«Женщина на одно утро. Щедрость пирата»

Женщина на одно утро. Щедрость пирата (fb2) - Женщина на одно утро. Щедрость пирата (Полночь по парижскому времени - 9) 378K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Клевер

Алиса Клевер Женщина на одно утро. Щедрость пирата

It’s a beautiful lie; it is the perfect denial. Such a beautiful lie to believe in… [1] Thirty Seconds to Mars

Лжецу мы не верим даже тогда, когда он говорит правду.

Цицерон

Самое страшное на свете — когда тебя может спасти только чудо.

Дженни Вингфилд. «Возвращение Сэмюэля Лейка»

* * *

«Он все знает», — сказала я. Паника начисто лишила меня разума, и весь мой хваленый французский выветрился из головы, как легкий дымок от затушенной сигареты. Это был полный провал. Я хотела сказать не это, другое, но разве можно что-то сделать правильно, когда на тебя направлено черное металлическое дуло пистолета? Такая маленькая ерунда, чем-то похожая на сувенирную зажигалку, а парализует так, словно укусил скорпион. Я хотела сказать: «Il apprend tout»[2], конечно, имея в виду, что такое не скрыть и что, выстрелив, Одри уже не оживит меня. Я собиралась добавить, что вряд ли мое холодное мертвое тело в квартире Андре поможет ей проложить путь к его сердцу, что он отомстит за меня, укокошит эту сумасшедшую с пистолетом в руке. Но вместо этого из моего рта вылетело: «Il sait tout». Значение сказанного несколько отличалось. Различие маленькое, почти незаметное, как между звуками вдоха и выдоха. Но оно оказалось роковым, словно кто-то перевел рельсы на другой путь, по которому летел никем не управляемый поезд под именем Одри Шараф. Теперь мы летели в пропасть.

Сердце стучало как свихнувшийся, сломанный метроном, а время замедлилось и почти встало. Где-то на периферии сознания маячила бессмысленная теперь мысль. «Как же так, почему я ни разу не подумала о ней»? И еще: «Боже, какая же глупость! Изнеженная длинноногая Одри, да заметила ли она меня вообще в тот самый первый день, на вечеринке в доме матери Андре?» Я запомнила ее тогда — она плыла по саду в солнцезащитных очках, вежливо улыбаясь всем и каждому, и никому в особенности. Но у меня ни разу не возникло о ней даже случайной, мимолетной мысли. А ведь маникюр-то французский, тот самый. Её пальцы лежали на рукояти пистолета, обхватив металл, как тонкие змейки.

— Красивый маникюр, только с никабом он как-то не сочетался, — заметила я.

Одри ухмыльнулась и склонила голову, словно раздумывая, выстрелить в меня сразу или подождать, посмотреть еще на то, как я дрыгаюсь у нее на прицеле. Затем она шагнула ко мне и протянула руку — я вздрогнула, когда ее пальцы прикоснулись к моим — ее рука оказалась обжигающе горячей.

— Какая интересная вещица, — Одри бросила короткий взгляд на мое кольцо. — Черный бриллиант, не каждый день такое увидишь.

— Только не пытайся убедить меня, что в твоей жизни недостает драгоценных камней, — рассмеялась я, но смех прозвучал несколько натянуто, неестественно. Одри не отпускала мою руку, жадно разглядывая кольцо.

— Значит, он научился любить по-настоящему? — удивленно произнесла она. — Или притворяется?

— Вполне возможно, — согласилась я, и Одри согласно кивнула. Я сочла это за хороший знак, наивная. — Отпусти Николь, она тут вообще ни при чем, зачем тебе лишние жертвы? — Мой голос прозвучал спокойно, но результат оказался прямо противоположным. Одри стащила кольцо рывком — так, что содрала кожу на моем пальце до крови. Если бы она могла — я уверена в этом — она вырвала бы кольцо и с пальцем, но белое золото соскользнуло с руки покорно. Одри отбросила мою руку с такой силой, что я чуть не упала.

— А зачем мне лишние свидетели? — полюбопытствовала она. — Что за черт! Вы вообще кто, женщина? — спросила она, отступая на шаг в холл. Затем Одри толкнула ошарашенную, парализованную страхом Николь ко мне. Я выдохнула и огорченно посмотрела на соседку. Николь стояла рядом со мной в своем цветном халатике, её волосы кокетливо кудрявились, в руках она держала тарелку с бисквитами. Соседка была похожа на постаревшую фарфоровую куклу с застывшей улыбкой на губах. В глазах же плескалась паника.

— Даша, — пробормотала она. — Я не хотела… мешать, я только думала позвать тебя на кофе. Я и забыла, что у тебя теперь есть своя кофейная машина. — И Николь чуть не заплакала, глядя на пистолет.

— Он купил ей кофе-машину, представляешь? И кольцо — мое кольцо! — ей отдал. Нет, ну, кто так делает? — фыркнула Одри, обращаясь к Николь, как к старой доброй подружке. — Вы ведь Николь, верно? Живете здесь рядом? Если уж собрались выпить кофе, не стесняйтесь.

Николь посмотрела на меня, словно не зная, как ей поступить, и я тихонечко кивнула.

— Я совершенно уверена, что это кольцо было куплено для меня. Почему ты решила, что оно твое? — спросила я у Одри.

— О, да потому что это все мое! Моя жизнь, а не твоя, неужели не ясно? — вырвалось у нее против воли. — Тебя вообще не должно быть здесь. Ты должна исчезнуть, просто исчезнуть. Все было так хорошо до тебя.

— Но я вряд ли просто исчезну, если ты нажмешь на спусковой крючок, — пробормотала я, и Одри нахмурилась. Я лихорадочно соображала. Ее растерянность, ее бравада — все говорило о том, что она никак не планировала меня убивать сегодня. Еще бы ведь если она следила за нами, то наверняка знала, что Андре запер меня в отеле и запретил уходить. Зачем же тогда она пришла сюда? Ради Андре? — Если ты выстрелишь, тут будет море крови, ужас, полиция и прочее, сама понимаешь. Ты никогда уже не сможешь повернуть время вспять. Слушай, а давай я просто уеду. Хочешь? Исчезну, а ты останешься тут — навсегда. Как хозяйка дома.

— Но ведь ты не исчезнешь, — процедила Одри с жалостью. Она сказала это после долгого раздумья. Может, ей нравится быть в его доме в отсутствие хозяина, незримо участвовать в его жизни, играть в Андре, как в куклы, пока никто не видит? Ревновать его?

— Я уже давно хочу уехать домой. Если бы ты следила за нами внимательнее, то знала бы это, — бросила я назидательным тоном. — Я ужасно устала от Франции и от Парижа в особенности.

— Что? — вытаращилась на меня Николь. О, бедняжка Николь, ей и в голову не могло прийти, что кому-то может не найтись места в этом древнем городе мечтателей и художников. Я бросила на Николь выразительный взгляд, и она тут же кивнула, тряхнув своими кудряшками, и посмотрела на Одри. Та вдруг перевела прицел на Николь, и мы с ней, две жертвы, закричали в голос.

— Нет, не стреляй, — кричала я.

— Не может быть! Невозможно! — частила Николь. — Я… у меня на плите рагу, я поставила на маленький огонь, потому что ему еще долго томиться, но если я не вернусь, ведь оно сгорит, разве нет? — Ее слова прозвучали так абсурдно, что Одри расхохоталась и на несколько мгновений опустила пистолет.

— Конечно, сгорит, — сказала она, и в ее глазах вспыхнула ярость. — Все сгорит. Настал ваш персональный апокалипсис. Вы понимаете, что это судьба, Николь? Зря вы пришли сюда сегодня. Очень неудачное время и место для вас.

— У нас очень хороший дом, — пробормотала Николь, бледнея и трясясь всем телом.

— А твое имя — Одри — настоящее или выдуманное? — спросила я просто для того, чтобы продолжить разговор и оттянуть роковой момент выстрела. — Это полное имя или сокращение? Я никогда не спрашивала, ведь ты не очень-то часто с нами общалась, хотя, как я теперь понимаю, почти всегда была рядом. Незримо присутствовала, так сказать. Так что насчет имени? Эдилфрида? Я слышала, что оно произошло от мужского имени. Так, может, Этельдред? Олдред?

— А ты отчаянная штучка, — Одри отдала должное моей наигранной смелости. — Хорохоришься? Ну-ну.

— Нет-нет, штучка. — это ты. Никогда бы не подумала, что ты знаешь, как носить все эти мусульманские тряпки, я думала, что за мной ходит какая-то старая ведьма. Мне вообще казалось, что я все это придумала. Но потом ты меня чуть не сожгла заживо. Теперь-то я все поняла.

— Серьезно? — злобно усмехнулась Одри. — Ты все поняла? ВСЕ?

— Больше, чем ты думаешь, — сказала я.

— Просвети меня, если хочешь, — пожала она плечами. — Пока Николь сделает нам кофе. Пусть это будет последнее желание, а?

— Тогда мне с молоком, — заявила я. — Впрочем, ты и так знаешь, какой я предпочитаю кофе.

— Это верно. Мерзкое латте. — Одри перевела пистолет на Николь и слегка махнула им, показав на кухню. Николь шла медленно, делая каждый шаг с таким трудом, словно преодолевала расстояние в одну доску между пиратским кораблем и океанской бездной.

— Точно! — кивнула я. — Так что ты хочешь знать, Одри? Сколько тебе дадут за убийство? Я не юрист и не знаю точно. Может быть, тебя поджарят на электрическом стуле?

— Ты плохо образована, — улыбнулась Одри, краем глаза продолжая следить за Николь. Та трясущимися руками держала стеклянный кувшин, наливала воду, переливала ее в кофеварку. — Франция — цивилизованная страна, и смертной казни тут нет. Кроме того, я не собираюсь даже в тюрьме гнить. У меня, знаешь, что-то вроде лицензии на убийство, как у Джеймса Бонда. Мне все можно. И мне ничего не будет. Такие дела.

— Это не так, — сказала я, стараясь подладиться под тембр голоса Одри, под ее ритм. Где-то внутри меня плескалась ясная, холодная мысль: «Она не станет тебя слушать вечно. Тебе нужно что-то делать». Прыгнуть? Попытаться выхватить пистолет, как это постоянно делают герои фильмов? Спасти хотя бы Николь, ибо меня Одри точно успеет застрелить, будь она неладна. Тянуть время было сложно. Мысли пересыхали, как реки от засухи. Я знала, что нужно что-то говорить, что угодно. Николь включила машину, и кофеварка громко зажужжала, заставив всех нас троих подпрыгнуть. Нервы на пределе. И тут я допустила ошибку, сказав:

— Il sait tout. — И замолчала, запоздало осознав, что перепутала французские слова. Я смотрела на Одри, а по ее лицу вдруг прокатилось выражение такой паники, словно за моей спиной она вдруг увидела ураган или спираль убийственного торнадо.

— Что? — спросила она, но голос ее подломился от волнения, и звук вышел нечетким.

— Il sait tout, — повторила я уже намеренно, разделяя слова и расставляя ударение на каждом слове. — Il… sait… tout. Тебе от него не уйти. И, если только ты знаешь его достаточно хорошо, сама это понимаешь. Ты ведь понимаешь, да? Он отомстит за все, что ты сделала.

— Ты не можешь знать, ты ничего не знаешь! — Она испугалась резко, сильно, до дрожи в теле. Сумасшедшая, сумасшедшая, никаких сомнений — она оглянулась вокруг себя, и взгляд ее стал диким, звериным. Неизвестно, почему, но теперь она смотрела на меня как на призрак, как на ангела мщения, пришедшего, чтобы назвать час ее Страшного суда.

Неожиданно Одри закричала, а сама попятилась, отходя в глубь гостиной. Я пошла за ней, хотя внутренний голос в панике кричал, что нужно бежать. Нет, только не бежать. Бежать нельзя. Нельзя разворачиваться спиной, когда перед тобой хищник.

— Но ты же видишь — я тоже все знаю, Одри Шараф. Андре рассказал мне. Он знает абсолютно все. И про статью, и про поджег. И даже про Сережу. Тебе не спастись, — добавила я, стараясь придать своему выступлению максимальную убедительность. Одри вдруг затрясло, словно в лихорадке, и она вскинула пистолет. Все. Я доигралась. Ей теперь нечего терять, и сейчас она выстрелит. Ей все равно. Она только хочет разделаться со мной.

— Но… как? — жалобно спросила она, и в выражении ее лица промелькнуло что-то беззащитное, детское и в то же время безумное, что-то от маньяка. — Это невозможно! О господи, надо было действовать более предусмотрительно! — Одри отвернулась и принялась лихорадочно мотать головой в попытке — явно безуспешной — понять произошедшее. Она окончательно свихнулась — от страха. Внезапно Одри повернулась и бросилась ко мне. Она схватила меня за плечо одной рукой, а другую — с пистолетом — приставила к моему виску. И вдруг Одри принялась трясти меня, как набитую опилками куклу. Ее когти, как острые ножи, впились мне в плечо, и я закричала от боли. — Он убьет меня! Что же теперь делать, ты не понимаешь, чего ты натворила, идиотка? Зачем ты пришла сюда сегодня? Я тебя ненавижу, ненавижу!

Одри паниковала — и в этом было мое небольшое преимущество, во всяком случае, до того момента, пока эта чокнутая не нажмет на спусковой крючок. Дуло пистолета она с упоением вдавливала мне в кожу. Но мне вдруг стало все безразлично. Я устала бояться.

— Отпусти меня, ты, свихнувшаяся сука! — отчеканила я для разнообразия — на русском. Боль от впившихся в мои плечи когтей была ужасной, но она и отрезвляла, придавала силы. Звуки русской речи, кажется, загипнотизировали Одри. Она замерла на месте, сверля меня глазами. — Отпусти!

— Отпусти ее, наконец! — раздался голос из-за ее спины, и страшный удар кувшином по голове заставил Одри ослабить хватку. — Господи, прости! — Николь стояла и смотрела, как пошатнувшись, Одри сначала раскинула руки, а затем обернулась к кухне, одновременно приложив холодную рукоятку пистолета к месту удара. Я испугалась. Как она еще стоит на ногах? Что, если этого недостаточно, чтобы остановить ее? Но вот Одри сделала неуверенный шаг назад и споткнулась о край шелкового ковра, на котором стоял кроваво-красный диван, мой необитаемый остров.

Раздался выстрел, и тело Одри мешком рухнуло на пол. Выстрел в потолок был последним, что сделала Одри перед тем, как потерять сознание.

* * *

Когда приехала полиция, мы с Николь сидели на полу, обнявшись друг с другом, и рыдали. Неподалеку от нас, крича и брыкаясь, лежала связанная ненадежным бытовым скотчем невеста Марко, светская львица и совершенно чокнутая, больная на всю голову — для нас с Николь это было очевидно — Одри Шараф. Пистолет лежал в другой стороне комнаты. На полу валялся, засыпав паркет белым крошевом, кусок штукатурки, отстреленный Одри во время ее случайного выстрела.

— Кто эта женщина? — Это был первый вопрос, который задал мне полицейский.

— Свихнувшаяся сука, — прорычала я по-русски и попросила забрать у нее из кармана мое обручальное кольцо. Когда полицейские попытались поднять Одри, она закричала и завыла, как пойманный в ловушку койот. Она орала с удесятеренной силой, не реагируя ни на какие просьбы полиции. Звук был страшным и парализующим, даже бригада полиции застыла в немом изумлении. Так смотришь на лавину, которая летит на тебя, и ты знаешь, что оставаться на месте смертельно опасно и нужно убираться подобру-поздорову, но что-то удерживает, и ты завороженно смотришь на безумие природы, пока не накроет с головой.

Одри увезли, нас с Николь тоже. Врачи «Скорой помощи» осмотрели нас и вкололи мне что-то в плечо. Я плохо реагировала, толком не отвечала на вопросы, то и дело норовила снова начать рыдать. Шок, сказали они.

Андре нашел меня в полицейском участке через несколько часов. Я не знала точно, который шел час, но за окном уже стемнело. Николь уехала, а я сидела в коридоре одна. Просто сидела, подтянув ноги на стул прямо вместе с обувью. Я обнимала колени, уткнувшись носом в руки. Закрыв глаза, пыталась осознать волнующую, кажущуюся невероятной мысль. Ее поймали и увезли. Я свободна. Жива и свободна. Я не знала, что мне делать и куда идти. К тому же я смертельно устала. Полицейские проходили мимо меня, но с расспросами не приставали, хотя и косились. Мои показания уже занесли в дело, и я им была не нужна.

— Ты цела! Господи, я тебя сейчас прибью, — закричал Андре, увидев меня, — бледную немощь, скрючившуюся на неудобном стуле в позе зародыша. — Ты зачем ушла из отеля?

— Андре! — всхлипнула я, безвольно позволяя ему завладеть моими руками и губами, давая ему возможность убедиться не на словах, а на деле в моей целости и сохранности. Андре не останавливаясь, осмотрел меня всю — с ног до головы. Врач, он же врач, вспоминаю я.

— Так это была Одри? Скажи мне, что она с тобой сделала? — Андре стоял с таким уставшим видом, словно не спал неделю и, пожалуй, только что вышел из запоя. Под глазами темнели круги, он был бледен и измотан. В нем не угадывалось и следа от его привычной легкости, во взгляде же не осталось ничего, кроме страха. Я ждала от него насмешливых шуток, соскучившись по его беззаботной любви, но Андре крепко держал меня за руку и смотрел на окровавленную фалангу пальца моей руки. Я вспомнила, как Андре, все же являясь европейцем, надел кольцо на мою левую руку. В России так носят кольца только вдовы, и, когда я подумала об этом, мне стало не по себе.

— Ничего. Она ничего со мной не сделала. То есть она, конечно, чуть не убила меня пару раз, но…

— Только не говори, что теперь все позади, — процедил Андре, зло глядя в сторону двери.

— Почему? Ведь все же позади? — Я испугалась, и Андре понял это с опозданием.

— Нет-нет, не волнуйся. Несомненно, все кончено, все позади. Господи… Я просто пытаюсь осознать случившееся и… это сложно. Одри, серьезно? Женщина в парандже? — Андре беспомощно посмотрел на меня, и я протянула руку, убрала спутанные темные волосы с его лба. — Расскажи мне все. Ты уже говорила с полицейскими?

— Я только и делаю, что говорю, — нахмурилась я. — Она забрала у меня кольцо, но мне его не отдали. Сказали, что теперь это вещественное доказательство. Мое обручальное кольцо. Доказательство. Кажется, все, что у меня есть, перекочевало в отделение вещдоков. Может, мне и самой там поселиться? Чего тянуть, все равно этим кончится. Буду лежать с инвентарным номером, привязанным к большому пальцу на ноге. Знаешь, таким, как на трупах…

— Типун тебе на язык. Да и черт с ним, с кольцом! — вскрикнул Андре. — Я тебе хоть десять куплю.

— Нет, не надо мне десять, — покачала головой я, и впервые за все это время вдруг улыбнулась. Улыбка вышла слабой, усталой, какая бывает у спасенных пассажиров потерпевшего аварию самолета. Осознание того, что я осталась цела только чудом, теперь заставляло меня все на свете чувствовать острее и ярче. Словно я находилась под воздействием своеобразного вещества, произведенного моим собственным организмом.

— Даша, ты уверена, что это была Одри?

— Думаешь, я ее с кем-то спутала, когда она мне к виску пистолет приставила? — расхохоталась я, чего уж там, с истерическими нотками. — Ты, конечно, прав, Андре, я-то эту Одри почти не знаю, еле вспомнила ее имя. А вот ты ее знаешь, и куда лучше, чем я думала. Да? Да?! — Я перестала смеяться и посмотрела на Андре. Я жаждала получить ответ и боялась его услышать. Так стоят в задумчивости над крышкой ящика Пандоры. Открывать или не открывать? Но он уже был открыт, оставалось лишь наклониться немного вперед и заглянуть внутрь.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал Андре, отпуская мою руку, и я тут же поняла, что попала в точку. Кровь прилила к лицу, я вывернулась из его рук, подтянула ноги и снова закрыла лицо ладонями. Говорить не хотелось. Ничего не хотелось, разве что завыть, как это недавно сделала Одри, когда ее схватили.

— Нет-нет-нет. — Андре пытался отвести мои ладони от лица, пока я сопротивлялась, не замечая текущих по лицу слез. — Не надо, родная, не надо, ты не так все поняла.

— Я ничего не поняла, Андре! — воскликнула я, вскочив со стула. Я отшатнулась от него, но он не позволил мне убежать дальше по коридору.

— Я все расскажу, все, обещаю. Ты получишь ответы на все вопросы.

— Известное известно немногим, как говорил Аристотель, — заметил кто-то рядом с нами подчеркнуто любезным тоном. Мужской голос из глубины коридора в полицейском участке показался мне грустным и обманчиво спокойным, но было достаточно одного взгляда на Марко, чтобы понять — он в ярости, внутри его неуправляемая ядерная реакция.

— Марко, ты? — изумленно спросил Андре.

— Бессмысленный вопрос, не кажется тебе? Ну-ну, успокойся, брат. Ты похож на воришку, пойманного с поличным. Где же мой кошелек, Андре? О, я ведь тоже — очень даже — жажду получить ответы на все вопросы. Что именно ты хочешь рассказать Даше и не стал рассказывать мне? Что-то о моей невесте, так полагаю?

— Мне так жаль, поверь.

— Верю, — кивнул Марко. Повисла пауза, растерянный и потрясенный, Андре смотрел на брата и молчал. Я подумала — как странно, что я забыла о нем. Ведь Марко — человек, которому я должна была бы позвонить первому. Жених Одри, респектабельный адвокат, успешный человек, добившийся всего сам, ожидавший от жизни только признания и без того очевидных фактов — он смотрел на нас как на призраков, и его глаза тоже ввалились и утонули в темно-сером контуре. Марко смотрел на Андре взглядом раненого зверя, и я моментально поняла, что так между ними было всю жизнь, возможно, с самого рождения Андре. Потерянный трон, извечная судьба старшего брата. Каин и Авель тоже были братьями, и сейчас Марко чувствовал, что Андре вонзил ему кинжал в спину. — Тебе всегда жаль, но ведь это ничего не изменит и не исправит.

— Я не думал, Марко, что это когда-нибудь всплывет. Это было давно и ничего не меняет.

— Думаешь? Ты, наверное, удивишься, но я совсем не согласен с тобой. Я встречался с адвокатом Одри! С ее адвокатом, но не с ее отцом, которого, как ты знаешь, я всегда уважал. Мы виделись с ним пару недель назад, планировали свадьбу, рассчитывали расходы. Он вызвался оплатить торжество, несмотря на мои возражения. Это такая традиция, свадьбу оплачивает семья невесты, а семья Шараф уважает традиции. Хотя и новым веяниям не чужды.

— Марко… — попытался вклиниться Андре, он протянул руку и положил ее на плечо брата, но тот резко дернул плечом, сбросив ладонь. Затем Марко запустил обе ладони в волосы, пригладил их и выпрямился.

— Ее отец отказался со мной встречаться, они запретили мне приходить к Одри в тюрьму. В тюрьму, Андре! Я не могу поверить, что произношу в одном предложении имя Одри и слово «тюрьма». А ты?

— Мне тоже не просто в это поверить, — отвернувшись, пробормотал Андре. — Я и подумать не мог.

— Странно, что ты не подумал об этом, не правда ли? Ты ведь спал с Одри, не так ли? Никого не пропускаешь. И как же ты не подумал, что я, твой брат, ее жених, имею право знать о таких вещах? — вопросы были риторическими, не требующими ответа. Боль и отчаяние разъедали Марко, делали его слепым и глухим ко всему. — Мне вообще кажется, что все, сказанное мне сегодня, — дурной сон. Может быть, я ослышался? Одри пыталась убить твою русскую женщину?

— Не стоит говорить так, словно меня тут нет, — напомнила я.

— Ничего личного… — пробормотал Марко, избегая моего взгляда. Теперь, когда нужно было выбирать между мной и рушащимся миром, он и сам, пожалуй, предпочел бы застрелить меня, если этим можно было бы сохранить все.

— Тут все личное, — возразила я. — Я стояла перед ней, и она целилась в меня из пистолета. Одри Шараф. В светлом платье, с загорелыми руками. Может мне кто-нибудь объяснит это?

Я покачивалась, не вставая с обшарпанного сиденья, сцепленного с другими — лавка в коридоре полицейского участка была антивандальной. Марко медленно повернулся ко мне и посмотрел на меня так, словно я была его врачом, только что объявившим, что у него рак.

— Я никогда этого не пойму, — сказал Марко, а затем сел рядом со мной, положил руки сверху на мои ладони и закрыл глаза. Андре стоял рядом с нами, как нежеланный, явившийся без приглашения гость. Мы с Марко оказались отделенными от него невидимой чертой, как куполом из романа Стивена Кинга, в котором жители некоего провинциального городка оказались отрезанными от внешнего мира. Конечно, в какой-то степени мы были несправедливы по отношению к Андре, но нам с Марко было наплевать — сейчас мы меньше всего думали о справедливости.

* * *

Позже мы сидели в парке, на облупившейся за лето скамейке — из старых, деревянных — и смотрели на голубей. В парижских парках всегда находились доброхоты с булочками в руках — для птиц, конечно. Те слетались стаями, заходили спереди и сзади, даже садились на колени местных клошаров в расчете на лучший кусок или, вернее сказать, на лучшие крошки. Я автоматически следила за птицами, соскальзывала взглядом с одной на другую, умышленно вытесняя из сознания — почти до конца — то, что в это время происходило между нами. Андре говорил, Марко молчал, опустив плечи — он сидел, как Роденовский мыслитель, глядя прямо перед собой, но, кажется, не замечая голубей.

— Мы встречались где-то с неделю несколько лет назад, — сказал Андре после долгой паузы. — Я даже не сразу вспомнил.

— Конечно, куда уж тебе, при твоем-то образе жизни.

— Ты демонизируешь меня, — покачал головой Андре, а Марко горько усмехнулся.

— Несколько лет назад — это когда? Где вы познакомились? При каких обстоятельствах? Только не вздумай отмахнуться от меня всяким вздором о том, что мне лучше не знать этого. Я хочу знать! Ты должен был…

— Я знаю, я должен был, — кивнул Андре, хотя тон его контрастировал со сказанным. Он говорил агрессивно, будто нападал. — Только вот уловить не могу, когда я должен был это сделать? Одри появилась совершенно внезапно, в окружении своей родни, с отцом, с тобой — и сразу же в качестве твоей девушки. Не где-нибудь, на рождественской вечеринке. Ты помнишь это? Вы сияли от счастья, ты представлял меня ее семье. На ней были наши фамильные рубины, которые, как я считал, мать никому никогда даже в руки не даст. Мне кажется, это вы меня исключили из уравнения.

— Мы… Да, ты прав, — прошептал Марко, мотая головой. — Я не хотел… Ты всегда так нравился женщинам. — Он вскинул голову, и его простое, хотя и не лишенное привлекательности мужское лицо исказила гримаса, словно он съел что-то горькое. — Тебе трудно это понять.

— Я попробую, — процедил Андре сквозь зубы. — Ты думал, что я уведу у тебя девушку?

— Думаешь, если бы ты не стал этого делать из жалости ко мне, это бы что-то изменило? — Марко разозлился. — Если бы она ушла от меня сама, и ты смог бы сказать, что ты тут ни при чем? Веселая, юная девушка с легким характером, к тому же из хорошей семьи. Я знал, что стоит тебе подойти к Одри, сказать ей пару фраз, предложить коктейль, и наша с ней история закончится. Да будь моя воля, я бы познакомил вас посмертно! Впервые в жизни я не хотел знакомить девушку со своим братом.

— Впервые в жизни ты повел себя не как напыщенный индюк, а как перепуганный, зарывшийся в песок страус! И вот итог — мою девушку чуть не убили!

— Андре, перестань! — крикнула я, но оба мужчины посмотрели на меня, как два льва, оторванных нелепым сурикатом от боя.

— А почему так произошло? Да потому что — вот незадача! — Одри уже была знакома с тобой! И за два года ты не нашел способа дать мне знать? Так просвети меня хотя бы теперь. Где вы познакомились?

— Не думаю, что теперь это что-то изменит. Станет только хуже. Разве важно сейчас, где и как?

— Важно! — гаркнул Марко. — Теперь — особенно важно, если хочешь знать. Я прожил столько времени с призраком, можешь ты теперь подсветить мне хотя бы часть этого побоища, которое оставил после себя?

Он говорил, словно бил наотмашь прямо по лицу — ладонью, со всего размаху. Андре побледнел, а затем отвел глаза и кивнул, не найдя ни одного аргумента, чтобы промолчать. Я дрожала всем телом и мечтала оказаться за тридевять земель от этого места.

— Мы познакомились с ней… Не важно где и когда, — пробормотал Андре. — Давно. Я мог бы сказать, что это было ничего не значащей ерундой, и это было бы почти правдой — особенно если послушать ее, Одри. «Это ничего не значит», — так она говорила. Но, как оказалось, это имело значение для нее. Я помню это странное чувство — будто меня опоили, и я совершенно не в состоянии управлять собой. Девушка из хорошей семьи? Легкий характер? Для меня она была другой. Самое дикое, запретное, что есть в людях — она находила это, доставала на свет и любовалась как произведением искусства. Я чувствовал, что с нами что-то не так — и со мной лично в первую очередь, но я не мог и не желал останавливаться, — Андре замолчал, и в воздухе повисла раскаленная, напряженная пауза. На лице Марко была гримаса отчаяния, но он по-прежнему держал себя в руках.

— Так, значит, это продолжалось неделю? — спросил Марко, когда пауза стала невыносимой.

— Наверное. Может, чуть больше. Мне кажется, мы не были трезвы и минуты в то время. Я тогда сильно поругался с матерью и хотел досадить ей.

— Ты всегда хотел досадить — ей или мне, без разницы. А лучше обоим. Иногда мне кажется, что весь твой жизненный выбор продиктован этой целью.

— Ты, конечно, шутишь, — вскинулся Андре.

— Больше недели. Такое, точно, не забывается.

— Нет. Конечно, нет. Но можно запихнуть все подальше, в самый угол чердака, и не залезать туда.

— Ты прекрасно справился с этой задачей! — почти выплюнул Марко с отвращением. — Тебе не приходило в голову, что рано или поздно это всплывет? Что было бы, если б я узнал об этом после нашей с Одри свадьбы? Или когда у нас уже были бы дети? Ты ни о чем не думал!

— Я не знаю. Каждый раз, когда я сталкивался с нею взглядом и видел, какой равнодушной, погруженной в себя светской дамой она стала, мне казалось, что я вообще все придумал. Просто нафантазировал. И еще почему-то я никогда не верил, что у тебя с ней все серьезно.

— Это было серьезно! Черт! — Марко вскочил и пнул валяющийся неподалеку мусорный пакет, да так, что тот перекувырнулся и отлетел, как мячик.

— Я и оказался-то там случайно, — заметил Андре и выразительно посмотрел на брата. Так они и сидели, разглядывая друг друга, как два солдата враждующих армий. И вдруг Марко дернулся и сел так, словно невидимый учитель потребовал от него немедленно выпрямить спину, затем он с чувством хлопнул себя по колену.

— Кап Даг, да? Место, где можно узнать человека поближе в первые же пять минут? — истерически расхохотался Марко. — Как я не понял сразу! Господи, ну, конечно! Вот почему ты никогда не говорил о той поездке. О чем-то другом — пожалуйста, даже со смехом, но не о Кап Даге. Вы ведь познакомились там?

— О какой поездке? — полюбопытствовала я. — Что за Кап Даг? Вы говорите об этом месте как о преисподней какой-то.

— Марко! — Андре посмотрел на брата взглядом, значения которого я понять не могла, даже если бы и хотела. Но Марко, кажется, остался глух к аргументам, переданным телепатически. Он повернулся ко мне и потер ладони. Я поняла, что Марко прав, семя зла было посеяно именно там.

— Кап Даг — это город-курорт на побережье Средиземного моря. Милое местечко, если судить по фотографиям, я-то там лично никогда не был, мне бы и в голову не пришло в такие места ездить. Не очень люблю ходить голым на людях, знаете ли. Еще меньше люблю смотреть на голых людей, пьющих пиво в уличных кафе. Но в Кап Даге так принято. Мы во Франции воспеваем свободу, и такие места — квинтэссенция нашей свободы. Иногда мне кажется, что именно поэтому у нас в Европе так много террористов. Значит, Одри была там с тобой?

— Она тогда как раз окончила колледж, — произнес Андре после долгой тяжелой паузы. — Я понятия не имел, кто она и из какой семьи. С ней было много ребят, наверное, весь ее курс. Приехали на большом автобусе. Да не важно! Какое это имеет значение теперь?

— А еще в Кап Даге в большом количестве изобилуют ночные клубы 18+, специально для людей, которые хотят просто повеселиться, — продолжал рассказывать тоном заправского экскурсовода Марко. — Закрытые вечеринки, своего рода мероприятия по интересам. Другими словами — оргии. Значит, моя невеста, с которой я собирался обвенчаться, будущая жена политика, возможно, мать моих детей, наследников нашей династии — рано или поздно появилась бы на первой полосе Ici Paris? Тебя такая перспектива не смутила? Впрочем, кого я спрашиваю, тебя же не смущает собственная фотография со своей невестой в том же Ici Paris.

— Ты жесток, — прошептал Андре, а я изо всех сил зажмурилась, пытаясь представить, что я тоже птица, и могу улететь, оказавшись далеко-далеко отсюда, где-нибудь в Египте, на площади в Каире, где тоже найдутся те, кто отсыплет мне хлебных крошек.

— Наши фотографии в журнал были отправлены Одри, разве нет? — спросила я у Марко. — Это не наша, это ее ответственность. Она решила нанести удар — и по нам, и по вам, Марко.

— Да, да, вы правы. Безусловно, Даша, вы правы. Одно из многих ее действий, понять которые я не могу. — Марко подошел к фонарному столбу, отвернулся, прижался к его металлическому остову лбом. Мне было так его жаль, но что же я могла поделать! Андре подошел ко мне.

— Кажется, дело не в том, что Одри ходила голой по пляжам, а в том, что она одержима. Разве я не прав? — Андре говорил сухо, как адвокат перед присяжными. — Разве можно исключить вариант, что весь ваш роман, Марко, был для Одри только прикрытием.

— Для чего? — вытаращился на меня Марко, и на секунду показалось, что сейчас он меня ударит.

— Чтобы негласно присутствовать в жизни Андре, — ответила я за них обоих. — Этого она хотела. Она приходила к нам в дом.

— Что? — Андре был потрясен.

— Похоже, Одри заказала себе дубликаты ключей от квартиры Андре, и это был не первый ее визит, это точно. Она… пила кофе, пока меня не было.

Оба брата стояли друг напротив друга, как подуставшие от боя петухи. Пазл понемногу складывался, хотя кусочки его были до странности уродливыми и пугающими — как горгульи на готических соборах. Андре лишь качал головой, пытаясь осознать услышанное.

— Мы с ней встретились потом, через несколько месяцев после Кап Дага. Буквально наткнулись друг на друга недалеко от Люксембургского сада, — и Андре с удивлением огляделся по сторонам, только сейчас разобрав, где именно мы находимся. Прозрение всегда приходит, когда уже ничего нельзя изменить. Какая разница, где они встретились.

— И что?

— Ничего, в том-то и дело. Она посмотрела на меня именно так, как смотрят на случайных любовников, встреченных через много лет — смесь радости, легкого волнения и стыда. Мы разговорились. Одри вроде собиралась покинуть Париж, хотела уехать в Испанию. Мы с ней сходили в один из их семейных магазинов — тот, где делают все эти арабские сладости. В Фор-д’Обервилье.

— Что? — вздрогнула я.

— Даша, прости, я не должен был тебя туда приводить, но… Все это было так давно, мне и в голову не пришло, что те события могут быть как-то связаны с настоящим. Мы с ней поговорили тогда, и она спросила, помню ли я нашу эскападу в Кап Даге. Я ответил, что приключение был чудесным. Потом рассказал о том, что иду работать в клинику и тем самым превращаю в пепел все надежды своей семьи на мою политическую карьеру. Она смеялась и говорила, что превращать чьи-то надежды в пепел — единственное стоящее дело в этом мире. Я был уверен, что та встреча была совершенно случайной.

— Вы были в той гостинице? Вы спали? — спросила я. Андре повернулся ко мне, глаза его горели возмущением, как мне казалось, совершенно неуместным при подобных обстоятельствах.

— Что? Нет, Даша, мы не спали. И не были в той гостинице, хотя разговаривали недалеко от нее. Я именно тогда заметил, как этот район похож на Москву.

— Серьезно? Да, Андре, Давай поговорим об архитектуре! — воскликнул Марко, даже не пытаясь сдержать сарказма. Его лицо было напряжено, на лбу появились глубокие морщины, ему было больно, по всей видимости, Марко был в душевной агонии, но я не могла ему помочь. Его любовь оказалась фальшивкой, и снова (интересно, в который раз?) ему предстояло остаться один на один с ненавистью к своему младшему брату. Отчего мир устроен так, что неуловимая красота, заключенная в особенном повороте головы, в низком тембре голоса или в движениях, создающих ощущение легкости и силы, непонятна и недостижима? Андре, любимчик Андре, как, должно быть, это сложно, расти рядом с тобой. Я тоже знаю, что это такое — жить в ярких отсветах софитов, которые изливают свой свет не на тебя. Но я никогда не ревновала к матери, к ее красоте, обаянию и таланту, я только смотрела на нее и восхищалась, как восхищаются звездным небом. Марко же находился на звездном небосклоне рядом с Андре, и деваться ему было некуда.

— Она исчезла и больше не появлялась, Марко. Я забыл, я все это забыл. Просто избалованная, богатая девочка из колледжа, недвусмысленно дающая понять, что с нею все можно.

— И ты говорил мне о жестокости? — Марко сжал кулаки и дернулся, жестко посмотрев на брата. Он попал в капкан.

— Что ты хочешь от меня? Правды или заботу о твоих чувствах? Я решил молчать обо всем как раз для того, чтобы поберечь тебя. И посмотри, к чему мы пришли! Я ведь хотел как лучше. Когда она появилась, в сопровождении своей родни, с тобой под руку, я не знал, что мне делать. Я хотел предупредить тебя, хотел сказать, чтобы ты был осторожнее — ты, помешанный на репутации. Но она казалась изменившейся, повзрослевшей, серьезной, а ты… впервые за столько лет я видел тебя таким счастливым. Ты ведь никогда никого не любил.

— Никогда и никого, кроме Одри, — это был не голос — шелест. — Но выходит, это была иллюзия.

— Мы не знаем этого, — вклинилась я зачем-то. Кого я хотела утешить?

— Она следила за вами, следила за ней! — Марко ткнул в меня пальцем, а затем отряхнулся, смахивая невидимую грязь со штанины. Он встал и отогнал самых наглых голубей, подобравшихся к нам совсем близко, хотя кормили их не мы, а обшарпанного вида мужчина с соседней лавочки. — Я даже не знаю, что именно она делала и какова была ее цель. Определенно не счастливое будущее со мной.

— Мы многого о ней не знали, — сказала я. — Мы все. Я не готова и не буду проявлять понимание и сочувствие. Мне нужно знать, из-за чего моя фотография красуется на первой полосе желтой прессы. Отчего я чуть не сгорела заживо. Почему она пыталась меня застрелить. Я знаю, что Одри следила за нами, когда мы были вчера в гостинице, — сказала я жестко, неожиданно даже для самой себя. — И в тот день, когда мы оказались на приеме в доме вашей матери, Одри тоже следила за мной и за Андре, следила за нами всю ночь, сделала эти фотографии из окна отеля, сняла на видео драку Андре с Сережей. И я должна узнать все подробности, всю правду до конца.

— Какая разница теперь? — пролепетал совершенно разбитый Марко. — Достаточно ее сегодняшнего выстрела.

— Нет-нет, — возразила я. — Ее должны допросить. Ведь никому и в голову не придет связать эту историю с исчезновением туриста из России. Мне опять скажут, что я придумываю и усложняю работу полиции. В Париже у полиции явно очень много дел, раз они не могут найти время, чтобы заняться пропажей человека.

— Думаешь, она… — спросил Андре и тут же замолчал, не стал договаривать. Марко же вдруг ослаб и мешком повалился на лавку. — Думаешь, она знает, где Сережа?

— Я не думал о случившемся… в таком аспекте. Действительно, должно быть, Одри причастна и к этому, — растерянно произнес Марко, и я кивнула. Он продолжил. С ключами от квартиры Андре все понятно: у нас одна домработница. Отель… отель… Одри в тот момент была дома и запросто могла услышать мой разговор с Андре. Ох, вот, значит, зачем я был ей нужен! Чтобы было удобнее следить за Андре. Это моя вина. Я должен был… должен был догадаться раньше.

Марко замолчал, скривившись, и отвернулся, чтобы закрыться от нас, как от безжалостных зрителей ток-шоу, где он оказался главным героем.

— Не нужно винить себя! — возмутилась я. — Как такое можно предугадать? Никак! Никто не знает, что двигало Одри, и как глубоки были ее чувства к вам, Марко. И что она испытывает к Андре. Вы оба можете ошибаться. Возможно, она ненавидит его. Все можно трактовать по-разному. Я думаю, Одри была вполне довольна своей ролью третьего в комнате, свидетеля, которого никто не замечает. Это по каким-то причинам подходило ей. Она лишь решила уничтожить меня. Если бы я не появилась, Одри бы могла прожить так, незримо присутствуя в жизни Андре, много лет.

— Это было бы еще хуже. Если вы думаете, Даша, что таким способом успокоите меня, то имейте в виду, что эффект совершенно противоположный. Меня ужас охватывает при мысли о том, что это продолжалось бы много лет. Думаете, мне хочется быть дураком? Я и так всю жизнь себя им чувствую — такова уж участь старшего брата.

— А знаете, ведь она испугалась до полусмерти, когда я сказала ей, что Андре все знает, — вспомнила я вдруг.

— Испугалась? — удивился Марко.

— Да, и еще как. Сказала: «Он убьет меня, убьет!» А потом приставила к моему виску дуло. Она ненормальная, говорю вам. Ой, Марко, простите меня.

— Вы правы, — кивнул Марко, от напряжения у него играли желваки, он сосредоточенно думал. — Но, как это часто бывает, от правды не легче. Для меня это ужасно и мучительно. Если она больна — ей нужна помощь. Даже если она сто раз виновна в том, в чем ее обвиняют, я все же смогу защитить ее лучше, чем любой другой адвокат.

— Защитить? — уточнила я, не веря в услышанное. Сказать, что я была потрясена — ничего не сказать. Любовь, поистине, не знает границ. Если бы со мной провернули такое, я бы и имя этого человека забыла. Как мне кажется. Впрочем, откуда мне знать, как я поступила бы на месте Марко с его характером, воспитанием, любовью к классическим костюмам, английскому дизайну и политическим партиям. — Да вы просто ангел!

— Он ангел, а я злодей. — Андре смотрел вдаль, на темнеющий парк, и явно злился. — О, у тебя всегда и во всем виноват я, так было всегда.

— Но сейчас, как ни крути, ты действительно виноват, братец. Или хочешь поспорить? Помимо удивительной черствости, позволяющей тебе резать и латать людей, ты всегда отличался чудовищным эгоизмом, — Марко почти кричал, и даже нищий с голубями смотрел в нашу сторону неодобрительно, словно мы были в публичной библиотеке и мешали остальным посетителям читать в тишине и спокойствии. Марко же не обращал на произведенный эффект никакого внимания.

— Эгоизм? Десять лет учебы, хирургия — это эгоизм? Ты так это называешь? Вы с мамой планировали для меня другую судьбу, играли бы в меня, как в какого-нибудь ферзя, вырезанного из слоновой кости. Если бы я был сговорчивее, ты бы двигал меня по доске, возможно, продвинул бы достаточно далеко, прежде чем тебе пришлось бы пожертвовать мною во имя каких-нибудь очередных высоких целей. Нет уж, спасибо, я лучше буду резать и латать людей. Это честнее, в конце концов. А чем занимаешься ты? Сплошь политические интриги, лоббирование, сговоры и союзы. Ты дергаешь за ниточки, а кто-то дергает за ниточки тебя. Чего ты хочешь добиться? Станешь новым президентом Франции? Но зачем, ты же не хочешь изменить будущее. Ты не романтик, тебе не свойственно желание сделать этот мир лучше. Тебе нравится чувство, что ты принял все таким, какое оно есть — всю эту ложь, гниль, всю нищету и несправедливость, и ничего не нужно менять. Мир — шахматная доска.

— Какая чушь! — выплюнул Марко. — Не говори так, словно ты знаешь меня лучше, чем я себя.

— Хочешь, я скажу, отчего я не рассказал тебе обо мне и Одри? Честно, хочешь? Помимо того простого факта, что наше с ней знакомство ничего для меня не значило и почти не сохранилось в моей памяти. Потому что, как ты знаешь, я не держу телефонов своих бывших подружек в баночках на полке, чтобы в случае чего позвонить и вспомнить былое, повысить себе самооценку за их счет. Но Одри… с ней с самого начала все было не совсем просто. Я видел, что творилось с тобой. Много раз, когда я решительно собирался обрушить на тебя всю правду о твоей благовоспитанной, лучезарно улыбающейся восточной принцессе, которую ты заваливал подарками, я останавливался, видя твои глаза. Как ты смотрел на нее! В твоей жизни, Марко, все и всегда шло по плану, который ты составлял. Ты всегда играл в господа бога, в том числе и со мной тоже. У тебя на все была своя воля, но рядом с Одри ты эту волю терял. Ты ее любил против своего желания и уж точно вопреки всем своим планам. Даже сейчас ты хочешь ее спасти, хоть она и предала тебя, и, я уверен, спокойно убила бы, если б знала, что это поможет вернуть меня.

— Ахиллесова пята, — прошептала я.

— Что? — повернулся ко мне Марко.

— Простите, Марко. — Я запоздало заметила, что сказала это по-русски. — Ничего, это не важно. Я… так устала. Я смертельно устала и хочу спать. Больше всего на свете. И если вы немедленно не прекратите ругаться, я лягу тут на лавочку и буду спать в этом парке. Меня этот вариант устроит, а вас? Все это ваши бла-бла-бла: кто кому не сказал, кто кого обижал в детстве, не имеют сейчас никакого значения. Нам нужно найти Сережу. Где он? — вот единственный вопрос, которым стоит задаться. Остальное просто ерунда.

Марко посмотрел на меня, как подстреленный зверь, а затем развернулся и просто ушел, медленно передвигая отяжелевшими ногами, с трудом перетаскивая свое тело из сегодняшнего вечера в завтрашнее утро. Мы с Андре остались одни.

* * *

Старый дом с окнами на западную стену частного музея излучал уют, обманчиво заманивая теплым светом вечерних окон. Я знала, что Николь уехала к своей тетке в Версаль, но все равно темнота в ее окнах была для меня огорчением. Андре по привычке достал ключ и выразительно посмотрел на меня, пройдя в незапертую дверь своей квартиры, где на полу валялись какие-то ботинки и сброшенные с вешалок вещи.

— Уж прости, я не успевала убраться, полиция не соглашалась подождать.

— Птица, заметь, я даже не спрашиваю тебя, как именно ты попала в мою квартиру, потому что, как я подозреваю, ответ мне так сильно не понравится, что я захочу сотворить с тобой что-то тоже вполне уголовно наказуемое. Ключей-то у тебя не было.

— Я же птица, как ты сам заметил, значит, я просто влетела в окно, — ответила я с ложной веселостью в голосе. За механической улыбкой я прятала целую палитру чувств. Страх, растерянность, непонимание, ощущение неминуемой беды — только верхушка айсберга. Но на самой вершине этой ледяной горки царило облегчение. Это было странно, но, вернувшись в эти стены, где еще несколько часов назад меня пытались убить, я вновь обрела себя — ту, что была утеряна уже довольно давно где-то в парижских переулках, между вывесок и ароматов, идущих от кухонь и кафе. Все перестало быть эфемерным, и то, что еще вчера пугало, было дымом и пустотой, теперь обрело имена и телесные формы.

Я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя, как если бы Андре сделал мне пластическую операцию. Передо мной стояла стройная женщина в дурацкой одежде: я так и не успела переодеться — футболка с надписью «I love France» в сочетании с моей измученной физиономией выглядела как насмешка. Однако я не без удовольствия отметила, что я довольно-таки красива: молодая женщина с растрепанными волосами и ярко-красным ртом, пусть и с едва заметным следом недавней простуды в уголке губ и немного облупившимся маникюром, но в общем вполне еще ничего.

— У тебя есть дома ножницы, Андре? Или пилочка? — спросила я, но ответа не получила. Андре стоял в гостиной, недалеко от металлической лестницы и смотрел, не отрываясь, на белые обломки валяющейся на полу штукатурки.

— Здесь она выстрелила? — уточнил он непослушным голосом.

— Да, тут, — кивнула я. — Но это будет легко исправить.

— Думаешь? — спросил Андре, явно имея в виду другое. Он задумался не о ремонте. «Ты, наверное, теперь меня бросишь, да?» — вот, что он спросил про себя, но вслух сказать не решился.

— Конечно. Все, что потребуется — немного штукатурки, — улыбнулась я и невольно скользнула взглядом по своим пальцам, по левой руке, на которой алел след от сорванного с меня кольца. Забавная у нас получилась сказка. Золушка попала на бал, но принц оказался с прошлым, и вместо туфельки она потеряла кольцо. Наше «долго и счастливо» было с привкусом крови и следами от пуль.

— Ты обманываешь меня, Птица.

— Если я кого и обманываю, Андрюша, так это себя, — отбрила его я, а затем склонилась к ящичкам в поисках пилки, а может, чтобы просто отвести глаза. — Наверное, ты сам хочешь поставить точку? Слишком все сложно, я пойму. Любовь — цветок, который погибает на ветру. Черт, я говорю статусами из пабликов. Если хочешь, я уеду. Прямо сейчас.

— Спятила? — разозлился он, развернув к себе. — Как ты можешь такое говорить?

— Вот они! — воскликнула я, доставая ножнички из-под кучи других мелочей в ящике. — Представляешь, я знала, что они там.

— И что? — озадаченно покосился на ножнички Андре.

— Нет, это просто смешно. Ты смотришь на них, как на холодное оружие. Я знаю, где у тебя что лежит. У меня есть своя полка в твоей спальне. Даже зубная щетка.

— Ты же моя невеста, это нормально.

— Мне кажется, что теперь в твоей семье слово «невеста» станет ругательством, — рассмеялась я, испытывая невероятное облегчение: стоя на кухне Андре, я ощутила, пусть и на секунду, что нахожусь дома.

— Тогда ты должна немедленно стать моей женой.

— А ведь я была совсем другой всего пару месяцев назад. — Я сознательно пропустила сказанное мимо ушей. — Мне кажется, что все это было не со мной — моя прошлая жизнь. Я пытаюсь вспомнить, какое у Сережи лицо, и не могу. Не помню цвет обоев в собственной комнате. Кажется, салатовый, с каким-то рисунком. В углу стопка книг. Я не делаю ничего из того, чего делала раньше, но делаю море всего, чего не делала никогда. И я не собираюсь тебя бросать. Я… страшно сказать, хочу как-нибудь съездить в Кап Даг.

— Что? Серьезно? Ты, наверное, издеваешься? — моментально завелся Андре.

— Ага, испугался? Но ведь мы теперь вряд ли встретимся там с Одри. Так что ходили бы там голыми, я бы краснела от каждого взгляда. Я никогда не делала ничего подобного. Но теперь я бы смогла — будучи твоей невестой! Знаешь, как это называется? Парадокс! — расхохоталась я, возвращая ножнички на место. Я обрезала ноги так коротко, как только смогла. Маникюр — это не для меня. Не сейчас. Я подтянула к себе компьютер, загрузила Skype, нашла в контактах Шурочку и позвонила. Гудки звенели долго, но Шура трубку так и не взяла.

— А что! — Андре нагнулся и поцеловал меня в шею, нежно провел языком по линии под волосами. Я вздрогнула, было щекотно. — Воздух Кап Дага такой, что девушки сходят с ума и начинают совершать глупости. Даже приличные девушки. А что же там будет с тобой?

— Ты серьезно? Я-то пошутила. — Я снова набирала мобильный номер Шурочки. Поцелуй не прерывался, нежные, настойчивые губы Андре перекочевали выше, он сжал между губами мочку моего уха, и я простонала, слушая мерные гудки в трубке. Снова никакого ответа, и неприятный укол волнения заставил меня вдохнуть и выдохнуть несколько раз, прежде чем я решилась набрать справочный телефон больницы, где лежала мама.

— Я совершенно серьезно. — Андре отошел в сторону и прислонился к стене в проеме кухни. Он так и стоял, глядя на меня, но тут мне ответили, и я на несколько минут забыла обо всем. Я объяснялась с врачами, пытаясь связаться с тем, кто отвечал за маму. Его искали и не нашли, зато Шурочка перезвонила мне сама. Сказала, что сидит в больнице, а ее мобильник был в беззвучном режиме — она просто не слышала звонка.

— А что ты делаешь в больнице? — заволновалась я. — Ведь уже вечер.

— Ох, мы только сейчас приехали с обследования. Даша, определенно Оля выкарабкается.

— Что? — замерла я, и сердце забилось часто, как барабанчик в сумасшедшей песне в стиле рок. — Ты уверена? Расскажи мне все. Подожди! — Я посмотрела на Андре и перевела разговор в громкий режим, памятуя о том, что мой будущий муж, помимо всех остальных «талантов», еще и дипломированный врач.

— Активность мозга отличная, реакции появились. Говорят, она может прийти в себя со дня на день. Это, конечно, только прогноз….

— Не важно! — Я рассмеялась и расплакалась одновременно. Андре улыбался и кивал мне, и его обычное жесткое выражение лица изменилось, как будто он только что развернул рождественский подарок. — Все налаживается.

— Что?

— Все налаживается! — прокричала я. Шурочка помолчала, а затем спросила, как там у нас дела.

— Я, кажется, выхожу замуж.

— О! — только и смогла выдавить Шурочка, у которой глаза всегда были на мокром месте. Я не стала рассказывать ей о нападении Одри, о последующем кошмарном разговоре с ее женихом. Вместо этого я рассказал Шурочке, о том, какое кольцо мне подарил Андре. До этого момента я еще никому не сообщала о своем решении, и потому оно оставалось для меня чем-то эфемерным. Только теперь я вдруг осознала, что это правда. Наверное, я удивилась даже больше Шурочки, но она не заметила перепада в моей интонации. Ее уже было не остановить. Она, как Алиса из Зазеркалья, могла наплакать целое озеро слез.

— Ну-ну, ну-ну, — пыталась успокоить я, а Шурочка поздравляла меня.

— Ой, как хорошо, счастье-то какое! Сережа тебе не подходил. Я-то не говорила, не мое это дело, конечно, но ты-то девушка непростая, интересная, с изюминкой — как орхидея, а он-то — извозчик, чисто извозчик. Я все думала: выпрет его наша Дашка. Ну а что, не нашелся он? Его родители тут нам все телефоны оборвали. Говорят, нужно подавать в Интерпол. Я говорю: «Подавайте».

— Шура… — Я побледнела. Мне кажется, она даже не понимала, что делала, но я уже чувствовала, что вина — огромная и липкая, как деготь — растекается по мне с головы до ног. Я ведь и не подумала о родителях Сережи. Я была так напугана тем, что происходило, так сконцентрирована на себе и своей любви, что не позвонила им. Как же они, должно быть, ненавидят меня!

Андре смотрел на меня и взгляд его становился все более тревожным. Он вынул трубку из моих рук, не отводя от меня глаз, как будто держал на коротком поводке.

— Даша перезвонит вам завтра, — сказал он. Шурочка только и успела, что коротко попрощаться. Разговор был прерван. Андре безапелляционно бросил телефон на диван.

— Не смей, — сказал он мне. — Это не твоя вина.

— Я даже не позвонила родителям Сережи.

— Тебе нечего им сказать, — пожал плечами Андре. — Ты его бросила. Ты их не утешишь.

— Как можно быть таким жестоким? — спросила я, но вместо ответа Андре посмотрел на меня изменившимся взглядом — жадным, голодным и нетерпеливым. Взглядом собственника, которому не терпится взять свое. Я чувствовала его взгляд на себе, на своем теле, и от этого мне становилось жарко, словно я ныряла в парное молоко. Я отлично понимала значение выражения «раздевать глазами».

Некоторое время я бесцельно рассматривала свои руки, а затем вскинула голову и улыбнулась с вызовом.

— Ты часто ездишь в Кап Даг, Андре?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился он, делая шаг ко мне. Я поняла, что Андре готов броситься ко мне с утешениями, убеждая, что я ни в чем не виновата; готов преподнести любую сладкую ложь, которую я хотела бы услышать. Однако я была виновата, и это касалось только меня, не Андре. Я тряхнула волосами и выпрямилась.

— Я никогда не была там, где можно ходить голой, но слышала о таких местах. Однажды подруга позвала меня в Серебряный Бор — это у нас в Москве такой местный пляж…

— Я знаю, где находится Серебряный Бор.

— Серьезно? — Я посмотрела на Андре удивленно. — Ты там был?

— О, не смотри на меня так. Я вовсе не являюсь страстным поклонником нудистских пляжей. В Серебряном Бору располагается официальная посольская дача, я был приглашен туда на вечеринку с отцом. На самом деле даже не раз и не два. В этом месте много разных красивых домов. Если бы я хотел найти в Москве место, которое бы напомнило мне — или тебе — о Париже, я бы повез тебя туда, в Серебряный Бор. Если смотреть на его улицы с определенного ракурса…

— Моя подруга столько мне рассказывала о единении с природой, об освобождении духа и первобытном ощущении биения жизни под большой бубен, или тамтам, я не помню точно. А я думала, что все эти нудистские пляжи — лишь возможность подглядывать за женщинами безо всякой замочной скважины. Я думала — никогда не пойду.

— Все! Теперь я и сам хочу тебя свозить в подобное местечко. Не в Кап Даг, конечно. Но я увезу тебя туда, где можно ходить совершенно голой. И купаться, конечно же.

— Почему же не в Кап Даг? Слишком много воспоминаний? — Я приподняла бровь и ехидно улыбнулась.

— По правде говоря, уже почти нет. Кроме некоторого смутного чувства стыда. Не знаю, как тебе это объяснить, но в чем-то Марко прав. Я — ужасный человек. Это просто странно, что ты не убегаешь от меня в страхе. Знаешь, как в каком-то фильме люди убегали от падающего самолета. Мне порой кажется, что я терплю крушение, но не могу понять, где же аварийный выход.

— Мы ведь уже пришли к тому мнению, что я тоже сумасшедшая. Тебя любят только психопатки. Правда, в свете последних новостей это уже не смешно. Я не знаю, может, нужно поехать именно в этот твой Кап Даг, чтобы стереть все эти воспоминания раз и навсегда. Кроме того, теперь уже сентябрь, вода в Серебряном Бору будет холодной.

— Средиземное море лучше, принцесса? — ухмыльнулся Андре, делая шаг в мою сторону. Я сделала шаг назад.

— Знаешь, я хочу твоего ужасного травяного чая. Отныне кофе-машина — проклятый объект, с нее теперь надо будет снимать порчу.

— Значит, чай? — уточнил Андре, не предпринимая ни малейшей попытки приготовить его для меня.

— И еще — я хотела попросить: ты бы полегче с Марко. Он слишком многое пережил, чтобы на него обрушивать правду.

— Какую правду? — сощурился Андре, а я в ответ неопределенно взмахнула рукой. Андре поймал мои пальцы и пропустил сквозь них свои. Он провел указательным пальцем по царапине на месте утраченного кольца. — Имей в виду, мой брат совсем не так слаб, как тебе кажется. Он хочет управлять миром.

— Ну — это секрет Полишинеля. Все мужчины хотят управлять миром.

— Даже я?

— Даже ты, — кивнула я.

— Но не так, как Марко. Все же не до такой степени.

— Но даже больше, чем управлять миром, он хотел быть с Одри, — возразила я. — Как думаешь, она хоть немного любила его? Неужели можно быть такой актрисой? Может быть, Марко…

— Хватит! — нахмурился Андре. Он отпустил мою руку, и мне тут же стало не по себе, будто я потеряла что-то неуловимое, но важное, как воздух или стакан воды во время болезни. Андре вскочил. — Хватит с меня этой истории, и с Марко тоже. Самое ужасное, что ты права: он действительно ее любит. Иногда мне кажется, что я вообще не разбираюсь в людях. Человек — странный зверь, полнейшая загадка, подземная пещера, полная темных поворотов.

— Даже я? — Я подумала, что мой вопрос застанет его врасплох. Андре снова схватил мою руку, сжал пальцы сильнее и потянул меня к себе.

— Тебя разгадать вообще невозможно, — ответил он. — Знаешь, как это бесит! Но я буду пытаться и дальше.

— Если получится разгадать, я наскучу тебе, и ты меня прогонишь. Тогда-то я и стану свободной. — Я пожала плечами, но Андре покачал головой.

— Свобода — не люблю этого слова, особенно когда его произносишь ты.

Подтекст был скорее комплиментом, чем оскорблением, и все же в этом было что-то унизительное. Я отставила чашку с чаем на стол и, помедлив, решила уйти наверх. День был таким длинным и полным чудовищных событий, что я вдруг почувствовала себя уставшей, как раб на галерах. Физическая усталость даже превосходила измотанность моральную. Однако для Андре мое поведение означало другое — нежелание оставаться с ним, и такого он мне позволить не мог. Я любила его за эту тотальную ненасытность, но по этой же причине и боялась. Когда я попыталась пройти к лестнице, Андре остановил меня, удержал за руки, а затем долго и внимательно смотрел мне в глаза. Он притянул меня к себе вплотную, удерживая меня — пребольно — за плечи. Он сжимал меня своими сильными крепкими пальцами, а я терпела, глядя на него с вызовом, который мог быть расценен им как призыв. И чем болезненнее становились объятия, тем более нереальным казалось всё вокруг, кроме его рук, требовательного безжалостного взгляда, его сильного, тренированного тела. Так прошло несколько мгновений.

— Мне больно, — прошептала я, и Андре кивнул.

— Я знаю. Думаешь, я не понимаю, что делаю? — спросил он, но затем отпустил меня, ослабив хватку. Он поднес свои пальцы к моему лицу и провел по нему сверху вниз — по лбу, по носу, по губам. Он зажал нижнюю губу между двумя пальцами, большим и указательным, и оттянул немного вперед, приоткрывая мне рот, проникая внутрь большим пальцем, как это часто делают в порнофильмах. Мимолетный жест, но я тут же вспыхнула, почувствовав знакомое напряжение между ног. Мое тело было совершенно зависимо от Андре, ожидание прикосновений было мучительным и бесконечным, словно мое тело скучало по Андре уже много столетий. Я попыталась что-то возразить, но Андре покачал головой.

— Ш-ш-ш, птица. Веди себя хорошо, и я тебя за это награжу. — Он провел пальцем по моим зубам, просунул палец в рот, и я покорно прикоснулась к нему языком, глубоко дыша. Его палец был чуть солоноватым на вкус — легкий, совершенно ясный намек на другой предмет, который мог оказаться у меня во рту. Мне стало жарко. Андре усмехнулся, отвел руку и отпустил меня.

— Мне кажется, у меня просто не осталось сил, но ты умудряешься завести меня снова.

— У меня есть ключ, — невозмутимо заметил Андре. — И потом, я хочу видеть тебя сейчас…

— Если ты приглядишься, то заметишь, что я стою прямо перед тобой.

— Без одежды! — добавил он, стягивая мою гротескно туристическую футболку на бок так, чтобы оголилось плечо. Я не шевелилась, позволяя этому медленному вторжению набирать обороты.

— Нравится мне… нравится, когда ты голая по квартире ходишь… А где же моя пицца? — пропела я, вспомнив смешную песенку, но Андре посмотрел на меня с непониманием.

— А при чем тут пицца?

— Так в песне поется. Ты ее не слышал?

— Песню про пиццу? Нет, миновала меня такая честь, — рассмеялся Андре, а его руки продолжали стягивать мою футболку.

— Между нами лежит бесконечный культурный разлом наподобие того, что разделяет землю у водопада Виктория. Ты говоришь по-русски, но не думаешь, как я, — изрекла я с умным видом, когда второе плечо было так же безжалостно оголено. Растянувшийся ворот моей футболки опасно затрещал.

— Не будь так в этом уверена, — обиделся Андре, хоть я и чувствовала, что обида была деланой. — Что во мне не так?

— Ты другие мультики смотрел, тебя никогда старушки у подъезда не обсуждали. Ты не читал Гончарова только потому, что его задавали в школе. Тебя учили по-другому, чему-нибудь и как-нибудь.

— Онегина коверкаешь? — прошептал Андре, оттягивая футболку еще ниже. — А теперь ты можешь перестать умничать и выделываться?

— Никак нет, — рассмеялась я. — После такого дня мне только и остается, что умничать и выделываться. Или свихнуться, проведя всю оставшуюся жизнь в лечебнице для душевнобольных.

— Откуда, кстати, ты взяла такую омерзительную одежду? — Андре продолжал говорить, но спустил растянутую донельзя футболку чуть ли не до талии, так что она теперь выполняла роль смирительной рубашки, прижав мои руки к корпусу. С усилием стянув ткань еще ниже, Андре высвободил мою грудь и с удивлением склонил голову, рассматривая использованный мною в качестве белья купальник. — И это тоже.

— Девушке приходится довольствоваться всякой дрянью, если ее молодой человек оставляет ее в номере голой, без одежды, разве нет? — протянула я самым назидательным тоном. Андре расхохотался, а затем потянул за веревочные узлы на топе. Секунда — и Андре склонился, его губы завладели моей грудью, а я хотела уже только одного, — чтобы он завладел мной целиком.

* * *

Андре не спешил, наслаждаясь каждой минутой этой ночи, когда нам обоим — впервые за долгое время — ничто не угрожало. Первая настоящая ночь для нас двоих после проведенных в липких объятиях страха, превращавшего любую тень в призрак женщины в черном. Фильм ужасов со мной в главной роли, театральная сцена, на которой я оказалась, сама не подозревая об этом.

— Ты похожа на деревенскую простушку, приехавшую в Париж на рейсовом автобусе, — тихо рассмеялся Андре, отбросив верх от купальника в сторону. — Не хватает только веснушек.

— Если хочешь, их можно пририсовать, — предложила я, стараясь не обращать внимания на то, что моя грудь обнажена. — Если уж тебе нравится такой образ, еще нужна жвачка, чтобы я жевала ее ежесекундно и периодически надувала пузыри. Тогда я буду простушкой из Америки. Знаешь, а если сделать пару хвостиков, то я вообще стану похожа на деревенскую простушку-малолетку.

— Ты считаешь меня извращенцем, — не спросил, а со смехом заявил Андре, вытаскивая откуда-то из шкафа гостиной мою новую сумочку, которую я приобрела накануне. С тех самых пор как я вернулась из Авиньона, я жила как бесплотный эльф: ни вещей, ни документов. Большую часть личного имущества забрала полиция, что-то осталось у Андре.

— Мне не нужно и минуты, чтобы понять — ты самый настоящий извращенец, — ответила я, пока Андре с самым невозмутимым и независимым видом принялся раскрашивать мне губы красной помадой.

— Да, так, — пробормотал он деловито, отступив на шаг.

— Любуешься своим творением? Не думаю, что я похожа на Мону Лизу, — фыркнула я, чувствуя на губах толстый слой помады. Но это было не все, Андре достал откуда-то щетку и принялся расчесывать мои волосы. Делал он это с большим и явным удовольствием, продолжая проводить щеткой по моим волосам даже после того, как они могли считаться совершенно уже разглаженными и избавленными от любого беспорядка. Затем Андре нежно перебросил волосы мне за спину и провел пальцем по тому месту, где ткань ворота врезалась мне в руку — здесь тянулась тонкая, чуть покрасневшая полоса.

— У тебя такая нежная кожа. Я бы не хотел испортить твою красоту, — с сожалением пробормотал он, словно это было совершенно неизбежно. — Но мне так нравится, когда твое тело носит на себе следы моего вторжения.

— Я помню. Тебе хочется яростно трахать и нежно защищать меня в одно и то же время, — сказала я, и Андре судорожно вздохнул. Он потянул ткань вниз, и футболка с надписью «I love France» упала на пол — сегодня я надела ее в первый и последний раз.

— Пожалуйста… — начал было он, но не договорил, столкнувшись с моим взглядом, — я чувствовала себя как человек, уже привязанный к резиновому жгуту, заплативший за развлечение вперед и готовый спрыгнуть с моста — в надежде на наслаждение, с риском разбиться, если веревка не выдержит. Я кивнула и чуть приоткрыла губы, совершенно забыв, как, должно быть, пошло и дешево смотрюсь с этой красной помадой на губах, да еще и полунагая, простоволосая, с торчащими вперед твердыми темными сосками. Безо всякой команды Андре я опустилась вниз и встала на колени, затем села на пятки, положила ладони на колени и выпрямилась, оставив оголенную грудь на полное обозрение. Я чуть запрокинула голову и едва заметно приоткрыла губы, словно призывая сделать со мной, с моим телом все то, на что доселе Андре не решался. Чтобы не осталось никаких сомнений, я чуть развела колени в стороны. В дурацких шортах, с темными следами на плечах я стала — само воплощение вседозволенности, и меня трясло от мысли, на что именно я толкаю Андре.

Зная, как глубока пропасть его фантазий…

— Ты уверена? — спросил он, и я только еще больше запрокинула голову, испытывая пряную смесь стыда и возбуждения. Как раз нужная пропорция. Тогда Андре удовлетворенно кивнул. — Тогда жди меня здесь, никуда не уходи.

— Хорошо, Андре, как хочешь, — ответила я, но он сделал вид, что не услышал меня. Он неторопливо прошел в глубь квартиры, и я услышала, что в ванной комнате зашумела вода. Андре прошел мимо меня еще раз, включил свет в кухне, и я подумала — о, моя вечная пытка! — что теперь меня снова вполне можно увидеть, если исхитриться, из окна с лестницы в музее. Андре словно не замечал меня, он налил себе коньяку из большой, опустошенной лишь наполовину бутылки, затем развернулся, посмотрел на меня, держа квадратный стакан в руке и время от времени делая из него небольшие глотки. Я оставалась на месте, не шевелясь, только прислонившись затылком к стене. Большая часть моих сил уходила на то, чтобы отвлекаться от неприятных чувств из-за начавших затекать ног. Андре не спешил, он подтащил себе стул и уселся на него так, чтобы оказаться прямо передо мной — словно собираясь проводить допрос с пристрастием. Отчасти так и было. Он наклонился вперед, протянул мне стакан.

— Держи. Смотри, не пролей. — Голос его звучал строго и властно. Я взяла бокал у него из рук. Он был полон на треть, но удерживать его было сложно — рука жила своей жизнью, а Андре ухватил меня за подбородок, заставив раскрыть рот, и удерживал так, глядя на меня с этого близкого, почти вплотную, расстояния. Я чувствовала легкий запах коньяка, дыхание Андре, силу его пальцев, его восторг от того, что любимая игрушка здесь, прямо в его руках. Затем он склонился ниже и поцеловал меня — это был хищный, агрессивный поцелуй, больше терзавший, чем ласкавший мои губы. Я закрыла глаза и позволила Андре проникнуть своим языком так далеко, как он захочет. Я думала о стакане, что держала в правой руке, старательно балансируя, чтобы не пролить напиток. Поцелуй был долгим и безжалостным. Андре оторвался от меня — не без сожаления — и двумя руками резко раздвинул мои колени еще шире. Затем он пропустил одну руку мне за спину, ухватил так, чтобы я не упала, а другой накрыл мою левую грудь. Она поместилась в его ладонь целиком. Андре сжал ее, и я вскрикнула от боли, но больше от неожиданности. Андре замер, чуть склонив голову, и посмотрел на меня.

— Не останавливайся, прошу, — прошептала я.

— И не собираюсь, — улыбнулся он, и его лицо — холодное, сосредоточенное, даже жестокое в своем стремлении к цели, стало другим. Я попыталась вспомнить, когда я видела его таким, но не смогла. Его глаза улыбались, но от этой улыбки хотелось убежать, становилось не по себе, и я невольно задавалась вопросом, на что же я подписалась в этот раз. Андре больно ущипнул меня за сосок, а затем забрал бокал из моей руки и отпил из него с явным удовольствием. — Иди за мной.

Сосок горел, как и губы, а ноги почти не слушались — слишком долго я просидела в неудобной позе. Проходя мимо зеркала, я успела бросить короткий взгляд на себя — ярко-красная помада размазалась вокруг губ, волосы снова спутались, а обнаженная грудь делала меня какой-то доступной и беззащитной. Я вдруг подумала, что, если бы сейчас на меня надели чулки в сеточку, туфли на шпильке и кожаный бюстгальтер с металлическими треугольниками на сосках, я бы идеально подошла для порнофильма — такого, где на одну девочку приходится трое возбужденных мужчин. Все, что делал сейчас Андре, словно обесценивало меня, опускало ниже, и я чувствовала себя уже даже не шлюхой — его рабыней. И я с настырностью, достойной лучшего применения, культивировала эти ощущения в себе, играя в игру, в которую обычно играть запрещено.

— Сними все, — услышала я, остановившись на пороге ванной комнаты. Без промедления я принялась расстегивать шорты, потянула их вниз непослушными руками. — Сними и отдай мне. И трусы. Я так понимаю, они тоже часть этого ужасного комплекта?

— Да, — подтвердила я, с трудом подавив желание назвать Андре господином, когда протягивала ему свои вещи.

— И не стыдно? — покачал головой он. — Зайди в воду, повернись ко мне, подними руки — вот так. — Он показал как, скрестив руки за головой. Я протянула ладони к противоположным плечам, повторив его движение. Грудь тут же приподнялась и подалась вперед. Вода в ванной была теплой, почти горячей, и все помещение было заполнено паром. Это успокаивало. — Отлично. Теперь правую ногу поставь на край ванны. Подальше. Еще.

— Так? — спросила я, замечая, что Андре недоволен. Я недостаточно сильно развела ноги в стороны, и Андре взял мою ногу за лодыжку и сдвинул чуть правее, а затем надавил на выставленное вперед колено, отводя его в сторону. Затем он провел пальцами у меня между ног, при этом его взгляд, насмешливый и даже чуть высокомерный, держал меня. Его пальцы ощупали мою промежность, он провел по клитору вверх и вниз, тут же получив в ответ мой непроизвольно вырвавшийся стон.

— Нужно тебя хорошенько помыть, как считаешь? — спросил Андре и потянулся, чтобы достать со стены душевую лейку. Он направил струю мне на плечи, на спину, на попу, а затем — сознательно и специально — на волосы, лицо, рот и нос, так, что я чуть не захлебнулась. Убрав лейку, он в ту же секунду поцеловал меня своим жадным ртом. Грубый, настойчивый, чисто мужской поцелуй неожиданно продолжился — Андре, не отрывая своих губ от моего рта, направил струю горячей воды мне между ножек. Я с трудом устояла, для этого мне все же пришлось опереться одной рукой о стену.

— Грязная девочка, да? — усмехнулся Андре. — Вот тут. — И он снова провел бархатной струей прямо по моему клитору. Я вскрикнула, а после умоляла Андре продолжить, однако он со смехом ответил, что кончать так быстро мне не положено. Старательно намылив меня, Андре достал из шкафчика губку и принялся, как заправский банщик, тереть меня, останавливаясь чуть дольше на моих грудях и ягодицах. Его ловкие, бесстыдные руки ощупывали меня, лапали, проникали внутрь моего тела, зажигали меня и покидали воспламененные точки раньше, чем мне хотелось.

— Это просто пытка, — сказала я с обидой, и Андре чмокнул меня в нос.

— Я только начал, — произнес он, а затем набросил мне на плечи полотенце. Он вытер меня, поднял на руки, вытащил в коридор, где перебросил через свое плечо. Звонкий хлопок, и я вскрикнула от острой, но скоротечной боли. Меня отшлепали! Андре медленно прошел в спальню, сбросил меня, как мешок, на кровать — лицом вниз. Я чуть повернула голову, чтобы мне было легче дышать — это был максимум, на который я решилась. Андре присел рядом со мной, провел рукой по моей спине, потом ниже — нежно лаская мои ягодицы, запуская пальцы между ними, прикасаясь к ложбинке, проникая внутрь, он проводил пальцами по плотному анальному кольцу, опускался вниз, к горящему влагалищу. Я невольно стонала и раздвигала ножки, облегчая доступ его руке. Как порывы ветра, один за одним, на меня налетали предвестники оргазма, но каждый раз Андре вычислял их и останавливался. Наконец, он решил, что с меня хватит.

— Встань на коленки, девочка, — прошептал он, помогая мне подняться. — Я смотрю, ты совсем уже улетела? Смотри у меня, тебе еще работать и работать — вот этим самым ротиком. И еще рядом других мест. — Он тихонько рассмеялся, глядя, как я покраснела. — Показать, каких? Да, моя дорогая пленница. Без помады тебе все-таки намного лучше. Ты такая нежная, падшая красавица. И грудь — чудесные сиськи, так бы и укусил. Еще и укушу. Вставай-вставай, не ленись. А то будет еще хуже, чем я задумал. Не соблазняй меня.

— Как прикажешь, — ответила я, зная, что такой ответ для него, как красная тряпка для быка. Андре замер на мгновение, а затем помог мне занять именно то положение, что было у него в плане. Я снова сидела на пятках — классическая поза покорной женщины — прямо посреди его большой кровати, лицом к центру комнаты, а Андре стоял на полу, на мягком ковре, и ширинка его брюк, если бы я наклонилась, пришлась бы прямо на один уровень с моим лицом.

— Расстегни мне джинсы, — скомандовал Андре. Я протянула руки и замешкалась, расстегивая пряжку мягкого ремня из натуральной кожи. — Вынь ремень и дай мне. Я буду тебя наказывать, если ты перестанешь меня слушаться. Или просто, чтобы доставить себе удовольствие. Ты же хочешь, чтобы я был доволен?

— Очень хочу, — пробормотала я, прикусив губу, чтобы подавить волнение. Я аккуратно вытянула ремень и, сложив его пополам, со склоненной головой поднесла на протянутых ладонях, словно дар. Не поднимая глаз, я услышала, что Андре судорожно вздохнул и сглотнул.

— Расстегни ширинку, — прорычал он, забирая у меня из рук ремень. Я засуетилась, член под ширинкой буквально разрывал штаны, просясь наружу. Он был огромным, крепким, мощным — грозное оружие. Я спустила джинсы и трусы так, чтобы они упали на пол, а затем замерла, ожидая новой команды. Она последовала тут же: Андре положил руку мне на голову и надавил, опуская ниже. Я оперлась на ладони, а он схватив мои все еще влажные волосы, смотал их в тугой жгут вокруг ладони. Я почти утратила свободу движений, несмотря на то что не была связана — не в этот раз.

— Раздвинь ножки еще немного, — попросил Андре, одновременно прикасаясь членом к моим губам. Оставалось последнее мгновение, чтобы остановить это, но ни в каком страшном сне я бы не попыталась остановить Андре. Я раскрыла губы, и член заполнил мой рот, входя быстро, поспешно, удар за ударом. Удерживая за волосы, Андре заставил меня раскрыться еще больше, проникая глубже, почти в глотку. Я чуть не закричала, скорее от страха, но крикнуть не было никакой возможности. Андре удерживал меня на члене, производя равномерные, глубокие удары-проникновения. Когда я невольно попыталась чуть ослабить его напор, то тут же получила хлесткий, с оттягом, удар ремня по попе.

— Нет-нет, — пробормотал Андре. — Как можно глубже, птица. Я так хочу.

Я растворилась, потерялась в этом акте, стараясь только отдаться, обхватить и сжать губами мощный жезл, получая время от времени обжигающе горячий удар ремнем по заднице — просто потому, что Андре это нравилось. Иногда он останавливался, поднимал меня и целовал в губы. «Как бы я хотел овладеть тобой одновременно с трех сторон», — проронил он.

— Мне продолжить? — полушутливо поинтересовался Андре, когда его большой палец снова проник мне в рот. Я, обсасывая его палец, попросила не останавливаться и пообещала быть самой послушной девочкой. «Трахни меня как следует», — попросила я.

Андре отпустил мои волосы. Приподняв, он обхватил меня двумя руками за ягодицы и прижал к себе. Его жадные губы терзали мои груди, сжимали соски, целуя и покусывая их. Я только запрокидывала голову и выполняла его приказание ласкать себя.

— Да-да, ласкай себя, но не кончай, слышишь. Я не разрешаю. Ты будешь кончать только на моем члене и только когда я скажу, — заявил он, и я чуть было не кончила от одних только этих слов.

В какой-то момент Андре уложил меня на бок — усталую и истерзанную, выпоротую, «хорошо подготовленную», как он выразился. Андре нежно запрокинул мою руку наверх, чуть повернул меня, раздвинул мои ягодицы и вошел в меня сзади, впечатываясь в мое тело сверх меры возбужденным членом, удерживая и управляя мною сильными, глухими к моим жалобам и стонам руками. Он брал меня, целуя в шею, обнимая, буквально вжимая в себя, прикасаясь пальцами к чувствительному, возбужденному до болезненности клитору.

— Уже можно, — прошептал он мне на ухо и тихонько прикусил мочку.

Мне кажется, именно так и выглядит нирвана. Сознание почти покинуло меня, я была где-то между мечтой и блаженством, оргазм только завершил начатое. Тело будто пело, и я изгибалась, продолжая отдаваться и брать, раскрываясь под пальцами, надеясь на продолжение.

Я долго потом лежала молча, запоминая, лелея каждый вдох, трепетание тела. Мне хотелось запомнить это ощущение, чтобы потом в любой момент вызвать его в памяти, если Андре не будет рядом.

— Ты что, плачешь? — спросил Андре после, ибо не мог понять, чего это я там хлюпаю, уткнувшись ему в грудь. — Я сделал тебе слишком больно?

— Да, — кивнула я, нежно целуя его сильную грудь. — Слишком больно.

— Прости, прости, девочка, я никогда не могу вовремя остановиться. Покажи, где болит? Вот же черт!

— Мне слишком хорошо… — промурлыкала я. Андре приподнялся на локте и посмотрел на меня озадаченным взглядом. Я выглянула из-под края подушки, хитро улыбаясь, и тут же вернулась к любимому делу — стала целовать его тело, волосы на груди, животе — темную линию, идущую вниз от груди, его шрам от аппендицита.

— Ну, ты и птица, я тебе скажу! — проворчал он, обнимая меня покрепче.

— Ты даже не представляешь себе какая, — кивнула я, чувствуя, как твердеющий член снова утыкается мне в бок.

* * *

Я проснулась первой и несказанно обрадовалась этому. Немного свободного пространства еще никому не мешало, а мне и подавно. Андре лежал рядом, вытянувшись во весь рост на постели, словно архаичный ящер — дракон, невероятное, магическое существо, сексуальное божество, которому я с такой готовностью приносила жертву. Полный обманчивого покоя, он даже во сне искал мое тело, душно обхватывал руками, набрасывал на меня сверху ногу, прижимая к матрасу и затрудняя любое мое движение. Это доставляло неудобства, но и сами неудобства были источником наслаждения, и я снова и снова концентрировалась на этой его живой тяжести. А еще на том, как сильно ныла моя промежность — восхитительная женская растраченность, при мысли о которой в памяти вставала прошедшая ночь.

Я аккуратно отвела руку Андре в сторону, и он зашевелился, заставив меня поволноваться, но затем откинулся на спину, усталый император, опутанный сном, и я оказалась свободна. На секунду я замерла, рассматривая гибкое, молодое тело моего любовника. Меня переполняла нежность настолько сильная, что я с трудом удержалась от слез. Произведение искусства от головы до пят, не глянцевая, натертая специальным маслом красота — реальный мужчина. Чуть ниже линии живота, справа виднелся шрам от вырезанного когда-то аппендицита. На лице небольшие царапины — моя работа. Грудь его шумно вздымалась и опускалась, член спал. Мой дремлющий вулкан, персональное испытание, в котором я обречена терпеть поражение раз за разом. Чувство счастья было полным, мягким, как пух, пушистым, как облако, его было так много. Но, когда я пыталась запомнить это чувство, оно растворялось, как авиньонский туман под ногами, и тогда мне становилось немного жутко.

Любить так опасно, что можно потерять рассудок.

Отчасти я могла понять Одри. Такие чувства меняют тебя, перепрограммируют твою природу, делают слабой, зависимой. Подобная любовь опьяняет и лишает воли. Кажется, что нет ничего невозможного, когда находишься рядом с Андре Робеном. Но что, если он встанет, развернется и уйдет? Скажет: «Давай не будем друзьями», и забудет о тебе. Горе несчастным влюбленным, попадающим в адский котел неразделенной любви. Мне было достаточно только подумать об этом — я словно заглянула с краешка скалы в темную бездонную пропасть и в ужасе отпрыгнула. О, любовь — это риск, русская рулетка, где каждый поцелуй — выстрел.

Я встала, огляделась, как воришка, и выскользнула из спальни, прихватив некоторые свои вещи. Слишком давно я не делала ничего из того, что свойственно моей природе, и теперь, признавая неоспоримый факт своей капитуляции, тешила себя надеждой на подобие контроля над нынешней ситуацией. Я не боялась, что Андре меня бросит, я боялась, что не смогу жить спокойно, зная, что такое в принципе возможно. Или что он исчезнет, как Сережа. Что, если я тоже кончу как Одри, поджигая людей в арендованных ими машинах?

Бежать по прохладной сонной парижской мостовой было приятно, и вчерашняя боль смешивалась с напряжением мышц, давно отвыкших от любой нагрузки. Мое дыхание стало рваным и, как я ни старалась, гипервентиляции избежать не удалось. Прохожие смотрели на меня с насмешкой и сожалением — еще одна жертва умело состряпанной рекламы надеется на никому не нужное чудо — мечтает похудеть. Куда уж больше? Они ошибались, худеть я не собиралась. Я жалела только об отсутствии отгораживающего ото всех плеера. Наушники мне! В какой-то момент второе дыхание все же пришло, сердце успокоилось и застучало по-другому, накачивая кровь глубже, равномернее и мощнее. Пульс снизился, и я потихоньку начала проваливаться в спасительную нирвану. Не зря медики рекомендуют сбрасывать стресс и излишнее напряжение, в том числе сексуальное, за счет спортивных нагрузок. Что-то вроде анестезии чувств. Что бы ни случилось, если тебе удается пробежать больше пары километров, то ощущение «здесь и сейчас» станет главным, и ты будешь — как птица, летящая на юг. Никаких мыслей, никаких сожалений, почти никаких любовных переживаний — только равномерные взмахи крыльев. Раз-два, раз-два.

— Эй, от кого убегаем? — услышала я. Кто-то кричал мне вслед по-французски: голос грубый, насмешливый. Какой-то подвыпивший уже с утра мужичонка. Я и не знала, что такие водятся здесь, в святая святых красоты и моды. Впрочем, люди есть люди. Я остановилась, его слова выдернули меня из какой-то специфической телесной медитации. Сколько я пробегала, где я? Солнца почти не было видно. Облачная осень. Усталые деревья с радостью стряхивали листья, как давно доставшую их рабочую одежду.

«Тебе нечего больше бояться», подумала я и улыбнулась. «Ты ни от кого не убегаешь, ты просто бегаешь». Эта мысль была приятной, оживляющей. Я сориентировалась на местности и побежала домой.

— Где тебя носило! — воскликнул Андре, едва завидев меня во дворе. Он почти весь перегнулся через металлические перила французских окон кухни, высматривая меня, и я прикусила губу от волнения. Кажется, Андре в бешенстве.

— Ты упадешь, ты с ума сошел? Что ты там делаешь? — Я подумала про себя, как, должно быть, глупо и странно звучит наша русская брань в фешенебельном районе Парижа. — Я просто решила побегать с утра — как это делают нормальные люди. Между прочим, в Москве я часто бегаю. И здесь тоже желаю вести свойственный мне образ жизни.

— Что? Побегать? — проорал он в ответ. — Может, мне купить тебе беговую дорожку? Или карточку в клуб? Или целый клуб? — Я остановилась посреди двора, задрала голову, прикрыв глаза от света — даже сквозь облака его проникало достаточно.

— Нет, лучше нацепи на меня ошейник, веревку и гоняй меня по кругу — прямо тут, во дворе. Знаешь, как выезживают лошадей, чтобы они не застаивались.

— Даша! — Андре был возмущен, раздосадован и… с трудом скрывал проступающую улыбку. Я изобразила гарцующую коняшку, цокая языком и подпрыгивая на камнях. Андре расхохотался и отошел от окна — хвала небесам! Он вышел к лифту, чтобы встретить меня, глядя при этом, как строгая мамаша на опоздавшего со школы первоклассника.

— Бьюсь об заклад, у тебя так и чешутся руки снова взяться за ремень, — пропела я, с невозмутимым видом проходя мимо него в квартиру. — Но ведь это непедагогично! И, ты знаешь, мне могут даже понравиться подобные методы воспитания. Что ты станешь делать, если тебе понадобится подчинить меня по-настоящему?

— Заставить подчиняться? Тебя? — Андре вошел в квартиру вслед за мной, фыркая и размахивая руками. На нем была свежая светло-серая майка и бежевые шорты на затяжке, он стоял босыми ногами на полу. Андре схватил меня за предплечье, развернул к себе, заглянул в глаза. — Издеваешься? Зачем ты убежала? Не могла разбудить меня? Или ты хотела, чтобы я проснулся и сошел с ума от беспокойства.

— Во-первых, я не убежала, а отправилась бегать. Звучит странно, но все же. Я не понимаю, чего именно ты испугался? Одри в тюрьме, все же уже кончилось. — Я пожала плечами, нажав на кнопку кофейной машины. — И потом, я не хотела будить тебя, ты спал так сладко, как ангел. Ты удивительно хорош, когда спишь, похож на языческое божество. Я даже не стала делать тебе минет, хотя была такая мысль — уж больно ты великолепен. Остановила только мысль о том, что я скорее всего окажусь прикованной…

Андре остановил мою бессмысленную болтовню, притянув к себе. Он подхватил меня за талию, приподнял и вдавил в стену рядом с окном — так, что я оказалась буквально пришпилена к стене его мощным телом. В его глазах промелькнуло неожиданное для меня восхищение, он склонил голову и снова стал серьезен. Губы Андре оказались вблизи моего лица. Как горящая зажигалка, которую так и не поднесли к сигарете… Я потянулась вперед и сама поцеловала его.

— Ты этого и добивалась, да? Играешь с огнем! — предупредил Андре, и мое сердце бешено забилось в ответ, словно я опять бежала по городским улицам.

— Я, кажется, выхожу за огонь замуж, — прошептала я.

— Такие сладкие губы, — тихо пробормотал Андре, а затем опустил меня на пол, отряхнул невесть откуда принесенную пыль с рукава моей толстовки. — Нет, сейчас мы переоденемся и пойдем завтракать. Как обычные люди.

— Ну вот, — огорчилась я, явно давая понять, что вообще-то надеялась на большее. — Почему все развивается в обратном направлении? Я думала, побегаю, приду, сброшу с себя все, пойду в душ, отдамся тебе на растерзание… А ты: оденемся, позавтракаем как люди. Кстати, а почему ты все еще не на работе? Вообще решил ее бросить? Слушай, а давай ты сядешь ко мне на шею?

— В прямом смысле? — расхохотался Андре, наливая себе горячую воду из чайника. — А ты выдержишь? Боюсь, категории у нас разные. Впрочем, я подумаю…

— Фу, Андре, это не эротическая фантазия. Ты уволишься, пошлешь к чертовой бабушке всех своих силиконовых красавиц, и я увезу тебя в Москву, заберу с собой, представлю своему коту. Надеюсь, ты ему понравишься, ведь если ты будешь сидеть дома, тебе придется проводить с ним много времени. Так что знакомство с котом — это важно. Я буду переводить всякую галиматью, а ты — скучать по мне. Хотя… я же буду работать на дому. Тогда тебе придется сидеть в комнате, чтобы мне не мешать, а я устрою рабочий уголок на кухне. Как тебе такая идея?

— Заманчивое предложение, — рассеянно кивнул Андре, и я вдруг с удивлением поняла, что он не слышал и слова из того, что я сказала. Я облизнула губы и посмотрела на Андре внимательнее. Он рассеянно помешивал воду.

— Ты забыл положить в кружку чай.

— Что? — переспросил он после некоторой паузы. Я кивнула на кружку с кипятком, и Андре тут же отставил ее в сторону.

— Андре, что случилось? — нахмурилась я. Он отвернулся и посмотрела в окно, затем покачал головой и вздохнул.

— Ничего, ничего не случилось.

— Ты поразительно откровенен со мной, просто образец доверия. Идеальный муж!

— Ну, знаешь. — Андре говорил холодно. — Ты никогда не ставила доверие в ряд необходимых добродетелей.

— Ну, в чем дело, а? Что за тайны Мадридского двора! И выпей уже наконец ты этот свой чай, ей-богу! Вот! — Я достала с кухонной полки его любимый «Сант Далфор» — чай с вишней, и протянула пакетик. Андре рассеянно опустил его в чашку. Недосказанность напрягала…

— Почему Мадридского? — спросил Андре, но я не повелась на его уловку.

— Что-то случилось? Что не в порядке?

— Все в порядке, это ерунда, мелочи, — отмахнулся от меня он, но я стояла, уперев руки в бока, всем видом давая понять, что не позволю укрыть хоть что-нибудь. — Меня временно отправили в отпуск. Это не страшно, все — шум, суета. Эта статья…

— Что значит, отправили?

— Попросили пойти им навстречу, — добавил Андре уже злее. — Что еще ты хочешь знать?

— Все. Неужели, не понятно: я желаю знать абсолютно все! Что ты чувствуешь, о чем думаешь, волнует ли тебя это, чем я могу помочь.

— Я в порядке, в порядке, — произнёс Андре, приложив ладони к лицу. Он потер глаза, словно просидел до этого несколько часов у компьютера. Было ясно как день, что он подавлен, но, как всегда, не собирался ничем делиться. Скупые обрывки слов — это был его личный максимум.

— Все из-за этой фотографии, да? Еще одна месть от Одри, достигшая своей цели. Я просто не понимаю, как журналисты согласились это опубликовать, даже не поинтересовавшись тем, насколько достоверна информация. Да и какое это имеет значение?

— Достаточно большое, если уж говорить объективно. Я люблю тебя, я спал с тобой, мы были в том отеле, и все эти фотографии — вовсе не подделка. Да, этот журналист, он передернул все, поставил с ног на голову. Но ведь ты — дочь моей пациентки. Пусть это не меняет ничего, пусть я не имею никакого отношения к тому, что твоя мама в коме. И даже если наш роман не нарушает этики напрямую — ведь ты сама не являешься моей пациенткой — клиника не хочет скандала.

— Какая глупость! Нужно… нужно спросить Марко. Наверняка ты можешь подать встречный иск.

— Даша, я прошу тебя, не делай из мухи слона. Я решу все вопросы сам. Расстраивает не то, что меня отстранили, — плевать мне на это, да и не зависит моя жизнь от этой работы. Марко, кстати, может быть, будет даже рад. Но что станет с моими клиентами. Я собирался оперировать одну пациентку… — Андре замолчал и глубоко задумался.

— Да? Ты что-то хотел сказать?

Андре посмотрел на меня так, словно совершенно забыл о моем присутствии.

— Ты слышала когда-нибудь о полной пересадке лица? Я был в составе группы по работе с одним очень сложным пациентом. Мы трудились больше года и сделали бог знает сколько промежуточных операций. Я знаю эту область лучше всех во Франции, понимаешь? Тогда сама операция длилась больше суток, но мы пересадили человеку лицо, некоторые хрящи… Не буду вдаваться в анатомические подробности. Хочу лишь сказать о том, что была проведена грандиозная работа.

— Я понимаю, — ошарашенно кивнула я, но Андре, кажется, меня не слышал.

— А моя пациентка — она еще ребенок, ей семнадцать. Несколько лет назад она попала в автокатастрофу, которые повлекли чудовищные последствия. Она не живет — существует. Ждет. Понимаешь? Ждет! Мы не проводили операцию по пересадке, делали только необходимое для жизни, готовили ее.

— Почему? К чему готовили?

— Мы планировали прооперировать ее в октябре. Ждали пока она подрастет. Понимаешь, со взрослыми этой проблемы нет.

— А теперь она выросла, да? — Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза.

— Что? Да… Но они не станут… Возможно, просто придется перенести…. Знаешь, мне и в голову не могло прийти, что я поставлю это на карту.

— Все обойдется. Я в растерянности слушала Андре. Никогда не думала о том, что именно он делает, а если и думала, то в связи с ситуацией моей мамы воспринимала его деятельность скорее враждебно, в штыки. — А может эту операцию сделать кто-то другой?

— О, ну конечно, — невесело улыбнулся Андре. — Как говорят у вас? Незаменимых нет? Я вел ее пять лет, изучил ее случай досконально. Так нельзя, Даша. И потом, ее отец не поймет. Впрочем, как я уже сказал, все может решиться иначе. Я все же не думаю, что какая-то дурацкая статья…

— Отец? А где же мать? — невольно удивилась я. Андре выразительно посмотрел на меня и не стал отвечать. Я некоторое время стояла в растерянности, а затем догадка обожгла меня. Значит, мать не выжила… в той автокатастрофе. Я была чудовищно неправа. И еще, подумалось мне, я плохо знаю Андре. Как можно жить рядом, ничего не замечая? Видеть лишь то, что на поверхности. Неужели красивый мужчина обязательно должен быть исчадием ада, легкомысленным мачо? А пластическая хирургия лишь наука на службе у стареющих красоток? Я вспомнила, как мимоходом Андре упоминал о благотворительных операциях, о чем-то еще. Врожденные дефекты, волчья губа, люди после пожаров, автокатастроф…. Я не слушала, почему я никогда не слушаю его!

— Что я могу для тебя сделать? — спросила я тихо, подойдя вплотную и обняв Андре сзади. Я прижалась головой к его спине, услышала, как бьется его сердце. — Может быть, еще чаю? Может, все же подать на этот журнал в суд? Застрелить там кого-нибудь? Только скажи!

Андре тихо рассмеялся, и у меня отлегло от сердца. Он повернулся ко мне и хитро посмотрел, склонив голову к плечу.

— Вообще-то есть кое-что, что ты можешь для меня сделать. Чтобы доставить мне удовольствие.

— Опять секс? — фальшиво возмутилась я, и Андре расхохотался в голос.

— Нет, дорогая. Почему, когда речь идет обо мне, ты всегда предполагаешь лучшее? Я давно хотел, чтобы ты сделала это. Кое-что похуже.

— Что же?

— О, это нечто, что останется с тобой навсегда, — загадочно произнес Андре, но прежде чем он закончил фразу, у меня зазвонил телефон.

* * *

Голос был незнакомым. Звонивший изъяснялся на чистом французском, но даже я — иностранка, которая учила этот язык по учебникам и фильмам — тут же вычислила, что для мужчины на другом конце провода французский тоже не был родным. Это проступало через чересчур правильные конструкции, через паузы и некоторые шероховатости, которые не слетают, даже когда от акцента старательно пытаются избавиться годами. Избежать этого «водяного знака» в речи удается только тем счастливчикам, что попадают в эмиграцию до наступления определенного возраста, а именно — лет до десяти-двенадцати. Мужчине, должно быть, было немало лет. Впрочем, иногда и молодые мужчины кажутся в разговоре старше из-за бархатного баса, за которым обычно кроется наличие богатого жизненного опыта. Судя по манере говорить, мужчина переехал во Францию много лет назад, но уже взрослым.

— Дариа? — спросил он, произнося мое имя на манер того, как мы, русские, произносим имя аббата Фариа, персонажа романа «Граф Монте-Кристо». — Это вы, Дариа? Меня зовут Юсуф, ваш номер мне передала Одри. Пожалуйста, простите за беспокойство, мне необходимо поговорить с вами.

— Что? — Я замерла и посмотрела на Андре так, что он сразу понял — дело плохо. — Кто дал вам мой номер? Одри?!

— Вы не одна? Кто с вами? — тут же отреагировал мужчина, назвавшийся Юсуфом. Вежливое равнодушие делового тона сменилось заинтересованностью, происхождение которой мне было непонятно.

— Я не собираюсь с вами общаться! — воскликнула я. — Как вас там? Юсуф? А может, и нет. Откуда я знаю.

— Я готов подтвердить свою личность. У вас есть компьютер или планшет? Вы можете найти информацию обо мне и моей фирме, — тут же отозвался он. — Только говорить я буду лично с вами, Дариа.

— С чего вы вообще решили, что я стану разводить с вами беседы? — поразилась я. — Я вас не знаю, но знаю Одри. Имела честь! Или, скорее, несчастье. Вы звоните на частный номер, и я вам его не давала, прошу заметить! Да еще ссылаетесь на женщину, которая несколько раз пыталась убить меня, покушалась на жизнь моей матери и моего бывшего жениха. Наверное, вы не в курсе, что Одри ненавидит меня и все, что со мной связано. Иначе бы вы знали, что такая рекомендация не поможет вам завоевать мое доверие. — Я говорила, выплескивая накопившийся яд. — Не лучше ли было представиться помощником папы Римского?!

— Дариа, послушайте… Я должен поговорить с вами. Меня уполномочили… только с вами и ни с кем больше. Я не имею права продолжать, если вы не одна, — голос оставался спокойным, даже вкрадчивым. Тяжело было не оценить самообладание этого человека. Кто этот Юсуф? Почитатель Одри, опьяненный ее красотой настолько, что для него не составит труда завершить дело, которое она провалила? Не рановато ли я решила, что все кончено, что все мы в безопасности? Я оторвала трубку от уха и посмотрела на экран. Номер определился. Не скрывается — уже хорошо. Впрочем, может быть, он звонит из кафе или с автостанции. Или вообще одолжил этот телефон у случайного прохожего, заверив того, что нужно срочно позвонить престарелой мамочке. Заботливый сын Юсуф.

— Не продолжайте. Я не настроена продолжать этот разговор, — заявила я и с беспокойством замолчала. Юсуф тоже замолчал. Однако тишина эта была густой. Мне казалось, что я слышала его мысли, словно он поставил их на громкую связь. Он явно пытался найти ко мне подход. Профессионал. Может быть, адвокат? Или бизнесмен? Родственник Одри? Наиболее вероятный сценарий.

— Прошу вас, Дариа!

— Вы хотите, чтобы я отозвала заявление из полиции? — фыркнула я. — В самом деле как только наглости хватает у людей! — Не собираюсь, и не звоните мне больше. И даже не смейте мне угрожать!

— Я не угрожал вам, и в мыслях не было, — запротестовал Юсуф возмущенно. Я понимала, что, возможно, обвинение мое было поспешным и несправедливым, но мне было плевать. Я не хотела общаться с ним, не хотела запускать цепь событий, которые снова ввергли бы меня в панику, травмировали мою психику еще раз. Я и так чувствовала себя, как ветеран необъявленной войны — по ночам меня мучили бессонница и кошмары, так что я с трудом адаптировалась к «мирной» жизни.

— Вы угрожаете мне самим фактом своего звонка!

— Я хочу только выполнить данное мне поручение. Сказать то, что мне поручено. Я скажу — а вы решайте. Пусть нас слышат, что же поделать, если я не могу достучаться до вас! — Юсуф не менял тона, но я знала, что сумела вывести его из себя. Терпение, господин Юсуф, только терпение!

— Не нужно до меня достукиваться.

— Я не собираюсь просить вас отозвать заявление. Французские законы не дают вам права остановить правосудие по своему желанию. Нет, вы просто не можете отозвать заявление, особенно когда речь идет о покушении на убийство. Речь идет об общественном благе, и Одри останется в заключении до решения суда, если это вас интересует.

— Это меня очень интересует, вы правы!

— Одри хочет с вами встретиться, Дариа. Она умоляет вас пойти ей навстречу.

— Разве такое возможно? — поразилась я.

Юсуф молчал, подбирая слова.

— Одри сейчас находится в местном изоляторе, и все можно организовать достаточно легко. Проведут очную ставку, вы сможете встретиться. Она хочет с вами поговорить, и мое поручение будет выполнено. Она желает с вами встретиться. Только с вами. Больше ни с кем.

— Гхм! — Я все еще не могла собраться с мыслями. — Зачем ей это? Я понимаю, если бы она могла меня там добить. А что, может, у нее как раз такой план? — Я говорила с Андре, говорила на русском, и это тоже явно не нравилось Юсуфу.

— Ваша безопасность будет обеспечена и силами полиции, и репутацией нашей юридической фирмы, — заявил он, словно понял мою русскую речь. Я тут же предположила, что Юсуф владеет русским — паранойя, мой старый добрый друг. Все было возможно, и никаких вариантов я больше не отбрасывала. В конце концов, на нас охотилась невеста Марко! Это было немыслимо, и все же оказалось правдой!

— В репутацию вашей юридической фирмы я верую особенно, как в господа Бога, — процедила я.

Андре смотрел на меня серьезно, почти не мигая. Он был грустным и бледным. Несмотря на то что все мое естество противилось предстоящей встрече, я понимала, что желание Одри встретиться со мной — большая удача: был шанс, что она прояснит ситуацию, даст недостающую информацию.

Конечно, хотелось остаться дома, проваляться весь день на диване, разжечь камин. Возможно, сделать то, о чем говорил Андре.

— А нельзя, чтобы Одри через вас передала то, что она хочет сказать? — спросила я, невольно сбавляя обороты. Не было смысла злиться на этого незнакомого мне, вежливого Юсуфа. Наверняка эмигранта, дослужившегося до места в респектабельной юридической фирме, которому приходилось встречаться с преступниками разного калибра каждый день.

— Если бы это было возможно, я бы так и сделал, поверьте мне, Дариа. Это бы сэкономило мне самому много времени и усилий. Организовать вашу встречу сейчас — не самая легкая задача.

— Но вы сказали, что это будет несложно.

— Я имел в виду, что потом это будет куда сложнее, — пояснил Юсуф. — Я понимаю, что вы, должно быть, чувствуете…

— О, увольте! Не тратьте понапрасну этих ваших шаблонных фраз из пособия по тому, как успокоить клиента. Ничего вы не понимаете. К вам в автомобиль не подбрасывали бутылок с зажигательной смесью. Или подбрасывали?

Юсуф промолчал. Я едко улыбнулась самой себе.

— А почему нельзя, чтоб на эту встречу пошел я? — спросил Андре. — Или хотя бы сопровождал тебя?

— Нельзя, — вмешался Юсуф, услышав Андре. — Одри совершенно однозначно дала понять, что ничего никому не скажет, кроме мадемуазель Дариа. Она напугана тем, что ей предстоит пройти. Конечно, суд и тюрьма — закономерные последствия ее действий. — Юсуф словно озвучивал мои мысли. — Но от осознания этого факта ей не легче. Одри кажется, что теперь в опасности она.

— Вот же бедняжка, в опасности она! Интересно, в какой? Что ей в тюрьме забудут макароны к ужину подать? Ее бы в нашу тюрьму, в российскую! — возмущенно выпалила я, и только тут обратила внимание на отчаянную жестикуляцию Андре.

— Се-ре-жа! — декламировал он бесшумно, одними губами, и размахивал при этом руками. Я остановилась и принялась открывать и закрывать рот, зависнув, как программа на дешевом, маломощном компьютере. До меня медленно, как до жирафа, наконец дошло.

— Так вы придете? Что мне ей передать? — спросил Юсуф. Я прикусила губу и посмотрела в окно — во дворике не было ни души. Я хотела сказать «нет».

— Не нравится мне все это, — пробормотала я, но решение уже приняла. Я вспомнила о разговоре с Шурочкой, о родителях Сережи, моей маме, которая пострадала из-за меня или, вернее, из-за болезненной страсти Одри. Ее реакция зацепила всех — как радиоактивный гриб после атомного взрыва. Настроение упало, день померк, и силы, еще пять минут назад бившие во мне фонтаном, покинули меня. Если бы я отправилась бегать сейчас, то плелась бы по улицам, как сонный червяк, выискивая в каждом встречном-поперечном врагов и убийц. Конечно, я пойду на встречу с Одри. От судьбы не уйдешь, и уж точно не убежишь, нацепив кроссовки и спортивный костюм.

— Пойдем пить кофе, — предложила я Андре, бросив замолчавший телефон на диван.

— Как ты можешь пить эту горькую гадость, я не понимаю! — воскликнул он и обнял меня за плечи. Андре прижал меня к себе, и слезы прорвались наружу. — Ну-ну, не надо! Все образуется. Все будет хорошо.

* * *

Я совсем не знала Одри, для меня она была и оставалась смутным воспоминанием, обрывочными картинками — ее темные волосы, смеющееся лицо, белые крупные зубы, какие обычно бывают у американцев или зажиточных европейцев. Несмотря на то что я знала теперь, что именно Одри скрывалась под темными мешковатыми тканями восточной одежды, мое подсознание так и не поставило знака равенства между незнакомкой с огненным коктейлем в руках и красавицей Одри. Для меня это были две разные женщины. Я не могла представить себе ни цепей, ни наручников, ни оранжевой униформы, в которую переодевают всех, попадающих в тюрьму, ни номера на груди, заменяющего имя и будущее. Сидя в синем спортивном автомобиле Андре, я пробегала по улицам взглядом и мысленно ускользала от невыносимого настоящего в воображаемое будущее — мой параллельный мир. В моих мечтах была зима, за окном мело — белая метель закручивала мир в невидимую спираль, и теплый дом, мохеровые носки в полоску и чашка имбирного чая становились почти раем. Маленькая идеальная реальность внутри стеклянного шара с фальшивым снегом из пенопластовой крошки. Я соскучилась по холоду и по бледным лицам без загара. В мечтах я сидела дома и читала книжку. Это было так просто и почему-то так трудно и недостижимо.

— Ты как? — спросил Андре. Этот вопрос был паролем, проверкой связи, контрольной фразой, отзыв на которую — улыбка, поцелуй, пожатие руки.

— Ничего, — бросила я в ответ, не поворачиваясь. Я словно погрузилась в анабиоз, отказываясь сознательно принимать тот факт, что меня везут в тюрьму на встречу с человеком, которого я надеялась больше никогда не видеть. Разве что на суде. Там не так страшно, наверное. — Я не выспалась.

— Извини, — пробормотал Андре фальшиво-пристыженным тоном, как будто он мог жалеть о том, что не дал мне спать. Как будто я жаловалась на это! Мы обменялись короткими взглядами-улыбками, два заговорщика, укравшие для себя целую ночь, и подобие улыбки коснулось моих губ.

— Далеко нам еще ехать? За сто первый километр? — Я усмехнулась, но Андре, кажется, не понял моей шутки. Он сверился с навигатором и принялся объяснять мне, что раньше преступников парижского региона размещали в тюрьме предварительного заключения — в Санте. Это старинное красивое здание, построенное из тяжелого темного кирпича. Настоящий памятник архитектуры. Впрочем, в Париже все — памятник архитектуры, так что меня этим было не удивить. В Париже дом, построенный меньше, чем триста лет назад, считается вполне новым.

— Тюрьма Санта, — намеренно исковеркала я, — для Санта-Клаусов, что ли? Тех, что приходили к детям пьяными? — Я рассмеялась. — Или тех, кто выпадал из камина. Слушай, вот интересно, Андре, ну откуда ты обладаешь такими познаниями в отношении французских тюрем? Ты там был? Неужели ты делал пластические операции заключенным — из благотворительных соображений?

— Никаких особых познаний у меня нет, а ты ведешь себя просто ужасно! — возмутился он и посмотрел на меня с осуждением.

— Я веду себя вполне нормально для человека, который едет в тюрьму для Санта-Клаусов. Знаешь, когда тебя везут в тюрьму, никогда нельзя быть уверенной на сто процентов, что выберешься из нее обратно. Тюрьма — она как кикимора болотная, зовет, манит к себе и норовит утопить любого, кому случилось пройти мимо. Слышал такую фразу — «от сумы и от тюрьмы не зарекайся».

— Следуя твоей логике, все адвокаты должны кончать тем, чтобы попадать в тюрьмы — уж они-то там каждый день бывают. Но ты, прежде чем устраивать мне этот цирк, спросила бы, куда мы едем. Тюрьма для Санта-Клаусов, как ты ее называешь, закрыта на ремонт. Одри содержится в другой тюрьме — Флери-Мерожи. Там вполне приличные условия, особенно для тех, кто еще не осужден. Интересный факт — тюрьма построена в форме сердца. Считается, что она делает людей добрее.

— Господи, о чем мы говорим! Тюрьма в форме сердца! — воскликнула я.

Однако тюрьма Флери-Мерожи, действительно, оказалась не таким уж и страшным местом. Когда мы подъехали ближе, я была вынуждена признать, что ошиблась — мое воображение рисовало совершенно другую картину. Уж точно не эту, почти что деревенскую, напомнившую мне Авиньон тишиной, милой зеленью придорожных деревьев и узеньких дорог, по которым, наверное, так приятно ездить на велосипеде. Конечно, серые стены тюрьмы не прибавляли веселья, но и не выглядели очень уж мрачно. Парковочные зоны, равномерные прямоугольнички окон, пропускной пункт — такой же, как в нашем московском Олимпийском, когда проходишь на какой-нибудь концерт рок-звезд. Тюрьма являлась частью жизни людей, стоявших в очереди на проходной, как больница или почта — в случае когда часто приходится отправлять посылки родственникам, живущим вдали. Одна из граней обыденности.

— Не отходи от меня, пожалуйста, — попросил Андре, набирая чей-то номер на своем новеньком аппарате. Старый сгорел вместе с машиной на парковке в Авиньоне. Я думала, что Андре звонит этому Юсуфу, с которым мы вчера успели встретиться. Я должна была посмотреть на него до того, как довериться в вопросе о встрече с Одри. Решила — посмотрю на него и тут же все пойму. Организовал вчерашнюю встречу Андре. В итоге передо мной предстал пожилой, с сильной проседью, ухоженный мужчина восточной внешности, в дорогом костюме, с хорошим маникюром, с портфелем из качественной кожи. Каждая деталь его гардероба кричала о том, что он адвокат, человек серьезный и успешный. Становилось ясно — Юсуфу пришлось пробиваться сквозь косые взгляды демократичной Европы, что явно было непросто. Мятные таблетки не перешибали до конца его несвежее дыхание, которое отличает людей нездоровых. Юсуф был изношен, но сохранил внешнюю оболочку настолько хорошо, насколько это было возможно. Скорее всего успех пришел к нему только недавно, уж точно — во второй половине жизни. Возможно, вместе с семьей Шараф, родителями Одри. Несмотря на все это, адвокат не вызывал антипатии, скорее уж жалость, сочувствие. Хотя сам он, наверное, предпочел бы мою антипатию.

Теперь я стояла рядом с Андре, ждала Юсуфа, но вместо него к нам подошел Марко — в стильном деловом костюме, с сумкой на длинном ремне, висевшей на плече. На запястье красовались дорогие часы. Дыхание Марко было свежим, несмотря на то что он явно не спал этой ночью — интересно, которой уже по счету. Он выглядел уставшим, под глазами залегли мешки. На войне есть такое понятие — неизбежные потери среди мирного населения, и в данном случае Марко как раз можно было отнести к этой категории. Я не ожидала увидеть его здесь и растерялась. Смутившись его присутствия, я за каким-то лешим принялась говорить о том, как сочувствую, что его невеста оказалась таким исчадием ада. Марко кивал, дожидаясь, когда же иссякнет поток моих нелепостей. Он был спокоен, хотя и бледен. Когда я наконец умолкла, Марко посмотрел на Андре.

— Я привез вам документы, — сказал он и протянул конверт. — Просто хотел побыть здесь, пока вы…

— Я понимаю, — кивнула я. Невозможно осуждать человека за то, что он любит кого-то, за то, что его выбор оказался неверным. Да и делаем ли мы вообще этот выбор? — Конечно.

— Я очень рад, что вы понимаете меня, Даша. У меня сейчас такое странное чувство, что все, что я знал в жизни, оказалось ложью. Как будто я провалился в другую матрицу, и все говорят на неизвестном мне языке. Меня, кажется, осуждают и даже сторонятся. Все считают, что я должен был знать, видеть, не мог не догадываться. Но я не догадывался! Даже не подозревал, понимаете? Все было просто идеально! Да вы откройте конверт, Даша. Не слушайте вы меня! — воскликнул он в нетерпении, явно желая сменить тему. Я раскрыла конверт — там лежали какие-то бумаги на французском, справка с моей фотографией. Я вдруг поняла, что это означает.

— Я могу улететь домой? — спросила я. Наверное, в этот момент Андре подумал, что я развернусь и уеду, наплевав на все договоренности с Юсуфом. Было бы забавно, если бы я так и сделала.

— Конечно, вы можете улететь домой, — улыбнулся Марко, поправив сумку на плече. — Как птица!

— Марко, ты проверил этого Юсуфа? — перебил его Андре. — Мне не нравится все это, я не хотел бы, чтобы Даша шла туда одна.

— Вы можете отказаться, — кивнул Марко. — Я даже, если желаешь, рекомендовал бы вам отказаться.

— Считаешь? Ты нарыл на него что-нибудь? Он мне сразу показался каким-то неестественным, каким-то, знаешь, выворачивающимся. Как какой-то спрут.

— Нет-нет, Андре. Юсуф — семейный юрист. Он занимается в основном экономической сферой. Никто не знает, почему Одри выбрала именно его. Как я понимаю, она просто не хотела звонить мне, вот и обратилась к первому попавшемуся юристу из отцовской конторы. — По лицу Марко пробежала тень, но он тут же взял себя в руки. — Как бы там ни было, идти или не идти — решайте сами, это уже не мое дело. Я хотел сказать о другом. Даша, я прошу вас воспользоваться моим самолетом и полететь на родину на нем. В любой момент! И даже не возражайте. Надеюсь, ваша мама поправится, и все наладится. Я чувствую свою ответственность.

— За что? Вы тут совершенно ни при чем, — возразила я. Марко грустно кивнул.

— Как и все обманутые мужья. Мы всегда все пропускаем. Нет-нет, не нужно снова меня утешать! — Марко протестующе поднял обе руки и рассмеялся. — Надеюсь, что в следующий раз, Даша, мы встретимся с вами при совершенно других обстоятельствах. Не в таких грустных.

— Я уверена в этом. — Я сделала шаг вперед, положив ладонь на плечо Марко. Он вздрогнул и посмотрел прямо — за всей этой напускной бравадой я вдруг увидела настоящее горе. Он посмотрел на меня совершенно безумными, полными несчастья глазами — лишь на мгновение, а затем снова взял себя в руки. Наверное, так выглядит машинист летящего под откос поезда. Я не знала, какими словами его можно утешить.

— Вы не одна, Дариа! Мы же договаривались, что вы придете одна! Тем более не с ним! — услышала я голос откуда-то издалека. По парковке насупленный и сосредоточенный шел Юсуф. Он был недоволен, даже раздражен, и смотрел на Марко с неприязнью.

— Я не собираюсь идти туда с ними, — смущенно произнес Марко, пальцы которого нервно теребили край кожаной сумки, висевшей на плече. — Я только хотел…. Не понимаю, что она собралась сказать Даше.

— Это не мое дело, — пожал плечами Юсуф, но уже без враждебности. — Но даже если бы знал, не сказал вам. Я не вправе, вы ведь понимаете…

— Вы ведете себя так, словно это мы подожгли машину Одри, — возмутилась я, но Марко прервал меня жестом, как если бы пытался защититься ладонью от яркого света.

— Даша, не надо. Может быть, вы сможете передать Одри от меня, что я не держу на нее зла? Я любил ее, я и сейчас… — Марко замолчал и некоторое время собирался с силами, чтобы продолжить. Юсуф молча смотрел куда-то мимо нас, старательно показывая нам всем, что он только исполняет профессиональный долг.

— Марко, я все передам, — пообещала я.

— Мне безумно жаль, что так вышло, что она не любила меня так же, как я ее, расстроенно произнес Марко. — Я лишь хочу, чтобы ей передали: я готов помочь чем угодно. — Марко хотел сказать что-то еще, но замолчал и пошел к своему черному авто. Чуть отойдя, он обернулся. — Даша, я говорил про самолет совершенно серьезно. Вы обидите меня, если полетите каким-нибудь экономом. А вам нельзя меня обижать, ведь мы с вами — уже почти семья.

— Спасибо, Марко!

— Идем-те, Дариа, — поторопил меня Юсуф.

* * *

Потребовалось больше часа, чтобы попасть внутрь тюрьмы Флери-Мерожи. Только на пропускном пункте я поняла, зачем Марко приехал — безо всех этих документов на французском меня бы ни за что не пропустили внутрь, тюрьма была объектом режимным и охранялась со всей необходимой строгостью. Впрочем, это вовсе не означало, что место производило удручающее впечатление. Напротив, к моему удивлению, внутри тюрьма напоминала большую современную школу со светлыми стенами. Идеально чистый пол с линиями-направлениями указывал посетителям, куда идти. Было ощущение, что я просто пришла навестить старого знакомого.

Старую знакомую, которой не удалось меня убить.

Помещение для посещений оказалось довольно просторным, с достаточным количеством столов и пластиковых стульев — ничуть не напоминало растиражированные в фильмах чудовищные тюремные переговорные с телефонными трубками по разные стороны от бронированного стекла. Юсуф пояснил, что такие послабления возможны, так как сюда приходят навещать тех, кто еще не осужден. Невиновен до оглашения приговора. Презумпция делала Одри сейчас куда менее виновной, чем когда я видела ее в последний раз. Это было проявлением демократии. Когда она целилась в меня из пистолета, сомнений ни у кого не было. Теперь все ждали решения присяжных.

— Давайте сядем здесь. — Юсуф показал на пару свободных стульев около прикрытых снаружи решетками окон. За окнами все еще зеленел уже уставший, местами выцветший газон.

— Я не понимаю. А что, если она набросится на меня прямо здесь? — спросила я, нервно озираясь. — Тут, кажется, даже охранников нет. Что, если она меня для этого и позвала?

— Охранников тут много. Не волнуйтесь, никто вас не тронет. Я же уже дал гарантии, — процедил Юсуф.

— Что мне ваши гарантии, — начала было я, когда вдруг увидела ее. Одри шла рассеянно, ее сопровождала малосимпатичная женщина — низкая и какая-то квадратная, в уродливой черной юбке и со злым лицом. Одри изменилась. Конечно, я бы ее узнала — это лицо я не смогу забыть никогда. Бледная или румяная, она моментально порождала воспоминания, от которых кровь стыла в жилах и хотелось немедленно бежать — прямо до канадской границы. Теперь же Одри выглядела отрешенно. Казалось, она утратила малейший интерес к окружающему миру, в котором для нее больше не было Андре. Ее маленькая огнеопасная тайна. Одри скользила равнодушным взглядом по залу, полному людей. На ней была одежда, которая ей совсем не шла — какой-то простой спортивный костюм, футболка, бесформенные сандалии — без шнурков. В руках она держала пластиковую бутылку с водой, из которой время от времени делала глоток. Таблетки. Наверное, она что-то принимает, ей что-то тут дают, не иначе. Наверняка адвокаты Одри попытаются доказать, что она невменяема. Если так, то ее поместят в лечебницу? Я поежилась. Надо же, о таком повороте я не думала.

Я отметила, что она еле передвигает ногами, практически спит на ходу… И все же пытается докопаться до меня! Я пожалела, что пришла. Зачем я здесь? Что именно она может мне сказать? Куда пропал Сережа? Куда он делся после той драки около госпиталя? Может, она разговаривала с ним, может, знает, что с ним? Или знает, как и когда он умер?

Я вскочила, мне не хотелось встречать Одри сидя, я желала быть с ней на одном уровне, хотела заглянуть ей в глаза. Они казались затуманенными.

— Ну, здравствуй, — сказала я первой, желая создать хотя бы видимость того, что все происходит по моей инициативе. — Здравствуй, Одри. Ты что-то хотела сказать мне?

— Одри? Здравствуй. — Юсуф тоже встал и кивнул ей. Та смотрела на меня так, словно пыталась вспомнить, зачем я здесь, для чего пришла. Юсуфа она не замечала вовсе. Однако в ее затуманенном взгляде вспыхивали искры ненависти.

— Андре здесь? — спросила она.

— Ты, наверное, шутишь? — Я моментально взбесилась и собралась было уйти, но Одри остановила меня. Ее голос звучал потерянно, словно она и в самом деле не знала или забыла, где находится и почему.

Устраивает цирк?

— Ты должна знать, что случилось, — сказала она. Я потихоньку теряла терпение. — Я же за этим тебя позвала?

— Тебе виднее!

— Что-то я совсем ничего не могу вспомнить, — прошептала Одри.

— Ты расскажешь мне, чего добивалась? Что ты сделала с моей матерью?! Ты была у нее в пансионе?

— Он здесь? — перебила меня Одри, не потрудившись ответить ни на один из вопросов. Я растерянно замолчала. Даже сейчас все, что занимало мысли этой женщины, сводилось к Андре. Чертов театр абсурда!

— Ты уже спрашивала! — почти крикнула я, и лицо Одри исказила гримаса страха. Юсуф тут же поспешил ее успокоить.

— Он не здесь, Одри, он остался на улице.

— Я знаю, что он здесь. Я его чувствую. Нет, не нужно было ее звать… Все из-за нее. Я не должна была, не стоило! Как глупо… Но я не понимаю, не понимаю, зачем ему все это! — Одри всплеснула руками и посмотрела на меня так, словно я могла ей помочь.

— Сережа. Он жив? — спросила я, но тут же поняла, что Одри не ответит ни на один из моих вопросов. Ее цель была совершенно иной. Всегда — с начала и до конца. Я должна была догадаться.

— Сережа? — спросила она, словно пытаясь вспомнить, кто это вообще такой.

— Тот парень, который был со мной на приеме.

— Да, Сережа! — кивнула Одри. — Твой парень. С него все и началось.

— Он жив? — повторила я, разволновавшись.

Одри вдруг пошатнулась и чуть не упала. Она удержалась, ухватившись за стену, а затем и вовсе оперлась на нее спиной. Похоже, стоять на своих двоих у нее уже не было никаких сил.

— Не знаю. Не знаю… С него все и началось. Андре — что он сказал? Он спрашивал обо мне? — Одри заставила себя посмотреть мне в глаза. — Ведь ты же в курсе, что мы с ним были вместе, мы были парой — он и я.

— Ты говоришь о той неделе, что вы провели в городке нудистов? — уточнила я. — Да, я знаю об этом, но вы никогда, никогда не были парой!

— Он не женится на тебе. Он ни на ком никогда не женится. Ему никто не нужен, понимаешь? Он создан, чтобы разбивать сердца, он всегда так говорил.

— Ему не нужна ты. Лучше бы ты спокойно жила с Марко. Он так тебя любил, а ты разбила ему сердце.

— Я не разбивала ему сердце! — закричала Одри.

Я знала, что говорить с нею так сейчас было жестоко, но все ее слова, вся эта бессмысленная игра в прятки, нежелание говорить о единственной вещи, которая имела значение, — все это взбесило меня.

— Я хочу пить, — прошептала Одри. — Что-то не так. Я чего-то не учла. Не подумала. Не могу вспомнить.

— Где Сережа? — повторила я.

Одри вдруг расхохоталась — ненормальная, совершенно чокнутая девица — ей было наплевать на то, что она в тюрьме. Может быть, она даже не до конца осознавала, что это тюрьма. Она сконцентрировала взгляд на мне.

— Я так хотела, чтобы ты отсюда убралась. Почему ты до сих пор здесь? Я поверить не могу, что ты так и не улетела в свою чертову Россию. Все было бы иначе, если бы ты убралась к себе.

— Поверь, Одри, я до сих пор здесь, потому что ты сожгла все мои документы. Парадокс, да? — усмехнулась я. — Я ухожу. Мне нечего тут делать. Не нужно было мне сюда приходить.

— Подожди, — испуганно проговорила она. — Мне нужно присесть, — Одри тяжело опустилась на пластиковый стул.

Ее речь, взгляд — все поведение было совершенно безумным. — Не уходи. Я еще не сделала то, зачем пришла. Я должна, должна сказать тебе кое-что, но боюсь. Это все-таки страшно. Понимаешь?.. Нет, ты не понимаешь, каково это. Я ненавижу тебя! Чего в тебе есть такого особенного, чего нет во мне? Если бы я могла, я бы стерла тебя с лица земли, чтобы он больше никогда не смотрел на тебя так, как в тот день на приеме. Как смотрит сейчас. Мне так жарко…

Одри снова припала к бутылке с водой. На этот раз она допила ее содержимое до конца и откинула в сторону.

— Кажется, ты хотела мне что-то сказать. — напомнила я. — Так скажи мне, Одри, где Сережа! — Мне вдруг стало не по себе и так страшно, словно я была не в комнате для посещений, а снова на той парковке в Авиньоне. Страх накрыл меня с головой. Катастрофа неотвратима, волна уже поднялась и летит по поверхности океана.

— Я не знаю, где этот Сережа! Откуда мне знать? — ответила Одри и рассмеялась. — Ты решила, что я скажу тебе, где твой Сережа? Почему?

— Ты посылала видео в полицию, ты знаешь что-то.

— Да, знаю. Я знаю, — кивнула Одри, и в ее глазах промелькнуло злое отчаяние. — Мне показалось, что она стала даже бледнее, чем когда вошла в комнату.

— Почему ты молчишь? Скажи, что тебя удерживает? Чего тебе терять теперь? Разве не для этого ты позвала меня?

— Мне так жарко! Со мной все не так! — Одри вдруг невероятно разволновалась, ее зрачки расширились. Закрыв глаза ладонями, она вскочила со стула и попыталась вылезти в окно, как будто в зале для посещений она обнаружила вдруг нечто чудовищное. Она окончательно обезумела, и я, не зная, что делать, в ужасе глядела на то, как ополоумевшая Одри вдруг бросилась на пол. Она визжала и отбивалась. Охранница — та удивительно некрасивая и злая женщина — принялась кричать и звать кого-то, пыталась успокоить Одри, даже схватила ту за руки, но Одри вырвалась. Уж я-то знаю, какой сильной может быть Одри. Какой безумной. Одри оттолкнула охранницу, ударив ее обеими ногами в живот: сначала подогнув ноги, а потом резко распрямив, как сжатую до предела пружину. Охранница взвизгнула, охнула от боли и осела на пол. Прибежали другие — они набросились на Одри все сразу. Их свара напомнила мне дикую, запредельно сюрреалистическую кучу-малу, но потом вдруг раздался чей-то пронзительный крик, и вся толпа подпрыгнула, разом отшатнувшись от Одри. Тишина длилась долго, словно все мы разом лишились голоса.

— Она умерла! — наконец, сказал кто-то, и я увидела ее — в последний раз. Она лежала на полу, разбросав руки в стороны, словно сдавшись на милость победителя. Одна нога была подвернута под другую, изо рта текла тоненькая струйка белой пены. Ее глаза были открыты, словно она все еще смотрела на меня и спрашивала:

— Ты видишь это? Я дошла до конца.

Одри была мертва. Самоубийство, сказали нам потом. Самоубийство — это было так в ее стиле! Последний удар, последний спектакль, приглашение на который она прислала заранее. Одри попросила о встрече, чтобы совершить на моих глазах самоубийство. В этом и был весь смысл, ее конечная цель. Последнее желание перед тем, как окончательно провалиться в пропасть небытия. Покончить с собой на моих глазах, чтобы чувство вины сопровождало меня повсюду, чтобы оно свело меня с ума, закончив за нее работу.

Как я поняла позже, Одри была почти мертва, когда вошла в комнату посещений. В ее желудке уже плескались принятые ею таблетки, поэтому-то она и была такой вялой, поэтому и передвигала ногами с таким трудом, словно к каждой была пристегнута пудовая гиря. Таблетки — да, я была права, она их принимала уже много лет. Даже в тюрьме ей должны были выдавать их по одной — у Одри было нервное расстройство, она постоянно принимала препараты по назначению врача. Об этом мало кто знал, Одри скрывала это. Я могла ее понять. Я вообще гораздо лучше понимала Одри теперь.

Я узнала об Одри так много после ее смерти.

Как она раздобыла таблетки в таком количестве, несложно предположить, но узнать этого наверняка не удалось. Расследование ничего не дало, виновные так и не были найдены. Возможно, что все эти дни в тюрьме она не глотала таблетки, а копила, пока не собрала смертельную дозу. Не знаю. Может быть, ей удалось подкупить кого-нибудь из персонала, чтобы получить необходимое. Это казалось мне маловероятным, ведь даже самый черствый человек, самый продажный тюремщик не станет приносить орудие самоубийства. Но кто знает…

Я уходила из тюрьмы, так и не получив ответов на главные вопросы, и оставила там последнюю надежду найти Сережу. Последнее, что Одри сказала перед смертью: «Со мной все не так». Возможно, это относилось и ко мне. Произошедшее перестроило меня, изменило мою природу. Возможно, что-то не так было и со мной. Но — странное дело — я не испытывала никакого чувства вины. Никакого, ни малейшего.

Примечания

1

Прекрасная ложь. Идеальный способ отречься. В такую ложь хочется верить… (англ.).

(обратно)

2

Он всё узнает (фр.).

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg