«Театр любви»

Барбара Картленд Театр любви

От автора

Вызывает удивление отсутствие книг о пленительных частных театрах, существовавших на протяжении последних двух столетий.

Один из таких театров можно видеть и сейчас в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге, а театр князя Извольцева во многом напоминает театр, описанный в этой книге.

Во дворце Эстергази в Венгрии был не только кукольный театр, но также и опера. Они, к сожалению, сгорели и больше не восстанавливались.

В больших домах в Англии сохраняли рождественские традиции, которые передавались из поколения в поколение.

В большинстве домов существовал обычай раздавать подарки, который я описала здесь.

Помню, моя бабушка всегда дарила каждой женщине, работавшей в доме или в поместье, красную фланель на юбку.

Я почему-то думала о том, что, возможно, кто-то из них хотел бы сшить юбку другого цвета.

Часто вспоминаю, как к отцу моего дяди, в доме которого праздновалось Рождество, приходили мужчины, игравшие на колокольчиках, и меня завораживали прекрасные мелодии, извлекаемые ими из этих инструментов.

Рождественский гимн «Возрадуйтесь, мужчины!» — самый старый из общеизвестных английских гимнов.

Его распевали на улицах, как и первые рождественские гимны в Иудее; его мелодия пользовалась особой популярностью среди странствующих музыкантов.

Дети тоже пели его, переходя из дома в дом в надежде получить маленькую монетку или сладкий пирожок.

Глава 1

1879 г.

Герцог Мурминстерский всю дорогу до Англии был не в духе.

Он возвращался из Голландии, выполнив поручения королевы и премьер-министра, крайне утомленный царившей там атмосферой скуки.

Чего стоили одни только речи тамошних государственных мужей, чертовски напоминавших напыщенных burgomeester , как будто сошедших с полотен их предков в Рийксмузеуме в Роттердаме.

Слушая их, герцог поражался, что подобное извержение откровенных банальностей может еще приводить к какому-то результату.

Однако счастливый случай помог ему покинуть Голландию на день раньше намеченного срока.

Прежде всего он поспешил отправить каблограмму через британское посольство своим сотрудникам в Лондоне.

От мысли, что по возвращении в собственные лондонские апартаменты его будет ожидать хороший обед, он несколько приободрился.

Судьба тем не менее не всегда оказывалась к нему благосклонной.

Судно, на котором герцог отплыл из Роттердама, сильно запаздывало из-за ненастной погоды.

Шелдон Мур был закаленным моряком, но дождь и пронизывающий ветер даже его прогнали с палубы.

Ему пришлось ограничиться каютой, которая, по его мнению, мало чем отличалась от кроличьей клетки.

Поэтому он исторг вздох облегчения, увидев наконец на лондонской пристани свой экипаж, запряженный двумя чистопородными лошадьми.

Тут же томился в ожидании и его секретарь, мистер Уотсон.

После короткого приветствия герцог велел ему вместе с камердинером заняться его дипломатическим и личным багажом.

Затем тотчас юркнул в экипаж, горя желанием поскорее добраться до горячей ванны в своем фешенебельном доме на Гросвенор-сквер .

Он приехал намного позже, нежели рассчитывал, и сейчас чувствовал зверский голод.

Даже бокал шампанского и сандвичи с pate defoiegras , предусмотрительно поданные ему дворецким, прежде чем он переоденется к обеду, не смогли вывести его из подавленного состояния.

Он поднимался к себе в комнату хмурый и злой, о чем свидетельствовала характерная складка меж бровей.

Ливрейный лакей, встретивший его наверху вместо камердинера, который еще не прибыл с багажом, опасливо поглядывал на него.

Мистер Уотсон оставил на комоде письма для господина, требовавшие безотлагательного ответа.

Их было не так много.

Герцог знал, что внизу, в кабинете, его ждет более внушительная стопка.

У него не было ни малейшего желания углубляться в изучение корреспонденции сегодня.

Среди писем, лежавших на комоде, бросилось в глаза одно — в голубом конверте.

Герцог узнал почерк, очевидно, оказавшийся знакомым и Уотсону, поскольку он не распечатал конверт.

Шелдон Мур, отложив в сторону прочие послания, вскрыл голубой конверт и достал из него письмо от Фионы Фэвершем.

Еще не читая его, герцог догадывался, что леди Фэвершем выражает свою радость по случаю его возвращения домой.

Она, конечно, рассчитывала, что он получит его завтра.

Леди Фэвершем настолько заполняла теперь всю его жизнь, что в переписке, казалось, уже нет необходимости.

Пребывая в Голландии, он получал от нее письма почти ежедневно.

Но какой смысл приветствовать его возвращение, если она была уверена, что он в тот же .вечер явится к ней?

Герцог, разумеется, понимал, что за этим кроется.

Все было слишком очевидно.

Фиона стремилась выйти за него замуж.

И в том, что это стало уже неотвратимым фактом, не сомневались многие его друзья.

Ему скоро тридцать четыре — пора подумать о наследнике.

Родственники постоянно напоминали ему об этой обязанности.

Они были готовы принять Фиону с распростертыми объятиями.

Ведь она одна из прекраснейших женщин Англии, и все считали, что Шелдон без ума от нее.

И кроме всего прочего она — дочь герцога Камберлендского.

Единственным препятствием на пути к счастливому финалу являлось то обстоятельство, что у самого Шелдона Мура не было намерения жениться.

Да и если бы вдруг появилось, то он предпочел бы выбрать себе жену, независимо от чьих-либо представлений на сей счет.

И уж конечно, он не желал быть ведомым по жизни теми, кто, на его взгляд, должен заниматься скорее своими делами.

В их число он включал свою семью.

Он, как и полагалось, честно выполнял свои обязанности по отношению к бесчисленным дядюшкам, тетушкам и к ошеломляющему количеству двоюродных братьев и сестер.

Однако не любил, когда они злоупотребляли его добросердечием или вмешивались в его личную жизнь.

Он действительно находил Фиону Фэвершем весьма соблазнительной.

Когда она бурно ворвалась в лондонский свет после годичного траура по мужу, герцог не мог устоять перед ее очарованием.

Она вышла замуж за лорда Фэвершема, когда ей еще не исполнилось восемнадцать.

Лорд не только принадлежал к одной из древнейших фамилий Англии, но и обладал весьма значительным состоянием.

А кроме того, он отличался удивительной привлекательностью.

Кто-то остроумно заметил; что у большинства людей не было столько обедов, сколько у него интимных связей.

Эрик Фэвершем страстно влюбился в Фиону.

Он увлек юную девушку, заверив ее семью, что женитьба станет для него началом новой жизни — как говорится, «с чистого листа».

Но его пристрастия оказались сильнее благих намерений.

По окончании медового месяца, подарившего новобрачным наслаждение всеми романтическими уголками Европы, он возвратился с молодой женой в Англию.

Здесь он продолжил свою прежнюю жизнь с того самого места, на котором ее оставил.

Вся беда заключалась в том, что лорд Фэвершем не мог устоять ни перед одним хорошеньким личиком.

— В этом нет ничего серьезного, дорогая.

Так сказал он Фионе, когда она обнаружила, что он проводил ночи с женщиной, чье великолепие украшало обложки журналов.

— Но ведь ты был неверен мне! — жалобно возразила юная супруга.

— Я люблю только тебя, поверь, мои чувства к Изабель не больше чем удовлетворение от бокала шампанского.

К сожалению, с течением времени количество «бокалов шампанского» все возрастало.

Фиона продолжала твердить, что не может больше мириться с этим, вплоть до трагической гибели мужа.

Эрик Фэвершем выступал в скачка с препятствиями, перед этим слишком хорошо пообедав и не менее хорошо выпив вместе с участниками оных.

По предложению какого-то шалопая из этой компании они скакали на лошадях в вечерних костюмах, закрыв один глаз черной повязкой.

В результате несколько всадников получили травмы разной степени тяжести, а две лошади были так покалечены, что их пришлось пристрелить.

Эрик Фэвершем сломал себе шею и скончался на месте.

Фиона не слишком притворялась, что скорбит по нему.

Его многочисленные любовные связи были унизительны для нее.

А особенно ее угнетало осознание того, что она не способна была удерживать мужа при себе.

Однако ее поразительная красота с возрастом еще ярче расцвела, будоража представителей сильного пола.

Фиона удалилась в поместье своего отца, чтобы провести там положенный год траура.

Королева Виктория отнеслась бы весьма неодобрительно к сокращению этого срока.

Да и сама Фиона не пожелала бы вернуться в Лондон в скорбных лиловых и серых одеяниях.

Они не могли подчеркнуть ее красоту так, как это был способен сделать черный цвет.

Как у многих рыжеволосых венгерок, ее кожа была ослепительно белой.

Однако ее глаза не были прозрачно-зелеными, что характерно для подобного типа женщин.

Мужчина, заглянувший в глубь ее очей, ощущал, будто его затягивает водоворот.

И шанса на спасение уже не было.

Сказать, что возвращение Фионы в лондонское общество вызвало сенсацию, значит ничего не сказать.

В свои двадцать пять она уже не была той наивной, лишенной утонченности девушкой, впервые сочетавшейся узами брака.

Муж научил ее любви.

Она многое постигла от женщин, которых он называл «бокалами шампанского».

Фиона решила для себя, что ее второе замужество будет совершенно иного свойства.

Кроме всего прочего, она обнаружила после смерти Эрика Фэвершема, что за ним продолжает тянуться целый шлейф долгов и что он вовсе не был столь богат, как уверял свою невесту и ее родителей накануне свадьбы.

Его сумасбродство и расточительность не знали границ, когда он устраивал экстравагантные обеды и вечера, без которых не мыслил своего существования.

Вдобавок он проявлял невероятную щедрость по отношению к обожаемым женщинам и крайнюю необузданность азартного игрока.

Конечно, у Фионы оставалось достаточно денег, чтобы вести жизнь, достойную ее положения.

Но это было не то богатство, на которое она рассчитывала.

А она могла удовлетвориться только положением в обществе, уступающим разве что королевскому.

Потому ей нужен был муж, способный предвосхитить любое ее желание, любой каприз.

Был лишь один мужчина, отвечавший этим требованиям.

Один мужчина, столь привлекательный, что заставлял чаще биться ее сердце.

Герцог Мурминстерский!

Когда они, встретившись впервые, инстинктивно почувствовали взаимное притяжение, ей показалось, что она уже почти сорвала самый крупный в жизни куш.

Необходимо лишь преодолеть небольшую трудность — убедить его произнести всего четыре магических слова: «Выходи за меня замуж!»

Но дело в том, что герцог с самого начала прекрасно понимал намерения Фионы.

С того самого момента, как он окончил Итонский колледж, встречавшиеся на его пути женщины преследовали единственную цель: поймать его на крючок.

Он был не настолько глуп, чтобы не осознавать свою роль самой привлекательной супружеской приманки в стране.

Он научился распознавать сигналы опасности еще до того, как возникала необходимость спасаться.

Он проявлял чудеса изобретательности, выскальзывая из ловушек, расставляемых для него амбициозными мамашами.

В Фионе он видел интересную в общении, остроумную, очаровательную женщину, к тому же уверенную в себе, что ему тоже весьма импонировало.

В этом смысле они были равноценными партнерами.

Став ее любовником, он обнаружил, что в их взаимоотношениях порой возникает некое напряжение, и это было для него внове.

Но он умел сохранять привычный для него контроль над ситуацией.

Впрочем, Фиона была довольно уступчива, и, как кто-то сказал о них, они «ладили друг с другом».

В общем, он наслаждался таким положением вещей, которым, по его убеждению, мог легко управлять.

Он позволил Фионе стать частью его жизни.

В Лондоне они виделись почти ежедневно.

Их приглашали вместе на званые обеды и развлечения, а если гостей принимал он сам, она выступала в роли хозяйки.

То же происходило, когда он перебирался из Лондона в свое поместье.

Фиона помогала ему в подборе гостей и выезжала вместе с ним.

Во время их недельного или двухдневного пребывания в поместье она заботилась о том, дабы все шло весело, без сучка без задоринки.

Он даже не придал значения тому, что она выбрала себе спальню в Мур-парке рядом с его спальней, — это якобы «более удобно».

Вот и теперь он не счел чем-то особенным то обстоятельство, что они завтра (когда он должен был возвратиться из Голландии) будут, как всегда, обедать вместе.

Но почему же он в каблограмме, посланной секретарю, не поручил ему сообщить леди Фэвершем, что он возвращается на день раньше?

Чем это можно объяснить — простой забывчивостью с его стороны или проявлением чуть большей осторожности?

Шелдон Мур и сам не смог бы, наверное, ответить на этот вопрос.

Он спустился к обеду.

Насколько было бы приятнее, подумал он, если бы в этой просторной пустой столовой рядом с ним сидела Фиона!

Она бы интересно и живо информировала его обо всем, что произошло за время его отсутствия в Лондоне.

Она сумела бы поднять его настроение, а заодно сообщить много полезного.

Кто из дам пользуется ныне вниманием принца Уэльского, часто меняющего свои привязанности?

Какие новые affaires de coeur занимают теперь их ближайших друзей.

На все эти вопросы он получил бы от нее исчерпывающие ответы.

Герцог почти никогда не обедал один.

Чтобы рассеять непривычную тишину, он затеял разговор со своим дворецким, который в это время давал указания двум лакеям, прислуживавшим за столом.

Реддинг работал в лондонском доме много лет, однако считал своим долгом поддерживать тесный контакт со слугами загородного поместья Мур-парк и был в курсе всех тамошних событий.

Герцог поинтересовался, какой обещает быть охота, назначенная им на День Подарков .

Заодно он узнал об удачной охоте в его отсутствие в Мур-парке, вполне оправдывавшем название поместья .

— У них был превосходный гон в субботу, ваша светлость, — поведал Реддинг. — Они затравили добычу, знаете, там, в пролеске, недалеко от заводи.

Герцог ясно представил это место и пожалел, что не участвовал в охоте.

Реддинг подал ему небольшой бокал бренди, зная, что господин никогда не пьет портвейн после обеда.

— Будут какие-то распоряжения, ваша светлость? — с почтением осведомился дворецкий.

— Проследите, чтобы меня разбудили завтра пораньше, — велел герцог. — Накопилось много корреспонденции.

— Слушаю, ваша светлость!

Реддинг поклонился и вышел из столовой.

Герцог откинулся в кресле и время от времени задумчиво отпивал маленькие глоточки из бокала.

Ему вновь захотелось, чтобы Фиона была сейчас с ним.

«Но ведь я увижу ее завтра», — сказал он себе.

У него было достаточно времени, чтобы купить ей в Амстердаме изящный, дорогой подарок.

Он собирался преподнести его ей на Рождество, но теперь подумал, что, пожалуй, сделает это раньше.

До Рождества оставалось чуть больше недели.

Эти мысли напомнили, что у него есть еще кое-какие дела в Мур-парке, кроме охоты.

Дело в том, что ему уже давно не давала покоя идея воссоздания там частного театра.

Он был построен в восемнадцатом веке, когда возводился дворец, вобравший в себя уже имевшиеся строения.

Но театру суждено было погибнуть в пламени пожара во времена правления Георга Четвертого.

Предки Шелдона Мура обладали незаурядными способностями; среди них были по-настоящему талантливые люди.

Но, как это ни странно, ни один не стремился выразить себя в музыке или литературе.

Поэтому герцог немало удивился, обнаружив у себя активное тяготение к обоим видам творчества.

В то время как его современники восхищались актрисами на театральных подмостках, он был погружен в анализ поставленной пьесы.

Временами ему даже казалось, что он способен сочинить нечто более значительное.

К изумлению своих родственников, он начал воссоздавать сгоревший некогда маленький театр в Мур-парке.

Причем воссоздавать в его первоначальном варианте.

И это оказалось возможным, поскольку, на счастье, сохранились чертежи, составленные теми же выдающимися архитекторами, которым было поручено возведение самого дворца.

Им удалось объединить сооружения предыдущих поколений Муров в архитектурный ансамбль, образовавший поистине великолепный дворец.

Он был признан специалистами вершиной зодчества.

От прочих сооружений его отличало также то, что общий фасад был выполнен в георгианском стиле , а за этим фасадом многочисленные старинные помещения сохранялись в первозданном виде.

Достойное место среди них занимала древняя церковь, так же органично влившаяся в архитектурный ансамбль дворца.

Участок земли, где ранее был театр, так и оставался незастроенным.

Видимо, и это обстоятельство подвигло герцога к воссозданию храма искусства.

Когда он последний раз наведался в Мур-парк, здание театра было почти готово.

И если б Шелдон Мур появился там в конце недели, он увидел бы его полностью завершенным.

Чувства так переполняли его, что он поделился своей радостью с принцем Уэльским как раз перед отъездом в Голландию.

— Ты должен пригласить меня на церемонию открытия театра, Шелдон, — заявил принц.

Затем, подумав немного, он прибавил:

— Мы проведем Рождество в Сэдрингеме Если мне не изменяет память, рождественский день приходится нынче на среду. Мы с принцессой приедем в Мур-парк в следующую пятницу, и ты сможешь устроить первое представление в субботу вечером.

— Ничто не доставит мне большего наслаждения, сэр, — ответил герцог. — Я попытаюсь приготовить для вас нечто уникальное.

— И самое главное — нечто прекрасное! — ввернул принц.

Это уж само собой разумеется, подумал герцог, зная слабость принца к хорошеньким женщинам.

Но он также любил и театр, о чем можно было судить по тому, как он волочился за Лили Лэнгтри.

Когда их связь близилась к закату, он позаботился о ее неувядаемой театральной славе, которой она никогда не достигла бы без помощи принца.

Герцог думал теперь о том, что у него осталось всего две недели, чтобы устроить в театре «нечто уникальное», обещанное принцу.

Что же касается «прекрасного», по разумению принца, то это было б совсем не трудно, если бы с ним не приехала принцесса Александра.

В ее отсутствие можно было бы пригласить очаровательных балерин из «Ковент-Гардена» или несравненных красоток из театра на Друри Лейн .

Будь это чисто холостяцкое мероприятие, актрисы могли бы остаться во дворце, чтобы после представления продолжить увеселение публики так, как умеют только они.

Герцога не занимали эти проблемы, пока он был сосредоточен исключительно на восстановлении здания театра.

Но после разговора с принцем пришлось задуматься об организации первого представления и о лучших исполнителях.

Теперь необходимо решать это поскорей, и здесь ему не обойтись без Фионы.

Герцог мысленно вернулся к их разговору об этом, во время которого она как бы невзначай упомянула о своем хорошем голосе.

Она даже предложила ему сочинить небольшую сценку, где могла бы исполнить арию.

Герцог был искренне удивлен и стал расспрашивать ее о природе этих способностей.

— Дома мы всегда исполняли какую-нибудь пьесу для папы, — объяснила она, — либо на Рождество, либо в день его рождения.

— У вас был свой театр? — поинтересовался герцог.

— Нет, мы исполняли пьески в бальном зале, а наш плотник в поместье сооружал устройство для занавеса и мастерил театральный задник.

Она мечтательно улыбнулась.

— Это было бы великолепно — спеть в настоящем театре, в свете рампы!

Она бросила на него лукавый взгляд.

— Я часто думала, не будь у меня такого положения в обществе, я могла бы иметь большой успех на сцене.

— С твоей красотой — несомненно! — воскликнул герцог, понимая, что от него ждут именно этого.

— Я уверена, что была бы второй миссис Сиддонс, — продолжала Фиона, — и вместо того, чтобы исполнять роль для одного тебя, мой драгоценный Шелдон, я могла бы играть перед полным залом на Друри Лейн!

— Боюсь, тебе это показалось бы не столь привлекательным, — сухо заметил герцог.

У него бывали короткие связи с актрисами и танцовщицами.

Он-то хорошо знал, атмосфера за кулисами выглядела далеко не такой романтической, какой представлялась зрителям со сцены.

Теперь он сознавал, у него практически не остается времени, чтобы написать какую-либо сценку для Фионы.

Очевидно, придется обратиться к профессиональным исполнителям.

Надо будет пригласить музыкантов и знаменитых певцов, которые понравились бы принцессе Александре.

Герцог прекрасно знал вкусы его королевского высочества.

Однако на семейном празднике в Мур-парке потрафить специфическим вкусам принца не было никакой возможности.

Кроме всего прочего, на торжестве не исключено присутствие его бабушки, которой уже за семьдесят.

К тому же если удастся организовать театральный спектакль, чего ожидают все, то соберется немало и других родственников, чрезвычайно строгих, когда дело касается морали и вкуса.

Они могли быть шокированы всем, что показалось бы им вульгарным.

Герцог все более склонялся к выводу, что затеянное предприятие оказалось значительно труднее, чем он предполагал.

«Я должен поговорить об этом с Фионой», — подумал он.

Он был совершенно уверен, что она найдет разумный выход.

А если уж ей это не удастся, то она знает тех, к кому можно обратиться за помощью.

Герцог даже не предполагал, насколько привык во всем полагаться на нее.

Однако же, когда думал об этом, он понимал, что она намеренно стала такой незаменимой для него, преследуя свои цеди.

Он опустошил бокал и поднялся из-за стола.

В этот миг в голове у него возникла новая идея.

Может быть, в конце концов жениться на Фионе и покончить с этой проблемой?

Она с готовностью возьмет на себя управление домом.

Он же сможет сосредоточиться на делах поместья.

Лошади, фазаны, фермы, скот.

А еще забота об огромном количестве людей, чьи семьи служили нескольким поколениям Муров.

Он вышел из столовой, думая о Фионе.

Его подарок для нее был наверху, в кабинете.

Почему бы не вручить его сегодня же?

Он представил, как она отреагирует на его неожиданный приезд, как затрепещет от радости.

Это было ясно из ее письма, которое он прочел, прежде чем принять ванну.

Она писала:

Я с нетерпением считаю часы, оставшиеся до четверга. Вчера я провела ужасный обед с Барчингтонами, они ссорились, как всегда.

Завтра вечером мне нечего будет делать, — останется лишь сидеть и думать о том мгновении, когда я вновь смогу увидеть тебя.

Я предвижу радость и возбуждение, которые охватят меня. Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как ты уехал в Голландию.

Я хочу быть рядом с тобой, я хочу, чтобы ты рассказал мне, как скучал без меня, и я хочу, мой самый прекрасный и восхитительный, того, о чем не могу написать.

Она сопроводила подпись пышной, замысловатой завитушкой, и герцог понял, чего она хотела.

Он подумал, на сколько лет старше ее.

И тут же поразился своим мыслям.

Половина мужского населения Лондона отдала бы свою правую руку ради обладания Фионой.

Он поднялся по лестнице, чтобы взять браслет, купленный для нее в Амстердаме.

Офицер по особым поручениям королевы в Амстердаме был счастлив сообщить ему имя самого знаменитого ювелира.

Этот специалист показал ему браслет с необыкновенно изящными голубовато-белыми бриллиантами.

Он предложил ему также кольцо, удивительно гармонировавшее с браслетом.

В него был вправлен один бриллиант в форме сердца.

— Это исключительный камень, ваша светлость, — заметил продавец. — Было бы чрезвычайно трудно сыскать нечто подобное.

Герцог разглядывал его со всех сторон, любуясь волшебными переливами граней, пока не убедился в справедливости оценки ювелира.

Его поразила огранка камня в виде сердца, что придавало кольцу форму обручального, попавшего в его руки именно в ту минуту, когда он уже почти решился на женитьбу.

В их семье были великолепные драгоценности.

Когда его мать появлялась на открытии парламента, она затмевала своим блеском всех супруг пэров.

Теперь же большинство этих сокровищ покоились в сейфе, ожидая, когда у него появится жена.

Герцог наверняка знал, что там было и несколько обручальных колец, передаваемых из поколения в поколение.

Но он придерживался того взгляда, что невеста должна получить свое собственное кольцо, а не то, которое ожидало ее в семейной коллекции.

Поэтому он купил и браслет, и кольцо.

Они обошлись ему в огромную сумму, но такое приобретение «стоило затраченных денег», как и пообещал ему знаток из королевской свиты в Амстердаме.

Он положил браслет в карман, оставив кольцо в ящике стола.

Если он сделает предложение Фионе, оно будет наготове.

Но все-таки он еще не принял окончательного решения.

Он и сам не мог объяснить причину подобной предосторожности.

Возможно, его настораживала ее слишком откровенная настойчивость.

Он чувствовал, все это настолько хорошо ею продумано, что неизбежный результат кажется само собой разумеющимся.

Он не имел ясного представления, какая жена ему нужна, но знал совершенно точно: она должна быть прекрасной.

Таковыми были все предыдущие герцогини Мурминстерские.

И, конечно, по знатности рода она должна быть равной ему.

Фиона, безусловно, удовлетворяла этому условию, поскольку герцогство, ее отца было еще древнее, чем его.

Ему нужна жена, способная возбуждать в нем желание.

Она также должна обладать внутренним благородством и достоинством, соответствующими тому положению хозяйки поместья и леди, которое по праву занимала в прошлом его собственная мать.

Он помнил, как, будучи ребенком, забирался на галерею для менестрелей, певцов и музыкантов, чтобы взглянуть сверху на банкетный зал, где собирались гости.

Отец, восседавший во главе стола, казался ему королем.

Мать, сидевшая напротив, на другом конце стола, выглядела как сказочная принцесса.

При каждом ее движении переливались и сверкали одежды, увешанные драгоценностями, — она была самой прекрасной женщиной в зале.

Фиона, конечно, способна выглядеть так же.

У него мелькнула мысль, что ее, возможно, не станут любить столь безгранично, как любили его мать.

Слуги поместья до сих пор вспоминали ее с обожанием.

«Герцогиня словно ангел сошла с небес, чтобы побыть с нами!» — как-то сказала старая служанка, находившаяся нынче на покое.

Он был всего лишь маленьким мальчиком в то время, но этого не забывал никогда.

Фиона, конечно, не ангел.

В их жарких любовных баталиях ее скорее можно было сравнить с пламенем, вырвавшимся из преисподней.

Подумав об этом, герцог поневоле улыбнулся.

Более того, у него появился плотоядный блеск в глазах, которого только что не было.

Он желал Фиону, он желал ее немедленно — благо она обитала тут же, за углом.

Ее дом находился на Карлос-плэйс .

Чтобы добраться до нее, достаточно лишь несколько минут побороться с холодом, ветром и гололедом.

Когда он спустился в холл, лакей уже держал наготове его пальто, подбитое соболями, с каракулевым воротником.

Другой лакей подал ему высокую шляпу и перчатки.

Третий вручил трость.

— Вы уверены, ваша светлость, что вам не потребуется экипаж? — почтительно осведомился дворецкий.

— Нет, благодарю вас, Реддинг, я не далеко, — ответил герцог.

Дворецкий метнул на него все понимающий взгляд, не замеченный герцогом.

Парадную дверь открыли, и Шелдон Мур весьма осторожно шагнул на ступени, покрытые корочкой льда.

Путь будет скользким, подумал он.

На улице стоял страшный холод.

Герцог шел быстро, довольный тем, что хотя бы нет ветра.

По площади двигались экипажи.

В соседнем доме, очевидно, закончилась вечеринка, и оттуда разъезжались гости.

Герцог деловито прошмыгнул между ними, стараясь, чтобы его не узнали.

Затем он повернул на Карлос-плэйс.

На левой стороне бульвара возвышался красивый дом Фионы.

Герцог так хорошо знал его, что мог бы, наверное, пройти по нему с завязанными глазами.

Поднимаясь по лестнице к входной двери, он нащупал в кармане ключ, лежавший всегда в ящике комода в его спальне.

Одно условие он соблюдал неукоснительно.

Он никогда не позволял Фионе приходить в его дом на Гросвенор-сквер одной вечером.

Они никогда не ужинали в его доме наедине и никогда не предавались любви после ухода гостей.

— Какой ты чопорный! — поддразнивала она его.

— Я просто забочусь о твоей репутации, — отвечал герцог, — ведь ты знаешь, как болтливы слуги.

Она лишь очаровательно пожимала плечами.

— Какое это имеет значение для нас? — спросила она как-то раз.

— Я думаю, имеет, — молвил он тихо.

Она изобразила на лице недовольную гримаску.

Зато к ней он не опасался приходить, и она дала ему ключ от входной двери.

— Я не держу лакея в холле, чтобы он наблюдал, кто входит и выходит! — заявила она.

Поэтому герцог навещал ее, когда они оба были в Лондоне.

Иногда это случалось далеко за полночь, если у него были дела во дворце или он обедал с принцем Уэльским.

Она всегда ожидала его в своей спальне.

Рыжие волосы, спадавшие на плечи, и светлая, как будто жемчужная кожа придавали ей особое очарование и изысканность.

Она обычно готовила какой-нибудь сюрприз к его приходу.

Однажды она встретила его совершенно обнаженная, лишь ожерелье из черного жемчуга украшало ее шею.

В следующий раз это было уже изумрудное ожерелье, которое дополнял узкий пояс из таких же камней, обвивавший ее тонкую талию.

Сегодня, думал герцог, она не ожидает его.

Он даже замер на миг, предвкушая, как она встретит его радостным возгласом.

Она наверняка выскочит из кровати и бросится в его объятия.

Он открыл дверь и обнаружил, что холл погружен в темноту.

Близилась полночь, и он был уверен, что Фиона легла спать пораньше.

Она скорее всего решила отоспаться к завтрашней ночи.

Ведь он после страстного свидания с ней обычно спешил в собственную спальню не ранее, чем начинали меркнуть ночные звезды.

В шесть часов горничные в чепчиках и лакеи в рубашках без пиджаков приступали к уборке в доме.

Он снял пальто и положил его на стул.

Даже в полной темноте он знал, где стоит этот стул.

Туда же положил шляпу и перчатки.

В слабом свете, проникавшем сквозь полу круглое окно над парадной дверью, он смог различить перила лестницы, ведущей наверх.

Придерживаясь за них, он тихо ступал по толстому ковру.

Прошел через гостиную, занимавшую весь второй этаж.

Поднялся по следующему пролету лестницы туда, где находилась ее спальня.

Он задержался на мгновение, прежде чем взяться за ручку двери.

И тут же застыл на месте.

Кто-то говорил за дверью, и голос этот принадлежал мужчине.

В какой-то миг Шелдону Муру показалось, будто он ослышался.

А может быть, он вошел не в тот дом?

Но, очнувшись и узнав, кому принадлежит этот голос, он ощутил, как зловещий холод сковывает все его тело.

Глава 2

Герцог теперь не сомневался, что в постели с Фионой в эту минуту находится его кузен Джослин Мур.

Джослин как раз принадлежал к числу тех его родственников, к которым он не испытывал большой привязанности.

Ему было известно, что Джослин, пользуясь своим положением его предполагаемого наследника, пытался занимать деньги у ростовщиков.

Но поскольку они знали, что лишь маловероятный случай мог сделать его третьим герцогом Мурминстерским, то без всякой пощады отказывали ему.

Эта история, каким-то образом превратившаяся в сплетню, дошла и до ушей герцога.

Он понял, Джослин Мур снова глубоко увяз в долгах.

Вновь ему придется самым решительным образом напомнить кузену, чтобы тот не бесчестил семью и наследника герцогства.

Джослин, по-видимому, еще не отошел от предыдущей нотации.

И сейчас герцог думал, что кузен наверняка в отместку ему соблазнил Фиону.

Джослин, так же как и Эрик Фэвершем, не мог пропустить ни одного хорошенького личика.

Его романы сменялись с такой калейдоскопической быстротой, что давно уже перестали шокировать родственников.

Высокий, красивый, как все Муры, он обладал тем особым мужским обаянием и необъяснимой притягательностью, которые чертовски раздражают мужчин и с легкостью обезоруживают женщин.

Первым побуждением герцога было войти в комнату и выяснить отношения с ними.

Но затем он счел подобную акцию слишком унизительной для себя.

Более того, он не имел права упрекать в чем-либо Фиону, поскольку не делал ей предложения.

Он уже думал об этом, но произнести слова, которые она жаждала услышать от него, никак не решался — что-то мешало ему.

Казалось, она любит его пылко и искренне, и он не представлял себе, что она может быть ему неверна.

По крайней мере до тех пор;, пока они оставались любовниками.

Теперь же он мрачно подумал, что Джослин был, вероятно, не единственным, занимавшим его место в его отсутствие.

Он стоял, не зная, что предпринять, пока вновь не услышал голос кузена.

— Ты прелестна, Фиона, — льстиво произнес он, — и ты, несомненно, будешь самой прекрасной герцогиней Мурминстерской среди тех, чьи портреты висели когда-либо в картинной галерее!

— Это — моя цель, — ответила Фиона. — Но ты отлично знаешь, как сложно вынудить Шелдона сказать о замужестве.

— Черт побери! — выругался Джослин. — Он в конце концов должен спасти честь женщины, после того как о тебе заговорил весь Лондон.

— Может быть, ты убедишь его в этом? — насмешливо заметила Фиона.

— Ты знаешь, как дьявольски трудно говорить с ним! — воскликнул кузен. — А кроме того, я буду вынужден пресмыкаться перед ним, чтобы он оплатил мои долги!

— О, Джослин, неужели дела опять так плохи?

— Хуже! — отрезал ее гость. — Но Шелдону придется раскошелиться. Иначе случится превеликий скандал, а этого он не захочет!

— Ты знаешь, дорогой, что я помогла бы тебе, если б могла, и когда стану женой Шелдона, я уж постараюсь сделать его более щедрым, чем теперь.

Герцог сжал кулаки.

Сколько же денег он отдал своему кузену!

И все это было выброшено на артисток, проституток, на разгульных друзей.

И после всего обвинять его в скупости!

А между тем ему приходилось уже экономить на нуждах поместья!

Потому что огромные суммы, растрачиваемые Джослином, могли бы использоваться для обеспечения большего числа служащих заработком и пенсиями.

И тут он услышал Фиону.

— Не будем говорить о такой скучной материи, как деньги, когда мы так близки друг другу!

— Ты права, — согласился Джослин, — никто не может сравниться с тобой, такой нежной, восхитительной, возбуждающей до сумасшествия!

Наступила тишина, и герцог понял, Джослин целует ее.

Медленно, осторожно, чтобы не произвести ни малейшего звука, он спустился по лестнице и вышел в холл.

Надел пальто, взял шляпу и перчатки и вышел в ночь.

По дороге домой он был объят ужасным гневом; казалось, будто все его тело пожирает безжалостный огонь.

Будучи честным с самим собой, он сознавал, причиной этого гнева является не только неверность Фионы.

Самым непростительным было то, что из всех мужчин она выбрала именно Джослина.

Ведь он говорил ей, — конечно же, говорил, — как отвратительно ведет себя кузен.

Она же сочувствовала Джослину, понимала его, становилась подобной ему.

Однако, поступая так, она, видимо, представляла себе выход из проблемы, перед которой стоял герцог.

Если б он женился и у него появился наследник, кузен не смог бы долее шантажировать его, как делал это теперь.

Ведь, заставляя оплачивать его долги, Джослин буквально спекулировал на общественном положении герцога.

Но, как сказал однажды кузен, он не смог бы допустить банкротства наследника герцога, если б он появился.

Шелдон Мур прошел через парадную дверь.

Оказавшись в своем доме, он уже знал определенно, что никогда не женится на Фионе Ночной лакей в холле, явно удивленный столь быстрым возвращением герцога, принял от него пальто.

Герцог поднялся в спальню.

Позвонил в колокольчик, камердинер Дженкинз помог ему раздеться, и он, не произнеся ни слова, лег в постель.

Он лежал в темноте с открытыми глазами.

Он чувствовал себя так, будто потолок обрушился на его голову, когда он меньше всего этого ожидал.

Он был сражен не столько изменой Фионы, сколько проявлением глупости, вовсе не свойственной ему.

В конце концов, пытался успокоить он себя, она имела полное право сделать это.

Они не были связаны ничем.

И в то же время он почему-то верил ее постоянным признаниям в любви к нему.

Она убеждала его вновь и вновь, что он единственный мужчина в ее жизни.

Она тысячи раз повторяла, что никогда не испытывала такого любовного экстаза, какой он дарил ей.

И он верил ей; а как же иначе — ведь он хотел верить этому.

Да и многие другие женщины говорили ему то же самое.

Теперь он понял, каким глупцом был, принимая эти слова за чистую монету.

Муж Фионы слыл волокитой и распутником, таким же, как и Джослин.

Можно ли было поверить, что она осталась несведущим ребенком, которым притворялась?

Герцог мог гордиться своим умом.

Он был незаменимым помощником королевы не только благодаря своему титулу и своей привлекательности.

Многие знали, что королеву Викторию очаровывают красивые мужчины.

И она, конечно, испытывает к нему слабость.

Но она всегда ценила и его ум.

Она часто превозносила его способность в случае необходимости так умело повлиять на иностранного дипломата, что тот соглашался на ее условия.

Когда лорд Биконсфилд был премьер-министром, он говорил то же самое.

— Я всегда могу положиться на вас, ваша светлость, — разоткровенничался он однажды, — зная, что вы добиваетесь того, что нужно вам, а значит, добьетесь того, что нужно мне, — и я очень благодарен вам за это.

Шелдон Мур также доверял своей интуиции, когда шла речь о поиске истины.

Он умел распознавать фальшь и ложь.

И все же Фионе удалось обмануть его.

Он казался себе глупым, неотесанным мужиком.

Что ж, теперь необходимо что-то делать с этим.

Прежде всего не следует подавать виду Фионе или Джослину, что он пробрался в дом и подслушивал у двери ее спальни.

Это было бы в духе лакейской прихожей.

Это выглядело бы ничтожно, а он предстал бы еще большим глупцом, нежели казался самому себе.

Несколько ночных часов ушло на то, чтобы окончательно выработать будущую линию поведения.

Самое главное — не дать заподозрить ни Фионе, ни Джослину, что их связь была обнаружена.

Затем необходимо постепенно, без резких движений вытеснить Фиону из своей жизни.

Ему хватит ума сделать это в достаточной мере тонко.

У нее не будет причин сетовать на его жестокость, а значит, и повода развязать язык охочей до сплетен знати, проживающей рядом с ними в районе Мэйфэйр.

Он пока не решил, каким образом сделает это.

Однако намерение его было неколебимым.

По крайней мере он знал, что не в состоянии будет видеть ее следующим вечером, как они договаривались.

Если они будут ужинать вместе, она наверняка захочет вознаградить его за те ночи, которые он провел без нее.

Ему пришлось бы оказаться в той же кровати, которую сейчас занимает Джослин.

Сама мысль об этом вызывала у него отвращение.

Этого следует избежать любой ценой.

Наконец, прежде чем погрузиться в сон, он вспомнил, что поручил Дженкинзу разбудить его в семь часов.

Когда утром в спальню вошел камердинер, герцог сразу же велел ему сообщить мистеру Уотсону, секретарю, что он отправляется в поместье.

— В Мур-парк, ваша светлость? — изумился Дженкинз.

— Упакуйте все, что мне понадобится, — распорядился герцог. — Мы отъезжаем в десять часов.

К тому времени как он оделся и сошел вниз, мистер Уотсон уже ожидал его.

— Доброе утро, ваша светлость! — сказал он. — Мне передали, что вы намерены выехать в деревню.

— Да, я так решил» — ответил герцог, устремляясь к комнате для завтраков.

— Я уже послал моего помощника в Мур-парк, предупредить о прибытии вашей светлости, — доложил мистер Уотсон. — Но я не имею представления, кого вы, ваша светлость, желаете пригласить туда.

— Я еду один, — заявил герцог.

Ему показалось, что мистер Уотсон с трудом скрывает изумление, и он прибавил, как будто вспомнив что-то:

— Я хочу взглянуть на мой театр. Вы, конечно, в курсе, что мы не определились еще с первыми исполнителями на открытии театра, когда прибудут их королевские высочества.

— Позвольте уведомить вас, ваша светлость, что я составил список самых выдающихся певцов, которых можно было бы пригласить, а кроме того, есть еще чародей-фокусник в одном из музыкальных залов, говорят, он совершает настоящие чудеса.

Герцог промолчал.

Он уже сидел за столом.

Дворецкий с двумя лакеями предлагали ему блюда, которые держали подогретыми в буфете.

Мистер Уотсон направился к двери, не желая мешать господину.

— Я встречусь с вами в кабинете, когда позавтракаю, — молвил герцог. — Между прочим, Уотсон, я хочу, чтобы вы поехали со мной в Мур-парк.

Мистер Уотсон не поверил своим ушам: герцог почти никогда не предлагал сопровождать его в деревню, когда развлекал там гостей.

В таких случаях он обычно не нуждался в своем секретаре.

Он всегда говорил, что хочет скрыться в деревне от множества официальных обязанностей, заполняющих его жизнь в Лондоне.

Различные дела требовали его присутствия в Букингемском дворце и Виндзорском замке .

Обращался к нему с официальными поручениями принц Уэльский, который иногда нуждался и в дружеской помощи герцога.

Премьер-министр тоже часто требовал его присутствия.

Он был нужен министрам для посещения бесчисленных конференций и торжеств.

Особенно тех, в которых был заинтересован государственный секретарь по международным делам.

За последние несколько лет герцог провел много времени за пределами Англии.

Он побывал не только в странах Европы, включая Россию, но также в Америке и Африке.

Он представлял огромную ценность для тех министров, которым приходилось полагаться на доклады за неимением возможности увидеть ситуацию воочию.

Герцог прошел в кабинет, где его ожидал мистер Уотсон с пачками писем.

В одной были приглашения явно личного характера, другая имела отношение к дипломатическим делам.

Он подозревал, что вслед за этими двумя появится еще и третья — с письмами, содержащими политические вопросы.

Он сел за стол и, взмахнув рукой в сторону всех пачек, сказал:

— Вы можете взять это с собой. Есть здесь что-нибудь срочное, требующее ответа до моего отъезда?

— Есть письмо от его королевского высочества принца Уэльского, — ответил мистер Уотсон. — Он приглашает вашу светлость на ужин в Мальборо-Хаус завтра вечером и хотел бы поговорить с вами наедине, если возможно, завтра утром.

— Можете послать записку принцу, как и всем прочим, в которой объясните, что я отправился в деревню по неотложным делам, касающимся моего поместья.

Подумав немного, он прибавил:

— Я, конечно, свяжусь с его королевским высочеством по возвращении в Лондон.

Мистер Уотсон записал то, что сказал герцог.

Затем, стараясь осмыслить услышанное, помолчал несколько секунд и осторожно заметил:

— Я полагал, вы, ваша светлость, собирались ужинать с леди Фэвершем сегодня вечером.

— Ах да, конечно! — молвил герцог, как будто только сейчас вспомнил об этом. — Пошлите ее милости такую же записку о моем отъезде, что и прочим, и отправьте все эти уведомления сегодня вечером, когда я должен был бы возвратиться из Голландии.

— Хорошо, ваша светлость.

Мистер Уотсон торопливо вышел из комнаты.

Герцог сидел в кресле с чуть заметной ироничной усмешкой на губах.

Разумеется, Фиона будет поражена, а возможно, и слегка возмущена.

Он не только уезжал в деревню, не повидав прежде ее.

Более чувствительным для нее явится то» что он не написал ей лично.

Он думал об этом первом ударе в противостоянии, которое неизбежно развернется между ними.

Он был уверен: она как тигрица станет сражаться за него.

Она постепенно впадет в неистовство, когда поймет, что он избегает ее.

Шелдон Мур небезосновательно предполагал, что с ее стороны будут и слезы, и обвинения.

Такое уже случалось по завершении нескольких его affaires de coeur.

Но в тех случаях никогда не стоял вопрос о женитьбе.

Положение же с Фионой было несколько иным.

Он предполагал также, что она проинформирует Джослина, и тот приедет к нему завтра же.

Он слишком хорошо уяснил тактику своего кузена.

Как Джослин сказал вчера Фионе, он будет со скорбным видом, бьющим на жалость, просить у него денег.

Если ему отказать, он станет привычно его шантажировать, намекая на возможный ущерб для фамильной чести.

Он не преминет подчеркнуть, как сильно будут расстроены их родственники, если о его отчаянном безденежье узнают газеты.

И он будет прав.

Герцог знал, газетчики без всякого зазрения совести начнут предаваться сравнениям и приводить читателей в ужас от контраста между жалким состоянием предполагаемого наследника и богатством одного из самых состоятельных людей в стране.

С исказившимся от гнева лицом Шелдон Мур так сильно ударил кулаком по столу, что загрохотали подпрыгнувшие чернильницы.

— Проклятие! — воскликнул он. — Придется платить, и он знает это!

Герцог пытался урезонить себя, рассуждая, что, раз уж ничего с этим не поделать, глупо расстраиваться из-за поведения Джослина.

И все же, когда он выходил из кабинета, меж его бровей вновь появилась характерная складка.

Уже не оставалось времени «заказать присоединение его личного вагона к поезду, в котором ему предстояло ехать.

Однако до станции его сопровождал курьер, который организовал предоставление герцогу запасного вагона и проследил, чтобы его заперли, когда важный пассажир вошел в него.

Мистер Уотсон расположился в соседнем вагоне, вещи поместили в багажное отделение.

Чемоданов взяли немного.

В домах, где герцог бывал наиболее часто, имелась запасная одежда для него, предусмотренная на все случаи жизни.

Кроме Мур-парка, он владел имениями в графствах Ньюмаркет и Лестершир.

Поэтому обычно не было необходимости везти много вещей с Гросвенор-сквер в Мурпарк.

Самым важным грузом в этот раз являлись письма, которые ехали рядом с мистером Уотсоном в курьерском кейсе для официальных бумаг.

Секретарь потребовал все дневные газеты и положил их в вагон герцога.

Путешествие было непродолжительным, поскольку Мур-парк находился недалеко от Лондона, в самой живописной части графства Оксфордшир.

До поместья можно было доехать в экипаже менее чем за три часа.

Зимой, однако, герцог предпочитал более быстрый и комфортабельный переезд на поезде.

По требованию пассажиров поезд останавливался на его частной остановке.

Оттуда до его дома оставалось всего две мили.

На станции его встречали трое служащих.

Он сошел на платформу, покрытую специально для него красным ковром.

В стороне стоял фаэтон , которым он любил управлять сам.

Здесь же ожидал экипаж из поместья, готовый довезти любого от станции до Мур-парка.

Герцог приветствовал всех собравшихся, обнаружив некоторую скованность, что заставило их заподозрить нечто неладное.

Затем вскочил в фаэтон, подобрал поводья и отъехал.

Его кучер расположился на заднем сиденье.

Никто не сидел рядом, не отвлекал от мрачных мыслей.

Шелдон Мур уверенно правил лошадьми, мчавшимися по узким, извилистым дорожкам.

При этом он думал, что впервые за много лет едет домой без сопровождения гостей, обычно прибывавших, дабы развлекать его.

Сейчас ему хотелось побыть одному.

Хотелось суровой простоты, доставлявшей ему радость, как радовали морозный воздух, касавшийся щек, и серое небо над головой.

Он не мог бы в эти минуты тешиться солнечным светом или смехом и болтовней флиртующих женщин.

У него было одно желание — остаться наедине с собой, спокойно зализать раны, прежде чем он сможет вновь встать в ряды борцов.

Мур-парк выглядел великолепно.

В любое время года, в любую погоду огромный, величественный дом оставался все тем же.

От размаха его центральной части с гигантскими крыльями, простирающимися по обе стороны, захватывало дух.

Он был для герцога олицетворением стабильности и непрерывности бытия, основой существования самого Шелдона Мура.

Экипаж катился по длинной подъездной дороге.

И все это время, пока не приблизился к дому, герцог спрашивал себя: как мог он думать, что Фиона Фэвершем способна занять место его матери, став герцогиней Мурминстерской?

И дело было не только в том, что она изменила ему.

Он понимал теперь, как бы ни была прекрасна эта женщина, она не обладала ни характером, ни индивидуальностью для такой роли.

» Если б я женился на ней и убедился впоследствии в ее вероломстве, это унизило бы не только меня, но запятнало всю нашу родословную «, — думал герцог.

Он миновал мост через озеро, такой же старинный, как и сам дом, и подкатил к парадному подъезду.

Красный ковер уже расстелили.

На месте были и лакеи, готовые открыть дверцу фаэтона, чтобы он соскочил на ковер.

На верхней ступеньке, у входа, стоял дворецкий.

Все так привычно и знакомо!

Но герцога не покидало ощущение, что он видит это впервые.

Только теперь он осознал, как много все это значит для него.

Он вошел в дом и, желая отвлечься от мрачных раздумий, сразу направился к восстановленному театру.

Как он и предвидел, архитектор и оформитель ждали его.

Они провели его через дверь, соединявшую театр с домом.

Герцог сразу же заметил чертежи, выполненные архитекторами братьями Эдэм; среди них он обнаружил письмо с подробными инструкциями.

Оно было написано для архитекторов его предком, седьмым графом Муром.

Это его внук, девятый граф, участвовал в кампании под командованием Веллингтона , и воевал столь доблестно, что был удостоен титула маркиза.

Первым же герцогом рода Муров стал отец нынешнего владельца Мур-парка.

Титул герцога был пожалован отцу Шелдона Мура королевой Викторией.

Инструкции, которые сейчас держал в руках Шелдон Мур, были составлены седьмым графом Муром для братьев Эдэм после того, как он возвратился из России.

Он ездил туда по приглашению царя.

Он поделился с архитекторами, строившими дворец и театр, впечатлением, которое произвел на него царский театр в Зимнем дворце в Петербурге.

Это было нечто фантастическое.

Не меньше поразил его частный театр князя Извольцева.

Графу удалось заполучить эскизы интерьеров этого небольшого, но изящного театра.

Братья Эдэм удачно использовали многие элементы русской оформительской школы при воссоздании театра в Мур-парке.

Герцог видел, как идут здесь работы, за месяц до отъезда в Голландию.

Уже тогда у него не оставалось сомнений, что архитектор и оформитель восстановят театр в его былом очаровании и блеске.

Однако он немного опасался, что в своих мечтах рисовал его недостижимо прекрасным.

Итак, герцог остановился в дверях театра и оказался на одном уровне с ложами, возвышающимися над полом.

Подобная перспектива стала возможной благодаря тому, что дворец был возведен на чуть более высоком фундаменте, нежели театр.

Герцог стоял на верхней ступеньке изящной лестницы, спускающейся вниз, к партеру.

Театр был небольшой — на сотню зрителей.

Своей миниатюрностью он напоминал кукольный домик, в котором, однако, была воспроизведена обстановка большого дома.

Благолепием и комфортностью он мог поспорить с королевским театром.

Партер ослеплял белыми с позолотой резными креслами.

Сиденья в амфитеатре были обтянуты малиновым бархатом.

Такие же кресла стояли в двух ложах, одна из них предназначалась для королевских гостей.

Задник сцены не уступал зрительному залу.

Занавес из темно-красного бархата, пламеневший в огнях рампы, был поднят.

Тут имелась даже небольшая оркестровая яма, а с потолка свешивалась огромная хрустальная люстра.

Архитектор и оформитель с замиранием сердца наблюдали за выражением лица Шелдона Мура.

Он смотрел на все это великолепие в благоговейном молчании.

Наконец он произнес с чувством:

— Я от души поздравляю вас обоих! Это именно то, чего я желал, и намного прекраснее, чем я мог ожидать.

Они были так взволнованы, что просто лишились дара речи, но их глаза говорили о том, как польщены и вознаграждены они такой оценкой их труда.

Герцог покинул театр и прошел в дом к позднему ленчу.

Впервые с той минуты, когда он стоял прошлым вечером у двери в спальню Фионы, он смог в конце концов переключить свои мысли на что-либо иное.

Теперь он должен действовать быстро.

Во-первых, решить, какая primadonna выступит на его сцене в тот вечер, когда в зале будет принц Уэльский.

Во-вторых, кто будет участвовать в скетче , который он написал лишь наполовину и в который включил роль для Фионы.

Он не догадывался о ее вокальных способностях, пока она сама не предложила спеть для него.

Наверняка ее голос не представляет ничего исключительного.

Однако глупо отрицать, что с ее красотой ей нетрудно было бы покорить публику.

Хотя среди этой аудитории обнаружится и критически настроенная часть.

На каждое Рождество в Мур-парке собирались его родственники, включая бабушку.

Они приезжали без какого-либо приглашения, просто следуя давней традиции.

И эту традицию они не намерены были нарушать.

Прежде он хотел сочинить песенку для Фионы, которая должна была появиться в роли спустившегося с небес ангела.

Теперь же он понимал: дать Фионе роль ангела означало бы совершить преступление против Бога. , Внезапно у него возникла новая идея, а в голове настойчиво зазвучала мелодия, повторявшаяся вновь и вновь.

Эта мелодия будет преследовать его, пока он не сыграет ее на пианино и не запишет на нотной бумаге.

Он надеялся, что Фиона не останется у него на Рождество.

А если останется, ей придется сидеть в партере и смотреть, как кто-то другой исполняет ее роль.

— Ты не забудешь о песенке, которую я должна исполнить в твоем новом театре? — спросила она за день до того, как он отправился в Голландию. — Мне нужно время, чтобы поупражняться, ведь я знаю, дорогой Шелдон, ты мечтаешь о совершенстве.

— Как во всем, что ты делаешь, — ответил он машинально, просто потому, что она ждала такого ответа.

Теперь же он яростно убеждал себя, что в Фионе нет ничего совершенного.

» Я найду кого-нибудь для этой роли, — думал он, — и это будет несложно «.

После ленча он приказал привести ему лошадь из конюшни.

Главный конюх подвел лошадь к парадному входу и предупредил, что скоро пойдет снег.

— Сомневаюсь! — бросил в ответ герцог.

— Мы ожидаем белого Рождества, — объяснил конюх. — Прошлый год, если вы, ваша светлость, помните, снега не было до самого Дня Подарков!

Герцог не понимал, что это доказывает.

Ведь служащие в Мур-парке, так же как его племянницы и племянники, всегда желали, чтобы на Рождество все было засыпано снегом.

Они огорчались, если снега не было.

Герцог, пытаясь отделаться от навязчивых мыслей, направился верхом прямо через поля.

Он ехал к северу.

Здесь уже начинались леса, в которых он давно не был.

Он должен когда-нибудь заняться ими, а также поговорить с лесничими и егерями.

Сейчас же ему необходимо остаться одному, освободиться от всего, что так беспокоит и мешает и от чего он никак не может отвязаться.

И в первую очередь — от своих собственных чувств.

Он ехал и ехал вперед, никуда не сворачивая, пока не ощутил сильный холод и не понял, что скоро стемнеет.

Вдруг он увидел перед собой маленькую деревню, которую не посещал уже несколько лет.

Он вспомнил ее название — Малый Бедлингтон.

Деревня состояла из нескольких крытых соломой домов, старинной черно-белой гостиницы и церкви в норманнском стиле .

Некоторые из этих древних церквей еще сохранились в графстве.

Герцог нахмурился, подумав, что большинство храмов в его поместье нуждаются в серьезном ремонте.

Он проехал по деревне, с пристрастием осмотрел все вокруг.

Дома были в хорошем состоянии.

Изгороди и ворота тоже содержались неплохо.

Дети, которых он видел, выглядели розовощекими и здоровыми.

Он собирался уже повернуть обратно и поспешить домой, когда неожиданно услышал музыку, доносившуюся из церкви.

Поначалу он удивился, что кто-то играет на органе в будний день.

Он подъехал поближе и тотчас забыл обо всем, пораженный виртуозным исполнением.

Он привык к тому, что некоторые органисты играют довольно тяжеловесно.

Но мелодия, звучавшая сейчас, казалась волшебной и пробуждала череду приятных воспоминаний.

Это был рождественский гимн» Раздалась в ясной полночи».

Будучи сам музыкантом, герцог мог оценить воздушное, проникновенное исполнение органистом гимна, его понимание прекрасной музыки Ричарда Сторза Уиллиса.

Он подъехал к церковной двери и сидел на лошади, внимая мелодии.

Он выучил этот гимн в далеком детстве и пел его своей матери.

Его слов? удивительно совпадали с темой его рождественского скетча, который он начал писать для постановки в театре.

Органист прекратил играть, но дивная мелодия продолжала звучать в ушах.

Герцогу было любопытно, кто ее исполняет.

Он хотел как музыкант музыканта поздравить неизвестного органиста с успехом.

Он сошел с лошади.

Привязал поводья к старому столбику крылечка и вошел в церковь.

Как он и ожидал, церковь внутри оказалась маленькой.

Неф был сооружен явно в норманнском стиле, с круглыми арками и бочкообразным сводом.

Его внимание привлек очень искусно выполненный цветной витраж в окне над алтарем.

Затем он переключился на маленьких детей, сидевших в резных креслах в алтарной части.

Пока он смотрел на них, из-за органа вышла молодая женщина и остановилась в центре прохода.

Теперь он мог хорошенько ее разглядеть.

Она оказалась хрупкой и юной.

На ее почти детском лице выделялись большие голубые глаза.

Из-под маленькой шляпки были видны ее светлые волосы.

Он замер, пораженный: именно таким ему всегда представлялся ангел.

Стоя спиной к алтарю, она сказала детям:

— Теперь, когда вы прослушали мелодию этого прекрасного гимна, попробуйте спеть его.

Сначала я исполню его для вас, а потом мы споем вместе.

Дети смущенно переговаривались.

Подняв голову, девушка начала петь нежным, чистым, словно хрустальным голосом.

Слушая ее, герцог подумал, что такой голос может исходить только от ангела.

В нем было нечто неземное, возвышенное.

Голос этот, казалось, не был связан с грешным миром.

Он мог нисходить лишь с Небес, где не было ни ужаса, ни страха, ничего, что могло бы оскорбить человека.

Он сам затруднился бы объяснить, почему у него родилось подобное представление.

И тем не менее, пока девушка пела, мысль об ангельском, неземном происхождении ее голоса и ее самой не выходила у него из головы.

Словно кто-то постоянно твердил ему об этом.

Она закончила первый куплет гимна.

Герцог продолжал слушать очень внимательно.

Он заметил, что и ребятишки все как один обратились в слух.

Она как будто зачаровывала их своим голосом, звучавшим в полной тишине.

Спев до конца, она улыбнулась, и герцогу почудилось, будто из-за туч проглянуло солнце.

— А теперь мы повторим все под музыку, — молвила девушка.

Она прошла вновь к органу, и дети без какой-либо команды встали на ноги.

Играя с тем же проникновением и изысканностью, — а именно это и привлекло герцога к церкви, — она вернулась к первому куплету гимна.

Но теперь ее голос вел за собой поющих детей, как Звезда Вифлеемская вела пастухов и волхвов к родившемуся Христу.

Они пели так, как могут петь только дети, — с той непосредственностью, которая не может не тронуть сердца слушающих.

Герцог понял теперь всю исключительность и необычность ее голоса.

Он был настолько чист и искренен, что для его описания подходило лишь одно слово — «ангельский».

Глава 3

Когда дети закончили пение, девушка вышла из-за органа.

— Очень хорошо! Приходите завтра в это же время, — произнесла она.

Дети вскочили — им не терпелось выбежать на волю.

Они прошли толпой мимо герцога, стоявшего в дверях, почти не замечая его.

Вскоре церковь опустела, и он медленно зашагал по проходу, туда, где девушка собирала нотные листы.

Она с удивлением взглянула на него.

Приблизившись к ней, он подумал, что она еще прекраснее, чем виделась на расстоянии.

— Добрый вечер! — сказал он своим низким голосом.

Улыбнувшись, она заметила:

— Значит, мне не показалось, будто кто-то стоял в дверях, пока мы пели.

— Сначала я услышал, как вы играете на органе, — признался он, — и подумал, что у вас — профессиональное ощущение инструмента.

Она засмеялась, и ее смех прозвенел колокольчиком под сводом храма.

— Мне очень лестно, но я начала играть в церкви только после смерти органиста. Мой отец, здешний викарий , не смог найти ему подходящей замены.

— Я уверен, никто не смог бы сыграть лучше, чем вы! — искренне сказал герцог.

Девушка бросила на него мгновенный смущенный взгляд, свидетельствовавший о том, что она не привыкла получать комплименты.

Затем, подумав о необычности его появления, она спросила:

— Могу я чем-то быть полезной вам?

— Я думаю, да, — ответил герцог, — и я хотел бы поговорить об этом с вашим отцом; я наверняка с ним встречался, когда он был назначен в этот приход.

Девушка оцепенела, как будто застигнутая неожиданной догадкой.

Придя в себя, она робко поинтересовалась:

— А вы не… Может быть, вы…

— Я герцог Мурминстерский, — представился он. — Проезжая по деревне, я услышал, как вы играете на органе.

Девушка присела в реверансе.

— Извините… меня, — вспыхнула она, — я… я не узнала вас.

— Почему вы должны были узнать меня?

Герцог пожал плечами и прибавил:

— Может быть, вы назовете мне ваше имя?

— Меня зовут Лавела Эшли, мой отец служит викарием в Малом Бедлингтоне уже девятнадцать лет.

— В таком случае, — заключил герцог, — он был назначен моим отцом, поэтому я не знаком с ним.

— Боюсь, папы нет сейчас дома, он отправился навестить заболевшего прихожанина, который живет не так близко отсюда.

Герцог на мгновение задумался.

— Я хотел бы, — наконец произнес он, — чтоб вы и ваш отец приехали завтра в Мурпарк, где я обсудил бы с вами обоими, что вы можете сделать для меня.

— Приехать… в Мур-парк? — тихо повторила Лавела Эшли.

— Около одиннадцати часов утра, — уточнил герцог. — У вас есть на чем приехать?

— Да… да, конечно… ваша светлость.

— Итак, я буду ждать с нетерпением вас, мисс Эшли, и позвольте еще раз заверить вас, что я наслаждался вашей игрой.

Лавела снова присела в реверансе, а герцог повернулся и зашагал к выходу.

Теперь он с удовлетворением думал, что нашел по крайней мере исполнительницу роли ангела в своем скетче.

Это именно то, что ему необходимо.

Шелдон Мур оседлал лошадь и поспешил домой, пока его не застигла темнота.

Он мчался с предельной скоростью по знакомому уже пути и успел прискакать к дому с наступлением темноты.

У парадного входа уже толпились слуги, с беспокойством ожидавшие его.

Конюший стоял внизу, у подножия лестницы.

Герцог прошел в кабинет и взял рукопись короткой рождественской пьесы, которую еще не закончил.

Она была переписана для него каллиграфическим почерком помощника мистера Уотсона.

Читая написанное, герцог понял, что, сочиняя пьесу, видел главной героиней Фиону.

Он медленно разорвал на части исписанные страницы.

Одно он знал определенно: Фиона не должна играть или петь перед принцем и принцессой Уэльскими.

Он осознал теперь, она стремилась к этому не только из тщеславного желания выделиться и очаровать всех.

Она рассчитывала получить возможность пообщаться с принцем, чтобы он помог ей с замужеством: мол, герцог наверняка его послушается.

Хорошо известна была склонность принца, всегда пребывавшего в состоянии влюбленности, помогать своим друзьям в любовных делах.

В некоторых случаях он даже доводил до бракосочетания еще колеблющегося жениха.

Он убеждал его в необходимости оного довольно простым способом: твердо указывал нерешительному ухажеру на возникновение сплетен вокруг его девушки.

— Я не был намерен жениться еще по крайней мере пять лет! — пожаловался герцогу один из его друзей. — Но что я мог поделать, если его королевское высочество прямо намекал, будто я подпорчу репутацию Алисы, если не сделаю ей предложение?

Герцог посчитал тогда своего друга глупцом, позволившим поймать себя подобным образом в ловушку..

Кроме того, он был прекрасно осведомлен, что принц никогда не смог бы отказать в помощи хорошенькой женщине, если она прибегнет к слезам.

Он слишком поздно понял: нельзя было говорить Фионе о том, что принц напросился на приглашение в Мур-парк.

Но опасность грозила ему не только со стороны королевской четы.

На Рождество прибудет вся его семья, и Фиона не преминет воспользоваться случаем, чтобы привлечь его родственников на свою сторону.

Он никогда не задумывался об этом, так как не был намерен спешить с женитьбой.

Он забыл, какую хитрость и изобретательность может проявить женщина, твердо решившая добиться своего.

Следовательно, он должен каким-то образом воспрепятствовать Фионе остаться у него надолго.

Это представляло большую трудность, поскольку они уже обсуждали празднование Рождества у него.

Он не сомневался, что Фиона, как обычно, захочет выступить в Мур-парке чуть ли не в роли хозяйки дома, даже если здесь будет присутствовать его бабушка.

«Что же мне делать?» — спрашивал он себя в отчаянии.

До Рождества оставалось слишком мало времени, чтобы можно было надеяться на какие-то перемены до того, как начнут прибывать гости.

Если он будет отходить от Фионы постепенно, как и задумывал, она рано или поздно потребует объяснений.

Тогда ему, несомненно, придется выложить ей всю правду.

«Я просто должен выжидать, — размышлял он, — и действовать по обстоятельствам».

И все же он был обеспокоен.

Поужинав в одиночестве, он очень долго не ложился спать, переписывая свою пьесу.

У него возникла новая идея, навеянная словами гимна «Раздалась в ясной полночи», который исполняла сегодня дочь сельского священника под такую красивую и трогательную музыку. — Приближалось Рождество, и с каждым уходящим годом его родные становились все старше.

Он должен написать не скетч. Ему предстоит создать нечто такое, что заставит их почувствовать себя не забытыми, а нужными, несмотря на возраст.

Им надо сказать, что у них еще достаточно сил помогать другим и что они необходимы многим.

Ему представлялась на сцене фигура пожилой женщины, сидящей в центре и сожалеющей об ушедшей молодости.

Он уже написал для нее песню.

В этой песне слышится тоска по минувшим радостям, надеждам и стремлениям юности.

Затем, поскольку на сцене тоже будет Рождество, невинная малютка поднесет ей подарок.

Юная девушка, тоже с подарком для нее, попросит совета в вопросах любви.

Сначала пожилой женщине покажется, что у нее нет нужного ответа.

Но потом она найдет мудрый совет.

Счастливая девушка убегает, чтобы найти своего возлюбленного, а пожилая женщина засыпает.

В это время на сцене оживает ее сон.

Ангел, предстающий пред нею с двумя маленькими херувимами, говорит ей, что смерти нет.

Ее добрые дела продолжат свое существование даже после того, как она покинет этот мир.

И даже когда она вознесется на Небеса, она все еще будет помогать тем, кого любила, и руководить ими.

Сначала, когда эта идея только возникла у герцога, он посчитал ее слишком сентиментальной.

Но вскоре понял, что его бабушке и тетушкам она придется по душе.

Он и сам искренне верил в это, хотя ни с кем не обсуждал тему бессмертия.

Наверняка женщины, которых он встречал в жизни, включая Фиону, посмеялись бы над ним, узнав о его религиозности.

Сами они поверхностно относились к христианским обязанностям, изредка посещали только воскресную службу.

Они, как и все в высшем свете, посещали, конечно, церковные венчания и отпевания знатных особ.

Но, даже участвуя в этих обрядах, они продолжали нарушать обеты, которыми связывали себя при освящении брака.

Да и большинство из десяти заповедей они так или иначе тоже нарушали.

Он вспомнил званый обед, где присутствовала Фиона.

Кто-то в шутку сказал за столом женщине, за которой волочился:

— Я определенно нарушаю десятую заповедь, возжелав жену своего соседа!

Все рассмеялись, а другой острослов заметил:

— Важно соблюдать лишь одну заповедь, одиннадцатую: «Не попадайся!»

Герцог засмеялся — и Фиона тоже.

Он снова подумал, что она категорически не подходит на роль ангела.

Он не мог представить кого-либо из своих знакомых, чей облик был бы столь ангельским, как у девушки, встреченной им сегодня.

Он удивлялся, что никогда не видел ее раньше.

Но, с другой стороны, как мог он видеть ее, если она не появлялась в этой части поместья?

«Может быть, среди моих арендаторов есть и другие скрытые таланты!» — улыбнулся он.

Шелдон Мур встал из-за стола, заметив, что уже далеко за полночь.

Он успел написать не целую пьесу, но очень короткий эпизод, в котором преобладала музыка, а не слова.

Что касается музыки, он вдруг подумал, что мог бы включить в нее часть нежной мелодии гимна «Раздалась в ясной полночи», который так прекрасно исполнила Лавела Эшли вместе с детьми в церкви.

Стоило лишь явиться этой мысли, как он уже услышал эту мелодию в своей сценке.

Музыка же собственного сочинения станет хорошим фоном для слов ангела, обращенных к пожилой женщине.

Может быть, следует написать еще одну песню, которую она подарит зрителям.

Мелодия уже рождалась в его голове, звенела в ушах, и он вознамерился пойти в музыкальный салон, чтобы довести ее до конца за пианино.

Но тут он почувствовал нечеловеческую усталость.

Он очень мало спал прошлой ночью, поднялся рано и преодолел до вечера большое расстояние.

Он отправился в кровать.

Уже засыпая, он вновь услышал голос Лавелы, возносящийся к своду норманнской церкви.

За всю свою жизнь он не слышал голоса, равного ему по чистоте и очарованию.

Герцог проснулся рано и стал одеваться, тихо напевая какую-то мелодию.

После завтрака у парадного входа уже стояла наготове лошадь, и он отправился покататься часок-другой.

Перепробовал все препятствия, которые возвел на своем скаковом треке, и взял их с такой легкостью, что решил в следующий раз поднять повыше.

Без четверти одиннадцать он был уже дома.

Он сказал слугам, что ожидает викария из Малого Бедлингтона с дочерью.

Когда они прибудут, их следует провести в музыкальный салон.

Эта комната, которую он любил больше других, считалась одной из самых прекрасных в доме.

В этой комнате, белой, с золотым орнаментом, потолок был расписан купидонами, держащими маленькие арфы.

Венера, изображенная в центре потолка, очевидно, исполняла арию под их аккомпанемент.

Пока герцог был ребенком, его пианино стояло в школьной комнате.

Музыкальный же салон, расписанный итальянским художником, оставался за ненадобностью в заброшенном состоянии.

Отец Шелдона, человек весьма далекий от музыки, никогда не заходил туда.

Когда мальчик стал подрастать, его пианино переместили в гостиную, куда выходила его спальня.

Первое, что сделал Шелдон, став правящим герцогом, — это восстановил музыкальный салон.

Он велел расписать его, украсить позолотой и реставрировать роспись на потолке.

Теперь он был точно таким, каким его спроектировали и создали братья Эдэм.

Герцог вошел в музыкальный салон и сел за пианино.

Он играл, возможно, не столь виртуозно, как настоящий профессионал, однако намного лучше среднего любителя.

Еще совсем юным, будучи в Италии, он брал уроки у знаменитого концертирующего пианиста.

Он никому не говорил об этом, даже женщинам, любившим его, боясь насмешек в свете.

Очень немногие знали, что для него значит музыка.

К их числу относилась и Фиона, потому что была с ним чаще других.

Но когда он исполнял ей какую-нибудь собственную композицию, то чувствовал: она думает лишь о том, насколько было бы лучше, если б он держал ее в эти минуты в своих руках.

Он был уверен, слова похвалы произносились ею лишь для того, чтобы польстить ему, а вовсе не потому, что она действительно считала его хорошим исполнителем.

Он поставил на пюпитр партитуру.

Начал набрасывать на нее мелодию, явившуюся ему прошлым вечером.

Он успел записать большую часть, когда открылась дверь и слуга объявил:

— Ваша светлость, его преподобие Эндрю Эшли и мисс Эшли!

Герцог поднялся со стульчика.

Сегодня утром ему вдруг стало боязно, что вчера вечером воображение унесло его слишком высоко и он убедил себя, будто Лавела Эшли выглядит как истинный ангел.

Возможно, он был слишком очарован музыкой.

А может, в неверном свете сумерек просто обманулся.

И теперь он бросил быстрый взгляд на нее, прежде чем посмотреть на ее отца.

Но и в лучах солнечного света, вливавшегося в окно, она была столь же ангельским существом, каким он и представлял ее.

Сначала герцог поприветствовал викария, очень красивого и статного мужчину, такого же высокого, как он сам.

У него было выразительное лицо, виски чуть тронуты сединой.

Более того, его манера держаться, его осанка ясно давали герцогу понять, что он имеет дело с джентльменом.

— Я чрезвычайно рад встретиться с вами, викарий, — сказал он, — и считаю оплошностью со своей стороны, что не сделал этого раньше.

Викарий улыбнулся.

— Мы находимся на дальнем краю поместья, ваша светлость, и живем очень тихо. Я часто думаю, что Малый Бедлингтон вообще всеми забыт.

— Вот это мы должны исправить в будущем, — повинился герцог.

Он протянул руку Лавеле со словами:

— Я так рад, что вы приняли мое приглашение; а теперь мне хотелось бы рассказать вам, что я задумал.

Герцог прошел в конец салона и жестом предложил викарию расположиться в удобном кресле.

Сам устроился в кресле напротив, а девушка села на софу.

— Надеюсь, дочь рассказала вам, — молвил герцог, — что вчера вечером, совершенно случайно проезжая мимо вашей церкви, я услышал, как она играет на органе, и был совершенно потрясен ее исполнением гимна.

— Я и сам всегда думаю об этом, — кивнул викарий. — Моя жена тоже очень музыкальна.

— Ваша дочь пела рождественский гимн с детьми, — продолжал герцог, — и таким образом я узнал, какой у нее необыкновенный, прекрасный голос!

Этим заявлением он явно смутил Лавелу, поскольку у нее тотчас зарделись щеки.

На ней была та же шляпка, что и вчера.

Одежда ее отличалась простотой.

Однако она весьма удачно оттеняла ее юное лицо с огромными глазами.

И вновь герцог мысленно назвал ее внешность ангельской.

Он попытался в нескольких словах объяснить викарию и Лавеле, каким образом намерен поставить в своем театре спектакль в субботу после Рождества.

— Я хочу показать вам свой театр, — сказал он, — но сначала я попросил бы вашу дочь спеть для меня то, что я слышал вчера в церкви.

— Конечно, ваша светлость, — ответил викарий, — но мы не догадались принести с собой какие-либо ноты.

— Это ничего, — успокоил его герцог, — просто для начала пусть она сыграет и споет ту часть гимна, которую пела с хором. Затем я попросил бы ее исполнить кое-что еще.

Без наигранной скромности или возражений Лавела подошла к пианино.

Она, очевидно, знала этот гимн на память.

Чтобы приноровиться к новой для нее клавиатуре, Лавела взяла несколько аккордов музыкального сопровождения гимна.

Затем начала петь.

Если герцог вчера был тронут ее голосом, то теперь, слушая его в музыкальном салоне с великолепной акустикой, он был совершенно очарован и ошеломлен.

Прозвучал последний куплет:

И мир в торжественной тиши,

Внимая, оживал.

Эти финальные слова так всколыхнули душу, что ему показалось, будто каждый, кто имеет счастье слушать его прелестную гостью, должен всем сердцем внимать ее пению «в торжественной тиши».

Лавела убрала руки с клавиатуры.

— Я думаю, ваша светлость, — взглянула она на него, — не стоит продолжать.

— Мне бы хотелось прослушать весь гимн, — сказал герцог, — но если вы играете и поете по нотам, я попросил бы вас спеть несколько тактов моего собственного сочинения.

Он протянул ей партитуру и сел рядом за инструмент.

Пробежал пальцами по клавишам, наигрывая мелодию, чтобы она заучила ее пока без слов.

— А теперь попробуйте вы! — предложил он девушке.

Затем взял аккорд.

И тут зазвучал голос Лавелы.

Как и предвидел герцог, он с какой-то удивительной неповторимостью соединил слова с мелодией и, казалось, взмыл в небо.

Лишь однажды она поколебалась, читая ноты и обращая их в звуки, но в целом исполнила впервые увиденное сочинение почти идеально.

Когда она закончила, викарий зааплодировал герцогу.

— Браво, браво, ваша светлость! — воскликнул он. — Я и не представлял, что вы композитор!

— Большинство знакомых тоже не подозревают этого во мне, — ответил герцог, — я и в детстве стеснялся признаваться в этом.

— Думаю, вы должны гордиться тем, что способны сочинять такую прекрасную музыку, — поддержала отца Лавела.

При этом она продолжала изучать партитуру.

В ее словах было заключено столько искренности, что герцог, улыбнувшись, произнес:

— Возможно, в дальнейшем, когда у нас будет время, я покажу вам другие свои произведения и стихи, положенные на музыку.

— Это было бы чудесно! — оживилась Лавела. — Вы, наверное, получаете от сочинительства огромное удовлетворение.

Герцог был уверен, другая женщина сказала бы: «Вы могли бы получать огромные деньги, продавая их».

Лавела же думала лишь о чувствах, которые он испытывал, сочиняя музыку.

— Пойдемте взглянем на театр, — предложил он.

Они перешли из музыкального салона в ту часть огромного дома, где был расположен театр.

И вот открылась дверь, и они очутились на верхних ступенях, спускающихся в партер, и по обе стороны от них засверкали воистину королевские ложи.

— Это великолепно! — не мог сдержать своих чувств викарий. — Я всегда думал: как грустно, что первоначальный театр сгорел.

— Вы знали об этом? — удивился герцог.

— Меня всегда очень интересовала история этого дома, ваша светлость. А ваш отец был так добр, что водил меня по нему, рассказывал о переменах, происшедших в 1780 году, и показывал те первозданные строения, которые оставались нетронутыми.

— Это было очень давно, — заметил герцог. — Я хотел бы показать вам изменения, внесенные в планировку с тех пор.

— Трудно выразить словами, как это было бы интересно для меня, — ответил викарий.

Шелдон Мур провел Лавелу на сцену.

Она была в таком же восторге, какой испытала бы Фиона, получив бриллиантовый браслет.

— Театр весьма невелик, — молвил герцог, — поэтому я не думаю, что вы будете волноваться.

Она улыбнулась.

— Я никогда не волнуюсь, играя рождественскую пьеску, что мы делаем каждое Рождество в школьном зале.

Все с той же милой улыбкой она продолжала:

— Конечно, зрители здесь будут другие, но я думаю, что смогу забыть о них.

— Это очень разумно, — сказал викарий, прежде чем герцог смог предложить свой комментарий. — Я всегда советую детям представлять себя персонажами, которых они изображают, и думать, что они действительно являются Тремя Волхвами, Пастухами или даже самой Девой Марией.

— Я смотрю, викарий, у вас явные способности к актерскому мастерству, — промолвил герцог.

Викарий засмеялся.

— Должен признаться, я играл во многих пьесах, когда учился в Оксфорде.

— Папа замечательный артист, — подтвердила Лавела. — Однажды, когда мы, набравшись смелости, поставили «Короля Лира», все говорили папе, что он губит свой актерский талант, оставаясь викарием в Малом Бедлингтоне.

— Вы оба заставляете меня чувствовать, будто я пренебрегаю своими обязанностями: зарываю в землю столь разнообразные таланты в моем поместье! — взмахнул руками герцог.

— Будьте осторожны! — предостерегла его тут же Лавела. — Если вы начнете открывать слишком много талантов, поощряя всех своих подданных становиться актерами и актрисами, многие из них возомнят себя блестящими исполнителями, и вам потом не отделаться от жалких подражателей и посредственностей.

— Да, это верно, — согласился викарий. — В моем приходе есть несколько старых дев, которые обожают декламировать бесконечные поэмы собственного сочинения или петь — как правило, начисто игнорируя мелодию, — при каждом удобном случае.

Герцог захохотал.

— Спасибо за то, что предупредили меня.

— Когда они услышат о вашем прекрасном театре, — прибавила Лавела, — вам не будет отбоя от них.

— Тогда мне остается лишь просить вас не говорить о нем, — улыбнулся герцог.

— Честно говоря, это невозможно, — ответила Лавела, — даже если мы станем молчать, все вокруг будут говорить.

— Все? — удивился герцог.

— Обычно все, что случается в Мур-парке, возбуждает сильнейший интерес и живое обсуждение.

Заметив недоумение герцога, она объяснила:

— Вы, ваша светлость, являетесь нашим землевладельцем и, кроме того, самой интригующей личностью во всей округе.

— Жаль, что мне это не льстит, — заметно Приуныл герцог.

— Когда у вас праздник, — продолжала Лавела, — все голоса звенят радостно!

Глаза ее возбужденно сверкали, от чего она стала еще прелестнее.

— А теперь вы совсем запугали меня! — запротестовал он. — У меня и в мыслях не было, что я могу являться объектом для разговоров!

— Но это вполне естественно, — заметила девушка. — Нам ведь здесь нечего особенно обсуждать, разве что лиса утащит лучшую курицу или выдру увидят в реке.

— Вы нарисовали печальную картину, — рассмеялся герцог, — так что я не буду жаловаться, если мой театр станет для всех новой пищей для обсуждений.

— Что обязательно произойдет! — молвила Лавела. — И, конечно, ваша светлость, для меня будет очень… очень большой честью… иметь возможность… спеть в… нем.

Внезапно ей пришло в голову, что она должна была сказать нечто подобное раньше.

Она взглянула на отца, как бы ожидая от него упрека за бестактность.

— Я могу лишь сказать, что в восторге от вашего обещания сыграть предназначенную вам роль, — уверил ее герцог.

— Думаю, нам следует оставить вас пока, ваша светлость, — включился в разговор викарий. — Мы и так отняли у вас много времени.

Вы только скажите Лавеле, когда ей нужно будет приехать вновь, и мы отправимся домой.

— Поскольку я сейчас один, — ответил герцог, — мне бы хотелось предложить вам пообедать со мной. А затем, викарий, мой куратор с удовольствием покажет вам дом, пока мы с вашей дочерью попробуем отрепетировать ее роль.

У него уже возникли планы насчет расширения ее роли, чтобы можно было использовать все возможности ее исключительного голоса.

Такой голос требовал, чтобы она исполнила соло либо в начале пьесы, либо в конце.

После ленча викарий отправился с куратором осматривать дом.

Герцог провел Лавелу в гостиную.

Он считал эту комнату одной из самых роскошных.

Видя, как засияли от восторга глаза девушки и как она осмотрелась вокруг, он понял, что и для нее гостиная явилась неким откровением.

Герцог уже привык к активному проявлению чувств тех, кто прибывал в Мур-парк впервые.

Сначала они поражались размерами дома, затем — его меблировкой и, наконец, собранными в нем сокровищами.

Лишь его так называемые друзья, гордившиеся своим утонченным вкусом, предпочитали не удивляться ничему, принимая все как должное.

Дамы обычно были слишком сосредоточены на платьях своих соперниц, чтобы обращать внимание на что-либо иное.

Мужчин же интересовали только лошади.

Когда герцог показал Лавеле бесценную коллекцию табакерок, она разглядывала их в почтительном молчании.

Затем тихим голосом, как бы говоря сама с собой, она произнесла:

— Здесь как в пещере Аладдина!

Герцог был очарован ее искренностью и простодушием и показал ей еще несколько комнат по пути к музыкальному салону.

Ему нравилось, как она восхищается всем без излишней экспансивности и нарочитых восторгов.

Это сияние, появлявшееся в ее глазах, было выразительнее слов.

Когда они вновь оказались в музыкальном салоне, она растроганно произнесла:

— Спасибо вам… большое спасибо за вашу доброту. Ваш дом точно такой, каким я представляла его. Я часто подъезжала к нему по аллее, чтобы взглянуть на красивый фасад и статуи на крыше.

Герцог невольно подумал, как много лет прошло с тех пор, когда он забирался на крышу посмотреть на эти статуи.

Он уже успел так привыкнуть к ним, что почти забыл, кого они представляют.

— До самого Рождества, — сказал он, — вы не только сможете смотреть на этот дом снаружи, но и будете заходить в него. Я уверен, многое в нем покажется вам интересным.

— Я хотела бы увидеть так много! Поэтому желала бы, чтоб Рождество не приближалось так быстро! — засмеялась Лавела.

— Но поскольку оно уже совсем близко, — ответил герцог, — вам придется много поработать — ведь я хочу, чтобы мое первое представление было выдающимся.

— Я постараюсь… Я действительно постараюсь… сыграть хорошо, — пообещала Лавела.

— Я знаю это, — улыбнулся герцог.

Он сел за инструмент, и Лавела, сняв шляпку, как будто она мешала ей чувствовать себя более свободно, взяла в руки ноты.

Она спела свою партию дважды.

— Пожалуйста, давайте повторим снова, — попросила она.

Герцог мягко аккомпанировал ей на пианино.

В эту минуту дверь в салон неожиданно открылась, и вошла Фиона.

Герцог поднял руки над клавиатурой.

Фиона выглядела еще более эффектно, чем всегда.

Платье, видневшееся из-под длинной меховой накидки, было изумрудно-зеленого цвета; это был один из ее любимых цветов, он очень шел ей.

В тон платью на шляпе красовались зеленые страусовые перья, в ушах сверкали изумруды.

Она прошла через всю комнату, туда, где на невысокой платформе стояло пианино.

Герцог еще медленно поднимался из-за инструмента, чтобы поздороваться с ней, а она уже витийствовала:

— Шелдон, как мог ты уехать из Лондона, ничего не сказав мне? Я не могла поверить, что ты уехал в деревню — один!

Перед последним словом она растерянно помолчала, а произнеся его, вопросительно взглянула на Лавелу.

— Я послал тебе записку, что у меня здесь много дел, — холодно ответил герцог, — и хотел немного побыть один!

— Один! — воскликнула Фиона. — Никогда не слышала большей бессмыслицы! И потом, дорогой, ты должен был знать, что я считала дни, часы, минуты до твоего приезда!

— Я скоро возвращаюсь в Лондон, — тем же тоном промолвил герцог, — так что твой приезд сюда был вовсе не обязательным.

Прежде чем Фиона успела ответить, он продолжал:

— Позволь мне представить тебя мисс Лавеле Эшли, она обладает великолепным сопрано и примет участие в пьесе, которую я написал к открытию моего театра. Мисс Эшли — леди Фэвершем!

Лавела протянула руку для знакомства, но Фиона даже не пошевелилась.

Она лишь разглядывала ее с выражением, которое герцог, хорошо зная ее, безошибочно определил как высокомерное и неприветливое.

— Почему я никогда не встречала вас раньше? — требовательно спросила Фиона.

— Потому что я никогда не была здесь до сегодняшнего дня, — ответила Лавела.

— Это правда, — кивнул герцог. — Я, по сути дела, открыл мисс Эшли только вчера и пригласил ее вместе с отцом, викарием Малого Бедлингтона, который сейчас осматривает дом.

Говоря это, он буквально чувствовал, как расслабляется и отходит Фиона.

Он хорошо понимал все ее мысли.

Он бы с удовольствием позволил Фионе продвинуться дальше в ее подозрениях, если б не желание защитить от нее невинную Лавелу.

Вне всякого сомнения, это ангельское существо из дома священника никогда в жизни не встречало ничего подобного Фионе.

Стоило лишь заметить, как Лавела смотрит на эту женщину старше нее и какое удивление, — если не сказать больше, — вызывает у девушки внешний вид Фионы.

— Я понимаю тебя, дорогой! Я не могла вынести даже мысли о том, что ты здесь один и рядом ни одной близкой души, с кем можно было бы поговорить, — разливалась Фиона уже прежним, уверенным в себе голосом. — Вот я и собрала всего нескольких друзей, и мы приехали как можно быстрее.

— Ну и кто же это? — спросил герцог с видимым хладнокровием.

— У меня было мало времени. Я пригласила лишь Изабель Хенли, так как ее мужа нет в Лондоне. А Джослин, которому не терпится видеть тебя, согласился сопровождать нас.

— Джослин!

С огромным трудом герцогу удалось подавить признаки гнева в своем голосе.

Его кузен был последним человеком, которого он смог бы вытерпеть подле себя в эту минуту.

Затем он подумал, что Джослин, может быть, сам настоял на приезде к нему.

Желание кузена видеть его не имеет ничего общего с Фионой.

И все же он ощущал, как в нем кипит неуемная ярость.

Но тут он напомнил себе о необходимости соблюдать превеликую осторожность.

Раньше в их совместном приезде не было бы ничего необычного.

Их пребывание в Мур-парке было в порядке вещей.

А поскольку она не подозревала, что ему все известно о ней, она считала почти своей обязанностью последовать за ним.

Ей нужно было убедиться, что их отношения остаются по-прежнему прочными и что он не чувствует себя одиноким.

Его внезапно поразила чудовищная мысль: как ужасно было бы для столь юного и неиспорченного существа, как Лавела, узнать о его связи с Фионой!

С легкой ноткой властности он произнес:

— Закажи чай себе и своим гостям в Голубой гостиной. Мисс Эшли и я присоединимся к вам, как только закончим репетировать.

Он сказал это так непререкаемо и определенно, что у Фионы хватило ума не спорить с ним.

— Конечно, Шелдон, дорогой, — ответила она. — Я сделаю все, что ты хочешь. Но ты еще даже не сказал, что рад видеть меня.

Она сопроводила эти слова своими обычными кокетливыми ужимками и обольстительно лукавым огоньком в глазах.

— Это было действительно неожиданностью, — коротко ответил герцог.

Он отвернулся и снова сел за пианино.

Фиона колебалась.

Затем, видя, что ей остается лишь уйти, она как фурия пронеслась по комнате, шумно захлопнув за собой дверь.

Герцог не сказал ни слова.

Он лишь начал исполнять одно из своих произведений, которое доставляло ему большее удовольствие, нежели любое иное.

Он играл до тех пор, пока не почувствовал, как музыка снимает раздражение.

На время он забыл о троих непрошеных гостях, свалившихся на него как снег на голову, и ощущал рядом лишь Лавелу.

Вот она подвинулась немного поближе, чтобы внимательнее следить за его пальцами.

Когда он закончил свою композицию, она продолжала хранить молчание.

И он был благодарен ей за это.

Ее молчание значило для него гораздо больше, чем потоки неосновательных излияний и похвал, которые последовали бы от Фионы.

Наконец Лавела промолвила:

— Это было прекрасно… абсолютно восхитительно! Я уверена, вы сочинили это сами.

— Как вы узнали? — спросил герцог.

— Я просто понимала, что вы ощущали в тот момент, когда играли, и музыка была… частью вас.

Герцог был поражен ее восприимчивостью.

Он задумался над ее словами.

— Я полагаю, вы — быть может, лучше многих других, — сознаете, что если возникает новая мелодия, то она не рождается исключительно в человеческом мозгу.

— Нет, конечно, нет, — согласилась Лавела. — Она рождается в сердце человека, в его душе. Это относится не только к новой, но и к любой исполняемой мелодии. Я чувствую это, когда пою.

— Я убедился, — сказал герцог, как будто лишь сейчас открыл это для себя, — что музыка и есть выражение сердца и души!

Глава 4

Как только герцог произнес эти слова, открылась дверь и вошел викарий.

— Мне показали большую часть дома, ваша светлость, — сказал он, — и я слышал о прибытии ваших гостей. Поэтому, я думаю, нам с Лавелой пора возвращаться домой.

— Зачем спешить? — взмахнул рукой Шелдон Мур. — Я как раз хотел спросить вас, учитывая ваше увлечение музыкой, не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы сыграть роль пожилой женщины в моей пьесе?

Не дожидаясь ответа викария, он продолжал:

— Ваша дочь будет ангелом, который нисходит к ней, дабы уверить ее, что она нужна многим, несмотря на возраст, и что, даже переселившись на Небеса, она все еще будет помогать тем, кого любит.

Герцог остановился, заметив, что викарий, пораженный, смотрит на него с таким видом, словно недоговаривает чего-то.

Затем, не желая показаться неучтивым, викарий быстро произнес:

— Мне кажется, это именно то, что нужно для рождественского представления, ваша светлость!

— Подожди, папа, — вмешалась Лавела. — Ты, очевидно, считаешь, что роль пожилой леди может исполнить madame?

Викарий явно колебался, и герцог, в недоумении поглядывая то на него, то на его дочь, спросил:

— Уж не хотите ли вы сказать, что в Малом Бедлингтоне есть еще музыкальные гении?

— Да, ваша светлость, и если вы лично обратитесь к ней, вам не составит труда уговорить миссис Грэнтэм сыграть эту роль.

— У нее что, хороший голос? — заинтересовался герцог.

— До того, как она вышла замуж за англичанина, ее звали Мария Кальцайо.

Герцог застыл на месте.

— Но… вы не имеете в виду…

— Да, знаменитая Мария Кальцайо!

— И она живет в Малом Бедлингтоне? Я не верю этому! Почему мне не сказали?

Викарий улыбнулся.

— Мария Кальцайо, которая была, как вы знаете, одной из знаменитейших итальянских оперных певиц в Европе, ушла со сцены, когда ей исполнилось шестьдесят, и вышла замуж за Джеймса Грэнтэма, англичанина.

Помолчав немного, он продолжал:

— Они были очень счастливы, и она решила забыть, что в прошлом называлась primadonna.

Но вскоре он умер.

— Когда это произошло? — спросил герцог.

— Почти два года назад, — ответил викарий. — Нам удалось уговорить madame заходить к нам иногда. Уже шесть месяцев, как она начала учить Лавелу пению.

— Так вот откуда у нее такая великолепная постановка голоса, — выпалил герцог, — кроме ее уникальных природных способностей!

— Я тоже так думаю, — просто сказал викарий. — Я уверен, теперь, когда madame вновь обрела интерес к жизни, она споет в вашем театре вместе с Лавелой, если вы, ваша светлость, попросите ее об этом.

— Я навещу ее завтра же, — пообещал герцог. — А поскольку мне нужно будет еще поговорить с Лавелой о ее роли, могу ли я заглянуть и к вам завтра утром?

Он решил, что уж лучше ему заехать в дом викария, чем пригласить Лавелу вновь в Мурпарк.

В последнем случае от Фионы можно было ожидать скандала.

— Мы будем очень рады видеть вас! — ответил викарий. — И, конечно, надеемся, что вы, ваша светлость, останетесь на обед.

— Я вам очень благодарен, — улыбнулся герцог. — Я с удовольствием пообедаю с вами.

Он взял свою партитуру и как бы невзначай заметил:

— Думаю, в Малом Бедлингтоне больше не осталось талантов, которыми вы могли бы еще поразить меня.

Лавела взглянула на отца.

— Папа научил восьмерых мужчин, его прихожан, играть на колокольчиках, и, уверяю вас, у них очень, очень хорошо получается!

Герцог знал, искусство игры на колокольчиках восходит к временам средневековья.

Тогда исполнители держали в каждой руке по колокольчику.

Одна серия из восьми колокольчиков была настроена на лад с тоникой

соль; колокольчики другой серии — на лад с тоникой фа.

Таким образом, исполнители, ритмично позванивая каждым из двух своих колокольчиков, могли сыграть любую мелодию, исполняемую на пианино.

— В таком случае у меня теперь есть целая программа театрального вечера, — с удовлетворением сказал Шелдон Мур. — И уникальность ее заключается в том, что у нас не будет исполнителей-профессионалов! Мы устроим вечер, в котором перед общественностью предстанут таланты Малого Бедлингтона.

Викарий засмеялся.

— Я лишь надеюсь, что мы не подведем вас, — молвила Лавела. — Вы не должны забывать, что никто, кроме жителей нашей деревни, ничего не знает о наших увлечениях, если не считать madame, как мы называем ее.

— Думаю, она бы не захотела, чтобы кто-либо из присутствующих знал о ее прошлом, — высказал свое соображение викарий, — но мы, конечно, предоставим все это вашей светлости.

— И вы дадите мне возможность встретиться с нею завтра? — спросил герцог.

— Разумеется, — ответил викарий. — И мы сами будем в предвкушении удовольствия встречи с вами в одиннадцать часов.

Герцог проводил их до дверей.

Наблюдая, как легко управляет викарий своим старомодным кабриолетом с откидным верхом над двумя передними сиденьями, на которых расположились он и его дочь, герцог засомневался, что все это не привиделось ему во сне.

Возможно ли, чтобы все эти музыкальные таланты обитали в его поместье, а он не имел об этом ни малейшего представления?

Однако и он сам был всегда очень скрытен относительно собственного пристрастия к музыке.

Будучи в Лондоне, он посещал концерты и оперы с участием прославленных певцов, но при этом всегда был один.

Сейчас же он испытывал крайнее возбуждение от того, что открытие его театра произойдет точно так, как он этого хотел.

Ему не нужны профессионалы, предпочитающие исполнять те произведения, которые, по их мнению, удаются им лучше всего.

Это вовсе не исключало того, что их исполнение вполне могло не понравиться его специфической аудитории.

Шелдон Мур знал, по крайней мере его родственники будут тронуты пением деревенских ребятишек.

И еще он знал, они придут в восторг от того, что увидят воочию настоящую Марию Кальцайо.

Но тут, поднимаясь к парадной двери, ведущей в холл, он вспомнил нечто, о чем ему удавалось до сих пор не думать.

Он не решил проблему Фионы, а также своего кузена Джослина.

— Леди Фэвершем и графиня Хенли, ваша светлость, находятся в Голубой гостиной, — сообщил между тем дворецкий Нортон.

Он еще не довел до конца свое торжественное объявление, как герцог уже знал, что он должен сделать.

Он быстро зашагал по коридору в направлении, противоположном Голубой гостиной, туда, где находились кабинеты управления поместьем.

Он был уверен, что там обязательно найдет мистера Уотсона.

И не ошибся.

Мистер Уотсон сидел в своей конторе за столом, а за другим столом сидел его помощник.

Когда вошел господин, оба встали.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине, Уотсон, — сказал герцог.

Помощник немедленно покинул комнату.

Шелдон Мур сел за освободившийся стол и начал писать записку на своей гербовой бумаге.

— Теперь слушайте, Уотсон, — произнес он, продолжая писать. — Вы немедленно пошлете эту записку полковнику и миссис Робертсон.

В ней говорится, что я неожиданно прибыл сюда с друзьями из Лондона и буду рад, если они смогут отужинать со мной сегодня вечером и погостить еще пару дней.

Немного подумав, он прибавил:

— Я пишу, что в такой мороз и гололед им будет небезопасно возвращаться домой поздно.

Мистер Уотсон взял записку после того, как господин положил ее в конверт.

— Кто живет сейчас в Довер-Хаус? — спросил герцог.

— Как вы помните, ваша светлость, вы сдали его лорду и леди Бредон на то время, пока они будут ремонтировать свой дом, пострадавший от пожара.

— Ах да, конечно! — воскликнул герцог.

Он принялся за другую записку, пока мистер Уотсон стоял в ожидании.

— Я попросил леди Бредон, мою кузину, провести здесь уик-энд, — объяснил герцог, — и побыть в роли хозяйки во время праздника.

Говоря это, герцог заметил удивление на лице мистера Уотсона, не подтвержденное, однако, какими-либо замечаниями с его стороны.

Инид Бредон была довольно напористой женщиной пятидесяти лет, любящей всеми командовать.

Герцог обычно старался по возможности ее избегать.

Когда ей потребовалось использовать Довер-Хаус, герцогу трудно было отказать леди Бредон в сдаче этого дома, учитывая своеобразную манеру, с которой она настаивала на своем.

Он до сих пор не имел намерения включать ее в список приглашенных на вечеринки или торжества с участием родственников.

Теперь же, хитровато усмехаясь, он рассуждал, что если кому и удастся оттеснить Фиону в качестве хозяйки предрождественского праздника, то это по силам лишь Инид Бредон.

Он передал конверт с запиской, которую только что закончил, мистеру Уотсону со словами:

— Я хочу организовать большой званый ленч завтра, а также большой званый ужин с множеством гостей, и эти мероприятия должны продолжаться каждый день, до тех пор, пока гости, которые явились к нам сейчас, в конце концов не уедут.

Голос его был резок, но мистер Уотсон с присущим ему тактом лишь осведомился спокойно:

— Я полагаю, ваша светлость, вы хотите, чтобы я пригласил всех ближайших соседей?

— Пригласите тех, кто живет подальше, и просите их ночевать у нас, — ответил герцог, — в доме много места. Что же касается прислуги, я думаю, вы всегда можете положиться на дополнительную помощь деревенских жителей.

— Да, конечно, ваша светлость.

Немного поколебавшись, мистер Уотсон спросил с некоторой осмотрительностью:

— Правильно ли я понял: вы предоставляете мне выбор гостей вашей светлости?

— Вы знаете лучше меня, Уотсон, кто сейчас на месте, и мне нужен полный дом гостей — вы понимаете? Покамест, как я сказал, леди Фэвершем и мистер Джослин не покинут нас.

Мистер Уотсон хорошо понимал, что была, очевидно, веская причина для столь необычного требования.

Как только герцог вышел из конторы, мистер Уотсон вызвал колокольчиком своего помощника и начал запускать колеса хорошо отлаженного механизма своей деятельности с такой активностью, которую мог развить лишь он.

Жесткая усмешка играла на губах Шелдона Мура, направлявшегося к Голубой гостиной.

Он решил максимально осложнить Джослину задачу доступа к нему со своими требованиями.

Конечно, тот будет всеми силами стремиться к этому, чтобы получить новую порцию денег на оплату очередных долгов.

Кроме того, герцог задумал, — очень тонко, но определенно, — показать Фионе, что ее правление подошло к концу.

Когда он вошел в Голубую гостиную, она, радостно вскрикнув, в нетерпении подбежала к нему.

— О, наконец, милый Шелдон! — воскликнула она. — Мы с восторгом обсуждали, как глубоко ты погрузился в приходские дела!

Из этого герцог заключил, что она уже выведала необходимые сведения насчет Лавелы.

Слуги, очевидно, сказали ей, что викарий тоже посетил дом.

Герцог, не отвечая Фионе, подошел к графине Хенли и поцеловал ее в щеку.

— Я не ожидал увидеть вас здесь, Изабель, — сказал он. — Я всегда думал, что вы ненавидите деревню в это время года!

— Мур-парк — не деревня! — ответила Изабель Хенли. — Это дворец роскоши, а значит — нечто иное!

Подобное замечание вызвало смех, к которому присоединился и Джослин.

— Как дела, Шелдон? — спросил он. — Ты ведь понимаешь, что, если две прекрасные леди пожелали отправиться за тобой, мне ничего не оставалось, как только сопровождать их.

— Конечно! — согласился герцог. — И я надеюсь, твой визит сюда не покажется тебе слишком скучным.

Затем он сел рядом с леди Хенли и заговорил с ней об их общих знакомых в Лондоне.

Она была всеми признанной красавицей.

В то же время она отличалась довольно острым язычком, и порой довольно ядовитым.

Большую часть времени она проводила врозь со своим мужем.

Он предпочитал заниматься делами собственного поместья на севере Англии, а она наслаждалась нескончаемой круговертью светской жизни в Мэйфэйре.

Согласно доходившей до герцога информации, она часто меняла любовников.

Сейчас, углубляясь в светскую беседу с ней, он знал: она рассматривает возможность отнять его у Фионы.

При всем при том он сознавал, что и Фиона, и Джослин ревностно наблюдают за ним.

Поэтому он почувствовал невероятное облегчение, когда после чая дворецкий подошел к нему поближе, с его стороны, и сказал:

— Мистер Уотсон хотел бы перемолвиться с вами словечком, ваша светлость!

— Извините меня, — молвил герцог, Он встал.

Затем, глядя сверху на Изабель, заметил:

— Вы еще более интригующи и интересны, чем всегда, Изабель, и я с удовольствием продолжу разговор с вами сегодня за обедом.

Графиня ответила ему многозначительным взглядом.

Пересекая комнату, он ощущал на себе недовольный взгляд Фионы.

В холле его ожидал мистер Уотсон.

— У меня уже есть ответ от полковника и миссис Робертсон, ваша светлость, они обещают прибыть к ужину. А лорд и леди Бредон просят, чтобы за ними сейчас же был послан экипаж!

— Благодарю вас, Уотсон! — обрадовался герцог. — Я хочу, чтобы за ужином графиня Хенли сидела рядом со мной справа, а миссис Робертсон — слева.

Мистер Уотсон сделал запись в своей книжечке.

— Леди Бредон будет сидеть на противоположном от меня конце стола сегодня и в продолжение всего ее пребывания у нас, — инструктировал секретаря герцог.

Затем он устремился к своему кабинету.

Вошел, заперся и начал разрабатывать программу премьеры в восстановленном театре.

Ему казалось фантастическим, что сама Мария Кальцайо живет буквально рядом с ним.

Подумав об этом, он сразу представил себе, что деревня Малый Бедлингтон находится почти в шести милях от Мур-парка.

Робертсоны же обитают с другой стороны поместья, и им тоже небезопасно возвращаться домой вечером.

Тем более рискованно было бы детям из Малого Бедлингтона возвращаться в свою деревню в субботу после представления.

Они тоже должны остаться в Мур-парке на ночь, решил он.

К тому же это для них ново, заманчиво и интересно.

После такого необыкновенного события в их жизни им хватит впечатлений на целую неделю, а то и больше.

Он знал, что многие детишки были еще слишком малы.

А значит, понадобится оставить на ночь по крайней мере нескольких мам, чтобы присматривали за ними.

Он записывал все, что приходило ему в голову.

После анализа всех деталей праздника он отдаст эти записи мистеру Уотсону.

Герцог ощущал себя главнокомандующим, готовящим кампанию против своих врагов, которых, по сути дела, было лишь двое.

Однако эти двое стоили грозной армады.

Фиона и Джослин встретились с герцогом в гостиной, куда все собрались перед ужином.

Они не скрывали изумления, увидев среди гостей лорда и леди Бредон.

Через несколько минут было объявлено о прибытии полковника и миссис Робертсон.

Эти новоприбывшие пары тщетно пытались не выказывать своего удовлетворения тем, что их не забыли, хоть и несколько поздновато.

— Вы появились в деревне так неожиданно! — подозрительно заметила леди Бредон.

— Когда я возвратился из Голландии, — объяснил герцог, — я был в таком изнеможении от высокопарности и многоречивости государственных мужей, что был вынужден бежать сюда!

Все засмеялись, а лорд Бредон утешил его по-своему:

— Я знаю, как ты должен был чувствовать себя, Шелдон. Но если мороз ослабнет, ты будешь вознагражден хорошей охотой.

— Какая жалость, что вас не было здесь на прошлой неделе, — промолвила миссис Робертсон, садясь за стол.

Она была в восторге, обнаружив, что сидит слева от герцога.

Вдохновленная этим обстоятельством, она пустилась в длинное и красочное описание охоты с гончими, которую он пропустил на прошлой неделе, и лисы, которая ушла от них.

Как и ожидалось, она возложила вину за это на егерей.

Обычно герцог не выносил ее продолжительного общества.

Но сегодня он задался целью поддерживать оживленный разговор со всеми, за исключением Фионы.

Графиня, сидевшая справа от него, с лихвой использовала свое стратегическое положение.

Она флиртовала с ним, вынуждая смеяться, когда она отпускала остроумные, на ее взгляд, замечания.

Одновременно она успевала очаровывать и лорда Бредона, сидевшего справа от нее.

Ужин прошел превосходно.

Герцогу показалось, что всем было очень весело, за исключением Фионы, дувшейся как мышь на крупу.

Когда они переместились в гостиную, там уже были расставлены два карточных стола для виста.

Герцог рассадил всех, позаботившись, чтобы за его столом не было ни Фионы, ни Джослина.

Фиона шла на всяческие ухищрения, лишь бы оказаться рядом с ним.

Ему, однако, удалось избежать этого.

Наконец, когда все стали расходиться, желая друг другу доброй ночи, она пошла наверх в свою комнату.

Она послала герцогу тоскующий взгляд, красноречиво говоривший о ее намерениях.

Осталась лишь небольшая группа, все не расходившаяся, пока миссис Робертсон не заметила:

— Мы слишком утомили вас, дорогой герцог. После столь долгого пути из Голландии вы, очевидно, очень устали.

— Пожалуй, — пришлось признаться ему.

Он не отрывал взгляд от Джослина, начавшего наконец двигаться к дверям.

Графиня с явной неохотой последовала за ним.

Миссис Робертсон допила лимонад, остававшийся в ее бокале, и обратилась к герцогу:

— Все было так прекрасно! Спасибо, что пригласили нас.

— Превосходно, что вы приехали, — ответил он.

— Я всегда восхищалась леди Фэвершем, — продолжала миссис Робертсон, — она все хорошеет и хорошеет.

— Я согласен с вами, — пробормотал герцог.

— Как печально, что у нее не может быть детей.

Шелдон Мур застыл на месте.

— Почему вы так сказали? — спросил он.

— Я думала, вы знаете! — ответила миссис Робертсон. — Мы жили по соседству с поместьем герцога Камберленде кого, и я знала Фиону еще с детства.

— Мне это не было известно, — заметил герцог.

— Ей исполнилось пятнадцать лет, — ударилась в воспоминания миссис Робертсон, когда с ней произошло несчастье на охоте, и очень серьезное!

Герцог слушал внимательно, и миссис Робертсон уже не могла остановиться.

— Она оправилась со временем, но врачи сказали, что у нее не будет детей, и я часто думала, что, наверное, потому у нее ничего и не получилось с Эриком Фэвершемом.

Она усмехнулась.

— Я знаю, конечно, он был во многом испорченным мальчишкой, но, мне кажется, если б у него был сын, их жизнь сложилась бы по-иному.

Она умолкла и направилась к двери.

Герцог шел за ней, не в состоянии вымолвить ни слова в результате полученного шока.

Время от времени он размышлял о возможности женитьбы на Фионе, но ему ни разу не приходило в голову, что она может быть не способна дать ему наследника.

Теперь он понял, какой катастрофой обернулось бы это для него уже после того, как он сделал бы ей предложение.

До чего же он был глуп!

Он даже ни разу не спросил ее» почему за все годы ее замужества за Эриком Фэвершемом, который, уж во всяком случае, являлся ее пылким любовником, у них так и не было детей.

У двери в спальню миссис Робертсон он пожелал ей доброй ночи и пошел к себе.

Его спальня находилась в дальнем конце коридора.

По дороге туда он все еще продолжал думать о том спасении, которое было даровано ему милосердием Божьим.

Он избежал такой беды, о которой страшно было даже думать.

Фанатично стремясь стать герцогиней Мурминстерской, Фиона, конечно, не сказала бы ему об этом.

Он почему-то подозревал, что кузен знает правду.

Ведь неспособность герцогини родить наследника Шелдону Муру сильно увеличивала шансы Джослина стать следующим герцогом в роду Муров.

Подойдя к своей комнате, Шелдон Мур как будто услышал совет Лавелы — вознести благодарственную молитву.

Ведь он был спасен от ошибки предложить Фионе руку и сердце, к чему серьезно готовился по дороге из Голландии.

Камердинер ожидал его в комнате, и после его ухода герцог подумал, что ему придется разрешить еще одну проблему.

И как можно скорее.

Фиона будет, конечно, ожидать его у себя.

Если он не придет в ее комнату, ей покажется это весьма странным и, несомненно, вызовет подозрение.

Он же не намеревался делать этого.

В то же время он знал, она не раздумывая войдет в его комнату, если поймет, что он избегает ее.

Очевидно, следовало бы запереться изнутри.

Но она способна постучать в запертую дверь, и не исключено, что кто-нибудь услышит это.

Подобный инцидент послужил бы Робертсонам, а возможно, и Бредонам хорошей пищей для пересудов.

Присущая ему быстрота реакции, часто выручавшая его во многих дипломатических затруднениях, помогла и на этот раз найти необходимое решение.

Он не выносил, когда в доме было холодно.

Поэтому зимой он неукоснительно требовал, чтобы в каждой комнате, занята она или нет, поддерживался огонь в камине.

За этим следили двое рабочих, единственной обязанностью которых был обход всех комнат огромного дома и поддержание в них тепла.

На подобную процедуру у них уходил целый день — с раннего утра до поздней ночи.

Так что герцог просто-напросто продвинулся немного дальше по коридору, к комнате, которая оказалась незанятой.

Огонь в ней тем не менее пылал ярко.

Проникнув в комнату, он заперся в ней и лег в кровать.

Он решил, что утром скажет своему камердинеру, будто камин в его спальне дымил, поэтому он перебрался в другую.

Еще не уснув, герцог уже позабыл о Фионе.

Он вновь погрузился в мысли о театре и о голосе Лавелы.

Кроме того, у него возникла идея, как увлекательнее начать программу, и он решил поделиться ею с викарием.

Уже пребывая в полусне, он услышал еще одну мелодию, словно ворвавшуюся в его сознание.

Так рождалась увертюра, которая будет исполнена, как только зрители рассядутся по местам.

На следующее утро герцог выехал из дома еще до того, как Фиона и Изабель Хенли спустились вниз.

Робертсоны и Бредоны завтракали в девять часов.

В отсутствие герцога мистер Уотсон спросил у них, чем бы они желали заняться.

Они пожелали проехаться верхом.

Только леди Бредон сказала, что должна написать несколько писем.

Позже, возможно, после полудня, добавила она, ей потребуется экипаж, чтобы посетить кого-то из своих друзей.

Когда все отправились на прогулку, мистер Уотсон — разумеется, по распоряжению герцога, — показал леди Бредон составленный им список.

В нем значились имена тех, кто должен прибыть на обед, а также на ужин.

Большинство приглашенных согласились остаться на ночлег.

— С чего это вдруг герцог решился на такой разношерстный, смешанный прием? — спросила леди Бредон со свойственной ей грубоватой откровенностью.

— Я полагаю, его светлости очень наскучило пребывание в Голландии, миледи, — ответил Уотсон, — да и многие из этих гостей не приглашались в Мур-парк уже очень давно.

— Я говорила Шелдону, наверное, тысячу раз, — назидательно произнесла леди Бредон, — что летом он должен устраивать пикники в саду, как делал его отец, и избавляться от всех зануд одним махом!

— Уверен, это — отличная идея, миледи, — согласился мистер Уотсон.

— А с другой стороны, — продолжала леди Бредон, — ему следует провести еще несколько приемов, таких, как сегодняшний вечер.

Она снисходительно улыбнулась.

— Я знаю, местные жители с большим удовольствием общаются со светскими лондонскими друзьями моего кузена.

Мистер Уотсон тактично уклонился от выражения несогласия с замечанием леди Бредон.

А несогласие заключалось в том, что лондонские друзья герцога знать не хотели местных жителей.

Вместо этого он сообщил леди Бредон, что будет знакомить ее и с другими приятными приглашениями по мере их поступления.

Он также возложил на нее ответственную миссию — размещать гостей за столом.

Это, конечно, выполнялось по заданию герцога, продумавшего все до мелочей.

Убедившись, что все намеченное заранее исполняется аккуратно, герцог ускакал в Малый Бедлингтон, как школьник, удирающий с уроков.

Он прибыл к дому викария еще до одиннадцати часов, но Лавела уже радушно встречала его у порога.

— Вы действительно приехали! — воскликнула она. — Когда я рассказала маме о том, что вы задумали, она решила, будто вы пошутили.

— Я должен уверить вашу матушку в самых серьезных своих намерениях, — ответил герцог, входя в дом священника.

Он был удивлен богатством и изысканностью интерьера, хотя, разумеется, внешне не выказал этого.

Во всем чувствовался тонкий вкус хозяев.

Занавеси и ковры отличались истинной красотой и добротностью.

Картины, увиденные герцогом на стенах, он не прочь был бы повесить у себя.

Он догадывался, от кого исходили все эти старания.

Когда герцог вместе с викарием и Лавелой закончили обсуждение программы спектакля, он был представлен миссис Эшли.

Теперь их ожидала не менее серьезная задача — составить всю рождественскую программу силами талантов деревни Малый Бедлингтон.

Многое зависело, конечно, от согласия Марии Кальцайо выступить в представлении.

Викарий был настроен оптимистично и обещал устроить встречу хозяина Мур-парка с певицей после ленча.

Герцог сел за отличное пианино, стоявшее в гостиной, и начал играть.

— Что это такое? — спросил викарий.

— Это увертюра, — объяснил он. — Я хочу, чтобы она была исполнена на двух пианино: я — на одном, Лавела — на другом.

— Это прекрасно! — захлопала в ладоши девушка. — Но… что, если я… не сумею? — вдруг засомневалась она.

— Этот вопрос должен был бы задать себе я! — парировал герцог.

Она залилась смехом.

— Вы скромничаете. Вы играете превосходно, а я — всего лишь начинающая!

— Я даже не хочу это слушать! — заявил герцог. — Вы будете играть со мной, и у меня уже созрела новая композиция, от которой все будут в восторге.

— Но мне нужно время, чтобы порепетировать, — возразила Лавела.

— Я обещаю закончить ее к вечеру.

— А что будет после увертюры? — спросил викарий.

— Вы появляетесь перед занавесом, — стал объяснять герцог, — желаете зрителям веселого, доброго вечера и пересказываете им в стихах дальнейшую программу.

Он улыбнулся.

— Судя по тому, что я узнал о ваших выступлениях в прошлом, у вас должны быть где-то припрятаны маскарадные костюмы, которые вполне могут пригодиться нам.

— Я могу выступить либо Арлекином, либо придворным льстецом времен Георга Второго, — ответил викарий. — Даже в парике и с усами!

Герцог рассмеялся.

— Я предоставляю выбор вам.

— А потом? — загорелась идеей Лавела.

— Потом поднимется занавес, — вскинул руки герцог, — и ваш хор споет точно так, как он пел в церкви.

— Один хор?

— Вы будете управлять им из оркестровой ямы, так что вас почти не будет видно. На сцене останутся только дети.

Лавела кивнула, и герцог продолжал:

— Я думаю, следует включить в хор несколько моих племянников и племянниц, которые явятся на Рождество. Они ужасно огорчатся, если не получат хотя бы маленькой роли в представлении.

— Конечно, — согласилась Лавела, — и неплохо было бы провести с ними хотя бы одну репетицию.

— Я могу отправить их сюда к вам, — предложил герцог, — но у меня есть другой план на вечер, когда состоится представление.

Он сказал, что еще раньше задумал оставить на ночь в Мур-парке детей вместе с мамами.

Лавела от восхищения даже подпрыгнула.

— Великолепнейшая идея! — воскликнула она. — Они так обрадуются, что надолго сохранят память об этом! А у вас хватит места для них?

Герцог не мог удержаться от смеха.

— Мы отдадим им все восточное крыло — там более двадцати спален.

— О, прошу прощения, — тотчас исправилась Лавела. — Я совсем забыла, какой у вас огромный дом!

— Прихожане будут в восторге, — сказал викарий. — Это весьма великодушно с вашей стороны, ваша светлость.

— Это не великодушие, а эгоизм с моей стороны, — возразил герцог. — Вы знаете не хуже меня, что благодаря Лавеле и Марии Кальцайо, если она примет приглашение, этот вечер в моем доме станет сенсацией!

— Я буду чувствовать себя ужасно… если… разочарую вас, — внезапно встревожилась Лавела.

Она выглядела столь испуганной, что герцог поспешил успокоить ее:

— У меня такое ощущение, что никто не испытает разочарования и мы все будем рады празднику так же, как и дети.

— Я тоже… надеюсь на это, — тихо молвила девушка.

— Затем, — продолжал описывать программу вечера герцог, — настанет очередь исполнителей на колокольчиках. Мне только хотелось бы, викарий, чтобы они играли веселые, по-настоящему рождественские мелодии, которые мог бы узнать даже зритель с полным отсутствием музыкального слуха.

Викарий рассмеялся.

— Вы хотите сказать, ваша светлость, что мелодии эти не должны быть излишне утонченными и слишком сложными?

— Вот именно!

— Они-то уж покажут, на что способны, — улыбнулся викарий. — Энтузиазма им не занимать!

— А дальше? Что будет после этого? — спрашивала Лавела так, словно ей не терпелось поскорее добраться до своей роли.

— Здесь наступает ваша очередь, — ответил герцог, — и здесь нам нужна девочка, которая подарит цветы Марии Кальцайо, а также молодая девушка, нуждающаяся в ее совете в любовном затруднении.

— Кажется, я знаю человека для этой роли, — промолвила Лавела. — Дочери нашего доктора как раз семнадцать лет, и она очень умная девушка. Мы с папой думаем, она идеально подходит для этой роли.

— Я уверен в этом, — поддержал ее викарий. — Она уже была Ведущим Светом в нашей рождественской пьесе, которую мы исполняем каждый год. Кроме того, она имела большой успех в роли Джульетты — мы ставили «Ромео и Джульетту»в нашей школе несколько месяцев назад.

Герцог, пораженный, не знал, что сказать.

Он доселе не мог представить себе какую-либо деревню в его поместье, где дети брались бы за постановку Шекспира.

— Что у нас дальше в программе? — поинтересовался викарий.

— Я хотел спросить Лавелу, знают ли ребятишки из ее хора еще какие-нибудь гимны, которые они исполняли бы так же прекрасно, как гимн «Раздалась в ясной полночи».

— Конечно, они знают еще много гимнов, — ответила Лавела. — Но, я думаю, лучший из них — «О скромный, гордый Вифлеем!».

— Великолепно! — воскликнул герцог. — Они будут петь его, а вы вновь, невидимо, станете дирижировать пением из оркестровой ямы.

Затем Санта-Клаус, которым скорее всего буду я, примчится на санях, которые перенесут по воздуху четыре лакея.

Немного подумав, он продолжал:

— Сани наполнят подарками для зрителей.

Я буду передавать подарки детям, а они, сбегая со сцены, станут вручать их каждому присутствующему в зале.

Он посмотрел на викария.

— Во время вручения подарков мне хотелось бы, чтоб мужской хор, — я почему-то подозреваю, он обязательно должен быть в Малом Веллингтоне, — спел гимны, которые известны любому взрослому и ребенку.

Лавела рассмеялась.

— Как вы узнали, что папа организовал мужской хор? — спросила она.

— Вы сами сказали мне, что у вашего папы хороший голос, — ответил герцог, — и я не мог представить, чтобы он был единственным мужчиной, поющим в церкви.

Викарий улыбнулся.

— Вы, ваша светлость, совершенно правы!

У нас шестеро мужчин с поистине превосходными голосами. Мы поем не только для тех, кто приходит в церковь, но также отправляемся в местную гостиницу возвещать о наступлении Нового года.

Герцог в отчаянии воздел руки.

— Удивительно, что вы предпочитаете, зажегши свечу, прятать ее под сосудом во тьме так долго, вместо того чтобы светить всем . Но теперь наконец-то все наше поместье узнает, что деревня Малый Бедлингтон являет собой пример всем другим.

— И вы думаете, я стану от этого популярнее? — горестно произнес викарий.

— А разве это так уж важно? — укорил его герцог. — А может быть, я вдохновлю других лендлордов и вызову их на соревнование по развитию музыкальных талантов и в их поместьях.

— Прекрасная идея! — подхватил викарий. — И кроме того, это сможет привлечь больше прихожан в церковь.

Но герцог не склонен был обсуждать этот вопрос.

Когда-то церковь находилась в самом доме.

И тем не менее после веселых светских вечеров с субботы на воскресенье он нередко тосковал по воскресной заутрене.

— Ясно одно, — заключила Лавела. — Мы должны начинать подготовку сейчас же, и я скажу детям, когда они придут сегодня в церковь после школы, что им придется выступать в Мур-парке и провести там ночь.

— Сомневаюсь, что после этого известия кто-нибудь захочет пропустить хоть одно занятие в церкви, — улыбнулся викарий.

Герцог сел за пианино, чтобы еще раз проиграть увертюру для Лавелы.

Когда он закончил, она села за инструмент и блестяще сыграла увертюру, сбившись всего один раз.

— Нам нужно поупражняться на двух пианино одновременно, — сказал герцог. — Не думаю, что у вас есть еще одно.

— К сожалению, нет, — ответила Лавела.

Викарий на время вышел.

Герцог понимал, ей хотелось бы вновь приехать в Мур-парк, чтобы еще порепетировать в его прекрасном музыкальном салоне.

Однако он не был уверен в благоразумии Фионы, способной учинить скандал, и поэтому предпочитал проводить репетиции в Малом Бедлингтоне.

— Я пришлю сюда завтра пианино, — пообещал он. — А в театре нам придется каким-то образом разместить два рояля на маленькой сцене, чтобы мы смогли исполнить увертюру на двух инструментах.

— А в оркестровой яме их расположить невозможно? — спросила Лавела.

Он покачал головой.

— Нет, там стоит пианино.

— Понимаю, — молвила девушка.

— Я хотел бы приезжать сюда для репетиций, — продолжал герцог, — ибо мой дом полон гостей. Нежелательно, чтобы они могли слышать музыку до постановки.

— Конечно, — согласилась Лавела. — Уверена, мама и папа будут рады вашему приезду в любое время.

— Несомненно, — дуэтом подтвердили викарий и его жена, как раз входившие в гостиную.

Миссис Эшли, появившаяся лишь перед самым ленчем, поразила герцога своей красотой.

Она говорила на превосходном английском, но было в ней нечто, выдававшее ее иностранное происхождение.

Однако на герцога она производила впечатление если не скрытного человека, то по крайней мере довольно замкнутого.

Хотя миссис Эшли была очень приветлива и гостеприимна во время ленча, после его окончания она сразу удалилась.

Поскольку она была так прекрасна, а викарий так красив, не приходилось удивляться прелести их единственной дочери.

Но эту английскую миловидность Лавелы трудно было объяснить только сходством с родителями.

Может быть, размышлял герцог, викарий и его жена чрезмерно любили друг друга.

Он был слишком опытным, чтобы не заметить особенной нежности в голосе, когда они обращались друг к другу, или выражения их глаз, когда они обменивались взглядами.

Все это казалось ему почти не правдоподобным после стольких лет совместной жизни.

Но он знал еще один такой пример — любовь, существовавшую между его отцом и матерью.

Когда они не были вместе, они выглядели несчастными и беспокойными.

Находясь рядом, они так смотрели друг на друга и так произносили слова, что даже человек, видевший их впервые, понимал, они все еще испытывают взаимную любовь.

«Вот чего хотелось бы и мне», — думал Шелдон Мур.

Однако он не был уверен, что, имея титул герцога, может рассчитывать на такую же искреннюю любовь к себе.

Ему, вероятно, суждено быть вновь и вновь обманутым, как это случилось с Фионой.

Мысль эта тяготила его.

Он старался избавиться от нее, сосредоточившись на интересной беседе за столом.

Его приятно поразили не только вкусовые качества блюд, поданных за ленчем, но также их нестандартность и изысканность, способные поспорить с качеством шедевров, демонстрируемых его собственным весьма дорогим шеф-поваром.

После ленча он сказал миссис Эшли:

— Надеюсь, вы не сочтете меня слишком самоуверенным, если я скажу, что испытал огромное удовольствие от вашей превосходной и необычной cuisine !

И, деликатно улыбнувшись, прибавил:

— Много путешествуя, я убедился, что французская cuisine лучшая в мире, англичане же довольствуются тем, что просто и незамысловато.

Викарий рассмеялся.

— Вы совершенно правы, ваша светлость, но я должен объяснить, что, тоже много путешествуя за границей, стал, к сожалению, гурманом. Думаю, моя супруга могла бы при желании открыть ресторан, который пользовался бы огромным успехом!

Герцог с удивлением поднял брови.

— Не хочет ли ваш муж сказать, что вы приготовили все это сами? — обратился он к миссис Эшли.

— Кое-что из поданного, — ответила она. — Но я обучила двух женщин из деревни — они очень хорошо помогают нам — готовить блюда, которые особенно любит мой муж; они же помогают мне готовить мои любимые.

— Слышать это — выше моих сил! — воскликнул герцог. — Если я узнаю хотя бы еще об одном из блестящих талантов, скрывающихся в Малом Бедлингтоне, я брошу свой Мурпарк и перееду жить сюда!

— Мы будем только рады этому, — усмехнулся викарий, — хотя, я думаю, вам покажется здесь несколько тесновато.

— Но как это было бы романтично, — сказала Лавела, — если б сам герцог жил в одной из наших избушек!

— Я боюсь другого, — возразил Шелдон Мур. — Боюсь, что за мной последуют сотни людей и ваша очаровательная деревенька превратится в уродливый город.

Эта мысль развлекла и рассмешила всех.

Наконец викарий напомнил, что пора посетить Марию Кальцайо.

Миссис Эшли с дочерью остались дома, викарий же и Шелдон Мур отправились к певице в экипаже герцога.

По дороге он размышлял, что никогда еще ленч не доставлял ему такого удовольствия.

Он был уверен, его гости в Мур-парке не испытывали в эти минуты и сотой доли подобного возбуждения и радости.

Лошади бежали все быстрее, и герцог, сидевший рядом с викарием, сказал:

— От вас, очевидно, не укрылось, викарий: я весьма удивлен тем обстоятельством, что вы, ваша прекрасная жена и очаровательная дочь постоянно живете в деревне;

Последовало неловкое молчание.

Герцог почувствовал, что затронул нечто интимное.

Ему показалось, будто молчание длится вечность.

— Этому есть свои причины, ваша светлость, — наконец молвил викарий, — и я полагаю, вы поймете их личный характер. Мы чрезвычайно счастливы, живя подобным образом, и мне не хотелось бы обсуждать это сейчас.

— Конечно, конечно, извините, если я оказался назойливым, — быстро произнес герцог.

— Не стоит извиняться, — сделал упредительный жест рукой викарий. — Я чрезвычайно рад, что Лавела с таким интересом занялась вашим театром, он приносит ей истинную радость и дает возможность спеть перед искушенной аудиторией.

Он вновь немного помолчал.

— То, что вполне удовлетворяет мою жену и меня, может со временем разочаровать и показаться ограниченным для молодой девушки.

— Я понимаю вас и обещаю вам, викарий, что Лавела будет счастлива — по крайней мере в это Рождество.

— Благодарю вас, — кивнул викарий.

Они продолжали путь.

Герцог понял неуместность дальнейшего разговора.

Его любопытство, однако, не уменьшилось.

Он решил в дальнейшем, не вызывая ни в ком смущения, попробовать все же каким-то образом докопаться до истины.

Глава 5

Все последующие дни герцог был очень доволен собой и приготовлениями к постановке.

Каждое утро он выезжал на прогулку.

Затем отправлялся в Малый Бедлингтон, либо верхом, либо в своем фаэтоне.

Конечно, ему удалось уговорить Марию Кальцайо спеть в его театре.

Она предложила ему гостиную в своем доме, где Шелдон Мур и Лавела могли репетировать без помех и со всеми удобствами.

Это была прекрасная комната с великолепным роялем; играть на нем было для герцога истинным наслаждением.

По словам викария, голос Марии Кальцайо был уже не так высок, как прежде.

Но в нем все еще слышалась очаровательная теплота звучания, когда-то прославившая его.

По прошествии первого дня, когда в ней ощущалась еще некоторая нервозность, Мария Кальцайо сказала герцогу:

— Я пою с наслаждением и хочу сказать, ваша светлость, что весьма довольна аккомпаниатором, который так превосходно чувствует певицу.

— Думаю, это одно из самых волнующих деяний, которые мне приходилось когда-либо совершать, — ответил герцог. — Я никогда бы не мог представить, что буду иметь счастье слушать, как вы исполняете одну из моих собственных композиций!

Рядом с великолепным голосом профессиональной певицы голос Лавелы, столь юный и звонкий, поражал своей трогательной чистотой и свежестью.

Несомненно, когда она станет петь перед зрителями, среди которых будут принц и принцесса Уэльские, она вызовет благоговение в их душах.

Все будут поражены.

Он намеренно не говорил ни семейству Эшли, ни Марии Кальцайо, кто будет присутствовать среди гостей.

Он боялся, что Лавела станет заранее слишком волноваться.

Он опасался также расстроить Марию Кальцайо, которая по-прежнему не желала быть узнанной.

Поэтому он просто сказал им, что они будут выступать перед его гостями на рождественском празднике.

Такую же информацию получили и мамы тех детишек, которым предстояло выступать на сцене.

Для этих мам были предусмотрены места в партере.

Ночевать в Мур-парке останутся лишь пятеро из них.

Иные не могли покинуть других своих детей, еще слишком маленьких, чтобы выступать.

— Вы даже не представляете, какой переполох и возбуждение вы вызвали в деревне! — сообщила ему Лавела. — Как будто взорвалась бомба в самом ее центре!

В перерывах между репетициями Лавела подбирала наряды для детей.

Исполнять гимны они будут в своих собственных лучших костюмах.

Но она решила, что им следует еще сделать для себя маленькие венки из омелы , связанные сзади красными ленточками.

Они будут также держать маленькие букетики из омелы и падуба.

— Напрасно я придумала все это, — жаловалась она герцогу. — У меня уже все пальцы болят от выдергивания шипов из падуба!

— А я думал, ангелы не чувствуют боли! — поддразнил он ее.

— Значит, я явилась откуда угодно, только не с Небес! — возразила Лавела.

Им было очень весело на репетициях с Марией Кальцайо.

Герцог все время пребывал в таком приятном расположении духа, что порой забывал о своих проблемах в Мур-парке.

В первый вечер, вернувшись к себе в спальню, он по вмятине на кровати понял, что Фиона ожидала его там.

После этого он стал запирать дверь.

Кроме того, он переселил Фиону и Изабель Хенли из коридора, в котором была расположена его комната.

Это он поручил мистеру Уотсону.

Когда они вернулись после прогулки в экипаже во второй вечер их визита, мистер Уотсон с сожалением объявил им о необходимости перебраться в другие комнаты.

— Что вы имеете в виду? — дерзко спросила Фиона.

— Завтра прибывают две родственницы его светлости, миледи, — ответил мистер Уотсон.

— Какое отношение это имеет ко мне и к моей комнате? — решительно воспротивилась обиженная Фиона.

— Вашу комнату, как вы называете ее, миледи, — ответил мистер Уотсон, — всегда занимала бабушка его светлости, вдовствующая герцогиня, а комната, которую сейчас занимает леди Хенли, всегда принадлежала тетушке его светлости, маркизе Сифордской.

На это незваным гостьям нечего было возразить.

Фиона, конечно, пылала гневом.

Она уже давно злилась на герцога, так как ей все не удавалось поговорить с ним наедине.

Он успевал покинуть дом к тому времени, когда она спускалась вниз по утрам.

К ее изумлению, он никогда не возвращался к ленчу, несмотря на то что прибыло уже довольно большое количество гостей на Рождество.

Леди Бредон исполняла роль хозяйки, лишив Фиону этой привилегии.

Спускаясь к ужину после своего возвращения из Малого Бедлингтона, герцог старался появляться в гостиной, когда там было уже много народу.

Он рассыпался в извинениях за свое опоздание, оправдываясь тем, что готовит празднование Рождества.

Он не хотел, чтобы на открытии театра присутствовало слишком много посторонних, дальних знакомых.

Поэтому не распространялся относительно своих планов.

— Мне нужно поговорить с тобой наедине, — услышал он рядом с собой шипение Фионы, когда джентльмены подставляли свои локти дамам, чтобы проводить их в гостиную, в которой собралось в этот раз особенно много приглашенных.

— Да, да, конечно! — любезно согласился герцог. — Но когда?

Задержав дыхание, Фиона уже готова была дать ему очевидный и недвусмысленный ответ на его вопрос, но не успела даже глазом моргнуть, как герцог исчез.

Он был слишком поглощен проблемой рассаживания гостей за карточными столами.

Молодые участники вечера уже танцевали под оркестр, расположившийся в так называемом Малом бальном зале.

Герцог задумчиво смотрел на пары, весело кружившиеся в зажигательном вальсе.

Неожиданно он подумал, как увлек бы танец Лавелу.

«Следовало бы пригласить ее», — подумал он.

Он не сделал этого просто потому, что не хотел заранее приглушать того впечатления, какое произведет ее неожиданный дебют в роли ангела в театре.

Он понял, как эгоистично поступает.

И вспомнил также, что обещал ее отцу доставить ей радость и развлечь ее.

Герцог знал, что в первый день Рождества Лавела будет занята в церкви отца, играя на органе.

Сам герцог в этот день всегда сидел на семейной скамье, участвуя в рождественском богослужении в своей собственной церкви.

Он прочитал отрывок из Священного Писания и прослушал проповедь викария, бывшего одновременно его личным капелланом.

Все это прошло быстро, заняв не более десяти минут.

Возвратившись из церкви в основное здание Мур-парка, гости были приглашены за огромный стол в центре Банкетного зала.

Молодых членов семьи леди Бредон рассадила за два стола меньшего размера в том же зале.

Шеф-повар сам внес индейку и рождественский пудинг, который полил бренди и зажег.

Крекеры и шампанское были в изобилии.

Пили за здоровье герцога.

А он произнес короткую речь, отдавая дань уважения и восхищения своей бабушке.

Почтил он также и других своих старших родственников, в честь которых все подняли бокалы.

Гости еще долго сидели, потягивая портвейн или бренди, обмениваясь шутками и веселыми историями.

Согласно традиции вечером герцог принимал поздравления своих арендаторов и служащих в просторном Служебном зале.

Их принимали также его бабушка, племянницы и племянники; они раздавали всем приходящим рождественские подарки.

Этот обычай был установлен еще прадедом герцога и с тех пор стал семейной традицией.

Затем местные певцы из деревни исполнили рождественские гимны.

Их пение, на взгляд герцога, значительно уступало исполнению гимнов детьми из Малого Бедлингтона.

Наконец все почувствовали себя уставшими от этих ритуалов.

И потому других рождественских увеселений в первую ночь не было.

Герцог лишь провел репетицию с мужским хором, созданным мистером Эшли.

Необходимо было подготовить для певцов костюмы, в которых они выступят на заключительном вечере в субботу.

В Малом Бедлингтоне подобрали кое-какие костюмы, но герцог просмотрел еще все свои чердаки, где хранились старинные вещи.

Вместе с мистером Уотсоном они обращались к швеям, дополняя гардероб, необходимый для постановки.

Рано утром, в День Подарков, герцог прибыл в дом викария со своими рождественскими сюрпризами.

Для Лавелы он выбрал нечто особенное.

Он не сомневался, подарок ей понравится.

Это была табакерка, которую он увидел однажды в магазине на Бонд-стрит .

Он тогда еще подумал, кому бы мог подарить ее.

Фиона равнодушно относилась ко всему, что не являлось ювелирным изделием, которым можно было бы украсить себя.

В центре табакерки помещалось изображение маленьких купидонов, державших венки из роз.

Вокруг этого дивного, изысканного изображения на эмали на поверхности шкатулки сверкали маленькие бриллианты, перемежающиеся жемчужинами.

Освободив табакерку от обертки, Лавела смотрела на нее, не веря своим глазам.

Пораженная, она спросила:

— Это… мне?

— Когда вы восхищались моим собранием табакерок, я решил положить начало вашей собственной «пещере Аладдина», — ответил герцог.

Какое-то время она не могла найти слов.

Затем тихим голосом, в котором слышались восхищение и радость, произнесла:

— Как мне выразить вам благодарность? Это самая прекрасная вещь, которую я видела, не говоря уж о том, чтобы владеть ею.

— Я надеялся, что она понравится вам. Это в благодарность вам за то, что вы так прекрасно спели мое сочинение!

А в благодарность за столь изысканные угощения, которыми его потчевали у викария, он привез ему pate , приготовленный его собственным шеф-поваром.

Он привез также кувшинчик икры и ящик шампанского.

— Я не пробовал икры с тех пор, как был в России! — воскликнул викарий.

— Вы были в России? — удивленно спросил герцог.

— Это случилось много лет назад, — ответил викарий. — Я возвращался обратно через скандинавские страны.

Говоря это, он мельком обменялся взглядом с супругой, что не укрылось от герцога.

Здесь, очевидно, таилась часть загадки, которую он надеялся разгадать.

Он больше не расспрашивал викария со времени их первого разговора.

Но любопытство, пробужденное в нем тогда, не проходило.

Ему хотелось понять, почему столь интеллигентная и очаровательная женщина, как миссис Эшли, удовлетворялась жизнью в Малом Бедлингтоне, так же как и ее муж, явно достойный более интересной жизни.

Они, несомненно, были очень счастливы.

Он, по сути дела, никогда еще не видел двух людей, испытывавших блаженство просто потому, что они находятся вместе.

Ему хотелось ввести Лавелу в иное общество, разительно отличавшееся от общества сельских жителей и детей, которых она учила петь.

Все были в восторге от его подарков.

Миссис Эшли восхищалась весьма элегантным солнечным зонтиком, который он вручил ей.

Подумав, герцог сказал:

— Теперь, когда ваши рождественские празднества закончились, мне бы хотелось пригласить вас всех в Мур-парк сегодня вечером — погостить до воскресенья.

Викарий взглянул на него с удивлением.

— У меня много молодых родственников, — продолжал герцог, — с которыми я хотел бы познакомить Лавелу. А кроме того, мы могли бы порепетировать в самом театре. Все-таки репетировать в гостиной не то же самое, что на сцене.

— Вы совершенно правы, — согласился викарий, — я понимаю вас, ваша светлость. И в то же время…

— О, пожалуйста, папа, — прервала его Лавела, — давайте поедем! Я и сама хотела бы порепетировать на сцене до выступления. Без этого мы можем все испортить.

— Это верно, — молвил викарий.

Он взглянул вопросительно на жену, и та сказала:

— Это хорошая идея, Эндрю; я думаю, вам с Лавелой следует поехать. Я же останусь здесь и приеду в Мур-парк в субботу вечером.

— Ты действительно хочешь этого? — тихо спросил викарий.

Жена кивнула.

— Ну что ж, хорошо, я поеду с Лавелой, но мне необходимо будет вернуться в пятницу, чтобы провести службу.

— Мои лошади, викарий, в вашем распоряжении, — поспешил заверить его герцог, — и я, разумеется, пошлю экипаж за миссис Эшли в субботу.

Все было решено.

Когда Мария Кальцайо — никто так и не привык называть ее другим именем — сказала, что приедет вместе с миссис Эшли, герцог согласился с этим.

Он понимал, они смогут репетировать и без нее.

Ее богатый сценический опыт позволял ей чувствовать себя как дома на любой сцене без предварительных репетиций.

Поэтому он заторопился в Мур-парк, чтобы успеть поучаствовать в охоте, проводившейся в День Подарков, что являлось еще одной давней семейной традицией.

Его друзья поразились, что он пропустил первых два загона вслед за сворой гончих, преследующих лису; однако в третьем загоне он участвовал.

После ленча устроили еще два загона, в которых герцог проявил себя превосходным стрелком.

Джослин, казалось, намеревался вовсе не покидать Мур-парк и пожелал участвовать в охоте.

Герцог сознавал, он сам косвенно виноват в том, что Джослин все еще оставался здесь.

Кузен пытался поговорить с ним наедине, но герцог в последний момент все время ухитрялся избегать разговора.

У него было ощущение, будто Джослин и Фиона замышляют что-то против него, однако он не мог представить, до чего они могут додуматься.

Он заметил, как они несколько раз заговорщицки перешептывались.

Герцог тем не менее не подавал виду, что заметил это.

Он был уверен, они презрительно, даже уничтожающе отзывались о нем.

И в то же время они предпринимали отчаянные попытки сблизиться с ним.

Труднее всего было избегать их в День Рождества, когда ему пришлось постоянно находиться дома.

Теперь же все занимались охотой, и это существенно помогало ему.

Он надеялся, понимая при всем при том абсурдность этого ожидания, что Фиона наконец потеряет терпение и уедет до прибытия принца и принцессы Уэльских.

Но не из того материала она была выкована, чтобы сдаться так легко. , ;;

Один краткий миг в День Рождества оказался мигом жесткого откровения между ними.

После ленча герцог ненадолго присоединился к дамам, расположившимся в гостиной.

Прежде всего он подошел к своей бабушке, сидевшей возле камина.

— Я надеюсь, вам нравится нынешнее Рождество, бабушка, — сказал он.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Это лучшее Рождество на моей памяти! — ответила вдовствующая герцогиня. — Но мне бы хотелось добавить еще один тост к тем, которые провозглашались сейчас в столовой.

— Какой же? — спросил герцог.

— Тост за твоего сына и наследника, дорогой мальчик, — молвила герцогиня.

Шелдон Мур вознамерился было сказать что-то в ответ, когда вдруг понял — рядом с ним стоит Фиона.

На какой-то миг их глаза встретились.

И его внезапно осенило: Фиона знает о его осведомленности в том, что она бесплодна.

Они так долго были близки друг другу, что он всегда угадывал, о чем она думает.

Она тоже могла читать его мысли.

В этот миг откровения они просто смотрели в упор друг на друга.

Потом герцог наклонился, поцеловал бабушку в щеку и вышел из комнаты. ***

После завершения охоты все поздравляли его с удачей.

Это было прекрасное, возбуждающее и бодрящее развлечение.

Затем все пили чай и, почувствовав приятную усталость, разошлись отдохнуть до ужина.

Герцог, однако, прошел в музыкальный салон вместе с только что приехавшей Лавелой.

Незаметно для нее он запер дверь, чтобы их никто не беспокоил.

Они прошлись по некоторым поправкам, внесенным им в партитуру своего сочинения в процессе репетиции с Марией Кальцайо.

— Это верх совершенства! — воскликнула Лавела, когда они закончили. — Это просто идеально! Добавив что-нибудь, можно лишь испортить всю композицию.

— Думаю, как и все композиторы, — заметил герцог, — я стремлюсь к совершенству.

— Считайте, что вы достигли этого, — ответила Лавела.

— А теперь мы должны переодеться к ужину, — промолвил герцог. — Сегодня у нас танцы, поскольку я не хочу, чтобы вы слишком устали от репетиций. Завтра вам нужны будут силы для последних приготовлений, а также для того, чтобы придумать название моему театру.

— А вы еще не назвали его? — спросила Лавела. — И даже не подыскивали какие-либо варианты?

— Мне лишь сейчас пришло в голову дать ему имя, — признался герцог, — но надо что-то придумать!

Они поднимались по лестнице рядом.

Лавела придумала одно название для театра, герцог — другое, но оба показались им недостаточно подходящими.

Герцог проводил ее до комнаты, которую ей отвели рядом с комнатой ее отца.

В конце коридора разговаривали двое.

Он узнал в них Фиону и Джослина.

У него промелькнула мысль, что Фиона, как и прежде, возможно, утешается с Джослином.

Но он не хотел думать о Фионе, находясь рядом с Лавелой, от которой исходил аромат чистоты.

Кроме молодых родственников, живших в доме, мистер Уотсон по поручению герцога пригласил на танцы некоторых обитателей окрестных поместий.

Для танцев заказали оркестр из Лондона. «

Был открыт Большой бальный зал, украшенный цветами из оранжерей.

В Мур-парке часто устраивали балы.

Но для Лавелы, конечно, это был первый настоящий бал.

Она была одета просто.

Однако ему казалось, что белое платье, облегающее ее стройную фигуру, высокую грудь и тонкую талию, — наилучшее обрамление ее красоты.

» Именно так она и должна выглядеть в роли ангела!«— сказал он себе.

Эта идея пришлась ему по душе.

Хотя во время ужина она сидела на дальнем конце стола, на приличном расстоянии от него, он не мог оторвать от нее взгляд.

Ее глаза сияли.

Она весело реагировала на то, что говорили ей молодые люди, сидевшие по обе стороны от нее.

Фиона, как он заметил, тоже была оживлена, но совсем по-иному.

Каждая ее реплика заключала в себе двусмысленность.

Каждый взгляд, бросаемый ею на мужчину, сидевшего рядом с ней, каждое ее движение были исполнены желанием обольстить.

Несмотря на все, что ему уже было известно о ней, он лишь теперь со всей определенностью осознал, насколько она чужда Мур-парку, его обстановке и традициям.

Он поражался, что не видел этого ранее.

Теперь мужчины не засиживались за портвейном, как в предыдущий вечер, они спешили ангажировать дам.

Герцог знал, что девушки, и особенно Лавела, с нетерпением ожидают партнеров, желая танцевать.

У Лавелы не было недостатка в них.

Герцог пригласил ее после того, как выполнил свой долг перед дамами более старшего возраста.

От нее исходило сияние радости.

— Я вижу, вам весело, — заметил он.

— У меня как будто крылья на ногах! — ответила Лавела. — Я была не права, назвав ваш дом» пещерой Аладдина «. Это — дворец принца, и» единственное, чего я боюсь, это что он исчезнет с полночным боем!

— Я был бы очень огорчен, если б это случилось, — улыбнулся герцог. — И если вы раздаете роли в вашей волшебной сказке, я бы хотел быть в ней заколдованным принцем.

— Ну конечно, — ответила она, — но вы и волшебник одновременно!

Герцог рассмеялся.

— Я согласен, если только я — не царь демонов.

В этот момент рядом оказался Джослин.

Герцог подумал, что если и существует подходящий кандидат на роль царя демонов, то это, несомненно, его кузен.

Он лишь надеялся, что Лавеле никогда не придется иметь дело с подобным воплощением зла.

Он видел, что она пользуется большим успехом.

Кавалеры наперебой приглашали ее.

Когда ее карточка очередности ангажементов была уже заполнена, они настояли, чтобы она ее продлила.

Герцог видел также, что и викарий доволен вечером.

Он беседовал с его бабушкой и другими старшими родственниками.

Многие выразили герцогу свой восторг от общения с таким очаровательным человеком и спрашивали, почему они не встречались с ним раньше.

— Я сам виноват, что не знал о его существовании, — объяснял герцог. — Но, уверяю вас, исправлю эту досадную оплошность в будущем.

— У него прелестная дочь! — заметила одна из тетушек. — Я не сомневаюсь, в Лондоне она вызвала бы настоящую сенсацию.

— Это могло бы испортить ее, — тотчас возразил герцог.

Когда вечер подошел к концу и оркестр заиграл «Боже, храни Королеву!», все сожалели, что пора расходиться.

Те, кто возвращался в свои дома в округе, просили герцога почаще устраивать такие балы.

— Я обязательно подумаю об этом, — пообещал он.

Желая ему доброй ночи, Лавела промолвила:

— Благодарю вас за самый восхитительный вечер в моей жизни! Это было необыкновенно!

Мне кажется, я повторяю это слово вновь и вновь с тех пор, как встретилась с вами.

— Все, что мы с вами должны сделать теперь, — ответил герцог, — заставить каждого повторять это слово в субботу вечером.

— Я совершенно уверена, они повторят его тысячу раз! — улыбнулась Лавела.

Она поднялась по лестнице вместе с отцом.

Герцог пожелал доброй ночи своим родственникам.

Многие из них, более старшего возраста, — уже отправились к себе.

Фионы не было видно, чему он весьма обрадовался.

Сказав дворецкому Нортону, что все прошло так, как он желал, герцог тоже отправился спать.

Придя в свою комнату, где его ждал камердинер, он совсем не чувствовал усталости.

Его ублаготворил прошедший день.

А самым большим удовольствием для него было видеть сияющие как звезды, счастливые глаза Лавелы.

Он отодвинул занавески, чтобы взглянуть на небо, и услышал сзади голос камердинера:

— Доброй ночи, ваша светлость! Я приду завтра утром в обычное время, ваша светлость?

— Да, конечно, — ответил герцог.

Он продолжал стоять у окна и смотреть на звезды.

Дверь открылась вновь, и он с досадой подумал, что Дженкинз забыл что-то.

Но голос, который он услышал за спиной, заставил его резко обернуться.

В его спальне стоял не Дженкинз, а кузен Джослин.

Подобно герцогу Лавела не чувствовала усталости, войдя в свою комнату после бала.

Хотя было уже два часа ночи, ей казалось, она могла бы танцевать до рассвета.

Она никогда до этого не танцевала с молодыми людьми, только иногда дома со своим отцом.

Еще когда она была ребенком, мама настаивала, чтобы отец давал ей уроки танцев дважды в неделю.

Она была уверена, что навсегда запомнит, как танцевала сегодня с герцогом.

Как легко он вел ее!

А когда он держал ее руку в своей руке, ей казалось, будто он передает ей через прикосновение часть своей силы и великолепия.

«Он такой замечательный, — думала она, — такой необыкновенный! Во всем мире нет такого, как он!»

Ей захотелось поблагодарить Бога за этот вечер.

И не только за него, а за все захватывающие события, которые происходят с нею с тех пор, как герцог услышал ее игру на органе, там, в их церкви.

Дома, когда ей хотелось произнести какую-нибудь особенную молитву, поблагодарить за что-нибудь Бога, она могла пойти в их церковь по подземному переходу.

Этот переход был построен много лет назад одним викарием, страдавшим от болезни легких.

Он не мог выходить на открытый воздух в холодную, ветреную погоду.

Теперь Лавела испытывала страстное желание пойти в церковь и помолиться перед алтарем.

И тут она вспомнила, что в Мур-парке должна быть часовня.

Отец рассказывал ей, какая она красивая.

Часовня эта пристроена где-то позади дома, недалеко от ее спальни.

— У нас бывают иногда службы, мисс, — сказала служанка, — но викарий проводит их в другой, отдельной церкви.

— А мне хотелось бы увидеть старую часовню.

— Это совсем нетрудно, мисс, — стала объяснять ей служанка. — Если вы спуститесь по лестнице с другой стороны коридора, то переход будет прямо перед вами, а часовня — как раз в конце его.

— Спасибо, — кивнула девушка.

И теперь она подумала. Что, несмотря на поздний час, должна помолиться в этой часовне.

Она казалась ей подходящим местом для благодарственной молитвы Всевышнему за все, что герцог сделал для нее.

Отец рассказывал ей, что часовня эта была возведена за сто лет до того, как началась перестройка Мур-парка.

Открыв дверь, она обнаружила, что коридор все еще освещен, и без труда прошла к лестнице.

Там тоже горели свечи в серебряных подсвечниках, и ей совсем не трудно было найти проход внизу.

Она тихо ступала по проходу, пока не увидела прямо перед собой вход в часовню.

Сквозь полуоткрытую дверь наружу проливался свет.

Ей показалось странным, что часовня освещена ночью.

Но затем она вспомнила про огонь, поддерживаемый во всех без исключения помещениях Мур-парка.

Приблизившись к двери, она поняла, что в часовне кто-то есть.

Боясь помешать кому-нибудь, она остановилась.

И тут она услышала резкий мужской голос:

— Ты должен жениться на ней, Шелдон, и другого выхода у тебя нет!

— Я категорически отказываюсь!

Это был голос герцога, отвечавшего какому-то мужчине.

Удивленная и одновременно напуганная тем, что происходит нечто странное, Лавела придвинулась вплотную.

Теперь она могла созерцать трех человек, стоящих перед алтарем.

Одним из них был герцог в длинном халате, подобном тому, какой надевал ее отец поверх ночной рубашки.

Она увидела леди Фэвершем, выглядевшую, по ее мнению, восхитительно в сверкающих и переливающихся драгоценностях.

По другую сторону от герцога стоял Джослин Мур, представленный ей на балу.

Несмотря на его внешнюю привлекательность, она почувствовала тогда в нем что-то неприятное, отталкивающее.

Даже прикосновение руки выдавало его недобрую сущность.

Теперь же она увидела в его руке револьвер, направленный на герцога.

Она с трудом подавила чуть не вырвавшийся из глубины души крик ужаса.

Потом она заметила еще одного человека, стоявшего лицом к остальным.

Вначале она не обратила на него внимания, поскольку он был невысок и как будто тушевался, стараясь не выделяться.

На нем был стихарь , и она поняла, что это приходской священник.

— Тебе придется жениться на Фионе, Шелдон, — повторил Джослин Мур все тем же грубым голосом.

— Ты привел меня сюда, заявив, что с кем-то из моих людей случилось несчастье. А теперь я возвращаюсь в свою спальню, и если ты не покинешь мой дом завтра утром, я вышвырну тебя из него! — бросил ему в лицо герцог.

Джослин Мур захохотал, и смех его прозвучал гадко и низменно.

— Неужели ты действительно думаешь, Шелдон, что способен противостоять мне? — развеселился он. — Ты стоишь под дулом до основания заряженного револьвера!

— Если ты убьешь меня, тебя повесят, — спокойно заметил герцог. — Я ни за что не поверю, что ты стремишься к этому.

— Я стремлюсь, — прорычал Джослин, — к тому, чтобы ты женился на Фионе, так как ты ее скомпрометировал. А это значит, что я стану третьим герцогом Мурминстерским!

— Что заставляет тебя верить в это? — спросил герцог.

— Фиона сказала мне, ты уже знаешь, что она не может иметь детей, — ответил кузен. — И хотя ты еще молод, нельзя исключить случайности, которая избавит меня от слишком долгого ожидания твоих похорон!

— Неужели ты думаешь, что тебе удастся запугать меня угрозами, рассказывая, будто уже изобрел способ моего устранения? — презрительно сузил глаза Шелдон Мур.

— Я повторяю, у тебя нет выбора, и мы напрасно тратим время. Если ты не женишься на Фионе — а священник уже готов соединить вас в священном супружестве, — я без колебания использую этот револьвер!

— И убьешь меня? — насмешливо спросил герцог.

Джослин покачал головой.

— О нет! — ответил он. — Но я покалечу тебя так, что ты никогда не сможешь снова сблизиться с женщиной и стать отцом ребенка.

Задыхаясь от ненависти, он как будто выплюнул эти слова в лицо Шелдона Мура.

Лавела слушала, объятая паникой.

Она отчаянно пыталась что-нибудь придумать для спасения герцога.

Глава 6

Лавела колебалась, не зная, что делать.

Может, побежать за помощью?

Она, однако, боялась, что, пока будет искать кого-нибудь, его уже насильно женят.

Если б она успела привести своего отца, он наверняка сумел бы предотвратить свершающееся на ее глазах злодеяние.

В то время как она лихорадочно раздумывала над выходом из этой ситуации, Джослин Мур приказал священнику:

— Приступай, и чем быстрее, тем лучше!

Священник открыл молитвенник, и Лавела поняла — времени для размышлений больше нет.

В полном смятении, почти не сознавая, что делает, она продвинулась дальше в часовню.

По обе стороны двери стояли постаменты в виде колонн, и на каждом возвышалась фигура ангела с крыльями.

Герцог купил их в Баварии.

Они были созданы сто лет назад с тем уникальным мастерством, которое свойственно баварским резчикам.

Они ласкали взор своими нежными тонами и служили прекрасным украшением баварских церквей.

Лавела стояла за одной из колонн.

Священник приступил к обряду.

— Дорогие возлюбленные… — затянул он.

— Прекращай эту глупость! — скомандовал Джослин Мур. — Переходи сразу к бракосочетанию.

— Если этот человек понимает, что ему грозит, он откажется от подобного богохульства, — предупредил герцог, — а я не замедлю обратиться в суд!

Джослин рассмеялся.

— И вызвать скандал? Мой дорогой кузен, ты знаешь так же хорошо, как и я, что 1Ы всегда боялся лишь одного — бросить хотя бы малейшую тень на нашу благородную фамилию!

Последние слова он произнес с нескрываемой насмешкой, и Фиона попыталась урезонить его:

— Не горячись, Джослин! Какой смысл еще больше выводить из себя Шелдона? Я лишь хочу стать его женой!

— И ты будешь ею! — ответил Джослин.

Он вновь взглянул на священника.

— Делай то, за что тебе заплачено, — велел он, — не то я лишу тебя сана, или что там делают с такими, как ты.

— Я делаю все, что нужно, мистер Мур, — проблеял священник дрожащим голосом.

Он перевернул две страницы своего молитвенника.

И тогда Лавела, все время только молившая о помощи, поняла, что она должна сделать.

Она почти физически ощущала мучительную борьбу в сознании герцога.

Она знала, — как будто он сам сказал ей это, — что он пытается найти какой-нибудь способ сбить своего кузена с ног и разоружить его.

Все что угодно, лишь бы не свершилось это издевательство над достойным человеком.

Между тем герцог, так же как и Лавела, видел, что Джослин держит его под прицелом, направив револьвер ниже пояса.

Его палец был на спусковом крючке.

— О Боже, что мне делать? — шептала она. — Помоги… мне! Пожалуйста… Господи… помоги.. мне!

Молясь, она подняла руки и прижала их к ангелу.

Она думала, что он прочно прикреплен к каменному подножию.

Но вот, крепче упершись в него, она вдруг ощутила, как статуя чуть-чуть сдвинулась.

Тогда она выше подняла руки и толкнула ее с силой, на какую только была способна.

Ангел подвинулся, покачнулся и вдруг опрокинулся, свалившись на каменный пол с оглушительным грохотом.

Грохот повторился громогласным эхом внутри часовни.

Джослин непроизвольно обернулся, застигнутый врасплох этим крушением.

Подобная оказия и нужна была герцогу.

Левой рукой он схватился за револьвер и рванул его вверх.

Одновременно, вложив в правый кулак всю мощь своего атлетического тела, он нанес Джослину удар в подбородок.

Этот сокрушительный удар вызвал бы восхищение профессионального боксера.

Кузен пошатнулся и рухнул на спину.

Падая, он нажал на курок, и пуля достигла потолка.

Звук выстрела добавился к грохоту упавшего ангела.

За ними последовал пронзительный визг Фионы.

Джослин стукнулся головой о каменный пол и теперь лежал не шевелясь.

Герцог наклонился и поднял револьвер, валявшийся недалеко от кузена.

Когда он выпрямился, священник съежился у алтаря, повторяя дрожащим голосом:

— Он заставил меня сделать это! Он заставил меня сделать это!

Герцог бросил на него презрительный взгляд и повернулся к Фионе.

В это время в часовню вбежали ночной сторож и дежурный лакей из холла.

Они проскочили мимо Лавелы, не заметив ее.

Она тихо скользнула в тень внутри часовни.

Ночной сторож первым подбежал к герцогу.

— С вами все в порядке, ваша светлость?

Мы слышали выстрел.

Он взглянул на револьвер в руке господина.

— Все в порядке, — обронил Шелдон Мур.

Когда к ним приблизился лакей, дежуривший в холле, герцог спросил его:

— Как этот священник попал сюда?

— Он приехал в почтовой карете, ваша светлость. Она ждет его снаружи.

— Тогда отведите его туда, — велел герцог, — и доставьте в тот же экипаж мистера Джослина!

Лакей и сторож были явно удивлены.

Однако, повинуясь, они подошли к лежавшему без чувств Джослину.

Подняли его за плечи и за ноги.

Герцог наблюдал, как они двинулись по проходу.

Жестом он приказал священнику следовать за ними.

Тот с завидной резвостью прошмыгнул мимо герцога, словно боялся, что и его ударят.

В ту минуту, когда он поспешно удирал по проходу, герцог сказал Фионе:

— Поскольку вы женщина, а сейчас позднее время, я не настаиваю, чтобы вы уезжали с ними. Но с наступлением утра вы покинете этот дом!

Она подвинулась к нему.

— Как ты можешь так поступать со мной, Шелдон? — умоляла она. — Я люблю тебя! Я всегда хотела быть твоей женой!

— Напротив — я проявляю милосердие, не заставляя вас ехать с вашим любовником, — сказал как отрубил он, — и я надеюсь никогда не видеть вас вновь!

Фиона, пораженная, смотрела на него.

Но затем она осмыслила то, что он сказал, и то, что он знал о ней и Джослине.

Ее веки дрогнули.

Поняв, что это крах всех ее планов и намерений, она вышла с высоко поднятой головой.

Лишь после того, как она исчезла из виду, герцог тихо позвал:

— Лавела!

Он глядел в затемненный угол часовни, где она скрывалась.

Все еще переполненная страхом, она выбежала к нему.

Не в силах сдерживать свое волнение, она прерывисто твердила:

— Я молилась… я молилась… в отчаянии, как можно… помочь вам!

— Вы спасли меня, — тихо молвил герцог. — Как выразить словами мою благодарность?

Он тяжело вздохнул.

— Мне даже не верится, что все это было в действительности и что вы оказались здесь в нужный момент.

— Я… спустилась… по лестнице… в часовню, потому что я… хотела… вознести благодарственную молитву… за… удивительный вечер, — запинаясь, рассказывала Лавела, — но я думаю… Бог, должно быть, послал меня… на помощь вам.

— Я уверен в этом, — ответил герцог.

Он положил револьвер, который все еще сжимал в руке, на скамью.

— Я думаю, мы должны вознести нашу благодарственную молитву вместе, — произнес он.

Девушка улыбнулась ему и стала от этого еще более походить на ангела.

Она опустилась на колени у подножия алтаря.

Герцог присоединился к ней, и они оба закрыли глаза.

Закончив самую усердную молитву из когда-либо произнесенных им за всю жизнь, герцог встал и, протянув руку Лавеле, помог ей подняться.

— Вы спасли меня! — повторил он, как будто все еще никак не мог поверить в реальность происшедшего.

— Вы не… думаете, что он… попытается вновь… напасть на вас? — прошептала она.

— Я думаю, попытается, — подтвердил герцог, — и мне остается лишь надеяться, что вам, моему ангелу-хранителю, удастся каким-то образом защитить меня.

— Я буду… стараться… вы знаете, что я буду… стараться, — пролепетала Лавела, — но… я напугана.

Она была столь прелестна, когда смотрела на него снизу вверх с беспокойством в глазах, что герцог произнес:

— Я поблагодарил Бога, но, думаю, Лавела, я должен поблагодарить и вас!

Он осторожно взял ее за плечи и, наклонив голову, поцеловал.

Он поцеловал ее очень нежно — ведь в ту минуту он не думал о ней как о привлекательной женщине.

Она была ангелом, спасшим его от страшной и унизительной будущности.

Но когда он ощутил сладость ее мягких губ, его поцелуй стал горячим и страстным.

И в то же время в нем сохранялось почтительное благоговение перед Лавелой.

Девушка почувствовала, будто перед ней внезапно открылись Небесные Врата и она вознеслась в их пределы.

Ее еще никто не целовал, и это прикосновение губ изумило и поразило ее.

Ей казалось невероятно прекрасным, что столь великолепный и добрейший человек целует ее.

Затем она испытала странное ощущение, которого ранее не знала.

Словно звездный свет проник в нее и она сама становилась звездой.

Она понимала, что и герцог ощутил этот необычный свет, который назывался божественным.

Безотчетно она придвинулась ближе к нему.

Его руки теснее обвились вокруг нее, обостряя переполнявшие ее чувства.

Чувства эти были столь сильны и кристальны, как будто их послал сам Бог, и она поняла — это Любовь.

Любовь умопомрачительная и всеобъемлющая.

Герцог вновь овладел ее губами, и она ощущала, что принадлежит уже не себе, а ему.

Когда он поднял голову и взглянул на нее, ее лицо светилось неземным счастьем.

В целом мире он не мог бы найти более прекрасного лица.

А по тому, как она смотрела на него, он понял, что боготворим ею.

— Моя дорогая, как тебе удалось пробудить во мне такие чувства? — прошептал он.

И вновь приник к ее губам.

Теперь он целовал уже не ангела, а женщину, которую безумно желал.

Так как они были в часовне и только что пережили неописуемый ужас, чувства его к Лавеле не имели ничего общего с тем, что он испытывал когда-либо к другим женщинам.

Наконец, немного придя в себя, он поцеловал ее более трепетно и сдержанно.

— Я думаю, никто не должен знать, что случилось здесь сегодня, — промолвил он.

— А слуги… не проговорятся? — спросила неуверенно Лавела.

— Я позабочусь об этом! — ответил герцог.

Он ласково посмотрел на нее.

— Я хочу, чтобы сейчас ты пошла спать и забыла о случившемся, а помнила лишь замечательный вечер, когда ты была так счастлива.

— Как я могу забыть это… если вы… все еще… в опасности? — тихо произнесла Лавела.

— Пока я в полной безопасности, — уверил ее герцог, — а мой бессовестный кузен по крайней мере в течение сорока восьми часов не будет в состоянии причинить кому-либо вреда!

— Н… но… после этого…

— После этого я буду полагаться на тебя и, конечно, на Бога, и все будет хорошо, — просто сказал герцог.

Его искренность и чистосердечие, с которым он произнес эти слова, в другое время удивили бы его самого.

Глаза Лавелы вновь излучали свет, изгнавший тревогу.

— Я буду делать то, что вы скажете, — молвила она, — 4 — но… обещайте, что будете…'осторожны.

— Мы поговорим об этом завтра.

Герцог взял ее за руку, и они вышли из часовни, оставив ее с непогашенными свечами.

У лестницы, ведущей на этаж, где находилась спальня Лавелы, герцог вновь поцеловал ее.

— Доброй ночи, моя любимая, счастливых тебе снов, и забудь о кошмаре, через который мы прошли.

— Я буду… видеть сны… о вас, — ответила Лавела.

Он глядел ей вслед, пока она не поднялась наверх.

Она помахала ему рукой и исчезла из виду.

Он направился в холл.

Как он и предполагал, ночной сторож и лакей были там.

В открытую входную дверь врывался холодный ночной ветер.

Герцог еще успел увидеть почтовую карету, запряженную двумя лошадьми, отъехавшую уже на значительное расстояние.

Она покатила по мосту, переброшенному через озеро.

Вскоре она скрылась под ветвями древних дубов, возвышавшихся по обе стороны длинной подъездной дороги.

Шелдон Мур резко сказал:

— Закрой дверь!

Лакей повиновался — задвинул два засова и повернул ключ в замке.

Потом герцог предупредил ночного сторожа и лакея, что о ночном происшествии не следует говорить никому в доме и где-либо еще.

К этому он прибавил, что в случае огласки они будут моментально уволены без рекомендаций.

— Я не говорил такого раньше никому из моих служащих, — заметил герцог, — но поскольку это дело очень серьезное, я хочу услышать от вас слово чести, что никому и никогда не расскажете об этом.

— Даю вам слово чести, ваша светлость! — произнес ночной сторож, и лакей повторил за ним эту фразу.

Уходя, герцог спросил:

— Откуда приехала эта карета?

— Из Лондона, ваша светлость, и кучер говорил мне, они почти четыре часа ехали сюда из-за того, что его преподобие останавливался по дороге у каждой гостиницы, чтобы выпить.

Герцог не произнес ни слова, и лакей продолжал:

— Кучер, ваша светлость, попросил у меня кружку эля, когда приехал, и я дал ему. А когда они отъезжали, он уже распевал песни.

Герцог подумал, что от священника, которого посчастливилось нанять Джослину, ничего иного и не следовало ожидать.

Он знал, в Лондоне всегда можно найти того, кто согласится сочетать пары поздней ночью.

Их часто использовали неразборчивые в средствах женщины, готовые поймать в супружеские сети напившихся богатых мужчин, не соображающих, что с ними происходит.

Если б его женили на Фионе, ему, возможно, и не удалось бы доказать, что брачная церемония была незаконной.

Кроме того, как и рассчитывал Джослин, герцог вряд ли решился бы затеять такого рода судебный процесс, потому что слишком дорожил честью семьи.

Он поднимался к своей спальне, ощущая неизмеримую благодарность за дарованное ему избавление от подобного отчаяния.

Он чудом избежал ловушки, которая; несомненно, разбила бы всю его жизнь.

Готовясь ко сну, он думал о Лавеле.

Не только о том, как она прекрасна, но и о том, какой она оказалась находчивой и умной.

Другая женщина не смогла бы найти какой бы то ни было способ предотвратить эту женитьбу.

Джослин так изобретательно все продумал.

Очутившись в комнате герцога, кузен воскликнул не своим голосом:

— Несчастный случай, Шелдон! В часовне, как ни странно! Я думаю, тебе лучше спуститься туда поскорей!

Упоминание о часовне сразу навело герцога на мысль о Лавеле, и он спросил:

— Кто там? Что случилось?

— Некогда обсуждать, — ответил Джослин, — ты лучше поспеши за мной!

Он устремился вперед, и герцог не мог больше задавать вопросы.

Когда он спустился в часовню, там уже была Фиона.

Джослин тотчас вынул револьвер, и герцог понял, что его заманили.

Он вдруг подумал, как символично, что Лавела, столь похожая на ангела, использовала такую статую, чтобы спасти его.

Он очень гордился этими двумя баварскими ангелами.

Он надеялся, что того, который лежит теперь на каменном полу, удастся полностью восстановить.

Но разве можно сравнить эту неприятность с тем, что он сам получил чудесное избавление по крайней мере на данный момент!

А также с тем, что он любит Лавелу.

«Я слишком стар, чтобы увлечь ее!» — одергивал он себя.

Но, вспоминая, как она ответила на его поцелуй, как она затрепетала в его объятиях, он чувствовал, она любит его.

Любит именно так, как ему хотелось, чтобы его любили.

Не за то, что он — герцог.

В тот миг, когда они молились вместе у алтаря, между ними возникла необычная близость, но он не понял сначала, что это любовь Это было совсем новое чувство, какого ему еще не приходилось когда-либо испытывать.

Вот почему он не распознал его сразу.

Эта любовь не была похожа на яростно бушующий огонь страсти.

На чисто физическое влечение, которое он чувствовал к Фионе и другим женщинам до нее.

Он знал теперь, Лавела обожает его, как и он ее.

В ней было все, что совершенно в женщине.

Он без всяких слов понимал, что она любит его не только всем сердцем, но и всей душой.

До настоящего времени Шелдон Мур не задумывался о своей душе.

Но теперь он знал: если он обладает ею, то она отдана Лавеле.

Засыпая, он подумал, что нет в мире человека более счастливого, чем он.

Одно лишь немного беспокоило — что скажет его семья?

Родственники скорее всего с неодобрением отнесутся к тому, что он женится на дочери викария из Малого Бедлингтона.

Герцог проснулся рано.

Его первой мыслью было немедленно заставить Фиону подчиниться его приказанию.

Он надеялся, что она покинет дом прежде, чем успеет пообщаться с кем-либо из прочих его гостей.

Однако он рассудил, что поскольку она оказалась в униженном положении, то вряд ли станет о чем-нибудь распространяться.

А впрочем, можно ли всецело уповать на сдержанность женщины?

Поэтому, вызвав камердинера Дженкинза, он велел ему разыскать мистера Уотсона.

Затем поручил мистеру Уотсону проследить, чтобы леди Фэвершем отправилась в Лондон первым же поездом, который остановится на частном полустанке герцога.

Домоправительница должна была упаковать все ее вещи.

После этого герцог решил не думать больше о Фионе. — Всего его мысли сосредоточились на Лавеле.

Теперь, в безжалостном свете дня, трудности женитьбы на ней, казалось, слетелись на него как хищные птицы.

Он беспокоился не о себе, а о ней.

Он слишком хорошо знал своих родственников.

Они ужаснутся, что он не женится на ком-либо равном ему по крови.

На той, которая сможет с достоинством занять положение герцогини.

А этого трудно ожидать от девушки, весьма редко покидающей деревню Малый Бедлингтон.

Они могли даже проявить к ней неуважение и грубость.

Герцогу были известны примеры, когда женщины, особенно преклонного возраста, притесняли и унижали молодую девушку.

С еще большим фанатизмом они способны отнестись к девушке, которую не могут уважать.

Всеми силами он уже был готов защищать Лавелу.

Если не от физической обиды, то от всего, что могло ранить ее душевно.

Он не хотел и думать о том, как пострадали бы ее доверчивость и благорасположение к людям.

Она всегда жила в атмосфере любви.

Она никогда не сталкивалась с завистью, враждой и злобой светского мира.

Герцог решил для начала постараться, чтобы никто не узнал о их чувствах друг к другу.

Это должно быть абсолютной тайной до тех пор, пока не завершится празднование Рождества и открытие театра.

Он хотел, чтобы гости видели в Лавеле прекрасного, очаровывающего всех своим пением ангела.

А отнюдь не местную девушку, которой удалось какими-то ухищрениями заманить герцога.

Поэтому он послал своего камердинера с запиской к горничной, прислуживавшей Лавеле, — передать ей, что он желает немедленно видеть Лавелу в театре.

Конечно, его требование будет воспринято однозначно: оно связано с участием Лавелы в постановке.

Герцог ждал ее в ложе театра.

Через пять минут она торопливо прошла через дверь, ведущую из дома в театр.

Она не сразу увидела его.

Он наблюдал, как она оглядывает помещение в поисках его.

Когда он заметил сияние в ее глазах от предвкушения встречи с ним, сердце в груди подпрыгнуло от радости.

Он очень нежно и тихо произнес ее имя, и она тотчас обнаружила его в ложе рядом с собой.

Она вскрикнула от восторга.

Импульсивно, не раздумывая, бросилась в его распахнутые руки.

Он прижал ее к себе.

— Это правда… действительно правда… что вы… сказали вчера… будто вы… любите меня? — пролепетала она.

— Я обожаю тебя! — с чувством произнес герцог.

Она улыбнулась.

— Когда я проснулась… я подумала, что этого… не может быть и что мне… это лишь приснилось.

— Со мной было то же самое, — сказал он.

Он целовал ее до тех пор, пока у обоих не перехватило дыхание.

— Теперь послушай, мое сокровище, — произнес он наконец. — Я думаю, было бы непростительной ошибкой — и ты наверняка думаешь так же — показать всем, как мы любим друг друга, до завтрашнего вечера.

— Да… конечно… я понимаю, — кивнула девушка. — Я хочу, чтобы все думали не о нас, а о твоей… музыкальной пьесе и поняли, какой… ты талантливый.

— Надеюсь, они так и подумают! — улыбнулся герцог. — А когда моя семья покинет дом и все остальные тоже уйдут, мы сможем подумать о себе.

Она одарила его улыбкой.

Сейчас она была еще прелестнее, чем представлялась ему, когда он думал о ней вчера перед сном.

— Я люблю тебя! — сказал он. — Я хочу все время говорить тебе об этом, но нам много еще предстоит сделать.

Лавела согласилась.

Затем уже другим тоном она спросила:

— Ты позаботился… чтобы никто не рассказывал о… том, что случилось… ночью?

— Я абсолютно уверен, — успокоил ее герцог, — а потому не думай об этом. Сосредоточься на репетиции с детьми.

— Да, конечно, — обрадовалась она.

Герцог вновь поцеловал ее.

— Нам обоим нужно быть очень, очень осторожными, чтобы никто не догадался о нашей драгоценной тайне. Но если ты будешь смотреть на меня так, как смотришь сейчас, нам не удастся скрыть ее!

— Тогда я… попытаюсь не смотреть на тебя, — серьезно ответила Лавела, — но это будет трудно, потому что я все время думаю… ты… слишком замечательный, чтобы быть… реальным.

— Я очень реален, и я люблю тебя так же, как ты меня, — молвил герцог. — Но теперь мы должны спуститься на землю, то есть позавтракать!

Лавела рассмеялась.

— Я чувствую, мы должны теперь питаться амброзией — это намного романтичней, чем бекон с яичницей!

Герцог вновь поцеловал ее.

Он отвел ее из театра в дом.

Лавела направилась в столовую для завтраков, он же прошел в свой кабинет.

Там его ждал мистер Уотсон, что было довольно необычно, поскольку герцог никогда не вызывал его так рано.

— Боюсь, я принес вам плохие вести, — сказал мистер Уотсон.

— В чем дело? — спросил герцог.

— Я только что узнал, ваша светлость, что ночью на пересечении дорог за деревней произошел несчастный случай.

Герцог хранил невозмутимость.

— Что там случилось?

— Почтовая карета, в которой находились мистер Джослин и какой-то священник, столкнулась с грузовой подводой.

Герцог ждал продолжения.

— По словам возчика, ваша светлость, кучер кареты был пьян и нахлестывал своих лошадей самым отчаянным образом.

— Продолжайте, — велел герцог.

— Почтовая карета перевернулась, — повествовал далее мистер Уотсон. — У священника перелом ноги, но должен сказать вам с сожалением, ваша светлость, что мистер Джослин получил большие повреждения и находится в коме.

— Он жив? — спросил герцог, чувствуя, что голос его звучит странно.

— Доктор говорит, спасти его вряд ли удастся, но он и священник сейчас в госпитале.

Герцог сел за стол.

Он не был столь лицемерным, чтобы притворяться, будто его удручает возможность смерти кузена.

В то же время он испытывал потрясение от осознания того, что, отправив его в этой карете, он частично ответствен за происшедшее.

— Мне кажется, — высказал свое соображение мистер Уотсон, — что, если их королевские высочества прибывают сегодня, лучше было бы не говорить ничего о состоянии мистера Джослина до окончания представления завтра вечером.

— Да, конечно, вы правы, — согласился герцог.

— Доктор Грэхэм ожидает указаний вашей светлости. Он узнал мистера Джослина, который был в вечернем костюме. Но никому больше не известно, что мистер Джослин присутствовал здесь, и доктор умолчал об этом.

Герцог хорошо знал доктора Грэхэма.

Этот пожилой человек лечил его отца и его самого, а также не отказывал в помощи любому члену его семьи, нуждавшемуся в его услугах во время пребывания в Мур-парке.

В данном случае доктор проявил тактичность, с присущей ему чуткостью поняв сложность ситуации.

Неминуемая смерть Джослина сделала бы невозможным празднование Рождества в присутствии принца и принцессы Уэльских.

Доктор Грэхэм был так тесно связан с семейством Муров, что, несомненно, знал о порочащем всю родню поведении Джослина.

В деревне тоже ходили слухи о его разгульной жизни и бесшабашных тратах семейных средств.

— Я заеду к доктору Грэхэму сам, как только позавтракаю, — сказал герцог.

— Я не сомневался, что вы, ваша светлость, скажете это, — ответил мистер Уотсон.

— Он прав, конечно, — продолжал герцог. — Наша завтрашняя постановка в театре да и весь праздник будут испорчены, если кто-либо узнает о происшедшем.

— Доктор Грэхэм сказал, лишь несколько деревенских жителей знают о том, что произошло столкновение на дороге, но они не представляют, что почтовая карета имеет какое-либо отношение к мистеру Джослину.

— Я крайне благодарен доктору Грэхэму за его предусмотрительность, — отметил герцог. — Славу Богу, Уотсон, я могу полагаться и на вашу тоже.

Секретарь улыбнулся.

Герцог вышел из кабинета и направился в столовую для завтраков.

Идя туда, он думал, что Лавеле нет нужды напоминать ему вновь о благодарности Всевышнему.

Он и сам понимал, что судьбе или Богу было угодно проявить такую щедрость к нему.

Глава 7

Их королевские высочества прибыли в пятницу вечером.

Они были крайне обходительны со всеми родственниками Шелдона Мура.

Ему же была интересна реакция Лавелы на происходящее.

В ее глазах горело возбуждение ребенка, попавшего на представление сказки.

Все гости пошли переодеваться к ужину.

Шеф-повар, такой же разгоряченный, как и все, превзошел себя в своем искусстве.

Каждое блюдо само по себе было поэмой.

Принц не впервые посещал Мур-парк с ночевкой.

Однако впервые гостил здесь с принцессой.

— Я с нетерпением ожидаю открытия вашего театра, — молвила принцесса Александра своим нежным голосом. — Уверена, вы приготовили для нас нечто восхитительное.

— Я лишь надеюсь, что вам это понравится, мадам, — ответил герцог. — Во всяком случае, это будет необычно.

Вместе с тем он вспомнил, что принцесса очень музыкальна.

Ее семья бедствовала до той поры, как ее отец вступил на датский трон, поэтому мать сама обучала ее.

Королева являлась членом семейства Гессе-Кассель, и все шестеро ее детей отличались разнообразными талантами.

Герцог не сомневался, принцесса Александра будет приятно удивлена, узнав, что все исполнители на открытии театра собрались из одной маленькой деревни.

Когда джентльмены присоединились к дамам после ужина, герцог вздохнул с облегчением, оттого что Фионы там больше не было.

Теперь он не боялся, что она обратится за помощью к принцу, преследуя цель женить его на себе.

Он мог также не беспокоиться, что Джослин совершит нечто оскорбительное для всей семьи.

Войдя в гостиную, он увидел, к своему удивлению, что Лавела сидит рядом с принцессой Александрой.

Они оживленно беседовали.

Он поразился тому, что такая молодая и неискушенная девушка, как Лавела, не чувствует напряженности или стеснительности в присутствии членов королевской семьи.

Она вела себя совершенно свободно и естественно.

Когда он проходил через гостиную, чтобы присоединиться к ним, Лавела и принцесса над чем-то смеялись.

— Хотелось бы знать, ваше королевское высочество, — подошел к ним герцог, — чем это Лавела так рассмешила вас.

— Мы говорили о музыкантах и странных приметах, которыми они пользуются перед выступлением, — ответила принцесса.

Герцог непонимающе поднял брови, и Лавела объяснила:

— Я рассказывала ее королевскому высочеству об одном друге моего папы, в прошлом знаменитом скрипаче. У него была странная привычка целовать платок, который он укладывал под подбородок на свой инструмент, надеясь, что это принесет ему удачу.

— А я рассказывала мисс Эшли, — в свою очередь молвила принцесса, — об одном из самых выдающихся наших пианистов в Дании, который ради удачи держит в кармане коробочку с пауком, когда играет в карты.

Герцог со смехом резюмировал:

— У знаменитых людей часто бывают подобные странности. Если их опубликовать, получилась бы весьма интересная книга.

Принцесса тоже рассмеялась, но Лавела возразила:

— Но они по прочтении могут расстроиться и, возможно, не будут уже играть так хорошо.

Герцог подумал, что это — доброе замечание, и улыбнулся ей.

Когда же она улыбнулась в ответ, он спохватился — ведь они должны казаться безразличными друг другу.

В этот вечер все улеглись рано.

Шелдон Мур был уверен, что многие гости лежат без сна, предвкушая сюрпризы завтрашнего дня.

Он сам мечтал завтра быть рядом с Лавелой и помогать ей репетировать с детьми, спавшими сейчас в восточном крыле.

Для принцессы у него была намечена на завтра экскурсия по дому.

Принц пожелает посетить конюшни и посмотреть лошадей.

Поскольку королевская чета была очень занята всю предыдущую неделю и в рождественские дни, он предполагал, что они не захотят слишком активно проводить завтрашний день, Он уже интересовался у принца насчет охоты.

Его высочество ответил, что у него болит рука после чересчур рьяной охоты в Сэдрингеме.

Принц, следовательно, предпочтет провести день спокойно.

Герцог был доволен этим, так как на охоту у него не оставалось времени, оно было необходимо для стольких дел в театре.

Но если б его королевское высочество пожелал охотиться, он был бы обязан присутствовать на ней как хозяин.

Следующим утром герцог предоставил своих родственников самим себе.

Он нашел Лавелу в театре.

Она дирижировала детским хором из оркестровой ямы.

Дети исполняли гимн на сцене.

Лавела включила в представление кое-что новое со времени их последней репетиции.

Между куплетами гимна дети брались за руки и танцевали, образуя круг.

Дети были еще малы, и это выглядело в высшей степени трогательно.

Такое зрелище удачно гармонировало с самой сценой, которую герцог украсил цветами.

От них распространялось благоухание на весь зал.

Большие горшки с лилиями почти полностью скрывали два рояля. ;

Герцог почему-то считал эти инструменты внешне не очень привлекательными.

Они были задвинуты в глубь сцены, так что зрители могли видеть лишь двух пианистов.

Герцог решил, что, когда они закончат исполнение увертюры, рояли отодвинут еще дальше назад невидимые зрителям помощники.

Он прошел по центральному проходу и остановился позади Лавелы.

Она ощущала его присутствие.

Наконец отзвучал последний куплет гимна, и дети, пройдя вперед, сделали изящный реверанс.

Герцог захлопал в ладоши.

— Браво! — крикнул он. — Конечно, вечером вас ожидают восторженные аплодисменты. В этом случае вы должны сделать второй реверанс, прежде чем занавес опустится.

Дети поняли это.

Когда они ушли со сцены, герцог обнял девушку за плечи.

— Я люблю тебя! — сказал он очень тихо.

Она подняла на него глаза.

Не было необходимости говорить, что она чувствует к нему.

— Ты волнуешься? — спросил он.

— Я боюсь лишь… разочаровать тебя, — ответила она.

Он был уверен — это невозможно.

Из-за слишком нежного возраста детей герцог решил устроить представление до ужина.

В шесть часов зрители начали занимать места.

Принц и принцесса вошли, когда публика уже расселась.

Все встали под звуки гимна «Боже, храни Королеву!».

Свет в зале погас, и герцог с Лавелой исполнили увертюру.

Их наградили щедрыми аплодисментами.

Затем викарий в образе Арлекина с юмором прочитал вступительную поэму.

Поднялся занавес, и на сцене появились дети, размещенные в форме букета цветов, что вызвало восторженную реакцию зрителей.

Программа была составлена на таком же профессиональном уровне, как если б она предназначалась для лондонской сцены.

Эпизод, сочиненный герцогом, оказался превосходным, и он сожалел, что постановка состоится лишь один раз.

Мария Кальцайо пела столь же блестяще, как на прославленных оперных сценах Европы.

Она, однако, не затмила Лавелу.

Девушка и в самом деле так походила на прекрасного ангела, что герцог не мог оторвать от нее глаз.

Слова ее песни волновали до слез:

Я знаю, что мы навсегда не уйдем.

Пусть тело увянет, лишенное сил,

Но станет душа лучезарным огнем,

Опорой надежной для тех, кто нам мил.

Песня внушала каждому, кто был в зале, что добрые дела и любовь, которую человек дарит здесь, на земле, будут жить вечно.

Когда занавес опустился, публика словно затаила дыхание: в течение долгого времени стояла тишина, которая так дорога артистам.

Эта проникновенная тишина является для них величайшей наградой.

А потом загремели аплодисменты и слышался возглас принца Уэльского: «Браво! Браво!»

После этого, на взгляд герцога, все шло как по маслу.

Наконец он появился в образе Санта-Клауса.

Дети сбежали со сцены и рассыпались по всему залу, раздавая гостям подарки, оказавшиеся для каждого приятной неожиданностью.

Герцог дал мистеру Уотсону carte blanhe в приобретении подарков, которые тот сочтет подходящими.

Никто не был разочарован подарком.

Затем мужской хор исполнил английский народный гимн «Возрадуйтесь, мужчины!».

Возрадуйтесь, мужчины, ничто не страшно вам:

Родился ваш Спаситель на горе всем врагам,

Влекущим вас к пороку под властью Сатаны,

Бессильного, пока вы Спасителю верны.

Дети, раздававшие подарки, возвратились на сцену.

Занавес опустился под аккомпанемент нового шквала аплодисментов.

Принц и принцесса высказали герцогу свое желание встретиться с исполнителями.

Красный занавес вновь поднялся.

Их королевские высочества покинули ложу и прошли на сцену.

Со свойственным им обаянием они тепло поздравили каждого.

Герцог снял костюм Санта-Клауса и проводил их со сцены.

Они почти дошли до ступеней, ведущих из театра в дом, когда принцесса Александра неожиданно остановилась.

В последнем ряду партера вместе с пятью мамами выступавших детей сидела миссис Эшли.

Принцесса с изумлением смотрела на нее.

Герцог решил, что должен представить ее принцессе, но ее королевское высочество вдруг воскликнула:

— Луиза! Ведь это же Луиза!

Миссис Эшли, всхлипнув, протянула к ней руки.

Пораженный, герцог наблюдал, как эти женщины целовали друг друга со слезами на глазах.

— Луиза, я нашла тебя! Я нашла тебя наконец! Я так страдала без тебя все эти годы!

— Как и я без тебя, Алекс, — промолвила миссис Эшли.

Принц и герцог не скрывали своего изумления.

Все зрители повернулись к ним.

Заметив всеобщее недоумение, принцесса Александра объяснила супругу:

— Дорогой, это — моя кузина Луиза Гессе-Кассель, которая пропала много лет назад, и мы не имели представления, куда она скрылась!

— Могу представить, как ты удивилась, обнаружив ее здесь! — молвил принц. — Ты должна рассказать нам всю историю.

В разговор вмешался герцог.

— Думаю, нам будет удобнее, если мы пройдем в дом, — предложил он. — К тому же, ваше высочество, нас ждет ужин.

— Луиза должна пойти с нами, — торопливо произнесла принцесса.

— Конечно, — ответил герцог. — Вы, ваше королевское высочество, уже знакомы с обаятельным мужем миссис Эшли и ее прекрасной дочерью Лавелой.

Принцесса взяла миссис Эшли за руку.

— Как ты могла так внезапно исчезнуть, Луиза? Я плакала ночами, когда ты оставила нас.

— О, дорогая Алекс, я не хотела причинить тебе боль, — призналась миссис Эшли, — но я была так влюблена!

Принцесса рассмеялась.

— Тогда, конечно, я должна простить тебя!

Они поднимались по лестнице, сопровождаемые принцем и герцогом, который едва мог поверить в только что услышанное.

Если миссис Эшли является, как выразилась принцесса, ее кузиной, то, следовательно, он может свободно жениться на Лавеле с одобрения семейства Муров.

Герцог не мог сказать Лавеле, что собирается сделать, пока королевская чета не покинет Мур-парк.

Весь предыдущий вечер шел снег, но теперь вышло солнце.

Парк, и сады, и огромный дом выглядели еще прекраснее, чем обычно.

Миссис Эшли провела ночь в Мур-парке, но не только потому, что принцесса не отпустила ее.

К концу ужина снегу навалило столько, что кучер герцога счел слишком опасной поездку в экипаже, а иначе было невозможно добраться до Малого Бедлингтона.

По этой же причине осталась и Мария Кальцайо.

Герцог подумал, что после стольких fete и поздравлений от каждого гостя она в будущем не захочет оставаться инкогнито.

Больше всего Шелдон Мур был заинтригован тайной семьи Эшли и с самого начала хотел докопаться до истины.

И вот теперь он узнал, что Эндрю Эшли был младшим сыном лорда Эшбрука.

После окончания Оксфорда он решил стать священником.

Он не сразу принял доставшуюся ему от отца часть поместья — у него было стремление получше узнать мир.

И он покинул Англию почти на три года.

Путешествовал по всей Европе, посетил Восток и по пути домой заехал в Санкт-Петербург.

Оттуда отправился в Данию.

— В тот миг, когда я увидел Луизу, — рассказывал викарий, — я понял, она — та женщина, которую я искал всю жизнь.

— А я почувствовала то же самое к Эндрю, — нежно произнесла миссис Эшли.

— Вы поступили жестоко, похитив ее у нас! — укорила его принцесса Александра.

— Я просто не мог оставить ее, мадам, — ответил викарий.

— Ты не должна осуждать Эндрю, — вступилась за него миссис Эшли. — Он пытался спасти меня от самого себя, но мы оба знали, что вся наша жизнь превратится в сплошное страдание, если мы расстанемся.

— Вы были счастливы? — спросила принцесса Александра.

— Так безгранично, так фантастически счастливы, что я ни одной минуты не чувствовала раскаяния из-за побега с ним, если не считать того, дорогая Алекс, что я скучала по тебе.

Герцог не верил своим ушам — неужели возможно подобное счастье?

Но ведь и его чувства к Лавеле такие же, как чувства ее отца и матери друг к другу.

Ради любви они даже решились на побег; наверняка нечто подобное придется совершить и ему.

После смерти Джослина свадьба в их семействе станет возможной по крайней мере не раньше чем через шесть месяцев.

А королева Виктория сочтет и этот срок недостаточным.

Он вышел из Голубой гостиной, где продолжался конфиденциальный разговор королевской четы и супругов Эшли, и отправился на поиски мистера Уотсона.

Дав ему ряд поручений, он прошел в салон, где собралась вся его семья.

Родственникам не терпелось узнать, что произошло. — Когда он рассказал им, кем на самом деле является викарий, которым они восхищались, они нисколько не были удивлены этим.

— Он такой видный и обаятельный! — заявила одна из тетушек герцога. — Я чувствовала, он не может быть обычным викарием в Малом Бедлингтоне.

Герцог склонялся к той мысли, что они придерживались бы такой же точки зрения, если б он женился на Лавеле без ее королевской родни.

— Это был лучший праздник в Мур-парке! — заявил принц Уэльский, прощаясь с ним.

— Для нас было огромной честью ваше присутствие, сэр! — ответил герцог.

Принцесса Александра поцеловала на прощание миссис Эшли.

— Ты должна обещать мне, Луиза, — сказала она, — что посетишь нас в Мальборо-Хаус.

А когда мы в следующий раз поедем в Сэдрингем, вы все трое будете нашими гостями.

— Конечно, мы приедем, милая Алекс, — промолвила миссис Эшли, — ведь ты знаешь, я очень хочу увидеть твоих детей.

— Мы дадим специальный бал для Лавелы уже в этом сезоне, — пообещала принцесса.

После отбытия королевской четы герцог взял за руку Лавелу и обратился к викарию и миссис Эшли:

— Я просил бы вас зайти в мой кабинет, чтобы сообщить нечто важное.

Супруги удивленно взглянули на него.

Однако последовали за герцогом, все еще державшим Лавелу за руку, по коридору.

Дворецкий открыл перед ними дверь.

— Постой возле двери, Нортон, — сказал герцог, — позаботься, чтобы нам не помешали.

— Слушаюсь, ваша светлость, — ответил тот.

Дверь закрылась, и Шелдон Мур прошел к камину, встав спиной к огню.

Лавела была рядом с ним, ее отец и мать сели напротив.

Он освободил ее руку, и она опустилась на стул, глядя на него снизу, и в глазах ее было заметно беспокойство.

«— Лавела и я, — объявил герцог, — хотим немедленно пожениться!

— Пожениться? — воскликнула миссис Эшли, глядя на дочь. — О дорогая, почему же ты не сказала мне?

Лавела вскочила и встала на колени рядом с ее креслом.

Миссис Эшли поцеловала ее.

— Я могу лишь пожелать тебе этого, — сказала она, — если женитьба сделает тебя счастливой.

— Это для меня… самое замечательное, что только может… случиться, — тихо произнесла Лавела.

Викарий поднялся и протянул руку герцогу.

— Нет в мире никого, кроме вас, кому я доверил бы мою дочь!

— Благодарю вас, — ответил герцог. — Однако есть одно затруднение, и мне нужна ваша помощь.

Он рассказал им вкратце, что случилось прошлой ночью.

Он был искренен и в отношении той роли, которую играла в его жизни Фиона.

В то же время он ясно дал понять, что, несмотря на ее желание выйти за него замуж, у него не было намерения жениться на ком-либо, пока он не встретил Лавелу.

— Такие же чувства я испытывал к Луизе, — признался викарий.

— Тогда вы поймете, что я лишь ожидал, когда закончится этот вечер, чтобы сказать ей, что она для меня значит.

Викарий кивнул.

— Однако этим утром, — продолжал герцог, — я узнал нечто, способное воспрепятствовать нашей женитьбе в течение длительного времени.

Лавела, все еще стоявшая на коленях у кресла матери, испуганно вскрикнула:

— Но… почему? Что… случилось?

— Прошлой ночью, после того как Джослин уехал, — сказал герцог, — с ним и с его негодным священником произошел несчастный случай.

— Несчастный случай? — опешил викарий.

Герцог повторил то, что рассказал ему мистер Уотсон.

Священник сломал ногу, а вот надежды на спасение жизни Джослина нет никакой, он не проживет и нескольких дней.

Все молчали, потрясенные этим сообщением, а герцог спокойно пояснил:

— Вы понимаете, если он умрет, я буду в трауре по моему кузену.

Он посмотрел на каждого из присутствующих.

— Для меня станет невозможной женитьба в ближайшем будущем, так как она вызовет злословие в обществе и, конечно, неодобрение семьи Муров.

— Да, конечно, я понимаю, — произнесла миссис Эшли. — Значит, вам с Лавелой нужно подождать.

— Напротив, — возразил герцог, — подобно вам и вашему мужу мы скроемся!

Он улыбнулся.

— Мы следуем вашему примеру, поэтому вы не посмеете обвинить нас, если мы поступим так же!

— Как… мы… поступим? — спросила Лавела.

— Твой отец обвенчает нас завтра утром, — ответил герцог, — и мы немедленно уедем.

Лавела встала в полный рост, она вся светилась.

— Мы… можем… сделать это? Мы действительно можем… так сделать? — задыхаясь от радости, промолвила она.

Герцог обнял ее.

— Именно так мы и сделаем, — подтвердил он, . — и отправимся в продолжительное свадебное путешествие. И у нас будет продолжительный медовый месяц. В мире столько прекрасных мест, которые я хочу показать тебе, и столько всего, что мы можем сделать вместе.

Они смотрели друг на друга с любовью.

Они были столь неоспоримо счастливы, что на глаза миссис Эшли навернулись слезы.

Она протянула руку своему мужу.

— Вы совершенно правы, — тихо произнес викарий.

— Я не случайно хочу так поступить, — заметил герцог. — В противном случае длительная помолвка позволила бы моим родственникам отпугнуть Лавелу, убедив ее, что я буду плохим мужем!

Он говорил шутливо, но Лавела ответила ему серьезно:

— Неужели ты думаешь, что я… стала бы слушать… их?

— А теперь тебе придется самой разбираться, хороший я или плохой, — улыбнулся герцог.

Лавела вскрикнула от восторга и прикоснулась щекой к его руке.

— Я все приготовлю для вас, — сказал викарий, — и так как вы не хотите, чтобы кто-либо знал о вашем бракосочетании, я предлагаю назначить церемонию на восемь часов утра в вашей часовне.

— Я и сам так думал, — ответил герцог. — Некоторые мои родственники уедут сегодня, остальные намерены отправиться завтра утром.

— Это должно… оставаться в тайне… пока мы… не покинем дом, — молвила девушка.

— Да, — согласился герцог, — и главное — твои папа и мама понимают это. Хорошо, что у моих родственников теперь хватает другой пищи для разговоров!

Он улыбнулся миссис Эшли.

— Я чувствовал, существует какая-то загадка вокруг вас и вашего мужа, и удивлялся тому, что вы ограничили свою жизнь Малым Бедлингтоном. Меня мучило любопытство — но я не предполагал найти разгадку столь драматическим образом!

— Я думала, Алекс не узнает меня после стольких лет, — взгрустнула миссис Эшли.

— Кто увидит тебя хоть однажды, никогда не сможет забыть тебя, моя дорогая! — изрек викарий.

Миссис Эшли вложила свою руку в его ладонь.

— Я думаю, милый, твое мнение пристрастно, — улыбнулась она. — И все же я очень счастлива, что нашла Алекс. Она говорит, ее отец и мать обязательно простят меня. Тогда мы сможем поехать в Данию и посетить мою семью в Германии.

— А что же тогда будет с бедным Малым Бедлингтоном, — спросил герцог, — если вы будете путешествовать за границей и станете частью лондонского общества?

Викарий ответил смеясь:

— Все очень просто. Вы с Лавелой будете поддерживать высокие музыкальные стандарты, которые мы установили в деревне, и, может быть, вам удастся распространить их на все ваше поместье.

— Это интересная задача, — согласилась Лавела; прежде чем герцог успел выразить свое мнение.

— Я определенно поразмыслю над этим, — пообещал Шелдон Мур, — но, откровенно говоря, в настоящий момент я не могу думать ни о чем, кроме Лавелы.

Герцог и герцогиня Мурминстерские выехали из Мур-парка в восемь тридцать утра.

Их никто не провожал, за исключением слуг, викария и миссис Эшли.

— Благослови тебя Бог, моя дорогая, — произнес викарий, целуя на прощание дочь.

— Бог уже сделал это, дав мне такого замечательного мужа, — ответила Лавела.

Она великолепно смотрелась рядом с герцогом в его дорожном экипаже.

В него была впряжена четверка породистых лошадей.

Их сопровождали два верховых всадника.

Бледное солнце только что всплыло на небо.

В его свете Лавела была похожа на ангела, сошедшего с Небес, чтобы всегда быть с любимым.

Во время венчания герцог думал о том, что начинает новую главу своей жизни.

Она будет разительно отличаться от его прежнего бытия.

По его указанию часовня приобрела совершенно иной вид: она была не такой, как в ту злосчастную ночь, когда Джослин пытался заставить его жениться на Фионе.

Теперь она казалась беседкой любви.

На алтаре стояли лилии, и стены были украшены свежими цветами.

На церемонии присутствовала только миссис Эшли.

А герцог чувствовал, как над ними летают ангелы и поют для Лавелы; ему даже казалось, будто он различает их мелодию.

Когда они опустились на колени под благословение, он слышал, как стучат в его сердце слова благодарности, которые мысленно произносила и Лавела.

» Нам посчастливилось найти друг друга, — размышлял он, — и наша жизнь будет освещена солнечными лучами «.

К счастью, снег прекратился перед рассветом, исчез и гололед.

Дороги больше не были опасными.

Глядя окрест на белое безмолвие, герцог думал, что этот мир так же чист и свеж, как Лавела.

— Я люблю тебя, моя милая! — выдохнул он.

— И я тебя люблю!

Она говорила все тем же восторженным тихим голосом, которым отвечала на вопросы во время венчания.

Очень бережно герцог снял с нее маленькую шляпку и положил на сиденье.

Он привлек к себе юную жену со словами:

— Мы убежали — мы спаслись! Теперь никто не помешает нам быть вместе, и мне не надо больше скрывать, какими глазами я смотрю на тебя.

Лавела рассмеялась.

— Я так боялась, что люди заметят, как я гляжу на тебя и как хочу быть близкой тебе, как близки мы сейчас.

— Мы еще недостаточно близки, — уточнил герцог.

Он увидел, как покраснела его жена, и прибавил:

— Сегодня мы остановимся в моем доме по дороге в Дувр. Я пользовался им только в тех случаях, когда уезжал за границу.

— Ты не заметил, — спросила Лавела, — что я даже не спросила, куда мы едем? Было некогда.

— Я все продумал, — сказал герцог. — Но мне хочется преподнести тебе сюрприз. Ты должна закрыть глаза, пока я не велю тебе открыть их.

Она развеселилась.

— Я буду рада сделать это, если только, когда я… открою глаза… ты не исчезнешь.

— Можешь быть совершенно уверена, я буду на месте, — ответил герцог.

Дом, которого они достигли уже далеко за полдень, был небольшой, но весьма комфортабельный.

Герцог купил его у своего друга, так как не любил останавливаться в гостиницах.

Доехать же до Дувра на лошадях за один день было невозможно.

Ему было приятно знать, что он может пересечь Пролив в любое время, когда захочет развлечься.

Однако же он обычно пересекал его, отправляясь с очередной особой миссией в Европу по поручению либо королевы, либо премьер-министра.

В подобных случаях этот дом представлял большое удобство.

Шелдона Мура сейчас радовало то, что он никогда не приглашал сюда женщин.

Лавела была очарована домом.

— Он похож на кукольный домик! — воскликнула она.

— А мне хочется, чтоб ты считала его сказочным дворцом, а меня — заколдованным принцем! — с притворной грустью молвил герцог.

— Ты сам знаешь, что это так и есть, — выпалила она, — и всегда так будет — хоть в Мур-парке, хоть в пещере! Ты будешь для меня все тем же — самим собой, и это… самое… главное!

Именно о таком чувстве герцог всегда мечтал, но сомневался, что когда-нибудь ему повезет.

Мечтал о женщине, которая любила бы его самого, а не его титул или состояние.

Вечером герцог вошел в комнату Лавелы.

Он думал, что она уже в постели.

Но она стояла у окна.

Занавески были раздвинуты, и она смотрела на пейзаж за окном.

Снег застлал землю сплошным покровом.

На небе появились первые звезды.

Полная луна выплыла из-за деревьев.

Ее свет придавал окружающим предметам некую таинственность.

Трудно было поверить, что это земля, а не какой-то небесный рай, в котором единственными живыми существами были они.

Герцог пересек комнату и приблизился к Лавеле.

— Когда ты смотришь куда-то, отвернувшись от меня, как сейчас, — обнял он ее, — я начинаю бояться, что ты исчезнешь и я никогда не смогу найти тебя вновь.

— Ты никогда не потеряешь меня, — промолвила Лавела. — Когда нас венчали, я поняла: мы теперь уже не два человека, а один, я… часть тебя, как ты — часть… меня.

Герцог поцеловал ее в лоб и, подняв на руки, понес к большой кровати под шелковым пологом.

Он положил ее на подушки.

Она смотрела туда, где в окно заглядывали звезды.

Герцог прилег рядом и обнял ее.

— Это… правда… действительно правда, — спросила она, — что мы… здесь… вместе… и луна и… звезды дарят… нам… свое благословение?

— Это действительно правда, — подтвердил герцог, — и я буду любить тебя, моя радость, до тех пор, пока звезды не исчезнут с неба навсегда и не пересохнут моря!

Он целовал ее очень нежно, чтобы не испугать.

А почувствовав, как ее губы отвечают на поцелуи, а тело трепещет в его руках, стал целовать ее страстно и жадно.

И запульсировала кровь в его висках.

И запылал в нем огонь желания.

Однако эта любовь отличалась от прежних его отношений с женщинами.

Лавела была столь молода и невинна, что ему следовало быть с ней нежнее, бережнее, дабы не причинить ей боль и не напугать ее.

Но истина заключалась в том, что эта любовь дарована Богом, а потому все, что он сделает, будет иметь божественный отзвук.

— Я люблю тебя! О, как я люблю тебя! — воскликнул он.

— Когда… ты… целуешь меня, — шептала Лавела, — как будто… звезды… сияют в моем… сердце.

— Я хочу, чтобы они сияли.

Целуя ее вновь то ласково и мягко, то жарко и неистово, герцог почувствовал, как она отвечает ему.

Словно сияющие в ней звезды превратились в маленькие язычки пламени.

Он многому научит ее.

Они станут еще счастливее.

А сейчас происходящее с ними было подобно увертюре в театре.

Она предвещала совершенное чудо, нисходившее с Небес.

— Я люблю тебя… о… Шелдон… я люблю тебя! — повторяла Лавела. — Когда ты… целуешь меня… я чувствую, как… взлетаю в… небо!

И герцог тоже как будто взмыл в небо.

Он целовал ее глаза, губы, шею, ее шелковую кожу, маленькую ложбинку меж грудей.

И они оба прикоснулись к звездам.

И свет пылающих звезд проник в их тела и души.

И теперь им стала принадлежать Вечность.

Оглавление

От автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Реклама на сайте