«Пять причин улыбнуться»

Пять причин улыбнуться (fb2) - Пять причин улыбнуться 858K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Градова

Ирина Градова Пять причин улыбнуться

Пять причин улыбнуться

Глава 1 РУССКИЙ ВАВИЛОН

— Ай-й-й! — пронзительно взвизгнула Алька, когда чья-то шершавая и недружелюбная рука впилась в ее руку. — Пустите! Пустите меня, больно же! — крикнула она, поворачиваясь к источнику боли.

Источником оказалась пожилая женщина с маленькими и хитрыми глазками, смахивавшими на козий помет. Алька опешила. Эта бабка ехала с ней в одном вагоне, сорокой разливалась о своей внучке, а теперь зачем-то вцепилась в ее руку, словно рак — в ногу рыбака. И силищи в бабкиных руках было столько, сколько, наверное, не было у самой Альки.

— Вы чё? — обалдело вскинулась Алька. — Напугали до смерти… Вы либо руку бы отпустили… Больно…

Нечто темно-серое, пыльное, как мышь, промелькнувшее в бабкиных глазах, подсказало: не отпустит. Чего ей надо? — с недоумением и страхом подумала Алька.

— Кошелек отдай, — просипела бабка, отвечая на Алькин вопрос и тем самым еще больше сбивая с толку. — Стерва, — неожиданно сухо и спокойно добавила она.

— Чё?

Смысл сказанного размазался в голове Альки, как баклажанная икра по тарелке. Какой кошелек? И почему она стерва? А бабка с тем же спокойным выражением лица и с пыльной хитростью в глазах неожиданно заорала:

— Караул! Грабять посередь бела дня! Милицая! Куда ж смотрите!

Несмотря на то что «белый день» был семью часами вечера, а ограбленная бабка куда больше походила на бандитку, чем Алька, народ на крики откликнулся. Через несколько секунд послушать бабкину арию собралось уже человек пять. Растерянной Альке только и оставалось, что смотреть на озаренные любопытством лица добропорядочных граждан да хлопать синими невинными глазами, уже не пытаясь вырваться из цепких бабкиных рук. Алька чувствовала, как щеки заливает краска стыда. Стыда за то, что она не делала.

Зрителей ее мнимого преступления становилось все больше. Смурные силуэты, закутанные в теплые пальто и куртки-пуховики, надвигались на нее как тучи. И глаза у этой безликой толпы были одни на всех — любопытные и жестокие в своем пустом любопытстве. На секунду Альке показалось, что вокруг нее сгрудились крысы, как в сказке про Нильса. Или про Щелкунчика. Но Алька не Нильс и не Щелкунчик, поэтому страшно испугалась и зажмурила глаза.

— Документики! — рявкнул кто-то рядом с Алькой, и она снова открыла глаза, стараясь не глядеть на толпу, наслаждавшуюся представлением.

Перед ней стояла еще одна серая крыса, пухлая, откормленная, с беспокойными и наглыми глазами. За этой крысой — дородным мужчиной в серой форме — стояла еще одна, поменьше. До Альки неожиданно дошел весь ужас момента — эти точно не оставят ее в покое. Огромный вокзал с электронными табло, шершавыми эскалаторами и гигантскими колоннами сжался вокруг нее гранитной западней. Она знала, что будет непросто. Но чтобы так…

— Документики! — снова рявкнул мужчина в форме.

Поколебавшись, Алька все же полезла в сумку.

— Я ничего не сделала, — бормотала она, изо всех сил пытаясь не зареветь. — Ничегошеньки…

— Врет, врет! — засипела бабка, выразительно кругля маленькие глазки. — Сперла кошелек! Как есть сперла, стерва!

— Да не брала я ничего! — прохныкала Алька, протягивая документы милиционеру. — Честное слово, не брала!

Его глаза — серые, прозрачные и наглые — насмешливо скользнули по Альке. Видал я таких, прочитала она в его взгляде. Сердце Альки сжалось, как резиновый мячик в настойчивом детском кулачке. Ей не верят! Она не брала, а ей не верят! Алька чувствовала, что вот-вот сдастся, ослабеет, заплачет. И крысы набросятся на нее, растащат по кусочкам, разберут по косточкам…

— А прописочка-то не московская, — подмигнул жирный Крыс своему напарнику. — Девочка-то курская… И какими судьбами в столице? — ехидно улыбнулся он, глядя на Альку. — Ищем работу? Ну мы тебе дадим… хм… подработать…

Он густо и похабно рассмеялся, подмигивая напарнику. В Алькиных висках засучило ножками отчаяние.

— Я не брала! — выкрикнула она, выдергивая из бабкиных лап онемевшую руку. — Ничего не брала! — Синие глаза намокли, как полевые цветы под проливным дождем. Уже мутными от слез глазами Алька увидела, как сгустившуюся толпу рассекает чье-то черное пальто, которое решительно движется в ее сторону. Это пальто — лица она все еще не видела — прибавило ей сил. — Я ни в чем не виновата! Это все она врет! Либо с ума сошла, наверное!

Алька обращалась уже не к жирному Крысу, сжимавшему ее паспорт, а к черному пальто, которое подошло совсем близко и вклинилось между крысами и ею, Алькой.

— Что она сделала? — поинтересовалось Пальто у Крыса.

— Сперла кошелек.

— Всю пенсию, — сипло простонала бабка, жалостливо кругля глаза.

— Обыскали? — осведомилось Пальто.

— Нет еще, — как-то приниженно ответил Крыс, смущенный тоном вопроса, но тут же, спохватившись, поинтересовался: — А вы-то кто? Ее знакомый?

— А если так? — полюбопытствовало Пальто.

— А если так… — многозначительно повторил Крыс и оглядел толпу, замершую в предвкушении главного момента. — А ну-ка, разойдитесь! Чего стали? Нечего мешать работникам милиции!

Толпа — с лиц немедленно сползло оживленное выражение — медленно и неохотно разошлась.

— А если так, то будьте добры ваш паспорт.

— Пожалуйста, — усмехнулось Пальто и сунуло паспорт Крысу. — И сколько же у вас украли? — повернулось Пальто к бабке.

— Три тыщи, родненький… Только кошелечек-то она наверняка уже сплавила. Мы-то с ней всю дорогу ехали…

Пальто снова повернулось к Крысу:

— О чем речь без кошелька?

— А без прописки? — недовольно пробурчал Крыс. — Приехала из Курска. Без вещей. Может, ей и жить негде…

Пальто пошарило по карманам и извлекло оттуда несколько смятых купюр.

— Бери, бабуль, пока даю. Сегодня я щедрый.

— Вот спасибо, милай… Здоровьица тебе, счастьица… — По торопливым шуршащим шагам Алька догадалась — Черному Пальто удалось избавить ее от одного врага…

— Может, с вами мы тоже договоримся? — небрежно поинтересовалось Пальто.

Алькино сердце екнуло, ей показалось, что от ответа Крыса зависит ее будущее.

Крыс кивнул. Сумма, которую Пальто с легкостью вручило бабке, поколебала его решительный настрой. Дома все-таки жена, дети. Ну ее, эту девку… В конце концов, финал все равно один. Таких, как она, пруд пруди на Тверской, Комсомольской, на Ленинградском шоссе… Черт с ней.

— Договоримся…

Только теперь Алька осмелилась поднять голову. Слезы наконец высохли, и она увидела перед собой мужчину с серыми-серыми, как свинец, глазами, такими хмурыми, что пасмурное небо в сравнении с ними казалось солнечным…

Ее глаза показались Сергею синими, как васильковый полдень. Всего остального он попросту не замечал. Сказать по правде, ему было наплевать на ее внешность. Жалость вызвали эти заплаканные глаза. Ведь он сам сегодня чуть было не разревелся на поминках. Как ребенок, как мямля. Вот и эта девчонка — совсем еще маленькая. Какой там кошелек… От Сергея не ускользнул алчный взгляд бабки, и никто бы не переубедил его в том, что старая карга просто пыталась развести девчонку, отобрать у нее последнее. Если у этой синеглазой дурынды было последнее…

Сергей придирчиво оглядел съежившуюся под его взглядом фигурку. С нее и взять-то нечего. Мятая голубая куртка. Нелепая вязаная шапка, натянутая до бровей. Сумочка с наполовину протершейся ручкой. Выношенные линялые джинсы. Язычок «молнии» на сапоге отломан, вместо него — красная канцелярская скрепка. Выглядит, прямо сказать, не очень. Хотя и не страшненькая. Так себе… Только глаза, большие, синие и испуганные, придают лицу индивидуальность. Еще один провинциальный мотылек, который вскоре превратится в столичную «ночную бабочку».

Он нахмурился и, пытаясь не дышать на девочку перегаром, спросил:

— Что ты здесь забыла?

Худенькая фигурка сжалась еще сильнее, выпятив тонкие иголочки.

— Где — здесь? — Голос у нее оказался хрупким, как весенние сосульки, сиротливо свисающие с крыш.

— В Москве… — сквозь зубы процедил Сергей, с омерзением вдыхая запах собственного перегара.

— В Москве? — переспросил голубенький Ежик. — Да ничё. Я ищу… — добавил он и торжественно замолчал, как будто Сергею самому следовало догадаться, что ищет «в краю далеком» это нелепое существо в дурацкой шапочке.

Она так старательно выделяла «о», что Сергей не выдержал и хмыкнул. Диалект. Наверное, там, откуда она приехала, так все говорят. Окают и гэкают. И таращат свои васильково-синие глаза, приезжая в город, для которого они — меньше чем песок, высыпанный в карьер.

— Чё смешного? — ощетинился Ежик. — Я не клоун.

Сергей подавил улыбку.

— Надо полагать, ты ищешь кого-то? — уже совсем ехидным тоном поинтересовался он. Его начала забавлять вся эта ситуация.

— Мужа. — Голубенький Ежик с красной скрепкой на иголках убедительно кивнул в знак подтверждения своих слов.

Сергей не выдержал и расхохотался. Ежик, сам того не желая, так развеселил его, что даже поминки вылетели из головы. Мужа! Она ищет мужа! Ну, по крайней мере, честно…

Васильковые глаза наполнились негодованием, а маленький пухлый рот сжался. Девчонка кусала губы, не зная, как ответить на этот взрыв необоснованного веселья.

— Как тебя зовут? — отсмеявшись, спросил Сергей.

— Аля.

— Это — Алина?

— Это — Алевтина, — сердито уточнил Ежик.

— Меня — Сергей. — Он бросил свое имя вскользь, как совсем неважную информацию. — У тебя здесь кто-то есть?

— Никого, — покачал головой Ежик. — Я прежде работу найду. А уж потом…

— Да понял я, — махнул рукой Сергей, стараясь сдержать очередной приступ смеха, — найдешь мужа. Непроходимый оптимизм. Полагаю, там, где ты живешь, все такие целеустремленные?

— А в Москве все такие злые? — сердито поинтересовался Ежик.

— Что ж, по заслугам, — согласился Сергей. — Только не я обвинял тебя в краже. И в ментовку не тащил. Отдал десять штук, а ты хоть бы «спасибо» сказала…

— Извините, — покраснела Аля. — Спасибо. Я заработаю и отдам. С первых денег.

— Зарплаты, — поправил Сергей, жалея, что мышцы на его лице не резиновые.

Он уже не мог смеяться, но испытывал благодарность этой синеглазой дурынде за то, что она помогла ему, пьяному и отчаявшемуся, так быстро прийти в себя. Она была такой забавной в своей наивности, что Сергей простил ей и ее неграмотность, и дурацкое произношение, и глупость. Домой, домой… Она определенно должна вернуться домой. Слепому ясно, что здесь ей делать нечего. Мужа — ну это надо же, усмехнулся Сергей. Ну ничего, он объяснит ей, что она не в сказку попала… Уедет как миленькая.

— Поехали, — кивнул он Альке, одновременно давая понять, что делает ей одолжение и что не имеет на нее никаких видов. — Переночуешь у меня. Только не обольщайся на мой счет. Муж из меня никудышный. Это факт.

Больно надо, подумала Алька и показала язык его черной спине. Можно подумать, она на него запала… Рожа в шрамах, весь щетинистый, перегар — за семь верст учуешь. Либо чокнулся, наверное, если думает, что Алька возьмет такого в мужья…

Мама с детства твердила Альке, чтобы она не ходила никуда с незнакомцами. И Алька всегда ее слушалась. Это был первый раз, когда она сделала по-своему. И даже не потому, что ей некуда деться. Просто этот мрачный и язвительный мужчина в черном пальто почему-то вызывал у нее доверие. Алька чувствовала: ничего он ей не сделает. Не похож он на маньяка. И не похож на придурка вроде тех, кого любил приводить в дом пьяный Санька.

Еще маленькой Алька часто сравнивала людей с животными. Эта дурацкая привычка вошла вместе с ней и во взрослую жизнь. Среди людей встречались собаки, кошки, поросята, вечно хорохорившиеся петухи, неповоротливые и добрые пингвины… В такси Алька все смотрела на Сергея и пыталась понять — кто он?

Пока она уяснила только одно — Сергея не назовешь красавцем. Если бы его увидела Маришка, любительница героев бразильских сериалов, она точно бы сказала свое любимое словечко «жють». И наверное, была бы права. Лицо у Сергея острое, угловатое, какое-то незаконченное. Словно кто-то корпел над ним, а потом бросил, так и не доделав. Подбородок выступал немного вперед, скулы тоже выпирали, крупному носу недоставало изящества. Глубоко посаженные стальные глаза смотрели холодно. И не только на Альку, но и на весь мир. Они не любили улыбаться. А возможно, не умели… Таких холодных глаз Алька не встречала никогда. А иначе обязательно запомнила бы. Подбородок и левую бровь украшали два небольших шрама, а щеки — небритость. Как минимум трехдневная. Небольшой твердый рот то и дело насмешливо кривился, будто его обладатель хотел сказать что-то ехидное. При этом верхняя губа приподнималась, и казалось, что Сергей скалится. Волосы у него были густые, темные, слегка припорошенные сединой.

Алька наконец поняла, кого напоминает ей Сергей. Волка. Да, самого настоящего волка. Только не сказочного, а из зоопарка. Запертого зверя с линяющей пепельной шкурой.

Сергей расплатился с таксистом, и они вошли в подъезд. Московские подъезды были ненамного чище курских. Во всяком случае, тот, куда зашла Алька. Запыленные лампочки светили скупо и тускло, а из углов, наспех протертых тряпкой, несло мочой. Правда, в отличие от привычных Алькиному взору курских подъездов, стены свежевыкрашены, а лифт не скрипел, как несмазанная телега. Шел гладко и ровно — Алька даже испугалась, что он стоит на месте.

В лифте Сергей даже не смотрел на нее, думал о чем-то своем. Глядя на него, Алька задавалась вопросом: зачем он спас ее на вокзале? Не очень-то Сергей походил на добряка, готового осчастливить человечество. Скорее на волка-одиночку. Сам за себя. И ничего не надо, кроме свободы…

Из квартиры на Альку пахнуло странным запахом. Приятным, сладковатым и пряным. Алька долго гадала, что это, но спросить не решилась. Хмурый вид Сергея не очень-то располагал к вопросам.

Он плохой хозяин — это Алька заметила сразу. Вещи валялись где попало, кухню украшала гора немытой посуды, на столах и шкафах гостевала пыль, древняя, «как дерьмо мамонта», по любимому выражению ее подружки Маришки.

Зато в этой квартире находилось много любопытных вещей. Алька заметила странный агрегат, на котором лежал бумажный листок. А еще на большом столе стоял компьютер. Эту штуку Алька видела у кого-то из обеспеченных одноклассников. И даже немножко поиграла в какую-то игру, где разноцветные шарики переставлялись и выстраивались в линейку одного цвета.

Женского присутствия квартира не выдавала. Никаких туфелек на шпильке, халатиков, косметики. Сергей жил один. Алька даже не удивилась. Она сразу подумала, что если Сергей и был женат, то, наверное, недолго. Какая женщина согласится жить в волчьем логове?

Алька недолго бродила по квартире. Очень скоро Сергей позвал ее на кухню и предложил чаю. Алька обрадовалась, ей чертовски хотелось есть и пить. В поезде она не съела ни крошки. Только голодными глазами смотрела на бабку, которая лопала то жареную курицу, то вареные яйца.

— Есть хочешь? — равнодушно поинтересовался Сергей.

Алькин желудок откликнулся глухим урчанием. Она покраснела, ожидая, что Сергей над ней посмеется. Но его стальные глаза и не думали смеяться. Альке показалось, что в них промелькнуло сочувствие.

Сергей внял голосу Алькиного желудка, залез в холодильник и вытащил колбасу. Руки у него ходили ходуном, как будто несколько часов держали электродрель. Бутерброды получились неуклюжие — хлеб в два раза толще, чем колбаса, то и дело выскакивающая из-под ножа. Даже чай Сергей расплескал — на столе дымились янтарные лужицы.

Когда умираешь от голода, все равно, красиво ли еда лежит на тарелке. Алька накинулась на бутерброды, как бездомная собака. Сергею показалось, что она глотает их, не жуя. Как голодные школьники бесплатный завтрак на переменке. Он хотел сделать ей замечание, но передумал. Забавно следить за ее глазами — глазами голодного котенка.

Алькины выразительные глаза Сергей сразу заметил. Синие — то смеющиеся, то несчастные, то испуганные. Они постоянно менялись, в зависимости от того, что она слышала или видела. Чтобы продлить удовольствие наблюдать за ее глазами, Сергей сделал еще бутербродов. Эти Алька ела уже осторожнее, но тоже жадно, словно про запас.

Головная боль отвлекла его от этого занимательного зрелища. Ему показалось, что мозг съежился, подобно сушеному инжиру, став размером с пуговицу. Сергей обхватил голову руками. Как будто полегчало. Но ненамного… Пить надо меньше. Или больше… Или не надо вообще, но это — не про Сергея. Сидеть на поминках без «местной анестезии» было невыносимо…

Алька оторвалась от бутербродов и посмотрела на Сергея. Догадливые глаза-васильки увидели, что ему несладко.

— Мне что-то нехорошо… — неожиданно для себя начал оправдываться Сергей. — Давление, наверное…

— Уж конечно, давление, — ехидно покачала головой Алька. — Либо нажрался, наверное, вот чайник и трещит.

Обалдевшая от такого заявления голова даже болеть перестала. Конечно, Сергей не ожидал, что Алька станет общаться с ним цитатами из «Евгения Онегина», но услышать такую «красивую» правду было не очень приятно. Особенно ему, филологу… В сущности, его младший братец, не слишком усердствовавший над грамотностью своей речи, иной раз выдавал похожие перлы. Но у него, по крайней мере, отсутствовал этот ушераздирающий местечковый говорок…

— Говорят или «либо», или «наверное», — сухо пояснил Сергей. — А не все в одном предложении. И этот твой сленг… эти твои словечки… тоже, знаешь, как-то не очень… Ты школу-то хоть окончила?

— Окончила, — насупилась Алька. Она предчувствовала, что рано или поздно Сергей начнет учить ее жизни. — У нас все так говорят.

— Отучайся, — проигнорировав ее скисшую мордашку, бросил Сергей. — Если, конечно, хочешь найти нормальную работу. Впрочем, зачем? Завтра все равно уедешь домой.

Глаза-васильки потемнели. Алька не собиралась домой. Это Сергей понял еще до того, как на стол хлопнулась чашка с недопитым чаем.

— И не подумаю, — растопырила злые глаза Алька.

Еще чего! Не для того она смоталась из Сосновки, чтобы кто-то указывал ей, что делать!

— Еще как поедешь, — спокойно ответил Сергей.

Голос звякнул, как ложка о фарфор. Только дрогнувшая верхняя губа выдавала раздражение. Ощерился ну прямо как волк. Он и есть волк, только живет не в чащобе, а в лесу из бетонных елок. В логове, полном техники и безделушек…

— Не поеду. — Пусть не думает, ей упрямства тоже не занимать.

— Поедешь как миленькая. Надо полагать, ты надеешься, что я тебя здесь оставлю? — Вместе с больной головой у Сергея начало лопаться терпение.

— Не надеюсь я. Хоть щас уйду. Сию минуту.

А девочка-то с характером… Губу закусила, васильковые глаза растопырила так, что вот-вот брызнут синие молнии… Сергей усмехнулся и решил подойти с другого бока:

— Послушай меня, Алевтина…

— Аля.

— Так вот, Аля. Я живу в этом городе с рождения. И знаю его наизусть. Как книгу. Книги читала?

Алька, краснея, кивнула. Не очень-то она их и читала, если честно. Немного из того, что проходили по школьной программе… Алька с содроганием вспомнила «Войну и мир». За сочинение схлопотала пару — надо ж было написать, что у Наташи Ростовой поехала крыша… А разве по-другому скажешь, когда красивая и молодая девушка выходит замуж за смехотворного парня в очках, старше ее на несколько лет?

Для себя Алька читала совсем чуть-чуть. Книжек пять, а может, меньше… Но падать лицом в грязь не хотелось. А тем более перед Сергеем, который говорил так гладко…

— Так вот, я не гадалка, конечно, что было, не скажу. Но скажу, что будет и чем сердце успокоится, это точно. Таких, как ты, здесь, прости, как грязи. Сюда приезжают с мечтами и глупыми надеждами вроде твоей. А уезжают раздавленные, растоптанные городом. Это хорошо, если уезжают. Некоторые девочки вроде тебя остаются здесь навсегда и всю свою жизнь пашут на подонков, которые подкладывают их под таких же подонков, как они сами. Это — факт. О муже можешь забыть сразу и навсегда: здесь полно девушек с пропиской и данными гораздо лучше твоих. И поверь, даже этим длинноногим цыпочкам с лицами фотомоделей не так просто устроиться в жизни… — Сергей сделал выразительную паузу и добавил, чтобы окончательно сразить Альку: — Вот — твоя Москва. Вот — твоя сказка. Только страшная. Надо полагать, ты меня поняла?

Алька покачала головой. Этого она не хотела. Ей почему-то думалось, что все сложится по-другому. Она найдет хорошую работу. Снимет комнату. Она выживет. Поначалу можно обойтись и малым. А потом Алька встретит богатенького мужчину… Любви не будет — это Алька знала наверняка. Но зато появятся деньги и то, о чем она мечтала, — спокойная, тихая жизнь. С мужем, который с утра до вечера разъезжает по своим делам и редко видит свою жену… Она слышала истории вроде тех, что рассказал сейчас Сергей. Но почему это должно случиться с ней? Она же не дура…

— Я официанткой работала, — поразмыслив, ответила она. — У меня опыт есть.

Сергей глухо засмеялся, сжимая пальцами виски.

— Ну конечно, устроишься. Официанткой или массажисткой, — ехидно сказал он, выговаривая «о», как Алька. — По вызову… Ну все, хватит. — Он ткнул пальцем в бутерброды и, чтобы пресечь дальнейшие Алькины рассуждения, добавил: — Ешь и иди спать. Деньги положу на стол. Купишь себе билет. Я просыпаюсь поздно — можешь не будить. И забудь про Москву. Она только снаружи кажется сказочной. Изнутри это грязный и душный город. Русский Вавилон. Факт. И больше мне добавить нечего.

Алька кивнула, сделав вид, что смирилась. Пусть это «факт» для Сергея. Но не для нее. Слово «Вавилон», как и все остальное, что он ей сказал, ни капельки ее не напугало. В прошлом было столько гадкого и отчаянного, что Алька не сомневалась — страшнее некуда. Пусть Сергей считает, как хочет. Его дело. А она еще всем покажет. И Волку этому, и Саньке. Вот только найдет работу… Выйдет замуж… И обязательно покажет…

Проводив глазами Сергея, Алька принялась дожевывать недоеденный бутерброд. Вкусно, но аппетит пропал. Алька ела про запас — скорее всего, завтра поесть не удастся… Глаза закрывались сами собой, словно на каждую ресничку гномик повесил по крошечной гирьке. Так мама рассказывала. Сон — это когда приходит маленький гномик и развешивает серебряные гирьки по ресницам…

А глаза у Сергея такие холодные, что даже мороз по коже. Особенно когда он щерится, как настоящий волк. И впрямь жить бы ему в лесу под елочкой, караулить зайцев…

Алька уронила голову прямо на недоеденный бутерброд. Никогда еще она не хотела спать так сильно.

Глава 2 АЛЬКИНЫ ПОБЕДЫ

Привыкший мучиться бессонницей, Сергей уснул, на удивление, довольно быстро. Ему приснилась Елена, как всегда красивая и загадочная. Сергей не запомнил сути сна. Только красный шарфик из какой-то жесткой ткани. Ему все время казалось, что этот шарфик — стеклянный или картонный и может разбиться. Или сломаться.

Утром он с трудом поднялся с кровати. Тело, скомканное сном и похмельем, наотрез отказывалось подчиняться. В который раз он обрадовался выходному. Ему уже приходилось беседовать с учениками о вечном с больной головой. Удовольствие, надо сказать, ниже среднего…

Пить или не пить? — вот ведь по-настоящему вечный вопрос… Нащупывая выключатель в ванной, Сергей хмыкнул — не зря директор Михаил Васильевич в шутку прозвал его «вшивым интеллигентом». Ведь и вправду вшивый… Для того чтобы гордо именовать себя интеллигентом, недостаточно хорошо говорить и быть начитанным. Нужно уметь в любой ситуации оставаться на высоте…

Обладал ли этим качеством Сергей? Иногда ему казалось, что да.

В нем была и папина интеллектуальная холодность, и мамина душенараспашливая доброта, которая частенько выходила ему боком. «Держать планку», как любил выражаться отец, Сергей не умел. Любая неудача, любая несостыковка в намеченных планах настолько выводили его из себя, что все рушилось, словно карточный домик. А Сергей терпеть не мог, когда рушилось. Он тут же терялся и забивался в себя, как рак-отшельник в спасительную раковину. И там изнывал от собственного бессилия и одиночества…

Сергей разделся и нырнул под спасительную струю душа. Горячая вода ненадолго уняла похмельную дрожь, разбежавшуюся по всему его поджарому телу. Мышцы расслабились, и Сергей полностью отдался исцеляющей силе воды.

Правда, облегчение длилось недолго. Настырная память тут же выдала ему ряд воспоминаний, одним из которых была худенькая девочка в голубой куртке. Алька, вспомнил он, Алька, Аля, Алина… нет… Алевтина… Кто додумался дать ей такое имя? Оно будто пылью покрылось. Имя Алька подходило ей больше. В нем чувствовалось что-то живое, смешное и наивное, как она сама.

На часах около девяти. Сергей выбрался из душа, когда услышал хлопок закрывшейся двери. Ушла, не то с облегчением, не то с горечью подумал Сергей. Вот и все. Конец маленькой сказке, которую она выдумала в этой своей Сосновке. Васильковые глаза неожиданно четко возникли перед его взглядом. И смотрели они с укором и грустью.

Да, конечно, так лучше… — убеждал себя Сергей, но ублажить совесть оказалось не так-то просто. Он надел белье и побрел в комнату, на ходу вытирая мокрые волосы. Ведь он что-то хотел сделать для этой девчонки. Не только обеспечить ей ночлег… Не только прочитать ей лекцию о жизни. Что же?

Неожиданно до Сергея дошло. Он хотел отправить ее домой. Дать ей денег на обратный билет, чтоб она уехала в эту свою Сосновку…

Алька не вспомнила про деньги. Не дождалась, когда он вылезет из душа. И возможно, вообще не собиралась возвращаться в родные места…

Чертыхнувшись, Сергей отбросил полотенце, выскочил в прихожую и торопливо натянул длинное черное пальто. «Без штанов, а в шляпе», — вспомнил он любимое отцовское выражение. Ну и черт с ними, со штанами! Главное, догнать эту полоумную провинциалку с васильковыми глазами нараспашку…

Свинцовое небо почти лежало на мокром асфальте. Солнце не показывалось больше двух недель. Сергей, уставший от монотонно-серого неба, начал думать, что светилу окончательно опостылела и Москва, и ее суетливые жители, занятые только одним делом — деньгами.

В конце серого коридора зданий маячила ярко-голубая фигурка. Алька, сразу понял Сергей. Догнать ее, всучить ей деньги, посадить на поезд… Увидеть ее васильковый взгляд, полный грусти, посмотреть на уползающую гусеницу поезда и забыть. Ему так проще. Так всем проще. И ей, хоть она этого пока не понимает. Но если это самое простое и верное решение, то почему у него на душе такой осадок, словно он собрался выкинуть на улицу пригретого котенка?

Безусловно, можно никого не догонять. Вернуться домой и досмотреть сон про Елену в красном шарфике. Наплевать на эту дуреху, поступить так, как все. Сделать вид, что вообще ничего не было. Ни вчерашней встречи, ни самой Альки. Что все это так — обычный пьяный «глюк», как выражаются его ученики.

Проклиная свою немодную совестливость, Сергей прибавил шагу. Обогнав Альку, он встал перед ней и, все еще неуверенный, что поступает верно, заглянул ей в лицо. Оно было румяным, как яблочко, и по-детски удивленным. И совсем уж не по-московски теплым. Как будто Алька только что вылезла из-под теплого одеяла.

— Надо полагать, билеты на поезд раздают бесплатно, — сердито заметил Сергей. — Куда ты собралась? Не могла разбудить?

— С-сам п-просил н-не б-будить… — процедили замерзшие Алькины губы, контрастировавшие с ее «теплым» видом. Только сейчас Сергей заметил, что они обкусаны почти до крови. У всех свои способы решать проблемы. У Альки: убегать спозаранку и впиваться зубами в свою невинную плоть. — И з-зачем?

— З-зачем? — раздраженно передразнил ее Сергей. Словно Алька виновата в том, что у него вдруг обнаружилась болезнь под названием «совесть». Можно подумать, она не понимает. Ведь замерзла же. А все равно упрямится, как ослица на выданье… Ох, что-то он стал сдавать. На выданье девка ломается. А ослица просто упрямится, и все. Упрямится и упирается, точь-в-точь как глупая Алька. — Чтоб я тебе денег дал, вот зачем. Зайцем, что ли, поедешь?

— Куда?

— Домой.

— Да нет у меня дома, — хмыкнула Алька.

Усмешка получилась такой безнадежной, что Сергей усомнился в первоначально поставленном Альке диагнозе. Нет, она не дура. Она все понимает. Понимает, что здесь придется нелегко. И все равно отказывается вернуться. Видимо, что бы ни случилось здесь, там было еще хуже. От кого она бежала? Кому понадобилось обижать этого синеглазого ребенка?

Сергей мысленно распрощался с недосмотренным сном про Елену. Господи, ну он ведь обычный человек… Ему сейчас хочется только одного — спокойствия. Но кто-то свыше решил, что спокойствие Сергею не нужно, и то и дело сыплет на его голову разные беды. Одна из которых — Алька.

— Но ты же где-то жила? — спросил он без надежды на избавление.

— Где-то жила… — Алька повела озябшими плечами. — Только это был не дом.

— А что? — Ч-черт, как холодно… И глупо. Ведь он знает, что лишь оттягивает неизбежное…

— Да так, хрень какая-то, — отмахнулась Алька. Не рассказывать же ему подробности… — Пойду я. Ты тоже иди. Либо замерз, наверное… На улице-то — не май месяц…

— Май — и есть месяц, — механически поправил Сергей.

Вероятно, он отпустил бы ее. Бросив на прощание парочку высокопарных фраз о том, как надо жить… Если бы не Алькины глаза. Бездонно-грустные, отчаянные, гордые…

А ведь она так и уйдет, не прося о помощи. Упорхнет, как белое облачко, и растворится в серой дымке смога.

— Пошли, — решился Сергей. Как в холодную воду упал. Не хватало только глаза зажмурить.

— Куда?

— Туда, — хмуро пробормотал Сергей. — На кудыкину гору, воровать помидоры… — вспомнил он одно из любимых маминых выражений. — Если хочешь со мной ладить, отучайся задавать глупые вопросы. И вообще, говори поменьше.

Алька врезалась в его жизнь, как самосвал в старенький «москвич». Сергей даже не предполагал, что может быть так тяжело. «Тяско», как выражалась сама Алька.

Он привык жить один, поэтому Алькино присутствие в доме его порядком раздражало. Она постоянно что-то напевала, и эти ее дурацкие песенки раздавались во всех углах трехкомнатной квартиры Сергея. Алька любила болтать, при этом невыносимо жестикулируя, часто говорила глупости и много спрашивала, совсем как ребенок. Ее коронное слово «почему» выводило Сергея из себя, и он бесился, иногда молча, а иногда вслух. Еще Алька обожала бразильское «мыло», от которого Сергей приходил в неописуемую ярость. Хорошо, что в доме было два телевизора и Сергею не приходилось смотреть это «мыло» вместе с Алькой, пускавшей слезу над каждым душещипательным моментом. Книгой, которую она читала на данный момент, оказалась «Джен Эйр» Шарлотты Бронте, и Сергей, в который уже раз наслаждавшийся Маркесом, только хмыкнул, поглядев на корешок Алькиного романа.

— То же «мыло», только вид сбоку, — объяснил он свой ироничный смешок.

Вопреки его ожиданиям, Алька не обиделась. И даже не оторвалась от книжки. Лишь посмотрела на него странным полупечальным-полунасмешливым взглядом, который привел Сергея в некоторое замешательство.

Еще Алька обожала переставлять предметы и наводить чистоту. Сергей имел свое представление о порядке. Он раскладывал вещи по самым невообразимым местам и всегда знал, что и где находится. Теперь же ему приходилось путаться в лабиринте схемы, которую упорно выстраивала Алька. Полотенце таинственным образом исчезало со шведской стенки и водворялось на крючок в ванной, записные книжки телепортировались со стульев на журнальный столик, тапочки перемещались из комнаты в коридор, а часы, обыкновенно лежащие на микроволновке, можно было полдня искать и найти на прикроватной тумбочке. Все это приводило Сергея в бешенство.

Достоинств у новой обитательницы его квартиры было мало: она оказалась внимательной слушательницей и любила запах ароматических палочек, которые постоянно курились в доме. Сергей питал слабость к ароматам — он всегда ассоциировал с ними людей и события. Алька, утренняя и утомительно-бодрая, ассоциировалась у него с палочками бергамота. Которые, кстати, нравились ей больше других.

Чтобы хоть как-то ускорить ее отъезд, Сергей решил помочь ей в поисках работы. Он накупил внушительную стопку газет и журналов с вакансиями и объяснил Альке, как нужно общаться с потенциальными работодателями. Ему казалось, что на этом его миссия закончена, но, как выяснилось, он глубоко заблуждался.

Алька звонила по очередному номеру:

— Я… э… работать хочу… то есть ищу… Э-э… Вы либо возьмите меня, наверное… Нет, не кончала… Нет, что вы, что вы… Конечно, работала… Да, официанткой. В кафе… Город Сосновка… Курской области…

Сергею хотелось и смеяться, и плакать. Он живо представил себе реакцию какой-нибудь ухоженной мадам на другом конце провода. Вряд ли Алька могла пробудить в потенциальных работодателях что-то, кроме скептичной улыбки. Кто возьмет на работу полуграмотную девчонку? Окающую и гэкающую официантку из какого-то богом забытого городка?

На шестой Алькиной попытке договориться о собеседовании — предыдущие пять с треском провалились — Сергей не выдержал. Не дождавшись конца разговора, он вырвал трубку из ее рук и закричал:

— Ты либо тупая наверное?!

Альке показалось, что с потолка сейчас посыплется штукатурка. Взгляд у Сергея, и без того хмурый, стал совсем волчьим, свирепым. Она испуганно вжалась в кресло, на котором еще секунду назад сидела свободно, положив ногу на ногу.

— Убери глаза — страшно, — только и смогла пролепетать она.

— Дура! Нужно говорить — не смотри так на меня! Где ты собираешься работать, если даже говорить не умеешь?! Да тебя и официанткой не возьмут, постесняются в зал такое пускать! Будешь мыть посуду за три копейки, и ни на какую комнату тебе не хватит!

Алька почувствовала страх и негодование одновременно. То же самое она испытывала, когда Санька набрасывался на нее с руганью. Ей хотелось встать и уйти. Но идти некуда. А плакать бесполезно. В волчьих глазах Сергея не появилось бы ни капельки сочувствия, а она опозорилась бы еще больше. Алька закусила нижнюю губу и молча слушала Сергея, изо всех сил пытаясь его не слышать. Не получилось. Грязь, которая лилась на нее, как из ушата, перепачкала уши и лицо. Алька слишком много вытерпела, чтобы смолчать и утереться.

— Сам ты дурак, и мозги у тебя картонные! Нечего на меня орать, я не кукла какая-нибудь! — Алька вскочила с кресла и принялась энергично жестикулировать, объясняя Сергею, кто он такой и в какую сторону ему идти после всего того, что он ей сказал.

Выслушав минутную тираду, сопровождаемую фейерверком жестикуляции, Сергей неожиданно успокоился. Он разрядился, выплеснул на Альку всю злость и теперь чувствовал себя намного лучше. Она живет в его доме, смотрит дурацкие сериалы, задает глупые вопросы… Бог знает чему улыбается, просыпаясь… Выводит его из себя своей идиотской страстью к перестановкам… Так почему он должен молчать, когда все это уже закипело и рвется наружу?

— Сделай одолжение, не ори, — спокойно сказал он, когда Алька закончила. — Во-первых, «дурак, и уши у тебя холодные». Во-вторых, где ты видела, чтобы кто-то кричал на кукол? А в-третьих, я десять раз объяснял тебе, как надо говорить с этими тетками по телефону. Ты что, все забыла? А кричу я ради твоего же блага. Чтобы ты наконец нашла работу…

— И свалила из твоего… — Алька хотела сказать «логова», но быстро поправилась, — дома?

— Вот умница, а кажешься такой наивной… — цинично усмехнулся Сергей, не без удовольствия глядя, как меняется Алькино лицо. — Я рад, что мы друг друга поняли. И сделай одолжение, не грызи губы. Опухнут и станут как у негра. С такими губами тебя уж точно не возьмут в приличное место.

Он ждал Алькиных слез, но она так и не заплакала. Только стояла и смотрела в одну точку, с прежним упрямством обкусывая губы, покрасневшие и припухшие, как от поцелуев.

Сергей сел за стол, вырвал из стопочки разноцветных стикеров бумажку и что-то написал. Потом протянул исписанный листочек Альке:

— Прочти. Это ты будешь говорить каждой стервозе, сидящей на другом конце провода. Может, тебе повезет и она решит, что ты умная. Разборчиво?

Почерк не ахти, даже Алька написала бы лучше. Буквы были как скомканные и топорщились в разные стороны. Она кивнула, не глядя на Сергея. Ее не удивляло то, что Волк не женат. Если у него и была жена, то наверняка сбежала. Любовь не терпит унижения, это Алька знала наверняка.

Ей стало немного легче, когда Сергей вышел из комнаты. Номер набрался сам собой, а голос звучал механически, как у робота. Это равнодушие отчаяния пошло ей на пользу. Она произнесла написанную речь без заминок и без «либо наверное», которое так бесило Сергея. Женский голос на другом конце провода предложил ей подъехать на собеседование. Положив трубку, Алька не почувствовала облегчения. Слова Сергея, как заноза, ныли и саднили, мешая улыбнуться первой победе.

Сергей напрасно ждал, что Алька, по своему обыкновению, разбудит его запахом бергамотовых палочек и жареной яичницы. Ничего такого не произошло. Он спал аж до трех часов, но сны ему снились невеселые. Елена снова оставляла его в комнате без мебели и окон, а отца сбивал огромный самосвал, равнодушный к мольбам о помиловании.

На кухне Альки нет. В гостиной тоже. И в той комнате, которую ей выделил Сергей, тишина и безжалостное спокойствие. Ушла? Вернется ли после вчерашней ссоры? Он даже не знал, что лучше. Попытка порадоваться Алькиному уходу закончилась провалом…

Сергей уже привык к тому, что от него уходят женщины. Елена вот тоже ушла. И ей было плевать с Пизанской башни на то, что он носился с ней, как курица с яйцом, и любил ее так, как любят только раз в жизни. Как любят свою половину, своего клона, недостающую часть души…

До встречи с Еленой, как, впрочем, и после этой встречи, Сергей считал женщин чем-то вроде бесплатного приложения к мужчинам. Бесплатного и бессмысленного. Чем-то вроде шестого пальца на ноге или третьего глаза на лбу. Женщины мельтешили в его жизни, как мошкара в душном помещении. Они раздражали, мешали думать и невыносимо доставали своими мелкими жалобами и требованиями. Не способные к ярким поступкам, они подталкивали к ним Сергея и были в своих требованиях смешны и нелепы.

От одной только мысли о том, что какая-нибудь из этих женщин вторгнется в его дом, в его убежище, Сергею становилось душно, как в прокуренной кухне. Он не мог позволить им остаться в его жизни дольше, чем на ночь. И не мог позволить себе подпустить кого-то из них ближе, чем на расстояние ни к чему не обязывающего секса. Утреннее пробуждение, чье-то скомканное страстью лицо на мятой подушке, чьи-то глаза, в которых — почти собачья надежда, чьи-то настойчивые руки, теребящие его волосы, — все это страшило Сергея и заставляло как можно скорее избавляться от очередной ошибки…

Женщины уходили, поджав замаскированные помадой губы. И тогда Сергей чувствовал облегчение сродни тому, что испытывает хозяин, избавившись наконец от шумных гостей. Он забивался в тишину своей квартиры, как в спасательную шлюпку, и начинал писать. А потом, когда уже не писалось, когда душу накрывала безмерная пустота, он прятался в недопитых рюмках, гнездился в полупустых бутылках коньяка и мучился сознанием того, что снова опускается в бездну. Бездну одиночества и алкоголя.

Елена появилась в его жизни, словно яркая звезда из-за серых туч. Не такая, как все те женщины, с которыми спал Сергей. Не такая, как все те женщины, с которыми он не спал. Она была другой, особенной. И за эту особенность, непохожесть на остальных он впустил ее в свою жизнь больше, чем на одну душную ночь. Он запоем читал ей стихи, и она разделяла его любовь к Маркесу. Уже за это Сергей мог простить ей любую глупость. Но в ней не было глупости, так же как не было недостатков. Совершенная форма и совершенное содержание. Такой шанс выпадает раз в жизни и очень немногим — встретить свою половину, свое отражение, облеченное к тому же в восхитительную оболочку.

Сергею казалось, он спит, и все это — плод работы подсознания, утомленного одиночеством. А ведь правда, Елена никогда не была реальностью, и в этом он вскоре убедился. Убедился в тот самый день, когда она исчезла, растворилась в московском воздухе, пропитанном гарью и человеческим равнодушием…

Отложив в сторону еще не запыленные фото воспоминаний, Сергей пошел на кухню за чаем. Время на электронных часах неумолимо росло, выпячивая и без того заметное отсутствие Альки.

Сергей вспомнил выражение ее лица, когда он протянул ту злосчастную бумажку. Пустое и отрешенное. Наверное, он переборщил с оскорблениями. И злился-то не на Альку. Злился Сергей на жизнь. Злился на Елену, измучившую его своей загадочностью. На отца, бог весть как оказавшегося под колесами автомобиля. И еще на того, кто обрек его, Сергея, на вечное скитание по лабиринтам горьких воспоминаний.

Алька, глупое и наивное создание, в этот список не входила. Она просто попалась под горячую руку. И ушла, сбежала, вырвалась из душных стен его непроходимого эгоизма. Сергею стало стыдно.

Чтобы хоть как-то заглушить муки совести, Сергей оделся и вышел на улицу. Воздух был морозным и горьким. Лица — бледными и опустошенными. Ему вдруг захотелось заблудиться в этих сумерках, потеряться и надеяться, что кто-нибудь его найдет, как в детстве, когда он сбегал из дома. Но искать было некому.

У женщины, которая допрашивала Альку, глаза были колючие, как кактус, и карие, как орех. А вообще-то она больше всего напоминала змею. Кобру, замершую перед нападением. Алька залезла в сумочку и нащупала заветный носок. Эта «стервоза», как выражался Сергей, могла не взять ее на работу. А могла взять и сделаться ее начальницей. Неизвестно еще, что хуже…

— В анкете вы написали, что вам нравится работать с людьми, — продолжала пытать Кобра. — Объясните, почему?

— Ну… — замялась Алька. На самом деле эту фразу ей посоветовал использовать Сергей. «Главное, скажи, что тебе нравится работать с людьми, они это любят». Вот Алька и послушалась. А теперь не знает, что сказать. — Потому что… я вообще люблю людей. И почти со всеми могу договориться.

— Что значит — договориться?

— Ну…

— Найти общий язык?

— Ага, — радостно кивнула Алька. — Язык найти. И поболтать люблю. С хорошими-то людьми.

Кобра усмехнулась, но беззлобно. Зубов не показала.

— А секреты хранить умеете?

— Ну да, — еще больше обрадовалась Алька. — Моя подруга так и говорила: «Ты, Алька, как сейф. Что тебе ни скажи, все при тебе останется»…

— Хорошо, хорошо… Насколько я понимаю, Москву вы знаете… не очень хорошо?

— Да уж, — удрученно согласилась Алька. — Я ж только приехала. Но я сообразительная. Спрошу, если что. До вас же добралась, не пропала…

— Верно, — согласилась Кобра. — Значит, ты сможешь отвозить документы.

— Конечно, смогу. Одна нога здесь, другая там. Вот увидите, я вам подойду, — добавила Алька и покраснела, сообразив, что сказала лишнее.

Но Кобра только улыбнулась, обдав Альку очередным колючим взглядом, претендующим на добродушие.

— Думаю, ты сможешь приступить к своим обязанностям уже завтра. Рабочий день у нас с десяти. Это не поздно, так что не вздумай опаздывать. Платить будем хорошо, но о тех… документах, которые ты развозишь, никому ни слова. Поняла?

Последнюю фразу Кобра произнесла совсем тихо, чуть подавшись вперед. Алька даже вздрогнула — ей показалось, что женщина с колючими глазами и впрямь змея.

— Да-да, — поспешила согласиться Алька.

— Вот и чудесно. — Влада Григорьевна, так звали Кобру, снова приняла прежнюю позу и улыбнулась Альке. — Что касается деталей… Проезд оплачивает компания. И мобильный тоже. Кстати, он у тебя есть?

Алька покачала головой. Возможность иметь мобильный телефон представлялась ей чем-то фантастическим.

— Нет, так будет, — мимоходом заметила Кобра.

Алькины глаза округлились, а пухлые губы слегка приоткрылись.

— Все, ты свободна. Завтра в десять я жду тебя в офисе. Тебя что-то не устраивает? — поинтересовалась Кобра, заметив растерянность Альки.

— Да нет, все… все устраивает, — пробормотала Алька. — Ну… я пойду?

— Иди.

Сердце Альки радостно колотилось. Она еще не верила в то, что так быстро и легко нашла работу. Не зря она взяла с собой свои талисманы: стеклянный шарик и счастливый носок… Что-то скажет на это Сергей? Несмотря на обиду, Алька чувствовала, что хочет поделиться с ним своими успехами. А впрочем, с кем ей еще делиться?

На обратном пути снова пришлось нырять в метро. Алька сделала это, как и в первый раз, зажмурившись. Возле эскалатора сгрудилась такая очередь, что, глянув на нее, Алька забыла, в какую сторону ей двигаться. Внизу, под набегавшей волной эскалатора, шуршали зубья стальной пилы. Алька не перешагнула, а даже перепрыгнула зазубрины — ей показалось, что они только и ждут того, чтобы впиться в сапоги и заглотнуть ее.

Альку удивляло такое скопление людей в одном месте. Давка в трамваях просто меркла по сравнению с тем, что происходило в метро. Люди старались влезть в вагон любой ценой, нимало не смущаясь тем, что их сумки и пальто торчали из пасти закрывшихся дверей. Мужчины спокойно наваливались на хрупкие плечи своих попутчиц, а плотные бабищи с огромными клетчатыми сумками, хрипло матерясь, распихивали окружающих, пробираясь к выходу. В вагоне стоял спертый воздух и было нечем дышать. Но Алька не могла позволить себе страдать клаустрофобией. Предстоящая работа тесно связана с этим видом транспорта, так что ей оставалось только одно: постараться не думать о каждодневных поездках в недрах гранитного ада.

Выкарабкавшись на поверхность, Алька почувствовала себя гораздо лучше. Когда-то мама говорила, что метро в столице очень красивое. Но в толчее и давке Алька успела заметить лишь броские рекламные картинки, расклеенные по стенам вагона.

Над влажным, как собачий нос, асфальтом висела густая пелена снега. Алька вгляделась в колючую мглу, пытаясь вспомнить, в какой стороне находится дом Сергея. Не вспоминалось. Алька залезла в карман, чтобы вытащить листочек с второпях зарисованной схемой — путеводной нитью, что должна была вывести ее к дому. Но вместо записки Алька нащупала дырку.

— Картонные мозги! — вслух выругалась она.

И что теперь? Ведь Алька не помнит даже названия улицы, на которой находится дом… Не говоря уже о номере дома и квартиры… Алька закусила губу и огляделась тревожно, как заблудившийся щенок. Вокруг сновали люди, но что она могла спросить? Где живет Сергей? Где стоит его дом? Конечно, ей никто не ответит… Интересно, в этом городе есть бюро находок, куда можно обратиться в качестве потерянной вещи?

Прямо на Альку двигался размытый силуэт, по которому елозила алая точка. Сигарета, догадалась Алька. Какой же идиот идет с сигаретой под мокрым снегом? Ведь она вот-вот погаснет? Впрочем, глупо думать о чьей-то сигарете, когда острые снежинки лупят по твоим щекам, а ветер сует свои ледяные ладони под тонкую куртку…

Алька хотела повернуться в другую сторону, чтобы нащупать глазами хоть какой-то ориентир, но вдруг поняла, что этот темный размытый силуэт ей чем-то знаком. Предчувствие подтолкнуло ее навстречу силуэту, прорывавшемуся сквозь снежную пелену. Сердце учащенно билось. Глаза, опечатанные слипшимися ресницами, вглядывались в заснеженную мглу.

— Ну привет, пропащая, — с облегчением услышала Алька голос Сергея. — Сделай одолжение, предупреждай о своем уходе заранее. Город большой, а ты здесь ни хрена не знаешь. Уж прости за грубость. И за вчерашнее тоже прости, — добавил он торопливо. — Просто я был не в духе…

Алька улыбнулась — строить из себя обиженную не хотелось. И потом, ей не терпелось поделиться с кем-то своей радостью.

— Улыбаешься? Чему на этот раз? — скептически поинтересовался Сергей, стряхивая с рукавов капли воды, в которые превратились снежинки.

— Работу нашла. Меня берут курьером. Шестнадцать тыщ, проезд и мобильник! — одним духом выпалила сияющая Алька.

Сергей присвистнул.

— Многовато для курьера. Рекламное агентство?

— Что-то вроде. Бумажки буду возить.

— И за бумажки многовато… Обычный курьер получает чуть больше половины суммы, которую ты назвала.

— Значит, я — необычный, — обиженно ответила Алька. Сомнения Сергея отравили всю радость победы. — А ты что, работал курьером?

— Нет.

— Тогда откуда знаешь, сколько им платят?

— От верблюда. Ладно, пошли, хватит мокнуть под снегом. Замерзла небось? — Алька покачала головой, и по ее надутому личику Сергей понял, что обидел ее. Надо было порадоваться, а он… — Это здорово, что ты устроилась, — поторопился исправиться Сергей. — Надеюсь, эта контора выполнит свои обещания.

Он попытался улыбнуться, но получилось неискренне. Куда ему до Альки, которая сыплет улыбки, как цветущая яблоня лепестки.

Дома Сергей отогрел Альку чаем, за что позже был вознагражден вкусным ужином. Что-что, а готовила Алька отменно. На ее месте Сергей пошел бы работать поваром, а никаким не курьером. До появления Альки Сергей обходился бутербродами, пиццей и прочим фастфудом. Теперь на его столе появились такие хорошо забытые блюда, как жареная картошка, котлеты и даже пирожки. Алька с удовольствием делала то, что ненавидел Сергей: ходила по магазинам (неизменно называя белый хлеб булкой, а черный — батоном, чем повергала в недоумение продавцов) и превращала кучку совершенно бесполезных, с точки зрения Сергея, продуктов в то, что можно съесть с удовольствием.

Сегодня в глубокой тарелке дымился борщ благородного бордового цвета, а в мелкой красовались аппетитные отбивные. Сергей с наслаждением погружал ложку в бордовую жидкость и, дожидаясь, когда суп остынет, любовался жиринками, бликующими на поверхности борща. По телу разлилась блаженная истома, и сейчас Сергей почти не жалел о том, что впустил в дом эту девчушку.

— Где ты научилась так готовить?

— У мамы… Тебе нравится? — боязливо поинтересовалась Алька.

Сергей кивнул, хотя аппетит, с которым он ел борщ, был для Альки наивысшей похвалой.

— Значит, у тебя есть мама… А почему ты не живешь с родителями?

— Они умерли.

— Извини. — Сергей опустил ложку и посмотрел на Альку с сочувствием. — Давно?

— Четыре года прошло. Машина была старая, а дороги у нас плохие… Я всю ночь гуляла, выпускной был… А утром узнала. И поняла, что… — Алька неожиданно замолчала, и Сергею показалось, что она плачет. Но Алька только кусала губы.

— Что поняла?

— Ничего…

— Мой отец тоже погиб. Совсем недавно. Его сбил на дороге какой-то придурок. Экспертиза показала, что отец был пьян в стельку… С таким количеством алкоголя в крови просто не живут… Только вот неувязочка — он у меня непьющий. Был непьющий…

Сергей запнулся, пытаясь в очередной раз переварить то, что все еще не укладывалось в голове. Пьяный отец, мокрая скользкая дорога, машина, летящая по черному вечернему шоссе, и боль… много боли. Сейчас уже отцу не больно, но все еще больно ему, Сергею.

Зачем он сказал об этом Альке? Чем больше говоришь, тем сильнее хочется плакать. Сергей сглотнул комок, мокрой тряпкой забивший глотку.

— Ты поплачь… — почти прошептала Алька. — Легче станет…

Сергей испуганно поднял голову — догадалась.

— Ерунда, я не собирался, — соврал он, сжав в кулак остатки воли. — Просто я еще не успел… Не успел смириться…

— Прости. — Алька встала из-за стола, чувствуя себя полной дурой. — Глупость сказала. Просто слезы иногда помогают…

— Это вам, женщинам, они помогают. А мужчины не плачут, — пробормотал Сергей, презирая себя вдвойне. За то, что чуть не заплакал, и за то, что процитировал избитую истину.

— Ты думаешь, его убили? — ни с того ни с сего спросила Алька.

Сергей аж вздрогнул от неожиданности — он ведь ничего такого не говорил.

— С чего ты взяла?

— Ты сам сказал, что он был непьющим…

— Я не знаю, что думать, — вздохнул Сергей и отодвинул тарелку с недоеденным борщом. — Спасибо за ужин. Вкусно. Я — спать. Заведи будильник, а то проспишь работу.

— Не просплю, — улыбнулась Алька. — Я всегда встаю рано.

«Камешек в мой огород, — подумал Сергей. — Это я могу проснуться среди ночи, блуждать по дому, а потом дрыхнуть до трех. А потом писать до часу, а потом снова спать, просыпаться и снова писать… Господи, да я живу скучнее, чем Алька. Для нее каждый день — приключение. А для меня?»

— Спокойной ночи, — буркнул он, раздраженный неожиданной мыслью. — И запомни наконец адрес, а то опять заблудишься…

— Уж запомню, — прошептала Алька, состроив спине Сергея смешную рожицу.

Никогда не угадаешь его настроение. То он шутит, то он злится, то ворчит… Не человек — погода, как говорила Алькина мать. А еще она говорила, что всегда есть хотя бы пять причин улыбнуться. И Алька улыбалась — назло всем бедам, невзгодам, назло тем, кто делал ей больно…

Глава 3 СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

«Привет, Маришка!

Я хотела написать сразу, но не было времени. Здесь вообще время летит быстро. Считай, день за месяц в Сосновке. Вру, конечно, не за месяц, но что-то вроде того. Честно говоря, у меня крыша едет от всей этой московской суеты. Но я лучше по порядку.

Ты, Маришка, всю дорогу стремала меня тем, что я не найду жилья. А я все-таки не потерялась. Правда, вышло все само собой, считай, без моего участия. На вокзале в меня вцепилась какая-то долбанутая бабка, как будто я у нее деньги украла. На ее крик сбежались менты. Честно сказать, я здорово испугалась. Но мне повезло — за меня вступился один мужчина. Он сунул ментам деньги и предложил мне у него заночевать. Знаю, что ты подумаешь, но ничего такого не было. Он разрешил мне пока пожить у него. Честно говоря, я просто офигела от такого предложения. Хотя на добряка Сергей — ну тот мужчина, что меня выручил, — не очень-то похож. Он похож на волка, запертого в клетку. Так же щерится, когда злится, и такой же хмурый. А злится он, Маришка, часто. Вечно насупленный ходит. Но я не жалуюсь. Мне и так здорово повезло…

Если бы ты была здесь, то уж точно обалдела бы от метро. Это что-то. Ползет на тебя огромная гусеница и при этом стучит и шумит. А в ней битком народу. Давка — просто ужас какой-то, хуже, чем в нашем трамвае. И много-много этих самых… веток — красных, рыжих, голубых. Я в них совсем запуталась… Постоянно приходится у кого-то спрашивать, как доехать. А люди встречаются не очень-то добрые. Огрызаются, как будто я в долг прошу. Правда, не все.

А народу в Москве, Маришка… Негры, армяне, азербайджанцы — в общем, кто хочешь. Может, их даже больше, чем москвичей. Хоть город и здоровый — не чета нашему, я все-таки не понимаю, как в него влезло столько людей.

Жилье тут стоит жутко дорого. И цены растут каждый день, как тесто для пирога. Как будто кто-то замешивает их и накрывает тряпкой. А они растут. Уж не знаю, смогу ли я чего-нибудь снять. Даже если на работе все пойдет хорошо…

Блин, про работу-то я сказать забыла. Опять же мне повезло. Меня взяли курьером в агентство «Альбина». Сергей говорит, курьерам не платят столько бабок. На эти деньги в Сосновке можно жить, не грея себе голову, месяца три. Но Москва — не Сосновка. Здесь цены о-го-го какие. Так что мне придется хорошо постараться, чтобы скопить на съем. Работа, в общем, не пыльная. Бумажки вожу, на звонки отвечаю. И все-таки что-то мне в этой «Альбине» не нравится. Секреты у них какие-то… Но я не высовываюсь — пусть мне мои денежки заплатят. А там поглядим…

А еще насчет моей цели… Уж не знаю, смогу ли я найти здесь мужа. Сергей говорит, для этого надо быть совсем другой. Расфуфыренной, уверенной в себе… Да уж, далеко мне до тех красоток, которые выпрыгивают из авто в роскошных шубках и дорогих сапожках. Видела бы ты их, Маришка! Но я не унываю. Ну не будет мужа, и хрен с ним. Сначала сама как-нибудь устроюсь, а там поглядим…

По тебе соскучилась — сил нет. Может, ты бросишь своего лоботряса Кольку и приедешь ко мне? Снимем комнату на двоих, а потом, может, и квартиру?

Ну пока, Маришка. Целую тебя. Пожелай мне удачи. И подумай над тем, что я написала.

Твоя Алька».

Возвращалась Алька поздно и уставшая. Настроение было не очень. Кобра весь день ползала по офису и шипела на всех — на курьеров и на менеджеров. У нее явно что-то не клеилось в личной жизни, и Алька ей даже посочувствовала. Может, муж у нее такой же, как Санька… Тогда чему удивляться, что Кобра так и брызжет ядом? — утешала себя Алька.

Она купила в супермаркете полкило сосисок, но так и не донесла их до дома. На нее голодным взглядом вытаращился тощий пес. Он сидел под крыльцом, понуро и жалобно изогнув шею. Альке стала невыносима мысль о том, что она придет и съест эти сосиски, а несчастный пес так и останется голодным. Скормив собаке все сосиски, Алька почувствовала облегчение, как если бы ее саму накормили вкусным ужином. Пес оказался благодарным созданием: он ткнулся в Алькину щеку холодным носом, выражая свою признательность. От этого ласкового прикосновения на душе у Альки немного потеплело. С ней так давно никто не был ласков… Пожалуй, только эта случайная собака захотела проявить к ней капельку внимания. Да и та — небескорыстно…

Сосиски были съедены, а готовить Альке не хотелось. Сергей, в кои-то веки уехавший из дома, сообщил, что вернется поздно. Нельзя сказать, что это расстроило Альку. Наоборот, она даже обрадовалась возможности побыть одной. Вспомнив, что на углу находится соблазнительная забегаловка, в которой ей всегда хотелось поесть, Алька определилась с ужином.

«Ложка в картошке» — так именовал себя ларек, выкрашенный в ярко-салатовый цвет, — поразил Альку неприветливостью продавцов. Две пухлые тетки в салатовых шапочках смотрели на Альку так, словно она заняла у них сто рублей, да так и не вернула.

— Ну что вам? — раздраженно пробормотала одна из теток, которую Алькин голосок оторвал от разговора по мобильнику. — Заказывайте уже…

— Щас, — испуганно пробормотала Алька, — выберу…

— Сначала выбирайте, а потом подходите, — высокомерно заявила вторая. Тройной подбородок, плавно перетекавший в рыхлую шею, смешно подпрыгнул.

Алька не удержалась и улыбнулась.

— Чего вы улыбаетесь? — возмутилась продавщица, и ее подбородки снова заколыхались.

— Просто так. — Алька сдержала улыбку и принялась разглядывать меню. Картошка стоила тридцать пять рублей, а наполнители — салаты, которыми ее заправляли, — по пятнадцать. У Альки глаза на лоб полезли. На эти деньги у них в Сосновке можно было купить мешок картофеля. Ничего себе цены! Да еще такое «гостеприимство»… Помявшись, Алька решила взять картошку с двумя салатами: брынзой с зеленью и подобием оливье.

Алька озвучила заказ и получила картошку: нечто рыхлое и желтое было обернуто фольгой, а внутри лежали две жалкие кучки — то, что в меню именовалось наполнителями. Сейчас бы Маришкину картошку… — с тоской подумала Алька. Запеченную в духовке и покрытую мягкой сырной корочкой… Она вдруг почувствовала, что злится. За что с нее взяли столько денег?! За это неаппетитное месиво, завернутое в фольгу?!

Решительно отставив пластиковый поддон с картошкой, Алька обратилась к салатовым шапочкам:

— Я не буду это есть. Верните мне деньги.

Шапочки опешили от Алькиной наглости. Первой нашлась тетка с тройным подбородком:

— Мы назад не принимаем.

— А я это не ем.

— Ваши проблемы.

— Верните деньги, а то пожалуюсь. Даете какую-то дрянь и думаете, что за нее заплатят?

— Вообще-то платят. И едят с удовольствием.

— Они либо картошку не ели, наверное…

— Знаете что, девушка… — Тройные подбородки воинственно затрепетали, но Алька не испугалась. Она решила стоять на своем до победного.

Однако назревавшую ссору прервал приятный голос, раздавшийся за ее спиной:

— Что, действительно так невкусно?

Алька обернулась. Перед ней стоял молодой и очень привлекательный мужчина, светловолосый, голубоглазый, с мягкими чертами лица и добродушными ямочками на румяных щеках. Алька вдохнула и боялась выдохнуть. Вот это красавец! А как улыбается… Маришка бы с ума сошла, если бы увидела такого… Это как тот… ну тот, с рекламного плаката, по которому они сохли еще в школьные годы… Черт, имя забыла…

Алька забыла не только имя плакатного красавца, но и вопрос, который задал ей незнакомец. В голову почему-то тут же полезли мысли о скрепке на сапоге. Как досадно, что на ней такая жалкая одежда… Так что же он спросил?

От красавца не укрылось Алькино замешательство.

— Что, правда так невкусно? — переспросил он.

Алька кивнула, думая о том, как было бы здорово снять нелепую шапку и показать этому парню, какие у нее красивые волосы. Длинные, густые, блестящие. Как в рекламе шампуня.

— Невкусно. А они денег не отдают, — по-детски созналась Алька. Она старалась говорить правильно, как учил Сергей. Получалось с серединки на половинку. Но белокурого красавца это, кажется, не смущало.

— Ну и пусть не отдают, — улыбнулся он Альке. — Оставьте эту гадость. Поедим в кафе. Рядом с метро наверняка что-нибудь найдется.

Продавщицы возмущенно хмыкнули, но возражать не стали. В конце концов, картошка уже оплачена…

Растерялась только Алька. Ей ужасно хотелось пойти куда-нибудь с улыбчивым красавцем, но этому препятствовали две причины. Во-первых, она не знала о его дальнейших намерениях. А во-вторых, на посиделки в кафе уже не осталось денег — Алька потратила последние на злосчастную картошку. А ее одежда? Припереться в кафе в старом свитере и сапожках со скрепкой? С другой стороны, упустить такой шанс было бы ужасно обидно…

Алька глядела то на снег, серым месивом лежащий под ногами, то на белокурого ангела, стоящего напротив нее, и никак не могла принять решение. В конце концов решил он.

— Меня зовут Олегом. А вас?

— Аля.

— Алина?

— Нет, Алевтина.

— Вот здорово! — Олег обрадовался так, словно Алька оказалась известной актрисой. — Так вот, Алечка… Пойдемте, я напою вас кофе и провожу до дома. Согласны?

— Да. То есть… нет. До дома не надо. — Вот будет весело, если он встретится там с Сергеем и подумает черт знает что…

— Хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Олег. — Не хотите — не надо. Надеюсь, живете вы недалеко?

— Ага. Совсем рядом, — кивнула Алька, обрадованная тем, что Олег так быстро на все соглашается.

Она почувствовала, что с ним ей будет легко. Он — простой и веселый. И, кажется, очень добрый. Правда, Алька слишком часто ошибалась в людях, чтобы утверждать это наверняка…

Олег оказался прав — рядом с метро было несколько кафе, и одно из них понравилось Альке. Снаружи оно производило впечатление тихого и уютного места, где не придется думать о скрепке на сапоге и старом свитере. Олег согласился с ее выбором, и через несколько минут они уже сидели за маленьким столиком в углу зала. Алька не прогадала — приглушенное освещение скрывало недостатки одежды и давало возможность разглядеть достоинства ее внешности. Чем мужчина и занялся, пока она изучала меню.

Он отметил, что она не красавица. Ее лицо не назовешь эффектным или необычным. Высокий лоб, на который то и дело падали прядки густых, чуть вьющихся русых волос… Девушка все время поправляла их маленькой и изящной рукой… Небольшой, чуть вздернутый носик. Зато глаза… Ярко-синие, они напоминали очень крупные васильки, выглядывающие из ржи на летнем поле. Но, кроме этой манящей сини, в них было что-то еще. Не то грусть, не то одиночество… Олег пытался понять, что именно, но эти глаза менялись слишком часто, чтобы он успел вынести окончательный вердикт. Когда она улыбалась, они тоже улыбались вместе с ней. Когда смущалась, глаза также смущенно прикрывались густыми ресницами, пушистыми, как лапки ночной бабочки. Губы у нее были алыми, сухими, потрескавшимися, словно она долго и страстно целовалась на холодном ветру.

Но больше всего бросались в глаза ее естественность, подкупающая непосредственность и чистота. От всего этого ему хотелось улыбнуться. А потом еще раз улыбнуться. И еще… Звонкий голос и легкий акцент, который она так старательно пыталась скрыть, придавали ей еще большее очарование. И Олег был очарован этой случайной и пока ничего не обещающей встречей.

— Вы уже выбрали, Алечка? — вежливо поинтересовался он, когда к их столику подошел официант.

— Угу. Кофе капо… капу…

— Капучино, — ответил за нее Олег. — Два капучино, салат «Цезарь», бифштекс с кровью и… Вы любите мясо, Алечка? — Алька кивнула. — И свиную отбивную. Может быть, что-нибудь покрепче, чем кофе?

— Я не пью, — сконфуженно улыбнулась Алька.

— Прекрасно. Значит, только кофе, — улыбнулся в ответ Олег, и в уголках его губ заиграли мягкие ямочки, которые так понравились Альке. — Чем вы занимаетесь, Алечка?

— Пока работаю курьером, — призналась Алька. — Развожу документы. А дальше — поглядим.

— Не хотите загадывать?

— Не хочу. Загаданное никогда не сбывается.

— Это точно, — кивнул Сергей. — Вы приезжая?

— Заметно? — краснея, спросила Алька. — Ну да, я из Курской области.

— Жилье снимаете?

— Ага. Комнату, — соврала Алька. Если бы она сказала про Сергея, пришлось бы рассказывать всю эту дурацкую историю… И чего доброго, Олег решил бы, что она готова пойти куда угодно с первым же встречным. Впрочем, так все и было… Но сейчас Альке меньше всего хотелось думать о причинах своего приезда, о самом приезде, да и о Сергее тоже…

— Значит, мы еще встретимся, — радостно сообщил Олег. — Я, правда, далеко живу. Заезжал кое к кому. Напрасно проездил. Хотя… почему же напрасно? Я познакомился с вами, Алечка…

Алечкой ее называла мама. Остальные звали Алькой, как мальчишку. «Алечка» из уст Олега ее немного смущала, но все равно было приятно. Он произносил ее имя как-то нежно, как будто смаковал. Алька улыбнулась. Олег ей нравился все больше. И с каждой минутой росла надежда, что эта встреча — не последняя. Кто знает, вдруг Олег — именно тот, кого она ищет? Муж без претензий, за спиной которого она сможет наслаждаться покоем и уютом? К тому же красивый… Хотя, как говорит Маришка, «красивый муж — это пирог, который едят всем миром». А Алька хотела пирог только для себя…

— О чем вы задумались? — поинтересовался Олег. — Наверное, устали. Весь день на ногах… — Олег огляделся, ища глазами официанта. — А вот и кофе. Сейчас взбодритесь. Я уверен, вам сразу перехочется спать.

Алька выпила кофе, с удовольствием съела свиную отбивную и салат, в котором, к ее удивлению, были сухарики. Правда, Олег ошибся — теперь ее еще больше клонило в сон. Глаза слипались — гномик не хотел дожидаться, когда Алька придет домой и ляжет в теплую постель.

Они посидели еще немного. Олег спрашивал ее о работе, о жизни. Алька старалась отвечать прямо, но получалось уклончиво. Она не любила врать, но так уж вышло. Кое-что она скрывала от Сергея, а теперь пришлось лукавить и с Олегом. Оказалось, что добиться своей цели невозможно, если ты будешь прямым и честным до конца…

Олег выполнил свое обещание и не стал провожать Альку до дома. Он довел ее до перекрестка и выразил надежду, что они видятся не в последний раз. Альке тоже бы этого хотелось. Этот теплый уютный вечер был, пожалуй, самым приятным за все время, что она провела в Москве. Она вглядывалась в очертания мужского лица и пыталась запомнить мягкие ямочки возле губ. Каким наслаждением было бы поцеловать эти ямочки! Но Алька не собиралась влюбляться. Хватит с нее всей этой «розовой жвачки», как говорила Маришка. Она уж нажевалась вдоволь…

Олег дал ей свой телефон и просил позвонить. Свой Алька не дала. Вряд ли Сергею понравится, что ей мужчины звонят.

Глава 4 ГОЛУБОЙ «АНГЕЛ»

Алька вернулась в приподнятом настроении. Волка все еще не было. Наверное, не вернется, решила Алька. Может, гуляет с друзьями. А может, у него, как и у нее, появился кто-то, чьи ямочки на щеках так хочется целовать…

Раздевшись, Алька полезла в сумку, чтобы вытащить недочитанную «Джен Эйр», но обнаружила пропажу одного из своих талисманов — носка. Какая же она неловкая! Постоянно что-то теряет! И надо же — носок… Любимый носок, не раз выручавший ее из беды…

Надежда, что носок валяется где-то дома, заставила Альку прочесать всю квартиру вдоль и поперек. Но заветного талисмана нигде не было. Отчаявшись, Алька решила заглянуть в комнату Сергея, куда обычно заходила только с его согласия.

В комнате пахло палочками, которые так любил жечь Сергей. Алька подошла к компьютеру, стоявшему на большом столе из темного дерева.

Сергей ни разу не объяснял Альке, как пользоваться этой штуковиной, и теперь, в отсутствие хозяина, она могла удовлетворить свое любопытство. Робко оглядываясь по сторонам — словно в доме мог находиться Сергей-невидимка, — Алька подошла к столу. Ее внимание тут же привлек стеклянный флакончик, притаившийся за монитором. Форма флакончика была необычной — он напоминал звезду или кристалл, — но Алька сразу поняла, что в этом голубом кристалле находятся духи.

На мужские не похоже, подумала Алька, разглядывая затейливый флакончик. Выходит, Волк брызгается женскими духами? Это предположение вызвало на ее лице улыбку. Сняв с голубого кристалла крышку, Алька надавила на пульверизатор. Из него тотчас же вырвалась приторно-сладкая струя. Сморщившись, Алька принюхалась. Точно женские… Сладкие, как патока. От Волка никогда так не пахло. И зачем ему понадобились женские духи?

Алька прочитала черные буквы, выведенные по центру голубого кристалла. «Angel»… Ни фига себе ангел, усмехнулась Алька. Этот аромат, порочный, страстный и душный, совсем не навевал мыслей о святости. Скорее, наоборот…

Все еще недоумевая, зачем Сергею понадобился флакон женских духов, Алька поставила порочного «ангела» на место.

Компьютер тоже приготовил ей небольшой сюрприз. Сергей забыл закрыть документ, с которым работал. Наверное, очень спешил. Алька подумала, что нехорошо читать без спросу, но любопытство взяло верх. В конце концов, Сергей пишет для того, чтобы его читали. И потом, он ничего не узнает. Алька только прочтет, а трогать ничего не будет…

Она устроилась за столом, прочитала половину страницы, пожала плечами, но все же потратила полчаса, чтобы понять, как прокрутить страницу вверх, и прочитала другую половину. Ох-хо-хо… Ей стало ужасно скучно. Пол-листа Сергей размышлял о «сумерках, нервно мечущихся в комнате», а другую половину — о том, что он чувствует, глядя на эти сумерки.

Может, это и есть настоящая литература? Но тогда Алька совершенно ее не понимает. Кому нужна эта скукотища? Неужели на это он тратит все свое время? И за это ему платят деньги?

Алька недоуменно пожала плечами и принялась читать дальше. Может, на следующей странице она получит ответ на свой вопрос…

«Мне кажется, мимо меня прошло что-то значимое, важное. Я не понимаю, что именно, но, когда эти нервные сумерки вползают в мои ладони, лижут мне руки, я начинаю догадываться, что…»

— Может, объяснишь мне, что ты здесь делаешь?!

Алька вздрогнула и обернулась так резко, что чуть не слетела с вращавшегося стула. На пороге комнаты стоял Волк. Вид у него был по-настоящему волчий, угрожающий. Раздвинув ноги, распластав руки по дверному проему, он выставил вперед голову и впился в Альку колючим серым взглядом. Он выщерился на нее, как волк. И смотрел, как волк, — даже страшно стало. В довершение всего Сергей был пьян. А что такое пьяный и злой мужчина, Алька знала не понаслышке.

От страха под ложечкой засосало, а по телу расползлась тошнота. Алька хотела что-то ответить, но язык был как приклеенный. Она могла только смотреть на Сергея и хлопать васильковыми глазами…

— Надо полагать, ты здесь что-то забыла?! — продолжил допрос Сергей. — Какого черта торчишь в моей комнате?! За моим столом?! Читаешь мои… мою… — Он не смог подобрать слово и от этого распалился еще больше. — Ну кто тебя сюда пустил?!

И действительно… От страха Алька и сама позабыла, как здесь оказалась. Мысли смялись, как скомканная салфетка. За что он так? Что она сделала? Всего-навсего прочитала несколько страниц… Обида, страх, недоумение переплелись в Алькиной голове так, что она не могла понять, чего больше: страха или обиды. Но когда Сергей вырвался из прямоугольника дверного проема и двинулся к ней, Алька поняла — страха.

— Я ничего не делала! — взвизгнула она. — Только читала!

Зажмуренные глаза и выражение ужаса на ее лице заставили Сергея остановиться. Неужели она думает, что он способен ее ударить? Да, он пьян, безобразно пьян… Да, он ненавидит эту девочку с ее дебильной непосредственностью, но разве он способен ударить? Ему самому как будто дали пощечину этим подозрением. Отрезвляющую пощечину, которая, пожалуй, была сейчас необходима…

Все остальное произошло так быстро, что Сергей не успел отреагировать. Алька выбежала из комнаты, шарахнувшись от него, как от дикого зверя. А потом раздался хлопок двери.

Что он сделал?

Приперся в дым пьяный и наорал на девушку, прочитавшую его записи, которые, он надеялся, кто-то рано или поздно все же прочтет.

Испугал ее так, что она выскочила из дома в чем была, не надев даже обуви.

Она права — он вел себя как дикое, озлобленное животное, слишком долго сидевшее в клетке и оттого не способное адекватно себя вести.

Потому что это запертое в клетку животное чувствует себя брошенным.

Потому что сладкий запах духов, донесшийся из комнаты, дал ему надежду. Надежду на то, что никак не могло случиться. Он представил себе лицо Елены, которая вдруг вернулась. А вместо нее увидел Альку…

Ненависть, неприятие самого себя захлестнули Сергея до краев. Он схватил со стола голубой кристалл и изо всех сил швырнул его на пол. Голубые осколки разлетелись по красному ковру, а комната наполнилась сладким запахом Елены, от которого у Сергея голова пошла кругом. Он задыхался в этом приторном раю воспоминаний. Он задыхался от бессильной ярости, от тоски, которая с этим запахом заполняла каждую клетку тела. Сергей закрыл глаза, а когда открыл их, ему показалось, что на краешке кровати сидит Елена, как она любит, плотно сжав колени и положив на них тонкие руки…

Он выскочил из комнаты, охваченный страхом безумия. Где-то внизу, на улице, металась Алька, и Сергей испытывал болезненное желание найти ее, утешить, привести обратно. И даже не потому, что ему жаль ее, а потому, что сейчас она, сама того не зная, была единственным человеком, удерживавшим его на краю реальности…

Сергей добежал до метро и обратно, не забыв заглянуть в стеклянные кабинки остановок. Альки нигде не было. Ему казалось, что-то отрывается внутри и, если он не найдет Альку, непременно оторвется до конца. Задыхаясь, он рванул во дворы, выкрикивая на бегу ее звонкое мальчишечье имя:

— Алька! Алька!

Темные безлюдные дворы безмолвствовали, отвечая лишь белизной свежевыпавшего снега.

— Алька!

В одном из двориков, в окне детского деревянного домика, Сергею померещилась тень. Одним махом перескочив невысокий забор, он подбежал к домику.

— Алька!

Она сидела внутри, опустив голову на колени, и тихо плакала. На ней не было ничего, кроме тонкого свитера и джинсов. Не было даже тапок, тех больших тапок, что отдал ей Сергей. Ноги в тонких колготках промокли и, конечно, страшно замерзли. Сергей стащил с себя свитер и протянул его плачущей Альке:

— На, надень.

Она не отзывалась. Сергею пришлось поднять ее руки и силой натянуть на них свитер. Из прорези показалась голова с взъерошенными волосами, лицо с заплаканными глазами и в кровь искусанными губами.

— Отстань!

— Пойдем домой.

— Это твой дом.

— Какая разница? Другого у тебя нет. Пойдем.

— Не пойду! — замотала головой Алька. Сергею показалось или на его холодную щеку и вправду упало несколько слезинок? — Иди сам. Ругайся сам с собой! Кричи на стены!

— Ты всегда решаешь проблему бегством? Как Колобок? От зайца ушел, от медведя ушел… От всех не убежишь…

— Отстань, — немного спокойнее сказала Алька. В сущности, он прав. Но признавать его правду ей не хотелось. — И от Волка убегу.

— Значит, я — Волк? — усмехнулся Сергей.

— Самый настоящий. Злой и одинокий. Тебе никто не нужен, и ты — никому.

— Поддела так поддела, — вздохнул Сергей, не особенно обидевшись на ее слова. — Думаешь, наговоришь мне гадостей, и я уйду? Не выйдет. Придется вам, гражданочка, проследовать за мной.

— И не подумаю, — всхлипнула Алька, все еще пряча заплаканное лицо в холодные ладони.

— Останешься здесь? Замерзнешь и умрешь? На тебя не похоже. Такие, как ты, любят жизнь. Впиваются в нее, как питбули, мертвой хваткой. У них и в мыслях нет умереть… Я не прав?

— А ты наоборот? — ехидно спросила Алька, проигнорировав вопрос. — Ждешь смерти? Одинокий и несчастный в трехкомнатной квартире…

— При чем здесь квартира? — раздраженно отмахнулся Сергей. — Почему все женщины меряют степень счастья материальными ценностями?

— Не только женщины. Посмотрела бы я, чем бы ты мерил степень счастья, — передразнила Алька его голос, — оказавшись на улице без денег, без семьи. По-настоящему одиноким? Чем?

— Не знаю. Но я пытаюсь помочь тебе — ведь ты о себе говоришь?

— Не нужна мне твоя помощь… Ты либо… Ты, — поправилась она, — делаешь добро, а потом жалеешь о том, что сделал. Ты уже привык так — один… И я тебе мешаю. А я не хочу мешать. Не хочу бояться. Ничего не хочу…

Алькин голос сорвался, и она снова заплакала. Сергей заметил, что ее плечи дрожат, как в лихорадке. Это нервное? Или она замерзла? Он коснулся ее пальцев, холодных и твердых, как лед. Алька вздрогнула от его прикосновения. Она все еще боялась. Но почему? Неужели он такой страшный? Волк… Значит, она считает его волком… Но ведь это совсем не так. Да, он — загнанное, измученное животное. Зверь, слишком долго пробывший в клетке, чтобы воспользоваться дарованной ему свободой… Но он не безумен. Не жесток. И никогда не причинит боли тому, кто слабее. Разве объяснишь все это Альке, упрямой Альке, которая наотрез отказывается идти домой, предпочитая до конца замерзнуть в этом бутафорском домике? Смешно… Она нашла убежище именно здесь. Этот холодный домик — единственный ее дом, единственное место, где она может спрятаться от своих тревог и от него, Сергея…

Он часто задавался вопросом, чему улыбается беспечная Алька, что радостного она находит в каждом дне… Эта улыбка казалась ему глупой, нелепой. Но теперь, видя ее слезы, Сергей многое отдал бы за то, чтобы она снова улыбнулась.

— Я пьяный, грубый и жестокий придурок, — произнес он, четко выговаривая каждое слово. Алька перестала всхлипывать и подняла зареванные васильковые глаза, которые удивление сделало двумя мокрыми блюдцами. — Да, — подтвердил Сергей. — Придурок. Пожалуйста, прости меня, Алька. Обещаю, что больше не буду кричать на тебя. Но если ты сейчас не пойдешь со мной, мне придется применить силу. Потому что я не хочу, чтобы дети, придя утром на эту площадку, увидели твой хладный труп.

Этот коктейль из извинений и сарказма подействовал на Альку успокаивающе. Она перестала плакать, высвободила лицо из плена холодных ладоней и наконец-то почувствовала, как сильно замерзла. Сергей смотрел на нее умоляюще и, похоже, извинялся всерьез. Но Альке недостаточно его извинений. Он и в прошлый раз просил прощения, но снова ее унизил. Конечно, сейчас часть вины лежала и на ней: не стоило заходить в его комнату и читать то, что не предназначалось для ее глаз.

Алька отерла рукавом почти заледеневшие слезы и вдруг вспомнила, что это утрата счастливого носка повлекла за собой неприятности…

— Я в комнату пошла, чтобы найти носок, — дрожащим голосом призналась она. — Он потерялся… Это ж мой счастливый носок.

— Счастливый? — Сергей не смог сдержать улыбку — трагичность Алькиного голоса совсем не соответствовала ее словам. — С чего бы?

— Не смейся… — пробормотала Алька. — Просто этот носок побывал у собаки во рту. Она к нам домой вбежала. Случайно. Носок отобрали, и в тот день…

— Тебе было счастье?

— Угу.

— Еще раз прости — я засунул его в стиральную машину.

— Ты либо… С ума сошел?

— Я думал, это мой, — сконфузился Сергей. — Но я его не постирал. Все в порядке с твоим талисманом. Теперь пойдешь?

— Если ты дашь слово, что никогда…

— Уже дал. Можешь мне верить. А если я хоть раз прикрикну на тебя, делай со мной, что захочешь.

— Окуну головой в унитаз… — улыбнулась Алька слипшимися от холода губами. Она всегда мечтала проделать это с Санькой.

— Фу, как гадко, — сморщился Сергей. — И не мечтай. Я не подниму голос и на полтона. Вставай?

Алька попыталась встать, но не смогла. Ноги — два ледяных столба — словно приклеились к деревянному полу. Она посмотрела на Сергея. Боль в ее синих глазах мешалась с беспомощностью. Вняв ее взгляду, он наклонился и поднял Альку на руки. Маленькая, холодная, она походила на раненую птичку. Беспомощного птенчика, выпавшего из гнезда. Сергей наклонился, чтобы не задеть головой козырек, и вынес ее из домика. Несмотря на то что Алька замерзла, Сергей чувствовал тепло, исходившее от ее обмякшего тела. Ему хотелось сильнее прижать к себе эту маленькую печку, эту хрупкую, но приятную ношу. Эту сумасшедшую девчонку, которая то и дело доставляла ему хлопоты…

Должно быть, они представляли собой странное зрелище: мужчина в пальто несет на руках девушку с босыми ногами. Но Сергею было все равно, что о них подумают. Да и людей на улице почти не видно. Выпив, он потерялся во времени, но теперь, когда хмель сошел, Сергей понял, что уже очень поздно. Если бы не он, Алька давно уже мирно сопела бы в своей кровати. А ведь завтра ей — на работу. Это он может спать сколько угодно…

Сергей донес Альку до самой квартиры. Усадив ее на стул и натянув на маленькие холодные ножки огромные, связанные мамой шерстяные носки, он поставил в микроволновку стакан с молоком. Одного молока ему показалось недостаточно, поэтому Сергей смешал горный мед с эфирным маслом эвкалипта и добавил эту смесь в дымящееся молоко. Алька, морщась, смотрела на загадочный напиток, который делал Сергей. Неужели придется это выпить?

Сергей протянул ей стакан.

— Пей, — приказал он.

Последние силы отнял холод, поэтому Алька уже не сопротивлялась. Дрожащими руками она подняла стакан и сделала несколько глотков. Запах эвкалипта ударил в нос. Она снова сморщилась — с детства ненавидела эту штуку. Когда Алька болела, мама по пять раз на дню заставляла ее полоскать горло отваром эвкалипта.

— До конца и быстро, — тоном, не допускающим возражений, велел Сергей.

Алька не собиралась возражать. С лицом, выражавшим полную покорность судьбе, она допила содержимое стакана. Но Сергей все еще не чувствовал себя удовлетворенным. Щеки у Альки горели, и в этом лихорадочном румянце ему чудилось что-то подозрительное.

Достав из запыленного футляра градусник, понадобившийся, наверное, первый раз за несколько лет, он заставил Альку измерить температуру. Результат подтвердил его подозрения. Красная полоска неумолимо приближалась к тридцати девяти.

— Ну вот, — испуганно пробормотал Сергей. — Добегалась…

Чувство вины и страх, что Алькино состояние ухудшится, тут же заставили Сергея вспомнить массу народных рецептов. Он залез в холодильник и извлек оттуда бутылку с уксусом.

— Это еще что? — испуганно прошептала она. — Мне что, и его придется выпить?

— Нет, только горло прополоскать, — мрачно отозвался Сергей. Но, увидев Алькино перепуганное лицо, добавил: — Успокойся ты. Меня в детстве им натирали. Чтобы температуру сбить.

Алька вздохнула. Если Сергей решил заделаться лекарем, его от этого не отговорил бы даже целый консилиум врачей. Она покорно дала Сергею подхватить себя на руки и отнести в постель.

Ни он, ни она почему-то не подумали о разнице полов. Он не был для нее мужчиной, а она для него — женщиной… Так, Волк и Ежик…

Но когда Сергей быстро и решительно освободил Альку от одежек, подгоняемый страхом за ее почти еще детскую жизнь… Когда Алька, уже уплывающая в бред, покорно и вяло протягивавшая руки и ноги, чтобы он стащил с нее холодную одежду, осталась в одних беленьких трусиках… У Сергея зашлось сердце от восторга и какого-то священного ужаса.

Вовсе не маленькая девочка лежала перед ним на кровати, а прекрасная юная женщина с лилейно-белым и восхитительно-гладким телом, с нежно-алыми сосками на упоительных холмиках грудей, с пылающими словно от страсти щеками и томно прикрытыми глазами. Она тихо вздыхала, постанывая от жара, и махровые ресницы трепетали на щеках в такт этим хрипловатым стонам, а влажные кольца волос волнами расплывались по подушке от беспокойных движений изящной головки…

Он стоял над ней, держа в руках бутылку с уксусом, и слышал, как его внезапно ожившее сердце выплясывает в груди какой-то безумный танец, и задыхался, и сходил с ума от лавины мыслей, чувств и эмоций, внезапно обрушившихся на него.

Женщина… Это же прекрасная, чудная женщина… И имя у нее как песенный припев, как звук хрустального колокольчика — Аля… Алая заря… Алые губы, алые соски… Живет у него в доме, спит почти рядом… Слепец… Дурак… Ушел в себя, вернусь не скоро… Может, это шанс вернуться? Может, кто-то позаботился о нем там, на небесах, и прислал ему это сказочное, фантастическое, ни на кого не похожее существо… Женщина… Желанная какая…

Его глаза безостановочно скользили по Алькиному телу, прекраснее которого он не видел никогда в жизни, и, когда они вдруг остановились на золотистых завитках, стыдливо выглядывавших из-под краешка крошечных трусиков, Сергей почувствовал, что сейчас умрет. Чувство самосохранения, призвав на помощь чувство долга, заставило его выйти из паралича, накинуть на это сказочное тело махровую простынку и прохрипеть:

— Сейчас… Руки вымою…

Сквозь забытье Алька чувствовала, как чьи-то большие и очень нежные ладони, пробираясь под махровую простыню, растирают ее пышущее жаром тело чем-то прохладным и остро пахнущим. И от этих прикосновений уходит мучительная ломота из костей, разбегаются страшные, бредовые видения, и все ее существо, одновременно лежащее на кровати и парящее в невесомости, охватывает сладостная волна ощущений прекрасных, томительных и доселе неизведанных… И все это связывается почему-то со взглядом смутно-знакомых серых глаз… Нет, не с холодным, не с ехидным, а совсем наоборот… Каким-то, каким-то… Она не успела додумать и ухнула куда-то во тьму, несущую утешение и покой…

Он растирал ее тело, не глядя, не позволяя себе даже думать о том, что там, под простыней. Касался пышущей жаром гладкой кожи только с одной мыслью: «Только бы она выздоровела, только бы выздоровела, потому что иначе не будет мне в жизни счастья».

Алька смутно осознала, что рассвело, попыталась раскрыть глаза, но все равно ничего не увидела. Очертания комнаты, фигура Сергея, сидящего рядом на стуле, постель, в которой она лежала, — все превратилось в краски, бессистемно размазанные по палитре. Вроде бы утро, надо вставать, но собственное тело ее не слушалось…

— Спи, Алька, спи, — проник в сознание голос Сергея. — На работу не пойдешь. Я позвонил уже, сказал, что ты больна. На-ка, выпей таблетку аспирина. Сейчас еще разотру тебя и врача вызову…

Он приподнял ее бессильную голову с влажными от пота, спутавшимися волосами и заставил проглотить таблетку и запить водой. А потом она опять ощутила на своем теле его руки, несущие облегчение и блаженство.

Последнее, о чем она подумала, снова засыпая, что, если бы на месте Сергея оказался какой-нибудь другой мужчина, она чувствовала бы страшную неловкость. Но именно ему почему-то было так естественно позволить раздеть себя, дать уложить в кровать, растереть. Так просто…

Глава 5 ИСПОВЕДЬ СЕРГЕЯ ВОЛЬСКОГО

Алька разболелась настолько сильно, что Сергею пришлось вызвать врача. Сутулая пожилая женщина со сморщенным и желтым, как иссохший кленовый лист, лицом и тихим, едва слышным голосом молча и деловито осматривала больную.

Сергей мерил комнату широкими шагами, стараясь не смотреть на Алькино обесцвеченное болезнью лицо. Чувство вины ширилось и росло, но главным было даже не это. Еще Сергей чувствовал ответственность за эту хрупкую девчушку-пичужку, которая так некстати (или кстати?) поселилась в его доме, в его жизни. Он никогда не знал, что такое ответственность…

Его младший брат часто жаловался матери, что Сергей отказывается его замечать, играть, гулять с ним, отводить его в детский сад. Сергей-подросток только смеялся слезам брата.

— Что он — собачка, его выгуливать? — спрашивал он у сердитой матери.

Та укоризненно качала головой и гладила младшенького по головке:

— Успокойся, деточка, просто Сереженька у нас безответственный. Он не хочет помочь матери, хотя знает, как ей тяжело.

Не по годам циничный Сереженька с сарказмом интересовался у матери:

— А вы с папой спрашивали, хочу ли я братца? Я бы сказал: не хочу.

— И в кого ты такой? — всплескивала руками мать. — Ну разве так можно? Тяжко тебе придется с таким-то характером. Ведь и дружить ни с кем не можешь, только дерешься. Вон, лицо уже все в шрамах. Что дальше-то будет?

Сергей молча уходил к себе в комнату, грозя нежеланному братцу кулаком. А вечером приходил отец, которому мать говорила все то же: Сережа брата не любит, растет эгоистом. Отец хмуро вздыхал, а потом заходил к Сергею в комнату. Всегда со стуком, потому что уважал его личное подростковое пространство. Павел Тимофеевич не кричал на сына и даже не отчитывал. Они несколько минут сидели вместе, глядя друг на друга одинаковыми глазами: серыми, как сталь, как хмурое свинцовое небо. И ни слова не доносилось из детской комнаты, казавшейся пустой…

Да, они с отцом были очень похожи, вот только отец умел любить и заботиться… А Сергей лишь сейчас начал этому учиться… Заботиться… И любить… Любить? Странное чувство у него было к Альке. То, что он испытал на миг, увидев ее обнаженной, ушло. То сказочное видение, та внезапная страсть и тот священный восторг — все это вспоминалось ему теперь как наваждение, восхитительный и мимолетный сон. Бледная худенькая девчонка, до подбородка укрытая одеялом, вызывала у него сейчас странную тревогу и нежность, словно была его ребенком. Очень больным ребенком…

— Ничего серьезного, но возможны осложнения, — вернул его в реальность приглушенный голос врачихи. Сергей остановился посреди комнаты и посмотрел на нее. — Так что с недельку ей придется полежать в постели. Антибиотики, постельный режим, рецепт я написала, посмотрите потом, — бубнила она бесцветным голосом. — Чай с лимоном, ингаляция, фрукты, побольше пить…

Сергей кивал, соглашаясь. Ему хотелось, чтобы врачиха поскорее ушла и Алька сказала ему сама: серьезно она больна или несерьезно. Под ее глазами залегли синие тени, отчего Алька стала похожа на призрак, на привидение. Для полного сходства с призраком недоставало только белого савана…

Мысль о смерти заставила Сергея содрогнуться. Мокрый асфальт, влажная мгла и тихие шаги отца, шуршащие по безлюдному шоссе…

Он с облегчением закрыл за доктором дверь и вернулся к Альке. От нее не укрылась перемена в отношении Сергея. С одной стороны, ей жутко приятно, что он волнуется за нее. С другой — досадно, что лишь ее болезнь заставила Волка стать более человечным. Но сейчас она чувствовала себя такой слабой, что сил радоваться или расстраиваться не было. Она приняла все как данность, но, чтобы не волновать Сергея еще больше, постаралась улыбнуться. Улыбка получилась такой же измученной, как и сама Алька.

— Ну как ты?

— Ничего… Мне вроде лучше. Через пару дней пойду на работу.

— Еще чего! Постельный режим — неделя и не меньше. А то и больше, если доктор скажет.

— Много твой доктор понимает, — вздохнула Алька. Лежать целую неделю — еще чего не хватало… А как же работа? Влада Григорьевна изойдет ядом, если Алька так долго не выйдет…

— Не волнуйся, — ответил Сергей Алькиным мыслям. — Я же позвонил твоей начальнице. По-моему, она порядочная стерва, но вроде все правильно поняла. Так что лежи и ни о чем не думай. Ясно?

— Угу, — кивнула Алька. Ей начинало нравиться положение больной.

— Ты чего-нибудь хочешь? — Сергей опустился на краешек кровати и посмотрел на Альку так, как смотрят на больного ребенка: с нежностью и страхом, что наступит ухудшение.

Алька и рада была воспользоваться своим состоянием, но не могла. Есть ни капельки не хотелось, пить тоже. И вообще ничего не хотелось. Только спать. И пожалуй, слушать этот спокойный и непривычно нежный голос Сергея. Виноватого Сергея, пытавшегося загладить свою вину.

— Не-а.

— Тогда спи. Я сбегаю в аптеку. Навыписывали тебе — закачаешься… Этими таблетками роту солдат вылечить можно…

Его ворчание Алька слушала, уже засыпая. Ей снилось, что она бежит по заснеженному полю, а дети кидаются в нее снежками.

Дети пугают ее своими злыми лицами, серьезными, как у взрослых. Снег все усиливается, и Алька задыхается от ветра и огромных белых хлопьев, забивающихся в нос и в рот. Ей кажется, что это не снег вовсе, а вата и снежки — тяжелые комья обледеневшей земли.

Тут Альке становится по-настоящему страшно. Она оглядывается и видит лицо одного из ребят. Это Санька. Маленькая копия Саньки со взрослым лицом, ожесточенным, безумным, ненавидящим. Он запускает в нее огромный снежок, нет, целую глыбу снега, непонятно как поместившуюся в его детских руках… Алька в ужасе смотрит на летящую глыбу и…

…с криком просыпается.

— Алька? Что с тобой?!

Что-то холодное тычется в ее ладони, и Алька удивленно открывает глаза, все еще окутанные сном. На полу у кровати сидит Сергей, который перебит ее руки и смотрит на нее с тревогой.

— Ничего… Только страшный сон. Вот сейчас я проснусь, и все будет хорошо…

Сергей с облегчением улыбнулся.

— Черт, а я испугался. Думал, ты бредишь… Что снилось нашей больной? — поинтересовался он профессорским тоном.

— Да так, всякая ерунда. Дети бросали в меня снежками.

— И все?

— Лица у них злые. И вообще они были похожи на сказочных карликов.

— Я принес лекарства. И тебе придется их выпить. Чему ты улыбаешься?

— Просто так. Ты заботливый, как папочка. У тебя, случайно, нет детей?

— Нет… — Сергей покачал головой. — Разве что ты.

— Можно тебя спросить?

— Валяй.

— Эти духи… Ну… голубой флакон, который я нашла в комнате… Чье это?

Болезнь заставила Альку осмелеть. Она никогда бы не рискнула задать этот вопрос, будучи здоровой. Даже сейчас она боялась, что Сергей снова взорвется криком и обвинит ее в чрезмерном любопытстве.

Сергей не закричал. К ее удивлению, он даже улыбнулся. Улыбка получилась вымученной и тоскливой, но все-таки это была улыбка.

— Длинная история. Вообще-то я никому ее не рассказывал. Тебе правда интересно?

Алька кивнула. Ее лицо оживилось, глаза заблестели, а сухие, потрескавшиеся губы слегка раскрылись, как бутон цветка, измученного долгой засухой. Сергей и сам не понимал, почему он хочет поделиться с этой девушкой своей мучительной тайной. Может, потому, что Алька так доверилась ему, что он уже не чувствовал барьера между ними? Может, оттого, что она была такой же одинокой, как он?

Сергей не знал ответа на этот вопрос. Да и не хотел его знать. Сейчас его не интересовал мотив, его занимало лишь одно — желание разделить с ней свои воспоминания, сладкие и тяжелые, как запах разбитого «Ангела», все еще царивший в комнате.

Он поудобнее устроился на полу, рядом с кроватью, так, чтобы не встречаться с Алькой глазами. Перед его внутренним взглядом снова всплыло лицо Елены, но на этот раз нечеткое, утратившее привычную ясность очертаний.

— Вообще-то я никогда не воспринимал женщин всерьез. Даже собственную мать. Конечно, нехорошо так говорить… Она милый, душевный, добрый человек, но слишком уж приземленный. Баночки с вареньем, борщ со шкварками, вылизанная кухня, переднички-фартучки-варенички — вот это ее стихия. Иногда я думаю, что и высшее образование она получила только для того, чтобы удачно выйти замуж и свить себе это пресловутое семейное гнездо. Ей никогда не требовалось большего. Все просто: любимый муж — классическая стена, ограждающая жену от невзгод и бурь свирепого мира, добрые и воспитанные дети — тоже с высшим образованием, как и она. И дом, уютная квартира, которую она обустроила с радостью… Наверное, ты, Алька, думаешь, что это хорошо. И сейчас такая жизнь кажется тебе пределом мечтаний… Возможно, так и есть. Для нее… Может, для тебя. Но уж точно не для меня. Я всегда хотел встретить что-то яркое, по-настоящему интересное, сильное и щедрое на чувство, этакий огонек, который меня зажжет и притянет к своему яркому пламени. Чтоб и я загорелся, жить захотел… Но так и не встретил…

А попадались мне непроходимые дуры либо, в лучшем случае, домовитые женщины вроде моей матушки. По взглядам, по оброненным фразам, по жестам я научился вычислять, чего они хотят… В основном это были мысли о замужестве. Говорить с ними не о чем, да и незачем. Хватало нескольких встреч, чтобы затащить такую цацу в постель, а наутро глядеть в глаза, за которыми — пелена розовых грез о желанном браке.

Я не понимал, почему у них все так просто. И так скучно. Они не способны ни на что, по-настоящему стоящее… Не знаю, что именно. Послать меня к чертям… Или спрыгнуть с балкона, чтобы показать мне, как я им важен… Или принять меня таким, какой я есть, не дожидаясь банального предложения руки и сердца… Ни-че-го.

Они только вздыхали и разочаровывались в моей скромной персоне, не способной, по их мнению, на решительный шаг. Да я и вправду был не способен. Для таких, как они, мне лень даже плюнуть.

Наверное, ты считаешь меня эгоистом, Алька. Может, так оно и есть. Но знаешь, одна мысль о том, чего они ждут от меня, вызывала во мне презрение, отвращение и страх… Страх, что в один прекрасный день я не выдержу и превращусь в образчик «примерного мужа», «чтоб не пил, не курил», которым заботливые мамочки с детства пичкают дочурок…

Я выставлял их раньше, чем они успевали увидеть во мне этот «идеал».

Знаешь, я честен с тобой так, как никогда не был честен ни с одной из женщин. И сам не знаю почему. Во всяком случае, тебе полезно знать, что думает мужчина о твоих розовых мечтах. Ты тоже хочешь выскочить замуж за такого «чтоб не пил, не курил»… Ведь я прав?

Его не интересовало, что ответит Алька. Он продолжил, даже не поглядев в ее сторону:

— И когда я окончательно разуверился в том, что встречу свою «огненную» женщину, я познакомился с Еленой. Точнее, она со мной. Все произошло случайно, как в скверном романе. Мы столкнулись в каком-то баре, куда я зашел, чтобы в очередной раз сделать себе «местную анестезию». Проще говоря, чтобы как следует напиться. Когда жизнь кажется тебе страшнее, чем похмелье, плюешь на все…

Ты не пьешь и, наверное, решаешь свои проблемы по-другому. И осуждаешь меня за то, что я такой. Но знаешь, Алька… Нет, пока еще ты не знаешь, как может выпотрошить, задушить этот город, пустой и холодный. Да-да, все верно. Пустой — несмотря на толпы людей, и холодный — несмотря на все свои яркие огни. Город-призрак…

Иногда мне начинало казаться, что и люди в нем — призраки. Они идут мимо тебя, не видя тебя, не замечая тебя, не зная, что ты видишь их… Я специально останавливался и смотрел на поток людей, вплывающий в метро во время часа пик. Какие мертвые лица!.. Мне становилось страшно от одной мысли, что вот сейчас я войду в этот тупой, равнодушный поток, оступлюсь и он затопчет меня. Затопчет и пронесется мимо, не заметив этой ничтожной трагедии…

Наверное, тебе кажется странным, что я, человек, всю свою жизнь проживший в Москве, так говорю о своем городе. Ничего странного. Все, что ты видишь, — это лицо. Красивое лицо дорогой заштукатуренной проститутки. А нутро — гнилое насквозь, фальшивое, источающее яд… И я должен был бы любить этот город. Я должен был бы гордиться им. Но как можно гордиться своей матерью — пьяницей и шлюхой? Или отцом — убийцей и сутенером? Я никогда не любил. Только боялся и старался уйти подальше от всей этой грязи… Кажется, я увлекся, — сказал он, немного помолчав. — Все это не то, мое мнение об этом городе вряд ли тебе интересно…

Алька хотела запротестовать, но Сергей остановил ее, мотнув головой.

— В общем, выяснилось, что в этом баре подают не только крепкие напитки… Она присела рядом, от нее пахло вот как раз этими самыми духами, которыми ты по неведению отравила воздух. — Он горько усмехнулся. — Я поднял свою хмельную голову, и мои глаза, затянутые поволокой алкоголя, все-таки разглядели, что она чертовски красива. Наверное, глупа, подумал я. Но мне было все равно. Хотелось хоть кого-то, кто бы скрасил мое одиночество. Я заговорил — она ответила. Голос у нее был таким же, как она сама, — загадочным, с легкой хрипотцой. На мои глупые вопросы, адресованные красивой пустышке, она отвечала умно и с достоинством. И в ответ на мое дежурное предложение «Заглянем ко мне?» только улыбнулась. Не высокомерно, не презрительно. А добродушно и с сочувствием. Но все-таки не заглянула…

Я взял ее телефон, и вскоре мы снова встретились. На сей раз я предусмотрительно, — Сергей хмыкнул, — не напился. Елена — так ее звали — оценила мои старания. Я думал, она потащит меня в кафе, а она повела меня бродить по каким-то аллеям. Не знаю, как Елена умудрялась находить в Москве такие тихие, уединенные дворики, что мне начало казаться — с ней я нахожусь в совершенно другом городе. А может, и в другом мире.

Мы говорили обо всем, что меня интересовало, а главное — о литературе. Она знала в этом толк. В настоящем, вечном. Ты пока не видишь разницы между вещами нетленными, теми, что смакуют, как хорошее вино, и легкими, пустыми однодневками, леденцами для души. Я не переставал удивляться ее начитанности, ее тонкому, пронзительному, неженскому уму. Она отвергала пошлятину и не терпела бульварной простоты. Но больше всего меня удивляло то, что у нас такие похожие вкусы. Елена сходила с ума от Маркеса, и мы наперебой цитировали полюбившиеся фразы. Но если бы только это… Ее мировоззрение, ее внутренний мир, ее желания, все вплоть до мимолетных, практически совпадали с моими… Иной раз я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить в ее реальность. Мы были… как разнополые клоны… — Сергей смолк, захлебнувшись своей несколько театральной, но прочувствованной речью. — Казалось, такое невозможно… Но было же возможно, черт возьми… — швырнул он в пустоту. — Уже через несколько дней наших встреч я почувствовал, что влюбился. Влюбился в первый и, видимо, в последний раз… И в первый раз испугался, серьезно испугался потерять ее, рассказав о чувствах, которыми я давился, как бешеный пес слюной. Уж извини за такое дурацкое сравнение…

Видишь ли, Алька… — Сергей обращался к ней, но Алька чувствовала, что он говорит сам с собой. Ее мнение — осуждение или одобрение — нужно ему, как рыбке зонтик. Это задело Альку, но она все равно слушала. В конце концов, сама напросилась на эти нудные откровения. — Елена была первой женщиной, которая ни разу не только не заговорила, но и не намекнула о браке. Напротив, она сразу заявила мне, что хочет свободы и эта свобода ей дороже всего на свете. Впервые я видел женщину, ценившую свою независимость. Женщину, которая не желала попасть в клетку, ограниченную кухней и штампом в паспорте. И вот с этой-то женщиной мне, как назло, смертельно захотелось быть рядом. Всегда. Всю жизнь. Я долго сомневался, прежде чем выложить ей все начистоту. Но разговор на эту тему все-таки состоялся.

Она отреагировала, с одной стороны, ожидаемо, с другой — непредсказуемо. Но поступи Елена по-другому, я засомневался бы в искренности всего, о чем она твердила раньше. Она уехала куда-то на неделю, заявив, что ей нужно подумать. Но не над моим предложением, а над тем, продолжать ли вообще встречаться со мной. Я ждал терпеливо, как преданный пес, и думал, думал, думал, как удержать ее рядом. Когда она вернулась, я окончательно съехал с катушек. Сказал, что, если она не сменит гнев на милость, я напьюсь в хлам и прыгну с моста под поезд…

Честно говоря, мне до сих пор стыдно. Выглядел я дико и нелепо. Взрослый, стареющий мужчина ведет себя как спятивший подросток… Но Елена поняла меня и простила эту дурацкую выходку. Она ведь тоже любила меня…

Елена переехала ко мне, но «жить долго и счастливо» не вышло. Через несколько дней она пропала. Мне позвонили в тот же вечер. Какой-то «гиви» или «махмуд» сообщил мне, что «мой женщин» у него. И если я соберу сто тысяч, естественно, не рублей, а также буду держать свой рот на замке, то «женщин вернется».

Я буквально сполз по стенке после этих слов. Даже не дослушал, что говорит «гиви». Реальность, от которой все это время мне так здорово удавалось прятаться, нашла меня и залепила пощечину, как брошенная любовница. Сто тысяч?! Первая мысль — взять у отца или у брата. Мой отец был владельцем салона красоты, довольно преуспевающего. Брат помогал ему, а после смерти отца полностью посвятил себя этому делу, за которое он, надо сказать, взялся с энтузиазмом…

В общем, я вполне мог бы получить сто тысяч, если бы попросил. Но я прекрасно знал своих родных и поэтому не сомневался, что такая крупная сумма неизбежно повлечет за собой расспросы, которые мне не нужны… Слава богу, имелся еще один вариант. Полгода назад скончалась моя бабка по отцовской линии. Она любила меня, а потому оставила наследство — дом в прекрасном состоянии и землю неподалеку от Чехова. Я уже сказал, как отношусь к Москве… И не сомневался, что со временем уговорю Елену оставить город и переехать со мной в этот домик. Похищение эти планы нарушило.

Но я не испытывал сожалений по этому поводу. Наоборот, я радовался, что у меня есть этот домик. Есть возможность спасти женщину, которую я люблю… Но даже если бы в тот момент его не было, я ни секунды не колебался бы, чтобы продать квартиру. Я все сделал бы, на все пошел, лишь бы Елена вернулась… — Сергей смолк и о чем-то задумался.

Альке было неловко настаивать на продолжении, да и потом, этот рассказ вызвал в ней какое-то неприятное чувство. Что-то гнездилось внутри, но Алька еще не понимала, что именно. Сочувствие? Нет. Раздражение? Близко, но не оно… Пока Алька прислушивалась к себе, Сергей решил-таки закончить свою исповедь. Но продолжал он хмуро, без особого энтузиазма:

— Я продал дом и передал похитителям деньги. Эти «Махмуды» вытолкали шатавшуюся Елену из машины, и я, заграбастав свое сокровище, повез ее домой. Тогда я натерпелся страху. Мне казалось, меня кинут, они не приедут или приедут, но без нее. Я боялся, что меня убьют. Но еще больше — что мертва она. И когда все обошлось, я первым делом предложил ей выйти за меня. Глупо, конечно… Она еще не оправилась от потрясения, а я полез к ней с этой ерундой… Елена посмотрела на меня… Черт, я даже не могу объяснить, как она на меня посмотрела. Я замял тему, решил подождать… Мы провели прекрасную, нет, восхитительную ночь… А наутро я проснулся один. На столе лежала записка. Коротко и просто: «Не ищи. Я не готова». Я не поверил и бросился на поиски… Вот тогда и выяснилось, что я ничегошеньки о ней не знаю. Кроме того, что она читает, о чем думает и что чувствует…

Никакой Елены Плисовой я так и не нашел. Целое море Елен, несколько Плисовых, но ее среди них не оказалось… Отец — он невзлюбил ее, хоть и видел всего один раз, — почему-то сказал, что так и должно было кончиться. Я тогда вспылил, наговорил ему гадостей, но он даже не обратил на них внимания. Все думал о чем-то… А потом жизнь дала мне еще одну затрещину, но уже по другой щеке. Папы не стало…

Сергей смолк, но так и не повернулся к Альке. Ее мнение его не интересовало. Весь этот рассказ, вся эта исповедь была нужна лишь для того, чтобы выплеснуть наконец то дерьмо, что скопилось в его душе за последние несколько месяцев. А может, и за целую жизнь? «Замкнутые люди нередко нуждаются в обсуждении своих чувств больше, чем люди несдержанные», — кажется, так было в «Джен Эйр»?

Этот длинный рассказ вызвал в Альке смешанные чувства. Она жалела отца Сергея, самого Сергея, страдавшего из-за смерти отца, но не Елену. Эта Елена Плисова представлялась Альке каким-то сказочным персонажем. Она казалась слишком идеальной, чтобы быть настоящей.

Или Сергей приукрасил? Нет, не может быть. Алька смотрела на него и понимала — не может. Этот хмурый человек способен сохнуть только по такой, как Елена, — загадочной, умной, яркой. Ни по кому другому…

И вдруг до Альки со всей ясностью дошло, какое чувство мучило ее во время рассказа. Ревность.

Глава 6 СЮРПРИЗ ОТ «АЛЬБИНЫ»

Перегоны на этой ветке были особенно длинными, но Алька уже научилась этим пользоваться. Даже скомканная набившимися в вагон людьми, она умудрялась открыть сумочку и вытащить книжку. Дочитанную «Джен Эйр» сменили «Сто лет одиночества» Маркеса.

Книжка, замусоленная и, похоже, читаная-перечитаная до нее, досталась Альке случайно. Она нашла ее под кроватью, в пыли, в той комнате, куда поселил ее Сергей. По поводу найденной книги Сергей выразил бурную радость: «Вот те на! А я думал — заиграли!» Он собирался забрать у Альки книжку, но она крепко зажала ее в руке. «Читай, если хочешь», — равнодушно бросил Сергей с таким видом, словно Алька ни черта не понимает в его высоких материях.

Но Алька не только захотела — ей даже понравилось. Понравилось так, что вот уже несколько дней она не могла оторваться от перипетий рода Буэндиа. Это было круче, чем самое залихватское мыло, глубже и трагичнее…

По настоянию Сергея Алька пролежала в постели неделю, пока врач не сказал, что теперь она может выйти на работу. И Алька, все еще слабая после болезни, поехала в агентство, где ее тут же загрузили бумажками и ответами на звонки. Но Алька даже обрадовалась. Больше всего она боялась, что Кобра не станет слушать печальный рассказ о ее болезни и немедленно избавится от нерадивого сотрудника. Слава богу, обошлось.

Доставив какому-то верзиле внушительный конверт, Алька с легким сердцем возвращалась в офис. Сейчас она отметится, ответит на пару Кобриных вопросов и поедет домой, читать свою книжку.

Но кое-что ее все-таки огорчало. Телефон белокурого ангела, с которым Алька рассчитывала встретиться, исчез в черной дыре — дырке в Алькином кармане. От досады Альке хотелось кусать локти. И самое обидное — виной всему была ее собственная лень. А ведь она клялась и божилась, что зашьет куртку. Еще тогда, когда потеряла адрес Сергея.

Ангел улетел в свою голубую даль, и Альке оставалось только смириться. Она утешила себя мыслью, что Олег, как и большинство мужчин, лишь казался милым и отзывчивым. А на самом деле был Санькой в ангельском обличье.

Легко взбежав по ступенькам светло-серого здания, Алька нажала кнопку домофона и произнесла заветную фразу:

— Курьер в «Альбину».

Охранник, крупный парень лет двадцати, с карими, блестящими, как надраенный пол, глазами, улыбнулся, увидев девушку. Алька ему нравилась. Она была веселой и хорошенькой. Уже несколько раз он предлагал ей встретиться «в нерабочей обстановке», но она все время отказывалась. Таких, как Пашка, полно в Сосновке. Стоило ехать в Москву, чтобы раздобыть такое же сокровище?

— Привет, куряночка! — поприветствовал ее Пашка.

— Здорово еще раз, — улыбнулась в ответ Алька. Если не рассматривать Пашку как жениха, то он очень приятный парень. Чем-то похож на крупного, хорошо откормленного жеребца. К тому же Пашка приезжий, как и Алька. Только прибыл он в столицу не из Курской области, а из Пензы. И вроде освоился здесь неплохо. Общаясь с этим рослым детиной, Алька чувствовала себя на месте. Не нужно обдумывать каждое слово, чтобы не попасть впросак.

— Как съездила?

— Ничего. Моя-то у себя?

— Кажись, на месте. Что-то она сегодня нервная. Обычно просто глазами стреляет, а тут чуть взглядом не сожрала. День у нее, понимаешь, не задался. Сначала хозяин приехал с какой-то бабой. Чё за баба, не знаю, но расфуфыренная! — Пашка мечтательно закатил глаза, словно воображая, что она приходила к нему. — Ноги от ушей, духами — за километр тащит… Вся из себя… Не знаю, чё они приходили. Вообще-то Виталь Гнатич здесь нечастый гость. Приезжает только по случаю… А потом приперся какой-то тип, прикинутый плейбой. — Плейбоями Пашка называл всех, кто выглядел чуть симпатичнее обезьяны. — Видать, с бабками. Ну Влада и пошла его обхаживать. Ты бы к ней сейчас не совалась, а то попадешь под горячую руку…

— Блин… Домой хотелось пораньше. Почитать. Мне тут книга попалась, — важно сообщила Алька. — «Сто лет одиночества». Мощная вещь.

Пашка, не озабоченный проблемой самообразования, только хмыкнул:

— Читай, читай. Может, поумнеешь. Поступишь в институт и пошлешь на хрен эту работу.

— А может, и пошлю, — воинственно заявила Алька. — Ладно, пойду-ка я наверх. Не дай бог Кобра хватится.

— Как-как? — расхохотался Пашка, выпростав из-под больших губ белоснежные крупные зубы. — Кобра? Она и есть…

Алька не выдержала и тоже рассмеялась. Уж очень Пашка заразительно хохотал. Веселье нарушило появление Ларочки — Ларисы Аркадьевны, она замещала Кобру в те моменты, когда та занималась клиентами или подолгу гипнотизировала менеджеров, втолковывая им, как правильно работать.

— Ты документы отвозишь или с охранником зубоскалишь? — немедленно взорвалась Ларочка. В отличие от Кобры, она не могла воздействовать без крика — шипением и взглядом.

Ларочка была пухленькой, как сдобная булка, и очень легко выходила из себя. Тем более недавно она развелась с мужем — он ушел к субтильной девочке, ровеснице Альки.

— Я только что приехала, — краснея, возразила Алька. Она очень надеялась, что Ларочка не слышала, кто явился предметом зубоскальства. — И потом, Влада Григорьевна все равно занята с клиентом…

— А тебя это не касается, — фыркнула Ларочка. — Твое дело — документы! Распустились… — пробормотала она, выпуская последние пары.

Алька и Пашка не удивлялись таким припадкам. Они были «последними» работниками в «Альбине», а потому все, кто только мог, вымещали на них свою злобу. У кого-то, как у Ларочки, имелись проблемы личного характера, у кого-то не задалось с карьерой. Но каждый из менеджеров среднего звена норовил выплеснуть накопившееся на «нерадивых» работников.

«Может, это даже хорошо, что мы даем им повод, — думала Алька, поднимаясь за Ларочкой по лестнице. — Хуже, если бы им не на ком было сорвать свое зло. Вот, допустим, есть у Ларочки дети, рассуждала Алька, глядя на Ларочкин зад, мельтешащий перед глазами. И если бы не я, на кого бы она кричала? Конечно, на них. Так что пусть лучше хает меня и Пашку. Мы-то уже, как говорит Сергей, сформировавшиеся личности…»

Алька надеялась, что Ларочка отпустит ее домой, но не тут-то было. Едва они поднялись на второй этаж, дверь в Кобрин кабинет открылась и из него торжественно выползла Влада Григорьевна в сопровождении молодого человека.

Золотистые волосы, голубые глаза, ласковые ямочки на щеках… Алька почувствовала, что сердце вот-вот остановится. Это был он — Олег! Наверное, это судьба. Она потеряла его телефон, но он все-таки нашел ее!

Длилась Алькина радость недолго. Обстановка встречи была совсем не романтичной. Вдруг Ларочка снова начнет на нее орать?.. К тому же очень глупо думать, что Олег пришел сюда из-за нее, Альки. Конечно, его привели в «Альбину» какие-нибудь дела… Тогда, пожалуй, будет лучше, если он вообще ее не увидит…

Алька посмотрела на Владу Григорьевну и Олега, увлеченных беседой.

Самое время смыться, рассудила она. Завернуть в туалет, подождать, пока Олег распрощается с Коброй. А потом вернуться как ни в чем не бывало. Сказать Ларочке, что приспичило.

Стараясь не шуметь, Алька попятилась к стенке, за которой располагался «МЖ». Ей почти удалось скрыться, но Влада со своим змеиным чутьем обернулась и заметила Альку.

Алька застыла, как обреченный кролик под взглядом удава. Увидев, что внимание собеседницы переключилось на другой объект, Олег тоже повернулся в Алькину сторону.

Алька ждала, что он посмотрит на нее удивленно, с пренебрежением и, возможно, даже не захочет узнать. Она готовилась к этому и заранее глотала обиду. Еще бы! Одно дело, когда они встретились возле «Ложки с картошкой», и совсем другое — здесь, в агентстве, где Алька была нулем без палочки…

Но Алькины прогнозы не оправдались. Олег тут же узнал ее, и на его лице появилась улыбка. Те самые чудесные ямочки.

— Привет! — поздоровался он. — Вот ты где работаешь! А я думал, мы уже не встретимся!

Надо было видеть лицо Влады Григорьевны, когда до нее наконец дошло, что этот видный мужчина обратился не к кому-нибудь, а к Альке — курьеру! В Альке смешались два чувства: радость, с одной стороны, и ужасная неловкость — с другой. А еще она испытывала что-то сродни злорадству. Мало кто в «Альбине» мог похвалиться тем, что заставил Кобру растеряться.

— Привет, — нерешительно поздоровалась она с Олегом, но потом, чтобы окончательно добить Владу Григорьевну, добавила: — Я так и не позвонила — потеряла твой номер.

— Не верю, — шутливо надулся Олег. — Ты небось и думать обо мне забыла.

— Ничего подобного, — покачала головой Алька. — Просто я болела. Целую неделю.

Влада Григорьевна смотрела то на Альку, то на респектабельного мужчину, уже почти клиента «Альбины». И недоумевала, что может быть общего между этими двумя. Алька, с невесть откуда взявшейся смелостью, втайне потешалась над растерянностью начальницы. На нее нашел какой-то детский задор. Ее веселили и ни капельки не страшили взгляды, которые бросала на нее Кобра. Алька чувствовала — ей за это ничего не будет. Ну ничегошеньки…

Наконец Олег вспомнил о том, зачем пришел в агентство, и повернулся к Владе Григорьевне.

— Простите великодушно… — улыбнулся он Кобре. Момент был выбран удачно. В глазах Влады Григорьевны начали собираться тучи, и, если бы он вспомнил о ней чуть позже, у Альки могли произойти серьезные неприятности. — Дело в том, что Алечка — моя знакомая. Кстати, мы с вами обсуждали возможные варианты… Думаю, Аля — именно то, что мне надо.

От хваленой выдержки Влады не осталось и следа. Колючие карие глаза округлились и посмотрели на Олега с недоумением.

— Простите, что?

— Я хотел бы… работать с Алечкой…

— Видите ли, — Влада попыталась взять себя в руки и улыбнулась, — Аля — просто курьер. Она совершенно не подготовлена и не может…

— Пустяки. Импровизация лучше любой подготовки. К тому же профессиональный уровень мне и не нужен. Все по-простому. И потом, вам ведь не важно, кого из ваших девушек я найму?

— Ну…

— Я так и знал, — улыбнулся Олег, не дожидаясь ответа. — Сумма, о которой мы договорились, остается той же.

— Прекрасно, — кивнула Влада Григорьевна. Упоминание о деньгах заставило включиться в ее голове маленький счетчик, который ненадолго замкнуло от удивления. — Мы сделаем все, что в наших силах. Правда, Алечка?

Алечка растерянно кивнула. Из диалога между Владой и Олегом она поняла только то, что ей предстоит новая работа. Но какая?

Сергей заметил, что Алька весь вечер какая-то нервная. Когда раздался телефонный звонок, она аж подпрыгнула на стуле. Сделав вид, что не заметил ее тревоги, Сергей пошел за трубкой. Что это с ней? Боится, что придет кто-то из дремучего мира Алькой же выдуманных сказок и утащит ее куда-нибудь?

— Привет, Серега! — Сергей не очень-то удивился, услышав голос брата. — Ну как ты в своей холостяцкой норе?

— Ничего. Потихоньку. Ты так звонишь или по поводу?

— И так, и по поводу. А что, отвлекаю? Может, кто-то у тебя появился?

— Не болтай ерунды, — раздраженно отозвался Сергей. Ему был неприятен игривый настрой братца.

Чего он не любил в младшем брате, так это чрезмерной жизнерадостности и добродушной фамильярности, с которой он общался со всеми без разбора. Впрочем, эта фамильярность частенько шла ему на пользу. Брат, в отличие от Сергея, умел располагать к себе людей, вызывать в них доверие. В то время как старший брат тушевался и дичился, общаясь со сверстниками, младший обзаводился друзьями и приятелями. И тех и других у него было так много, что Сергей даже не мог их сосчитать. Он не завидовал, нет. Просто удивлялся. Удивлялся тому, как его братец до сих пор не получил по голове за свою открытость.

— Вообще-то для твоего возраста нормально иметь любимую женщину, — назидательно произнес младший брат.

— А сам-то?

— Потому и звоню. Мама хочет, чтобы я немедленно познакомил ее со своей невестой.

— У тебя есть невеста? — удивился Сергей. Что-то он не помнил, когда в последний раз видел брата с девушкой.

— Ага.

— С каких это пор?

Молчание.

— Скрытность — не твой конек.

— Плевать. Главное, что мама хочет будущую невестку, семейный ужин, ну и все такое…

— С этого бы и начал. Значит, я должен явиться на ужин? — Сергей не любил семейные ужины, которые обожала устраивать мама. На них собиралась куча родственников и знакомых, в том числе тех, кого терпеть не мог Сергей. Один дядя Коля чего стоил! Все они галдели и постоянно друг друга перебивали. Каждый считал, что говорит нечто очень важное, но практика показывала, что «важное» — это поверхностные разговоры «за жизнь» или бессмысленная критика власти.

— Должен? Явиться? Ты чего, Серега? Как будто тебя зовут на ужин к президенту.

— К президенту я бы не пошел, — улыбнулся Сергей. — Мамочкин ужин — меньшее зло, — прибавил он, чтобы немного позлить брата. Любимчик матери, он всегда за нее заступался.

— Ну вот, приехали. Я ж к тебе, как к человеку, как к брату. А ты опять со своими заморочками. Интеллигенция вшивая.

— Коммерсант хренов.

— Вот и поговорили… Так тебя ждать?

— Когда?

— Завтра. К шести. Не забыл дорогу к родному дому?

— Забуду — позвоню. — Сергей сделал вид, что не заметил колкости брата. — Могли бы и раньше предупредить.

— Сам знаешь, как у мамы. Сегодня одно, завтра другое, а послезавтра — Новый год. Я ей говорю: папа недавно умер, какие праздники. А она: вот я и хочу, чтоб вы у меня устроились. Тебя, говорит, женю, а потом и до Сереги доберусь.

— Не дождется. В ЗАГС — только под гипнозом.

— Так я ей и сказал. Насчет тебя.

— А ты что же, собираешься?

— Не знаю пока. Поживем — увидим. Ну ладно, Серега. Пора мне. Ты там, это… Много не пей.

— Бай-бай, родитель. Постараюсь.

Сергей вернулся на кухню, где Алька беспокойно ерзала на стуле. Определенно, она выглядела чересчур нервной. Он не удержался и спросил:

— Да что с тобой? Вся извертелась…

— Да ничего, — пожала она плечами. — Все в порядке.

Сергей слишком хорошо изучил Алькины манеры, чтобы поверить этому «все в порядке», сказанному тоном послушной девочки. Губы снова искусаны. Сидит, плотно сжав колени. Да еще ерзает на стуле, и взгляд в пустое пространство. Наверняка что-то случилось. И конечно же на работе.

— Что там, в твоем агентстве?

Ему показалось, Алька напряглась. Во всяком случае, глаза у нее стали какими-то виноватыми.

— Ничего…

Врет, подумал Сергей. Раньше за Алькой этого не водилось.

— Давай начистоту. Уволить хотят? — продолжил допрос Сергей. Алька только мотала головой. — Ну и в чем тогда дело?

— Да ни в чем, — не выдержала Алька. — Убери глаза… То есть… не смотри на меня так. Просто я устала и хочу спать. И не люблю, когда меня допрашивают. Спокойной ночи, Сергей Павлович. У меня завтра тяжелый день.

Произнеся эту тираду со всей важностью, на которую она была способна, Алька выплыла из кухни. Сергей усмехнулся. Это что-то новенькое. Его маленькая протеже начала играть в какие-то хитрые игры…

Глава 7 СЕМЕЙНЫЙ УЖИН

Черт бы побрал семейные ужины! — мысленно ругнулся Сергей, хлюпая по раскисшему снегу. И черт бы побрал эту погоду!

На улице было влажно, вязко и промозгло. Уже стемнело, и Сергей брел практически на ощупь, руководствуясь только своими воспоминаниями о доме. Доме, в котором он прожил детство и юность. Кое-где мелькали огоньки фонарей. Но они были такими тусклыми, что у Сергея возникало чувство, будто это не фонари вовсе, а осколки погасших звезд, приклеенных к обшарпанным фонарным столбам.

Сейчас Сергей жалел, что не взял с собой Альку. С ней вся эта хлюпкая и скучная дорога казалась бы куда веселее. Что ни говори, а Алька умела видеть в жизни ту сторону, какой не видел он. Как в «Синей птице». Надеваешь на голову волшебную шапочку, поворачиваешь алмаз, и тебе становится видна совсем другая сторона жизни: яркая, полная неожиданностей, загадок и откровений. Снова поворачиваешь алмаз, и ни хрена. Только тусклая, сырая, промозглая мгла. Алька, похоже, всегда умела держать алмаз в том положении, в котором все представлялось ей ярким, достойным внимания. А вот у Сергея нет ни шапочки, ни алмаза. И никто не хочет с ним поделиться…

В знакомом доме горели приветливым светом окна. Сергей почувствовал облегчение. После смерти отца он был здесь второй раз. Боль все еще не утихла, но немного притупилась. Иногда Сергею казалось, что причина — в Альке. Ее улыбки заразительнее любого, самого безудержного смеха.

Дом встретил его запахами пирогов, жареной курицы и печеной картошки. Все, кроме картошки, было фирменными блюдами Лилии Дмитриевны. Сергей с удовольствием принюхался к запахам, витавшим в подъезде. Интересно, мама вспомнила о том, что он любит пироги с капустой?

Лилия Дмитриевна, маленькая, пухлая женщина с яркими голубыми глазами, увидев Сергея, радостно всплеснула руками. Этот жест обычно выражал многие эмоции: он мог означать не только радость, восхищение, восторг, но и разочарование, осуждение и недоумение. В общем, для Лилии Дмитриевны это был универсальный жест, применимый почти к любой ситуации. Он и забавлял, и злил Сергея одновременно.

— Здравствуй, сынок, — защебетала она, потешно прыгая вокруг него в своем синем клеенчатом фартуке. — Вот как хорошо, а мы только тебя дожидались…

— Может, снимешь фартук? — холодно буркнул Сергей в ответ на мамины ласки. — Весь в муке.

— Наш Сереженька не меняется. Все такой же сердитый, — грустно сказала она кому-то, стоявшему за спиной Сергея.

Он повернулся, собираясь сказать ей что-нибудь утешительное — все-таки мать, но слова застряли в горле. Позади матери стояла… Алька.

Заметив выражение его лица, мать поспешила объяснить:

— Это Алечка. Невеста Олега. Очень хорошая девочка. Картошки напекла. Приехала к нам из… Откуда, Алечка?

— Из Сосновки, — одними губами прошептала Алечка.

Она была такой бледной, что даже тонна грима не смогла бы этого скрыть. Лилия Дмитриевна всплеснула руками и озабоченно посмотрела на Альку:

— Что с тобой, деточка? Может, давление? Или магнитные бури? Погода вон какая…

— Что-то голова болит, — прошептала Алька, стараясь не смотреть в глаза Сергею и его матери. — Ничего, пройдет.

— Сейчас принесу таблеточку, — захлопотала Лилия Дмитриевна. — Сереженька, ты уж сам как-нибудь…

Так вот почему Алька так нервничала. Теперь понятно, что она скрывала от Сергея. Но как она умудрилась познакомиться с его братом? Уму непостижимо…

— Значит, ты — невеста моего брата? — ехидно поинтересовался Сергей, когда мать вышла за «таблеточкой». — Вот это сюрприз. Что ж ты мне не сказала?

— Откуда я знала, что Олег — твой брат? — попыталась защититься Алька.

Сергей буквально сверлил ее своими серыми ледяными глазами…

— Я вообще-то тоже не знал, что у него есть невеста. И сколько ты с ним встречалась, чтобы он тебя так назвал? Неделю? Три дня? Или меньше? Конечно, я знал, что брак в наше время — дело нехитрое. Но не настолько же…

— Ничего ты не знаешь, — мрачно пробубнила Алька и попыталась обойти Сергея, чтобы пробраться к вешалке.

Он понял, что она задумала. Снова бегство. Сергей встал между вешалкой и Алькой так, чтобы она не смогла пройти. Но, вспомнив ее последнюю попытку удрать босиком, отошел от вешалки и прислонился спиной к плакату с лошадью, бог знает сколько лет украшавшему входную дверь.

— И от зайца ушел, и от волка ушел, а от тебя, Сергей Павлович, и подавно уйду. Так, что ли? — поинтересовался он у Альки.

Она кивнула, кусая губы, но голову не подняла.

— Сделай одолжение, не веди себя, как обиженный ребенок. Я просто хочу знать, что у тебя с Олегом. Он мой брат как-никак. И даже не думай удрать. Мама этого не переживет. «Хорошая девочка», — хмыкнул Сергей. — Если бы она знала, сколько с тобой хлопот… Ты — как свинья в поговорке. Всегда найдешь, во что вляпаться.

— Это ты брата имеешь в виду? — зло спросила Алька. — Он, между прочим, не грязь, чтобы в него вляпываться…

— Верно, — согласился Сергей, все еще пытавшийся осмыслить, как возможно такое совпадение в большом городе. — Он — человек. И ему, наверное, не хочется, чтобы его использовали.

Алька вспыхнула:

— Никого я не использую. Олег мне нравится. Он добрый и мягкий, не то что некоторые… — Она покосилась на Сергея и не без удовольствия заметила, что слова попали в цель.

— Да уж куда мне, — мрачно отозвался Сергей. — Ладно, не будем портить детям праздник. Но учти — ты мне все расскажешь. Если я не обрываю его телефон, это еще не значит, что у меня нет братских чувств, — добавил он чуть мягче.

Кажется, Сергей хотел сказать что-то еще, но не успел. В дверном проеме возникла плечистая фигура Олега. Он улыбался — ему-то было невдомек, что Алька и Сергей знают друг друга намного лучше, чем он предполагает.

— О, братец явился! Вы уже познакомились? Ты спрашивал, какая у меня девушка? Да вот такая: синеглазая, длинноволосая. Красавица! — Он ласково потрепал Альку по плечу, и Сергея передернуло от этой фамильярности.

Интересно, они уже спят? Сергей скривился. Эта мысль была ему почему-то противна. Он вспомнил голую Альку, стонущую и мотающую головой по подушке, ее горящие щеки и разметавшиеся волосы, ее трогательные грудки с алыми кончиками… И представил рядом с ней Олега — красивого, мускулистого… От этой картинки ему вдруг захотелось завыть по-волчьи, в голос.

Но он только хмуро кивнул Олегу и перевел тоскливый и привередливый взгляд на Альку. А она и вправду хороша. Вместо обычных джинсов и линялого свитера на ней было платье синее, как ее глаза. Платье не облегало, но мягко подчеркивало изящные линии ее фигуры. Длинные, чуть вьющиеся волосы распущены, частью собраны на затылке и заколоты перламутровым «крабом». Глаза слегка подведены, а ресницы подкрашены синей тушью. От этого Алькины глаза потеряли сходство с простодушными васильками и стали казаться загадочными и томными. И только губы — ее пухлые, алые и сухие губы без помады — напоминали ту Альку, к которой он привык.

Сергей тряхнул головой. Эта новая Алька как наваждение. И все-таки где Олег ее встретил? Как эти двое могли найти друг друга в огромной Москве? Может, это судьба снова настойчиво доказывает ему, Сергею, что вся его жизнь — под ее контролем?

Альку и Олега посадили на самое видное место — во главу стола. Лилия Дмитриевна хлопотала вокруг гостей, подкладывая им огурчики, помидорчики, салатик и хлебушек. Сергей смотрел на всю эту семейную идиллию не просто со скептицизмом, а с плохо скрываемым раздражением.

Алька улыбалась гостям и вообще вела себя так, будто она здесь уже не первый раз. В отличие от Сергея, который с каждой минутой все сильнее ощущал собственное одиночество и ненужность. Как сломанный табурет, стоящий на кухне. Все садятся, матерятся, а убрать некому… Хорошо, что пока к нему не цепляются с расспросами. Родственнички… — досадливо поморщился Сергей.

Дядя Коля, отсутствию которого Сергей успел порадоваться, пришел самым последним. И тут же принялся играть свою любимую роль тамады. Правда, в отличие от нормального тамады, напивался дядя Коля раньше всех. И тогда начинал жутко пошлить и приставать к гостям с дурацкими разговорами. Гостям, людям в основном интеллигентным, приходилось подолгу выслушивать его пьяные бредни. И только Сергей мог позволить себе роскошь послать «любимого» дядю ко всем чертям, а то и подальше.

Про Сергея, разумеется, дядя Коля вспомнил в первую очередь. Племянничек был у него как шило в заднице. На всех праздниках он то и дело норовил задеть Сергея. И всячески подчеркивал разницу между успешным Олегом и малоизвестным писакой Сергеем Вольским. В общем, в отношениях между дядей и племянником царило полное взаимонепонимание.

— Ну, дорогие гости, — начал дядя Коля, поднимая стакан. — Вы как хотите, а я предлагаю выпить за этих красавцев, — покосился он в сторону Альки и Олега. — Аля у нас тут впервые, но пусть не боится, мы семья дружная — ее не обидим. А вот Сереженька у нас отстает. Не пора ли браться за ум, Сереженька? Скоро пятый десяток пойдет, а ты все бобылем ходишь…

Сергей раздраженно процедил сквозь зубы:

— Я как-нибудь сам, дядь Коль, разберусь.

— Ну смотри, смотри, — укоризненно покачал головой дядя Коля. — А то, глядишь, я тебе буду невесту подыскивать. Может, у меня ловчее выйдет. Гляди, какую Олег себе отхватил? Тебе небось и не снилось?

Если бы не мама, Сергей вряд ли бы сдержался, съездил бы дяде Коле по его похабной физиономии. Давно пора. Самое обидное, что все это слушала Алька. Она внимательно смотрела на Сергея. Сергей от ее взгляда окончательно стушевался. Поддержать его поспешил Олег, что было еще неприятнее.

— Ну что вы, дядь Коль, наговариваете. Сергей у нас — парень видный. И он найдет — никуда не денется…

— Да что ж вам неймется? — не выдержал Сергей. — О себе подумайте. Кстати, дядь Коль, где твоя жена? Опять дома с синяками? А ты, Олег, подумай хорошенько, прежде чем жениться. Хорошее дело браком не назовут. Сам знаешь.

— Ну хватит, хватит, — вмешалась мать. — Ты, Сергей, не сердись на Николая, он это не со зла. А ты, Коля, перестань цепляться к Сергею. Он у нас мальчик нервный…

— У-р-р… — практически зарычал Сергей. — Мне тридцать восемь, какой я на хрен мальчик?!

— Ой, — испугалась Лилия Дмитриевна. — Прости, Сереженька, забыла, как ты этого не любишь… Но все-таки давайте выпьем за Алечку, за то, чтоб у них с Олегом все было…

— И ничего им за это не было, — встрял дядя Коля, и гости поддержали тамаду.

«Может, я и правда на свадьбе?» — подумал Сергей, глотая водку, как целебный бальзам. Им только поцеловаться осталось…

И тут дядя Коля немедленно заорал своим хриплым, пропитым басом:

— Горько! Горько!

Олег повернул к себе красную от смущения Альку и уверенно, по-хозяйски поцеловал в губы. Вначале она пыталась сопротивляться, но потом обмякла, успокоилась. Сергею показалось, ей даже понравилось. Понравилось всем, кроме него: дядя Коля удовлетворенно крякнул, тетя Ира в угаре, как будто это ее только что поцеловали, снова невпопад запищала «горько», Лилия Дмитриевна всплеснула руками, разумеется, от радости. Один Сергей чувствовал себя так, будто ему сунули под ноготь большущую иголку. Ему захотелось прекратить весь этот фарс, сказать, что Алька — никакая не невеста. Что люди, которые знают друг друга едва ли неделю, не могут, не должны объявлять о своих отношениях. Ему хотелось оторвать Альку от глупо улыбавшегося братца и увести ее домой, чтобы прочитать ей лекцию о том, что такое брак.

Но он не мог. Главное — он не понимал, что с ним происходит. Если б он волновался за брата, все было бы ясно. Алька часто говорила, что хочет выйти замуж по расчету, а Олег как раз то, что ей нужно: преуспевающий коммерсант, непьющий. Мягкий, добрый…

Но Сергей меньше всего сейчас волновался из-за того, что Алька сделает брату больно. Напротив, он видел совершенно обратное: Олег действительно ей нравился, она нравилась Олегу, родственники тоже от нее в восторге. Даже дядя Коля кружит вокруг Альки, словно шмель над цветком. Только он, Сергей, чувствует себя как ребенок, у которого отняли любимую игрушку…

Алька заметила, что Сергей нахмурился и окончательно ушел в себя. Наверное, волнуется за брата… Думает, что Алька стервоза, хочет испортить Олегу жизнь. Хорошенького же он о ней мнения… Правда, она сама говорила, что хочет выйти замуж «по расчету», но Олег — совсем не тот случай. Ей и в самом деле нравится этот парень, честный и открытый. Человек, с которым ей легко. Почти как с Маринкой или с охранником Пашкой… Алька не чувствовала себя виноватой, и все же хмурое лицо Сергея мучило ее. Она чувствовала себя неловко. Как будто украла что-то или кого-то предала.

Воспользовавшись тем, что Лилия Дмитриевна вышла на кухню за печеной картошкой, а Олег оживленно болтал с соседом, Алька выбралась из-за стола и, пройдя мимо Сергея, шепнула ему:

— Ты вроде поговорить хотел?

Сергей молча кивнул и, дождавшись, когда Алька выйдет из гостиной, проследовал за ней. Она ждала его в прихожей.

— Пойдем-ка лучше в комнату, — предложил Сергей. — Там нас никто не услышит. А вообще могла бы потерпеть до дома. Или ты хочешь сказать, что выходишь замуж и остаешься здесь?

— Ну хватит уже, — насупилась Алька. — Я и так чувствую себя виноватой, хоть ничего не сделала.

— И?..

— Что — «и»? С Олегом мы познакомились возле этой… ну как ее… Палатки напротив магазина, где продают противную картошку за бешеные деньги…

— «Ложки с картошкой»? Верю. В тот день, когда ты заболела, он приезжал ко мне. Но не застал меня дома.

— Ну да. Теперь понятно, как он там оказался… Он еще говорил, что напрасно проездил, — вспомнила Алька. — Олег предложил мне поужинать в кафешке. Я согласилась. Мы поужинали…

— И?!

— Он дал мне свой номер, но я его потеряла…

— И как он нашел тебя?

— Фуф… Он не искал. Он пришел в мою… в мой… тьфу ты… в мое…

— Агентство?

— Ну да.

— Зачем?

— Фуф… — Алька стояла розовая, как грейпфрут, и пыхтела так тяжело, будто только что сдала норматив по бегу. Сергей чувствовал, что перегнул палку. Он не имел права ее допрашивать… — Он пришел, чтобы заказать себе… невесту, — наконец выдавила Алька.

— Чего? — Сергей решил, что она шутит.

— Заказать невесту, — повторила Алька. Лицо Сергея вытянулось. Алька принялась объяснять: — У нас необычное агентство. В него приходят люди, которым нужны родственники. Только не настоящие, а… напрокат. Ну… как в прокате, — все больше краснея, тараторила она, — берешь, платишь деньги, а потом возвращаешь обратно. У нас есть и матери, и отцы, ну и всякие другие родственники. Их учат, как себя нужно вести. Понимаешь, они должны выглядеть как настоящие.

Сергей потряс головой:

— Не понимаю… Зачем?

— Некоторым людям, ну… обеспеченным… не хочется, чтобы их настоящих родственников увидели друзья. Ну, например… У тебя крупный бизнес, куча богатеньких друзей, партнеров, и ты собрался жениться. У твоей жены — все из себя культурные предки. А у тебя мама — алкашка…

— Алкоголичка.

— Не важно. Мама алкоголичка, а папу ты в глаза не видел. Тебе нужно показать, что ты такой же крутой, как твоя невеста. Ты идешь в агентство, нанимаешь людей, и они разыгрывают перед родственничками жены твоих маму и папу.

— Очень мило. А невеста зачем?

— Ну… как Олег, например… Кого ему было показывать? На швабру парик нацепить?

— Не могу поверить… Мой брат — с его-то внешностью и обаянием — не мог найти себе девушку… В агентство поперся! И ты, значит, играешь невест, сестер и жен?

— Ничего я не играю, — обиделась Алька. — Я вообще там курьером работаю. Мы с Олегом случайно встретились…

— Ох уж мне эти случайности, — усмехнулся Сергей.

— Он сказал начальнице, что хочет взять меня на роль невесты. Только это он так сказал, для отвода глаз. На самом деле Олег бы мне позвонил, если бы знал мой телефон… А на девушек у него нет времени. Он человек занятой… Была у него какая-то, но что-то не срослось…

— Это он тебе сказал?

— Ну да.

— И естественно, он не знает, где ты живешь. А точнее, у кого?

— Не-а, — покачала головой Алька. — Я не стала рассказывать, что живу с мужчиной. Что бы он обо мне подумал?

— А что он подумал, узнав, что ты работаешь в таком агентстве? — ехидно спросил Сергей.

— В каком это — таком? — нахмурилась Алька. — Да я и сама не знала, чем занимается «Альбина». Только бумажки возила. Если бы не Олег, я бы до сих пор думала, что это рекламное агентство… Это из-за него Влада предложила мне такую работу…

— Работа? Вот как это теперь называется? — покачал головой Сергей, все еще не зная, как относиться к Алькиному рассказу. Злиться или принять это так, как есть. — Постой-ка… — прищурился Сергей. — Как называется твое агентство?

— «Альбина», агентство «Альбина».

Алька заметила тень, пробежавшую по его лицу. Казалось, он усиленно пытался что-то вспомнить. Название «Альбина» вызвало в памяти Сергея что-то неприятное. Сергей не сомневался — он слышал его совсем недавно…

— Ладно, потом вспомню, — махнул рукой Сергей. — Где-то я уже слышал про эту твою «Альбину»… И что ты собираешься делать дальше?

— О чем ты?

— О тебе, об Олеге. О твоей, мягко говоря, странной работе…

— Не знаю, — развела руками Алька. — Платят хорошо. Я же не наркотиками торгую. К тому же вряд ли я стану кем-то «напрокат». Их обучают, а я вообще ничего не знаю. Даже как вилку держать правильно. К тому же этот дурацкий говор…

— Ну с этим ты неплохо справляешься. Уже почти не заметно…

— Спасибо, — зарделась Алька. — Не зря ты меня драл как Сидорову козу…

— Да не драл я тебя, а поправлял только.

— Ну поправлял… А Олег… Олег мне и правда нравится. Очень нравится. И я здесь совсем не из-за агентства. Я и так бы пришла, если б он позвал… Кстати, мама у тебя хорошая. Зря ты с ней так неласково, — неожиданно закончила Алька.

— Знаю, — кивнул Сергей. — Но это мое дело. Пошли-ка лучше к гостям. А то жених приревнует, — ехидно добавил он.

— Злишься? Почему?

Опять она со своими «почему». Как малое дитя.

А глаза у Альки были необыкновенно ясными. Такими ясными, что Сергей ни секунды не сомневался, что она выложила ему чистую правду. И об «Альбине», и об Олеге. Но от этой правды легче ему не стало. Он бы даже предпочел услышать, что Алька здесь только из-за агентства, из-за жестокого начальства, продавшего ее в рабство Олегу. Что она сама не знает, что тут делает. Что Олег ей ни фига не нравится, хоть у него фигура Аполлона, глаза Брэда Питта, а улыбка Марчелло Мастроянни. Что ей хочется лишь одного — уехать отсюда сейчас же и никогда с Олегом не видеться.

Но этого Алька не сказала. Она сказала правду. И от этой правды Сергею почему-то стало очень плохо.

Они вернулись в гостиную. Дядя Коля не мог удержаться от комментария:

— Смотри-ка, а Серега-то наш не теряется! Гляди, уведет у тебя девку-то!

— Да брось ты, дядь Коль, — добродушно улыбнулся Олег. — Уведет, скажешь тоже… Сереге просто интересно, с кем я встречаюсь.

Алька вспыхнула. Все эти разговоры ее смущали. Краем глаза она видела, что на нее смотрит Сергей, и этот холодный серый взгляд заставлял ее щеки алеть еще сильнее.

— Что так заалела, Алька? — не унимался уже пьяный дядя Коля. — Правду сказал?

— Да ну вас, отстаньте от девочки, — вступилась Лилия Дмитриевна. — Какой ты, Коля, пошлый, ей-богу… Не слушайте его, Алечка. Кстати, картошка просто прелесть. Вкусная, пальчики оближешь…

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Алька. Лилия Дмитриевна ей очень нравилась. Наверное, Олег в мать, решила она. А Сергей, скорее всего, в отца…

— Вы такая улыбчивая, Аля, прямо солнышко, — продолжала нахваливать ее Лилия Дмитриевна. — Кажется, что вы никогда не унываете.

— Почему, и на меня находит. Но я сразу вспоминаю мамины слова. Она говорила: «У тебя есть целых пять причин улыбнуться, а это уже — повод, чтобы не грустить».

— Каких, позвольте полюбопытствовать? — язвительно поинтересовался Сергей, раздраженный всеобщим вниманием к Алькиной персоне. — Что же такого веселого вы находите в этой жизни?

Его тон возмутил Альку. Ну почему она должна чувствовать себя виноватой всякий раз, когда Сергей злится на весь мир? Когда ему, несчастненькому, плохо? На мгновение Алька опустила глаза, поковыряла вилкой в остатках «мимозы», а потом решилась…

— Мама это не сама выдумала, — ответила она, обращаясь скорее к гостям, чем к Сергею. — Это стихотворение. Я, правда, не знаю, чье оно… Но она его очень любила.

— Прочитаете? — улыбнулась ей тетя Ира, грея в руках бокал уже давным-давно согретого вина.

Если бы не злость на Сергея, Алька наверняка стушевалась и отказалась бы. Она никогда не пела и не читала на публике стихов…

— Прочитаю, — неожиданно для себя согласилась она. Сергей посмотрел на нее с удивлением. — Только не помню, чье оно. А называется: «Пять причин улыбнуться».

Алька обвела взглядом собравшихся — все молчали. Даже лицо Сергея казалось заинтересованным. Отступать некуда. Алька набрала в легкие воздуха, как будто собиралась держать долгую-долгую ноту, и начала:

Пять причин улыбнуться есть у меня: Улыбаюсь предчувствию нового дня, Поднимаюсь с постели, к окну подхожу — Улыбаюсь — я вижу, живу и дышу. Выхожу из подъезда. На улице снег. Улыбаюсь — ведь он улыбается мне. Незнакомые лица — и им улыбнусь, Чтоб стереть с них улыбкою скуку и грусть. Встал трамвай — улыбаюсь, ведь мне не впервой По холодному городу топать зимой. А когда я войду в твой натопленный дом, Мы шестую причину откроем вдвоем…

Алька замолчала. Читая последние строчки, она украдкой взглянула на Сергея. Он выглядел не то смущенным, не то растерянным. Но от его привычно хмурого, недовольного вида не осталось и следа. Даже глаза посветлели, хотя улыбки в них по-прежнему не было.

Гости выразили бурное одобрение, чем спровоцировали дядю Колю на очередной тост. На этот раз пили «за высокое». А Алька все еще разглядывала Сергея. Он смотрел в другую сторону, поглощенный своими мыслями.

«Понравилось или нет? — гадала Алька. — О чем он думает? О пяти причинах? О том, что я не пара его брату? О Елене? Или о погибшем отце?» Сергей являлся для нее загадкой. В его глаза нельзя проникнуть просто так, без пропуска. А пропуском владела только неведомая Елена…

Он то и дело подливал себе в стакан водку и пил, уже не дожидаясь остальных и не закусывая.

Опять напьется! Неужели нельзя по-другому?! Неужели этот взрослый, сильный человек не может решать свои проблемы как-то иначе?

Она подошла к Сергею, сделала сердитое лицо и ткнула пальцем в недопитый стакан.

— Лучшее лекарство? — язвительно спросила она, пытаясь хоть как-то расшевелить Сергея. — Неужели нельзя по-другому?

— Что — по-другому? — вымучил улыбку Сергей. — И как — по-другому?

— Жить по-другому… Радоваться жизни…

— Глупо улыбаться, как ты? Тоже мне, нашлась наставница… Двадцати лет от роду. Думаешь, твои пять причин — панацея? Думаешь, души у всех одинаковы? Ошибаешься, Алька… Посмотри на нашу семейку… — Сергей обвел взглядом веселящихся, пьющих и балагурящих гостей. — Интеллигенция… Да только от их вида запьешь, не то что от разговоров. Выйдешь на улицу, а там — этот город. Огромная клетка со зверями, — усмехнулся он.

Алька вздохнула. Переубеждать его бесполезно.

— Хочешь — надирайся. Но знай, что смотреть на тебя противно. Не думала, что ты такой слабый.

— А кто, по-твоему, сильный? Тот, кто тупо принимает все как есть? Или тот, кто вообще не думает? Отнимите у меня голову — и я буду счастлив… — Сергей сделал свою излюбленную театральную паузу. — Потому что мне нечего будет бояться, мне не о чем будет думать. И нечем, кстати, тоже… Я рад посмотреть на вещи по-другому. Но у меня нет того алмаза, что есть у тебя, Алька. Который можно просто повернуть — и жизнь заиграет яркими красками…

Алька не стала его дослушивать. Ей неприятно, что он ведет себя как актер в театре. Но она-то не зритель. Еще алмаз какой-то приплел. Совсем свихнулся от своей водки…

Переборов смущение, Алька подошла к Лилии Дмитриевне и попросила вызвать такси.

— Как, ты уже уезжаешь, Алечка? — огорчилась та.

— Это Сергею. Но мне тоже пора. Хочу как следует выспаться. Я очень устала.

— Жаль, очень жаль… Пожалуйста, звони мне, Алечка. У тебя есть наш домашний? — Алька кивнула. — Ну вот и славно. Звони и приезжай в гости. Будем пироги печь. Я вижу, готовить ты любишь… Ты уже сказала Олегу, что уезжаешь?

Задав этот вопрос, Лилия Дмитриевна посмотрела на Альку таким внимательным и странным взглядом, что девушке стало не по себе. Как в самую душу заглянула. Как знала, что творится в этой душе. Хотя Алька сама еще не разобралась, что в ней творится…

Глава 8 СОН ИЛИ ПОДСКАЗКА?

«Привет, Маришка!

Я уже очумела ждать твоего письма. Может, ты потеряла конверт с адресом? Тогда посмотри на этот. И запиши себе куда-нибудь. И наконец ответь мне!

Кстати, Сергей разрешил мне «в случае крайней необходимости» давать его телефон. Так что я напишу его тебе в конце письма, и, надеюсь, ты мне позвонишь…

Ладно, слушай про мои дела. Сначала про работу.

Агентство наше оказалось с вывертом. Вот именно с ним. Никогда не угадаешь, чем оно занимается! Так вот, рассказываю: «Альбина» предлагает напрокат… родственников…

Напишу в двух словах, чтобы не грузить тебя подробностями. Богатенькие буратино, ну, в общем, те, кому некуда девать деньги, приходят в «Альбину» и берут напрокат матерей, отцов, невест, братьев или сестер, кому чего надо. Почти как овощи на базаре. Наверное, тебе интересно, зачем? Видишь ли, Маришка, те, у кого много бабок и приличные друзья, хотят иметь еще и приличных родственников. Ну вот представь себе: ты одеваешься от Зайцева, базаришь, как по книжке, а твоя мать живет в городе Запупинске и говорит, как… ну, как мы с тобой. Тебе неудобно представлять своим друзьям такую мамашу. И ты идешь в «Альбину», где тебе за бабки предоставляют интеллигентную матушку, которая знает толк в светской жизни и прочитала не одну книгу. Так-то вот, Маришка. Не все довольны своими предками. А мне, честно сказать, было бы по фигу. Если это мои друзья — они все поймут.

Про Сергея я наконец выяснила, чем он занимается. Кроме того, что книжки пишет, про которые никто ничего не слышал. Оказывается, он несколько дней в неделю учит детей в школе. Предмет называется риторика, у нас в школе его не было. Представляю, как он отвечает им на вопросы. Которые наверняка еще глупее, чем у меня…

В «Альбине» мне сейчас платят неплохо. Скоро смогу съехать от Сергея, сейчас ищу что-то взамен. Правда, он меня не гонит, но все равно мне кажется, что я достала его…

Правду сказать, Сергей, конечно, не подарок. Но знаешь, есть что-то, из-за чего мне не хочется с ним расставаться… Я и сама пока не знаю, что именно. Совсем запуталась. Особенно после того, как познакомилась с Олегом, его братом.

Вообще-то это долгая история, лучше при встрече… Надеюсь, ты приедешь ко мне, как только я разберусь с квартирными делами. Если б ты знала, как я соскучилась! Тебе хорошо — у тебя пруд пруди знакомых. А у меня здесь — почти никого…

Ладно, пока! А то я уже начинаю хныкать. Надеюсь, ты скоро позвонишь мне или напишешь… Очень скучаю. Ужасно! Пожалуйста, не пропадай!

Крепко целую.

Твоя Алька».

Было чуть больше пяти утра, когда Сергей, пошатываясь, вышел на кухню. Голова гудела, как гнездо встревоженных ос. Но его беспокоила не столько головная боль — от нее-то можно избавиться, выпив таблетку. Больше всего его пугало то, что творилось в его мыслях, истыканных осколками сна.

Снилось ему много страшного и неприятного, но запомнился только последний миг сна. Убегая от какой-то жуткой женщины в красном, которая целилась в него из огромного старинного пистолета, он наткнулся на отца. Тот грустно смотрел на него и протягивал ему бумажку с надписью… «Альбина».

У снов — своя, особая логика. Они вскрывают глубины подсознания, которые недоступны бодрствующему человеку. Когда-то, еще в институте, Сергей читал «Толкование сновидений» Фрейда. Родоначальник психоанализа уверял, что в снах нет ничего лишнего, ненужного. Любая, даже самая мелкая деталь, будь то шершавый подоконник или закорючки на перилах лестницы, доносит, пусть и в зашифрованном виде, ту информацию, которая имеет для нас большое значение. Но расшифровать эти символы — символы снов — могут лишь те, кому не лень копаться в себе, а главное — те, кто в состоянии отмести страхи и открыться самим себе настолько глубоко, насколько это возможно.

Сергей был уверен, что этот сон напрямую связан с загадочной гибелью отца. Он часто пытался представить себе, как это произошло, однако его мгновенно захлестывали эмоции. Сергей не мог спокойно думать о том, что стряслось с отцом. Он не мог рассуждать, логически мыслить. Он видел только эту душераздирающую картину: ночное шоссе и…

«Стоп, — сказал себе Сергей. — Если сейчас я продолжу в том же духе, все закончится, как обычно. И плакали мои надежды связать этот бессмысленный сон с реальностью…» Чтобы привести мысли в порядок, он решил выпить чаю и потянулся за чайником. Но щелкнуть выключателем не успел. Задетая его рукой, с полки сорвалась чашка. Раздался грохот, и под ногами Сергея расплескались осколки.

— Мать твою! — выругался он.

На шум прибежала испуганная Алька, которая тут же включила свет, лишив Сергея желанной возможности подумать в темноте. На ней был голубенький халатик до колен, открывавший стройные бледные ножки.

— Что случилось?! — растирая заспанные глаза, спросила она.

— Да ничего, — сердито буркнул Сергей, прикрывая глаза от неожиданного яркого света. — Чашку разбил.

— Пять часов. Чаво не спишь?

— Чаво! — передразнил Сергей. — Не спится. А ты что пришла? Думала, твой пьяный сосед громит кухню?

— Ничего я такого не думала, — обиженно пробормотала Алька. — Думала, тебе плохо…

— Ух, какие мы трогательные, — начал было Сергей, но тут же осекся. Он разбудил Альку, она испугалась за него, даже с кровати вскочила. И вместо того чтобы поблагодарить ее за заботу, он пытается язвить. — Ладно, не сердись, — попытался улыбнуться Сергей. — Я часто так встаю. Кошмары донимают.

— А ты поставь под кровать стакан с холодной водой, — посоветовала Алька. — И пей, когда приснится дурной сон. Помогает…

— Угу, — хмыкнул Сергей. — Десятилетнему ребенку, может, и помогает. Но не мужчине, которому тридцать восемь.

— Вообще-то я не знала, что тебе тридцать восемь. Думала, ты гораздо моложе. Лет на восемь. Или на девять.

— Не льсти мне.

— А я и не льстю.

— Не льщу.

— Какая… Ну ладно, не льщу. Так что тебе приснилось?

— Тетка какая-то с пистолетом, куча трупов. И покойный отец, — мрачно усмехнулся Сергей. — Веселый сон?

— Веселее некуда… Это потому, что ты все время думаешь о смерти отца…

— Сам знаю. Только при чем здесь…

Сергей замолк, и Алька решила, что это одна из его любимых театральных пауз. Но, глянув на Сергея, она поняла, что ошиблась — на его лице было такое выражение, будто он вдруг разгадал давно мучившую его загадку. И отгадка его ошеломила настолько, что…

— Да что с тобой? — перепугалась Алька. — Может, водички?

— Ага. Два кубика льда и стрихнин.

— Да что с тобой?!

— Я вспомнил, откуда знаю название твоего агентства… В морге мне выдали отцовские вещи. Куртку, штаны, ну и прочее… Так вот, в кармане куртки лежала записная книжка. И когда я вытащил ее, из нее выпал клочок бумаги, на котором было написано слово «Альбина» и телефон. Тогда я не придал этому значения. Отец — деловой человек, мало ли фирм, с которыми он мог сотрудничать…

— А теперь… — робко начала Алька, но запнулась, не зная, как выразить свою мысль.

— Что — теперь?

— А теперь тебе кажется, что это удивительно?

Сергей молча кивнул. Он хотел было рассказать Альке про записку, которую во сне протягивал ему отец, но передумал. Взрослый мужчина верит снам, как какая-то бабка. Смешно.

— А ты не помнишь телефон?

— Думаешь, у меня фотографическая память?

— А где бумажка?

— Хрен знает, — раздраженно ответил Сергей. Ведь правда, он мог бы быть аккуратнее. И вложить бумажку в записную книжку, а не совать ее в один из своих забитых хламом ящиков. Теперь ее не найти… — Одного только не пойму: зачем отцу понадобилось обращаться в это агентство? У него была приличная жена и двое сыновей с высшим образованием. С такой семьей незачем искать поддельных родственников…

Алька пожала плечами:

— Ну мало ли… Ты говорил, твой отец владел салоном красоты?

— Да. Им сейчас заправляет Олег.

— Может, этот салон оказывал какие-то услуги «Альбине»?

— Какие, например?

— Ну… — Алька задумалась и присела на краешек табуретки. — Например, ваш салон обслуживал девочек из «Альбины». Красил их, укладывал волосы и все такое? Ты бы их видел. Я с самого начала подумала, что они из салонов не вылазят.

— Вылезают… Хорошее объяснение, — немного подумав, согласился Сергей. — Надо бы поговорить с Олегом. Если у отца были дела с «Альбиной», он наверняка об этом знает… Кстати, как я не сообразил… Олег ведь и сам приезжал в «Альбину». Правда, по другим делам… — По лицу Сергея пробежала тень. — Ладно, это не важно. Но с Олегом нужно поговорить так, чтобы он ничего не заподозрил.

— Почему?

— Не хочется волновать его понапрасну. Он у нас, видишь ли, человек эмоциональный, горячий. Мало ли чего может натворить…

— Хочешь, я поговорю? — робко предложила Алька. — Я спрошу осторожно, и он ни о чем не догадается.

Мелькнувшая в глазах Сергея благодарность уже через секунду сменилась привычной холодностью.

— Ну да, конечно, как я забыл — ты ведь его невеста…

— Может, хватит язвить? Я вообще-то помочь хотела.

— Ну, если тебя не затруднит… — Пусть говорит с Олегом, если хочет. Ему ее одолжения не нужны.

— Если тебя не затруднит?! — возмутилась его официальным тоном Алька. — Не затруднит! Тем более после всего, что ты для меня сделал. Можно подумать, мне все равно, что с тобой!

— А разве нет?

Их взгляды встретились. Васильковый и серый.

«А ведь ей и вправду не все равно», — с облегчением подумал Сергей.

«Как будто я сказала новость», — возмущенно подумала Алька.

Они пристально смотрели друг на друга, так, словно хотели сказать что-то важное, но не могли облечь в слова свои чувства. Алька казалась Сергею маленькой, как пичужка, но уж не такой маленькой, чтобы он смотрел на нее как на девочку…

А Сергей казался Альке большим и хмурым утесом, как в стихотворении Лермонтова. Жаль, что не было тучки, хоть изредка скрашивавшей одиночество, на которое он сам себя обрек…

А что, если бы она стала такой тучкой? Эта мысль заставила Альку покраснеть и немедленно отвести глаза. Она почувствовала, как по венам побежало что-то горячее, искрящееся, вероломное. Это чувство распирало ее изнутри так, что Алька уже не могла спокойно усидеть на стуле. Ей захотелось вскочить и выбежать из кухни, чтобы Сергей перестал сверлить ее своим серым взглядом…

— А что ты говорил про алмаз? — спросила Алька, чтобы хоть как-то скрыть свое неприличное смущение.

— Алмаз?

— Ну да. В гостях у твоей матери. Ты напился и сказал, что у тебя нет такого алмаза, какой есть у меня? Бредил, что ли?

— Да не бредил, — улыбнулся Сергей. — Дурочка ты, Алька, совсем неграмотная. Это ж Метерлинк.

— Кто? — спросила Алька, не обращая внимания на «дурочку». Слава богу, Сергей перестал изучать ее своим рентгеновским взглядом.

— Морис Метерлинк. Неужели не читала «Синюю птицу»?

— Только смотрела. Спектакль такой. Детский.

— Эх ты… Детский… Это пьеса. И не столько для детей, сколько для взрослых. Просто в форме сказки. Символизм называется…

— А алмаз при чем? — хмурясь, спросила Алька. Нравится ему, что ли, попрекать ее тем, что она не читала, не видела, не слышала?

— При том. Помнишь волшебную шапочку Тильтиля? — Алька кивнула, чтобы снова не вызвать насмешку. Волшебная шапочка Тильтиля осталась где-то в далеком детстве, как и сам спектакль. — Так вот, к этой шапке был прикреплен алмаз. Если Тильтиль поворачивал алмаз в одну сторону, он видел души предметов, животных, явлений природы. В общем, яркую, невидимую сторону жизни. Если поворачивал алмаз в другую сторону — все это исчезало, уходило в страну молчания.

— Хочешь сказать, что ты не видишь того, что вижу я? — догадалась Алька.

— Почти. В твоем представлении все очень яркое и заманчивое. Но ты молода. У тебя еще нет того жизненного опыта, тех переживаний, которые изменили бы твое отношение к миру…

— Ну вот опять, — рассердилась Алька. — Вечно ты говоришь как актер со сцены. «Опыт, переживания, боль»… Да было у меня все это! Было! Только… Только я не разучилась радоваться тому, что есть.

— Лучше синица в руках, чем Синяя птица в небе? — скептически поинтересовался Сергей.

— Да ну тебя. Если я не гоняюсь за призраками, это не значит, что у меня нет фантазии.

— Ты о Елене? — уточнил Сергей.

— О Елене, — кивнула Алька, еще больше обозленная тоном, которым он произнес ее имя. Никогда не назовет ее Леной или Леночкой. Все время Еленой. Эта женщина во всем должна быть особенной. Даже в том, как он произносит ее имя… — Ты, по-моему, даже не разобрался, кто она такая. Тут же превратил ее в какую-то сказочную королевну. Елену Прекрасную. Может, она такая только твоими стараниями? И ничего в ней особенного не было?

— По себе людей не судят, — насупился Сергей. — Это ты любишь приукрашивать. Елена — это Елена. И хватит на эту тему. Иди, досматривай свой сон. Извини, что разбудил…

— Спокойной ночи, — бросила Алька, поднявшись со стула.

«Приятно тебе помечтать», — хотела добавить она, но передумала. Да, Сергей рассердится. Ну и чего она добьется? Не перестанет он от этого думать о своей Елене Прекрасной…

Глава 9 А ЖИЗНЬ-ТО НАЛАЖИВАЕТСЯ…

Агентство «Альбина» не имело никакого отношения к салону красоты «Сад камней». Олег обратился в него только потому, что кто-то из друзей, узнав о его проблеме, в шутку предложил этот вариант.

Это укрепило подозрения Сергея. Теперь он был почти уверен, что «Альбина» и смерть его отца как-то связаны друг с другом. Но как? Что могло понадобиться отцу в этом дурацком агентстве? Зачем он звонил туда? Если, конечно, успел позвонить… Сергей ломал голову и даже думал сам позвонить в агентство, но Альке удалось его отговорить.

— Ну что ты им скажешь? «Здравствуйте, к вам приходил мой папа. А потом умер. Может, вы знаете почему?» Так, что ли? Они тебя и слушать не станут. Решат, что ты чокнутый. Надо придумать что-то другое.

Но что? Алька предложила свою помощь. В конце концов, она имеет дело с бумагами. Может быть, ей удастся найти что-нибудь интересное? Или расспросить кого-нибудь из сотрудников о Павле Тимофеевиче Вольском?

Сергей согласился. Вообще-то она права, ничего другого не остается. Его в «Альбине» никто и слушать не станет. А вот Алька сможет что-нибудь разузнать. Если, конечно, Сергей не ошибается и «Альбина» в самом деле имеет хотя бы косвенное отношение к смерти отца.

Дни шли за днями, приближалась Алькина зарплата. Сергей с тоской смотрел на то, как она скупает в киосках газеты и просматривает объявления о сдающихся комнатах. Как ей не терпится от него съехать! Хотя удивляться нечему. Она встречается с Олегом, и, естественно, ей не хочется, чтобы Сергей наблюдал за их отношениями. В новой квартире у нее будет полная свобода. Правда, проживет она в ней недолго. Олег настроен решительно: он вот-вот сделает ей предложение.

Напрасно Сергей сомневался. Целеустремленная Алька нашла не только работу, но и мужа. Кто бы ему сказал, что им окажется его собственный брат?!

Еще неделю назад Сергей порадовался бы за Альку. Но теперь не мог. В груди саднило, как будто внутри нарывала заноза. Почти так же он чувствовал себя, когда пропала Елена.

Сравнивать Елену и Альку невозможно. Раньше Сергей сказал бы, что Алька проигрывает по всем статьям, но сейчас, когда он узнал ее поближе, мог сказать лишь, что они разные. У каждой свой конек. У Елены — ее глубокий ум и загадочность. У Альки — детская непосредственность и это странное видение мира, когда все кажется ярким, как радуга.

Ему нравилось, что Алька прислушивается к его словам, замечаниям, советам. Потихоньку его стараниями из безбашенной девчонки она превращалась в девушку. Не интеллектуалку, конечно, но интересную и читающую. Проглотив «Сто лет одиночества», она взялась за «Синюю птицу». Сергей заметил, что в книжке Алька подчеркивает карандашиком заинтересовавшие ее фразы.

Еще Сергею нравилось, что Москва — этот город рассудочных, деловых людей — не убила в Альке сумасшедшинки, искорки, той, что раньше раздражала его, а потом неожиданно полюбилась. Алька по-прежнему совала в сумку свой «счастливый носок», у которого был спутник — стеклянный шарик (она почему-то считала, что стеклянные шарики спасают от неприятностей). По-прежнему думала, что и стул, и стол, и прочая кухонная утварь живут своей жизнью. Это мнение только укрепилось после того, как она прочитала «Синюю птицу». По-прежнему улыбалась своей наивной, немного простоватой, но такой яркой улыбкой, что Сергею казалось — она освещает его хмурую кухню сильнее стоваттной лампочки.

И еще одно осталось в ней неизменным, хотя Сергей много отдал бы за то, чтоб это изменить. Алька вздрагивала от каждого громкого звука и резкого движения. Ее худенькие плечи инстинктивно поднимались вверх, глаза закрывались, будто кто-то занес над ней руку. И вид она имела такой, словно вот-вот полезет под стол или спрячется в шкафу от неведомой Сергею угрозы.

Может, она неспроста убежала из своей Сосновки? Может, случилось что-то, о чем она ему, Сергею, так и не рассказала?

Ему оставалось только теряться в догадках. Да, Алька, конечно, не Елена… Но она не переставала его удивлять…

Алька как раз дочитывала «Синюю птицу» и дожевывала бутерброд, когда в дверь позвонили. Сергей уже не удивлялся тому, что Алька вздрагивала от каждого шороха. Но сейчас она прямо подпрыгнула на табуретке, чуть не перевернув локтем чашку с горячим чаем.

— Да что ж ты, в самом деле… — не то проворчал, не то посочувствовал Сергей. — Всего-то в дверь позвонили. Наверняка соседка. Почтальонша небось опять перепутала ящики и сунула ей мою квитанцию.

Алька недоверчиво выслушала его объяснения. Но открывать не пошла, а вжалась в стул, как будто Сергей собирался стащить ее насильно. Пришлось идти открывать самому.

Уверенный, что увидит на пороге морщинистое лицо Галины Петровны, Сергей опешил. Перед ним стояла молоденькая и очень хорошенькая девушка с блестящими, почти как у Альки, глазами. Только в золотистой глубине этих задорных глаз не было и намека на страх или растерянность. Кудрявая блондинка смотрела на Сергея, как на своего хорошего знакомого.

— Вы к кому? — удивленно спросил Сергей.

— К вам, наверное. Но не совсем, — улыбнулась блондинка.

И улыбка не такая, как у Альки. Но все-таки сравнение с Алькой напрашивалось. Что-то между ними было общим. Но что? И что это значит: «К вам, но не совсем»? Сергей нахмурился. Уж не хотят ли его развести, как выражался его брат, «словно лоха»? Может, за спиной у этой девочки рослые парни, которых хлебом не корми, дай уколоться…

— Вы ошиблись. Я вас не знаю, — буркнул Сергей, потихоньку прикрывая дверь перед носом кудрявой блондинки.

— Вы — Сергей Вольский? — ни капельки не смутившись его реакцией, поинтересовалась блондинка.

— Ну да, — растерянно кивнул Сергей. Он отпустил от удивления дверь. Может, это одна из его поклонниц? Ведь его фотография — на задней обложке всех его книжек. Правда, он на себя не похож на этих фото. Но при желании можно и узнать… — Вы…

— Я — подруга Альки, — перебила блондинка.

Ожидания Сергея не оправдались, но он даже обрадовался. Больше всего он боялся, что станет известным настолько, что все его лелеемое и оберегаемое «личное пространство» ляжет на стеклышко под микроскоп толпы. От сердца отлегло, и он улыбнулся.

— Подруга Альки? Тогда проходите. Она… — Он хотел сказать «дома», но потом поправился: — Здесь.

Сергей пропустил нежданную гостью в квартиру. Но где же Алька? Может, и правда залезла в шкаф?

— Сейчас я ее позову, — кивнул он блондинке. Теперь понятно, что общего между ней и Алькой. Легкий говорок — чуть менее заметный, чем у Альки, когда она только приехала, и эта потрясающая непосредственность…

Не найдя Альку на кухне, Сергей пошел в ее комнату. Он постучал — из комнаты не доносилось ни звука. Черт, что за чудачества! Сергей уже начал волноваться. Не было ее и в гостиной. И в его комнате тоже.

— Алька! — крикнул он в коридор. — Ну что за глупости! К тебе подруга пришла, а не смерть с косой!

Через несколько секунд Алька появилась в коридоре. Сергей понял, что все это время она просидела, запершись в ванной комнате… Кстати, если блондинка — Алькина подруга, наверняка она приехала из этой самой Сосновки. Вот это номер! И что, теперь ему придется жить с двумя девушками?

Но ситуация довольно быстро разъяснилась. После трогательной сцены объятий, поцелуев и слез Сергею наконец была представлена кудрявая блондинка. Ее звали Марина Курнева, а друзья называли просто Маришкой.

Маришка приехала в Москву где-то с неделю назад. Какая-то ее троюродная сестра — седьмая вода на киселе — приезжала в Сосновку на свадьбу их родственника. Естественно, Маришка не могла не вцепиться в эту возможность всеми зубами. Заручившись поддержкой троюродной сестры и заняв денег у матери, она рванула покорять столицу. И надо сказать, небезуспешно. Меньше чем через неделю она устроилась работать консультантом по косметике в компанию «Кора». Естественно, Маришка не удержалась и привезла подруге кучу баночек с кремами. И принялась уверять подругу в том, что они «ужасно» эффективны.

— Да брось ты свои баночки, — отмахнулась Алька. — Потом попробую. Объясни-ка мне лучше, почему ты сразу не объявилась?

— Сначала напои меня чаем, — закапризничала Маришка. — И угости чем-нибудь сладким. Ты же знаешь, не могу я рассказывать, когда во рту нет ни крошки вкусненького…

Алька развела руками. Чай-то, конечно, есть. Но вот сладкого ни она, ни Сергей не ели. Поймав ее беспомощный взгляд, Сергей, вздыхая и ругаясь про себя, поплелся в магазин и купил там целый пакет пирожных, зефира в шоколаде, сливочной помадки, рулет с вареньем. Кто знает, что любит эта сладкоежка! Для Альки он взял пиццу «Четыре сыра», которую она обожала.

Дома он поставил перед девушками пакет и долго выслушивал Маришкины восторги по поводу того, «какое все вкусненькое».

Алька наградила его благодарной улыбкой. Ее глаза — синие-синие и яркие-яркие — улыбались вместе с губами. Она так радовалась приезду подруги, была такой веселой… А ведь какой-то час назад спряталась в ванной, чтобы не столкнуться с тем, кто пришел…

Чтобы дать девушкам спокойно поболтать, Сергей ушел к себе в комнату. Маришка, и до этого не особо стеснявшаяся, почувствовала себя совсем раскованно.

— Офигеть, Алька… — восхищенно прошептала она. — Вот это парень. Только не говори мне, что он женат.

— Вообще-то он не парень, — ответила Алька, задетая живым интересом подруги к Сергею. — Ему тридцать восемь…

— Не похоже.

— Считает себя стариком… И он действительно не женат. И никогда не был.

— Да ладно?

— Прохладно. У него была женщина, но она ушла. Он ее искал, но не нашел. В общем, долгая история… И знаешь, к женщинам он относится так, будто они — пустое место…

— Голубой?

— Дура ты, Маришка!

— Ты с ним спишь?

— Вдвойне дура. Ты что, не знаешь меня, что ли?

Щеки Альки напоминали два красных перчика.

— После того как ты сбежала из города, я уже не знаю, что думать. Кричала тогда как сумасшедшая. Говорила, что мужики у тебя в ногах будут валяться. Что ноги о них будешь вытирать заместо половой тряпки.

— Вместо.

— Грамотная стала?

— Станешь с ним… — Алька выразительно покосилась на стенку, разделявшую кухню и комнату Сергея. — Следит за каждым словом…

— То-то я гляжу, ты совсем как москвичка. Даже прикид другой. Похорошела… — восхищенно оглядела подругу Маришка. — Слушай, а ты в него не втюрилась? — вдруг осенило ее.

Алька отвела глаза, но «нет» сказала достаточно твердо, чтобы нанести непоколебимый удар сразу по всем сомнениям, засевшим в слишком сообразительной Маришкиной голове.

— Да? — разочарованно вздохнула Маришка. — А я-то обрадовалась. Мужик-то клевый… А после Саньки так вообще — герой-любовник.

Услышав это имя, Алька инстинктивно вздрогнула.

— Ой, прости, — искренне извинилась Маришка. — Я и в самом деле не хотела. Но раз уж начала…

— Может, не надо? — умоляюще посмотрела на нее Алька. — Не хочу я о нем…

— Надо. А то ты так и не решишься. А он, между прочим, заходил. Спрашивал, где ты. К ментам побежал, в розыск подал…

— Сказала?! — Алька прикрыла рот ладонью. По жилам словно горячая вода побежала. Стало нечем дышать.

— Да успокойся ты. Я либо на чокнутую похожа, наверное?

— У-у… — покачала головой перепуганная Алька.

— Тогда чё побелела? Не найдет он тебя. Но лучше б ты сама его нашла. Решаться надо, Алька. Решаться, — повторила Маришка.

— Я боюсь.

— А ты не бойся. Сделай и отрежь. Кстати, у тебя есть регистрация?

— Да, Сергей сделал временную.

— Это хорошо. И у меня скоро будет… — удовлетворенно кивнула Маришка. — А жизнь-то налаживается?

Алька кивнула и слабо улыбнулась. Да, жизнь налаживалась. Но Алька все больше путалась в самой себе, в своем прошлом, настоящем и будущем. И если прошлое было уже свершившимся фактом, то настоящее и будущее напрямую зависели от ее решений и поступков…

«Жених» подарил Альке букет белоснежных, как облако, хризантем. Алька почему-то не обрадовалась этим цветам. Она заставила улыбнуться только свои губы. Глаза не смогли.

Олег, улетавший на пару дней в Кемерово, решил, что не угодил ей, и очень расстроился. Алька пыталась утешить его, но не смогла. Олег хотел получить утешение поцелуями, которые, Алька чувствовала, будут подарены ею не от всего сердца.

Окончательно возненавидеть букет помог Сергей, который раздраженно хмыкнул, глядя на него:

— Что это за веник?

Алька не выдержала, расплакалась и убежала к себе в комнату. Сергей долго стоял на кухне, глядя на несчастные хризантемы. И недоумевал, почему его глупая ревность так легко вывела Альку из себя.

На следующий день неожиданно позвонила Лилия Дмитриевна и позвала Альку в гости. К Сергею это приглашение не относилось, но он, по всей видимости, и не расстроился.

— Устроим маленький девичник, — предложила Лилия Дмитриевна. — Ты, я и моя соседка. Между прочим, гадалка.

Лилия Дмитриевна очень нравилась Альке, но идти в гости одной было как-то неловко. Поэтому она попросила разрешения взять с собой подругу.

— Конечно, приходите вместе, — обрадовалась Лилия Дмитриевна. — Уверена, твоя подруга такая же чудесная девочка, как и ты.

Похвала шлепнула Альку больнее пощечины. «Если бы вы знали, Лилия Дмитриевна, что творится в моей голове. Тогда вы бы не звали меня «чудесной», а выгнали бы в шею из своего дома…»

Она тут же позвонила Маришке и предложила ей сходить в гости. Слава богу, подруга всегда была легкой на подъем…

Лилия Дмитриевна встретила девушек в фартуке и с выпачканными мукой руками. У Альки создалось впечатление, что эта женщина никогда не отходит от плиты. Правда, выглядела она хорошо: этакий добродушный енот-полоскун с улыбкой на пушистой мордашке.

Альке казалось, Лилия Дмитриевна смотрит на нее как-то особенно. Не так, как смотрела в прошлый приезд. Нет, ее отношение к девушке не ухудшилось, но оно стало другим. Самую малость, самую капельку… Или это беспокойная Алькина совесть заставляла ее видеть то, чего нет на самом деле?

Маришка, как обычно, чувствовала себя в своей тарелке и тут же понеслась на кухню, чтобы помочь Лилии Дмитриевне делать «греческий» салат. Ссыпая с доски квадратно-красные кусочки помидоров, Маришка хвасталась тем, что именно она научила Альку печь замечательную картошку с сыром, которую та готовила на незабвенном ужине.

Гадалка пришла последней. К удивлению девушек, она оказалась совсем не старой — около тридцати пяти — и даже красивой. Черты лица правильные, хоть и несколько суховатые, и пронизывающий взгляд влажных и темных глаз. Только по этим глазам можно было сказать, что эта женщина чем-то отличается от остальных.

Она принесла с собой аромат восточных благовоний, и Алька, которая ждала ее прихода с некоторым опасением, окончательно растаяла. Маришка, наоборот, разочаровалась. Ей подавай настоящую гадалку, в цветастой юбке, ярком платке…

За столом говорили о делах житейских: неумолимо растущих ценах на квартиры, дороговизне продуктов, отсутствию выбора при видимом наличии оного. Алька вспомнила слова Сергея о своей матери. Он считал ее мещанкой. Что ж, с ней действительно не хотелось говорить о Синей птице, но при этом она была прекрасным человеком. Светлым и чистым.

С тем житейских перешли к отношениям между детьми и родителями. Лилия Дмитриевна заговорила о сыновьях, почему-то отдавая предпочтение Сергею. Алька изо всех сил пыталась выказать свою заинтересованность Олегом, но Лилия Дмитриевна неумолимо возвращалась к Сереженьке, который «такой хороший, но такой одинокий».

Алька ничего не понимала. Лилия Дмитриевна знала, что она встречается с Олегом. Может, Сергей беспокоил ее сейчас больше, чем Олег? Во всяком случае, Алька могла объяснить эти разговоры только так.

Наконец Маришка не выдержала и предложила гадалке — Софье Станиславовне — раскинуть карты. Алька, относившаяся к такого рода вещам с недоверием, на сей раз поддержала подругу. Пусть уж лучше гадалка со своими предсказаниями, чем Лилия Дмитриевна с рассказами о Сергее. Они вгоняли Альку в краску, ибо адресованы скорее ей, чем остальным. И пробуждали чувства, которые совсем не стоило тревожить…

— Кто первый? — спросила Софья Станиславовна, лукаво сощурив темные глаза.

Карты лежали аккуратной бледно-зеленой стопочкой. Только и ждали мига, когда какая-нибудь сумасшедшая захочет узнать свою судьбу.

Разумеется, первой решилась Маришка.

Движения у Софьи Станиславовны были мягкими, усыпляющими. Пока она раскладывала карты, у Альки чуть не слиплись глаза.

— А вы… всем гадаете? — поинтересовалась Алька, только чтобы не уснуть.

Софья Станиславовна загадочно улыбнулась:

— Нет. Есть люди, которым гадать нельзя. Слишком уж они верят в то, что ничего нельзя изменить.

— А можно? — удивленно спросила Алька. Странно слышать такое от гадалки.

— Конечно, — уверенно ответила Софья. — Изменить нельзя только одно — смерть. Но даже ее можно отсрочить.

— Вот это да! — восхитилась Маришка. — Значит, если я узнаю, что умру в пятьдесят, то смогу вести здоровый образ жизни и прожить до ста?

— Может, и до ста. А может, и меньше. Никто не знает, какой предел ему отпущен… — Софья Станиславовна, прищурившись, вгляделась в карты. — Вы, Марина, определенно добьетесь того, чего хотите. Собственно, для этого сюда и приехали. И будете счастливы. Во всяком случае, еще несколько лет… Очень скоро вы встретите красивого мужчину. Но… он может стать вашим, а может и нет. Все будет зависеть от человека, которого вы хорошо знаете…

— Как интересно, — оживилась Маришка. — Красавец мужчина! Да еще такой загадочный!

Закончив с Маришкой, Софья вопросительно посмотрела на Альку. Она не настаивала, не подталкивала Альку к решению. Алька согласилась сама — Софья Станиславовна почему-то вызывала у нее доверие.

Гадалка разложила карты, и Алька зевнула. Наверное, она повторит то, что сказала Маришке. В лучшем случае с небольшими поправками. Но Софья опровергла ее догадки.

— У вас серьезные проблемы, Алечка. Вся ваша жизнь — сплошная путаница. Она полна неопределенности. — Софья посмотрела на Альку так серьезно, что на мгновение девушка испугалась. Даже мурашки по коже побежали. Алька встрепенулась. До чего же глупо бояться каких-то предсказаний… — Кто-то ищет вас, Аля. А вы от кого-то скрываетесь. Вам страшно. В вашей голове, в вашем сердце все смешалось. Вы запутались и вместо того, чтобы найти выход, намереваетесь сбежать в очередной раз. Но знайте, все зависит только от вас… А это еще что? — Софья нахмурилась, и Алька посмотрела на карты, словно они могли ей что-то сказать. — Вам грозит опасность. Смертельная опасность. Правда, вы можете избежать ее… Но тогда едва ли будете счастливы по-настоящему…

— Я не буду счастлива, если спасусь? — не веря своим ушам, переспросила Алька.

— Да, — кивнула Софья. — Так говорят карты. Это только кажется, что в их предсказании нет логики. Время пройдет, и вы поймете, что именно они имели в виду. Карты никогда и ничего не говорят наверняка. Потому что судьба человека — в его руках. Высшая сила лишь способствует устройству его жизни. Но выбирать свой путь — ему, и только ему… — Софья Станиславовна склонилась над столом и смешала разложенные карты, словно подтверждая свои слова. А потом подняла голову и очень внимательно посмотрела на Альку. — Вам нужно хорошенько подумать о себе, Аля. Карты говорят, что сейчас вы на распутье. И куда, в какую сторону идти, решать только вам. Никто не сможет сделать за вас этот выбор…

Жаль, очень жаль. Алька закусила губу. А ей бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь взял да и решил за нее, как ей жить дальше. Если она не может поймать Синюю птицу своими руками, пусть кто-то сделает это за нее. Но глупые карты сказали, что тогда она не будет счастлива. А вдруг они правы?

Она повернула голову и поймала на себе глубокий, задумчивый взгляд Лилии Дмитриевны. Та казалась сейчас печальной и уставшей.

Алька возвращалась домой с тяжелым сердцем. Она десять раз пожалела, что позволила Софье Станиславовне погадать. Но что самое обидное, она поверила всей этой чепухе… Только откуда Софья могла знать, что Алька сбежала из Сосновки? Как поняла, что ее ищут?

Нет, все-таки зря она согласилась на это гадание…

Глава 10 ШАРИКИ И ПРОЧИЕ РАДОСТИ

У подруг было заведено: если Маришка идет куда-то с Алькой, то в следующий раз Алька обязательно сопровождает Маришку. Так и вышло. Через несколько дней Маринка Курнева передала ей два приглашения на выставку косметики и парфюмерии «Очарование».

— Ну мне-то зачем? — изо всех сил отбивалась Алька. Она слабо представляла, что будет делать в огромном торговом центре, забитом людьми и косметическими средствами. — Это ж ты консультант…

— Будешь просвещаться, — настаивала неугомонная Маришка. — Тебе уже сколько лет, а ты даже кремом не пользуешься! И волосы моешь мылом…

— Сколько мне лет?.. — простонала Алька. — Ты говоришь так, будто мне уже пятьдесят стукнуло!

— Эх, отсталая ты все-таки, Алька, — вздохнула Маришка. — Сейчас пятидесятилетние выглядят получше, чем мы с тобой. А все потому, что за собой следят. Не то что ты морду намылила, смыла водой, и на мороз вперед и с песнями… Губы вон потрескались все!

— Ну спасибо, подруга! — возмутилась Алька. Маришка всегда отличалась непосредственностью, которая подчас переходила все границы. — И ты еще хочешь, чтобы я пошла на эту выставку?

— Конечно, хочу, — улыбнулась Маришка. — И Олега своего возьми… Хотя… Он же уехал. — Маришка недолго подумала и выдала: — Тогда возьми Сергея. Я бы, пожалуй, проверила, насколько он равнодушен к женщинам…

— Маришка!

— А что? — задорно поинтересовалась Маришка. — Тебе он не нужен. А мне — в самый раз.

Алька покачала головой. Провокаторша… Она знала Маришку и не сомневалась, что та говорит о Сергее для того, чтобы вывести подругу на чистую воду. Маришку не проведешь. Еще когда они учились в школе, стоило Альке влюбиться, как Маришка сразу узнавала в кого. Наверное, замечала по Алькиным глазам.

Альке совсем не хотелось, чтобы Сергей оказался таким же наблюдательным, как ее подруга. Он ей нравился. Очень нравился. И когда он находился рядом, Алька чувствовала себя как заводная игрушка, в которой повернули ключик. Ей не сиделось на месте. Хотелось бегать, прыгать, говорить о чем-то, только не молчать и не бездействовать. Внутри кипело какое-то нетерпение, но Алька никак не могла его выплеснуть. Вместо этого она сидела и молчала, слушала Сергея. Или болтала глупости. Или задавала дурацкие вопросы, от которых он хмурился… А потом, лежа в комнате с книжкой в руках, смотрела сквозь страницы и ругала себя на чем свет стоит. Ведь ей было о чем поговорить с ним. Но почему-то, когда она смотрела на Сергея, мысли путались, прятались, убегали от нее. И Алька ни капельки бы не удивилась, если бы узнала, что Сергей считает ее дурочкой…

С Олегом все по-другому. Гораздо проще. Он не ставит для нее высокой планки, к которой надо тянуться. С ним легко и просто, весело и спокойно. Но почему-то Альку тянет к нему гораздо меньше, чем к Сергею. Нет ощущения, когда ты вроде бы знаешь человека и все равно чувствуешь, что не знаешь о нем ничего… И из кожи вон лезешь, чтобы узнать побольше.

К тому же Олег все время торопил события. Он лез целоваться, когда она совсем этого не хотела. Сжимал ее своими сильными руками, тискал так, что ей приходилось вырываться и объяснять, что «еще рано». «Почему рано?» — каждый раз спрашивал Олег. И каждый раз Алька не знала, что ответить. И самое страшное, не только Олегу. Но и самой себе. Слава богу, он хоть на сексе не настаивал. Альке, конечно, любопытно, каков он в постели, она даже испытывала желание это проверить, но не позволила бы себе сделать этого сейчас, вот так, ни в чем не разобравшись…

Оказалось, что надеть на выставку нечего. Идти в стареньких джинсах неприлично. А синее платье, в котором Алька была у Лилии Дмитриевны, надевать не хотелось. Сразу вспоминались этот скомканный вечер, пошлости дяди Коли и Сергей, который хлестал рюмку за рюмкой.

Этот удачный предлог Маришку не убедил. Она тут же вытащила из шкафа несколько платьев и бросила их Альке:

— На-ка, примерь.

Проклиная про себя ее настойчивость, Алька влезла в одно из платьев — длинное, по щиколотку, оно было к тому же светло-зеленым. Этот цвет категорически не шел к бледненькому Алькиному личику. Поэтому она выбрала серебристо-серое, шелковое, которое Маришка надевала, когда играла фею на утреннике для младших классов.

Слава богу, Маришка одобрила ее выбор и не заставила примерять остальные. Сунув в пакет, где уже лежали туфли, тушь и коробочку с серыми тенями, она назидательно изрекла:

— Чтоб была как человек. Накрашенная. И маску не забудь сделать. А то рожа с утра опять опухнет, как у алкашки.

— Алкоголички.

— Не важно. Зря я тебе, что ли, косметики надарила? Чтоб пользовалась!

Алька обреченно вздохнула. Если Маришка чего-то хотела, она обязательно этого добивалась. Не мытьем, так катаньем. Решила расстаться с Колькой — и сразу рассталась, не дожидаясь момента, когда закончатся силы терпеть. Не то что Алька — ушла лишь потому, что остаться было бы полным сумасшествием.

Когда Алька вернулась домой, Сергей сидел у себя в комнате и строчил свою книгу. Слышался стук его тяжелых пальцев по клавиатуре.

Алька не знала, с какого бока подойти к нему насчет выставки, и в растерянности остановилась у двери, обдумывая, что сказать. Вообще-то она полагала, что Сергей откажется. Мужчины и косметика — вещи несовместимые.

Пока она, волнуясь и подбирая слова, комкала в руках билет с надписью «Очарование», Сергей закончил стучать по клавиатуре и направился к двери. Отскочить Алька не успела, поэтому удар пришелся точно по лбу.

Вот черт, появится шишка, подумала она, прикладывая руку к ушибленному месту. Опять Маришка скажет, что она — сплошное недоразумение…

Сергей испугался больше, чем Алька, и тут же поволок ее на кухню. Вынув из морозилки кусок мороженого мяса, он приложил его к Алькиному лбу.

— Больно? — спросил он виновато. — Я не хотел. Откуда мне было знать, что ты за дверью?

— Да ничего, — махнула Алька свободной рукой. Другой она прижимала ко лбу кусок твердого, как камень, мяса. Рыжий прямоугольный листочек с надписью «Очарование» выскользнул из рук и плавно упал на пол.

Сергей поднял билет и прочитал вслух:

— «Очарование». Это что?

— Билет.

— Я вижу. Куда?

— На выставку косметики. Маришка подарила. Две штуки. — Хорошо, что на лбу у нее лед. Сергей подумает, что это она из-за него такая красная… — Она хочет, чтоб я пошла.

— А с кем? — полюбопытствовал Сергей.

Алька хотела сказать, что могла бы пригласить Олега, но он уехал. А потом подумала, что Сергей может обидеться. Поэтому спросила напрямую:

— Может, ты пойдешь?

— На выставку косметики? — засмеялся Сергей. — Заманчивое предложение… Особенно если учесть, что я в ней как свинья в апельсинах… — Алька почувствовала, как вместе с каплями подтаявшего мяса утекает ее хорошее настроение. — Хотя… — немного подумав, продолжил Сергей, — почему бы и нет? Тебе ведь все равно больше некого позвать. Олег-то уехал.

Все то, что Алька хотела и не могла сказать, сказал за нее Сергей. Она почувствовала, как внутри щелкает и снова срабатывает механизм, от которого ей хочется крутиться как заводная игрушка.

Утром Алька выполнила все Маришкины наставления. Наложив на лицо грязевую маску, она отгладила серое платье. На дне пакета, кроме туши, теней, помады и прочей декоративной косметики, она обнаружила маленький бархатный мешочек. В нем лежала серебряная гривна, которую без Алькиного ведома засунула туда Маришка. Алька улыбнулась — подруга даже это предусмотрела!

Смыв маску, Алька наложила следующую, а затем, через какое-то время, сняла ее и воспользовалась кремом. И правда, лицо было, как будто она только что родилась: свежим, чистым и бархатным. Ни отеков, ни дурацкого шелушения, которое постоянно донимало сухую Алькину кожу. Маришка не приукрасила. Эта самая «Кора» и правда оказалась замечательной. Алька даже губы слегка подкрасила, но не помадой, а розовым блеском, так что они выглядели сейчас влажными и сочными.

Услышав, что Сергей поднялся, Алька прихватила платье и заперлась в ванной. Ей хотелось, чтобы он сразу увидел ее преобразившейся, красивой. Правда, красивой Алька не была никогда и хорошо это знала. Но многие говорили, что у нее прекрасная улыбка и восхитительные глаза. А этого, по мнению Альки, уже достаточно, чтобы не переживать по поводу того, что она — не фотомодель.

В длинном серебристом платье Алька немного путалась. «Ничего, привыкну», — утешила она себя. Красота требует жертв. Нацепив черные туфельки на шпильках, Алька почувствовала себя, взрослой и интересной женщиной. Это новое ощущение придало ей уверенности, и к Сергею она вышла спокойной, без лишнего волнения.

Когда Алька появилась на кухне, он так и замер с чайником в руках. Облегающее серебристое платье, изящная гривна, украшающая тонкую шейку, струящиеся по плечам волосы… Даже синие Алькины глаза отливали теперь серебром. В этой сказочной фее сложно было узнать смешную девчонку, у которой вместо язычка на сапоге висела канцелярская скрепка.

— Вот те на… — присвистнул от неожиданности Сергей. — На твоем фоне я буду смотреться жалким заморышем.

— Не прибедняйся, — улыбнулась Алька. И улыбалась она как-то по-новому, торжественно и спокойно. — Ты, конечно, не красавец, но уж заморышем тебя точно не назовешь.

Сергей засмеялся:

— Да, ты мастерица делать комплименты. Ну ладно, по крайней мере, искренне. Придется надевать костюм. А я-то, наивный, думал обойтись джинсами и свитером…

Алька развела руками: мол, я же не виновата, что ты такой недогадливый. Настроение у нее было приподнятым и игривым. Глаза Сергея говорили лучше всяких слов. Она ощущала себя по-другому. И нравилась такой Сергею. А это — самое главное.

Алька не ошиблась — народу на выставке было полно. Обычно в толпе она чувствовала себя неуютно и неуверенно. Но сегодня особенный день, вернее, Альке казалось, что он особенный. И поэтому ей наплевать на то, что вокруг так много мужчин в костюмах и дам, так же как она, одетых в красивые платья.

Поначалу Алька даже не смотрела на то, что происходит вокруг. Ее взгляд постоянно следил за Сергеем, выискивал на его лице признаки радости или недовольства. Она боялась, что выставка ему не понравится — ведь он пришел сюда ради нее. Но Сергей, очень элегантный в темно-сером костюме, выглядел спокойным и веселым.

Успокоившись на этот счет, Алька принялась разглядывать происходящее вокруг. Выставка напомнила ей подготовку к новогоднему празднику: залы были украшены воздушными шарами, флажками, красочными постерами, не хватало только яркого фейерверка и конфетти. Альке казалось, вот-вот грянет музыка, пробьет двенадцать, польются золотые струи шампанского и все начнут целовать друг друга и поздравлять с Новым годом. Но ничего подобного, естественно, не произошло. Гости спокойно прогуливались вокруг стендов с разложенной продукцией, а участники выставки завлекали их медоточивыми речами о том, как хороша их продукция и какие большие у нее перспективы.

Алька видела такое изобилие косметики впервые. Мама всегда пользовалась одним кремом для рук и одним — для лица. А маски делала из чего придется. В ход шли и мед, и кефир, и остатки майонеза. Конечно, наблюдая за этими нехитрыми попытками ухаживать за собой, Алька и не подозревала, что когда-нибудь увидит залежи кремов, скрабов, масок, тоников и прочих косметических средств.

Сергей удивлялся не меньше, чем Алька.

— Господи, это ж кем надо быть, чтобы умащать себя таким количеством кремов? — искренне изумлялся он. — И сколько на это нужно денег и времени?

У небольшой стоечки, расположенной на выходе одного из залов, они купили путеводитель по выставке. Алька хотела найти Маришку, но это оказалось не так просто. Среди множества залов и павильонов Алька даже не рассчитывала отыскать тот, что ей нужен. Сергей сориентировался быстрее, чем она. Он обнаружил в путеводителе название «Кора» и нашел-таки нужный павильон.

На светло-зеленом фоне красовалась нежная лилия, а рядом с этой лилией стояла Маришка, одетая в элегантный бежевый костюм. В руках она держала рекламные проспекты и раздавала их всем, кто подходил к стенду. Увидев Альку и Сергея, она помахала им рукой. Ее золотистые глаза словно говорили: «А я и не сомневалась, что ты придешь именно с ним».

— Привет! — весело поздоровалась она, когда Алька и Сергей подошли поближе. — Ну как вам выставка? Выглядишь, Алька, ослепительно. И твой кавалер, кстати, тоже.

— Очень мило, — сухо ответил Сергей, делая вид, что внимательно разглядывает проспекты в Маришкиных руках. Ее бестактность смутила его и напомнила о брате, с чьей девушкой он заявился на эту выставку.

— Да, очень… — Алька посмотрела на Маришку так выразительно, что та тут же поняла свою оплошность.

— Вы, Сергей, кажется, любите благовония? — поспешила она исправиться. — Здесь их полно. Направо, за стендом с морской солью и всякими причиндалами для душа. Там — какие хотите. И с лавандой, и с бергамотом.

— Спасибо, — поблагодарил ее Сергей. — Схожу посмотрю, пока вы общаетесь.

Он ушел так быстро, будто только и ждал момента, чтобы сбежать. Эх, Маришка! Не может обойтись без своих глупостей…

— Что ты несешь, идиотка?! — шикнула на подругу Алька.

— Да ну что я такого сказала?

— А, — махнула рукой Алька. — Что с тебя взять? Вечно как скажешь…

— Я больше не буду… — умоляюще протянула Маришка.

— Не будешь… Знаю я тебя, еще как будешь… — Алька смягчилась. — Ладно, расскажи лучше, как дела?

Маришка окинула стенд горделивым взглядом.

— Как видишь… — Вдруг она о чем-то вспомнила и с беспокойством посмотрела на Альку — Слушай, я хотела рассказать тебе одну вещь. Пока твоего нет рядом… — таинственно зашептала Маришка.

— Он не мой!

— Какая разница? Ты не рассказывала ему о Саньке?

Алька покачала головой. От жутких предчувствий все внутри сжалось, как скомканный осенью лист.

— Что-то случилось? — холодея, спросила она. — Он… Он нашел меня?

Маришка махнула рукой, словно речь шла о плевом деле. Но для Альки одна лишь мысль о том, что Санька знает, приводила ее в ужас. Только не это… Все, что угодно, но только не это…

— Да не нашел он тебя, успокойся. Приперся к моим предкам, пьяный в хлам. Устроил им допрос. Они, разумеется, ничего не сказали. Обо мне спрашивал…

— И?..

— Да ничего. Мать сказала, что я уехала в Тулу. К тетке в гости.

— Ф-фу… — Альку отпустило.

— Ну чего ты так боишься? Ты здесь не одна. У тебя есть Сергей. Олег твой. Они живо ему рога пообломают. — Маришка хихикнула. — Если рога, конечно, появились…

— Дура ты.

— А ты трусиха. Перестань трусить. Все будет нормально. Даже если Санька узнает, что ты в Москве, он все равно тебя не найдет. Город большой, людей до фига. Это не Сосновка…

— Тише… — Алька увидела Сергея и приложила палец к губам. — При нем много не болтай.

Маришка понимающе кивнула. Сергей вернулся с пакетом, набитым кучей самых разнообразных палочек. Девушки улыбнулись — лицо у него было очень довольным.

Алька пообещала Маришке заглянуть к ней перед закрытием выставки, и они с Сергеем снова отправились бродить по ярким лабиринтам зала.

Один из павильонов украшали воздушные шарики. Они реяли под небольшим красным навесом, яркие, разноцветные, и не могли улететь. Шарики были перевязаны белоснежными ленточками, свисавшими из-под навеса, как тропические лианы. Чтобы взять шарик, достаточно лишь протянуть руку. Алька подергала одну из ленточек, вытащила шарик из-под навеса и вдруг… раскрыла сжатую ладонь.

Сергей видел, что она сделала это нарочно. Он смотрел на нее и пытался понять: зачем? Перламутрово-розовый шарик поплыл ввысь, вверх, под высокий купол здания. На губах Альки заиграла хорошо знакомая Сергею улыбка — так она улыбалась, когда смотрела на вещь и видела в ней что-то, доступное только ей. Он вдруг понял, почему Алька отпустила шарик. Ей казалось, что там, в плену навеса, он несвободен. Что он так же, как она сама, хочет вырваться, взлететь ввысь, почувствовать легкость воздуха, устремиться к своим собратьям, парящим под куполом здания, — какие-то раззявы случайно выпустили их из рук.

Если бы еще недавно кто-то сказал Сергею, что подобный поступок вызовет на его лице улыбку, а в душе — ощущение счастья и спокойствия, он бы только рассмеялся. Но сейчас, глядя на счастливую Альку, он чувствовал, что его переполняет радость, как гелий — этот летящий шарик. Сергею захотелось подойти к Альке, сжать ее в объятиях и поцеловать в смеющиеся губы. Поцеловать так, чтобы Алька поняла — она единственный человек, который смог разбудить в нем спящую глубоким сном Радость Восхищаться Мелочами. Радость видеть в жизни ту сторону, которая до сих пор была для него закрыта. Радость жить. Жить для кого-то дорого, близкого и любимого…

Возможно. Сергей отважился бы на этот поступок, но к Альке подошел какой-то мужчина с усами и протянул ей еще один шарик.

— Тише, Танечка, не плачь. Не утонет в речке мяч, — улыбнулся он. — Вот вам еще один. Этот не улетит.

Алька сказала «спасибо» и улыбнулась. И эту улыбку Сергей знал тоже. «Вы, конечно, не понимаете, для чего я это сделала, но наступит время — и вы тоже поймете». Вот такая она, Алька. Смешная фантазерка. До сих пор думает, что люди увидят то, что видит она. И может быть, она права…

После часа хождения по выставке Алька почувствовала себя голодной — в утренней суете она не успела позавтракать, — и Сергей предложил ей перекусить. На выходе из зала они нашли небольшой кафетерий, где продавались пицца и сандвичи. Алька, обожавшая пиццу, могла съесть ее сколько угодно. Поэтому Сергей заказал ей большую, с беконом и оливками.

Он любил смотреть, как Алька ест. Она ела с жадностью первобытного человека, который несколько дней голодал и только что поймал на обед какого-нибудь кролика. Это выглядело не вульгарно, а забавно. Несмотря на скорость поглощения пищи, Алька умудрялась есть аккуратно. Она изредка поднимала глаза на Сергея, краснела, старалась есть медленнее, но потом снова жадно впивалась зубами в очередной кусок. Сергей давно догадывался, что там, в своей Сосновке, она голодала. Но спросить об этом Альку было неудобно.

— А я понял, что ты шарик отпустила, — сказал он невпопад, разглядывая ее счастливые глаза. — Ты и его живым считаешь?

— Угу, — кивнула Алька с пиццей во рту, совсем как ворона из басни. — Он… хомтел умететь, а его мне пускали…

— Чего? Может, прожуешь?

Алька прожевала пиццу и, облизнув губы, назидательно произнесла:

— Он хотел улететь, а его не пускали.

Сергей улыбнулся:

— Ну да, конечно. Кстати… Раз уж ты читала мою книгу…

— Не всю, — покраснела Алька, вспомнив эту неприятную историю. — Всего пару страниц.

— Достаточно, чтобы составить впечатление, — немного подумав, сказал Сергей. — И какого ты о ней мнения?

Алька покраснела еще гуще. Сказать ему правду — обидится. Похвалить… Но это нечестно…

— По-моему, ты писал ее для себя, — уклончиво ответила Алька. — Ну… как дневник…

— Думаешь, это никому не интересно? — расшифровал ее признание Сергей.

К удивлению Альки, на его лице не появилось ни раздражения, ни хмурости. Даже стальные глаза не изменились — были такими же удивительно смеющимися. Пожалуй, Алька впервые видела, чтобы глаза Сергея улыбались вместе с его губами.

— А ты не обидишься? — на всякий случай спросила она. Сергей покачал головой. — Ну это… как дневник человека, жизни которого ты не знаешь… То есть ты не знаешь событий, а читаешь о том, что он после этих событий чувствует… Ну… Например, у него умер кто-то… Но об этом не написано. Написано только, как плохо этому человеку… — сбивчиво объяснила Алька.

— В общем, я согласен. Книга — дерьмо. — Алька попыталась возразить, но Сергей тут же ее перебил: — Даже не спорь. Я углубился в себя, в свои переживания. Устроил, можно сказать, духовный стриптиз. И совсем не подумал о том, кому это, собственно, нужно… У людей достаточно своих проблем. Кто хочет читать нудные опусы старого алкоголика?

— Ты — не старый. И не алкоголик, — уверенно сказала Алька. — Просто у тебя тупик. Вот выйдешь из тупика, найдешь тропинку… может быть, и не очень ровную, окруженную колючими зарослями, поросшую травой… Но зато ты сможешь пойти своей дорогой…

Сергей хорошо представил эту тропинку. Она находилась в лесу. Лес не был темным и дремучим. Сквозь прозрачно-зеленые ветви деревьев пробивалось летнее солнце. Он улыбнулся.

— А ты… — Сергею хотелось спросить, поможет ли Алька найти эту тропинку, но он неожиданно осекся.

Неподалеку от кафе, среди стайки девушек в синей форме, он увидел Олега. Выглядел он довольно по-дурацки. Черный костюм, галстук. В руках шарики. На губах — растерянная улыбка. Он явно хотел уйти, но ему не давали. Сергей тут же прокрутил в голове дальнейшие события. Олег подойдет ближе, увидит его с Алькой… Наверное, произойдет скандал. И Алька огорчится. Как ни крути, а Олег ей нравится…

— Алька… — тихо зашептал Сергей, наклонившись к Альке. — Там Олег… Что будем делать?

Алька побледнела и покосилась в ту сторону, куда смотрел Сергей. Маришка права — она сплошное недоразумение. Пришла на выставку с братом своего парня, и — ну это надо же! — парень тут как тут… Как она будет объясняться с Олегом?

Алька решительно вскочила.

— Я домой, — на ходу бросила Сергею. И, не дождавшись его ответа, рванула к выходу из зала.

В этот момент Олег вырвался от промоутеров и почти сразу заметил Сергея, одиноко сидящего за столиком. Олег улыбнулся и помахал рукой брату. Сергей слабо улыбнулся в ответ.

— Ну привет, брат! — Олег плюхнулся за столик и удивленно посмотрел на остатки недоеденной Алькой пиццы. — Ты что, не один?

— Да посидела тут какая-то дамочка. Даже пиццу не доела, — краснея, соврал Сергей.

— А-а, — разочарованно протянул Олег. — Все я надеюсь, что у тебя кто-то появился.

«Знал бы ты кто», — подумал Сергей.

— Нет, я один, — растерянно ответил он. — А ты какими судьбами? Я думал, ты в Питере…

— Уехал раньше. Совсем забыл про выставку… А мне сюда ой как надо.

— Зачем?

— Ну здрасте, — опешил Олег. — Я вообще-то — хозяин салона красоты. Ты как не от мира сего, Серега. Чего там, по-твоему, делают?

— Ну, — окончательно растерялся Сергей. — Наверное, всякие там педикюры-маникюры и стрижки…

— И еще маски и много чего другого. По-твоему, косметика для этого не нужна?.. Кстати, это мне надо тебя спросить, что ты здесь делаешь… — ехидно улыбнулся Олег. — Ты-то вроде не имеешь никакого отношения к выставке. Давай колись, брат. Сто пудов, ты здесь не один…

— Я… — промямлил Сергей, чувствуя себя желе, размазанным по тарелке. И правда, он-то что здесь делает?! — Меня знакомая пригласила. Она тут это… работает… Дала пригласительный билет, — нашелся Сергей, вспомнив про Маришку.

— Ага… Уже знакомая. Что за косметика? Я, может, закажу чего… — продолжил Олег допрос с пристрастием.

— «Кора», — выдавил Сергей. — Стенд такой, с лилией. — Лишь бы Маришка нашлась что ответить, если Олег все-таки с ней встретится…

— Обязательно взгляну. На твою знакомую…

— Ладно, ты иди, а я уже домой собираюсь… — Сергей хлопнул брата по плечу, встал и направился к гардеробу, с сожалением понимая, что Альку ему уже не догнать.

Глава 11 ГЕРОЙ ТРЕТЬЕГО ПЛАНА

Маринка Курнева очень удивилась, когда к стенду подошел красавец мужчина и поинтересовался, не она ли — знакомая Сергея Вольского. Выяснилось, что красавец — брат Сергея, тот самый Олег, который за Алькой ухаживает. Ну везет же подружке! Вернувшись домой, она позвонила Альке и сообщила ей об этом происшествии, а заодно отчитала ее за то, что та не зашла к ней, как обещала.

— Маринка, клянусь тебе, было не до этого, — оправдывалась Алька. — Олег нас чуть не заметил…

— Ты — сплошное недоразумение. Может, разберешься уже со своими любовями? Пока Олег не вывел вас на чистую воду. А еще и Санька… Как ты умудряешься? Вроде честная-честная, а мужиков — пруд пруди.

— Маришка!

— Ну что — Маришка? — пробурчала в трубку подруга. — Мне бы так. Аж завидно… Я бы не стала ломаться. Уже бы закрутила с Сергеем… Ты ведь в него втюрилась?

— Да не знаю я, — чуть не плача, выпалила Алька. — Вроде да… Только я ему не нужна. Ему подавай эту сказочную Елену…

— Да забудет он свою Елену. Пройдет немного времени — и забудет. Помяни мое слово.

— Сколько? Год? Два? А мне что делать? He могу я так, Маришка. Она все время будет в этом доме, в этой комнате… Ты Сергея не знаешь. Он как маньяк помешанный. Если что-то вбил себе в голову, так уже не выбить…

— Сама сказала — вбил. Вбил, а не влюбился. Если бы любил по-настоящему, не смотрел бы на тебя, как кот на сметану.

— А он и не смотрит. Это Олег так смотрит. А я его отталкиваю и даже объяснить ничего не могу. Ну что я ему скажу? Знаешь, Олег, я живу с твоим братом, он мне нравится. А ты — так. Сбоку припеку…

— Эх ты! Кричала: «Я о мужиков буду ноги вытирать!» Вот тебе, все карты в руки… А ты дурака валяешь!

— Ну не могу я так, Маришка. Сама же знаешь, какая я…

— Знаю. Сплошное недоразумение. Ладно, Алька, пока. Разбирайся со своими мужиками. И чем скорее, тем лучше.

«Да я бы с радостью… — подумала Алька. — Но не получается…»

Спокойно Алька теперь чувствовала себя только в «Альбине». Она уже привыкла отвечать на нервные звонки, ездить с поручениями и выслушивать замечания Кобры и ворчание Ларочки.

Правда, теперь эта работа не казалась ей пределом мечтаний. Несмотря на то что платили хорошие — для курьера — деньги, Альке хотелось найти себе что-то другое, более интересное. Как Сергей говорил, «более интеллектуальное».

Иногда она задумывалась над тем, чтобы пойти учиться. Грамотность у нее прихрамывала, но все же была лучше, чем у многих. А читать — именно читать, а не пробегать по листам пустыми глазами, — она уже научилась. И это ей нравилось. Почему бы не поступить в какой-нибудь гуманитарный институт и не стать, к примеру, учительницей?

Альке нравилось представлять себя в этой роли. Она носила бы светлые костюмы — чтобы у детей каждый раз было ощущение праздника — и относилась бы ко всем строго и ласково одновременно. Ее бы любили… Но образование стоило денег, а Альке предстояли еще траты на жилье.

Цены на квартиры страшно взлетели, и Алька понимала, что ей придется отдавать почти всю свою зарплату за то, чтобы снять даже самую скромную комнатушку на окраине Москвы.

Кроме всех этих беспокойств и тревог, Альку по-прежнему волновали проблемы Сергея. Что же все-таки связывало его отца и агентство «Альбина»? Она спрашивала о Павле Тимофеевиче Вольском у Пашки, но охранник видел в день столько людей, что при всем желании не смог бы вспомнить. Правда, Пашка пообещал посмотреть в старых журналах. Вдруг там найдется какое-нибудь упоминание о визите отца Сергея?

А пока Альке оставалось только сочувствовать Сергею и пытаться сделать то, что в ее силах. Кое-что ей уже удалось. Сергей перестал лечить свои проблемы «местной анестезией». И еще он отложил в сторону свою «великую книгу» и начал писать что-то новое, о чем сообщил Альке. Правда, не сказал, что именно. Но Алька почему-то не сомневалась: пройдет время, и скрытный Сергей все-таки посвятит ее в свои тайны…

После выставки позвонил Олег, но Алька струсила и отказалась с ним встречаться. Снова пришлось врать — Алька сочинила историю про заболевшую квартирную хозяйку, за которой некому ухаживать. Одна ложь неизбежно влечет за собой другую — это Алька очень хорошо знала…

Олег поверил и предложил свою помощь. От которой Алька, разумеется, отказалась. После этого разговора у нее окончательно упало настроение. Надо было что-то решать…

Сергей вглядывался в холодную скользкую мглу, царившую за окном, и тщетно пытался поймать ускользавшую мысль. Он уже несколько часов заставлял себя написать хоть строчку, но у него ничего не выходило. Не думалось. Не писалось. Не спалось. И все это — из-за Альки.

После разлуки с Еленой он не мог даже думать о том, что в его жизни появится еще одна женщина. А тем более такая, как Алька. Наивная и ослепительная в этой своей наивности. Простая и чудная в этой своей простоте. Совершенно не эффектная, но такая трогательная с этой своей улыбкой и ярко-синими глазами… Он никогда не мечтал о такой. Ему никогда такой не хотелось. И вот — на тебе. Влюбился. Да не просто влюбился, а обалдел от этой любви настолько, что жизнь — «пустая и глупая шутка» — стала вдруг такой яркой и красивой, что слепило в глазах. И ослепило бы вконец, если б у Альки не было Олега, а у Сергея — воспоминаний о Елене.

Вот эти два человека: один — реальный, второй — почти миф — мешали им быть счастливыми.

Им или ему?

Сергей не до конца уверен, что Алька испытывает к нему те же чувства, что и он к ней. А вдруг все это — лишь видимость? Вдруг Алька только жалеет его, немолодого пьянчугу-писателя, и потому все еще живет в его доме и пытается помочь ему? С чего Сергей взял, что это странное яркое существо, живущее в своем волшебном мире, предпочло его Олегу — жизнерадостному и успешному мужчине?

Эта неуверенность переполняла Сергея и рвалась наружу с каждым словом, с каждым жестом. Ему казалось, Алька все это замечает, хоть и не говорит ни слова. Но ведь он — мужчина. И по идее должен первым заговорить об этом… Сергей хотел и одновременно боялся этой откровенности. Слишком горько разбивать сосуд иллюзий, который слепил своими же руками. Это новое чувство, пробудившееся в нем так внезапно, не похоже на водоворот, в который вовлекла его Елена. Но ясности и спокойствия тоже нет. Все это время Сергей чувствовал тревогу. Алька могла уйти. Оставив такую пустоту внутри Сергея, которую он едва ли чем-то заполнит…

Сергей снова уткнулся в компьютер, но кроме черных букв — неясных, как очертания домов в дымке тумана, — он ничего не мог разглядеть. И мысли, те мысли, те истины, которые сейчас были ему необходимы, снова ускользали от него. Как призрак, как мираж, как Елена…

Из состояния транса Сергея вывел звонок, раздавшийся в коридоре. Наверное, Алька опять забыла ключи… Сергей обрадовался ее приходу. Когда она находилась рядом, все казалось простым и ясным. Не хотелось думать о том, что рано или поздно она уйдет. Алька, веселая и яркая, наполняла его дом светом. И этот свет затмевал все грустное, позволяя Сергею видеть жизнь совершенно другими глазами. Не думать о прошлом, о будущем, а наслаждаться настоящим моментом.

Но когда Сергей открыл дверь, вся его радость мгновенно испарилась. На пороге стоял незнакомый парень, с виду невзрачный. Взгляд у него был растерянный и одновременно жестокий. Сергей понадеялся, что парень не окажется очередным Алькиным другом.

— Это вы — Сергей Вольский?

— Я, — усмехнулся Сергей. Его надежды не оправдались. Похоже, этот парень — действительно Алькин друг. Только почему Алька ни разу о нем не говорила? — Вам, наверное, Аля нужна?

— Ну да, Алька… — Парень аж растерялся. — А вы-то почем знаете?

— Не «почем», а откуда, — по инерции исправил его Сергей, а потом спохватился. — Простите… Вы ее друг?

— Я? — Парень улыбнулся так, что у Сергея пропала всякая охота расспрашивать его дальше. В душе закопошились самые неприятные предчувствия. — Друг? Она так сказала?

— Она вообще ничего о вас не говорила, — раздраженно ответил Сергей. Было бы лучше, если бы Алька заранее предупреждала о таких визитах. — Я не знаю, кто вы.

— А-а, — насмешливо протянул парень. — Щас узнаешь. Я — ее муж.

Неспроста у Альки на душе с самого утра скреблись кошки. Неспроста было тревожно и гадко. Даже хмурая улица казалась ей диковинным черным зверем, который глядит на нее своими немигающими глазами-фонарями.

Она зашла домой и с порога почувствовала знакомый запах. В доме чужой. И Алька уже поняла, кто это… Сердце испугалось вместе с Алькой и сплюснулось так, будто по нему проехался каток. Кожа покрылась жабьими пупырышками. Все Алькино тело подавало сигнал к бегству. Бежать, бежать куда глаза глядят! И Алька побежала бы, если бы из кухни не вышел Сергей.

Он посмотрел на нее так, что она почувствовала себя падшей женщиной. Что ж, неудивительно. Особенно если учесть, что на кухне сидит Санька. Ее законный супруг, за которым она два года была замужем. Самые страшные годы в ее жизни.

Алька не чувствовала сил ни оправдываться, ни врать. И в конце концов, в чем она виновата? В том, что скрыла штамп в паспорте? Брак с человеком, которого она не только не любит, а ненавидит и боится?

— Я знаю, — одними губами прошептала она. — Там мой муж.

Сергей кивнул — очевидно, лишь этого она была достойна, — и вернулся на кухню. Онемевшими руками Алька расстегивала сапоги, снимала куртку, вешала сумку. Из нее словно выпили всю кровь. Она вспомнила какой-то фильм, где мужчину намазали кремом, привлекающим насекомых, и ночью его одолели комары и москиты. К утру от него не осталось ничего, кроме оболочки. Вот и от Альки осталась одна оболочка…

Санька сидел на кухне и как ни в чем не бывало пил чай. Пил, как обычно, тихо, не прихлебывая.

Надо же, это только Сергей так может. Ни битья морд, ни драки, ничего. Сидит на кухне с ее мужем, пьет чай и, наверное, говорит о жизни. Интеллигент.

Алька смотрела на Саньку, и страх потихоньку отползал. Кого она боялась все это время? Вот этого чахлого, неказистого паренька с угреватым лбом? Вот это ничтожество, которое изводило ее и превращало жизнь в кошмар? И от этого пигмея она убегала, спасалась?

Сергей стоял в стороне, скрестив руки на груди, как посторонний наблюдатель, чье присутствие нужно лишь номинально. Ждал, что будет…

Санька наконец оторвался от чашки и поднял голову:

— Хватит ваньку валять. Домой поехали. — Голос звучал раздраженно. Алька не без злорадства подумала, что он уже успел сравнить себя с Сергеем и понять, что сравнение — не в его пользу. Эта мысль окончательно разбила ее страх в пух и прах. Теперь Алька была свободна.

— Нет у меня дома, Сашенька, — улыбнулась она. — Я сейчас здесь комнату снимаю, а завтра — в другом месте сниму. Так что поезжай-ка ты домой один. Не поеду я с тобой. Не жди.

— Разговорчивая стала? — Водянисто-голубые жестокие глаза смотрели в упор.

Но Алька уже не боялась. Пусть себе угрожает.

— Еще как. Уезжай, Сашенька. Я, как устроюсь, приеду. И подам на развод — давно пора…

Чашка громко звякнула о блюдце. Если бы не Сергей, он бы не задумываясь влепил Альке увесистую затрещину.

— А я те говорю — поехали.

— Я — свободный человек, а не крестьянка крепостная. Где хочу, там и живу. Не вернусь я, не жди. Хоть что делай. Лучше уж умереть, чем с тобой жить.

Выражение Санькиного лица мгновенно изменилось. Алька знала — сейчас станет давить на жалость. Обычно получалось убедительно, но теперь она была готова.

— Аля, ну пожалуйста… Ты же знаешь, я все для тебя сделаю.

— Что ты для меня сделаешь? Изобьешь опять, я напьешься, голодом будешь морить? Два года ты нервы мне трепал. Бил меня, так что я тюбиками изводила Маришкин тональный, чтоб синяки замазать. Пил, как будто у тебя вместо желудка — бочка нержавеющая. Пропивал все деньги, так что есть нечего было. — Алька говорила все это сухо, без слез, но Сергей заметил, что она страшно взволнована. Ему показалось, что Алька вот-вот сорвется, и он поспешил вмешаться, хоть перед этим и дал себе слово не лезть, что бы ни происходило.

— Это правда? — спросил он у Саньки. — Ты мне вроде другое говорил?

— Да врет она все. Села тебе на шею. В Москве хочет остаться, сука…

Сергей побелел от гнева. Никто не смел так обращаться к женщине, а уж тем более к Альке. Ему захотелось изо всех сил съездить по Санькиному лицу, мерзкому, перекошенному от злости. Сергей сжал кулак, но тут же передумал. Чем он будет лучше Саньки, если позволит себе распустить руки?

— А ну, вон отсюда! — крикнул он, склонившись над сидящим Санькой. — Пошел на хрен, м…ла! Не поедет она — русским языком тебе сказала. Пошел отсюда, пока я тебе не врезал!

Всю Санькину злость как рукой сняло. На его лице появилось выражение растерянности и кроличьего испуга. Он не ожидал, что интеллигентный Сергей станет заступаться за Альку и уж тем более разговаривать с ним в таких выражениях.

— Да ты чё? Она ж моя жена законная, — промямлил Санька. — Я же… Я же не просто так… Я ж ее люблю…

— Странная у тебя любовь, — остыв, пробормотал Сергей. — Уходи уже, ради бога. Я за себя не ручаюсь.

— Уезжай, Санька, — поддержала Алька. Она никогда еще не видела Сергея настолько злым. — Я, ей-богу, тебя прощаю. Все, что ты мне сделал, прощаю. Но видеть тебя больше не хочу.

— Алька… — позвал ее Санька, но уже без надежды в голосе. В его глазах стояли слезы, но Алька знала — им нельзя верить. Каждая его слеза отольется потом синяком на ее теле. Не сегодня — так завтра.

— Уезжай…

Когда Алька снова зашла на кухню, Сергей сидел, опустив голову на руки. На столе стояла рюмка и початая бутылка коньяка. Алька не осуждала Сергея. После Санькиного ухода и она не против выпить рюмочку.

Алька присела напротив Сергея, не зная, что ему сказать. А хотел ли он что-нибудь слышать? О чем он сейчас думает? О том, что она его обманула?

— Я тоже буду, — чтобы как-то растормошить Сергея, произнесла Алька.

— Что будешь? — поднял он голову.

— Пить буду.

— А стоит? — Алька кивнула. — Ладно, как знаешь. — Сергей поднялся со стула и нехотя потянулся за рюмкой. Альке показалось, он чувствует себя немногим лучше ее. Бледный, вялый, он казался жертвой вампира. А Санька и был вампиром. — Зачем ты за него вышла? — спросил он, поставив перед Алькой наполненную коньяком рюмку. Руки у Сергея дрожали, и коньяк немного расплескался. Янтарные капли блестели на столе, как невысохшие слезы.

Алька ждала этого вопроса.

— Думала, что люблю. Тогда думала.

— Уже нет?

— Нет, — уверенно ответила Алька. — Помнишь, как в «Обручении»? — Она завела глаза, совсем как школьница, припоминающая урок, и процитировала: — «Человек имеет право лишь на одну-единственную любовь, а все остальное — это лишь пагубные заблуждения, составляющие несчастья бесчисленного множества людей». Санька был моим несчастьем, этим самым заблуждением. Мы еще в школе дружили, он портфель за мной носил. А потом, когда родители умерли, я осталась одна, растерялась, а он — рядом, утешал… Как-то вина принес, в праздник, а я пить не умею… Ну вот… Я считала, мой первый мужчина должен стать моим любимым, а потом — моим мужем. Мне не хотелось, чтоб было как-то иначе. Казалось, что так правильно… Сначала он был тихий. А когда мы поженились, начался настоящий кошмар. Сейчас мне кажется, что мой брак был сном. Страшным сном… Он бил меня, когда злился, когда ревновал, когда ему мерещилось что-то, чего на самом деле не было. Сейчас я понимаю — дело не в том, что он мне не верил. В первую очередь он не верил в себя… Я прожила с ним год и поняла, что больше не могу. Не могу терпеть всю эту ненависть, которой заполнен каждый угол в доме. В его доме… Ведь он столько раз подчеркивал, что я живу у него. Говорил, что мне некуда деваться. Родительскую квартиру я проворонила по глупости… А, неохота даже об этом рассказывать. Санька думал, что я слабая и никогда не решусь уйти… Но я все-таки решилась. Подумала: поеду в Москву, найду себе кого-нибудь и буду эгоисткой. Буду принимать любовь. А сама никому больше на дам этой любви… Буду использовать мужа… — Алька покраснела. Сейчас она стыдилась тех мыслей. — Маришка говорила мне, что я так не смогу. Но тогда я ей не поверила. Что ж, — улыбнулась Алька, — зато убедилась в этом на собственном опыте. Не вышло из меня «стервозы». Ну и хорошо… Слава богу… Когда я приехала в Москву и ты… пустил меня к себе, меня начал мучить страх, что Санька меня найдет, заставит вернуться… Я ведь знала, как он умеет давить… Сделает жалостливое лицо. А глаза, знаешь, такие грустные, будто ему жить осталось несколько дней. Раньше я на это велась. А сейчас словно глаза открылись — ведь не любовь это, а попытка оставить свое у себя. И когда увидела его здесь, то поняла, что больше не боюсь. Некого. Он оказался маленьким, противным, жалким и ни капельки не страшным… Только как он меня нашел?

— Он письмо нашел, что ты писала Маришке. Просто из ящика вытащил. А там — адрес и все подробности.

— Извини…

— Да что уж извиняться, — махнул рукой Сергей. — Ты извини. Я чуть было этому Саньке не поверил, когда он сказал, что ты ему всю жизнь испортила.

— Я?! — Алька аж покраснела от возмущения.

— Да. Актер чертов. Ну что, Алька, выпьем, чтобы ты наконец развелась и забыла о той жизни, которая у тебя была до… — Он хотел сказать «до нашего знакомства», но запнулся. Это прозвучало бы двусмысленно. — До приезда в Москву.

Алька залпом выпила коньяк, поморщилась и закусила предложенной Сергеем шоколадкой.

— Кто ж так пьет? — улыбнулся он. — Это не водка. Его нужно пить маленькими глотками…

— В следующий раз, — выдохнула Алька. — Что-то мне не до тонкостей… И вообще я не пью. Напилась раз в жизни — зато какие последствия…

— Это ты про мужа?

Алька сморщилась сильнее, чем после коньяка.

— Не называй его так. Он только по закону муж, а так… Даже не знаю, как его назвать…

— Никак не называй. И вообще забудь о нем. Это перевернутый лист в книге, которую не стоит перечитывать. Потому что она оказалась глупой и злой…

Алька и сама понимала, что прошлому не место в ее новой жизни. Но это говорил Сергей, помешавшийся на своей любви к Елене…

— Но ты-то не перевернул свой лист, — укоризненно покачала головой Алька. — А мне советуешь…

— У меня была другая книга. Сказка. Которую мне, как ребенку, хотелось читать еще и еще…

— Хотелось? Сейчас не хочется?

— Не знаю, — подумав, ответил Сергей. — Уже не знаю… — Он приподнялся и наполнил рюмки коньяком. — Все изменилось. Жизнь изменилась, и сказка стала другой… Может, не такой странной, но светлой и доброй… Ты знаешь, я… — Сергей отпил немного коньяка — его слишком волновало то, о чем он говорил Альке. Он даже не был уверен, понимает ли она его. Но, глядя в ее задумчивые, внимательные глаза, Сергей чувствовал, что хотя бы часть его туманных сравнений попадает в цель. — Я научился тому, чего никогда не умел. Научился радоваться мелочам, которых раньше не замечал. Научился видеть — еще неясно и нечетко, — но все-таки видеть людей, обстоятельства и предметы в другом свете, ярком, фееричном… В том, в каком их видишь ты… Да, это правда — меня потрясло то, что, несмотря на скверные обстоятельства, ты не изменила себе, не разучилась радоваться, не разучилась быть открытой и доброй. А этим могут похвастаться немногие… Я даже на твои пять причин улыбнуться посмотрел совсем другими глазами. Радоваться тому, что ты дышишь, тому, что живешь, тому, что вокруг тебя, улыбаться для тех, кто, возможно, даже не видит тебя, — это подвиг, Алька. Это настоящий подвиг в наше время, когда каждый занят своими делами и не обращает внимания на то, что происходит вокруг него, с другими людьми… Именно это качество отличает тебя от остальных. Это делает тебя личностью. Когда-то я считал личностями людей, которым свойственно копание, самобичевание, «духовный стриптиз»… Но теперь я понимаю, что главное — не зарыться в себя по самые ушки, а жить здесь, в этой паскудной реальности, и при этом считать ее лучшей реальностью на свете. И это — не заблуждение, не наивность…

— «На земле гораздо больше Блаженств, чем предполагают. Но большая часть людей не умеет их отыскивать», — улыбаясь, произнесла Алька.

Сергей улыбнулся в ответ. В его улыбке сквозила гордость.

— Я смотрю, мои уроки не прошли даром. Ты уже вовсю цитируешь Метерлинка… Кстати, ты не думала куда-нибудь поступить? В этом году уже поздно, но в следующем…

— Думала, — созналась Алька. — Но это слишком дорого. Во всяком случае, пока. И потом, я не уверена, что останусь в Москве…

— Ты хочешь вернуться в Сосновку? — испугался Сергей.

— Уж точно не туда, — успокоила его Алька. — Слишком много воспоминаний… Я хотела бы жить в Подмосковье. В каком-нибудь из областных городков… Москва — не мой город. Слишком уж много здесь шума и суеты.

Сергей понимающе кивнул.

— Это так… — вздохнул он. — Я тоже подумываю продать квартиру и переселиться куда-нибудь подальше отсюда. Туда, где нет ни шумных дорог, ни толпы, ни этого ада, который называют метро…

— Я думала, что привыкну к нему, — пожаловалась Алька. — Да так и жду поезда с закрытыми глазами. А Маришке понравилось. Она вообще здесь как рыба в воде.

— Бойкая она, твоя Маришка, — улыбнулся Сергей.

— Ага. Не то что я…

— Ты тоже не из робких. От мужа сбежала, приехала в незнакомый город. И даже смогла в нем устроиться.

— Если бы не ты…

— Да ладно… — махнул рукой Сергей. — Уверен, ты как-нибудь выкрутилась бы. У тебя был такой взгляд, что наверняка не я один хотел подойти и вмешаться.

— Какой? — лукаво поинтересовалась Алька. Время прошло, и она уже забыла о том страхе, который испытывала тогда, глядя на сгрудившуюся вокруг нее толпу.

— Васильковый. Такой глубокий и отчаянный, что невозможно было пройти мимо девушки, которая так на тебя смотрит.

— А я вовсе и не на тебя смотрела. Даже лица не разглядела, когда ты подошел. Только пальто. Длинное и черное. Прямо как чувствовала, что это. пальто мне поможет…

— Слава богу, я успел догнать тебя утром. Если бы ты ушла… моя жизнь так и осталась бы нераскрашенным холстом…

Сергей не хотел этого говорить, но слова сами сорвались с языка. Он смолк и посмотрел на Альку. Ее лицо выражало не то радость, не то испуг. Синие глаза округлились, как тот шарик, который она постоянно носила с собой. Что она чувствует? Удивление? Замешательство? Радость?

— Ты серьезно? — спросила Алька. — Или это снова твои театральные штучки?

— Нет, не серьезно! — обиделся Сергей. — Конечно, играю, чтобы соблазнить бедную девочку.

— Можешь не стараться, — улыбнулась Алька, — соблазнилась уже.

Сергей растерялся. Он не знал, как реагировать. Счастье само плыло к нему в руки, и ему даже не нужно говорить лишних слов, убеждать, доказывать. Алька сидела раскрасневшаяся от коньяка и от всех этих признаний. Сергею хотелось вскочить со стула, броситься к ней и расцеловать ее розовое, смеющееся лицо, а потом глаза — два синих бездонных колодца. Но он продолжал сидеть, как языческий божок, с мертвым лицом, в окаменевшей позе.

В воздухе повисла пауза. Эта тишина, нарушаемая стуком неутомимого дождя за окном, мешала Сергею дышать. Он задыхался, он чувствовал, что больше не может просто сидеть и смотреть на Альку. А ведь это так легко — встать и сделать несколько шагов. Всего несколько шагов в сторону еще одной радости. Радости любить…

Алька устала ждать. Она встала из-за стола и подошла к Сергею. Его губы были плотно сжаты, но глаза улыбались. Он не шевельнулся, но Алька чувствовала, что его желания полностью совпадают с тем, чего хочет она. А ей больше всего на свете хотелось прижаться губами к этим твердым губам и глазам, серым, как осеннее небо.

Алька наклонилась и поцеловала Сергея в губы. Они разомкнулись и ответили ей тем же. Внутри стало горячо-горячо, как будто в кровь добавили красный перец…

Не прерывая поцелуя, Сергей обнял Альку и посадил к себе на колени. Она таяла в его руках, как свечка, опаленная дыханием огня. Ее тело было горячим, гибким и податливым. Сергей не помнил, когда в последний раз хотел так сильно, что не осталось сил сдерживать себя.

Через несколько минут они оказались в постели. А позже оба не помнили, как это произошло. Словно некая фантастическая сила перенесла их из кухни и бросила в мягкие объятия кровати. Алька не сопротивлялась, не жеманилась. Она хотела этого так же сильно, как Сергей, и не пыталась скрыть свою страсть. Даже сейчас она оставалась сильной. Сильной и честной, такой, какой была всегда…

Он, сдерживая нетерпение, осторожно снял с нее одежду и чуть не обжег язык, коснувшись поверхности ее кожи, горячей, как раскаленная крыша. Нежной и вкусной, как сладковатые лепесточки клевера. Сергей изо всех сил старался сдерживаться, но не мог. Желание оказалось слишком сильным, чтобы подождать хотя бы несколько минут.

— Я хочу тебя… — зашептала Алька в самое ухо. — Ужасно хочу.

Сергей улыбнулся, и в темноте она заметила его улыбку. Она была нежной и такой ласковой, что защемило сердце. Алька потянулась к нему, прикоснулась губами к глазам, к губам и снова зашептала, но, что именно, Сергей уже не слышал. Он уже погрузился в темный, странный лабиринт желания, лишь в конце пути освещенный яркой вспышкой света…

Утро добрым не бывает, как гласит мудрая поговорка. Вчера Сергей выпил всего несколько рюмок, но чувствовал себя как с глубокого-преглубокого похмелья. Рядом лежала Алька, тихая, как июньское утро. Она все еще спала, ее душа витала где-то далеко, в измерении сна. Сейчас она могла себе позволить не думать о том, что произойдет дальше.

Сергей немного злился на этот безмятежный сон. Он полночи проворочался в раздумьях, спал тревожно, а потом снова проснулся, чтобы думать о неизбежном — последствиях вчерашней ночи.

Как теперь он должен поступить? Слово «должен» смущало Сергея. Заставляло думать о бремени ответственности, которую он не мог, не готов взять на себя.

Одно дело — Алька, какую он знал до сих пор. Его влюбленность, его подруга, девочка, которую можно чему-то научить и которая блестяще усваивает знания, составляя обо всем собственное мнение. И совсем другое — новая Алька, связанная с ним сегодняшней ночью. Такой Альки Сергей еще не знал. И боялся узнать. Слишком долго он жил один, чтобы впустить в свою жизнь другого человека.

А что, если она окажется не способной на настоящее, искреннее чувство? Ведь любовь — языческий бог, требующий жертвоприношений… А что, если Алька все-таки уйдет от него к Олегу, с которым ей проще, чем с ним? А что, если ее порыв спровоцирован коньяком?

Он тихо вышел на кухню. За окном занимался тоскливый осенний рассвет. Достал из шкафчика «нычку» — пару сигарет, сиротливо приютившихся в смятой пачке.

Да и не только в Альке дело. Он сам еще не готов быть сильным, ответственным, надежным. И потом, Елена… Если она вернется, что делать тогда?

Сергей затянулся и закашлялся — он уже давно не позволял себе курить. Да, все верно. Он еще не готов…

Глава 12 «АЛЬБИНА» ПОДНИМАЕТ ЗАНАВЕС

— Баб Зин, мы договорились — никаких заранее, — вяло отмахнулась Алька, чувствуя, что ей не избежать очередного «аванса» для бабы Зины. — Мне самой жить не на что.

— Ну, дочка, — захныкала бабуля. — Ну дай хоть на бутылку. Ты же знаешь, не выпью — помру…

Начинается, подумала Алька и сунула бабе Зине стольник.

— Запиши, дочь, ей-богу, лишнего не возьму…

— Да будет вам, баб Зин. Я верю, — ответила Алька, представляя, как вечером Маришка отметелит ее за то, что она дала бабе Зине еще один стольник.

Квартирка, в которую Алька переехала уже на следующий день после ночи с Сергеем, была довольно уютной. Несмотря на то что баба Зина изрядно закладывала за воротник, она умудрялась содержать в чистоте свое скромное жилище.

Альке здесь нравилось. По крайней мере, она, нимало не смущаясь, переставила все по своему усмотрению. Но самое главное, эта квартира не напоминала ей о Сергее.

В то утро она сразу почувствовала, что что-то не так. Сергея не было в постели, когда она проснулась. Он долго просидел на кухне, и по запаху, доносящемуся оттуда, Алька поняла, что он курит.

Она не стала выяснять отношений и ни словом не обмолвилась о проведенной ночи. Зато лицо Сергея говорило ярче всяких слов. Хмурое, смурное, как в первый день их знакомства. И Алька понимала — почему. Вчера он, не подумав, отдался страсти. А утром наступило раскаяние. Все верно, он хотел ее, его влекло к ней. Но не больше… Впрочем, на большее Алька и не могла рассчитывать. Ту пустоту внутри него могла заполнить только Елена. И глупо думать, что Алька, маленькая девочка, сможет противостоять пусть и призраку, но призраку взрослой женщины, умевшей преподнести себя так, как надо…

Алька сразу решила, что уедет. Правда, не думала, что это случится так скоро. В тот же день она позвонила Маришке и узнала, что та тоже собирается переезжать. Троюродная сестра оказалась не подарком и постоянно попрекала Маришку жильем, за которое та не платит денег.

Их выручил охранник Пашка, чья бабка срочно искала квартирантов.

Сергея не было дома, когда Алька окидывала квартиру прощальным взглядом. Если бы не Маришка, она, наверное, разрыдалась бы. И только присутствие подруги удерживало ее от глупых слез.

Уезжать вот так, не попрощавшись, было неловко. В конце концов, Сергей очень много для нее сделал… Поэтому Алька вырвала из блокнота листок бумаги и написала: «Спасибо тебе за все. Я очень надеюсь, что ты будешь счастлив и найдешь ту женщину, которую ищешь». И подписалась — «Алька».

Маришка все торопила ее, что-то спрашивала про бабу Зину, но Алька ничего не слышала. Она выходила из дома, как оглушенная, даже в ушах звенело. А в глазах стояло лицо Сергея. Его глаза улыбались, а губы шептали ее имя. И от этой картины на Алькиных ресницах застывали слезы…

Она ждала, что разлука принесет с собой пустоту внутри. Но вместо нее в Альке поселилось какое-то болезненное беспокойство, которое заставляло ее в каждом прохожем видеть Сергея. А в каждом звуке слышать его голос. И каждый раз чувствовать жгучее желание набрать его номер, чтобы только вслушаться в его дыхание, раздавшееся в трубке. Но Алька не позвонила. Она даже хотела вырвать из записной книжки листочек с номером Сергея. И все-таки передумала. В конце концов, неужели она такая безвольная, что не может держать себя в руках?..

Дни шли за днями, и ничего не менялось. Спустя неделю после переезда Алька нашла в себе силы встретиться с Олегом. Она не имела права бросить его вот так, ничего не сказав. Однако, выслушав Альку, он не очень-то расстроился.

— Жаль, что все так вышло. Всю прошлую неделю я места себе не находил. А на этой вдруг успокоился. Знаешь, как будто почувствовал, что ты все решила… Ты хорошая, Алька. Только, по-моему, сама не знаешь, чего хочешь…

Олег просил ее звонить. Мало ли что бывает в жизни? Да и потом, его мама уже успела к ней привыкнуть. И даже спрашивала, как у нее дела. Алька стояла, не зная, куда девать глаза. Ведь она так и не рассказала Олегу всей правды. Что она жила у его брата, что она спала с его братом. И что его брат плевать на нее хотел…

Несколько раз Алька пыталась перебить Олега и очистить свою совесть. Но не вышло — этим вечером он оказался чрезмерно болтливым. Альке показалось, что его мысли тоже заняты кем-то другим. Но она даже обрадовалась. Ей не хотелось, чтобы Олег мучился из-за ее ошибки.

Они попрощались по-доброму, как хорошие друзья. Уходя, Олег обернулся и помахал ей рукой. Алька чуть было не расплакалась. Она снова одинока и несчастна, почти как тогда, когда приехала сюда. Но теперь у нее есть свобода. А еще Маришка, которая во всем поддерживает подругу. И еще любовь, от которой пересыхает в горле и к глазам подкатывают слезы.

Но Алька улыбалась сквозь слезы, потому что всех этих причин достаточно для того, чтобы улыбнуться…

Сегодня Алька приехала в офис раньше обычного — ей позвонил охранник Пашка, которому не терпелось сообщить ей какую-то новость.

— Это не телефонное, Алька, — заговорщическим тоном поведал он, когда она попросила дать ей поспать еще хотя бы часок. — Приезжай, поговорим.

Увидев раскрасневшуюся Альку, Пашка первым делом сунул ей какой-то журнал.

— Что это? — удивилась Алька.

— Журнал посещений. Я сюда записывал данные всех, кто к нам приходил!

— Ну и что? — удивилась Алька.

— А то. Помнишь, ты просила узнать, не был ли в «Альбине» Павел Тимофеевич Вольский?

Кровь отхлынула от Алькиного лица. Неужели подозрения Сергея подтвердились?

— Конечно, помню, — прошептала она. — Ты что-то узнал?

— Еще как узнал. Вольский здесь был. Это точно. — Пашка распахнул журнал и ткнул пальцем в одну из клетчатых страничек. — Видишь?

— У-у, — покачала головой Алька. Она изо всех сил старалась увидеть фамилию Вольского, но ничего подобного не видела.

— А зря. Странички-то пронумерованы.

Алька присмотрелась — страницы журнала действительно пронумерованы. Но за семьдесят пятой почему-то шла семьдесят седьмая. Она озадаченно посмотрела на Пашку.

— Не доходит?

— Ее вырвали?

— Вырвали. Спрашивается: зачем? И журнал этот был спрятан так, что я нашел его по чистой случайности. Ты же знаешь, я недели три его искал, все нигде не мог найти… — Алька кивнула. Пашка действительно три недели тщетно пытался отыскать этот журнал. — Журнал еще полбеды. — Пашка ткнул пальцем в камеру. — Она ж все пишет. Все, кто заходит в «Альбину», должны быть на кассетах… Так фигушки. Этой записи тоже нет. Я все перерыл. Есть за предыдущий день, есть за следующий. А за этот — нет, — развел руками Пашка. — А еще, — полушепотом продолжил Пашка, — в тех самых числах приезжал Виталь Гнатич. По-моему, я уже говорил тебе, как часто он здесь появляется… Кстати, приехал он не один, с той самой расфуфыренной теткой… Уж не знаю, кем она ему приходится… В общем, пошли они к Владе, просидели там битый час. Все о чем-то спорили. Это мне уже уборщица рассказывала. Видать, говорит, что-то серьезное вышло, если сам приехал и так долго сидел…

— Значит, говоришь, в этих числах… — задумчиво произнесла Алька. — А уборщица та все еще работает?

— Ох, Алька, не лезла бы ты в это, — предостерег ее Пашка. — Чует мое сердце, дело нечисто. Не знали мы ничего, было хорошо. Меньше знаешь…

— Крепче спишь, — закончила за него Алька. — Да слышала я. Скажи лучше, уборщица уволилась?

Пашка вздохнул, поняв, что Альку не переупрямить:

— Черт с тобой. Работает. Пошли, она как раз на втором полы моет…

Через полчаса Алька узнала, что человеком, из-за которого между троицей шел сыр-бор, был именно Павел Тимофеевич. Уборщица почти ничего не слышала. Только пару фраз и одну повторявшуюся фамилию. Вольский то, Вольский се. Она тогда подумала, что Вольский — какой-то набедокуривший сотрудник.

Недолго думая, она попросила Пашку передать Кобре, что ее сегодня не будет, и рванула к Сергею. Пашка только укоризненно покачал головой — он чувствовал, что в Алькину авантюру волей-неволей придется втянуться и ему. Он совершенно не мог отказать этой девушке, когда она просила о чем-то со своей обезоруживающей улыбкой.

Алькино сердце бешено забилось, едва она вошла в знакомый подъезд, окрашенный в тускло-зеленый цвет. Как ее встретит Сергей? Как он посмотрит на нее?

У самой двери она заробела и долго не могла нажать на кнопку звонка, но потом все-таки решилась. В конце концов, она пришла сюда не из-за себя, а ради Сергея, которому обещала помочь.

Дверь открылась, и Алька с трудом узнала в гладковыбритом, причесанном молодом человеке своего мрачного и хмурого хозяина.

— Сергей?

Он бросился к ней так, словно они не виделись уже несколько лет.

— Алька! Господи, ты вернулась… Я из Олега всю душу вытряс, где ты… А он молчит, как воды в рот набрал. Расстались, говорит, знать ничего не знаю. Если захочет, сама тебя найдет…

— Ты рассказал Олегу? — удивилась Алька. Она не ожидала от Сергея такой прыти.

— Ну да. Все равно ты с ним рассталась…

— А он?

— Нормально. Удивился, конечно, но пережил… Пришлось мне тебя самому искать. И я нашел. Правда, поздно. Ты сама пришла… Еще несколько секунд, и мы бы разминулись. Я искал бы тебя в твоей квартире, а ты меня — здесь…

Альку накрыло радостью, как волной. И самое восхитительное, она видела — Сергей чувствует то же самое. Он говорил, говорил много, как никогда. И за этим словопадом крылись волнение и радость. Радость от того, что он снова ее увидел.

Но Алька не собиралась уступать так просто, Она сделает то, зачем пришла, а дальше… А дальше — поглядит на поведение этого нового Сергея…

— Сбежала, хоть бы слово сказала, — продолжал тараторить Сергей, затаскивая Альку в квартиру. — Надо полагать, ты думала, мне будет легко?

Он еще и отчитывает… Алька хотела возмутиться, но снова вспомнила, зачем пришла. Неожиданная радость, с которой ее встретил Сергей, совсем задурила ей голову.

— Твой отец, — быстро начала она, не дав Сергею высказать все, что он думает, — был в «Альбине». Мне Пашка сказал, охранник. В журнале, где отмечают посещения, нет одного листа. И сам журнал был спрятан так, что фиг найдешь. Кассета с записью посетителей выброшена. И еще… в тех числах, когда делались записи на пропавшем листе, в агентство приезжал директор с какой-то дамой. Они долго сидели у моей начальницы и о чем-то спорили, упоминая фамилию Вольский.

— Вот, значит, как… — Сергей с минуту задумчиво смотрел куда-то сквозь Альку, а потом подошел к вешалке и схватил пальто.

— Ты куда? — испуганно спросила Алька.

— В «Альбину». А ты мне дорогу покажешь.

— Даже не думай. Это глупо. Тебе все равно ничего не скажут.

— А что ты предлагаешь?! — взвился Сергей. — Сидеть здесь и гадать на кофейной гуще, что там делал мой отец? Я, знаешь ли, уже не сомневаюсь, что смерть отца и твое агентство связаны одной ниточкой. Факт. Скажу даже больше: сейчас я почти уверен в том, что «Альбина» причастна к его смерти. И ты предлагаешь мне сидеть здесь?!

— Нет, — покачала головой Алька. — Не предлагаю. Мы поедем в «Альбину», но позже. А сейчас я позвоню Пашке и узнаю, что он делает вечером.

— Какому еще Пашке? — нахмурился Сергей. Неужели за это время у Альки появился еще один ухажер?

— Охраннику.

— Зачем?

— У меня есть план.

— Ф-фуф… — Сергей вздохнул, отер со лба холодный пот и сел на тумбочку для обуви. — Вот до чего дошло — за меня решает женщина.

— Помолчи уж, мужчина, — отмахнулась Алька и, подняв телефонную трубку, набрала Пашкин номер: — Привет, Пашка. Знаешь, мне ужасно нужна твоя помощь…

Около двенадцати над самым Пашкиным ухом раздался звонок. Вздремнувший было Пашка продрал глаза и заглянул в камеру внешнего наблюдения. На пороге топталась Алька, а за ней стоял незнакомый мужчина. Он напоминал кого-то Пашке, но Пашка так и не смог вспомнить, кого именно. Матерясь про себя, он нажал на кнопку. Ох уж эта Алька! И зачем он рассказал ей все это?..

— Сергей Вольский, — представился мужчина, одетый в элегантное черное пальто.

Глаза у мужчины были холодными, мрачноватыми, а сам он производил впечатление суровой гранитной глыбы. Лицо в шрамах, узкий рот как будто сковало зимним холодом. И где она его откопала? — подумал Пашка.

— Павел, — кратко ответил он и сунул Альке связку ключей. — Это — от второго. Это — от кабинета Влады… Может, все-таки обойдемся без самодеятельности?

— Не получится, — покачала головой Алька. — Зато узнаем, чем занимается «Альбина» в свободное от фальшивых родственников время…

Пашка махнул рукой: мол, делайте что хотите. Он услышал, как они поднялись на второй этаж, как открыли дверь кабинета Влады Григорьевны. Что-то упало, кажется, разбилась ваза. Пашка покачал головой. И на фига он взялся помогать Альке? Все его дурацкая мягкотелость и ее курский говорок…

Проклиная про себя Альку, он оторвался от камеры видеонаблюдения. Достав из-под стола веник и совок, Пашка вздохнул и поплелся к лестнице, ведущей на второй этаж. Но подняться он не успел. Звук отпираемой снаружи двери заставил его обернуться. Кого еще принес черт?! Конечно, начальство! У кого еще есть ключи от офиса… Будет скандал, к бабке не ходи, будет… И погонят его с работы, как пить дать…

Пашка замер с совком и веником в руках и во все глаза смотрел на дверь. Предчувствия его не обманули. Дождался…

— Я тут, это… вазу разбил, — бросил Пашка первое, что пришло в голову. — Пойду-ка приберусь…

— А ну, стоять!

Глупая улыбка мгновенно сползла с Пашкиного лица. На охранника выпялился круглый черный глаз пистолета… Почему-то совсем некстати Пашке вспомнилась Пенза и листочки молодых берез, блестящие от капель первого дождя…

— Ну вот мы и встретились, Сереженька…

Сергей услышал до боли знакомый голос и не поверил своим ушам. Обернувшись, он понял, что не ошибся. На пороге кабинета стояла Елена. Рядом с ней подпирал дверь крупный немолодой мужчина.

— Елена? — спросил Сергей. Ему все еще не верилось, что перед ним действительно стоит она, а не призрак, не мираж.

Елена согласно кивнула. На ней, как всегда красивой и чуть-чуть уставшей, была дорогая шубка из стриженой норки и красный шарфик из какой-то жесткой ткани. Этот шарфик казался ему знакомым и таким же призрачным, как сама Елена.

Он не понимал, что она здесь делает, но уже начал смутно о чем-то догадываться. Фразы, брошенные отцом за несколько дней до смерти, одна за другой оживали в голове. Неужели — она? Неужели Елена…

Она опередила его вопрос усталым кивком.

— Да, это я… Все я… Знакомься, Сереженька, это — Валерий Игнатьевич, владелец «Альбины». Мой гражданский муж… Если ты разрешишь нам расположиться в собственном агентстве, то мы, пожалуй, присядем… — Елена подошла к столу своей легкой походкой и устроилась в кожаном кресле, ничуть не смущаясь присутствием Альки, которую она, казалось, вообще не замечает. Валерий Игнатьевич остался стоять у двери. Его лицо не выражало никаких эмоций. Они с Еленой представляли слаженный механизм: она была речевым аппаратом, а он — устрашающей силой. — А я и не думала, что мы с тобой встретимся, — продолжила Елена. — И не встретились бы, если бы не твой любознательный папочка. Павла Тимофеевича погубило любопытство, которое, скажу заранее, погубит и вас. Зря он полез качать права. Мы его предупредили, но он отказался слушать и сдуру поперся в ментовку… Ну что мне было делать? — растерянно развела руками Елена, словно прося поддержки у слушателей. — Естественно, мы с Валерием Игнатьевичем решили, что нам не нужен такой любознательный знакомый… Я была уверена, что ты, Сереженька, не полезешь в это дело, — притворно вздохнула Елена, теребя тонкими пальцами красный шарфик. — Ты же у нас такой отстраненный, не от мира сего. Учитель — писатель, — хмыкнула она. — Утонченная натура, не нашедшая себя в нашей грубой реальности… Но ты все-таки полез. Да еще и девку за собой потащил… До сих пор не понимаю, как она оказалась в «Альбине». Впрочем, это уже не важно… Вы оба сделали свой выбор. Неужели непонятно, что у нас тут каждое движение сотрудников отслеживается?..

Сергей молчал, то сжимая, то разжимая кулаки. Он смотрел на Елену, как только что прозревший человек смотрит на уродливый предмет, который сослепу считал восхитительным. Елена утратила очарование недосягаемого призрака. Теперь она — зримая, ощутимая — вместо прежней любви вызывала у Сергея омерзение и ярость. Ему хотелось бросить ей в лицо что-нибудь резкое, но он даже не мог подобрать слова. Но больше всего он злился на самого себя. Как можно было думать, что Елена — эта холодная дрянь — лучше и ближе, чем Алька? Как можно было решить, что эта кукла — та настоящая и единственная…

— Но зачем? — услышал он Алькин голос.

Синие глаза смотрели на Елену без страха, но с недоумением. Это маленькое и чистое существо искренне не понимало всех этих игр человеческими судьбами и жизнями. Сергей стиснул зубы. Ни себя не уберег, ни ее… Какой же он дурак, что не оставил ее дома!

— Что — зачем? — пренебрежительно улыбнулась Елена, даже не глядя в ее сторону.

— Зачем нужно было убивать?

— Господи, ну где ты нашел эту наивную дурочку? Затем, что мы занимаемся не только родственниками… Мы обучаем девушек, которые ищут нам деньги. Живые деньги, понимаешь, Сереженька… Карманы, набитые бабками… Агентство заранее узнает все о своих жертвах: их вкусы, привычки, любимые блюда… В общем, все вплоть до мелочей. А наши девочки, блестяще владеющие искусством соблазнять, вооруженные информацией, отправляются на охоту. И как видишь, мужчины на них клюют. Они готовы выложить все до последней копейки, лишь бы спасти своих любимых от беды. А потом любимые, увы, исчезают… Ты долго искал меня, Сергей? — усмехнулась она. — А ждал? Полагаю, это моя замена, — покосилась Елена на Альку. — А я-то надеялась, что привила тебе хороший вкус…

— Ну и гадина, — сплюнул Сергей. — Экая дрянь… Одного я не пойму, какого дьявола твой «гражданский муж» подложил мне свою любовницу? Что, другую не мог найти?

Елена сморщилась. Ей не нравилось, когда ее называли подстилкой. Рослый питбуль — Валерий Игнатьевич — учуял настроение своей хозяйки. Его большая тень отделилась от дверного косяка, но Елена жестом приказала ему остановиться.

— Ты же у нас крепкий орешек, Сереженька… — улыбнулась она, поправляя шарфик. — Просто так не расколешься. Вот и пришлось вступать в игру козырям… Квартирка-то недешевая… Я долго смеялась, когда оказалось, что все так просто.

— Вот дрянь! — не выдержал Сергей. — Ни чести, ни совести!

Он бросился к Елене, но тень на пороге окончательно ожила и заорала:

— Стоять!

Алька только сейчас заметила пистолет в руках Валерия Игнатьевича.

— Сергей, у него оружие! — закричала она, но Сергей словно оглох. Он выволок Елену из кресла и тряс ее, как куклу, пытаясь выпотрошить из нее остатки души, если таковые, конечно, имелись.

— Сергей! — беспомощно крикнула Алька.

«Тень» взвела курок.

У нее было несколько секунд на раздумья, но Алька не собиралась ими пользоваться. Сергей увидел, как что-то метнулось между ним и «тенью», а потом услышал звук выстрела.

Его руки разжались, он отпустил Елену. Не было смысла сжимать ее хрупкие холодные запястья. Не было смысла мстить, винить, упрекать. Не было смысла ни в чем, когда Алька, милая, нежная… его Алька… лежала на полу такая бледная, поникшая, как высохший василек.

Сергей кинулся к ней, почти физически чувствуя ее боль. Алькины глаза все еще были открыты, а вечно потрескавшиеся губы улыбались, как всегда, неизвестно чему. Жизнь уходила вместе с этой улыбкой. И Сергей уже наполовину чувствовал себя мертвецом…

— Алька… — стонал он, тычась губами в ее волосы, глаза, лицо. — Что ж ты наделала, Алька…

Эпилог

На кладбище всегда тихо. Особенно поздней осенью. Родственники редко приходят на могилу к усопшим в это холодное, неуютное время года. К ним приходят тогда, когда на землю возвращается тепло и души — мертвые и живые — отогреваются лучами весеннего солнца.

Сергей никогда особенно не следовал традициям. Ему казалось, отец ждет его в любое время года. В любое время дня и ночи. В любой праздник. По поводу и без повода. Ведь даже там, в ином мире, он всегда будет рад тому, что сын о нем вспомнил.

Сегодня они ходили на кладбище вместе, потому что Алька тоже хотела увидеть могилу его отца. Сергей не возражал — ведь год назад Алька чуть не погибла, пытаясь помочь ему разыскать убийц Павла Тимофеевича. Слава богу, охранник Пашка подоспел вовремя… Иначе Сергей и Алька обитали бы уже на облачках и считали небесных воробушков… Эти гады думали, что запугали парня, что он, как ему было велено, станет сидеть не шевелясь, пока ему не прикажут «отмереть». Но сесть-то в результате пришлось именно им. И надолго…

Но все это осталось в прошлом, к которому ни у Альки, ни у Сергея не было желания возвращаться. Они продали московскую квартиру и, к ужасному огорчению Олега и Маришки, переехали в небольшой, но очень уютный домик неподалеку от Чехова.

Алька осуществила свою заветную мечту и поступила на первый курс педагогического университета, твердо решив стать учителем русского языка и литературы. Правда, ездить туда из Чехова было трудновато, поэтому Сергею пришлось купить машину, а Альке пойти на курсы вождения.

Охранник Пашка завязал со своей работой и пошел на курсы парикмахеров-визажистов. Как ни крути, а эта профессия намного спокойнее.

Лилия Дмитриевна частенько навещает старшего сына и его жену. В одном из разговоров по душам она призналась Альке, что знала все почти с самого начала, но ни капельки не сердилась на Альку. Наоборот, она порадовалась за старшего сына. Ей так хотелось, чтобы он наконец нашел себе хорошую девушку. А уж в Алькиной «хорошести» она ни капельки не сомневалась.

Олег и Маришка, оказывается, влюбились друг в друга буквально с первого взгляда и теперь тоже готовились к свадьбе.

Что же касается Сергея, то он написал свою лучшую книгу, которая, правда, так и не стала известной. Эта книга — о любви и о счастье, которого мы, люди, не замечаем, как не замечаем воздуха, которым дышим. Сергей назвал ее «Пять причин улыбнуться», и одно только это название заставляло Альку улыбаться и думать о шестой причине, которую она все-таки открыла. Открыла вместе с Сергеем…

Папа хочет в отпуск

Когда я разглядываю Кусю, у меня возникает чувство, будто она видит не людей, а только предметы. Вот и сейчас, в угаре всеобщей дискуссии, она словно куда-то провалилась. Сидит, стряхивает с сигареты седые снежинки пепла и молчит, устремив взгляд в свое загадочное «никуда». А мы, простые смертные, не замечая ее добровольного затворничества, болтаем о том о сем, бросая пустые фразы в иссиня-черную египетскую ночь.

— Короче, я и подумал, ну ее, эту работу, к ляду… — подытоживает Леха. — Провались оно все пропадом. Всех денег не заработаешь, а отдыхать надо. Ну, короче, так прямо и сказал: давайте отпуск, а то уволюсь. И дали, что ж вы думаете…

— Ценный сотрудник, — ехидно косится на него Анечка. — Сотрудничег…

— Ох, не надо этих ваших интернетовских штучек, — перебиваю я Анечку, изображая усталого интеллигента. — Захламили язык своими «красавчегами», «афтарами» и «приведами». Придумали, тоже, виртуальную лексику. Оставьте потомкам хоть что-то настоящее…

Как я и ожидал, мое высказывание не остается без внимания. Хотя все произнесенное предназначается для возврата в нашу компанию Куси, Анечка и Леха тут же на меня набрасываются:

— Нет, ну вы посмотрите, нашелся радетель за чистоту языка!

— Ой, можно подумать… А физиономию-то скроил, посмотрите-ка! Тоже мне интеллигенция…

Смейтесь, смейтесь, думаю я, любуясь Кусиным взглядом, обращенным на этот раз в мою сторону.

— Ну что вы на него напали, — лениво заступается она. — Васька просто спор разжигает и народ смешит.

— Внимания, короче, хочет? — ухмыляется Леха.

— Угадал, Лешенька, — соглашаюсь я. — Только не от тебя.

И тут же ловлю заинтересованный Кусин взгляд. Если уж она и смотрит на людей, то смотрит изучающе, как на объект научного исследования. Сейчас вообще модно делать человека предметом исследования. Словесно препарировать его, как лягушку, раскладывать по полочкам его «фишки» и «заморочки», а потом наслаждаться результатами проделанной работы. И, горделиво взирая на окружающих, мнить себя великим знатоком душ, даже если за плечами у тебя никакого серьезного психологического образования, кроме кастрированных трехмесячных курсов весьма почитаемого нынче Нейролингвистического Программирования.

К Кусе это, правда, не относится. Она честно доучивается на своем психфаке, может быть, не очень популярного, но вполне себе приличного вуза с отлаженным ежегодным выпуском квалифицированных специалистов. И когда Куся анализирует людей, то делает это крайне осторожно, так, чтобы не обидеть и не задеть их трепетно лелеемое и оберегаемое «я». Наверное, за это я и люблю ее, Кусю…

— Скучно с вами… — делано зевает Леха и откидывается на спинку плетеного кресла. Он думает, что похож на падишаха с тюрбаном из белого махрового полотенца на голове и бокалом разбавленного соком мартини в руке. Но Леха ошибается: похож он на нувориша, который только-только узнал, что такое деньги и как их, оказывается, можно тратить. — Давайте, что ли, баиньки?

Такой неромантичный финал наших посиделок — и это первая ночь в Египте! — возмущает всех, даже мою ленивую Кусю. Она не хочет идти спать, ей хорошо предаваться размышлениям ночью, насыщенной ароматами, которых никогда не почувствуешь в Москве. Мне тоже не хочется спать. Мне хочется сгрести Кусю в охапку и утащить в наш номер, где я буду долго целовать ее трогательные маленькие пальчики и капризные губы, которые всегда с кокетливой верткостью ускользают от моих… Но больше всего мне хочется, чтобы ей было хорошо, а потому я наседаю на Леху и требую:

— Нетушки, никаких тебе «баиньки»! Зазвали в номер — развлекайте гостей. Что у нас по программе? — спрашиваю я, обшаривая наш широкий балкон в поисках ответа. Мой взгляд утыкается в глянцевый журнал, лежащий на столе. На нем красуется пышногрудая девица с осиной талией, облаченная в купальник «три полосочки». Две на груди, ну и одна сами понимаете где. Я впиваюсь в журнал глазами и руками, совсем как утопающий за спасательный круг. Начинаю листать. — «Склонны ли вы к авантюрам?» — читаю заголовок. Тест. То, что надо. — Ну что, ответим гламурным психологам? — обвожу я взглядом нашу маленькую компанию.

Леха с Анечкой согласны без вопросов. Куся тоже не возражает. Она знает, что нормальный тест содержит не меньше сотни вопросов, но соглашается ради того, чтобы поддержать компанию. И еще потому, что ей не хочется спать.

С серьезными лицами мы вооружаемся карандашами.

— Первый вопрос, — торжественно объявляю я. — Где бы вы хотели провести свой отпуск?

— А что? — удовлетворенно кивает Анечка. — Очень даже в тему…

— Варианты ответов? — интересуется Леха.

Куся молча грызет карандаш и разглядывает девицу с обложки. Я медлю с вариантами — пытаюсь понять, о чем Куся при этом думает. О том, что у нее самой маленькая грудь, или о том, что у девицы, невзирая на осиность талии и роскошный бюст, целая куча комплексов? А может быть, вообще не о девице, а о чем-то своем, мне недоступном? В такие моменты я злюсь на Кусю: ну почему она молчит и думает, хотя я читаю весь этот бред только из-за нее?

— Варианты, Вась, — торопит меня Леха. — Заснул, что ли?

— Вариант «А», — нехотя зачитываю я. — На романтическом острове, типа Таити. — По лицам слушателей понимаю, что на Таити никому не хочется. — «Б»: соберу старых друзей и отправлюсь в поход. — Тоже не прокатило. — «В»: приеду на вокзал и поеду куда глаза глядят. «Г»: зачем куда-то ехать, когда дома есть телевизор и пульт дистанционного управления?

— Это — к Лехе, — хихикает Анечка. — Чтоб его куда-то вытащить, надо сломать комп и разбить телевизор.

— Да ладно, — обижается Леха. Ему явно не хочется, чтоб его считали неподъемным домоседом. — Поехал же я с вами в Египет…

— Ага, — соглашаюсь я. — После того как Анечка пригрозила, что найдет себе знойного египтянина…

— Так чё выбирать-то? — краснея, спрашивает Леха. — Тупой какой-то тест. Вариантов мало.

— Что тебе ближе всего, — тихо подсказывает Куся. — Главное, не думай над ответом. Выбирай первое, что в голову пришло.

Зная Леху, я почти уверен, что он выбирает «куда глаза глядят». Хотя никогда в жизни не рискнул взять билет в один конец. Разве что в институте, когда его, пьяного в стельку, однокурсники затолкали в экспресс «Москва — Рязань». Леха потом два года об этом рассказывал и, я не сомневаюсь, помнит свою поездку по сей день…

Куся и Анечка останавливаются на Таити, хотя Куся, в отличие от Лехи, могла бы позволить себе роскошь ответить «куда глаза глядят». Она не любит рисковать, но когда ей становится скучно, в ее голове просыпается маленький безбашенный чертик, толкающий на самые необдуманные поступки. Я знаю этого чертика, и временами он мне даже нравится. Но чаще бесит — не люблю вытаскивать из передряг людей, которые сознательно в них попадают. А с Кусей это случается.

Я выбираю походный вариант, хотя не ходил в поход уже целую вечность: Куся не любит ночевок в спальниках и комаров, а без нее я не чувствую себя уютно.

— Ну что, умники, ответили? — вопрошаю я. Народ сосредоточенно кивает. — Следующий вопрос: «Самый яркий день в вашей жизни»… «А»: когда мама надрала вам задницу за гулянку до полуночи; «Б»: ваша первая пьянка; «В»: ваше первое похмелье; и «Г»: ваш первый секс.

Народ смотрит на меня с недоумением. Но это длится всего несколько секунд. Потом Леха начинает ржать, Анечка бросает на меня взгляд оскорбленной матроны, а Куся молча улыбается, продолжая грызть карандаш, испещренный следами от укусов ее маленьких, но острых зубок.

— Красавчег! — возмущается Анечка. — Харе прикалываться, читай нормально.

Я захлопываю журнал и бросаю его на стол, чем в очередной раз отрываю Кусино внимание от предметов окружающей обстановки.

— Вы правда хотите знать, какой день в моей жизни был самым ярким?

Вероятно, никто, кроме Куси, не хочет этого знать, но и Леха, и Анечка кивают. Я их понимаю: гламурный тест на «авантюрность» гораздо скучнее, чем любой из самых скучных моих рассказов. В радужной оболочке Кусиных глаз образуется подозрительно влажная синева, и я понимаю, что подбрасываю ей очередной материал для ее богатых исследований. Меня это немного злит, но я почти привык к тому, что часто представляю интерес для ее научных изысканий.

— Ну, слушайте, умники…

* * *

Возвращаюсь из школы рано. На дворе август, каникулы, но нас заставили помыть в классе окна. Настроение у меня удивительно хорошее, даже моим одноклассникам не удалось его испортить. Хотя Дьяк — Борис Дьяченко — изо всех сил старался это сделать. Дьяк — заводила, самый противный парень в нашем классе; он вечно зовет меня «чудилой на букву «м». Своим школьным прозвищем Жук я тоже обязан ему. А все из-за моего увлечения жуками. Как-то раз я набрал в деревне целую банку майских жуков и выпустил их прямо на уроке физики. Часть жуков взлетела, другая — расползлась по партам, а самые смелые майские жуки запутались в волосах моих одноклассничков. Девчонки визжали…

— А чего страшного? — недоуменно развел я руками. — Подумаешь, жуки. У нас в деревне весной они гроздьями на деревьях висят…

Молодой учитель физики, Сергей Васильевич, меня понял и к директору не повел. Только пересадил на заднюю парту, подальше от остальных, чему я даже обрадовался. А вообще-то мне понравилось, когда жужжащие мохнатые красавцы взмыли среди скучных бледно-зеленых стен кабинета физики. Жаль, кроме меня, никто этого не оценил.

К моему удивлению, мама вернулась с работы раньше обычного. Они с сестрой сидят на кухне и пьют чай с «сахаром без сахара» — так я называю заменитель сахара. Мама на вечной диете, сестра только вступает в ряды худеющих. Эту семейную традицию, по слухам, начала моя бабка, Полина Ивановна Уклейкина. Она так боялась растолстеть, что перешла исключительно на морковь и овсянку. Поэтому, когда дедушке понадобилось на несколько дней уехать, а бабке пришлось сидеть с внучатами, морковный салат и овсяную кашу мы получали на завтрак, обед и ужин. Вернувшись, дедушка Семен Арсеньевич очень на нее рассердился. После крупной ссоры бабка несколько месяцев не заглядывала в наш дом.

Я захожу на кухню и бросаю привычное:

— Мам, Оль, привет…

Обе синхронно ставят чашки и рассеянно кивают моей персоне. У сестры особенно отвлеченный вид, кажется, у нее неприятности. Вряд ли в институте: сессия уже давно сдана, а сестричка у меня девочка-умничка, учится без хвостов. Я поражаюсь, как ей удается совмещать гулянки и учебу. Для нее это так же легко, как овощи в салат порезать. Таким мозгам можно только позавидовать. Но вредная она, не приведи господи. И рассудительная, словно ей пятьдесят, а не девятнадцать.

На подоконнике стоит банка с белыми гвоздиками. Я догадываюсь: снова «мальчик с цветами». Так у нас в семье называют Олькиного ухажера, которого она наотрез отказывается знакомить с предками. Я уверен, что Олька стесняется: как же у такой умненькой и рассудительной девушки может быть парень? Наверное, сестричка думает, что парни — это глупо.

А вот я хочу, чтобы у меня появилась девчонка. Ведь мне уже почти пятнадцать, и у многих моих одноклассников есть «телки», как они их называют. Я бы не стал называть свою девчонку «телкой». Но я ни разу не встретил девчонки, которая бы понравилась мне по-настоящему. Все они какие-то… слишком обычные, что ли. Как будто их на фабрике штампуют. Даже одеваются как близнецы: зимой у них на голове дурацкие «капоры» всех цветов радуги, а летом — блестящие обручи размером с толстый палец. И разговаривают все про тряпки и косметику. Но это, считает Олька, — «отмазки». И она права: ни одна из этих «штамповок» на меня не посмотрит. Кто захочет встречаться с чудаком по прозвищу Жук, да еще с фамилией Васильков. Вася Васильков. Даже я понимаю, что звучит глупо.

В нашей семье вообще настоящая путаница с фамилиями. У меня, Ольки, папы и дедушки одна фамилия — Васильковы. У мамы — Гребнева. У бабушки — Уклейкина. Просто бабушка — мамина мама — после развода с мужем вернула себе девичью фамилию. А мама просто не захотела брать фамилию моего папы после замужества. Она у меня в этом смысле принципиальная: за равенство между мужчиной и женщиной. Наверное, поэтому мама никогда не готовит, а по дому всегда хлопочет дед… Иногда я жалею, что мама не дала мне свою фамилию. Был бы Вася Гребнев. По-моему, гораздо лучше, чем Вася Васильков…

— Папа не звонил? — спрашиваю я маму, которая разглядывает кроны ясеней, зеленеющие за нашими окнами.

— Звонил, — нехотя отвечает она, слегка покусывая нижнюю губу. Плохой признак. Это значит, что папе не дали долгожданный отпуск или мама опять его к кому-то приревновала. Она у меня очень красивая, но ревнивая до ужаса. Вообще-то я ни разу не видел, чтобы папа на кого-нибудь смотрел, но у мамы на этот счет свое, особое мнение…

— И что? — продолжаю я пытать маму. — Отпуск-то ему дали? — Папа столько ждал этого отпуска, что будет очень обидно, если начальство снова решит его «продинамить», как говорит Олька.

Мой папа работает каким-то начальником в МГТС — работа, о которой мы все имеем довольно смутное представление, — и отпуска у него не было уже больше года. Всякий раз, когда папино заявление об отпуске вступает в силу, у его начальства находятся важные и срочные дела, так что папе приходится забыть об отпуске и решать насущные проблемы. В этот раз он твердо вознамерился поговорить с Пал Палычем, загадочным человеком, от которого всегда все зависит, и мы с сестрой с нетерпением ждем ответа на мучающий нас вопрос: поедем ли мы в Крым? Особенно нервно ждет Олька, которая бредит Крымом уже полгода и даже потратила последнюю стипендию на модный купальник в разноцветных пятнах.

— Еще не знаю, — вздыхает мама и снова уходит взглядом в окно, в пыльную зелень ясеней.

— Солянка — в холодильнике, котлеты — на столе, — бросает, не глядя на меня, Олька. Этому она научилась у мамы. В отличие от мам моих одноклассников, моя никогда не упрашивает меня, чтобы я поел. Никаких там слюнявых «сыночка, покушай». Ты уже взрослый мальчик, так что можешь самостоятельно подогреть себе котлеты. Это и нравится, и бесит одновременно. Может, потому, что я хочу еще немного побыть ребенком, которого гладят на ночь по головке.

Судя по пепельнице, до краев набитой окурками, мама действительно нервничает. Их с сестрой напряженные лица начинают меня угнетать, поэтому я ухожу в свою комнату, беру с полки «Убить пересмешника» и валяюсь с книжкой, пока не раздается хлопок входной двери. Я не знаю, кто именно пришел, дедушка или отец, но их обоих мне одинаково не терпится увидеть.

— Папа! — радостно выкрикиваю я, завидев отца, стаскивающего с ног ботинки. Он поднимает голову, и по его печальному взгляду я понимаю: о поездке в Крым можно забыть.

— Привет, Васька, — кивает он мне совсем как взрослому, видимо, потому, что ждет от меня взрослого отношения к его проблемам на работе.

Я решаю про себя, что буду держаться молодцом. В конце концов, в Крым мы еще успеем съездить. Но вот Ольку мне жалко, она очень расстроится. Правда, виду не покажет, будет просто злиться. Злиться на предков, ну и на меня за компанию.

— Понятно, — вздыхает мама, которая тоже все понимает по грустным папиным глазам. — Не дали?

— Отпуск-то дали, — объясняет отец, проходя на кухню. — Денег не дали. Проблема у нас с отпускными… Задерживают. Хотите, говорят, ждите. А сколько ждать-то? Я в отпуск хочу. Хватит уже, заработался…

— Да, да, — растерянно соглашается мама. Она изо всех сил делает вид, что не расстроилась, но в ее глазах я вижу здоровую тучу, которая накрыла Крым со всей прилегающей к нему территорией. — Мне дали часть отпускных, но на Крым их конечно же не хватит…

— Я тут подумал… Может, в деревню махнем? — предлагает папа. — Не торчать же здесь целый месяц… Хотя бы воздухом подышим.

— В деревню?! — встревает до сих пор молчавшая Олька. На ее лице выражение настоящего ужаса. — Я потратила кучу денег на этот чертов купальник, чтобы в нем перед коровами красоваться?!

— Почему только перед коровами, — ядовито улыбаюсь я. — Там еще утки, гуси, куры и свиньи…

— Васька! — рявкает на меня мама.

— Да пошел он! — кричит Олька, выскакивая из-за стола. — Ему ж все фиолетово!

— Оля… — укоризненно смотрит на сестру отец.

— Это тебе фиолетово, а мне — бирюзово, — ехидно отвечаю я сестренке и прячусь за папину спину, потому что Олька замахивается, чтобы дать мне тумака.

— Ну хватит! Устроили тут! — кричит мама. — В деревню — значит, в деревню. Или вы хотите здесь весь месяц торчать?

— Может, и хотим! — вопит в ответ Олька и выскакивает из кухни. Я слышу, как она хватает телефонную трубку, и даже знаю зачем. Сейчас будет звонить Катюхе, своей подружке, и оплакивать свой ненадеванный купальник.

— Да ладно, мам. Деревня не хуже Крыма. Там тоже есть где купаться.

— Ага! Речка-вонючка! — раздается из коридора Олькин голос. — Привет, Катюх…

— Ф-фух… — вздыхает папа, присаживаясь на табуретку. Первый бой он принял, но это, кажется, не последний бой. — Тут еще какое дело… Мне в командировку надо смотаться, в Тверь. Но это ненадолго. Сегодня уеду, а завтра — прямиком в деревню. Вечером и встретимся…

Вижу, как мамины глаза потихоньку круглятся, а пальцы теребят сигарету, которую на самом деле не держат. Сейчас начнется, думаю я и понимаю, что надо выбираться из кухни. Но в коридоре — Олька, которая обязательно отомстит и за гусей, и за «бирюзово», отвесив мне пару увесистых тумаков. Поэтому я стою и молчу, прикидываясь человеком-невидимкой, и очень надеюсь, что мама будет кричать не слишком громко…

— Значит, в командировку… — шепчет мама, наклоняясь к столу за сигаретой. — В командировку, значит… — Она сжимает сигарету тонкими губами и нервно крутит колесико зажигалки. — Я почему-то не сомневаюсь, что ты и Лерочку с собой прихватишь…

Лерочка — почти сказочный персонаж, которого видела только мама, но о котором мы с Олькой очень часто слышим, — папина сотрудница, предмет активной маминой неприязни. По разговорам, а точнее, по ссорам, периодически возникающим между мамой и отцом, мы знаем, что Лерочка всего на несколько лет старше Ольки, что она — длинноногая блондинка и выполняет обязанности секретарши. А еще из-за этой Лерочки мама ужесточила свою диету, отказавшись от своего любимого утреннего кусочка сыра, заменив его утренней же сигаретой натощак. На месте мамы я бы, как говорит Олька, «не парился», потому что с ее длинными волосами и огромными синими глазами нечего опасаться всяких там блондинок-секретарш. К тому же маме никто не дает ее тридцати девяти, и люди, которые не знают Ольку, часто думают, что они с мамой — сестры.

Папа спокойно объясняет, что никакая Лерочка с ним не едет. Потому что Лерочка никогда и никуда не ездит. Она — самая обычная секретарша, а секретарш в поездки не берут. И вообще, если бы у папы был выбор, он посадил бы на место Лерочки какую-нибудь старую грымзу, чтобы поберечь мамины нервные клетки.

Все это папа говорит очень спокойно, потому что его сложно вывести из себя. Он у нас человек рассеянный и часто забывает сделать то, о чем его просили. Но зато никогда не кричит, потому что любит маму. Или потому, что он просто такой человек. Иногда папа напоминает мне лифт в нашем подъезде. Нужно два раза нажать на кнопку, чтобы лифт понял, куда ему надо ехать. Такой вот задумчивый лифт. И папа такой же задумчивый. Но папино спокойствие, увы, не спасает нас от маминого крика. Она человек добрый, но вспыльчивый. Правда, отходит она быстро и, если не права, всегда извиняется.

— А меня ты тоже считаешь старой грымзой? — заводится мама. — А, Вить? Наверное, по сравнению с Лерочкой, я — толстая старая уродина?

Я не видел Лерочку, но мамины слова ставят меня в тупик. Если она — уродина, то Лерочка, как любит говорить Олька, наверное, «мисс Вселенная»…

— Светик, ну перестань, — оправдывается отец. — Что за глупости? Ты у меня красавица и умница. И мне никто, кроме тебя, не нужен. По-моему, это и без слов понятно…

— Что понятно?! — взрывается мама. — Что ты сматываешься черт-те куда, на ночь глядя?! И врешь про какую-то командировку?

— Я не вру, — бледнея, отвечает отец. Теперь я вижу, что и он не на шутку рассердился. — Я тебе никогда не вру. И, честно говоря, меня достало все время оправдываться за то, в чем я не виноват…

— Ах, достало! — вопит мама и трясет сигаретой перед папиным лицом. — Может, и я тебя достала?!

Папин растерянный взгляд ползет по холодильнику и наконец обнаруживает меня. Мама тоже поворачивается — в ее глазах я вижу вспышки синих молний. Мне становится не по себе, но сбежать из кухни я уже не могу: тапочки словно приклеили к полу.

— Вась, ты бы вышел, а… — предлагает отец, и я отклеиваю от линолеума прилипшие тапки. Олька, скорее всего, еще болтает с Катюхой, но я полон решимости получить уготованные мне тумаки. Это, пожалуй, лучше, чем смотреть в мамины злющие глаза, слышать укор в папином голосе и вообще чувствовать себя маленьким шпионом.

За моей спиной раздается хлопок кухонной двери. Если маме удастся вывести из себя отца на этот раз, то лучше не быть этому свидетелем. Мой папа умеет сердиться молча, но видеть его бледное и злое лицо с поджатыми губами гораздо страшнее, чем слышать мамины крики.

Олька даже не оборачивается в мою сторону, чем ставит меня в тупик. Я задерживаюсь возле телефона, чтобы она меня заметила и я понес наконец заслуженное наказание. Но сестра сосредоточенно слушает Катюху, лопочущую на другом конце провода, и лицо у нее такое грустное, что я бы предпочел тумаки, чем видеть ее расстроенной. Вообще-то я очень люблю Ольку, хотя редко упускаю возможность сказать ей какую-нибудь гадость. Такой уж у меня характер…

Вернувшись к себе, я снова заваливаюсь на диван с книжкой, которую стащил с полки в комнате родителей. Я подумал: если предки читают эту книжку, значит, она взрослая. Но книжка почему-то оказалась о детях. Поначалу я расстроился, но потом зачитался, и мне даже понравилось. Честно говоря, я не очень-то люблю детские книжки, потому что они какие-то наивные. Но эта — не такая уж и наивная. Со смыслом, как говорит Олька.

Дверь опять хлопает — я снова откладываю «Убить пересмешника» и несусь в коридор. Пришел дедушка Сема, Семен Арсеньевич, но ушел папа. Уехал в свою однодневную командировку и даже не попрощался. Видно, крепко мама его вывела. Мне становится очень грустно, и дедушка сразу это замечает.

— Чего нос-то повесил? — спрашивает он. — Смотри, будет у тебя нос книзу расти.

— Не будет, — отвечаю я, тычась носом в рукав дедовой рубашки, пропахшей табаком. — Деда, а мы в деревню едем…

— Да неужто? — удивляется дед, а у самого такое лицо, будто он знал об этом еще до того, как я проболтался. — А куда это Витька понесся? Даже не поздоровался…

— Они с мамой поссорились. Только не говори, что я сказал, — бормочу я деду под мышку. — Мама его опять приревновала.

— Светик — приветик, — вздыхает дед, разувается и отправляется на кухню.

Я почти уверен, что ужинать мы будем пирожками с капустой. Дедушка всегда печет их, когда у мамы плохое настроение. Она обожает эти пирожки, а дед любит делать ей приятное. Правда, мама, наевшись пирожков, называет деда «змеем искусителем» и говорит, что он «сорвал ей всю диету».

Я плетусь за дедом на кухню. Мне нравится смотреть, как он готовит. Но помогать я не люблю, потому что очень боюсь духовки. Еще в раннем детстве бабушка сказала мне, что внутри духовки живет страшный черный зверь, который кушает непослушных детей. Сейчас-то я понимаю, что никакого зверя в духовке нет и все эти бабулины россказни — всего-навсего способ отправить меня подальше от опасной плиты. Но страх все равно остался…

Дед смотрит на маму, а мама смотрит на деда. Иногда мне кажется, что они понимают друг друга без слов. Он угадывает ее настроение по влажным синим глазам и пепельнице, заваленной окурками, а еще по закушенной губе, которую мама, наверное, решила съесть вместо дедовых пирожков.

— А Витька, что ж, не едет? — спрашивает дед, и мама задумчиво наклоняет голову, словно сама не знает ответа на этот вопрос.

— Его в командировку отправили, — отвечает она после долгого раздумья. — Обещал, что завтра вечером будет в Туле.

— Обещал — значит, будет, — уверенно заявляет дед, и от этого мамины глаза становятся чуточку светлее. — Там, видать, и встретитесь… А может, возьмете с собой старика? Мне тут скучно будет без вас…

Мама кивает. Она наверняка рада, что дед напросился с нами, потому что без деда наш отдых в деревне превратится в полную неразбериху. Что до меня, моему восторгу нет предела. Я висну на шее у дедушки, который, в отличие от мамы, готов терпеть во мне «маленького внучка», и изливаю на его серебристо-седую голову поток благодарностей.

А потом дед начинает возиться с тестом для пирожков, а мама режет для него капусту. Потихоньку на кухне воцаряется атмосфера тихого семейного благополучия, и ссора родителей отходит на задний план. Даже Олька, сосредоточенно сдирающая с лука шелуху, похоже, смирилась с тем, что любоваться ее купальником будут только куры да деревенские ребятишки.

И вот уже кухню обволакивает теплый запах пирожков, а мы сидим за столом и в благожелательном молчании пьем горячий чай, за обе щеки уплетая дедову стряпню. От горячего чая и пышущих жаром пирожков всех клонит в сон. Вставать завтра рано — мама хочет приехать в деревню днем, чтобы до вечера привести дом в порядок.

Снова придется прибирать бардак, оставленный крысами: выбрасывать изгрызенные пакеты, сметать с пола крупу, рассыпанную торопливыми воришками, убирать сиротливо притулившиеся в углах черные бусины — переработанную крысами еду. А еще колоть дрова и топить печку… Обо всем этом не хочется думать сегодня, поэтому я допиваю чай, говорю деду «спасибо» и отправляюсь в свою комнату, где засыпаю с «Убить пересмешника» в руках.

И вижу я во сне вовсе не деревню и даже не Крым, а бабушку, которая грозит мне пальцем за то, что я залез в черную пасть духовки…

Сказать по правде, я еще вечером не сомневался, что мы проспим. Мама просто не умеет вставать по звонку и выходить в назначенное время. На работе к ее опозданиям давно уже привыкли, да и работа у нее не требует прихода на место минута в минуту: мама работает в газете и пишет статьи про всякие чудеса вроде йети — ну, снежного человека, — и загадочных пришельцев с Марса, которых какие-то психи периодически видят в своих квартирах.

Нам мама никогда не дает читать свою газету, но однажды она случайно оставила ее в коридоре, на тумбочке, а я не удержался и прочитал статью, подписанную ее псевдонимом — Людмила Лихолетова. Статья называлась: «Лучшие друзья бабушек — это домовые». Прочитав статью, я понял, почему мама никогда не показывала нам газету: сочинения моих одноклассников меркли в сравнении с этой чушью.

Нет, писала-то мама хорошо, здорово даже читалось. Но о чем она писала… О какой-то сдвинутой по фазе бабке, у которой лучшим другом был домовой, приходивший к ней по ночам и рассуждавший о том, кто лучший политик: Горбачев или Ельцин. Больше всего меня интересовало, что Инна Сергеевна (подружка домового) принимала на ночь и почему мама не написала об этом в своей статье.

Маме, конечно, я ничего не рассказал, а газету спрятал так, чтобы никто не увидел, особенно Олька. А то было бы смеху…

Сборы проходят впопыхах. Я утрамбовываю в рюкзак свои вещи, честно говоря, сам не зная, чего туда наложил, потому что мои веки все еще сплющены сном. В комнату вбегает мама. Вид у нее взъерошенный: накраситься и причесаться она еще не успела. В таком виде мама особенно нервная. По опыту знаю, лучше с ней не спорить.

— Васька?!

— А я чего? Я рюкзак пакую… — заранее оправдываюсь я.

— Быстрей пакуй, через полчаса выход. — Я, конечно, знаю, что ни через какие полчаса мы не выйдем, но все равно доблестно киваю, всем своим видом выказывая послушание.

Мама вылетает из моей комнаты, как ракета, и мчится проверять готовность Ольки.

— Оля?! — слышу я из соседней комнаты.

— Ну чего, мам? Сама же еще не готова.

— Это я не готова?! — взвивается мама.

— Ссориться команды не было! — слышен из кухни дедушкин голос. — Позавтракаете — вот тогда ругайтесь на здоровье!

Автобус, естественно, не стал нас дожидаться. А следующий — только через два часа. Возвращаться домой нет никакого смысла, потому что до дома — час с копейками дороги. Поэтому мы, точнее, мы с дедушкой расслабляемся, присаживаемся на пожухшую травку, растущую вдоль бордюра, и жуем пирожки, запивая их газировкой. Мама даже не возмущается: вся погружена в свои невеселые мысли.

Дорога до Тулы долгая, но у меня с собой увлекательная книжка, поэтому я не скучаю. Олька листает какой-то девчачий журнал, временами отрываясь от чтения и вперивая глаза в спинку сиденья напротив. Я тоже отвлекаюсь от книжки и пытаюсь понять, с чего моя сестричка так надулась. С мамой-то все понятно: она вся в папиной командировке, видит папу с воображаемой Лерочкой и устраивает обоим воображаемый скандал. А вот с Олькой чего? Мне даже не по себе от ее тусклого беспокойного взгляда. Неужели это все из-за речки-вонючки, на которую ей пришлось променять Черное море?

Не найдя ответа на свой вопрос, снова погружаюсь в книжку и изо всех сил сочувствую бедняге негру: «плохие» белые люди хотят засудить его за преступление, которое он не совершал, а один «хороший» белый человек, адвокат, пытается его спасти. Детям адвоката, главным героям книжки, тоже приходится несладко, потому что дети «плохих» белых людей шпыняют их за то, что папа защищает «черномазого».

Хотел бы я знать, сколько времени утекло с момента написания книжки. По-моему, отношение к «черномазым» особо не изменилось. У нас, правда, к неграм относятся нормально. Но зато азербайджанцев, торгующих на рынке овощами и фруктами, моя бабуля почти так и называет, изменяя вторую часть слова всем известным ругательством на «ж»…

Книжка почти дочитана, а мы практически доехали до поворота, откуда до нашего дома минут двадцать пешего хода. Дедушка тормошит заснувшую маму.

— Светик, почти приехали.

— Угу… — сонно бормочет мама и открывает глаза. Лицо у нее такое недовольное, как будто она и впрямь увидела во сне Лерочку. — Васька! — не успев проснуться, командует она. — Вытаскивай рюкзак. Оля — сумки. И будьте наготове.

— Ну вот, раскомандовалась… — ворчит дедушка. — Не надо было тебя будить, только суету наводишь.

Мама возмущенно фыркает и стаскивает с полки большую серую сумку, которую у нее немедленно отбирает дед.

— Семен Арсеньевич… — раздраженно шикает на него мама. — Я сама понесу.

— Сама-сова, — огрызается дед и тянет сумку в свою сторону. — Свой феминизм на Витьке практикуй. А я не позволю, чтоб женщина тяжести таскала.

Мамины глаза мечут в сторону деда синие молнии. Подобную сцену я вижу уже не первый раз, но для пассажиров рейсового автобуса это в диковинку. Все с любопытством косятся в сторону мамы и деда; Ольке становится стыдно, она краснеет. А мне, честно сказать, даже весело. Ну должно же быть за всю дорогу хоть какое-нибудь происшествие.

— Отдайте сумку, Семен Арсеньевич, нечего хорохориться. Вы… немолодой уже мужчина. А я в нормальной физической форме… Не инвалид и не калека, между прочим.

— И не подумаю! — рыкает дедушка.

Они тянут сумку в разные стороны; ручки у нее напряглись, как мышцы у культуриста. Я оглядываю раззявивших рты пассажиров и с трудом сдерживаю щекочущий приступ смеха. Мама — жутко упрямая, но и дедушка — не промах. Интересно, кто из них все-таки уступит?

— Что вы устроили? — вмешивается, как всегда, рассудительная Олька. — Мам, ну отдай ты деду сумку, если ему так хочется. Можешь мою взять, она тоже тяжелая. Или вон Васькин рюкзак…

Мама чувствует, что перегнула палку, и понимает, что взгляды всего автобуса устремлены на нее. Закусив губу, она отпускает ручку, но на деда смотрит так, словно он только что сказал ей ужасную грубость.

Из автобуса выходим в гробовом молчании. Мама еще полчаса позлится на дедушку, но потом отойдет, потому что кому-то надо будет готовить ужин, а кроме деда этого точно никто не сделает…

— Класс! — сообщаю я, вдыхая, впервые за все лето, чистый воздух.

Пахнет прогретым на солнце полем, густыми сонными травами, пахнет медовыми лугоцветами, которых никогда не встретишь в городе, пахнет нежностью уходящего лета, пахнет чуть порченной яблочной мякотью. Пахнет деревней. И этот запах я не перепутаю ни с каким другим.

Мама с Олькой не обращают внимания на мои бурные восторги, а дедушка подмигивает мне и изображает мамино лицо в тот момент, когда она вырывала у него сумку. У дедушки всегда здорово получается изображать других людей. Чаще всего он показывает родственников: маму, бабушку или папу. Мы с Олькой всегда смеемся, как будто перед нами великий комик Чарли Чаплин. Олька даже забывает, что она взрослая, и хохочет, как семилетняя девчонка, а потом, когда уже не смешно, спохватывается, поджимает губы и напускает на себя серьезный вид.

Мы проходим знакомые белые домики, и я с замирающим сердцем гляжу, как солнце скользит по черепице знакомой крыши. Я даже шаг замедляю, чтобы почувствовать момент. Мне нравится возвращаться в те места, где я давно уже не был.

У взрослых все гораздо прозаичнее: они ищут ключи, размышляя, какой погром в этом году оставили крысы. А я любуюсь порослью некошеной травы в овраге, такой высокой, что кажется, скоро она догонит низенькие корявые яблони, сиротливо ютящиеся рядом с отхожим местом.

— Господи, — всплескивает руками мама, когда мы входим в дом. — Чудо-то какое! Глядите, Семен Арсеньевич, — я же говорил, через полчаса забудет о ссоре, — а крысы-то пропали. Все так чистенько, аккуратненько…

— Что даже страшненько, — добавляет дед, с сомнением оглядывая подозрительно чистый пол. — Никак домовой у нас появился… Это когда ж такое было, чтоб дом — да без крысиного помета? Что-то тут неладно…

— Да хватит вам ворчать, Семен Арсеньевич, — прерывает его мама, повеселевшая оттого, что не придется возиться с крысиными безобразиями. — Потравили, видно, всех крыс. Радоваться надо…

— Ага, потравили… — бормочет дед. — Как бы не так…

— Может, подвал открыть? — спрашивает у деда мама. — Вдруг там картошка осталась…

— Не осталась. Мы еще в прошлом году всю подъели. Не беда — у соседа разживемся. А заодно и самогоночкой… — хитро прищуривается дед.

— А вы все о своем, — смеется мама.

Ссоры между ними забываются быстро, как комариные укусы. Потому что ни мама, ни дед не умеют долго сердиться. Разве только на бабушку, с которой у деда по сей день холодная война.

Мы заносим сумки, раскладываем вещи. Мне не терпится улизнуть, пока мама не надавала мне всяких дурацких заданий, отвертеться от которых не будет никакой возможности. Чтобы вырваться из дома, где воцарился дух суеты, на волю, пропахшую яблоками, я решаюсь на хитрость. Наскоро запихнув свои вещи в облезлый деревянный шкафчик, как бы невзначай спрашиваю:

— А чай-то мы взяли?

— Взяли, — кивает мама, оторвавшись от кипы постельного белья, которого она набрала, кажется, на целый год. — А ты что, чаю хочешь?

— Очень, — отвечаю я и снова, как бы невзначай, спохватываюсь: — Ох, елки… Воды-то нет…

— Ну вот и сходишь, — улыбается мама, радуясь, что нашла мне дело.

Ей-то невдомек, что я тоже радуюсь: мне удалось ее обхитрить и вырваться на свободу. Олька окидывает меня своим проницательным взглядом, она, кажется, поняла мою хитрость. И я, пока сестричка не успела открыть рот, хватаю ведра и мчусь к колодцу.

Неподалеку от нашего колодца — кособокого деревянного сооружения с крышкой, обитой железным листом, — есть пруд. Когда я приезжаю в деревню, первым делом прихожу именно сюда. Это что-то вроде традиции. У каждого есть свое любимое место: у кого-то маленький скверик, у кого-то детский дворик, укрытый в тени деревьев, у кого-то площадь, вымощенная брусчаткой. А у меня — пруд, на котором я всегда нахожу каких-то удивительных жуков. Мама, правда, не в восторге от того, что я таскаю в дом «всякую гадость», но она только ворчит и никогда не возражает против моих «чудачеств». Я же, вдоволь наглядевшись на своих любимцев, через пару часов отпускаю их на волю. Если, конечно, не придет фантазия выпустить их в классе, как майских жуков…

Побросав на траву ведра, я спускаюсь к пруду. Сердце колотится, как будто надеется выскочить из груди и допрыгать до пруда быстрее меня. Не знаю, как Олька, а я чувствую непомерную радость от приезда в деревню, оттого, что вижу свой пруд, наполовину покрытый зеленым пледом ряски. Над кустом бузины кружится маленькая стрекоза с хрупкими хрустальными крылышками. Стрекозы, конечно, красивые насекомые, но жуков я люблю больше. Они какие-то… смешные, нелепые, похожие на меня.

Где-то, совсем рядом, слышится всплеск воды. Я вздрагиваю от неожиданности и выглядываю из-за куста. За зелеными листьями, подсвеченными вечерним солнцем, вижу девчачье платьице. Наверное, местная, думаю я и решаю остаться инкогнито. Не люблю, когда меня с удручающей простотой начинают расспрашивать о том, откуда я приехал и кто мои родители. Но мое инкогнито быстро разоблачают.

— Эй, — доносится до меня робкий тоненький голосок. — Кто здесь?

— Никого, — отвечаю я и тут же сознаю свою глупость. — То есть я здесь…

— А-а, — понимающе отвечает голосок. — А ты кто?

— Водяной, — злюсь я. — Вот утащу тебя на дно, будешь знать, как любопытничать.

За кустами слышится недовольный шелест, и через несколько секунд передо мной предстает моя невидимая собеседница. Насмешливый синий взгляд пронизывает меня, как иголка — засушенную бабочку. Я смущаюсь, но глаз не отвожу. К тому же девчонка уж больно симпатичная: худенькая, губы маленькие, на лице одни синющие глаза, а под глазами — хрупкие голубые тени. На ней — коротенькое платьице цвета горькой шоколадки, в белый горошек и белые, совсем уж детские сандалики, которые, правда, очень идут ее худеньким ножкам.

По ее худобе и бледности я тут же догадываюсь, что она не из деревни. Деревенские девчонки почти все плотные и загорелые, а эта — как будто год не вылезала из библиотеки. Мне немного стыдно за водяного и вообще за свое недружелюбие, и я пытаюсь исправить впечатление:

— Привет. А ты что здесь делаешь?

— На лягушек смотрю, — отвечает девочка, не отрывая от меня своих синющих глаз.

— На лягушек? — еще больше удивляюсь я. — И что, ты их не боишься?

— Ни капельки.

— А зачем тебе лягушки?

— Не знаю… Просто нравятся. У меня дома, в Москве, — целых три штуки живут. Правда, мама хочет, чтобы я их выпустила… А ты что делаешь?

Мне и смешно и странно одновременно. Кажется, что внутри взорвался баллончик с каким-то неизвестным газом, от которого на душе становится весело и беспокойно. Даже не верится, что есть на свете девчонки, которым нравятся не только тряпки и которые могут вот так спокойно стоять и болтать о лягушках.

— Жуков ищу, — отвечаю я и, наверное, впервые в жизни не боюсь, что надо мной будут смеяться. — Здесь их много на пруду, я обычно десяток нахожу.

Девочка улыбается, но не насмешливо, а понимающе.

— А тебя как зовут? — окончательно смелею я.

— Вика. А тебя?

— Вася. Отдыхать приехала?

— Ага. С мамой.

— Надолго?

— На две недели.

Про себя я ликую. Целых две недели! И кажется, она совсем не против со мной общаться… Мне, наверное, никогда так не везло. Только раз, когда Валька Семибубцева — одна из симпатичных одноклассниц — разрешила мне сесть с ней за одну парту. Да и то только потому, что ей нужно было списать… Вика, правда, не похожа на Вальку Семибубцеву. Сразу видно, что она умнее и если не красивее, то намного интереснее внешне. В ее бледненьком лице и синеве под огромными глазами есть что-то такое трогательное и нежное, что я уже чувствую себя влюбленным по самые ушки.

— А хочешь, я помогу тебе поймать лягушку? — галантно предлагаю я.

Викины бледные щеки краснеют, и она смущенно кивает маленьким острым подбородком:

— Ага…

Позабыв о ведрах, о воде, о чае, о маме, дедушке и Ольке, я отправляюсь в «опасное» путешествие по берегу пруда. Лягушки мне нравятся — глаза у них красивые. Когда я вижу этот золотой овал на черном кружке, мне всегда вспоминается сказка про царевну-лягушку, и я даже понимаю Ивана-царевича, который женился на лягушке, еще не зная, в кого она превратится.

Пока я ищу лягушек, мы с Викой болтаем. Она уже не смущается, да и меня оставляет обычная стеснительность. Вообще-то я не привык так запросто болтать с девчонками, но с Викой легко и интересно. Она рассказывает о своей школе, и я понимаю, что в классе Вика — такая же «чудила», как я. Это мне даже нравится, потому что я никогда не встречал чудных девчонок. И еще потому, что мне нравится в ней все, начиная с синющих глаз, окаймленных черными ресницами, заканчивая ее голосом, тонким и хрупким, как лесной колокольчик.

Наконец-то в мокрой траве я обнаруживаю предмет наших поисков. Наклоняюсь, сдвигаю руки, и вот — желтоглазая царевна у нас в плену. Вика хлопает в ладоши и радуется, как маленькая. Хотя она и так маленькая, — на целых полтора года младше меня. Я приоткрываю капкан и показываю Вике остренькую лягушачью мордашку с испуганными золотыми глазенками.

— Красивая… — восхищенно шепчет Вика и гладит лягушку. — Ты не бойся, мы тебя не обидим. Хочешь жить у меня дома?

— И спать на моей подушке… — не сдерживаюсь я. Вика досадливо косится в мою сторону. — Ну сказка есть такая, — оправдываюсь я, — английская. Про то, как лягушонок помог девушке, а она пообещала ему положить его к себе в кровать…

— Они у меня в аквариуме живут, — объясняет мне Вика, и я чувствую себя неандертальцем. — И в постель к себе я их не кладу.

Ссориться с Викой мне совсем не хочется, поэтому я делаю серьезное лицо и киваю.

— Ты что, домой ее понесешь?

— Ну да.

— А мама?

— Подумаешь, будет у нас четыре лягушки.

— Ну смотри, — пожимаю я плечами, подозревая, что четвертой лягушки Викина мама уже не вынесет, — если думаешь, что не влетит…

— Не влетит, — уверенно заявляет Вика и спохватывается: — А домой мне точно пора. Вот за это влетит…

Я вспоминаю про воду, которую так и не набрал, и поднимаюсь за ведрами. Прощаться с Викой не хочется, но долг требует обеспечить родных водой.

— Давай встретимся завтра, — предлагаю я, разглядывая разводы на алюминиевых ведрах. — Придешь на пруд?

— Ага, — смущенно отвечает Вика.

Я показываю ей, где мой дом, а она кивает куда-то в противоположную сторону. Прощаемся мы уже без смущения, и я долго машу рукой вслед ее худенькой спине. Набрав наконец-то воды, я торопливо шагаю к дому. Настроение до того хорошее, что меня даже мамин гнев не страшит (добежать до колодца — всего десять минут, а мое отсутствие растянулось часа на полтора).

— Где тебя носило, идолище?! — кричит мама с порога. — Тебя только за смертью посылать!

— А ты пошли, — с улыбкой отвечаю я, пытаясь поделиться с мамой своим хорошим настроением. — И будешь жить вечно…

Мама, когда злится, шуток не понимает. Маленький механизм, отвечающий за ее чувство юмора, дает сбой. Поэтому мне ставят «палочку» и отправляют чистить картошку, которой дед разжился у нашего соседа, дяди Аркаши.

— Ну что, Егорка, дождался порки? — шутливо подмигивает мне дед и снабжает «орудиями труда»: ножиком и миской для очистков.

Кстати, про «палочки». В нашей прогрессивной семье есть система наказаний и поощрений, система «галочек и палочек». Каждый день мама и папа ставят мне (Олька, по их словам, уже вышла из этого возраста) «палочку», если я провинился, и «галочку», если я сделал что-то хорошее. Вот, например, помог деду приготовить ужин — на тебе «галочку». Вернулся с гулянья позже обещанного времени — получай заслуженную «палочку». Раз в месяц мама с папой считают галочки и палочки и смотрят, что перевесило. Если палочки — тогда я на месяц лишаюсь какой-нибудь соблазнительной привилегии вроде возможности получать карманные деньги. Если галочки — тогда родители покупают мне то, что я хотел. Есть у нас еще «двойные» галочки и палочки, — чтобы получить и те и другие, надо очень постараться.

Однажды я постарался так, что месяц выходил из дома только с родителями, — высыпал землю из горшка с цветком на голову Ивика (нашего химика Игоря Викторовича). На самом деле у меня и в мыслях не было присыпать лысину химика землей. Целился-то я вовсе не в него, а в Дьяка, который в очередной раз довел меня до белого каления и, как всегда, умудрился остаться чистеньким. Потому что отвечать за все пришлось чудиле-Жучиле, то есть — мне…

На ужин у нас — жареная картошка с луком и грибами. За день я оголодал так, что желудок сводит. Пока Олька с мамой накрывают на стол, я кручусь около плиты в надежде слямзить хотя бы кусочек картошки. Но дедов неусыпный глаз следит за мной с удвоенным вниманием, поэтому мне остается только глотать слюну, вдыхать аромат картошки и надеяться, что мы сядем за стол раньше, чем поседеем.

Чтобы не изводить себя запахом картошки, я выхожу на крыльцо терраски. Небо, затянутое желто-розовой дымкой, пропускает последние лучи заходящего солнца. По земле ползают липкие сумеречные тени. Скоро совсем стемнеет, и на небо выкатятся крупные звезды. В деревне они гораздо больше, чем в городе, и в августе часто падают с неба. Несколько раз я даже их видел, но желание загадать не успел, а потом долго ругал себя и называл «тормозом». Олька бы тоже сказала, что я тормоз, но не потому, что желание не загадал, а потому, что поверил дурацким россказням. Такая вот у нас Олька материалистка. И все «розовое» ей чуждо. Не чуждо одно только фиолетовое, судя по тому, как часто она его упоминает…

— Эй, мил-друг, к столу-то пойдешь? — окликает из гостиной дедушка.

Я хочу ответить радостным «да», но меня отвлекает чей-то ужасно знакомый силуэт, движущийся в сторону нашего дома. Силуэт немного грузный и, кажется, женский. Походка уверенная, твердая, в каждой руке по сумке.

— Бабушка! — оповещаю я домашних. — К нам бабушка приехала!

Спиной чувствую, что дед хмурится, а мама натягивается, как леска на удочке. Не то чтобы мама не любит бабушку, нет, просто, наверное, сейчас не лучший момент для ее появления. Папа еще не приехал, и маму с каждым часом все больше тревожит его отсутствие, а воображаемая Лерочка, видно, так и не выходит у нее из головы. А тут еще и бабушка, которая очень любит напоминать маме, что мужчинам (даже моему папе!) верить нельзя.

Бабушка машет мне рукой, и я бегу за сумками. Чмокаю ее в щеку, удивительно мягкую и свежую — на «масочки» и всякие примочки бабушка тратит вряд ли меньше времени, чем мама на работу.

— Васечка… — умиляется бабушка. — Вот помощничек-то растет…

— Как раз к ужину, ба! — кричит с террасы Олька. — Ты прям угадала…

Бабуля знает, кто готовит в нашей семье, поэтому особенной радости ужин у нее не вызывает. Она всегда жалуется маме, что дедушка Семен готовит «жирную и совсем не полезную пищу».

— Здравствуйте, Полина Ивановна, — вежливо здоровается дедушка.

— Здравствуйте, Семен Арсеньевич… — елейно улыбается бабушка, недоверчиво рассматривая деда.

Иногда мне кажется, что эти двое просто играют роль непримиримых врагов. Враждовать им надоело давным-давно, а сменить гнев на милость не позволяет привычка. Мама, правда, говорит, что они никогда не помирятся. Потому что разные они, как собака и кошка.

Из-за дедовой широкой спины выглядывает мама. Улыбка на ее лице натянута так, что кажется, вот-вот лопнет.

— Ланочка… — обнимает ее бабушка, как будто они не виделись год, не меньше. — Ну как вы тут? А я подумала: дай-ка приеду, помогу по хозяйству… А Витечка? Витечка еще не добрался?

Я вижу по маме, что этого вопроса она боялась больше всего. Из-за него и натянула эту дурацкую улыбку. Улыбка лопается, как воздушный шарик, и лицо стареет на глазах. Даже сеточка морщин проступает на нижних веках. Мне становится жалко маму, и я злюсь на бабушку за ее дурацкий вопрос. Ну, подумаешь, папа еще не приехал? Приедет. Он ведь обещал…

— Витя еще не добрался, бесцветным голосом отвечает мама. — Наверное, дела задержали…

Бабушка язвительно хмыкает. У нее свое мнение по поводу всяких дел. Вот ее бывший муж, мой второй дедушка Федор Петрович (которого я ни разу не видел), однажды не вернулся из такой командировки. Он познакомился в другом городе с красивой девушкой, лет на десять моложе моей тогда еще не старой бабушки, и обзавелся новой семьей. Бабушка воспитывала маму одна, так и не решившись выйти замуж во второй раз…

Эту печальную историю мы все знаем наизусть, потому что бабушка в назидательных целях рассказывает ее всегда, когда оказывается у нас в гостях. В стотысячный раз повествуя о своих злоключениях, бабушка выразительно косится на маму, как бы говоря ей: «Не забывай, это может случиться и с тобой». А мама старательно не забывает: сидит на своей утомительной диете, сочиняя фантастические истории про Лерочку и папу. Странно, что она до сих пор не написала об этом в своей газете…

Воцаряется неловкая пауза, которую прерывает дед:

— Может, поедим, наконец? Полина Ивановна, проходите. Ну что вы стоите на пороге, как бедная родственница?

— Вовсе я не бедная, — раздраженно бормочет бабушка, поднимаясь по ступенькам терраски. — Знала бы, что так встретите, не приехала… Как будто не рады…

— Мама, ну что ты ерунду говоришь? Конечно, рады. Просто устали как собаки. Дорога-то долгая…

— На ужин — картошечка с грибочками, овощной салатик и соленые огурчики, — оглашает меню дедушка. — Стопочку водки не желаете, Полина Ивановна? С такими-то разносолами?

— Небось жирная картошка? — недовольно ворчит бабушка. — А водку я не пью, Семен Арсеньевич, вы же знаете.

— А самогоночку?

— У соседа разжились?

— А то ж…

Бабушка задумчиво молчит, взвешивая про себя все за и против. С одной стороны, ей хочется попробовать деревенской самогоночки, с другой — не хочется соглашаться с дедом. Что перевесит?

— Холодненькая — я в морозилку убрал, — наносит окончательный удар дед, и бабушка сдается:

— Ну ладно, уговорили. Смотрите у меня, Семен Арсеньевич… Если желудок заболит после вашей картошки, за доктором в город сами поедете…

— И поеду, — обиженно отвечает дед. — Что ж вы думаете, я вас отравить хочу, Полина Ивановна?

Милые семейные посиделки грозят превратиться в поле боя воинствующих стариков. Мама погружена в себя, ей сейчас не до перепалок. А я еще не научился говорить так же хорошо, как думаю. Поэтому на поле битвы заскакивает Олька и машет что есть сил белым флагом:

— Ба, дед, ну хватит вам уже! Давайте хоть поедим спокойно!

Бабушке и дедушке становится стыдно за то, что Олька отчитывает их, как маленьких детей, и они, присмиренные, садятся за стол. Дед, потирая руки, открывает запотевшую бутыль с самогоном. Мрачная мама раскладывает по тарелкам картошку, ароматную, поджаристую. У меня уже слюнки текут, и, не дождавшись, пока мне дадут вилку, я лезу пальцами в тарелку, беру дымящийся золотистый ломтик, дую на него и засовываю в рот. Кто-кто, а мой дед умеет жарить картошку! Я даже глаза закрываю от блаженства — вкусно!

— Васька! — возмущается мама, и мне приходится открыть глаза. — Сколько раз тебе говорила — не ешь руками! Ты их хоть помыл после жуков своих?!

Руки я конечно же не помыл, но киваю, хотя все прекрасно понимают, что я вру.

— Вася, еще и врешь… — с укоризной говорит мама.

— Да не вру я… Честно. И жуков я не трогал… — А вот здесь я точно не соврал — только лягушку…

— Ага, — ехидно качает головой дед. — Ты ври красиво, чтоб повторить просили…

— Да, правда, не трогал я жуков… — краснея, оправдываюсь я.

— Ну что вы на ребенка напали! — вмешивается бабушка. — Оголодал, Васечка? Небось весь день не кормили? А тебе, Ланочка, давно пора усвоить: вначале приносят столовые приборы и только потом накладывают еду…

— Мама…

— Что — мама? Сколько лет повторяю, а толку? Как об стенку горох… И вообще, выключили бы свою шарманку, — тычет бабушка пальцем в сторону телевизора. — Даже врачи говорят, что есть и смотреть телевизор — вредно.

— А мы и не смотрим. Мы разговариваем, — раздраженно замечает мама.

— И разговаривать, Ланочка, вредно. Когда я ем — я глух и нем…

Чтобы снять всеобщее напряжение, дед разливает самогонку. Олька не пьет, а мне пока не предлагают. Хотя, сказать по правде, мне не очень-то хочется пробовать это пойло с едким запахом, чем-то напоминающим денатурат. Очередь доходит до мамы.

— Светик?

— Не знаю, Семен Арсеньевич…

— Под картошечку…

— Может, немного, чтоб успокоиться… — неуверенно соглашается мама.

Первую рюмку выпивают под традиционный дедушкин тост и Олькино фырканье. Дед всегда благодарит хозяина дома, при этом имея в виду совсем не человека, а домового. Дед мой очень уважает всякие суеверия и частенько спорит с Олькой, закоренелой неверующей Фомой. Вторую — под бабушкино «чтоб здоровы были». Ну а после третьей — маминого «за то, чтобы мы понимали и нас понимали», — обильно закушенной картошечкой и салатиком, за столом наконец-то воцаряется более-менее благодушная атмосфера.

Даже дед с бабулей не устраивают перебранок, а Олька не шипит на меня по поводу того, что некрасиво класть локти на стол и чавкать во время еды. Она, как обычно, пытается доказать деду, что все его россказни про домовых, кикимор и призраков — страшилки для первоклассников и даже Васька, то есть я, их не испугается. Ну, я бы на месте Ольки не был в этом так уверен, но виду не подаю…

— Молодая ты еще, — спокойно возражает дед. — Многого не видела, о многом не слышала… Ты вот думаешь, что если чего-то не видела, значит, этого в природе нет. А природа-то у нас загадочная, Оленька, она так просто тайн своих никому не открывает. Приоткроет свою завесу, поманит и тут же снова закроет. Не хочет она, чтобы человек о ней все знал. Природа — она как женщина. Или женщина — как природа. Вот ты, Васька, в школе физику проходишь? Всякие там радиоволны, заряженные частицы? — Я согласно киваю, вспоминая, правда, вовсе не о радиоволнах, а о майских жуках, которых выпустил в кабинете физики. — А ты, Оленька, когда-нибудь радиоволны видела? Ну, своими глазами? — Оля сердито мотает головой, понимая, куда клонит дед. — Но ты же не станешь отрицать, что они есть? Хоть ты их и не видела…

— Нет, но…

— То-то и оно, что не станешь. А вот чудеса почему-то отрицаешь. Это, дескать, ненаучно…. А кто знает, что ненаучно, а что научно? Может, вся нечисть, все суеверия — тоже наука, о которой мы пока не имеем представления. Так-то, Олечка…

— Ну да, — зловредно хихикает Олька. — А домовой твой — потомок племени мутировавших карликов… А водяной — результат скрещивания доисторической рыбы и пещерного человека…

— А почему бы и нет? — сдуру вмешиваюсь я. — Откуда ты знаешь, может, Земля вообще — инопланетянский эксперимент?

— Тебя, бестолочь, не спрашивают! — кипятится Олька. — Тоже мне писатель-фантаст нашелся! Сиди лучше, помалкивай, когда взрослые разговаривают.

— Взрослая нашлась… В тебе только и взрослого, что росту. Ума-то не прибавилось…

— Вася… — разочарованно смотрит на меня бабушка. — Ты как с сестрой разговариваешь?

Я все жду, что в нашу перепалку вмешается мама, но она сидит молча, крутит в руках стеклянную рюмку, на дне которой плещутся остатки самогонки. Кажется, кроме огранки стекла, ее ничего не интересует. Но я-то чувствую, что это не так…

— Заткнись… — раздраженно шипит Олька. — И чего ты лезешь спорить? Тебе ж все фиолетово…

— Бордово, — передразниваю я, предвкушая, как взорвется Олька.

Но разораться на меня Олька не успевает, потому что в нашу ссору вмешивается дед:

— Ну хватит. За столом ругаться — не дело. А ты, Оленька, учись с братом конструктивно дискутировать. «Заткнись» — не аргумент.

— И ты, Васенька, сестре не груби, — грозит мне пальцем бабушка. — Она все-таки старшая…

Я хочу возразить, что старше — не значит, умнее, но дед меня опережает:

— Кстати, насчет всяких там домовых и водяных… Вы небось и не знаете, почему наша деревня так называется…

— Ворожейка?

— Ворожейка. И почему дом наш на отшибе стоит, тоже не знаете? — Дождавшись нашего притихшего «нет», дедушка продолжает: — А вот, между прочим, название-то это ей дали не просто так. И дом наш не простой. Тут целая история…

По Олькиным глазам читаю, что сейчас она назовет деда «выдумщиком» и сказке конец. Поэтому я опережаю Ольку и с мольбой в глазах и в голосе прошу:

— Деда Сема, расскажи…

ВОРОЖЕЙКА

Когда-то давным-давно приехала в здешние края одна семья: мать, дочь и внучка. Мать была совсем старая бабка, еле ноги волочила, дочери шел третий десяток, а внучка — совсем крошечная девочка, младенец еще. Поселились они в старом доме, что на отшибе стоял, — в этом доме никто до них и жить-то не хотел…

Откуда семья взялась, как жила, кто отец младенца, — того никто не знал. Только ходили среди деревенских страшные слухи, что ровно в полночь старая бабка оборачивается черной кошкой и бродит по деревне, наводя порчу на местных жителей. И впрямь выходило: то скот поляжет, то дитя у кого захворает, а то и вовсе кого-нибудь в лесу деревом завалит… Да и выглядела старуха как заправская ведьма: уши остренькие, торчком, патлы черные, горб, как целая гора, а зуб один передний длиннее всех прочих да такой кривой, что на соседний заходит. А как посмотрит на кого, так холодок по коже. Глаза ажно желтые, взгляд — жуткий, нечеловеческий…

Допекать семью боялись. Что как обе ведьмы всю деревню истребят? Вскоре средненькая, то есть дочка, захворала: бледнела и чахла день ото дня все сильнее, как будто каждую ночь кровь из нее выпивали. Деревенские крестились, на ее страдания глядючи, думали, что старуха из родной дочери жизненные силы забирает…

Прошел месяц, прошел другой, пошел третий, и дочка померла, оставив маленькую девочку на руках у своей матери. В деревне вроде бы и поспокойней стало: и скот болеть перестал, и люди все здоровенькие. Ведьму старую не видно и не слышно, только девочка ее по двору да по лесу бегает, и присмотреть за ней некому.

Шли годы, девочка росла и превратилась в девушку, да такую красивую, что любо-дорого посмотреть. Волосы как пшеничное поле, глаза как небо ясным днем, губы как ягода земляники. Да и ласковая, всем на удивление, дружелюбная. Если кому какая помощь нужна, всегда поможет, никогда не откажет. Поначалу деревенские ее стереглись: мало ли чего от ведьмовского отродья ждать? А потом привыкли, даже в гости звать стали, да только она отказывалась. Имени ее никто не знал, да она и не сказывала, так что прозвали ее Ворожейкой, из-за бабкиного ведьмовства.

Бабка ее, та, что несколько лет из дому носа не казала, вскоре совсем зачахла и померла: то ли от старости, то ли от болезни какой, никто не знает. Только как отдала она богу душу, начали в деревне твориться всяческие чудеса.

Неподалеку от ведьмовского дома стояла изба деда Никифора. Он девчонки ведьмовской никогда не чурался: то ей хлебушка даст с молоком, то сказку расскажет, то по головке погладит. Добросердечный старик понимал, что маленькое дитя за грехи родных неответственно. Только родни никакой у деда Никифора не было, и беден он был как церковная мышь. Дочка его давным-давно в город уехала, на раздобытки, и ни слуху ни духу от нее не было.

И тут вдруг, ни с того ни с сего, возвращается Никифорова дочка. Да не одна: с мужем и внуками. Разодетая, как королевишна какая, вся в перстнях и бусах нарядных. Дед Никифор дочь-то сразу не признал, а как признал, так и сел на пороге. Аж разрыдался бедолага от негаданного счастья. А дочка с тем приехала, чтобы отца своего в город забрать.

Уезжая, об одном кручинился дед Никифор: что соседка его, Ворожейка, совсем одна остается…

Проводили деда Никифора, три дня всей деревней гуляли. А как уехал дед, так чудеса и продолжились.

Жила в деревне старая знахарка, Дементьевна. Собирала знахарка травы, отвары целебные готовила и всю деревню лечила. Дементьевна баба была хорошая, жила скромно, о себе не говорила, но и чужих сплетен не разносила. Одна только беда была у Дементьевны: еще в детстве обожгла она себе лицо, когда тушила огонь в отцовском доме. Так всю жизнь, горемыка, и прожила с ожогом — замуж-то ее никто и не взял, детей не народилось. Хоть на старости мечтала Дементьевна с божеским лицом походить, в зеркало без слез поглядеть. И сбылась вдруг ее мечта. Как-то утром просыпается Дементьевна, а от ожога — и следа не осталось. Личико гладкое, как у ребенка. Старая аж в пляс пустилась на радостях, а потом всю деревню обошла, о чуде рассказать.

На знахарке деревенской чудеса не закончились. Через месяц у жены дровосека сын с постели поднялся — десять лет лежал не вставая. Деревом его завалило, когда семью дровами на зиму запасал. А тут встал как ни в чем не бывало, мать чуть от счастья оземь не грянулась…

Стали деревенские думать-гадать: что ж это за чудеса у них творятся? Может, какой особой силой здешняя земля обладает? А кто-то возьми да и вспомни про Ворожейку: не иначе как она все эти чудеса натворила…

Не поправилась во всей деревне только кривая Ермилиха, окосевшая на правый глаз лет двадцать тому назад. Эта самая Ермилиха слыла жутко вредной бабой, не то из-за глаза, не то из-за чего другого. Она пуще всех ненавидела «ведьмовское гнездо» и маленькую еще Ворожейку ругала на чем свет стоит, стоило той рядом с Ермилихиным домом появиться. Почуяла Ермилиха, куда народ клонит, и сказала:

— Ох, наплачетесь вы еще от этой ведьмы, вспомните меня. Вползет она к вам в доверие, змея подколодная, а потом ужалит так, что век помнить будете. Яблочко от яблони недалеко падает. Бабка — ведьма, мать — ведьма. И дочка такая же, только похитрее их обеих будет…

А народ в деревне темный: чудеса — чудесами, а Ермилихины слова запомнили. Ворожейку спрашивать побоялись — мало ли чего…

Прошел месяц, прошел другой — никаких чудес. Ворожейка по дому хлопочет, бедняжечка, старается то здесь, то тут подлатать. То крыша у нее протечет, то скамья сломается, а то ступенька провалится. А помочь-то некому: все одна да одна… Глядел на эти страдания молодой дровосек — тот самый, который с постели-то поднялся, — да и начал к девушке захаживать и всякую помощь оказывать.

Ермилиха как заприметила такие дела, так и понесла по деревне слушок, что, дескать, ведьмовское отродье парня молодого к себе приворожила. Ей-то завидно, что к Ворожейке такой жених захаживает. У Ермилихи дочка на выданье, только сватать эту дочку никто не хочет. Женихов-то в деревне завидных мало, а дровосек — парень золотой. Статный, высокий, глаза голубые, руки сильные. Он этими руками что хошь сделать может: и дерево свалить, и девушку обнять. И душа у него добрая, со страданиями знакомая.

Помогал дровосек Ворожейке, помогал, да и влюбился в девушку по самые уши. Но взаимности от нее никакой ему не было. Как будто боялась она его, сторонилась даже. Сколько раз звал ее дровосек прогуляться с ним вечером по деревне — все отказывалась. Да так при этом бледнела, что казалось ему, за оскорбление Ворожейка приглашения такие почитает.

А Ермилиха, баба глупая, но хитрая, заприметила, что на вечерних гуляньях Ворожейки не видать. Стоит солнышку сесть, так сразу она в дом уходит и до самого рассвета из дому носа не кажет. Знать, боится чего-то, смекнула Ермилиха, но болтать о том не стала, приберегла мыслишки черные до удачного часа.

Недолго пришлось дожидаться Ермилихе. Заболел в семье дровосека второй ребенок, маленький Ефимка. Какими Дементьевна отварами его ни потчевала, никак мальчонка не поправлялся. Вот пришла Ермилиха в дом дровосека и давай Ефимкиной матери про Ворожейку рассказывать. Мол, и ведьма она, одного сына приворожила, другого в домовину утянет, и такая она, и сякая… Слушала ее бедная женщина и не знала, что думать. Сыпались на ее голову всю жизнь одни несчастья. Мужа давно уж потеряла, а детей потерять совсем страшно…

А тут, как назло, у Ермилихиной соседки маленькая дочка захворала. Поняла Ермилиха свою выгоду и пошла по деревне вопить:

— Что ж это деется?! Ведьма маленьких детей на тот свет забирает!

А народ в деревне помнит слова-то Ермилихины. Помнит и бабку Ворожейкину, самую что ни на есть ведьму. Тут еще Ермилиха козырь свой из рукава вытянула:

— Что ж эта Ворожейка как ночь, так в доме прячется? И на гуляньях ее ни разу не видели? Может, оборачивается она кошкой, как бабка ее, и порчу на нас наводит? Что как ворваться нам в ее избу да посмотреть, как ведьма кошкой оборачивается?

Тут совсем обезумели деревенские от ярости тупой да от любопытства неуемного. Позабыли начисто, сколько хорошего сделала для них Ворожейка. Позабыли и про деда Никифора, и про Дементьевну, и про молодого дровосека. Похватали, что под руку попалось, и кинулись к Ворожейкиному дому с воплями:

— Хватай ведьму!

Стучались, стучались, да никто к ним не вышел. Порешили дверь высадить, в которой вчера еще молодой дровосек петли чинил. Высадили дверь, вбежали в дом. Стоят, по сторонам оглядываются — черную кошку ищут. А кошки-то и нет…

Хотели в комнаты бежать, да не успели. Вышла к ним старушонка, сухонькая такая, маленькая да безобидная.

— Чего, — говорит, — вам надо? Что ж вы честных людей среди ночи беспокоите?

Народ опешил. Даже Ермилиха слова вымолвить не смогла. Кто-то додумался спросить, где Ворожейка, а старушонка ответила:

— В город уехала внученька. А я — бабка ее. По отцу.

Так и разошлись ни с чем. А старушонки на следующий день и след простыл. Не вернулась и Ворожейка, ни через день, ни через год. Молодой дровосек совсем пригорюнился, целыми днями пропадал в лесу, домой возвращался затемно, только заночевать. Так и не женился, бедолага, по Ворожейке своей сох…

Ровно через год вернулся в деревню дед Никифор. Как узнал через соседей, что приключилось, сел на крыльцо и заплакал.

— Что ж, вы, — говорит, — наделали? Как же вы не поняли? Ворожейка всю свою силушку вам отдала… Дар-то бабкин, ведьмовство, для того только приняла, чтобы нам, горемычным, помочь… Потому и была она днем девкой-красавицей, а ночью — старухой немощной. Не под силу было бедняжечке всех нас своими щедротами одаривать. Сил для себя не осталось… Ежели б Ворожейка кривые дела вершила, прожила б она куда дольше. Да не смогла бы она. Душа слишком добрая…

Плакал дед Никифор, сидя на крыльце. Зарыдала и мать дровосека. Поняла, что не ведьмовство ее сына приворожило, а добрая Ворожейкина душа. И что такой души в деревеньке этой больше не сыщется…

— Уже никто не помнит, как раньше называлась деревня, но с тех пор стали звать ее Ворожейкой… Хоть так искупили свою вину жители деревни… — закончил дед. — А дом-то наш как раз и есть Ворожейкин. Может, потому он нам так дешево и достался, что до сих пор деревенские эту легенду помнят…

Вообще-то я не особенно верю во всякие предания, но слушал деда как завороженный. Рассказывать он у нас мастер, правда, не все это ценят. Вот мама, например, не ценит. Меня всегда поражало почему. Ведь она пишет статьи почти о том же, о чем рассказывает дед…

— Семен Арсеньевич, ну хватит детей-то пугать… — укоризненно косится на деда мама. — Ночь уже на дворе, — вздыхает она.

Дедова сказка отвлекла ее от мыслей о папе, но сейчас она снова вспоминает о нем и безнадежно косится на настенные часы, покрытые пушистой пылью. Рейсовые автобусы уже не едут в нашу сторону, и мама это знает. И я это знаю. Но мы оба молчим, как будто это наш маленький печальный секрет.

— А кто тут дети-то? — пожимает дед плечами, оглядывая нашу компанию. — Олечка — совсем уже старушка, Васька — взрослый парень, а Полину Ивановну, по-моему, ничем не напугаешь.

Бабуля не знает, как ей отнестись к дедовым словам. Я прямо читаю с табло ее растерянного взгляда: «Похвала это или оскорбление?»

— Ну, знаете, Семен Арсеньевич, — бормочет она, краснея, — я не думала, что у страха есть возраст.

Дед удивленно смотрит в ее сторону. Я понимаю, что он совсем не то хотел сказать. Со мной такое тоже бывает: брякнешь, а потом приходится оправдываться. Вот как с этим лягушонком на пруду…

— Где же Витечка? — начинает причитать бабуля, и я каждой клеточкой чувствую, как мама съеживается от этого вопроса. — Поздно-то как… Совсем уже стемнело. А до какого часа у вас автобусы ходят?

— Не знаю, — врет мама.

Бабушка — не такой уж частый гость в деревне. Она была здесь всего пару раз, поэтому совершенно не знает расписания. Зато мы знаем: я, Олька и дед. Но все трое молчим, чувствуя себя сообщниками. А мама понимает, что мы молчим только из-за них с папой, и от этого ей становится еще хуже.

Чтобы не видеть наших шпионских переглядок, она встает из-за стола и подходит к окну.

— Слышите? — полушепотом спрашивает она. — Кажется, гром…

И правда, до нас доносятся раскаты грома. Грозы под Тулой сильные, нигде таких не видел. Может, и хорошо, что папа не приедет? Я смотрю на поблекшее мамино лицо и понимаю, что плохо. Понимаю, что сейчас она чего бы только не отдала, лишь бы папа был с нами…

— И правда, гром, — крестится бабушка. — Двери бы закрыть, электричество выключить…

— Бабуль, здесь громоотвод, — как всегда, рассудительно отвечает Олька. — Так что не бойся, твой Илья-пророк на колеснице проскачет мимо… И даже молнией в нас не ударит…

— Много б понимала, — качает головой бабушка. — Ой, какая же у нас молодежь пошла — ни во что не верит. Только в маньяков да в этих еще… экстрасенсов… Кстати, про маньяков. Мне тут знакомая такую историю рассказывала…

— Мама! — раздраженно одергивает бабулю мать. — Может, хватит? Сначала Семен Арсеньевич со своими ведьмами, теперь ты — с маньяками. Вы что, сговорились, что ли?

— Здравствуйте, приехали… родная дочь мне указывает, что говорить… — обиженно поджимает губы бабушка. — Ты что ж, думаешь, я внучкам своим буду про всякую жуть рассказывать?

— Нет, — смеется дед, — только про маньяков.

— А, делайте что хотите, — отмахивается мама, одергивает занавеску, с понятной мне надеждой вглядывается в тревожную мглу и закуривает сигарету, пользуясь тем, что бабушка ее не видит.

А тем временем над нашей крышей разворачивается первый акт грозы.

ПЕТЬКА И МАНЬЯК

Нельзя сказать, чтобы Петька Воротничков рос очень послушным ребенком. Но и нельзя сказать, чтобы Петька был совсем уж хулиганом. При маме он изо всех сил старался казаться хорошим мальчиком, а с ребятами во дворе вел себя как обычно. Ну, в общем, как и положено вести себя детям его возраста: шалил, шутил — не всегда смешно, но и не всегда глупо, — и безобразничал — в меру.

Петька Воротничков имел одно пристрастие: он обожал детективы и криминальные хроники. И как Петькина мама, Валентина Федоровна, ни пыталась отучить сына от пагубного пристрастия к «нехорошим фильмам», у нее никак не выходило заставить Петьку отказаться смотреть всякие гадости. Если бы у Петьки был отец, то он, наверное, употребил самое эффективное средство — ремень, но Петькин отец давным-давно ушел в неизвестность, да так оттуда и не вернулся. Так что воспитывать Петьку пришлось матери, а мать, хоть и была довольно строгой женщиной, к физическим наказаниям не прибегала.

И вот однажды, как было всегда, когда Валентина Федоровна уходила на смену — а работала она диспетчером в местном таксопарке, — Петька уселся смотреть свою любимую телепередачу, в которой рассказывали про разных преступников и про то, как доблестная милиция этих самых преступников ловит.

Целый час Петька, с шевелящимися от ужаса волосами, внимал ведущему, который рассказывал про загадочного и ужасного маньяка, терроризировавшего городок Подсосенки. Прозвище у маньяка, Георгия Звонарева, было на удивление незловещим — Пончик — так его окрестили за пончики, которыми он заманивал детей в местный лесопарк.

Петька досмотрел передачу и долго еще не мог прийти в себя. А что бы было, если бы он сам встретил маньяка?! Нет, Петька никогда бы не купился на пончики. Он бы сразу понял: что-то не то… Ну кто возьмет и за просто так купит ребенку пончиков? Как говорит мама: бесплатный сыр бывает только в мышеловке…

Мама! Петька вспомнил, что перед ее уходом на смену он пообещал купить домой хлеба. О том, чтобы идти за хлебом по темени после такой ужасной передачи, не могло быть и речи. Петька, конечно, не трус, но маньяки кого хочешь напугают… А мама? Она придет рано утром и захочет позавтракать своими любимыми бутербродами с докторской колбасой и сыром. А хлеба-то нет… Ну, может быть, хоть кусочек завалялся в хлебнице?

Петька вышел на кухню и, перерыв всю хлебницу, открыл страшную правду: в доме не осталось ни кусочка хлеба. Придется идти… От этой мысли у Петьки мурашки пробежали по коже. Дрожащей рукой он вытащил из шкафа пакет, взял деньги, оставленные на столе мамой, обулся и открыл дверь. На пороге Петька нерешительно остановился, огляделся по сторонам и прислушался. Вроде подозрительных звуков нет и по лестничной клетке никто не бродит. Кажется, пока пронесло…

Возле лифта Петька снова остановился и несколько раз подумал, стоит ли рисковать. Что, если маньяк притаился в лифте и ждет только того, чтобы Петька зашел? «Ну уж нет, — подумал Петька. — Прогуляюсь-ка лучше пешком. Чтобы уж наверняка… Все-таки шестой этаж — совсем не высоко…»

На выходе из подъезда Петька столкнулся с соседом, Михаилом Витальевичем. Слабая лампочка еле-еле освещала лестничную клетку, поэтому Петька разглядел только темную куртку да кепку, из-под которой блеснули очки.

Маньяк! Насмерть перепуганный Петька шарахнулся в сторону, но тут же услышал удивленный голос:

— Эй, Петюха! Ты чего шарахаешься?

— Михал Виталич… — облегченно вздохнул Петька, чувствуя, как сердце прыгает где-то под горлом. — Это вы…

— А кто ж еще-то? Куда на ночь глядя собрался?

— За хлебом, — мужественно ответил Петька. — А то мама без завтрака останется.

— Молодец, Петюха, правильно. Маме надо помогать. Она у тебя одна…

Петька возблагодарил Всевышнего за радостное избавление и осторожно двинулся дальше. На улице темно и безлюдно. Даже бабки, которые обычно сидели на лавочке около дома и перемывали косточки всем его жителям, куда-то исчезли. Как Петька ни храбрился после встречи с соседом, страх снова обуял его. Чтобы отогнать страх и почувствовать себя не таким одиноким на пустой улице, Петька начал насвистывать песенку про «гранитный камушек в груди», но легче ему не становилось.

Петька уже миновал мусорные контейнеры, когда услышал это. На вымершей осенней улице за его спиной раздались шаги… Недолго думая, Петька ускорил шаг. Невидимый спутник тоже зашагал быстрее. Петька бы с радостью позвал на помощь, но вряд ли в темном переулке рядом с мусорным контейнером кто-то его услышит…

«Что делать-то?! — задыхаясь от страха, подумал Петька. — Кричать — нет смысла, бежать — тоже, уж меня-то он точно догонит». Эх, надо было ходить на уроки физкультуры, а не отмазываться липовыми справками, которые раздобыл для него одноклассник Пашка Сойкин…

Петька смекнул, что единственное его оружие — это хитрость. Раз помочь некому, а бегает он плохо, значит, надо постараться обхитрить маньяка. Пусть себе маньяк думает, что Петька ничего не заподозрил, а Петька тем временем сообразит, как выкрутиться из этой истории… Главное — не выдать себя, не показать маньяку, что он догадался…

Собрав всю храбрость, которая оставалась в раздираемой ужасом душе, Петька замедлил шаг и продолжил насвистывать песню про «гранитный камушек». А маньяк поверил в Петькину хитрость и, решив, что мальчик совсем его не боится, окликнул Петьку:

— Простите, пожалуйста! Можно вас на секундочку?

У Петьки пересохло в горле. Теперь он точно знал, что не ошибся. Зачем, спрашивается, незнакомцу понадобилось окликать его?! Конечно же его невидимый преследователь — это маньяк! У Петьки отпали последние сомнения. Главное, не выдать себя! Не дать маньяку понять, что он, Петька, что-то заподозрил.

Петька остановился и обернулся, стараясь при этом сделать самое что ни на есть невозмутимое лицо. Он часто так делал, когда мама задавала ему каверзные вопросы вроде «а что ты, Петька, получил за сочинение?». Теперь эта хитрость ему пригодилась…

Перед ним стоял мужчина лет сорока, одетый в длинный плащ с высоким воротником. На носу — очки, лицо — озадаченное, как у ботана. Петька именно так и представлял себе маньяка: с виду незаметный, а на самом-то деле…

— Здравствуйте, — выдавил из себя Петька, изо всех сил стараясь не показать, что испугался. — Это вы меня… звали?

— Да, да… Вы уж меня простите… У меня такое дело… Не совсем обычное… — сбивчиво начал объяснять маньяк.

«Куда уж необычнее, — внутренне содрогнувшись, подумал Петька. — Сейчас начнешь предлагать мне пончики… А потом — вспоминай, как звали…»

— Видите ли, юноша… Кстати, как вас зовут?

«Ну вот, еще и имя мое понадобилось! Он что, нацарапает его на дереве, под которым собрался меня закопать?!»

— Сашка… — на всякий случай соврал Петька. И тут же побледнел: он только сейчас заметил, что из кармана плаща незнакомца торчит рукоять ножа. Скорее, даже не ножа, а кинжала… Рукоятка была здоровая, блестящая, вся в затейливых завитках. Скольких он уже укокошил этим кинжалом?! Петька почувствовал, как от ужаса волосы встали дыбом.

— Так вот, миленький вы мой Сашка… Мне очень нужна ваша помощь.

«Что ж делать-то?!» — лихорадочно соображал Петька, но в голову, как назло, не приходило ни одной дельной мысли. Вот если бы хоть кто-то прошел мимо! Хоть кто-то заметил Петьку рядом с этим жутким типом! Тогда можно было бы закричать и отскочить подальше, чтобы маньяк не успел пырнуть его своим кинжалом с огромной рукоятью…

А маньяк тем временем продолжал рассказывать Петьке историю, которую, наверное, поведал уже не одному мальчишке…

— Понимаете, Саша, у меня есть жена… Но мы… как бы это сказать… давно уже расстались… И ребенок еще есть… и его я тоже очень давно не видел… — Маньяк явно волновался и говорил нескладно. «Наверное, понял, что я догадываюсь», — испугался Петька и постарался улыбнуться, чтобы отвести от себя подозрения. — Сейчас, наверное, он — твой ровесник… Они вот тут, на этой улице живут… И я очень хочу, ну, в общем… — запнулся маньяк и, к Петькиному ужасу, потянул руку к карману.

Бежать! — решил Петька и тут же почувствовал, что ноги стали каменные, как у статуй в Пушкинском музее. От страха он даже рукой не мог пошевелить. Неужели это конец?! — подумал Петька и зажмурил глаза, чтобы не видеть ни зловещей ухмылки маньяка, ни огромного кинжала в его руке. Он пытался вспомнить что-то хорошее, но перед глазами стояла только мама, которая почему-то, совсем некстати, грозила ему пальцем.

— Саша, вам что, плохо? — донесся до него отчего-то испуганный голос маньяка. Мама, грозящая пальцем, куда-то исчезла, и Петька, все еще не понимая, что произошло, решился открыть глаза. — Может, врача? — поинтересовался маньяк, глядя на Петьку удивительно участливым и обеспокоенным взглядом. — Что-то вы неважно выглядите, мой юный друг… Как будто побледнели даже…

И тут Петька увидел, что огромный кинжал, который со страху да по темени померещился ему в кармане незнакомца, — всего-навсего пластиковая игрушка, одна из тех, что продаются в детских магазинах.

— Нет, нет, все нормально, — пробормотал Петька, чувствуя, как щеки краснеют от стыда. — Так вы что-то про сына говорили…

— Ну да. Я домой хочу вернуться, к семье. А с пустыми руками кто же приходит? Вот я и купил эту игрушку, а теперь не знаю, нужна ли она ему в таком-то возрасте… Увидел вас, мой юный друг, и решил с вами посоветоваться… Вот вам бы чего хотелось?

Петька стал объяснять несостоявшемуся маньяку, что хотел бы он игровую приставку или, на худой конец, кассету с прикольными мультфильмами. Незнакомец слушал его лепет, внимательно кивая, а потом, поблагодарив, ушел искать цветочный магазин, чтобы купить бывшей жене букет ее любимых чайных роз. Петька долго еще стоял рядом с мусорным контейнером и чувствовал себя полнейшим идиотом. За хлебом он так и не сходил, потому что шестое чувство настоятельно советовало ему идти домой. А через полчаса в дверь позвонили. Когда Петька посмотрел в глазок, то увидел «маньяка» с букетом чайных роз в руках. Позабыв о всякой осторожности, Петька открыл дверь.

— Саша? — растерянно поинтересовался «маньяк». — А что… что ты тут делаешь? А где… Валентина Федоровна?

— Я — Петька, — поправил его Петька. — А мама на работе.

Нужно ли говорить о том, что с тех пор, как домой вернулся отец, Петька никогда больше не смотрел криминальные передачи. И дело было вовсе не в том, что Петькины родители воспользовались традиционным средством воспитания — ремнем. Просто с тех пор, стоило кому-то заговорить при Петьке про маньяков, его щеки немедленно заливал румянец…

— Ну вы, как всегда, в своем репертуаре, Полина Ивановна… — с улыбкой смотрит на бабушку дед. — Вечно морализируете…

— Это почему — морализирую? — взвивается бабушка.

— Да потому. Петька Воротничков смотрел «вредный» телевизор, по которому ничегошеньки хорошего не показывают, и именно поэтому с ним случилась такая история… А еще потому, что Петька не слушался маму…

— К вашему сведению, Семен Арсеньевич, не я ее придумала. Мне рассказала соседка, а соседке…

— А соседке — еще одна соседка, а той соседке — дальняя родственница…

— Да хватит вам уже! — не выдерживает мама. — Сколько можно?

Зря она это сказала: бабушка поворачивается к ней, видит в ее руках очередную сигарету и немедленно начинает ворчать по поводу табачного дыма и несчастных маминых легких. Чтобы не нагрубить бабушке, мама сбегает на терраску, где вовсю грохочет гром, а за москитной сеткой мелькают стальные всполохи молний.

— Ланочка, ну хватит тебе злиться! Я же знаю, все это из-за Витечки! — кричит бабушка. — Я же тебя предупреждала — все они такие! У всех командировки, а в командировках — худенькие длинноногие цыпочки! — продолжает бабушка, выскакивая на терраску, наверное, за тем, чтобы допечь маму окончательно.

У нас с Олькой вытягиваются лица, один дед держит себя в руках, хотя и видно, что он изрядно возмущен бабушкиными словами. Чтобы немного отвлечь и нас, и себя, дед выбирается из-за стола и, повернувшись к нам, начинает изображать бабушку.

— Да я же говорю, все они такие! — убежденно, совсем как бабушка, трясет головой дед. — Прямо маньяки настоящие! Куда ни глянь — одни бабники… Олечка, а ты что смеешься? Вот молодежь пошла, не слушает стариков… А ты бы вот слушала бабушку, она тебе плохого не посоветует… И ты, Васечка, мотай на ус… А то вырастешь таким же маньяком… Вас, мужиков, вообще надо на поводок посадить, чтобы куда попало не бегали…

Дед входит в раж, пародирует бабушкины интонации, мимику и даже походку. Выходит так потешно, что мы с Олькой держимся за животики. Но праздник на нашей улице продолжается недолго — с терраски возвращается бабушка и, стоя за спиной у деда, наблюдает за его комическими «па». Я пытаюсь перестать смеяться, но смех полностью завладел моим нутром, вырвался из-под контроля. Между попытками подавить приступы смеха я делаю деду знаки глазами, чтобы он заметил бабушку, но дед думает, что меня крючит от смеха, и продолжает веселить нас с пущим азартом.

Комедию прерывает бабушка:

— Пожилой человек, а туда же… Вам не стыдно, Семен Арсеньевич? — Ее узкие губы дрожат — это значит, что бабушка не просто злится. Она в бешенстве.

— Нет, — отвечает дед. Он за несколько секунд успел взять себя в руки — я всегда завидовал этой его способности — и обернуться к бабушке с таким невинным видом, как будто все это время он играл с нами в лото.

— А надо бы! Какой пример вы детям подаете?! Кривляетесь, как мальчишка в детском саду!

— А какой такой пример? Очень даже хороший пример, — невозмутимо отвечает дедушка. — Пусть знают, что жизнь не заканчивается в сорок лет, как принято считать у нынешней молодежи. Да и не только у молодежи. Я так давно вас знаю, Полина Ивановна, так долго… И меня все время не оставляет ощущение, что с годами вы не меняетесь. Как вы были шестидесятилетней в ваши сорок, так и остались в ваши шестьдесят… Влезли в свой саркофаг, захлопнули крышку и лежите там, делясь со своими близкими тошнотворной житейской мудростью, от которой лично у меня отрыжка начинается…

Я с ужасом перевожу глаза с деда на бабушку. Ее губы шлепаются друг о дружку, подбородок дрожит, и я чувствую, что вот-вот и случится что-то страшное. Может быть, бабушка взорвется, как граната, а может быть, убьет деда ненавистью, которая светится в ее взгляде. Но ничего подобного не происходит, потому что бабушка все-таки берет себя в руки.

— Моя житейская мудрость, Семен Арсеньевич, между прочим, основана на личном опыте, — возражает она деду.

— Ага, — кивает дед. — Только зачем вы этот опыт свой личный дочери навязываете?

— Много бы понимали! Я, между прочим, одна ее растила… — с достоинством возражает бабушка и нервно дергает цепочку, на которой болтается маленький крестик.

— И что, по этому поводу она должна в одиночку растить двоих детей?

— Ну, знаете… Я Ланочке зла не желаю, это вы на меня клевещете…

— Конечно, не желаете, — соглашается дед. — Ведь, по-вашему, благо — жить в вечной паранойе, в постоянном страхе, что тебя бросят. Бояться, подозревать, ненавидеть воображаемых соперниц, трястись из-за каждой командировки… Вот это — благо. Это вы называете — быть готовой к неприятностям, быть…

— Ну хватит! Я просто не хочу, чтобы Ланочка…

— Прожила вашу жизнь? Так, Полина Ивановна? Тогда оставьте ее в покое. Пусть проживет свою собственную.

Сказать по правде, я с дедушкой полностью согласен, хотя и не совсем понимаю, что он там болтал про саркофаг, в котором лежит бабуля. Но это — не главное. Главное — согласна ли мама. Я уверен, что она стоит сейчас на террасе, выпуская из пересохших губ струйки дыма цвета голубиных перьев, и смотрит, как молнии раздирают небо в клочья.

— Ну что вы тут? Опять ссоритесь? — раздается усталый мамин голос. — Чего опять случилось?

— Все в порядке, мам, — отвечает за наших стариков Олька. — Тебе показалось.

Деду и бабушке снова становится стыдно — рассудительная внучка опять показывает им хороший пример.

— Садитесь, Полина Ивановна, — примирительным тоном предлагает дед. — В ногах ни правды, ни кривды не имеется.

Бабушка садится за стол, но делает это как-то безучастно. Она все еще не отошла от разговора с дедом и, кажется, думает над его словами. Над домом снова раздается треск и грохот, в этот раз он куда сильнее, чем был раньше. Я чувствую, как под моими ногами ходит пол, как будто много-много крыс снуют туда-сюда под деревянными досками.

— Чего ж это делается?.. — испуганно шепчет бабушка. Она даже ноги над полом подняла, до того ей страшно. Я инстинктивно следую ее примеру. Мне тоже страшно, хоть я и понимаю, что все это — не происки сатаны, а просто очень сильная гроза.

— Гроза, Полина Ивановна. А дверь кто-нибудь закрыл?

Мама отрицательно качает головой:

— Забыла. Сейчас пойду…

— Не надо, я сам…

— Семен Арсеньевич, а в нас точно молния не ударит?

— Ба, не говори глупостей, — раздраженно встревает Олька.

— Ты как с бабушкой разговариваешь? Лучше б выключили свою шарманку, в нее, как пить дать, ударит!

— Девочки, не ссорьтесь. Не ударит, Полина Ивановна. Разве что Рогатый к нам в гости наведается…

— Да что ж это такое… — невольно ежится бабушка. — Ланочка, скажи ему, чтоб не шутил такими вещами…

— Семен Арсеньевич… — укоризненно косится на деда мама.

Дед, не обращая внимания на пугливых женщин, идет на терраску, чтобы закрыть дверь. И тут все мы застываем, кто от страха, кто от удивления. Из темноты неосвещенной терраски перед нами ясно вырисовывается… бледное лицо молодого человека. Бабушка вскрикивает, прижимает руку к груди, чтобы нащупать заветный крестик, мама застывает с очередной неприкуренной сигаретой в руке, дед молча разглядывает таинственного пришельца, пытаясь понять, кто он: человек или призрак.

— Паша! — взрывает наше оцепенелое молчание Олька, и только сейчас до меня начинает доходить, что наш загадочный гость вовсе не потустороннее явление, а обыкновенный псих, который приперся в такую даль, в такое время, в такую погоду только для того, чтобы увидеться с моей сестричкой.

— Паша? — прищуриваясь, переспрашивает мама. — Оль, а это кто?

— Это… — смущенно бормочет Олька. — Это…

Свою сестричку я видел такой смущенной только тогда, когда она приносила домой цветы и ее спрашивали, откуда они. Я понимаю, что Олька просто не может ответить, поэтому отвечаю за нее:

— Мальчик с цветами!

— Заткнись! — гневно зыркает на меня Олька.

Можно подумать, я соврал… Мне даже обидно становится.

— А… — светлеет мамино лицо. — Простите, я не поняла. Дочь о вас ничего не рассказывала. Она у нас такая скрытная…

— Да уж… — оживает бабушка. — Вы ж замерзли совсем, промокли… Давайте-ка, проходите, сейчас мы вас согреем…

Мальчик с цветами, то есть Паша, нерешительно мнется на пороге. Руки у него — за спиной, как у заключенного. Я вижу, что в них что-то блестит. Мама берет его за локоть и почти что заталкивает в комнату. Паше волей-неволей приходится вытащить из-за спины руки, и теперь все видят, что в них — обернутые прозрачной пленкой тигровые лилии.

— Это тебе, — бубнит он в сторону Ольки. Щеки у нее такие же пунцовые, как и у него.

Подробности этой романтической истории мы узнаем, когда Пашка, уже переодетый в дедовы шмотки, болтающиеся на нем мешком, и вытертый маминым полотенцем, садится за стол. Они с Олькой поссорились за день перед ее отъездом из-за какой-то ерунды — теперь-то я понял, почему сестренка всю дорогу куксилась и раздражалась, — и Пашка тщетно пытался вымолить у моей сестрички прощение. Поскольку это ему не удалось, Пашка позвонил Катюхе, Олькиной подруге, в надежде услышать, что его благоверная все-таки не приняла окончательное решение о разрыве. От болтливой Катюхи Пашка узнал, что предмет его обожания уезжает не в Крым, а в деревню, адрес которой Катюха, гостившая у нас прошлым летом, ему немедленно продиктовала. Опоздав на последний рейсовый автобус, Пашка готов был впасть в отчаяние, но все же не сдался и решил добраться до любимой на попутках, что блестяще ему удалось. А еще Пашка покаялся во всех своих грехах и был прощен. Честно говоря, если бы моя сестричка не простила этого несчастного умалишенного, я решил бы, что у нее совсем нет сердца…

— Давай-давай, — подбадривает все еще смущенного Пашку дед. — Налегай на картошечку. И самогоночку не забывай….

— Что ж вы мне спаиваете будущего зятя? — делано возмущается бабушка.

— Ба! — искренне возмущается Олька, для которой слово «зять» почти что ругательное. Рядом с Пашкой она не растеряла своей рассудительности, но все мы относимся к ней уже по-другому, с большим теплом и с меньшей серьезностью.

Дедушка общается с Пашкой как с равным, и это помогает парню расслабиться. А вот бабушка так и норовит поздравить Ольку с удачным выбором и подчеркнуть ее новое положение:

— Ишь ты, наша тихоня… Какого парня отхватила! Ты теперь, смотри, держись за него. И Катюху свою близко не подпускай. А то знаю я этих подруг — враз отобьют…

— Полина Ивановна, опять вы за свое…

— И правда, мам, перестань глупости болтать. Видишь, Паша уже совсем засмущался. И Ольке твои разговоры ни к чему.

— Ох, не слушаете вы меня… А я, между прочим, непростую жизнь прожила…

Я вижу, как Олька молитвенно закатывает глаза: лишь бы бабушка снова не начала петь свою песню о неудавшемся браке. И Олькины молитвы услышаны — дед демонстративно хлопает себя по лбу и восклицает:

— Вот ведь, старый дурень, дверь-то я не закрыл. Сейчас натечет — завтра весь день вытирать будем!

— Ну что ж вы, Семен Арсеньевич… А что как молния в дом залетит? — трепещет бабуля, прислушиваясь к очередному громовому раскату. — Ланочка, помнишь Сергея Ильича? — Мама кивает. — Так вот к нему на дачу залетела такая штука. А он только проснулся — явь ото сна отличить не может. Хорошо, работник, тот, что баню Сергею Ильичу отстраивал, разбудил беднягу. Из-за молнии этой проклятой начался пожар. Загорелись занавески, ну а с них и весь дом. Дом, слава богу, спасли, а вот мебель почти вся погорела. А жалко, такая хорошая была… Благо Сергей Ильич — человек с юмором. «Ну ее, — говорит, — эту мебель. Если б я сгорел, она бы мне все равно не пригодилась. Разве что гроб из нее сколотили». Как же эта молния-то называлась?..

— Шаровая, — подсказывает дед. — Ладно, сидите, сейчас закрою.

То ли правду дед рассказывал про Ворожейкин дом, то ли просто в эту ночь у нас такое везенье, но с терраски дед возвращается не один. Рядом с ним я вижу… Вику, свою недавнюю знакомую, вымокшую, взъерошенную, с заплаканными глазами и лягушкой в руках.

История повторяется с небольшими изменениями. Бабушка истошно крестится, мама недоуменно приглядывается к незнакомой девочке, бледной, как привидение, а дед только пожимает плечами. На этот раз восклицаю я:

— Вика!

— Я ее знаю, — объясняет за меня дед. — Это дочка Аллы Рогожиной. Они в Ворожейке иногда отдыхают. Ты что, с мамой поссорилась?

Вика растерянно кивает. Я, уже не в силах больше сидеть и молчать, выскакиваю из-за стола и подбегаю к Вике. Конечно, нет во мне сестричкиной скрытности, но что ж с этим поделаешь…

— Из-за лягушки? — спрашиваю я дрожащую от холода Вику. Она молча кивает, стараясь не показывать мне свое заплаканное лицо. — Я же говорил, влетит…

— Надо бы ее домой отвести, — вмешивается растерянная мама. Она, кажется, совсем потерялась в этой веренице странных ночных гостей.

— Да уж, а то мать ее небось обыскалась.

— Не обыскалась… — шепчет посиневшими губами Вика. — Думаете, я ей нужна?..

— Ври красиво, чтобы повторить просили, — улыбается дед. — Ну как это — не нужна? Она же мама твоя… Только сейчас мы тебя не поведем. Отсидишься, обсохнешь… Куда по такой грозе шлепать?

— Того и гляди, молнией шарахнет, — крестясь, соглашается бабушка. — Верно вы говорите, Семен Арсеньевич. Пусть девочка грозу переждет, а потом и отведем до дома…

— Садись, Вика, за стол, — по-взрослому предлагаю я, но совсем не из-за того, чтобы все видели, какой я уже большой мальчик, а потому, что мне и впрямь больно смотреть на продрогшую Вику. — И плащ снимай.

— А лягушка? — шепчет Вика, и я понимаю, что без своей царевны она и шагу не ступит.

— Лягушку — в банку, — предлагает дед и ловко вытаскивает из тонких Викиных пальцев маленькую желтоглазую гостью. — А на дно — петрушки набросаем.

Вика улыбается счастливой улыбкой, а я горжусь своим дедом. Его выдержке и смекалке можно только позавидовать. Что бы я делал, если бы у меня не было деда?

— Вот я и говорю, дом-то Ворожейкин, — озвучивает дед мои мысли и кивает на Вику и Пашку. — Видишь, сколько нежданных гостей? — поворачивается он к Ольке, которая только плечами пожимает в знак своего несогласия.

— И незваных, — виновато добавляет Пашка. Наконец-то я вижу, как этот парень улыбается: улыбка у него очень приятная. И глаза добрые, как у собаки. И чего он нашел в правильной Ольке? — думаю я, разглядывая новоиспеченного жениха сестры. Красивая, конечно, но вредная — просто ужас…

— Да ладно тебе, — улыбается ему дед. — Мы любым гостям рады. Правда, Полина Ивановна?

— Конечно, Семен Арсеньевич, — с удивительной покорностью соглашается бабушка, которая в этот момент старательно разглядывает Вику, занявшую за столом почетное место рядом со мной. — И впрямь мистика какая-то… — бормочет она не то про Вику, не то про весь этот странный вечер, а точнее, ночь. Еще пару часов назад я думал, что меня положат спать, но теперь можно не бояться. Я, как-никак, отвечаю за свою гостью, а мама и дед в таких вопросах — понимающие люди. — Гроза эта страшная одна чего стоит, — не унимается бабушка. — Вы, Семен Арсеньевич, хоть на этот раз дверь закрыли?

— Закрыл, Полина Ивановна, не бойтесь. Да и потом, что с нее, с двери-то? Призраки, если надо, и через нее пройдут…

Я бы посмеялся вместе с дедом над вытянувшимся лицом бабушки, но тут всем стало не до смеха, потому что в доме погас свет. Взял и погас ни с того ни с сего. Хоть я и не последний трус, но, вглядываясь в кромешную тьму, сразу вспоминаю и дедовы россказни про Ворожейку с ее страшной бабкой, и бабулиных маньяков…

Страшно не только мне — это я понимаю по гробовому молчанию, воцарившемуся за столом. И вдруг вспоминаю, что рядом со мной Вика, которая тоже не подает никаких признаков жизни — даже сопения. В страхе, но уже не за себя, я начинаю шарить под столом рукой и успокаиваюсь: среди тяжелых складок скатерти лежит сжатая в кулачок Викина рука.

— Ай! — взвизгивает Вика.

— Кто это?!

— С нами крестная сила!

— Да что случилось-то?!

— Вика, это я… Не бойся… — шепчу я на ухо девочке и чувствую, что моя пугливая подруга потихоньку начинает дышать.

— Всем команда: успокоиться и не паниковать, — раздается дедушкин голос. — Ничего страшного, такое бывает. На трансформаторной будке электричество отключили — гроза ведь…

— Гроза?! — переспрашивает бабушка, и я хоть не вижу, но чувствую, как истошно она крестится. — А в подвале тоже гроза ваша воет?

— Полина Ивановна, ну что вы, в самом деле… Галлюцинации у вас, что ли, начались со страху? Никто нигде не воет. Сейчас найдем свечку, и вам стыдно станет, что всех пугаете.

— Семен Арсеньевич? — слышу я напуганный голос мамы.

— Да, Светик?

— Галлюцинации у нас обеих. Я тоже это слышу. Там правда кто-то воет и кричит.

— Господи, помилуй нас грешных… Отче наш…

— Бабуль, хватит паниковать. Васька, если это ты — дождешься!

— Да не я это, Олька. Сама посуди, как я могу из погреба вопить, когда я здесь…

— Не умничай…

— Тише… Слышали? Снова воет…

— Ну все, я пошел за свечкой…

— Как ты ее в темноте найдешь?

— Давайте я помогу…

— Черт-те что… — Раздается звук падающей табуретки. — А ведь точно, стонет кто-то…

— Говорила вам, Семен Арсеньевич, не шутите с нечистым на ночь глядя… Дошутились, Господи прости…

От всех этих всеобщих обсуждений, от воя, раздающегося совсем рядом с нами, меня самого охватывает страх. Но мысль о том, что рядом Вика, при которой я не имею права бояться, не дает мне впасть в панику, закричать и броситься искать на ощупь в темной комнате кого-нибудь из взрослых.

Хвала моему деду — наконец-то он находит свечку. Наступает какое-то облегчение, и, кажется, даже вопли в погребе приутихли.

— Что это было? — спрашивает бледная как смерть бабуля. — Я чуть богу душу со страху не отдала…

— Да Васька небось подшутить решил, — зло косится на меня Олька.

— Спасибо, сестренка. Чуть что, сразу Васька…

— Ох ты, господи, кажется, опять началось…

И точно, до нас снова доносятся стоны, которые как будто стали сильнее.

— Пошли в подвал, — мрачно предлагает дедушка.

— Все вм-месте? — заикаясь, уточняет бабуля.

— Хотите — оставайтесь здесь, в гордом одиночестве.

— Н-нет, лучше я с вами…

Я смотрю на Вику, лицо у нее совсем бледненькое. Еще бы! Поссориться с матерью и попасть в какой-то странный дом, где мало того что люди странные, так еще и в подвале воет всякая нечисть…

— Да ты не бойся, — успокаиваю я Вику, хотя у меня самого на лице написано, что я боюсь, вероятно, еще сильнее, чем она. — Может, это не у нас вовсе…

Она кивает, делая вид, что ей совсем не страшно. Обманув друг друга в лучших целях, мы примыкаем к веренице, состоящей из деда, бабули, мамы, Ольки и Пашки. «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей…» — вспоминаю я песню из детского спектакля. Правда, очень сомнительно, что Синяя птица обитает в нашем подвале да еще завывает и стонет, как живой человек…

На улице — настоящий конец света. Льет как из ведра, а небо рассекают рапиры молний. До погреба — всего пара шагов, но мне они кажутся целой вечностью. И чем ближе мы к заветной двери, тем вопли становятся отчетливее и тем больше мне кажется, что они — человеческие.

Наконец дед — теперь даже у него ходуном ходят руки — открывает замок, из-за которого они с отцом прошлым летом чуть не поссорились. Я готовлюсь к самому худшему, как тот Петька в бабушкином рассказе, но вместо жуткого монстра, злобной ведьмы, ужасного вампира на свет божий вылезает… мой собственный папа.

— Витька! — бросается ему на шею мама. — Витька, что ж ты там делал?! Как же ты там оказался?!

— П-потом расскажу… — бормочет папа, клацая зубами. — Пустите погреться, я от холода чуть дуба не д-дал…

Вид у него и в самом деле неважнецкий: волосы взъерошены, куртка вся мятая и в паутине, а глаза — красные, как у заправского Дракулы.

— Витечка! — обрадованно вопит бабуля. — Зятек! А Ланочка уже разволновалась, столько всего передумала!

— Мама, что ж вы так кричите? Пожалейте свои легкие… — бормочет папа половиной губ, потому что другая половина занята мамиными губами.

Дед загоняет всех в дом, и наша — уже не вереница, а настоящая куча-мала, потому что все сгрудились вокруг папы и пытаются рассказать ему, как напугались, — заваливается на терраску. Когда папа выпивает кружку горячего чая — от самогонки он почему-то упорно отказывается, — заворачивается в плед и устраивается в старом кресле с исцарапанными подлокотниками, выясняется, что в его истории нет мистики.

— Ты уж прости меня, Ланочка, — целует он маму, которая сидит на корточках рядом с креслом. — Не надо было так уезжать. Я только потом подумал, как все это глупо… Вот и решил вырваться пораньше, приехать в деревню вперед вас, навести порядок… В общем, встретить семью, как положено… Подмести только и успел… Потом приспичило мне, дураку, проверить, осталась ли в подвале с прошлого года картошка. Я еще дверь в дом запер по городской привычке — вот идиот! Ну и полез я в подвал… Помнишь, пап, замок, из-за которого ты мне год назад всю плешь проел? — Дед, посмеиваясь, кивает. — Так вот, не зря проел… Замок-то современный, с приколом. Я дверью хлопнул, а он возьми да и закройся.

— А ключи? — удивляется мама.

— А ключи я, балбесина, снаружи оставил. На кирпич положил, чтобы не потерять… В общем, просидел я там часа два, а потом нашел за ящиками бутылку самогона. Сколько ему лет, я не интересовался — выпил весь для согрева и чтоб нервы успокоить. Потом уснул, а когда проснулся, услышал ваши голоса. Кричал, чуть легкие не надорвал. А вы только часа через три меня услышали…

— Говорила же — выключите свою шарманку, — гнет свое бабуля.

Я всегда сравнивал папу с нашим задумчивым лифтом, и в этом сравнении нет ничего плохого. Да, мой папа действительно такой: задумчивый, рассеянный и подчас смешной. И только с ним могла произойти такая дурацкая история. Ну и что, что дурацкая? Зато со счастливым концом.

— Ах вы, мои дорогие… — умиляется бабушка, глядя на папу, сидящего в кресле, и маму, прижавшуюся щекой к его руке. — И все-таки слушали бы хоть изредка мои советы…

— Знаете что, Полина Ивановна, — улыбаясь, перебивает ее дед. — Сегодня я понял, как отучить вас советы давать.

— И как же, Семен Арсеньевич? — хитро прищуривается бабушка.

— Жениться на вас.

Я не упускаю удовольствия посмотреть на вытянувшееся бабушкино лицо. А потом перевожу взгляд на Вику, которая, кажется, совсем запуталась в перипетиях нашего странного семейства.

— Это он что, серьезно? — глядя на меня удивленными синющими глазами, шепчет Вика.

— Серьезно, — уверенно киваю я, потому что хорошо знаю дедушку…

* * *

— И что, он действительно женился на твоей бабке? — лениво потягивается Леха, делая вид, что ему по-прежнему скучно. Я согласно киваю в ответ. — Да, дает дедуля… А сестричка твоя с этим прихехекелем?

— И Олька за Пашку вышла, — подтверждаю я Лехины догадки. — А мама после этого случая перестала ревновать папулю к Лерочке, и правильно сделала, потому что мой отец — как раз из поговорки «любовь до гроба, дураки оба»…

— А Вика? — хитро улыбается Анечка, поскольку заранее знает ответ.

— А Вика стала Викусей, а потом уменьшилась до Куси, — улыбается Куся и с благодарностью смотрит в мои глаза. Теперь уже я не жалею о том, что не поддался на Лехины уговоры пойти спать. Синий Кусин взгляд стоит десяти таких историй и бессонных ночей, даже в компании нудного Лехи.

— А знаете, что самое главное? — спрашиваю я у своих полусонных друзей.

— И?.. — зевая, интересуется Леха.

— Я часто думал потом, что, если бы мы тогда поехали в Крым, ничего этого бы не случилось. Ни папы, по собственной растерянности оказавшегося в подвале, ни мамы, которая поняла, что глупо ревновать половину собственной души. Не говоря уже обо всех остальных. И самой истории не было бы тоже…

— Слишком уж ты сентиментальный, Васька, — снисходительно улыбается Леха. — Не было бы этой истории — была бы другая.

— Такая же интересная? — лукаво спрашивает Куся, и Леха молчит, потому что даже он со всей своей железобетонной логикой не знает ответа на этот вопрос.

Я поворачиваюсь к Кусе и снова, в который уже раз, сознаю, что она — единственный человек, способный понять меня по-настоящему. И что она — самое важное звено в этой истории, без которого вся моя дальнейшая жизнь была бы лишена смысла.

А Куся улыбается, глядя куда-то сквозь меня, в иссиня-черную ночь, совсем не похожую на ночь в нашей деревне с загадочным названием Ворожейка. И за эту мечтательную улыбку я так люблю ее, Кусю…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Пять причин улыбнуться

  Глава 1 РУССКИЙ ВАВИЛОН

  Глава 2 АЛЬКИНЫ ПОБЕДЫ

  Глава 3 СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

  Глава 4 ГОЛУБОЙ «АНГЕЛ»

  Глава 5 ИСПОВЕДЬ СЕРГЕЯ ВОЛЬСКОГО

  Глава 6 СЮРПРИЗ ОТ «АЛЬБИНЫ»

  Глава 7 СЕМЕЙНЫЙ УЖИН

  Глава 8 СОН ИЛИ ПОДСКАЗКА?

  Глава 9 А ЖИЗНЬ-ТО НАЛАЖИВАЕТСЯ…

  Глава 10 ШАРИКИ И ПРОЧИЕ РАДОСТИ

  Глава 11 ГЕРОЙ ТРЕТЬЕГО ПЛАНА

  Глава 12 «АЛЬБИНА» ПОДНИМАЕТ ЗАНАВЕС

  Эпилог

Папа хочет в отпуск

  ВОРОЖЕЙКА

  ПЕТЬКА И МАНЬЯК Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg