«Моя итальянская возлюбленная»

Моя итальянская возлюбленная (fb2) - Моя итальянская возлюбленная 722K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Валентинович Суворов

Олег Суворов Моя итальянская возлюбленная

1

В стародавние советские времена мой родной дед — главный бухгалтер МИДа — три года проработал в советском торгпредстве в Риме. За это время он даже не удосужился выучить язык, а потому функции переводчика выполняла моя бабушка. Она на двадцать лет пережила мужа, умерев в возрасте восьмидесяти трех лет, но главными воспоминаниями всей ее жизни навсегда остались три года, проведенные в Италии. Этих лет могло быть и больше, если бы не твердолобая принципиальность деда — типичного представителя так называемых «беспартийных большевиков». Он был таким «советским патриотом», что даже отпуск предпочитал проводить на родине, хотя можно ли было «отдохнуть» от Италии в Советском Союзе середины пятидесятых годов!

Однажды в Рим приехал сын тогдашнего министра обороны. В те времена в торгпредстве существовала традиция — образцы товаров, бесплатно предоставляемые итальянскими фирмами, распределялись среди высокопоставленных советских чиновников. Я так и не узнал, насколько наивен был мой дед и почему он вздумал возмутиться корыстолюбием и любовью к халяве именно в этом случае; но в результате высказанного вслух возмущения деду дали на сборы двадцать четыре часа и отправили обратно в Союз.

Гоняться за мечтой, пусть даже призрачной, все же лучше, чем не иметь ее вовсе. А мечтать об Италии я начал давно, еще когда рассматривал итальянские открытки и журналы, слушая рассказы своей бабушки.

Главная проблема была такова — ехать на восемь дней по маршруту Рим — Флоренция — Венеция — значило обречь себя на дикую, утомительную гонку с бесконечными переездами, торопливыми экскурсиями и мечтой поскорее вернуться в Россию, чтобы хорошенько отоспаться и несколько дней вообще не выходить из дома. Когда нет времени для праздности, жизнь превращается в изнурительную пытку, поскольку ты все время должен что-то делать, делать, делать… А ведь я еду в страну, давшую миру такое понятие, как «дольче фар ниенте» — «сладкое ничегонеделание»!

Ну уж нет, для такого насыщенного тура я слишком ленив. Кроме того, я стремлюсь в Италию не только за тем, чтобы воочию увидеть те памятники, которые запечатлены на бабушкиных открытках, но почувствовать атмосферу живой заграничной жизни и, если повезет, познакомиться с итальянской возлюбленной! У нее будет оливковый цвет лица, черные волосы, большие, веселые глаза, и звонкий, певучий голос. Она будет лукавой и непосредственной, приветливой и любвеобильной… «O, cara mia[1]! Я уже люблю тебя, стремлюсь к тебе… и ты мне обязательно встретишься. Там, под ослепительным небом твоей веселой страны, я подарю тебе все, что будет в моих силах!

Короче, надо ехать в Венецию и торчать там до тех пор, пока не надоест. Рим слишком велик, да, кроме того, все современные мегаполисы во многом схожи. А ориентироваться в Венеции будет не сложнее, чем в Петербурге. Если в последнем есть главный проспект, который выводит на все основные достопримечательности, то в Венеции имеется большой канал и главная площадь — Сан-Марко, в центре которой возвышается коричневая колокольня, знаменитая не менее Эйфелевой башни.

И, кроме того, Венеция — это родина Казановы!

2

Никогда в жизни я не летал на самолете, а потому первый шок испытал именно из-за этого. Единственное, что меня успокаивало, — так это время. Полет Москва — Венеция должен был продолжаться всего час и пятнадцать минут. Чтобы хоть как-то себя отвлечь, я начал вспоминать, как это будет по-итальянски. В свое время я не то чтобы выучил, но немного ознакомился с языком, воспользовавшись старым учебником и словарем, доставшимся мне после бабушки. «Е’ l’una е un quatro» — так, кажется…

Стоит ли говорить о том, насколько усердно я налегал на легкое вино, полагавшееся пассажирам бизнес-класса. Две вещи меня особенно нервировали — легкая вибрация стенок и те, к счастью, не слишком частые моменты, когда самолет словно бы начинал «останавливаться». В эти мгновения казалось, что еще немного — и он просто рухнет вниз.

Впрочем, кроме страха, было еще удивление и восхищение. Земля внизу проплывала так медленно, что хотелось попросить «лететь немного побыстрее»; тем более, что встречный самолет промелькнул под нами в течение нескольких секунд. А как красиво было лететь над облаками — словно над Антарктидой. Земля внизу казалась покрытой огромными хлопьями снега, которые особенно эффектно смотрелись на фоне голубой линии горизонта.

И все равно красота — красотой, но поскорее бы добраться. Нет, но всем «челнокам», турагентам и стюардессам я лично вручал бы медали «За отвагу» как представителям самых мужественных профессий!

Чтобы немного отвлечься, я заглянул через плечо своей соседки — массивной, мужеподобной дамы лет сорока пяти с короткой стрижкой и сильными толстыми пальцами. Она сидела в соседнем кресле и невозмутимо курила «Яву», время от времени перелистывая страницы книги, которая показалась мне знакомой… Один раз дама энергично взглянула на меня — как раз тогда, когда я слегка наклонился над ее плечом, пытаясь выяснить до какого места она дочитала, — после чего решительно захлопнула книгу.

— Что, интересно?

— Да нет, ну что вы… — застигнутый врасплох, неуверенно пробормотал я, — просто…

— Что — просто?

Делать было нечего, пришлось сознаваться.

— Вы читаете один из восьми моих романов.

— Неужели? — она смягчилась и вновь открыла книгу. — Ну тогда скажи: чем кончается?

Несколько озадаченный этим обращением на «ты» я процитировал ей последнюю фразу, в которой упоминался Париж. Она проследила по тексту, улыбнулась и снова закрыла обложку.

— Верно. Писатель, значит?

— Писатель.

— А в Италию зачем — за новым романом?

— Совершенно верно.

— Ну тогда давай познакомимся — Тамара, — и она крепко пожала мне руку. — Когда вернусь в Россию, буду своим девчонкам рассказывать, с кем вместе летела.

У нее был открытый, пристальный взгляд серых глаз и отрывистая, командная манера говорить. Честно сказать, я не люблю таких людей вообще, а уж мужеподобных женщин на дух не переношу. Но делать было нечего, тем более — мне нужны были персонажи, а эта дама весьма колоритна.

Я начал расспрашивать, чем она занимается и зачем летит в Италию, и был немало изумлен ее ответами. Оказывается, Тамара являлась владелицей собственной фирмы по производству каких-то измерительных приборов, причем эта фирма настолько преуспевала, что уже завязались деловые отношения с партнерами в Азии — «последний раз я была в Сингапуре», — заметила она, а теперь появилась возможность выйти и на европейский рынок.

— Но тогда почему по туристической путевке? — поинтересовался я.

— Так дешевле, — просто ответила Тамара, закуривая очередную сигарету, — пока вы будете ездить по экскурсиям, я возьму напрокат машину и займусь деловыми визитами. А обратно тоже полетим вместе. Таким образом, авиабилет обойдется мне почти в половину обычной стоимости.

«Одета она весьма скромно, — отметил я про себя, окидывая взглядом ее простые серые брюки и белый свитер, — да и «Яву» курит… Скупость или пижонство наоборот? Та же Хакамада — вон какая холеная… Странные у нас деловые женщины — одна полуяпонка, другая — полумужчина».

— Тебя что-нибудь удивляет?

«А она весьма проницательна! Ведь я даже глазом не моргнул…»

— Ну что вы, Тамара, — улыбаясь, сказал я. — Разве в России можно чему-нибудь удивляться? Сам я перестал это делать после того, как съездил за своим отцом в санаторий для сердечников — он там отлеживался после инфаркта. Знаете, какие фильмы крутили в этом санатории по вечерам? Сплошную эротику и ужасы…

Она звучно расхохоталась и даже хлопнула меня по плечу.

— Молодец, писатель. Ты, кстати, женат?

— Нет.

— Вернемся в Москву, заезжай ко мне в гости. Я имею в виду фирму, вот тебе моя визитная карточка. У меня такие девушки работают, что и в Италии не найдешь.

Я бегло проглядел визитку и сунул ее в карман пиджака.

— Спасибо за приглашение. А вы уже были в Италии?

— Много раз, — кивнула она и вдруг выдала какую-то длинную итальянскую фразу, — видишь, как шпарить научилась.

— Здорово, — я искренне позавидовал, — наверное, и отдыхать сюда ездите?

— О нет! — и она энергично помахала рукой с зажатой между пальцами сигаретой. — Отдыхаю я на Севере — купила себе остров неподалеку от Соловков, выстроила дом и вожу туда детей и разведенную подругу с ее отпрысками. Италия — это пижонство, а мы люди простые…

За разговором незаметно летело время, но чем меньше оставалось до приземления, тем больше я начинал волноваться. Черт возьми! — тридцать пять лет и десять минут — и вот я, наконец, окажусь в своей мечте! Что меня ждет — потрясение, усталость, разочарование?

Сверху Италия выглядела не слишком интересно, напоминая неровно уложенный паркетный пол из половиц разных цветов и размеров. Дома были на редкость аккуратны и различались лишь величиной своих красных черепичных крыш.

А тем временем самолет уже начал разворачиваться над зеленовато-рифленой поверхностью моря, заходя на посадку. Темной акулой скользила по воде его тень. И чем меньше была высота, тем легче становилось у меня на душе — «ну, отсюда уже не так страшно падать!»

Первым итальянцем, которого я увидел из иллюминатора по приземлении, оказался невысокий лысый хмырь с большими красными наушниками, делавшими его похожим на марсианина.

— Нет, но это действительно Италия? — спросил я Тамару, жадно вдыхая ароматный морской воздух, когда мы сошли по трапу и направились к зданию аэропорта.

— Не будь таким простым, — отмахнулась она, — и помяни мое слово — через неделю ты будешь благодарить Бога, что наконец-то улетаешь обратно.

Я покачал головой, но не стал спорить. Тем более, что мы вскоре расстались, — Тамара прошла таможенный контроль первой, а я остался стоять в длинной очереди соотечественников, с любопытством рассматривая итальянских таможенников. Небритые, в джинсах и рубашках навыпуск, они больше походили на классических мафиози. Тем более, что и общаться с ними оказалось проще всего тем из представительниц нашей группы, которые имели короткие юбки и красивые ноги.

— А иде же наши сумари? — услышал я вопрос, который задал мужчина — явно хохол — своей жене.

— Та вот же они, за колонной, — вздохнула солидная дама могучих габаритов. — Який аэропорт махонький.

Я мысленно усмехнулся и полез за блокнотом, чтобы тут же записать этот колоритный диалог. Впрочем, очень скоро мне стало не до собирания материала для будущего романа.

Аэропорт Марко Поло находился в городе Тессера, расположенном на материке, в десяти километрах от Венеции. Хотя я и прилетел сюда с этой группой, но был как бы сам по себе. Дело в том, что еще в Москве я договорился, что меня встречают, устраивают в гостиницу и оставляют в покое. Я живу в Венеции три дня, потом сажусь на поезд и отправляюсь в Рим, где присоединяюсь к той же группе и вместе с ней возвращаюсь в Москву. Мне так давно надоели групповые экскурсии, соотечественники и русский язык, что хотелось, полагаясь лишь на самого себя, пожить в Италии одному. Ох, знать бы заранее каким шоком это для меня обернется!

Марина, владелица туристической фирмы «Марина трэвел», — худенькая и некрасивая женщина с фигурой девочки-подростка и хищной мордочкой крысенка — при первом нашем знакомстве держалась очень уверенно, постоянно говорила «о’кей!» и этим внушила мне некоторую надежду на наличие у нее деловых качеств. Оказалось все наоборот — именно у меня открылись спасительные деловые черты, которые и позволили успешно выкрутиться из той чудовищной ситуации, в которой я вскоре очутился.

Договоренность с Мариной была такова — начиная с четырех часов дня меня будет ждать на площади Сан-Марко переводчица ее фирмы, некая Нина, и отвезет меня в гостиницу. Кстати, группа, с которой я летел, была сформирована другой фирмой, так что рассчитывать на их помощь мне не приходилось. Конечно, во всем этом был некоторый риск, но что делать — после двадцати лет безвыездного проживания в Москве во мне вдруг пробудился дух авантюризма.

Сначала я хотел было выйти из здания аэропорта и пойти прямо на пристань, но затем, заметив бар, решительно свернул туда. Надо выпить, надо выпить, иначе проклятое волнение непременно меня одолеет. Я так переживал, что даже не стал проверять на бармене свои знания итальянского, сказав только два слова:

— Граппу, пожалуйста.

Он поставил на стойку рюмку с прозрачной жидкостью и вопросительно посмотрел на меня. Уже потом, спустя несколько дней, я обратил внимание на то, что итальянские бармены почему-то никогда первыми не называют сумму, пока ты сам об этом не спросишь. Я спросил, он назвал и, разумеется, ничего не понял. Однако на этот случай у меня были заранее припасены блокнот и ручка.

— Напишите мне, пожалуйста, — попросил я по-итальянски и, увидев четырехзначную сумму, немедленно расплатился. Еще в Москве я купил 200 000 лир — больше ввозить в Италию было запрещено, — а все остальные деньги взял в долларах. Помня о том, что в аэропорту не самый выгодный курс, я решил поменять их потом в каком-нибудь банке.

И вот я стою за стойкой и пью граппу. Какая гадость, хотя и мягче водки. Нет, но это действительно Италия?

Все было восхитительно-первым — и поездка в итальянском автобусе, где возле каждого сиденья торчала красная кнопка, с помощью которой можно было предупредить водителя о своем желании выйти на следующей остановке; и вид Кампанилле, возвышавшуюся над венецианской лагуной; и первая языковая неудача при попытке выяснить, где продаются трехдневные билеты на венецианские пароходики — вапоретто.

Но все это было такой мелочью по сравнению с самым главным — я плыву на вапоретто по Большому каналу! На ступеньках одного здания, поросших зеленым мхом, стояла большая белая чайка и, с любопытством клоня голову то в одну, то в другую сторону, смотрела на проплывающий пароходик.

Венеция — это город — убежище. Его основало иллирийское племя венетов, спасаясь от нашествия гуннов во времена Великого переселения народов. Но самая великая загадка его в том, что венеты создали не просто город — убежище, неприступную крепость, но город — шедевр, город — произведение искусства. Может быть, этой загадкой венецианской души и можно объяснить то, что ни один дворец не осквернен мраморной доской с золочеными буквами, какие сплошь и рядом встречаю в Москве и в Питере: «В этом здании вождь итальянского пролетариата выступал на собрании венецианской ячейки ВКП(б)».

Забегая немного вперед, скажу, что спустя день, гуляя по Венеции, я наткнулся на одно объявление. Оказывается, общество итало-кубинской дружбы организовывало некий вечер в поддержку Фиделя Кастро и «завоеваний кубинской революции»! Тьфу!

Наконец вапоретто приблизился к пристани, причалил, и пассажиры стали выбираться на набережную. Волнуясь до безумия, до темноты в глазах, до бешеных сердцебиений, я ступил на землю и, чуть не шатаясь, направился на площадь, вымощенную порфировыми и мраморными плитами.

В таком состоянии я с трудом воспринимал все великолепие этой площади, в центре которой высилась знаменитая колокольня, отбрасывая длинную тень на собор, построенный еще в девятом веке для хранения мощей одного из четырех евангелистов — святого Марка, — которые венецианцы перевезли из Александрии.

Между тем время уже приближалось к четырем, так что пора было отправляться на место встречи, между двумя колоннами на одной из которых стоял святой Федор на крокодиле, на другой — символ Венеции — крылатый лев.

Я уже несколько устал и поэтому с радостью присел за свободный столик летнего кафе, расположенного прямо на площади. На небольших сценах разместились оркестры, игравшие джазовые мелодии и вальсы Штрауса. Ко мне тут же подошел шикарный официант в черных брюках, галстуке-бабочке и белом кителе с красными погонами, которому я заказал банку пива. Только теперь я начал присматриваться не к зданиям, а к людям — площадь была буквально запружена туристами. Они держались свободно, уверенно, раскованно, смеялись, фотографировались, громко разговаривали… а я чувствовал себя зажатым, подавленным, растерянным.

Почему так случилось, что половину жизни я прожил словно в каком-то грязном сарае? Почему мне так не повезло родиться в своей несчастной стране? Ведь только случайно я попал в другой мир, обитатели которого обладают всей этой красотой всего лишь по праву рождения. Они не лучше и не хуже нас, но живут спокойно и свободно, не зная, что где-то есть и иная, омерзительно-бестолковая жизнь.

Они приветливы и доброжелательны, а я зол и агрессивен. В их странах все улыбаются, а в моей — грязь и свинство, безумные и беззубые старики и старухи с красными флагами и портретами Сталина; тупые, обрюзгшие правители и хамоватые демагоги, научившие голодных и злых ребят вскидывать руку вверх и вытягиваться в струнку. Бесконечные заказные убийства и аферы, связанные с разворовыванием самой богатой, но самой идиотской страны. Огонь, кровь, стрельба и бессилие властей…

Я пил пиво и плакал, плакал, закрывая глаза ладонью и стараясь сдержать рыдания. Почему все так несправедливо, почему?.. Слезы были горькие, тяжелые и лились непрерывным потоком. Так отчаянно я плакал дважды в своей жизни: в девятнадцать лет, когда моя первая любовь внезапно вышла замуж, и вот теперь. Я тогда напился в арбатском ресторане «Лабиринт», спустился в метро, сел на станции «Площадь революции» рядом с бронзовым матросом и горько разрыдался. Но тогда это было сожаление о потерянной любви, сожаление юношеское и наивное — сколько у меня потом было увлечений, к которым я уже относился намного спокойнее. Найти другую любовь можно, но как найти другую жизнь и другую молодость, чтобы прожить ее без портвейна, ментов, Политбюро, а среди всего этого великолепия?

— Perche Lei piange?

Что за черт? Я вздрогнул и поднял голову. Перед моим столиком стояла невысокая, стройная девушка чуть старше двадцати лет, очень хорошенькая, затянутая в голубые джинсы, с длинными, распущенными волосами. Ее карие глаза смотрели на меня с откровенным сочувствием. Но что она спрашивает? Ах, ну да!

Я вытер слезы, улыбнулся и выдал пусть и не самый понятный, но зато самый убедительный ответ:

— Потому что я из России.

3

Как назло, я был слишком смущен своими заплаканным видом и тем, что на нас стали обращать внимание окружающие. Да и крепкое немецкое пиво после граппы все-таки подействовало — как я ни пыжился, никаких толковых, приличествующих данному случаю фраз вспомнить не смог.

Короче, после того, как я сказал, что приехал из России, итальянка произнесла что-то вроде «чувствуйте себя, как дома» (знал бы этот итальянский персик, что я стремился сюда именно затем, чтобы впервые почувствовать себя иначе!), — мило улыбнулась и отошла. А я остался допивать свое пиво, вместо того чтобы броситься вслед за ней! Уж: «Как вас зовут?» — я бы сумел спросить.

Тем временем бронзовые фигуры на башне отбили четыре часа, и я забеспокоился. Как выглядит эта самая Нина, я не знал, но Марина уверяла, что та оформляла мне документы на получение визы, видела мою фотографию, а потому подойдет сама. И тут вдруг я услышал русскую речь. Возле ближайшей ко мне колонны собралась группа туристов, и я решил попытаться что-либо узнать.

Вежливо коснувшись локтя высокого бородатого мужчины средних лет, я спросил, как называется их туристическая фирма.

— «Трэвел интернешнл», — холодно отозвался он и с непередаваемым выражением добавил, — и, вообще, мы из Прибалтики.

— Ну так и говорили бы по-прибалтийски, а то еще за русских примут, — так же холодно заметил я.

Он презрительно улыбнулся и отвернулся, не сказав больше ни слова.

Вскоре их группа ушла, а я остался сидеть на плетеном стуле рядом с колонной и, наблюдая за окружающими, постепенно начинал впадать в панику. Иссиня-черный, снисходительный негр в черном балахонистом одеянии и таких же черных, расшитых золотом шлепанцах, видимо, изображал из себя Отелло — позволил сфотографироваться на своем фоне группе белых девочек-подростков, небрежно обняв одну из них за милейшую шейку своей угольной рукой. А тут еще какой-то жирный, перекормленный туристами голубь смачно капнул сверху на мою серую куртку, сами понимаете чем.

Время шло, часы отбили шесть вечера. Никого похожего на Нину не было, и я не выдержал. Встав со стула и подхватив большую сумку, я отправился искать телефон. Вот тебе и первое свидание с мечтой — жара, дикая ситуация и тяжелая сумка в придачу.

Найдя телефон возле пристани вапоретто, я достал из кармана три монеты по пятьсот лир и набрал номер римского отеля, в котором должна была находиться Марина, приехавшая в Италию за два дня до меня. Предварительно сверившись со словарем, я дождался, пока портье снимет трубку, а затем медленно, тщательно подбирая слова, попросил к телефону Марину. Ее не было, а когда вернется, он не знает.

— А Нина? — сам не зная зачем, спросил я, и тут вдруг он попросил подождать.

Я вытер лоб внешней стороной ладони. Вот это крысы! Я жду эту Нину в Венеции, а она в Риме. Вот так Марина, чтобы ее! Проклятые русские бабы с их паршивой имитацией деловитости! Они что — уморить меня решили?

— Pronto.

— Это Нина?

— Да, а вы кто?

— Ну, черт подери, я тот, с кем вы должны были встретиться на площади Сан-Марко!

— А я ни с кем и не должна была встречаться, с чего вы взяли? Как, кстати, ваша фамилия?

— Моя фамилия Суворов, и Марина уверяла, что вы будете ждать меня в Венеции, чтобы отвезти в гостиницу.

— Не знаю, она ничего мне не говорила…

— Проклятье! — Нет, от этого можно было рехнуться.

— А что вы так волнуетесь?

— А ночевать я где буду — на вокзале? И что вообще дальше делать?

— Найдите гостиницу!

И тут я не выдержал и выругался.

— Да это должна была сделать ваша фирма! За что я вам деньги платил?

— Успокойтесь, ничего страшного не случилось. Найдете гостиницу, позвоните еще раз и сообщите где вы остановились. Ну, а уж мы с Мариной что-нибудь придумаем и вам сообщим. А деньги мы вам вернем, не волнуйтесь…

Но я уже волновался — и еще как! — поэтому, если бы у меня не кончились монеты, я бы еще долго матерился в полный голос на венецианской набережной.

Отойдя немного в тень, я закурил и растерянно помотал головой. Да, приключение номер один налицо, что же делать? Сначала я просто углубился в узкие венецианские улочки, решив заглядывать в каждую гостиницу, встретившуюся на пути. Но, когда в первой же из них мне сказали, что да, номер есть, но он стоит двести тысяч лир в сутки, я понял, что таким образом ничего не добьюсь. Черт его знает, какие еще сюрпризы мне приготовила эта треклятая Марина — вдруг и в Риме гостиница не оплачена? — поэтому с самого начала тратить такие деньги будет слишком неосмотрительно.

И тут я вспомнил о путеводителе. Присев за столик какого-то кафе и попросив пива, я постарался определить, где находится достаточно дешевый пансион — 65 тысяч лир в сутки — и где нахожусь я сам, — карту Венеции я купил еще на вокзале. Выпив пива и кое-как сориентировавшись, я подхватил сумку и, держа перед собой карту, отправился по Венеции, преисполненный наихудших ожиданий.

Час спустя я выбрался на нужную набережную и вскоре уже подходил к пансиону с довольно странным названием — «Известка». Но зато с каким же облегчением я узнал, что да, свободный номер есть, и стоит он — без вида на канал — именно 65 тысяч лир.

Расплатившись и взяв ключи у довольно миловидный итальянки-портье, я вышел на улицу и, пройдя чуть дальше, отпер входную дверь. Лестница была очень узкая и крутая, так что, когда я втащил свою сумку на четвертый этаж, взмок окончательно. Немного отдышавшись, приняв душ и переодевшись, я лег на кровать, закурил и стал размышлять, что же делать дальше.

А чтобы легче думалось, достал заветную, купленную еще в Москве бутылку «Киндзмараули». После небольшой возни мне удалось протолкнуть пробку внутрь, воспользовавшись для этого шариковой ручкой. Графина с водой и хотя бы одного стакана — непременных атрибутов даже самых захудалых советских гостиниц — здесь почему-то не было, так что пришлось взять полоскательницу.

«Ну, с приездом!» — мысленно сказал я сам себе и опрокинул первый стакан. На душе у меня было более, чем неспокойно.

4

На следующее утро мне потребовалось определенное усилие, чтобы вспомнить, где я нахожусь. А вспомнив, я сразу испытал сильный стресс. И в этот, и в последующие дни, просыпаясь по утрам, я чувствовал сильнейшее беспокойство и тревогу. Впервые в жизни я один в незнакомой стране за тысячи километров от дома. Случись что и… Днем, когда гуляешь среди толпы таких же иностранцев, когда кругом приветливые и любезные итальянцы, от этого чувства тревоги не оставалось и следа. Но вот по утрам, когда еще расслаблен, — и вдруг осознаешь, где находишься, и вспоминаешь о том, сколько еще предстоит пережить, чтобы благополучно вернуться домой, я пребывал в самом плачевном состоянии.

Сначала за дверью было тихо, и вдруг — к моему немалому изумлению и радости — я услышал «родную речь».

— Маша, ты наши сумари взяла?

— А як же! Сам вчора чуть в канал на упав, а мине все контролируешь.

Мгновенно сорвавшись с постели, я стремительно натянул джинсы и бросился в коридор. Знакомую супружескую пару мне удалось догнать лишь на самом выходе. Оказывается, всю их группу поселили в соседнем пансионе, а им двоим не хватило номера и тогда их перекинули сюда, в пансион «Известка».

Ура! Значит, я все-таки не так одинок. Смешно вспомнить, сколько усилий я приложил, чтобы отправиться в индивидуальный тур и как же радуюсь тому, что по чистой случайности мой тур оказался не таким уж индивидуальным. Ну что ж, теперь, когда я более-менее устроен, можно отправляться на утреннюю прогулку. Вернувшись в свой номер, я оделся, умылся, прихватил с собой сумку, в которой лежала карта Венеции, фотоаппарат и три словаря — русско-итальянский, итальянско-русский и русско-английский, — после чего вышел из дома и сдал ключи портье. Затем я заглянул в соседний пансион и оставил Тамаре записку, в которой сообщал о том, где я нахожусь.

После этого я немного прошел по набережной, а затем свернул в первую попавшуюся улицу. Сначала я добросовестно шел, шел и шел, старательно разглядывая старинные здания и каналы, но, уже пятнадцать минут спустя, вдруг обнаружил, что вернулся к тому же самому месту. Несколько раздосадованный этим обстоятельством, я снова углубился в череду улиц — кстати, столь узких, что Венеция порой кажется одним большим домом со множеством коридоров — и что же? Конечно, я снова вернулся туда же!

Действительно, в Венеции чертовски трудно ориентироваться, если только не идешь к площади Сан-Марко, мосту Риальто или Академии — здесь хоть имеются указатели, да и дорожка, что называется, протоптанная. В противном случае, все как в лесу, — постоянно кружишь на одном месте. Особенно наглядно я в этом убедился, когда перестал валять дурака, сел под тентом уличного кафе и заказал себе большой бокал холодного пива. Наблюдая за проходившими иностранцами, я вскоре убедился, что передо мной мелькают — и не по одному разу! — одни и те же персонажи. Кстати, иностранцев отличить достаточно просто — они все быстро обгорают и ходят красные, в то время как сами итальянцы или смуглы, или бледны.

Погода здесь весьма и весьма странная. Пока идешь — изнемогаешь от жары и обливаешься потом, особенно, если шагаешь по улицам, а не по набережным, но стоит сесть в тень, выпить пивка и немного остыть, как становится весьма прохладно.

Наконец, я вновь очутился на площади Сан-Марко и принялся добросовестно нести тяжкое бремя экскурсанта — посетил дворец Дожей и прошел в тюрьму по мосту Вздохов (ту самую тюрьму Пьомби, из которой совершил свой знаменитый побег Казанова). Этот мост интересен тем, что соединяет не набережные, а два здания, то есть фактически является крытой каменной галереей, сооруженной над каналом. В ней имеются только два, густо зарешеченных окна, через которые осужденные, переводимые из дворца Дожей в тюрьму, бросали последний взгляд на свой жестокий город.

Взбираться на Кампаниле ради общей панорамы Венеции я так и не решился. Хватит и того, что за одно это утро я прошел столько, сколько не проходил в Москве и за целую неделю.

Солнце висело высоко в небе (средняя майская температура в Венеции около двадцати градусов), по набережным и площадям брели толпы изнемогающих туристов, а я мучительно колебался между желанием вернуться в гостиницу и вздремнуть, чтобы набраться сил перед вечерней прогулкой, и возможностью продолжить ее прямо сейчас, дабы не терять ни единого часа, проведенного в этом фантастическом городе.

В конце концов все города мира различаются лишь своими историческими памятниками, хотя Венеция в этом отношении едва ли не самое уникальное место. Поэтому любой находящийся на отдыхе джентльмен рано или поздно обнаруживает, что его потянуло на те занятия, которым он успешно предавался, не покидая родных пенатов. Поэтому расслабиться удается лишь тогда, когда знакомишься наконец с какой-нибудь очаровательной «туземкой».

Лень победила! Я вернулся в гостиницу, купив по дороге пару бутылок пива. Блаженно растянуться на постели, постепенно погружаясь в легкую дрему, потягивать пиво и сознавать, что ты в Венеции, — что может быть прекраснее? Московские книжные лотки завалены всевозможными пособиями — как делать то-то и то-то, и то-то. Сколько книг написано о пользе секса, голодания, спорта, туризма… но почему никто не выступил в защиту бездействия?

5

Если бы у каждого, внезапно разбуженного, находился под рукой пистолет, количество нарушителей покоя стало бы резко сокращаться. Ну, действительно, что может быть неприятнее резкого стука в дверь, а затем и громкого командного голоса:

— Все дрыхнешь, писатель? Ты что — спать сюда приехал?

Разлепив веки, я увидел перед собой Тамару, которая стояла посреди комнаты и насмешливо смотрела на меня.

— А чего дверь не запираешь? Или такой крутой, что даже воров не боишься?

— Нет, просто забыл… — пробормотал я, садясь на постели и протирая глаза. — А сколько сейчас времени?

— Да уж шестой час пошел, — отозвалась она, усаживаясь в кресло и доставая из кармана пачку «Явы», — самое время пообедать. Помнишь, я еще в самолете обещала сводить тебя в приличный ресторан?

— Помню, но…

— Никаких «но», собирайся и пошли. А спать дома будешь.

— Да нет, я не о том, — отправляясь умываться, заметил я, — просто еще ни разу ни одна дама не приглашала меня в ресторан. Обычно инициатива исходила с моей стороны.

— Вот видишь, — усмехнулась она, закуривая, — сколько новых впечатлений сразу обретешь. Галстук надень, здесь это принято.

— Ну и куда мы направимся? — бодро произнес я, когда мы уже вышли из гостиницы.

— В ресторан «До Форни». Хочу угостить тебя классическим венецианским блюдом — печень, жареная с луком.

— Надеюсь, это будет печень молодого животного, — пробормотал я, вспомнив, как переводил одну американскую книгу, посвященную проблемам здорового питания.

— Молодого, молодого, — захохотала Тамара, — это тебе не Россия. Если бы ты задал такой вопрос нашей продавщице…

— То она бы в лучшем случае ответила так: «Я ему в паспорт не смотрела», — тут же подхватил я.

— Вот именно.

Впрочем, ознакомившись с меню, от печени я все же отказался. Ресторан «До Форни» находился неподалеку от площади Сан-Марко, но, несмотря на это, здесь было достаточно спокойно и уютно. Столики, расположенные в укромных нишах, напоминавших гигантские ракушки, были рассчитаны на двоих. Кроме неяркого светильника, на каждом столе стоял букет цветов в небольшой красной вазе из знаменитого венецианского стекла.

От печени я отказался потому, что с помощью Тамары выбрал намного более интересное блюдо — ризотто с длинноногими крабами. Она подозвала официанта — улыбчивого, немолодого итальянца с пышными усами «а ля Панкратов-Черный», о чем-то с ним долго беседовала, а потом, когда он ушел, пересказала мне их разговор. Оказывается, это блюдо готовится так: на растительном масле жарят сельдерей, лук и чеснок, затем добавляют петрушку и кладут рис. Все это сбрызгивается бренди, и ставится на огонь. Постепенно начинают доливать бульон, полученный от варки клешней и панциря крабов…

Здесь я не удержался и перебил:

— Неужели, сварив панцирь краба, можно получить какой-то бульон? А если сварить панцирь черепахи? Или яйца в скорлупе?

— Насчет черепахи не знаю, но то, что варят панцирь краба, это точно, — ответила Тамара. — И только в конце уже добавляют измельченное мясо самих крабов. Сняв с огня, вмешивают сливочное масло, свежую петрушку и помидор. Да, но не забудь, нас еще ждут закуски — камбала, запеченная в духовке с белым вином и белыми грибами, каракатица с поллентой и щупальца осьминогов.

— И ты думаешь, мы все это съедим?

— Русские привыкли съедать все, за что заплачено. Если бы это было не так, то, наверное, меньше бы травились.

— Кстати, я тоже могу заплатить…

— Не строй из себя фраера, — она махнула рукой, — раз пригласила я, значит, и плачу я. Книгу подаришь, вот и все. Тем более, что деньги тебе еще пригодятся, если уж ты решил остаться один. Я, кстати, завтра тоже уезжаю, но не во Флоренцию, а в Милан.

— Контракты заключать?

— Это уж как получится.

В ожидании заказанных блюд, я попробовал разговорить Тамару о делах ее фирмы, но она оказалась на удивление немногословна.

— Ну, что тебя интересует? фирма, как фирма. Когда-то я работала ведущим инженером в одном НИИ, а с началом всех перестроечных дел решила податься в бизнес. Организовала свою фирму, наняла толковых, головастых работяг с оборонных предприятий, которые сидели без зарплаты, ну и постепенно раскрутилась.

— А начальный капитал?

— Много будешь знать, меньше будешь спать.

— А муж, дети?

— Муж работает заместителем, дети ходят в гимназию. Вот, кстати, фотографию могу показать.

Однако! На фотографии, где Тамара была намного моложе, она совсем не производила впечатления мужеподобной бой-бабы. Это была вполне милая женщина с приятным, чисто русским лицом и длинными, красиво уложенными волосами. Странно, когда произошло это крутое изменение имиджа и зачем?

Последующие полчаса я жевал осьминогов, каракатиц, а затем и длинноногих крабов, запивая их великолепным итальянским вином и стараясь тщательно запомнить все свои вкусовые ощущения. Наблюдая за моим аппетитом, Тамара довольно улыбалась, и возобновила разговор лишь тогда, когда мы в очередной раз чокнулись, выпили и потянулись каждый за своими сигаретами.

— Ну и как?

— Не знаю… я не гурман. Больше всего мне понравились белые грибы, в которых была запечена камбала.

— Да, итальяшки умеют готовить, хотя характер у них паршивый.

— И все равно я им завидую!

— В чем?

— Да в том, что они свободно владеют итальянским, а потому могут легко приставать к итальянкам. А что делать мне? Кому будут интересны мои школьные упражнения в итальянском? Как поживаете?

— А, вот тебя что заботит, — насмешливо протянула Тамара, выпуская в мою сторону вонючий дым «Явы».

— Хочется почувствовать себя Казановой, — чуть смущенно пояснил я, берясь за бутылку, — мы все-таки в Венеции…

— А при чем тут Венеция? Нет, мне больше не лей, у меня завтра деловая встреча.

— Как — при чем? Ты что, ничего о нем не знаешь?

Выяснилось, что действительно почти ничего не знает, поскольку читает мало и одни детективы. Я вкратце пересказал ей биографию знаменитого обольстителя, упомянув и его мемуары, в которых он подробно описывает свои любовные приключения. При этом Тамара поглощала десерт — «кростату» (пирог из песочного теста с джемом), а я допивал бутылку, поскольку сызмальства не привык оставлять ничего недопитого.

— Ну, в Венеции у тебя с этим делом ничего не выйдет, — заметила Тамара, когда я закончил свой рассказ, — придется подождать до Рима. Там, кстати, сейчас полно киевлянок.

— Но перке[2] ничего не выйдет?

— Да потому, что Венеция — это город для туристов и новобрачных. Здесь нет шлюх, которые бы стояли на углах. Впрочем, если хочешь, попробуй что-нибудь найти, только помни, что СПИД — он не спит. Ну, а теперь пошли.

— Куда?

— Ты — искать, я — спать. И, кстати, помни еще и о том, что в Италии на улицах знакомиться не принято. Да не очень-то и познакомишься, поскольку итальянские девчонки разъезжают на таких машинах, на которых у нас в Москве ездят лишь самые «крутые».

Тамара подозвала официанта и расплатилась, оставив ему на чай тридцать тысяч лир.

— Однако щедрая ты женщина, — не удержался я.

— За удовольствие надо пагарэ[3], — усмехнулась она. — Скоро ты и сам это поймешь.

Выйдя на улицу, мы расстались. Тамара пошла в гостиницу, а я медленно побрел по вечерней Венеции. Забегая несколько вперед, произнесу классическую фразу, направленную на максимальное усиление читательского интереса: «В следующий раз мы встретились с ней при весьма драматических обстоятельствах».

К одиннадцати часам вечера улицы уже практически опустели. И, хотя я знал о том, что Венеция, пожалуй, самый благополучный итальянский город, все-таки идти по темным и узким улочкам было несколько жутковато. Беспокоиться было особенно не из-за чего — большую часть своих денег, паспорт и авиабилет я оставил в небольшом сейфе пансиона, наглухо приколоченном в шкафу, стоявшем в моем номере. Впрочем, я был весьма «тепленьким», в том счастливом состоянии, когда сам черт не брат.

Кое-где встречались иностранцы, иногда из-за закрытых ставнями окон доносились звуки телевизоров, но в общем-то город явно вымер. Грустно… А я-то ехал чуть ли не в секс-тур.

И вот тут-то на углу одного из каналов и показалось приключение. Это была высокая и весьма симпатичная молодая мулатка с совершенно роскошной фигурой. Ее красная юбка очень напоминала длинный пояс для чулок, а розовая кофта с глубоким вырезом едва скрывала свои смуглые сокровища. А эти крупные, африканские, густо накрашенные губы, которые первыми произнесли хрипло-сексапильное «чао!»

Договорились мы быстро, вот только не помню о чем. Я то имел в виду свой пансион и всю ночь, но она, как оказалось, подразумевала нечто совсем иное. Так ничего и не поняв, я кивнул и послушно последовал за ней. Мы завернули за угол и оказались на деревянных мостках, возле которых покачивалась большая лодка. На ее широком сиденье было постелено длинное целлофановое покрывало. Окончательно потеряв голову от всей этой экзотики, я безропотно отдал двести тысяч лир и спустился вслед за мулаткой в лодку.

А дальше все происходило столь стремительно, что я уже просто не успевал что-либо соображать. Мулатка обнажила свои чудные груди — подобной упругости я не встречал еще никогда в жизни — и жестом предложила мне спустить джинсы и лечь на спину. Отработанное до автоматизма движение — и я уже облачен в презерватив и блаженствую от прикосновений ее горячего рта. А какие сильные, смуглые, сладострастные бедра! Я убедился в этом, пока стягивал с нее белые трусики.

И вдруг все — конец. Она снимает с меня презерватив, протягивает салфетку, и мгновенно выбирается из лодки, даже не помахав на прощанье.

Несколько минут я таращился в звездное итальянское небо, приходя в себя от шока, вызванного столь стремительной потерей двухсот тысяч лир, а затем кое-как оделся, поднялся на набережную и, закурив, побрел в свою гостиницу. Ну и дела! Вот уж действительно за удовольствие надо пагарэ, но почему так много лир и так мало времени?

Оставалось утешаться мыслью, что столь необычное приключение не снилось и самому Казанове.

6

Наступил третий день моего путешествия в поисках приключений, и я, проклиная себя за вчерашнее безумство, снова отправился шататься по городу. Сначала мне захотелось разориться на гондолу, чтобы уже потом, в Москве, можно было с чистой совестью рассказывать: «И вот, когда я плыл в гондоле по Большому Каналу…». Однако, узнав расценки, пришлось переменить свое решение. Пятьдесят минут обходились почти в пятьдесят долларов! По всей видимости, достаточно дорого стоило и такси — небольшой катер, вмещавший около десяти пассажиров. Насколько я успел заметить, на такси и гондолах ездили или японские туристы, или влюбленные пары. Большинство же довольствовалось вапоретто — весьма обшарпанными теплоходиками, которые набивались под завязку, так что приходилось стоять на палубе. Одна поездка стоила четыре тысячи лир и при этом — что самое удивительное для российского человека — никто не проверял билетов, но все исправно платили!

Жаль, все-таки жаль, что я один. Наблюдая с набережной за тем, как загорелый мужик, дымя огромной сигарой и обнимая чудную блондинку, проплывает мимо в двухместной гондоле, я почувствовал такую зависть, что поспешил удалиться в первую попавшуюся улицу. Она оказалась тесновата в плечах — скорее, это была даже не улица, а щель между домами. Чувствуя нечто вроде приступа ксенофобии[4] и опасаясь цветочного горшка, готового свалиться с какого-нибудь подоконника, я быстро прошел сквозь эту щель и вышел на залитую солнцем площадь.

Честно говоря, мне уже надоело быть туристом, а потому я еще пару раз зашел в церковь, выслушал отрывок проповеди, а затем, несколько утомившись изобилием роскошного мрамора, сел за столик кафе, заказал неизменную бутылочку пива и переключился на рассматривание итальянцев. Мне они нравились.

Во-первых, — и, может быть, это самое главное, — у них было чувство собственного достоинства. Не хамская самоуверенность, не дурацкая мнительность — воспоминание лебедя о своем детстве, когда он был гадким утенком, или воображение гуся, возобновившего себя павлином, — а именно спокойное сознание того, что ты представляешь ценность сам по себе. Именно этого так не хватает мне самому, да и всем нам, воспитанным в сознании великой ценности государства.

Но еще больше итальянцев мне нравились итальянки. О, в жизни это совсем не роскошные матроны с пышными бюстами, ослепительными улыбками и пламенными взорами. Таких я видел лишь в телерекламе. По улицам же ходят чертовски милые девушки — смуглые или бледные, с карими или черными глазками. Они невысокого роста и достаточно скромно одеты — джинсы или брюки, кроссовки или легкие ботинки, по жаре на босу ногу. Пиджак, редко кофта. И копна пышных черных волос, которые они очень изящно откидывают назад своими маленькими ручками, на запястьях которых поблескивают браслеты. Но ходят они очень быстро и при этом так замкнуты в себе, что сколько я ни пытался, не мог встретить ни одного заинтересованного взора. Пару раз я даже заговаривал, делал комплименты, задавал какие-то вопросы — но, увы, быстрый ответ, который я едва понимал, — и милая незнакомка проносится мимо, прежде чем я успеваю ей что-либо предложить. А ведь я хотел пригласить пообедать в знаменитый Аквариум — узенькую венецианскую улочку, по обе стороны которой расположены рестораны морской кухни с витринами, полными шевелящихся живых омаров, крабов, креветок и разной прочей живности. Выбираешь себе омара, входишь и заказываешь — «мне вот этого усатенького». Один бы я туда, конечно, не пошел — дорого. А ведь меня уверяли, что итальянки намного коммуникабельнее россиянок!

Выкурив очередную сигарету и поразмыслив, я решил вернуться в гостиницу и пораньше лечь спать. Если завтра мне опять ничего не захочется, то надо будет собирать вещи и ехать в Рим. А сегодня обойдемся без приключений.

Но без приключений не обошлось, и по этому поводу мне пришла в голову занятная мысль — с Фортуной надо обращаться, как с женщиной. Чем меньше мы станем выпрашивать ее милостей, тем щедрее она будет.

Итак, я вернулся в гостиницу, лег на постель и закурил. Прошло, вероятно, минут двадцать, и в дверь постучало приключение…

Здесь надо бы сделать конец главы, но я не буду прибегать к таким литературным штампам и продолжу сразу. Это оказалась уборщица — солидная итальянская матрона в синем халате со щеткой и пластмассовым ведром в руке. Окинув меня оценивающим взглядом, она начала что-то говорить, делая вполне понятные жесты, на что я кинул и отступил в глубь номера. Странно, почему она не убралась с утра, когда я гулял по городу, но в конце концов какое мне до этого дело. Тем более, что предстояло неплохо развлечение — лежать на постели и рассматривать данную синьору. На вид ей было лет сорок — сорок пять, но выглядела она очень приятно. Таких ядреных женщин, относящихся к типу «мечта дембеля», хорошо иметь именно в домашнем халате и тапочках. У нее была пышная, но достаточно стройная фигура, красивые загорелые ноги и густые черные волосы. Черты лица неправильные, зато кожа свежая, а губы сочные и словно бы сверкающие от избытка жизненных сил.

Невольно мне в голову стали закрадываться смешные мысли, тем более, что и сама синьора то и дело посматривала на меня и что-то постоянно приговаривала. Русские уборщицы смотрят с ненавистью, да и ворчат одно и то же — «разлегся, окурки, бутылки», но итальянка, судя по всему, говорила нечто иное. Да, кстати, надо бы ей сказать о пустых банках от пива, которые я складывал под кровать.

Поднявшись, я подошел к ней и, когда она заинтересованно остановилась, произнес такую фразу:

— Scusi, signora, non potrebbe prendere da me… — я хотел сказать «под кроватью», но тут же осекся, получив сильную пощечину. Пока я изумленно потирал поврежденное место, на меня выплеснулся бурный поток живой итальянской речи. Мягко говоря, ошеломленный таким странным воздействием самой невинной фразы, я растерянно пожимал плечами, бормотал «прощу прощения» и вообще имел самый идиотский вид.

Но дальше произошло то, от чего я окончательно потерял голову. Увидев выражение моего лица, итальянка вдруг звонко расхохоталась, уронила щетку на пол, и, стремительно пробежав пальцами по пуговицам своего халата, внезапно распахнула его настежь. «Вот это груди!» — только и успел подумать я, ослепленный видом того, что обычно скрывают бюстгальтером, которого на этот раз не было.

Все последующее очень напоминало итальянские эротические комедии — и бешеным темпом, и смешными падениями, и подчеркнуто нелепыми телодвижениями действующих лиц. Запутавшись в собственных джинсах, я рухнул на пол, больно ударившись бедром о проклятую щетку; а потом долго не мог развязать кроссовки, чертыхаясь и по-русски и по-итальянски.

Затем мы одновременно запрыгнули в постель и началось то, что «ни в сказке сказать, ни пером описать». Оказалось удивительно приятно, когда говорят: «О, какой большой!» — обращаясь сами понимаете к чему. Все это энергичное, упругое, смуглое великолепие вызывало у меня только одно желание — оказаться достойным этого сексуального напора. Уже потом, подбрасываемый чуть ли не к самому потолку могучими бедрами, я все никак не мог избавиться от мысли: «О чем же она говорила до этого?»

Судя по всему я оказался достойным великой державы, ибо при расставании не услышал ни слова о деньгах, зато меня назвали «милым» и нежно поцеловали. Пустые банки из-под пива так и остались под кроватью, о чем я вспомнил лишь тогда, когда рухнул на нее в полном изнеможении. Н-да, не стоило вчера тратить такие деньги, поскольку сегодняшнее приключение не только не уступало вчерашнему, но и было намного более занятным. Наверное, непредсказуемость еще одна черта итальянцев, которая мне — черт подери! — нравится больше всех остальных.

И все-таки меня не оставляло недоумение — что я такого сказал, что вызвало столь бурные последствия? Только глянув сначала в русско-итальянский, а затем и в итальянско-русский словарь, я понял свою ошибку. Оказывается, я перепутал два глагола — «убрать» и «взять»! Таким образом, моя фраза имела откровенно непристойный оттенок — «не могли бы вы у меня взять»… Да, но пощечина была самой натуральной. Впрочем, все правильно — не знаешь языка, получи в морду!

7

Настал четвертый день, а я так и не смог дозвониться в Рим этой злопоклятой (это — мой неологизм, образованный из двух, сами понимаете, каких слов) Марине. Я оставлял телефон своего венецианского пансиона у римского портье, я просил его передать, что мне необходим ее звонок — все тщетно. Так что же получается — эти чертовы бабы завезли меня в Италию и бросили? Но у меня, честно признаться, нет никакой уверенности в том, что я благополучно вернусь домой.

Уехать прямо сейчас из Венеции мне мешало только одно — воспоминание о той милой двадцатилетней итальянке с карими глазками, которая подошла ко мне в первый день, когда я от избытка чувств рыдал на площади Сан-Марко, и нежно спросила: «Почему вы плачете?»

Каким же надо быть идиотом, чтобы упустить такой случай! Ну вот где я ее теперь найду? Впрочем… ответ очевиден — там же, где и потерял. В самом деле, отправлюсь-ка я на Сан-Марко и буду ждать ее там. Не дождусь — пойду на вокзал, куплю билет и вечером уеду в Рим.

Мысль была неплохая, я стал собираться. Сегодня мне нужно выглядеть максимально эффектно, поэтому я достал из сумки свои знаменитые белые джинсы. Когда-то в Москве две тетушки, увидев меня в этих джинсах, обозвали Валерием Леонтьевым. Ну действительно, что может быть более элегантным — белые штаны, белая рубашка, синий бархатный пиджак и синий галстук?

Выглядел я действительно неплохо, и даже итальянка — портье моего пансиона — сделала мне комплимент: «Вы такой элегантный». Я на это ответил заранее придуманной остротой: «Венеция — забавный город. Пока сами венецианцы спят или смотрят телевизор, иностранцы ходят, и ходят, и ходят… как сумасшедшие». Она поняла и засмеялась.

И вот я сижу на площади за столиком того же самого кафе, лениво смакую бокал легкого вина, элегантно курю и снисходительно посматриваю на окружающих.

Но — чу! — что за прелестное видение, словно сошедшее с рекламного клипа конфет «Рафаэло»? Кто эта стройная и, как говорят англичане, утонченная и изысканная дама в белой юбке, белом пиджаке и белой шляпе, которая медленно движется по площади, сопровождаемая надоедливыми голубями мужских взоров? Так и кажется, что сейчас она томно улыбнется и произнесет: «Это искушение…»

Однако она остановилась, смотрит на меня… да как пристально! Неужели ей пришла в голову та же мысль, что и мне — как гармонично будет сочетаться ее белая юбка с моими белыми джинсами, особенно, если они будут лежать рядом в гостиничном номере? Нет, но она явно идет ко мне! Я так разволновался, что даже огляделся по сторонам, боясь ошибиться. У старинного испанского юмориста Франсиско де Кеведо была прелестная шутка — как сделать так, чтобы красивые девушки устремлялись тебе навстречу с радостными лицами? Ответ таков — оказаться в этот момент рядом с их родителями или возлюбленными.

Но рядом со мной никого не было! И вот эта молодая дама, элегантно вышагивая своими стройными загорелыми ногами, обутыми в белые туфельки на высоких каблуках, подходит вплотную и произносит:

— Чао, маэстро Суворов!

Да, это был такой шок, что сейчас самое время слегка отдышаться и, сделав большое отступление, рассказать историю нашего знакомства, которая началась в знаменитые августовские дни 1991 года.

До комендантского часа оставалось совсем немного времени. Вдалеке показались огни машины, и я, недолго думая, ступил на проезжую часть и поднял руку. Машина остановилась — это был новенький, темно-синий «москвич» последней модели, в котором уже сидели три человека.

— Вам куда? — первым спросил меня водитель, перегнувшись через колени сидевшей рядом с ним девушки.

— На «Баррикадную».

— Садитесь.

Двое мужчин лет сорока, одетые по-походному, т. е. в брезентовые куртки и сапоги, потеснились, и я, не без некоторой опаски, влез на заднее сиденье. Оказаться под пристальным взглядом загорелой красавицы было невозможно, да кроме того во мне бултыхалось полбутылки водки. Впрочем, это была ночь чудес — они ехали туда же, куда и я. Всю дорогу мы слушали «Эхо Москвы», обменивались возбужденными впечатлениями, а я, кроме того, пытался рассмотреть девушку, сидевшую прямо передо мной. У нее были тонкие льняные волосы, смуглые щеки и озорные глаза. Правда, общее впечатление несколько портил нос — коротковатый и курносый. Ее спутник заурядно-грубоватый детина, одетый в лучших традициях недавно преуспевшего нувориша, много уступал ей в привлекательности. Впрочем, мне не хотелось бы говорить о нем плохо, поскольку, высадив нас у метро, он не только не взял денег, но и пожелал успеха: «Счастливо вам, мужики!»

Одиннадцать вечера. И мелкий, противный осенний дождь. Но народ поднимался по эскалатору сплошным потоком. Кто-то встречался на выходе из метро, весело окликая знакомых; кто-то настойчиво звонил друзьям — «приезжайте»; кто-то залихватски ругал коммунистов и ему внимали напряженно-радостно. Короче, дух знаменитого русского «была — не была» так и витал над толпой, направлявшейся на набережную.

Когда я подошел к «Белому дому», карнавальное впечатление усилилось — на площади под дождем раскинулся цыганский табор — огни, голоса, костры, машины, всеобщее воодушевление, громкоговорители — и все это волновалось и пульсировало тем невероятным оживлением, которое непременно сопровождает подлинно историческое событие.

И я тоже поддался этому оживлению, и целый час ходил под дождем, проталкиваясь в те группы людей, где слушали радиоприемники, бурно возмущался доморощенной хунтой и проявлял пьяный героизм: «Да где же эти чертовы танки, которые все приближаются, приближаются и никак не приблизятся?» Впрочем, все это привело к странному эффекту — на меня стали поглядывать довольно подозрительно, тем более, что по громкоговорителю из «Белого дома» неоднократно предупреждали о возможных провокациях переодетых агентов КГБ.

Где-то около часа ночи я вроде бы дождался вожделенных танков — на всю площадь, заполненную встревоженно-притихшими людьми, было объявлено, что «в сторону «Белого дома» движется колонна танков, передовая линия обороны прорвана, есть первые жертвы». Со стороны Нового Арбата послышались автоматные очереди, но, как назло, именно в этот интригующий момент мне ужасно захотелось избавиться от того количества водки, которое я уже успел усвоить.

Выйдя сквозь цепь защитников со стороны Рочдельской улицы, я поднялся наверх, прошел мимо парка имени Павлика Морозова и свернул на небольшую улицу, совершенно пустую, если не считать нескольких машин. Озираясь по сторонам и высматривая укромное место, я прошел мимо одной из них, и вдруг какое-то движение в салоне заставило меня обернуться. Это был тот самый темно-синий «Москвич», в котором я приехал сюда, — свет от уличного фонаря ярко заливал его стекла. И в этом безжизненном свете я вдруг увидел нечто такое, от чего у меня перехватило дыхание. Стройная женская нога, обутая в изящную туфельку, с которой свешивались белые трусики, была закинута на мужское плечо и ритмично подрагивала, касаясь обнаженным коленом стекла. Все остальное мне загораживал могучий мужской торс, совершавший мощные колебательные движения, от которых вздрагивал стоявший на тормозах «Москвич». Бурное дыхание и вздохи доносились даже сквозь наглухо закрытые окна. И тут — может быть, мне это только показалось — откуда-то из глубины салона кошачьим блеском сверкнули те озорные женские глаза, которые я сегодня уже видел.

С трудом подавив вздох, я прошел мимо, облегчился и вернулся в толпу, стоявшую перед «Белым домом». Намокший аэростат, на котором колыхались три разноцветных флага, порой спускался настолько низко, что я начинал опасаться, как бы он не плюхнулся мне на голову.

Это была поистине необычная ночь и, по-моему убеждению, не поколебленному и четыре года спустя, она должна войти в историю как антипод другой знаменитой ночи — с 25 на 26 октября 1917 года. Вибрация тревоги раскачивала влажный от слез купол неба, и от этого потрясения еще горше плакали души всех погибших и всех предавших, всех обездоленных и всех обезличенных. Пустоцветным фейерверком вспыхивали и угасали надежды, бесконечные словеса слабо колебали воздух вокруг поскрипывающего колеса фортуны, которое словно бы застыло на месте, не в силах сделать очередной оборот. Каменные истуканы бессильно протягивали руки, пытаясь вцепиться в прошлое, но будущее уже колыхалось на просторе радиостанций всего мира. Густая тишина и гул танковых моторов, нежная улыбка, поцелуй и рев возбужденной толпы — как все это отражалось в зеркалах небес и как эти пугающие всплески звезд отражались в нас! Пространство не позволяло разорвать свой плен, а время не разрешало облегченно вздохнуть, и все же чувство сопричастности тайне становилось неотъемлемым элементом крови, без которого наступало немедленное удушье. Санитарной сиреной гудела труба архангела Гавриила, дьявольские усмешки Воланда еще отражались в московских лужах, но уже шевелилась новая страница истории, запертая в огромном здании партийного архива. И шлюхи делали свое привычное дело, и стукачи; скучали лица президентов и свирепело народное бессилие — и все это вибрировало и рожало, отражаясь в аукционном гонге Луны и медленно рассеиваясь там, где много пыли от метеоритов и человеческих надежд.

А в общем-то все было довольно скучно. Я всю ночь простоял под дождем, чертовски завидуя тому, что происходило в темно-синем «Москвиче». Вернувшись домой, я лег отсыпаться, но где-то во второй половине дня позвонил приятель и сообщил о бегстве членов хунты. На радостях мы снова напились, и я опять завалился спать. Так что не только члены ГКЧП провели эти дни в непрерывным подпитии!

Зато следующий день оказался богат на яркие впечатления. Я отправился в центр к памятнику Дзержинскому.

Какие-то молодцы с помощью тросов уже забрались на плечи унылой бронзовой фигуры и теперь накидывали петлю на самое горло Феликса Эдмундовича, чтобы затем опрокинуть его, привязали трос к старенькой машине из аварийной службы. Все-таки занятно, насколько поучительными оказались для нас те революционные, псевдоисторические фильмы, которыми нас пичкали долгие годы, — благодаря им мы знали, как делаются восстания, — надо обязательно громить здания и крушить памятники, иначе народное торжество будет неполным.

И вот здесь-то, в этой толпе, я вдруг увидел ту девушку, воспоминаниями об автомобильном сексе которой согревался в дождливую историческую ночь. Сначала я увидел ее со спины, но тут же узнал эти невероятно стройные, загорелые, пикантные ножки. Выше колен все было обтянуто голубой джинсовой юбкой, в которую была заправлена белая блузка. На узкие плечи накинута белая шерстяная кофта, путавшая тонкие, светло-русые волосы.

Моя незнакомка медленно продвигалась через толпу, заходя то с одной, то с другой стороны обреченного памятника. Я двигался параллельно, стараясь не упустить ее из виду. Внезапно она повернулась и пошла прямо на меня. А ведь глаза у нее зеленые, как у кошки!

Я преградил ей путь и, покачивая фотоаппаратом, спросил:

— А не сфотографировать ли вас на фоне этого идола, пока он еще существует?

Она усмехнулась и качнула головой:

— Не стоит.

— Вы меня узнаете?

— Узнаю.

В этот момент толпа разразилась аплодисментами — какой-то полуголый юноша, изображая из себя голубя, уселся на самую голову Дзержинского.

Девушка обошла меня и двинулась дальше, но я уже не отставал.

— Как вас зовут?

— Лена.

— Меня — Олег.

— Очень приятно.

— Мне тоже. А где ваш друг?

Ответ был неожиданным:

— Это не друг, а муж, и сейчас он уехал по делам.

— Неужели муж? — изумился я.

— А что вас так удивляет?

— Вы вели себя как любовники.

Видимо, она поняла мой намек, ибо опустила глаза и смущенно усмехнулась. Впрочем, женщины столь умело изображают смущение, что в его искренности всегда приходится сомневаться. Не знаю, о чем в этот момент подумала она, но я вдруг отчетливо вспомнил белые трусики, свисавшие с левой ноги, и обнаженное колено, вздрагивавшее в такт мужскому напору.

Кстати, в процессе дальнейшего разговора — а мы уже не расставались до самого вечера — я попытался выяснить это пикантное обстоятельство: зачем было покидать супружескую постель и ехать трахаться к «Белому дому»? После полученного ответа, я невольно почувствовал уважение к ее мужу:

— Он сказал, что его очень возбуждает чувство опасности.

Впрочем, иных причин для уважения не оказалось, как я и думал, тот оказался достаточно грубой, примитивной скотиной, и они постоянно жили на грани развода. Замужество Лены объяснялось самой классической причиной, объединяющей всех провинциальных девушек, — страстным желанием жить в столице. Она родилась в Мичуринске, в восемнадцать лет вышла замуж и, переехав в Москву, закончила здесь математический факультет пединститута. Сейчас учится там же, в заочной аспирантуре, и работает на какой-то кафедре.

Не прошло и трех часов, как мягкое, насмешливое остроумие все понимающей женщины покорило меня окончательно. Мы так и не дождались снова Дзержинского. Я поехал ее провожать, и расстались мы в девять часов вечера у подъезда ее дома. Первый поцелуй был довольно сдержан — не разжимая губ и не более пяти секунд. Но все равно — я был в восторге, тем более, что она обещала позвонить завтра, как только муж уедет в командировку.

Путч был закончен, но жизнь продолжалась, демократия победила, но счастье было не в ней, а вот в этом блистательном взгляде озорных женских глаз. Начиналась эра свободы, которую мы приближали все вместе, но принесет ли она удовлетворение — зависело от каждого в отдельности.

Сияя, словно обитатель психушки накануне обещанного подарка, весь следующий день я просидел дома, дожидаясь того момента, когда мне позвонит моя революционная фея. В том, что так и будет, я практически не сомневался — уж очень завлекательно звучал ее вопрос: «Когда тебе позвонить?» Я ответил: «Когда хочешь», — но после пожалел об этом. Мое тогдашнее состояние хорошо описывалось стихами Гейне:

«Пытай меня, избей бичами, На клочья сердце растерзай, Жги раскаленными клещами, Но только ждать не заставляй».

Телефон молчал весь день, и я с грустью понял, что бороться с женским коварством намного сложнее, чем за свободу огромной страны. В ту ночь я долго не мог заснуть, изнемогая от желаний и бормоча про себя другое четверостишие из того же самого стихотворения:

«Весь день прождал я изнывая! Весь день — с полудня до пяти. Ты не звонила[5], ведьма злая. Пойми, я мог с ума сойти!»

Через несколько дней она все-таки позвонила, но вот это коварство и необязательность, это великолепное умение водить за нос, причем порой совершенно бессмысленно, просто из любви к самому процессу, постоянно отравляли мне жизнь на протяжении нескольких месяцев нашего романа. Любопытно — почему кроткие и милые душечки нравятся только их мужьям, зато настоящие стервы всегда имеют множество поклонников? Неужели мужчинам доставляет удовольствие, что их постоянно обманывают и заставляют ревновать? Со стервами интереснее, ибо они вечно что-то скрывают, но вот любить-то их за что?

Если верить самой Лене, то нашему с ней роману все время мешал муж, так что мы не столько встречались, сколько болтали по телефону. О, это были очень сексуальные разговоры, поскольку мне постоянно обещалось, что вот-вот он уедет, она останется одна, и тогда… Если бы от подобных разговоров могли рождаться дети, то я бы давно затмил славу некоего африканского царька, ставшего отцом целого племени. А так я продолжал оставаться нетерпеливым поклонником, готовым буквально на все, чтобы приблизить вожделенный миг обещанного.

И, наконец, этот миг настал. О, это был вечер наполненный долгими, утомительными поцелуями и нежным воркованием типа «подожди, давай еще выпьем». Однажды она положила мою руку себе на грудь и даже позволила расстегнуть бюстгальтер. Но едва я тронулся в путь по указанному направлению, как был в очередной раз остановлен — вежливо, но твердо.

«Ну в чем дело? Что тебя смущает?» — я был возбужден до такой степени, что позабыл обо всем на свете.

— Знаешь, мне почему-то кажется, что вернулся муж, — торопливо произнесла она, одергивая кофту. — Дай я позвоню и проверю, а то у меня душа не спокойна.

— Ах, ах, — притворно заохал я и с ходу выдал нечто вроде литературной пародии: —…она томно взглянула на дона Базилио и стала медленно расстегивать свое черное бархатное платье. Трепещущими руками он обнял ее, и ослепительно-белый бюстгальтер повис на черном мраморе надгробного креста.

— Милый, милый, — задыхаясь под страстными поцелуями дона Базилио, шептала Елена Анатольевна, — мне кажется, что он нас ревнует!

— Кто? — изумленно спросил дон Базилио.

— Мой покойный двенадцатый муж!

— Хватит издеваться, — засмеялась Лена, берясь за телефон. Она быстро набрала номер и… Да, все было разыграно как по нотам: — «Сережа? Ты вернулся? Я у подруги, сейчас еду домой. Пока, милый».

Что мне теперь были ее извинения и ласковые поцелуи. Мрачнее тучи я проводил ее до остановки, поймал такси и дал денег на дорогу. Едва она уехала, пообещав позвонить, я тут же бросился домой и набрал ее номер. Стоит ли говорить о том, что никто не подошел и меня приветствовали лишь издевательски-долгие гудки?

После этого я решил, что с подобным флиртом пора завязывать. Тем более, вскоре подвернулся подходящий повод. Позвонила Лена и очень взволнованным голосом заявила, что ей срочно нужны деньги. Сумма была весьма приличная, особенно для моих тогдашних заработков, поэтому я счел себя вправе поинтересоваться, на что именно.

— Ах, я обещала вернуть долг одному человеку, но сегодня он срочно улетает за границу, и мне просто необходимо выполнить свое обещание.

И вот тут я по-настоящему взбесился и, вполне допускаю, повел себя не по-джентльменски. Впрочем, в такой ситуации, где та граница, что отделяет джентльмена от простофили?

— Знаешь что, радость моя, — сквозь зубы ответил я. — Выполни сначала свои обещания передо мной, а уж потом поговорим…

— Ах, вот значит как ты меня любишь! Я тебе не шлюха!

— А я тебе не лопух!

После таких категоричных заявлений разговаривать больше было не о чем, и мы повесили трубки. С тех пор мы больше не встречались, так что теперь вам вполне понятны те чувства, которые я испытал, когда увидел ее перед собой на площади Сан-Марко.

— Ты что, меня не узнаешь?

А узнать ее было непросто. Куда девался тот короткий курносый нос, который портил общее впечатление и делал Лену только хорошенький. Теперь он имел идеальную форму и — черт возьми! — она была просто красавица!

— Да, — запинаясь пробормотал я, — ты очень изменилась… В лучшую сторону, разумеется…

— Сделала пластическую операцию. Ты позволишь присесть за твой столик?

— Конечно, садись… Все-таки Италия благотворно влияет на внешность.

— Я сделала ее еще в Москве, — усмехнулась она и повелительным жестом — когда только научилась! — остановила подскочившего официанта. — Слушай, а что мы будем здесь сидеть, пойдем лучше в «Антика мартини». Тем более, я сегодня еще не обедала. О деньгах можешь не беспокоиться, — тут же добавила она, — хотя я ничего еще сказал.

— Разумеется, пойдем, — согласился я, вставая. — Но выглядишь ты просто великолепно.

— Да и ты, я смотрю, такой элегантный… белые штаны… синий пиджак, — и она, лукаво улыбнувшись, взяла меня под руку. — Куда там каким-то итальянцам.

От такого комплимента я не выдержал и растаял, растаял как знаменитое «джелато» — итальянское мороженое.

8

Оказывается, «Антика Мартини» считался одним из самых шикарных ресторанов Венеции. Да и располагался он в великолепном старинном здании напротив театра Феникса. Будь я один, никогда бы не решился зайти в подобное заведение, опасаясь оставить там половину всех денег, которые захватил с собой из Москвы. Но вот я уже второй раз в дорогом венецианском ресторане, и второй раз меня приглашает дама. Закуски из свежей рыбы, печень по-венециански, ризотто с дарами моря и фруктами — «все было восторга достойно», как писал Овидий, хотя и по другому поводу.

Впрочем, я чувствовал некоторое смущение, а потому особенно налегал на тосканское вино, урожая Бог знает какого года. После того как я вкратце объяснил Лене, каким образом оказался в Венеции, спокойно заметила она: «Я всегда знала, что ты далеко пойдешь», А потом настал и мой черед расспросить ее о том же самом.

— А я же в свое время рассказывала тебе, что моя младшая сестра вышла замуж за итальянца.

Я поднапрягся и вспомнил. Да, действительно, был такой разговор. Ее сестру звали Света, и она познакомилась со своим будущим мужем при весьма занятных, хотя и типично советских обстоятельствах. Однажды она приехала в Москву в гости к старшей сестре и совершенно случайно попала на какую-то международную выставку, проходившую, если не ошибаюсь, в Сокольниках. Одна итальянская фирма, представлявшая там свою продукцию, вздумала организовать бесплатную раздачу значков и буклетов. Мгновенно образовалась дикая давка, Света сдуру полезла в самую гущу и ее едва не затоптали. Спас провинциалку старший менеджер этой фирмы, выдернув ее из обезумевшей толпы халявщиков и укрыв в подсобном помещении. Он был не молод и не красив, — как мне потом рассказывала Лена, — далеко за сорок, плюгавый и лысый, но зато в Италии имел собственную виллу, три машины и вообще считался богатым человеком. Короче, он женился на симпатичной девятнадцатилетней русской девчонке, увез ее с собой и помог получить итальянское гражданство. Чем не сюжет для одной из песенок группы «Комбинация»?

— Ну хорошо, а что дальше? — спросил я, стараясь подавить голод и есть как можно медленнее.

— Однажды я приехала к ней в гости, а потом, на обратном пути, познакомилась в самолете с итальянским бизнесменом русского происхождения. Кстати, — тут она взглянула на меня с таким выражением, которое я сначала принял за нежность, и лишь много позже убедился в своей дьявольской ошибке, — он похож на тебя.

— Это комплимент мне или бизнесмену?

— Понимай, как хочешь. Тем более, что именно ты меня предал, толкнув в его объятия!

Хорошо, что в этот момент я уже все прожевал, иначе бы не избежать громкого покашливания и нежного похлопывания по спине. Интересно, она сама стала бы меня хлопать или подозвала бы официанта?

— Каким образом я ухитрился сделать такую гнусную вещь?

— А сам разве не помнишь?

— Я не могу помнить того, чего не было!

— Да? А кто отказался дать мне взаймы, когда я об этом просила? Кто повел себя так, словно я была продажной шлюхой? Скажешь, не ты?

— А… ты имеешь в виду наш последний разговор?

— Именно. Это у него я взяла взаймы еще там, в самолете, и пообещала отдать, как только он соберется лететь обратно.

— Однако он доверчивее, чем я, — нельзя было не съязвить по этому поводу.

— И намного порядочнее!

Против такого заявления я не стал возражать, но лишь потому, что хотел услышать продолжение.

— Так что же было дальше?

— А дальше я обзвонила всех, кого могла, и хотела даже попросить мужа, но его в тот момент не было дома. Короче, денег мне собрать так и не удалось, поэтому я позвонила Марио и честно обо всем рассказала.

— Ну и?

— Он предложил мне приехать к нему в гостиницу и спокойно все обсудить.

— И ты поехала?

— А что мне оставалось делать?

И ведь всего минуту назад возмутилась по поводу «продажной шлюхи»! О, милая женская логика!

— Ну и о чем вы с ним договорились?

— А сам не догадываешься?

— Не хочу предвосхищать события.

— Правильно делаешь. Он предложил мне выйти за него замуж.

— До или после?

— Какая разница? — раздраженно спросила она, прикуривая сигарету. По этому раздражению — скорее всего, наигранному — я понял, что «после».

— И муж дал тебе развод?

— А как он мог не дать? Конечно, дал. Не сразу, правда… через полгода, но все равно дал. Я вышла за Марио и уехала в Италию. Теперь мы с сестрой живем всего в ста километрах друг от друга — я неподалеку от Флоренции, она — в пригороде Болоньи.

— А Мичуринск вспоминаете?

Она расхохоталась.

— Нет, ты совсем не изменился! Но я очень рада, что тебя встретила. Давай еще выпьем.

Мы выпили, и я, глядя в ее чудные зеленые глаза, вдруг увидел московский асфальт, залитый свежей человеческой кровью, горящие троллейбусы и БТР, отчаянно пытающийся вырваться из тоннеля. В какое необыкновенное время мы живем! И какой простор для писателя, какие необыкновенные контрасты, сюжеты, ассоциации!

— О чем задумался, писатель?

— О новом сюжете.

— А я там буду участвовать?

— Обязательно. Можно сказать, уже участвуешь.

— Как интересно!

Странно, но она становилась все более лукавой и все коварнее блестели ее знаменитые кошачьи глаза. Тут бы мне и насторожиться, да где там — дорогой ресторан, общество красивой женщины, интересные воспоминания и не менее интересные перспективы… Впрочем, о чем это я?

— А в Венеции ты еще долго пробудешь?

Я пожал плечами.

— Да вообще-то уже сегодня собирался уехать в Рим.

— Поехали со мной.

— Куда?

— Во Флоренцию. Я там живу, наша вилла находится в двадцати километрах от города. Полчаса от вокзала Санта-Мария-Новелла.

— А там нет церкви с таким же названием?

— Есть, находится на той же площади. А что?

— Возле нее собрались семь дам из «Декамерона» и там же решили уехать из города.

— Тем более.

— А муж?

Она сделала многозначительную паузу, а затем медленно произнесла:

— Муж в Америке и вернется лишь через неделю.

Я вздрогнул — опять начинается то же самое? Сколько раз я уже ловился на подобные намеки, только муж тогда был другим. Но что я, в конце концов, теряю? Все равно же собирался уезжать…

— Ты долго будешь думать? Ведь я могу и обидеться. Красивая женщина приглашает его в гости — поболтать, вспомнить Россию, а он хмурится так, словно у него просят денег. Кстати, проезд я оплачу.

— Может, еще и мои услуги оплатишь? — разозлился я. — Хватит строить из себя синьору из высшего света… Поехали!

Она улыбнулась и подозвала официанта. Когда мы вышли из ресторана, я объяснил, где находится моя гостиница.

— Хорошо, но сначала зайдем в мою. Это рядом с Сан-Марко.

Гостиница называлась «Hotel Monaco & Grand Canal» и представляла собой разительный контраст с той, в которой проживал я. Лена не строила из себя шикарную даму, она действительно была ею! А ведь когда-то мы гуляли с ней по холеным осенним бульварам и не знали куда податься…

— Кстати, кто такой Жан-Поль Сартр? — поинтересовалась она, когда мы поднялись к ней в номер и я стал осматривать роскошные апартаменты, изо всех сил стараясь не выглядеть провинциалом.

— Философ. Французский философ нашего века. А почему ты спросила?

— В свое время он останавливался в этом же номере.

Вот теперь я понял, почему она об этом спросила! Закурив, я невозмутимо развалился в кресле и уставился в окно — большое и длинное от самого потолка и во всю стену, — открывающее чудесную панораму Венеции, с которой мне предстояло проститься. И что-то мне стало обидно за собственный пол, и в голову полезли разные глупые мысли. Тут столько стараешься, и работаешь, бьешься изо всех сил… а этим миленьким плутовкам и делать ничего особенно не надо. Состроила глазки, улыбнулась, легла — и вот на тебе — и Венеция, и вилла, и номер, в котором останавливался Сартр. Красивая мордашка стоит дороже любого таланта.

— Ну все, я готова. Бери мой чемодан и пошли.

Я кивнул, подхватил чемодан и направился вниз. Она расплатилась, взяла меня под руку и мы, выйдя из гостиницы, повернули к пристани вапоретто.

— Стой! — вдруг скомандовала она. — А зачем мы туда идем? Поплыли на гондоле.

— Приказывайте, синьора, я целиком в вашем распоряжении.

Неизвестно кто из нас — я или гондольер — смотрели на ее стройные ноги более вожделенно, когда она перебиралась с пристани в гондолу, держась за мою руку. И вот сбылась еще одна моя мечта — я плыву по большому каналу в двухместной гондоле с красивой женщиной, курю и снисходительно посматриваю на пассажиров, обгоняющих нас вапоретто.

— А все-таки хорошо, что я тебя встретила, — вдруг нежно проворковала она, прижимаясь к моему плечу. — Ты и не представляешь себе, как я рада.

Вот тут бы мне и задаться вопросом о причинах всей странной радости — да где там. Я продолжал млеть и таять, и нежно пожимать тонкие лапки.

Моя гостиница находилась на набережной, поэтому Лена не стала выходить, сказав, что подождет меня в гондоле. Я выскочил на берег и вошел в здание. Поднявшись на свой этаж, я хотел было открыть дверь ключом, но оказалось, что она уже открыта. А, вот кто здесь…

Вчерашняя синьора опять убиралась в моем номере, и радостно улыбнулась, увидев мое растерянное лицо.

— Извините, но я сейчас уезжаю, — пробормотал я по-итальянски, хватая свою сумку и оглядываясь по сторонам в поисках забытых вещей.

— И не простишься со своей Клаудией?

А так вот как ее зовут! Я улыбнулся, уронил сумку на пол и мы пошли навстречу друг другу, встретившись где-то посередине комнаты. Я хотел быстренько поцеловать ее, дать тысяч двадцать и поспешно бежать к Лене, но не тут-то было. Сначала она присосалась ко мне так, что я с трудом перевел дыхание, затем ее пальцы стали проворно расстегивать молнию моих белых джинсов, затем… Уф, черт, я хотел вырваться, но меня, как буксир, причаливший к берегу, уже прочно держали за один конец. «А, ладно, вот это и есть настоящее гусарство!» — подумал я, ощущая себя поручиком Ржевским. Подведя Клавдию к постели, я жестом показал ей, что хочу сделать, и она — понятливая женщина, ничего не скажешь, тут же встала локтями и коленями на постель, выставив в мою сторону соблазнительно-пышный зад. Задирая на ней халат, я вдруг вспомнил, что дверь не заперта, но не стал терять время на такие мелочи.

Еще через десять минут, красный, задыхающийся, мокрый от пота, я выбежал из гостиницы и заплетающимися ногами устремился на причал.

— Ты чего такой возбужденный? — подозрительно поинтересовалась Лена, когда я тяжело плюхнулся рядом с ней, едва не перевернув гондолу. — Можно подумать, что не заплатил за номер и теперь спасаешься от преследования.

— Да нет… уфф… ничего… просто торопился, — отдуваясь заявил я и полез в карман за сигаретами. А черт! — ведь я же забыл в ванной бритвенные принадлежности и зубную щетку. Ну ничего, Клавдия подарит их моему преемнику.

Только потом, когда мы уже подплыли к вокзалу, я вдруг вспомнил, что забыл сочинить несколько патетических, приличествующих случаю фраз на тему: «Прощай, Венеция!» Ну, что поделаешь, сочиню их в Москве нудными зимними вечерами.

«Удивительное дело, — думал я, таща свою сумку и чемодан Лены и едва за ней поспевая, — живет в роскоши, а экономит на носильщике. Или это какой-то урок для меня?»

— Ну что, выдохся? — она оглянулась. — Иди вон на тот перрон, а я сейчас.

— Куда ты?

— За билетами и позвонить.

Еще через полчаса мы сидели друг напротив друга в купе первого класса, она листала какой-то итальянский журнал мод, а я блаженствовал за пивом, понемногу приходя в себя ото всей этой бурной череды событий.

— Ну что, — наконец сказала она, откладывая журнал в сторону и смотря на часы. — Во Флоренцию мы прибудем в восемь вечера.

— А дальше? — поинтересовался я, открывая вторую банку и стараясь не забрызгать джинсы.

— Садимся в мою машину, припаркованную на автостоянке, и едем ко мне.

— А ты умеешь водить?

— А ты нет?

Я что-то пробурчал, отрицательно мотая головой и делая большой глоток.

— Хватит пьянствовать, лучше рассказал бы что-нибудь!

Я допил свое пиво, встал и пересел к ней, предварительно задернув занавески на стеклянных дверях купе. В этот момент поезд вошел в длинный туннель и понесся с такой скоростью, что у меня заложило уши.

— Ты что это делаешь? — подозрительно поинтересовалась она и тут же добавила: — Фу, как от тебя пахнет потом. Приедем на виллу, сразу пойдешь в душ. Терпеть не могу потных мужчин.

— А я — теплую водку.

Мне вспомнился знаменитый анекдот, но я не стал предаваться воспоминаниям, а вместо этого повернулся к ней и вдруг жадно поцеловал в губы. Началась легкая возня, но я не отступил, и лишь когда вволю насладился покорностью ее строптивого языка, откинулся на спинку дивана.

— Неймется? — насмешливо заметила она, одергивая высоко задранную юбку.

— У тебя такие красивые ноги… а груди я помню еще по Москве… И вообще ты чертовски эффектная женщина…

Ну-ну, не возбуждайся.

Но я уже возбудился, точнее, увлекся, ибо подумал в этот момент о том, что существуют такие литературные сюжеты, которые изначально запрограммированы на читательский успех, и испортить их можно уж очень бездарной обработкой. Вот, например, такой сюжет: студент приходит в гости к жене доцента, в то время как сам доцент находится в командировке. А сколь много подобных сюжетов содержится в знаменитом романе флорентийца Боккаччо! Надо будет обязательно сходить на ту площадь, где был сожжен его «Декамерон»; книга, по замечанию одного российского филолога, проникнутая удивительным психологическим настроением, — страстью к жизни у порога смерти. Впрочем, мне тут же пришла в голову и другая мысль — сюжет возникает не тогда, когда жена проводила мужа и встретила любовника, а когда они сталкиваются в одной спальне. Черт, как бы не стать героем одного из подобных сюжетов!

9

Оказывается, в небольших провинциальных городках практическим нет мостовых. Да они, собственно, и не нужны, поскольку все улицы заставлены машинами и мотоциклами. На въезде в этот городок, название которого я забыл, моим глазам представилась чертовски соблазнительная сцена. На обочине дороги стояли две крупные, яркие девицы с такими ногами, что у меня перехватило дыхание.

Перехватило его и у Лены, но совсем по другой причине.

— Вот, шлюхи украинские, только страну позорят.

— Ну, такими ногами страну можно лишь прославить, — осторожно заметил я, с сожалением оглядываясь назад.

— Что? Может, тебя высадить, пойдешь к ним?

— Ну ладно, ладно, успокойся.

Она-то успокоилась, да вот сам я начал волноваться, поскольку мое нынешнее приключение начинало нравиться мне все меньше и меньше. Да и как бы вы себя почувствовали, внезапно оказавшись на роскошной вилле, подобную которой видели раньше лишь в фильмах про мафию? Высокий забор с автоматически открывающимися воротами, двухэтажный особняк, роскошный сад… Нет, я бы предпочел самую скромную гостиницу, тем более, что на вилле были и слуги — пожилой садовник и его жена-экономка, приготовившая нам ужин. Вот этого я уже совсем не понимал — жена, в отсутствие мужа и нисколько не стесняясь слуг, приводит домой незнакомого мужчину — в качестве кого я здесь, черт подери?

— Ну что ты дергаешься? — пыталась успокоить меня Лена, когда мы остались одни, уселись на элегантный кожаный диван, и она включила телевизор. — Все нормально, и в Италии это никого не удивляет…

— А телевизор-то зачем? — поинтересовался я, краем глаза косясь на экран и придвигаясь к ней все ближе и ближе.

— Затем, что мне сегодня нельзя, и ты напрасно ерзаешь…

— И ради того, чтобы сказать мне об этом, ты привезла меня из Венеции? — можете себе представить всю глубину моего разочарования!

И тут она улыбнулась совершенно неописуемой улыбкой!

— Сегодня — нельзя, но завтра будет можно.

— «Завтра, завтра, не сегодня, все… кокетки говорят», — вяло пошутил я. — Ты, мать, ведешь себя как-то подозрительно… Я поневоле начинаю чувствовать себя подсадной уткой.

— Дурачок! — она наклонилась и ласково поцеловала меня в губы. Я было дернулся обнять ее, но она тут же отстранилась. — А ты не думаешь о том, что я была так рада тебя видеть, что побоялась упустить?

— Это утверждение требует доказательств!

— Завтра, завтра, ты получишь все свои доказательства, а пока извини, но я хочу спать.

— А мне чем заниматься?

— Смотри телевизор, видео… можешь что-нибудь почитать, — и она кивнула в сторону одной-единственной книжной полки. — Ты же любишь поэзию, а там у меня последняя книга Бродского. Где бар, ты уже знаешь, так что… чао!

И, пропев это самым нежным тоном, сопроводив лукавым взглядом и чарующей улыбкой, она быстро взбежала по лестнице и хлопнула дверью.

Н-да, вот это положение! Что-то мне все это не нравится… и отговорка представляется весьма неубедительной… Я стал вспоминать, что и раньше у Лены были какие-то странные дела, о которых она предпочитала не распространяться, но которые были связаны с энным количеством долларов. Тогда, в России, я не слишком этим интересовался, но вот теперь… Зачем я ей нужен здесь, на этой вилле? Соскучилась и решила вспомнить прошлое? Так ведь в нашем прошлом не было ничего такого, что стоило бы вспоминать! А вдруг она собирается разводиться и ей нужен повод? Непонятно…

Я достал из ведерка бутылку шампанского, налил себе полный бокал, выпил и задумчиво посмотрел на экран телевизора. Шла какая-то сопливая мелодрама, содержание которой можно было бы понять, даже если бы говорили на китайском. Чем же заняться?

Отложив книгу, я выключил телевизор, допил шампанское и вышел на веранду. Второй час ночи, но не простой, а флорентийской! Как там у классиков: «Знаете ли вы флорентийскую ночь? О, вы не знаете флорентийской ночи! Тиха флорентийская ночь. Всмотритесь в нее. Прозрачно небо, звезды блещут. С середины неба глядит месяц. Чудный воздух не хочет превозмочь своей дремоты, и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Земля вся в серебряном свете, и чуть трепещут листы серебристых тополей. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Луна спокойно с высоты над всей Италией сияет…» Впрочем, стоп, до этого уже был месяц, не годится. Но ведь действительно луна! — поэтому продолжим лучше так: луна, пошевелив своими сияющими телесами, опустилась на тучку пониже. В траве стрекотали итальянские цикады, или… не знаю, как они тут называются. Но ночь была роскошной и как бы хорошо было провести ее в измятой горячими телами постели! Где там моя коварная хозяйка, неужели спит?

Устав от событий и впечатлений четвертого дня, я заснул прямо в гостиной, растянувшись на диване, обращенном в сторону камина. И захотелось мне увидеть во сне то, что должно было случиться в день пятый…

10

Но снилась мне какая-то чушь — то первомайская демонстрация, которую приветствует сам Ильич, размахивая кепкой на трибуне собственного мавзолея; то Лена, которую я пытаюсь опрокинуть на диван, а она все увертывается и повторяет: «Нет, голыми, голыми, только голыми»; то черепаха, на которую указывает пальцем плешивый экскурсовод, произнося при этом несколько странную фразу: «Ученые выяснили, что черепахи первыми никогда не нападают на людей»; то Пресняков-младший в пионерском галстуке, распевающий «Взвейтесь кострами синие ночи…»

А где же площадь Сан-Марко, Венеция, итальянки? Когда мне будут сниться итальянские сны? Не успел я подумать об этом, как понял, что уже не сплю, и разбудил меня чей-то негромкий голос:

— Мария, где ты? Мария, почтальон принес газеты.

С трудом разлепив глаза, я приподнялся и сел на диване, и тут же почувствовал на себе чей-то недоброжелательный взгляд. Это оказалась вчерашняя экономка — загорелая, сухая, морщинистая синьора с щеточкой черных усов и пристальным, немигающим взглядом. «Какого черта она так смотрит?» — подумал я и заставил себя улыбнуться.

— Доброе утро!

Ответа не последовало. Экономка, не глядя на меня, положила пачку газет на журнальный столик, сняла с подноса чашку дымящегося кофе, а вместо нее водрузила туда пустую бутылку из-под шампанского. После этого она презрительно удалилась. Ну и черт с ней! Я кое-как причесался, подошел к бару и попытался открыть его раздвижные зеркальные створки. Вот те на! — а запер-то их кто, неужели экономка? Так что ж, теперь интеллигентному человеку и выпить поутру нечего? Хорошо гостеприимство, нечего сказать. Пришлось взяться за кофе, который был чертовски горячий, горький и, кроме того, его было так мало, что я даже не успел утолить жажду.

Немного помотавшись по первому этажу, я обнаружил туалет, напился прямо из-под крана, а затем закурил и снова вернулся в гостиную. Ну ладно, а где хозяйка? И что мне делать дальше? Немного походив, я развалился на диване и подтянул к себе пачку газет, втайне мечтая увидеть среди них какой-нибудь «Московский комсомолец». «Ла Стампа», «Иль Пополо», «Репубблика»… Что за черт? Я изумленно уставился на фотографию человека, напечатанного на первой полосе «Репубблики» под крупным заголовком, из которого мне было знакомо лишь слово «inganno» — «обман». Пепел с сигареты упал на бумагу, но я тут же стряхнул его и жадно затянулся. Черт, где мой итальянский словарь? Что там написано, ведь на этой фотографии изображен… я?! Или это не я, но кто-то очень похожий? Никогда не думал, что у меня существует двойник…

— Привет, ты уже проснулся? Газеты читаешь?

Я поднял голову. Свежая и улыбающаяся Лена в розовом банном халатике выглядела чрезвычайно обольстительно. Стоя на втором этаже, она облокотилась на перила и, слегка выставив вперед обнаженную стройную ножку, смотрела на меня.

— Доброе утро, синьора. Вы прекрасны, как Венера! — сказал я по-итальянски.

— Да ладно тебе, не напрягайся. Хочешь сделать комплимент, говори по-русски.

— По-русски это не так интересно. Слушай, ты не могла бы мне прочитать, что написано в этой газете? Здесь какой-то странный портрет…

— Ну-у, — и она состроила обиженную гримасу, — а я-то думала, чем он с утра озабочен! А как насчет утреннего душа?

— С вами?

— Разумеется!

Через секунду я взлетел наверх, забыв о газете. Оказавшись рядом с Леной, я попытался поцеловать ее в щеку, но она, многозначительно улыбнувшись, слегка уклонилась и повела меня в свои апартаменты. Мы вошли в обширную гостиную, и вот тут она впервые позволила поцеловать себя по-настоящему. Не успел я опомниться, как ее проворные пальцы забегали по пуговицам моей рубашки. Утро начиналось великолепно!

Вскоре рубашка полетела на пол, и теперь Лена, коварно усмехаясь, возилась с поясом моих джинсов.

— Вообще-то я могу и сам…

— А может быть, мне хочется за тобой поухаживать?

— Долго же ты сдерживала это желание!

— Любое желание должно вызреть… Какая тугая молния! и живот же у тебя!

— Подожди, но ей-богу…

— Молчи, молчи, мне нравится обнажать мужчин, меня это так возбуждает…

— То же самое я могу сказать о женщинах!

— Фу, какой упрямый! Тебе мешает мой халат? Ну сними, сними его, если тебе так этого хочется.

Я не преминул воспользоваться разрешением, после чего почти вся одежда оказалась на полу, за исключением тонких белых трусиков, в которые была облачена моя очаровательная собеседница. От ее дьявольской усмешки, с которой она взглянула на мое гордо выпрямляющееся мужское достоинство, меня затрясло, как в лихорадке. Мы вошли в бело-розово-мраморную ванную, и, пока она запускала воду, я подошел вплотную и жадно обхватил сзади ее полные, эластичные груди.

— Ай! Подожди!

— Жду… — пробормотал я, опуская руки и медленно совлекая с нее трусики. Мне удалось довести их до середины бедер, когда Лена повернулась ко мне, отбросила мои руки и порывисто возвратила трусики на место.

— Залезай в ванну, а я пойду запру дверь. Моя экономка очень любопытная особа…

— А сразу ты не могла этого сделать?

Она вновь улыбнулась и, быстро поцеловав меня в губы, провела рукой между моих ног.

— Ты такой нетерпеливый…

После того, как она вышла, я вздохнул, влез в ванну и встал под душ. Вместе с тем, кто уже давно стоял. Ну, черт, долго она меня будет терзать? Я быстро намылился и смыл пену, как вдруг в гостиной послышались какие-то голоса. Можете представить мое состояние, когда через секунду в ванной появились два итальянских полицейских! А теперь попробуйте представить себе, как можно прикрыть ладонями свое мужское достоинство, если оно находится в рабочем состоянии! Увидев мои попытки расположить сложенные лодочкой ладони то вдоль, то поперек, оба карабинера прыснули со меху, что, впрочем, меня несколько ободрило.

— Что это значит? — спросил я.

— Выходите и одевайтесь, синьор Мелания. Вы арестованы! — и один из полицейских кинул мне банное полотенце.

— Какого черта! Я не синьор Мелания!

Дальше последовала длинная фраза, из которой я ничего не понял. Пока я вытирался, другой полицейский сходил в гостиную и принес мою одежду, так что из ванной я уже вышел в джинсах и рубашке. В комнате, кроме самой Лены, запахнутой в халатик, стоял полицейский офицер и двое ее слуг. Первым делом я посмотрел на Лену, пытаясь поймать ее взгляд, но она упорно отворачивалась и что-то говорила экономке.

— Послушай, детка! — по-русски воскликнул я. — Что это за фокусы?

— Говорите по-итальянски! — строго приказал мне карабинер, стоявший за моей спиной.

И вновь последовала фраза, смысла которой я не понял, зато сразу после нее на моих запястьях защелкнули наручники. Да, стоило съездить в Италию, чтобы угодить в такую передрягу!

— Лена! Что это значит?

— Следуй за ними, — сухо сказала она, — в участке тебе все объяснят.

— В каком участке! Мамма миа! Да скажи ты им, кто я такой! Я русский турист!

Но меня уже взяли под руки и потащили вниз. Один из карабинеров прикрыл наручники моим собственным пиджаком, после чего мы вышли из дома, возле которого стояли две черно-белые полицейские машины. И только оказавшись на заднем сиденье, в окружении двух карабинеров я по-настоящему запаниковал. Да, эта крыса оказалась верна себе! Опять я угодил в какую-то дурацкую ситуацию, и все потому, что позволил увлечь себя разными дешевыми заигрываниями. Что — поверил в свою неотразимость? Ну так и не рыпайся, катясь в итальянском «воронке» Бог знает куда и Бог знает зачем.

Знакомство с московскими отделениями неплохо пригодилось и для пребывания в отделении флорентийском. Разумеется, у меня отобрали ремень от джинсов, выгребли все, что было в карманах — особенно я беспокоился за свое доллары, — после чего водворили в то место, которое я про себя назвал КПЗ. Однако в отличие от московских, здесь была не сплошная дверь, а решетчатая, благодаря чему меня было видно, а сам я мог слышать то, что происходило на пульте дежурного. В камере уже сидел какой-то занюханный итальяшка самого незначительного вида.

— Я закурю? Здесь можно курить? — спросил я у молодого, но бледного как мертвец полицейского, который запирал за мной решетку.

Он кивнул и, порывшись в кармане, бросил мне пачку дешевых итальянских сигарет «Roma». Но я, как последний сноб, отрицательно покачал головой и достал из пиджака пачку «Мальборо», которую почему-то не отобрали при обыске. Когда я спрашивал его, можно ли курить, то имел в виду собственные сигареты.

Да мент, он и в Италии мент! Знаете, что сделал этот карабинер, увидев, что я пренебрег его подачкой и собираюсь закурить «Мальборо»? Да то же самое, что сделал бы любой московский сержант, увидев, что арестованный коммерсант пренебрег казенной «Астрой»! Этот бледный итальянец торопливо отпер свою дурацкую решетку, вошел в камеру и грубо отнял у меня и пачку, и сигарету, которую я уже успел вставить в зубы. Более того, он прихватил с собой и «Roma», оставив меня вообще без курева.

Мой итальянский коллега по камере что-то заметил по этому поводу, и эту фразу я понял, даже не зная жаргона. Я тоже сделал возмущенное лицо, но едва наш тюремщик скрылся из виду, как присел на нары, подмигнул своему сокамернику и достал из носков две сигареты. Этому трюку я научился еще в далекие студенческие годы, но в Италии, судя по всему, он был в диковинку. Итальяшка похлопал меня по плечу, изрек: Bravissimo! — после чего мы с самым довольным видом закурили. Никакой житейский опыт ни для кого не пропадает, что уж говорить о писателе…

Прошло полчаса, за мной пришел все тот же бледный карабинер и отвел в кабинет следователя. Это был явно не комиссар Каттани — рыхлый, лысый, неопрятного вида толстяк с носом, похожим на задницу. Я имею в виду, что посреди кончика его толстого носа проходил такой же выразительный желобок, как и между ягодицами. Впрочем, глаза у него были смешливые и голос довольно приятный, хотя и бабий. Первые полчаса мы провели таким образом: я пытался втолковать ему, что плохо понимаю и еще хуже говорю на итальянском, а он отрицательно мотал головой, морщился и выражался, судя по всему, в том смысле, что мое запирательство бесполезно и «только чистосердечное признание облегчит вашу участь». Наконец, окончательно рассвирепев, он бросил передо мной все ту же «Репубблику», ткнул толстым пальцем сначала в знакомый мне портрет, а затем в меня и заявил:

— Смотрите, это — вы!

— Нет — решительно завопил я. — Меня зовут Олег Суворов, и я русский писатель. Я турист и приехал только на восемь дней. Вызовите переводчика или позвоните в российское посольство. Кстати, — я вспомнил об этом только сейчас, — у меня есть паспорт! И моя группа еще должна находиться в вашей Флоренции.

Следователь сделал усталый вид — дескать, все это жалкие отговорки, которые вскоре будут разоблачены, но тем не менее куда-то позвонил, после чего мне принесли кофе и булочку. Я все съел и выпил в течение пяти минут, а затем мы с ним долгое время сидели друг напротив друга — он, закрывшись газетой, я, куря его «Ронхилл» и неведомо чего дожидались.

Наконец явился какой-то худой проныра в прекрасном сером костюме и галстуке-бабочке. В тот момент, когда он вошел в кабинет, зазвонил телефон, и мой толстый следователь тут же схватил трубку и какое-то время оживленно беседовал со своим абонентом, поглядывая на меня хотя и не столь подозрительно, но с некоторой долей сомнения. После этого дело пошло несколько веселее, несмотря на то, что их переводчик понимал русский примерно так же, как я украинский. Совместными усилиями мы выяснили главное обстоятельство — как я попал в Италию вообще и во Флоренцию, в частности.

— Ви есть знать синьора Мелания? — спросил переводчик.

— Да, — кивнул я, поняв, что речь идет о Лене, и помянув ее про себя последними словами.

— Ви друг синьора Мелания?

И тут я от души выругался русским матом, надеясь, что меня все равно не поймут. Однако, как ни странно, оба итальянца прекрасно все поняли!

— Ви знать муж синьора Мелания?

— Нет.

— Он есть плут и есть розыск итальянская полиция.

— Ну а при чем тут я? — увидев, что переводчик не понял эту фразу, я постарался повторить ее по-итальянски: — Ну, а при чем здесь я?

— Она говорить, что ви есть ее муж.

— Крыса. Я ее русский любовник, — конечно, это было неправдой, но какого дьявола!

— Он бежать деньги своя фирма… Ви есть как он.

Понятно! Вот теперь все ясно! Меня приняли за итальянского Мавроди, который имел счастье походить на меня. Впрочем, не просто приняли, а эта крыса сознательно выдала меня за своего мужа! Но как бы теперь объяснить это своим собеседникам, один из которых толст, как тайный советник, а другой худ, как коллежский асессор?

— Когда он бежал? — спросил я.

— Вчера.

— Вчера я был в Венеции с его женой, — говоря это, я уже обо всем догадался. Ну конечно, увидев меня на площади Сан-Марко, Лена быстро придумала чудненький план. С вокзала позвонила мужу, он скрылся, а она, явившись на свою виллу в моем обществе, принялась спокойно дожидаться ареста того вислоухого кретина, который позволил ей выдать себя за мужа. Такого сюжета нет даже в «Декамероне»! — Кстати, вы нашли мою группу?

— Ваша группа ехать в Рим.

Прекрасно! А где я буду ночевать, что делать и вообще, отпустят меня или нет?

— Что дальше? — устало спросил я, чувствуя какое-то тупое безразличие. — Почему я здесь?

И тут вдруг оба начали бурно извиняться, жать мне руки и похлопывать по плечу. Все это, конечно, замечательно, но что дальше-то?

А дальше мне вернули все, что находилось у меня в карманах и даже проводили до выхода из участка. И вот я стою на солнечной флорентийской улице, растерянно оглядываюсь по сторонам и не знаю, куда идти. И тут из припаркованного напротив «феррари» раздается пронзительно-призывный сигнал. Я сделал несколько неуверенных шагов в направлении машины. Что за дама сидит за рулем… Лена?!

Открылась дверца, оттуда на тротуар выпала моя сумка и, прежде чем я успел что-либо сообразить, машина резко газанула с места.

11

Подобрав свою сумку, я прежде всего проверил ее содержимое. Паспорт был на месте, все остальное тоже, и я немного успокоился. Хорошо то, что хорошо кончается, а меня выпустили всего через четыре часа после задержания. В России бы мариновали до утра…

До вокзала Санта-Мария Новелла я добрался безо всяких приключений в тот момент, когда часы показывали 12.47. Обменяв валюту в отделении банка и перекусив в привокзальном бистро, я вдруг пожалел, что так и не увижу Флоренции. А, была не была — до Рима ехать меньше трех часов, так почему бы мне не взять билет на вечерний поезд и не побродить по городу? Я так и сделал, переложив паспорт в карман и оставив свою сумку в камере хранения.

Во Флоренции достаточно легко ориентироваться, поскольку имеется главная точка отсчета — знаменитый кафедральный собор Санта-Мария-дель-фьоре — самый большой собор христианского мира. Его гигантский купол красноватого цвета, перехваченный белыми полосами, такой же отличительный признак Флоренции, доминирующий в ее панораме, как колокольня на площади Сан-Марко в Венеции. Кстати, этот купол строили в течение пятнадцати лет.

Я направился на площадь Синьории, ту самую, где красуется копия знаменитого «Давида» Микельанджело, без фотографии которого не обходится ни один учебник истории. Само здание Синьории с торчащей из него колокольней хоть и не столь красиво, как палаццо Дожей в Венеции, но, благодаря своей строгости, зубчатому обрамлению и замкнутому пространству вокруг, похоже на средневековый замок. Венецианские каналы создают впечатление некоторой театральности — недаром Венеция славится своими карнавалами, — зато узкие флорентийские улочки вызывают в памяти романтическую эпоху крестовых походов, историю Ромео и Джульетты, костры инквизиции…

Не хотел я пить в этот день, и все же не выдержал — выпил. Причин этому две… впрочем, интеллигентные люди сначала придумывают повод для выпивки, а на следующий день он становится уже оправданием. Во-первых, мне надо было взбодриться, ибо этот пятый день выдался чересчур напряженным. А ведь мне еще предстояла вечерняя поездка в Рим, где нужно будет успеть найти гостиницу, в которой остановилась моя группа! Во-вторых, вспомнив о событиях сегодняшнего утра, я друг почувствовал дикую, неимоверную обиду.

Нет, но какое коварство! Какая бесцеремонность и какое извращенное лицемерие! Одно ее извиняет — она женщина, и женщина до мозга костей, а не заурядный носитель первичных половых признаков. В отличие от мужской — активной и напористой, женская душа должна быть пассивной и податливой… Но она сполна компенсирует эту податливость коварством, непредсказуемостью и непостоянством. И этими качествами женщины изводят, мучают и губят мужчин, начиная от прародителя Адама. В самом безнадежном несчастье только и утешишься, сознавая, что не ты первый, не ты последний…

Мне же вдруг вспомнился тот нелепый эпизод, когда я стоял под душем перед итальянскими полицейскими и пытался прикрыть ладонями то, что и не думают прикрывать мраморные обитатели площади Синьории. Проклятье!

Я пил знаменитое красное вино «кьянти», закусывал сочной зеленью, ел молодую, мелко нарезанную говядину по-палермски; и все это происходило в небольшой траттории, расположенной неподалеку от галереи Уффицы. И чем быстрее пустела бутылка — а времени уже оставалось не так много, — тем обиднее мне становилось, и тем чаще я наполнял бокал.

Когда с вином было покончено, я подозвал официанта и расплатился — теперь я уже научился делать это в любом состоянии, — затем тяжело поднялся с места и, бормоча себе под нос нечто, вроде поговорки: «Хоть и не пьян я нынче, вроде, но мне мерещится Мавроди», — побрел куда глаза глядят. И надо же так было случиться, что я вновь оказался на площади Синьории, у того же самого Нептуна.

Досада и раздражение, усталость и обида, мрачные мысли и злость оттого, что так и уеду неотомщенным, — все это стало причиной моих неожиданных слез. Прощай, Флоренция, ты чудный город, хотя зачем-то импортируешь столь подлых шлюх…

— Perche Lei piange?

От изумления я чуть не перевалился через невысокую металлическую ограду, мешавшую подойти к фонтану вплотную. Это была та самая кареглазая итальянка, которую я впервые встретил на площади Сан-Марко! Только теперь она была не в джинсах, а в очень милой юбочке до колен, открывающей пикантные ножки, и легкой белой блузке. Совершенно потерявшись, я смотрел на нее мутными от слез глазами, и не мог выдавить из себя ни слова. Она меня явно узнала и приветливо улыбалась, поправляя рукой свои длинные волосы. Сегодня она была еще красивее прежнего. Черт, однако же хорошее впечатление я должен на нее произвести — вечно пьян и вечно плачет на площадях!

Не дождавшись моего ответа, она произнесла какую-то фразу, из которой я понял только два слова «Венеция» и «мы знакомы». Наверное, она говорит о том, что мы уже встречались в Венеции?

— Да, — наконец кивнул я, — я помню площадь Сан-Марко… вы такая красивая, что трудно забыть.

Она улыбнулась.

— А почему вы постоянно плачете? Вам нужна помощь?

— Нет, спасибо, — в последний момент я прикусил язык и не стал говорить правду — «мне нужны вы!» — Как вас зовут?

Впрочем, об этом можно было и не спрашивать, поскольку откуда-то раздался возглас: — Джулия! — После чего моя собеседница тут же обернулась.

По площади быстро шла эффектная дама примерно моих лет, с весьма красивым, но строгим лицом. Для подруги она была явно стара, для матери — молода. Не знаю почему, но она мне сразу не понравилась, хотя, повторю еще раз, была очень хороша собой. Впрочем, далеко не всем женщинам идет к лицу суровость, тем более, непонятно чем вызванная…

Подойдя к нам, она о чем-то быстро заговорила с Джулией. Надо заметить, что, когда итальянцы говорили медленно, я понимал их язык даже лучше английского, который учил всю свою сознательную жизнь. Но стоило им перейти на пулеметную скороговорку, как я моментально терялся, улавливая лишь отдельные знакомые слова. Вот и сейчас я ничего не понимал, виновато улыбался и не знал, что делать. Хорошо еще хоть слезы просохли…

— Ты не имеешь права так говорить, — вдруг сказала Джулия и приветливо улыбнулась мне.

— Но он явно пьян! — и ее спутница взглянула на меня с откровенным презрением. О, вот теперь ситуация стала очень даже знакомой.

— Ничего подобного, я просто в хорошем настроении, — с комичным пафосом заявил я и, как назло, чуть заметно качнулся.

Джулия прыснула со смеху, став еще милей, а строгая синьора вдруг повелительно топнула ногой — о, какая сексапильная нога! — и что-то отрывисто приказала.

— До свидания, — виновато произнесла Джулия, — желаю вам всего хорошего. И не плачьте больше.

«Если вы уйдете, то я точно расплачусь, — хотел сказать я, но не мог сообразить, как составить в уме столь сложную фразу. Единственное, на что меня хватило, так это жалобно улыбнуться и пролепетать:

— Не уходите…

— Мне очень жаль, — она покачала головой и уже на ходу добавила, — чао…

Глядя им в след, я испытывал жуткое желание тут же утопиться в фонтане. Как же мне не везет! Какое несчастье! Ну откуда взялась эта суровая стерва, лишившая меня последней надежды обзавестись итальянской возлюбленной? Дважды за один день я пострадал от женской мерзости — не много ли?

Только боязнь снова очутиться в итальянском участке и удержала меня от намерения напиться до озверения. По дороге на вокзал я все же зашел в маленький магазинчик и купил себе бутылку, решив, что раздавлю ее, когда сяду в поезд. Успел я, кстати, вовремя, хотя из-за того, что не смог понять из объявления по вокзалу, где стоит поезд на Рим — у меня всегда были сложности с итальянскими числительными, — долго бегал взад и вперед, пока не нашел нужный перрон.

Сейчас я напишу последнюю фразу и закончу эту главу, однако вы мне все равно не поверите. Придется дать самую страшную клятву, которую автор когда-либо давал своим читателям. Если мои многочисленные отступления не заставили вас отложить эту книгу в сторону; если вы с интересом дочитали до этого места; если вам дорога честь русской литературы, а многочисленные совпадения, сплошь и рядом случающиеся в мыльных операх, вызывают у вас ехидную усмешку; короче, если вам хочется узнать, что будет дальше, то вы просто обязаны поверить моей клятве. Так вот, клянусь пресвятой девой Марей, что когда я вошел в свое купе, там уже сидела Джулия!

12

Обычно описание литературных персонажей дается тремя способами: по частям — «коралловые губки, перламутровые зубки»; путем сравнения — «похожа на шаловливого котенка»; или через производимое впечатление — «мила, стройна, умна». Но Джулия была отнюдь не литературным персонажем, а живой и симпатичной итальянской девушкой с удивительно приятным, смешливым взором и нежным, запоминающимся голосом. Я говорю именно «запоминающимся», поскольку у большинства женщин очень приятные, но трудно различимые голоса — во всяком случае, на мой слух.

Иногда мне удается принять настолько трогательный вид, что не выдерживают даже самые неприступные дамы; но на сей раз в этом не было никакой необходимости. Я был ужасно рад ее видеть и слова: «Какое счастье, что мы встретились», — прозвучали из моих уст на редкость искренне.

Да и она мне обрадовалась, потому что тут же засмеялась и первой протянула загорелую пухлую лапку, которую я галантно поцеловал, чем вызвал новый приступ смеха.

Разговаривать с ней оказалось легко и приятно, и не только потому, что она владела английским намного лучше меня, а если переходила на итальянский, то говорила медленно и отчетливо, но и потому, что в любом разговоре важнее всего настроение вашего собеседника. А Джулия была в прекрасном настроении, болтала много и охотно, особенно, когда я представился ей именно так, как и мечтал:

— Русский писатель.

После небольшой ознакомительной прелюдии я попросил Джулию рассказать о себе, в частности, о том, что она делала в Венеции и Флоренции. Разумеется, у меня были и корыстные мотивы — ведь я ехал в Италию за сюжетами, кроме того, слушать и понимать намного легче, чем говорить самому. Не все из того, что будет изложено ниже, представляет собой точный перевод ее слов — кое-чего я не понял, а потому домыслил сам, а что-то подверг неизбежной литературной обработке. Но общая канва событий изложена достаточно верно.

Итак, Джулии скоро исполнится двадцать три года, и она заканчивает Римский университет по специальности античная история. Живет тоже в Риме, отдельно от родителей. Отец — врач, мать — домохозяйка, младший брат служит в итальянской армии. Как оказалась в Венеции? О, — и тут она сделала неподражаемую гримаску, в которой я не уловил ни грана трагизма, — приехала, чтобы встретиться с возлюбленным — молодым англичанином из Брайтона, с которым познакомилась во время прошлогоднего венецианского фестиваля. Насколько я понял из всего дальнейшего, этот англичанин был легкомыслен и любвеобилен, как настоящий француз. Более того, немного пококетничав, она показала их совместную и весьма откровенную фотографию. На ней этот англичанин — кстати, похожий на молодого Джорджа Харрисона, — голым сидел в кресле гостиничного номера и держал на коленях улыбающуюся Джулию, которая была одета всего лишь в его рубашку.

Возвращая фотографию, я сделал самый непринужденный вид и даже улыбнулся, хотя в глубине души почувствовал к этому негодяю сильную ревность. Более того, эта ревность послужила поводом для одного нескромного вопроса, после которого Джулия надула губки и отказалась отвечать. Последовали долгие уговоры и прерывистые от нехватки словарного запаса извинения. Наконец она согласилась продолжить, сухо заметив, что нет, этот англичанин был не первым ее любовником, поскольку до этого имелся еще какой-то «professore». Я не стал ревновать или уточнять, подумав о том, что медаль девственности никого не украшает, а сама ситуация достаточно знакома — преподаватель соблазняет свою студентку. Сам я тоже когда-то был преподавателем, но самым ярким воспоминанием из этого периода осталась одна стройная дуреха, которая на каждом занятии в присутствии всей группы громогласно изъявляла страстное желание выйти за меня замуж. Кончилось все тем, что однажды я вышел из себя, топнул ногой и заорал: «Да заткнись же ты, наконец!» После чего она побежала жаловаться директрисе на то, что «преподаватель общественных наук груб со своими студентами».

И, если уж на то пошло, то самый большой разврат я наблюдал в Центральном доме ученых, что находится на Пречистенке, в бывшем особняке знаменитого генерал-губернатора Москвы Архарова. Однажды, когда мы с моим научным руководителем пили в местном кафетерии, за соседними столиками расположились чертовски любопытные пары. Во-первых, какой-то седовласый и лысоватый джентльмен, лет шестидесяти пяти, с огромным носом старого пьяницы. С помощью двух бутылок шампанского он охмурял смешливую черноволосую девицу, немного страшноватенькую, но зато по возрасту годившуюся ему во внучки. За другим столиком сидел аналогичный джентльмен, который, как пылкий юноша, бегал за кофе и пирожными для своей спутницы — миловидной и, судя по всему, разведенной женщины. Третий вариант дополнял первые два, только на этот раз джентльмен был не так стар — лет пятидесяти, — носил кожаный пиджак и беседовал с красивой дамой, у которой на пальце блестело обручальное кольцо. Но самым примечательным был четвертый вариант — маленький облезлый старикашка сидел рядом с патлатым юношей! Таким образом, четыре научных руководителя, каждый в соответствии со своими сексуальными пристрастиями, проводили консультации с аспирантами. А не знающие жизни журналисты пишут об упадке российской науки!

Но вернемся к расскажу Джулии. Итак, на прошлогоднем венецианском фестивале она познакомилась с англичанином по имени Майкл, влюбилась в него, и они чудесно провели время. Затем он уехал в свою Англию, она вернулась в Рим, и долгое время они не виделись. Впрочем, пару раз он приезжал к ней в Рим, когда «Ювентус» играл в кубке чемпионов с какой-то английской командой.

За это время Джулия успела слетать с родителями в Америку, а на обратном пути на несколько часов оказалась «in Londra». Я не сразу сообразил, что это Лондон, пришлось переспрашивать, и тогда она произнесла по-английски. Прямо из гостиницы тайком от родителей она позвонила в Брайтон, но Майкл заявил, что страшно занят и освободиться не сможет, хотя это отняло бы у него не слишком много времени. Зато он пообещал приехать на следующий Венецианский фестиваль и остановиться в той же гостинице.

И вот уже в этом году бедняжка Джулия поспешила в Венецию, нашла гостиницу и, решив сделать сюрприз, поднялась прямо в номер своего возлюбленного. Дверь была открыта, но в комнате никого не оказалось. Тогда эта милая плутовка решила разыграть своего паршивого Майкла в лучших традициях незамысловатых итальянских кинокомедий. Она быстренько разделась, легла в постель и накрылась с головой. Эх, меня бы кто так разыграл!

Надо сказать, что розыгрыш удался как нельзя лучше, и сама Джулия вспоминала об этом, хохоча до слез. Итак, она лежит под одеялом и слышит, как хлопает входная дверь. Вошедший застывает в изумлении, видя на своей постели очертания человеческого тела, затем осторожно, на цыпочках, подкрадывается… тут Джулия откидывает простыню и садится. Общему изумлению не было предела, тем более, что это оказался совсем не Майкл, а какой-то незнакомый джентльмен, весьма солидной наружности.

— И, как по-вашему, что произошло дальше? — спросила меня Джулия, дойдя до этого места.

— Он быстренько разделся и лег к вам в постель? — тут же предположил я, поскольку сам поступил бы именно так.

— Ничего подобного. Подумайте еще.

— Ну, тогда он взбесился, закричал, что не заказывал никаких девочек, и выставил вас за дверь?

— И опять не угадали.

— Тогда не знаю…

— Сначала он буквально оцепенел от ужаса, словно увидел в постели змею, а затем что-то закричал и выскочил за дверь, оставив меня одну.

— А вы что сделали?

— Я быстро оделась и уже хотела уйти, как вдруг дверь снова распахнулась и появился этот синьор. Точнее, он остался в коридоре, а в номер вошла какая-то дама, судя по всему его жена. Она стала на меня ужасно орать, обозвав дешевой шлюхой.

— А вы?

— А я сказала, что, если она будет оставлять своему мужу больше денег, тогда ему хватит и на дорогих.

Эту фразу я понял лишь с третьей попытки, после чего расхохотался и заявил:

— Браво!

Джулия довольно улыбнулась и продолжила свой рассказ. Она спустилась к портье, узнала, что никакой Майкл Симмонс здесь не останавливался, и после этого направилась к своей крестной матери, той самой даме, с которой я видел ее на площади Синьории и которая замужем за венецианцем. Она ничего не скрывала от своей Сюзанны, как, впрочем, и та от нее. Они отправились гулять по городу, зашли в кафе на Сан-Марко, и в тот момент, когда Сюзанна на минутку отлучилась, Джулия заметила меня.

Она сразу поняла, что я — иностранец, и почему-то решила, что меня бросила женщина. Самой Джулии тоже было очень обидно, что Майкл не сдержал своего обещания, но, увидев меня, она подумала: вот — человек, которому сейчас еще хуже, чем ей.

— Но почему вы так быстро ушли? — спросил я.

— Не хотела, чтобы крестная мать видела нас вместе.

— Но почему?

— Она не любит русских.

— За что?

Джулия немного помялась, но потом все-таки ответила:

— У ее любовника жена — русская.

У меня начали закрадываться кое-какие подозрения, которые еще больше усилились, когда я узнал, что любовник крестной матери живет во Флоренции. Более того, из рассказа Джулии стала вырисовываться очень любопытная картина. На следующий день Сюзанна позвонила своему любовнику и узнала, что его жена на несколько дней уехала. Тогда она быстро собралась и села в поезд «Венеция — Флоренция», оставив Джулию одну.

«Эх, как жаль, что мы не встретились именно тогда!» — только и подумал я, окидывая взглядом свою соблазнительную собеседницу, которая продолжала болтать без умолку.

Оказывается, во Флоренции целый месяц проводится ежегодный фестиваль «Музыкальный май», который считается самым старинным и престижным фестивалем оперы, балета и театральных представлений. Занятый своими приключениями, переживаниями и знакомством с итальянской полицией, я узнал об этом от Джулии только сейчас, когда уже сидел в поезде, уносившем меня в Рим.

Не прошло и дня, как Сюзанна позвонила в Венецию и рассказала Джулии о том, что на одном из представлений, проходивших прямо на пьяцца-дель-Дуомо, видела ее Майкла, причем не одного, а в обществе какой-то девицы. Рассказывая об этом, моя чудная итальянка вела себя несколько своеобразно. У меня в мозгах сидело клише о том, что все итальянки ужасно ревнивы и за измену готовы буквально убить своего возлюбленного. Эта же плутовка непрерывно улыбалась даже тогда, когда рассказывала о своей ярости и желании немедленно уличить коварного Майкла.

— А вы не ревновали? — не выдержав, спросил я, полагая, что о ревности не рассказывают с улыбкой.

— Конечно, ревновала, но эти англичане такие странные люди… — немедленно ответила она.

«И все — горькие пьяницы», — усмехнулся я, вспомнив знаменитый рассказ Чехова. Упустив момент, я не решился перебивать, чтобы выяснить, в чем именно состояла «странность» Майкла, и правильно сделал, поскольку это стало ясно из дальнейшего рассказа.

Итак, Джулия приехала во Флоренцию, встретилась с Сюзанной, которая пребывала в самом мрачном расположении духа, поскольку женатый возлюбленный неожиданно исчез еще до ее приезда; и они вместе отправились на какой-то оперный концерт. Если Майкл еще находился в городе, то должен был оказаться там, поскольку в тот вечер выступали звезды мировой оперной сцены.

И, действительно, Джулия столкнулась с ним во время антракта, причем он был в обществе какой-то испанки, «толстой, как Монсеррат Кабалье», — со смехом добавила она. Увидев Джулию, Майкл нисколько не смутился и, трогательно поцеловав ее в щечку, принялся на ломанном испанском что-то объяснять своей спутнице. Дойдя до этого места, Джулия впервые выказала досаду — ради нее коварный англичанин не стал учить итальянский, поскольку она сама знала английский, а вот ради этой коровы научился лопотать на вульгаризированной латыни, — как называют испанский в учебниках лингвистики. Одного он не учел — достаточно большого сходства между двумя этими романскими языками. Поэтому Джулия, даже не зная испанского, поняла, что он лукавит.

Представляя ее испанке, он сказала такую фразу:

— Ella es mia pariente, — то есть, «она моя родственница».

По-итальянски эта же фраза звучала бы так: «Ella е’ mia parente», — так что, как видите, догадаться было совсем несложно. Если бы этот козел назвал Джулию сестрой, то у него бы еще был шанс водить обеих девиц за носы, поскольку слово «сестра», в отличие от «родственница», в испанском и итальянском звучат по-разному «hermana» и «sorella». Однако не будь этого, я не встретил бы Джулию ни на площади Синьории, ни в этом купе! Но на мое счастье англичанин допустил вышеописанную лингвистическую оплошность, и — как и я в Венеции — немедленно получил по морде.

Отвесив ему пощечину, Джулия вернулась к Сюзанне, после чего обе решили немедленно покинуть Флоренцию. Заказав по телефону билеты на вечерние поезда — Джулии в Рим, Сюзанне — в Венецию, они отправились прогуляться по городу, и вот здесь-то снова встретили меня, обливающегося горючими слезами у фонтана Нептуна.

Саму Джулию очень заинтересовал этот таинственный иностранец — любитель в пьяном виде всплакнуть на площадях, — и она даже подумала о том, как было бы забавно, вернувшись в Рим, встретить меня рыдающим где-нибудь на площади Испании. Но вот Сюзанне, раздраженной отсутствием любовника и напрасно потраченными деньгами, я почему-то совсем не приглянулся.

Наблюдая за Джулией, которая держалась очень мило и непосредственно, а, если и кокетничала, то в меру, я с грустью думал о том, что поезд уже подъезжает к Риму и… Неужели мы расстанемся на вокзале и никогда больше не встретимся? Не хочу сказать, что она полностью отвечала моим представлениям об «итальянской возлюбленной» — в принципе, с закрытым ртом она ничем не будет отличаться от московских девчонок, но, в любом случае, Джулия — девушка очаровательная, строгая и влюбчивая. Как эта странная строгость сочетается в ней с духом авантюризма — одному Богу известно. Здесь мне почему-то вспомнилась великолепная фраза моего знаменитого друга Пивоварова, которую даже пародировать не надо — «она умная женщины, хотя верит в жидомасонский заговор». По ее образцу можно построить целый ряд аналогичных фраз — «он темпераментный мужчина, жаль только, что импотент», или «она девушка строгих правил, жаль только, что отдается каждому встречному».

Хуже всего было то, что я чувствовал себя ужасно усталым и едва шевелил языком. В таком состоянии мне хотелось лишь выспаться, а ведь через несколько минут предстоит пустить в ход все свое обаяние и красноречие…

— Вы не покажете мне Рим? Послезавтра я уезжаю в Москву, — спросил я первое, что пришло в голову, когда поезд остановился и мы вышли на перрон.

— Охотно, — тут же отозвалась она, и, ободренный таким легким успехом, я предложил проводить ее домой на такси.

— А как называется ваша гостиница? — спросила Джулия, на что я лишь пожал плечами. Я действительно этого не помнил — адрес был записан в путеводителе, который лежал глубоко в сумке. Джулия спросила что-то еще, и я, не поняв этой фразы, но зная женскую психологию, устало улыбнулся и сказал:

— Что-нибудь придумаю…

Итальянские полицейские, надо заметить, ужасные лентяи, поскольку ездят вдвоем по зданию вокзала на каком-то детском карте. Но, впрочем, они все же молодцы — здоровые, крепкие, симпатичные ребята. Среди них не встретишь таких невзрачных, рахитичного телосложения типов, которые работают в московской милиции. Попутно и еще одно замечание — хотя привокзальные стены расписаны и разрисованы, мне все же не хватало знаменитого русского слова из трех букв, а потому ужасно хотелось восполнить это упущение. Успокоился я лишь тогда, когда увидел следующую надпись, которая, как мне кажется, не нуждается в переводе: «Pippa Erica, hello!»

Выйдя из здания вокзала, мы оказались на пьяцца-ди-Чинквеченто. Я остановил такси, и Джулия назвала адрес:

— Piazza Mariano Armallini.

Черт меня подери, если я что-нибудь запомнил из этой поездки по вечернему — а шел уже десятый час — Риму. Огни витрин, фонтаны, площади и памятники — а почти на каждой площади есть либо фонтан, либо памятник — сливались у меня перед глазами, и порой мне начинало казаться, что я нахожусь в кинотеатре и с ужасом думаю о том, как после сеанса придется выходить наружу и, засыпая на ходу, добираться домой.

Джулия, по-видимому, тоже заметила мое состояние, потому что замолчала, и лишь однажды, когда я осторожно погладил ее лапку, улыбнулась и произнесла какую-то фразу, от которой я слегка взбодрился. Я не понял ее дословно, но общий смысл мне показался таким: «скоро уже приедем…» Однако, боясь ошибиться, я сдержал свою радость, а вместе с ней и глубокий-преглубокий зевок.

А кстати, у меня ведь еще есть бутылка вина, которую я купил во Флоренции и о которой почему-то забыл! Что, если предложить Джулии отметить нашу встречу? Но как это будет по-итальянски?

К тому моменту, когда мы подъехали к старому, наверное, девятнадцатого века, дому, расположенному на площади имени какого-то Марианно Армаллини, я уже разволновался до такой степени, что… похорошел. Нет, серьезно, мне очень идет тонкий румянец, жаль только, что он появляется или от волнения, или с похмелья. Щедро расплатившись с таксистом, — собственно говоря расплачивался даже не я, а Джулия, старательно выбирая подходящие купюры из целой охапки лир, извлеченных мной из кармана, — я выбрался из машины, достал наши сумки и вопросительно посмотрел на слегка засмущавшуюся девушку. Есть такие ситуации, при которых можно понять друг друга, даже не зная языка.

— Не хотите ли зайти, синьор? — И ведь она тоже волновалась, поскольку впервые за долгое время назвала меня «синьором»!

— С удовольствием, — устало кивнул я, — только, пожалуйста, называйте меня Олегом.

— Хорошо.

Мы чуть смущенно улыбнулись друг другу и направились в подъезд.

Если вы ожидаете трогательной любовной сцены, то хочу вас сразу разочаровать. Второй раз в жизни — первый раз это было на семинаре по марксистско-ленинской философии — я заснул в самый неподходящий момент. Джулия провела меня в квартиру, которая была всего лишь двухкомнатной, — но какие это были комнаты, какие потолки! — а затем ушла на кухню готовить ужин. Я же плюхнулся на диван, открыл свою заветную бутылку, сделал небольшой глоток и…

13

Проснулся я от звяканья упавшей чайной ложки. С трудом разлепив глаза и сев, я обнаружил, что нахожусь все на том же диване, а рядом стоит Джулия и, улыбаясь, смотрит на меня. Брр! — ну и хорош гусь — всклокоченный, небритый, измятый… Как все-таки скверно спать в одежде — чувствуешь себя совсем разбитым. Но какой аромат кофе! — молодец, девочка, уже постаралась.

— Чао! — произнесла она. — Хорошо выспались?

— Чао! — прохрипел я. — Где находится… — пришлось вставать и лезть в словарь, чтобы выяснить, как будет слово «душ».

— Пойдемте, я вас провожу.

Да, а квартира, как я уже говорил, была замечательной — старинные высокие потолки, огромные, начинающиеся от самого пола окна, уютная современная мебель, просторный коридор и беломраморная ванная комната, аналогичная той, которую я видел на флорентийской вилле Лены.

Проведя рукой по своей двухдневной щетине, я вопросительно посмотрел на Джулию, но она весело покачала головой:

— К сожалению, нет.

Ну что ж, это тоже неплохо, значит, у нее действительно нет в Риме постоянного любовника. Прежде чем лезть в душ, я еще сбегал в гостиную за своей сумкой, так что, когда с омовением было покончено, я предстал перед Джулией заметно посвежевшим, в знаменитых белых джинсах и свежей рубашке с коротким рукавом — пятьдесят тысяч, купил на «Соколе» специально для прогулок по итальянской жаре. Выпив кофе, позавтракав и пропустив стаканчик вина, которое осталось после вчерашнего, я почувствовал себя настолько хорошо, что начал посматривать на Джулию масляными глазками, намекая на свою вполне приемлемую физическую форму. О, эта плутовка прекрасно поняла мои красноречивые взоры, ибо немедленно приняла серьезный вид и стала расспрашивать о том, с чего бы я хотел начать осмотр Рима.

Ну как ей сказать, что я бы хотел начать осмотр города с более близкого знакомства с одной из его очаровательных жительниц? Пришлось вздохнуть и ляпнуть первое, что пришло на ум, — Колизей?

Джулия заметно скривилась и затарахтела так быстро, что я ничего не понял и попросил повторить. После пятиминутного лингвистического разбирательства на англо-итальянском жаргоне, я понял ее чувства. Колизей надоел ей примерно так же, как мне Красная площадь, и потому она с большим удовольствием провела бы меня по своим любимым местам — например, по ватиканской площади Святого Петра. Это понятно, и, если она когда-нибудь приедет в Москву — а то, — что она ни разу не была в России, я уже выяснил, — я тоже поведу ее не в Кремль, а в Новодевичий монастырь. Но в данном случае мне действительно хотелось первым делом прикоснуться к истории Древнего Рима, что я и попытался ей объяснить.

— Хорошо, — покорно вздохнула она, поехали!

Кстати, ехать нам пришлось не слишком далеко, хотя Палатинский холм находился по другую сторону железной дороги, и мы еще раз миновали вокзал — длинную современную коробку с большим стеклянным козырьком. Своей машины у Джулии не было, поэтому пришлось добираться на автобусе, который тащился весьма медленно.

Наблюдая за тем, как от духоты на ее высоком лбу начинают проступать капельки пота, я мысленно прикинул свои финансовые возможности и решил, что потом мы будем ездить только на такси, иначе она быстро устанет кататься со мной в общественном транспорте. Кстати, метро, по вполне понятным археологическим причинам, состоит в Риме всего из двух линий — А и В, так что на нем особенно не раскатаешься.

Едва мы въехали на площадь, и я увидел из окна автобуса так хорошо знакомые арки самого знаменитого здания античного мира, как почувствовал невероятное волнение и нетерпение. Боже мой, сколько раз я уже мысленно входил под эти своды, сколько раз бывал здесь вместе с героями исторических романов! Джулия удивленно посматривала на меня, но ничего не говорила. И вот мы вышли из автобуса — я даже забыл подать ей руку — и направились прямо к Колизею. Нет, у меня просто не хватает слов, чтобы передать свои ощущения, когда я дрожащей рукой в первый раз коснулся шероховатой стены, которая была построена в 74 году нашей эры при императоре Тите. Похожее волнение я уже испытал на площади Сан-Марко, но там не было столь древних руин, там не было таких необычайных ассоциаций. Невероятно! — В Риме и захожу под своды Колизея — и ведь это действительно я, и действительно Колизей! Да, ради этого стоило прожить жизнь, стоило написать пять романов, стоило провести августовскую ночь у «Белого дома», а октябрьскую — у Моссовета. Какая фантастика… тут я почувствовал предательское увлажнение глаз и поспешил взять себя в руки. Хватит изображать из себя идиота и рыдать на фоне каждой кучи исторического мусора! Тем более, что после разрушенного Грозного к руинам мне уже не привыкать. Но дело в другом: все, что разрушено временем, — прекрасно, человеком — отвратительно.

Впрочем, войдя вместе с Джулией под своды Колизея, я быстро успокоился и даже не потому, что его ободрали, как липку, и сделали это еще в те времена, которые теперь уже сами стали далекой историей. Ведь все было отделано мрамором, кругом стояли мраморные статуи, а ныне остались лишь поросшие травой кирпичи. Из мрамора, кстати, построили не менее знаменитое здание — Собор святого Петра — но все равно жаль. Самой арены, на которой кормили львов христианами, тоже не было — остались лишь траншеи и коридоры, находящиеся под ней. Там готовились к выходу и гладиаторы, и звери, и корабли — ведь ее можно было заполнить водой и устроить морское сражение.

Но слишком много было туристов и торговцев, да еще всюду торчали металлические барьеры, зачем-то перегородившие половину здания. И вот этот-то, туристический, вид Колизея лишал его всякой романтики.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Джулия, когда я присел на какой-то древний выступ и закурил.

Как в сказке. Это — невероятно, — тут мне пришла в голову еще одна мысль, и я попытался донести ее до Джулии. Когда мои предки славяне еще жили в лесах, здесь уже бурлил центр цивилизованного мира!

Кстати, обидно, что в итальянском языке слова «раб» — «schiavo» и «славянин» — «schiavone» — однокоренные. Удостоверившись в том, что эта фраза была для меня слишком сложна, я сделал проще — взял ее загорелую ручку и приложил к своей волосатой груди:

— Послушай, как бьется мое сердце.

— Это из-за Колизея? — с непередаваемым лукавством спросила она.

— И из-за тебя тоже, — искренне уверил я ее. — Давай перейдем на «ты»?

— Давно пора. Успокоился?

— Я спокоен. Пошли дальше.

Когда мы вышли на площадь, я вдруг почувствовал такую жажду, что, попросив у Джулии прощения, устремился через дорогу к станции метро, возле которой стоял аналог наших коммерческих палаток — небольшой фургончик на колесах.

И вот тут-то со мной произошло то, о чем неоднократно предупреждают всех иностранцев, приезжающих в Рим, — на меня напали цыгане. Это была низкорослая замызганная женщина, державшая на руках ребенка, и еще двое детей — мальчик и девочка шести-семи лет. «Десять тысяч», — требовали они, преграждая мне дорогу. Сначала я попытался вырваться и отойти от них подальше, но не тут-то было — они бросились за мной, цепляясь за сумку и за руки.

— Баста! — как можно решительнее сказал я, морщась от отвращения и растерянности, но все было бесполезно. Прохожие с любопытством оглядывались, но никто не помогал.

Я метнулся в одну сторону, в другую, но цыгане не отставали, каждый раз преграждая дорогу и становясь все наглее. Спасла меня Джулия, которая, увидев в каком положении я очутился, перебежала дорогу и сказала цыганке нечто такое, после чего та сразу отстала и, скомандовав своим детям, отправилась на поиски следующей жертвы.

— Проверь карманы, у тебя ничего не украли? — тревожно поинтересовалась Джулия. — Если да, то надо заявить карабинерам.

Я глубоко вздохнул и проверил карманы. Нет, все на месте. Проклятые цыгане! Да по сравнению с ними негры — это милейшие люди. Они или ходят с переносными витринами, предлагая купить темные очки, или, как в Венеции, спокойно стоят на улицах перед разложенными прямо на тротуарах сумками, которыми они и торгуют.

Немного успокоившись и выпив: я — пива, Джулия — кока-колы, мы отправились дальше. К сожалению, арка Константина (того самого императора, который сделал христиан из гонимых гонителями и перенес столицу империи в Константинополь, положив тем самым начало ее распаду на Западную и Восточные части) была окружена строительным забором, а потому нам с Джулией не удалось сфотографироваться на ее фоне. А жаль, поскольку это очень красивая и очень древняя арка, построенная в 315 году. Правда, арка другого императора — Тита, которая венчает собой Священную дорогу, ведущую от Колизея мимо храма Венеры, старше на двести с лишним лет, но она намного скромнее — на ней практически не сохранилось никаких барельефов, да и проход под ней только один, а не три.

Я взял Джулию за руку — мне хотелось обнять ее, но кто же обнимается в такую жару! — и мы купили билеты и пошли на Римский форум. Интересно отметить, что два небольших, но хорошо сохранившихся храма — круглый храм Весты и прямоугольный фортуны Вирилис — сохранились именно потому, что и там и там христиане устроили собственные церкви. Как все это знакомо! — с победой новой идеологии захватываются или разрушаются культовые сооружения старой.

Погуляв по форуму, где всюду стояли и лежали колонны, портики, капители, и вволю пофотографировавшись, мы выбрались наружу — а форум представляет собой нечто вроде котлована — и отправились к колонне Траяна. Именно при этом императоре Римская империя достигла наибольших размеров. Известно, что эта колонна была воздвигнута в честь завоевания Дакии и что именно по ее образцу другие императоры стали возводить собственные колонны — Наполеон на Вандомской площади, Александр I перед Зимним дворцом. Почему бронзовым властителям так приятно уподобляться богам и взирать на своих подданных с высоты нескольких десятков метров? Какое дешевое тщеславие… Впрочем, Траяну не повезло — хотя золотая урна с его прахом погребена в основании колонны, на самой вершине стоит не он, а апостол Петр. А Наполеона трижды скидывали с его собственной, Вандомской колонны. Так что Александр I поступил мудрее всех, водрузив на вершину своего «столпа» ангела.

Мои первые впечатления заметно притупились, и я стал уделять все больше внимания не памятникам, а Джулии. Я пожал ей руку и улыбнулся. Честно сказать, мне уже надоело это непрерывное хождение, а вот Джулия влекла все больше и больше. Я чувствовал странное упоение, беря ее за руку, обращаясь к ней по имени или ощущая на себе внимательный взгляд ее карих глаз. Мне уже хотелось куда-нибудь сесть, чтобы смотреть только на нее — на эти пикантные итальянские ножки, на эти дразнящие губы, издающие певучие звуки, на эти красивые черные волосы…

— Все! — сказал я и, заметив вопросительный взгляд Джулии, перешел на итальянский, предварительно взяв себя за пояс. — Идем обедать. Ты устала, бедная девочка, да и я тоже. Надо остановить такси, — по привычке я ступил на проезжую часть и замахал было рукой, но Джулия мгновенно втащила меня обратно на тротуар.

— У нас принято заказывать такси по телефону из ближайшего бара, — терпеливо пояснила она. — Куда ты собрался ехать?

Порывшись в сумке, я вытащил свой знаменитый путеводитель и ткнул пальцем в раскрытую страницу.

— «Il Drappo», — прочитала Джулия. — Но почему именно туда?

С ответом на этот вопрос у меня возникли некоторые затруднения. Дело в том, что, когда я читал этот путеводитель еще в Москве, меня очень заинтересовало блюдо, которое подают в этом римском ресторане, — кальмар, фаршированный фруктами. И вот вам дословная цитата: «Готовится этот кальмар так — дыню, груши, бананы или иные сезонные фрукты мелко нарезают, затем смешивают с виноградом, свежим тмином, петрушкой, перцем и солью… этой массой фаршируют кальмара, зашивают его шелковой ниткой и варят двадцать минут с мелко нарезанным чесноком, луком, помидорами и маслом». Но разве я мог перевести все эти кулинарные изыски на итальянский? Из этого же источника я знал, что средняя цена обеда не превышает пятидесяти долларов, так почему бы не угостить моего милого измученного экскурсовода?

— Там можно вкусно поесть, — коротко сказал я и взял ее за голый локоток, собираясь направиться к ближайшему бару, чтобы вызвать такси. Но Джулия неожиданно заупрямилась. — Ну что случилось? — поинтересовался я, делая энергичный итальянский жест, выражающий недоумение, — то есть быстро соединяя четыре сгруппированных пальца с большим и тут же разводя их в сторону.

После пяти минут энергичной жестикуляции мы, наконец, поняли друг друга, и я немного загрустил. Оказывается, этот ресторан находится слишком далеко, а сегодня ей еще нужно заехать в университет.

— А я? Я думал, мы еще сходим в замок святого Ангела, да и вечер проведем вместе…

— В замок ты сходишь один, а вечером мы встретимся. Ты мне позвонишь, и мы обо всем договоримся.

Вот этого мне совсем не хотелось — никогда не доверял телефонам, да и как мы сможем договориться с моим-то знанием языка? А вдруг мы опять потеряемся? А друг она куда-нибудь удерет? А вдруг… да мало ли что, а послезавтра я уже уезжаю. Но ведь мне необходимо найти свою гостиницу, чтобы они знали, что я нахожусь в Риме. Я вздохнул и печально покачал головой.

— Тогда давай куда-нибудь зайдем.

— А почему ты такой печальный?

— Не хочу с тобой расставаться.

— Тогда поедем в университет вместе, я познакомлю тебя со своими друзьями.

— Я бы поехал, но мне надо найти свою группу, чтобы узнать, когда мы вылетаем.

Мы зашли в небольшой бар, сели за столик и заказали какую-то ерунду, которой и в Москве хватает, — гамбургеры и кока-колу. И тут вдруг на улице раздался адский шум — что-то бабахнуло, взревели клаксоны автомобилей, а посетители бара завопили, как бешеные. Я испуганно вздрогнул и пригнулся, мгновенно вспомнив про террористов, и лишь веселый смех Джулии привел меня в чувство.

— «Ювентус» забил гол, — пояснила она, давясь от смеха и показывая пальцем на экран телевизора, который я просто не заметил, потому что сидел к нему спиной.

— Кретины! — по-русски выругался я, с ненавистью посматривая на возбужденных итальянцев. — Чего орут, как в детском саду! Спартаковские фаны и то спокойнее…

— Что ты говоришь? — поинтересовалась Джулия, подставляя мне свое розовое ушко.

— Ты мне ужасно нравишься, — и я осторожно прикоснулся к нему губами.

— Ай! — и она отскочила. — Ты колючий. Сходи в парикмахерскую.

— Обязательно, — и я смущенно провел рукой по своей щетине. — А ты пока скажи свой номер телефона.

— Куда записать?

Я порылся по карманам, но не нашел ничего, кроме пачки «Мальборо».

— А не потеряешь?

Меня всегда смущал итальянский глагол «терять» — «perdere», поэтому в данном случае я с трудом сдержал улыбку.

— Нет, — покачал я головой, подумав о том, что, как только приеду в гостиницу, тут же перепишу этот драгоценный номер в путеводитель или куда-нибудь еще.

Джулия убрала ручку в сумку, сделала быстрый глоток, поставила бокал на стол и, озабоченно взглянув на часы, поднялась с места.

— Я пойду, тут неподалеку есть станция метро. А ты не торопись. До замка святого Ангела отсюда можно дойти пешком.

— Я хочу тебя проводить.

— Зачем? Мы же встретимся вечером… чао. — Она уже наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеку, но вдруг вспомнила про щетину и лукаво отстранилась. — Сходи в парикмахерскую…

— Непременно.

Она выбежала из бара, сопровождаемая не только моим взглядом… Но я смотрел ей вслед и чувствовал, как у меня щемит сердце, словно от предчувствия, что мы никогда уже больше не встретимся…

14

Современный итальянский фигаро побрил меня проворно и бескровно, так что уже через полчаса я медленно брел по набережной Тибра, направляясь к замку святого Ангела. Не знаю уж почему, но все мои мысли постоянно возвращались к одной и той же теме: «Не надо было расставаться с Джулией». Но чего я боюсь, если еще ничего не потерял, что за дурацкая мнительность? И все равно — сдались мне эти памятники, ведь в отличие от Джулии их не увезти с собой в Москву… Настоящий джентльмен должен вывозить из посещенных им городов не фотографии собственной физиономии на фоне знаменитых строений, а хорошеньких горожанок!

И тут вдруг меня окликнули. Обернувшись, я увидел какого-то энергичного синьора, который сидел в шикарной машине, стоявшей на обочине дороги. Недоумевая, я подошел к нему, но стоило мне заговорить с ним по-итальянски, как он тут же перешел хотя и на ломаный, но весьма понятный русский.

— О русский, я так люблю русских, у меня жена русская, Татьяна! — радостно восклицал он, а затем вдруг полез на заднее сиденье и вытащил большой полиэтиленовый пакет. — Бери, это подарок.

Заглянув внутрь, я увидел три очень приличные замшевые куртки — коричневую, зеленую и серую.

— Спасибо, но не надо… неудобно, — смущенно пожав плечами, сказал я.

Он настаивал, я отказывался, но стоило ему убрать свой пакет, как я вдруг почувствовал жалость — ведь куртки были отличными. Из дальнейшего разговора выяснилось, что он, хотя и итальянец, живет в Париже и является коммивояжером фирмы, производящей эти самые итальянские куртки. Заметив, что я уже начал жалеть о своем отказе, он показал на шкалу приборов и объяснил, что бензин уже кончается и ему нужны десять тысяч лир, чтобы заправиться. Я полез в карман, но у меня оказалась лишь бумажка в пятьдесят тысяч. Синьор радостно схватил ее, вручил мне одну, коричневую куртку, и, приветливо помахав на прощание, тут же укатил.

Вот так, ни с того ни с сего я вдруг стал обладателем итальянской замшевой куртки. Сколько она стоила на самом деле? Трудно сказать, хотя еще в венецианских магазинах я видел нечто похожее тысяч за двести пятьдесят. Не удержавшись, я тут же достал ее из пакета и померил. Увы, она была безнадежно коротка. «Ну что ж, подарю Джулии», — решил я, убирая ее в сумку и невольно улыбаясь этому забавному приключению.

Погруженный в неприятную грусть, я медленно брел по римским улицам, пока — сам не знаю как — не добрался до Ватикана. Делать было нечего, до вечера еще далеко, а потому, немного отдохнув и выпив пивка, я направился в собор святого Петра. Купив билет на купол, отстояв небольшую очередь и приблизившись к входу, я вдруг с удивлением увидел, что на стене висит муха. То есть не настоящая, конечно, но ее большое барельефное изображение в квадратной каменной рамке.

Не менее удивило меня и наличие лифта, который вознес всех желающих почти на самый купол, откуда надо было еще подняться на смотровую площадку. Немного ниже этой смотровой площадки, но на той же крыше самого знаменитого католического собора находился туалет.

Впрочем, все эти комические подробности не меняют сути дела — собор святого Петра великолепен, причем настолько великолепен, что, когда я спустился вниз и зашел внутрь, то был так поражен, что долго не хотел уходить, твердя про себя перефразированные строки Маяковского: «Впиваюсь, как впивается в ухо клещ; да, собор святого Петра — это вещь!» Все эти гигантские статуи, картины, причудливые украшения, надгробия пап — все говорило об одном — тщеславие, тщеславие и еще раз тщеславие. Наместники Христа, не зная, как возвыситься до него духом, изо всех сил пытались возвеличить себя с помощью всего этого каменного великолепия. Впрочем, в соборе царил какой-то сладковатоприторный запах. Не зная, как определить поточнее, я назвал его про себя несколько кощунственно — запах дохлых пап». Дело в том, что папы похоронены в подземелье этого же собора, и я спустился туда и прошел вдоль ряда гробниц.

Выйдя из собора, я был настолько переполнен впечатлениями, что немедленно купил несколько открыток и разослал их по всем памятным мне московским адресам. После этого я вновь углубился в римские улицы и через какое-то время нашел станцию метро.

Н-да, а вот разобраться в том, как купить билет, а затем его прокомпостировать, мне удалось лишь с помощью итальянской супружеской пары. Римское метро, кстати, напоминает наши вокзалы — так же просторно и ветер обдувает. Но я все же попал в смешное положение, когда доехал до нужной мне станции, — Piazza Castroreale. Стоя возле двери, я привычно дожидался, когда же она наконец распахнется. Но не тут-то было! Соседняя дверь тоже была закрыта, поезд вот-вот отойдет, и тогда я, на глазах изумленных пассажиров, бросился в ту, открытую дверь, через которую только что вошли два человека. Причину изумления итальянцев я понял несколько секунд спустя. Оказывается, двери итальянского метро и при входе и при выходе надо открывать самому с помощью красной кнопки, которая расположена сбоку.

Найти нужный мне «Шотландский» пансион не составило большого труда — он находился на четвертом и пятом этажах старого здания из красного кирпича. Зато внутри холлы и гостиные были приглушенных бежевых тонов, с креслами, коврами и высокими потолками.

Марины я так и не обнаружил, зато наткнулся на толстую загорелую даму неприятного райкомовского вида, которая оказалась той самой Ниной, которая должна была встречать меня в Венеции. Для начала мы с ней здорово полаялись — я пытался указать на, мягко говоря, невразумительное поведение их фирмы «Марина тревэл», из-за которой изрядно потрепал себе нервы, а она пыталась свести все к милой шутке: «Но вы же писатель, и сами хотели найти приключения!»

— Приключения, но не испытания на прочность! — разъярился я. — Благодаря вам я не воплотил свою мечту в жизнь, а вляпался в нее, как в… лужу. Почему вы мне так и не позвонили?

Ох, лучше бы я этого не спрашивал. Оказывается, они с Мариной, бедняжки, были так загружены работой, что этого было просто некогда сделать, хотя телефоны в Италии на каждом шагу, и все работают, в отличие от московских. Более того, администрация гостиницы, зная их напряженный график, сочувствовала тяжкому труду бедных российских женщин, так что порой даже не звала их к телефону, чтобы не будить.

— А деньги за венецианскую гостиницу мы вам вернем, не беспокойтесь, — заверила меня Нина, — как только приедет Марина, я ей об этом скажу.

— Эй, жаль у нас не Италия, — только и сказал я, — а то содрать бы с вам за нанесенный моральный ущерб. Ну ладно, где мой номер?

И тут выяснилось еще одно милое обстоятельство — оказывается, для меня сняли двухместный номер, хотя еще в Москве содрали дополнительную плату именно за одноместный. Я уже устал ругаться, тем более, что мне хотелось поскорее принять душ и переодеться.

— Надеюсь, что мой сосед хотя бы не гомосексуалист?

— Не говорите ерунды. Пойдемте, я вас познакомлю.

Мы поднялись в лифте на нужный этаж. Нина, чисто инстинктивно приняв вид проверяющей студенческое общежитие на предмет наличия там «гостей», решительно постучала и тут же, не дожидаясь ответа, нажала ручку двери. Проникнув вслед за ней, я застал родную картину — на кровати сидел здоровенный мужик с толстой, гладко выбритой физиономий. На ночном столике стояла початая литровая бутылка «Смирновской», стакан и банка с маринованными огурцами. При нашем появлении он встрепенулся и уронил горящую сигарету на ковер.

— А вот этого делать не стоит, иначе администрация пансионата выставит счет нашей фирме за поврежденное имущество, — мгновенно отреагировала Нина. — Познакомьтесь, это ваш сосед.

— Какой еще сосед? — вяло отреагировал мужик, с некоторым трудом поднимая окурок. И почти сразу без всякого перехода: — Пить будешь?

— Пейте, мальчики, только не бузите, — внушительно сказала Нина, по-хозяйски расхаживая по комнате и зачем-то поглядывая в окна. — И с огнем поосторожнее.

— Когда мы уезжаем? — уныло спросил я, следя за тем, как мой сосед наполняет стакан.

— Послезавтра, в двенадцать двадцать к гостинице будет подан автобус, — деловито сообщила она. — Прошу не опаздывать. Buona sera, как говорят итальянцы.

После ее ухода мы с соседом какое-то время рассматривали друг друга, затем я закурил, а он протянул могучую толстую лапу.

— Анатолий.

— Олег.

— Держи, — и передо мной замаячил стакан.

— Спасибо, но я не…

— Держи, я кому сказал!

Мужик был внушительный, находился на энной стадии опьянения и противоречить ему было совсем небезопасно. Я взял стакан, пальцами извлек из банки огурец, после чего выпил и закусил.

— Вот, молодец, — заметил Анатолий, забирая у меня стакан и наливая себе. — Ты кто будешь?

— Писатель, — со вздохом признался я.

— Молодец! Эротику пишешь?

— Как придется…

— Вот это я уважаю.

Странно — на вид ему было не меньше тридцати лет, одет он был довольно богато, если в понятие «одежда» включить еще золотые фиксы и пару толстенных золотых перстней, а потому на сексуально озабоченного никак не походил. Однако из дальнейшего разговора я узнал столько любопытного, что перестал жалеть об этом неожиданном знакомстве.

Оказывается, Анатолий работал в частной охранной фирме, и один из клиентов — банкир, которого он однажды спас от покушения, поплатившись за это простреленной задницей, — отблагодарил его двумя тысячами долларов и супружеской путевкой в Италию. Сам Анатолий был разведен, любовницы не имел, перебиваясь девочками по двести долларов за ночь, поэтому брать с собой ему было решительно некого. Тогда, по совету одного из приятелей, он дал объявление в газету «Все для вас». Нечто вроде: «Интеллигентный молодой человек ищет симпатичную спутницу для туристической поездки в Италию».

— Ну и как? — спросил я, когда он добрался до этого места. — Много было желающих?

— Штук пять, — шумно выдохнул он, шаря толстыми пальцами в моей пачке «Мальборо» — свои сигареты у него кончились. — Но, знаешь, браток, все это такие шалавы…

Одна из них, впрочем, оказалась совсем не шалавой и понравилась Анатолию до такой степени, что он тут же предложил ей любые деньги за согласие остаться у него на ночь.

— Красивая, блин, сука, — мечтательно говорил он, закатывая свои бычьи, налитые кровью глаза. — А жопа — что твой ананас. Как у Лоллобриджиды!

— И не осталась?

— Не, не осталась. Но в Италию, говорит, мы с вами обязательно съездим.

— Ну и что дальше? — спросил я, заранее предчувствуя знакомый сюжет.

— А ничего, блин, в том-то и дело, что ничего! — разъярился мой, раненный в зад, собеседник. — Я вот тут сижу и квашу, а она хрен знает где.

— Объясни толком.

— Да хрен ли тут объяснять. Приехали в Рим, она щебечет: «Ах, Анатолий, ах, Анатолий. Ах, спасибо, ах, спасибо! Я вам так благодарна, так благодарна…» «За что?» — спрашиваю. «За то, что взяли меня с собой. Мне давно надо было побывать в Италии, и я очень обрадовалась вашему приглашению. А теперь, извините, мне пора». «Как пора? А в гостиницу?» «Нет, спасибо, у меня тут знакомые». «Какие знакомые?» — спрашиваю и никак фишку срубить не могу. «Жених, — говорит. — Я собираюсь замуж за одного итальянца и приехала познакомиться с его родителями». Ну, блин, я так и сел. Хотел схватить ее за хаер и врезать фейсом о ближайший телефон — да где там, всюду карабинеры. Так и улизнула, сука!

— Погоди, погоди, — я уже был несколько пьян, а потому проговорил это заплетающимся языком. — А как ее звали, часом не Лена.

— Не, Наташа.

— Волосы светлые?

— Черные.

— Ну тогда не она, — лишь потом я понял всю глупость этих расспросов — ведь эта дама приехала в Италию только сегодня, а я встретил Лену в Венеции три дня назад. — Да, не повезло тебе…

— То-то и оно. Рассчитываешь на порядочность, а попадаются суки.

Про себя я подумал о том, что главное правило порядочного человека — не обманываться самому и не обманывать других, но вслух ничего не сказал. В пачке оставалась последняя сигарета, да и пора уже было звонить Джулии. Теперь от этого звонка зависело очень многое — не ночевать же здесь с этим хряком!

— Ты куда? — спросил Анатолий, стоило мне подняться на ноги. — Ты это… давай еще сходи, а потом мы каких-нибудь девочек выпишем.

— Денег нет, старик, — вежливо заметил я. — Ты только приехал, а я послезавтра уезжаю.

— Ну, блин, тогда тебе придется ночевать в коридоре, потому что я-то уж точно сегодня кого-нибудь захомутаю.

Вот только этого мне и не хватало! Этому жлобу даже в голову не пришло «угостить» меня девушкой за свой счет, хотя уже пьян, как змий. Своих денег у меня оставалось немного, а ведь я еще хотел сводить Джулию в ресторан и сделать ей какой-нибудь запоминающийся подарок. А что, если я куплю ему еще одну бутылку, чтобы он нажрался до полной утраты своей половой боеготовности?

Я быстро принял душ и переоделся в белые штаны и белую рубашку. Размышляя, как поступить, если вечерняя встреча с Джулией почему-либо не состоится, я на лифте спустился вниз — телефона в моем номере не было, — прошел мимо портье и, выйдя на улицу, купил сигарет в табачной лавке, расположенной рядом с газетным киоском, справа от входа в пансион. Распечатав пачку и закурив, я несколько раз задумчиво прошелся вдоль стены, стараясь протрезветь и размышляя о том, что скажу Джулии. Вот пьяный боров! Все-таки влил в меня грамм сто пятьдесят водки, так что теперь мысли слегка путаются. Да еще словаря под рукой нет… стоп, я же оставил свою сумку у Джулии! А, ну тогда меня неизбежно ждет приглашение и волноваться нечего.

Но я все равно волновался, входя в просторную, ярко освещенную телефонную будку. Какой контраст с тесными и неудобными московскими телефонами! Так, сначала я скажу «buona sera», затем «sono io», ну а дальше, как получится. С Богом!

И тут я вдруг понял, что еще немного — и я или разнесу эту будку вдребезги, или упаду в обморок! Всего несколько минут назад я выбросил пустую пачку, на которой был записан телефон Джулии, в уличную урну! Какой идиот, Боже, какой идиот! И ведь хотел же переписать этот телефон куда-нибудь в другое место, но все не было времени, да еще этот боров напоил. Но тогда адрес… и тут я буквально похолодел от ужаса, почувствовав себя еще хуже. Да вот вы сами сейчас, не заглядывая назад, попытайтесь вспомнить название площади, которое упоминается в шестнадцатой главе, там, где я описываю нашу поездку к Джулии. Помню, что это имя какого-то мужика — то ли Марчелло, то ли Марио…а, может, Маурицио? Нет, сегодня ночью я, кажется, точно повешусь!

Шатаясь от душевного потрясения, я еле выбрался из будки и заковылял обратно, ко входу в пансион. Урна стоит слева от входа, она такая большая и зеленая, в виде цилиндра с тупым конусом на конце. Искать ее не пришлось, но вот извлечь из нее что-либо было невозможно — большое прямоугольное отверстие имелось только сбоку. Я сунул туда руку, но ничего не нащупал, кроме пустоты, — весь мусор был где-то внизу. Пока я, уподобившись московскому бомжу, шарил рукой, из подъезда вышла элегантная супружеская пара средних лет. С недоумением посмотрев на меня, они повернули в другую сторону.

Я отшатнулся, прислонился к стене и вновь закурил. Мне хотелось плакать, биться головой о что-нибудь твердое и проклинать себя последними словами. Вспомнить телефон было нереально — я его, собственно говоря, и видел-то мельком, взяв пачку из рук Джулии и тут же бережно спрятав ее в карман.

Тут мне пришла в голову одна мысль, и, отбросив окурок, я вошел в вестибюль и приблизился к стойке портье. Он доброжелательно посмотрел на меня, но стоило мне открыть рот, как я понял, что ничего не смогу объяснить. Как по-итальянски мусорный бак? Как спросить, когда приезжают мусорщики? Видя, что меня не понимают, я пробормотал «uno momento», бросился к лифту и, поднявшись на пятый этаж, разыскал комнату гида. Самое забавное, что и эта Нина тоже была несколько навеселе, и потому далеко не сразу поняла, чего я от нее хочу.

Наконец я уговорил ее спуститься вниз, мы подошли к портье, и после нескольких минут переговоров она перевела мне, что опустошать урну приезжают обычно в шесть утра.

Пока мы разговаривали, дверцы лифта снова отворились и в вестибюле появился Анатолий.

— А вот ты где! — заорал он, пьяно икнув. — Я все жду, жду, подумал — может кого отделать надо?

Во всей этой сцене самым комичным было выражение лица портье — невозмутимого итальянца средних лет, — на которого с трех сторон дышали классическим русским перегаром.

— Кстати, мадам, — продолжал Анатолий, обращаясь к нашей даме, — а где тут поблизости какой-нибудь бар?

— Баров тут много, — ответила она, — но я вам, мальчики, советую сходить лучше на дискотеку. Развеетесь, с девушками познакомитесь…

— Годится! — тут же согласился Анатолий. — А где это?

— Тут, за углом. Виа Сан Никола де Толентино. Да вы не ошибетесь, там яркая вывеска.

— Пошли?

Я обреченно кивнул. Делать было все равно нечего, а переживать в одиночестве хуже всего.

Мы вышли из пансиона, свернули направо, и, немного пройдя по ярко освещенной улице, увидели вдалеке надпись на английском — Notorious. Анатолий подобрался и шел довольно бодро. Плата за вход была весьма приличной — тридцать пять тысяч лир, но, как объяснил швейцар, сюда входит и одна выпивка.

В принципе все дискотеки одинаковы — большой зал, светящийся шар над головой, гремящая музыка и стойка бара — здесь их было даже две, одна напротив другой. Первым делом мы направились именно туда, отоварили нашу выпивку, а затем сели на табуреты и стали осматриваться. Народу было много — естественно, молодежь, и, естественно, стройные итальянки с распущенными волосами, в коротких юбочках или обтягивающих джинсах. О, как они плясали, переступая своими чудными ножками, покачивая бедрами и вскидывая руки, чтобы отбросить мешавшие волосы! Анатолий повернулся спиной к стойке, опершись на нее обеими локтями, и, закусив сигарету, принялся по-хозяйски рассматривать ближайших девушек. Но я обратил внимание и на ребят, поразившись тому, как просто и непринужденно они держатся. Здесь не было жлобов и пьяных хамов, которые готовы немедленно пригласить непонравившегося им человека «выйти поговорить» и которые составляют основную часть посетителей российских дискотек. Все вели себя просто, мило и весело — и отсутствовали те самые агрессивность и жлобство, которые, по моему мнению, являются попыткой скрыть собственную ничтожность и неуверенность.

Впрочем, один жлоб там все-таки был, конечно, я имею в виду Анатолия. Он заказал нам еще по одной выпивке, затем, хотя я уже больше не пил, еще по одной. Наконец его развезло и он, спустившись с табурета, замешался в толпу танцующих, небрежно раздвигая их своими круглыми плечами и явно подбираясь поближе к намеченной жертве. Расталкиваемые им итальянцы возмущенно оглядывались, но он не обращал на это внимания, выделывая какие-то дикие кренделя возле высокой блондинки в короткой кожаной юбке и черной, безрукавной блузке, плотно обтягивающей рельефный бюст.

Я наблюдал за ним издали, чувствуя, что ничего хорошего из этого не выйдет. Анатолий попытался заговорить с блондинкой, но она небрежно улыбнулась и отрицательно покачала головой в знак того, что не понимает. Тогда он повернулся ко мне, махнул рукой и заорал по-русски:

— Эй, писатель, иди сюда, переведи!

Уловив неприязненные взгляды окружающих, я осторожно слез с табурета и постарался замешаться в толпу так, чтобы находиться как можно дальше от Анатолия и при этом не терять его из виду. Типичный Ноздрев — то есть та историческая личность, которая спьяну обязательно попадает в историю. А ведь когда-то и я был таким же, поэтому подавляющее большинство воспоминаний молодости приходится начинать со слов: «Однажды мы нажрались и…»

Анатолий повертел головой и, не увидев меня, снова стал приставать к блондинке, причем делал он это следующим образом: достал из внутреннего кармана своей кожаной куртки пачку долларов и принялся махать ими перед носом удивленной девушки. «Хорошо еще, если она окажется шлюхой, — успел подумать я, пробираясь поближе к выходу, — а если нет?»

Дальше произошло следующее. Блондинка вскинула руку и кому-то помахала. От двери немедленно отделились двое здоровенных вышибал и затесались в толпу, которая раздвинулась перед ними, не переставая при этом танцевать и оглядываться. Вышибалы приблизились к Анатолию, сначала что-то сказали ему, а затем попытались взять под руки. Но не тут-то было! Бравый охранник, почувствовав себя в родной стихии, немедленно засветил ближайшему из них в челюсть, после чего началась классическая драка, сопровождаемая женским визгом, грохочущей музыкой и шараханьем во все стороны. Надо отдать должное Анатолию — он бился, как лев, поэтому я так и не дождался окончания драки. Испугавшись, что меня могут замести вместе с ним — все видели, что мы пришли вдвоем, — я вышел на улицу как раз вовремя — ко входу подкатили две черно-белые полицейские машины. Ну что ж, видно у русских планида такая, и знакомство с Италией не обходится без знакомства с карабинерами. Пожалуй, нашим туристическим фирмам стоит ввести дополнительную экскурсию в полицейский участок, если уж этого все равно не избежать.

Какие-нибудь квасные патриоты обвинят меня в предательстве соотечественника, но сам-то я полагаю, что у порядочных людей одна родина, у хамов — другая. Жлобство интернационально и обязательно должно быть наказуемо, иначе жизнь становится просто невыносимой.

Я быстро вернулся в пансион, попросил портье разбудить меня завтра к шести утра, после чего поднялся в свой номер. Я еще хотел зайти к гиду и предупредить ее о случившемся, но потом решил, что уже поздно, и отложил это на завтра. Настроение было паршивым, но даже пить уже не хотелось — настолько тревожил меня предстоящий, предпоследний день. Уже снимая свои белые штаны, я вдруг обратил внимание, что рядом с ширинкой видны отчетливые следы помады, оставленные еще венецианской куртизанкой. А, так вот почему в дискотеке на меня поглядывали с такой ехидной усмешкой.

Анатолий так и не вернулся, но я долго не мог заснуть, потому что был слишком возбужден. Это была самая скверная ночь, проведенная мной в Италии. Лишь где-то под утро мне удалось слегка задремать, но не прошло и двух часов, как раздался аккуратный стук в дверь.

15

Разбуженный портье, я наскоро умылся, закурил и спустился вниз. Утренний Рим был прекрасен, и ради того, чтобы убедиться в этом, стоило подняться в такую рань. Но мне было не до свежей прелести древнего города — взволнованно расхаживая по тротуару, я ждал мусорную машину. Первой, правда, подъехал небольшой пикап, который привез газеты, и лишь затем показался красный мусоровоз.

Я замер у заветной урны, словно часовой у мавзолея, но как только из машины вышел рабочий, бросился к нему и принялся взволнованно жестикулировать.

— Синьор, я потерял очень важную вещь… прошу вас.

Он понял, кивнул головой, подошел к урне, быстро и ловко снял боковую сторону и, достав большой черный пластиковый мешок, протянул его мне. Засучив рукава рубашки, я принялся торопливо рыться в мусоре, словно московский бомж в поисках пустых бутылок. Казалось, что весь Рим курит только «Мальборо», столько там было этих пачек. Я хватал их, быстро осматривал и раздраженно бросал обратно. Ну, черт, ну должна же она быть здесь! Помнится, что прежде чем выбросить, я еще смял ее…

Заинтересованный портье тоже вышел на улицу, встал рядом с мусорщиком, и теперь они оживленно обсуждали мои поиски. Судя по их разговору, спор шел о том, что именно я потерял — бумажник с деньгами или золотое кольцо. Неизвестно, как долго бы я рылся в проклятой урне, но тут мусорщик коснулся моего плеча и покачал за часы:

— Синьор, я должен ехать.

— Минуту, — пролепетал я, чувствуя закипающие слезы. Неужели все кончено?

— Извините, синьор, время.

Наверное, не на каждых похоронах и не каждый родственник следил за погребением гроба дорого покойника с таким выражением лица, с каким я смотрел на рабочего, взявшего мешок в руки и опрокинувшего его в чрево мусоровоза.

— Не расстраивайтесь, синьор, — сказал он мне, водворяя урну на прежнее место и привинчивая крышку. — Жизнь продолжается, и, несмотря ни на что, она прекрасна.

Оказывается, не только гробовщики, но и мусорщики любят пофилософствовать. Мы еще пожали друг другу грязные руки, после чего мусоровоз, словно катафалк моих надежд, медленно тронулся в путь. Проводив его взглядом, я пожал плечами и взглянул на портье, который тоже сказал мне что-то ободряющее. Он первым вошел в вестибюль, а я задержался снаружи, не зная, что делать дальше. «Эх, пропади оно все пропадом! Целый день еще мучиться. Сесть прямо сейчас на самолет — и домой!» Сам не зная зачем, я подошел к газетному киоску, поздоровался с пожилым киоскером и стал вяло рассматривать обложки журналов. И тут вдруг меня кольнуло — карта!

— Извините, синьор, — торопливее, чем самый торопливый итальянец, проговорил я, — у вас есть карта Рима?

— Да, конечно… пожалуйста, синьор.

И этот пожилой ангел протянул мне карту. Одной рукой я еще шарил в кармане джинсов в поисках денег, когда мой взгляд уже наткнулся на желанную площадь. Ну, конечно же — пьяцца Мариано Армеллини! Как я мог забыть это чудное, ласкающее слух имя — Мариано Армеллини! Славный был человек!

Расплатившись с киоскером и прижав карту к груди, я вдруг почувствовал легкое головокружение. О Боже, а ведь жизнь действительно прекрасна. Джулия, милая моя Джулия, мы с тобой обязательно встретимся! У меня замечательная зрительная память, так что стоит мне оказаться на этой площади, как я сразу вспомню все остальное.

Только немного успокоившись и взглянув на часы, я понял, что торопиться некуда. Сейчас полседьмого утра — зачем же будить мою славную итальянскую девчонку? Кроме того, мне надо принять душ, позавтракать и привести себя в порядок.

Мурлыкая себе под нос «О, sole mio!», я вернулся в свой номер и только там вспомнил об Анатолии. Да, чуть позже надо будет сходить, предупредить экскурсовода, но прежде всего — в душ.

Впрочем, мне не пришлось заботиться о своем вчерашнем знакомом, потому что не прошло и часа, как явился он сам, — усталый, злой и неопохмелившийся. К тому времени, побрившись его бритвой, надев свежую рубашку и выпив кофе, я уже был в форме.

— Здорово, — хмуро буркнул он, открывая дверь. — Ты куда вчера исчез?

В его голосе не было никакой угрозы, но тем не менее я несколько смутился и выдал самое убедительное алиби.

— Ты думаешь, я знаю? Последнее, что я еще помню, — как мы сидели за стойкой бара в какой-то дискотеке и пили виски с содовой. Дальше я отключился и проснулся только утром в нашем номере. Сам-то откуда?

— Из полиции… — И мне пришлось выслушать рассказ о том, что я и без того знал. — Оштрафовали на пол-лимона и отпустили, — закончил Анатолий. — Ну и хрен с ними, зато одного из вчерашних вышибал я неплохо отметелил. Жаль, что ты этого не видел.

— Действительно, жаль, — из вежливости согласился я.

— Ну что, надо бы опохмелиться? Где тут у них пиво продают, еще не узнал?

— Узнал… везде.

— Ну так сходи, а я пока побреюсь. Денег тебе дать?

— Это смотря сколько ты хочешь…

— Возьми дюжину банок, а там разберемся, — и он достал из кармана бумажку в сто тысяч лир.

Время у меня еще было, поэтому я и сходил за пивом, и выпил с ним одну банку за компанию. Впрочем, Анатолий был ужасно нудным собеседником — он мог говорить лишь о том, что занимало его в данный момент, но зато по три, а то и четыре раза. Вконец утомившись рассказом, как здорово он «отметелил вчерашнего бугая», я встал и заявил, что мне пора ехать.

— Ну и езжай, — неожиданно охотно согласился он. — А я пока вздремну. — И тут же завалился на постель, даже не сняв кроссовок.

Я спустился к портье и, решив не рисковать, попросил его вызвать по телефону такси. Он кивнул, снял трубку и не прошло и десяти минут, как к подъезду подъехала машина. Я забрался внутрь, сказал шоферу адрес и покатил по Риму, жадно смотря в окно. Конечно, как и некоторые другие мегаполисы, Рим немало пострадал от тоталитарных реконструкций — хотя воздействие Муссолини не сравнить с чудовищным размахом Кагановича, — не говоря уже о не менее разрушительной деятельности современных городских служб. И все равно он великолепен — зеленые парки со множеством линий, живописные развалины и многочисленные купола церквей, возвышающихся над островерхими крышами из разноцветной красно-розово-коричневой черепицы. А прекрасные, отделанные мрамором дворцы, с расписными фасадами, скульптурные фонтаны, изысканные витрины магазинов.

Другое дело, что ехать по Риму весьма утомительно — узкие улочки создают многочисленные пробки, а стоит потоку машин вырваться на какую-нибудь площадь, как начинается что-то чудовищное — каждый водитель пытается обогнать всех остальных, чтобы первым нырнуть в следующую улочку. Да еще эти чертовы мотоциклисты! Жаль, что у меня с собой не было магнитофона и потому я не смог записать итальянский мат, которым ругался мой шофер. Могу лишь сказать, что на слух он намного музыкальнее русского.

Когда мы добрались до площади Мариано Армеллини, было уже двадцать минут десятого. Расплатившись с шофером, — вся поездка стоила мне девятнадцать тысяч лир, — я ступил на тротуар и с волнением посмотрел на знакомый дом. А вдруг она уже ушла, и я опоздал? А вдруг у нее сейчас находится римский любовник? А вдруг она будет мне совсем не рада? Хотя какая разница — ведь у нее моя сумка… Не очень уверенными шагами я направился к дому Джулии.

Не знаю, как бы могли развиваться дальнейшие события, если бы не мои застарелые привычки, оказавшиеся вдруг удивительно полезными, просто подобными чуду. Любое чудо всегда происходит вдруг и только вдруг — и сердце начинает сходить с ума, и разум замирает, и вечность мгновенно спрессовывается в необыкновенное, неописуемое мгновение. Выражаясь менее торжественно, я засмотрелся на роскошную синьору с глянцевыми от загара ногами, повернул голову в ее сторону и где-то вдалеке увидел знакомую фигурку. Я бы узнал ее по одной походке, по повороту головы, по легкому колыханию юбки вокруг многократно рассмотренных ног.

Сорвавшись с места, я побежал сломя голову, обгоняя на ходу прохожих, лавируя по тротуару и с привычной ловкостью уворачиваясь от столкновений, благодаря многолетней практике вечно спешащего городского жителя. Джулия находилась довольно далеко от меня, и я то и дело терял ее из виду, пугаясь при этом, как безумный. Но вот она свернула в сторону и вошла в какой-то дом. Подбежав следом, я остановился и облегченно перевел дух — это был галантерейный магазин. Ну теперь надо подумать над тем, что ей сказать и вообще… А, прекрасно, да вот же цветы!

Пятясь, как рак, и не отводя глаз от входа в магазин, я приблизился к цветочнице, несколько озадаченной таким поведением, не торгуясь, купил большой букет и торопливо вернулся на свое место. Выкурив сигаретку, я еще немного походил у входа, прежде чем меня настигло одно подозрение: почему входящих в магазин людей гораздо больше, чем выходящих?

Не смея поверить пугающей догадке, я отбросил окурок и ворвался в магазин. Джулии нигде не было, зато я увидел другую дверь — магазин занимал угловое здание и имел еще один выход в переулок. Чувствуя, как схожу с ума, я вырвался наружу, едва не прищемив букет створкой двери. Джулии не было! Метнувшись в одну сторону, я добежал до угла, а затем развернулся и, обливаясь потом, помчался обратно. Пробежав небольшой переулок, я выскочил на боковую улицу.

Джулия, оглядываясь по сторонам, переходила проезжую часть. Только теперь я понял, как себя чувствует приговоренный к смертной казни, когда ему в последний момент объявляют о помиловании. Улица была довольно пустынной, и затеряться в толпе Джулия просто не могла. Тем не менее я вновь бросился за ней, но едва сошел с тротуара, как загорелся красный свет. Этого я уже не мог выдержать и, досадуя на свой растерянный голос, отчаянно закричал, размахивая букетом:

— Джулия! Джулия, я здесь! Подожди!

Она удивленно обернулась, увидела меня и, улыбаясь, пошла мне навстречу. Радость моя итальянская…

16

— Здравствуйте, карие глазки! — первым заговорил я. — Какое счастье, что я вас встретил. Это — тебе, — и я протянул ей цветы.

— Спасибо, — ответила она и тут же надула губы. — А почему ты мне вчера не позвонил?

— Телефон потерял… извини, ради Бога. А ты ждала?

— Нет, — сердито ответила эта кокетка и тут же улыбнулась.

— Куда ты идешь?

— Так… решила пройтись по магазинам.

— Можно мне пойти с тобой?

— Конечно… если хочешь.

— Хочу, очень хочу. И еще я хочу сделать тебе какой-нибудь подарок. Завтра я уезжаю…

— Во сколько?

— В двенадцать тридцать надо быть возле гостиницы. Давай сегодня целый день не расставаться, а то опять потеряемся.

— А ты заговорил по-итальянски и даже в словарь теперь не заглядываешь.

— В самом деле… — Только сейчас я вдруг осознал, что у меня действительно прорезался итальянский. Это чудо можно было объяснить лишь двумя обстоятельствами — языковой средой и острейшей необходимостью. Мне позарез нужно соблазнить эту чудную плутовку, и тогда я смогу вернуться в Россию с уже готовым романом. Еще собираясь в путешествие, я выучил несколько десятков речевых оборотов, которые мне здорово помогали. Но теперь пришло время проявить творческий подход к языку, и вот это обстоятельство меня несколько тревожило. Ну, например, если я скажу Джулии: «Ты мне нужна», — то не окажется ли, что эта, вроде бы невинная фраза имеет какой-то непристойный подтекст? А в каких, интересно, случаях употребляется выражение, которое я при всем желании не смогу выговорить: «Я бессилен»? Вообще-то это является формой вежливого отказа, но какой русский мужчина согласится назвать себя «импотенте»?

Тем временем Джулия уже тащила меня по Пизанской улице, заходя по дороге во все крупные универмаги. Я с некоторой неохотой следовал за ней, но лишь потому, что терпеть не могу такие сияющие, вылизанные, имеющие множество зеркал заведения. Отражаясь в этих зеркалах, поневоле чувствуешь себя грязным и потертым, лишаясь всякого самоуважения. Вообще хождение по магазинам без определенной цели чем-то Напоминает процесс соблазнения — для мужчин это занятие мучительно, для женщин — упоительно. Порой мне даже кажется, что магазины для того и придуманы, чтобы было чем занять женщин. Кстати, в одном из магазинов мы на какое-то время даже потерялись, что доставило мне новые душевные волнения.

Я совсем уже было начал впадать в панику, когда ко мне подскочила Джулия.

— Чао! Смотри, что я тебе купила.

Я взял в руки небольшую деревянную статуэтку чертика.

— Спасибо…

— А знаешь, из чего он сделан?

— Из чего?

— Из корня мандрагоры!

Я с удивлением посмотрел на нее, но Джулия была абсолютно серьезна. Более того, она даже заговорила о том, что корень мандрагоры обладает удивительным свойством предохранять от нечистой силы. Нет, я давно знал, что итальянцы суеверны, но не до такой же степени! Ведь мандрагора — это мифическое растение, которое произрастает у подножия виселиц и издает пронзительный визг, когда его пытаются вырвать. Более того, собирать мандрагору смертельно опасно, а потому этот сбор проводился следующим образом — к растению привязывали собаку, а затем, отойдя на безопасное расстояние, подзывали ее к себе.

Кстати, у знаменитого политического писателя Никколо Макиавелли есть прелестная пьеса, которая так и называется — «Мандрагора». Сюжет ее достоин «Декамерона»: один молодой прохвост узнает о том, что богатый и недалекий горожанин, имеющий красавицу жену, жалуется на отсутствие наследников. Решив помочь этому горю, юноша выдает себя за лекаря, входит в дом горожанина и рекомендует следующее средство: жена должна выпить отвар из корня мандрагоры, а затем переспать с каким-нибудь малоценным членом общества, поскольку после этого он непременно умрет. На этом вредные последствия мандрагоры закончатся и, когда в дело вступит муж, начнутся полезные — жена обязательно забеременеет. Несложно догадаться, что отловленным на ночной улице и приглашенным в постель к жене богатого простофили оказался сам автор замечательного рецепта. И, разумеется, рецепт подействовал!

И вот как мне после всех этих ассоциаций надо было отнестись к подарку Джулии? Я не удержался, наклонился и благодарно поцеловал ее в теплую шейку. И она не отшатнулась, не возмутилась, не вытаращила глаза, как непременно поступила бы та московская дуреха, которой я звонил от замка святого Ангела и которая, я надеюсь, когда-нибудь прочтет этот роман.

Да, но что подарить Джулии? До самой сиесты мы мотались по магазинам, пока по моему настоянию она не выбрала себе замечательную белую юбку. Я даже вздохнул, когда она вышла из примерочной кабины и вопросительно посмотрела на меня. Неосмотрительно оставлять здесь столь соблазнительную девушку, которая, к тому же, тебе еще не принадлежит. Из взятой с собой тыщи у меня оставалось меньше трехсот долларов, но надо было идти ва-банк и ничего не жалеть. Я заплатил за юбку, а затем, решительно сказав: «Basta!», — повел Джулию обедать. Тем более, что незаметно пролетели четыре часа, и время близилось к двум.

Попробовать фаршированного кальмара, описанного в путеводителе, нам так и не удалось, но и выбранный нами ресторан тоже оказался весьма приличным. Находился он на улице имени Лоренцо Великолепного, назывался «У Марио» и отличался отменной кухней, прохладой и тишиной. Кстати, забавно, что в этом ресторане заправлял отнюдь не Марио, а его вдова — пожилая и приветливая итальянка в очках. Впрочем, Марио тоже присутствовал — своей крашеной гипсовой головой, стоявшей на полке между цветами и огромными бутылками. Памятуя о конечной цели, я действовал как коварный обольститель, заказав исключительно морские блюда — омаров, устриц, креветок и какую-то таинственную волк-рыбу. Давно известно, что именно морепродукты очень способствуют разжиганию сладострастия, так что теперь оставалось только ждать результатов. Бедняжка Джулия, наверное, и не подозревала о моем коварстве, но лопала с большим аппетитом. Разумеется, я не забыл о шампанском, так что обед проходил очень весело.

— Ты приедешь ко мне в Москву? — выбрав подходящий момент, спросил я.

— С удовольствием.

— Ну, тогда учи русский. Я вышлю тебе свой роман, так что будешь читать и вспоминать русского писателя.

— А у тебя в Москве есть девушка?

Я давно ждал подобного вопроса и потому был готов заранее.

— Нет.

— Почему?

— Потому что русские девушки, как и ты, предпочитают иностранцев.

Шутка удалась, и Джулия улыбнулась. Теперь неплохо бы начать разведку боем. Как сделать так, чтобы она сама пригласила меня к себе? Спрашиваешь о сумке слишком грубо… Что, если я спрошу ее насчет музыкальных инструментов — на чем она играет? Флобер уверял, что все итальянцы — музыкальны и предатели. Кстати, два его соотечественника тоже оставили примечательные высказывания: Стендаль говорил, что итальянской молодежи свойственно невежество, лень и жажда наслаждений, и в последнем определении с ним соглашался Альфред де Мюссе: «Итальянки любят наслаждения, но ищут широкоплечих мужчин и меряют своих любовников меркой портного». Интересно, устрицы на нее уже подействовали?

Пока я размышлял, Джулия заговорила первой, и вот что она поведала:

— Вчера мне позвонила Сюзанна и рассказала интересную вещь. Оказывается, ее любовник был арестован, но потом отпущен под залог. Они встретились, и он заявил, что хотел бы развестись со своей русской женой, но дешевле всего это будет сделать в том случае, если ему удастся уличить ее в супружеской неверности. Тогда она не сможет претендовать на половину имущества.

Я навострил уши.

— А как зовут ее любовника?

— Марио Мелания.

Хотя я и ждал подобного ответа, но тут невольно разволновался. Как ни невероятно такое совпадение, но оно все же произошло! Так-так, милая Леночка, тебя, судя по всему, ждут тяжелые испытания…

— А что для этого нужно?

Джулия небрежно пожала плечами.

— Фотографии, показания свидетелей… А что?

А то! Я вдруг подумал о том, что смогу помочь неведомому мне синьору Мелания, с которым мы так похожи. Другое дело — порядочно ли мстить женщине, пусть даже она обошлась с тобой по-свински? Н-да, над этим стоит поразмыслить…

А дело было вот в чем. В тот самый вечер, о котором я уже рассказывал, — в вечер моей защиты, — произошел один любопытный эпизод. Это было, когда мы с Леной приехали ко мне домой и началась долгая и мучительная игра — то поцелуи, то «подожди». В один из таких моментов она вдруг заявила, что хочет меня нарисовать и для этого ей нужны карандаш и бумага. Я пожал плечами, но безропотно подчинился. Помню еще, что она села напротив меня на стул, закинула ногу на ногу и потребовала, чтобы я не двигался. Это требование показалось мне чрезмерным, и я все порывался протянуть руку и погладить ее по колену. Но в итоге портрет получился настолько любопытным, что я сохранил его на память и впоследствии не раз демонстрировал друзьям. У Лены оказался талант, и она изобразила меня очень похоже… до пояса. А вот дальше ей пришлось пустить в ход творческое воображение, поскольку то, что было изображено ниже, она воочию увидела только здесь, в Италии, когда мы готовились к совместному омовению. То есть вы уже поняли, что я был изображен в полный рост с мужским достоинством самых выдающихся размеров, да еще в рабочем состоянии. Это было настолько неожиданно, что я немедленно попытался указать ей на некоторое художественное преувеличение, но она, в очередной раз уклонившись от моих объятий, заявила, что ей надо позвонить домой. Что было дальше, вы помните, а если не помните, перечитайте десятую главу.

Так вот, интересно, не поможет ли сей портрет синьору Мелания в его бракоразводном процессе, тем более, что Лена собственноручно сделала к нему кокетливо-лживую подпись: «рисовано с натуры»?

— Когда-то я знал жену синьора Мелания, — задумчиво заявил я, размышляя о том, как выслать ему свой рисунок, чтобы об этом не узнала Джулия.

— Она была твоей любовницей? — немедленно всполошилась моя плутовка.

— Нет, женой моего друга. Клянусь, что говорю правду! — поторопился добавить я, заметив ее недоверчивый взгляд. — Давай еще выпьем и подумаем, что делать дальше…

Мы чокнулись, выпили, а затем Джулия поставила свой бокал на стол и спросила:

— Ну что, ты еще хочешь побывать в Ватикане? Я сделал долгую паузу, после чего отрицательно покачал головой и сказал, что я там уже был. Возникло легкое, волнующее напряжение, которое в любой момент могло разразиться унылым дождем разочарований или сверкающим солнцем надежды.

— А куда мы пойдем?

Я вздохнул и трепетно выдохнул:

— К тебе домой…

Джулия отвела глаза и вновь повисла пауза. Ой, как же я боялся классического женского вопроса: «Зачем?», — и как же обрадовался тому, что так его и не услышал.

— Хорошо, — тихо кивнула она и, мгновенно обрадовавшись, я тут же подозвал официанта. Расплатившись и оставив щедрые чаевые, я потребовал еще бутылку шампанского и заказал такси. Вот теперь предстояло самое интересное. Морская кухня явно начинала действовать…

17

Любовные коллизии не устаревают, они всегда интересны, а смутные времена придают им особую, утонченную пикантность и невероятную остроту переживаний.

В данный момент я ощущал эту остроту всеми своими нервами. Завтра, уже завтра я возвращаюсь в свою непредсказуемую страну, которую ждет еще черт знает сколько потрясений, а Джулия остается в Италии и свидимся ли еще — Бог знает…

Первое раздевание и первые объятия — это всегда самое трепетное и целомудренное занятие. Я убеждался в этом неоднократно и видел, что даже шлюхи принимают смущенный вид и на какое-то время могут утратить свою циничность. Впрочем, что же тут удивительного — всегда и всюду больше всего волнует именно начало…

А для начала мы с Джулией прошли в ванную — ибо жара становилась неимоверной — и вот здесь смущенно разделись. Я любовался ею, трепетал — и не знал как себя вести! Поэтому первые прикосновения оказались столь бережными, словно она была не девушка, а фарфоровая статуэтка. Но потом, уже стоя под струями прохладного душа, она сама стала прижиматься ко мне все плотнее и плотнее, так что я постепенно перестал сдерживаться и начал целовать ее крепче и обнимать сильнее.

И вскоре уже все поплыло перед глазами и наступила смутная, волшебная, обволакивающая, как упругий туман, тишина, сквозь которую даже уличное движение казалось всего лишь шумом дождя. И ничего уже не было в целом мире — ни дурацкой России, ни музейной Италии — только горячие руки и губы, и мягкая прохладная постель, и хрупкий островок прощальной нежности посреди удивительного мира желаний. О, этот напряженный трепет и вздохи, когда время концентрируется в одном судорожном, лихорадочном, невыносимом в своем блаженстве мгновении, которое нельзя остановить, но ради повторения которого не жаль всей оставшейся жизни. И изумительная упругость женской груди, казалось, переливается в мужские ладони, придавая невероятную жизненную силу, дающую возможность забыть о вечности или посмеяться над ней. И качается пол, и мягкий полумрак жалюзи кажется недолгим приютом двух смятенных душ. Стыдливо опущены глаза, мягко раздвинуты красивые колени — и начинается фантастическое путешествие по лабиринтам природных страстей и душевных нетерпений. Лишь накануне разлуки, накануне неизвестности могут быть так накалены нервы желаний — только накануне безнадежного «прощай» возможно это безумно-незабываемое «теперь», «сейчас», «немедленно»…

— Тебе понравилось? — нежно спросил я, целуя ее влажные от пота виски.

— Да, — радостно отозвалась она. — А тебе?

— Я люблю тебя! — Я был ужасно рад тому, что все прошло замечательно, поэтому продолжал ласкать и целовать Джулию, пока не устал. Мы как-то сразу почувствовали себя легко и свободно и уже нисколько не стеснялись ни собственной наготы, ни самых откровенных поцелуев.

Раскинувшись на широкой постели, мы пили шампанское, закусывали его персиками и весело посматривали друг на друга дразнящими взорами. Потом я спросил у нее разрешения и закурил, а она принесла мне мрачную старинную пепельницу, сделанную в форме черепа.

— Расскажи мне о своем будущем романе, — попросила Джулия, лежа на боку, подобно тициановской Данае.

— Но мне не хватит знаний итальянского языка.

— Ничего. Ты рассказывай, а я постараюсь понять.

— Хорошо, — согласился я и начал рассказывать, тщательно подбирая итальянские слова и заменяя их, в случае необходимости, английскими…

— Роман будет называться «Да здравствует разум!», — закончил я и придвинулся поближе к Джулии. Она уловила сладострастную дрожь моего голоса и тут же состроила невинные глазки. Стройная ножка шаловливо коснулась моего бедра, я наклонился вперед и…

(Однако стоп! Описывать собственные любовные игры, насколько мне известно, не отваживался даже маркиз де Сад — а уж для этого литературного негодяя не было ничего святого. И даже самому близкому приятелю не стоит рассказывать о том, чем ты занимался с любимой женщиной, — пошло! Поэтому, чтобы не смущать ни себя, ни Джулию я пойду на легкую литературную мистификацию и воспользуюсь терминами из двух восточных трактатов — китайского «Дао любви» и индийского «Ветви персика».)

…И мы сплелись в объятии «вечерний зов», которое плавно переросло в «ирис». Его сменила ласка «станапингана», а затем началась безумно-непристойная «кейра». Вскоре мы оба уже задыхались от страсти и настало время перейти к самому главному. Джулии нравилась поза «летящие бабочки», которая позволяла ей совершать «пожатие богини», сводившее меня с ума. Я же предпочитал положение «скачущие дикие лошади», поскольку именно в нем удобнее всего наносить своим ю хэном удары «копье» и «пловец». А как замечателен «летящий белый тигр» открывающий простор для активных действий, в том числе и для самого приятного для женщин «кабаньего» удара! Затем нам надоела постель, и мы перебрались на стул, приняв позу «коза смотрит на дерево». И наконец, уже устав и готовясь к финалу, мы сплелись, как «мандариновые утки». И на этот раз все прошло чудесно, так что мне не пришлось прибегать к «кумбитиаке».

И вновь наступили блаженные минуты отдыха.

— Давай займемся изучением языка, я — итальянского, ты — русского, — предложил я Джулии и, когда она согласилась, то словами, то жестами объяснил, что имею в виду. О, придуманный мной способ можно использовать при изучении любого языка с женщинами любой национальности! И, смею вас уверить, он эффективнее любых, самых изощренных методик, поскольку закрепление полученных знаний здесь происходит с помощью самого замечательного средства на свете — поцелуев.

Однако возникли и некоторые сложности. Например, в итальянском, как и в английском, ноги имеют два обозначения — «piede» — ступня и «gamba» — нога до колена. То же самое и с руками — «mano» — это кисть, «braccio» — рука до плеча. Но после того, как мы с этим разобрались, дальше все пошло сексуально и весело. Джулия раскинулась на спине, а я целовал ту или иную часть ее тела, причем она называла ее по-итальянски, а я по-русски. Вот как это примерно выглядело:

— Collo.

— Шея.

— Petto.

— Грудь. Да какая замечательная! Лучше, чем у античной статуи.

— Vita.

— Талия. (Оказывается, по-итальянски жизнь и талия обозначаются одним словом. Интересно, почему? Неужели для итальянских женщин так жизненно важно иметь стройную талию?)

— Vente, pancia.

— Живот.

— Coscia.

— Бедро.

— Ah!

Это не название, это междометие, поскольку после очередного поцелуя наступила сладострастная пауза.

— Ginocchio.

— Колено. Повернись…

— Sedere.

— Да какой загорелый! — добавил я от себя.

Через минуту расшалившаяся Джулия попыталась с помощью моего метода выяснить русское название того, что в нашем языке, к сожалению, не имеет изящного литературного обозначения. А ведь это самая эрогенная зона!

Всю оставшуюся часть дня и большую часть ночи можно описывать подобным же образом. Да, я многого не увидел в Риме, зато твердо знал, что уеду счастливым. А не это ли, в конце концов, самое главное? И черт с ними, с этими крысами, Мариной и Ниной! Как они ни старались, им все же не удалось испортить мое главное впечатление от Италии, которое сейчас лежало рядом со мной, устало смежив свои карие глазки.

И, уже засыпая от самой замечательной в мире усталости, я успел подумать еще об одном — неужели это всего лишь достойный финал моих итальянских приключений? Неужели не многообещающее начало?

18

А утром все было еще чудеснее. Мы уже обрели необходимый опыт и умение, знали, как и что нужно делать, чтобы понравилось другому, а потому и совершали все это, не торопясь, но упоенно и со вкусом. Меня очень забавляла милая привычка Джулии в разгаре страсти томно закатывать свои карие глазки и нежно вздыхать: «Помогите!» Особенно прелестно это выглядело, когда она находилась сверху, а я любовался ее стройной фигуркой, крепко держа за бедра.

Однако времени оставалось все меньше и меньше, поэтому вскоре пришлось оставить эти итальянские забавы, принять душ и выпить кофе. Когда мы уже были полностью одеты и готовы к выходу — а Джулия заказала такси по телефону, — я, как мог, попытался рассказать ей про русский обычай «присесть на дорожку». Она поняла, кивнула и тут же села ко мне на колени, обняв оголенной рукой за шею. Самый изощренный секс рано или поздно становится скучен, если его не сопровождает душевная нежность. И вот именно за эти трогательные минуты, когда мы сидели молча, плотно прижавшись друг к другу, я вдруг почувствовал, как у меня защемило сердце. Все кончено — прощай, Италия, прощай, Рим, прощай, Джулия! Я люблю вас всех, и особенно тебя, моя кареглазая малышка…

— Чуть не забыла! — вдруг сказала она, вскидывая голову и бросая взгляд на часы. — Нам еще надо заехать к фонтану Треви!

Я прекрасно помнил про этот обычай — бросить монетку, загадать желание, пообещать снова вернуться в Рим, но… Загудел домофон, Джулия поспешно вскочила с места и через секунду сообщила, что такси уже ждет внизу. Спускаясь вслед за ней по широкой мраморной лестнице, я мысленно прикидывал, сколько денег у меня еще осталось, и чувствовал, что начинаю тревожиться. Нет, до пансиона мы бы еще доехали и даже смогли бы выпить по чашке кофе… но как далеко этот чертов фонтан?

— А может, не стоит этого делать?

— Ты хочешь снова вернуться в Рим?

— Если к тебе, то да!

— Тогда едем!

Но этот чертов фонтан? Оказалось, что неподалеку от площади Испании.

— Мы опоздаем… — неуверенно заметил я, робко смотря на Джулию. Но она молча зажала мне рот своей пухлой ладошкой, так что оставалось лишь стиснуть зубы — чуть не укусил ее при этом! — и покориться. Время, кстати, приближалось к одиннадцати.

Мы проехали по Виа Монтената, которая плавно перешла в Виа Двадцатого Сентября, — я был так озабочен, что даже не поинтересовался, какой съезд итальянской компартии проходил в этот исторический день, — свернули на пьяцца Барберини и вскоре подъехали к площади, на которой находился знаменитый фонтан. Когда-то на этом месте заканчивался двадцатиметровый акведук, подававший воду в Рим еще в 19 году до Рождества Христова. Канал назывался «Водная дева» в честь какой-то девицы, указавшей римским солдатам водяной источник. Интересно, осталась ли она девицей после сей благородной услуги? Впоследствии несколько римских пап ремонтировали этот акведук, пока в 1762 году Клемент XIII не приказал скульптору Николо Сальви украсить его окончание фонтаном.

Фонтан, действительно роскошный, я в этом убедился лично. После того как Джулия попросила таксиста подождать, мы вышли из машины и, обнявшись, подошли поближе. Нептун стоит в гигантской раковине, служащей ему колесницей, в которую запряжены два морских коня и два тритона. Вниз полукругом спадают каскады воды.

Вокруг канала и по всей маленькой площади толпилось множество туристов и все немилосердно швыряли в воду валюту! Эх, поменять бы ее на ничего не стоящие металлические российские деньги! Отпустив Джулию, я нащупал в кармане монету в сто лир и, положив ее на большой палец правой руки, щелчком подкинул вверх. Она взлетела, ударилась об одного из тритонов и упала в воду. С ритуалом было покончено, и я вопросительно посмотрел на свою спутницу.

— Ты загадала желание?

— Да, а ты?

А я так долго колебался, не зная, чего именно мне пожелать и на ком жениться — на Джулии или на Галине, — что так и не смог придумать ничего определенного. Ладно, пора кончать с суевериями и двигаться в путь.

Мы вернулись в такси, и только здесь я увидел, что мы ехали почти час и сейчас без десяти двенадцать. О Боже, а ведь страшно представить, что будет, если я опоздаю! Эта мысль настолько отравила мне последние минуты пребывания в Риме, что я даже на Джулию посматривал без прежней нежности.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — и она погладила меня по руке.

Честно сказать, я уже всерьез начал в этом сомневаться, украдкой поглядывая на счетчик и вытирая потный лоб. А что, если у меня не хватит денег? Просить у Джулии, и тем самым смазать самое запоминающееся, последнее впечатление? Нет, только не это!

Волнение охватывало меня все сильнее и, чем ближе мы подъезжали, тем чаще я посматривал на часы.

— Кстати, — вдруг спохватился я и повернулся к Джулии.

— А что ты будешь делать после того, как мы расстанемся?

— Поеду в университет.

— Хорошо, — кивнул я, тем более, что мы уже миновали вывеску знакомой мне дискотеки и стали поворачивать на ту улицу, где находился пансион. Опоздание составляло не более пяти минут, и теперь оставалось надеяться только на всеобщую российскую непунктуальность.

Ох, с каким же облегчением я вздохнул, когда увидел, что перед подъездом стоит большой автобус! Еще большее облегчение мне доставила сумма, названная шофером, — я не только расплатился, но и остался обладателем десяти тысяч лир.

— Стой! — сказал я Джулии, когда она уже взялась за ручку дверцы.

— Давай попрощаемся здесь. У меня остались лишь доллары (врал!), поэтому… этих десяти тысяч хватит, чтобы доехать до станции метро?

— Хватит.

— Ну, тогда держи, и… иди сюда!

Да, этот поцелуй на заднем сиденье такси украсил бы любой фильм знаменитого итальянского неореализма! Как же мне жаль было прощаться с Джулией, не зная, увижу ли ее вновь!

— Любовь моя, — только и произнес я, отрываясь от ее послушных губ и открывая дверцу. — Будь счастлива! Мы еще обязательно увидимся!

Она молча кивнула и — клянусь, что говорю это не для нагнетания мелодраматизма! — в ее глазах блеснули слезы.

Я вылез из машины, вытащил сумку, захлопнул дверцу и помахал рукой. Такси плавно тронулось с места и вскоре скрылось за углом. Адрес Джулии я записал еще утром, телефон тоже… вопрос был лишь в том, пригодится ли мне это хоть когда-нибудь…

— Здорово, писатель!

Меня хлопнули по плечу и самым грубым образом вывели из состояния лирической задумчивости. Я обернулся, сразу узнав голос. Конечно, это был Анатолий и, судя по его виду, очень довольный собой.

— Ты чего здесь делаешь? Твои уехали минут десять назад…

Я покачнулся и уронил сумку на асфальт.

— Как уехали? Ведь должны были в двенадцать тридцать…

— Ну, а сейчас уже сколько? Двенадцать тридцать восемь… Кроме того, ты что-то путаешь. Я слышал, что сбор вашей группы был назначен на двенадцать двадцать.

— А чей это автобус?

— Наша группа отправляется в шоп-тур по магазинам. Извини, старик, но меня уже кличут.

Действительно, какая-то дама, стоя у раскрытой передней двери, помахала ему рукой.

— Стой, стой, подожди, — растерянно забормотал я, чувствуя, что начинаю сходить с ума. — А как же я? Как добраться до аэропорта? Слушай, — я сглотнул слюну. — Одолжи, сколько сможешь, в Москве тут же верну.

Он холодно пожал плечами, полез в карман, вытащил смятую пачку крупных купюр, медленно просмотрел ее и… спрятал обратно в карман!

— У меня нет мелких. Только по сто тысяч лир. Впрочем, стой, где-то завалялось пять долларов, — и он вновь пошарил по карманам. — Ага, держи, и можешь не возвращать, — он сунул мне в руку смятую бумажку и поспешил к автобусу.

Я стоял, задыхался от волнения и смотрел ему вслед. Что мне его пять долларов, когда аэропорт находится где-то за городом и до него черт знает сколько ехать… Но ведь этот жлоб больше и не даст.

Когда автобус тронулся с места и отъехал от тротуара, я машинально достал пачку сигарет, закурил и растерянно потер лоб. Нет, от этой поездки я точно поседею! Если самолет улетит без меня, то… Прийти вечером к Джулии и… о каким же жалким я буду выглядеть! А ведь если бы я не дал ей эти десять тысяч, мне могло бы и хватить. Сколько же раз повторять — не надо быть фраером!

Я медленно пересчитал оставшуюся мелочь. Пять долларов Анатолия — это где-то восемь с половиной тысяч лир, да у меня еще три тысячи с копейками… Но одна посадка в такси стоит шесть тысяч и по тысяче лир за километр пути. И еще четырнадцать тысяч за поездку вне пределов города. Что делать? Часы? — но они российские и ничего не стоят, колец или печаток я не ношу, никаких ценных вещей не имею… Может, доехать до аэропорта, найти там нашу группу и у кого-нибудь одолжить… у той же Тамары? Ну, а если они уже прошли на посадку — тогда что? Сдаться итальянской полиции? Позвонить в посольство? Какой кошмар! Я начинаю ненавидеть Рим, хотя виноват во всем только сам.

И тут рядом со мной притормозил синий «фиат». Я взглянул в открывающуюся дверцу и едва не закричал от радости — Тамара!

— Привет, писатель, ты чего грустишь в одиночестве? А где наша группа?

Тамара была во всем белом и выглядела очень солидно. Тем более, что за рулем сидел какой-то молодой итальянец, похожий на ее личного шофера.

— Привет, — залепетал я, подбегая к ней. — Ты представляешь, я опоздал на автобус, а они уже уехали в аэропорт. Это что за машина, у тебя хватит денег доехать до аэропорта? Я потом все верну, клянусь!

— Так ты что — остался без денег и опоздал на автобус? — недоверчиво улыбаясь, переспросила она, слушая всю мою галиматью. — А что бы ты делал, если бы я тоже не опоздала? Ну, садись, поехали, мы их не только догоним, но еще и перегоним.

Если б я посмел, то расцеловал бы ей руки от радости. Через секунду, суетясь, как на пожаре, я вместе со своей сумкой влез на заднее сидение «фиата», и мы тронулись в путь.

— Как же ты опоздал, расскажи, — спросила Тамара, закуривая свою неизменную «Яву».

— Ох, лучше не спрашивай, меня и так чуть удар не хватил, — откликнулся я, тоже закуривая. — А что это за машина?

— Я взяла ее напрокат в Риме, а в последний день, когда уже нужно было сдавать обратно, попросила прислать шофера, чтобы он сам отогнал ее в гараж после моего отъезда, — спокойно пояснила она. — И видишь, как здорово получилось. Аэропорт «Леонардо да Винчи», пер фаворе, — это она уже обращалась к водителю. — Кстати, ты напрасно волновался, можно было доехать и на автобусе — всего пять тысяч лир. Неужели у тебя даже таких денег не осталось?

— Нет, почему же… есть пять долларов.

— Круто же ты погулял, писатель!

— Круто, — только и вздохнул я, — масса незабываемых впечатлений. Столько лет рвался в Италию, а теперь из нее чуть ли не удираю.

И все-таки окончательно успокоиться мне удалось только в самолете. Мы с Тамарой достаточно быстро нашли свою группу, вместе со всеми оформили билеты и даже успели выпить в баре по рюмочке знаменитого коньяка «Хеннеси». Более того, я наконец-то столкнулся с Мариной, владелицей той самой туристической фирмы «Марина трэвел», которую многократно проклинал на протяжении всего путешествия. О, она извинилась и за себя, и за Нину, сказав, что та что-то перепутала и только потому не встретила меня в Венеции. В виде утешения Марина тоже вручила мне сто пятьдесят долларов — стоимость моего проживания в венецианском пансионе. Но зачем мне нужны были эти деньги сейчас? В аэропорту нельзя было купить даже приличных сувениров, а знаменитую замшевую куртку я подарил Джулии еще утром. Вот так и получилось, что я уехал из Италии хотя и с деньгами, но безо всяких подарков. Хоть бы они разорились из-за своего гнусного разгильдяйства!

И вот, наконец, все! — мы сидим рядом в глубоких креслах, пристегиваемся ремнями, и самолет взлетает. Прощай, Италия, этой поездки я не забуду никогда в жизни. Прощай, милая Джулия, и не забывай своего случайного русского любовника. Впереди новый роман и новые приключения. Я вдруг почувствовал, что две последние, почти бессонные ночи, да еще все эти дикие треволнения меня окончательно подкосили — сердце покалывает, усталость застилает глаза, тело становится ватным и сами собой слипаются глаза. Почему свойством накапливаться обладает только усталость, но не бодрость? Все позади, но сколько времени мне еще потребуется, чтобы отойти после этой сумасшедшей поездки.

— Ну как, доволен? — спросила Тамара.

— Чем?

— Путешествием. Ты же говорил, что первый раз ехал за границу.

— Доволен. А ты?

— Я тоже. Такой удачный контракт заключила, что лучше не бывает. Так что, можно сказать, возвращаюсь домой с богатыми трофеями.

Я слабо улыбнулся, достал из кармана пиджака деревянного чертика из корня мандрагоры и показал его Тамаре.

— А вот это — мой главный трофей.

— Что это?

— Подарок от любимой итальянской девушки, — нет, но я решительно засыпаю и даже нет сил ворочать языком.

— Так что же ты молчишь, — расскажи о своих приключениях, — потребовала Тамара, возвращая чертика обратно.

— После, — вяло пробормотал я, закрывая глаза, — вот напишу роман, тогда сама обо всем прочитаешь.

— Как хоть будет называться-то?

— Моя итальянская возлюбленная…

19

Первое письмо от Джулии, пришедшее через месяц после возвращения из Италии, не слишком повлияло на мое настроение. Кроме англичанина, она рассказала и о Сюзанне, которая уговорила своего мужа дать ей развод и теперь всерьез собиралась замуж за синьора Мелания, затеявшего собственный бракоразводный процесс, не дожидаясь помощи от моего «компромата». Все это казалось столь незначительным, что я вскоре забыл и думать о таких пустяках.

Шло время, воспоминания блекли, заботы одолевали. С Джулией я переписывался еще реже, чем встречался с Галиной. Впрочем, однажды я сумел сделать красивый жест и подарил моей милой итальянке роскошный букет роз и сразу две свои книги. Конечно же, это произошло с помощью Тамары, которая вновь ездила в Италию по своим делам. Именно она, по моей просьбе, наведалась в римскую квартиру Джулии и вручила ей все вышеописанные подарки.

— Ты знаешь, она очень обрадовалась, — рассказывала Тамара по возвращении, — и пригласила зайти. Полчаса мы с ней пили кофе и разговаривали о тебе. Симпатичная девочка, хотя и несколько молода для тебя. Хочешь, одолжу пару тысяч баксов и сам к ней съездишь?

— А отдавать когда буду? Это для тебя мелочи, а я на те деньги, что ездил в Италию, можно сказать, всю жизнь работал, — вяло отнекивался я.

Тем временем начиналась очередная свистопляска, связанная с выборами парламента, а затем и президента. Кстати, однажды в программе новостей, когда передавали репортаж об одной из избирательных встреч Жириновского, среди окружавших его телохранителей я вдруг узнал своего римского знакомого — Анатолия.

Короче, прошел год, и все упорнее приближалась крайне опасная дата — выборы нового президента для пытающейся возродиться России.

Но надо же так было случиться, что буквально накануне выборов мне позвонила Джулия и радостным голосом, мешая английские, итальянские и русские слова, — а она действительно начала учить мой язык, — сообщила, что 16-го числа прилетит в Москву.

Я так разволновался, что сразу после нашего разговора побежал в ближайший бар и основательно надрался, чтобы облегчить свои размышления о том, что будет дальше и при каких обстоятельствах произойдет наша встреча. Впрочем, сколько ни пей, а от судьбы не уйдешь.

Утром 16 июня бледный, взволнованный, тщательно выбритый, одетый в новый светло-серый костюм и кремовый галстук под цвет ботинок, я вылез из автобуса и направился в здание Шереметьево-2. До прибытия самолета из Рима оставалось еще полчаса и, немного поколебавшись, я пошел искать буфет, чтобы хоть как-то скоротать время.

И надо же так было случиться, что, проверяя свои часы по электронному табло, я едва не сбил с ног молодую элегантную даму в темных очках с повязанной на голове цветастой косынкой. Одна сумка была перекинута через плечо, другую она несла в руке.

— Осторожней! — негромко вскрикнула эта дама и я обомлел от изумления:

— Лена?

Да, это была она, но каким же строгим, если не сказать мрачным, было выражение ее лица. Какое-то время мы растерянно стояли друг напротив друга, а затем она спохватилась первой.

— Извините, но я вас не знаю.

— Ничего страшного… — ответил я и, чуть помедлив, добавил: — тем более, что я вами совсем не интересуюсь.

Она пожала плечами, поправила сумку и, обогнув меня, решительно направилась к выходу из здания аэропорта. Вот интересно — зачем и почему она вернулась в Россию? Муж добился развода и теперь ей придется начинать все сначала? Впрочем, какое мне до этого дело…

Зайдя в буфет, я заказал рюмку коньяка, сел за свободный столик и снова посмотрел на часы. Самолет из Рима прибывал в двенадцать десять, а ровно в двенадцать в выпуске новостей должны были сообщить предварительные итоги президентских выборов. В буфете был телевизор, и я надеялся, что еще до прибытия Джулии успею узнать, кто стал новым хозяином страны.

Я успел проглотить первую рюмку и уже заказал вторую, когда по экрану побежала заставка новостей. Все посетители столпились у телевизора, а бармен сделал звук на полную громкость. Впрочем, не только я, но и все остальные буквально затаили дыхание, когда диктор принялся оглашать результаты голосования:

— Черномырдин получил… процентов голосов, Зюганов… Жириновский… Лебедь, Явлинский… Таким образом, уже сейчас можно сказать, что еще в первом туре определились два главных претендента. Ими стали…

Покачиваясь от потрясения, я выбрался из буфета и, еле держась на ногах, направился к «зеленому» коридору, из которого должна была появиться Джулия. Не прошло и десяти минут, как вышла моя итальянка — загорелая, модная, красивая. На секунду замешкавшись, она огляделась по сторонам, заметила меня и радостно поспешила навстречу.

Но в тот момент, когда расстояние между нами уже не превышало двух метров, я вдруг сделал нечто такое, что заставило обернуться всех, находящихся рядом посетителей аэропорта.

— Джулия! — вскричал я, картинно падая на колени и простирая к ней руки. — Умоляю, возьми меня замуж и увези из этой страны!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Дорогая моя (итал.).

(обратно)

2

Почему (итал.).

(обратно)

3

Платить (итал.).

(обратно)

4

Ксенофобия — навязчивый страх перед незнакомыми лицами.

(обратно)

5

У Гейне — явилась (прим. автора).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg