«Ночная воровка»

Ночная воровка (fb2) - Ночная воровка 592K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вера Васильевна Копейко

Вера Копейко Ночная воровка

Пролог

В приоткрытую дверь Выставочного зала скользнула фигура в черных джинсах и такой же куртке. В неверном свете раннего утра стенды сливались воедино — казалось, на них осели ноздреватые облака сильно вспененного стирального порошка. Бесшумно ступая, ранний гость устремился вперед и замер перед центральной витриной.

Протяжный свист молнии на большой сумке нарушил звенящую тишину комнаты, узкая рука в черной лайковой перчатке потянулась к предмету на пышном зеленом бархате. Рука с трудом подняла желанную вещь и опустила в сумку. Звук закрывающейся молнии стал глуше.

Рассвет, торопливо сменявший летнюю, «воробьиную» ночь, разгорался, золотые швейцарские часы на запястье показывали три тридцать. Петухи пропели…

Вишневая «девятка» рванула с места и заложила крутой вираж, стремясь поскорее выбраться из закоулков и оказаться на просторах Садового кольца. Сумка на заднем сиденье покачнулась, но не упала.

1

Надя проснулась рано, хотя накануне легла за полночь. Она вообще готова была бодрствовать все эти дни, занимаясь работой, которая свалилась на нее столь неожиданно. Вот уж точно, ничего просто так в жизни не случается. Кто бы мог подумать, что неприличное весеннее поведение ее любимца, кота Маркиза Второго, изменит всю жизнь Нади Тавранчук?

Надя протопала в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Надо же, недосып никак не отразился на лице, напротив — она слегка повернула голову влево, потом вправо — недостаток сна придал ее облику странную утонченность, а синеватые круги под глазами делали взгляд глубоким и значительным.

Она откинула густые черные волосы, выпрямилась. Потом развела руки в привычной попытке сделать несколько упражнений утренней зарядки, но так же быстро опустила их — никакого вдохновения мучить тело, которое совсем недавно испытало такое наслаждение, что кажется, каждая клеточка запомнила его навсегда.

В горле запершило, Надя откашлялась, потом попробовала голос и запела на итальянском. А что, весьма эффектно, улыбнулась она, окинув взглядом свой поясной портрет. Будь она художником, то назвала бы такую работу «Итальянка с обнаженной грудью».

Надя взглянула ниже «портрета» и увидела коротенькие полудетские шортики от пижамы с вышитым на кармане рыженьким медвежонком. Надя улыбнулась — ну просто нимфетка!

Вообще-то, ей уже тридцать, но она казалась моложе своих лет, у нее узкая кость, она достаточно высокая девушка: ее рост — нижний предел для тех, кто мечтает стать моделью. Надя никогда не «болела» подиумом, но всякий раз, читая разную чепуху о модельном бизнесе, отмечала, что при ее росте вполне можно было бы раньше, гораздо раньше, попробовать. Всему свое время, как говорится.

Надя пропела куплет из своей любимой «Неаполитанской тарантеллы» Россини на итальянском, чтобы придать увиденной в зеркале картине завершенный вид, потом понежилась под душем.

Накинув на плечи желтое банное полотенце — она любила этот цвет, похожий на солнце, он всегда поднимал настроение, — Надя задумалась, как ей сегодня одеться.

С прической все ясно — она уложит волосы на затылке в улитку «а-ля принцесса Анна» и заколет черепаховой заколкой — его подарком.

Стоило Наде вспомнить о Найке Гатальски, как щеки ее вспыхнули ярким, можно сказать, пламенным румянцем. Зарывшись лицом в темную густоту волос, он говорил, что это его волосы и больше ничьи, и он не хочет, чтобы другие мужчины видели ее блестящую, ослепительную гриву, поэтому на день волосы лучше укладывать в неброский пучок, а вечером он распустит их сам… Длинные волосы возбуждают мужчину, шептал Найк.

Конечно, это шутка, Найк Гатальски вовсе не такой собственник. Слушая его горячий шепот, Надя думала, что, если бы что-то подобное произносил Стасик, ее первый муж, она бы мгновенно ощетинилась и наверняка ходила только с распущенными волосами. Она не раз говорила Стасику, что не собирается никому подчиняться, а будет делать так, как хочет и как считает нужным сама. Вечно занятый Стасик пожимал плечами и убегал по делам.

Но с Найком Гатальски все иначе, с ним Наде не хотелось утверждаться по мелочам.

Ясно почему. Этот мужчина, явившийся из другого мира, но русский корнями, видел в ней равноправного партнера, и более того, в деле, которым они занимались, он видел в ней партнера, превосходящего его самого.

Превзойти Найка Гатальски… Надя покачала головой, сбросила с себя полотенце и надела махровый халат.

На кухне раздался громкий щелчок — французский электрический чайник сделал свое дело и отключился. Надя собиралась помолоть зерна и сварить кофе покрепче — она не пила растворимый, от него ее отвадила бабушка, и, кажется, навсегда.

— Фу, пахнет вареным кирзовым сапогом, — однажды заявила она.

— Можно подумать, ты, бабуля, его когда-нибудь варила.

— Конечно.

— Ты всерьез? А зачем?

— Случайно. В одно лето мы с твоей матерью жили в деревне, и я плеснула кипятком на хозяйские сапоги, они валялись возле печки. Ну и дух стоял! — Она так выразительно покачала головой, что у Нади не возникло никаких сомнений — бабушка говорила истинную правду. Ей даже померещился препротивный запах, хотя, как пахнет вареный кирзовый сапог, Наде нюхать не доводилось.

— А ты не слышала, что в моду вошли духи с запахом паленой резины? — спросила в то утро бабушку Надя и рассмеялась.

— Правильно смеешься, это могли придумать только те, кто никогда не жил в Москве в доме с окнами на шоссе.

— Вообще-то, это парижские духи, — согласилась Надя. — Ты права, как всегда.

— Жизненный опыт, милочка. — Бабушка сложила губы бантиком. — Между прочим, я ведь была в Париже, ты знаешь. Твоя матушка свозила меня в этот… темпераментный, я бы сказала, город. — Она выразительно покачала головой. — Когда я приезжала к ней в гости, на третий год после ее свадьбы.

— Коне-ечно, кому — Париж, а кому — три смены в лагере.

— Я ездила не на все лето, если ты помнишь.

— А я — на все, если ты помнишь.

Надя отчаянно рыдала, когда бабушка улетела к матери в Германию без нее. Но в то время с детьми ехать за границу не разрешали. Потом, конечно, Надя побывала у матери, уже школьницей, более того, мать и ее муж-немец приглашали жить с ними, но Надя рвалась к бабушке в Москву…

Надя часто вспоминала свои разговоры с бабушкой, казалось, они были ни о чем, но их Наде не хватает до сих пор, хотя бабушки нет уже два года, Надя одна живет в двухкомнатной квартире в Измайлово с видом на Сиреневый сад.

Потягивая крепкий кофе, она выглянула в окно и увидела, что деревья почти отцвели. Но перед глазами стояло прежнее роскошное буйство оттенков цветущей сирени и в воздухе плыл терпкий аромат. У Нади была особенная память на запахи, она улавливала тончайшие оттенки темно-малиновой сирени, белой, почти пурпурной и классического «сиреневого» цвета. Казалось, белые цветы должны пахнуть слабее, но они обладали крепким, пряным запахом. Запахи она помнила слишком хорошо, и сейчас, даже после душа, ей казалось, что ее тело сохранило аромат кожи Найка…

В кухню, бесшумно ступая широкими мохнатыми лапами, внес рыжее шестикилограммовое тело Маркиз Второй, ее сокровище. Что ж, это не преувеличение, котище на самом деле становится для нее все более дорогостоящим существом. И не потому, что берет призы на кошачьих выставках или Надя получает алиментных котят. Вовсе нет.

— Явились, ваша светлость? Или лучше сказать, ваша рыжесть? Не соизволите ли испить молочка? Вам какого? Жирностью три и две десятых процента или вы поститесь и вам сойдет полупроцентное молоко?

Маркиз и ухом не повел, устремился на диван и уселся рядом с Надей. Сейчас он походил на снопик ржи, только перетянутый слишком высоко. Будь у Маркиза Второго шея подлиннее, он вполне сошел бы за экспонат для какого-нибудь праздника урожая в Нечерноземье.

— Красавец ты мой, — вздохнула Надя.

Кот ничуть не сомневался в собственной неотразимости, поскольку являл собой полную копию Маркиза Первого, своего отца. Тот прожил у Нади восемь лет.

Взглянув на кота, Надя вспомнила слова бывшего мужа, Стасика:

— Ну что ж, разбежимся, если ты так хочешь. Но кое-что от меня при тебе все равно останется. Вот этот тип. — Он поцеловал Маркиза Первого в нос и опустил на пол. — Он сам, а дальше его потомки — непременно веди эту линию — будут напоминать обо мне. Ты ведь все равно меня не забудешь, меня нельзя забыть. Я любил тебя, Надя, и ты любила меня. Но я не держусь за тело, когда душа меня больше не принимает.

Да, душа ее тогда уже не принимала Стасика. Они расстались без скандалов, прожив вместе два с половиной года, и с тех пор следили за жизнью друг друга издали. Стасик в Москву не залетал давно, он стал по-настоящему деловым человеком, удачливым, отважным, осел в Германии, в Берлине. Впрочем, про Стасика лишь с большой натяжкой можно сказать, что он живет в Берлине. Станислав Рублев живет везде, где сумеет получить заказ на иконописные работы.

— Ну, котище! — Надя встала из-за стола и поставила чашку в мойку. — Оставайся и дрыхни, а мне пора.

Надя оделась в черные брюки из модной ткани с лайкрой, они сидели на ней как влитые, топик-плетенку она выбрала зеленоватого цвета, а сверху накинула короткий черный жакетик на молнии. Перекинув через плечо сумку, выскользнула за дверь.

Сегодня Надя решила пройти до метро «Измайловская» через остров, этот путь ей очень нравился — зелень, цветы, тишина… Старинные постройки восстанавливались и становились похожими на те, которые задумали архитекторы прошлого.

В метро народу было мало, слишком ранний час. Надя взглянула на часы в конце платформы — шесть сорок пять утра. Сонные пассажиры уносились куда-то вдаль, пролет за пролетом, остановку за остановкой, как и она сама.

На Патриарших пустынно, только дворники шаркали метлами, а по закоулкам ползли поливальные машины. В воздухе пахло летом, свободой и… надеждой.

Найк снова пригласил ее на выходные к себе под Тулу. Выходные через два дня. Она поедет.

Всякий раз по дороге к нему Надя едва могла поверить, что подобное происходит с ней. Нет, нет, одергивала она себя, не надо так думать, не надо. Это все происходит с ней и больше ни с кем. Все нормально.

Она вынула из сумочки ключи, которые ей доверил Найк, ее пальцы дрожали, когда она вставляла ключ в дверь зала, стоило лишь представить, какая ценность скрыта там, внутри. Но уже скоро она завершит работу над экспозицией и вернет ключи Найку.

Войдя в зал, Надя бросила сумку на стул возле двери, включила свет, но плотные жалюзи поднимать не стала. Лицо ее расплылось в довольной улыбке — получается просто здорово. Цель, которую ставит перед собой Найк, устраивая эту выставку, будет достигнута, это ясно. Над чем предстоит еще потрудиться, так это над светом, над освещением экспонатов. Работать со светом ее научил Стасик.

— Обрати внимание, — говорил он ей, — как умело и, я бы сказал, даже ловко святые отцы владеют мастерством постановки света. Самая простая икона кажется значительной, если расположить свечи так, а не иначе. Важно и то, какие свечи горят перед иконой — толстые или тонкие, из какого воска, и если с примесями, то тоже — с какими. Это целое искусство, Надя. Я постиг его и готов поделиться с тобой. Кроме меня, тебя никто не научит, — самоуверенно заявлял он.

Конечно, экспонаты, с которыми она сейчас работает, совершенно другого толка. Арбалеты — это оружие, известное веками в разных странах мира, оно позволяло мужчинам в прежние времена ощущать свою силу, обретать могущество. Найк Гатальски собирал арбалеты многие годы. У него в коллекции есть оригиналы французской, итальянской, немецкой работы, есть копии, но выполненные так мастерски, что только специалист ее уровня способен разрешить сомнения дилетантов и с полной уверенностью заявить: это копия. Например, арбалет XV века, с которым король Франции Людовик XII охотился на…

Надя посмотрела в середину зала, туда, где на постаменте помещалась стеклянная витрина, похожая на аквариум. В свете ламп зеленый бархат мерцал и переливался… пустотой.

Надя почувствовала, как ноги стали ватными, руки онемели, холодный пот выступил на лбу, а тело покрылось жаркой испариной. Ее шея затекла, улитка из волос давила затылок. С трудом подняв руку, Надя потянулась к черепаховой заколке, ей казалось, что тяжесть в голове из-за собранных на затылке волос. Освобожденные волосы рассыпались по плечам, но Надя не испытала никакого облегчения. Она заставила себя подойти к витрине. От арбалета на бархате остался след — ворс примялся под тяжестью лежавшего оружия.

Но самого оружия не было. Арбалет исчез.

Сквозь опущенные жалюзи настойчиво пробивалось солнце, самый упорный оранжевый луч, как показалось, с укором уткнулся в пустоту, мол, так старался, а зачем? Где золото и серебро?

За окном прошуршала машина и следом залилась соловьем сигнализация другого автомобиля. Раздался резкий детский смех, потом рев.

Надя подняла глаза от мерцающей пустоты — свет она уже установила над главным экспонатом и осталась довольна собой, но это было вчера. Сегодня, сейчас, ничего, кроме панического ужаса, она не испытывала.

Потом осторожно, с опаской, Надя обвела взглядом маленький уютный зал. Что еще пропало?

Не отрываясь, она обшарила глазами стенды, прошлась по витрине, в которой лежали миниатюрные копии арбалетов. Все на месте. Цел и старинный английский лук, который она выставила для того, чтобы люди сами смогли увидеть, чем отличаются привычный для глаза лук и непривычный арбалет. Сразу видно — у арбалета есть мощное ложе, которого нет у лука. Арбалет, в общем-то, похож на ружье с тетивой.

Когда она делала эту экспозицию, в ушах постоянно звучали советы Стасика:

— Когда выстраиваешь экспозицию, имей в виду: больше всего человек не любит чувствовать себя невеждой. Зритель не должен думать на выставке, он должен проглотить то, что ему показывают. А проглотить не думая можно только тогда, когда заведомо вкусно. А вкусно — это когда понятно, что ты ешь.

Постепенно осознавая, что больше ничего не пропало, Надя попробовала дышать ровнее. В ушах уже не было резкого звона, который обычно предвещает потерю сознания. Надя никогда не теряла сознания, но полагала, что фраза «Прозвенел звонок» подходит для ее нынешнего состояния.

Надя глубоко вдохнула, потом еще раз. Легкие наполнились воздухом, в голове прояснилось. Она втянула воздух полной грудью и вспомнила слова Стасика:

— Дыши глубже — и выкрутишься из любой ситуации!

У него это получалось. Всегда.

А у нее?

2

Найк вытянулся во весь рост на жестком матрасе и открыл глаза. Он смотрел в потолок, который казался бесконечным. Как хорошо! Он улыбнулся, вспоминая, что всего два дня назад тоже смотрел на эти покрытые лаком балки, но только сквозь темные густые волосы, которые закрывали его лицо. В щелочку между прядями он все же ухитрялся увидеть ее лицо. Она была хороша, гораздо лучше, чем все женщины, которых он знал. Как правильно он поступил, что решил — и давно, почти в детстве — непременно найти себе русскую жену. До сих пор, а ему исполнилось тридцать пять, он холост.

Надя ничего общего не имеет с его прежними привязанностями. У него была Нэнси с индейской кровью, которую он нашел в Скотт Вэлли, Хуанита Эспиноса с мексиканской кровью — ее он отыскал в университете Беркли, где учился экономике, и огромная черная дева Зозо Махласела из Южной Африки, потрясающая любовница, которую он увидел в Атланте, в офисе большой компании.

Но ни в одной из них он не нашел того, что в Наде, — чистой страсти, полной самоотдачи и не только физиологической, а иной, для определения которой он пока не мог подобрать слов.

Найк откинул одеяло и усмехнулся. Да, тело помнит ту ночь. И хочет повторения — это очевидно, слишком очевидно. Он закинул руки за голову.

Итак, скоро откроется выставка, и Надя может уйти из его жизни навсегда. Тело запротестовало, да так бурно требуя удовлетворения, что Найк застонал.

Как это — уйти из его жизни? Но ведь он в этой жизни остается. Что же мешает ей остаться в его жизни?

Он знает ее полмесяца, но кажется, что время крутится в ускоренном темпе, вдвое, а может, и втрое быстрее обычного, поэтому он вполне может сказать, что знает Надю Тавранчук… сорок пять дней! Более того, он хочет узнавать ее всю оставшуюся жизнь.

Найк спустил ноги с постели, и они сами собой скользнули в шлепанцы. В зеркале на стене он увидел себя, но не одного и не в той позе, в какой он сидел сейчас. Он увидел себя и Надю такими, какими они были на этой постели в ту ночь… Сперва робко, а потом с большой горячностью принимая его игру, Надя дала волю своей страсти. Когда она оказалась сверху и накрыла его волосами, он испытал невероятное чувство, оно посетило Найка впервые в жизни — ему захотелось, чтобы так было всегда… До сих пор он ни разу не пожелал обнять женщину настолько крепко, чтобы она осталась с ним до самого конца, до его последнего вздоха.

Прохладное поначалу тело Нади становилось все горячее, ему казалось, под руками у него нежная лайка — самой тонкой выделки, голубые жилки на круглых грудях довели его до экстаза, и он опасался, как бы желание не выплеснулось раньше времени. Но Найк умел владеть собой, он намеревался позволить Наде получить удовольствие такой силы, память о котором и стремление повторять это удовольствие навсегда привязали бы ее к нему.

Конечно, другие русские мужчины давали ей удовольствие. Но и он тоже русский. Разве не его предки уехали отсюда в конце прошлого века? И никто из его семьи в последующих поколениях не испортил русской крови. Стоит посмотреть на него, чтобы в этом убедиться — русые волосы, серо-зеленые глаза, белая кожа, косая сажень в плечах.

Матушка говорила ему, что все труднее сохранять чистоту крови, и дело не в том, что мужчин Гатальски влекут женщины других национальностей, просто слишком надолго русские отгородились от мира железным занавесом, а те, кто вырывался из-за него, в их старообрядческих кругах не считались «корневыми», как они говорили, русскими. Между прочим, сестре Найка пришлось отправиться учиться в Канаду и там найти Уэйна, его предки вышли откуда-то из Сибири. Здесь его звали бы просто Иван.

Найк набросил на плечи темно-синий махровый халат и прошел в душ. Он построил этот дом сразу, как приехал сюда и арендовал землю под Тулой. Давным-давно, еще мальчиком, он слушал рассказы бабушки, которая рисовала на листе бумаги «верже» генеалогическое древо семьи и карту владений.

— Тула была и в прошлом веке городом великим, там располагался оружейный завод, который стал знаменитым еще при Петре Великом. А земли вокруг города считались завидными и дорогими. Вот сюда, сюда смотри, Коленька.

Она всегда звала его по-русски, хотя все вокруг только так — Найк. Мир бабушки был совсем другим, и Найк окунался в него, как будто утыкался носом в большую бабушкину грудь. От нее всегда пахло травами — мятой, чабрецом, тмином. Другой жизнью, простором полей. Найк поклялся себе, что он ступит на землю, которая некогда была их родовой землей.

— Там могилы наших предков, но я думаю, они все сровнялись с землей, а на их месте цветут васильки и ромашки. — Улыбку бабушки можно было назвать прощающей.

— Да простит всех Господь, — словно подтверждая его мысль, тихо говорила она.

Когда появилась возможность поехать в Россию в начале девяностых, Найк Гатальски не медлил. Он явился в Москву с картой в кармане, с листком, на котором ветвилось древо семьи.

Окрестности Тулы покорили его, бабушка не ошиблась — он ощутил себя дома, не ошиблась она и в том, что повсюду качали головками ромашки и васильки. Земля оказалась свободна. Найк Гатальски арендовал ее, все 25 гектаров, на сорок девять лет. Задумывая свой план в Америке, он догадывался, что это сделать непросто, но никогда не предполагал, что так трудно и дорого. Впрочем, Найк давно и хорошо усвоил: если что-то хочешь — плати. Главная задача — чтобы было чем платить. Отец научил его успешно решать и эту задачу — семейство Гатальски издавна вкладывало деньги в табачные фирмы.

Найк построил точно такой дом, каким, по его представлениям, должен быть барский особняк. Рабочих он привез из Канады — муж сестры владел строительной фирмой. Теперь Найку оставалось развить дело, ради которого он сюда и явился, — возродить старый семейный промысел — выращивать спаржу и артишоки, а также осуществить свою собственную мечту — показать другим людям, как здорово быть вегетарианцем, а для этого открыть ресторан.

Ну и конечно, предаться своей собственной страсти — коллекционировать арбалеты, стрелять из них, позволить другим, понимающим толк в этом старинном оружии, восхищаться ими. Найк не числил себя противником охоты, он просто считал, что для охотника гораздо честнее не иметь преимущества перед животными и птицами, которое дает огнестрельное оружие. А такое старинное оружие, как арбалет, требует от мужчины умения и ловкости.

Наверное, Надю Тавранчук ему послал сам Господь, иначе как объяснить, что эта женщина, похожая на итальянку, но такая русская по сути, владеет не только знаниями о старинном оружии, но и владеет им?

Как все-таки странно складываются обстоятельства жизни — если бы он обратился не в фирму Татьяны Федориной, то, может быть, не встретился и с Надей?

Рука Найка дрогнула, и он полоснул бритвой по намыленной щеке, капля крови выступила под легкой пеной.

Нет, это невозможно. Она бы обязательно пришла на выставку, а он, конечно, ее заметил бы. Он узнал бы Надю!

Еще одна капля, но уже на подбородке, окрасила пену.

— Черт побери! — выругался Найк. Если так дальше пойдет дело, то он разукрасит себя до полного безобразия. И на кого он будет похож на вернисаже?

Наконец он закончил бриться, набрал в пригоршню холодной воды и плеснул в лицо.

Найк завтракал за кухонным столом, тем самым, за которым они с Надей сидели, наконец выбравшись из постели. На ней была его ковбойская рубаха в красную и черную клетку и больше ничего. Рубаха слегка прикрывала мраморные бедра, Надя то и дело запахивала ее спереди, потому что груди упрямо раздвигали полы рубашки, а любопытные торчащие соски высовывались наружу. Найку ужасно хотелось перегнуться через стол и ухватить губами сперва один, а потом второй. Но он ел артишоки, исподволь наблюдая за Надей — интересно, как она отнесется к этому новому для себя блюду, сумеет ли проникнуться любовью к вегетарианской кухне?

Артишоки он приготовил сам, красиво уложил на тарелке, и Надя оценила старания Найка.

— Знаешь, впервые я увидела артишоки в дорогом супермаркете на Новом Арбате. Западная цивилизация, — она улыбнулась, — только-только начала демонстрировать себя Москве, — объяснила Надя, пристально глядя в тарелку. — Нам показывали то, о чем мы читали в западных переводных романах. Я увидела на магазинной полке какие-то фиолетово-зеленые шишки на длинных темно-зеленых ножках. На этикетке прочитала: «Артишоки». Очень хотелось попробовать, и я бы купила. Неважно, сколько они стоили. Но я понятия не имела, что с ними делать.

Найк засмеялся.

— Надо было спросить Найка Гатальски. — Он перегнулся через стол и быстро поцеловал Надю в кончик носа.

Она смущенно вспыхнула.

— Знаешь, к тому времени я уже рискнула познакомиться с авокадо, и было мне так противненько… — Она сморщила нос.

— Я думаю, ты обошлась с этим фруктом не по правилам.

— Это я потом узнала. Когда играешь не по правилам, всегда выходит конфуз.

— Авокадо требует компании чеснока и лимона, чтобы ты знала.

— Теперь-то я знаю. И даже сама могу приготовить салат или коктейль.

— Давай пробуй артишок. Тебе понравится. У нас с тобой наблюдается совпадение вкусов. Я хочу, о нет, я страстно желаю, — он понизил голос до шепота, — чтобы это совпадение было абсолютным и полным.

— Сейчас попробую. — Надя нацелилась вилкой на кусочек.

— В России первым любителем артишоков был Петр Великий. Он дал указание завезти их в Россию. Их считали лекарственным растением, выращивали в садах и огородах самых богатых людей. Артишоки росли и у нас под Тулой. Вот здесь. Между прочим, этот дом, где мы с тобой сейчас сидим, я построил на месте старинного барского особняка. Бабушка дала мне план поместья.

Надя улыбнулась и кивнула. Она наконец наколола на вилку кусочек и потянулась снять губами. Найк не отрывал глаз от ее губ, ему хотелось поцеловать ее сейчас, немедленно, но он удержался.

— Моей бабушке, — продолжал он хрипловатым голосом, — больше всего нравится, когда появляется розетка из огромных серо-зеленых листьев, а потом из середины вырастает высокий, больше метра, стебель, а уже после на верхушке образуется соцветие, похожее на шар.

— Большой шар?

— Сантиметров пятнадцать в диаметре. По крайней мере, у нас на ранчо такие.

— А едят что? — Она кивнула в тарелку. — Я попробовала сейчас что?

— Это нераскрывшиеся соцветия. Перед тем как их есть, надо отрезать верхушку и удалить цветки. Ты чувствуешь вкус незрелых грецких орехов? Да?

Надя помолчала, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Пожалуй. — И снова нацелилась вилкой.

— В ресторане, который мы откроем, станем подавать артишоки с помидорами, зеленью, майонезом или сметаной. И готовить из них суп-пюре.

Надя вспыхнула на секунду, услышав «мы», но решила пропустить мимо ушей, полагая, что Найк имеет в виду себя и своих работников.

— А ты уверен, что не прогоришь с вегетарианским рестораном? У нас в России живут мясоеды.

Найк вздохнул.

— Я знаю. И знаю почему. При низких доходах дешевле питаться мясом. Но я думаю, доходы будут расти и вкусы изменятся. А мы с рестораном тут как тут.

— Но ты должен заботиться о прибыли? Разве нет? — серьезным тоном спросила Надя, хотя думала о совершено другом. Обнаженная грудь Найка, покрытая золотыми волосками, притягивала ее взгляд. Кажется, она поняла, почему ее собственная грудь горит, ее натерли вот эти жесткие волоски. И не только эти… И у нее горит не только грудь, а гора-аздо ниже…

Надя вдруг заалела, но Найк не догадался о мысли, вогнавшей ее в краску.

Он подумал, что она засмущалась от того, что затронула коммерческую сторону дела. В Америке не принято спрашивать о доходах, принадлежности к партии и об интимной жизни. Найк поспешил ее успокоить и снять возникшее смущение Нади.

— Я не ставлю целью получать прибыль от ресторана. И потом, детка, прибыль — это не только деньги. Я хочу оказать влияние на общество.

Надя засмеялась.

— Однако.

— А знаешь… Кое-какую прибыль я уже получил. — Он хмыкнул. — Приехал сюда и нашел тебя, Надя.

Он протянул руку через стол и ухватил ее за запястье. Рубашка распахнулась, глаза Найка загорелись, когда он увидел напрягшиеся и жаждущие ласки соски. Он отчетливо помнил их вкус и аромат. Они пахли корицей. Наверное, у Нади гель для душа с корицей. Он с шумом втянул воздух.

Надя снова засмеялась и другой рукой поплотнее запахнула полы рубашки. Он отпустил ее руку, а она взяла вилку и подцепила еще один кусочек артишока. Теперь она отчетливо ощущала вкус грецких орехов, но он был очень тонкий.

Она вдруг почувствовала глубоко внутри, в закоулках души, что-то похожее на панику, ту, которая возникает, когда рушится привычное старое, ты сам мечтал, чтобы это старое разрушилось, и на его месте уже возникает новое, но оно пугает, и ты цепляешься за старое, хочешь, чтобы оно вернулось и успокоило.

Почему она здесь? Почему с этим мужчиной? Почему она уже воспринимает Найка Гатальски как частицу себя самой? Есть ли время убежать от него, отсюда… И от себя?

Надя вздрогнула и прогнала предыдущую мысль.

— Ты… так считаешь? — запоздало спросила она, словно он только что произнес последнюю фразу.

— Да, Надя. У меня достаточно денег в Америке, они вложены в табачные компании, а я приехал сюда только за тем, чтобы найти тебя.

— О нет, Найк, — сопротивлялась Надя. — Такого не может быть.

— Но такое уже есть. — Найк встал из-за стола, обошел его и наклонился к ней. Он уткнулся подбородком в ее макушку, а руки его медленно опустились на ключицы, потом заскользили вниз, под полы рубашки. Когда его ладони накрыли ее груди, она откинула голову и застонала. Губы Найка не медлили ни секунды и поймали ее стон. Этот стон был со вкусом артишока. — Надя, я хочу тебя. Я буду хотеть тебя всегда. — Он говорил низко и хрипло.

Найк поднял Надю на руки и понес. Но не в спальню, хотя Наде было все равно. Она чувствовала его руки, горячие, обжигающие, она опустила свои, и ей вдруг стало смешно, когда его рубашка с каждым шагом сползала с нее все ниже и наконец упала на пол, и он внес ее в ванную совершенно нагую.

— Ты невероятная, ты красивая, я люблю тебя всю. Твои волосы только для меня, я хочу зарыться в них… — шептал он, опуская ее на блестящее дно, покрытое шершавым ковриком. Он открыл краны, и она почувствовала, как вода омывает сначала спину, потом бедра, а когда над водой виднелись лишь острые набухшие пики сосков, Найк накрыл их руками — сперва один, потом другой.

Вода прибывала, Наде казалось, сейчас она растворится в ней, растает, и ванна переполнится влагой, которая исторгнется из ее собственных глубин. Она застонала и почувствовала, как его тело все еще прохладное, не нагретое водой, опустилось на нее.

Найк жаждал ее так же страстно, как и она. Надя поспешила принять его, ноги сами собой раскинулись так, будто заниматься любовью в ванне для нее дело привычное. Найк засмеялся, хорошо понимая, что это для нее впервые — мужчины никогда не ошибаются насчет опытности женщин — инстинкт. Да, Надя делала это впервые — с ним. Он скользнул глубоко и замер, не то отдыхая, не то не веря в то удовольствие, которое давала ему эта новая для него женщина.

— О Боже, — выдохнул он.

Надя вдруг встрепенулась, обхватила его руками и ногами и начала двигаться. Вода плеснулась через край ванны и растеклась лужей на полу, но им было все равно. Любовная гонка обожгла обоих, они двигались в унисон, словно спешили наверстать упущенное время, упущенное не по их вине. Говорят, для того чтобы продлить молодость, надо жить в учащенном ритме. Наверное, их тела знали об этом секрете.

Надя никогда в жизни так не кричала, как сейчас, ее тело сжалось вокруг твердой набухшей плоти Найка, она билась в конвульсиях, не чувствуя, как вода уходит из ванны. А потом — желанный взрыв. Омытая изнутри и снаружи, она кричала от чувственного удовольствия, и этот вопль не надо было душить, глушить, опасаться, что кто-то услышит.

Ее руки лежали на спине Найка, внезапно Надя заметила, что его кожа почти совсем сухая. Она открыла глаза и увидела серо-зеленую радужку устремленных на нее зрачков.

— Мне хорошо с тобой. Я люблю тебя всю, Надя, — шептал он ей прямо в губы.

Она молчала, потом улыбнулась и прошептала:

— Я думаю, во всем виноваты артишоки.

— Наверняка, — хмыкнул он.

— Значит, у нас с тобой вегетарианский роман?

Он засмеялся.

— Ты очень точно сказала. И кажется, наши артишоки вот-вот созреют.

— И им срежут верхушку? Все их прекрасные цветы? — с деланным страхом воскликнула Надя.

— Не бойся, я с тобой…

Найк покачал головой и поймал себя на мысли, что совершенно не заметил, как допил большую американскую кружку кофе. Он очнулся от видения, только когда на дне кружки, под тонким слоем спитого кофе, увидел свой вензель — переплетенные русские буквы «Н» и «Г». Сестра Мария, художница, подарила ему эту кружку перед поездкой в Россию. Она сама написала буквы каким-то особенным способом. На прощанье, целуя его в щеку, она сказала:

— Вот будет интересно, если у твоей русской девушки, которую ты обязательно найдешь, окажется имя на какую-то из этих букв. Тогда мне будет просто сделать чашку ей в подарок…

А ведь Мария как в воду глядела, вспомнил он русскую присказку. Имя русской девушки, покорившей его сердце, тоже на «Н». И Марии придется лишь сделать еще одну точно такую же кружку, ведь Надя возьмет его фамилию? Она будет именоваться Надя Гатальски. Точнее, Гатальская, если они останутся жить в Москве.

Найк поставил чашку в посудомоечную машину, сохраняя таинственную улыбку на лице.

Как жаль, что до открытия выставки Надя не сможет сюда приехать. Или он ее все-таки исхитрится привезти? А после вернисажа непременно. А на самом вернисаже… Но нет, он не будет про это думать.

Едва он приложил салфетку ко рту, вытирая губы от остатков кофе, как раздался телефонный звонок.

— Найк Гатальски, — бросил он в трубку.

— Это доброжелатель. — Голос звучал так, будто нос зажали бельевой прищепкой, поэтому трудно понять, кому он принадлежал — мужчине или женщине. — Советую поторопиться в выставочный зал. Там кое-что может вас изумить.

Изумить? Его ничто не может изумить, он и без того изумлен, потрясен, восхищен… Какие еще слова способны передать его чувства?

За пять лет в России Найк Гатальски и не такое слышал по телефону, поэтому он грубо выругался и положил трубку на аппарат.

3

Алексей зажег настольную лампу, надел очки, защищающие от металлической пыли и стружки, включил миниатюрный токарный станок. Ему нравилась вещь, которую он делал, здорово получается. Это будет копия французского дуэльного пистолета XVIII века. И кажется, он может рассчитывать на хорошие деньги. Вообще все складывается как нельзя лучше, и они с Галей непременно поедут этой осенью за границу. Их там ждут, они будут жить по-спартански, но им не привыкать. Он вспомнил своих новых знакомых — снобистскую пару, которая воротит нос от автобусных поездок за границу. Он познакомился с журналистом и его женой недавно, когда у него брали интервью для телевидения. Мужик оказался знающий, заводной, и он, Алексей, растроганный тем, что нашел единомышленника, пригласил его в свою компанию. Чем больше народу в автобусной группе, тем дешевле.

— И где ты говоришь жить, в Бельгии? В монастыре бенедиктинок? Вповалку спать в спальниках? Я отоспал свое в спальниках, дорогой. Четыре звезды в Европе меня так и быть, устроили бы, но пять лучше.

Алексей усмехнулся и запустил другую скорость. Вообще, все складывается замечательно, пело в душе. Галка радуется, что он получил такой заказ в Оружейке — обмеры старинного оружия для предполагаемого каталога тоже принесут приличные деньги.

Было без пяти двенадцать, когда раздался телефонный звонок. Алексей вздрогнул и выключил станок. Кого это разбирает в такой час? Наверняка звонок из Москвы, длинный, тягучий, настырный. Он почесал седеющую бороду и снял трубку.

— Алексей? Прости, что так поздно. Это Надя Тавранчук.

Его благодетельница из Оружейки. Алексей уже не злился.

— Привет. Чем я могу?..

— Только ты и можешь. Я хочу сейчас приехать.

— Приехать? — Он дернулся и изогнулся, пытаясь посмотреть на круглые часы в металлическом корпусе, похожие на корабельные, чем они и привлекли его в шведском магазине, который открылся недавно недалеко от их поселка. Сам он когда-то служил моряком и, как оказалось, навсегда надышался морем. — Ты знаешь, который час?

— Для меня сейчас неважно. Мне дорога каждая минута. Потому что от этого зависит моя жизнь.

Он хмыкнул.

— Так патетично? Я не предполагал, что ты такая…

— Алексей, мне не до шуток. И, кроме того, об этом я не могу говорить по телефону.

— На чем ты собираешься приехать?

— На машине. Я попрошу Ларису, мою подругу. Ее «тику» починили.

— О Господи, на такой машине ночью за город? Нет, дорогая Надежда Николаевна, тогда уж я сам к тебе приеду.

— Но я не могу…

— Я твой должник и надеюсь оставаться им сколь возможно долго, мне это нравится… — Он засмеялся. — Я готов перемерить все, что у тебя в запасниках. Жди. Я буду через час.

— Спасибо.

Надя положила трубку и откинулась на спинку кресла в ожидании Алексея. Сонный Маркиз Второй недовольно заворчал, потревоженный резким движением руки хозяйки. Надя взглянула на кота и печально усмехнулась: если бы это животное знало, во что оно вовлекло ее! Теперь Надя уже не понимала — благодарить ли за кота или, напротив, злиться на его распущенность.

А началась вся эта история так.

…Кот Маркиз, рыжий, вальяжный и очень самостоятельный по натуре, почуял весну и начал рваться в Сиреневый сад, возле которого они жили. В конце концов Надя не выдержала воплей и однажды вечером выпустила Маркиза Второго погулять.

— Ну, иди, отправляйся, только ненадолго. К утру приходи, я тебе открою, — сказала Надя, уставшая от его весеннего томления.

Совсем скоро их Сиреневый сад собирался зацвести, и тогда более красивого места не сыскать во всем Измайлово. Цветы сирени были девяти оттенков, Надя сама считала — от нежно-белых до пурпурных. Все эти кусты посадил некогда человек, обуреваемый страстью к сирени, имя селекционера Колесникова помнят уже немногие и не знают, сколько сортов он вывел сам. Его давно нет среди живых, а сад продолжает жить, он такой, каким виделся некогда создателю. Кое-кто из местных жителей может даже рассказать, что бело-розовая пышная «Олимпиада» названа вовсе не в честь спортивного события, от которого осталось много следов по всей Москве, а в честь жены селекционера — любимой Липочки. Многие вообще ничего не знают об этом странном для бурного московского шоссе сиреневом всплеске. Но любой, оказавшись рядом, — даже торговец с Черкизовского рынка, поклонник совсем иной зелени, замирает от буйства красок, а обитающие по соседству жители спешат надышаться, наглядеться, насладиться.

Обычно, когда сирень расцветает по-настоящему, Надя приглашает всех друзей на сиреневый чай, так она называет эту встречу. А потом, выпив чаю, они отправляются надышаться ароматом до следующей весны.

Могла ли она отказать Маркизу Второму в желанной прогулке, хотя и ночной, — коты ночные зверьки?

Но наутро кот не явился, и Надя, обвиняя себя в ненужном, совершенно неуместном гуманизме, обшарила весь сад, заглянула под каждый куст. Она искала его даже в зарослях японской айвы, цветки которой он с таким удовольствием объедал в прошлое лето. Маркиза Второго не было нигде.

А вечером раздался звонок и чужой голос прохрипел:

— Рыжий кот твой?

Сердце Нади забилось в дурном предчувствии. Ей показалось, что даже по телефону она ощущает запах перегара, застарелого пота и неодолимое желание неизвестного получить свое. Сомнений не возникало — этот тип сделает все, чем станет грозить. Надя поняла: он оценил кота по достоинству и проделал большую умственную работу — сумел выяснить, чей он любимец, и узнал номер телефона хозяйки.

— Д-да… А кто говорит?

— Дед Пыхто и бабушка Никто. Так твой или нет?

Перед глазами Нади запрыгали картины — в углу Сиреневого сада настоящий бомжатник. Они могли поймать кота и…

— Мой, мой кот!

— Тогда слушай сюда. Деньги в клювике или сама снимешь шкуру с дерева.

— Погодите! Сколько, сколько вы хотите?

Надя понимала, она ведет себя неправильно, надо поговорить, отговорить, поторговаться… Но она знала, этот тип просчитал заранее, насколько неправильно она себя поведет. А как может вести себя женщина, когда у нее отнимают — и навсегда — что-то любимое, а значит, часть ее самой? Ну кто торгуется в таком случае?

Когда голос в трубке назвал сумму, Наде эта цифра показалась такой же нереальной, как и тот миллион долларов, который обычно требуют угонщики самолета. Вот и все, ее поездка в Италию отменяется.

Потом она упорно заставляла себя забыть все ощущения и страхи, навалившиеся на нее, она выполнила указания похитителей. Было все, как в детективе: подвал, мальчик в грязной куртке и с сопливым носом, но с совершенно порочными глазами, ее кот, ревущий и царапающийся. Но противней всего была собственная спешка с дрожью в коленях, потому что Надя хорошо знала, что в таком состоянии можно потерять не только деньги, кота, но и много чего еще. Потом, пытаясь отделаться от воспоминаний, выталкивая их из собственного подсознания, чтобы они не лежали там укоряющим грузом — Надя всегда так поступала, — она сделала главный вывод: ей повезло — похитители оказались в начале своего опасного пути и были дилетантами.

Надя вздохнула с облегчением, в который раз пережив весь ужас нынешней весны. Она провела рукой по пушистой густой шерсти Маркиза Второго, который почти сливался по цвету с пледом на кресле. Кот даже не пошевельнулся, а еще крепче зажмурил глаза. Усатая морда источала сытость и удовольствие. Казалось, никакие потрясения мира не способны поколебать его вальяжный покой. Похитители, надо отдать им должное, обращались с котом предельно почтительно, ни один волосок не упал с его шкуры, кроме тех, которые сам Маркиз Второй потерял в любовных оргиях под сиренью. Заполучив кота обратно, она долго мыла его шампунями и притираниями, а доведя до совершенства, внезапно разозлилась.

— Ну ты и дрянь, Маркиз, — прошептала она ему в левое ухо, он слегка приподнял его, потом снова расслабил, словно догадавшись: ничего благозвучного ему все равно не услышать от хозяйки. — Знал бы ты, чего лишил меня, наглец? Неужели нельзя сдержать свои весенние чувства или обойтись подругами ближнего круга? С какой радости ты унесся… Мало тебе… Вот я тебе… Ты меня слушаешь, в конце-то концов?

Вовсе нет, Маркиз Второй не слушал хозяйку, он, уставший от любви и заточения, мирно спал, и ясно было: его сны совершенно бестрепетны и покойны.

Надя махнула рукой — нет, не могла она лишить кота земных радостей, черт с ней, с поездкой в Италию, придется на нее зарабатывать снова.

— Ох, знал бы ты, во что меня вовлек, — со вздохом повторила Надя сейчас, ожидая приезда Алексея Дронова, выныривая из воспоминаний.

Что поделаешь, любая привязанность ведет к обязанности, известное дело. А результат один и тот же — коту доверься или мужчине, расхлебывать придется самой.

С Алексеем Дроновым она познакомилась в Оружейной палате, там Надя Тавранчук работала давно, она попала в это невероятно престижное место сразу после университета благодаря стараниям бывшего мужа Стасика. Ей нравилось входить в Кремль, показывать пропуск суровым парням с автоматами — кремлевским курсантам, вот она я, своя здесь, крутилось первое время в голове у Нади, а потом привыкла и показывала пропуск так, словно говорила: вы еще сомневаетесь? Напрасно. Я здесь своя.

Она работала в отделе оружия, и больше всего ей нравилось заниматься выставками. Старинные мушкеты, арбалеты, луки, винтовки, штуцера, аксессуары… Ей приятно держать в руках вещи, к которым прикасались или которыми владели известные в истории люди, у нее создалось впечатление, что за годы работы в Оружейной палате она познакомилась с тысячами мужчин и несколько меньшим числом женщин, хотя в прошлые времена оружие любили и дамы. Довольно часто Надя Тавранчук ездила в другие города устраивать экспозиции.

Да, если бы не Стасик, никогда не сидеть ей в Кремле. Когда она заканчивала университет, никого никуда уже не распределяли. Но Стасик…

Надя хмыкнула и накрутила длинную прядь волос на палец. Странное дело, но история собственного замужества подтверждала ее мысль: ей казалось, что все люди, с которыми ее сталкивает судьба, исполняют какую-то свою роль в ее жизни и исчезают из нее. Вот и Стасик. Сыграл свою роль и исчез. Но теперь, когда появился Найк Гатальски, она все чаще вспоминала о нем.

От звонка в дверь Надя вздрогнула и подскочила: Алексей!

— Ох, наконец-то! — Надя открыла дверь, даже не поглядев в глазок.

— Рискуешь, Надежда. Открываешь не глядя в такой час… — Алексей покачал головой, потом пригладил темную кудрявую бороду. — Ну что стряслось? Чего ради ты решила вытащить примерного семьянина из супружеской постели среди ночи и погнала в столицу нашей Родины?

— Я пропала. — Надя сказала это с такой интонацией, что у Алексея Дронова мигом исчезло всякое желание шутить или иронизировать. Карие глаза, которые секунду назад игриво поблескивали, мгновенно стали серьезными, и в них можно было заметить искреннюю тревогу.

— Надь, что случилось?

— Если ты не поможешь мне, то я пропала, — снова повторила она. Глаза ее были совершенно сухие и горели, как бывает у людей в последней степени отчаяния. Таких глаз Алексей никогда не видел у своей жены и никогда бы не хотел увидеть. Галкины глаза большие и всегда очень спокойные, Алексей Дронов всегда хотел иметь жену именно с такими глазами.

— Я сделаю все, что смогу. Слишком многим я тебе обязан. Если бы не ты…

— Мне нужен охотничий арбалет Людовика XII. Срочно.

— Срочно? — Алексей почему-то ухватился за последнее слово.

— Да. Через три, нет, уже через два с половиной дня он должен лежать в витрине, на зеленом бархате.

Алексей присвистнул.

— Хорошенькое дело! А что случилось?

— Его украли.

— Гатальски знает?

— Нет. Я не могу ему сказать.

— Почему? Он быстро бы связался с кем надо.

— Я не могу ему сказать. Ты понимаешь?

— Не совсем, но верю, если ты так считаешь.

Сказать Найку! Который доверился ей во всех смыслах! Который… Нет, она должна сама выпутаться.

Алексей молчал.

— Я ничего не могу сказать, Надя…

— Я имею в виду, конечно, копию арбалета. Не оригинал. Там лежала копия, но очень хорошая.

— Бывают копии, которые по цене мало уступают оригиналу. Не тебе объяснять, Надя.

— Она как раз и была такая. Я думаю, это европейская работа очень высокого класса. Может быть, итальянская. Я знаю некоторых мастеров по иллюстрациям в книгах. Скорее всего, она была сделана в прошлом веке. Или еще раньше. Понимаешь, и сам металл, и инкрустация… — Она махнула рукой, не желая продолжать. — Да о чем я говорю, ты и сам все знаешь.

— Ты мне льстишь, Тавранчук. — Он усмехнулся. — Думаешь, я могу повторить такую копию, какая была в коллекции у Гатальски? Да еще за три дня?

— Я дам тебе все описания, до мелочей, до мельчайшего скола на дереве.

Алексей быстро соображал.

— Я расплачусь с тобой сполна. Потому что за экспозицию Федорина мне обещала хорошие деньги. — Значит, снова никакой Италии, с тоскливой горечью отметила про себя Надя. Неуловимая страна!

— О цене договоримся. Ты мне обеспечила прекрасные заказы, Надя. А это кое-чего стоит.

— Алексей, я тебя умоляю.

— Хорошо, у меня есть одна мысль. Кстати, не заваришь мне чашку чая?

Теперь глаза Нади заблестели от слез. Напряжение, которое готово было разорвать ее на части, понемногу отпускало, она переложила тревоги на чужие плечи, и теперь ей ничего не оставалось, как дать волю слезам. Надя включила чайник, поставила на стол чашки, слеза упала прямо на блюдце, и она, как ей показалось, незаметно смахнула ее пальцем.

— Надь, но я люблю с сахаром или с вареньем, как ты помнишь, не с солью, — подал голос Алексей.

Она засмеялась.

— Я помню, я все помню, но ничего не могу поделать. Алексей, я так его люблю.

— Ты имеешь в виду чай? Что за сорт? Высокогорный? Крупнолистовой? Дарджалинский?

— Глупый ты мужик, Дронов. Я люблю Найка Гатальски. А он — меня. Теперь ты понял? Ты понял, почему я не могу поднять тревогу из-за арбалета? Тот, кто украл его, зачем-то хочет, чтобы возник шум. Я долго думала, я перебрала в голове все варианты и сделала вывод: если бы хотели украсть вещь из-за ее цены, то там нашлось бы кое-что более ценное. — Она пожала плечами. — Может быть, конечно, кто-то эту копию украл под заказ. Но о содержании коллекции пока не знает никто. Только я.

Алексей присвистнул.

— Вот это да!

После чая, который они выпили в полном молчании, Алексей сказал ей:

— Надя, но без твоей помощи мне не обойтись. У меня есть одна заготовка, которую и впрямь, если постараться, я могу довести за это время…

— Я согласна работать ночами.

— Что ж, тогда я готов, — сказал Алексей. — Завтра приеду.

4

Могла Надя заснуть в эту ночь? Она даже не пыталась. Лежала с открытыми глазами, потом на секунду веки смежались, возникали знакомые лица, в мозгу роились обрывки фраз, видений. Но чаще всего появлялись лица двух мужчин — Стасика и Найка.

Их любовь со Стасиком начиналась так романтично, и было это десять лет назад, на бабушкиной даче.

— Тебе очень идет этот язык, — услышала Надя внезапно раздавшийся мужской голос, и ее итальянская песня оборвалась на полувздохе.

Надя вздрогнула от голоса, донесшегося из-за дачного забора, и оглянулась. Над планками штакетника, покрашенного в цвет спелой рябины, возник поясной портрет молодого мужчины, если он и был меньше двух метров ростом, то на самую малость. Надя смутилась, но любопытство одолело, и она сделала вид, будто ее ничуть не тронуло неожиданное замечание. Девушка продолжала качаться на качелях, висевших между двумя старыми яблонями. Ветки деревьев были толстые и могучие, отягощенные яблоками — осеннее полосатое еще не дозрело, — она раскачалась так сильно, что яблоки посыпались от столь страстного порыва.

Надя чертыхнулась и затормозила. Ничего хорошего, если весь урожай раньше времени окажется на земле. Сердце билось неровно, его как-то странно подмывало, словно от предчувствия: точно так же, как внезапно и неожиданно нарушена предосенняя тишина ее дачи, будет нарушено — или уже нарушено? — привычное течение ее жизни. Она приехала сюда отдохнуть после летней практики, безмятежно пожить среди тишины перед последним курсом. Да откуда он взялся, этот парень? Когда она приехала, у соседей висел здоровенный замок на калитке.

— Привет, Надя, — сказал он. — Ты меня не помнишь? Впрочем, можно допустить и такое. Ты была самая настоящая малявка, когда я вырос и стал вполне привлекательным юношей. — Он улыбнулся, зубы сахарно белели на загорелом лице. — Вообще-то, летом на дачах дети от пяти до восемнадцати одну компанию водят, но я не из их числа.

— Так вы… ты… Стасик? Стасик Рублев? — Надя снова толкнула качели и медленно поплыла по жаркому воздуху. Вперед — назад, вперед — назад…

Она опасалась остановиться, потому что тогда придется вести осмысленную беседу, а так можно бросить слово — другое, его подхватит ветер и донесет до ушей Стасика. Надя стиснула пальцами вытертую до блеска пеньковую веревку и посильнее оттолкнулась носками тапочек от плотной земли.

