подступившее бессилие испугало Ольгу. Она крепко сжала сцепленные на коленях руки, заставила себя выпрямиться и чуть опустила веки, не сводя взгляда с установленного на возвышении темного полированного гроба. Гроб, согласно католическому обряду, был закрыт. Белые лилии – любимые цветы Пилар – почти целиком покрывали крышку, касаясь основания прикрепленного к ней тяжелого кованого распятия. Музыка стихла. В наступившей тишине приглушенно зазвучали голоса, скрипнула растворяемая дверь – одетые в черное служители не спеша выкатили катафалк…

* * *

Вот и все. Закончилась панихида, неслышно увозят гроб, унесут цветы и Ольга встанет у дверей, принимая соболезнования и благодаря собравшихся за поддержку. Она не стала надевать темные очки – от кого прятать покрасневшие, но сухие глаза? Она должна быть мужественной, она не должна сломаться, не должна показать свою слабость. Именно такой хотела видеть свою дочь Пилар, именно так воспитывала свою ненаглядную девочку гордая испанка, до самого конца отчаянно боровшаяся со своей неизлечимой болезнью. «Никогда не отворачивайся, не отводи глаз, смотри жизни в лицо и не бойся. Умей держать удар и тогда тебя не сломают». Девочка всматривалась в лицо матери, не совсем понимая, почему ее попытаются сломать, но преодолевать страх она научилась очень рано. «Ты у меня храбрая, моя красавица», и маленькая Ольга готова была терпеть любую боль или неудобства, чтобы услышать эту похвалу. Похвалу, которую она уже никогда не услышит…

* * *

– Ты как, ничего? Держись, моя хорошая, – погладив руку Ольги, прошептала стоявшая рядом Мирель, сиделка, ставшей подругой и опорой Пилар в тяжелые последние месяцы болезни. – Держись. Пилар уже там – набожная Мирель подняла глаза к небу – и ей будет больно увидеть, как ты страдаешь. – Слабая улыбка тронула губы Ольги, она склонила голову к плечу сухонькой Мишель. – Да, да, конечно, все будет в порядке.

Церковь постепенно пустела. Народу пришло немного, случайных людей не было. Коллеги по работе, несколько знакомых соотечественников-испанцев, помогавшая вырастить Ольгу старенькая няня. Близко знавшие эту замкнутую немолодую женщину они не могли не уважать Пилар за честность и благородство – качества, не слишком часто встречающиеся вообще, а в коллективах международных организаций – особенно.

Чему удивляться? Ни стабильная карьера, ни завидное материальное благополучие не смогли заменить этим людям привычную для их этноса среду, теплоту, а иногда и испепеляющий жар родственных отношений. За роскошной женевской природой, за ухоженными парками города, многоцветной мозаикой его газонов и клумб, за прозрачностью озера не сразу почувствуешь коварный, гнетущий климат влажный низины, время от времени взрывающийся мощным ветром (биз), который лишь закрепляет подавленное состояние духа и усиливает желание забиться в свой теплый уголок и пересидеть, переждать унылые денечки. Утверждают, что только второе поколение родившихся в этом городе могут избежать этой незаметной на первый взгляд нелегкой участи, но для вновь приехавших, большинство которых и составляли "международники", депрессивный женевский климат является роковым.

Замкнутая, беззаветно преданная своей дочери Пилар никогда не говорила о своем прошлом, тщательно оберегая и настоящее, свою личную жизнь. Она не переносила сплетен и пересудов, но была отзывчивой и щедрой. В ее воистину испанском характере не было мелочности и окружающие всегда могли рассчитывать на ее помощь. Люди тянулись к ней, но она близко к себе никого не подпускала. И на это были свои причины.

Последние из собравшихся на панихиду вышли из церкви.

– Какая прекрасная панихида, – подхватив под руку свою элегантную приятельницу, вполголоса проговорила пухленькая женщина, поправляя на голове темную косынку. – Ну да она ее заслужила, вытерпела столько. Какая стойкость! Никому и не пожаловалась, никаких снисхождений себе не просила. Хотя выглядела такой уставшей. Помнишь прошлогоднюю конференцию по информационным технологиям? Пилар меня несколько раз подменяла в вечернюю смену, а могла бы отказаться. И с терминологией разбирались вместе, даже бывало задерживались.

Элегантная дама присутствовала на отпевании только по долгу службы. Да, покойная отличалась характером… – сказала она и поискала глазами урну (не класть же измятый бумажный платок в свою лакированную сумочку).Коллег полагалось провожать в последний путь, хотя лично она к покойной никаких теплых чувств не испытывала. – Тоже мне, эталон переводческого мастерства! – дама считала собственные переводы безупречными, коллективных обсуждений не признавала, а вполне оправданные замечания воспринимала как личное оскорбление. – Не спорю, покойная любила поискать истину , но принципиальна была до педантизма.

– Не надо так, все-таки хороним ее сегодня. Да и как переводчику ей равных не было. Профессионал высшей пробы. Это все признавали. Да и в помощи никому не отказывала – пухленькая женщина огорченно вздохнула и отпустила локоть приятельницы, устремившейся к обтянутой блестящей полиэтиленовой пленкой урне. – И все же почему хорошие люди так рано уходят?..

* * *

Прошло несколько месяцев. Боль потери не отпускала Ольгу, но она привыкла к ней и научилась с ней справляться. Первые месяцы тяжелее всего было находиться в окружении тех вещей, тех запахов, напоминавших о прошлой жизни, где присутствие матери казалось реальным, где невозможно было примириться с мыслью о ее уходе навсегда. Прошлое не отпускало, острыми когтями рвало душу, не позволяя дышать.

И тогда Ольга решилась. Она поменяла квартиру, где каждая мелочь напоминала ей о смертельной болезни матери, отвезла в центр для малоимущих ее вещи, стерла из памяти мобильника номер ее телефона. И стала все реже слышать негромкое покашливание матери (заядлая курильщица, Пилар так и не смогла бросить курить). Повседневная жизнь диктовала свои законы, и удел живущих состоял в их исполнении. Это судьба, ее не изменишь, реальность надо принимать такой, какая она есть на самом деле. «Так ведь, мама?» – молча спрашивала она у черно-белой фотографии, с которой смотрела красивая горбоносая женщина, крепко прижавшая к себе смешливую белобрысую девчонку лет семи. Узкая рамка массивного серебра, в которую была вставлена фотография, матово блестела всякий раз, когда открывалась входная дверь и свет, отраженный в большом овальном зеркале, падал на стоявшую в передней темную консоль старинной испанской работы.

Мучительно переживая смерть матери, Ольга не страдала от одиночества. Она рано стала самостоятельной, еще в старших классах она зарабатывала репетиторством карманные деньги, что приучило девушку ценить собственную независимость. Крайне скромная в своих собственных тратах, мать никогда не ограничивала девочку в расходах, но, заметив нежелание Ольги заниматься бытовыми проблемами, как-то сказала ей: «Если ты не хочешь делать работу по дому – не делай. Но ты должна сама зарабатывать достаточно, чтобы платить людям, которые будут делать эту работу за тебя».

Самолюбивой Ольге не надо было повторять дважды. Девочка хорошо училась, ей нравилось быть первой в классе, она легко поступила в университет. Профессия матери была ей по душе – квалифицированный переводчик с университетским дипломом, с хорошей компьютерной подготовкой, свободно владеющий четырьмя языками весьма востребован в современном обществе. И зарабатывать она будет достаточно, чтобы «платить людям, которые будут делать эту работу за тебя».

Погруженная в воспоминания, Ольга словно наяву услышала хрипловатый голос матери, ее характерный жесткий испанский акцент в ставшем родным для них обеих женевском варианте французского языка. Когда Пилар волновалась, акцент усиливался. А волновалась она нередко, за внешней сдержанностью скрывалась натура нервная и легко ранимая. Проникнуться невозмутимым швейцарским спокойствием она так и не сумела, хотя и прожила в Женеве много лет.

Когда-то, в юности у нее была другая, наверно, просто счастливая жизнь – любящие родители, гулкая мадридская квартира в старинном доме у парка Ретиро. По вечерам мать Пилар отворяла решетчатые балконные двери, впуская в дом прохладу, присаживалась у туалетного столика, чтобы заколоть волосы и припудриться – выходила встречать возвращавшегося со службы отца и они гуляли по уходящим вдаль тенистым аллеям. Незаметно летели бурлящие, веселые, полные надежд и открытий студенческие годы…

* * *

Все переменилось в одночасье: от инфаркта умер отец (мать пережила его всего на несколько месяцев), а так романтично ухаживавший за Пилар жених бросил ее, спешно женившись на сокурснице, менее привлекательной, но более перспективной, чем осиротевшая дочь когда-то весьма влиятельного чиновника.

Внезапная смерть родителей и предательство любимого человека надломили Пилар. Она замкнулась в себе, долго болела и, выйдя из клиники, решила навсегда уехать из Мадрида, который так любила и всегда хранила в памяти. Она продала квартиру первому же покупателю и перебралась в Женеву. Не доверяя больше мужчинам, она вычеркнула их из своей жизни, полностью погрузившись в работу. Здесь ей повезло: она получила контракт во Всемирной организации электросвязи. Кто знает, может быть именно местная бесстрастность и размеренный, не дающий сбоев рабочий ритм помогли молодой женщине начать новую жизнь не только после Мадрида, но и после той трагической судьбоносной командировки в далекий Завир, откуда она вернулась уже не одна.

* * *

…Почувствовав, что замерзла, Ольга накинула серый оренбургский платок и подошла к окну, чтобы поплотнее задвинуть тяжелую белую штору – стрелка часов преодолела цифру одиннадцать, и отопление в доме уже выключили. Погруженная в сон Женева растянулась мерцающей гирляндой вдоль неподвижного темного озера. В глубине угадывались очертания гор, которые словно пытались отгородить полумиллионный город от превратностей современной жизни. Его покой нарушали лишь неугомонные байкеры, и редкие, но пронзительные сирены служебных машин – полиции или скорой помощи.

Ольга с детства любила долгие вечера, да и спать ей пока не хотелось. Подобрав под себя ноги, она устроилась на диване в своей любимой «турецкой» позе, аккуратно погладила уютно свернувшегося калачиком кота. Заложила за ухо упавшие на лоб густые русые волосы, взяла в руки фотографию, слегка прижалась к ней губами и повторила свой вопрос. «Так, мама? Ты всегда рядом со мной. Разве я одинока? Есть друзья, с Джеймсом мы ладим, а родные…».

Эта мысль ударила по хрупкой ночной тишине, разбила ее на мелкие разлетевшиеся осколки. Ольга закрыла лицо руками. Она не могла разобраться в своих чувствах. Ей хотелось спрятаться, отгородиться от тревожных мыслей. Какие они, ее далекие родственники? Почему они не искали ее все эти годы? Как встретят ее, почувствует ли она сердцем родство с ними, будет ли их общение искренним? Смогут ли они полюбить друг друга?

Родственников отца и матери она не помнила. Лишь иногда, как во сне, возникали неясные силуэты, знакомым казался чей-то голос и будоражили память внезапно налетевшие запахи – то ли паленой травы, то ли терпкого ржаного хлеба, то ли нежного ландыша…

Ольге не было и трех лет, когда Пилар ее удочерила. Когда девочка подросла, мать рассказала ей, что ее настоящие родители погибли при землетрясении и что ангел-хранитель девочки выбрал Пилар, чтобы она стала второй и единственной мамой для маленькой русской.

Любовь приемной матери так защищала девочку, так грела, так успокаивала, что она никогда не чувствовала себя сиротой. Интуитивно чувствуя, что вопросы о родителях причиняют матери боль, Ольга старательно избегала таких разговоров и со временем привыкла не ворошить прошлое, запрятав его в глубокий тайник. Зная, какую боль могут причинять воспоминания, Пилар приучала дочь жить настоящим и встречать лицом к лицу каждый новый день.

Но разве можно забыть эти слова, этот едва слышный, но твердый голос, прозвучавший в упругой синтетической белизне больничной палаты? Врач напрасно пытался успокоить теряющую последние силы Пилар. Исхудавшая, без кровинки в лице, она с трудом разомкнула ссохшиеся бесцветные губы, пытаясь приподняться навстречу склонившейся дочери. – Не забывай, что ты не одна, – шептала умирающая, – что ты не сирота, доченька… у тебя… у тебя есть родные… в России…

* * *

–Эй там, – пошарив рукой у кровати, Лиза метнула бархатной тапкой в закрытую дверь – ну-ка вырубите эти песнопения! Нашли время Чечилию Бартоли слушать!

– Так Сергей Николаич велели включить. Сказали: в полдень включите, я так и сделала. Вам кофе в постель подать или накрывать в зале? —Из приоткрывшейся двери с опаской выглянула коренастая Света.

«В з-а-але… Никак не научатся говорить нормально, понаехи тупые». Хотела приструнить, прикрикнуть «вам кто деньги платит, я или Сергей Николаич?, но поостереглась. Могут ведь и Сергею передать, не дай Бог! Ведь он может вспылить, обидеться или еще хуже – отчалить. А вот этого не хотелось бы…»

Розовая и припухшая Лиза стиснув подушку, сбросила на пол меховое покрывало. «Давно такого роскошного мужика у нее не было. Силы сколько, да и о ней не забывал, синхронизировался, вот что удивительно. И чертовски приятно! Не то что этот суслик Макс, который всю дорогу только своим «дружком» и любуется. Было б чем любоваться…»

«Да, а как Сергей у нее-то очутился? Ведь обычно они у него на Поварской зависали. Не лофт, конечно, но евродвушка сносная – салон, спальня (для двоих маловата, но она же не собирается там жить!) И душевая кабинка вполне себе, с гидромассажем…». Воспоминание о массаже заставило Лизу с наслаждением потянуться. «А-а-ах, какая это была ночь! Каждая клеточка откликнулась… Ну уж нет, Сергей Николаича мы никуда не отпустим!»

Еще раз сладко потянувшись, Лиза поднялась и нагишом прошлепала в собственную ванную комнату, представлявшую собой, по словам дизайнера Норы, «стильный хай-тек без привкуса гостиницы». То есть все серебристым металлом горит, а «источник света таинственно скрыт». Зеркальные панели, белые ковры, чистота и пространство, но вот косметика Лизина только что на потолке на присутствует. Еще бы не присутствовала, куда ж без нее, родимой? Как явить миру собственную неземную красоту без помощи чудодейственных кремов, вытяжек и корректирующих прибамбасов? Вот они, баночки, тюбики и флакончики разноцветные, лучшие (после бриллиантов, естественно) друзья девушки.

Прицельными движениями Лиза отобрала необходимое. «Вроде не так уж много и выпила, и от кокоса воздержалась, а следы бурной вечеринки налицо – и это лицо требовало ухода». Стянув волосы широкой резинкой и бросив на широкое сидение мохнатое гранатовое полотенце, Лиза опустилась в стоящее перед створчатым зеркалом кресло и принялась за работу.

* * *

Задвинем дверь из массивного матового стекла и воспользуемся паузой, чтобы познакомить читателя с нашей героиней. Наделенная от природы приятной внешностью – яркие голубые глаза, темные слегка вьющиеся волосы, ослепительная улыбка, демонстрировавшая не только ровные, в отрочестве исправленные умелым одонтологом зубы, но и пленительные ямочки на щеках, – Лиза казалась приветливой, беспечной, не знающей ни в чем отказа дочкой состоятельных родителей.

Все это верно. Ее действительно отличала жизнерадостность, неприятности она страшно не любила, и убедила себя , что в ее жизни их не существует. Превыше всего на свете Лиза ценила собственное удовольствие, а чужие несчастья, волнения и переживания вызывали у нее раздражение, даже – страшно сказать – уныние. Поэтому Лиза не подпускала их к себе на пушечный выстрел. В ее комнате над уютным, обитым малиновой рогожкой креслом, висела старинная гравюра, на который был изображен неприступный замок, горделиво стоящий на вершине горы. Замок был окружен глубоким полноводным рвом, и мостков к нему изначально не предполагалось. Рыночная ценность гравюры была невысока, но о замене работы не могло быть и речи. Лиза привыкла ощущать себя владелицей такого замка.

Природная любознательность, папины деньги и распространившаяся мода на всевозможные дипломы дали ей возможность поучиться в двух отечественных и одном британском высших учебных заведениях. Как там у классика? «Мы все учились понемногу. Чему-нибудь и как-нибудь». Полученные знания можно было назвать глубокими лишь с очень большой натяжкой, но манипулировать ими Лиза умела блестяще. Особенно если речь заходила о современном искусстве. Поэтому выбор будущего места применения полученных знаний был очевиден: либо журналистика, либо арт-рынок. Поразмыслив, любящая покрасоваться , но практичная Лиза выбрала второе.

Вскоре на пересечении уютного старого переулка и широкого бульвара появилась сверкающая стеклянными окнами в полстены художественная галерея. Просторный, умело освещенный полуподвал, три больших зала и глубокая ниша, в которой разместились винтажное канапе и старинный письменный стол хозяйки галереи, располагали к проведению выставок, вернисажей и к тому неформальному общения людей одного круга, которое так ими ценится.

Финансовые затраты на галерею с лихвой компенсировались теми налоговыми льготами, которыми пользовался ее спонсор, он же отец Лизы. Случались и продажи. У галереи складывалась неплохая репутация, с ней сотрудничали многие художники. Не все из них были известными, но все были хорошими, крепкими мастерами.

"Неужели так проста и приятна галерейная деятельность, – спросит неискушенный читатель – что ее даже трудно назвать работой? Не скрыт ли здесь какой-то секрет?"

Конечно скрыт, и даже хорошо законспирирован, и в галерее разговоры на эту тему не поддерживались. По надежной рекомендации Лиза взяла на работу «негра» – молодого искусствоведа из ближнего зарубежья, который не только обладал удивительным художественным чутьем, но самоотверженно любил свою работу. Павел – долговязый, щуплый, в неизменном черном свитере – ездил по всей стране, и не щадя ни сил, ни времени выслушивал художников, обсуждал условия выставок, отбирал и привозил работы, а главное,  мог часами говорить с автором о его творчестве. Заносчивые и одновременно легко ранимые творческие натуры не видели в длинноволосом посетителе своих мастерских заказчика. Он был свой, понимал их трудности, умел слушать, не перебивая, и его темные глаза светились интересом, а иногда – восторгом, который Павел и не пытался скрыть при виде нового и талантливого. Но даже в эти минуты его воображение не покидал пленительный образ очаровательной владелицы галереи, снисходительный кивок которой в ответ на его тихое «Здравствуйте» он долго хранил в памяти. Многое бы он отдал, чтобы рядом была Лиза, чтобы с ней обсуждал бы он свои мысли и впечатления… Но пока он продолжал самозабвенно работать с авторами, готовить экспозиции, и писать для каталогов галереи прекрасные, прочувствованные тексты, как критические, так и рекламные. Вряд ли стоит ли говорить о том, что под этими текстами всегда стояла фамилия Лизы. Обладая отменной памятью, она часто проговаривала эти тексты при встрече с другими людьми, особенно в ходе интервью, и порой искренне верила в собственное авторство.

Страдало ли самолюбие Павла? Конечно, но он гнал эти мысли, в бесконечных размышлениях убеждая себя, что нужно просто немного подождать, что красавица Елизавета обязательно очнется от ежедневной суеты и обратит на него внимание, улыбнется ему, выслушает, представит всем как своего коллегу и… Продолжение казалось очевидным, но Павел боялся признаться в этом даже самому себе.

Ну, а если совсем начистоту, то пухлые конверты, которые он получал за свою работу, вынуждали его соблюдать поставленные условия: полная анонимность и неучастие в публичных мероприятиях. Слухи о его деятельности, конечно, ходили, но доказательств не было, сам «негр» Павел молчал. Чувства – дело святое, кто ж спорит, но что делать, когда нет ни гражданства, ни регистрации, когда надо было не только платить за квартиру и на что-то жить, но и посылать деньги матери и сестрам. А как хотелось, подкопив денег, съездить в Италию, в Париж… Даже иногда снилось, как, прилетев на раскаленную каменную Мальту, он тихо входит в полутемный собор и видит воочию "Усекновение главы Иоанна Крестителя" несравненного Караваджо, магическая сила которого ощущается даже в книжных иллюстрациях…

* * *

Елизавета о чувствах Павла не догадывалась, воспринимая его как часть рабочего цикла. «Все отлажено, все исправно функционирует – ну и ладушки! Своих дел хватает». Галерейная деятельность и светская жизнь переплетены туго-натуго. Стильная улыбчивая Лиза постоянно мелькала на престижных тусовках, презентациях и премьерах, обзаводясь знакомыми и приятелями, которые могли не только рассказать самые свежие сплетни, но и оказать существенные услуги. Разумеется, на взаимной основе. «За каждое одолжение надо платить». Эта незамысловатая испанская поговорка стала ее девизом. По твердому убеждению Лизы, любые успешные отношения, и личные в том числе, должны выстраиваться на основе трезвого расчета. Расчет предполагал не только получение материальной выгоды, но и незыблемость собственного счастья: каждый новый день должен радовать и приятно удивлять. Ведь как права она оказалась, когда ввела правило «Приведешь покупателя – за мой счет обед в хорошем ресторане!. Сорвется покупка – давай, до свидания!» Не поскупилась потратиться, и результаты отличные, больше десятка работ так ушло.

Ну а главный результат – это знакомство с Сергеем. Воистину тот апрельский день порадовал и приятно удивил. Знакомый прикормленный журналист на вернисаж с приятелем пришел: «Лизон, знакомься – Сергей. Предупреждаю честно: не в твоем вкусе, ибо положительный и работе своей предан». И прищурился лукаво: «ну вы тут побеседуйте, а я пошел аппетит нагуливать».

И ведь не ошибся, прохвост. Сергей легко, просто с ходу купил едва ли не самый дорогой мрамор в галерее. Кто бы мог тогда предположить, что с этим «буровиком» (ой, ну какая разница, чем он там в своей нефтянке занимается – установки какие-то, вышки… словом, бурит скважины), такой классный роман нарисуется!

По правде сказать, он ее сразу зацепил. Чем? Так сразу и не скажешь. Была в нем какая-то несуетливая уверенность, основательность, да и собой хорош: рослый, скуластый, загар постоянный, держится уверенно, за словом в карман не лезет и чувство юмора на высоте. Словом, не дешевка. Уж как старалась Лизавета его зацепить, уж так зажигала, так очаровывала… и не зря! Не роман, а просто океан удовольствий…

Отодвинув стеклянную дверь, в комнату вернулась посвежевшая и похорошевшая Лиза, источавшая тонкий, слегка пряный аромат. «Нет, все-таки итальянские парфюмеры на недосягаемой высоте! Заслуживают, бестии, свою репутацию и свои эксклюзивные гонорары!» Накинув шелковый пеньюар, покружилась перед зеркалом и оставшись вполне довольной увиденным, проследовала в гардеробную…

* * *

Усилием воли подавив подступающее раздражение, Сергей ударил ладонью по рулю, плотнее прижался затылком к удобному подголовнику. «Ничего не поделаешь, сам виноват, что застрял в этой изнуряющей нескончаемой автомобильной пробке – только сдвинешься с места, тут же и тормози. Не родные просторы, с ветерком не прокатишься. И ведь сколько раз давал себе слово в Москве за руль не садиться! В такси и побыстрее, и напряжение нулевое, да и пешком до офиса дошагал бы минут за двадцать. А все лень-матушка! Так, вроде задвигались…».

Сергей взглянул в боковое зеркало, просигналил. «Что прижимаешься, коллега?» Но едва успев начаться, движение снова застопорилось. Он обреченно вздохнул. «Ладно, пока есть время, взглянем-ка еще раз на текст договора. Что-то оговорка о непредвиденных обстоятельствах для расторжения контракта доверия не вызывает. Недаром московский юрист так долго возился с этой формулировкой». Сергей размял рукой занывшее предплечье и потянулся за папкой с документами, брошенной по привычке на соседнее сиденье.

Пока Сергей Николаевич Апраксин, ведущий специалист по буровым установкам для добычи газа и генеральный директор дочерней компании «Россгаза», а для незнакомых людей просто здоровый симпатичный мужик лет тридцати с небольшим, застряв в пробке, просматривает документы, познакомимся с ним поближе.

Сергея по праву можно было отнести к категории успешных людей. Свое дело он знал и любил, а упорством и умением добиваться заветной цели сероглазый мальчишка отличался с детства. Мать часто вспоминала, как, получив в подарок свои первые роликовые коньки, он отказывался идти домой до тех пор, пока не научился делать двойной поворот с прыжком так же лихо, как это проделывал соседский старшеклассник Витек.

Рано умершего отца Сергею заменил дед. Овдовев, бывший десантник старался не задерживаться дома и посвящал все свое время единственному внуку и его друзьям: организовал для местных подростков спортивную секцию, занятия в которой полностью соответствовали популярному некогда девизу «Готов к труду и обороне». С родного внука спрос был двойной, поэтому тот и вырос хорошо подготовленным к труду, да и (не приведи Господь!) к обороне. Военным, к великому сожалению деда, потомка ссыльных терских казаков, Сергей не стал, но внуком своим Михаил Николаевич гордился.

Начав трудовую деятельность монтажником, Сергей, закончив институт, стал одним из лучших специалистов по буровым установкам, да и деловой схваткой Бог его не обидел – компанию не только создал, но и смог сохранить и расширить. Дело свое он знал и любил: «молодой, но четкий и серьезный». Таким ненароком подслушанным отзывом Сергей остался весьма доволен. Народ уважал его за справедливость, хотя многих настораживала его строптивость и беспощадность к конкурентам. Деньги Сергей зарабатывал немалые, но никогда не позволял им становиться самоцелью, как бы не давила среда и не диктовало общественное мнение. Копить не копил, но пользовался ими умело.

По работе ему приходилось бывать в Москве и, как только позволили средства, он купил себе там жилье, «базу», чтобы не тратиться на гостиницу, да и ночевать дома как-то сподручнее. Можно сказать, что ему повезло – двухкомнатная квартира в малоэтажном доме конструктивистской застройки, расположенном в старинном переулке недалеко от Никитских ворот. Тихо, центр в шаговой доступности, парковка во внутреннем дворе – все его устраивало. Вскоре работающая на Русском Севере газовая компания, в создании которой Сергей участвовал самым непосредственным образом, открыла в столице свое представительство и поездки в Москву стали более частыми и более продолжительными. Квартира пустовала все реже, появились друзья и, конечно, подруги. Как же без этого?

Как-то приятель-журналист позвал его на вернисаж знакомого скульптора. В детстве Сергей увлекался лепкой и сохранил интерес к ваянию. Он не раздумывая согласился – и не пожалел. Скульптор оказался нормальным общительным парнем, работы были мощные, выразительные, в них чувствовалось движение. Одну работу, под названием «Композицию номер три», Сергей купил для своего офиса. Ему и композиция понравилась, и на хозяйку галереи, где проходил вернисаж, захотелось впечатление произвести – знай наших, столичная штучка!

Столичная штучка ему приглянулась, да и чего греха таить – приглянулась та нескрываемая решительность, с которой девушка принялась завоевывать его расположение. Лиза стала его постоянной подругой, с которой было легко, а в постели – просто замечательно. С ней удавалось расслабиться, отдохнуть, выключиться из постоянно набирающего темпы рабочего круговорота. Глаза сверкают, улыбка до ушей, тараторит весело, да и по части основного инстинкта большая мастерица. Клятв и обещаний друг другу не давали, но верность партнеру подразумевалась. Во всяком случае, на неизбежный мужской вопрос «У тебя кто-то есть?» Лиза, вытянувшись ласковой кошечкой, прошептала: «От добра добра не ищут».

Она умела здорово отключаться – как вилка из штепселя – при возникновении неприятных тем. «Зачем мне это надо, это так тревожно!». Удивительное качество! Его забавляли ее бесконечные выдумки, ее постоянный оживленный настрой и, как ему казалось в первое время, ее немеркантильность . Она, как бы ненароком, позволяла ему тратить на нее значительные и даже очень значительные суммы, но Сергей считал это в порядке вещей. «Ну что это за мужик, который не балует свою подругу!»

У Лизаветы, как шутливо называл москвичку Сергей, имелось еще одно прекрасное и ценное для холостяков качество: она не только не заводила бесед «с подходом», но и сама избегала разговоров о будущем, совершенно не касаясь темы матримониальных отношений, при приближении к которой у Сергея тотчас же начинала мигать красная сигнальная лампочка. Еще бы ей не мигать!

Прививку от семейной жизни Сергей получил, когда на втором курсе женился на Кристине, дочери местного министра коммунального хозяйства, приняв юношеское увлечение за нечто более серьезное. Пухленькая блондинка Кристина умело носила маску мягкой и нежной барышни, легко ранимой и совершенно безобидной, что впечатляло на фоне резких и самоуверенных девиц – дочерей районной элиты. Этакая «девочка-дюймовочка» в окружении властных, раскованных и требовательных подруг. Тихий голос, замедленные движения, манера останавливаться, жалобно поглядывая на спутника, перед любым препятствием, даже если этим препятствием была обыкновенная лужа, не могли не вызывать желания стать защитником, героем, настоящим мужчиной. Да и гормоны проснулись, а тут такие зефирные прелести ненароком из блузки выглядывают. Словом, женился.

Но, «позолота вся сотрется, свиная кожа остается», как говорилось в одной из любимых сказок маленького Сережи, которые читала ему мать – в юности краса и гордость питерского филфака, а до конца своей недолгой жизни – заведующая областной библиотекой. Метаморфоза получившей мужа «дюймовочки» была разительной и мгновенной: буквально на следующий день после свадьбы тем же тихим, но твердым, не допускающим возражений голосом молодому мужу было указано на отведенное ему в семье министра место. Зятю предписывалось никогда не забывать, в какие высшие круги он попал, какие благодеяния ему оказаны и будут оказываться в будущем, и какие кары его ждут в случае непослушания. Прежних друзей надлежало забыть, а мать и деда навещать только по праздникам и в сопровождении законной супруги.

Всегда ценивший шутку Сергей довольно легкомысленно отнесся к этим предупреждениям, расценив их как неудачный розыгрыш. Но привыкшая к полной безнаказанности Кристина обожала наказывать непослушных: она не только не появилась перед шумной студенческой компанией, которую вскоре привел домой Сергей, но и нажаловалась обожавшему ее «папунчику», что муж ее ни в грош не ставит. Местный министр по начальственной привычке собрался устроить разнос «этому молокососу», и был немало удивлен, когда молокосос спокойно сказал, что никому не позволял и не позволит разговаривать с собой в таком тоне и не торопясь вышел из просторного кабинета министра, аккуратно притворив за собой дверь.

Конфликты шли по нарастающей, зефирные прелести выдавались только «за хорошее поведение» и в зависимости от настроения их обладательницы, общих интересов не возникало, и вскоре даже Кристина поняла, что, кроме одинаковых колец и печатей в паспорте, их ничто не связывает. Со временем и скоропалительный брак и развод как-то стерлись из памяти Сергея, хотя осталась стойкая неприязнь к натуральным блондинкам с постоянно влажной кожей, к словам «папунчик» и «денюжка», а также к универсальному восклицанию «вау». Не говоря уже о решимости не попадаться впредь на ту же удочку и никогда больше не жениться. На неизбежный вопрос о женитьбе (и почему люди так озабочены чужим семейным положением?), Сергей неизменно отшучивался, ссылаясь либо на нехватку времени, либо на роковую страсть к красавице БВ (буровой вышке).

Казалось, что с Лизой все было по-другому, и главное отличие заключалось в той легкости, с которой они общались. Лиза развлекала его новостями столичной жизни, превращала в забавные истории случаи из своей галерейной практики, но все как-то ерничая, как-то вскользь. Были ли у нее друзья, Сергей не знал. Если и были, то знакомить его с ними Лиза не спешила. Подхватив Сергея под руку, она словно скользила с ним по льду катка, где царит атмосфера отдыха, и слов не разобрать из-за музыки, смеха, скрежета рассекаемого льда. Сложностей ему хватает и на работе… Может, в отношениях с женщинами так и лучше – по поверхности, на грани фола, в жанре анекдота.

Впрочем, светскую москвичку вряд ли можно было бы назвать несерьезной. У нее была черта, которую особенно ценил Сергей – Лиза всегда держала данное слово и свято соблюдала договоренности , прямо как идеальный партнер по бизнесу. Да и не так много их и было, этих договоренностей. Так что вперед они не заглядывали и планов особых не строили. Так, по крайней мере, ему казалось. Созвонились, встретились, пообщались (нередко весьма тесно), а бывает, и слетают куда-нибудь на три-четыре дня, но потом опять разбегутся до его следующего приезда в столицу

Правда, кой-какие планы имелись. На днях Лизе удалось вынудить его пообещать отправиться с ней в Турцию. Впервые со своими друзьями хотела познакомить. У ее подруги дом на берегу Босфора, красота просто византийская, а по случаю годовщины свадьбы подруга устраивает трехдневный праздник: пикники, маскарады, морские прогулки и вечерние посиделки. Приглашенным предлагалось внести некий вступительный взнос и прибыть точно в назначенное время, облаченными в костюмы середины XVIII века. Желания особого ехать у Сергея не было, да и маскарады он не особо жаловал, но пообещал ведь! Работы, правда, непочатый край, но обстановку сменить не мешало бы.

* * *

Мучительная для любого водителя пробка постепенно сменилась движением. Сергей отложил папку и вызвал по телефону секретаря. – Вера Сергеевна, я буду на месте через четверть часа. Пригласите ко мне юриста. Да-да, Романа Борисовича. Спасибо». – Он с хрустом потянулся и расправил плечи. Вот и задержка на пользу пошла. Обдуманная в пробке формулировка ему показалась удачной. Посмотрим, что скажет наш многоопытный Роман Борисович…

* * *

Двери бесшумного лифта открылись, выпустив в коридор сотрудников Международного центра коммуникаций, направляющихся на обед. Люди спешили, стараясь избежать очередей или занять те немногочисленные столики, которые выставляли в теплое время года на открытой террасе ведомственного кафетерия. Спроектированное известным архитектором 12‑этажное прозрачное здание центра отличалось не только внешней элегантностью, но и высоким уровнем комфорта для работающих там людей: звуконепроницаемые перегородки, прохладный увлажненный воздух, огромные, во всю стену окна, из которых никогда не дуло. Но комфорт комфортом, а что может сравниться с запахом молодой травы, с чириканьем подлетающих к столикам попрошаек-воробьев, с шумом падающей воды из старого фонтанчика в соседнем сквере. Поэтому и Ольга, и ее приятельницы – переводчица Режин и выпускающий редактор Мануэла всегда обедали рано, чтобы подышать воздухом и избежать толкучки, которая приобретала массовый характер при наплыве делегатов многочисленных конференций, регулярно проводимых в помещении Центра.

– Ну что, сегодня мы, кажется, оправдали надежды? – хорошенькая, никогда не унывающая Режин легонько толкнула локтем шедшую рядом Ольгу. – Конечно, шеф не удостоился похвалить нас, ведь в таком случае его восточное сиятельство лицо потеряет! Но – ни слова упрека, ни напоминания о сроках! Сдвинув брови, она состроила гримасу и назидательно проговорила, имитируя безупречный французский выговор шефа лингвистической службы, алжирца по происхождению: – Позволю себе напомнить вам о необходимости неукоснительно соблюдать те сроки, которые…

– Ой, да хватит тебе придираться! – воскликнула Мануэла, напрасно пытаясь вернуть на место поясок, постоянно ползущий вверх на ее весьма приблизительной талии. Образцовая мать семейства, она не могла избавиться от известной назидательности в отношении своих младших приятельниц, невольно перенося на них манеру общения со своими детьми-подростками. – У нас сейчас обеденный перерыв, давайте расслабимся, поговорим о приятно-гастрономическом. Вот я, например, проголодалась, – она вытянула шею и снова потянула поясок вниз, вдохнув носом воздух – Чем это так вкусно пахнет?..

Длинный стеклянный переход из основного здания в кафетерий наконец закончился и подруги вошли в просторный зал, где у прилавков раздачи пищи уже скопились небольшие очереди. С подносами в руках, быстро оплатив свои незамысловатые салатики и оставив Мануэлу дожидаться заказанного хорошо прожаренного стейка, девушки вышли на свежий воздух. Им повезло – на террасе белели незанятые столики. Они расположились на самом краю террасы, поставили сумки на дощатый пол, бросив Ольгин шарф и вязаный жакет мерзлячки Режин на свободные стулья.

– Обожаю тепло! – Режин раскинула руки, сладостно потянулась и обняла спинку пластмассового стульчика. – Как подумаешь, сколько приятных вещей ожидает тебя летом – море, водные лыжи, послеобеденная сиеста. А вечерами… —Она ловко подхватила балансирующий на краю вилки листик салата, тщательно прожевала его и, нацелившись на сочную блестящую маслину, продолжила: —Что может сравниться с летними вечеринками в южном саду? Цветы благоухают, сквозь густую зелень пробивается мягкий свет садовых фонариков, смех, гомон голосов и около тебя Он, с бокалом шампанского в руке, отводит ветку от твоего лица и говорит, говорит… что ты так прекрасна, что именно тебя он искал всю жизнь, что за твою любовь он готов отдать все на свете…

Режин вздохнула, повертела перед собой пойманную маслину и скучным голосом добавила: – А встретившись после отпуска видишь, что он плешив, женат, гасит запах изо рта ментоловыми пастилками и максимум, что он может отдать за тебя – три евро за чашечку кофе или кружку пива в ближайшем кафе. Увы, такова жизнь. – Поправив перевернувшееся в другую сторону колечко с радужным опалом, она отодвинула от себя пустую тарелку, подняла упавшую на пол бумажную салфетку. – Кстати о кофе. Чья сегодня очередь идти за ним?

Желая развеселить поскучневшую подругу, Ольга надула щеки и застучала кулачками по груди, изображая персонаж популярного мультфильма.

– Да иди уж – вяло улыбнулась француженка.

Поставив на поднос тарелки, Ольга направилась вглубь кафетерия. Режин машинально поправила ровно подстриженную челку и увидев Мануэлу, высматривающую девушек в толпе обедающих, призывно помахала ей рукой. Искусно лавируя между столиками, Мануэла приблизилась к подругам. – А что, Ольга уже пообедала? Опять ничего не ела, только салатик поклевала? – забеспокоилась она.

– Ой, перестань! Сколько хочет, столько ест. Я вообще не понимаю, почему такая забота об Ольге? Ну да, моложе тебя, хорошо, и меня тоже, и что из этого? Почему ты ее стараешься опекать? Она твердо стоит на ногах, и друг у нее есть, такой англичанин симпатичный, они уже второй год вместе. – Мануэла понимающе промолчала.

Не надо быть провидцем, чтобы догадаться о причине раздражения Режин, которая искренне считала Ольгу своей хорошей подругой. Вряд ли можно сказать, что мужчины обходили изящную живую француженку своим вниманием, однако как-то так получалось так, что инициатива знакомства обычно исходила от нее, а тонкие (иногда, впрочем, довольно откровенные) намеки на его завершение принадлежали ее приятелям. Правда, случались и исключения. Прошлой весной щеголеватый Анри, оператор из телестудии, настойчиво предлагал Режин попробовать «жить как семейная пара»: вместо двух холостяцких вигвамов снять приличную большую квартиру. «Нашел дурочку!"– так прокомментировала Режин это предложение. «У него деньги «бывают временами», а у меня постоянный контракт. Нет, вы все поняли?» Словом, в остатке опять получился ноль.

– И не начинай, пожалуйста, свои жалостливые речи о ее сиротстве. – Обеим женщинам была известна история Ольги, но, зная ее замкнутую натуру, делали вид, что они в неведении). Чужая душа – потемки. Зачем грузить себя чужими переживаниями, сочувствием, когда все уже в прошлом? Своих проблем хватает. Ведь есть о чем поговорить, тем для обсуждения предостаточно. Конечно, если Ольга сама заговорит об этом, то почему бы и не поговорить, поинтересоваться, как да что, но все же спокойнее делать вид, что никто ничего не знает.

– Не знаю – задумчиво проговорила Мануэла – мне только кажется, что ее что-то тревожит, и хотелось бы ей помочь.

– Ну ты прямо мать Тереза – ее собеседница выразительно покрутила рукой в воздухе. – Вообще, мне непонятно, у кого здесь русские корни: у тебя или у Ольги? Откуда это стремление помощь свою навязывать? Тебя об этом не просили».

– Корни у меня португальские, и ты это прекрасно знаешь. – прожившая всю свою сознательную жизнь во Франции Мануэла искренне считала себя француженкой, что совершенно не мешало ей говорить «у нас в Португалии» и болеть на всех чемпионатах за сборную Португалии. – Но Ольге все-таки…

– Тсс – Режин склонилась над тарелкой – она приближается…

– А мы как раз говорили об отпуске, – поблагодарив Ольгу кивком головы Режин выразительно взглянула на Мануэлу – я тут переписываюсь с одним. Приглашает приехать. Он мне на днях такие фото прислал… Город Ушуайя. Да-да, тот самый край света на юге Аргентины. Представляете, можно взять напрокат яхту и доплыть почти до Антарктиды».

– Так уж и до Антарктиды, – усомнилась рассудительная Мануэла – и потом, там всегда холодно, купаться нельзя, а долететь до этого края света сколько времени, да и денег надо. Взглянув на часы, она вскочила на ноги. – Простите девочки, в другой раз отпуск обсудим. Мне надо срочно домой позвонить – муж младшую из школы забрать должен, надо проверить, все ли у них в порядке.

Режин снисходительно посмотрела ей вслед. Вот они, вечные будни семейной женщины. Ну никакой свободы, одни обязательства – то у детей проблемы в школе, то свекровь капризничает, то гости, то болеет кто-то. Нет, если трезво рассудить, все-таки холостяцкая жизнь не так уж и плоха. Одиночество имеет массу преимуществ и при наличии здоровья и денег, им можно просто наслаждаться. «Кроме свободных вечеров, выходных и праздников» – внятно подправил ее внутренний голос. Она потерла виски, стараясь избавиться от непрошенного собеседника, и обратилась к Ольге – А ты что решила с отпуском? С Джеймсом куда отправитесь?

– Тут вот какое дело – Ольга отодвинула успевший остыть кофе и посмотрела подруге в глаза. Придется все-таки сказать. Вообще говоря, она не привыкла одалживаться. Твердо стоящий на ногах человек – а именно к этой категории как в глазах окружающих, так и по собственному мнению, относилась Ольга – не должен просить для себя поблажек. Так ее воспитывали и дома, и в школе.

Помнится, во время летней подработки (в кантональном бюро туризма охотно брали на работу студенток, говорящих на 3–4 языках) ее, по-швейцарски чтящую закон, поражали частые просьбы туристов из России: «сделайте для меня исключение», «сделайте мне одолжение». Где логика? Если делать исключение для одного, то такое же право на уступку имеет каждый. Для чего тогда существуют правила, если возможны исключения? А теперь ей самой приходится просить об одолжении… Ольга поводила пальцем по краю чашки.

– Я знаю, что в сентябре ты должна идти в отпуск, но… не могли бы мы с тобой в этот раз поменяться?

– Поменяться? С тобой? С сентября на март? Почему? И куда я в этот полу-зимний месяц поеду? В чем причина такой странной просьбы? Такого посягательства на самое святое (отпуск в бархатный сезон!) Режин от подруги не ожидала. – Джеймса в сентябре не отпускают?

– Джеймс здесь совершенно не причем – Ольга снова пристально посмотрела на Режин. «Дался ей Джеймс! Что за странная манера постоянно на него ссылаться?» – Просто я должна съездить в Россию, вернее в Сибирь. И мне надо быть там в сентябре. Боюсь, что за несколько дней отгула я не обернусь, поэтому хотела бы взять отпуск.

–В Сибирь? – тщательно татуированные брови Режин поползли вверх. – Ты с ума сошла! Как можно туда ехать? Я сама обожаю экзотику, но это уже слишком… Конечно, ты говоришь по-русски, это помогает. Но, Сибирь! Холодное огромное пространство, на дорогах постоянные аварии. Не спорю, может люди там и хорошие, но зубы у всех железные, лица неприветливые, просто так не улыбнутся, водку пьют из стаканов и даже с утра. – Живо представив себе такую ужасающую картину, впечатлительная Режин даже вздрогнула.

– Почему из стаканов? Прямо из самоваров дуют, гранеными стаканами закусывают, а недоеденные на пол швыряют! А по улицам бродят медведи в шапках со звездами, давят скованных цепью прохожих танками и, насытившись, играют на балалайках! – поддразнила подругу Ольга. – Ты поменьше злобных мультиков смотри, и почаще серое вещество заставляй работать. Господи, когда уже неглупые, образованные люди перестанут повторять эти замшелые голливудские пошлости, – с досадой проговорила она. – Зубы у них, видите ли, плохие… Видимо, остальной мир только откалиброванными красавцами и заселен! Аварии… А что, в других странах они не происходят? Аварии вообще бич современной цивилизации, бич общий, неизбирательный – посмотри хотя бы статистику по Франции.

– Не понимаю твой назидательный тон. – Режин почувствовала себя задетой. – И могу я спросить, в чем причина такой неожиданной просьбы?

– Конечно, я тебе сейчас все объясню. – Ольга старалась говорить спокойно, хотя затянувшаяся пауза не смогла скрыть внезапную нехватку дыхания, словно у выброшенной на берег рыбы.

Режин, откинувшись на спинку стула, с выжиданием смотрела на подругу. Ольга провела рукой по лбу, поманила корочкой прыгающего по соседнему столику воробья. Ну что ж, Режин права, сказав «А», надо говорить и «Б». Стало быть пришла пора объясниться и рассказать не только о планах поездки в Россию, но и о своем происхождении…

* * *

…Вряд ли Ольга когда-нибудь сможет забыть тот пасмурный февральский день, когда, разбирая бумаги покойной матери, она нашла письмо Пилар в российское консульство, отправить которое помешала непредвиденная срочная госпитализация. Пилар Руис Прадо просила помочь разыскать родственников геологов Капустиных, погибших во время землетрясения в Завире.

Значит, у нее могут быть родственники в России? Не выпуская из рук письмо, Ольга вышла в прихожую, включила верхний свет и замерла у огромного зеркала, почти прижавшись к нему лицом. Чье отражение видела она, кто эта молодая курносая женщина, которая растеряно смотрела на нее из зеркала? Приемная дочь испанской матери, гражданка Швейцарии Ольга Руис Прадо, или русская Ольга Александровна Капустина? Она перевела взгляд на фотографию, провела рукой по лицу Пилар. «Почему ты молчала, мама? Моя единственная, дорогая, лучшая на свете мама… Разве я вправе судить тебя? Но почему ты сама не сказала мне, что у меня могут быть родные в России?» – мысленно спрашивала Ольга, хотя прекрасно догадывалась о причине молчания Пилар.

Официально удочерив Ольгу, испанка со временем рассказала ей о том, что ее русские родители погибли, что девочка чудом спаслась под развалинами дома, и ее – маленькую, дрожащую, в разорванной рубашечке – спасатели принесли в больницу. Там ее и увидела Пилар, которая вместе с другими добровольцами помогала врачам. Но она никогда не говорила, что на рубашечке была пришита метка «Оля Капустина», что она знает настоящую фамилию своей приемной дочери. Страх потерять дочь совершенно парализовал Пилар, она боялась, что у нее могут отобрать ребенка или – мысль об этом была совершенно непереносимой – что девочка сама захочет перебраться к родственникам.

* * *

Ольга не сразу приняла решение продолжить поиски. Потрясение от узнанного казалось слишком сильным, ее душевное равновесие было нарушено, она уже не могла справиться с мучительными раздумьями, а делиться ими ей не хотелось. И почему-то совершенно не хотелось искать совета у Джеймса. Он, конечно, не чужой, знакомые его вообще женихом считают, но она-то его лучше знает, что он не терпит выяснения родственных отношений. Для него отношения с родственниками, а также любые «ностальгические настроения» обсуждению не подлежат. «Это же частная жизнь, она неприкосновенна, у каждого свои переживания…». Ламентаций Джеймс не выносил, жестко, но логично рассуждая, что «жилеток на всех не хватит». Словом, свои проблемы нужно решать самостоятельно.

А может он и прав.... Но разве можно преодолеть желание узнать свое происхождение? Разыскать своих? И Ольга решилась. Волнения, тревожные мысли и переживания как-то растворились в бдениях за компьютером, в бесконечной бумажной волоките, переписке, визитах в консульство и в прочих бюрократических похождениях. Ольга поставила перед собой цель – добиться необходимой информации, – и она ее получила. После многих месяцев ожидания из России был получен официальный ответ: да, у нее есть двоюродный (по отцу) дядя, его фамилия Капустин и он проживает в городе Домске по указанному адресу. Сколько раз Ольга перечитывала драгоценную страничку с ответом, гладила пальцем печать и даже заковыристую подпись под текстом. Распечатанную карту города прикрепила к стене над компьютероми садясь к экрану, улыбалась ей. И все же твердое решение ехать в Россию на встречу с родственниками пришло далеко не сразу…

* * *

– Ты знаешь, что я приемная дочь Пилар, и что я русская по происхождению? – Режин попыталась изобразить удивление, но, Ольга остановила ее. – Не надо притворяться, что вам об этом неизвестно. Поверь, что я очень ценю твою и Мануэлы деликатность, и я благодарна вам за то, что вы никогда не говорили со мной о моем происхождении. Но сейчас будем откровенны. Пилар, моя мать, не скрывала это от меня, но ей причиняло боль напоминание о том, что меня родила не она. Родители мои погибли, и мне не хотелось бы сейчас говорить об этом. – Ольга резко дернула запутавшуюся нитку бахромы. – Речь о другом. Мне удалось узнать, что в России живут мои родственники. Кажется, у меня в Сибири есть дядя.

– О! Супер! Вот это новость! – не удержавшись, воскликнула Режин. – И ты молчала! – Она энергично потрясла поднятыми кулачками. – Рассказывай скорее! Ты собираешься с ним встретиться? – Возбужденная речь Режин привлекла внимание. С соседних столиков с любопытством посмотрели на девушек. – Правда, не родной, двоюродный. Но ты понимаешь… – К горлу внезапно подступил комок и, чтобы скрыть судорожный всхлип, Ольга залпом проглотила остывший кофе. Поставить чашечку на блюдце удалось не сразу, рука предательски дрожала. Она глубоко вздохнула, и стараясь успокоиться, просчитала про себя до десяти.

Режин быстро налила в стакан воды, пододвинула его к Ольге. Приблизив к подруге лицо, она замерла, ожидая продолжения. – Я должна его разыскать. У него, наверное, есть жена, дети – они ведь мне родня? – сбивчиво продолжала Ольга – Всю жизнь я думала, что, кроме матери, у меня никого нет. А оказывается, что есть родные. Родственники… До марта так далеко, я просто не могу ждать до весны. Ольга подняла на подругу предательски заблестевшие глаза. – Извини, у меня что-то нервы сдают, – она отпила воды, промокнула салфеткой глаза. Любопытство за соседним столиком становилось все более очевидным. Банальный обеденный перерыв в кафетерии – и тут такие волнующие сцены! Просто сериал! Хоть на мобильник снимай!

– Ольга, дорогая, я так рада за тебя! – Режин крепко сжала лежавшую на столе руку Ольги. У нее невольно защекотало в носу, но она смогла сдержаться, хотя ее переполняло сочувствие к Ольге. «Нелегко ей, хотя виду не подает!» Несмотря на свое холостяцкое житье, Режин всегда ощущала себя частью огромной семьи, даже клана: замужние сестры, племянники и племянницы, бесчисленные тетушки и немногие дядюшки всегда собирались на праздники и семейные торжества и не пропускали ни одной возможности повидаться, потрепать по щечке подросших со времени последней встречи детей, порадоваться добрым новостям и попереживать из-за утрат. Регулярные телефонные разговоры, поздравительные открытки у старших и эсэмески у молодых, поездки на два-три дня к родственникам вошли в привычку и никого не удивляли. Карта Франции была для Режин маршрутами семейных встреч: свадьба в Страсбурге, Рождество в Париже, крестины или (упаси Бог!) похороны в Тулузе или где-нибудь под Лионом. Она никогда особо не задумывалась об этом – семья, она у всех семья. А тут вот как…

Взглянув на настенные часы, Ольга встала из-за стола. Обед закончился, пора было возвращаться в бюро. Поставив подносы на конвейерную ленту, девушки заспешили к выходу. Дойдя до лифта, Режин повернула вправо. – Ты куда? – удивленно окликнула ее Ольга. – Шеф может зайти в любую минуту. Ты же знаешь, как он не любит, когда задерживаются после обеда». – Мне плевать! – пропела француженка. – Должна же я оповестить отдел кадров, что меняю время отпуска! Ольга молча обняла подругу, поцеловала в щеку. – Ну-ну, что за нежности? Смотри, нас не за тех примут, – она улыбнулась, погладила Ольгу по щеке и легонько подтолкнула к лифту. – Да, и не забудь, медвежонка пока не надо, а вот меховую шапку из России привези обязательно! Можно даже со звездой!

* * *

…Казавшаяся поначалу естественной легкость отношений между Лизой и Сергеем (как волшебный полет балерины) требовала постоянных усилий для поддержания этой самой легкости (как изматывающие упражнения у балетного станка). За кажущейся беззаботностью Лизы скрывалась тяга к железной дисциплине, благодаря которой она контролировала свои сердечные дела. Действовала жесткая система запретов и табуированных тем. Предполагалось, что настрой таких отношений будет постоянно веселым, разговоры не будут касаться драматических или скучных тем, к которым прежде всего относилась политика и работа Сергея, а единственное взаимное обязательство заключалось в том, чтобы доставлять друг другу удовольствие. Верность партнеру подразумевалась (иначе возможны осложнения, да и отношения придется выяснять).

Легкость и приятная необременительность их отношений поначалу вполне устраивала занятого, напряженного, живущего своей работой Сергея, но во временем у него появилось и начало крепнуть ощущение, – поначалу неясное, просто какое-то чувство внутренней разлаженности, – что ему отведена четко прописанная роль в забавном водевильчике, написанном с целью развлечь пресыщенную и скучающую публику. Неясное ощущение прояснилось на вчерашней вечеринке, куда Лиза уговорила его зайти после ресторана. – Милый, мы совсем ненадолго, – растягивая гласные, она ласкалась к нему кошечкой, – неудобно не заскочить, Нора обидится. —Сытость сделала Сергея сговорчивым и великодушным, и ему совсем не хотелось обижать незнакомую Нору.

Обнявшись, добрались до превращенного в псевдоготического монстра старого доходного дома, поднялись на бесшумном сверкающем лифте на последний этаж и очутились в декорированной под пещеру полутемной мансарде. Вокруг огромного каменного стола толпился народ, на полу в опасной близости от набросанных медвежьих и волчьих шкур кувшинками плыли белые плоские свечи. Собравшиеся явно находились в состоянии эйфории, в помещении стоял гул от возбужденных разговоров, когда каждый, не слушая другого, старался высказаться сам.

На пришедших обернулись многие, но заинтересованными взглядами дело не ограничилось. Высокая голенастая особа, издалека казавшаяся молодой, но вблизи – не очень, вплотную подойдя к Сергею и оглядев его, неожиданно скинула туфлю и отлакированным пальчиком ноги призывно постучала по ближайшей шкуре. Столь откровенное предложение неожиданно отрезвило Сергея. «Батюшки-светы, да ведь его привезли на показ, на презентацию, его присутствие должно было оживить пресытившуюся тусовку. Для полноты картины не хватало только кольца в носу, а то просто явление ручного косолапого на ярмарке! Так, где там наш поводырь?»

Он поискал глазами Лизу. Мило улыбаясь и покачивая головой, словно соглашаясь с говорливым собеседником, она с любопытством наблюдала за происходящим. Эффект явно удался – они с Сергеем оказались в центре внимания, действо обещало быть забавным… Но, увы! Оно закончилось, даже не успев толком развернуться. И почему он всегда так быстр в решениях? Хмельная покладистость ее спутника улетучилась, и, осмотревшись, он направился к выходу с той решительностью, которую ей никогда не удавалось пересилить и которой она, честно говоря, немного опасалась. Хорошо еще, что он не слышал, как вытянувшись для имитации приветственного поцелуя стриженная под «ноль» Нора прошептала Лизе: «Умничка, что пупса своего брутального привела. А то все как-то приелись».

Чтобы не потерять лицо, догоняя Сергея, пришлось достать якобы зазвонивший мобильник и изобразить куда-то опаздывающих. Памятуя о своем обещании не обижать Лизину подругу, Сергей поднял в приветственном жесте руку, как бы прощаясь и одновременно выражая признательность собравшейся компании. И что самое нелепое – его воспринимали лишь как спутника Лизы, своего рода реквизитное приложение к обворожительной, суперсовременной деловой леди. Будем однако справедливы, Лиза была слишком хорошо образованна, чтобы довольствоваться этим дешевым англицизмом, предпочитая более статусную и точную формулировку «у меня своя художественная галерея».

Для объективности отметим, что хороший вкус, который, скрепя сердце, признавали даже ее недоброжелатели, отличал хозяйку галереи не только в плане профессиональном, но и в плане личном. Самые стильные вещи (только дорогое и модное для себя, любимой) самые изысканные драгоценности сами по себе для Лизы мало что значили. Они ценились (разумеется, никто не собирался игнорировать их рыночную цену!) именно как аксессуары ее личности, вернее того образа, в котором Лиза желала себя видеть.

«Прекрасный принцип!» – воскликнул бы любой стилист, и с ним нельзя не согласиться – если только не применять его по отношению к людям. Сибирский «брутальный пупс» как спутник и партнер по сексу вполне устраивал Лизу, но отведенная ему роль вряд ли устраивала самого Сергея. В московской жизни, в их ресторанно-тусовочном совместном времяпровождении его амплуа оставалось таким же «спутниковым» – спутник, спутник-шалопутник, ты летаешь до небес… В постели, правда, все было так, как и положено между мужчиной и женщиной. Но днем атмосфера менялась.

К примеру, намечающаяся поездка в Турцию. С самого начала он был против этой затеи. Ну где он, и где это псевдо-мушкетерское действо, которое устраивала дальняя приятельница Лизы, ставшая в одночасье богатой иностранкой? Откровенно говоря, все эти исторические реконструкции, переодевание в костюмы прошлого, имитация придворных или разбойных деяний напоминали ему школьную самодеятельность, в которой так любили участвовать девочки и куда было не затащить нормальных мальчишек.

Ладно, с прекрасным полом все понятно – их хлебом не корми, дай только возможность представить себя актрисами. Но взрослые, прямо скажем пожилые мужики в макияже нарочито ломают речь, позы принимают, собой любуясь! Ну хорошо, шляпу с пером можно надеть и мундир гвардейца по фигуре подогнать, но взгляд, осанка, жесты не изменились, для создания образа какое-никакое актерское мастерство требуется. Вот если бы с юмором воспринимали происходящее, тогда понятно. А то ведь от самодовольства чуть не лопаются.

– Серж, перестань быть Сергеем Николаевичем, – с улыбкой парировала его доводы Лиза, когда он пытался объяснить ей свое нежелание ехать. – Это же просто театральная фантасмагория! Игровой момент раскрепощает, перевоплощение будит творческое начало. Расслабься, дай унести себя в мир фантазий – она развела руки, словно отвечая на овацию зрительного зала. – И тебе так идет мушкетерская рубашка! От этих рукавов, собранных на плече и в запястье я просто улетаю.  А мое платье лилового атласа, каким мощным аккордом прозвучит оно рядом с этими пенными кружевами!

Она присела в шуточном реверансе, приподняв подол воображаемого платья. Впрочем, платье уже материализовалось, так как еще вчера было доставлено из столичного ателье, где «состоявшиеся» люди заказывали одежду для костюмированных мероприятий. Рядом с платьем на стол была небрежно брошена белоснежная мушкетерская рубашка, которая и в самом деле была очень красива. – Милый, поверь мне," – Лиза сняла воображаемую ворсинку с плеча Сергея и на мгновение плотно прижалась к нему грудью…

Галерея была закрыта для смены экспозиции и их голоса гулко звучали в опустевшем, слабо освещенном зале. – Каждый продвинутый человек носит маску для общения с другими людьми. Он может вести двойную, тройную, если хочешь, даже четвертную жизнь. Он легко меняет маски – в зависимости от обстоятельств, даже от одежды, и может вести себя по-разному. Брутальность сменяется слабостью, простодушие–коварством. Вчера – невинный ангел, сегодня – изощренный хитрован… Забавно, правда? Почему бы и нам не попробовать?»

– А ты всегда носишь маску? – Сергей легонько отстранил Лизу. – Я в маске по жизни, – лукаво улыбнулась Лиза, словно не заметив этого жеста. Ей казалось, что ее слова прозвучали таинственно и загадочно, но Сергей только поморщился. Ему не хотелось спорить с ней, но хоть когда-то они могли поговорить серьезно?

–Пойми, мы просто по-разному смотрим на эти вещи. Одно дело, когда человек естественно реагирует на разные ситуации (и здесь ключевое понятие е-с-т-е-с-т-в-е-н-н-о-с-т-ь, или искренность, как тебе больше нравится), – он пытливо взглянул на насторожившуюся Лизу, которая совсем не ожидала такого разворота, – и совсем другое , когда он сознательно, с вполне определенной целью прячет свое «я», свою сущность под раскрашенной маской. Взгляни на эти так называемые аристократические балы богатых выскочек, присвоивших громкие титулы, сочинивших себе родословные – они же не способны принять вызов времени, в котором живут. Да просто прячутся за надежной спиной романтизированного прошлого.

Сергей взмахнул рукой, рассекая ладонью воздух. – Ясное дело, к профессиональным актерам вышесказанное не относится. Но люди, сознательно надевающие маски, мне не интересны. Не уверены они в себе, боятся проявить себя, прячутся за забралом защитной маски, поэтому и ведут себя… – запнулся, выбирая слова помягче, – неадекватно, ерничают по поводу и без повода. Вырядились в маски, сменили маски… Ты в восторге от игры, от перевоплощения, а я вижу притворство, натужную фальшь, сплошные понты и прибамбасы, и мне это не по душе. Или, если хочешь, это не мое. Я маски в жизни не носил, не лицедействовал и в будущем не собираюсь. – Сергей подошел к выходившему на бульвар окну, прижался лбом к холодному стеклу.

«Какая муха его укусила? С чего он так завелся?» Лиза умело сохраняла на лице выражение заинтересованного внимания, хотя ее разбирала досада. Похоже, ужин в барвихинском ресторане «Грошик» и ночные посиделки-полежалки у Сергея придется отложить до лучших времен. Как некстати – ведь она уже настроилась и на холодный восхитительный «Шабли», и на страстную сладость ночи…

Подойдя поближе, она легонько погладила его по затылку, задержала ладонь на лацкане пиджака. – Сергей Николаич-Мыколаич, вы никак рассердились? Право, не стоит. – Сергей развернулся, снял ее ладонь и пристально посмотрел ей в глаза. —И вот еще что. Я бы попросил тебя не называть меня по имени-отчеству. И тем более – не стараться над ним подшучивать. Договорились?

«Боже, какие мы нежные и ранимые, какие неизбывные провинциальные «прынцыпы» пора бы и пообтесаться,» – с раздражением подумала Лиза, но приласкаться поостереглась. С шутливой улыбкой взяла под воображаемый козырек – Есть, товарищ генерал!. Сергей на улыбку не ответил, но ничего не сказал. Звонок его мобильника прервал затянувшуюся сцену. Взглянув на экран телефона, он кивнул Лизе и со словами «увидимся» взял плащ и вышел на улицу.

Заметно похолодало, но непогода его странным образом порадовала: моросящий дождь, низко нависшие свинцовые тучи, облысевшие газоны и мокрые черные деревья – осень была настоящей, под масками не пряталась и перевоплощаться в лето не намеревалась. Не обращая внимания на ненастье, Сергей дошел пешком до своего дома, успев обсудить со звонившем ему с установки инженером результаты утренней планерки. В квартире было сухо, тепло и тихо. Он налил себе коньяку, немного посидел в темноте и лег спать…

* * *

– Но почему? Почему ты должен вот так все бросить и улететь? – до слез расстроенная Лиза швырнула на пол скомканное банное полотенце, – мы же планировали пробыть в Турции по крайней мере неделю. Праздник у Кэти только начался, прошла лишь первая ночь маскарада, так все стильно, весело – и вот нате вам!

Она тоненько всхлипнула, украдкой взглянув на Сергея, не спеша укладывающего компьютер в дорожный чехол. Внутренний голос уже не говорил, а кричал ей, что надо немедленно прекратить истерику, которая только усиливает раздражение Сергея, что никакой трагедии не произошло, так как он еще в Москве предупреждал ее, что его могут в любое время вызвать на работу, и что, в конце концов, красные глаза, распухший нос, скривившиеся губы и срывающийся на визг голос начисто лишают ее привлекательности.

Но ярость Лизы не знала границ. Остановиться никак не получалось. «Как! Получить, наконец, приглашение на этот закрытый летний праздник, оказаться на вилле у Кэти и ее американского мужа, где так приятно и необременительно проходит время… Да и Макс обещал подъехать, еще забавнее потусуемся…» Как восхитительно она могла бы провести эти дни, поражая окружающих своим безукоризненным английским и умением поддержать светскую беседу, своими туалетами, наконец, своей практически идеальной (бедра, правда, широковаты, никак не убрать!) фигурой в купальниках от Лавинии Д.!

И началось все просто превосходно: вчерашний фуршетик в саду такое наслаждение доставил: весело, вкусно, не поскупилась миллионерша новоявленная – омары, черная икра, лесная земляника в горячем шоколаде… А уж как прелестно она смотрелась в костюме графини, как эротично колыхалось белоснежное страусовое перо на ее шляпке! Этот итальянский адвокат как намагниченный за ней ходил, глаз не спускал, какой флирт прелестный, какой драйв – и все происходит на глазах Сергея, который явно раздосадован – какая игра, какое возбуждение!

Появление старого дружка Максика сделает игру еще острее, еще пикантнее, он так исполнит роль умирающего от страсти, что не поверить в его искренность невозможно – сама на этом попалась. Тут-то она Сергея Николаича и подергает за веревочки, тут-то она его всласть помучает А декор каков! Тающее золото уходящего дня, каскады цветущего жасмина, глубокий синий бархат византийской ночи… И вот так хорошо задуманная, так классно раскрученная интрига рушится из-за какой-то дурацкой буровой. Себя стало невыносимо жалко…

* * *

В дверь номера вежливо постучали. Лиза рванулась в холл, чтобы накричать на нежданного визитера, сорвать на нем свое раздражение, но Сергей отстранил ее и подошел к двери. – Ваш завтрак, господа, – негромко произнесли за дверью. – Уходите. Не хочу никакого завтрака! – выкрикнула Лиза, но невольно осеклась под взглядом Сергея. Впустив официанта, вкатившего накрытый белоснежной салфеткой столик, Сергей приподнял салфетку и зажмурился от удовольствия. В воздухе разлился запах свежемолотого кофе и не успевшей остынуть выпечки. В мгновение ока стол номера на 15-ом этаже был накрыт для роскошного завтрака по-турецки: свежий творог, мед, сыр, горшочки с фруктовыми джемами, вяленое мясо, омлет, алые сочные помидоры, маслины… И, конечно, тающие во рту бублики-симиты с похрустывающими на зубах зернышками поджаренного кунжута. Учтиво поблагодарив за щедрые чаевые, официант бесшумно исчез.

Не обращая внимания на уткнувшуюся в подушку Лизу, Сергей развернул кресло, поставив его напротив огромного окна, занимающего все пространство – от пола до потолка. Надо признаться, что в этот раз путеводители не солгали: ультрасовременную гостиницу, в которой они остановились, и вправду отличали и высокий уровень комфорта и превосходная кухня. Но главное – расположенный на холме отель словно завис в воздухе, позволяя его обитателям наслаждаться величественными перспективами. С верхних этажей открывалась панорама Босфора, берега которого скреплял стремительный росчерк соединившего Европу и Азию гигантского моста, непрерывный поток машин на котором словно воплощалась мечта о вечном двигателе. Ослепительной смальтой сверкал на солнце город – столица двух империй, раскинувшийся на утопающих в зелени пологих берегах. Плотные синие воды пролива, полные скрытого движения, словно призывали вырваться на волю, мягко, но решительно раздвигая берега двух частей света и устремляясь в открытое море, в бескрайние океанские просторы. Казалось, что достаточно лишь очутиться на одной из многочисленных яхт, покачивающихся на его глади, и заскользит, полетит парусная красавица, увозя тебя в неведомые дали, в незнакомую и прекрасную жизнь…

Однако лирический настрой, которому поддался Сергей под влиянием водных красот и накрытого стола, испарился при затяжном всхлипе Лизы, за которым последовали звучные рыдания. Посторонние наблюдатели наверняка сошлись бы во мнении, что нельзя было бы не залюбоваться видом безутешной страдалицы. Из-под сбившихся в беспорядке атласных простыней словно невзначай трогательно свисала стройная ножка, еще вчера побывавшая в руках опытной педикюрши. Ухоженные ровные ноготки, покрытые профессиональным лаком (определенный рекламой как «насыщенный сиреневый цвет на розовой основе») эффектно поблескивали на фоне золотистой ткани. Ну а более выразительного намека, чем небрежно сброшенный черный кружевной пеньюар, просто не найти. Владелица стройной ножки еще в первый день не поленилась проверить живописный эффект, в двух зеркалах посмотрела, освещение поправила. Эротика на высшем уровне! И все эти старания впустую?

Не оценив, а точнее, не заметив стараний Лизы, Сергей вернулся к столу. – Тебе сока налить? – спросил он, приподняв массивный стеклянный кувшин, в котором заплескалась густая оранжевая жидкость. – Ну, как знаешь, – не получив ответа, бросил в высокий стакан кубик льда, зачерпнул ложкой лимонный мед, тщательно размешал. – Напиток, достойный константинопольских императоров, – со знанием дела заключил он, накладывая на тарелку сохранявший свою воздушность омлет, сбрызнутые оливковым маслом помидоры и так радующие сердце мужчины ломти мяса. Негромкие, но достаточно внятные звуки с аппетитом завтракающего мужчины разрушали драматический настрой происходящего, страдать «под омлет с помидорами» было просто нелепо. Рыдания постепенно сошли на нет, и наступившая тишина стала тягостной и для Сергея. Красочная южная трапеза потускнела и поблекла. Стало ясно, что шуткой возникшую ситуацию не разрядишь.

– Слышь, Лизавета, хорош сырость разводить – Сергей отодвинул недопитый кофе, взглянул на часы. Завтрак был скомкан, но выезжать в аэропорт было слишком рано. Высвободившееся время не хотелось тратить на пустые разговоры, однако уехать, не объяснившись, показалось невозможным. Говорят, что лучший способ испортить отношения – это начать их выяснять, и в правоте этого высказывания Сергей не сомневался. Сомневаться он начал в другом, в существовании этих самых отношений. Уже не раз ловил себя на том, что встречается с Лизой не столько по желанию, сколько по привычке, по каким-то надуманным джентельменским условностям. И как он дал слабину и согласился на эту нелепую поездку?!

Поколебавшись, Сергей решил отложить разговор до возвращения в Москву. В обществе своих новых и старых приятелей Лиза быстро переживет его отсутствие и насладится поездкой на все сто, ну а его, если честно, разбор полетов с подругой занимал куда меньше, чем причина его отъезда – сбои в работе новой установки. Сняв с вешалки плащ, он взял свою сумку и, махнув замолкшей Лизе на прощанье рукой, плотно прикрыл за собой дверь номера.

* * *

…Вот вроде и все. Краны проверила, жалюзи опустила, консьержку предупредила – будет почту из ящика забирать. Кот Матюша отвезен на постой к Режин, которая, как истинная француженка, обожала кошаков картезианской породы. Ольга еще раз обвела взглядом гостиную, присела на стул у входа. Няня Полина Дмитриевна в детстве научила, с тех пор и соблюдает русский обычай присесть на дорожку. Ночь она почти не спала, забывшись лишь перед рассветом, и из состоянии странной апатии ее не смог вывести даже холодный душ. Все же она не пожалела, что отказалась от предложения Джеймса проводить ее в аэропорт. Хотя, если говорить объективно, собственную фразу «ты можешь меня не провожать» вряд ли можно расценивать отказ от предложения, которое, собственно говоря, и не прозвучало.

Джеймс был против ее поездки («Ты уверена, что стоит тратить столько времени и сил на довольно мифические поиски? Ты полагаешься на непроверенную информацию, не будет ли слишком сильным твое разочарование? Я не комментирую стоимость таких приключений – это твои деньги, и ты имеешь полное право тратить их по своему усмотрению, но ты используешь на это весь отпуск. Я полагал, что у нас будут другие планы»). И если он не понимал, почему она едет, зачем было пускаться в ненужные объяснения? Но – подумалось с досадой – предложить проводить ее в аэропорт он все-таки мог.

Тротуар перед подъездом был безукоризненно чист. Старательная консьержка, шаркая метлой, рано утром подмела почерневшую медь опавших листьев, вычистила стоявшие у подъездов урны, натянув на них блестящие полиэтиленовые мешки. По опустевшей велосипедной стоянке неторопливо прохаживалась ворона, безуспешно пытаясь найти остатки еды.

Конец сентября в Женеве обычно теплый и безветрен, но налетевший резкий холодный ветер приблизил приход осени. Трава на газонах слегка пожухла, потерял летнюю упругость вечнозеленый плющ, обвивавший мощные стволы вековых деревьев и старые стены города, а в утреннем воздухе витал запах прелых листьев.

Ярко-желтое такси ждало у подъезда, водитель уложил чемодан в багажник. Ольга привыкла путешествовать налегке, но в этот раз багаж получился довольно увесистым. Пришлось взять теплые вещи (в Сибири уже почти зима, холодновато все-таки), ну и подарки накупила – как же в Россию без подарков? Вес добавил ноутбук с зарядным устройством, читалка, словом почти 23 допускаемые Аэрофлотом килограмма. Зато сумка стала невесомой, плечо не оттягивала. Подобрав полу серебристого пуховика, она опустилась на заднее сидение и обратилась к водителю: «Пожалуйста, в аэропорт». Тот согласно кивнул и включил счетчик.

Первый раз она попала в Россию еще девочкой. В школьной программе предусматривались краткие ознакомительные поездки, требовавшие от родителей дополнительных расходов, но на образование дочери Пилар средств не жалела. Помнится, девочку поразили огромные толпы людей в метро, на улицах, очереди в музей на какую-то привезенную выставку, и совершенно сказочный Кремль, чтобы попасть в который они прошли через прекрасный сад, где цвели яблони и пенились кусты разноцветной сирени. А главное – какой русский язык бушевал вокруг! У обычно сдержанной в проявлении своих эмоций девочки не сходила с лица улыбка. Она понимала, о чем говорят люди, хотя непонятных и незнакомых слов тоже хватало.

Конечно, у нее была неплохая языковая подготовка. Несколько лет Ольга исправно ходила в воскресную школу при русской церкви, посещение которой Пилар считала обязательным, хотя сама была убежденной католичкой. Для нее было делом чести сохранить русский язык и православную веру своей приемной дочери. Никто не посмел бы обвинить ее в том, что она что-то отобрала у девочки! Приемная мать делала все, чтобы девочка знала и любила свою родную культуру.

Ольга неплохо знала историю России, мать с детства привила ей вкус к русской литературе, которую боготворила сама. Сама Пилар хоть и говорила по-русски с трудом и старалась избегать ситуаций, когда в этом возникала необходимость, так как была честолюбива и не хотела «терять лицо», но читала свободно. Русскую музыку очень любила, пожалуй, не меньше, чем испанскую. «Арагонская хота» Глинки звучала из мобильных телефонов матери и дочери Руис Прадо.

На третьем курсе университета ей повезло попасть на зимние каникулы в Суздаль. Ольге казалось, что она попала в сказку – деревянные дома с резными наличниками, струйки дыма из печных труб, лиловое закатное солнце, мимолетно отразившееся на сколотых изразцах Кремля, и снег, снег, превративший постройки в исполинские грибы, а деревья – в причудливые елочные игрушки из ваты. Еще затемно по утоптанным до блеска дорожкам на санках везли закутанных в платки малышей или бидоны и ведра, а хруст (или скрип?) по снегу добротно подшитых валенок будил спавшую у окна Ольгу, навсегда сохранившись в памяти как необъяснимое ожидание чуда.

Программа курсов русского языка была очень плотной, после занятий слушатели не расходились, обсуждения затягивались допоздна, но Ольга не чувствовала усталости: классы проходили так интересно! Пленительная красота русского языка казалась неисчерпаемой, сколько новых слов и выражений она узнала той зимой! Одно милое слово «тупичок» казалось ей таким вкусным, что она проговаривала его как тающую во рту шоколадку, за что и получила соответствующее прозвище.

– Эй, тупичок, вставай, пора на занятия – будила ее соседка по комнате, и Ольга, потянувшись, с улыбкой сбрасывала одеяло. Хотелось успеть все прочитать, все увидеть и девушка запоминала имена незнакомых ей авторов, предвкушая будущие открытия.

А зимние утехи! Катание на санях, лыжные прогулки по заснеженному лесу, битва снежками, когда она потеряла бирюзовую сережку и вся группа, превратившись в землероек, перекапывала сугробы, а сбитая снежком сережка преспокойно висела на заледеневшем от дыхания шарфе. Помнится, ей за ложную тревогу назначили штраф – раскачали и с размаху бросили в самый глубокий сугроб, откуда она, совершенно осипнув от хохота, долго не могла выбраться…

Пожилой таксист поглядывал в зеркало, невольно любуясь красивой молодой пассажиркой, погруженной в свои мысли. Вероятно, приятные, так как с лица девушки не сходила мягкая улыбка. Наверняка о парне своем думает. Эх, везет же некоторым…

* * *

Из России Ольга возвращалась домой, в Женеву, в свою привычную и удобную жизнь, но каждый раз по дороге в Шереметьево у нее щемило сердце и, не признаваясь в этом даже самой себе, ей хотелось, чтобы случилось что-нибудь непредвиденное и она смогла бы задержаться. В Россию Ольгу тянуло постоянно, и объяснить это влечение только желанием побыть со своими русскими друзьями, или намерением усовершенствовать знание языка она бы не смогла.

В последний раз она съездила в Москву всего на три дня – на переговоры швейцарской строительной компании с перспективными партнерами из России. Поездка была слишком напряженной и быстротечной. Переговоры, обед, опять переговоры до позднего вечера, и в остатке было лишь одно желание – выспаться. Ни времени, ни сил на свободное время не оставалось. Даже москвичке Кате, с которой подружилась той зимой в Суздале, звонить не стала. Немыслимое дело – оказаться в России и пообщаться с друзьями только по телефону. Не поймут! Лучше вообще не звонить, а вот в следующий приезд все-все объяснить. И проболтать всю ночь напролет.

В этой командировке и российская сторона была, по мнению Ольги, представлена не лучшим образом. Какие-то чванливые и одновременно льстивые люди, которые во время перерывов старались произвести впечатление на Ольгу и делали ей довольно неуклюжие и сомнительные комплименты. На вопрос Ольги о новинках современной прозы, московский переводчик недоуменно посмотрел на нее и ответил: «В книжных ничего не покупай, по выписке дешевле будет».

Ну да всякое бывает. Ольга попыталась забыть неудачную поездку и собралась вскоре опять вернуться в Россию, подумывая даже о возможности поработать там какое-то время. Ей хотелось поделикатнее подготовить мать к такому разговору, зная, как та болезненно переживает любую разлуку с дочерью.

Но случилась беда. Пилар никогда не признавалась в своих слабостях даже себе самой, и постоянные недомогания объясняла то переутомлением, то переменчивой погодой, постоянно откладывая необходимое обследование Страшный диагноз поставили слишком поздно. Болезнь стала быстро прогрессировать и приняла необратимый характер. Все силы и средства были брошены на лечение матери. О какой поездке в Россию могла идти речь в таких условиях? Планы были отложены на неопределенное время.

Признание умирающей Пилар о существовании русских родственников потрясло Ольгу, она долго приходила в себя, сомнения были долгими и мучительными. Самым близким другом и советчиком по жизни была мать, и теперь, когда ее не стало, Ольге предстояло самой сделать выбор – не ворошить прошлое или решиться на поиски.

Нельзя сказать, что ее страшила неизвестность, но она прекрасно понимала, что будущие открытия могут принести не только радость, но и сложности, даже разочарования. Что, если ее родные окажутся совершенно непонятными ей людьми, если они не захотят принять ее, если будут винить ее в том, что она так долго не искала их? Кроме того, она ни при каких обстоятельствах не допустит выпадов против Пилар, но так ли будут думать ее родственники в России?

Она никому не позволит критиковать Пилар она, хотя (по справедливости, как нехотя признавала сама Ольга) ее русские родственники могут иметь на это и право, и доводы. Свое мнение есть у каждого, разве можно навязывать лишь нужное тебе? Казалось, что раздумьям не будет конца и Ольга еще больше замкнулась в себе, опасаясь как поверхностного сочувствия, так и постороннего влияния. Именно влияния, а не помощи. Так ее воспитала мать, тщательно избегавшая мелочной опеки даже над маленькой дочерью, не говоря уже о повзрослевшей. Нет, это решение она должна принять сама, не перекладывая ответственность на чужие плечи.

Развязка произошла внезапно. Неделя была напряженной, на работе возник конфликт, на вечерние посиделки в баре не было ни сил, ни настроения. Хотелось тишины и немного понимания. Джеймс был в отъезде, в командировке в Лос-Анджелесе. Из-за разницы во времени поговорить не получалось, да оно, скорее всего, и к лучшему: он не выносил «ламентаций», к которым относил любые разговоры на тревожные темы, полные сомнений и неизбежных повторов. Идеальным слушателем был кот Матюша, но увы! – он не мог стать собеседником. Бесцельно побродив по квартире и заварив себе травяной чай, Ольга опустилась на диван. Кот устроился рядом, привалился теплым боком и Ольга незаметно уснула.

Проснулась она от какого-то внутреннего толчка, не зажигая света, подошла к окну и отодвинула тяжелую штору. Темная ночь матово светилась сквозь балконное стекло. Бесшумно и размеренно валил влажный снег. Он заполнял собой все пространство, неспешно оседая тяжелыми пушистыми хлопьями на припаркованные машины, на тротуары, на дороги, на крыши домов, на кроны старых деревьев, которые лениво стряхивали плотную мокрую вату, вновь и вновь подставляя свои крючковатые ветви под раздерганные на мелкие кусочки белоснежные лавины, сходящие неумолимой чередой с нависших небес. Ольга потянулась, стряхивая остатки сна, взлохматила сбившиеся во сне волосы и поняла, что она сейчас сделает: примет душ, заварит кофе и сядет за компьютер. Время есть, чтобы внимательно сравнить расписание и цены на авиабилеты в Россию…

…Расплатившись с таксистом, Ольга поправила на плече ремень сумки и покатила чемодан вдоль стеклянного здания аэропорта. Багаж оформили быстро, до выхода на посадку оставалось немного времени. Стараясь справиться с легким ознобом, она плотнее закуталась шарфом и прошла вглубь здания. Мощные вытяжки аэропорта не до конца справлялись с запахами кофе и утренней выпечки, из крошечных кондитерских магазинчиков струился приторный аромат ванили и свежего шоколада. В кафе было много свободных мест, но при виде металлических стульев озноб у Ольги усилился, пришлось искать заведение традиционно швейцарское, с деревянными столами и лавками. Заказала двойной экспрессо с сахаром, надеясь взбодриться после бессонной ночи. Усилием воли заставила себя успокоиться. Она была готова к переменам, но все произошло совсем не так, как она предполагала.

* * *

Всю похвалу в адрес своего жилища Камилла Уэст воспринимала как должное. Действительно, что может быть лучше традиционного английского дома – милого дома, даже если он находится далеко от Англии, в швейцарском кантоне Во? Закроешь массивную входную дверь и попадаешь в царство покоя и уюта, где простыни пахнут лавандой, а ухоженная старинная мебель источает приятный лимонный аромат радикального средства ухода за деревом «Смит энд Смит». В решетчатые окна, обрамленные ниспадающими льняными шторами, заглядывают кусты жимолости, паркетные полы натерты до матового блеска и покрыты тусклыми персидскими коврами ручной работы (конечно, потертыми; новое – это так вульгарно!). На стенах висят доставшиеся в наследство от бабушки Вильяма морские акварели в темных рамках с тончайшей золотой обводкой.

Миссис Уэст (Камилла для людей своего круга) обвела взглядом просторную гостиную. Камин чугунного литья, старинные часы с боем, вышитые гарусом диванные подушечки в россыпи викторианских роз. В глубине – выход на просторную веранду со стеклянным, плавно закругленном на стыках потолком, до которого почти доставили пальмы.

Безусловно, покойный Вильям (нет-нет, не первый, так рано скончавшийся, а второй муж, которого, по странному совпадению, тоже звали Вильямом) был прав, купив эту заброшенную каменную ферму, окруженную просторным участком. Да, в дом пришлось вложить немалые средства, не говоря уже об устройстве совершенно запущенного сада, но! Во-первых, у нее теперь был дом ХVII века (далеко не все ее знакомые могли похвастаться такой родословной своего жилища), а во-вторых, его кадастровая цена выросла настолько, что затраченные на переустройство деньги можно считать удачным вложением.

Она довольно улыбнулась, вспомнив кислое выражение лица Дианы, приехавшей навестить двоюродного брата, которого она, с высоты вице-адмиральского статуса своего мужа, считала мелким неудачником. Ах, у ее мужа родовой замок в Англии! Да это захудалое имение где-то на севере Шотландии, которое и сегодня отапливается газовыми горелками, дважды заложено в банке и сдано в аренду каким-то восточноевропейским проходимцам. Оно и рядом не стояло с ее двухэтажной виллой под Лозанной!

Миссис Уэст заботливо поправила бледно-голубой плед, с нарочитой небрежностью брошенный на пологую спинку дивана, и аккуратно опустилась в стоявшее недалеко от камина кожаное кресло, по-хозяйски погладив боковой валик, украшенный кантом из золоченных мебельных гвоздиков. Что такое?! На упругой темно-зеленой поверхности подлокотника была дырка! И какая! Размером с горошину, с неровными обожженными краями. Откуда она взялась? Камилла похолодела от ужаса. Она не могла отвести глаз от злосчастного подлокотника. Как можно было испортить такую дорогую вещь? Скрыть или отреставрировать такую прореху на плотной кожаной обивке невозможно. Залатанная мебель! Как может быть у нее в доме кресло с заплаткой? Какое убожество!

У нее застучало в висках. Одно дело – безупречно сохранившаяся благородная старина и совсем другое – скрываемые дефекты. Разве она может позволить себе так дешево пасть? И ведь самое обидное заключалось в том, что некого было винить в том, что такая дорогая вещь оказалась испорченной. Вчера вечером дул этот чертов биз, в гостиной чувствовалась сырость (все-таки октябрь месяц, а озеро совсем рядом) и по ее распоряжению прислуга разожгла камин. Хорошо высушенные полешки потрескивали в камине и она сама видела, как вылетали искры. Одна и долетела куда не надо.

Камилла еще раз внимательно рассмотрела дырку. Смотрится просто отвратительно. Придется заменить мебель. Очевидно, что за гарнитур с таким дефектом теперь ни один оценщик не даст приличную цену. Так глупо, так легкомысленно потерять деньги! Какая нелепость! Постоянно дежурившая на ее лице молодящая легкая улыбка, обнажавшая белоснежные керамические зубы, сползла, уступив место выражению неподдельной досады – опущенные уголки рта, прищуренные глаза и вернувшиеся на свое законное место морщины. Камилла проследовала на кухню, желая успокоиться, налила себе воды. Сделав глоток, скривила губы. Нет, сейчас требуется что-нибудь покрепче. Она выплеснула воду в раковину, и вернулась в гостиную. Достала из бара начатую бутылку «Dewar’s”. Виски выпила залпом, льдом заморачиваться не стала. Не помогло. Прекрасное расположение духа, в котором начинала день миссис Уэст, было безнадежно утрачено.

Когда две недели спустя Джеймс заехал к матери, он не заметил перестановку. —Прекрасно выглядишь! – выдал он дежурный комплимент, коснувшись губами ее щеки, – надеюсь, что у тебя все в порядке?

Камилле очень хотелось рассказать сыну о тех тяготах, которые ей пришлось пережить из-за проклятой искры, но она заставила себя промолчать, так как всегда гордилась своей приверженностью правилам хорошего тона. Правило же номер один гласило: «Никогда не жалуйся и ничего не объясняй». Хотя Джеймс наверняка разделил бы ее досаду из-за вынужденных расходов, сочувствия бы он не высказал. Собственно избытком этого чувства не страдала и сама миссис Уэст, полагая, что каждый сам должен отвечать за свои ошибки. И потом – в сострадании есть какая-то нотка жалости, которая совершенно недопустима в общении людей ее круга. И все же самое неприятное, если Джеймс подумает, что такая оплошность неудивительна в ее возрасте. Но разве уместно говорить о возрасте в какие-то 67 лет?

Взглянув в висевшее у входа большое венецианское зеркало, Камилла поправила воротничок блузки из плотного белого поплина и потвёрже зафиксировала на лице улыбку. Нет, определенно она выглядит гораздо моложе своих лет, а чувствует себя вообще сорокалетней! Окончательно решив промолчать о случившемся, она задвинула засов на входной двери, и прошла вслед за сыном в гостиную.

– Как хорошо, что ты смог приехать, – миссис Уэст незаметно отодвинула поднос с чашками от края стола – нам надо кое-что обсудить. Тебе один кусочек сахара или два? В воздухе разнесся сладковатый аромат «Earl Grey». Налив чай сыну и себе, Камилла надела на чайник забавную грелку в виде дирижабля.

– Два, пожалуйста, – Джеймс принял чашку из рук матери и откинулся на спинку кресла, едва не задев серебряный поднос. – Спасибо, молока не надо. Если не возражаешь, давай перейдем сразу к делу, а то у меня сегодня важная встреча, и не хотелось бы опаздывать.

По правде говоря, важная встреча должна была состояться послезавтра, но через два часа начиналась прямая трансляция матча регби, а поединок национальной сборной и команды из Новой Зеландии Джеймс не согласился бы пропустить ни за какие коврижки. И оторваться хотелось по полной – в баре, с друзьями, а не в стерильной тишине маменькиной виллы.

Он провел рукой по стремительно лысеющей голове. Досадные воспоминания о густой шевелюре юности он гасил доводами о престиже и элегантности залысин. Впрочем, своей внешностью Джеймс был вполне доволен – высокий, подтянутый, с внимательным взглядом темных глаз, которому он мастерски придавал выражение заинтересованности или сожаления, оставаясь при этом совершенно равнодушным к своему собеседнику.

– Так о чем ты хотела поговорить?

– Рождество уже совсем близко, – Камилла бережно поправила грелку на чайнике – я надеюсь, у тебя не изменились планы и ты проведешь его здесь, в родительском доме?

Рождественский ужин, которому предшествовала раздача подарков, все еще оставался главным праздником года, который полагалось проводить в родительском доме. Наряженная сверкающая елка, хвойные ветки, повешенные под потолком и на окнах гирлянды разноцветных мигающих миниатюрных свечек – конечно, электрических. В домах католиков повсюду стояли миниатюрные ясли, главным персонажем которых был окруженный всеобщей любовью хорошенький игрушечный младенец.

Протестанты такой популяризации святого имени не принимали, поэтому вместо яслей полагалось наличие круглого венка, в густом плетении хвои и листьев которого имелись крепления для свечей. Настоящие свечи стояли повсюду и их мягкие колышущиеся язычки придавали фантастический характер самым обыденным предметам домашнего обихода.

Рождественские воспоминания детства Джеймса нельзя было назвать однозначно счастливыми – ребенок чувствовал лицемерие родителей, чьи частые размолвки тщательно маскировали к рождественскому вечеру, натянутость улыбок и фальшь комплиментов, которыми мать встречала приглашенных погостить родственников отца, да и подарки мальчик получал не те, на которые он недвусмысленно намекал сначала Санта-Клаусу, и позднее уже напрямую родителям.

Однако обаяние Рождества способно было смягчить самые черствые души и растопить самые бесстрастные сердца – даже если на совсем короткое время. Ведь в этот вечер христианские дома казались декорациями старой волшебной сказки, когда у тебя есть дом, где тепло и уютно, где тебя любят и где добро обязательно побеждает зло. В конце концов, именно на Рождество его всегда забирали домой из интерната, куда, следуя семейной традиции, его отдали в шестилетнем возрасте. Во всех отношениях Рождество было Праздником с большой буквы и Джеймс не видел причин для отказа.

– Конечно, мама, все остается без изменений. Мы обязательно приедем.

– Мы? – Улыбка Камиллы стала еще лучезарнее. – Что ты имеешь в виду, говоря «мы»?

– Ольга и я, мы с удовольствием проведем Рождество с тобой, с дядюшкой Шоном, с тетушками и с драгоценными кузенами-кузинами. Маргарет, Питер, Майкл и Крис. Я никого не забыл? Джеймс широко раскинул руки, словно предвкушая радость родственных объятий.

– Список приглашенных еще не готов, но я сразу же тебе его перешлю – отозвалась Камилла.

Предполагаемый приезд «этой девушки», как предпочитала называть Ольгу миссис Уэст, не был для нее неожиданностью. Но в ее планы он не входил.

– Меню праздничного стола будет таким, как ты любишь, Джеймс: индейка, утиный паштет, ветчина  – конечно, йоркширская, из Кренсвика. Кстати, твой любимый соус из крыжовника будет совершенно особенным – я сама приготовлю его из ягод нашего сада. Знаешь, кусты замечательно плодоносили этим летом. Ну, а рецепт рождественского пудинга позволь мне сохранить в секрете. Это ведь мое ноу-хау! Но залить его ромом и поджечь я попрошу тебя. Джеймс, ты меня слушаешь?

– Я весь внимание, мама! Просто глотаю слюнки! – воскликнул молодой человек, рывком пододвинув кресло. Стоявшие на подносе чашка и молочник тонко звякнули. «Как хорошо, что я вовремя отодвинула от края сервиз», успела подумать миссис Уэст, продолжая перечислять те аппетитные блюда, которые появятся на праздничном столе.

– Словом, все будет так, как и должно быть. И вот еще что – она доверительно понизила голос, – Джеймс, прошу тебя, давай не будем нарушать традицию. Рождество праздник семейный, спокойный, посторонний может заскучать.

О Боже! По правде говоря, скучал в обществе родственников сам Джеймс, и присутствие Ольги весьма разнообразило бы рождественские посиделки. А элегантность и остроумие, с которыми она парировала бы мелкие уколы Камиллы (в том, что они будут, и в изрядных количествах, Джеймс нисколько не сомневался), превратило бы ужин в забавное представление. Разве можно упустить такую возможность поразвлечься? Скрыв довольную усмешку, Джеймс обратился к матери: «Мама, ну что ты говоришь, Ольга ведь не ребенок, которого ведут в Диснейленд. Развлечения здесь совершенно не причем». Он встал и прошелся по комнате.

– Я ошибаюсь, или у тебя действительно новый диван? И кресла? Я что-то не вижу особой разницы со старыми. Уж не выиграла ли ты в лотерею? – Облокотившись на каминную полку, он испытующе взглянул на мать.

При других обстоятельствах Камилла могла бы поделиться с сыном пережитым, но сейчас разговор зашел в такое русло, выходить из которого было бы неосмотрительно. В запасе у нее оставались еще аргументы против приезда "этой девушки". И она не замедлила ими воспользоваться.

– Кроме того, мы говорим по-английски, ей, вероятно, будет сложно принимать участие в беседах. Она ведь испанка?

– Зачем ты спрашиваешь? Ты прекрасно знаешь, что она говорит по-английски. Как, впрочем, и по-французски, – Джеймс повертел в руках зажигалку, положил ее на полку камина.

– Кому это ты позволяешь курить в этом доме? Ты же не переносишь сигаретный дым. – Руководство банка, где работал Джеймс, запретило курение в офисе и он был вынужден оказаться от вредной привычки. Без особого, впрочем, сожаления – разве может быть что-то важнее собственного здоровья?  Словно вспомнив что-то, он добавил: «Да, кстати, Ольга еще свободно говорит по-русски – у нее ведь русские корни».

– Так она еще и русская? О боже мой! Как это… – Камилла замялась, подыскивая нужное слово – …как это экзотично! На ее скулах заиграл легкий румянец. Нарастающее раздражение с трудом удавалось скрывать. Похоже, сын попадает под влияние этой Ольги. Неужели в этих отношениях есть что-то серьезное?

– Послушай, Джеймс…

Сын перебил ее.

– Извини, мама, мне действительно надо идти. Ты ведь знаешь, что я стараюсь никогда не опаздывать. Мы же не в Испании, – хохотнул он – где удивляются не тогда, когда ты опаздываешь, а тогда, когда ты приходишь вовремя. На ходу изобразил поцелуй в щеку матери и, подходя к двери, добавил: «За мной две бутылки первоклассной Риохи, ну а Ольга привезет водку и, конечно, немного икры. Классический русский набор! Против этого, надеюсь, ты не возражаешь?»

Стерев с лица прощальную улыбку, Камилла медленно задвинула засов. Никому не нравится признавать себя проигравшим, но к достоинствам миссис Уэст несомненно относилось ее умение реально смотреть на вещи. Сделав недовольную гримасу, она взглянула в висевшее у входа старинное венецианское зеркало и тотчас же подняла подбородок, чтобы расправить предательские складки на шее. Ничего не поделаешь – похоже, ей придется смириться с присутствием этой экзотической девицы. Будем надеяться, что ненадолго.

* * *

Каждому, кому хоть раз приходилось «зависать» в аэропорту в ожидании отложенного рейса, знакомо то состояние беспомощности и досады, в котором находилась Ольга, уже второй час бесцельно бродившая по огромному, прижатому низким потолком и жужжащему как улей, залу московского аэропорта.

«Рейс задерживается» – скупо оповещали световые табло, и вся дополнительная информация, которую, отстояв очередь, удалось получить в справочной службе, ситуацию не прояснила. Похоже, что точнее всего ее прояснила долетевшая из расходившейся очереди фраза: «Быстро не улетим, надо смириться».

Многие вылеты были отменены из-за густого тумана, и воцарившиеся безветрие ничего хорошего не предвещало. Оставалось только смириться и ждать. В огромном помещении сгущалась духота, которую усиливали стойкие кухонные запахи из многочисленных закусочных. Мощность кондиционеров была явно недостаточной. Принятое час назад лекарство не помогло, виски ломило все сильнее. Ее мучила жажда. Автоматов, продающих напитки она, оглядевшись, поблизости не обнаружила, а желания идти за положенными пассажирам напитками, лавируя между заполнившими проходы сумками и чемоданами, не возникало.

Увидев освободившееся место, Ольга прошла вперед, села на обтянутое серой искусственной кожей сидение, уложив сверху сложенный квадратом пуховик. Почувствовала, как начинают отекать ноги, обутые в теплые сапоги: ведь в Домск, куда она планировала прилететь вечером, уже пришли зимние холода. Сделала несколько дыхательных упражнений, попыталась расслабиться, сесть поудобнее и отогнать наступающее раздражение.

С детства мать приучила ее воздерживаться от критики бытовых неудобств. «Потерпи или найди себе какое-нибудь занятие», говорила она, когда девочка начинала капризничать в очереди к врачу или в переполненном городском транспорте. Значит, надо найти занятие. Закрыв глаза, Ольга потерла виски, но мигрень отступать не собиралась и сосредоточиться не позволила.

Ольга подоткнула свесившийся рукав, поправила сползавшую с колен сумку. «Ну, ничего. Во всяком случае, здесь тепло и сверху не капает,» – невесело подумала она. Вздохнув, достала телефон. Высветилось несколько сообщений, пропущенных из-за выключенного звука, два – от Режин. Подруга просила ее как можно скорее переслать в Женеву перевод, который Ольга закончила перед самым отъездом. В компьютере произошел сбой и текст куда-то исчез. Перевод был срочным, шеф гневался, срок сдачи документа становился критическим. Последнее послание Режин заканчивалось тремя восклицательными знаками.

Ольга закусила нижнюю губу. «Что за напасть! Текст она сохранила, переслать не проблема, но для этого ей потребуется ноутбук, так непредусмотрительно упакованная в чемодан! Называется облегчила себе жизнь! Придется идти за ней в багажное отделение. Ну, ничего, нет худа без добра – по пути и водички себе где-нибудь куплю».

Она поднялась, едва не споткнувшись о вытянутые ноги сидевшего напротив усатого мужчины, не спускавшего с нее бесцеремонного взгляда. «Что за наглость» – разозлилась Ольга, не привыкшая к столь примитивной форме мужского внимания. Не сдержавшись, смерила нахала глазами. Тот восхищенно зацокал языком, привстал, желая познакомиться. «Какая женщина, мамой клянусь!». Непроизвольно зажав рукой воротник, отправилась выручать свой чемодан…

* * *

– Поймите, пожалуйста, мне срочно нужно получить свой багаж. – У Ольги запылали щеки, она начинала нервничать: сказывались накопившееся в последнее время напряжение, бессонная ночь, томительное ожидание рейса и эта проклятая мигрень.

Опершись на стойку, яркая упитанная блондинка в форменном пиджаке не спеша набирала номер на своем телефоне, всем своим видом показывая, что разговор с Ольгой она считает законченным.

– Но послушайте! – Ольга невольно повысила голос, но заставила себя сделать глубокий вздох и продолжала уже почти спокойно.

– Прошу вас, ведь мне сказали в бюро информации, что рейс скорее всего отменят, и тогда багаж обязательно выдадут. Но я не могу ждать, это не прихоть, это связано с моей работой.

– Женщина, – Ольга невольно поморщилась, слух резануло это гендерное одесское обращение, ставшее в последнее время чуть ли не литературной нормой, – женщина, это ваши проблемы. Отменят – не отменят, не морочьте мне голову. И нечего здесь на жалость давить, мне своих проблем хватает. И вообще – отойдите и не мешайте работать.

– Послушайте, – вспыхнула Ольга, собираясь сказать, что подобные случаи предусмотрены в правилах работы аэропортов, но почувствовав, что теряет самообладание, закусила губу и отошла в сторону.

Что за манера выставлять человека в роли просителя! «На жалость давить» – ну и выражение! Уговаривая себя успокоиться, пошарила в сумке, достала бутылочку воды, сделала глоток и хотела поставить ее обратно. Надавила посильнее, пытаясь поплотнее завинтить пластмассовую крышечку. Бутылка выскользнула, с треском упала на пол. Расплескивая остатки воды, быстро покатилась прочь. Ольга нагнулась, чтобы поднять ее, но не успела – столкнулась буквально лоб в лоб с шедшим навстречу человеком, который уже подхватил мокрую и почти пустую бутылку.

– Прошу прощения, – успел первым сказать он, помогая Ольге подняться.

– Мой лоб не так-то просто расшибить, а вот ваш как? Цел? Сильно ушиблись? Ой, да у нас глаза на мокром месте! Неужели это я вас до слез довел? – Он приобнял Ольгу, коснувшись щекой ее волос, и протянул ей руку. Боясь поскользнуться, она ухватилась за рукав его кожаной куртки, поднялась и взглянула на незнакомца. Сероглазый, темноволосый он бережно поддерживал ее, не пытаясь отстраниться.

Их глаза встретились, и произошло что-то непонятное: обоим показалось, что время остановилось, что в мире исчез звук, замерло движение и ровный мягкий свет залил окружающее, не знающее пределов пространство. Мгновение остановилось и толчок гулко отозвался внутри. Секундное молчание показалось обоим вечностью, в которой хотелось остаться навсегда. «Что за наваждение?..» – стараясь очнуться, Сергей встряхнул головой и внезапно севшим голосом спросил: «Почему вы плачете? Неужели так больно?»

По запунцовевшей щеке Ольги поползла вниз дрожащая капля. Шмыгнув носом, она отрицательно покачала головой, но не смогла сдержать так некстати появившиеся слезы. Какая глупость! Расплакаться перед каким-то незнакомцем! Что за непростительная слабость! Не знавшая отцовской ласки, воспитанная матерью в духе подозрительной недоверчивости к мужчинам, Ольга приучилась держать себя с ними на равных, не рассчитывая ни на их деньги, ни на их сострадание. В ее личной жизни не было места для исключений из этого золотого правила. И тут вдруг такое…

«Что с тобой происходит?» спросила она себя, задержав судорожный всхлип. И сама себе приказала: «Немедленно соберись!» Однако во внутреннем голосе звучал не металл, а какое-то жидкое треньканье. Впервые в жизни ей не было стыдно собственной слабости, напротив, – хотелось поплакать, хотелось почувствовать сильную руку, гладящую ее по волосам, хотелось стоять вот так, уткнувшись носом в пахнущую лесной грибницей плотную кожаную куртку.

– Раз не больно, значит причина в другом. Давай рассказывай, в чем дело. Обидел кто? – Сергей бережно отстранил Ольгу, отвел в сторону, подобрал волочившийся по полу кашемировый шарф. «Красивая пара» – задержавшись на мгновение, подумала проходящая мимо грузная женщина, поправив выбившиеся из-под теплой шапки седые волосы, – «видно, поссорились. Ну, дай Бог, помирятся», и она ободряюще улыбнулась заметившей ее взгляд Ольге.

Привычно улыбнувшись в ответ, девушка отодвинулась от Сергея, достала из кармана платок и вытерла глаза. Присутствие духа вернулось, но ноги словно приросли к месту и уходить отказывались. Судорожно вздохнув, она с нарочитой решительностью проговорила: «Все хорошо, спасибо. Просто не сдержалась, извините». Она сделала попытку обойти его, Сергей не двинулся с места, и стоял, загородив проход.

–Что случилось? – негромко повторил он, решительно оттеснив ее в сторону от людского потока. И вдруг Ольга, совершенно неожиданно для себя, заговорила о затянувшемся ожидании рейса, о неудачной попытке получить багаж и достать ноутбук, чтобы «разрешить очень серьезную проблему по работе».

Наклонив голову, он слушал внимательно, не перебивая, пытаясь про себя определить цвет ее глаз. Запутавшись в объяснениях, она жалко улыбнулась, и не глядя в глаза собеседнику, попыталась обратить сказанное в шутку, в забавное недоразумение, но теребившие край шарфа пальцы, вскинутый подбородок и закушенная губа выдавали ее неестественное волнение. Казалось, еще минута, и невыносимое напряжение последних месяцев прорвется наружу и на этого случайного встречного обрушатся все горькие сомнения и переживания последних месяцев, пробужденные призрачной надеждой и страстным желанием отыскать своих близких.

Сергей слушал ее сбивчивое повествование, усилием воли отводя взгляд от непросохшей слезинки на пушистых ресницах, от потрескавшихся нежных губ, от растерянных глаз цвета лесного ореха, от этой взрослой маленькой девочки в сером пуховике, которая изо всех сил старалась казаться сильной и самостоятельной. Невыданный багаж, грубость служащей – разве в этом была причина той внутренней тревоги, справиться с которой не получалось у этой растерявшейся незнакомки? Словно прижавшийся к берегу листок, брошенный ветром в стремительный водоворот, она пыталась удержаться на поверхности, справиться с бурным, уносящим в глубину течением. Ей было больно, он чувствовал эту душевную боль как свою собственную и не знал, как облегчить ее. Желание обнять эту пленительную женщину, привлечь к своей груди, прижаться губами к ее спутанным волосам возникло внезапно и было настолько сильным, что Сергей слегка отстранился.

Необходимо найти выход из ситуации, возникшей по причине такой прозаической неурядицы, как отказ в выдаче багажа. Помощь требовалась конкретная и незамедлительная. Верное решение пришло моментально. Сергей поднес ладонь ко рту, откашлялся, чтобы вернуть голос и достал из кармана бумажник.

– Билет и паспорт давай! – не терпящим возражений тоном обратился к Ольге. Взглянув на ярко-красный паспорт с тисненными крестиками на обложке, удивленно спросил: «Ты что, разве не русская?»

– Нет, то есть да, я русская, но это… у меня нерусский паспорт. – Ольга судорожно сглотнула, пытаясь избежать объяснений. Подобный прямой вопрос всегда приводил ее в замешательство. «Какая бестактность! Почему ему это интересно? И как, однозначно и правдиво, она может ответить на такой вопрос? И почему он перешел на «ты», даже не спросив ее согласия?»

– Никуда не уходи, жди здесь! – Сергей вложил в билет аккуратно сложенную 100-долларовую банкноту и направился к пункту выдачи багажа, около которого уже томилась небольшая очередь.

Ольга проводила его непонимающим взглядом. «Что намеревается сделать этот человек? Зачем она отдала ему свой паспорт?» Ошеломленная внезапным поворотом событий, швейцарская гражданка с трудом осознала намерение Сергея. «Как! Он собирается дать взятку служащему на рабочем месте? При исполнении служебных обязанностей? Да еще показывает ее документы! Просто авантюрист какой-то! Сама тоже хороша!» Постепенно к Ольге возвращался привычный здравый смысл. «Даже имени его не узнала». Шагнув вперед, она попыталась остановить решительного незнакомца, но глухо заворчавшая очередь заставила Ольгу отступить. Будущее представлялось неясным, но что можно было сделать? Оставалось только ждать.

Что сильнее подействовало на яркую блондинку – мужское обаяние или зеленая бумажка, сказать трудно, но через несколько минут Сергей уже протягивал Ольге ее паспорт и билет, в который на этот раз была вложена серая квитанция с номером ее багажа.

– Минут через 15 подойдешь и получишь свой чемодан. Без очереди! – Сергей с назидательной улыбкой поднял вверх указательный палец, однако рассерженная девушка шутку не приняла.

За время его отсутствия с ней произошла разительная перемена: вместо одинокого и обиженного нежного создания, расплакавшегося от собственного бессилия, перед ним стояла ощетинившаяся молодая женщина, похожая на кошку, которая не собиралась уступать свою территорию.

Пряча улыбку, Сергей отметил, что переполнявший незнакомку гнев только усилил нежность ее облика, и сделал ее чертовски привлекательной. Позеленевшие от злости чуть раскосые глаза сузились, летевшие из них электрические разряды, казалось, прожигали собеседника насквозь, и вся ее напружинившаяся, как перед схваткой, фигура порождали отнюдь не платонические чувства. Небрежно обмотанный вокруг шеи шарф цвета незрелого лимона словно бросал вызов серому пространству, придавая какую-то весеннюю свежесть облику своей обладательницы и вызывая неудержимое стремление в эту свежесть окунуться.

– Но – но это неправильно! Так нельзя поступать! – Непонятная для нее самой откровенность перед незнакомым человеком неожиданно успокоила Ольгу, к ней вернулось самообладание. Выручила привычка говорить твердым и спокойным голосом при любых обстоятельствах. Сцепив перед собой руки и глядя в глаза этому скуластому темноволосому парню, она спросила: «И почему вы, –запнувшись, поправилась – ты командуешь? Что за снисходительный тон? Какое у тебя право принимать за меня решения и так поступать со мной?». Закинув за спину сумку и ослабив шарф, она приготовилась дать отпор непрошенному благодетелю.

Сергей невольно поморщился, поднял раскрытую ладонь, призывая Ольгу остановиться.

– Слушай, подруга, давай без пафоса. И про права человека в другое время и в другом месте выскажешься. Лучше продиктуй-ка мне свой телефон». – Из внутреннего кармана куртки он вынул свой загудевший мобильник.

– Сергей Николаевич – голос обычно молчаливого Рината, старшего пилота компании, звучал почти осуждающе. – Вы где? Время критическое, минуты считаем. Диспетчер грозится отложить вылет. Сами знаете, какой штраф на частный борт навесят.

Сергей досадливо чертыхнулся, взглянул на часы. «Как он может так опаздывать? Ринат прав, да и он, генеральный директор компании, по-любому просто обязан быть на объекте до приезда комиссии. Что за дурачества, в самом деле? Времени действительно оставалось в обрез». Он резко задернул молнию на куртке, шагнул к проходу.

Обернулся – стоит. Такая правильная, самостоятельная, элегантная стоит и настороженно смотрит исподлобья. Сергей улыбнулся и неожиданно для самого себя, с ходу развернулся к ней и, раскинув руки, громко пропел: «Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся», озорно притопнул уже почти на бегу,– «я тебя не трону, ты не беспокойся».

* * *

Двигаясь с нарочитой неспешностью, блондинка в форменном пиджаке приподняла бортик стойки и выкатила чемодан наружу. Оглядев Ольгу с ног до головы, презрительно пожала плечами. «И чего только мужики находят в такой моли бесцветной? Ну да, эта кукла – иностранка, вот и стелется, радушный наш». Блондинка выразительно фыркнула и, подняв подбородок, резким щелчком закрепила на месте бортик и величаво прошествовала вглубь.

.Помещение с обслуживанием беспроводных сетей находилось в другом конце зала, на втором этаже. Перезвонив Режин и успокоив ее, Ольга поспешила к эскалатору. Обгоняя пассажиров, она катила свой чемодан и в дробном перестуке его колесиков ей упорно слышалось насмешливое «ой-ся, ой-ся, ты меня не бойся»…

* * *

– Даже и не думай, даже и не заикайся о такой глупости! – взволнованный Катин голос буквально рвался из наушников. – Что значит «переночую в гостинице»? Да знаю я, что компания обеспечивает и гостиницу, и питание, пусть те люди пользуются, у кого здесь нет ни родных, ни друзей. Это не твой случай. Немедленно бери такси и приезжай к нам. Позвони, когда подъезжать будешь – я тебя у подъезда встречу. Возражений Катя не слушала, переубедить ее было невозможно – да честно говоря, Ольга и не пыталась. Разве она не поступила бы также, окажись на ее месте Катя?

Московская подруга жила на другом конце города, путь к ее дому был почти таким же долгим, как перелет из Женевы. Разница во времени составляла всего два часа, но Ольга, измотанная бесконечными переживаниями, потеряла счет времени. Подтягивая к себе чемодан, она уже не спеша пробиралась к выходу и ей казалось, что она вступила на какой-то идущий то вверх, то вниз бесконечный эскалатор, который иногда останавливается и ей приходится перетаскивать свой непонятно почему постоянно набирающий вес чемодан. Наконец она очутилась на улице.

Ударивший в лицо холодный, набухший от влаги воздух заставил взбодриться, людской поток сразу втянул в темп жизни мегаполиса. Долго ждать не пришлось, подъезжающие такси быстро сменяли друг друга. В салоне такси было тепло, даже жарко для Ольги, привыкшей к по-европейски экономному обогреву помещений. С трудом удавалось собраться с мыслями, хотя водитель такси был неразговорчив, на зеркальце не раскачивалась едкая химическая отдушка, да и мигрень притихла, затаившись на дальних подступах. Она расстегнула пальто, стянула вязаные перчатки, достала баллончик с минеральной водой, смочила лицо и шею. Немного полегчало.

Нависший над городом туман не смог замедлить бешеный ритм столичной жизни, задаваемый гигантскими анакондами автострад. Огромное, распластавшееся на сотни километров, мерцающее пространство подрагивало, словно выброшенная на берег медуза. Выхваченные светом прожекторов сталагмиты высоток, сверкающие скалы причудливых небоскребов не давали рано наступившей промозглой темноте поглотить город, ее разъедали миллиарды цветных огней – освещение улиц, световые сетки на деревьях, гирлянды очертаний зданий и подсвеченные рекламные щиты, блеск витрин невольно порождали мысль о безграничности городского бюджета. Трассирующими линиями пронзали эту темноту фары тысяч и тысяч автомобилей, водители которых – кто по необходимости, кто наперекор предупреждениям и здравому смыслу, – бросали вызов предупреждениям о крайне неблагоприятных для поездок метеоусловиях.

Голоса людей, обрывки невесть откуда доносившейся музыки, жирное шипение или взвизгивание тормозящих шин сливались в не замолкавшее ни на минуту нагромождение звуков, столь привычное для жителей мегаполиса, но приводящее в растерянное состояние человека, не привыкшего к такой какофонии. Впрочем, при параличе движения, в пробках возникали паузы. Для находящихся в пути бесконечные, выматывающие нервы транспортные заторы приносили некоторое затишье – при условии, что в машине не надрывалось радио, а плотно закрытые окна приглушали сигналы и нервные высказывания обозленных водителей.

Впрочем, пробки, они и в Африке пробки. Хотя масштабы европейских пробок несравнимы. Унаследовав от Пилар любовь к вождению, в трудные моменты жизни Ольга обычно садилась за руль. Дорога успокаивала и даже езда с частыми остановками и торможением помогала отрешиться от насущных проблем. Напряжение снимала и патриархальность пейзажа. Мелькали ухоженные поля, чистенькие полусонные городки, вдоль берегов озера угадывались виллы, спрятавшиеся за массивной оградой, неспешно закручивалась лента поднимающейся вверх либо ползущей вниз дороги. Плотные заросли смешанного леса сменяли величественные одинокие ели, плавные контуры долины дышали покоем. Горечь собственных переживаний постепенно ослабевала, теряя первоначальную остроту. За рулем и наплывающее одиночество не казалось печальным…

Вот и сейчас, прижавшись виском к холодному боковому окну машины, несущейся по вспыхивающей блестками сверкающей ленте транспортного кольца, вглядываясь в проезжающие машины, в бесконечную череду фантастических городских декораций, она чувствовала, как распрямляется пружина напряжения, уступая место естественной физической усталости. Закрыв глаза, Ольга погружалась в состояние безмятежного покоя, испытывая непонятное умиротворение, словно засыпающий в теплой кроватке ребенок, которому перед сном прочитали любимую сказку.

Внезапно пришло неясное ощущение какой-то легкости, почти невесомости, уверенности в близости счастья. Она насторожилась, не поверила ему, но оно не исчезало. Замерев, Ольга медленно растворялась в этом ощущении, боясь спугнуть. Ей казалось, что прикрыв рукой глаза, она не спеша заходит в прогретую июньским солнцем речку. Мерно набегающие волны ласкают ее тело, легкий ветерок развевает волосы, донося откуда-то щекочущий пряный запах свежескошенной травы. Вот ветер переменился, из чащи леса потянуло прохладой, запахло хвоей, влажной землей, разрытой лесной грибницей и чей-то хрипловатый голос негромко позвал ее. Она подалась на этот голос, ждала, что он позовет ее вновь. Тревога, напряженная скованность таяли, замкнутое, отрешенное выражение лица сменилось легкой блуждающей улыбкой. Если бы она увидела сейчас себя в зеркале, то могла бы и не узнать сразу. Куда исчезла сдержанная, крепко сжавшая губы деловая женщина, в силу привычки и воспитания умеющая держать себя в руках, пряча свою усталость и беспокойство? На заднем сидении московского такси сидела, задумавшись, прехорошенькая молодая женщина, нежная как разноцветный душистый горошек, вьющийся у подмосковной террасы. Ее зеленоватые глаза сияли, а сквозь растрепавшиеся волосы пунцовело ухо с крошечной бриллиантовой сережкой. Казалось, что вся она тихо светилась от неясного предвкушения счастья…

– Говорите, какой подъезд нужен, – буркнул неразговорчивый таксист снижая скорость, чтобы вписаться в арку и проехать во внутренний двор, – на внешней подсветке экономят, подъезды со двора нумеруют, деятели хреновы…

* * *

Московская кухня… Пожалуй, лишь в сериалах драматические действия и судьбоносные выяснения отношений происходят в дизайнерских интерьерах. В действительности, особенно в московской, сцена страстей человеческих – это кухня. Здесь ссорятся и приходят в себя после бурной ночи, сюда уединяются для задушевных бесед и строго конфиденциальных телефонных разговоров, здесь выпивают, пьют  и глотают лекарства, сюда ведут голодного и озябшего, здесь молча курят, глядя в окно, здесь пекут домашние пироги, делают салаты со сметаной и майонезом, заваривают свежий чай и варят крепкий кофе.

Когда был отправлен спать отчаянно сопротивляющийся Коля и вежливо, но твердо выпровожена в свою комнату не скрывающая любопытства Софья Дмитриевна, Катя, усевшись напротив Ольги, спросила: «Расскажешь, почему приехала? Или ты очень устала, завтра поговорим?»

Ольга погладила руку подруги, обвела взглядом накрытый льняной скатертью стол – хрустальная ваза с апельсинами, домашнее малиновое варенье в прозрачном бочонке, на круглом блюде остатки бисквитного торта, погладила поблескивающий ободок чашки в сине-золотую сеточку, парадный чайный сервиз, который обычно доставали к приходу гостей В центре красовалась серебристая коробка привезенных Ольгой конфет, объект самого пристального внимания семилетнего Коли.

– Расскажу, если сможешь выслушать. Только может быть, пойдем на кухню?

– Давай, только схожу проверю, уснул ли Колька.

Катю Ольга считала своей близкой подругой. Москвичка расположила к себе сдержанную, не подпускающую близко к себе Ольгу с первого дня знакомства, когда девушек поселили вместе в зимнем суздальском пансионате. Выглядевшая моложе своих лет невысокая голубоглазая девушка в линялых джинсах помогла Ольге вкатить в комнату чемодан и, назвав себя, спросила:

– Ты какую кровать выбираешь?

Ольга стояла, приготовившись тянуть жребий. Катя презрительно махнула рукой.

– Вот еще – жребий тянуть! Как скажешь, так и будет. Мне действительно все равно, а ты смотри не простудись. Из окна может дуть.

Ольга была поражена – о ней позаботился совершенно незнакомый человек! Не привыкшая к такому открытому дружескому расположению при первом знакомстве, она замешкалась. Из соседней комнаты постучали в стенку и позвали Катю. – Иду! – отозвалась девушка и уже у самой двери добавила, – И давай сразу договоримся: никакого бабства в отношениях. Есть проблема – решаем, без обид и всяческих накручиваний.

Ольга не совсем поняла смысл слов «бабство» и «накручивание», но такой прямой подход ей очень понравился, как понравилась и сама Катя: открытая, веселая, совершенно не обращающая внимание на бытовые и житейские неудобства. Ольга даже стала подражать Кате внешне: небрежно распахнутая белая рубашка, яркий теплый шарф – и никаких украшений!

Разговорившись, они уже не могли остановиться. О чем они только не переговорили в эти дни, обсуждая прочитанное, увиденное, услышанное. Как-то в разговоре москвичка обмолвилась, что она с опасением ждала свою соседку. Увидев, как насторожилась Ольга, звонко расхохоталась:

– Не напрягайся, подруга! Просто фифу ждала.

– Но почему сразу фифу?

–Ну знаешь, – Катя достала из сумки полиэтиленовый пакет с купленной на рынке моченой антоновкой, протянула его Ольге, – приедет такая русская из-за границы, все повидавшая, всему обученная, вся такая вдрызг цивилизованная, и с ходу поучать начнет, как нам, горемычным, тут жить надо. – Изображая фифу, Катя томно повела плечами и вновь расхохотавшись перетряхнула пакет. – Бери, бери побольше которое. Они очень вкусные.

– Да мне бы самой кто сказал, как жить надо, – задумчиво протянула Ольга. Ей казалось, что Катя – дочь успешных и неплохо обеспеченных родителей, и она была порядком удивлена, когда узнала, что у незамужней Кати есть сын, растить которого плотно занятой (кто деньги в семье зарабатывает?) Кате помогает мама-пенсионерка. О трудностях Катиной жизни, о запутанных драматических отношениях с отцом Коли Ольга узнала намного позже.

Ольга прошла в кухню, опустилась на потертый диванчик, стараясь не задеть мирно посапывающую Редиску. Несмотря на свой почтенный возраст, кудлатая дворняжка отлично помнила всех гостей дома. Бегло обнюхав Ольгу, собака приветственно помахала ей лихо закрученным хвостом, прежде чем отправиться на принадлежащую ей на законных основаниях половинку дивана. «Стареет рыжая, мордочка побелела, словно в сметану окунули…».

Наискосок у окна примостилось плетеное кресло с высокой спинкой. Старое, чиненное-перечиненное кресло пользовалось в доме особым пиететом, так как хранило следы детских проказ самой Софьи Дмитриевны, мамы Кати: прутья сидения были перекушены щипчиками для колотого сахара (другой семейной реликвией), и впоследствии крепко стянуты металлической проволокой.

Ровесница кресла, вышитая крестиком холщовая подушечка– детское рукоделие маленькой Сонечки – восстановлению не поддалась, и поэтому теперь коряжистая сетка сидения была покрыта круглым, лоскутного шитья ковриком (подарок двоюродной сестры Софьи Дмитриевны), который буйное воображение ее единственного внука превращало то в таинственное дно океана, то в труднопроходимую для машинок саванну. Победителем ралли становился любимый желтый вездеход, напористо преодолевший лоскутные дебри. К счастью, после небольшой починки коврик удавалось вернуть в рабочее состояние.

На отмытой до блеска плите стояла чугунная кастрюлька для каши и потемневшая медная жезвочка, заменить которую на современную кофеварку Софья Дмитриевна не соглашалась ни за какие коврижки. На широком подоконнике кучковались разноцветные фиалки, над холодильником мерно отбивали время швейцарские ходики с кукушкой – подарок Ольги в первый свой приезд. Пучки сухих медицинских и просто обыкновенных душистых трав были аккуратно развешены на прикрепленной под потолком леске, удивительным образом сохраняя свой аромат прошедшего лета

До мельчайших деталей помнила молодая женщина эту кухню. Бич нашего беспокойного времени – бессонница, и у каждого есть свой способ борьбы с ней. Был он и у Ольги. Пытаясь расслабиться, успокоиться, снять возникшее напряжение, прогнать бессонницу, она научилась представлять себе, что достает некий карманный фонарик, которым высвечивает в памяти приятные воспоминания. Нередко в этих воспоминаниях возникала маленькая московская кухня, в которой всегда было светло и куда так хотелось вернуться.

– Ну все, вроде и стар, и млад угомонились. – Катя аккуратно притворила за собой дверь, прижала к себе Ольгу.

– Как же я рада тебя видеть, подруга дорогая! Хочешь еще чаю? Или чего-нибудь покрепче? Слушай, мне тут подарили роскошный испанский коньяк – от одного его запаха тепло разливается и по телу, и по душе. Подмигнув Ольге, Катя забралась на стул и достала из глубины шкафчика толстую стеклянную флягу.

– Приходится от Софы припрятывать.

– Неужели принимает?

– Хуже! Насмотрится всяких кулинарных передач и давай пробовать новые изыски – то паштеты, то торты мудреные, везде коньяк обязателен, вот и растрачивает благороднейший напиток во славу эксперимента!

– Да я не против, – улыбнулась Ольга, – только боюсь, что наситронюсь и засну рядом с Редиской. Катя, старательно отвинчивающая никелированную пробку фляги, хмыкнула: «Вот, не объявлялась долго и русский язык забыла. Не бойся, не налимонишься. Кроме того, есть отличное, проверенное на собственном опыте средство для кандидатов в бухарики». Катя лукаво взглянула на подругу. «Надеюсь, поняла без перевода? Выйдешь с собакой прогуляться – на холоде моментально протрезвеешь. А пока…» – она поближе придвинула стул, разлила призывно булькнувшую густую янтарную жидкость. Как полагается, подождали немного, согревая в ладонях рюмки. Дубовый запах постепенно сменялся ароматом сочного чернослива.

– Ну, будем! – Катя подняла свою рюмку – За все хорошее. Ну давай рассказывай, рассказывай скорее.

Ольгины опасения были напрасны, снотворного из коньяка не получилось. Ей не удалось просто перечислить новые драматические обстоятельства своей жизни, не удалось сохранить бесстрастный тон повествования – голос предательски срывался, на шее появились зудящие пятна. Казавшаяся необоримая усталость сменилась нервным возбуждением, спать расхотелось совершенно. Сердце билось так сильно, что казалось, что оно заглушало тиканье ходиков.

Катя слушала гостью с широко раскрытыми глазами, время от времени покачивая головой, словно не веря услышанному. Но расспрашивать не стала. Зачем? Ольга и так вся извелась от переживаний. Видно, что человек измучился, устал, места себе не находит перед этой встречей. Да и решение – ехать и во всем разобраться на месте – было уже принято. Ей выговориться надо было, поделиться пережитым, а в советах она не нуждалась. По твердому Катиному убеждению – это было единственно правильное решение, она и сама поступила бы точно также. Но вот только созвониться надо бы сначала, все-таки в такую даль едет. А что, если сибирских Капустиных не окажется дома? Не-ет, без звонка нельзя нашей путешественнице в такую даль ехать.

– Оля, давай рассуждать логически, – Катя еле сдерживалась, чтобы не воззвать к швейцарской рассудительности Ольги, хотя в данной ситуации напирать на национальный характер было как-то неуместно. – Ты права, по телефону такие вещи не обсудишь, но ты даже не знаешь, когда улететь–то сможешь! Ведь один сбой в расписании влечет за собой другой и так по нарастающей. И потом, что ты будешь делать, если не застанешь их на месте? Ждать? Сколько ждать?

Далеко за полночь ей все же удалось уговорить Ольгу не вылетать в Домск при первой возможности, а предварительно позвонить им, предупредить о своем приезде. Решили позвонить в Домск с утра пораньше (все-таки четыре часа разницы), как только Софья Дмитриевна поведет Колю в школу.

Кате не удалось убедить гостью занять ее комнату, поэтому Ольге постелили в столовой. Тщательно отглаженное, мягкое от многочисленных стирок белье хранило аромат антоновских яблок, высушенную и разложенную в мешочки кожуру которых хозяйственная Софья Дмитриевна раскладывала по шкафам. Катя подоткнула огромную, свисавшую до пола, подушку, поверх одеяла накинула старый шерстяной плед, поцеловала свернувшуюся калачиком Ольгу.

– Не холодно тебе?

– Ну что ты! Все просто прекрасно. Спасибо. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. —Ольга прижала к щеке ее ладонь.

– Да ладно, спи уже, – Катя выключила свет и собралась плотно притворить двери, когда Ольга негромко окликнула подругу.

– Катя, а что обозначает слово «ойся»?

– Даже не знаю. Может вообще ничего не обозначает. Откуда ты его взяла?

– Да так, в песне услышала…

– А-а, погоди-ка, – Катя потерла лоб, вспомнила мелодию и тихо напела: «Ойся, ты ойся, ты меня не бойся?»

– Вот-вот, именно так. – Ольга спрятала лицо в подушку, пытаясь справиться с охватившем ее непонятным волнением. Показалось, что рядом стоит, улыбаясь сероглазый незнакомец, и ей пронзительно захотелось вновь услышать его хрипловатый голос, почувствовать прикосновение его сильных рук.

– Есть такая песня казачья, старинная, со времен кавказской войны. А что это ты про нее вспомнила?

– Не знаю, просто на ум пришло. – В полумраке комнаты Катя не увидела, как маковым цветом запылали щеки ее швейцарской гостьи…

* * *

…Борис Анатольевич Капустин, разменявший пятый десяток, но еще вполне привлекательный мужчина (конечно, пивной животик, конечно, отдышка и несколько повышенная потливость, конечно, зубы не жемчужная нить, а скорее потемневший кукурузный початок – а что, его сверстники просто сплошь голливудские красавцы?.) крепко зажмурился и, не открывая глаз, звучно поцеловал зажатый в руке телефон. «Ой, Боже мой, Боже мой! Кто бы мог подумать, что так все повернется… Воистину, как переменчива судьба!»

Еще час назад он чувствовал себя совершенно разбитым не столько из-за подкравшейся простуды, сколько из-за необходимости сопровождать присланных из центра проверяющих, которых этот пройдоха Коломиец хотел на него повесить. Но не на того напал! Борис Анатольевич прижал к сердцу ладонь, трагически закатил глаза, присел на краешек стула. На его лице появилась понимающая улыбка. Человек заболел – какой может быть с него спрос? «Сейчас мы быстренько сбегаем в поликлинику и оформим на пару дней больничный, а потом, с убитым и виноватым видом, положим его на стол Коломийцу! Вот так-то». Поспешные сборы прервал телефонный звонок.

«Слушаю вас – приличествующим обстановке расслабленным полушепотом ответил Борис Анатольевич, но звонили не из фирмы. Отозвавшийся молодой женский голос был ему незнаком: «Добрый день! Могу я говорить с Борисом Анатольевичем Капустиным?»

– У телефона – вмиг окрепшим голосом подтвердил Капустин. Вопреки привычной уверенности в том, что любые неожиданности могут быть только неприятными, ему показалось, что этого звонка совершенно не стоило опасаться. Прижав плечом телефон, он продолжал натягивать брюки, но услышанное заставило его медленно опуститься на стоявшую в прихожей банкетку. Брюки надеть он все же успел, и теперь держал телефонную трубку уже обеими руками, буквально впитывая каждое слово. Приятный женский голос сообщал нечто невероятное!

– Але, але, повторите пожалуйста, вас не слышно. – Капустин явно лукавил. Слышимость была отличной, связь работала безупречно, сбоев не было, и все же Борис Анатольевич не мог отказать себе в удовольствии по несколько раз переспрашивать свою собеседницу, жадно ловя ласкающие слух слова – родственница – из Швейцарии – едет в Домск, чтобы с ним лично познакомиться – с нетерпением ждет встречи… «Вот это новости, вот это жизнь!» Он прищелкнул пальцами. «Так, так, теперь главное все спокойненько обдумать, чтобы в спешке не наделать глупостей».

– Согласен, дорогая Олечка, – с лица Бориса Анатольевича не сходила лучезарная улыбка, – обсудим все детали, обязательно. Вечером жду звонка, звоните в любое время, какие могут быть неудобства, – он чуть было не добавил «между родственниками», но интуитивно сдержался. Договорились, что Ольга позвонит, как только уточнит дату своего приезда.

Какими словами описать охвативший новоявленного дядю восторг? Отшвырнув в сторону кованую банкетку и даже не почувствовав удара, он прошелся по квартире в каком-то залихватском танце, вспомнив свое пионерское детство и участие в школьном ансамбле песни и пляски – постоянном победителе смотров художественной самодеятельности в славном городе Бельцы. Неизведанные прежде чувства бурно кипели и выплескивались через край. Он был готов любить как родную свою неизвестную, прекрасно говорящую по-русски, богатую племянницу Ольгу.

«Конечно, она богата, при деньгах, и немалых! Разве могут быть иные варианты, если человек живет в такой чудесной стране как Швейцария? И если человек из Швейцарии так хочет иметь родственников в России, почему бы им не быть, этим родственникам? В конце концов, уже научно доказано, что все человечество – или почти все –в той или иной степени связано кровными узами. Так сделаем эти узы покороче, пойдем навстречу друг другу, покоряя пространство и время!»

Капустин прищелкнул пальцами и довольно ухмыльнулся, представив себе физиономию Коломийца в тот момент, когда он небрежно – именно небрежно, и в этом вся сладость! – обронит что-то вроде «билеты не забыть заказать. Новый год в Швейцарии встречу. Племянница к себе на виллу так упрашивает приехать – придется навестить. Хотя вроде и виделись недавно, прилетала к нам на неделю, но скучает страшно, все к себе зовет».

Борис Анатольевич еще раз прошелся гоголем, широко разведя руки и напевая попурри из моментально вспыхнувших в памяти жизнерадостных песен прошлых лет. Неудержимо захотелось выпить. Уже открыв полушарие глобуса-бара, чтобы налить себе фужерчик чего покрепче, он вспомнил, что собирался в поликлинику. Ничего не поделаешь – придется подождать. Разделенный на две части глобус вновь обрел форму шара.

– Боря, что случилось? Кто это звонил? Почему ты в таком состоянии?

Борис Анатольевич досадливо поморщился. Тесть появился совсем некстати. «И зачем только старику поставили этот слуховой аппарат? Как хорошо было раньше – сидит у себя в комнате, телевизор целый день на полную мощность включен, и никаких вопросов, никаких комментариев до самого вечера. А там уж пусть Лиля за ужином со своим супер-активным папашей разбирается».

– Боря, я еще раз спрашиваю –что происходит? Кто это звонил?

Ни в одной из общественных организаций, в которых Семен Львович успел поучаствовать за свою долгую жизнь, не было более деятельного и принципиального активиста, чем этот сухонький сотрудник министерства образования. На интересующие его вопросы он всегда получал ответ, независимо от того, кому этот вопрос был адресован – самому министру или собственному зятю. Имея при этом пренеприятную привычку в упор разглядывать собеседника. Дальнозоркость старика придавала его пристальному взгляду особую пронзительность. Зная упрямство тестя, Капустин предпочел удовлетворить его любопытство. Фразы выбирал самые обтекаемые, но среди бесконечных «тут такое вроде бы дело», «кто знает, что может быть» и «типа» прозвучало слово «племянница». Семен Львович моментально встрепенулся.

– Какая племянница? Откуда у тебя племянница? У тебя в жизни не было ни брата, ни сестры. И твои покойные родители тоже были единственными у своих родителей – мне ли не знать! – Старик оступился и, желая удержаться на ногах, неловким движением чуть не сбил с носа очки. Слуховой аппарат, плотно забитый в ухо, не пострадал совершенно.

«Вот, выскочил на мою голову! И откуда только в таком тщедушном теле берется такая настырность», с раздражением подумал Капустин, никогда не питавший особенно теплых чувств к тестю, «ведь не отстанет, пока все не выспросит».

Пришлось пересказать разговор, разумеется, бесстрастно, разве можно надеяться на то, что тесть обрадуется такому исключительному шансу и поддержит его планы? Мы же такие честные да принципиальные… Этот борец за справедливость даже собственной внучке не позволяет пользоваться шпаргалками, угрожая донести всю правду до учителя! И ведь донесет!

– Зачем ты так поступаешь, Борис? Как можно так морочить человеку голову?

Щуплый узкоплечий старичок по-петушиному наскакивал на грузного Капустина, с трудом пробиравшегося к вешалке. Надо было успеть в поликлинику: Швейцария Швейцарией, а кто за него бюллетень оформит?

– Ой, ну зачем так нервничать, Семен Львович, – попытался успокоить разбушевавшегося тестя, – мы еще все обсудим, поговорим, обдумаем, а сейчас дайте мне выйти, я же дверь не могу открыть!

Силой усадив старика у входа, он выскочил из квартиры, на ходу застегивая добротный полушубок. «Уф, еле вырвался, так и в самом деле температура поднимется». Борис Анатольевич вытер вспотевший лоб, отдышался, но лифта дожидаться не стал. Держась за перила, он быстро засеменил вниз по лестнице.

В одном Капустин был, безусловно, прав: Семен Львович никогда бы не поддержал ни обман своего зятя, ни его намерение извлечь выгоду из такой деликатной ситуации. Прожить столько лет под одной крышей и не знать крайне беспринципную натуру родного зятя? Нет, для него совершенно очевидны сомнительные намерения Бориса Анатольевича. Разве может он потакать человеку, который уверен, что умение надуть кого-либо служит доказательством ума? Он в жизни не мирился с подобной несправедливостью! Семен Львович едва не поскользнулся, в негодовании притопнув ногой, обутой в не подшитый старый валенок. Не уважать свою кровь, приписать себе чужое родство, сознательно обмануть невинного человека, да еще и втянуть в эту недостойную интригу самого Семена Львовича!

– Да будь я трижды проклят, – с почти религиозным чувством произнес пенсионер, искренне считавший себя несгибаемым атеистом, – если промолчу! Действовать следовало незамедлительно, и старик решил поступить так, как ему диктовала собственная совесть.

На гобеленовой поверхности банкетки белела слетевшая с телефонного столика бумажка с номером телефона. На всякий случай Семен Львович проверил слуховой аппарат, горестно вздохнул, откашлялся и, подняв трубку, набрал незнакомый московский номер…

* * *

Ольга отказывалась понимать услышанное. Ей казалось, что возникла какая-то невообразимая путаница, Может, просто ошиблись номером, и сейчас с ней разговаривает случайный собеседник, не имеющий никакого отношения к семье Капустиных. Ведь всего час назад она говорила с тем, кто назвался ее родственником, двоюродным дядей, которого она так долго и мучительно искала.

Она прилетела, чтобы встретиться с ним, с его – со своей! –семьей, и хотя неясные сомнения копошились где-то на задворках памяти, ей так хотелось верить, что она наконец нашла своих родных и что Борис Анатольевич Капустин из далекого сибирского города, с которым она, волнуясь, стараясь найти правильные слова только что так долго говорила по телефону, и есть тот самый долгожданный родственник, мыслью о встрече с которым она жила все это время! Ведь он подтвердил все, что она ему рассказала – и про брата геолога, и про приехавшую, несмотря на все официальные запреты, к нему в Завир жену с маленькой Ольгой, и про страшное землетрясение, в котором погибли ее родители, а она чудом спаслась.

Обретению родственницы он обрадовался не меньше, чем сама Ольга, в его голосе звучало ликование. Он готов был сам вылететь в Москву или даже в Женеву, чтобы встретиться с нею! А теперь звонит человек, который называет себя его тестем и говорит такие чудовищные вещи! Хотя – подожди, подожди, пытаясь сосредоточиться, Ольга потерла ладонью лоб – ведь сибирский Капустин действительно не рассказал ей ничего о ее родителях! Это она, от волнения совершенно потеряв способность мыслить логически, сама рассказала ему обстоятельства гибели родителей, а он лишь подтверждал услышанное, переспрашивая для верности. Почему он так охотно поверил ей? Неужели ее обманывают?

– Простите, пожалуйста, – собрав все свое хладнокровие, медленно проговорила Ольга, – могу я попросить вас положить трубку, чтобы я смогла перезвонить вам?..

Словно не слыша назойливые короткие гудки, закрыв глаза, она неподвижно стояла у окна Катиной столовой, за которым раскинулся огромный беспокойный город, не похожий ни на один другой город на свете. В плотно прикрытую дверь комнаты постучали и в проеме показалась голова Кати.

– Можно войти?

Ольга кивнула, не поворачиваясь.

– Что, что случилось? Ты опять Капустину звонила? Что он тебе сказал?

Не получив ответа, Катя развернула окаменевшую Ольгу, прижала к себе, откинула закрывшую ее лицо русую прядь. Взгляд Ольги был полон такого отчаяния, что у Кати защемило сердце.

– Ну что ты, милая, нельзя так, не отчаивайся, все образуется, все будет хорошо – бормотала она скороговоркой, поглаживая подругу по голове, поправляя завернувшийся воротничок байкового халата, который одолжили оставшейся на ночлег гостье, – я тебе сейчас водички принесу.

Она подвела Ольгу к дивану, села рядом, отодвинув аккуратно сложенное постельное белье. Заставив себя сделать глоток, Ольга поставила голубую фаянсовую кружку на пол.

– Катя, послушай, что он говорит, – от волнения Ольга никак не могла вызвать из памяти номер, экран дергался, словно играл с ней в салки, не позволяя до себя дотронуться.

– Кто он? Капустин?

– Да, но этот не тот Капустин, который должен быть мой дядя. Он совсем не родной, он отец его жены, – в речи Ольги появилось что-то деревянное, вроде бы правильное грамматически, но сказанное как-то не по-русски – и этот человек утверждает, что его beau-fils («зять» – подсказала Катя), да, да спасибо, его зять не может быть дядей мне!

– Давай перезванивай, – твердо сказала Катя, – выслушаем дядечку и во всем разберемся.

Она села на диван рядом с Ольгой, задела ногой отставленную кружку. Глухо стукнув о паркет, кружка перевернулась, растекшаяся вода устремилась под диван. Но Катя не обратила на это внимания – ей было не до лужи на полу. «Неужели старик прав? Говорит убедительно, да и какой смысл ему врать? А если просто нелюбимого зятя гнобит? Что же Оле посоветовать, что сделать, чтобы докопаться до правды?»

Катю обуревали весьма противоречивые чувства. С одной стороны, она по жизни привыкла брать на себя ответственность и была готова самым решительным и активным образом броситься на помощь своей подруге – а как же иначе? У человека проблемы, она ее гостья, живет у нее дома, да и как не крути иностранка все-таки. Но с другой стороны… Жизненный опыт Кати, немало настрадавшейся от безапелляционной правоты собственной матери («мама лучше знает» – любила повторять Софья Дмитриевна, для которой все жизненные неудачи ее неразумной дочери являлись прямым результатом отказа следовать материнским советам) научил ее воздерживаться от настойчивых советов. Разве правильно навязывать свое мнение, давить на человека и подталкивать к принятию того или иного решения? Да она и сама не знала, как лучше поступить. Словом, выслушаем, разберемся, и Ольга сама решит, как ей поступить.

Но как, как поступить? До ломоты в висках не хотелось верить услышанному, но интуитивно Ольга (да и Катя тоже) чувствовала, что этот незнакомый человек говорит правду. Перезвонив, она включила громкую связь, и теперь смотрела на телефон как в зеркало – держа его прямо перед собой, пристально вглядываясь в экран, словно ожидая письменного подтверждения тем сведениям, которыми делился с ней обладатель старческого фальцета с такими забавными распевными интонациями.

– Как случилось, что поменяли фамилию? Ой, это совсем другая история, очень длинная и совсем печальная – зачем она вам? Были другие времена, и суровые обстоятельства вынуждали людей делать разные вещи, чтобы выжить и не пострадать. Фамилия могла принести неприятности, поэтому люди брали другие фамилии, которые, скажем так, лучше, привычнее звучали. Так мой зять выбрал себе красивую фамилию Капустин. Его родители, да и он сам в детстве, Капустиными не были…

Вспомнив пережитое, Семен Львович протяжно вздохнул и прикрыл глаза. Не он ли сразу сказал Лилечке, когда она привела этого парня в дом, что он ей не пара, что он совсем не то, за кого он себя выдает? Впрочем, Семен Львович тут же отругал себя за эту слабость. Разве он выводит на чистую воду своего зятя-махинатора для того, чтобы вспомнить прошлое? Ни в коем разе! Зачем ворошить то, что уже нельзя исправить? Он просто исполняет свой гражданский долг и не позволяет свершиться несправедливости, помогает человеку не наделать ошибок в будущем.

– Поверьте, милая девушка, что я искренне желаю вам добра. Послушайте старого, много пережившего человека – не приезжайте! Борис вам не родственник, хотя по некоторым причинам будет водить вас за нос. По каким причинам? Не хочу говорить лишнего, но вы наверняка понимаете, что это причины материального характера. —Прижав к уху телефон, тесть Бориса Анатольевича развел руками, глубоко вздохнул и проникновенно продолжил

– Милая девушка, поберегите вы свои нервы! Хоть теперь вроде бы доказано, что нервные клетки восстанавливаются, я лично придерживаюсь другой точки зрения. Ой, сколько во мне шрамов ото всех этих переживаний – не перечислить! И что, они укрепили мое здоровье или хотя бы не навредили ему? Все с точностью наоборот . – Внутренний голос вновь заставил Семена Львовича затормозить воспоминания и перестать отвлекаться.

– Простите, но почему Ольга должна вам верить? – не выдержав, вмешалась в разговор Катя. – Она ведь не знает вас точно также, как не знает и вашего зятя.

– А вы, наверное, подруга? Хочу верить, что вы местная, не из Швейцарии и поэтому прекрасно понимаете, почему мой зять так себя ведет. Выгоду, не сильно маленькую выгоду видит он для себя! Что непонятно, что тут объяснять? Деточка, вам же не пятнадцать лет! – в трубке послышалось легкое сопение, за которым последовал прерывистый вздох. «Ах, молодежь, молодежь… Не понимает очевидного… Приходится подсказывать…».

– Так вот, если вы дружите серьезно, а не только из-за Швейцарии, отговорите Ольгу от этой поездки, – безапелляционно заявил старик. Сомнения в собственной правоте посещали Семена Львовича крайне редко, но сейчас он был прав, как никогда.

– И я вам скажу, что надо сделать! Вы позвоните ему и задайте всего один вопрос. Спросите, не менял ли он или его родители фамилию. Всего один вопрос – и сами поймете, даже почувствуете, говорит ли он правду. Я бы тоже хотел это услышать, – с печалью в голосе подытожил Семен Львович.

Ну что ж, все так и сделали: позвонили, задали вопрос и убедились в том, что родственниками Ольга Капустина (она же Ольга Руис-Прадо) Борис Анатольевич Капустин по определению быть не может. Фамилию эту взял себе покойный родитель Бориса Анатольевича, да и геологов у них в роду никогда не было.

Подмена была очевидна, хотя Борис Анатольевич никак не хотел отступать. «Какую перспективу, какие возможности видел он для себя, обретя такую родственницу! И все прахом!» Он не сразу сдался: звонил неоднократно, пытался убедить Ольгу «обговорить ситуацию», ссылаясь то на возможные ошибки делопроизводства, то на какие-то неизвестные ему семейные тайны, не переставая при этом проклинать про себя своего принципиального тестя и собственную неосмотрительность. Увы! Семен Львович, напротив, своим вмешательством был доволен, взгляда от бушевавшего зятя не отводил, хотя на что там было смотреть? Разоблачив бессовестного комбинатора, он выполнил свой гражданский долг, правда восторжествовала. А когда кипевший неиссякаемым негодованием Капустин не мог удержаться от ядовитых замечаний в его адрес, Семен Львович просто отключил верно служивший ему слуховой аппарат. Зачем скандалить по-пустому, нагнетать обстановку? И здоровье, и мир в семье следовало беречь.

* * *

У Ольги словно что-то онемело внутри. Да этих звонков ей казалось, что наклонив голову, она упорно шла вперед. Шла к дому, где ее ждут, шла, не останавливаясь, невзирая на ветер и непогоду, натянув капюшон и наглухо застегнувшись, но внезапный порыв шквального ветра сбил ее с ног, сорвал капюшон, обжег ледяным колючим холодом, и у нее больше нет ни сил, ни опоры, чтобы подняться и продолжить путь. А дом растаял в снежном тумане, как мираж в мертвой пустыне.

Поиски оказались безрезультатными. Конечно, с самого начала она, по-швейцарски приученная с детских лет руководствоваться во всех своих поступках здравым смыслом и умением реально смотреть на вещи, готовила себя к любому исходу. Но надежда – которая умирает последней– надежда найти родных только крепла в круговерти месяцами длившихся переписки, ожидания, оформления бесчисленных бумаг. И вот теперь ожидание завершилось, надежда рухнула, да еще при таких пошлых и мелких обстоятельствах…

…Знай Софья Дмитриевна всю эту историю, она бы больше всего удивилась тому, как ее Кате удалось распознать фальшивку и не дать себя обмануть – или «кинуть», как теперь принято выражаться. Ее Катя, которую уже столько лет нагло обманывает это ничтожество Вадим, не только родила от него Колю (которого Софья Дмитриевна обожала), но и верит ему, ждет того часа, когда он разведется и навсегда переедет к ним (даже в страшном сне Софья Дмитриевна не допускала такой возможности).

Ольга пыталась держать себе в руках и скрывать от своих гостеприимных хозяев то состояние мучительной опустошенности, в которое она погрузилась после окончательного крушения своих надежд. Она как-то поскучнела, потускнела и засобиралась назад в Женеву, не сразу поддавшись на уговоры подруги задержаться в Москве.

Честно говоря, ей и самой не хотелось возвращаться так рано, объясняться, выслушивать сочувственные комментарии Режин и иронические – Джеймса. Он не скажет прямо – «я же говорил, я предупреждал», – но всем своим видом, легкой усмешкой очень выразительно продемонстрирует, насколько он был прав и насколько она была неосмотрительна, то есть попросту глупа.

Режин другое дело, она посочувствует искренне, хотя не сама ли так любит повторять, что «лучше быть предметом зависти, чем сострадания»? Вообще-то говоря, предлагается странный выбор, разве только выбираешь меньшее из двух зол? Честно говоря, Ольга чувствовала себя неловко, когда ей завидовали. Завидующий человек чем-то обделен и глубоко этим обижен, его терзает собственная несостоятельность, даже ущербность, по-хорошему ему посочувствовать надо, пожалеть беднягу, но тогда получается, что ты его обижаешь? Что-то не сходится в этой мудрости о ненужности сострадания.

Ольга поморщилась, вспомнив, как презрительно улыбался Джеймс, когда речь заходила о помощи, о сочувствии, называя их «попечительской деятельностью», которая, по его мнению, унизительна для опекаемого. Ну, его в общем-то понять можно: в шесть лет родители в интернат определили, при отсутствии «попечительской деятельности» учился защищаться сам. Впрочем, не о нем речь.

Сама виновата в сложившейся ситуации. Зря она тогда в кафетерии не сдержалась, разоткровенничалась, можно было и промолчать. Покойная Пилар была сдержана, другим сочувствовала, но сама старалась не открываться, и дочь пыталась предостеречь от любопытства окружающих, а вернее – уберечь от той боли, которую это любопытство может причинить. Недаром она часто вспоминала знаменитые тютчевские строчки «Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои». Ох уж эти классики – все-то они знали, все то они предугадывали…. Ольга казнила себя за несдержанность, за неумение «держать дистанцию», старалась еще глубже запрятать переживаемые чувства, нарастить надежный и непроницаемый защитный панцирь, отгородиться от внешнего мира.

Но от Кати отгораживаться не хотелось. С ней все было по-другому. Ее искреннее и живое участие в судьбе подруги, ее честность и доброжелательность помогали Ольге справиться с охватившем ее отчаянием. Какая уж тут дистанция… Катя словно протянула руку барахтающейся в омуте Ольге, помогла ей выбраться на берег, обогрела и обсушила, и как ни в чем не бывало продолжала жить дальше, отмахнувшись от пафосных повторных разбирательств и благодарностей спасенной. Дело житейское – чего уж там… Катя старалась не оставлять подругу одну, а на время своего отсутствия всячески нагружала Ольгу разными поручениями: то надо было подменить Софью Дмитриевну и забрать из школы Колю, то срочно требовалось отредактировать технический перевод, а Катя не успевала в срок, то никак не получалось выбрать обои для ремонта и Ольгина помощь в поисках по интернету была совершенно необходима.

Неделя пролетела незаметно. – Завтра среда – напомнила Катя, собирая на стол. – Оля, помнишь, что я тебе про ярмарку в Измайлово говорила? По средам и выбор побольше, и цены подешевле. Мам, ты с Колей посидишь?

Софья Дмитриевна обиженно молчала. Вот как раз завтра она собиралась опробовать один совершенно потрясающий рецепт! Ей никак не удавалось поразить женевскую гостью рецептами французской кухни, или, по крайней мере, каким-нибудь экзотическим салатом. Ольга ела все, но явно предпочитала банальный винегрет, сырники и еще более банальный борщ со сметаной. Черный хлеб в тостере поджарит – и вперед! Даже добавки просит. Иностранка, что возьмешь, им чудить положено… Размышления Колиной бабушки были прерваны появлением внука.

– Коля, ты хорошо руки помыл? – Мальчик недовольно поморщился. «Ну что он маленький, что ли, чтобы такие вопросы задавать? Да еще при гостье!» Пряча улыбку, Ольга пододвинула ему стул и вопросительно взглянула на Катю.

– Думаешь, стоит съездить? Это не помешает твоим планам?

– Да не вопрос! – Катя решительно отобрала у сына томатный соус, которым он щедро поливал положенную ему в тарелку куриную ногу.

– Колян, сколько раз я тебе объясняла, что детям этот соус вреден!» И, не обращая внимания на обиженно засопевшего Колю, снова обратилась к Ольге – Тебе ведь надо купить подарки?

Ах, какие подарки накупила женевская гостья, совершенно завороженная этим сказочным базаром! Ни мокрый ноябрьский снег, ни лужи на дороге, подстерегающие на каждом шагу зазевавшихся пешеходов, ни бесцеремонно толкающиеся в торговых рядах коренастые мужики в вязаных шапочках и камуфляже (не отличить продавца от покупателя) – ничто не могло нарушить ее радостное настроение. Оглушенная красочным изобилием, она задерживалась у каждого прилавка, не в силах оторвать глаз от буйных цветочных гирлянд шалей из Павловского Посада и нежнейших оренбургских платков-паутинок, от дивных расписных шкатулочек и плетеных кружев, от цветного стекла, сине-белого фарфора и ростовских икон из финифти.

И море, море, безбрежный океан игрушек – деревянных, тряпочных, механических. В расставленных прямо на площади картонных коробках толпились веселые куклы, зверюшки и птички-свистелки, машинки и волчки, прилавки ломились от лупастых румяных матрешек, на многоступенчатых этажерках чинно выстроились рядами важные осанистые Деды-Морозы, милые Снегурочки, прекрасные боярышни и величавые богатыри в остроконечных шлемах.

– Катя, они же все разные, они просто живые! – Ольга восторженно двигала дощечку, и резной медведь неторопливо стучал лапой по клавиатуре деревянного компьютера.

– Девушка, это же авторские изделия – снисходительно пояснил молодой продавец, протягивая ей другую богородскую игрушку: распечатавший бутылку медведь на закуску кружочками нарезал колбасу.

Незримая волна мощнейшей энергетики накрыла Ольгу, вокруг царила атмосфера жизнелюбия, озорства народной частушки, словно все эти творения мастеров отплясывали нескончаемую кадриль, и каждое выказывало свою особенную стать и красоту. Перед ней открылся мир доброты, мир щедрой души, мир радости, которой хотелось поделиться. Гнетущее чувство разочарования, которое наполняло ее после разговора с Домском, начинало понемногу рассеваться. «Как славно, что впереди Рождество, есть повод всем привезти подарки». Ольга переложила пакеты и бережно опустила на дно дорожной сумки, которую предусмотрительно взяла с собой Катя, картонную коробочку с ярко красным хрустальным колокольчиком.

– А что, просто так нельзя привезти подарок? – удивилась Катя. Ольга замялась, пытаясь найти нужные слова. Как трудно объяснить чужие обычаи, не осуждая их, не морализируя.

– Знаешь, можно так сказать – она стряхнула с Катиного рукава обрывок упаковочной бумаги – в Испании никто не удивится подарку, а в Западной Европе человек должен знать почему ему что-то дарят. Люди не хотят чувствовать себя обязанными, а вот это «просто так», этот жест симпатии надо чувствовать, его логически не объяснишь.

– Интерееесное кино – протянула Катя, – я как-то об этом раньше не задумывалась…

Наконец они вышли на центральную площадь ярмарки. Ее пространство было организовано как старый русский город – Кремль, посад, и на самом видном месте – церковь. Высокий деревянный храм Святителя Николая словно пришел сюда из глубины веков. Не сговариваясь, покрыв головы, они зашли внутрь. Величественный иконостас мягко светился, золото икон отражало мерцавшие лампадки и пламя свечей. Катя, перекрестившись, поставила свечку за сына. О чем молча помолилась Ольга, за кого зажгла восковую свечу, она не сказала. Сохраним это в тайне и мы.

Приближался день отъезда. Договорились, что перед разлукой посидят дома и у Софьи Дмитриевны появится долгожданная возможность продемонстрировать свой кулинарный талант и получить международное признание в лице женевской гостьи. А пока неугомонная Катя водила Ольгу по театрам и выставкам, зачастую обходясь контрамарками друзей-актеров и художников. Метро работало допоздна, подруги успевали побывать и на концерте, и на вернисаже. Привыкшую к провинциальной европейской чинности Ольгу закружил вихрь столичной жизни. От новых ярких впечатлений недавние переживания тускнели, их тягостный осадок уже не так больно давил на сердце своей тяжестью. Пространство жизни расширилось…

* * *

…В антракте нашумевшего моноспектакля, который поставил один из многочисленных друзей Кати, подруги вышли в фойе. Входные двери были широко распахнуты и зрители высыпали на улицу, радуясь свежему бодрящему воздуху. Ольга невольно поежилась – несмотря на множество складок, кремовая шелковая блуза от ветра не защитила. Она расправила плечи и глубоко вздохнула, пропуская через себя покалывающую прохладу.

– Знаешь, когда я была маленькая, мама часто водила меня в театр. И я ужасно не любила антракты, не соглашалась выходить в фойе даже за обещанное мороженое. Я боялась, что представление остановилось насовсем, что продолжения не будет. По лицу Ольги пробежала тень. Она печально усмехнулась, – Уже тогда боялась, что продолжения не будет. – Покачала головой, дотронулась до Катиной руки – Извини, пожалуйста. Больше не буду жаловаться.

Катя по-кошачьи потянулась, поправила наброшенный на плечи невесомый, но долго хранящий тепло гранатовый палантин, купленный совсем недорого в индийской лавке, и притянула к себе Ольгу, прикрыв ее другим концом.

– Олечка, милая, ты только подумай, как все не случайно получилось. Да слава Богу, что ты сразу, с самого начала, до поездки правду узнала! Вообрази, как ужасно все могло сложиться, если бы этот обман затянулся? Лживые объяснения, попытки выкрутиться, выяснение отношений – представить себе не могу – Катя сделала брезгливую гримасу.

Ольга представила – и согласилась. Все могло было бы быть куда хуже и запутаннее. Ожог от предательства людей, знакомства с которыми как с родными она ждала с такой безоглядной доверчивостью, саднил бы очень долго, а след от него остался бы навсегда. Испытание было жестоким, болезненным, жизнь еще раз проверила ее на прочность. Ну что ж – она и этот удар выдержит.

Заметим, что семилетний Коля был чрезвычайно доволен внезапным приездом маминой подруги. Красивая молодая тетя, от которой так хорошо пахло, была ничем особенно не занята и успевала и поиграть с ним на игровой приставке, которую сама ему подарила, и в настоящий цирк сходила! А главное – разговаривала с ним как со взрослым, на равных, и не делала никаких замечаний! Ольга чуть не расплакалась, когда Коля, пожелав всем спокойной ночи, уже направлялся спать и вдруг поманил ее пальцем и, приподнявшись на цыпочки, заговорщицки прошептал: «Знаешь что? Я хочу, чтобы ты была с нами всегда». Тогда она впервые подумала о том, что у нее все-таки есть близкие в России…

* * *

– Ксюша, бутончик, неужели осчастливила нас своим присутствием? – Лиза, раскинув руки и ослепительно улыбаясь, засеменила навстречу рослой, сияющей умелым макияжем блондинке, одетой в некое подобие восточного халата, но почему-то с обнаженным плечом.

– Да не спеши, не напрягайся так, подруга, юбку–то пожалей, – сощурилась в ответной гримасе Ксюша. – Все же Алекс Ванг, качество знаем…. Но и твой напор нам известен, смотри, разрез у… на последней нитке держится. Или проветрить хочешь, или кто еще не все твои богатства видел? – Победоносно оглядев оценивших шутку окружающих, Ксюша бросила подбежавшему официанту: «Как обычно. Чего уставился, новенький что ли? Ну запоминай «Лафроег», я два раза не повторяю – двойной, лед не клади».

Удержать на лице улыбку, придав ей несколько снисходительный оттенок, Лизе удалось, но от накатившей злости сбилось дыхание. «Ну почему, почему она, такая изысканная, стильная, европейская, словом подлинная интеллектуальная элита, должна выносить в своей арт-галерее не только присутствие, но и выходки этой багатанской шалавы? Почему даже деньги отца и его положение не ограждают ее от наглых выходок Ксеньки?»

Впрочем, ответ был Лизе хорошо известен: вряд ли кто-нибудь решился бы вспомнить прозвище этой сочной длинноногой экс-активистки, экс-финалистки конкурса красоты в далеком уральском городке. Риск поплатиться за хорошую память был слишком велик: нынешний авторитетный папик Ксюши курировал городские рынки, правил жестко и по понятиям, возражений не принимал, а желавших с ним поспорить более никто не видел. Во всяком случае среди живых.

Огненную Ксюшу приземистый и колченогий дед Алан обожал столь трепетно, что подшучивать над этой страстью боялись даже в самых надежных и проверенных компаниях. Не знавшая удержу ни в своих расходах, ни в своих выходках красотка давала сто очков вперед любой записной светской скандалистке, и именно это ее качество вызывало жгучую зависть завсегдатаев тусовок. Уж как и за что крепко его держала тугая словно спелый помидор Ксения – неизвестно, но желающих навлечь на себя ее дурное расположение не находилось. Лиза из общего правила не выделялась

– Выглядишь шикарно! – Лиза с неподдельной завистью задержала взгляд на плетеной бриллиантовой подвеске, сверкавшей на точеной шее Ксении («как сосулька на водосточной трубе» подумала с раздражением). «Все же жаль, что припозднилась, прессы было немерено, вся гламурка налетела, покрасовалась бы… Хочешь, покажу шедевры – есть кое-кто, из лондонских галерей были, заинтересовались. Глубинные вещи, не пропусти…

– Да ладно про шедевры-то заливать. Вон – кивнула на собравшихся – есть кому туфту впаривать Лучше скажи – из Бан-8 были?» – не глядя, Ксения поставила недопитый виски на услужливо протянутый поднос. Молниеносно материализовавшийся официант так же молниеносно исчез.

Лизе тоже хотелось выпить. Но момент был упущен, а оставлять Ксению в окружении завсегдатаев вернисажей не хотелось. Завсегдатаи тусовок гадостей наговорят и сплетни разнесут – вон, как группками приторно скалятся, а уж коллеги-галерейщики тут же клиента отбить постараются. Знаем, сами в эти игры играть обучены.

– Из Бан-8? – переспросила Лиза, вновь поражаясь какому-то сверхчутью Ксении распознавать самые трендовые, самые престижные публикации. Вроде бы невелик журнальчик, рекламы немного, а кто на его страницах упомянут, а еще лучше сфотографирован, тому многие двери открыты. В то общество, куда все «элитоны» стремятся, но двери которого плотно прикрыты. Разве что подглядывать удается иногда.

– Да вроде Макс кого-то приводил с собой, поснимали здесь. Но ты же знаешь, он всегда в цейтноте: к щечке приложился, по работам пробежался, с кем надо поздоровался – и привет! Кстати, его кое-что заинтересовало. Показать?

Но вспыхнувшая в неправедном гневе Ксюша уже ничего не слышала. Сдерживать свои эмоции (разве что перед папиком) Ксюша не привыкла. Упустить такой шанс! Были из Бан-8, собравшихся фоткали, и укажут поименно, а ее не было! Опоздала, трам-та-ра-рам! Могла бы засветиться в самом Бан-8, да и выглядит она сегодня на миллион долларов: выспалась, массаж удался на славу, да еще и на морозце прогулялась, глазищи вон как сияют!

– Ах чтоб их… – низкий глубокий голос Ксюши зазвучал в полную силу, посылая такие многоходовые трехэтажные пожелания в адрес городских властей, что даже говорливый живчик Петя Л., перебить или заставить замолчать которого не удавалось почти никому, затих, уважительно прислушиваясь к этому потоку кипящей лавы. Народ пододвинулся поближе, не желая пропустить ни минуты бесплатного и проникновенного зрелища.

– А в чем дело-то? Причем здесь городское правительство? – Лиза заботливо налила воды, подала стакан поперхнувшейся от наплыва эмоций Ксении, стиснув зубы, усадила ее в кресло работы известного немецкого дизайнера («плюхнулась, корова, чуть авторский экземпляр не повредила – оргстекло аж крякнуло»).

– Причем? – массивный платиновый браслет жалобно звякнул, когда увесистый кулак Ксении взметнулся вверх. – А кто долбанных гастеров разогнал? Видишь ли, неоформленные они. Да по мне, хоть орангутанги пусть приедут, лишь бы проблем не было! Весь двор снегом засыпан, вчера еще сугробы в метр на дороге. Я в зимний сад вышла, глянула – красота какая, даже с Мимишкой, йоркширчиком моим, сама во двор гулять вышла. Полчаса побегали, снег пушистый, искрится, арбузом пахнет. Красотища!

Ксюша внезапно замолкла, воспоминания о каникулах в занесенной снегом по самые крыши уральской деревне, о ледяных горках, о бабушкином козьем колючем платке, который она нечаянно подпалила, прижавшись спиной к раскаленной потрескавшейся печке, ударили прямо в сердце. Некстати ударили, не вовремя. Усилием воли стерла их из памяти. Перевела дыхание, снова сорвалась на крик.

– И дальше что? Где красота и где проблемы? Мне ехать, водителей как назло отпустила, а проезд завален! Сугробы!! Мой Мазератти не для сугробов! Где гастеры? Кто убирать будет?» (Прочувствованные пожелания в адрес городских властей возобновились с новой силой).

– Слышь, красавица, хорош горлом брать! – во внезапно наступившей тишине голос Сергея прозвучал особенно отчетливо. Присутствующие невольно расступились, пропуская вперед высокого обветренного мужчину в оливковом твидовом пиджаке в классическую елочку. Знающие люди с первого взгляда заценили и фирму-производителя, и стильный лоск в виде легкой помятости.

Увидев Сергея, Лиза чуть не подпрыгнула от радости, но, сдержалась, ограничилась приветливым кивком. «Пришел, пришел – впервые после размолвки в Стамбуле! Значит, не все ещё потеряно?» Сергей учтиво ответил на кивок и вновь обратился к огнедышащей светской львице. – Что так пафосно-то? Скажи-ка мне лучше вот что – лопата у тебя в доме имеется?

Ксения, развернувшись, с недоумением взглянула на Лизу. «Это еще что?»

Держа руки в карманах, Сергей насмешливо смотрел на кипящую от негодования Ксению: – Вишь, как надорвалась, уж кто и что не различает. Лопата, спрашиваю, дома есть?

– Почему вы – ты говоришь мне ты? – надменно меряя взглядом стоящего перед ней Сергея, спросила она.

– Так ты сама так говоришь, – рассмеялся Сергей, – да и не в обиду говорю, ты ж моя ровесница, ну может старше чуток. – Собравшиеся притихли, предвкушая драматическое развитие событий. Напомнить усиленно молодящейся Ксюше о ее возрасте – это надо уметь! Широко раскрыв глаза и привстав, Ксения приготовилась поставить выскочку на место, но он опередил ее.

– Да ты сиди, сиди, расслабься. Тебе Лизавета еще воды нальет. Чего нервничаешь? – Сергей насмешливо прищурился. Столичную тусовку он никогда не воспринимал всерьез, отчего же и не подшутить над бомондом? Куда ни кинь – везде красуются и хвастаются, просто достали всех, лезут в жизнь с любого ресурса.

Он представил на своем месте запомнившегося с детства пенсионера Степаныча, добродушного провинциального резонера, который терпеть не мог выскочек и считал своим долгом уведомлять их об этом. А уж за словом в карман Степаныч никогда не лез. Посмотрим, как бы выступил сейчас дедуля, окажись он лицом к лицу с этой фифой?

Сергей немного откинулся назад, как это делал невысокий Степаныч, бесстрашно наступая на собеседника, и повысил голос – Ну, снег выпал – так это радость какая в городе. Все бело, чисто. Так он и растает скоро, или уберут его, вон техники сколько. А что выехать не смогла – так чего дорогу не расчистила? С собачонкой ведь гулять ходила, вот и потрудилась бы. На морозце снег покидать – милое дело. Фигуру бережешь ведь, фитнесс никогда не пропускаешь? Так в этих залах-то воздух вредный, испарениями, химией всякой насыщен. На улице-то лучше».

Наступившую тишину нарушил глухой стук упавшего на паркетный пол предмета. Сергей поднял выскользнувший из рук Ксении клатч, повертел его, протянул хозяйке.

– Вы – ты совсем спятил – мне дороги чистить предлагаешь? Может и полы тряпкой помыть заодно? Так вот, для твоего сведения: аристократы по другим правилам живут. Хоть тру-у-уженикам – растянула губы в язвительной улыбке – это понять напряжно» – холеные пальцы Ксюши постукивали по сияющей черным жемчугом поверхности клатча. Ее начинал забавлять этот эпатажный провинциальный мужик, непонятно как очутившийся на закрытом вернисаже в элитной галерее.

– Можно и помыть. Ничего страшного. Вон князь Голицын в Париже в кузнечном цеху на заводе Пежо семь лет у пресса отстоял. Воздух спертый, грязь, шум – в двадцатые годы о вентиляции и не помышляли. И ничего – сохранился во всем своем княжеском обличии. А то у нас в Ялутворске в музее декабристов показывают, как аристократки петербургские и московские сами и печи топили, и стирали. И аристократизма своего не растеряли.

От внутренней двери потянуло сладковатым запахом травки. Сергей потянул шею, стараясь унять пульсирующую боль. Как всегда, старая армейская травма напомнила о себе в самый неподходящий момент. Желание повеселиться сменилось раздражением. Пошутил на свою голову! Нечего было связываться с этой вороной в павлиньих перьях. Тоже – нашел себе собеседницу. Считая разговор законченным, он повернулся и направился в соседний зал, в котором, как сообщала афиша, была организована персональная выставка Дмитрия Н.

Размолвка с Лизой, столь очевидная после поездки в Стамбул, нисколько не огорчила Сергея. Напротив, он ей втайне обрадовался, так как решение спустить все на тормозах окрепло у Сергея еще до этой поездки. Его начинали тяготить их отношения, со стороны казавшиеся совершенными. Сквозь изящную оболочку их романа просвечивала пустота. Сколько раз можно перелистовать роскошно иллюстрированное гламурное издание, где забавна и даже остроумна реклама, но где нечего читать? Он не испытывал к Лизе никаких неприязненных чувств, вернее – уже вообще никаких чувств, и предпочел бы сохранить хорошие отношения. Они неплохо проводили время, не давали друг другу повода ни для обид, ни для переживаний, и лучше остановиться заранее, не приблизившись к заведомо проигрышной фазе взаимных претензий. В этом Сергей был абсолютно уверен. Настроен он был миролюбиво, поэтому и откликнулся на ее приглашение зайти на этот вернисаж, перекинуться парой слов.

– Боже мой, –звучное контральто Ксюши вновь заполнило пространство галереи, – Елизавета, душа моя, откуда здесь это совковое ископаемое? Неужели такие примитивы еще не выродились?

Сергей остановился и, развернувшись, в упор посмотрел на обладательницу звучного контральто.

– Если вы, милая барышня, хотели меня обидеть, то у вас это не получилось. Не принимая термина «совок», позволю себе вам заметить, что лучше быть совком, чем мусором.

По залу пронесся легкий смешок. Из зашевелившейся толпы выделилось вперед сопровождавшее Ксюшу лицо. Лицо было синеватое от бритья, вид имело нелюбезный, а облаченное в черное и напружинившееся тело свидетельствовало о несомненной профессиональной подготовке телохранителя.

Но команды «фас» не последовало, а переходить к активным действием по собственной инициативе лицо не решилось – ошибиться, зная непредсказуемый нрав хозяйки, было легко, а последствия могли оказаться плачевными. Вон, Валера скрутил типа, который к хозяйскому портрету потянулся, и зря оказалось – тот ее стилист был, голубой и безвредный, да и хлипкий, чего-то там у него в черепке лопнуло, а Валера работу потерял, да еще и на бабки поставили, лечение оплачивать. Нет, обождем пока, да и Ксения, похоже, в настроении. Сидит себе, ногой качает.

Заметив движение телохранителя, Сергей насмешливо улыбнулся. Ну и жидкий народец пошел, как в коконах живут. От всего и ото всех на свете предохраниться спешат. Не жизнь, а опасюк сплошной, ни вздохнуть, ни пошевелиться. Приветливо кивнув Ксении на прощание, добавил негромко: «А в Ялуторовск, будет время – наведайтесь, если аристократами интересуетесь. Витает там дух аристократии, витает, в таких местах он не выветривается. Живых-то аристократов уже не встретишь, ну разве только на спиритических сеансах их души вызвать».

Смешок в зале зазвучал уже отчетливее. Лучезарно улыбавшаяся всем и вся Лиза с трудом сдерживала раздражение. Каких усилий ей стоило уговорить Сергея прийти на этот вернисаж! После Стамбула он практически не появлялся, не отвечал на звонки и был настолько предупредителен и вежлив во время их кратких и случайных (хотя тщательно запланированных Лизой) встреч, что его намерения свести на нет их отношения становились совершенно очевидными.

Такой расклад ее не устраивал совершенно по ряду причин, в главной из которых она не решалась признаться даже самой себе. Сегодняшний вернисаж мог бы стать удачной возможностью сблизиться, восстановить общение, даже просто посидеть допоздна в каком-нибудь симпатичном баре. И вот пожалуйста! Какая-то несуразная перепалка, Сергей уходит, и как его остановить? Вернисаж в разгаре, она у всех на виду, да еще и нельзя оставить эту чертову Ксюшу, не прощающую невнимания к своей особе. Хотя…. Краем глаза Лиза заметила, что Сергей направился в полуподвальное помещение галереи. Значит, уходить пока не собирается и может быть сегодняшний вечер еще и не потерян!

Поначалу Сергей не собирался идти на вернисаж. Лиза исправно присылала приглашения, он, бегло пробежав глазами содержимое, откладывал в сторону и тут же забывал о них. Но в этот раз решил сходить, сам не понимая, почему. Может, скульптура на буклете показалась интересной, да и живопись Дмитрия Н. он любил, душой отдыхал в его пейзажах. Жаль, умер рано, хороший был художник.

Что касается их романа или дружбы с сексом, как однажды определила их отношения сама Лиза, то для Сергея они перешли в разряд нейтрально приятельских, обязанным чем-то Лизе он себя не чувствовал, но и обид на нее не держал. Разрыва никакого не было, но притягательность их общения как-то испарилась, появилось тягостное ощущение некоего бремени. В прошлом было неплохо, спасибо ей за это, но что прошло – то прошло. Словом, расстанемся друзьями. Срок негласного контракта, который незримо определял их отношения, закончился, продлевать его стороны не пожелали.

То есть не пожелал Сергей, но он ошибался, полагая, что Лиза думает так же, как он. Лиза отпускать Сергея не собиралась. Даже если он был для нее игрушкой, то игрушкой любимой, принадлежащей только ей, отказываться от которой она совершенно не намеревалась. Ну да, в их отношениях имеет место кризис – а что, бывают отношения без кризисов?

Поразмыслив, Лиза решила прибегнуть к тактике повторного завоевания. Избранная тактика была стара как мир и в большинстве случаев оказывалась успешной. Следовало только запастись терпением и постоянно напоминать о себе, желательно своим присутствием, ни в коем случае не раздражая избранника, а, напротив, старательно подбадривая. Типа вечной мантры для приручения художника – «Ты гений, все кругом враги», окружить почти материнской заботой и всячески избегать прямого давления. И никаких истерик. Близкая подруга Нора, чей опыт общения с мужчинами заслуживал безусловного внимания, посоветовала не пренебрегать и другим испытанным средством – стать безотказной утешительницей, все выслушивающей и все понимающей. Разумно – только вот Сергею жилетка не требовалась, не того замеса был мужик. За что, среди прочего, и ценим был.

Впрочем, оставим полную решимости вернуть своего бой-френда Лизу заниматься гостями галереи, и последуем за Сергеем, в судьбе которого назревают важные перемены. Наверху не смолкал обычный вернисажный гул– смех, голоса, позвякивание бокалов. Но внизу, в полуподвальном помещении, где размещалась ретроспективная выставка Дмитрия Б., было тихо и немноголюдно. Удачная точечная подсветка выхватывала из полумрака ритмично развешенные небольшие полотна – оформленные простыми деревянными рейками, они казались окнами. Окнами в какой-то другой, неясно узнаваемый, вполне реальный, но не замечаемый в повседневной суете мир. Удивительная все-таки вещь – талант! Вроде бы и видел все это сотни раз, и замечал и любовался даже иногда, но изобразить так, чтобы в душу запало, совсем немногим дано.

Вблизи – легкие, вроде бы небрежно наложенные и перебивающие друг друга мазки, а отойдешь на несколько шагов – и словно услышишь журчание ручья, негромко, но упорно прокладывающего себе путь под гнетом прелых, отлежавших зиму листьев, сбившихся под нависшим на коряге подтаявшим пористом настом, давно забывшем о своей начальной ослепительной белизне. Отблеск малинового заката на низких, предвещающих ночную тьму облаках, упал на заколосившееся от ветра поле, и на сердце ложится неясная тревога . Мокрый куст черемухи у покосившегося сарая, перевернутая вверх дном старая лодка на песчаном берегу, буйство лопухов в овраге…

У картины, выставленной на мольберте в глубине зала, стоит молодая женщина. Длинная темная юбка, сумка через плечо, снятое пальто в руках держит. Нагнулась, чтобы прочесть табличку, откинула упавшую на лоб темно-русую прядь волос, поправила ремешок сумки. Неспешно отступила назад, не сводя глаз с полотна под лаконичным названием «Зима в городе». В порывах колючего февральского ветра проблескивало бледное солнце, голые ветки старого тополя стучали в окно обветшалого, давно не ремонтированного дома. За этим окном, скрытым мощным стволом облетевшего дерева угадывалось тепло, защищенное от непогоды человеческое жилье, кров, символ покоя и безопасности.

Но Сергей не увидел картины. Замерев на ступеньках, он почувствовал, что внутри у него что-то сжалось, как от удара, и на мгновение стало трудно дышать. Еще не слыша голоса, не видя лица он понял – это она, незнакомка, растерявшаяся в огромном аэропорту, «русская с нерусским паспортом», Ольга. Он покачал головой, не в силах сдержать широкой радостной улыбки. Оттянул вдруг ставший тесным воротник рубашки, неслышно приблизился. Улыбка с его лица не исчезла, лишь затаилась в уголках рта. Положив руки на пояс, встал за спиной Ольги. Так бы, кажется, и стоял рядом, вдыхая запах ее волос, касаясь ее плеч, зная, что одним движением можешь развернуть ее к себе, погладить вспыхнувшую румянцем щеку.

– Странно как-то. Денек на картине неласковый, а холодом от нее не веет – сказал вполголоса, словно продолжая прерванный разговор.

– Потому что цветовая гамма магическая, потрясающая – только настоящий живописец может передать ощущение тепла через расползающийся сугроб, корявый ствол дерева, отколовшуюся штукатурку – не оборачиваясь, отвечая скорее самой себе, чем невидимому собеседнику, проговорила Ольга и запнулась. Летаргическая отрешенность, вызванной неброской красотой картины, внезапно спала. Она зажмурилась, боясь поверить услышанному.

Этот голос… Как же она могла не узнать его? Низкий, хрипловатый, не по-московски «окающий». Стоял спиной к свету, наклонив голову. Вместо кожаной куртки – белая рубашка, твидовый пиджак, ладно сидящей на крепкой широкоплечей фигуре. Та же спокойная уверенность в осанке, те же смеющиеся прищуренные глаза.

– Это вы? Здравствуйте! Здравствуй!– быстро поправилась, протянула руку. – Какая неожиданная встреча! – Ольга старалась смотреть приветливо, бесстрастно. Левая рука крепко держала ремешок сумки. Полумрак зала позволил скрыть сияние ее глаз. (Сейчас же успокойся – приказал ей внутренний голос. Что за выброс подростковых гормонов!). – Ты – ты тоже пришел на выставку? Интересуешься живописью? – (О Господи! Что за чушь я несу! Как будто текст из учебника читаю. Осталось только заговорить о погоде).

Сергей невольно задержал в руке ее горячую ладонь. Рукопожатие крепкое, деловое, серьезная, видать, девушка. Ну что ж, будем соответствовать. Затаил усмешку, сдвинул брови. Выдерживая паузу, незаметно смерил взглядом ее стройную фигуру, несуразно, на его взгляд, замотанную в какие-то долгополые, видимо дизайнерские одеяния. Волнение, которое ей не удавалось скрыть, было ему приятно. Значит, запомнила их встречу. Раз так, будем закрепляться и развивать наступление. Теперь не ускользнет, не потеряется в спешке, не отпустит он ее. Правильную такую, самостоятельную – просто чистописание какое-то швейцарское. Ну-ну, с ошибками-то поинтереснее будет. Итак, разворачиваемся к бою!

– Да причем тут живопись? Баловство одно, тут дела поважнее – куражась, заговорил Сергей, вновь вспомнив рассудительного Степаныча. Держа руки в карманах, заговорщицки подмигнул растерявшейся Ольге. – Помнится, должок за тобой, путешественница. Обещала отдать, а сама скрылась в толпе. Расписку я взять не успел, вот и пришлось тебя разыскивать, по всему городу колесить. Насилу нашел! Какими деньгами отдавать будешь – в валюте или в рублях?»

– Как вам будет угодно – подхватив насмешливый тон, отпарировала Ольга. Видимо, ответила слишком громко, так как поймала на себе неодобрительный взгляд пожилой дамы с блокнотиком, пристально изучавшей таблички под картинами. В самом деле, что это она так переполошилась? Шапочное знакомство, случайная встреча. Спокойствие, дорогая, спокойствие… Зачем-то потуже свернула пальто и, посерьезнев, добавила «Я очень рада, что смогу отдать тебе деньги. Терпеть не могу быть должницей. Хорошо, что мы встретились»

– Вот-вот, и я того же мнения – не удержавшись, хмыкнул Сергей и не допускающим возражений тоном заключил: – Способ оплаты избран. Решено: ты меня пригласишь в ресторан и накормишь ужином. Что значит когда? Сейчас, сразу, ибо голоден я страшно». Он протянул руки, чтобы помочь ей надеть пальто, но молодая женщина поспешно отстранилась. В ее голосе зазвучали строгие нотки «Слушай, почему ты опять командуешь? Почему решаешь за меня?» Демонстративно опустила на пол сумку, самостоятельно надела пальто и, не оглядываясь, направилась к выходу.

Догнать ее Сергей не успел, его окликнули, задержали. Подняв капюшон, Ольга ждала его на улице – к вечеру мелкий моросящий дождь превратился в редкий, несмело падающий первый снег. Тысячи мелких дрожащих ручейков струились по темному асфальту. Если прищуриться, то казалось, что на плитке тротуара, на мостовой мерцали, вспыхивая, россыпи черных бриллиантов. Снежинки таяли, не успев достигнуть земли. Она вытянула руку, пытаясь приманить нерастаявшую снежинку. На душе было светло и спокойно. Ей показалось, что она стала невесомой, словно плыла в пространстве, а не стояла, прижавшись спиной к стене, прячась от промозглой сырости. Голос Сергея заставил ее вздрогнуть.

– Извини, пожалуйста, – раскрывая над ней зонт, Сергей поднял воротник плаща. – Дела! Зато такси успел заказать, да вот и оно! – И, усаживая Ольгу в машину, повинно склонил коротко стриженную голову.

– Так на чем мы остановились? Какие там звучали обвинения в мой адрес? – он развернулся к ней всем корпусом, бережно отогнул завернувшуюся полу ее дутика. Наклонился ниже, чтобы скрыть довольную улыбку, которая то и дело появлялась на его обветренном лице.

Вот так дела! Вот так попался! Не удавалось справиться с какой-то детской, мальчишеской радостью, охватившей всего его не привыкшее отступать, властное мужское существо. Хотелось дурачиться, дразнить эту светлоглазую, чтобы вспыхнула вся румянцем, чтобы растерялась и взгляд отвела. Близость Ольги волновала, от нее слабо пахло какой-то сухой травой. «Духи какие у нее приятные, теплые и горчат в меру».

– Давай критикуй! Готов сто раз выслушать твои обвинения в том, что я диктатор, что командую, что решаю за тебя, но с одним только условием – повторяй слово «опять». – Сергей прикрыл глаза и, положив руки на колени, с притворным смирением откинулся на спинку сидения.

Ольга досадливо отвернулась, потуже натянула перчатку. Вот дурная, выдала себя с головой, но… Значит и он помнит? Помнит все, что она ему в аэропорту сказала? В памяти всплыл гудящий переполненный зал, надменная блондинка за стойкой и едва не сбивший ее с ног веселый крепкий сибиряк, с ходу решивший ее проблему с багажом и так же молниеносно исчезнувший в толпе.

«Ничего он не помнит» – настойчиво твердил Ольге внутренний голос– «просто совпадение или фигура речи». Однако внутренний голос с его предупреждениями хотелось послать подальше, что она и сделала. И сразу почувствовала себя легко и уверенно, словно вытащила на экзамене счастливый билет. Даже ощущение невесомости вернулось. Медленно повернув голову, подняла подбородок и, скривив в легкой гримаске губы, насмешливо заметила: «Оказывается, существуют мужчины, которые не прочь выяснять отношения. Обычно этим любят заниматься женщины».

– Туше – невольно расхохотался Сергей. С признанием, что ему хотелось не столько выяснять отношения, сколько завязать их, он решил пока повременить.

* * *

Впервые за долгое время – почитай, с момента учебы в Лондоне, Лиза держала в руке крошечный пакетик. Если бы еще совсем недавно ей сказали, что без дозы она не справится со своими переживаниями, она бы в лицо тому засмеялась. Засмеялась своим звонким переливчатым смехом, который всегда нравился мужчинам. С какой это стати она будет так подставляться, так вредить себе? Мало ли что было в юности – на то она и юность, чтобы делать глупости, но с тех пор глупостям, гадостям и трагедиям путь в ее жизнь закрыт. По крайней мере, был закрыт до этого чертова вернисажа. И вот заслон опрокинут и так красящая ее безмятежная улыбка сменилась болезненной гримасой. Лиза в ярости швырнула пакетик на пол, развернулась спиной к окну, обхватила себя руками. Никогда, н-и-к-о-г-д-а не простит его за то, что заставил ее страдать! Уязвленное самолюбие требовало мести, жгучая досада кислотой разъедала все Лизино существо. У нее отняли любимую игрушку, большого плюшевого медведя, который она просто на время отложила в сторону. Но она им еще не наигралась! И эта игрушка принадлежит ей, это ее плюшевый медведь!

За окном, словно по заказу злобного недоброжелателя, свирепствовало ненастье: завывая, ветер бросал в стекло гигантские пригоршни серой слизи, тучи давили на город с упорством садиста, словно желая навечно утвердить свое превосходство и навсегда преградить путь солнечным лучам. Холодно, мрачно, мерзко… Лиза резко дернула головой, плотно стиснула зубы, пытаясь приглушить рвущийся изнутри мучительный стон. «Да как он посмел так вести себя? Увязаться за какой-то девкой, да еще при всех? Назначать свидания в ее, Лизиной галерее? Да кто он вообще такой, этот гребаный буровик, чтобы пренебрегать ею? Кто бы без нее с этим уродом общался, если бы она его в люди не вывела?» Несправедливость последних обвинений была очевидна даже для самой Лизы, но… Принижая Сергея, ей было легче перенести случившееся. Проигравшая, неудачница – эта роль не для нее, лузеру в ее жизни места нет. И вообще, это она сама хотела дать ему отставку, просто по времени не совпало! Но почему, почему так больно, почему она не может справиться со слезами? Снова и снова, словно загипнотизированная, она перебирала в памяти события вчерашнего вечера…

* * *

Улыбаясь и благодаря, Лиза распрощалась с последними гостями и быстро спустилась вниз, в уверенности, что найдет там Сергея. Задержалась на ступеньках, оглядывая полутемный зал. Но его там не было… Может быть, он с кем-то задержался у входа? Или, как раньше, ждет ее в соседнем баре?

– Елизавета Олеговна, вы не мужчину, вашего знакомого ищете? – с деланой непосредственностью спросила Галина, маленькая щуплая женщина средних лет, в чьи обязанности входила не только организация вернисажей, но и уборка галереи (дополнительные деньги никому не мешают, хотя эту сторону своей деятельности Галина не афишировала. При знакомстве представлялась секретарем Елизаветы Олеговны – естественно, когда той не было поблизости).

Любопытная, обожающая интриги Галина была бы идеальным персонажем любого сериала. Она часто воображала себя на месте Лизы, подражая ей в во всем и завидуя ей до зубовного скрежета. Ну почему, почему у этой пигалицы есть все, почему принцессой плывет по жизни, а с тобой разговаривает, словно одолжение делает? Но вот что интересно: любезная до приторности с гостями Лизы, Галина полностью копировала небрежно-снисходительный тон хозяйки при общении с «народом». А чем она Елизавете не ровня? Высшее педагогическое имеется, по-английски говорит, маленькое черное платье носит как родное – да ее вообще за француженку принимали! Денег таких нет, вот в чем дело, а уж пузыриться и таинственность изображать и мы умеем-с. Показать Лизке, что она в курсе всех ее дел, и уколоть побольнее – да ни за что на свете Галина не лишила бы себя такого удовольствия! Подожди, она еще этому придурку Пашке глаза откроет на его богиню! Нашел на кого молиться! А то ишь, прям замирает весь, как ее увидит. Но сначала с этим разберемся…

– Такой мужчина видный, в сером пиджаке? –уточнила, не сводя глаз с хозяйки. Лиза вопросительно приподняла брови и сделала отсутствующее выражение лица. Типа, я слушаю, но меня эта информация ничуть не интересует. Наслаждаясь моментом, Галина выдержала паузу и, широко раскрыв блестящие мышиные глазки («разве эти глаза могут врать?») сообщила. – Так он давно с одной дамой ушел. Ой, ну какая это дама – так, серая моль. В юбке в пол как монашка – словно невзначай, взглянула на Лизину юбку в обтяжку – вроде как знакомая его. Вы, наверно, ее тоже знаете?

Удар был настолько неожиданным, что Лиза замерла как в столбняке. Мгновенно собрав все свое самообладание, как бы рассеянно ответила –Да, конечно, они меня предупредили – в этой круговерти все забудешь. И, стараясь как можно ровнее держать спину, неторопливо вернулась наверх. По сухонькому лицу Галины поползла довольная улыбка.-«Будет врать-то, предупредили ее! Переметнулся твой хахаль, как пить дать. Вот так-то!» И она бережно, заботливо еще раз протерла длинный стол, подготовленный для отправки в подсобку. Все-таки не даром говорится, «сделал гадость – сердцу радость!»

Наплакавшись до изнеможения, Лиза шумно высморкалась, босиком прошлепала в ванную. Взглянув на себя в зеркало, отвернулась с отвращением. «Ну и рожа!» Так и подмывало запустить в свое изображение чем-нибудь тяжелым, благо выбор имелся – граненые хрустальные флаконы, фарфоровые баночки пастельных тонов замерли в ожидании хозяйской воли

Ограничилась тем, что пнула ногой кожаный пуф и со всей силой дернула ручку крана. Бурлящий поток быстро наполнил сверкающую белизной круглую ванну, несколько капель экстракта крымских роз смягчили воду, их благоухание успокаивало, расслабляло. Откинувшись на удобное плетеное изголовье, она почти задремала в теплой воде, но полностью успокоиться не удавалось. В голове неотступно бился вопрос, на который она не могла найти ответа – как узнать,-кто эта женщина?

* * *

До мельчайших подробностей, до звуков сохранился в памяти этот маленький грузинский ресторанчик, этот первый ужин вдвоем. Даже много лет спустя, закрыв глаза, Ольга вновь видела светлые, оштукатуренные с нарочитой небрежностью стены с проступающей кирпичной кладкой, на темной дубовой столешнице – зажженную свечу в белом керамическом подсвечнике, слышала журчание подсвеченного фонтанчика, притаившегося в увитой диким виноградом нише. Запомнился легкий акцент в приветственном возгласе хозяина, дразнящий запах румяных хачапури и граненый массивный бокал, наполненный до краев – по-русски! – прекрасным вином, в гранатовой глубине которого вспыхивали отблески пламени.

А Сергей – что Сергей? Зачем ему перебирать воспоминания, словно найденные в глубине комода старые письма, когда он помнил главное. Смеющуюся Ольгу, порозовевшую от тепла, от выпитого вина, запах ее волос, родинку над левой бровью, которую она пыталась прикрыть намокшей от снега челкой. Голова кружилась от ее близости, от едва сдерживаемого желания подуть на эту челку, отвести ее рукой и целовать, целовать до одури эту белокожую красавицу, в чьих глазах цвета незрелого лесного ореха он утонул сразу и навсегда…

Непогода разыгралась не на шутку, мокрый снег валил уже плотной стеной. Все старались как можно быстрее добраться до спасительных дверей, отряхивались, громко топая и снимая намокшую одежду. Сергея в ресторане знали, а вот спутницу оглядели незаметно и судя по всему, одобрительно.

– Слушай, а как ты очутилась в галерее? – не сдержал своего любопытства Сергей, когда исчез принявший заказ молодой официант.

– Ты же вроде слетать в Домск собиралась? И, моментально почувствовав, как напряглась Ольга, примирительно добавил – Впрочем, неважно. Я просто так спросил.

– С Домском не получилось, – лаконично ответила Ольга и сама удивилась собственному спокойствию. Словно речь шла о чем-то совершенно второстепенном. – А на выставку я попала совершенно случайно, подруга посоветовала. За несколько дней до этого Катя получила приглашение на вернисаж в модную арт-галерею. Договорились встретиться в самой галерее, но планы Кати неожиданно изменились – ее попросили подменить заболевшего приятеля-переводчика и Ольга оказалась на выставке одна.

Уютное полуподвальное помещение постепенно заполнялось людьми. К сдвинутым вместе столам прошествовала серьезная мужская компания, настрой которой быстро изменился при виде спешащих к ним официантов, в углу за семейной трапезой встретились старшее и младшее поколение, предметом особой заботы которых была юная беременная женщина, буквально светившая от радости будущего материнства. Какие-то грузные джентльмены, подняв бокалы, не спеша подводили итоги явно удачного трудового дня. За крайним столом восседал одинокий завсегдатай, в предвкушении огненного супа-харчо уже расстеливший на коленях белоснежную салфетку, а пока неторопливо рассматривающий входящие пары. Пары же большей частью была поглощены друг другом, отвлекаясь лишь на недолгое, но весьма тщательное изучение меню. Рядом с ведущей к выходу лестницей был устроен полукруглый помост, и хотя музыканты пока отсутствовали, чехол с клавишного синтезатора был уже снят.

– Не пожалела, что пришла? – откинувшись на спинку стула, отбросив все правила хорошего тона, Сергей пристально изучал свою спутницу. Ольга предпочла не заметить откровенной направленности вопроса.

– Выставка просто замечательная, на мой взгляд. А тебе понравилась? Ты увлекаешься живописью? – она попыталась перевести разговор в нейтральное русло, но ответа получить не успела.

– Извини! – Сергей поднялся и вышел из зала, на ходу читая полученное сообщение. Воспользовавшись его отсутствием Ольга быстро достала косметичку и украдкой взглянула на себя в зеркало. Да-а, вот блеск для губ явно не помешал бы сейчас! Легонько покусала губы и, заметив насмешливый взгляд сидевшего за соседним столом юнца, рассерженно захлопнула сумку.

Вернувшийся Сергей выглядел озабоченным. Придется завтра вылететь на объект, он должен сам все проконтролировать, так вернее будет. Рассеянно посмотрев на накрытый стол, он не услышал Ольгу и она повторила: «Что-то случилось? Могу я чем-нибудь помочь?» Хотела протянуть ему руку, но во-время остановилась.

Сказанное почему-то рассмешило Сергея. «Помочь? Ты хочешь мне помочь? Ах ты ласточка» – вырвалось у него неожиданное и трогательное сравнение, которое, однако, задело Ольгу, крайне настороженно относившуюся к проявлениям фамильярности и снисходительности. Словно с младшим по разуму разговаривает! Пожав плечами, она приступила к еде. Сергей, усмехнувшись, последовал ее примеру. Воцарившуюся было за столом тишину вскоре прервал восторженный возглас «Ммм», одновременно вырвавшийся у обоих.

– Какая грузинская еда восхитительная! – воскликнула Ольга, не удержавшись от соблазна поскрести ложкой внутри глиняного горшочка в надежде обнаружить остатки горячего лобио из красной фасоли. Пустые тарелки из-под остальных закусок были уже унесены расторопным официантом.

– Тебе нравится? По-моему, безумно вкусно. И вино отличное. Знаешь, я часто бываю в Испании, поэтому думаю, что немного разбираюсь в винах. Решено – при первой возможности поеду в Грузию. На месте, наверное, еще вкуснее.

– Конечно, поедешь. Только в моем сопровождении.

Ольга удивленно вскинула брови.

– Такую прожорливую красавицу на Кавказ отпускать нельзя – украдут. И тут же раскормят до безобразия. Хотя – на вкус и цвет… – Он широко развел руками как бы демонстрируя разнообразие пристрастий.

– Почему это я прожорливая? – возразила Ольга. – Я голодна, еда вкусная, а притворяться бледной немочью не в моем характере.

Назваться красавицей она не то чтобы согласилась, а просто не придала значения комплименту – привыкла. На юге Испании, где она обычно проводила каникулы, ласкательно-фамильярное обращение guapa, «красавица» применялось к женщинам любого возраста – от пассажирок в детской коляске до пассажирок в инвалидной. Поддразнивая спутника, добавила – Ты тоже отсутствием аппетита не страдаешь.

– Мне положено – понизив голос до рыка, важно объявил Сергей. – Я мужик и варвар. – Он одобрительно оглядел уложенные вдоль блюда сочные бараньи котлетки, белоснежную горку тонко нарезанного лука, маринованную гурийскую капусту – фиолетовую как перстень католических кардиналов. Отдельно примостились два крошечных соусника, наполненные огненной аджикой и гранатовым сацебели.

Ольге, заказавшей курицу, хотелось попробовать котлетку (в женевских дружеских компаниях из чужих тарелок угощаться привычно), но, поколебавшись, она не стала этого делать – остановило привычное опасение показаться фамильярной. Представила в подобной ситуации своего кота – фамильярности Матюша тоже не любил, а вот с тарелок пробовать не брезговал – и рассмеялась.

–Мой кот сейчас бы обязательно сидел на соседнем стуле, молчал, но всем своим видом показывал, что порядочные люди котов всегда угощают. А ты как к котам относишься?

– А-а, прекрасно, в детстве у нас в доме всегда коты проживали. – Сергей ел с аппетитом, с видимым удовольствием слушая свою щебечущую, словно проснувшаяся птичка, спутницу.

– Знаешь, давай на десерт вот такие фрукты закажем – она проводила глазами поднос, на котором пальмой возвышался красавец-ананас посреди щедро рассыпанных фруктовых самоцветов. Бледно-желтые ломтики дыни, сочная клубника, изумрудные киви. Отдельно, на плоских зеленых листьях насыпаны тростниковый сахар чайного цвета и свежая корица, дразнящий аромат которой шлейфом протянулся по залу.

– Смотри, здесь только сине-белой фарфоровой вазы недостает, а то бы классический натюрморт получился. – Она зажмурилась и провела ладонью по воздуху, словно раздвигая воображаемые шторы.

Почему так хорошо было ей сейчас, так легко и спокойно? Как будто живой водой омылась и затянулись саднящие душу и тело раны и царапины. Она ощутила в себе силу, ровную, уверенную, достаточную, чтобы справиться с вызовом судьбы. «Ты ли это?» – спрашивала себя Ольга, испытывая неудержимое, новое для нее желание поговорить. Поговорить искренне, откровенно о чем-то прекрасном, приятном и очищающем душу. Глаза ее сверкали, исчезла угловатость и настороженность в движениях. Казалось, что ярче заблестела даже тоненькая золотая цепочка с нательным крестиком, надежно упрятанным в горловине дымчатой блузки.

– Натюрморт, значит. А мне показалось, что ты пейзажи любишь. Получается, я ошибся? – Сергей повертел в руке бокал, взглянул заинтересованно. «Да что с ним такое происходит? Со стороны посмотреть –зашел с дамой поужинать нормальный, вполне себе состоявшийся мужик. Разговаривает спокойно, с подначкой, рука не дрожит, пьет и закусывает с удовольствием. Вроде бы светский, мало что значащий разговор, хорошее вино, кебаби, шашлычок, что необычно-то? Почему не успокоится никак? Раньше, что ли, красоток и умниц в рестораны не водил? Почему вот от этой, раскосенькой и курносой, дыхание перехватывает? Как голову наклонит, как взглянет, как засмеется по-девчачьи звонко, так все внутри и переворачивается, словно рыба гигантская хвостом вильнула».

Ольга с ответом помедлила. Запрокинув голову, посмотрела на потолок. На шее пульсировала тоненькая, едва заметная жилка.

– Люблю ли я пейзажи? Не могу ответить однозначно. Есть пейзажи и пейзажи. Хочу сказать, что есть просто красивые картинки, технически правильные, но неживые, а есть такие как на этой выставке – в них душа художника растворена. Они как воздух, как утренний туман – ими легко дышать. Но существуют совсем другие работы. Как бы это объяснить… – Она сцепила пальцы рук, уперлась в них подбородком.

– Знаешь, высоко в горах испытываешь трудности с дыханием – вот похожее ощущение у меня возникает от пейзажей трагических. Такие ведь тоже бывают. – Ольга прерывисто вздохнула, потерла рукой горячий лоб. «Что-то я в пафос впала». Протянула руку к стакану, улыбнулась застенчиво, словно извиняясь за сказанное, – Попроси еще воды, пожалуйста. Если можно, с лимоном.

В соседнем зале постепенно затихали голоса, и первые звуки томительной неаполитанской песни заполнили мягкий полумрак ресторана. «Скажите, девушки, подружке вашей, – вкрадчиво, несмело начал певец, – что я ночей не сплю, о ней мечтая». Мелодия ширилась, набирала силу. Мучительная истома любви, такой нежной и неуверенной в себе сначала, заявляла о себе все настойчивей.

Надо же, совсем из другой эпохи песня, а не устарела ничуть. Слушали уважительно, задумчиво. Кто-то вспоминал пережитое, кого-то охватило волнующее предчувствие. Даже шумная молодежная кампания притихла, и ее отчаянный заводила, покачиваясь в такт музыке, приобнял свою по моде взлохмаченную спутницу. Голос певца звучал проникновенно, разве можно было не поверить такому страстному признанию? «Что нежной страстью, как цепью, я окован, что без нее в душе моей тревоги не унять».

Откинувшись на спинку стула, Сергей не сводил глаз со своей спутницы. Ольга, наклонив голову и положив перед собой руки, как бы отрешилась от происходящего. Тонкий язычок зажженной свечи дергался, и казалось, что ее пухлые, от природы яркие губы шевелились, повторяя слова песни – а может быть его имя? Сергей едва сдерживался, чтобы не накрыть ее руку своей. Почему сдерживался, объяснить бы не смог. Прием ведь проверенный, не грубый, и отношения сразу конкретизирует. Прежние подруги не возражали… Словно угадав его мысли, Ольга подняла голову и едва заметно улыбнулась, Понимание, но не приглашение сквозило в ее улыбке. Неясное, но уже возникшее желание близости томило обоих, но это был неоперившийся птенец, не набравший еще сил для вольного и мощного полета.

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом»…

Официант принес запотевшую бутылку воды, поставил на стол вазочку с букетиком темных пармских фиалок, перевязанных шнурком из рафии.

– Прелесть какая! – Ольга с наслаждением вдохнула мягкий, успокаивающий аромат – так и хочется ими любоваться. А в этой вазочке цветы ну просто как с полотен Моранди. Она повернулась к своему спутнику.

– Вы… Ты знаешь этого художника?

Сергей помедлил, нахмурился (опять к искусству разговор сводит!), припоминая. – Да вроде слышал что-то. Своеобразный художник. Одно и то же рисовал. Бесконечные бутылки, цветочки пучком и пейзажи родной Тосканы – так?

Ольга даже всплеснула руками от негодования. На ее левой руке звякнули, соприкоснувшись, два тоненьких золотых браслета–подарок матери на совершеннолетие.

– Бесконечные бутылки… Да как ты можешь так говорить! – она запнулась, подбирая слова. – Там, там… вечность застыла в этих совершенных композициях. Такого чувства цвета, такой лаконичности и гармонии форм нет ни у одного художника его времени! Моранди смог…

Что именно смог прославленный тосканский живописец, Сергею узнать было не суждено. У Ольги заиграл мобильник и, прервав восторженную похвалу своему любимому художнику, она приступила к поискам телефона, как всегда непонятным образом исчезнувшего в недрах ее объемистой сумки. Звонила Катя, обеспокоенная долгим отсутствием подруги.

– Катя, не волнуйся, я скоро буду. Нет-нет, езжай прямо домой, я прекрасно сама доберусь. Не жди меня к ужину, я уже поела. Все, пока. До скорого.

– Катя? Это он «Катя» или она «Катя»? – с плохо разыгранной небрежностью поинтересовался Сергей. «Ревнует!» – с восторгом выкрикнул внутренний голос и Ольга охотно с ним согласилась.

– Мужчину бы называли «котя». Или я что-то пропустила в современном русском языке? – насмешливо ответила она. Отодвинулась, нечаянно задев его коленкой. – «Извини». Не хватало только на дешевые жесты перейти! И хотя расставаться не хотелось, заставила себя добавить: «Боюсь, что мне надо идти. Ты что-нибудь еще хочешь?» Сделала жест рукой, показывая официанту, что просит принести счет. Сергей облокотился на стол, рассматривал ее, выжидая. Оживленная, элегантная, уверенная в себе она нравилась ему еще сильнее.

– Как это «уже рассчитались»? – Ольга перевела непонимающий взгляд на своего спутника. Сведя к переносице темные брови, она с негодованием смотрела на довольного Сергея. —Так не поступают. Зачем ты это сделал? Я должна была вернуть свой долг.

Наклонившись к ее розовому ушку и еле сдерживаясь, чтобы не поцеловать его, он заговорщицки прошептал: «Ты в России, моя дорогая. У нас не принято, чтобы девушка платила. Как там говорится, «В Риме поступай как римляне, или еще проще – в чужой монастырь со своим уставом не ходят». И отодвинулся от греха подальше, чтобы ненароком не поцеловать или не прикусить пленительное ушко. «Давай, надевай свой пуховик. Прогуляемся немного»

– Но я не хочу быть тебе обязанной! – возмущенно заявила Ольга, развернувшись лицом к своему спутнику и глядя в его смеющиеся серые глаза.

– А я хочу, чтобы ты мне была обязана. – Негромко и неожиданно серьезно ответил он. И сощурился лукаво. – Вот приеду к вам в Европу – там ты за меня и заплатишь. – И, поднимая оброненную перчатку, добавил: – Фиалки не забудь. А то Моранди обидится.

* * *

Серая ноябрьская Женева встретила Ольгу непрекращающимся ветром, вызывающим соответственный настрой: переждать, вытерпеть, углубиться в накопившиеся за время отсутствия дела. На следующий день, вернувшись после работы домой, она долго сидела за столом, не замечая, что совсем уже остыл чай, что посыпанные сыром спагетти затянуло тягучей пленкой. В балконную дверь билась ветка акации, корни которой накрепко удерживал тяжелый горшок из зернистого гранита. На экране беззвучно работающего телевизора строкой бежали новости, наигранный драматизм ведущих отсутствие звука делало даже забавным. Выходить из дома не хотелось.

Поддавшись сумрачному настроению, Ольга отключила телефон. Только ли непогода сделала ее вялой, рассеянной, непривычно пассивной? Или с новой силой дало себя знать пережитое разочарование, крах надежды найти родных? Милая заботливая Катя, ее трогательное семейство, Сергей – все это осталось в России, вполне досягаемой, но все-таки очень далекой. В любом случае надо было собраться и потихоньку переместить воспоминания в дальние-пре-дальние уголки памяти. Растрогал соскучившийся по хозяйке (а еще больше – по дому и привычному укладу жизни) кот Матюша, рысцой бегущий в прихожую при звуке поворачиваемого в замке ключа.

К удачному стечению обстоятельств можно было отнести отсутствие Джеймса (по делам в Йоханнесбурге) и Режин, по ротации откомандированную в Нью-Йорк. «Все к лучшему – узнав об этом, с неожиданным облегчением подумала Ольга, – не перед кем о поездке отчитываться».

Было бы преувеличением сказать, что на месте ее закружил водоворот событий, но постоянство офисной рутины и хлопоты, связанные с капитальным ремонтом многоквартирного дома, в котором она жила, отнимали массу сил и времени. Приходилось вводить в курс дела новую коллегу, сообразительность и профессиональное мастерство которой заставляли ежечасно сожалеть об отсутствии Режин.

Дни летели незаметно. Усталость, перенесенный на ногах грипп брали свое, предновогодняя шумиха в магазинах вызывала легкое раздражение: в помещениях лилась сладкая музыка, витали пряные цитрусовые ароматы, но на лицах покупателей царила скорее озабоченность, чем предпраздничное оживление. Столбик термометра упорно двигался вверх, зима запаздывала и отсутствие снега на ближних горах отодвигало на неопределенное время вылазки на лыжах. Вишенкой на торте стало ДТП, в котором пострадала верная Хонда. Виноват был грубо парковавшийся водитель, но из-за сильно помятого крыла машину пришлось сдать на несколько дней в гараж. Ольга купила абонемент и стала ездить на городском транспорте.

Чистые и просторные женевские трамваи могли бы служить лицом любой рекламной кампании в пользу общественного транспорта, и вне часа пик трамвайные поездки становились просто приятным времяпровождением. Вот и в этот раз в трамвае было много свободных мест и Ольга устроилась на ближайшем сидении. Напротив, у окна сидела довольно молодая, одетая во все серое женщина с вышитой яркими цветами сумкой, на коленях держащая клетку. Сидящая в ней птица внимательно слушала то и дело обращающуюся к ней хозяйку.

Ольга перевела взгляд на пассажирку, занявшую место рядом, через проход. Дама в зрелом возрасте, в руках – сумка–переноска, откуда выглядывала нервно облизывающаяся собачья мордочка. «Ну-ну, малышка – преувеличено заботливо оповестила окружающих о своем драгоценном грузе его владелица – мы скоро приедем домой и мы будем кушать что-то очень вкусненькое». Дама почмокала губами, щедро оформленными яркой розовой помадой, и победно огляделась вокруг, как бы приглашая свидетелей тому, насколько заполнена и обеспечена ее может кому-то и кажущаяся одинокой жизнь.

«Ну вот, в этой компании только нас с Матюшей и не хватает» – нажимая кнопку выхода, невесело подумала Ольга. «Сумка с цветочками имеется, а помады поярче придется прикупить». Перед выходом обернулась и лучезарно улыбнулась даме, гордо держащей прямую спину.

Вечером, когда она, освободив обеденный стол, приготовилась подклеить отколовшийся угол рамки, позвонил вернувшийся Джеймс. Честно говоря, его приезду Ольга даже обрадовалась. Договорились встретиться в баре, хотя он и предлагал приехать к нему «на стаканчик совершенно умопомрачительного южноафриканского Шардоне».

Закрепив склейку, она подошла к гардеробу, стала перебирать вешалки, выбирая одежду, и неожиданно поймала себя на том, что ей безразлично, что надеть и как выглядеть. «Эй, подруга – обратилась она к изображению в зеркальной дверце, пнув себя кулаком в скулу для убедительности –у тебя что, батарейки сели? С чего это страдать вздумала?» И она решительно сняла с плечиков малиновую блузу с обманчиво глухим воротом и глубоким разрезом на спине.

* * *

– Отлично выглядишь! – Джеймс задержал поцелуй дольше положенного при встрече. Пропуская Ольгу вперед, скользнул взглядом по ее фигуре, довольно улыбнулся, заметив распахнутую на спине складку.

– Тебе, как всегда, мохито? – Он сделал знак бармену и уселся поудобнее. Пожал плечами, показывая неуместность ее вопроса о своей командировке. «Что мне рассказывать? Дела, скучнейшие семинары, немного по стране поездили. В гольф поиграть практически не удалось – график был плотный. Ничего примечательного – лучше какой-нибудь видовой фильм скачать» – проговорил он равнодушно, хотя в этой командировке приятные моменты имели место быть с завидной частотой, Но не про Аделаиду-шоколадку же ей рассказывать! Хотя там есть что и вспомнить, и рассказать, и продемонстрировать.

Пощелкал ногтем по стойке, наклонился поближе. «Может быть, ты лучше расскажешь? Как все прошло, моя снежная королева? Удалось встретиться с дядей?» По правде говоря, никакого желания выслушивать все эти славянские мелодрамы у него не было, но одними коктейлями Ольгу не расшевелить, тут поговорить надо, сочувствие выказать.

Стараясь спокойно рассказывать о своей поездке, Ольга не смогла – и не пожелала придерживаться бесстрастно-ироничного тона, который был визитной карточкой ее английского приятеля – и который очень нравился ей вначале. О любых событиях и персоналиях (исключая себя) Джеймс повествовал с легкой насмешливой улыбочкой, всем своим видом демонстрируя собеседнику, что иная, серьезная тональность разговора – удел людей скучных и недалеких. В этой манере крылась одна из причин неприязни, которую, стараясь не показывать, испытывала к нему покойная Пилар. Ольга нервничала, сломала, покрутив, соломинку для коктейля, говоря о том, как нелегко ей было принять крушение своих надежд, как помогла ей Катя, какой заботой окружила, как делала все возможное, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Против обыкновения, Джеймс слушал ее вдумчиво, соглашался, покачивая головой, даже гладил по руке, задерживая пальцы на запястье.

– Ну что ж, – выдержал паузу, пробежал глазами по залу. Увидев знакомых, приветственно поднял руку, улыбнулся снисходительно, и с преувеличенным вниманием обернулся к своей спутнице. «Нет, все-таки она дьявольски сексуальна!»

– Я рад, что ты задержалась в столице, смогла рассеяться, забыть этот досадный инцидент с поиском родственников. Слушай, тебе безумно идет этот цвет. – Он дотронулся до рукава блузки, приподнял ткань.

Ольга отодвинула недопитый коктейль, невольно поморщилась. «Досадный инцидент» – как-то не так должно называться пережитое ею. Не придав значения ее жесту, он наклонился поближе, пытаясь поймать ее взгляд.

– Но ты мне не рассказала, что интересного видела в театрах. Какие-нибудь открытия в живописи – не поверю, чтобы ты в свои любимые музеи не заглянула – ведь времени у тебя было достаточно. Или расскажешь чуть позже, когда к тебе заедем на – хохотнул – чашечку кофе? – Опять скользнул взглядом по распахнутой складке на ее спине.

Ольга невольно поежилась. Спрыгнула с табурета, поправила шов на брюках. И зачем она эти дурацкие лосины надела? Блестят как облизанные. Завтра же от них избавлюсь. Делано зевнула, прикрыв ладонью рот.

– Пропустим вообще. Совсем кофе не хочется.

Джеймс недоуменно вскинулся. – Что так? Неужели нездорова? Что-то мне твое настроение не нравится. Неужели приступ традиционной ностальгии после всех воспоминаний? – Он был недоволен и не собирался это скрывать. Не так он планировал закончить этот вечер, но никого упрашивать он не собирается.

– Уж не околдовал ли мою снежную королеву beau mujik russe? Не перешел ли мне дорогу один из тех, кто «вонюч, могуч и волосат»? – Насмешливо прищурившись, решил еще раз пройтись «по русской теме». Еще раз хохотнул, довольный собственной находчивостью.

– Меня всегда восхищала твоя способность с ходу запоминать прочитанное – со снисходительной улыбкой отозвалась Ольга. «Вот урод! Прочел где-то в сети переводы на английский современных рок-поэтов, кто-то из русских понравился, попросил Ольгу найти оригинал. И выучил. Фиглярство какое-то».

Доехали молча, развлекало неуемно веселившееся радио. Из машины выходить не стал. Наклонившись, поцеловал на прощание как-то зло, стараясь сделать больно. В нос Ольге ударил приторный масляный запах его лосьона для укрепления волос…

* * *

Отчаянно хотелось выбраться к солнцу, к морю, хотя бы на несколько дней. Так манил к себе испанский дом, старая каменная постройка на холме, недалеко от неунывающей красавицы Валенсии. Очень давно, еще до разгара строительного бума шустрый предприимчивый Родриго, коллега и соотечественник Пилар, убедил ее купить этот небольшой, на две спальни дом – цены тогда упали до минимума, автострада Женева-Аликанте была близка к завершению, ребенка на лето хотелось вывезти к морю и Пилар решилась на покупку, оформив льготный кредит, который успела выплатить незадолго до кончины.

Заметим, что о принятом решении она никогда не жалела. Карликовые дикорастущие пальмы среди валунов, заросли царственных агав в овраге через дорогу, в заброшенном саду привольно раскинулось не знавшее забот садовника фиговое дерево. Неказистый снаружи дом надежно укрывал от летней жары, а зимой, растопив камин, обложенный закопченными кирпичами, мать и дочь наслаждались сухим теплом. На узкую терраску под неоднократно латанной крышей забегали любопытные ящерицы, не упускающие возможности поживиться каким-нибудь провиантом, скрытом в растрескавшихся от времени керамических плитках пола. Пилар с дочерью приезжала туда при любой возможности – солнце, море, приветливые, неунывающие и так любящие посплетничать жители городка, с которыми подружилась даже замкнутая Пилар. А главное – нескончаемый пляж с чистым и мелким песком, ласковое бирюзовое море, беззаботная радость бытия, в которую можно было погрузиться, как в сладкий и тягучий послеобеденный сон.

Ольге страстно, до боли внутри захотелось войти в пахнущий сырым камнем дом, поднять скрипучие жалюзи, распахнуть окна и застыть перед открывшимся видом. До самого горизонта простиралось море. Глядя в манящую синеву, хотелось застыть в безмятежности, в каком-то неясном счастливом ожидании…

Но только ли благословенное южное тепло так манило Ольгу, только ли счастливые воспоминания юности магнитом потянули молодую женщину в бывший рыбачий поселок зимой, когда часто идут затяжные дожди, когда мощные волны высоко взмывают над пустынным пляжем, напоминая окружающему миру, что море – это вообще-то стихия, а не просто райское место отдыха? Отчего так захотелось отправиться туда в неприветливом и зябком феврале, когда наглухо задраены окна дешевых прибрежных ресторанчиков, а те, что открыты, наполнены влажным и холодным воздухом, пропитанным запахом рыбы и кипящего оливкового масла?

За ответом придется вернуться в тот памятный осенний вечер, когда после ужина в грузинском ресторане Ольга приняла приглашение Сергея немного пройтись. Им совсем не хотелось расставаться, но признаться в этом ни один из них не был готов. Оба пытались оттянуть время прощания, и что могло быть лучше, чем неспешная прогулка по бесконечной набережной. Вот они приближаются и…Тссс! Нарушим правила приличия и прислушаемся к их разговору.

– Значит, ты и в Испании часто бываешь? Вот уж не подумал бы! – Сергей ловко отшвырнул перегородивший им путь обломок ветки. Поднявшийся ветер разогнал набухшие от влаги облака, разметал по тротуару почерневшие листья, обрывки выброшенных упаковок, сбившиеся комки грязи. На набережной было пустынно, прогуливаться в такую погоду охотников находилось немного. Только самоотверженные владельцы собак трусили вслед за вдыхающими воздух свободы лучшими друзьями человека или, уткнув носы в поднятые воротники, застывали в маловыразительных позах до завершения своими питомцами цикла их естественных потребностей. Противоположный нижний берег представлял собой картину куда более радостную и оживленную: нескончаемый поток машин, сверкающие витрины магазинов, ярко иллюминированный вокзал. В темной воде закованной в гранитные берега реки весело плясали разноцветные огни, напоминая о соблазнах и прелестях ночной жизни столицы.

– А что тут странного? Почему я не могу там жить? – Ольга расстегнула воротник дутика, кожей ощущая покалывающую прохладу. Ее тонкие кожаные сапоги промокли, а в спутанных волосах застряло серое пушистое перышко. Она как бы парила в воздухе, наслаждаясь прогулкой и словно не замечая своего спутника.

– Ну ты ведь такая рассудительная, такая правильная, и наверняка законопослушная. А там в апельсиновых рощах Кармен главенствует, порядка нет, дисциплина вообще бранное слово. Недаром Маяковский – знаешь такого поэта? –так описывал эту страну: "визги, пенье, страсти". Сергей поднял вверх руки, щелкнул пальцами и потоптался на месте, что, по его мнению, должно было означать исполнение фламенко. Столь обидный выпад был, однако, не случаен. Сергею хотелось обратить на себя внимание, а то идет зачарованная, на него и не смотрит.

Искоса взглянув на Ольгу, с удовлетворением убедился, что цели своей он добился – девушка встрепенулась и бросила на него разгневанный взгляд. Ольга – все-таки она Ольга Руис Прадо, зря, что ли, такую звучную кастильскую фамилию носит? –не на шутку обиделась.

– Что за насмешки такие? Общепризнанно, что Маяковский лучше писал «Про это», чем про Испанию, – молниеносно парировала она . – А для исчерпывающих лаконичных характеристик больше всего подходит другое его произведение «Что такое хорошо и что такое плохо».

Она запахнула воротник и развернулась лицом к Сергею. Ее потемневшие глаза сверкали, ей хотелось взять его за край куртки и хорошенько потрясти. – Ты почему так поверхностно судишь? Разве ты был в стране? Какое – она вспомнила такое редкое, но точно выражающее ее мысль слово – верхоглядство!

Пряча довольную улыбку, Сергей опустил голову. Сделав шаг назад, Ольга оступилась, попала в лужу. Не заметив этого, закашлялась от резкого ветра и, стараясь не повышать голос, возмущенно продолжила – Как можно заранее, не побывав в стране, выносить суждения! Надо побывать там, посмотреть, а потом высказываться. Но уже аргументировано, со знанием дела.

– Это что – приглашение? – невинно округлив глаза, осведомился Сергей. – Ты мне предлагаешь в Испанию съездить? Напомни, где там у тебя дом имеется? – задумчиво наморщил лоб, как бы вызывая в памяти карту Иберийского полуострова.

Ольга опешила. Такого поворота событий она не ожидала. – Да, конечно –проговорила растеряно, хотя внутренний голос торжествующе пропел первые аккорды какой-то удивительно знакомой симфонии: «Тра-та-та-там!» Сергей аккорда не расслышал, но неторопливо продолжил, словно речь шла о чем-то само собой разумеющимся. «В самом деле – почему бы не съездить? Шенген у меня есть, под санкции пока не загнали, законный отпуск не догулял». Достал смартфон, посмотрел рабочий график – После Нового года и приеду, – и добавил, словно невзначай, но заботливо, – да ты из лужи-то выйди. Или помочь?

Довез до дома, вышел из такси.

– Ну до свидания, должница. Может, скажешь что-нибудь на прощание?

– Спасибо за прекрасный вечер. – Ольга протянула руку стараясь говорить приветливо, но голос слушался плохо, все звенеть порывался. И сибиряк не выдержал– привлек к себе, бережно, но уверенно, словно пробуя драгоценное вино, поцеловал три раза, всем существом своим вдыхая ее аромат. Аромат ее горьковатых духов, ее спутанных волос, ее нежной и теплой кожи, аромат самого близкого на земле существа, без которого «в душе тревоги не унять».

Ольга молча закрыла глаза. Руки держала в карманах, сжав кулачки, чтобы унять желание близости, чтобы не броситься к нему на шею. «Этого просто не может быть – твердил ей голос рассудка, тающий, как мороженое в подогретой вазочке. – Какое-то наваждение. Опомнись сейчас же!» Она мягко вывернулась из его объятий и, не оборачиваясь, вбежала в подъезд.

Сергей немного постоял, глядя вслед исчезнувшей Ольге, затем сел в поджидавшее поодаль такси и уехал. К великому разочарованию Софьи Дмитриевны, которая буквально застыла у окна своей спальни, узнав в выходившей из такси женщине подругу Кати – их женевскую гостью. «Боже мой, неужели это она?» – от волнения пожилая дама выронила приготовленное лекарство, которая полагалось принять перед сном.

Сон наступил до его принятия, но, проснувшись после полуночи, она все же решила не нарушать графика и выпить положенную таблетку. Подошла к окну, чтобы поплотнее задвинуть штору, и по привычке взглянула на площадку перед подъездом. «А вот его не удалось рассмотреть, так в тени и простоял – вот досада! Кто бы это мог быть? Неужели Ольга так податлива на знакомства – а казалось такой серьезной девушкой! Или это ее старый знакомый? Тогда почему не привела в дом, не познакомила?».

Вопросы роем кружились в голове и в поисках ответа она долго ворочалась в постели, пока не приняла твердое решение за завтраком расспросить обо всем саму Ольгу. «Очень, ну просто очень деликатно расспрошу. Какими-нибудь наводящими вопросами». С тем и уснула. К сожалению, планам ее не удалось сбыться. Ольга улетала ранним рейсом и уехала из дома затемно, когда Катины домочадцы еще спали…

* * *

– Кто эта очаровательная молодая дама? –статный, несмотря на заметную хромоту, дядюшка Род в свои восемьдесят с небольшим лет сохранил не только прекрасное зрение, но и способность отдавать должное женской красоте. В свое время, как утверждали завистники, рейсы капитана Рода Огилви обслуживали самые красивые стюардессы Шотландии. Сам дядюшка Род эти слухи не опровергал, хотя все годы брака оставался верным своей ненаглядной рыжеволосой Мэри, и после ее смерти не смог ввести в свой дом другую женщину.

Старый капитан полюбовался ровным, отливающим жженой карамелью цветом напитка, прежде чем сделать небольшой глоток из длинного, похожего на тюльпан, бокала богемского хрусталя.

– Камилла, у тебя отличный херес. Я все-таки предпочитаю называть этот прекрасный напиток именем, данным ему на родине, хотя многие поймут меня быстрее, если я произнесу слово «шерри». – Он еще раз изучил содержимое своего бокала и, к вящему неудовольствию хозяйки дома, вернулся к начальной теме их разговора.

– Поправь меня, если я ошибаюсь – эта девушка занимает особое место в жизни Джеймса?

Скрывая досаду, Камилла изобразила выражение приветливого участия.

– Кто? Эта девушка? Нет, что ты! Это просто приятельница Джеймса, она попросила подвезти ее в Лозанну. – Как бы незаметно повысив голос, она обратилась к стоявшему неподалеку сыну: «Ну не мог же ты отказать ей, правда, Джеймс?»

Джеймс обернулся на голос матери и, приподняв свой стакан с виски, шутливо поклонился. Выражение приветливого участия на лице Камиллы стало еще проникновеннее.

– Мне ничего не оставалось делать, как предложить ей присоединиться к ужину и, естественно, она с радостью согласилась. Надеюсь, семья проявит понимание и не осудит меня за присутствие посторонних – доверительно, но не понижая голоса, сообщила она своему собеседнику. Капитан перевел взгляд на хозяйку дома, незаметным движением поправившую с тщательной небрежностью завязанный мягкий кушак своей длинной шелковой юбки, слегка поклонился ей.

– Ты прекрасно выглядишь, Камилла. И обладаешь завидным умением сказать о многом, произнеся всего лишь несколько слов. Я всегда утверждал, что британская сцена потеряла в твоем лице талантливую драматическую актрису.

– Твое здоровье! – Дядюшка Род с видимым удовольствием допил свой херес и, поискав глазами поднос, поставил на него бокал, подошел поближе к Джеймсу.

– Племянник, мы можем поговорить? Отправив в рот сочную матовую оливку, тот кивнул и, не подозревая подвоха, направился вслед за стариком.

– Уверен, ты слышал наш разговор, не так ли? Мнение Камиллы я выслушал – старый джентльмен взял Джеймса за локоть, повлек за собой. Молодой человек слегка насторожился. – Теперь хотелось бы услышать твое, племянник. Рискну спросить тебя кой о чем. Девушка, которая пришла с тобой, не похожа на твоих прежних подружек, хотя, похоже, ей не совсем рады в этом доме.

Он обвел взглядом собравшихся в гостиной, поискал глазами Ольгу, но ближайшее окружающее пространство было плотно заполнено кузиной миссис Уэст – дородной дамой в голубой блузе с бантом, которая с неподдельным энтузиазмом делилась своими впечатлениями от недавнего созерцания вживую одного из третьестепенных членов королевской династии. Ее голос звучал как партия контрабаса, уверенно выделяющаяся на фоне приглушенного и слаженного жужжания голосов окруживших ее гостей. Заметив взгляд капитана, она энергично помахала ему рукой, приглашая к ним присоединиться. Так, из этого окружения надо было быстро выбираться!

– Давай-ка немного пройдемся». – Капитан Огилви, сохраняя нейтрально-довольное выражение лица, устремился к просторной веранде, превращаемой в холодное время года в зимний сад. Увлекая за собой племянника, он раздвинул стеклянные двери и, зайдя внутрь, как бы невзначай сдвинул их, удовлетворенно потер руки.

К Рождеству дом был вытоплен, в камине потрескивали хорошо просушенные дрова и гостиная наполнилась непривычным теплом, поэтому прохлада оранжереи приятно бодрила. В просторной, нарочито затемненной стеклянной пристройке матовые шары-светильники, подвешенные к высоченному потолку или утопленные в темно-зеленых кустах мощных папоротников, мягко освещали ухоженные дорогие растения, выхватывая из полумрака то опустившуюся пальмовую ветвь, похожую на огромное-опахало, то кудрявые золотистые головки многочисленных хризантем, то горделивые матовые орхидеи.

Капитан Огилви с наслаждением вдохнул влажный воздух, пропитанный запахом недавно политой земли и легким ароматом белой атласной гардении. «Нет, надо все-таки отдать Камилле должное – интерьеры ее дома украсили бы любые страницы журнала «Дом и сад» и честно выиграли бы любой конкурс читательских симпатий!»

– Не повезло нашей дорогой Камилле – не в викторианскую эпоху родилась. Где бледнеющие от зависти соседи-аристократы, уязвленные до глубины души отсутствием таких орхидей в своей оранжерее? Кто, скрепя сердце, признает, что ее пальмы достойны королевских резиденций? Каких аристократов впечатлит таким великолепием моя амбициозная матушка, когда гости, сидящие за столом, где блистает хрусталь Баккара и фамильное серебро, ведут нескончаемые мещанские разговоры о том, как снизить налог на воду, сократив диаметр водопроводной трубы?

– О времена, о нравы! – словно угадав дядюшкины мысли, с сарказмом заметил Джеймс и недовольно поморщившись, отодвинулся от уколовшего его лимонного дерева, легким щелчком согнал невесть как оказавшегося на рукаве паучка, и вовремя удержался, чтобы не предложить капитану сесть: простеганные подушки на сидениях, удобный диван на кованом каркасе, низкие столики – умиротворяющий интерьер зимнего сада располагал к неторопливой обстоятельной беседе, которая совершенно не входила в планы Джеймса. В отличие от дядюшки Рода, который был явно настроен на выяснение отношений. Откровенничать о личном – с какой такой радости?

Хорошенько выпить, поесть, подурачиться – вот зачем он согласился сюда приехать, отдавая дань рождественской традиции провести сочельник в кругу семьи. Правда, уговаривая Ольгу составить ему компанию, он именно на традицию и напирал, как бы невзначай упомянув о том, как расстроится Камилла, если за праздничным ужином не будет ее единственного сына. Упоминание о материнских чувствах должно было подействовать на такую преданную дочь, как Ольга. И ведь сработало!

– Оказывается, он коварен, наш домашний лимон. Как обманчива приятная наружность, не этому ли учит нас жизнь, капитан? – Джеймс вполголоса чертыхнулся, снова уколовшись о шип лимона, потер пострадавший палец. Не ответив на улыбку Джеймса, старик испытующе взглянул на него:

– Полагаю, ты будешь откровенен со мной, племянник. Мы нечасто видимся и еще реже нам выпадает шанс поговорить по душам. Итак, неужели забрезжила перспектива узреть тебя остепенившимся? И видеть эту прелестную леди на всех наших семейных праздниках уже в официальном качестве?

– Откуда такие мысли, капитан? – Джеймс сделал попытку незаметно высвободиться, но крепкий старик не отпускал его. – Разве я похож на человека, который изменяет своим привычкам? Эта девушка просто случайная знакомая, которая оставалась в одиночестве в Рождество. А в чем состоит наш христианский долг? Помочь нуждающемуся, сироте, не так ли?

В показном благочестии он прижал к груди сложенные руки, вынудив старого джентльмена отпустить его локоть. И, коротко хохотнув, добавил: "Надеюсь, мне, как доброму самаритянину, за этот поступок будут прощены хотя бы некоторые из моих многочисленных грехов".

Словно не слыша своего кажущегося легкомысленным собеседника, капитан прошел вглубь веранды, задержался около укрепленного на подставке массивного камня, шоколадная пористая поверхность которого походила на огромный разрушенный муравейник, провел по нему рукой. Закинув голову, долго вглядывался в темноту. Поблескивающая промытыми к Рождеству стеклами веранда замерла в безветренной, тихой и холодной декабрьской ночи.

Род Огливи развернулся лицом к молодому человеку и, опершись на спинку стула, произнес: «Боюсь, что то, что я скажу сейчас, покажется тебе банальностью, которая рано или поздно звучит из уст уже далеко отъехавшего от ярмарки человека. Нет, пожалуйста, не умножай мою банальность твоею – не надо говорить о том, что я бодр, прекрасно выгляжу и мне не стоит даже допускать всякие глупые мысли. – Старик пренебрежительно отмахнулся и, выждав минуту, продолжил.

– Так получилось, что у меня нет своих детей, и кроме тебя, единственного сына моего дорогого покойного брата, уже никто не носит нашу фамилию. Не побоюсь сказать, что это достойная фамилия. У нас в роду были разные люди, но никто не опозорил наше имя, передавая его следующему поколению. Как бы сентиментально это не звучало, я все-таки скажу, что не хотел бы умереть, не увидев наследников. Ими будут твои дети, Джеймс. С тобой пришла замечательная девушка, и мне кажется, что ваши отношения серьезнее, чем это пытается представить Камилла. Поэтому я позволил себе начать такой разговор и задать тебе такие вопросы, хотя вполне понимаю твое нежелание говорить на эту тему. Он откашлялся и посмотрел племяннику прямо в глаза. Служивший ему опорой стул, на ножки которого были наклеены фетровые набойки, неслышно сдвинулся в сторону.

Джеймс едва заметно поежился. «Господи, ну теперь не отшутишься! Старик ведь абсолютно серьезен». Он не ожидал от дяди такой откровенности и был неприятно поражен сказанным. Причем здесь серьезные намерения? Чем уж так пленила дядюшку Ольга? Почему именно ее он видит членом их семьи, даже о наследниках вспомнил? Она, конечно, мила и обворожительна, магический славянский шарм, да еще в европейской огранке, мало кого оставит равнодушным – на себе проверено. Но, положа руку на сердце, ее трудно представить членом их семьи, в достоинствах которой Джеймс, как и дядюшка Род, никогда не сомневался. Конечно, со временем он женится, но ничего подобного в ближайшем будущем он не планирует. Поэтому он решил просто промолчать, не принимая вызова, надеясь таким образом дать понять дяде неуместность подобного разговора.

Пауза затягивалась. Старый капитан подождал, вопросительно глядя на молчавшего племянника, затем выпрямился, ударил ладонью о спинку стула, и не спеша направился к дверям зимнего сада. Джеймс последовал за ним, обогнал, чтобы, раздвинув двери, пропустить Рода вперед, но вдруг замедлил шаг. Неожиданно подумалось: «А что, если они и вправду больше не увидятся? Конечно, старик еще крепок, но начал ногу подволакивать, да и со слухом у него проблемы…»

Не хотелось бы, чтобы впоследствии его преследовала бы мысль о том, что он струсил и неуважительно, как-то мелко обошелся со стариком. В конце концов, это его родной дядя, который всегда симпатизировал своему единственному племяннику и даже заплатил за него однажды солидный штраф, когда победа юного Джеймса в студенческом конкурсе «кто кого перепьет» обернулась значительным ущербом для владельца паба. Причем безвозмездно заплатил!

– Дядя, подожди, – полуобняв старика за плечи, развернул его, жестом предложил вернуться вглубь веранды. – Давай присядем – он придвинул стулья, подождал, пока Род сядет, опустился рядом, положил на колени покрытые пергаментной кожей руки.

– Поверь, я ценю твое участие в моей судьбе, и должен тебе сказать, что мне в чем-то понятно твое желание видеть меня, как ты выразился, остепенившимся. – Старику не пришлось напрягаться, не надо было смотреть на губы собеседника. – Давай подойдем к этому вопросу практически. – Джеймс повысил голос и его приятный баритон громко и отчетливо звучал в тишине зимнего сада. Очевидно, он хотел быть понятым.

Теперь вместо находящегося в прекрасном расположении духа элегантного молодого мужчины перед капитаном Огливи сидел эрудированный и бесстрастно-объективный сотрудник банка, настоящий профессионал по работе с клиентами, которым надо было доходчиво объяснить определенную финансовую ситуацию. Тема разговора предполагала полную серьезность, улыбка могла иметь место только в том случае, если клиент был излишне напряжен и его нужно было расслабить.

– Итак, аспект номер один: супруги должны жить вместе, т.е. нам надо искать подходящее жилье. Сегодня спрос явно превышает предложение, значит аренда будет весьма высокой. Добавь выплату трехмесячной гарантии при подписании контракта, страховки – набегает кругленькая сумма, которая значительно превышает мой нынешний, очень выгодный квартирный контракт.

– Аспект номер два: если Ольга скорее всего продолжит работу в Женеве (моя работа требует постоянного проживания в Лозанне), представляешь, сколько придется тратить на дорогу? 60 км туда, 60 км обратно. Причём постоянно! – Джеймс, обычно избегавший жестикуляции, выразительно поднял указательный палец.

– Аспект номер три: я не уверен, что при суммарной зарплате супругов не возрастет подоходный налог, при том что сохранится налог на бездетность. Не совсем ясно, можно ли оптимизировать медицинские страховки супругов…

* * *

Не будем утомлять читателя скрупулезным перечислением негативных финансовых последствий брака – бой-френд Ольги наверняка смог бы убедить в их наличии не только своего шотландского дядюшку.

Исчерпав свои доводы, Джеймс взглянул на хранящего молчание капитана Огливи и, поколебавшись, добавил – Кроме того, Ольга еще слишком молода.

Заметив недоумение дяди, позволил себе улыбнуться – Нет-нет, криминал отсутствует, она уже давно совершеннолетняя, но, понимаешь, зачастую она как-то по-детски непредсказуема.

– Всегда считал детскую наивность чарующим женским качеством – голос капитана потеплел, вспомнилось, как негодовала Мэри, не принимавшая лжи ни в теленовостях, ни в жизни, вспомнилось ее любимое выражение «Разве так можно?», ее широко раскрытые от удивления карие глаза… Сколько времени прошло, а он все еще, возвращаясь домой и отпирая входную дверь, слышал ее торопливые шаги… Милая, милая моя Мэри… Род на мгновение закрыл глаза и, стараясь скрыть свою слабость, наклонился, делая вид, что поправляет манжету брючины.

Джеймс заметил состояние дяди и невольно поморщился – как-то некстати старик расчувствовался! Хотя бы уже к столу позвали! Да и уколотый палец давал о себе знать, пульсирующая боль заметно усиливалась. Проклятый лимон! Он встал, сделал несколько шагов.

– Ольгу нельзя назвать наивной. Она вполне самостоятельна, но я бы сказал, что ее отличает неспособность контролировать себя. Ведь какое главное качество партнера, особенно партнера в браке? Надежность. А Ольга легко поддается эмоциям, вечно кого-то жалеет и рвется помогать даже тогда, когда ее об этом не просят. Какая-то непонятная страсть к участию! Словно в ней гормон окситоцин постоянно бурлит.

Капитан встрепенулся.

– С этого места поподробнее, пожалуйста – Род Огливи никогда не боялся признать свою неосведомленность. С детства придерживался принципа «Не понял – переспроси». Пусть разъяснят, чтобы понятно было. – Что это за гормон?

Разговор затягивался, но начатое следовало довести до конца, хотя Джеймс уже жалел о своей откровенности. Сам виноват: нечего было нарушать с детства усвоенный принцип –никогда не жалуйся, ничего не объясняй!

Незаметно вздохнув, он продолжил.

– Окситоцин называют «гормоном любви», потому что он возбуждает у людей симпатию к себе подобным, которую они довольно активно проявляют. Но здесь скрыта одна опасность – избыток гормона способствует аутизму и прочим прелестным проявлениям некоторых психических отклонений. Он выразительно постучал пальцем по лбу.

– Право, дядюшка, мне не хотелось бы сгущать краски, но иногда меня настораживает отсутствие логики в ее поступках. На жизнь, по моему скромному мнению, следует смотреть как на театр – только не надо лезть на сцену. А эта милая леди так туда и рвется. И если уж мне придется жертвовать своей свободой и идти на определенные уступки, –к которым я, скажем прямо, пока еще не готов, я предпочел бы вариант более спокойный, более устоявшийся. Более комфортный, если тебе угодно.

Джеймс отвесил дяде шутливый полупоклон, по-собачьи поводил носом. Судя по доносившимся в приоткрытую дверь голосам  и запахам, в столовой собирались приступать к праздничному ужину. – О-о, нам надо поторопиться, не следует заставлять почтенную публику томиться в ожидании, а Камиллу – сгорать от любопытства о причине нашего уединения, согласен?

– Если я правильно тебя понял, то мой вопрос прозвучал преждевременно? И у тебя нет никаких серьезных намерений в отношении этой прекрасной – позволь мне не скрывать свое мнение– девушки? Капитан понимал, что племянник хочет поскорее закончить разговор, но был полон решимости довести его до конца – пусть прямо скажет, что думает!

– Ну посуди сам – какой мне смысл жениться на Ольге, если такими важными для меня качествами данная прелестная особа не обладает? Он протянул дяде руку, помог подняться. – Ах да, я не упомянул о чувствах, о страсти. – Легкая насмешливая улыбка тронула его тонкие губы, эта улыбка очень шла Джеймсу, она придавала его лицу некую притягательную для прекрасного пола загадочность.

– В конце концов в таком серьезном поступке как женитьба главное не чувства – улыбка не сходила с его гладко выбритого лица – при нехватке эмоций их легко можно восполнить вне брака, не так ли?

Судя по молчанию капитана Огливи, он не оценил остроумия племянника, и тому пришлось сменить тон. Осторожно – а ну как опять где-то шипы прячутся? – Джеймс отвел в сторону нависший над собеседниками мощный, словно покрытый зеленым лаком веер пальмовой ветки.

– Извини, если задел твои пуританские принципы, но как видишь, я был с тобой абсолютно искренен. – Он отрывисто хохотнул – Вот такая получилась исповедь в рождественский сочельник.

Покачав головой, Род испытующе взглянул на молодого человека. Да, уж в чем– в чем, а в отсутствии искренности Джеймса в этот раз не упрекнешь. Одобрение в его взгляде отсутствовало, но продолжать расспросы старик не стал.

В конце концов, это личное дело Джеймса, а принцип неприкосновенности личной жизни каждого отменить невозможно, да и вряд ли нужно. Расправив спину, капитан Огливи направился в столовую. Неловко оступился, уклонившись от попытки Джеймса обнять его за плечи. Случайно? Или сознательно?

Трудно сказать, как повлиял бы этот рождественский вечер на отношения Ольги и Джеймса, если бы не Катин телефонный звонок, отвечая на который по-русски Ольга вышла из дома, чтобы не тревожить собравшихся разговором на непонятном языке, если бы не спустилась в сад, залюбовавшись светящимся в темноте аквариумом веранды, если бы не распахнулась от внезапного сквозняка стеклянная дверь.

Но в истории, как известно, не существует сослагательного наклонения. Голос Джеймса она узнала сразу, его собеседника скрывала густая зелень зимнего сада, но говорили они о ней – неудивительно, что прислушавшись к разговору, доносившемуся из глубины веранды, она дослушала его до конца.

Предательство человека, близость с которым означала для Ольги не только – и не столько – интимные отношения, а прежде всего доверие, ошеломило молодую женщину. Захотелось спрятаться, исчезнуть. Прижав к лицу ладони, она тихо прошла в скрытую за бархатными шторами небольшую гардеробную, опустилась на деревянную банкетку.

Услышанное крутилось в голове, словно в барабане стиральной машины, набирало скоростные обороты. В своем праведном негодовании Ольга не захотела признаться даже самой себе, как больно задели ее слова Джеймса. Он так настойчиво добивался ее расположения, казался таким преданным и верным, что она искренне привязалась к этому остроумному, спортивному и элегантному англичанину, с которым они познакомились на дне рождения Режин.

Он никогда не был с нею груб, и ей казалось, что под его постоянной иронией, подшучиванием надо всеми и вся скрывается неравнодушие. Что он просто сдержан и приучен контролировать свои эмоции, а на самом деле добр и надежен. Словом, предполагались нормальные человеческие качества, хотя как-то и не представлялось случая их проверить.

Пилар держала строжайший нейтралитет, опасаясь повлиять на выбор дочери, но ей интуитивно не нравился Джеймс. И ведь права оказалась:  иронично-сдержанный и неизменно вежливый заместитель управляющего банком не испытывал глубоких чувств к ее дочери, искренне полагая, что взаимная симпатия, здоровый секс и финансовая независимость являются достаточным основанием для близких отношений. О любви речи просто не было.

Значит, она просто случайная знакомая, которую из милости или по недоразумению (нужное подчеркнуть) допустили на рождественский ужин в достойнейшее семейство? Ну да, сиротка ведь, коих положено пригреть в сочельник.

Какая пошлая ложь, ведь она согласилась поехать только после его настойчивых уговоров, не желая быть – по его словам – причиной его размолвки с матерью! И какое мерзкое слово он подобрал, объясняя отсутствие «серьезных намерений» в ее отношении. Она, видите ли «некомфортный» вариант,  словно речь шла о модели водительского кресла в машине, словно она вещь, приспособление для большего удобства в быту! Скрупулезно, по-бухгалтерски перечислил все недостатки. «Гормон любви», видите ли, в ней бурлит с излишком! Получалось, что в ней слишком много жизненных сил и эмоций. Подсохнуть, что ли, она должна, чтобы годиться в жены?

А напоследок представил ее, как это теперь принято говорить – лицом с ограниченными возможностями, проще психопаткой какой-то. Вот дрянь псевдо-джентльменская! Он ведь, по сути, был единственным человеком, которому она рассказала о том, что ей пришлось пережить в Москве после разговора с Домском, о том, как ее тронуло участие Кати и ее матери, как захотелось чем-то помочь им, чтобы хоть как-то отблагодарить их за такое отношение.

Вспомнила, как он внимательно слушал, кивал, соглашаясь. А думал, получается, о том, что она ненадежна как партнер, так как поддается эмоциям. Лицемер поганый! Жениться ему, видите ли, нет смысла. Да она и не собиралась за него замуж выходить! Тем более, если для него чувства значения не имеют и он готов сексуально-ублажаться без ограничений. Б–н, одним словом.

Нет, больше ни одной минуты в этом доме, в его компании она не останется. В гардеробную удалось пройти незамеченной. Отодвинув не пускавшую в дом холод тяжелую кожаную штору, вгляделась. Гости подтягивались в столовую, смех, шум голосов, тонкое позвякивание бокалов, шуршание оберточной бумаги, и нежная мелодия музыкальной шкатулки в гостиной – приятная, полная удовольствия атмосфера праздничного ужина, которую Ольга решила не нарушать. Благо, формула «уйти по-английски», т. е. не привлекая к себе внимания, не прощаясь в данном случае была совершенно уместна.

Стараясь унять непрекращающуюся дрожь (в минуты волнения давала о себе знать травма от землетрясения, полученная в далеком детстве), она достала из сумки мобильник, заказала такси, попросила диспетчера поспешить: «Побыстрее, пожалуйста. На поезд опаздываю».

Времени до последнего поезда в Женеву оставалось в обрез. Плотно застегнув шубу и накинув капюшон она направилась к двери, но ее остановил удивленный возглас Джеймса – Ольга! Что случилось? Куда ты направилась?

Ольга не спеша развернулась, сделав усилие, приветливо улыбнулась.

– Да вот заправиться надо срочно – окситоцин закончился.

– О чем это ты? Какой окситоцин? – на лице Джеймса сквозь ровный загар горнолыжника (ну какой уважающий себя иностранец не катается в Швейцарии на горных лыжах!) медленно проступал легкий румянец. Неужели она слышала его разговор с дядей? Вот досада! Джеймс делано хохотнул.

– Какие пустяки… Просто фигура речи. Не понимаю, как ты можешь серьезно воспринимать пустую светскую болтовню с этим стариканом? Из-за какой-то глупой фразы устраивать сцены – не вижу в этом никакой логики. Ну, хорошо. Все забыто, мы друзья? Он протянул руку, сделал вид, что хочет помочь ей снять шубу.

– Не трогай меня! – Ольга еле сдерживалась, чтобы не оттолкнуть Джеймса. Даже извиниться не пытается! Хотя о чем это она? Ведь извиниться означает признать свою вину, а в его цивилизационном коде раскаяние не предусмотрено.

Судорожно вздохнув, скинула капюшон. Глаза вспыхнули ярко-зеленым цветом, как бывало всякий раз, когда она испытывала физическую боль. В висках стучало, хотелось накричать на него, затопать ногами, швырнуть ему в лицо сумку. Рука, сжимающая сумку, предательски дрожала. Заметив это, Джеймс презрительно улыбнулся, пожал плечами.

– Боже, сколько эмоций. Неужели нельзя обойтись без мелодраматических сцен?» В его лице не было ни сожаления, ни участия. Стоял прямо, расставив ноги и заложив за спиной руки, совершенно спокойно глядя на ее как на незнакомого человека.

Ольга опомнилась. «Ты перед кем унижаешься – сказала сама себе – Перед кем душу рвешь?» Распрямила плечи так, что лопатки свело, небрежно отбросила назад волосы. Вынула зазвонивший телефон, поблагодарила приехавшего таксиста. Опустив телефон в карман шубки, не спеша смерила взглядом бывшего близкого друга.

– О чем ты? Какие сцены? К сожалению, приходится уезжать – в квартире охранная система сработала. Надеюсь, мой отъезд не помешает вам хорошо провести время. Счастливого Рождества». – На мгновение задержалась, позволяя Джеймсу отодвинуть тяжелый засов и распахнуть перед ней дверь. И шагнула вперед, в тихую и долгую рождественскую ночь.

* * *

«Завтра обязательно позвоню. Надо только уточнить разницу во времени, а то разбужу девушку посреди ночи, спросонья сердится будет» – представив себе потягивающуюся заспанную Ольгу, Сергей почувствовал внутри приятное жжение. Закинув руки за голову, он по-мальчишески лихо прокатился на кресле до двери своего просторного, полностью функционального кабинета. Никаких ковров, никаких артефактов, только черно-белые фотографии буровых платформ и кадка с колючей пальмой «Dracaena draco» – огромной, весьма сибирской по суровости своего вида. Мраморную композицию, купленную когда-то в Лизиной галерее, из кабинета перенесли в холл, где, по мнению ее владельца, она смотрелась более выигрышно.

Давно собирался позвонить, но в декабре не стал, так как возможности вырваться не было никакой, а обещаниями своими он никогда не раскидывался. Привык выполнять. Да и работы в начале года было невпроворот, а вот сейчас можно было на несколько дней отлучиться. Задержался на легкомысленной последней фразе, потер рукой затылок. «На несколько дней отлучиться!» Мотыльком туда-сюда пропорхнём… Кого обманываем, Серега? Ведь с первой встречи, с момента как увидел Ольгу, заглянул в эти прозрачные глаза с дрожащей на ресницах слезинкой, понял, что пропал. Что влип по самую макушку. Что стоит перед ним она, та самая, которая ему предназначена, и что, кроме нее, ни одна женщина в мире ему просто не нужна. За ней и еду.

Почему оставил ее тогда в аэропорту, не стал сразу искать? Ведь знал, как зовут, где живет. Суетиться не надо потому что. Знал, что встретятся снова, знал, что будет его женой, только не знал когда. Сейчас знаю. Пора. «Вот такой я фаталист по жизни» – отвечая самому себе, наклонился, поправил запутавшийся провод. Размышления прервал стук в дверь.

– Войдите – откликнулся он и в кабинет зашла референт Вера Сергеевна, гладко причесанная, в ладно сидящем на ее полноватой (все-таки за 50 перевалило) фигуре – сером костюме, ну просто безупречный секретарь из советских фильмов начала 60-х.

– Сергей Николаевич, вам несколько раз звонили от губернатора. Говорят, по личному вопросу. Я не стала отвечать из приемной, там народ сидит. Переключать?

Просьба была личная, а сам вопрос носил весьма производственный характер: речь шла о том, чтобы восстановить на работе уволенного начальника отдела снабжения. В крайнем случае, просили отделаться административным взысканием, ведь, по словам звонившего, «нарушение не самое серьезное. Ну, ошибся человек с выбором спецодежды, хотел покрасивее, помоднее ребят одеть, чтоб в бренде фирма была. Повелся на рекламу – с кем не бывает?»

Сергей еле сдерживался, чтобы не перебить просителя. Как и все настоящие производственники, он не переносил телефонное право, но все же попытался донести до лица из аппарата, явно несведущего в работе буровиков, что значит для рабочих спецодежда. Лицо из аппарата понимания не проявило, и в трубке прозвучало угрожающее пожелание «крепко подумать, прежде чем из-за пустяка хорошему человеку карьеру рушить». И тогда Сергей Николаевич Апраксин взорвался:

– Пустяка, говорите? Как мог грамотный хозяйственник это шмотье гламурное закупить? В нем не только под штормовым ветром работать, в нем автобуса на трассе не дождешься, через полчаса окочуришься. Пусть он этот бренд себе… покосился на стоящую у двери Веру Сергеевну – в ухо засунет! И, перейдя на нейтрально-доброжелательный тон, добавил – Пусть деньги вернет и вахту в своих брендовых вещах отработает, тогда может и восстановим.

Глядя на ощетинившиеся зеленые пики «Dracaena draco», невесело подумал: «Ну все, теперь кляуз не оберешься, жди комиссий с проверками. Видимо своего человечка задел. Господи, как же они работать мешают, только под ногами путаются! Но подготовится надо». С досадой захлопнул крышку ноутбука, попросил Веру Сергеевну пригласить юриста и старшего бухгалтера. Да, и еще ответственного за противопожарную безопасность. Жаль, что Исмаил в отъезде. Верный друг и заместитель, имел репутацию непревзойденного мастака по работе с проверяющими.

О звонке Ольге он, честно говоря, забыл.

* * *

Нет, нет, надо срочно что-то делать. Ольга понимала, что у нее не хватает сил, чтобы справиться с надвигающейся тоской. Она расползалась биомассой, жидкой, но липучей, выползала к вечеру и упорно возвращалась, несмотря на все попытки ее прогнать. Хотя внешне год начался благополучно: с работой справлялась, домой возвращалась поздно – то гастроли кубинского джаза, то премьера в местной опере, то дни рождения или новоселья приятелей. По воскресеньям, после службы старалась подольше задержаться в русской церкви – в старом храме шел ремонт, лишняя пара рабочих рук была очень кстати. Обменивались новостями с уехавшей в Штаты Режин, переписывались с Катей, иногда созванивались, но других известий из России не было.

«Каких известий ты ждешь? – спрашивала она себя. – Эта мимолетная встреча, этот вечер в ресторане – ты что, девочка-подросток, чтобы надеяться на продолжение? Что это было? Да ничего особенного, просто интерлюдия, проигрыш между событиями ее поездки. Давно пора перестать об этом думать» – убеждала она себя по пути домой, скользя рассеянным взглядом по витрине стильного итальянского бутика.

Отсутствие машины вернуло Ольге вкус к пешим прогулкам, но если раньше она бы не упустила возможности зайти и просмотреть новинки, то теперь ее даже пугало собственное безразличие. Гимнастика, холодный душ по утрам и травяная ванна вечером, беговая дорожка перед телевизором, питательная сыворотка на тщательно очищенную кожу – от раз и навсегда установленных правил она не отступала, но жизнь как-то померкла, наступающий день воспринимала как обезжиренный соевый творог на завтрак –надо съесть, потому что так надо.

Она-то думала, что разрыв с Джеймсом поможет ей вновь обрести себя, прежнюю Ольгу Руис Прадо – уверенную в собственных силах, спокойную, ни от кого и ни от чего не зависящую. Ведь это была ее инициатива, это она сказала: «Давай не будем какое-то время встречаться», когда он, выждав три недели, все-таки приехал к ней домой. Спокойный, вежливый и, как всегда, непроницаемый. Постояли в прихожей, разговора не получилось, да и говорить, собственно, было не о чем. Перед ней стоял совершенно чужой человек приятной внешности, не пытавшийся даже скрыть свое равнодушие, хотя и не желающий отказать себе в привычном и удобном времяпровождении. Джеймса их прохладные отношения вполне устраивали, но ради чего она должна соглашаться на его условия?

Когда Ольга заперла за ним входную дверь, то почувствовала какое-то странное облегчение. Словно был на шее шарф –стильный, дорогой, вроде бы невесомый, силуэт хорошо держал, а вот размотала его, сняла с шеи – и дышать стало легче. Верно, последующие дни доказали – наступило облегчение, но это была легкость надувного шарика, плавающего в воздушном океане «без руля и без ветрил».

В характере Ольги было другое. Воздухоплаванием она особо не увлекалась, но если бы пришлось, то в воздух поднялась бы рулевым в корзине шара, предварительно рассчитав воздушные потоки и держа руку на рычаге газовой горелки, регулируя высоту полета. А сейчас что? Все валится из рук, словно расшатался стержень, на котором держалась ее жизнь, и ей никак не удается собрать паззл повседневности, элементы не сходятся краями, скользят и расползаются. И она снова и снова оказывается на обочине размеренной и накатанной колеи привычного женевского существования. Вновь и вновь она пыталась взять себя в руки, нараспев читая вслух любимые горделивые строчки Блока: «Я сам свою жизнь сотворю, и сам свою жизнь погублю…»

Она запнулась, пытаясь вспомнить начало стихотворения. Тщетно. Надо в сборнике посмотреть. Пошла в кладовку за стремянкой, чтобы подняться к верхней полке библиотеки, где плотными рядами выстроились томики поэзии. Конечно, быстрее и проще по Интернету набрать, но хотелось почувствовать тяжесть книги, полистать страницы; полагаясь на интуицию, поискать нужные строчки, обрадоваться встрече с ними.

Пышную перьевую метелку, которую захватила, чтобы смахнуть с книг пыль, положила на консоль, рядом с фотографией. Взгляд упал на связку ключей в длинном старом чехле из потертой кожи. Как ключи от испанского дома оказались на консоли в прихожей? Ольга недоуменно пожала плечами, собираясь убрать их на место, и вдруг поняла, что ключи оказались здесь не случайно. Это был знак. Знак, указывающий на необходимость совершить действие столь же общеизвестное, сколь и эффективное. Именно так: ей следовало сменить обстановку.

Ей нужно побыть одной, наедине – нет, не со своими мыслями (ясно как Божий день, что это будут за мысли) – наедине со знакомой с детства природой. Ей поможет пенистое зимнее море, плотно утрамбованная волнами полоса пляжа, по которой, оставляя четкие рифленые следы, она будет бродить, забыв о времени, ей помогут каменистые тропинки в горах, поросших жестким и колючим душистым кустарником, кривые узкие улочки соседнего городка, ей поможет отсыревший в темноте закрытых ставен дом, который нужно хорошенько проветрить, отмыть и просушить…

Через две недели она уже сидела в самолете, держа на коленях сумку-перевозку с затаившимся в глубине Матюшей. Кот был недоволен перелетом, но молча терпел неудобства, предвкушая волнующие ночные бдения в саду и богатый выбор дикорастущих трав для улучшения пищеварения.

* * *

Ничто не предвещало катастрофы, которую таил в себе тщательно запечатанный конверт, белевший на матовой поверхности Лизиного письменного стола из индонезийского красного дерева. Правда, настроение было испорчено еще до прихода в галерею. Тонюсенький волосок, который Лиза пыталась смахнуть, тщательно пропитав лицо анти-возрастной эмульсией, при рассмотрении оказался не выпавшей ресничкой, а морщинкой! Самой натуральной морщинкой в уголке рта! Неутешительный результат подтвердило увеличительное зеркало, резким толчком отправленное назад к стене. Дождалась! Здравствуй, старость! В бешенстве Лиза смахнула с полки флакон с чудодейственной эмульсией, следом полетели и фарфоровые баночки. Ворсистый белый ковер не смог полностью заглушить звон разбитого стекла, в дверях показалась встревоженная Света. – Что случилось, Елизавета Олеговна?

Елизавета Олеговна… Лиза терпеть не могла это дурацкое величание по отчеству, просто архаика допотопная какая-то, но не опускаться же до уровня прислуги, позволяя им называть себе по имени! А в обращении «госпожа» ей чудился какой-то издевательский оттенок, таивший скрытую угрозу. Нет, не выработал еще этот язык надлежащих форм общения.

– Почему вошла без стука? Что значит «я думала»? Мыслительный род деятельности не входит в ваши обязанности – в голосе появились визгливые нотки, и усилием воли Лиза заставила себя остановиться. Гримаса недовольства только подчеркнет опущенные уголки губ, а эту позицию надо исключить. Растянула рот в деланой улыбке, сделала несколько закрепляющих лицевые мышцы упражнений. Так, теперь дыхательная гимнастика. Больше не взглянув в зеркало, быстро привела себя в порядок, оделась и заказала такси. Не удостоив ответа выглянувшую в холл Свету («Может, творожничков покушаете, я их в духовке запекла, без масла?»), Лиза отшвырнула соскользнувший с кресла меховой палантин и сама открыла входную дверь. В лифте все-таки взглянула в зеркало и немного успокоилась. Нет, до распада еще, конечно, далеко, но вот косметологу надо позвонить: уколы ботокса лучше начинать заблаговременно.

Но главная неприятность ожидала Елизавету в галерее. Откуда этот конверт? Без марки, без адреса, только написанное от руки ее имя. Содержимое конверта заставило Лизу забыть про звонок косметологу.

Что значит «прошу уволить меня по собственному желанию»? Бред какой-то! Как можно уволить работника, которого никто не нанимал? Зажав а руке костяной нож для разрезания бумаг, Лиза медленно опустилась в кресло. Досадное недоумение, вызванное нелепостью формулировки, незаметно испарилось, возникло холодящее ощущение тревоги. Она еще раз перечитала письмо, написанное классическим «с наклоном» почерком на плотной желтоватой бумаге. Машинально отметила, что этот, как его –Павел? – обладал хорошим вкусом не только в живописи. Однако изящество формы не смягчило убийственного содержания письма.

Павел ставил «уважаемую Елизавету Олеговну» в известность, что более не считает себя связанным обязательствами по отношению к галерее и, прилагая обещанную статью для каталога намеченной выставки, просит рассматривать настоящее письмо как свидетельство прекращения его работы «в качестве консультанта и эксперта». Не имея никаких финансовых претензий, он благодарит ее «за плодотворное сотрудничество» и желает творческих успехов. Число, подпись.

Разворот вправо, разворот влево, еще разворот вправо… Постукивая письмом по столу, Лиза равномерно поворачивалась в послушном каждому ее движению кресле. – Какая муха укусила этого Павла? Какая – тут умело подведенные голубые глаза Лизы сузились и взгляд стал ледяным –сволочь его перекупила? Кто вообще мог проговориться о его существовании? И самое главное – что она будет теперь делать? На той неделе должны приехать с телевидения, интервью надо было прописать заранее, продумав до мелочей, и благотворительный аукцион не за горами – ведь Лиза не только в числе основных спонсоров, но и ведущей хотела быть, представлять работы восходящих талантов. Да она их в глаза не видела, этих талантов с их шедеврами, все этот негодяй должен был подготовить! О чем она теперь говорить будет? Воображение услужливо подсунуло пугающую картину: ее, неопрятную, без макияжа выталкивают на пустую сцену, спрятаться негде, в лицо бьет ослепляющий прожектор, а во мраке шевелящегося зрительного зала нарастают язвительные, уничижительные смешки – все видят, что она не понимает происходящего, что не знает, что сказать, все видят, что у нее дряблое, морщинистое лицо.

Вцепившись в ручки кресла, Лиза вздрогнула от брезгливого ужаса. Боже мой, за что ей такие неприятности, как смогли пролезть в ее жизнь все эти проблемы, которые, как налипший мусор, хотелось побыстрей с себя отряхнуть. Тут одной дыхательной гимнастикой не спасешься, надо срочно принимать решительные меры. Но какие? Опустив голову, она водила ногой по полу, со злорадным упорством стараясь поцарапать каблучком ни в чем не повинные паркетные доски. Похоже, придется звонить отцу, иного выхода не просматривалось. Она взглянула на часы – по идее, сейчас он в офисе, этой шалавы не должно быть рядом! Действуй, дорогая, действуй, мысленно подбодрила она себя. Тебе надо немедленно выбираться из этой черной полосы!

* * *

– Доча, не суетись – недовольно процедил Олег Витальевич, выслушав жалобный рассказ дочери. Ее звонок нарушил состояние приятной расслабленности, в котором он пребывал, вернувшись в свой кабинет после утреннего детокс-сеанса («Олег Витальевич на выездном приеме. У него встреча с избирателями» – интонации вышколенного секретаря звучали настолько убедительно, что допускающий другую причину отсутствия чиновника на рабочем месте должен был просто сгореть от стыда). –Все решаемо. Ситуация не простая, но не безнадежная.– словно сожалея о сказанном, покачал головой – Лицо терять недопустимо, поэтому тебе надо срочно исчезнуть. Съезди на шопинг в Милан или на Мальдивы погреться. Почему вдруг? – он понимающе хмыкнул – А вот галерею пришлось срочно закрыть. Причина? Соседи сверху бассейн устанавливали, картины попортили, помещение залили (пометил на еженедельнике –«организовать затопление»). Парня координаты сбрось, накажем. А там что-нибудь придумаем. Все, целую, у меня через три минуты совещание».

– Папа, ты гений! – воскликнула повеселевшая Лиза. И как это она сама не догадалась? Хотя все равно объясняться пришлось бы, деньги ведь отец дает.

Отключив связь, Олег Витальевич долго и вдумчиво рассматривал свои покрытые рыжеватой шерсткой руки. Ну, чесно слово, сколько еще девке этой галерейной дурью маяться? Ясно, что одними деньгами ее проблемы не решить. Выдать бы ее замуж и дело с концом. Затяжной вздох наполнил грудь отца Лизы. Он не то чтобы не любил свою единственную дочь, но – как бы точнее выразиться… После развода с матерью Лизы, заполучившей такую часть его состояния, которая позволила ей навсегда укатить с любовником на какие-то райские острова, Олег Витальевич заново строил свою жизнь с гибкой, как юркая ящерка, Рувшаной. С ее льстивой подачи он видел себя мужчиной в расцвете лет, этаким альфа-самцом, а не усиленно молодящимся папиком. Присутствие дочери, которая была на семь лет старше смуглой красотки, придавало этому четкому образу некоторую неопределенность. Вдобавок, женщины, мягко говоря, не ладили друг с другом, и Олегу Витальевичу, натуре ранимой и чувствительной, несмотря на внешность пронырливого снабженца и послужной список серьезного решальщика, постоянно слышалось змеиное шипение не только при их встречах, но и в тех случаях, когда имя одной звучало в присутствии другой. Нервотрепки ему и на работе хватает, а временами так хочется покоя…

* * *

Итак, решено: она отправляется в Милан, развеется на шопинге, себя побалует. Билет на ближайший рейс, гостиницу закажет сама, со своего ноутбука, а здесь пусть отец разбирается, и просить не пришлось, сам предложил. Лиза очень гордилась своим умением избегать прямых просьб, ставя собеседника в такое положение, когда он сам предлагал помощь. А она всегда сохраняла право сказать с самым невинным видом «но я же тебя/вас ни о чем не просила!».

Достала из потайного ящичка плитку горького швейцарского шоколада, отломила кусочек. «М-м-м, вот вкусняшка-то!» Приободрившись, надиктовала на автоответчик новый текст, прикрепила на дверь табличку «закрыто по техническим причинам» и, заперев галерею, решила немного пройтись по заснеженному бульвару. Дала себе установку на позитивный лад, негативу скомандовала отправиться в условный спам. День солнечный, безветренный, легкий морозец, отличный тонус для кожи! Так, дышим ровно, глубоко, шагаем равномерно…О том, что галерею придется закрывать, думать себе запретила. Решим проблемы по мере их поступления! Шла неторопливо, не замечая окружающих и сохраняя на лице легкое подобие улыбки, подтягивающей уголки рта. Настроение омрачала лишь одна мысль – все-таки почему сбежал этот урод?..

Урод, он же недавний внештатный сотрудник галереи сидел на бульварной скамейке неподалеку, поджав ноги и пряча озябшее покрасневшее лицо в обмотанный вокруг шеи акриловый шарф. Павел и сам не смог бы объяснить, что вновь привело его сюда после решения навсегда расстаться с прежней жизнью. Наверное, мучительное желание еще раз увидеть Лизу.

В тот морозный день мимо сидящего на скамейки Павла прошла Лиза, снова не заметив его. Прошла легкой уверенной походкой, глядя прямо перед собой, как всегда не обращая внимания на окружающих. На ее губах играла обычная приветливо-равнодушная полу-улыбка, делавшая совершенно незаметной предательскую морщинку. Дизайнерские темные очки, берет в стили «милитари», рдеющий маковым цветом пуховик из последней зимней коллекции N&N. Нет, совершенно справедлив был вердикт столичной тусовки – подать себя Елизавета умела.

Тот ставший роковым для Павла день был одним из многих, из рутинных. До полудня надо было завезти в галерею подготовленный текст и, не мешкая, отправиться в Чертаново, к реставратору. Старик работал филигранно, поврежденное полотно так заделает, что только спектроскопия может обнаружить дефект, хотя вероятность подобной проверки работ неизвестного художника ничтожно мала. Но этот скромный учитель рисования, чьи работы Павел готовил к выставке, очень скоро заставит говорить о себе. Поэтому никаких дырочек на холсте – как они могли не заметить этот кривой гвоздь?

Погруженный в свои мысли, Павел не заметил, как дошел до ближайшей станции метро. Клокочущее подземное царство метрополитена, шарканье тысяч подошв в вздыбленных лестничных переходах, монотонное движение безразличного и безликого эскалатора… Придержал тяжеленую дверь, на выходе замешкался, пропуская шумную детскую стайку. А когда, справившись с заевшей молнией, поднял голову, то замер от неожиданности. В двух шагах от вестибюля метро, за стеклянной стеной цветочного павильона на высокой подставке стояла плетеная корзина, полная бело-зеленого буйства ромашек. Живая прелесть утопающих в зелени цветов, торжество белоснежного атласа лепестков и солнечной желтизны сердцевин вызвали в памяти образ смеющейся Лизы, наклон ее кудрявой головки, блеск голубых глаз. Вот она наклонилась к цветам, погладила лепестки и, подняв голову, перевела взгляд на него… Не раздумывая, Павел потянул на себя прозрачную дверь. Денег хватило даже на шуршащую подарочную упаковку, скрепленную темно-голубой муаровой лентой Выходил из магазина осторожно, обеими руками придерживая обернутую плотной бумагой корзину –на улице было холодно…

* * *

– О! Это что, Лизавета заказывала? – удивилась Галя, впуская Павла в еще закрытую для посетителей галерею. – Сколько же отдал за такую красоту?

– Потом, потом… – отмахнулся Павел. Присев на корточки, бережно раскутывал корзину. Словно проснувшиеся дети, ромашки потягивались и толкались, не скрывая любопытства, озирались вокруг. По залу поплыл дразнящий запах свежей зелени. – Пожалуйста, поставь их рядом с Лизиным креслом, а вот это – он достал из рюкзака прозрачную папку с текстом – положи на стол. Все, я побежал, мне надо успеть до вечера работу в галерею привезти. Одарил недоуменную Галину смущенной улыбкой и исчез.

Бегло взглянув на содержание папки, Галина отнесла ее на стол. Ничего интересного, опять эти словеса про творчество. А вот появление корзины с цветами ее заинтриговало. Скорей бы уж Лизка приходила… А вот и она, легка на помине! Услышав звук открываемой двери и женские голоса, она поспешила наверх, распушив челку и изобразив, подражая Лизе, улыбку радостного ожидания. Вот и чудненько, что хозяйка пришла не одна, сейчас все и обговорит с закадычной подругой Норой. Включенный на запись мобильник был надежно спрятан в подвернутый край ниспадающей на пол шторы. Место проверенное, записывает хорошо, разобрать можно почти все сказанное. Что значит «недостойная практика»? А как же иначе, по вашему, быть в курсе происходящего?

– Я всего на пять минут, ты же знаешь, как у меня день забит —Нора распахнула меховой жилет, поправила шелковую косынку, сползшую с ее большой, скорее обритой, чем остриженной головы.

По правде говоря, спешить ей было некуда, она даже обрадовалась, столкнувшись в косметическом салоне с Лизой, пригласившей ее зайти в галерею. Нора всегда подчеркивала свою занятость, свою востребованность, намекая на эксклюзивные VIP-знакомства и связи. И если выяснится, что у нее масса свободного времени, которое она не знает, как убить, что она томится в постоянном ожидании каких-то супер-важных звонков – кто же будет с ней считаться?

– Да ладно, расслабься, подруга– Лиза легонько подтолкнула приятельницу вглубь.– Давай проходи, погреешься. Я же знаю, как ты холод ненавидишь. По правде говоря, она пригласила Нору не просто зайти погреться. Лизе было важно проверить появившиеся слухи о возможном увольнении главреда одного гламурного журнала, с которым у Лизы были неплохие деловые отношения (скрытые от посторонних глаз), но в лоб не спросишь, к теме требовался подход.– Посидим, поболтаем. Ты ведь не откажешься от чашечки кофе? – Она жестом подозвала Галину, застывшую на верхней ступеньке лестницы– Мне как обычно. Нора, а тебе?

Прижав к уху наконец-то зазвонивший телефон Нора показала Галине небольшое расстояние между большим и указательным пальцами. Та обрадованно закивала головой: «Понятно, сию минуточку капучино сделаю».

– О, Боже – в изнеможении закатила глаза Нора, выключая мобильник. – Какой капучино? Кто пьет капучино после обеда? Сколько можно это повторять! Что за варварская страна… Эк с п р е с с о! Я прошу сделать экспрессо. – Она как бы нехотя развязала косынку с фирменным рисунком известного дома моды и устало опустилась в до сих пор не проданное дизайнерское кресло, которому удалось сохранить первозданный вид после контакта с гренадерским корпусом Ксюши.

– Там сидеть неудобно, иди сюда, на диванчике сидеть приятнее – Лиза пересекла пустой выставочный зал, поднялась на ступеньку ниши и, увидев корзину с ромашками, удивленно подняла брови.

– Откуда здесь эта корзина? Галина! Кто здесь был? Павел? Какой Павел?» И, не дослушав объяснений, возмущенно приказала: «Унесите эту привокзальную клумбу в подсобку! Что с цветами делать? Что хотите, то и делайте, хоть выбросьте».

Стараясь ненароком не коснуться Лизы, Галина подхватила тяжелую корзину и попятилась к лестнице. Казалось, что цветы, словно испугавшаяся собачонка, постарались прижаться пониже к земле. Лиза брезгливо сдула со стола опавшие лепестки. Кем он себя возомнил, этот Павел, чтобы подношения ей делать! Что за самоуправство! Потрогав спинку кресла, она внимательно рассмотрела ладонь, проверяя, не оставило ли грязных следов соседство с злополучной корзиной. Нора, собиравшаяся подкрасить губы, отложила помаду, с любопытством наблюдая за раздраженной Лизой.

– Ах-ах, святая простота пейзанских вкусов, сегодня представляем пастораль! – никак не могла успокоиться Лиза. К полевым цветам она была действительно равнодушна, но причина ее гнева крылась в другом. Если бы эти цветы прислал Сергей… «Скажите, пожалуйста – ромашки! Здесь вам не аграрные угодья. Он бы еще сноп клевера притащил!».

«Э-э, милая, взбесилась ты не потому, что ромашки не орхидеи, а потому что отправитель не тот, что требуется», догадалась Нора. Но виду не подала, лишь улыбнулась снисходительно —Ну что так круто, дорогая? Все это действо очень мило. Непритязательно, но весьма мило – повторяла она, покачивая ногой в черном лакированном ботинке . И улыбка, и насмешливый тон должны были скрыть горечь зависти, которая липкими щупальцами схватила за горло Лизину подругу. Вот ей бы кто поднес корзину цветов! Ну хотя бы букет какой-нибудь непритязательный… Конечно, цветы в ее доме появлялись. Дорогие, изысканные, экзотические – она ведь умела выбирать лучшее…

– Кстати о пасторалях или сюжетах из народной жизни. Что-то я давно про буровика твоего не слышала. Или? – Тщательно воссозданные на месте настоящих брови Норы слегка приподнялись. Лакированный ботинок завис в воздухе.

Лиза с ответом не спешила. Принесшей кофе Галине жестом приказала поставить поднос на стол, подождала, пока на лестнице затихнут ее шаги. Вечно она мельтешит перед глазами! Нора ждала, смотрела участливо, неравнодушно.

– Да что-то не контачит у нас – призналась Лиза неожиданно для себя самой. – Мейлы сбрасываю, типа «Как дела? Чем занимаешься?». Он без особой спешки отвечает. Вежливо, лаконично, без подробностей. Такой ход событий, как ты догадываешься, кипение страстей мало напоминает. – Незнакомую соперницу Лиза решила не упоминать. Пока ситуацию можно представить как кризисный этап в отношениях – с кем не бывает? А вот появление другой делает Лизу проигравшей стороной, лузером. В их мире таким места нет!

Лиза пожала плечами, размешала в чашке несуществующий сахар. Хотела отделаться шутливой бравадой, но не получилось, вырвалось наболевшее «Не могу забыть его. Стараюсь. Но не получается» И со звонким смешком добавила: «Пока».-

– Понимаю – театрально понизив голос, согласилась Нора– Мужик качественный. Успешный. Подумав, добавила: «И фактура играет». Если бы Нора была лисой, то, произнеся эти слова, она высунула бы длинный и острый розовый язычок и со вкусом облизала бы свою остренькую бело-рыжую мордочку. Но Нора-человек лишь хитро прищурилась и вкрадчиво поинтересовалась: «А как насчет дублера? Раз зуб болит, пломбу временную не хочешь поставить?

– Дантистов тьма, да кто качество услуг гарантирует? – в таком же скабрезном тоне отозвалась Лиза. С Норкой лучше так, чем приоткрыться, о чувствах рассказывать. Для виду посочувствует, выслушает, кивая понимающе, а потом и протроллит, играючи…

– А вот этот, аграрий с ромашками, не подойдет? Утешит, кровь разогреет. – Хохотнув, Нора сопроводила свои слова известным жестом. – А там и буровик нарисуется.

– Насекомые меня не возбуждают – буркнула Лиза, сделав презрительную гримасу. – Ты представить не можешь, какой он –стертый. Из серии «Человек и кошка плачут у окошка». И она, приняв скорбный вид, елейным голоском пропищала «Человек и кошка плачут у окошка, серый дождик каплет прямо на стекло». И с презрением добавила: – В этих дурацких ромашках он весь – простенький, мягонький, открытая душа и ножки тоненькие. Наверное, и девственность хранит еще, непорочный наш». Лизин точеный носик брезгливо наморщился.

– Ну ты и язва! – С уважением заценила качества подруги далеко не сентиментальная Нора. – Но тебе, конечно, виднее. – «Сейчас прописную истину выдаст», едва успела подумать Лиза, как, горделиво приосанившись, Нора назидательно-произнесла – Лучше быть одной, чем с кем-попало (хотя сама Нора уже давно так не считала). – И тут же с досадой вспомнила, что уже говорила это Лизе раньше, по другому поводу, но с той же интонацией. Исподлобья взглянув на подругу, успокоилась. «Вроде не запомнила, буровиком мысли заняты». После затянувшейся паузы с деланой небрежностью предложила – Давай-ка по ликерчику по случаю невезухи в личной жизни. И я пойду, смотри, как засиделась у тебя.

– Неужели не все встречи пропустила– хотела было, оправдывая данную ей характеристику, съязвить Лиза, но поостереглась. «С Норкой лучше не связываться. Змеюка. Укусить может». Улыбнулась понимающе, достала тяжелый граненый штоф. В воздухе разлился горьковатый миндальный аромат итальянского ликера. На прощание подруги нежно расцеловались…

* * *

– Галя, а почему цветы здесь? Я же просил поставить их к столу Елизаветы. – Спустившись в подсобку, Павел едва не уронил на пол тубус с отреставрированным полотном. Он вернулся поздно, вынужденная дожидаться его Галина пропустила свою электричку и не думала скрывать свое раздражение. Развели тут амуры на ее голову, да еще и претензии предъявляют! Она захлопнула роскошно изданный каталог аукциона ювелирных раритетов, который изучала, устроившись на высоком барном стуле. -

– Выкинула Елизавета букет твой. – сообщила многозначительно, с плохо скрытым злорадством. Закинув ногу на ногу, оттянула носок, подражая Лизе – Снопом назвала. Посмеялась и выкинула.

– Не могла она так поступить – ошеломленно произнес Павел. Машинально передвинул тубус подальше от сложенных пирамидой стульев. Провел рукой по лбу – Я не верю.

– Ах, не веришь? – Галина шумно, чуть не зацепившись каблуком, спрыгнула со стула, порылась в сумке и достала телефон– Говоришь, не могла твоя принцесса так поступить? Ну тогда послушай –Включив звук, она демонстративно удалилась. Правда, недалеко. Притаилась за дверью, прислушалась. Техника не подвела, записалось отлично.

Когда, заглянув в щелку, Галина увидела побелевшее лицо Павла, у нее внутри что-то дрогнуло. Но она быстро справилась с зарождающимся чувством жалости. Сама себя и одернула. «Жалко? А тебя кто-то хоть раз в жизни пожалел? Пусть спасибо скажет, что ему глаза открыли». Чувство жалости послушно испарилось.

Медленно, ступая словно во сне, Павел вышел на улицу. Щелкнул замок мягко закрывшейся двери. Привычно обмотал шарф вокруг шеи, постоял, словно раздумывая, куда идти. Если бы его сейчас ударили, укололи иголкой или облили, он бы ничего не почувствовал. Внутри была пустота. Какая-то белесая, ватная, абсолютно непроницаемая пустота. Перед глазами титрами фильма бежала строка, словно кто-то неумелый печатал на машинке, тук-тук, черные буковки на сером фоне. Текст особым разнообразием не отличался «Зачем она так?» Тук-тук. «Что я ей сделал?» Тук-тук. «За что?»

Рассекавший на всех парах черный внедорожник промчался, едва не задев стоявшего на тротуаре Павла, глубокая лужа взорвалась фейерверком брызг. Посторонился уже когда машина проехала, ладонью стер с лица грязь, поправил сбившийся с плеча рюкзак. Обожгла вспомнившаяся цветаевская строчка: «О вопль женщин всех времен! Мой милый, что тебе я сделала?» А что, в мужском роде так складно не получится?

Боль, нестерпимая, пульсирующая, разрывающая грудь боль придет позже. С ней придут гнев, ярость и память о пережитом унижении. А пока – пока в сознании билась лишь одна мысль. Милая, единственная, любимая Лиза – за что ты меня так?..

* * *

Стараясь не думать о произошедшем, Галина ловко переобувалась в позапрошлогодние, но очень удобные сапоги. Надо спешить, а то и эту электричку пропустит. Голубую ленту – красивая!– аккуратно свернула в клубок и положила в сумку. Вздохнув, выдернула из корзины ромашки, губку оставила, а цветы упаковала понадежнее. К ночи похолодало, могут замерзнуть, пока до дома доберется. Сверток получился объемистый.

В полупустой электричке было тепло, в столь поздний час торговцы и музыканты не тревожили пассажиров, дремавших под ритмичное покачивание вагона. Успокаивали и регулярные рейды упитанных сотрудников транспортной полиции. Галина расстегнула пышный воротник из искусственного меха, положила сверток на свободное сидение и задумалась. Интересно, чем вся эта катавасия закончится? Ведь Лизка без Пашки не обойдется, а он, похоже, не на шутку обиделся. Ну не уволится же он! А вдруг? Что тогда с галерей будет? С ее работой?..

Ах, Галя-Галина, неуемная твоя душа… И зачем понадобилось подрубать сук, на котором так неплохо сиделось?

* * *

Щедро одарена солнцем Испания, без устали ласкает оно испанскую землю даже в неприветливом феврале. В горах светлеет рано и первые солнечные лучи, пробившиеся сквозь неплотно закрытые ставни, разбудили Ольгу. С хрустом потянувшись и разлепив глаза, она с удивлением обнаружила, что уснула одетой, только скинув туфли и расстегнув расшитое тонким крученым шнуром серебристое платье, которое брать с собой не собиралась и непонятно почему кинула в чемодан в самый последний момент. И как оказалось, не зря.

В первые дни после приезда, облачившись с утра в толстые старые логины, байковую рубашку и видавший лучшие дни джинсовый жилет со множеством карманов, она чистила, скребла и отмывала от предательской плесени все уголки долго простоявшего взаперти дома.

Ненадолго спускалась к морю, чтобы побродить босиком по набегающим волнам, стараясь впрок надышаться целебным морским воздухом. «Море, море – шептала она волнам, вспомнив детские игры – забери всю гадость, забери ненастье. Принеси мне радость, подари мне счастье». На прямой ответ не надеялась, однако завораживающий мерный ритм прибоя как бы сообщал, что ее услышали.

Пока было светло, с наслаждением занималась садом. Подстригла пламенеющую на каменной стене зимовку-буганвилию, собрала почерневшие и скрюченные фиговые листья, обрезала розовый куст у калитки. Переодеваться было некогда, да и не к чему – выходить никуда не хотелось. Вечером, умаявшись за день, она опускалась в полукруглое кресло, пододвинув его к камину, пышущему сухим жаром. Долго смотрела в огонь, читала, перебирала старые иллюстрированные журналы.

Через несколько дней в доме закончились продукты. Пришлось заводить взятую напрокат машину, и вскоре она уже парковалась у ближайшего супермаркета. Покупателей было немного, она быстро наполнила тележку. Молоко, хлеб, помидоры, оливки, половинка дыни. Да, надо немного хамона иберико взять (дороговато, конечно, но как в Испании без хамона?). Оторвав талончик, ожидала своей очереди. Темноволосая молодая продавщица, натянув на левую руку перчатку-кольчугу, сосредоточенно вела узким ножом по зажатому в специальные тиски огромному копченому окороку, из которого горделиво выглядывало черное копытце. Тонкие темно-красные ломтики аккуратно ложились на шуршащий лист пергаментной бумаги.

– А-а-а, попалась подруга! – Ольга вздрогнула, почувствовав на своем лице чьи-то руки, пытавшиеся закрыть ей глаза. – Почему не позвонила? Когда приехала? Ой, как же я рада тебя видеть! – Чаро! – Ольга расцеловала обхватившую ее длинноногую красавицу с распущенными мелированными волосами.

Отец Росарио, которую домашние и друзья называли просто Чаро, был родом из этих мест, и даже став преуспевающим мадридским адвокатом, часто проводил время в своей роскошной вилле недалеко от дома Пилар. Девочки дружили с детства и хотя верховодила в компании неугомонная и дерзкая Чаро, она признавала авторитет своей ровесницы (столько всего знает, но ничего не боится – так девочка объяснила матери свою симпатию к беленькой «иностранке». Заносчивая сеньора ревностно блюла свой социальный статус и не желала чужого влияния на свою дочь). Время и расстояние не смогли ослабить их взаимную симпатию и Ольга искренне обрадовалась внезапному появлению подруги.

– Я тоже страшно рада. – она отступила назад, с удовольствием разглядывая сияющую Чаро. – Ну ты и красотка! Польщенная испанка небрежно отбросила назад край пончо медового цвета. В качестве ткани можно было не сомневаться – настоящая шерсть викуньи, иного эта мадридская модница не носит.

– Как всегда, икона стиля, по последнему слову… Ой, подожди секунду. Это мой номер вызывают. Показав талончик, Ольга обратилась к продавщице – Пожалуйста, грамм триста, нарежьте не очень тонко

– Давай, давай, запасайся – поощрила подругу Чаро – Там в твоей Швейцарии разве так поешь? Нет, ну надо же, какое совпадение, что ты тоже здесь! – прижавшись, подхватила Ольгу под руку – Я-то приехала на свадьбу Беа – помнишь мою кузину? Такая маленькая, хиленькая. Зато характер стальной. Маноло, жениха своего, с первого взгляда вычислила. Парень красавец, у него два автомагазина. И всего-то год как знакомы. И что ты думаешь? Послезавтра свадьба, и наш Манолито в полной уверенности, что это он ее добился. Причем с трудом – Чаро звонко расхохоталась. – Вот что значит характер. Да, как говорится «Внешность и характер даются раз и навсегда». Ну, насчет внешности это сегодня не актуально, меняй, кромсай, сколько хочешь, были бы деньги. А вот характер точно не изменишь. Ты уже все купила? Тогда поедем выпьем кофе. Наша любимая «Марсела» открыта, мне утром булочку с изюмом оттуда принесли. Мне столько надо тебе рассказать! А ты как здесь в феврале оказалась?. – Речь Чаро все больше напоминала стрекот швейной машинки в руках опытной портнихи. Хотя по скорости и напору машинка осталась бы проигравшей стороной.

Разве могла заводная Чаро оставить Ольгу в одиночестве, в пустом доме на холме, когда впереди было такое занимательное и веселое событие как свадьба? – Пойдешь со мной, нас с приятелем приглашали, но, как видишь, я одна приехала – убеждала девушка подругу – ты ведь не чужая, тебя полгородка знает. Да Беа только рада будет, она готова весь мир пригласить, чтобы только похвастаться. – Ольга решила не отказываться. Действительно, почему бы не пойти? Вот и серебристое платье пригодилось.

В маленьком провинциальном городке участником такого события становится практически каждый. Благоухает украшенная свежими цветами средневековая церковь, где падре, надевший белоснежный плащ-казулу, дает последние указания по церемониалу активисткам из числа многочисленных тетушек, кузин, невесток и просто подруг новобрачных. Полощутся на ветру самодеятельные транспаранты-растяжки, оповещающие всех и каждого о важном событии в жизни Беатрис и Мануэля.

Весь личный состав авторемонтных мастерских, гаражей и автомагазинов, рассредоточившись по городу, уже высыпал на улицы, ожидая появления свадебного кортежа во главе с таким раритетом как абрикосовый Форд Делюкс 1947 года.

Лучший ресторан города, несколько дней занимавшийся исключительно подготовкой свадебного меню (только местные продукты, с наших собственных полей, садов и коптилен!) был закрыт на спецобслуживание – официанты, похожие на черно-белых лакированных жуков, без устали выполняли челночные рейсы из ресторана через площадку парковки, превращенную в гигантский шатер, в зал приемов мэрии, великолепие убранства которого поражало воображение. Колонны были увиты вьющимся жасмином, с круглых столов ниспадали до пола белые атласные скатерти, спинки зачехленных стульев стянуты огромными бантами, вдоль стен несли караул апельсиновые деревья в темных деревянных кадках – шар словно вырезанной из зеленой жести листвы нашпигован ароматными оранжевыми плодами. Ольга, не удержавшись, даже их потрогала. Настоящие, только вчера из питомника завезли.

Обряд венчания был трогательным, но весьма коротким, и к прибытию новобрачных все уже были в сборе. Старшее поколение, особенно придирчиво рассматривающие друг друга родственники молодых, были разодеты в пух и прах – сверкали поражающие размером драгоценности, в замысловатых прическах «по случаю» колыхались искусственные розы и орхидеи, блистали и переливались всеми цветами радуги расшитые блестками вечерние туалеты, а сопровождающие столь великолепных сеньор спутники горделиво осматривались, обмениваясь новостями и приветствуя знакомых.

Молодежь планку не опустила – вряд ли можно было назвать неинтересной какую-либо гостью среди этих глазастых, в боевой раскраске девушек, затянутых в облегающие платья с такими отчаянными разрезами, что невольно возникала мысль «как же она, бедняжка, садиться-то будет?».

В Испании мужчина не обидится, если его прилюдно назовут красивым, поэтому мы смело воспользуемся этим прилагательным, чтобы представить читателю представителей сильного пола. Во всяком случае, каждый из них заслуженно полагал, что в этот вечер он таковым является.

Чаро и Ольгу в городке знали и, смешавшись с толпой, они вскоре оживленно обсуждали наряд невесты, подарки жениха и его родителей и множество других тем, по которым у каждого присутствующего имелось свое мнение, требующее безусловного внимания собеседников.

Хорошенькая, как розовая черешня, миниатюрная невеста и черноглазый красавец жених были на удивление похожи на две фигурки на огромном свадебном торте, который в конце торжества внесли на носилках два дюжих кондитера, преисполненных гордости за сотворенный ими шедевр. Ольга даже не запомнила вкуса этого великолепия – ее закружил водоворот праздничного действа, которое весь этот вечер творили его участники.

Торжество любви – а разве не в этом суть свадебного торжества? – смягчило сердца, успокоило зависть и людей коснулось ощущение счастья. Радость была всеобщей: все вдруг словно осознали вкус жизни, жизни в самом чистом ее виде. Хотелось радоваться, веселиться и праздновать. К чему был и повод, и условия. Вино лилось рекой, официанты не успевали разносить исчезавшие за один прием закуски (tapas), которые лишь предваряли горячие блюда, перечень и описание которых заслуживает отдельного повествования.

Вспомнив давно вышедшую в тираж песню, скажем, что места этой свадьбе хватало, и она пела и плясала так, что Ольга, даже не предполагавшая, что способна на такое поведение, подпевала поющим, вместе со всеми самозабвенно кружилась и подпрыгивала в пляске, отдаленно напоминающей ритмичную валенсианскую хоту, далеко за полночь плавно перешедшую в дискотеку, хохотала и веселилась до упаду.

Обрывки многозначительных фраз, стреляющие взгляды, дурманящие запахи, тепло разгоряченных тел, старание и мастерство музыкантов – все слилось в вихревом потоке, затеряться в котором было легко, но нежелательно. По крайней мере, для Ольги, здравый швейцарский смысл которой сумел взять верх над испанской горячностью.

Добравшись домой, она на автопилоте покормила Матюшу, крайне недовольного ее долгим отсутствием, и рухнула в постель…

Только под ледяными покалывающими струйками душа Ольга смогла по-настоящему проснуться. Сначала поеживаясь, а потом щедро раскрывшись она поворачивалась, позволяя холодной воде смыть остатки сна. Включила нагреватель и, достав любимый травяной шампунь, с наслаждением вымыла голову. «Все-таки контрастный душ – великая сила», подумала она и потянулась за полотенцем.

Телефонная трель прозвучала так неожиданно и требовательно, что Ольга вздрогнула. Чудом не поскользнувшись, выскочила из ванной, пытаясь обнаружить местонахождение мобильника.

– Эй, подруга, как ты? – Неугомонная Чаро предлагала заехать за Ольгой, чтобы отправиться куда-нибудь позавтракать.

– Даже думать о еде не могу – севшим от вчерашних излишеств голосом мрачно просипела Ольга. – Сегодня разгрузочный день надо устроить.

Договорились созвониться позднее. Отключившись, подумала, что, наверное, зря отказалась – чашка крепкого кофе совсем не помешала бы. Едва успела накинуть полотенце, как снова заиграл телефон. Не взглянув на экран, выпалила – Хорошо-хорошо, давай съездим, мне только волосы подсушить надо.

В трубке раздалось покашливание и хрипловатый мужской голос произнес по-русски – Из всего сказанного на звучном испанском языке я понял только слово «хорошо». И оно не может не радовать. Доброе утро, должница! Что у тебя с голосом? Болеешь или перегуляла накануне?

Закрыв глаза и откинув назад голову, Ольга застыла на месте. Конечно, она ждала этого звонка, и как ждала – каждый день, каждый вечер, засыпала и просыпалась с надеждой, которую безуспешно пыталась подавить. Он же обещал приехать, значит должен приехать…

Когда-то в детстве, она схватила рукой мокрый электрический провод под напряжением и силу поразившего ее удара запомнила надолго – разряд, пронзивший ее сейчас, был намного сильнее. Но отозвался он не болью, а восторгом.

– Приехал! «Нет, я здорова – отозвалась растеряно – доброе утро, Сергей! Ты где?

– Сейчас в Женеве, но собираюсь вылететь в Барселону. Оттуда позвоню, подскажешь, как до тебя доехать. Машину я уже зарезервировал. Эй, чего молчишь? Надеюсь, планы твои не нарушаю – говори прямо.

Конечно, он поступил опрометчиво. Не созвонившись, не предупредив, отправился заграницу на поиски малознакомого человека… Кто мог так поступить?.. Он, Сергей Николаевич Апраксин, мог. И не «малознакомого человека», а любимой женщины. Которая, правда, пока этого не знает. Хотя, может, и догадывается. Ну, с этим мы на месте разберемся, а для себя он решил бесповоротно: эту женщину он никуда не отпустит. Она должна быть рядом с ним. Всегда.

Все еще не веря происходящему, Ольга не удержалась и, не раздумывая, выпалила: «Жди меня там. Я приеду за тобой в Барселону». Опомнившись, попыталась затормозить, добавила нейтрально–заботливым тоном радушной хозяйки:  «Так будет проще. Мне совсем нетрудно, от нас идет прямой поезд. Я люблю путешествовать по железной дороге»… Да хоть бы и не любила, разве выдержала бы еще несколько часов ожидания? Да она бы с ума сошла.

Спящий на спинке дивана кот разлепил глаза и с недоумением смотрел на непонятное поведение хозяйки. Что с ней случилось? Включила какую-то дикую музыку, носилась по дому, натыкаясь на вещи, пела, разговаривала сама с собой. Подхватила на руки кота и, прижав его к груди, закружилась вихрем как сумасшедшая. Чтобы привести ее в чувство, Матюше пришлось даже когти слегка выпустить. Пируэтом отправив кота в кресло, Ольга взглянула на часы и, включив компьютер, нашла расписание поездов. До отхода поезда оставалось чуть больше часа. Скорей, скорей – надо успеть подкраситься и одеться пристойно.

Подлетела к зеркалу, откинула упавшие на лицо спутанные влажные волосы и замерла – на нее смотрела чарующая молодая красавица, словно сошедшая с полотна Валентина Серова. Прозрачные сияющие глаза на тронутом загаром лице (вот они, садовые работы!), полуоткрытый алый рот, атласная белоснежная кожа. Распахнувшийся шелковый халатик бирюзового цвета не мог скрыть великолепия молодого тела – длинные сильные ноги, мягкая линия бедер, спелая упругая грудь. Неужели это я? – поразилась весьма критично относившаяся к своей внешности Ольга, придирчиво рассматривая свое изображение. Надо же, и физиономия не опухла после вчерашнего. Спохватившись, помчалась на кухню включать кофеварку.

Несмотря на яркое солнце, на улице было довольно свежо. Поднимался ветер, обещавший стать к вечеру довольно сильным, поэтому бросила в машину надежное пальто дафлкот с капюшоном, а сама облачилась в чистые джинсы и кремовый, крупной вязки шерстяной свитер. На ходу дожевывая яблоко, села в машину и через пятнадцать минут уже была на станции. Мобильник, по закону бутерброда, оставила дома. Пропажу обнаружила еще в поезде, и, раздосадованная своей забывчивостью, шепотом обругала себя последними словами. Вдобавок, поезд прибыл в Барселону с опозданием, и когда Ольга добралась до аэропорта, на табло «прибытие» уже мигало сообщение о двух рейсах, прибывших из Женевы.

* * *

Для Сергея, устроившегося в глубине просторного кафетерия, время ожидания (а прилетел он часа два назад) особой тягости не представляло. Пообщавшись несколько раз с автоответчиком и догадавшись, что телефон Ольга где-то забыла, отправился в пункт проката за заказанным автомобилем. Машину оставил в наземном гараже, побродил немного на свежем воздухе.

Вернувшись в здание, внимательно осмотрел скульптуру массивного серого коня работы известного колумбийского художника. Конь впечатлял, хотя гипернатуралистичность тяжеловоза скорее ассоциировалась с успехами Агропрома, чем с заносчивой красавицей Барселоной. В кафетерии отдал должное хрустящим bocadillos, пропитанным оливковым маслом бутербродам с хамоном, выпил бокал отличного красного вина и отметил про себя, что крепкий душистый кофе, хоть и поданный в бумажном стаканчике, по вкусу соответствовал уровню своего собрата из дорогого ресторана. Испания начинала ему нравиться.

Пробежав глазами новостные порталы, он отложил айфон в сторону и, вытянув ноги, устроился поудобнее. Народу было относительно немного, разрозненная толпа встречающих просматривалась хорошо. Ну что ж, будем подождать, рано или поздно в этой толпе мелькнет знакомая русая головка.

Отогнув воротник рубашки, слегка помассировал затылок, стараясь снять напряжение Ведь даже самому себе не хотел признаться, что волнуется, что не знает наверняка, какой будет их встреча. В себе он был уверен и многое бы отдал за такую же уверенность со стороны Ольги. Он знал, чувствовал каким-то почти звериным первобытным чутьем, что Ольга его женщина, та самая половина, без которой нет настоящего цельного мужика, что она и есть та самая желанная добыча, ради которой и затевается охота. Если, конечно, согласиться, что мужское начало ярко проявляется в охоте…

Конвейерную ленту в длиннющем стеклянном переходе, соединяющим два здания, так и не отремонтировали. Неровно залатанное покрытие превращало перемещение спешащих пассажиров в ходьбу – или бег? – с препятствиями, и Ольга чуть не упала, зацепившись каблуком за отогнувшийся край резины.

Обгоняя владельцев подпрыгивающих колесных чемоданов и увесистых рюкзаков, она сбежала вниз по эскалатору и остановилась у табло прибытий. Так и есть! Давно прилетел. Где теперь его искать? Кинулась вперед, лавируя между встречными, вглядываясь в незнакомые лица. Взволнованная, раскрасневшаяся, не замечает, что пальто по полу волочится. Вся во власти желания поскорее найти его…

Такой увидел ее Сергей. Увидел еще издалека, но не подал виду, не помахал рукой, не попытался окликнуть. Уткнувшись подбородком в сцепленные руки, он любовался ею, испытывая почти физическое наслаждение от ее беспокойства. Ведь причиной был он! Она первой заметила его; моментально собравшись, замедлила шаг и, пробираясь между столиками, сумела принять привычный небрежно-приветливый вид. Он хотел подняться, но почувствовал, что ноги не слушаются его, попытался насмешливой улыбкой скрыть минутную слабость.

– Привет, Сергей! Давно ждешь? Извини, опоздала, не рассчитала время – старалась говорить спокойно, не глядя ему в глаза. Протянула руку для рукопожатия.

– Вечность! – он развел руками. (Значит, бесстрастны мы, по протокольному общаться будем. Ладно!) – Видишь, ногу отсидел так, что подняться не в силах. – Протянутую руку крепко пожал, не задерживая. – Предваряя твои вежливые расспросы, скажу, что долетел я хорошо, нахожусь в отличной форме и готов к знакомству с этой прекрасной страной. С чего начнем? С чашки кофе?

Какая досада! Неужели он и в самом деле настроен на ознакомительный тур? Ольга закусила нижнюю губу, провожая глазами отправившегося за кофе Сергея. И с чего она так размечталась? Ведет себя как старая дева: то вспыхивает под его взглядом, то в обычном трепе какие-то глубокие намеки выискивает. Остается только шарфик на память украсть, чтобы держать под подушкой. Идиотка! Но глаз от застрявшего у стойки Сергея не отводила, лаская взглядом его спину, его коротко подстриженный затылок, полоску загорелой кожи над жестким воротником.

Все-таки как хорошо, что он приехал! Быстро перевела взгляд, когда Сергей, зажав в руках бумажные стаканчики, направился к их столику. Выпили кофе, посидели, поговорили о чем-то несущественном. Прикосновений оба избегали, боясь неосторожным жестом разрушить пока еще очень хрупкую близость, спугнуть рождающееся доверие. Ольга уже не прятала глаз, но если бы могла, надела бы солнцезащитные очки – опасалась, что Сергей сможет прочесть в ее взгляде больше, чем она была готова признать. Над ними, набирая силу, уже витала магия любви, противиться которой они уже не могут. Но пока – пока они просто шли к машине, соревновались в остроумии, смеялись и дурачились.

– Знаешь, я не успела продумать маршрут знакомства со страной – садясь в машину, виновато сказала Ольга. (Пусть не думает, что я его послушно ждала!) – Ты так неожиданно приехал…

– Не оправдывайся, нет тебе прощения. Я так мечтал побывать в археологических музеях Испании! – Сергей повернул ключ зажигания и развернулся к ней. – Разве я не предупреждал тебя в Москве, что после Нового года приеду? (Неужели эта кукла не понимает, что приехал он ради нее, и совершенно все равно ему, в Испании она, или в Полинезии. Или помучить его решила? Или это такие выкрутасы испано-швейцарские?)

– Ну, хорошо. –она примирительно коснулась рукава его куртки. – Скажи, где тебе хотелось бы побывать? (Спросить, надолго ли он приехал, Ольга не решалась. Зачем сейчас думать об этом? И вообще –разве станет воспитанный человек такой вопрос задавать). Она наклонилась, чтобы поправить завернувшийся ремень безопасности, рассыпавшиеся волосы коснулись его обхватившей рычаг руки.

– Там монетки куда-то вниз закатились, можешь найти? (На ходу про монетки придумал, чтобы еще раз почувствовать это ласкающее прикосновение. А она поверила: наклонившись, стала коврик ощупывать. Ах ты, птичка моя доверчивая…).

Автомобиль плавно выкатился из гаража и вскоре они оказались на автостраде ведущей на юг страны, в сказочную Андалузию. Слева угадывалось, а иногда и показывалось море. Широкая скоростная трасса манила вдаль, где за линией горизонта плавился золотистый закат.

– Слушай, – не дождавшись ответа, спохватилась Ольга. – Ты ведь, наверное, голоден? Как же я раньше не догадалась тебя спросить.

– Не беспокойся, нас в самолете покормили. А побывать… Побывать я хотел бы прежде всего у тебя дома. Если это возможно, конечно. И, получив утвердительный ответ, деловито поинтересовался. – Дома есть что-нибудь перекусить? Или по дороге купим?

– Даже выпить найдется – с гордостью заявила Ольга – только вот в доме холодно, я перед отъездом отопление выключила. Но нагреется он быстро и камин растопить можно.

– Холодно? При плюс 14 за окном? Это ты буровику говоришь? – Сергей от души рассмеялся. – да здесь не климат, а нежная пастила. У вас здесь снег-то бывает?

– При мне не было, но мама рассказывала, что выпадал как-то, такой как – Ольга потерла лоб, вспоминая русское название – как манная мука.

– Манная крупа, ты хочешь сказать? – Сергей уверенно вел машину, то и дело поглядывая на свою разговорившуюся спутницу.

– Да-да. Выпал снег как манная крупа. И водители начали увеличивать скорость как на песке. Было много аварий. Поэтому мама запомнила. – Сергей знал, что мать Ольги умерла, и по ее голосу почувствовал, что боль утраты не утихла. Желая как-то приободрить девушку, спросил: «Ты похожа на мать?»

– Нет! – неожиданно резко ответила Ольга. Поводила пальцем по передней панели, помолчала. В салоне было тепло, даже жарко, но ей было зябко. Подняла воротник, спрятала в нем нос. Затем тихо попросила: «Слушай, а расскажи мне о себе».

– Что рассказать?

– Что хочешь. Только, пожалуйста, говори правду.

– Да я вроде не из брехливых. Правда, давно на исповеди не был, и перекусил недавно.Хотел было шуткой отделаться, но Ольга смотрела серьезно, испытующе, и ему передалось ее настроение. Решил остепениться, перестроился в правый ряд.

– Лады. Если выбор за мной, то расскажу я тебе о своей работе. – И неожиданно для себя как-то по-мальчишески потребовал: «Если будет неинтересно – скажи… без обид». После небольшой паузы продолжил: «Понимаешь, есть на свете такая вещь как буровая вышка. Правильнее назвать ее буровой платформой. Ты слушай, слушай. Поймешь про буровую платформу – поймешь и про меня. Так вот…».

Ольга слушала внимательно, лишь изредка перебивала, просила пояснить незнакомые слова. Увлекшись собственным повествованием, заново переживая все перипетии становления компании, Сергей пропустил нужный поворот. Инструкции навигатора звучали невразумительно и, съехав с трассы на ближайшую стоянку, Сергей, спрятав в карман мужскую водительскую гордость, решил обратиться за помощью к своей спутнице.

Увы! Подложив под щеку ладонь, зарывшись носом в воротник, она крепко спала и, судя по чуть заметной блуждающей улыбке, видела приятные сны. Сергей не сдержался, легонько погладил ее волосы, провел пальцем по бархатистой щечке. Видимо, его ласковый жест был принят за приставание назойливой мухи, так как сердито пробурчав что-то, девушка еще глубже зарылась в толстую темнозеленую ткань и продолжала спать.

Свернул на ближайшую стоянке для отдыха. Неслышно прикрыв дверцу, Сергей вышел из машины. Походил вокруг, потянулся, сцепив руки за спиной, сделал несколько приседаний. Огляделся. По пустынной – с точки зрения жителя огромного города – скоростной многополосной трассе с приглушенным ревом пролетали машины, поднимающийся ветер взъерошивал заполнившие разделительную полосу заросли олеандра. Окаймленная невысокими горами долина привольно раскинулась под темнеющим небосводом. Сумерки еще не наступили, в домах не зажигали свет и мелькающие за окнами поселения представлялись безжизненными, как декорации на оперной сцене.

Чудны дела твои, Господи! Еще вчера его жизнь протекала в ином, параллельном мире, он был частичкой двадцатичетырехчасового вечного двигателя столицы, где забыли слово «покой», где люди бодрствуют даже когда спят. А тут – безоблачное голубое небо, весь день солнце и вдоль дороги апельсиновые и оливковые рощи. Он едет в обжитой, но незнакомый ему дом, и рядом с ним сидит женщина, которую он видит всего лишь третий раз, но только в ее объятиях он хочет засыпать и просыпаться всю свою жизнь.

«Ну ты, парень, размечтался – усмехнулся про себя, – Хорошо, если ужином накормит и в гостиницу не отправит». Обернувшись, увидел, что проснувшаяся Ольга прячет косметичку и достает щетку для волос. (Точно птичка перышки чистит, подумал он).

Ольге было неловко за проявленную слабость – не рассказывать же ему, что уснула, потому что вчерашнюю ночь прогуляла! Желая восстановить баланс равноправия, строгим голосом старшей сестры сказала: «Давай я поведу машину. Ты устал, и тебя пора сменить».

– За предложение спасибо, но с чего ты взяла, что я устал? – Выходя из придорожного кафе, Сергей придержал входную дверь, пропуская замешкавшихся пассажиров туристического автобуса. – И откуда у тебя эти замашки амазонки-воительницы? С кем ты там у себя в Женеве общаешься?

– Причем здесь амазонки? Элементарное гендерное равенство, разве…– недоуменно начала Ольга, но Сергей жестом остановил ее. – Давай-ка с маршрутом разберемся. Я, кажется, не туда свернул.

Пришлось делать объезд. Вскоре правильное направление было найдено и Сергей решил продолжить начатую тему.

– Вернемся к вопросу о гендерном равенстве – нахмурившись, с деланой серьезностью проговорил он. Его забавляла эта формулировка, не мог удержаться, чтобы не поддразнить Ольгу. «Ну-ка, тряхни волосами, испепели меня взглядом, рассердись – ты мне так нравишься рассерженная!»

– Тебе в детстве бабушка страшных историй не рассказывала, не предупреждала не терять бдительности, оставшись наедине с незнакомцем? А ты в такой ситуации так опрометчиво заснула, – он сокрушенно покачал головой, словно поражаясь ее легкомыслию.

– Ну, во-первых, мы уже знакомы, а во-вторых, – она помолчала, проводив взглядом очередную оливковую рощу, и сухо добавила – Никаких бабушек у меня никогда не было. Кстати – неестественно оживившись, Ольга сменила тему разговора – скоро справа на скале будут видны руины замка XII века. По преданию, тамплиеры спрятали в его основании несметные сокровища…

Сергей понимающе кивал головой и слушал с преувеличенным вниманием. Бросил взгляд в зеркало – «сидит прямо, рассказывает занимательно, только микрофона в руке не хватает. А так гид гидом. Опять он ее чем-то спугнул, опять она ограждение выставила».

Через два часа путешествия, заполненного потоком сведений о крестовых походах, Реконкисте, уникальной системе орошения фруктовых садов и особенностях региональных языков, они были у цели. Раскинувшийся на невысоком холме городок еще не спал, Редкие фонари освещали карабкающуюся вверх улочку.

– Вот сюда! – Ольга указала на дом, скрытый за мощной наклонившейся пинией. Средиземноморский вечер был тепл и тих. Пахло хвоей и мимозой…

* * *

– В жизни не ел такого вкусного омлета! – Сергей подобрал кусочком хлеба остатки и отодвинул опустевший бокал. – Стесняюсь спросить, хамона больше не осталось?

Ответ казался очевидным: на низком тяжелом столике задержались лишь горсть крупных лесных орехов да несколько ярких мандаринов, сцепившихся острыми темно-зелеными веточками. Наполненная такими же мандаринами плетеная корзина стояла на самом прохладном месте, у выхода на террасу, распространяя терпкий свежий аромат. В комнате холодок керамического пола смягчал большой французский ковер, на выцветшем голубоватом фоне переплелись причудливые лиловые и розовые цветы. Сидевший на ковре толстый серый кот, не двигаясь, смотрел на незнакомого пришельца. Сергей поежился под пристальным взглядом желтых круглых, как у совы, глаз.

– Что, кот только меня так неприветливо встречает или он вообще гостей не жалует?

– Да здесь гостей не бывает– не уловив скрытого смысла вопроса, ответила Ольга. – Он не неприветливый. Просто от природы такой сдержанный. Кофе будешь? С коньяком? —Сергей кивнул утвердительно.

Она вышла, кот не спеша проследовал за ней. Сергей осторожно откинулся назад – удобное, но явно знавшее лучшие времена кресло едва заметно проседало при каждом его движении. Огляделся.

Бóльшую часть стены у входа занимал старинный деревянный буфет, за стеклянными ромбами створок которого виднелись пузатые цветные рюмки, стопка тарелок молочного цвета и замысловатое, вероятно, очень ценное фаянсовое нагромождение лимонов и артишоков каких-то невероятных размеров и сочности. Однако комната казалась просторной из-за высокого, углом уходящего вверх потолка, к которому тянулся треугольник заставленных стеллажей.

Высокий, в форме бруса витражный светильник неярко освещал корешки плотно сдвинутых книг, какие-то картинки, африканские статуэтки, расписные пасхальные яйца. На стене напротив висела большая черно-белая фотография: красивая смуглая женщина крепко обнимает смеющуюся светловолосую девочку. Других фотографий в комнате не было, и это показалось Сергею странным.

С самого начала, с момента их первой встречи он чувствовал какую-то недосказанность в поведении Ольги. Но не в его характере было докучать собеседнику расспросами. «Придет время – сама о себе расскажет», думал он. Главное – следов мужского присутствия не наблюдалось, и это не могло не вселять уверенность.

В кухне за стеной выключаясь, возмущенно протрещала автоматическая кофеварка. В доме воцарилась тишина. Жар от негромко потрескивающих поленьев усиливался, острые язычки пламени старательно лизали закопченную внутренность камина. Отблески огня выхватывали из царившего в комнате полумрака край широкого дивана и сидящую там Ольгу. Мягкая белая рубашка окутывала ее почти полностью. Подобрав под себя ноги, прикрывшись пушистым бирюзовым пледом, она облокотилась на жесткий валик и молчала, завороженно смотрела на огонь.

Молчала, потому что связки устали, потому что сел от напряжения голос? Неудивительно: начатое еще в пути воодушевленное культурологическое повествование она продолжила дома –и когда показывала Сергею дом, и когда собирала на стол, и во время их не столь обильной, сколь аппетитной трапезы (помидоры, овечий сыр, хамон и роскошный омлет из полдюжины яиц. Ну и конечно оливки. Отдали должное и местному красному вину). Жаль, конечно, что слушатель попался невнимательный – Сергей и не пытался запомнить что-то из обрушившегося на него водопада знаний. Ну какие там феодальные распри, какое золото конкистадоров, когда рядом она – оживленная, раскрасневшаяся, ненароком коснувшаяся круглой коленкой… А теперь молчит, втянулась в свое покрывало как улитка в ракушку.

Еще совсем недавно не замолкала ни на минуту, частила, словно не выключенное радио. Почему она так разговорилась? В чем заключалась причина такого неиссякаемого красноречия? Хотелось ли ей рассказать Сергею как можно больше о незнакомой стране – или хотелось как можно дольше протянуть время, оттягивая неизбежную близость, которой она и желала, и опасалась? Себя ведь не обманешь. Сколько раз в мыслях она проводила рукой по его обветренной щеке, гладила темные, с едва заметной сединой волосы, вдыхала его запах, прижималась к плечу…

Неужели это произойдет наяву, ведь вот он, сидит напротив, вытянув к камину ноги в ботинках на толстой рифленой подошве. Затянувшаяся пауза ее не тяготила, она словно затаилась, искоса поглядывая на Сергея, не сводившего с нее глаз. Пусть не заканчивается этот день, пусть не прогорает камин, пусть не уходит из ее дома этот человек, так легко и так резко изменивший ее жизнь… Всем своим существом она ощущала, как медленно, освобождаясь от сросшихся жестких лепестков, распускается мощный бутон любви, самого сильного и прекрасного чувства, изначально заложенного в женскую душу.

Она поднялась с дивана и, боясь выдать себя жестом или изменившимся голосом, проговорила с нарочитой назидательностью – Ну что ж, уже поздно. Где твоя комната, ты знаешь, а я пойду проверю, заперты ли двери. И тоже пойду спать. Завтра можем съездить в Валенсию. Спокойной ночи. – Кинула на спинку дивана сложенный вчетверо плед и твердыми шагами направилась к двери. Остановилась, вспомнив, что оставила ключи на камине.

– Ты ключи ищешь? – Сергей протянул ей звякнувшую металлическую связку.

Стоял перед ней, заслонив камин. Глядя прямо в глаза, положил ключи в протянутую ладонь, мягко загнул пальцы и, едва касаясь кожи, поцеловал в запястье. Поцеловал второй раз, уже настойчивее, привлек к себе. Целовал, едва касаясь, словно губами обрывал лепестки. Лепестки ее ушек, ее глаз, ее пересохших губ. Наслаждался нежной щекоткой ее темных пушистых ресниц. Он будил ее, свою заколдованную, замороженную царевну, разогревал ее кровь, дарил ей свое дыхание. Ну отзовись же, отзовись на мои ласки! Это весеннее солнце прогревает все вокруг и пора уже прорваться кокону, сбросить затвердевшую скорлупку, выпустить на свободу прекрасную алую бабочку!

Она стояла, не шелохнувшись, зубцы зажатых в кулаке ключей впились в ладонь, но Ольга не ощущала боли. Земля уходила у нее из-под ног, на мгновение ей показалось, что она превращается в парившего в воздухе бестелесного мотылька, но наваждение тут же растаяло. Внутри внезапно развернулся какой-то скользящий металлический панцирь, в ушах звенело, и молоточком стучала мысль о том, что все происходящее неправда, что надо сдержаться, поставить плотину рвущимся из глубины желаниям, огородиться от этого урагана, смерча, который закружит ее в объятиях, поднимет высоко и, не задумываясь, бросит с высоты на грешную землю. Она так боялась оказаться брошенной…

– Моя хорошая, моя единственная, моя родная, – еле слышно шептал он, прижимая Ольгу к себе, гладя ее волосы, покрывал поцелуями ее запрокинутое лицо. Едва заметная голубоватая жилка, пульсирующая на ее шее, сводила его с ума. Зажмурившись, вдохнул ее запах, и словно ослеп и оглох, остро ощутив пронзившую его тело мучительную судорогу. В камине зашуршало и с треском раскололось обгоревшее полено.

Ольга стояла как неживая, не отвечая на его ласки, не пытаясь высвободиться из его объятий. Сергей опомнился. Скрипнув зубами, он отпрянул назад, провел рукой по голове. Пошатнувшись и пытаясь удержать равновесие, задел плечом неподвижно стоявшую Ольгу.

– Извини. – Резко повернулся и, толкнув незапертую дверь, выскочил на террасу. В лицо ударил порыв ветра, дверь со стуком захлопнулась. «Почему она так себя ведет? Что за игры такие? Опыты над ним ставит, что ли?» Машинально ощупал карманы – многое бы отдал сейчас за сигарету. Курить бросил давно, когда показали снимок легких покойного Степаныча. Но сейчас бы закурил, не раздумывая Показалось, что наверху, за соседним домом, подает какие-то сигналы уличный фонарь.

Присмотревшись, понял, в чем дело. Поднимался ветер и ритмично раскачивающиеся листья пальмы заслоняли желтоватый рассеянный свет с завидной регулярностью. Попавшая в круг света летучая мышь камнем ринулась вниз. По улице, набирая скорость, с треском промчался невидимый мотоцикл. Сергей быстро мерял шагами террасу. Остановившись, ухватил руками поручень и начал всматриваться вдаль, стараясь разглядеть набегающие на берег волны. Пытался успокоиться, но получалось плохо, ситуация выходила из-под контроля…

Он не заметил, как рядом появилась Ольга. Легонько коснулась его плеча.

– Иди в дом, холодно. – И, глядя в сторону, виновато добавила – Не сердись, пожалуйста.

Сергей рывком обернулся к ней – За что ты меня мучаешь? – еле удержался, чтобы не сорваться на крик. Она не отшатнулась, но прижалась к стене, вытянулась, стараясь сравняться с ним. Растрепанные ветром волосы закрывали ей лицо, она пыталась отбросить их, удерживая другой рукой распахивающуюся рубашку. Закрывая ее от ветра, он уперся руками в стену и, глядя в ее влажно блестевшие глаза, глухо произнес

– Ведь я так люблю тебя! – Смотрел в упор, ничего не скрывая и ничего не боясь. Словно рубаху рванул на груди. – Люблю! И ничего не могу с этим поделать. – Исчезла тяжесть, исчез страх, и прекрасная алая бабочка, расправив крылья, легко взлетела в голубое небо. «Сильный, нежный, желанный…»

– Не надо ничего делать, – прошептала Ольга; словно незрячая, прикоснулась кончиками пальцев к его губам, провела невидимую линию по щеке вверх, к выступающей скуле, к морщинкам около виска. Раскрыла ладонь, прижала к его глазам, словно запрещала смотреть на нее, пыталась остановить этот тепловой луч, этот обжигающий взгляд, преисполненный обожания, страсти и гордости победителя. Не в силах больше сдерживаться, обвила его шею руками. Сергей подхватил ее на руки и занес в дом, ногой захлопнув дверь

– Подожди, подожди, – изнемогая от его все более откровенных ласок, шептала Ольга. Ее нежная кожа горела, переспевшей ягодой рдел полуоткрытый рот, она задыхалась в его объятиях, не в силах оторваться от твердых требовательных губ. Весь во власти страстного желания, Сергей наслаждался каждым мгновением их ласк, каждым прикосновением к ее телу.

Откинувшись на спинку дивана, она скинула на пол замшевые лодочки, и Сергей, опустившись на ковер, нежно целовал ее смешные пальчики с блестящими тупыми ноготками, согревая их в ладонях. Склонившись, она водила щекой по его голове, испытывая странное, почти болезненное удовольствие от прикосновения к покалывающему густому ежику его волос. От них пахло воробушком… Ольга хорошо запомнила этот запах, когда в детстве выхаживала птенца, свалившегося в каминную трубу, к счастью, еще холодную.

– Тебе что-то не нравится? – непонимающе проговорил Сергей, прервав не силовую, но упорную попытку отобрать у Ольги круглую вышитую подушку, которую она крепко прижимала к груди. Шумно выдохнул, растянулся рядом, потянул ее за закатанный рукав.

– Иди ко мне!. – Мягкая ткань рубашки лишь усилила его желание, половина перламутровых пуговиц была уже расстегнута и угол подушки не прятал волнующую полоску белоснежных кружев.

– Милый! – Ольга поднесла к губам его сильную жесткую руку, поцеловала. – Пожалуйста, не будем спешить. – Она попыталась запахнуть рубашку. – Дай мне немного времени. – Соскользнув на край, схватила его за руки – то ли притягивая к себе, то ли останавливая.

Меньше чем за сутки ее жизнь перевернулась, она не узнавала себя – где прежняя Ольга? Независимая, умеющая владеть собой, заранее планирующая свой день? Словно отчаянная дворовая девчонка, она неслась с крутой ледяной горки, задыхаясь от бившего в лицо ветра, и совершенно не задумываясь о том, куда вынесет ее на крутом повороте подстеленная картонка.

– Пожалуйста, отпусти меня. И не сердись, хорошо? – Замерла, прижавшись к его плечу. Улучив момент, легко спрыгнула с дивана.

– Понимаешь, мне надо побыть одной.

– Как пожелаешь, – сдерживая себя, склонился в полупоклоне, изображая галантность. – Я буду ждать. – Но про себя решил: сама, сама теперь придешь, упрямая. И вот тогда-то я тебя уже никуда не отпущу. И никакие твои «пожалуйста» не помогут. Вслух добавил ернически – Пойти книжку почитать, что ли?

Завернувшись в плед, не сводя глаз с огоньков, исчезающих в глубине камина, Ольга неподвижно сидела в наступившей тишине. Ветер стих так же внезапно, как и появился. Но не исчез. Казалось, все вокруг замерло в напряженном ожидании. Достигая абсолютного единства с этим ожиданием, она погружалась в состояние транса, ища ответа на свои сомнения.

То, что произошло сегодня, все еще казалось ей сном. Пытаясь разобраться в своих чувствах, она воскрешала этот день в памяти, восстанавливала цепь событий. Вполне конкретных событий – поездка на поезде до аэропорта, кафетерий, путь домой, ужин… Тщетно. События рассыпались как картинки в калейдоскопе, но новые изображения не появлялись. Перед глазами был только он, Сергей. Смеющийся, нежный, настойчивый, он не на мгновение не расставался с ней и каждое его прикосновение жило в ней мучительным и сладким томлением.

В детстве, после операции, ей нельзя было пить, а ей так хотелось воды. Навсегда запомнила доводящую до исступления жажду и блаженство ее утоления. А разве сейчас ее не мучила жажда? Ольга сдавила пальцами виски, стараясь одуматься, отогнать завладевшее ею чувство. Заставила себя встать, прошла в ванную. Посидела, подставив руки под горячую струю воды. И вдруг весело рассмеялась. Показала себе в зеркало язык, провела щеткой по волосам. Выгнула спину, с наслаждением потянулась и направилась в свою комнату, которую, по законам гостеприимства, уступила приехавшему гостю. Сомнения, рубашка и джинсы остались в ванной…

Неслышно подошла к двери, позвала вполголоса. Не дождавшись ответа, приоткрыла дверь. Сергей крепко спал, разметавшись на стеганом покрывале. Без подушки, одетый – хорошо хоть ботинки снял! Во сне «львиная» складка на переносице разгладилась, волевые черты его скуластого лица смягчились, в них появилось что-то детское, беззащитное. Еле удержалась, чтобы не погладить его по голове. Спящий Сергей словно угадал ее мысли и по его лицу пробежала тень улыбки. Ольга аккуратно прикрыла его одеялом и на цыпочках вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

Ольгу разбудил звон разбитого стекла. Вскочив с кровати, она не сразу поняла, что происходит. Показалось, что и не спала вовсе, а, уткнувшись в подушку, просто прикорнула на минуту. Привычно потянулась к выключателю, но вспомнила, что находится в комнате Пилар. Не понимая, что происходит, подбежала к окну, попыталась раскрыть деревянные ставни, но налетевший порыв ветра был настолько мощным, что выбил ставни из рук. Она едва успела закрыть окно.

Промчалась в большую комнату и, прижавшись лбом к выходящему на террасу окну, увидела, что обломившаяся ветка пинии разбила козырек над входной дверью. Природа разбушевалась не на шутку. Могучее дерево, словно восточная плакальщица-великанша, отчаянно вздымало и бросало вниз усыпанные острыми иголками ветви. По дороге со звоном понеслась сорванная дверца электрического щитка-распределителя. Жалобно мигнув, погасли уличные фонари, электричество отключилось. Ветер завывал с такой силой, будто бы грозился смести с лица земли все живое и, похоже, намеревался осуществить свои угрозы.

Закутавшись в плед, испуганная Ольга замерла у окна. Штормовые ветра не редкость в прибрежных районах, но такого разгула стихии она не припоминала. Невидимое в темноте фантастическое чудовище ухало, рычало и с треском крушило все вокруг. Резкий сноп света фонарика заставил ее вздрогнуть.

– Ничего не бойся и отойди от окна – быстрым шагом Сергей пересек комнату, силой усадил Ольгу в кресло и вышел на террасу, тщательно задвинув стеклянную дверь. По террасе заскользил луч света, послышался звук открываемой входной двери, под ногой хрустнули обломки козырька. Фонарик выхватил из темноты раскачивающиеся кусты олеандра, закрученные гигантской спиралью взлохмаченные конусы из сорванных листьев, травы, мусора; пролетело, переворачиваясь в воздухе, оставленное на каком-то участке серое пластиковое ведро. Босая, в тонкой кружевной маечке, Ольга прильнула к холодному стеклу.

Сергей, пригнувшись, высвечивая перед собой пространство, обходил дом вокруг. Удерживая в руке айфон, он резким и точным ударом захлопнул ставни, подергал, проверяя их на прочность. Уперся локтем в стену, поднял голову и не спеша обводил лучом света кабели наружной проводки. Бушевавший ураган не смог поколебать его спокойную уверенность, он был хозяином жизни, в которой, случалось, происходили и такие вещи, как этот ураган.

Ольга не сводила глаз с двигающегося в темноте силуэта, вбирая в себя каждое его движение. В реве ветра, во вздыбленном хаосе кромешной тьмы пришло осознание, что ее будущее предрешено, что сейчас должно произойти неотвратимое, что вот за этим человеком, не задумываясь, она пойдет хоть на край света. Ее бил озноб, плед, который она пыталась накинуть, выскользнул из рук. Лязгнула дверная задвижка и Сергей появился на террасе, отряхиваясь и выплевывая набившиеся иголки.

– Зачем ты вышла, быстро… – Не дав ему закончить, бросилась на шею, приникла к нему, дрожа и беспорядочно целуя. Он попытался поднять упавший плед, закутать ее озябшее тело, но Ольга не давала ему двигаться, не разжимала рук. Как безумная, шептала его имя, пряча лицо у него на плече. На какую-то долю секунды с ним случилось неожиданное – он растерялся. Попытался освободиться, вернуть себе свободу движений, но она прижалась, словно прилепленная расплавленным воском.

Кровь бросилась ему в голову. В нем оживал огнедышащий вулкан, раскаленная лава, обжигая внутренности, рвалась наружу, ему с трудом удалось перевести дыхание. – Дай дверь закрою – проговорил сдавленно, но ее не отпустил, только высвободил руку, чтобы задвинуть дверь. Подхватил за ноги, кинул на плечо и, уже ничего не соображая, пошатываясь и тяжело ступая, как вылезший из февральской берлоги медведь, направился в ее спальню. Корзина, стоящая у двери, опрокинулась и по полу, по голубому ковру раскатились в разные стороны золотые мячи-мандарины

Новый порыв ветра ударил по стеклу, завыл, словно гигантский неисправный орган в опустевшем соборе, но разве они могли слышать что-то, кроме дыхания друг друга? Кроме безумных, прекрасных и обжигающих слов, которые они, не слыша и не слушая себя, шептали друг другу? Сколько раз за эту ночь она умирала от сладкой невыносимой боли и возрождалась, охваченная лишь одним желанием, одной страстной мольбой – не уходи… Сколько раз он, опустошенный до невероятной легкости бытия, в изнеможении опускался рядом, чтобы – через вечность? Через мгновение? – вновь испытать восторг погружения в живительный родник ее лона…

– Моя, моя… – задыхаясь, в упоении гладя и сжимая ее податливое тело, повторял он. И Ольга – независимая, самостоятельная, гордая Ольга, целуя и лаская его, повторяла, словно в бреду – твоя, твоя…

* * *

К утру ветер окончательно стих. Прозрачное голубое небо, пронизанное солнечным светом, удивленно взирало на царивший на земле беспорядок. Рабочий день начался рано, были мобилизованы все коммунальные службы и уже к полудню в городке навели порядок. Были разобраны завалы на дорогах, распилены и убраны поваленные деревья, заработало электричество.

Сергей проснулся первым. Осторожно, стараясь не разбудить Ольгу, снял с груди ее руку. Уткнувшись носом в подушку, она сладко посапывала, разметавшиеся русые волосы закрывали ее лицо, оттеняя белизну шеи. Под сбившимся одеялом угадывались длинные ноги, пленительный изгиб повыше. Из-под гибкой сильной спины выглядывала спелая упругая дынька, другая спряталась надежнее. Он насмешливо улыбнулся – ишь, угомонилась, ненасытная. Пригрозил пальцем поднявшему голову коту, который спал в кресле, уютно свернувшись калачиком. – Хозяйку не буди, усатый. – Прошел на кухню. – Так, где тут у нас кофе?

– Вставай, соня! – Ольга осторожно приоткрыла один глаз, словно проверяя реальность происходящего. Прикрылась рукой от бившего в окно солнечного света В нос ударил запах кофе.

– Кофе я сварил, но остальное… – твоя забота. – Строгий голос, смеющиеся серые глаза, губы подрагивают в скрытой усмешке. «Мой милый, мой желанный…» Ящерицей заскользила по постели, приподнявшись, обняла за шею, пытаясь повалить.

– Нет-нет, сначала завтрак. Знаешь, который сейчас час? – Любуясь, отбросил с ее лица волосы, погладил по щеке, легонько шлепнул по круглой попе. – Давай вставай, ласточка.

– Поцелуй меня! – Запрокинула голову, лукаво прищурилась и замерла в ожидании.

– Но только один раз. Мало? Ну смотри, сама пощады запросишь!

Взял ее голову в руки, слегка прикоснулся губами, надавил сильнее, словно пытаясь распробовать и стал неспешно вбирать ее в себя, покусывая и прижимая. Время словно остановилось. Задохнувшись, Ольга толкала его в грудь, безуспешно пыталась вырваться. Жестом показала «Сдаюсь». И уже убегая в душ, крикнула – Обманщик! Ведь как пел, обещал –«ой-ся, ой-ся, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся». А сам?..

– Ах ты, провокаторша мелкая! – сделал вид, что пытается ее догнать. Ольга с визгом захлопнула дверь. Оставшись в одиночестве, дала волю эмоциям. Под душем плясала, когда чистила зубы –строила рожи своему отражению, вытираясь, принимала позы стриптизёрши и в конце концов, поскользнувшись на мокром кафеле, чуть не ударилась головой. Присела на край ванны и строго сказала самой себе: «Ну, держись Ольга Александровна Руис Прадо Капустина! Теперь совсем другая жизнь начнется».

Из ванной вышла величаво, с высоко поднятой головой, достала из стенного шкафа пышную батистовую блузу, заложенную мелкими складками. Заколола волосы шелковой чайной розой, очень кстати обнаруженной в шкатулке с бусами. Ну что ж, теперь, в лучших традициях загородной аристократии, выход к утреннему столу. Кофе, апельсиновый сок, овсянка с сухофруктами, еще и галеты в шкафу нашлись… Ольга была вполне довольна завтраком, но Сергей взбунтовался.

– Это что? – Он показал на полосатую фаянсовую мисочку с мюсли – этот птичий корм завтраком называется? Может, мне еще кошачьих сухариков насыплешь?

Кот, не спеша разгрызавший свой корм из похожей миски, животным сверх чутьём уловил угрозу, исходящую от потенциального соперника, и захрустел быстрее. Ольга провела рукой по бархатной шерстке, успокоила своего любимца. Перехватив взгляд Сергея, понимающе улыбнулась, взъерошила ему волосы, погладила по щеке. Нежно поцеловала. – Тогда собирайся, поедем обедать. А то потом поздно будет.

– Что значит поздно? – Переспросил непонимающе.

Терпеливо разъяснила. – Здесь обедают с часу до четырех. После двух приступать к обеду уже поздновато.

Кот Матюша, насытившись, занялся своим туалетом. Льющийся сквозь террасу солнечный свет распластался повсюду – на выгладывающих из-под ковра плитках, на масляно блестевшей темной поверхности стола, на разбросанных подушках, на стене, где на фотографии заливалась хохотом белобрысая девчонка. Из камина терпко тянуло золой.

– Значит, по часам кушаете? Как в больничке? – Сергей насмешливо прищурился. Ольгину тираду о варварской привычке есть когда захочется прерывал задребезжащий у калитки колокольчик. Сергей вопросительно поднял брови. – Значит, гости к тебе все же заходят? – Увидев за забором знакомую машину, Ольга отмахнулась и, накинув куртку, спустилась к калитке.

– Ты куда пропала? – Светлый плащ на меховой подкладке, ботфорты выше колен, свежий безупречный макияж – у ворот стояла Чаро. Держа в руке солнцезащитные очки, два раза чмокнула воздух около Ольгиных щек.

– Телефон второй день не отвечает, ночью ужас такой творился, я еле утра дождалась, беспокоилась. Ты в порядке? – И осеклась, увидев появившегося на дорожке рослого молодого мужчину в темной футболке. Светлоглазый, темноволосый, держится уверенно.

Повернувшись к Ольге, Чаро широко открыла глаза и прошептала – Ты что же молчала, а? Это называется подруга? – Обращаясь к Сергею, ослепительно улыбнулась, подставила щеку для поцелуя и протянула руку —Я – Чаро, подруга Ольги. Очень приятно познакомиться.

– Он не понимает по-испански, ему надо все переводить – без улыбки сказала Ольга. – Это мой друг Сергей

– А чего там понимать! – рассмеялся Сергей. – Девушку Чаро зовут. Говорит, что хочет с нами кофе попить. Давай, приглашай ее в дом.

Ольга подняла подбородок, на ее лице появилось отсутствующее выражение. Она пожала плечами, словно разделяя недоумение подруги по поводу своей скрытности. Чаро, выразительно жестикулируя, за две минуты успела сказать подруге, во-первых, что она думает по поводу ее совершенно непонятной скрытности, во-вторых, дать оценку ее великолепному, хотя и несколько помятому внешнему виду, в-третьих, сообщить о пострадавшей от урагана машине отца и перспективах ее ремонта, и наконец, поделиться своими планами на ближайшие дни. Ольга понимающе кивала, заботливо выбирая сосновые иголки, застрявшие в роскошном лисьем воротнике подруги.

– Нет-нет! – Чаро замахала руками в ответ на приглашающий в дом жест Сергея. – Спасибо, очень спешу. Хорошего вам дня. Увидимся. – И снова подставила щеку для поцелуя. Простучала каблуками по мостовой и уже сидя в машине, опустила стекло и подозвала Ольгу подойти поближе. Подмигнула наклонившейся Ольге, подняла вверх большой палец и почмокала губами, как бы целуя подругу.

– Езжай уже – улыбнувшись, подтолкнула машину Ольга.

Сергей ждал у входа, обнял за плечи. Пытаясь распутать закрутившуюся прядь, вдохнул запах ее волос, ее теплой кожи. Лирическому настрою помешало весьма отчетливое бурчание в животе. Подмигнув Ольге, он сокрушенно развел руками, показал своему животу сжатый кулак: »Молчи, грусть, молчи». Бурчание стихло.

– Ну, что там насчет обеда? – поинтересовался небрежно.

– Да-да, скоро поедем. Ты обещал сад прибрать, пока я соберусь. – И как бы между делом добавила – знаешь, у нас здесь не принято сразу звать в дом.

– Во как! – удивился Сергей. (А то он не понимает, отчего она заговорила о местных обычаях!) Уже откровенно поддразнивая ее, добавил – А у нас звать в дом принято – невежливо у порога стоять.

– Ольга хотела погрозить ему пальцем, но он перехватил ее руку, привлек к себе, обнял и закружил в воздухе. – Едем скорей обедать – а то я тебя съем! Сад я приберу, не волнуйся…

* * *

Небольшой, но кажущийся просторным из-за высокого потолка и больших арочных окон ресторан «Каравелла» был полон. Богатством ассортимента он не поражал, зато возлежащие на блюдах мидии, креветки и морские караси (золотистый спар или дорада) еще ночью обитали в родной морской среде.

Достаточно было перейти дорогу, чтобы очутиться в порту, где рыбацкие суда скромно стояла вдали от причалов, уступая место парусным яхтам, катамаранам и прогулочным катерам. Какое полотно может сравниться с видом покачивающихся на волнах разноцветных лодок, над которыми с криками кружат чайки?

Виду из окон не уступал и интерьер: кипенно-белые скатерти, отливающие блеском бриллиантов высокие стеклянные бокалы, стены, затянутые панелями цвета горького шоколада и, наконец, сам Висенте, хозяин – сияющий белоснежной улыбкой, румяный, черноглазый, в безупречно сидящем кремовом пиджаке, все говорило о том, что сюда ходят те, кто хочет получить от трапезы подлинное удовольствие. И они его получают.

После краткого, но сердечного приветствия (Висенте хорошо помнил мать Ольги), им накрыли столик возле громадного аквариума, похожего на восточный гарем: в подсвеченной бирюзовой воде бурлили фонтанчики, извивались зеленые водоросли, а сквозь живописные мозаичные проемы степенно проплывали, шевеля прозрачными плавниками, словно сделанные из самоцветов полосатые рыбки.

На Ольгу посматривали с соседних столиков, хоть в Испании и не принято бросать взгляды на женщину, которую сопровождает мужчина. Чудо как хороша была она – оживленная, порозовевшая, тени около глаз (никакой косметики, только ночь с любимым) делали еще ярче лучистые зеленовато-серые глаза, опушенные густыми темными ресницами, рот алел распустившейся розой, в пол струилось длинное серебристое платье, под которым угадывалось ладная фигура. Взгляды Сергей не одобрил, поэтому передвинул свой стул, но смог лишь частично загородить свою спутницу.

Вино выбирать не стали, полагаясь на рекомендацию хозяина, но перед десертом Сергей решил сам выбрать бренди. Просматривая карту вин, прочел вслух «Карлос I”, “Карлос III, «Карлос IV» и вопросительно взглянул на Ольгу – Получается, каждый король Карлос коньяком отмечался? – И тут же опомнился, замахал руками, предупреждая обстоятельный экскурс в историю. – Только не сейчас, потом как-нибудь про Карлосов расскажешь. У тебя впереди… –и запнулся, глядя в эти сияющие глаза.

Эх, была не была! Вот прямо сейчас и скажет, и ответа потребует. Ведь уже все решил для себя, почему медлит? Сергей не узнавал себя. Ну не мог он выговорить эти четыре слова, эту фразу в повелительном наклонении! Наверное, невзирая на всю браваду, очень боялся отказа…

Подозвав хозяина, Сергей по-дружески обратился к нему. – Я бы попробовал тот коньяк, который считается лучшим. Самый дорогой! —И добавил, глядя на Ольгу в упор – Сегодня жена платит!»

Все! Слово сказано! Без пафоса, прилюдно как-то лучше получилось. Судорожно сглотнул застрявший в горле комок и откинулся назад, не сводя с нее глаз. В висках стучало так сильно, что закладывало уши. Померещилось, что он оглох. Со стороны выглядел совершенно спокойным, только побледнел внезапно, что удивило бы стороннего наблюдателя – вроде бы и поел, и выпил неплохо…

Висенте сказанное по-английски понял, но слегка поднял брови при слове «жена». Ольгу он знал давно, считал ее здешней, поэтому был в курсе событий в ее жизни, однако сведений о ее замужестве вроде бы не поступало.

Как только он отошел, нахмурившаяся Ольга отложила скомканную полотняную салфетку и с досадой обратилась к Сергею: «По-моему, совершенно неуместное замечание. Висенте сейчас по всему свету эту "новость" разнесет, а меня же здесь знают. Она хотела добавить еще что-то, но запнулась, встретив твердый взгляд внезапно посерьезневшего Сергея (Хотел, еще вчера хотел сказать ей, но не мог собраться с духом. Может быть, так и лучше – без подготовки, сразу, как с обрыва нырнул).

Она замерла, почувствовав, что сейчас произойдет что-то очень важное. Сергей накрыл ее руку своей и глядя ей прямо в глаза, негромко и четко произнес: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Выходи за меня замуж».

– Ты шутишь! – непроизвольно отдернула руку. Насторожилась и стала прежней Ольгой –закрытой, не подпускающей близко к себе никого. Нереальность происходящего испугала ее.

– Кто ж такими вещами шутит! – Его потемневшие глаза прожигали ее насквозь. Руку со стола не убрал, перевернул ее ладонью вверх. Чуть скривил верхнюю губу. На тронутом сединой виске отчетливо пульсировала жилка. Ольга замерла, опустив глаза. Было непонятно, что он сделает дальше –то ли, отдернув руку, обидится, то ли, несильно ее пожав, насмешливо рассмеется… Выждал паузу, не сводя с нее взгляда. – А-а, я не по-европейски действую. Ну что ж…

– Теперь правильно? – Не заметив упавшую на пол салфетку, отодвинул в сторону стул и опустился на одно колено, прижав к сердцу левую руку и протягивая ей правую.  В зале все стихло. Скрипнув стулом, в их сторону развернулся, не в силах сдержать любопытство, обедавший рядом пожилой господин. Его спутница не смогла сдержать ободряющей улыбки, кивком головы словно подбадривая этого отчаянного молодого человека, так похожего на ее дорогого супруга лет тридцать назад. В расположившей за длинным столом компании кто-то шикнул, призывая к молчанию. В наступившей тишине, не обратив внимания на свое внезапно замолчавшее семейство, продолжала мерно постукивать вилкой глухая девяностодвухлетняя сеньора, старательно заканчивающая разделку рыбного филе. Из кухни высунулись любопытные.

– Что ты делаешь! – прошептала смутившаяся Ольга. – Встань, пожалуйста, на нас все смотрят. —Щеки ее пылали, она не могла справиться с дыханием.

– Пусть смотрят! – невозмутимо отозвался Сергей. Теперь он был совершенно спокоен. – Пока не ответишь – не встану. – Держался естественно, как будто вокруг него никого не было

– Я – я подумаю – она окончательно растерялась, не в силах справиться с охватившим ее волнением. Ей казалось, что все вокруг слышат, как громко бьется ее сердце. Глубоко вздохнула, разгладила на платье несуществующую складку. В ресторане начали перешептываться, сидящие за дальними столиками привстали, стараясь получше разглядеть происходящее. В воздухе начало ощущаться некоторое напряжение, как в цирке перед началом опасного номера воздушных акробатов. Свет, правда, не погас, хотя Ольга, в бессильном смятении, желала бы этого больше всего на свете. Сергей не двигался. Она медленно подняла на него глаза. Сколько силы, сколько трепетного и требовательного обожания, сколько страсти, сколько любви было в его взгляде…

– Руку дай! – подсказал тихо, но требовательно. Склонив голову, поцеловал ей руку и поднявшись, широко раскинул руки и громогласно объявил: – Она сказала да. Всем шампанского!

Ресторан взорвался аплодисментами и приветственными криками. И странное дело! Ольга, так сторонившаяся компанейского шума, пафоса, всеобщего внимания, умевшая в любой ситуации сохранять спокойствие и сдерживать свои эмоции, вдруг с охотой потянулась к этим поздравлениям, объятиям и поцелуям. Прижавшись к плечу Сергея, она не переставала повторять слова благодарности, не скрывая, радовалась и похвалам своей красоте, и пожеланиям счастья. Висенте и все его выскочившее из кухни и подсобок семейство, бросившееся целовать и обнимать Ольгу, она расцеловала как родных. Сергея поздравляли, пожимая руку и похлопывая по плечу. Не обращая внимания на предупреждающие жесты Сергея и просьбы Ольги, собравшиеся не выпускали из рук мобильники, спеша заснять происходящее.

Четверо отлично отобедавших парней, приосанившись и приобняв своих подружек, слаженно затянули хорошо знакомую всем песню под ритмичные хлопки зала. Уж чего-чего, а музыкальности и умения моментально мобилизоваться на празднество испанцам не занимать! Присутствующие, вытянувшись в цепочку, положив руки на плечи стоящему впереди, прошлись, огибая столы, притопывая и громко распевая нечто веселое и величальное, импровизируя на ходу.

Звон бокалов смешался с заздравными тостами, хлопки вылетающих пробок звучали праздничным салютом. Обычно к четырем часам рестораны закрываются – надо отдохнуть, подготовиться к вечеру, но «Каравелла» была заведением семейным, работали все свои, да даже и наемные в такой ситуации не задумались бы о сверхурочных – ведь повеселились знатно, а прибыль какая!

День уже клонился к закату, когда наши герои вышли из ресторана нагруженные подарками – вина, коньяк, пакеты с едой и белый цикламен в горшке, который, повинуясь внезапному порыву, притащила из своей комнаты маленькая дочь Висенте – ей так понравилась всеобщее веселье, а красивая нарядная тетя в длинном платье была похожа на сказочную принцессу!

В машине Ольга, закрыв глаза, молчала, лишь утвердительно кивнула, когда Сергей предложил прогуляться. Солнце щедро прогрело берег, присмиревший ветер робко ласкал набегающие волны. Синева моря ослепляла, мягкий шум прибоя убаюкивал. Соединявший два прибрежных городка 8-километровый пляж был пустынен и идеально чист, грейдеры, независимо от сезона, проходили каждое утро. Атмосферу безмятежного покоя нарушали неугомонные чайки, сварливо обсуждающие свои птичьи дела.

Подхватил на руки, донес почти до кромки моря, бережно опустил на влажный, зализанный волнами песок. Обхватив себя руками, Ольга отрешенно смотрела вдаль, на размытую в голубоватой дымке линию горизонта. На корточках присел рядом, обнял за ноги, уткнулся лицом в пропахшую морем юбку

– Девочка, хорошая моя, что случилось, что я сделал не так? – спросил встревоженно, увидев, что она плачет. Ольга покачала головой, улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы.

– Извини, пожалуйста. Просто я не готова была. Все произошло так внезапно, твое – она запнулась – твое предложение… И ты при всех, при чужих…

– Как это не готова? – Сергей притворился рассерженным. – А зачем, по-твоему, я приехал? Тыщи километров намотал? Визит вежливости нанести? – И прошептал в рдевшее ушко: «Что-то я ночью не заметил неготовности». Ольга шмыгнула носом, стараясь удержать предательскую каплю и, притянув Сергея за рубашку, спрятала лицо у него на груди.

Почему плакала?.. В начале лета в средней полосе бывает такое замечательное явление как грибной дождь. Тепло, солнечно, безветренно. И вдруг из голубого неба быстро прольется слабый и теплый дождь, задрожат на листьях прозрачные капли, с земли поднимется легкий пар, а в конце обязательно появится нежная дрожащая радуга. Надо только успеть загадать желание. Ах, Оля-Оленька! Пролилась дождем, испарилась в воздухе, и радугу увидела. А вот желание загадать не успела.

С пляжа пришлось уйти: на каблучках по песку особо не погуляешь. Обнявшись, долго бродили по просторной набережной. Они не замечали гуляющих, и встречные влюбленные пары отвечали им тем же, в отличие от горделивых собачников и людей пожилых, живо интересующихся всем происходящим. Красавицы-пальмы снисходительно помахивали им вслед гигантскими веерами своих листьев, нескончаемой лентой тянулась плотная зеленая щетина придорожных газонов. Треньканье раздосадованных велосипедистов предупреждало, что гуляющим полагалось ходить по тротуару, а не по велосипедной дорожке, куда они забредали снова и снова.

Обоим казалось, что они знают друг друга уже целую вечность, просто были в разлуке, которая немного затянулась, и теперь надо поделиться случившимся за это время, рассказать все, до мельчайших подробностей. Сергей слушал разговорившуюся, повеселевшую Ольгу, искоса поглядывая на ее счастливое, доверчиво обращенное к нему лицо, и старался не думать о предстоящем отъезде, тянул время, не говорил ей, что завтра утром должен уехать

Вернулись домой, когда начало темнеть. Сергей, привыкший держать свое слово даже в мелочах, занялся расчисткой участка. Защищенные домом фруктовые деревья пострадали не сильно, а вот красавица мимоза, еще вчера радовавшая глаз буйными пушистыми цыплятами-соцветиями, подурнела основательно: торчали неровные обломки веток; сбившиеся в мусорную массу поблекшие бурые горошины мало напоминали махровые желтые шарики, нежные и душистые. Сергей обрезал сломанные ветви, потрепал ствол, обнадеживая поникшую красавицу: «Не переживай, до свадьбы заживет». Выбрал для Ольги неповрежденную ветку и, что-то вспомнив, звонко хлопнул себя по лбу: «Вот дурак, как же я мог забыть!»

– Ты что ж меня не позвала камин разжечь? – войдя в дом, воскликнул Сергей. Открывшаяся его взору картина не могла не радовать взор: ярко пылал камин, манили расставленные на столе закуски (спасибо предусмотрительному Висенте!), а на диване, подогнув по-турецки ноги, сидела Ольга, занятая каким-то нехитрым шитьем. Перекусив нитку, спрыгнула с дивана, шутливо толкнула его в бок – всегда сама справлялась, и теперь справилась.

– Садись скорей, мне не терпится подаренное шампанское попробовать. Правда, в Испании его называют «кава» и в каждом регионе его приготовляют по-своему. Ух, какое замечательное! – она зажмурилась от удовольствия, отпив глоток холодного пенящегося напитка. – Тебе нравится?

– Да просто не просыхал бы.

Честно говоря, Сергей не очень жаловал эту фасонистую газировку, но разве признаешься? Притянул к себе Ольгу, зарылся лицом в стриженный затылок. – Моя единственная, моя родная… И семейство это, и народ в ресторане славный. А ты говоришь – чужие… Знаешь, эти твои соотечественники – нормальные ребята. На нас похожи.

– Всякие бывают, – резонно заметила Ольга

– Тебя обижал кто-нибудь? – насторожился Сергей.

– Меня не так легко обидеть! – Подняв подбородок, ответила с вызовом.

«Ой, ошибаешься, ясноглазая. Под твоими колючками такое нутро незащищенное и ранимое»– подумал, но вслух ничего не сказал. Откинулся на спину, задержал руку на ее бедре. Все-таки зря женщины на брюки переключились, юбки как-то больше подходят. Потянулся, расправив плечи. – Там и свадьбу отпразднуем. Всех твоих друзей позовем. Во главе с этой, глазастенькой, что днем приезжала. Ох, ты что царапаешься?..

Ольга кошкой прыгнула на него, коленкой прижала грудь, сдавила горло (как он смеет говорить, нет, даже думать о другой женщине, когда обнимает ее?) – Запомни – здесь только одна глазастенькая, – на секунду запнулась, подбирая слова… щекастенькая, грудастенькая, мордастенькая – это я. Других быть не может, ясно?

– Ты меня пугаешь, красавица. Ну просто не Оленька, а Кармен! Слушай, а в тебе правда испанской крови нет? Сергей приподнялся на локте, пытливо заглянул в сверкающие от ярости глаза.

В первый раз в жизни Ольга рассмеялась при упоминании своего происхождения. – Проверить хочешь? Я тебе сейчас покажу, какая во мне кровь.

– Погоди, погоди, – Сергей с трудом оторвался от ее гибкого и податливого тела, разорвал кольцо охвативших его рук. Еще минута-другая таких страстных объятий, и он уже не сможет справиться с набирающим силу желанием. Застегивая рубашку, сбегал в спальню.

Когда вернулся, Ольга стояла у зажженного светильника, поправляя покосившийся абажур. Густая ровная челка, небрежно распахнутая кремовая рубашка, джинсы в обтяжку, аккуратно подвернутые толстые носки – вся такая свежая, хорошенькая. Ну просто воплощенная добродетель. Кто бы мог подумать, что всего несколько минут назад… Кашлянул и протянул ей маленький футляр из синего сафьяна. – Совсем забыл. Смотри, что я нашел в саду под мимозой.

В первое мгновение Ольга поверила его словам, но при виде дорогой коробочки недоверчиво покачала головой, а, открыв ее, не смогла сдержать возгласа восхищения. На подставке из темно-серого бархата тонкой змейкой свилась платиновая цепочка, пропущенная через тонкую клетку-паутинку, в которой покачивалась, сверкая и переливаясь, крупная капля уральского изумруда. Разве другие камни…

«…подошли бы так к лучистости суровой

Холодных ваших глаз,

Как этот тонко ограненный,

Хранящий тайну темных руд,

Ничьим огнем не опаленный,

Ни в что на свете не влюбленный

Темно-зеленый изумруд».

Ольга с трудом перевела дыхание от восторга. Глубокий зеленый тон камня, его чистота завораживали. Магический камень, главный оберег для сохранения любви, талисман для натур цельных, открытых, не приемлющих лжи и коварства… Знал ли об этом Сергей, когда выбирал подарок?

– Какая красота! Я никогда не видела ничего подобного. Но – но ведь это целое состояние! – она повернулась к Сергею, бережно прикоснувшись к драгоценной подвеске. От прикосновения камень качнулся, вспыхнул слепящим сиянием, словно приветствуя свою владелицу.

– Ну-с, и где наши европейские манеры? – насмешливо поинтересовался Сергей, явно довольный произведенным эффектом. – Где слова и жесты благодарности? – Заложил руки за спину, наклонился, подставил щеку для поцелуя.

– А вот сначала примерю! Может, не подойдет и благодарить не надо будет – с дерзкой жеманностью протянула Ольга, снимая подвеску с бархатной подставки. – Помоги застегнуть цепочку. – Прищурилась и дурачась, елейным голоском добавила – Пожалуйста!»

* * *

…Водя пальцем по его телу, словно нанося невидимые узоры, она решилась спросить – Тебе обязательно завтра нужно ехать так рано? Сергей молча кивнул, прижимая к груди ее голову. Спутанные русые волосы хранили запах скошенной травы. – Я все понимаю – прошептала она, сдерживая слезы. – Просто мне теперь трудно будет жить без тебя. – Подняла голову, заставила себя улыбнуться – Но я справлюсь. Только знаешь что? Давай не будем переписываться, звонить – так легче ждать.

– Ты у меня умница! – Он нежно поцеловал ее в глаза, словно не заметив предательских слезинок. Пощекотал языком шею, спускался ниже, ниже… И, словно передумав, сел, прижав к груди скомканную простынь. – Знаешь, я вообще хотел сразу увезти тебя с собой. Но цивилизационные барьеры – таможня, проверка документов на границе… Чертова бюрократия! – Сокрушенно вздохнул, явно сожалея о прошлых, более реальных и четких временах.

– И как бы ты меня увез? – перевернулась на живот, уперлась локтями в подушку. Словно невзначай, столкнула ногой простынь и, поцокав языком, насмешливо поинтересовалась – Через седло перекинул? Как полонянку? Что я добыча, что ли?

– Да есть немного, – признался в сокровенном. Соскочил с кровати и, вытянувшись во весь рост, изображая вставшего на задние лапы зверя, с размаху подмял под себя Ольгу, не ожидавшую такого стремительного развития событий. «Кровати конец – промелькнула последняя здравая мысль и буйная щенячья кутерьма сменилась упоительной страстью. «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…»

В четвертом часу Ольга осторожно высвободилась из объятий уснувшего Сергея. Его рука заскользила по ее телу, попытался удержать ее. Отвела горячую ладонь, подтянула сползшее одеяло, прошептала:«Нет, тебе надо немного поспать перед дорогой». Накинула рубашку, забралась с ногами в кресло и затихла, глядя на него с какой-то материнской нежностью. Вот уж не думала, что спящий мужчина может выглядеть настолько беззащитным. Ах ты, мой звереныш…. Как же мне теперь жить без тебя?..

* * *

Почему тает, как снег под лучами солнца, ее независимость? Почему вдруг стало в тягость одиночество и она уже не ценит, как раньше, превыше всего на свете свою личную свободу, свободу действий, свободу от обязательств? Почему – боясь признаться в этом самой себе – она жаждет плена, сладкого плена во власти этого человека, так неожиданно появившегося в ее жизни? Призывая себя одуматься, легонько дернула прядь волос. Опомнись, подруга! Ты смогла справиться с болью от потери матери, ты выпрямилась, не поддалась отчаянию, не найдя родственников и пережив предательство. Соберись! Ты же сильная, ты умеешь держать удар!

Но вот этот, солнечный удар, она вынести не силах. У нее разрывается душа при мысли, что завтра она проснется, а его уже не будет рядом. Словно не два дня, а годы были прожиты вместе, счастливые, радостные, безмятежные, и разлуке просто нет места в их жизни. Она чувствовала, что нужна ему, поняла, что пойдет за ним куда угодно. Пойдет с легкостью, с восторгом, оставив все позади, лишь бы быть рядом.

Ну разве что кота с собой заберу – улыбнувшись, Ольга честно призналась Сергею в своей немой исповеди. Неслышно отворила дверь, но, обернувшись, задержалась. Пробурчав что-то невнятное, он, не просыпаясь, перевернулся, широко раскинул руки. Ольга с трудом сдерживалась, чтобы не приласкать его, провести рукой по ложбинке спины, уколоться поцелуем о колючую щеку. Такой сильный и такой нежный, мой милый, мой любимый… И так ли неожиданно появился он в ее жизни? Разве не из-за него так затянулось ожидание, разве не этого сероглазого она видела в своих неразгаданных снах? И теперь сон обернулся явью…

* * *

…Поздно вечером на экране Ольгиного мобильника высветились два слова: «Люблю. Жди». Дрогнув губами в улыбке, медленно набрала ответ: «Люблю. Жду». Больше соглашение не нарушали…

Через день, убрав дом и поручив знакомому мастеру заняться ремонтом козырька, Ольга улетела в Женеву. В дороге обдумывала план действий – до приезда Сергея времени было не так много, надо было разобраться с работой, с квартирой… Короче, все успеть.

Конец первой части

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg