«Звезда Вавилона»

Барбара Вуд Звезда Вавилона

Моему мужу, Джорджу, с любовью

За исключением реальных исторических событий и действующих лиц, описываемых в этом романе, все ситуации в данном произведении являются вымышленными, и любое совпадение с реально существующими людьми совершенно случайно

Пролог

Александрия, Египет, 332 г. н. э.

Пробираясь в темноте потайного хода, жрица не смела остановиться даже перевести дыхание, хотя ноги изнывали от боли. За ее спиной шла смерть — не только за ней, но за всеми. Она обязана предупредить их.

Библиотека пылала в огне.

Жрица споткнулась, оцарапала голое плечо о шершавую стену и чуть не упала. Но, устояв на ногах, продолжала бежать, ее легкие разрывались от нехватки кислорода. Даже здесь, в относительной безопасности, она ощущала жар, вдыхала дым пожарища. Успеет ли она добраться до остальных вовремя?

Вытирая теплое масло с обнаженной кожи, Филос размышлял о том, как ему удалось привлечь внимание самого красивого создания во всем мире. Артемидия с этим, конечно бы, не согласилась, жалуясь, что ее лицо слишком округлое, а нос чересчур прямой. Но для верховного жреца Филоса она была прекрасна; он был околдован ею, впрочем, не он один: другие мужчины также смотрели на нее не отводя глаз.

Они только что занимались любовью, и теперь она принимала ванну, наполненную ароматизированной водой. После они должны вернуться порознь в Библиотеку, чтобы продолжить выполнять свои священные обязанности, сохраняя в тайне запретную любовь.

Артемидия посмотрела на него сквозь пар, поднимавшийся от воды. Филос всегда снимал свой парик, когда приходил на ее ложе.

Как и все жрецы, он брил голову. Это придавало ему вид орла, особенно с его выдающимся носом, который она обожала. Филос был самым красивым мужчиной во всем мире. И он принадлежал ей.

Если бы только они могли пожениться!

Но они были преданны службе в Библиотеке и ее тайной миссии с самого своего рождения. Будучи детьми, они приняли обет целомудрия, не особо задумываясь об этом, ведь что мог ребенок знать о физической любви? Если станет известно об их запрещенных отношениях, то они будут изгнаны из жрецов, отлучены от своей семьи и отправлены умирать в пустыню.

Филос резко обернулся — за дверью послышался какой-то звук. Кто-то идет!

Она тоже услышала.

— Прячься! — крикнула она.

Слишком поздно.

Дверь распахнулась, в проеме стояла жрица из Библиотеки, ее белое одеяние было разорвано у плеч. Страх застыл на ее лице. Она не заметила присутствия верховного жреца Филоса в покоях Артемидии.

— Библиотека в огне!

Теперь они почувствовали запах дыма и, раздвинув шторы, чтобы выглянуть в темноту ночи, увидели золотое сияние над Библиотекой. Они поспешно оделись и выбежали на улицу.

То, что предстало их взору, ошеломило их. Прекрасные колонны, арки и своды — все было объято пламенем. Улицы запружены людьми, которые бегали взад-вперед, вытаскивая из горящих зданий кресла, столы, книги, бросали их в большие кучи и поджигали.

Обезумевшая толпа тащила все, до чего могла добраться, вынося из Библиотеки кувшины с вином, священные масла и золотые лампы.

— Мы должны остановить их! — закричала Артемидия, но Филос удержал ее, показав, как жрецов и жриц выволакивали на улицу, стаскивали с них одежду и бросали на костры.

— Мы должны спасти то, что сможем, — произнес Филос, взяв ее за руку, и они побежали в гавань, где высокие стены на протяжении шести веков защищали Библиотеку со стороны моря. Здесь они нашли потайной ход и, спускаясь по задымленному тоннелю, встретили других жрецов и жриц, несущих то немногое, что удалось сохранить от глаз бушующей толпы.

— Идите к докам, — приказал им Филос. — Забирайте что сможете, но спасайтесь сами.

Филос и Артемидия пробрались в самую глубь комплекса Библиотеки — святая святых, где хранились священные книги. Используя свои одежды как сумки, они быстро собрали свитки, ощущая жар, идущий из-за стен, и вдыхая плотный дым.

Присоединившись к своим братьям и сестрам, они побежали в гавань, неся с собой ценнейшие реликвии, которые удалось спасти. Но толпа преградила им путь, лица безумцев освещала жажда крови и убийства.

— Язычники! — закричали они. — Дьявольское отродье!

Жрецы начали прорываться, но кое-кого из них толпа схватила.

Погромщики набросились на них с дубинками, разбивая несчастным головы.

Филос понял, что вдвоем с Артемидией им спастись не удастся — но, возможно, благодаря отвлекающему маневру один из них сможет выбраться отсюда.

— Беги! — крикнул он, отдавая ей свои свитки. — Возьми. Я отвлеку их. Они пойдут за мной.

— Я не пойду без тебя! — Слезы текли по ее лицу.

— Любимая, эти книги ценнее моей жизни. Мы снова встретимся с тобой в Свете.

Она побежала и обернулась лишь однажды, чтобы увидеть, как толпа схватила его и подняла над головами. Громко крича, обезумевшее сборище христиан несло свою жертву к костру, чтобы бросить ее в огонь.

Прежде чем пламя поглотило его, Филос прокричал:

— Не дай им забыть клятву, любимая! Не дай им забыть!

Библиотека стояла шесть веков — с тех самых пор, как Александр Великий основал Александрию. Шесть сотен лет она была центром знаний и мудрости, просвещения и мысли, хранилищем книг, писем и текстов, собранных со всех четырех сторон света. Теперь же она горела, вся объятая пламенем, и все, что было внутри — папирусы, пергаменты, свитки, мужчины и женщины, — превращалось в пепел, который будет развеян ветром.

На своих лодках уцелевшие жались друг к другу, держа в руках бесценные сокровища, которые смогли унести с собой.

Они последний раз посмотрели на пылающее сияние над ночным небом, потом отвернулись от своей стороны, отчалили от берега и поплыли прочь, подхваченные морскими волнами.

Часть первая

1

Кэндис Армстронг собиралась совершить вторую самую большую ошибку в своей жизни, когда стук в дверь остановил ее.

Сначала она его не услышала. Тихоокеанский шторм бушевал в горах Малибу, угрожая прервать подачу электроэнергии до того, как она сможет закончить электронное письмо, которое яростно набирала на своем компьютере. Эту отчаянную просьбу было необходимо отправить до отключения электричества.

И до того как мужество покинет ее.

Лампочки мигнули, она тихо выругалась и затем услышала стук в дверь, на этот раз уже громче, настойчивее.

Она посмотрела на часы. Полночь. Кого могло принести в такой час? Она взглянула на Хаффи — большую раскормленную персидскую кошку, жившую в хижине вместе с ней и не любившую, когда тревожат ее сон. Кошка продолжала спать.

Кэндис прислушалась. Может, ей просто показалось, ведь за окном и гром, и ветер, и молнии.

Тук-тук!

Она посмотрела на посетителя в дверной глазок. На пороге под дождем стоял мужчина. Она не могла разглядеть его лицо, скрытое под широкополой шляпой, похожей на те старомодные фетровые головные уборы, которые носили в сороковых годах. Еще на незнакомце был плащ.

— Да? — спросила она.

— Доктор Армстронг? Доктор Кэндис Армстронг? — раздался властный голос.

— Да.

Он достал жетон полицейского управления города Лос-Анджелеса. Затем что-то произнес, наверное, свое имя, но его голос потонул в грохоте грома.

— Я могу войти? — крикнул он. — Это по поводу профессора Мастерса.

Она удивленно моргнула.

— Профессора Мастерса? — Кэндис чуть приоткрыла дверь, чтобы было лучше видно. Незнакомец был высоким и насквозь промокшим. И это все, что она могла сказать о нем.

— Вы знаете, что ваш телефон не работает?

Она широко открыла дверь.

— Это происходит каждый раз, когда здесь идет дождь. Входите, офицер. Что случилось с профессором?

— Детектив, — поправил он ее и вошел внутрь. По его широким плечам стекали капли дождя. Кэндис захлопнула дверь, оставив шторм бушевать снаружи. — Вас нелегко отыскать, — добавил он. Словно он проделал весь этот путь под дождем, только чтобы сообщить ей об этом.

Его фраза напомнила ей о том, что сказал Пол — последний мужчина, с которым она встречалась, — когда они расстались, потому что она не захотела переезжать с ним в Финикс и вести домашнее хозяйство, в то время как он занимался бы адвокатской практикой: «Это не дом, Кэндис. Это убежище». Был ли он прав? Но отчего тогда она пряталась? Лучшая подруга ругала ее за то, что она «упустила» Пола. Это был хороший улов, она говорила так, будто он был форелью. Но Кэндис не хотела ловить мужчин. Особенно тех, которые говорят: «Твоей карьере пришел конец, так почему бы тогда тебе не выйти за меня замуж?» Дружеское общение, нежные отношения — вот о чем она мечтала. Но все это ускользало от нее. Как только мужчина понимал, что не будет центральной фигурой в ее жизни и что работа для Кэндис на первом месте, он не задерживался надолго. И она поклялась больше не связываться с мужчинами.

Именно поэтому старалась не смотреть прямо в глаза высокого незнакомца. Может, он и был симпатичным, но шляпа его была надвинута слишком низко.

— Что случилось с профессором? С ним все в порядке? Он не ранен?

Его взгляд пробежался по внутреннему убранству простенькой хижины, как если бы он заносил в опись египетскую скульптуру, восточный ковер, кожаный диван, пальмы в горшках, картины и плакаты с изображениями Нила и пирамид.

— С ним произошел несчастный случай, доктор Армстронг. Он в очень тяжелом состоянии и хочет увидеть вас.

— Почему он хочет увидеть меня? — Она не встречалась с профессором больше года.

— Я не знаю. Ваш телефон не работает, поэтому меня отправили известить вас об этом.

У него был очень недовольный тон. Может быть, потому, что ему дали такое поручение?

Взяв ключи и погасив свет, Кэндис задержалась у входной двери, чтобы взглянуть на экран монитора и электронное письмо, ожидавшее отправки. Это письмо было отчаянной попыткой спасти ее карьеру, которая сообщала ее точку зрения на то, что на самом деле произошло в скандальном инциденте в гробнице фараона Тетефа. Ладно, она отправит его позже.

Кэндис остановилась под дождем и посмотрела на спущенное правое переднее колесо своей машины. Времени менять его не было.

— Я отвезу вас, — весьма любезно предложил детектив.

Больше он ничего не объяснял по дороге в госпиталь, который находился в Санта-Монике, в десяти милях отсюда. Он так и не снял свою шляпу, но вблизи Кэндис могла лучше рассмотреть его лицо. В уголках его рта залегли глубокие морщины, поэтому она предположила, что ему уже за тридцать. Его нос был крупным и приятной формы. Профиль напоминал ей фараона Тутмоса III.

Тихоокеанское шоссе представляло собой видение из кошмарного сна, вода текла по всем четырем полосам движения, грязь сползала по склонам холма, молнии проносились яркими всполохами по черному небу. Кэндис даже не могла разглядеть вспенивающиеся волны на стороне пляжа и то небольшое количество машин, которые ползли по дороге.

Она думала о профессоре Мастерсе. Когда последний раз они видели друг друга? Во время ланча, год назад, после того как завершили совместную работу над Соломоновым проектом. Они были друзьями и работали вместе. Но все же почему он захотел увидеть ее?

Она наклонилась вперед, словно пытаясь заставить машину ехать быстрее.

Детектив посматривал на свою пассажирку, оценивая ее. Она очень напряжена. На взводе. О чем-то думает. Молчит.

К этому он не привык. Они вместе мчатся среди ночи в больницу, где лежит сраженный болезнью близкий друг. В такой момент она просто обязана задавать миллион нервных вопросов, курить сигареты. Однако Армстронг смотрит прямо перед собой, но, похоже, не видит ничего — сконцентрировалась на каких-то своих мыслях.

И вдруг неожиданно бросает слово:

— Иерихон.

Детектив оторвал взгляд от дороги.

— Что?

— Первый раз я работала с профессором Мастерсом в Иерихоне.

Он удивленно взглянул на нее. Она продолжала вести внутренний диалог.

Ее голос оказался не таким, как он ожидал. Он был глубоким, звучал твердо и зрело, и в то же время какие-то его нотки заставляли вспомнить сливочное мороженое с помадкой.

— Что случилось с профессором? — спросила она. — Это была авария?

— Он упал с лестницы.

Она посмотрела на него.

— Он мог умереть, — сказала она, вспомнив, что ее бывшему учителю уже почти семьдесят.

— Он в очень тяжелом состоянии.

Снова прогремел гром, и молния лучами расползлась по небу. Они свернули с шоссе и начали взбираться по дороге на вершину холма. Мгновение спустя они ехали вниз по бульвару Уилшир, где впереди сквозь мельтешащие на лобовом стекле «дворники» был виден светящийся указатель с надписью «Неотложная скорая помощь».

Полицейский сбросил скорость и заехал на стоянку. Кэндис думала, что он высадит ее здесь и уедет, но он припарковал машину в красной зоне и проводил ее через двойные двери к лифту, где нажал кнопку с цифрой 4. Яркий свет теперь позволял разглядеть морщины в уголках его глаз и край белокурых волос под шляпой, которую он все еще не снял. К своему удивлению, она заметила, что под мокрым плащом на нем был надет пиджак, белая сорочка с накрахмаленным воротничком и аккуратно завязанный галстук из бургундского шелка. Может, его вызвали с какой-то вечеринки?

Она ожидала увидеть толпу волнующихся друзей и родственников в приемном покое отделения интенсивной терапии, но там никого не было. Коридор был пуст, лишь какой-то мужчина пил воду из фонтанчика. В самом отделении также не было никого, кто бы, тревожась, сидел рядом с постелью профессора.

— Разве вы не известили родных и знакомых профессора о произошедшем? — спросила она, когда оставляла свои личные данные в журнале регистрации посетителей.

— Только вас, — ответила медсестра, направив Кэндис к одной из палат, расположенных полукругом от центральной стойки с мониторами.

Когда она увидела своего старого наставника лежащим на белых простынях, слезы подступили к ее глазам: повязка вокруг его поврежденной головы, капельница, подведенная к его руке, кислородная канюля под носом, пикающий монитор сердцебиения — все это расстроило ее. Цвет его кожи был ужасным: он выглядел не просто старым, а древним.

Она смотрела на его руки, покрытые пятнами и синяками в том месте, куда была введена игла капельницы, и в ее памяти всплыла старая картина: его прекрасные руки, работавшие над древним папирусом, рассыпавшимся на тысячи мелких фрагментов. Профессор проводил часы, складывая их в единое целое, иногда у него уходило несколько недель на то, чтобы соединить два неровных края.

— Смотрите, Кэндис, — показывал он. — Помните свой алефвит. Смотрите же. — Двадцать две буквы древних писаний на иврите профессор называл «алефвит», чтобы отличать его от сегодняшнего «алфавита». Всю свою жизнь он посвятил исследованию эволюции ранней письменной пиктографии в различимую систему букв, и поэтому мог читать тексты на древнем иврите так, словно это была утренняя газета.

Она взяла его за руку, молясь о том, чтобы он восстановил еще много папирусов в своей жизни. Его веки, задрожав, поднялись. Мгновение он смотрел на нее, затем проговорил:

— Кэндис. Вы пришли…

— Тс-с, профессор. Поберегите силы. Да, я здесь.

Его глаза заметались из стороны в сторону, дыхание стало учащенным. Она почувствовала, как холодные сухие пальцы сжали ее руку.

— Кэндис… Помогите мне…

Она наклонилась к нему, чтобы расслышать его шепот.

Детектив расположился за столиком с медикаментами, откуда он мог наблюдать за профессором и его посетительницей.

Когда его вызвали в больницу, медсестра пыталась дозвониться до Кэндис Армстронг, но выяснилось, что все телефоны в каньонах не работали. Возможно, у нее и был сотовый телефон, но никто не знал его номера. Старик путано и взволнованно требовал, чтобы за ней отправили кого-нибудь, а затем потерял сознание. Врач пояснил: «Травма головы, вероятно, субдуральное кровотечение. Сначала нужно стабилизировать его состояние…» и сказал, что, может быть, эта Кэндис Армстронг сможет успокоить старика.

Они нашли ее адрес в бумажнике профессора. Так как дело было срочное, детектив вызвался поехать в непогоду, чтобы привезти ее сюда. И сейчас он внимательно наблюдал за ней. Возможно, ей лет тридцать пять, одета в желто-коричневые шерстяные слаксы и кремовую шелковую блузку, в ямочке под горлом брошка с камеей, на запястье изящные золотые часики — все пронизано женственностью. Ее длинные каштановые волосы забраны сзади в кельтский узел, но несколько прядей выбились и падают на лицо. Возможно, она и красива, но не ему судить об этом.

А вот голос ее был уникальным — как будто медовым.

Не подозревая о том, что за ней наблюдает полицейский, Кэндис наклонилась поближе к профессору, который с трудом произносил слова:

— Мой дом… Езжайте, Кэндис. Скорее. Прежде чем… прежде чем…

— Все в порядке, профессор. Вы поправитесь. Не надо так беспокоиться.

Но он становился все более взволнованным.

— Пандора. Мой дом.

— Пандора? Это ваша кошка? Или собака? Вы хотите, чтобы я покормила ее? Профессор, давайте я кому-нибудь позвоню. Родственнику или коллеге из университета.

— Нет. Только вы. Езжайте. — Он закрыл глаза. — Звезда Вавилона… — прошептал он.

— Что?

Его глаза оставались закрытыми.

— Профессор Мастерс?

Он смог произнести еще три слова: «Пандора. Это ключ…» Потом провалился в забытье.

Когда они с полицейским покидали отделение интенсивной терапии, Кэндис Армстронг чувствовала себя паршиво. Профессор выглядел таким маленьким и беззащитным. Семь лет назад, когда они вместе были в Израиле, он был совсем другим.

У лифта Кэндис открыла сумочку, чтобы достать сотовый.

— Надеюсь, в такое время я смогу вызвать такси, — пробормотала она, набирая номер справочной.

— Я отвезу вас домой.

— Я не еду домой. Мне нужно попасть в дом профессора. Думаю, он хочет, чтобы я позаботилась о его домашнем животном.

— Я отвезу вас. — Предложение было сделано так же неохотно, но она приняла его.

Пока они бежали по автостоянке, дождь продолжал лить с прежней силой.

— Блубелл Лэйн в Вествуде, — сказала она, когда они забрались в машину. — Я не знаю номер, но смогу узнать дом.

Профессор Мастерс жил в элитном районе Лос-Анджелеса. Когда они подъехали к большому дому, окруженному аккуратно подстриженной оградой, кустами роз, с ухоженным газоном, то увидели, что ни в одном окне не горит свет. Кэндис выскочила из машины под дождь.

Полицейский догнал ее уже у порога, где она что-то искала среди горшков с цветами и под ковриком перед дверью.

— Он говорил про какой-то ключ. Но я не могу найти его.

Ключа не было, однако входная дверь оказалась незапертой.

Когда они вошли в темное фойе, Кэндис позвала кошку:

— Кис-кис-кис! Пандора! Панди! Эй!

Она прислушалась, но ответом ей была лишь тишина, нарушаемая редкими раскатами грома.

Она прошла дальше внутрь дома, заглядывая в темные комнаты, всматриваясь в скрытые тенью дверные проемы и зовя кошку. Внезапно нахлынули воспоминания: дни, проведенные в работе над Соломоновым проектом, запах трубочного табака профессора, его глубокий густой голос, когда он говорил о вещах, касавшихся древних времен. Она молилась, чтобы он поправился. По словам медсестры, когда он упал, в доме находилась домработница. Слава богу, иначе…

Пока Кэндис размышляла, стоит ли ей дальше проходить в дом, ее испугал какой-то бормочущий голос. Она поняла, что детектива рядом с ней нет, и подошла к большой лестнице. Наверху, среди теней, она увидела его. К ее удивлению, он разговаривал по своему сотовому телефону.

Она не могла разобрать, что конкретно он говорил, но ей показалось странным, что он поднялся именно туда. Что он мог там искать?

И в этот миг она заметила слабый свет из гостиной.

Подойдя к открытой двери, она сразу же обратила внимание на картину, висевшую над камином. Выполненная в классическом стиле Давида или Ингрэ, она изображала Пандору, согласно греческой мифологии первую женщину на земле — высокую и изящную в ниспадающем одеянии, с грустью и печалью на лице. Ее тонкая рука указывала на коробочку, которую Зевс только что подарил ей.

Приподнявшись на носках, Кэндис отодвинула картину в сторону. Но там не оказалось ни спрятанного ключа, ни потайного сейфа, в котором мог бы лежать этот ключ.

Установив картину на прежнее место, она отошла от нее и стала размышлять. Это наверняка та Пандора, о которой говорил профессор.

Затем внимание Кэндис привлекла рука Пандоры. Хотя она и была вытянута в сторону подарка, преподнесенного ей Зевсом — ящика, содержащего все бедствия мира, — бледный палец мог также указывать за пределы холста, с правой стороны рамы, на украшенную резьбой деревянную коробочку, стоящую на мраморной подставке. Разглядев ее, Кэндис поняла, что это коробка для хранения сигар, и вспомнила, что профессор держал ее в своем кабинете.

Она подняла крышку. Ее глаза расширились от удивления. В коробке не было сигар — вместо них там лежала старинная книга.

Услышав шаги полицейского за спиной, Кэндис вынула книгу и протянула ему.

— Думаю, именно об этом говорил профессор. — Она кивнула в сторону картины: — Пандора указала на нее.

В ответ он не произнес ни слова, просто стоял в тени. В это время сверкнула молния и слабо осветила гостиную, уставленную антиквариатом и древними сокровищами. Тогда Кэндис спросила:

— Вы не будете против, если я возьму ее? Хочу отнести профессору утром. Я могу дать вам расписку.

— Я доверяю вам, — ответил он.

Уже стоя на пороге, после того как они закрыли входную дверь и теперь смотрели на темный дождь, Кэндис спросила его:

— Зачем вы поднимались наверх? Вы нашли что-нибудь?

— Я проверял ковровое покрытие, хотел посмотреть, где именно он споткнулся.

— Мне показалось, что вы с кем-то разговаривали по телефону.

— С мужем домработницы. Это она вызвала «скорую помощь». Я хотел поговорить лично с ней, но она приняла успокоительное и уже спала.

Кэндис посмотрела на него. Лицо его напряглось, в голосе слышались резкие нотки. Внезапно ее посетила тревожная мысль.

— Травма профессора не была несчастным случаем? Поэтому полиция начала расследовать дело?

— Нет, его травма на самом деле результат несчастного случая.

— Тогда почему за мной послали полицейского?

Он наконец перевел на нее взгляд своих глубоких глаз.

— Я думал, вы сами догадаетесь. Джон Мастерс — мой отец.

2

Она проснулась от звонка телефона.

В тусклом свете, пробивающемся через сосновые ветки за ее окном, Кэндис посмотрела на часы. Слишком рано для звонка из Сан-Франциско, которого она так ждала и который сообщал бы ей, что у нее снова есть работа и ее карьера спасена.

Смахнув волосы с лица, она сонным голосом произнесла в трубку:

— Алло?

Тишина.

— Алло? Кто это?

Раздался щелчок.

Она посмотрела на телефон, затем села в постели, теперь уже окончательно проснувшись, и начала вспоминать, что ей нужно сделать. Она узнала телефонный номер больницы через справочную, потом ее соединили с отделением интенсивной терапии, где она могла узнать о состоянии профессора.

Перемен не было.

— Если он придет в себя, — попросила она медсестру, — пожалуйста, передайте ему, что Кэндис Армстронг зайдет навестить его сегодня утром.

— Еще раз?

— Что значит «еще раз»?

— Вы были здесь всего пару минут назад, мисс Армстронг.

— Нет, вы ошибаетесь.

— Вы указаны в списке регистрации посетителей. Прямо сейчас я смотрю на вашу подпись.

Кэндис потерла глаза. Возможно, список просто забыли заменить новым. Она поблагодарила медсестру и повесила трубку.

Стоя под горячим душем, она думала о детективе из вчерашней дождливой ночи.

«Джон Мастерс — это мой отец». После этих слов он опустил руку в карман плаща и снова достал жетон. В этот раз Кэндис рассмотрела то, чего не заметила ранее: «Детектив-лейтенант Гленн Мастерс».

Отдавая ему жетон, она думала о том, что Гленн Мастерс в шляпе и мокром плаще выглядел как представитель власти, занимающийся расследованием преступления, а не как человек, вернувшийся в дом, в котором он вырос. По крайней мере, Кэндис предположила, что он вырос здесь. Она знала, что профессор жил в этом доме почти пятьдесят лет; он часто хвастался, что купил его у одной кинозвезды, не желавшей афишировать свое имя и, как он утверждал, все еще бродившей здесь в виде привидения.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Вам, наверное, нелегко сейчас. Я не имела права отвлекать вас от вашего отца. Мне следовало поехать на такси.

Он ничего не ответил, просто положил жетон назад в нагрудный карман, Кэндис же тихо проворчала себе под нос:

— Я и не знала, что у профессора есть сын.

Обратно к ее хижине они ехали в тишине, но, прежде чем выйти из машины, Кэндис сказала:

— Детектив Мастерс, ваш отец что-то говорил о Звезде Вавилона. Вы знаете, что он имел в виду?

— Понятия не имею.

Она подумала о старинной книге, лежавшей в ее сумке. Она вытащила ее и увидела, что книга была желтой и заплесневевшей, название написано на французском языке.

— Может, вы сами передадите это ему? Похоже, что для него книга много значит. Он может проснуться ночью, и если книга будет рядом… — Вы должны отдать ему книгу. Ведь именно вас он просил об этом.

Она с удивлением посмотрела на него, и когда он заметил это выражение на ее лице, то сказал:

— Мы с отцом не поддерживали отношений несколько лет. Когда его отвезли в больницу, то о произошедшем мне сообщили не медсестры, а домработница. Мой отец не знал, что я был в больнице. Когда он пришел в себя, то захотел увидеть лишь одного человека: вас. — В его голосе не было ни горечи, ни злости: он просто констатировал факт.

И все же она ощущала чувство вины, будто ее следовало осуждать за то, что его отец захотел встретиться с ней, а не с собственным сыном. Как она знала, профессор был вдовцом. Его жена погибла много лет назад при трагических обстоятельствах.

Натянув джинсы и розовую шелковую блузку, Кэндис отправилась на кухню, где положила «Кити Виттлс» в миску для Хаффи, которая жадно ела и урчала одновременно. Налив себе чашечку растворимого кофе, Кэндис достала книгу, найденную прошлой ночью в доме профессора.

«D'couvertes mésopotamiennes», автор Пьер Дюшес, издана в 1840 году в Париже. Очевидно, она представляла огромную ценность для профессора, если, находясь в тяжелом состоянии на больничной койке, он мог думать только о ней.

Человеку, не знакомому с Джоном Мастерсом, могло бы показаться странным, что книга была спрятана в коробке для сигар, и единственной подсказкой к ее местонахождению оказалась фигура на картине, указывающая на нее. Но для тех, кто хорошо знал его, это означало, что книга была частью важного и секретного проекта. Когда профессор работал над новой теорией, то всегда опасался, что конкуренты из научных и профессиональных кругов попытаются украсть ее. Все знали его привычку прятать записи и материалы исследований в разных уголках дома. Когда они вместе работали над Соломоновым проектом, Кэндис обнаружила несколько важнейших записей профессора… в кухонном тостере.

Что же такого важного было в этой старинной книге? Какое отношение она имела к последнему проекту профессора? И раз уж на то пошло, что было последним проектом профессора? «Найди Звезду Вавилона…»

Зазвонил телефон, и Кэндис чуть не подпрыгнула от неожиданности. Рид О'Брайен! Хочет сообщить ей, что у нее снова есть работа.

— Алло?

Тишина.

— Алло? По какому номеру вы звоните?

Раздался щелчок.

Телефонный шутник. Наверное, кто-нибудь из ее бывших студентов. Она бы с удовольствием отключила телефон, но ей необходимо было дождаться звонка, который должен спасти ее жизнь.

Кэндис вернулась к книге. Запах пыли и древности поднимался от ее пожелтевших страниц. Текст был на французском языке. Кроме университетских курсов латыни и классического греческого языка Кэндис также изучала французский и немецкий, потому что чуть ли не половина всех научных публикаций по египтологии была написана именно на этих языках. Она смогла перевести название — «Открытия в Месопотамии» и понять в общих чертах, о чем была эта книга. Пьер Дюшес, французский консул в Египте с 1825 по 1833 год, совершивший несколько путешествий на северо-восток в долину Тигра и Евфрата, где он позволял себе немного отвлечься на археологические изыскания, — написал мемуары о своих поездках и заполнил их штриховыми изображениями предметов, которые он собрал и привез в свой загородный дом недалеко от Парижа. Изображения статуэток, фрагментов барельефов, табличек с клинописью были без комментариев, и лишь некоторые из них сопровождались пояснительными подписями или описанием, скорее всего, потому, что Дюшес сам не знал, что это такое. Можно было с уверенностью сказать, что в книге не было изображения чего-либо, хоть отдаленно напоминавшего звезду, в ней также не было глав или подразделов, озаглавленных «Звезда Вавилона».

— Вряд ли это тот ключ, о котором он говорил, — пробормотала Кэндис, размышляя о том, не поехать ли ей обратно в дом профессора и еще раз как следует проверить коробку для сигар.

Ее отвлек резкий звук, раздавшийся со стороны небольшой террасы из красного дерева, где были открыты застекленные двери, приглушавшие пение птиц и запахи, доносившиеся со стороны леса. На перилах сидел пересмешник, встречавший своим пением наступление нового дня. Его трели были очень похожи на звонки телефона, что напомнило ей о Сан-Франциско, из которого она ждала сообщение, — музейный совет принимал решение на этой неделе.

Карьера Кэндис висела на волоске. Она так и не пошла на поправку после того ужасного скандала с гробницей. Ей было тридцать четыре года, и она потихоньку начинала паниковать. Работа в музее означала спасение, второй шанс, и половина египтологов в Америке хотели заполучить ее. Но она решила, что забрасывать Рида О'Брайена электронными письмами с требованиями и просьбами не самый лучший способ решить вопрос в свою пользу, поэтому так и не отправила письмо вчера ночью.

Рассматривая обложку книги Дюшеса, она заметила блеклый оттиск на переднем форзаце: «Антикварные книги Стоки. Фигероа-стрит».

Заменить колесо не составило особого труда — Кэндис научилась заботиться о себе с раннего возраста. Выключив компьютер, она взяла ключи от машины и, повернувшись к Хаффи, которая вылизывала себя, лежа на диване, сказала:

— Если позвонит Рид О'Брайен, скажи ему, что я согласна.

Положив книгу Дюшеса в наплечную сумку и выйдя из хижины на свет серого дня, Кэндис вспомнила, что Звезда Вавилона была другим названием Вифлеемской звезды. Такая вероятность развития событий придала ей сил. Может быть, секретный проект профессора как-то связан с рождением Христа?

3

Кэндис не сразу заметила подозрительный автомобиль.

Ее мысли были заняты профессором — она собиралась посетить его в больнице после поездки в книжный магазин. Думала она и о Риде О'Брайене — возможно, ей все же стоило отправить то электронное письмо.

Рид знал подробности инцидента в гробнице — весь мир знал, — но, возможно, если бы она объяснила ему все со своей точки зрения, предоставив возможность взглянуть на произошедшее ее глазами и испытать то, что пришлось пережить ей: проснуться ночью в лагере из-за бессонницы, заметить странный свет, идущий из гробницы, зайти внутрь, услышать звуки из погребальной комнаты, прокрасться туда и увидеть, как профессор Барни Фэрклос, директор раскопок, стоит перед открытым саркофагом, достает какой-то предмет из кармана и кладет его в складки бинтов мумии, закрывает гроб, насыпает пыль на места, которых он касался руками в перчатках, чтобы придать гробу первоначальный вид, потом возвращается спиной к выходу, попутно заметая следы метелкой.

Кэндис откашливается, директор нервно ходит из стороны в сторону — момент достаточно щекотливый. Он человек в летах, высокого положения в обществе и с безукоризненной репутацией — она же едва из школы, в придачу со своей новенькой степенью доктора философии в египтологии.

— Завтра будет великий день, — сказал он слишком громко. — Завтра мы откроем саркофаг и проверим, был ли я прав в своих исследованиях. — Фэрклос считал, что ацтеки являются потомками египтян, переплывших Атлантический океан на плотах. Он посвятил всю свою жизнь поиску фараона, который отправил эту океанскую экспедицию. Он считал, что сейчас нашел его.

Кэндис не знала, что сказать. Они находились в каменной комнате, где все разлагалось, пахло гнилью, сомнительный мертвый правитель стоял в своем позолоченном гробу, который, как предполагалось, был все еще запечатан.

— Я всего лишь, — неуверенно начал было директор, но взял себя в руки, — проверял. А что ты видела?

— Вы положили что-то на мумию.

Она доехала уже до Вермонта и Пико, когда вдруг поняла, что с того момента, как она покинула Малибу, у нее в зеркале заднего обзора постоянно маячит белый «форд таурус» с прокатными номерами. Она сделала поворот, не подавая сигнал, и «форд» последовал за ней. Она заехала на парковку перед супермаркетом. То же сделал и водитель «форда». Тогда она выехала с парковки, сделала еще один поворот и затем на всей скорости промчалась на желтый свет, пока в зеркале заднего обзора не возник черный внедорожник. В Лос-Анджелесе полно придурков.

Фэрклос так нервничает, что кажется, даже его голос потеет.

— Кэндис, мы все знаем, что Тетеф был тем правителем, который отправил экспедицию. Но никто нам не поверит без доказательств. Я всего лишь хотел немного ускорить процесс. Это небольшой амулет с выгравированным пернатым змеем. Он из Национального музея антропологии Мехико-Сити и должен был быть обнаружен на мумии в долине Нила.

Кэндис никого не «закладывала», как думали многие. На самом деле она даже не знала, что ей делать. Доктор Фэрклос был ее героем. Работа с ним на раскопках была ее осуществившейся мечтой. Но он совершил одно из самых серьезных нарушений правил этики в их профессии и к тому же просил ее ничего никому не рассказывать. Тогда она сделала один междугородный звонок человеку, который был ее научным руководителем во время написания диссертации, — другому известному египтологу, а также президенту Калифорнийского общества египтологии. Она позвонила по секрету и лишь спросила совета. Но он ответил:

— Я все улажу.

И ее кошмар начался.

Белый «форд» появился снова.

Она следила за ним, пока двигалась по запруженной машинами дороге. Она не могла разглядеть, кто был за рулем — мужчина или женщина. «Если вас преследуют на дороге, поезжайте к ближайшему полицейскому участку», — говорил инструктор Молодежной христианской организации на занятии по самообороне. Только где здесь ближайший полицейский участок?

Увидев свободное пространство в правом ряду, Кэндис резко съехала на обочину, в ответ на это водитель БМВ что-то прокричал ей вслед. Машины снова встали, и вскоре «форд» остался позади нее. Кэндис свернула на первую боковую улицу, в жилой район, и, пропетляв, выехала к бульвару Уилшир, где была еще большая пробка.

Кэндис не знала, что ее научный руководитель и Фэрклос были заклятыми врагами с давних пор. Президент Калифорнийского общества египтологии публично отрекся от Фэрклоса и вдобавок унизил его еще больше, настояв на том, чтобы все предыдущие работы директора, его публикации, тезисы, лекции, даже письма к редакторам были досконально проверены на наличие ошибок, подлога, плагиата и фальсификаций. Новостные каналы быстро подхватили эту тему, и настырная команда телевизионщиков взяла у застигнутой врасплох Кэндис блиц-интервью для популярного субботнего тележурнала, выходящего в вечернее время. Они выдрали фрагменты из контекста, ловко переставили цитаты, и получилось, что Кэндис лично обвиняла египтологов в разграблении гробниц и шарлатанстве.

Ответная реакция была быстрой и жесткой. Коллеги Кэндис считали, что следовало не выставлять грязное белье на всеобщее обозрение, а решить все внутри их сообщества. Хотя в проступке Фэрклоса никто не сомневался, они обвинили Кэндис в завистливости, желании прославиться и назвали ее скандалисткой. Внезапно ее перестали приглашать на раскопки, симпозиумы, лекции и другие собрания археологов. Ее статьи не продавались, теории игнорировались, финансирование раскопок прекратилось. Ее карьера потерпела крах, так толком и не начавшись. И вдруг пришло спасение в лице профессора Джона Мастерса, предложившего ей присоединиться к нему в работе над Соломоновым проектом.

Увидев книжный магазин, она свернула на свободное место у тротуара, припарковалась, быстро заперла машину и пошла стремительными шагами ко входу. Внутри она встала подальше от окна, прячась за книжными полками, но наблюдая за улицей, и увидела, как мимо медленно проехал белый «форд».

Она позвонила в звонок у кассы, и из подсобной комнаты появился владелец, сутулый мужчина по фамилии Гофф, державший недоеденный сандвич с копченой говядиной в одной руке и салфетку в другой. Он засунул жирные края мяса в намазанный горчицей хлеб и обернул его салфеткой. Откусив хороший кусок и медленно его разжевывая, он сказал, что узнал книгу Дюшеса, вспомнив тот день, когда профессор Мастерс полгода назад пришел купить ее.

— Заплатил кучу денег за нее, — сообщил мистер Гофф низким голосом. — Антикварная коллекция Дюшеса погибла в огне около ста лет назад, когда сгорел его парижский загородный дом. После этого книга стала почти бесценной, так как только в ней остались записи о том, что собирал Дюшес. К тому же не думаю, что книга была напечатана большим тиражом. Самое большее — сто экземпляров. Профессор Мастерс сказал мне, что у него уже как-то была копия, но она была испорчена во время сильного шторма, когда часть его библиотеки пострадала из-за протечки.

Кэндис помнила этот случай и то, как сильно профессор Мастерс был расстроен тем, что потерял часть своей ценной коллекции старинных книг.

— Вы не знаете, что такого особенного в этой книге, помимо того, что вы уже рассказали? Если профессор потерял свой экземпляр пять лет назад, то почему он так долго ждал, чтобы купить новый?

— Его интересовала не сама книга, а одно конкретное изображение таблички. Я могу вам показать. — Гофф отложил сандвич, вытер руки о штаны, осторожно открыл книгу, переворачивая страницы с аккуратностью хирурга, изучающего слои мышцы.

Мемуары были опубликованы задолго до массового распространения фотографии, поэтому иллюстрации в книге были представлены в виде гравюр, но исполненных так качественно и четко, что можно было запросто спутать их с фотоснимками.

— О, вот это место! — Маленький свернутый кусочек бумаги с какими-то надписями лежал между двумя страницами. — Пожалуйста, обращайтесь с ней осторожнее, — попросил мистер Гофф, передавая ей находку. — Это может быть очень важно.

Кэндис спрятала записку в бумажник и потом посмотрела на изображение, которое он ей показывал. Это была глиняная или каменная табличка, типичная для культуры Месопотамии до нашей эры, такие использовали для архивных записей или писем. На ее поверхности были нанесены какие-то надписи.

— Похоже на клинопись, — сказала она, — но я не могу определить, на каком языке.

— Именно это и интересовало профессора. Он сказал, что ученые десятилетиями пытались определить этот язык. — Гофф снова принялся за сандвич, откусив большой кусок и смакуя сочное мясо со специями. — Еще говорил, что эта табличка единственная в своем роде. Других образцов подобной письменности обнаружить не удалось. То, как профессор себя вел — конечно же, мне он ничего не сказал, — вызвало у меня чувство, что он смог найти еще один камень с такими же надписями. Видимо, хотел провести сравнение двух экземпляров.

Кэндис с удивлением посмотрела на владельца магазина. Действительно ли профессор Мастерс смог обнаружить редкую археологическую находку?

Перед тем как уйти, она заметила в задней части магазина ксерокс и попросила мистера Гоффа, чтобы он сделал для нее фотокопию гравюры с изображением загадочной таблички Дюшеса. Книга была слишком ценной для того, чтобы постоянно носить ее с собой. Она уберет ее в безопасное место, а позже отправит по факсу фото таблички своему другу, который, возможно, сумеет определить, что это за письменность.

Ожидая, пока будет готова фотокопия, она посматривала на улицу. С того момента, как она зашла в магазин, белый «форд» больше не появлялся.

Когда Гофф передавал ей полученное изображение, зазвонил его телефон, старый черный аппарат с дисковым набором.

— Алло, — сказал он, подняв трубку. — Подождите. — Затем, повернувшись к Кэндис, спросил: — Ваша фамилия Армстронг?

Она с удивлением посмотрела на него.

— Да.

Он протянул ей телефон.

— Вас спрашивают.

Как такое может быть? Никто не знал, что она здесь. Она осторожно взяла черную трубку, будто боялась, что оттуда появится жало, и поднесла ее к уху.

— Кэндис Армстронг, — отозвалась она.

Раздался щелчок.

— Что ж, — в замешательстве произнесла она. И вдруг она вспомнила утренние звонки. До нее наконец дошло, что они означали. — Боже мой!

— С вами все в порядке? — прокричал мистер Гофф ей вслед, когда дверь уже захлопывалась за ее спиной.

Два раза она чуть не столкнулась с другими машинами, один раз с городским автобусом и собрала целую коллекцию нецензурных жестов и выражений, петляя в полуденном потоке транспорта на максимально возможной скорости. Если бы ее остановили, то она сказала бы полицейскому, что ее ограбили, и попросила бы предоставить ей сопровождение с включенной сиреной.

На скользкой после дождя дороге к хижине ее машину несколько раз занесло, она чуть было не свалилась в кювет, и, когда она уже почти доехала, ее страхи подтвердились.

Хаффи завывала, сидя прямо на дороге. Кэндис помнила, что закрывала кошку внутри.

Кто-то побывал у нее дома.

Каждое утро Гленн Мастерс просыпался с одним и тем же вопросом: не настал ли сегодня тот день?

День — а это было неизбежно, — когда он превратится в существо, которого больше всего боялся: человека, одержимого насилием.

Он задавал себе этот вопрос, стоя под душем, выпивая чашечку кофе и закусывая бубликом, решая кроссворд из ежедневной газеты, а потом доставая свой жетон из комода и отправляясь в полицейский участок Голливудского отделения, где проводил еще один день в мире насилия, держа себя под контролем, следя за своими эмоциями, стараясь не стать частью этого безумного мира.

Психиатр из управления предупредила его, что нельзя сдерживать эмоции — это может привести к обратному эффекту.

— Наступит день, когда вашему терпению придет конец и вы больше не сможете контролировать свои действия, — сказала она и посоветовала изредка выпускать пар.

Ей легко было говорить.

Потом она спросила его о личной жизни, что, как он считал, ее совершенно не касалось, но ответил, что все хорошо. С Шерри он больше не встречался. Они расстались после несчастного случая, и с тех пор он не имел ни с кем продолжительных отношений. Гленн не мог позволить себе влюбиться, потому что знал, как привязывают к человеку эмоции, и если бы он позволил себе такую слабость, то неизвестно, к чему бы это привело.

Наблюдая хаос, который царил в голливудском полицейском участке, он спрашивал себя, какого черта он тут делает. После похорон матери его тошнило каждую ночь на протяжении двух недель, он думал о ее жестокой смерти и о том, как все это ненавидит. Потом он принимал транквилизаторы, чтобы успокоить желудок, таблетки, чтобы заснуть, и порошки, чтобы перестать видеть сны. И когда он вышел из сумерек, дрожащий, но закаленный духом, то обнаружил, что во время кратковременного помутнения рассудка у него в голове прочно обосновалось новое убеждение: он никогда не допустит никакого насилия.

Но он пошел работать в полицию, причем в убойный отдел. Друзья спрашивали его, почему же он не отправился в тихий монастырь где-нибудь в горах Тибета, чтобы жить там спокойно всю оставшуюся жизнь, наблюдая за бегом облаков по небу. На это Гленн мог лишь ответить, что еще есть преступники, которых следует засадить за решетку, и что, сидя высоко в горах, сделать это будет трудновато.

Поэтому он сейчас стоял здесь — человек, отрицающий насилие в мире, полном жестокости.

Окидывая взглядом свой рабочий стол, который буквально прогибался под тяжестью всего, что было на него навалено — нераскрытые дела, свидетельские показания, требующие проверки, улики, которые следовало изучить, версии, ждущие продолжения расследования, — он мог думать лишь о старике, беспомощно лежащем на больничной постели.

Совсем не так ожидал он увидеть своего отца спустя так много лет. Когда бы Гленн ни представлял себе их встречу, она всегда происходила в фамильном доме, в рабочем кабинете отца: благородный старик с достоинством сидит в своем большом кожаном кресле, говоря: «Сын, я попросил тебя прийти сегодня, потому что решил, что настало время, когда я должен признать свою неправоту. Надеюсь, ты сможешь простить меня». Конечно, Гленн его прощал, они обнимались и после такой долгой разлуки снова становились отцом и сыном. А вместо этого долгожданная встреча произошла в больничной палате, когда старик лежал без сознания, даже не подозревая о том, что сын стоит рядом с ним.

— Гленн?

Он обернулся. Мэгги Дилэйни, одна из сотрудников его команды по расследованию убийств, смотрела на него красивыми большими глазами.

— Что? — спросил он.

— Мы наконец-то нашли зацепку по тому уборщику, который говорил, что якобы что-то видел. — Она протянула ему листок бумаги.

Он уставился на него. Буквы не складывались в слова, как будто слабость его отца передалась ему самому. «Мне очень жаль, мистер Мастерс, — сказал по телефону хирург. — Я не могу вам ничего обещать. Мы сделали все, что могли. Такой удар по голове не был бы настолько серьезен для молодого человека, но вашему отцу семьдесят лет»…

Ужасная картина появилась у Гленна перед глазами — его отец беспомощно лежит на полу возле лестницы. Какое же это унижение — споткнуться о ковер и скатиться вниз по лестнице, как выброшенная тряпичная кукла, лежать на полу и ждать помощи от других. А если бы миссис Кироз не очутилась там в тот момент? Сколько бы еще его отец пролежал там, испытывая боль, прежде чем почтальон, садовник или заботливый сосед не обнаружил бы его? Слава богу, миссис Кироз быстро сориентировалась в ситуации. Гленн пытался несколько раз до нее дозвониться, но, как сказал ее муж, она все еще находилась под действием успокаивающих средств. Она испытала очень сильный шок.

Войти в дом после стольких лет! Воспоминания волной нахлынули на него: дни рождения, рождественские утренники, завтраки и обеды, приготовленные миссис Кироз. Гленн стоит в дверях кабинета своего отца; профессор моложе на двадцать лет, с густыми темными волосами — никакого сходства с тем слабым старым существом, которое сейчас лежит на больничной постели, — согнувшись за столом, работает над чем-то важным. Восемнадцатилетний сын смотрит на него, не решаясь войти в кабинет, чтобы не помешать. Он тоскует о поддержке со стороны отца, мечтает, чтобы сильные руки обняли его и чтобы он сказал ему, что мир на самом деле не так ужасен, как ему кажется. Гленн откашливается. Отец поднимает голову, и сын, несмотря на расстояние между ними и глубокую тишину кабинета, понимает, о чем думает его отец: «Мальчик, бросив учебу, ты не вернешь мать назад».

В тот день Гленн уехал из дома и пошел на пункт набора в полицию Лос-Анджелеса. Мечту о продолжении дела, начатого отцом, заменила работа полицейским.

— Отлично. Это просто здорово, — ответил он Мэгги Дилэйни.

Гленн отбросил мешающие мысли и сосредоточился на записке: «Уборщик здания по Хайлэнд-авеню думает, что видел…»

Слова исчезли, и перед глазами Гленна появился образ матери.

Лицо Леноры сияло, пока она говорила, и хотя в то время он не представлял, о чем именно она рассказывала, но с неподдельным вниманием ловил каждое слово. Но потом в комнату входил отец, упрекал ее: «Ленора, ты же обещала. Не забивай парню голову болтовней о Судном дне и Армагеддоне». После таких слов она сразу же замолкала. Именно тогда Гленн стал подозревать, что его родители скрывают какую-то ужасную, чудовищную тайну.

Как он мог позабыть все это?

И о чем же она тогда говорила?

Он приложил руку ко лбу, словно пытаясь вытащить слова из головы.

«Последние вещи, мой дорогой, ta eschata на греческом, de novissimis на латыни. Конец света».

Но это полная бессмыслица. Его мать никогда не говорила о религии. Она была ученым. Зачем ей было говорить с ним о такой вещи, как конец света?

Он ощутил холодок, пробежавший по спине. Страх на мгновение прокрался в него.

— Гленн? — Это Мэгги Дилэйни все еще ждет от него ответа.

Он недовольно посмотрел на нее. Тайна, которую хранили его родители…

— Что? — спросил он.

— Нам разрабатывать эту зацепку?

Не только Мэгги заметила нетипичную для Гленна рассеянность. Стоя в дверном проеме, капитан Бойл с неодобрением наблюдал за своим лучшим детективом.

Гленн был непростым человеком: он не особо сдружился со своими коллегами по работе, однако они высоко ценили его как профессионала и уважали. Он не был командным игроком, даже само слово «команда», похоже, отсутствовало в его словаре. Несмотря на все это, он ловил преступников. Взяв след, Гленн Мастерс всегда доводил дело до конца. Он был очень спокоен и совсем не похож на суперполицейских из боевиков. Мастерс никогда бы не стал врываться в помещение, паля из обоих стволов. Он даже отказывался носить с собой оружие.

Но что бы он делал в действительно опасной ситуации? Иногда Бойлу хотелось получить ответ на этот вопрос. Такой, когда Гленн не смог бы выкрутиться из положения с помощью разговоров, когда его зажали бы в угол и необходимо было бы действовать решительно? Никогда нельзя было сказать, о чем именно думал Мастерс. Он жил одиноко, в «Петухе и Малиновке» — любимой пивной местных полицейских — его было не встретить. Насколько знал капитан, пару лет назад у него была подружка, вроде как альпинистка. Почему они расстались? Почему он потерял интерес к женщинам? Взять хотя бы его и Дилэйни. Временно переведенная в убойный отдел, Мэгги Дилэйни была следователем-сыщиком и возглавляла отдел по борьбе с домашним насилием. Ее прекрасное тело было доказательством ежедневных усиленных тренировок, и все коллеги мужского пола восхищались ее красотой. Но, похоже, ее интересовал только Гленн Мастерс. Правда, он этого даже не замечал. Вот и сейчас он просто игнорировал ее.

— Гленн, мы можем поговорить? Наедине?

Мэгги ушла.

— Мне только что звонили из больницы, — озадаченно сказал Бойл. — Хотели, чтобы я передал тебе, что они провели несколько процедур для снятия внутричерепного давления у твоего отца и что сейчас с ним все в порядке, он отдыхает. — Непонятно почему слова прозвучали как вопрос.

Капитан немного подождал. Когда Гленн ничего не ответил, он спросил:

— В чем дело? Твой отец тяжело болен, а ты даже не сказал нам?

— Капитан, с вашего разрешения я хотел бы поехать в Южный Централ и допросить.

— Кого?

Пожилой полицейский покачал головой и по-отечески положил ладонь на руку Гленна.

— Если ты не хочешь говорить на эту тему, пусть так оно и будет. Но ты никогда не брал выходных или отгулов. Так что давай-ка, поезжай навести отца.

— Эй, Гленн! — окликнул его офицер с другой стороны их рабочей комнаты. — Тебя к телефону. Вторая линия.

Гленн взял трубку. Он сразу узнал глубокий, нежный голос Кэндис Армстронг.

— В мою хижину вломились. В ней что-то искали. Меня ограбили.

4

Погром — вот как это можно было назвать.

Кто-то вломился в ее дом и все в нем разгромил. Книги были сброшены с полок и повсюду разбросаны; скульптура разбита; картотечные ящики опустошены, бумаги раскиданы; даже диванные подушки были вывернуты наизнанку и валялись на полу.

Кэндис была просто вне себя от ярости.

Пять минут спустя после прибытия шерифов из Малибу появился Гленн в черном пальто и фетровой шляпе. Поговорив с офицерами, обследовавшими место преступления, он прошел через гостиную, осматривая беспорядок. Заглянул в спальню. Постель накрыта стеганым ватным одеялом с цветочным узором и накидками для подушек с такой же вышивкой, пол из твердой древесины покрыт лаком, на комоде статуэтка, если она подлинная, то, возможно, чего-то стоит, а также несколько хороших ювелирных украшений. Ничто из этого не привлекло внимание взломщика. Но книжный шкаф перевернут, а выдвижной ящик с бумагами выброшен на пол.

Очень странный взлом.

Гленн мельком проверил ванную, где одинаковые полотенца, вышитые розами, аккуратно висели на вешалке. Розовое мыло в форме ракушки на тарелке с цветочками. «Женственная комната, — размышлял он, — такая же, как и ее хозяйка». На стенах фотоснимки в маленьких рамках развешаны со вкусом, создавая что-то вроде узора: Кэндис Армстронг в разном окружении — выпускной вечер в средней школе, день рождения, с женщиной, которая могла бы быть ее матерью. Когда он увидел фотографию Кэндис Армстронг с его отцом, то на мгновение остановился.

Профессор, моложе лет на семь, стоит, обнимая Кэндис за плечи, позади них указатель «ИЕРИХОН» на английском, арабском и иврите, оба широко улыбаются в камеру под палящим солнцем, словно это лучшее время в их жизни. Ее волосы, длиннее, чем сейчас, развеваются на ветру. Гленн вспомнил, как они выглядели прошлой ночью, спадая по ее щекам, когда она наклонялась над больничной постелью…

Он оборвал себя. Нельзя обращать внимания на ее красоту. Сейчас он проводит осмотр места происшествия.

Он вышел из ванной и заглянул в небольшую комнату без окон, которая, скорее всего, служила кладовкой. На полу были разбросаны распечатки, графики, записки, цветные фломастеры и блокноты. Посреди всего этого на коленях стояла Кэндис Армстронг в голубой блузке и длинной юбке с цветочным рисунком, слезы текли по ее щекам. Она пыталась собрать раскиданные вещи.

— Привет, — сказал он. Взял ее за плечи и поднял на ноги. — С вами все в порядке?

— Нет! Да.

— Точно?

Когда она увидела, как он на нее смотрел, то поняла, о чем он думает, и сказала:

— Это слезы гнева. Я не плачу по пустякам.

Он обвел взглядом разгромленную комнату.

— Я бы не назвал это пустяками. — Достав из нагрудного кармана сложенный белый платок с монограммой, он протянул ей. — Возьмите.

Она вытерла лицо, почувствовав приятный запах, исходивший от ткани. «Хьюго Босс»!

Он посмотрел на розовую камею под ее горлом.

— Я помогу вам, — сказал Гленн и нагнулся, чтобы поднять книги.

Первой оказалась просто переплетенная книга, озаглавленная «Землевладение и наследственность по женской линии у женщин Нового царства», автор Кэндис Армстронг. «Диссертация, представленная на рассмотрение в частичном соответствии с требованиями для степени доктора философии по ближневосточным языкам и культурам. Лос-Анджелес: Калифорнийский университет, Лос-Анджелес; 1994. 1 том (обложка + 301 страница [включая 43 рисунка, 12 таблиц]). Номер в каталоге микрофильмов университета № 7632839. Под руководством Марка Дэвисона».

Он поставил ее на полку и поднял тонкую книгу «Египетские стихотворения о любви». Она была раскрыта на странице, которую он не мог не прочитать:

Мой корабль плывет вверх по течению Размеренно со взмахом гребцов. Я направляюсь в Фивы, «Город двух земель». Я собираюсь просить бога Пта, Властелина правды: — Позволь мне сегодня свидеться с любимой, Богиня Мешкент — пучок камыша моей любимой. Богиня Майет — ее букет цветов, Богиня Нет — ее распустившийся лотос, Богиня Анукет — ее расцветающий цветок.

Гленн открыл титульную страницу: «Переведено с оригинальных иероглифов доктором Кэндис Армстронг». Он убрал книгу на полку. Армстронг была умна. С этим не поспоришь.

На стенах маленькой комнаты были развешаны фотографии и карты, записи, вырезки из газет, графики и что-то похожее на временную шкалу. Больше всего места занимала рабочая доска, исписанная белым мелом.

Почему убили Тутанхамона?

КВ55: Почему в женском гробу найдена мумия мужчины?

Почему Нефертити исчезает из исторических записей?

Или все же не исчезает?

На рисунках были изображены египетские цари и царицы, большей частью Эхнатон и Нефертити. Гленн предположил, что это был центр вселенной Кэндис Армстронг, ось, вокруг которой вращалась вся ее жизнь.

— Что-нибудь пропало из этой комнаты?

— Не знаю! — ответила Кэндис с негодованием. Она прижимала к груди стопку бумаг. Было видно, что она дрожит. — Хаффи могла погибнуть. Мою последнюю кошку съели койоты. Я никогда не выпускаю Хаффи на улицу!

Как по команде, серебристая персидская кошка запрыгнула на стол, беспокойно дергая хвостом. Она не привыкла к незнакомцам, целой толпой приходящим в ее дом. Когда Гленн почесал кошку за ухом, Кэндис удивленно произнесла:

— Она раньше никому не позволяла притрагиваться к себе.

— Мне нравятся кошки. Они сама честность… Доктор Армстронг, вам следовало позвонить мне из книжного магазина. — Она рассказала ему по телефону о том, как кто-то звонил и вешал трубку, а также про звонок в книжный магазин. — Шерифы были бы здесь через пару минут. Они могли бы застать взломщика на месте преступления. — Он не стал добавлять, что ей тоже следовало подождать снаружи хижины до прибытия полиции, что входить внутрь было опасно, так как вор мог еще находиться там.

— Это моя вредная привычка, от которой я никак не могу избавиться, — сообщила она, возвращая ему платок. — Импульсивность. Я всегда сначала делаю, а потом уже думаю. — Если бы она могла по-другому разрешить инцидент с раскопками доктора Фэрклоса! Хотя зачем сейчас вспоминать то, что было десять лет назад?

— Все в порядке, — произнес детектив. Он заметил ее побелевшие губы, напрягшуюся шею, страх в глазах. — Вы были напуганы.

— Я до сих пор напугана.

Он еще раз обвел взглядом небольшую комнату — все снимки и карты, разбросанные по полу книги и записи, — размышляя о мотиве взломщика. Что он мог тут искать?

— Это никому не нужно, — сказала Кэндис, поняв, о чем он думает. — Моя теория не пользуется популярностью. Никто не стал бы ее красть.

Он посмотрел на нее.

— Ваша теория?

— О том, что Нефертити была фараоном.

Он моргнул от удивления.

— Архивные записи подтверждают это, но египтологи предпочитают относить ее к царицам. — Кэндис не стала говорить об остальном: о том, что ее желание восстановить Нефертити в законных правах было связано с ее матерью. Сибиллой Армстронг воспользовались, ее идеи были украдены, и она так никогда и не получила признания.

— Если преступника не интересовала ваша работа, то что ему было здесь нужно?

— Работа вашего отца — Звезда Вавилона. Это единственное объяснение.

Это удивило его еще больше.

— Хорошо, просмотрите тут все. Составьте список пропавших вещей. Я пойду поговорю с полицейскими на улице.

Инспекторы тщательно выполняли свою работу, искали отпечатки пальцев, фотографировали следы от обуви и автомобильных протекторов. Гленн отметил, что входная дверь была взломана, скорее всего, фомкой. Он пытался собраться с мыслями и сосредоточиться на работе, но все равно продолжал думать о Кэндис Армстронг, сидевшей на полу посреди своих ценных бумаг и выглядевшей такой маленькой и беззащитной.

Зайдя в гостиную, Кэндис обратила внимание на то, что Гленн снял шляпу. Она старалась не смотреть в его сторону. У нее сложилось устойчивое мнение, что мужчинам, которые всегда носят шляпу, обязательно есть что скрывать: например лысину или жидкую растительность на голове. Но у Пенна Мастерса были густые зачесанные назад волосы с тем странным белокурым оттенком, который становился светлым в летние дни и темнел с наступлением зимы. Промокшее пальто он тоже снял, и сейчас на нем были искусно пошитый темный пиджак спортивного кроя, серые брюки и красный шелковый галстук, аккуратно завязанный под воротничком безукоризненно белой сорочки. Сейчас она могла лучше рассмотреть его телосложение. Он определенно не конторская крыса. Гленн Мастерс тренировал свое тело.

Она думала, женат ли он. Профессор никогда не упоминал о невестке. С другой стороны, о сыне он также никогда не говорил.

Он подошел к ней.

— Доктор Армстронг, почему вы считаете, что этот взлом имеет какое-то отношение к моему отцу?

— Я сужу об этом по тому, как обыскивали мой дом. Все мои ценные вещи остались на месте, — она провела его к столику за раздвижными стеклянными дверьми. Маленькие кисточки и мягкие ткани, чистящие средства, минеральное масло, шарики и палочки из ваты. — Мое хобби, — сказала она, махнув рукой на стеклянный шкаф. — Я покупаю старые камеи и очищаю их. Иногда под слоем налета и грязи нахожу драгоценные камни, — она указала на лавандовый камень в золотой оправе. — Я купила эту вещь за пятьдесят центов на гаражной распродаже, а недавно мне ее оценили в тысячу долларов. Почему же вор не забрал все это?

— Может, он плохо разбирается в камеях.

— Детектив, лично вам эти вещи кажутся ценными?

Он посмотрел на золото и серебро, драгоценные камни, невероятную художественность исполнения и качество резьбы.

— Да, — ответил он.

— Легко унести, легко продать. Однако он не тронул их. Есть еще кое-что. За мной сегодня следили, куда бы я ни поехала. Белый «форд таурус».

Он прокашлялся. Черт, почему же она раньше не сказала об этом? Насчет импульсивности она точно не соврала.

— Вы запомнили номерной знак автомобиля?

— Я не видела задний бампер, но спереди в рамке был картонный знак с названием пункта проката.

— Я постараюсь уточнить эту информацию, посмотрим, сможем ли мы отследить его. — Вот об этом тоже хотелось бы узнать пораньше.

— Я уверена, что это был тот же человек, который все утро звонил мне и вешал трубку. Еще я думаю, — она подняла свою сумку и достала книгу Дюшеса, — что он искал вот это. — Она показала Гленну изображение неизвестной таблички. — Владелец книжного магазина сказал, что это уникальная вещь и что, предположительно, другой такой не существует. И все-таки у него возникло впечатление, что ваш отец, возможно, нашел еще одну. Вам что-нибудь известно об этом?

Гленн отрицательно покачал головой.

— Может, вы видели ее раньше или она вам о чем-либо напоминает?

Он внимательно рассмотрел рисунок.

— Мой отец был экспертом по клинописи. Он всегда что-то делал, согнувшись над очередным куском глины, вроде этого, усыпанном мелкими клиновидными отметками.

— Но вам это о чем-нибудь говорит?

Он опять покачал головой.

— С языком, на котором сделаны надписи, я не знаком. Табличка тоже выглядит необычно. Клинопись чаще всего наносили на обожженную глину. Но эта больше похожа на цельный кусок камня с вытравленными на нем письменами, как если бы она должна была прослужить долгое время. И обратите внимание, как гладко сточены ее края, будто ее передавали из поколения в поколение. Эта табличка явно не лежала в библиотеке или в каком-нибудь архиве. Ее носили в руках и пользовались. Но вот на каком она языке, я не знаю.

— Я тоже. Я сделала фотокопию изображения. У меня есть знакомый, которому можно отправить ее по факсу. Если кто-то на этой планете и сможет определить, что это за язык, то только он. Вот еще есть записка. — Кэндис достала бумажник. — Она лежала рядом с изображением таблички, — и протянула ему листок. — Это почерк вашего отца.

Прочитав послание, он нахмурился.

— «Лежит ли ответ в гробнице Нахта?» Что это означает?

— Не знаю. Нахт был аристократом, жившим в эру Восемнадцатой династии Египта, — это как раз моя область исследований. Наверное, потому ваш отец и хотел встретиться со мной. Может, он надеялся, что я смогу дать ответ на этот вопрос.

— А в чем, собственно, сам вопрос?

— Это как раз то, что я собираюсь выяснить. — Кэндис смахнула прядь волос со лба.

— Но то, над чем работал мой отец, это… — начал он. На мгновение он замолчал. Их глаза встретились. И вдруг оба подумали об одном и том же.

— Поедем на моей машине, — сказал Гленн.

Когда они добрались до дома на Блубелл Лэйн, то, прежде чем машина успела остановиться под моросящим дождем, в мрачном свете дня увидели разбитое фасадное окно.

Кэндис хотела сразу бежать в дом, но Гленн остановил ее. Незваный гость все еще мог быть внутри.

Пока они осторожно шли к входу, Гленн вызвал полицию Санта-Моники по сотовому телефону. Как и прошлой ночью, они задержались в холле, но в этот раз Кэндис вся покрылась мурашками, ей повсюду мерещились бандиты в масках. Гленн провел беглый осмотр, включив свет и прислушиваясь к шорохам в доме. Когда он убедился, что взломщик ушел, они с Кэндис стали оценивать размер нанесенного ущерба.

Хотя в доме был меньший погром, чем в хижине Кэндис, здесь явно что-то искали, причем метод поисков был тот же: ценные вещи, такие как телевизор и видеомагнитофон, бутыль с монетами, сахарница на кухне, набитая долларами, были нетронуты, в то время как книги сбросили с полок, а содержимое выдвижных ящиков разбросали по комнате. Картина с Пандорой была перекошена, коробка для сигар лежала разбитой на полу.

Когда Кэндис наклонилась, чтобы поднять ее, то почувствовала сильный запах небольших сигар, которые любил курить профессор: «Ла Кабрилла», «Маленькие короны», импортируемые из Гондураса, издававшие изысканный дубово-перечный аромат.

В кабинете профессора на ковре они обнаружили памятную медную пластину, подаренную ему студентами: «Слава Божья — облекать тайною дело, а слава царей — исследовать дело. Притчи 25:2».

Рядом с пластиной лежал номер ежеквартального альманаха «Международный рынок древностей». Кэндис взяла его в руки, сразу обратив внимание на дату выпуска — полгода назад. Профессор Мастерс не искал новый экземпляр книги Дюшеса как раз до того времени, когда, согласно словам мистера Гоффа, он пришел с просьбой срочно найти ему эту книгу. Теперь она знала причину. Из журнала из раздела объявлений о продаже, была вырвана страница.

Положив журнал на место, Кэндис поднесла руки к лицу. Мог ли стойкий запах сигар остаться на ее коже, после того как она держала разбитую коробку из-под них? Она ничего не могла унюхать. Однако, убрав руки от лица, она почувствовала дубово-перечный аромат.

Странно.

— Здесь что-то есть, — произнес Гленн, осматривая глубокий ящик с бумагами, замок на котором был выломан. — Папки с корреспонденцией отца. Он дотошно собирал и хранил записи и копии различных бумаг. — Некоторые папки были очень толстыми, и в них были документы почти сорокалетней давности. Вся папка на букву «Б» исчезла.

Кэндис обернулась, пытаясь рассмотреть что-то в тенях, собравшихся по углам комнаты. По ее шее опять поползли мурашки, и ощущение, что за ней кто-то наблюдает, только усилилось. Еще этот странный запах…

— Детектив, — позвала она.

Он прервал ее жестом руки. Она увидела, что, осматривая комнату, он тоже что-то почувствовал. Может, тот же запах сигары?

— Оставайтесь здесь, — сказал он шепотом и осторожно, на цыпочках, пошел к двери, ведущей на кухню и к задним комнатам дома.

Кэндис не хотела оставаться тут одна. Ей все еще казалось, что за ней наблюдают. И этот не исчезающий запах сигар…

Кто-то курил их до того, как они с Гленном попали в дом!

Она быстро оглянулась по сторонам. Но ничего подозрительного не увидела — только темные тени, отбрасываемые предметами, стоявшими в комнате, и принимавшие необычные формы. Она напрягла слух, пытаясь расслышать шаги детектива, но в доме была зловещая тишина. Кэндис захотела позвать его, но вспомнила, что шуметь нельзя.

И вдруг раздался скрип!

Она вскинула голову. Кто-то ходил этажом выше. Может, детектив Мастерс поднялся по задней лестнице?

Ее сердце колотилось от страха, во рту все пересохло. Крадучись отойдя от стола, она на цыпочках прошла к двери, ведущей к парадному входу. Запах сигар стал сильнее.

Он все еще был в доме!

Кэндис бегом вернулась к столу и нащупала нож для писем, который заметила там ранее. Когда она уже взяла его в руку, ее напугал неожиданный грохот, раздавшийся на верхнем этаже.

— Детектив Мастерс? — позвала она.

И услышала глухой стук падения наверху, тяжелые шаги, звуки борьбы. Бросившись к подножию лестницы, она всматривалась во тьму у верхних ступеней.

— Детектив?..

Опять грохот, короткое затишье, затем громкий шум — кто-то спускался вниз по лестнице.

— Это он, — только и успела проговорить Кэндис.

Человек выскочил из темноты — это был большой мужчина. Пробежав мимо, он сбил ее с ног. Она закричала ему вслед, и через мгновение еще кто-то бегом пронесся по лестнице: детектив Мастерс, увлеченный погоней, перепрыгнул через нее и выбежал в открытую входную дверь.

Кэндис вскочила на ноги и побежала следом, добравшись до двери как раз в тот момент, когда Мастерс схватил взломщика и повалил его на мокрую траву. Мужчина был меньше его ростом, но более проворным. Он быстро освободился от детектива, поднялся и с силой пнул Гленна в плечо. Гленн успел встать и с размаху ударил противника, отчего тот упал на спину.

Кэндис выбежала под дождь, сжимая в кулаке нож для писем. Она поджидала удобный момент. Когда взломщик повернулся к ней спиной, она уже хотела ударить его, но Гленн дал ему по челюсти, сбив с ног, он врезался в Кэндис, и она выронила свое оружие. Когда Гленн побежал за ним, незнакомец пустился наутек, детектив не отставал, они пронеслись по лужайке к скользкому тротуару и скрылись за изгородью.

Подобрав нож для писем, Кэндис отправилась за ними и, когда завернула за изгородь, увидела, как они опять схватились, нанося удары и стараясь повалить друг друга на землю. Взломщик вырвался и понесся по улице, Гленн погнался за ним. Вдруг откуда ни возьмись появилась машина. Она мчалась прямо на них, затем резко затормозила, развернувшись поперек дороги. Водитель открыл дверь со стороны пассажирского сиденья, и преступник запрыгнул внутрь. Гленн схватился за дверную ручку и с силой ударил по окну. Но, когда машина набрала ход, ему пришлось отпустить ручку. Он отлетел в сторону, ударившись спиной о бетонный фонарный столб.

— Черт! — закричал он, стукнув кулаком по столбу.

Кэндис почти выбилась из сил, когда подбежала к нему.

— С вами все в порядке?

Костяшки на его руке кровоточили.

— Вы запомнили номер машины?

— Я даже не смогла рассмотреть, что это за модель.

Гленн вглядывался в затуманенную от дождя улицу, его грудь тяжело вздымалась, губы были сжаты. Потом он повернулся к Кэндис, и на лице его появилась ярость.

— Этот ублюдок курил сигары отца! В то время как фа-бил его дом!

Пикающий звук нарушил шелест дождя. Из больницы звонили на пейджер Гленна. Его отец пришел в себя и мог говорить, но состояние его оставалось по-прежнему тяжелым. Врач посоветовал Гленну приехать как можно скорее.

5

Гленн ударил по тормозам, из-за чего машина завиляла задом по мокрому асфальту, а Кэндис дернуло вперед, но ее удержал ремень безопасности.

— Что?! — вскрикнула она, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, что же произошло.

— Этот человек, — озадаченно произнес Гленн. — Я его знаю.

Она проследила за его взглядом и увидела длинный черный лимузин, стоявший в парковочной зоне перед больницей. К нему направлялись трое мужчин, вышедших из здания. «Интересное трио», — подумала Кэндис, наблюдая за их походкой и жестами. Посередине, похоже, шествовал босс, двое, что по бокам, нацепившие темные очки в пасмурный день, — его подручные. Один был афроамериканцем, высоким и худым, другой — белым лет пятидесяти, с огромной отметиной розового цвета на левой щеке, по размеру и форме напоминавшей ладонь человека, будто кто-то залепил ему пощечину, а след так и остался. На обоих были желто-коричневые брюки и белые рубашки с открытым воротом.

Мужчина посередине был пониже ростом, лет шестидесяти семи, его седые волосы и борода были аккуратно подстрижены. Его одежда выглядела странно даже для Южной Калифорнии, ведь шел дождь: белые гофрированные шорты, белые кроссовки «Адидас» и опять же белые гетры, белая спортивная рубашка с короткими рукавами, на плечи был накинут свитер с V-образным вырезом, рукава завязаны на груди. Можно было подумать, что его срочно вызвали с теннисного корта или яхты.

Кэндис повернулась к Гленну. У него было странное выражение на лице.

— Кто это? — спросила она.

— Человек из моего прошлого, — неохотно ответил он. — Из очень давних времен…

Гленн припарковался на ближайшем свободном месте, и, когда он вылез из машины, пожилой мужчина сразу же его заметил.

Он направился в их сторону, его необычные спутники шли чуть позади. Телохранители? Кэндис недоумевала. Но не похоже, чтобы их наняли из-за физической силы.

— Здравствуй, сынок, — сказал мужчина спокойным голосом, протягивая сильную загорелую руку.

— Фило, — сказал Гленн. — Прошло более двадцати лет.

Они пожали друг другу руки.

— Я приехал, как только узнал. Это просто ужасно, — Фило Тибодо говорил мягко и с южным акцентом. — Моя дорогая жена скончалась три года назад. Ты помнишь Сандрин? А теперь вот твой отец. — Он сделал глубокий вдох и с подозрением посмотрел на больницу, будто его глубоко запавшие серые глаза могли заглянуть сквозь сталь и каменную кладку прямо в отделение интенсивной терапии и то, что они там увидели, очень расстроило его. — Когда я услышал о происшествии с твоим отцом, то сразу же вспомнил о тех временах, когда мы… — он с негодованием ударил кулаком в дорогой кожаной перчатке по ладони. — Они не пустили меня. Сказали, что пускают только членов семьи.

Пока они разговаривали, Кэндис разглядывала двух других мужчин и очень удивилась, когда поняла, что они тоже наблюдают за ней из-за темных очков. Она отвернулась, потом снова посмотрела в их сторону. Невидимые глаза будто пытались пробуравить ее. По спине у нее побежал холодок.

— Сынок, если что-то понадобится, обязательно позвони мне. Я пробуду в городе столько, сколько потребуется. Я остановился в отеле «Беверли Хиллз».

Наблюдая за удаляющимся лимузином, Кэндис спросила:

— Кто это был?

По тону Гленна было понятно, что он и сам немного сбит с толку.

— Фило Тибодо. Техасский миллиардер. Его семье принадлежит половина Хьюстона, а его компаниям — остальная половина. Много лет назад он был близким другом моих родителей. Его жена и моя мать были членами женского студенческого общества. Последний раз я видел его двадцать лет назад, на похоронах матери. Я совсем забыл о нем. Странно…

Кэндис было знакомо это имя. Фило Тибодо, припоминала она, владеет корпорациями, целыми городами, командой национальной футбольной лиги, сетью кабельного телевидения, транслирующей блокбастеры, сетью отелей и чуть ли не всем крупным рогатым скотом в Техасе. Он один из тех людей, которые почти всегда оказываются на заднем плане фотографий важных персон, вездесущий филантроп-спонсор, которого можно встретить на благотворительных балах, политических съездах и торжественных мероприятиях.

Гленн больше ничего не стал рассказывать и слегка коснулся ее локтя, когда они присоединились к людскому потоку, входящему в больницу. Но далеко они не прошли.

— Доктор Армстронг, — произнес он, остановившись, сняв шляпу и приложив ладонь ко лбу. — Вы поднимайтесь, а я догоню вас через минуту. Мне надо помыть руки. — В ярком свете больничного фойе она увидела, что он сильно побледнел.

Гленн посмотрел, как она прошла к лифту, потом нашел мужской туалет, где под краном намочил бумажное полотенце и вытер лицо и шею. Его руки дрожали, сердце колотилось, и он не мог понять почему.

Он не вспоминал о Фило Тибодо почти двадцать лет. После смерти матери Гленн приложил все усилия, чтобы оставить позади свое прошлое, все печальные воспоминания и эмоции. Он ходил в горы, чтобы побороть гнев; он забирался на невероятные вершины, чтобы забыть о том, как ужасен этот мир. От Вайоминга до Швейцарии, от Тасмании до Монтаны он прокладывал свой путь по скалам и растоптал прошлое подошвами своих башмаков, используя тело и сердце до самого предела, чтобы оставить гнев, ненависть, любовь и страсти у подножия гор, далеко внизу. И ему это удалось.

У него это получалось до сегодняшнего дня, еще пару минут назад, когда вдруг лицо человека, о котором он забыл, просочилось через барьер вокруг его сердца, будто Тибодо забрался внутрь Гленна, сделав это так, как люди взбираются в горы.

Почему эта встреча выбила его из колеи? Гленн видел в зеркале, как побледнело его лицо. Он не мог описать свои эмоции. Не мог вспомнить ничего про Фило, что было бы способно внезапно расстроить его. Но одно он знал точно: появление Тибодо было не к добру. Совсем не к добру.

Когда Кэндис пропустили в отделение интенсивной терапии, она, не веря своим глазам, подошла к постели старика. Джон Мастерс выглядел еще более усохшим и больным. Его глаза были открыты, но взгляд беспорядочно блуждал, а лицо подергивалось от волнения.

— Профессор? Вы слышите меня?

Вспомнился тот день, когда Джон Мастерс представлял свой доклад по Соломонову проекту перед знаменитой аудиторией из восьмисот человек. Он завершил свою речь словами:

— Я не смог бы сделать это без помощи очень умного и способного доктора Кэндис Армстронг.

Затем он попросил ее встать, чтобы ей поаплодировали. Этого она совсем не ожидала.

Она достала книгу Дюшеса из своей сумки и поднесла ее к свету.

— Я сделала, как вы просили, — сказала она, держа книгу перед его глазами. — Я принесла ее.

Взгляд старика остановился на книге.

— Да, да. Ключ… — прозвучал хриплый, голос. — Звезда Вавилона, — выдохнул он. — Надо найти ее. Срочно.

— Где она? Где мне искать?

Кэндис подумала о том дне, когда она повстречалась с ним на его лекции в Ройс Холле. Тогда, в шестьдесят два года, здоровый и седовласый, как почтенный старец в давние времена, с кожей, бронзовой от солнца Моисея и Соломона, он выглядел очень внушительно. Ей было известно о его спорной репутации. Профессор посвятил себя доказательству исторической достоверности историй Ветхого Завета, ища вне книг Библии подтверждения того, что Соломон и Авраам жили на самом деле.

В тот судьбоносный день, восемь лет назад, он отвечал на вопросы из зала, когда Кэндис встала и спросила его:

— Профессор Мастерс, как вы соотносите тот факт, что орнамент бога фараона Эхнатона и «отца всевышнего» Атона содержит упоминание имени Амрам, с тем фактом, что то же самое имя принадлежит отцу Моисея в Библии?

Аудитории это не понравилось, некоторые даже зашикали на нее, но Джон Мастерс был в восторге. «Вот человек, обладающий научной наглостью, — подумал он, — молодая женщина, которая не побоялась сослаться на непопулярную теорию и смело задать вопрос». Конечно же, он узнал ее. Он не верил, что она была виновата в крахе Барни Фэрклоса. Она правильно сделала, что рассказала о неэтичном поведении мошенника, и заслужила второй шанс.

Это стало началом их дружбы. Так как она была экспертом по иероглифам, он пригласил ее к себе поработать над проектом царя Соломона. И это был прекрасный союз двух дисциплин — анализа Библии и египтологии.

— Профессор, — прошептала она. — Что такое Звезда Вавилона?

Его глаза снова раскрылись. С трудом дыша, он еле выговаривал слова:

— Принеси ее домой. Там Звезда Вавилона будет в безопасности.

— Да, — ответила она, не зная, что еще можно сказать, так как не понимала, о чем он говорит. — Я найду Звезду Вавилона и верну ее обратно. Теперь отдыхайте.

Он закрыл глаза и забылся глубоким сном. Кэндис осталась возле его кровати, вспоминая, как она гуляла с Джоном Мастерсом под жарким солнцем, слушая его рассказы на иврите и арабском языке, наслаждаясь звуком его голоса, мечтая, чтобы он был ее отцом, потому что ее собственный отец погиб во Вьетнаме в девятнадцать лет, еще до того, как она родилась.

Вспомнив о сыне этого человека, детективе, и беспокоясь о том, все ли с ним в порядке, Кэндис вышла из отделения и столкнулась с мужчиной, нервно мерившим шагами коридор.

— Ян! — удивленно воскликнула она.

Это был сэр Ян Хоторн — один из самых выдающихся археологов Великобритании.

Своим румяным цветом лица и выцветшими белыми волосами, как всегда, растрепанными, он напоминал Кэндис стареющего лейб-гвардейца. Его одежда не соответствовала образу рыцаря: мятые брюки цвета хаки, полинявшая джинсовая рубашка, очки в золотой оправе, покрытые пылью.

— Какой сюрприз, — сказала она. — Я не знала, что вы в городе.

Хоторн поцеловал ее в щеку.

— Я посещаю симпозиум по археологии Нового Завета в Калифорнийском университете.

— Вы выступаете с докладом?

— Увы, нет. Мой бог, Кэндис, вы выглядите потрясающе! Сколько же лет прошло?

— Четыре года. Помните семинар на Гавайях? — Она посмотрела по сторонам. — Мелани с вами?

— Боюсь, что Мелани уже в прошлом.

— Мне жаль.

— Я навещал Конроя в университете, когда он рассказал мне о Джоне Мастерсе. Ужасно. Медсестры не пропустили меня. Сказали, что я должен быть родственником или королевой Англии. Увы, я ни то ни другое.

Открылись двери лифта, и из него вышел Гленн. Шляпа снова была на его голове, отметила Кэндис, но лицо еще оставалось бледным. Она представила мужчин друг другу.

Пожимая руку, Гленн увидел налитые кровью глаза Хоторна и решил, что лопнувшие капилляры имеют мало отношения к археологическим работам под открытым солнцем, а скорее к тому, что плещется в бутылке. Даже на расстоянии вытянутой руки Гленн явно чувствовал запах спиртного.

— Тогда я отправлюсь обратно на симпозиум. Было приятно снова повидаться с вами, Кэндис. Может быть, мы еще встретимся. Детектив, желаю вашему отцу скорейшего выздоровления.

Когда Хоторн ушел, Гленн стоял молча, в его голове крутились разные мысли.

— Вам следует остановиться у знакомых, — обратился он к Кэндис.

— Вы думаете, что взломщик может вернуться?

Что-то беспокоило его. Внезапное появление Фило Тибодо в теннисной одежде, а теперь вот еще этот сэр из археологии. Оба пришли в госпиталь, волнуясь за его отца. В дом отца вломились, так же как и в хижину Кэндис.

Гленн Мастерс не верил в случайные совпадения.

* * *

— Дорогая моя! — воскликнула Сибилла Армстронг, приветствуя свою дочь, в то время как ее большие глаза оценивали симпатичного незнакомца, сопровождавшего Кэндис.

Покинув больницу, они вернулись в хижину, где Кэндис собрала чемодан и посадила Хаффи в переносную клетку. Потом они вместе поехали домой к Сибилле Армстронг и попали в прошлое.

— Какой кошмар, — сказала Сибилла, сопровождая их к ее потрясающему дому на холме. — Взлом! А я-то думала, что каньон Малибу — это безопасное место. Слава богу, тебя не было дома в то время.

Ее голос обладал тем же резонансом и богатством звука, что были у ее дочери, отметил Гленн. Полная, привлекательная, зрелая, волосы уложены в форме пирамиды, с пробором посередине, и так сильно завиты по краям, что наверху они образовывали ровную поверхность. На ней была надета красочная туника от Пуччи поверх черных колготок. Женщина, самостоятельно идущая по жизни, к тому же богатая, если Гленн хоть немного понимал в недвижимости.

Сибилла Армстронг жила на вершине холма в великолепном доме, построенном еще в пятидесятые годы. Не самый большой дом, но отсюда был виден целый город, и сейчас, когда наступил вечер, Лос-Анджелес мерцал огнями, а водная поверхность овального бассейна за стеклянными дверьми отсвечивала бледно-зеленым.

— Детектив, хотите выпить?

— Нет, спасибо. Мне надо ехать обратно в участок. — «И проверить информацию по Фило Тибодо и Яну Хоторну», — подумал он.

Гленн хотел еще что-то сказать Кэндис, предостеречь, чтобы они заперли двери и окна и не впускали незнакомцев. Но он не стал пугать двух женщин, остающихся в одиночестве в доме на холме. Выйдя на улицу, он вызвал патрульную машину и приказал вести круглосуточное наблюдение.

Сэр Ян не был удивлен тем, что Джессика Рэндольф остановилась в самом дорогом номере самого дорогого отеля в Лос-Анджелесе. Это был ее стиль. Только самое лучшее, шикарное, редчайшее и самое совершенное было достойно мисс Рэндольф — торговца антиквариатом, предметами искусства и артефактами.

Хотя Ян хорошо знал ее и история их отношений уходила в давнее время, к тому же им иногда случалось встречаться в Лондоне, назвать близкими друзьями их было нельзя. Поэтому сейчас он недоумевал, стуча в дверь ее номера в этот поздний час, зачем она вдруг позвонила и пригласила его к себе. Что могло ей понадобиться от неудачливого, почти без гроша в кармане археолога, чья слава — Яну было горько это признавать — осталась далеко позади?

Дверь открылась, явив его взгляду прекрасные рыжие волосы, обрамлявшие аристократичные черты лица. Джессика была не только богатой, но и красивой.

— Ян, дорогуша! — От нее исходил аромат «Шанель» и утонченности, на ней было вечернее одеяние из ослепительно бирюзового шелка.

— Я был очень удивлен, получив твое сообщение, — сказал он, проходя в номер, пока Джессика закрывала за ним дверь. — Я и не думал, что ты в Лос-Анджелесе. Последние вести о тебе были из Стамбула, о том, что ты проводишь там аукцион по продаже короны семнадцатого века.

— Так и было, дорогуша. Торги завершились два дня назад. — Она довольно улыбнулась. — Мое вознаграждение составило пятьсот тысяч.

Он постарался не выказать чувства зависти.

— Как ты узнала, где меня искать?

Она проплыла мимо него походкой, которую, как подумал Ян, оттачивала долгие годы.

— Я услышала, что ты посещаешь симпозиум по Новому Завету, и позвонила туда. Они были очень добры, сообщив мне, в каком отеле ты остановился. Выпей шампанского, дорогуша. Я отлучусь на минутку.

Ян направился прямо к хорошо заставленному бару. Налив себе бокал «Гленливет», он старался не смотреть на обгоревшего, краснолицего и измученного мужчину, отражавшегося в зеркале. Ян знал, что раньше был привлекательным — так говорилось во многих колонках светских сплетен, но особой уверенности по этому поводу не ощущал. «Энергичный, обходительный, завидный жених», — щебетали они, будто он постоянно присутствовал на Уимблдонских и Кентуккийских скачках. Те дни, увы, давно прошли. Сейчас, в возрасте сорока трех лет, сэр Ян был в долгах, без новых идей и к тому же слишком много пил.

Джессика говорила по телефону на французском, бегло и без малейшего акцента. Яну удалось уловить достаточно, чтобы понять, что она на конференц-связи проводит торги между покупателями из Сингапура и Квебека. Предметом торгов было полотно Рембрандта, продававшееся в Париже.

Наблюдая за ней, Ян в который уже раз восхищался тем, каким удивительным созданием она была. В венах Джессики текла не кровь, а жидкие деньги. Она даже разговаривала на особом языке — существительные и глаголы в виде долларов, иен, фунтов, марок, рублей. Ее любимой музыкой был звук кассового аппарата. Она судила о человеке не по внешнему виду, а по толщине бумажника. Для Джессики не существовало некрасивых миллионеров.

Ян разглядывал тележку, на которой был доставлен ужин. Как обычно, Джессика заказала икру, наверняка самую редкую и дорогую. Он заметил небольшие выемки от маленькой ложечки, еще она съела несколько крекеров. Но вся остальная икра так и осталась нетронутой, чтобы потом ее выкинули вместе с крошками и апельсиновой кожурой. Это было в ее стиле. Она никогда не съедала все, только кусочек, а потом выбрасывала остальное, будто показывая, что может это себе позволить. Джессика была голодна не до пищи, а до денег. Ее банковский счет полнел, сама же она никогда.

Он подозревал, что вся ее история выдумана. Никто не знал о ее прошлом, откуда она появилась. Он был готов поспорить, что Джессика Рэндольф не было ее настоящим именем. У нее с Яном были короткие романтические отношения несколько лет назад, когда Джессика еще только поднималась по своей платиновой лестнице. Сейчас, мысленно возвращаясь к тем временам, он понимал, что романтикой там и не пахло. Они никогда не занимались любовью — у них был секс. Вот и все.

— Что тебе известно о Звезде Вавилона? — спросила она, сложив свой сотовый.

Он поднял брови в удивлении.

— Звезда Вавилона?

— Ты всегда в курсе самых разных слухов, дорогуша. Вот я и подумала, может, ты слышал какие-нибудь сплетни о такой вещице?

— Нет, не слышал. А что это?

— Если бы я знала, — сухо ответила она, — то не стала бы спрашивать тебя об этом, а уже продавала бы ее. — Она закурила сигарету и выпустила дым через нос. — Возможно, эта Кэндис Армстронг сможет нам что-нибудь рассказать.

— Кэндис! При чем тут она? И откуда ты знаешь Кэндис?

— По ее репутации, — непонятно произнесла Джессика.

— И из-за этого ты позвала меня? Все это можно было обсудить и по телефону.

— Я хочу попросить тебя об одолжении. — Она опять проплыла мимо него — Джессика не умела просто ходить. — Мне нужно уехать в Лондон сегодня, — сказала она. — Возникли неотложные дела. Но один из моих клиентов заинтересован в покупке вещи под названием Звезда Вавилона. Я хотела узнать, сможешь ли ты помочь мне собрать о ней информацию. На симпозиуме, который ты посещаешь, сотни ученых и археологов со всего мира. Наверняка там будут разговоры о чем-нибудь таком.

— Ради бога. Джессика, — сказал он раздраженно. — У меня нет ни малейшего представления о том, что такое Звезда Вавилона. Может, это ожерелье? Или мозаика? Что?

Она ответила таким же тоном:

— Я не знаю, Ян. Я всего лишь прошу тебя держать ушки на макушке. Это очень важно. — Она затянулась, выдохнула дым и продолжила: — Тут замешаны большие деньги. И я могла бы с тобой поделиться, заплатить вознаграждение за предоставленную информацию.

Такой поворот событий удивил его.

— Но я здесь пробуду всего пару дней, а потом поеду обратно в Иорданию.

— Да, я слышала. Какие-то раскопки, не так ли? — с безразличием спросила она. — Только подумай, дорогуша, какую кругленькую сумму ты можешь получить от меня.

Джессика подмигнула ему, и это рассердило Яна. Ему хотелось закричать: «Ты победила! Ты богаче и удачливее меня! Ты красива и загадочна, и весь мир у твоих ног». Вместо этого он улыбнулся и поднял бокал за ее здоровье.

Его возмущало ее самодовольство, и он не хотел получать от нее подачки. Но правда была в том, что ему позарез были нужны деньги. Он всю эту неделю прятался от букмекера, которому задолжал почти тысячу фунтов по проигранным ставкам.

— Отлично, любимая, — сказал он, поставив опустевший бокал. — Думаю, завтра мне не составит особого труда прозондировать почву на предмет того, знает ли кто-нибудь об этой таинственной Звезде Вавилона.

После ухода Яна Джессика улыбнулась. Она знала, что он считал ее холодной, бессердечной стервой. Ну и ладно. Его не касалось, что почти всю жизнь ее интересовал только один мужчина и что недавно она решила наконец-то заполучить его.

И теперь Джессика собиралась рискнуть всем. Даже если это означало украсть Звезду Вавилона.

Даже если это означало убить, чтобы получить Звезду Вавилона.

6

Сибилла уже отправилась в деловую поездку. Кэндис нашла записку на кухне:

«Ты получишь работу в Сан-Франциско, дорогая. Никто так хорошо не знает Древний Египет, как ты. Ты лучшая. То, что произошло с доктором Фэрклосом, уже в прошлом, и мистер О'Брайен понимает это. Он не будет принимать решение, которое навредит музею».

Хотела бы Кэндис обладать таким же оптимизмом, что ее мать. Но, пока она одевалась, был лишь один телефонный звонок, и тот не из Сан-Франциско. Звонил Гленн Мастерс, чтобы проверить, все ли в порядке у Кэндис и ее матери и не было ли нежданных ночных гостей.

— Проверяю вашего друга, — сказал он.

— Моего друга?

— Хоторн зарегистрирован на семинаре, как он и сказал, и посещал вчерашние лекции.

— Вы проверяли Яна? Ян не вор.

— Идеи крадут каждый день.

— В каждой профессии есть свои неэтичные моменты, — проговорила она, вставая на его защиту. — Сэр Ян почтенный и уважаемый специалист в своей области. Он бы никогда не опустился до того, чтобы воспользоваться отчаянным положением коллеги. — Правда, Кэндис слышала, что для него сейчас настали тяжелые времена. Вроде бы игорные долги, так ей сказали.

Было ли его внезапное появление случайным совпадением? Или же была другая причина? «Детектив слишком подозрительно относится к людям», — подумала она про себя. Но потом решила, что не может винить его за это.

Прошлой ночью Гленн Мастерс стоял у постели отца, мрачный и молчаливый, пристально глядя на старика, словно молясь. Он не снимал шляпу, и Кэндис не могла понять по его позе, о чем он думал. Детектив был загадкой для нее. Она ощущала дуновение печали из-за неподвижной внешней оболочки, как если бы в его теле обитали две личности суровый детектив и скрытый человек, который еще должен был проявить себя. Почему он постоянно контролирует свои эмоции, будто боится, что малейшая расслабленность может заставить его сорваться и вызвать…

Что? Невообразимый приступ гнева? Судороги от безумного смеха? Водопад из слез? Она не могла представить себе другого Гленна Мастерса и размышляла, что, скорее всего, раз он так долго сдерживает себя, то даже если бы ему представилась возможность выплеснуть накопившееся, он бы не смог этого сделать.

У входа в отделение интенсивной терапии она нажала на кнопку с надписью «Позвоните, чтобы войти». Медсестра в регистратуре недовольно посмотрела на нее.

— Мисс Армстронг? Но вы уже были здесь. Вот запись.

— Опять? — Она подумала, что персонал в этом отделении должен быть более аккуратным при обращении с журналом регистрации посетителей. — Я была здесь прошлой ночью, — стала объяснять Кэндис, уже собравшись сказать, что они забыли поменять старый лист с именами посетителей и что они уже точно так же ошиблись вчерашним утром, когда посмотрела в сторону палаты профессора и увидела стройную рыжеволосую женщину, склонившуюся над ним. — А это кто? — спросила она.

Медсестра удивилась еще больше.

— Это Кэндис Армстронг.

— Это я Кэндис Армстронг!

Звук ее голоса привлек внимание рыжеволосой женщины, которая подняла голову, посмотрела в ее сторону, затем, взяв сумочку, пошла прочь от постели старика.

— Подождите минутку, — проговорила Кэндис, когда незнакомка быстро проплывала мимо.

Кэндис бросилась за ней, но женщина заскочила в лифт, прежде чем она смогла догнать ее; двери закрылись, скрыв за собой красивое лицо тридцатилетней незнакомки.

Кэндис никогда раньше не встречалась с ней.

Она спустилась по лестнице и попала в холл как раз вовремя, чтобы увидеть, как самозванка чуть ли не бегом миновала двойные двери и вышла в запруженную людьми зону приема пациентов с машин «скорой помощи». Уклоняясь от кресел-каталок и носилок, Кэндис преследовала ее, крича:

— Постойте! Кто вы такая?

Женщина пересекла стоянку, скользкую от моросящего дождя, и завернула в многоэтажный парковочный комплекс, расположенный рядом с больницей.

Кэндис по мостовой бежала за ней, петляя в потоке машин, стараясь не упустить рыжеволосую женщину из вида. Но она все же потеряла ее в темноте здания из железобетона.

Войдя внутрь, окруженная массивными стенами, эхом отражавшими малейший звук, Кэндис остановилась и прислушалась.

Куда бежать теперь?

Она услышала стук каблучков на верхнем этаже. Кэндис побежала туда, вверх по рампе и за угол. Вот она садится в красный «мустанг» с откидным верхом, крыша опущена, салон обит красной кожей.

— Эй! — закричала Кэндис.

Женщина даже не посмотрела в ее сторону и выехала с парковочного места. Когда она переключала передачи, Кэндис успела подбежать к машине и с силой ударила по багажнику.

— Не смейте уезжать! Кто вы? Зачем вы использовали мое имя?

Бросив быстрый взгляд в зеркало заднего обзора, рыжая включила нужную передачу. «Мустанг» вырвался из-под рук Кэндис, пронесся вниз за угол на следующий этаж и скрылся.

Кэндис с негодованием смотрела туда, где недавно была машина. Она не успела запомнить ее номер.

Она повернулась к выходу, но какой-то звук заставил ее остановиться. Она услышала, как взревел двигатель: водитель выжидал либо в нерешительности, либо в предвкушении. И вот раздался рев, визг покрышек — и в следующее мгновение красный «мустанг» вылетел из-за угла и на полной скорости помчался прямо на нее.

Кэндис бросилась бежать.

Машина преследовала ее, колеса скрипели по бетону на каждом повороте к следующему этажу. Кэндис бежала, перепрыгивая через ограждения, поднимаясь все выше по зданию, а красный «мустанг» все гнался за ней. Она упала, когда сломался каблук ее туфли, и успела подняться на ноги за несколько секунд до того, как бампер красного «мустанга» едва не задел ее. Ей не оставалось ничего другого, кроме как подниматься на самый верх, на последний этаж, где дороги к отступлению больше не было.

Почему эта женщина хочет задавить ее?

Она забралась на последнее ограждение, побежала из последних сил, с трудом дыша, вверх по скату, двигатель ревел позади нее, покрышки визжали, пока она не добралась до верхнего яруса парковочного комплекса. Она остановилась и обернулась. «Мустанг» летел прямо на нее.

— Вы с ума сошли? — прокричала она.

Она увидела развевающиеся рыжие волосы, бледные руки, сжимающие руль, глаза скрыты солнцезащитными очками.

Кэндис побежала к краю крыши, к невысокому ограждению, где она оказалась в западне. Отсюда бежать уже некуда, один путь — вниз. Вниз с пятого этажа.

— Помогите! — Но ее голос подхватил порыв ветра. Люди на тротуаре внизу даже не посмотрели наверх.

Здесь был пожарный спуск на внешней стене здания, всего в нескольких шагах от нее. Кэндис подбежала к нему и замерла — она ужасно боялась высоты. Она посмотрела вниз, улица и люди закружились у нее перед глазами, и ей пришлось отступить.

Безумно озираясь по сторонам, она видела, как красная машина приближалась — сумасшедшая женщина собиралась раздавить ее, как жука. И тут внимание Кэндис привлекли припаркованные машины: БМВ, «мерседесы», «порше», даже «роллс-ройс». Это была стоянка для врачей. Значит, на машинах должна быть сигнализация. Она взобралась на ближайшую к ней машину — бледно-голубой «лексус» и стала прыгать с одного капота на другой, включая сигнализацию, а «мустанг» все ревел за ее спиной. Какофония сирен и клаксонов эхом пронеслась вниз по зданию, теперь наверняка прибегут охранники.

Но когда Кэндис спрыгнула с последней машины, отступать ей больше было некуда. И тут она увидела «мустанг», мчащийся к ней на полной скорости.

— Она продолжала гнаться за мной! Это был кошмар! В общественном парковочном комплексе посреди белого дня!

Врач «скорой помощи» хотел дать Кэндис успокаивающее, но она отказалась. Ей нужно было сохранять ясность ума, все четко помнить. В последнюю секунду, когда «мустанг» с ревом надвигался на нее, чтобы припечатать ее к внедорожнику, рыжеволосая сделала резкий поворот на 180 градусов и быстро скрылась на нижних этажах. Наверное, услышав вой сирен и зная, что на шум прибегут люди, она не рискнула совершить преступление.

Гленн стоял в палате рядом с задернутой занавеской, Кэндис сидела на каталке, свесив ноги. На ней была юбка с кружевным низом. Он старался не смотреть на ее оцарапанные икры.

— Вам не следовало идти за ней, — пробурчал он с упреком.

— Она выдавала себя за меня! Я не собиралась там околачиваться и дожидаться приезда полиции. Я хотела узнать, что ей было нужно от профессора.

— Там был свидетель, — тихо сказал он, — который запомнил номер машины. Мы проследим его. Вы сможете пройти в отделение интенсивной терапии?

Я просто вне себя! — сквозь зубы проворчала Кэндис, забирая свои вещи. В ее дом вломились, Хаффи бегала одна по улице, кто-то выдавал себя за нее, а потом еще и пытался задавить ее машиной.

Гленн не обвинял ее, но думал, что ей следовало поучиться сдерживать себя.

В лифте, где было полно людей, несущих цветы и шарики, Кэндис не могла понять, о чем размышлял Гленн. Неизменная фетровая шляпа — на этот раз темно-синяя — была низко надвинута на лоб, скрывая его глаза. Но она чувствовала его волнение. Он переживает за нее? Или что-то еще тревожит его?

Они вышли из лифта и увидели толпу людей в коридоре. Все они быстро двинулись к ним, когда увидели Гленна, окружили его, пожимали ему руку и выражали беспокойство о здоровье его отца.

Там был и Фило Тибодо в белых брюках, белой сделанной на заказ рубашке с гербом, вышитым на кармане, и расстегнутым воротничком, под которым была видна загоревшая шея, резко контрастировавшая с седой бородой. Его сопровождали два непохожих человека, которые, как думала Кэндис, могли быть телохранителями, хотя были худощавого телосложения и не носили оружие. Она уловила атмосферу высокомерия и превосходства, исходившую от них: они смотрели сверху вниз на окружающих, совсем как пара павлинов. Когда она услышала, как афроамериканец что-то говорит Фило, то поняла, что он не афроамериканец, а просто африканец: мужчина разговаривал с акцентом, характерным для кенийца. Другой, с розовой отметкой в виде ладони на щеке, опять не сводил с нее глаз, наблюдая за ней так же, как и днем ранее, из-за темных очков.

От этого у нее по коже побежали мурашки.

Толпа вокруг Гленна была разномастной: молодые и пожилые, толстые и худые, женщина в индийском сари, азиатский джентльмен в сером костюме с жидкой бородой до пояса. И все они проявляли тревогу и беспокойство. Гленн стоял посреди них с озадаченным выражением на лице — он не знал их.

— Здравствуйте, — мягкий голос обратился к ней. — Вы доктор Кэндис Армстронг?

Кэндис, вздрогнув от неожиданности, повернулась к невысокой полной женщине, которая в шляпе с пером была похожа на перепелку. На вид ей было за шестьдесят, и она показалась Кэндис подозрительно знакомой.

— Я узнала вас по фотографии в вашей книге египетских стихотворений о любви, — сказала женщина приятным голосом. — Ваше толкование символа ваджет очень правильное. Вы смогли понять дух древних египтян, другим переводчикам это не удавалось, — дама улыбнулась. — Я сама работаю в этой области, — она протянула руку в перчатке. — Милдред Стиллвотер.

Кэндис с удивлением посмотрела на нее. Она была одним из самых выдающихся экспертов по языкам народов Древнего Ближнего Востока.

— Доктор Стиллвотер! Эта такая честь. Я всегда пользуюсь вашими книгами, чтобы сверять перевод иероглифов.

Женщина улыбнулась.

— Мы пришли сюда, чтобы выразить соболезнования в связи со случившимся с Джоном. Если он очнется, то, пожалуйста, передайте ему, что я здесь и беспокоюсь за него.

— Уверена, что он оценит ваши молитвы.

Странный огонек появился в глазах Стиллвотер, когда она сказала:

— Мы не молимся, дорогая. Но Джон знает об этом. Он все поймет.

Тибодо тотчас появился рядом с Милдред, любезно улыбаясь.

— Не думаю, что нам стоит сейчас беспокоить доктора Армстронг… — Он отвел ее в сторону.

Среди собравшихся людей был и Ян Хоторн в серо-желтом трикотажном свитере из толстой пряжи, который подчеркивал его румяное лицо.

— Я уезжаю послезавтра, Кэндис. Обратно в Иорданию. — Он пожал плечами. — Конечно, так себе раскопки, но по крайней мере они мои.

Гленн перебил его:

— Доктор Армстронг, теперь мы можем войти.

Ян взял ее за руку.

— Послушайте, Кэндис. Я уеду через пару дней, если вам что-нибудь потребуется, или моя помощь… Очень жаль старика. — Он протянул ей визитку с многочисленными номерами его телефонов.

Поблагодарив его, она прошла за Гленном в отделение, где он показал жетон и стал допрашивать медперсонал. Ему сказали, что рыжеволосая женщина несколько раз приходила к его отцу, каждый раз подписываясь именем Кэндис Армстронг. Было ли им известно, о чем она разговаривала с его отцом? Нет. Пока Гленн занимался просмотром листов регистрации посетителей, Кэндис подошла к постели и взглянула на своего старого наставника.

Состояние профессора ухудшилось, его лицо было пепельно-серым. Она взяла его за руку. На ощупь та была холодной. Его профиль напомнил ей мумию Сета 1, величавого и благородного монарха. Внезапное усыхание его тела очень тревожило Кэндис. Он был таким сильным и энергичным всего несколько лет назад. Как старость могла проявиться так сильно?

Она хотела бы помолиться. Но Кэндис не была верующей; ее мать не исповедовала никакой религии, и они никогда не ходили в церковь. Кэндис думала обо всех священных текстах, которые профессор расшифровал и перевел за всю свою жизнь, передавая святые слова другим людям. Он никогда не обсуждал с ней вопросы религии в личной беседе, только в качестве аспекта, характеризующего древние цивилизации, которые изучал. «Какую молитву он хотел бы сейчас услышать от нее?» — размышляла она.

Только через несколько секунд она поняла, что он открыл глаза.

— Профессор? — тихо позвала она.

Его немигающий взгляд был устремлен в потолок.

Кэндис наклонилась поближе, встав прямо перед ним. Его безжизненные глаза смотрели куда-то вдаль.

— Профессор? — уже громче произнесла она.

Глаза шевельнулись. Затуманенные зрачки нашли лицо Кэндис и остановились на нем. Она ощутила движение в руке, которую крепко держала. Его грудь тяжело поднялась, когда он сделал вдох и шепотом произнес:

— Джебель Мара…

Его рот был скривлен на одну сторону, как после инсульта. Она придвинулась к нему.

— Что вы сказали?

Его губы и язык были сухими; челюсть, казалось, скрипела при движении.

— Джебель… — сказал он. — Мара…

— Что такое Джебель Мара?

На мгновение его взгляд прояснился, и он узнал ее.

— Кэндис, — прошептал он. — Звезда Вавилона…

— Да, профессор. Я ищу ее. Не переживайте. Я найду ее. Я верну ее вам.

Его лицо выражало тревогу и беспокойство. Она почувствовала, что он опять начинает волноваться, и это напугало ее. Может, ей следует позвать медсестру?

— Обещай, Кэндис. Джебель Мара…

— Обещаю, — сказала она, видя, как гаснет искра в его глазах, и ощущая, как слабеет его рука. — Я найду Звезду Вавилона. Теперь отдыхайте.

Когда она присоединилась к Гленну у комнаты медсестер, он объяснял персоналу, что ему не нравится, когда к его отцу пропускают кого попало. Он собирался оставить полицейского в приемном покое отделения интенсивной терапии для охраны, а в регистратуре теперь должны были проверять документы у всех, кто хотел повидать профессора Мастерса.

— Список короткий, — яростно сказал он. — Я и доктор Армстронг. Если кто-то еще попытается пройти к моему отцу, вы должны сразу доложить мне об этом, все понятно? Рыжеволосая, появись она здесь еще раз, должна быть задержана на месте.

Когда автоматические двери раскрылись, они увидели, что людей в коридоре стало еще больше и охрана больницы пытается уговорить их разойтись. Одна женщина громко возмущалась. Пожилая испанка с серебристо-черными косами и кожей цвета старой слоновой кости настаивала на том, чтобы ее пустили повидаться с сеньором Гленном. Она побежала к ним навстречу.

— Lo siento, — сказала она. — Мне так жаль.

Гленн положил ладонь на ее руку.

— Все в порядке, миссис Кироз, это не ваша вина. Несчастные случаи не редкость.

— Я была расстроена, когда звонила вам вчера вечером. Я не думала, понимаете, да? Мне следовало сказать вам. И потом пришел мой муж и отвез меня домой.

Гленн разговаривал с ней спокойно, терпеливо.

— Что сказать мне, миссис Кироз? — мягко спросил он.

— Сеньор Гленн, я хотела вам сказать, но я забыла. Ваш отец, он писал письмо, до того как упал. Я обнаружила его и спрятала. Я увидела ваше имя на нем. Там было написано «Дорогой Гленн», и я поняла, что оно особенное. Я думала, может быть, полицейские пришли и забрали его? Поэтому я спрятала его. Но, dios mio, я не могу вспомнить, куда я его положила!

— Ничего страшного, миссис Кироз. Я найду письмо.

— Я хотела положить его в безопасное место.

— Почему вы думали, что письму может угрожать опасность? — спросил Гленн. — Миссис Кироз, почему вы думали, что полицейские заберут его?

— Потому что ваш отец… — она перекрестилась, четки щелкнули в ее руке. — Сеньор Гленн, кто-то был с вашим отцом на верху лестницы.

Гленн замер.

— Что вы хотите сказать?

— Я работала допоздна, понимаете, да? Профессор сказал мне идти домой, но я обещала сначала прибраться, на кухонном полу была грязь из-за дождя. Профессор писал письмо. А потом я услышала звонок в дверь. Они поднялись наверх, я не знала, кто это. А потом начался спор, понимаете, да? Профессор был расстроен. А потом я услышала шум, как гром. Я побежала и нашла его лежащим на полу, и я слышала, как кто-то выбежал на улицу.

— Миссис Кироз, — Гленн говорил спокойно и сдержанно, — что вы такое говорите?

— Ваш отец… он не споткнулся. Профессор поднимался и спускался по этой лестнице сто раз за день. Он был осторожен. Он бы не упал. Сеньор Гленн, вашего отца столкнули.

7

Бежать надо так быстро, как только он может. Мышцы ног стало ломить от боли. Высочайшая нагрузка легла на сердце и легкие. Гленн повысил скорость бегущей дорожки, увеличил угол наклона, заставляя свое тело достичь предела физических возможностей.

Кто-то хотел убить его отца.

Пот ручьем стекал по лицу, шее и телу, ладони были сжаты в кулаки, руки двигались как поршни, ступни тяжело бежали по резиновому покрытию. Даже звук тренажера стал похож на стон от работы на пределе.

Страшный гнев охватил Гленна, когда миссис Кироз сказала: «Вашего отца столкнули». Прямо там, в больничном коридоре, Гленн едва смог сдержаться, не дать волю своим эмоциям. Вместо этого он спросил:

— Вы уверены?

И продолжал задавать вопросы, записывать ответы в свой блокнот — спокойный снаружи, кипящий от ярости внутри.

А потом он заметил, что Фило Тибодо уже не было среди людей в приемном покое отделения. Гленн сразу же позвонил в отель «Беверли Хиллз». Никто по имени Фило Тибодо там не был зарегистрирован. Гленн позвонил в участок и поручил одному из сотрудников проверить все отели в Беверли Хиллз и Лос-Анджелесе и найти Фило Тибодо.

Затем он отвез Кэндис Армстронг домой, удостоверился, что она будет в порядке, оставшись одна в доме матери, что патрульная машина стоит на улице, что она заперла все двери и окна в доме до его ухода. Он не мог спокойно смотреть на ее бледное лицо, побелевшие губы, слышать ее охрипший от волнения голос, когда она сказала:

— Найдите того, кто сделал это, детектив.

Заставив дорожку крутиться еще быстрее, увеличив наклон до упора, он собрал последние силы, вынуждая легкие вдыхать воздух, сердце с большей силой прокачивать кровь по телу. Он не мог перестать бежать. Если бы он остановился, то потерял бы контроль над собой: Фило Тибодо не был зарегистрирован ни в одном из отелей Беверли Хиллз или Лос-Анджелеса.

— Проверьте аэропорты, — приказал Гленн.

И сразу же был получен результат: международный аэропорт Лос-Анджелеса, личный самолет Фило Тибодо получил разрешение на взлет час спустя, после того как миссис Кироз произнесла слова, которые произвели эффект разорвавшейся бомбы. Пункт назначения — Сингапур.

Гленн проклинал себя. Ему следовало подумать об этом раньше, надо было арестовать Тибодо вчера на парковке, когда его инстинкт говорил ему, что внезапное появление этого человека не приведет ни к чему хорошему. У него не было доказательств, он не видел никакой связи между миллиардером и нападением на его отца, двумя взломами, рыжеволосой женщиной, пытавшейся задавить Кэндис Армстронг своей машиной. И все же он знал — за всем этим стоял Тибодо.

Уменьшив обороты дорожки, Гленн замедлил бег, обуздал свою ярость, позволил ногам перейти на неспешную трусцу, затем выключил тренажер и остановился.

Но на месте стояло только его тело. Мысли бешено неслись в голове Гленна. Он не собирался обманываться ложным чувством безопасности только из-за того, что Тибодо был в тысячах миль отсюда. Его будут искать по всему миру, куда бы он ни поехал. Тибодо не должен скрыться.

Гленн запросил копии распечаток телефонных звонков и выписки с банковского счета отца, чтобы просмотреть их и понять, нет ли часто набиравшихся номеров или необычных сумм к выплате. Завтра детективы должны были расспросить персонал и студентов в университете; мистера Гоффа в книжном магазине; жителей с Блубелл Лэйн; посыльных из продовольственного магазина; садовников; почтальона… Всех, кто общался с его отцом.

Гленн поклялся получить ответы, до того как Фило нанесет очередной удар.

Кэндис трясущимися руками расстегнула блузку. Она все еще дрожала от шока. Профессор, которого столкнули с лестницы. Эта мысль преследовала ее. Что он чувствовал, когда потерял равновесие, беспомощно упав на ступени, набивая синяки и ломая хрупкие кости, зная, что кто-то столкнул его, и предполагая, что может скатиться на пол уже мертвым?

Кто-то решил украсть Звезду Вавилона.

Кэндис хотелось кричать и вопить, разбить все тарелки и чашки в доме ее матери. Вместо этого она сделала несколько звонков, выясняя, есть ли у кого-нибудь копии альманаха «Международный рынок древностей», что купил профессор, у кого? Потом она решила обратиться к нескольким друзьям по специализации, чтобы узнать, кому что известно о Звезде Вавилона. Но, немного поразмыслив, передумала: профессор хранил свою работу втайне, так же поступит и она.

Она провела вечер, разыскивая информацию по Звезде Вавилона в общедоступных исторических источниках, поискала в Интернете сведения о римских легендах, средневековых манускриптах, слухе, приписываемом Марко Поло. Она выяснила, что Звездой Вавилона может быть семиконечный символ звезды, или настоящая звезда на небе — Капелла, шестая крупнейшая звезда на небосклоне, или отсылка к богине Иштар. Наконец она отправила факсом фотокопию таблички Дюшеса редактору «Текстов Древнего Ближнего Востока». Если кто-то и мог определить использованный на ней алфавит, то только он.

И что такое Джебель Мара? Было ли это одним словом или двумя? Может, это какое-то место? Ее подмывало спросить Яна Хоторна. Название звучало как будто на иврите или арабском, а Ян был специалистом по Иерусалиму со времен оккупации его вавилонянами и до завоевания римлянами. Его познания были невероятными, а острый глаз подмечал все до мелочей. Он мог только взглянуть на гончарное изделие и тут же сказать, кто из Маккаби был у власти в то время, когда его обжигали в печи. Но она не могла обратиться к нему.

Пройдя в спальню матери, оформленную в стиле кич, она остановилась, чтобы раздвинуть портьеры и выглянуть на улицу. Патрульная машина по-прежнему стояла на подъездной дорожке. Полицейский за рулем помахал ей. Она помахала в ответ.

Гленн Мастерс настоял на охране. Она была рада этому. Она чувствовала себя в безопасности, когда снаружи был полицейский, особенно сейчас, с наступлением ночи, оставшись одна в доме матери на вершине холма.

Гленн Мастерс. Кэндис удивилась своей реакция, когда увидела его в палате отделения первой помощи, испытав легкое волнение при взгляде на него, внезапное ощущение безопасности. Прошло уже много времени с тех пор, как мужчины вызывали у нее подобные чувства. Она даже не помнила, кто это был и когда. Что-то в его присутствии заставляло ее ощущать себя юной, наивной девицей. Она совсем смутилась, когда поняла, что ей это нравится.

Ей было интересно, женат ли он. Он носил простое золотое кольцо, но на правой руке…

Кэндис остановила себя. Не стоит заходить так далеко.

Спальня Сибиллы, как и весь дом, была обставлена в духе пятидесятых годов. Ее единственной уступкой современному веку были электронные часы на ночном столике из датского тика и фотография в рамке рядом с ними. 1969 год. Молодой солдат выглядел мальчишкой в маскарадном костюме. Это девятнадцатилетний отец Кэндис, убитый во Вьетнаме.

Вдруг откуда-то из глубины дома раздался непонятный звук.

— Хаффи? — позвала она. Кэндис постаралась расслабиться, понимая, что нервы у нее на пределе после случая в парковочном комплексе.

Она открыла шкаф, чтобы взять Халат.

Сибилла одевалась ярко и стильно. Алая вискоза, темно-синие шелка, бледно-желтые хлопчатобумажные ткани и кремовое белье, все с соответствующими аксессуарами. Кэндис нашла шелковое кимоно, украшенное рисунком с цветками яблони и вишни.

Получив телеграмму с соболезнованиями от военного руководства, Сибилла бросила колледж и пошла работать секретарем в рекламное агентство. Она была умна, активна и полна свежих идей, которые использовал ее босс, присвоив себе всю славу. Пока мистер Вайатт продвигался по службе и получал новые посты, Сибилла оставалась простой секретаршей. Косметический счет, открытый, когда Кэндис было двенадцать лет, был их последним спасением.

Внезапно зазвонил телефон, за этим последовало тихое жужжание. Факс! Кэндис бегом бросилась к нему, молясь, чтобы ее друг редактор назвал алфавит на табличке Дюшеса. На ее лице отразилось глубокое уныние, когда она прочитала сообщение: «Неопределимо».

Вернувшись в ванную комнату, она разделась и включила душ. Хотелось забраться в ванну, но она не могла позволить себе долго нежиться в теплой пене. Быстро принять душ — и обратно за работу. Но, когда она уже собиралась встать под воду, ее остановил какой-то звук. Она прислушалась.

Всматриваясь через дверной проем в спальню, где мягкий свет создавал едва уловимые тени, она увидела гостиную и за окном сверкающий ночной Лос-Анджелес. Мерцающий бассейн отбрасывал тени на живую изгородь, и бледно-зеленые отсветы, похожие на силуэты людей, плясали по стенам гостиной.

— Хаффи? — снова позвала она. Что там еще натворила эта кошка?

Кэндис встала под душ.

Сибилла мечтала сама когда-нибудь управлять рекламным агентством, чтобы был свой офис и секретарша, свои счета, хотя в этой области в основном преобладали мужчины-руководители. Она продолжала ходить в вечернюю школу и брать дополнительные уроки, чтобы углубить свое образование и развить навыки. Успех был почти рядом. Потом к ним в агентство пришел представитель производителя косметики. Его компании были нужны новые названия для линии парфюмерии, которую они выпускали уже много лет, — духи с названиями цветов вышли из моды. Сибилла предложила новые, такие как «Страсть», «Желание» и «Любовь», одеколоны и лосьоны «Сладкие мечты», «Весенний дождь», «Осенняя дымка». Это сработало — продажи выросли как на дрожжах. Мистер Вайатт стал партнером фирмы, а Сибилле даже руку не пожали в знак благодарности.

Тогда Сибилла сделала невообразимое. Она пришла к мистеру Вайатту и потребовала признания за свою работу. Он уволил ее. Она пошла к другим партнерам, писала письма редакторам в газеты, выступала по местному радио. Она не собиралась сдаваться, даже после того как мистер Вайатт под давлением со стороны предложил ей вернуться в компанию с повышением. Ей нужно было, чтобы он признался в том, что это были ее идеи.

И она пошла непосредственно к одному из клиентов их фирмы. Это был производитель дамского белья, и он как раз собирался выпускать на рынок новую коллекцию. Сибилла рассказала, что предыдущие рекламные кампании для их товаров были ее работой, и предложила бесплатно поработать над последней линией продукции.

Результат был впечатляющим. Когда Сибилла открыла свое небольшое агентство, два клиента мистера Вайатта переметнулись к ней, согласившись пойти на риск. Они не пожалели об этом. Клиентов становилось больше, новое агентство росло, и сегодня «Сибилла Армстронг Криэйшнс» работало только с высококлассными клиентами и гребло деньги лопатой. А все потому, что у Сибиллы нашлось мужество бороться за правду.

Теперь же, подобно мистеру Вайатту, кто-то хотел украсть идеи профессора. Кэндис не собиралась с этим мириться.

Выключив воду и открыв запотевшую дверь, она увидела мерцание огней и рябь на стенах спальни, будто кто-то плавал в бассейне. Может быть, поднялся ветер? От деревьев на живую изгородь падали пугающие тени, похожие на темные фигуры, пытавшиеся перелезть через ограду.

Она обругала себя за излишнюю нервозность. Ведь снаружи была патрульная машина. Затем в ее мыслях появился другой представитель полиции, Гленн Мастерс, и сердце ее опять ёкнуло. Предательский орган, не обращающий внимания на разум. Она не хотела думать ни о детективе, ни о любом другом представителе мужского пола, но у ее сердца было другое мнение на этот счет. Кэндис прикрыла глаза и увидела его — внезапно появившегося в отделении интенсивной терапии высокого мужчину в красивой фетровой шляпе, прекрасно сидящей на его голове.

Стоп!

Ей надо подумать о более важных делах. Проект в Сан-Франциско, телесериал о египетских женщинах — женах, матерях, пекарях, певицах, танцовщицах, швеях и царицах, Кэндис собиралась закончить эту работу во что бы то ни стало. Профессор и таинственная Звезда Вавилона — где искать ее дальше?

Взяв банное полотенце, она вспомнила о том дне, когда последний раз встречалась с профессором. Это было год назад, на ланче на кампусе Калифорнийского университета, в котором преподавал профессор. Теперь она вспомнила, что он спросил, когда она страстно рассказывала о Древнем Египте:

— Вы что-то ищете, Кэндис?

— Ответы! — с энтузиазмом ответила она. — Разгадки тайн. Что стало с Нефертити после свержения правления ее мужа? Кто был фараоном Исхода?

— Нет, — возразил он задумчиво. — Вы ищете свою душу.

Внезапно раздался грохот!

Она подскочила на месте. Прислушалась, всматриваясь в тени, ползущие по стенам, ее сердце бешено стучало. Наверное, Хаффи своим длиннющим хвостом что-то скинула с полок.

Все же лучше пойти проверить.

Выйдя из душа и вытирая полотенцем мускулистый торс, Гленн увидел отражение своей спины в зеркале и отвратительный неровный шрам на правой лопатке. Он помнил день, когда получил его, когда думал, что наверняка умрет. Шерри была с ним в тот день. Он вспомнил ее бледное лицо, обращенное к нему. «Интересно, чем она сейчас занимается», — подумал он. Скорее всего, как и прежде, лазит по горам. Забавно, что можно так сблизиться с человеком, даже думать о свадьбе, а потом, когда пропадает общий интерес, просто разбежаться. Выяснилось, что только горы связывали их отношения.

В его мысли вошла Кэндис Армстронг.

Отчаянная, но слишком впечатлительная. Любит рисковать. Гленн знал о скандале с Барни Фэрклосом и гробницей Тетефа. Она была смелой, это точно, но сам Гленн сделал бы все по-другому — спокойно, размеренно и строго по правилам. Конечный результат был бы тем же — испорченная репутация Фэрклоса, но для него это не имело бы никаких последствий в отличие от Кэндис. Теперь ее карьера потерпела крах. Нетерпеливая женщина. Такую с собой в горы не возьмешь.

Натянув черные штаны со шнуровкой и черную футболку, он прошел к телефону, чтобы получить отчет о состоянии дел из участка. Новостей не было.

Почему она не была замужем? Или же она была замужем за своей карьерой? Его поразили ярость и страсть, горевшие в ее глазах, сиявшие на ее лице, когда она собирала вещи на полу в своей небольшой комнате.

Мысли о Кэндис Армстронг слишком долго не выходили у него из головы. Это беспокоило его. Постаравшись загнать их в дальний угол, Гленн сконцентрировался на Фило Тибодо — человеке, о котором он не думал много лет, чье внезапное появление встревожило его. И вызвало воспоминания: о его матери, Леноре, профессоре и их близких друзьях — Сандрин Тибодо и ее муже Фило.

Эти четверо были неразлучны. Сандрин и Ленора иногда посещали пирушки, на которые вход их мужьям был заказан. Когда же Гленн спрашивал, где они были, мать трепала его по щеке и говорила:

— Просто девичьи дела, дорогой.

Он всегда думал, что это означало эксклюзивный курорт в Швейцарии, где они принимали грязевые ванны и пили отвратительные чаи. Сейчас он вспомнил, что недолюбливал Тибодо в те годы, хотя и не мог определить почему. Может, из-за того, как Фило смешил мать Гленна или как помогал ей надевать пальто, прикасаясь к ней так, как Гленн в возрасте восьми, двенадцати, пятнадцати лет считал непозволительным. А ее муж, профессор, не обращал на это внимания.

Морвен.

Он замер. Откуда это всплыло?

Затем перед глазами появилось еще одно давно забытое воспоминание: Гленн после похорон матери, страдающий от бессонницы, наконец заставил себя принимать снотворное. Он проснулся посреди ночи, еще в полусне, услышал внизу голоса, негодующие крики двух мужчин, один из которых угрожал убить другого. Гленн был до того сонный, что не смог разобрать, кто были эти двое, и ему не удалось понять, о чем они спорили. Затем он опять уснул, забыв о произошедшем.

И вспомнил все это лишь сейчас, двадцать лет спустя. Почему? И что или кто такой Морвен?

Прошлое возвращалось, несясь на хвостах кошмаров, которые он победил давным-давно. Или думал, что победил.

Захватив пальто и ключи, Гленн решил провести более тщательный осмотр дома отца.

Еще не обсохнув после душа, Кэндис надела кимоно, завязала пояс и пошла проверять, что же натворила Хаффи.

— Где ты, глупая кошка? — позвала она. — Что ты там делаешь?

Гостиная, освещенная мерцающим бледно-зеленым светом от бассейна, была похожа на аквариум, и, расслабившейся после горячего душа Кэндис казалось, будто она плывет среди мебели.

Когда зазвонил телефон, она подскочила от неожиданности. Потом побежала брать трубку. Она дала Риду О'Брайену в Сан-Франциско телефон матери.

— Алло? — спросила она, затаив дыхание.

Тишина.

— Алло?

Раздался щелчок.

Она посмотрела на телефонную трубку в своей руке.

И страх накрыл ее волной.

Гленн ехал по бульвару Уилшир, когда зазвонил его сотовый телефон. Звонили из голливудского полицейского участка.

— Отследили тот «мустанг», детектив. Был взят напрокат женщиной по имени Джейн Смит. Возвращен сегодня днем. Больше ничего нет.

— Кредитка?

— Документы и кредитка, похоже, фальшивки.

— Есть новости из Сингапура?

— Самолет Тибодо еще в воздухе.

Гленн выругался. Не было никакой гарантии, что Фило приземлится в Сингапуре. Он мог изменить маршрут и направиться куда угодно.

— Свяжитесь с Интерполом, скажите, что нам нужно…

Кэндис дозвонилась до квартиры детектива Мастерса, но услышала лишь автоответчик.

Она сбросила вызов и нажала кнопку повторного набора номера — та же история.

Может, ей следует сказать полицейскому на улице? Но, скорее всего, именно этого и ожидал от нее звонивший, чтобы схватить ее, когда она выйдет из дома.

Она выглянула в окно и увидела припаркованную патрульную машину с полицейским за рулем. Он не пошевелился с того момента, когда она смотрела на него последний раз. Он сидел в тени, и она не могла рассмотреть его лицо. Может, он заснул? Должна ли она выйти и разбудить его?

Кэндис опять послышался какой-то звук. Она резко обернулась.

— Хаффи? — уже громче позвала она.

Ответа не было.

Волосы на голове Кэндис зашевелились: она была в доме не одна.

Гленн, пока ехал в машине, сделал еще пять звонков. В Лос-Анджелесе почти наступила полночь, но с другой стороны мира был рассвет. Люди начинали работать — люди, которые найдут Фило Тибодо.

Он не ответил на сигнал ожидания вызова. Кто бы это ни был, пусть перезвонит.

Пробираясь ползком через гостиную, Кэндис взяла каминную кочергу и крепко обхватила ее обеими руками. Ей хотелось включить свет. Тени на стенах искажали восприятие, создавалось впечатление, что на нее наступало человек тридцать. Но свет мог дать преимущество и незваному гостю. Включился очиститель бассейна, наполнив ночной воздух жужжанием, которое заглушало другие звуки.

— Я вызвала полицию, — сказала она. — И еще на улице полицейский.

Она медленно прошла по золотистому ковру из грубого ворса, как по натянутому канату, держа кочергу над плечом, будто она была отбивающим на базе в матче по бейсболу.

— Вам следует уйти. Здесь вы ничего не получите.

Вдруг это рыжеволосая? Могла ли она тихо подъехать на своем красном вульгарном «мустанге» к дому и прокрасться через кусты, оставшись незамеченной офицером? Но как тогда она проникла в дом?

Затем Кэндис увидела стеклянную дверь в патио. Она была открыта настежь.

Ее начала бить дрожь. Она прикинула расстояние до входной двери и полицейского на подъездной дорожке. Успеет ли она добежать?

Он подкрался к ней сзади. Она не слышала и не чувствовала его приближения. Сильные руки обвились вокруг пояса и оторвали ее от пола. Кочерга выпала у нее из рук. Она попыталась закричать, но потная ладонь закрыла ей рот.

— Заткнись! — прошипел он. — Будешь кричать, прикончу.

Вместо того чтобы вырываться вперед, Кэндис откинулась назад. Это застало его врасплох и лишило равновесия. Он ударился спиной о стену, и она сразу же вырвалась из его рук. Ей удалось пробежать пару метров, прежде чем он схватил ее за подол банного халата.

Она упала. Поползла на четвереньках. Уронила свой сотовый. Ей всего-то надо было нажать кнопку повторного набора номера и дозвониться до Гленна Мастерса. Но куда упал телефон?

Она пнула нападавшего. Но он опять схватил ее, подняв за руку вверх и закрыв ей рот.

Она увидела его отражение в зеркале на входной двери. Свет был тусклым, но ей удалось различить голову, на макушке которой была лысина, вокруг нее росли длинные волосы, затянутые в конский хвост, который ниспадал между его лопаток. Мужчина был коренастым и крепкого телосложения, в джинсах и гавайской рубашке.

— Где она? — рявкнул он.

Он убрал ладонь с ее рта, чтобы она смогла ответить.

— Где что?

— Звезда Вавилона.

— Я не…

Что-то кольнуло ее в горло. Она увидела металлический отблеск в зеркале. Нож.

— Где она? — спросил он, обдав ее запахом чеснока. — Отвечай, или с тобой будет то же, что с профессором.

Она пыталась тянуть время. Но нож врезался в кожу. Ее могли убить прямо здесь, в доме ее матери на холме.

— Пожалуйста, — прошептала она.

Нож проткнул кожу, и по шее потекла кровь. Она завопила.

Вспомнив занятия по самообороне в клубе молодежной женской христианской организации, Кэндис мотнула головой назад и попала ему в лицо. Она услышала хруст, когда удар пришелся ему в нос. На мгновение он ослабил хватку. Она ударила его локтем под ребра, вырвалась и понеслась сломя голову.

Он бросился за ней.

Она с криками выбежала из дома, пролетела по подъездной дорожке и стала колотить в дверь патрульной машины. Она открыла ее, и полицейский вывалился оттуда на землю. Перепрыгнув через него, Кэндис села за руль, захлопнула дверь и заперла все замки.

Человек с ножом, шатаясь, шел по дорожке. Он взобрался на капот машины. Все его лицо было в крови.

Кэндис заметила бортовой компьютер между сиденьями — одну из техноштучек, с которыми она не умела обращаться. Нажимая на кнопки и щелкая переключателями, она схватила рацию и прокричала в нее:

— Помогите! Я в полицейской машине, и на капоте у меня человек. — Она стучала по компьютеру, давила на все что только можно, пока на крыше не включились патрульные огни, осветившие деревья и стены ярким красно-синим цветом.

Среди радиопомех послышался ответ:

— Сохраняйте спокойствие, мэм. Мы ничего не поймем, если вы будете кричать. Где вы находитесь?

Ключ был в замке зажигания. Она повернула его.

— Хеджвуд! — прокричала она, съезжая с места «парковки». Когда «форд краун виктория» покатился назад, включилась сирена, разрывая уши громким воем.

Убедившись, что полицейский, выпавший на подъездную дорожку, не попадет ей под колеса, она надавила на педаль газа, дала задний ход, потом резко нажала на тормоз. Ее противник упал на лобовое стекло, измазав его кровью. Но удержался на капоте.

Она опять набрала скорость, дергая руль из стороны в сторону, заставляя мужчину болтаться на машине.

— Я еду вверх по Хеджвуд Драйв. Бел-Эр! Кто-то хочет убить меня!

Патрульная машина с воющей сиреной и сверкающими огнями пронеслась вниз, к выезду на улицу, и, когда она врезалась в огромный дуб, переживший века землетрясений, оползней, пожаров, набегов хищников и жуков-короедов, индейцев и бойскаутов, мужчина слетел с капота, ударился о землю и остался лежать без движения.

Кэндис все еще кричала в рацию, когда вдали послышалась еще одна сирена и человек по радио сказал ей, что подмога скоро будет рядом и чтобы она сохраняла спокойствие. Потом она увидела, как нападавший медленно поднялся на ноги, бросил взгляд в ее сторону, кинулся в заросли кустарника и исчез.

— Он мертв? — спросила она медика, который перевязывал рану на ее шее. Его коллеги заносили неподвижного полицейского в машину «скорой помощи».

— Он без сознания, мэм.

Они услышали шум двигателя, раздавшийся дальше по улице, затем визг покрышек после торможения. Гленн выскочил из машины и, еще не добежав до Кэндис, спросил:

— С вами все в порядке?

— Черт бы все это подрал, — ответила она.

Он посмотрел на нее — тонкое кимоно плотно облегало ее грудь, шелк намок в нескольких местах и прилип к телу, — затем отправился поговорить с полицейскими, обследовавшими место преступления.

Возвращаясь к ней, он остановился, чтобы посмотреть на разбитый полицейский автомобиль.

— Вы хорошо отделали его. Кровь по всей машине, и кровавый след от дома к кустам. — В его голосе появилась нотка восхищения, когда он представил, как она, сидя за рулем машины, пыталась стряхнуть нападавшего. — Мы сообщили в местные отделения «скорой помощи», чтобы они проверяли всех со сломанным носом и лицевыми повреждениями. Хотя я не думаю, что он настолько туп, чтобы пойти в больницу. — Он заглянул в блокнот. — На нем была гавайская рубаха?

— Это все, что я помню. С голубыми пальмами.

Опять этот теплый голос! Он никак не мог привыкнуть к нему. Гленн, нахмурившись, взглянул на одинокий дом на холме.

— Вам нельзя здесь оставаться.

— Я не собираюсь подвергать риску друзей, а родственников у меня больше нет. Теперь, наверное, поеду в отель.

Он посмотрел на камею под ее забинтованным горлом — изящная богиня, окропленная кровью, — и произнес слова, которые не хотел говорить:

— Я знаю, где вы будете в безопасности.

— Где?

Там, где он меньше всего хотел бы ее увидеть.

— У меня дома, — ответил он.

8

— Все просто, — сказал Росси, рассеянно почесывая розовую отметину на щеке. Она не чесалась, но ему всегда казалось, что должна чесаться. — Человек, которого я нанял, профи и умеет держать язык за зубами. План таков: он проникает в отделение интенсивной терапии, переодевшись доставщиком цветов, делает вид, что заблудился и ищет пациента, которому должен отдать букет. За пару минут, что потребуются медсестрам, чтобы выдворить его, он узнает то, что нам надо. Я вхожу позже, представившись родственником.

Фило Тибодо нежно поглаживал серо-голубую сиамскую кошку, лежавшую у него на коленях. Снаружи огромные волны прибоя разбивались о Южно-Калифорнийский пляж. Он тихо произнес:

— В приемном покое дежурит полицейский.

Росси наполнил шприц.

— Не проблема.

— Они проверяют документы.

— Тоже не проблема.

— Сколько времени это займет?

— Смерть от инъекции калия может быть мгновенной, поэтому я сделаю укол подальше от сердца. Скорее всего, в ногу. Так у меня будет время, чтобы выйти из отделения. — Он надел колпачок на иглу и убрал шприц в рукав, завязав манжету. — Когда у него начнется приступ, я буду уже далеко. Меня даже не заподозрят.

— Есть ли шанс, что они смогут быстро откачать его? — Фило беспокоил вопрос времени.

Росси покачал головой.

— Они не сумеют сразу определить, отчего произошла остановка сердца, и будут использовать не те лекарства. Чтобы нейтрализовать калий, нужен инсулин через капельницу, глюкоза, глюконат кальция. Ничто из этого им даже в голову не придет. — Росси когда-то сам был врачом. — Они будут пытаться что-то сделать минут, может, пятнадцать или полчаса, прежде чем сдадутся и объявят время смерти.

Фило пощекотал мурлыкавшую кошку под бриллиантовым ошейником.

* * *

Гленн не хотел, чтобы она была здесь. Но человек, напавший на нее, наверняка был тем, кто столкнул его отца с лестницы. Гленн считал себя ответственным за ее безопасность. Или убедил себя в этом.

Другой же более серьезной причиной, которую он не мог признать, было то, что он видел, как она, дрожа, сидела на выдвижных носилках машины «скорой помощи», с повязкой на шее, такая тоненькая и беззащитная. Тем не менее она отбилась от нападавшего мужика и так врезала ему, что он вынужден был убежать. Он не мог перестать думать о ней, а это означало, что Кэндис Армстронг способна проникнуть в его душу, что заставило бы его потерять контроль над собой. Во время поездки от дома ее матери она упомянула о возможной работе в Сан-Франциско. Он надеялся, что она ее получит.

Они в тишине поднялись в квартиру Гленна на девятом этаже. Гленн прокручивал в голове миллион вопросов: «Кто столкнул его отца? Где было письмо, которое спрятала миссис Кироз? Было ли в нем указание на личность нападавшего? И что означает Морвен — внезапное, необъяснимое воспоминание из прошлого?»

Кэндис, стоя рядом с ним, старалась сохранять спокойствие. По совету медика она взяла бутылочку с успокоительным, хранившуюся в аптечке матери, но еще не приняла лекарство. Было уже за полночь, и она хотела сохранить ясность ума. Она не позвонила матери в Нью-Йорк, так как пока не хотела, чтобы Сибилла знала о произошедшем. Когда они завезли Хаффи домой к ее знакомым, Кэндис не сказала им о нападении, объяснив, что повязка на шее закрывает укус жука.

После того как Гленн открыл входную дверь, Кэндис спросила его:

— Почему бы вам не поехать в больницу и не посидеть рядом с отцом? Здесь со мной все будет в порядке.

— Я не оставлю вас одну. К тому же мой отец даже не узнает о моем присутствии. Они вызовут меня, если я им понадоблюсь.

Если я им понадоблюсь. Но не ему. «Почему такая отчужденность?» — хотелось спросить ей. Что стояло между отцом и сыном все эти годы, что осталось даже в этот час несчастья?

Гленн приехал к дому ее матери в пальто, которое сейчас снял, и его внешний вид удивил ее. Ни костюма, ни брюк, ни сорочки. На нем были только черные штаны на шнуровке и черная футболка, которая плотно облегала рельефные мышцы и плоский живот. Черный цвет придавал ему властный вид.

Кэндис отвела взгляд в сторону. Пока ее карьера не пойдет в гору, она обойдется без интимных отношений. Поэтому она убедила себя, что Гленн Мастерс всего лишь еще один симпатяга, на котором хорошо сидит футболка.

Квартира была похожа на выставку замшевой мебели красного и серого цветов, хромированных ламп, индейских ковриков и пальм в больших кадках.

Кэндис заметила, что одна стена была полностью покрыта фотографиями гор, утесов, скал, склонов, валунов. Снимки были черно-белые и цветные различных размеров: от небольшой открытки до плаката. Когда Гленн прошел на кухню, Кэндис поближе рассмотрела снимки и обнаружила, что почти на каждом из них изображен человек. Это был Гленн, взбиравшийся, как муха, по невероятно плоским и крутым стенам. На некоторых фотографиях женщина, худая и высокая, поднималась в горы вместе с Гленном. Кэндис прочитала подписи: «Орлиный утес, Гонконг»; «Остров Гола, Донегол, Ирландия»; «Грампианские горы, Австралия».

Он вышел из кухни, держа в руках два стакана апельсинового сока со льдом. Заметив, что она рассматривает фотографии, сказал:

— Когда убили мою мать, я очень озлобился. Мне было восемнадцать лет, и я должен был научиться управлять гневом. Тогда, двадцать лет назад, таких занятий еще не было, поэтому друг предложил мне заняться скалолазанием.

Интересно, этот друг — женщина со снимков?

— Выглядит опасно.

— Да, может быть. Еще это очень весело. Вам следует попробовать.

— У меня даже на стремянке голова кружится, — сообщила она. — Часть своей выпускной практики я провела на раскопках рядом с Великой пирамидой. Мой профессор предложил мне наперегонки взобраться на пирамиду Хеопса. Может, я бы и влезла наверх, но вот спуститься вниз точно не смогла бы. Мы видели туристов на вершине пирамиды, которые застряли там, потому что боялись слезать вниз. Пришлось даже вызывать египетский армейский вертолет, чтобы снять их оттуда. Так же наверняка было бы и со мной. Вам это помогло? Я про ваш гнев. — Она потрогала шею.

— Я перестал лазить по горам. Что-то не так?

— Повязка слишком тугая.

Он провел ее к красному замшевому дивану, где поставил стаканы на плетеные подставки.

— Я сделаю перевязку.

Когда он вернулся с аптечкой, она спросила:

— Почему вы перестали ходить в горы? — Она размышляла, было ли это связано с той женщиной на фотографиях рядом с ним.

— Произошел несчастный случай — я выбил колено, — ответил он, сидя рядом с ней и открывая белый ящичек с красным крестом на крышке. Он аккуратно снял повязку с ее шеи и нахмурился.

— Что там? — спросила она, представив, как хлещет кровь из ее сонной артерии. Гленн дотронулся ладонями до ее шеи, чтобы поднять волосы и развязать розовую ленту. Кэндис затаила дыхание от неожиданно приятного прикосновения его пальцев к ее коже.

— Ваша камея вся в крови.

Он положил камею в ее ладони и вернулся к ране на шее, которая перестала сочиться кровью, но все же требовала дополнительной обработки. Когда он намочил ватный тампон в антисептике, они услышали, что за окном снова пошел дождь.

Он осторожно обрабатывал ее рану. Гленн имел дело с ножевыми и пулевыми ранениями, пробитыми черепами, сломанными ногами, когда кости торчали из-под кожи, и даже оторванными конечностями. Но этот небольшой порез ужасал его и в то же время приводил в ярость. Ее шея, такая белая и изящная — она сама могла бы быть камеей, — была поранена. Он хотел найти ублюдка и перерезать его глотку.

Кэндис заметила пульсировавшую вену на лбу у Гленна. Ей было интересно, о чем он думает. Наверняка о своем отце. Он старался казаться равнодушным, но, несомненно, переживал о нем.

— Почему именно камея? — спросил Гленн.

Тишина и ее близость заставляли его чувствовать себя неловко. Она переоделась перед уходом из дома матери в блузку из полупрозрачной ткани и юбку с оборками. Ее волосы были небрежно заколоты. От кожи исходил легкий аромат пены для душа — фрезия или пион?

— Мне нравится их искать, — ответила она. Прикосновения его рук к ее шее были похожи на касание крыльев бабочки. Она не встречалась с ним взглядом. Он сидел слишком близко. Если бы она посмотрела на него, то изменила бы решение об отказе завязывать отношения. — Чистить их, возвращать прекрасные вещи обратно к жизни.

— Как Нефертити, — сказал он, улыбнувшись. Он протер рану насухо, выдавил мазь на палец и, аккуратно наложив ее, спросил: — Почему вы думаете, что Нефертити была фараоном? — Ему нужно было отвлечься от того, что он сейчас делал, от их физической близости и сконцентрироваться на чем-нибудь другом ради них обоих: он ощущал, что Кэндис тоже чувствует себя неловко.

Она посмотрела на портрет, висящий над камином позади него.

— Моя теория не пользуется популярностью. — В Сан-Франциско Рид О'Брайен говорил ей, сидя за своим большим рабочим столом: «Если мы дадим вам документальный фильм, Кэндис, то в нем не должно быть никаких намеков на то, что Нефертити была фараоном. Сериал должен быть про женщин в их традиционных ролях в Древнем Египте, а не про женщин-фараонов». — Археологи допускают, что Хатшепсут была фараоном, потому что тому есть доказательства, — пояснила она, пока Гленн доставал из аптечки марлю, пластырь и ножницы. Он еще не закончил с ее раной. Опять прикосновения, опять близость. — Но одной женщины-фараона достаточно для консервативного, управляемого мужчинами мира египтологии.

Гленн наложил стерильную прокладку на порез, потом взял Кэндис за руку и прижал ее ладонь к марле, чтобы она не сдвинулась с места. Его пальцы так бережно держали ее запястье, словно оно было из фарфора.

— Но почему вы думаете, что Нефертити была фараоном?

Она перевела взгляд с портрета на задвинутые шторы, за которыми дождь мягко падал на окна. У нее перехватило дыхание, когда Гленн поднял ее ладонь к ее шее. «Он всего лишь перевязывал рану», — сказала она себе. Но это было так похоже на любовные прикосновения.

— Об этом есть записи. Были найдены блоки от храмов с новыми и неожиданными изображениями Нефертити. На одном из них она стоит рядом с Эхнатоном, и она одного с ним роста, — а ведь жен всегда рисовали ниже фараонов; на других она в царских регалиях побеждает врагов Египта на своем корабле.

Еще один кусочек пластыря нежно положен на марлевую прокладку.

— Она могла быть просто сильной царицей, — сказал он.

Он наклонил голову, чтобы оглядеть рану. Кэндис заметила, как аккуратно зачесаны назад его волосы, и опять почувствовала запах «Хьюго Босс».

— Есть еще кое-что. В тот момент, когда исчезает Нефертити, появляется человек по имени Сменкар. — Второй кусочек приклеен на место, и «операция» закончена. — Любовник Эхнатона. Это преобладающая теория, основанная на барельефах, изображающих Сменкара сидящим на коленях Эхнатона и целующим его. Но был Сменкар юношей или это была Нефертити в новой роли соправителя? Одним из титулов Сменкара был Нефер-неферу-Арон, который был и титулом Нефертити.

Он чуть отстранился от нее, рассматривая свою работу.

— Так-то лучше, — сказал он. В его голосе прозвучала нотка гордости и облегчение от того, что теперь можно отодвинуться и больше нет причины прикасаться к ней. — Сложно будет найти доказательства. Гробницы Амарны уже давно исследованы.

Кэндис удивилась его познаниям.

— Мы ищем не только в гробницах Амарны. Храмы и здания Эхнатона были разрушены после падения Восемнадцатой династии, и их блоки были использованы для постройки новых сооружений. Пока мы нашли только несколько из них, но обязательно найдем еще.

Он захлопнул крышку аптечки.

— И вы собираетесь отыскать их и восстановить Нефертити в ее законных правах.

— Да, — ответила она. Кэндис все думала о женщине, которая лазила вместе с ним по горам: имела ли она отношение к несчастному случаю, встречался ли он с ней до сих пор? Но это было не ее дело. И все же ей очень хотелось узнать.

Она рассматривала его руки — красивые, с развитой мускулатурой, — пока он собирал остатки марли и повязки, и заметила любопытный шрам на правой руке, рядом с мизинцем. Рана, полученная при исполнении? Царапина от пули?..

— Я родился многопалым, — сказал он, увидев, что привлекло ее внимание.

— Ой, извините, я не хотела…

— Все в порядке. У меня был лишний палец. Его отрезали, когда мне было девять лет.

— Девять?! Почему так поздно?

— Моя мать не хотела, чтобы его ампутировали. Она была очень упряма в этом вопросе.

— Почему?

— Полидактилия — наследственная черта ее семьи; у ее отца было шесть пальцев на правой руке. Может быть, она гордилась этим. Но отец в конце концов настоял на своем, и мне сделали операцию.

— В школе дети, наверное, дразнили вас.

— Вообще-то они считали, что это круто. Потом же я стал обыкновенным мальчишкой.

Она хотела сказать: «Вы совсем не обыкновенный», но вместо этого спросила:

— Вам нравится быть полицейским?

Это был не тот вопрос, на который можно было ответить «нравится» или «не нравится». Погоня за преступниками была в крови Гленна, в каждом его вдохе. Он не собирался уходить на пенсию и хотел умереть с полицейским жетоном на груди.

— Думаю, да, — ответил он. — После двадцати-то лет.

— Это опасно?

— Здесь есть свои забавные моменты, — сообщил он, заметив, что в ее глазах еще остался страх и что ей сейчас не помешала бы простая шутка. — Когда я был патрульным, мы с напарником преследовали пьяного водителя по Тихоокеанскому шоссе. Мы остановили его и предъявили обвинение в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии. Парень был пьян в стельку, но утверждал обратное и требовал, чтобы я представил ему доказательства. Тогда я указал на верхнюю часть светофора, которая валялась на капоте его машины.

Она взяла холодный стакан с апельсиновым соком, и ее взгляд опять привлек семейный портрет, висевший над камином.

— Он был нарисован тридцать рождественских сочельников назад, — сказал Гленн. — Моя мать и отец — старика вы наверняка узнали. И я. Здесь мне восемь лет.

Она была просто изумлена. Профессор с копной черных волос на голове и черными выразительными глазами удивительно привлекательный мужчина. И улыбающийся мальчик в костюме и соответствующем для маленького джентльмена галстуке. Кэндис рассмотрела, что его правая ладонь лежит на левой и четко виден шестой палец. Но ее поразила женщина с портрета, мать Гленна, погибшая страшной смертью.

— Она великолепна, — произнесла Кэндис.

— Она была профессором математики. Это было общим у родителей — страсть к поиску маленьких частичек и складыванию их для извлечения истины: отец работал с глиной и папирусами, мать — с цифрами и числами.

Гленн посмотрел на Кэндис, словно обдумывая важное решение, потом сделал то, что удивило ее: снял золотое кольцо с безымянного пальца правой руки.

— Оно принадлежало матери, — сказал он, показывая его.

Теперь она увидела, что это вовсе не обыкновенное кольцо. Гленн носил его перевернутым, поэтому камень не был виден: прекрасный квадратный рубин с золотыми нитями на поверхности, похожими на языки пламени.

— На внутренней стороне по кругу есть надпись.

Она прочла: «Fiat Lux» — «Да будет свет».

— Мать всегда говорила, что когда-нибудь оно перейдет ко мне. Знала ли она, — добавил он, надевая кольцо обратно на палец, — что это «когда-нибудь» наступит намного раньше, чем она предполагала?

Он поднялся и прошел к окну. Когда он раздвинул шторы, Кэндис увидела небольшой балкон с растениями в кадках. Вдали огни города танцевали и расплывались в дымке дождя.

— Ее убили, — сказал он, стоя к ней спиной. — Мне было тогда семнадцать лет. Она выходила из продовольственного магазина, когда какой-то парень ударил ее молотком по голове, схватил сумочку и бросился бежать. Свидетель сказал, что нападавший был белым мужчиной, высоким и худощавым, может, блондин, может, лысый, все произошло очень быстро. Полиция подошла к этому делу очень тщательно. Понадобились месяцы упорной работы, но они все же нашли парня, и он сознался. — Он повернулся к ней. — Моя мать погибла из-за случайного акта насилия. Я хотел понять, почему. Есть ли в этом смысл?

Для Кэндис, чей отец погиб на бессмысленной войне, смысл был.

— Как они поймали его?

— Его выдал молоток. Они обыскивали местность по расходящимся кругам и нашли сарай с инструментами. На молотке были кровь и волосы моей матери. Свидетель указал на преступника из группы при личном опознании. Он умер в тюрьме, отбывая пожизненный срок. Я был первокурсником в Калифорнийском университете, собирался пойти по стопам отца, но после произошедшего у меня возникло свое мнение насчет правосудия и отправки преступников за решетку. В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я бросил учебу посреди семестра и пошел на пункт набора в полицию Лос-Анджелеса.

И с тех самых пор он гоняется за бандитами. Теперь она знала причину разлада — сын выбрал свой путь, разрушив мечты отца.

Его глаза сверкнули, и она поняла, что подобралась слишком близко к человеку, скрытому внутри.

— Уже поздно, — произнес он. — Я отведу вас в комнату для гостей.

Он взял ее сумку с ночными принадлежностями, хотя та была легкой, а у нее лишь болела царапина на шее. Он обращался с ней как с принцессой.

Они пошли вверх по лестнице и дальше по коридору. Одна дверь была приоткрыта, и внутреннее убранство за ней так удивило Кэндис, что она остановилась как вкопанная.

В комнате разместилось множество картин: в стопках на полу, на мольбертах. Это была студия художника. Раздвижные стеклянные двери и балкон, выходивший на верхушки деревьев, которые в эту пору были голыми, должны были делать эту комнату очень солнечной. Но в ней было еще светлее благодаря изображениям на картинах.

На полотнах разместились галактики, скопления звезд и туманности, но все в белом цвете — кремовый на белом, брызги опаловой белизны и серебристо-жемчужный, — окруженные золотыми гало и перламутровыми облаками, окрашенными в шафрановый и темно-желтый цвета, с пронзающими тончайшими следами синего, сапфирового, зеленовато-голубого, лазурного и бирюзового. Хотя картины казались похожими, все они были разными: одни изображали взрыв, другие излучали яркий блеск.

Потом она поняла: он рисовал свет.

— Это то, что я увидел, когда произошел несчастный случай. Я взбирался соло по Чернохвостому холму в Вайоминге…

— Соло?

— Скалолазание без страховки, только мешочек с мелом и ботинки. Я сорвался и летел вниз очень долго. Пока падал, и увидел этот свет. — Он указал на полотна, расставленные по комнате, висящие на стенах. — С тех пор я пытаюсь его запечатлеть. Думаю, что эта штука называется свечение, но я не уверен.

— Свечение?

— Это слово пришло мне в голову во время падения. Никогда раньше я его не слышал. По крайней мере, не думаю, что слышал.

Чем бы ни было свечение, оно было захватывающе красивым.

— Вы продаете картины?

— Они не для продажи.

Наблюдая за ним, за тем, как он переминался с ноги на ногу, Кэндис догадалась, что никто еще не видел этих картин и что для ее глаз они тоже не предназначались. Но теперь, когда она все же увидела их, что все это могло означать?

Когда они выходили из студии, Гленн нахмурился и обвел взглядом комнату.

— Странно, — произнес он.

— Что?

— Нет одной из картин.

— Точно?

— Она была вот здесь. — Он указал на место рядом со встроенным стенным шкафом. — Одна из самых старых.

— Может, ее кто-то взял?

Он нахмурился еще больше. Кому могло прийти в голову вламываться к нему в квартиру и уносить одно из полотен? Затем он сказал:

— Миссис Чарльз делает уборку раз в неделю. Я всегда ей говорю, что в этой комнате прибираться не надо, но она считает, что если не пропылесосит здесь, то мы потонем в грязи. Так, скорее всего, и было. Она передвинула картину, положив ее куда-то в другое место.

Гленн ненадолго задержался у двери, раздумывая, на самом ли деле миссис Чарльз была всему виной. В этот момент Кэндис еще раз взглянула на полотна и была поражена тем, чего нельзя было увидеть с близкого расстояния: почти на каждой картине было изображено лицо.

Доктор в белом лабораторном халате, со стетоскопом на шее медленно шел по коридору больницы. Был поздний час, на пути ему встретились лишь несколько человек. Он по-дружески кивнул полицейскому в униформе, стоявшему на посту в приемном покое отделения интенсивной терапии. Полицейский тоже поприветствовал доктора, посмотрев на его бейджик с именем.

— Так кто же здесь у них? Какая-нибудь знаменитость?

— Покушение на убийство. Предприняты повышенные меры безопасности. — Было видно, что полицейскому скучно.

— Удачи, — пожелал доктор и неторопливо двинулся дальше.

Он прошел в холл, задержался у фонтанчика с водой, попил, оглянулся и продолжил свою прогулку. Завернув за угол, он остановился и посмотрел на часы, отсчитывая время с того момента, когда Росси сделал укол калия: остановка сердца должна была наступить с минуты на минуту.

Когда Гленн открыл дверь в спальню для гостей, заиграла мелодия на его телефоне. Звонили из больницы.

— Что? Да, спасибо. Я буду через полчаса. — Затем он сказал: — Я ценю вашу заботу, но это расследование полиции, и я должен задать отцу пару вопросов. — Он нажал клавишу и, набрав другой номер, сообщил Кэндис: — Звонили из больницы. Состояние отца улучшилось. Внутричерепное давление спало, он пришел в сознание и может говорить.

— Слава богу! — воскликнула Кэндис.

— Может, он расскажет нам, кто столкнул его.

Второй разговор был еще короче: он доложил о новостях в участок, приказав им усилить охрану в приемном покое отделения интенсивной терапии. Теперь, когда профессор очнулся, он был в большой опасности.

* * *

«Синий код, ОИТ. Синий код, ОИТ».

Мимо пробежали люди в белых халатах, зеленых операционных накидках, технической спецодежде. Доктор, стоявший в конце коридора, присоединился к ним, проскользнув в отделение, когда открылись двери.

План сработал на все сто процентов, как и обещал мистер Росси. Фальшивый доставщик цветов смог попасть в отделение интенсивной терапии, изображал замешательство, спорил с медсестрами и, прежде чем они вытолкали его вон, запомнил список пациентов, написанный мелом на доске: постель № 1 — Джон Мастерс; постель № 8 — Ричард Чацки. Он доложил обо всем Росси, который потом, на входе в отделение, представился кузеном Ричарда Чацки.

Так он прошел к палатам. Остальное было проще пареной репы. Когда медсестры не смотрели за ним, Росси сделал укол калия в ногу лежащего в коме Чацки. Фило Тибодо, в белом врачебном халате, со стетоскопом и поддельным бейджиком на лацкане, оставалось только дождаться сигнала экстренной ситуации.

Когда команда врачей поспешила к Чацки, у которого остановилось сердце, Фило отстал от них и пошел к постели № 1, находящейся в семи палатах от места происшествия. Там лежал Джон Мастерс, начавший приходить в себя после падения с лестницы. Фило прислушался к шуму на другой стороне отделения — требования принести лидокаин, придвинуть аппарат электростимуляции сердца… Как и говорил Росси, все это позволит им дольше бороться за жизнь пациента и таким образом даст ему больше времени на разговор с Мастерсом. Фило наклонился над койкой и сказал:

— Привет, Джон. Помнишь меня?

Гленн резко остановил машину на больничной парковке. Они выскочили из нее и поспешили в отделение интенсивной терапии — им не терпелось увидеть профессора, до того как с ним могло что-нибудь случиться. Кэндис еще так и не поблагодарила его как следует за все, что он для нее сделал. Гленн же решил, что пора положить конец двадцатилетнему разладу в его отношениях с отцом.

Профессор медленно открыл глаза и нахмурился. Потом его взгляд прояснился:

— Ты! — прошептал он.

Фило улыбнулся:

— Собственной персоной. Опять.

Прохладный больничный воздух был наполнен голосами, раздававшимися с другой стороны отделения: «Пульса нет. Давления нет. Черт, нужны газы крови».

— Я не скажу тебе, — задыхаясь, произнес Джон Мастерс.

Фило наклонился ближе:

— Я здесь не за Звездой Вавилона. Я собираюсь позволить твоему сыну и девчонке Армстронг найти ее для меня. Сюда же я пришел, чтобы сказать тебе, что Ленора никогда не была твоей.

— Что?..

Фило положил ладонь на горло профессору, большой и средний палец на сонные артерии.

— Она была моей, — тихо произнес он, но так, чтобы было слышно за криками в последней палате, где мистер Чацки не реагировал на попытки его спасти. — Ленора никогда не была твоей. И теперь она будет моей навечно.

«Он не реагирует!»

Фило слегка надавил на артерии, Джон Мастерс слабо сопротивлялся.

— Только ты виноват в том, что она погибла, — сказал Фило, усилив хватку. — Была бы она моей женой, за ней бы присматривали, защищали ее. Но ты допустил, чтобы ее убили.

Джон Мастерс пытался отнять руку от своего горла, но Фило был сильнее.

«Позовите священника!»

Глаза профессора вылезли из орбит, губы посинели. Фило продолжал улыбаться, наблюдая, как жизнь покидала человека, которого он ненавидел сорок пять лет.

9

Увидев переполох в отделении, Гленн сорвался на бег, но потом испытал облегчение, поняв, что врачи заняты не его отцом. Он склонился над постелью:

— Отец, это я. — Ответа не было. — Отец?

Гленн позвал на помощь. Медсестры пришли в замешательство — еще один приступ? Вызвали вторую команду врачей, подвезли тележку неотложной помощи, аппарат электростимуляции.

— Разряд! — Длинные иглы шприцев вонзились в грудь Джона Мастерса. Гленн не понимает, что происходит, кожа отца белеет, а затем становится желтой. Врачи посылают за дополнительными лекарствами, повышают напряжение на дефибрилляторе. Гленн с Кэндис, напуганные, беспокоящиеся, недоумевающие, не верят тому, что все это происходит на самом деле, потому что они должны многое сказать человеку, лежащему в постели. Врачи не обращают на них внимания, пока наконец кто-то не произносит:

— Все, заканчивайте. Я сожалею, детектив. Похоже, это был инсульт.

Гленн сразу же без сантиментов допросил медперсонал, врачей, полицейского из приемного покоя, уборщиков из холла. Остановка сердца в одно время с неожиданной кончиной его отца не была случайным совпадением. Может, кто-то что-то заметил? Полицейский в форме вспомнил доктора: седые волосы, седая борода, какой-то южный акцент.

Гленн отправил Кэндис на такси в свою квартиру, сказав ей, чтобы она выспалась. Еще он добавил, что скоро приедет. Но ко времени его приезда уже рассвело, а Кэндис ушла. Она оставила записку, сообщая о том, что поехала в свою хижину проверить некоторые дела. Позвонил мистер Френч, юрист Джона Мастерса, и сказал, что они оба должны быть в его офисе в полдень: дело касалось завещания.

И вот теперь Гленн мерил шагами коридор у дверей кабинета адвоката, злясь и ругая себя: надо было приставить больше охранников к отцу. Он прошел к окну и посмотрел сквозь утренний дождь на автостоянку внизу. Он ждал Кэндис, которая еще не приехала.

Он пытался унять свои эмоции — ярость, горе и что-то еще, чего он не мог понять. Ему нужно было все обдумать на свежую голову. Надо было многое сделать. Найти письмо, о котором говорила миссис Кироз. Он позвонил ей еще раз утром, но она пока так и не вспомнила, куда положила его. И еще загадочный Морвен — это слово буквально преследовало Гленна. Оно казалось удивительно знакомым…

Подъехала машина Кэндис. Сквозь лобовое стекло он мог видеть тонкие руки, опять напомнившие ему о том, как она выглядела вчера ночью: воздушную ткань ее блузки, ее аромат — неуловимый цветок, который он не мог угадать.

«Опасная женщина», — подумал Гленн. Прошлой ночью, когда простыней накрыли лицо его отца, Кэндис обняла его. Он осторожно обхватил ее, но ему было неловко, и он отстранился. Он хотел оплакивать отца, но по-своему, в свое время, когда он сможет сделать это сдержанно и контролируя эмоции. А не теряя самообладания, оттого что Кэндис заключила в его объятия.

Подъехав к автостоянке, Кэндис посмотрела наверх и увидела Гленна Мастерса, стоявшего у окна и наблюдавшего за ней.

Проснувшись в его квартире и обнаружив, что он еще не вернулся из больницы, Кэндис отправилась в свою хижину в Малибу. Найдя там все в целости и сохранности, она проверила автоответчик — из Сан-Франциско ничего не было, позвонила проведать Хаффи, приняла душ, переоделась и теперь приехала сюда, в адвокатскую контору «Вален, Адамс и Френч», недоумевая, почему профессор упомянул ее в своем завещании.

Выйдя из лифта, она встретила Гленна в фойе.

— С вами все в порядке? — спросила она. — Вас не было дома.

— Я ездил в участок, собрал свою оперативную группу. Фило убил моего отца, и ему от нас не уйти.

— Детектив, — нерешительно произнесла она. — Я очень сожалею о событиях прошлой ночи. Из-за меня вы не были рядом с отцом, когда он умер.

Он прервал ее:

— Это не ваша вина, доктор Армстронг. Вся ответственность лежит на мне, я принимал решения. Мне следовало подавить гордость и давным-давно помириться с ним. Теперь придется с этим жить.

Но по его глазам она поняла, что с этим жить будет совсем не просто.

— Слушайте, — сказал он, — вам грозит опасность. Убийца решит, что мой отец передал свои тайны вам.

— И вам.

— О себе я могу позаботиться.

— Я тоже.

— Нет, вы не можете. — Он посмотрел на повязку на ее шее, розовая камея снова была чистой и покоилась под ее горлом. Потом вспомнил о кровавом следе, который оставил напавший на нее преступник. — Что ж, — согласился он. — Возможно, это так.

Наконец мистер Френч — высокий, элегантный, профессионал до мозга костей — провел их в отдельную комнату для совещаний и предложил занять места за большим столом. Сам сел во главе стола и достал толстый документ, который являлся завещанием Джона Мастерса.

Сначала он выразил соболезнования, потом сказал:

— Ваш отец хотел, чтобы содержание завещания было оглашено сразу же после его смерти. Очень важно, сказал он, не терять времени.

Прежде чем он продолжил, Гленн спросил мистера Френча, который был юристом отца на протяжении многих лет, знает ли он, что такое Морвен. Но адвокат не знал.

— Вы знакомы с Фило Тибодо? — продолжал Гленн.

— Мне известно это имя, но я никогда не встречался с ним. Его жена и ваша мать были подругами, если я не ошибаюсь. Женское студенческое общество, не так ли?

Когда мистер Френч начал с общего разделения имущества Джона Мастерса, Гленн был удивлен тем, насколько богатым был его отец. Они вместе с Кэндис напряженно и терпеливо слушали, пока мистер Френч перечислял, кому что отходит. И вот он произнес фразу, которая тронула девушку:

— Кэндис Армстронг я оставляю все права на Соломонов проект.

Хотя она и помогала ему проводить исследования, проект целиком был детищем гения Джона Мастерса. Книга все еще продавалась в колледжах и музеях и могла бы послужить ей неплохой прибавкой к доходам. Но более важной была мысль о том, что он оставил для нее частичку себя.

— Моему сыну Гленну я завещаю оставшееся имущество, после того как было распределено все указанное выше. Ему отходит дом и земля, на которой он стоит, и все внутреннее убранство. — Слушая, Гленн крутил золотое кольцо на правой руке. Крутил, жаждая поквитаться с убийцей. — Также моему сыну, — мистер Френч прокашлялся, — я завещаю Звезду Вавилона.

Гленн вскинул голову:

— Он упоминает о том, что такое Звезда Вавилона?

— Мне очень жаль. Больше в завещании ничего нет. Но мне было поручено передать вам это. — Он протянул через стол небольшой конверт. — В нем ключ от банковской ячейки вашего отца. Возможно, именно там находится то, что вы ищете.

Управляющий банка, невысокий серый человек с неправдоподобным именем Вермиллион, провел их в хранилище, затем в отдельную комнату со столом и стульями, сказав, что они могут не торопиться и если что-то понадобится, то можно нажать вон ту кнопку. Он поинтересовался, не принести ли им чего-нибудь, например по чашечке кофе?

Они отказались и ждали, пока за ним не закрылась дверь.

Потом Гленн, сняв шляпу и отложив ее в сторону, открыл ящичек.

В нем был один предмет: мятая картонная коробка, похожая по размерам и форме на коробку из-под обуви. Она была наполовину завернута в оберточную бумагу и перевязана шпагатом. На ней было два адреса — отправителя и получателя, — написанных почти неразличимым почерком, и множество иностранных марок. Внутри лежал упаковочный материал, оказавшийся мятыми страницами московской газеты.

В самой коробке были две вещи. Первая — очень старая карта из желтой, хрупкой бумаги, которая почти рассыпалась из-за того, что ее много раз сворачивали и разворачивали. Она была грубо нарисована, словно трясущейся рукой, все названия и подписи были на русском языке. У края карты находился знак X, и на него указывала стрелка.

К карте скрепкой подкололи страницу, вырванную из ежеквартального альманаха «Международный рынок древностей». Кэндис просмотрела ее и обнаружила только одно объявление о продаже с московским адресом: «Сергей Басков. Предлагается глиняная табличка месопотамской эры, письменность и дата создания неизвестны».

— Фамилия продавца начинается на Б, — сказала она. — Пропавшая папка с корреспонденцией вашего отца на букву «Б»? И Басков… Насколько я помню, был такой теолог в начале двадцатого века, по-моему, русский, звали его Иван Басков, и он специализировался на языках семитской группы. Многие годы ходили слухи, что он что-то нашел в пустыне и умер до того, как смог опубликовать материал о своем открытии. Если это правда, то, что бы ни нашел Басков, оно все еще там, ждет, пока его снова кто-нибудь найдет.

Гленн крутил на пальце золотое кольцо.

— Значит, мой отец планировал провести раскопки. Возможно, в местечке под названием Джебель Мара.

Они развернули мятую бумагу, чтобы увидеть, что внутри.

— Боже мой! — воскликнул Гленн.

Кэндис не поверила своим глазам.

— Это другая табличка. С тем же алфавитом, что на табличке Дюшеса. — Под ярким светом клинопись была отчетливо видна. Те же неопределимые символы. — Тут что-то написано, — сказала Кэндис, заметив какие-то каракули на полях вырванной страницы. Почерк принадлежал профессору: «Таблички хранились вместе со Звездой Вавилона». — Она посмотрела на Гленна. — Иван Басков исследовал регион между Тигром и Евфратом. Должно быть, он наткнулся на тайник с табличками. Как и Дюшес. Может, табличка Дюшеса из того же тайника.

Гленн остановил взгляд на глиняном древнем фрагменте, выглядевшем до того хрупким, что, казалось, малейшее дуновение могло обратить его в пыль. Он сидел неподвижно, крутя золотое кольцо, глубоко погрузившись в свои мысли. Кэндис подумала, что, наверное, так он изучал улики на месте преступления. Или рисовал картины света. Наконец он произнес:

— Доктор Армстронг, вы не заметили ничего необычного в письменах на табличке Дюшеса?

— Помимо того, что они неопределимы? Нет. У меня не было времени как следует изучить ее.

— Ни один из символов не повторяется.

Ее глаза расширились от удивления.

— И вы смогли это заметить?

— Двадцать два символа, каждый отличается от другого, ни одного повторяющегося.

— Это алфавит, — сказала она.

— Да. Или какой-то секретный код. Возможно, шифр.

— Ключ! — воскликнула она. — Тогда это объясняет, почему табличка Дюшеса была сделана не из глины, а из более крепкого материала. Это ключ к шифру, ключ, о котором говорил ваш отец! С фрагментом Дюшеса мы можем расшифровать, что написано на этой табличке. Нам остается только выяснить, какой язык заменяет шифр.

Гленн осторожно разгреб пальцем газетные обрезки и вынул полоску бумаги.

— Похоже, мой отец уже расшифровал код. Вот что написано на этой табличке.

Кэндис прочла фразу:

— «Жена астронома». Детектив, в записке, которую я нашла в книге Дюшеса, был сказано: «Лежит ли ответ в гробнице Нахта?» Раз ваш отец положил ее на странице рядом с изображением таблички, я полагаю, он считал, что табличка принадлежит временам Восемнадцатой династии, или, может быть, в этих письменах было какое-то упоминание о Нахте — писаре в звании астронома Амона при храме в Карнаке, где-то между 1500 и 1315 годами до нашей эры. Его жена, Тави, была музыкантом Амона. Кроме этого больше о них ничего не известно; неясно даже, какому царю они служили. Гробница Нахта рядом с Долиной царей известна своими фресками. Я изучала их, и, хотя покоящийся там человек был астрономом, звезд на них не было.

Она вспомнила Тави, изображенную на фресках Нахта, держащую музыкальный инструмент, певицу бога Амона. Была ли Звезда Вавилона как-то связана с ней, а не с ее мужем? И какое отношение мог иметь аристократ Восемнадцатой династии к Вавилону, чей расцвет наступил только тысячу лет спустя?

— Почему именно секретный код, детектив? Почему бы просто не написать обыкновенным алфавитом или на каком-либо языке?

— Возможно, это было тайное общество. Хранители запретного знания.

Зазвонил его сотовый: миссис Кироз вспомнила, где спрятала письмо его отца.

10

У Джессики Рэндольф не было намерения устраивать погоню за Кэндис Армстронг на своем «мустанге». Но негодование взяло верх. Кэндис ударила по ее машине и требовала, чтобы она остановилась. Погнавшись за ней, Джессика обнаружила, что ей это даже нравится. Она хотела бы довести дело до конца. Может, ей еще представится такая возможность.

Встав с постели и облачившись в атласное платье, она двигалась очень тихо, чтобы не потревожить мужчину, спавшего среди мятых простыней. Она пренебрежительно посмотрела на него. Член парламента, богатый и влиятельный, женат, имеет четырех детей и, наверное, самый худший любовник из всех, что у нее когда-либо были. Но все это не имело почти никакого отношения к причине их краткого романа. Джессику никогда особо не прельщали физические удовольствия. Ее страстью было приобретение нового, а у этого человека были связи с владельцами некоторых самых впечатляющих частных коллекций в Великобритании. Сейчас Джессика охотилась за манускриптом пятого века, а он знал, где его искать и как убедить владельца продать эту вещь.

Джессика босиком прошла по абрикосовому ковру, настолько толстому, что пальцы ее ног проваливались в пушистый ворс. Комната ломилась от роскоши, в ней была дорогая мебель, прекрасные шторы и хрустальные люстры. В этом доме Джессики все было подобрано ею лично. Она всегда приводила сюда своих любовников, взяв за правило никогда не встречаться у них, в отелях или других тайных прибежищах. Все, что было в жизни Джессики, должно было происходить на ее территории, будь то переговоры о покупке вазы династии Мин или интимная связь с мужчиной. Ее восьмикомнатные апартаменты находились в самом фешенебельном районе Лондона. И это не единственная ее квартира.

Сегодня все должно было измениться. С наступлением рассвета будет покончено с любовниками. Останется только один мужчина — тот, которого она ждала всю свою жизнь.

Человек, храпящий под атласным покрывалом, задавал слишком много вопросов. Но, как всегда, Джессика умело уклонилась от ответов. Ее прошлое никого не касалось! Откуда она появилась и что ей пришлось сделать, чтобы достичь высокого положения в мире искусства, — все это было ее личной тайной, а не пищей для слухов. Если только желтые газетенки когда-нибудь пронюхают…

Услышав звонок телефона, она быстро выскочила из спальни, прикрыла дверь и сняла трубку раньше, чем успела служанка. Джессика держала постоянную прислугу во всех своих квартирах. Они были осторожны в поведении и умели держать язык за зубами.

Это была ее самая секретная линия, номер знали лишь несколько человек.

— Джессика слушает.

Голос звонившего был мрачен.

— Профессор Мастерс мертв.

— Ясно. Что насчет Звезды Вавилона? — Ее интересовали только дела, на сантименты не стоило тратить ни одной секунды.

— Мы будем присматривать за его сыном, Гленном. Все может сразу сложиться очень просто или же, наоборот, усложниться.

— А Кэндис Армстронг?

— Сегодня она будет выведена из игры. Ждите моего звонка.

Миссис Кироз сказала, что письмо лежит в кабинете. Письмо, которое Джон Мастерс писал своему сыну, когда его настиг убийца.

Гленн яростно разрывал желтую полицейскую ленту, словно хотел разрушить сам дом до основания. Когда они вошли внутрь, он щелкнул выключателем, и хрустальная люстра над их головами зажглась сверкающим светом. В доме стоял запах сырости, казалось, что в нем никто не обитал уже несколько лет. «Как быстро уходит жизнь», — подумала Кэндис.

Они нашли письмо свернутым в вазе с белыми ирисами. Тридцать лет работы на профессора не прошли даром для миссис Кироз — привычка прятать вещи в потайные места передалась и ей.

Гленн стоял в центре персидского ковра, держа свиток в руке, словно взвешивая его.

— Я думаю, — сказала Кэндис, желая заполнить возникшую тишину и пытаясь помочь ему сделать этот трудный шаг, — ваш отец полагал, что в больнице кто-нибудь свяжется с вами. Так они всегда делают, вызывают членов семьи. Вот почему он попросил встречи со мной. Меня позвали не вместо вас, а так же, как и вас.

Он посмотрел на нее, и в его взгляде была такая неподдельная благодарность, что ей пришлось отвести глаза.

Зазвонил телефон, и они вздрогнули от неожиданности. Это было автоматическое рекламное сообщение, Гленн сразу положил трубку. Потом он заметил мигающую лампочку на автоответчике. Было несколько пропущенных звонков. Они с Кэндис выслушали соболезнования, предложения подключиться к кабельному телевидению, еще кто-то ошибся номером. И затем:

— Профессор Мастерс, это опять Элай Константин. — Говорит по-английски с сильным акцентом. — Сожалею, что на все ушло так много времени, но вы понимаете, бюрократы с оформлением бумаг, взятки… Теперь я могу отвезти вас в Джебель Мара. Но очень важно, чтобы вы сразу же выехали в Дамаск. И я должен предупредить вас: здесь очень опасно. Вы приезжаете на свой страх и риск, профессор Мастерс. Сегодня ко мне приходил человек и спрашивал, могу ли я доставить его в Джебель Мара. Я ответил, что ничего не знаю о таком месте. Боюсь, у вас появились соперники.

— Дамаск! — воскликнула Кэндис. — Значит, ваш отец на самом деле планировал раскопки. И Джебель Мара тоже существует! Но как мог кто-то еще узнать об этом месте? Профессор разговаривал только со мной.

Гленн, все еще сжимая в руке свернутое письмо отца, словно не зная, как его раскрыть, ответил:

— Из корреспонденции в украденной папке. Должно быть, Сергей Басков написал отцу о Джебель Мара.

— Теперь у каждого есть по фрагменту головоломки, — сказала Кэндис, представив себе погоню за сокровищами по всему миру.

Гленн взял телефон и позвонил в участок. Положив трубку, он сообщил Кэндис:

— По взломам ничего нет. И мы до сих пор не можем найти Фило Тибодо. — Он обдумывал последнее слово Константина: «соперники».

Убийца его отца отправился на поиски Звезды Вавилона. Это означало, что ему тоже придется поехать.

Он снял шляпу, на этот раз из черного фетра с атласной лентой, и аккуратно положил ее на письменный стол. «Словно в старых обрядах», — подумала Кэндис, наблюдая, как он развернул письмо, сделал глубокий вдох и поднес бумагу к свету, взяв себя в руки и приготовившись принять все, что было в нем написано.

Когда он громко прочитал: «Дорогой сын», Кэндис сказала:

— Вы не обязаны читать его мне.

— Вы теперь часть всей этой истории, доктор Армстронг. Вы имеете право знать, о чем говорится в письме. — Но не это было настоящей причиной. Гленну было спокойнее зачитать письмо вслух, поделиться личным с Кэндис, отогнав от себя на время горестные мысли о смерти отца.

— «Дорогой сын, — начал Гленн. — Если ты читаешь это письмо, значит, я мертв либо из-за несчастного случая или естественных причин, либо из-за происшествия на раскопках в Сирии. Возможно, я умер до того, как отправился на поиски, которые я теперь прошу тебя завершить вместо меня. Если я похоронен в Сирии, то умоляю тебя продолжить то, чем я там занимался. Прости меня, сын, я пишу в спешке, потому что мне грозит смертельная опасность. Теперь из-за меня и тебе тоже. Есть очень важные вещи, о которых я должен рассказать тебе. Но сначала я хочу помириться с тобой».

Глаза Гленна щипало от слез, пока он читал слова отца в свете угасающего дня. Кэндис включила настольную лампу.

— «Ты, наверное, уже просмотрел мои вещи, и то, что было в банковской ячейке. Теперь ты знаешь из писем Сергея Баскова, что Звезда Вавилона находится в Джебель Мара. Так как я считаю, что Звезда приведет тебя к потрясающему открытию, связанному с Восемнадцатой династией Древнего Египта, я советую тебе обратиться за помощью к доктору Кэндис Армстронг. Возможно, ты помнишь, как мы вместе с ней работали над Соломоновым проектом. Она хороший человек и высококлассный египтолог. Кроме того, ей можно доверять».

Тени наполняли комнату, подбираясь все ближе, словно прислушиваясь.

— «Мы думаем, что мудрость приходит с возрастом, — писал Джон Мастерс. — По крайней мере, я так думал. Но это не так. Что приходит к нам с возрастом, так это понимание того, что мы не стали мудрее».

Гленн остановился. Прокашлялся. Подошел ближе к свету лампы.

— «Я могу только представлять, как ты чувствовал себя после смерти матери. Я был слишком опустошен, чтобы утешать тебя. Сколько раз я желал, чтобы мне хватило мужества побороть гордость и поговорить об этом с тобой! Но зачастую, когда люди вместе, все получается не так, как хотелось бы. Я провел всю жизнь, складывая в единое целое разбитые на мелкие кусочки вещи, теперь то же делаешь и ты, сын, работая детективом. И все же наши собственные разрушенные отношения мы не можем восстановить. Я знаю, ты думаешь, что я считаю недостойной тебя работу полицейского, — продолжил Гленн напряженным голосом. — Это не так. Я горжусь тобой. Но я слишком упрям, чтобы сказать тебе об этом. Если ты читаешь это письмо, значит, я не смог сделать первый шаг в примирении с тобой. Это значит, что я мертв. Если так и произошло, то, пожалуйста, сын, знай, что я люблю тебя всем своим существом, что я всегда любил тебя, и я так горжусь тобой, что у меня нет слов, чтобы выразить все свои чувства».

Гленн протер глаза ладонью. Кэндис ждала.

За окнами опять пошел дождь. Гленн придвинулся еще ближе к лампе, письмо дрожало в его руке.

— «Теперь к делу. Сын, я передал тебе целый ворох тайн и загадок, состоящих из одних вопросов без ответов. Есть еще кое-что, о чем ты должен знать: долгие годы я оберегал тебя от этого. Мне следовало давно рассказать тебе о Морвене и Свечении».

Кэндис затаила дыхание. Свечение!

— «Пришло время узнать правду. Я скрывал ее от тебя только ради твоего блага. Ты никогда не знал о настоящей работе твоей матери». — Гленн замолчал, нахмурившись. Ее настоящей работе? — «Ты должен сам обо всем прочитать, — продолжил он, — в ее дневнике. Я никогда не показывал его тебе. После ее смерти я убрал его. Он лежит в ее столе, где она всегда хранила его. Прочитай дневник, сын. Ты должен узнать, с чем имеешь дело и с какими силами тебе предстоит столкнуться».

Гленн посмотрел на потолок, словно пронзая взглядом штукатурку и перекрытия, чтобы увидеть дневник в ящике стола.

Он заканчивал читать письмо:

— «Фило Тибодо — безумец. Он поверил Нострадамусу и всерьез воспринял пророчество века седьмого, четверостишие восемьдесят третье. Не дай Фило заполучить Звезду Вавилона — он использует ее во зло. Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне, потому что думаю: он замыслил великое опустошение…»

Гленн остановился.

— Продолжайте, — попросила Кэндис.

— Это все. Больше ничего нет. На этом месте его прервали. — Он смотрел на последнее слово и пустое место за ним, на котором прозвенел дверной звонок и жизнь старика подошла к концу.

Кэндис поежилась. Тени исчезающего дня принесли с собой прохладу. Сырость распространилась по дому, подобно ползущему туману.

— Что он имел в виду под словами «великое опустошение»? — Она представила себе Звезду Вавилона как ядерное оружие, оставленное в пустыне каким-нибудь диктатором с Ближнего Востока. Кэндис взглянула на Гленна, его лицо было скрыто тенью. — Что же такое написано на табличках, раз ваш отец так отчаянно хотел заполучить их? — Она потрогала повязку на шее: кто-то чуть не убил ее из-за этих табличек. — Что-нибудь из Библии? Может, пророчество? Конец света?

Оставив письмо на столе, Гленн, ничего не говоря, вышел из кабинета. Кэндис слышала, как он взбежал по лестнице, прошел по комнате наверху, потом вернулся в кабинет с книгой в руке.

Дневник его матери! Красивая, изящная книга. Размер двадцать на пятнадцать сантиметров, обложка из мерцающего зеленого шелка, страницы цвета слоновой кости, уголки покрыты золотом, красная ленточка-закладка. Она закрывалась на магнитную защелку. Гленн открыл ее и увидел почерк матери: «Смерти нет».

Он захлопнул дневник и придавил защелку. Не сегодня, не сейчас. Это не просто книга, это его сердце. А сердце было его ахиллесовой пятой, которую он охранял пуще жизни.

— Пророчество Нострадамуса, — сказала Кэндис. — Возможно, там мы что-нибудь найдем.

Гленн осмотрел кабинет, вспоминая древний том, который хранился у отца с давних пор. Он был в библиотеке. Гленн нашел его и вернулся к письменному столу, перелистывая страницы. Главы, называемые веками, были представлены в виде ста стихов по четыре строки. Найдя седьмой век, он быстро отыскал последние четверостишия, но они оканчивались на сорок втором.

Он отложил книгу в сторону. Пришло время действовать. Он сказал Кэндис:

— Убийца моего отца теперь за пределами США, потому что здесь его больше ничто не интересует. Он попытается убедить или заставить Элая Константина отвезти его в Джебель Мара. Там я его и найду.

— Там мы найдем его.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Что?

— Я поеду с вами, — проговорила она. — Я обещала вашему отцу.

Когда Гленн понял, о чем она говорит, его охватила паника. Кэндис смотрела на него, а на глазах блестели слезы. Он ничего не мог возразить ей. И он не мог позволить ей поехать вместе с ним в Сирию.

Он подыскивал слова, которые убедили бы ее:

— Я не могу допустить. Это слишком рискованно. Фило Тибодо, тот человек, который мне нужен, очень богат и влиятелен, в его распоряжении есть любые средства.

— Нас будет двое против одного. — Увидев, что этим его не пронять, она добавила: — Я буду помогать вам, я не буду обузой. Детектив, я же археолог. Как вы собираетесь найти Звезду Вавилона?

— Так же, как я найду убийцу. Я использую любые зацепки.

— Как вы попадете в Сирию? На оформление визы уйдут недели.

— Существует экстренная виза. Международное полицейское сотрудничество. Мы всегда так делаем. — Обращаясь к телефонному собеседнику, он сказал: — Это Мастерс. Мне надо поговорить с капитаном Бойлом. Срочно. — Ожидая ответа, он обратился к ней: — Оставьте это мне, доктор Армстронг. К тому времени как вы получите визу, я уже поймаю преступника.

Она достала свой сотовый телефон, словно у них была дуэль.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Звоню Яну Хоторну. Он говорил, что уезжает обратно в Иорданию. Там у него раскопки. Он может провезти меня в страну как одну из своих сотрудниц. От Аммана до Дамаска рукой подать.

— Доктор Армстронг…

Когда Хоторн ответил, она сказала:

— Ян, это Кэндис. Вы разрешили позвонить вам, если мне потребуется услуга. Как раз сейчас мне просто необходима ваша помощь.

Гленн нахмурился.

Закончив свой короткий разговор, она положила телефон в сумочку и, неправильно истолковав взгляд Гленна, сказала:

— Не волнуйтесь, я не собираюсь ему рассказывать, почему туда еду. Я не скажу ему ничего о Звезде Вавилона, только если в этом не будет чрезвычайной необходимости. А он не станет спрашивать. Ян настоящий джентльмен.

Гленн попробовал зайти с другой стороны:

— Доктор Армстронг, ваше присутствие поставит под угрозу успех моего расследования.

Запиликал ее пейджер. Она посмотрела на маленький дисплей. Код межгорода 409, Сан-Франциско.

— Мне нужно позвонить, — сообщила она.

Ее сердце гулко стучало, когда она набирала номер, и О'Брайен поднял трубку.

— Мы слышали о Джоне Мастерсе. Ужасная потеря для всего ученого мира. — Он помолчал. — Мы приняли решение касательно вас, Кэндис. Вы получаете работу.

Она, словно завороженная, посмотрела на пустой камин, почерневший и очищенный от золы. Почувствовала на себе взгляд Гленна. Услышала дождь на улице.

Она получила работу!

— Ох, — только и смогла она произнести.

Гленн, недоумевая, смотрел на нее.

— Что случилось?

— Я получила работу, детектив. Ту, о которой вам тогда рассказывала.

Он испытал облегчение. Теперь она уедет в Сан-Франциско.

Кэндис все еще держала телефон в руке, и Рид за четыреста миль отсюда кричал в трубку:

— Вы меня слышите?

У нее внезапно закружилась голова. Они поверили в нее! Они забыли об инциденте с Фэрклосом и судили о ней по ее заслугам. Признана своими коллегами, наконец-то.

Затем она посмотрела на погруженного в раздумья Гленна, изумрудно-зеленую книгу в его руке и о чем-то вспомнила. Прикрыв рукой телефон, она спросила:

— Детектив, если вы найдете Звезду Вавилона и таблички, что вы будете с ними делать?

Он не ожидал такого вопроса.

— Передам их властям, а что?

— Ваш отец хотел, чтобы они были здесь, в безопасности, — так он сказал.

— Незаконно вывозить антиквариат или другие культурные ценности из страны. Чем бы ни оказались Звезда и таблички, когда я найду их, моим долгом будет передать все сирийскому правительству.

— Но ваш отец…

— Мой долг — исполнять закон, доктор Армстронг.

Увидев решительность на его лице и то, как он стиснул зубы, Кэндис поняла, что бесполезно отговаривать его, все решения он уже принял. Она четко и ясно представляла, что ей необходимо сделать. «Верните Звезду Вавилона домой», — так сказал Джон Мастерс.

И она прошептала несколько слов Риду, который ждал ответа в Сан-Франциско:

— Мне жаль, но я отказываюсь.

— Что?! — Гленн схватил ее за запястье. — Соглашайтесь. Езжайте в Сан-Франциско.

Она стряхнула его руку и отключила телефон.

— Я поверить не могу в то, что вы сделали.

«Я тоже».

— Я знаю, что делаю.

— Черт возьми, Армстронг, неужели вы не понимаете, насколько это опасно? Если я не буду преследовать убийцу отца, тогда он будет охотиться за вами!

Она подняла подбородок, чтобы скрыть досаду. Проект в Сан-Франциско мог спасти ей жизнь.

— Так даже лучше. Стану приманкой. — Это были храбрые слова, вот только в ее голосе было мало храбрости. Понимает ли он, как напугана она сейчас? Потом она вспомнила, о чем ей сообщил Рид. Несмотря на ее непопулярность и карьеру, подпорченную скандалом, О'Брайен и музейный совет признали ее настоящие заслуги и опыт. Если они поверили в нее, то и она должна поверить в себя.

«Я сделаю это, я смогу».

Гленн рассерженно проворчал:

— А я-то думал, что вы боретесь с импульсивностью.

— Я не импульсивная.

Он хотел добавить, что она не только импульсивная, но и упрямая.

— Вы не поедете.

— Вы не сможете мне помешать. — Она с вызовом посмотрела на него, ощущая уверенность в своих силах. Но, когда их глаза встретились, она почувствовала, как екнуло ее сердце. И она поняла, что у нее есть два варианта. Первый — пожелать ему доброй ночи, сбежать в свою хижину и выбросить его из головы; второй — объехать полмира вместе, и он будет постоянно рядом с ней. Но она дала обещание найти таблички и вернуть их домой. Немного силы воли ей хватит, чтобы противостоять обаянию высокого детектива.

Пока Кэндис спорила с ним, Гленн услышал, как ее голос стал еще ниже, и от этого у него начала зудеть кожа и всплыли воспоминания о жарких ночах и скомканных простынях. Это была причина, по которой он не мог позволить ей поехать, — она отвлекала его в самом худшем смысле слова. Его поджидало насилие на другой стороне земного шара, и он не должен раскисать. Но если уж она твердо решила ехать, то он так же твердо решил найти способ, когда они будут в Дамаске, убедить ее вернуться в США, даже применив силу, если потребуется.

11

Их встреча была тайной.

Двадцать два человека собрались на сороковом этаже высотного здания, возвышавшегося над сверкающими огнями Хьюстона, на мрачное собрание под покровом ночи. Они прошли внутрь, когда закончился рабочий день, тихо миновали холл, в котором обычного охранника сменил знакомый им человек. Они не тратили время на анекдоты и личные пересуды, а сразу заняли свои места вокруг стола для переговоров, освещенного верхним светом. Каждый принес с собой досье, каждый приготовил отчет. Кожаные кресла, расставленные вокруг стола, были погружены в полумрак; случайно сверкнувшее золото, платина или драгоценный камень на запястьях и пальцах свидетельствовали о богатстве этих людей и о той власти, которой они обладали. Не все они были американцами, большинство представляли другие страны. И они не всегда собирались в этом здании или в Соединенных Штатах. Но, так как сегодня они были именно здесь, Фило Тибодо, чья нефтехимическая компании владела этой высоткой, выпала честь быть председателем тайного собрания.

Он стоял во главе стола, его седые волосы сияли под мягким направленным светом. На нем был белый свитер поверх белой сорочки и белые брюки. На одежде не было ни пятнышка. Фило переодевался по нескольку раз в день. Хотя другие налили себе по стакану воды или чашечке кофе, рядом с Фило не было ни стакана, ни чашки. Он никогда не ел и не пил на людях. Никто, даже его жена, ни разу не видел Фило Тибодо жующим или пьющим.

Он обратился к человеку справа:

— Мистер Грин, начнем с вас.

Мужчина открыл папку, прокашлялся и зачитал свой отчет.

— Роджер Филдстоун арестован за хранение предметов, украденных из музея Гетти в Малибу. Слушание по его делу состоится на следующей неделе в Высшем суде Лос-Анджелеса.

Тибодо пощелкал языком.

— Нам нужно быстро уладить эту проблему. Какому судье поручено дело? Он из наших людей?

Мужчина сверился со своими записями.

— Судья Норма Браун.

— Да, хорошая женщина. Я позвоню ей. Займитесь Филдстоуном. Он плохо выполнил свою работу. Отправьте его техником в лабораторию спектрометрии.

Следующий отчет представлял мужчина, чьи руки, державшие папку кремового цвета, были черными, как костяшки домино.

— Мы вышли на след книги, которая, по слухам, является дневником антрополога, одним из первых посетившего Восточную Африку. В ней содержатся описания религиозных ритуалов, которые он тайно наблюдал. Я встречаюсь с продавцом на следующей неделе.

— Великолепно, мистер Кимбата, — произнес Тибодо. — Следующий.

Так по кругу каждый делал доклад негромким голосом, как правило, с акцентом. Сгорбленный мужчина в массивных очках с толстыми стеклами сказал:

— В последнем выпуске альманаха «Древности» предлагается древко критского копья с выгравированными микенскими письменами.

Тибодо махнул рукой.

— Подделка. Следующий?

Мистер Ямато из Токио доложил:

— За шелковый свиток, содержащий ранее неизвестный текст из «Дао дэ дзин», продавец просит пять миллионов.

Собравшиеся посовещались некоторое время, кивая и качая головами, пока не пришли к мнению, что цена вполне справедлива.

Последним отчитывался финансовый магнат и наблюдатель с Уолл-стрит, объявивший об избрании их общего знакомого на должность исполнительного директора крупной и влиятельной корпорации. Все одобрительно закивали, а Тибодо даже с облегчением присвистнул. Давно они хотели заполучить эту корпорацию, и вот теперь мечта сбылась.

Потом подошел и его черед.

— Леди и джентльмены, я получил известия о том, что доктор Армстронг отправляется на поиски Звезды Вавилона.

Слово взял мистер Барни Вурхис, министр культуры небольшой европейской страны.

— Пройдут недели, прежде чем она получит визу. Мы все еще можем помешать ей.

— Она обратилась за помощью к Яну Хоторну — сообщил Фило. — У него есть связи в Иордании, и он знает, кому дать на лапу, чтобы беспрепятственно провезти ее в страну. Прибыв в Дамаск, Армстронг постарается связаться с человеком по имени Элай Константин.

— Что насчет Гленна Мастерса?

— Он также направляется на поиски.

— Можем ли мы что-то сделать, чтобы остановить их? — донесся из полутени мужской голос с австралийским акцентом.

— Есть кое-что, — ответил Фило. Но теперь он уже не хотел им мешать. Пускай найдут Звезду Вавилона, а потом от Армстронг и Мастерса можно будет избавиться. Однако Фило не стал высказывать свои соображения собравшимся.

После того как все ушли, чтобы вернуться к своим обязанностям банкиров и политиков, ученых и поэтов, к друзьям и семьям, которые ничего не подозревали об их связи с тайным древним обществом, после того, как он остался один на последнем этаже высотного здания, Тибодо тихо прошел в соседний офис, где его ждал какой-то человек.

— Бушхорн отказывается продавать, — сообщил мужчина. У него были впалые щеки и щербина между двумя передними зубами. Напоминая по сложению бульдозер, он привык добиваться своего. Однако в этом случае его постигла неудача.

Фило с огорчением покачал головой. Он предпочитал делать приобретения мирно и цивилизованным способом. Но, когда он встречал сопротивление, появлялась необходимость и в экстренных мерах.

Об этом остальные члены общества тоже не знали.

Сэмми был ее спасителем. Если бы не его бесценное общество на протяжении последних лет, Бритта Бушхорн просто бы не выжила. Поэтому она кормила его лучшей едой, давала лучшие игрушки и каждый день выпускала на два часа полетать по дому.

Это был самый счастливый корелла в мире.

Бритта жила одна в квартире, выходившей окнами на Хедерихштрассе во Франкфурте. Ей было всего сорок два года, но ее волосы были такими же белыми, как и перья птицы, восседавшей у нее на плече. Глаза Бритты были большими и испуганными, потому что повидали слишком многое. Ее пытали повстанцы, захватившие медицинскую клинику, где она работала вместе с мужем в джунглях Юго-Восточной Азии. Она провела много месяцев в темноте и чуть не умерла от голода, когда из двадцати девяти сотрудников клиники осталась в живых она одна.

Сэмми помогал ей преодолевать трудности. Корелла с добрым характером присвистывал, когда она снимала одежду, чтобы принять душ, вместе с ней ел бутерброд из черного хлеба с сосиской, требовал, чтобы ему почесали голову, и наполнял квартиру забавными звуками. Он представлял собой дружбу и любовь в ее мире борьбы за права человека. Являясь членом Организации международной амнистии, Бритта писала письма, произносила речи, организовывала марши протеста и следила за творящейся вокруг несправедливостью. Сэмми был противоядием от всей пакости этого мира.

Инвалидное кресло было оснащено электродвигателем. Эта роскошь была необходимой — ее руки, сломанные повстанцами, так никогда и не обрели прежней силы. Подъехав к птичьей клетке, пока Сэмми сидел у нее на плече, она пообещала угостить его попозже вкусненьким, если он будет хорошо себя вести и не пропустит свой обеденный сон. Сэмми издал тихий крик, игриво щипнул ее за мочку уха и по ее руке забрался в клетку. Усевшись на жердочку, он задрал голову кверху, поднял красивый белый хохолок и, похоже, решал, с чего бы начать трапезу — с морской пенки или с яйца, сваренного вкрутую. Бритте показалось, что открылась входная дверь. Но она помнила, что дверь была заперта.

Когда она обернулась, позади нее стояли двое мужчин в плащах: один темнокожий, другой белый с красным пятном на щеке.

Третий мужчина, постарше, с седыми волосами и бородой, шел позади, двое расступились перед ним, как море перед пророком. На нем были белые брюки и белая рубашка с открытым горлом, поверх было накинуто длинное кремовое кашемировое пальто, словно вызов тоскливому пасмурному дню за окнами. Встав посредине ее небольшой квартирки, он сказал с внушительным видом:

— Не бойтесь, фрау Бушхорн. — Фило бегло говорил на немецком языке с легким американским акцентом. — Мы не причиним вам вреда.

— Кто вы? Что вам надо? — спросила Бритта. Она развернула кресло, чтобы быть лицом к незваным гостям и показать, что ее непросто запугать.

Фило замолчал, наблюдая за ее действиями. Это сильная женщина. Ее волосы поседели раньше времени, так же как у него. Он знал, что с ней произошло; эта история попала на полосы международных газет, когда она сбежала от повстанцев и была найдена туристами. Теперь Бритта Бушхорн являлась символом движения в защиту прав людей во всем мире. Фило знал, о чем она думала: нет ничего такого, что ей могли бы сделать, чего она не пережила, находясь в плену.

Она ошибалась.

Он опустил руку в карман и достал небольшую книгу. Во время плена муж Бритты Джейкоб испытал ряд загадочных видений. В темноте он видел свет; в боли он чувствовал руку Божью; в криках своих коллег под пытками слышал голос Божий; и когда он терял сознание от боли, то покидал свое тело и попадал в мягкую колыбель любви.

Джейкоб рассказал о видениях плененным товарищам, чтобы вселить в них надежду и спокойствие, а позже записал их на клочках бумаги, найденной в клинике, используя мел, уголь и карандаши в те моменты, когда охранники отвлекались.

После выздоровления в больнице и возвращения домой Бритта обратилась к записям в поисках утешения. Полагая, что посланиями надежды следует поделиться со всем миром, она издала их небольшой книгой. Слова надежды, мудрости и спокойствия сразу же стали популярными, а книга оказалась бестселлером. Видения Джейкоба Бушхорна перевели на языки многих стран мира, включая английский. И это было как раз то издание, которое Фило держал в руке.

— Мы пришли за оригинальными записями, с которых был сделан этот перевод.

Теперь ей все стало ясно.

— Вы человек, пытавшийся купить их у меня. — Было несколько предложений, последнее составило один миллион американских долларов.

— Да, — мягко сказал Фило. — А теперь мы пришли забрать их.

Она потянулась к телефону. Фило в два шага оказался возле нее и прикоснулся кончиками пальцев к тыльной стороне ее ладони.

— Не бойтесь, — произнес он. Его глубокие серые глаза крепко впились в нее и, не мигая, не отпускали. — Мы не причиним вам вреда. Я обещаю.

Она с надеждой посмотрела на телефон.

— Вы не можете получить эти бумаги.

— Мои коллеги проведут обыск в вашей квартире. Но они сделают это очень аккуратно и с уважением к вам. Я приказал оставить все так, как было до нашего прихода. Если они что-то положат не туда, куда надо, скажите мне, и я все исправлю.

— Ищите на здоровье, — с вызовом предложила она.

— Так и сделаем. — И он пошел на кухню.

Бритта подняла телефонную трубку и стала набирать номер. Потом услышала тишину и поняла, что линия не работает. Она положила трубку на место и смотрела, как мужчина в длинном кашемировом пальто кремового цвета свободно вел себя на ее кухне. Она отказывалась бояться его. Пусть ищет, он не сможет найти бумаги. И Бритта знала, что ее ничем не убедить назвать то место, где они были спрятаны.

— Мы с коллегами не бандиты и не преступники, — сказал Фило, взяв чайник с плиты. — Мы рыцари священного похода, члены самого древнего и самого святого общества на земле, и выполнению нашей миссии не может помешать чье-то тщеславие или несогласие.

Она с пренебрежением посмотрела на него. Они могут забрать все, что им хочется, пусть хоть разберут квартиру на кирпичики. Бритта уже побывала в подобной ситуации, выжила, и теперь ей было все равно.

Он наполнил чайник водой в небольшой раковине.

— Послушайте то, что я собираюсь рассказать вам, фрау Бушхорн. — Он повернулся и посмотрел на нее темно-серыми глазами. — Важно, чтобы вы это знали. — Фило поставил чайник на плиту и зажег огонь. — Наши корни уходят к служителям культа древних времен, братству мужчин и женщин, которые были хранителями знаний. Все началось за триста лет до рождения Христа, когда Александру Великому было видение, что он должен собрать знания со всего мира, чтобы достичь своей цели.

Пока Тибодо занимался чашками, блюдцами и ложками, доставал молоко из маленького холодильника и брал сахарницу со стола, в спальне Бритты двое мужчин аккуратно и методично обыскивали ее вещи.

— Наследник Александра, царь Птолемей, — продолжил Тибодо, взяв керамический молочник и налив в него молоко, — разослал письма всем царям, царицам, императорам и губернаторам на этой земле, обратившись к ним с просьбой предоставить ему труды их поэтов и писателей, мыслителей и пророков, священные и мирские книги, песни и гимны, и затем отправил своих представителей во все города Азии, Африки и Европы, чтобы забрать то, что было собрано. Иностранные корабли, заходившие в Александрию, обыскивались на наличие свитков и манускриптов, и, если таковые находились, их относили в Великую библиотеку — огромный комплекс зданий, где с них скрупулезно снимали копии.

Он нашел небольшой коричневый чайник для заварки. В спальне платяной шкаф Бритты был обследован с тщательностью полицейских, проверяющих улики на месте преступления. Бритта — слабая женщина в инвалидном кресле, не желающая бояться трех незнакомцев, без спроса пришедших в ее дом, — сохраняла спокойствие. В клетке у окна корелла беззаботно чистил свои перышки.

— Два века спустя, — Тибодо продолжал рассказ, — потомок Птолемея, Клеопатра, расширила и улучшила коллекцию Библиотеки, так же посылая своих эмиссаров во внешний мир, чтобы они собирали книги и знания. Говорят, что ко времени появления Иисуса в Александрийской библиотеке хранились копии и переводы всех известных книг со всего мира. Только вдумайтесь в это, фрау Бушхорн. Всех известных книг со всего мира.

Тибодо достал из-за тостера поднос, положил на него подставку, найденную в шкафчике стола, а на ней разместил салфетки, ложки, чашки, сахар и молоко. Войдя с подносом в гостиную, он сказал:

— Все те книги были доступны для ученых, которых приглашали из самых дальних уголков света, чтобы они могли изучать манускрипты на китайском, арабском, иврите; работы Платона, Цезаря и Пта-Хотепа; многие блестящие умы той эпохи проводили время в лекционных залах, садах и музеях библиотечного комплекса. Это был университет, фрау Бушхорн, самый первый в мире. Путеводная звезда, подобно знаменитому Александрийскому маяку.

Засвистел чайник на плите. Фило вернулся на кухню, и когда он проходил мимо окна, то загородил собой тусклый свет с улицы. На мгновение воцарилась кромешная тьма, затем снова стало светло, и Бритта почувствовала, как холодок пробежал по ее спине.

Он принес чайник для заварки, из носика шел пар. Пока Фило разливал чай по чашкам, Сэмми в клетке развлекался, играя с большими блестящими бусинами и маленькими колокольчиками, издававшими звонкие звуки.

Двое мужчин закончили осмотр спальни и теперь тихо, аккуратно обыскивали гостиную. Послеполуденные тени упали на ковер и незваных гостей. Человек, который говорил с ней — она узнала Фило Тибодо по новостным фотографиям американского миллиардера, пожимавшего руку канцлеру Германии, — делал это мягким, сладкозвучным голосом на ее непростом родном языке, а в его глазах было сострадание, словно он на самом деле сожалел об этом вторжении.

— В 391 году нашей эры патриарх Александрии, наблюдая за Великой библиотекой, где хранилась вся мудрость древних народов, решил, что до тех пор, пока эти знания будут существовать, люди не захотят верить в Евангелие Иисуса Христа. Тогда он испросил разрешения у императора Феодосия, у которого уже было намерение искоренить все это язычество, на уничтожение Библиотеки. Толпа христиан, подогретая зажигательными речами и рассказами о Сатане, напала с факелами на Библиотеку. Одержимые религиозной ненавистью, они тащили книги и свитки и сжигали их на огромных кострах, разведенных на улицах Александрии, в то время как жрецы и жрицы пытались спастись. Вы можете такое вообразить, фрау Бушхорн?

Против своей воли она представила: на фоне яркого желтого пламени, языки которого достигали ночного неба, жрецы с обритыми головами, жрицы в длинных черных париках, крадучись, собирались вместе, их белые одеяния развевались, когда они в спешке брали в руки и складывали в корзины столько книг, сколько могли унести. Снаружи безумствующая толпа хватала работников Библиотеки и швыряла их в огонь, где плоть и папирус обращались в пепел.

— Предположительно, в тот день было сожжено полмиллиона книг. — Он передал ей чашку чая, взял одну для себя и отставил в сторону, не притронувшись. Бритта также не стала ничего пить.

— Это исторический факт, — сказал Тибодо, садясь в кресло, чтобы быть к ней лицом. — Сожжение Библиотеки. Но о чем истории не известно, так это о том, что многие жрецы и жрицы, служившие смотрителями в Библиотеке и хранителями мировых знаний, смогли спасти свои жизни — и не только их.

Его коллеги, закончив осмотр гостиной и ничего не обнаружив, встали у входной двери.

— Жрецы покидали Александрию, — продолжал Тибодо, — с теми ценностями, которые смогли унести с собой. Легенда гласит, что одна жрица засунула корзину под одежду, чтобы быть похожей на беременную, а в корзине лежали пророчества Дельфийского оракула. Они встретились на Кипре, оттуда отправились на север, в Испанию, затем во Францию, всегда опережая антиязыческие предрассудки. Со временем некоторые из них приняли христианство, но это не повлияло на их преданность клятве защищать писания, даже если они считались языческими. Через века, когда другие работы уничтожались фанатичными людьми, александрийские жрецы сохраняли то, что им удалось спасти из огня, и продолжали искать другие произведения древности, потому что это было их священной обязанностью.

Когда Фило замолчал, чтобы дать ей возможность обдумать услышанное, Бритта сказала:

— Я не боюсь вас.

Он удивленно поднял брови.

— Я и не думал, что вы станете меня бояться, фрау Бушхорн. Я посчитал, что будет честно, если вы узнаете, почему мы собираемся забрать бумаги вашего мужа.

Добавив сливок в ее чай, он положил два кусочка сахара. Бритта заметила необычное золотое кольцо на его правой руке: в гнезде был квадратный рубин с золотыми нитями на поверхности, похожими на языки пламени.

В своей клетке у окна мирно спал Сэмми.

— Тайное общество росло. Его члены сопровождали конкистадоров и священников, направлявшихся в Америку, где они спасали священные манускрипты ацтеков и майя. Они плыли в Австралию вместе с первыми каторжниками, общались с аборигенами и записывали слова их мудрости. Нет такого уголка в этом мире, где не побывали бы члены Общества в поисках священных знаний. В качестве антропологов, исследователей и миссионеров они работали среди индейцев острова Огненная Земля на краю Южной Америки. Они наблюдали за скрытыми от других племенами Новой Гвинеи и Африки. Все, что они узнавали от них о пророчествах, божествах и духах, записывалось и отправлялось на хранение рядом с Торой, учениями Христа, словами Будды и Мухаммеда, философскими трактатами Лао-Цзы и Конфуция.

Он начал пугать ее. Политические повстанцы — это одно, а вот безумец — уже совсем другое.

— Но у вас же есть книга, — сказала Бритта, стараясь не выдать волнения в голосе.

Он посмотрел на тонкий томик, лежащий на столе.

— Этого недостаточно. Для нашей цели священные писания должны быть настолько безупречными и близкими к источнику, насколько это вообще возможно.

Он снял свое кольцо и показал ей надпись на внутреннем ободке. «Fiat Lux».

— «Да будет свет», — сказал он. — Свет не может иметь изъяна. Но в этом, — он указал на книгу духовных прозрений Джейкоба Бушхорна, — есть изъяны, потому что оно было отредактировано и теперь больше не излучает свет.

Надев кольцо обратно на палец, он улыбнулся ей, и ее сердце сжалось. Она не представляла, о чем ведет речь этот человек, но он пугал ее. Она молча сидела в своем инвалидном кресле с моторчиком, ее руки были сжаты на коленях.

Тогда он сказал:

— Вы так и не притронулись к чаю.

Свет на улице, и без того тусклый от пасмурного дня, стал исчезать, погружая квартиру в мрачную темноту.

— Эти бумаги — все, что осталось от человека, которого я любила, — произнесла она дрожащим голосом. — Без них у меня не будет ничего, — и в панике поняла, что это правда: без настоящих слов из видений Джейкоба, слов, произнесенных в темноте, боли и отчаянии, без подлинных бумаг, собранных по ящикам, коробкам и мусорным корзинам, без клочков, соединявших ее с днями отчаяния и надежды, она не сможет жить дальше.

Фило взял ее ладони в свои и сказал со страстью:

— Я должен получить эти бумаги. — Его голос был тихим и торжественным, но в нем ощущалась внутренняя сила.

— Для своей любимой коллекции, — едко сказала Бритта, желая плюнуть в лицо этого человека в дорогом кашемировом пальто, стоявшего на коленях перед ее безжизненными ногами.

— Нет, не для моей коллекции, — ответил Фило, и новый огонек появился в его глазах. Он почти перешел на шепот, и все же в его голосе была властность. — Вы не сможете понять, над чем я работаю, или путь, по которому я иду. То, чем я занимаюсь, выше сознания простых смертных, выше вашего понимания. — Она почувствовала, как начали сжиматься его пальцы, его ладони стали влажными, и энергия словно передавалась от него к ней. Она не могла отвести взгляд. — Великий момент грядет, и вы будете его частью, фрау Бушхорн. Но ваши бумаги жизненно необходимы для этого момента величия. Я получу их.

Фило поднялся и посмотрел на клетку Сэмми, в которой дремал желто-белый корелла.

— Красивая птица, — сказал он, рассматривая его. — У него бывают ночные приступы страха? Для кореллы это не редкость. Никто не знает почему. Они внезапно просыпаются испуганные и бьются в панике в своих клетках. Может, ночные кошмары, как вы думаете?

Она не сводила с него глаз, и, когда Тибодо опустил руку в карман и достал белые перчатки, у нее перехватило дыхание.

— Люди ничем не отличаются от кореллы, — сказал Фило, протянув руку, чтобы отпереть клетку. — Птица не может видеть в темноте достаточно хорошо, чтобы понять, что она в безопасности, и поэтому у нее начинается паника. То же самое происходит и с нами. Мы плохо видим в темноте и не знаем, что мы в безопасности. А мы на самом деле в безопасности, фрау Бушхорн. Поверьте мне, потому что я в темноте вижу очень хорошо. Я вижу все, что вокруг нас и что ожидает нас впереди. Там нет тьмы, только свет. — Его рука замерла у задвижки дверцы. — Сколько ему лет?

— Десять, — она нервно сглотнула. У нее во рту все пересохло.

— А вы знаете, что корелла могут дожить до двадцати пяти лет? Я видел одного в возрасте тридцати. Вас могут ждать еще почти двадцать лет преданной дружбы с этим прекрасным существом.

— Что вы собираетесь делать?

— Я собираюсь выйти из этой квартиры с вашими бумагами в своем кармане.

Она гордо подняла голову.

— Вы их не получите.

— Фрау Бушхорн… — послышался мягкий, дразнящий голос.

Она промолчала.

Фило открыл клетку.

— Пожалуйста…

Он вопросительно посмотрел на нее.

Ее голос сорвался. Когда она думала, что после испытаний в плену повстанцев уже ничто не сможет причинить ей боль, то не представляла встречу с таким человеком, как Фило Тибодо. — Я не могу отдать их вам. На этих бумагах кровь, пот и слезы Джейкоба. Отдать их вам означает предать его.

— Вот поэтому они и нужны мне: из-за крови, пота и слез.

Он протянул руки в клетку и аккуратно поймал птицу. Не чувствуя угрозы, Сэмми наклонил голову для дружеского почесывания, в то время как Бритта в ужасе наблюдала за происходящим. Фило встал на колени перед инвалидным креслом, Сэмми между его ладоней в перчатках поднимал и опускал хохолок.

— Где бумаги?

Слезы заполнили ее глаза.

— Пожалуйста, не делайте этого.

Фило поднес Сэмми на уровень глаз и посвистел. Сэмми посмотрел на него с любопытством, склонив голову с поднятым хохолком набок. Фило свистнул еще раз, и Сэмми ответил ему свистом.

И затем Фило, цитируя из англоязычного перевода книги Бритты Бушхорн, торжественно произнес:

— «Господь сказал: будь спокоен, ибо все происходит, как и должно. Таков ход вещей. Такова Моя воля. В конце будет свет, и ты будешь сиять на сверкающем небосводе».

Слезы потекли из глаз Бритты, когда она услышала слова ее мужа.

— «Господь сказал: ты Моя слава, Джейкоб Бушхорн, ты и твои товарищи-мученики. Рай и его ангелы ждут вас».

Бритта начала всхлипывать, и Сэмми, почувствовав опасность, пронзительно закричал.

— «Господь сказал: ничто не происходит без причины. Ничто не происходит без Моего на то повеления». «Господь сказал: ты не одинок. Я с тобой».

Крик Сэмми стал громче и испуганнее. Бритта, вспомнив кошмарные дни, проведенные в клинике в джунглях, когда пленники думали, что не доживут до рассвета, и ее муж под пытками произносил слова утешения для своих собратьев по несчастью, сказала:

— Пожалуйста… — Слезы текли по ее щекам.

Раздался голос Фило, мягкий и благоговейный:

— «Господь сказал: Я — свет, пришедший в этот мир».

Пронзительный крик Сэмми наполнил комнату. Дикий ужас был в глазах птицы, пытавшейся вырваться из рук Фило.

— Вы делаете ему больно, — закричала Бритта.

— Где бумаги?

— Не делайте больно моему Сэмми. Пожалуйста, умоляю вас.

— Где бумаги?

Она задыхалась от слез.

— Где бумаги?

Бритта носила бумаги под блузкой, рядом с сердцем. Так она смогла спасти их во время побега, там она держала их, когда привезла тело мужа обратно в Германию и на его похоронах. Всегда с тех пор она хранила частичку его рядом с собой.

Но она посмотрела на напуганного Сэмми в руках незваного гостя и достала их — желтую шелковую сумочку на черном шнурке, все еще теплую от ее груди. Один из мужчин взял ее из рук Бритты, открыл и показал содержимое Фило: клочки разной бумаги, чем-то испачканной и измазанной, слова на которых были написаны дрожащей рукой, — подлинные описания Джейкоба Бушхорна его видений Бога.

Фило встал и осторожно вернул птицу обратно в клетку. Корелла вскочил на жердочку, его перышки взъерошились, но он был невредим.

Они попрощались с плачущей женщиной, и, выйдя на улицу на свет угасающего дня, мужчина с розовой отметиной на щеке сказал:

— Поздравляю, Фило.

Но Фило никогда не сомневался в том, что добудет бумаги. Он был рыцарем ордена огня, и кровь героев текла в его венах…

12

Южная Франция, 1096 год

Сэр Аларик, граф Валлийский, скакал во весь опор, на милю опережая своих людей и заставляя своего боевого коня нестись все быстрее.

Его ждала награда: Марго, чьи руки были белее молока, а губы — слаще вина. Никогда его рвение к победе не было так велико, как во время битвы. И последний бой был очень хорош, враг повержен, призы получены. Теперь самое время вспомнить о постели — но не для того чтобы спать.

Кампания выдалась удачной — только двенадцать из его людей погибли, а у барона тридцать два. К тому же им удалось собрать неплохую добычу: бочки с вином, шелка с Востока, несколько жирных овец и горячий боевой конь барона. Люди Аларика с нетерпением ждали возвращения на фермы, откуда их забрали воевать за своего сеньора, к женам и детям, которые не видели мужей и отцов несколько месяцев, чтобы продолжить свою прежнюю жизнь, пока их снова не призовут под знамена господина.

Аларик тоже ждал воссоединения с возлюбленной. Еще ему хотелось как можно скорее встретиться с братом Боденом, который из-за ранения ноги в прошлой битве не смог участвовать в этой кампании и с радостью бы выслушал все детали сражения.

Он подгонял своего коня, андалузского жеребца по кличке Тоннер — Гром, — чтобы тот скакал все быстрее. Аларик вез подарок Марго: кусочек креста, на котором был распят Христос! Аларик сам не особо верил в его подлинность. Он подозревал, что если выложить все щепки от «истинного» распятия в длину, то они смогут два раза опоясать землю франков.

Аларик скакал под весенним дождем, весна его юности уже прошла, теперь, в свои тридцать пять, он входил в лето своей жизни. Он был доброго нрава, красивый и сильный, с длинными светлыми волосами и коротко подстриженной светлой бородкой, зеленоглазый, храбрый, страстный и влюбленный. Он решил, что на какое-то время хватит воевать и таскаться по бабам. Сейчас он собирался провести вечер с Марго, своей женщиной, центром его вселенной. Пришло время вернуться домой, исполнить свой долг перед ней и подарить ей ребенка. Святая, терпеливая Марго, переносившая отсутствие своего рыцаря как настоящая знатная дама, — мог ли он желать большего?

Аларик и не подозревал, что дальше по дороге, двигаясь ему навстречу, скакал, нахлестывая коня, другой мужчина. Но его миссия не имела ничего общего с ублажением дамочек или похвальбой о подвигах на поле боя. Им двигала священная цель.

Брат Кристоф ехал верхом день и ночь, с тех пор как покинул Париж. Теперь под дождем дорога превратилась в грязную кашу, и всю последнюю милю, когда он пустил коня галопом, копыта животного скользили. Священник вез важные новости: призыв волею Господа пойти на Иерусалим.

Он добрался до поместья одновременно с графом, оба быстро заехали в мокрый от дождя двор, где помощники конюха выбежали им навстречу чтобы принять поводья лошадей.

— Милорд, — хотел было начать разговор монах, слезая с седла.

— Вина! — заорал Аларик, пребывая в добром духе. — И мяса! — Слуги быстро откланялись и побежали обратно в дом. Сняв шлем, Аларик спросил: — Разрази меня гром, кто, черт возьми, ты такой?

— Брат Кристоф, из ордена александрийцев.

Аларик хмыкнул.

— Я принес важные вести, милорд, — монах произнес это таким серьезным тоном, смахивая капли дождя с лица, что Аларику захотелось расхохотаться. Он похлопал своей большой ладонью его по плечу и громко сказал:

— Пойдем, добрый брат, отогреешь свой зад у моего очага!

Они вошли в большой зал, где на полу были расстелены шкуры зверей, а стены покрывали гобелены. Аларик сразу направился к огромному камину, в котором плясали языки горячего пламени.

— Милорд, — попросил брат Кристоф, — выслушайте, пожалуйста. Я приехал по срочному делу.

Аларик рассмеялся, сбросив промокшую накидку, под которой оказалась грязная, заляпанная кровью кольчуга. Двое молодых слуг помогли своему лорду снять боевые доспехи и стали протирать его тело пушистыми теплыми полотенцами. Без скромности и стыда стоя перед камином, где огонь освещал его сильное тело, испещренное множеством шрамов былых сражений, Аларик сказал:

— Нет ничего более срочного, чем моя обязанность поприветствовать хозяйку этого дома. — Он опустил пальцы в чашу с ароматной водой и похлопал по щекам. — Но я не пойду к ней, пока от меня исходит зловоние битвы.

Появился слуга с вином. Аларик выбрал себе бутыль и осушил ее наполовину, одновременно рассматривая своего любопытного гостя.

Монах был кривоногим, наголо бритым, невысоким человеком, его грудь и живот свисали под одеждой. Капюшон и сутана были в грязи, так же как и он сам, вдобавок от него несло потом и пивом. Аларик почесался и смачно рыгнул.

— Так какие у тебя новости?

Задрав промокшую одежду и подставив голый зад огню, брат Кристоф ответил:

— Во всем христианском мире принцы и герцоги созывают свои войска. Собирается огромная армия, милорд, готовясь к славному походу в Святую землю, чтобы спасти Иерусалим из рук неверных.

Аларик уже слышал о военной экспедиции на Восток. Когда Папа Урбан произнес пылкую речь прошлой весной, тысячи глоток закричали: «Такова воля Господа!» И с тех пор христианская лихорадка распространялась по земле.

Он без малейшего интереса слушал то, о чем говорил посетитель. У него на уме были дела постельные.

— Турки нанесли нашим людям ужасное оскорбление, — продолжал коротышка. — Они собрали христиан и устроили им обряд обрезания. Они напали на христианских паломников, привязали к лошадям и протащили их по улицам Иерусалима.

Аларик повернулся другим боком, чтобы молодые слуги растирали и массировали его замерзшее тело, возвращая обратно к жизни. В ход пошла еще одна бутыль с вином. Аларик разглядывал гостя через донышко, допивая ее содержимое.

Кристоф был странным монахом. Он не носил распятия на груди, на поясе у него не было четок, он не сдабривал речь, подобно другим святошам, словами «Господь», «Иисус» или «Мария». И его речь становилась все ярче и выразительнее, когда он страстно описывал картины пыток, рабства, казней. И, хотя монах мог бы это выдумывать на ходу, Аларик знал, что тот говорит правду — турки показывали себя во всей красе.

Что же касается собственного мнения брата Кристофа на этот счет, то он чувствовал, что в призыве Урбана помимо отмщения зверств и вопроса религии есть своя правда. Европу раздирали войны, сражения, междоусобицы, лорды захватывали земли и дома своих соседей просто из-за каприза, утомленные однообразием жизни во дворцах. И не успевали они возвратиться со своей маленькой победой к себе, как сосед собирал свою армию, нападал в ответ и все начиналось по-новому. Карта Европы словно была огромной шахматной доской, на которой игра шла без остановки, и никто не обращал внимания на человеческие жизни или возможность мирного разрешения проблем. «Дерутся, — думал монах, — как свиньи из-за отбросов». Урбан, мудрейший из понтификов, нашел способ объединить людей — указал им общего врага.

— Милорд, ваши собратья рыцари нашивают кресты на свои одежды, рисуют их на шлемах и щитах и называют себя крестоносцами. Они собираются выступать под знаменем Иисуса Христа. Это будет священная война.

Аларик остался равнодушен к услышанному. Пока молодые слуги помогали ему облачиться в длинное одеяние из меха лисицы, он рассматривал блюдо с запеченным голубем, которое только что поднесли. Голод все сильнее напоминал о себе, и он никак не мог определиться, с чего начать. Вдобавок наверху его ждала Марго…

— Готфрид Бульонский продал город Верден и заложил свои имения, чтобы получить деньги и заплатить воинам. Неужели Аларик Валлийский не поступит подобным образом?

— Я не религиозен, добрый брат, — ответил Аларик, желая скорее подняться к Марго.

— Вы пойдете не ради религии, но чтобы спасти древние книги. Это ваш долг, Аларик, вернуть эти книги обратно во Францию.

Граф удивленно моргнул. Спасать книги? Что за бесполезное занятие! Аларик был неграмотен; он с трудом мог написать собственное имя. Марго, наоборот, умела читать — у нее даже были собственные книги. От одной мысли о ней по его телу пробегала дрожь, и ему не терпелось освободить ее от сковывающего корсажа.

Заметив, что хозяин дома не обращает внимания на его слова, Кристоф поспешно добавил:

— Среди книг есть бесценные письма, аккуратно хранившиеся с давних времен, написанные самой Святой Марией Магдалиной. Их необходимо спасти! Это благородная цель, милорд.

Но желудок Аларика урчал самым неблагородным образом, и еще у него чесалось в другом месте, когда он представлял Марго в постели.

Пока Аларик обсасывал голубиную косточку, Кристоф рассказывал:

— Письма находятся в Иерусалиме, в доме богатого купца, одного из нашего ордена, на небольшой улочке от Via Dolorosa[1], рядом с Вратами Ирода. Письма были принесены в Великую библиотеку в Александрии раввином по имени Иосиф, в году восемьдесят втором эры Господа нашего. Блаженная святая передала их ему перед смертью, попросив доставить в самое безопасное место в мире. Он знал, что хранители Библиотеки защитят письма от всех противников веры Магдалины. У нее было много последователей, но были и те, кто хотел уничтожить ее письмена. Раввин обещал вернуться за ними, но больше так и не появился. Когда Библиотека была сожжена, одна из жриц спасла письма и привезла с собой на Кипр, а оттуда в Иерусалим, где они с тех пор и хранились.

Аларик швырнул кость в огонь и вытер жирные пальцы о мех своей накидки. Он нахмурился. Что за болтовня о какой-то библиотеке? А потом подумал: письма, написанные самой Магдалиной! Какой будет подарок его возлюбленной Марго!

— Вы должны исполнить этот священный долг, милорд… — И вдруг брат Кристоф ошеломленно замолчал, заметив необычный физический дефект молодого рыцаря.

Аларик понял, что так удивило монаха. У него было шесть пальцев на правой руке. Это считалось добрым знаком, потому как у его деда была такая же особенность и он был прекрасным воином. Аларику лишний палец тоже позволял виртуозно орудовать мечом. У его брата Бодена не было шестого пальца, и, наверное, поэтому они соперничали друг с другом с самого детства, когда вместе отправились в дом своего дяди, чтобы обучаться рыцарскому ремеслу.

— На кой сдались мне эти книги?

Брат Кристоф пытался скрыть горечь и разочарование. В Руане, в последнем доме александрийцев, в котором он побывал, хозяин обозвал его Толстобрюхом и прогнал палкой. Однако Кристоф простил того человека, хотя он и был невежественным хвастуном. Мысленно ворча о своей судьбе, Кристоф завидовал силе и здоровью Аларика. У него даже были целы все зубы, которые он демонстрировал каждый раз, когда запрокидывал голову назад и смеялся. Но Кристоф, подобно многим людям, достигшим пятидесяти лет, ежедневно пересчитывал свои выпадающие зубы и страшился того дня, когда больше не сможет жевать хлеб и мясо и ему придется хлебать жидкую кашу. И вообще, что такого хорошего было в его жизни? Зачем жить? «Ради миссии», — напоминал он себе. Пока оставался хоть один живой александриец, надежда еще была.

По крайней мере, ему хотелось в это верить.

Засопев от праведного негодования, Кристоф сказал:

— Вы александриец! — Он закатал длинный рукав своей сутаны. — Вот кольцо, которое обозначает наш орден. У вас есть такое же.

Аларик наморщил нос. Кольцо выглядело очень знакомым. Потом он вспомнил: отец дал ему такое в тот день, когда Аларику исполнилось тринадцать лет, сопроводив все рассказом о героических жрецах, которые спасались из огня, неся с собой книги. Вроде как в его доме была одна из этих книг, только в виде хрупкого свитка, спрятанная в укромном месте и несколько веков хранившаяся здесь вдали от глаз людских.

— За триста лет до рождения Христа генерал по имени Александр завоевал Египет и, находясь в этой стране, посетил оракула Амона в пустыне. Там Александру было видение из чистейшего света: Господь сказал ему построить город, который превзойдет все прошлые и будущие города, который станет светом в этом мире, центром знаний, просвещения и терпимости. Город был назван Александрия. Молодой генерал должен был из него управлять своей империей, но он умер в Персии в возрасте тридцати трех лет. Позже его сын возвратился в Александрию, чтобы начать строительство Великой библиотеки и университета. Но триста лет спустя после рождения Христа Библиотека была сожжена.

— Александрийцы оказались разбросаны по нескольким континентам, — сказал монах. — И теперь наши братья в Иерусалиме в большой опасности, так же как и священные документы, которые они защищают.

Аларик безразлично посмотрел на него.

— Вы же давали клятву, помните?

Аларик поискал в памяти что-нибудь подобное. Отец рассказал ему историю механически, просто запомнив ее от своей матери. Насколько Аларик знал, никто из его семьи никогда не встречал других александрийцев. На самом деле они даже и не думали о возможности существования какого-то общества. Да, он давал клятву, только вот не помнил, в чем именно клялся.

— А я обязан ее исполнять? — спросил он.

В слишком многих домах на своем пути Кристоф видел такую же картину. Общества, наверное, уже и не было как такового. Оно скорее было похоже на дерево, чьи листья и ветви давно отмерли, а ствол покрылся червоточинами. Только он и еще несколько человек, будучи корнями этого дерева, продолжали выполнять свою миссию. Без него и его храбрых собратьев орден александрийцев уже давно бы исчез с лица земли.

В провонявшей одежде, от которой поднимался пар, Кристоф видел и блюдо с запеченным голубем, и бутыли с вином, даже мысли о надушенной даме наверху не были для него тайной — и его переполняла горечь. Он отказался от таких удовольствий ради братства, которое было обречено погибнуть, потому что мужчины больше думали о своих потребностях, нежели о Боге. Он вспоминал дома, которые посещал по всей Европе, где видел сокровища древности, медленно терявшие свою былую красоту, потому как их истинное предназначение оказалось забыто. Когда александрийцы собрались на Кипре, то решили ради сохранности спасенных ценностей разъехаться по разным уголкам мира. Но сейчас он считал это глупой ошибкой, так как, разделившись, они лишь ослабили орден. В монастыре на Кипре осталось больше всего александрийцев — двенадцать старцев, один древнее другого, и их больше заботило несварение желудка, чем древние манускрипты.

Кристоф не стал рассказывать об этом Аларику, которого считал последней надеждой ордена. Поход на Святую землю мог придать александрийцам свежие силы. Вот только если бы ему удалось вдолбить это в голову туповатому рыцарю.

— Прости меня, добрый брат, но я должен подняться к своей даме. Чувствуй себя как дома, у нас полно вина и мяса. Возможно, завтра мы сможем поговорить, или послезавтра… — расплывчато сказал Аларик.

— Но, милорд…

Граф уже ушел.

Подойдя к массивной двери, Аларик прислушался и, не уловив ни звука, представил, как его прекрасная Марго лежит в полусне и ее роскошные волосы, ниспадая, скрывают лицо. Он открыл дверь в тускло освещенную опочивальню. Окна с вставками из промасленного пергамента были закрыты ставнями от весеннего дождя. Большие драпировки на стенах, изображавшие сцены из Библии, не давали холодной погоде разгуляться в доме, а пламя над сальными свечами плясало на сквозняке. Одежда Марго лежала на кедровом сундуке рядом с кроватью, и поверх нее поблескивал кинжал с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, который она всегда держала при себе.

Занавески над постелью были задернуты. Аларик раздвинул их в стороны, громко объявив:

— Любимая, у меня для тебя сюрприз!

Но это у Марго был для него сюрприз. Она лежала голая на кровати, длинные волосы были разбросаны по подушке, а рядом с ней, тоже голый, лежал его брат Боден.

Позже никто не мог толком рассказать, что же произошло той ночью. Аларик и подавно, потому что затмение нашло на него, когда он увидел этих двоих, а его боевая рука сама обрела жизнь и схватила кинжал с драгоценными камнями, занеся над головой. Кого ударить? Он не мог решить. Но если в его намерения входило разорвать на части подушку, то это ему удалось, потому как Боден и Марго, внезапно проснувшись, скатились с кровати, успев спасти свои жизни.

Ненадолго. Аларик погнался за ними, как разъяренный бык, рыча и не обращая ни на что внимания, красная тряпка ревности застилала его глаза. Его целью был Боден, у которого хватило смелости нащупать меч среди своих одежд, не говоря ни слова объяснений или извинений. Марго же, прикрывая наготу руками, дрожа, сидела у камина и наблюдала за происходящим полными ужаса глазами.

У Бодена было одно преимущество — он хорошо отдохнул перед неожиданным поединком. Но у Аларика было преимущество в виде безумной ярости. Изрыгая проклятия, обзывая своего брата последними словами, он снова и снова наносил удары, не видя, куда бьет, из-за того что глаза его наполнили слезы. Отшвырнув кинжал, он подбежал к стене, с которой снял фамильный меч. Тот тоже был сделан под шестипалую хватку, что давало Аларику еще больший шанс на победу, потому что теперь он мог использовать свое главное оружие — широкий замах.

Сбросив с себя меховую накидку и оставшись голым, как и его брат, он снова атаковал Бодена.

Они сражались, и их длинные тени от каминного света мелькали по стенам под звуки лязгающего металла. Марго бросилась к ним, крича, чтобы они остановились. Но они оттолкнули ее в сторону, один брат колол, другой парировал удар, потом переходил в нападение, а первый защищался.

Аларик выронил свой меч. Увернувшись от удара, он упал на пол и опять схватил кинжал с драгоценными камнями. Когда Боден бросился на него, Аларик ударил его по ноге и опрокинул на ковер. Боден успел отползти в сторону, и кинжал Аларика просвистел в воздухе.

Наконец Боден оказался прижатым спиной к стене, его меч валялся на полу. Аларик занес над головой кинжал, сжимая рукоятку обеими руками, готовясь нанести смертельный удар, но в последний момент Боден схватил Марго и толкнул прямо на него в качестве живого щита, Аларик уже не мог остановиться и пронзил лезвием ее грудь с такой силой, что костяшки его пальцев оцарапались о вылезшие из-под кожи ребра.

Непонимающий взгляд ее прекрасных глаз скользнул по нему, и она упала на пол.

Братья замерли на месте.

И затем из глотки Аларика раздался рев:

— Я убью тебя!

Боден выбежал из комнаты, сделав это так быстро, что Аларик даже не успел моргнуть. Он, спотыкаясь, бросился за ним, сталкиваясь в коридоре с людьми, прибежавшими на шум и недоуменно смотревшими на голого Бодена, пробиравшегося среди них, и Аларика, также голого, взбешенного и измазанного кровью, в ярости гнавшегося за братом и кричащего, подобно сумасшедшему с пеной у рта.

Пока люди Аларика схватили его и удерживали, Боден сумел сбежать не без помощи своих преданных соратников, которые вывезли его из замка, прежде чем Аларик мог возобновить погоню.

Позже Аларик не будет оглядываться в прошлое и думать, почему он нанес этот роковой удар, не будет гадать, почему сначала не потребовал объяснений или извинений, почему не предложил брату сразиться на дуэли. Аларик уже знал причину: тайные взгляды за обеденным столом, совместные прогулки Марго и Бодена в саду, ее раздражение, когда Аларик возвращался домой после долгого отсутствия, — это же было так очевидно. Но он был слеп.

— Сир, это не ваша вина, — говорили ему его люди. Как большинство состоятельных рыцарей, Аларик содержал нескольких профессиональных солдат, безмерно преданных ему, которые в перерывах между сражениями проводили свое время развлекаясь, играя в азартные игры и поддерживая свое обмундирование в готовности к следующему бою. Они никогда не видели своего господина таким обезумевшим.

— Моя рука убила ее! — кричал он.

— Удар предназначался вашему брату, сир.

Его горе обратилось в ярость и жажду мести.

— Найдите моего брата! Из-за него я убил любимую Марго! Теперь он умрет! Я найду его даже на краю земли.

Вмешался брат Кристоф, пытавшийся уговорить Аларика забыть эту трагедию и отправиться в Иерусалим под знаменем Господа.

Но Аларик не собирался никуда ехать. Он должен был найти Бодена и драться с ним до смерти на дуэли.

— Есть цели выше мести, милорд, есть любовь выше любви мужчины к женщине или брата к брату — любовь человека к Богу. Вы должны отбросить безумство плоти и начать Крестовый поход.

Но рыцарь был безутешен от горя и не внимал голосу разума.

Кристоф запаниковал. Он отчаянно рассчитывал на то, что Аларик поедет на Святую землю. Поэтому он совершил поступок, который никогда ранее не совершал. Он солгал. «Я делаю это ради ордена, — говорил он себе, — чтобы спасти александрийцев». Он хотел в это верить, потому что отгонял от себя настоящую причину, по которой приехал в дом Аларика Валлийского, темную тайну, пожиравшую его изнутри.

Ложь его была такова:

— Если вы хотите преследовать своего брата, отправляйтесь на восток, ибо куда же еще побежит Боден, как не в места, где сможет получить искупление грехов?

Сам Кристоф ни на секунду не поверил своим словам. Боден, зная о желании брата отомстить, постарается уехать как можно дальше от людей, которые могли бы выдать его. Возможно, он уже на корабле и держит курс на Англию.

Но для Аларика в том, что сказал монах, был смысл. Боден спал с женой своего брата и убил ее самым ужасным образом. Негодяй будет искать отпущения грехов в Иерусалиме, потому как Папа Урбан обещал прощение всем, кто примет миссию Господа.

Так Аларик присоединился к брату Кристофу в его путешествии по спасению книг, но он отправился в этот поход с жаждой крови в сердце и лишь одной мыслью в голове: найти брата и отомстить ему.

Брат Кристоф объявил по городу, которым управлял Аларик, что всем, кто пойдет за своим сеньором в Иерусалим, будут отпущены грехи и гарантировано попадание в рай. Он не удивился тому, как быстро стали собираться добровольцы. Для этих людей жизнь была короткой и жестокой — небольшим периодом между таинством рождения и кончины. И они очень переживали о том, что произойдет с их душами после смерти. Абсолютное прошение для этих грешников значило больше, чем все золото христианского мира. Первыми пришли крестьяне — бесправные крепостные, находившиеся во владении своего господина, которым запрещалось покидать свои фермы и которые работали так много, что средняя продолжительность жизни у них составляла двадцать пять лет. Они не могли упустить возможность сбежать от кабального труда, путешествовать со своим сеньором и вдобавок получить отпущение своих грехов. За ними явились торговцы и городской люд, состоявший из прелюбодеев, карманников, воришек, мятежников, идеалистов юнцов, искателей приключений, женщин, спасавшихся от насилия со стороны мужей и отцов, нищенствующего священника, убийцы и несчастного одноглазого попрошайки. Аларику было наплевать на их имена, и в отличие от других лордов он не стал выдавать им обмундирование, будучи полностью поглощен своим горем, ненавистью и жаждой отомстить Бодену. Жалкая армия Аларика малевала кресты на своих шлемах, рубашках, однако, как бы они себя ни разукрашивали, прибыв в Лион для встречи с другими группами крестоносцев, им стало стыдно за то, как позорно они выглядели. Некоторые перебежали к другим рыцарям, чтобы получить меч и накидку с крестом, хотя их нашивали в такой спешке, что они были кривыми, перекошенными и сделаны слишком большими стежками. Но это все равно было лучше, чем ничего, и позволяло носившему именовать себя паломником святой миссии.

Аларик ехал во главе своей толпы оборванцев и сброда. На нем была кольчуга, кольчужный наголовник и железный шлем. С собой он вез кайт-щит, меч и копье со знаменем, которое свидетельствовало о его принадлежности к знатному сословию. Его меч был обоюдоострым с железной гардой, украшенной крестом, и удобной рукоятью, специально подогнанной под шестипалого владельца. Он нашел кольцо александрийцев, оставленное ему отцом, — простой кусок золота с написанным на нем девизом, который Аларик не мог прочесть. Он ничего не помнил о том, что отец говорил ему об александрийцах и о клятве, данной в детском возрасте. Но это не имело значения. Не ради воспоминаний он ехал в Иерусалим.

Когда они отправились в свой священный поход, брата Кристофа не покидало дурное предчувствие: Аларик с безразличием относился к цели их путешествия, его душа страдала, глаза горели ненавистью. Такое сочетание могло привести только к катастрофе.

Разношерстная компания становилась все больше, по мере того как люди понимали, что, получая отпущение всех грехов по окончании путешествия, они получали возможность как следует покутить в дороге. Разврат, азартные игры, воровство, обман, мошенничество и убийства стали нормой. На пути следования к ним присоединялись крестьяне и бедняки, ехавшие в воловьих упряжках или шедшие пешком, взвалив на плечи свои пожитки. Когда все собрались недалеко от Кельна, пошли слухи, что явился призрак самого Карла Великого, чтобы благословить людей и их поход на Иерусалим.

Аларик ни на что не обращал внимания. Когда бы они ни разбивали лагерь, его воины видели, что лошадей к ограде привязывал солдат, стоявший на часах. Это была обязанность рыцаря, но граф Валлийский забыл о своих обязанностях. Он не искал в толпе других александрийцев, как о том просил брат Кристоф, но и другие не особо жаждали встречи с ним. Каждый из них был поглощен мечтами об отваге, храбрости и богатстве, которое они получат по прибытии в конечный пункт путешествия. Книги заботили их меньше всего, но они собирались привезти их обратно с собой, раз уж это было им поручено.

Аларик разыскивал своего брата во всех селах, деревнях и городах, расхаживая среди людей и расспрашивая их:

— Кто-нибудь знает Бодена Валлийского? Кто-нибудь видел его или слышал о нем?

Когда к войскам присоединились пополнения, он ездил от одной группы к другой, высматривая среди новоприбывших воинов лицо своего брата.

Кристоф, обеспокоенный тем, что жажда мести Аларика не угасла, а только стала сильнее, предостерегал его:

— Приходила ли вам в голову мысль, что именно вы можете погибнуть на дуэли с Боденом?

— Мне безразлично, буду я жить или умру, ибо моей любимой больше нет. Жизнь покидает меня. Вино стало на вкус словно вода, мясо похоже на пригоршню опилок во рту. Радость и счастье умерли во мне. Осталось лишь одно желание: заколоть брата своим клинком.

Дни перетекали в ночи, ночи — в недели, и экспедиция становилась все больше. Рыцари, ранее грабившие земли друг друга, теперь ехали плечом к плечу с твердым намерением спасти Святую землю из рук неверных. Подошли еще несколько групп войск, включая собственную армию Папы. Новости распространялись по Европе, и люди внимали священному зову, лорды и вассалы, бароны и герцоги, принцы и рыцари выходили вместе с мечами и топорами, арбалетами и распятиями.

Брат Кристоф впадал в отчаяние, напрасно взывая к Аларику, чтобы он принял эту священную миссию и вел себя подобно рыцарю и человеку чести. Но Аларик был отравлен ядом мести. Он давно не брил бороду, его волосы стали взлохмаченными, одежда покрылась грязью и провоняла. Он становился не отличим от несчастного одноглазого попрошайки, подбиравшего хлебные корки после солдат. Спустя какое-то время Кристоф никак не мог выкинуть попрошайку из головы: ему казалось, что этот человек олицетворяет собой безнадежность их экспедиции, потому как толпу оборванцев нельзя было назвать настоящей армией, и уж точно они никогда не смогут заполучить такой приз, как Иерусалим. «Мы все похожи на этого жалкого уродца, — думал Кристоф, которого преследовал образ больного, бедного человека, обделенного Божьей милостью. — Мы можем рисовать кресты на наших щитах и кричать: «На Иерусалим!» Но на самом деле все мы одноглазые попрошайки».

Ночами ему снились сны о Кунегонде.

В молодости брат Кристоф был сильно влюблен в девушку по имени Кунегонда, и она отвечала ему взаимностью. Отец этой девушки привел ее в монастырь, чтобы она приняла клятву александрийцев и получила кольцо. У них был настоящий тайный роман, и, перед тем как отец увез ее, она пообещала писать ему. Но Кристоф больше никогда не получил от нее весточки. Прошли недели, месяцы, год, его отчаяние и страдания стали невыносимы. Он посылал ей письма, но не получал ответа, пока наконец не пришло письмо от ее отца, в котором тот говорил, что Кунегонда вышла замуж и чтобы Кристоф оставил ее в покое. Именно тогда он решил посвятить свою жизнь служению ордену и забыть обо всех земных удовольствиях.

Теперь, тридцать лет спустя, он размышлял, почему принял такое решение. В жизни человека должно быть нечто большее, чем скамейка с его именем в монастыре, о котором никто никогда не слышал. Пока весь мир наслаждался временами года и войнами, любовными приключениями и шумными праздниками, пока люди повсюду резвились и заводили детей, проклинали друг друга и умирали, Кристоф плесневел в каменных застенках, подобно тем книгам, которые он охранял, превратившись в страдающего старого человека.

Такова была его темная тайна, настоящая причина, по которой он отправился в Иерусалим.

Аларика тоже посещали сновидения.

Его мучили ночные кошмары, в которых он снова и снова убивал Марго, пытаясь остановить колющую руку, просыпаясь в поту, ужасе и печали. Он говорил Кристофу:

— Я закрываю глаза, но сон не сжалится надо мной. Через веки, словно покрытые песком из-за бессонницы, я вижу ее красоту, ее губы и волосы. Как она улыбалась прикосновению моей руки, как меня охватывало волнение, когда я гладил ее обнаженную грудь. Никогда я еще так не жаждал встречи с ней, как теперь, когда знаю, что она ушла навеки.

Огромная толпа прибыла в город Майнц, где большое количество пилигримов из разных регионов Лотарингии, Восточной Франции, Баварии и Алемании встречались с пятнадцатитысячным войском солдат и пехотинцев. Отсюда армия, бесчисленная, как песок на дне моря, направилась в королевство Венгрия, радостно прокладывая себе путь на Иерусалим.

Войдя в Венгрию, несметное скопление мужчин и женщин расположилось на равнине рядом с рекой, дожидаясь, пока к ним подойдет еще более крупная армия.

Сначала король приветливо встретил их и разрешил покупать предметы первой необходимости. С обеих сторон было установлено перемирие, потому что король опасался, что в такой большой армии может произойти восстание, которое приведет к войне. Но, проведя несколько дней в ожидании христианских сил с юга, прибывшие стали устраивать мелкие беспорядки, пили сверх всякой меры и нарушали мир, о котором договорилось командование. Другие рыцари и принцы наказывали своих людей и старались держать их в узде, но Аларику было наплевать на своих солдат и их нужды. Кристоф наставлял его:

— Людей необходимо объединить под одним знаменем, милорд, чтобы они сражались за одно дело. — Он хотел добавить: «Еще им нужен преданный лидер», но придержал язык.

Монах все больше отчаивался и разочаровывался, когда проходил через огромный лагерь и встречал других александрийцев, людей, которые должны были подавать пример остальным, а вместо этого пили, развратничали и играли в карты с простыми пехотинцами. Снова и снова он пытался напомнить им о высокой цели, но их не интересовали страдания и жертвы далеких предков, они ненавидели письменное слово и с пренебрежением отзывались о книгах. Некоторые даже прогнали Кристофа палкой, наказав ему больше не возвращаться.

Скучающие крестоносцы, осознавшие, что желанный Иерусалим был намного дальше, чем они думали раньше, решили заняться воровством у венгров, забирая вино, зерно, овец и скот и убивая тех, кто сопротивлялся. Опять герцоги и знать наказывали виновных и пытались удержать своих воинов от разбоя, но люди из отряда Аларика стали еще более жестокими, разнузданными и заносчивыми.

Никто не понял, когда грянул гром, даже исторические записи были наполнены противоречивыми сведениями, потому что хроникеры — писцы, которые изображали себя тихо сидящими на переднем краю битвы и записывающими все происходящее, — были застигнуты врасплох и, прежде чем осознали, что случилось, оказались в центре сражения.

Многие сходились во мнении, что трагедия произошла из-за того, что изнасилования и грабеж стали обычным делом для беспокойных пилигримов, изнывавших от безделья. В отместку венгры подловили тех, кто жил на краю лагеря, ограбили и избили их. Кто-то из герцогов и принцев выступил с предложением все мирно уладить: «Ведь мы все христиане, зачем развязывать войну?» Шаткий «мир» был восстановлен, но, когда несколько людей Аларика собирались купить припасы в городском магистрате, чиновник, подозревая в этом провокацию, а в них шпионов, запретил торговцам продавать им хоть крошку. Разъяренные люди Аларика стали силой выгонять и уводить к себе стада овец и скота с близлежащих ферм. Венгры решили дать им отпор.

Страсти накалялись, посыпались оскорбления.

— Почему вы не идете на Иерусалим? — кричали пилигримы, намекая на то, что венгры не были христианами.

На что венгры отвечали:

— А почему вы не идете на Иерусалим? — намекая на то, что пилигримы из трусости тянут время.

Другие крестоносцы поспешили на помощь своим братьям, так же как и рыцари земель франков и алеманнов, которые были вынуждены защищать своих людей. Завязался бой, из города выбежали солдаты и с боевыми кличами набросились на пилигримов. Взмыли в воздух стрелы, раздался лязг мечей. И начали падать наземь раненые и мертвые.

Бой перерастал в сражение, и брат Кристоф побежал к Аларику.

— Милорд, вы должны отозвать своих людей, иначе вам не с кем будет идти на Иерусалим.

Но Аларика это не волновало.

Каждая из сторон теперь намеревалась отомстить за несправедливость, как реальную, так и вымышленную. И пилигримы, и венгры считали оскорбленными именно себя, и к полудню полномасштабная битва была в самом разгаре.

Воздух наполнился звуками ударов металла по металлу, металла по плоти. Люди кричали, кровь текла по земле. Лошади ржали и становились на дыбы, топча живых. Лучники стреляли без остановки, и звук стрел был подобен жужжанию мух. Воины выводили лошадей вперед и шли за ними, дальше наступали лучники и пикейщики. Это было ужасное, сражающееся, громыхающее, визжащее и воющее смешение людей.

Аларик более не мог оставаться безучастным, ибо от природы был бойцом. К тому времени как он вскочил на Тоннера, который ржал и закатывал глаза, чуя кровь, венгры сражались решительно, не зная страха. Попавшие под копыта лошадей крестоносцев воины продолжали колоть копьями тех, кто проходил над ними, и многие франки погибли, наклонившись, чтобы отрубить руку своей жертвы в знак победы. Запах крови перебивал зловоние пота от солдат, и стаи воронья кружили в небе над полем битвы.

Затем ход сражения изменился, когда венгры увидели, что один отряд под командованием франкского герцога прорвался в город, где солдаты стали резать женщин и детей. Они побежали на помощь — и в этом была их погибель. Крестоносцы на боевых конях напали на них, окружили, и лучники с пикейщиками принялись добивать уцелевших.

Опьяненные жаждой крови, обе стороны продолжали резню и в городе, и на равнине, коля копьями все, что попадалось под руку, убивая тех, кто уже сложил оружие, разбивая дубинками головы детям. В тот день погибло много пилигримов и венгров, в битве, не имевшей названия, не занесенной в исторические справочники, но отметившей позором начало того, что позже назовут Первым Крестовым походом.

Несколько разрозненных поединков продолжались там и здесь. Спешившись, Аларик сражался в ближнем бою. Скрестив мечи со свирепым венгром, он услышал крик на языке франков.

— Осторожно, милорд!

Он обернулся и увидел, как лезвие меча вошло в живот одноглазому попрошайке — смертельный удар, предназначавшийся Аларику. Убийца, человек в красной тунике и рогатом шлеме, бросился бежать, заметив огромный меч Аларика.

Пыль сражения стала оседать, и Аларик увидел всю картину побоища. Даже он — человек, привыкший к битве, — никогда не видел ничего столь ужасного. Вороны уже начали выклевывать глаза умерших и тех, кто еще шевелился. Женщины, плача, бродили среди трупов, высматривая своих мужчин. Малыши, потерявшие обоих родителей, сидели в грязи и вопили. Разве была во всем этом доблесть? Куда же подевалась священная миссия, ради которой они последовали за призывом Папы Урбана?

Аларик почувствовал, как тяжкая ноша свалилась у него с плеч, словно его доспехи упали на землю. Его сердце подскочило и напряглось в груди, и он ощутил приток новой крови, вымывающей яд из его вен. Он чувствовал себя так, словно проснулся после долгого сна. Посреди царства смерти жизнь забила в Аларике ключом.

Он отправился искать Кристофа, который избежал гибели, спрятавшись в палатке. Он сказал монаху:

— Из-за моего эгоизма и раздумий лишь о собственных проблемах мои люди пали в битве. У меня болит душа, когда я понимаю, что натворил. Добрый монах, я хочу найти своего брата, но не ради мести; я хочу попросить у него прощения и сказать, что прощаю его. Ведь жизнь коротка, и мы не можем прожить ее всю, пылая ненавистью. Но боюсь, что я не могу ни продолжать наш поход, ни вернуться назад! Скажи, что мне делать, добрый монах?

И затем он услышал, как ветер донес его имя, произнесенное шепотом:

— Аларик…

Он пошел на звук и нашел одноглазого попрошайку, еле живого, все еще сжимающего в руках меч, торчащий из живота. Но теперь Аларик увидел то, чего не мог заметить ранее, потому что шляпа попрошайки свалилась у него с головы, открывая такие же, как и у него, светло-желтые волосы. Единственный глаз был голубым. Сорвав повязку с другого глаза, Аларик, оцепенев, смотрел на своего брата.

— Я пошел за тобой… — выдохнул Боден, — чтобы искупить свой грех. Я стыжусь того, что сделал. Я хотел сражаться с тобой плечом к плечу…

— Ничего не говори, брат, — сказал Аларик. Слезы текли по его лицу.

— Она соблазнила меня, и я не смог ей отказать, брат. Мы не можем обвинять Марго. Ты так мало бывал дома…

Аларик поднял Бодена на руки и прижал к груди.

— Долгие странствия заставляют жен искать утешения на стороне, мой брат. Я думал лишь о добыче и славе, когда мне следовало заботиться о Марго. Мы втроем виноваты в том, что случилось, и в то же время нет в том нашей вины.

— Простишь ли ты меня?

— Если ты простишь меня.

Боден умер. Аларик поднял голову кверху, и из его горла вырвался вой, переполненный страданием. Он вскочил на ноги и принялся искать солдата в красной тунике и рогатом шлеме. Новое пламя мести разгоралось в сердце Аларика — на этот раз он жаждал смерти убийцы своего брата. Увидев его невдалеке, Аларик пустился в погоню, кровь пульсировала у него в висках, сердце стучало так громко, словно боевой конь несся по полю. Он издал кровожадный рев и занес над головой свой меч. Безоружный венгр пытался закрыться руками.

И вдруг…

Вспыхнул яркий свет. Он появился ниоткуда и отовсюду, ослепляющий, застилающий Аларику глаза. Граф упал на колени, не понимая, что происходит. Свет усиливался и становился ярче, крутился и плыл к нему, заполняя все вокруг. Аларик ощутил невесомость своего тела, словно он был орлом, парящим в небе, но под ним не было земли, людей, города. Только свет — спокойный и ободряющий, всюду, куда бы он ни взглянул. Но Аларик был не один: он ощущал поблизости присутствие неких существ, светящихся созданий, не имевших формы, которые кружили рядом с ним. Никогда ранее он не испытывал такой радости, такого воодушевления. Ни победа в битве, ни страсть к женщине не могли сравниться с этим высшим наслаждением.

И затем ему было… видение.

Оно так сильно подействовало на него, что он повалился на землю и накрыл голову руками. Он услышал голос, исходивший от света, или скорее почувствовал его, словно этот голос говорил с его сердцем. И сердце ответило.

— Да! — кричал Аларик. — Да!

Свет рассеялся, и Аларик обнаружил, что он лежит на земле, лицом в грязи, и плачет как ребенок.

Он медленно поднялся на ноги, слезы застилали его глаза. Разыскав Кристофа, он сказал ему:

— В своем тщеславии я считал себя хорошим рыцарем. Я осуждал своего брата за бесчестное поведение, хотя сам был не лучше его! Я отправился в священный поход, не думая о своих людях или цели нашей миссии, а лишь эгоистично жалея себя. Я не выполнял обязанности рыцаря и изменил своим собственным клятвам. Но теперь я искуплю свою вину!

Он описал видение, от которого Кристоф пришел в восторг, потому что никто из александрийцев после самого Александра Великого не видел Божий свет.

— Это было просто удивительно, Кристоф! Голос, который говорил со мной, принадлежал Верховному жрецу по имени Филос. Он сказал мне, что был моим дальним предком, что мой род происходит от него и поэтому королевская кровь течет в моих венах.

— Да будет так! — закричал Кристоф, бросившись в ноги рыцарю.

— Я поеду в Иерусалим, но не ради своих интересов, потому что теперь я знаю, что в прощении есть искупление. Простив брата, я искупил свой грех, и я молю, чтобы эти бедные создания простили меня. — Он посмотрел на мертвые тела вокруг. — Я поеду в Иерусалим ради высшей цели. Теперь я вижу, что все это было предначертано, — сказал Аларик. — В своей новой мудрости я понял, что случившееся между моим братом, Марго и мной должно было открыть мне глаза на ту жизнь, которую я вел — жизнь лишь ради себя, — и привести меня в это место, чтобы я смог услышать зов к объединению александрийцев и продолжить нашу священную миссию.

В ослепляющем свете Аларик увидел себя облаченным в сияющие доспехи крестоносца, на гордом коне, несущим знамя и возглавляющим армию из многих тысяч, одетых подобно ему, и он знал, как их будут называть: рыцари ордена Огня. Они с честью въедут в Иерусалим, вырвут город из рук язычников и спасут святые книги.

Пока Аларик говорил, Кристоф заметил в нем чудесное преображение: словно свет из видения Аларика поселился у него в душе и теперь горел изнутри, ибо от графа Валлийского исходило сияние гордости и чести и осознание цели. Он стал еще привлекательнее, выше и увереннее, и в его голосе появился властный тон. Этот человек окажется великим лидером, героем, за которого будут отдавать жизни.

Кристоф не выдержал и рассказал о тайне, которая отравляла его долгое время: он был ничем не лучше любого из участников этой жалкой экспедиции. Он говорил о благородных целях, но правда была в том, что им двигала лишь презренная гордыня.

— Я страдал, потому что потерял любимую Кунегонду и из-за этого посвятил себя служению ордену. Но орден умирает! Александрийцы от рождения уходят, они не хотят служить миссии, которой уже тринадцать веков. Какое им дело до нее? Побывав в домах александрийцев и увидев их роскошную жизнь, в то время как бесценные свитки и книги в их владениях превращались в тлен, я понял, что все годы моих жертв прошли напрасно. Вот почему я возложил свои надежды на вас, милорд, вот почему я не отступался от вас. Я делал это для себя, чтобы закончить свою жизнь, сделав хоть что-то полезное. Я хотел, чтобы вы отправились в поход ради меня, а не Господа, и этого я стыжусь!

Аларик положил руку на голову рыдающего монаха.

— Ты поедешь с нами, добрый брат, как рыцарь ордена Огня, и другие поколения будут помнить тебя за твое самопожертвование, отвагу и героические деяния и станут восхвалять твое имя.

Аларику теперь не терпелось вернуться во Францию и там собрать вместе всех александрийцев. Он найдет своих братьев, разбросанных по разным уголкам света, и объединит их, воскресит былую славу, славу самого Александра. И благородные рыцари ордена Огня поедут в Иерусалим, чтобы спасти бесценные письмена святой Марии Магдалины и привезти их в сохранности домой.

Часть вторая

13

Мусса гнал как сумасшедший.

На город спустилась ночь. Он забрал троих гостей своего отца из аэропорта и теперь мчался на ярко-желтом «шевроле» по улицам спящего Дамаска, а его пассажиры, вцепившись в сиденья, молились за свои жизни.

Они ехали в тишине, вспоминая сказку «Тысяча и одна ночь» с ее фонтанами, минаретами и таинственными переулками. Это был Дамаск, прославленный Лоренсом Аравийским. Кэндис однажды побывала здесь. Ее водитель неустанно травил разные байки. Не то что Мусса Константин. После обычного дружеского приветствия и погрузки их багажа он стал очень серьезен и притих, быстро проводил их от терминала к машине, оглядываясь по сторонам, а теперь вот устроил гонки по городу, словно их кто-то преследовал.

Кэндис заподозрила неладное. Она посмотрела на затылок Гленна. Он сидел на пассажирском месте рядом с молчаливым Муссой. Почувствовал ли он, что что-то не так?

Они свернули на северо-запад, где, освещенная лунным светом, над городом возвышалась живописная гора Касиун. Это был район Аль-Мохараджи, где с роскошных домов и вилл открывалась панорама Дамаска. На западе были горы, но на востоке пустыня простиралась на тысячи миль до самого Индийского океана. И где-то в той дикой глуши лежала Звезда Вавилона.

Они проезжали мимо зданий с темными окнами и закрытых магазинчиков. Палатки с едой были заперты на ночь, силуэты мечетей заслоняли звездное небо, улицы освещались тусклым оранжевым светом уличных фонарей — безлюдный Дамаск не славился ночной жизнью. Наконец Мусса сбросил скорость и припарковал «шевроле» у тротуара, выглянул из машины, посмотрел, нет ли кого дальше по улице, и затем быстро проводил пассажиров к воротам в высокой стене. В залитом лунным светом внутреннем дворике их встретил хозяин дома, гостеприимный Элай Константин — невысокий, крепко сбитый, с изогнутыми бровями и абсолютно лысой головой, в белой хлопчатобумажной рубашке, подчеркивавшей цвет его желто-коричневого лица.

— Проходите, проходите! Добро пожаловать в мой дом!

Еще одна быстрая пробежка через двор, в котором журчали фонтаны и бугенвиллия покрывала стены.

Когда они миновали восточную арку и попали в холл, мраморный пол которого мерцал, словно стекло, мистер Константин сказал:

— Наша встреча произошла при очень печальных обстоятельствах, мистер Мастерс. Я уважал вашего отца, да упокоит Господь его душу.

Он повел их по коридору, где стены были увешаны великолепными иконами; некоторые из них были настолько старыми, что золотая фольга, покрывавшая рамы, начала отслаиваться. Он увидел, что внимание Кэндис привлек прекрасный портрет молодого человека на красном коне, разящего копьем павшего врага, и пояснил:

— Это Святой Дмитрий. Мы, греческие католики, очень гордимся нашей самой древней религией.

Внутреннее убранство виллы было смешением традиционного и современного стилей: между турецкими колоннами стояла роскошная восточная мебель, а в другом углу был компьютер, стереосистема и широкоэкранный телевизор. Мистер Константин объяснил им, что занимается импортно-экспортным бизнесом, и гости поняли, что его дело явно процветало.

— Скоро моя дочь принесет напитки. А сейчас, — он повернулся к ним с серьезным лицом, — мне очень жаль, но я не могу отвезти вас в Джебель Мара.

— Что?!

Гленн положил ладонь на руку Кэндис.

— Мистер Константин, если дело в деньгах…

— Все дело в опасности, — ответил сириец. — Когда ваш отец только обратился ко мне, все было намного проще. Сейчас в Ираке неспокойно, и какие-то люди задают мне странные вопросы. Боюсь, что за моим домом следят. Я не могу рисковать безопасностью собственной семьи. Мне жаль, но теперь вам придется добираться туда самим.

Гленн, Кэндис и Ян Хоторн обменялись взглядами. Все трое думали об одном и том же: два американца и один англичанин остались без поддержки посреди сирийской пустыни. Они рассчитывали на помощь Константина. Теперь они лишились и ее.

Вошла молодая женщина с блюдом, на котором стоял серебряный чайник и стаканы, за ней следом появились еще две женщины с подносами, заполненными сыром и хлебом, круто сваренными яйцами и оливками, маслом, медом и фруктами. Но гости Константина не были голодны.

— Может ли еще кто-нибудь отвезти нас? — поинтересовалась Кэндис, сев на диван, заваленный подушками.

— Мне очень жаль.

— Тогда хотя бы скажите, где находится Джебель Мара, — попросил Гленн, оставшись стоять на ногах.

— Это небольшой горный хребет на север от Пальмиры.

— Пальмира! — воскликнула Кэндис. — Но это же место паломничества туристов!

Ян проворчал:

— Прошло восемьдесят лет с того времени, когда там побывал Басков. А это значит — очень много туристов. Что если один из них нашел Звезду Вавилона? Может, она в этот самый момент украшает каминную решетку где-нибудь в графстве Чешир. Или, того хуже, используется как пепельница!

Гленн крутил золотое кольцо на правой руке. Кэндис догадалась, что последует за этим: он достанет свой жетон, произнесет речь о службе закону, применит силу или станет угрожать вызвать местных копов. Он удивил ее, сказав:

— Я не знаю вас, мистер Константин, поэтому предположу, что вы человек разумный и выслушаете аргументированные доводы.

Константин развел руки в стороны.

— Я богатый человек. Деньги мне не нужны.

— Я не предлагаю вам денег. Я хочу рассказать вам о том, что мы ищем.

Сириец сложил руки на груди и сел, выражением лица давая понять, что Гленн только зря потратит свое время.

Гленн рассказал ему про Пьера Дюшеса и найденную им табличку с загадочными письменами, о русском по фамилии Басков, который в 1920-х годах прошел по пути Дюшеса в надежде отыскать другие таблички.

— Мы думаем, что Басков нашел таблички, но подхватил лихорадку и был вынужден вернуться в Москву, где вскоре и умер. Еще мы предполагаем, что Басков не забрал свою находку с собой — возможно, она оказалась слишком большой или хрупкой или за ним следили, — поэтому он нарисовал карту, чтобы потом по ней вернуться обратно. Карта и вторая табличка остались в его семье, скорее всего, о них забыли и хранили в сундуке или на чердаке, пока не распался Советский Союз. Правнук Баскова дал в журнале объявление о продаже этих двух предметов, где мой отец и увидел его.

Вопреки словам мистера Константина в его маленьких черных глазах заблестел интерес.

— И что вы собираетесь там найти? Древнюю библиотеку?

— Да, или что-то вроде архива.

— А что такое Звезда Вавилона?

Гленн смерил взглядом человека, который минутой ранее был их последней надеждой, а теперь мог стать досадной помехой, и вздохнул. Гленн понятия не имел, чем была Звезда Вавилона — географическим местом, предметом, руинами храма, божественным событием или настоящей звездой на небе. И он не мог рассказать Элаю Константину, что они должны были найти ее, опередив человека, который собирался устроить что-то вроде Армагеддона, используя таблички. Поэтому он ответил греческому католику с золотым крестом на волосатой груди очень кратко:

— Это Вифлеемская звезда.

Константин не обратил внимания на то, как в этот момент вытянулись лица остальных его гостей: Кэндис и Ян с недоумением смотрели на своего друга. Сириец наклонился вперед — ему стало еще интереснее — и сказал:

— Один из трех мудрецов пришел из Вавилона. Возможно ли, что таблички содержат сведения о рождении Спасителя нашего, записанные рукой одного из волхвов?

— Так мы предполагаем.

Константин поджал губы.

— Карта у вас?

Гленн повернулся к Кэндис, которая достала карту из своей дорожной сумки.

— Это ксерокопия, — сказала она, все еще с удивлением смотря на Гленна.

Нахмурившись, Константин пару секунд рассматривал карту.

— Я не могу понять, что тут написано.

— Мы тоже. Но мы считаем, что большой крест отмечает место, где находится Звезда Вавилона.

Хозяин дома поднялся с дивана.

— Мне нужно сделать пару звонков.

Когда он вышел из комнаты, Кэндис посмотрела на Гленна.

— Вы обманули его, — сказала она.

— Не совсем. Звезда Вавилона на самом деле является другим названием Вифлеемской звезды, и в табличках может быть рассказ о путешествии волхвов.

— Вы солгали.

— Если не можешь уговорить человека с помощью денег, используй религию, — ответил он, указывая на икону Святого Дмитрия, о которой с таким уважением рассказывал Элай.

— Мы выезжаем перед рассветом, — объявил Константин, снова присоединившись к ним. — Ночью слишком опасно.

Кэндис была рада возможности отдохнуть. Ее отвели в женскую часть дома, а Яну и Гленну предоставили по отдельной комнате.

Город еще спал, когда, немного вздремнув, Кэндис, Гленн и Ян наполнили желудки крепким кофе и питой с финиковой начинкой, а потом заняли места в ярко-желтом «шевроле» Муссы. Небо на востоке начинало розоветь.

Они поехали на трех машинах: Константин и его гости в первой, за рулем которой сидел Мусса; два других автомобиля везли топливо, покрышки, приводные ремни и запасные части, потому что дорога не отличалась качеством покрытия, а на пути между Дамаском и Пальмирой находилась лишь одна заправка. Поломки, о чем печально сообщил Константин, были таким же обычным делом, как и мошкара.

Они спустились по склону в долину мимо узких извилистых подъездных дорожек, огороженных стенами садов, красивых мавзолеев, пустующих кафе, добрались до реки и поехали вдоль нее, минуя административные здания, посольства, роскошные отели и Университет Дамаска. На широкой улице было немного машин и несколько крестьян на тележках с ослами, медленно двигавшихся в сторону рынка.

Когда они переехали через реку и двинулись дальше мимо огромного, темного, мерцающего здания Национального музея, зазвонил сотовый телефон Константина. Коротко переговорив, он сообщил:

— За нами хвост. — Он отдал несколько распоряжений по телефону, затем сказал Муссе, чтобы он свернул на следующем перекрестке.

Мусса резко крутанул руль влево и направился по Ан-Наср Авеню к главпочтамту и таксопарку, где никого не было, кроме нескольких человек с ящиками, в которых пищали цыплята. Две другие машины проехали прямо, но та, в которой могли быть преследователи — помятый розовый фургон «ниссан» без номерных знаков и с выключенными фарами, — свернула и приблизилась к автомобилю Муссы.

— Прибавь скорости, — велел Константин, передвинувшись на сиденье, чтобы посмотреть назад.

Мусса надавил на педаль газа, но следовавший за ними водитель тоже увеличил скорость и сократил отставание. Кэндис и Гленн пытались лучше разглядеть фургон. В салоне свет не горел, и невозможно было определить, сколько человек в нем сидели.

Впереди были видны стены старого города.

— Гони! — скомандовал Константин, положив руку на приборную панель. Гленн, Ян и Кэндис схватились за спинки передних сидений.

Они въехали в лабиринт изогнутых улочек и тупиковых переулков города прошлого. Украшенные орнаментами балконы нависали над узкой дорогой, упираясь друг в друга, базарные площади были скрыты сумраком и безлюдны. Рядом проходила Стрэйт-стрит, где две тысячи лет назад странник по имени Павел лицезрел богоявление.

Мусса пытался оторваться от преследователя, делая резкие повороты, возвращаясь назад, кружа по одному маршруту, направляя «шевроле» по таким узким улицам, что Гленн и Кэндис боялись: желтая краска с автомобиля вот-вот останется на стенах ближайшего дома. Покрышки визжали, машину подбрасывало на выбоинах вместе с пассажирами.

«Ниссан» не отставал.

— Что им от нас нужно? — прокричал Ян, когда правое переднее колесо их машины подпрыгнуло на краю глубокой рытвины посреди дороги и они так подскочили на сиденьях, что ударились головами о крышу машины. — Почему бы нам не остановиться и не поговорить?

— Эти люди не будут с нами разговаривать. — Константин посмотрел назад, хмуро сдвинув брови.

Они добрались до восточного края старого города, где в витринах магазинов были выставлены христианские иконы, изваяния, молитвенники, и попали на улицу с односторонним движением: прямо на них шел старик, ведя на привязи осла.

Мусса надавил на клаксон. Кэндис закрыла глаза руками. Ян что-то крикнул, и «шевроле» резко свернул, въехав на разбитый тротуар, врезался в пустую торговую палатку, разметав в стороны доски и рейки, с грохотом соскочил обратно на дорогу и поехал дальше.

Они обернулись назад и увидели, как водитель фургона проделал тот же маневр, чуть не сбив старика, который так и стоял не шелохнувшись.

Они мчались через Римские врата, мимо кладбища, снова через реку в головокружительной гонке. Троих пассажиров на заднем сиденье швыряло то влево, то вправо, когда Мусса делал резкие повороты, минуя мечети, церковь, летя на полной скорости по кольцевой транспортной развязке, мимо Олимпийского стадиона и, наконец, прямо на главное шоссе, над которым висели указатели на Хомс, Алеппо и Багдад. Розовый фургон все так же висел у них на хвосте. Хотя транспорта было мало, Муссе приходилось лавировать между медленными грузовиками, мотороллерами и редкими микроавтобусами, а «ниссан» неотступно преследовал их.

Когда шоссе стало прямым, Мусса вдавил педаль газа в пол и «шевроле» рванул вперед на предельной скорости. Фургон сначала отстал, но затем быстро нагнал их.

Константин сыпал проклятьями на греческом, арабском, и, наконец, на английском языке.

Потом Ян пробормотал:

— Чтоб их черт побрал! — Он открыл стоявшую на полу между ног дорожную сумку и вытащил из нее пистолет.

— Боже мой! — воскликнула Кэндис.

Ян опустил стекло и высунулся наружу.

— Вы совсем спятили? — закричал Гленн.

— Всего-то прострелю пару колес.

— Вы убьете кого-нибудь! — Гленн схватил Яна за руку и втащил его обратно внутрь машины.

Ян сопротивлялся. Пистолет случайно выстрелил, пуля пробила крышу «шевроле». Позади них звук выстрела испугал водителя фургона. Он потерял управление, попытался выровнять машину и слишком резко дернул руль. Фургон вильнул в сторону, его переднее колесо угодило в рытвину. Машина взлетела в воздух и, приземлившись, начала кувыркаться через крышу, пока Гленн, Ян, Кэндис и Константин с ужасом наблюдали за происходящим через заднее окно «шевроле».

«Ниссан» перевернулся кверху колесами и загорелся. Столп огня взметнулся в ночном небе, внутри, не имея возможности выбраться, кричали люди.

Древний документ дрожал в руках Джессики Рэндольф, пока она изучала средневековые письмена под ярким средиземноморским солнцем.

Она недоумевала, почему Фило так не терпелось завладеть им. Это письмо не имело ничего общего с другими приобретениями, в основном религиозными писаниями, которые она делала для него на протяжении нескольких лет.

— Это то, что тебе нужно, не так ли? — спросил владелец яхты, ее компаньон, Терри Лесли, предложив Джессике хрустальный фужер с шампанским. Неделей ранее Джессика и Терри встретились в кают-компании этой яхты, с огромным баром, роскошными диванами и открытыми дверями на большую кормовую палубу. Там, на столике для морских карт, Джессика разложила план музея в Мельбурне. Богатый ценитель искусства передал в дар музею одну из своих коллекций, и среди перечисленных в ней предметов было письмо одиннадцатого века, написанное Раймоном Тулузским. Фило Тибодо хотел получить это письмо.

Терри Лесли изучил план, на котором была нанесена система освещения музея, распределительные щитки, двери, вентиляционные шахты, электропроводка, расположение системы экстренного энергообеспечения, датчики движения и мониторы. К карте также прилагался список охранников и график обходов. Затем Терри просмотрел отчет, дополнявший план музея, обращая внимание на ключевые моменты: окна глухие из поликарбоната; по периметру охранники с собаками; датчики давления. Музей охранялся по высшему классу.

Неделю спустя Терри привез письмо.

— Великолепно, — сказала Джессика вору, который на доходы от профессионально исполненных ограблений купил не только эту яхту, но и виллу в Испании, кондоминиум в Голливуде и целый парк дорогих автомобилей.

Терри Лесли хвастался:

— Я провернул пятьдесят шесть дел и не запорол ни одного.

— «Меня никогда не поймают», — добавила она, смеясь, так как знала, что полиция ищет этого человека.

Джессика рассматривала письмо, мысленно переводя средневековый французский. В 1048 году Раймон Тулузский написал своему местному епископу о подозрениях касательно тайного языческого общества, посвятившего себя сохранению еретических писаний в ожидании дня, когда возродится Антихрист и будет править миром. Раймон упоминал о крепости на Пиренеях.

Так почему же Фило так не терпелось завладеть им?

И вдруг она подумала, что важно не само письмо, а то, что написано в нем.

Тайное общество!

Пока яхта покачивалась на водной глади спокойного моря, гостья пробовала крабовое мясо в топленом масле и прокручивала в голове десятки мыслей и гипотез.

Тайное общество чего? Святого Грааля? Крови Христа? Общество, о котором не слышала даже Джессика, чьей работой было знать обо всех подобных секретах! «Настолько тайное, — думала она, — что на его фоне тамплиеры выглядели эксгибиционистами».

Раймон Тулузский писал: «Их можно узнать по кольцу с огнем».

Кольцу с огнем?

Кольцо на правой руке Фило!

Был ли он членом этого тайного общества?

За стеклами темных очков, защищавших глаза от слепящего солнца, мысли бешено проносились в ее мозгу. Это была внезапная удача. И она поняла, насколько ценным было письмо — но не для Фило, а для нее.

Джессика хотела заполучить Тибодо, хотела, чтобы он стал ее партнером в богатстве и власти. Когда три года назад умерла Сандрин, Джессика увидела свой шанс. Фило был вдовцом, и его жена уже не могла ей помешать. Но он не смотрел на Джессику так, как это делали другие мужчины. Она не могла соблазнить его ни на мгновение. Поэтому, решила она, необходимо использовать другие средства. Ее первый план состоял в том, чтобы завлечь Фило Звездой Вавилона. При неудаче — а все зависело от успеха Кэндис Армстронг и Гленна Мастерса — запускался план на случай непредвиденных обстоятельств.

Письмо для этого подходило как нельзя лучше.

Джессика улыбнулась. Она давно усвоила — еще до приобретения силиконового бюста, пластики носа, смены имени; в дни первоначального накопления ее капитала, когда она всегда на один шаг опережала детективов из отдела по борьбе с мошенничеством, — что умный жулик всегда имеет план действий про запас. Если первая задумка не сработает и запасной план провалится, тогда она собиралась осуществить план В.

Она получит Фило, чего бы это ни стоило, даже если ей придется совершить убийство.

14

Фило знал: полиция Лос-Анджелеса ищет его, чтобы допросить о причастности к смерти Джона Мастерса. Он не особо переживал по этому поводу — они никогда не найдут его, а даже если найдут, будет слишком поздно.

Фило сидел в гостиной из стекла, окруженной со всех сторон небом. Пентхаус общей площадью почти шестьсот пятьдесят метров находился на тридцатом этаже небоскреба в городе Хьюстон, и в него нельзя было попасть снизу. Лифты — личный для Фило и другой для слуг — ходили с этого этажа и только наверх, Фило навещал и покидал свое жилище на вертолете. Если полиция следит за зданием в надежде поймать его, то ей придется ждать очень долго.

Тибодо был одет в белые фланелевые брюки и белую шелковую рубашку — считал, что только белый цвет подходит настоящему джентльмену-южанину. Его единственной уступкой был бледно-желтый аскотский шарф, повязанный на шее, и соответствующий шелковый платок, заправленный в нагрудный карман рубашки.

Обстановка в его жилище также была белого цвета: диваны, ковер, покрытие на стенах, цветы, даже кофейный столик из белого мрамора — прекрасное окружение для недавно заполученной картины, висевшей над горящим камином из того же белого мрамора.

Абстрактное изображение белого на светлом фоне, пятна желтого, пронзаемые следами небесно-голубого, жемчужный на ярко-белом поверх раскаленного белого — это могло быть лишь представлением Свечения. Должно быть, Ленора нарушила обещание, данное Джону, и рассказала их сыну о тайном ордене. Как же еще Гленн мог узнать о Свечении? Находясь в изостудии детектива, пока он был в больнице, Фило рассматривал полотна и наблюдал постепенную эволюцию видения Гленна. Последние картины, на которых было изображено лицо, почти вплотную приблизились к истине. Фило воспринял это как знак. Все вставало на свои места.

Скоро, Ленора, уже скоро…

Он сделал глоток дорогого скотча. Фило был один в белой гостиной — только так он мог позволить себе выпить.

Фило никогда не ел и не пил в присутствии других людей. Никто не видел, чтобы он спал. Он никогда не пользовался уборной, если там был кто-то еще. Эти привычки не были присущи человеку его священного призвания. В этом и заключалась ошибка Иисуса: в том, что он ел и пил вместе со своими спутниками, смущая их и заставляя недоумевать, почему Сыну Господа может требоваться еда и вино. Даже жена Фило, Сандрин, не видела, чтобы он что-то жевал. Последний раз он ел в компании другого человека на пикнике с Ленорой.

В тот день его жизнь изменилась навсегда.

Он снова посмотрел на полароидный снимок, доставленный ему ранее. Гленн Мастерс и Кэндис Армстронг в аэропорту, поднимаются по трапу в самолет, не подозревая, что их снимают. Смотрят друг на друга, их короткий обмен взглядами запечатлела пленка. Очень заметны их гнев, раздражение, нетерпение — каждый не хочет, чтобы другой ехал вместе с ним. Но Фило видел и страсть, притяжение настолько первобытное, что даже они сами не подозревали о нем. Наверное, он и сам так выглядел, прежде чем осознал свою любовь к Леноре.

В тот день, когда он сделал первый шаг на последнем пути к своей судьбе…

Фило сначала показалось, что она голая. Стоит нагишом в ручье и поливает водой свою кожу кремового оттенка. Но, подобравшись ближе, он увидел, что на ней было надето узкое облегающее платье до лодыжек под цвет кожи. И она не купалась, а зачерпывала воду ладонями из потока, поднимала высоко над головой, так, чтобы струйки текли между ее пальцев. Разлетавшиеся при этом брызги были похожи на бриллианты.

Пройдя по кругу, чтобы было лучше видно, он рассмотрел небольшую грудь и узкие бедра, волосы до плеч и длинные ноги. Он предположил, что ей, так же как и ему, лет пятнадцать. Увидев лицо девушки, он был сражен ее красотой и понял, что она не должна его заметить. Хотя он был богат и его родители считались сливками общества в Хьюстоне, у девчонок было свое мнение на этот счет, и они либо смотрели сквозь Фило, не обращая на него внимания, либо смеялись над ним, потому что он был веснушчатым круглолицым коротышкой. Он не смог бы вынести такое оскорбление от этого прекрасного создания. Но его нога наступила на сухую ветку, и фиалковые глаза осмотрели лесную чашу, нашли его и остановились на нем.

— Привет, — сказала она.

Он вышел на свет.

— В этих лесах небезопасно.

— Я знаю. Вода падает неправильно. Думаю, законы физики здесь отличаются. — Она покраснела. — Я собираюсь стать физиком.

У Фило перехватило дыхание. На дворе был 1948 год, и девочки не мечтали о том, чтобы стать физиками. Но она могла сказать, что хочет быть хоть шахтером, — настолько он был очарован.

Он знал, кто она. Ленора Руссо, ее отец был одним из александрийцев, их родословная уходила далеко в прошлые века, так же как и у Фило.

— Возможно, мы и живем при демократии.

Мать часто говорила ему: «Ни один из членов общества не может занять место выше, чем другой. Но на самом деле лишь небольшая группа людей способна проследить свое происхождение к самому зарождению рода, так, как мы, за триста лет, до того как жрецы были отправлены в изгнание. Ты прямой потомок Верховного жреца Филоса и принцессы Артемидии — и никогда не забывай, Фило, что ты выше всех остальных».

Ленора была здесь впервые; ее привезли для прохождения обряда инициации. Фило, который вступил в орден еще прошлым летом, на четырнадцатый день рождения, предложил ей свою помощь.

— Все очень просто, — сказал он. Его подростковый голос срывался, когда он ощущал, что она смотрит на него. — Пост и медитация, потом несколько вопросов, а затем клятвы верности и соблюдения секретности.

После этого новичку открывался доступ к эзотерической мудрости древних и он посвящался в миссию александрийцев. Но Фило не стал говорить ей о последней части. Сначала она должна была поклясться в преданности и обещать хранить тайну.

Ленора посмотрела на воду, омывавшую ее ноги, и легонько вскрикнула.

— Сколько камней! Мне не добраться самой до берега.

Берег был всего в десяти дюймах от нее.

Фило протянул руку, и она на мгновение пронзила взглядом своих чудесных глаз его трепещущую душу, а потом сказала:

— Вы так галантны, мой рыцарь в доспехах.

Она положила свою прохладную и мокрую ладонь в его потную юношескую ручищу, и он храбро помог ей выйти из ручья. Она была невероятно изящна и словно не от мира сего: розовые соски просвечивали через платье, длинные волнистые волосы делали ее похожей на фею. А он всего лишь неуклюжий и неловкий простак с деревенским техасским акцентом.

Она не смеялась над ним и не смотрела мимо него. Она назвала его галантным. В тот момент Фило поклялся, что проведет остаток своей жизни, стараясь сделать себя достойным ее.

За несколько следующих лет он подрос — ненамного, всего на пару дюймов. Чтобы компенсировать этот недостаток, он усиленно работал над манерами. Но кого можно было выбрать в качестве примера? Его отец — слабый тихий человек, которого агрессивная мать Фило выбрала ради денег и генов, — страстно увлекался коллекционированием марок. Вряд ли он мог служить мальчику хорошим образцом для подражания.

Фило не пришлось искать слишком долго. Роберт Эдуард Ли, знаменитый генерал войск Конфедерации во времена Гражданской войны, которого одновременно считали самым красивым мужчиной Юга и настоящим джентльменом, стал его кумиром. Ли проиграл войну, но не испытывал ненависти к победителям. Он выступил в качестве примера для своих собратьев южан в надежде, что горечь от поражения будет забыта и начнется создание объединенной Америки. Он олицетворял собой высокие моральные нормы, рыцарское поведение и особые черты мужественности. Вот качества, которые, как утверждал Ли, должны быть присущи джентльмену-южанину: сдержанность, самоконтроль, верность долгу, уверенность, забота о других, отвага, особое отношение к дамам, вежливость, честность и твердые религиозные убеждения. Они станут такими и для Фило, который переймет достоинства Роберта Ли и будет ежедневно доводить их до совершенства. Даже в будущем, когда ему придется убивать, он станет делать это с сожалением и уважением к своим жертвам, веря, что они вознесутся к Господу в луче света.

О Роберте Ли говорили как о последнем благородном рыцаре, и раз Фило происходил от рыцарей-крестоносцев, то он присвоил это звание себе.

Только в одном он не соглашался со своим кумиром. Ли говорил:

— В Библии есть моменты, которые я не могу объяснить, но я полностью принимаю ее как настоящее Слово Господа, и ее учения как ниспосланные Святым Духом.

Ошибка была в том, что никакого Бога не существовало, следовательно, не могло быть и слова Господа.

Фило работал над своей речью: избавлялся от южного сленга, таких словечек, как «типа того»; следил за осанкой (ходил увереннее, чем другие люди низкого роста), своими манерами, каждым поворотом головы во время разговора. Он прививал себе свойственный лорду кругозор и философию терпимости. Он усердно учился и получал высшие баллы. Он завоевывал награды и оканчивал учебные заведения с отличием. Все ради Леноры — его лесной нимфы с фиалковыми глазами, которая назвала его галантным.

За исключением редких общественных мероприятий в домах кого-нибудь из членов общества по всему миру, они редко виделись после той встречи на поляне: Ленора жила в Калифорнии, Фило — в Техасе. Но она всегда была в его мыслях, и все, что он делал, его усилия и стремления, каждый вдох посвящались Леноре. Когда Фило размышлял о будущем, он видел ее рядом с собой.

Сидя в своем стильном белом пентхаусе, он вспоминал слова, написанные ему Ленорой много лет назад в письме, которое бережно хранил и помнил наизусть:

«Дорогой Фило, мы, люди, взрослели на протяжении многих эпох. Мы были детьми, когда Бог сотворил нас. Его законы являются доказательством этого. Первые из них связаны с моралью — законы Хаммурапи, Моисея, Конфуция. В них были правила, по которым нам следовало прожить свои жизни. Но теперь мы подросли, и Бог открывает нам другие изумительные законы — в области физики, астрономии, квантового мира. Каждый день в новостях мы наблюдаем, как наука делает поразительные открытия. Бог готовит нас для смены системы взглядов и понятий огромного масштаба. Мы стоим на пороге чего-то удивительного».

Фило всегда поражало, как Ленора могла говорить о Боге, когда сама была одной из александрийцев, которые не верили в существование Бога. Но это было лишь одной частью восхитительной многогранности ее личности. Ленора очень любила Свечение, и мало кто мог, повстречавшись с ней, не пасть жертвой ее волшебного обаяния. И она должна была принадлежать ему.

Был лишь один человек, который мог бы ему помешать, — Батшиба Тибодо.

Люди в то время боялись матери Фило. Не потому что она была самой богатой устроительницей знатных приемов в южной половине Соединенных Штатов и лишь одно попадание или непопадание в список ее гостей могло означать успех в обществе или провал карьеры. Люди боялись ее потому, что она разговаривала с умершими. Их следует утешать, говорила она. И Фило был уверен, что духи мертвых слушались ее. Все слушались Батшибу.

Это была женщина внушительных размеров, с генеалогическим древом, уходившим корнями на две тысячи лет, в отличие от ее забитого мужа, который мог проследить свою родословную только до колонистов, прибывших в Америку на «Мейфлауэре». Ее жесткое правление стало притчей во языцех. И центром этой яростно опекаемой вселенной был ее единственный ребенок: Фило.

Ее настоящее имя было Джимминелл, но ей казалось, что оно «слишком техасское и глупое». И она сменила его на Батшибу — имя, принадлежавшее жене Давида и матери Соломона, потому что даже в возрасте восьми лет она была увлечена библейским словом и уже тогда знала, что однажды станет женщиной, с которой всем придется считаться. Батшиба древних времен способствовала восхождению своего сына на престол Израиля. Батшиба Тибодо не разменивалась на такие мелочи — ее планы на Фило были гораздо серьезнее.

С самого детства Фило понял, что он избран для чего-то особенного. Только одна вещь смущала его: если родители не верили в Бога, то почему каждое воскресенье ходили в церковь и зачем заставили его наизусть заучивать Библию? Батшиба повторяла, что когда-нибудь он поймет. И действительно, в день его принятия в орден, когда ему исполнилось четырнадцать лет, он все понял.

На двадцать первый день рождения, когда он закончил обучение в своей техасской альма-матер, мать поцеловала его на счастье, взъерошила волосы и прошептала на ухо:

— Помни, что ты аристократ от рождения. Королевской крови.

Таким образом, он был готов занять законное место лидера александрийцев, первого в их двадцатитрехвековой истории. И Ленора Руссо должна была быть рядом с ним.

Он думал, что мать станет возражать против его брака, но она удивила его, поддержав и даже благословив этот союз. Так, когда Фило исполнился двадцать один год, они пошли на пикник, где он собирался сделать предложение.

— Фило, ты вознес меня слишком высоко, — сказала Ленора. — Это не для меня. Я простая женщина со своими недостатками и слабостями. Я не смогу соответствовать тому образу, который ты для меня создал.

И он подумал: ее скромность и застенчивость лишь оттеняют ее великолепие. Он преклонил колено.

— Ленора, ты мое счастье, свет, озаряющий мне дорогу. Ленора, ты моя душа.

— Что ты такое говоришь?

— Я прошу тебя стать моей женой, чтобы ты позволила мне служить тебе, хранить тебя в своем сердце и чтобы я мог посвятить мою жизнь и все мои помыслы только тебе.

— Фило, я выхожу замуж.

Позже Фило вспоминал, что спросил, когда все уже было кончено:

— Он физик?

Огонь горел глубоко внутри него — небольшая искра, словно от удара камня о кремень, но она разрасталась, раздуваемая ветрами, завывавшими в его душе. Ему было наплевать, был тот человек физиком или нет. Он даже не мог понять, почему задал такой вопрос.

— Он занимается изучением Ближнего Востока.

Пламя плясало внутри Фило. Ленора была его целью и смыслом жизни. Фило посмотрел на хлебные корки от сандвичей, оливковые косточки, апельсиновую кожуру, пустые бутылки из-под содовой — свидетельство того, что они ели пищу вместе, он понял, что больше никогда не сможет есть в присутствии других людей.

— Пожалуйста, пожелай мне удачи, — попросила она. Фиалковые глаза с мольбой смотрели на него.

— Желаю тебе удачи, — произнес он, потому что так бы ответил Роберт Эдуард Ли, джентльмен, никогда не позволявший примитивным эмоциям брать верх над собой, особенно перед дамой. Он проиграл и, подобно потерпевшему поражение Ли, примет это с достоинством.

Но пожар бушевал в его душе, пока он ехал домой на своей «альфа ромео», полученной в честь окончания учебы. Внутренний огонь подогревался не гневом, ненавистью или разочарованием, а его желанием отомстить Леноре. Сделать ей больно. Так же больно, как ему сейчас. Но он не мог! Хотя она была причиной пламени, раздиравшего его изнутри, Фило не мог себе позволить обвинять ее — прекрасную, бесценную Ленору.

Но огонь надо было выпустить наружу, освободиться от него — или он поглотит его и Фило погибнет. Кто-нибудь должен заплатить за все.

Его отец, как обычно, сидел в своем кабинете, сгорбившись над коллекцией марок, рассматривая двухсантиметровый клочок бумаги через увеличительное стекло так, словно корпел над лекарством от рака. Его отец, который за свою жизнь так нигде и не работал, получив богатство по наследству, когда-то был красивым мужчиной, а теперь стал серым и тусклым после двадцати лет жизни с неукротимой Батшибой.

Батшиба находилась в комнате для спиритических сеансов, разговаривала с духами, отдавая им приказы, действительно призывая мертвых быть терпеливыми. Он никогда не понимал причину, по которой его матери было необходимо говорить призракам умерших, что им следует делать. Он думал, что это, наверное, связано с ее происхождением от одного из самых древних родов на земле, отчего она чувствовала себя бессмертной, что еще сильнее обостряло ее ощущение самодовольного превосходства над мертвыми, свойственного людям от рождения.

Затем Фило увидел, что стоит в главной гостиной и смотрит на картину над камином — ужасную сцену, изображавшую побег александрийских жрецов от безумной толпы, где на заднем плане пылала Библиотека. Он привстал и сорвал ее со стены. Холст в массивной раме с грохотом упал на пол, и он пнул его в огонь. Как же было хорошо пинать всех этих жрецов. Снова и снова он бил картину ногой, его глаза сверкали от ярости — он бил жрецов, потому что не мог ударить Ленору.

Пламя перескочило на полотно. Фило схватил раму и потащил горящую картину по ковру через весь дом, оставляя за собой огненный след, поджигая мебель, заперев дверь в кабинет отца и в спиритическую комнату, наблюдая, как языки пламени лижут стены и огонь охватывает все вокруг. Он еще не успел обойти огромный особняк полностью, когда в ночи завизжала первая сирена и стали собираться напуганные и взволнованные соседи. Еще он слышал, как в доме кто-то громко кричал.

С легкими полными дыма, и ожогами второй степени он попал в центральную больницу Хьюстона, где, пребывая в бреду от нестерпимой боли, встретил Иисуса.

Когда Фило было девять лет, Батшиба брала его на старомодные религиозные бдения возрожденцев, проводившиеся в большой палатке на окраине города, где техасский деревенщина-проповедник посылал проклятья на вспотевшие головы прихожан. Батшиба любила такие палаточные «возрождения», потому что, по ее словам, их часто посещали духи умерших. И пока проповедник говорил, Фило размышлял над тем, мог ли Иисус разговаривать как простой техасский парень. Пребывая в коме, когда миллионы обожженных нервных окончаний плясали под специальными повязками и морфий растекался по его венам, а разум плавал в амниотическом мешке наркотиков и галлюциногенов, Фило повстречал Иисуса недалеко от моря Галилеи и обнаружил, что тогда, в детстве, был прав: Иисус действительно говорил как простой техасский парень. И вот что он сказал Фило:

— Ты проделал хорошую работу, сынок, но у тебя еще многое впереди. Бог ждет тебя, но Он не станет ждать вечно. Прежде чем ты уйдешь, Я расскажу тебе кое-что о той девчушке, на которой ты хотел жениться.

Фило пролежал без сознания три дня. Когда он вышел из комы, врачи сказали ему, что он чуть не умер. Они ошибались — он умер.

И был воскрешен.

Подобно Иисусу, Фило испытал мученическую смерть, за три дня побывав на задворках рая, ада, разных преисподних и нескольких стран, и затем был возвращен на этот свет, чтобы начать свое великое путешествие длиною в жизнь. Но разница между ним и его предшественником, как понял Фило, когда свежие силы наполнили его кровь, состояла в том, что Иисус был крещен лишь водой. Фило же был крещен огнем. Доказательством искупления грехов и превращения были его волосы. Когда сняли повязки с тех частей его тела, которые прошли очищение огнем, то увидели, что волосы двадцатиоднолетнего юноши стали совершенно седыми.

Он воспринял это как знак.

Большие свершения ждали его, дорога к славе и Богу. Фило понял, что Ленора предвидела это. Святая провидица, она знала. И поэтому ради его священной миссии она принесла себя в жертву.

Сейчас он все прекрасно видел, потому что Иисус объяснил ему, что произошло. Она знала, потому что была проницательной и мудрой, тогда как даже он сам не подозревал об этом. Она поняла, что Фило был Избранным, и ей нельзя вставать у него на пути.

Поэтому Ленора была готова совершить жертвоприношение: выйти замуж за человека, которого не любила. Теперь Фило слышал истинные слова, скрывавшиеся за ее «нет». Она говорила:

— Я присоединюсь к тебе, Фило, но не сейчас, ибо окажусь только помехой тебе. Я останусь с Джоном Мастерсом, пока ты не вознесешься в своем величии, и тогда я навеки буду с тобой.

Он больше не ненавидел Джона Мастерса, а скорее жалел его, потому что бедняга верил в любовь Леноры, и Фило думал, что когда придет время убрать Джона со своего пути, то он будет милостив к нему.

Лежа в больничной постели, от юристов юноша узнал, что унаследовал огромное состояние, прибыльные корпорации, дорогую недвижимость и неплохие выплаты по страховым полисам своих родителей. Но эти богатства мало что значили для Фило, который собирался править всем миром.

Причина возгорания была расследована и признана случайной. «Искры из камина», — было указано в официальном отчете, а следователь по поджогам довольно улыбался, переводя на свой секретный банковский счет сто тысяч долларов.

Фило был готов принять управление финансовой империей и начать свой тайный священный поход, но он не мог понять, почему все были так расстроены. Ведь настал славный момент, день веселья и радости. Зачем так печалиться о том, что случилось с его родителями? Они приняли мученическую смерть, чтобы их единственный сын совершил путешествие в ад, где три дня проходило его замечательное превращение, а потом вернулся к новой жизни. Все должны порадоваться за Батшибу. Теперь она сможет лично запугивать мертвых.

В волнении от нахлынувших воспоминаний Фило отставил напиток и взял снимок Кэндис и Гленна в аэропорту. Разрезав его ножницами на две половинки, он подошел к камину, где бросил фотографию Кэндис Армстронг, в ее бледно-розовой блузке, длинной юбке с оборками, с ее темными волосами, забранными заколкой, в огонь и смотрел, как она дымилась, чернела и превращалась в пепел. Пока только символическая смерть, но скоро все будет по-настоящему.

«Власть огня», — восторженно думал Фило.

Он подошел к телефону, позвонил и выслушал отчет об ужасной аварии на окраине Дамаска.

Положил трубку и обдумал последние новости. Люди сгорели заживо. Еще один знак того, что конец близок.

Он содрогнулся в приступе страсти. «Скоро, Ленора…»

Скоро весь мир познает наслаждение от огня.

15

— Мы не имеем ни малейшего понятия о том, где находимся. Спасибо нашему Джону Уэйну, — сказал Гленн, щурясь на восходящее солнце. Рассвет занимался над Сирийским плато — это было довольно безрадостное зрелище.

— А я-то думал, что вы будете мне благодарны, — проворчал Ян, закуривая сигарету. — Если бы я не выстрелил, эти сволочи поймали бы нас и продали в рабство. Верните мне пистолет.

— Черта с два.

— Это не ваш…

— Да замолчите уже! — закричала Кэндис. Двое мужчин пререкались с того самого момента, как Константин высадил их и вернулся в Дамаск. — Нам нужно найти способ попасть в Пальмиру.

Они обернулись, одновременно подумав, что она прекрасна в гневе.

— Что вы предлагаете? — спросил Ян. — Мы не можем вернуться на шоссе, теперь, когда нас ищут какие-то маньяки. А после того что случилось, они наверняка захотят отомстить.

Фургон кувыркается, падает колесами вверх, начинает гореть. Запертые внутри люди дико кричат.

Эти воспоминания преследовали их.

Константин пришел в ярость после произошедшего.

— Я, видимо, свихнулся, позволив вам уговорить меня отвезти вас, — сказал он, когда, отъехав достаточно далеко и убедившись, что их никто не преследует и можно остановиться, они свернули с главной дороги на проселочную, которая привела их в оливковую рощу. — Я знал, что это слишком опасно. Мы возвращаемся в Дамаск.

Но три иностранца твердо решили добраться до Пальмиры.

— Я вам больше не помощник, — отрезал Константин.

Они пробовали подкупить его людей, предлагая щедрое вознаграждение за помощь, но те видели, как горел автомобиль, и слышали жуткие крики жертв.

— Мы должны думать о своих семьях, — объяснил Константин, после того как Мусса побросал их вещи на землю и вернулся за руль своего «шевроле». И потом они уехали.

— Надо держаться подальше от основных троп и дорог. — Гленн нехотя согласился с Яном. — Друзья тех людей, сгоревших заживо, будут охотиться за нами. — И если за всем стоял Фило, то поисковая команда уже стала в три-четыре раза больше. Они не могли доверять первым встречным. — Нам нужен другой план действий.

— Как мне все это осточертело, — пробормотала Кэндис, схватив свою походную сумку и отправившись в заросли турецкого гороха. Гленн и Ян слышали, как она расстегивала молнию, копалась в сумке, недовольно бурчала, скрытая кустарником. Когда она вышла, они увидели, что на ней вместо юбки с оборками и прозрачной блузки надеты строгие брюки и застегнутая до самого верха шелковая темно-синяя блузка с длинными рукавами.

— Что… — только и успели они сказать.

Взвалив на плечо сумку и рюкзак, Кэндис устало поплелась из оливковой рощи обратно на шоссе, где, к их общему ужасу, под лучами раннего солнца подняла руку, пытаясь остановить какую-нибудь из проносившихся мимо немногочисленных машин.

— Чтоб ее! — воскликнул Ян.

Гленн уже бежал вслед за ней.

Слишком поздно. Уже второй автомобиль остановился с громким визгом шин.

Выяснилось, что водитель и пассажиры были компанией братьев, направлявшихся домой после продажи оливок на главном рынке Дамаска. Веселые молодые люди согласились подвезти незнакомцев в своем большом «мерседесе».

— Алан-ва-салан! — закричали они, когда машина тронулась с места. — Добро пожаловать в Сирию!

— Это был опрометчивый поступок, — тихо сказал Гленн Кэндис. Им пришлось потесниться, потому что один из братьев занимал почти четверть узкого сиденья.

— Но мы теперь едем, не так ли? — процедила она сквозь зубы. — Оставь я это на вас с Яном, мы бы торчали на одном месте до Второго пришествия.

— Незачем выпендриваться, — сказал Гленн, пытаясь вытянуть руку вдоль спинки сиденья. Но там было навалено много всякого хлама, и ему пришлось положить ее на плечо Кэндис.

Они остановились у деревни в семидесяти милях от Пальмиры, где иностранцев пригласили на обед, от которого они не смогли отказаться. Деревня была знаменита своими братьями, рассказывали их гостеприимные хозяева, потому что именно здесь Каин убил Авеля. Пять сестер четырех братьев принесли блюда с яйцами, йогуртом, хлебом и маслом, и, раз уж представился такой случай, была зарезана курица и зажарена специально для дорогих гостей. Так как хозяева не говорили на английском, Ян переводил их оживленную беседу, где обсуждались и фильмы — братья были поклонниками Джеки Чана, и присутствие американских войск на Ближнем Востоке. В их тоне не было злобы, потому что братья понимали: политики в своих играх не обращают внимания на простой народ.

Обед проходил в тени высокого сикомора, где на земле спали собаки, толпились дети, разглядывая незнакомцев, а три иностранца беспокойно посматривали на дорогу, ведущую к шоссе.

Но их преследователи так и не появились. А потом были рукопожатия и дружеские объятия, братья отказались принимать предложенные деньги и с добрым словом отправили путешественников дальше. Затем на проржавевшем старом грузовике их подвез фермер с сыном, энергичные сирийцы прокатили американских гостей вокруг замка Омайяд, возвышавшегося на вершине холма, и во время короткой остановки угостили сладким чаем с лепешками из слоеного теста, пропитанными медом и с ореховой начинкой.

Они не успели заметить, как из пустыни выросли руины Пальмиры, отливавшие золотом на фоне заката, давая смутное представление о грандиозном городе, которым когда-то правила царица-воительница Зенобия. Фермер высадил пассажиров в центре нового города, отказавшись от денег и пожелав им удачи.

Однако удача в тот день была явно не с ними, так как они выяснили, что наступил туристический сезон и свободных мест в гостиницах нет.

— Всегда можно остановиться в кемпинге, — сказал Гленн, когда они входили в прохладный холл последнего отеля.

Но Кэндис уже видела раньше так называемые участки для кемпинга на территории гостиниц. Спать приходилось под открытым небом и без каких-либо удобств. Ей срочно требовался горячий душ.

Портье отеля «Лотус» извинился и сказал, как им говорили и в остальных отелях, что мест нет, но за небольшую плату они могут расположиться в саду, где какая-то группа молодых путешественников уже раскладывала спальные мешки. Кэндис заметила ключи от номеров на стене и поинтересовалась по их поводу.

— Те постояльцы еще не прибыли. Но у них предварительный заказ. Все уплачено вперед, — подчеркнул портье.

Она осмотрела холл, заполненный туристами с багажом. На кушетке спал мужчина, подложив рюкзак под голову. Покопавшись в своей сумке, она извлекла свернутую пачку долларов.

— Если освободится номер, придержите его для меня.

Они наняли водителя, чтобы он отвез их к Джебель Мара. План был такой: встретиться с местными бедуинами и выяснить, помнит ли кто-нибудь из старцев о том, как в этих местах работал Басков. Если он был здесь восемьдесят лет назад, то, возможно, воспоминания о тех временах еще не стерлись из памяти.

Когда они оставили позолоченные руины позади, водитель указал на стоянки бедуинов, рассыпанные по равнине.

— Это странствующие люди, — сказал он на хорошем английском, — потому что их стадам надо постоянно перемещаться в поисках новых пастбищ. Конечно, многие из наших бедуинов теперь ведут оседлый образ жизни, оставив кочевничество в прошлом.

Даже такие бывшие кочевники, чей лагерь был в пятнадцати милях к северу от Пальмиры, все равно жили в переносных палатках своих предков из черной козлиной шерсти, что и увидели гости, попав в неглубокую низину, где стояла группа палаток разных размеров, развернутых входом на подветренную сторону. В тени сидели люди, покуривая трубки и играя в нарды с детьми, вокруг бегали собаки, а женщины осторожно выглядывали из-за откидных полотнищ.

К ним навстречу вышел высокий мужчина благородной наружности, в пиджаке, надетом поверх джелаба, на голове черная клетчатая куфия до плеч. Он представился шейхом Абду и пригласил посетителей в палатку.

Пока Ян на арабском языке объяснял ему цель их визита — поиск сведений о старой легенде, — Кэндис смотрела вдаль на заостренные вершины, поднимавшиеся на тысячи футов, которые в этой равнинной земле называли Джебель — горы. Ее сердце взволнованно билось. Была ли Звезда Вавилона где-то рядом?

Шейх Абду предложил пройти внутрь. Войдя в палатку, они увидели телевизор, установленный на верблюжьем седле, провода от аппарата вели на улицу к автономному электрогенератору. Мужчины, сидевшие на плетеных ковриках, встали и вежливо поклонились, большинство были одеты в длинные джелаба, но двое помоложе носили синие джинсы с закрепленными на поясе сотовыми телефонами.

Женщины в красных и желтых платьях, руки которых были украшены золотом, принесли сладкий чай с ячменными лепешками и быстро скрылись за занавеской, отделявшей мужскую часть палатки от женской.

Прежде чем перейти к расспросам, Гленн попросил Яна узнать, появлялись ли здесь другие иностранцы, искавшие место в Джебель Мара, о котором говорилось в старой истории. Может, рыжеволосая женщина? Или американец с седыми волосами и бородой? Но они оказались первыми, кто побывал в этом лагере с прошлой осени.

Шейх Абду учтиво слушал, как Ян объяснял, что они хотят найти место, где три или четыре поколения назад работал иностранец по фамилии Басков. Шейх решил посовещаться со своими товарищами, которые очень оживленно вступили в разговор. С годами предания и мифы изменяются и искажаются, их рассказывают, сидя у костра, приукрашивают и перевирают, пока от оригинала ничего не остается. Тем не менее основная часть этой конкретной истории сохранилась: сумасшедший европеец копался в пустыне в поисках древних камней.

Ян перевел все своим спутникам:

— Нам повезло. Им знакома наша история.

Внезапно его прервал один из стариков, принявшийся что-то быстро и взволнованно объяснять.

Кэндис и Гленн ждали ответа Яна, чье лицо потемнело от сосредоточенности. Он расспросил старейшину, к беседе присоединились остальные, выразительно жестикулируя. Наконец он повернулся к друзьям и сказал.

— Это не Джебель Мара Ивана Баскова.

— Что? — Надежды Кэндис разбились вдребезги. — Но они же знают историю!

— Да, но они говорят, что все произошло не здесь. Существует другая Джебель Мара.

— Другая? Им известно где? — Гленн развернул карту Сирии, и все склонились над ней, толкая друг друга, обмениваясь репликами, качая головами, споря, смеясь, хмурясь в недоумении и указывая коричневыми пальцами на множество разных мест в сотнях миль друг от друга. Но постепенно, после того как каждый почесал в затылке и посоветовался с приятелями, когда они отбросили маловероятные варианты и сконцентрировались на том, что могло быть, когда подвергли пристальной и честной проверке общие воспоминания, оставив только факты, вот тогда они определились с местом, где проходили раскопки Баскова.

— Здесь! — сказал шейх с гордостью.

Конечно, на карте не было ничего с названием Джебель Мара. Это было бы слишком просто.

— Черт побери, — пробормотал Ян. — Похоже, нам придется ехать по юго-восточной дороге от Пальмиры, пока не доберемся до Вади-Аравид, там повернуть на север на пару миль, затем на восток, не доезжая до соляных озер Аль-Рутайма. Здесь, — сказал он, постучав пальцем по чистому участку карты, — находится Вади-Райза. Они говорят, что рядом мы найдем Джебель Мара.

Гленн сомневался.

— А они уверены в этом?

Ян пожал плечами.

— Кто бы знал, — в его голосе появились нотки беспокойства. — Еще они говорят, что это очень пустынный и негостеприимный район. Там мы не встретим никого, кроме бандитов, грабителей и солдат, сбежавших в самоволку.

Портье отеля обрадовался, увидев Кэндис, потому что неожиданно освободился номер. Когда она поднялась наверх, Гленн отправился в ближайший полицейский участок, а Ян остался в гостиничном баре.

В номере было душно. Открыв раздвижные балконные двери, Кэндис оставила открытой входную дверь, чтобы проветрить комнату, и пошла в ванную. Она отлепила лейкопластырь. Порез на шее медленно заживал. Она решила не накладывать новую повязку.

Вернувшись в комнату, она распаковала свою походную сумку. Кэндис взяла с собой книгу «Первоисточник Библии на иврите», потому что фрагмент с «женой астронома» был на иврите. Перед тем как покинуть Калифорнию, ей удалось определить, что алфавит на табличке Дюшеса действительно представлял собой код-заменитель для алфавита древнего иврита. Ксерокопию с табличкой она заложила между страницами книги.

Она вспомнила о неожиданной встрече с женщиной в приемном покое отделения интенсивной терапии. Доктор Милдред Стиллвотер еще сорок лет назад опубликовала эту книгу, которая с тех пор оставалась основным подспорьем для археологов и изучающих Библию.

Кэндис думала и о других необычных людях, которые были тогда в коридоре. Они на самом деле приходили выразить уважение своему коллеге или хотели заполучить Звезду Вавилона?

Она вышла на балкон, где сумерки были наполнены ароматами ночи: жасмина и жимолости, цветущих в саду; мяса ягненка, жарившегося на вертеле; варившегося темного кофе. И запахом самой пустыни, пыльным и древним. Пальмира — «Невеста пустыни». Город караванной торговли и ремесла, в котором встречались, смешивались и сталкивались разные культуры. Люди жили здесь на протяжении семидесяти пяти веков. Римляне принесли в этот город свою религию и законы.

Подставив лицо легкому ветерку, Кэндис закрыла глаза и погрузилась в другой мир. Она представила оазис таким, каким он был столетия назад: люди, рынки, красивый римский центурион на гарцующей лошади…

Раздался стук в ее открытую дверь.

Она обернулась и увидела Гленна. Она еще плавала в волнах своей фантазии и увидела, как он шагнул к ней: статный центурион в шлеме с плюмажем, алой накидке, сияющем нагруднике, с мечом на поясе — общепризнанным символом власти.

— Я подумал, вам будет интересно услышать, что я успел узнать, — сказал он, нахмурившись и пройдя в комнату. — Но не стоит оставлять дверь открытой.

Центурион испарился, и остался только Гленн Мастерс — без шлема и накидки, в черных брюках из плотной ткани и синей хлопчатобумажной рубашке — опять говорящий ей, что можно делать, а чего нельзя. Но все равно симпатичный.

— Я навел справки в городе. Никто раньше не спрашивал про Джебель Мара. Никто не нанимал проводника и машину, чтобы попасть туда. Работой Баскова и Звездой Вавилона тоже никто не интересовался.

Он вышел к ней на балкон, где силуэты финиковых пальм возвышались на фоне ночного звездного неба.

Кэндис подошла к перилам и сразу же отстранилась.

— Что-то не так? — поинтересовался он.

— Не люблю высоту.

— Мы лишь на втором этаже.

— Этого для меня уже достаточно. У меня голова кружится, если я смотрю на что-то свысока. — Она уловила легкую улыбку на его лице, которую сразу же сменило сосредоточенное выражение. Наверняка он сейчас думал о том, что делать дальше и как им попасть к Джебель Мара. — Мы попросим кого-нибудь отвезти нас, — сказала она, словно это было так же просто, как вызвать такси.

Но не об этом думал Гленн. Он думал о том, что хотел бы нарисовать Кэндис в лунном свете.

Гленн перевел взгляд на руины. В сгущавшейся тьме Пальмира с ее улицами, колоннами и арками была похожа на современный город.

— Я был у местных полицейских, отправил отчет о машине, преследовавшей нас у Дамаска, и ввел их в курс дела. Они будут следить за всеми, кто станет спрашивать о Джебель Мара или Звезде Вавилона. И утром проводят вас в аэропорт.

Она резко обернулась.

— Что?

Он посмотрел на нее.

— Я сказал им, что преследую преступника и вам грозит опасность. Они хотят, чтобы вы как можно скорее и незаметнее покинули их город.

— Вы не имели права.

— Еще как имел.

— Я остаюсь.

Почему ее голос до сих пор застигает его врасплох? При первом взгляде на Кэндис можно было предположить, что у нее высокий голос и из ее тонкого горла должны выходить сопрановые нотки.

— Я нанял водителя с машиной, — сказал он. — Выезжаю в пустыню на рассвете.

— Я с вами.

— Нет.

— Тогда достану своего водителя с машиной.

— И поедете одна?

— Я с самого начала хотела ехать одна. — Такой расклад пугал ее. — Послушайте, мы не можем терять время. Ваш отец сказал, что Фило собирается устроить великое опустошение. Армагеддон. Что, если он использует Звезду Вавилона, чтобы взорвать весь мир?

— Тем более я должен ехать один.

— И тем более я должна ехать с вами!

— Доктор Армстронг, будет так, как я сказал. В полиции распорядились, чтобы никто из местных не помогал вам. Это небольшой город, и все уже знают об этом, и вряд ли кто-нибудь захочет пойти против полицейских.

— Как вы можете меня вот так бросить?

— Я не бросаю вас. А оставляю под присмотром полиции. Я должен ехать один, и притом быстро.

— Вы так говорите, словно я инвалид или камень на вашей шее…

Он взял ее за плечи, крепко встряхнул.

— Черт возьми, Кэндис, я не смогу простить себе, если с вами что-то случится! По-вашему, смертей еще недостаточно?

Это остановило ее. В его голосе был гнев, а в глазах мольба. Она почувствовала, что кольцо с камнем, всегда повернутым на сторону ладони, вонзилось в ее кожу, и представила, как на том месте остается красивая отметка, словно ярко-красный рубин и золотые нити выжигают ее огнем.

Неловкое молчание повисло в воздухе, когда, глядя за спину Гленна на колонны из белого мрамора, призрачно возвышавшиеся под лунным светом, Кэндис заметила стоящего среди них человека. Знакомая гавайская рубашка.

— Эй! — воскликнула она.

— Что?

— Это он! — сказала она и выбежала из номера.

Гленн бросился за ней через коридор и вниз по лестнице в холл и увидел, как Кэндис пронеслась в открытые двери на террасу, где ужинали постояльцы. Потом она растворилась в тени ночи.

Тихо ругаясь, он пошел ее искать.

Кэндис пробежала по разбитому тротуару, между колоннами, вверх по ведущей в никуда лестнице, вокруг древних ванн, где когда-то купалась знать, и мимо ниш, в которых раньше стояли статуи богов, наконец, она добралась до разрушенного жертвенного алтаря. Оказалось, что она тут не одна. Туристы из небольшой группы разговаривали, смеялись, фотографировали друг друга, крича: «Улыбочку!»

Она увидела человека в гавайской рубашке, юркнувшего за угол, и побежала следом.

Снова потеряв его, она остановилась и прислушалась. Рядом кто-то тоже остановился, а потом побежал дальше. Кэндис не сдавалась, забираясь все дальше в лабиринт колонн, помещений без окон и обрушившихся арок. Туристов тут не было, только призраки прошлого.

— Выходи, чтобы я могла увидеть тебя! — закричала она, ее голос эхом отразился от стен. Она оглянулась. Святилище храма загораживало вид на отель. Она больше не слышала ни музыки, ни голосов. Только шум ветра. Она подобрала камень и, услышав какой-то звук, побежала за арку, где столкнулась с Гленном.

— Вы видели его? — запыхавшись, спросила она.

— Стойте! Куда он скрылся?

— Не знаю. Нам лучше разделиться, — сказала она и двинулась.

Гленн взял ее за руку.

— Лучше будет, если мы останемся вместе.

Но Кэндис, не слушая Гленна, пошла вперед. «Какая она своевольная, — подумал он. — Импульсивная, упрямая и своевольная».

— Подождите, — сказал он, догнав ее и положив руку на плечо. — Скажите мне четко, что вы увидели с балкона.

— Это был он — те же длинные волосы, затянутые конским хвостом, лысая макушка. И рубашка с голубыми пальмами.

— Лицо разглядели?

— Он смотрел на меня.

Гленн удивленно моргнул.

— Прямо на вас?

— Да, просто стоял там и… О нет!

Они побежали вместе, сначала через руины, потом миновали террасу с обедающими гостями, которые уже второй раз были вынуждены отвлечься от трапезы, вверх по лестнице и в конец коридора, где обнаружили номер Кэндис в том же виде, в каком оставили его — с открытой настежь дверью.

— Что пропало? — спросил Гленн, принявшись открывать шкафы, выдвигать ящики, будто это был его номер.

Она сразу поняла — ксерокопия таблички Дюшеса. Исчезла из книги Милдред Стиллвотер. Теперь она не сможет перевести то, что они нашли.

— Хорошая уловка, — произнесла она сквозь зубы. — Он намеренно выманил меня на улицу, чтобы его сообщник мог спокойно обыскать номер.

— Где карта?

К счастью, она по-прежнему лежала в ее рюкзаке.

Гленн, нахмурившись, посмотрел на часы, разрываясь между необходимостью отправиться прямо сейчас к Джебель Мара и желанием остаться с Кэндис, чтобы с ней ничего не произошло, до того как полиция отвезет ее утром в аэропорт. Кэндис хотела только одного: выйти на улицу и искать человека, нападавшего на нее, и если понадобится, то перевернуть вверх дном весь город. Но Пальмира была переполнена туристами. Она никогда не найдет его здесь.

Увидев выражение лица Гленна, она произнесла:

— Не говорите ни слова. Я знаю, о чем вы думаете.

— Нет, не знаете.

— Вы думаете, что я импульсивная и поэтому нас постигла такая неудача.

— Ладно, вы знаете, о чем я думаю.

— Что ж, — она положила руки на бедра, — им известно, где мы, и теперь они будут преследовать нас до Джебель Мара. Что будем делать?

— Для начала я еду к Джебель Мара. Вы возвращаетесь в Лос-Анджелес. И никакие уговоры вам не помогут.

— Я постараюсь не быть импульсивной.

— У вас не получится, и вы сами это понимаете. Устроили тут бег с препятствиями.

— Он мог удрать.

— Так он и удрал!

— Бог мой, кому показать красную карточку?

Они обернулись и увидели Яна в дверном проеме.

— Диспетчеры из международного аэропорта Дамаска просили вас не орать так громко, они не могут расслышать пилотов. — Он заметил, как они уставились друг на друга: лица раскраснелись, еще немного — и не обошлось бы без телесных повреждений. — У меня для вас хорошие новости. Я нанял двух парней, которые отвезут нас к Джебель Мара, — он расплылся в улыбке. — Ну же, хоть спасибо скажите.

Между собой они называли ее просто Организацией, и Франсуа Орлеан работал на Организацию уже почти двадцать лет. Это был большой срок для его профессии, но даже он не мог вспомнить то время, когда его контора еще именовалась «Международная организация уголовной полиции». Название было слишком громоздким, и все стали использовать телеграфный адрес «Интерпол», после чего оно так и прижилось.

Хотя у Интерпола было много разных дел — борьба с мировой организованной преступностью, торговлей наркотиками, контрабандой оружия, — Франсуа не был связан ни с одним из них. Табличка на двери его кабинета гласила: «Интерпол — Oeuvres d'art voles» — «Похищенные произведения искусства».

Работа являлась смыслом его жизни, поэтому Франсуа не был женат и, не имея никаких родственников, за исключением троюродной сестры в Марселе, полностью посвятил себя любимому делу. В этот вечерний час он был похож на пылающую нефтяную вышку в ночной пустыне, пил крепкий кофе и курил «Голуаз», просматривая невероятный отчет: вся коллекция мебели Луи XV — диваны, стулья, шкафы, письменные столы — была украдена среди белого дня из частного дома в Париже. Он покачал головой, отдавая должное дерзости совершенного ограбления.

Потерпевшим оказался политик, именно поэтому расследование было передано Орлеану, который был не просто хорошими полицейским, но и дипломатом. Качество, весьма необходимое в его работе. Из-за культурных ценностей иногда могли возникать щекотливые ситуации, особенно если они были связаны с религиозным наследием или национальным героем.

Орлеан был одаренным человеком. Коллеги по работе утверждали, что Франсуа представлял собой ходячую энциклопедию. Он не просто хорошо разбирался в искусстве. У Франсуа познания в этой области были в самой крови, он впитал их, когда был еще ребенком, а его мать работала смотрителем в Лувре. Он не смог бы заниматься ничем другим, да и никогда не хотел. Он обожал искусство и все, что имело отношение к культуре. Более того, он чувствовал, что должен охранять их. Но его настоящим даром была память. «Фотографическая», — так все говорили. Другие агенты даже подшучивали над ним, говоря, что компьютер ему в подметки не годится, потому что, когда его спрашивали о чем-нибудь, он давал ответ быстрее и точнее.

Отложив отчет о пропаже мебели, он откинулся на спинку скрипучего кресла и помассировал шею. Он собирался передать это дело Реверди, цепкому британцу, который никогда не сдавался. Франсуа больше не занимался «грязной» работой. Он был кабинетным человеком с самой большой выслугой лет, какую только можно было иметь, не входя в Генеральную ассамблею или Административную комиссию, члены которых всегда были на виду.

Франсуа не хотел привлекать к себе внимание — так было необходимо для его настоящей работы.

Работы, о которой в Интерполе никто не знал.

Зашумел его факс, и он с надеждой пошел проверить полученное сообщение. Он ждал отчет по Джессике Рэндольф. По слухам, она собиралась заполучить письмо одиннадцатого века, которое недавно было передано в качестве пожертвования в частный музей Мельбурна. Конечно, Джессика не стала бы воровать его сама; Рэндольф была женщиной, никогда не маравшей свои красивые ручки. Она наймет кого-нибудь, и Франсуа уже догадывался кого.

Но отчет был не по симпатичному торговцу произведениями искусства.

Бритта Бушхорн сообщала о краже бумаг ее мужа. Она рассказала обо всем властям Франкфурта, которые объявили записи Бушхорна национальным достоянием и отправили дело в Международную организацию уголовной полиции, пометив его как «срочное» и «повышенной важности».

Франсуа положил отчет на стол и достал пачку «Голуаз». Закурив от золотой зажигалки, он затянулся и выпустил дым. Потом взял отчет, поджег уголок, посмотрел, как загорелась бумага, и бросил его в корзину для мусора. Пока Франсуа Орлеан, член ордена александрийцев, чья родословная была связана с королевской семьей Франции и проходила через младшего брата Луи XIV, наблюдал за превращением отчета в пепел, кольцо с квадратным рубином и золотыми нитями на его правой руке сияло, отражая пламя.

16

Огонь помогал ему сосредоточиться.

Фило смотрел будто внутрь пламени, пытаясь проникнуть в его душу. Хотя никто открыто не обвинял его в смерти родителей, после похорон поползли разные слухи. Все считали странным, что молодой человек так увлекся огнем. Один из знакомых по студенческому братству в шутку называл его Фило Пироманьяк в присутствии других людей — его обугленное тело нашли неделю спустя в разбитой машине. Больше никто не произносил это прозвище.

Но и Фило никого больше не сжигал. Он шел по праведному пути, следуя мессианскому зову. В его планы не входило оставлять за собой след из почерневших трупов. Фило придумал другие способы убеждения и устранения, и его восхождение к власти проходило без особых проблем.

Но огонь оставался центром его существования, так же как и для других александрийцев — большого общества, раскинувшего сети по всему миру, состоявшего из простых людей, ведущих тайную жизнь, связанных друг с другом клятвой более древней, чем Иисус Христос. Фило поддерживал огонь во всех своих домах, в каминах и горшках, на свечах и масле, он напоминал ему о священной цели и о том дне, когда Ленора будет стоять рядом с ним в лучах яркого Божьего света.

Но здесь был самый ценный огонь из всех на этой планете; среди всех свечей, горевших в церквях, храмах, синагогах и святых местах, это одинокое пламя было самым особенным и дорогим для него.

Сюда он ежедневно приходил, чтобы восстановить силы и получить поддержку, поговорить с женщиной, которую любил почти всю свою жизнь и будет любить оставшуюся вечность.

— Люди боятся меня, возлюбленная моя. — Его тихий голос эхом отразился от мраморных и хрустальных стен. Он стоял один под перламутровым небом. — Но почему? Я великодушен к ним. Я джентльмен. Я самая добрая душа на этом свете. И все же они боятся меня.

Он покачал седой головой, озадаченный происками человеческой психики. У него было такое впечатление, что чем больше он делал добрых дел, тем страшнее становился.

Он перенесся в воспоминания о последнем разговоре с ней, на двадцать лет назад. Они говорили о Гленне. Через несколько месяцев ему должно было исполниться восемнадцать лет, и Ленора хотела обсудить обряд его принятия в орден.

Прежде чем они попрощались, Фило выразил свою преданность и любовь к ней, как делал всегда, после чего она сказала:

— Фило, я люблю тебя как брата и друга. Но в моем сердце есть место только для Джона. Я не предам его.

Это ему больше всего нравилось в ней. Она пожертвовала собой, выйдя замуж за нелюбимого человека, и притом так храбро скрывала свои чувства. Он приложил ее ладони к своему лицу и сказал:

— Моя маленькая отважная актриса. Даже со мной ты продолжаешь играть свою роль.

Такими были их последние бесценные слова, сказанные друг другу. А потом этот телефонный звонок — он не мог вспомнить, кто был на другом конце: ему сообщили, что Ленора умерла, убита, ее ударили по голове чертовым молотком. И Фило обезумел от горя, горя настолько глубокого, необъятного и невыносимого, что он хотел проклинать даже Бога. Но Бога не было, и проклинать было некого.

Потом ему стало казаться, что Ленора вовсе не умирала. Джон Мастерс солгал, пытаясь оставить ее только для себя, похороны были фальсификацией. Фило искал ее по всему миру. Когда он на улице замечал женщину, походившую на нее, он шел следом, внутри у него было пусто и все болело, пытался догнать ее, но в то же время боялся, потому что глубоко в душе понимал, что это была не она. И правда пугала его еще больше. Он оставил последние надежды, когда остановился перед отелем Георга V в Париже и понял, что похороны были настоящими и что Ленора действительно умерла.

Он продолжал искать теперь уже смысл, цель своей жизни на бульварах огромных мегаполисов и в узких переулках древних городков, в небоскребах и глиняных лачугах, в пустыне и на вершинах гор. Он спрашивал мудрецов и идиотов, всех, кто мог объяснить ему это.

И однажды, обнаружив себя в огромной толпе на берегу реки Ганг — он не мог вспомнить, как попал туда, — среди полуголых людей, Фило в костюме с галстуком и длинном черном пальто вошел в священные целебные воды, наполнив тысячедолларовые итальянские туфли грязью и илом источника жизненной силы Индии. Он почувствовал странную энергию, поднявшуюся в его теле, и к нему внезапно снизошло понимание всех вещей. И ему стала понятна причина смерти Леноры.

И Фило на запруженных людьми берегах древней священной реки понял эту причину.

Перед возвращением домой к Сандрин, которая не станет задавать вопросов, он посетил Тадж-Махал и, стоя там, думал, что это памятник достойный Леноры, когда вошли два пьяных краснолицых австралийца с огромными рюкзаками за плечами.

— Гляньте, народ, — громко сказал один из них. — Тадж-Махал, видимо, у мужика больше не стоял, и тогда он отгрохал хоть такое утешение для своей бабы.

И его друг, фыркая, засмеялся.

Фило проследил за ними до их убогой гостиницы, запомнил номер, где они остановились, и вернулся туда позже ночью, когда они спали мертвым сном. Когда они проснулись с похмелья ранним утром, то увидели, что привязаны: один к кровати с разведенными руками и ногами и без штанов, другой к стулу.

— Вы обесчестили усыпальницу женщины, — тихо проговорил Фило из тени. — Вам необходимо преподать урок, который будет всегда напоминать вам, что гробницы женщин надо уважать. Один из вас понесет наказание, другой будет смотреть — тогда вы этого точно не забудете. Познакомьтесь с доктором Банарджи. Он хирург. Не пытайтесь говорить, а то проглотите ватные тампоны, которые он засунул вам в рот. Доктору Банарджи наплевать, кто вы, откуда и почему вы приехали в эту страну и оскорбляли ее наследие. Я заплатил ему тысячу долларов, чтобы прервать размножение рода, который непочтительно относится к женщинам.

Через открытые ставни была слышна музыка из дворика снизу: резкие звуки ситары и грустная песня на хиндустани. Пока проводилась аккуратная операция под местным наркозом, воздух наполнил запах сандалового дерева. Молодому человеку на стуле стало плохо, и он потерял сознание, когда врач начал ампутацию, а очнулся он в момент демонстрации его другу доктором Банарджи способа мочиться через трубочку всю оставшуюся жизнь.

Потом Фило поехал домой, чтобы воздвигнуть свой памятник в дань уважения к любимой женщине.

Он услышал тихое покашливание за спиной; у входа в часовню стоял мужчина с красной отметиной на лице. Мистер Росси был единственным человеком, которому Фило разрешил ступить на священную землю.

Когда Фило осознал свое мессианское призвание, он решил, что ему нужны апостолы. Но в отличие от Иисуса, которого Фило считал эгоистом из-за того, что тому потребовалось двенадцать человек, он обошелся тремя.

Их нужно было выбрать из круга александрийцев, людей больше всего преданных святой цели; они должны были быть неженатыми и без других семейных привязанностей; умными и образованными, а их родословные — безупречными. Первый человек, которого он призвал, происходил от удивительных предков — знаменитого брата Кристофа, который сопровождал Аларика и рыцарей ордена Огня в Иерусалим. Хотя Кристоф никогда не был женат на матери своего сына — считалось даже, что он не знал о его рождении, — тот факт, что Кунегонда была из александрийцев, делал их родство законным. У Росси в качестве доказательства были письма, написанные Кунегондой Кристофу, где она рассказывала, что родила ему ребенка. Судя по всему, Кристоф никогда не получал этих писем, потому что они хранились в семье Кунегонды, пока не попали в руки Росси. В честь их прославленного прародителя всех мальчиков-первенцев в семье Росси называли Кристофер. Когда Фило позвал, Кристофер Росси оставил доходную медицинскую практику и пошел по одному с ним пути. Он так сильно верил в миссию александрийцев и в самого Фило, что с готовностью отдал бы за них свою жизнь.

Второго человека Фило нашел в Найроби. В венах Питера Мбуту текла кровь древних эфиопских царей. Он ушел с поста главы министерства живой природы и природных богатств и присоединился к Фило.

Третий был избран из старинной русской фамилии и оказался полным разочарованием: он быстро возомнил о себе слишком много и решил, что Фило должен служить ему. Фило избавился от него, устроив небольшую аккуратную катастрофу его частного лайнера в жерле вулкана на Гавайях.

Фило вопросительно посмотрел на мистера Росси, который вежливо прервал его визит к Леноре.

— Вам звонят. — Росси протянул ему телефон. В его жесте не было ничего раболепного или подобострастного. Росси был гордым и самоуверенным. Фило восхищался его абсолютным самомнением и убежденностью, в чем он превосходил любого на этой земле — конечно, за исключением хозяина, которому служил.

Этого звонка от человека с бомбами Фило ждал давно.

Состоялся короткий разговор.

— Когда вы сможете приготовить установку?

— Они изготавливаются на заказ, и их механизмы требуют очень аккуратного обращения. Вы сказали, что детонация должна произойти в строго установленное время. Дайте нам еще неделю.

Одна неделя. К тому времени Фило уже получит Звезду Вавилона, если Гленн Мастерс и Кэндис Армстронг сделают свою работу.

Возвратив телефон, он разрешил Росси идти и вернулся к Леноре.

Почти четыре столетия назад император потерял любимую жену во время родов. Он был так охвачен горем, что решил возвести для нее самую красивую в мире гробницу — Тадж-Махал, чьи купола, арки и шпили из белого мрамора в прекрасной симметрии отражались на гладкой поверхности бассейна под голубым небом.

Для постройки Тадж-Махала понадобилось двадцать два года и двадцать тысяч рабочих. Памятник Фило — хрустальная часовня с украшениями из драгоценных металлов, расположенная в частном парке за пределами Хьюстона и круглосуточно охраняемая за высокой оградой, — был установлен всего за три года силами ста человек. Хотя создание этого сооружения не дало ответов на вопросы, оно принесло ему утешение. Сюда он приходил, чтобы восстановить духовные силы. Здесь никогда не было туристов. Никто не осквернял светлую память Леноры вспышками фотоаппаратов и непристойными шутками. Это святилище посещал он один. Даже Джон Мастерс с сыном не знали о нем. Пусть навещают убогую могилу на общественном кладбище и обманывают себя, будто чтят память жены и матери. Но только Фило воздал ей те почести, которых она заслуживала.

Сандрин тоже не знала о существовании часовни.

Жена была ему нужна для игры на публику, чтобы к нему не липли другие женщины и Фило мог сосредоточиться на выполнении своей миссии. Наверное, Магдалина была тем же для Иисуса. Восстановившись после потери родителей и фамильного дома, Фило, осознавший свое священное призвание в этом мире, решил, что ему нужна супруга. Он искал и нашел ее: Сандрин Смит, привлекательная карьеристка в белых горностаях и розовых бриллиантах, любезная, но холодная внутри, как лед. После обязательных ухаживаний, которые включали дорогие обеды, посещение театра, оперы, родео, техасских барбекю, приемы у губернатора и в Белом доме, он приготовился изложить свои планы как можно искреннее, чтобы не оставить недосказанности. «Сандрин Смит, — так он собирался начать. — Хочу, чтобы ты стала моей женой. Я никогда не смогу любить тебя, ибо сердце мое принадлежит другой, но я обещаю уважать и защищать тебя, и всегда быть с тобой. У тебя будут мои деньги, имя и мое положение в обществе. И я дам тебе детей. Ты будешь жить со мной богато и счастливо».

На ужине, когда Фило хотел сделать ей предложение, прежде чем он успел заговорить, Сандрин сказала:

— Фило, я думаю, ты собираешься попросить меня стать твоей женой. Я говорю тебе да. Но я не люблю тебя, и никогда не буду любить. Я буду уважать тебя и подарю тебе детей. Но в остальном меня не интересуют постельные дела, и спать мы будем в разных комнатах. Что же касается твоих потребностей, то я лишь прошу тебя быть благоразумным и никогда не унижать и не позорить меня.

Позже шутники в высших кругах Хьюстона говорили, что союз этой идеальной пары был заключен на небесах.

Брак сработал, как они и задумывали, и когда у Сандрин нашли рак, Фило воспринял это в качестве знамения того, что скоро наступит конец всего сущего. Поэтому, забрав ее из больницы и сказав, что позаботится о ней дома — доктора рассказали ему о химиотерапии, необходимых дозах и способе введения лекарств, — он не стал всего этого делать, а вкалывал ей воду вместо медикаментов и заставлял пить сахарные пилюли. Так было надо для ее же блага. Когда Ленора вернется в его жизнь, для Сандрин в ней не будет места.

Семнадцать лет назад, в день завершения строительства хрустальной часовни, за год до того, как он встретил и женился на Сандрин, Фило отправил отдыхать рабочих, отпустил помощников и телохранителей и в одиночестве смиренно стоял под прозрачным сверкающим куполом. Он зажег вечный огонь. Когда тот заплясал в золотой чаше, качаясь и трепеща, отбрасывая свет и тени на мраморные алтари и колонны, Фило не мог отвести взгляд от его желтого горячего сердца. Он видел душу горящего и сверкающего пламени. Он ощущал его жар, вдыхал аромат масла, подпитывавшего огонь.

И тут он услышал знакомый голос:

— Мертвые не умирают. Как ты мог забыть?

В тот день, семнадцать лет назад, Фило громко закричал, и его вопль эхом вознесся к потолку из хрусталя и золота. То был голос его матери, напомнивший ему, что жизнь после смерти была краеугольным камнем веры александрийцев.

Он упал на колени на твердый, холодный мраморный пол, не обращая внимания на острую боль, пронзившую ноги. Он посмотрел на солнце, сиявшее через хрустальный купол, и слезы жгли его глаза. Как он мог забыть о том, что однажды снова встретится с Ленорой?

«Но когда?» — кричало его страдающее сердце. Фило было пятьдесят лет. Неужели он должен жить еще лет сорок в мучениях?

Он распластался, крестом вытянув руки на отполированном мраморе, словно священник, принимающий клятву, и рыдал, пока пол не стал мокрым от его слез.

Ленора, Ленора! Жизнь пуста и бессмысленна без нее.

Потом в его голове всплыл отрывок печального стихотворения, будто духи шептали ему в самое ухо, дразня и насмехаясь над ним:

Ты скажи душе скорбящей, если там, в раю далеком, Я увижу ту святую, что средь ангелов высоких, Ту, которую Ленорой в небесах зовут всегда? Каркнул ворон: Никогда!

«Нет!» — вскричала измученная душа Фило. Он еще встретит ее!

Но как, как? Он бил кулаками по мрамору, и на полу оставались кровавые следы. И вдруг услышал:

«Не плачь, когда умирают любимые, ибо они снова будут с тобой. Они ходят в облаках, пока не настанет время им спуститься обратно на землю, когда Отец Создатель воссоединится со своими детьми». — В его мозгу пел хор индейцев топаа Южной Калифорнии, которые вымерли к настоящему времени, но чьи верования бережно хранились в личном архиве Фило.

Песнопение в его голове становилось громче.

«Написано в книге Даниила, что те, кто спят в пыли земной, проснутся и обретут вечную жизнь. — Сопрано и баритоны, сотни благородных голосов раздавались в черепной коробке Фило, сливаясь в едином хоре. — И сказал Иисус: «Я есть воскрешение и Я есть жизнь. Тот, кто верит в Меня, будет жить даже после смерти».

Голова Фило раскалывалась и пылала в огне, пока голоса внутри нее накладывались друг на друга, сталкивались и соединялись в великолепной гармонии. Он просил их замолчать, но они становились все яростнее и громче, цитируя Конфуция:

«Обращайтесь с духами умерших так, словно они живые люди» и Святого Августина: «На Воскресение сущность наших тел будет объединена. Всесильный Бог соберет все частицы, поглощенные огнем или зверем, обратившиеся в пепел и пыль, и вновь сделает нас живыми».

В горящей голове Фило усиливалась какофония голосов, и он знал, что они принадлежали александрийцам, взывавшим к нему через века, кричавшим ему с другой стороны, как Батшиба когда-то кричала на мертвых; александрийцам: Маркусу и Юлии, Теодорику и Гиллему, графу Тулузскому, барону Росслинскому, Эгилю Датскому, Мэри Маклауд, Анри Д'Шартру, Чарльзу Бринморгану, которые зачитывали отрывки из знаменитых работ, собранных их тайным обществом, напоминая ему, во что он должен верить.

— Перестаньте! — просил он, закрывая руками уши.

Гул прекратился. Но в тишине другой голос, поэта Йетса, тихо произнес:

«Сколькие любили прелесть твоей красоты, Любовью ложной иль пылкой, Но лишь один человек любил твою неспокойную душу…»

Фило затаил дыхание. Он уставился на мраморный пол у своего лица. Слова легким эхом раздавались у него в голове: «Ее неспокойную душу…»

И он понял. Вот так сразу. Словно солнечные лучи, попадавшие в часовню, сделали тонкий надрез на его черепе, проникли через кость в мозг и потом туда, где пряталось его сознание. Он все это время знал, почему Ленора должна была умереть: чтобы ничто на земле не мешало ему исполнить свой священный долг. Но он забыл о том, что Ленора ждала новой встречи с ним.

В тот день, семнадцать лет назад, Фило поднялся с пола, его мозг еще горел, но уже тише и спокойнее. И, глядя на солнце, пробивавшееся через хрусталь, он увидел написанный вопрос: почему он должен ждать?

Поднявшись на ноги, он почувствовал, как новые силы растекались по его нервам, мышцам и сухожилиям, его кожа и волосы излучали жизнь, будто он воскрес во второй раз.

Он знал, почему Ленора умерла: чтобы направить его на истинный путь. Он понял, что должен сделать. Как он должен это сделать, он узнал ровно четырнадцать часов назад со страниц трехсотлетней книги. «Пророчества Нострадамуса», век седьмой, четверостишие восемьдесят третье.

Теперь, семнадцать лет спустя, после самоотверженного преследования единственной цели, когда Звезда Вавилона скоро окажется у него в руках, а торговец бомбами завершит приготовления своего пиротехнического представления, весь мир станет свидетелем истинного предназначения Фило и свершившегося пророчества астролога эпохи Возрождения.

17

Гленн никак не мог решить, рассказывать Кэндис о том, что он только что прочитал в дневнике матери, или нет.

Рассвет занимался над необъятным сирийским плато, на мили вокруг не было ничего, кроме песка. Кэндис спала на заднем сиденье коричневого «понтиака». Машина, возглавлявшая их небольшой караван, «тойота лендкрузер», поломалась, и двое мужчин, нанятых в Пальмире, пытались починить ее, а Ян курил и болтал с ними на арабском, наблюдая за их работой.

Убедившись, что на этот раз их никто не преследует, они быстро покинули Пальмиру под покровом ночи. Пока их проводники управляли машинами, Гленн, Кэндис и Ян смогли выспаться и проснулись, когда из-за поломки оба автомобиля были вынуждены свернуть на обочину. После того как Ян пошел прогуляться, размять ноги и покурить, Гленн пересел на переднее сиденье «понтиака» и раскрыл дневник матери. То, что он прочитал, шокировало его.

Кэндис открыла глаза, посмотрела на крышу машины, откуда свисала разодранная ткань обшивки. Потом повернула голову и спросила Гленна:

— Где мы?

Боже! Этот голос — медоточивый днем, был еще соблазнительнее, когда она только просыпалась.

— «Тойота» сломалась. — Он показал рукой через лобовое стекло.

Она села и выглянула наружу. Утреннее солнце своими лучами освещало пустыню, простиравшуюся до самого горизонта. По счастью, два валуна у дороги оказались достаточно укромным местом, чтобы хоть как-то заменить собой блага цивилизации. Когда Кэндис вернулась, Гленн передал ей бутылку воды и хлеб с сыром.

Она заметила темные круги у него под глазами. Спал ли он вообще? Потом увидела дневник, который он положил на колени. Он что-то нашел и, похоже, что-то очень нехорошее.

— В нем есть вещи, которые вызывают воспоминания, — сказал он, когда она устроилась на заднем сиденье, подобрав под себя ноги, и принялась жадно есть. — Вещи, забытые мною давным-давно. Или просто я заставил себя их забыть. Я думаю, — слова давались ему с трудом, — мои родители были членами тайного общества, которое называется «александрийцы».

Она перестала жевать.

— Тайное общество? Что-то вроде масонов или розенкрейцеров?

— Я помню, как мать рассказывала мне историю о Великой библиотеке в Александрии и о жрецах, которым удалось спастись из пожара в четвертом веке. В одиннадцатом столетии они были крестоносцами, называвшими себя рыцарями ордена Огня. Я считал, что это лишь сказка, но теперь думаю, что все было на самом деле. Мои родители принадлежали к этому обществу. — Он посмотрел на свое золотое кольцо с рубином. — Вот что оно означает. Членство в тайном обществе.

— А в чем цель этого общества?

— Не знаю. Мать написала в дневнике, что отец запретил ей рассказывать мне. Она должна была дождаться, пока мне исполнится восемнадцать. Но она умерла до моего дня рождения.

— Возможно, это как-то связано со Свечением?

Он удивленно посмотрел на нее. Свет, который он увидел, когда сорвался со скалы и думал, что погибнет. Было ли то видение чем-то из его памяти? Мог ли его напуганный разум заглянуть во времена детства и выдернуть оттуда спасительное воспоминание? Если его мать описывала ему Свечение, значит, это было как раз то, что он увидел, то, что он с тех пор пытался воссоздать на холсте.

— У общества есть цель. Это не просто сборище людей, оно должно что-то делать. Только я не знаю что. — Он покачал головой. Со временем ответы придут. — Но меня беспокоит вот эта часть.

Он решил рассказать все — чтобы Кэндис узнала, насколько опасна ситуация, в которую они попали, — в надежде, что после этого она вернется в Лос-Анджелес.

— «Фило пугает меня, — вслух прочитал Гленн. — Я ощущаю в нем растущую манию. Сандрин, похоже, ничего не замечает или решила не замечать. К чему это приведет? Есть вещи, которые, как я думаю, он совершил. Я боюсь говорить о них. Я не могу обратиться в полицию, ибо тогда им станет известно о нашем обществе. И я не могу сказать Джону, потому что мы никогда не говорим о Фило. Могу ли я пойти со своими страхами к остальным? Но кажется, все они боготворят Фило. Милдред Стиллвотер так влюблена в него, что готова пожертвовать жизнью, чтобы жить в его тени. Мне придется сохранить эти мысли в тайне. Я надеюсь, что Гленн вступит в орден и вместе мы сможем как-то помешать Фило, ибо теперь я убеждена, что Фило хочет использовать Свечение для своих злых целей».

Гленн замолчал. Если одержимость Фило проявлялась еще тогда, то какого размаха она достигла теперь?

— Я изучил биографию Фило. Его родители погибли на пожаре при невыясненных обстоятельствах. Потом ходили разные слухи, но никаких доказательств не было.

— Они думают, что это Фило устроил пожар? Сжег своих родителей? — Кэндис поежилась. — Но если он собирается устроить массовое уничтожение, зачем ему нужны таблички Баскова? — И снова ее посетила сумасшедшая мысль о том, что Звезда Вавилона была не древним предметом, а новым высокотехнологичным оружием невероятной мощи. — Что говорится насчет упоминания о Нострадамусе в письме вашего отца? Вы смогли отыскать то четверостишие?

Он покачал головой.

— Во всех попадавшихся мне источниках говорится, что в веке седьмом всегда было сорок две строфы.

— Может, ваш отец ошибся номером главы?

— Я уже думал об этом. Но в других девяти главах четверостишия под номером восемьдесят три содержат полную бессмыслицу. Нострадамус — это тупик.

Гленн подумал о споре, который он услышал посреди ночи двадцать лет назад, когда один мужчина угрожал другому. Миссис Кироз сказала, что отца столкнули с лестницы. Неужели Фило вернулся, чтобы исполнить угрозу двадцатилетней давности? Но почему сейчас?

Потому что его отец нашел Звезду Вавилона.

Гленн, прикрыв глаза рукой, смотрел на запад, туда, откуда они приехали. Возможно, в этот самый момент подручные Фило идут по следу, мчатся на полной скорости по шоссе, чтобы схватить их. Он повернул голову на восток. Или Фило уже обнаружил Звезду Вавилона и поджидает их там со своими бандитами? «Я бывал в переделках, — думал Гленн, — один против шести на узкой улочке, но если Фило приведет с собой двадцать, сто человек? Что будет тогда?»

Он посмотрел на Кэндис, вспомнив, как думал в Пальмире о том, чтобы нарисовать ее при лунном свете. Он размышлял о том, насколько удивительное существо человек, если, не начертив за всю жизнь ни одной линии, может взять в руки кисть и краски и рисовать на полотне свою душу, пытаясь передать Свечение. И теперь этот человек хотел запечатлеть другое свечение — Кэндис Армстронг.

— Вы должны вернуться домой, — сказал он. — Кто знает, что еще сделает Фило, когда я доберусь до него.

— И оставить вас одного? — Она вылезла из машины и потянулась на утреннем ветерке. Кэндис больше всего хотела вернуться обратно в Лос-Анджелес. В уютную безопасную хижину в горах, к Хаффи и прочим делам. К хорошо оплачиваемой работе в Сан-Франциско — если Рид простит ее — и уйти с дороги безумного человека, задумавшего устроить великое опустошение. — Я остаюсь, — сказала она.

Он не был удивлен ее словами. Она выводила Гленна из себя, но в то же время он восхищался ею. Трусливой ее не назовешь, это точно. Гленна впечатляло то, как она вела себя. Сильная, уверенная женщина, боец, она, возможно, пригодилась бы в полиции Лос-Анджелеса. Вот почему его отец хотел увидеть ее. Если кто-то и мог найти Звезду Вавилона, то только Кэндис Армстронг.

— Хэй-хэй!

Они обернулись и увидели Яна, радостно размахивавшего руками: «тойоту» удалось починить.

Подойдя к «понтиаку», их водитель нахмурился. Он указал на восток, где сильная буря быстро накрывала пустыню: сквозь темные облака сверкали молнии, гремел гром.

Пока машины мчались по пустому шоссе — опытные водители умело объезжали рытвины, потом, свернув с асфальтовой дороги, поехали по гравийной насыпи, — Кэндис погрузилась в свои мысли. Когда они найдут таблички, Гленн передаст их сирийским властям. Она надеялась, что у нее будет достаточно времени, чтобы перевести письмена. Но теперь ключ Дюшеса был похищен. Что бы ни было написано на табличках, оно останется тайной.

Кэндис не давала покоя история с человеком в гавайской рубашке, стоявшим у руин и смотревшим прямо на нее.

Сейчас она понимала, что это была явная приманка. Она могла бы тихо сказать о нем Гленну, потом бы они осторожно вышли из номера, заперев дверь, и отправились на поиски того мужчины, схватили бы его и выбили признание. Вместо этого она вылетела на улицу, как разъяренный носорог.

Откуда бралась ее импульсивность? Подруга однажды сказала ей, что она сама подсознательно все портит. Взять хотя бы инцидент с Фэрклосом. Могла ли она уличить его во лжи по-другому, тихо, обходными путями, чтобы не было такой жесткой ответной реакции? Но почему человек, пусть и подсознательно, будет делать себе хуже?

Потому что страх неудачи сильнее, чем надежда на успех.

Кэндис смотрела на проносившееся мимо разноцветье полевых цветов, непрекращающийся бег легких облаков по небу. В этой безлюдной пустыне она сумела заглянуть глубоко в себя и понять: из-за того, что она не могла превзойти достижения своей матери, она боялась даже попытаться сделать это.

Она закрыла глаза и стала молиться: «Пожалуйста, Боже, пусть таблички окажутся на месте. Пусть я их найду, привезу обратно и выполню обещание, данное умирающему человеку. Сделай так, чтобы в этом мне сопутствовала удача».

Гленн думал, что она спит: голова откинута на подголовник сиденья, глаза закрыты. Ему совсем не нравилось нынешнее положение дел. В Пальмире у него еще был шанс убедить Кэндис вернуться в Калифорнию, полиция отвезла бы ее прямо к самолету. Но затем в дверном проеме возник Ян, объявив во всеуслышание хорошие новости:

— Я нанял двух парней, которые отвезут нас к Джебель Мара. Ну же, хоть спасибо скажите.

Меньше всего Гленн хотел благодарить его. Теперь не оставалось другого выбора, кроме как взять Кэндис с собой. Иначе она поехала бы с Яном, а втроем путешествовать было все же безопаснее. И вот сейчас он был здесь и пытался не думать о пистолете в своем кармане — оружии Яна, которое он отказался возвращать, что подталкивало его еще ближе к ужасной, неминуемой вспышке насилия.

Что-либо отдаленно напоминавшее дорогу давно закончилось, и под колесами автомобилей шуршал песок пустыни. На своем пути они не встретили ни одного человека — ни бедуинов, ни туристов, ни солдат, ни грабителей, ни других путешественников. Мимо пробегали лишь газели, шакалы и зайцы, изредка с зарослей низкого кустарника поднимались в небо огромные стаи птиц. Продвигаясь на восток и оставив цивилизацию далеко позади, они поняли, насколько были теперь уязвимы, зависимы от телефонов, бензина и современных технологий. Что будет, если сломаются машины, или закончится горючее, или сядет аккумулятор в спутниковом телефоне Яна? Каждый пытался представить, что ощущал здесь Басков восемьдесят лет назад.

Въехав на песчаную равнину, время от времени прерываемую вздымавшимися скалами и странными геологическими образованиями, словно в этих местах много лет назад произошло извержение вулкана, все стали напряженно всматриваться в окружавшую их местность, потому что начался тот самый регион, о котором говорил шейх Абду.

К полудню они нашли первый неожиданный и впечатляющий ориентир — непонятное нагромождение утесов и заостренных гор, стоявших на плато, будто оставленных рукой великана. Машины затормозили, и все вылезли наружу.

Пока они рассматривали скалистый хребет в бинокли, а Кэндис размышляла о том, почудилось ей или ветер здесь на самом деле был тише, Гленн сказал:

— Это наверняка Джебель Мара — прямо как ее описывал шейх Абду. Но на карте Баскова ничего подобного нет.

Они снова забрались в автомобили и проехали к самому подножию огромного горного массива, возвышавшегося на тысячи футов и простиравшегося, словно скелет гигантского динозавра, в обоих направлениях так далеко, насколько мог видеть человеческий глаз.

В полной тишине они озирались по сторонам, думая, что с тем же успехом могли бы находиться и на Луне — настолько все было голым и пустынным. Встречались мелкие лужи дождевой воды; повсюду пробивались небольшие пучки травы. Но в остальном это была суровая и негостеприимная глухомань.

Они попробовали сопоставить координаты с картой Баскова, но безуспешно: ни один из его рисунков или символов не соответствовал тому, что их окружало.

На юге было огромное русло реки, на тот момент пересохшей, разрезавшее известняковое плато и упиравшееся в горный массив.

— Ерунда какая-то, — сказал Гленн, через бинокль просмотрев вади до основания гор. — Вода течет с юга, но куда она стекает?

Они осмотрели южный склон возвышавшегося уступа, но не смогли разгадать тайну исчезающей воды.

Один из водителей что-то обнаружил и позвал остальных.

Это оказалось узкое ущелье в скале, настолько незаметное, что на него надо было смотреть под определенным углом, чтобы разглядеть. Расщелина была слишком узкой для автомобиля, поэтому они решили пойти пешком. Но, когда их проводники остановились, не желая идти дальше, Ян сообщил:

— Они не пойдут туда. Говорят, там полно духов. Они боятся этого места.

— Пусть тогда разобьют лагерь, — велел Гленн.

Отважная троица вошла в огромный разлом, ступая по прохладному песку, испещренному следами скорпионов и змей. Темнота сомкнулась за их спинами, отрезав от солнечного света, и теперь они двигались по извилистому меандрическому тоннелю почти вслепую. Гленн шел впереди, прокладывая путь на ощупь вдоль холодных стен.

— Осторожнее, не ударьтесь головой, — предупредил он, и его голос эхом вознесся к невидимому потолку.

Они остановились и прислушались. Кэндис почувствовала, как по ее шее побежали мурашки: ей мерещились ямы со змеями и полчища тарантулов.

— Надеюсь, мы все же куда-нибудь придем, — произнес в темноте Ян, ударившись головой сразу же после предупреждения Гленна. — Не хотелось бы быть похороненным заживо.

И вдруг впереди прорезался луч света.

— Слава богу! — выпалил Ян, когда они вышли под слепящее солнце.

Они стояли не в силах вымолвить ни слова, с расширившимися от удивления глазами: сверху было открытое небо, а сама гора оказалась пустой внутри, образуя долину, протянувшуюся на мили, по сторонам которой вздымались утесы и скалы. Вот куда попадали воды древней вади из узкого ущелья, которое образовали бушующие потоки, тысячелетиями проносившиеся через горы и выточившие эту великолепную скрытую долину.

Но это оказалась не просто долина. Песчаный пол в нескольких местах был выложен булыжником, участками сохранилась мостовая. Можно было различить остатки колонн, обрушившихся много лет назад. Осыпавшиеся арки стояли над тем, что когда-то являлось широкой улицей. На другой стороне виднелись вырезанные в скалах зияющие отверстия, которые могли быть окнами и дверями. Зловещий ветер дул в долине, принося с собой ил, обдавая то горячим, то холодным воздухом и завывая, словно несчастные призраки.

Незваные гости потеряли дар речи — они нашли затерянный город.

18

— Похоже на уменьшенную копию Петры, — сообщил Ян. — Точно набатейское.

— Никогда не слышала об этом месте, — с восхищением в голосе произнесла Кэндис.

— Минутку, — сказал Ян, щелкнув пальцами. — Я знаю, что это такое. Ну конечно! Джебель Мара — это не историческое название. На арабском языке Джебель Мара означает Горькая гора; несомненно, такое прозвище было дано этому месту, после того как город был заброшен и о нем стали ходить легенды о призраках и злой магии. Это Даедана — перекресток древних торговых путей! Здесь проходили караваны из Вавилона, а отсюда направлялись дальше в Пальмиру и оттуда к Средиземному морю.

— Город жителей скал, — уточнил Гленн, вспомнив предков индейцев пуэбло, живших в Аризоне и Нью-Мексико. Все поселение было вырублено в горной породе, лестницы, вырезанные в скалах, вели к уступам, являвшимся порожками перед домами, выдолбленными в горе.

Трое путешественников вскарабкались наверх и посветили фонариками в отверстия, обнаружив в темноте пустые квадратные комнаты без каких-либо фресок или резьбы на стенах. Они прочитали оставленную кем-то надпись: «C'est moi, Филипп Августин. 1702 год».

— Как думаете, может, найдем и автограф Баскова? — спросил Ян.

Ему никто не ответил, и они продолжили осмотр города-призрака, расхаживая по строениям, которые когда-то служили конюшнями, закусочными, святилищами неизвестным богам. Одно даже было многоярусным амфитеатром, вырезанным в склоне горы. Дойдя до границы города, Гленн и Кэндис поняли, почему никогда раньше не слышали об этом месте. Даедана была разграблена подчистую давным-давно, тут не осталось ничего ценного даже для археологов. И здесь никто не жил из-за легенд о призраках и проклятиях.

Где же искать Звезду Вавилона?

Вдали над обширным плато бушевала пустынная буря. Над долиной пронесся рокочущий звук, и путешественники, подумав, что слышат гром, в недоумении посмотрели на голубое небо. Гленн пытался разгадать другую тайну.

— Куда все-таки уходит вода? — снова спросил он, представив себе засохшую вади, обрывавшуюся возле узкого ущелья.

Пройдя обратно через расщелину и поняв, что это был основной вход в город, они вышли наружу и, прикрыв глаза от солнца рукой, посмотрели на вади в южном направлении. На этот раз они заметили то, что пропустили ранее, — высокий известняковый хребет, образовывавший естественный резервуар, в котором собиралась дождевая вода. Много лет назад люди удлинили его, чтобы создать дамбу через вади, с искусственными каналами для отвода паводковых вод от входа в город и дальше вокруг горы. Прошагав по песку, они обнаружили сделанные человеком шлюзы, трубы и систему водопровода.

— Смотрите, — показал Гленн, присев рядом с кустарником, росшим из каменного стока, проходившего по всему периметру Даеданы. — Они создали водосборные каналы, которые наполняли резервуары, вырубленные в горе вон там. У них были наводнения зимой и засуха летом, поэтому они пытались делать какие-то запасы воды.

Кэндис пошла обратно к ущелью.

— Куда вы направились? — спросил ее Гленн.

— Искать Звезду Вавилона. Еще достаточно светло.

— Сначала необходимо найти безопасное место для лагеря, а потом составить график дежурства. Будем караулить по очереди.

Она упрямо стояла на месте, положив руки на бедра, ее темные волосы, выбившись из прически, развевались на горячем пустынном ветру.

— Звезда Вавилона от вас не убежит, — раздраженно бросил Гленн, которого ее упрямство одновременно восхищало и бесило. Опять в ней чувствовалась какая-то сила, способность манипулировать его эмоциями. Он подумал, догадывалась ли она сама о таком своем качестве. — И если вы не хотите, чтобы мужик в гавайской рубашке прокрался к вам ночью в палатку…

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — наконец согласилась она.

Они выбрали ровное место на возвышенности — это была необходимая предосторожность в регионе, известном своими бурными ливневыми паводками, — у подножия хорошо защищенного уступа. Если бы кто-то решил заглянуть к ним на огонек, то ему пришлось бы идти с запада, а из лагеря это направление просматривалось на 180 градусов, что давало время на подготовку к приему незваных гостей.

Когда закончился день, нанятые помощники установили палатки для трех иностранцев — сами они собирались спать в машинах. Был разведен огонь, приготовлена еда и сварен кофе. Путешественники немного поболтали, потом мужчины составили график ночного дежурства. Хотя Кэндис тоже хотела поучаствовать, джентльмены отвергли ее кандидатуру. Гленн по-прежнему никому не отдавал пистолет.

Садившееся на западе солнце озаряло красными и золотыми лучами грозовые облака, пока на востоке сверкали молнии. Постепенно стемнело, вдалеке рокотал гром, над головами проносились обрывки серых облаков, подгоняемых вечерним ветром. Вскоре пошел легкий освежающий дождь. Но он быстро закончился, и не разыгравшаяся в полную силу буря двинулась дальше. В чистом небе взошла луна, и холодный ветер обдувал равнину, подсушивая траву и цветы, пока Кэндис и ее товарищи спали.

Утром кудрявые белые облака усеяли голубое небо над притихшей пустыней, одинокий жаворонок просвистел несколько трелей над лагерем. За ночь не случилось никаких происшествий. Стоявшие на часах видели лишь темноту и слышали тишину. Со стороны Пальмиры никто не показывался.

Позавтракав кофе с хлебом, путешественники вернулись в заброшенный город.

Слыша далекие раскаты грома, Гленн, Кэндис и Ян шли по центральной улице, осматривая фасады строений, в которых когда-то жили купцы, художники, солдаты, проститутки и политики. Хотя они знали, что в городе никого, кроме них, нет, их неотступно преследовало ощущение, что за ними наблюдают из всех темных дверных проемов и зияющих окон.

— Почему Дюшес или Басков не упоминают о находке затерянного города? — вслух размышляла Кэндис.

— Чтобы никто не смог прийти за табличками, — ответил Ян. — Они оба собирались вернуться.

Они прошли почти всю долину, мимо главной площади, на которой еще сохранились колонны, вокруг фонтана, заполненного песком, и за амфитеатром обнаружили то, что искали.

Они увидели единственный дом на всей улице, вход в который был завален булыжниками. И на скале над ним виднелась грубо высеченная пятиконечная звезда.

Они вскарабкались по каменной лестнице к уступу, с унынием взирая на стену из камней и обломков. Вверх и вниз по улице дверные проемы чернели, словно огромные беззубые рты. Но этот был завален. Может, Басков повторно похоронил свою находку?

Они принялись в спешке расчищать камни, понимая, что времени у них немного. Водителям было приказано стоять на входе в ущелье и кричать, если вдруг появится какая-нибудь машина.

Сердце Кэндис взволнованно билось, когда она отбрасывала камни в сторону. Теперь они смогут получить все ответы: что такое Звезда Вавилона, почему Фило Тибодо хотел убить за нее и что профессор Мастерс имел в виду под «великим опустошением».

Последний камень полетел вниз, и их обдало запахом плесени. С другой стороны послышался звук осыпавшихся обломков, эхом ушедший в пустоту.

Теперь они могли попасть внутрь.

Ход, ведущий в дом, был похож на спуск в миниатюрную золотую шахту. Сломанные, разные по высоте колонны были установлены много лет назад, чтобы поддерживать дверной проем.

— Наверное, работа Баскова, — предположил Гленн. — Заставил своих людей притащить остатки каменных столбов для укрепления прохода. — Тут все разваливается.

— Да, выглядит небезопасно, — согласился Ян.

— Странно, — произнесла Кэндис, проведя пальцами по краю проделанного Басковым входа.

— Кирпичи, — сказал Гленн. — Кто-нибудь заметил что-то подобное в других строениях?

— Нет…

Древний дверной проем был явно замурован давным-давно, между кирпичами и камнем вокруг двери уже были заметны щели. Дюшес и Басков проломили дыру, достаточно широкую, чтобы в нее мог пролезть человек.

Ян передал Кэндис фонарик и сказал:

— Моя дорогая, предоставляю эту честь вам. В конце концов вы у нас первооткрыватель.

Она взяла фонарик, посмотрела на него, лотом повернулась к Гленну и отдала фонарь ему.

— Ваш отец завещал Звезду Вавилона вам.

Гленн подошел к небольшому входу и посветил внутрь.

— Что вы видите? — взволнованно спросил Ян, вспоминая Говарда Картера, который произнес знаменитую фразу: «Я вижу замечательные вещи».

Но Гленн ответил лишь:

— Темноту.

Они стали разбирать древнюю кладку, выбивая кирпичи, которые, наверное, лежали там около двух тысяч лет. Кэндис помогала изо всех сил, вымазалась в пыли, на лбу ее выступил пот. К тому моменту, когда они смогли попасть в дом, солнце уже стояло в зените.

Помещение оказалось небольшим, и, похоже, это была единственная комната в жилище.

Ян сказал:

— Должно быть, такими у них были дома. Что-то вроде однокомнатных квартир.

— Видите где-нибудь таблички? — спросила Кэндис.

Затхлый воздух пах плесенью — древностью. Три желтых круга от фонариков выхватывали лишь куски глины, которые могли остаться от раскрошившихся табличек. Однако вокруг были разбросаны небольшие глиняные фрагменты с текстами, похожими на черновики или клинопись с ошибками, свидетельствуя о том, что здесь по крайней мере кто-то что-то писал. Но основного хранилища, из которого, как они считали, были взяты камень Дюшеса и табличка Баскова, нигде не было видно.

— Вот одна! — воскликнул Ян, и с потолка посыпался песок. — Слава богу, Басков ее не заметил.

Кэндис уже стояла рядом с ним, освещая фонариком маленький квадратный кусок затвердевшей глины, покрытый клиновидными символами из кодового алфавита Дюшеса. Сняв с пояса мягкую кисточку, она встала на колени и аккуратно смахнула песок с поверхности таблички. Ее сердце радостно забилось.

— Надо ее сфотографировать. Но еще нужно что-нибудь для передачи масштаба, — сказала она, и Ян протянул ей свои наручные часы. Когда Кэндис клала часы рядом с табличкой, она случайно коснулась ее, и в то же мгновение, прямо перед их изумленными глазами, табличка распалась на мелкие кусочки.

— Боже мой, — прошептал Ян. — Как это могло случиться?

Кэндис была готова разрыдаться. Ей даже не удалось сделать фотоснимок, а теперь все обратилось в пыль.

И затем раздался неожиданно спокойный голос Гленна:

— Так, никому не двигаться. — Прямо как полицейский на месте преступления.

— Что случилось?

Они проследили за лучом его фонарика и с ужасом увидели, что он освещал на полу… скелет человека.

— Это гробница? — спросила Кэндис в замешательстве.

— Что-то тут не сходится, — произнес Ян, шаря фонариком по стенам. — Ага, а здесь у нас что?

На стене были какие-то надписи.

Кэндис подошла ближе.

— Похоже на иврит или арамейский язык. Ян, сможете перевести?

Он, запинаясь, прочел:

— Вавилон лежит здесь. — Дальше он отслеживал слова пальцем. — Из Вавилона. Да, точно. Что-то из Вавилона лежит здесь.

— Что это за первое слово? Оно означает «звезда»?

— Не могу разобрать первое слово. Символы не… — Он повернулся к Кэндис. — У вас с собой первоисточник Библии на иврите?

— В моем рюкзаке в багажнике «понтиака». Я мигом! — И она выбежала наружу, прежде чем Гленн успел сказать ей, чтобы она смотрела под ноги.

Когда она вернулась с рюкзаком на плече, то уже листала книгу Милдред Стиллвотер.

— Не могу найти, — сказала она, войдя в комнату. — Этого слова здесь нет.

— Но оно точно означает «звезда», — настаивал Ян. — Что тут еще может быть «из Вавилона»?

Снова посветив на стену, она рассмотрела отметки и сообщила:

— Это не иврит, Ян. Первое слово написано на персидском языке. И это действительно «звезда».

— «Звезда из Вавилона лежит здесь»! — радостно сказал Ян. Он огляделся по сторонам. — Но где? Не вижу никакой звезды. Думаете, Басков забрал ее с собой?

— Перед словом «звезда» есть зарубка. Она что-нибудь означает? — спросил Гленн, указав на стену.

Ян махнул рукой.

— Просто трещина в стене.

Но Кэндис, поднеся лупу к надписи, подтвердила:

— Гленн, вы правы. Эта зарубка была нанесена вместе с остальными словами. Она является знаком того, что это имя собственное. Как я сразу не заметила ее! Вот почему первое слово на персидском. Потому что это слово означает имя! Есфирь. — Она посмотрела на своих спутников широко открытыми глазами, полными удивления. — На персидском — звезда.

— «Есфирь из Вавилона лежит здесь», — по-новому прочел Ян. — Басков неверно все перевел. Звезда Вавилона — это не предмет и не место, а человек. И тут ее гробница, — добавил он.

Они втроем молча стояли и смотрели на скелет. Наконец Гленн произнес:

— Сомневаюсь в том, что это гробница.

— А что еще может быть?

— Думаю, мы все же находимся в доме. — Он посветил фонариком вокруг. — Разбитые гончарные изделия. Кувшины и горшки.

— Для загробной жизни, — сказал Ян. — Они лишь символы былой жизни.

— Может ли в гробнице быть очаг?

— Конечно! В гробницах попадаются самые разные предметы.

Но Гленн обратил внимание на то, что очаг был почерневшим, словно на нем что-то готовили, а не просто так поставили для умершего человека. Потом он провел пятном света по стене, выхватив замурованное окно.

— Возможно, вы правы, — согласилась Кэндис, вспоминая фасады других жилищ на этой улице — в каждом был дверной проем и пустое окно. Она не понимала, зачем тот, кто похоронил здесь Есфирь, превратил ее дом в гробницу.

— Мы даже не в состоянии определить, сколько лет этим костям, — сказал Гленн. — Ее могли похоронить несколько веков назад.

В этот момент Ян подобрал с пола лампу.

— Потрясающе, — произнес он. — Это сделано в Греции! — Он принялся взволнованно объяснять. — Как вы знаете, лампы сначала были в виде блюдец с маслом, в котором плавал фитиль. Со временем керамические лампы стали делать с внутренним наполнителем. Греки изготовили полностью закрытую лампу, из которой не выливалось масло, — вроде вот этой. Другие…

Гленн нетерпеливо перебил его:

— Можете назвать точное время?

— Самые ранние датируются пятым веком до нашей эры и встречаются в основном в Греции и Южной Италии. То, что эта лампа оказалась так далеко, свидетельствует об установленных торговых отношениях с другими народами.

Кэндис ошеломленно спросила:

— Вы говорите, что этой лампе двадцать пять веков?

— Да, плюс-минус столетие. Несомненно.

Гленн заметил:

— Но это вовсе не означает, что лампа была оставлена здесь именно тогда. Ее могли использовать и много лет спустя.

— Вряд ли, — возразил Ян. — Во-первых, как и вся домашняя посуда, лампы легко разбивались. Сохранившиеся в самом лучшем виде были обнаружены нами в гробницах, где, разумеется, ими никто не пользовался. Но чтобы глиняная лампа прослужила так долго? Очень сомневаюсь. Кроме того, во времена Древней Греции гончары стали делать более прочные лампы и рисовать геометрические узоры. Люди, как, впрочем, любой из нас, просто выбросили бы старую и заменили ее новым, более модным вариантом.

— Но мы не знаем, так ли это на самом деле, — засомневался Гленн Мастерс, детектив отдела убийств. — Мы не можем полагаться на свои домыслы.

— Лампа была среди табличек с клинописью, — вмешалась Кэндис. — А нам известно, что клинопись стала вытесняться арамейской письменностью во времена персидского периода, где-то в седьмом веке. Разумно будет пока предположить, что этот дом — или что это такое — был замурован в то время. Что как раз совпадает с Вавилонским пленением, одним из любимых объектов исследований вашего отца. — Она посмотрела на Гленна. — Я права?

— Отец посвятил свою жизнь трем периодам Библии: Исходу, правлению Соломона и Вавилонскому пленению. Вы помогли ему разрешить вопрос с Соломоном, доктор Армстронг, значит, остаются два других. И раз мы находимся довольно далеко от Красного моря… — Он не закончил фразу.

— Но как эта женщина, — тихо сказала Кэндис, направив свет фонаря на хрупкие останки костей и черепа, — связана с Вавилонским пленением?

— И она ли та Есфирь, — добавил Ян, — о которой говорит настенная надпись?

Пока солнце совершало свой небесный обход, а тени смещались и искажались внутри усыпальницы, трое странников смотрели друг на друга, мысленно пытаясь ответить на эти вопросы. Они обнаружили Звезду Вавилона, но теперь перед ними встала другая загадка: чем было это место и почему здесь была похоронена эта женщина?

Они вышли наружу, в комнате стало слишком душно. Вдохнули чистый воздух, который принес ветер, поднимавший песок в долине, наполнили легкие свежестью, солнцем, небом и жизнью, чтобы отринуть пыль своей находки.

Ян закурил сигарету.

— Так, значит, она жена астронома, о которой говорилось в табличке Баскова?

Кэндис озадаченно покачала головой:

— Похоже, у нас два астронома, которых разделяет тысяча лет. Профессор спрашивал себя, находится ли ответ в гробнице Нахта. Нахт был астрономом, но какое отношение он может иметь к женщине, жившей десять веков спустя, я не знаю.

Ян растоптал недокуренную сигарету, и они вернулись в дом. Кэндис принялась фотографировать, прикладывая линейку для сопоставления размеров, помечая все предметы и стараясь оставлять их на своих местах.

— Что я хочу понять, — сказал Ян, рассматривая разбитую лампу, — так это почему ее похоронили в доме? Почему не в обыкновенной могиле?

Кэндис положила линейку рядом с куском кувшина, покрытым надписями, и произнесла:

— Возможно, она умерла от заразной болезни, и никто не захотел трогать труп. И тогда они заложили дом кирпичом. — Она взглянула на Гленна, сидевшего на корточках и так напряженно о чем-то размышлявшего, что на его лбу образовалась морщинка. — В чем дело? Вы что-то нашли?

Он указал на правую кисть скелета, в которой был зажат железный гвоздь.

— Думаю, если сравнить кончик гвоздя с отметками на стене, то выяснится, что слова были накарябаны с его помощью.

Кэндис присела рядом с ним и посмотрела на гвоздь, все еще стиснутый между фалангами пальцев скелета.

— Должно быть, она оставила эти надписи перед смертью. Наверное, знала, что не будет похоронена в обычной могиле. Возможно, остальные жители умерли так же и были замурованы в своих домах. Она не хотела, чтобы ее имя забыли.

Но Гленн размышлял в другом направлении. Он подошел к части стены, в которой когда-то было окно, и посветил на нее фонариком. Потом подобрал с пола разбитую чашу и повертел в руках. Наконец сказал:

— Эти горшки и кувшины не просто символы былой жизни, они были наполнены зерном и вином. Теперь в них лишь осадок и пыль, значит, кто-то выпил вино и съел зерно.

— Люди, которые хоронили ее, — предположил Ян. — Так часто случалось. Еду, предназначавшуюся для умерших, съедали могильщики.

— Тогда зачем лампы?

— Символы, как я и говорил.

— Похоже, что их жгли. И достаточно долгое время.

— Что в этом необычного? — спросила Кэндис. — Мы уже установили, что это место было ее домом, до того как стало гробницей. Есфирь пользовалась этими предметами при жизни.

Гленн направил фонарик на замурованное окно, осветив то, что они не заметили ранее: сажу на кирпичах.

— Окно служило вытяжкой для огня, это можно понять по почерневшим следам, идущим вверх от очага. Видите закопченные кирпичи?

— То есть Есфирь была еще жива, когда замуровывали ее дом? — Кэндис посмотрела на горшки и кувшины, и внезапно они приобрели новое, зловещее значение. — Но зачем хоронить кого-то заживо и оставлять ему еду?

Гленн нахмурился.

— Может, это было наказанием.

— Или жертвоприношением? — пробормотала Кэндис. Она встала на одно колено и кисточкой из верблюжьей шерсти аккуратно смахнула пыль с предметов, лежавших на полу. Тусклый солнечный свет выхватил то, что было скрыто от него на протяжении многих веков: кисти, клинышки, чернильницы. — Может она была здесь оставлена, чтобы что-то написать?

— Но это бессмыслица, — ответил Ян. — Если кто-то пытался заставить ее писать, то зачем же замуровывать? Так они никогда не смогли бы получить таблички.

— Возможно, ее заперли здесь не для того, чтобы заставить писать, — предположил Гленн, — а чтобы она, наоборот, перестала. Может быть, Есфирь писала нечто запретное, и в этом состояло ее наказание: быть замурованной за запретные письмена.

Все трое замолчали. Если Есфирь действительно была похоронена заживо, то какое преступление она совершила? Что такое она могла написать, что повлекло за собой настолько жестокое наказание? И почему таблички были написаны секретным шифром?

Вспомнились слова из письма профессора: «Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне…»

Кэндис нарушила тишину:

— Раз табличек здесь нет, можно сделать вывод, что Басков вывез их с собой и лишь потом заболел.

— Он их спрятал, — добавил Ян. — И нарисовал карту с указанием тайника. Теперь все сходится. Мы не в том месте ищем.

Когда они вышли из комнаты на яркое солнце, Гленн задержался, чтобы в последний раз взглянуть на таинственный дом, вырубленный в скале, и почувствовал, что какая-то догадка вот-вот должна выбраться наружу среди вороха мыслей, что-то очень важное. Но он никак не мог понять, что именно. Что-то связанное с заточением Есфири. Небольшая деталь, которую они проглядели…

Гленн вспомнил, что это, когда они уже подошли к ущелью. Он остановился и посмотрел назад на долину, заваленную руинами древнего города.

— Вы вдвоем идите дальше, — сказал он. — Мне нужно кое-что проверить.

Он пробрался обратно к входу в дом Есфири и стоял там, думая, что все-таки зря вернулся, потому что ощущал, как внутри него начинали закипать гнев, печаль и другие эмоции, которые ему до сих пор удавалось сдерживать и которые теперь рвались на свободу. Дом Есфири был похож на Кэндис Армстронг — в нем была сила, заставлявшая Гленна проявлять чувства.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но тут увидел, что Кендис карабкается по заваленным обломками ступенькам лестницы, ее темные волосы блестели в солнечном свете.

Когда она добралась наверх, он спросил:

— Где Хоторн?

— Сказал, что хочет лучше изучить карту Баскова. Зачем вы вернулись?

— Расскажите мне, как изготавливали таблички с клинописью.

— Сначала брали кусок глины и придавали ему форму скругленной колоды карт, потом стилом выдавливали текст и оставляли глину сушиться на солнце.

— Что случится, если сделать по-другому? Что произойдет, если таблички просто будут сохнуть внутри помещения?

— Тогда они долго не прослужат. Солнце придает им необходимую твердость. Без этого они окажутся слишком хрупкими и превратятся в пыль. — Она вдруг воскликнула: — Рассыпавшаяся табличка! Та, о которой мы думали, что ее не заметил Басков!

— На нее были нанесены письмена, но ее не просушили на солнце. Поэтому Басков и не взял ее. Скорее всего, он нашел другие такие же и понял, что они разрушаются от одного прикосновения. Вот этот момент я никак не мог понять. А потом меня осенило: Есфирь, замурованная в своей гробнице, понимала, что умрет, но была настолько преданна своему делу, что даже перед лицом неминуемой смерти продолжала писать.

Он снова шагнул в прохладную темноту единственной комнаты каменного жилища.

— Она не пыталась выбраться из дома, — сказал он, шаря лучом фонаря по стенам. — Нет следов борьбы, отметок от ногтей, вообще ничего. Она просто вернулась к своим табличкам и продолжила переносить слова на глину.

Он подошел к окну, положил ладонь на кирпичи и попытался не думать о чувствах Есфири, наблюдавшей, как растет кирпичная кладка, пока солнечный свет не исчез для нее навсегда.

Кэндис встала рядом с ним.

— Теперь, — тихо произнесла она, — когда мы все знаем, вы должны понять, что необходимо забрать таблички в Соединенные Штаты. Сирийские власти уберут их на какой-нибудь склад, и из-за бюрократических проволочек их никто не увидит еще несколько десятков лет, как это случилось со свитками Мертвого моря.

Но Гленн еще больше укрепился в своем намерении: Есфирь не была его заботой. Он приехал сюда, чтобы найти убийцу.

Кэндис не отступалась:

— Ваш отец знал, о чем говорил. Если мы обнаружим таблички, а потом просто отдадим, то Фило сможет их заполучить, У него достаточно денег, чтобы подкупить чиновников.

— Мне показалось, я что-то услышал…

Она встала рядом с ним. Что-то было у входа, возможно, животное копалось в мусоре, но все же стоило пойти проверить.

— Гленн, скажите, что согласны со мной.

Вдруг раздался громкий ревущий звук: перемычка дверного проема треснула и обрушилась. Послышался оглушительный грохот — провалилась крыша, и горный ярус над домом Есфири рухнул вниз.

Дневной свет исчез, оставив Гленна и Кэндис в кромешной темноте.

19

Они сидели на полу, кашляя, с трудом вдыхая наполненный пылью воздух. Гленн включил фонарик.

— С вами все в порядке?

На лице Кэндис ясно читался страх. Она кивнула.

Он осмотрелся. Вход был полностью завален.

— Что произошло? — Ее голос дрожал.

— Обвалился дверной проем.

— Они ведь нас откопают, правда?

Гленн прикрыл рот ладонью; пыли было слишком много.

— Если смогут и если Яну удастся убедить тех двоих пройти в долину. Они скажут, что это была злая магия, которой они так боятся, и что нас уже предупреждали.

Он попытался сдвинуть камни, но успехом это не увенчалось. Кэндис принялась звать на помощь.

— Бесполезно, — произнес Гленн. — Они нас не услышат.

Страх охватил обоих: подобно Есфири, они оказались похороненными заживо.

Гленн посветил фонариком на стены, потом подобрал небольшой камень и стал методично постукивать им, начав с замурованного окна.

— Что вы ищете?

— Выход отсюда.

Кэндис посмотрела на него как на сумасшедшего. Они были заперты в каменном мешке. У всех строений в горе имелась одна дверь и одно окно. Между комнатами дверей не было, так же как и чердаков с подвалами.

Но он по-прежнему продолжал стучать, слыша в ответ лишь глухой звук от твердой горной породы.

— Помогите мне, — попросил он.

Она взяла камень.

— Если тут есть другой выход, то почему Есфирь им не воспользовалась?

— Может быть, в те времена выхода и не было.

— Что вы хотите сказать?

— Ищите пустое место в стене.

Она принялась стучать, прислушиваясь к раздающимся звукам и осознавая, что у них осталось мало воздуха и батарейки в фонарике долго не протянут. Она прослушала каждый дюйм северной стены от самого пола, ее охватило безумие, ей казалось, что комната вот-вот сожмет свои каменные тиски.

И вдруг послышался стук — звонкий отзвук.

— Отойдите-ка, — сказал Гленн и стал бить ногой в стену, пока не проломил ее. Их обдало затхлым воздухом. — Вот почему Есфирь не сбежала. Это водопровод. В ее дни в нем наверняка была вода.

Пролом выглядел слишком узким.

— А мы пролезем туда? — спросила Кэндис.

— Постараемся.

Им пришлось ползти на четвереньках, держа перед собой фонарики, Гленн прощупывал путь, сметая вековую пыль и мусор. Они миновали поворот, потом другой, ползя, словно кроты, в темное никуда. Кэндис ощущала всю толщу горы над ними. В разреженном воздухе стояла вонь, и было трудно дышать.

— Где мы? — спросила она, с ужасом думая о том, что они могут заблудиться. — Я уже не ориентируюсь здесь.

— Мы направляемся строго на восток.

— Правда? — Она все сомневалась. — А что там на востоке?

— Эти тоннели куда-то выходят. Я думаю, что на край уступа горы.

Ее рука соскользнула. Она посмотрела на мокрую ладонь.

— Гленн? Это не засохший тоннель. Здесь была вода. Совсем недавно!

Он ничего не ответил.

Они добрались до развилки из трех тоннелей, уходящих на разные уровни. Когда Гленн потянулся к верхнему, Кэндис спросила:

— Разве нам не следует двигаться вниз?

— Надо подниматься наверх, — ответил он.

И она знала почему: внизу тоннели были заполнены водой.

Он взобрался наверх, потом протянул ей руку. Она ухватилась, и он втянул ее в тоннель. После этого она ни о чем не спрашивала, понимая, что, двигаясь наверх, они должны будут выбраться где-то на вершине горы.

— Что это? — внезапно вскрикнула она, когда все вокруг затряслось. — Землетрясение!

Но это было не землетрясение, а нечто гораздо худшее.

— Вода, — объяснил Гленн. — И она движется сюда!

Ливневый паводок начался в скалистых утесах далеко на юге, где над пустыней бушевала буря. Ручьи, попавшие в узкие овраги и на сухие вади, собирались в бурные потоки, набирали силу, несясь по руслу, упиравшемуся прямо в древний город. Там стремительное течение попадало в рукотворные трубы, соединявшиеся с тоннелями, проходившими внутри горы.

— Вижу свет впереди! — крикнул Гленн. — Мы уже близко.

Тряска усиливалась, и неестественный гул наполнил тоннели, словно за ними гналось страшное чудовище. Воздух становился плотнее, в ушах у Кэндис шумело, струйки воды текли по дну тоннеля.

Потоп почти нагонял их.

Когда они добрались до конца тоннеля, то увидели выход на восточную сторону горы высотой с рост человека. За ним был отвесный обрыв, уходивший далеко вниз, к пустыне.

Пока грохот нарастал, Гленн быстро оценил ситуацию. Они не могли спуститься, значит, им придется подниматься наверх.

В нескольких футах справа был достаточно большой выступ.

— Держитесь! — крикнул он Кэндис, подтянулся, раскачался, прыгнул и ухватился за поверхность горы, из-под его ног вниз полетели каменные обломки. — Давайте руку.

— Не могу!

— Можете. Быстрее!

Она не могла пошевелиться и зажмурила глаза. Кэндис показалось, что вокруг нее только воздух и обрыв вниз на сотни футов.

— Я не могу!

— Не смотрите вниз. Возьмите мою руку. Давайте!

Она выставила руку в сторону и коснулась ладони Гленна. Одним рывком он перетянул ее к себе, и она приземлилась рядом с ним как раз в тот момент, когда из тоннеля хлынул яростный поток, вода вырвалась наружу и обрушилась вниз на пустыню.

Прижавшись к Гленну, Кэндис не открывала глаза. Гора сотрясалась, словно хотела их сбросить, сверху на головы им сыпались обломки и песок, и выступ под ними, казалось, вот-вот обрушится.

Поток воды уменьшился, а потом и вовсе сошел на нет. Гора затихла, но Кэндис еще дрожала. Когда она открыла глаза, то увидела вспотевшую шею Гленна и сразу за ним стену из камня. За ее спиной не было ничего, кроме открытого пространства на сотни футов вниз, тысячи миль вокруг и к небу.

— Все в порядке? — спросил он.

Она молча кивнула.

— Теперь будем взбираться.

Гленн осмотрел отвесную стену. Правда, кое-где были и наклонные места, и трещины, и щели для опоры рук и ног.

— Поползем наверх. Теперь… постарайтесь размазываться.

— Размазываться? — дрожащим голосом повторила она.

— Пытайтесь встать на выступы как можно большей частью подошвы, чтобы лучше держаться. Не надо прыгать на цыпочках. Смотрите, куда я буду класть руки. И повторяйте за мной все движения.

Чтобы начать восхождение, ему пришлось отпустить ее руку, и Кэндис почувствовала, что сейчас упадет.

— Держитесь! — прокричал он, и она вцепилась в небольшой каменный выступ.

Они стали подниматься вверх, шаг за шагом. Гленн искал опоры для рук, потом подтягивал к себе Кэндис и показывал ей, где можно удержаться. В тот момент он бы все отдал за снаряжение и веревки.

Он смотрел на Кэндис, ее развевавшиеся на ветру волосы. Она застывала от страха, и приходилось ее уговаривать подниматься дальше. Она оступилась, закричала и ухватилась за него; когда Гленн поймал ее за руку и удержал, рюкзак свалился с ее плеча и упал во влажный песок далеко внизу.

— Не ведите себя как мокрая курица! — прокричал он. Ветер подхватил и унес его слова. — Ваши локти торчат в стороны и назад, это неправильно. Следите за мной. Держите локти так, как это делаю я.

Она смотрела мимо него, выражение ужаса было на ее лице.

— О Боже!

— Что? — Он обернулся и увидел, что горизонт надвигается прямо на них. — Это буря! Она идет в нашу сторону!

Они продолжили взбираться наверх.

Буря подбиралась все ближе, все слышнее становились раскаты грома, из черных облаков сверкали ветвистые молнии. Ветер усилился, угрожая сорвать хрупкие фигурки людей с поверхности горы. Кэндис отчаянно хваталась за выступы, каменный мусор летел вниз из-под ее рук.

— Не надо бороться! — крикнул Гленн. — Не пытайтесь сражаться с горой. Пусть она вам поможет.

Она заставила себя остановиться, прислониться всем телом к горе и последовать совету Гленна, хотя страх вынуждал ее карабкаться вверх. Она прижалась щекой к каменной стене и вдохнула пыль многих веков. Кэндис прижималась к древней горе, словно к любимому человеку, и позволила утесу держать себя. Тепло уходившего дня поднималось с каменной поверхности и согревало ее — это было неожиданно приятное ощущение. Она закрыла глаза, ее дыхание замедлилось. Эти высокие древние горы, изрезанные ветрами и временем, теперь стали для нее похожими на старого друга, сильного и надежного, подобно гигантским дубам, которые росли вокруг ее хижины в Малибу и излучали величавое спокойствие. Удивительно, но ее страх прошел, и она почувствовала, что может двигаться дальше.

Они добрались до того места, где Гленн не видел ничего, кроме гладкой скалы. Он не мог спуститься, потому что последний выступ обрушился. Они оказались в западне на обдуваемой ветром горе, на них надвигались грозовые облака с дождем и молниями.

— Есть, вижу! — вдруг крикнула Кэндис, вытянула руки, ухватилась за скалу, проползла мимо Гленна, нашла крепкую опору для ног, потом наклонилась к нему. Она затащила его наверх, и после этого все пошло так, словно они вместе ходили в горы всю свою жизнь. Они карабкались, цеплялись, подтягивали друг друга, иногда впереди был Гленн, порой Кэндис. Теперь в ее четких движениях чувствовалась уверенность, лицо было обращено к небу, словно она видела сокровище среди краснеющих облаков, которое будет вручено первому взобравшемуся на самый верх.

Наконец, приложив последние усилия, они поднялись на гребень и встали на вершине горы. Буря прошла мимо, обдав их ветром и легким дождем, и направилась прочь от Даеданы дальше на плато.

Прямо перед ними алое солнце в огненном мареве покидало этот мир, окрашивая все вокруг в золотые и красные цвета, пока черные облака бежали по небу, освещаемые вспышками молний.

Кэндис не могла пошевелиться, ее рот и глаза были широко раскрыты, лицо побледнело и осунулось.

— Все хорошо, — успокаивал ее Гленн, понимая, что она сейчас чувствовала. Он уже видел такое у скалолазов-новичков: облегчение, оттого что остался жив, головокружение после пережитого страха, паника из-за большой высоты. Многие спускались с гор, чтобы больше никогда не подняться. — Возьмите мою руку.

Она никак не отреагировала.

— С вами все будет в порядке, — сказал он, думая о профессоре, который предложил ей посостязаться в скоростном подъеме на Великую пирамиду, на что Кэндис ответила отказом, потому как знала, что не сможет потом спуститься. Но тут не было вертолетов, чтобы спасать ее. — Надо искать путь вниз, — сказал Гленн, сам взяв ее за руку. — Не переживайте. Я буду рядом.

Они нашли пологий спуск, проделанный в горе два тысячелетия назад водными инженерами Даеданы.

Уже у лагеря они увидели, что «тойота» пропала, как и двое нанятых помощников. Яна нигде не было, хотя его дорожная сумка лежала на пассажирском сиденье «понтиака». Они побежали обратно через ущелье, где и увидели Яна, яростно раскидывавшего камни перед входом в дом Есфири.

— Слава богу! — воскликнул он, заметив их. — Вы смогли выбраться! — Кровь струйкой стекала по его лбу.

— Что произошло?

— Не знаю. Я был в лагере. Сволочи ударили меня по голове, и это все, что я помню. Когда я очнулся, «тойота» уже исчезла. Они забрали все: воду, еду, спутниковый телефон, ваши рюкзаки, мои деньги, чеки. Даже, — несчастным голосом сказал он, подняв руку, — мои часы. И еще они прихватили ключи от «понтиака»! Мы застряли здесь. И помощи нам ждать неоткуда.

20

Их бывшие проводники не забирали рюкзак Кэндис — в этом Ян ошибся. Он был у нее с собой в доме Есфири, потом она уронила его, когда ползла наверх, и теперь подобрала с промокшей земли у подножия горы. Рюкзак Гленна действительно пропал, но он не особо переживал по этому поводу. Его деньги, паспорт и другие документы были надежно спрятаны в одном из карманов с молнией его походных брюк. Ян оказался не прав и в том, что водители скрылись с ключами от «понтиака»: Кэндис случайно положила их в свой рюкзак, когда доставала из закрытого багажника книгу Милдред Стиллвотер. Бутылки с водой, хлеб, финики и сыр, как выяснилось, тоже остались в «понтиаке».

— Не так уж все и плохо, — приободрился Ян, когда они уже мчались по равнине в направлении Вади-Райза.

Его спутники молчали. Гленн управлял машиной, Кэндис сидела на заднем сиденье, закрыв глаза и повернув лицо к открытому окну, в которое врывался пустынный ветер. Оставшись втроем, они стали легкой жертвой для грабителей, бандитов и солдат-дезертиров, которые могли встретиться им на пути в этой глуши рядом с иракской границей. Еще была угроза с запада: двое нанятых сирийцев наверняка уже сообщили кому-нибудь в Пальмире о местонахождении американцев и о том, что они нашли Звезду Вавилона, а теперь вышли на след табличек.

Перед тем как покинуть Джебель Мара, путешественники немного вздремнули, сменяя друг друга на часах. Ян настаивал, чтобы ему вернули оружие, но Гленн был непреклонен. Ночью гиены поймали и задрали газель, оставив кровавые ошметки недалеко от лагеря и потревожив его обитателей. Пока дикие животные оглашали пустыню воем, Гленн спал, и ему опять снился сон о ночи двадцатилетней давности после похорон матери, когда он проснулся от звуков ссоры двух людей. «Я убью тебя!» — кричал один из них. На этот раз в головоломке появился новый кусочек: другой мужчина в ответ сказал какую-то фразу про «кровь». Кому принадлежали эти слова — его отцу или Фило Тибодо?

Он взглянул в зеркало заднего обзора, в котором отражалась Кэндис. Что-то было не так. Она почти не разговаривала после того, что пережили в Джебель Мара. Был ли страх всему причиной? Стоя на самом верху, она не могла пошевелиться, ее обуял такой ужас, что она до сих пор не пришла в себя. Он видел такое раньше и сам прошел через это после падения, когда увидел Свечение. Гленн сомневался, осмелится ли он снова пойти в горы. И тогда он испытал себя, отправившись в восхождение на гору Святой Елены и взобравшись на ее вершину.

Солнце постепенно всходило, освещая плато — сухое море коричневого песка, тянувшееся до самого горизонта.

— Приехали, — сообщил Гленн. — Вади-Райза.

— Да тут конца и края не видно, — произнесла Кэндис, когда они при ярком утреннем свете рассматривали русло потока, уходившее вдаль.

Ян задумчиво изучал глубокое ущелье, разрезавшее известняковое плато. Оно начиналось где-то на юго-востоке и тянулось на север, где ливневые воды из него попадали в реку Евфрат.

— Басков мог закопать свои таблички в сотне миль отсюда, — сказал он.

Оставив «понтиак» на возвышенности и заперев его на всякий случай, троица отправилась пешком по песчаной местности, внимательно разглядывая окружавшие их скалы.

— А вам не приходило в голову, — спросил Ян, — что таблички, возможно, недолго пролежали в тайнике? Я хочу сказать: у нас есть русский, заболевший лихорадкой и ищущий место, чтобы спрятать свою драгоценную находку. Что могло помешать его людям выкопать все обратно и продать на черном рынке?

— Тогда за прошедшие восемьдесят лет они где-нибудь всплыли бы, — ответил Гленн, наблюдая за одиноким ястребом в небе. — Например, в музеях или частных коллекциях.

— Ну и как же, по-вашему, Басков убедил своих спутников не трогать таблички?

— Возможно, он использовал какой-то старый трюк. Наложил проклятье или пообещал им больше денег по возвращении.

— Или убил их всех.

Гленн остановился и посмотрел на Яна. Его глаза были скрыты за стеклами солнцезащитных очков.

— Вы к чему клоните?

— Но это самый надежный способ оставить таблички в сохранности. Еще он мог прийти к этому ущелью в одиночку и спрятать находку без чьей-либо помощи, тогда ее точно никто не смог бы найти, даже мыши. — Он посмотрел на многие мили голых скалистых гор перед ними. — Думаю, нам предстоят очень долгие и утомительные поиски.

— А может быть, и нет, — сказала Кэндис и указала на необычное сооружение: шесть ржавых канистр из-под бензина были аккуратно поставлены друг на друга, закрывая участок скалы в тридцать футов над землей. Едва различимая надпись на одной из них гласила: «Англо-Персидская Нефтяная Компания».

— Так называлась «Бритиш Петролеум», когда только образовалась, — сообщил Ян. — Этим канистрам как минимум восемьдесят лет!

Канистры были наполнены песком для придания им устойчивости против дождя и ветра. Ян и Гленн вдвоем оттащили их от скалы, обнаружив за ними небольшой проход. Кэндис посветила внутрь фонариком и увидела металлическую коробку.

Убедившись, что там не было никаких опасных обитателей пустыни, она протянула руку, осторожно вынула коробку и положила ее на каменный выступ. Это оказался старый ящик для инструментов, закрытый на замок и проржавевший.

Гленн достал швейцарский армейский нож, и, пока он пытался выломать крышку, Ян сказал:

— Скорее всего, они все поколоты на мелкие кусочки, после стольких-то лет. И Басков мог с ними неправильно обращаться. Высушенная на солнце глина плохо выдерживает испытание временем. — Но когда Гленн справился с крышкой, Ян ошеломленно выпалил: — Боже мой!

— Басков завернул их в свою одежду! — воскликнула Кэндис. — Смотрите, — сказала она, достав из коробки пучок волокон. — Остатки корзины. Наверное, Есфирь держала таблички в ней. Они на удивление хорошо сохранились.

Все трое с благоговейным трепетом взирали на маленькие куски глины со словами, нанесенными две тысячи лет назад женщиной, похороненной заживо за эти письмена.

Они договорились по очереди дежурить ночью, но Гленн не торопился передавать свой пост Яну. Он все еще не хотел уходить, когда услышал чьи-то шаги с каменистого подъема к выступу горы, где он сидел, наблюдая за освещенной светом звезд пустыней, поэтому сказал:

— Я могу побыть здесь еще час.

Но это был не Хоторн.

Кэндис принесла с собой две чашки и протянула ему одну из них:

— Ян сварил кофе. — Она уселась рядом с ним на валуне, держа чашку в ладонях и опершись локтями о колени.

— Что-нибудь узнали из табличек? — спросил он.

Русский теолог завернул хрупкие таблички в несколько слоев льняной рубашки, и теперь Кэндис, осторожно подняв первый слой, обнаружила под ним таблички, а внизу шелковый шарф. Достав его, она испытала шок: в последнем слое были уже не таблички, а кусочки керамики разных форм и размеров, исписанные чернилами — не кодовым алфавитом, а ивритом!

Неужели Есфирь написала две истории?

— К сожалению, — тихо сказала Кэндис, опасаясь привлечь к ним внимание, хотя не видела в окружавшей их темноте ни одной живой души, — без ключа Дюшеса я не могу перевести текст на табличках. Но Ян изучает остатки керамики. Может быть, они прольют какой-то свет на нашу находку. — Она сделала глоток кофе, глядя вдаль, на темную бесконечную равнину. — Как ваше колено?

— Колено?

Она посмотрела на него:

— Вы сказали, что перестали ходить в горы из-за выбитого колена. Но в Джебель Мара с вами все было в порядке.

— С вами тоже. Более чем.

Он подождал, думая, что она захочет поговорить о приступе паники на вершине горы. Но вместо этого она сказала:

— В Лос-Анджелесе я заметила, что вы не носите с собой оружие, даже при исполнении, — и указала на пистолет на его колене.

— Предпочитаю словесный диалог обмену пулями.

— Вы никогда не думали над тем, что вам постоянно приходится иметь делом с насилием и жестокостью?

— Но моя работа состоит не только из погонь и перестрелок.

Она заметила улыбку на его губах.

— Приятные воспоминания? Расскажите мне, — попросила она и отхлебнула кофе.

Гленн попробовал горячий напиток, признав, что, хотя у Яна были свои недостатки, кофе он сварил хороший.

— До того как стать детективом, я работал патрульным в Долине. Мы с напарником получили сообщение о том, что по улице бегают дикие животные. Все происходило в сельской местности, недалеко от Чатсворта. Оказалось, это был козел. Нам удалось надеть на него поводок, и, когда мы уже направлялись вместе с ним к нашей машине, один из пешеходов, наблюдавших за тем, что происходило, спросил: «А вы что, ребята, уже перешли на козлов с немецких овчарок?»

Они вместе засмеялись. Потом повисла тишина.

— Что дальше? — спросила Кэндис.

Гленн понял, что она имела в виду.

— У нас есть вещь, которую хочет заполучить Фило, к тому же он знает, где мы. — Он посмотрел на звезды, словно ожидал увидеть спускающиеся с неба вертолеты, выпрыгивающих людей в камуфляже с автоматами и выходящего из кабины Тибодо, молча протягивающего руку, чтобы забрать таблички.

Гленн не мог понять одного. Он был уверен, что Фило или кто-то из его подручных появится здесь. Почему же они не пришли за табличками?

— Может быть, он думает, что мы отвезем их в Дамаск.

Возможно. Но этого не будет. Гленн больше не собирался передавать таблички властям. Кроме того, с самого начала это был не очень разумный план. Как сказала Кэндис, богатство Фило открывало любые замки и убеждало несогласных. Гленн чувствовал, что защитить таблички — это его долг.

И было еще кое-что.

Небольшой шрам на шее Кэндис заставил его понять то, что он упустил ранее. Наемник Фило не убил ее в доме матери, потому что это не входило в планы Фило. Ему была нужна Кэндис, которая из-за своих познаний в археологии могла найти таблички. Но сейчас, когда они их отыскали, она отыграла свою роль. И стала расходным материалом.

Теперь Гленну предстояло охранять два хрупких сокровища.

Он сделал глоток крепкого кофе. Беспокойство все нарастало. Что-то было не так. Прокручивая в памяти прошедшие сорок восемь часов, он понял, что они слишком легко выбрались из Пальмиры. Не было ли все это подстроено Фило?

— Гленн, я хотела спросить о тайном обществе, к которому принадлежали ваши родители. Об александрийцах. Вы выяснили, чем они занимались?

Гленн принес с собой дневник матери, чтобы почитать его при лунном свете на своем наблюдательном пункте.

— Из того, что я понял, это был какой-то религиозный орден. Но кроме этого, больше я ничего не знаю.

— Вы говорили, что ваша мама не была верующей.

— Да. Родители никогда не ходили в церковь и не учили меня молиться.

Он раскрыл дневник и передал его Кэндис. Поставив пустую чашку на камни, она положила книгу на колени и стала читать.

«Смерти нет. В наших телах пульсирует та же энергия, что сотворила миры, и первый закон термодинамики говорит нам, что энергию нельзя создать или уничтожить. Общее количество энергии во вселенной является постоянной величиной. Равенство Эйнштейна Е=МС2, где энергия равна массе материи, умноженной на квадрат скорости света, доказывает, что энергия и материя взаимозаменяемы, и из него следует, что количество энергии и материи во вселенной не изменяется. Куда уходит энергия человека, прожившего свой срок? Она не может умереть, значит, она где-то остается».

Допив кофе, Гленн заметил, что, пока Кэндис читала, она прикоснулась пальцами к камее. Он проследил взглядом по розовой ленте: она была аккуратно и очень женственно завязана старомодным бантиком. Погрузившись в чтение, Кэндис прикусила губы — просто созданные для поцелуев.

Он резко поднялся, засунув пистолет за пояс.

— Вам надо выспаться. Вы, наверное, сильно устали.

— Так и есть, — сказала она, сама удивившись: думала, что крепкий кофе Яна взбодрит ее. — Но и вы тоже должны отдохнуть.

Внезапно он почувствовал, что короткий сон ему бы не помешал. Глаза слипались, и он с трудом сдерживал зевоту. Однако нужно быть начеку, придумать план дальнейших действий и способы использования табличек в качестве приманки для Фило.

Их бывшие помощники оставили им два спальных мешка, в один из которых забралась Кэндис, устроившись рядом с костром в безопасности за большими камнями. Когда Ян поднялся на место дежурства, настаивая, что пришел его черед стоять на часах, Гленн не стал с ним спорить и, забрав с собой пистолет, вернулся в лагерь, где развернул свой спальный мешок на другой стороне костра.

Ночью он внезапно проснулся и увидел Яна, сидевшего на горном выступе и смотревшего на равнину. Выбравшись из теплого спального мешка, Гленн тихо прошел к «понтиаку». Внутри, на переднем сиденье, лежала металлическая коробка с наследием Есфири. Потом он заметил ключи в замке зажигания.

Взглянув на Кэндис, спавшую у костра, Гленн понял, что был лишь один способ защитить ее и таблички.

Фило увидел, что неприятностей не избежать, еще до того как поднялся, чтобы произнести приветственную речь.

У входа в банкетный зал Ягель Померанц громко скандалил, пока двое помощников Фило пытались его утихомирить. Фило понял, что без его вмешательства не обойтись, поэтому не стал затягивать свое выступление.

Аудитория из пятисот человек — лишь некоторые были александрийцами — внимательно слушала человека, которому только что вручили самую престижную награду штата Техас за благотворительность. Они заплатили по тысяче долларов за привилегию дышать одним воздухом с филантропом Фило Тибодо: он совсем недавно построил новое крыло для больницы Святого Иуды. Поднявшись, чтобы поаплодировать его скромным словам благодарности, женщины в вечерних платьях и мужчины в строгих костюмах не видели джентльмена, которого удерживала охрана отеля на противоположном конце зала.

Сойдя со сцены, где ему улыбались и хлопали политики вместе с членами больничного совета, Фило покинул их, жестом приказав охранникам отвести Ягеля в скрытую от посторонних заднюю комнату.

— Ты даешь деньги больнице, одновременно воруя священные книги. Ты лицемер, Фило!

Росси сделал шаг в его сторону.

— Все в порядке, — произнес Фило. — Оставьте нас. Мой дорогой Ягель, чему я обязан чести снова видеть тебя?

Ягель Померанц носил кипу и бахромчатую накидку для молебна под черным пальто. В свои шестьдесят восемь лет он постиг все секреты Каббалы и еврейского мистицизма. Человек глубоко верующий, он мог бы стать раввином, если бы верил в существование Бога.

— Я знаю, чем ты занимаешься, Фило. И не спрашивай, как мне это стало известно.

— Я и не собирался, — спокойно ответил Фило.

— Ты делал незаконные приобретения. И как? Воруя! Общаясь с контрабандистами, расхитителями могил и мошенниками, занимаясь вымогательством, шантажом и запугиванием. Как долго это продолжается? Многие годы, я все выяснил. — Он рассердился еще больше. — Это позор, Фило.

Ягель вел свою родословную от жившего в шестом веке ученого, участвовавшего в составлении Талмуда, что делало его глубокоуважаемым и влиятельным членом общества александрийцев.

Человеком, к мнению которого прислушивались.

Но Фило не переживал. Что бы ни узнал Ягель, про бомбы он знать не мог. Фило был уверен в этом.

— Собираешься рассказать остальным?

— Завтра, после свадьбы дочери. В истории нашего ордена, Фило, такого никогда не было. Это беспрецедентный случай. Мы не можем изгнать тебя из общества, но теперь мы станем следить за тобой. И ты должен вернуть украденное законным владельцам.

— И раскрыть тайну нашего общества?

— Есть другие способы. Франсуа Орлеан…

Их человек в Интерполе.

— Он знает?

— Завтра узнает. После того как я благословлю дочь и ее жениха.

Фило тихо поднялся и обошел вокруг стола.

— Я сильно обеспокоен, мой друг. То, что ты слышал, досадное недоразумение или преувеличение. Но меня не волнует, как это отразится на моей репутации. Да, у меня есть враги, мне не стыдно признаться в этом, но у какого богатого человека их нет? Меня беспокоит то, что ты, мой друг, очень расстроен. Из-за этого у меня болит сердце. — Он положил руки на плечи пожилого мужчины и посмотрел ему прямо в глаза. — Ягель, прежде всего ты мой брат. Я скорее отрублю себе руку, чем причиню тебе страдания. Что бы ты ни слышал, я все могу объяснить. Я лишь хочу, чтобы ты не переживал. Ты веришь мне?

Ягель был заворожен пронзительным взглядом Фило, его убедительным голосом и магнетизмом.

— Я не поверил своим ушам, — сказал он дрожащим голосом, — когда услышал. Я сказал: «Фило никогда бы так не поступил». Но мне показали доказательства…

Закрыв глаза, Фило прошептал:

— Это гадюки на нашей груди, дорогой брат. Семнадцать веков нас преследуют. Неужели ты забыл, как наши матери и отцы спасались бегством, когда сожгли Великую библиотеку? С какой ложью и обманом им тогда пришлось столкнуться? И даже сегодня мы должны быть начеку.

В глазах Ягеля заблестели слезы, когда он вспомнил, как его предка, рыцаря ордена Огня, пытали в Иерусалиме. Да, враги не оставляли их в покое на протяжении многих столетий, и орден всегда должен сохранять бдительность.

— Восславим имя Господа, — тихо произнес Фило, сжав руками плечи Ягеля, который почувствовал, как энергия Тибодо прошла через ткань, кожу и плоть и попала прямо в его кровь. Он снова оказался во власти Фило.

— Имя Господа, — говорил Ягель.

Они обнялись, и Ягель попросил прощения.

После его ухода Фило вернулся в банкетный зал, где публика приветствовала его аплодисментами.

На следующий день Ягель Померанц упал замертво, танцуя на свадьбе дочери. Это оказалось ударом для всех, ведь он был абсолютно здоров. Коронер списал все на сердечный приступ и не стал проводить дальнейшее расследование. Но даже если бы он поступил иначе, анализ крови не смог бы выявить яд, незаметно добавленный в шампанское Ягеля — «Тэтэнжэ Брют Розэ» 1993 года, великолепное вино по триста долларов за бутылку.

21

Ее разбудил терпкий запах кофе и яркий солнечный свет над головой.

Кэндис протерла глаза и моргнула. Солнце было уже высоко. Почему Ян и Гленн не разбудили ее? И почему она сама так долго проспала? В голове был какой-то туман, и она не чувствовала себя отдохнувшей. Заваренный Яном крепкий кофе придаст ей сил.

Но когда она выползла из спального мешка и, пошатываясь, поднялась на ноги, то увидела холодный пепел потухшего костра. Кофейный аромат был лишь в ее воображении.

И потом, еще окончательно не придя в себя, она заметила, что «понтиак» исчез.

Она нахмурилась и стала звать Яна с Гленном, вглядываясь в бесконечное плато. Посмотрев на юг, она заметила облако пыли.

Прямо на нее ехал армейский джип с вооруженными людьми.

Когда Джессике Рэндольф было пятнадцать лет, отец-проповедник запер ее в кладовке, чтобы там она могла встретить Бога. Проведя четыре дня без еды и воды, в своих галлюцинациях, она решила, что Богом был ее отец. Этого оказалось достаточно. Ее звали Руби Фробишер — голодранка, попадавшая в неприятности и позволявшая мальчишкам делать с собой слишком многое, потому что верила их обещаниям. Когда она в шестнадцать убежала из дома, ее спина все еще была покрыта волдырями после порки отцовским ремнем, и она поклялась, что больше никогда не позволит мужчинам помыкать собой.

Прошло несколько трудных лет, прежде чем она поняла, что в своем восхождении к богатству и власти ей потребуется помощь мужчин, облеченных такой властью. И тогда она немного изменила свою клятву. Это была причина, по которой она закрутила мимолетный роман с Яном Хоторном, ее впечатлял титул «сэр» и его родовое имение, пока она не увидела, что Ян намеренно разрушал свою жизнь.

Фило Тибодо был совсем другим человеком.

Ее притягивали не его общественное положение, не его огромное состояние, не связи в правительстве и среди богатейших промышленников, не влияние, которое он оказывал на сферу бизнеса и финансов. Она была очарована внутренней силой Фило — не каждый богач и политик мог похвастаться таким качеством. Ее отец, даже будучи бедным, обладал такой силой, происходившей из души и сиявшей, словно солнце. Она сбежала от харизмы своего отца, и теперь ее влекло к Фило. Она говорила себе, что поступает так по своей воле, потому что хочет стать частью его силы. И Джессика поверила в это, убедив себя в том, что Фило отличается от ее отца, что седовласый кентуккиец Джебедайя Фробишер был совсем не похож на галантного и богатого седовласого техасца.

В былые дни, когда Джессика занималась мошенничеством, проворачивая прибыльные аферы, она в совершенстве овладела искусством чтения языка жестов, мимики и голосовых интонаций. Она чуть ли не читала чужие мысли, и сейчас этот талант говорил ей о том, что Фило что-то задумал. Глаза его горели огнем, тело было напряжено, он был похож на акулу бизнеса в момент перед покупкой контрольного пакета акций конкурирующей компании. Она уже видела нечто подобное у своего отца, который думал, что Второе пришествие произойдет прямо на пороге его дома, и каждый день готовился ко встрече с Иисусом.

Но что конкретно планировал Фило вместе со своим тайным обществом, она не могла понять.

Ее расспросы среди знакомых торговцев предметами искусства носили повседневный характер — это было просто дружеское сравнение финансовых успехов. То, что она узнала о покупках, которые делал Фило, шокировало ее.

«Откровения народа Хопи», написанные самим Томасом Баньякьей. Раннее издание книги «Говорит Черный Лось». Неизвестные проповеди Парамаханзы Йогананды. Притчи Иоанна Септимского, записанные его собственной рукой. Книга видений, датированная двенадцатым веком, авторства Хильдегарды фон Бинген. Частная коллекция текстов Томаса Мертона.

Джессика никогда не слышала об этих вещах.

И все они имели религиозное значение.

И вот сейчас она приехала к крепости, упомянутой в письме Раймона Тулузского, — таков был ее запасной план.

Она знала, что Фило нанял Яна Хоторна, чтобы тот украл Звезду Вавилона, и Джессика собиралась заполучить ее от Яна, предложив тому больше денег. И потом использовать Звезду, чем бы она ни была, в качестве приманки для Фило. Это означало приведение в исполнение резервного плана. Она еще не рассказала Фило о письме Раймона Тулузского.

Сначала она должна выяснить все о тайном обществе, о котором писал Раймон.

Деревенские жители предупредили ее, чтобы она держалась подальше от крепости, стоявшей высоко в Пиренеях; по слухам, там обитали монахи, поклонявшиеся дьяволу. Но разве это могло остановить ее? Весь мир поклонялся Сатане. Потом они сказали, что дорога к крепости перекрыта. Это тоже не было помехой. Можно было найти объездные пути. Наконец, их последним аргументом была охрана перед воротами. По этому поводу она переживала меньше всего, потому что у нее было свое секретное оружие, о котором ее деревенские собеседники не знали.

Поднимаясь на своем ярко-синем «ламборджини дьябло» с откидным верхом по узкой извилистой дороге, Джессика мельком видела башенки и шпили старого замка, стоявшего среди горных пиков. Ее волосы развевались на ветру, а машина визжала покрышками, вписываясь в повороты на 180 градусов и проезжая через прохладные горные ущелья. Пока мимо проносились буковые и дубовые рощи и дорога вела все дальше к вершине горы прочь от цивилизации, Джессика довольно улыбалась.

Скоро она узнает, что скрывал Фило.

Увидев джип, Гленн побежал со всех ног, оставив спящую Кэндис в лагере одну.

Помятый армейский автомобиль приближался, мчась по горячему песку пустыни, в нем сидели трое вооруженных мужчин в изодранной одежде, и от них можно было ожидать чего угодно.

Он вскарабкался на валуны позади лагеря, не высовывая головы и наблюдая за их машиной. Они должны были проехать буквально в паре футов от места их ночлега.

Куда подевалась Кэндис?

Джип остановился, подняв облако пыли, на мгновение заслонившее Гленну обзор. Мужчины переговаривались на арабском, расшвыривая остатки потухшего костра и озираясь по сторонам. Слышались взволнованная речь, радостные возгласы. Гленн подполз к самому краю и посмотрел вниз. Они что-то нашли.

Кэндис!

Он протянул руку к пистолету за поясом. Его не было.

И тут он увидел, чему они так радовались: они нашли пистолет на песке. Наверное, он выскользнул из-за пояса. Но где же спальные мешки?

Потом он заметил Кэндис, спрятавшуюся между камнями. Она забрала с собой рюкзак и спальные мешки. Незваные гости ходили по лагерю в поисках чего-либо ценного и все ближе продвигались к Кэндис.

Гленна прошиб пот. Надо было спуститься, отвлечь их от ее укрытия. Испугаются ли они его полицейского жетона или придется драться?

Главный из прибывшей троицы положил винтовку на землю и, взяв в руку пистолет, начал медленно подходить к затаившейся Кэндис. Гленн видел ее волосы, развевавшиеся на ветру, словно темно-коричневые флаги. Даже слепой мог бы увидеть их.

Он, распластавшись, прополз по краю валуна, не сводя глаз с солдат. Когда из-под его руки посыпались каменные обломки прямо под ноги главарю, сжимавшему в руке пистолет, Гленн замер. Кэндис посмотрела наверх. Ее лицо было белым словно мел. Он жестом велел ей не высовываться.

Ветер вдруг стих, и стал слышен каждый звук. Солнце нещадно пекло, по лицу Гленна стекал пот.

Главарь был уже в шаге от Кэндис, но стоял к ней спиной. Если бы он повернулся, то сразу бы увидел ее.

Гленн вскочил на ноги и, прежде чем мужчина внизу услышал шум, прыгнул с валуна. Он приземлился прямо на бандита; Гленн попытался выбить у него из руки пистолет, и они повалились на песок. Противник не сдавался. Гленн нанес ему мощный удар в челюсть. Раздался звук треснувшей кости, и мужчина обмяк.

Подбежали двое других, схватили Гленна, оттащили от своего товарища, лежавшего без сознания, и бросили к скале. Зажав его в угол, они начали бить его в живот и по ребрам, пока не послышался другой треск и один из них не закричал, отступив назад и схватившись за голову.

Третий солдат обернулся, но слишком поздно, чтобы уклониться от приклада винтовки, которым Кэндис со всего размаха ударила его в лицо так сильно, что он отлетел в сторону и с глухим стуком упал на песок.

— Все в порядке? — спросила она, подбежав к Гленну.

Он притянул ее к себе и с силой поцеловал. Отбросив винтовку, она обняла его и ответила поцелуем, затаив дыхание.

— Я думала, что ты меня бросил! — кричала она на него.

Он взял ее лицо в ладони, провел пальцами по волосам, словно не желая отпускать ее ни на секунду.

— Бог мой, разве я мог так поступить? Ян сбежал. Я знаю, в какую сторону он поехал. Кэндис, таблички у него.

— О нет!

Один из солдат пришел в себя и со стоном стал подниматься, подобрав свою винтовку.

Гленн схватил спальные мешки и закинул их в джип. Потом взял Кэндис за руку.

— Скорее!

Пока он заводил двигатель, солдат смог встать и прицелиться. Гленн переключил передачу и утопил педаль газа в пол в тот момент, когда пуля срикошетила от борта автомобиля. Они помчались прочь, петляя из стороны в сторону, подняв за собой столб пыли, перелетая через камни и заросли кустарника. Пули попадали в джип, пока они не отъехали достаточно далеко, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Но Гленн не сбавлял скорость. Возможно, солдаты были в патруле и где-то поблизости их дожидались остальные.

— Я не мог понять, почему Фило не перехватил нас и не забрал таблички, — прокричал он, когда они неслись по равнине. — Во сне я догадался, что Ян мог работать на Фило. Тогда я вынул ключи из «понтиака» и спрятал там, откуда Яну не удалось бы их достать, не разбудив меня, — под свою свернутую куртку, которую положил под голову. — Но это не сработало. Я уснул, а утром ключей уже не было.

— Почему ты не проснулся, когда он вынул ключи?

— Потому что нас чем-то опоили.

— Что? — Потом она вспомнила: кофе прошлой ночью. Под колеса джипа попал крупный булыжник. Гленн и Кэндис подпрыгнули на сиденье. — Куда мы едем?

— Следы от машины Яна ведут на север. Будем надеяться, что догоним его раньше, чем кто-нибудь другой догонит нас!

Тогда он окажется в ее власти и будет вынужден раскрыть свое тайное общество и все остальные секреты. Как он сможет не подчиниться ей?

Джессика рассмеялась, ветер сорвал смех с ее губ, и, пока она ехала через высокие горы, ее ярко-синий спортивный автомобиль сиял на солнце, словно сапфир. Никакие уговоры, сказали ей жители деревни, не смогут убедить монахов открыть ворота. Многие пытались, но ни у кого не получилось. Джессике было все равно. Она собиралась как следует напугать монахов, и уж тогда они точно отопрут ворота. Это был надежный план, потому что она знала, чего мужчины боятся больше всего.

Когда она увидела покрытую красной черепицей крышу, высокие арочные окна и круглые башни замка, построенного в романском стиле, то вспомнила сказки, которые читала в детстве, где были герои, спасавшие прекрасных принцесс, и как она мечтала, чтобы они пришли и забрали ее с собой. А потом она выросла и решила, что сама будет определять свою судьбу. Забавно, но детская мечта сбылась. Хотя Фило Тибодо не носил доспехи и не скакал на боевом коне, он тем не менее спас ее.

Она чуть отпустила педаль газа.

Здесь, если верить Раймону Тулузскому, в древней крепости крестоносцев, жило братство известное как орден Огня. Они жили тут еще девятьсот лет назад и, как это ни было удивительно, жили здесь до сих пор.

Она подъехала к воротам, ее оружие было скрыто под юбкой.

— Здесь кто-нибудь есть? Не могли бы вы мне помочь? — позвала она на безупречном французском. — Я заблудилась. Ищу Бонкур.

Охранник сидел в караульном домике, выглядевшем лет на двести, хотя внутри был установлен компьютер и оборудование для наблюдения. Когда он вышел, она с удивлением посмотрела на него. Он носил длинные волосы и бороду, был одет в белую сутану с капюшоном, на ногах сандалии, а на груди яркая эмблема из красного и золотого цветов, напоминавшая языки пламени.

Как на кольце Фило.

— Простите, мадам. Вы должны уехать.

Она вылезла из машины.

— Я направлялась в Бонкур, а потом, видимо, не туда свернула. Могу я позвонить от вас?

Его взгляд переместился вниз, на ее юбку, и она заметила, как переменилось его лицо и появилась осторожность в словах, страх, старый, как само человечество, который действовал на любого мужчину, увидевшего беременную женщину.

— Мне очень жаль, но вы должны развернуться и поискать другую дорогу.

Она сделала несколько шагов, и ему стало не по себе. В старые времена, занимаясь мошенничеством, Джессика срубала большие деньги, изображая беременную. Она мастерски подделывала походку, передвигаясь вразвалочку и сложив руки на огромном животе.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — повторила она.

Он поднял руку.

— Нет-нет. Уезжайте. Тут нет никакого телефона.

— Ой! — вскрикнула она.

— Что случилось, мадам?

— Схватки! Еще рано! Пожалуйста, помогите мне.

На его лице появилось выражение ужаса.

— Вам нельзя заходить сюда.

Она надавила рукой в область паха и проткнула спрятанный мешочек с водой. Жидкость потекла по ее ноге.

— Ребенок выходит. Он сейчас появится!

Короткий звонок по телефону с просьбой о помощи — и через пару минут прибежали монахи в белых одеяниях. Они уложили ее на носилки старого образца и поспешили вверх по холму; после ее громких криков в окнах замелькали испуганные лица.

Ее пронесли через каменные коридоры, под древними арками и мимо массивных деревянных дверей. Все выглядело каким-то заброшенным. Наверное, здесь проживало не так уж много монахов. Вымиравшее тайное общество? Возможно, если только крепость не использовали в других целях. Странно, но ни у кого не было распятий или четок. На самом деле, в крепости вообще не было видно никаких признаков христианства.

В лазарете ее переложили на койку, застеленную накрахмаленными простынями. Комната, в которую ее принесли, была словно вне времени: голые каменные стены, деревянные шкафы, кувшины и бутылки, возможно, сохранившиеся еще со времен Средневековья. Она схватила руку врача мокрыми пальцами и увидела отвращение в его глазах. Он подбежал к раковине, снял золотое кольцо и вымыл руки с мылом. Потом он вышел, чтобы позвонить по телефону: женщину следовало доставить на вертолете в ближайшую больницу.

Когда он вернулся, койка была пуста, за исключением лежавшей на ней небольшой круглой подушки, которую он раньше никогда не видел. Женщина исчезла.

Так же как, к его вящему ужасу, и оставленное им на раковине кольцо.

— Почему остановились?

Гленн ударил кулаком по рулю.

— Бензин кончился. Отсюда пойдем пешком.

Они оказались посреди неизвестной пустоши, где их спутниками стали лишь солнце, ветер, песок со змеями и постоянная угроза наткнуться на солдат. Они молча взвалили на спины спальные мешки и рюкзак Кэндис. Без еды, с одной бутылкой воды они отправились по пустыне на север.

Синий «ламборджини дьябло» на полной скорости летел вниз по извилистой горной дороге, рыжие волосы Джессики развевались, подобно боевым стягам. Она никак не могла прийти в себя после того, что обнаружила в замке. Выскользнув из лазарета, она тихо пробралась через множество комнат и коридоров, везде встречая одну и ту же обстановку: шкафы с книгами, свитками, манускриптами, письмами и монографиями. Зная, что монахи ищут ее, она не останавливалась, чтобы прочесть все — ей хватило лишь одного.

Она была настолько потрясена, что чуть не попалась, стоя, как завороженная, перед папирусом, вложенным между двумя пластинами из стекла, рядом с которым был лист с переводом арамейского текста на английский и французский языки: «Неизвестное окончание Евангелия от Марка».

Потом она побежала, запрыгнула в свой автомобиль и пулей понеслась вниз с горы, до того как монахи смогли бы ей помешать.

Она мчалась мимо деревьев, пасущихся коз и фермерских домов, но ничего не замечала, видя лишь отпечатанные на бумаге слова, словно они были выжжены на роговице ее глаз: «Датирование радиоактивным углеродом, инфракрасная и ультрафиолетовая спектрометрия, графология. Подтвержденная дата: 40 год нашей эры».

Джессика никогда не слышала о таком документе. Самый старый известный ей фрагмент датировался пятью годами позже. Но этот текст был написан всего десять лет спустя после распятия Христа…

Ее голова кружилась, ей было страшно и весело одновременно и хотелось радостно заорать. Теперь она знала, что было у Фило на уме: мировое господство, и никак не меньше. Потому что неизвестное окончание Евангелия от Марка, если оно было подлинным, поставит католическую церковь на колени.

И это было только начало.

22

Уставшие, они шли по местности, напоминавшей лунную поверхность, усыпанную скальными образованиями, возвышавшимися над желтым плато, под небом, которое выглядело так, словно больше никогда не станет синим, как прежде.

— Как же я не догадалась раньше? — вслух размышляла Кэндис, сделав пару глотков из бутылки с водой. — Я думала, что знала Яна.

— Значит, не настолько хорошо.

Она посмотрела на Гленна.

— Те двое водителей не устраивали обвал, ведь так? Это сделал Ян.

— Скорее всего, он заплатил им и отправил обратно в Пальмиру.

— Чтобы самому потом продать таблички Фило, — с горечью в голосе проговорила она, взбешенная предательством Яна.

Вокруг свистел пустынный ветер, и Кэндис поежилась от мрачного предчувствия. Ленора Мастерс писала в своем дневнике: «Фило пугает меня. Я ощущаю в нем растущую манию». И в письме профессора: «Не дай Фило заполучить Звезду Вавилона. Он использует ее во зло. Он замыслил великое опустошение». Теперь уже имело значение не то, что было написано на табличках, а лишь то, что Фило в своем помешательстве считал их ключом к осуществлению какого-то безумного плана. Но что он хотел сделать? Разрушить весь мир?

Гленн видел, как она поджала губы, ее лицо было напряжено, взгляд устремлен в бесконечную даль безжизненной равнины. Он знал, что она боится.

И затем он вспомнил их поцелуй, прикосновение ее тела.

Поправив спальные мешки за плечами, Гленн сказал:

— Расскажу тебе историю о Сэмми Бранко. Его подозревали в совершении ограбления. Мы были уверены в его виновности, но он продолжал настаивать, что в то время, когда произошла кража, был в кино. Тогда мы решили провести его через процедуру опознания. Помимо него собрали еще пять человек, двое из которых были полицейскими. И вот когда я объяснял им, что нужно будет одновременно сделать шаг вперед и сказать: «Гони все деньги или пристрелю», Сэмми выпалил: «Я такого не говорил!»

Кэндис засмеялась, и Гленн произнес:

— Твоя очередь. Расскажи мне смешную историю про египтологов.

— Ну не знаю, не знаю. Мы невероятно серьезные люди. — Тут она припомнила кое-что не очень приличное, но в то же время забавное. — Я была студенткой, участвовала в раскопках на плато рядом с Гизой. Мы как раз обнаружили деревню рабочих недалеко от Великой пирамиды. Среди разбитых гончарных изделий я нашла непонятный предмет — маленький, странного цвета и формы. Я не могла представить себе его предназначение, забрала его и носила с собой несколько дней в надежде, что смогу сама догадаться, что это такое, и мне удастся произвести впечатление на руководителя раскопок. Когда мне в голову так ничего и не пришло, я отправилась к нашему начальнику и гордо показала ему свою находку, признавшись, что не знаю, что это такое. Я втайне надеялась, что это окажется чем-то необычным и музей «Метрополитен» заплатит нам за него большие деньги. Он повертел предмет в руках, отдал мне и сказал: «Окаменевшее собачье дерьмо».

Тени стали длиннее, и солнце скрылось за горизонтом. Резко похолодало, но земля была сырой, и без топлива они не могли развести костер. Решив, что нельзя останавливаться и отдыхать, чтобы не дать Яну большего преимущества, они завернулись в спальные мешки и пошли дальше.

Ночь спустилась на пустыню. Пока Кэндис вновь переживала в памяти их удивительный поцелуй, раздумывая над тем, почему вдруг Гленн притянул ее к себе и расцеловал, Гленн смотрел на луну, небесную сферу из тысячи ярких белых и бежевых цветов, на серебристый свет звезд, отражавшийся от темно-фиолетовой пустынной ночи, и жалел о том, что у него не было с собой красок. Он взглянул на Кэндис, профиль ее лица — белый с кремовым оттенком и женственный, словно камея. Какую картину он мог бы написать с нее!

ВСЕМИРНАЯ ОХОТА ЗА ТАЙНЫМИ ТИБЕТСКИМИ ТЕКСТАМИ

Заголовок на первой полосе «Лос-Анджелес Таймс» не понравился Фило. Узнав о пропавших книгах, он уже было вышел на их след, когда пронырливый репортер поведал о них всему миру. Теперь все кому не лень пустились в погоню за сокровищами.

Поэтому Фило изменил свою стратегию и сейчас сидел в вертолете, державшем курс через Гималаи мимо огражденных садов, горных вершин, снежных полей к древнему буддийскому монастырю, находившемуся на высоте десяти тысяч футов, откуда открывался умопомрачительный вид на заснеженный Эверест на востоке. Здания были раскрашены в яркие цвета гималайских монастырей, которые подчеркивались высокими молитвенными флагами на крыше. Это было уединенное место, еще не оскверненное туристами, где мальчики в красно-коричневых одеждах, занимавшиеся на открытом воздухе, с неподдельным интересом наблюдали за снижавшимся летательным аппаратом.

Когда вертолет коснулся земли и двигатель затих, Фило увидел вышедшую на солнечный свет Джессику, ее рыжие волосы развевались, подхваченные легким ветерком, мех шиншиллы укутывал тело.

Она прикрыла глаза рукой, наблюдая, как Фило ступил на покрытый плитами внутренний двор. Это было впервые. Фило никогда не вмешивался в ее дела.

— Лама не отдает книги, — сказала она, когда он подошел к ней.

— Я все же попробую. Ты возвращайся на моем вертолете. Я улечу на другом. Джессика, и достань мне письмо Раймона Тулузского. Я должен заполучить его.

У вертолета она задержалась, чтобы посмотреть, как он прошествовал через двор вместе со своими вездесущими подручными. Догадывался ли Фило о том, что письмо уже у нее? Или ее просто мучила паранойя?

Когда геликоптер взлетел и унес Джессику вниз в долину, Фило сделал знак людям во втором вертолете, и они начали выгружать ящики с надписями «Еда» и «Медикаменты».

Лама был Ринпоче, что на тибетском означает «драгоценный», — человеком, достигшим через годы учения и занятий высшего духовного просветления. Этот конкретный Ринпоче был еще и Тулку — перевоплощением высоко развитого индивидуума, который практиковал сострадание и самоотверженность на протяжении многих жизней. Вдобавок он являлся хранилищем истины, Дхармы. Его надо было приветствовать, три раза упав ниц. Фило ограничился простым американским рукопожатием.

Рядом стояли помощники, следившие за тем, чтобы лама ни в чем не нуждался и посетители не навязывались к нему с чрезмерными просьбами, потому что он никогда бы не стал выражать недовольство или говорить о своих потребностях; даже если собеседник утомлял его, терпеливый лама не сказал бы ни слова.

Пока один из помощников заваривал чай, Фило спросил:

— Это правда, что Иисус бывал здесь?

Лама кивнул. Он был наголо пострижен, и его голова блестела. Ему было двадцать три года.

— Да, — ответил он на английском языке с акцентом. — Две тысячи лет назад, чтобы приготовиться к Своей священной миссии.

— И Он читал ваши тайные тексты?

— Да.

— Он читал о свете в этих текстах?

— Божий Свет, да, в книге «Поток Сияющего света». Потом Иисус понес священное послание в Иерусалим, — ответил буддийский монах.

Пока на улице мальчишки-монахи повторяли слова за учителем, Ринпоче рассматривал свои грубые четки, сложенные в ладонях.

— Но они не продаются.

— Могу я хотя бы увидеть их?

Святилище являлось местом, где человек мог лучше всего познать себя, открыть спрятанную внутри себя природу Будды и услышать слова истины. Фило пришел сюда, чтобы заключить сделку.

Когда китайские коммунисты в 1959 году оккупировали Тибет, были сожжены многие монастыри и убиты тысячи монахов. Из шестидесяти пяти томов этого шедевра сохранились только семь. Этот был восьмым. Коллекционеры рыскали по всему миру в его поисках.

Бумага, похожая на тончайший газ, была удивительно прочной и шелковистой на ощупь. Непереплетенные страницы были покрыты черными тибетскими письменами, повествовавшими о просвещении. И Фило хотел получить эту книгу.

— Я буду с вами предельно откровенен, Ринпоче. Понимаете, об этих тайных текстах было написано в популярной газете, и теперь многие ищут их для пополнения своих частных коллекций. Некоторые из этих людей не так порядочны, как я. Они придут сюда, предложат вам деньги, возможно, даже попытаются украсть книгу. Я же привез вам щедрые подарки. Когда вы откроете ящики, то не поверите своим глазам. В них еда и лекарства для всех вас. Одеяла и лампы, электрогенераторы. Я знаю, что вам нужны эти вещи, особенно в таком отдаленном районе.

Ринпоче не стал оспаривать его слова. У лам и их учеников были свои потребности, как и у любого человека. Тем не менее он сказал:

— Книга должна остаться здесь.

Фило посмотрел вокруг. Монастырь был очень древним.

— Похоже, здесь небезопасно.

— Мы хорошо защищены, — возразил лама.

— Тогда вы можете пообещать одну вещь? Вы известите меня, если книга когда-нибудь покинет стены монастыря, будучи вывезена вами либо, не дай бог, украдена?

— Книга никогда не покинет это место.

— Но вы обещаете мне?

— Я сообщу вам.

Фило протянул руку.

— Тогда я, пожалуй, пойду. Подарки останутся в качестве подтверждения моих добрых намерений.

Когда вертолет Фило поднялся в воздух, мальчишки-монахи смотрели вверх и махали ему. Фило помахал в ответ и произнес всего одно слово:

— Сейчас.

Мистер Росси нажат кнопку, и одновременно под ними во внутреннем дворе взорвались огромные шары горячего сияющего огня и охватили пламенем здания. Улыбки мальчиков сменились выражением ужаса. Наблюдая за огнем, Фило не обращал внимания на испуганные лица, крики детей и монахов в пылающих одеждах, чья кожа вздувалась и обугливалась. Он не смотрел на маленьких мальчиков, корчившихся в агонии, и старых монахов, старавшихся голыми руками затушить пламя. Он интересовался только эффектом бомб, установленных его людьми в то время, когда он беседовал с ламой.

За несколько минут все вокруг оказалось усеяно почерневшими телами, горящими зданиями, рушащимися крышами, разваливающимися дверными проемами. Языки огня поднимали пепел и обуглившиеся остатки древних священных книг к небу.

— Великолепно, — похвалил Фило; ему очень понравилось то, что он увидел.

Вертолет развернулся и направился обратно в долину, и в этот момент зазвонил спутниковый телефон Фило.

— Сэр, таблички у нас, — произнес голос в трубке.

Фило был доволен. Но следующее предложение его не обрадовало:

— Сэр, мы упустили мужчину с женщиной.

— Найдите их, — приказал он. — Когда найдете, бросьте Армстронг в пустыне и сделайте так, чтобы она там осталась навсегда. — Это будет ей подарком от него. Как египтолог, она, наверное, мечтала бы умереть в пустыне. — Но доставьте мне Гленна Мастерса.

Гленн был ему нужен — для успешного осуществления его плана требовалась человеческая жертва.

Солнце взошло над серым плоским миром. Гленн и Кэндис молча продолжали свой путь на север, устремив взгляды прямо перед собой, словно пытаясь силой воли заставить появиться из-под земли хоть какое-то обиталище людей. Уставшие, томимые жаждой и голодом, с больными ногами и затекшими спинами, они тем не менее не сдавались.

Наступил полдень, тусклый свет с неба дополнял общую унылую картину. Помогая Кэндис перебраться через узкий овраг, Гленн заметил, что она смотрит куда-то мимо него с озадаченным выражением на лице.

— Что такое? — спросил он. Обернувшись, он увидел коричневый холмик на темно-желтой равнине. Верблюд?

Но это был «понтиак»!

Из последних сил они припустили бегом и обнаружили бездыханное тело Яна Хоторна, распростертое на песке; остекленевшие глаза смотрели куда-то ввысь. Гленну не понадобилось проверять пульс, чтобы все понять.

— Боже мой, — прошептала Кэндис, прислонившись к машине.

В нескольких ярдах от них лежал еще один мертвец — мужчина в гавайской рубашке с двумя отверстиями от пуль в спине.

— У Хоторна не было оружия, — сказал Гленн, осматриваясь вокруг. — Похоже на подставу, или, возможно, наниматель сам избавился от нашего любителя Гавай. Надо убираться отсюда. — Гленн заглянул в машину. Ключей не было. — Кто бы ни устроил тут перестрелку, он может предположить, что мы найдем это место, и захочет вернуться, чтобы довести дело до конца. Нужно найти ключи от машины.

Кэндис взяла себя в руки и принялась обыскивать автомобиль, пока Гленн просматривал вещи в дорожной сумке Яна.

— Табличек нет, — с отчаянием произнесла она.

— Но Хоторну удалось сохранить вот это.

— Кусочки керамики! Вторая история Есфири.

— Здесь его телефон. — Гленн нажал пару кнопок. — Бесполезно. Батарейка села.

— Это Фило, — сказала Кэндис. — Он был тогда в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии и мог услышать, как Ян предлагал мне свою помощь. Потом он связался с ним и пообещал деньги за отчеты о наших передвижениях.

Гленн нашел ключи в кармане Яна.

— Поехали!

— Гленн…

Он повернулся к ней.

— Мы не можем просто так уехать…

Он посмотрел на трупы. Потом достал лопату из багажника машины.

— Хоторн не должен был умирать, — сказал он, стоя над свежими могилами. — Все из-за его денежных долгов.

Кэндис не хотела говорить о Яне — она еще помнила пустые мертвые глаза, смотревшие в никуда. Она и оплакивала его, и была в бешенстве, потому что по вине Яна они оказались в этой опасной ситуации. И Ян предал ее. Она понимала, что пройдет немало времени, прежде чем сможет простить его, хотя и знала, что в конце концов так и будет.

Когда они забросили сумку Яна на заднее сиденье, из нее выпал небольшой конверт. В нем была микрокассета с надписью «Страховка».

Гленн осмотрел ее.

— Похоже на пленку из телефонного автоответчика.

— У Яна была привычка записывать свои разговоры по телефону.

— Но зачем он держал эту кассету при себе?

Они оба поняли почему: он приготовил ее специально для обмена. В случае если покупатель табличек отказался бы от своих слов, у Яна было доказательство их сделки. Интересно: когда они прослушают ее, на ней окажется голос Фило Тибодо?

— Что дальше? — спросила Кэндис, усевшись на пассажирское сиденье.

— Поедем к побережью, в один из портов. Попробуем найти корабль. Латакия подойдет, — добавил он, внимательно изучая карту.

— Это далеко?

— Триста миль отсюда. — Он завел двигатель.

— Гленн, на дороге наверняка блокпосты, солдаты, патрули. Нас могут остановить, допросить, заставить предъявить документы, даже арестовать как шпионов или контрабандистов.

— У нас есть деньги. Откупимся.

— И что потом? Когда уже будем на корабле? Куда мы поплывем? Гленн, мы не имеем ни малейшего представления о том, куда Фило увез таблички.

«Да, ни одной зацепки», — думал Гленн, пока «понтиак» уносил их прочь от двух могил. И мир был слишком большим местом для поисков…

23

Южная Франция, 1534 год

Молодой доктор скрывал какую-то тайну.

Елена была уверена в этом. Она с живым интересом наблюдала за симпатичным гостем с шелковистой темно-рыжей бородой и красивыми выразительными глазами. Как и другие жители Ажана, Елена знала о нем совсем мало, за исключением того, что он был образованным человеком, потому что носил красную мантию ученого и плоский бархатный головной убор врача. Пациенты вежливо называли его доктор Мишель, так как он не был похож на суровых врачей, с которыми им раньше приходилось иметь дело, — равнодушных и надменных людей, накачивавших своих больных слабительным или выпускавших из них ведра крови. Добрый доктор Мишель выслушивал их жалобы и назначал сладкие лекарства, не только облегчавшие боль, но и исцелявшие болезни. Его очернители, врачи, которые не умели лечить и поэтому теряли пациентов, распространяли слух, будто он был посланником дьявола. Многие из них обращались в местную церковь с просьбой о проведении расследования, подозревая его в симпатии к протестантам, что в глазах некоторых людей было грехом большим, чем поклонение Сатане. Но никаких доказательств так и не обнаружили. Доктор Мишель считался примерным католиком, достигшим мастерства в деле врачевания.

Однако у восемнадцатилетней Елены было другое мнение.

— Как здоровье моей матушки, месье? — спросила она, стоя в дверном проеме спальни.

— Вашей маме гораздо лучше, мадемуазель, — ответил Мишель, закрывая свой медицинский саквояж. — Я дал ей кое-что, чтобы она заснула.

Как правило, для лечения болезни легких применяли медуницу, потому что ее лепестки по форме напоминали легкое. Но доктор Мишель использовал нетрадиционный способ: чашу кипящей воды с замоченными листьями мяты — лекарство, наполнившее весь дом пьянящим запахом. В отличие от других врачей этот человек сотворил чудо. Мачеха Елены стала дышать лучше, чем за все прошедшие годы.

Но его подход к выздоровлению не ограничивался простыми лекарствами. Каждый врач, окончивший университет и достойный своего диплома, практиковал медицину неотрывно от астрологии. Со своими таблицами, зодиакальными кругами и расчетами Мишель проводил анализ аспектов, изучал транзиты и циклы, движение небесных тел, куспиды домов и лунные узлы наравне с прослушиванием сердцебиения пациента, измерением температуры, осмотром цвета кожи и определением болевого порога. Его помощь больным всегда сопровождалась составлением натальной карты, обращением особого внимания на возврат Луны в исходную точку начала отсчета — один из инструментов предсказания в астрологии, потому как расположение Луны и асценданта — знака зодиака, восходившего над горизонтом при рождении, — определяло процесс лечения и прогноз течения болезни.

Наблюдая, как доктор Мишель собирает свои бумаги и инструменты, Елена размышляла об этом элегантном человеке, так недавно появившемся в ее жизни. Его костюм свидетельствовал о достатке и хорошем вкусе владельца. Как и всех светских людей, пышное облачение доктора Мишеля делало его излишне широкоплечим, но Елене казалось, что, даже если бы он снял свое одеяние, широкие плечи никуда бы не исчезли. У него был высокий лоб, длинный прямой нос и глаза, чей взгляд словно проникал прямо в душу. За те дни, что он жил в этом доме в качестве гостя ее отца, Елена поняла, что доктор Мишель по природе своей был молчалив; он много думал, но мало разговаривал.

Но больше всего ее интересовала его загадочная личность. Откуда он приехал? Кем были его прежние знакомые? Она часто замечала его в саду смотрящим на ночное небо. Что он видел среди звезд, комет и лунных фаз? Он носил особое золотое кольцо, и, когда она спросила о нем, к ее удивлению, он прикрыл его ладонью и покраснел, словно был уличен во лжи.

Чувствуя на себе ее взгляд, Мишель встал с кровати и посмотрел на прекрасную девушку, стоявшую у дверей.

Его сердце подпрыгнуло в груди.

За время короткого пребывания в этом доме, где к нему относились как к члену семьи, а не слуге, он смог лучше узнать Елену и догадался задолго до того, как она сама сказала ему дату своего рождения, что она Рыбы по гороскопу.

Она была очень красива, и это пугало его.

— Теперь ваша мама должна отдохнуть, — произнес он, чтобы нарушить тишину и продолжительный неловкий момент, когда они встретились взглядами. Мишель раздумывал над тем, не пришло ли время покинуть этот город и двинуться дальше, как он всегда и поступал.

Елена проводила его по узкому коридору и вниз по лестнице на первый этаж, где огонь в камине боролся с весенним холодом и хозяин дома ждал их к столу с теплым хлебом, ароматным козьим сыром и вином.

Отец Елены был богатым человеком, который мог себе позволить одевать жену и дочь в платья, сшитые из флорентийского шелка, человеком, наслаждавшимся дорогими новинками. Этим вечером на обед была подана странная птица, недавно привезенная испанцами из Нового Света и называвшаяся «индейка», про которую он сказал, что ей никогда не сравниться по вкусу с гусем. Этот регион Франции славился своими сливовыми деревьями, которые были завезены с Ближнего Востока во времена Крестовых походов, и отец Елены владел самым большим садом, получая сладкое сливовое вино и сливы, которые затем продавались по всей Европе. Поэтому они могли позволить себе такую роскошь, как украшенные жемчугом вилки на обеденном столе, застекленные окна и свечи, изготовленные не из сала, а из более дорогого и менее пахучего пчелиного воска.

Тем не менее, несмотря на богатство, доктор Мишель видел в них тихую и скромную семью. Женщина наверху была третьей женой его клиента — две первые умерли при родах, и Елена была единственным ребенком этого человека, пережившим период детства. Однако торговец сливами говорил, что доволен своей долей. И если бы его жена не стала поправляться под присмотром доктора Мишеля и умерла от болезни легких, то, как он заверил своего гостя, в деревне были подходящие молодые женщины, которые с радостью бы приняли его домашнее хозяйство и согрели постель. Отец Елены твердо верил в то, что в мире, где почти половина младенцев погибала в первый год жизни, мужчина просто должен был постараться оставить после себя как можно больше отпрысков.

По вечерам они беседовали, обсуждая значение перевода Библии для простых людей или достоинства комической новеллы «Гаргантюа» в сравнении с предыдущей «Пантагрюэль». Тот факт, что обе книги, безумно популярные по всей Европе, были запрещены во Франции, похоже, нисколько не смущал месье. Сейчас темой их разговора была религия, и Елена заметила, что Мишелю внезапно стало не по себе.

— Религиозная реформа неизбежна, друг мой, — сказал ее отец, переливая вино в графин. — Когда Лютер на севере оспаривает учения церкви, в Англии король Генрих отрекается от Рима, чтобы развестись со своей женой, а на факультете теологии Парижского университета выражают скрытое недовольство, благополучие матушки церкви, боюсь, поставлено под угрозу. Что вы думаете по этому поводу, месье?

Мишель не мог понять по глазам своего собеседника, о чем тот думал. Был ли он последователем Лютера, желавшим подискутировать, или католиком, пытавшимся поймать еретика? Прошло всего семнадцать лет с того дня, когда Мартин Лютер прибил свои тезисы на двери церкви в Виттенберге, но волна преобразований уже захлестнула Европу, словно огненная буря, и продолжала бесконтрольно гореть. Церковь в панике начинала отбиваться, и поэтому все относились друг к другу с подозрением и следили за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. Мишель ответил:

— Я ученый, месье. Я верю в звезды и свои лекарства.

Когда пристальный взгляд хозяина слишком долго задержался на Мишеле, Елена поднялась и предложила:

— Не желаете ли подышать свежим воздухом в саду, месье? Вечером там особенно красиво.

Они покинули тускло освещенный дом, и, выйдя под яркий лунный свет, она заметила испарину у Мишеля над бровью. Может, он был болен? И потом она поняла: это все из-за разговора про церковь и протестантских еретиков. Неужели этот красивый молодой доктор симпатизировал реформаторам?

Елена была права — Мишель скрывал тайну, но она не знала о том, что эта тайна была опасна для него самого и что он должен был держать ее в секрете. Иначе ему грозил суд по обвинению в ереси или, что было еще хуже, в колдовстве. Вот почему он переезжал из города в город, никогда не задерживаясь надолго на одном месте. Не подозревала Елена и о том, что в своем желании лучше узнать его и стремлении выведать секреты она подвергала его жизнь смертельной опасности.

Он хотел бы довериться этому милому созданию, излить душу и открыть свою тайну, но не смел так поступить. Он находился под постоянным наблюдением отдела инквизиции, и они повсюду следовали за ним. Но одним он хотел поделиться с ней — страстью, которую хранил возле сердца. И когда он теперь убедительно заговорил об этом в залитом лунным светом саду, наполненном ароматами весеннего цветения, Елена увидела, как загорелись его глаза, услышала энергию в его голосе и почувствовала внутреннюю силу, исходившую от него, подобно теплу с жаровни.

— Мы живем в новую эпоху, мадемуазель. Флорентийцы называют ее Ренессанс, Возрождение, ибо мир пробуждается, чтобы по-новому осознать себя. Тяга к знаниям и жажда понять природу вещей сильна сейчас, как никогда прежде. Неудивительно, что такие люди, как Лютер, ставят под сомнение учение церкви. Можете быть уверены, я не протестант, но Бог даровал нам разум и свободу воли, не правда ли? Исследования и дискуссии — это очень хорошо. Мы стали свидетелями открытий новых миров, целых континентов и других рас людей. — Он внезапно замолчал, увидев, как пристально она на него смотрит. Он хотел рассказать ей больше о том, что путешествовал в поисках своей судьбы, которая, по его мнению, была предопределена с самого рождения. Но изумление на ее лице, ее широко раскрытые глаза… Он зашел слишком далеко.

Мишель все не так понял. Молодая Елена была заворожена новым чувством, разгоравшимся внутри нее. Она еще не встречала такого энергичного и целеустремленного человека. Это взволновало ее, но и лишило слов. Поэтому, сидя на мраморной скамье, она взяла лютню и начала играть на ней, подпевая красивым тонким голоском, напомнившим Мишелю серебряную нить. Песня проникала прямо в его сердце, словно стрела, вызывая сладкую боль. Если бы он только мог влюбиться в это прелестное создание! Но внутренние демоны Мишеля никогда не допустили бы этого. Ему нравился этот город, его жители, и он хотел бы поселиться здесь. Но он знал, что скоро будет должен уйти отсюда, до того как раскроют его секреты.

Уже было поздно, свеча почти догорела. Мишель сидел за своим столом над таблицами, приборами и расчетами, пытаясь отыскать ответ.

Тени снова явились к нему.

Это происходило с самого детства и было его проклятьем. Он не знал, когда они появятся в следующий раз; он мог заниматься чем угодно, быть один или в шумной компании, но они находили его, и потом он не ел, не пил и не спал, до тех пор пока не расшифровывал их таинственное послание. Уже давно он понял, что ответы находятся среди звезд, среди ответов на все прочие вопросы жизни, и поэтому сейчас работал, используя перо, уравнения, астролябию, транспортир и компас, ища разгадку на постоянно изменявшейся карте звездного неба.

И он нашел: Марс, зловредная планета, был в Водолее.

Мишель издал стон.

Ужасное событие, о котором предупреждали Тени, должно было произойти завтра. И оно затрагивало Елену.

Он вскочил на ноги и принялся, заламывая руки, мерить шагами свою небольшую комнату под наклонной крышей. Что делать, что делать? Если он предупредит Елену, тогда все будут спрашивать, откуда он узнал. Он мог сказать, что увидел знамение среди звезд, но люди сказали бы: «Как он узнал, что надо было смотреть именно сейчас?» Они не стали бы слушать его объяснения про Тени.

Он мучился этим вопросом, пока ему не стало совсем плохо, и он решил, что был лишь один выход. В спешке собрав свои вещи, он выскользнул из дома, под покровом ночи вывел с конюшни своего коня и осла и тихо покинул спящий город Ажан.

Не в первый раз ему приходилось спасаться бегством, и он не знал, в последний ли. Тени подгоняли его, обрекая на жизнь неустанных поисков и одиночества, в которой не было места дружбе, семье или любви.

Однако, выехав за городские ворота, он остановился и посмотрел назад. Елена! Он не мог уехать, не предупредив ее. Если этим он обрекал себя на погибель, то пусть так и будет.

Ей показалось, что это мышь, — настолько тихим было царапанье. Но, полностью проснувшись, в темноте она поняла, что звук на самом деле был легким стуком в ее дверь.

Она выглянула и с удивлением обнаружила стоявшего в узком коридоре доктора Мишеля, одетого словно для дальнего путешествия.

Он заговорил шепотом:

— Не ходите утром на рынок, мадемуазель.

— Почему?

— Не спрашивайте, ибо я не могу сказать вам. Только пообещайте мне, что останетесь дома до полудня.

— Но, месье, я всегда хожу на рынок, каждое утро. Папа будет недоволен…

— Придумайте какую-нибудь отговорку. Умоляю вас!

Свет звезд, проникавший через открытое окно спальни, осветил лицо Мишеля: он был бледен и подавлен, а глаза так сильно горели, что она испугалась. Но в них была и мольба, и она почувствовала, как ее сердце поверило ему — человеку, поведавшему ей о перерождении мира.

— Я подумаю об этом, — пообещала она.

Мишель вернулся в свою комнату, где провел остаток ночи в молитвах, заклиная Бога, чтобы Елена прислушалась к его предостережению.

Сказав, что у нее мигрень, Елена вместо себя за хлебом и мясом отправила слуг. Занимаясь мелкими делами по хозяйству, вспоминая ночной визит Мишеля и спрашивая себя, не приснилось ли ей это, она внезапно услышала крики на улице: люди звали доктора Мишеля. Ей сказали, что лошадь с повозкой пронеслась по рынку, устроив погром. Некоторые погибли, было много раненых, по канавам текла кровь. Срочно требовалась помощь врача.

Но доктор Мишель уже был там; он ушел рано утром, взяв с собой медицинский саквояж. Он знал.

— Я называю их Тенями, — сказал он устало, отдыхая после того, как целый день перевязывал раны и вправлял сломанные кости. Всего погибло семь человек. Елены, слава богу, среди них не было.

Она сидела рядом с ним в саду, с бледным и напряженным лицом, и все еще приходила в себя после шока от того, что могло произойти.

— Они приходят ко мне, когда я меньше всего этого ожидаю, и наполняют меня почти безграничной мудростью. Я не знаю, откуда они берутся или как спрятаться от них, потому что они всегда находят меня. Так происходит с самого моего рождения, и я не могу это объяснить. — Он посмотрел на нее. — Я еврей, Елена, и скрываюсь от инквизиции. — Мишель понял, что наступило время признаний, и если бы она сейчас встала и ушла, то он не стал бы винить ее.

Но она осталась рядом с ним.

— Когда мне было девять лет, мою семью заставили отказаться от иудаизма и принять католицизм. Как за бывшими евреями, за нами постоянно наблюдала церковь, особенно когда я поехал изучать медицину в Монпелье. Получив лицензию на занятие врачебной практикой, я отправился в сельскую местность, чтобы помогать жертвам чумы. Я настолько преуспел в деле спасения жизней, что по возвращении в Монпелье для завершения докторской диссертации мне было приказано рассказать о необычных методиках и лекарствах, которые я использовал. Не обнаружив в них ничего предосудительного и потому, что они не могли отрицать мои знания и способности, мне присвоили докторскую степень. Но применявшиеся мной медицинские теории вызвали переполох, и мне пришлось уехать. Куда бы я ни направлялся, врачи и служители церкви везде с подозрением относятся ко мне. Но, — он задержал на ней пронизывающий взгляд своих глаз, — я нашел тепло и дружбу здесь, в Ажане. И в вас, мадемуазель Елена.

Она затаила дыхание.

Он смело взял ее за руку и страстно произнес:

— Еще со времен халдеев и Авраама люди верили, что расположение звезд предсказывает хорошее или плохое в зависимости от конкретного времени и даже направляет в другую сторону ход человеческой жизни. Если есть хоть капля правды в этой науке, то, должно быть, мои звезды нашли после столетий утомительного ожидания свое место на небосводе, и теперь моя душа сможет обрести любовь и радость, которые я уже и не чаял испытать.

Ее ладонь дрожала в его руке.

— Лишь вам я открою свою самую сокровенную тайну. Всю свою жизнь, Елена, я чувствовал, что судьбой мне было уготовано нечто особенное, за пределами восприятия простого человека. И все же я не могу понять, что именно, и боюсь, умру до того, как откровение снизойдет ко мне. Думаете, с моей стороны будет хвастовством сказать, что я был не случайно рожден в эту эпоху? Я родился для определенной цели, но я не знаю, в чем она состоит. И думаю, что не смогу исполнить свое предназначение.

Она улыбнулась, ее глаза сверкали.

— Я знаю, что вам уготовано судьбой. Я почувствовала это с того момента, как встретила вас. Потому что у меня тоже есть тайна.

Тайна! Святое, прелестное создание!

— Молю, расскажите мне, мадемуазель, чтобы я мог лелеять ее и хранить в своем сердце.

Она наклонила голову, посмотрела на него из-под длинных ресниц и сказала:

— Сначала вы должны жениться на мне.

* * *

Она взяла его с собой в замок в Пиренеях, построенный ее предком Алариком, графом Валлийским, крестоносцем, объединившим александрийцев. И теперь, когда Мишель стал ее мужем, ему вручили золотое кольцо тайного общества, со времен Аларика украшенное пламенем, с надписью: «Fiat Lux». Он носил его вместе с золотым кольцом, подаренным отцом, которое он некогда прятал от Елены: кольцом, принадлежавшим его деду-раввину с письменами на иврите.

Пока они поднимались на лошадях по узкой горной дороге, она поведала ему историю об Аларике и рыцарях ордена Огня и их великолепной победе в Иерусалиме в 1099 году, после которой они привезли письма Марии Магдалины и многое другое, что было оставлено на хранение в крепости, возведенной Алариком. С тех самых пор александрийцы тратили свои жизни, собирая со всего мира тексты, хранящие в себе мудрость древних.

— Что они делают с такой большой коллекцией? — спросил Мишель, пока они ехали, освещаемые солнцем, пробивавшимся через ветви деревьев.

— Мы сохраняем ее, — ответила она.

— Но для какой цели?

Они остановились, чтобы отдохнуть и напоить лошадей и мулов их небольшого каравана. Когда они ели хлеб с острым сыром, Елена рассказала мужу об истинной миссии александрийцев.

Мишель сначала был шокирован, потом отнесся к услышанному скептически. Но он не подал вида и сказал тоном практичного человека:

— Если это на самом деле миссия александрийцев, то для ее выполнения недостаточно просто собирать и хранить. Так вы не достигнете поставленной цели. Тексты следует читать, переводить, анализировать и искать в них скрытый смысл — только тогда миссия александрийцев будет выполнена.

Сорок три мужчины и женщины проживали в Шато Дювен, посвятив свои жизни древним книгам, хранившимся у них. Мишель оказался не готов к такому бесценному собранию мудрости: он представлял себе лишь несколько полок с небольшим количеством томов. Ему же показали просторные залы, полные тайн и загадок древних народов, с астрологией халдеев, секретами хеттов, утраченной мудростью Вавилона! И, в изумлении взирая на накопленные знания, он понял, что именно здесь найдет ответы на вопросы, которыми мучили его Тени.

По своей природе александрийцы были демократичными, у них отсутствовал лидер, каждый член общества имел голос наравне с другими. Они выслушали идеи Мишеля и после некоторого обсуждения приняли их.

Мишель сказал александрийцам, что они должны не только собирать, но и читать, и переводить, анализировать и искать послания между строк.

— Вы хранители будущего, но, чтобы преуспеть в этом, вы должны обратиться к прошлому.

Так, с вступлением нового члена в ордене произошли перемены и замок пробудился с осознанием новой цели и необходимостью приложить усилия для ее достижения. Его обитатели почувствовали приток свежих сил, ибо им показали, что они не просто хранители слов былых времен.

Исследуя огромные архивы, находя такие сокровища, как книги германских мистиков Хильдегарды фон Бинген и Метхильды фон Магдебург, он понял, что большая часть собраний библиотеки была посвящена свету.

— Аларик назвал пережитое им видение Свечением, — объяснила Елена. — В ярком свете он узрел величие ордена рыцарей, который должен был создать.

В Мишеле затеплилась надежда. Мог ли этот свет прогнать Тени?

— Как же можно увидеть Свечение?

— Я не знаю. Сказано, что все мы переживаем момент, когда Свечение нам открывается, но это редко происходит при жизни. Иисус испытал его во время Преображения.

Мишелю очень хотелось увидеть Свечение, потому как он знал, что в его свете он найдет спасение.

— Доктор Мишель! Доктор Мишель! — Мальчишка колотил кулаками по входной двери. — Мама заболела! Скорее выходите!

Елена пошевелилась рядом с мужем, и Мишель отбросил в сторону одеяло и опустил ноги на пол.

— Уходишь? — прошептала она. Ночь была холодной, а рядом с Мишелем было так тепло. Ее вопрос был риторическим: Мишель никогда не отказывал в помощи больным.

Открыв оконные ставни, он выглянул и посмотрел на мальчика внизу.

— Кто здесь?

— Жан, сын пекаря. Мама заболела.

— Понятно. Перестань шуметь. Отправляйся домой, я скоро приду. — Мишель отошел от окна, и, пока он одевался, Елена встала с постели, чтобы проверить, спит ли младенец.

Они уже пять лет жили в счастливом браке; у них был свой дом, они не знали недостатка в деньгах, и Елена произвела на свет двоих детей! Мишель вправлял сломанные кости, удалял катаракты, выдергивал зубы, назначал бальзамы, лосьоны и чаи. Он носил порошки и травы в бараньих рогах, висевших у него на поясе и плече. Также в медицинском саквояже у него теперь было новое замечательное изобретение: небольшие острые ножницы, упростившие такие процедуры, как подстригание волос и зашивание ран. Но в основном он занимался чтением судеб людей по звездам.

В свободное время он с головой погружался в книги, привезенные из замка, и два раза в году навещал крепость в Пиренеях, в которой кипела работа, монахи трудились над собранными текстами, устанавливали их подлинность и каталогизировали, изучали и переводили. Таким образом александрийцы стали самыми просвещенными мужчинами и женщинами на земле. Но они сохраняли свою мудрость втайне, потому что религиозные волнения распространялись по Европе, все больше и больше голосов в деревнях и городах высказывались против церкви, и церковь отбивалась как могла.

У жены пекаря была температура, она лежала и стонала. Когда Мишель откинул покрывало, его потрясли ярко-красные шишки на ее шее. При дальнейшем осмотре обнаружились опухоли в подмышках и паху. Он в ужасе не мог поверить своим глазам: черная смерть пришла в Ажан.

Чума распространялась с безжалостной быстротой. Всего за неделю зараженные семьи были заперты в своих домах, пациенты оставлены в чумных госпиталях, умершие сброшены в братские могилы. Мишель неустанно работал. Стандартной процедурой при чуме было прижигание опухолей раскаленными железными стержнями, что высушивало ткани и вызывало жуткую агонию у жертвы. Но, поскольку это не помогало остановить болезнь, Мишель применял методику, созданную им самим. Он считал, что эпидемия распространялась по воздуху и что было очень важно в лечебных целях очищать свое дыхание и воздух вокруг себя. Он сделал пилюли из опилок, ирисов, гвоздики, алоэ и мелкотолченых красных роз и раздал их горожанам, наказав постоянно держать таблетки во рту.

В глубине души Мишель ругал себя. Он обратился к звездам и был шокирован, обнаружив пять планет в Скорпионе, что явно предвещало новую вспышку чумы. Как он мог не заметить этого раньше?

Вскоре смерть была повсюду. Отцы покидали своих заразившихся сыновей. Юристы отказывались приходить к умирающим для составления завещания. Женские и мужские монастыри опустели. Трупы оставляли прямо в домах, и некому было похоронить их по христианскому обычаю. Болезнь приходила и убивала так стремительно, что Мишель записал в своем дневнике: «Жертвы чумы часто завтракали на этом свете, а обедали уже в загробном мире».

Но было еще что-то, чего он боялся помимо эпидемии: когда черная смерть впервые пришла в Европу в 1348 году, убив миллионы, людям потребовалось объяснение, причина. И хотя евреи тоже умирали от чумы, напуганные уцелевшие горожане обратили свой гнев и печаль на еврейских жителей, уничтожая их в слепой уверенности, что это они принесли заразу в христианский мир. Теперь чума вернулась, и люди вновь собирались искать козлов отпущения.

После появления первых заболевших Мишель приказал Елене не покидать дом, пока не пройдет мор, запереть ставни, день и ночь воскурять фимиам и самое главное — самой держать таблетки во рту и заставлять это делать обоих детей.

Проходили дни, затем недели, и в конце концов болезнь начала покидать Ажан. Мертвых сжигали, люди пытались собрать по кусочкам свои разбитые жизни. Погибла треть населения. Половина женщин овдовели, многие дети стали сиротами. Мишель вернулся домой после долгого отсутствия уставший и измученный. Елена встретила его у порога.

Он поцеловал ее в щеку, и она обнажила горло: три безобразных воспаленных бубона краснели на ее белоснежной коже.

Он не смог спасти их.

Елена скончалась спустя всего три дня после его возвращения, потом умер старший сынишка и за ним младенец. Он остался один с тремя безмолвными трупами, пока на улице люди праздновали уход чумы.

Его горестные крики отпугивали соседей, им казалось, что он сошел с ума. Но потом некоторые из них вспомнили, как он, не смыкая глаз, помогал им, и тогда они пришли в его дом и забрали тело Елены из его рук. Он кричал и сопротивлялся, и, лишь силой залив ему в горло одно из его снадобий, после которого он заснул, они смогли отнести умерших на кладбище на окраине города.

Последовавшие за этим недели Мишель жил в своем доме словно призрак, не выходя на улицу, погрузившись в раздумья, разговаривая сам с собой. Пока его явное помешательство продолжалось, симпатии жителей города сменились страхом. Их беды во время эпидемии были забыты, они стали возмущаться поведением Мишеля, который не желал ни вправить сломанную кость, ни дать лекарство простудившемуся ребенку. По городу поползли слухи, что этот доктор не сумел помочь даже собственной семье. Пациенты покинули его, вернувшись к домашним снадобьям и услугам врачей, проходивших через город. Отец Елены, наслушавшись сплетен, совпавших с его собственными размышлениями, попытался отсудить у Мишеля приданое Елены. И вдобавок ко всему доктор был обвинен в ереси из-за неосторожного замечания рабочему, отливавшему в бронзе статую Девы Марии. Оправдание Мишеля, состоявшее в том, что он лишь высказал свое мнение относительно отсутствия эстетической привлекательности у статуи, было проигнорировано, и затем за ним послали инквизиторов, которые должны были доставить его на суд в Тулузу.

Мишель намеревался сбежать под покровом ночи.

Собирая свои вещи, чтобы уехать из дома, где пережил короткий момент счастья, он замер, держа в руках одну из книг, которые упаковывал в сумку: он вспомнил александрийцев и их хвастливые высказывания о том, что они не верили в существование Бога.

Вот почему погибли Елена и малыши! То была кара Божья, предназначенная для Мишеля за приобщение к язычникам и чтение их текстов. Обезумев от ярости и горя, он схватил все древние книги и свитки, привезенные из замка, свалил их в кучу на замощенном дворе своего дома и поджег. Пока слезы текли по его щекам, впитываясь в темно-рыжую бороду, он проклинал судьбу, Бога и звезды. Он потрясал кулаками, обзывая планеты, Луну и другие небесные тела подлыми обманщиками. И когда костер из реликвий стал больше и жарче, Мишель почувствовал, как гнев прошел и спокойствие воцарилось внутри него. Вскоре огонь охватил двор, стены его дома и цветы в его саду. Но это не был бушующий пожар. Мишель позволил пламени поглотить себя, но не почувствовал никакой боли. Вместо этого он погрузился в облако безмятежности и радости. Перед его глазами предстали невиданные образы: города с башнями из стекла, странные колесницы, мчащиеся по широким дорогам, летающие машины, люди, наблюдающие за появляющимися из воздуха картинами.

Он ощущал вокруг себя присутствие невидимых существ, шептавших, рассказывавших ему тайны, и он знал, что они показывают ему будущее.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на плитах во дворе. Его дом, стены и сад были нетронуты, лишь кучка пепла осталась на том месте, где сгорели книги. Он понял, что увиденное им было мимолетным моментом Свечения, и отправился к александрийцам, чтобы попрощаться и принести извинения за то, что проклинал их и сжег некоторые из их бесценных книг.

Александрийцы, которым он поведал о том, что произошло с ним, предостерегли его от излишних откровений с другими людьми, потому что не все приняли бы его пророческий дар как что-то святое, но, наоборот, посчитали бы это проделками дьявола.

Он покинул их и продолжил свой путь, ища ответы в свете небес, записывая в дневники свои видения и сберегая их ото всех. Он все еще верил, что разгадки всех тайн следовало искать среди звезд — ведь звезды были чистейшим светом. И так он двадцать лет скитался по Европе, оставаясь человеком без семьи и друзей, странником, пытавшимся найти то, чего сам не мог описать словами или поговорить об этом с другим человеком, потому что рисковал быть заклейменным еретиком или чернокнижником.

Александрийцы подарили ему книгу под названием «De Mysteriis Egyptorum», хранившую в себе секреты древней магии. Благодаря этому редкому тому Мишель изучил волшебство и наложение заклинаний, искусство предсказания и телепатии, составление гороскопов и гадания, силу магических кристаллов, колдовские свойства некоторых растений и лекарств и узнал, как вызывать духов из астрала. Но чаще всего он использовал книгу, чтобы создавать малые Свечения, в которых видел будущее.

Он ощущал, что с каждым видением к нему приходили незримые существа, Аристотель и Платон, великие люди просвещенного прошлого, посещавшие этого человека эпохи Возрождения, чтобы показать ему грядущее. Мишель переносил видения на бумагу, но, все еще боясь гонений, никому не доверял свои дневники. В конце концов Тени перестали пугать его, ибо он разогнал их тьму ярким светом.

В 1554 году, после пятнадцати лет путешествий и исследований, Мишель поселился в городе Салон во Франции, где женился на Анне Понсарт Жемелль, которая родила ему шестерых детей.

В ночь их бракосочетания он раскрыл ей свою тайну и показал дневники.

— Любимая, я стою перед дилеммой. Я должен записывать пророчества, чтобы их могли прочесть другие, но из-за этого меня могут обвинить в шарлатанстве.

Анна дала ему мудрый совет:

— Ты знаешь, что умные люди с ясной головой и незамутненным мышлением ухватятся за твои слова, словно за божественное откровение. Поэтому изложи свои пророчества в виде загадок. Людям, подобным тебе и желающим открыть для себя мудрость, хватит умственных способностей, чтобы решить их.

И тогда он составил и опубликовал первую из многих своих книг, прославивших его по всей Европе: собрание видений будущего, в которую включил предисловие для своего младшего сына Сезара:

«Эти предсказания явились мне благодаря Божественной силе, ибо ничто не происходит без Него, чья доброта так велика, что пророчества снисходят к нам, словно лучи солнца. Мы можем их узреть лишь в этом неуловимом духе огня.

В моем распоряжении было много книг, которые столетиями никто не читал. Я предал их огню, и, когда он явился, чтобы поглотить их, из пламени, чьи языки лизали воздух, внезапно появилось нечто яркое, затмившее собой огонь, подобно свету молнии озарившее мой дом, будто пожар объял все вокруг. И я увидел, что в далеком будущем, когда Марс завершит свой цикл, мир потонет во всеобъемлющем пламени, которое принесут с небес ангелы огня нашего Бога-Творца.

Теперь, сын мой, прими этот дар твоего отца, Мишеля Нострадамуса.

Салон, 1 марта 1555 года»

Но было пророчество, которое Мишель не включил в версию книги для печати, потому как оно касалось лишь небольшой группы людей. Он передал его александрийцам в Пиренеях, убедив их, что настанет день, когда один из их ордена расшифрует код, поймет скрытый смысл и увидит будущее, предсказанное в четверостишии восемьдесят третьем века седьмого.

Часть третья

24

На вершине холма, возвышавшегося над Лос-Анджелесом, расправив свою новую прическу с завитушками, словно показывая всем вокруг, сколько в ней энергии, Сибилла Армстронг окидывала взглядом свой мир, «новый» дом прямиком из пятидесятых, который недавно приобрела за круглую сумму. Она посмотрела на огни города и спросила свою дочь: «Как думаешь, Кэнди, в чем смысл нашей жизни?»

Кэндис, обучавшаяся в то время в магистратуре, сидела, уткнувшись в книгу «Слова истины древнеегипетских мудрецов». Оторвавшись от чтения, она удивилась тому, что ее мать задает такие философские вопросы, хотя это ей совсем несвойственно. Кэндис хотелось узнать, на самом ли деле успех и богатство раскрыли духовность в Сибилле, и она уже было собралась ответить какой-нибудь умной фразой из старинной книги, как Сибилла перебила ее, прокричав: «В победе над ней! Вот и все, Кэнди. Ничего более».

«Нет, мама, — думала Кэндис, рассматривая бесконечную пустыню. — Ты не права».

Гленн оторвал взгляд от дороги и посмотрел на свою спутницу. Она молчала с тех пор, как они уехали от могилы Яна. Бензина им хватило до Пальмиры, где они дозаправились, купили провизию и потом двинулись на север по главному шоссе. С тех пор Кэндис не проронила ни слова. Он понимал причину ее молчания и считал, что ей следует поговорить об этом. Но она сама должна была решить, когда лучше это сделать.

Словно почувствовав на себе его взгляд, она повернулась к нему. Стекло машины было опущено. Легкий ветер развевал ее волосы.

— Мне жаль Яна, — произнесла она. — Но он ввязался в опасную игру. Он сам разрушил свою жизнь.

Гленн ждал. Он знал, что не это беспокоит ее.

— Твой отец однажды сказал мне, что я ищу свою душу, — помолчав, продолжала она. Ее взгляд был прикован к темно-желтой пустыне, простиравшейся до самого горизонта под сизо-голубым небом. — Он был прав. Всю свою жизнь я пыталась найти то, во что смогу верить, но я искала в книгах, других культурах, других эпохах. Я никогда не заглядывала внутрь себя. И потом, на Джебель Мара…

Гленн обогнал грузовик и прибавил скорости.

— Кэндис, я знаю: то, что тебе пришлось пережить на Джебель Мара, напугало тебя. Я уже видел подобное у скалолазов-новичков. Многие из них, спустившись вниз, больше никогда не поднимались в горы. Естественно, что…

Она покачала головой.

— Это был не страх. Я не могла пошевелиться не из-за паники. Я обдумывала произошедшее снова и снова, пытаясь понять почему, подобрать слова. Гленн, то, что случилось со мной на вершине Джебель Мара, было просто чудесным. Почти как… религиозный опыт. Есть ли в этом смысл?

Он посмотрел на нее: ее волосы, словно темно-коричневые флаги, разметались на ветру. «Она была здесь как дома», — подумал он. Пустыня подчеркивала ее неземную красоту. Он знал, какие цвета будет использовать, рисуя ее портрет: титаново-белый для ее кожи, полуночно-черный для волос, темную охру для тени на ее шее. Коричневые мягкие глаза он напишет жженой умброй, а губы красно-алым.

— Я была переполнена таким благоговейным трепетом, — продолжала она, — и радостью, которые никогда не испытывала раньше. Гленн, я никогда не ходила в церковь. Я не знала, что такое момент духовности. Но именно это я почувствовала на самом верху Джебель Мара в лучах заходившего солнца, и в тот же момент поняла, что, должно быть, так Бог является нам.

— У тебя был переизбыток чувств начинающего скалолаза, — объяснил он, сильно удивившись ее неожиданному признанию.

Было еще что-то личное, но у нее не было слов выразить это. И теперь ее мучили вопросы, словно ослепительный закат на Джебель Мара открыл запертую дверцу в ее душе и выпустил их на волю. Зачем мы здесь? Какая у нас цель? Куда мы идем? Эти вопросы люди должны задавать на молебне в церкви, которыми ее любимые египтяне терзались давным-давно и на которые Нефертити в безмятежном спокойствии, возможно, знала ответы. Однако Кэндис, не имея опыта в делах духовных, не знала, с чего начать.

— Это не все. — Она отвернулась, посмотрев через лобовое стекло на глинобитные постройки, приютившиеся на обочине шоссе, на веревки с развешанным бельем, на детей, возившихся в пыли. — Возможно, это прозвучит как бред, — сказала она. — Но когда я застыла на склоне, после того как ты велел мне не бороться с горой…

Он ждал. Дети помахали им, когда «понтиак» проезжал мимо.

— Я застыла, прислонилась к горе, и потом у меня появились силы и смелость, чтобы карабкаться дальше.

— Я помню.

— Гленн, мне показалось, что я почувствовала чье-то присутствие внутри себя.

Он кивнул. Он ощутил то же самое во время падения и короткого видения Свечения. Загадочное существо, стоявшее рядом с ним и говорившее, что все будет хорошо. Он никому об этом не рассказывал.

Она замолчала, потому что ей нужно было обдумать то, что она только что поведала ему. И Гленн, взяв ее за руку и крепко сжав, дал ей знать, что все понял.

Пустыня сменилась покрытой зеленью сельской местностью, с садами, цитрусовыми рощами, полями и большими зарослями кипарисов. В горах они мчались через леса и вдыхали бодрящий свежий воздух. К тому времени как они спустились в береговую равнину, солнце заходило прямо перед ними.

Латакия была красивым портовым городом с великолепными общественными парками, пышными рощами пальмовых деревьев и олеандров. «Понтиак» влился в поток транспорта на бульваре вдоль берега моря, и, проезжая мимо гавани, они увидели огромные танкеры, стоявшие на якоре поодаль, катера и другие суда, покачивавшиеся на волнах, заходившие на ночную стоянку или чтобы высадить людей с паромов и других пассажирских кораблей. Среди складов и гигантских зерновых элеваторов находились здания, где размещались таможня, служба охраны и туристическое информационное бюро — места, посещения которых Гленн и Кэндис очень хотели избежать. Информационные знаки направляли пассажиров, отплывавших на Кипр, в Бейрут, Александрию и на западное Средиземноморье, на посадку у северного причала, поэтому Гленн сказал, что начнет свои поиски в южной части гавани.

Он выбрал отель «Меридиан», потому что в нем было полно иностранных туристов и никто не стал бы обращать внимание на американку, проводящую время за коктейлем у бара. Она хотела пойти с ним, но Гленн сказал, что лучше справится в одиночку, так как надо будет потратить много денег и задавать осторожные вопросы.

— Я не знаю, сколько времени это займет. Если меня не будет слишком долго, сними номер на ночь. Я найду тебя.

— Гленн, — сказала она, взяв его за руку. Тревога в ее глазах говорила без слов.

— Со мной все будет в порядке, — успокоил он и ушел.

К ее облегчению и удивлению, он вернулся через час.

— Хорошие новости. Я нашел капитана, который согласился взять нас на борт. Порт приписки его корабля — Саутгемптон. Капитан сказал, что там поможет нам сойти на берег. Он заверил меня в том, что много не болтает и уже возил пассажиров на таких условиях.

— Условиях? — повторила Кэндис.

— Он понимает, что по личным причинам мы не хотим проходить таможню и связываться с иммиграционной службой. На корабль садимся вечером, как стемнеет. Это большое грузовое судно, но на нем лишь одна каюта для тех, кто не входит в экипаж. — Он замялся.

— В чем дело?

— Мне пришлось выдумать историю про нас. Хотя капитан Ставрос и сказал, что все понимает насчет осторожности и того, что у людей могут быть свои мотивы, по которым они не желают возиться с оформлением документов, тратить время на получение виз и тому подобное, он похож на очень и общительного человека. Он признался, что будет рад, если мы составим ему компанию на время плавания. Я заплатил ему кучу денег, чтобы он не задавал вопросов, но, боюсь, он не сможет устоять перед соблазном. Поэтому, чтобы сразу удовлетворить его любопытство, я сказал ему…

— Что сказал ему? — спросила Кэндис.

— Ну, — Гленн покраснел. — Я сказал ему, что у нас свадебное путешествие.

— Добро пожаловать, проходите! — прогремел басом капитан Ставрос, поприветствовав их крепким рукопожатием. Он оказался высоким мужчиной в фуражке, низко надвинутой на копну густых черных волос, и с огромной черной бородой, достававшей до отполированных латунных пуговиц его флотского кителя. Хотя «Афина» была старой и проржавевшей, сам Ставрос, похоже, находился в отличной форме, как и двое его вторых помощников, тоже греков, в чистых белых униформах.

Уже было довольно поздно. Один из членов экипажа «Афины» встретил их в укромном месте на верфи и провел на корабль, который был в длину чуть меньше половины футбольного поля и обслуживался судовой командой из бирманцев. Маршрут «Афины», как экспансивно объяснил им Ставрос, пролегал из Сирии, где на борт поднимали инжир, финики и оливки. Отсюда шли в Грецию за другой партией оливок, потом в Италию опять за оливками, в Испанию за вином и в Саутгемптон, в порту которого корабль разгружали. В обратный путь он забирал шелк, английское печенье и зонтики.

— Что за путешественники! — громко сказал капитан Ставрос, жестом приказав палубному матросу взять у гостей рюкзаки и дорожную сумку. Он был бирманцем, как и остальная команда, и носил длинный саронг до лодыжек. — Когда ваш друг сказал мне, что вы странники, колесящие по всему миру, я сначала подумал про двух молодых людей, потому что обычно у меня такие пассажиры. А потом он сказал «женщина», — маленькие черные глазки подмигнули Кэндис. — И я решил, что вы два хичхайкера, они у нас тоже иногда бывают. Но чтобы женатая пара! Да к тому же молодожены! — Он опять подмигнул, и золотой резец сверкнул среди его зубов. — Пожалуй, мы больше не будем вас беспокоить и оставим одних. — Он щелкнул пальцами и появился стюард в белой униформе. — Он проводит вас до каюты, и, если вам что-либо понадобится, можете обращаться к нему.

Каюта оказалась скромной и тесной, но чистой. В ней стояла одна узкая кровать и диван, на котором можно было спать. Между ними находились небольшой комод, письменный стол и стул. Иллюминатор был закрыт на ржавую задвижку.

— Что ж, дорогая, — сказал Гленн, когда стюард закрыл за собой дверь, — похоже, мы нашли свой номер для новобрачных.

Кэндис засмеялась и потом замолчала. С закрытой дверью каюта выглядела очень маленькой.

— Мне надо… — начала она, намереваясь сказать, что надо бы разложить на столе керамические черепки, потому что морское путешествие обещало быть продолжительным, и она попыталась бы перевести письмена, которыми они покрыты. Ведь именно поэтому они оказались тут, покинули безопасный Лос-Анджелес и дошли так далеко, для того чтобы выполнить обещание, данное его отцу: выяснить, зачем Фило понадобились таблички, и найти убийцу. Ей необходимо было высказать эти вещи вслух, чтобы напомнить о них самой себе, потому что произошло столько перемен и она страшилась новых чувств, зарождавшихся внутри. Но у нее перехватило дыхание, и она не могла произнести ни слова. Глядя на мужественное лицо Гленна, она вновь вспомнила вкус его губ в тот момент, когда они импульсивно поцеловались в Вади-Райза.

— Я лягу на диване, — сказал он.

Пока торговец бомбами объяснял Фило Тибодо процесс детонации, тот размышлял совсем о другом.

То, что Джессика узнала о крепости в Пиренеях, его не удивило. Он заметил ее возраставшее любопытство к его приобретениям и частной жизни. Несмотря на годы совместной работы, она знала о нем немного. Но она прочтет письмо Раймона Тулузского, сравнит его с предыдущими покупками, которые делала для него, возможно, наведет справки среди своих коллег и сумеет сложить два и два. Это тем более вероятно, если в письме содержится упоминание о кольце, ведь Джессика видела кольцо на руке Фило.

Он догадывался, что она влюблена в него. Женщины были без ума от Фило. Он знал, что они не могли устоять перед его харизмой и энергичностью. Бедняжка Милдред Стиллвотер! Но им никогда не заполучить его, даже после смерти Сандрин у них не возникло ни малейшего шанса — он берег себя для Леноры.

Вопрос был в том, что теперь делать с Джессикой.

По логике вещей, раз он ее создал, то он же мог и уничтожить ее. Но была ли в том необходимость? Она хорошо послужила ему и могла бы служить и дальше до самого конца. Хотя, конечно, ни она, ни кто-либо еще не подозревали, что конец уже близко.

Торговец бомбами показывал на чертеже зарядные устройства, пока Фило вспоминал тот день, семнадцать лет назад, когда на свет появилась «Джессика Рэндольф». Ему не нужно было знать внутреннее устройство бомб, он хотел лишь знать, как их взрывают.

Тогда он пришел в ресторан не для того, чтобы есть. Там он в последний раз встречался с Ленорой, тремя годами ранее, когда она хотела обсудить обряд инициации ее сына в орден. Перед ним поставили блюдо с сытной едой, к которой он даже не притронулся, когда услышал разговор за соседним столиком.

По тому, как они общались, Фило решил, что мужчина и женщина не были знакомы друг с другом. Свидание вслепую? Девочка по вызову и клиент? Она выглядела недешево. Прислушавшись к ее речи, он понял, что она разбиралась в искусстве — почти. И манеры у нее были хорошие — тоже почти. И образованная — опять почти. Она старалась говорить с английским акцентом. Ее нужно было лишь чуть-чуть отполировать: пока она еще путала Сезанна с Дега, но ее собеседник, похоже, не замечал этого.

Фило попытался вернуться к своим воспоминаниям, но в женщине за соседним столиком было что-то особенное. Наклон головы. Взмах руки. Она вела себя естественно. Жемчужина, скрытая створками устрицы.

Наконец парочка покинула ресторан, и Фило снова погрузился в размышления о прошлом.

Женщина вернулась десять минут спустя, паникуя из-за того, что потеряла кольцо. Она расспрашивала управляющего, официантов и посетителей, оказавшихся поблизости. Никто не видел кольца. Она предложила щедрое вознаграждение, сказала им, где остановилась, и ушла.

Фило направился в мужской туалет и не удивился тому, что тот мужчина последовал за ним. Он был очень взволнован и рассказал, что нашел великолепное кольцо на полу рядом с дамской уборной.

— Я тороплюсь, — сказал незнакомец. — Если вы мне дадите, скажем, пятьсот долларов, то кольцо ваше, и вы сможете получить всю сумму вознаграждения.

Фило достал свою платиновую клипсу для денег, и мужчина вытаращил глаза на огромную пачку банкнот. Фило предложил ему в пять раз больше, чем было обещано за возврат кольца, но только если он отведет его к женщине.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Фило пронзил глаза мужчины своим кинжальным взглядом, подавив жалкий разум мелкого жулика; ему даже ничего не потребовалось говорить.

Они пришли к убогому мотелю, а не шикарному отелю, о котором она сказала управляющему и где они не смогли бы ее найти. Она была в бешенстве оттого, что ее компаньон привел незнакомого человека.

— Простите мне это вторжение, леди, — мягко сказал Фило тоном южного джентльмена. — Но у меня к вам есть предложение. Очень выгодное предложение. Я хочу воспользоваться вашими услугами.

— Я не проститутка.

Он сложил ладони на груди.

— Заверяю вас, милая леди, что у меня только благородные намерения. Это деловой вопрос. Можем ли мы обсудить его наедине?

Ей хватило трех секунд, чтобы оценить гостя и прийти к единственному выводу: богат.

— Дэн, оставь нас.

— Эй, мы работаем вместе.

— Я сказала, иди.

Мужчина, не веря своим ушам, перевел взгляд с женщины на незнакомца, потом повернулся, пробормотав:

— Сука!

Фило придержал его рукой.

— Сэр, извинитесь перед дамой за то, что сейчас произнесли.

Мужчина хмыкнул.

— Извинитесь перед леди, — спокойным голосом повторил Фило.

— Какая она к черту леди!

— Для джентльмена все женщины — леди.

— А если не извинюсь, что тогда?

— Тогда вы сильно пожалеете.

— А, какая разница… Ладно, Руби, мне очень жаль. — Он быстрым шагом прошел к двери, распахнул ее, бросив через плечо: — Мне очень жаль, что ты такая сука, — и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Фило посмотрел на закрытую дверь, что-то мысленно отметил и повернулся к женщине.

— Как называется ваша игра? — спросил он. — Наживка для простака? Схемы Понзи? Заманить и подменить?

Она пожала плечами.

— Что выгорит, то и используем. — Она прищурила глаза. — Как вы догадались?

— Я следил за вами в ресторане. У вас на руках не было кольца.

— Какая наблюдательность. А что же насчет делового предложения?

— Я хочу нанять вас в качестве посредника по продаже предметов искусства, главным образом, для приобретения вещей в мою частную коллекцию. При желании вы сможете найти себе и других клиентов, если это не будет мешать вашей работе на меня.

Ее звали Руби Фробишер. Фило сказал, что от этого имени нужно избавиться. И еще: волосы она должна перекрасить в рыжий цвет. Ей требовалось поработать над своей походкой, осанкой, манерой разговаривать и одеваться. Он пообещал все устроить. Ее фамилия тоже была придумана Фило, он назвал ее Рэндольф — девичьей фамилией жены Роберта Ли, принадлежавшей к одной из самых благородных семей Виргинии, праправнучки Марты Вашингтон. Это стало финальным штрихом, придавшим блеск ее новой личности.

И если Джессике потом стало известно, что ее бывшему напарнику по аферам, человеку, неуважительно отзывавшемуся о женщинах, которому надо было преподать урок вежливости, неизвестные полуночные гости вырезали язык, то свой язык по этому поводу она держала за зубами.

Но теперь она узнала об александрийцах и планах Фило.

Торговец бомбами перешел к рассказу об электродетонаторах, объясняя, как можно было управлять всем с небольшого переносного пульта, и теперь Фило его внимательно слушал.

— Эти бомбы разрушаются от удара и распыляют горящую зажигательную смесь на окружающие объекты, — вещал мужчина, занимавшийся незаконной продажей и распространением оружия по всему миру. — Вы заказали зажигательные бомбы Mk 77 Mod 4, которые содержат семьдесят пять галлонов напалма и весят пятьсот фунтов в заполненном состоянии. При бомбометании с самолета предохранительные проводки отсоединяются от запалов, таким образом заряжая бомбу. Когда она попадет в цель, все вокруг превратится в ад в буквальном смысле слова.

Фило уже знал об этом. Он видел, что произошло с буддийским монастырем.

Он также решил, как поступить с Джессикой.

25

У капитана Ставроса подозрения появились с самого начала.

Находясь в рубке, он мог незаметно наблюдать за действиями двух своих необычных пассажиров. В первую ночь на корабле джентльмен оставался в салоне корабля до тех пор, пока в их каюте не погас свет, и на следующий день стюард доложил, что они спали порознь — дама на койке, а джентльмен на диване. Семейная ссора? Или, возможно, они вовсе не были молодоженами — конечно, если мир не изменился с тех пор, как он сам ухаживал много лет назад за своей любимой Марией.

Правда, в первый день плавания леди тошнило, и это иногда могло быть препятствием для любовных утех. Но пакетик с имбирным порошком, врученный ей самим Ставросом, который за сорок лет, проведенных на море, знал все лекарства от морской болезни, помог ей избавиться от головокружения. Тем не менее в ту ночь и следующую ее муж ждал в салоне, раскладывая пасьянс, пока капитан и трое его помощников курили сигары и потягивали анисовый ликер, и ушел лишь тогда, когда в каюте выключили свет. Может, у них было что-то вроде игры? Какое-то тайное развлечение двух страстных любовников? Например, леди ждала его в темноте? Возможно, решил Ставрос, но все же у него было такое ощущение, что джентльмен на самом деле ждал, пока леди разденется и спрячется под одеяло на кровати, чтобы потом самому снять одежду в темноте и улечься на неудобном диване.

Ставрос наблюдал за их нечастыми прогулками по корме. Он заметил, что они не держались за руки и разговаривали так тихо, что вряд ли кто-то мог расслышать их беседу. Иногда леди в одиночестве сидела на палубном кресле, рассматривая кусочки керамики и заглядывая время от времени в книгу, и что-то записывала в блокнот, пока ее молчаливый муж стоял у поручней и словно искал свою душу на волнах моря. Он читал книгу в изумрудно-зеленой обложке, похожую на дневник. Должно быть, очень важный, предположил греческий капитан, раз он почти не выпускал его из рук.

Ставрос спрашивал себя: разве имело какое-либо значение то, что они не были новобрачными? И сам же отвечал: нет, если, конечно, не интересоваться, зачем им вообще понадобилось выдумывать такую историю.

Гленн стоял на палубе под безоблачным ночным небом. Благодаря помощи капитана ему удалось зарядить батарею в спутниковом телефоне Яна, и он первым делом попробовал узнать последний номер, по которому звонил Хоторн. К сожалению, Ян стер все номера из телефонной памяти.

Гленн связался с Мэгги Дилэйни из голливудского полицейского управления; во время отсутствия Гленна она возглавляла расследование убийства его отца.

— Мы уже не знали, что и думать, — сказала она. Ее голос звучал так чисто, словно их не разделяли тысячи миль. — Почему ты не позвонил раньше?

— Долго рассказывать. Есть новости по делу моего отца?

— Нет. И Фило Тибодо мы тоже не можем найти. Он исчез. Но он делает совершенно безумные вещи. Продает свое имущество, компании и корпорации, сбрасывает на бирже акции, ликвидирует свою финансовую империю, избавляется от всего. На Уолл-стрит нервничают. Всем кажется, что Тибодо известно что-то, о чем остальной мир не знает. Это так, Гленн?

Он не ответил. Ему вспомнились строки из письма отца: «Фило поверил Нострадамусу».

— Мэгги, попытайся найти информацию по четверостишию из Нострадамуса. Век седьмой, номер восемьдесят три. И узнай, есть ли на данный момент сообщения о каких-либо необычных астрологических аспектах.

Она перезвонила через час.

— Такого четверостишия не существует, Гленн. Что же касается остального, то я дозвонилась в астрологическую редакцию «Лос-Анджелес Таймс». Там мне сказали, что Меркурий будет в ретрограде до двадцатого числа этого месяца, переходя из Козерога в Тельца, и Луна сейчас находится в Водолее. В чем дело, Гленн?

— Предчувствие, — ответил он. — Молитесь, чтобы я оказался неправ. — Он закрыл телефон и посмотрел наверх на свет, горевший в каюте. Кэндис еще не спала, усердно работая. Он хотел подняться туда, войти в небольшое пространство каюты, запереть дверь и провести ночь в ее объятиях. Вместо этого он поборол искушение, вернулся к поручням и стал смотреть на волны, отражавшие в себе звезды.

Он решил не подниматься в каюту, пока в ней не погаснет свет.

Разложив черепки керамики, покрытые едва различимыми письменами на иврите, нанесенными выцветшими чернилами, Кэндис представила себе, как Есфирь, склонив голову за работой, очищала кусочек керамики, смешивала чернила, аккуратно наносила буквы, стараясь не допускать ошибок, и замирала время от времени, чтобы прислушаться к шуму города за дверью. Как она выглядела? Какого роста она была? Была ли красивой? Был ли у нее муж? Дети? Или любовник?

Кэндис работала не одна, она прибегла к помощи женщины, которую встретила лишь однажды, в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии, но которая стала для нее бесценным спутником за пару прошедших дней. Доктор Милдред Стиллвотер, полная, нестареющая, с забавной улыбкой. Что произошло с ней после публикации «Первоисточника Библии на иврите»? Она вышла замуж? Занималась семьей? Оставила научные исследования? Для поколения Стиллвотер мир археологии являлся ревностно охранявшейся собственностью мужчин. Может быть, для такой неконфликтной женщины, как Милдред, это стало невыносимым? И она согласилась с поражением, сбежав на кухню своего загородного дома, что для представительницы ее поколения было самым подходящим местом?

Кэндис вспомнила о Поле, как он предлагал ей выйти за него, хотя его слова были больше похожи на несерьезное предположение, чем на настоящее предложение:

— Раз твоей карьере пришел конец, поехали со мной в Финикс. Можем даже пожениться, если захочешь.

Именно тогда она пообещала себе не забивать голову лишними переживаниями и сосредоточиться на работе, добиться такого же успеха, как ее мать, и обойтись без мужской помощи. Но та клятва была дана до того, как судьба привела Гленна Мастерса к порогу ее двери, связала его с ней самым невероятным образом. И вот теперь она думала о нем даже сейчас, пытаясь сконцентрироваться на фрагментах керамики.

Она замерла. На кусочке в ее руке было начертано: «Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора».

Значит, Есфирь действительно писала во время Пленения — еврейка в изгнании после разрушения Иерусалима, сообщавшая что-то тайное, зашифрованное, запретное. Быстро сверившись со справочником, Кэндис нашла точное время Вавилонского пленения иудеев: 586–538 годы до нашей эры.

Храни вас Бог, Милдред Стиллвотер!

Она перевела последние надписи. Кэндис осталось лишь сложить их как части пазла, чтобы увидеть всю картину. Историю Есфири из Вавилона. И разгадку тайны глиняных табличек, за которые Ян продал свою душу.

В дверь постучали, и внутрь заглянул Гленн. Она удивилась. Свет в каюте еще горел.

— Все в порядке? — спросила она.

— Я смог дозвониться до управления. Новостей по делу моего отца нет. — Он посмотрел на черепки керамики.

— Все готово, — сказала она, отдав ему перевод, который записала на листе бумаги, взятой у капитана Ставроса. — История Есфири.

Он сел на край дивана и стал читать.

«Я пишу втайне и в спешке. У меня осталось мало времени. Боюсь, что меня нашли. Я осталась одна из своего рода.

Меня зовут Есфирь. Это не настоящее имя. Моему персидскому хозяину нравилось так меня называть — он говорил, что я прекрасна, как звезда. Мое истинное имя не имеет значения, ибо я лишь посланница той, кто важнее меня, и это ее имя не должно быть забыто.

Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора. Они видели, как нашего царя ослепили и заковали в кандалы, чтобы затем привести в Вавилон. Там я родилась и выросла; но я не вавилонянка. Я жила вместе с изгнанниками евреями, которые ежедневно молились на запад, где когда-то стоял наш храм.

Задолго до того как пал Иерусалим и мы были разделены и отправлены в изгнание, отдельная группа людей из нашего народа была избрана для того, чтобы нести священные слова нашей веры в наших сердцах и передать их нашим потомкам. Моей предшественнице была передана Песнь Мариамь, так же как истории о мужчинах были переданы мужчинам. Моя дальняя матушка запомнила слова и хранила их в своем сердце. Она поклялась раскрыть эту тайну своим дочерям, чтобы героические свершения наших предков не канули в вечность.

Персы отпустили нас всех, кроме меня, потому что я приглянулась человеку, который сделал меня своей рабыней и дал мне новое имя. Он не понимал, что я последняя из многих сестер, получивших священную миссию. Он запретил мне думать об этой миссии, которая была моим призванием еще до моего рождения, ибо она была призванием моей матери и матери моей матери и восходила к нашей самой первой матушке, Еве.

Но теперь я сбежавшая рабыня. Меня казнят, если поймают. Я убежала от своего хозяина не ради себя, но ради поколений, которые придут после меня, и еще потому, что при рождении мое тело и вся моя жизнь были посвящены охране священной книги.

Я знаю, что меня ищет мой персидский господин. Я сумела совершить побег ночью, друзья помогли мне подняться на лодке вверх по реке к городу Мари, откуда я направилась на юг по караванному пути, который приведет меня в Иерусалим.

Но Иерусалим далеко на западе, а я очень устала. В этом городе я нашла хорошее убежище от зимних дождей и бурь, мешавших мне в путешествии. Здесь, пока я жду улучшения погоды и прячусь от стражников моего господина, я запишу историю, отпечатавшуюся в моем мозгу подобно тому, как след стила отпечатывается на влажной глине. Я сохраню в этой глине жизнь и слова той, которая сказала нам, что Бог создал нас не для смерти, а для исполнения наших судеб; той, которая научила нас, что даже в самое мрачное время всегда восходит солнце и Бог освещает нас своим живительным светом; той, которая сказала нам, что Бог присматривает за всеми нами, даже за маленьким цыпленком, еще не вылупившимся из яйца; и той, которая поведала нам, что Бог всегда помогает нам и прощает грехи наши, чтобы мы могли попасть в рай.

И теперь моя последняя просьба: хотя сейчас я во тьме, скоро я увижу свет. Я не боюсь смерти, ибо я вернусь к Отцу нашему, который есть весь свет на земле. В последние часы своей жизни я прошу лишь об одном: кто бы ни нашел это место и мои останки, я умоляю вас найти моих сестер в Иерусалиме и отдать им эту книгу, потому что это их наследие. И передайте им, что перед смертью я думала о них».

— Песнь Мариамь, — пробормотал Гленн. — Неизвестная книга Библии, потерянная из-за пленения и гибели Есфири.

— Тогда кто такая «жена астронома»? Мариамь? — спросила Кэндис, остро ощущая, что Гленн принес с собой в каюту резкий запах моря. Она подумала, будет ли и от нее пахнуть морем? — В Пятикнижии Моисея, сказано, что Мариамь была певицей и танцовщицей, вероятно, и музыкантом. Раз мы знаем, что Мариамь приходила к дочери фараона и рассказывала про настоящую мать ребенка, отсюда следует, что она могла какое-то время оставаться во дворце, может быть, живя там вместе с Моисеем. — Кэндис представила себе яркий, четкий, цветной образ: фреска из гробницы Нахта. Он был астрономом, а его жена музыкантом. Возможно ли, что женщина, изображенная на фреске, была на самом деле Мариамь, сестрой Моисея? — Гленн, что написано в Песне Мариамь, если Фило Тибодо так сильно хочет заполучить ее и ради этого даже готов убить человека?

Он посмотрел на свое кольцо.

— Что? — спросила она.

— Помнишь, я считал, что тайное общество, к которому принадлежали мои родители, было религиозным орденом? Я вспомнил еще кое-что. Вещи, забытые мною давным-давно. Кэндис, александрийцы — атеисты.

— Тогда зачем им неизвестная книга Библии?

Теперь он мог ей рассказать. Он был спокоен. К нему вернулось самообладание. То, что он прочитал в дневнике матери, придало ему сил. Он снова управлял своими эмоциями. «Через два месяца мы с Гленном поедем на Морвен, чтобы провести обряд его инициации в орден. Но я боюсь за жизнь своего сына. Фило все больше и больше становится похожим на безумца. Я чувствую, что Гленн в опасности, и Фило тому причиной. Что мне делать?»

— Морвен — это место, — сказал он. — Не знаю, где оно находится, но Фило там. — Вспомнились последние слова его матери: «Фило нужен мой сын. Его необходимо остановить». — Ставрос сказал, что утром мы прибываем в Салерно. Там сойдем на берег и полетим в Англию. Оттуда начнем искать Морвен и Фило.

«Уже скоро, — думал Фило в предвкушении, — Гленн Мастерс будет удостоен великой чести принести себя в жертву ради священной цели». Возможно, сначала он станет сопротивляться, но в конце концов он был сыном Леноры, и его должны были давным-давно принять в орден александрийцев. Фило был уверен, что как только Гленн осознает свое предназначение, то с радостью расстанется с жизнью.

Он прохаживался, пока Милдред Стиллвотер корпела над глиняными табличками, разложенными под люминесцентным освещением. Для расшифровки кода она использовала ключ — фотокопию каменной таблички Дюшеса, украденную из гостиничного номера Кэндис Армстронг в Пальмире.

Милдред сказала, что со стороны Армстронг было очень щедрым поступком передать ключ, а потом и таблички непосредственно в руки Фило. Чему, конечно же, решила Милдред, поспособствовал Гленн Мастерс, который теперь знал, что являлся одним из них — александрийцем.

— Это то, что мы думали? — спросил Фило, сдерживая свое нетерпение.

— О да, — радостно ответила она. — Сокровище! Одно из самых замечательных в нашей коллекции.

Фило кивнул. Для него помимо исторической ценности таблички означали много больше: двадцать лет его неустанной работы почти подошли к своему логическому завершению. Таблички с Джебель Мара были последним кусочком головоломки.

Бедняжка Милдред, никогда не задававшая вопросов, всегда исполнявшая то, что он ей говорил. Много лет назад она была на пороге замужества и начала новой жизни. Фило не мог этого допустить. Как лучший в мире эксперт по языкам, алфавитам, диалектам и наречиям Древнего Ближнего Востока, Милдред была слишком ценным активом. Он хотел, чтобы она была здесь и работала на него. Он соблазнил ее, да так, что она бросила своего жениха прямо у алтаря.

Милдред сделала паузу в работе и посмотрела на него жадным взглядом. Ее сильное желание тронуло его. Она отказалась от всего, только чтобы быть с ним, она вела сухую жизнь без романов и любовников. Не для нее были мужские объятия и постельные утехи.

Внезапно растроганный ее преданностью и самопожертвованием, он сделал то, что никогда не делал раньше: Фило дотронулся рукой до ее подбородка, повернул к себе ее лицо, наклонил свою седую голову и нежно поцеловал ее в губы. Он не торопился сократить этот момент, потому что это был ее первый поцелуй с мужчиной за тридцать лет, и он же станет последним.

Он отошел от нее. Милдред была не в силах пошевелиться. Ее глаза горели как два солнца, излучая благодарность.

Фило улыбнулся. Ему не было неприятно сделать ей хотя бы такой небольшой подарок. Он мог позволить себе быть щедрым, особенно теперь, когда мир, каким его знали, скоро перестанет существовать.

…Унылое небо над головой, завывания одинокого ветра, ни души, ни птицы, ни растения на многие мили вокруг. Кэндис медленно идет по песку, с каждым шагом проваливаясь все глубже, пока не оказывается по колени в земле и не может сдвинуться. Впереди, между двумя отвесными скалами вади, стоит обожженный Гленн, одна рука торчит прямо в небо, пальцы скрючены, словно когти. Его глаза безжизненны и пусты. Он мертв…

Она завизжала.

Открыв глаза, она поняла, что сидит на кровати. Гленн сразу же оказался рядом с ней и обнял ее. Она прижалась лицом к его плечу.

— Мне приснилось, что ты умер, — прошептала она.

Посеребренный лунный свет струился через открытый иллюминатор. Он погладил ее волосы.

— Еще нет. Я не могу умереть, потому что пока многого не сделал, — сказал он успокаивающим голосом, поразившись тому, насколько маленькой она казалась в его руках. Она была одета в футболку, заменявшую ночную сорочку, но на ощупь создавалось впечатление, что на ней ничего нет. — Есть такой большой клубок бечевки, самый огромный в мире, по-моему, в Канзасе. Я его еще не видел.

Она издала какой-то звук, и он подумал, что она плачет. Но, услышав еще один, он понял, что она смеется.

— Вот вспомнил, есть дом, — добавил он, — кажется, в Оклахоме, целиком построенный из плавников «кадиллака».

Она чуть отстранилась и посмотрела на него блестящими глазами.

— Ты это выдумал. Про клубок бечевки я слышала. Он находится в Миннесоте. Но дом из плавников ты придумал.

— А еще есть храм Святой Тортильи. Не смейся, я серьезно. Он на самом деле существует, на озере Артур в Нью-Мексико. На этой тортилье появилось лицо Иисуса, и говорят, что она может исцелять людей. Собираюсь отправиться в путешествие и повидать все чудеса Америки.

Она вытерла глаза.

— Хватит меня подбадривать.

— Я только объяснял, почему твой ночной кошмар не соответствует действительности. У меня еще очень много планов, чтобы я мог просто взять и помереть.

В лунном свете казалось, что мускулистые руки и плечи Гленна вырублены из мрамора.

— Как думаешь, в твоем путешествии компания тебе не помешает? — спросила она, с трудом дыша — так сильно ее охватило желание.

— Не знаю. Ты умеешь складывать карты?

И они замолчали, потому что поняли: момент настал. Волосы Кэндис растрепались, накрыв ее плечи, один локон закрывал глаз, придавая ей сексапильный вид. Под ладонями Кэндис ощущала рельефную мускулатуру, потому что Гленн спал в одних трусах, и его шрам на лопатке, который он получил, когда сорвался и увидел Свечение.

Гленн посмотрел на ее шею и спросил:

— Где она?

— Кто?

Он молча положил палец в ямку под ее горлом.

— Я снимаю ее на ночь.

Он не стал убирать палец, но смотрел на то место, откуда выходил этот потрясающий голос, наполненный жаром и медом. Он наклонил голову и прижался губами к нежной коже. Кэндис застонала. Она обвила руками его шею и прикоснулась губами к уху.

Гленн крепче сжал ее в объятиях, ища губами ее губы…

Вдруг он вскинул голову:

— Что это?

Корабельные двигатели остановились.

Он натянул слаксы поверх трусов и распахнул дверь каюты. По палубе бегали люди.

— В чем дело? — спросила Кэндис, подтянув одеяло к подбородку.

Появился Ставрос, натягивая подтяжки на широкие плечи.

— Не стоит волноваться, сэр. Поломка в машинном отделении. Такое постоянно происходит. Обещаю, починим в момент. — Ставрос перекрестился и поспешил дальше.

Когда Гленн вернулся в каюту и запер дверь, то увидел, что Кэндис наспех надела джинсы и блузку.

— Я думала, придется бежать к спасательным шлюпкам, — пояснила она.

Они смотрели друг на друга через узкое пространство, вспоминая то, что было прервано остановкой двигателей. Но как начать заново? Они слышали крики с нижней палубы, лязг металла и знали, что, как Ставрос и обещал, двигатель, скорее всего, снова запустится. Однако у людей все было по-другому. Починить двигатель было намного проще, чем возобновить романтический момент. Никто из них не знал, что делать дальше. Но они страстно хотели друг друга и сгорали от желания.

Молчание моря было почти сверхъестественным. Теперь они могли расслышать то, что тонуло в постоянном шуме двигателей: скрипы, тихий треск, плеск волн, ударявшихся о борта судна. И глубокую тишину под их уязвимым кораблем, растекавшуюся по черному Средиземному морю.

Гленн не сводил с Кэндис глаз, недоумевая, как он мог жить без нее.

И было еще что-то — она сделала ему бесценный подарок: вернула ему чувство гор, которое, казалось, покинуло его навсегда. Но сейчас ему очень хотелось снова заниматься скалолазанием, которое было скорее не тестом на выносливость, а поиском духовности. Как он мог забыть молчаливое величие Йосемитских гор, мягкие звуки дующего ветра, перемежаемые щелчками карабинов и постукиванием молотка по скобам? Благодаря ей он вспомнил об этом давно забытом великолепии.

— Кэндис, — произнес он, и ее имя застыло у него на губах.

Двигатели заработали, пыхтя и кашляя, пока не вернулись к обычному мерному шуму, и корабль двинулся вперед, продолжив свой путь по морским волнам. Кэндис и Гленн ринулись друг к другу, в момент преодолев разделявшее их пространство. В круглом стекле иллюминатора отражался блеск звезд, единственный источник освещения в каюте, но его было достаточно, чтобы они могли видеть лица друг друга и смотреть друг другу в глаза. Остальная темнота усиливала ощущения от прикосновений, открытий, совершаемых губами и руками. Он взял локон ее волос и потер большим и указательным пальцами, словно держа в руке тонкий шелк. Она положила ладони ему на грудь, изучая твердые мышцы.

Первый поцелуй был сильным и страстным. Руки, движимые желанием, хватали одежду и срывали ее прочь. Пальцы Гленна ласкали ее обнаженную грудь. Кэндис вскрикнула. Они повалились на кровать, Гленн гладил ее волосы, целуя ее губы, шею, плечо. Кэндис притянула его к себе, шепча:

— Да… Да…

В серебристом лунном свете сумерек Гленн раскрыл свое ранимое сердце и отдался страсти, вожделению и желанию, которые чувствовал впервые за несколько лет. И Кэндис раскрыла для него свое тело, удерживая его внутри, крепко прижимаясь к нему, ощущая тепло его дыхания на своей шее и его жадные поцелуи, еще сильнее возбуждавшие ее. Они шептали имена друг друга. Он мягко целовал ее закрытые глаза, пока они вместе двигались в медленном изящном ритме. Кэндис наслаждалась чувствами, которые он ей дарил, его силой и приятной тяжестью, прикосновениями его горячей кожи.

Слезы блаженства потекли из ее глаз, когда она содрогнулась и закричала. Они не отпускали друг друга, продлевая объятия и этот радостный момент страсти, пока над их головами, в глубоком ночном небе, Орион продолжал свою извечную погоню за Тельцом.

Гленн проснулся, держа ее в своих объятиях, ее веки подрагивали во сне. Он был потрясен внезапным ощущением защищенности. Занимаясь любовью с Кэндис, он еще никогда не был так беспомощен и силен одновременно. Она заставила его почувствовать себя и мальчишкой, и богом.

О чем он думал, позволив ей отправиться на Морвен вместе с ним? Двадцать лет назад его мать считала, что для него исходила опасность со стороны Фило, но тогда ему было всего одиннадцать. Насколько серьезнее эта угроза стала сейчас?

Он не мог подвергать Кэндис такому риску.

— Мне очень жаль, — мягко прошептал он, откинув прядь темно-коричневых волос с ее лба и поцеловав в шею, пока она спала. — Прости меня.

Завтра утром, когда они встанут на якорь в заливе Неаполя, он покинет корабль, предварительно заплатив капитану Ставросу, чтобы тот доставил Кэндис в Саутгемптон в целости и сохранности.

При их следующей встрече все уже будет кончено.

Пока уютная «Афина» медленно плыла по освещенному лунным светом Средиземному морю, везя на борту инжир и финики, обнимавшихся любовников и спящий экипаж, ее капитан сидел в радиорубке рядом с передатчиком, описывая собеседнику на другом конце интересные предметы, которые заметил стюард, когда проносил блюда с едой в каюту.

— Очень древние, — тихо сказал Ставрос. — Надписи сделаны чернилами на черепках керамики. Я думаю, на иврите, но может быть, и на арамейском. Да-да, завтра мы прибываем в Салерно. Я смогу вывести мужчину и женщину из игры без лишних осложнений.

Он прекратил связь и потянулся. Капитан-грек был доволен, потому как он занимался не только прибыльной доставкой оливок и вина в Великобританию, шелка и английского печенья на Ближний Восток, но и подрабатывал на стороне, нелегально перевозя антиквариат. И вот уже почти десять лет потихоньку богател. В конце концов, кто мог в чем-то заподозрить общительного капитана старой ржавой посудины?

26

— Как это медицинский осмотр? — закричал Гленн.

«Афина» стояла на якоре недалеко от гавани Салерно, ожидая разрешения на заход в доки. Бирманская команда в саронгах уже работала в трюме, когда капитан Ставрос, щурясь от яркого солнечного света, поведал плохие новости своим пассажирам.

Он сконфуженно пожал плечами.

— Не повезло. Я ничего с этим поделать не могу. Судно, прибывшее из порта, в котором была зарегистрирована заразная болезнь, должно пройти проверку, прежде чем его пропустят в доки. Я уверен, что инспектор просто попросит вас предъявить свидетельства о вакцинации.

Гленн и Кэндис обменялись взглядами. У них не было таких документов.

— И что потом? — спросил Гленн, радуясь в душе тому, что передумал покидать корабль и не оставил Кэндис одну со Ставросом.

— Если у вас есть прививки от болезни, насчет которой проводится инспекция, то вам разрешат сойти на берег. Если же нет, вас поместят в карантин.

— Карантин!

— Инспектор может осмотреть ваши сумки, чтобы выяснить, не перевозите ли вы какие-нибудь фрукты, мясо или зараженную воду. Если вас это не устраивает, я могу спрятать ваши вещи там, где он их не найдет. Что вы на это скажете?

Хотя предложение было заманчивым, они не хотели расставаться со своими пожитками, в особенности с фрагментами керамики. Поэтому они на всякий случай за пару минут собрали рюкзаки и дорожную сумку Яна. Они что-нибудь придумают, если дело дойдет до обыска.

Теперь от них уже ничего не зависело. Они стояли на палубе и беспомощно наблюдали, как суда проплывали мимо, заходя в гавань или отправляясь в открытое море, — паромы и корабли на подводных крыльях, сухогрузы и роскошные круизные лайнеры, и чайки кружили над «Афиной» в надежде немного полакомиться, прежде чем лететь дальше к рыбацким лодкам. Побережье Амалфи, обрамленное голубым небом и темно-синей водой, с отвесными скалами и деревеньками, гнездившимися в береговой лощине, было непередаваемо красивым. Но Гленн и Кэндис почти не замечали его. Они не сводили глаз друг с друга, молча переживая новый этап развития своих отношений.

Никто не произнес слова «любовь». Это было слишком ново для них, слишком важно и пугающе. Они целовались, обнимались и спали в маленькой уютной каюте тихо покачивавшейся на волнах «Афины», их руки и ноги были переплетены, сердца бились в унисон с желанием и отчаянием, разжигавшими страсть. Но сейчас было утро, светило солнце, дул прохладный морской бриз, и они оба не знали, как открыто заговорить о таких тонких чувствах и эмоциях.

По направлению к ним мчался небольшой катер с эмблемой инспекции, петляя между раскачивавшимися на море судами. Он с шумом сбросил скорость и пришвартовался к «Афине». По лестнице поднялись двое мужчин в отглаженных костюмах цвета хаки.

После официальных представлений Ставрос направил одного из мужчин в рулевую рубку, где первый помощник капитана приготовил все необходимые медицинские справки и документы. Второй мужчина остался на палубе, внимательно изучая паспорта Гленна и Кэндис. Вернув паспорта их владельцам, он сказал на отличном английском языке:

— Теперь предъявите свои медицинские бумаги. — И протянул гладкую оливкового цвета руку.

— А что, собственно, случилось, доктор? — спросил Гленн. Он заметил, что, хотя надпись на значке у мужчины гласила «Медик», у него при себе было личное оружие.

— Нам доложили о вспышке холеры на западе Сирии, и поэтому мы теперь обязаны проверять все приходящие оттуда корабли. С вас требуется документальное подтверждение вакцинации от этой болезни. Если вы мне его не предоставите, нам придется посадить вас под карантин.

— И надолго?

Мужчина пожал плечами.

— На несколько дней. Или недель. Как получится.

— Недель! — выпалила Кэндис.

Гленн взял ее за руку и о чем-то подумал.

— Доктор, когда мы с женой были в Заире, пару месяцев назад, нам сделали прививки от хронни бронитиса. Эта болезнь очень схожа с холерой, ведь так? Разве нам недостаточно вакцинации от хронни бронитиса?

Мужчина удивленно моргнул.

— Что ж, по-моему, да… Мне очень жаль, но вы все равно должны показать мне свидетельства о вакцинации.

Когда Кэндис озадаченно посмотрела на Гленна, он незаметно покачал головой.

Попрощавшись со Ставросом и его командой, они взяли свое снаряжение и последовали за докторами на медицинский катер.

Они подплыли к причалу, запруженному пешеходами, машинами, мотороллерами и продавцами еды, толкавшими перед собой тележки, доверху наполненные всем чем угодно — от баклажанов до пиццы. Их рулевой взобрался наверх, чтобы привязать швартовы, пока оба инспектора оставались на катере и не выпускали американцев из вида. Сначала помогли подняться на пристань Кэндис, а потом и Гленну.

Первое, что он заметил, — большая черная машина, припаркованная на дальнем краю причала, с тонированными стеклами, скрывавшими за собой пассажиров. Вторым был мальчишка в футболке и шортах, кативший тележку с лимонами, персиками и желтыми сливами. Двигаясь вдоль пристани, он выкрикивал звонким голосом названия своих товаров на итальянском языке в надежде убедить голодных моряков и докеров совершить покупку.

Два медика в костюмах цвета хаки цепкой хваткой взяли американцев под руки и направились к машине. Гленн сказал:

— Эти фрукты выглядят очень аппетитно, а мы с женой не завтракали.

Их конвой не проронил ни слова и не сбавил шаг.

— Эй, парнишка! — позвал Гленн мальчугана, который мгновенно направил свою повозку к потенциальным покупателям.

— Вот деньги, — сказал Гленн, порывшись в кармане рубашки. Он не стал пересчитывать купюры, зная, что там достаточно, чтобы компенсировать парню расходы. Прежде чем их сопровождающие успели среагировать, Гленн сунул деньги мальчишке в ладонь и опрокинул тележку, из которой по всему причалу раскатились красные, оранжевые и желтые фрукты. Схватив Кэндис за руку, он перетянул ее за тележку, и они бросились бежать, пока потерявшие дар речи медики падали, скользя на фруктах.

Уклоняясь от встречного транспорта и быстро покинув пристань, Гленн и Кэндис не прекращали бег, пока не оказались на узкой улочке, круто поднимавшейся вверх на гору, где они решили остановиться и перевести дух.

— Что вообще произошло? — запыхавшись, спросила Кэндис, когда они зашли в скрывавшую от любопытных глаз нишу дверного проема.

— У меня было чувство, что тот медик вовсе не доктор и они не собирались нас отвозить в карантинный центр. Поэтому я решил проверить его. В детстве у меня был хронический бронхит, который я называл хронни бронитис. Настоящий врач сказал бы, что никогда о таком не слышал. Но этот парень сразу выдал себя, и тогда мне оставалось только действовать. — Он высунул голову и посмотрел в конец улицы, которая упиралась в залитую солнечным светом гавань.

— Фило чуть не схватил нас в этот раз. — Он взял Кэндис за руку. — Надо добраться до Лондона. Как можно скорее.

27

Фило не сбавлял темп на «стэирмастере», словно воин, готовившийся к сражению.

Он чувствовал, как пот капает с его тела, и тепло с энергией наполняют его мышцы и сухожилия. В своем личном спортзале, в котором стояли лишь высококлассные тренажеры, Фило Тибодо поддерживал себя в форме с религиозной решительностью, присущей святому. Чтобы в семьдесят лет иметь тело пятидесятилетнего человека, ему было необходимо оставаться сильным и энергичным. Время неумолимо бежало вперед. Час скоро настанет.

После бодрящего душа и смены одежды на белую шелковую пижаму и такой же халат он вышел на живописную веранду своего шале — дома, расположенного на вершине горы, куда он периодически приезжал, чтобы почерпнуть духовные силы, — и взглянул на мир, раскинувшийся вокруг него. Фило увидел пики и снег, лощины и долины, покрытые лесами склоны и притаившихся там оленей, форель, плескавшуюся в речном потоке, людей в деревне внизу. Потом он посмотрел на горизонт и представил, как деревни, села и города и их жители — шесть миллиардов душ — будут принадлежать ему, Фило Тибодо.

Конечно, никто об этом не догадывался. Но они скоро узнают. В день, о котором возвестят трубы ангелов, когда Фило будет идти рядом с самим Богом. В тот день, когда Фило встретит Папу и Папа поцелует кольцо на руке Фило.

— Я знаю, что у тебя на уме.

Он обернулся и увидел Джессику, стоявшую в открытых застекленных дверях: высокая женщина в черных гофрированных слаксах и кремовой шелковой блузке с огненными волосами, развеваемыми горным ветром. Она прилетела час назад на собственном вертолете.

Он приподнял бровь.

— И что же это, моя дорогая?

У нее на ногах ничего не было, потому что, за исключением кухни, на каждом этаже шале — всего восемь тысяч квадратных футов — от стены до стены простиралось покрытие из меха белого медведя, по которому было так приятно прохаживаться босиком. Джессика разглядывала буфет, заставленный деликатесами, и размышляла, разделит ли Фило хоть когда-нибудь трапезу с ней.

— В замке, — сказала она, пожирая глазами креветки, сыр, грозди крупного винограда, покрытые капельками воды, — я кое-что видела.

Они обсудили ее визит в крепость в Пиренеях, когда Фило позвонил ей и пригласил к себе в шале. Она сразу призналась, что обманула охранника у ворот, чтобы попасть внутрь, а затем шпионить по окрестностям. Она думала, Фило разозлится, но ошиблась, он сказал, что не винит ее за проявление излишнего любопытства. Она спрашивала себя, будет ли он так же спокоен, когда она сорвет маску и предъявит свои требования.

— Что ты видела? — спросил он, наблюдая за ней — красивой женщиной, которой нельзя было доверять.

— Папирус, — ответила Джессика, переведя взгляд на Фило, чтобы посмотреть на его реакцию. — Рядом было написано, что это самая ранняя версия Евангелия от Марка. Это подлинник?

— Несомненно.

— В самых древних манускриптах говорится, что Послание от Марка заканчивается на восьмом стихе шестнадцатой главы, — сказала она, взяв ломтик сыра и отломив кусочек, — когда ангел явился Марии Магдалине у пустого гроба. Последующие стихи, описывающие встречу Иисуса с Его учениками в Галилее, явно были приписаны позже другим автором. До сих пор оставалось загадкой почему. Значит, в замке находится настоящее окончание.

Взяв со стойки одну из трубок «Меершаум», Фило сказал:

— Анализ подтвердил, что фрагмент был написан всего десять лет спустя после распятия Христа, это единственный подобный документ во всем мире. Все остальные материалы Нового Завета создавались много позже, уже после того как последние последователи Христа умерли и были похоронены. — Он открыл кисет и окунул в него трубку. — Как ты верно подметила, моя дорогая, современные ученые считают, что нынешняя версия повествования от Марка длиннее, чем ее оригинал, и что она заканчивается на восьмом стихе: «Женщины никому ничего не сказали, ибо боялись…». В большинстве переводов эта фраза идет как «боялись», потому что так лучше смотрится. Но правильный перевод должен быть «боялись кого-то». Кого же боялись женщины? И почему Евангелие обрывается на середине предложения? Некоторые считают, из-за того, что Марк умер и не успел закончить начатое. Другие говорят, что окончание, написанное Марком, было уничтожено, чтобы что-то скрыть, возможно, содержание настоящих строк не соответствовало общепринятому мышлению того времени. — Он набил трубку табаком. — Ты прочитала перевод?

— Мне как раз хватило времени, чтобы его запомнить. «Ибо боялись они ангела. И тогда ангел сказал им: Женщины, почему вы боитесь? Вы не узнаете меня? Посмотрите на меня и скажите, кто я». И Мария Магдалина посмотрела и увидела, что ангел был ее Господом, воскресшим из мертвых. Она узрела раны на Его руках и ногах, и на теле Его. И Господь сказал: «Расскажите всему миру, что воскрес Я». — Джессика добавила с улыбкой: — Чего я не могу понять, так это почему они не рассказали всему миру? Зачем скрывать? — Она подняла нежную тонкую руку. — Можешь не отвечать, я знаю почему.

— Правда?

Она оторвала горсть бургундского винограда и сложила на ладони.

— Папство католической церкви основано на том факте, что Петр был первым человеком, которому воскресший Христос передал право проповедовать. Но в документе, хранящемся в замке, фрагменте Евангелия, написанном раньше всех остальных, сказано, что избранной была Мария Магдалина. Человек у гроба не был садовником или ангелом, как утверждают поздние Евангелия, то был сам Иисус. Способен ли ты себе представить, как можно прийти в Ватикан и сообщить Папе, что он должен освободить трон Святого Петра, потому что тот принадлежит сестрам Марии Магдалины и принадлежал уже почти две тысячи лет? Интересно, каким образом должность Папы относится к месту, которое должна занимать женщина?

Он рассматривал ее и видел довольную улыбку, самоуверенность. Она отщипывала виноградинки, по одной закидывая в рот и смачно жуя.

— И к какому же выводу ты пришла? — спросил он.

— Евангелие от Марка, все те древние книги и письмена, религиозные работы, которые я и другие покупали для тебя на протяжении нескольких лет… Я знаю, что ты задумал.

— И это?

— Религиозный шантаж, — ответила Джессика.

Фило удивленно моргнул.

— С какой же целью?

— Мировое господство. Если контролируешь все религии, то можешь считать, что весь мир в твоей власти.

— Ты сделала этот вывод, основываясь на фрагменте из Евангелия?

Еще одна виноградинка оказалась между ее красных губ, белые зубы впились в нее, бледно-лиловая слюна стекла к уголку рта.

— Если об этом фрагменте станет известно, католики по всему миру поймут, что их дурачили на протяжении двух тысяч лет. И если они будут сомневаться в основополагающей истине, то что уж говорить об остальной католической догме? Готова поспорить, что где-то в замке или в твоей частной коллекции, Фило, находится документ или письмо, которое может изменить Коран, или доказать, что Будды никогда не было, или назвать Кришну обыкновенным мифом. Развенчай мировые религии — и воцарятся хаос с анархией. Лидеры религиозных организаций сделают что угодно, лишь бы скрыть эту информацию.

— Ты просто умница, моя дорогая.

Джессика расплылась в улыбке. Все оказалось проще, чем она предполагала. Фило придется согласиться на ее условия. Править миром… Что ж, к этому она привыкнет.

— Ты сделала интересное умозаключение, — сказал он. — Но оно ошибочно. Да, мы являемся тайным орденом и называем себя александрийцами. Но позволь мне рассказать тебе об истинной цели александрийцев.

И он поведал ей историю об Александре и тайном жречестве, сожжении Великой библиотеки, двух тысячелетиях поисков и сохранения древних текстов.

Джессика была озадачена.

— И это все только для того, чтобы иметь самую большую в мире библиотеку?

— Это лишь первая часть. Ты когда-нибудь задумывалась, моя дорогая, зачем ты была мне нужна? Александрийцы — коллекционеры. Однако процесс собирания шел у них слишком медленно. Я хотел его ускорить, но мне было необходимо сохранить это втайне. Еще надо было сделать несколько приобретений, которые александрийцы бы не одобрили, для моих собственных целей.

Она нахмурилась.

— Твоих целей?

И он рассказал ей правду, о которой не знал никто, даже его жена Сандрин.

Когда его голос наполнил полуденный воздух, смешиваясь с гулом и потрескиванием, исходившими от золотого пламени в камине, и слова, произнесенные с приятным южным акцентом, раскрыли Джессике план, который она даже не могла себе представить, она почувствовала, как липкий страх пробрал ее до костей. Фило был серьезен, предельно серьезен, пока говорил о задуманном им разрушении.

— Послушай, — сказала она, когда он замолчал и отложил трубку, так и не закурив ее. — Но ведь это безумие.

Он спокойным голосом ответил ей:

— Нет пророка в своем отечестве. Иисус понял это. И я был обречен нести этот крест. Но скоро мир узнает правду.

Джессика только сейчас осознала, какую ужасную ошибку совершила, насколько недооценила Фило, и недоумевала, как же она не заметила его безумия за все годы их совместной работы. Теперь она помышляла лишь о том, чтобы уйти, сбежать отсюда и подальше от него, когда вошел один из его вездесущих подхалимов с красной отметиной на лице — мистер Росси.

— Сэр, контакт установлен.

Фило закрыл глаза. Контакт. Последний кусочек встал на свое место. Начало закончилось, и конец начался.

— Немедленно вылетаю, — сказал он, направившись к двери. Он махнул рукой в сторону Джессики. — Разберись с этим.

Росси отвел полу пиджака и достал пистолет. Джессика посмотрела на него широко раскрытыми глазами, полными удивления.

— Фило?

Он обернулся к ней.

— Ты предала меня. Ты собиралась раскрыть мои цели до назначенного часа. Если бы я не заманил тебя сюда, то мог бы уже навсегда распрощаться с шансом снова встретиться с Ленорой.

— С кем?

— Никто, — сказал он, и его седые брови сдвинулись над горящими глазами, — не помешает мне исполнить мое предназначение.

Росси сделал шаг в ее сторону.

— Фило, нет! — закричала она.

— Не здесь, — сказал Тибодо своему человеку, указав на дорогой ковер из меха белого медведя. — На веранде.

— Нет, Фило! — снова крикнула она, когда Росси взял ее за руку и потащил за собой к веранде. — Нет, Фило, я клянусь, — проговорила она в третий раз, подобно Петру, отрекающемуся от Христа.

Выстрел, словно раскат грома, эхом отразился от горных пиков.

Квартира Яна Хоторна располагалась в Блумсбери на небольшой улочке между Британским музеем и Медицинским колледжем Лондонского университета. Напротив, в нише дверного проема книжного магазина, Гленн и Кэндис следили за зданием, чтобы удостовериться, что оно не находится под наблюдением.

Им удалось попасть на рейс из Салерно до Рима, а там пересесть на самолет до Лондона. Поскольку в их паспортах были проставлены недавние таможенные печати ближневосточных стран, их обыскивали и строго допрашивали охранные службы в каждом аэропорту, и только потом пропускали. Теперь из-за этой задержки они переживали, опасаясь того, что Фило или его агенты успели устроить засаду в квартире Яна. Но, похоже, все было в порядке. Они вошли внутрь, открыв дверь ключом, найденным в дорожной сумке Яна.

Находясь дома у Яна и вспоминая его трагическую смерть в пустыне, Кэндис испытывала странное чувство, смешанное с печалью. Квартира была завалена книгами, артефактами, керамикой, скульптурой, древними монетами; на стенах висели фотографии, письма в рамках, новостные вырезки о сэре Яне Хоторне; на креслах лежали личные вещи. В двух комнатах была собрана вся жизнь этого человека.

На борту «Афины» Гленн и Кэндис прослушали пленку с надписью «Страховка», которую обнаружили в сумке Яна. Но запись была плохого качества и местами неразборчивой, поэтому они приехали в его жилище, надеясь выяснить, какое же послание хранилось на пленке. Пока они осматривали комнаты, Гленн вставил кассету в автоответчик и нажал кнопку «Проиграть».

На этот раз воспроизведение прошло чисто и без щелчков, и раздавшийся голос Яна из его квартиры в Аммане, где он и записал эту кассету, был громким и четким. Они выслушали, как Ян делал ставки на скачки, собачьи бега, футбольные матчи, говорил кому-то, что отправил чек по почте, запрашивал дополнительные средства для финансирования своих раскопок.

И затем голос Кэндис: «Ян? Это Кэндис. Вы разрешили позвонить вам, если мне потребуется услуга…» — С тех пор прошло всего несколько недель, но казалось, что минула целая вечность.

Теперь они слушали внимательнее. Следующий звонок. «Мистер Хоторн, мы хотим, чтобы вы поработали на нас. — Мужской голос, но не Фило. — Как мы понимаем, Кэндис Армстронг попросила вас помочь ей попасть в Сирию. Мы бы хотели, чтобы вы сопровождали ее, куда бы она ни поехала».

Они ждали, что будет дальше. Ян согласился, потом обсудил условия и договорился об оплате. «От вас требуются периодические отчеты по телефону, доктор Хоторн. Вот номер…» Гленн схватил карандаш и записал цифры. «Завтра вечером, в холле отеля «Аль-Каср» на Абд-аль-Хамид Шариф-стрит. Наш агент передаст вам три вещи: первую половину денег, спутниковый телефон и оружие». Ян не хотел брать оружие. «Если Армстронг станет мешать, вам придется убить ее».

Они услышали, как Ян ошеломленно замолчал, дальше пошли гудки. Пленка заканчивалась на этом месте.

— Ян должен был застрелить меня? — Кэндис посмотрела на Гленна. — Но не тебя. Почему не тебя?

Гленн помрачнел.

— Фило жаждет свести личные счеты. Он хочет, чтобы я нашел его. — Двадцать лет назад разгорелся спор между двумя мужчинами. Тогда были произнесены слова «кровь» и «жертва». Теперь Гленн понял, что это было как-то связано с ним.

Он взял трубку и набрал номер, который Яну дал звонивший. Голос на другом конце произнес:

— Гостиница «Тисл Инн».

— «Тисл Инн»? — переспросил Гленн. — Значит, я правильно попал… — И он повторил номер.

— Все верно, сэр.

— Можете мне сказать, где вы находитесь?

— Что, простите?

— Я хочу узнать, как к вам добраться.

Гленн записал адрес и, положив трубку на рычаг, сказал:

— Это в Шотландии.

Среди книг Хоторна они нашли атлас. Гленн отыскал область на юго-западе Шотландии, где располагалась гостиница. Рядом шла надпись мелким шрифтом: «Морвен». Это был остров.

Кэндис повернулась к Гленну, ее глаза взволнованно блестели.

— Как ты думаешь, что мы там найдем?

— Не знаю. Но в одном я уверен — там будет полно охраны.

28

Лондон, Англия, 1814 год

— Слушайте меня! — кричал Фредерик Кейс. — Дезмонд Стоун хочет окружить Морвен скрытыми ловушками! Смертельными западнями, сетями, волчьими ямами с заостренными кольями. Стальными капканами, которые используют канадские добытчики меха для охоты на медведей. Все они будут управляться невидимыми для глаза механизмами. Это безответственно, жестоко и бесчеловечно!

— Ну хватит, — устало сказал Стоун. — Жестоко и бесчеловечно? Чтобы защитить то, что принадлежит нам? Нарушители и шпионы заслуживают смерти.

Они собрались в Лондонском клубе для джентльменов, и, поскольку час был поздний, все отдыхали в курительной комнате.

— И невинные проезжие тоже? — спросил Кейс, наступая на своего оппонента. Они со Стоуном соперничали еще с той поры, когда были студентами факультета архитектуры. — Те, которые случайно попадут на Морвен, не подозревая об опасности? Ты с ума сошел?

Стоун передернул плечами.

— На войне всегда есть потери среди гражданских лиц.

— Потери!

— Джентльмены, — сказал пожилой мужчина с седыми бакенбардами, подняв руки, — сохраняйте спокойствие. Фредерик, мы согласны с тобой, но, к сожалению, сохранность и безопасность Библиотеки превыше всего, включая безопасность и здоровье туристов и проезжих, которые по глупости своей нечаянно могут оказаться на Морвене. — Пожилой джентльмен провел несколько последних недель во встречах с александрийцами в Британии и на континенте, собирая их голоса по жизненно важному и неотложному вопросу защиты Морвена. — Фредерик, преимущество плана Стоуна в том, что он готов и может быть немедленно претворен в жизнь. Ты же, Фредерик, даже не предложил ни одной идеи.

— Мне нужно время.

— Времени нет. Ты это знаешь. Ты видел, что случилось, когда во Франции произошла революция. Замок чуть не обнаружили. Вот почему мы переехали за Английский канал. Ты можешь себе представить, что сделал бы Бонапарт, найди он нашу коллекцию? Бог мой, да он использовал бы ее, чтобы завоевать весь мир!

— Но погибнут невинные люди. Любой, кто будет проезжать мимо Морвена….

— Черт возьми, сынок, тогда предложи что-то другое!

— Необходимо больше времени…

— У тебя есть ровно неделя. Иначе мы принимаем план Стоуна.

Когда они забрали свои трости и шляпы, Дезмонд Стоун, довольно ухмыляясь, сказал:

— Ничего не выйдет, Фредерик. В твоей голове нет идей.

Но Фредерик Кейс был не из тех, кто так просто сдавался.

— Я не я буду, но помешаю твоему варварскому плану, Стоун.

Было уже далеко за полночь, и Фредерик жег дорогое масло, работая над эскизами и чертежами. Но идей по-прежнему не было. К тому же у него осталось всего три дня.

Раздался громкий стук в дверь:

— Открывай!

Фредерик вздрогнул, опрокинув чернильницу. Теперь стучали кулаком.

— Именем закона, открывай!

Он отпер дверь и выглянул наружу. Крупный мужчина в форме ночного дозора прошел мимо него в дом.

— Фредерик Кейс?

— Да. Что случилось, констебль?

— Вы предстанете перед судом магистрата. Советую не оказывать сопротивления.

Фредерик посмотрел на его напарников из дозорного патруля.

— По какому обвинению?

— Государственная измена.

И они надели на него наручники.

Голос судьи раздался в богатом своей историей зале суда с красивыми деревянными панелями на стенах.

— Фредерик Кейс, вы утверждаете перед лицом свидетелей, дававших здесь свои показания, что есть власть выше, чем власть Британской короны и Господа нашего?

Все притихли в ожидании ответа: барристеры в белых париках и черных одеяниях, галерка, набитая шумными зрителями. Дело касалось государственной измены и потому слушалось в Суде высшей инстанции, самом знаменитом и старейшем отделении Олд-Бейли в Лондоне.

Фредерик Кейс, стоя у скамьи подсудимых, сказал:

— Если милорд позволит…

— Отвечайте на вопрос. Это ваши слова?

— Да, милорд.

Крики удивления, ругань и бурное возмущение раздались с галерки. Судья постучал молотком. Сдвинув густые брови, он спросил:

— И чья же это власть? Дьявола?

— Не могу сказать, милорд.

Судья наклонился вперед.

— Вы христианин?

— Нет.

— Вы еврей?

Смех с галерки.

— Я не придерживаюсь какого-либо вероисповедания.

— Вы отрицаете все, что сегодня здесь было подтверждено свидетелями? То, что вы подстрекали к государственной измене и богохульничали?

Фредерик Кейс расправил плечи, гордо поднял голову и твердым голосом ответил:

— Мои слова были неправильно истолкованы.

— Вы отказываетесь от них?

— Нет.

— Свидетель показал, что вы употребляли слово «мы». Кто эти «мы»?

— Не могу сказать.

— То есть вы не хотите сказать?

Воцарилась тишина.

— Да.

Судья выпрямился и, надев головной убор из черной ткани поверх белого парика, бесстрастным тоном произнес:

— Безбожник, ставящий себя выше Господа и короля. Хочет ли заключенный что-нибудь сказать, до того как я оглашу приговор?

Раздался шепот:

— Я невиновен.

— Мистер Кейс, вы признаны виновным в государственной измене, за что выносится единственный приговор — смерть. Вас доставят в Ньюгейтскую тюрьму, где вы будете казнены через повешение. Я сомневаюсь, что вы как человек, признавший себя атеистом, можете получить отпущение грехов вашей бессмертной душе, тем не менее мой долг после объявления приговора — напутствовать вас этими последними словами: «Да смилостивится Господь над вашей душой».

— Это просто ужасно, — заявил Джереми Лэмб слуге, разглядывая в зеркало свой свежевыбритый подбородок, — когда мужчине приходится носить один и тот же галстук два дня подряд.

— Вы как никогда правы, сэр, — ответил слуга, всегда соглашавшийся со своим хозяином; даже если бы Лэмб сказал, что белое — это черное, Каммингс согласился бы с ним, потому что не хотел потерять работу.

Лэмб сделал шаг назад, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркале: начищенные ботфорты, темные панталоны, синий мундир и жилет цвета буйволовой кожи. Джереми удовлетворенно кивнул. В возрасте тридцати шести лет Лэмб был беспокойным привередливым человеком, который мог часами подбирать себе одежду и обычно пользовался услугами трех парикмахеров: один подравнивал бачки, другой — челку, а третий — затылок. И только сегодняшним ужасным утром ему пришлось обойтись одним Каммингсом.

— Одежда — самое главное для мужчины, Каммингс, никогда не забывай об этом, — сказал он, отойдя от зеркала, чтобы обдумать планы на день, которые при нынешних условиях как таковые отсутствовали. Правда, прошел слух о том, что скоро доставят нового заключенного. Для разнообразия было бы неплохо.

Не успел Джереми приступить к завтраку, состоявшему из хлеба с элем, как новичка, про которого столько толковали, подвели к зарешеченной двери. Это сразу же привлекло внимание всех сокамерников, как, впрочем, любое происшествие, поэтому несколько минут Джереми удалось поесть в относительном покое (другие всегда клянчили у него объедки, но если бы он стал делиться с ними всеми, то что осталось бы ему?). После того как мужчину осмотрели, оценили и решили проигнорировать его или обокрасть, в камере снова воцарился оглушительный гул, мешавший Джереми сосредоточиться на поглощении завтрака.

Он внимательно изучал новоприбывшего.

Совсем не похож на преступника. На самом деле Джереми увидел в нем такого же джентльмена, как он сам, потому как на мужчине был однобортный сюртук с длинными полами, надетый поверх полосатого жилета, и традиционные белые бриджи. Он был похож на состоятельного человека, вышедшего на прогулку, а не на какого-то ублюдка, брошенного в Ньюгейтскую тюрьму, представлявшую собой ад на земле. Джереми заинтересовался еще больше, когда узнал пошив одежды, — мастером был портной с Бонд-стрит, к которому он сам частенько захаживал и который был одарен умением сочетать текстуры, направление переплетения нитей и основу ткани. Джереми размышлял, за что этот бедняга сюда угодил. Растрата имущества, скорее всего. Он не был похож на простого вора или должника. Возможно, его доставили сюда для дальнейшей отправки в Австралию, как и многих других, большинство из которых заявляли, что лучше бы их повесили прямо здесь. Теперь, когда американские колонии вышли из состава Британии, Англии понадобилось новое место для избавления от нежелательных лиц. Для этих целей и была выбрана Австралия, но плавание туда было настолько долгим и опасным, что многие умирали в пути.

Новичок оказался буйным, отбивался от тюремщиков, утверждая, что невиновен, словно кто-нибудь стал бы его слушать. И когда дверь захлопнулась и в замке провернулся ключ, мужчина схватился руками за прутья решетки и продолжал кричать о своей невиновности.

Спустя некоторое время он обернулся и посмотрел на кошмар, в котором очутился. По его лицу было видно, что он шокирован. Сам Джереми, двумя неделями ранее впервые в жизни попавший в тюрьму, наверное, выглядел точно так же. Ужасный шум, гвалт, крики, зловоние буквально сшибали с ног, и сразу привыкнуть к этому было невозможно.

Еще Джереми обратил внимание на то, что у нового постояльца их камеры на ногах отсутствовали тяжелые кандалы, которые были у большинства остальных заключенных и надежно крепили их к цепям, проходившим по полу и стенам. Арестант мог заплатить, чтобы ему надели кандалы поменьше — это называли облегчением оков, или вообще их сняли, конечно, если у него хватало денег. Значит, у новичка деньги были, отметил Джереми, так же как у него: его отец неохотно, но все же заплатил, чтобы сына освободили от обязанности носить кандалы.

Джереми наблюдал за тем, как новенький беспокойно ходил из угла в угол, бил кулаком по ладони и что-то бормотал себе под нос. Он споткнулся о вытянутые ноги заключенного, привалившегося к стене.

— Извините, — тихо сказал он. Но тот не пошевелился, и новичок заметил, что мужчина был необычно бледен. Он потряс его за плечо, и заключенный упал набок. — Тут мертвец! — закричал он, бросившись к решетке.

— Не напрягайте свои голосовые связки, — сказал Джереми, поднявшись и протянув руку. — Они придут и заберут его через день или два. Джереми Лэмб, к вашим услугам.

Новенький уставился на вытянутую руку, словно никогда раньше такого не видел. Потом протянул свою и твердым уверенным голосом представился во время рукопожатия:

— Фредерик Кейс.

— Вы можете присоединиться ко мне, поскольку я вижу в вас джентльмена.

Кейс уселся на солому, буравя взглядом зарешеченную дверь, словно ожидая, что она распахнется, войдет тюремщик и выпустит его на волю.

— Это Каммингс, — сказал его новый знакомый, указывая на жалкого вида человека, прикованного к полу длинной цепью. — Я плачу ему, чтобы он охранял мои вещи, пока я сплю. Еще он подрабатывает у меня слугой и камердинером. Если вы сможете себе позволить, а судя по вашему виду, это так, я предлагаю вам договориться с одним из наших сокамерников. Они много не берут и им можно доверять. — Он указал на тяжелую цепь у ног Каммингса. — Бежать-то им некуда.

Кейс в изумлении смотрел на угол Джереми в этой ужасной камере: деревянные нары, накрытые грязным соломенным матрацем, ящик, на котором были разложены туалетные принадлежности, перевернутое ведро, заменявшее стул, и доска с тарелками и чашкой на двух кирпичах. На стене висело зеркало и были прибиты крючки для одежды.

Кейс осмотрел остальную часть большой камеры, забитой людьми и населенной вшами и крысами. Большинство заключенных были прикованы к полу или стенам, но у некоторых было расчищено место для матраца с покрывалом. Те, на ком не было цепей, справляли нужду в помойное ведро у двери, остальные лежали в собственных фекалиях.

— Так лучше для него, — сказал Лэмб, продолжив свой завтрак, пока Каммингс облизывал губы в предвкушении объедков. — Беднягу хотели повесить. Но, поскольку у него не было родственников или друзей, чтобы принести ему еду, он умер от голода. Мне говорили, что только четверть заключенных доживает до дня казни.

Новенький посмотрел на него свирепым взглядом.

— Вас должны казнить?

— Бог мой, нет! Я отбываю трехмесячный срок, после чего мой отец заплатит штраф за освобождение и меня выпустят.

— Как вы оказались здесь? — спросил Кейс, снова посматривая на дверь камеры. Это натолкнуло Джереми на мысль, что он, возможно, ждет посетителя.

— Мне страшно не повезло. Я обедал в своем клубе с герцогом Боуфортским, когда узнал, что меня собираются арестовать за долги. Друг одолжил мне свой экипаж, и я всю ночь гнал четырех лошадей, добрался до Дувра, где надеялся нанять корабль, чтобы пересечь пролив, потому что, как вы знаете, должников не могут преследовать во Франции. — Он вздохнул. — Мне почти удалось сбежать.

— Игорные долги?

— Азартные игры, сэр, для дураков. Моя беда в излишнем увлечении красивой одеждой. Я задолжал каждому портному и галантерейщику на Бонд-стрит. Мама всегда покрывала мои долги, но она умерла в прошлом году, и отец наотрез отказался помогать мне.

— Он не стал выплачивать ваш долг? — спросил Кейс, не веря в то, что отец мог бросить сына в таком отчаянном положении.

— Мой отец — человек, которому были нужны наследники, но не дети. К сожалению для него, первого без второго не бывает, и поэтому он терпел меня и сестер. Мы видели его лишь тогда, когда он приходил, чтобы выпороть нас, если мы излишне доставали маму своими капризами.

Остальное он не скрывал, рассказав, что, для того чтобы заслужить уважение отца, он сумел поступить на службу к принцу-регенту, получил должность в собственном полку принца «10 Драгунов», заслужил повышение и стал капитаном. Это не помогло — он не дождался ни слова похвалы со стороны родителя. Тогда Джереми стал бунтовать, в основном выражая это манерой одеваться, последовав примеру мистера Бруммеля. Это должно было привлечь внимание старика, потому что Лэмб-старший до сих пор считал приличной одеждой лишь бархатные мундиры с золотыми пуговицами и напудренные парики. Когда и этим не удалось пронять отца, Джереми сдался, между делом обнаружив, что новый образ жизни пришелся ему очень по душе.

— Отец потребовал, чтобы меня посадили в камеру вместе со смертниками, а не в обычную долговую тюрьму: этим он хотел преподать мне урок.

Джереми помолчал, однако новенький не торопился рассказывать о себе. При ближайшем рассмотрении он оказался здоровым мужчиной в возрасте приблизительно сорока пяти лет с проседью на висках. И на нем была чистая, несомненно, подобранная со вкусом одежда. Джереми прокашлялся.

— Могу я узнать, за что вас сюда посадили?

Фредерик оценивающе посмотрел на своего вежливого собеседника. Что ответить? Кейс угодил в ловушку, расставленную Дезмондом Стоуном так, словно свалился в одну из его ужасных волчьих ям. Приготовив эту западню, Стоун воспользовался нынешним нестабильным экономическим положением Британии, из-за которого начались волнения с требованиями проведения социальных реформ. Правительство ответило репрессиями, издав законы, направленные на устранение недовольных. И пока Британия сражалась сразу на нескольких фронтах — с американцами, испанцами и французами, — все следили за тем, как бы не сболтнуть лишнего. Малейшее замечание могло быть неправильно истолковано, и за каждым углом были шпионы.

Вечером в переполненном клубе для джентльменов через два дня после тайного собрания александрийцев Дезмонд Стоун сказал, что у него болит горло, из-за чего ему пришлось наклониться к Фредерику и говорить шепотом, таким образом обезопасив себя от чужого любопытства.

— Не вижу причин, по которым мы не можем снять завесу секретности с нашего ордена. В конце концов мы живем в новом веке.

И Фредерик, не подозревая о том, в какую ловушку его заманивают, ответил:

— Ты прекрасно знаешь, насколько опасно раскрывать нашу тайну. Мы атеисты, Дезмонд, но в то же время самые богобоязненные из людей. И мы служим силе более возвышенной и могущественной, чем власть самой Британской короны. Никто нас не поймет.

Свидетели в клубе не являлись частью плана Дезмонда, то были простые честные люди, которые просто рассказали о том, что услышали. Фредерик никого из них не винил, только Дезмонда Стоуна. И себя самого.

— За государственную измену, — ответил он Джереми Лэмбу.

Впервые в своей жизни Лэмб лишился дара речи. Этого человека собирались повесить! Джереми что-то пробормотал и потом сообщил:

— Но по крайней мере вы можете сделать свое пребывание здесь более комфортным, так же как поступил я. Попросите своих посетителей принести деньги — мой отец передает со слугой суточное довольствие, из которого я рассчитываюсь с тюремщиками за услуги.

— Никаких посетителей не будет, — сказал Фредерик, наблюдая за тем, как заключенные начали стаскивать одежду с мертвеца.

— То есть как?

— Никто не придет.

— Но хоть один друг у вас есть?

— Никаких друзей…

Штаны с трупа снять не удавалось, потому что мешала цепь на ноге. Они принялись выкручивать ступню.

— Но что вы будете есть? — спросил Джереми, не обращая внимание на изуверство, творившееся в углу. Он это видел уже раньше. — На день тюремщик приносит лишь корку хлеба и кружку воды.

Кейс сердито посмотрел на него:

— У меня никого нет.

Жалость кольнула сердце Лэмба так внезапно и резко, что он чуть не расплакался. Достав носовой платок, он сказал:

— Тогда вы разделите со мной мой кров и то малое, что у меня есть. Без друзей вам никак нельзя, — добавил Джереми Лэмб, у которого их были сотни.

Кейс снова метался по камере. «Словно тигр в клетке», — подумал Джереми. Он не спал, отказывался от еды, а теперь мерил пол шагами, не сводя глаз с зарешеченной двери. Днем ранее он сказал, что никто не придет, так что же он ожидал там увидеть?

«Бедняга», — вздохнул Джереми, разглядывая свое отражение в зеркале. Каммингс расчесывал его волосы так, будто они находились в одном из особняков Мейфэра. Кейсу до сих пор не сказали, на какой день назначена казнь. Его могли повесить сегодня. А могли и через месяц.

— Страшное наказание, должен заметить, — сказал Джереми, но не очень громко, чтобы его собственные слова не посчитали болтовней об измене. — Только недавно я говорил ее высочеству, герцогине Йоркской… — Его голос замолк, и глаза расширились от удивления. — Ничего себе! — выпалил он, и Кейс обернулся, чтобы посмотреть на то, что привлекло внимание Джереми.

— Эмма!

Джереми различил образ из абрикосовых и желтых тонов, прежде чем был загорожен телами людей, прикованных рядом с решетками, которые теперь прильнули к ним и протягивали тощие руки, прося пищи, денег, свободы. Тюремщик громко рявкнул на них и несколько раз ударил по решетке, отогнав несчастных. Они отползли на свои места у вонючей стены и смотрели, как открылась дверь и вошла леди, одетая в платье и капор.

— Эмма! — снова воскликнул Кейс, подбежав к ней. — Я же просил тебя не приходить.

— Фредерик, я не могла оставаться в стороне. Я…

У нее перехватило дыхание от вида стонавших жалких существ, протягивавших руки и корчившихся от голода. Она с ужасом взирала на голых, грязных и покусанных паразитами людей с бородами до груди; забытых, бездомных, попавших в тюрьму за кражу хлеба или кошелька, моливших о пище, воде и пощаде.

Джереми быстро освободил для леди место, и Кейс помог ей сесть. Фредерик крепко сжал ее ладони и еще раз упрекнул за то, что она пришла. Но добавил, что рад ее видеть.

Эмма Венэйбл была второй причиной, по которой Кейса должны были повесить.

Он не знал ее до прошлого года, хотя она и являлась от рождения одной из александрийцев. Общество насчитывало несколько тысяч членов, которые жили по всему миру — некоторые даже в Америке, — поэтому было невозможно перезнакомиться с каждым. Он встретил ее на похоронах. Ее родители погибли от рук разбойника, остановившего их карету на сельской дороге и потребовавшего жизнь или кошелек, а в итоге забравшего и то и другое. Его поймали и повесили на перекрестке в ближайшем городе, он провисел там несколько недель в качестве устрашения для остальных грабителей.

После этого Фредерик виделся с ней довольно часто, и из их дружбы расцвел нежный цветок любви. Они хотели пожениться, но его арестовали.

Потому что кто-то еще положил на нее глаз.

Эмма Венэйбл происходила от рыцаря Аларика, поэтому пользовалась большим уважением среди александрийцев и была завидной невестой. Кейс подозревал, что Дезмонд Стоун, человек, подставивший его и засадивший в это жуткое место, вынашивал скрытые планы: не просто стать создателем охранной системы Морвена, а управлять орденом, используя растущее богатство и власть для удовлетворения своих амбиций. Хотя александрийцы придерживались демократии и все считались равными, нельзя было отрицать тот факт, что у Стоуна была потрясающая родословная, восходившая к верховному жрецу Филосу. По этой причине многие александрийцы подчинялись ему. Женившись на Эмме, Стоун создал бы что-то вроде королевской семьи внутри ордена, потому как жрецы и жрицы, служившие в древней Библиотеке, всегда были членами египетской царской династии.

Кейс боялся, что теперь, когда он убран с дороги, Дезмонд Стоун чарами или силой заставит сиротку Эмму выйти за него замуж.

Джереми наблюдал за парочкой, не сводя глаз с бледного овального лица молодой леди, изящных локонов, выглядывавших из-под ее капора, и понял, что отчаянно хочет, чтобы это прекрасное создание оказалось сестрой Кейса.

— Фредерик, дорогой, какое кошмарное место! Я не смогу жить с мыслью о том, что ты находишься здесь.

Эмма ничего не знала о предательстве Стоуна, не знали об этом и александрийцы. Ведь если бы Фредерик рассказал им, что его арест и приговор были делом рук Дезмонда, это привело бы к расколу в обществе, разделению его на фракции, людям пришлось бы выбирать, подозревать друг друга и враждовать с бывшими друзьями. Ради сохранности ордена Фредерик Кейс собирался забрать этот секрет с собой на помост виселицы.

Эмма крепко сжала его руки.

— Давай поженимся, здесь, прямо сейчас, немедленно.

— Я не стану делать тебя вдовой и не позволю произносить священные клятвы в этом проклятом месте.

Джереми внезапно увидел Кейса в другом свете, нежели вчерашней ночью. Он не был потерянным, оставшимся без друзей беднягой, каким его считал Джереми. Когда Кейс сказал, что никто не придет, Джереми решил, что у него нет хороших знакомых, но он и представить себе не мог, что тот сам попросил их не навещать его. Друзья Джереми держались от него подальше по собственной воле.

Теперь Джереми призадумался. Он считал себя приятным человеком, которого всегда радушно встречали, куда бы он ни пришел, и приглашали на лучшие приемы. Но впервые он видел людей, которые не были его друзьями, хотя он считал их таковыми. Раньше он не особо беспокоился об этом, говоря себе, что не винит их. Какое безотрадное занятие — навещать кого-то в тюрьме. Однако похоже, что для прекрасной Эммы это не имело никакого значения.

Из-за этого Джереми стало как-то не по себе.

— Дорогой, — говорила Эмма, — Гораций Бэбкок обратился напрямую к министру внутренних дел с прошением о помиловании.

— Я знаю. Я надеялся, что его уже рассмотрят к сегодняшнему дню. Но не бойся, меня скоро освободят. Но до этого, Эмма, я должен разработать мой план для охраны Морвена.

— Но времени не осталось! Дезмонд Стоун уже на Морвене, проводит последние приготовления для выполнения своего проекта.

— Эмма, никогда не поздно. Пока я дышу, я не позволю Стоуну осуществить его варварские планы. Обещаю тебе, что найду гуманный способ защитить Библиотеку.

— Когда ты был в суде, Фредерик, они не поняли тебя! И как храбро ты отказался раскрыть нашу тайну.

В этом для Фредерика был билет к свободе: ему достаточно было рассказать, почему он произнес слова, звучавшие как измена, но на самом деле не являвшиеся ею. Однако подобное объяснение неминуемо выдало бы существование и цель их ордена.

Как же посмеялась над ним судьба-злодейка! Ему было поручено задание: обезопасить их коллекцию от воров и шпионов. Однако единственный способ выполнить это задание означал раскрыть существование самой структуры, которую он должен был охранять!

Когда прозвенел колокольчик, извещавший посетителей о том, что время свиданий закончилось, Фредерик передал Эмме список необходимых ему вещей, и на следующее утро она появилась, держа в руках чертежную бумагу и его инструменты, а также еду, покрывала и сменную одежду для Фредерика. Она провела с ним весь день, поднося вареные яйца, свежий хлеб и эль. Она принесла игральные карты, книги и слухи, чувствуя себя как дома на небольшом уголке Джереми Лэмба их вонючей тюремной камеры, не снимая капор и перчатки, словно пришла с визитом к людям высокого положения в обществе, пока Фредерик расчищал место для своей работы. Они оба знали, что министр внутренних дел мог в любой момент пересмотреть решение суда и Фредерик вышел бы на свободу, потому что александрийцы были богатыми людьми с хорошими связями. Пока Фредерик чертил пробные планы, Эмма болтала о новом скандальном танце, который был завезен из Вены и теперь покорял Британию.

— Представь, что мужчина и женщина целых четыре минуты обнимаются посреди переполненного танцевального зала! Но я очень хотела бы сама попробовать станцевать вальс. Возможно, после того как ты выйдешь отсюда, Фредерик.

Все это время Джереми наблюдал за ними. И то, что он увидел в глазах Эммы, когда она смотрела на Кейса, было большим, чем любовь: уважение и восхищение, почти преклонение, словно Фредерик Кейс был ее богом. И Джереми Лэмб с горечью осознал, что сам он ни для кого не был богом, даже для собаки.

Когда распахнулась зарешеченная дверь и вошел тюремный священник, Фредерик Кейс чуть не упал в обморок от страха. Каждое утро он просыпался с мыслью, что оно будет для него последним, а каждую ночь засыпал, думая, что уже не увидит солнечный свет. И вот священник явился отпустить его грехи!

Но священник пришел не к нему, и, пока он осторожно ступал в смердящем полумраке, Фредерик корил себя за облегчение, которое испытал, когда понял, что сегодня виселица предназначалась не для него.

— Они проводят тюремную службу каждое воскресенье, — сообщил Джереми, наблюдая вместе с Фредериком за происходящим, пока Каммингс кипятил воду для чая на небольшой горелке, принесенной Эммой. Благодаря ее посещениям всем стало немного лучше: у Каммингса теперь были повязки под оковами и мазь для воспалившихся ран. — Я как-то сходил, ради развлечения, — продолжал Джереми, — и там был такой бедлам во время проповеди, что священнику приходилось кричать, чтобы его услышали. — Он не стал говорить, что здесь также проводили службу и для смертников. Собравшись вокруг своих гробов, заключенные должны были слушать длинную воскресную проповедь, перед тем как их отвозили к помосту виселицы. — По идее священники должны помогать им обрести душевное спокойствие, но они больше заинтересованы в выведывании историй заключенных, чтобы потом продать их за большие деньги в скандальные газетенки; в наше время публика обожает такое чтиво.

На следующее утро, вскоре после появления Эммы, начал звонить колокол в башне — знак того, что кого-то собирались вешать, и по тюремному блоку прошел человек с колокольчиком в руке, останавливаясь у решеток, чтобы прокричать:

Все вы, кто в смертной камере гниете, Готовьтесь, ибо завтра вы умрете. Молитесь и смотрите, уж скоро час, Когда Всевышний примет вас. Настало время покаянья, отбросьте прошлые грехи, Чтоб не попасть на адские угли. И завтра, когда колокол двенадцать раз пробьет, Господь прощенье душам вашим ниспошлет!

Джереми вместе со своими товарищами смотрел, как с бедняги заключенного наконец сняли кандалы и вытащили из камеры. Он не оказывал сопротивления, потому что был похож на иссохшую мумию. Но Эмма заметила недоумение в его глазах, словно он не понимал, где находился и как сюда попал.

— В чем было его преступление? — спросила побледневшая Эмма.

— Он служил разносчиком писем и получил смертный приговор за кражу письма с десятью фунтами. Мне сказали, что он ждал казни почти шесть месяцев.

Эмма заплакала, но потом взяла себя в руки. Фредерика не постигнет такая же судьба. Она верила, что александрийцы окажут давление на министерство внутренних дел, чтобы его дело было пересмотрено и он вышел на свободу.

Кейс не смыкал глаз — его мучили кошмары и кусали крысы. Но больше всего он был одержим мыслью помешать жестоким планам Дезмонда Стоуна по защите Морвена. Фредерик шагал по сырому полу, растаптывал гниющую солому, не обращая внимания на стоны и крики вокруг себя и не слушая нескончаемую болтовню Джереми Лэмба. Как же обезопасить Библиотеку?

Когда пришла Эмма, мужчины сразу заметили ее покрасневшие опухшие глаза. Они вскочили и подбежали к ней, чтобы проводить ее и усадить. Она с трудом могла говорить. Стали известны новости: Фредерику было отказано в помиловании.

Эмма рыдала, пока Фредерик стоял подле нее, его лицо выражало непоколебимую решимость. Дезмонд Стоун с помощью своего богатства и связей повлиял на министра внутренних дел, и тот проигнорировал прошение Фредерика.

— Эмма, — мягко сказал Фредерик, — ступай домой.

— Нет!

— Пожалуйста, дорогая. Мне надо подумать. Я должен найти… — слова застряли у него в горле. Он посмотрел на бесполезные чертежи и эскизы, которые набросал на бумаге. Стоун оказался прав: у Кейса не было идей.

— Ненавижу это место, — тихо сказала Эмма. — Тюремщики требуют деньги на каждом шагу. Мне даже пришлось заплатить шиллинг, чтобы меня провели к тебе, потому что одна я не смогла бы найти дорогу, тут все так запутано, словно в лабиринте. Сам Тесей, ища Минотавра, не смог бы разобраться в здешнем сплетении закоулков.

Фредерик изумленно посмотрел на нее.

— Что ты сказала?

Она подняла влажные глаза.

— Миф, — произнесла она в замешательстве. — О лабиринте Миноса. Ты же знаешь его.

— Расскажи мне еще раз.

— Зачем?

— Просто расскажи.

— Царь Аттики Эгей был вынужден в качестве дани отправлять царю Миносу семь юношей и семь девушек. Фредерик, зачем тебе…

— Продолжай!

— Четырнадцать жертв загоняли в подземелье, в лабиринт, где обитал монстр Минотавр — ужасное чудище, являвшееся наполовину человеком, наполовину быком. Они терялись там, и потом их съедал Минотавр.

— Тесей, сын царя Эгея, — перебил ее Фредерик, чему-то обрадовавшись и самостоятельно закончив историю, — желая убить Минотавра, вызвался стать одним из юношей, посылаемых для жертвоприношения. И ему это удалось! Тесей победил монстра и потом смог выбраться из лабиринта, идя по следу нити, оставленной им у входа!

— Фредерик?

— Вот оно!

Он понял, что надо было делать, но у него оставалось мало времени. Петля виселицы поджидала его.

Теперь перед Фредериком стояла большая проблема. Приемлемое решение для охраны Морвена было найдено. Но как передать планы александрийцам? Он мог доверять только Эмме, но она была слишком молода и наивна. Дезмонд Стоун будет держать ухо востро. Вручив ей планы, Кейс подверг бы ее еще большей опасности.

Эмма сидела, занимаясь вышиванием, на ней было шелковое платье и капор, хотя перчатки она сняла. Она отказывалась уходить, несмотря на протесты Фредерика. Другой александриец обратился в министерство внутренних дел от имени ее жениха, и она была уверена, что на этот раз все получится; поэтому она решила навещать Фредерика каждый день, пока не будет подписан приказ о помиловании.

К сожалению, Фредерик думал иначе.

Он все еще не определился с тем, как поступить с планами, когда случайно взглянул на молодого Джереми и увидел выражение его лица.

И Фредерик нашел решение второй проблемы.

Джереми не мог понять Кейса. Любой, узнав, что его ожидает виселица и спасения ждать неоткуда, постепенно терял самообладание и сдавался. Но Фредерик отказывался опускать руки. Он день и ночь работал над большими листами бумаги, расстеленными на грязном полу, стоя на коленях, чертил линии, писал цифры, фанатично орудовал чертежными инструментами, компасом, рейсшиной, линейками, угольниками, транспортиром, штангенциркулем и параллельной линейкой. То была безумная гонка со временем — он хотел завершить работу до того, как палач придет за ним.

Джереми был совершенно сбит с толку. Какой человек стал бы проводить последние дни своей жизни, работая?

Джереми знал о мотивации Кейса. Место под названием Морвен — все делалось ради него и защиты какой-то коллекции. Тем не менее это было горькой правдой для Джереми, которому в его тридцать шесть было абсолютно нечем гордиться, разве что шкафом, завешанным дорогой одеждой. Когда он смотрел на свое туманное будущее, то видел себя посмешищем, человеком, который не стал мудрее к старости, а превратился в фата. Он встречал таких людей, пожилых щеголей, над которыми люди насмехались за их спинами. Но какой у него был выбор? Он не смог бы заниматься невыносимо скучной работой в бухгалтерской конторе своего отца. По возрасту Джереми уже не годился для поступления в университет, и ему слишком поздно было обучаться какой-либо профессии. Что же будет написано на его могиле, когда пробьет последний час? Здесь похоронен Джереми Лэмб — модник и франт.

Пришла Эмма и принесла еду, чистую одежду и новости: новый театр на Друри-Лэйн наконец-то достроили; Бетховен исполнил свою самую последнюю Симфонию № 8; швейцарский исследователь нашел великолепный храм в Египте в местечке под названием Абу-Зимбель, и все обсуждали, что же обнаружит мосье Шампольон, когда закончит перевод надписей на Розеттском камне.

Но вместо того чтобы провести с ней немного времени, Фредерик предложил:

— Эмма, почему бы тебе не поиграть в карты с Джереми, пока я работаю над планами?

И она послушалась.

В следующий раз Фредерик попросил:

— Эмма, принеси немного своей специальной мази. Джереми весь чешется из-за крысиных укусов. — И затем: — Эмма, принеси своих замечательных пирожков с вареньем для Джереми, я уверен, что он никогда ничего подобного не пробовал. — И наконец: — Эмма, почему бы тебе не рассказать молодому Джереми о нашей миссии по восстановлению Библии в ее первоначальном виде?

Фредерик действовал настолько хитро, что ни Эмма, ни Джереми, который был взволнован оказанным ему вниманием, не подозревали о том, что он задумал.

— Разве сейчас Библия не в первозданном виде? — спросил Джереми, опьяненный внезапной заботой со стороны красавицы Эммы, ее духами и близостью, превратившими адскую тюрьму в рай на земле.

— Было несколько сотен евангелий и апостольских посланий, — ответила она, — появившихся в первые годы христианства и раскалывавших новую веру на враждующие общины с противоречивыми верованиями. Какая-то группа решила, что должно было остаться только одно собрание писаний. Тогда ее члены определили, что войдет в список книг Библии, а что нет. Не включенные тексты объявили еретическими, и впоследствии они были утеряны, как Евангелие от Фомы. Александрийцы веками занимались поисками утраченных книг, чтобы собрать их все вместе.

— Потрясающе, — сказал Джереми, удивляясь, как в такой милой головке могло помещаться столько знаний.

— Ветхий Завет тоже не полон. В нем недостает нескольких книг.

— Но если они утрачены, то как мы о них узнаем? — спросил Джереми, заметив, что в бледно-голубой радужке ее глаз плавала маленькая черная точка.

— Они упоминаются в Библии, в книге Иисуса Навина, глава десять, стих тринадцать: «И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Яшера?» Мы считаем, что есть еще восемнадцать книг помимо книги Яшера, которые по той или иной причине не были включены в Ветхий Завет. — Эмма, ободренная интересом Джереми, видя, как он наклонился вперед, положил локти на колени и сжал ладони, продолжила: — Мы почти собрали всю коллекцию. Осталось найти Песнь Мариамь и, возможно, еще одно или два евангелия. И тогда у нас будет совершенная Библия, такая, какой она и должна была быть изначально.

Джереми рассматривал украшенный лентами и цветочками капор Эммы. Она никогда не снимала его, и он был одержим желанием увидеть, что же скрывалось под ним. По краям выглядывали золотисто-каштановые завитушки, безумно дразнившие его. Чем дольше она не снимала капор, тем сильнее ему хотелось сорвать его прочь и провести пальцами по ее волосам. Он представлял их себе длинными и роскошными: густыми, блестящими локонами, сплетенными в изящные шиньоны, так и просившими, чтобы их освободила мужская рука.

Эмма достала небольшую книгу.

— Вам интересно это послушать, мистер Лэмб. Евангелие от Фомы. — «Ученики сказали Иисусу. — Скажи нам, каким будет наш конец. — Иисус сказал. — Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти». «Иисус сказал: «Если вам говорят: «Откуда вы произошли?» — скажите им: «Мы пришли от света, от места, где свет произошел от самого себя».

Кудряшки колыхались, и Джереми жаждал дотронуться до них.

— «Иисус сказал: «Я — свет, который на всех. Я — все: все вышло из меня, и все вернулось ко мне. Разруби дерево, я — там; подними камень, и ты найдешь меня там».

— «И Иисус сказал своим ученикам. — Я снизошел из Тайны Великой, что есть последнее таинство, таинство во главе сущего всех вещей. Оно есть Завершение всего, оно — Сокровище Света». — Она закрыла книгу. — Мы называем это Свечением.

Джереми думал, что Эмма сама была достойна называться свечением. Она принесла свет в его темный мир, она стала его маяком. И он чувствовал, что влюбился, отчаянно и бесповоротно.

— Расскажите мне… — Его голос сорвался.

— Великий, чудесный свет ожидает всех нас, мистер Лэмб, как было предсказано Александру Великому двадцать одно столетие назад. Свечение. Бог снизойдет к нам в свете, объединяющем весь род людской — и прошлый, и настоящий. Ибо все мы созданы из света, и в свет мы обратимся, чтобы воссоединиться со своими любимыми.

— Как бы я хотел в это поверить, — сказал он, про себя добавив: «дражайшая Эмма».

— Смерть не есть тьма, мистер Лэмб, она свет. Смерть — это не конец, она начало.

И Фредерик Кейс, склонившись над линейками со схемами, посмотрел на женщину, которую любил, и с болью в сердце увидел, что задуманный им план сработал.

Фредерик работал с чертежами, а Эмма с Джереми играли в карты, когда Эмма подняла голову и с удивлением увидела группу людей, столпившихся у зарешеченной двери. Они рассматривали их и тыкали пальцами, некоторые смеялись, другие качали головами, две дамы плакали, вытирая слезы платочками.

— Кто это?

— Туристы. Они платят, чтобы посмотреть на смертников, ожидающих казни.

Она вскочила, карты задрожали в ее руке.

— Что же вы делаете, негодяи?

— Хорош, хорош, — сказал тюремщик. — Вот только этого не надо, мисс. Они заплатили, так что успокойтесь. — Он повернулся к туристам и громко сказал: — Мы проводим казни утром по понедельникам. Для всех есть хорошие места. Тем, кто хочет сесть у одного из окон, выходящих на виселицу, это будет стоить десять фунтов. Я думаю, это не дорого. Ладно, идем дальше.

Фредерик оторвался от работы, чтобы утешить ее, и отвел в сторонку, где их никто не смог бы услышать.

— Ну же, все хорошо, — сказал он, успокаивая ее. Но когда он, будто ненароком, спросил: — Что ты думаешь о молодом Джереми? — она отстранилась и испытующе посмотрела на него.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто скажи мне, дорогая.

— Мне он не кажется молодым.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Он тебе нравится?

— Не могу сказать, что он мне не нравится.

— Женщина могла бы испытывать и более сильное чувство.

Удивление в ее взгляде сменилось шоком.

— Фредерик, что ты такое говоришь?

— Моя дорогая, у тебя нет защитника.

— У меня есть ты.

— В нынешнем положении я вряд ли способен позаботиться о тебе.

Она выпятила подбородок.

— Мне уже двадцать лет.

— Об этом я и веду речь. Я не доверяю Дезмонду Стоуну. Он хочет заполучить тебя по многим причинам, и ни одна из них не имеет отношения к любви.

Ее негодование переросло в замешательство.

— Дезмонд Стоун? Я не намерена выходить за него замуж.

«У тебя может не остаться выбора», — подумал он про себя, не желая пугать ее.

— Что ты скажешь, если я попрошу Джереми присматривать за тобой, после того как меня не станет?

— Фредерик, ты не должен сдаваться!

Он взял ее за плечи.

— Эмма, я хочу, чтобы ты была сильной ради меня и наших братьев из ордена, ради всего человечества. Ты должна будешь взять эти планы, когда они будут готовы, на Морвен и проследить за претворением их в жизнь. Мы не можем ждать помилования, которого, возможно, и не будет. Молодой Джереми скоро выйдет на свободу. Я хочу, чтобы ты осталась с ним. Если же нет, боюсь, что Свечению будет грозить опасность из-за тайных замыслов Дезмонда Стоуна.

Работа над планами была завершена.

— Я отдам эти чертежи Эмме, чтобы она доставила их александрийцам, — сказал Кейс Джереми. — Я беспокоюсь, как бы с ней что-нибудь не произошло, пока они будут у нее. Есть один человек, Дезмонд Стоун, который захочет их уничтожить и может причинить ей вред, если она попытается помешать ему. Ей нужен защитник, кто-то, кто смог бы оберегать ее.

— Ради бога, почему я?

— Потому что я вижу, как вы смотрите на Эмму с большой любовью и нежностью, и я знаю, что вы нравитесь Эмме.

Джереми изумленно посмотрел на него.

— Дорогой мистер Кейс, я польщен, но я не гожусь для этого дела. Люди никогда не рассчитывали на меня. Я ненадежный невежа. Я самодовольный пустозвон.

Но Кейс ответил ему с улыбкой:

— Я вижу вас совсем в другом свете, мой друг. Вы хороший человек, мистер Лэмб. Вы щедро одарили меня, когда я только появился здесь, причем без всякой выгоды для себя, потому как считали, что у меня не было друзей. Вы помогли мне по доброте сердечной, и в этой тюрьме, где каждый за себя, это дорогого стоит. Но самое важное — выражение вашего лица, когда вы не сводите глаз с Эммы. В нем отражается нежность, но не похоть или жажда обладать, которые присущи Дезмонду Стоуну, видящему в ней лишь объект собственности. И поэтому я уверен, что вы будете заботиться о ней.

У Джереми было тяжело на сердце. Как бы он ни любил Эмму, он не мог взять на себя такую большую ответственность. Она никогда не стала бы смотреть на него, как на Фредерика. А сумел бы он жить с ней, зная, что призрак Фредерика Кейса всегда будет между ними?

— На меня ни в чем нельзя положиться, сэр, мне очень жаль. Этот недостаток — часть моей натуры, и, как гласит известная пословица, старого пса новым трюкам не обучишь.

Он хотел бы, чтобы Кейс никогда не обращался к нему с такой просьбой. Теперь у Джереми мысли были лишь об одном: как защитить мисс Эмму Венэйбл. За исключением этого короткого пребывания в тюрьме, жизнь Джереми протекала гладко, и он надеялся, что так будет и после его освобождения, что он встретится со старыми друзьями, вернется в высшее общество, к вечеринкам и прежним веселым временам. Он не хотел нести ответственность за другого человека! Особенно если речь шла об Эмме, хрупкой и любимой. И кем вообще был Кейс, что мог так высоко отзываться о нем? Никто не ценил Джереми Лэмба, и меньше всего он сам. Неужели Кейс принимал его за простака, который запросто поверит пустым словам? «Вы хороший человек, мистер Лэмб». Какой вздор!

Безнадежно влюбленный Джереми беспокойно ходил в своем углу, то злясь, то расстраиваясь, то испытывая отвращение к самому себе, пока не обращавший на него внимания Кейс наносил последние штрихи и доводил до совершенства разложенные на полу архитекторские планы. У Джереми были другие заботы: его освобождение почти совпадало с открытием сезона охоты у герцога Норфолкского, а Джереми еще нужно было успеть попасть на Савил-Роу и подобрать себе новый гардероб. Он молился, чтобы его закройщик оказался свободен, потому что если придется идти к другому…

— А здесь у нас, леди и джентльмены, сидят самые подлые и кровожадные преступники, ожидающие казни или отбывающие пожизненное заключение. Подойдите поближе и убедитесь сами.

Опять туристы. Джереми был рад, что Эмма еще не пришла. Ему очень хотелось запустить в них ведром с помоями.

— Когда будет казнен этот бедняга? — раздался мягкий голос с акцентом человека из высших кругов общества. Мужчина указывал на сидевшего на полу Кейса. Джереми пригляделся к странному туристу. Высокий, импозантный, в одежде отличного покроя, прекрасно сидевшей на его худощавой фигуре. Но было что-то еще: бездушие в глазах, жестокость у рта. Джереми знавал таких людей.

Но почему он показывал на Кейса?

— Пока не знаю, ваша светлость, — ответил тюремщик. — Виселица не справляется с потоком желающих, скажу я вам. Судьи отправляют их сюда быстрее, чем мы успеваем вешать. Теперь, если мы пройдем дальше, вы увидите женский блок, где содержатся самые скандальные куртизанки Лондона…

Группа последовала за тюремщиком, но высокий мужчина задержался у решеток, рассматривая Кейса. На его губах появилась холодная улыбка. Словно почувствовав это, Фредерик поднял голову, и выражение, появившееся на его лице, заставило застыть кровь в жилах Джереми.

Он понял, кем был турист.

Высокий мужчина сказал:

— Ты опоздал. Ловушки уже устанавливают. — Он тихо рассмеялся и пошел прочь, пока Фредерик не мог пошевелиться, потеряв дар речи.

Джереми подбежал к нему и помог подняться. Кейса прошиб пот, его лицо стало пепельно-серым.

— Стоун… — прошептал он, когда Джереми поднес кружку с водой к его губам. Стоун, человек, который засадил его сюда. И который хотел завладеть Эммой.

Фредерик говорил в спешке:

— У нас осталось мало времени, Джереми. Вас завтра освободят. Теперь я хочу раскрыть вам тайну.

Увидев Дезмонда Стоуна, Джереми принял предложение Кейса. Он не мог позволить этому дьяволу наложить свои лапы на красавицу Эмму.

— Меня обвиняли в государственной измене и приговорили к смерти за утверждение, что существует сила более возвышенная и могущественная, чем власть самой Британской короны или Бога. Джереми, я имел в виду человечество, но не мог рассказать об этом в суде, потому что это самая сокровенная тайна александрийцев.

Джереми ничего не понял, но это было неважно. Они оба чувствовали, что появление Стоуна рядом с их камерой означало скорое приближение дня казни Фредерика. Архитекторские планы Кейса были готовы и дожидались Эммы, чтобы она вынесла их из тюрьмы. Оставалось только посвятить Джереми в тайну. Ради Эммы он должен был ее узнать.

— Мы не сумасшедшие, мистер Лэмб. Александрийцы — образованные, мыслящие люди, которые понимают, что человечество стоит перед началом величайших перемен. Новая эра принесет с собой невероятное количество новых технологий, которых мир никогда еще не видел. Паровозы, вы слышали о них, подобные тем, что используют при добыче полезных ископаемых, распространятся по всему миру, опоясанному сетью железных дорог. Люди построят летающие машины, быстроходные корабли, создадут способы сообщения, о которых мы даже не можем мечтать. Матушка Шиптон — вы, наверное, знаете о ней — напророчила в 1550 году: «Вокруг мира будут мысли людские летать быстрее мгновения ока». — Кейс наклонился вперед. — Слушайте меня, мой друг. Не важно, верите ли вы моим словам или нет. Важно лишь то, что мы являемся свидетелями рассвета новой эпохи, что наши дни коллекционирования и охраны почти подошли к концу и что мы собираемся приступить к нашей настоящей работе.

Джереми посмотрел на него с подозрением.

— И что же это?

И когда Кейс рассказал ему, Джереми воскликнул:

— Абсурд!

Но услышанное заставило его задуматься. И он согласился с тем, что сохранность Библиотеки имеет первостепенное значение.

С вечера он не спал, волнуясь, ощущая прилив новых сил и свою важность, строя планы и мечтая об Эмме. Завтра его освободят! Он был готов перевернуть новую страницу в своей жизни. Больше никаких долгов и покупок в кредит. Он собирался найти настоящую работу, возможно, устроиться к отцу в бухгалтерскую контору. Конечно же, он не забудет своих друзей. Никто за одну ночь не может отказаться от старых привычек. К тому же мужчина обязан хорошо выглядеть, следовать моде, чтобы люди сразу видели его положение в обществе по тому, как он одевается. Возможно, он оставит одного или двух своих любимых портных с Бонд-стрит. И галантерейщика, сапожника, импортера шелковых галстуков, и еще, конечно, нужны перчатки и нюхательный табак…

Он погрузился в сладкий сон — впервые за долгое время.

Проснувшись, Джереми был шокирован.

Ночью к Фредерику пришел священник, чтобы дать ему последние наставления, и когда Джереми проснулся утром, то узнал, что наступил день казни Фредерика Кейса.

Появилась Эмма. Кейс обнимал ее, пока она безутешно рыдала. Он говорил ласково, пытаясь скрыть боль и гнев, бушевавшие у него в душе.

— Обещай мне, что останешься с Джереми. Отсюда поезжай сразу на Морвен. Не ходи на мою казнь. Сохрани меня в своих воспоминаниях живым.

Она всхлипывала на его груди.

— Обещай мне, Эмма!

Джереми смотрел на них, и сердце его обливалось кровью. Ни одна женщина не любила и не будет любить его так, как Эмма любила Кейса. Он отчетливо видел свое будущее, расстеленное перед ним, словно лоскутное одеяло: бесконечные вечеринки, сплетни и портные, потраченные впустую годы, он сам на смертном одре, один и без любимых. Его имя забыто, потому что он ничего не сделал в своей жизни.

И потом он подумал о Дезмонде Стоуне, жестоком человеке, обладавшем богатством и властью. И Джереми знал, что не сможет противостоять ему и защитить Эмму от его притязаний.

Туман в его голове развеялся, и ответ на вопрос «Что делать?» пришел к нему, словно ясный летний день.

Сглотнув для храбрости и сжав кулаки, он выпалил:

— Пойдете вы, Фредерик. Забирайте Эмму и планы с собой на Морвен.

Они обернулись.

— Что?

— Когда меня вызовут, то ответите вы. Я остаюсь.

— Нет! — закричала Эмма.

Он говорил сбивчиво, его тело била дрожь.

— Деньги за освобождение уплачены, тюремщик назовет имя Джереми Лэмба. Ему наплевать, кто здесь кто, главное — чтобы к концу дня количество заключенных в камере соответствовало списку. И когда придет черед Фредерика Кейса, я отвечу вместо вас.

— Боже мой, я не позволю вам это сделать!

— Не отговаривайте меня. Я никогда не делал ничего храброго в своей жизни. Не лишайте меня этой возможности.

Кейс отказывался слушать.

— Я не отправлю невинного человека на виселицу.

— Ваша жизнь значит больше, чем моя. У вас есть цель, которой нет у меня. Вы нужны другим людям, Фредерик, я же никому не нужен.

— Я не могу так поступить! — сдавленно крикнул Фредерик.

— Друг мой, послушайте: когда-то вы сказали, что я хороший человек. Я хочу быть достойным ваших слов. Хочу доказать, что вы были правы.

Кейс отчаянно подыскивал слова.

— Дезмонд Стоун наверняка будет среди зрителей и поймет, что человек на виселице — это не я.

— Вы мне рассказывали о нем и его двуличности, и я уверен, что он не осмелится пожаловаться александрийцам на ваш побег из-под петли, ибо тогда подозрения падут на него самого.

— Все равно я не позволю вам это сделать!

Джереми схватил Кейса за плечи, его глаза сверкали, хотя лицо было ужасно бледным.

— Ни одна душа не навестила меня за то время, что я здесь. Все услуги и удобства — ничто из них не досталось мне даром, за все было заплачено из моих денег! Я жил пустой жизнью, Фредерик. Но сейчас у меня есть то, что я уже никогда не надеялся обрести: чувство значимости и собственного достоинства. Если ваши слова о Свечении — правда, тогда мы еще встретимся с вами.

Кейс глубоко заглянул в глаза, полные страдания, и увидел душу, томимую смятением.

— А как же ваш отец? — спросил он шепотом, настолько у него пересохло в горле. — Он ждет вашего возвращения из тюрьмы.

— Он подумает, что я, как обычно, струсил и сбежал во Францию, чтобы спрятаться от кредиторов. И когда он не получит от меня никаких вестей, то решит, что я погиб в результате какого-нибудь несчастного случая. Он не будет скучать по мне.

— Я буду скучать по вам, — тихо сказала Эмма с мокрым от слез лицом.

Он взял ее за руки и сказал:

— Обещайте мне, обещайте мне, что все сказанное вами о Свечении — правда.

— Джереми Лэмб, всем сердцем, душой и существом я обещаю вам, что это правда.

Лэмб попросил Эмму об одном одолжении: снять капор.

Она сняла, и от вида ее восхитительных волос слезы навернулись ему на глаза. Он поцеловал ее руку и поблагодарил ее.

— Последняя просьба, Фредерик. Когда сможете, вернитесь и заплатите за освобождение Каммингса. Он украл деньги, чтобы накормить своих детей. Он славный малый и хорошо мне послужил. Теперь идите. Скачите день и ночь и помешайте Дезмонду Стоуну.

— Джереми Лэмб! — прокричал тюремщик, ключи зазвенели у замка.

Фредерик в последний раз обнял нового друга, потом повернулся и произнес:

— Я Лэмб!

Когда они бежали по коридору, мимо них прошел человек, сопровождавший смертников на виселицу. Он выкрикнул:

— Фредерик Кейс!

И Фредерик с Эммой услышали, как вдалеке Джереми ответил:

— Я здесь.

На улице, с упоением вдыхая свежий утренний воздух, они услышали, как зазвонили колокола в башне, и нанятые зрители бросились внутрь, чтобы успеть занять лучшие места до начала казни. Фредерик и Эмма поспешили прочь; Фредерик понимал, что жертва Джереми Лэмба будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, что он не перестанет задаваться вопросом: «Если я выжил ценой жизни другого человека, то выжил ли я на самом деле?»

И Эмма до самого дня своей смерти будет напоминать ему, что соглашение не было односторонним, что Фредерик подарил Джереми нечто очень ценное: возможность познать Свечение.

Часть четвертая

29

— Не похоже, чтобы там кто-нибудь жил, — сказала Кэндис, вглядываясь в бинокль.

На равнине восточной части острова росла сочная зеленая трава и клевер; западную часть скрывал густой лес и туман. Не было никаких признаков присутствия человека.

После короткого перелета из Лондона они взяли напрокат машину и поехали через покрытую буйной растительностью сельскую местность юго-западной Шотландии с ее зелеными полями для гольфа и холмами, старинными фермами и небольшими морскими курортами. Мужчина по телефону сказал: «От Эра выезжайте на шоссе А75 на юг. Однако не по главной трассе, а по той, которую называют живописной дорогой. Гостиница будет справа. Если доедете до замка Кулзин, то, значит, вы забрались слишком далеко».

У развилки они свернули на проселочную колею и выехали к крошечной деревушке с узкой мощеной дорогой. Гостиница «Тисл Инн», которой, похоже, было несколько сотен лет, являлась главным местным заведением. Дорожное покрытие обрывалось сразу за ней, и дальше простиралось пастбище до самого края утеса, возвышавшегося над тихими водами залива Ферт-оф-Клайд.

Теперь они стояли на этом утесе, рассматривая остров, обозначенный на карте как Морвен.

— Думаешь, Фило там? — спросила Кэндис, щурясь в лучах дневного солнца.

Гленн обернулся к деревне. «Тисл Инн». Сюда звонил Хоторн. Потом он тщательно осмотрел побережье: песчаные пляжи, острые скалы, скрытые пещеры, заметил тропинку, круто спускавшуюся к берегу под ними, и каменистый мол, где была привязана моторная лодка.

— Давай выясним.

Лодка была старой, но мотор оказался в хорошем состоянии. После нескольких мощных рывков приводного шнура он ожил, и Гленн с Кэндис помчались прочь от суши.

Они сидели рядом, не оборачиваясь к удалявшимся утесам, а подставив лица ветру, устремив взгляды вперед к таинственному острову, который даже сейчас был скрыт завесой полуденного тумана. Подплыв к скалистому берегу, они взвалили рюкзаки на плечи, вытащили лодку на берег и повернули в глубь острова, гравий и песок захрустели у них под ногами. Но вскоре они уже шли по мокрой траве и мягкому торфяному мху.

Перед самым лесом в землю был воткнут знак:

«Карантин. Приказом шотландского министерства здравоохранения, отделения санитарного надзора. Не входить».

Их волнение усилилось, когда они вошли в заросли деревьев, ступая по опавшим листьям и болотистой почве, раздавливая грибы, вдыхая влажный воздух вместе с сильным запахом гниения и плесени. Они уперлись в проржавевший забор из колючей проволоки, на котором был еще один знак, старый и выцветший. С трудом различимая надпись гласила: «Морвен лабораториз».

— Лаборатории! — прошептала Кэндис. — Что это за место?

Пробравшись через проволоку, они попали в лес, наполненный испарениями, поднимавшимися от земли, и звуками невидимых зверей, начинавших свою ночную жизнь. Туман струился вокруг их ног, словно живое существо.

И вдруг внезапно земля обвалилась. Кэндис вскрикнула и исчезла.

Гленн упал на колени.

— С тобой все в порядке? — Он включил фонарик. Кэндис лежала среди листьев и веток.

— Да, — ответила она. — Черт, что это такое?

— Похоже на старую волчью яму. — Он наклонился и вытянул ее наверх. — Нам лучше смотреть под ноги. Здесь повсюду могут быть ловушки.

Они поспешили дальше и, когда высокие деревья расступились перед ними, остановились как вкопанные.

— Боже мой, — прошептала Кэндис. — Это самый огромный дом, который я когда-либо видела!

Хотя туман еще не рассеялся, в лучах заката можно было разглядеть большую часть массивного строения и некоторые детали: впечатляющие башни с бойницами, средневековые зубчатые стены, готические шпили, богато украшенный фронтон, гигантские колонны и пилястры, и центральные башенные часы, выглядевшие точь-в-точь как Биг Бен. Постройка была частично замком, частично дворцом высотой в три этажа, длиннее и шире городского квартала, она казалась необъятной и кичливо-безвкусной. А на Кэндис она произвела жуткое и пугающее впечатление.

Ни огонька не было видно среди сотен окон.

— Заброшенное место, — тихо сказала Кэндис.

— Не совсем, — возразил Гленн, указав на одну из многих труб. Она заметила поднимавшийся из нее дым.

Они вернулись в тень деревьев и ползком обогнули северную половину здания, откуда смогли рассмотреть другое сооружение, к которому, похоже, пристраивалось все остальное, — древнюю каменную башню с узкими щелями вместо окон и бойницами наверху. Они продолжили круговой обход, пока не добрались до задней части замка. Там они увидели следы высохшего древнего рва, заросшего сорняками. В бинокль Гленн разглядел небольшое темное пятно на кирпичной кладке.

— Как думаешь, это похоже на пролом? — Он передал бинокль Кэндис.

— Скорее всего, старый дренажный сток. — Она содрогнулась. — И наверняка с крысами.

Гленн сделал шаг вперед, потом внезапно остановился, притянул ее к себе и крепко поцеловал.

— На удачу, — сказал он и взял ее за руку, прежде чем она успела перевести дыхание.

Они короткими перебежками миновали вязкий торф и вышли к проему, который, к их облегчению, оказался больше, чем казалось издалека. Внутри пахло сыростью и чем-то неестественным. Они слышали шорохи и непонятные звуки, пока Гленн шарил фонариком по полу и стенам. Потолочное перекрытие было выполнено в виде купола и выложено кирпичом.

— Какое-то хранилище, — пробормотал он.

У дальней стены тусклое пятно света выхватило большую деревянную дверь.

Пол был неровным и скользким из-за мха, а воздух леденяще-холодным. Несмотря на надетые куртки, Кэндис и Гленн дрожали, изо рта шел пар. Они подошли к двери на другой стороне. Гленн сначала направил свет фонарика на нее, потом на пол, заметив старые следы, оставленные нижней частью двери на каменном полу. Он присел, чтобы как следует их рассмотреть.

— Дверью давно не пользовались.

Он ухватился обеими руками за огромную ручку и потянул на себя. Дверь со скрипом открылась.

Их обдало зловонным спертым воздухом, словно мимо них пронесся призрак, многие века ждавший свободы, дальше зияла чернота. Они представили, как к ним выходят люди в кольчугах и вынимают мечи, готовясь к битве. Но там никого не было, только узкая каменная лестница, спиралью уходившая вверх.

Подъем оказался не из легких. Они осторожно ступали, прощупывая стену руками. Наверху им преградила путь еще одна дверь. Но на этот раз она открылась без особых усилий.

Пустой темный коридор вел в холодную мглу. Через пару метров они вышли к развилке: основной коридор продолжался дальше, расходясь вправо и влево.

— Если я правильно сориентировался, — тихо сказал Гленн, — новая часть замка — основное строение — находится в той стороне. — Он указал фонариком налево.

Они прислушались. Но не услышали ничего, кроме попискивания и возни грызунов. И где-то вдали прозвучала сирена, предупреждавшая суда о тумане.

— Гленн, — сказала Кэндис, ее глаза были похожи на блюдца, — какие здесь могут быть лаборатории? Почему министерство здравоохранения закрыло их и какое отношение к ним имеет Фило?

Повернув налево, они обнаружили дверь, не похожую на предыдущие две. На ее стальной обшивке было два знака: «Внимание» и «Вход только для персонала». Гленн надавил на нее плечом. Дверь бесшумно распахнулась.

За ней была просторная комната, тонувшая во тьме так, что их фонарики не могли осветить ее всю. Внутри было на удивление сухо в отличие от сырого коридора. И тихо.

Они медленно вошли, и дверь тут же затворилась за их спинами с почти неразличимым щелчком. В пятнах света от фонариков постепенно стал виден необычный интерьер: окон не было, покрытый линолеумом пол и звуконепроницаемый потолок с люминесцентными лампами не соответствовали древнему обличью замка. Вместо доспехов и средневековых гобеленов, которые ожидали увидеть Кэндис и Гленн, громадный зал был заставлен рядами металлических картотечных шкафов с ящиками трехдюймовой толщины, обычно применявшимися для хранения чертежей или картин. Шкафы почти достигали потолка, так что до самых верхних можно было добраться лишь по лестнице, установленной на рельсу с роликами. Шкафы выдавались на несколько футов в комнату, и в центре оставался лишь проход как раз для того, чтобы могли встать два человека плечом к плечу.

— Что это за место? — прошептала Кэндис, широко раскрыв глаза от удивления. Ни шкафы, ни ящики не были ничем помечены.

Оставался только один способ выяснить, что находилось внутри. Выбрав шкаф слева, Гленн подцепил пальцами ручку ящика и потянул. К его изумлению, ящик выкатился на бесшумных шарикоподшипниках.

— Шкафы не заперты. Очевидно, владелец не боится воров, — пробормотал Гленн, пока они освещали фонариками содержимое ящика.

У Кэндис перехватило дыхание, когда она поняла, что оказалось у нее перед глазами. Под прозрачным плексигласом, в сохранности от влаги и воздуха, находился фрагмент папируса с выцветшими надписями. Рядом с ним был белый лист бумаги с напечатанной информацией: «Книга пророка Малахии, самый ранний экземпляр, подтверждено Ф. Н., Цюрих — датирование радиоактивным углеродом, химический анализ. Дата: 98 год до нашей эры». И перевод манускрипта: «Несомненно, настанет день [текст пропущен] сын праведный вознесется на крыльях избавления…»

— Не понимаю, — тихо произнесла Кэндис, смотря на дверь, в которую они только что вошли, и ожидая появления вооруженных охранников с минуты на минуту. — Это лаборатории, упомянутые на знаке на том заборе? «Морвен лабораториз»?

— По-видимому, не имеющие никакого отношения к медицине или биологии.

— А как же предупреждение от министерства здравоохранения?

— Фальшивка, чтобы отпугнуть излишне любопытных.

Ее недоумение усилилось, когда они открыли следующий ящик и обнаружили в нем книгу ацтеков с машинописным листком, содержавшим аналитические данные по установлению даты (шестнадцатый век), подлинности (способом термолюминесценции и газовой хроматографии) и перевод текста: «В месяц Токстатль люди Теночтитлана отмечали празднество Тецкатлипока [текст пропущен] и он проживет еще один год…»

Они пребывали в полном замешательстве, открывая ящик за ящиком и находя в них письма, послания, мемуары и договоры из разных веков и культур, написанные на пергаменте, папирусе и гладкой бумаге, на иврите, греческом, латыни, санскрите и других языках, которых они не знали. Тут была корреспонденция из Германии шестнадцатого века, документы из средневековой Англии, веревки с узелками, служившие в качестве писем в Перу до времен Колумба. Но в каждом случае экземпляры сопровождались машинописным документом с переводом, описанием, данными по установлению подлинности и времени создания с помощью различных лабораторных тестов — от сканирующей электронной микроскопии до анализа пыльцы.

— Это архив, — сказала Кэндис чуть громче, чем следовало: ее настолько переполнял благоговейный трепет, что она забыла о грозившей им опасности.

— С религиозным уклоном, — добавил Гленн, продолжая светить фонариком по бесконечным рядам ящиков; желтый круг метался из стороны в сторону, разрывая темноту и освещая интересную картину. В каждом осмотренном ими ящике были слова о рае и аде, Боге и душе.

— Но ты сказал, что александрийцы — атеисты. Зачем им эти священные писания?

Пройдя к следующему проему, они увидели герметически запечатанные витрины с датчиками, показывавшими значения температуры и влажности. Внутри были разложены более крупные экземпляры: книги, таблички и длинные свитки. Еще больше языков, алфавитов и Божественных откровений.

У Кэндис глаза полезли на лоб, когда она наткнулась на большой плоский шкаф-витрину. Внутри, аккуратно закрытый с обеих сторон стеклом, лежал развернутый папирусный свиток, покрытый египетскими иероглифами.

— Это египетская «Книга мертвых», — изумленно прошептала она. — Но это наиболее ранний экземпляр, чем любой из тех, о которых известно мне. Судя по тому, что тут сказано, его написали за много столетий до наших копий. — Она наклонилась, чтобы прочитать дату, и испытала повторный шок. — Гленн, этот папирус был переведен и проверен на подлинность почти век назад! Почему же я никогда о нем не слышала?

Они прошли в конец зала, где смогли разглядеть двойную дверь.

— Гленн, — прошептала Кэндис, — ты сказал, что александрийцы — атеисты. Тогда зачем они хранят все эти религиозные вещи? Они пытаются доказать или опровергнуть существование Бога?

Он замер. Из тишины и теней он услышал мягкий низкий голос, нараспев повторявший урок для маленького мальчика, слова, забытые им давным-давно:

— Кто такие александрийцы?

— Мы собираем божественное знание.

— Для какой цели?

— Гленн? Что случилось?

— Кое-что всплыло в памяти. Катехизис, которому меня обучала мать. В нем говорится, что александрийцы собирают знания о Боге.

— Зачем?

— Не могу вспомнить. — Он взял ее за руку. — Пошли, — настойчиво произнес он.

Они уперлись в еще одну стальную дверь. За ней оказался небольшой вестибюль, предлагавший на выбор два пути: лестницу и лифт. Они решили поехать на лифте и, зайдя внутрь, увидели пять кнопок: было еще два этажа над ними и, к их удивлению, два внизу, что означало наличие в замке подвальных помещений.

— Вниз, — сказала Кэндис, думая, что будет чувствовать себя спокойнее, находясь ближе к земле, и Гленн нажал на кнопку.

Двери лифта разъехались в стороны, и они вышли в длинный коридор с обшитыми деревом стенами, на которых мерцали пламенем канделябры. Дверей не было. Когда они достигли тупика, Гленн прощупал покрытие стен.

— Внутреннее устройство здания было изменено. За этой стеной есть пустое пространство, — сообщил он, думая о тайных ходах, построенных в те дни, когда хозяин замка навещал по ночам гостивших у него дам.

Побродив еще какое-то время, они обнаружили, что в замке была абсолютно непредсказуемая планировка этажей: внезапно появлялись коридоры, двери открывались в пустоту, лестницы уходили наверх, лифты опускались вниз, проходы сплетались, ведя в никуда. Другие двери были заперты или за ними оказывались пустые комнаты, в основном архивы или библиотеки. Но они были поражены интерьером одной из них: это была прекрасно обставленная гостиная с горящими люстрами и разведенным в камине огнем. Кэндис подумала, что эта комната могла бы служить местом собраний клуба для джентльменов, с ее глубокими кожаными креслами, трофеями в виде голов животных на стенах и охотничьими винтовками в оружейном шкафу. Несмотря на зажженный свет и огонь в очаге, в комнате никого не было.

Они поспешили дальше.

Дойдя до еще одной глухой стены, после чего им пришлось вернуться назад и свернуть в другой коридор, Кэндис спросила:

— Зачем тут этот лабиринт?

— Для обеспечения безопасности. Наверное, это было лучшее, что они могли сделать в девятнадцатом веке. Воры попадают внутрь и остаются тут навсегда.

Они наткнулись на металлическую пластинку на стене с надписью: «Строительство завершено в 1825 году. По проекту Фредерика Кейса. В память о Джереми Лэмбе».

Кэндис, дрожа, оглянулась по сторонам.

— Гленн, у тебя нет ощущения, что за нами наблюдают?

— Я это почувствовал еще с того момента, как мы ступили на остров. И я догадываюсь, кто этот наблюдатель.

Потайной ход пролегал в самом центре замка, и лишь один человек знал, где он начинался и куда вел. Фило Тибодо спешил в Темноте коридора, освещая свой путь фонариком. Сиявшие белые одежды делали его похожим на привидение. Он закончил последние приготовления для своего секретного плана.

Фило посмотрел на подсвеченный циферблат своих часов. Детонаторы были установлены. Обратный отсчет начался. Главное — все сделать вовремя. Бомбы должны взорваться в строго в определенный момент.

Он содрогнулся в приступе экстаза. Скоро, Ленора, уже скоро…

Поиски в лабиринтообразном замке привели Кэндис и Гленна к еще большему количеству запертых дверей, обрывавшихся лестниц и пустых комнат. Но людей они так и не встретили.

Наконец, они нашли еще одну закрытую стальную дверь, но на этот раз в ней было небольшое окошко, через которое можно было заглянуть внутрь. На той стороне оказалось большое, ярко освещенное помещение, в котором стояли столы с электронным оборудованием и пробирками, и стеклянная камера с предупреждающими знаками на стенах: «ВНИМАНИЕ! ЧИСТАЯ КОМНАТА! НЕ СНИМАТЬ МАСКИ И СПЕЦОДЕЖДУ!» Там же был и ответ на вопрос Кэндис: люди разных возрастов и национальностей в легкой спортивной одежде или белых лабораторных халатах молча работали, переходя от наборов пробирок к приборам для исследований, словно пчелы в своем улье.

Кэндис смотрела за процессом восстановления статуй, проведением анализа папирусов, шумящими машинами, помигивавшими лампочками и…

— Доктор Стиллвотер! — Она стояла у большого стола с разложенными на нем глиняными табличками, делая пометки в планшете-блокноте. — А это таблички с Джебель Мара.

Гленн оттащил Кэндис от двери и осмотрелся.

— Необходимо найти Фило, пока другие не нашли нас. Бежим!

Они обнаружили библиотеку, с пола до потолка заставленную полками с древними книгами. Просмотрев названия, они догадались об общей тематике.

— Судный день! — воскликнула Кэндис, ощущая на себе невидимый взгляд. — Значит, вот какая цель у этого общества? Конец света?

В глазах Гленна было странное выражение, когда он наконец посмотрел на нее.

— Да, — ответил он. — Но… это еще связано и с Богом.

Она нахмурилась.

— Но ведь александрийцы — атеисты.

— Они верят в Бога, — сказал он, собрав воедино свои воспоминания. — Они не верят в то, что Он существует.

— То есть как?

— Бог еще не обрел Свою сущность. Вот в чем цель этого общества — сотворить Бога.

30

Фило два дня не притрагивался к еде и пил лишь минеральную воду. Тем не менее он был полон энергии и еще никогда не чувствовал себя настолько сильным. В своих частных апартаментах, расположенных в замке, он посидел в паровой бане, выгнав с потом всю грязь, потом совершил тщательное омовение с чистейшим мылом из свежего оливкового масла и бутилированной водой, доставленной прямиком со Швейцарских Альп, и насухо вытерся египетскими хлопковыми полотенцами с густым ворсом.

На кровати лежала новая, сшитая на заказ одежда из Лондона, которую он приготовил специально для сегодняшней ночи. Белоснежная рубашка из тончайшего шелка-сырца, полученного из внутреннего кокона тутового шелкопряда, сотканного и окрашенного вручную, ткани настолько хрупкой, что эту рубашку можно было надеть лишь один раз. Белые гофрированные слаксы из лучшей бельгийской льняной пряжи. Вместо туфель белые сатиновые тапочки, потому что ему предстояло пройти по святой земле. Усы и борода были подстрижены, волосы уложены, на ногтях маникюр; на запястье сконструированные по заказу часы, стальной браслет замыкался на крохотный ключ — это был хронометр обратного отсчета.

Наконец в карманы слаксов Фило положил пару четырехдюймовых дерринджеров с рукоятками, украшенными жемчугом, и, хотя в каждом было по одной пуле, с близкого расстояния выстрел мог оказаться смертельным. Для его же целей большего и не требовалось.

Он был готов.

Кэндис изумленно уставилась на Гленна.

— Сотворить Бога?

— Катехизис, которому меня учила мать. Теперь я вспомнил: «Кто такие александрийцы? Мы собиратели божественного знания. Для какой цели? Чтобы сотворить Бога на земле. Как мы это сделаем? Когда все знания будут собраны, и мы познаем Его, Бог родится». Кэндис, эти люди верят, что создают Бога. Вот предназначение этого места.

— Как они могут сотворить Бога? Ведь мы сами созданы Богом!

Они повернули обратно, и Гленн сказал:

— Александрийцы считают, что нас никто не создавал, что мы просто появились, эволюционировав из древней звездной пыли Вселенной. Но мы обрели свое воплощение не случайно, в нашем развитии была цель — оживить Бога. Без нас Он не может существовать. Вот чем они занимаются здесь.

— Но как?

— Когда все книги, писания, мудрость и видения будут собраны, когда человечество познает абсолютно все, тогда мы познаем Бога, и Он родится.

— Но Бог существует в Ветхом Завете. Как александрийцы могли упустить этот момент?

— Я помню, отец однажды мне что-то говорил об этом. Про Моисея и горящий куст. «Я есмь Сущий» — неверный перевод. В оригинале было «Я стану Сущим». Бог сказал Моисею, что Он находился в процессе обретения сущности, и говорил о Себе в будущем времени. Иисус тоже говорил в будущем времени, упоминая Бога. Молясь, Он сказал Своему отцу: «И придет царствие Твое». Александрийцы даже назвали свою крепость в Пиренеях «Шато Дювен».

— Замок Пришествия Господня, — перевела Кэндис.

Еще один лестничный пролет. Единственным выбором был путь вниз.

Их шаги эхом отражались от каменных стен, когда Гленн сказал:

— Это связано с мировым сознанием. Сто тысяч лет назад на земле была лишь горстка людей, и они только начинали осознавать себя — что уж говорить о высшей силе. Но сейчас нас шесть миллиардов, сознательных и разумных. В пещерные времена мы были изолированы друг от друга. Крестьянин в своей деревушке считал ее центром мира. Но теперь весь мир становится одной большой деревней. Нас соединяет спутниковая и телефонная связь. И если все станет меняться с такой же скоростью, то вскоре каждый отдельный человек будет связан с любым другим жителем нашей планеты. Образуется глобальный разум. По крайней мере в теории.

У подножия лестницы путь им преградила дверь.

— Священник-иезуит Тейлард де Шарден говорил, что человечество развивается умственно и социально, чтобы создать конечное духовное единство, называемое точкой Омеги.

Дверь была не заперта и распахнулась, после того как Гленн толкнул ее рукой. Они оказались у входа в огромный зал, в котором были расставлены доспехи и старинная мебель, а на стенах висели средневековые гобелены.

Они осторожно прошли внутрь, отметив, что здесь тоже горел свет. Но вдобавок на массивных сервантах и в шкафах с прозрачными дверцами, украшенными резьбой, мерцали церковные свечи в сосудах из рубинового стекла. И к своему удивлению, в красивых глазурованных вазах Кэндис обнаружила букеты свежих цветов с лепестками, еще покрытыми росой.

Кто-то был здесь совсем недавно.

И сейчас тут ощущалось чье-то присутствие — людей в золотых рамах, на холстах и дереве, застывших во времени и моде, с таким же недоумением смотревших на двадцать первый век, что и двое незваных гостей, озиравшихся по сторонам. На стенах, полках и столах были семейные гербы, шиты с геральдикой и полотнища с вышитыми генеалогическими древами. История общества, решили Гленн и Кэндис, и люди на картинах, бюсты в нишах, оформленные в рамках списки имен — все это были прежние его члены.

Их внимание привлек один из больших портретов, выделявшихся на остальном фоне. Крестоносец ростом в косую сажень, красивый и бесстрашный, одетый в кольчугу и доспехи с длинной серой накидкой. Они были поражены, увидев символ на накидке, ибо там был не красный крест тамплиеров или мальтийский крест госпитальеров, а круг с золотым пламенем.

Символ с кольца Гленна.

— Гленн! — позвала Кэндис. — Посмотри на его руку, ту, которая на мече.

Гленн не поверил своим глазам: у крестоносца на правой руке было шесть пальцев.

Кэндис обернулась, подумав, что услышала звуки в стенах.

— Куда все подевались? — прошептала она, не отходя от Гленна, пока они шли вдоль галереи портретов. Некоторые из них были просто гигантского размера, другие не больше ладони: мужчины в доспехах, женщины в кринолине, люди времен Тюдоров и королевы Виктории. Каждый дюйм стены был занят, образуя смешение эпох.

В конце зала, на резном серванте из красного дерева, запечатанный под стеклом, лежал папирус с греческими письменами. На карточке рядом с ним объяснялось, что папирус с поставленной на нем королевской печатью царя Птолемея датировался почти тремя веками до появления Иисуса и являлся уставом Библиотеки.

— Посмотри на имя, — прошептала Кэндис.

— Филос, — прочитал Гленн, что-то припоминая. — Первый верховный жрец. Моя мать вела свою родословную от одного из членов династии Птолемея, женщины по имени Артемидия, принцессы и верховной жрицы Великой библиотеки. — Он указал на портрет крестоносца над камином. — И этот человек, граф Валлийский, прямой потомок верховной жрицы Артемидии, был предком моей матери.

— Значит, он и твой предок, — сказала Кэндис. И потом ее взгляд упал на другой портрет. — Гленн! Взгляни на это!

На портрете был изображен бородатый мужчина в одежде эпохи Возрождения, держащий астролябию. Надпись на металлической табличке внизу рамы гласила: Мишель Нотрдам.

— Нострадамус!

— Посмотри на кольцо. — Золотое пламя горело поверх рубина. — Он был александрийцем!

На столе под картиной лежала большая книга. «Пророчества Нострадамуса».

Она была раскрыта на веке четвертом, четверостишии двадцать четвертом:

Ouy soubs terre saincte d'ame voix feinte Humaine flamme pour divine voir luire: Fera des seulz de leur sang terre tainte, Et les s. temples pour les impurs destruire.

Ниже был перевод:

В /под/ святой земле послышится притворный голос дамы, Огонь, разожженный человеком, примут за божественный. Земля будет окрашена кровью отшельников, И святые храмы как нечистые будут разрушены.

Гленн пролистал хрупкие страницы до седьмой главы. Здесь четверостишия не заканчивались на сорок втором. И вот четверостишие восемьдесят третье:

В четвертый месяц, когда Меркурий будет в ретрограде, В сияющем красивом храме, где лампы горят и свечи, Семь генералов скомандуют семи солнцам, В великом Свечении земля переродится.

Гленн не сводил взгляд с прочитанного текста. Свечение — видение, которое он испытал, когда сорвался со скалы. Брызги белого на его холстах. Он понял, что это было. Судный день. Армагеддон.

Конец света.

— «Земля переродится», — пробормотала Кэндис, по ее спине побежали мурашки. — Что это означает?

— Нострадамус писал загадками и шифром, придумывал слова и изменял имена собственные, переставляя буквы. Он поступал так, чтобы его не обвинили в колдовстве. Никто не знает, о чем на самом деле говорится в его пророчествах. — Гленн посмотрел на церковные свечи, золотое пламя в рубиновых сосудах, мерцавшее, будто маленькие звезды. — Это место может быть «сияющим красивым храмом, где лампы горят и свечи».

Кэндис посмотрела на него глазами полными удивления:

— А «Семь генералов скомандуют семи солнцам»?

— Кэндис, — быстро сказал он, — александрийцы — это культ Судного дня. Свечение — это конец света. Теперь я вспомнил.

— Конец света… — слова застряли у нее в горле.

— Не знаю, как все это может быть связано: религиозные писания, Нострадамус, александрийцы. Но таблички с Джебель Мара были нужны Фило для конкретной цели; он что-то задумал. Великое опустошение, которое отец упоминал в письме, вот почему мать боялась Фило. — Он снова посмотрел на книгу Нострадамуса, вспомнив телефонный разговор с Мэгги Дилэйни. — Сейчас четвертый месяц и Меркурий в ретрограде. Фило собирается исполнить пророчество из этого четверостишия.

— Что такое «семь солнц»? — Она с трудом дышала.

Взгляд Гленна сказал ей все. Ему не пришлось произносить вслух: бомбы.

— Но почему? Почему Фило хочет уничтожить мир?

31

— Послушай меня. — Гленн взял Кэндис за руки и заглянул глубоко в ее глаза. — То, что тут произойдет, касается только Фило и меня. Я хочу, чтобы ты покинула остров. Немедленно. Садись в лодку и плыви обратно…

— Я не брошу тебя.

— Ты знаешь, что я должен положить конец его безумию.

— Тогда мы сделаем это вместе.

* * *

— Детонатор управляется по радиочастоте, — объяснял торговец оружием. — Эффективный радиус действия — две мили. Восемь мегабайт памяти, можно запрограммировать до двадцати функций. — Но Фило даже не думал уезжать на две мили, и ему было нужно всего семь функций.

Посматривая на яркие красные цифры на небольшом экране, он размышлял: Александр Великий покорил мир огнем. Фило Александр Тибодо поступит так же.

Они шли по подземелью замка. Их путь освещали вмонтированные в полу и стенах флуоресцентные лампы. Похоже на старое бомбоубежище, построенное, наверное, еще в пятидесятые. Впереди они увидели массивную стальную дверь.

Незапертая, она тихо открылась на бесшумных петлях.

Гленн и Кэндис оказались не готовыми к тому, что предстало их взглядам.

Витрины, заполненные невероятными сокровищами: короны и тиары, державы с драгоценными камнями и сверкающие скипетры, горностаевые мантии и позолоченная обувь, трон, инкрустированный самоцветами.

— Фило! — позвал Гленн, когда стальная дверь закрылась позади них. Ответа не было.

Они осторожно ступали среди витрин с золотыми кубками и нефритовыми богинями, распятиями из слоновой кости и серебряными потирами.

— Чем это пахнет? — спросила Кэндис, остановившись у закрытых стеклом редких византийских икон.

— Ничего не чувствую.

Кэндис втянула носом воздух.

— Бензин.

Гленн опять позвал Фило. Они прислушались. Никто не отозвался. Они поспешили обратно к двери. Она была заперта.

— Постой, — сказала Кэндис. — Я что-то слышу.

— Я тоже.

Размеренно звучало: пип… пип… пип.

Они пошли на звук сквозь лабиринт стеклянных витрин, в которых изумруды и сапфиры ослепительно сверкали под люминесцентным освещением, пока не очутились в задней части хранилища, где остановились как вкопанные, лишившись дара речи от того, что там увидели.

От бомбы защитного зеленого цвета в форме пули и длиною в шесть футов тянулись провода к механизму, из которого раздавалось пиканье.

— Это… ядерная? — прошептала Кэндис так тихо, словно бомба могла взорваться от ее слов.

— Нет. Ты была права насчет запаха. В этой бомбе напалм.

— Напалм!

— Отвержденный бензин. Благодаря конструкции бомбы воспламененное содержимое распыляется по радиусу взрыва, поджигая все в области поражения. Внешняя оболочка исполнена из алюминия, и взрыватель… — Он замолчал.

Они заметили яркие цифры на боковом дисплее. Отсчет шел в обратную сторону.

— Она взорвется! Ты можешь ее отключить?

Он покачал головой.

— Фило завел нас сюда, чтобы убить?

— Он хочет, чтобы мы были свидетелями его могущества.

— Но зачем ему взрывать замок?

Он посмотрел на нее.

— Чтобы остановить Свечение. Он не хочет наступления конца света. И не желает разделять свою власть с Богом. Остановить Свечение можно, только уничтожив все, что хранится здесь. И поэтому мы теперь должны остановить его.

Гленн обратил внимание на небольшой кассетный плеер, лежавший на механизме взрывателя. Аккуратно подняв его, он нажал кнопку «Воспроизведение», и они услышали голос Фило: «Последний час уже настал, когда впервые должны мы солнцу поклониться». Это подсказка, Гленн. Встретимся в Трофейной комнате».

— «Солнцу поклониться». Что это значит? — Кэндис не могла отвести взгляд от дисплея — обратный отсчет продолжался.

— Это значит, — сказал Гленн, осматриваясь вокруг, — что Фило с самого начала играл с нами, заставляя нас плясать под свою дудку. Он не хочет, чтобы мы погибли в этом подземелье. Мы нужны ему живыми, и тогда он сможет позлорадствовать над нами. Должно быть, он установил потайное устройство для управления дверью. И у нас осталось ровно, — добавил он, одним глазом посмотрев на светящиеся красные цифры и запустив секундомер на часах, когда на дисплее было 5.00. — пять минут, чтобы найти его.

— Включи пленку еще раз, — попросила Кэндис.

Они внимательно прослушали запись. Их взгляды встретились. Солнцу поклониться.

Они подбежали к огромному ацтекскому изваянию солнца, отлитому из золота, и простучали каждый дюйм на его поверхности: символы, фигурки, змеиные хвосты, лицо по центру, его глаза, нос, высунутый язык. Стальная дверь так и не открылась.

— Что дальше? — Кэндис затравленно озиралась по сторонам и видела множество предметов с темами поклонения солнцу, расставленных по всей комнате. Осталось четыре минуты. — Нам не хватит времени!

— Ты начни с той стороны, а я пойду с этой.

Они разбивали витрины и хватали украшения в виде солнца, изготовленные из меди, бронзы и серебра, ассирийские крылатые солнца, символы Аполлона и Ра.

Осталось три минуты.

— Иногда солнце могло быть представлено в виде колеса, диска или круга, — сказал Гленн. — Еще его ассоциировали с глазом. Людовик XIV называл себя «королем-солнце».

— Мы не успеем проверить все!

Гленн посмотрел на часы. Две минуты.

— Может, мы совсем не то ищем. Возможно, речь вовсе не о солнце.

Мысли Кэндис бешено вертелись, пока она повторяла: «Последний час уже настал, когда впервые должны мы солнцу поклониться».

— Постой-ка. Кажется, я видела…

Она нашла то, что они искали, за шкафом-витриной с древнеримской мозаикой бога Солнца Гелиоса: висевший на стене средневековый гобелен. В ярких цветах и с мельчайшими деталями на нем были изображены люди, собравшиеся на горе и обратившие лица к небу. В верхнем правом и левом углах сцены было два символа: альфа и омега.

Первый и последний.

И над головами преклонивших колени людей возносился в рай Иисус.

— Гленн! Сюда!

Он подбежал к ней.

— Это не о солнце в небе, — взволнованно сказала она, — а о Сыне Божьем! — Они сорвали гобелен и увидели…

32

Лифт.

Осталась одна минута.

— Что это за Трофейная комната?

— Та, в которой мы видели головы животных на стенах. На каком она этаже?

— На шестом, — ответила Кэндис. — Нет, на пятом! Или все-таки на четвертом?

Он нажал цифру 4, небольшой лифт вздрогнул и ужасно медленно пополз вверх. Гленн взял Кэндис за руку и крепко сжал ее, пока они смотрели, как зажигались и гасли кнопки, когда лифт проезжал очередной этаж.

Но время на часах Гленна бежало быстрее. Они доехали лишь до второго этажа, когда секундная стрелка остановилась на двенадцати. Ноль. Отсчет закончился. Он притянул Кэндис к себе; они крепко обняли друг друга.

И ждали.

Прошли секунды. Минута. Лифт, дрожа, проехал мимо третьего этажа, а вокруг них была лишь тишина и спокойствие гигантского замка.

— Она взорвалась? — спросила Кэндис.

— Тогда бы мы услышали или почувствовали что-нибудь.

— Значит, то была ненастоящая бомба? — неуверенно произнесла Кэндис. — Муляж, чтобы напугать нас?

— Или Фило отменил взрыв с дистанционного пульта. — Гленн увидел румянец на ее лице, пульсировавшую вену у горла. — Послушай, Фило — полный псих. И мы на его территории. Предоставь мне с ним разобраться. Не совершай никаких необдуманных поступков. Обещай.

— Гленн…

— Кэндис, он рассчитывает на то, что мы потеряем самообладание и растеряемся. Необходимо держать себя в руках.

На четвертом этаже лифт открылся в вестибюль с тремя дверями. Те, что были справа и в центре, оказались закрыты. Третья дверь распахнулась под рукой Гленна.

Они узнали комнату с люстрами и камином, похожую на место для собраний клуба джентльменов, с ее глубокими кожаными креслами, головами животных на стенах и охотничьими винтовками в оружейном шкафу. И с одетым в белое Фило Тибодо, который стоял у окна с улыбкой на губах.

— Вижу, что ты разгадал загадку, — сказал он. — Я знал, что на тебя можно рассчитывать. — Он опять улыбнулся. — Тебе понравился лабиринт, Гленн? Его построил твой прапрадед Фредерик Кейс. Ты знал об этом? Обеспечить безопасность Морвена было поручено моему прапрадеду, Дезмонду Стоуну, но Кейс обманом лишил его этой чести.

Они осторожно прошли внутрь, и Гленн бегло осмотрел комнату. Ничего необычного он не заметил, и, кроме них, в ней никого не было. Руки Фило были пусты.

«Бомба», — хотел сказать Гленн.

— Не беспокойся, — мягко прервал его Фило. — Пока еще рано.

Гленн настороженно посмотрел на него.

— Обратный отсчет, который вы видели, не вел к взрыву. Там показывалось время до зарядки бомб. Теперь они в боевой готовности.

— Они! Так их несколько? — воскликнула Кэндис.

Гленн почувствовал, как она занервничала.

— Семь бомб, размещенных по всему замку, — спокойно ответил Фило. — В сокровищнице вы видели седьмую — самую большую и мощную. — Он поднял руку и отвел рукав белой шелковой рубашки. В свете люстры блеснули наручные часы. — В бомбах использованы запалы с радиопередатчиком, которые управляются с дистанционного пульта. Чудо технологии, причем моей собственной разработки. Эти часы защищены от воздействия магнитного поля, огня и удара, их даже молотком не разобьешь. Абсолютно безотказное устройство. Как только я запущу таймер, его будет уже не остановить. А на тот случай, если ты надумаешь применить силу, стальной браслет часов закрыт на ключ, без которого снять их с моей руки невозможно.

— Почему? — спросила Кэндис.

— Гленн знает, почему. Именно поэтому он здесь.

— Я здесь, — невозмутимым голосом ответил Гленн, — чтобы арестовать тебя и допросить касательно убийства моего отца.

— Нет, ты здесь вовсе не за этим. И тебе не нужно меня допрашивать. Я убил его. — Фило приподнял бровь. — Как я вижу, ты не удивлен. — Он подошел к камину, взял кочергу и пошевелил поленья. — Мы не нравились твоему отцу, и он не одобрял то, чем мы занимаемся здесь, — сказал он, его лицо освещало пламя очага. — Джон терпел нас только из-за твоей матери. Вот почему она не привезла тебя сюда, когда ты был ребенком. Джон заставил ее хранить все в тайне до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Он не имел никакого права забирать тебя у нас. Ты принадлежишь обществу. Ты нашей крови.

Все встало на свои места. Двадцать лет назад кто-то кричал: «Он нашей крови!» И его отец сказал: «Держись подальше от моего сына, или я убью тебя».

— Значит, ты отомстил, — произнес Гленн, не сводя глаз с запястья Фило. Мог ли он взорвать бомбы с этого устройства?

— Отомстил? Да, но я сделал это еще и для того, чтобы Джон больше не мешал нам. Ради твоей матери. — Фило поставил кочергу на место. — Когда Джон поведал мне о своих догадках о наличии связи между Звездой Вавилона и утраченной книгой Мариамь, последней недостающей частью Библии, я понял, что Свечение уже близко. Я не мог допустить, чтобы Джон был жив, когда вернется Ленора. Это сбило бы ее с толку. К какому мужчине пойти: к тому, за которого вышла замуж, или к тому, которого она любила?

Гленн озадаченно взглянул на него.

— Моя мать мертва.

— В Свечении мы все воссоединимся.

Они пристально смотрели на Фило, Кэндис — изумленным, непонимающим взглядом, Гленн — в полном замешательстве.

— Великое Свечение! — вскричал Фило. — Есть тысячи пророчеств о нем. Наш общий предок Александр не был единственным избранным. Мы нашли упоминания Свечения в религиозных писаниях культур, разделенных тысячами миль и многими веками. По всему земному шару — от пигмеев Центральной Африки до индейцев Калифорнии, от жившего в двадцатом веке шведского физика Лундегарда до коптского монаха из десятого столетия — умы независимо друг от друга размышляли об одном и том же: Бог снизойдет в свете, когда человечество будет готово.

— А бомбы? — спросил Гленн, осматривая комнату в поисках возможности отвлечь и скрутить Фило.

— Ты знаешь, чем занималась твоя мать, приехав сюда? Она изучала работы Ипатии из Александрии, женщины-математика из пятого столетия. Твоя мать посвятила свою жизнь уравнениям и теоремам Ипатии, ища в них свидетельства о Боге. После религии и философии наука является следующим эволюционным шагом в процессе воссоздания сущности Бога. С каждым веком мы получаем все больше знаний. Первобытные люди, обитавшие в пещерах, считали луну божеством. Тридцать пять лет назад на Луну ступила нога человека. Галилея бросили в тюрьму за приверженность гелиоцентрической теории мира. Сейчас мы знаем, что существуют другие планеты, вращающиеся вокруг своих солнц. Сто лет назад физики заявили, что наука исчерпала себя и больше нечего изучать или исследовать. Но потом были открыты квантовые частицы, и родилась совершенно новая наука. Что ждет нас после субатомной реальности? Что же это может быть, как не Бог? И настанет день ангелов и квантовых частиц, кварков и звучания труб. Религия объединится с наукой. Венчание, в котором Творец сольется с Великой Материей, и человечество будет присутствовать при этом!

— Я тебя понял, — подтвердил Гленн. — Отключи бомбы.

Раздался легкий стук в дверь, и вошла Милдред Стиллвотер с чайным подносом. Положив его на старинный кофейный столик из красного дерева, она расставила четыре чашки из костяного фарфора, украшенные розами. Чашки звякнули в блюдцах.

— Выглядит бесподобно, дорогая, — сказал ей Фило. — «Эрл Грей». Единственный чай на этой планете, который могут пить цивилизованные люди. Знаешь, что придало бы ему еще лучший вкус? Несколько листиков свежей мяты. Из нашей теплицы.

— Да, Фило, — согласилась она. Но сначала повернулась к гостям. На Милдред был желтый кардиган поверх твидовой юбки и белой блузки. — Похоже, ты удивлена, — сказала Милдред, взяв холодные ладони Кэндис в свои руки. Глаза ученого улыбались за стеклами очков, что придавало ей совиный вид. Из-за волос, собранных в тугой пучок, ее голова выглядела маленькой и круглой. — Ты не знала, что я вхожу в общество? Мой отец был его членом. Наша родословная восходит к седьмому веку.

Гленну она сказала:

— Прими мои соболезнования по поводу смерти твоего отца. Произошедшее стало страшным ударом для всех нас. И спасибо тебе за то, что ты так щедро передал нам таблички Есфири. Прекрасная поэма, Песнь Мариамь.

— Милдред, — сказал Фило. — Принеси, пожалуйста, мяты.

— Сию минуту, Фило, — ответила она, засуетившись. Ее желтый кардиган был застегнут не на те пуговицы. Кэндис подумала, что она влюблена в Фило.

Знала ли Милдред, что он был убийцей?

— Я любил твою мать, Гленн, — сказал Фило, когда за Милдред закрылась дверь. — Никогда еще мужчина так не любил женщину, ни в прошлом, ни в настоящем. Когда она погибла, я думал, что умру от горя. Меня утешало лишь знание того, что я воссоединюсь с ней в Свечении. В книге пророка Даниила сказано: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся… для жизни вечной… и будут сиять, как светила на тверди… и как звезды, вовеки, навсегда». Но я был слишком нетерпелив. Я не мог ждать. Я помнил, что был избран привести Бога в наш мир. Теперь я просто ускорю этот процесс.

— Вы собираетесь скомандовать Богу, чтобы Он появился? — не веря своим ушам, спросила Кэндис.

— Мой предшественник, Иисус, думал, что Он приведет с Собой Бога. Но исполнить эту великую миссию предназначено мне. Иисус всего лишь расчищал для меня дорогу.

— Но зачем нужны бомбы?

— Они — инструмент, с помощью которого я отправлю Богу послание.

Кэндис недоуменно посмотрела на него.

— Вы хотите сжечь замок, чтобы сотворить Бога?

— Поджечь замок, — поправил ее Фило. — Но не сам замок, а все священные слова и тексты, хранящиеся в нем. Мы не для того собирали книги, чтобы потом просто сидеть и ждать появления Бога. Мы должны отправить Ему послание. В виде огня. Слова вознесутся к небу, и пробудят зарождающегося Всевышнею ото сна, и призовут к Его истинному величию. — Фило повернулся к камину, его глаза сверкали. — Александр Великий начал завоевание мира с того, что сжег дотла Фивы. Он прошелся огненной косой по трем континентам, уничтожая все на своем пути, и в конце предал огню дворец Ксеркса в Персеполе, обратив его в пепел. — Он перевел пламенеющий взгляд на Кэндис. — Неужели я не смогу превзойти его в этом?

— Мое начальство знает, где я, — сказал Гленн, стараясь сохранять спокойствие и не упускать из вида запястье Фило. Может быть, Гленну удастся его побороть, но сумеет ли он потом отключить бомбы?

— Это не имеет значения. Они ничего не смогут сделать. Я контролирую ситуацию.

— А остальные? Люди в лаборатории?

— Они не знают про бомбы, доктор Армстронг.

— Ты блефуешь, — произнес Гленн. — Ты не уничтожишь две тысячи лет человеческих прозрений и Божественных откровений. Даже ты не способен на это.

Фило подошел к окну и сказал:

— Позволь тебе кое-что продемонстрировать. Взгляни вниз. Видишь там теплицу?

Свет, струившийся из окон под ними, освещал дорожку, выложенную плиткой, от замка к строению из дерева и стекла, в котором цвели нежные растения.

— Смотри, — повторил Фило. — Сейчас. — Внизу показалось ярко-желтое пятно: Милдред Стиллвотер в своем кардигане спешила к теплице. — Идет за мятой для нашего чая, — сообщил Фило.

Они видели, как она вошла и за ней закрылась дверь. Фило сказал:

— А теперь не проморгайте то, что произойдет, — и нажал кнопку на часах: их ослепила вспышка взрыва.

— Боже мой! — закричала Кэндис, в ужасе наблюдая за языками пламени, вырывавшимися к небу. — Вы убили ее!

— Я сделал это ради ее же блага. Бедняжка стала бы мучиться, но я избавил ее от страданий.

Гленн схватил Кэндис за руку.

— Беги отсюда, скорее!

Но она вцепилась в него, слезы текли по ее напуганному лицу.

— Это была первая, — похвастался Фило, восхищаясь своей работой и тем, что все прошло как по маслу: значит, и с другими бомбами проблем не возникнет. — Я разместил еще шесть снарядов в ключевых местах: в научном архиве, Зале предков, Убежище Иисуса и так далее. Вы видели седьмой в подвале замка. Я буду взрывать их по очереди. В тех местах, где установлены бомбы, я наполнил стены зажигательными химикатами. Морвен потонет в ослепительном блеске бушующего пламени.

Гленн смотрел на горящую теплицу, огонь, охватывавший кустарник, искры, летевшие к небу Ад, из которого нельзя спастись. Но что-то было не так…

И вдруг он понял: никто не выбежал выяснить, что произошло.

Догадавшись, о чем он думает, Фило предупредил:

— Я запер все двери в замке. Никому не удастся выйти.

Кэндис была на грани истерики.

— Вы хотите всех убить?

— Не волнуйтесь, они примут мученическую смерть, как и их предки семнадцать веков назад.

— Выпустите их!

— Я не могу допустить, чтобы они стали звать на помощь или принялись тушить пожар.

Гленн лихорадочно придумывал план действий.

— Фило, давай поговорим. Отключи бомбы…

— Я наслышан о твоем умении убеждать. Ты отговаривал самоубийц, собиравшихся прыгнуть с крыши. Почему ты не спросил меня, зачем я привел тебя на Морвен?

— Что значит, вы привели нас? — спросила Кэндис. Ее била такая сильная дрожь, что у нее стучали зубы. Милдред в теплице…

— Я все подстроил. Но не для вас обоих, только для Гленна. Он должен был приехать один. Я испробовал все, чтобы избавиться от вас, доктор Армстронг. Но вы лишний раз подтвердили свою репутацию абсолютно непредсказуемой женщины. — Он обратился к Гленну. — Я следил за вами с того момента, как вы покинули Калифорнию. Мы ненадолго потеряли вас в пустыне, но потом обнаружили ваш след, когда вы отплыли на «Афине». Это я послал к вам ненастоящего медика в Салерно, чтобы он забрал вас. Мне стало известно, что капитан Ставрос собирался украсть черепки керамики и продать их на черном рынке. Вне всякого сомнения, он бы избавился от вас, чтобы исполнить задуманное.

Гленн в ярости стиснул челюсти.

— И все это только для того, чтобы заманить меня на остров и убить? Почему же ты не убил меня еще в пути? Или в Лос-Анджелесе? Зачем такой спектакль?

— Убить тебя! Мой мальчик, вовсе не за этим я привел тебя сюда.

— Тогда, бога ради, зачем?

— Ну, как же, конечно, чтобы ты стал править вместе со мной.

33

Пламя плясало и потрескивало в камине, пока на улице пожарище поднималось к самому небу, касаясь верхушек деревьев и поджигая их. И на нижних этажах были слышны приглушенные крики людей.

— Я не стал приводить тебя на Морвен сразу после смерти твоего отца, — сказал Фило, наслаждаясь ошеломленным выражением лица Гленна, — потому что ты должен был показать, на что способен, пройдя испытание огнем, как любое другое божество. И ты проявил себя — делом, отвагой и силой. Теперь ты принесешь в жертву свою старую жизнь ради новой. Ты больше не будешь простым смертным, ты станешь Высшим существом. Мы потомки Александра Великого! На нас возложена священная миссия — привести Бога в этот мир, — кричал Фило. — Можешь ли ты отрицать свое право по рождению?

— Мое право по рождению… — Гленн запнулся.

— Александр умер в Персии, оставив Птолемея править Александрией вместо себя. Но именно сын Александра построил Великую библиотеку и наполнил ее знаниями со всего мира. Первый верховный жрец Библиотеки дал рождение сыновьям и дочерям, создав родословную, которую мы можем проследить до этой самой ночи, этой комнаты, до Фило Александра Тибодо и Гленна Александра Мастерса.

Гленн был шокирован. «Твое второе имя у тебя от дяди», — когда-то сообщила ему мать. Хотя он ничего о дяде не знал и никогда не видел его.

— Сандрин не смогла родить ребенка к назначенному сроку, — продолжал Фило. — Когда у нее случился четвертый выкидыш, я воспринял это как знак того, что ты был тем сыном, который должен был родиться у меня. Если бы я женился на Леноре, ты стал бы моим. И вот ты здесь и готов править вместе со мной. — Он положил руку Гленну на плечо и произнес: — Ты был рожден, чтобы сотворить Бога.

Сколько раз Фило слышал эти слова, когда был мальчишкой? Батшиба говорила ему: «Ты рожден, чтобы привести Бога в наш мир. Это твоя судьба, мой дорогой сын». Свечение, так она называла то, что должно произойти. Божий свет. Не разрушение и не огонь ада или Армагеддон. Пламя Свечения будет прохладным и освежающим, сияющим, но не слепящим, и плоть не станет чернеть, обугливаться или отслаиваться от костей.

— Мы будем править втроем с Ленорой — мать, отец и сын.

Гленн облизнул сухие губы и обвел взглядом комнату, посмотрел на побледневшую Кэндис, потом на огонь, пылавший на опушке леса. Он не был готов к такому повороту событий.

— И поэтому ты хочешь убить себя и меня?

— Наша смерть ничто — лишь мгновение. Мы переступим ее порог и переродимся в свете.

В тот момент Гленн осознал, с кем ему приходится иметь дело. С человеком, который не только не противился смерти, но жаждал умереть, чтобы обрести высшую награду. Ничто из жизненного опыта Гленна не могло подготовить его к встрече с самоубийцей-бомбистом.

— Вы не можете так поступить! — закричала Кэндис, не в силах перестать думать о Милдред, погибшей в адском пламени.

Фило повернул к ней рассерженное лицо.

— И сказал Павел фессалоникийцам: «Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте». Из-за тебя мой сын не принял свою судьбу. Взгляни на него! Неуверен и сбит с толку. Из-за тебя. Ты, словно Далила, лишила его сил. — Он сунул руку в правый карман белых слаксов и достал дерринджер. — Пройдите в соседнюю комнату, доктор Армстронг. Грядущие события не предназначены для глаз чужаков.

— Ладно, Фило, — сказал Гленн. — Опусти пистолет.

— Не провоцируй меня, сын, ибо я непременно выстрелю.

Пока Кэндис пятилась в другую комнату, Фило сказал:

— Вы сами виноваты, доктор Армстронг. Я пытался заставить вас избрать другой путь. Когда покушения на вашу жизнь не принесли результата, я попробовал изменить свою тактику. Работа в Сан-Франциско уже была обещана племяннику одного из лучших сотрудников музея. Вы никогда не фигурировали в списке кандидатов. На самом деле они даже были против вас. Вы посмешище в своей профессии, доктор Армстронг, со своей теорией о Нефертити в роли фараона. Мистер О'Брайен сказал, что из-за вас их учреждение подняли бы на смех.

Она потрясенно смотрела на него. Когда к глазам подступили слезы, она гордо выпятила подбородок.

— Большое пожертвование музею заставило мистера О'Брайена увидеть вас в другом свете. Вы должны были принять его предложение, доктор Армстронг. Но вы этого не сделали. «Упрямая и импульсивная», — так о вас отзываются коллеги. И теперь посмотрите, куда вас завели эти качества.

— Отпусти ее, Фило, — сказал Гленн. — Это дело касается лишь меня и тебя.

Но Фило шагнул к ней, держа в руке пистолет, и Кэндис пришлось отступить.

— Фило, умоляю. Отпусти ее. Открой двери. Выпусти остальных. Я стану править вместе с тобой. Я помогу тебе привести Бога. Все, что скажешь.

Фило покачал головой.

— Пустые слова, сын. В них нет правды. Все из-за нее.

Когда Кэндис прошла в смежную комнату, Фило закрыл дверь, с громким щелчком заперев замок. Гленн схватился за медную ручку. Она не поворачивалась.

— Здешние двери очень прочные, — сообщил Фило. — Я покажу тебе. — Он нажал другую кнопку на своих часах, и они услышали приглушенный взрыв за стеной.

И крик.

Гленн опять схватил ручку, но внезапно она оказалась раскаленной. За дверью бушевал огонь.

— Комната объята пламенем, — произнес Фило. — Там нет выхода. Но кислород быстро кончится, поэтому она не будет долго страдать.

— Открой дверь и выпусти ее! — заорал Гленн, бросившись на Фило.

Проворный старик ловко увернулся.

— Ты по-другому станешь смотреть на вещи после Свечения. — Он вытащил второй дерринджер и, прежде чем Гленн успел среагировать, выстрелил. Пуля отбросила Гленна через всю комнату, где он ударился о стену и сполз на пол.

Она не могла дышать.

Когда Фило закрыл за ней дверь, Кэндис сразу заметила зажигательную бомбу. Ей удалось перебежать на другую сторону комнаты, до того как она взорвалась и огонь охватил дверь и стены.

Теперь пламя неумолимо приближалось к ней, поглощая мебель и шторы, наполняя комнату дымом и таким жаром, что она чувствовала жжение в легких.

Чихая и кашляя, она стучала по стенам и звала на помощь. У нее кружилась голова, по щекам текли слезы, а легкие разрывало изнутри.

— Помогите! — кричала она, колошматя кулаками по стене.

Огонь наступал на нее, воздух раскалился, и она не могла вдохнуть, дым застилал ей глаза, ослепляя ее.

— Помогите!

Вдруг в стене открылась панель, и она упала на другую сторону. Стена сомкнулась позади нее, когда она встала на колени и поняла, что очутилась в неосвещенном потайном ходе. Кашляя и пытаясь отдышаться, она поднялась и пошла в черноту неизвестности, прочь от пламени и дыма.

Она пробиралась по темному тоннелю, ощупывая окружавшую ее каменную кладку, будто слепой крот. Она уткнулась головой в стену, зашла в тупик, потом вернулась обратно. Замок содрогнулся. Фило взорвал еще одну бомбу.

Она чувствовала запах дыма и бензина. По коридорам и проходам бежала волна огненного жара. Словно наводнение в Джебель Мара. Только сейчас рядом с ней не было Гленна, который нашел бы выход. Она слышала, как взвывали о помощи и стучались в запертые двери другие люди. Она провалилась сквозь еще одну панель и попала в замкнутое пространство не больше шкафа для одежды, попыталась выбраться, но пути назад не было.

Она оказалась похороненной заживо, подобно Есфири из Вавилона.

Когда сознание Гленна немного прояснилось, он ощутил жуткую боль, дым и зловоние химикатов и обнаружил себя лежащим на полу в луже крови, натекшей из левого плеча.

Он сел, чуть не упав в обморок от нахлынувшей боли. Посмотрел на свою окровавленную рубашку. Почему Фило не убил его? Потому что мы все равно умрем.

Он с трудом поднялся на ноги и осмотрелся. Где же Кэндис? И потом он все вспомнил.

Фило исчез, окно было распахнуто, впуская в комнату холодный ночной воздух и струйки дыма.

Сорвав скатерть с серванта из красного дерева — вазы и свечи полетели на пол, — он затолкал ее под рубашку, сильно прижав, чтобы остановить кровотечение. Потом подбежал к окну, откуда увидел на фоне пожара силуэт Фило, карабкавшегося по крыше между сводами и парапетами.

Гленн услышал вопли где-то рядом и понял, что это кричала Кэндис, запертая в стенах.

— Кэндис! — отчаянно застучал он по деревянным панелям. — Сюда!

Он отступил назад и окинул стену безумным взглядом. Как вытащить ее?

Раздался еще один громкий взрыв, и замок сильно тряхнуло. Послышались звуки разбитого стекла, огненные шары взметнулись к небу.

— Кэндис! — Он проверил каждый шов на панелях, ища скрытый механизм. Боль снова накрыла его, и подступила тошнота. Надо постараться не отключаться, оставаться в сознании.

Он опять принялся бить по стене, ориентируясь на крики Кэндис с противоположной стороны. Дойдя до книжного шкафа, он стал сбрасывать книги с полок. Когда он снял «Собрание сочинений Жюля Верна», в стене открылась панель и Кэндис вывалилась прямо ему в руки.

Она кашляла и хватала ртом воздух. Гленн убрал волосы с ее глаз:

— Слава богу.

— В тебя стреляли!

— Все в порядке…

— Нет, не в порядке. Гленн, дай я посмотрю, что там.

— Кэндис, Фило удрал. Он взрывает бомбы.

Они подбежали к окну. Правое крыло здания было охвачено огнем, языки пламени вырывались из окон и через обугленный пролом в крыше.

Они увидели Фило с поднятыми руками. Ветер развевал его седые волосы, когда он прокричал:

— Бог сказал: «Да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош!»

Они полезли за ним, осторожно пробираясь по шиферным плиткам.

— Фило! — позвал Гленн.

— Научные архивы! — ответил Фило, вытянув руку по направлению к горящему крылу, где искры и пепел поднимались к звездам и горел ослепляющий огонь. — Законы Исаака Ньютона, письма Коперника, уравнения Альберта Эйнштейна — все летят к Богу!

Когда Гленн приблизился к нему, Фило пробежал над проемом в крыше по заранее приготовленной доске. Оказавшись на другой стороне, он столкнул доску вниз, и Гленну пришлось остановиться. Крыша Морвена представляла собой рукотворный Большой каньон — смешение различных высот, дымовые трубы, шпили, мансарды, застекленные участки и фронтоны. Теперь Фило был недосягаем.

— Откуда ты знаешь, что не допустил ошибку? — прокричал Гленн. — Что будет, если ты сожжешь здесь все, а Бог так и не появится? Тогда ты отбросишь орден александрийцев на две тысячи лет назад.

Над верхушками деревьев взошел полумесяц, осветив место событий мертвенным сиянием. Звезды на небе стали ярче, словно безумный план Фило начал претворяться в жизнь и природа готовилась к рождению Свечения.

— Не равняй меня со своей воровской шпаной, Гленн! Тебе не удастся меня отговорить. Я знаю, что произойдет сегодняшней ночью, и, если у тебя осталась хоть капля мозгов, ты тоже останешься посмотреть. Но не стоит переживать. Через мгновение ты поверишь мне.

Гленн крикнул:

— Ты уничтожаешь все, ради чего наши предки так усердно работали и жертвовали собой.

Вокруг них горели не только деревья, камень и стекла: реликвии, увиденные ими, — одеяния Аларика и Кристофа, в которых они отправились в Иерусалим; локон волос Эммы Венэйбл; любовные письма Кунегонды, так никогда и не прочитанные Кристофом; стены человечного лабиринта, созданного Фредериком Кейсом. Двадцать три века страстей, мечтаний и самопожертвований были объяты пламенем, навсегда стиравшим их из памяти.

Фило ответил:

— Иисус сказал: «Я бросил огонь в мир, и вот Я охраняю его, пока он не запылает. Тот, кто вблизи Меня, вблизи огня, и кто вдали от Меня, вдали от Царствия. Ибо никто не зажигает светильника и не ставит его под сосуд, и никто не ставит его в тайное место, но ставит его на подставку для светильника, чтобы все, кто входит и выходит, видели его свет».

Гленн вытер пот со лба. Думай как Фило. Заберись в его голову. Чего он боится больше всего?

— Филипп и Александр тоже вернутся, — крикнул он. — Ты об этом подумал? Они отберут у тебя власть над миром!

— Они были слабаками! Филипп позволил себя убить, а Александр спился. Я сильнее их обоих вместе взятых!

Фило прикоснулся к часам. Прозвучал очередной взрыв. Новые столбы огня взметнулись к небу. Воздух наполнился едкой вонью горящих химикатов. И воплями людей.

— Достаточно ли уничтожить только Морвен? — спрашивал Гленн, борясь с болью и слабостью: его левая рука постепенно немела. — Разве ты не должен заодно спалить и архивы Ватикана?

— У меня есть все, что я хотел получить от Ватикана. У них остались лишь копии, фрагменты и подделки. И я вовсе не уничтожаю Морвен! Я отправляю его к Богу, чтобы привести Его на землю и вместе с Ним мою любимую Ленору.

В том месте, где стоял Гленн, крыша шла под углом в шестьдесят градусов. Он оперся о слуховое окно и посмотрел на вентиляционную шахту, которая разделяла его и Фило. У него болело плечо и кружилась голова.

— А если Нострадамус ошибался? — не отступал он. — Что, если ты неправильно истолковал пророчество? Семь бомб могли быть «семью солнцами», но кто семь генералов? Ты не можешь использовать одну часть предсказания и отбросить остальное. Фило, подумай об этом. Ты совершил ошибку. Еще слишком рано — время Свечения не пришло, и, уничтожив все, ты навсегда лишишь нас шанса увидеть Свечение и воссоединиться с моей матерью.

Фило резко обернулся к нему. Ярость пылала в его темно-серых глазах.

— Я и твоя мать сегодня снова будем вместе!

— Тогда почему она говорила, что боится тебя?

Фило замер.

— В ее дневнике, — сказал Гленн, с трудом дыша и сопротивляясь боли, — можешь сам прочитать. Она написала, что боялась тебя.

— Ложь!

— Ее не вернуть, Фило. Открой двери. Выпусти людей!

— Они должны умереть! Богу нужны их души!

Гленн повернулся и побежал обратно в Трофейную комнату, где разбил стекло оружейного шкафа и схватил охотничью винтовку. Отодвинул затвор — в патроннике было пусто. Он нашел коробку патронов, вставил пятизарядную обойму в магазин и передернул затвор, загнав патрон в патронник. Взведя курок, он вернулся к окну.

Пока Фило бежал по наклонному парапету и затем вверх через три ряда зубцов, чтобы добраться до платформы у флагштока, Гленн крепко прижал приклад винтовки к правому плечу и навел прицел.

— Все. Фило, больше никаких бомб. Стой на месте!

— Ты не убьешь меня. Ты человек разумный и решаешь все словами.

Гленн выстрелил. Просвистела пуля, и осколки черепицы подлетели в воздух.

— Сними часы. Фило!

Фило быстро нырнул за массивный дымоход.

— Ты же предпочитаешь переговоры пулям, помнишь?

Гленн снова выстрелил. Еще один кусок шифера разнесло вдребезги.

— Следующей будет твоя рука! — прокричал Гленн, передернув затвор и прицелившись.

Фило поднял руку и коснулся запястья.

— Ленора! — крикнул он в звездное небо.

Прогремел взрыв. Замок содрогнулся, пламя взвилось из западного крыла. Теперь Фило и Гленна окружало огненное кольцо.

— Куда он направился? — спросила Кэндис.

Глаза щипало от дыма и слепило яркое пожарище; они увидели как Фило скрылся за другой дымовой трубой и потом появился на нижней крыше.

— К центральной части замка. Прямо над сокровищницей. Там последняя бомба. Самая большая и мощная.

Сквозь дым и сильный жар, оглушенный ревом огня, Гленн обвел взглядом крышу, словно утес, на который собирался взобраться.

И вдруг появились двое с пистолетами, нацеленными на Гленна. Извечные подручные Фило — африканец и мужчина с красной отметиной.

— Неужели вы не видите, что он хочет убить нас всех? — крикнул им Гленн. — И вас заодно?

— Они на это и рассчитывают! — прокричал в ответ Фило. — Они верят в меня.

Гленн уставился на них, понял, что они намерены стрелять, и опустил винтовку. Когда он услышал звук взведенного курка, на крыше внезапно показалась чья-то фигура.

Милдред Стиллвотер! Ее волосы были растрепаны, делая ее похожей на ангела-мстителя.

Помощники Фило отвлеклись лишь на секунду, и в это мгновение Гленн поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Африканец упал, второй обернулся и хотел было уже стрелять, но Кэндис схватила кирпич, выпавший из кладки, и швырнула в него, попав прямо в голову.

Гленн перелез через парапет, потом помог забраться Кэндис. Они поспешили к Фило и услышали, как Милдред крикнула.

— Фило, я подслушала твои слова, когда ты говорил им, что убил Джона Мастерса! Я захотела узнать, что будет дальше, поэтому отправила в теплицу Франческу. Было прохладно, и я отдала ей свой свитер. Ты убил ее! Но там должна была погибнуть я, ведь так? Ты запер двери, чудовище! Я еле-еле успела выпустить людей. Ты собирался убить нас всех. И других за прошедшие годы… Норберт Вильямс, Дженни Мид, Ягель Померанц. Ты их тоже убил! И я была твоей сообщницей!

Когда она замолчала, они увидели муку на ее лице. Ее охватили мысли о человеке, которого много лет назад она любила и бросила у алтаря ради Фило. Неделю спустя Энди звонил, умоляя объяснить ему, почему она ушла, и просил ее вернуться. Рыдания вырвались из ее горла. Простит ли ее Энди?

— Бог нас ждет! — закричал Фило, не обратив на нее внимания.

— Единственное, что тебя ждет, — это наказание за твои преступления. — Она крикнула Гленну и Кэндис, чтобы они спасались и нашли укрытие.

— Доктор Стиллвотер, не мешайте! — Следующая пуля предназначалась Фило прямо в грудь. Гленн вскинул винтовку и перезарядил ее.

Вдруг Милдред подняла голову и посмотрела на небо.

— Что случилось?

Гленн прислушался. Совсем недалеко раздавался рокот моторов.

Вертолеты?

Фило крикнул:

— Вы слышите? Бог идет! Свечение уже близко!

И затем что-то упало на голову Кэндис. Она потрогала волосы рукой: на ней осталась вода.

Еще одна капля, за ней другая.

— Боже мой, — прошептала она. Из кристально чистого звездного неба пошел дождь.

Поднялся ветер, и луна исчезла. Быстро набежали облака и скрыли сияние звезд. И дождь припустил сильнее.

— Откуда, как? — пробормотал Гленн, когда крупные капли насквозь промочили его рубашку.

Фило в ужасе смотрел на черное небо.

— Нет! — кричал он. — Ленора, где ты?

Он не заметил, как на него налетела Милдред.

— Гори в аду! — крикнула она, ударив его руками в грудь.

Белые сатиновые тапочки Фило скользнули по мокрой черепице. Взмахнув руками, он потерял равновесие и кубарем скатился по крыше. Он сумел ухватиться за карниз, повиснув на высоте четырех этажей над вымощенным булыжником внутренним двором.

Дождь превратился в ливень. Пламя угасало, и с пепелища поднимался черный дым.

Фило болтался на древнем водосточном желобе, дождь струился по его лицу. У него еще остались силы, чтобы нажать кнопку на часах. Держась одной рукой, он поднял вверх другую.

— Нет! — закричал Гленн.

Палец Фило дотянулся до часов. Сквозь пелену дождя он видел седьмую кнопку и уже хотел нажать ее, когда погас циферблат.

Фило смотрел на него, не веря своим глазам. Он нажал кнопку. Еще раз и еще.

И потом он понял: он предусмотрел защиту от огня и удара, сделал небьющийся браслет, но ему даже в голову не приходило, что может понадобиться защита от воды.

Гленн упал на колени, отложил винтовку, нагнулся и схватил Фило за руку. Их пальцы сцепились.

— Держись!

Ветер и дождь хлестали его, когда Фило откинул голову назад и простонал.

— Ленора, любовь моя, дождись меня!

Он посмотрел на Гленна — их взгляды встретились.

И тогда Фило разжал пальцы.

— Нет! — закричал Гленн.

Кэндис подбежала к краю крыши в том момент, когда Фило упал на мокрый кустарник внизу. Сначала он не двигался, потом свалился на землю и бросился бежать.

— Куда он?

— В замок. Он хочет взорвать бомбу вручную!

— Как мы спустимся?

Огонь до сих пор бушевал вокруг них, несмотря на потоки воды, стекавшей по карнизам крыши.

— Сюда! — крикнула Милдред.

Каменные ступени в старинной башне были обветшавшими и скользкими. Кашляя в дыму, они быстро и осторожно спускались вниз, их лица обжигал жар.

Лестница вывела их в гостиную, красиво обставленную в викторианско-мавританском стиле, из которой расходились коридоры во все части замка.

— Туда! — показала Милдред. — В сокровищницу можно попасть только через Музыкальную комнату.

Но в комнате был огненный ад, охваченный пламенем рояль «Стейнвей» превратился в угли. Фило добежал до дверного проема и остановился. Обходного пути не было. Путь вниз лежал через огонь.

Он сделал шаг вперед.

— Фило, не делай этого! — закричал Гленн, прикрывая лицо рукой, не в силах выдержать такое пекло.

Фило взглянул на него с блаженной улыбкой на губах.

— Огонь не причинит мне вреда. Я невредимым пройду сквозь него.

Он вошел в комнату.

Пламя охватило белую материю, шелк и сатин. Затем кожу и седые волосы. Фило повернулся, его тело горело и чернело, пока он смотрел на огненную стену перед собой.

В его взгляде было удивление. Так не должно быть!

Но это случилось с ним, как и с другими людьми много лет назад: запертый в комнате отец умолял открыть дверь, его мать громко кричала. Боль была невыносимой. Сама душа его горела. «Мама, отец, неужели я на самом деле поступил так с вами?»

Глаза его прояснились, и он встретился взглядом с Гленном. На какой-то момент безумие отступило:

— Что я натворил? — И с последним вздохом крик вырвался из его горла. И только одно слово: — Ленора…

Лучи раннего рассвета озарили обугленные руины, мужчин и женщин, кутавшихся в одеяла, полицейских собак, обнюхивавших нагромождения обломков. Еще до того как Милдред открыла двери, те, кто был внутри, вызвали помощь по сотовым телефонам. Катера и вертолеты прибыли, когда внезапный шторм ушел в океан. Теперь начинался новый день. Тут были люди с побережья: владелец «Тисл Инн», фермеры, врач и констебль — все александрийцы. И Франсуа Орлеан, агент Интерпола, общавшийся с представителями местных властей, которые не входили в их общество.

Тайна Морвена была сохранена.

Кэндис села на булыжник рядом с Гленном, где он осматривал перевязанное плечо. Ее сердце екнуло при его виде и потом наполнилось любовью и гордостью. Гленн Мастерс, борец за справедливость и победитель плохих парней.

— Как ты? — спросила она.

После смерти Фило в огне Кэндис помогала искать жертвы, оставшиеся внутри замка, а Гленн позволил медсестре, одной из александрийцев, обработать его рану. По счастью, пуля прошла навылет, оставив отверстие с чистыми краями.

— Черт, теперь не смогу играть в поло, — сказал он, поправив под локтем тесемку перевязи и поморщившись от боли. Он осмотрел лицо Кэндис, перепачканное сажей. — А ты как?

— Полна сил, — ответила она, улыбнувшись. — Я не спала два дня. По идее должна валиться с ног от усталости.

Гленн снял хлопья пепла с ее волос. Все эти годы он думал, что, влюбившись, станет слабее, что, позволив себе испытывать эмоции, утонет в мире жестокости. Но сейчас он понял — все оказалось совсем наоборот. Любовь к Кэндис придала ему сил.

К ним подошла Милдред Стиллвотер.

— Я уверена, что полиция примет версию гибели Фило в результате несчастного случая. Мы сообщили, что пожар возник из-за короткого замыкания. — Она смахнула волосы с лица. — Мы ничего не подозревали. Я поговорила с людьми, и они сказали, что в последнее время заметили странное поведение Фило, но я полагаю, мы просто боялись его.

Она посмотрела на замок — в одних местах разрушенный, в других целый. Пожар сошел на нет, остались только тлеющие угли и небольшие очаги пламени. Утренний воздух был наполнен едким дымом.

— По счастью, наши самые ценные сокровища не пострадали. Письма Магдалины, Евангелие от Марка, книга Цу Цзы. И конечно, мы вернем вещи, которые украл Фило.

Волосы Милдред были распущены и волнами спускались до плеч. Кэндис подумала, что она выглядит удивительно молодо, особенно ее лицо, без морщин и признаков старения. Она сняла очки, и теперь можно было увидеть ее миндалевидные глаза, свидетельство былой красоты.

— Как дела у остальных? — спросила Кэндис.

— Всех осмотрели врачи. У кого-то ожоги и пара царапин, а так все целы. За исключением бедной Франчески, которая вместо меня пошла в теплицу. — Она поежилась в своем красном кардигане, натянула его повыше и сказала: — Кэндис, мне очень жаль, что вам пришлось пройти через такое суровое испытание. Отправив Франческу в теплицу, я вернулась и подслушивала возле двери Трофейной комнаты, и, когда услышала, как Фило рассказывал вам о своих планах по уничтожению Морвена, я побежала предупредить всех. Если бы я осталась, то помешала бы ему, и вы не оказались бы в той комнате.

— Вы не смогли бы остановить его, доктор Стиллвотер. Никто из нас не смог бы. Единственное, что остановило его, — это дождь.

Милдред взглянула в чистое утреннее небо.

— Странно… Шотландия известна своей непредсказуемой погодой, но шторм прошлой ночью был необычным даже для Шотландии. После него я поняла одну вещь: мы неправильно истолковали послание в видении Александра. Мы полагали, что Бог рассказывал нам о Своем пришествии в будущем. Но Он говорил только о Свечении, в котором Он явится снова. Бог пришел к нам давным-давно, возможно, во времена Адама и Евы, и с тех пор был с нами, чтобы оберегать нас и внимать нашим молитвам. Дальше, когда мы заслужим Его, нас ожидает Свечение.

— Почему вы в этом уверены? — спросила Кэндис.

— Потому что Он пролил дождь на Морвен, защитив Свои священные слова. Как же еще объяснить шторм в ясную ночь?

Милдред окинула взглядом наполовину сожженный замок и своих друзей, перепуганных и уставших.

— Ты останешься, Гленн? — спросила она. — Нам так нужна твоя помощь.

— Мне нечего тут делать, доктор Стиллвотер. Дома меня ждет работа.

У Гленна были свои планы. Капитан Бойл через год уходил в отставку, и Гленн имел шанс занять его место. Он собирался продолжать ловить плохих парней и сидя за столом капитана полиции. Помимо работы он хотел вернуться к скалолазанию, взять свои картины и холсты на горные вершины, чтобы запечатлеть Свечение и показать его другим людям.

И еще он был готов рисовать Кэндис. Через сажу и пепел на ее лице пробиваюсь сияние. Открыв Свечение вокруг себя, она обрела его внутри.

— Доктор Стиллвотер, общество продолжит выполнение своей миссии? — с надеждой спросила Кэндис.

— О да. Непременно. Свечение может случиться завтра, а может через тысячу лет. Я лишь знаю, что Бога торопить нельзя.

Милдред смотрела на них, вспоминая свою молодость. Ей захотелось сделать им какой-нибудь подарок, который они стали бы бережно хранить в своей новой совместной жизни.

— Хотя Фило и сошел с ума, — сказала она, — но в одном он был прав: в Свечении мы воссоединимся с нашими любимыми. Гленн, ты еще увидишь свою мать.

Потом она извинилась и ушла, сказав, что ей нужно кое-что сделать.

Гленн смотрел ей вслед, размышлял над ее замечательными словами, решив, что разберется в них позже, потому что его мысли были заняты более неотложным вопросом. Он задумчиво крутил кольцо на пальце — рубин, покрытый золотом в виде пламени, — и решил, что это кольцо станет обручальным. Он пока не знал, как начать разговор и сделать Кэндис предложение, но был уверен, что действовать нужно осторожно, выработать стратегию, потому что ему было известно о ее нежелании связывать себя узами брака и о том, что она собиралась пройти по жизни, подобно своей матери, незамужней. Хотя формально Сибилла Армстронг была вдовой. Он сомневается, получится ли у него использовать это в качестве уловки.

— Кэндис, — начал он, решив прощупать почву. — Что ты ответишь, если я попрошу тебя…

— Да, — сказала она.

— Что да?

— Я выйду за тебя замуж. Ты же об этом хотел спросить, ведь так?

Он притянул ее к себе и крепко поцеловал, не обращая внимания на взгляды и улыбки окружающих. Потом он чуть отстранился и произнес:

— Пообещай мне, что никогда не перестанешь быть импульсивной.

— Если ты мне кое-что пообещаешь.

Он хотел целовать ее снова и снова, отвезти ее в «Тисл Инн», в один из номеров над баром.

— Что?

— Что ты никогда не перестанешь рисовать Свечение.

Милдред с обожженной картонной коробкой в руках шла обратно среди своих коллег, потягивавших кофе из термоса, и наблюдала за Кэндис и Гленном.

Они обнимались. Милдред вспомнила подобные объятия из своего далекого прошлого. Тогда она собиралась выйти замуж за хорошего человека, которого потом бросила, когда Фило попросил поехать вместе с ним на Морвен. Она думала об Эндрю, о том, где он сейчас, женат ли он, решив найти его и посмотреть, не поздно ли еще все исправить…

— Таблички с Джебель Мара. — сказала она, передавая коробку Кэндис. — Вместе с моим переводом. Без работы профессора Мастерса и его поисков у нас бы ничего не было, поэтому большей частью это его заслуга.

Кэндис с благодарностью приняла коробку.

— Что сказано в тех письменах?

— Вот, прочтите сами.

Я служанка Живого Бога. Я несу священную лиру. Я несу священную флейту, Я несу священный барабан. Я веду своих сестер в музыке, Я веду своих сестер в песне, Я веду своих сестер в танце. Ступай за мной, — сказал Живой Бог. Через море, Через море, На другой берег, И пой во славу. Ибо лучи Солнца подобны Рукам отца, обнимающим нежно, И мы не страшимся больше. Возрадуйся и пой во славу.

Теперь Кэндис поняла ужасную правду: Есфирь похоронили заживо не из-за текста на табличке; ей отомстил ее персидский господин, от которого она дерзнула сбежать.

— Надеюсь, что вы покинете это место с новой верой, — сказала Милдред.

— Мне о многом надо подумать, — ответила Кэндис. — Столько было разговоров о конце света!

— Не стоит бояться конца света. Откровение Иоанна, наполненное страшными сценами, — всего лишь одно из представлений об апокалипсисе. Есть много больше, из разных верований со всего мира, предсказывающих прекрасный конец света, — обнадеживающе произнесла Милдред. — Вспомни классический греческий. Хотя словом «апокалипсис» со временем стали называть смерть и разрушение, его оригинальное определение не более чем «раскрытие», открытие знаний. И апокалипсис в моем видении — это познание красоты Бога и Его наполненной светом вселенной. — Милдред указала на коробку. — Там есть еще одна вещь. Для тебя, моя дорогая. В храме Амона в Гелиополисе хранилась древняя хронология правителей Египта. В 310 году до нашей эры принцесса Артемидия перевезла ее в Великую библиотеку. Мне известно о твоих исследованиях, касающихся Нефертити, Кэндис, и поэтому я не имею права скрывать это от тебя.

Будучи немного сбитой с толку, Кэндис заглянула в коробку. Ее глаза широко раскрылись от удивления.

— Это не подделка, — сообщила Милдред. — Сертификаты подлинности лежат там же, вместе с хронологией истории предмета, перешедшего через поколения от Восемнадцатой династии к Птолемеям.

Утренняя заря осветила отлитую из золота ненастоящую бороду — царский символ, который носили фараоны Египта. Кэндис смогла прочесть имя, написанное завитками иероглифов: Нефертити.

Она обняла Милдред, не в силах выразить благодарность словами.

Гленн, пошатываясь, поднялся на ноги, события прошедшей ночи еще напоминали о себе.

— Все, можем ехать?

Кэндис посмотрела на него сияющими глазами.

— Да.

Он протянул руку и подумал о странном и чудесном будущем, полном вопросов и загадок, открывшемся перед ними, о Свечении и воссоединении, человечестве, объединенном любовью, и о том, что одно он знал точно: его никогда не перестанет удивлять этот соблазнительный, медовый голос.

— Тогда домой, — сказал он.

И когда она взяла его за руку, они почувствовали, как вокруг них закружил легкий бриз. Они решили, что ветер принесло с моря, но то были души, распевавшие песню счастья и радости, собравшиеся вместе, чтобы отблагодарить их и пожелать им всего наилучшего: Филос и Артемидия, рыцарь Аларик, монах Кристоф и Кунегонда, Мишель Нотрдам, Фредерик Кейс и Эмма, Джереми Лэмб, Джон и Ленора Мастерс, и Дэвид Армстронг, отец Кэндис.

И они шептали: «Мы встретимся в Свечении».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

1

Дорога скорби — путь, по которому вели Христа на Голгофу.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

Часть вторая

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

Часть третья

  24

  25

  26

  27

  28

Часть четвертая

  29

  30

  31

  32

  33 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg