«Спящий ангел»

Спящий ангел (fb2) - Спящий ангел 494K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Клевер

Алиса Клевер Спящий ангел

Все события, описанные в книге, являются вымышленными.

Любое совпадение персонажей, их имен, биографии с реальными людьми является случайным и ненамеренным.

You try to make you believe in all of his lies It's been a long, long, long, long, long, long time Long time life[1] Depeche Mode

Неизбежность конца, мгновенный переход от бытия к небытию, зияющий вход в горнило испытаний, возможность ежеминутно скатиться в бездну – таково человеческое существование.

Виктор Гюго «Человек, который смеется»

Тебе не убежать от тьмы. Она всегда идет за тобой.

Fable Хозяин теней

Knowing your own darkness is the best method for dealing with the darknesses of other people[2].

Carl Gustav Jung

* * *

Он был совсем близко – возможно, сидел недвижимо в глубоком кожаном кресле напротив кровати и смотрел на меня, раздумывая, как теперь лучше со мной поступить. Спокойно, не торопясь и не поддаваясь панике или сиюминутному порыву придушить меня прямо тут, смотрел, как на редкого лесного зверька, случайно попавшегося в его силки. Он мог держать меня в своем плену, но этого ему было мало. Я могла представить себе его замешательство и досаду, его попытки просчитать меня, поиски лучших вариантов. Их не было, и именно поэтому ничего не происходило – час за часом Андре оставался для меня только шорохом, дуновением ветра в неподвижном воздухе комнаты, тихим вздохом, от которого я покрывалась холодным потом.

Сколько у меня еще есть времени?

Сначала было страшно, что я не могла думать спокойно. Андре схватил меня, скрутил мне руки за спиной и накрыл мой рот ладонью, чтобы я не кричала. Еще несколько часов назад все это было бы игрой, но теперь происходило по-настоящему. Я лежала на кровати, как была – в домашних штанах в клеточку и в майке. Связанные руки невыносимо болели, ноги напрягали меньше. Положение тела поменять никак не удавалось – распластанная, в повязке на глазах я потеряла ориентацию во времени и пространстве. Кляпа не было, но он и не был нужен. Кто нас тут услышал бы? Только мой кот, но его Андре мог не опасаться.

Сколько времени прошло? Несколько часов? В первый час меня просто трясло в лихорадке от страха, и я ничего не могла поделать с этим, но, оказывается, даже от страха можно устать. Мне казалось, что я чувствую тепло от тела Андре, но потом я вдруг пугалась того, что он давно ушел, а я лежу тут одна, и буду лежать так, пока… пока… Нет, я запрещала себе думать об этом «пока». Иногда я шумно вдыхала носом и тогда чувствовала тонкий запах китайского ментолового масла, которым Андре обычно смазывал мне руку, чтобы татуировка заживала быстрее. Татуировка уже давно была в порядке, но Андре явно нравилось заботиться обо мне, и мне это тоже нравилось, поэтому я никак не препятствовала этим порывам, только иногда злилась, что мой жених относится к моему телу как к фетишу. Я говорила, что я все же человек, а не его кукла, и тогда Андре принимался смеяться. Я обижалась, а он целовал меня в нос и заверял, что ни на минуту не забывает, что мое тело – это сосуд с душой и разумом.

Теперь я понимала, что он говорил правду. Он всегда помнил об этом, и теперь его больше интересовало то, что было в моей голове: мои мысли, моя память и все, что я знаю. Тело лежало усталое, опустошенное, не нужное. Я и боялась, и надеялась, что Андре не ушел, не бросил меня здесь одну.

Я уже не кричала, не билась и не просила развязать мне руки или открыть глаза, я знала – он не сделает этого. Андре поймал меня с поличным, я перешла черту, и все изменилось. Он вдруг стал так спокоен, задумчив и тих, словно чернокнижник перед жертвоприношением. Он не спрашивал меня, что именно я искала в интернете и чем это мне стал так интересен недавно почивший хакер, Дик Вайтер. Андре спрашивал меня, почему я ему не верю. Его не интересовало то, что мой бывший парень Сережа мертв. Андре спрашивал, любила ли я его хотя бы один день? Я молчала и плакала, слезы текли из-под темной ткани повязки, которой Андре завязал мне глаза. Плотная, анатомически изогнутая маска не давала мне подглядеть, и наконец, после всех наших игр и прелюдий, моя беспомощность и отчаяние стали настоящими, аутентичными. Я была напугана до смерти, я боялась смерти, я боялась Андре.

В какой-то момент, когда я потеряла счет времени и почти задремала – чудовищно, но усталость брала свое, – Андре подсел ко мне на кровать, к которой я была привязана, и погладил меня по волосам. Я дернулась всем телом, но только для того, чтобы вскрикнуть от боли в связанных руках. Потом мы долго молчали. Я сдалась первой.

– Отпусти меня, – попросила я срывающимся шепотом, и тогда Андре издал такой звук, словно захлебнулся воздухом. Больше ничего. Возможно, он и правда ушел.

Красавец и чудовище в одном лице. Мой Андре, мой прекрасный принц – он действовал на меня, как наркотик, завораживая своим серьезным лицом, удивительным магнетическим взглядом, непринужденной походкой человека, не ведающим, что такое боль. Высокий, молодой мужчина с прекрасной осанкой, сияющий здоровьем, полный жажды жизни, он всегда смотрел так, что, казалось, прожжет насквозь. Он знал, чего хочет, – он хотел меня, и я таяла от одной этой мысли. Кто бы не растаял?! Он воплощал в себе всё, что только можно искать в мужчине, обладал всем, о чем я только мечтала. Даже сейчас какая-то часть меня отчаянно цеплялась за сюжет старой сказки, и я говорила себе, что, может быть, если бы я поцеловала его всего один еще раз… Может быть, нужно было дать ему объяснить…

Мой прекрасный убийца. Теперь я понимала: он убил Сережу. Может быть, и Дика Вайтера тоже он убил. Если не сам, то как минимум знал об этом убийстве, имел к нему отношение, может быть, заказал его. Как это делается? Как можно вот так сидеть за каким-нибудь небольшим столиком в маленьком парижском кафе и размещать заказ – сначала на чашечку кофе, потом на человека. Ах да, Андре не пьет кофе.

Он и меня убьет. Ему просто нужно время. Ему нужно решить, как…

В одном я не сомневалась – он и в самом деле любил меня. Иначе нельзя было объяснить того, как долго он раздумывал и ничего не предпринимал. Всю эту бесконечную ночь Андре просто сидел, смотрел на меня и думал. О чем? Может быть, о том, чтобы все-таки оставить меня в живых? Он любил меня. Больше того, он желал мною владеть, и поэтому теперь ему сложно было просто так взять и стереть меня из своей жизни и из своей памяти. С Сережей было куда легче, его он ненавидел. Я вдруг вспомнила тот вечер, когда мы стояли в библиотеке в доме его матери, и глаза Андре горели неприкрытой ненавистью.

«Меня убивает сама мысль о том, что кто-то был с тобой, кроме меня».

Он хотел его убить, это не было просто желанием, это стало планом действий. Я не могла сказать точно, как именно все случилось и что произошло, но могла предположить. Теории – всё, что я могла себе позволить. Сережа увидел Дика Вайтера. Когда? Как? Я попыталась восстановить тот день поминутно. Руки невыносимо саднили, мешая думать, но я отодвигала боль на задний план, задвигала ее в верхний ящик комода, закрывала комнату с болью, выбрасывала ключ в воду огромного озера. Такая своеобразная медитация давала мне небольшую передышку.

Я стояла внизу, в зале, когда прибежал Сережа. «Это будет сюрприз, – сказал он. – Пойдем со мной!» До этого он отсутствовал. Вроде бы уходил за салфетками. Сколько его не было? Кажется, довольно долго. За это время он не только нашел салфетки, но и галерею, расположенную в совершенно другой, не гостевой части дома. Галерея в доме Габриэль находится так далеко, что в нее не забредешь просто так, случайно по дороге в кухню. Андре тоже не было, и я понятия не имела, где он. Я находилась рядом с мамой, по крайней мере, большую часть времени.

Значит, все произошло именно тогда. Сережа увидел Дика Вайтера, и Андре тут же подписал ему смертный приговор. Почему? Только из-за этого! Сережа увидел, что хакер, преступник, объявленный в розыск по всему миру – Дик Вайтер – с комфортом проживает в доме знатнейшей французской семьи.

Значит, вот для чего Андре спровоцировал всю эту сцену с прощанием. Наверное, он решил, что так будет проще всего нас разделить. Сначала он увел меня, а позже, уже около больницы, Андре встретил Сережу. Возможно, это вышло случайно. Может быть, может быть. Я только строила догадки, опираясь на крупицы фактов. Беря в расчет видеозапись, которую мне показали в полицейском участке. Пьяный Сережа, полный вопросов и желания подраться. Это же идеальная возможность. Как, должно быть, это легко – справиться с пьяным. И все же… Андре ушел, практически не тронув Сережу и пальцем. А потом Сережа просто пропал.

Нет, не пропал. Его видела моя мама. Эта мысль пронзила меня, как током. Моя мама. Андре наверняка не только обо мне сейчас думает. Моя мама. Получается, он пытался убить ее в Авиньоне? Это невозможно, у него не хватило бы времени, ведь он был со мной. Я перекручивалась и стонала, пытаясь избавиться от веревок на руках, каждую секунду ожидая удара. Но его не последовало. Зато я все поняла. Простая мысль, до того ясная и очевидная, что до этого она просто никак не приходила мне в голову, заставила меня замереть на месте. Я попыталась успокоиться, а затем подняла сначала голову, потом плечи. Потянула руки, связанные в запястьях, наверх. О, это было невыносимо больно. Я видела однажды, как йоги делают этот трюк: перекручивают сцепленные руки через голову, не разжимая пальцев.

– Вот черт! – стонала я, сожалея о том, что никогда не занималась йогой, только бегала и бегала. Суставы в плечах сигнализировали, требуя немедленно остановиться, но я уже не просто запирала боль в ящик комода, я завалила ее целыми руинами разрушенного города, моя боль лежала где-то в руинах. Я кричала и старалась не думать о том, что, возможно, наношу непоправимый вред своему здоровью, но я сделала это – в конце концов. С громким криком я перекрутила связанные руки через голову и сорвала маску с лица.

Андре в комнате не было.

* * *

Конечно, он был там не один, он никогда не был один. Глупо было считать, что такой мужчина, как Андре, мог быть один. Нет, не в этом дело. Не в том вопрос, сколько именно женщин было у Андре до меня и совместно со мной, главное – рядом с ним всегда была одна женщина, преданная ему всем своим красивым телом и больной душой. Одри. Они знали друг друга много лет. Она всегда была готова ради Андре на все и даже больше. Больше, чем даже он сам хотел, – иначе как объяснить, откуда появилась эта видеозапись. Ее сделала Одри, и вряд ли Андре дал ей такой приказ. Фотографии из отеля, видео около больницы, бог его знает сколько еще неопубликованного материала. Одри была одержима, она постоянно играла в шпионов, она была больна, и контролировать ее было сложно. Но это не значит, что она не могла помогать Андре. Ради того, чтобы быть рядом с ним, Одри изображала влюбленную невесту для его брата. Она была вхожа в дом Габриэль.

Габриэль!

Мысли сыпались одна за другой, и по мере того, как я развязывала узлы, которыми Андре связал меня и привязал к кровати, узлы прошлого тоже распутывались – в моей голове. Конечно, Габриэль все знала, Дик Вайтер жил в ее доме, а Одри частенько бывала там. Если уж разобраться, Одри была там куда чаще одна, без Марко. Она обедала с Габриэль, покупала вещи, приходила попить чайку…

Андре – Одри – Габриэль. Великолепная, похожая на небожительницу с Олимпа Габриэль. Богатые и знатные потомки древнего французского рода. Я понятия не имела, что за темные дела творились в их доме, но в том, что Одри всегда была предана Андре и служила ему, – в этом я не сомневалась.

Мне уже удалось отвязать одну ногу, и я старательно работала над второй, когда этот звук заставил меня застыть на месте. Я услышала тихий шорох и заледенела от ужаса. Я знала, что мое одиночество временно и Андре может вернуться в любую минуту.

Но это был только мой кот Константин. Он зашел в комнату, остановился почти в дверях и посмотрел на меня долгим кошачьим взглядом.

– Господи, Костик! – прошептала я. – Тише, тише, милый… Только не приведи мне его!

Кот словно понял меня, он запрыгнул на кровать, уселся на другом ее конце и просто застыл, пока я разбиралась со вторым узлом. Пальцы почти не слушались меня, плечи невыносимо болели, перетянутые суставы онемели, но мне было плевать. Я забыла о боли, по крайней мере, на некоторое время. Раны заживут, если я уцелею. В конце концов веревки поддались, и я оказалась свободной, хоть и со связанными руками.

– Костик, иди сюда, – тихонько поманила я кота. Тот сидел не шевелясь и следил за моими действиями. – Ну же, что ты расселся, скотина кошачья.

Я попыталась дотянуться до кота, но тот встал и отскочил в другую сторону.

– Идиот, – прошипела я. – Решил остаться? Я уйду и уже не вернусь, ты понимаешь, Константин? А ну-ка иди сюда!

Последнее я сказала громче, чем собиралась, и тут же замерла, пытаясь понять, какие будут последствия. В доме было тихо, как в могиле. Возможно, Андре и вправду уехал, оставив меня, по его мнению, надежно связанную, чтобы… скажем, поговорить с отцом. Я не сомневалась, что вся их семейка была замешана в странном, не понятном мне до конца бизнесе, одним из этапов которого стала смерть Сережи, а другим – глядящий в небо фальшивыми голубыми глазами Дик Вайтер.

«Почему ты мне не веришь?!»

Как вообще он мог такое у меня спросить? Кот, кажется, осознал всю глубину угрозы оставить его одного в доме Владимира Рубина, потому что он вдруг сам подошел ко мне и дал поднять себя на руки. Я огляделась. Было так сложно принимать решения, да еще с котом в руках. Развязать руки мне так и не удалось. В кино герои с такой легкостью разматывают узлы, только лишь потянув за какой-нибудь конец веревки зубами. Я же чуть зубы не сломала, но руки мои так и остались спутанными. И я стояла, глядя то на приоткрытую котом дверь, то на окно. Спальня была на втором этаже. С котом и со связанными руками я не смогу вылезти через окно. Я просто грохнусь на каменную дорожку, которая выложена кругом вокруг дома. То-то будет Андре радости, что я сама покончила с собой, не заставляя его решать еще одну проблему. Как бы рискованно это ни было, я решилась и пошла к двери. Кот оттягивал руки, к тому же он вдруг решил передумать и начал попытки вырваться на свободу. Я как могла удерживала его, продвигаясь по коридору второго этажа к лестнице. План был такой – добежать до двери, которая вела из кухни в сад – она не имела замка, запиралась изнутри, как будто это был балкон. Проблема была в том, что делать, если там сидит Андре.

– Да тише ты, Костик, – пробормотала я, пытаясь идти по лестнице вниз как можно беззвучнее. Получалось плохо, лестница была деревянной, из какой-то дорогой темной древесной породы, и ступени периодически издавали скрип, причем это случалось с ними в самый непредсказуемый момент. Однако я добралась до гостиной. Внизу уже не было так тихо. Что-то бормотал телевизор, потом я услышала пищание какого-то электронного устройства. Каждый звук заставлял мое сердце замирать на месте, а потом пускаться вскачь, как обезумевшую дикую лошадь. Андре был здесь, где-то в доме. Я услышала смутное, неразборчивое эхо его голоса. Он на кухне? Черт! Я увидела вдруг на диване в гостиной свой рюкзак и телефон с кошельком, валяющиеся рядом. Значит, Андре копался в моих вещах. Что он мог найти там? Да ничего.

Зачем, интересно, Одри пыталась меня поджечь? Было ли это по воле Андре? Нет, не могу в это поверить. Я вспомнила, как он вытаскивал меня из машины, как тушил огонь на моих руках. Нет, он не знал об этом. Одри ненавидела всерьез, я стала ее смертельным врагом, а таким невозможно управлять, такое невозможно контролировать. Одри ненавидела меня, потому что Андре меня любил.

Я на цыпочках подошла к дивану, отпустила на секундочку Костика, чтобы взять рюкзак и телефон. Затем снова подцепила кота, и тот громко мяукнул. Голос вдалеке вдруг замолчал, и я похолодела. Пулей я забежала за диван и присела на корточки. Я сделала это очень вовремя, потому что почти сразу раздались шаги Андре – где-то со стороны кухни.

– Ты можешь просто ответить на прямой вопрос или нет? Ты произносишь слова, которые не имеют для меня никакого смысла. – Андре говорил по-французски, стало быть, с Габриэль. – Да мне наплевать, какие будут последствия.

Я не дышала, понимая, что, если он сейчас посмотрит на диван и недосчитается рюкзака с телефоном, всё будет кончено. Страх лишал меня способности контролировать движения, и в какой-то момент моя голая нога скользнула по паркету.

– Подожди секунду, – продолжил Андре по-французски. Я закрыла глаза, не имея ни малейшего представления, что мне сделать и как защитить себя. Сейчас он заглянет за диван… Я задержала дыхание, как вдруг Костик вырвался у меня из рук, мяукнул и запрыгнул с пола на спинку дивана. Андре негромко чертыхнулся, а затем его голос снова стал отдаляться.

– Нет, ничего. Это просто кот. Нет, я не уеду отсюда.

Это было последнее, что я услышала. Как только голос затих, я выглянула из-за дивана и, убедившись в том, что Андре ушел, рванула к входной двери. Поймать Костика теперь не было никакой возможности, и я рыдала на бегу, думая о том, что мой умный кот убежал, чтобы отвести преследователя от меня в другую сторону. Я подхватила кроссовки и выбежала на улицу, так и не обувшись. Калитка открывалась изнутри одним нажатием кнопки. Я знала, что, если дом поставлен на охрану, в нем тут же раздастся сигнал, и потому бежала по холодному асфальту, не жалея ног.

Должно быть, я являла собой ужасное, пугающее зрелище. Слишком легко одетая женщина с перепуганным, заплаканным лицом, со связанными руками, с кроссовками и рюкзаком в руках. Наверное, я походила на жертву изнасилования, как в каком-нибудь дешевом фильме, но реальная Москва спокойно неслась мимо, не обращая на меня никакого внимания. Прохожие отворачивались, машины даже не притормаживали. Да и не так много встречалось людей, пока мне не удалось добраться до какой-то большой улицы. Вдруг рядом со мной остановилось желтое такси с шашечками и какой-то рекламой. Я мигом нырнула в машину и упала на заднее сиденье, словно по мне стреляли, а я надеялась увернуться от шквального огня.

– Проблемы? – спросил таксист после некоторой паузы. Голос его звучал спокойно и как-то на удивление по-бытовому. Похоже, его ничто не могло удивить. – Позвонить в полицию?

– Нет, в полицию не надо, – ответила я после некоторого раздумья. И этот мой ответ тоже не удивил таксиста. Он проехал еще некоторое расстояние, а затем припарковался на обочине дороги и повернулся ко мне. В его руках блеснуло лезвие ножа. Я заорала, хотя нож и не был большим. Скорее карманный, такой, где много лезвий и есть даже вилка и пилочка для ногтей.

– Чего орешь? С веревкой помочь? – обиделся водитель, впрочем, не сильно. Мое поведение было вполне понятным, если отдать дань тому, в каком виде я попала к нему в машину. Я кивнула и протянула вперед связанные руки. Несколько минут ушло на то, чтобы перерезать его почти тупым лезвием хорошую, качественную веревку, которой меня связал Андре. Освободившись, я потерла запястья и несколько раз сжала и разжала кулаки. Затем я натянула кроссовки на босые ноги и набрала мамин номер. Я боялась только одного – что мама не ответит. Она могла быть занята, могла быть и свободна, но выключила телефон, чтобы ее не доставали, пока идут съемки или репетиция. Но она ответила.

– Ты в порядке? – спросила я раньше, чем она успела сказать мне хоть что-то. – Ты где?

– Я в Петербурге, – ответила мама невозмутимым голосом. – А что?

– Мне… мне очень нужно с тобой поговорить. Но еще больше мне нужно, чтобы ты была как можно аккуратнее. Нам… угрожает опасность. Я не могу объяснить.

– Не можешь объяснить, не объясняй, – ответила мама, и я взбесилась, потому что вообще не была уверена, что она меня слушает.

– Мама, я приеду к тебе, но ты можешь пообещать мне, что все это время будешь с Шурой, что отменишь запланированное и запрешься в гостинице, дождешься меня?

– Господи, что опять стряслось? – возмутилась она.

– Я приеду, как только смогу, – бросила я. – Просто пообещай.

Она не стала мне ничего обещать. Кто бы сомневался. Сказала, что вечером у нее спектакль и она просто не может его отменить. Но даже если бы и могла, не стала бы. Зритель ждет! Ее единственная любовь, преданность которой мама готова была хранить на протяжении всей своей жизни. Она не изменяла своему зрителю ни с моим отцом, ни с одним из своих многочисленных любовников. Она не изменяла своему зрителю даже со мной. Мама обожала зрителя с такой же болезненной страстью, с какой Одри обожала Андре. Я отключилась и только потом заметила, каким взглядом смотрит на меня таксист в зеркало заднего вида.

– Точно не надо в полицию? – переспросил он. Я покачала головой.

– Отвезите меня в Бибирево, – попросила я.

* * *

У меня было мало времени и почти не осталось сил, но, как ни странно, моя голова работала яснее и лучше, чем когда-либо. Уже в Бибирево я попросила таксиста остановиться около какого-нибудь банкомата, я достала из кошелька кредитку, которую мне дал Андре. Я не была уверена, что получится раздобыть хоть сколько-нибудь денег, все-таки карточка была французской, а я хотела вытащить наличные из российского банкомата. Но я знала пин-код, его периодически спрашивали в магазинах, и я его помнила. Я задумчиво постояла несколько мгновений, пытаясь ответить на вопрос: «Какую сумму хотите взять». Я взяла тысячу евро. Автомат подумал, затем прожужжал чем-то внутри и выдал мне требуемое. Я улыбнулась и повторила операцию, удвоив сумму. Получилось. Мне удалось снять семь тысяч евро, на восьмой начались проблемы. Золотая карта имела ограничения, и экран выдал мне надпись о превышении ежедневного лимита на снятие наличных. Я уменьшила сумму, попросила пятьсот – равнодушный банкомат выплюнул мне еще стопку купюр по пятьдесят евро. На этом он остановился.

Я пожала плечами, мне было достаточно и этого. Я запихнула большую часть денег в сумку, а вторую часть – разными купюрами – в карман джинсов. Я представила, как на мобильный телефон Андре сейчас приходит миллион сообщений от банка о том, как я опустошаю его кредитку. Что ж, он вполне хорошо представляет, чего от меня ожидать. Я разломала карточку и выбросила прямо там, в закутке с банкоматами. Андре уже шел по моим следам.

– Столько хватит? – спросила я, протягивая таксисту сто евро. – Разворачивайтесь.

– В смысле? – удивился тот. Я повторила, что хочу, чтобы он развернулся и поехал в центр города, после чего мужчина, чуть утратив свою невозмутимость, кивнул и забрал деньги. Логика моя была простой. Андре знает, что я вытряхнула все из его золотой карты, и скоро он выяснит, что я сделала это не где-нибудь, а именно в Бибирево. Могу поспорить, что он уже едет ко мне на квартиру и, очень может быть, даже где-то в соседнем ряду машин. Андре умеет ездить очень быстро, а если к делу подключат водителя его отца, на машине с мигалкой, то у меня вообще не останется шансов. Когда я войду в квартиру, они уже будут там сидеть.

– Отвезите меня на Ленинградский вокзал, – сказала я, нервничая по поводу того, что это мое движение тоже настолько легко предсказать, что мне никак нельзя успокаиваться.

Я вышла на площади трех вокзалов и нырнула в торговый дом неподалеку, пытаясь отделаться от ощущения, что за мной уже следят. Ничего не зная о маскировке, я просто не знала, что подобрать. Я никогда не создавала никаких образов, предпочитая в основном спортивные костюмы, джинсы, бесформенные кофты и кроссовки, а также рюкзаки за спиной вместо дамских сумочек. Если бы я сейчас захотела, как Дик Вайтер, поменять цвет глаз или волос, нацепить парик или притвориться какой-нибудь модницей, я провалилась бы, даже не покинув торгового центра. Ни единого шанса, что бы я ни делала, в кого бы ни попыталась перевоплотиться.

Разве что могла попробовать перевоплотиться в саму себя.

– Скажите, а у вас есть ветровки с капюшонами? А бейсболки? И свитер мне тоже нужен. И рюкзак новый.

Продавщица смотрела на меня, как на умалишенную, что было не так уж далеко от истины. Я сбросила клетчатые штаны и майку, а взамен нацепила самую типичную одежду нашего века. Голубые джинсы, плотную водолазку серого цвета с непонятным абстрактным рисунком, темно-серую ветровку. На спину надела черный рюкзак. Серый призрак, Летучий Голландец на перроне Ленинградского вокзала – я стала еще более неприметной в этой одежде. Закрыв лицо бейсболкой, а уши – наушниками, я даже выкинула телефон, окончательно почувствовав себя в этот момент шпионкой. Я выкинула его в мусорку рядом с фургончиком, продающим шаурму «с колёс».

Через минуту я прибежала обратно и принялась копаться в мусоре, выковыривая телефон обратно. Я не помнила ни одного нужного телефонного номера, а оказаться в Питере безо всех контактов было глупо и бессмысленно. Продавец шаурмы, худенький чернявый парнишка ярко выраженной кавказской наружности, смотрел на меня удивленно и немного брезгливо. Из кармана моей серой ветровки торчал билет на Сапсан.

– А вы заворачиваете шаурму в фольгу? – спросила я. Продавец помолчал, но затем кивнул. Я предложила ему двадцать евро за почти еще не начатый рулон пищевой фольги. Он продал мне его с готовностью, предложив в нагрузку накрутить еще и шаурмы. Я согласилась.

– А зачем вам фольга? – спросил продавец, нарезая тонкие полосочки мяса (я надеялась, что из свинины). Хитро улыбнувшись, я предложила ему еще двадцатку, если он пустит меня к себе и даст провести эксперимент.

– Конечно, – радостно согласился он, и я нырнула в недра фургончика. Там было тепло и пахло перцем, уксусом и, кажется, хмели-сунели. Мальчишка забрал двадцатку и теперь с любопытством наблюдал за тем, как я отключаю свой телефон и заматываю его в плотный слой фольги, заботливо оборачивая со всех сторон.

– Прячешься от ментов? – спросил он наконец. Я не стала его разочаровывать и кивнула, и в глазах у паренька промелькнуло что-то вроде уважения. Он вытер руку об фартук и протянул ее мне.

– Ахмед, – представился он.

– Людмила, – ответила я, пожимая его худую ладонь. Вряд ли Ахмед сам ел свою шаурму, но я ее слопала, так как не знала, когда еще мне удастся подкрепиться. Не знала я, и что буду делать – и в Питере, и вообще со всей своей жизнью. Теперь, когда я смогла убежать от человека, которого люблю. Любила. Темный принц, который хочет меня убить, почему мне так одиноко без тебя? Я больше не ценю свободу, она не нужна мне, а я-то думала, что отдала ее тебе, когда сделала татуировку на руке. И вот я свободна, я ничья. Бегу, спасая свою жизнь. Неужели исход такой любви, как наша, был неизбежен? Я не хотела в это верить.

– Ага, как же. Людмила, – усмехнулся он.

– Дай-ка мне свой телефон, Ахмед, – попросила я. Паренёк без промедления сунул мне большой, похожий на планшет китайский аппарат. Я набрала свой номер и услышала, как механический голос робота сообщает, что мой телефон занят. Интересно. Я позвонила еще. Снова занят. И опять. И опять. Определенно, фольга отбивала сигнал, но до конца ли? Этого я сказать не могла. Что еще я могла сделать? Я запихнула телефон в сумку. В фольге он стал напоминать мне шоколадку «Вдохновение».

– Могу продать тебе телефон. В нем всё есть, даже роуминг, – предложил мне «щедрый» Ахмед на прощание. Я подумала и кивнула. Тогда предприимчивый Ахмед забрал у меня еще триста евро, а взамен коряво записал на куске промасленной бумаги номер телефона, пароли к приложениям, логины к системе и данные своего аккаунта в виртуальном магазине. В качестве бонуса отдал и зарядное устройство.

– Сервис на грани фантастики! – восхитилась я. Ахмед ухмыльнулся.

– Ты только пароли не забудь, Людмила, дорогая, а если что, в абонентскую службу не обращайся, – многозначительно добавил он, тараща глаза. Его китайская игрушка наверняка была краденой, но она оказалась как никогда кстати, когда я уже мчалась в сторону платформы.

После я стояла на перроне в ожидании бесшумного поезда, такого быстрого и похожего на пулю, что казалось, будто он слетел по рельсам из будущего. Меня не покидало чувство, что за мной кто-то следит, хотя, сколько я ни высматривала хвост, осторожно бросая взгляды из-под бейсболки, никого не заметила. Паранойя.

Не стоит недооценивать противника. Андре… Возможно, Дик Вайтер тоже недооценил его, и теперь вот лежит в морге. Сережа вообще не думал об Андре как об угрозе, а только как о мужчине, который увел его девушку. Я ждала поезда, и сердце начинало стучать как сумасшедшее, стоило мне подумать, что Андре где-то здесь, выслеживает меня. Он наверняка уже сообщил своему отцу о случившемся. Возможно, они подключат к моим поискам полицию. Что они им скажут, какую придумают историю? Разошлют на меня ориентировки, назовут меня возможной террористкой? Напишут, что я пропала без вести? Скажут, что я беглая преступница?

Поезд подошел, и я запрыгнула в него с такой радостью, будто внутри него была защищена от любых невзгод. Я прошла в конец и села у окна, чтобы в случае чего можно было быстро покинуть вагон и перейти в следующий. Рядом со мной уселся грузный мужчина средних лет, в хорошем костюме, без шеи, с отчего-то хитрым взглядом с прищуром. Мужчина спросил, как меня зовут, и я сразу начала волноваться. Паранойя.

– Людмила, – ответила я сухо и уткнулась в телефон.

– Значит, поедем вместе? – продолжил было разговор мужчина, а я отметила про себя, что своего имени он не назвал. Я неопределенно кивнула ему, и мужчина вздохнул разочарованно. Разговоры в поездах – это отдельное удовольствие, которого многие ищут и желают. Я же лишила его этой возможности. Мужчина достал планшет и принялся что-то читать. Я заглянула в экран. Какой-то автомобильный сайт. Нет, не похоже на то, чтобы он был шпионом. Впрочем, что я знаю про шпионов?

Еще перед отходом поезда я пополнила баланс на телефоне Ахмеда довольно-таки большим количеством денег, которые заранее поменяла в обменном пункте торгового центра. Когда поезд уже тронулся – так незаметно, что я не ощутила точный момент старта, – я подключила аппарат к наушникам и тоже погрузилась в интернет. Поезд летел мимо разномастных дачных домиков, мимо смоченной дождями опадающей листвы придорожных берез, мимо прямоугольных многоэтажек спальных районов, так похожих на парижский Фор-д’Обервилье, – если, конечно, смотреть под правильным углом.

Сосед, кажется, задремал, но даже если бы он проснулся, я не боялась быть услышанной. Набрав номер, я принялась ждать и считать гудки. Если мне ответят, я собиралась говорить по-французски.

* * *

В полиции Авиньона долго не отвечали, и я уже почти потеряла надежду, которой и без того почти не было. Ответят мне – и что я скажу? Что мне нужно узнать, причем прямо так, по телефону, нет ли какой новой информации по делу Одри Шараф, не обнаружено ли, в частности, какой-нибудь связи между Андре и моей несостоявшейся убийцей? Не было ли, к примеру, отмечено звонков с телефона Андре на номер Одри? Я не была уверена, что таковые следственные действия вообще проводились, но спросить все равно хотела. Я часто видела в кино, что следователи заказывают детализированную выписку звонков подозреваемого, чтобы в подробностях установить его маршрут. Я многое бы дала за такую выписку с телефонов Андре и Одри, чтобы прояснить ситуацию.

Одри действовала по приказам Андре, но не всегда их выполняла. Иногда добавляла что-то от себя. К примеру, могла попытаться меня убить. Но если покушение на маму, фотографии из отеля, слежка за Сережей были поручением от Андре, то они должны были созваниваться. Что мне это дало бы? Ничего, ровным счетом ничего, кроме… лишнего подтверждения того, что я права в моей дикой, ненадежной теории.

– Bonjour. Puis-je savoir votre nom? Bonjour?[3] – мужской низкий голос в телефоне Ахмеда звучал устало и раздраженно, и, несмотря на формальную вежливость слов, они казались оскорблением. Я встрепенулась, бросила взгляд на соседа – тот спал прямо со своим планшетом в расслабленных руках. Наверняка уронит на пол. Как быстро мужчины умеют засыпать!

– Добрый день! – ответила я на французском. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переключиться на другой язык. – Я хотела бы поговорить со следователем по делу о поджоге. Я – потерпевшая.

– Каким следователем? – спросил голос сухо.

– Я не знаю, кто ведет мое дело.

– Не знаете? – уточнил мужчина и закашлялся. – И что я должен делать?

– Я звоню вам из России, мне не так просто до вас дозвониться. – Я злилась оттого, что вся моя речь звучала как просьба. Я хотела бы говорить как победитель, но не дотягивала дальше попрошайки или жалобщика.

– Ах, это дело о поджоге, – ответил полицейский, чем несказанно удивил меня. – Русская, да? Соединяю, – и что-то в системе щелкнуло, заиграла легкая музыка. Я оторвала телефон от уха и посмотрела на экран. Неожиданно краем глаза я заметила, что сосед проснулся и смотрит на меня удивленно и даже с каким-то обвинением. Ах да, людям никогда не нравится, когда они не могут понять, о чем говорят рядом с ними. Что ж, его проблемы.

– Следователь Поль Вербаско слушает, – услышала я… и мой сосед. Я отвела взгляд в сторону и поднесла телефон к уху.

– Добрый день, я хотела узнать кое-что относительно дела…

– Я знаю ваше дело, – перебил меня Поль. – Ваш муж звонил. Мы уже передали вещи на склад. Так что когда вы вернетесь во Францию, сможете забрать их. Дело закрыто.

– Закрыто? – изумилась я.

– Ваша поджигательница мертва, верно? – уточнил следователь и продолжил, не слушая меня: – Мы оставим для архива кое-какие вещи, которые имеют отношение непосредственно к поджогу, но ваши чемоданы, личные вещи – все можно забрать уже завтра после обеда. Да, кстати, ваша поджигательница, она не медик случайно?

– Нет, а что такое? Почему вы спросили? – поинтересовалась я. Неведомый мне Поль Вербаско на некоторое время замолчал, а затем принялся шуршать бумагами. Наконец, он задал вопрос, который заставил меня покрыться холодным потом.

– Нет, ничего, так. Просто одну версию проверил. Вы страдаете диабетом?

– Нет, я не… это моя мать страдает диабетом, – ответила я. – А что?

– Нет, ничего. Возможно… ваша поджигательница ошиблась. Или же у нее были мотивы личной мести вам обеим.

– Да что случилось? – чуть не взбесилась я. Мой голос прозвучал так громко, что многие пассажиры не поленились посмотреть в мою сторону. Я пригнулась и попыталась скрыться за сидением.

– Дело в том, что в ходе следствия мы проводили досмотр всего содержимого вашего автомобиля. Необходимая процедура, сами понимаете. Рутинная проверка, все-таки было совершено преступление.

– Ну да, чуть не сгорел человек, – фыркнула я. Следователь помолчал, а затем продолжил:

– В частности, в одном из ваших чемоданов лежали препараты для инъекций, а именно инсулин.

– Да, да, это лекарство моей мамы, – кивнула я, нахмурившись. Мне вдруг перестал нравиться тон, которым говорил со мной следователь.

– Так вот, я уже сказал вашему мужу, но либо вам достался заводской брак, либо…

– А что не так с нашим инсулином? – спросила я, заранее зная, что никакого заводского брака не было.

– Ваши ампулы все заводские, запечатаны, не вскрыты, упаковка не нарушена, но вот промаркированы некоторые из них неверно. Проще говоря, в них содержится другой тип инсулина, не тот, который указан. Я не специалист, поэтому только передаю вам то, что написано в отчете. Указанная маркировка обозначает, что препарат быстрого и короткого действия, а внутри некоторых ампул – я не говорю, что всех – находится другой инсулин, длительного действия и в несоответствующей концентрации, причем превышение значительное, в несколько раз.

– Но как такое возможно? – вытаращилась я в пустоту.

– Может быть, это просто брак?

– Вы говорите, заводская упаковка не нарушена?

– Не нарушена, да. Вы привезли этот препарат из России? Я слышал, у вас много фальсификатов. – Тут в интонациях Поля Вербаско прозвучал скепсис. – Может ли быть так, что ваша мама купила подделку?

– Не знаю, нет. Хотя… возможно, – растерялась я. – Я ничего точно не знаю. Скажите, а инсулин в такой концентрации… Он ведь может вызвать кому? – спросила я.

– Я не специалист, так что не могу сказать. Надеюсь, что нет. Впрочем, я бы рекомендовал вам проверить весь ваш инсулин и ваших поставщиков. Возможно, это просто ошибка при производстве. Если хотите, я могу выслать вам отчет экспертизы. Вообще-то это не положено, но если вам это важно…

– Да, важно! Очень важно! – моментально отреагировала я. На каком-то автопилоте я продиктовала ему свой электронный адрес. Следователь записал его, а затем спросил меня, приеду ли я с мужем за вещами. Только на этот раз до меня дошло, кого он имеет в виду под словом «муж».

– Я не замужем, – очень сухо сказала я, и Поль Вербаско замолчал на несколько мгновений, раздумывая над этой странной фразой. Еще бы, ведь Андре в Авиньоне буквально вытащил меня из огня на руках – спасал от своей спятившей любовницы.

– Я имею в виду, что склад открыт только после обеда. Ваш… гражданский муж сказал, что он постарается подъехать.

– Уверена, он не сможет. У него… очень плотный рабочий график. Встречи, встречи. А я не хотела бы, чтобы мои вещи отдавали моему… м-м-м… гражданскому мужу, – заявила я весьма жестко. – Особенно инсулин.

Это должен быть медик, так сказал Вербаско. Моя поджигательница медиком не была, но вот мой так называемый гражданский муж как раз медик. Об этом я следователю говорить не стала. Он мне не поможет, но помешать может. Один неверный шаг, один лишний звонок….

Поль Вербаско пообещал не выдавать мои личные вещи никому, кроме меня, а я решила, что сейчас не время думать о том, как получить их. Step by step. По шагу за один раз. Сначала надо сделать так, чтобы мой гражданский муж не убил меня и мою маму. Телефон Ахмеда пиликнул, на почту пришло письмо. Французский следователь не стал тянуть, он выслал мне фотокопию заключения сразу. Я ничего не понимала в том, что было написано в отчете, но этого было и не нужно. Я покажу его тем, кто все поймет, а пока я уже получила недостающую частицу пазла.

Я теперь знала, почему мама оказалась в коме. Андре пытался ее убить. Как ее лечащий врач он отлично знал, какие препараты и когда она принимает. Мама действительно не видела Одри, по крайней мере, не в тот злополучный вечер. Возможно, Одри приехала накануне и подменила ампулы.

Тут меня вдруг осенило, и я аж подпрыгнула на сиденье, снова разбудив своего соседа.

А насколько заранее можно подменить такие препараты? Мог ли Андре сам заменить лекарства еще в Париже? Почему бы и нет?! Неизвестно, когда именно Андре вынес моей маме смертельный приговор. Возможно, ее медицинская аптечка с препаратами была бомбой с часовым механизмом довольно долгое время. Что, если Андре подменил препарат, когда только организовал для моей мамы эту роль в фильме? Он намеренно отослал ее в Авиньон, попросил знакомого продюсера дать ей эту роль, чтобы она сама сделала себе эту смертельную инъекцию уже там, вдалеке от Парижа.

Это было умно, дьявольски умно. Очень похоже на моего жениха.

Мне вдруг стало холодно, будто я попала в морозильник. Мама видела то, что не должна была видеть. Возможно, она и сама не поняла, свидетельницей чего стала, но после этого Андре уже не собирался оставлять ее в живых. Мама выжила только потому, что ее случайно нашли и спасли. Только потому, что она – борец. Проведя долгие часы на полу своего номера без сознания, почти за гранью жизни и смерти, она всё-таки не погибла. Однако второго такого случайного поражения Андре не потерпит. Теперь он в России, и отныне я точно знаю, что он способен на все.

Я уставилась в окно, но серая мгла уже перешла во мрак, в Москве темнело рано, и вместо пейзажа за окном я смотрела на свое искаженное страхом и отчаянием лицо – нечеткое отражение в запыленном стекле. Не знаю, как я удержалась от того, чтобы не разрыдаться прямо в поезде. Пролетая из точки «А» в точку «Б» с пугающей скоростью, я никак не могла поверить, что полюбила хладнокровного убийцу. Но татуировка спутывала мою руку, напоминала об этом чудовищном предательстве сердца.

Неожиданно меня посетила совершенно уж нелепая мысль. Если Андре покусился на жизнь моей матери, если убил Сережу, если он организовал убийство Дика Вайтера, то не мог ли он убить и Одри?

Какая глупость! Я отвернулась от отражения в стекле и посмотрела вокруг, как воришка, которого только что чуть не поймали за руку. Насколько же дурная у меня голова, если она порождает подобные мысли?

– Чай, кофе, булочки с вареньем, с повидлом, пирожки с мясом, с капустой, с картошкой, с грибами. – Неожиданно рядом с нами возникла женщина в синей форменной одежде, поверх которой был повязан синий же фартук. На ее тележке лежало все то, что так не рекомендует есть наш главный санитарный врач страны. Мой сосед оживился, пирожки манили его, он купил сразу три.

– А вы, м-м-м, девушка? – У продавщицы возникла некоторая заминка с определением моего пола. Хорошо, очень хорошо! Значит, мое серое, невыразительное одеяние делает меня бесполой.

– Я возьму кофе, – ответила я. Сосед с наслаждением уминал пирожки, а я дула на обжигающе горячий кофе и пыталась отогнать от себя неудобную и неприятную мысль. Но она не уходила.

Одри знала об убийстве Сережи, она была на том перекрестке, когда Андре дрался с ним. Она была своей, а значит, могла знать и о том, что готовилось в отношении Дика Вайтера – международного преступника и дорогого гостя Габриэль. Бог знает, что еще Андре поручал своей любовнице, пока та вдруг не начала собственную охоту на соперницу, то есть на меня. Одри могла сколько угодно лояльно относиться к политическим «делам» Андре, к которым он так демонстративно не желал иметь никакого отношения. Но потом Одри сошла с ума. Она пыталась поджечь меня, а когда ее затея не выгорела, она пришла в дом к Андре и попыталась меня застрелить.

Да, она сошла с ума – натурально и бесповоротно. Вся эта история стала публичной, и это сделало ее опасной для Андре. Перед моими глазами возникло бледное, дезориентированное лицо Одри в тот последний день, в момент ее самоубийства. Да было ли это самоубийством?! Андре был так «против», чтобы я к ней шла, так отговаривал меня. Если бы не Юсуф, я вообще к ней не попала бы.

Я дождалась, пока мой сосед дожует свои пирожки и снова задремлет, после чего достала из рюкзака «шоколадку», размотала фольгу и, найдя номер Юсуфа, переписала. Я рисковала, в этот момент меня вполне могли засечь – если пытались найти. Но я только пожала плечами. Кого я пытаюсь обмануть? У меня даже нет гарантии, что алюминиевая фольга по-настоящему гасит сигнал. А потом, если Андре не дурак, он и без того уже знает, куда я направилась. Андре никогда дураком не был.

* * *

Юсуф был удивлен, и не в хорошем смысле этого слова. Я набиралась смелости и собиралась с мыслями почти до самого Питера, но, когда я позвонила ему, он сбросил звонок, прислав мне вежливое текстовое сообщение, явно автоматическое, заготовленное заранее именно для таких случаев.

«К сожалению, я занят и в данный момент не могу ответить на ваш звонок, но, если вы оставите мне сообщение, я вам обязательно перезвоню».

Я не оставила сообщения, напротив, я испугалась и бросила трубку. Потом до меня дошло, что для Юсуфа номер, с которого я ему звоню, не говорит ровно ничего, разве кроме того, что абонент звонит из России.

Не так уж и мало.

Он перезвонил, несмотря на то, что я не оставила сообщения.

– Дариа? – спросил он с искренним удивлением, заставившим меня задуматься над тем, чей голос он ожидал услышать.

– Вы можете сейчас говорить? Если нет, я, с вашего позволения, перезвоню вам позже, – пробормотала я, подбирая слова.

– У вас такой интересный акцент, – неожиданно по-доброму отозвался Юсуф и тихо рассмеялся, словно вспомнил старый анекдот. Я нахохлилась и посмотрела на своего соседа. Тот томился, до Питера оставалось ехать всего четверть часа.

– То есть вы считаете мой акцент интересным! – воскликнула я.

– О, я не хотел вас обидеть, у меня самого акцент так и не пропал. Ваш даже лучше. Его почти не слышно, если уж начистоту. Может быть, просто потому, что вы волнуетесь. Что стало поводом позвонить мне?

– На самом деле, я не знаю, – пробормотала я, тут же потеряв весь кураж.

– Не знаете? Набрали мой номер случайно? – И он снова тихонько рассмеялся. Этот смех – незлой, не грубый, дружеский – давал ложное чувство спокойствия. Возможно, все это было просчитанным актом, умелой игрой профессионального юриста, привыкшего справляться с истериками своих клиентов. Но это сработало, и я вдруг успокоилась.

– Я позвонила, чтобы задать вам один вопрос, – выпалила я, набравшись смелости. – Он покажется вам странным и, возможно, оскорбительным или… Он касается Одри.

– Я догадался, что вы позвонили мне не для того чтобы расспрашивать меня о моей подагре, – ответил Юсуф, в этот раз серьезно. – Что за вопрос?

– Вопрос… в том, что я не уверена в одной вещи. Я не уверена, что ваша Одри покончила с собой.

Юсуф молчал долго, так, что я даже испугалась, что просто пропала связь. Затем он заговорил, но голос его изменился: он волновался, в этом я могла поклясться. Юсуф откашлялся, а когда начал говорить, в его речи тоже появился отчетливый акцент. Нервы.

– С чего вы это взяли, Дариа? Как вам пришло это в голову? Я имею в виду… вы – из всех людей, знакомых с ней, – должны быть довольны ходом вещей.

– Вы ничего не знаете, – почти прошептала я, голос внезапно изменил мне, я еле говорила, словно кто-то надавил мне тяжелым сапогом на грудь. – Я недовольна ходом вещей, совершенно недовольна.

– Я читал статью о вашей помолвке, – ответил Юсуф. – Видел материалы, вы уж извините.

– Их видела вся Франция, это неважно.

– Их передала журналу моя клиентка, – заявил Юсуф. В его голосе прозвучала боль и что-то еще, какая-то особенная жесткость, присущая только восточным мужчинам. – Она стреляла в вас. Пыталась вас сжечь.

– Вы хотите сказать, что этого вполне достаточно, чтобы покончить с собой, особенно после того, как все эти действия не возымели успеха? – Мне тоже было не занимать жесткости, даже жестокости.

– Она всегда делала что хотела. Ее избаловали еще в детстве. Отец Одри хотел, чтобы она выросла настоящей француженкой, свободолюбивой и легкой, как шелковое платье. Она такой и была, а еще – ветреной, взбалмошной, сумасшедшей. Никто не мог поверить в то, что ее «номера» – результат болезни.

– Вы, Юсуф, мне убедительно доказали, что Одри могла покончить с собой, и я понимаю, что это правда. Но я задала вам не этот вопрос. Что, если она все-таки не делала этого?

– Я не понимаю. Не понимаю. Вы хотите денег? Хотите причинить еще больше боли ее семье? Вы вернулись в Париж, чтобы мстить ее семье? – Теперь Юсуф злился, и чем злее и холоднее становились его слова, тем яснее я осознавала, что не попала в цель. Мой выстрел пролетел мимо мишени, и теперь я никогда не узнаю истины. Я подскочила с сиденья и перебила Юсуфа, пока не стало слишком поздно, пока он не бросил трубку.

– Я ничего не знаю про Одри. Может, она и покончила с собой. Возможно, и тогда мне даже стало бы легче. Но мою мать пытались убить. Я не знаю, кто именно. Зато знаю как.

– Знаете что? – почти кричал Юсуф. – Ничего вы не знаете! Я не понимаю, почему я все еще говорю с вами.

– Потому что вы хороший адвокат и потому что вы были со мной в тюрьме в тот день, когда Одри пожелала со мной встретиться. Потому что вы чувствуете, что произошло нечто странное. Не хотела она умирать, она хотела что-то рассказать мне. Но не успела.

– Как пытались убить вашу мать? – спросил Юсуф и замолчал. Я вдохнула поглубже.

– Ее препараты от диабета. Кто-то, имеющий доступ к ее инсулину, сфальсифицировал препарат. Быстрый инсулин подменили на медленный, с превышением концентрации в несколько раз.

– Я не понимаю, – недовольно пробурчал Юсуф. – Что это значит?

– А это значит, что кто-то подменил ее капсулы для уколов. Они выглядят как заводские, у них есть все маркировки. Вот только если диабетик вколет вместо «быстрого короткого» инсулина, который нужно употреблять после еды, «длинный» в неправильной концентрации, то очень скоро уровень сахара у него упадет так, что человек просто потеряет сознание. Бах – и всё. Хорошо, если такое произойдет на людях – человека могут быстро откачать.

– А ваша мама?

– Моя мама вколола фальшивку поздно вечером, у себя в номере. Я не уверена, но думаю, она просто что-то съела и решила обезопаситься на всякий случай. Она болела диабетом много лет, но никто об этом не знал, она ведь у меня человек фантастической силы воли и скрытности. Она все делала по правилам: все тесты, все инъекции. Я почитала тут отчет экспертизы. Скорее всего, препарат подействовал мгновенно и вызвал потерю сознания, а затем кому.

– Вы говорите, скорее всего, – тихо уточнил Юсуф, голос теперь стал густым, напряженным, серьезным, как будто он был сапером, старающимся разминировать бомбу. – Но разве врачи не обнаружили следы этого инсулина в крови?

– В том-то и дело, что нашли мою мать только к утру, спустя несколько часов. Уже через три часа в состоянии комы уровень инсулина падает. Он усваивается, это естественный гормон. Очень сложно диагностировать отравление, особенно умышленное. Ведь скачки уровня сахара в крови могут произойти даже от стресса. В том числе и такие вот катастрофические падения. Из комы редко выходят, если не выходят сразу, в первые же часы. Моя мама – это редкий случай. У нее крепкий организм.

– Вы подготовились, как я вижу.

– У меня была долгая дорога до… неважно. – Я вдруг решила, что не стоит говорить, куда я еду.

– Значит, помимо этого, вы еще научились не доверять? – грустно усмехнулся Юсуф. – Значит, вы думаете, вашу маму могли отравить, зная о ее заболевании. И как это связано с Одри?

– Напрямую. Через моего жениха, о котором читала половина Франции.

– Вся Франция, – процедил Юсуф, а затем вдруг ахнул и замолчал. Когда он продолжил, уже понял, кого я подозреваю, о ком говорю. – Неужели вы полагаете, что это сделал он?

– Я ничего не полагаю. Только хочу узнать, не было ли произведено каких-нибудь манипуляций с препаратами, которые ваша клиентка принимала по предписанию вашего французского врача.

– Вы хотите сказать, что ее препарат могли заменить? Но как?

– Да не знаю я, как. Это не моя работа – искать ответы на такие вопросы. Но в капсуле моей матери был другой инсулин, увеличенной дозировки. Идеальное убийство, никаких следов, никаких подозрений. Диабетики, знаете ли, умирают. Это горе, трагедия, но кого это удивит? А ваша клиентка – она же была сумасшедшей.

– Я не думаю, что это стоит обсуждать теперь, – моментально напрягся Юсуф.

– Именно теперь, – возразила я. – Сумасшедшая девушка, одержимая любовью к молодому красивому доктору из хорошей семьи, имеющему престижное образование и высокую репутацию. Отчего бы ей не покончить с собой, когда он предпочел ей другую?

– Допустим! – Он швырнул мне слово, как кусок собаке. – Допустим, вы правы. И я сейчас начну изыскивать способы найти остатки тех таблеток, что были у Одри в тюрьме. Допустим, я их найду и проведу экспертизу.

– Сделайте это.

– Я не сказал, что сделаю это, я сказал – допустим. Но я не стану этого делать, потому что вы мне тут рассказали много всего, но все это – басни и теории. Многие как раз подошли бы авторству Одри, но не вам. Или, возможно, вы тоже уже немного не в себе? Может быть, это ваша… м-м-м… спорная любовь с этим молодым доктором так влияет на вас? Молодые женщины теряют голову и остатки стыда, позволяя связывать себя и делать с собой черт знает что. Да, уж вы простите меня, но я хорошо знаю, чем таким особенным выделяется из всех других мужчин месье Робен. С ним не так скучно, верно?

– Вы не имеете никакого права… – прошептала я.

– Не имею, и что? Кого сейчас волнуют какие-то там формальности. Я груб? Но вы хотите, чтобы я пошел к отцу Одри и сказал, что его несчастную дочь отравили. Что он не смог ее защитить. А он спросит меня – зачем кому-то это делать, и я, хоть убейте, не знаю ответа на этот вопрос. Зачем, скажите, зачем вашему милейшему Андре Робену проходить через столько проблем, зачем ему так рисковать, изготавливая инсулин в заводской упаковке? Зачем ему убивать вашу мать и свою брошенную любовницу? Зачем ему это? Ответьте мне на этот вопрос – и я переверну весь Париж, но найду эти таблетки.

– Имейте в виду, если я дам вам ответ, вы уже не сможете его забыть. Он останется с вами навсегда. Почему вы не можете просто проверить таблетки?

– Потому что я не дам вам использовать себя вслепую, – ответил мне Юсуф. Я оглянулась – поезд давно остановился, и все пассажиры вышли из вагона, я осталась одна. Темнота и холод – вот и всё, что ожидало меня впереди, на перроне. Я заговорила снова, действуя наугад, решив довериться человеку, которого совершенно не знала и не имела никаких оснований ему доверять. Не совершаю ли я самую страшную ошибку в своей жизни, произнося короткое имя международного кибер-преступника, так опрометчиво перепутавшего Аргентину с Люксембургским садом.

– Дик Вайтер. Вам говорит о чем-нибудь это имя? – спросила я, подхватив с полки рюкзак. Оставаться на одном месте дольше пяти минут означало подвергать себя риску. Я по жизни передвигалась короткими перебежками, как боец, бегущий по полю боя, по которому перекрестным огнем стреляют армии обоих воюющих сторон.

* * *

Юсуф был возмущен, он бурлил, как горная река, сказав, что всё это только предположения, не имеющие оснований. «Вся ваша теория, Дариа, как песочный замок, она ненадежна, она строится только на том, что вы увидели в ванной Габриэль Де Моро нераспакованные голубые линзы». Юсуф воскликнул, что этого недостаточно, чтобы предполагать подобную чушь. И что всё это больше похоже на дурное кино. Но я знала – зерно сомнения посеяно, оно прорастет агрессивным сорняком-захватчиком, и уже невозможно будет жить дальше, делая вид, что ничего не происходит.

Я ехала по эскалатору вниз. Он уходил так глубоко, что, стоило задуматься о том, что надо мной громадная толща земли, что наверху текут темные воды реки Невы, как начинала кружиться голова. В вечерние часы пик питерское метро было забито до отказа, люди с усталыми лицами спешили во всех направлениях сразу, образуя живую модель броуновского движения. Среди них несложно было потеряться, но меня эта мысль скорее успокаивала, чем пугала. Я не боялась потеряться, я боялась, что меня найдут. Несколько раз в толпе мне показалось, что я увидела Андре. Его лицо мерещилось мне повсюду, и сослепу я принимала за него любого высокого мужчину с темными волосами. Сердце обмирало, я тянула голову, пыталась разглядеть, он ли это, даже несмотря на то, что понимала – здесь в метро Андре неоткуда взяться.

Все, чего я хотела, – это побыстрее добраться до мамы.

Я чудовищно устала, была измотана морально и физически и не желала признаваться себе в том, что горюю, как собака, потерявшая хозяина. Тот факт, что Андре пытался убить мою мать, не мешал мне скучать по нему, тосковать безо всякой на то логики. Так женщины любят – несмотря ни на что, вопреки всему, преступника или нет – сердцу на это наплевать.

Я не хотела обманывать себя, решив хотя бы в этом быть честной с собой. Я не искала оправданий Андре, чтобы разрешить себе любить его. Я просто боялась его и скучала по нему одновременно. И каждый шаг, который я делала, убегая от него, давался неимоверно тяжело, будто бежала в цепях. Однако настоящие цепи – ничто по сравнению с привязанностью души.

– Что с тобой произошло? На тебе лица нет! Откуда ты вообще тут взялась, Дарья, почему не сказала, что приедешь? Я попросила бы Шуру встретить тебя, и мы заранее приготовили бы что-нибудь. У нас ведь буквально ничего нет – пустой холодильник, а уже через час спектакль. – Мама театрально заламывала руки и изображала отчаяние.

– Я тоже рада тебя видеть, мам. – Я улыбнулась и поцеловала ее. Я знала – за мамой водилась привычка играть, даже когда она общалась с людьми вне стен театра.

– Еще немного, и ты просто не застала бы меня здесь, – пожала плечами она, сделав при этом неопределенный, но весьма живописный жест рукой. Мама подошла к зеркалу и повторила жестикуляцию, и еще раз. Кажется, движение понравилось ей настолько, что она сразу же выкинула из головы, в связи с чем она его изначально использовала. Я знала, что мама рада видеть меня, но также мне было известно, что ее личные приоритеты расставлены так, что я иду второй по списку после театра, кино и репетиций. Сколько раз в детстве мама забывала обо мне, и я тихо сидела в каком-нибудь пыльном углу в съемочном павильоне, дожидаясь вместо нее нашу Шурочку.

– Здравствуй, Дашенька! Что-то случилось? А кому ты оставила Костика? – спросила Шура, выходя из кухни. Шура не менялась уже много лет – полная, похожая чем-то на русскую матушку-печь – она оставалась словно законсервированной в своем неопределенном возрасте. В руках Шурочка держала несколько кистей для грима.

– Костик остался в Москве. Такое дело, – протянула я, и по выражению моего лица Шурочка поняла, что дело серьезное.

– Идем, я тебе хоть чаю налью, – сказала она. Я прошла в кухню их старой, набитой ненужным хламом квартиры. Ее для моей мамы предоставил на время гастролей театр, а в остальное время тут хранили костюмы, какие-то декорации, использовали ее как место для разных сомнительных встреч. Впрочем, что было хорошо, квартира располагалась прямо рядом с площадью, где находился театр.

– Слушай, не знаю даже, с чего начать, – сказала я, краем глаза отметив, что мама тоже слушает меня, стоя в коридоре. Большую часть времени своей жизни моя мама провела, стоя перед зеркалом, изучая в мельчайших деталях все оттенки мимики своего собственного лица. Потом, на камеру ли, на сцене ли, она воспроизводила точные копии отчаяния, счастья, возмущения или экстаза, но у меня с годами выработался комплекс, я не верила ни одному выражению ее лица.

– Подожди-ка, – прокряхтела Шурочка, запихивая гримерные кисти в стерилизатор. (Мама боялась бактерий на коже больше, чем апокалипсиса.) – Ну что у тебя там стряслось? Где твой знаменитый жених?

– Мой жених… – Я закашлялась, на секунду мир словно раздвоился, и я одновременно увидела мое несостоявшееся будущее и то, что темнело, как буря на горизонте. Я рассказала всё, что знала и о чем лишь догадывалась. Мама и Шурочка слушали так, словно пытались понять, стоит ли им вызвать для меня скорую психиатрическую помощь.

– Ты всерьез думаешь, что твой жених убил Сережу? – шепотом спросила Шура, будто боялась, что соседи или кто еще может ее услышать. Эдакая мерзость!

– Мам, ты тоже не веришь мне? – спросила я. Мама отвела взгляд от зеркала и посмотрела на меня. Взгляд ее был как у раненой косули. Казалось, она умоляла меня не продолжать, но это была только минута слабости.

– Ты думаешь, он может попытаться снова… убить меня? – только и спросила она. Я сглотнула – возникший в горле спазм мешал мне говорить, и я только кивнула и загрузила на телефон несколько фотографий.

– Ты не могла бы посмотреть на эти лица, мама? Я знаю, ты никого не помнишь, если люди не имеют отношения к шоу-бизнесу, но вдруг? – И я протянула ей телефон. Она пролистала цифровые кадры, а я внимательно наблюдала за ее реакцией. Моя мама – несгибаемый боец, ведь ей досталось куда больше, чем мне, она была при смерти и все-таки выкарабкалась. Я всегда восхищалась способностью своей матери идти к своим целям напролом и не замечать, отбрасывать все остальное, ненужное.

– Кого именно я должна здесь узнать? – спросила она, спокойно разглядывая лица на фотографиях. Фотографии были скачаны из интернета. Наша с Андре помолвка, тот снимок, где мы с Габриэль выходим к журналистам. Несколько изображений Одри Шараф в разных нарядах.

– Кто-нибудь тебе тут знаком?

– Ты, конечно, – фыркнула мама. – И твой Андре. Вполне милый молодой человек, очень приятный. Как жаль, как жаль. Так было бы здорово. Впрочем, ничего удивительного, что он оказался серым кардиналом. Иначе как можно объяснить его интерес к тебе.

– Спасибо, спасибо, – усмехнулась я, и хотя смысл сказанного был весьма оскорбителен, я почувствовала себя вдруг лучше. Раз моя мама говорит мне в лицо все эти свои типичные гадости любящего родителя, значит, все в порядке. Она действительно пришла в себя после всего случившегося. Вот если бы она бросилась меня обнимать и обливаться слезами, я испугалась бы.

– Только пойми меня правильно. Ты не плоха, совсем не плоха, и ты не можешь не согласиться, я говорила тебе об этом. Но в каком виде ты ходишь? Тебя же не отличить от какого-нибудь подростка-старшеклассника.

– Очень хорошо, что меня не отличить, – кивнула я. – А кого, кроме меня и моего жениха, ты узнаешь?

– Да никого!

– Да? А Габриэль? – уколола ее я.

– Ну ее-то что узнавать? Ее все знают.

– А кого еще? Ты уверена, мам, что никогда не видела эту женщину? – Я ткнула пальцем в Одри. – Посмотри внимательнее, пожалуйста. Нет?

– Нет, – уверенно покачала головой мама. – Я ее никогда не видела.

– Да? – хмыкнула я. Мама видела Одри как минимум один раз – на том злосчастном приеме. Да, там было много людей, но такую яркую черноволосую красотку она наверняка запомнила бы. Мама всегда запоминает и по умолчанию ненавидит всех красивых женщин в радиусе ста метров. Может быть, Одри просто не случилось подойти в тот вечер к маме ближе ста метров?

– Нет, не видела я ее. А что? Кто она?

– Неважно. Уже неважно.

– Почему? Она что, умерла? – спросила мама, предположив самое невероятное, но мой взгляд подсказал ей ответ, от которого она побледнела. Мама кивнула и принялась рассматривать фотографии еще внимательнее.

– Что такое? Кого-то узнала?

– Не могу сказать. Странное чувство. Слишком много лиц – ты же знаешь, у меня плохая память на лица.

– Мы опаздываем, – мягко напомнила нам Шурочка. – Ты пойдешь с нами на спектакль, Даша?

– Не знаю. Нет, наверное, – покачала я головой. – Мне нужно еще немного времени.

– Ты никогда не приходишь на мои спектакли. У меня нет времени на все эти игры в «помню – не помню». Выбирай, или идем со мной и поговорим по дороге и в гримерке, или уже потом, после, – поставила ультиматум мама. Я вздохнула и согласилась.

Мы пересекли площадь и зашли в театр с обратной стороны. Спектакль был поздний, начинался в восемь, и до начала еще оставался целый час, но около центрального входа уже собиралась толпа. Мама была полностью поглощена предстоящей игрой – так она относилась к любому выходу под свет софитов. Даже когда мы с Шурочкой снимали ее дома для семейного видео, она вела себя так, словно выступала на премьере. Она готовила эти кадры для будущих программ из серии «Будни знаменитых людей».

Зрители ждали ее, рукоплескали, и я не могла не восхищаться этим многолетним союзом, этой любовью, взаимной и непреходящей. Меня всегда поражала страсть людей к зрелищам и то, как фальшивая жизнь притягивает их, что, конечно, вполне объяснимо – все они ищут возможность хотя бы на три часа убежать от своих будней. Хороший спектакль – это карта горячих точек, полыхающих в чьей-то жизни. Факты и чувства, сведенные до состояния линий, стрелок и квадратиков-схем, ощутимы, лишь когда ты смотришь спектакль из зала. Тогда ты заключаешь негласный пакт с актерами, согласно которому все белые пятна заполняются с помощью фантазии зрителя и краткая схема раздувается, принимая форму почти настоящей жизни, как шарик, наполненный гелием.

Когда на сцену выходила моя мама, шарик взлетал и парил, и зрители с восхищением следили за этим парением, боясь оторвать глаза.

Я сидела за занавесом, с обратной стороны сцены, на ящике-кофре, в каких обычно перевозят костюмы и реквизит. Он стоял на дырявом дощатом полу с множеством щелей, сквозь которые виднелось пространство под сценой. Мимо меня бегали рабочие, таскали реквизит, возвращались с перекура, тихо матерились, рассказывали анекдоты. У моей мамы была своя жизнь, у рабочих – своя. Они ничего не понимали в искусстве, только выставляли декорации в соответствии с режиссерским планом.

Я не следила за спектаклем, но смотрела, как свет играет тканями, как кружится пыль над сценой. Мне был виден только маленький кусочек, и сейчас этого было достаточно. Я была в домике, как в детстве, когда мы еще играли в салочки, в том месте, где по правилам тебя никто не может осалить.

Перед спектаклем мама рассказала мне все, что помнила о той ночи, когда пропал Сережа. Мы сидели в гримерке, и она шаг за шагом восстанавливала воспоминания, но ничего нового мне узнать не удалось. Нигде и никогда она не видела Одри, нигде и никогда Андре не прикасался к ее косметичке, где лежали шприцы и ампулы с инсулином. Не осталось никакой возможности понять, что произошло, и теперь я сидела и думала о том, как мне, интересно, защищать маму и себя, если я даже не могу доказать, что нам грозит опасность. Пойти в полицию? Чтобы мне снова, теперь уже в России, объяснили, что пока нет трупа, нет и дела? Чей труп окажется перед ними первый – мой или мамин?

– Эй, у вас телефон звонит! – сказал мне рабочий сцены недовольным тоном. – Вы вообще что тут делаете, да еще с невыключенным телефоном? Идите отсюда!

– Простите, – пропищала я, бросившись к рюкзаку. Уходить мне не хотелось, тут я чувствовала себя хоть и во временной, но безопасности. Кто мне мог позвонить? На аппарат Ахмеда, скорее всего, и звонят ему же – уже пару раз за вечер звонили неизвестные люди. Их голоса были тягучими, глубокими, с бархатным кавказским акцентом.

– Алло, – отозвалась я, но, к моему удивлению, услышала французскую речь. Это был Юсуф.

– Дариа? – тихо спросил Юсуф. Его голос тоже был бархатным и тягучим, с похожим акцентом, только подмешанным к французскому языку.

– Да. Да, это я. Что случилось?

– Вы были правы, – коротко бросил он, и я похолодела. – Таблетки Одри – те, что я лично передал ей в госпиталь – оказались подделкой. Концентрация транквилизатора в нескольких таблетках оказалась превышена в двадцать пять раз – достаточно, чтобы убить троих таких, как Одри. При этом препарат был в заводской упаковке, со всеми необходимыми маркировками, и это уже непреложный факт.

* * *

Иногда у меня бывало такое чувство, что я сплю наяву, и мир вдруг начинает рушиться, словно на него упала ядерная бомба. Дома оседали, превращаясь в пыль, и вместо грохота возникало мертвенное безмолвие, словно мир ставили на беззвучный режим. Так же и я, сидя с телефоном в руках, слышала, но не слушала того, что говорил Юсуф. Я застыла, попав в невидимую временную дыру, и не могла ни пошевелиться, ни ответить, ни даже вдохнуть. Я зажмурилась, мне показалось, будто я снова там, под землей, но не надо мной все эти толщи воды, они вокруг меня, я тону в этих водах Невы, и утягивающий меня водоворот слишком сильный. Я пытаюсь кричать, но только захлебываюсь и опускаюсь все глубже и глубже. И не за что ухватиться, никто не бросит спасательный круг.

– А как он подложил таблетки? – спросила я, когда эта бесконечная, в миллион лет, пауза вдруг закончилась, и я оказалась резко выброшенной обратно, на берег реальности, на пыльный деревянный пол театральной сцены. – Когда? В тот день, когда мы приехали, он не мог, он был со мной все утро. Хотя подождите, вы же сказали, что вы передали ей таблетки. Значит, их заменили заранее. Где они лежали? В какой квартире?

– Дариа, послушайте, скажите мне, где вы находитесь? – спросил вдруг Юсуф, и холодное подозрение моментально заставило меня собраться.

– Зачем вам? Я в России.

– Я знаю, что вы в России, – раздраженно пробормотал он, и в трубке что-то защелкало. – Где именно? Я мог бы прилететь к вам или забрать вас. Слишком много вопросов, нужно во всем разобраться, но только после того, как вы окажетесь в безопасности.

– Значит, вы согласны, что нам с мамой угрожает опасность?

– Да, угрожает. Но мне кажется, вы ошиблись, Дариа, – отчеканил Юсуф. – Я не уверен, что нам стоит говорить по телефону.

– Этот номер не знает никто, кроме вас.

– Все равно, – бросил он, и некоторое время между нами висело напряженное, деятельное молчание. Каждый обдумывал следующий ход. Краем глаза я следила за тем кусочком сцены, который мне было видно с моего места. Мамина тонкая фигура то появлялась, то исчезала.

– В чем я ошиблась? – спросила я. – Говорите или вешайте трубку, мне уже все равно.

– Это неблагоразумно, нас могут подслушивать, – расстроился Юсуф. Может быть, оттого, что я не желала действовать по его плану? Паранойя. – Вы просто не понимаете, я не смогу вас защитить, пока вы неизвестно где. Ладно, будь по-вашему. Дело в том, что мы почти сразу после смерти Одри нашли её дневник. Я уже читал его, но до сегодняшнего дня не думал, что это может кому-то помочь. Там записаны наблюдения…

– Дневник? Она упоминала в нем обо мне?

– Конечно, она писала о вас, – раздраженно бросил Юсуф. – Как думаете, почему до сих пор я ничего никому о нем не сказал? В последние месяцы она не писала почти ни о ком, кроме вас. Что вы делали, что ели, во что были одеты, как себя вели. Подробнейшие отчеты. Даже как вы спали, что, если честно, вызывает крайне неприятные умозаключения.

– У нее были ключи от нашего дома. А где вы нашли дневник? У нее дома?

– Одри сделала небольшой тайник в доме своего отца, и я не думаю, что кто-то об этом знал. Она не только дневник там хранила.

– Что же еще? – полюбопытствовала я, сжав губы. – Подождите, дайте-ка угадаю. Подозреваю, там были мои фотографии, изрезанные ножом или куклы Вуду, исколотые иглами.

– Что-то вроде того, – признался Юсуф после некоторой паузы.

– Милая девушка эта ваша клиентка. Я правильно понимаю, что вы не дадите мне их прочитать?

– Я мог бы, но…

– Я не сомневалась, что есть какое-то «но»…

– Они на арабском. Переслать? – агрессивно поинтерсовался Юсуф. Я дала задний ход и извинилась. Он шумно вздохнул, давая понять тем, как устал иметь дело с неразумными и непредсказуемыми людьми.

– Так в чем я ошиблась, Юсуф? Скажете?

– Скажу. Вы ошиблись только в одном: это был не Андре.

Простые слова подействовали на меня, как разряд молнии, прошедший по телу от самой макушки до пяток. Я выронила телефон. Он с грохотом упал в широкую щель на полу.

– Черт! – прошипела я, выковыривая аппарат, но он провалился еще глубже. Мои пальцы не пролезали и достать его не удавалось.

– Вы меня слышите? – доносился до меня голос Юсуфа из-под досок. – Что случилось?

– Я уронила телефон.

– Что? – шипел аппарат, пока я пыталась выковырять его. Я почувствовала какое-то шевеление за своей спиной, но была слишком поглощена проблемой, мне нужно было закончить разговор с Юсуфом. Я легла на пол животом вниз и приложила ухо к полу.

– Алло, вы слышите меня? Юсуф, я уронила телефон, не могу достать.

– Где вы находитесь? – спросил он. Кажется, услышал меня.

– Почему вы думаете, что это был не Андре? Скажите мне, я с ума схожу.

– Потому что в дневниках Одри его и ваши передвижения записаны чуть ли не поминутно. И теперь по записям можно установить практически любую деталь. Где и в какой день вы были, чем занимались. Андре понятия не имел, что творится в голове Одри, и уж тем более не был с нею в сговоре. Но главное – он не ездил в Авиньон до того, как вы поехали туда вместе. Я сверил даты, там отмечены все ваши встречи в тот день. И в предыдущий. И в следующий. И пару дней до того. Но знаете, кого Одри вообще ни разу не упомянула? Вашу мать. Для Одри ваша мать как бы не существовала, и она с большим трудом выяснила, с чего это вдруг вас понесло в Авиньон. Одри случайно подслушала разговор, когда вы договаривались поехать туда.

– Подслушала?

– Она написала об этом разговоре, потому что тогда же вы упомянули о планах пожениться.

– Я помню этот разговор! – воскликнула я. – Господи, какая же я была дура. Значит, вот почему она решила сжечь меня заживо.

– Да. Именно поэтому, – ответил Юсуф. – Она не могла допустить, чтобы Андре женился на другой.

– Но тогда что же получается? – прошептала я. – Андре звонил тогда…

– Да. Я проверил по своим каналам и узнал, что среди частных самолетов, приземлявшихся в Авиньонском аэропорту, был и самолет…

– Марко Де Моро… – закончила я за него.

– Самолет отправлялся в Авиньон за два дня до того, как ваша мама упала с приступом.

– О господи! – Я лежала на полу лицом вниз и разговаривала с половой щелью. – Это был не Андре!

– Нет, не Андре.

– Мне нужно срочно с ним связаться. – Раскаяние, как горячая лава, прожигало мое сознание. Я просунула руку так, что содрала кожу, но достала-таки телефон. – Юсуф, я перезвоню вам, ладно? Я… прямо сейчас вам перезвоню. Пять минут.

– Конечно, Дариа. Я жду! Я перешлю вам отчет по препарату от нашего химика. – И Юсуф отключился. Я не замечала ничего вокруг, пытаясь вспомнить номер Андре – забавно, что в наши дни почти никто не помнит номеров на память. Я не знала, не понимала еще, что именно произошло и почему Андре связал меня, но вспомнила вдруг, как он спрашивал меня раз за разом: «Почему ты не веришь мне?» Этот вопрос был главным.

– Вот черт, – разозлилась я, потому что номера я не помнила.

– Давайте не будем никуда звонить, Даша, – услышала я вдруг голос откуда-то сбоку, из-за спины. Знакомый голос. Я обернулась так резко, что слегка ударилась затылком о костюмерный кофр. Передо мной стоял невесть откуда взявшийся брат Андре – Марко. В плотных темных брюках, в сером свитере с непонятным, незапоминающимся рисунком, в черных перчатках – он стоял тут уже неизвестно сколько и, видимо, преспокойно слушал наш с Юсуфом разговор.

– Да, это был не Андре, – улыбнулся он грустно. С таким выражением, какое бывает у супруга, сообщающего жене, что, хоть он всё еще и любит ее по-своему, но все же уходит к другой.

– Дайте мне телефон, Даша, – размеренно произнес Марко, и я почувствовала нечто странное, нелогичное в том, как он говорил. Через пару секунд меня осенило, что именно было не так.

– А у вас прекрасный русский, даже акцента не слышно. Я впечатлена, такой прогресс с нашей последней встречи! – съязвила я.

– Чувство юмора – это прекрасно, – кивнул он, глядя на аппарат, который я все еще держала в руках.

Странное дело, я должна была бы испытывать ужас, панику, страх. Так оно и было: и адреналиновый удар, и осознание того, что я попала в капкан, и вопросы, на которые я не могла найти ответов, тут же обрушились на меня. Но также было и… облегчение. Нежное, тонкое чувство невозможного счастья оттого, что все же это был не Андре. Это не он стоял напротив меня и смотрел на меня взглядом убийцы. Мы с Марко застыли – хищник и добыча. Он готовился к прыжку, я лихорадочно просчитывала варианты, искала пути к спасению. Их не было.

– Андре не учил вас русскому, кто же тогда? – спросила я, просто чтобы потянуть время. Спектакль еще шел, и в дальнем углу, там, где проглядывалась сцена, ходила и разыгрывала плюшевое отчаяние моя мать. Мое же сердце сжалось от настоящего.

– Вы никогда не играли в покер, Даша? – спросил Марко, подойдя ко мне еще чуть ближе. Я сидела на полу, замороженная его властным, уверенным взглядом. Этот взгляд был у обоих братьев, их генетическая метка, их безусловная уверенность в том, что все последуют за ними, исполнят любой их приказ. И все же не Андре, а Марко, – я не понимала, как могла проглядеть это – именно Марко стоял за всем этим. А ведь я даже не подозревала его, сопереживала ему, потому что он казался куда более нормальным по сравнению со своим братом. Да, он казался таким, как я, как все мы. Марко страдал, любил и был предан, многое прощал людям. Он любил Одри и сам же её убил. Эта мысль обожгла меня своим неправдоподобием.

– В покер? Нет, не играла. – Я попыталась принять чуть более удобное для прыжка положение. Марко прищурился и присел на корточки, став еще ближе ко мне. Он вел себя настолько спокойно, что я не знала, чего ждать и что делать. Я медлила, и в этом была моя главная ошибка.

– В России больше играют в дурака, вот только я не люблю оставаться в дураках. В покере можно блефовать. Большинство же людей блефовать не умеет, они играют по-крупному, только когда у них на руках хорошенький стрит или сет из троек, к примеру. Те же, кто умеет блефовать, всегда вызывают подозрения, их знают, от них ожидают всего, но чаще они все-таки выигрывают. Как мой брат, к примеру.

– А вы, какой игрок вы, Марко? – спросила я. – Вы ведь умеете блефовать.

– Вам лучше знать. Я из тех, кто умеет правильно выбрать момент, а потом уйти в тень. Вы не представляете, как удобно знать что-то, но оставлять всех в неведении.

– Как русский язык, к примеру, да? – холодно улыбнулась я. – Неужели даже Андре не знает?

– Андре, знаете ли, предпочел жить своей жизнью. Мы не были слишком близки в детстве, и так уж вышло, что пути наши разошлись, – произнес Марко. Он пытаясь усыпить меня звуком своего голоса, но сердце мое забилось сильнее.

– Как вы нашли меня? – спросила я, и Марко усмехнулся.

– Да я вас и не искал, – ответил он. – Интересная история. Хотите, расскажу?

Этот вопрос оказался последним: с помощью него Марко увел мое внимание в сторону. Я ждала продолжения, что было естественно. Человеческое сознание работает таким образом, что, когда ему обещают историю, слушатель усаживается в кресло, наполнив бумажный стакан попкорном. Скорее всего, Марко тоже об этом знал, потому что сразу после этих слов вдруг склонился ко мне – так неожиданно и резко, что, хоть я и дернулась в попытке подняться, ничего не успела сделать, даже закричать. Я почувствовала удар куда-то в область шеи – не сильный, но очень точный, после чего мир померк, будто кто-то просто нажал на кнопку выключения.

* * *

Я видела его очень четко и ясно – он стоял на параллельном эскалаторе, ехал вверх, а я – вниз, так что мы смотрели прямо друг на друга. Я что-то кричала ему – громко и даже яростно – как кричат люди, тонущие в океане, когда вдали от них, на недосягаемом расстоянии, проплывает равнодушный белый корабль. Последний шанс. Я кричала, рискуя выплюнуть собственные легкие. В груди все разрывалось от боли, я мотала головой и пыталась перепрыгнуть через мешающих мне людей, побежать наверх.

На обоих эскалаторах люди стояли недвижимо и смотрели прямо перед собой. Странно, подумала я, почему ни одного из них не волнует то, что со мной происходит? Они были похожи на роботов, поставленных сюда именно для того, чтобы мешать мне. Эта до жути нелепая ситуация заставляла меня кричать еще громче.

Среди них лишь Андре казался живым. Он смотрел на меня с беспокойством и осуждением, хмурился и сжимал в напряжении губы. Его пленительно воинственный вид гипнотизировал меня. Я что-то пыталась вспомнить, но никак не могла. Андре молчал и, похоже, тоже не слышал меня. Я прислушалась и поняла, что в этом метро, таком глубоком, словно оно берет начало прямо из ада, нет никаких звуков. Совершенная тишина, и даже мои крики звучат только в моей голове.

– Андре, прости меня! – прошептала я, когда мы поравнялись с ним. Разминувшись, мы развернулись друг к другу лицом; из моих глаз лились слезы.

– Почему ты не веришь мне? – спросил он, и вдруг вся эта толпа каменных роботов-людей пришла в движение, все они вдруг зашагали, толкая меня вперед, пока я наконец не потеряла Андре из виду. И тут мне стало страшно, так страшно, как не было никогда в жизни. Я попыталась идти против людского потока, но это было слишком тяжело. В какой-то момент я вдруг увидела среди толпы еще одно знакомое лицо, но только проснувшись, поняла, что это был Сережа.

Я лежала связанная, с каким-то самодельным кляпом во рту, в полной темноте, заполненной моими собственными шорохами и звуками. В первый момент, когда я пришла в себя, даже не поняла, где нахожусь. Это было не так-то просто понять, я почти не могла пошевелиться, а любые крики тонули в кляпе, и я рисковала захлебнуться собственной слюной. Кашлять с кляпом во рту было примерно то же, что пытаться дышать через подушку. Но я все равно инстинктивно дергалась и пыталась высвободиться, закричать. Такова человеческая природа, до последнего вздоха мы движимы желанием жить.

В итоге я замерла и попыталась выровнять дыхание. Спокойствие, только спокойствие. Хотя какое, к черту, спокойствие. Вряд ли Карлсон попадал в такие ситуации. Я дрожала всем телом, но не от холода, а от страха, ставшего чисто физиологическим, инстинктивным, животным. Я попыталась понять, где оказалась, хотела зацепиться хотя бы за что-то, и вот – нашлось! Я поняла, где нахожусь. Запах металла, глухие звуки ударов о стенки говорили, что я лежу в том самом ящике-кофре, на котором сидела до этого. Я похолодела, прислушиваясь к движениям вокруг. Кофр куда-то несли. Я лежала в металлическом ящике, и меня несли – не один человек, а как минимум двое. С Марко кто-то был? Откуда он вообще взялся за сценой? Ждал меня там? Утром я и сама не знала, что вечером окажусь в Питере, на мамином спектакле. Может, Марко следил за мной? Вряд ли, хотя…

И тут мне всё стало ясно.

Да мамиными афишами весь город оклеен, информация о спектаклях мелькает по всему интернету. Не меня он ждал в театре, конечно же, не меня. Как он, должно быть, удивился, увидев меня, сидящую на кофре. Ведь он пришел туда за моей мамой. Это же так просто! Пришел, чтобы закончить начатое. От бессильной ярости я чуть не проглотила кляп.

Теперь всё встало на свои места. Попасть в театр совершенно несложно: нужно лишь купить билет. Марко же решил подготовить свой собственный спектакль, поставив в нужном месте ничем не примечательный театральный ящик, в котором запросто можно вынести тело. Он пришел, чтобы убить мою мать, но вместо этого увидел меня, мирно восседающую на его ящике.

О господи! Я вдруг почувствовала, как ящик тряхнуло, а затем его поставили на твердую поверхность. Нет, не на землю. Где-то подо мной заурчал работающий двигатель, теперь меня увозили. Мозг сопротивлялся с яростью пойманного в ловушку зайца, я искала выход, перебирала в уме тысячу вариантов, но никак не могла развязать руки или выплюнуть кляп. Рот болел, тряпка пропиталась слюной, мне было холодно, болела голова. Я с горечью подумала, что все эти чувства, весь этот дискомфорт, возможно, будет последним моим опытом на земле, ибо если меня везли, чтобы закопать в каком-нибудь заранее приготовленном месте, то ни одного живого лица я уже не увижу.

Только темнота, теснота и бескрайнее отчаяние внутри этого кофра.

Я забилась и затряслась с удесятеренной силой, но никакого эффекта не достигла. Вспомнился фильм «Убить Билла», где Ума Турман или, вернее, ее персонаж выбиралась из могилы, разбивая в кровь руки, чтобы проделать брешь в своем прижизненном гробу. Что ж, я не могла даже пошевелить руками. Я их не чувствовала. Кажется, я то теряла сознание, то снова приходила в себя – всё время не хватало воздуха.

Однако я ошиблась, и кофр открыли.

– Приехали, Даша, – услышала я голос Марко и испытала странное облегчение, даже подобие счастья, увидев над собой его лицо. Он не улыбался, но и не демонстрировал никакой агрессии, и я вдруг поняла, что заставляет людей, пойманных террористами, искать причины и возможности понять их и простить. Я должна была ненавидеть Марко, и я ненавидела его, да, но, похоже, меня охватывал стокгольмский синдром. После всех этих мыслей о том, что мне придется умирать от недостатка воздуха в закопанном под землей металлическом ящике, сам факт того, что я вижу свет и чье-то лицо, казались почти счастьем. Марко осторожно склонился надо мной.

– Обещаешь не кричать? – спросил он и вынул кляп. Я облизнула губы, а Марко вдруг резко надел на меня маску, плотно закрывавшую глаза и заходившую на нос. – Тебе же нравятся такие штуки, верно? Никогда этого не понимал. Все эти игры, этот ваш БДСМ – мастурбация по сравнению с хорошим, настоящим сексом. Какие-то стоп-слова, правила, бумажки. Нам с тобой, Даша, стоп-слова не понадобятся.

– У Дика Вайтера их тоже не было, да? – спросила я и не узнала собственный голос. Пауза показала мне, что фраза моя достигла цели. Потом я услышала вздох.

– Ты знаешь, я бы на твоем месте, Даша, не стал вести себя опрометчиво. Время игры может быть сокращено. Давай договоримся, что для нас обоих диалог является наиболее подходящей формой взаимодействия.

– Где мы? – спросила я и закашлялась. – Зачем маска?

– Воды? Ты задаешь слишком много вопросов. Забыла, что такое диалог? Ты же вроде лингвист. – Я почувствовала что-то около своего рта и сначала сильно дернулась, но это оказалась бутылка с водой. Марко помог мне приподняться, я все еще была в кофре. Промелькнула мысль, что, возможно, в нее подмешан яд, но я все равно жадно отпила столько, сколько мне позволили. Затем я снова легла на дно кофра. Я чувствовала себя беспомощной, но в этом чувстве не было ничего приятного, никакого дополнительного подтекста или разнообразия чувств. Только белое и черное, только жизнь и смерть, и страх, и ненависть, и бессилие, и желание разрушать.

– Мне кажется, у меня нет рук, – пробормотала я.

– Поверь, я очень хочу тебя развязать, но мне нужны гарантии, что ты не станешь выкидывать фокусы. Я знаю, ты не глупая девушка. Но мало ли что, нервы сдадут или что-то еще тебя спутает. Давай пока останемся каждый на своем положении. Надеюсь на понимание.

– Понимания у меня – целый чемодан, а вот на брудершафт мы с вами не пили, – пробормотала я, и Марко расхохотался.

– Значит, ты считаешь, мы недостаточно близки, чтобы перейти на «ты». Я – твой будущий убийца, ты – моя жертва. По-моему, мы почти родственники. Знаешь, некоторые психологи говорят, что убийцы становятся частью рода жертвы. Да-да, я слышал, клянусь. Они говорят, что, убивая, человек принимает на себя кармический груз жертвы и становится, таким образом, частью некой космической родовой системы, которая существует без времени и пространства.

– Какой абсурд. То есть вы мне еще и одолжение оказываете, убивая? – флегматично заметила я. Марко хмыкнул.

– Это не я, это наука говорит. Впрочем, науке, которая оперирует такими терминами, как «карма» и «космическая родовая система», я бы не очень доверял. Но все равно приятно. Поэтому я и думаю, что мы можем перейти на «ты». С твоим Сережей мы были на «ты».

* * *

Я задохнулась и мгновенно потеряла всю свою наигранную смелость. Марко засмеялся с театральным удовлетворением.

– Уверен, тебе до ужаса интересно, что с ним все-таки случилось. Я расскажу, если только ответишь на один вопрос. Откуда ты узнала про Дика Вайтера?

– Что ты с ним сделал? – истерично крикнула я.

– С Диком? А то ты не знаешь. Только это не я.

– С Сережей. Что ты сделал с Сережей? Ты убил его, да? Потому что он тоже узнал про Дика Вайтера?

– Вот видишь? Мы уже перешли на «ты».

По изменившемуся тону Марко я поняла, что попала в точку. Сердце ухнуло и застучало, сбившись с ритма. Сережа убит, и меня ждет та же участь. Моя мама, господи!

– Так ты расскажешь мне? Как ты узнала? С твоим Сережей всё ясно – он оказался в ненужном месте в неподходящее время. Случайно зашел в не ту комнату, увидел не тех людей.

– Дика Вайтера, – добавила я.

– Если бы только его. Он увидел и Дика Вайтера, и кое-кого еще. Можешь себе представить мое изумление? Я так долго готовил эту встречу, и вдруг в дверях комнаты в отдаленной части дома я вижу русского мужлана. И этот русский вдруг спрашивает, где здесь туалет, – словно он в каком-то чертовом торговом центре.

– Сережа просто заблудился. Он был расстроен из-за Андре.

– Андре… Всю жизнь он делает всё что вздумается, а мне приходится расхлебывать. Но между прочим, если уж на то пошло, твой Сережа пострадал из-за тебя. Вы поругались, он переживал, узнав, что ты изменяла ему с «этим французским докторишкой».

– Ты разговаривал с ним? – прошептала я.

– Еще бы. Почти всю ночь. Я был ему как лучший друг! Мы пили в каких-то мерзких забегаловках. Мне нужно было понять, узнал ли он кого-то в той комнате. Однако Сережа был взбешен, хотел отомстить и потому говорил только о тебе. Потребовалось несколько часов, чтобы выяснить, что, к сожалению, Сережа вспомнил не только моего гостя, но и его имя. Какая досада! Одно его слово, и вся операция оказалась бы под угрозой. Были затронуты интересы нескольких стран. Ладно, что я тебе объясняю. Сама должна понимать, не маленькая. Такими вещами не рискуют.

– Ничего личного, только бизнес? – хмыкнула я. – А денег много не бывает.

– Это верно, – рассмеялся Марко. – Экскурсиями по семейному особняку много не заработаешь. Да и продавая чипсы, настоящего состояния не сколотить. Или ты считаешь, что такие имена, как Де Моро, приносят дивиденды каждый раз, когда о них пишут в газетах?

– Политическое лоббирование, – прошептала я. – Конечно! Вот чем вы занимаетесь.

– Я же говорю, ты умная девочка. Куда умнее моей несчастной Одри. Не хотелось тебя убивать.

– Ну так не убивай, – пожала плечами я. Этот разговор был абсолютно абсурдным. Я с маской на лице, со связанными руками и ногами, лежала на дне железного кофра и предлагала Марко не совершать очередного убийства. Марко, который совершенно спокойно вещал циничные, чудовищные вещи.

– Может быть, и не стану, – согласился он. – Если появится смысл оставить тебя в живых.

– Значит, ты убил Сережу, – констатировала я, и Марко не стал мне возражать. – А я думала, что Андре убил его из ревности.

– Многие так решили. Андре – он ведь такой, что кажется способным на все, правда?

– Правда, – кивнула я.

– Но он ни на что не способен, даже ответить на удар. Я ведь так надеялся, что Андре сделает за меня всю грязную работу, потому и снял их так называемую драку на телефон. А Сережа твой был уже настолько пьян, что справиться с ним было – раз плюнуть. Но нет, Андре любит только девушек связывать. Драться – это не про него. Пришлось завершать самому.

– В клинике? Ты там его убил?

– Ну конечно! – удивленно подтвердил Марко. – А как же иначе? Меня ведь и твоя мама там видела.

– Она тебя не видела, – возмутилась я. – Только Сережу.

– К сожалению, она видела и меня, просто еще не вспомнила. И это довольно-таки странно. Видимо, белый халат работает как камуфляж. Нужно было убить и ее, но я растерялся. Ведь могу же я растеряться? У меня уже был один труп на руках, меня можно понять.

– Ну ещё бы, – согласилась я. – Вот только одного не понимаю – зачем ты передал эту видеозапись в полицию? Только все начали забывать о Сереже.

– Вот именно, – согласился Марко. – Только все начали забывать, как вдруг появилась эта запись. И следователи отправились бы к твоей матери в Авиньон, чтобы снова допросить ее. И тут всплыли бы и трупы, и привидения, и доктора в халатах. Нет, этого я не мог допустить, и тут меня тоже можно понять.

– Поэтому ты полетел в Авиньон? Постой! Если ты не отдавал запись полиции, тогда кто же… – Меня осенило секунду спустя, и молчание Марко только подтвердило мою догадку. – Одри?

– Знаешь что, Даша, теперь твоя очередь. Рассказывай.

– У Дика Вайтера карие глаза, – неожиданно начала я. Марко озадаченно замолчал. Возможно, прикидывал, не застрелить ли меня прямо здесь и сейчас, но затем передумал, наклонился ко мне и стянул с лица маску, затем развязал руки. Я невольно потерла запястья. Марко тоже взглянул на них и кивнул, видимо, подумав о том же, о чем и я. Еще недавно на них красовались следы от веревок Андре.

– У богатых свои причуды, не так ли? Тебе тяжело было это терпеть или ты в самом деле такая же чокнутая? Ладно, не буду лезть в вашу личную жизнь, это бестактно. Значит, говоришь, у Дика были карие глаза. И что? – Марко сел в кресло напротив меня и оперся на локоть. Я прикинула, стоит ли попытаться выбраться из кофра, но решила, что не стоит: этим я могла лишь спровоцировать Марко на нежелательные для меня действия. А потому просто села и огляделась.

Я с изумлением поняла, что нахожусь в маминой театральной квартире. Марко поймал мой взгляд.

– Да, я решил подбросить тебя до дома. Ты же не против?

– Я только за. Значит, торгуешь политическим влиянием?

– Что-то типа того. Выгодный бизнес. Ты могла бы быть очень полезна нам.

– Шантаж? Скандальные фото?

– О, перестань! Одри вас щелкнула, да, но я не имею к этому никакого отношения. Шторы надо задергивать.

– И линзы прятать получше, особенно когда хочешь сменить министра обороны! – ответила я без особой вражды. Мы были похожи на двух шахматистов, партия которых только-только перевалила за первую треть. Мы не спешили. Я пыталась понять, почему он привез меня к матери на квартиру. Хочет убить меня здесь и свалить всё на маму?

– Господи, из-за такой ерунды! Ты нашла линзы? Дурак этот Вайтер, я ведь советовал ему не высовываться, сидеть дома, а он все твердил, что знает, что делает. Чертов мастер маскировки. Глупец!

– Ты бы все равно убил его.

– Такая уж у него была роль, – пожал плечами Марко. – Нет, ну как ты нас вычислила! По каким-то дурацким линзам. Все же жаль, что так вышло. Умная, удар держать умеешь, и Габриэль ты понравилась. Что же делать, Даша? Ведь я, ты не поверишь, никогда не испытывал к тебе негативных чувств. Вот, значит, почему ты рассматривала фотографию мертвого Вайтера, да? А то мне, представляешь, звонит Андре и требует объяснить, каким боком я причастен к смерти этого проходимца. А я даже не понимаю, откуда ему имя стало известно. Я онемел просто! Отчасти его звонок и является той причиной, по которой ты до сих пор сидишь тут и мило со мной беседуешь. Поверь, я очень хочу найти решение возникшей проблемы. Ты поможешь мне? Я ведь люблю своего брата и не хочу сделать его несчастным.

– Я постараюсь, – заверила я. – Если это в моих силах.

– В твоих, в твоих. Посмотри на мир моими глазами, – миролюбиво добавил Марко. – Я ведь кругом в проблемах. Андре полон подозрений, твоя мама тоже, даже Юсуф, адвокат Одри, и тот меня подозревает в чем-то, я еще даже не понял, в чем. И чего я добьюсь, если убью тебя? Всё станет только хуже. Андре будет безутешен, станет искать тебя. Начнет подозревать меня, и не без оснований. С Юсуфом вы тоже до много докопались, значит, придется убрать и его. Кошмар!

– Кошмар, – согласилась я.

– Представляешь, насколько было бы лучше, если б ты вышла из этой квартиры на своих двоих, рассказала Андре, что просто… не знаю, решила проверить ваши чувства и уехала к какой-нибудь из своих подружек. Что касается Дика Вайтера, можно сказать, что ты просто вспомнила о недавних событиях во Франции и случайно открыла картинку. Уверен, ты смогла бы, ты хорошо умеешь врать, когда захочешь. Сереже ты врала прямо в лицо.

– Я не хотела.

– Неважно, хотела ли, важно, что умеешь это делать. В общем, если бы ты сама отвела от меня подозрения, то потом мы справили бы вам с Андре свадьбу, переправили вас обратно во Францию, купили такой дом, какой ты хочешь. И в наших делах могла бы стать помощницей. Из тебя может выйти бесценный кадр. Племянника бы мне родила!

– Не картина, а мечта! И как же все это превратить в реальность? – спросила я.

– О, поверь, в этом нет ничего сложного. Разве что с этической точки зрения… Ты же понимаешь, для того чтобы стать одной из нас, нужно как-то подтвердить свою лояльность. И на словах пообещать такое нельзя. Ты когда-нибудь делала уколы?

– Нет, – замотала я головой, бледнея.

– Ничего, это не сложно. Все может сложиться очень удачно. Но, чтобы выжить, у тебя есть только один вариант. Только один шанс. Ты должна убить свою мать.

Пауза была смертельно долгой и обжигающе ледяной. Марко изучал мое лицо, пытаясь понять, сможет ли он заставить меня это сделать. Я же утратила над собой контроль, закрыла лицо ладонями и заплакала. Плечи тряслись, было так страшно, как никогда. Страшнее, чем когда меня тащили в этом чертовом ящике.

Нас не спасти. Ни маму, ни меня. Вот зачем он приехал сюда, к ней на квартиру. Мама вернется, и он убьет нас обеих. Если бы я вдруг согласилась на предложение Марко, он избавился бы следом и от меня. Скорее всего, он уже отдал приказ избавиться от Юсуфа. А Андре? Способен ли он убить и собственного брата?

– Нет, Даша, слезы не помогут. Ты только оттягиваешь неизбежное. Тебе нужно решиться. Каков твой ответ? Я уже послал от твоего имени сообщение Ольге. И она едет сюда. Хочешь выжить, Даша? Это не стыдно, это совершенно нормально, и потом, ты ведь должна понимать, что, даже если ты откажешься, это не спасет твою мать. Это будет причиной твоей смерти. Уверен, что она не хотела бы твоей напрасной смерти.

– Ты говоришь чудовищные вещи.

– В жизни слишком большое значение придают морали. Ты оказалась загнана в тупик. У тебя есть выбор из плохого и ужасного. Прими решение, а справиться с неприятными чувствами я тебе потом помогу. Это проще, чем ты думаешь. Так каков твой ответ? Да или нет?

– Я… согласна, – пробормотала я после уместной паузы. В этом момент я жалела, что не актриса, ведь не поверит, ни за что не поверит!

– Что? Я не слышу.

– Да! Я согласна, – бросила я зло. – Если только… ты обещаешь, что не тронешь Андре. Мне нужно, чтобы он остался в живых.

– Значит, любовь. Господи, какие же вы, женщины, сумасшедшие. Чем же мой братец вас всех берет? Повезло ему, вот ведь повезло! – возмущенно всплеснул руками Марко. Я молчала и дышала, сосредоточившись на вдохах и выдохах. Марко сказал, что я талантливо лгу, и теперь все зависело только от того, поверил он мне или нет. Поверит ли он в то, что любовь к мужчине может превзойти любовь к жизни. Допустит ли, что я способна ради страсти обернуться, как укушенная оборотнем, в чудовище и наброситься на собственную мать?

В этот момент мы услышали шорохи в прихожей. «Вот и все», – подумала я и закричала.

– Мама, уходи! Не входи в квартиру, мама! НЕЕЕЕЕТ! – это было всё, что я успела прокричать. Марко набросился на меня с бешеными глазами. Он схватил меня за горло и принялся душить, одновременно решая две проблемы: заглушая мой крик и лишая меня жизни. Еще чуть-чуть, и у него бы получилось. Еще чуть-чуть… но оглушительный удар по голове заставил Марко разжать смертельную хватку. Оседая на пол, Марко удивленно обернулся, пытаясь понять, как вышло, что моя пожилая худенькая мама могла нанести удар такой силы.

– Ты в порядке? – спросил меня Андре, оттаскивая Марко в сторону. Я кашляла так, словно у меня был приступ самой яростной аллергии, и ничего не могла сказать, но была невероятно рада тому, что мне пришли на помощь. Это мой Андре! Я была спасена.

* * *

Он опоздал совсем чуть-чуть, мой Андре. Где-то на полчаса. Андре шел по моим следам от самой Москвы. Непривычный к России, он сталкивался с проблемами на ровном месте: с трудом заказал билеты, потому как российский сайт категорически отказался принимать его французскую карту, в чем отчасти была виновата я: обналичив весь дневной лимит, я вызвала превентивную блокировку карты. Андре разобрался с этим, но потом вылет его самолета задержали. Следующими препятствиями на его пути стали пробка из аэропорта Пулково и тот факт, что спектакль уже начался, и Андре не хотели пускать, тем более что билета на спектакль у него не было. Так сколько нужно заплатить, чтобы пройти на премьерный спектакль со звездой после того, как начался первый акт? Не так уж и много.

После того, как Марко напал на меня, Андре решил, что мне нужно показаться врачу, и отвез в больницу. По дороге он рассказал, как, прорвавшись в театр, стоял в дверях и смотрел на мою мать, которая держала зал так, словно имела пульт управления от сердец своих зрителей. Никто не мог оторвать от нее глаз, люди наблюдали за ее игрой, не скрывая эмоций, что и неудивительно – моя мама жила своей ролью, по-другому и быть не могло.

– Мама живет на сцене, – улыбнулась я. Андре смотрел на меня не отрываясь. Я не могла поверить, что он здесь и что он простил меня.

– Я купил безумного размера букет роз и прошел за сцену после спектакля, как ее поклонник, но не думал, что мне придется выстоять целую очередь. А твоя мать решила, что я пришел, чтобы убить ее. Ты в самом деле считала, что я на это способен!

– Я была неправа, – ответила я тихо.

– Впрочем, я сам виноват, – покачал головой Андре и провел рукой по моим волосам. – Я не знал, что делать: до того момента ты смотрела на меня, как на божество, решилась сделать татуировку на руке, а в другую минуту твои глаза остекленели, словно я совершил преступление и ты боишься меня до смерти.

– И ты не нашел ничего лучше, как связать меня, – усмехнулась я. – Это твой ответ на всё.

– Между прочим, я сделал это просто для того, чтобы ты не сбежала. А ведь ты так и поступила. – В голосе Андре появились нотки упрека, но они тут же исчезли, когда я попыталась приподняться с кушетки и поцеловать его. Он недовольно покачал головой, заставил меня лечь обратно и нежно поцеловал сам. – Не шевелись и не разговаривай, между прочим, тебя недавно чуть не задушили.

– Да уж… Но как тебе удалось убедить мою маму?

– Честно? С большим трудом. Когда Ольга увидела меня, она принялась кричать и звать на помощь.

– Подозреваю, что ты попытался связать и ее, – пошутила я, но возмущенный, решительный взгляд сказал мне, что этот вариант рассматривался Андре вполне серьезно.

– Я попытался поговорить с ней, но она все кричала, что я убил тебя. И тогда я понял, что Марко был здесь. Я показал Ольге его фотографию, спросил, не было ли его в театре, но она вдруг ответила, что это доктор из клиники, где я раньше работал. Доктор!

– Да, он же был в белом халате.

– Твоя мама сказала, что отлично помнит его. Ей просто в голову не пришло связать эти два факта.

– Какие два факта? – спросила я.

– Несколько раньше инцидента с призраком твоего Сережи Ольга выходила из палаты. Она хотела попросить что-то от давления, и этот доктор, читай Марко, в халате и шапочке стоял на стойке медсестры. Рядом с ним никого не было. Он сделал ей укол, который, по идее, должен был нормализовать давление, понимаешь! Через некоторое время твоя мама проснулась, вышла в коридор и увидела Сережу. Возможно, она и не спала толком, лишь задремала. Может быть, между этими событиями прошло всего несколько минут. Но Марко, что он делал в моей клинике?

– Не знаю. Избавлялся от тела, – устало ответила я.

– Господи, Марко убийца! Поверить не могу.

– Зато я теперь могу, – попыталась пошутить я, но вышло не смешно.

– Я ведь понятия не имел, чем он занимается! Он был успешным адвокатом, но остальное… Никогда не хотел иметь ничего общего с их делами, ненавижу политику. Я до сих пор не совсем понимаю, что произошло. Значит, это он убил твоего…

– Да, – кинула я. – Он убил Сережу.

– Это точно?

– Точно, – кивнула я.

– Какой кошмар. Из-за этого хакера?

– Сережа стал свидетелем встречи этого, как ты говоришь, хакера с какой-то вашей французской шишкой. Я не помню, кто еще был на том приеме.

– Там был наш будущий министр обороны, – пробормотал Андре после долгой паузы, и я замолчала, потрясенная открывшейся мне картиной.

Марко исчез из маминой квартиры, предоставленной ей питерским театром, хотя к моменту приезда полиции он всё еще лежал без сознания. Разобраться в этом нам так и не удалось, исчезновение Марко оказалось в чем-то похожим на то, как в свое время пропал Сережа, чье дело так же осталось официально нераскрытым. Хотя определенные результаты все же были достигнуты. На капсулах с инсулином были найдены отпечатки пальцев брата Андре, также у следствия возникли вопросы о том, как можно было изготовить такие великолепные подделки. Эти вопросы остались без ответа.

Несколько месяцев спустя было найдено тело Сережи. Его обнаружили случайно после того, как комиссар Трену неожиданно провел проверку в клинике Андре и установил, что к госпиталю приписана также и сторонняя научная кафедра анатомии местного медицинского университета, на базе которой студенты-медики проводили вскрытия. Среди множества научных «кадавров» нашлось и тело Сережи, помещенное в соответствующий пакет и промаркированное, как «Бернар Суше, 28 лет». Все так и осталось бы безызвестным, если бы в порядке рутинной проверки комиссар Трену не начал искать родственников Бернара Суше, оказавшегося мифическим персонажем. Такого человека вообще не существовало. Однако были документы, по которым мужчина завещал свое тело науке. Конечно, они оказались подделкой, и настолько качественной, что прошли все проверки. Меня это нисколько не удивило, я уже знала, как хорошо поставлен процесс изготовления подделок у Марко. Отпечатки пальцев на пакете совпали с теми, что нашли на капсулах, но сравнить их с пальчиками самого Марко оказалось невозможно, так как он никогда ранее не оставлял своих биометрических данных. Дело сдвинулось с мертвой точки, но пока не было закрыто.

Эпилог

Я помню момент, когда поняла, что все происходящее – правда, что все это по-настоящему, а не снится мне. А сны я видела часто. Это случилось почти через год после свадьбы, и я могу вспомнить этот момент с точностью до каждого ощущения. Утро было солнечным и теплым, и тонкие, похожие на рваные кружева облака только подчеркивали бездонную синеву неба. Мы с Андре тогда впервые вернулись во Францию после почти годового перерыва. Но началось всё не во Франции, а в Москве.

Какое-то время Андре отказывался даже говорить о том, чтобы вернуться во Францию даже ненадолго, и я не настаивала. Мы оба были похожи на израненных зверей, шрамы которых все еще болят, хоть и реже. Андре не хотел отвечать на вопросы полиции о Марко, он вообще не хотел говорить о нем и вел себя так, словно старшего брата никогда и не существовало. Это пугало меня, но я надеялась, что с годами это пройдет. Призраки исчезают только тогда, когда в них перестаешь верить.

Габриэль звонила отцу Андре, требуя повлиять на Андре. Она очень хотела, чтобы ее младший сын вернулся, умоляла хотя бы звонить ей время от времени, но Андре поступил с нею так же, как с Марко, – просто сделал вид, что ее нет. Габриэль не присутствовала на нашей свадьбе. На торжество приехали только моя мама, отец Андре и несколько моих друзей. Свадьба была скромной, но мы с Андре были этому только рады: на все предложения Владимира Рубина устроить грандиозное мероприятие отвечали отказом. Нам не хотелось ничего, кроме покоя. Андре оперировал, а после рабочего дня возвращался в квартиру, которую мы купили неподалеку от парка Горького, с красивым видом на реку. По вечерам мы ужинали, смотрели старые французские фильмы, русские гайдаевские комедии, шли гулять, если позволяла погода. Андре прооперировал ту девочку с изуродованным лицом – это была первая из подобных операций, проведенных в Москве, и я заметила, что после того, как ребенка выписали, Андре наконец успокоился, пришел к внутреннему согласию.

Словно простил себя за что-то, в чем, я уверена, он никогда и не был виноват.

И все-таки Андре скучал по Габриэль, это было видно. Ее не было на вечеринке в честь дня рождения Андре, и я заметила, как он бросает случайные взгляды на телефон – он явно ждал ее звонка. Сложный, весь собранный из собственных противоречий, Андре являлся источником ужасных решений, но когда я пыталась заговорить об этом, он смотрел на меня таким взглядом, что я тут же замолкала. Мне оставалось только уповать на то, что время лечит, и на то, что в решениях, принятых Марко, Габриэль не участвовала.

Мне оставалось раз за разом убеждать и переубеждать себя.

Прошедшее не забывается, оно остается с тобой навсегда, и невозможно полностью отделаться от леденящего чувства, что из-за угла вдруг вынырнет убийца, и тогда твой мир снова развалится на куски, загорится, подожженный пламенем коктейля Молотова. Мир ненадежен, как и обещания, данные друг другу у алтаря, но мы все же обменялись ими, и чернота понемногу отступала.

От нечего делать всю зиму я занималась своим любимым бегом и даже записалась в ближайший клуб, чтобы не скучать. Роль замужней дамы, в повестке дня которой нет ничего, кроме ухода за собой и выбора блюд на ужин, давалась мне с трудом. Я много читала, а потом бралась за переводы тех книг, которые мне нравилось – просто так, для себя. Пару моих «находок» даже опубликовали. Я ездила на репетиции к маме, пару раз сходила на какие-то оглушительно громкие концерты с Нафаней, но по большому счету я совершенно не представляла, куда себя деть, и потому бегала и так старательно тренировалась, набирая силу мышц, словно готовилась к зачислению в спецназ. Андре смеялся и говорил, что скоро ему придется связывать меня всерьез, если он захочет трахнуть меня позатейливее, а я окажусь против. Я возбуждалась от одного его намека на «трахнуть позатейливее», каждый раз поражаясь, сколь мало статус законного супруга повлиял на привычки и предпочтения Андре.

К весне, когда солнце стало выглядывать гораздо чаще, настроение Андре начало меняться: его лицо постепенно становилось всё менее напряженным. До этого же было ощущение, что он натянут, как тетива, что мой Андре каждую секунду буквально на грани срыва. Я помню, как он подошел ко мне однажды вечером в конце мая. Темнело поздно, день удлинялся, а ночи становились короче. Андре, ни слова не говоря, медленно, методично стал снимать с меня всю одежду. Я стояла посреди гостиной, по полу которой ползли желтые, еще теплые лучи вечернего солнца. Я стояла уже голая, немного озябшая, слегка удивленная и заинтригованная тем, насколько сосредоточенным и продуманным стало лицо моего переменчивого супруга. Сам он стоял еще полностью одетый в карамельного цвета джинсы с темно-коричневым кожаным ремнем на пряжке, тонкий трикотажный джемпер на голое тело. Андре никогда не обращал большого внимания на то, во что одет, но всегда выбирал сочетания, которые делали его похожим на безмятежного, уверенного в себе прожигателя жизни – обманчивый образ, который я всегда так любила.

Несколько секунд Андре просто смотрел на меня, затем провел рукой – одними кончиками пальцев – по моему лицу, губам, подбородку и опустил руку ниже, проведя по моей груди, а затем развернул меня лицом к окну и подтолкнул вперед. Я застыла, глядя на тугую дугу изгибающейся реки, на проглядывающийся вдали Крымский мост, и в первую секунду меня затрясло от ужаса – вся ситуация напомнила мне вдруг о той нашей злополучной поездке в Фор-д’Обервилье. Я отпрянула от стекла, не поддалась, и Андре сжал мои руки, схватив за предплечья.

– Не советую сопротивляться, будет только хуже, – прошептал Андре, и по моей коже пробежали мурашки. Андре поставил меня лицом к стеклу – разворачивающийся пейзаж ошеломлял. Свежая зелень подернула деревья, окутав парк, что через реку, светло-зеленым флером. Андре перехватил меня за ладони и развел руки широко в стороны.

– Что ты чувствуешь, птица? – спросил он, вплетая свои пальцы в мои. – Ты чувствуешь, что скоро лето? Я уже забыл, что такое жара. Думаешь, стоит вспомнить получше?

– Ты в любой момент можешь отрегулировать отопление по своему вкусу, – ответила я ворчливо, и Андре рассмеялся.

– Я говорю не об этом. Ты такая бледная, что можешь сыграть главную роль в фильме про вампиров. Что такое? У тебя такое напряженное тело. Если бы я попробовал взять тебя прямо сейчас, то, наверное, просто не смог бы физически. А может, и смог бы. Нужно попробовать.

– Андре… – пробормотала я тихо, непослушным голосом.

– Что «Андре»? Могу поспорить, ты думаешь, что прямо сейчас тебя кто-то фотографирует с того берега, – рассмеялся он. – А мне хотелось бы, чтобы ты летала.

– Я просто…

– Просто, да, всё так просто. Разведи ножки, моя птица. Нет, шире, вот так. Я люблю тебя, и ничто больше не имеет значения. Разве нет?

– Да, – кивнула я и решительно повторила это про себя. Ничто не имеет значения. Он хочет показать мне, как прекрасна вечерняя Москва, и Андре прав – она прекрасна. Я глубоко вдохнула, старательно убеждая себя, что никому и в голову не придет заряжать объектив высокого разрешения на той стороне полного людей парка, но в голове рождалась новая мысль, еще более абсурдная, еще более развратная, и я покраснела.

– О чем это ты задумалась, птица? – с любопытством спросил Андре. – Расскажи мне. Ведь, как покорная жена, ты не имеешь права иметь от меня секретов.

– Я думаю… мой добродетельный супруг, ты помнишь, как на обзорной площадке на Воробьевых горах мы с тобой пялились на Москву через бинокль, в который бросаешь монетку. Так вот я думаю, что на той стороне, в парке, стоит установить такой же, чтобы люди за четвертак могли попялиться на нас.

– Думаешь, такой аттракцион пользовался бы спросом? – спросил Андре, опускаясь ниже, чтобы поправить положение моих лодыжек. – Стой, не шевелись, я хочу попробовать кое-что.

– Ты уходишь? – испугалась я, услышав удаляющиеся шаги.

– Не подсматривай и не вертись, – ответил мне муж, и я покорно повернулась и принялась рассматривать реку, медленное течение все еще холодной, но уже растаявшей воды. Неожиданно что-то сомкнулось на моей лодыжке. Я ойкнула, обернулась и с трудом удержалась от того, чтобы не подпрыгнуть на месте. Андре посмотрел на меня снизу вверх, в руках он держал длинную черную палку, на каждом конце которой был закреплен кожаный ножной браслет.

– Ты ведь не против? – улыбнулся он. Я кивнула, шумно вдохнув, и сглотнула слюну. Палка была как раз такой длины, на которую Андре расставил мои ноги. Он аккуратно, неторопливо застегнул кожаные браслеты над моими ступнями, явно наслаждаясь процессом. Этот фиксатор создан только для того, чтобы лишить меня какого бы то ни было права голоса в вопросах секса. Мои ноги уже разведены в стороны и зафиксированы, ягодицы напряжены и раздвинуты так, что все отверстия беззащитны и доступны. Но я знаю, что этого мало, и меня уже немного трясет от возбуждения при мысли о том, что может последовать дальше. Я не видела Андре, глядя перед собой на Москва-реку. Мои соски напряглись, я дышала все глубже, мои губы были раскрыты.

– Всегда интересно, что будет дальше, да? – спросил Андре. Я повернула голову и уловила в его взгляде опасную, многообещающую насмешку. Он подошел ко мне спереди и аккуратно, но жестко взял меня за волосы, чуть склонил мою голову и впился жадным, жестоким, собственническим поцелуем. Поцелуй оказался колючим – он не брился больше суток, проведя в госпитале всю прошлую ночь и весь день. Мои губы горели, и я раскрывала их, отдаваясь воле чужих рук. Андре не спешил, поцелуй длился долго.

– Чудесные у тебя губки, – прошептал он мне, и я почувствовала у себя во рту два его пальца. Я нежно посасывала их, когда вдруг Андре грубо засунул еще два пальца. Это было уже неудобно, и мне пришлось раскрыть рот еще шире. Открыв глаза, я столкнулась с горящим огнем взглядом. Сытый тигр, играющий со своей жертвой в жестокие игры.

– Все для тебя, – произнесла я тихо, когда Андре освободил мой рот. Фраза заставила его вздрогнуть. Он внимательно посмотрел на меня, а затем медленно расстегнул ремень на брюках. Я покраснела, теперь мое дыхание стало рваным. Его пальцы переместились ниже, он провел сложенным вдвое ремнем прямо у меня между ног, а затем заставил взять ремень в зубы. Я почувствовала запах собственного возбуждения. Андре любовался мной – своей персональной рабыней, добровольно отдавшей власть над собой. Я ждала своей участи с нетерпением, мое сердце стучало всё сильнее.

– Всё для нас, – ответил он тихо, взяв ремень обратно, и нанес резкий, болезненный удар по моим ягодицам. Я подскочила – рефлексы все же сильнее воли – и чуть не упала. Андре поддержал меня за локоть, дождался, пока я восстановлю равновесие. Он смотрел на меня выжидающе, и я знала, что могу остановить его в любую минуту, но я лишь кивала и облизывала внезапно пересохшие губы. Второй удар пришелся на другое место, и я вскрикнула, но мне удалось устоять. Я ожидала и третьего удара, но ремень снова оказался у меня во рту.

– Закрой глаза, – скомандовал Андре, и я покорно сомкнула веки. В ту же секунду я почувствовала его горячий язык у себя между ног, и там, где недавно пульсировала боль, теперь возникло бешеное возбуждение. – Стой, стой спокойно, – услышала я и засмеялась. – А то снова ударю.

– Угу, – кивнула я, и почувствовала, как пальцы Андре проникают внутрь меня, обследуя желаемое. Я закричала, и только тогда он отступил. Ремень упал на пол. Открыв глаза, я увидела, что Андре улыбается. Улыбка всегда делает его еще моложе. Я так люблю его, подумала я, что даже если бы мне не нравились эти игры, я, наверное, смогла бы их вытерпеть только ради того, чтобы увидеть эту улыбку победителя на его лице.

Но я люблю наши игры.

Мои ноги немного затекли, я терпела неудобство, получая странное, необъяснимое удовольствие. Всё это для него, ради Андре.

– Подними руки и согни их в локтях. Сцепи ладони покрепче, я свяжу тебя за предплечья. – Андре деловито информировал меня о том, что последует дальше, и тут же выполнял сказанное. Мои руки оказались умело и профессионально спутанными, теперь моя татуировка переплелась с настоящими веревками.

– Что дальше? – спросила я, и Андре покачал головой.

– Всегда спешишь, птица. Так, теперь наклонись вперед до самого пола, так, чтобы опереться на локти и на голову. Тебе должно быть относительно удобно, я именно поэтому так сильно развел тебе ноги, – добавил он. Я наклонилась, про себя усмехнувшись тому, как выручили меня мои занятия в спортзале. Такая поза определенно требовала гибкости, но долго в ней простоять я не смогла бы – локтями и головой я упиралась в пол, мир перевернулся. Андре подошел и нежно погладил вышедшие на первый план ягодицы. Это было чем-то похоже на позу собаки в йоге, только с раздвинутыми ножками – так, что я была совершенно доступна для Андре. Я услышала глубокий вздох, пальцы моего мужа ласкали влагалище, мой набухший клитор, а мне хотелось крикнуть, что пора приступать.

– Готова? – спросил он, и одновременно с этим вопросом его член прорвался внутрь. Андре застыл на мгновение, а затем принялся двигать бедрами и всем телом, сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Удары были сильными и глубокими, я стонала, кричала и пыталась устоять на ногах, пока Андре не кончил, глубоко дыша. Я чувствовала трепетание его члена внутри моего занемевшего тела, его горячую пульсацию.

– Ты не представляешь, какой отсюда прекрасный вид, вся Москва передо мной и ты на моем члене, моя неуловимая птица! – произнес Андре, и я рассмеялась. Андре помог мне разогнуться, поднял на руки и перенес в нашу спальню. Он бережно уложил меня на кровать, на спину, так и не развязав руки, не расстегнув ограничитель на ногах. Андре склонился надо мной и с нежностью поцеловал в губы, а затем опустился ниже. Его язык ласкал мою истерзанную промежность, нежно обводил клитор вокруг, пересекал его вдоль, поперек, пока я не застонала и не задергалась, не контролируя себя. Тогда Андре развязал мои путы, снял браслеты с ног и повернул меня на бок.

– Согни коленки, моя девочка, – сказал он, и я почувствовала, как его член снова проник в меня сзади. Андре обнял меня, крепко прижимая к себе. Одна его рука играла с моим соском, другая ласкала клитор. Он брал меня медленно и нежно, и я тонула и плавилась в теплых волнах возбуждения, пытаясь оттянуть момент кульминации как можно дальше. Еще немножечко, пожалуйста, еще чуть-чуть. Еще хотя бы несколько секунд этого густого, похожего на мед, удовольствия, этого томления между ног, этой пульсации внизу живота. Еще глубже, еще, еще…

– Я купил нам билеты, – прошептал Андре мне на ухо, когда я кончала. – Я отвезу тебя в мой любимый город, я отвезу тебя в Кап Даг, и там ты ни секунды не будешь в одежде. Ты загоришь и станешь темной, как мулатка, что вполне соответствует твоему сумасшедшему неистовому нраву. Я буду трахать тебя двадцать четыре часа в сутки.

– А как же я буду спать? – шутливо возмутилась я, еще наслаждаясь оргазмом, еще чувствуя трепетание плоти между ножек.

– Спать? Не вижу никаких проблем, ты будешь спать, а я буду тебя брать. Ты будешь теплой, мягкой и податливой, и я буду тебя любить. Хочешь?

– Ходить голой под солнышком? – рассмеялась я и замотала головой – Исключено!

Но все случилось именно так. Я лежала на льняной простыне, в уличном шатре, который Андре арендовал на ночь – мы спали в нем, укрытые только тонкой прозрачной тканью, но и ее мы сбросили – было слишком жарко. Я слышала, как плескались волны Средиземного моря, как теплый ветер поднимал и опускал белую ткань, натянутую сверху нашего шатра, чтобы защитить нас от солнца. Я знала, что постояльцы отеля, в котором мы остановились, ходят мимо нас и иронично улыбаются, поглядывая на двух сонных обнаженных молодых людей, так и проспавших в обнимку на улице всю ночь. Что ж, их дело. Мне было совершенно, абсолютно наплевать. Я лежала, уткнувшись носом в теплое плечо Андре, а он тихонько поглаживал меня по спине – медленно, очень медленно его пальцы стартовали у края линии моих волос, шли по шейным позвонкам, скользили вниз по позвоночнику всё ниже и ниже, пересекая талию, спускаясь к расщелине между обнаженных ягодиц, а затем двигаясь в обратном направлении. Я мурлыкала от удовольствия, зная, что потом будет завтрак и купание в прозрачной соленой воде, что мы поедем кататься на яхте, а может, возьмем и заберемся в горы. У нас был отпуск, и мы проводили его, как любая нормальная семейная пара, разве что с чуть меньшим количеством одежды, но в остальном…

– Что ты хочешь на завтрак? – спросил Андре, улыбаясь тому, какая я сонная и как это трудно для меня – открыть глаза и начать новый день. – Хочешь круассан?

– Нет, – пробормотала я, фальшиво хмурясь. – Ну нет же!

– Может быть, оладьи с кремом из ежевики? Тут их делают как надо.

– Я даже не хочу думать о твоей ежевике, – возмутилась я. Андре вздохнул.

– Не понимаю, что ты нашла в этой голландской селедке. Самый ужасный сэндвич на земле! Я что-то раньше не замечал, что ты большая поклонница омерзительных сэндвичей с соленой рыбой.

– Ну и что! Раньше не была, а теперь вот стала! – бросила я, поднимаясь на постели. Я посмотрела вокруг: на сияющее чистотой море, на изумительной красоты пейзаж – горы и скалы, обрамленные синим небом, и с наслаждением потянулась. Только потом я наткнулась на настороженный, взволнованный, совершенно новый взгляд Андре. Он догадался раньше меня, на секунду, на две – но раньше. Андре взял мое лицо в ладони и нежно поцеловал меня в губы. И в эту самую секунду я с изумлением поняла, что все это взаправду. И этот день, и этот солнечный берег, и мы с Андре, мы по-настоящему вместе – в ожидании такого обычного, такого удивительного чуда. Я больше не чувствовала себя чужой в своем собственном теле, в своей собственной жизни. Чтобы не задохнуться от счастья, я начала считать про себя – раз, два, три, четыре, пять. Еще немножко, еще чуть-чуть, вдох-выдох, и сэндвич с селедкой… Да, именно так. Мы ждем тебя, наш спящий ангел, мы ждем и приветствуем тебя.

Сноски

1

И ты пытаешься заставить себя поверить во всю его ложь, Уже долго, очень долго, очень долгое время. Время длиною в жизнь. Depeche Mode (англ.), (пер. авт.) (обратно)

2

Только познав собственную тьму, можно справиться с тьмой в душах других людей.

Карл Густав Юнг (англ.), (пер. авт.) (обратно)

3

Добрый день. Могу я узнать ваше имя? Добрый день? (фр.)

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg