«Дезире - значит желание»

Барбара КАРТЛЕНД ДЕЗИРЕ — ЗНАЧИТ ЖЕЛАНИЕ

Глава 1

Дрого! Слава богу, ты пришел! Леди Бедлингтон заговорила лишь после того, как дворецкий закрыл дверь, и она удостоверилась, что никто не мог ее услышать. Однако напряженная взволнованность интонации звучала настолько отчетливо, что мужчина, смотревший на нее с другого конца комнаты, сразу перестал улыбаться.

Пожалуй, это был один из тех немногих случаев, когда Лили Бедлингтон не думала о том, как выглядит, и тем не менее выглядела прекраснее, чем когда-либо. Страдание придало ее лицу почти неземную красоту, а ее голубые глаза, нередко казавшиеся отсутствующими, теперь потемнели от обуревавших ее чувств.

— Что случилось? — В голосе герцога Рочемптона прозвучало беспокойство.

— О, Дрого! Дрого! — воскликнула она. — Я знала, что ты придешь, как только получишь мою записку.

Он взял ее руки в свои и поднес к губам. Она в это время смотрела на его лицо с четкими, аристократическими чертами, глубоко посаженными серыми глазами под прямыми бровями, квадратным подбородком и твердо очерченным, упрямым ртом. Это было красивое лицо, при взгляде на которое сердца многих женщин начинали биться быстрее, лицо, которое завлекло и пленило Лили Бедлингтон, никогда не думавшей, что такое удастся какому-либо мужчине вообще.

Его губы были теплы и настойчивы. Он повернул ее руки другой стороной и стал покрывать нежные ладони долгими и страстными поцелуями. Лили Бедлингтон почувствовала, что дрожит. Никогда в жизни ей не приходилось испытывать такого экстаза, такого буйства любви, каким одарил ее этот молодой человек на десять лет моложе ее.

Лили считалась признанной красавицей чуть ли не с детства. В ее жизни никогда не было такого периода, когда встречавшиеся ей мужчины, все до одного, не добивались бы ее, не льстили бы ей, не восхищались бы ею и не поклонялись бы ей. Ее красота оставалась непревзойденной, и все же ей иногда казалось, что эта красота спала и ждала поцелуя прекрасного принца, чтобы пробудиться и достигнуть вершины совершенства.

А потом в нее влюбился Дрого! Она знала его почти с самого рождения, потому что их матери дружили. Он всегда был симпатичным мальчиком, но она не думала о нем как о мужчине, пока он не вернулся полгода назад из кругосветного путешествия и они не встретились как бы впервые. Тогда Лили и узнала, что такое настоящая любовь.

Она отняла у Дрого одну руку и прижала ладонь к его щеке. Другая рука осталась у него, и он стал целовать ее запястье и ведущие к нему голубые жилки, все выше отодвигая шифоновые оборки рукава, пока не добрался до сгиба руки. Его глаза встретились с глазами Лили, и в этом взгляде было хорошо знакомое ей дерзкое приглашение.

— Не смотри на меня так, Дрого! — приказала она. — Ты не понимаешь…

Стоя к нему спиной, она вытащила из-за пояса малюсенький кружевной платочек и промокнула им уголки глаз.

— Дорогая, расскажи мне, в чем дело, — попросил Дрого.

Он смотрел на нее, и солнечный свет, падавший из окна, которое выходило в Гайд-парк, золотил ее склоненную головку, бросая блики на искусно уложенные завитки. Когда она распускала волосы, они ниспадали почти до колен, и герцог вспомнил, как часто он зарывался лицом в их ароматный шелк.

Не может быть женщины прекраснее, чем она, подумал он, глядя на Лили. Белая, чуть тронутая румянцем кожа, золотые волосы, голубые глаза — классические английские черты. В прекрасных, плавных линиях ее тела тоже присутствовало нечто исконно английское. Она очень гордилась своей тонкой талией; каждое ее движение, каждый жест были преисполнены не только красоты, но также грации и достоинства.

— Что тебя беспокоит? — нетерпеливо спросил герцог.

Лили повернулась к нему лицом.

— Джордж все узнал! — прошептала она. Когда она произносила эти фатальные слова, ее губы задрожали, и две крупных слезы скатились у нее по щекам.

При виде этого герцог не смог сохранить самообладания. Он в два шага оказался рядом с ней и заключил ее в объятия. На несколько мгновений они тесно прильнули друг к другу, и его сила и решительность несказанно успокоили и ободрили ее.

— Не плачь, дорогая, я этого не вынесу, — пробормотал он, но, когда он хотел поцеловать ее, она его оттолкнула.

— Нет-нет, Дрого! Тебе придется меня выслушать. Это серьезно, разве ты не понимаешь? Джордж ужасно разозлился. Впредь он запретил нам видеться.

— Но это нелепо… абсурдно! — воскликнул герцог.

— Да, я знаю. Я спорила с ним… я просила его. Что я только не говорила — все напрасно. Кто-то видел нас в Кью-Гарденз на прошлой неделе. Джорджу передали, и он вспомнил, что, когда спрашивал меня, где я была в тот день, я сказала, что была у портнихи. Мне кажется, он какое-то время следил за нами, и его подозрения подтвердились. Дрого, что же нам делать?

В ответ герцог обнял ее за плечи.

— Уедем со мной, — сказал он. — Мы можем уехать за границу. Джордж даст тебе развод, и мы поженимся.

— Ты сошел с ума? Как я перенесу этот скандал, этот ужас, когда от меня отвернутся друзья, когда я не смогу бывать при дворе? О нет, Дрого, ты ведь знаешь, это невозможно.

— Но я не могу отказаться от тебя — и не хочу!

В голосе герцога прозвучала нота отчаяния, и Лили Веллингтон, несмотря на то что была очень расстроена, почувствовала нечто похожее на удовлетворение. Да, он любит ее, любит так же сильно, как она его, — если не сильнее, — этот красивый, элегантный молодой человек, завидный жених, которого домогаются для своих дочерей все честолюбивые матери Лондона. Они все пытались заполучить его, но он принадлежит ей, он связан с ней любовью более сильной и страстной, чем эти старые ведьмы могут вообразить в самых необузданных своих фантазиях.

— Мы были так счастливы, — простонала Лили.

— Как я могу потерять тебя теперь? — вопросил герцог.

Она высвободилась из его объятий и подошла к камину.

— Ничего не поделаешь, — проговорила она голосом, в котором звучало отчаяние. — Ничего! После разговора с Джорджем я пролежала без сна всю ночь, пытаясь найти какой-нибудь выход, но все напрасно.

— Уедем со мной!

Эти слова были сказаны настойчиво и резко, но герцог понимал: Лили не из того материала, из которого делаются героини. Она не сможет вынести отлучения от общества. И он, и она знали, что то общество, к которому они оба принадлежат, всегда простит оступившегося мужчину, но никогда — оступившуюся женщину. Даже когда она станет его герцогиней, перед ней все равно будут закрываться двери, от нее будут отворачиваться лица, а голоса будут о ней злословить. Это станет непереносимой пыткой для той, которая всю жизнь принадлежала к самому избранному кругу.

Возможно, герцог сейчас впервые понял, что любовь для Лили определенно занимает второе место после популярности при дворе и не выстоит под ледяным ветром неодобрения со стороны общества.

На мгновение он испытал горькое разочарование, вызвавшее в нем гнев и возмущение. Всю жизнь его баловали, он привык получать все, что хотел, а в этот момент он больше всего на свете хотел Лили. Его губы сложились в жесткую, упрямую линию, которую все, кто его знал, сочли бы знаком воинственной решимости.

— Я не откажусь от тебя!

Лили поднесла пальцы к вискам.

— Джордж непреклонен, — сказала она. — Сначала он говорил, что отправит меня в деревню, но потом решил, что я хорошо подхожу на роль компаньонки для его племянницы. Да, я буду наказана за наше счастье. Джордж об этом позаботится. — Она всплеснула руками в неожиданном театральном жесте и с горечью воскликнула: — Подумать только — дуэнья в тридцать четыре года!

Лили было тридцать восемь, и оба знали это, но момент для спора был неподходящий.

— Я не знал, что у Джорджа есть племянница, — заметил герцог.

— Я знала, но мне никогда не приходило в голову, что она может приехать, — ответила Лили. — Она дочь Берти. Ты помнишь Берти, младшего брата Джорджа? Хотя можешь и не помнить, ты слишком молод. Это был безответственный человек, обладавший, однако, немалым шармом. Он был заядлым картежником, которого никто не мог образумить. Джордж без конца расплачивался за карточные долги Берти, пока того в конце концов не отправили в Ирландию разводить лошадей, и все мы вздохнули с облегчением.

Он женился на Эдит Уайтингтон-Блайт, дочери маркиза Лангхольма. Ее семья была в ярости, но она сбежала с ним, и им пришлось с этим смириться. После их отъезда из Англии я никого из них никогда больше не видела. Примерно два года назад они оба погибли в результате несчастного случая — перевернулась их карета. Джордж ездил на похороны. Он сказал тогда, что там остался ребенок, девочка, и устроил так, чтобы она и дальше жила с кузиной Эдит, которая была у них в доме кем-то вроде экономки.

— А теперь, полагаю, эта кузина умерла, — заключил герцог.

Он лишь из вежливости слушал то, что говорила Лили. Ему казалось более важным наблюдать за ее лицом, жестами, движениями головы. Скоро все это у него отнимут, он сможет видеть ее только на расстоянии — в ее ложе в опере, поднимающейся по лестнице в Лондондерри-Хаус, приседающей в реверансе на приеме в Букингемском дворце. Она будет держаться с отчужденным достоинством, стараясь казаться такой же прохладной и бесстрастной, как цветок, имя которого носила. Но он-то знает, как пробудить в ней страсть под стать его собственной — такую же огненную и бурную. И вот теперь между ними стоял Джордж Бедлингтон.

— Да, кузина умерла, — продолжала Лили. — И что ты думаешь? Оказалось, что эта девушка унаследовала состояние — огромное, невероятное состояние. Никто не знал, что у нее в Америке есть крестная мать, подруга Эдит. Когда девочка родилась, эта американка купила на ее имя несколько нефтяных акций, а потом совершенно о них забыла. Это были акции одного из месторождений, которые эксплуатировались… — ну, или как это там называется? — в последние годы, и американские адвокаты сообщили девушке, что она теперь невообразимо богата.

— Святые небеса! Какая невероятная история!

Потрясающе, правда? — воскликнула Лили. — Конечно, Джорджа могли бы поставить об этом в известность еще год назад, но старая кузина болела, ей было не до того, и все обнаружилось лишь после ее смерти. Джордж устроил дело так, чтобы девушка приехала в Англию, а мне предстоит составлять ей компанию на остаток сезона.

Глаза герцога внезапно вспыхнули, в голосе послышалось облегчение.

— Ты будешь в Лондоне — мы сможем видеться, мы должны!..

— Бесполезно, Дрого. Сегодняшняя наша встреча последняя. Джордж разрешил мне увидеться с тобой один раз, чтобы сообщить тебе его решение, и затем проститься навсегда. Конечно, скандала он не хочет. Он согласился, чтобы мы продолжали встречаться в других домах и чтобы тебя приглашали к нам на официальные приемы, но если он услышит, что мы встречались наедине или тайно, то будет настаивать на моем отъезде в деревню. Я этого не вынесу! Я ненавижу деревню. Ты знаешь, какая это скука для меня. Сидеть в Бедлингтон-Касл из года в год и видеть только отвратительных местных помещиков, охотящихся на лис, — это сведет меня с ума.

— Но я не могу вот так от тебя отказаться!

— Придется. Другого выхода нет, — ответила Лили. — Мы будем видеть друг друга в толпе других людей. Ты будешь танцевать с девицами, впервые выехавшими в свет, а я буду сидеть на возвышении — в роли дуэньи! О, Дрого!

С этим криком безысходного отчаяния Лили протянула к нему руки. Несколько минут они цеплялись друг за друга, словно заблудившиеся в темноте дети. Потом она подставила ему губы, и его руки сжали ее сильнее. Его поцелуй стал более настойчивым, более властным, и через мгновение Лили обвила его шею руками.

— Я люблю тебя! Боже, как я тебя люблю! — Произнося эти слова охрипшим голосом, герцог смотрел ей в лицо.

Ее губы слегка приоткрылись, дыхание участилось. Глаза были полузакрыты, и темные ресницы осеняли ее щеки, окрасившиеся слабым румянцем.

— Я не отдам тебя, не отдам! — воскликнул он. — Я увезу тебя с собой, прямо сейчас!

Лили, склонившая золотистую головку ему на плечо, на мгновение позволила себе поверить, что такое возможно. Она думала о красоте его атлетически сложенного тела, о его протянутых к ней руках, о его губах, жадно ищущих ее рот.

Она думала о тех днях, когда они были вместе: конец недели, чей-нибудь загородный дом, тайные встречи в Лондоне, в Кью-Гарденз, в Британском музее. И когда Джордж бывал в отъезде! Лили взволнованно задышала, вспоминая, как они крались вверх по лестнице в темноте спящего дома, какой ужас охватывал ее при внезапном скрипе половицы или двери! А потом были обнимающие ее руки Дрого и безумный, всепоглощающий экстаз, когда она уступала его непреодолимой силе!

Она уедет с ним, они будут вместе навсегда! Потом перед ее внутренним взором возникала другая картина: они скитаются по свету, не зная покоя, избегая людей, боясь новых знакомств, преследуемые своим скандальным прошлым, — и весь ее восторг смыло, словно холодным душем.

Лили тяжело вздохнула и высвободилась из объятий герцога. Взглянув на себя в зеркало в золотой раме, висевшее над каминной полкой, она негромко вскрикнула, придя в ужас от беспорядка, в котором оказалась ее изысканная прическа.

Она подняла руки к волосам, чтобы поправить и подколоть на место выбившиеся локоны, заметив, что это движение подчеркнуло изящные линии ее груди, ее тонкую талию и плавные изгибы бедер.

Она любит Дрого, думала она, любит его всем сердцем, любит сильнее, чем любила кого бы то ни было до него, но не настолько, чтобы ютиться по углам и знать, что все говорят о ней, но не восхищаясь ею, а шепотом, порицая за неприличное поведение.

Вдруг, когда она поправляла очередной локон, ей пришла в голову одна мысль, заставившая ее резко обернуться к герцогу, который стоял у нее за спиной с безутешным видом.

— Дрого, я что-то придумала!

— Что?

Односложный вопрос прозвучал почти безразлично. Герцог начал понимать: Лили для него потеряна, что бы он ни сказал или ни сделал.

— Я придумала, как устроить, чтобы мы могли видеться и быть вместе при более удобных обстоятельствах, чем прежде.

— И как же это?

В голосе Дрого слышалась безнадежность. Он уже понял, что Лили не уедет с ним, как бы он ее ни умолял: светская жизнь для нее важнее, чем любовь к нему. Это ранило его самолюбие, хотя в глубине души он и не ожидал от нее иного решения.

— Не понимаю, как я раньше об этом не подумала! — воскликнула Лили голосом, который вдруг прозвучал беззаботно и весело. — Это явно решает все для нас обоих. Ты должен жениться на этой девушке!

— Жениться? На ком?

— На племяннице Джорджа, разумеется. На девушке, которая приезжает сегодня!

— Ты сошла с ума!

Дрого, не будь таким глупым! Она же миллионерша! Только подумай! Тебе так нужны деньги, чтобы привести в порядок «Котильон». Ты все время жалуешься, что тебе не по карману содержать поместье так, как это делал твой дед. И теперь у тебя есть такой шанс. К тому же если ты женишься на ней сразу же, то мне не придется всюду сопровождать ее, сидеть в обществе престарелых дам или делать все эти отвратительные вещи, которые заставит меня делать Джордж, потому что злится на меня.

— Это безумная идея. Ты, наверное, шутишь! — с горячностью возразил герцог.

— Милый Дрого, будь разумен, ведь это решит все проблемы. Тебе все равно придется когда-то жениться. Только на прошлой неделе твоя мать говорила об этом и упоминала, что этого все от тебя ждут. Ты должен произвести на свет наследника, а через год тебе уже исполнится двадцать девять. Тебе действительно пора жениться.

— К черту женитьбу, если я не могу жениться на тебе!

— Я знаю, милый. Я тоже больше всего на свете хотела бы быть твоей женой. Но Джордж здоров, как лошадь, и легко может прожить до восьмидесяти лет. Это у Бедлингтонов фамильная черта. От них не избавиться. Но если ты не можешь жениться на мне, то почему бы тебе не сделать то, что лишь немногим уступает этому? Женись на племяннице Джорджа, и тогда ты сможешь приходить сюда, когда пожелаешь, и Джордж ничего не сможет сказать.

— Я не собираюсь жениться ни на племяннице Джорджа, ни на ком другом, — решительно заявил герцог.

Лили слабо вскрикнула, упала на диван и закрыла лицо руками.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались? Как ты можешь быть таким жестоким и таким злым после всего, что между нами было! Я люблю тебя, Дрого.

— И я тебя люблю, ты это знаешь. — Нагнувшись над ней, он с неожиданной силой схватил ее за запястья, что заставило Лили откинуться на подушки, сделало мягкой и податливой. — Черт возьми, ты сводишь меня с ума!

— Не ругайся, милый. Если ты проявишь благоразумие, мы будем спасены!

— Я уже сказал тебе, что не собираюсь жениться на какой-то там глупой девице, которую никогда не видел.

Однако сказанные им слова прозвучали как-то неубедительно. Он смотрел на запрокинутое лицо Лили, на ее губы, нежные и соблазнительные, на ее глаза под полуопущенными веками и понимал: если он сейчас поцелует ее, то почувствует, как в них обоих растет бурный экстаз, который соединит их в содроганиях огненной, испепеляющей страсти, и тогда окружающий мир перестанет для них существовать.

— Я не сделаю этого.

— Значит, ты скажешь мне «прощай»?

Дрого знал, что другого выхода нет. Джордж, хотя и был человеком терпимым в некоторых вещах, не допускал никакой слабости там, где дело касалось фамильной чести. Он научился не ревновать Лили как женщину, но был чрезвычайно чувствителен в отношении своего имени и положения.

Глупо было предполагать, что им удастся сохранить в тайне эту безумную, безрассудную страсть. Оба они слишком хорошо известны и слишком, если на то пошло, красивы, чтобы остаться незамеченными.

— Милый, я не могу потерять тебя, — еле слышно прошептала Лили, но Дрого ее услышал.

Он колебался только одно мгновение. При виде ее губ, приоткрытых и дрожащих, выдержка покинула его. Он склонился над ней и впился в ее губы. Она уступила его натиску, и он почувствовал, будто жгучий огонь пронзил его тело, и по тому, как вздрогнула Лили, понял, что и она почувствовала то же самое.

Это был экстаз, неописуемое наслаждение, и расплачиваться ему придется своей свободой, но сейчас это почему-то не имело для него никакого значения…

* * *

Когда герцог уехал, Лили быстро поднялась к себе в спальню — надо было привести в порядок волосы, пока не вернулся Джордж со своей племянницей. Рассматривая себя в зеркале, висевшем над ее туалетным столиком, она с тревогой отметила, что бессонная ночь оставила темные круги под глазами, а фейерверк эмоций, который она испытала днем, определенно нанес урон ее красоте.

Как бы то ни было, думала она с радостью, ей удалось добиться своего, а сейчас только это и имело значение. Будут и другие преимущества: если герцог женится на племяннице Джорджа, то они окажутся еще теснее связанными с тем изысканным социальным кругом, где Эмили Рочемптон, вне всякого сомнения, задавала тон.

Лили прекрасно знала, что в этом обществе было лишь одно правило, единственная заповедь, которой все следовали: «Не дай себя застукать». Некоторые старомодные леди косо поглядывали на тех, кто принадлежал к этому кругу, но Эмили Рочемптон была слишком важной и могущественной персоной, чтобы обращать внимание на всякие мелочи. Кроме того, все знали, что недавно вступивший на престол король Эдуард VII частенько гостил в «Котильоне», и этого было достаточно, чтобы заставить замолчать почти все враждебные голоса.

Разумеется, оставалась опасность того, что Эмили Рочемптон не даст согласия на брак сына с не известной никому девицей сомнительного, мягко говоря, воспитания. Однако, трезво рассудила Лили, деньгам она будет рада. Людям ее круга всегда не хватало денег, и, хотя Дрого был, несомненно, богат, их «Котильон», этот ненасытный монстр, мог легко съесть любое состояние, даже самое огромное. Так что, возможно, Эмили Рочемптон обрадуется богатой невестке.

Джордж никогда не преувеличивал, и поэтому когда он сказал, что его племянница стоит миллион добрых американских долларов, то, без сомнения, говорил чистую правду. Кроме того, от Лили не ускользнула и нотка благоговения у него в голосе — она без труда сообразила, что известие об этом неожиданном богатстве несколько отвлекло внимание Джорджа от ее собственных проступков, поэтому он был с ней не так суров, как мог бы быть, если бы ничто другое не занимало в тот момент его мысли.

Может быть, философски думала Лили, все устроится как нельзя лучше. Ведь Дрого так или иначе должен будет когда-то жениться — хотя бы для того, чтобы было кому унаследовать герцогский титул, — а ей было бы крайне неприятно видеть, как он женится на одной из тех молодых девиц, которых ему подсовывали каждый сезон. Какой это был бы куш для честолюбивой мамаши, уж не говоря о том, что саму Лили выбор Дрого заставил бы с ума сойти от ревности.

Все же она надеялась, что племянница Джорджа окажется не слишком привлекательной. И так будет нелегко уступить Дрого какой-то жене, какова бы она ни была, но уж совсем невыносимо, если та окажется хорошенькой.

Нет, невозможно, чтобы кто-то мог сравниться с нею красотой, самодовольно подумала Лили. В тридцать восемь лет она продолжала оставаться самой прекрасной женщиной в лондонском обществе. Более того, многие считали ее самой красивой женщиной во всей Англии, и ее фотография в витрине магазина собирала такую же толпу, как фотографии профессиональных красавиц.

Лили вздохнула.

Какая из них получилась бы идеальная пара! Если бы только она встретила его, когда ей было восемнадцать, подумала она. Потом вспомнила, что ему в то время было восемь лет и он играл в солдатики на полу детской в «Котильоне», пока она внизу развлекалась в кругу гостей Эмили, в привычной для ее приемов фривольной атмосфере.

Лили почувствовала укол тревоги, как бывало всегда, когда она думала о своем истинном возрасте. Тридцать восемь! Через два года ей будет уже сорок. Она вздрогнула от внезапного ощущения холода, потом с вызовом вскинула свою золотистую головку.

Она пока еще не состарилась и способна сводить мужчин с ума. Ради нее Дрого готов жениться на девушке, которую раньше в глаза не видел. А значит, ей не придется сидеть на возвышении в обществе вдов. Она будет танцевать, кружиться с Дрого в вальсе и слушать, как он шепчет ей милые, смешные, чудесные пустячки.

Лили услышала, как внизу прозвенел колокольчик и открылась дверь. Должно быть, вернулся Джордж. Она бросила последний взгляд на свое отражение и повернулась к двери.

Слуги вносили багаж. Дверь в библиотеку стояла открытой. Лили знала, что Джордж будет ждать ее там, а с ним и его племянница. Она пересекла мраморный холл и вошла в библиотеку. Джордж стоял спиной к камину, а рядом с ним стояла девушка.

В первое мгновение Лили увидела лишь старомодный серый дорожный плащ и безобразную зеленую фетровую шляпку, украшенную потрепанным пером, но, когда Джордж заговорил, девушка повернулась к двери, и Лили увидела ее лицо.

Она засмеялась коротким, тихим смешком облегчения, но одновременно и удивления, потому что на девушке были темные очки, а о ее привлекательности и речи не могло идти.

Глава 2

Когда Корнелия узнала, что должна ехать в Англию, ей показалось, что пришел конец света. Сначала она пыталась спорить, возражать, отказываться, а потом, поняв, что ничего не добьется, если будет противоречить адвокату, пошла искать Джимми.

Она нашла его там, где и ожидала найти, — он чистил стойла, насвистывая сквозь зубы. Он был седой, с ужасно некрасивым лицом, и у него не имелось ни одной целой кости — все они в разное время были сломаны лошадьми, которым он служил.

Корнелия любила его.

— Джимми, они отсылают меня прочь, — пожаловалась она, и он, бросив единственный взгляд на ее бледное лицо, понял, как она страдает.

— Я ждал этого, девочка, — проговорил он. — Тебе нельзя здесь оставаться после того, как мисс Уитингтон — упокой, Господи, ее душу — отправилась на небо.

— Но почему? — горячо спросила Корнелия. — Здесь мой дом, мое место. Эти знатные родственники отца — они прежде и знать меня не желали, зачем я им теперь понадобилась?

— Ты это знаешь не хуже моего, — ответил Джимми.

— Конечно, знаю, — проговорила Корнелия с презрением в голосе. — Дело в моих деньгах — деньгах, которых я не хотела, которые опоздали на целый год и уже ничем не помогут.

Джимми вздохнул. Он уже не раз все это слышал, и выражение его лица заставило Корнелию вспомнить, как горько она плакала, когда впервые узнала, что ее крестная в Америке оставила ей большое состояние.

Быть богатой казалось ей совершенно бессмысленным — ведь она не нуждалась ни в чем, чего не мог ей дать Розарил. Она вспоминала, как отец жаловался на свою бедность, как матери хотелось красивых платьев. И вот теперь, — когда уже поздно, когда их обоих нет в живых, — на нее пролился этот денежный дождь. А ей ничего не нужно.

Забавно, как Джимми воспринял известие о ее богатстве. Она сказала ему об этом намеренно бесстрастным тоном, словно и не проливала горьких слез несколькими часами раньше.

— Я богата, Джимми, — сообщила она. — В Америке умерла моя крестная и оставила мне большое состояние. На английские деньги это сотни и тысячи фунтов.

— О Небеса! И что же ты будешь делать со всем этим золотом?

— Не имею ни малейшего понятия, — пожала плечами Корнелия.

Тогда, может быть, взглянем еще разок на ту славненькую кобылку, которую показывал нам в прошлую среду капитан Фитцпатрик? — предложил Джимми.

В конце концов, поторговавшись несколько дней, они заплатили 25 фунтов за кобылку, и Джимми больше ничего не просил.

Кузина Алин тоже весьма своеобразно отнеслась к известию о наследстве.

— Это большая ответственность, дорогое мое дитя, — мягко сказала она. — И ты должна молить Господа о наставлении в этом деле, потому что такая ответственность ляжет на твои плечи тяжким бременем.

— Не нужно мне ни этих денег, ни этой ответственности, — мрачно заявила Корнелия.

Прошло чуть больше недели, и кузина Алин высказала мнение, что если бы можно было нанять миссис О'Хаган не на два, а на четыре утра в неделю, то это было бы большим подспорьем.

Для себя Корнелия не хотела ничего. И постаралась даже вообще забыть о существовании этих денег. Ей приходили письма из Дублинского банка, но она оставляла их нераспечатанными на захламленном письменном столе, когда-то служившем ее отцу.

Впрочем, было приятно знать, что счета торговцев теперь можно было, не беспокоясь, оплачивать сразу по получении. Эта единственная польза, принесенная богатством, ничего не меняла в ее жизни, но со смертью кузины Алин все разительно изменилось.

Корнелия не могла и предположить, что смерть этой тихой пожилой женщины, на ее памяти всегда жившей в Розариле, так перевернет всю ее жизнь. Она никак не думала, что старый мистер Масгрейв, приезжавший из Дублина на похороны, напишет ее дяде, лорду Бедлингтону в Лондон, что его племянница теперь живет совсем одна и что в связи с этим надлежит что-то предпринять.

И только когда мистер Масгрейв приехал с наказом от лорда Веллингтона доставить ее в Англию, словно какую-то посылку, она поняла, что с ней происходит, и стала протестовать против его вмешательства.

— Это мой долг, мисс Бедлингтон, — спокойно пояснил адвокат. — Вы юная леди с положением. И простите, что я это говорю, но мне уже давно казалось: пора вам занять надлежащее место в тех кругах общества, к которым вы принадлежите.

— Мое место здесь! — вскричала Корнелия, сама понимая, что это уже не так.

— Ты выросла, а мы вроде и забыли об этом, — сказал Джимми, когда они разговаривали в конюшне. — Полгода назад тебе стукнуло восемнадцать, и хоть кажется, будто только вчера ты была такая крошечная, что мне приходилось поднимать тебя на спину старого Сарджента и держать, чтобы ты не упала, время-то прошло. Ты уже молодая леди, и я должен называть тебя «мисс» и дотрагиваться до шляпы, так-то.

— И если ты хоть раз так сделаешь, я тебя ударю! — воскликнула Корнелия. — О, Джимми, Джимми! Почему я должна ехать? Я люблю Розарил. Это часть меня… Я не могу жить без тебя, и лошадей, и собак; и ветра, дующего с холмов…

Она говорила, и по щекам у нее катились слезы. Джимми отвернулся, потому что и у него в глазах тоже стояли слезы.

С этого момента все превратилось в кошмар. Много раз она думала о том, чтобы убежать, спрятаться в холмах и не возвращаться. Но она знала, что тогда ее ждет наказание — продадут лошадей или откажутся платить Джимми. А допустить, чтобы он пострадал из-за нее, она никак не могла. Поэтому, оставив Джимми в качестве управляющего, она поехала с мистером Масгрейвом на станцию. Горе так сильно омрачило ее душу, что весь мир казался ей серым и опустошенным.

В последние несколько дней, проведенных ею в Розариле, она действительно была беспомощной, как ребенок. И только Джимми подумал обо всем, даже об ее одежде.

— Ты ведь не собираешься ехать в Лондон в брюках, душа моя? — спросил он.

Так впервые за восемнадцать лет жизни Корнелии пришлось думать о том, как она выглядит. В Розариле она, как мальчишка, всегда носила брюки, потому что в чем еще можно тренировать лошадей? Она не могла одеваться до-девчоночьи, пока работала с отцом и Джимми, а свои темные волосы носила заплетенными в перекинутую за спину длинную косу.

Корнелии повезло: она могла носить одежду матери. Вещи были ей впору, хотя еще задолго до прибытия в Англию она поняла, насколько они старомодны. Но это ее мало беспокоило, гораздо хуже было то, что длинная юбка путалась в ногах, а шляпка едва держалась на кое-как уложенных волосах: Корнелия скопировала, как смогла, одну прическу из дамского журнала, который любила читать кузина Алин, но результат оказался не очень удачным.

Однако она была в таком горе и гневе из-за вынужденного отъезда из Розарила, что внешний вид ее мало беспокоил. В ночь накануне путешествия Корнелия вдруг поняла, что боится вступить в мир, о котором ничего не знает. Дома, среди своих животных, она по праву была королевой. Жеребята прибегали, когда она звала их, кобылы ждали ее у ворот загона, а Джимми любил ее так же сильно, как и она его.

Да, после смерти родителей, а потом и кузины Алин у нее только и было на свете, что старый Джимми и Розарил. А теперь и их у нее отнимали! И лишь один лучик надежды светил ей в этой кромешной тьме: от своего адвоката Корнелия узнала, что, когда ей исполнится двадцать один год, она станет сама себе хозяйкой.

Чем больше она думала об отцовских родственниках, тем сильнее их ненавидела. С раннего детства, сколько себя помнила, Корнелия слышала, как родители смеялись над чопорной респектабельностью старшего брата отца. Она считала дядю смешным и, после того как мельком увидела его два года назад, когда он приезжал на похороны ее родителей, своего мнения не изменила.

Тогда тучный, краснолицый и напыщенный лорд Бедлингтон не счел нужным пускаться в разговоры со своей бледной и худенькой племянницей. Ему лишь показалось, что она как-то странно одета. А дело было в том, что она надела одно из платьев кузины, которое было ей очень широко в талии и ужасно коротко в длину. Но покупать черное платье специально для похорон не имело смысла. И кузина Алин, и Корнелия знали, что она его больше никогда не наденет и, как только отбудут приехавшие на похороны, снова влезет в брюки, чтобы отправиться на конюшню.

Корнелия была рада видеть, как потрепанная наемная карета увозит дядю на станцию. Она никак не ожидала получить от него известие или увидеть его снова, но теперь оказалось, что он может перевернуть всю ее жизнь, потому что, как сообщил ей мистер Масгрейв, дядя является ее законным опекуном.

— Я ненавижу своих английских родственников, — горячо заявила она Джимми.

— Ты, душа моя, вслух так не говори, будь вежливой со всеми. Нехорошо ссориться с людьми, особенно если они твоя плоть и кровь.

— Да, ты прав, Джимми. Я буду сдерживаться, пока мне не исполнится двадцать один год, а уж тогда скажу им все, что о них думаю, и вернусь сюда.

— Не будет никакого толку, если на языке у тебя будет мед, а в глазах лед, — предостерег ее Джимми.

В ответ на это Корнелия засмеялась, но прекрасно поняла, что он имел в виду. Когда она стала собираться к отъезду в Англию с мистером Масгрейвом, то вспомнила его слова и присмотрелась к своему отражению в зеркале.

Ее волосы, несмотря на бесчисленные шпильки, уже начали неряшливо выбиваться на затылке, и ей вдруг страстно захотелось стащить с головы шляпу, выскочить из нижних юбок и платья с высоким воротником и пластинками в корсете, надеть брюки для верховой езды и вновь почувствовать себя в своей тарелке.

Все это одевание, это ощущение удушья — из-за того, что родственники приказали ей явиться, но интересовала их не она лично, а ее деньги.

— Они мне отвратительны! — Корнелия произнесла эти слова вслух, увидела в зеркале, как вспыхнули ее глаза, и слова Джимми всплыли у нее в мозгу.

Она выдвинула ящик туалетного столика. Там у задней стенки лежали очки с затемненными стеклами, которые ей пришлось носить три месяца после того, как во время охоты она вылетела из седла и так сильно ушибла один глаз, что не могла им смотреть на свет.

Корнелия надела очки. Они дали ей ощущение укрытия и защищенности от окружающего мира. Когда она сошла вниз, ее вид вызвал удивленное восклицание у мистера Масгрейва, но она сказала ему, что у нее болят глаза, и он решил, что она хочет скрыть слезы.

Пусть думает что хочет. Очки — это ее защита, и она будет их носить.

На вокзале Юстон их встречал лорд Бедлингтон. Из своего очкового укрытия Корнелия наблюдала за ним, когда он, поблагодарив мистера Масгрейва за услуги и отпустив его, сел в карету, и они поехали на Парк-Лейн.

Лорд Бедлингтон ничуть не старался быть любезным со своей племянницей-сиротой.

— Твоя тетя познакомит тебя с молодыми людьми твоего возраста, — сказал он. — Сейчас дается много балов, на которые тебя начнут приглашать, как только станет известно о твоем прибытии в Лондон. Тебе будет весело, моя дорогая.

— Благодарю вас, дядя Джордж.

Корнелия решила говорить как можно меньше, чтобы не сказать чего-либо неуместного.

— Я надеюсь, ты умеешь танцевать? — спросил ДЯДЯ.

— Немного, — призналась Корнелия.

Она не упомянула, что единственным ее партнером был отец, а мама играла для них на вечно расстроенном пианино, стоявшем у них в гостиной.

— Найти для тебя учителя не составит труда, — сказал лорд Бедлингтон. — Наверное, тебе захочется многому научиться, раз ты будешь появляться в обществе. Не стесняйся, проси все, что будет тебе нужно.

— Мистер Масгрейв сказал мне, вы желаете, чтобы я жила с вами до совершеннолетия.

— Это верно, — подтвердил лорд Бедлингтон. — Я уверен, что таково было бы желание твоих родителей, особенно теперь, когда у тебя есть небольшое состояние.

Корнелия почувствовала, как ее губы скривились в саркастической усмешке. Значит, вот что дядюшка называет небольшим состоянием, подумала она, эти тысячи фунтов, получаемые каждые три месяца.

Щегольская одноконная карета, в которой они ехали, на хорошей скорости двигалась к Уэст-Энду. Перед тем как сесть в карету, Корнелия обратила внимание на лошадь и одобрила ее ухоженную до лоска шкуру и украшенную гербами упряжь.

— Я надеюсь, ты немного развеселишься, — продолжал лорд Бедлингтон. — У тебя была печальная жизнь, ты потеряла отца и мать, а теперь и кузину.

— В Розариле я была очень счастлива, — возразила Корнелия. — Разве мне нельзя было остаться там?

— Одной? Разумеется, нет. Я и слышать об этом не хочу, — резко сказал дядюшка.

— Я вернусь туда, когда мне исполнится двадцать один год.

— Если захочешь, но к тому времени ты уже будешь замужем, — ответил он.

— Замужем? — удивленно повторила Корнелия и покачала головой.

— Ну конечно же, — весело проговорил лорд Бедлингтон. — Все молодые леди должны рано или поздно выходить замуж. У тебя будет достаточно времени, чтобы подумать об этом — после того как ты устроишься на новом месте. Ты увидишь, что в Лондоне очень весело, а твоя тетя познакомит тебя со всеми подходящими людьми.

— Благодарю вас.

Интересно, размышляла Корнелия, что бы он подумал, если бы она сказала то, что думает, — что не хочет знакомиться с этими «подходящими людьми». Ей нужен только Джимми и такие же мужчины, как он, с кем можно говорить о лошадях. Но разве такое скажешь? Теперь трудно будет говорить прямо и открыто, как она привыкла с детства.

В Лондоне она будет всего лишь девчонкой, только что вышедшей из классной комнаты, и ей надлежит с уважением относиться к старшим, быть благодарной за малейшее проявление доброты и стремиться главным образом к тому, чтобы привлекать молодых людей, среди которых ей полагается найти себе мужа.

Нет, сказать ей было нечего; она лишь чувствовала, что ненавидит в этом чужом мире всех и вся.

Дядя долго молчал, потом прочистил горло и заговорил:

— Сейчас мы проезжаем по Гросвенор-сквер, моя дорогая. Ты видишь, какие здесь красивые дома?

— Да, вижу, — ответила Корнелия.

Вновь наступило молчание, нарушаемое лишь позвякиванием упряжи и цоканьем лошадиных копыт.

— Через минуту мы будем на Парк-Лейн, — пробормотал дядя.

.Впереди образовался небольшой затор, и карета почти остановилась: несколько экипажей выезжали с Парк-Лейн. Корнелия увидела их пассажирок — женщин в боа из перьев и широкополых шляпах, щедро украшенных цветами, которые грациозно держали в руках изящные зонтики от солнца.

«Рядом с ними я буду выглядеть огородным пугалом», — подумала Корнелия.

Карета снова медленно двинулась вперед. Внезапно она услышала, как дядя сдавленно пробормотал какое-то ругательство и уставился в окно. Она тоже посмотрела и увидела: на другую сторону улицы с Парк-Лейн только что вылетел эффектный желтый с черным фаэтон. Внимание Корнелии сначала привлекли лошади — гнедые, с примесью арабской крови, о чем свидетельствовали круто выгнутые шеи и широкие, нервно трепещущие ноздри. А уже потом она заметила, что этими не в меру разгоряченными лошадьми великолепно правил возница — темноволосый, широкоплечий молодой человек в цилиндре, с крупным цветком красной гвоздики в петлице.

А он красивый, подумала Корнелия, гораздо красивее, чем все мужчины, которых она когда-либо видела. Ей раньше и в голову не приходило, что мужчина может быть так изысканно одет и в то же время так привычно и умело управляться с фаэтоном и упряжкой. Она инстинктивно отдала должное его искусству.

Корнелия и лорд Бедлингтон были не единственными, кто разглядывал молодого человека, чьи лошади то и дело вскидывались, порывались понестись вскачь и, казалось, грозили опрокинуть хрупкий экипаж, в который были впряжены. Прохожие останавливались, чтобы понаблюдать за этой древней борьбой между лошадью и человеком, которая закончилась так же неожиданно, как и началась: возница победил, и лошади снова перешли на ровную рысь. Фаэтон быстро покатил по улице и скрылся из глаз.

— Отлично сделано! — негромко воскликнула Корнелия, но, взглянув на дядино лицо, пожалела, что не промолчала.

Его густые брови были нахмурены, а губы плотно сжаты от гнева. Корнелия, хотя и была неопытна во многих вещах, все же понимала, когда мужчина приходил в ярость и распалялся до белого каления. К тому же она вспомнила и ругательство, которое он пробормотал, увидев фаэтон. Ему чем-то не понравился возница, подумала она и, обладая природным тактом, поспешно спросила:

— Там, впереди, — парк? Какой красивый! Взгляд дядиных глаз смягчился.

— Да, это Гайд-парк, — ответил он. — Наши окна выходят на него, так что ты не будешь сильно скучать по сельской местности.

У Корнелии на этот счет было свое мнение, но она промолчала, и через несколько минут они остановились перед парадной дверью с портиком. Соскочивший с козел лакей распахнул дверцу. Как только карета остановилась, на верхней ступени лестницы, ведущей в дом, появился дворецкий. В холле двое лакеев в ливреях и париках поклонились ее дяде и приняли у него шляпу и трость.

— Пройдем в библиотеку, моя дорогая, — сказал лорд Бедлингтон. — Сейчас спустится твоя тетушка.

Корнелия даже не представляла себе, что комната может быть такой роскошной и великолепной. Высокие окна были задрапированы тяжелыми бархатными и элегантными муслиновыми занавесками. В комнате стояли диваны и стулья с атласной и парчовой обивкой, между книжными полками, занимавшими часть стен, висели большие зеркала в позолоченных рамах.

Корнелия раздумывала над тем, что было бы уместнее с ее стороны — выразить свое восхищение или промолчать, и тут в комнату вошла леди Бедлингтон. Корнелия смотрела на нее с изумлением: она не ожидала увидеть такой красавицы в розовых и золотистых тонах, столь элегантно одетой, с такой великолепной осанкой, да еще так молодо выглядевшей.

— Итак, Джордж, это твоя племянница. Познакомь меня, пожалуйста, — услышала она приятный, заметно аффектированный голос.

— Это Корнелия, — отрывисто произнес лорд Бедлингтон.

— Здравствуйте, — тихо проговорила Корнелия, беря протянутую руку тетушки.

— Что ж, теперь я могу оставить Корнелию на тебя, — сказал лорд Бедлингтон с облегчением, будто избавился от чего-то чрезвычайно утомительного.

— Ну конечно, Джордж. А ты поезжай во дворец, к лорду гофмейстеру, и устрой так, чтобы я могла представить Корнелию ко двору на предстоящем приеме. Списки закрыты несколько месяцев назад, но я уверена, что тебе удастся использовать свое влияние. Если же не получится, тогда я сама поговорю с королем. Во вторник вечером я увижу его в Лондондерри-Хаус.

— Лучше это сделать официально, — заметил лорд Бедлингтон.

— Разумеется, если это возможно, — согласилась Лили.

— Вы хотите сказать, что я буду представлена королю и королеве? — спросила Корнелия, внезапно охваченная ужасом. — Это обязательно? Лучше бы не надо.

Она вообразила себя при дворе — неуклюжую и неискушенную, совершающую промах за промахом, являющую собой посмешище для сотен придворных, таких же элегантных и повергающих в трепет, как и ее тетушка.

— Разумеется, обязательно, — заявила леди Бедлингтон категорическим тоном. — Платье для тебя придется делать в страшной спешке, но думаю, что я с этим справлюсь. Полагаю, тебе так или иначе потребуется много новой одежды. — Ее взгляд скользнул по старым пальто и шляпе, которые вышли из моды пять лет назад.

— Да, это так, — согласилась Корнелия. — В Ирландии нелегко что-то купить, да и вообще у меня никогда не было времени съездить в Дублин.

— Не думаю, что дублинская мода — именно то, что подошло бы для Лондона, — сказала Лили. — Джордж, закажи мне, пожалуйста, карету. Как только Корнелия отдохнет, мы поедем по магазинам — посмотрим, что для нее найдется.

Корнелия тихонько вздохнула. Она ненавидела одежду. Есть масса других дел, которые она предпочла бы поездке по магазинам.

— Полагаю, Корнелия, тебе хотелось бы умыться и переодеться во что-нибудь полегче. — Помолчав, Лили высказала то, что явно занимало ее мысли больше всего: — Эти очки… тебе обязательно их носить?

— Да, — твердо ответила Корнелия. — Прошлой зимой на охоте я повредила глаз, и врач сказал, что я должна носить их по меньшей мере девять месяцев.

— Жаль, — заметила леди Бедлингтон, но особого сочувствия в ее голосе не прозвучало. — Моя горничная покажет тебе твою комнату. Она ждет тебя в холле.

— Благодарю вас… тетя Лили.

Корнелия вышла из библиотеки в холл, где ее ждала строгого вида женщина в маленьком белом фартуке.

— Пожалуйте сюда, мисс, — деловито сказала она. В библиотеке Лили опустилась на стул.

— Джордж, что такое ты привез? Ты когда-нибудь видел такую одежду? Пальто, должно быть, вынули из Ноева ковчега… а что касается шляпы, то ее место в музее!

— Послушай, Лили, не придирайся. Как тебе известно, эта девушка — сирота, а Розарил находится в глубинке. У нее не было возможности купить себе одежду.

— Дело не только в одежде, Джордж. Взять, например, эти ее очки. Ты слышал, что она сказала — она намерена носить их еще три месяца.

— Ладно, сделай для нее, что можешь. Во всяком случае, денег на расходы у тебя будет предостаточно.

— Это единственное утешение, — заметила Лили. — Но не жди от меня чудес — я не волшебница.

— Ее мать была красивой женщиной, — припомнил лорд Бедлингтон, — а Берти всегда считался у нас в семье воплощенным Адонисом, хотя человек он был дрянной. Так что у их дочери вполне может оказаться приятная наружность, особенно если ты немного над этим поработаешь.

— Я ведь уже сказала, что я не волшебница, — холодно возразила Лили. — Но не беспокойся, Джордж, я все устрою.

Лорд Бедлингтон повернулся к двери и остановился, явно испытывая неловкость.

— Надеюсь, ты говорила с Рочемптоном?

— Да, я с ним говорила, — сказала Лили. — Я передала ему твои слова, Джордж, но не забывай, что мы вывозим в свет девушку, а он сейчас — самый завидный жених в Лондоне. Нам придется приглашать его на все балы и приемы, которые будем давать в честь Корнелии.

Если он ограничит свои ухаживания Корнелией, то мне от него ничего больше не нужно, — уточнил лорд Бедлингтон. — Но я не такой дурак, чтобы думать, будто молодой Рочемптон в данный момент жаждет вскружить голову какой-нибудь дебютантке.

Он вышел из библиотеки, хлопнув дверью. После его ухода Лили немного посидела, потом поднялась и подошла к зеркалу в позолоченной раме. С минуту она рассматривала свое отражение, потом ее губы тронула улыбка, и, наконец, она рассмеялась.

— Очки! — воскликнула она. — Ах, бедный, бедный Дрого!

Глава 3

Король и королева вошли в бальный зал, и дамы, приседающие в реверансе по обеим сторонам от них, стали похожи на волны какого-то необыкновенного моря.

Он в точности такой, как на портретах, — думала Корнелия, — а она намного, намного прекраснее.

Рядом с королевой Александрой, на которой было платье из светло-серого атласа, все другие женщины казались неуклюжими и безвкусно одетыми. Идеальный овал лица, гладкий лоб, четко очерченный нос и ослепительная белизна кожи удивительно гармонировали с цветом ее глаз. Небольшая голова сидела на стройной белой шее с неподражаемой грацией и достоинством, а лучезарная улыбка покоряла всех, на кого она смотрела.

Бальный зал в Лондондерри-Хаус, с его сверкающими люстрами, белыми и золотыми украшениями, великолепными портретами, с букетами и гирляндами оранжерейных цветов, являл собою зрелище, способное заставить любого неискушенного человека — такого, как Корнелия, — ахнуть от изумления.

Но еще больше поражали гости. Блеск диадем на головах дам, сверкание их ожерелий и корсажных украшений, усыпанных бриллиантами, изумрудами и сапфирами, почти ослепляли. А глядя на их платья, Корнелия поняла, как ничтожны ее знания о моде и как нелепо она, должно быть, выглядела, когда приехала в Лондон.

Даже сейчас ей ничуть не нравился ее внешний вид, несмотря на платье, купленное на Бонд-стрит, и прическу, которой занимался личный парикмахер тети Лили. У них не было времени сшить что-нибудь на заказ, специально для нее, и единственной вещью, которую можно было подогнать по ее фигуре за двадцать четыре часа, оказалось платье из белого атласа, отделанное венецианским кружевом. Узнав, сколько оно стоит, Корнелия потеряла дар речи, а когда надела его, то поняла: оно ей к тому же не идет. Цвет кружев, пенившихся вокруг ее плеч и по подолу платья, придавал ее коже землистый оттенок, и, даже будучи неопытной в таких вещах, она видела, что и сидит оно плохо. Посмотрев на себя в зеркало, она воскликнула:

— Боже мой, да я просто страшилище!

— О нет, мисс, вы очаровательны, — заверила ее горничная, помогавшая ей одеваться.

Но Корнелия состроила гримасу своему отражению.

— Лестью дыр в чулке не залатаешь, — сказала она и рассмеялась, увидев выражение лица горничной. — Это ирландская пословица, — объяснила она. — Одна из самых любимых пословиц Джимми. Джимми работал конюхом у моего отца, и никакой лестью нельзя было заставить его поверить ни во что, кроме правды. Надо откровенно признать, что выгляжу я ужасно.

— Это просто потому, что вы не привыкли нарядно одеваться, мисс. Среди других леди вы будете чувствовать себя превосходно.

Корнелия ничего не ответила. С чувством, похожим на растерянность, она рассматривала монументальное сооружение, которое мосье Анри возвел у нее на темени. Туго завитые волосы были уложены поверх искусственного каркаса, и в результате ее лицо почти исчезло под гигантским птичьим гнездом. Несмотря на все хлопоты мосье Анри, Корнелия была уверена, что еще задолго до приезда на бал волосы начнут выбиваться из прически. Внезапно на нее накатила страстная тоска по Розарилу.

Весь день напролет Корнелия думала о приземистом сером доме в окружении зеленеющих полей, о горах, казавшихся фиолетовыми на фоне неба, и о мерцающем в отдалении море. Она думала также о лошадях, которые ждут ее в загонах, недоумевая, почему она о них забыла, о том, как насвистывает Джимми, работая в конюшне, о том, что он, может быть, скучает по ней так же, как скучает по нему она. И ей не раз и не два приходилось закусывать губы, чтобы не дать пролиться слезам.

Временами, увлекшись созерцанием такого множества новых вещей, она ненадолго забывала о Розариле, но потом, совершенно неожиданно, тоска по Ирландии вновь охватывала ее с неодолимой силой. Тогда, обуреваемая слепым горем, она ненавидела все незнакомое и тосковала по родным ей местам и людям, которых любила. Она цеплялась за свои очки так, как утопающий цепляется за спасательный круг, — они были ее единственной защитой от любопытства окружавших ее чужих людей.

Казалось, дом ее дядюшки и тетушки был с утра до ночи полон гостей: гости к завтраку, к чаю, к обеду. И когда Корнелию знакомили с ними, она ловила их быстрые оценивающие взгляды и слышала нотки любопытства у них в голосе.

Ей достало ума понять, что весть о ее неожиданном богатстве предшествовала ей всюду, где бы она ни появлялась, но она также догадывалась, что было нечто странное и необычное в том, что тетушка играла роль ее компаньонки.

— Это похоже на то, как если бы у вас была собственная дочь, милая Лили, — заметила одна женщина медовым голоском, в котором скрывалось жало.

— Вернее было бы сказать — сестра, не так ли, дорогая? — ответила Лили, но Корнелия все же успела заметить вспышку гнева в ее глазах и поняла, что удар попал в цель.

Уже через несколько часов, проведенных ею в доме, Корнелия догадалась: тетушка совсем не в восторге от ее приезда. Конечно, она ничего такого не говорила, но была какая-то холодность в ее манере держаться, резкость, порой звучавшая у нее в голосе, и у Корнелии возникло ощущение, что она здесь — досадная помеха. И еще была какая-то скрытая, но уловимая натянутость между мужем и женой, и от этого Корнелия чувствовала себя еще более неловко.

«Я их ненавижу, а им я не интересна, — сказала она себе в первый же вечер. — Ну почему, почему я должна здесь оставаться?»

Из долгих споров с мистером Масгрейвом Корнелия уяснила: ей ни за что не позволят вернуться в Розарил. Ответ был всегда один и тот же: юные леди не живут одни, без компаньонки… Опекуном осиротевшей юной леди становится ее ближайший родственник… Юные леди должны занять подобающее им место в обществе…

Как она ненавидела это выражение! Она не хотела быть юной леди — она хотела снова быть ребенком в Розариле: ездить на лошадях, носиться с собаками, устав, возвращаться домой, смеяться и шутить с папой и мамой, пока не придет пора идти спать.

Милый, зеленый, чудный Розарил — она только о нем и думала, хотя папа нередко говорил о веселой и волнующей жизни в Лондоне.

Папа имел в виду такие балы, как этот, вдруг подумала Корнелия и, очнувшись, увидела, что Лили вышла вперед и присела в реверансе перед королем. В каком-то оцепенении она услышала, как Лили произнесла ее имя, а затем и сама присела, чуточку неуклюже, ощущая, как дрожат ее колени. — Так вы только что приехали из Ирландии? — любезно спросил король своим низким, гортанным голосом, в интонациях которого был тот самый шарм, что завоевал ему симпатии всей Европы. — Я помню вашего отца и был опечален известием о его безвременной гибели.

— Благодарю вас, сэр, — удалось пробормотать Корнелии, и его величество, одобрительно улыбнувшись Лили, проследовал дальше.

Оркестр играл вальс, и, когда Лили с Корнелией немного отступили назад, чтобы дать место танцующим, Корнелия увидела высокого мужчину, который направлялся к ним, лавируя между кружащимися парами. Она сразу его узнала. Это был тот самый мужчина в фаэтоне, которого она видела, когда они с дядей ехали по Гросвенор-сквер. Странно, но она много раз думала о нем с того мгновения, когда увидела его укрощающим своих лошадей и услышала, как при виде его выругался дядюшка.

Она не имела ни малейшего понятия, почему он ей запомнился, но сейчас, при его приближении к ним, ее охватило странное чувство, похожее на обреченность.

Она видела, как тетушка вертела головой, словно кого-то искала, и подумала, что та высматривает дядю Джорджа, который стоял в дальнем конце зала, разговаривая с двумя пожилыми мужчинами. Темноволосый молодой человек подошел к ним.

— Дрого! — негромко произнесла его имя Лили.

— Ты потанцуешь со мной? — спросил он.

— Разумеется, нет! — отрезала тетя.

Интересно, почему она отказала ему, думала Корнелия, стоя немного позади, и тут Лили повернулась к ней.

— Это Корнелия, — сказала она. — Но может быть, я должна познакомить вас более официально? Корнелия, позволь представить тебе герцога Рочемптона. А это — мисс Корнелия Бедлингтон.

В голосе тетушки слышалась какая-то насмешливая нотка и что-то еще, чего Корнелия не поняла. Она протянула руку, и герцог на краткое мгновение взял ее в свою.

— А позже ты со мной потанцуешь? — спросил герцог.

— Нет, — ответила Лили.

С секунду они оба стояли совершенно неподвижно, глядя друг другу в глаза. Потом Лили с усилием отвернулась, раскрыла свой веер и стала обмахивать им лицо, словно ей вдруг стало душно.

— Могу я пригласить вас на этот танец?

Герцог отвесил Корнелии поклон. Она наклонила голову, а он обвил рукой ее талию и ввел в круг танцующих. Он танцевал хорошо, и Корнелия была рада, что почти не уступала ему. Вот и пригодились те вечера в Розариле, когда они с отцом танцевали в гостиной, а мама играла им на пианино.

Корнелия через очки взглянула снизу вверх на герцога. В его лице была некая отрешенность, словно его мысли витали где-то далеко отсюда. И тут, когда она вот так на него смотрела, когда поняла, насколько близко друг к другу они находятся, когда ощутила, как его рука сжимает ее руку, ее сердце, казалось, стало биться сильнее, а в теле вдруг появилась какая-то странная легкость.

Как он красив, думала Корнелия. Его волосы, так изысканно лежащие надо лбом, подчеркивают его аристократичную внешность, а квадратный подбородок — убедительный признак решительного человека. В нем были также гордость и достоинство — черты, напоминавшие ей отца.

Они танцевали в молчании, а когда вальс кончился, они все так же молча направились обратно — туда, где в центре смеющихся и болтающих людей стояла Лили.

— Благодарю вас. — Поклонившись Корнелии, герцог повернулся и отошел.

— Хорошо потанцевала, Корнелия?

На губах Лили играла натянутая улыбка, а голубые глаза смотрели жестко.

— Да, благодарю вас.

— Знаешь, не всякая девушка может сказать, что первый свой танец в Лондоне она танцевала с самым завидным женихом Англии. Тебе очень повезло, — едким тоном сказала Лили.

— Он не стал бы танцевать со мной, если бы вы ему не приказали, — ответила Корнелия и удивилась, почему ей было так неприятно произносить эти слова.

— Ваша племянница всегда носит темные очки? — спросил кто-то.

Это была леди Расселл, капризная красавица, известная тем, что не стесняясь говорит то, что думает, как бы это ни задевало других людей.

— Она повредила глаза на охоте, — ответила Лили. — Ничего серьезного, но, по ее словам, доктор приказал ей не снимать их ближайшие несколько месяцев. Так утомительно для бедняжки. Я всегда думала, что охота — опасный спорт.

— Это лишь потому, что ты сама не охотишься, Лили. Во всяком случае, на лис.

Последовал приглушенный взрыв смеха, но Лили нисколько не смутилась. Она потащила Корнелию в другую сторону и представила ее нескольким другим женщинам, которые, сидя на позолоченных стульях вокруг зала, следили за танцующими критическим и обычно осуждающим взглядом.

Лили в этот вечер выглядела великолепно в платье из бледно-голубого шифона, клубившемся у ее ног бесчисленными оборками, в диадеме и ожерелье из бирюзы и бриллиантов. Во всем этом зале она — самая красивая, думала Корнелия и не удивлялась, когда в начале каждого танца молодые люди спешили пригласить тетю. Однако, к своему разочарованию, им приходилось танцевать с Корнелией и, подобно герцогу, ее первому кавалеру, они неизменно танцевали в молчании, потому что Корнелии нечего было сказать.

Передвигаясь в танце по залу, она мельком увидела герцога разговаривающим с тетей Лили. Они как будто спорили, и по выражению лица герцога можно было легко догадаться, что он чем-то недоволен. Но, к удивлению Корнелии, немного позже, когда она не танцевала, он подошел к ней и пригласил ее спуститься вниз и поужинать с ним. Прежде чем ответить, она посмотрела на тетю.

— Да, конечно, иди с герцогом, Корнелия.

— А вы не пойдете с нами? — спросил он.

— Меня пригласил испанский посол, — ответила Лили. — Ступайте и веселитесь, дети мои.

Она говорила намеренно вызывающим тоном, даже Корнелия почувствовала это, но не могла понять почему. Герцог подал ей руку, и они присоединились к процессии гостей, спускавшейся по лестнице в большую столовую на первом этаже.

Они сели вдвоем за маленький столик, потому что герцог отказался от предложенных им мест за большим столом, где уже сидели несколько важных персон. Слуги принесли им шампанского, и Корнелия отпила немного из своего бокала. Ей уже случалось пить шампанское, но здесь, среди этого богатства и блеска, у него был какой-то другой вкус, не такой, как в Розариле, когда они поднимали бокалы на Рождество или когда выигрывала скачку одна из их лошадей.

— Вам нравится Лондон?

Это был первый «разговорный» вопрос, с которым герцог обратился к ней.

—Нет.

Она не собиралась говорить так резко, это вышло само собой, прежде чем она успела подумать. Он был явно удивлен.

— Я думал, все женщины любят балы и увеселения сезона, — сказал он.

— Я больше люблю Ирландию, — ответила Корнелия.

Она ужасно стеснялась, его. Ей никогда раньше не приходилось сидеть за столом один на один с мужчиной. Но причиной было не только это. Странно, но она чувствовала себя счастливой, чего с ней не случалось уже очень давно. Она не анализировала свои чувства и лишь знала, что пребывание в обществе герцога, даже когда ей нечего сказать, рождает в ней радостное волнение.

Перед ними сменялись блюда с невиданными, экзотическими яствами, но Корнелия их не пробовала.

Комната была полна весело болтающих людей, но она их не слышала. Она только и могла, что смотреть сквозь темные стекла своих очков на сидевшего рядом мужчину и всем естеством ощущать его присутствие.

— Чем же вы занимались в Ирландии?

Он делал над собой усилие, она видела это, и надо было что-то ответить.

— Мы разводили и обучали лошадей, главным образом скаковых.

— У меня тоже есть жеребец, — обронил герцог. — К сожалению, в этом году нам не повезло, но мы с Сэром Галаадом надеемся выиграть Золотой кубок Аскота.

— Вы сами его вырастили? — спросила Корнелия.

— Нет, я купил его два года назад.

Корнелия стала думать, что бы еще сказать. Если бы она сидела с ирландцем, у них было бы множество тем для разговора. Они могли бы сравнить CBOИ впечатления от Дублинской скачки в этом году и в предыдущем. Они могли бы поговорить о жокеях, о подозрениях, которые возникли, когда Шэмрок обошел всех при финишировании в тесной группе, и о многом другом.

Но она ничего не знала об английских владельцах и английских жокеях, да и понимала, что человек такого положения, как герцог, сам не тренирует своих лошадей и даже не покупает их сам, поэтому сидела и молчала, пока ужин не подошел к концу и они не вернулись в бальный зал.

Танцевали всего несколько пар, большинство гостей все еще были внизу. Лили тоже сидела за большим столом в обществе посла. Корнелия немного растерянно посмотрела на герцога, не зная, что делать дальше.

— Не хотите ли присесть? — Он указал на позолоченный стул у стены и, когда она уселась, сел рядом с ней.

— Вы должны постараться полюбить Англию, — сказал он серьезно. — Было бы ошибкой думать, что только в Ирландии вы можете быть счастливы.

Корнелия удивленно вскинула на него глаза. Она не ожидала, что он поймет, как она несчастна и как скучает по родному дому.

— Когда-нибудь я вернусь обратно, — вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать.

— Надеюсь, мы сможем уговорить вас передумать относительно этого, — без улыбки отозвался герцог.

— Сомневаюсь.

Герцог нахмурился, словно был недоволен ее упорством, а потом, будто вдруг что-то решил для себя, сказал:

— Могу я завтра нанести вам визит?

— Наверное, — с удивлением ответила Корнелия. — Но не лучше ли спросить тетю Лили? Я совершенно не знаю, какие у нее планы.

— Думаю, будет лучше, если вы сообщите ей о моем намерении посетить вас во второй половине дня. Около трех часов.

Он говорил так, будто слова давались ему с трудом. Потом, поскольку Корнелия ничего не ответила, он встал, поклонился и, оставив ее в одиночестве, пересек зал и стал спускаться вниз по лестнице.

Она смотрела ему вслед. Он был совсем не такой, как все, кого она знала, и ей вдруг захотелось побежать за ним, позвать обратно, поговорить с ним сейчас, раз это не получилось у нее за ужином.

Надо же быть такой дурой, размышляла Корнелия, сидеть, словно язык проглотила, когда представлялся случай сказать так много. Теперь, когда к ней вернулась способность думать, она корила себя за бестактность. Зачем она сказала, что Англия ей не нравится? Девчонка, которая еще ничего не сделала, ничего не видела, а туда же, критикует великолепие этой окружающей его жизни.

Корнелия сидела, ругая себя за глупость и одновременно испытывая некое внутреннее возбуждение, какого ранее не знала. Она танцевала с ним, она сидела с ним, с этим мужчиной, которого впервые увидела из окна кареты да так и не смогла забыть.

Гости стали возвращаться с ужина, и Корнелия с облегчением увидела направлявшуюся к ней тетушку. Может, пора ехать домой? Ей хотелось побыть одной, подумать.

— Куда ты дела Дрого? — спросила Лили, как только подошла. Испанский посол во всем великолепии своих регалий сопровождал ее.

— Герцог спустился вниз, — ответила Корнелия.

— Ты очень плохо поступила, ужиная с ним tete-a-tete, — стала выговаривать ей Лили. — Обо мне подумают, что я это позволила. Вам были отведены места за королевским столом, но вы ими пренебрегли. Нам следует быть осторожными, не правда ли, ваше превосходительство? Иначе племянница моего мужа приобретет репутацию легкомысленной девицы.

— Если мисс Бедлингтон сделает что-то не так, то вам стоит лишь попросить за нее, и ее сразу простят, — любезно отозвался посол.

— У вашего превосходительства всегда находятся лестные слова, — улыбнулась Лили.

Больше о герцоге уже не упоминали. Но часом позже, когда они ехали домой, Корнелия вспомнила, что должна была передать.

— Герцог Рочемптон спрашивал, можно ли ему приехать завтра после обеда, — сказала она. — Я ответила, что следует спросить у вас, потому что я не знаю ваших планов, но он ответил, что приедет в три часа.

— Значит, тебе надо быть дома и принять его, — сказала Лили, и Корнелия с удивлением услышала в голосе тетушки что-то похожее на облегчение.

— Что такое? О чем это вы? — спросил лорд Бедлингтон.

Казалось, он дремал в уголке кареты, но сейчас выпрямился и повернулся к жене.

— Я же сказал тебе, что не потерплю Рочемптона у нас в доме, — прорычал он.

— Он приедет к Корнелии, а не ко мне, Джордж.

— С чего бы ему это делать? До сегодняшнего дня он и в глаза ее не видел.

— Я понимаю, дорогой, но мы вряд ли можем ему отказать, если он хочет ее видеть.

— Если ты что-то затеваешь… — начал лорд Бедлингтон, но негодующий возглас жены заставил его замолчать.

— Право же, Джордж, только не при Корнелии! В голосе Лили было столько праведного гнева, что ее муж обмяк в своем углу. Уже лежа в постели, Корнелия задумалась над этим, но ей почему-то не хотелось вспоминать ни о чем, кроме ощущения руки герцога у себя на талии да твердости его ладони, поддерживавшей ее руку.

Засыпая, она думала: хорошо, что она приехала, потому что встретила его, а он — англичанин, важная часть той Англии, которую ей следовало полюбить, как он того хотел.

Корнелия спала, а Лили и Джордж Бедлингтон спорили. Он пришел в спальню к Лили вскоре после того, как она поднялась наверх, и отослал ее горничную, которая очень обрадовалась возможности уйти и лечь спать.

Лили сняла свое изысканное бальное платье и надела белый шелковый пеньюар, отделанный кружевными оборками. В нем она выглядела удивительно молодо, особенно когда распустила свои длинные золотистые волосы.

— В чем дело, Джордж? — раздраженно спросила она. — Я хотела, чтобы Добсон расчесала щеткой мне волосы, а для разговора время уже слишком позднее.

— На моей памяти ты прежде никогда так рано с бала не возвращалась, — возразил ей муж.

— Ну, не могу сказать, что мне понравилось стоять там со всеми этими старухами. — Лили капризно надула губки. Глядя на свое отражение в зеркале, она сказала себе, что выглядит никак не старше двадцати пяти. — Гадко с твоей стороны, Джордж, заставить меня быть дуэньей при твоей племяннице.

— Именно об этом я и хочу с тобой поговорить, — сурово сказал лорд Бедлингтон. — Что за разговоры о визите Рочемптона? Я же запретил ему появляться у нас.

— Право, Джордж, ты непроходимо глуп, — ответствовала Лили. — Ты запретил ему видеться со мной — по совершенно смехотворным и несправедливым причинам. Разумеется, если тебя забавляет быть таким ревнивым, то я никак не смогу тебе помешать, но я ни в коем случае не позволю ставить под угрозу шансы Корнелии из-за каких-то мелочных предрассудков и отвратительных подозрений, для которых нет ни малейших оснований.

— Я не собираюсь снова спорить по этому поводу, — проговорил Джордж Бедлингтон. — Может быть, я и дурак, Лили, но не полный же идиот. Я сказал тебе, что я думаю о тебе и молодом Рочемптоне, вот и все.

— Ладно, Джордж, если ты настроен так думать, то мне больше нечего сказать. Но что касается Корнелии, то это совсем другое дело!

— Что происходит? Корнелия не знает этого молодого наглеца, так зачем ему понадобилось наносить ей визит? Вот что меня интересует.

— Да уж, Джордж, для умного человека ты поразительно туп. Неужели ты не понимаешь, что Корнелия с ее состоянием может выбирать кого захочет среди подходящих молодых людей Лондона?

— Кто так говорит? — спросил Джордж Бедлингтон.

— Я так говорю, — ответила Лили. — И ты знаешь, что я права. Ее состояние никуда не делось, не так ли?

— Разумеется, так, — согласился Джордж Бедлингтон. — Я пока еще не получил всех цифр, но она стоит никак не меньше четверти миллиона.

— А тогда разве ты не видишь, Джордж, — сказала Лили так, словно разговаривала с умственно отсталым ребенком, — что, имея такое состояние, она может выбирать?

— Не хочешь же ты сказать, что Рочемптон охотится за ее деньгами? — возмущенно спросил лорд Бедлингтон.

— А почему бы и нет? — осведомилась Лили. — Ты же знаешь, Эмили всегда жалуется на стесненные обстоятельства. И потом, чем плохо иметь племянницу-герцогиню? Ради всего святого, Джордж, предоставь все это мне и не вмешивайся.

— Ну, не знаю, все это кажется мне чертовски странным, — пробормотал Джордж Бедлингтон и поскреб в седеющих волосах. — Только что Рочемптон волочился за тобой, и вот теперь ты говоришь, что он хочет заполучить в жены мою племянницу. Неужели в целом мире нет других женщин, кроме тех, что принадлежат мне?

— Право же, Джордж, тебе не стоит ломать над этим голову.

С этими словами Лили встала из-за туалетного столика и направилась к мужу. Золотистые волосы струились у нее по плечам, а роскошные формы просвечивали сквозь тонкую ткань пеньюара.

— Не сердись и не упрямься, Джордж, — протянула она притворно-ласковым голосом и похлопала его по щеке только ей одной свойственным жестом. — А теперь мне пора в постель; я смертельно устала, а завтра вечером — бал и прием во французском посольстве.

Джордж Бедлингтон немного постоял в нерешительности, глядя на большую двуспальную кровать, занимавшую альков в дальнем конце комнаты. Лампы под розовыми абажурами по обеим сторонам кровати освещали отделанную кружевом подушку Лили с вышитой монограммой.

Словно ощутив его колебание, Лили обернулась. Она уже успела развязать пояс своего белого пеньюара, но теперь снова затянула его на себе.

— Я устала, Джордж, — жалобно проговорила она.

— Что ж, ладно. Спокойной ночи, моя дорогая. Джордж вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Когда он ушел, Лили осталась стоять на месте, все еще стягивая на себе пеньюар. Потом дала ему медленно соскользнуть с плеч и упасть на пол. Негромко вскрикнув, она бросилась ничком на кровать и зарылась лицом в подушку с монограммой.

Самообладание, с которым она держалась весь вечер, покинуло ее, и она, не в силах превозмочь терзавшую ее мучительную боль, со стоном все повторяла:

— Дрого! Дрого! Дрого!

Глава 4

Корнелия проснулась с ощущением, будто сегодня должно случиться что-то очень хорошее. Она не сразу вспомнила, где находится, и лежала с закрытыми глазами, воображая, будто она снова дома, в Розариле.

Потом, по мере того как до ее ушей стал доходить шум уличного движения и цоканье лошадиных копыт по Парк-Лейн, она вспомнила, что находится в Лондоне, и, открыв глаза, увидела эту большую, роскошно убранную комнату, вид которой всегда вызывал у нее чувство, похожее на удивление.

В доме дядюшки все было поразительно роскошным по сравнению с простотой и бедностью Розарила, и, уютно угнездившись в подушках, Корнелия подумала, что ее матрас так же мягок, как облака, плывущие над Атлантикой с летним ветром. Неожиданно ее охватило непреодолимое желание выйти на воздух, под солнечные лучи.

Она привыкла вставать сразу после пробуждения, до завтрака бежать в конюшню, седлать лошадь и скакать во весь опор по полям задолго до того, как начинали просыпаться в доме.

Как ни поздно закончился вчера вечер, Корнелия не ощущала усталости, и к тому же ее вновь переполнило чувство, будто вот-вот должно произойти нечто чудесное, так что солнечный свет показался ей еще ярче, а в доносившемся с улицы стуке копыт слышалась музыка, находившая отклик в ее сердце.

Она вскочила с постели и подбежала к окну. Деревья все еще окутывал туман, но сквозь него можно было различить слабый блеск Серпантина [1]. Она не стала звонить горничной, быстро оделась, кое-как собрала волосы, пришпилила сверху первую попавшуюся шляпку и на цыпочках стала спускаться по лестнице.

По толстому ковру можно было идти не производя шума. Намного труднее оказалось отпереть входную дверь, снять тяжелую цепь и отодвинуть засовы, запиравшие ее сверху и снизу, но чувство настоятельной необходимости придало ей силы, и в конце концов дверь была открыта.

Оказавшись на улице, Корнелия сразу же заметила, что Лондон в этот час выглядел иначе, чем тогда, когда бодрствовали люди, принадлежавшие к высшему обществу. Не было нарядных прогулочных экипажей, вместо них ехали повозки или телеги торговцев с запряженными в них лошадьми-тяжеловозами. Не было даже кебов — этих «лондонских гондол»; можно было увидеть лишь какого-нибудь одинокого старого извозчика, возвращающегося после работы домой на допотопной карете с усталой лошадью.

Ставни большинства домов были еще закрыты, хотя кое-где служанки уже мыли ступеньки лестниц. Они смотрели на Корнелию с изумлением, и она пожалела, что не сохранила своей дорожной одежды для таких вот случаев.

Ее новое уличное платье из бежевого сержа было слишком нарядным, а шляпка, украшенная перьями и цветами, тоже мало подходила для прогулки по Гайдпарку в такую рань.

Но ничто не могло умалить ее восторга от ощущения свободы. Легкий ветерок гулял между деревьями, и она впервые с тех пор, как приехала в Лондон, почувствовала себя счастливой.

Забыв о том, что леди полагается ходить мелкими шажками, Корнелия бодрой походкой дошла до Серпантина. Водная гладь, в которой отражалось небо, была ярко-голубой и переливалась в лучах солнца.

Задумчиво шагая у кромки воды, она вдруг услышала звук, заставивший ее обернуться. Ошибиться было невозможно: кто-то плакал. Корнелия не сразу поняла, откуда доносится звук, но потом увидела: на скамье под деревьями сидит молодая женщина и безутешно рыдает.

Корнелия огляделась по сторонам: не появится ли кто-нибудь, чтобы помочь этой женщине, по-видимому оказавшейся в беде. Но вокруг не было ни души.

«Чужое несчастье меня не касается», — подумала Корнелия. Здравый смысл говорил ей, что лучше продолжать путь, не обращая ни на что внимания, и все же горестный, безнадежный плач заставил ее замедлить шаг.

Приблизившись к скамье, она увидела, что это была девушка — возможно, ее ровесница, аккуратно и просто одетая, рядом с ней на скамейке лежал черный зонт из хлопковой ткани. Почувствовав присутствие Корнелии, она постаралась сдержать рыдания и стала вытирать слезы аккуратно подрубленным носовым платком из чистого белого полотна.

— Не могу… не могу ли я… чем-нибудь помочь? — тихо спросила Корнелия.

— Простите меня, сударыня, я не знала, что здесь кто-то есть.

Корнелия села на скамью.

— Должно быть, вы очень несчастны, — мягко сказала она. — Неужели вам некуда пойти?

— Некуда! — импульсивно вырвалось у девушки, и она тут же об этом пожалела. — То есть… ничего страшного, благодарю вас, сударыня. Я, пожалуй, пойду.

Девушка поднялась на ноги.

— Куда же вы пойдете? — спросила Корнелия.

— Не знаю, — ответила девушка, посмотрев на Корнелию безжизненным взглядом. — К реке, наверное.

Смысл этих слов, словно бы вырванных у нее силой, оказался слишком ужасным даже для ее собственного рассудка, и слезы хлынули снова.

— Вы не должны так говорить и не должны плакать. Пожалуйста, сядьте. Я уверена, что могу вам помочь, — решительно проговорила Корнелия.

Возможно, потому, что ноги больше не держали ее, девушка рухнула на скамью и сидела сгорбившись, с опущенной головой, все ее тело сотрясалось от рыданий.

Некоторое время Корнелия молчала, ожидая, пока этот взрыв горя утихнет. И действительно, скоро рыдания девушки стали тише и постепенно прекратились совсем.

— Расскажи-ка мне, что тебя так расстроило, — ласково обратилась к ней Корнелия. — Ты ведь из провинции, не так ли?

— Да, мэм. Я приехала сюда примерно два месяца назад… — Голос у нее сорвался.

— И откуда именно? — спросила Корнелия.

— Из Вустершира, мэм. Мой отец работает там конюхом у лорда Ковентри. Я не ладила с мачехой, и было решено, что я поступлю горничной в какой-нибудь порядочный дом. Ее светлость дала мне рекомендацию, потому что я работала у них несколько лет, и я была очень счастлива, но потом…

Голос девушки смолк, и она опять закусила губы, чтобы не заплакать.

— Что же было дальше? — поторопила ее Корнелия.

— Это молодой господин, мэм. Я… ему понравилась. Я не хотела ничего дурного… Клянусь вам, я не хотела ничего дурного… а потом… вчера нас увидела домоправительница. Она сказала хозяину, и он тут же выгнал меня, не дав рекомендации… Я не могу вернуться домой, мэм… не могу сказать им, что случилось.

— А этот молодой человек? — спросила Корнелия. — Неужели он ничего не сделал, чтобы помочь тебе?

— У него не было никакой возможности, мэм. Вчера вечером его отправили к родственникам в Шотландию… Я поняла, что он уезжает, когда дворецкому приказали упаковать его вещи… А потом пришел хозяин, сказал, что его сын уехал, и выставил меня из дома.

— Но это было жестоко и несправедливо! — воскликнула Корнелия.

— Нет, мэм, я поступала плохо и… знала это. Но я любила его, мэм… да, любила!

Корнелия испытывала огромное чувство жалости к этой девушке — очень хорошенькой, несмотря на следы горя и слез у нее на лице. Кроме того, в ней была какая-то свежесть и прелесть, и Корнелии было легко понять, как некий молодой джентльмен, которому наскучили девушки его круга, мог заинтересоваться новым привлекательным личиком, появившимся в его доме.

— Так ты говоришь, что не можешь вернуться домой? — уточнила Корнелия.

— Ох, мэм, как я могу вернуться? Все были так добры ко мне, когда я уезжала. Слуги в усадьбе сделали мне подарок, а викарий вручил мне Библию. Отец оплатил мой проезд до Лондона и купил мне новое пальто. Как я расскажу им, что случилось? А моя мачеха… Нет, мэм, лучше смерть, чем это!

— Грешно так говорить, — строго сказала Корнелия. — Кроме того, ты молода и найдешь себе какую-нибудь другую работу.

— Но без рекомендации меня не возьмут ни в один хороший дом, — возразила девушка.

Корнелия знала, что так оно и есть: даже те неотесанные, необученные слуги, что работали у них в Розариле, пришли к ним с рекомендациями от своих священников или кого-либо из должностных лиц деревни. Корнелия сидела и думала, что ей делать. Дать денег? Это было бы бессмысленно, потому что, если девушка будет жить одна, с ней может приключиться новая беда, еще похуже этой.

Ее история не вызовет сочувствия ни у тетушки, ни у дядюшки, они не станут помогать кому-то, кого она встретила при столь необычных обстоятельствах. И тут ей пришла в голову одна мысль.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Вайолет, мэм. Вайолет Уолтере.

— Итак, слушай меня, Вайолет. Я возьму тебя своей личной горничной.

Девушка подняла голову и внимательно посмотрела на Корнелию, и Корнелия увидела слабый проблеск надежды в ее измученных глазах.

— Вы очень добры, мэм, но с моей стороны было бы нечестно воспользоваться вашей добротой. Хозяин сказал, что я мерзавка, и может быть, он прав. Я не должна была даже глаз поднимать на молодого господина… я это знала, но… но…

— …но ты его полюбила, — закончила за нее Корнелия.

— Да, это так, я его полюбила, но такая любовь не годится для девушки, мэм. Я должна была вырвать ее из сердца, но как-то так получилось… любовь пришла внезапно, и я уже не могла ничего с ней доделать, только… любить его.

Корнелия задумчиво смотрела на воду. Вот как, оказывается, приходит любовь, думала она; подкрадывается незаметно и вдруг заползает в душу. И неожиданно она ощутила, будто в ней самой раскрывалось нечто сияющее и прекрасное, и, хотя это откровение заставило ее ужаснуться, она поняла, что произошло. К ней тоже пришла любовь — точно так же, как пришла она к бедной, несчастной Вайолет. Она уже здесь, и с этим ничего теперь не поделаешь.

Корнелия порывисто повернулась к сидевшей рядом девушке.

— Забудь прошлое, Вайолет, — сказала она. — Я помогу тебе и хочу, чтобы ты помогла мне. А теперь слушай меня внимательно.

Она придумала, как сделать так, чтобы Вайолет могла поступить к ней на службу. У нее появилось чувство уверенности в себе, которого раньше не было. Получалось так, что желание помочь другому человеку прибавило силы ей самой. Все это время после отъезда из Розарила Корнелия чувствовала себя растерянной, сбитой с толку, неизвестно ради чего живущей. Теперь же эта незнакомая девушка как будто открыла ей смысл жизни.

— Во-первых, тебе надо поесть, — твердо проговорила Корнелия. — Ты провела в парке всю ночь?

— Хозяин велел мне ехать домой, и я отвезла свой чемодан на вокзал Паддингтон, мэм. Но когда я приехала на вокзал, то поняла, что не смогу уехать. Не смогу вернуться домой опозоренной и униженной… Я ходила по улицам… мужчины заговаривали со мной, но я от них убегала, а потом я пришла сюда, и вы…

— И я услышала, как ты плачешь, — закончила Корнелия. — А теперь пообещай мне, что сделаешь все точно так, как я скажу.

— Сделаю, мэм, сделаю и буду служить вам до конца своей жизни! — воскликнула Вайолет.

— Благодарю тебя. А теперь слушай, — сказала Корнелия. — Когда придешь в дом моего дядюшки, называй меня «мисс», а не «мэм». Спросишь мисс Бедлингтон и повтори все, что я тебе сказала.

— Хорошо, мисс.

Корнелия дала Вайолет денег, и та обещала что-нибудь поесть, привести себя в порядок и к одиннадцати часам явиться на Парк-Лейн, 94. Встав со скамейки, Корнелия протянула ей руку. Вайолет взяла ее в свои загрубевшие от работы пальцы и прижалась к . ней губами.

— Благослови вас Бог, мисс, — проговорила она, и глаза ее вновь наполнились слезами, но сейчас это были слезы благодарности.

Корнелия возвращалась той же дорогой, какой пришла. В ней появилось ощущение, что за это время она успела неким таинственным образом повзрослеть. Она видела горе и страдание, но видела также проявление любви и преданности. Все это странным образом задело ее душу, пробудило в ней самой новые, до сей поры неизведанные чувства.

Но даже теперь она не смела дать имя чувству, поселившемуся в сердце, хотя остро ощущала, что оно там, ощущала с того самого мгновения, когда увидела удивительного возницу, укрощающего коней.

Его образ живо и ярко запечатлелся в ее памяти, а вчера вечером, когда он шел к ней через бальный зал, сердце перевернулось у нее в груди — он был такой высокий, такой красивый и так был не похож ни на кого из мужчин, которых ей доводилось видеть прежде… и он повел ее ужинать и сказал, что сегодня приедет с визитом. Почему… почему он так сказал?

Корнелия оказалась перед домом дяди на Парк-Лейн, хотя совершенно не отдавала себе отчета, куда несли ее ноги. У лакея, открывшего дверь, сделался удивленный вид. Было только восемь часов, и Корнелия поразилась — так мало времени прошло с тех пор, как она вышла из дома.

Она бегом поднялась к себе в спальню и нашла ее в том виде, в каком оставила. Тут она припомнила, что ее должны были разбудить лишь в девять часов. ; — Думаю, ты устанешь и захочешь провести утро в постели, — сказала тетя Лиди, и Корнелия согласилась с ней — лишь бы не спорить.

Теперь ей казалось, что это была бы бесполезная трата времени. Конечно, размышляла она, для тетушки в ее возрасте эти поздние развлечения были, должно быть, утомительны, а ей достаточно нескольких часов сна.

«Я молода. Подолгу отдыхать любят только старики», — подумала Корнелия с нетерпимостью юности. Она сняла очки и стала пристально разглядывать себя в зеркало. В один прекрасный день она перестанет их носить. Но не теперь. Она не забыла того, что Джимми сказал о ее глазах, но сейчас ей надо было скрывать не ненависть, а любовь. И глаза могли выдать ее тайну.

Корнелия вздрогнула при этой мысли. Она вспомнила, как дрожал голос Вайолет, когда та говорила о любви, и спросила себя, будет ли точно так же дрожать и ее голос, будут ли таким же нежным светом сиять и ее глаза, отражая чувство, живущее у нее в сердце. Она поспешно надела очки. Пока еще рано…

слишком рано снимать их. Это произойдет, когда ей нечего станет скрывать…

Взять на работу Вайолет оказалось вовсе не так трудно, как опасалась Корнелия. Тетушка уже объявила, что она должна обзавестись собственной горничной, и стала наводить справки в конторах. И когда Корнелия сказала ей, что одна девушка, которую она знала в Ирландии, ищет такую работу, много вопросов задавать не стала.

— Ты уверена, что она справится? — только и поинтересовалась Лили. — Она должна уметь причесывать тебя, когда ты находишься за городом, и быстро упаковывать и распаковывать вещи — это самое главное.

— Мне говорили, что она все это делает превосходно, — ответила Корнелия.

— Прекрасно, дорогая, можешь нанять ее, — согласилась Лили, снова откидываясь на подушки. Выглядела она просто изумительно, несмотря на то что жаловалась на крайнюю усталость и головную боль.

— Она сейчас свободна, — сказала Корнелия. Можно ей приступить сегодня?

— В любое время, когда захочешь, — ответила Лили тоном человека, который не желает, чтобы его беспокоили по пустякам.

Корнелия вернулась к Вайолет и отвела ее наверх, к себе в спальню.

— Ты умеешь причесывать?

— Я научусь, мисс, я быстро все схватываю. Вайолет была все еще бледна, и под глазами у нее виднелись темные круги, но выглядела она аккуратной и сдержанной. Корнелия заметила, что ее не очень смутила роскошь дома и обилие прислуги. Она показала Вайолет свою одежду, а потом рассказала ей, что она сама недавно приехала из Ирландии, и все это ей непривычно.

— Вам здесь будет чудесно, мисс, — заметила Вайолет. — Ее светлость знакома с самыми лучшими людьми, можете не сомневаться. Я много раз слышала, как люди говорили, что она — одна из самых красивых женщин во всей Англии.

— Да, она… очень красива, — согласилась Корнелия.

Она увидела, что Вайолет смотрит на нее, и поняла, что они с ней думают об одном и том же — у девушки, которая всюду бывает с леди Бедлингтон, очень мало шансов быть замеченной. И тут она вспомнила, кто приедет сегодня с визитом.

— Я хочу надеть свое самое красивое платье, Вайолет, — сказала она. — Которое, по-твоему, самое красивое?

Выбирать можно было только из двух: хотя Лили заказала для Корнелии множество платьев, они еще не были готовы. Одно было белое, отделанное рюшами из розового шифона, а другое бледно-голубое — этот цвет очень шел Лили, но Корнелия подозревала, что на ней самой он смотрелся не очень хорошо.

Она выбрала белое, но, надев его, тут же пожалела об этом. Оборочки из розового шифона были явно нехороши и для ее фигуры, и для цвета лица. Но переодеваться было уже поздно. Вайолет уложила ей волосы, и Корнелия, испытывая странный внутренний трепет, спустилась вниз, в гостиную.

Лили все еще оставалась в постели: голова у нее разболелась еще больше, и она намеревалась отдыхать всю вторую половину дня, так как вечером им предстояло ехать в оперу, а потом на прием во французское посольство.

— Вы не забыли, что сегодня приезжает с визитом герцог? — спросила Корнелия.

— Нет, не забыла, — ответила Лили, — но он ведь приезжает к тебе, а не ко мне.

В ее голосе прозвучала металлическая нотка, и Корнелия почувствовала, что краснеет.

— Не представляю, зачем он хочет меня видеть, пробормотала она.

— Значит, ты совершенно глупа, — ядовито заметила Лили и, прежде чем Корнелия успела сказать что-нибудь еще, добавила раздраженным тоном: — Ступай. Скажи Добсон, чтобы принесла мне одеколон и опустила жалюзи. Мне нужен покой.

Корнелия подумала, что голова у тетушки болит, должно быть, очень сильно. Она послушно вышла из комнаты и разыскала Добсон. Потом спустилась вниз, в большую белую с золотом гостиную. Решив, что ей следовало бы почитать, она взяла какую-то книгу, но сосредоточиться не могла и, перевернув три страницы, отложила ее.

Чтобы как-то занять себя, Корнелия стала бродить по гостиной, рассматривать фотографии в серебряных рамках, расставленные на крышке рояля, все они были подписаны известными и знаменитыми людьми. Там были фотографии членов королевской семьи, множество фотографий красивых женщин в диадемах и перьях, с обнаженными плечами, в облаках тюля. Были и мужчины — во всем великолепии военной формы, многие из них молодые и красивые. Но одного лица Корнелия среди них не нашла и задумалась, почему там не было фотографии герцога.

Потом она стала рассматривать украшения комнаты. Маленькие серебряные модельки паланкинов, карета с лошадьми, флаконы для нюхательной соли, веера, миниатюрные филигранные корзиночки загромождали столешницы полудюжины пристенных столиков, на которых стояли также огромные вазы с оранжерейными цветами. Лили любила гвоздики, и они были в доме повсюду. Витавший в воздухе аромат был, казалось, постоянным напоминанием о самой хозяйке дома.

Эта комната — идеальный фон для ее золотой красоты, подумала Корнелия и пожалела, что не выбрала для приема герцога какого-нибудь другого места. Но мысль мелькнула и исчезла, и в следующую минуту Корнелия уже радовалась тому, что он увидит ее среди атласа и парчи, позолоты и серебра, а не в окружении атрибутов ее былой нищеты.

Впервые с тех пор, как она получила наследство, Корнелия подумала, что могла бы преобразить Розарил, но тогда ей не хотелось тратить эти деньги — они появились слишком поздно и уже не могли принести счастья ее родителям. Они ненавидели нищету, и ей было горько думать, что их не стало за год до того, как она узнала о своем богатстве. Если бы был жив папа, он захотел бы тысячу вещей — лошадей, конюхов, новые конюшни и даже, может быть, автомобиль. Мама была бы в восторге от модных платьев, мехов и драгоценностей. Но к чему было бы покупать все эти вещи, если некому им радоваться?

Корнелия все же попыталась представить себе, как бы выглядела гостиная в Розариле с новыми занавесками и новой мебелью, с большими вазами на столах и новыми картинами на стенах. Однако, несмотря на привлекательность вызванного ею образа, сама мысль о переделке столь горячо любимого родного дома показалась ей кощунственной. Она любит Розарил таким, каков он есть, так зачем же его переделывать?

Но она знала ответ — его ей подсказывало сердце. В это мгновение она хотела изменить и переделать все, включая себя, чтобы стать лучше, красивее и утонченнее, ради любимого человека.

— Его светлость герцог Рочемптон, мисс, — потряс воздух трубный голос дворецкого.

Корнелия увидела, как герцог идет к ней — высокий, темноволосый и немыслимо элегантный. В петлице у него красовалась гвоздика, и Корнелия, увидев ее, подумала: наверное, тоже любит гвоздики, как и тетушка.

Он шел к ней через комнату, а она чувствовала себя парализованной. Не могла ни пойти ему навстречу, ни заговорить, ни даже протянуть руку для обычного светского приветствия. Она могла только дрожать, ощущая, как в ней поднимается волнение, от которого у нее перехватывает дыхание и замирают в горле так и не сказанные слова.

— Вы одна?

Вместо того чтобы улыбнуться в ответ на этот нелепый вопрос, она лишь молча наклонила голову.

— Я хотел увидеть вас наедине, — негромко сказал герцог своим приятным низким голосом, а Корнелия так и осталась стоять на том же месте возле рояля, где смеющиеся фотографии в серебряных рамках, служили фоном для ее бледного лица и розовых оборочек на платье. — Вероятно, вы уже имеете некоторое представление о том, что я хочу вам сказать?

Корнелия только молча смотрела на него сквозь свои темные очки. Но он ждал ответа, и ей, наконец, удалось выдавить из себя односложное «нет».

Такой ответ, казалось, привел его в замешательство. Он как-то растерянно посмотрел на нее, и она подумала — возможно, он тоже страдает от застенчивости.

— Я хочу просить вас стать моей женой. Герцог произнес эти слова медленно и раздельно,

но Корнелии все равно показалось, что она сошла с ума или это ей снится. Он просто не мог сказать этих невероятных, этих прекрасных слов! Корнелия стояла, охваченная дрожью, но потом вдруг до нее дошел полный смысл сказанного им, и она едва не лишилась чувств от радости.

Он любит ее, она нужна ему! Он испытывает к ней те же чувства, что и она к нему.

— Вам трудно мне ответить? — спросил герцог. — Вы хотите подумать?

— Нет… нет… то есть да… — заикаясь, пробормотала Корнелия, но, когда герцог, озадаченный столь противоречивым ответом, недоуменно посмотрел на нее, она заставила себя выразиться связно:

— Я хочу сказать, что согласна… выйти за вас замуж.

— Благодарю вас. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были счастливы. — Он взял ее руку и поднес к губам. Ей целовали руку второй раз за этот день. Его губы лишь слегка коснулись ее кожи, но это прикосновение нашло в ней страстный отклик. Она хотела сказать ему о своем чувстве, хотела излить хоть капельку владевшего ею восторга, но так и не смогла произнести ни слова.

Герцог отпустил ее руку и коротко поклонился.

— Вы сделали меня счастливым, — сказал он, потом повернулся и направился к двери.

Корнелия хотела попросить его остаться, но язык не повиновался ей.

— Вечером я повидаюсь с вашим дядей, — добавил он и тут же вышел.

Дверь закрылась, а Корнелия все стояла и смотрела куда-то невидящим взглядом. Потом медленно-медленно поднесла руку к губам. Он ее поцеловал! Она закрыла глаза: это чудо и это счастье были так велики, что их невозможно было вынести. Он любит ее! И он просил ее выйти за него замуж!

Корнелия подбежала к окну и стала смотреть, как он спускается по ступеням, пересекает тротуар, как садится в открытый экипаж, запряженный двумя ухоженными гарцующими лошадьми. Увидев при экипаже лакея и кучера на козлах, она поняла, что герцог приехал просить ее руки официально и как подобало человеку с его положением.

Герцог не оглянулся, но она отпрянула за портьеру, испугавшись, как бы он не заметил, что она за ним подсматривает. Но потом, когда карета отъехала, у нее появилось неодолимое желание вернуть его. Надо же быть такой беспросветной дурой, чтобы стоять и молчать, пока QH делал ей предложение! А теперь можно только смотреть, напрягая зрение, как лошади уносили его прочь.

Потом Корнелия вспомнила, что видела его всего два раза в жизни. Должно быть, это любовь с первого взгляда, подумала она. Наверное, он заметил ее в тот день, когда и она смотрела на него из окна кареты. Вдруг ей почудилось, будто ее коснулись холодные пальцы страха. Если он не видел ее в тот день, значит, он увидел ее впервые вчера вечером на балу.

И еще ей припомнилось: герцог беседует с тетушкой и, похоже, они ссорятся. Почему… из-за чего? Но Корнелия тут же отбросила все сомнения и страхи. Она любит его, и он просил ее выйти за него замуж. Какое еще нужно доказательство, когда он питает к ней такие же чувства, что и она к нему?

— Он любит меня! — прокричала она в пустой комнате, и ей показалось, что эти слова потонули в теплом, экзотическом аромате гвоздик. Любимых цветов тети Лили! У Корнелии возникло необъяснимое ощущение, будто тетушка была здесь, в этой комнате — наблюдала и слушала!

Глава 5

Корнелия не помнила, как провела остаток дня. Она лишь чувствовала, что в ожидании герцога все ее нервы были напряжены до предела.

Она опять увидит его! И на этот раз не будет безъязыкой и глупой, она будет разговаривать с ним, расскажет о своей жизни в Ирландии и попросит, чтобы и он в свою очередь рассказал ей о себе.

— Я люблю, люблю… — снова и снова повторяла она, и ей хотелось и смеяться, и плакать одновременно. До сих пор жизнь не баловала ее изобилием любви. Она обожала своих родителей, но они были поглощены друг другом, и она поняла, когда стала старше, что лучше всего им было вдвоем.

Помимо родителей существовали еще лошади, ее собаки, Джимми и Розарил. Она любила их всех. Но то, что она чувствовала сейчас, было совсем другим — оно билось у нее в крови, от него учащалось дыхание.

Наконец, остававшиеся до вечера часы пробежали. Корнелия услышала, как к крыльцу подъехала карета, и бросилась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Посмотрев в зеркало, она была поражена тем, что совсем не изменилась. А ей-то казалось, что все эти мысли и чувства должны преобразить ее, сделать другой, более красивой. Но из зеркала на нее по-прежнему смотрело маленькое бледное лицо: глаза спрятаны за темными стеклами, над узким лбом нависает копна многострадальных волос.

Вздохнув, Корнелия отвернулась от зеркала и, выйдя из спальни, спустилась в гостиную. Там, как ей показалось, она целую вечность ходила взад и вперед, пока, наконец, дверь не открылась. Она живо повернулась, но на пороге стоял… дворецкий.

— Его светлость просит вас спуститься в библиотеку, мисс.

Корнелия с трудом удержалась, чтобы не бежать вниз по лестнице. Лакей распахнул перед ней дверь, она вошла и с упавшим сердцем увидела дядюшку. Одного. Герцог не стал ее ждать — приехал и уехал. На мгновение она подумала, что глаза обманывают ее. Дядюшка кашлянул, привлекая ее внимание.

— Вы хотели видеть меня, дядя Джордж? — Ей было трудно не показывать своего разочарования и говорить естественным, как она надеялась, тоном.

— Да, мне надо поговорить с тобой, Корнелия. Садись. — Лорд Бедлингтон указал ей на стул у камина, и Корнелия осторожно села на краешек, сложив руки на коленях.

— Герцог Рочемптон просил меня согласиться на вашу помолвку.

— Да, я знаю, — пробормотала Корнелия.

— У меня, разумеется, нет причин для отказа, — сказал лорд Бедлингтон, — но эта помолвка кажется мне без необходимости спешной. Ты только что приехала в Лондон и еще не успела осмотреться, познакомиться с другими мужчинами. — Корнелия молчала, и он продолжал: — Ты еще молода. Хотя в то же время ты уже достаточно взрослая, чтобы знать, чего ты хочешь. Я бы посоветовал с этим подождать, но не хочу навязывать тебе свое мнение.

— Сказал ли… сказал ли герцог, когда он желает назначить свадьбу? — робко спросила Корнелия.

— Он сказал, что не видит причин откладывать, — ответил лорд Бедлингтон. Он сжал на мгновение губы, а потом, к удивлению Корнелии, положил ей руку на плечо. — Послушай, дитя мое, обдумай это хорошенько. У тебя нет причин выходить замуж так поспешно. В моем доме для тебя всегда найдется место.

— Вы были ко мне очень добры, — сказала Корнелия. — И я вам очень, очень благодарна, дядя Джордж, но я хотела бы выйти замуж за герцога.

Лорд Бедлингтон снял руку с ее плеча.

— Позволь мне предположить, что у тебя нет большого опыта общения с мужчинами. Обручись, если хочешь, но подожди полгода или даже год.

— Мне… я буду счастлива поступить так, как он желает, — пробормотала Корнелия.

Она понимала, что дядюшка хотел ей добра, но почему они должны ждать?

— Что ж, пусть будет по-твоему, — сказал лорд Бедлингтон. — Ты очень богатая девушка, и любого мужчину, который на тебе женится, можно только поздравить.

В его тоне было нечто такое, что заставило Корнелию внимательно посмотреть на него. Уж не хочет ли он сказать, что герцог женится на ней только из-за денег? Эта мысль показалась ей просто смешной. Он имеет столько, что в большем не нуждается, и меньше всего ему нужно ее богатство. Нет, он просил ее стать его женой, потому что ему нужна она сама, только это и имеет значение.

— Герцог предложил, чтобы завтра мы все приехали в «Котильон» на уик-энд. Он хочет познакомить тебя со своей матерью. Я принял приглашение, полагая, что именно таково было бы твое желание.

Корнелия не догадывалась, что лорд Бедлингтон кипит от возмущения. Он не вполне понимал, что происходит: ведь всего несколько дней назад он сказал Лили, что не желает видеть Рочемптона в своем доме, а теперь обстоятельства вынуждают его поддерживать с ним близкие отношения, и он ничего не может с этим поделать.

Несомненно, за всем ЭТИМ ЧТО-ТО скрывалось, однако нельзя отрицать, что для Корнелии это была бы блестящая партия. Да, она богата, но сама — посмотреть не на что, а среди молодых людей не было никого, кто мог бы считаться такой же завидной партией, как герцог Рочемптон.

Вместе с тем Джордж Бедлингтон был убежден, что каким-то непонятным ему образом его обвели вокруг пальца, и поскольку он не мог выразить свое убеждение словами, то испускал флюиды раздражительности весь этот вечер и весь следующий день, пока не пришло время ехать на вокзал, чтобы отправиться в «Котильон».

Для гостей герцога от его имени был заказан специальный пульмановский вагон. Специальные лакеи в ливреях дома Рочемптонов встречали гостей на перроне и провожали в вагон. Сразу после отправления поезда подали чай, а к нему — восхитительные бутерброды с паштетом, всевозможные булочки и кексы, присланные из «Котильона» в корзинах вместе с серебряным чайным сервизом и элегантными фарфоровыми чашками.

Кроме них, в «Котильон» ехало еще с дюжину других гостей. Женщины были так красиво одеты, что Корнелия стыдилась собственного вида и сидела в уголке молча и незаметно, пока они оживленно болтали с ее тетушкой.

— Состав гостей обычный, как я вижу, Лили! — воскликнула одна из них. — Нет только Гарри, но думаю, мы его увидим, как только приедем в «Котильон».

— Где есть Эмили, там будет и Гарри, — высказался какой-то остряк.

Эти слова вызвали приглушенный взрыв смеха.

— Мне все же кажется, что он начинает надоедать Эмили, — заметила Лили. — Я всякий раз ожидаю увидеть на его месте кого-то другого.

— Но где она найдет другого мужчину столь же внимательного, столь же очаровательного и, разумеется, столь же зависимого от нее в финансовом отношении? — едко спросила какая-то хорошенькая дама.

Последовал еще один взрыв смеха, и Корнелия задумалась над тем, что все это могло значить. Эмили, как ей было известно, — мать герцога. При чем тут какой-то Гарри? Ее недоумение не рассеялось, когда она увидела сам предмет стольких сплетен — щеголевато одетого мужчину невысокого роста, очень внимательного ко всем и находящегося в полном распоряжении герцогини, которая обращалась с ним так, как могла бы обращаться с любимой собачкой породы пекинес.

В «Котильоне» Корнелию все поражало. Ей никогда не приходило в голову, что частный дом может быть таким огромным. Со своими крышами и шпилями он походил на сказочный дворец, казавшийся серебристо-серым на фоне заката, который превращал поверхность озера в золото и придавал таинственность потемневшей зелени парковых деревьев.

Все было таким огромным, таким ярким, таким богатым. Корнелии казалось, что золото было везде — на стенах, вокруг картин, на столах и каминных полках, на униформах слуг, даже в декоре ее спальни. Она не подозревала, что существует мир, где люди могут постоянно жить в окружении таких вещей.

— Итак, это Корнелия, — констатировала Эмили, герцогиня Рочемптон, и ее голос был таким же веселым и сверкающим, как бриллианты, сиявшие у нее в ушах и на худых, нервных пальцах.

Эта миниатюрная, хрупкая женщина, которая порхала от одного гостя к другому, естественным изяществом движений и декоративностью напоминала колибри. Но такое впечатление было поверхностным. При более близком знакомстве становилось ясно, что Эмили обладала чувством порядка, позволявшим ей управлять «Котильоном» и его обширными угодьями с умом и эффективностью генерала, управляющего армией.

Разумеется, она располагала бесчисленным множеством помощников, но ее талант заключался в том, что она умела подбирать людей, идеально подходящих для данного места. Так, у нее служил прославленный камердинер, и было хорошо известно, что другие знатные хозяйки домов не раз пытались переманить его к себе, но безуспешно.

«Котильон» славился и своим шеф-поваром. Король в бытность свою принцем Уэльским приглашал его служить в Мальборо-Хаус, но тот ответил, что не покинет «Котильон», пока нужен Эмили.

Большинство слуг служили в замке на протяжении не только многих лет, но и поколений. Места и должности в поместье передавались от отца к сыну, а женская прислуга состояла обычно из дочерей конюхов, садовников или смотрителей. Буфетную обслуживали мальчики уже из пятого поколения работавших в «Котильоне» семей, а дворецкий начал работать здесь, когда ему было двенадцать.

И Дрого, хозяин и владелец «Котильона», не мог быть на этой сцене никем иным, кроме как героем. Люди его любили, но, даже если бы он и не заслуживал их любви, они бы все равно чтили и обожали его.

Несмотря на то что «Котильон» насчитывал уже несколько веков существования, его обустройство отнюдь не было старомодным. Напротив, оно было современным в той мере, какую могли обеспечить деньги. В парке были площадка для игры в поло, корты для игры в сквош, закрытые корты для тенниса, бильярдная и внутренний двор, где можно было кататься на роликовых коньках. Нигде не было такой хорошей охоты на фазанов, как в «Котильоне»; там водились также куропатки и дикие утки, которых в свободное время мог пострелять Дрого.

Желающему насладиться хотя бы половиной удовольствий, которые мог предоставить «Котильон», потребовался бы целый год. Однако Эмили часто жаловалась на скуку и говорила, что в загородном доме совершенно нечего делать. Конечно, это было притворством, но некоторые из ее друзей верили ей и выражали сочувствие по поводу того, что ей приходится так много времени проводить вдали от Лондона.

Друзьями Эмили были богатые, красивые и следящие за модой люди, которые ездили с бала на бал и с приема на прием, передвигаясь, по возможности, единой группой. Они смеялись шуткам друг друга и сплетничали в основном о самих себе.

Корнелию они приводили в ужас — их разговоры были ей совершенно непонятны, но в тех, кто их знал, они вызывали презрение. Джордж Бедлингтон питал к ним неприязнь и не скрывал этого. Он находил, что ему нечего сказать хорошеньким женщинам, строившим ему глазки скорее по привычке, а не потому, что он им нравился, или молодым людям, которые постоянно сопровождали ту или иную из котильонских дам и, по слухам, время от времени меняли одну постель на другую, но никогда не удалялись от этого тесного круга избранных.

Лили, напротив, их обожала. Она наслаждалась этой жизнью — экзотическая роскошь, череда идеально вышколенных слуг, кареты перед дверью, как только в них возникала нужда, или даже, что гораздо шикарнее, автомобиль.

Целые конюшни лошадей, деньги, которые позволяли в любой момент отправиться в любую точку на земле, чудесные праздники и приемы гостей, где устроителей заботило лишь одно: как сделать так, чтобы этот званый вечер затмил предыдущий, — Лили любила каждое мгновение этой жизни, и, здороваясь с Эмили, она обняла ее с искренней привязанностью.

— Итак, это Корнелия!

Произнося эти слова, Эмили смотрела на Лили Интересно, что они с Дрого затевают. В своих догадках она была недалека от истины. Девушка ничего собой не представляет,«решила она; вот только темные очки определенно придают ей странный вид. Дрого еще до их приезда сообщил ей о помолвке. Она издала негромкое восторженное восклицание и сказала все, что полагалось сказать, но потом все время размышляла, почему он так неожиданно принял решение столь исключительной важности.

Эмили знала, что он был влюблен в Лили с тех пор, как вернулся из-за границы. Она видела выражение его лица в тот первый вечер в «Котильоне», когда Лили сошла вниз в облаке розового шифона, с сапфировым ожерельем, сиявшим у нее на шее. Дрого сразу влюбился в нее, и Эмили была в курсе каждого хода в этой игре: либо ей рассказывал сам Дрого, либо сплетничали подруги.

И вот теперь он помолвлен с племянницей Лили. Все это казалось весьма странным, несмотря на то что эта девушка — богатая наследница. Деньги всегда пригодятся, но нужды они ведь не терпят, да и на Дрого это не похоже — беспокоиться из-за денег. Он никогда не был меркантильным или хотя бы особенно бережливым. Нет, за всем этим определенно что-то скрывалось, и Эмили решила рано или поздно заставить Лили сказать ей, в чем тут дело.

Гостей проводили в отведенные им комнаты, где их горничные в лихорадочной спешке распаковывали тяжелые сундуки и коробки, принесенные наверх лакеями. Шуршала оберточная бумага, гремели, сталкиваясь, вешалки для одежды, выдвигались и задвигались ящики, открывались и закрывались шкафы.

Корнелия, оставленная Эмили перед дверью ее комнаты, с неудовольствием смотрела на белое кисейное платье, которое Вайолет раскладывала на кровати.

— Ненавижу это платье! — воскликнула она. Вздрогнув от неожиданности, Вайолет обернулась:

— Я не слышала, как вы вошли, мисс. Нынче вечером гостей немного, а вот завтра к обеду будет тридцать человек. Я подумала, что самое лучшее атласное платье нужно приберечь для этого случая.

Но Корнелия уже забыла о платьях и ходила по комнате, разглядывая стоящую в алькове огромную кровать с пологом на четырех столбиках, туалетный столик с зеркалом в резной позолоченной раме и письменный стол со стопками писчей бумаги, украшенной эмблемой герцогской короны.

Несмотря на размеры, комната была уютной. На полу перед камином лежала медвежья шкура. В комнате стоял диван со множеством кружевных подушек, два удобных кресла и несколько столиков, заставленных лампами, цветами, книгами и бесчисленными статуэтками и безделушками из оникса, серебра и розового кварца.

Внезапно Корнелия подумала, что в один прекрасный день все это будет принадлежать ей, и испугалась. Разве она сможет управлять таким большим домом, заботиться о том, чтобы все делалось правильно, как сейчас? Как она узнает, что правильно, а что неправильно? Потом она вспомнила, что с ней будет герцог.

Он вошел в гостиную через несколько секунд после их приезда. Там уже была целая толпа гостей, прибывших поездом, однако он подошел сначала к ней, пожал ей руку и спросил, приятным ли было путешествие. В ответ она пролепетала что-то невразумительное, а он повернулся, чтобы поздороваться с Лили и дядюшкой.

Корнелии очень хотелось снова увидеть его кроме всего прочего, она привезла ему подарок. Это была книга, попавшаяся ей на глаза, когда она делала покупки на Бонд-стрит, которая, как ей показалось, могла ему понравиться. Она не сказала Лили, что покупает книгу для него, так как не осмелилась произнести его имя. Просто купила ее и взяла с собой в поезд.

И теперь она вспомнила, что оставила книгу в гостиной — положила ее рядом с собой на диван, а потом в суете забыла ее.

— Я кое-что забыла внизу, — сказала она Вайолет. — Заканчивай распаковывать вещи. Я сейчас вернусь.

Корнелия быстро спустилась вниз по широкой лестнице с резными перилами и геральдическими украшениями, пересекла большой холл и вошла в гостиную. Как она и ожидала, в комнате никого не было, а книга так и лежала там, где она ее оставила.

Взяв книгу, она повернулась и увидела стоящего в дверях герцога, который удивленно смотрел на нее.

— Я видел, как кто-то сюда вошел, и решил посмотреть, кто бы это мог быть, — пояснил он.

Вот он, ее шанс. Они были одни, и у нее был для него подарок, но тем не менее на несколько мгновений она онемела.

— Я… кое-что… забыла, — в конце концов пробормотала Корнелия и, держа книгу в руках, направилась к герцогу. — Это для вас, — сказала она.

Книга, которая, я думаю, должна вам понравиться.

— Для меня? — изумленно переспросил он и вдруг улыбнулся. — Вы очень добры. О чем она?

— О лошадях. Мне показалось, что лошадь на обложке похожа на одну из тех, которыми вы правили в тот первый день… то есть, когда я вас впервые увидела… на Гросвенор-сквер.

Его лицо опять приобрело удивленное выражение, и пальцы, разворачивавшие бумагу, в которую была завернута книга, на мгновение замерли.

— В какой первый день? — спросил он.

— В тот день, когда я приехала, — ответила Корнелия. — Я видела вас, когда ехала с вокзала с дядей Джорджем. У вас чуть не понесли гнедые.

Герцог отвел взгляд от Корнелии и слегка нахмурился.

— Я не знал, что вы меня видели, — проговорил он. Корнелия подумала, что сказала что-то не то. Его голос стал резким, а выражение лица неприветливым. Но тут он снял бумагу с книги и опять улыбнулся.

— Возможно, и в самом деле это фотография Руфуса или Руби, — заметил он. — Так зовут моих гнедых. Благодарю вас. Очень мило с вашей стороны было подумать обо мне. У меня тоже есть для вас подарок, но я вручу вам его после обеда.

— О, спасибо. А что это? Вы мне скажете или это будет сюрприз?

— Сюрприз, наверное, — сказал герцог.

Он раскрыл книгу и посмотрел на одну из фото графий.

— Очень неплохо, — обронил он. — Вам нравятся лошади?

— Я люблю их! — воскликнула Корнелия. — Видите ли, я всегда ухаживала за ними. Отец часто говорил, что я справляюсь с выездкой жеребенка не хуже, чем он сам.

— Я и понятия не имел… — начал герцог. — Хотя нет, вы ведь говорили, что ваш отец занимался коневодством. Значит, вы ему помогали?

Корнелия кивнула.

— Завтра вы должны пойти посмотреть на моих лошадей. А может быть, вам захочется поездить верхом, пока вы здесь?

— Это было бы чудесно! — в возбуждении откликнулась Корнелия, однако тут же огорченно добавила: — Но у меня нет подходящей одежды. Я не думала, что в Англии у меня будет возможность ездить верхом, и не привезла с собой бриджи. Тем более, что тетя Лили вряд ли позволила бы мне надевать их.

— Посмотрим, что можно будет сделать, — с неопределенной интонацией проговорил герцог. Между ними внезапно воцарилась тишина, а потом он сказал: — Благодарю вас за книгу. Я увижу вас за обедом, а потом вручу вам мой подарок.

Аудиенция была окончена. Корнелия пробормотала что-то и направилась к лестнице. Войдя в спальню, она остановилась и прижала руки к сердцу.

— Вы нашли то, что искали, мисс? — спросила Вайолет.

Да, Вайолет. Это была книга, я купила ее для его светлости. Он как раз вошел в гостиную, когда я ее искала. Он остался доволен, по-настоящему доволен.

— Я очень рада, мисс, что его светлости понравился подарок.

Голос Вайолет звучал как-то напряженно.

— Что-то случилось, Вайолет? Мне кажется, ты чем-то расстроена.

— Нет, ничего, мисс, — ответила Вайолет, и вдруг ее прорвало: — Не отдавайте свое сердце так легко, мисс. Держитесь за него как можно дольше. Если его светлость подведет вас, вам будет очень, очень больно.

— Его светлость не подведет меня, — заверила ее Корнелия. — Не стоит судить обо всех мужчинах по собственному опыту. Тебе просто не повезло. А я, по-моему, самая везучая девушка на свете. И знаешь, Вайолет, у него есть для меня подарок!

Корнелия болтала все время, пока одевалась к обеду. Она заметила, что Вайолет отвечает ей резко или односложно, но легко нашла этому объяснение.

«Ее оставили в беде, и теперь она считает, что все мужчины одинаковы, — думала Корнелия. — Но у меня все обстоит по-другому, совсем, совсем по-другому».

Платье из белой кисеи не стало красивее, когда она надела его. В таком платье Лили превращалась в богиню, тогда как на Корнелии оно казалось слишком вычурным и делало ее маленькой и незначительной. Корнелия критически оглядела себя. Она не могла понять, что здесь было не так. Одежда все еще оставалась для нее тайной за семью печатями.

Она смотрела, как Вайолет укладывает ее волосы так, как предписал мосье Анри, и подумала, что и прическа ей тоже не идет. Она представила себе Лили, такую изысканную в своей золотой красоте, и вдруг возненавидела себя.

— Если бы я только могла отвезти его светлость в Розарил, — мечтательно проговорила Корнелия. — Там, в знакомом мне мире, я бы вела себя совсем по-другому. Здесь же я чувствую себя неуклюжей и беспомощной. Я не понимаю их шуток. В поезде они смеялись над человеком по имени Гарри, но мне он показался совершенно обычным.

— Это друг герцогини, мисс. Я слышала разговоры горничных в поезде и узнала, кто есть кто и кто кому принадлежит. Нет таких секретов, которые можно утаить от горничных и камердинеров.

— Что значит — друг? — спросила Корнелия. — Он хочет жениться на герцогине?

— Они намекали на гораздо большее, мисс, — усмехнулась Вайолет. — Но вы, возможно, не поймете.

Корнелия со стуком положила щетку на туалетный столик.

— Вайолет, уж не хочешь ли ты сказать, что он… любовник ее светлости?

— Именно это они и говорили, — ответила Вайолет.

— Не может быть! — возмутилась Корнелия. — О нет! Разумеется, это неправда. Такие люди, как герцогиня, так себя не ведут.

— Нет-нет, конечно нет, мисс. Наверное, они имели в виду что-то другое, — спохватилась Вайолет. — Пожалуйста, забудьте, что я сказала.

Но это объясняет сказанное тетей Лили, подумала Корнелия.

— Вайолет, это ужасно. К тому же герцогиня очень старая.

— Забудьте, забудьте об этом, мисс. — Вид у Вайолет был испуганный.

Я не сержусь на тебя за то, что ты мне рассказала, — заговорила Корнелия более мягким тоном. — Я хочу знать, о чем говорят, потому, что не понимаю этих людей. Никогда не думала, например, что такие знатные люди, как герцогиня, могут вести себя подобным образом.

— Нет, конечно нет, мисс. Умоляю вас, забудьте о том, что я говорила.

Но на обеде Корнелия поймала себя на том, что наблюдает за герцогиней. Несмотря на возраст, та вела себя кокетливо. Как и все они, громко смеялась и часто клала руку на руку своего соседа. Посмотрев туда, где сидела Лили, Корнелия решила, что и та вела себя как-то уж слишком экспансивно и кокетливо с мужчиной, сидевшим справа от нее. Он был симпатичный, но пожилой, и она недоумевала, почему тетя Лили разговаривает больше с ним, чем с герцогом, который сидел слева от нее.

Корнелии показалось, что герцог, молча сидевший во главе стола, наблюдал за Лили, но не присоединялся к ее оживленной болтовне.

«У меня разыгралось воображение, — решила Корнелия. — Тетя Лили в своем возрасте слишком разумна, чтобы с кем-то флиртовать. Это просто смешно».

Тем не менее, чем дальше, тем больше Корнелии казалось, что женщины завлекают сидящих по обе стороны от них мужчин смелыми взглядами и улыбками, каким-то странным образом соблазняют их своими обнаженными плечами. Корнелия не находила этому объяснения, но чувствовала, что она здесь — единственная женщина, не пользующаяся женскими хитростями, чтобы привлечь мужчину.

Разговор сверкал и искрился. За столом постоянно вспыхивал смех, мужчины вносили свою долю остроумия в поддержание веселья. У Корнелии было такое чувство, будто она — совершенно посторонний человек в этой комнате. Она прекрасно понимала, что женщины, сочтя ее персоной незначительной, потеряли к ней интерес и не утруждали себя даже любезностью. Мужчины были с ней вежливы, но и они воспринимали ее просто как племянницу Лили Бедлингтон и почти не обращали на нее внимания.

Корнелия порадовалась, что об ее помолвке с герцогом еще не было объявлено. По дороге на станцию тетушка велела ей никому ничего не говорить, пока не будет получено одобрение от герцогини.

«Вот тогда все будут относиться ко мне совсем иначе, — мстительно подумала Корнелия. — Наверняка станут заискивать передо мной так, как сейчас заискивают перед герцогиней».

Она презирала и одновременно боялась этих ярких, элегантных созданий с их искрометным смехом, боялась их блестящих, любопытных глаз, не оставлявших незамеченными ни одного движения, ни одной мысли друг друга.

— За что Лили так жестоко наказывает Дрого? — услышала Корнелия вопрос, который тихим голосом задала своему соседу справа одна из женщин.

— Кто сказал, что всегда расплачивается женщина? — ответил он вопросом на вопрос. — Иногда платить приходится и мужчине.

— Возможно, в данном случае это так, — ответила дама. — Но там, где дело касается Дрого, неизменно платит другая сторона.

— Вы имеете в виду Рози? — спросил мужчина. — Она так тяжело это переживала. Эмили поступила мудро, отправив его в кругосветное путешествие.

— И это помогло: с глаз долой — из сердца вон. Теперь у нее в поклонниках молодой Уинслоу. Бедная Рози. Мне было так жаль ее, хотя конец был предсказуем с самого начала.

Корнелия пыталась разгадать смысл их слов. Что они имели в виду, говоря, что тетя Лили наказывает Дрого? Это было так же непонятно, как и весь остальной разговор. Она надеялась, что в один прекрасный день узнает ключ ко всем этим загадкам, но в данный момент она была в полном недоумении.

Она обрадовалась, когда обед закончился. Еда была великолепная, блюда сменяли друг друга, а в завершение были поданы фрукты из оранжереи на огромных золотых подносах. Подававшиеся вина невозможно было перечислить, но Корнелия пила только воду.

— Чудесный обед, Эмили, — сказала Лили, когда дамы покинули столовую.

— Я ненавижу вечер пятницы, пока все еще устраиваются, — ответила герцогиня. — Мне показалось, Дрого был что-то уж очень молчалив.

Говоря это, герцогиня посмотрела Лили в глаза, но та лишь загадочно улыбнулась.

— Неужели? — парировала она. — Я что-то не заметила.

В гостиной Корнелия сидела молча, слушая, как сплетничают вокруг нее дамы. Мужчины очень долго не выходили из столовой, а когда наконец вышли, она замерла в ожидании. Наступил тот самый момент, которого она ждала весь вечер, момент, когда она останется наедине с герцогом.

Однако он не сразу к ней подошел. Заговорили о столе для игры в бридж, а несколько молодых женщин предложили потанцевать.

— Завтра у нас будет оркестр, — возразила герцогиня, — а после обеда подъедет еще кто-нибудь. Неинтересно танцевать, когда нас так мало.

Пока они набирали четверых партнеров для игры, герцог подошел к Корнелии.

— Не пройдетесь ли вы со мной? — спросил он.

Она тут же встала. Двое или трое сидевших поблизости удивленно посмотрели на них, а когда они вместе вышли из комнаты, там вспыхнул многоголосый шумный разговор.

— Прошу вас сюда, в музыкальную комнату. Следуя за герцогом, Корнелия вошла в еще одну большую, изысканно украшенную комнату, где главное место занимал огромный рояль, а на другом конце комнаты, под балконом для менестрелей, располагался орган.

Хотя вечер был теплый, в камине горел огонь. Герцог вынул из кармана коробочку. Корнелия взяла ее и открыла. Внутри было кольцо с огромным бриллиантом в форме сердца, по сторонам которого сверкали кроваво-красные рубины. Оно было старинное и очень красивое. Пока Корнелия смотрела на него, герцог заговорил:

— Это фамильное кольцо, его всегда носят невесты «Котильона» до свадьбы. Я мог бы подарить вам современное обручальное кольцо, но мне представилось, что вы, возможно, предпочтете это, традиционное.

— Благодарю вас. Оно прекрасно.

Корнелия протянула ему футляр, ожидая, что он вынет кольцо и наденет ей на палец. Но он явно не знал, что от него требуется, и она сама вынула кольцо из бархатного гнездышка, где оно покоилось.

— Можно мне надеть его? — спросила она.

— Если хотите, — ответил он. — Моя мать сейчас объявляет о нашей помолвке.

— О! Так быстро? — встревожилась Корнелия, внезапно охваченная смятением.

— Вам это неприятно? — быстро спросил он.

— Нет… наверное, нет, — ответила она. — Просто я побаиваюсь этих людей. Они заставляют меня чувствовать себя такой глупой.

Герцог посмотрел на нее с удивлением.

— Здесь все всех знают, — пояснила Корнелия. — Понимают шутки друг друга и говорят об одних и тех же людях, в то время как я ничего ни о ком из них не знаю.

— Да, в самом деле, — согласился герцог. — Глупо, что я об этом не подумал. Но теперь, когда им известно о нашей помолвке, все будет иначе, я уверен.

— Я об этом думала за обедом, — вздохнула Корнелия. — Они станут носиться со мной, потому что однажды я буду жить здесь как ваша жена, но в действительности это ничего не будет значить.

— Странная вы, однако, девушка! — воскликнул герцог.

— Странная? — переспросила Корнелия.

— Я имею в виду, не такая, как другие, — пояснил он. — Хотя я, вероятно, плохо разбираюсь в девушках.

— А кто такая Рози? — спросила Корнелия. Он вздрогнул и нахмурился.

— Кто вам наговорил обо мне всяких небылиц?

— Никто мне ничего не говорил, — возразила она. — Просто за столом разговаривали о Рози. Я подумала… может, это была какая-то девушка, на которой вы хотели жениться.

— Если вы позволите, я бы не хотел говорить об этом, — уклонился от ответа герцог. — До вас я никому не делал предложения, но вы должны понимать, что в моей жизни были женщины, — мне почти двадцать девять лет — те, которых я любил, и те, которые, возможно, любили меня.

— Да, конечно, — тихо проговорила Корнелия. — Я это понимаю. Просто я подумала, что будет легче, если я буду о них знать.

— Легче для кого? — спросил герцог. — Гостям не следовало говорить о таких вещах в вашем присутствии, и, как только они узнают о нашей помолвке, обещаю вам, ничего даже в малейшей степени неприятного говориться не будет.

— Да, наверное.

Корнелия посмотрела на сверкающий у нее на руке бриллиант. Кольцо было чуточку велико, и она прижала пальцы друг к другу, чтобы оно не крутилось. Он дал ей кольцо с камнем в форме сердца, и ей захотелось узнать, действительно ли он отдал ей на хранение свое сердце.

Она была твердо уверена, что он любит ее так, как она любит его. Но вот они остались наедине, а он и не заговорил о любви. Возможно, считал ее более несведущей, чем она была на самом деле. Подняв голову, Корнелия посмотрела ему в лицо.

— Вы не возражаете, если я буду спрашивать вас о том, что мне непонятно? — спросила она. — По-моему, лучше, если у нас не будет секретов друг от друга.

Он отвернулся от нее к огню, выражение его лица было серьезным.

— Я надеюсь, вы будете спрашивать меня обо всем, что захотите узнать, — ответил он. — Но иногда секреты затрагивают и других людей.

— Таких, как Рози? — уточнила Корнелия.

— Я же сказал, о ней мы говорить не будем, почти сердито бросил герцог. — И вообще, какая необходимость без конца обращаться к прошлому?

— Вы правы, никакой, — согласилась Корнелия. — Мы должны говорить о будущем. — Она снова посмотрела на кольцо. — О нашем будущем, — тихо добавила она.

Наступило внезапное молчание. Корнелия подняла голову и увидела, что глаза герцога устремлены на нее.

— Вы уверены, что хотите выйти за меня замуж? — вдруг спросил он.

Корнелия улыбнулась:

— Вполне уверена.

— Ваш дядя просил меня подождать, — сказал герцог, — а ваша тетя предлагает, чтобы мы поженились в следующем месяце, до конца сезона. Вы согласны?

— А вы уверены, что хотите на мне жениться? — очень тихо спросила Корнелия. Вопрос, казалось, возник у нее на губах сам собой, а когда слова были произнесены, она не решилась посмотреть на него и опустила глаза на свое кольцо, сверкающее в отблесках огня.

— Конечно, я хочу жениться на вас, — громко сказал герцог, и в его голосе, показалось Корнелии, прозвучало что-то похожее на вызов. Потом он добавил: — Думаю, нам следует вернуться в гостиную. Наверное, все уже удивляются, что с нами случилось.

— Да, конечно.

Корнелия чувствовала, что совершила какую-то ошибку, хотя совершенно не представляла, какую именно. Она повернулась было к двери, но потом остановилась.

— Простите меня за все эти глупые вопросы, — застенчиво проговорила она. — И хочу поблагодарить вас за кольцо. Спасибо, большое, большое спасибо.

— Я рад, что оно вам понравилось. — Герцог прошел мимо нее, открыл дверь и подождал, пока она пройдет.

Глава 6

Я должен видеть тебя наедине! Герцог прошептал эти слова Лили, когда они после ленча в воскресенье прогуливались в саду, любуясь яркими цветочными бордюрами, розариями, где благоухали тысячи роз и сверкали в лучах солнца струи фонтанов.

— Это невозможно. Джордж следит за нами, — быстро ответила Лили.

— Мне все равно. Я должен поговорить с тобой. Пойдем к пруду.

— Ты с ума сошел. Нас увидят.

— Ну и пускай видят, — запальчиво проговорил герцог. — За последние два дня мне не удалось и словом переброситься с тобой. Пойдем со мной. Я настаиваю!

Лили оглянулась через плечо и, к своему облегчению, увидела, что Джордж по-прежнему стоит на террасе с сигарой в руке в компании нескольких мужчин и увлеченно разговаривает.

Убедившись, что муж занят, Лили помедлила в нерешительности, но уже в следующее мгновение они с герцогом исчезли за высокой стеной, увитой вьющимися розами, так что с террасы их никто не мог увидеть. Взяв Лили за руку, герцог быстро повел ее по мощеным дорожкам сада к пруду водяных лилий.

Здесь, густо увитая глицинией, стояла маленькая беседка. Когда они добрались до нее, Лили совершенно запыхалась, но, как только он нетерпеливо привлек ее к себе, она нашла в себе силы продолжить спор.

— Дрого, ты ведешь себя неблагоразумно! — воскликнула она. — Ты подвергаешь опасности наши планы. Если Джордж застанет нас здесь, он никогда не простит меня!

— Чего ты так боишься, дорогая? — ласково спросил герцог, глядя сверху вниз на ее прекрасное лицо в обрамлении соломенной шляпки, отделанной рюшами из голубого тюля. — Я люблю тебя.

Лили улыбнулась и кокетливо опустила ресницы. Сердиться на Дрого было невозможно, он легко сметал все ее заградительные барьеры, и, хотя она ни за что не призналась бы ему в этом, ей самой все время, с момента приезда в «Котильон», страстно хотелось остаться с ним наедине.

— Я люблю тебя, — повторил герцог, — и я должен с тобой поговорить. Так продолжаться не может.

— Что ты имеешь в виду?

— Мою помолвку с Корнелией. Ситуация совершенно нелепая. Эта девушка ужасно простодушна и наивна. Она абсолютно не понимает, в чем тут дело.

— Благодарение Богу, что это так! — заметила Лили. — В самом деле, Дрого, чего ты ждал? Неужели ты думаешь, что кто-то захочет выйти за тебя замуж, зная, что этот брак будет лишь удобным прикрытием для любовной связи с другой женщиной?

— Да-да, я знаю! — сказал, нахмурившись, герцог и неожиданно почему-то стал похож на мальчишку. — Просто все это как-то неловко. Мне не о чем говорить с молоденькой девушкой. Я никогда этого не умел.

— Скоро она станет замужней женщиной! — с горечью заметила Лили.

Дрого разомкнул объятия, усадил ее рядом с собой на деревянную скамейку, стоявшую в беседке, и сказал:

— Когда ты уговаривала меня сделать предложение этой девушке, я почему-то не думал о ней как о личности. А теперь мне жаль ее.

— Ну и очень глупо! — пожала плечами Лили. В конце концов, Корнелия очень многое приобретает, выходя за тебя замуж. Ты — один из самых знатных и интересных холостяков в стране. А она хоть и богата, но совсем не привлекательна, бедняжка. Даже будучи племянницей Джорджа, она не оказалась бы в таком обществе, в котором вращается сейчас, если бы не… это!

Она помолчала, а потом, увидев, что у герцога все еще обеспокоенный вид, положила свою руку поверх его руки.

— Ведь ты не хочешь, чтобы мы расстались навсегда? — спросила она с жалобной ноткой в голосе.

— Ты же знаешь, я бы этого не перенес, — ответил герцог и накрыл ее руку своей. — Но почему мы не можем быть прямыми и честными в нашей любви? Почему мы не можем быть теми, кто мы есть в реальной жизни — мужчиной и женщиной, которые любят друг друга? Почему наше положение в обществе должно значить больше, чем наши чувства, а наши титулы — больше, чем наши сердца?

Легкий смешок Лили прозвучал диссонансом его звучному и серьезному голосу.

— Ты действительно полагаешь, что мы были бы счастливее в шалаше? Милый Дрого, помнишь пословицу: «Когда нищета входит в дверь, любовь вылетает в окно». Нам с тобой приходится иметь дело с тем миром, в котором мы живем.

— То есть скрывать, лгать, обманывать, — запальчиво проговорил герцог.

А почему бы и нет? — спросила Лили. — Разумеется, мы оба могли бы при желании стать столпами добропорядочности. Я могла бы посвятить себя Джорджу — милому, глупому, лишенному воображения Джорджу. Ты мог бы остепениться и стать примерным мужем и хорошим отцом. При мысли об этом она засмеялась.

— Не хочу я никем быть, — мрачно проговорил герцог. — Я хочу только тебя. Неужели твоей любви не хватит, чтобы убежать со мной?

— Нет, дорогой, не хватит, — категорически заявила Лили. — Жить тогда можно было бы лишь в Монте-Карло, и каждый раз, когда приезжают друзья, приходилось бы гадать, снизойдут ли они до общения с нами. Кроме того, будь мы другими, мы не полюбили бы друг друга. Ты любишь меня, потому что я та, кто я есть… О, а кто я есть?..

— Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел, — ответил герцог.

Это был именно тот ответ, какого ожидала Лили. Она нежно улыбнулась ему:

— Это и есть наши оковы. Мы — узники самих себя, и, что бы мы ни делали, ничто нас не освободит.

— Ты меня пугаешь.

— Глупости, — живо отозвалась Лили. — Ты не хуже меня знаешь, у тебя есть все, чего только можно пожелать.

— Кроме тебя.

— Меня ты тоже получишь, как только женишься на Корнелии и когда подозрения Джорджа окончательно улягутся.

— А что же Корнелия?

— Дорогой мой, я думаю, она не доставит нам неприятностей. Она не будет иметь ни малейшего представления о том, что происходит, — если только ты не вздумаешь ее просветить.

— Разумеется, я не собираюсь этого делать, — возразил герцог, — но все же мне очень жаль ее.

— Ей сильно повезло, — успокоила его Лили. Она будет носить твою фамилию, она будет хозяйкой «Котильона». Чего еще может попросить любая девушка у волшебницы-крестной?

Ее голос звучал нежно и ласково, и герцог поймал себя на том, что улыбается ей.

— Ты гипнотизируешь меня, заставляешь поверить в то, что тебе хочется.

— Я знаю, что лучше всего для нас обоих. Говоря это, Лили приблизила свое лицо к его лицу, но, когда он страстно схватил ее в объятия, она отстранилась.

— Осторожно, осторожно, — предупредила она. — Я не могу вернуться в растрепанном виде.

— Я схожу с ума, когда вижу тебя такой прекрасной, такой холодной и отчужденной! — воскликнул герцог. — И знаю, что не смею даже подойти к тебе.

— Сейчас нам надо быть осторожнее, чем когда бы то ни было, — предупредила его Лили. — Потом станет легче. А теперь пора возвращаться.

— Сначала поцелуй меня, поцелуй по-настоящему.

Лили поколебалась, а потом со страстью, являвшей собой полную противоположность той осторожности и сдержанности, каких она требовала от герцога, припала к его губам. Но это длилось всего несколько мгновений. Внезапно с силой, о которой он даже не подозревал, она оттолкнула его и поднялась со скамьи.

— Боюсь, как бы не заметили наше отсутствие, — сказала она. — Пойдем скорее.

Какое-то время он сидел и смотрел на нее, думая, что делать: отпустить ее или вновь властно заключить в объятия. Но овладевшее им чувство безнадежности заставило его поспешить вслед за ней — на солнечный свет, обратно к гостям.

Украденные мгновения близости, подобные этим, оставляли в нем густой осадок разочарования и смятения. Впрочем, расставаясь с Лили, он всякий раз чувствовал себя неудовлетворенным и разочарованным. Ее красота опьяняла его, он с трудом мог заставить себя отвести от нее взгляд.

Всю прошлую ночь он пролежал без сна, терзаемый мыслью о том, что этот брачный фарс необходим, чтобы Лили осталась в его жизни. Хотя, возможно, она права. Он не мог представить себе ее живущей уединенно на какой-нибудь вилле на юге Франции или даже без конца путешествующей в поисках новых друзей и новых впечатлений. Она — часть английского пейзажа; она завянет и погибнет, будучи перенесена на другую почву. И у него пронеслась мимолетная мысль: стоит ли любить создание столь же хрупкое и эфемерное, как эти розы, поднимающие свои головки к солнцу.

— Вот ты где, Дрого. А мы уже стали думать, куда это ты подевался.

Голос матери донесся до него с другого конца сада. Одетая во все кремовое, она держала над головой зонтик от солнца и являла собой очаровательную картину на фоне клумбы с алыми цветами. Потом он увидел, что рядом с ней стоит Корнелия. Ее лицо было повернуто к нему, но темные очки настолько успешно прятали ее глаза, что об их выражении можно было лишь догадываться.

Чувствуя за собой вину, герцог, словно ребенок, уличенный в скверном поступке, некоторое время не обращал на мать никакого внимания, пока не услышал ее слова, сказанные с несвойственной ей резкостью:

— Дрого, Корнелия хотела бы увидеть пруд с водяными лилиями.

Могло показаться, будто она нарочно посылает его обратно с девушкой, с которой он помолвлен, зная, что произошло в беседке всего несколько минут назад. И хотя у него не было причины подозревать мать в таком умысле, он чуть ли не раздраженно пробормотал, обращаясь к Корнелии:

— Идите сюда, если хотите увидеть пруд.

По дороге они не разговаривали. Они впервые остались наедине после того вечера, когда было объявлено об их помолвке. Дрого хорошо понимал, как такое известие должно было удивить большинство гостей. Эмили рассказала ему, что все ахнули, пораженные этой новостью, но когда он услышал, как мать давала пояснения относительно богатства Корнелии, и увидел понимающие улыбки на лицах тех, кто ее слушал, то пришел в крайнее раздражение.

Все это казалось ему теперь безумием, и он не понимал, как вообще согласился на подобное. Но даже ругая себя, он хорошо знал: если бы стали известны все подробности, то по меньшей мере девяносто процентов его друзей сочли бы его угрызения совести нелепыми.

В обществе, где он вырос, любовные романы принимались как нечто само собой разумеющееся. Начало моде на них положил сам король, будучи еще принцем Уэльским, когда открыто стал отдавать предпочтение обществу прекрасной Лили Лэнгтри, за которой последовала череда других красавиц.

Сколько помнил Дрого, увеселения в «Котильоне» планировались с учетом романов гостей. Он не мог припомнить, сколько ему было лет, когда он понял, что и у матери тоже были особые друзья, по временам жившие в «Котильоне». Всегда был кто-то вроде Гарри, чтобы сопровождать ее на прогулках, быть ее партнером во время игры в бридж, льстить ей и утешать.

Эмили считала естественным, что у Дрого были любовные связи и что особа, являющаяся его фавориткой в данное время, должна быть приглашаема на каждый прием и раут, пока острота увлечения не пройдет и место этой дамы не займет другая.

В жизни Дрого было много женщин. Некоторые из них получали одобрение матери и ее друзей, но были и другие, отношения с которыми он держал в секрете, встречался с ними только в Лондоне и не упоминал о них, когда бывал в «Котильоне».

Его влюбленность в Лили, по мнению матери и ее друзей, была просто выражением его хорошего вкуса. Лили принадлежала к их кругу. Была одной из них. Она была персоной грата в «Котильоне». Но как должное принималось и то, что рано или поздно он женится. Его мать часто упоминала об этом.

— Я поселюсь на покое в Дауэр-Хаус. Очень жаль расставаться с «Котильоном», но все же будет забавно побыть для разнообразия хозяйкой самой себе. Я смогу тогда поехать в Индию. Вот уже несколько лет, как я собираюсь принять приглашение этого славного магараджи, но все никак не выберу время. Мне необходимо побывать и в Америке — Вандербильды постоянно приглашают. И конечно, у меня будет свой дом в Лондоне, и, может быть, иногда я смогу вас там принимать.

По тону, каким это говорилось, и по улыбке на губах матери он понимал, что она под этим подразумевала. И хотя тогда у него на примете не было никого, на ком он хотел бы жениться, он чувствовал смутное отвращение при мысли о том, что, не успев еще жениться, он уже должен готовиться к тому, чтобы изменять.

Они дошли до пруда с водяными лилиями. Корнелия стояла и смотрела на воду, опустив голову, и широкие поля шляпы не позволяли ему видеть ее лицо.

— Красиво, не правда ли? — спросил он.

— Да, очень, — ответила она.

Как они смогут вытерпеть друг друга целую жизнь, вдруг спросил себя он. Неужели у нее нет ни характера, ни интересов? Он был готов к тому, что будет жалеть ее, но теперь чувствовал только раздражение. Впрочем, Лили права. Он даст ей знатное имя и высокий титул. Пусть довольствуется этим.

— Ну, если вы уже посмотрели на пруд, может, вернемся? — резко спросил он.

Корнелия сдержала готовые вырваться у нее слова. Из-за того что ее голова была опущена, герцог не видел, как жарко вспыхнули ее щеки. Когда они вернулись на то место, где все еще продолжали сплетничать герцогиня и Лили, он оставил Корнелию с ними и направился к дому.

Лили в некоторых вещах была глупа, но только не там, где на карту были поставлены ее собственные интересы. Поняв, что Дрого нервничает и что у него может возникнуть желание уклониться от осуществления задуманного ею плана, она постаралась лишить Корнелию возможности раздражать его.

Лили-позаботилась, чтобы они виделись каждый день, но никогда не оставались наедине. Их помолвка, естественно, была гвоздем сезона. Жениха и невесту приглашали на приемы, обеды и ужины, а дом лорда Веллингтона переполняли визитеры.

Лили управляла всем этим с исключительным искусством. Хотя Корнелия жаждала побыть наедине с герцогом и молилась о возможности поговорить с ним подальше от чужих ушей, подслушивающих каждое произносимое ею слово, она не могла понять, как получается, что, видясь каждый день, они с герцогом так же мало знают друг друга, как и в тот первый вечер, когда танцевали в Лондондерри-Хаус. Хотя герцог был всегда рядом, Корнелии казалось, будто их разделяет пучина, по глубине и ширине превосходящая Ирландское море. Дни проходили словно в каком-то тумане, сквозь который ей никак не удавалось соприкоснуться с реальностью.

Еще были примерки у портных, целые часы, когда ей приходилось стоять неподвижно, пока на ней что-то закалывали булавками. Надо было выбирать шляпки, нижнее белье, ночные рубашки, туфли, сумочки, перчатки и чулки. Ей стало казаться, что у нее больше нет ни собственной воли, ни мыслей. Все решала за нее тетя Лили. Только когда они оставались одни с Вайолет, она могла быть собой, могла разговаривать естественно и высказывать то, что было у нее на сердце.

— Я все время думаю, что это скоро кончится, Вайолет, — сказала она. — Я едва могу в это поверить, разве что когда спускаюсь вниз и смотрю на эти горы свадебных подарков. Я выйду замуж и тогда буду одна с его светлостью.

— Вы очень устанете, мисс, если будете так много выезжать. Вам обязательно ехать на этот бал сегодня вечером?

Да, наверное, — ответила Корнелия, — но я и сама этого хочу. Хочу увидеть его светлость. Мы с ним танцуем, но во время танца разговаривать трудно, а потом, Вайолет, я при нем ужасно застенчива. В Ирландии я была другой. Я так много говорила, что меня называли болтуньей. Я не стеснялась папиных друзей, когда они приходили к нам в гости. Я помню, как они шутили со мной и как я их смешила. А здесь друзья тети Лили разговаривают о непонятных мне вещах, о людях, которых я не знаю. И если я пытаюсь участвовать в разговоре, они выкатывают на меня глаза.

— А вы вполне уверены, что хотите выйти замуж за его светлость, мисс?

Корнелия с удивлением посмотрела на Вайолет:

— Конечно, Вайолет. Я же тебе говорила, как сильно люблю его. Когда он входит в комнату, у меня перехватывает дыхание, а потом всю меня вдруг пронзает какое-то чудесное ощущение. Даже просто находиться рядом с ним — это райское блаженство.

— Надеюсь, вы будете счастливы, мисс, — негромко проговорила Вайолет.

— Я знаю, что буду счастлива, — уверенно ответила Корнелия. Она взглянула на бриллиантовое сердечко у себя на пальце. —, Сердце… — тихо сказала она. — Его сердце, и он отдал его мне. Вайолет, мне повезло, необыкновенно, невероятно повезло.

Вайолет как-то странно кашлянула и, отвернувшись, стала прибираться в комнате.

Корнелия с мечтательным выражением на лице продолжала говорить — больше с собой, чем с Вайолет:

— Меня страшит мысль о том, что мне придется заботиться о «Котильоне» и о большом доме в Лондоне, но потом я вспоминаю, что рядом со мной будет он. А значит, бояться абсолютно нечего, разве что его самого. Иногда он пугает меня — когда выглядит сердитым или скучающим. Я наблюдала за ним вчера вечером во время ужина и вдруг поняла, что ему, как и мне, очень хочется, чтобы мы сидели не здесь, не в окружении всех этих людей, а совсем одни, где-то в другом месте, где можно разговаривать, где нет шума, нет болтовни, нет оркестра.

— Вы сказали его светлости, что вы его так любите, мисс? — спросила Вайолет.

— Нет, конечно нет, — ответила Корнелия. — Мне бы не хватило смелости выразить такие вещи в словах. Но я думаю, он это знает. Может быть, он тоже застенчив, потому что не говорит со мной о любви. Но он просил меня стать его женой, а это самое важное, о чем мужчина может просить женщину, которую любит.

— О, мисс, мисс! — воскликнула Вайолет, но Корнелия не обратила на это никакого внимания.

— Тетя Лили все время повторяет, как мне повезло, — продолжала она. — Рассказывает, какие праздники я должна буду устраивать в «Котильоне» и в Лондоне. Показывает мне девушек, пытавшихся выйти замуж за герцога, но не добившихся его внимания. Она думает, я не понимаю, как мне посчастливилось. А я понимаю. Просто мне трудно выразить свою благодарность в словах. Я не могу говорить с ней о том, что у меня на сердце, как не могу говорить об этом с его светлостью.

— Если хотите послушаться моего совета, мисс, то живите своей жизнью и делайте то, что вам хочется делать, а не то, что считает нужным ее светлость.

Корнелия посмотрела на нее и улыбнулась:

— Ты не любишь ее светлость, правда, Вайолет? Нет, не отвечай мне. Я знаю, ты стараешься быть лояльной, но я видела, какое у тебя иногда бывает лицо, когда тетя Лили входит в комнату, поэтому я знаю, что ты ее не любишь. Интересно, почему? Все ее обожают, и не удивительно — ведь она такая красивая.

— Да, ее светлость очень красивая, — кротко согласилась Вайолет.

Я хотела бы быть такой, как она, но знаю, что это невозможно. Никакие парикмахеры, никакие портнихи в мире не смогли бы сделать меня такой красавицей, как тетя Лили.

— Почему вы не снимете ваши очки, мисс? — спросила Вайолет.

— Так и быть, открою тебе секрет. Я сниму их в день свадьбы. Просто сейчас лучше мне прятать глаза, а то друзья тети Лили увидят, что я о них думаю.

— А как же его светлость? Корнелия вдруг замерла.

— Я надеялась… Да, я надеялась, что он попросит меня снимать их иногда, когда мы будем оставаться наедине, но он так и не попросил. К тому же мы никогда не остаемся вдвоем. Но когда я пойду к алтарю, под фатой их на мне не будет.

— Рада это слышать, мисс.

Как Корнелия и сказала Вайолет, они, казалось, никогда не оставались наедине. Когда они ездили в оперу и Корнелия остро ощущала присутствие сидевшего за ними герцога, тетя Лили тоже была с ними, так что услышала бы любое, даже очень тихо сказанное слово. Когда они катались в Парке и сопровождавший их герцог сидел с ними в карете спиной к лошадям, тетя Лили тоже была с ними, оживленно и весело болтая обо всем, что его забавляло, и выглядела умопомрачительно красивой в боа из перьев на плечах и под зонтиком от солнца — чтобы оно не обожгло ее изумительную кожу.

По мере приближения дня свадьбы Корнелия обнаружила, что даже такие краткие мгновения в обществе герцога выпадали все реже и реже. В течение дня не выдавалось и одной минуты, чтобы на нее что-то не примеряли или чтобы она не писала одно письмо за другим, благодаря за подарки, прибывавшие во все возрастающем количестве.

Казалось, уже на целые акры простираются длинные дощатые столы с расставленной на них фарфоровой, стеклянной и серебряной посудой. На них было также множество украшений — кольца, броши, браслеты, серьги. Корнелия была растрогана, когда накануне свадьбы дядя преподнес ей жемчужное ожерелье.

— О, дядя Джордж, как это мило с вашей стороны! — воскликнула она. — У меня никогда не было такой чудесной вещи. Я надену его в день свадьбы.

— Лучше не делай этого, — заметила Лили. — Жемчуг означает слезы.

— Я уверена, это ожерелье означает совсем другое, — возразила Корнелия. — И я не суеверна. Я надену его, потому что именно вам я обязана своим счастьем.

Она слегка раскраснелась, говоря это, и увидела, как улыбка сбежала с лица Лили.

— Что ж, надевай, — резко сказала та, — но не говори потом, что я тебя не предупреждала.

— Ну, Лили, — вмешался Джордж Бедлингтон, — ты говоришь так, будто ожидаешь, что Корнелия будет несчастлива.

— Все новобрачные плачут во время медового месяца, — уклончиво ответила Лили. — Такое уж это чувствительное время. Ты помнишь, как часто я тогда плакала?

Корнелия улыбнулась, но подумала, что тетя говорит глупости. В восторге от подарка, она при первой же возможности поднялась наверх, чтобы примерить ожерелье. Когда она надела его на шею, ей показалось, что жемчужины испускают теплый, переливчатый свет. Она примерила ожерелье несколько раз, восхищаясь жемчугом, думая, как чудесно он на ней смотрится, и гадая, понравится ли он герцогу.

Его мать среди прочих подарков прислала ей большую диадему, бриллиантовое колье и длинные серьги. Красивые вещи, что и говорить, но жемчуг понравился Корнелии больше. Своим нежным блеском он почему-то напомнил ей Ирландию — небо после дождя и реку, когда начинает рассеиваться туман.

Лишь одно ее огорчало: на ее свадьбе не будет никого из ее ирландских друзей. Она написала им всем, пригласила приехать, даже предложила оплатить стоимость проезда. Но они ответили, что это путешествие слишком далекое и продолжительное, а им не НУ кого оставить свою работу.

Она все понимала, но их отсутствие больно отзывалось у нее в сердце и заставляло страдать от одиночества. Завтра, в этот самый важный день ее жизни, вокруг нее будут только чужие люди. Но, несмотря на это, она не испытывала страха. Она была уверена, что после завтрашнего дня все изменится. После приема они с герцогом уедут одни, и тогда у них будет возможность узнать друг друга.

Они поедут в Париж. Тетя Лили рассказала ей о планах герцога относительно медового месяца, и Корнелия, у которой не было никаких предложений на этот счет, оставила все на его усмотрение. Важно было лишь то, что они уедут вдвоем, с ними не будет никого из знакомых, за исключением его камердинера и Вайолет.

От ожерелья у нее на шее исходило тепло. Что бы тетя Лили ни говорила, все равно ожерелье ей нравится. Она все еще смотрела на свое отражение в зеркале над туалетным столиком, когда в комнату вошла Вайолет.

— А я думала, что вы внизу, мисс, — удивление проговорила она.

— А что мне делать внизу?

— Его светлость здесь, — ответила Вайолет. Корнелия резко повернулась к ней:

— Никто мне об этом не сказал, да и дома, по-моему, никого нет.

— Лорда Веллингтона нет, я слышала, как его лакей приказывал подать карету, — ответила Вайолет. — Дома ли ее светлость, я не знаю.

— Ее тоже нет, — сказала Корнелия. — Она говорила, что собирается навестить леди Уимборн, а мне велела пойти полежать до обеда. О, Вайолет, как хорошо, что я этого не сделала! Сидела тут и любовалась ожерельем. Скорее! Поправь мне прическу.

Вайолет исполнила ее просьбу, и через несколько минут Корнелия уже спускалась вниз. Мысль о том, что она, возможно, увидится с герцогом наедине, взволновала ее. Тетя Лили весьма настойчиво внушала ей, что сегодня они никак не смогут увидеться. У него вечером — холостяцкая предсвадебная пирушка, а ей надо пораньше лечь спать, чтобы в день свадьбы выглядеть наилучшим образом.

Может быть, он хочет сказать ей нечто особенное… Может быть, день без встречи показался ему слишком долгим. Утром у нее было именно такое чувство — будто должна пройти целая вечность, прежде чем они встретятся у ступеней, ведущих к алтарю.

Корнелия открыла дверь в гостиную. К ее удивлению, там никого не оказалось. Она ощутила разочарование, острое, как физическая боль. Ей так хотелось его увидеть, но, должно быть, если Вайолет права, он приезжал и уже уехал.

Вздохнув, Корнелия медленно закрыла дверь и направилась к лестнице, по которой только что спустилась. Неожиданно она услышала голоса. Какое-то время она не могла понять, откуда они доносились, а потом вспомнила, что немного дальше по коридору на первом же этаже находится тетин будуар, сообщающийся с ее спальней.

Ощущение разочарования стало еще сильнее. Оказывается, герцог не уехал, зато тетя вернулась и они разговаривают у нее в будуаре. Медленно, словно ноги несли ее помимо воли, Корнелия пересекла холл и пошла по коридору.

Герцог здесь, и она должна его видеть. У нее не было сомнений — он приехал, чтобы увидеться с ней, а тетя вернулась неожиданно. Никто за ней не посылал, но она все равно пойдет к нему.

Корнелия дошла до двери будуара и уже протянула руку, чтобы открыть ее, но тут услышала настойчивый и взволнованный голос герцога и остановилась.

— Бесполезно на меня сердиться, Лили. Мне нужно было тебя видеть. Ты понимаешь, что я уезжаю на целый месяц?

— Ты, должно быть, сошел с ума, если решился на такой риск, — ответила Лили. — Когда я получила твою записку в Уимборн-Хаус, мне пришлось притвориться, что я нужна Корнелии — якобы что-то связанное с приготовлениями к свадьбе.

— Я знал, что ты обязательно что-нибудь придумаешь. Я видел, что Джордж играет в бридж в клубе, значит, его не будет дома по крайней мере час, и понял, что это мой единственный шанс.

— Дрого, что за безумные поступки! Но я полагаю, что должна тебя простить.

— Лили, ты прекрасна, как никогда.

— Удивительно, что ты так думаешь, когда я совершенно без сил от приготовлений к этой твоей свадьбе.

— Моей свадьбе? Я думаю, это твоя свадьба. Ты ее придумала, ты ее устроила. Только одно здесь неправильно, и ты знаешь, что именно.

— Неужели?

— Невестой должна быть ты! И у тебя, Лили, есть еще возможность передумать.

— И оставить бедного Джорджа и Корнелию без жениха? Это было бы слишком жестоко.

— Какое мне до этого дело? Давай уедем, сейчас же. Я сделаю тебя счастливой… Я сделаю так, что ты поверишь — за любовь не жаль отдать весь мир.

— Дрого! Дрого, сколько раз я говорила тебе, что такое невозможно? Кроме того, все устраивается идеально. Когда ты вернешься из свадебного путешествия, ты увидишь, как легко нам будет видеться, быть вместе, быть счастливыми — так, как раньше, до того, как Джордж вышел из себя.

— А что будет, если, говоря твоими словами, выйдет из себя Корнелия?

— Корнелия ничего не узнает. Откуда бы? Ну право, Дрого! Не упрямься. Я ужасно устала — так много дел…

— Бедняжка. Но я не собираюсь тебе сочувствовать, потому что я не хотел, чтобы ты это делала. Однако, если хочешь, я скажу тебе, что люблю тебя.

— Да, Дрого, скажи мне это. Скажи поскорее, а потом ты должен будешь уйти.

— Иди сюда!

В его голосе слышалась властная нота.

— Дрого, обними меня крепче. Мы с тобой долго не увидимся.

— Лили, Лили! Не напоминай мне об этом. Я люблю тебя, ты знаешь, что люблю.

— Что это было? — Лили внезапно вздрогнула в его объятиях.

— Что с тобой?

— Я уверена, что слышала какой-то звук.

— Тебе почудилось. Джордж спокойно сидит в клубе, но даже если он вернется, то я пришел посмотреть на свадебные подарки.

— И все же я уверена, что слышала какой-то странный звук, — стояла на своем Лили.

Корнелия медленно пошла прочь. «Лили слышала, — подумала она, — как разбилось мое сердце».

Глава 7

Т ОЛПЫ людей, собравшиеся чуть ли не с ночи перед церковью Св. Георгия на Гановер-сквер, разразились приветственными криками, когда к церковным ступеням прибыла королева Александра в сопровождении принца Уэльского.

Конные полицейские, которые с трудом сдерживали поток экипажей, подвозивших гостей в течение двух последних часов, с облегчением увидели, как отъехала, наконец, закрытая карета, запряженная парой лошадей серой масти.

Толпа узнавала всех знаменитых красавиц. Раздавались аплодисменты в честь герцогини Сатерленд, которая была великолепна в украшенной перьями шляпе, подчеркивавшей ее красоту блондинки. Восторженными криками было встречено появление графини Уорик, богачки миссис Уилли Джеймс и герцогини Вестминстерской с сестрой, принцессой Плесской. Когда подъехала Лили, ослепительно прекрасная в бледно-голубом, с огромным букетом гвоздик, то приветственные крики стали слышны даже на Оксфорд-стрит.

Всего через несколько минут после того, как царственные гости прошли по застланному красным ковром проходу, толпа возбужденно загудела: показалась подъезжавшая по Мэддокс-стрит карета невесты.

Многие пришли именно ради этого момента, и женщины внезапно бросились вперед, на цепь полицейских, которые, взявшись за руки, старались сдержать толпу.

Первым из кареты вышел лорд Бедлингтон с большой белой гвоздикой в петлице. Потом из кареты появилась закутанная в вуаль фигура со склоненной головой, увенчанной флердоранжем.

Лакей помог Корнелии спуститься с подножки, и, в то время как толпа жадно разглядывала каждую деталь ее атласного платья, отделанного воланами из брюссельских кружев, чей-то голос воскликнул:

— Чтоб мне провалиться! Да она в наглазниках!

Эти слова были встречены смехом, но поскольку английская публика всегда доброжелательна к невесте, то раздался взрыв аплодисментов и послышались возгласы: «Счастливо!» и «Благослови тебя Бог, милочка».

Вряд ли Корнелия слышала или заметила хоть что-нибудь из происходившего вокруг нее. Все казалось далеким и отстраненным, она двигалась словно во сне. И когда она протянула руку дяде, ей показалось, что пальцы ее омертвели и не чувствуют прикосновения. Она поднялась по ступеням ко входу в церковь. Здесь ее ждала толпа подружек невесты, и двое пажей в белом атласе и бриджах приготовились нести за ней шлейф. Она не подняла головы и тогда, когда ее повели по проходу.

Корнелия не видела ни скамей, до отказа заполненных высокородной публикой, ни арендаторов из «Котильона» в черной воскресной одежде, смотревших на нее с галереи, ни капельдинеров с белыми бутоньерками, которые рассаживали гостей по местам.

Пел хор, а у ведущих к алтарю ступеней архиепископ Кентерберийский, во всем великолепии облачения, готовился приступить к службе.

Корнелия ничего этого не видела. Ее взгляд не отрывался от красного ковра под ногами, и, только когда она почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит, ощущение реальности пробилось сквозь ее оцепенение, и она поняла, что это герцог. Служба уже началась, но произносимые архиепископом слова были лишены для нее всякого смысла, пока не оказалось, что она повторяет за ним:

— В радости и в горе… в богатстве и в бедности… в болезни и во здравии… любить, лелеять и повиноваться… пока смерть не разлучит нас.

В это мгновение, будто на нее вылили ушат холодной воды, Корнелия очнулась и поняла, что с ней происходит. Она выходит замуж! За человека, которого ненавидит, презирает и все равно любит — с горечью и болью, какую не выразить словами.

Она ощутила, как герцог взял ее левую руку, снял белую лайковую перчатку, коснулся ее пальцев и вздрогнул — такими они оказались холодными. Потом, когда кольцо было надето на ее палец, она услышала, как герцог произносит:

— Этим кольцом я венчаюсь тебе… телом своим я поклоняюсь тебе… и всеми своими земными богатствами наделяю тебя.

Корнелия едва удержалась, чтобы не разразиться издевательским смехом, не крикнуть, что он лжет. Что будет, мелькнула у нее безумная мысль, если она повернется к собравшимся и во всеуслышание выкрикнет: «Он лжец и прелюбодей!»

Именно эти слова она твердила вчера вечером, поднимаясь к себе в спальню, хотя и не знала их точного смысла.

Неверными шагами она вошла в спальню и прислонилась спиной к двери, уставившись перед собой невидящим взглядом. Она была так бледна, и выражение лица у нее было такое странное, что Вайолет тут же бросилась к ней:

— Что случилось, мисс? Вам нехорошо?

— Не трогай меня! — воскликнула Корнелия. — . Подай мне шляпу и пальто.

— Мисс, вы же не собираетесь выходить в такое время? — запротестовала Вайолет.

— Подай мне пальто, — настойчиво повторила Корнелия.

— Какое именно, мисс? — спросила Вайолет. — И куда вы собираетесь?

— В Ирландию. Я уезжаю сейчас же… сию ми. нуту.

— Да что случилось, мисс? Что вас так расстроило?

В ответ Корнелия закрыла лицо руками и упала в кресло. Вайолет торопливо опустилась рядом с ней на колени и обняла ее.

— Нет, мисс, не надо! Не принимайте это так близко к сердцу.

— Ты знала!

Корнелия отняла руки от лица. Она не плакала — есть вещи, которые не оплачешь.

— Да, мисс, — тихо ответила Вайолет, — знала. Слуги болтают. Внизу это ни для кого не секрет.

— А я думала, что он любит меня, как я люблю его!

— Я знаю, мисс. Знаю, что именно так вы и чувствовали, и я молилась, чтобы вы оказались правы.

— Мне и не снилось… Я и понятия не имела… бормотала Корнелия. — Тетя Лили намного старше, чем он… но она такая красивая… я даже могу понять, почему он ее любит. Но жениться на мне лишь для того, чтобы видеться с ней, — это жестоко! Это мерзко! Кто еще, кроме… дьявола, мог замыслить такую подлость?

В глазах Вайолет стояли слезы.

— Бедная моя госпожа, — тихо проговорила она.

— Но я его люблю! — яростно воскликнула Корнелия. — Ты понимаешь, Вайолет, я все равно его люблю, хотя мне следовало бы его ненавидеть!

Она на мгновение закрыла глаза, чтобы спастись от ужасов собственного воображения, потом вскочила на ноги:

— Укладывай вещи, Вайолет! Возьми самое необходимое, и поедем.

Но Вайолет осталась стоять на коленях.

— Если вы сейчас уедете, мисс, вы его больше никогда не увидите. Он ни за что не простит вам того, что вы устроили скандал в последний момент. Подумайте, что будут говорить: приезд королевы, все эти подарки, отчеты в газетах. Это не то, что выйти замуж за обыкновенного человека, мисс. Его светлость — герцог!

— А мне все равно, кто он такой. Я любила его, а не герцогскую корону. Я уезжаю в Ирландию. Возвращаюсь к тем, кого знаю и понимаю, к своим лошадям, которые не лгут, не обманывают и не используют меня!

— Но вы ведь все равно любите его светлость, тихо проговорила Вайолет.

— Да, люблю, но и ненавижу тоже — за его жестокость и порочность.

А если вы уедете в Ирландию, то разве забудете его? — спросила Вайолет. — Подумайте хорошенько, мисс, прежде чем что-то сделать. Разве вы будете счастливее, когда оставите его? Знаете, как тяжко лежать ночами без сна, думая о любимом и зная, что не увидишь его наутро; как томишься, не слыша его голоса и не ощущая прикосновения его руки! О, мисс! Я знаю, о чем говорю. Нет ни одной минуты, когда бы я не думала о том, кого люблю, и не говорила бы себе, что больше не увижу его… никогда!

— Вайолет, мне и в голову не приходило, что ты так переживаешь.

Сердитым жестом Вайолет смахнула слезы с глаз.

— Какой прок говорить об этом? — спросила она. — Я вам это рассказываю, мисс, только ради того, чтобы вы подумали и не решали поспешно. Может быть, его светлость именно таков, как вы говорите, но вы ведь все равно его любите. Если бы мы, женщины, любили мужчин только за их добродетели, то на свете не было бы разбитых сердец. Думайте не о нем, — продолжала она, — а о себе. Когда вы станете его женой, то он будет привязан к вам хотя бы своим именем и положением. Вы будете хозяйкой в его доме. Куда бы ни завела его прихоть, он должен будет вернуться домой — к вам.

Корнелия беспокойно ходила из угла в угол. Какое-то время она стояла у окна, глядя в Парк, потом снова повернулась к Вайолет.

— Но как мне это вынести? — спросила она прерывающимся голосом. — Как смотреть на него, зная, что у него нет ко мне никаких чувств, что я для него всего лишь ширма, чтобы прятать свою любовь к другой?

— А если вы не будете его видеть, мисс? Если вы уедете, то разве не будете постоянно думать и гадать, что он делает, с кем он, кому он оказывает внимание?

Если вы выйдете за него замуж, то, по крайней мере, будете это знать.

— Да, то, что воображаешь, бывает намного страшнее того, что знаешь, — согласилась Корнелия.

— Вот именно, мисс, вот именно.

— Но почему мы должны так страдать, Вайолет? Стоит ли этого хоть один мужчина?

Задавая этот вопрос, Корнелия думала о том, как слабы женщины и насколько они зависят от мужчин. Именно мужчины делают их счастливыми или несчастными, а их жизнь безоблачной или мрачной, словно болотная трясина.

Герцог держал тетю Лили в объятиях, говорил, что любит ее, умолял ее бежать с ним, а та, глупое, пустое и слабовольное создание, отказала ему. До чего она жалка, с презрением думала Корнелия, если положение в обществе для Нее дороже, чем любовь!

«Будь я на ее месте, — размышляла Корнелия, — я пошла бы за ним хоть на край света».

И тут она поняла, что Вайолет права, уговаривая ее остаться. Она не может уехать, не может его оставить. С каждым днем, с момента их первой встречи, ее любовь становилась все глубже и сильнее. И хотя эта любовь была слепой и бессмысленной, она стала частью ее души, и отрицать это — все равно как отрицать тот факт, что она живет и дышит.

Корнелия теперь видела, как легко и глупо впала в заблуждение из-за своей наивности и особенно из-за своей застенчивости, которая мешала ей свободно говорить о том, что она чувствовала, и от этого ее переживания делались еще глубже. Сейчас она поняла, как жалко была обманута учтивостью герцога и его неизменной вежливостью по отношению к ней. В своем незнании мужчин она ошибочно принимала его предупредительность за любовь, а его сдержанность за хорошо скрываемую страсть. Какой же она была слепой, смешной и глупой!

Но бранить себя было так же бесполезно, как и его. Ей следовало знать, что все это, от начала и до конца, было устроено тетей Лили, но даже тетю нельзя было винить — ни за то, что он оказался первым молодым человеком, которого она встретила по приезде в Лондон, ни за тот внезапный трепет сердца, с которым она наблюдала, как великолепно он правил лошадьми, ни за то, что она потом так и не забыла его.

Если уж она не забыла герцога с той первой мимолетной встречи, длившейся всего несколько мгновений, то как она сможет забыть его теперь, после почти двухмесячного пребывания в его обществе, после того, как считала часы, прошедшие с их последней встречи, после того, как почувствовала, что все для нее меняется, стоит ему войти в комнату? Вайолет права: возвращение в Ирландию не склеит ее разбитого сердца.

— Мы остаемся, — коротко сказала Корнелия. Говоря так, она ясно понимала, что лишь поменяла боль одного решения на боль другого.

Ночь тянулась медленно. Она не могла плакать, хотя слезы принесли бы облегчение. Она лежала без сна в темноте и мысленно слушала снова и снова те слова, которые доносились до нее сквозь закрытую дверь тетиного будуара. Она даже пыталась найти в них какой-то другой смысл, но правду нельзя ни подделать, ни исказить. Она уже не была прежней наивной мечтательницей — знание правды жестоко пробудило ее.

Корнелия начала теперь понимать и многое другое, что прежде казалось ей странным, — дружбу герцогини с Гарри, то, как легко и непринужденно гости в «Котильоне» разбивались на пары, и это принималось всеми как должное.

Она не успела узнать от рано умершей матери, что такое жизнь, любовь, замужество, и лишь догадывалась о полускрытых тайнах природы, знала, что скромным и порядочным девушкам полагалось терпеливо и не проявляя любопытства ждать первой брачной ночи. Однако теперь она примерно представляла себе, что означали те многочисленные лукавые и полушутливые намеки, которые Лили парировала с остроумием человека, привыкшего за многие годы к интеллектуальным дуэлям, а герцог встречал неприязненным взглядом.

Теперь ее не удивляло, почему сначала всех так поразила их помолвка и почему потом все смотрели на них с многозначительно-насмешливым выражением, словно догадывались о причине.

Она оказалась настоящей дурочкой и простофилей, поверив всему, что ей говорили. Но Вайолет права. С какой стати ей куда-то бежать? Она останется, выйдет замуж за герцога, станет хозяйкой «Котильона» и отомстит ему за ту боль, какую он причинил ей.

Чувство слабости и бессильного горя отступило перед натиском растущего гнева. Когда наступил рассвет, Корнелии показалось, что за ночь она стала намного старше. Она перестала быть ребенком, который верил тем, кого любил. Она стала женщиной, которую переполняли горечь и обида, женщиной, которая твердо решила, что не будет единственной пострадавшей.

Она раздвинула шторы на окне и сидела, глядя на спящий мир. Под деревьями Парка еще лежали темные тени, а на темном небе мерцали звезды, когда первые розово-золотистые лучи зари уже заскользили по крышам.

И тут Корнелия впервые поняла: она не одинока в своем горе, вера, пребывавшая в ней с тех пор, как мать научила ее молитвам, пришла ей на помощь: поддержала и укрепила ее, заставила устыдиться собственной слабости.

Но слова молитвы, готовые сорваться с ее губ, были внезапно сметены криком из глубины души.

— Сделай так, чтобы он полюбил меня. Милостивый Боже, сделай так, чтобы он полюбил меня! — снова воскликнула она. И в это мгновение солнечный свет пролился ей в душу и надежда, словно птица феникс, восстала из пепла ее отчаяния. — Он полюбит меня — в один прекрасный день.

Чей голос это сказал — ее или чей-то другой?

Пробуждающийся мир вновь заставил ее осознать безнадежность ее желаний, и горькое чувство вытеснило все остальное.

Во время Завтрака Лили послала спросить Корнелию, как она себя чувствует и не хочет ли спуститься к ней в комнату и о чем-нибудь поговорить. Корнелия сухо ответила, что почтет за лучшее отдыхать, пока не придет время ехать в церковь.

Лили поднялась в спальню Корнелии уже одетой и с букетом в руках. Вокруг невесты хлопотало довольно много людей. Мосье Анри в последний раз поправлял что-то на венке из восковых цветков апельсинового дерева, портниха делала последний стежок на подоле платья Корнелии, — известное суеверие предписывало: платье невесты должно быть готово лишь за несколько минут до того, как она его наденет.

Вайолет растягивала и пудрила пару длинных белых лайковых перчаток, а две другие женщины держали длинный атласный шлейф, расшитый лилиями, готовясь прикрепить его к талии Корнелии, как только она встанет из-за туалетного столика.

— У тебя очаровательное платье, — сказала Лили одобрительным тоном. — Жаль только, что ты так бледна. Бледные невесты мне всегда кажутся какими-то безжизненными.

Корнелия ничего не ответила. На самом деле, подумала она, тетя в восторге от того, что она никак не сможет отвлечь внимание герцога от нее самой.

— Если бы только мадемуазель не настаивала на том, чтобы быть в этих очках! — пожаловался мосье Анри. — Они портят впечатление от моей прически.

— Ты можешь хоть сегодня побыть без них? резко спросила Лили.

— Нет. Я их не сниму, — твердо ответила Корнелия.

Лили пожала плечами. Без очков Корнелия выглядит совсем иначе, подумала она, но, если девчонка упрямится, что ж, пусть ее. Какое ей дело, если она хочет сделать из себя страшилище?

— Хорошо, — вслух сказала Лили. — Я сейчас выезжаю. Ты должна будешь спуститься вниз через две минуты. Джордж будет ждать тебя в холле, не опаздывай. Скоро ты убедишься, что Дрого не любит женщин, которые опаздывают — даже в день свадьбы.

Вчера, подумала Корнелия, она с благодарностью выслушала бы эти слова, решив, что тетя помогает ей стать хорошей женой и учит понимать мужа. Но сегодня не приходилось сомневаться, что тетя Лили не заставит герцога долго ждать: ведь когда он будет женат, дядя Джордж больше не сможет помешать им встречаться.

Корнелию охватило чувство нереальности происходящего. Она видела себя в зеркале — невеста как невеста, в фате и флердоранже. Еще вчера она жаждала этого мгновения, верила, что оно откроет ей золотые ворота к счастью.

— Я не смогу.

Только Вайолет услышала этот шепот и быстро протянула руку, чтобы поддержать Корнелию, у которой подгибались колени. Ей казалось, будто она погружается во тьму, но теплые и сильные пальцы Вайолет помогли ей овладеть собой. Дурнота прошла, и через несколько минут она спустилась вниз, где ее ждал дядя.

Но с этого момента все стало похожим на сон. Прощальные слова и добрые пожелания слуг, поездка в карете до церкви, движение по проходу между скамьями; вот стоящий рядом с ней герцог расписывается в книге.

Кто-то подошел к ней, чтобы поднять с лица фату, но она не поняла, кто это был. Ее поцеловало не менее дюжины людей, а тихий, нарочито растроганный голос Лили пробормотал положенные поздравления.

Она что-то ответила тете, не понимая, что говорит; под сводами церкви гремели аккорды Свадебного марша Мендельсона. Она увидела, что герцог предлагает ей руку, впервые подняла голову и посмотрела ему в лицо.

Выражение лица у него было сосредоточенным и серьезным, и ей пришло на ум, что и ему, возможно, кажется, будто эта церемония — просто сон, такая же ненастоящая, как и их отношения. Она присела в реверансе перед королевой и принцем Уэльским, и вот они уже шли по проходу обратно; сотни любопытных глаз разглядывали их и улыбались им; стоявшая снаружи толпа встретила их приветственными криками. Корнелия почувствовала, что ее подсаживают в карету; вслед за ней уложили ее шлейф. Дверцу закрыли, и они отъехали.

Не смея взглянуть на своего только что обретенного супруга, она поднесла к лицу букет и обнаружила, что аромат цветов почему-то успокаивает.

— Ну и толпа! — воскликнул герцог. — Надеюсь, вас не испугало такое множество людей?

Он обходителен, как всегда, подумала Корнелия. Именно эта его заботливая вежливость и обманывала ее в прошлом. Но теперь ее не обмануть.

— Нет, не испугало, — коротко ответила она. Карета везла их обратно на Парк-Лейн, где предстояло отметить торжественное событие.

— Мне думается, что архиепископ провел службу очень мило, — сказал герцог. — Да и вся церемония прошла прекрасно.

— Что ж, по крайней мере, хоть это приятно, — заметила Корнелия и сама поразилась сарказму, прозвучавшему в ее словах.

Она почувствовала на себе удивленный взгляд герцога.

— Свадьба, должно быть, очень утомительна для женщины. Столько хлопот с вашей одеждой. Моя мать часто рассказывала мне, что к моменту своей свадебной церемонии она так измучилась, что от усталости проплакала всю службу.

— Какое расстройство для вашего отца, — заметила Корнелия.

— Он постепенно привык к этому, — улыбнулся герцог. — Моя мать — неисправимая плакса, когда что-то получается не так, как хочет она. Мое самое первое воспоминание: мама плачет, потому что розы не успели расцвести ко дню, назначенному для приема гостей в саду. — Он засмеялся, потом сказал: — Но мне кажется, мы должны говорить о вас в день вашей свадьбы.

— Интересно, почему вы так думаете? — спросила Корнелия.

И опять, не поворачивая головы, она поняла, что он смотрит на нее в удивлении. У него в голосе прозвучала нотка облегчения, когда он сказал:

— Вот мы и приехали. И здесь тоже толпа! Неужели у людей нет более увлекательного занятия, чем стоять здесь и разглядывать нас?

— Может быть, они завидуют нашему счастью, — предположила Корнелия и вышла из кареты, прежде чем герцог успел ответить.

Прием оказался изнурительным. Обмен рукопожатиями с тысячей, как ей показалось, человек утомил бы любую девушку, даже если бы она не провела без сна всю предшествующую ночь. Задолго до того, как иссяк бесконечный поток проходящих перед ними гостей, Корнелия почувствовала дурноту, а когда она, наконец, разрезала огромный пятиярусный свадебный торт, то лишь бокал шампанского, вложенный ей в руку внимательным церемониймейстером, спас ее от обморока.

Понемногу потягивая вино, она вспомнила, что ничего не ела со времени ленча накануне. Ужинать ей в тот день не хотелось — мысль о еде вызывала тошноту. За завтраком она тоже ничего не съела и отказалась от ленча, присланного ей в комнату. Поэтому сейчас она попросила сандвич и заставила себя его съесть. Ей нужны силы, ей нужна полная собранность, так как физическая слабость вкупе с расстроенными чувствами может оказаться губительной.

От шампанского ее щеки порозовели, и, когда она поднялась к себе, чтобы переодеться в дорогу, Вайолет приветствовала ее одобрительным возгласом.

— Я всю службу переживала за вас, мисс, — сказала она.

— Со мной ничего не случилось, — проговорила Корнелия. — Все вещи упакованы?

— Все готово, мисс… то есть ваша светлость. Кареты скоро будут поданы.

В комнату набежали подружки невесты, желающие воспользоваться своим традиционным правом — помогать невесте переодеваться. Это были хорошенькие, приятные девушки, дочери друзей Лили, но Корнелия чувствовала, что у нее с ними очень мало общего. Они без умолку болтали, пока она переодевалась; она слышала их голоса, но не имела ни малейшего представления о том, кому какой голос принадлежит.

— Платье у тебя было чудесное, жаль только, что тебе пришлось быть в очках.

— Все так и говорили.

— По крайней мере, это было оригинально. Я слышала, как один репортер сказал, что впервые в жизни видит невесту в темных очках.

— Может быть, теперь это войдет в моду, и нам всем захочется выходить замуж в очках!

Корнелия надела дорожное платье цвета беж, которое выбрала для нее Лили, и шляпку такого же цвета, отделанную страусовыми перьями.

— Я готова, — сказала она, беря перчатки.

— Мы же забыли сказать то, что полагается говорить! — воскликнула одна из подружек. — Мы надеемся, вы будете очень счастливы. Герцог такой красивый, такой потрясающий. Откровенно говоря, мы все тебе завидуем.

— Да, по-моему, он замечательный. Тебе так повезло! — сказала другая.

— Желаем вам чудесно провести медовый месяц, — добавила третья.

Они все поцеловали Корнелию, а она подумала, как было бы хорошо, если бы их добрые пожелания сбылись. Если бы она ехала в свадебное путешествие с человеком, который любил бы ее так, как любит его она. Если бы все было так, как представлялось ей весь последний месяц.

Но действительность оказалась совсем иной! Корнелия освободилась из объятий подружек.

— Сейчас мы должны сойти вниз, — сказала она, и подружки убежали, чтобы собраться у подножия лестницы и постараться поймать ее букет, который она бросит им сверху. Существовало поверье, что поймавшая букет станет следующей невестой.

Вайолет собирала свои украшения и вещи, которые пришлось укладывать в последнюю минуту.

— Смотри, не опоздай на поезд, Вайолет. Корнелию вдруг охватил страх — она остается без Вайолет, единственного человека, с кем она могла говорить совершенно откровенно.

— У нас много времени, ваша светлость. — Вайолет ободряюще улыбнулась ей.

Корнелия вышла из комнаты, бросила вниз свой букет и спустилась в холл. У подножия лестницы ее ждал герцог. С трудом протискиваясь сквозь толпу друзей и родственников, они направились к выходу. Целуя Лили, Корнелия увидела выражение ее голубых глаз и поняла, что она тоже страдает. Эта свадьба и ей не принесла особенной радости. Сев в карету, Корнелия попробовала догадаться, что чувствует герцог. Если бы его желания сбылись, то сейчас он уже пересекал бы Европу в обществе чужой жены. Их союз не был бы осенен благословением церкви, но они были бы счастливы, как бывают счастливы люди, которые любят друг друга.

Однако у Лили на это не хватило смелости. Теперь она будет ждать их возвращения, так что этот медовый месяц — просто фарс и насмешка. Когда карета отъезжала, их осыпали листьями роз. Символ плодородия, подумала Корнелия и едва поборола желание горько рассмеяться. Она молча сидела, забившись в свой угол, и ждала, чтобы герцог заговорил первым.

Он положил свой цилиндр на противоположное сиденье и с облегчением вздохнул.

— Никогда не думал, что может собраться столько людей, которых мне никогда не захочется видеть снова, — сказал он. — Я совершенно выдохся, уверен, что и вы тоже.

— Во всяком случае, рука у меня устала, — заметила Корнелия.

— Нам следовало бы брать пример с китайцев, они не обмениваются рукопожатиями.

— Я слышала, они и не целуются, — добавила Корнелия.

— Неужели? — Помолчав, герцог спросил: — Вы намекаете на то, что я должен поцеловать вас или что вы не хотите этого?

— Я как-то не думала ни о том, ни о другом, — отпарировала Корнелия.

— Тогда вам, наверное, стоит это обдумать, — сказал он. — Может быть, не сию минуту. Хотелось бы знать, о чем мы должны говорить, отправляясь в свадебное путешествие? Ответа на этот вопрос не прочтешь в книге об этикете.

— Возможно, большинству людей такая книга и не нужна, — заметила Корнелия.

— Конечно, не нужна. — Он улыбался ей той обольстительной улыбкой, от которой сердце переворачивалось у нее в груди. — Мы болтаем вздор просто ради того, чтобы что-то говорить, но ведь женятся не каждый день, поэтому, если кто-то ведет себя немного странно, не нужно судить о нем слишком строго.

Друзья герцога, услышь они это высказывание, разразились бы хохотом и объявили бы его неисправимым острословом. Корнелии хотелось улыбаться и говорить так же свободно, как это удавалось ему, но слова застревали у нее в горле.

— Вы не возражаете, если я закурю?

— Нет, конечно нет, но мы, кажется, уже подъезжаем к вокзалу Виктория.

В здании вокзала их встречал — во всем великолепии золотых шнуров и цилиндра — сам начальник станции, который проводил их к специально зарезервированному пульмановскому вагону, украшенному лилиями и розами.

Они уселись, и в ту же минуту слуги из «Котильона» принесли им еду и шампанское. Корнелия ничего не могла есть, а герцог заявил, что голоден, и отведал немало из поданных деликатесов.

В поезде было легко воздерживаться от разговоров, и спустя какое-то время они оба замолчали, потом герцог откинул голову на спинку сиденья и заснул.

Во сне, в расслабленном состоянии он казался юным и беззащитным. Сейчас в нем была какая-то иная привлекательность, мало похожая на то мужское обаяние, которое исходило от него, когда он бодрствовал.

Здесь, напротив нее, спал мужчина, готовый предать ее чувства и обмануть ее самым чудовищным, самым беспощадным образом. Она должна ненавидеть его, один его вид должен вызывать у нее отвращение. А ей хотелось, чтобы его голова лежала у нее на груди, хотелось прикоснуться к его лбу губами, потрогать его волосы, прижаться щекой к его щеке! Она ощутила, как при этих мыслях оживает все ее тело, и ей стало стыдно за то, что она не чувствует к нему ни холодности, ни отвращения.

Все два часа, которые заняло путешествие до Дувра, Корнелия наблюдала за герцогом, и лишь когда он начал просыпаться, она закрыла глаза и притворилась спящей.

Первую ночь своего медового месяца они должны были провести в поместье одного из кузенов герцога, расположенном в трех милях от Дувра, — оттуда легко было добраться до порта, чтобы утром сесть на пароход.

В деревне, через которую они проезжали, были вывешены флажки приветствия, а подъездную аллею украшали арки из цветов и флагов. В холле выстроились слуги. После краткой речи дворецкого горничные сделали книксен и удалились, за исключением экономки, которая проводила Корнелию в ее комнату.

Там горел камин, и Корнелия поняла, что рада его теплу, хотя на дворе стояло лето.

— Человеку всегда холодно, если он устал, ваша светлость, — сказала экономка и прибавила, что Вайолет будет здесь через несколько минут и что багаж немедленно принесут наверх.

Экономка удалилась, и Корнелия без сил опустилась в стоявшее у камина кресло. Немного отдохнув, она спустилась к ужину. Герцог ждал ее в длинной, облицованной белыми панелями гостиной с окнами, выходившими в розарий.

Все было очень романтично — идеальная обстановка для только что поженившейся пары, однако Корнелия, сидя при свечах напротив герцога, думала: на свете никогда еще не бывало двух настолько чужих друг другу людей.

Когда герцог выпил за ее здоровье, она подумала, что в мыслях он с Лили. Она подняла свой бокал, но была не в состоянии произнести никакого тоста и думала лишь о том, как могло бы быть, если бы они любили друг друга. Но сейчас ей нечего сказать, не о чем говорить.

Она встала и перешла в гостиную, герцог остался в столовой. Подойдя к окну, Корнелия увидела, что уже смеркалось. В эту минуту внезапный спазм сдавил ей горло и она ощутила панический страх. Скоро ложиться в постель, и он будет ожидать… чего он будет ожидать?

Тут она впервые поняла, каким бездонным было ее неведение. Ей следовало заблаговременно узнать, что означает брак! Она должна была попросить, чтобы ей это объяснили! Но кто бы ей объяснил? Ее обуял ужас перед неведомым. Ее охватило дикое желание убежать, спрятаться.

Вот что, должно быть, чувствует преследуемое животное, подумала она. Но тогда выходило, что она боится герцога. Как только она это подумала, страх сразу же пропал и вместо него она ощутила лишь странную слабость. Сколько раз, лежа у себя в постели, думала она об этой ночи, когда узнает от него, что такое любовь! В своем воображении она отдавалась прикосновению его рук, настойчивости его губ, а потом…

Тут Корнелия вскрикнула, придя в ужас от собственных мыслей. Неужели она пала так низко, что хотела бы отдаться мужчине, для которого была нежеланной? При этой мысли смятение в груди улеглось, дыхание стало спокойнее.

Когда в гостиную вошел герцог, Корнелия сидела на диване; она была бледна, но спокойна. Войдя в комнату, он взглянул на часы, и она подумала: для него время, должно быть, тянется медленно. Она взяла несколько журналов, лежавших на столике, и стала их перелистывать, остро ощущая присутствие мужчины, сидящего чуть в стороне от нее с сигарой и бокалом портвейна.

Тиканье часов казалось неестественно громким, но всякий раз, когда она бросала на них взгляд, оказывалось, что прошло всего лишь несколько минут.

Внезапно герцог встал и бросил окурок сигары в огонь.

— Не хотите ли прогуляться по саду? — спросил он.

Корнелия закрыла свой журнал.

— Нет, благодарю вас. Я, наверное, пойду спать.

— Хорошо. Думаю, вы устали. Я поднимусь позже. Казалось, его слова заставили Корнелию принять решение и моментально смели всю ее кажущуюся сдержанность.

— Нет! — Это получилось у нее неестественно громко, а потом быстро и с неожиданной гладкостью полились слова, выражавшие ее чувства: — Вчера вечером я случайно подслушала ваш разговор с тетей. Теперь я знаю, зачем вы на мне женились! Пускай я считаюсь вашей женой, но я никогда не позволю вам притронуться ко мне! Это было бы поистине осквернением всего того, что я считаю святым.

Начав говорить, она встала и теперь стояла к нему лицом, и ее гневное дыхание колыхало кружева, украшавшие кромку декольте.

— Значит, вы нас подслушали… — как-то раздумчиво произнес герцог.

— Да, я слышала все, что вы говорили. Мне не верилось, что мужчина или женщина могут пасть так низко, могут так легко забыть, что такое честность и порядочность.

— И все же вышли за меня замуж? — Вопрос застал ее врасплох, и она не нашлась с ответом, а герцог продолжал: — Мне очень жаль, что вы услышали вещи, не предназначавшиеся для ваших ушей. Я глубоко сожалею, что, видимо, ранил ваши чувства. Но вы должны простить меня, если я замечу: вы согласились выйти за меня замуж, не настаивая на том, чтобы любовь была составной частью нашей сделки.

— Ни на что подобное я не соглашалась, — торопливо возразила Корнелия.

— Мы не говорили о любви, — напомнил герцог. — Я сделал вам предложение при второй нашей встрече. Вы же не могли ожидать, что я полюблю вас после столь непродолжительного знакомства!

— А разве для того, чтобы полюбить человека, всегда необходимо длительное знакомство? — спросила Корнелия.

: — Как правило, да.

— Я очень часто слышала о любви с первого взгляда, — заметила Корнелия.

Герцог сделал нетерпеливый жест:

— Это случается редко, в исключительных обстоятельствах и, наверное, с исключительными людьми. В нашем случае ничего подобного не было. Я предложил вам свое имя, и вы его приняли.

— Если это было деловым соглашением, то меня следовало бы поставить об этом в известность, — ответила Корнелия. — Предлагая мне свое имя, вы не сказали, что это делается только для того, чтобы я служила ширмой для вашей тайной любовной связи с женой моего дяди.

" — Я могу сказать лишь одно: сожалею, что в силу обстоятельств это стало вам известно, — произнес герцог.

— Итак, от меня ожидают, что я буду услужливой женой, которая принимает неверность мужа как ничего не значащий пустяк?

— Этого я у вас не просил, — холодно заметил герцог.

— Но именно этого вы с тетей Лили ожидаете и на это рассчитываете! — воскликнула Корнелия.

— Простите меня, нам лучше не обсуждать леди Бедлингтон, — возразил герцог.

— Мы больше никогда не будем обсуждать ни ее, ни вообще все это. Я лишь хочу, чтобы было совершенно ясно: я свою часть контракта выполнила — вышла за вас замуж. Я ваша жена. Я не могу помешать вам изменять мне. Но я хочу, чтобы вы знали: я вас ненавижу и презираю. Я считаю, что у вас и людей, которые вас окружают, нет ни порядочности, ни чести. Как вы совершенно четко выразились, мы заключили сделку. Я стала герцогиней, а вы получили в свое распоряжение мои деньги. Надеюсь, они принесут вам счастье.

Закончив говорить, Корнелия отвернулась от не го. Высоко подняв голову, она пересекла гостиную и тихо закрыла за собой дверь.

Только оказавшись за дверью, она бросилась бежать — через холл и вверх по лестнице в свою спальню. Закрыв дверь, она заперла ее и долгое время стояла, прислонившись к ней спиной, словно боялась или надеялась, — что он последует за ней.

Но снаружи не доносилось ни звука, а в комнате слышалось только медленное тиканье стоявших на каминной полке часов.

Глава 8

Герцог и герцогиня Рочемптон пересекли Ла-Манш на следующее утро. «Словно мы члены королевской семьи», — подумала Корнелия, когда группа должностных лиц в цилиндрах и золотых галунах сопроводила их на борт парохода, совершающего рейсы между Англией и континентом.

Каюта люкс была украшена цветами, стюарды ожидали приказаний. Корнелия хорошо переносила качку, но, когда герцог заявил, что собирается прогуляться по палубе, она догадалась, что должна остаться в каюте, как от нее, по всей видимости, ожидалось.

Корзины орхидей и гвоздик и бутылка шампанского, которую стюард принес и открыл «по распоряжению его светлости», служили слабым утешением, — она сидела тут одна вместо того, чтобы с палубы наблюдать за происходившим вокруг. Как бы сильно Корнелия ни была расстроена, мысль о первом в жизни путешествии за границу не могла не волновать ее.

Ей всегда хотелось посетить Францию, и было приятно знать, что она прекрасно говорит по-французски. Этим она была обязана настоянию матери. И если уроки по другим предметам давал ей от случая к случаю ушедший на пенсию школьный учитель-ирландец, тративший на виски все, что зарабатывал, то французскому языку Корнелия училась у графини де Кайль. Графиня, эта внушавшая благоговейный страх старая дама, переехала к внуку в Ирландию, когда ей было уже за семьдесят, и она решительно отказывалась говорить на каком бы то ни было другом языке, кроме родного.

Графиня гордилась ее успехами, которыми Корнелия была отчасти обязана кузине Алин, бегло говорившей на этом языке, поскольку она получила образование в школе при монастыре под Парижем.

У Корнелии был прекрасный парижский выговор, она читала многих французских авторов и считала Париж чем-то вроде сказочной Страны чудес, где ни один человек просто не может не быть счастливым.

Когда герцог впервые сказал ей, что большую часть своего медового месяца они проведут в Париже, она пришла в неописуемый восторг. Ей часто приходилось читать, что Париж — настоящий рай для молодоженов, и она рисовала в своем воображении, как будет исследовать Версаль, Трианон и Лувр рука об руку с мужем, а их любовь будет делать все увиденное еще чудеснее, потому что они увидят это вместе.

— Он все испортил, — возмущенно пробормотала Корнелия, окидывая взглядом каюту, и ей на глаза попалась стопка газет и журналов, заказанных герцогом на вокзале.

Именно такого рода предупредительность, подумала она, как раз и помешала ей увидеть его полнейшее безразличие к ней как личности. Его обходительность и прекрасные манеры были результатом хорошего воспитания и той атмосферы, в которой он рос. Он просто не мог не быть любезным и обаятельным с людьми, как не маг не быть красивым или не носить герцогского титула.

Утром его изысканная вежливость помогла им выдержать трудный момент, когда они снова встретились после столь бурного расставания накануне вечером.

Они завтракали вместе в залитой солнцем маленькой столовой. Перед тем как спустилась вниз, Корнелия испытывала колебания и даже страх, но спокойная учтивость герцога сделала все эти страхи и тревоги просто смешными.

— Хотите яичницу с беконом? — спросил он после того; как они поздоровались. — Или, может быть, жареную камбалу? Или почки — они восхитительны.

Корнелия посмотрела на ряд серебряных блюд, стоящих на плите для подогрева. На столике для закусок она увидела ветчину, язык, зельц и другие деликатесы, названия некоторых из них она даже не знала. Завтрак был похож на тот, какой всегда подавали в «Котильоне», и Корнелия подумала, что ей придется привыкнуть к такому разнообразию и научиться принимать его как должное.

— Можно мне яйцо? — спросила она, раздумывая, сможет ли вообще что-нибудь съесть, но чувствуя, что должна попытаться. Корнелия уселась за стол, накрытый белой скатертью, и оказалось, что ей предстоит сделать еще один выбор — между чаем и кофе. Когда, наконец, она получила все, что требовалось, герцог сел напротив нее и основательно приступил к завтраку.

— Вы видели наши фотографии в газетах? — спросил он, отрезая ломтик ветчины.

— Я забыла посмотреть, — ответила Корнелия и протянула руку за газетой. Увидев себя на снимке, она улыбнулась. — Выгляжу так, как будто мне подбили оба глаза.

— То, что вы были в очках на своей свадьбе, вызвало, кажется, массу комментариев в желтой прессе, — сухо заметил герцог.

— Тетя Лили так и предсказывала. Она сказала, что на фешенебельной свадьбе ни одна невеста, во всяком случае на ее памяти, никогда не носила очков.

— А вам это действительно было необходимо? — осведомился герцог.

— Совершенно необходимо, — коротко ответила Корнелия.

Если бы он мог видеть ее глаза, то понял бы, что они его проклинают. Он так уверен в себе, думала она, настолько абсолютно владеет этой неловкой ситуацией, что она ненавидит его. Его обходительность сама по себе была ей упреком. Он как бы хотел внушить ей, что именно так воспитанные люди ведут себя в любой ситуации, какой бы неприятной она ни была, и в сравнении с его холодным безразличием ее вспышка накануне вечером стала теперь казаться ей истеричной выходкой школьницы.

«Ненавижу! Ненавижу его!» — подумала про себя Корнелия и раздраженным жестом отодвинула в сторону свою тарелку. Герцог взглянул на часы:

— Минут через десять нам пора выходить. Корнелия сразу подумала, не отказаться ли ей.

Было что-то нелепое в том, что они отправлялись свадебное путешествие, которое не сулило ничего, кроме страдания и скуки. Потом она поняла, что, по крайней мере на людях, должна играть ту роль, которую намеренно взяла на себя. Она — его жена, герцогиня Рочемптон, а значит, как говорят французы, «положение обязывает».

Сделав над собой усилие, Корнелия ответила ему голосом таким же холодным и безразличным, как его собственный:

— Я не заставлю вас ждать. Обычно я очень пунктуальна.

Неужели им суждено разговаривать так всю жизнь, размышляла Корнелия в пустой каюте. Судно отчаливало. Она слышала, как втягивали на борт трап, как выкрикивали с палубы команды, как громче становился шум моторов. Корнелия подбежала к иллюминатору и смотрела, как удаляется от них пристань, как небольшая группа людей на берегу машет кому-то на судне. Она была на пути во Францию!

Корнелия долго смотрела в иллюминатор, потом села на удобный диванчик и попыталась читать журналы, купленные для нее герцогом. Но скоро опять погрузилась в свои горькие мысли. Должно быть, она уснула на короткое время, потому что ей приснилось, будто она убегала от кого-то, кто неумолимо ее преследовал, но ей, как ни странно, было не страшно, а хорошо.

Ее разбудили доносившиеся с палубы голоса — судно подходило к берегу.

И тут официальные лица опять позаботились о выполнении всех необходимых формальностей и проводили их до специально зарезервированного купе в пульмановском вагоне поезда, идущего в Париж.

Корнелии было интересно услышать, что герцог довольно бегло говорит по-французски, хотя и с явным английским акцентом. Он произнес хорошую речь, поблагодарив французских чиновников за внимание.

Когда они устроились в поезде, герцог заказал еду и вино и спросил Корнелию, не будет ли она возражать, если он закурит сигару.

— Напротив, мне это нравится, — ответила она. — Напоминает об отце. Он всегда курил сигары, когда мог себе это позволить.

Герцог поднял брови, и она прибавила:

— Вам известно, что мы были очень бедны? Мои родители часто не знали, откуда взять нужные на жизнь деньги. Папин брат — мой дядя Джордж, который так внимателен ко мне теперь, когда я богата, — никак ему не помогал.

Корнелия говорила с горечью, и по лицу герцога было видно, что она пробудила в нем интерес.

— Думаю, что я очень мало знаю о вашей семье, — сказал он. — Вы бы не рассказали мне о своей жизни в Ирландии?

— Думаю, вам будет неинтересно, — отозвалась она. — Эта жизнь совсем не похожа на ту, какой живете вы в «Котильоне» или мои дядя и тетя в Лондоне.

Корнелия вспомнила, как ее мать боролась за то, чтобы жить достойной жизнью в глуши Ирландии, как старалась поддерживать видимость благополучия, но не для того, чтобы производить впечатление на соседей, а чтобы не дать нищете и запустению Розарила взять над собой верх. Наверное, ей хотелось видеть подруг и приятельниц своей юности, но тем она, прозябавшая в бедности, была совершенно не нужна.

Что можно рассказать об этом? Разве герцог ее поймет?

— Мне нечего вам рассказать, — отрывисто бросила Корнелия и по тому, как он снова взялся за газету, поняла, что он счел ее дурно воспитанной.

Он не должен знать, думала она, что ее сердце взывает к нему; что больше всего на свете ей хочется протянуть руки и прикоснуться к нему, упросить его, чтобы они остались хотя бы друзьями! Но когда она представила себе тетю Лили со всей ее красотой, встающую между ними, то почувствовала, что ненавидит его.

«Я рада, если он страдает по ней так же сильно, как я по нему», — подумала Корнелия и удивилась, какую ужасную боль причинила ей сама мысль об этом. Все бесполезно… она любит его. Любит его худые, ухоженные руки, грациозность его позы, гордую посадку его головы. Любит его темные брови вразлет над глубоко посаженными глазами, изгиб его губ, когда он улыбается!

И все же она должна заставить себя думать о других вещах — например, о Франции, где она с детства мечтала побывать.

Время тянулось медленно, но, к счастью, разговаривать в поезде было трудно из-за шума и скорости движения, так что сначала герцог, а за ним и Корнелия заснули. Когда же они проснулись, то оказалось, что до Парижа уже недалеко.

С первого мгновения, как только они сошли с поезда на Гар-дю-Нор, Корнелия была очарована всем, что видела и слышала: по-особенному звучали выкрики носильщиков, одетых в синие рабочие халаты; мужчины и женщины выглядели не так, как ее соотечественники, и речь их была более оживленной и громкой… Париж! Она в Париже!

Их ожидала карета из «Ритца» со слугами в ливреях и кучером в цилиндре, и все, кто встречал их, как казалось Корнелии, улыбались и радушно приветствовали их, выказывая теплоту и сердечность, которых не хватало более сдержанным и флегматичным англичанам.

«Ритц», самый знаменитый отель в Париже, был открыт семь лет назад этим гением гостиничного дела, Сезаром Ритцем. Корнелия не могла сдержать восторга, когда вошла в их большую собственную гостиную, окнами выходящую в сад, и увидела элегантную мебель и в ней, и в смежных с нею спальнях.

Ванные комнаты в «Ритце» потрясли фешенебельный мир. Прежде ни в одном отеле они не были ни столь многочисленными, ни столь роскошными. В отеле «Бристоль», где король Эдуард в бытность принцем Уэльским останавливался на протяжении почти сорока лет, было по одной ванной комнате на каждом этаже. Сезар Ритц настоял на том, чтобы строить ванную комнату при каждой спальне, и теперь Корнелия видела, что ее ванная, отделанная мрамором и кафелем, так же прекрасна и уникальна, как гостиная с ее окрашенным потолком, алебастровыми урнами, коврами, гобеленами и мебелью, скопированной из музеев.

— Подумать только, Вайолет, своя, отдельная ванная комната! — воскликнула она, снимая шляпу в просторной, величественной спальне.

— Больше похоже на дворец, чем на отель, не правда ли, ваша светлость? — откликнулась Вайолет с ноткой благоговения в голосе.

Да, «Ритц» настоящий дворец, подумала Корнелия, только, пожалуй, в тысячу раз удобнее. Отель обладал и другими достоинствами, в чем она убедилась, когда часом позже они с герцогом спустились вниз к обеду.

Вечер был теплый, ни малейшего дуновения ветерка, небо в россыпи звезд. Обед подавали в саду, на воздухе. Огоньки горевших на столах свечей и китайских фонариков, спрятанных среди деревьев и цветов, окрашивали струи фонтана во все цвета радуги. Слух услаждала музыка, а вкус баловали деликатесы, созданные величайшим шеф-поваром Европы — Эскофье.

— Как в сказочной стране, — сказала Корнелия полным благоговения голосом.

— Теплым вечером приятно пообедать в такой обстановке, — согласился герцог.

Корнелия решила не позволить ему своим равнодушием испортить ей удовольствие.

— Это чудесно, — сказала она, и тихая музыка, доносящаяся из открытых окон, на минуту перенесла ее в некий волшебный мир, где ее доверие оправдывалось, а принципы оставались незыблемыми.

Потом она заметила, что герцог говорит с ней с легким нетерпением в голосе, потому что она не ответила на его вопрос, что будет есть. Корнелия посмотрела на огромное меню и почувствовала, что совершенно не способна принять решение.

— Не закажете ли вы сами что-нибудь для меня? — смущенно спросила она.

Герцог обсудил несколько блюд с внимательным метрдотелем, и официант принес им стаканчики с которое они могли смаковать в ожидании первого блюда.

Корнелия обнаружила, что время за обедом прошло на удивление быстро. Вокруг них было столько всего интересного, что она даже не замечала долгих периодов молчания между нею и герцогом. И только когда увидела, как он посмотрел на часы, она поняла, что они порядочно засиделись за уже убранным после обеда столом.

— Нам пора идти? — спросила она не совсем уверенно.

— Наверное, вы хотите пойти спать, — ответил он. — День у вас был длинный.

Именно этого Корнелии и не хотелось, но других предложений у нее не было, поэтому они вернулись в отель и поднялись в свои комнаты на втором этаже.

Когда они вошли в гостиную, Корнелия взглянула на часы, стоявшие на каминной полке, — не было еще и десяти. Она импульсивно повернулась к герцогу, чтобы попросить его показать ей вечерний Париж — хотя бы просто проехаться по освещенным улицам или посидеть за столиком кафе.

— Пожалуйста… — начала она, но слова замерли у нее на губах, потому что заговорил герцог:

— Прошу меня извинить. Хочу пожелать вам спокойной ночи и приятных снов. — С этими словами он поклонился и вошел в свою спальню.

Может быть, он действительно устал, подумала Корнелия, но тут дверь спальни немного приоткрылась, и она услышала его голос. — Мою накидку и шляпу, Хаттон, — говорил он своему камердинеру. — Да, и трость. И не жди меня — я не знаю, в котором часу вернусь.

— Приятно снова оказаться в Париже, ваша светлость, — отозвался Хаттон.

— Весьма. Надо будет навестить наши старые места, посмотреть, не стали ли они хуже, чем полгода назад, а, Хаттон?

— Я не думаю, что они сильно изменились, ваша светлость.

— Ну, я отправляюсь в… — Звук открываемой двери помешал Корнелии расслышать название места, упомянутое герцогом.

Потом он сказал что-то еще, дверь закрылась, и она услышала его удалявшиеся шаги.

Она прижала руки к щекам — так они пылали. Он ушел. Не захотел скучать в одиночестве, в пустоте и безликости гостиничного номера. Он ушел развлекаться с друзьями, которые будут рады видеть его после долгого отсутствия.

Корнелия вбежала в свою спальню. Вайолет выкладывала ночную рубашку из тонкого белого батиста на большую двухспальную кровать, покрывало которой было отвернуто только с одной стороны. Корнелия схватила ее за руку.

— Слушай, Вайолет, — зашептала она. — Его светлость ушел из отеля. Я желаю знать, куда он пошел. Узнай у Хаттона. Поговори с ним под каким-нибудь предлогом.

— Хорошо, ваша светлость, — ответила Вайолет. Она всегда была сообразительной и сразу поняла, что от нее требуется.

Оставив ночную рубашку на кровати, она вошла в комнату герцога.

— О, мистер Хаттон, вот вы где! — услышала Корнелия ее слова. — Я хотела спросить, не видели ли вы такую небольшую черную шляпную коробку?

— Нет, мисс Уолтере. Здесь ее нет, — ответил Хаттон.

— Тогда, должно быть, она в вестибюле, — предположила Вайолет. — Кажется, в этом отеле ужасно много мест, где могут затеряться вещи.

— Однако отель очень комфортабельный, вы согласны? — спросил Хаттон.

— Я скажу вам после того, как увижу свою комнату, — прощебетала Вайолет. — Вам хорошо, вы уже закончили распаковываться. Наверное, теперь отправитесь поразвлечься?

— Возможно, я немного прогуляюсь по бульварам, — ответил Хаттон.

— О, все вы, мужчины, одинаковы, — хихикнула Вайолет. — Вон его светлость уже пошел полюбоваться яркими огнями, а теперь вы следом за ним. Мы же, бедные женщины, должны сидеть дома.

— Пойдемте со мной, — предложил Хаттон. — Вот только чего-нибудь перекушу — и можем идти. Ее светлости вы еще долго не понадобитесь.

— Ну, я не могу обещать, — кокетливо сказала Вайолет. — Хотя догадываюсь, Париж вы знаете вдоль и поперек, верно?

— Еще как!

— Интересно, а какие здесь самые шикарные места? — спросила Вайолет. — Понимаете, такие, куда ходят знатные господа. Я слышала названия, но забыла. Например, куда пошел сейчас его светлость?

— К «Максиму», разумеется, — ответил Хаттон. — В наш прошлый приезд его светлость, можно сказать, стал там постоянным посетителем. Я не удивлюсь, если ему устроят королевский прием, когда он появится там сегодня вечером.

Вы обязательно должны потом мне все рассказать, мистер Хаттон. — Вайолет улыбнулась. — Я никогда не закончу распаковываться, если буду стоять здесь и болтать с вами. Но если я все же решу прогуляться, то примерно через час спущусь вниз.

— Уж вы, мисс Уолтере, не подведите меня.

Вайолет торопливо пересекла гостиную, и Корнелия быстро отошла от двери, чтобы та не узнала, что она подслушивала.

Вайолет заговорила только после того, как закрыла дверь:

— Ваша светлость, место, куда ушел его светлость, называется «Максим».

— Спасибо, Вайолет. Интересно, что это такое. Думаешь, мне можно туда пойти?

— Одной нет, ваша светлость, — чуть ли не в испуге проговорила Вайолет.

— Да, пожалуй, нельзя. Женщинам ужасно не везет, правда?

— Но не всем, ваша светлость.

— Ну да, это зависит от женщины, разумеется!

Корнелия подумала о тетушке. Окажись на ее месте тетя Лили, она бы не сидела здесь в половине десятого вечера наедине со своими горькими мыслями. «Наверное, я какая-то неправильная», — решила Корнелия.

Ей хотелось заплакать при мысли о том, что герцог сейчас беззаботно веселится один, без нее. Что делают мужчины, когда бывают одни в Париже? До чего же она наивна и ни в чем не сведуща, в раздражении думала Корнелия. Почему она не знает, что делают женщины, которые не леди, чтобы завлекать мужчин? Разве можно сражаться с врагом, которого ты никогда не видела и о котором знаешь только то, что это враг?

Ощущая полную безнадежность и разочарование, она сказала Вайолет:

— Я, пожалуй, лягу спать, потому что делать больше нечего. — Хорошо, ваша светлость, — ответила Вайолет. Но когда Корнелия подняла руки, чтобы расстегнуть ожерелье, в дверь постучали.

Вайолет пошла посмотреть, кто это, но не смогла объясниться с рассыльным, стоявшим за дверью, и Корнелия поспешила ей на помощь.

— К мадам пришел какой-то джентльмен, — повторил рассыльный.

— Джентльмен? — переспросила Корнелия. — Как его имя?

— Мсье Блайт, мадам.

Корнелия слегка вздрогнула от неожиданности.

— Проводите его наверх, немедленно, — распорядилась она.

— Хорошо, мадам, — ответил рассыльный и убежал.

— Это мой кузен Арчи, — объяснила Корнелия Вайолет. — Я не видела его два года. Он приезжал погостить к нам в Ирландию незадолго до того, как погибли мои родители. Интересно, как он узнал, что я здесь?

: — Наверное, отчет о вашей свадьбе напечатали все французские газеты, ваша светлость, — сказала Вайолет.

— Да, конечно. Совсем забыла об этом. Буду рада снова увидеть кузена Арчи.

Она посмотрелась в зеркало, поправила свою затейливую прическу, созданную Вайолет по указаниям мосье Анри, и перешла в гостиную.

Через несколько минут ей доложили о приходе Арчи Блайта. Он был высок, белокур и являл собой воплощенную элегантность. Вся созидательная энергия, какой обладал Арчи, почти целиком тратилась к выгоде его портного. Он всегда был изысканно одет по самой последней моде, его цилиндр по блеску не имел себе равных, и, как бы жарко ни было на балу и как бы много он ни танцевал, никто никогда не видел, чтобы его воротничок помялся, а гвоздика или гардения у него в петлице завяла.

Несмотря на такую внешность, у Арчи было золотое сердце. Никто не мог устоять против его добродушия и неизменной готовности помочь любому человеку, попавшему в беду, вопреки любым неудобствам для себя.

Он был двоюродным братом Эдит Уайтингтон-Блайт и единственным членом ее семьи, сохранившим с ней дружеские отношения после ее бегства с Бертрамом Веллингтоном. Сколько Корнелия себя помнила, Арчи раз в год приезжал погостить у них во время скачек. Розарил наверняка казался ему очень бедным и неудобным, но Арчи никогда не жаловался ни на плохую пищу, ни на недостатки обслуживания.

Когда он вошел в комнату, Корнелия, радостно вскрикнув, бросилась к нему с протянутыми руками.

— Арчи! Я счастлива тебя видеть! — воскликнула она.

Он поймал ее за руки и ласково поцеловал в щеку.

— И я рад видеть тебя, моя дорогая, — сказал он. — Но к чему это затемнение?

— Ты имеешь в виду мои очки? — спросила Корнелия. — На то есть причины. Расскажу тебе потом. Как ты узнал, что я здесь?

— Открыл газету несколько часов назад, — ответил Арчи, — и прочитал о вашей свадьбе и о том, когда вы приезжаете. Подумал, надо к тебе заглянуть поздороваться. Я и понятия не имел, что ты помолвлена.

— О помолвке было объявлено шесть недель назад, — сказала Корнелия. — Должно быть, ты это пропустил.

— Не представляю, каким образом, — заметил Арчи. — Однако ничего плохого не случилось, если не считать того, что я не сделал тебе свадебного подарка. Я слышал, этот Рочемптон неплохой парень. Кстати, где он?

— Он пошел к «Максиму», — ответила Корнелия, — и я тоже хочу туда пойти, Арчи.

— К «Максиму»? — переспросил Арчи. — Святые небеса, и это во время медового месяца! Совсем неподобающее дело, знаешь ли.

Корнелия сделала глубокий вдох.

— Послушай, Арчи, отвези меня туда — я хочу знать, что это такое. — Совершенно невозможно, моя дорогая, — ответил Арчи. — Неужели ты не понимаешь? Это самое лучшее место в Париже, чтобы повеселиться… но не для жен.

— Арчи, пожалуйста, выслушай меня, — сказала Корнелия, вцепившись ему в руку. — Я просто хочу посмотреть, куда ушел Дрого, хочу увидеть, с кем он там. Пожалуйста, отведи меня! Я надену вуаль, никто ничего не узнает.

— Нет, клянусь Юпитером, я не могу этого сделать, — ответил явно шокированный Арчи. — Ты теперь герцогиня, Корнелия, и должна вести себя надлежащим образом. Тебе уже нельзя носиться повсюду в бриджах, как это было в Розариле. Тебе необходимо помнить, что ты — леди.

К чертям всех леди! — Корнелия топнула ногой. — Я сыта по горло тем, что я леди. Того нельзя, этого нельзя, я должна делать то, я должна делать это… Арчи, помоги мне! Ты единственный человек, к кому я могу обратиться.

— Но что же все-таки случилось? — удивленно спросил Арчи.

— Сядь, — приказала Корнелия.

Он сел, поддернул брюки, чтобы сохранить ретро заглаженную складку, явив при этом взору красивейшего фасона лакированные туфли и черные шелковые носки, затем поправил накрахмаленную манжету своей вечерней рубашки так, чтобы она выглядывала из рукава ровно настолько, сколько требовалось. Потом вставил в глаз монокль и вопросительно взглянул на Корнелию.

И она рассказала ему правду. Всю. До конца. Свой рассказ она закончила их свадьбой и приездом в Париж.

Арчи Блайт сидел как громом пораженный. Время от времени он восклицал: «Клянусь Юпитером!» — и только когда рассказ Корнелии подошел к концу, он дал моноклю выпасть из глаза и заговорил:

— Совершенно невероятно! Ни за что бы не поверил, если бы это рассказал кто-нибудь другой.

— Теперь ты видишь, Арчи, почему мне нужна твоя помощь! — воскликнула Корнелия. — Я не могу просто сидеть здесь одна, потом ложиться в постель и лежать без сна, думая о нем, представляя себе тех веселых и красивых людей, с которыми он танцует, и ожидая наступления нового дня, такого же пустого и безрадостного.

— Никогда бы не подумал, что Рочемптон мог допустить такое, — заметил Арчи. — Очень неосторожно, с моей точки зрения, позволить тебе вот так все узнать.

— Ах, Арчи, разве дело в этом? — сказала Корнелия. — Но мы обо всем поговорим потом. Пожалуйста, отведи меня к «Максиму».

— Да не могу я, Корнелия. Допустим, Рочемптон поступил непорядочно, но это еще не причина, чтобы я сам поступал так же.

— Я надену маску или вуаль — все, что хочешь, лишь бы оказаться там.

У Арчи был чрезвычайно озадаченный вид.

— Невозможно, — пробормотал он, наконец. — Никак невозможно.

— Пожалуйста, Арчи! Прошу тебя!

Она знала, что Арчи не может отказать человеку, попавшему в беду. Она сама видела, как на скачках он выворачивал карманы ради знакомого человека, которому не повезло, или ради нищего, к которому проникся состраданием.

— Пожалуйста, Арчи! — умоляюще повторила она и с облегчением увидела, что его лицо прояснилось, а брови перестали хмуриться.

— Есть одна идея, — сказал он. — Я знаю человека, который сможет тебе помочь.

— Кто это? — взволнованно спросила Корнелия.

— В этом-то все и дело, — ответил Арчи. — Не знаю, правильно ли я поступлю, если познакомлю вас. Это не имело бы большого значения, будь ты просто моей маленькой кузиной Корнелией… но ты теперь герцогиня, и это совсем другое дело.

— Да забудь ты про герцогиню, — уговаривала его Корнелия. — Я совсем не чувствую себя герцогиней. Кто этот друг?

Арчи задумчиво смотрел на нее.

— Так кто это? — настаивала Корнелия. — Мужчина или женщина?

— Женщина, — ответил он и добавил: — Если уж тебе обязательно надо знать, то это мадам Рене де Вальме!

И он уставился на Корнелию, словно ожидая от нее какой-то реакции. Но таковой не последовало.

— Кто она такая? — спросила Корнелия.

— Она мой друг и… ну, она хорошо известна в Париже. Она… ммм… ну, она друг сердца великого князя Ивана.

— Мне все равно, кто она такая, если она отвезет меня к «Максиму». Отвезет?

— Я не знаю, — сказал Арчи. — Я могу только попросить ее. Кстати говоря, я сам пригласил ее туда на ужин. — Тогда ты возьмешь и меня, — решительно проговорила Корнелия. — Милый Арчи, я так и знала, ты мне поможешь.

И, не дожидаясь его ответа, она убежала в спальню.

— Скорее, Вайолет, дай мне горностаевую накидку и мою сумочку.

Вайолет принесла накидку из белого горностая, которую Корнелия набросила себе на плечи, и парчовую сумочку, украшенную искусственными бриллиантами.

— Спокойной ночи, Вайолет. Сходи на прогулку с Хаттоном и повеселись. Я сама лягу спать, когда вернусь.

— Желаю вашей светлости приятно провести время, — сказала Вайолет.

— И не говори Хаттону, что я ушла, — завершила разговор Корнелия, идя к двери. — Скажи, что я легла спать. Не забудешь?

— Конечно, не забуду, ваша светлость.

Вайолет с улыбкой смотрела, как Корнелия выходит из комнаты. Бедняжке давно пора немного поразвлечься, подумала она.

Глава 9

Мадам Рене де Вальме была дочерью почтенного адвоката в Амьене. Когда ей было восемнадцать лет, самый высокопоставленный клиент ее отца, принц Максим де Вальер Шатель, увидел ее и влюбился.

Принцу, благодаря его могучему дару убеждения и высокому положению, удалось преодолеть вполне естественное сопротивление ее родителей и увезти ее с собой.

Он устроил ее в Париже и занялся ее образованием. В середине жизни — ему было за пятьдесят — он обнаружил, что приобщать ее к искусствам и благам цивилизации доставляет ему почти такое же удовольствие, как и посвящать в радости любви.

Она оказалась способной ученицей, и, когда семь лет спустя принц скоропостижно умер от сердечного приступа, это была уже совсем не та молоденькая девушка, которая уезжала из родительского дома в Амьене, а образованная, чрезвычайно начитанная молодая женщина.

Принц, к неудовольствию его сыновей и дочерей, оставил Рене значительную сумму денег, достаточную для того, чтобы обеспечить ей безбедное существование до конца жизни. Но в двадцать пять лет Рене не намеревалась ни кануть в безвестность, ни вернуться к скучной респектабельной жизни. Деньги принца были хороши тем, что теперь она могла позволить себе роскошь выбирать своих покровителей.

За годы, прошедшие после смерти принца, у нее было много любовников. Почти все они были людьми выдающимися не только по рождению, но и по уму. Когда ей должно было исполниться тридцать два года, она познакомилась с великим князем Иваном. Они влюбились друг в друга с первого взгляда, со страстью и безоглядностью двух сильно чувствующих и очень умных людей. Это был настоящий союз души и тела.

Теперь Рене была одной из самых известных женщин в Париже. Ее карета, запряженная шестью белыми пони, над головами которых развевались оранжевые султаны, с чернокожим кучером, который ими правил, стала одной из достопримечательностей на Елисейских Полях. В своем роде она стала такой же знатной дамой, как многие аристократки по рождению, которые, с интересом наблюдая за ней, не решались нарушить строгие светские правила, запрещавшие им всякое знакомство с ней.

В одном Рене была непреклонна — она никогда не имела больше одного любовника одновременно. Тот, кто пользовался ее благосклонностью, был уверен в ее верности, что могло бы послужить примером для многих жен.

«Всегда помни, что умение приобретать друзей — это искусство, которое постоянно необходимо совершенствовать», — сказал ей однажды принц.

Рене послушалась его совета и приобрела множество друзей, так что даже те мужчины, которые не могли надеяться на интимные отношения с нею, искали ее общества и в меру своих возможностей старались доставлять ей удовольствие.

— Она — мой очень хороший друг, — сказал Корнелии Арчи.

Он познакомился с Рене много лет назад, когда приехал в Париж зеленым юнцом и сорил деньгами, которых у него было немного, скорее из страха показаться неопытным, чем от природной щедрости.

Рене взяла его под свое крылышко. Она показывала ему Париж так, как этого удостаивались немногие молодые люди при первом посещении города. Она показала ему, что бывает веселье без вульгарности и развлечение без порока. Она вселила в него уверенность в себе, которая уже никогда его не покидала.

Годы шли, а их дружба продолжалась. Каждый раз, когда Арчи приезжал в Париж, он большую часть времени проводил с Рене, а она всегда говорила о нем так, как могла бы говорить о младшем брате — безответственном, но горячо любимом.

Как и другие настоящие друзья Рене, Арчи радовался ее счастью с великим князем. Это был один из самых очаровательных русских принцев крови, приезжавших в Европу в погоне за развлечениями и тративших сказочное богатство своей таинственной, неизвестной страны с расточительностью, которая повергала в изумление даже искушенных в жизни парижан.

В это время года великий князь вернулся в Россию к своей многострадальной семье, но о «го любви напоминали Рене цветы, ежедневно доставляемые ей на квартиру.

Корнелия увидела ее у корзины, полной фиолетовых орхидей. Она не знала, чего ожидать, но в своем отчаянии обрадовалась бы и самому дьяволу, если бы он согласился помочь ей. Все же она рисовала в воображении женщину очень заметную, одетую в яркие цвета, с прической, украшенной страусовыми перьями.

Увидела же она тоненькую, стройную женщину ненамного старше ее самой, в черном платье. Ее волосы были зачесаны назад и уложены с обманчивой простотой. Единственную цветовую ноту создавало ожерелье из крупных изумрудов на белой шее и кольцо с такими же камнями, казавшееся тяжеловатым для ее маленькой руки.

Рене не была красавицей — в состоянии покоя ее лицо имело почти суровое выражение. Потом она улыбнулась, и это выражение мгновенно изменилось, сделав лицо очаровательным. Что-то завораживающее и манящее было в движении ее губ, а ямочки на щеках придавали лицу дерзкую шаловливость, в ответ на которую трудно было не улыбнуться.

— Вы опоздали! — воскликнула она на прекрасном английском, когда слуги в ливреях ввели Корнелию и Арчи в большой, мягко освещенный салон.

— Прости меня, Рене, — виновато проговорил Арчи, поднося ее руку к губам. — Но я привел к тебе человека, попавшего в беду, которому нужна твоя помощь.

— В самом деле? — Рене улыбнулась столь очаровательно, что Корнелия ощутила прилив дружелюбия к этой незнакомой француженке, подобного которому она никогда прежде не чувствовала ни к какой другой женщине.

— Это моя кузина, герцогиня Рочемптон. Рене, казалось, была удивлена, но через секунду протянула руку.

— Это честь для меня, мадам, — сказала она Корнелии, соблюдя правила этикета, и добавила, обращаясь к Арчи: — Чем я могу помочь?

Арчи нерешительно молчал, и Корнелия поняла: он не знает, как много или как мало он может сказать.

— Можно я сама расскажу вам, мадам? — тихим голосом спросила Корнелия, и Арчи был удивлен, что она не боится и не смущается говорить за себя.

— Ну разумеется, — ответила Рене, — только сначала садитесь, пожалуйста.

— Вчера я вышла замуж, — начала Корнелия, усевшись на позолоченный диван.

— Ну конечно, теперь я вспомнила, что видела фотографии с вашей свадьбы и отчеты о церемонии в утренних газетах! — воскликнула Рене.

— Вечером накануне свадьбы я узнала нечто такое, что меня очень сильно расстроило, — сказала Корнелия и запнулась.

С неожиданным для него тактом Арчи направился к двери.

— Пойду поговорю с кучером, — сказал он. — Я велел ему ждать. Но если лошади станут беспокоиться, пускай он проедется немного.

Дверь за ним закрылась.

— Ваш кузен — мой очень хороший друг, — тихо сказала Рене. — Он очень помог мне однажды, когда у меня было большое горе. Я никогда не забуду, с каким пониманием и сочувствием он ко мне отнесся.

— Так, значит, и вы были несчастны, мадам? — спросила Корнелия.

Рене кивнула.

— Я потеряла ребенка, — сказала она просто. — Моему сынишке был один годик, когда он умер, и я думала, что с ним умер и весь смех на земле. Как раз тогда ваш кузен и помог мне. В тот момент я не хотела видеть возле себя никого, кто любил бы меня так, как… ну в общем, как мужчина любит женщину. Я была матерью, потерявшей ребенка, и Арчи это понимал.

Мы вместе ходили на прогулки, мы завтракали и обедали в маленьких ресторанчиках, где меня никто не знал. Должно быть, ему было скучно и тоскливо, но он не подавал виду. Он приехал в Париж, чтобы повеселиться, а вместо этого провел две очень печальные и очень тихие недели со мной. Вот почему я его нежно люблю и рада что-нибудь для него сделать.

Корнелия рассказала Рене всю правду: как полюбила герцога, как думала, что чувство это взаимно, до того момента под дверью будуара Лили, почему все-таки вышла за него замуж; рассказала о том, как узнала, что он пошел к «Максиму».

— Понимаете, я должна знать, что он любит, что он думает, что чувствует, — закончила Корнелия. — Сейчас это совершенно чужой мне человек, о котором я ничего не знаю, потому что все мои представления о нем оказались неверными.

— И вы хотите завоевать его любовь, — тихо заметила Рене.

— Разве у меня есть хоть малейший шанс? Скажите мне правду, мадам. У вас такой большой опыт общения с мужчинами, скажите мне: я сошла с ума, если подумаю, хотя бы на секунду, что когда-нибудь он полюбит меня, хотя бы немного?

Это был крик сердца о несбыточной, но такой прекрасной мечте.

В ответ Рене де Вальме негромко сказала:

— Снимите ваши очки!

Корнелия повиновалась и повернулась лицом к Рене. Та несколько мгновений просто смотрела ей в лицо, а потом воскликнула:

— Мой бог! Зачем же вы прятали свои глаза?

— Мне казалось, что очки защищают меня. Я пряталась за ними из робости, но надеялась, что герцог попросит меня снять их… а он так и не попросил!

— Он никогда не видел вас без очков? — с недоверием в голосе спросила Рене.

— Никогда! — ответила Корнелия.

— Тогда все будет легко устроить, — сказала Рене. — Идемте со мной.

Она поднялась и повела Корнелию по длинному коридору, где на стенах были развешаны прекрасные картины, а в конце находилась огромная спальня.

Как ни была Корнелия погружена в собственные переживания, она не удержалась от восклицания восторга при виде спальни: серебряные с зеленым стены, расшитые звездами драпировки цвета фламинго. На возвышении, покрытом ковром из меха горностая, стояла большая кровать с резным изголовьем в виде лебедя, распростершего крылья, которую таинственно прикрывал полупрозрачный розовый полог, удерживаемый карнизом в виде хоровода ангелочков.

Рене властно позвонила в колокольчик, и через несколько секунд вошла горничная. Это была полная женщина средних лет, начинавшая седеть. Но лицо у нее было доброе, и Рене обратилась к ней с дружеской теплотой:

— Мари, нам нужна ваша помощь. Видите эту даму? Посмотрите на ее платье, на ее волосы.

— О, мадам, это что-то… особенное, — удивленно вскинула брови Мари.

— Вот видите, — рассмеялась Рене. — И, простите меня, мадам, сейчас я забуду о том, что вы знатная и высокопоставленная дама, и буду помнить только то, что вы — маленькая кузина Арчи.

— Я прошу вас об этом, — сказала Корнелия умоляющим тоном.

— Хорошо. С кузиной Арчи я могу говорить откровенно. Ваше платье, моя дорогая, ужасно. Я уверена, что оно стоило очень дорого и было куплено у одного из пресловутых модных кутюрье, услугами которого пользуются английские дамы и воображают себя хорошо одетыми. Но если и этого было недостаточно, чтобы изуродовать вас, то есть еще и волосы, которые можно уложить в такую безобразную прическу, что я содрогаюсь, глядя на нее.

— Я чувствовала, что здесь что-то не так, — ответила Корнелия, — но знаете, я жила в Ирландии и за модой не следила. Лошадям нет никакого дела до моды, и, по правде говоря, я вообще не укладывала волосы в прическу, пока не переехала в Англию.

— Лучше уж было оставить их распущенными, — сказала Рене суровым тоном. — Пойдемте, Мари, у нас очень мало времени. Хорошо, что у мадам примерно те же размеры, что и у меня.

— Но вы же намного, намного тоньше! — воскликнула Корнелия.

— Сомневаюсь, — усмехнулась Рене. — Все портят ваши корсеты. В Англии не имеют представления о том, как создавать фигуру.

Мари достала из шкафа небольшой черный корсет, сильно отличавшийся по форме от того, что был на ней. Мари туго зашнуровала его, но он был сделан так искусно, что Корнелия нашла его гораздо более удобным по сравнению со своим.

Потом Рене вынула нижнее белье, какого Корнелия никогда не видывала и даже не представляла, что такое бывает, — сорочку и панталончики из тончайшего шелка, отделанные кружевом и украшенные изящно вышитыми, крошечными бантиками из розочек. Потом появилась и нижняя юбка, которую, как говорится в волшебных сказках, можно было пропустить через обручальное колечко.

Затем Мари быстро усадила ее перед туалетным столиком и ловкими пальцами принялась вынимать подкладной каркас и расчесывать похожие на колбаски локоны.

Когда шпильки были вынуты, волосы Корнелии рассыпались у нее по плечам и коснулись пола. Рене тихо ахнула от восхищения.

— У вас чудесные волосы! — воскликнула она. — Грешно уродовать то, что так красиво в своем естественном виде.

— Красиво? Вы называете мои волосы красивыми?

— Они такие и есть, — сказала Рене. — Их нужно только расчесывать и ухаживать за ними. Разве вы никогда не расчесывали свои волосы?

— Изредка, — призналась Корнелия. — У меня как-то никогда не хватало на это времени.

— По сто раз утром и вечером, это минимум, не так ли, Мари?

Мари проворчала что-то об «этих англичанах» и взяла в руки щетку.

Горничная расчесывала каждую длинную прядь ее волос плавными, размеренными движениями, и каждое из них, казалось, усиливало их блеск и упругость. Наконец, под руководством Рене, она начала укладывать волосы в прическу.

— У вас голова идеальной формы, — заметила Рене. — Зачем прятать ее под таким безобразным сооружением, с каким вы сюда пришли? Ваша королева Александра достаточно умна, чтобы не скрывать красоту своей головы. Берите пример с нее.

Понимая, что наблюдает работу настоящего мастера, Корнелия смотрела, как Мари забрала кверху волосы со лба и от ушей и заплела их в длинные симметричные косы, образовавшие небольшую корону над естественными волнами. Когда все было готово, Корнелия даже удивилась: почему она сама не догадалась, как, по замыслу природы, должны лежать ее волосы.

— Какая же вы искусница! — воскликнула она.

В ответ на комплимент Мари только улыбнулась.

— Итак, если мы идем к «Максиму» и надо, чтобы ваш муж вас не узнал, — сказала Рене, — я должна кое-что сделать с вашим лицом. Я знаю, что в Англии дамы не красятся и не пудрятся, но мы с вами сейчас в Париже, и если вам предстоит быть увиденной в моем обществе, то вы будете выглядеть странно без пудры и помады.

— Тетя Лили пользуется пудрой, — ответила Корнелия, — но она сказала мне, что я этого делать не должна, пока не выйду замуж.

— Замужняя женщина получает все преимущества, — улыбнулась Рене, — так что теперь, когда вы замужем, вы сможете делать все, что пожелаете. Прежде всего займемся вашими ресницами.

Достав маленькую щеточку и черную тушь, она подчернила и без того черные ресницы Корнелии. Потом наложила чуточку румян на ее щеки и подкрасила губы. Когда Корнелия хотела повернуться и посмотреть на себя в зеркало, она остановила ее:

— Подождите! Мы еще не закончили. Мари, подай то огненное кружевное платье, которое я купила на прошлой неделе.

— Но, мадам, вы не должны одалживать мне свое новое платье, — запротестовала Корнелия. — Довольно будет какого-нибудь старого, которое вам надоело.

— Чтобы весь Париж говорил, что вы носите мои обноски? — спросила Рене. — Нет-нет, это не годится. У меня есть план. Подождите, дитя мое, через некоторое время я вам все объясню.

Из умело скрытого в стене шкафа Мари вынула платье. Это было самое прекрасное платье, какое Корнелии когда-либо доводилось видеть, — из ярких кружев цвета огня, нашитых узкими рюшами, сильно декольтированное и обтягивающее грудь; далее, подчеркивая узкую талию и крутую выпуклость бедер, юбка расширялась и волнами колыхалась у ног.

— Словно на вас сшито! — в восторге воскликнула Рене. — У нас с вами, должно быть, в точности одинаковый размер.

— Не может быть, мадам, — возразила Корнелия. — У вас такая тоненькая талия.

— У вас тоже, моя дорогая, — улыбнулась Рене.

Из шкатулки с драгоценностями она вынула бриллиантовые серьги в виде длинных подвесок и вдела их в уши Корнелии.

— Снимите ваше обручальное кольцо, — сказала Рене. — Сегодня вечером вы не замужем, вы — мадемуазель.

Корнелия сделала, как ей было велено.

— Черные перчатки, Мари, — распорядилась Рене. — Вот теперь, друг мой, можете посмотреть на себя.

Она подвела Корнелию к зеркалу, освещенному с обеих сторон. Корнелия сначала подумала, что она видит не отражение в зеркале, а портрет очень красивой незнакомки. Неужели это она?

Даже лицо казалось другим. Исчезла не только жалкая и несчастная жена герцога Рочемптона, но и Корнелия из Розарила тоже. От мучительных переживаний двух последних дней и оттого, что она практически ничего не ела, ее лицо сильно исхудало, и по контрасту глаза казались огромными.

Они были безупречной формы, окаймленные длинными, загнутыми темными ресницами, а их цвет был цветом воды в лесном ручье под весенним солнцем. Зеленые, пронизанные золотистыми искрами, они отражали все оттенки чувств, переживаемые Корнелией. Сейчас они сияли и сверкали так, что. при взгляде на нее любой видел бы только эти глаза и ничего больше.

Все черты ее лица, некрупные и правильные, были полностью подчинены ее глазам. Заметен был только рот: красные, соблазнительные губы разительно отличались от тех прежних бледных, дрожащих губ, которые боялись говорить о любви.

Ее уложенные в корону волосы блестели мягкими, скрытыми отсветами, вызванными к жизни щеткой Мари. Гордая, красивой формы голова была высоко поднята на округлой молодой шее с достоинством и уверенностью, какие давала ей пока еще нетвердая убежденность в собственной красоте.

И теперь Корнелия впервые поняла, почему все платья, купленные в Лондоне, были ей так не к лицу. От яркого пламени кружев ее кожа казалась белой и красивой. Словно прочитав ее мысли, Рене сказала:

— Вы всегда должны носить только яркие, чистые цвета или черное. У вас, как это ни удивительно, кожа испанки — она чудесного цвета и текстуры магнолии, которым мы все завидуем. Однако белый, бежевый и все другие пастельные оттенки лишают ее чистоты и придают ей землистость.

— Я буду это помнить, — отозвалась Корнелия.

— А теперь, Мари, — улыбнулась Рене, — шляпу с плюмажем и мою накидку из черной лисы.

— Шляпу? — удивленно спросила Корнелия.

— Вы увидите, что в «Максиме» все будут в шляпах, — ответила Рене. — В Париже это часть вечернего туалета. Только англичанки оставляют вечером свои безобразные прически ничем не украшенными.

Шляпа из черного бархата с пышными перьями под цвет платья и длинные бриллиантовые серьги, свисавшие из-под полей и сверкавшие, когда на них падал свет, определенно шли ей. Мари подала Корнелии накидку из меха черной лисы, Рене надела шляпку с изумрудно-зеленой эгреткой, и они были готовы.

— Одну минуту, — сказала Рене, когда Корнелия в нетерпении повернулась к двери. — Вам важно помнить вот что: каждый видит то, что ожидает увидеть. Ваш муж не ожидает увидеть вас, поэтому он ни на секунду не подумает, что это сияющее, прекрасное создание, которое я привела с собой как свою гостью, — вы. Я говорю вам это потому, что если он подойдет и заговорит с нами, то вам надо будет высоко держать голову, смотреть ему в глаза и не бояться. Вы очень хорошо говорите по-французски, поэтому пускай у вас будет французский акцент — для вас это не трудно.

— Я постараюсь, — сказала Корнелия. — Вы на самом деле думаете, что он может заговорить с нами?

Мысль об этом повергла ее в ужас.

— Я много лет знаю вашего мужа. Если он будет у «Максима», то обязательно подойдет поговорить со мной. У вас достанет смелости смотреть ему в лицо?

Корнелия глубоко вздохнула:

— Я буду делать все, что вы скажете, мадам. Вы правы — он меня не узнает.

— Когда вы играете роль, то важно мысленно перевоплотиться в изображаемый персонаж. Вот почему с этой минуты Корнелия, герцогиня Рочемптон, перестает существовать. Вы — моя подруга. Я дам вам имя и всегда буду обращаться к вам по этому имени. Минуточку… — Рене задумалась. — Вы так элегантны, так желанны… — продолжала она. — Пусть это и станет вашим именем — Дезире! Идеальное имя, дитя мое, для вашего второго «я». Вы — желанная, такая женщина, какую все мужчины захотят узнать и полюбить.

— Я постараюсь оправдать свое имя, — почтительно сказала Корнелия. — Благодарю вас, мадам!

Спасибо, Мари! Я не думала, что со мной может произойти нечто подобное.

— Вот и отлично, — сказала Рене. — А теперь покажемся Арчи.

Пройдя коридором, они вернулись в салон. Арчи сидел в удобном кресле и читал газету. Когда вошла Рене, он торопливо поднялся на ноги, потом посмотрел на Корнелию, и по выражению его лица она поняла, что он ее не узнал.

— Ну, Арчи, что ты думаешь о моей работе? — спросила Рене.

— Святые небеса! Неужели ты хочешь сказать, что это Корнелия? Никогда бы не подумал, что такое возможно. Рене, ты — гениальная женщина!

— Я работала по прекрасному материалу, — ответила Рене. — Она очень хороша, твоя маленькая кузина.

— Что верно, то верно! — воскликнул Арчи. — Только раньше я этого не понимал.

— А теперь, Арчи, я должна сказать тебе то, что уже говорила твоей кузине. Начиная с этого момента, мы с тобой не знаем никакой герцогини Рочемптон. Это моя подруга, Дезире… Дезире Сент-Клу, которая гостит у меня в Париже.

— Понимаю, — улыбнулся Арчи. — А теперь едем к «Максиму».

— А мы не опоздаем? — в волнении спросила Корнелия.

— Опоздаем? — Рене и Арчи засмеялись. — Веселье у «Максима» продолжается до зари; лучше всего приезжать около полуночи, так что мы даже слишком рано.

Корнелия больше ничего не говорила. Но, пока они ехали по улицам, она все время гадала, там ли еще герцог. Когда их карета остановились перед ни чем не примечательным входом в знаменитый ресторан, она испытала разочарование — ничего величественного, ничего примечательного.

Но когда они вошли внутрь, ей открылся весь блеск «Максима». Квадратный зал с его золотыми и малиновыми украшениями и многократно отражающими всё зеркалами сверкал, словно бокал шампанского со стремящимися кверху пузырьками.

Там были красивые женщины, все в сильно декольтированных вечерних туалетах и в шляпках, украшенных перьями, со множеством драгоценностей, блеск которых, однако, не мог затмить блеска их глаз и улыбок.

В этих женщинах было нечто особенное. Даже Корнелия, несмотря на свою неопытность, понимала, что они принадлежат к совершенно иному миру, чем те знатные леди, которых она встречала в Лондоне, но в то же время в них не было ничего вульгарного или неприятного. Они были красивы и ярки, словно цветы; они были непосредственны и несдержанны, словно веселящиеся на празднике дети.

Там были мужчины всех национальностей, в большинстве своем известные аристократы. Там был цвет французской знати, члены королевских семей Европы, вельможные особы из Австрии, Испании и многих других стран. Метрдотель проводил Рене к столику, который всегда оставался зарезервированным для нее. Кто-то в насмешку прозвал его «Королевской ложей», и это было недалеко от истины, потому что она была, без сомнения, королевой своего мира.

Усаживаясь, Корнелия все время искала глазами одно лицо, одного человека среди толпы смеющихся и болтающих людей. Для начала Арчи заказал икру; в большом серебряном ведерке со льдом им принесли бутылку шампанского.

— Не сидите с таким озабоченным видом, Дезире, — приказала Рене.

И в этот момент Корнелия увидела его! Он сидел в другом конце зала, и с ним три женщины. Все поплыло у нее перед глазами, на несколько секунд она будто ослепла.

— Выпей немного шампанского, — тихо посоветовал Арчи. — Тебе станет лучше.

Она последовала его совету, вино прояснило зрение и дало ей силу снова взглянуть на мужа. Он засмеялся чьей-то шутке и теперь салютовал своим бокалом хорошенькой девушке с огненно-рыжими волосами и в платье, расшитом блестками.

Музыка сменилась, и пары пошли танцевать. Герцог был среди танцующих. Его партнершей была не рыжеволосая, а другая девушка, светловолосая и голубоглазая, немного напоминавшая Лили Бедлингтон. Корнелия попыталась не смотреть прямо на него, когда он в танце миновал их столик, но, наблюдая из-под ресниц, она почувствовала, что он увидел Рене. И действительно, когда музыка смолкла, он отвел партнершу обратно к столику и пересек зал, направляясь к ним.

— Я весь вечер надеялся, что встречу вас сегодня, — сказал герцог по-английски, и Корнелия увидела, как он склонился к руке Рене и по европейскому обычаю поднес ее к губам.

— Очень приятно вас видеть, — ответила Рене. — Вы, как всегда, выглядите великолепно. — Герцог поклонился. — Должна заметить, таким комплиментом я нечасто награждаю англичанина.

— Как дела, Блайт? — спросил герцог, протягивая Арчи руку.

— Жив пока, — ответил Арчи. — Как там Лондон?

— Скучный и пыльный, — ответил герцог.

Разговаривая, он смотрел на Корнелию, которая делала вид, что не замечает его. Только ее пальцы крепко сжимали тонкую ножку бокала.

— Вы не представите меня своей подруге? — обратился герцог к Рене, понизив голос.

Она улыбнулась ему, но покачала головой:

— Нет, мой дорогой, это было бы ошибкой. Эта дама не для вас.

— Что вы хотите этим сказать?

Герцог был заинтригован, чего и добивалась Рене.

Поскольку он уже долго стоял у столика, внимательный официант принес ему стул, и он сел спиной к залу, лицом к Рене и Корнелии.

— Она уже занята, — объяснила Рене.

— И только поэтому я не могу с ней познакомиться?

Рене пожала плечами:

— Она очень привлекательна, но очень сильно влюблена.

— И все же я хотел бы быть ей представленным.

— Что ж, если вы настаиваете, — сдалась Рене. Она наклонилась вперед, чтобы привлечь внимание Корнелии: — Дезире, позволь представить тебе герцога Рочемптона. Моя подруга, мадемуазель Сент-Клу.

Герцог встал. И когда Корнелия протянула руку, он прикоснулся к ней губами, потом неторопливо обошел вокруг стола и сел рядом с ней.

— Вы живете в Париже? — спросил он, говоря по-английски, как говорил до этого с Рене.

— Нет, месье, я остановилась у своей подруги Рене, — ответила Корнелия с акцентом, который на ее слух звучал убедительно.

— Это замечательно, потому что мадам де Вальме также и мой очень хороший друг.

— Вот как?

— Я буду очень часто навещать ее, пока я в Париже.

— Это будет очень приятно… Рене. Небольшая пауза сделала свое дело.

— И это все? — тихо спросил герцог.

— Что же еще?

— Я надеялся, что и вам, может быть, будет приятно меня видеть!

— Но, месье, как я могу это знать? Я никогда раньше вас не видела. Вы можете мне не понравиться.

— Обещаю вам, я буду очень стараться вам понравиться.

Корнелия засмеялась:

— Мне следует поблагодарить вас за это?

Она сделала глоток вина и решила, что оно, должно быть, ударило ей в голову. До чего было легко флиртовать, быть остроумной, говорить так, чтобы самые обычные слова приобретали особый смысл. Разумеется, помогало то, что она была одета иначе и знала о своей привлекательности.

— Вам очень повезло, — обратилась Рене к герцогу. — Наш второй кавалер заболел в последнюю минуту. И теперь, если вы хорошенько попросите, я позволю вам остаться.

— Замолвите за меня словечко, — проговорил герцог умоляющим голосом, повернувшись к Корнелии.

— А ваши друзья? Разве их не огорчит ваше отсутствие? — спросила она.

— Я здесь один, — ответил герцог. — И скучаю. То есть скучал, до этой минуты.

У него в глазах появилось такое выражение, которое заставило ее быстро отвести взгляд. Никогда прежде она не видела его таким, как сейчас, — веселым, молодым, галантным. Раньше он всегда казался серьезным. Возможно, из-за интриги с тетей Лили, подумала Корнелия. Должно быть, он ненавидел роль, которую был вынужден играть, и ложь, которую должен был произносить.

Официант принес ему бокал и налил шампанского. Он поднял бокал и сказал:

— За ваши прекрасные глаза, мадемуазель. Корнелия тоже подняла свой бокал:

— Мерси, месье. Мне хотелось бы выпить за вас, но я… не знаю, что сказать.

— Выпейте за нашу следующую встречу, — предложил герцог.

— Но что, если ее не будет?

— Будет, — твердо сказал он. — Клянусь.

Глава 10

Корнелия проскользнула в свою комнату в «Ритце» в самом начале шестого. Она боялась, что может встретить герцога в вестибюле или на лестнице, хотя шансов на это было немного, — он проводил их обратно на квартиру к Рене, а Корнелия собралась ехать к себе только через некоторое время после его ухода.

Арчи тоже распрощался с обеими дамами у двери, многозначительно сжав руку Корнелии, на что она ответила совершенно откровенным, крепким рукопожатием. Потом дверь была закрыта, и они с Рене услышали, как мужчины спускались по ступенькам. Через несколько секунд зацокали лошадиные копыта, и карета отъехала.

Корнелия с облегчением вздохнула и протянула обе руки своей новой подруге.

— Спасибо, спасибо вам, мадам, — сказала она. Как мне выразить вам всю свою благодарность за то, что вы для меня сделали?

— Будьте осторожны, — невозмутимо предупредила Рене. — Это лишь начало. Перед вами еще долгий путь, дитя мое.

— Да, я это знаю, — ответила Корнелия, — но он пригласил меня поужинать с ним сегодня.

— И что вы ответили?

— Я долго колебалась, но он настаивал, и я сдалась. Сказала, что он может заехать за мной сюда около половины одиннадцатого. Вы не возражаете? — В ее голосе прозвучала тревога, заставившая Рене улыбнуться.

— Конечно, не возражаю, — ответила она. — Но нам придется найти для вас новую одежду. Есть еще одно платье, которое я могу вам дать, но почти во всех остальных меня уже видели.

— Вы так добры! — воскликнула Корнелия. — Я не могу себе представить, какая еще женщина могла бы сделать то, что вы сделали для меня.

— Для вас и для Арчи, — с улыбкой уточнила Рене. — А теперь, дорогая, вам надо переодеться и поспешить обратно, в отель.

Мари оставила одежду Корнелии на стуле в спальне Рене. Корнелия посмотрела на нее с отвращением:

— Как я ненавижу свое платье теперь, когда знаю, как я могу выглядеть вот в этом!

— Да, вам нужна новая одежда, причем в большом количестве, — задумчиво произнесла Рене. — Уорт сам будет вас одевать. Сегодня мы должны съездить и поговорить с ним.

— Сегодня? — в замешательстве повторила Корнелия. — Но как? Как я смогу уйти?

— Вам неизвестны планы вашего мужа? — спросила Рене. — Тогда скажите, что желаете купить несколько парижских платьев. Если я не ошибаюсь, герцог обязательно найдет предлог, чтобы не сопровождать вас по магазинам. Француз обожает ходить по портным, а англичанину это занятие претит, он чувствует себя не в своей тарелке.

— Думаю, так оно и есть, — засмеялась Корнелия. — Не могу представить своего мужа в магазине для женщин.

— Что ж, тогда, как только освободитесь, поскорее приезжайте сюда. Здесь вы переоденетесь и поедете по магазинам со мной как Дезире.

— Значит, мне придется показаться в дневное время? — встревожилась Корнелия. — Но это же ужасный риск!

— Чепуха! Я говорила вам, что герцог вас не узнает, и оказалась права. Никто ни на секунду не подумает, что эта утонченная дама, которой все только что восхищались у «Максима», и есть та самая герцогиня Рочемптон в старомодной одежде и темных очках, приехавшая в «Ритц» несколькими часами раньше.

— Да, в самом деле, — усмехнулась Корнелия. — Я сама с трудом этому верю. Мне кажется, что я сплю, а когда проснусь, то снова окажусь в Лондоне и буду плакать в подушку из-за того, что не наделена красотой, как тетя Лили.

— Красота — это еще не все, — ответила Рене. — Вы же не назовете меня красивой, ведь так?

— Нет… то есть… Я не знаю, как ответить на этот вопрос, — пролепетала Корнелия.

Вы должны ответить правдиво. Я не красива, однако мужчины любят меня — не за то, как я выгляжу, а за то, какая я есть, за мой характер, за мою индивидуальность, за ум, за тело, то есть за все, вместе взятое. Важно не просто смазливое личико, гораздо важнее — личность, которая не забывается.

— Я понимаю, — вздохнула Корнелия. — Как бы я хотела быть такой, как вы!

— Сначала как тетя Лили, потом как я, — насмешливо проговорила Рене. — Милое дитя, будьте сама собой. Мужчине не нужны ни бледное эхо, ни копия другой женщины. Мужчине нужна женщина единственная в своем роде, такая, о которой он может сказать: она не такая, как все те, кого я знал до нее.

— Я буду стараться. Да, я буду стараться стать такой, — горячо пообещала Корнелия.

Увидев, что солнце уже начинает появляться из-за крыш, она быстро переоделась.

Корнелия ожидала, что ей придется возвращаться в отель одной, и была тронута, когда, спустившись вниз по белым каменным ступеням, увидела, что в холле ее ждет Арчи. В цилиндре, щегольски надвинутом на один глаз, он стоял, прислонившись к колонне, и что-то немелодично насвистывал про себя, а на улице нетерпеливо грызли удила лошади, впряженные в закрытую карету.

— Арчи, как это мило с твоей стороны! — воскликнула Корнелия.

— Я подумал, что должен доставить тебя домой в целости и сохранности, — ответил он. — Ты хорошо провела время?

— Это был самый чудесный вечер в моей жизни, и мадам де Вальме была так добра ко мне — и все благодаря тебе!

По-моему, все сошло отлично, — заключил Арчи. — Должен признаться, я почувствовал себя весьма неуютно, когда Рочемптон подошел к нашему столику. Если бы он тебя узнал — вот было бы шуму! «Максим» — не место для леди.

— Не понимаю почему, — возразила Корнелия и тут же рассмеялась.

Она вспомнила, как под утро одна хорошенькая танцовщица, подняв юбки, стала отплясывать на одном из столиков под одобрительные возгласы и аплодисменты посетителей. Как несколько молодых людей пили шампанское из туфельки мадам Габи Деслис, известной актрисы, чье прибытие вскоре после полуночи произвело фурор: на ней была шляпка в два фута высотой, вся в страусовых перьях, а шею украшало с дюжину ниток жемчуга, свисавших почти до колен.

— Как же весело живут мужчины! — воскликнула она. — Как тебе повезло, Арчи, что ты не женщина.

— Откровенно говоря, мне самому это часто приходило в голову, — ответил Арчи. — А вот и «Ритц». Думаю, мы увидимся у Рене. Я больше не приеду к тебе с официальным визитом. Если Рочемптон узнает, что я твой кузен, он может что-то заподозрить.

— Будем видеться у Рене, — согласилась Корнелия.

Полная благодарности, она поцеловала его в ;щеку.

— Спасибо тебе, мой добрейший и милейший кузен, — прошептала она и торопливо вошла в отель.

У себя в комнате она старалась двигаться как можно тише. И с улыбкой думала, что и герцог, возможно, поступает так же, боясь разбудить ее. Хотя их спальни разделяла гостиная, нечистая совесть заставляла обоих быть осторожнее.

Она сняла очки перед зеркалом и увидела, что ее глаза смотрят ласково и нежно. Она не стала менять прическу, потому что Рене одолжила ей тонкий шифоновый шарф, чтобы повязать голову на обратном пути. Глядя теперь на игру света и тени в своих волнистых от природы волосах, увенчанных короной из кос, она спрашивала себя, как она вообще могла терпеть ту отвратительную, безобразную прическу, которую считали модной и мосье Анри, и тетя Лили. К сожалению, ей придется и дальше мучить свою голову, потому что в роли герцогини она должна оставаться неприметной. Только Дезире могла позволить себе хорошеть день ото дня по мере того, как развивался ее вкус и росла уверенность в себе.

Услышав бой церковных часов, Корнелия поняла, что уже давно сидит, погруженная в свои мысли Наверное, герцог уже спит. На нее нашло дикое желание — пройти через гостиную и войти к нему в комнату. Что, если она так и сделает, а он проснется и увидит, что над ним склонилась женщина, с которой он флиртовал весь вечер?

Подумав об этом, Корнелия ощутила глубокое волнение: вот она будит его, вот ее губы оказываются возле его губ, а она сама — совсем рядом, только руки протянуть. Но она вспомнила предостережение Рене — это лишь начало. Ее муж все еще любит тетю Лили. И если он обратил внимание на новое лицо, то это еще не значит, что затронуто его сердце.

Может быть, это просто скука заставляет его искать сторонних развлечений. Да, надо быть осторожной. Радость Корнелии несколько померкла, и, пока она медленно раздевалась и укладывалась, лицо ее было серьезным.

Она проснулась в середине дня. Стрелки ее дорожных часов, стоявших на ночном столике, показывали десять минут первого. Вздрогнув от ужаса, Корнелия села в кровати и потянулась к колокольчику.

Что подумает герцог? Неужели она все поставила под угрозу из-за того, что проспала? Потом она вспомнила, что в «Котильоне» ни одна из гостящих там леди никогда не появлялась до ленча, а в Лондоне тетю Лили никогда не беспокоили до полудня. И Корнелия с легким вздохом снова откинулась на подушки.

Торопливо вошла Вайолет и отдернула занавески, впустив в комнату солнечный свет, заливший ее золотистым сиянием.

— Вы хорошо спали, ваша светлость? — спросила она.

— Только маловато, — ответила Корнелия и, будучи не в состоянии удерживаться, рассказала Вайолет обо всем, что произошло. — Тебе придется поехать со мной к мадам де Вальме и научиться причесывать меня. Мари тебя научит. И знаешь, Вайолет, мне ужасно хочется, чтобы ты увидела платье, которое мадам дала мне! Ты представить себе не можешь, какое это чудесное платье! Я в нем выгляжу совершенно по-другому!

— Его светлость не узнал вас? — спросила Вайолет.

— Он ни на секунду не подумал, что уже видел меня прежде. Да и как бы это пришло ему в голову? Клянусь тебе, я и сама ни за что не узнала бы себя. Но сейчас мне надо вставать, а ты передай, пожалуйста, его светлости, что я буду готова к ленчу, в час.

Во время ленча герцог был вежлив и обходителен, но в их разговоре, как обычно, возникали долгие паузы, и Корнелия подумала, что в "роли мужа он разительно отличается от того донжуана, который развлекал ее накануне вечером.

Глядя на него сквозь очки, она гадала, все ли мужчины напускают на себя серьезность в обществе жен, приберегая веселость и живость для более интересных особ.

Этим вечером она обещала ужинать с ним. Но сначала ей предстояло придумать какой-то предлог, чтобы провести вторую половину дня одной. Она думала, что бы такое сказать, когда герцог вынул из кармана часы.

— Я подумал, что сегодня днем мы могли бы поехать на скачки в Лоншам. Не знаю, будет ли это вам интересно, или же не понравятся шум и толпа.

— Мне нравятся скачки, и в другой раз я поехала бы с радостью, но сегодня у меня немного болит голова, и я предпочла бы провести день более спокойно.

— В таком случае, чем бы вы хотели заняться? — спросил герцог.

По его голосу она поняла, что он разочарован, — ему очень хочется попасть" на скачки.

— Я бы посетила кого-нибудь из известных портных, о которых столько слышала, — ответила Корнелия. — А вы поезжайте на скачки. Кроме того, если голова у меня не пройдет, я, возможно, предпочту полежать.

— Вы совершенно уверены, что именно таково ваше предпочтение? — спросил герцог с ноткой облегчения в голосе.

— Совершенно уверена, — ответила Корнелия.

— Что ж, хорошо. Я распоряжусь, чтобы вам подали карету. Ну, скажем, в три часа? Не думаю, что я вернусь к чаю, но мы можем пообедать в восемь, если вам удобно. Парижане обычно едят позже, но давайте не будем нарушать наших привычек.

Прекрасно зная, почему он хочет отобедать пораньше, Корнелия пробормотала, что она согласна. Когда ленч был закончен, они поднялись к себе в гостиную.

— Мне уже пора ехать на скачки, — объявил герцог. — До Лоншама не очень близко.

— Желаю вам выиграть, — вежливо напутствовала его Корнелия.

— Благодарю вас, — ответил он.

Хаттон принес ему цилиндр и бинокль, и он уехал; Корнелия осталась одна. Не теряя времени, она быстро надела шляпку, накинула на плечи боа из перьев и сбежала вниз. Отменив заказ герцога на карету для нее, она заказала другую, чтобы ехать к Рене.

Накануне вечером она была слишком возбуждена и взволнована, чтобы подробно рассмотреть интерьер квартиры мадам де Вальме, но сейчас, при .дневном свете, могла оценить его полностью. Дом на авеню Габриэль первоначально принадлежал богатому аристократу. После его смерти он был разделен на три квартиры, — кроме Рене, в нем жили еще два человека. Один из них — сын прежнего владельца, инвалид, единственной страстью которого было искусство.

Он помог Рене расположить ее сокровища — картины, собранные для нее ее первым покровителем, чудесный севрский фарфор и мебель с инкрустацией, оставленную ей принцем в завещании. За прошедшие годы она получила много других подарков: гобелены, вещи из слоновой кости, эмали, бронзы и мрамора.

И везде были цветы — орхидеи в невероятном изобилии, в том числе и редко встречающихся сортов, хрустальные вазы с туберозами, чей сладкий, экзотический аромат наполнял каждую комнату и возбуждал чувства всех, кто входил.

— Это цветы страсти, — сказала Рене, когда Корнелия, никогда прежде не видевшая их, спросила, что это за цветы. — Любимые цветы великого князя, поэтому их, как и орхидеи, доставляют мне каждый день, пока он в отъезде.

У нее в глазах вдруг вспыхнуло выражение чувственной тоски — подобие неутоленного голода. Она безумно любит его, подумала Корнелия и ощутила печаль, потому что знала: рано или поздно придет большое горе расставания.

Князь был женат, а его принадлежность к царской семье требовала, чтобы он хотя бы часть года проводил в России. Несмотря на всю свою привлекательность, Рене не могла удерживать его вечно. Однажды он устанет и вернется к нормальной жизни, оставив ее одну! Но пока он любит ее, а она любит его.

Во многих отношениях, думала Корнелия, положение Рене лучше, чем ее собственное. Разве может формальный брак с мужчиной, который любит другую женщину, сравниться с союзом любви, когда человек в свое отсутствие посылает любимой женщине цветы, напоминающие о его страсти?

Рене была в черном, как и накануне вечером, но сейчас это было черное кружево — платье соблазнительное и изысканное, с искусным ажуром, отделанное крошечными бантиками из черного бархата. На этом фоне великолепно смотрелись ее украшения: три нити крупного черного жемчуга на шее и по огромной жемчужине размером чуть ли не с птичье яйцо в ушах. В ответ на робкую попытку Корнелии выразить свое восхищение Рене лишь улыбнулась и провела ее в спальню.

— Это будет ваша комната на то время, пока у вас будет желание приходить сюда, — сказала она Корнелии.

Комната была меньше, чем спальня самой Рене, но почти такая же красивая. Драпировки цвета тигровой лилии были расшиты золотыми ирисами; зеркала, украшавшие стены, были из венецианского стекла; в алькове стояла резная золоченая кровать под пологом, застеленная покрывалом из золотой парчи.

Там ее ждала Мари, готовая повторить столь успешную вчерашнюю метаморфозу. В руках она держала платье из темно-синего крепа, отделанное рюшами такого же цвета. Это был цвет освещаемого солнцем моря, но в первый момент фасон показался Корнелии слишком простым. Однако когда она надела платье, то поняла: оно идет ей почти так же, как платье цвета пламени. Оно облегало мягкие изгибы ее юного, не достигшего зрелости тела, придавая ее коже ослепительную белизну, а глазам таинственность.

Шляпка того же цвета на причесанных и заплетенных волосах делала ее по-новому красивой и заметной. Рене одолжила ей сапфировые серьги, а на грудь приколола большую брошь из сапфиров и бриллиантов.

Лицо нарумянили и напудрили, но Рене сказала, , что румян и пудры следует употребить гораздо меньше, чем для вечера. Только губы накрасили так же ярко, как и прошлым вечером: один взгляд на них — и не устоит никакой мужчина.

— Вот теперь мы готовы! — воскликнула Рене. — Держитесь гордо, моя дорогая, о вас сегодня говорит весь Париж. Помните, что красивая женщина — это королева, которой поклоняются и которую обожают те, кому дается право смотреть на нее. Большинство людей принимает нас такими, какими видит. Если мы горбимся и жмемся с виноватым видом, то и получаем в точности то, чего заслуживаем, — безразличие.

— Какая вы мудрая, — пробормотала Корнелия.

— Я выучила свой урок в суровой школе, — ответила Рене, — но опыт, как ни тяжело он достается, всегда ценен. Когда-нибудь вы станете думать о своих нынешних страданиях не с сожалением, а с благодарностью. Если они не принесут вам ничего другого, то хотя бы научат человечности.

Они спустились вниз, взяв с собой маленькие зонтики от солнца из кружев и шифона. Карета Рене была открытой, с обивкой и подушками из черного атласа. Шесть абсолютно одинаковых белых пони встряхивали своими оранжевыми султанами, а золотые детали их упряжи сверкали на солнце. Кучер и двое лакеев были одеты в ливреи из белой оленьей кожи, с золотыми пуговицами. Когда появилась Рене, они сорвали цилиндры с черных курчавых голов, и на их черных лицах сверкнули белые зубы.

— Сначала мы немного проедемся по Елисейским Полям. Я не должна разочаровывать свою публику.

От улыбки у Рене на щеках появились ямочки, и она, оставив поучительный тон, принялась смеяться и болтать с Корнелией, словно они были одного возраста и обе совсем недавно покинули школьную скамью.

Завидев издали белых пони Рене, толпы людей, гуляющих на Елисейских Полях, сбегались и выстраивались вдоль дороги. Они выкрикивали приветствия и махали руками, когда карета с очаровательными седоками проезжала мимо.

Корнелии происходящее кружило голову, а Рене казалась совершенно невозмутимой.

— Они это делают всегда? — спросила Корнелия, глядя на то, как толпа молодых людей, встав ногами на скамейки, махала им шляпами, пока они не скрылись из вида.

— Всегда, — довольным тоном ответила Рене. — Разве вам не сказали, что я — одна из достопримечательностей Парижа?

— Да, действительно, я слышала это от Арчи, — сказала Корнелия. — Но не думала, что он имел в виду нечто подобное этому.

— Сегодня я получаю большее удовольствие, чем когда бы то ни было, потому что нахожусь в обществе такой весьма знатной особы, как герцогиня Рочемптон.

— Боже, я совсем забыла! Что, если кто-нибудь меня узнает?

— Если вас узнают, то будет очень большой скандал и во всем будут винить герцога. Но не беспокойтесь, дитя мое, никто ничего не узнает. Меня всегда забавляла игра в опасные игры, а так как я вас, возможно, уже немножечко люблю, моя дорогая Дезире, то обязательно помогу вам завоевать мужа.

Рене засмеялась.

— Герцогу непременно кто-нибудь скажет, что мы с вами ездили сегодня кататься, — продолжала она. — А если нет, мы сами ему скажем. Он ни за что не догадается, что Дезире Сент-Клу каталась в карете по Елисейским Полям в то же самое время, когда его жена была у модного портного. Вы понимаете? То, во что он уже верит, еще крепче утвердится у него в голове — что вы и я принадлежим к совершенно иному миру, чем тот, в котором он родился и в котором женился.

Да, я понимаю, — ответила Корнелия. — Но это кажется каким-то неправильным. Ведь вы гораздо добрее, милее и во многих отношениях умнее, чем те женщины, что гостят в «Котильоне». Несправедливо, что они считают себя лучше вас. У них тоже есть любовники, но они держат это в тайне, тогда как вы относитесь к этому смело и откровенно. Почему они заслуживают уважения, а вы нет?

— Так и должно быть, — философски заметила Рене. — Все законы — будь то юридические, общественные или духовные — созданы во благо большинству. И правильно, что мужчины и женщины должны быть, насколько это возможно, уважаемы. Для большинства из них одно это уже означает счастье.

— Но как же вы? — спросила Корнелия.

— Пока я тоже счастлива, — отозвалась Рене, — но почти не питаю иллюзий. Впереди меня ждет одиночество, и, возможно, я буду очень несчастна. И тогда у меня не будет достойного окружения, которое поддержало бы меня. У меня не будет мужа, который защитил бы меня от нападок врагов. Может быть, у меня будут друзья! Немногие женщины в моем положении имеют друзей, но я считаю, что они намного ценнее моих драгоценностей, и поэтому дорожу ими больше.

— Какая же вы мудрая! — повторила Корнелия еще раз.

— Поживем — увидим, — беспечно проговорила Рене. — А пока оставим в покое мое будущее и займемся вашим. Видите, мы приехали.

Месье Уорт приветствовал Рене восторженными восклицаниями. В жилете с цветочным рисунком, в лиловом бархатном жакете и черном берете, он показался Корнелии какой-то фантастической фигурой. Но когда он начал заниматься ею, она поняла, что он действительно гений, каковым его считали. Он любил красивых женщин, и, когда Рене сказала ему, что им нужно полное «приданое» для Корнелии, он в восторге воздел руки и принялся требовать, чтобы ему принесли материалы и прислали швей-мастериц.

Им принесли показать бальные платья, платья, в которых обедают, платья, в которых пьют чай; он рекомендовал юбку от одного, лиф от другого, рукава от третьего и вышивку от четвертого, пока Корнелия не поймала себя на том, что вместо одного платья заказывает дюжину. Потом были платья утренние и дневные, платья для ленча и второй половины дня, платья для улицы и несколько более изысканных и элегантных туалетов для более официальных случаев.

— Неужели мне действительно нужно все это? — спросила Корнелия.

— Абсолютно все, — твердо ответила Рене. — Вы не можете показываться в одном и том же платье больше одного или двух раз в одном и том же месте, да и, кроме того, когда вы вернетесь в Англию, можно будет носить их там.

Их глаза встретились, и Корнелия поняла, что пыталась сказать ей Рене: возможно, наступит день, когда Дезире и Корнелия станут одним целым. Как и когда это произойдет, можно только гадать, но подготовиться в любом случае не помешает.

День пролетел ужасно быстро, но Рене следила за временем, так что Корнелия, снова в своей одежде и темных очках, успела вернуться в «Ритц» на добрых двадцать минут раньше, чем вернулся герцог. Когда он вошел, она сидела в гостиной и делала вид, что читает какой-то роман. Она почувствовала, как у нее вдруг екнуло сердце, — так он был красив и импозантен. Более того, он улыбался и, прежде чем она успела спросить его, как прошел день, торжествующе сказал:

— Я выиграл! Французские лошади не идут ни в какое сравнение с нашими, и было совсем не трудно выбрать среди них лучшую. Я отгадал победителя в каждом заезде, кроме одного — там моя лошадь пришла второй.

— Поздравляю вас! — сказала Корнелия. — И много выиграли?

— Довольно значительную сумму. По пути домой я остановился на улице Мира и купил вам подарок.

Говоря это, он протянул ей ювелирную коробочку. Корнелия взяла ее и открыла. Там оказался узкий золотой браслет с прикрепленными к нему выпуклыми буковками из крошечных кусочков бирюзы.

— «Сувенир из Парижа», — вслух прочитала Корнелия. — Какая прелесть! — воскликнула она. — Благодарю, благодарю вас.

— Это просто пустячок, — небрежно ответил герцог. — Должен заметить, что у Картье не нашлось драгоценностей равных нашим фамильным. Я покажу их вам, когда мы вернемся домой. Вы можете надевать их, когда захотите. У матери свои драгоценности, — она находит, что диадемы Рочемптонов тяжеловаты для нее.

Корнелия надела браслет на запястье.

— Спасибо, — повторила она. — Было очень мило с вашей стороны подумать о подарке для меня.

— Вы уже пили чай? — осведомился герцог. — Я бы хотел виски с содовой.

Корнелия поняла, что даже не вспомнила о чае, пока была у Рене, которая, как все француженки, презирала английский «файф-о-клок». Заказывать чай сейчас было уже поздно. Когда официант принес герцогу виски с содовой, она увидела, что до обеда остается один час, и ушла к себе переодеться.

Она даже не стала говорить Вайолет, какое из множества платьев, купленных в Лондоне, она хочет надеть вечером. Ей это было безразлично, потому что в любом из них она выглядела одинаково унылой. Она теперь видела, какими они были безвкусными и по фасону, и по цвету. А уж не нарочно ли тетя Лили выбирала вещи, в которых она казалась такой невзрачной, подумала Корнелия. Легко понять, что Лили Бедлингтон очень не хотелось, чтобы жена герцога выглядела привлекательной.

— Сегодня вечером ты поедешь со мной, — сказала Корнелия Вайолет, когда та, как обычно, укладывала ее волосы в затейливую прическу. — Горничная мадам де Вальме научит тебя, как укладывать мои волосы. Но тебе надо быть очень осторожной: Хаттон может заинтересоваться, куда ты пошла.

— Вчера вечером я ходила с ним на прогулку, ваша светлость, — скромно сказала Вайолет. — Он был очень любезен, показал мне огни Парижа, некоторые кафе. Сегодня я скажу, что устала и хочу лечь спать пораньше.

— Это должно развеять все подозрения, если они у него возникнут, — согласилась Корнелия. — Если его светлость спросит о моей головной боли, что он забыл сделать, вернувшись со скачек, я тоже скажу, что хочу лечь спать пораньше. Он должен заехать за мной к мадам де Вальме в половине одиннадцатого, и я хочу его опередить. Надеюсь, это будет не трудно — вчера мы кончили обедать в десятом часу.

— А это ничего, если окажется, что нет нас обеих, ваша светлость?

На минуту Корнелия обеспокоенно задумалась.

— Да, это риск, — признала она, — но нам придется на него пойти. Его светлость вряд ли заглянет ко мне в комнату.

Она сжала губы, вспомнив свою страстную вспышку вечером в день свадьбы. С того времени герцог больше не упоминал о положении, в котором они оказались, и не говорил ничего, что имело бы хоть малейшее отношение к его чувствам.

Возможно, она поступила неразумно, когда открыто заявила, что знает о его любви к тете Лили. Возможно, было бы лучше подождать и позволить ему прийти к ней в качестве мужа. Но она знала, что не смогла бы этого вынести. Ее плоть восставала даже против самой мысли об этом. Только в любви она могла отдать себя, в любви взаимной и потому священной.

Обед в ресторане отеля прошел почти так же, как прошлым вечером. Они немного поговорили о скачках, но Корнелия видела, что герцог с нетерпением ждет конца обеда.

Он несколько раз смотрел на часы и один раз даже встряхнул их и приложил к уху — наверное, хотел проверить, не остановились ли они.

Ровно в четверть десятого она встала из-за стола.

— Вы простите меня, если я лягу спать пораньше? Эта противная головная боль все еще мучает меня. Надеюсь, завтра мне станет лучше.

— Конечно, идите и ложитесь прямо сейчас, сказал герцог сочувственным тоном. — Вам не следовало беспокоиться и спускаться к обеду, если вы нездоровы.

— Мне не так уж плохо, — ответила Корнелия. — Просто болит голова. Желаю вам приятного вечера. Скачки — это, должно быть, утомительно.

— Да… да, конечно, — согласился герцог.

Он проводил ее до гостиной, поклонился в ответ на пожелание спокойной ночи и взял газету, словно намеревался сесть и почитать. Корнелия закрыла дверь своей спальни и постояла прислушиваясь.

Как она и ожидала, через несколько секунд газета была отброшена прочь. Герцог тихо вошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Минуты через три она услышала его шаги, удаляющиеся по коридору.

Вайолет была готова. Корнелия повязала голову шифоновым шарфом, который накануне вечером одолжила ей Рене, и набросила на плечи накидку.

Наступил опасный момент. Если герцог в холле, то он увидит, как она будет спускаться по лестнице. Корнелия послала Вайолет на разведку — герцога нигде не было видно, и через минуту они уже сидели в карете и катили по Вандомской площади.

— Куда мог сейчас отправиться его светлость, Вайолет? — спросила Корнелия.

— О, в Париже масса мест, где джентльмен может убить время, ваша светлость, — ответила Вайолет. — Хаттон рассказывал мне о барах, где продают шампанское. В здешней округе их несколько, а потом есть театры, ну и всякие другие заведения для джентльменов.

— Только бы его светлость не оказался поблизости от квартиры мадам де Вальме, — встревожилась Корнелия.

Она волновалась напрасно. В большом, полном орхидей салоне были только Рене и Арчи; они сидели и пили кофе. Корнелия рассказала им о своих опасениях.

— Сюда приходят только в назначенное мною время. Мне неудобно, чтобы меня ждали, когда я еще не готова или занята разговором с другим человеком. Герцог очень вежливый и учтивый человек, он не захочет поставить меня в неловкое положение. Он заедет ровно в половине одиннадцатого, не раньше, но и не позже.

Она оказалась права. За секунду до этого времени Корнелия услышала от Мари, что герцог приехал. Рене запретила ей ждать в салоне.

— Вам не следует выказывать слишком большое нетерпение, моя дорогая, — сказала она. — Мужчины желают лишь того, что трудно заполучить. Вы согласились поужинать с ним. Во всем остальном вы должны немного сопротивляться. Заставьте его подождать хотя бы четверть часа. Кроме того, мне нужно ему кое-что сказать.

Поэтому Корнелии оставалось только беспокойно ходить по оранжевой с золотом спальне, смотреть на себя в зеркало и восхищаться новым платьем, которое одолжила ей Рене. Сегодня это было атласное платье бледного зеленовато-голубого цвета, называвшегося «нильский голубой», от которого ее волосы казались очень темными, а глаза таинственными и влекущими.

В ушах у нее были восточные украшения, которые, как рассказала ей Рене, купил великий князь у одного китайского купца, посетившего царский двор с драгоценностями, некогда находившимися в императорской сокровищнице. Каскад из аквамаринов, бриллиантов и рубинов низвергался почти до самых ее плеч. Дополнением служили два широких браслета из таких же камней и кольцо с огромным неограненным рубином в окружении аквамаринов и бриллиантов.

На этот раз ее шляпка была небольшой — просто завиток из перьев, создававший ореол позади голо вы и привлекавший внимание к сияющему чуду ее глаз.

— Который час? — уже в десятый раз спросила Корнелия.

— Почти без четверти одиннадцать, еще четыре минуты, ваша светлость, — ответила Вайолет, и Мари, учившая эту девушку-англичанку, как причесывать ее госпожу, засмеялась.

— Когда мы влюблены, время то еле тащится, словно в оковах, то летит, как на крыльях! Терпение, мадемуазель. У вас впереди много-много лет.

— Но я уверена, что эти часы отстают, — не удержалась Корнелия.

— Еще три минуты, ваша светлость, — сказала Вайолет строгим голосом, и Корнелия снова принялась ходить по толстому ковру, сопровождаемая шелковым шелестом юбок.

В салоне Рене разговаривала с герцогом.

— Мне кажется, вам не следовало бы вывозить Дезире сегодня, — проговорила она, когда он приехал.

— Почему? Что случилось? — осведомился герцог.

— Она очень молода. Вы вскружите ей голову своей лестью, а она, как я уже говорила вам, не для вас.

— Разве я когда-нибудь намекал на что-нибудь другое? — спросил герцог. — Я пригласил даму поужинать, а вы тут же делаете поспешные заключения.

— Мой милый Дрого, я знаю вас много лет, — ответила Рене. — Вы слишком очаровательны, чтобы выпускать вас на свободу — на беду тем Несчастным женщинам, на которых вы тратите свое обаяние. Дезире, как я вам уже говорила, влюблена в другого, в человека, который однажды сделает ее очень счастливой. Я не хочу, чтобы ее жизнь оказалась сломанной из-за мимолетного каприза скучающего герцога.

— Скучающего? Кто сказал, будто я скучаю? Рене улыбнулась ему:

— Может быть, не стоит заглядывать слишком глубоко? Я просто предлагаю вам поискать развлечений в другом месте.

— А если я откажусь?

— Я не угрожаю вам.

— Но вы очень строги со мной, не правда ли, Блайт? — сказал герцог, обращаясь за поддержкой к Арчи.

— Лично я всегда делаю то, что советует Рене, ответил тот. — Потому что в конце концов она неизменно добивается своего.

— Надеюсь, на этот раз ее постигнет разочарование, — шутливо возразил герцог. Потом, оглянувшись через плечо и убедившись, что Дезире еще не вошла в комнату, спросил, понизив голос: — Кто она такая, Рене?

— Кто? Дезире? Я ведь уже говорила вам: она моя подруга.

— Откуда она? Почему я прежде о ней не слышал?

— Ничего удивительного. Дезире в Париже недавно, но это все, что я намерена вам сказать. Остальное не представляет для вас большого интереса — она скоро уезжает.

— Почему? Куда?

— О, Дрого! Каким вы стали любопытным! Что. если бы я стала задавать вам столько вопросов? Ну например, почему вы сегодня снова здесь?

Однако герцог не поддался искушению вступить в спор.

— Не пытайтесь быть со мною нелюбезной или запугать меня, — сказал он с улыбкой, которая неизменно смягчала самые суровые сердца. — Где же Дезире? Я хочу как можно скорее увезти ее отсюда, пока вы не успели настроить ее против меня!

Рене не сомневалась, что возбудила его аппетит и разожгла любопытство. В этот момент в комнату вошла Корнелия — голова гордо поднята, длинные серьги колышутся над обнаженными плечами, — и герцог с радостным восклицанием устремился к ней. Он поднес ее руку к губам и сказал:

— Я очень голоден. Уверен, что и вы тоже. Поедем?

— Где мы будем ужинать? — поинтересовалась Корнелия. — У «Максима»?

— Мы заедем туда потом, если хотите, но сначала найдем что-нибудь поспокойнее, где можно разговаривать.

Рене подняла брови, услышав эти слова, а Корнелия почувствовала внезапный прилив радости. Он хочет поговорить с ней! Это ведь намного важнее, чем если бы он хотел просто пофлиртовать с ней.

— Чудесно! — воскликнула она, и ее глаза и голос были полны нескрываемой радости.

Глава 11

Я подумал, сегодня мы можем поужинать в «Ля Рю», — сказал он, когда они отъезжали от дома Рене в закрытой карете.

— Это будет — как это по-английски? — очень весело, — отозвалась Корнелия с акцентом, который даже на ее слух звучал весьма неплохо.

— Быть с вами — это больше, чем весело, — сказал герцог.

— Почему?

Этот вопрос, который, по замыслу Корнелии, должен был смутить герцога, вызвал у него улыбку.

— Разве вы не знаете, насколько вы привлекательны? — спросил он. — Но помимо красоты в вас есть нечто гораздо большее.

— Что же это? — спросила Корнелия.

Герцог немного наклонился вперед, и теперь она хорошо видела его лицо в свете уличных фонарей.

— Может быть, я когда-нибудь скажу вам, но не сейчас, — ответил он голосом, от которого у нее перехватило дыхание.

Карета остановилась перед «Ля Рю». Это было более спокойное место по сравнению с «Максимом», где они ужинали вчера. Удобные диванчики в альковах позволяли видеть и слышать все, что происходило вокруг, и в то же время чувствовать себя уединен но. Готовили здесь превосходно, и, хотя Корнелия говорила, что не голодна, герцог все равно заказал все самые дорогие и экзотические деликатесы, рекомендованные ему метрдотелем. Покончив с заказом, он откинулся назад и повернулся, чтобы видеть Корнелию, которая скромно сидела рядом с ним.

Она могла лишь надеяться, что выражение ее лица не выдаст того возбуждения, какое она испытывала, и не только потому, что вела опасную игру, но и потому, что впервые в жизни ужинала в ресторане наедине с мужчиной.

— Я думал о вас весь день, — произнес герцог так неожиданно, что Корнелия вздрогнула, потому что наполовину забыла, кто она такая и кем должна казаться.

— О, месье, вы же не думаете, что я этому поверю, — сказала она с кокетливой интонацией, получившейся у нее совершенно естественно.

— Это правда, — сказал герцог. — Я ездил на скачки в Лоншам, и, когда заглянул в программку, там оказалась лошадь по кличке Мон Дезир. Я поставил на нее, потому что думал о вас, и, конечно, она победила.

— И вы выиграли много денег?

— Много, гораздо больше, чем ожидал, поэтому я КУПИЛ вам подарок.

Герцог вынул из кармана розовый кожаный футляр и протянул ей. Почти машинально пальцы ее коснулись пружины, и крышка откинулась. Она невольно ахнула: на подкладке черного бархата лежал прекраснейший бриллиантовый браслет — такого ей еще не доводилось видеть.

Несколько мгновений Корнелия смотрела на него, а потом перед ее мысленным взором возник тот браслетик, что он подарил ей чуть раньше, — забавная вещица, сувенир из Парижа, безделица, стоившая, может быть, несколько сот франков, тогда как этот стоил, должно быть, много тысяч.

Корнелия смотрела на него, пытаясь понять, какие чувства он в ней вызывает, и вдруг ее осенило, что означает подобный подарок. Она была наивной и неискушенной в жизни, однако та минута у двери будуара тети Лили, когда она узнала о предательстве, открыла ей глаза на многие вещи, которых она прежде не понимала.

Корнелия захлопнула футляр и вернула его герцогу.

: — Я не продаюсь, месье, — сказала она ледяным тоном, заставившим герцога вздрогнуть. Несколько мгновений она смотрела ему в лицо. Ее глаза метали искры. В гневе она выглядела еще более юной и очень гордой — и прекрасной, как никогда. Она поднялась на ноги, но не успела сделать ни шагу, как герцог схватил ее за руку, — Вы не можете уйти, — умоляюще проговорил он. — Прошу вас, простите меня. Я не хотел вас обидеть. Клянусь! Останьтесь и позвольте мне объясниться.

Ощутив на своей руке прикосновение его пальцев, Корнелия вдруг почувствовала слабость, и ее гнев угас так же быстро, как и вспыхнул. Он не отпускает ее, он ее умоляет… Неужели такое возможно?

С большим трудом Корнелия заставила себя изобразить, что уступает ему с явной неохотой.

— Я только хотел доставить вам удовольствие, все повторял герцог. — Я думал, именно благодаря вам я выиграл так много денег и это в некотором смысле ваш выигрыш, а не мой. Простите меня!

Корнелия смотрела в сторону, и тогда, почти в отчаянии, он взял ее руки в свои и поднес к губам.

— Простите меня, Дезире, — снова повторил он. Не сердитесь на меня, потому что я этого не вынесу.

Она ощутила, как от прикосновения его губ у нее похолодела спина. Это не было обычным светским поцелуем — мимолетным соприкосновением губ мужчины и женской перчатки. Поцелуй был горячим, настойчивым, — неотразимым. Корнелия затрепетала от радости, но потом решительно отняла у него свои руки.

— Если я вас прощу, — сказала она строгим тоном, — то вы должны обещать, что в будущем будете вести себя совершенно по-другому.

— Я готов на все, что угодно, лишь бы вы не уходили от меня, — заверил ее герцог.

— Во-первых, вы не должны притрагиваться ко мне, — сказала Корнелия.

— А во-вторых? — спросил герцог.

— Во-вторых, вы не должны… — она запнулась, подыскивая слово, — не должны флиртовать со мной.

— Я с вами не флиртую, — ответил герцог. — Я ухаживаю за вами.

— Тогда вы не должны делать и этого. Корнелия понимала, что, если и дальше будет так продолжаться, она не сможет долго притворяться равнодушной.

— Но как я могу не ухаживать за вами? — спросил герцог. — Вы так очаровательны, малютка Дезире, меня влечет к вам неотвратимо.

— Месье, я только что сказала вам: вы не должны говорить такие вещи, — строго напомнила ему Корнелия.

— Но почему? — резко спросил он и продолжал таким тоном, какого она от него не ожидала: — Кто этот мужчина, который стоит между нами? Рене сказала мне, когда я попросил ее представить меня вам, что вы — не для меня. Из этого я заключил, что вы предназначены для кого-то другого. Кто этот другой?

— Этого я не могу вам сказать, — ответила Корнелия.

— Проклятие! — воскликнул герцог. — Вы любите его?

Корнелия кивнула.

— Вы с ним давно знакомы?

— Не очень.

— А он… черт, как бы это спросить? Он уже ваш любовник?

— Нет!

Увидев внезапный блеск у него в глазах, выражение торжества на его лице, Корнелия поняла: лучше было бы совсем не отвечать.

— Я так и знал! — вскричал герцог. — Я был уверен в этом, но внешняя сторона противоречила моей интуиции.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

А я думаю, понимаете, — ответил герцог. — Вы — подруга Рене де Вальме, вы красиво одеты, вы накрашены, но при этом вы… очень безыскусны. В вас ощущается некая чистота, какой я прежде не встречал ни у одной женщины. Вы думаете, что я болтаю вздор, но все же посмотрите мне в глаза и отвечайте мне правду: какой-нибудь мужчина уже обладал вами?

Корнелия почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. И, все еще находясь под властью его чар, она услышала свой быстрый и возмущенный ответ:

— Нет! Конечно нет!

Он коротко засмеялся — от чистой радости, как ей показалось; потом снова поднес ее руки к своим губам.

— О, дорогое, милое дитя, — прошептал он. — Я был в этом уверен, но хотел услышать подтверждение из ваших собственных уст. Но тогда почему вы дружите с Рене, почему вы так одеты, почему так много других «почему»? Хотя на самом деле все это не имеет ни малейшего значения. Вы — это вы, и вы именно такая, какой я вас считал. .

Корнелия опять высвободила свои руки.

— Прошу вас, месье, ведите себя как подобает, — на нас уже смотрят.

— Вы думаете, меня это волнует? — спросил герцог. — Да и что они могут подумать или сказать, кроме того, что мы молоды, счастливы и влюблены?

— Это не так, — поспешила заверить его Корнелия.

Герцог ответил не сразу, а когда ответил, его голос звучал тихо и серьезно.

— Недавно один человек говорил мне о любви с первого взгляда. Я сказал, что такое случается крайне редко и Происходит с необычными людьми. Я ошибался, а возможно, я был прав, и мы с вами необычные люди.

— Что вы знаете о любви? — спросила Корнелия. — Любовь, месье, заключается не в том, чтобы бегать за любой женщиной с хорошеньким личиком.

— А вы, дорогая, что вы знаете о любви? Я согласен с вами, любовь — это не просто влечение к хорошенькому личику, потому что вслед за сиюминутным желанием всегда приходит надежда найти нечто более глубокое, более таинственное и волнующее, чем то, что видится на поверхности. И даже если вы произнесли те слова, которых от вас ждут, все равно сердцем вы знаете правду: это еще одна иллюзия настоящей любви, которую вы пока не нашли.

Корнелия растерянно смотрела на герцога. Потом отвела глаза, боясь за себя, зная, что, вопреки ее решимости устоять перед ним, он играет на ее чувствах, словно скрипач-виртуоз на скрипке. Чувства, которые он в ней пробуждал, заставляли дрожать ее тело, и все же она нашла в себе силы холодно ответить:

— Боюсь, месье, я отношусь весьма скептически к тому, что вы называете «любовью с первого взгляда».

— Рассказать вам, что со мной случилось вчера вечером? — спросил герцог. — Когда я впервые увидел вас в «Максиме»?

— Если желаете, — бросила Корнелия равнодушным тоном.

Я пришел в «Максим», чтобы развлечься, — начал он. — В последние несколько дней произошли некие события, рассказом о которых я не стану наводить на вас скуку, но которых вполне хватало, чтобы сильно расстроить любого человека и внушить ему опасения за будущее. Я хотел забыть о своих несчастьях, я хотел, чтобы меня позабавили и рассмешили. — Отпив глоток вина, он продолжал: — Я выпил шампанского, и, как всегда бывает при расстройстве чувств, оно еще больше омрачило мое настроение. Я пригласил трех девушек посидеть и выпить со мной, но больше потому, что боялся остаться наедине с собой, чем потому, что желал их общества.

Корнелия старалась ничем не показать своей радости: она испугалась тогда этих красивых женщин, особенно ту, у которой были светлые волосы и голубые глаза, как у тети Лили.

— Потом я увидел, что приехала Рене де Вальме, — продолжал герцог, — и обрадовался, потому что Рене я знаю давно и с ней можно разговаривать, как с понимающим и умным другом. А потом я увидел вас!

Не могу объяснить, что со мной произошло в тот момент. Словно что-то щелкнуло у меня в голове, и я услышал: «А вот и она — та, которую ты всю жизнь искал». Сначала я подумал, что это, наконец, подействовало шампанское, и прошелся в танце так, чтобы посмотреть на вас с более близкого расстояния. А когда сделал это, то спросил себя, зачем я зря трачу время, и подошел к вашему столику. Я не могу объяснить, что со мной случилось. Дезире, я просто понял, что хочу быть с вами, хочу с вами разговаривать, хочу сидеть рядом с вами, а к концу вечера я стал хотеть гораздо большего!

— И поэтому вы решили меня подкупить? — осведомилась Корнелия.

— Нет, нет, это не так, — горячо возразил герцог. — Прошу вас мне поверить: браслет — это подарок, сделанный от полноты сердца.

— Такой подарок вы бы не осмелились преподнести женщине вашего круга.

Брови герцога на мгновение приподнялись, словно она нарушила правила хорошего тона, потом он ответил:

— Да, в этом вы правы, но тогда я и не сидел бы здесь наедине с женщиной, как вы изволили выразиться, моего круга.

Корнелия покраснела, поняв скрытый смысл его высказывания.

— Нет, не сидели бы, я полагаю.

— Но нам с вами какая разница? — спросил герцог, наклонившись так, что его губы оказались совсем недалеко от ее белого обнаженного плеча.

— Разница большая, — ответила она. — Вы живете в одном мире, а я в другом, и, как вам уже сказала Рене, я люблю другого.

— Зачем вы напоминаете мне об этом? — раздраженно бросил герцог. — Мне ненавистна сама мысль об этом человеке. Он собирается жениться на вас?

— У вас есть право задавать такой вопрос? — спросила Корнелия. — Ведь я же не расспрашиваю вас о вашей личной жизни.

— Дезире, что с нами происходит? Мы ссоримся! — вскричал герцог. — Я знаю, что не вправе ни о чем вас расспрашивать, однако я хочу заботиться о вас, защищать вас. Я хочу… О! Знает Бог, чего я действительно хочу!

Он на секунду прикрыл глаза рукой.

— По-моему, это очень глупо, — с невозмутимым видом сказала Корнелия. — Ведь вы ничего обо мне не знаете.

— Кроме того, что люблю вас.

Она почувствовала, как сильно забилось ее сердце при этих словах. Значит, это правда, он влюбился в нее — точно так же, как она влюбилась в него с того первого мгновения, когда увидела его едущим по Гросвенор-сквер! Но осторожность однажды раненного человека заставила ее держать себя в руках.

— Мне было бы жаль вас, если бы это была правда, — тихо сказала она.

— Это правда, — ответил герцог.

— Тогда я предлагаю нам с вами распрощаться и больше никогда не видеться.

— Но почему? Как вы можете предлагать такое? — возмутился герцог.

— Потому что я не хотела бы, чтобы вы чувствовали себя несчастным, — ответила Корнелия. — А любовь герцога Рочемптона к Дезире Сент-Клу только к этому и может привести.

— Но разве вы не понимаете, что я не могу вас теперь отпустить? Такого со мной никогда прежде не случалось. Я любил других женщин — или думал, что люблю. Их у меня в жизни было много — я не пытаюсь убедить вас в обратном, но стоило мне узнать их, как повторялось одно и то же. Я хотел обладать ими, думал, что влюблен, но в глубине души понимал, что это лишь иллюзия любви.

Он немного помолчал, в его глазах было горькое раздумье.

— Хочу быть с вами откровенным, Дезире: совсем недавно я просил замужнюю женщину бежать со мной. Я думал, что если смогу сделать ее своей, то буду удовлетворен. Я умолял ее уехать со мной, а какая-то холодная, незатронутая чувством часть моего разума наблюдала со стороны, как я это делаю, и посмеялась надо мной, когда я сказал, что влюблен, тут же сообщив мне, что я веду себя как дурак. Клянусь вам, Дезире: после встречи с вами этот мой критический дар впервые молчит.

Это оттого, что мы еще очень недолго знакомы, месье, — сказала Корнелия. — Я для вас нечто новое, загадочное, вы ничего обо мне не знаете и поэтому воображаете много такого, чего может и не быть. Если бы мы встречались дольше, вы бы нашли, что и я, подобно всем другим, начинаю вам надоедать. И вы опять отправились бы в «Максим» — поискать что-нибудь новенькое.

— Неправда! — Герцог ударил кулаком по столу с такой силой, что бокалы и тарелки задребезжали. — Такого со мной прежде никогда не случалось, и поэтому вы не можете, я не позволю вам сбежать от меня. Вы мне нужны, Дезире.

— Вы опоздали. Я люблю другого.

Губы герцога сжались. Потом с улыбкой, которую она нашла неотразимой, он сказал:

— Послушайте меня, Дезире. Я заставлю вас полюбить меня, клянусь вам со всей серьезностью. Я также бросаю вам вызов: можете сопротивляться любым образом, сражайтесь со мной, если хотите, все равно в конце концов я вас завоюю.

Глубоко вздохнув, Корнелия спросила:

— И что потом?

Он заглянул ей в глаза:

— Когда вы будете любить меня так, как люблю вас я, вы получите ответ на этот вопрос.

Под его взглядом она опустила глаза. Она чувствовала, что он смотрит, как темная тень ресниц осеняет ее щеки; потом его взгляд переместился на ее рот, и она ощутила дрожь во всем теле. Ее словно подхватила и понесла приливная волна такой силы, что она оказалась абсолютно беспомощной в ее власти.

С этой ночи для Корнелии началось время волшебства, казавшееся почти нереальным в дневное время, когда она, одетая в блеклые тона своего английского «приданого», причесанная по рецепту мосье Анри и в скрывающих глаза темных очках, отправлялась с мужем на экскурсии по Парижу.

Временами Корнелия едва удерживалась от смеха, видя, как герцог тайком бросает взгляд на часы или пытается подавить зевок. Для нее время тоже тянулось медленно, и часто она зевала не только от скуки, но и по причине физической усталости, ложась в постель только под утро.

Если бы только герцог знал правду, думала она, увидев, как он разглядывает в бинокль толпу зрителей на скачках, или заметив его внезапное волнение, когда, проезжая по Елисейским Полям, они мельком видели знаменитых белых пони Рене с их оранжевыми султанами.

— Я всегда надеюсь увидеть вас, — однажды признался он Дезире, и Корнелия понимала, что это правда. Он был влюблен и поэтому везде искал любимое лицо — совсем так, как она ждала и высматривала его, когда они были в Лондоне.

Об отъезде из Парижа не упоминалось, неделя проходила за неделей, и Корнелия понимала, что герцог ни за что не предложит поехать куда-нибудь еще. Он был влюблен, и ей казалось невероятным, что мужчина может так безумно влюбиться. Да и ее любовь, та, какую она испытывала до того, как они поженились, поблекла и стала казаться преходящим увлечением школьницы по сравнению с чувством, наполнявшим ее сейчас. Когда они бывали вместе, то сам воздух, казалось, вибрировал под действием силы их чувств, и Корнелия с большим трудом удерживала их отношения от взрыва страстей, понимая, что играет с огнем.

Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сможет его сдержать, если они все время будут оставаться наедине. Поэтому она нередко упрашивала Рене и Арчи сопровождать их на многие вечерние увеселения.

Кроме того, хотя Корнелия имела лишь смутное представление об этом, страсть герцога держала в узде и ее невинность. Он был слишком опытен и слишком сильно влюблен и потому не хотел ни испугать ее, ни вызвать у нее отвращение. Он ставил перед собой цель — добиться, чтобы она его полюбила, и понимал, что навредит своим планам, если не будет обращаться с ней тонко и с мягкостью.

Иногда Корнелия видела, что он едва владеет собой.

— Сядьте дальше от меня, — приказал он ей однажды вечером, когда они возвращались на авеню Габриэль из ресторана на окраине Парижа.

Это был чудесный ужин под усыпанным звездами небом, под звуки скрипок. Они еще долго сидели вдвоем после того, как все ушли, пока их голоса не замерли и не оказалось, что им трудно смотреть друг другу в глаза.

— Почему? — спросила Корнелия, съежившись в уголке кареты.

— Потому что я люблю вас, — глухо сказал он, — потому что я хочу распустить ваши волосы и зарыться в них лицом, хочу прикоснуться к вашей коже, которая нестерпимо искушает меня, хочу сжать вас в объятиях и целовать ваши губы, пока вы не запросите пощады, а потом заставить вас ответить на мои поцелуи.

Корнелии вдруг стало трудно дышать: страсть в его голосе так взволновала ее, что она могла только дрожать, крепко сплетя пальцы рук в попытке сдержать силу собственных чувств.

— Я люблю вас, Дезире! — воскликнул он. — Вы, должно быть, сделаны из камня, если можете сопротивляться так долго! Кто этот мужчина, привлекающий вас так сильно, что вы продолжаете хранить верность ему после всех вечеров, проведенных нами вместе? Наверное, он — некий бог, если вы его так необыкновенно любите.

Корнелия стиснула кулаки так, что ногти впились ей в ладони. Ей хотелось протянуть ему руки, ответить на страстное желание, звучавшее в его голосе, сказать ему, что она любит его так же, как он любит ее.

Вдруг герцог схватил переговорную трубку и приказал кучеру остановить экипаж.

— Что случилось? — в тревоге спросила Корнелия.

— Моя дорогая, я вас оставлю. Хочу посидеть снаружи, чтобы ночной ветер охладил мое лицо. Я люблю вас слишком сильно и потому больше не могу спокойно сидеть рядом с вами. Вы не понимаете, что играете с огнем. Вы не понимаете, какие страдания испытывает мужчина, когда он любит так, как люблю вас я. Отпустите меня, Дезире, иначе завтра вы, возможно, не захотите меня больше видеть.

Так Корнелия просидела в одиночестве весь долгий обратный путь до авеню Габриэль, а герцог Рочемптон ютился на козлах рядом с кучером.

Да, он уже любит ее, думала Корнелия, но только по-своему. Возможно, он тосковал по ней, когда ее не было рядом, но он не знал той мучительной боли, какую причиняет предательство и крушение иллюзий.

В одном Корнелия была теперь уверена: его любовь к Лили Бедлингтон полностью забыта. Она часто получала письма от тети Лили — чаще, чем получала бы, не будь тетя уверена, что она передает их содержание мужу. Когда она читала их вслух, лицо герцога оставалось равнодушным, а порою казалось: он даже не слушает, что пишет тетушка о своих друзьях и их веселой жизни.

Котильонское общество теперь охотилось на шотландских тетеревов на вересковых пустошах, живя в замках и охотничьих домиках друг друга.

— Вы поедете в Шотландию? — простодушно спросила Корнелия, прочитав длинное послание от тети Лили об отличных охотничьих трофеях и о том, как ей жаль, что герцог не с ними — ему бы очень понравилось.

— Нет, в этом году не поеду. Мы вернемся как раз к охоте на куропаток в «Котильоне», а потом к нам приедет король охотиться на фазанов.

У Корнелии упало сердце — значит, он все уже обдумал. Он был готов вернуться в свой мир, к людям, к которым принадлежал, несмотря на пылкие слова любви, несмотря на все то, в чем он клялся Дезире. Итак, счастье, с таким риском украденное ею на эти несколько недель, оказалось всего лишь жалкой претензией на настоящее счастье.

Это еще не настоящая любовь, думала она. Огорчение и обида помогли ей в этот вечер остаться холодной и равнодушной ко всем ухаживаниям герцога. Она порадовалась, когда ей удалось расстроить его планы и даже затруднить ему встречу с Дезире.

— Мне хотелось бы сегодня послушать оперу, — сказала она, зная, что он считает часы, оставшиеся до того, как можно будет заехать за Дезире на квартиру к Рене.

— Сомневаюсь, что удастся достать места в этот поздний час, — ответил герцог.

— Я пошлю Вайолет узнать у швейцара, не можем ли мы получить ложу, — сказала Корнелия, прежде чем герцог успел придумать подходящий предлог.

Ложа была заказана, и Корнелия заставила мужа просидеть три часа, слушая «Кармен», а потом отвезти ее поужинать в каком-то скучном ресторане.

Перед тем как отправиться в оперу, Корнелия послала Вайолет к Рене с запиской:

«Я задержу его как можно дольше, но, если он все же явится, скажите ему, что Дезире поехала с кем-то ужинать и вы не имеете ни малейшего представления, куда они отправились».

Вечером следующего дня она готовилась встретить герцога с холодностью женщины, считающей, что с ней обошлись пренебрежительно. В течение дня в изобилии прибывали цветы и пришло письмо с извинениями и изъявлениями любви. Корнелия прочитала его с замиранием сердца и на секунду прижала к груди.

В этот вечер она была в новом платье из зеленого шифона, которое подчеркивало зеленый оттенок ее глаз и делало ее похожей на нимфу, дикую и прекрасную, но с неким штрихом изысканного совершенства, какой мог нанести только Париж. Рене одолжила ей изумрудное колье, изумруды были у нее и в ушах. Желая досадить герцогу, на средний палец левой руки она надела кольцо с крупным солитером. Он заметил его, как только она вошла в салон, где он уже ждал ее.

— Зачем на вас это кольцо? — ревниво спросил он. — Кто вам его подарил?

— Вопросы, всегда вопросы, — уклонилась Корнелия. — Вы даже еще не поздоровались.

— Это кольцо — от него? — Голос герцога звучал резко.

— От кого? — спросила Корнелия с непонимающим видом.

— Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду. Как вы можете так играть со мной? Вы же знаете — я схожу с ума при мысли о том, что кто-то может дарить вам драгоценности, которых вы от меня не принимаете, и имеет право любить вас. Иногда я думаю, мне следовало бы убить вас, чтобы вами не владел никто, кроме меня.

— И после этого вы будете счастливы?

— А вы думаете, я счастлив, воображая вас в объятиях другого мужчины? — в бешенстве спросил герцог.

— Зачем же вы тогда это воображаете? — холодно осведомилась Корнелия.

— С кем вы провели прошлый вечер?

— Это мое дело. Полагаю, вам известно, что очень невежливо отменять приглашение на ужин в последний момент. Когда из «Ритца» доставили вашу записку с отказом, у меня не было никаких других планов.

— Знаю, знаю, — простонал герцог, — но я ничего не мог с этим поделать. Мне пришлось поехать в оперу. Клянусь вам, этого нельзя было избежать. Было сущим адом сидеть там, зная, что мы могли бы все это время быть вместе.

Корнелия пожала плечами, удачно скопировав хорошо известный жест Рене.

— Что поделаешь? — сказала она. — Неожиданно приехал один человек, и я провела очень… приятный вечер.

Тут она увидела лицо герцога и поняла, что зашла слишком далеко. Он схватил ее за плечи и резко повернул к себе.

— Этот мужчина, кто бы он ни был, целовал вас? — спросил он. — Я убью его, если целовал.

Корнелия замерла. Их взгляды встретились, выражение дикой ярости исчезло у него из глаз; потом он со звуком, напоминавшим стон, заключил ее в объятия и впился в ее губы медленным, страстным поцелуем. Огненная волна прокатилась по обоим, не оставив ничего, кроме растущего желания.

В Корнелии его властный поцелуй пробудил такой восторг и возбуждение, какого она не ведала никогда прежде. Но когда все поплыло у нее в глазах, она сделала над собой усилие, со слабым вскриком вырвалась из его объятий и бросилась к двери.

У себя в спальне она сидела, сжимая ладонями пылающее лицо, стараясь унять грохочущее сердце. Она взглянула на себя в зеркало: приоткрытые губы, дрожащие ноздри, томно полуприкрытые веками глаза с расширенными зрачками… Сколько она сможет продолжать сопротивляться ему?

Спустя некоторое время слуга Рене принес ей записку на серебряном подносе.

«Ради Бога, простите меня, — читала она. — Я совсем потерял голову, иначе никогда бы не нарушил данное самому себе обещание: никогда не целовать вас, пока вы мне этого не разрешите. Если я причинил вам боль и расстроил вас, то ужасно об этом сожалею. Пожалуйста, вернитесь, и мы поедем ужинать. Если вы откажетесь меня видеть, я, наверное, сойду с ума. Я так долго был без вас, что больше этого не вынесу».

Корнелия перечитала записку дважды; потом, стараясь говорить ровным голосом, она сказала ожидавшему ответа слуге:

— Передайте его светлости, что я выйду к нему через десять минут.

Она села к туалетному столику и привела себя в порядок. Потом вернулась в салон.

Герцог стоял на ковре перед камином. Он не слышал, как она вошла, и ее поразило выражение глубокого отчаяния на его лице.

Глава 12

Ваша мать пишет, что все готово к нашему возвращению в субботу, — сообщила Корнелия герцогу, просматривавшему свою собственную почту, доставленную из Англии перед самым ленчем.

— Я тоже получил от нее письмо, — сказал он. — Она пишет, что они украшают подъездную дорожку в «Котильоне» — совершенно ненужный жест.

— Кажется, они будут рады нас видеть, — весело заметила Корнелия.

Он в явном раздражении бросил свои письма на стол, встал и пересек комнату.

— Если нам нужно быть там в субботу, мы должны выехать в четверг, то есть послезавтра, — заметил он. — Нам обязательно возвращаться? Здесь очень мило.

— Охота на куропаток начинается в будущий понедельник, — напомнила Корнелия, — в это время у нас будут жить несколько ваших гостей.

— Да-да, я забыл.

— Кажется, ваша мать позаботилась обо всем, так что, когда я приеду, мне нечего будет делать, кроме как весело проводить время.

Корнелия подумала, в каком ужасе она была бы месяц назад при мысли о том, что ей предстоит принимать гостей в «Котильоне», встречаться с этими умными, веселыми, раскованными людьми, которые пугали и шокировали ее, когда она гостила там в последний раз. Но сейчас она чувствовала, что внутренне изменилась, стала совсем другой. Неужели герцог не замечает, что рядом с ним уже не та робкая девочка с разбитым сердцем, которую он привез с собой в Париж? Но, как говорит пословица, любовь слепа, и он видел одну лишь Дезире.

За это время Корнелия успела изучить его так хорошо, что даже знала, когда он думал о той, другой ее ипостаси, — знала это по тому, как темнели и становились задумчивыми его глаза, по тому, как иногда сжимались и разжимались его пальцы, по едва скрываемому возбуждению, появлявшемуся у него в глазах по мере приближения заветного часа, когда он мог оставить свою скучную, невзрачную жену и отправиться на квартиру к Рене де Вальме.

Временами Корнелии казалось, что она больше не вынесет этого, что пора сказать ему правду, но нечто жесткое и решительное у нее внутри удерживало ее от этого. Она не забыла, почему он на ней женился.

Когда она представляла, что бы она чувствовала сейчас, если бы Дезире на самом деле оказалась женщиной, которую он встретил в Париже, а ей самой приходилось бы вечер за вечером оставаться одной в «Ритце», ее сердце ожесточалось против него. И она понимала, что если хочет в конце добиться счастья для них обоих, то должна заставить его страдать так, как он заставлял страдать других женщин, и на этот раз она должна быть полностью уверена, что эта любовь, о которой он так бойко говорит, не мимолетная прихоть.

Положив письмо Эмили на стол, Корнелия вскрыла следующее.

— А вот длинное письмо от тети Лили, — сказала она, закончив чтение. — Хотите взглянуть на "него?

— Нет, благодарю вас. — Он сказал это совершенно равнодушным тоном, и она поняла, что имя Лили перестало его волновать.

Корнелия улыбнулась и промолчала. Через минуту герцог снова заговорил.

— Надеюсь, вы извините меня, если я не смогу сегодня обедать с вами, — сказал он. — Мне надо встретиться с друзьями… эээ… по делу.

Корнелия чуть не засмеялась вслух. Она этого ждала. Прошлым вечером Рене пригласила их обоих на обед с великим князем, который приезжает сегодня в Париж, и сказала, что он пожелал с ними познакомиться.

— Иван вам понравится, — просто сказала Рене. — Он очень оригинальный человек, но обычно в день его приезда в Париж мы обедаем с ним одни, так что его желание пригласить вас на нашу встречу — это знак его расположения.

— Я ужасно хочу познакомиться с великим князем, — загорелась Корнелия. — Судя по тому, что я о нем слышала, он — очень интересный человек.

— Да, очень, — ответила Рене. — И завтра, если вы приедете на обед, вы увидите его в необычных обстоятельствах: каждый раз по возвращении он придумывает нечто фантастическое, чтобы позабавить меня. Один раз он пригласил на виллу в Буа весь русский балет, и они танцевали в саду среди деревьев только для Ивана и меня.

— О, как это замечательно! — воскликнула Корнелия.

— Это было прекрасно, — улыбнулась Рене. — В другой раз он преобразил все имение так, чтобы было похоже на Россию зимой. Там был искусственный снег, сани, запряженные тройками, и русские танцоры и музыканты. Все было очень красиво.

— Я должна завтра поехать! — воскликнула Корнелия, умоляюще сложив руки. — Вы возьмете меня с собой, не правда ли?

Она обращалась к герцогу, глядя ему в глаза своими зелеными глазами и приоткрыв от волнения губы. Увидев, что он колеблется, она повторила свою просьбу.

— Пожалуйста, скажите, что возьмете. Мы ведь никогда еще вместе не обедали? Ужин — это совсем другое. Мне хочется пообедать с вами.

И герцог отбросил колебания.

— Хорошо, я приеду, — пообещал он. — Могу я сопровождать вас обеих, дамы, во дворец великого князя?

— Иван пришлет сюда карету, — ответила Рене. — Я скажу ему, что вы оба едете со мной. Договорились? Встретимся здесь в восемь часов.

— Договорились, — сказал герцог.

Все это время Корнелия гадала, чем он объяснит ей свое отсутствие. А потому сейчас, подняв брови и придав голосу оттенок любопытства, она спросила:

— Деловой обед? А что за дело?

— Акции, облигации, — неопределенно проговорил герцог. — Надеюсь, у вас нет особых возражений?

— Нет, конечно нет, — ответила Корнелия. — Мне просто было интересно узнать, не пригласите ли вы и меня.

— Нет-нет, разумеется, нет, — поспешил ответить герцог. — Там будут одни мужчины, эти люди вам совсем не интересны. Кроме того, в вашем присутствии мы не сможем свободно разговаривать о деле.

— Конечно, я понимаю, — отозвалась Корнелия. — В таком случае я пообедаю одна и пораньше лягу спать. Я почему-то думала, что в Париже обычно ложатся спать очень поздно, но я никогда в жизни не ложилась так рано, как здесь.

Казалось, герцог был смущен.

— Я не думал, что вас заинтересует ночная жизнь Парижа.

Я могла бы судить об этом, если бы имела возможность узнать ее, — заметила Корнелия и, видя, что подразнила его достаточно, принялась собирать письма. — Так или иначе, скоро мы едем домой, — улыбнулась она. — По-моему, мы достаточно долго побыли в Париже. Приятно будет снова оказаться в Англии.

Направляясь к себе в спальню, она видела, какое у него было лицо, но не позволила себе поддаться чувству жалости. Он, без сомнения, любит Дезире, но готов ли пойти на жертвы ради своей любви? Что, если, вернувшись в Лондон, он забудет ее так же легко, как забыл Лили и всех других женщин, которые однажды что-то значили в его жизни?

Рене задала Корнелии почти этот же вопрос, когда та одевалась к обеду.

— Если вы в четверг отправитесь в обратный путь в Англию, что произойдет, когда герцог не сможет больше видеть Дезире?

— Именно это я и хочу узнать, — ответила Корнелия. — Я хочу знать точно, насколько она дорога ему.

— Он вас любит, — мягко сказала Рене.

— До меня он любил многих женщин, — возразила Корнелия суровым голосом.

— Каждый раз человек думает, что все будет иначе. Но на этот раз, — добавила Рене, — насколько я разбираюсь в мужчинах, Дрого действительно влюбился.

— Вы думаете? — спросила Корнелия.

— Я в этом уверена. Понимаете, Дезире, он ужасно избалован — он слишком красив, слишком богат и слишком знатен, и потому эти несчастные, глупенькие женщины разбивают себе сердце ради его улыбки.

— И я — одна из них, — сказала Корнелия внезапно дрогнувшим голосом.

— Вернее, та девушка, на которой он женился, — поправила ее Рене. — Но что касается Дезире, то это совсем другое дело: Дрого сейчас любит вас так же, как вы его, если не сильнее.

— Мне надо в этом удостовериться, — упрямо проговорила Корнелия.

— А если он не сможет вас убедить?

— Тогда он никогда больше не увидит Дезире.

— Вы не шутите? — спросила Рене. — Вы на самом деле собираетесь оставить ее в Париже?

— Именно это я имею в виду, — ответила Корнелия. — Ах, Рене, я знаю, вы считаете меня бессердечной и жестокой, но я поступаю так потому, что безумно люблю его и просто не смогу еще раз пройти через такие страдания и муки. И теперь я буду принадлежать ему целиком и полностью или… умру.

— Это должно бы испугать меня, — улыбнулась Рене, — но не пугает. Я знаю, что вы будете счастливы с Дрого. Он любит вас, вы любите его, а так как вы женаты, то будете жить долго и счастливо.

— О, я так на это надеюсь! — воскликнула Корнелия прерывающимся голосом.

Она позвонила, и Вайолет тут же пришла, чтобы помочь ей переодеться. Корнелия уехала из «Ритца» первой, оставив Вайолет сообщить герцогу, что она уехала к парикмахеру и вернется уже после того, как он отправится на свой деловой обед.

— Ну как, все прошло хорошо? — спросила она Вайолет.

— Да, ваша светлость.

— Тогда поторопись, у нас мало времени.

— Что ваша светлость наденет сегодня?

Вайолет распахнула гардероб, и Корнелия увидела длинный ряд платьев, созданных для нее Уортом, — настоящую радугу цвета и красоты. Она немного постояла в нерешительности — там было несколько новых платьев, которые она еще не надевала. Потом все-таки указала на кружевное платье цвета огня, которое было на ней в самый первый вечер в «Максиме».

— Я надену это платье, — сказала она. — И как только я уеду, начинай упаковывать вещи в те новые чемоданы, которые я прислала сюда на прошлой неделе.

— Все до одного, ваша светлость?

— Все до одного, Вайолет. Сюда мы больше не вернемся.

Одно решение принято, подумала она, но его легко отменить, если она передумает и пожелает провести с герцогом завтрашний вечер, их последний вечер в Париже.

Огненное платье сейчас смотрелось на ней еще лучше, чем в тот первый вечер, вечер ее превращения из Корнелии в Дезире. Уверенность в себе и постоянно питающее ее чудо любви придавали ей новую красоту.

Этим вечером Вайолет попробовала новый стиль прически: волосы не заплетались в косы, а скручивались в жгуты, укладывались и закреплялись при помощи шпилек, усыпанных бриллиантами, которые сверкали в темных волосах, словно звезды.

Это будут единственные ее украшения, решила Корнелия, вспомнив, как в один из вечеров, когда они остались одни, герцог прошептал ей, что ее ушки напоминают ему крошечные розовые раковинки, и оттягивать их камнями, пусть даже драгоценными, просто грешно. Изящная длинная шея являла собой само совершенство, так что колье лишь умалило бы ее красоту.

Платье, первоначально созданное для Рене, было очень сильно декольтировано, но присущее Корнелии целомудрие подчеркивало впечатление нетронутой прелести, и поэтому, когда она вошла в салон с сияющими глазами и с улыбкой на губах, то герцогу она показалась Афродитой, еще не осознавшей своей красоты.

Он протянул руки, и она вложила в них свои пальцы. Сегодня ненавистного кольца не было, и его губы задержались на ее пальцах — их кожа показалась шелком его изголодавшимся губам. Потом он поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Вы готовы? — послышался от двери голос Рене. Они не слышали, как она вошла, потому что стояли молча, глядя друг на друга, соединенные желанием, которое притягивало их словно магнит.

— Мы готовы, — ответил герцог.

— Тогда нам пора ехать, — сказала Рене. — Иван не любит, когда ему приходится ждать, а мне… а я сгораю от нетерпения снова увидеть его.

— Как это мне понятно, — тихо проговорила Корнелия.

— В карете вам понадобится накидка, — сказала Рене. — Вот, я захватила и для вас.

Она протянула накидку из серебряной парчи, подбитую соболем; герцог бережно обвил ею плечи Корнелии.

— Я люблю вас, — прошептал он при этом, и она ощутила, как его губы коснулись ее уха, и порадовалась, что была без серег.

— Я чувствую такое волнение! — воскликнула Корнелия. — Мне кажется, что сегодня вечером нас ожидает нечто потрясающее.

— Вас может постигнуть разочарование, — ответила Рене предостерегающим тоном. — Но у Ивана продумано все. Перед парадной дверью всегда ждет карета с лошадьми — на тот случай, если кому-то станет скучно или захочется уехать раньше.

С такими лошадьми, как эти? — спросила Корнелия с ноткой благоговейного страха, когда увидела четырех черных арабских лошадей, впряженных в экипаж, присланный великим князем.

— Может быть, еще лучше, чем эти, — похвасталась Рене, зная, что хорошие лошади производят на Корнелию большее впечатление, чем самые дорогие украшения.

Они сели в карету, которая понеслась по Елисейским Полям с почти пугающей скоростью.

— Вы всегда ездите так быстро? — спросила Корнелия.

— Иван всегда спешит, — засмеявшись, ответила Рене. — Но у него непревзойденные кучера, и нам нечего бояться.

Корнелия чувствовала, что ей не может не понравиться человек, у которого такие великолепные лошади. Ее предчувствие оправдалось: когда она увидела великого князя, то сразу поняла, — еще до того, как они обменялись рукопожатиями, — что он именно такой человек, каким она его себе представляла по рассказам Рене.

Это был высокий мужчина чрезвычайно представительного вида, с проглядывающей на висках сединой, с аристократичными чертами лица и длинными чуткими пальцами художника. Однако ничто в нем не говорило об изнеженности или недостатке мужественности. Глаза его сверкали, а улыбка, раздвигавшая красиво очерченные губы, была открытой и доброжелательной.

Вилла князя, расположенная в Буа, впечатляла и своими размерами, и интерьером, и стилем жизни. Когда они вошли в большой мраморный холл, увешанный гобеленами, великий князь спустился к ним по лестнице в сопровождении двух огромных борзых, и это выглядело так, словно он сошел с иллюстрации к какой-нибудь русской сказке.

Он сразу подошел к Рене и, взяв ее руки в свои, нежно поцеловал обе ладони, а потом, когда она поднялась из низкого реверанса, наклонился и поцеловал ее в губы.

— Я скучал по тебе, любимая, — сказал он по-французски с глубокой искренностью.

Потом он повернулся к Корнелии, которая присела в реверансе.

— Мы с вами встречались, Рочемптон. — Великий князь улыбнулся. — Я очень рад, что сегодня вы будете моим гостем.

Когда с формальностями было покончено, он повернулся к Рене и сказал с ноткой возбуждения в голосе, показавшись вдруг очень молодым: . — У меня для вас сюрприз, идемте же!

Он провел их через дом и вывел на балкон. Рене и Корнелия вскрикнули от восторга: вместо сада у их ног расстилалось большое озеро. Везде была вода, как будто они из Франции перенеслись в Венецию. У каменных ступеней ждала гондола, готовая переправить их через водную гладь туда, где была построена площадка. Столбы из розового мрамора, изысканные венецианские драпировки, трепещущие в небе флажки создавали фон для возвышения, на котором стоял их обеденный стол. Вокруг самого озера на золоченых столбах были развешаны огромные гирлянды.

Вода была усыпана цветами: розовые и белые водяные лилии покачивались на серебристой ряби озера.

— Спасибо, мой дорогой, — тихо сказала великому князю Рене. — Это удивительно.

Похвала была намеренно сдержанной, но князь, видимо, понял.

— Я даже не представляла, что может быть так красиво! — воскликнула Корнелия, обращаясь к герцогу.

— Я тоже не видел ничего столь прекрасного, — отозвался он. Но при этом герцог смотрел на нее, и Корнелия покраснела, когда поняла, что он имел в виду.

Слуги, одетые по-венециански, помогли им сесть в гондолы на мягкие атласные подушки.

— Если это похоже на Венецию, то мне очень хотелось бы ее увидеть! — мечтательно проговорила Корнелия, когда их с герцогом гондола отчалила от ступеней.

— Когда-нибудь я вас туда свожу, — пообещал герцог.

Она немного грустно покачала головой, но он настойчиво повторил сказанное.

— Я повезу вас туда в мае — это время для влюбленных, когда днем жарко, а ночами прохладно, и согреть могут только объятия любви. Тогда я научу вас новым способам любви, моя милая крошка.

Корнелия отвернулась и постаралась принять строгий вид, но сегодня она не могла на него сердиться.

Обед на четыре персоны был подан за длинным столом, накрытым золотой скатертью и освещаемым огромными красными свечами в дивных золотых канделябрах.

Сначала они много смеялись и разговаривали — великий князь оказался очень остроумным человеком. А еще Корнелия по-новому увидела Рене: ее остроумие не уступало остроумию великого князя, но в то же время она оставалась обворожительной в каждом своем слове, в каждом жесте. Корнелия зачарованно наблюдала за этой удивительной женщиной, столь хорошо владеющей искусством быть привлекательной.

Послышались низкие ритмы гитары и серебряная мелодия скрипки — цыганская музыка! Она неслась над водой, вызывая в душе Корнелии странный отклик. Она вдруг почувствовала себя привольно и весело, ей хотелось танцевать, хотелось, чтобы все чувства вплелись в эту волшебную мелодию, стали ее частью.

Герцог отодвинул свой стул и, заставив Корнелию встать, увлек ее в сторону от стола, ближе к кромке воды. Туда не доходил свет свечей, и Корнелия почти не видела его лица, но догадывалась, что он смотрит на ее губы.

— Все это так чудесно, — с легким вздохом сказала она.

— И вы тоже, моя дорогая, моя красавица.

— Вы так думаете потому, что сегодня все пронизано волшебством.

— Я так думаю уже очень, очень давно, — ответил он. — Так что сегодняшний вечер тут ни при чем, если не считать того, что мы здесь вместе и одни.

Что-то в его голосе пробудило в ней инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Великий князь и Рене тоже исчезли, потерялись среди теней.

— Да, мы одни, — сказал герцог, словно читая ее мысли. — Вы меня боитесь?

— Нет, не вас именно, — ответила Корнелия, стараясь найти слова, чтобы объяснить странность охвативших ее чувств. — Просто эта музыка, темнота и… да, и вы тоже.

— Моя дорогая маленькая глупышка, зачем вам бороться со мной? — спросил герцог. — Вы любите меня — я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах. Я чувствовал это у вас на губах. Вы меня любите, но не хотите этого признать, вы упрямо продолжаете сражаться против того, что сильнее нас обоих.

— А если бы я перестала сражаться? — спросила Корнелия.

Едва она успела произнести эти слова, как музыка стала еще неистовее, еще исступленнее. Мелодия взлетала и падала, наступала и отступала, и каждый раз казалось, что она лишает ее еще одной крупицы силы, еще одной частицы решимости. Она чувствовала, что больше не может бороться, не может сопротивляться зову сердца, бьющегося в такт этой колдовской цыганской музыке.

Она любит этого человека, любит все сильнее, и, когда он обнял ее за плечи и повел к павильону, что находился у них за спиной, у нее больше не осталось сил сопротивляться.

Он отдернул шелковый занавес, и они оказались в павильоне. Цветы покрывали стены, потолок и огромный диван, который толстым слоем устилали лепестки роз. Лепестки также медленно сыпались с крыши, подобно снежинкам, на мгновение становились прозрачными, попадая на свет, а затем терялись среди других, уже лежавших ковром на полу. ,

Цыганская мелодия достигла крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, смела ее последнюю попытку остаться холодной и отстраненной. Она позволила ему целовать себя в губы, теснее прижать к себе, ощутила его губы на глазах, на шее, на обнаженных плечах, потом услышала его хриплый от страсти голос:

— Боже, как я люблю вас, мое дорогое дитя, моя королева!

Он очень осторожно вытащил усеянные бриллиантами шпильки.

— Нет, нет, — прошептала Корнелия. .

Но было поздно. Освобожденные волосы каскадом пролились ей на плечи, закрыли щеки, и герцог стал исступленно целовать их, зарываясь лицом в их мягкий шелк, ища губами ее губы сквозь вуаль волос.

— Такой я и представлял вас в своем воображении, — сказал он. — Моя прелесть, моя любовь, я боготворю вас, я преклоняюсь перед вами…

Вдруг Корнелия выскользнула у него из рук и бросилась бежать — не от него, от тех чувств, которые он в ней разбудил. Она добежала до засыпанного лепестками дивана в дальнем конце комнаты и упала на него, и ее волосы облаком легли по обе стороны от нее. Ей хотелось выиграть время, чтобы подумать, справиться с бушующим у нее внутри пламенем.

Герцог остался стоять на месте, но, когда она повернулась к нему, он быстро подошел к ней, взял за руки и снова привлек к себе.

— Я предупреждал вас: играя со мной, вы играете с огнем, — сказал он севшим голосом. — Да, вы неопытны, но не до такой же степени…

Прежде чем она успела возразить, он снова впился в ее губы — яростно и властно, и теперь она впервые испугалась по-настоящему. Ее жалкая попытка оттолкнуть его ни к чему не привела. Он больно впился в ее рот, а его пальцы крепко сжимали ее руки. Она чувствовала себя полностью в его власти, его пленницей.

Корнелия погружалась в странную и пугающую темноту, из которой не было спасения. Она опускалась все ниже и ниже, она терялась, тонула в этой темноте, и лишь панический ужас не давал ей потерять сознание.

— Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… мне больно… я боюсь.

Это был крик ребенка, и он сразу отрезвил герцога. Она мгновенно оказалась свободной — так резко, что могла бы упасть, если бы позади не было дивана. Корнелия снова села и посмотрела на него, глаза ее были полны слез. Она подняла руку и осторожно потрогала свой истерзанный рот.

— Простите меня. — Его голос звучал нежно и просительно. — Поверьте, я не могу оставаться с вами наедине и сохранять рассудок. Я так давно хочу вас. Я так сильно вас люблю, что мое тело превратилось в один сплошной комок желания. — Он умоляюще протянул к ней руки. — Скажите, что прощаете меня. Я больше никогда не причиню вам боли.

Корнелия почти машинально протянула руки, он поднес их к губам и стал целовать так ласково и нежно, что ей захотелось плакать. Но это были уже не слезы страха, а слезы счастья, вызванные его лаской.

— Вы должны понять, что я вас люблю, люблю по-настоящему, — тихо говорил герцог. — Не только потому, что хочу вас как женщину — этого я тоже хочу, — вы сводите меня с ума своей красотой и чудом своих волос. Меня охватывают восторг и безумие, когда я ощущаю ваши губы, когда держу вас в объятиях, — но я люблю в вас и другое.

Ваш ум, миленькие пустячки, которые вы говорите, то, как вы смотрите на меня из-под ресниц, как вы смеетесь, как двигаетесь, — все очаровательно. Ваша фигура введет в соблазн любого мужчину, если он не из мрамора; но я до безумия люблю смотреть, как вы сплетаете пальцы, как вскидываете подбородок, когда сердитесь, люблю ту маленькую жилку, которая бьется у вас на шее, когда вы возбуждены. Вот и сейчас вы возбуждены, моя прелесть. Не из-за того ли, что я поцеловал вас?

Его обаяние было неотразимо, и ее голос звучал неровно, когда она сказала:

— Вы сами знаете, что возбуждаете меня.

— И вы меня любите?

— Вы же знаете…

— Скажите мне! Я хочу это услышать от вас!

— Я… я люблю… вас.

— И вы больше меня не боитесь?

— Н-нет.

— Вы не уверены? Почему! Я вас пугаю?

— Н-нет!

— И все же вы боитесь?

— Немного… потому что…

— Говорите же!

— Потому что… с вами я делаюсь сама не своя… становлюсь неистовой и нехорошей…

— Моя дорогая, как я счастлив, что могу заставить вас чувствовать себя «неистовой и нехорошей». Это когда я к вам прикасаюсь? Никогда не подозревал, что кожа женщины может быть такой нежной — как магнолия! Вам кто-нибудь уже говорил это?

— Да… один раз.

— Боже мой! Это был мужчина?

— Нет… нет, женщина. Она сказала, что моя кожа напоминает на ощупь… магнолию!

— Она права, но если бы это был мужчина, то мне пришлось бы убить его — и вас! Никто не смеет прикасаться к вам, кроме меня! Никто! Вы слышите меня?

— Вы мне… делаете… больно!

— Милая, я не хочу быть жестоким, это все потому, что я вас люблю и вы — моя!

— Мне нравится… быть вашей… но вы забываете… о своей силе.

— Простите меня, моя крошка, моя любовь! Вы такая маленькая, такая слабая, но у вас в руках вся моя жизнь!

— Это лишь… на сегодня?

— Навсегда, навечно. Мы — одно целое! Мы созданы друг для друга. Вы сомневаетесь в этом?

— Нет… нет… Я тоже так думаю.

— Ангел мой, зачем вы прячете лицо? Посмотрите на меня! Дорогая, ваши глаза открывают мне чудесные, волшебные тайны! Что вы любите меня, что вы хотите меня — немножко!

— Н-нет!

— Да, да! Я ведь заставляю вас чувствовать себя неистовой и нехорошей?

— Да… о да!

Он с силой поцеловал ее в губы, и Корнелия откинула голову назад.

— Может быть, это неправильно? — воскликнула она в отчаянии. — Может быть, это плохо, что мы любим друг друга?

Герцог ответил не сразу. Она увидела боль в его глазах; потом он выпустил ее из объятий.

— Я не верю, что может быть неправильным и грешным то, что так прекрасно, — негромко сказал он. — Клянусь вам, Дезире: с моральной точки зрения мы никому не наносим вреда нашей любовью. Возможно, юридически дело обстоит иначе, но морально — нет. Морально я свободен и волен сказать вам, что люблю вас.

В его голосе звучала убежденность. Потом он поднялся на ноги и стоял, глядя на Корнелию. Она подняла голову, и ее волосы рассыпались у нее за спиной. Плечи казались белоснежными на фоне темных волос и ярко-огненного платья.

— Мы зашли слишком далеко и уже не можем повернуть назад, — хрипло произнес герцог. — Я люблю вас, и вы тоже любите меня. Что бы ни было в нашем прошлом, мы предназначены друг для друга, вы и я. С первого же взгляда на вас я понял, что всю жизнь искал именно вас и что, наконец, мои поиски завершились. — Он немного помолчал. — Но если вы все еще боитесь, если я ошибся и ваша любовь не так сильна, как моя, я уйду и оставлю вас, хотя и уверен, что мы оба будем жалеть об этом до конца жизни.

— Вы уйдете? — повторила Корнелия еле слышным шепотом.

— Да, если вы отошлете меня прочь, — ответил он. — Но если ваша любовь действительно сильна, вы попросите меня остаться.

С этими словами он отступил назад, и Корнелия инстинктивно встала.

— Я предоставляю выбор вам, моя дорогая, — сказал герцог. — Видите, я не держу вас в объятиях, чтобы не оказывать на вас влияния, заставляя ваше сердечко биться сильнее. И не касаюсь губами этой жилки, которая сейчас пульсирует у вас на шейке. Но вам придется выбирать. Так мне остаться или уйти?

Корнелия снова попыталась заговорить, но слова не шли из горла, а сердце билось так, будто хотело выпрыгнуть сквозь прикрывавшие грудь кружева.

— Я часто говорил вам, — продолжал герцог, — что люблю вас всем сердцем и всей душой, но этого мало. Мое тело тоже рвется к вам, и сейчас я заявляю право на вас именно как на женщину, Дезире, — если вы велите мне остаться.

Корнелия по-прежнему не могла вымолвить ни слова, но слова в конце концов и не требовались. Ее глаза сияли, словно звезды, когда она раскрыла ему свои объятия…

Глава 13

Тихо играла музыка, и ее мелодия мешала не более, чем рябь на воде или ветер в листве. В цветочной беседке стало темнее, но лепестки падали с потолка всю ночь, так что теперь Корнелия оказалась засыпанной ими.

Очень, очень тихо, стараясь не разбудить спящего рядом мужчину, она соскользнула с дивана, беззвучно собрала свои вещи и оделась. Вспомнила, как Рене говорила: «У Ивана продумано все. Перед парадной дверью всегда ждет карета с лошадьми — на тот случай, если кому-то станет скучно или захочется уехать пораньше».

Тогда ей эти слова показались странными, но теперь она понимала, что они были сказаны для нее. Корнелия тихо пересекла благоухающую цветами комнату. Ее бриллиантовые шпильки для волос остались разбросанными где-то вперемешку с цветами, но искать их она не стала.

Раздвинув шелковые драпировки, закрывавшие вход, она увидела, что почти совсем рассвело. Звезды еще не померкли, но небо уже становилось прозрачным.

Корнелия встревоженно огляделась вокруг. Интересно, как она вернется в дом? В то же мгновение, словно по волшебству, откуда-то возник слуга. Он подошел к ней так тихо, что она не услышала его приближения. Ни слова не говоря, он развернул темно-синий бархатный плащ с капюшоном, подбитый соболиным мехом, который держал на вытянутых руках, и укутал ее.

Все так же молча слуга показал рукой куда-то в сторону, и она увидела, что у террасы ее ждала гондола. Слуга помог ей сойти в нее, и, как только она уселась, гондола стремительно понеслась к каменным ступеням дома, где ее встретили другие слуги. Не нарушая молчания, они провели ее через темный дом. Выйдя из парадной двери, Корнелия увидела карету и быстро подошла к ней. Лакей подсадил ее в экипаж и укрыл ей колени меховой полостью. Потом он немного подождал, не закрывая дверцы, и она поняла, что он ждет указаний.

На мгновение она растерялась. Куда ехать — на квартиру к Рене или сразу в «Ритц»? Она наклонилась вперед, чтобы назвать адрес, но когда заговорила, то сказала совсем не то, что собиралась.

— Поезжайте к «Магдалине».

Лошади помчались с головокружительной быстротой. Корнелия откинулась назад, на мягкие подушки, и закрыла глаза. Спать ей не хотелось, мозг ее бодрствовал и работал с необычайной ясностью.

Она сидела совершенно неподвижно, сложив на коленях руки, пока лошади не остановились перед высокими каменными ступенями, ведущими в церковь Св. Марии Магдалины. Дверца кареты открылась, Корнелия поглубже натянула на голову капюшон и вышла.

— Подождите меня, — распорядилась Корнелия и медленно поднялась по ступеням.

Внутри было очень темно и очень тихо; лишь колебалось пламя сотен свечей, горящих перед статуями святых. Она постояла, оглядываясь, потом повернула направо и нашла ту часовню, о которой ей рассказывала мать.

В часовне было темно, но все же Корнелия рассмотрела фигуры над алтарем — каменное изображение свадьбы Девы Марии. С минуту она стояла, глядя на чудесную скульптуру, потом опустилась на колени и стала молиться о том, чтобы Бог благословил и ее брак.

Не желая долго задерживать карету и боясь, что с наступлением утра в церковь начнут приходить люди, Корнелия поспешно вышла. Лотки цветочного рынка рядом с церковью уже ожили, засверкали красками. Она мельком увидела красные и белые розы, и ее сердце внезапно сжалось.

Сможет ли она теперь смотреть на розы, не вспоминая прошлую ночь?

Она сказала кучеру, чтобы он отвез ее в «Ритц», а приехав туда, быстро проскользнула мимо ночного портье и взбежала вверх "по лестнице к себе в комнату. Все было спокойно: шторы задернуты, жалюзи опущены, дверь в гостиную закрыта.

Корнелия пересекла комнату и отдернула шторы, впустив солнечный свет. Она расстегнула застежку на бархатном плаще и дала ему соскользнуть на пол. Подняв руки, убрала волосы со лба и встряхнула их, потому что под капюшоном они смялись. Потом, будто во сне, витая мыслями где-то далеко, переоделась в шелковую ночную рубашку, которая была разложена у нее на кровати, а поверх нее набросила темно-розовый атласный халат с отделкой из меха горностая.

Потом она спрятала лицо в ладонях и так сидела, думая, чувствуя, вспоминая!..

Когда пришла Вайолет, чтобы разбудить Корнелию, та уже сидела за письменным столом. Вокруг нее были разбросаны скомканные клочки бумаги.

— Вы уже встали, ваша светлость! — удивленно воскликнула Вайолет. — Я думала, вы еще спите. Что заказать вам на завтрак?

— Кофе и фрукты, пожалуйста. Больше ничего.

— Хорошо, ваша светлость.

Вайолет пошла искать официанта. Корнелия все писала и рвала, и, когда ей принесли завтрак, она тут же о нем забыла. Последовало еще несколько неудачных попыток написать письмо, и Вайалет, которая снова пришла в полдень, увидела, что кофе давно остыл, а фрукты остались нетронутыми.

— Я закажу вам еще кофе, ваша светлость, и пожалуйста, съешьте что-нибудь. Иначе вы так исхудаете, что вам не подойдет ни одно из ваших новых платьев.

— Может быть, они мне никогда и не понадобятся, — тихо отозвалась Корнелия.

— Не говорите так, ваша светлость. Я жду не дождусь того дня, когда мы сможем избавиться от этих безобразных английских нарядов.

Корнелия вздохнула.

— Ты привезла чемоданы от мадам де Вальме вчера вечером? — спросила она через некоторое время.

— Да, ваша светлость. Мы туда больше не поедем?

— Нет, Вайолет.

На лице Вайолет было написано любопытство, но Корнелия ничего не сказала и встала из-за письменного стола. В этот момент в дверь номера постучали, и Вайолет пошла открыть. Корнелия услышала ее восклицание, и в комнату вошла Рене. Она подняла скрывавшую ее лицо густую вуаль и сделала недовольную гримаску.

— Фу! Ужасно жарко, да и вообще я ненавижу вуаль! — воскликнула она. — Но не могла же я погубить вашу репутацию, позволив хоть кому-нибудь в отеле узнать, что небезызвестная мадам де Вальме нанесла вам визит.

— Какой приятный сюрприз!

Корнелия протянула Рене руки и ласково поцеловала ее.

— Я приехала, потому что обеспокоена, моя дорогая, — проговорила Рене.

— Давайте сядем, — предложила Корнелия. Вайолет тактично удалилась из комнаты, и они остались одни.

— Скажите же, чем вы обеспокоены? — спросила Корнелия.

— Вы сегодня совершенно очаровательны, — уклонилась от ответа Рене. — Думаю, что беспокоилась я напрасно.

— Я очень, очень счастлива, — сказала Корнелия, взяв Рене за руку. — В то же время… — Она помолчала. — В то же время я постоянно думаю, долго ли продлится мое счастье.

— Именно потому я и приехала — поговорить с вами об этом, — сказала Рене. — Герцог уже приходил ко мне и спрашивал о вас.

— Так рано? — удивилась Корнелия.

— Как мне сказали слуги, первый раз он пришел около семи часов. Ему было сказано, что мадемуазель Дезире здесь нет. Наверное, он вернулся в «Ритц», переоделся и приехал ко мне около половины десятого. Я уже была тогда дома и велела слугам говорить, что они ничего не знают, пока я сама не поговорю с герцогом. Я заставила его ждать почти до одиннадцати часов, а потом приняла его. Дезире, он в ужасном смятении. Что мне с ним делать?

— Вы думаете, он меня любит? — спросила Корнелия.

— Я знаю, что любит, — ответила Рене. — Этот мужчина способен на очень глубокие чувства, если их в нем пробудить. А вы, малышка, их пробудили.

— Но достаточно ли они глубоки? — вопросила Корнелия.

Рене лишь вздохнула и отвела глаза, увидев у нее на лице тревогу.

Корнелия встала и подошла к письменному столу.

— Все утро я пыталась написать ему письмо. Но слова никак не ложились на бумагу, и вот…

Поскольку я собираюсь просить вас передать ему это письмо и поскольку вы были добрым другом нам обоим, то я думаю, вам надо его прочитать.

Рене взяла у нее письмо. Письмо было очень короткое и написано по-французски:

«Я люблю вас всем сердцем, но я уехала из Парижа, и вы не сможете меня найти. Если мы больше никогда не увидимся, всегда помните, что я вас люблю».

Глаза Рене наполнились слезами.

— О, моя дорогая, — сказала она. — Разумно ли рисковать столь многим?

— Даже чтобы выиграть все? — спросила Корнелия.

— А если вас постигнет неудача?..

— Если меня постигнет неудача, — медленно проговорила Корнелия, — значит, Дезире умерла прошлой ночью.

— И вы ему никогда не откроете правды?

— Никогда.

Рене поднялась:

— Вы гораздо отважнее и сильнее, чем я могла предположить. Я незаметно полюбила вас и буду молиться, чтобы у вас все получилось.

Корнелия крепко обняла ее и поцеловала.

— Что бы ни случилось, вы всегда будете моим другом, — сказала она. — Но нам будет трудно видеться, если любовь не окажется важнее положения в обществе и сильнее гордости.

Рене положила письмо в свою сумочку и еще раз поцеловала Корнелию. Потом она опустила на лицо густую вуаль и вышла из спальни. Дверь за ней тихо закрылась.

А Корнелия вдруг почувствовала себя вконец измученной, она сняла розовый халат, забралась в постель и, уже засыпая, вызвала Вайолет.

— Сообщи его светлости, что я не спущусь к ленчу, — Пробормотала она. Ее ресницы опустились, и она больше ничего не видела и не слышала.

Ей показалось, что она спала совсем недолго, когда ее разбудил голос Вайолет:

— Ваша светлость! Ваша светлость!

Из глубин забытья Корнелия всплыла к поверхности сознания.

— Что случилось? — спросила она.

— Его светлость желает видеть вас, немедленно. Окончательно проснувшись, Корнелия села в постели.

— Сюда ему нельзя, — сказала она, быстро окинув себя взглядом и увидев, как рассыпались по подушке волосы, когда она пошевелилась, как сверкает белизна ее кожи на фоне розовой ночной рубашки.

— Его светлость просит, чтобы вы сразу оделись. Он ждет вас в гостиной.

Корнелия выбралась из постели и поспешила в ванну, которую приготовила для нее Вайолет. Одевание было не очень быстрым делом, и, хотя двери были закрыты, она была уверена, что герцог ходит взад и вперед по ковру, наклонив в раздумье голову ? и сцепив руки за спиной.

Наконец, в одном из платьев пастельного цвета, в темных очках Корнелия вошла в гостиную.

— Добрый день, — сухо поздоровалась она. — Сожалею, что не смогла спуститься к ленчу.

— К ленчу! — воскликнул герцог с таким выражением, будто слышал это слово впервые в жизни.

— Так вы ничего не ели? — спросила Корнелия.

— Нет… нет… — ответил он, — но это не имеет значения.

Он казался смущенным и взволнованным, а его манера держаться резко отличалась от обычно свойственной ему неторопливой обходительности. Он был бледен, под глазами пролегли черные круги — следы бессонницы. На лице было какое-то непонятное выражение.

— Я хотел видеть вас немедленно, — сказал герцог. — Мы срочно возвращаемся в Англию.

— Сегодня? — удивилась Корнелия. — Но мы же отплываем завтра!

— Да, я знаю, — ответил герцог, — но планы изменились. Обстоятельства требуют нашего немедленного возвращения.

— Какие обстоятельства?

— Сожалею, что не могу вам этого сказать сейчас, сию минуту. Я лишь прошу вас поверить, что существует настоятельная необходимость выехать сегодня.

— Вы получили… телеграмму… заболела ваша мать? — настаивала Корнелия.

— Нет, нет, — нетерпеливо ответил герцог. — Это частное дело, я объясню вам все» когда сочту это возможным. Как скоро вы будете готовы?

— Полагаю, как только Вайолет уложит вещи, — ответила Корнелия.

— Хаттон спустит вниз мои чемоданы через полчаса. Вы отдадите нужные распоряжения своей прислуге?

— Да, конечно, если таково ваше желание.

У герцога был вид человека, который едва сдерживается.

Корнелия рассказала Вайолет, что от нее требуется.

— Если ты увидишь, что не успеваешь, вызови себе в помощь горничную, — распорядилась она и, вместо того чтобы вернуться в гостиную, села на диван в спальне. Она чувствовала, что не может находиться в обществе герцога. При виде его она с величайшим трудом удержалась, чтобы не броситься к нему в объятия.

Ей хотелось притянуть к себе его встревоженное лицо, разгладить пальцами следы усталости у него под глазами и прошептать ему на ухо правду — что Дезире здесь, совсем недалеко от его губ. Она представляла себе, какие страдания он должен испытывать, и гадала, держит ли он ее записку у сердца и целовал ли он ее, как целовала она полученное от него письмо.

Она любит его. Боже правый, как же она его любит! И как трудно видеть его несчастным! Но только через такие страдания они смогут найти путь к истинному счастью. Экстаз прошедшей ночи смел последние барьеры, лишавшие Корнелию дара речи. Вспоминая то, что она говорила, те слова, что срывались у нее с губ, вспоминая жадность своих поцелуев и восторг их любовной близости, она понимала, что больше никогда не будет ни скованной, ни косноязычной. Возможно, она будет застенчивой с ним, но лишь для того, чтобы окончательная и неизбежная уступка приносила еще большее наслаждение.

При этой мысли она задрожала и закрыла лицо руками. Что, если он не выдержит испытания, что, если его любовь к ней не так уж сильна? Достанет ли ей силы отказаться от любви, не отвечающей тем высоким меркам, по которым она собирается ее судить?

— Все готово, ваша светлость, — сказала Вайолет, затянув широкий ремень на последнем чемодане.

— Хорошо. Я скажу его светлости.

Корнелия пересекла комнату и открыла дверь в гостиную. Герцог сидел в кресле перед холодным камином, обхватив голову руками. Видеть его в таком горе было невыносимо. Она не может причинять ему такую боль, такие страдания! Еще секунда — и она бросится к нему через комнату, упадет подле него на колени.

Он не слышал, как она вошла, но какое-то шестое чувство сказало ему, что за ним наблюдают. Он резко поднял голову и вскочил.

— Вы готовы?

— Готова, — машинально ответила Корнелия, усилием воли сдержав свой порыв.

— Хорошо. Мы успеваем на четырехчасовой поезд от Гар-дю-Норд. Я попытался зарезервировать места, какие смог. Надеюсь, путешествие будет не слишком неприятным.

Но его надежды не сбылись. Путешествие, как потом думала Корнелия, было просто кошмарным. В последний момент оказалось невозможным получить отдельное купе, так как поезд был переполнен возвращающимися в Англию экскурсантами.

В Булони, куда они прибыли ночью, им пришлось остановиться в гостинице на набережной, чтобы не опоздать на утренний пароход. Впрочем, Корнелия была слишком удручена, чтобы заботиться о собственном комфорте, а герцог думал лишь о том, как бы побыстрее оказаться дома. И только выражение лиц Вайолет и Хаттона красноречиво свидетельствовало о том, как они страдают.

Корнелия недоумевала, зачем нужна такая спешка, что заставило герцога изменить планы, и ей стоило большого труда молчать и не задавать вопросов.

После бессонной ночи она чувствовала себя очень усталой и надеялась немного поспать в гостинице в Булони, но всю ночь слышались гудки от проходящих судов, раздавались крики и песни матросов, так что Корнелия в конце концов оставила попытки заснуть, села у окна и предалась воспоминаниям.

«Если ты когда-нибудь перестанешь любить меня, я сделаю веревку из твоих волос и удавлю тебя ею!»

«А если это вы… перестанете любить… меня?» — «Я никогда не полюблю никого другого! Ты — моя сбывшаяся мечта, ты — это все, что я когда-либо воображал или желал найти в одном человеке».

«А если… через какое-то время вы… разочаруетесь?» — «Разочаруюсь в тебе? Любовь моя, как же мало ты понимаешь, какие чувства я питаю к тебе! Жизнь моя, сердце мое, это — истинная любовь!»

* * *

Корнелия смотрела, как наступает утро, серое и хмурое. Ночью задул сильный ветер, и к рассвету на море поднялось сильное волнение.

Все пассажиры встали рано и были готовы подняться на борт, но им сообщили, что капитан хочет подождать, пока шторм немного утихнет. Поэтому из Булони они отплыли только после полудня и после тяжелого плавания прибыли в Фолкстон с опозданием почти на два часа.

Шел сильный дождь, и Корнелия не могла не испытывать жалости к герцогу, потому что даже природные стихии, казалось, были против него. Они приехали в Лондон уже после наступления темноты. Казалось, разумнее всего было бы провести ночь в Рочемптон-Хаус, даже если слуги их и не ждали, но герцог, хотя они уже пропустили два поезда, идущих до «Котильона», решил ехать на последнем, отправлявшемся из Лондона в одиннадцать часов.

Неужели этот мужчина — суровый и безразличный к ее комфорту — тот самый человек, который целовал ее груди и говорил: «Ты — младенец, и я должен оберегать тебя! Ты — ребенок, и я должен учить тебя! Ты просто маленькая девочка, хотя и старалась заставить меня поверить, будто ты женщина! Моя милая, неужели ты действительно думала, что сможешь меня обмануть накрашенными губами и нарумяненными щеками?» — «Но вы же обманулись… в тот первый вечер… в „Максиме“. — „Да, но лишь до того момента, пока не заглянул тебе в глаза и не увидел в них невинность. И… страх. Ты боялась меня, потому что я — мужчина, и ты не знала, чего от меня ждать! Ты то краснела, то бледнела! О, моя глупенькая малышка, неужели ты думаешь, что так могла бы выглядеть женщина, какую ты пыталась изображать?“ — „Вы… вы смеетесь надо мной!“ — „Только потому, что я безумно счастлив. Неужели ты не понимаешь, как ужасно я боялся потерять тебя? Но теперь, теперь ты — моя!“

* * *

Они приехали на вокзал Паддингтон и стали ждать поезда. Когда они, наконец, выехали из Лондона, поезд тащился ужасно медленно, так что до места, откуда до «Котильона» можно было доехать в экипаже, они добрались почти в час ночи. Но благодаря телеграмме их встречала карета, а в «Котильоне» все было готово к их приезду.

Корнелия никогда не думала, что этот большой дом покажется ей родным, но она настолько устала, что обрадовалась знакомой обстановке, словно объятиям ласковых рук. Даже не потрудившись пожелать герцогу спокойной ночи, она позволила отвести себя наверх, в спальню, и через несколько минут уже крепко спала.

Она спала глубоким сном без сновидений, сном физически обессиленного человека, и, проснувшись, не сразу поняла, где она. Накануне ночью она из-за сильной усталости даже не заметила, что для нее приготовили огромную парадную спальню, где первое время после свадьбы спали молодые жены Рочемптонов.

Лучи солнечного света пробивались из-за краев занавесей, и Корнелия залюбовалась голубыми с серебром стенами комнаты и драпировками из розовой парчи, свисающими из-под резных ламбрекенов в стиле Карла II. Здесь были канделябры из уотерфордского стекла, зеркала в рамах с ангелочками из дрезденского фарфора, мебель из орехового дерева с серебряной инкрустацией в стиле королевы Анны и повсюду — знаки и символы любви, накопившиеся за многие поколения любви и преданности: сердца и двойные узлы, амурчики и стрелы.

Корнелия сонно улыбнулась от счастья, но вдруг, окончательно проснувшись, почувствовала в сердце прежний страх. Что, если теперь, когда они вернулись в «Котильон», Дезире будет забыта?

Ей подумалось: этот большой дом — идеальное окружение для герцога и всего, что за ним стоит: его титул, унаследованное положение при дворе, ответственность крупного землевладельца.

Он хотел бежать с тетей Лили, это так, но теперь все было иначе. Тогда вину возложили бы не на него, а на Лили, потому что она была замужем, и скандал был бы вызван именно тем, что она разрушила семью. Герцогу простили бы его грехи, особенно потому, что он был холост и ничем не связан.

Теперь же провинившимся был бы он, и это меняло все дело. Это он будет разведен, это он будет опозорен. Прекратятся королевские визиты в «Котильон», о которых всегда так много говорили, ему будет закрыт доступ на королевскую трибуну во время скачек в Аскоте, он не сможет появляться при дворе.

Развод становился довольно частым явлением, это правда, но виновная сторона все еще оставалась отверженной и не допускалась в приличное общество.

Он имеет так много, разве он сможет от этого отказаться, подумала Корнелия.

Ей вспомнился его портрет, висевший над камином в библиотеке. Там он был изображен в одеянии, которое было на нем по случаю коронации Эдуарда УИ. Его темноволосая голова гордо возвышалась над широким горностаевым воротником. И этим тоже ему придется пожертвовать — местом, которое высоко ценилось и наследовалось главой семьи с тех пор, как первый граф Вайн, предшественник герцогов Рочемптонов, был оруженосцем на коронации Генриха VI.

— Может быть, я хочу слишком многого? — Корнелия глубоко вздохнула, и тут вошла Вайолет, чтобы разбудить ее. Она взбила кружевные подушки за спиной у Корнелии и подала ей голубой шифоновый пеньюар.

— Вам только что доставили письмо, ваша светлость, — сказала Вайолет, внося поднос с завтраком. — И грум, который его принес, ждет ответа.

— Странно, — удивилась Корнелия. — Ведь никто не знает, что мы здесь!

Она взяла конверт в руки и увидела, что его украшает герцогская корона. Внимательно прочитав письмо, она сказала стоявшей у кровати Вайолет:

— Я сейчас встану, а ты передай, пожалуйста, его светлости, что я скоро спущусь и хотела бы его видеть.

— Его светлость уже просил меня передать вам его почтение, — ответила Вайолет, — и сказать, что он желает видеть вашу светлость в библиотеке как можно скорее.

— Я буду готова через двадцать минут! — быстро сказала Корнелия. — И попроси грума подождать.

Глава 14

Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся из-за большого письменного стола, за которым сидел. Его вид показался ей каким-то странным, и через секунду она поняла, в чем дело. Он был одет не так, как обычно одевался в «Котильоне» — бриджи для верховой езды или куртку с выгравированной на пуговицах эмблемой его полка, а в темный дорожный костюм, как тот, что был на нем вчера.

Он приветствовал ее с соблюдением этикета и знаком предложил ей сесть на софу перед камином. Но она нарочно пересекла комнату и села в большом эркере, откуда открывался вид на озеро. В этом случае он оказывался лицом к свету, и следить за выражением ее лица ему становилось затруднительно.

— Я хочу поговорить с вами, Корнелия, — начал герцог, теребя одной рукой золотую с жемчугом цепочку своих часов.

Он казался усталым и измученным, но в то же время и ужасно красивым, и Корнелию охватило то необъяснимое ощущение слабости, которое всегда находило на нее в его присутствии. С трудом заставив себя говорить холодным и безразличным тоном, она ответила:

— Я так и поняла.

— Я хотел поговорить с вами вчера вечером, но вы очень устали от путешествия, и мне хотелось, чтобы вы отдохнули.

— Благодарю вас, — скромно отозвалась Корнелия.

Герцог помолчал.

— Не знаю, как начать этот разговор, — сказал он. — Думаю, его должно облегчить то обстоятельство, что фактически мы не были мужем и женой. Проще говоря, — хотя, боюсь, это будет для вас ударом, — я прошу у вас развода.

Корнелия опустила глаза, не решаясь взглянуть на него.

— Видите ли, — продолжал герцог, — поскольку мы с вами вступили в брак не по любви, мне не особенно тяжело будет сказать вам, что я влюблен.

Корнелия не могла удержаться от вопроса:

— Опять? — спросила она и увидела, как он вспыхнул.

— Наверное, вы вправе задать этот вопрос. Поскольку я уже знаю, что вы презираете меня и еще ниже упасть в ваших глазах невозможно, то скажу вам правду. Я никогда, даже в самых необузданных своих фантазиях, не думал, что ваша тетя уедет со мной. И прошу вас поверить: это истинная правда. Я думаю, что по-своему любил ее, хотя и знал: она не готова пойти ни на какие жертвы, пусть даже самые, маленькие, ради того чувства, которое мы называли любовью. Когда я просил ее уехать со мной — например, в тот раз, когда вы так некстати подслушали наш разговор, я был уверен: что бы я ни сказал и что бы ни сделал, ничто не заставит ее совершить поступок, который лишит ее положения в обществе.

Герцог пересек комнату и остановился, глядя на озеро.

— Я понимаю, трудно ожидать, чтобы вы поверили в истинность того, что я говорю. Но я пытаюсь объяснить свои действия лишь для того, чтобы вы поняли разницу между тем, что я чувствовал тогда, и тем, что чувствую сейчас к другому человеку.

Его голос дрогнул, и он с явным усилием повернулся к Корнелии:

— Моя связь с Лили Бедлингтон была предосудительным и нечестным делом, но мы были взрослыми людьми и оба в глубине души знали, что на самом деле это всего лишь легкий флирт, не имеющий ничего общего с настоящей любовью.

— Трудно поверить, что вы так думали в то время, — холодно заметила Корнелия.

— Я знал, что вы мне не поверите, — последовал ответ. — Ведь вы так молоды и неопытны. Откуда вам знать, что мужчина в минуту страсти может сказать много такого, чего нельзя принимать всерьез.

— Но предположим, — не отступала Корнелия, — только предположим, что тетя Лили приняла ваше предложение уехать с вами. Что тогда?

— Сейчас легче всего сказать, что я бы не уехал, — ответил герцог, — но это лишь половина правды, и вот почему. Если бы Лили была из таких женщин, которые с легкостью соглашаются бежать, я бы и не пытался склонить ее к этому. Боже мой, это невозможно выразить словами. Я лишь стараюсь сказать, что теперь все совсем иначе.

— Значит, на этот раз вы уверены в своем чувстве? — спросила Корнелия.

— Уверен, как уверен в том, что живу. Корнелия, я взываю к вашей доброте. Если бы наш брак был чем-то большим, нежели чисто деловым соглашением, я не мог бы так с вами разговаривать. Но вы ненавидите меня, и, видит Бог, у вас для этого есть причина. Однако попытайтесь взглянуть на это с моей точки зрения. Я влюблен — первый и единственный раз в своей жизни. Я люблю так, что ничто другое в мире не имеет для меня значения — ничто!

— И вы уверены, что теперь это не заблуждение?

— Настолько уверен, что уже кое-что предпринял, чтобы изменить свою жизнь, — ответил герцог. — Я возвращаюсь в Париж, чтобы встретиться с леди, о которой я говорил, и просить ее оказать мне честь стать моей женой, как только я буду свободен. А до тех пор я буду просить ее уехать со мной в Южную Америку, где у меня есть кое-какая собственность. Я уже написал его величеству письмо с объяснением, почему отказываюсь от герцогского титула. Надеюсь, это как-то умерит скандал и сплетни вокруг развода.

— Вы намерены навсегда отказаться от титула? — спросила Корнелия.

— Что касается меня лично, то навсегда. Буду надеяться, что мой сын, — если таковой у меня будет, — окажется честным и порядочным человеком, достойным носить его. Я также закрою «Котильон».

— Закроете «Котильон»? — повторила за ним Корнелия.

— Да. Я не думаю, что вы пожелаете жить здесь. Разумеется, я соответствующим образом позаботился о вас. Рочемптон-Хаус будет в вашем распоряжении, если вы пожелаете жить в Лондоне; есть и еще несколько имений, которые будут вам предложены, если они вас заинтересуют.

— Благодарю вас, — еле слышно произнесла Корнелия.

— Все это, разумеется, будет зависеть от того, согласитесь ли вы развестись со мной.

— А если я откажусь?

На секунду он плотно сжал губы.

— Если вы откажетесь, я все равно буду просить женщину, которую люблю, уехать со мной.

— А если она не захочет?

— Она захочет, я знаю, что захочет, — с горячностью возразил герцог. — Она любит меня так же, как я люблю ее.

— Без титула, без имени, которые вы могли бы ей предложить? Вы, должно быть, очень в ней уверены!

Говоря это, Корнелия наблюдала за ним. Она увидела выражение страха на его лице, увидела, как он сжимает и разжимает пальцы, но его голос звучал ровно.

— Да, очень уверен. Наша любовь слишком сильна, чтобы отказываться от нее ради подобных… пустяков.

— Для женщины обручальное кольцо вовсе не пустяк. Вы ей обо всем рассказали? Не лучше ли было бы сначала узнать, что она думает о ваших планах, а уж потом сжигать свои корабли? Пускай письмо королю полежит, пока вы не убедитесь, что все это — не самообман, не мираж.

— Нет! — с силой вскричал герцог. — Нет. Ничего подобного я делать не буду. Хватит с меня лжи и обмана, притворства и хитрости. На этот раз все будет делаться открыто и с уважением приличий.

Корнелия молчала, а он, словно вдруг вспомнив, с кем говорит, сказал совершенно другим тоном:

— Я не могу просить вас простить меня за то, как я с вами сейчас поступаю. Так же как и за то зло, что я причинил вам в прошлом. Но если у вас в сердце есть хоть капля доброты, я прошу вас развестись со мной как можно скорее.

Корнелия поднялась.

— Я подумаю об этом, но при одном условии.

— При условии? — спросил герцог.

— Да, — ответила она. — При условии, что вы подождете моего решения до завтрашнего утра.

— Но я не могу! — воскликнул герцог. — Мне надо немедленно ехать в Париж.

Я так не думаю, — возразила Корнелия. — Вы подождете, во-первых, потому, что иначе я никогда не дам согласия на развод, сколько бы вы меня об этом ни просили, а во-вторых, вот из-за этого письма, которое я получила сегодня утром. — Она вынула из-за пояса письмо. — Оно от герцогини Рутленд. Она написала, что у нее гостят король с королевой и они хотели бы приехать сегодня на обед в «Котильон».

— Это невозможно.

— Почему же? — спросила Корнелия. — У нас нет никакой причины для отказа. Герцогиня знает, что мы приехали, и мы не можем притвориться, будто у нас уже есть какие-то другие планы. Она пишет, что король выразил особое желание видеть вас. Я предлагаю вам, хотя бы ради меня, вести себя так, будто мы на самом деле вернулись из свадебного путешествия.

— Кто еще гостит у герцогини Рутленд? — поинтересовался герцог.

— Она упоминает лишь немногих из своих гостей, в том числе моих тетю и дядю.

— Это подстроила Лили! — сердито вскричал герцог. — Если мысль об обеде исходила от короля, то это она подсказала ему, что можно будет позабавиться.

— А почему бы и не устроить этот обед? — предложила Корнелия. — Его величество очень любит «Котильон». Я часто слышала это от вашей матери. Не любить вас у него тоже нет никакой причины, и потому, какими бы ни были ваши чувства по отношению к какой-то женщине, король все равно может рассчитывать на вашу верность.

— Вы правы, — сказал герцог более спокойным тоном. — И прошу вас извинить меня за несдержанность. Просто мне так срочно нужно вернуться в Париж, что я в ту минуту не мог думать ни о чем другом.

— Зачем же вы так спешили оттуда уехать? — спросила Корнелия.

— Хотел отвезти, вас домой, — откровенно признался он.

— Что ж, по крайней мере, это было любезно с вашей стороны.

— Любезно! — Герцог невесело рассмеялся. — Не подумайте, будто я не осознаю, как плохо поступил с вами. Я теперь понимаю: многие мои поступки последних лет достойны презрения, и больше всего моя женитьба на вас, такой юной и невинной.

— И это… понимание, как вы говорите, пришло к вам, потому что вы влюблены?

— Потому что я встретил женщину, заставившую меня увидеть, что хорошо и что плохо. Будучи во многих отношениях олицетворением чистоты и невинности, она заставила меня увидеть прошлое в истинном свете.

— И где же вы могли встретить такую… необыкновенную женщину?

Корнелия увидела, как он вспыхнул и закусил губу. Потом улыбнулся, и все его лицо преобразилось.

— А вам никогда не случалось встретить человека и сразу, с первого взгляда понять, что он — хороший? Не важно, как он будет выглядеть, что делать или говорить — просто от таких людей исходит некое излучение, которое говорит вам, что они чисты и совершенны в истинном значении этого слова. — Герцог глубоко вздохнул и добавил: — Этого-то я и боюсь.

— Боитесь? — недоуменно переспросила Корнелия.

Боюсь, я недостаточно хорош для нее. — Герцог тряхнул головой, словно отбрасывая этот страх. — Я не должен был так говорить с вами, и все же я прошу вас понять и отпустить меня.

— Я отвечу вам завтра, — повторила Корнелия. — А сейчас напишу герцогине, что ждем всех двадцать шесть человек к обеду.

— Что ж, я согласен, — ответил герцог.

Не оглянувшись на него, Корнелия вышла из библиотеки и закрыла за собой дверь. Чувства переполняли ее, и она схватилась за спинку стоявшего в холле стула, чтобы не упасть в обморок.

Герцог выдержал испытание. Значит, Рене была права — он действительно ее любит. Корнелии хотелось плакать от радости. Потом, как ей показалось, спустя долгое время, она сидела в маленькой столовой и писала ответ герцогине. А затем послала за шеф-поваром и распорядилась об обеде на двадцать восемь персон, заказав все блюда, которые, как ей было известно, особенно нравились герцогу. Всего месяц назад необходимость выполнения этих обязанностей привела бы ее в ужас. Но теперь все изменилось.

Герцога она больше не видела. Во время ленча дворецкий принес ей записку, в которой говорилось, что его светлость просит его извинить: он решил объехать несколько ферм, расположенных в дальнем конце имения. Корнелия поняла: он прощается с «Котильоном», считая, что видит его последний раз в жизни.

Он не появился ни к чаю, ни позже, когда уже начало вечереть, и, осмотрев цветы, которыми садовники украсили большую гостиную, Корнелия поднялась к себе.

Вайолет ждала ее. Подойдя к ней, Корнелия обняла свою горничную и поцеловала в щеку. Потом она сняла темные очки и вложила их в руку Вайолет.

— Выброси их, Вайолет. Разбей, закопай в землю, чтобы я их никогда больше не видела, как и одежду из моего приданого. Упакуй все и отошли в какое-нибудь благотворительное общество.

— Ваша светлость! Что случилось?

— Теперь все хорошо, Вайолет.

С сияющими глазами Корнелия повернулась к зеркалу.

После некоторого раздумья она выбрала зеленое шифоновое платье, которое было на ней в тот вечер, когда герцог впервые поцеловал ее. Оно красиво облегало ее фигуру, придавая ей вид юного эфирного создания. Сегодня она будет в собственных украшениях, решила Корнелия, застегивая на шее сверкающее бриллиантовое колье и надевая длинные серьги — свадебный подарок от Эмили.

— Вы наденете диадему, ваша светлость? — спросила Вайолет.

Корнелия покачала головой:

— Нет, обед неофициальный, хотя на нем будут присутствовать их величества. Но я хочу, чтобы ты сделала мне такую же прическу, как позапрошлым вечером, только вот я потеряла свои бриллиантовые шпильки.

— У вас есть другие, ваша светлость, те, что вместе с диадемой, — напомнила Вайолет.

Она приподняла обтянутую бархатом подставку, на которой покоилась диадема. Под ней лежали шесть шпилек, усыпанные драгоценными камнями. Они были гораздо больше тех, что она купила себе в Париже, и, когда Вайолет заколола ими ее волосы, шпильки засверкали в темных прядях подобно звездам в ночном небе.

На щеках у нее горел румянец, ничем не обязанный искусственным средствам. Ее ресницы — длинные, темные и загнутые — были так же хороши, как и тогда, когда она подкрашивала их, чтобы подчеркнуть большие, зеленые с золотистыми крапинками глаза Дезире. Искусственно подкрашенными были только ее губы: она воспользовалась губной помадой, которую дала ей в Париже Рене. Корнелия улыбнулась своему отражению в зеркале, и ее красные губы призывно изогнулись в улыбке — очень женственной, но и сохраняющей что-то от застенчивой невинности ребенка.

Она была готова, но все еще медлила спускаться вниз. Мгновение, которого она так ждала и в то же время страшилась, пришло, а тело отказывалась ей повиноваться, и она не осмеливалась сделать этот последний шаг в неведомое.

— Кареты подъезжают, ваша светлость, — взволнованно известила ее Вайолет.

И тогда Корнелия заставила себя выйти из спальни и подойти к ведущей вниз лестнице. Первые гости уже входили через парадную дверь в большой мраморный холл. Их приветствовал герцог, которому через минуту предстояло выйти на ступени парадного входа, чтобы встретить их величества.

Корнелия стала медленно спускаться, придерживаясь одной рукой за перила. Тихий шелест юбки был единственным звуком, сопровождавшим ее движение. Но ее сердце билось так, что ей казалось, будто все собравшиеся в холле слышат его стук. Она была на шестой снизу ступени, когда герцог обернулся и увидел ее. Несколько мгновений он просто смотрел на нее без всякого выражения, а потом вся кровь отлила от его лица.

— Дезире! — сдавленно проговорил он и шагнул ей навстречу.

Корнелия! Тебя просто не узнать! — воскликнула Лили и поцеловала ее в притворном порыве радости. — Моя дорогая, как ты изменилась! Неужели это Париж? Я поражена. Глазам своим не верю.

Корнелия высвободилась из объятий Лили, поцеловала дядю, пожала руки двум другим гостям, с которыми уже была знакома, и только после этого, под нестихающие восклицания Лили по поводу ее метаморфозы, снова взглянула на герцога.

У него был вид человека, попавшего в водоворот и не знающего, что ему делать. Их глаза встретились, и Корнелия лишилась способности двигаться и дышать.

— Дрого! Их величества! — повелительным тоном известила Лили, и герцог, двигаясь как автомат, пересек холл и вышел через парадную дверь.

— Давайте пройдем в гостиную, — предложила Корнелия голосом, который ей самой показался чужим.

Лили что-то щебетала, дядя Джордж задавал ей какие-то вопросы, но позднее она ни за что не смогла бы повторить, о чем они говорили и что она им отвечала. Помнила только, что ей удалось приветствовать короля с королевой реверансом, полным изящества и достоинства.

С этого момента весь вечер приобрел характер некоего фантастического действа, когда все, что она делала или говорила, казалось нереальным. Корнелия сидела на одном конце длинного обеденного стола и через горы золотых украшений и мили искусно расставленных орхидей пыталась увидеть лицо герцога.

Она смеялась и без смущения разговаривала с королем, сидевшим справа от нее. В конце концов он сделал ей комплимент, хотя она не смогла бы сказать, о чем они говорили.

Гости играли в бридж и музицировали, а когда герцогиня Рутленд встала, чтобы отвезти своих гостей домой, были высказаны искренние сожаления о том, что время пролетело на удивление быстро.

— Теперь мы будем ждать приглашений в «Котильон» еще с большим нетерпением, чем прежде, — любезно сказала она.

— Я всегда прекрасно провожу время в «Котильоне», — сердечным тоном произнес король. — Вы очаровательная хозяйка, моя дорогая.

— Благодарю вас, сэр.

Герцог провожал королеву к ее карете; Корнелия вышла с королем в холл. Она присела в реверансе, и он снова высказал ей свою признательность.

— Я собираюсь быть вашим гостем на первой фазаньей охоте, — сказал он. — Надеюсь, вы не забыли меня пригласить?

— Это было бы невозможно, сэр, — любезно ответила Корнелия.

Он засмеялся, и Корнелия услышала, как он, садясь в карету, шутил с герцогом. Остальные гости распрощались и, в вихре накидок и плащей, в облаках шарфов из тюля и шифона, тоже отбыли.

Когда Корнелия вернулась в гостиную, ее обуял страх — все стало до ужаса реальным. После того первого мгновения в холле она не осмеливалась взглянуть герцогу в глаза. Ей вспомнилось, каким он был бледным и потрясенным, когда произнес ее имя. Но у него было время прийти в себя, понять, как она с ним поступила.

Корнелии вдруг стало очень холодно, и она, дрожа, протянула руки к горевшему в камине огню. Что, если он не простит ей той шутки, которую она с ним сыграла? Любовь, способная вынести удары, часто увядает, если над ней смеются.

Она услышала, как в дальнем конце комнаты закрылась дверь, и замерла, не в силах обернуться, не в силах посмотреть ему в лицо. Она слышала, как он идет по ковру — медленно, неторопливо. Сколько раз у нее вздрагивало сердце при звуке его шагов?

Он подошел совсем близко к ней, но она стояла, наклонив голову и пристально глядя на огонь, который, казалось, совершенно не давал тепла.

— Это правда или я сошел с ума? — очень серьезно, как показалось Корнелии, спросил он.

— Это правда. — Ей стоило большого труда выдавить из себя эти два слова.

— Вы — это Дезире, а Дезире — это Корнелия. —Да.

— Как я мог быть так слеп?

— Человек видит то, что ожидает увидеть, — сказала Корнелия, повторяя слова Рене. — Вы не ожидали увидеть свою жену в «Максиме».

— Определенно не ожидал.

Наступило молчание, и, хотя Корнелия по-прежнему не осмеливалась поднять на него глаза, она знала, что он смотрит на нее, изучает ее лицо, пытаясь, быть может, найти сходство между двумя женщинами, которые в действительности были одной.

— Виноваты очки, эти отвратительные, уродующие очки, — пришел он, наконец, к выводу. — Но я все же не понимаю… Вы сказали, что ненавидите меня, и я вам поверил, но Дезире, она ведь…

— Да, я сказала вам, что ненавижу вас, — прервала его Корнелия. — Но это… неправда.

Она почувствовала, как он замер, осмысливая эти слова, потом недоверчиво спросил:

— Вы хотите сказать, что, выходя за меня замуж, вы не были ко мне равнодушны?

— Я… любила вас. — Корнелия произнесла это почти беззвучно, но он ее услышал.

— Боже мой! Бедный ребенок! Мне и в голову не приходило…

— Да, вы этого… не знали.

— Я, должно быть, сделал вас очень несчастной.

— Я воображала… будто вы… меня любите.

— Какая отвратительная жестокость! Я был слеп, я был глуп. Вы когда-нибудь простите меня?

— Думаю… я вас… уже простила.

— В таком случае, посмотрите на меня.

Корнелия опять почувствовала, что ее охватывает паника, но уже не от страха. Она стояла неподвижно, с опущенными глазами, и бушующая в ней паника постепенно уступала место какой-то невыразимо сладостной застенчивости — застенчивости женщины перед мужчиной, которому она себя отдала.

— Посмотрите на меня!

Теперь это был приказ, властный и уверенный, и она не устояла — вскинув голову, почти с вызовом, Корнелия взглянула ему прямо в глаза и увидела там, в их глубине, пылающий огонь страсти, сдерживаемой, но столь же неистовой и властной, как в ту ночь, когда он сделал ее своей.

— О, моя дорогая, моя любимая, — нежно сказал он. — Как ты могла убежать от меня? Как ты могла заставить меня страдать так, как я страдал эти два последних дня?

— Я хотела… быть уверенной, — прошептала Корнелия.

Говорить было трудно: сердце билось у самого горла и весь мир в странном хороводе кружился вокруг нее.

— Ты не могла страдать так, как страдал я. Временами я думал, что сойду с ума при мысли о том, что, быть может, потерял тебя навсегда.

— Я хотела быть уверенной, — повторила Корнелия.

— А тот мужчина, которого ты любила? Мысль о нем превратила меня в убийцу. Я мог бы убить его, и сделал бы это с величайшей радостью.

— Это был… были вы.

— Что ж, теперь я знаю, каково это — сходить с ума от ревности. — Герцог улыбнулся. — Может быть, мне было бы спокойнее, если бы ты снова стала носить темные очки!

— Нет, ни за что на свете! — возразила Корнелия. — Я их выбросила.

— Значит, мы можем выбросить и все несчастья и недоразумения?

— Я очень на это надеюсь.

— Боже мой, эти долгие дни в Париже! — припомнил герцог. — Как я тосковал и считал минуты, оставшиеся до встречи с Дезире! Как тебе удалось так ловко меня обмануть? Как ты могла подвергнуть меня такой дьявольской пытке?

Корнелия улыбнулась.

— Временами и мне бывало трудно, — призналась она. — Ведь я тоже с нетерпением ждала… вечера,

— Ты сводила меня с ума, — не мог остановиться герцог. — Эти вечера, когда ты не позволяла мне прикоснуться к тебе, не позволяла даже взять тебя за руку. Сама же ты смотрела на меня из-под этих длинных ресниц, и кожа у тебя была такая белая, а губы такие красные! О, Дезире [2] — теперь я не могу называть тебя иначе, ты всегда будешь страстным желанием моего сердца. Мы оба, я уверен, нашли то, чего искали всю жизнь.

Он поднял ее на руки, и его лицо сияло победительным восторгом. Он был завоевателем, триумфатором, путешественником, достигшим цели своего пути! Ее волосы струились по обнаженным плечам и касались пола, когда он нес ее через комнату, через большой мраморный холл наверх в спальню.

Примечания

1

Узкое искусственное озеро в Гайд-парке. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Desiree — страстное желание (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Реклама на сайте