«Рассказы о любви»

Елена Шерман

Рассказы о любви

* Сватовство

* Феромоны

* Одесситка

* Барышня и хулиган

* Жертва во имя любви

* Любовь

* Возвращение

* Время стоянки поезда -- пятнадцать минут

* Встреча

СВАТОВСТВО

Ровно в восемь вечера в квартиру позвонили. Он ждал этого звонка: сосед, работавший в "Водоканалтресте", обещал прислать сотрудницу, чтоб снять показания водного счетчика. Поэтому, сорвавшись с кресла перед телевизором, он бегом бросился к двери и открыл ее, даже не спросив "Кто там?" и не посмотрев в глазок.

Уже когда он раскрывал отпертую железную дверь, у него мелькнул обрывок мысли, что он поступает несколько легкомысленно и за дверью может оказаться совсем не сотрудница "Водоканалтреста", но распахнув дверь, он тут же успокоился и даже удивился.

Перед ним стояла высокая женщина с красивой прической из коротких вьющихся волос в черном кожаном пальто, слишком уж хорошо выглядящая для скромной служащей.

- Вы Кукушкин Сергей Васильевич? - спокойным голосом спросила женщина. Лицо у нее было тоже спокойное и довольно красивое, насколько он успел рассмотреть.

- Да, это я, вы попали туда, -- он гостеприимно посторонился и сделал приглашающий жест рукой.

Женщина вошла, он закрыл дверь.

- Пожалуйста, туалет у меня там, -- Кукушкин указал на белую дверь в конце коридора. - Счетчики возле унитаза на трубе справа...

- Мне не нужны счетчики, -- также хладнокровно сказала женщина, повесив пальто на вешалку и внимательно осмотрев себя в зеркале в прихожей. - Я Наталья Викторовна Виноградова.

С этими словами Наталья Виноградова круто повернулась к растерявшемуся Кукушкину, словно желая проверить, какое впечатление на него произведет ее имя.

- Это какая-то ошибка... -- замялся он. - Я ждал женщину из "Водоканалтреста" счетчики проверить... А вас я не знаю. Вы что-то спутали.

- Нет, что вы, -- очаровательно улыбнулась женщина. - Я никогда ничего не путаю. Это вы немного запутались в жизни. Но ничего, я вам помогу.

Пойдемте в гостиную, нам предстоит серьезный разговор, -- с этими словами незнакомка Виноградова бодрым шагом направилась в ту комнату его двухкомнатной квартиры, которая и впрямь играла роль гостиной. Кукушкину ничего не оставалось, как пойти за ней. "Это какая-то аферистка, -мелькнуло у него в голове. - Я читал про таких мошенниц. Надо ее немедленно выставить".

- Вот что, женщина, -- сказал он, войдя в гостиную, -- Виноградова вы или Персикова, вам лучше уйти. А то я...

- Что? - без интереса спросила Наталья Викторовна, усаживаясь в кресло. - Да сядьте вы, не стойте как столб.

"Вот нахалка! С такой надо построже".

- Вон! - и тою же правой рукой, которой только что он делал приглашающий жест, Кукушкин сделал не менее красноречивый жест: "Выметайся!"

- Хамить не надо, -- деловито сообщила женщина. - Хамство только все усугубит, а ваше положение и так достаточно скверное. Я тетка Кати Грушко.

Услышав это имя, Кукушкин напрягся, перестал размахивать руками и скрестил их на груди. Проще всего было бы сказать, что никакой Кати он знать не знает, но как-то не получилось.

Виноградовой его молчание явно понравилось.

- Ага, молчите... Знакомства с Катей, значит, не отрицаете. И правильно. Чего уж там отрицать, когда девчонка на четвертом месяце.

- Это вас не касается! - обрел дар речи Кукушкин.

- Что еще вы мне сообщите? Пожалуйста, я слушаю. Мне очень интересно.

- Вот то и сообщу: мои отношения с Катей - только наше дело, и посторонним нечего совать сюда свой нос. И попрошу вас удалиться. Мы с Катей как-нибудь сами разберемся...

- Вы уже разобрались: сказали дурочке "делай аборт и забудь меня".

- Послушайте...

- Нет, уж вы послушайте. Как эта ситуация выглядит в ваших глазах, я уже знаю. А теперь вы узнаете, как она выглядит в моих глазах.

Вам тридцать лет, вы были женаты и развелись, живете один, работаете в СП "Лотос". Тихо, тихо, я это говорю не для того, чтоб освежить в памяти вашу биографию, а для полноты картины. Итак, вы взрослый опытный мужик, случайно знакомитесь с семнадцатилетней невинной дурочкой. Что сделал бы порядочный... да ладно, хотя бы умный человек? Узнав о ее возрасте, невинности и происхождении из приличной семьи, немедленно б слинял, как бы сильно не нравились ему нимфетки. Потому что умный человек в первую очередь не хочет лишних проблем. А вы затаскиваете девчонку в постель. Да помолчите вы, я знаю, что она сама хотела. И если честно, за это вас особенно не виню. Но вот за то, что вы от презерватива отказывались - удавила б собственноручно.

Да, да, я все понимаю. Без резинки приятней, а тут твердая гарантия, что не заразишься - девочка свеженькая, чистенькая, и бесплатно! Но учтите, милый мой: период бесплатных пирожных в нашей стране закончен. За все нужно платить.

- Слушайте, а вы не на базаре работаете? У вас интонации торговки... -попытался съязвить он, хотя происходящее все меньше вызывало в нем иронию и все сильнее - тревогу.

- За невинных малолеток платят только двумя способами: или большими деньгами, или штампом в паспорте. Третьего не дано.

- Ну, если вы об этом, можно было обойтись без долгих монологов. Я на Кате не женюсь, и даже не желаю обсуждать эту тему.

- А вас никто не спрашивает про ваши желания. Вы уже нажелались. Катя не будет начинать свою женскую биографию с аборта. Помимо многих других причин, у нас в роду неблагополучно по-женски, и второй беременности у Кати может просто не быть.

- Это ее дело, -- он пожал плечами. - И вообще, это отдает таким средневековьем...

- Нет, это еще не средневековье. Средневековье будет чуть погодя. Так вы отказываетесь от отцовства? Скажете, что это не ваш ребенок?

- Не знаю, мой или нет. Мне ребенок не нужен, и Кате тоже. Ей надо поступать в вуз, учиться...

- Ничего, учатся и с детьми. Подумаешь, год-два потеряет! Да и с малышом есть кому сидеть: и сестра работает посменно, и мама наша прекрасно себя чувствует...

- Сидите! Я вам не мешаю, -- он пренебрежительно передернул плечами. Но меня не уговаривайте.

- Что? - Виноградова приподнялась на кресле, и впервые за полчаса на ее лице отразились сильные эмоции. - Уговаривать? Я вас? Да, -- успокоившись, она снова откинулась на мягкую спинку кресла, -- вы, верно, и впрямь умом не отличаетесь. Плюс неадекватное восприятие действительности. Муж из вас, конечно, не ахти, но ничего, мы не гордые. Спрашиваю вас со всей ответственностью: вы женитесь на моей племяннице?

- Нет, конечно. И со всей ответственностью прошу вас уйти. Мне это надоело.

- А как же мораль?

- Какая мораль?

- Как же универсальные законы человеческой этики?

- Слушайте, женщина...

- Меня зовут не женщина, а Наталья Викторовна.

- Меня не интересуют ваши личные данные. Моя жизнь - это только моя жизнь, ясно? И я никому не позволю в нее лезть, ясно? Вы мне указывать не будете, ясно? А теперь - шагом марш отсюда.

- У-у ты какой, -- свила губы трубочкой Виноградова. - Голубок разбушевался. Ой, как страшно...

- Я не шучу, -- все это время стоявший, прислонясь к дверному косяку Кукушкин сделал шаг к креслу с противной гостьей.

- И что мы сделаем? Лапки мне повыдергиваем?

- Нет, ножки оторвем! Пошла отсюда! - крикнул он, подходя к Виноградовой.

- Не горячись, мой гномик, -- ласково улыбнулась женщина и достала с ловкостью фокусника из своей лаковой сумочки сложенный вчетверо листок бумаги. - Прочти, моя ягодка. Чтение просвещает юношество.

Он хотел было разорвать бумажку, но благоразумие пересилило.

На листке было написано заявление гр-ки Виноградовой Н.В., 1967 года рождения, русской, беспартийной, проживающей по адресу Зеленая, 7, кв.56 и т.д., на Кукушкина С.В., с обвинением его в нанесении телесных повреждений средней тяжести. Заявление было помечено завтрашним числом.

- Я, конечно, могу уйти, моя рыбка, но пойду я не домой, а к дежурному врачу в травмопункт. Пока я дойду, у меня глазик заплывет и тельце синяками покроется, так что справку мне выдадут без заминки. А оттуда я прямиком в ближайшее отделение милиции.

- Шантажистка!

- Развратник, трус и халявщик! Но это в настоящем. А в ближайшем будущем - зэк!

- Дура! - он разорвал-таки бумажку на клочки и растоптал ногами. Как жаль, что нельзя то же проделать с этой стервой! Какая глупость, что он впустил ее! Мерзкая баба. Но он не поддастся на ее шантаж. Ни в коем случае нельзя уступить даже в мелочах, а то она решит, что он ее боится. А он плевать на нее хотел, ничего она ему не сделает.

- Никто тебе не поверит! Мотива нет! Я тебя вижу первый раз в жизни, и кто вообще видел, что ты заходила в мою квартиру?

- Никто, мой козлик! - продолжала нежно улыбаться Виноградова.

- Ха! Хочешь взять на арапа! Думаешь, на дурака напала! Блефуешь и думаешь, что я испугаюсь! Чихал я на твои бумажки, на тебя и на твою дуру-племянницу! Вали отсюда!

Чем громче он орал, тем нежнее улыбалась Виноградова. Под конец она встала и с совершенно зефирной улыбкой положила на журнальный столик еще одну сложенную бумажку.

- Чао, мио кретино, как говорят итальянцы. Встретимся в суде.

Он развернул бумажку, ожидая увидеть второй экземпляр идиотского заявления. Это и впрямь было заявление, но другое.

Это было заявление об изнасиловании несовершеннолетней Грушко Е.И. им, Кукушкиным Сергеем Васильевичем.

Конечно, он сразу понял, что это очередной блеф и ложь. Но почерк и подпись были Кати, он знал этот круглый детский почерк - как-то она заявилась к нему домой без предупреждения (за что получила хорошую взбучку) и, не застав, оставила записку...

- Эй, погодите! - он догнал шантажистку уже в коридоре. Она стояла возле вешалки, но надевать пальто не торопилась - явно не хотела уходить. И это внушило ему оптимизм.

- Вам не стыдно?

- Мне?

- Да, вам! Это вы заставили Катю написать эту ложь?

- Я.

- И зачем? Чего вы этим добьетесь? Кто вам поверит?

- Все.

Он хотел сказать "Да вы врете, никакого заявления вы не понесете", но, взглянув ей в глаза, понял, что понесет, и сказал другое:

- Ну да! Полгода я ее насиловал, да? Изнасиловать можно раз, а Катя ходила ко мне регулярно...

- И кто это подтвердит? Наша версия такая: познакомились, пригласил домой, девочка сглупила, пришла, изнасиловал и приказал молчать, пригрозив разными ужасами. Девочка испугалась, поверила и молчала, пока живот расти на начал. Просто, убедительно и доступно даже детям среднего школьного возраста.

- Чепуха! Ничего не убедительно! Я Катю не насиловал, она добровольно со мной встречалась! Я найму адвоката и вас привлеку за лжесвидетельство!

- Да, согласна, это звучало б неубедительно, если б вы были любовниками, то есть ваши отношения походили б на нормальный роман. Но вас, Кукушкин, сгубило ваше жлобство. Вы относились к Кате, как к игрушке, как к вещи, вы полгода, пардон, ее толкли и даже на "Макдональдс" не расщедрились! В каком кафе вас видели вместе? Ни в каком. Кто из ваших друзей знал о Кате? Никто. О родителях и говорить не приходится. Конечно, вы страшились минимальной ответственности, это было так удобно: никто не видел, не знает, и пусть она потом докажет! Но на всякого мудреца довольно простоты. Вы не сумеете доказать, что виделись с Катей после изнасилования. И тут вам крышка.

Впервые за время этого странного разговора Кукушкин ощутил страх. Мерзкая баба была права. Он может и не суметь опровергнуть это гнусное обвинение. И что тогда?

- Да кто будет этим заниматься? - пытался защищаться он, борясь с подступающим к сердцу холодом.

- Здрасьте! Какому следователю помешает премия за быстро раскрытое дело? А тут ведь следствие не затянется, это уже видно. Опять же план выполнят...

- Слушайте, вы, -- заорал он, не на шутку перепугавшись. - Вы можете стряпать какие угодно гнусные дела, но я так не сдамся. У меня есть деньги, я найму адвокатов, я свидетелей найду...

- Милый мой зятек, и у меня есть деньги! - ласково усмехнулась Виноградова и развела руками. - Деньги здесь не при чем. Ты самый главный факт опровергнуть не сможешь: генетическая экспертиза стопроцентно покажет, что ребенок - твой!

- Пусть мой, но вы не докажете, что я взял ее силой! Не докажете! Нет свидетелей! Только ее слово против моего! А я все объясню, что она просто хочет женить меня на себе. И не идут с заявлением об изнасиловании через несколько месяцев, тут вы просчитались!

- Может, у нас на руках не все козыри, но тебе вообще бить нечем. Кукушкин, ты сядешь, даю тебе слово. Знаешь, сколько таких дел бывает ежегодно? И все они заканчиваются одним - зоной. Ты получишь от семи до двенадцати лет - за несовершеннолетнюю. Ст.152 УК Украины, часть третья.

Ему стало тошно, но он ничего не нашел ответить, кроме жалкой реплики:

- Ты уже и статью узнала?

- Но еще до суда ты в общей камере станешь петухом. Ты даже не представляешь, какие унижения и страдания тебя ждут!

- А ты? Ты представляешь? Кто ты будешь после этого?

- Сваха, мой голубчик.

- Сваха?! - он засмеялся нервно, громко, на грани истерики. - Сука, а не сваха. Как так можно, неужели вам не противно - заставлять мужчину жениться под угрозой суда и тюрьмы!

Виноградова вдруг приблизилась вплотную к нему (они все стояли в коридоре) и заговорила тихо и очень серьезно:

- Я Катю застала с упаковкой демидрола в руке, дурочка травиться хотела. И тогда я заставила ее написать эту бумагу и пообещала тебя вернуть. Потому что поняла, что речь идет о жизни и смерти. А мне моя племянница дорога.

"Катя! - мелькнуло в его мозгу. - Надо поговорить с ней. Да, это единственный выход. Обмануть эту мегеру и уговорить дурочку не делать глупостей... Спокойно, Сергей, спокойно. Главное - овладеть голосом и говорить убедительно. Другого пути нет, убить эту ведьму ты ж все равно не сможешь".

- Наталья Викторовна, -- как мог спокойно начал он. - Да, я признаю, я поступил не совсем этично. Не буду оправдываться, речь сейчас не об этом. Но и вы выбрали не тот путь. Вам следовало не угрожать - это, простите, вообще женщине не идет, а...

- Плакать и унижаться? Нет, плакать будешь ты, обняв парашу.

"Убил бы! Но не сумею...Гадина!"

- Наталья Викторовна, давайте без оскорблений. Я вас не оскорблял. Я согласен подумать, мне надо разобраться в своих чувствах...

- Поздно, поздно пить боржоми. Ребенок скоро шевелиться начнет.

- Но такие вещи с бухты-барахты не делаются!

- Да пошел ты! Думаешь, -- и в красивых светлых глазах Н.В. загорелись дьявольские огоньки, -- я не знаю твоих планов? Заморочу голову, отговорю нести заявление, там увижусь с Катькой и навешаю дуре лапшу на уши, зарисуюсь с ней, может, даже сфотографируюсь в обнимку - исправлю допущенную ошибку! - а там прости-прощай!

"Ведьма!"

- Конечно, я должен увидеться с Катей. А то как же?

- В загсе, милый, все в загсе. Завтра ровно в девять утра ты будешь или в загсе заявление подавать, или следователю рассказывать, как ты ее насиловал.

Кукушкин стиснул кулаки и ринулся в новую атаку. Отчаяние придало ему сил, и он заговорил сперва почти грозно:

- А ты не боишься прижимать человека к стенке? Я ведь тоже могу пойти на крайние меры!

- Что, наймешь киллера, чтоб убил твоего не родившегося ребенка вместе с матерью? Так, что ли? То-то Катьке эта фраза понравится, а то она все сомневалась, что ты подонок.

- Если я подонок, то зачем я вам? Зачем Кате такой муж?

- Любит она тебя, дурочка. А как по мне, вы все одним миром мазаны, какая разница, ты или другой.

- Гениальная логика! Одна любит так, что готова упрятать за решетку, вторая убеждена, что мужики сволочи! Конечно, из личного опыта.

- Нет, у меня все мужики шелковые. Но ты не отвлекайся, мы ж твою судьбу обсуждаем, а не мою. Возьмем самый благоприятный для тебя вариант: доказать твою вину не удается, тебя освобождают в зале суда. Но выходишь ты уже а) сломанным неврастеником; б) безработным; в) нищим: г) потерявшим всех друзей и, возможно, родителей. А позор! А скандал! И ради чего все это? Оно тебе надо? Ладно б ребенок был не твой или Катька была б шалава, а то ведь лучшей жены тебе не найти. Молоденькая, глупенькая, что хочешь, то из нее под себя и вылепишь. Чего ломаешься? Хочешь показать свою мужскую независимость? Считай, что уже показал.

Кукушкину тем временем пришел в голову новый аргумент.

- А какой Катя выйдет из зала суда? С репутацией изнасилованной - раз, с испорченными нервами - два, с ребенком на руках - три... Об этом вы ее предупредили? Что даже если меня посадят, ей легче не станет? Общество у нас патриархальное...

- Да, Кате придется нелегко, -- твердо сказала Виноградова. - Но вам еще хуже. А Катя уедет на год в Хмельницкий к родне, постепенно все забудется, сотрется, через пару лет никто и не вспомнит, что с ней случилось. Мир велик, и перед ней вся жизнь впереди. А вот ваша жизнь закончится в любом случае.

- Да зачем я вам нужен? Грех прикрыть? Какой из меня муж и отец?

- А мы научим, как быть мужем и отцом. И причем здесь грех?

- Зачем вам этот брак?

- Перестаньте задавать риторические вопросы, вы глупы, но не до такой же степени.

- А если я соглашусь признать ребенка своим?

- Вы историю учили?

- Какую еще историю?

- Древнего мира. Перед битвой под Гавгамелами Дарий послал Александру первое предложение о мире. Тот ответил: "В мире не может быть двух солнц: покорись или бейся". Тот струсил и прислал предложение полцарства. И Александр ответил: "Ты предлагаешь мне то, что тебе уже не принадлежит!" Понял? Ты нам не кинешь подачку отцовства: отцом тебя все равно запишут и алименты ты будешь платить в любом случае.

- Ха! И из зоны? Нет, вы действительно странная женщина... -- он помотал головой, вдруг зашатался - напала внезапная слабость - и почти упал, плюхнулся на тумбочку для обуви.

- Короче, мальчик, я устала. Загс № 9, ул. Леси Украинки, завтра ровно в девять у входа, не опаздывать. Одна минута - и ты опоздал навсегда. Понял? Спокойной ночи и приятных сновидений.

С этими словами она надела пальто, прошла мимо него в гостиную, забрала заявление Кати и обрывки своего (он сидел и ошалело смотрел перед собой), бодрым шагом направилась к двери, мгновенно открыла замок и тихо, вежливо закрыла дверь. Но, поскольку дверь была железная, беззвучно не получилось, и этот лязг заставил его вздрогнуть: ему померещилось, что за ним захлопнулась дверь СИЗО. И тут же перед глазами встало лицо Кати во время последнего их свидания: жалкое, растерянное, с болью в глазах... Господи, что же теперь делать?????????????????????????????????????

... В перерыве между второй речью тамады и криками "Горько!" он наклонился к Виноградовой, сидевшей по правую руку от молодых, и тихонько сказал:

- Я ведь так и не знаю, милая родственница, где вы работаете. А очень интересно бы узнать, откуда...

- Как, разве Катя не говорила вам? - перебила его Наталья Викторовна, вскинув тонкие изогнутые брови. - Я преподаю в университете деонтологию.

- А что она изучает, любимая родственница?

- Моральные ценности, милый зять.

ФЕРОМОНЫ

С любовью всегда одни проблемы. Как говорится, куда не кинь - всюду клин. Все сложно. Вот, например, только захочешь пригласить девчонку на свидание - и тут же перед тобой встает масса сложнейших вопросов. Чтобы пригласить на свидание устно, надо поговорить с ней с глазу на глаз, а где поговорить? В школу она идет с Наташкой и Иркой, на уроках и переменах кругом полно народу, после школы она с Наташкой едет на тренировки - словом, никак не подступишься. Да и страшно, если честно. Вдруг покраснеешь, или дыхание перехватит, и будешь выглядеть дураком. Телефона у нее нет, значит, этот вариант отпадает. Решаешься наконец написать записку, и тут мучаешься два дня: как обратиться? "Маша? Машка? Вьюша? Дорогая Маша?" Тьфу, все не так. А с чего начать? "Ты мне нравишься? Ты классная девчонка? Ты просто супер?" Как изложить просьбу о свидании? И как пишется само слово "свидание" -- "сведание" или "свидание"? Ничего не понятно, блуждаешь, как ежик в тумане. И теперь, когда записка наконец перекочевала в рюкзак Вьюши, легче не стало. А если она не придет?

- А если она не придет? - второй час грузил своего лучшего друга Саню Арбузова несчастный влюбленный.

- Это еще не самое страшное, - авторитетным тоном ответил толстый Арбузов. Впрочем, он все говорил авторитетным тоном. - Ты вот подумай, Хохолков, что ты делать будешь, когда она твою записку всем девчонкам покажет. Вот смеху будет! Ты написал в записке, что просишь ее никому не показывать?

- Нет...

- Ну так держись.

- Да зачем ей показывать записку?

- Как зачем? Для прикола.

Хохолков грустно поник русой головой. Да, нынешний мир к влюбленным еще беспощаднее, чем во времена Ромео и Джульетты. Каждый рад развлечься за твой счет. Одна надежда - что Вьюша не такая, как о ней думает Арбузов, а такая, какой ее видит он.

- Но и это не самое страшное, -- помотал круглой головой Арбузов.

Хохолков удивленно поднял голову. Ему казалось, что ничего хуже, чем разглашение самой заветной тайны всему классу, и придумать нельзя.

- Самое страшное, если ты на свидании опозоришься, -- вздохнул Арбузов. - - А это может быть.

- Как... Чего это я опозорюсь?

- Заикаться начнешь. С тобой ведь такое бывает, правда? Чепуху начнешь нести. Я уж не говорю об интиме. Ты вообще целоваться умеешь?

- Не твое собачье дело, -- огрызнулся Хохолков, но агрессивность его была порождена, конечно же, только нахлынувшей откуда-то волной страха. Прав проклятый обжора, прав, как всегда. И заикается он в минуты волнения, и в разговоре ненаходчив. И уж непременно, как всегда, в самый важный момент он что-то сделает не так.

- Помнишь, как ты 8 марта опозорился перед всей школой? - подливал меж тем масла в огонь Арбузов. - Забыл на сцене стихотворение, которое учил три недели!

- Я не забыл, я растерялся!

- Какая разница, важен результат.

- Ты у нас великий артист!

- А я и не претендую. Я и никого не приглашаю. А вот, Хохолков, точно опозоришься.

- Слушай, ты, критик! Ты вообще мой друг или нет? Если друг, то чего пробуждаешь во мне этот... как его? комплекс неполноценности?! Нет чтоб сказать что-то ободряющее! - Хохолков с негодованием толкнул Арбузова в жирный бок, встал со скамейки, на которой они оба сидели, и пошел прочь, переполненный самыми мрачными чувствами.

- Э... -- засуетился Арбузов, -- Серега, погоди! Я как раз хотел сказать... Да погоди ты!

Хохолков остановился и с горькой насмешкой посмотрел на задыхающегося от быстрой ходьбы Арбузова.

- Ну, что ты еще скажешь?

- Я читал большую статью, как раз про твою проблему.

- У меня нет проблемы!

- Ну хорошо, не про твою проблему, а про похожую. Понимаешь, главное для мужчины - это уверенность.

- Тоже мне открытие!

- Дай мне договорить. А когда мужчина уверен в себе? Когда он привлекателен для женщин. Вот ты заметил, одни мужчины привлекают к себе женщин, а другие нет?

-- Ты, например, -- отомстил Хохолков.

- Или ты. Так было в течение веков, и только недавно наука открыла, в чем причина. Вот угадай, в чем? Что в мужчине нравится женщинам?

- Не знаю. Сила? Ум? Деньги?

- Нет!

- Красота? Талант? Слава?

- Нет!!

- Ну, не знаю.

- Наука открыла, что вся сила - в феромонах!

- В чем? В фе-ро...

- В феромонах! Это такие флюиды, которые вырабатывает организм, и которые привлекают к женщинам мужчин, а к мужчинам - женщин. Если человек вырабатывает много феромонов, он испускает особый запах, и на него женщины пачками вешаются...

- А если не вырабатывают, он так и умирает старым холостяком?

- Раньше умирал. Но теперь есть спасение. Теперь наука умеет искусственно изготовлять феромоны.

- Не понял.

- Туго же до тебя доходит. Берешь специальный дезодорант, так? Пшикаешься им, так? И тут же начинаешь излучать магическую сексуальную притягательность.

- Врешь!

- Я тебе этот журнал покажу!

- И где можно купить такой дезодорант?

- А там под статьей телефоны есть.

Хохолков впал в глубокую задумчивость. Арбузов замолчал и не беспокоил друга, понимая, какие важные мыслительные процессы сейчас в нем происходят.

- Покажи журнал, -- сказал наконец взволнованный влюбленный.

- Пошли ко мне, покажу.

Статья о чудодейственной силе феромонов произвела на Хохолкова не менее глубокое впечатление, чем на его друга, и последние остатки сопротивления были продиктованы скорей упрямством, чем здравым смыслом.

- Ты думаешь, это мне поможет? Я не знаю... Что-то сомнительно.

- Это твой последний шанс. Давай звони.

Один из указанных в конце статьи телефонов был занят, по другому трубку сняли сразу.

- Алло? Фирма "Магик"? Скажите, сколько стоит дезодорант "Магик-эффект-3"? 25 условных единиц? Спасибо... -- Хохолков повесил трубку и повернул покрасневшее лицо к Арбузову. - Ни фига себе... 25 баксов!

- А ты что хотел? Ты ж пойми, это уникальная формула! Раз надушился - и чувствуешь себя королем Вселенной! За доллар себя суперменом ощущать не будешь.

- Нет. Ничего не получится.

- Почему?

- Нет у меня столько.

- А сколько есть?

- На баксов 10 наберется.

- Вот, и у меня есть 10. Остальное попроси у матери.

- Здрасьте! Я и так у нее просить буду, надо ж мне при себе деньги иметь. Я ее возможности знаю, больше она не даст.

- Тогда я у своих попрошу.

- Я даже не знаю, когда смогу тебе вернуть.

- А ты не возвращай. Будем им пользоваться по очереди.

Хохолков искренне удивился:

- А тебе зачем? У тебя и девчонки нет!

- Как купим дезодорант, сразу появится, вот увидишь!

Волшебный дезодорант имел самый обыкновенный вид - металлический серебристо-синий цилиндрик с распылителем. Запах, правда, был не совсем обычный - как бы травяной, а может, и не травяной, и произвел на приятелей большое впечатление. Минут пять они сосредоточенно обнюхивали дезодорант, как собаки мозговую кость, после чего Арбузов изрек неопровержимое резюме:

- Да, в нем что-то есть!

- Дай сюда, -- выхватил дезодорант Хохолков. - На свидание мне идти. Нечего воздух обрызгивать.

- Что, подействовало уже? То-то я смотрю, у тебя глаза загорелись, как фары.

На это Хохолков ничего не ответил, но самочувствие его и впрямь улучшилось, а уверенность в себе возросла до таких высот, что он впервые смог подумать о предстоящем свидании без неприятного холодка в желудка и легкого дрожания конечностей.

Свидание было назначено на четыре часа дня в воскресенье перед входом в новый ЦУМ. Тщетно всю субботу Хохолков гипнотизировал Машу Вьюгину взглядом - по лицу Вьюши ничего нельзя было прочитать. Но, поскольку никто над Хохолковым не смеялся, она никому не сказала о записке.

"Это уже хороший знак, -- думал Хохолков в воскресенье утром, впервые за четырнадцать лет жизни внимательно рассматривая себя в зеркале. - Если не раззвонила про записку, может, и на свидание придет", -- и он подмигнул стоявшему на полочке возле зеркала дезодоранту.

Сознавая всю важность предстоящего события, Хохолков предпринял просто титанические усилия по подготовке к судьбоносной встрече. За полдня он вымыл голову, почистил зубы и ботинки, погладил рубашку и даже обстриг ногти на руках. И когда настал, наконец, момент выхода, зеркало в прихожей вопреки обыкновению отразило довольно приличного молодого... скажем так, юного человека. И хотя сам Хохолков переживал по поводу некстати выскочившего прыща на левом виске, если что его и портило, то чрезмерно серьезное выражение лица.

"Так, все готово. Деньги в правом кармане, носовой платок в левом. Теперь - самое главное". Хохолков отчего-то зажмурился и нажал на распылитель дезодоранта. Тотчас его обдала волна странного, волнующего запаха, а следом за ним накатила какая-то удивительная легкость, необычное воспарение духа, так что Хохолкову даже показалось, что из квартиры вышел совершенно новый человек.

Этому человеку приходили в голову совершенно неожиданные мысли. Например, увидев на углу торговку осенними цветами, он подошел к ней и купил аж пять огромных хризантем. Прежде такая чепуха ни за что ни пришла бы ему в голову. И странно, когда он увидел, мгновенно выделив из толпы, тонкую фигурку Вьюши, он остался почти спокоен - так только, сердце сильно забилось.

- Это тебе, -- сказал он, протягивая цветы, едва Маша приблизилась к нему. Ему доставило большое удовольствие видеть, как привычное насмешливое выражение на ее лице внезапно сменилось растерянностью, которая, в свою очередь, сменилась приятным удивлением.

- Да ты у нас джентльмен, Хохолков! Кто б мог подумать! - засмеялась наконец Маша, но смех ее прозвучал - или так показалось ему? - несколько натянуто.

- А ты просто обо мне не думала, Вьюгина. И потому совсем меня не знаешь.

Она перестала смеяться, взглянула на него.

- Чего ты меня позвал, Хохолков?

- А ты как думаешь? Нравишься, значит.

Прежде, когда Хохолков представлял себе эту сцену, она неизбежно заканчивалась тем, что Вьюша пренебрежительно фыркала "А ты мне не нравишься" и уходила. Он столько раз представлял это в уме, что не удивился бы, произойди такое в реальности. Но она никуда не ушла и даже не засмеялась. "Вот они, феромоны!" - подумал Хохолков и возликовал. Легко и непринужденно он предложил девчонке пойти в кафе, и - о чудо! - она согласилась. В кафе он чрезвычайно эффектно заказал два кофе с пирожными, очень удачно рассказывал анекдоты и вообще, как и предсказывал Арбузов, вел себя как покоритель Вселенной, чувствуя ежеминутно мощную поддержку феромонов, под влиянием которых Маша почти не подкалывала его, смеялась дружелюбно и вообще смотрела совершенно иными глазами. Расставаясь, они договорились о новом свидании.

- Ура! Победа! - Хохолков так налетел на открывшего ему дверь приятеля, что едва не сбил его с ног.

- Что? Действует?! - заорал в свою очередь Арбузов.

- Действует! Потрясающе! Супер! Я глазам своим не поверил!

- А кто тебе посоветовал?

- Слушай, это фантастика. Она была как загипнотизированная! Феромоны это чудо! - изливал свои бурные эмоции Хохолков, брызгая слюной и размахивая руками.

- Будешь теперь верить в научный прогресс?

- Буду. И еще один дезодорант куплю.

Еще один дезодорант он, конечно, не купил - не на что, да нужды не было. Роман с Машей Вьюгиной развивался не хуже, чем у прославленных влюбленных из Вероны, несмотря на полное отсутствие так стимулирующих юное чувство препятствий вроде смертельной вражды двух родов. Только одно облачко слегка омрачало безоблачное небо Хохолкова: чем дальше, тем сильнее ему казалось, что в сокрытии подлинной причины его внезапного успеха кроется что-то не совсем порядочное. Он и сам не мог сказать, откуда взялось это чувство. В использовании дезодоранта с феромонами не было, разумеется, ничего неприличного, да он и не пользовался им последний месяц. Но ему упорно хотелось рассказать об этом Маше, и, несмотря на высмеивания Арбузова, считавшего его желание нелепой блажью, под Новый год он почти решился, вот только не знал, как начать.

Повод появился внезапно. За несколько дней до Нового года мать Хохолкова, уже познакомившаяся с Машей, как-то заходившей к нему домой, поманила его к себе с таинственным видом.

- Ты своей крале подарок уже приготовил? - спросила она.

- Нет, -- покачал вихрастой головой Хохолков.

- Тогда возьми, -- она протянула ему маленький флакончик с духами. Вроде настоящие, французские. Мне подарили сегодня на работе, а у меня такие уже есть, и запах мне не очень нравится.

От духов разговор легко можно было перевести к дезодоранту, не говоря уже о том, что это действительно был хороший подарок, так что Хохолков горячо и искренне поблагодарил мать.

- Ну, как тебе запах? - спросил он, глядя, как Маша изучает надпись на этикетке. Маша как-то вяло улыбнулась и ничего не сказала.

"Теперь. Заговорить о запахах и перейти к феромонам. Что она скажет? Только бы не обиделась!"

- Тебе вообще какие запахи нравятся? - с уже непривычной робостью спросил он.

- Знаешь, Хохолков, -- вдруг сказала Маша, - я тебе скажу одну вещь, только ты не смейся, ладно? Это вообще-то тайна, я никому не говорила.

- Конечно, о чем речь, -- обрадовался Хохолков. ("Авось пронесет!") - Я сам тебе хотел кое-что рассказать.

- У меня нет обоняния, -- пробормотала Маша и виновато улыбнулась.

- Как? - не понял Хохолков. - У тебя что, насморк?

- Нет, у меня вообще нет обоняния, от природы. Бывают слепые, понимаешь? Глухие, немые, есть люди, лишенные вкуса, а у меня нет обоняния. Я совсем не ощущаю запахов.

- С-совсем? - протянул потрясенный и начавший даже заикаться Хохолков. - И запахи д-дезодорантов тоже?

- Не строй из себя тормоз, Хохолков, - рассердилась она. - Конечно, и дезодорантов тоже. Вони, правда, тоже не чувствую. Вот... Не скажешь никому? А то наши смеяться будут.

- Нет. Не скажу.

- Правда?

- П-правда.

- А что ты хотел мне рассказать? - вспомнила успокоившаяся Маша.

- Да так, ничего, - пожал плечами Хохолков. - Я п-пошутил.

ОДЕССИТКА

Одна бабушка Лары Косталиди была полькой из рода Броневских, другая тираспольской еврейкой, фамилия досталась ей от деда-грека, лучшего рыбака 1940-60-х гг. на всем черноморском побережье, а другой ее дед, украинец Иван Гарбузенко, хвастался тем, что якобы происходит по материнской линии от знаменитого героя народных песен козака Голоты. Родным языком Лары был русский, а училась она в украинской школе с английским уклоном. Но, несмотря на смешение кровей, языков и культур, вопрос о национальности никогда не был ей интересен, точнее, собственная национальность была ясна ей с самого юного возраста. По национальности Лара была одесситка. Из самой чистой, самой натуральной породы одесситов, которые не то что жить, но даже представить себя без Одессы не могут. Одесса была ее миром, ее вселенной, и, ставя себя без ложной скромности в центр этой вселенной, Лара жила в ней совсем неплохо и благополучно добралась до собственного совершеннолетия.

Помимо Одессы, родителей, брата Виталика и таксы Пима Лара искренне любила себя, и любовь эта была вполне заслуженна. В самом деле, как не любить девчонку с симпатичной, хитрой, черноглазой рожицей и натуральными темно-рыжими волосами, точеной фигуркой, неистощимой фантазией и чувством юмора, победительницу танцевальных марафонов на всех дискотеках и к тому же "Мисс-очарование" школы? Помимо этого, Лара отлично знала английский, прекрасно плавала, играла на гитаре и в "Цивилизацию" и умела поставить на место любого - если в том возникала необходимость. И в конце концов, если вам этого мало, то тот факт, что у человека пол-Одессы друзей, о чем-нибудь да говорит.

Но однажды настал день, когда все это оказалось неважным. И Лара не узнавала сама себя: неужели это она? Не врут ли зеркала? Неужели это она застенчиво молчит и отвечает невпопад, с бьющимся сердцем бежит к телефону, едва услышав звонок, неужели это она поступает так же, как все дурочки, над которыми она смеялась: заглядывает в глаза, заливисто смеется каждой его глупой шутке, дуется по пустякам и опускает глаза, как третьеклассница, встретив его взгляд? Что ей этот парень, чем он взял ее? Тем, что он москвич? Ну и что, к ней клеились парни из Чикаго и Стамбула, но она их отшила изящным движением руки. Внешне он - ничего особенного, ну, голубые глаза, ну, эта мягкая улыбка, немного виноватая - без вины, от которой все переворачивается внутри, ну, сильные, белые руки, которые могли бы ласкать ее, если бы... А, что говорить об этом, все бесполезно, она, как последняя провинциальная простушка, бесполезно растратила драгоценные две недели, и вот пришел день прощания. Сегодня он улетает в Москву, где его ждет невеста и свадьба и октябре. А она останется здесь, со своей невысказанной любовью и надеждой. И музыка, несущаяся над морем, будет по-прежнему рассказывать о любви - но уже не для нее.

Они прощались в маленьком пляжном кафе, под песню In Grid "Tu еs foutu", от которой тем летом сходила с ума вся Одесса, под шумный говор веселых курортников. Из всего прощания она не запомнила ничего, только сломанную бумажную гвоздику в пластиковой вазочке, грустно наклонившую свою гофрированную головку к пивной луже на столе. Лара смотрела на эту гвоздику, и ей хотелось плакать. Но она не могла ни плакать, ни сказать ему, что он тот, единственный, самый дорогой, самый любимый, и что без него она не сможет ни есть, ни пить, ни дышать. Не могла, потому что у него была невеста и там все было решено, даже зал заказан. А от бабки-польки Лара унаследовала не только изящный вкус, но и гонор. Она никому никогда не навязывалась, и не станет теперь. Ведь он молчит. Подумаешь, погуляли вместе пару раз по Одессе, посидели в ресторане на Дерибасовской - так там вся улица в сплошных забегаловках... Обычное курортное даже не приключение, а знакомство. И сегодня он улетает, а она остается.

Прощание вышло поспешным и даже сухим: она торопилась, боялась не сдержать слез. Он, похоже, был немного задет, но ничего не сказал, только долго посмотрел ей в глаза. И ей показалось, что и у него на устах замерли и не родились заветные слова...

Прочь, прочь от этого, прочь от безысходной боли последней минуты прощания. Скорее в десятый трамвай и домой, закрыть дверь в свою комнату и плакать навзрыд, реветь часами, днями о том, что самая первая любовь оказалась последней и что ничего изменить нельзя. Судьба все решила за них, и солнечные лучи расплываются тысячей оттенков на ее слезах. Она сцепит зубы, сдержит себя, дотянет до дома, не разревевшись. А через час самолет и они расстанутся навеки, потому что не судьба...

- Больше Витька Шмаков щипаться не будет, -- деловито сообщила подружке сидевшая возле Лары пигалица лет десяти на вид, не больше. - И в глаз пистонами стрелять не будет.

- А чего? - оживленно спросила подружка, видимо, также немало пострадавшая от зловредного Шмакова.

- У него рука переломанная в двух местах, -- радостно сказала пигалица. - Ему Крюк ее вчера поломал. За то, что он ему на дверях написал "Тут живет голубой козел". Хи-хи-хи!

- А как Крюк узнал, что это он?

- Почерк очень приметный. Он ведь "т" пишет как печатное, а "б" как латинское "h".

- Да, почерк у него странный... Вот дурак, не мог печатными буквами написать.

- Не мог, -- засветилась от счастья пигалица. - Потому что это не он писал. Это я написала его почерком. Крюк как увидел, сразу во двор, к пацанам, всех заставил написать эти слова ...гы-гы-гы... Это называется... сейчас вспомню... я в фильме видела... почерковедческая экспертиза!

- Это ты написала?!

- Я! Стремно придумано, правда?! Крюк Шмакова так бил, так бил, я все из окна видела! Так ему и надо, гаду!

Лара, до того механически слушавшая детский треп, как слушала бы жужжание мухи, вдруг вздрогнула и резко повернулась к маленькой соседке. Ее глазам предстала обыкновенная детская физиономия с вздернутым носом, усыпанным веснушками, живыми, чуть косо поставленными голубенько-серенькими глазками и тонкими красными губками. С полминуты Лара смотрела на девочку, как Тильтиль на Синюю Птицу, после чего вскочила и с пылающими щеками бросилась к выходу, едва успев выскочить из готовящегося закрыть дверцы трамвая.

- Вот чудачка! - сказала пигалица, проучившая Шмакова, подружке, обе девчонки удивленно переглянулись и почти одновременно пожали плечами.

Чудачка тем временем, выскочив чуть ли не на середину дороги, останавливала машины, отчаянно маша руками, и ругала себя последними словами.

- В аэропорт, срочно! - скомандовала она остановившемуся таксисту, забыв, что у нее с собой нет денег.

В машине Лара, смеясь и плача, начала приходить в себя, бормоча что-то и качая головой, так что седоусый таксист начал с недоумением и даже опасением посматривать на странную пассажирку. Но Лара не замечала этого, сосредоточенная на одной мысли: какая же она дура! Маленькая пацанка, ей по пояс, походя решила свои проблемы (и ведь тоже с мужиком, хоть и малолетним, все страдания от них, в любом возрасте!), а она, взрослая корова, нудит и шморгает носом: не судьба! Все решено! Кем решено? Его родителями? Его невестой? Кто такая невеста? Если жена не стена, то невеста вообще ширма. Сложил и засунул в угол. Пусть там стоит, пылиться. Она ничего не имеет против этой девушки, но в любви каждый сражается за себя.

Алексея надо вернуть! Немедленно. Нельзя допустить, чтобы он улетел. Черт, самолет улетает через 15 минут! Он наверняка уже в зале ожидания. Только бы успеть! Лара принялась погонять таксиста, но, несмотря на все ее настойчивые понукания, к аэропорту они подъехали за три минуты до отлета. Тут Лара обнаружила, что денег нет, но это ее задержало лишь на миг: она сорвала с пальца серебряное кольцо, сунула его растерявшемуся шоферу и выскочила из автомобиля. Таксист открыл было дверцу, заорал "Куда! Стой!", но, рассмотрев массивное кольцо и увидев пробу, успокоился. Впрочем, в тот миг на земле не было силы, способной остановить мчащуюся к ближайшему таксофону девушку в коротком алом платье, на ходу вынимающую из сумочки телефонную карточку.

- Справочная? Диспетчерскую аэропорта, пожалуйста! Спасибо, записала. ("Только бы успеть! Только бы успеть!") Алло, диспетчерская? Отменяйте рейс "Одесса - Москва". Самолет за-ми-ни-ро-ван. Заминирован! Все!

Она шмякнула трубку и задохнулась, судорожно втянула в себя воздух, задрожала, но не от осознания содеянного, а от единственного страха: что, если самолет уже взлетел?! Уже должен был взлететь! Уже...

Когда, войдя в здание аэропорта, она услышала сообщение диктора о том, что рейс "Одесса - Москва" задерживается на два часа, ей показалось, что она выиграла в лотерею.

Первый раунд остался за ней. Но как победить во втором? Что сказать? Самым простым способом, конечно, была байка о беременности. Но тут вся гордость Лары восстала. Пусть другие ловят простачков на эту удочку, она никогда, она выше этого, не говоря уже о том, что они не были близки. Нет, она придумает что-нибудь другое.

Без запинки она набрала номер его мобильного - номер, в первый же день выученный ею наизусть.

- Леша? Да, это я, Лера... Как летишь? Да ты что? Не взлетел? Технические неполадки? В аэропорту? Я сейчас там буду. Как хорошо, что не улетел! Нам надо срочно встретиться.

Когда несколько побледневший (или ей так показалось?) Леша предстал перед ней (как невыносимо было двадцать минут прятаться за газетным киоском!), она схватила его за руку и потащила к выходу:

- Пошли отсюда, мне нельзя здесь оставаться!

Оставаться и впрямь не хотелось, особенно при виде пробежавших мимо нее дрессированных милицейский овчарок в сопровождении наряда саперов и слыша шепот зашевелившихся пассажиров: "Говорят, бен-Ладен бомбу в московский самолет подложил!" "Да ну!"

- Леша, спаси меня, -- сказала она, когда они вышли на залитую золотым августовским солнцем улицу. - Мне больше не к кому обратиться.

- Что случилось? - несколько обалдело спросил Леша.

- Меня ищут, -- прошептала она (и никакой лжи, ведь и впрямь ищут, а найдут - по заднице надают) и вдруг порывисто обняла его, прильнула к губам (обреченным жертвам все можно).

Он не вырывался, не целовался, стоял, как истукан. Видимо, в шоке. Это хорошо. Можно взять тепленьким и голыми руками.

- Кто ищет? - пролепетал Леша, обретая дар слова.

- Ой, -- театрально всплеснула руками Лара, -- это страшные люди...

Как всякая начинающая актриса, она переигрывала, но простодушный Леша ничего не заметил.

- Мой брат Виталик проиграл три дня назад им большую сумму в карты. Пять тысяч долларов, -- Лара сперва хотела сказать "тысячу", но спохватилась: прозвучит ли это убедительно для преуспевающей Москвы? - Он не говорил нам, боялся, искал деньги. Но ничего не нашел. И тогда они поставили ему условие: или они его убьют за долг, или он отдаст им меня... Чтоб я стала проституткой и отработала им эти деньги в турецком борделе... Леша! Помоги мне!

Лара зашлась такими рыданиями, что сердце сжалось бы даже у пенсионера-патологоанатома, а не только у тайно и мучительно влюбленного 25-летнего юноши. Леша обнял ее, начал утешать и расспрашивать о подробностях, которые давались ей тем более легко, что все было правдой: был брат, был проигрыш, и были жестокие бандиты, способные на все. И так ли уж важно, что одиннадцатилетний брат проиграл в карты и другие игры в компьютерном салоне не 5000 долларов, а 50 гривен? И что за чужие долги чуть не продали в бордель не ее, а одну ее знакомую девчонку, одно время гулявшую с братками? Все эти детали не существенны, особенно когда речь и впрямь идет о жизни и смерти. Ведь в 18 лет живешь, пока любишь; умение жить другими радостями бытия приходит потом.

- Понимаешь, они знают всех моих друзей, всех родных, в Одессе мне от них не спрятаться. Я обречена. И я знаю, -- взяла высокую лирическую ноту Лара, -- ты не можешь мне ничем помочь. Я просто хотела сказать тебе, что я тебя люблю. И все. И попрощаться с тобой, чтоб ты запомнил меня такой, а не такой, какой меня сделают...

- Нет! -заорал Леша (ага, проклюнулся темперамент, ну, наконец-то). Никто тебя не сделает проституткой. Я не позволю. Слушай, летим в Москву!

- Как, прямо сейчас? - заорала Лара.

- Да! В салоне полно свободных мест!

- Тебе никто уже на этот рейс не продаст билет, да и паспорта у меня нет... -- говорила упавшим, счастливым голосом Лара, не утирая катившихся по щекам слез. Господи, неужели? Неужели?

Короче, они вылетели следующим рейсом, и свадьба Леши в октябре состоялась, как и было запланировано, и даже видавший виды прожженный московский фотограф честно признался, что давно не видел такой красивой невесты, как Лара, ставшая из только ей понятного каприза в предсвадебную ночь жгучей брюнеткой, так что жених в который раз обалдел. А потом в который раз восхитился.

Вы скажете, а как же присяга Одессе? Как Лара прижилась в Москве, где нет ни моря, ни Дерибасовской, ни Потемкинской лестницы? А кто вам сказал, что она там собиралась приживаться? Хотите увидеть Лару и Лешу - приезжайте в город-герой Одессу и прямо с вокзала отправляйтесь в ресторан "У москвича". Его знает любой таксист и вообще весь город, и немудрено, потому что та-акой ухи, таких блинов с икрой, таких кулебяк и прочих разностей вы не попробуете - честное слово! - даже на кремлевских приемах. И это при совершенно божеских ценах.

БАРЫШНЯ И ХУЛИГАН

Не торопитесь вешаться от безответной любви - далеко не всегда объект ее стоит хотя бы веревки.

Если вы влюбились в одну девчонку, а вам четырнадцать лет и сегодня вечером она сказала, что ей ваши чувства - как зайцу пропеллер, а все услышали и заржали, и вы ушли как оплеванный и не знаете, как завтра посмотрите в глаза людям, делайте что хотите, только не вешайтесь. Можете подраться с кем-то, можете напиться; наркотики не советую, если уж так тянет на химию - выпейте пузырек валерьянки. Можете сесть без денег и билета на первый попавшийся поезд и уехать в ночь - все равно далеко не уедете, ссадят на первой станции. Можете пойти на площадь, где тусуются скины и сказать им громко и вызывающе: "А я считаю, что черный рэп - лучшая музыка на земле, а вы козлы!" Можете сообщить отчиму в письменной форме все, что о нем думаете (только не забудьте, что "на х..." пишется раздельно, а "г.....ед" -вместе). В общем, вариантов много, и делайте что хотите. Только вешаться не надо. Во-первых, бесперспективно, а во-вторых, повесившись, вы лишите себя того редкостного удовольствия, которое испытал -- спустя много лет - один безответно влюбленный молодой человек.

Было это двадцать лет назад в одном западноукраинском райцентре. В одной школе, но в параллельных классах, учились мальчик и девочка. Она была серьезная, темноволосая, отличница, шедшая на золотую медаль, и комсорг школы. Он был русый, веселый, заводила и выдумщик, безнадежный троечник с испорченной репутацией, позволявший себе черт знает что. Например, на школьном новогоднем вечере он запустил группу "Кисс", безусловно реакционную и строжайше запрещенную к прослушиванию вышестоящими комсомольскими инстанциями. Его подозревали в том, что это именно он взорвал дымовушку в актовом зале на линейке, посвященной 23 февраля, и до полусмерти напугал физрука. Доказать, правда, не удалось (иначе б лететь ему из школы синей птицею), но все образцовые умные детки стали шарахаться от него, как от чумы. И она в том числе.

И в самом деле, разве он был ей пара? Ей, такой старательной, аккуратной, не знавшей, что такое "четверка", свободное время отдававшей общественной работе и внеклассному чтению? Ее густые темные волосы всегда были чистыми, блестящими и идеально заплетенными в длинную толстую косу. Коричневое школьное платье и черный фартук были безукоризненно чистыми и отутюженными, а воротнички и манжеты сияли белизной. Уже в пятом классе она знала, кем будет: только учительницей. Такой, как Галина Георгиевна, только лучше. Глядя на ее умное, чистое, спокойное лицо, вслушиваясь в уверенные нотки мелодичного, приятного голоса, в это легко верилось. И хотя она нравилась многим мальчишкам, никто не мог упрекнуть ее в легкомыслии или измене своей жизненной программе: сначала закончить школу с золотой медалью, поступить в дрогобычский пединститут, закончить его с красным дипломом и пойти работать в школу; а все личное - потом. Ее вообще не в чем было упрекнуть. И если она четко и недвусмысленно дала понять хулигану и троечнику, что она считает его любовь глупостью и не желает с ним даже разговаривать, то и с другими поклонниками она не была более ласковой. Но те как-то быстро утешились, а он страдал.

Как он страдал, каких только глупостей не делал! Как это порой бывает, за внешностью и повадками отчаянного и дерзкого смутьяна скрывалось впечатлительное, ранимое, пылкое сердце. Половина его наглости и цинизма шла от желания скрыть от других эту ранимость (а вторая половина - от пятнадцати лет). Но скрыть удалось только впечатлительность, но не любовь, и скоро вся школа знала, что Никеша из 9-В влюблен в Марту из 9-А, что он ночей не спит, думает только о ней, а она на него плевать хотела, потому что он ее не стоит. И он, сперва крайне болезненно относившийся к любым попыткам заглянуть ему в душу, в конце концов примирился с всеобщим вниманием, а под конец даже стал им немного бравировать. Всегда лестно быть известным человеком - даже в пределах школы.

Но это было потом, уже перед выпускным вечером, а до того он любил и страдал, страдал - и любил. Он писал ей письма, на которые она не отвечала. Он приносил ей цветы, которые она выбрасывала. Он порезал руку и написал кровью на стене своего дома ее имя - короче, сходил с ума по всем правилам, и даже более. Он раздобыл где-то банку кроваво-красной краски и стремянку, глубокой ночью подобрался с ними в школе, поставил стремянку перед входом и написал над дверями, там, где обычно первого сентября натягивали кумачовый плакат "Добро пожаловать!", огромными буквами роковые слова: "Марта! Я тебя люблю!" Утром все, подошедшие к школе, так и замирали перед входом, так что образовалась даже небольшая толпа.

Происшествие имело громадный эффект, но, правда, не совсем тот, на который рассчитывал несчастный влюбленный. Сердце прекрасной дамы осталось холодно, как снег. Зато эта и две соседние школы целых две недели бурно обсуждали небывалую сенсацию, учительница младших классов Антонина Павловна, чопорная старая дева, получила сердечный приступ, Ирка Прокопенко из 8-Б влюбилась в автора надписи, а директриса школы получила в районо выговор за недостаточную организационно-воспитательную работу. Надпись, конечно, закрасили. Справиться же с чувствами было труднее.

Целых два года он варился в соку своей страсти, то загораясь даже от тени надежды, то оказываясь на краю бездны. К счастью, на краю его удерживали не только прирожденный оптимизм, но и творчество. Несчастный изливал свои страдания в стихах, и даже пытался подбирать к ним на гитаре мелодию. Одна такая робкая попытка творчества - медленная баллада "Я умираю без тебя" - имела огромный успех, и многие даже советовали послать ее на местное радио. Он подумал, заколебался и не решился, но часто исполнял ее в компании друзей, ощущая себя в глубине души чем-то вроде средневекового менестреля:

Я умираю без тебя,

Я не могу забыть любя,

Твой первый взгляд - последний взгляд,

Так много, много лет назад.

Конечно, он не умер. От неразделенной любви умирают только в книжках. Да и сама любовь, пройдя вся стадии и формы - от первого внезапного сердцебиения до иступленной страсти, от смутной и неопределенной мечты до одержимого отроческого желания, от робкого поклонения до почти ненависти к совершенной, далекой и равнодушной - начала угасать. И хотя, когда он уезжал из своего городка на учебу в манящую и никогда не виденную им столицу, ему еще казалось, что все это он делает ради нее, на самом деле в душе его было уже больше радостного предчувствия будущего, чем грустных сожалений о прошлом.

Через полгода, захваченный новой, студенческой жизнью, новыми людьми, событиями, мыслями, он вдруг заметил, что любовь, мучавшая его так долго, горевшая так ярко и сильно, куда-то подевалась. Он немного огорчился, но не удивился; он повзрослел настолько, чтоб понять: это неизбежно, потому что нет ничего вечного на Земле.

Потом он встретил другую девушку, влюбился, сошелся, разочаровался, расстался, потом снова полюбил, и т.д., и т.п., все, как положено. И хотя ему довелось впоследствии пережить страсти не менее сильные, а, главное, взрослые, все-таки он искренне был благодарен своей первой безответной любви! Именно она, такая горькая, такая возвышенная, такая сильная, стала как бы прививкой против пошлости, словно задала планку отношений, показав высоту, опускаться ниже которой он уже не мог, не роняя себя. Кто знает, до чего он мог бы дойти, будучи человеком страстным и влюбчивым, но, падая не раз на колени перед женской красотой, он никогда не валялся в грязи. Обжегшая душу первая любовь и очистила ее навсегда. Раз поняв, как должно это быть между людьми, он уже не соблазнялся на подделки. И, возможно, именно эта внутренняя требовательность к отношениям, этот несколько завышенный стандарт помогли ему не размениваться на мимолетные отношения и дешевые развлечения, очень удачно жениться - по любви - и сделать блестящую карьеру.

На последнем съезде народных депутатов СССР он был самым молодым депутатом. Войдя в большую политику перед распадом страны, он не ушел из нее после 1991 года, сумел не просто удержаться на плаву, но взмыть вверх и, неоднократно меняя различные посты, стать председателем одного из думских комитетов. В его родном городке, ставшем теперь заграницей, о нем вспоминали охотно, с вполне понятным умилением, но не лишенным недоуменного оттенка: надо же, был такой хулиган, так плохо учился, и вот он в телевизоре, и в такие люди вышел, кто б мог подумать!

А сам он вспоминал свою юность и строгую девочку Марту с неизменным теплым чувством, на самом дне которого затаилась капля горечи. И иногда, крайне редко, но мерещилось ему, словно что-то самое важное прошло мимо него, словно самая заветная мечта не сбылась и словно ему, признанному счастливчику, в чем-то главном не повезло. Первую свою любовь он не видел с самого окончания школы, и именно поэтому образ ее, ставший расплывчатым и туманным, одновременно приобрел от лет, как персидский ковер, подлинное благородство красок. Серьезная девочка с косичками стала казаться чем-то вроде идеала, чем-то вечно-женственным и манящим, как улыбка Моны Лизы, и порой ему очень хотелось твердо знать, что она в курсе его успехов, гордится им и жалеет о своей давней неуступчивости. Выяснить, где она и как, было не очень трудно, но, с другой стороны, зачем? Если уж идеализируешь прошлое, нужно сохранять его в неприкосновенности. И когда судьба решила смилостивиться над ним и столкнуть лицом к лицу с той, кого так безответно и долго любил, он вздрогнул.

Встреча состоялась, как водится, "средь шумного бала, случайно". На большом фуршете в киевском дворце съездов, посвященном открытию дней русской культуры на Украине, к нему, возглавлявшему думскую делегацию, подошла все той же энергичной походкой та самая Марта. Конечно, она изменилась, но, как тут же заметил он, с облегчением вздохнув, не до неузнаваемости. Тоненькая девочка превратилась в крепкую женщину: немного пополнела и раздалась в бюсте и бедрах, длинная темная коса превратилась в короткую стрижку, лицо округлилось, черты его чуть-чуть расплылись, в уголках глаз виднелись морщинки; словом, человек переменился так, как должен перемениться за двадцать лет - но не более. Так что смутный и странный дискомфорт вызывала в нем отнюдь не внешность. Дело было в другом. От ее строгого темно-синего костюма с непременной золотой брошкой на лацкане, тупоносых лаковых туфель на высоких каблуках, золотого зуба в углу рта и громкой, уверенной манеры говорить так и несло провинцией, как лаком для волос - от чересчур тщательно уложенной прически, и этот аромат слегка его коробил. Снобизм, конечно, но тем не менее.

Решительно протянув ему руку с улыбкой, которую она, вероятно, считала лукавой - одними уголками рта - Марта бодро поприветствовала его следующими словами:

-- Надеюсь, Николай Иванович, вы меня помните?

"Еще бы!" - хотел он воскликнуть, но, к счастью, сдержался и спокойно ответил:

-- Если не ошибаюсь, Марта Лукашевич?

-- Уже не Лукашевич, а Буряк! - блеснула золотым зубом женщина. - Мы все, бывшие одноклассники, помним вас и гордимся вашими успехами.

Глупо, конечно, но на миг сердце его сжалось. Что она скажет теперь, через столько лет? Ведь ясно, это распевка, формула вежливости, а главное, ради чего она подошла, она скажет чуть позже. Признается, что жалеет о прошлом? Или - вдруг - сознается, что и она тайно была влюблена в него и не признавалась из гордости? Он смотрел на ее оживленное разговором и шампанским лицо и, почти не слушая, что она рассказывает, все ждал: что же? Что она скажет? Так смотрит на свои приборы ученый, после двадцати лет неудачных экспериментов вплотную подошедший к открытию, к разгадке мучившей его тайны.

Что она скажет?

Пока Марта охотно рассказывала о своей жизни. Конечно, жизнь ее сложилась правильно и добротно, чего и следовало ожидать от отличницы. Все мечты сбылись - красный диплом пединститута, учительство, счастливое замужество и двое детей.

-- ... Вот уже два года я возглавляю местное отделение фонда "Христиане - детям Украины". Наш фонд занимается помощью детям-инвалидам, сиротам, детям из малоимущих семей.

Сообщив эту совершенно ненужную ему информацию, она вдруг замолчала, вся как-то внутренне подобралась, и он понял, что то главное, ради чего она подошла, сейчас будет сказано. Все равно, пусть прошла тысяча лет, и нет той страны, и нет тех детей - чистенькой барышни и вихрастого хулигана, и ничего не повернуть и не изменить, все равно - что-то еще осталось на дне души, как остается лужица воды на дне высохшего русла пустынной реки, если среди песка проросла чахлая трава и если сердце его сжалось. Говори же, говори, ведь для чего-то мы встретились снова.

И она сказала. Цитирую дословно. С шумом выдохнув воздух и как бы кокетливо взглянув на него, она сказала:

-- И увидев вас, я подумала: такой человек, как вы, не откажется пожертвовать для нашего фонда - и в память старой дружбы (она снова хитро улыбнулась), и потому, что это благородное, богоугодное дело. Можете дать, сколько хотите - гривен сто, двести, если нет гривен, можете рублями. Вот моя визитка с номером нашего счета в банке. Ваш взнос пойдет на рождественские подарки детям-сиротам. У нас на учете триста шестьдесят три ребенка - круглых сироты!

Боюсь, она так и не поняла, о чем он изумленно выдохнул "И это все?!" и почему он с такой радостной, широкой улыбкой тут же вручил ей все наличные деньги, и еще обещал перечислить на счет известную сумму. Впрочем, оно и к лучшему.

ЖЕРТВА ВО ИМЯ ЛЮБВИ

Есть такое индийское кино - "Жертва во имя любви". О чем эти непременные две серии, ясно уже из названия. Там главный положительный герой ради спасения любимой совершает грандиозный поступок: сбивает обыкновенным камнем вертолет с главным отрицательным героем, норовившим влюбленных расстрелять из огнемета. Но кровавому злодею, конечно, обломилось, брошенный сильной рукой камень угодил прямо в бензобак и вертолет рухнул в глубокую пропасть. Хотя фильм, конечно, как и вся бомбейская кинопродукция, есть зрелище сугубо на любителя, но даже скептически настроенному зрителю порой приятно посмотреть (пусть и ироническим оком) на красивых людей и сильные страсти с непременной счастливой развязкой в финале. А если кто упор не воспринимает любовные сцены, в которых герои изъявляют свои чувства птичьим способом - пением и плясками, то для него написано много толстых и приятных книг на те же вечные темы. Взять хотя б, чтоб далеко не ходить, Дюма-отца. Куча романов, и везде куча подвигов ради прекрасных дам. "Шо, -- говорит д'Артаньян в "Трех мушкетерах", -- да я ради Констанции любому пасть порву!" И ведь точно, миледи не то что пасть порвал, а голову отвинтил в конце книжки. Правда, Констанция к этому времени уже преставилась, бедняжка, но это уже пустяки. Главное - что человек слово сдержал. Сразу видно - герой. Настоящий мужчина, на отсутствие в наше время которых так усиленно сетуют интеллигентные дамы среднего возраста.

Да, вздыхают они, повывелись, исчезли из нашей прозаической жизни яркие личности и красивые поступки! Какие там жертвы во имя любви - попросишь его за хлебом сходить, так он заявляет, что о таких подвигах мы не договаривались. То ли дело в былые времена: прекрасная дама только моргнет рыцарю правым глазом - рыцарь мигом, даже не пообедав, отправляется в Палестину воевать с неверными. Потом, правда, выясняется, что прекрасной даме просто соринка в глаз попала, и она вовсе не собиралась подвергать возлюбленного такому тяжкому испытанию - но поздно. Он уже покрыл себя бессмертной славой, лично заколов пять тысяч сарацин, и все менестрели от Бремена до Прованса дружно славят его имя.

А теперь, увы, обмелели реки благородных страстей и высохли озера глубоких чувств - кругом одни качки, жлобы и тихие тунеядцы, так что некого даже пригласить в субботу вечером на чашку липового чаю.

При всем уважении к интеллигентным дамам среднего возраста и их богатому жизненному опыту позволю себе категорически с ними не согласиться. Романтики не стало меньше в нашей жизни, она просто видоизменилась, приобрела другие формы, другой вид. Но сказать, что она ушла совсем, что это уже не романтика - это все равно что твердить, что Гоголь, читаемый с экрана компьютера, это не тот Гоголь, который в потрепанной книжке. Итак, за мной, читатель, и я расскажу тебе про красивый и сильный поступок, случившийся в наши дни, про самую настоящую жертву во имя любви.

Жил да был один симпатичный молодой человек, студент института физкультуры. Жизнь его была легкая и приятная: отличный возраст - 20 лет, идеальное здоровье, отличная семья, хорошие друзья; учеба не слишком его напрягала, а житейских проблем не было вовсе. И разумеется, когда в жизни человека все идет так хорошо, он, как правило, не находит более умного занятия, чем поиск приключений на свою задницу.

Для начала молодой человек нашел себе девушку, к которой все окружающие его люди отнеслись на редкость единодушно и сказали то, что обычно говорят двухлетним крохам, подобравшим с земли прогнившую банановую шкурку, а именно "Тьфу!" и "Брось!". Им почему-то казалось, что поведение девушки вызывает слишком много сомнений. Даже если тут и была доля истины, в том-то и состоит суть истинного чувства, что оно плюет с высоты на такие мещанские фетиши, как здравый смысл и мнение окружающих. Молодой человек отнес реакцию родных и знакомых на счет банальной зависти, лишь укрепившись в убеждении, что ему необычайно повезло и он нашел не просто девушку, а маленькое чудо в зеленых джинсах. Возможно, эта идея основывалась не только на большой и чистой любви, но и на том, что он знал девушку куда ближе и глубже, чем ее критики.

Пылкая любовь, преодолев первые преграды, росла и развивалась не по дням, а по часам, и очень скоро у молодого человека появился шанс совершить для любимой нечто большое и значительное. Появлению шанса способствовало одно второстепенное обстоятельство: у девушки был брат. Брата молодой человек знал мало и не очень им интересовался, но когда девушка стала рассказывать его печальную историю со слезами на глазах, в груди благородного юноши пробудилось рыцарское негодование. История же несчастного брата заключалась в следующем.

Тяжелым трудом он накопил тысячу долларов, мечтая еще немного добавить и приобрести умеренно подержанную машину. Но однажды в дом явился знакомый брата, бледный и трепещущий, и только что не на коленях попросил срочно занять ему деньги, потому что иначе его убьют. Конечно, брат девушки не мог обречь на гибель ни в чем не повинного человека, и протянул скопленную тяжким трудом тысячу долларов вздохнувшему с облегчением знакомому. Знакомый бросился обнимать брата, наговорил разных хороших слов и вообще создал столь возвышенную атмосферу, что потребовать расписку у брата как-то не повернулся язык. К тому же он давно знал этого человека и однажды уже занимал ему деньги (правда, маленькие), которые тот вернул точно в срок. Короче, знакомый покинул щедрого кредитора, унося в клюве тысячу баксов и оставив взамен обещание вернуть деньги ровно через месяц.

Если вы подумали, что через месяц деньги никто не вернул, то вы подумали совершенно правильно. Не вернули деньги и через два месяца, и через три. Сперва у должника находились веские причины не отдавать долг, а потом он просто послал брата девушки по всем известному адресу. Брат вернулся домой, утратив веру в человека и всю наличность, скопленную за долгие месяцы неусыпного труда. Теперь у него и у нее, само собой, осталась одна надежда. Этот должник ужасно трусливая сволочь, и если б молодой человек подошел к нему вместе с братом и еще каким-нибудь крепким парнем, он немедленно вынес бы на блюдце с голубой каемочкой искомую сумму.

Нужно ли говорить, что окрыленный любовью молодой человек охотно согласился восстановить попранную справедливость и отправился в свой инфиз на поиски второго благородного рыцаря. Нашел он его нескоро, потому что большинство его однокурсников только кривились в ответ на предложение пойти выбивать долг у знакомого брата его девушки, но дураков, как известно, много, и один из них теплым майским днем направился вместе с молодым человеком по указанному адресу. Сам безутешный кредитор пойти с ними не смог, потому что у него страшно разболелась челюсть. Врачи называют это периостит. Но он дал самое подробное описание внешности зажавшего долг мерзавца и самые подробные инструкции, как следует этот долг выдавливать, и даже хотел дать денег на дорогу, но молодой человек и его друг гордо отказались.

На улице Зеленой молодые люди без труда нашли дом № 125, в нем нашли 18-ю квартиру, дверь которой отворил очень неприятный человек в синих спортивных штанах, по всем приметам похожий на неблагодарного должника.

На всякий случай молодой человек поинтересовался, кто перед ним, не такой-то ли? Когда субъект в спортивных штанах подтвердил, что он действительно такой-то, молодой человек упругим шагом вошел в чужой захламленный коридор и твердо сказал: "Гони бабки". Должник попытался прикинуться шлангом и начал все отрицать, включая знакомство с братом девушки, но молодой человек не позволил перевести разговор на другую колею и оборвал все попытки увильнуть резким и громким: "Мне посрать, кого ты знаешь, а кого не знаешь, гони тыщу баксов и быстро!" Однако противный субъект вместо того, чтобы извиниться и принести на блюдечке долг, употребил в адрес молодого человека столь нехорошее слово, что тот не удержался и ласково провел рукой по лицу должника, отчего тот упал. Но мало того, что он упал; эта сволочь упорно не желала подняться, хотя очевидно, что легонькое прикосновение могучей длани молодого человека не могло нанести сколько-нибудь серьезных повреждений. Тщетно молодой человек пробовал оживить мерзкопакостного субъекта, осторожно шевеля его ногой. Тот упорно следовал рецепту рептилий, то есть прикидывался трупом и не реагировал. Посовещавшись с другом, молодой человек решил плюнуть и уйти.

Плюнуть он успел, а вот уйти нет: едва он повернулся лицом к незакрытой двери, как в дверном проеме возникли три рослых молодца в милицейской форме. Молодой человек так удивился, что даже не сопротивлялся, когда его и второго защитника справедливости взяли под белы руки повели вниз, к милицейскому "газику". А между тем чудесное явление объяснялось просто: вместе с гнусным субъектом в квартире проживала бабулька - божий одуванчик, которой не понравился визит защитников справедливости настолько, что она вызвала милицию словами: "в квартиру ворвались бандиты". К большой неудаче молодого человека, в момент звонка по улице как раз проезжала патрульная машина, которая и доставила его в ближайшее отделение милиции.

В милиции после установления личности молодого человека (и его товарища) ему задали ему несколько бессмысленных, как ему показалось, вопросов, на которые он отвечал прямо и откровенно. Да, конечно, он пришел к поганому субъекту за деньгами. Да, он потребовал тысячу долларов. Да, он стукнул, но легонько. Он не бил. Если б бил, прикинувшийся трупом должник не вскочил бы проворно на ноги при появлении милиции. Да, он спортсмен. Мастер спорта по штанге. А что? Студент инфиза. Холост, не судим. После аналогичного разговора с приятелем молодого человека у них взяли автограф, предложив расписаться на каких-то бумагах, и отпустили восвояси.

После этого молодой человек первым делом зашел к девушке, но не застал дома ни ее, ни ее брата. Вечером он позвонил ей и рассказал, что долг вернуть не удалось. Молодой человек был очень огорчен своей неудачей и тем, что его образ благородного борца за справедливость может несколько потускнеть в глазах любимого существа. Он так расстроился, что почти забыл о посещении милиции и вспомнил о нем только через два дня, когда ему принесли повестку, предлагающую явится по указанному адресу для общения со следователем. Во время общения со следователем молодой человек с искренним изумлением узнал, что против него возбуждено уголовное дело по статье "Вымогательство" и в качестве меры пресечения избрана подписка о невыезде. Он попытался объяснить, что он ничего не вымогал и что вообще всю кашу заварил один его знакомый (о девушке он, как истинный рыцарь, не сказал ни слова), который попросил его вернуть долг, но не пошел с ним, молодым человеком, потому что заболел периоститом. Следователь нехотя записал имя и адрес брата девушки и отпустил молодого человека, которому все показалось ужасной глупостью.

Озабоченный тем, как это нелепое происшествие отразиться на его отношениях с девушкой, он даже не понимал, почему окружающие упорно советуют ему искать хорошего адвоката, способного добиться переквалификации статьи с "Вымогательства" на "Самоуправство" или "Хулиганство". Молодой человек плохо разбирался в тонкостях юриспруденции и твердо верил, что все закончится хорошо, потому что он ни в чем не виноват. Между тем события начали разворачиваться по принципу снежного кома: чем дальше шар катится, тем он больше. У противного субъекта медицинское освидетельствование показало сотрясение мозга. Приятель молодого человека, легкомысленно согласившийся ему помочь, как оказалось, уже имел на заре туманной юности неприятности с правоохранительными органами, выразившиеся в двух годах условно.

А когда дошло до очной ставки с братом девушки, то молодой человек услышал совершенно новую версию событий. На прямой вопрос следователя, занимал ли он деньги пострадавшему, брат ответил отрицательно, равно как и на вопрос, посылал ли он обвиняемого к пострадавшему с целью выбить у него долг. Вообще удивление брата не имело границ. Он решительно не понимал, какое он имеет отношение к этой грязной истории. Что вы, что вы, он не такой, он вообще белый и пушистый. Он живет интенсивной духовной жизнью и читает по вечерам сказки братьев Гримм на языке оригинала. Следователь поверил брату девушки, тем более, что его показания совпали с показаниями потерпевшего, заявившего, что он ничего ни у кого не занимал.

Тучи над головой молодого человека стали столь густыми, что всем, кроме него, стало ясно: будет гроза. Уже появилась в местной газете заметка под названием "Взята с поличным банда рекетиров", уже сидел в СИЗО приятель молодого человека, уже его исключили из института, уже опытные люди называли предполагаемый срок - а молодой человек и не чесался. Его успокаивало сознание собственной невиновности и то, что его не арестовали.

Конечно, он мог попросить любимую девушку подтвердить его слова или потребовать у следователя вызвать ее, но он же был рыцарь! Он же был благородный человек! Он же не мог впутывать это нежное, трепетное существо в суровые мужские дела. И разве способно карканье ворон заглушить ангельский хор, звучащий в ушах каждого влюбленного?

Увели молодого человека в "воронок" прямо из зала суда после оглашения приговора. Судья, учитывая общественную опасность преступления, дал молодому человеку шесть лет в колонии общего режима. Приятель получил те же шесть лет, но, учитывая прошлые грехи, в колонии строгого режима. Апелляция осталась без последствий.

Многие близорукие люди всю мораль случившего сводили к банальному "связался дурак с б...". Они не понимали, с чем им пришлось столкнуться и с какими высокими образцами перекликается эта история. Особенно большую бочку катили на любимую девушку родители молодого человека, утверждая, что она и только она виновата во всем. Но мы-то знаем истину. Виновата, конечно же, не девушка и не легкомысленная самоуверенность молодого человека. Виновата сила, не раз заставлявшая своих адептов приносить на алтарь самые тяжкие жертвы. Виновата, конечно, любовь.

А вы говорите, романтики не хватает...

ЛЮБОВЬ

Разговор

-- Что ж, не могу ни принять вашу точку зрения, ни опровергнуть ее. Но знаете ли, я несколько устал от решения философских проблем, обожрался утомина. Быть может, переменим тему?

-- С удовольствием, если только вы не устали и от разговора.

-- Нисколечко.

-- Тогда поговорим о чем-то легком и приятном?

-- Например, о любви.

-- Вы полагаете, что в понятие любви входят и легкость, и приятность?

-- Во всяком случае, мой жизненный опыт об этом свидетельствует. Но я не удивлюсь, если вы и здесь начнете спорить.

-- Соблазн большой...

-- Конечно, само собой, любовь бывает разная, счастливая или такая, как у несчастных подростков из Вероны; но согласитесь, что в подавляющем большинстве случаев речь идет именно об удовольствии...

-- Да нет, я не об этом. Просто у меня свое понимание любви, вероятно, не совпадающее с вашим.

-- Как знать. Что ж, сформулируйте, что вы подразумеваете под любовью, если вы не устали от формулировок...

-- А что, если я вам расскажу одну историю?

-- Подлинную, надеюсь?

--Разумеется.

-- С удовольствием послушаю.

-- Хм, с чего б начать... Пусть так: десять лет назад или около того в столице одного распадающегося в кровавых конвульсиях государства жила двадцатилетняя девочка. Представьте себе очень интеллигентную, немного патриархальную и простоватую, но, в сущности, очень милую семью: отец, мягкий, приятный человек, мать, добрейшая женщина, преподаватель латыни, старшая сестра, замужем, двое маленьких детей, седая бабушка, плюс друзья дома, плюс куча родственников в провинции...знаете такие дома, где годами сохраняют рисунки детей к дням рождения родителей?

-- Доводилось видеть.

-- Ну, тогда не буду долго распространяться, тем более что семья и круг общения - лишь фон, не имеющий никакого отношения к сути истории. Итак, воспитанная, милая девочка, студентка университета и хорошая студентка...

-- А что она изучала?

-- Что-то тоже милое и не слишком связанное с практической жизнью - не то классические языки, не то искусствоведение... Умница, труженица, не чуждавшаяся, впрочем, и радостей жизни - студенческие дискотеки, посиделки с подругами. Вела дневник, играла в студенческом театре (комедийные роли), помогала матери по хозяйству и охотно возилась с племянниками. Не пила, не курила, не употребляла наркотиков, всегда подавала милостыню нищим и разъясняла непонятный материал отстающим однокурсникам...

-- Боже, как скучно...

-- Словом, иной раз можно было подумать, что это не живой человек, а ожившая иллюстрация из учебника хороших манер, ходячий образец для отрочества и единственное утешение для брюзжащей старости. При этом она была очень недурна собой...

-- С этого надо было и начинать...

-- И имела жениха...

-- Наконец-то началась ваша история...

-- ... Умного, отличного парня из состоятельной семьи, влюбленного в нее до безумия - и она отвечала ему тем же. Они познакомились на вечеринке на Новый год, а к лету решили пожениться... Между прочим, она была верующая и девственница, так он с радостью согласился подождать до венчания...

-- Какая провинциальность...

-- Свадьбу решили делать летом. Программа предполагалась грандиозная: венчание в главной церкви города, потом застолье в лучшем ресторане, прямо с которого новобрачных проводят в свадебное путешествие (гости и родные останутся пировать до утра). Две недели на Мальорке в номере люкс. По возвращении домой их ждала квартира, купленная родителями жениха, этакое уютное гнездышко с евроремонтом...

-- Не хило...

-- Но для девочки главным было, это очень важно понять, не материальное приложение к любви в виде всех земных благ, а сама любовь. Она очень любила своего жениха. Доходило до курьезов: как-то она увидела его в кафе с двоюродной сестрой...

-- Маленький вопрос: действительно с двоюродной сестрой?

-- Действительно. Так она устроила истерику, разревелась, приревновала, при том, что вообще-то была человеком спокойным и рассудительным. В общем, не видела своей жизни, своего будущего без этого парня.

-- А что представлял собой жених? Вы как-то бегло его очертили...

-- В том году закончил университет и сразу устроился на работу в очень солидную фирму, с прекрасными перспективами роста. Симпатичный, обаятельный молодой человек. Курил, она сказала бросить - бросил. Отличный, образцовый сын, надежный товарищ. То есть конечно, и у него, и у нее были, вероятно, какие-то свои недостатки, но я рисую общую картину, без микроскопа...

-- Ага, недостатки были столь ничтожны, что без микроскопа их не разглядеть.

-- Может быть. Свадьбу назначили на 12 июля.

-- Держу пари - она не состоялась!

-- Как не состоялась! Конечно, состоялась, и прошла самым лучшим образом. Платье из французского каталога, 180 человек гостей, пятичасовой видеофильм, зеленые от зависти подружки...

-- И медовый месяц...

-- Медовый месяц прошел великолепно. Они вернулись домой отдохнувшие, юные и прекрасные как боги, любя друг друга еще сильнее.

-- Значит, потом что-то не заладилось.

-- Все заладилось самым лучшим образом. Ровно через девять месяцев у нее родился сын, четыре пятьсот, роды прошли на удивление легко. И она, умница, еще ухитрилась досрочно перед родами сдать госэкзамены и получила диплом вместе со своими однокурсницами, так что и учеба не пострадала.

-- И что же, два этих белых голубка до сих пор воркуют в одном гнездышке?

-- Конечно. Живут прекрасно. Через пять лет у них родился второй ребенок - девочка. Два года назад они построили прекрасный особняк, теперь живут там: бассейн, подземный гараж, два этажа, спальни для гостей и т.д., американский стандарт. Он загребает очень большие деньги, она тоже работает, преподает, защитилась. Мальчик ходит в элитную школу, у девочки бонна...

-- Идиллия....

-- Как сказать. Страна-то окончательно распалась.

-- Ну, это такое... Только я не пойму, какое отношение к вашему пониманию любви имеет эта приторная история?

-- Какая история?

-- Да та, которую вы только что рассказали.

-- Вы что-то путаете, любезный, я не рассказывал еще никакой истории. Вся история впереди.

За день до свадьбы, когда все было готово и подвенечное платье, распяленное на портновском манекене, стояло в ее комнате, когда уже спекли свадебные торты и заказали фотографов, безумно счастливая невеста, просматривая списки приглашенных, обнаружила, что в них не хватает одного человека, дорогого ей: ее старенькой школьной учительницы, теперь на пенсии. Как-то упустили старушку. И наша образцовая девушка решила немедленно исправить это упущение, сменила домашний халатик на какой-то летний сарафанчик, ибо было безумно жарко, и поехала на другой конец города, чтобы лично пригласить почтенную старушку. Телефона у бывшей учительницы не было, да противоречило всем правилам хорошего тона приглашать на свадьбу столь пожилого человека по телефону, да еще буквально накануне. Итак, она едет в троллейбусе через весь город, по-летнему зеленый и изнурительно солнечный, к своей первой учительнице. Она смотрит на проплывающие за окном знакомые улицы и думает о тысяче разных вещей: что скоро, очень скоро она наденет обручальное кольцо, что шоколадный торт не очень удался и его лучше подать погодя, когда все развеселятся настолько, что не станут обращать внимания на недостатки угощения, что ее жених самый классный парень на планете, что надо бы давно навестить ее старенькую учительницу, ведь она совсем одинока, что она обрадуется ее визиту и что надо непременно вернуться домой к пяти, когда придет маникюрша...

Она выходит на последней остановке и тут порыв ветра, долгожданного среди этой жары, поднимает подол ее коротенького сарафанчика, она смущается, тем более что на остановке стоят мужчины, наскоро оправляет его и почти бегом спешит к дому своей учительницы, обыкновенной блочной многоэтажке. Она входит в прохладный подъезд, без помощи лифта поднимается на третий этаж -последний раз она была здесь полгода тому - нажимает бледно-зеленую кнопку звонка... Дверь открывают не сразу, она привыкла к этому, старушка уже плохо ходит, но каково же ее удивление, когда на пороге она видит незнакомого мужчину, уже не очень молодого, небритого, неопрятного. Растерянно, прерывающимся голосом спрашивает она о своей бывшей наставнице и с замиранием сердца выслушивает горький ответ: старушка умерла два месяца назад.

Сразу сгорбившись от неожиданной утраты, она медленно - совсем не так, как шла сюда! - спускается по ступеням, выходит на раскаленную улицу. Обратная дорога проходит в каком-то оцепенении. Она чувствует свою вину, хотя в чем та вина? Но от невозможности сформулировать ощущения обычно становятся только интенсивней. В горестном бесчувствии она пропускает свою остановку и выходит на следующей, возле парка. На миг залитый солнцем мир кажется ей бессмысленным и беспощадным, и ее охватывает отчаяние одиночества, но тут в дело вступает физиология и на сей раз к счастью: от жары у нее пересохло в горле, и мучительная жажда возвращает ее к прежней реальности. Оглядевшись, она видит какое-то кафе, случайное уличное кафе с огромными полосатыми зонтиками и пластиковыми столами, она направляется к нему и заказывает стакан... нет, два стакана холодного ягодного сока. Растрепанная девушка-официантка наливает сок, она садится за пустой столик... но здесь все столики пусты, и только за соседним сидит какой-то молодой мужчина. Перед ним пустой стакан, на футболке разводы от пота, лицо усталое, глаза полузакрыты: то ли он дремлет, то ли думает о чем-то своем, отрешившись от всего мира.

Она жадно пьет сок и смотрит на незнакомца. Вначале это был мимолетный взгляд, но что-то зацепило его, и она смотрит не отрываясь, а он все не поднимает глаз, потом она встает и садится за его столик, незнакомец вздрагивает, но, увидев рядом с собой красивую девушку в легком сарафанчике на голое тело, невольно улыбается. "Я думала, что ты уснул", -- говорит она и тоже улыбается. "Я устал", -- слегка извиняющимся тоном отвечает он, и разговор завязывается.

Он действительно устал. Позавчера он приехал с войны.

Они говорят пять минут, потом десять, потом двадцать. Она не может оторваться, она так же жадно пьет разговор, как только что пила сок. Наконец они поднимаются, и когда лицо его выходит из тени, она вдруг замечает, какая редкостная красота видна сквозь усталость, загар и неухоженность. У него нет женщины, это так видно. Поднявшийся ветер не утихает, помогает городу пережить жару, шумит верхушками деревьев. Ветер снова и снова приподнимает ее подол, и он смотрит на ее ноги жарким взглядом, но она уже и не думает придерживать юбку. Ей нравятся эти голодные взгляды, нравится этот человек. И она ему нравится, она чувствует это. Они идут в парк, там никого нет, кроме детишек и старушек, но они не видят ни детишек, ни старушек. Он обнимает ее, она обвивает своими руками его крепкую шею и впивается губами в его сухие губы. И так мало разделяет их, только два тонких слоя ткани, и они чувствуют, как бьются их сердца. Они безумно хотят друг друга, но это нельзя сделать здесь, в парке, на траве, это слишком серьезно. К тому же, в пять придет маникюрша, ведь завтра свадьба. Они договариваются, что в полночь он подойдет к ее дому и они поедут к нему. Последний поцелуй, и она спешит к себе, успевая как раз к пяти.

Маникюрша делает очень красивый перламутровый маникюр, как раз под платье, а завтра в восемь придет парикмахерша. В доме все переполнено радостным ожиданием, и она сама не может совладать с приятным волнением шутка ли, завтра свадьба! Перед ужином прибегает счастливый жених, она не пускает его в свою комнату, загораживает собой дверь, ведь там подвенечное платье, он ни в коем случае не должен видеть! Они прощаются до завтра, нежно целуя друг друга. Все предпраздничные хлопоты брошены на мать м сестру, она ложится спать в половине десятого, ведь невесте жизненно важно хорошо выглядеть. Она думала, что не уснет, но уснула почти сразу. Ей снилось что-то приятное.

Без десяти двенадцать она проснулась от резкого толчка сердца. В квартире все стихло. Закончились приготовления. Сестра уехала к себе, родители и бабушка уснули. В неприкрытое шторой окно смотрела огромная луна. Она ринулась в ванную, пустила по обнаженному телу теплые струи воды, смеясь и поеживаясь, наскоро вытералась полотенцем, наскоро натянула все тот же сарафанчик, тихонько вышла из спящей квартиры, чтоб ровно в полночь оказаться у подъезда.

Насколько жарок день, настолько прохладна ночь. Ласковый ветерок обдувает ее тело, на котором кое-где еще остались мелкие капельки воды. Он ждет ее, он обнимает ее. И он уже немного другой, привел себя в порядок, от него пахнет немного иначе, но объятия его все те же, нет, еще сильней. Он остановил какое-то запоздалое такси, и они едут по ночному городу по набережной мимо сияющих огнями мостов, мимо ночных кафе, таких влюбленных пар, и всю дорогу они не в силах разомкнуть объятия.

Его квартира носит тот же отпечаток одиночества и заброшенности, что и хозяин, впрочем, это и не его квартира, его товарища, который тоже там, на войне. Но что ей за дело до его квартиры? Он первый у нее, но и она первая у него, хотя он и имел женщин. Восемнадцатилетним мальчиком он взял в руки автомат, и, познав там, среди смерти, огня и неистребимого трупного запаха женщину, он так и не узнал любви. В эту ночь все впервые у них обоих, и все окна раскрыты, и прохладный ночной ветер охлаждает их разгоряченные тела. Он неистощимо ласков и также беспощадно откровенен. Он и не думает скрывать, что у него есть невеста, как и у нее есть жених. Он помолвлен со смертью, и скоро день свадьбы. Она целует его тело, сильное, отмеченное уже поцелуями соперницы - свежими и затянувшимися шрамами, и плача и улыбаясь спрашивает: "А иначе нельзя?" Нет, иначе нельзя. Завтра он уезжает обратно. Там его ребята - живые, которые ждут командира, и мертвые, ждущие, когда он отомстит за них. "Ты ведь тоже обречен!" Конечно. Все они обречены и все знают об этом. Это и оправдание, и искупление. Не будь они обречены, они были б не воинами - палачами. Но хватит об этом. Пока он здесь, пока они вместе, пока они пьют эту ночь, такую короткую, такую сладкую, неповторимую, необъяснимую. Не было такой ласки, чтоб вполне выразить их нежность; не было таких слов, чтоб вполне выразить их чувства.

Ночь в июле только шесть часов. Светает в пять. Но она все успела, все, что задумала по дороге сюда. Его семя в ней. Завтра ее жениху придется потомиться. Она скажет, что у нее менструация и выждет неделю, чтоб быть уверенной, чей это ребенок. Она не сомневается, что зачала в эту звездную, лунную, светлую ночь. Она переиграет, перехитрит свою соперницу, родив сына.

Так и случилось. В полшестого она тихонько вошла в квартиру, успела еще подремать до семи, потом ее разбудила мать, они позавтракали, а в пять минут девятого парикмахерша уже трудилась над ее густыми темно-русыми волосами. В двенадцать ее венчали с женихом, и в то же время он садился в автобус, идущий на северо-запад, туда, где шла война. Через две недели они вернулись с Мальорки, загорелые и счастливые, и она не знала, что отец ее будущего ребенка погиб, прикрывая своих ребят, два дня тому... А когда узнала, то не удивилась и не заплакала, она знала, что так будет. Накануне врач сказал ей, что она беременна...

-- Один вопрос - а муж знал?

-- Откуда? Не знал, по сей день думает, что это его сын и, наверно, так и не узнает.

-- Так выходит, она вовсе не и любила своего жениха?!

-- Очень любила, и по сей день любит. Не любила б - не вышла замуж.

-- А ребенок?!

-- Ну и что, она ж ему тоже родила ребенка, девочку. И, кстати, любит обоих детей одинаково.

-- И вы считаете ее по-прежнему образцовой и порядочной?

-- Разумеется, да она и есть такая. За десять лет она даже в мыслях ни разу не изменила мужу.

-- А, ну да, то было до свадьбы... И что же, по-вашему, это было?

-- А это и была любовь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Он вышел на волю восьмого, а наконец вернуться в город, где родился, где жила его мать, сумел лишь двадцать первого октября. Город встретил его холодным ветром и первым снегом. Ледяной ветер с Невы перехватывал дыхание, мелкие снежинки кололи лицо. Старая куртка и вытертый свитер под ней плохо защищали от холода, и чтоб согреться, он по дороге в дом, где жила его мать, несколько раз заходил в разные магазины, ничего не покупая и не рассматривая товары. Восемь лет он не был в этом городе, два года не видел мать, и больше ни о чем, кроме будущей встречи, думать не мог.

У подъезда, откуда его уводили, его ждал неприятный сюрприз: жильцы поставили взамен старых, с разбитым стеклом, новые железные двери с новым замком. Чтобы войти в подъезд, надо было набрать нужную комбинацию цифр. Мать ничего не писала об этом, и он не знал, на какие кнопочки надо нажать, чтобы войти в дом, где он прожил первые 27 лет своей жизни. Его выручила девочка лет восьми в красной курточке и красной шапочке, с большим, не по росту рюкзаком за спиной. Она нажала на 3, 7 и 1, и дверь открылась. Девочка поехала на лифте, он поднялся на второй этаж пешком. Как ни ничтожно было это усилие, преодолев последнюю ступеньку, он судорожно закашлялся, швырнул легкую сумку на пол и долго стоял, держась за стену - восстанавливал дыхание. От его легких почти ничего не осталось.

Отдышавшись, он нажал на бледно-зеленую кнопку звонка. Два раза с коротким интервалом. Он всегда звонил так. Мать сразу узнает и побежит к двери. Прошло секунд пятнадцать, никто не открывал, он позвонил снова. Тишина. Он нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не послышался голос. Но это был не голос матери. Дверь приоткрылась на цепочку, и в проеме он увидел круглое, помятое лицо, почти не изменившееся за эти годы. Лицо его старшей сестры.

Удивления на лице не было. Она знала, что он выходит, но не знала, когда вернется. Он сам не знал. Но сейчас она спокойно смотрит на него, словно уже переварила новость. Значит, она видела, как он стоял у подъезда, и приготовилась к встрече.

-- Открывай, -- хрипло сказал он. - Что встречаешь, как чужого?

-- Ты мне чужой, -- и снова, как много лет назад, высокий голос резанул по нервам. Была сукой и сукой осталась. - Уходи.

-- Как уходи? Где мама? - он рванул дверь на себя, но сестра оказалась проворней и быстро ее захлопнула.

-- Где мама?! - закричал он, забарабанил кулаками в дермантин и тут же закашлялся, согнулся пополам.

-- Мама умерла 16-го. Быстрее надо было ехать, -- донеслось из-за двери.

-- Как? - он судорожно втянул воздух. - Отчего?

-- Сердце. Ты во всем виноват!

-- Открой! Сестра!

-- Нет! Убирайся! Все из-за тебя!

-- Куда я пойду? Я тут прописан!

-- Уже не прописан. Уходи, а то я вызову милицию.

-- Куда я пойду? - повторил он и присел на корточки возле запертой двери.

Сестра ничего не ответила .

Он посидел с полчаса, ожидая неизвестно чего. Потом с усилием поднялся, взял свою сумку и медленно стал спускаться по лестнице вниз. Все из-за него. Умер отец, сестра осталась старой девой, теперь умерла мать. Может, и так. Только ему действительно некуда идти, хоть оставшийся путь и недолог.

На улице он хотел позвонить из телефона-автомата, но не вышло оказалось, теперь звонить надо, вставляя в прорезь карточку, а не бросая в щель жетон. Всюду перемены. Нашел киоск, купил карточку, позвонил по трем номерам - тем, что остались. Первый номер не ответил. По второму трубку сняли чужие люди. А Леху убили два года тому, только он не знал.

Вот и все. Теперь точно все. Ночевать придется на вокзале. Ничего. Там тепло, там он что-нибудь перекусит.

Он брел, шатаясь, по родному городу, встречавшему зиму, и ему все казалось, что он здесь впервые. Самый красивый город на земле и самый беспощадный к неудачникам. Он смотрел на виденные тысячи раз здания и не узнавал их. А город не узнавал его. Городу было так же наплевать на то, что он еще волочит ноги по его широким улицам, как и всем вокруг. Через пару недель он сдохнет, и на это тоже никто не обратит внимания. Он больше никому не нужен.

Погруженный в свои мысли, он не замечал ничего, и опомнился только когда под самым его носом с визгом затормозила машина. Он поднял глаза: шикарный джип. Водила, опустив стекло, что-то орал ему, но он уже не слышал, что. Его ударило током, оглушило: слишком близко, в полуметре от себя, он увидел за стеклом джипа овальное лицо, широко расставленные голубые глаза, по-прежнему густые темно-рыжие волосы, приподнятые над высоким лбом, бриллиантовые серьги. Шикарная женщина. Кто б сказал, узнать невозможно, но он узнал.

Водила давно отматюкался, машина промчалась мимо, а он все стоял на ледяном ветру, и мимо него проносились сотни машин, иные в опасной близости, а он все стоял у самой кромки тротуара, и не пытаясь перейти улицу, и не возвращаясь обратно на тротуар. Сука-судьба расщедрилась напоследок, спасибо. Он засмеялся, закашлялся, судорожно втянул обжигающе холодный воздух. Она изменилась, но он сразу узнал ее, а она скользнула по нему равнодушным взглядом, не признала.

А перед его глазами мигом встало удивительно отчетливо, словно было вчера: гроза, вспышки молний, ливень, скользкие листья и колючие ветви; он, сам промокший до нитки, ломает стебли мокрым пышным розам. Все было как в старой песне: тысячу лет назад влюбленный мальчишка из второго отряда рвал в чужом саду красные розы для самой красивой девочки в лагере. Он ободрал в кровь все руки и, еще хуже, простудился и заболел. Его положили в лазарет. Он лежал и скучал, а из-за окна доносились веселые голоса игравших ребят. Целый день к нему кто-то забегал, но ее не было. Она пришла поздно вечером, когда он перестал ждать. Подошла к кровати, улыбнулась и вдруг повернулась спиной.

-- Смотри. Нравится?

Он сперва не заметил, потом увидел - хвост густых, темно-рыжих волос был украшен маленькой темно-красной розой, роза была прикреплена к резинке, сдерживавшей волосы. Он не успел сказать, что ему нравится как она выдернула розу, кинула ему на кровать, потом сняла резинку, отпустила волосы на волю, села рядом. И так сильно пахло розами, цветок ли это благоухал или ее волосы?

-- Боле-е-ешь, - протянула она. - Ничего, все пройдет.

-- Конечно, -- ответил он.

Она потянулась к нему, ее волосы упали на его лицо, потом их губы слились. Один раз, и снова, и снова.

Как быстро убежала она тогда из комнаты, оставив свою розу, он так и не успел сказать ей... Больше она не приходила, а когда через два дня он вышел из лазарета, ее уже не было в лагере, за ней почему-то приехали родители, увезли ее досрочно. Она поблагодарила его за сорванные им в грозу в чужом саду розы, а он так и не успел сказать ей спасибо за первые поцелуи в его жизни. Что бы не было потом - а потом было много всякого -- он всегда ее помнил. Ему было тринадцать лет, а ей двенадцать, и под вспышки молний он ломал розовый куст в чужом саду, а ливень хлестал его по лицу, но он не ушел, пока не собрал огромный букет. Он был даже рад узнать, что у нее все хорошо. Она заслуживала счастья - богатого мужа, дома, детей, уюта, всего того, чего он ей не смог бы дать. И все-таки жаль, что она его не узнала...

Он стоял на ледяном ветру на пороге ночи и, глядя вслед промчавшейся машине, беззвучно шептал "спасибо", а огромный, прекрасный, жестокий город засыпал мелкий, первый в этом году октябрьский снег.

ВРЕМЯ СТОЯНКИ ПОЕЗДА -- ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ

В тот августовский день с севера позвонила тетя Поля, непутевая младшая сестра матери. Позвонила соседям, Нечипоренкам, жившим в двухэтажном кирпичном доме, те бросились звать мать, еле успели. Домой мать вернулась с сияющим лицом: оказалось, тетя Поля замуж выходит. И тут же отправила Васька на станцию, к бабе Вере, сообщить радостную весть.

Его все называли по доармейской кличке - Васёк, и это его немного злило. Он успел уже закончить школу, и хорошо закончить, с двумя четверками, отслужить два года в танковых войсках, теперь работал помощником комбайнера и казался себе очень взрослым, солидным мужчиной, знающим жизнь. И внешне уже не пацаненок, каким уходил в армию: высокий, широкоплечий, со светло-русыми усиками на загорелом лице. А все "Васёк", "Васёк"!

На станцию он пошел нехотя - жарко очень, хоть и было до нее всего пятнадцать минут ходьбы. В такую жару даже собаки спят в тени, куры прячутся. Пока шел, только одного человека и встретил, а ведь Семихатки село большое. Большое село и крупная железнодорожная станция, где всегда, в любую погоду кипит жизнь.

Многие сельчане работают при железной дороге, и в том числе баба Вера. Проходящие поезда в Семихатках останавливаются на 10-15 минут, а иногда даже по полчаса стоят, пассажиры выходят на перрон размяться. А тут им и пирожки предлагают с повидлом, рисом, маком, и чебуреки с мясом, и мороженое, и киоск "Союзпечати". Тут же и баба Вера сидит на маленькой самодельной табуреточке, за импровизированным прилавком из старого ящика, покрытого куском выцветшей клеенки, продает белые, тыквенные семечки.

Еще на подходе услышал он протяжный гудок поезда, и подумал, что к бабе Вере клиенты прибыли. И точно, перрон был полон народу: один поезд стоял на путях, другой, "Симферополь-Киев", только что подъехал.

-- Станция Семихатки. Время стоянки поезда "Симферополь-Киев" пятнадцать минут, -- металлическим голосом объявила в громкоговоритель дежурная по станции.

В жарком воздухе чувствовался запах гари. У вагонов уже стояли кучки разомлевших, с красными от вагонной духоты лицами пассажиров. Осмотревшись, они разделялись - мужчины шли к пивной бочке, матери семейств покупали съестное, чинные старички шли к киоску за "Советским спортом", а дамочки за журналом "Советский экран". И все хотели мороженого, мигом образовалась очередь. Откуда-то доносилась песня Софии Ротару: "Стара печаль моя, стара, Пора забыть ее, пора, Но я печаль не тороплю, Я все равно тебя люблю!" Все как обычно, все как всегда, тысячу раз он это видел.

Баба Вера очень обрадовалась новости, чуть слезу не пустила, охала, потом заставила Васька еще раз повторить короткий рассказ матери. Он начал было по второму разу, как вдруг раздался звонкий, веселый голос:

-- Почем семечки?

Он поднял глаза и увидел светловолосую девушку в красном открытом сарафане. Как-то сразу все произошло, он так и не успел понять, когда это случилось. Так бывает, когда падаешь: только что ты шел, и вдруг лежишь на боку на обледенелом тротуаре. Девушка стояла перед ним, вся облитая яростным, торжествующим августовским солнцем, под выгоревшей добела челкой смеялись ослепительные голубые глаза. И он замер, дыхание перехватило.

-- Маленький стаканчик - 20 копеек, большой - сорок, -- сказала баба Вера.

-- А чего так дорого?

-- Это ж белые семечки, -- важно пояснила баба Вера. Девушка пренебрежительно фыркнула, повела бронзовым плечиками, и Васек понял, что сейчас она уйдет.

-- Для вас - льготные цены, маленький - пять, большой - десять, -неожиданно для себя сказал он. - Только скажите, как вас зовут.

Незнакомка перевела на него искрящийся голубой взгляд, кончики румяных губ слегка приподнялись.

-- Что? Познакомиться хотите?

-- Очень хочу. Я - Василий Сердюк, -- он приложил левую руку к груди и картинно поклонился.

Девушка захохотала.

-- А - Катя. Будем знакомы. Только я не хочу семечек, я просто так спросила.

-- А я не продаю семечки, я просто так стою, -- подхватил он и сделал шаг к ней. Катя снова засмеялась, и он почувствовал себя ловким, остроумным, неотразимым. Они отошли на пару шагов.

"Какая классная девчонка, -- подумал Васёк, -- я никогда таких не встречал". И тотчас что-то внутри приказало ему: скажи ей это. Скажи.

Он сказал. Она перестала смеяться.

Солнце стояло в зените, все было залито светом.

-- Ты серьезно? - спросила Катя.

-- Очень серьезно, -- сердце у него вдруг застучало сильно-сильно.

В ее глазах все еще поблескивало веселье, как на поверхности голубых озер мелькают солнечные блики. Но вдруг там, на озерах, солнце скрылось за облаками, глаза потемнели.

-- Любовь с первого взгляда? - Катя улыбнулась, но глаза уже не смеялись.

Он хотел сказать "да", но не смог, во рту пересохло. И он еще не знал точно: то ли это? Так ли это бывает?

Пассажиры, отоварившись и просто подышав кислородом, возвращались в свои вагоны.

-- Мне пора, -- сказала Катя. Он испугался. Неужели он больше ее никогда не увидит?

-- Как тебя найти?

-- А ты будешь искать?

-- Да, только скажи, где.

-- Я учусь в киевском пединституте. Захочешь - найдешь, -- она уже хотела бежать к своему вагону, но Васек удержал ее, взял за руку (и это прикосновение не было ей неприятно).

-- Ну чего? Телефон хочешь?

-- Ага, -- он кивнул, сглотнув набежавшую слюну.

-- Запоминай: 225-10-10. Все. Я побежала, -- она выхватила свою руку и пошла к поезду. По пути к своему восемнадцатому вагону еще раз оглянулась и улыбнулась ему.

-- Я приеду! - крикнул он и помахал ей рукой.

Катя едва успела вскочить на подножку своего вагона, как поезд тронулся.

Поезд пронесся мимо него, ослепительно заблестела уводящая в неведомое колея, а он стоял, как остолбенелый. Баба Вера подошла, мягко коснулась его плеча:

-- Что, Васёк? Понравилась дивчина?

-- Да, -- твердо сказал он.

-- Э, что тебе до той дивчины, -- махнула рукой баба. - Ты ее и не увидишь никогда.

"Увижу", -- сказал он себе. "Не знаю, что из этого выйдет, но увидеть увижу". В тот же день вечером он пошел на почту, позвонил, но там никто не взял трубку. "Видно,еще не доехала", -- думал Васёк. Всю ночь после неудачного звонка он ворочался, впервые в жизни не мог заснуть. Через тюлевую короткую занавесь в низкое оконце хаты заглядывал месяц, пахло ночными, душистыми травами.

Чем больше думал он о Кате, тем необыкновенней она ему казалась. Все другие девчонки и в подметки ей не годились. Если б она была здесь, сколько ласковых слов он сказал бы ей! Но ничего, они еще встретятся, непременно встретятся. Он и мечтал, и вспоминал, и сам себе удивлялся: надо же, с ним, Васей Сердюком, приключилось такое, как в индийском кино! Значит, и так бывает -- любовь с первого взгляда. В том, что это любовь, он уже не сомневался.

Наутро Васёк едва смог дождаться восьми часов, когда открывается почта. Но в Киеве трубку снова никто не поднял. То же повторилось и после обеда. Анна Демьяновна, дородная телефонистка, жившая на их улице и знавшая его с детства, не удержалась, спросила:

-- Кому это ты, Васек, названиваешь? Небось, армейские дружки?

Васек помотал головой.

-- Краля, значит. Где ж ты в Семихатках киевскую кралю нашел?

Васёк покраснел - что за человек, лезет в душу в сапогах! - но рассказал. Уж очень хотелось поделиться с кем-то. Он ожидал сочувствия, но Анна Демьяновна засмеялась.

-- Морочит она тебя, Васёк, уж поверь мне.

-- Ничего не морочит.

-- Морочит, морочит. Да на что ты ей сдался? Что ей, ребят в Киеве мало?

-- Ничего вы не понимаете, -- гордо махнул он рукой, но дозвониться ни в тот день, ни в следующий, ни через неделю так и не сумел. А телефонистка все смеялась.

В то, что его морочат, Васёк не верил. Ее никто не заставлял оставлять телефон, говорить, где учится. Сама сказала, значит, он ей тоже понравился. А то, что не может дозвониться - бывает. Всякое бывает. И АТС номер могла изменить, телефон мог поломаться, в квартире начался ремонт. К тому же он обещал ей приехать, а не звонить.

Осенью, когда убрали хлеба, Васёк поехал в Киев. Тем же поездом, "Симферополь-Киев", в купейном вагоне, не в плацкарте. Лежа на верхней полке, он смотрел на проплывающие за окном широкие поля и начинающие желтеть леса. Сердце стучало в такт движению поезда: "скоро, скоро". Скоро он увидит Катю. Не может быть такого, чтоб двое людей, созданных друг для друга, больше не увиделись. Все еще впереди, целая жизнь, ведь ему только двадцать лет! Он всю зиму будет готовиться, а летом поедет поступать в Киев, и непременно поступит. И они с Катей будут жить в одном городе, а со временем -- и в одной квартире...

В горсправке на вокзале узнал адрес пединститута, бросился туда. Вещи взял с собой, да и сколько тех вещей - одна небольшая спортивная сумка. План был самый простой: встать у входа в институт и ждать. День ждать, два. Катя непременно пройдет мимо, он ее окликнет. Она оглянется, узнает его, удивится, подойдет. И золотые блики запляшут на тихой поверхности озер.

Он стоял целый день. Мимо туда-сюда ходили студентки, институт был, конечно, девчачий, изредка попадались ребята. Кати не было. Ночь провел на вокзале, в гостиницы было не пробиться, а с половины восьмого снова занял свой пост. И чем выше поднималось солнце, тем упорнее вглядывался он во входящих и выходящих, тем сильнее колотилось сердце. Его учили в школе, что Бога нет, а баба Вера тайком учила его молитвам, и сейчас он готов был молиться: "Господи, пошли вторую встречу!"

Кати не было. В четыре часа дня Васёк решил изменить тактику, вошел в здание пединститута, от проходившей по вестибюлю солидной дамы в синем костюме узнал, что студентку можно найти через деканат соответствующего факультета.

-- На каком факультете учится ваша девушка?

Он не знал.

-- Тогда идите по всем факультетам, -- изрекла дама.

Васёк так и сделал, но в первом же деканате, на филфаке, его подняли на смех.

-- Как, вы фамилии не знаете? Да у нас сотни Кать! - веселились девушки-лаборантки.

-- Она такая... светловолосая, с голубыми глазами, -- пробормотал Васёк и почувствовал себя дураком.

-- А какой курс, хоть знаете?

Он ничего не знал. Знал только одно: эти два человека еще раз должны были встретиться на Земле.

-- Я ж говорила, что она вертихвостка, -- осуждающе сказала мать, когда он вернулся и все рассказал. - И не учится она ни в каком институте.

Он не стал спорить, понимал, что бесполезно, и ни на минуту не допускал мысли, что Катя могла солгать.

Она действительно не лгала, она действительно училась в пединституте. Судьба правильно привела Васька в филфаковский деканат, только он не знал, что весь четвертый курс сейчас на практике, в разных школах. И потому он не мог ее встретить у входа.

Через полгода Васёк поехал снова, пристроился к колхозному бухгалтеру, которого посылали в Киев на курсы. Бухгалтер и с гостиницей помог. Был конец вьюжного февраля, стоять на улице было холодно, он ждал ее в вестибюле. Ждал четыре дня, уже вахтерша обратила на него внимание, и, узнав его историю, сочувственно качала головой. Кати не было. И с каждым днем угасала надежда. Сотни лиц мелькали перед глазами, красивых, банальных, неприятных, только нет того, единственного лица. К пятому дню надежда почти совсем догорела. Он подождал до окончания первой пары, и, попрощавшись с вахтершей, пошел к выходу. В груди что-то сжималось, давило. Зачем было обманывать, зачем лгать? Неужели права баба Вера: все городские лживые, надменные, готовые поиздеваться над простыми людьми?

Он вышел из пединститута и пошел к станции метро, не видя, как с противоположной стороны к пединституту подходила Катя. Она болела гриппом, болела тяжело, почти две недели, и только сегодня вышла из дому, пошла в институт на одну вторую пару, и то потому, что не хотела пропускать практическое занятие. Выйди Васёк из института двумя минутами позже, они столкнулись бы у входа лицом к лицу.

-- Да ты не сумуй, не грусти, -- сказала ему баба Вера. - Ну ее к бесу! Мало ли у нас в Семихатках девчат?

...Прошло двадцать лет. Умерли один за другим три генсека, а последний генеральный секретарь превратился в президента СССР и в этом звании утратил власть, а потом и СССР исчез. Карта мира изменилась, двуполюсный мир стал однополюсным, а в Семихатках все по-прежнему.

-- Станция Семихатки. Время стоянки поезда "Симферополь-Киев" пятнадцать минут, -- металлическим голосом объявила в громкоговоритель дежурная по станции.

Из вагонов вывалились кучки разомлевших, с красными от вагонной духоты лицами пассажиров. Осмотревшись, они разделялись - мужчины шли к пивной бочке, матери семейств покупали съестное, подростки шли к киоску за "Спид-Инфо". И все хотели мороженого, мигом образовалась очередь. Откуда-то доносилась песня Софии Ротару: "Желтые розы в купе, Мне говорят о тебе, мне говорят, как ты мне дорог...". Правда, кроме чебуреков, на перроне начали продавать шашлыки, жареных кур и сладкую вату.

Из семнадцатого вагона вышла семья из четырех человек: седоватый крупный мужчина лет сорока пяти в майке и шортах до колена, женщина лет сорока в цветастом платье, и двое детей: мальчик-подросток и девочка лет десяти. Девочка с интересом оглядывалась по сторонам, подросток казался надутым: явно страдал оттого, что в свои пятнадцать он путешествует с родителями, а не сам, как подобает настоящему мужчине. Женщина рассеянно обвела взглядом перрон:

-- А я здесь была когда-то, давным-давно... И ничего не изменилось.

Муж ее ничего не ответил, он уже заметил невдалеке ящик со темным пивом, которое продавал небритый мужик в майке и спортивных штанах. Он подошел к продавцу, жена последовала за ним.

-- Почем пиво?

-- Две гривны, -- хриплым, пропитым голосом ответил мужик и поднял голову, недоброжелательно посмотрел на супружескую чету. Лицо у него было помятое, с темными мешками под глазами, волосы на голове свалялись, изо рта несло перегаром. Ясно, все деньги, что зарабатывает, тотчас пропивает. Женщина взглянула на алкаша с осуждением.

-- А чего так дорого? - спросил мужчина, и не дождавшись ответа, повернулся к жене: -- Кать, тебе брать пиво?

-- Нет, не хочу, -- ответила она и вдруг сквозь пелену лет что-то пробилось в ее памяти ее, как луч сквозь пелену туч. Белые семечки, "чего так дорого", смешной пацан, которому она дала вымышленный телефон...Это было здесь же, в Семихатках. Но как давно, Господи, как давно...

А он сразу узнал ее. Все те же светлые волосы, та же любовь к ярким краскам - цветастое платье. Но черты слегка оплыли, и загар не тот, на потемневшем лице - красные прожилки расширившихся сосудов у крыльев носа, в углу рта - золотой зуб. И голубые озера навсегда заросли ряской. Он протянул ее мужу бутылку пива, взял две смятые гривны. И не удержался, сказал довольно громко:

-- Я не продаю, я тут просто так сижу...

Глаза их встретились, и он увидел, как на миг всколыхнулась ряска на поверхности озера.

-- Смотри, Кать, Витька малой мороженое покупает, а мы ей еле бронхит залечили, -- вдруг возмутился муж, и оба поспешили к лотку мороженщицы, где сразу начался крупный семейный разговор, продолжившийся и в поезде.

Он ждал, что она оглянется, но она не оглянулась. Узнала ли? Снова промчался мимо поезд, промчался уже навсегда, и день прошел, на землю упали сумерки, а он все сидел и терзался одним и тем же вопросом: зачем? Зачем эта вторая встреча?

Напрасно плакала перед смертью баба Вера, напрасно умоляла мать Василь Сердюк так и не женился. Сошелся в зрелых уже летах с одной, из соседнего села, пожили немного, но что-то там не сложилось. Так и жил один до самой смерти. Кто его знает, почему?

ВСТРЕЧА

Валерий и Оксана познакомились в одном из романтических чатов и после двухнедельного виртуального знакомства решили встретиться в реальном мире. Свидание было назначено ровно в восемь вечера у входа в кафе "Мираж".

Так вышло, что Оксана пришла на свидание первой, за пять минут до назначенного времени. Пришлось ждать, то прогуливаясь взад-вперед по улице, то рассматривая витрины близлежащего закрытого магазина, то стоя на месте. В восемь из кафе вышла молодая пара, села в припаркованную у кафе "девятку" и уехала, а в три минуты девятого к "Миражу" подошел немолодой мужчина с чахлым букетиком ромашек в руках. Незнакомец бросил на стоящую перед витриной Оксану рассеянный взгляд, осмотрелся по сторонам, даже заглянул через стеклянные двери в кафе и наконец замер справа от входа.

Оксана подумала, что это и есть Валерий, и, чтобы проверить свою догадку, позвала его:

-- Валерий!

И точно, мужчина вздрогнул, повернул голову в ее сторону, даже сделал несколько шагов - и остановился.

-- Да, да, Оксана - это я, -- улыбнулась она и сама подошла к нему.

Валерий смотрел на нее со сложным выражением в глазах, где было все, только не радость от долгожданной встречи.

-- Вы - Валерий и пришли на свидание с Оксаной? Это я - Оксана, -повторила она, может быть, чуть громче, чем следовало бы. Во всяком случае, проходившая мимо женщина оглянулась на них.

-- Вы... -- наконец выдавил из себя Валерий, -- вы Оксана, "ник" Окса?

-- Я, я это, та самая Окса, с которой вы так мило болтали в чате. А что? Какие-то проблемы?

-- Позвольте, -- Валерий наконец полностью овладел собой, и заговорил жестко, -- позвольте! Вы говорили, что вы стройная привлекательная блондинка тридцати лет! Извините, но на вид...

-- Что "на вид"? Вам что-то не нравится?

-- На вид вам не тридцать, и давно! - отрубил Валерий и даже покраснел.

-- Да, не тридцать, -- согласилась Оксана. - Мне сорок два. Но и вы, простите, подъехали сюда не на шестисотом "мерседесе"! Вы же говорили, что у вас шестисотый "мерседес"?

-- У меня такой же "мерседес", как у вас стройная талия!

Обменявшись первоначальными любезностями, они окинули друг друга с головы до ног критическими взглядами. Оксана увидела перед собой немолодого мужика, в субботу вечером одетого в старые, потертые джинсы, старомодный парусиновый пиджак и дешевую футболку, причем на ногах у него были серые хлопчатобумажные носки и коричневые сандалии из кожзаменителя. Под глазами мешки, видно, почки барахлят, на затылке - лысина. Не Ален Делон!

Валерий недоброжелательно смотрел на полную невысокую женщину, выглядевшую на сорок с гаком, с оплывшим подбородком и перепаленными дешевыми красками короткими блондинистыми волосами. А как она накрасилась, чтобы казаться помоложе, вблизи это хорошо видно, и сколько цепочек на короткой шее - две серебряных, одна тоненькая, золотая, и еще нитка речного жемчуга! Вульгарная особа!

-- И вам не стыдно? - вырвалось у него.

-- Так же, как и вам, не стыдно! Вы, помнится, говорили не только про "мерседес", но и про густые пшеничные волосы и голубые глаза? И где же ваши локоны?

-- Там же, где ваша стройность! В прошлом! Но я не говорил, что мне двадцать лет!

-- Зато вы приврали на счет своего материального положения!

-- Мое материальное положение вас не касается!

-- Так же как вас - мой возраст. Считайте, что мне тридцать, но я сегодня плохо выгляжу.

-- Нет, не хочу. Вы меня обманули!

-- Да, все хотят молодых и стройных, а нам куда податься?

-- Кому "нам"?

-- Нам, женщинам за сорок. Ладно, -- махнула рукой Оксана, -- не хотите общаться, можем разойтись и забыть об этой встрече. Только знайте: молодая и стройная, увидев вас, даже разговаривать бы не стала. Сразу повернулась бы и ушла.

-- Конечно, потому что на мне старые джинсы! А прикати я на шестисотом "мерседесе", побежала бы за машиной!

-- Разумеется!

-- Вам всем, бабам, только деньги и нужны! Только деньги!

-- А вам, мужикам, только молодое тело!

-- Нам нужно, -- вскипел Валерий и швырнул жалкий букетик на асфальт, -- чтобы нас понимали! Чтобы видели в нас не машину, печатающую деньги, и не домашнее животное!

-- А нам того же нужно! Того же! - закричала Оксана, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

Кричали они оба во весь голос, и, привлеченный шумом, из кафе вышел охранник, вопросительно глянул на Валерия. Тот видимо смутился, даже цветочки поднял, и забормотал совсем другим тоном:

-- Все в порядке, мы с женой уже уходим, -- и прошипел на ухо Оксане:

-- Идемте же, чего встали.

Оксана, только что готовая расплакаться, рассмеялась. Они пошли вниз по улице, на которую медленно опускался погожий июльский вечер. Воздух был теплый, как парное молоко, и в нем была разлита умиротворенность, постепенно проникающая во взбаламученные людские души.

-- Так что, я уже жена? - улыбнулась Оксана.

-- Само собой вырвалось, -- почти извиняющимся тоном сказал Валерий. У нас с бывшей женой часто разыгрывались такие сцены, это уже как привычка. - Он потянулся левой рукой в карман пиджака, достал смятую пачку сигарет и зажигалку. - Вы не курите?

-- Бросила. Давайте я цветы подержу, не бойтесь, отдам обратно, если вы дарить не хотите.

-- Да нет, берите, берите совсем. - Валерий отдал ей ромашки, остановился, закурил.

Какое-то время шли молча, потом он снова заговорил:

-- Знаете, я просто ожидал увидеть совсем другого человека... Вы себя описали как стройную молодую блондинку... Вы, конечно, неплохо выглядите, но...

-- Выгляжу я так, как выгляжу. Косметических операций не делала доходы не те. И времени нет, чтобы шейпингами всякими улучшать фигуру. А вам, Валера, сколько лет?

-- Пятьдесят четыре будет в октябре. А что? Мужчина, как вино - с годами все лучше...

-- Смотря для кого. И смотря какой мужчина. Бога ради, не примите на свой счет. Я так, к слову.

-- К слову? - в голосе Валерия снова зазвучали деревянные нотки раздражения. - А не к слову, на что вы рассчитывали?

-- А вы? Валера, только честно: нужны вы холеной тридцатилетней красотке? А вам она зачем, эта фотомодель? Она разве сможет понять вас, как я пойму? Она будет о вас заботиться? У молодых совсем другие запросы. И жизнь другая.

-- Да, тут, пожалуй, я соглашусь. Я своего сына, например, понимаю с трудом, часто ссоримся... А у вас есть дети?

-- Не получилось. Но у меня племяшка есть, Вика. Вот ей двадцать пять, и она стройная, только у нее, -- засмеялась Оксана, -- тридцатилетний бой-френд на "мерседесе"... Она меня и в Интернет затянула. Сама в этом чате пасется, под "ником" reginna...

-- Это не она вам посоветовала молодой прикинуться?

-- Нет, это уж я сама. Я ведь давно пытаюсь с кем-то познакомиться. Объявления давала, и в газету, и в виртуальную службу знакомств. Но как узнают мой возраст - все, адью! Но это понятно, а вот вы зачем бизнесменом назвались? Разве вы бизнесмен? И вы действительно были в Вене и Бразилии?

-- Почему назвался бизнесменом? Знаете, я ведь инженер по профессии. Работал в закрытом КБ, получал прилично... За границу не ездил, но в Крым, на Кавказ - каждое лето. А потом...

-- А потом финансирование урезали, зарплату стали задерживать и в итоге все развалилось.

-- Именно так. И в сорок пять я должен был искать новое занятие. Вот вы кто по профессии?

-- Никто. Десять классов. Торгую в ларьке. А вы чем теперь занимаетесь?

-- А я, дипломированный инженер, работаю сторожем. Сторожу по ночам чужой шикарный оффис. И это наш начальник ездил в Вену и Бразилию.

Не я.

-- Так значит, вы с оффисного компьютера выходите в Интернет?

-- А то откуда? После развода с женой я остался гол, как сокол, у меня даже стиральной машинки нет, не то что компьютера. А на работе один парень, Антон, разрешает мне по ночам пользоваться своим компьютером. В игры поиграть, или вот, в Интернет выйти... У них Интернет проплачен на определенное количество часов, так что все пользуются...

-- А я у племяшки, у Вики, с этой штуковиной познакомилась. Она, наверно, просто приколоться надо мной хотела, а я втянулась, мне понравилось. Хоть что-то новое в жизни, хоть какая-то перемена...-- Оксана вздохнула. - Вика деньги на компьютере зарабатывает, компьютерный график. Она у меня шустрая, и себе на уме. Знает, чего хочет...

-- А вы? Вы чего хотите? - Валерий выбросил сигарету.

-- А я думала вечер в субботу хоть с кем-то проведу, да, видно, не вышло, не судьба.

Оксана остановилась. Остановился и Валерий.

-- Вот и моя автобусная остановка. Вы извините, если я вас обидела, да только и вы сами...

-- Да ничего, я действительно приврал, как барон Мюнхгаузен... -Валерий засмеялся, и лицо его вдруг стало очень симпатичным. Странно, но сейчас, когда он должен был расстаться с этой женщиной, он словно увидел ее впервые. Перед ним стояла пусть не юная, полноватая, но симпатичная женщина. Лицо приятное, круглое, с веселыми карими глазами приятно контрастируют аккуратно уложенные светлые волосы, помада подобрана в тон глазам и нарядному летнему костюмчику салатового цвета. И в руках - букет приувядших белых ромашек. Его цветы...

А Оксана к концу разговора стала жалеть Валерия. Неплохой, похоже, человек, только невезучий, и вспыльчивый от своих неудач.

-- Значит, расстанемся без обиды? - спросила она. К остановке подъехал автобус № 22, ее автобус, остановился, с шумом раскрыл дверцы, откуда вышло несколько человек.

-- Почему расстанемся?

-- Автобус мой подъехал.

-- Ну и что? Мы же хотели целый вечер провести вместе, а сейчас только половина девятого. Я приглашаю вас на ужин.

-- Меня? Или стройную тридцатилетнюю блондинку?

-- Тебя. Только тебя, -- твердо сказал Валерий, и коснулся ее руки.

Ресницы Оксаны дрогнули, на скулах проступила легкая краска, сердце забилось. Господи, что с ней, что за сантименты, словно ей и впрямь тридцать лет. И, чтобы преодолеть захлестнувшее ее смятение, она засмеялась:

-- Что ж, Мюнхгаузен, пошли, если не шутишь.

Автобус, забрав немногочисленных пассажиров, уехал, а они медленно пошли по пустеющей, вечерней улице. Два немолодых, битых жизнью человека шли как дети, взявшись за руки, и говорили без умолку, словно боялись, что их сейчас разлучат и они не успеют что-то сказать, что-то самое главное, перед чем ерунда и возраст, и доходы, ошибки, и все, что было до этого теплого вечера, этой пустынной улицы, этого зеленоватого неба, в котором уже показался тоненький золотой серпик луны...