— Да, ты права, я Стасик Рублев. Это так же верно, как и то, что сказал: тебе очень идет итальянский язык, милая соседка.

Стасик ухватился руками за штакетины, словно намеревался собрать их в горсть, и Наде показалось, что деревянные планки вот-вот хрустнут — пальцы Стасика были длинные и сильные. Надя поймала себя на том, что ее глаза пристально всматриваются в безымянный палец правой руки соседа — есть ли на нем тонкое золотое колечко. Кольца не было, и хотя это не факт, что Стасик не женат, ей почему-то понравилось увиденное. Сердце забилось веселее, Наде захотелось чего-то еще… она сама не знала, чего именно, поэтому вновь сильно оттолкнулась от земли и взмыла вверх. Недозрелое яблоко сорвалось с самой верхушки и упало ей в подол.

Надя пребывала в том возрасте, когда каждый приятный мужчина рассматривается с одной и весьма определенной точки зрения: вот такой мог бы стать ей мужем? Подобные мысли было принято давить в себе, считалось, они возникают в голове лишь весьма легкомысленных, ветреных и просто глупых особ. Никто не говорил и не объяснял юным барышням, что эти мысли рождаются по совершенно иным причинам: в крови играют гормоны, это они кружат голову, требуя своего от тела. Надя Тавранчук ничего такого не знала и вела себя как могла, не отыскивая никаких физиологических объяснений. Но ее кровь вскипала от одного взгляда соседа Стасика.

Как он хорош собой в синей майке, натянувшейся на мускулистых плечах и груди, темный цвет ткани оттенял светлые коротко стриженные волосы, придавая ему сходство с древними викингами, о которых она писала курсовую. Сердце замерло, в горле запершило. И снова яблоня качнулась, а плод, уже более зрелый, наверное, самый скороспелый из всех, оторвался от ветки и упал снова на подол дачной цветастой юбки. Несшитые между собой половинки на сей раз разошлись, обнажив загорелые литые бедра. Надя торопливо соединила полы юбки, а яблоко скатилось с коленей и устремилось к забору, возле которого стоял Стасик.

— Тебе не кажется, что это знак свыше? — Он улыбнулся и просунул руку между деревянными планками, но она застряла, слишком широкая в кости, и пальцы Стасика ловили воздух. — Может, угостишь яблочком соседа, а? — просительным тоном проговорил он.

Надя еще качнулась, словно решая для себя, может ли она увернуться от судьбы, потому что уже почти не сомневалась: встреча не останется мимолетной.

Девушка встала с качелей, сбросила тапки и ступила босыми ногами на мягкий прохладный клевер. Потом одернула юбку, грудь под красной майкой, повторяющей по цвету алые маки на юбке, напряглась, и Надя пожалела, что не надела лифчик. Она хотела расслабиться, ничем себя не стеснять все эти дни, отдыхать от бурной практики после четвертого курса исторического факультета. Но что она могла сделать со своим телом, которое реагировало на присутствие Стасика так, как реагировало? И Надя торопливо наклонилась за яблоком, потом скрестила руки на груди, чтобы Стасик не увидел ничего лишнего.

Но он смотрел как раз на то, что она пыталась прикрыть, безошибочно читая ответ юного тела, и этот ответ ему нравился.

— Возьми. — Надя протянула яблоко между штакетинами.

Стасик смотрел на девушку, юную и свежую, на ее совершенно чистое лицо, на коже ни следа прошедших лет, которые, судя по всему, были безмятежными, ее кожа такая же нежная, как шелк на простыне. Темные волосы, длинные и тяжелые, распущены по плечам. У нее удивительное лицо — нос вполне можно назвать классическим римским, глаза темные, почти черные, по-детски пухлые губы, длинная тонкая шея, а грудь вполне зрелая и говорящая о многом. Юбка, которая и не юбка вовсе, а кусок ткани, обернутый вокруг бедер и затянутый на тонкой талии пояском, и алая тонкая майка с низким вырезом не скрывали, а подчеркивали все прелести фигуры. Она конечно невинна, подумал Стас и сам себе удивился — а ему-то что?

— Но яблоко не дозрело, — сказала Надя, как ей казалось, совершенно равнодушным тоном. — Осеннее полосатое еще должно повисеть. А у вас есть такие? — Она вытянула шею, словно пыталась увидеть то, что будто бы волновало ее сейчас более всего, хотя на самом деле ей совершенно все равно, что у кого растет в саду. Подобное ее волновало гораздо раньше, когда вместе с ватагой дачных детей она неслась к пруду, не забывая высматривать, нельзя ли что-то отщипнуть по дороге, выбившееся на ничейный простор улицы. Сейчас Надя старалась подавить бешеное волнение сердца.

— Я не знаю, что у нас тут растет, я давно не был на даче. — Он пожал плечами. — Ты училась музыке?

— Нет, у нас слишком маленькая квартира, чтобы втащить в нее пианино. — Она раздвинула губы и заставила себя улыбаться.

— Так откуда все это? — Стасик грациозно повел рукой, кажется, вопрос касался не только музыки…

— Я начинала учиться в архитектурном, и там был хор. Я в нем пела. Мы даже выступали с концертами.

— А теперь где ты учишься?

— В МГУ, на истфаке. А ты?

— Я свое уже отучился. Я закончил художественный факультет пединститута.

Надины глаза стали совершенно круглыми от удивления, а ресницы затрепетали. Такие парни, как Стасик, учатся в педагогическом?

Стасик прочел искреннее изумление в глазах девушки и истолковал его совершенно правильно. Поэтому он объяснил, как делал это много раз в своей жизни:

— Ни в коем случае. Я не то, что ты думаешь. Не учитель рисования. Впрочем, как посмотреть. — Он хмыкнул. — Может быть, у меня и есть педагогический дар. Я художник в некотором смысле этого слова.

— Ты рисуешь?

— Скорее руковожу процессом рисования. У меня иконописная мастерская. Тебе как историку будет интересно. Хочешь поехать посмотреть?

Надино сердце дернулось, а разум предупредил: осторожней. Она не знала, как поступить, но Стасик невольно помог ей.

— Нет, не сейчас. Сейчас я улетаю.

— В Москву?

— Ты мне льстишь, если думаешь, что у меня есть самолет. Пока нет, но не исключено в дальнейшем.

Надя фыркнула, а ему понравилось, как нежно порозовели ее щеки. Стасик ухмыльнулся.

— Я улетаю из Москвы «Люфтганзой» в Германию.

— В Германию?

— Да. У меня дела в Кельне с одним издательством, мы делаем в России некий проект. Я менеджер этого проекта, кроме всего прочего.

— А что ты должен будешь делать? — неожиданно для себя проявила любопытство Надя.

— Ты очень любознательная, соседка. Ты такая во всем? — Он улыбнулся, изучающе глядя в темные глаза. Она покраснела, но очень аккуратно, шея Нади не залилась краской, а только щеки. Ему не нравилось, когда у женщин краснеют уши и шея. — Давай встретимся, когда я вернусь, и я все тебе расскажу. А может быть, — он сделал паузу, желая разжечь любопытство девушки, — может быть, и тебе найдется работа в нашем проекте. Ты, наверное, как всякий студент, не прочь заработать, к примеру, сотню-другую дойче марок?

Сердце Нади подпрыгнуло к самому горлу. Да может ли такое быть? Работать вместе со Стасиком? И вообще — эта встреча реальность? Здесь, на даче, она была тысячу раз, и никогда ничего даже отдаленно похожего с ней не случалось, летняя жизнь текла медленно, так же медленно, как Земля вращается вокруг Солнца.

— А ты споешь мне на прощанье, Надя? — спросил Стасик, наклонившись и положив голову поверх штакетин. Он смотрел на нее с нарочитой мольбой, так обычно гипнотизируют взглядом своих хозяев добродушные лабрадоры, когда очень чего-то жаждут, а им не дают.

— Ну… если ты на самом деле хочешь. — Надя пожала плечами. — Я люблю петь. Итальянскую, русскую?

И, не дожидаясь ответа Стасика, Надя запела «У церкви стояла карета».

Голос у Нади был не сильный, но чистый и низкий. О таких голосах говорят, что они очень сексуальные, Стасик не стал бы спорить с точкой зрения специалистов по голосам. Он чувствовал, как желание нарастает, переполняет его, распирает, в джинсах стало так тесно, будто он надел чужие и на размер меньше, а песня длинная, Надя красивая, воздух пропитан ароматами лета — цветами, плодами, землей, всем очень живым и невероятно телесным. Стасику пришлось призвать на помощь всю волю, чтобы не перемахнуть через забор и не схватить, не повалить Надю на мягкую густую траву под роскошной яблоней и не взять сразу, не играя и не раздумывая ни о чем.

Но нет, не время, уверял он себя, он получит ее непременно, он это знает точно. Невинная юная девушка будет его, он станет ее первым мужчиной. Но чуть позже. Когда плоды созревают, они сами падают тебе в руки.

Надя умолкла, а Стасик покачал головой, потом с трудом проглотил слюну и сказал шутливо:

— Мне жаль старушку Бичевскую, она сама отправилась бы в утиль, если бы услышала, как ты поешь ее песню. Ты поешь лучше, это я говорю. Хочешь, устрою тебе гастроли?

— Нет, нет! — Надя замотала головой, волосы заплясали и заблестели на солнце. — Это любительское пение.

— А я бы сказал, это салонное пение. Тебе вообще пошло бы держать салон, как это было в прошлые века. У тебя собирались бы гости… Ты, дорогой мой историк, наверняка помнишь: для таких любительниц пения графья строили дворцы.

— И, между прочим, брали их в жены, — неожиданно для самой себя добавила Надя.

— Что ж, таких не грех и в жены взять.

Она засмеялась, а Стасик помахал рукой и, с трудом переставляя ноги, почел за благо отойти от забора подальше.

— До встречи! — крикнул он ей, оборачиваясь.

— Пока, — махнула в ответ Надя.

А как же он найдет ее и когда? — с внезапной печалью спросила она себя.

Он нашел ее. Это произошли ровно через десять невыносимо долгих дней, в каждый из которых Надя просто не знала, куда себя девать.

Она думала, как ей лучше поступить — уехать с дачи в Москву или остаться, как ему будет проще ее найти? Да, она мечтала о нем и днем и ночью, она ворочалась на жесткой кушетке, сминая любимую дачную простыню — по желтому полю голубые васильки, она прислушивалась к шагам за окном в тишине дачной ночи, но, увы — это не он. Потом Надя стала злиться на себя — ну с какой стати Стасик поедет на дачу, если он не появлялся здесь тысячу лет? Откуда ему знать, что она все еще здесь? Искать ее? А может, это просто были вежливые слова — для чего ему искать ее? На сколько же лет он ее старше?

Надя садилась в кровати и прижималась к стене затылком. Густые волосы не позволяли ощутить прохладу остывшего за ночь дерева. Так на сколько Стасик старше ее? На десять лет? На двенадцать? Потом ей стало не по себе, когда перед глазами проплыла эта дачная сцена — господи, ну просто какой-то октябренок, которого попросили спеть песенку, только не поставили на табуретку — рост подходящий у зрителя, потому и не попросили подняться повыше, Стасик и так ее прекрасно видел.

Да, он видел ее. Всю. Даже то, что она была без лифчика. В животе стало горячо, а дыхание перехватило. А ему понравилось то, что он увидел, сказала она себе откровенно.

Утром Надя решила уехать в Москву. Ведь Стасик сказал, что найдет ее, и если захочет, то и на самом деле найдет. А она, кажется, уже отдохнула. Хватит прохлаждаться. И в Москве все будет казаться иным, расстояние ставит на места еще и не такое.

Бабушка встретила ее с радостью, ей надоело одиночество, она быстро сварила кофе и стала расспрашивать, что и как зреет в саду.

— Я туда поеду, но позже, меня пригласили поработать. — Она подмигнула Наде.

Могла бы и не говорить, подумала Надя, она хорошо знала: если на седой челке красная бельевая прищепка — чтобы волосы не лезли в глаза, — значит, бабушка в рабочей форме. Надя не раз покупала ей заколки и очень красивые, но бабушка стояла на своем: они ей мешают работать, а прищепка нет. — Машинистка ушла в отпуск.

— Да кто сейчас на машинке печатает?

— Как кто? Я.

— Но везде есть компьютеры.

— Компьютер у них был один, и тот в отпуск ушел. Отправился в ремонтную мастерскую. Поэтому меня и пригласили. — Она с удовольствием развернула золотистую бумажку и вынула халву в шоколаде. — Заработаю и куплю нам с тобой разных сладостей.

— Слушай, бабуля, может быть, и у меня появится работа.

— Твоя работа — учеба, милочка. — Бабушка поджала подкрашенные губы, собрала их щепоточкой. — Еще год, и ты начнешь зарабатывать.

— Но ты знаешь, на даче…

И Надя рассказала бабушке о встрече со Стасиком. Конечно, без подробностей и чувств, только канву беседы, из которой и на самом деле можно было понять лишь одно: у парня проект, и ему могут понадобиться исполнители.

Бабушка допила чай.

— Стасик Рублев всегда был лихим парнишкой. Но подумать только — иконописная мастерская! — Она помолчала, словно пытаясь осознать, что это на самом деле такое и почему это могло произойти. Потом, видимо, не найдя точного ответа или, напротив, что-то твердо решив для себя, бабушка заговорила о другом: — Не знаю, сколько раз он женился, но два безусловно. — Она посмотрела на Надю и засмеялась. — А помнишь, как ты… Ой, не могу! — Она откинулась на спинку стула и захохотала так искренне, что Надя, еще не зная, о чем услышит, улыбнулась на всякий случай. — Однажды ты напялила на себя тюлевую накидушку, залезла на забор и запела во весь голос. А он тогда уже был подростком, лет пятнадцать ему точно исполнилось. И знаешь, что ты пела?

— Не-ет… — Надя похолодела.

— Ты пела, дорогуша, очень громко, и я бы сказала, нагло, одну и ту же фразу: «А я Стасика невеста!»

Надя вспыхнула, кажется, загорелось все тело, до самых корней волос, и вот сейчас у нее покраснели даже уши.

— Не может быть.

— Еще как может. Клянусь. Он ведь был прехорошенький парнишка. Белые волосики, голубые глазки, стройный такой. Он занимался плаванием и, кажется, был каким-то чемпионом. Не то Москвы, не то бассейна. Но соседи Рублевы… они… как бы тебе сказать, очень закрытые люди. А в те времена мы все жили нараспашку, душевно. Только от Рублевых ничего не дождешься, кроме сухого «здрасьте». Матушка у них отличалась суровым нравом. Но ее уже нет, царствие ей небесное. А все дети, трое сыновей, выросли и на даче давно не появляются. Самый младший, Мишутка, жил с отцом. Но Рублев-старший несколько лет назад скончался. Старенький. Так что дача давно пустует. Старший брат как-то наведался, сказал, мол, оставим пока как памятник семейному прошлому. Ты видела, у них там все травой поросло?

— Мне нравится, красиво.

— Да и у нас с тобой сейчас такая же красота. Вообще-то, дачей всегда твоя матушка занималась.

— Можно понять, специалист по ландшафту.

— Вот-вот, это-то увлечение профессией и увело ее так далеко. В Германии ландшафты улучшает. — Бабушка вздохнула. — Но я не осуждаю ее, и ты, думаю, тоже. Когда твой отец разбился на машине, я боялась, она уже не оправится. А когда ей предложили поехать на работу в наше посольство садовником, я не держала. У нее на самом деле талант к этому, Тимирязевку закончила с отличием. Неудивительно, ведь наш род работал на земле. Не тебе рассказывать. Чего только у моего деда не росло. — Она махнула рукой. — Ладно. Все прошло, у каждого своя судьба, своя дорога. Чистая правда: прямо пойдешь — одну судьбу найдешь, налево — другую, направо — третью. Главное, назад не возвращаться. Плохая примета. Поэтому себя надо слушать, вот что я скажу, Надежда ты моя драгоценная.

И Надя слушала себя. А голос не говорил ей ни о чем и ни о ком, кроме как о Стасике Рублеве.

Стасик объявился.

Утром зазвонил телефон, и в трубке раздался низкий хрипловатый голос.

— Доброе утро. Как яблоки, уже созрели?

Надя засмеялась.

— Если у тебя там был день за три, то да. Тридцати дней как раз хватит. И наступит осень. — Она говорила это, а горло сдавило — сердце подпрыгнуло от свершившегося ожидания.

— А песни все перепеты?

— Ну конечно нет.

— Я рад и готов слушать их всю жизнь.

Но это были слова, и всю жизнь слушать Надины песни, как, впрочем, ничьи песни вообще, Стасик не мог. Ему становилось скучно с той самой минуты, когда он узнавал женщину, находившуюся рядом с ним, и хотелось чего-то нового.

Если честно, он не знал, что с ними делать дальше, с женщинами, потому что жизнь его заполнена делом, которое перестало быть искусством, превратившись в успешный, захватывающий бизнес.

До Нади он был женат дважды, у него остались дети от каждого брака, потом Стасик долго не женился, но менял женщин часто. Надя покорила его молодостью, свежестью, и ему вдруг показалось, что она сможет подсказать, натолкнуть на мысль о том, что ему надо делать в семье.

Но Надя не захотела брать на себя такой труд. Они прожили два с половиной года и расстались. По-хорошему, или, как теперь говорят, друзьями.

Надя ворочалась в постели, в окно пробивался рассвет, глаза горели, но сна не было, и она стала думать о Найке.

С Найком Гатальски все происходило по-другому. Конечно, ей уже не двадцать, а тридцать, и минувшее десятилетие оказалось непростым. Теперь Надя была женщиной, которая прекрасно знает, чего стоит, она научилась жить одна, распоряжаться собой и вполне успешно. Как и отвечать за себя, ни на кого не надеяться, но и ни перед кем не отчитываться.

Поскольку Стасик сыграл значительную роль в ее жизни, то с некоторых пор Наде стало казаться, что все люди в судьбе других людей только тем и заняты, для того и нужны, чтобы исполнить свою роль и удалиться, а она может продолжать жить дальше.

Да, он привел ее в Оружейную палату, но она усердно потрудилась, чтобы стать уникальным специалистом — Надежда Николаевна Тавранчук — единственный знаток столь высокого уровня старинного оружия мира. Разве не подтверждение тому вот это предложение Татьяны Федориной — поработать на Найка Гатальски? Татьяна слишком ценит свою репутацию, чтобы кого попало нанимать на работу. Она имеет дело лишь с состоятельными и кредитоспособными клиентами, и уж для них-то подбирает исполнителей безупречных.

Безупречных, проныло внутри Нади, и она со стоном повернулась на бок, потом свернулась калачиком. Простыня жгла кожу. Вот тебе и безупречных!

В тот день, когда Татьяна Федорина сделала ей предложение, Надя пришла на работу рано, чтобы, не отвлекаясь ни на что, составить план предстоящей выставки холодного оружия в известном уральском городе Златоусте. Надя должна была предложить, что из запасников отправить туда, какие ножи из прошлых веков смогут оттенить достоинства нынешних изделий. В отделе никого, кроме нее, не должно быть, коллеги на выезде, а в тишине приятно поработать.

Как она обрадовалась в тот день Татьяниному звонку! Это был просто голос с небес, после того как кот лишил ее всех денег! Она сидела за столом в кабинете в полном одиночестве. Старинные часы пробили двенадцать, а с их последним ударом раздался телефонный звонок.

— Отдел выставок. Тавранчук.

— Привет, Тавранчук. Не узнаешь?

— Узнаю, — усмехнулась Надя. Трудно не узнать этот уверенный, слегка визгливый голос Татьяны Федориной, бывшей коллеги Нади, а ныне свободной предпринимательницы. — Как же не узнать…

— Да, сколько лет мы с тобой знаем друг друга?

— Мно-о-го, — протянула Надя, пытаясь сообразить, чем обязана ее звонку.

Татьяна всегда была очень смышленой, и когда Надя задумалась, откуда в ней это, то нашла первопричину в истоках — отец Татьяны был генералом интендантской службы в прежние времена. Этим, Наде казалось, все сказано. А сама Татьяна, закончив университетский истфак, сразу попала работать в Алмазный фонд… Потом создала свое предприятие и стала посредником при устройстве выставок. Она привлекала к работе на себя бывших коллег, те охотно соглашались — Татьяна прилично платила, хотя все понимали, что еще приличнее она оставляет себе, имея дело, как правило, с иностранцами.

— Так чего ты хочешь, Татьяна?

— Предлагаю поработать.

Надя улыбнулась. Сон в руку. А если бы она не потратилась на Маркиза? Судьба подкинула бы ей предложение?

— Что? Где? Когда? Почем?

— Выставка. В Москве. Срочно. Дорого. Еще вопросы есть?

— Ни одного. Я готова.

— Я так и знала. Ты ведь собралась в отпуск. А поездка сорвалась.

— Слушай, твоя осведомленность может навести на мысль…

— …что я организовала похищение твоего кота? — Татьяна хрипло рассмеялась. — Нет, просто я всегда знаю все, что мне надо. Значит, так, оформляй отпуск и быстренько лети ко мне в офис.

Заявление об отпуске давно написано, поэтому Надя Тавранчук приехала в офис Татьяны в тот же вечер, и та объяснила ей задачу.

— Учти, этот тип любит придуриваться, будто не знает русского. Он его знает так же, как мы с тобой, а может, и лучше. Я навела справки во всех архивах: его предки владели землей под Тулой, которую он арендовал. — Она усмехнулась. — Знаю я и то, как ему удалось арендовать сразу на сорок девять лет. Но это не наше дело. Главное — он приехал сюда всерьез и надолго. У него грандиозные планы и очень разнообразные интересы. Твое дело, Надежда, хорошо поработать и понравиться ему. Сейчас он выставляет арбалеты, а потом может луки, а после… Мы ему вложим в голову, что ему выставить после. — Татьяна всегда была готова решать за других, и очень часто ей это удавалось. — Я тебе заплачу… — Она пристально посмотрела на Надю. — Ты ведь хочешь поехать в свою Италию, правда? Так вот, ты поедешь. Тебе хватит отправиться туда даже не с теми полоумными, с которыми ты собиралась.

— С паломниками, — поправила Надя.

— Я про них и говорю. Ты поедешь как нормальный человек. А если с подвигнешь мужика на новый заказ, то можешь больше никогда не волноваться насчет загула своего котищи.

— Нет уж, я больше его не выпущу.

— Да кастрируй ты его к чертям!

— Не могу пойти против природы.

— Ну вот, еще один защитник нашелся…

— А ты знаешь и других? — Надя улыбнулась, Татьяна Федорина не меняется.

— Да этот Найк Гатальски. Он, видите ли, против стрельбы из ружей по животным. Он за гуманные способы… Будто есть какая-то разница. Шкуру-то все равно с них снимать, неважно, чем подстрелить — пулей или стрелой?

Наде понравилось то, что она услышала от Татьяны про Найка, и ей захотелось поскорее увидеть этого Гатальски.

— У него польская фамилия?

— Ну еще бы он сюда с русской явился. Пяти лет он не протянул бы. Я и это выяснила, какие-то далекие предки его переселились в конце XVIII века из Польши в Россию.

— Ты говоришь, он уже пять лет здесь?

— Да. Целых пять лет. Так, вот тебе адрес, телефон и прочее. Прочитай на досуге и приступай.

— Хорошо, я все поняла, Татьяна.

— Желаю успеха.

На этом месте воспоминания прервались, потому что кот Маркиз, который устроился у нее под боком, заворочался, засопел, потом вытянул лапы, напрягся и потянулся, царапнув при этом Надю по руке. Она от неожиданности отдернула руку. Хотела рассмотреть, нет ли царапины, но взгляд упал на часы. Половина четвертого ночи.

Господи, да что она такое делает? Панический ужас внезапно охватил ее, Наде стало не по себе, — как она могла просить Алексея о таком одолжении? Она заставляет человека ночами уезжать из дома, из-за города, всякий раз идти в гараж через темный парк, она знала этот путь, потому что не раз бывала у Дроновых. А Галя? Его жена? Что скажет она? Будет волноваться. И ведь Алексей должен ходить на работу, кроме всего прочего, он работает в закрытом институте.

Она легла на спину и уставилась в окно. Но разве у нее есть выбор? Нет, нет никакого выбора, а вот цель есть. И ее не добиться без Алексея Дронова.

5

Татьяна Федорина поставила свою подпись под счетом. Подпись ей понравилась, как понравилось и то, что написано строчкой выше. Сумма приятная, даже очень, хорошие деньги получит она по контракту с Найком Гатальски.

Деньги-то хорошие, да, но кое-что ее не слишком устраивало. У Татьяны везде были свои люди, и эти люди получали от нее деньги не зря. Нет, не зря. Когда Надя Тавранчук начала работать над экспозицией, глаза и уши сразу включились в дело.

— Павлушка! — вызвала она по интеркому сотрудника. — Зайди-ка, дорогой.

Розовощекий парень чуть за двадцать словно из-под земли возник перед Татьяной.

— Садись, милок. Отчитайся. Я знаю, ты давно сидишь под дверью.

— Да, Татьяна Михайловна, я ведь понимаю, что пора вам доложить.

Татьяна провела рукой по коротко стриженной густой светлой шевелюре и сложила руки на груди, обтянутой сиреневой водолазкой. Полы кожаного жилета разошлись, чуть скрипнув.

— Вчера они ездили на ленч в вегетарианский ресторан.

— На чем?

— На «линкольне-навигаторе».

Татьяна усмехнулась.

— Вот так, да? Ну, еще что?

— Потом он посмотрел экспозицию.

— Ну и как она ему, по-твоему?

— Она ему очень нравится. — Парень порозовел слегка и добавил: — Он даже поцеловал ее.

— Что? — Татьяна едва не взревела. — Кого он поцеловал?

— Ну как кого? — Парень вскинул светлые брови, потом свел их на переносице.

— Ты можешь излагать по-человечески? Я за что тебе деньги плачу? А? За что только я плачу тебе деньги, Павел? Я не посмотрю на то, кто твой отец, я тебя…

— Мне уйти, Татьяна Михайловна?

— Да кто тебе разрешит? У тебя рабочий день кончился?

— Но вы же меня хотите уволить?

— Тут я принимаю решения, а не ты! Кто тебе сказал, что хочу тебя уволить?

— Ну так вы же…

— Что — вы же, вы же! Ладно. Это ничего, сиди спокойно, это был просто ор, да? — Она тяжело дышала. Черт, ну почему она так сорвалась? Наверное, сегодня стоит купить какую-нибудь тряпку, вещичку то есть, так всегда отец-генерал говорил матери, когда та срывалась. Первая дама в гарнизоне отличалась вспыльчивостью, Татьяна вся в нее. — Давай дальше.

— Ну он ее, то есть Тавранчук, поцеловал. В щеку.

— Ладно, я уже поняла, что он не железо облизывал. А она как?

— Она его не целовала.

— О Господи… — Татьяна застонала. — Да черт с ними, с поцелуями. Рассказывай дальше.

— Ну а что дальше? — Павлушка уже оправился от натиска начальницы, к такому ору он привык и считал, что это лезет обычная бабья пакостная натура, и потому держался от женщин подальше. Он все больше тяготел к моторам, машинам, и «линкольн-навигатор» русского американца он мог бы описать с большим тщанием, чем все остальное. Бабок за эту тачку отдано не мерено, понимал он, и сам не прочь был прокатиться с ветерком на такой машинке, как Тавранчук, которую этот тип уже скатал к себе под Тулу. Откуда ему знать, что аж туда он ее возил? Да очень просто — по спидометру заметил. Он, вообще-то, сообразительный, но эта стерва Федорина, похоже, все мозги ему сожжет. Правда, деньги платит вовремя и сполна. — А дальше, вечером, он ее повез к себе, под Тулу.

— А когда привез? — тихо спросила Татьяна, вскинув брови от неожиданного поворота событий.

— Утром, — хмыкнул Павлушка. — Прямо в Измайлово.

— Ясно. Ладно, отправляйся на службу.

Она хлопнула рукой по столу, растопырив пальцы с длинными фарфоровыми ногтями. Павлушка вышел.

Так, так, так, постукивала ногтями по столу Татьяна Федорина. Она, конечно, просила Надежду хорошенько поработать с клиентом, но чтобы вот так…

Она усмехнулась. Да, у девушки губа не дура. Ну что ж, посмотрим…

Она достала досье Найка Гатальски, которое изучила, кажется, вдоль и поперек, но Татьяна Федорина хотела вникнуть еще раз и понять что-то, чего не разглядела раньше. На всех своих клиентов она заводила досье, покупая даже самые мелкие сведения, рассчитывая на долгосрочную работу, и знала о каждом абсолютно все, за что можно зацепить клиента и больше не отпустить. Она стала прекрасным рыбаком в бурном море возможностей.

Найк Гатальски приехал в Россию пять лет назад, когда наконец решился начать свое дело на родине предков. Он закончил университет в Беркли, в Калифорнии, и был специалистом по экономике Европы. Но из всей Европы более всего его интересовала Россия.

Он арендовал участок земли под Тулой и собирался развернуться по-крупному. Место выбрал не случайно — давным-давно отсюда уехали его предки в Америку. Еще до революции. Они поселились на Севере, в местечке Форт-Росс, то есть в Русском Форте.

От этого человека Татьяна ожидала многого — такие не приходят на русский рынок случайно, они появляются потому, что слишком долго, не в одном поколении, хотели этого, да не просто хотели — жаждали.

К тому русскому размаху, который был в Гатальски от природы, прибавилось много американского, например, точный расчет и большие деньги. Ему порекомендовали фирму Татьяны для устройства выставки, но сколько Федориной стоила эта рекомендация!

При встрече они долго торговались, было видно, что Найк Гатальски еще дома готовился к бизнесу в России с его особенностями, подумать только, он рассчитывал, что к этому можно подготовиться, к чему-то непредсказуемому! «Но, — думала Татьяна, — надо отдать должное этому человеку, он сумел обезопасить свой бизнес со всех сторон, и более того, он ведет его по правилам. Что ж, как она выяснила, у него вполне достаточно средств, и можно позволить себе быть честным. Табачный бизнес мало кого подводил до сих пор. Не будут курить в Штатах — покурят в Восточной Европе.

Конечно, хорошо, что Надежда ему понравилась, твердил разумный голос Татьяне, но противный завистливый бабий голосок шептал: а почему она? Найк мог бы и ей пригодиться.

Но у тебя есть муж! — говорила она себе. А тот же голосок твердил — ну чего ты себе голову морочишь? Разве можно назвать это мужем? Разве ты точно знаешь, что он только твой муж?

Татьяна закрыла файл в компьютере и вызвала другой. У нее полно работы. Пусть пока все идет так, как идет. Павлушка должен сделать снимки, как обещал. Если она увидит на них то, что предполагает увидеть, тогда эта история обойдется Тавранчук подороже кота…

Собираясь в Москву из своего дома под Тулой, Найк вспомнил о странном звонке, которому не придал особого значения, и еще раз повторил себе, что за годы работы в России он и не такое слышал, у него есть люди, которые займутся всем, что он им поручит.

Ему было интересно посмотреть, что сделала Надя, но он доверил экспозицию ей и только ей, отдал даже ключи от зала. Найк понимал, творческая работа не укладывается в служебный ритм, Надя может оставаться в зале допоздна и приходить пораньше, знал он и то, как раздражают творческого человека посторонние взгляды во время работы и чужие надоедливые советы.

Нет, пока он не станет смотреть. Тем более днем придется лететь в Прагу, его ждет компаньон. Найк не сказал Наде, что его не будет в России целый день, ему вдруг показалось, что это сообщение опечалит ее. Не слишком ли самонадеянно? — спросил он себя. Но, кажется, нет, он чувствует это кожей. О, из Праги он привезет ей сюрприз — гранатовое ожерелье. Найку казалось, именно эти камни русские женщины всегда любили больше других.

Наде очень пойдут гранаты — к темным волосам и белому лицу. Он сам наденет ожерелье ей на шею, застегнет изящную золотую пряжку. А потом на ней останется только оно одно, ее соски напрягутся и станут такими же твердыми, как эти камни, и точно такого же цвета.

От этих мыслей он вздрогнул и почувствовал движение плоти. Да что это с ним такое творится?

Надя увидела, как Найк входит в зал, и только сейчас сообразила, что вчера не видела его, слишком поглощенная произошедшим. Впрочем, он все равно был с ней — каждую минуту она думала о нем.

— Привет! — Он вошел и огляделся. — Знаешь, я все-таки не выдержал, я не хотел смотреть до вернисажа. О, как красиво, все так солидно, Надя. Витрины очень кстати. Есть еще свободные места?

— Я пока не решила насчет некоторых вещей, — сказала Надя, улыбаясь ему.

— Надя, ты сегодня бледная, устала?

— Н-нет, я не устала, просто работала допоздна и сегодня приехала рано.

— Ты могла бы не спешить…

— Но в голове постоянно крутятся идеи, мне хочется их воплотить на деле. А ты как?

— Я летал вчера в Прагу.

— В Прагу? И уже вернулся? — Надя искренне изумилась. — Всего на день?

— Даже меньше, чем на день. Я встретился со своим партнером по бизнесу, пригласил его на вернисаж, он прилетит. Да, между прочим, я закинул удочку, — он сделал паузу, ожидая похвалы от Нади за умелое использование крылатых русских выражений, но она не обратила внимания. Найк сделал вывод, что употребил эту фразу очень к месту, если Надя промолчала. Если бы нет, то она не упустила бы случая посмеяться. — Я закинул удочку, — повторил он снова, — о поставке артишоков в Восточную Европу с моего огорода.

Теперь Надя засмеялась. Но не над тем, о чем думал Найк.

— Ох, Найк, но ведь ты их даже еще не посадил! А уже продаешь урожай.

— Надя, но откуда мне знать, сколько посадить, если я не подготовил рынок сбыта? — Найк искренне изумился.

— Найк, я никак не могу привыкнуть к твоему способу мышления. Ты, конечно, прав. Нет, у нас, в России, все происходит медленно…

— Но когда человек живет в вялом ритме, у него может возникнуть депрессия. Я много читал русской литературы, хорошо помню Обломова. Ты знаешь, почему он был такой инертный? Потому что Илья Ильич постоянно пребывал в депрессии. Наши современные врачи поставили бы ему этот диагноз.

— Я думаю, сперва они должны были поставить диагноз обществу, которое жило в депрессии, — отозвалась Надя.

— Гм, ты очень сообразительная, Надя. Ты схватываешь на лету. В таком случае ты должна похвалить меня, в Праге я успел присмотреть кое-что для своего магазина. Новые вещички для досуга. Хочу привлечь побольше покупателей.

Магазин Найка находился через стенку от выставочного зала, он был уютный, маленький, не особенно дорогой, чтобы не отпугнуть любителей сачков, удочек, мух для нахлыста и прочей милой сердцу мужчин мелочи, но и не слишком дешевый, чтобы человек, покупая, полагал, что ему не подсовывают бросовую вещь.

— Что же ты присмотрел?

— Холодное оружие с рукояткой из козьей ножки. — Он засмеялся. — Я шучу, просто ножи, которые делают в Праге вот уже несколько веков. Они сертифицированы как столовые, поэтому покупателю не нужно специального разрешения.

Надя кивнула, а Найк продолжил:

— Ты как насчет ленча? Я приглашаю тебя снова в вегетарианский ресторан.

— Согласна, — сказала Надя. Она заставляла вести себя так, словно ее ничто не беспокоило, хотя постоянно думала о том, далеко ли продвинулся Алексей…

— Я заеду.

В двенадцать часов Надя вышла из подъезда и увидела, что темно-зеленый «линкольн-навигатор» тихо журчит мотором, ожидая ее.

Найк открыл дверцу, и Надя с удовольствием нырнула в салон, в котором пахло лимоном и корицей.

— Как здесь всегда приятно пахнет, — заметила Надя, усаживаясь рядом с Найком.

— Люблю запахи специй. Я вообще люблю травы. Все, что растет. — Он вырулил на Садовое кольцо.

Наде показалось, что у нее перед глазами возник хрустальный шар, с помощью которого гадают, хотя сама она никогда к гадалкам не ходила и не увлекалась оккультизмом даже в ранней юности. Но такой шар она однажды видела по телевизору, краем глаза. А сейчас представила его ясно, и в его гранях было то, от чего у нее задрожали колени… Неужели такое счастье возможно? И оно случится независимо ни от чего? Она втянула воздух, словно ей не хватало его.

В Найке Гатальски было что-то чистое, даже детское, трудно себе представить столь состоятельного московского бизнесмена, который бы пригласил вот так запросто на ленч своего сотрудника… Пригласить-то он может быть и пригласил, но говорил бы совсе-ем не так. Откуда эта искренность?

Впрочем, что за странный вопрос? И искренность с другими, и свобода общения — все это от уверенности в себе, причем уверенность такая не в первом поколении Гатальски. А чего ему, Найку, опасаться? Он человек состоятельный, сын, продолжающий дело своего отца и деда, ему ничего не надо начинать с нуля, даже коллекцию оружия, он и ее продолжает.

Найк открыто говорит с ней о своих пристрастиях, о вкусах, не опасаясь осуждения или насмешки, они не тронут его, он слишком хорошо знает, чего хочет сам. Ему неважно, что хотят от него другие.

— Я, вообще-то, вегетарианец, самый настоящий. А ты могла бы стать вегетарианкой? — Он на секунду оторвал взгляд от шоссе.

— Пожалуй, но тоже не строгой. С поблажками для желудка.

Найк кивнул, притормаживая на красный сигнал светофора.

— Наш ресторан под Тулой будет недорогим. Мы станем подавать артишоки, спаржу…

Надя откинулась на спинку кресла и застонала. Она понимала, что ведет себя неприлично, но ничего не могла с собой поделать и захохотала.

Найк повернулся к ней, удивленный столь неожиданной реакцией, а потом сам захохотал.

— Тебе смешно, да? Ты так заразительно хохочешь! Мне нравится, как ты смеешься! — Светофор переключился, и Найк тронул машину с места.

— Спаржа и артишоки! Это все равно что омары и крабы каждый день на столе у сельских жителей! По-моему, тебе проще раздать доллары и освободиться от своих странных желаний.

— Но в этом нет ничего особенного. — Он пожал плечами. — Ты ведь попробовала артишоки, и они тебе понравились… А как ты мне понравилась после артишоков… — Он облизал губы и низким голосом, от которого у Нади в животе что-то скрутилось в тугой узел, пророкотал: — Я до сих пор чувствую аромат нежных грецких орехов на твоих губах. — Несколько минут он вел машину молча. А потом сказал: — Хозяин ресторана, в который мы едем, привозит их из Испании, и спаржу тоже. У него там плантация.

Но если я буду выращивать все это, а также много чего еще, к примеру, брюкву, о которой в России тоже забыли, и репу, из которой можно приготовить потрясающие блюда, под Тулой, еда в нашем меню будет очень дешевой! О Надя, ты только посмотри! — Найк ткнул пальцем в стекло автомобиля. — Самый современный мотоцикл! Трехколесная «хонда»!

Надя повернулась и увидела нечто роскошное, что едва ли соответствовало столь простому определению: мотоцикл. Это было черное и блестящее «транспортное средство» на высоких колесах, с никелированной грудью, на которой сверкали фонари-стаканы, а на обтянутом кожей диване сидела юная пара. Водитель немногим старше, в огромных мотоциклетных очках и пестрой повязке на голове, рулил этим совершенством.

— На ваших дорогах я вижу его впервые. Даже у нас это большая редкость. Тебе нравится?

Нравится ли ей? Как чудо дизайнерского мастерства — конечно. Этот мотоцикл живой, не эклектичный, он превосходен как образец. Но его потребительские свойства для Нади не имели никакого значения. Ей на нем не кататься.

— Я бы с удовольствием прокатил тебя на таком. — Найк провел рукой по русым волосам, словно уже ощутил, как ветер будет трепать их, когда они полетят на этом мотоцикле из Москвы в Тулу.

Найк подрулил к маленькому особнячку, Надя понимала, что они где-то в центре Москвы, в пределах Садового кольца, но точно не сказала бы, где именно. Впрочем, сейчас ей это не было важно.

Зал всего на пять столиков, интерьер простой, но уютный, без всяких телег с едой, без снопов в витринах, без связок баранок, висящих вдоль стен.

— Это место похоже на столовую на нашем ранчо, — пояснил Найк. — Смотри, портреты на стенах. Это могут быть родственники, друзья, почетные посетители.

Надя огляделась, действительно, в рамочках, под стеклом, как когда-то было модно и в Москве, были снимки. Яркие, цветные.

Найк усадил ее в уголок, им тотчас принесли меню.

— Выбирай.

— Я полагаюсь на твой вкус.

— Хорошо. — Он кивнул и закрыл меню.

Официант, приняв заказ, бесшумно исчез, а потом так же бесшумно вернулся с плоскими широкими тарелками.

— Вот это — спаржа. Отварная, — пояснил Найк.

— Однажды я покупала спаржу, правда, консервированную. В банке. Она мне показалась пресной.

— Эта не покажется, не сомневайся. — Он подал Наде бокал с минеральной водой. — Спаржа холодная, под соусом винегрет.

И правда, отварная спаржа с соусом была не пресной. Уксус, растительное масло и горчица, соединившись, сделали свое дело. А лук, зелень, мелко нарубленное крутое яйцо и перец придавали блюду пикантный вкус.

— Замечательно, — покачала головой Надя.

— Ты историк, но наверняка не знаешь, что в конце прошлого века Москва считалась центром выращивания и выгонки спаржи.

— Если честно, я вообще думала, что спаржа — это заморское растение.

— Во-от, я так и знал. Но представь себе, что за Пресненской заставой были огороды Корольковых, их предки еще до войны тысяча восемьсот двенадцатого года, до вступления французов в Москву, занимались выращиванием спаржи.

— Не хочешь ли ты сказать, что это твои предки?

— Нет, но очень дальние родственники. А самая крупная спаржевая плантация в двенадцать десятин — это тринадцать гектаров, чтобы ты знала и не пыталась соображать, много это или мало, находилась в Хамовниках. Это наша плантация.

— Ну да?

— А что удивительного? Выращивать спаржу очень просто, надо побольше навоза, и все. — Он пожал плечами, как будто выращивал спаржу всю свою жизнь. — А знаешь, как приятно ее выращивать…

— Ты говоришь так, словно занимался этим сам, а не твои предки.

— Ну конечно сам. У себя дома, в Форт-Росс. Стоит ее посадить один раз, и после этого собираешь годами.

Надя подумала, а может быть, и они с бабушкой выращивали бы ее на даче, если бы знали, как это просто.

— Не думай, что я преувеличиваю. Спаржа растет на одном месте до пятнадцати лет, она прекрасно зимует, корням не страшны тридцатиградусные морозы. А ранней весной почва трескается, это сигнал — спаржа готова. Ее убирают в мае. Осторожно разгребаешь землю и выламываешь молодые побеги с нераспустившейся головкой.

— Они длинные? — Наде стало интересно, потому что в тарелке у нее лежали нарезанные стебли.

— Примерно двадцать сантиметров, — ответил Найк. — В почве побеги отбеливаются, а на свету, на поверхности, становятся зеленовато-фиолетовыми. Ну как на вкус? В консервированном виде ты уже пробовала…

— Да, она была итальянская.

— А теперь испанская, но вареная.

— Эта вкуснее, — ответила Надя.

— Здесь очень умелый повар, — заметил Найк.

— Знаешь, я, в общем-то, не прочь стать вегетарианкой, если все эти заморские травы и овощи будут доступными. — Надя отодвинула тарелку.

— Вот к этому я и стремлюсь, — сказал Найк. — Тогда можно смело все оружие, которое создано для охоты, выставлять для восхищения и любоваться им.

Она кивнула.

— Надя, я не расспрашиваю тебя об экспозиции не потому что мне не интересно, наоборот, я сгораю от любопытства. Но я хочу, чтобы ты сделала ее сама. Я полагаюсь на тебя. Я доверяю тебе. Поэтому не сочти мой вопрос за попытку проверить. Мне просто интересно, как ты придумываешь экспозицию?

— Во всем и всегда я отталкиваюсь от цели.

— Ты не романтик?

— Я самый настоящий прагматик, особенно когда речь идет о деле. Понимаешь, даже в самом романтическом интерьере, если присмотреться, есть свой порядок. Иначе — хаос. А что касается коллекции, тем более оружия, к ней можно подойти по-разному. Какую цель видишь ты, выставляя все эти прекрасные образцы на обозрение?

— Я хочу показать, каким сообразительным существом является мужчина по своей природе, — засмеялся Найк. — Каким мастерством и смелостью обладает — он способен пойти на свирепого зверя с арбалетом, одолеть его, не прибегая к огнестрельному оружию. Нужна недюжинная сила и ловкость, чтобы завалить зверя и добыть пропитание семье. Я верно говорю, пропитание?

Надя улыбнулась.

— Да, но несколько старомодно.

— Понял. Я куплю себе словарь нового русского языка.

— Ох, только прошу тебя, покажи его сперва мне. Ладно?

Найк засмеялся.

— Такой я уже купил. Но у меня не задерживаются в голове те слова, которые в нем собраны, ты ведь знаешь, язык без среды мертв.

— Ты прав. Ну так вот и оружие без особенной среды мертво, поэтому я сперва выясняю цель экспозиции и осматриваю место под нее. Вещи я располагаю так, чтобы они вызывали восхищение. Я много времени трачу на выбор света. А вот если бы целью выставки было стремление показать историю развития оружейного дела, дать материал для истории культуры, тогда располагать экспонаты следовало бы в хронологическом порядке…

— Понимаю, я согласен с тобой. Но мне кажется, что в какой-то мере и наша камерная выставка будет просветительской. Многие люди никогда не видели арбалета даже на рисунке.

— Конечно, ведь только восхитившись чем-то, ты стараешься узнать побольше о том, что привело тебя в восторг. Если новый знакомый тебе не нравится, не интересен, то тебе не хочется узнать о нем все.

— Пожалуй. О госпоже Федориной, например, мне почему-то не хочется ничего узнавать. — Найк помолчал, пожал плечами. — А о тебе мне хочется узнавать все больше, день ото дня. Но ты не слишком-то рассказываешь.

— Я работаю, я занята. — Надя улыбнулась, а сердце дернулось, но она уже научилась держать его на коротком поводке, свое сердце. Это в прошлом оно было у нее словно на гибком шланге, вроде того, с помощью которого она на днях подсоединила новую газовую плиту к трубе.

Найк ухмыльнулся.

— Понятно. Итак, значит, сперва восхищение публики, потом просвещение. Еще что ты скажешь?

— Я считаю, эта экспозиция должна восприниматься как сугубо частная коллекция и походить на собирателя. У нее должен быть твой характер.

— А ты его уже поняла?

— В какой-то мере, но даже не по тебе, а по собранному тобой оружию.

— О’кей. — Он не стал расспрашивать, что именно Надя открыла в нем, в его характере, но хотел услышать продолжение.

— У тебя нет старинных отремонтированных вещей, как часто бывает в личных коллекциях. Ремонт заметно снижает ценность вещи. Я считаю, старую вещь лучше оставить в том виде, в котором она тебе досталась, а рядом поместить рисунок, где она изображена в первозданном виде. Можно выставить имитацию, копию. Самое ужасное, по-моему, когда видишь рукояти мечей и шпаг со вставленными в них стальными полосами, которые только издали кажутся настоящими клинками. — Надя даже передернула плечами. — Ты очень правильно хранил свои вещи, должна тебе сказать. Ни ржавчина, ни ярь-медянка, ни гниение не тронули твою коллекцию.

Найк довольно кивал.

— Да и мои предки тоже относились с пиететом к вещам. Они хранили их в сухих и светлых комнатах. Если арбалет отделан слоновой костью…

— …а слоновой кости нужен свежий, но не влажный воздух, — закончила за него Надя. — А если кость со временем приобретает коричневатый цвет… — Она многозначительно посмотрела на Найка, но тот молчал, позволяя ей самой закончить фразу. И она закончила: — Ее надо поместить под стеклянный колпак или между оконных стекол, на солнечном свету она постепенно посветлеет.

Он широко улыбнулся и поспешил добавить:

— Но если надо очень быстро осветлить слоновую кость, то поможет мыльная вода или бензин.

— И известковая пыль, которой надо натереть кость после. — Надя засмеялась.

— Тебе не кажется, что чем больше мы сравниваем наши вкусы и познания, тем больше обнаруживаем сходства? — Найк посмотрел на нее, потом на швейцарские стальные часы на своем запястье и сказал: — О, нам пора. Едем.

На обратном пути, сидя в машине, которая плыла в уличном потоке, словно четырехпалубный корабль среди прогулочных катеров, глядя на дома, мелькавшие за окном, на прохожих, Надя чувствовала себя странно. Она ела заморскую спаржу, ехала в невероятной машине, все вокруг казалось иным. Конечно, если бы ей было лет двадцать, она отнеслась бы к этому как к чему-то естественному — в ранней юности кажется, что тебя позвали в эту жизнь на прекрасный пир, которого ты достойна. Но опыт, приобретенный за прошедшие десять лет, уже не позволял так думать.

Человек, рядом с которым она сидит в роскошном автомобиле, не похож на знакомых мужчин. Если проводить аналогию с выставкой — а, в общем-то, она занимала в голове Нади самое большое место в данный момент, — то они с ним — экспонаты, демонстрируемые в разных выставочных пространствах. Найк Гатальски похож на предмет из частной коллекции и выставлен для восхищения. А она, Надя Тавранчук? Она — единица общественной коллекции, а такие экспонаты выставляются со строго историческими, просветительскими целями. А значит…

Она не успела додумать мысль до конца, как Найк подрулил к подъезду дома на Патриарших.

— Я уверен, у нас получится прекрасная экспозиция. Потому что мы видим вещи одинаково. Пока, — сказал он и прикоснулся губами к ее щеке. Надя подумала, как хорошо, когда в машине тонированные стекла. — Я позвоню вечером.

Она останется в зале допоздна, а потом, уже ночью, Алексей приедет к ней домой, и они станут доделывать арбалет.

И снова в голове Нади возник вопрос, на который она никак не могла ответить. Ну кто мог украсть арбалет? Она гнала эту мысль из головы, заставляя себя думать о другом — они с Алексеем возместят утраченную вещь. Она доведет экспозицию до завершения и ничем не нарушит то, что возникло между ней и Найком. А уж потом…

Впрочем, она не знала, что будет потом.

6

Надя вернулась домой поздно, Маркиз настырно мяукал, и она вспомнила, что ничего не оставила ему на ужин.

— Ну прости, прости, Маркизыч. Виновата я, за это приготовлю тебе хека с соусом бешамель. Будешь?

Она быстро прошла на кухню, положила в пароварку филе хека, включила таймер, а пока рыба готовилась, принялась за соус. Ничего не поделаешь, котище любит поесть, кстати, как и Маркиз Первый, и муж Стасик, который и принес домой котенка, когда Надя сидела над дипломом. Котенок был отчаянно рыжий и мохнатый. Стасик объявил:

— Будущий чемпион породы! Смерть всех кошек от любовного экстаза!

Она полюбила Маркиза сразу, безоговорочно, и он ее тоже. И эта любовь продолжается в новом поколении, Надя не сомневалась, что Маркиз Второй — это просто переселение души предыдущего кота.

Но сейчас она готовила еду не только Маркизу, но и Алексею, который должен как следует поесть, а потом сесть за работу.

Если выстраивать пространство выставки ее научил Стасик, который делал это играючи и с шиком, то арбалетом ее «ранил» Алексей Дронов. Это произошло через два года после того, как они со Стасиком расстались.

Почему они все-таки расстались? Скорее всего, потому, что тот хотел, чтобы Надя растворилась в нем, он и женился на ней, прекрасно понимая, что его условия не примет взрослая женщина. Он хотел, чтобы Надя жила только ради его славы, его удовольствий. Он сам снабдил ее всеми атрибутами успеха — устроил в Оружейную палату после университета, помогал делать выставки, но все это — ради самоутверждения. Показывал Наде, что может он: может даже ее привести к успеху. Но ей следовало оставаться только инструментом в его руках, как кисть, как резец… Его иконописная мастерская процветала, Стасик виртуозно — иначе не скажешь — получал заказы, батюшки млели от его слов, он умел и пожертвовать храму, правда, Надя очень скоро сообразила, чьими на самом деле были деньги, которые он жертвует. Да тех же храмов! Стасик хотел жить широко и свободно, вольно, во всех смыслах.

Он удивился, когда она отказалась ехать с ним в Германию и попросила развода.

— Ты уходишь от меня? А зря. По-моему, мне с тобой было хорошо.

— Может быть, — сказала Надя. — А мне было плохо.

— Правда? Я как-то не думал об этом. Ну что ж, если ты твердо решила, разведемся. Но не держи на меня зла. И я не стану.

Легкость, с которой он преодолевал любые препятствия, Надю поражала всегда. Он не думал, как ему перешагнуть, переступить через что-то, не терзался мыслями, что хорошо, а что плохо, просто перешагивал через препятствие, и все.

Надя не осуждала его. Человек таков, каков есть. Если он тебе не подходит — отойди от него. Стасик ей не подходил, он летел по жизни с огромной скоростью, такой бег не для нее. Ей вообще иногда казалось, что он остановится только тогда, когда наткнется на стену. Но эту стену пока еще никто не построил на его пути.

Потом Надя жила одна, отдыхала и пыталась понять, что это было. Ее словно подхватило ветром, или нет — ее закружил смерч, который поднимает и несет с собой все, что угодно: крыши домов, бревна, мебель, он может вырвать из земли даже клад золотых монет и уж конечно перенести человека на другое место, к примеру, в райский сад…

Она влюбилась в первого мужчину в своей жизни, и надо отдать ему должное, как мужчина он был хорош. Умел доставлять удовольствие и научил ее дарить удовольствие ему.

Когда Надя собралась замуж за Стасика, бабушка, кажется, ничуть не удивилась.

— Видишь, милочка, что скажешь вслух, то и произойдет. Кто тебя за язык тянул влезать на забор в накидушке-фате и петь, что ты Стасикова невеста?

— Бабушка, но это было сто лет назад.

— Неважно. Что просишь, то и получишь. Сходи за него замуж. Ненадолго.

— Как это ненадолго?

— Да так. Ему еще долго куролесить, до белых седин.

— Он светлый, на таких волосах седина не заметна.

— Потому я и говорю: до белых седин. А это о-очень долго. Такие волосы сперва похожи на перец с солью, а уж потом… Но ты ведь влюбилась, а?

— Очень, бабушка.

— А я всегда за любовь. Да и он тебя сейчас любит. Да как тебя ему не любить? Ты же просто итальянская красавица.

— Вот и ты… итальянская. Он тоже говорит…

— Так у него глаз, что ли, нет?

— Но откуда во мне это… — И она повела рукой, повторила жест Стасика в саду.

— А вот это… — теперь бабушка передразнила Надю и рассмешила ее, — другой вопрос. Он не сегодняшнего дня, милочка. Настанет время, поговорим. Боюсь, тебе придется съездить в Италию.

— Я согласна, в Венецию! — Надя закрыла глаза, пытаясь вообразить гондолу, а гондольером — Стасика, в белой рубашке, надутой ветром.

— Не уверена, — вполне серьезно ответила бабушка. Но Надю больше всего волновала не эта тема, а предстоящие перемены в жизни. У нее заканчивались занятия в университете, она выходила на диплом и замуж…

Надя так часто вспоминала про Стасика, потому что после него еще не попадался мужчина, с которым ей хотелось быть рядом долго… А если честно, то всегда.

Когда она познакомилась с Алексеем Дроновым, он ей понравился свой обстоятельностью, порядочностью, даром мастера-оружейника. Но едва она поймала себя на мысли, что думает о нем не просто как о внештатном сотруднике отдела оружия, как тут же запретила себе строго настрого: у него есть замечательная жена Галя и две дочери-школьницы. Работать с ним и дружить с его семьей для Нади стало удовольствием. Бывало, она уезжала к ним на дачу под Чехов, там у Алексея была полянка в лесу, где вдали от людей они стреляли из луков и арбалетов, а мишенями служили яблоки и груши.

Надин отдел готовил выставку старинного русского оружия для лондонского Тауэра. Алексей делал обмеры вещей из запасника для готовящегося каталога, только он мог так скрупулезно выполнить занудную работу. Сотрудничая с ним, она навсегда заразилась любовью к оружию.

— Ну и какая разница между луком и арбалетом? — поначалу недоверчиво спрашивала Надя, когда Алексей нежно ласкал деревянное ложе какого-нибудь старинного арбалета. — По-моему, никакой особой разницы нет.

— Вы не понимаете, Надежда Николаевна, по сравнению с луком арбалет обладает большей мощностью и точностью. Ну посмотрите, как он хорош, — призывал Алексей, улыбаясь, ровные белые безупречные зубы сверкали, глаза горели.

Надя подумала — везет же ей на одержимых мужчин. Еще один, но только по-своему. И этот наверняка одержим собой.

Словно отвечая на невысказанный вопрос, Алексей сказал:

— Моя жена уже влюбилась в арбалеты. Вы посмотрели бы, как она вытирает с них пыль, по-моему, она так вытирала только наших девочек после купания, когда они были совсем крохами. У меня с дюжину, не меньше, копий луков и арбалетов висит на стене в гостиной. Галка сшила колчаны для стрел, конечно, я сперва объяснил ей все до тонкостей, пришлось бедняжке помучиться, несколько раз распарывала…

— И… хорошо вышло? — с любопытством задала вопрос Надя, проверяя себя, правильно ли оценила этого мужчину.

— Конечно, если переделать столько раз, сколько ей пришлось, не могло не получиться. Просто великолепно.

Надя кивала, как китайский болванчик.

— А ей не надоедает любить арбалеты и луки?

— Конечно нет. Она любит и штуцера, и кремневки, и дуэльные пистолеты. Если человек что-то любит, то это не может надоесть. — Он посмотрел на Надю в недоумении, в глазах мелькнуло подозрение — о чем это она? И Надя улыбнулась самой теплой из всех возможных улыбок.

— Я рада за твою жену.

— Я тоже.

А потом она подружилась с Галей и поняла, что та приняла все, что ей предложил Алексей. Это было то самое, от чего сама Надя отказалась в браке со Стасиком: раствориться в нем.

Знакомство с Алексеем помогло Наде стать единственным в своем роде специалистом. Что ж, правы те, кто уверяет: в мужском обществе успех женщины зависит от мужчины. И чем раньше это поймет женщина, тем большего успеха она добьется. Однажды Наде попалось на глаза интервью с одной весьма успешной бизнесменкой, которая высказала такую мысль: если имеешь дело с мужчиной, сперва заинтересуй его как женщина, а потом дай понять, что на тебе можно заработать. Тогда получишь от него все, что захочешь.

Надя думала, Стасику она понравилась как женщина, а Алексею помогла заработать. Результат в итоге неплох, та мадам не лукавила. Но сейчас, в ее отношениях с Найком Гатальски, кажется, оба принципа сошлись в одном мужчине? Разве нет?

«Да о чем ты думаешь? — с возмущением одернула себя Надя, — думай о том, как лучше разместить в экспозиции, к примеру, итальянский арбалет конца XVII века, иначе он называется шнеппер. Он легкий, для охоты на птиц. До сих пор она не могла найти ему достойного места. Великолепная вещь — железные части отполированы и украшены золотой инкрустацией, ложе резное. Такого нет даже у них в музее. А маленький какой, ложа в длину всего тридцать пять сантиметров. Понятно, с ним удобно охотиться верхом.

Наде представилось просторное поле, фигурка всадника вдали, вот он привстает в стременах и целится… из арбалета. Пальцы Найка напряжены, длинные, с белыми лунками ногтей. Точно такие, какие ласкали ее в ванне…

— О Господи, — прошептала Надя, зябко повела плечами и покачала головой. Она вспомнила, в какие игры они играли у него в доме, в тот вечер, в ту ночь, в то утро… Никогда, никогда еще она не испытывала такой чувственной радости и даже не думала, что способна на нее. Впрочем, теперь она это знала, каждая женщина способна, если найдет своего мужчину.

Но неужели ее мужчина должен быть непременно с другого континента? Но ведь он русский, душа его отсюда, он весь отсюда. Просто жил далеко, но ведь может остаться здесь навсегда, хочет остаться, иначе бы он не приехал…

Глядя в запотевшую изнутри кастрюлю-пароварку, в которой томилась рыба, посыпанная зеленью и специями, на оседающие на стенках слезинки влажного пара, она снова похолодела.

А если Алексей не…

— Нет! Алексей успеет! Он все сделает так, как надо. Выставка откроется. Она будет иметь успех!

Сама того не замечая, Надя сказала это так громко, что Маркиз спрыгнул с дивана и унесся в другую комнату.

Надя вышла в гостиную и открыла чертежи и рисунок арбалета французского короля Людовика XII. Не упустить ни одной детали, проверить все, хотя Алексей работает тщательно.

Надя пристально всматривалась в герб, изображенный на кленовом ложе, конечно, это рисованные изображения гербов Франции и Милана, рельефные накладки с орденом Дикобраза и геральдической фигурой с герба Анны Бретонской — горностаевый хвостик в сердце и знак вдовства — витой шнур.

За окном стояла глубокая ночь, казалось, это ночь далекого прошлого, где жили предметы, тени которых она беспокоит сегодня. Она хочет поймать отзвуки голосов, поступков, даже жестов давно ушедших людей. Если от людей на земле, канувших в вечность, остаются предметы, наверняка они хранят дух ушедших. Конечно, и новые владельцы передают им что-то свое, как Найк, например. Даже от нее есть что-то в этих вещах, она ведь каждый арбалет трогала, ласкала, думала о нем. Значит, через эти предметы их с Найком чувства к вещам соединяются…

Надя едва не застонала от раздражения на себя. О чем она думает? Какие глупости лезут в переутомленный ум? Сейчас, сейчас приедет Алексей, она займется вместе с ним осмысленным делом. Она спасет выставку и… себя.

От внезапного телефонного звонка Надя вздрогнула и схватила трубку.

— Привет, это Найк. — Сердце Нади екнуло. — Прости, что так поздно, но мне показалось, что ты не спишь.

— Тебе правильно показалось, — ответила Надя как можно спокойнее.

— Как дела?

— Все в порядке.

— Я не успел позвонить тебе в зал. Но все-таки не смог отказать себе в любопытстве и заглянул. — Чувствовалось, что он улыбается. — Хочешь угадаю, о чем ты думаешь?

Надя вздрогнула.

— Мне кажется, я не ошибусь. — Он помолчал, а Надя почувствовала, что ей ужасно трудно дышать. — Ты думаешь о том, как лучше разместить арбалет Людовика XII. И знаешь, что я тебе скажу? Ты верно выбрала место. Я уже посмотрел, ты примеряла его на зеленом бархате, там остались вмятины. Я люблю эту вещь. А тебе она нравится?

— Это вещь, которую я запомню на всю оставшуюся жизнь.

— Я рад. Признаюсь, он меня тоже повергает в такое настроение, как у тебя сейчас.

— А… в какое?

— Сперва потрясение — неужели это возможно? А потом удивление — неужели может быть такая копия?

— Ты простоя ясновидящий, Найк, — прошептала Надя.

— Никогда не думал о себе ничего такого. — Он засмеялся. — Ну что ж, спокойной ночи. Приятных сновидений.

— И тебе тоже.

Алексей вынырнул из ночи неожиданно, Надя услышала рокот его машины и вышла на балкон. Он аккуратно припарковался между деревьями на газоне, выключил фонари и быстро завернул в подъезд. Надя открыла дверь квартиры, едва заслышав, как прогрохотал лифт.

— Входи скорей. А то рыба перетомилась.

— Привет, ночная птица.

— Мы с тобой как две совы. Скажи мне, Галка еще не привязывает тебя к ноге? Не возмущается?

— Это не ее специальность, — ухмыльнулся он в бороду.

Алексей быстро сбросил куртку, вынул из сумки арбалет, который обретал все большее сходство с исчезнувшим.

— Сперва поешь? А то Маркиз меня сгрызет, если я не накормлю его сию минуту.

— Ну если ты так ставишь вопрос… А что у нас на ночной ужин?

— Паровой хек под соусом бешамель.

— Годится, Надежда. А на запивку?

— Холодная минеральная вода. Если хочешь — со льдом и соком лимона. — Он шумно вздохнул. — Остальное на фуршете после успешного вернисажа.

Она знала, Алексей любит вкусные напитки, но сейчас его голова должна быть абсолютно ясной, а рука верной. Сегодня он будет трудиться над гербом, а это тонкая работа. Тончайшая.

— Слушай, а что это за звук? — Алексей перестал жевать, напрягся.

Надя рассмеялась. А звук пропал.

— Ешь, все в порядке.

— Да нет, не в порядке. Что это? — Он покрутил головой, потом опасливо заглянул под стол. — Ага, котище питается.

— Он от удовольствия ворчит.

— Знаешь, не люблю кошек, но твой…

— А это не кошка. Это Маркиз…

Они оба засмеялись, Маркиз, услышав свое имя, выплыл из-под стола, облизываясь и жмурясь.

— Да уж ясно, не кошка. Такого можно полюбить. Экземпляр.

— Рыбку любит. Вот кто никогда не станет вегетарианцем.

— Еще бы, у хозяйки с такой фамилией да рыбу не любить!

— А что рыбного в моей фамилии? — изумилась Надя.

— Как — что? Ты на самом деле не знаешь, что такое тавранчук?

— Нет. Расскажешь?

— Старинное рыбное блюдо.

— Может, ты и рецептик дашь?

— Что до рецепта — это к Галке, к жене моей. А по части вкуса признаюсь — он отменный.

Надя хлопала глазами, в них сквозило недоверие.

— Но мне никогда никто…

— Да потому что блюдо под названием «тавранчук», дорогой и уважаемый историк, сохранилось только в старинных поваренных книгах, ровесницах или чуть помоложе вот этого бесценного арбалета.

— Ну ты и кладезь…

— Да, таким родился. А готовишь ты здорово.

— Спасибо. Ну давай дело делать.

Они всю ночь, до самого рассвета, не отходили от стола. Потом Надя уложила Алексея на диване, сама ушла в спальню, их разбудил будильник, поставленный на восемь утра.

7

Татьяна Федорина рассматривала фотографии, которые Павлушка выложил на стол.

Вот «навигатор» отчаливает от подъезда, вот он припаркован возле загородного дома Найка Гатальски.

Вот Надя смеется так, как может смеяться женщина, которая о-очень близка с этим мужчиной.

Татьяна молча отодвинула снимки, красота, ничего не скажешь, и вручила Павлушке конверт.

— Продолжай работу, — бросила она и взглянула так, что слов не надо было ждать никаких, — и Павлушка тотчас вышел за дверь.

Татьяна сняла трубку и набрала Надин домашний номер. Он не отвечал. Татьяна посмотрела на часы. Неужели она снова у него? Сердце заныло, стало противно, скучно, неинтересно, такое чувство она испытывала довольно часто в своей жизни, да всякий раз, когда слышала, что у кого-то дела идут на поправку или кому-то везет. Ей больше нравилось узнавать, что ничего не клеится, все разлаживается, вот тогда душа Федориной начинала петь. Более того, в такие моменты Татьяна даже готова была помочь, если в этой помощи обнаруживался и собственный интерес.

Ну вот как с Надей Тавранчук. Про ее неприятность с котом ей рассказала их коллега Лариса, невезучая в общем-то баба, к которой Татьяна относилась покровительственно. Она ей подкидывала работу, но попроще, например, написать за деньги курсовую по истории искусств какому-нибудь оболтусу. Лариса это хорошо делала. Прослышав о том, как кот лишил Надежду поездки в Италию, Татьяна сделала ей предложение поработать, учтя, конечно, ее умение выстраивать экспозицию.

Это было чуть больше месяца назад, когда Лариса пришла в кабинет Татьяны, уселась на привычное место за журнальный столик и вынула из пластикового зеленоватого пакета с рекламой французских духов курсовую работу. Татьяна молча протянула ей плотный конверт с деньгами, оставив себе десять процентов за посредничество, она брала их с любой суммы, это ее принцип.

Татьяна налила ей кофе, и, потягивая его неспешно, Лариса рассказывала:

— Представляешь, что вытворил любимец Надежды Тавранчук? Ну кот ее знаменитый. Он ей весеннюю феерию устроил. — Она прыснула в кулак. — Из-за собственной любовной страсти выставил на несколько сотен зеленых. На ее месте я давно бы кастрировала подлеца и без всяких разговоров.

Татьяна засмеялась.

— Я бы своего тоже не прочь.

— Ну так за чем дело стало? — Лариса хлопала подведенными ресницами. — Тащи к ветеринару, и делу конец.

— Упрется.

— А ты его свяжи. — Лариса со стуком поставила чашку на блюдце.

— Права качать начнет, — ухмыльнулась Татьяна.

— Чтобы Федорина, да не справилась? У тебя же отцовская хватка. Ты всегда держалась генералом, сколько я тебя помню.

Татьяна хмыкнула.

— На генерала, знаешь ли, маршал найдется.

— На всех не хватит, — бросила Лариса и снова принялась за кофе. — А как твой-то благоверный?

— А я, по-твоему, про кого?

— А про кого? Про кота.

— Да не терплю я живности в доме. Никакой!

Лариса оторопела. Потом расхохоталась.

— Ну ты и заморочила мне голову. Да, его, конечно, не отведешь к ветеринару.

— И что же, Надежда отдала столько, сколько запросили?

— Ну она мне так сказала, я хотела у нее перехватить денег и расплатиться за ремонт своей «тики».

— По-онятно, — протянула Татьяна, — в милицию она, конечно, не пошла.

— Она сказала, что у нее и без того все деньги кончились. А она в Италию собиралась поехать, между прочим. С паломниками. В миленькой такой компании — православные и пятидесятники. Никакого пороха не надо, сами взорвутся от детонации взглядов. Ну ладно, спасибо за деньги, а то мастер звонит и говорит: «Так ты тикаешь за своей «тикой» или нет?»

— Понимает толк в каламбуре.

— Да что ты, он просто хохол.

— Значит, по дешевке починила?

— Ну, как сказать. Денег меньше, значит, услуг больше.

— Это каких же? — ехидно поинтересовалась Татьяна.

— Не тех, о которых ты подумала. Он слишком усатый.

— Ну конечно, твой стиль — гладко выбритое лицо, освеженное лосьоном из телерекламы. «Олд спайсом», например.

— Во всяком случае, не дешевле. — Голос Ларисы стал прежним, уверенной в себе женщины. В нем не осталось ничего от того тона, которым она только что говорила с Татьяной. — Ладно, если еще чего написать — я готова. Жду сигнала.

— Он будет. Счастливо. — Татьяна встала из-за стола, тем самым давая понять, что беседа окончена…

Она снова вспомнила про снимки, которые ей показал Павлушка. Что ж, Татьяна Федорина свое получит. Гатальски заплатил ей половину, как обозначено в договоре, потом должен отдать еще четверть и уже после открытия выставки — остальное.

А вот Надежда Тавранчук может не получить ничего. Если она, Татьяна Федорина, захочет.

Пора наведаться к Надежде, посмотреть на нее наяву, а не на фотографиях.

Надя ожидала этого визита, что ж, Татьяна Федорина имеет полное право поинтересоваться, как продвигается работа над экспозицией. Но в то утро Надю мучила одна мысль, такое с ней бывало, она называла ее мономыслью. Мысль была неважная, никчемная, но мучительная… А все из-за Алексея, который соединил ее фамилию с названием рыбного блюда. Надя смутно помнила одну бабушкину фразу… но какую именно? Она морщила лоб, но ничего осмысленного в голову не приходило. Кажется, что-то вроде: «Все говорят, ты похожа на итальянку. А ведь знаешь ли… на самом деле…»

Их прервали? Или Надя отвлеклась? Но теперь бабушки нет и спросить не у кого.

Она собиралась на Патриаршие и никак не могла отвязаться от засевшей в голове мысли. Конечно, это от переутомления, от недосыпа, от волнения.

Неужели у нее мало сейчас забот и подумать больше не о чем? Она рассердилась на себя, но тут подплыл Маркиз Второй и потерся боком о голень.

Злость как рукой сняло, она улыбнулась коту. Ладно, не стоит сердиться, даже на себя. Она историк, так неужели не сможет докопаться до истоков собственной фамилии? Но только после того, как выставка благополучно — нет, когда она потрясающе откроется!

Сегодня она надела темно-зеленые брюки и пиджак чуть светлее — она купила этот костюм в прошлом году, когда была у матери в Германии. Он очень ей шел, в нем она казалась еще стройнее, тоньше, перламутровые пуговицы таинственно мерцали, придавая особый шарм всему облику Нади. Из зеркала на нее смотрела очень стильная молодая женщина, полная достоинства и уверенности в себе.

Да, да, на Патриаршие собиралась заехать Татьяна Федорина, снова вспомнила Надя и неожиданно для себя скривила губы. Между ними никогда не было особенно нежных чувств, Татьяна женщина с довольно тяжелым характером, но, наверное, без такого характера она не смогла бы открыть свой бизнес и уж тем более сохранить его и развить.

Многие открывали частное дело в начале девяностых — прямо как чумой всех косило, — бежали из музея, устав от столов, за которыми сидели, от надоевших коллекций, от свар дамского коллектива. Если и попадались в отделах мужчины, то коллеги-женщины их таковыми не считали — мужчина с зарплатой музейного работника не был вожделенным героем сновидений.

А потом кое-кто перевел стрелки бизнеса, вынужденно, конечно, на торговлю чем не попадя, кто-то вернулся обратно под каменные своды. Но Татьяна Федорина на зависть всем — только вверх и выше. Она из тех, кто никогда не изменяет себе. Даже если ей изменяет собственный муж, добавила Надя мысленно. О ее семейном деле знали все кому не лень. Уж слишком крупной фигурой был ее муж и в прежние времена, а сколько у него женщин, вряд ли кто мог сосчитать. Но они с Татьяной не разводились. Впрочем, Надя не осуждала ни ее, ни его. Она хорошо помнила свою жизнь со Стасиком и считала, что если семейную пару не устраивают отношения, которые сложилась, то их прерывают. Если они не делают этого, значит, на то есть особые, только им известные причины.

Надя уже работала на Татьяну и не могла пожаловаться. В последний раз она делала для одной немецкой фирмы экспозицию ножей. Все остались довольны. В общем-то, деньги, которые она набрала на Италию и которые слизнул своим розовым язычком Маркиз Второй, и были гонораром за ту работу.

В метро она читала газету, которую ей сунула какая-то тетка на входе, да так настойчиво, что Надя не смогла увернуться. От объявлений пестрило в глазах, и, выходя из метро, Надя с облегчением бросила газету в урну.

Надя открыла дверь зала своим ключом и вошла. Теперь всякий раз она с тревогой обводила взглядом витрины и стенды, хотя чувствовала, что больше ничего не пропадет. Но откуда такая уверенность? Ведь и в ту Ночь весь коридор должен был стоять на сигнализации?

Татьяна Федорина подкатила к подъезду через час с небольшим. Ее привез шофер на «ауди» темно-синего цвета.

— Привет, дорогая! — Влетела она в зал. Обдавая крепким восточным ароматом духов, чмокнула воздух возле Надиного уха и, прошуршав длинной цветастой юбкой в испанском стиле, по-хозяйски устремилась в самый центр зала. — Ну как? Навела полный парад среди этих дедушек славного оружия?

— Как видишь, осталось несколько штрихов.

— Так, вижу, вон там пустота. — Она кивнула на стену возле окна.

— Там ничего не будет, драпировка для фона.

— Ясно. А здесь, насколько я понимаю, кто-то повалялся, но ты его выпроводила. Не сочла достойным? Да?

Надя вздрогнула, хотя знала, что опытному глазу Татьяны будет ясно, что бархат предназначен для чего-то значительного. И этого значительного нет.

— Нельзя узнать, что тут будет, а? — Татьяна уставилась на Надю. Ее подведенные глаза, казалось, хотели вызнать что-то еще, другое… Но заниматься размышлениями было некогда, и Надя просто сказала:

— Тайна клиента.

Татьяна засмеялась.

— Но клиент-то он мой, — на ходу бросила она. — Ну ладно, я не настаиваю. Главное, чтобы он остался доволен. Надеюсь, ты стараешься. Очень? Только смотри, не переусердствуй.

Надя почувствовала, как по спине пробежали мурашки, а во рту стало горько. Она быстро одернула себя. А в чем дело? Она взрослая женщина, не связанная ни обязательствами, ни узами с кем-то, она вольна распоряжаться своим временем — у нее между прочим отпуск — и собой.

— Ты лучше скажи, как твоя Ульяна? Уже приехала на каникулы из прекрасного далека?

Надя знала, что только на этот единственный вопрос ответ Татьяны бывает искренним и предсказуемо честным. Дочь ее на самом деле редкостная девочка. Природа наградила ее математическим даром, он обнаружился рано, а потом началась полоса успеха — Олимпиады, награды и, наконец, учеба в Кембридже.

Татьяна расплылась, как масленичный блин.

— Я думаю, англичане настоящие придурки. Сейчас какой месяц на дворе? Уж осень скоро, а мое золотце все еще держат на привязи. Можешь себе представить? Я каждый день слежу за погодой в Кембридже, могу выстроить кривую температуры в этом городишке лучше всякого синоптика. Должна сказать, там сейчас жарче, чем в моем павлодарском детстве…

— Ты жила в Павлодаре? — Надя вскинула брови от такой неожиданности.

— А ты не знала, что я выросла не возле Никитских ворот? Ты мне льстишь, коллега, по-моему, моя провинциальность так и прет, как ни старайся засунуть ее куда подальше. Ты думаешь, мой доблестный папаша словил бы генеральскую звезду на погоны в Измайлово? Не шути, подруга.

— Хочешь кофе? Чаю? — предложила Надя.

— Я бы сказала, чего я сейчас по-настоящему хочу, но у тебя этого нет.

— А может, есть?

— У тебя нет водки. А у меня свободного времени.

— Водки нет, верно. Кстати, Найк… господин Гатальски интересовался, разосланы ли приглашения на вернисаж, — спохватилась Надя.

— Найку… Господину Гатальски, — Татьяна скопировала интонации Нади до тонкостей, — передай, что ему не пристало сомневаться и задавать дурацкие вопросы. — Внезапная вспышка злости удивила даже саму Татьяну. — Ой, извини. Ничего, ничего не надо ему передавать такого. Конечно, все разослано, все готово. Мои службы уже запасли и вина, он просил красного калифорнийского. Так что знай наших. Он хотел только красного, говорит, оно цвета чешских гранатов.

Надя покачала головой.

— Изысканное желание. Но если кто-то захочет белого вина…

— Пускай обесцветит перекисью водорода, — фыркнула Татьяна, потом снова спохватилась: — Ну прости, Надюха, никак не могу избавиться от солдафонской грубости. Верно говорят, что ребенок воспитывается до пяти лет, а дальше все без толку, хоть палкой по голове. Меня растили отцовские денщики. — Татьяна подмигнула, снова чмокнула воздух возле Надиного уха, и через секунду дверь зала захлопнулась.

Сегодня настроение у Нади было гораздо лучше, чем в последние кошмарные дни. Более того, этой ночью она сможет наконец выспаться — Алексей сказал, что горностаевый хвостик в сердце из герба Анны Бретонской он доделает дома тончайшими резцами. А потом ему останется только чуточку «состарить» металл и дерево.

Надя обвела глазами зал, он выглядел очень уютно, располагающе, уважительно по отношению к зрителям: им не надо метаться у порога, решая, откуда начать осмотр. Надя выстроила экспозицию в таком порядке, что на уровне подсознания человек с легкостью решает: ну конечно, надо увидеть то, что в центральной витрине, а завтра в ней станет красоваться и притягивать восторженные взгляды арбалет короля Людовика XII.

А потом сам собой взгляд зрителя упадет на царственный лук на стенде поодаль. Надя уверена, что каждый захочет сравнить до мелочей, чем отличаются эти два великолепных в своем роде образца.

Лук на фоне арбалета выглядит громоздким и неудобным оружием, его тетиву натягивают только рукой, а тетиву арбалета — специальными приспособлениями со смешным названием «козья нога», это гораздо удобней. Стреляют из арбалетов разными снарядами — металлическими пулями, камнями, глиняными шариками. Надя разместила их на отдельном стенде.

Ну что ж, выдохнула она, почувствовав, как сердце забилось, но уже не в тревоге, а в радостном ожидании. В прошлый раз, когда Алексей укладывал свои инструменты, собираясь уезжать от нее, она так умоляюще посмотрела на него, что тот решил ее успокоить.

— Все в порядке, Надежда Николаевна, я буду вашим сторожем, телохранителем и кем угодно, больше ничего не случится с драгоценнейшим экспонатом, я обещаю.

— Алексей, и пообещай сказать, сколько я тебе должна.

— Не рассчитаетесь, дорогая Надежда Николаевна. Нет цены тому, что я для вас сделал, — с торжественной иронией в голосе произнес он.

— Ну Алексей…

— Я бы, может быть, и попросил бы поцелуя, но не хочу обкрадывать господина Гатальски.

— Ладно, перестань. Будто это такая ценность, — фыркнула Надя.

— Вот выйдешь за него замуж, тогда и поговорим. И об оплате моего труда тоже. Сейчас-то что с тебя взять? Опять все на кота ухлопаешь? На его животные развлечения.

— Не шути-и! — Она покачала головой и бросила взгляд на диван, где, вытянувшись во всю длину, наслаждался сновидениями Маркиз Второй. — Так вон оно что! — засмеялась Надя. — Значит, на иностранные деньги рассчитываешь? Но у иностранцев приняты брачные контракты, чтоб ты знал. — Она деланно вздохнула. — Ах, тебе не понять, Дронов. Ты со своей Галкой контрактов не заключал…

— Туда нечего было вписывать. — Он усмехнулся, защелкивая на сумке маленький замочек. — Но твой Гатальски мужик-то в общем русский… Мог бы и по-людски с женой обойтись.

— Да ну тебя, никто никого никуда пока не звал.

— Позовет, ох позовет, Тавранчук Надежда Николаевна. Чует мое мужское сердце. А мы с тобой потом сочтемся, славою. — Он подмигнул ей и направился к двери, но, почесав бороду, остановился на пороге. — Мне вот что интересно — он-то хоть поймет, что штуковина другая?

— Н…не знаю. — Эта мысль до сих пор не слишком волновала Надю. Более того, она даже не приходила ей в голову, казалось, разум одеревенел от страха.

— Ясно, об этом ты не думала. Тебя можно понять. То, что я сделал, способно заполнить пустоту. Именно этого ты и хотела. Ну я помчался, Надя. Как, послезавтрашнее утро начинается с рассвета?

— Нет, еще до рассвета, Алексей. Наше с тобой главное утро начнется до рассвета.

8

Но она ошиблась. На границе с рассветом закончилась ночь для Нади и Найка. В том же доме под Тулой.

Без всякого предупреждения накануне вернисажного утра Найк позвонил Наде в выставочный зал.

— Надя, почему бы тебе не пригласить меня в гости? Мне очень любопытно посмотреть твой дом.

— Мой дом? Да он не мой, Найк. В нем восемь этажей, на восьмом у меня всего-навсего две маленькие комнаты. Ты, наверное, уже понял, что у нас квартира исчисляется не количеством спален…

— Но меня вполне устроила бы всего одна, твоя спальня, Надя.

Она замерла и почувствовала, как кровь забурлила, пальцы, сжимавшие трубку мобильника, который ей оставил Найк на время работы, вспотели. Ее тоже устроила бы одна спальня. С Найком. Но… Она решила немного отвлечь его от столь конкретных мыслей.

— Но если ты воображаешь мою спальню такой, как в новых элитных домах, то ты сильно заблуждаешься.

— О нет. Я кое-что понимаю про ваши элитные дома. У моей бывшей подружки есть прекрасная квартира в Александрии, под Вашингтоном. Она очень гордилась собой, когда смогла ее купить… Между прочим, она хозяйка рекламного агентства. Но я бы не советовал ей переступать порог шикарного дома «новых русских» без подготовки. Она испытала бы сильное разочарование.

— Настолько хорошо?

— Ценные породы дерева и натуральные камни со всего света — это не просто хорошо, это чересчур хорошо. — Найк улыбнулся. — Но я уже постиг расклад вашей жизни, поэтому готов побывать у тебя в гостях.

Надя колебалась. Конечно, она не против пригласить Найка.

— И потом, я хотел бы познакомиться с твоим любимцем. Я приготовил ему подарок.

— Маркизу? Подарок?

— Не Маркизу, а Маркизу Второму. Ты, кажется, так его величаешь? Этот подарок вполне его достоин.

— И что же это?

— Хорошенький ошейник.

Надя захохотала.

— Боюсь, традиционный размер ему не подойдет.

— Ты так думаешь?

Но Надя думала о другом.

— Слушай, Найк, а… ты ездишь только на своем «навигаторе»? У тебя нет машины…

— Поскромнее? Понял. Я все понял. Есть нюанс…

— Да нюанс есть, а места нет. Возле моего подъезда тебе просто некуда его поставить.

«И более того, — подумала Надя, — зачем потрясать слабые сердца бабушек на скамеечке — этакое авто, да на ночь!» Надя не сомневалась, что Найк собирался загоститься до самого утра.

— Что ж, тогда я приглашаю тебя на свежий воздух, Надя. Тебе ведь понравилось у меня в доме?

С одной стороны, Наде хотелось ночь перед открытием выставки провести в собственной постели, утром проснуться и мысленно подготовиться к последнему броску. Тем более что Алексей должен доставить арбалет прямо на Патриаршие… Но все, что твердил разум, отвергало сердце.

Она хотела провести еще одну ночь с Найком, чтобы снова удивиться собственной сладостной чувственности, о которой и не подозревала до сих пор. Как могло такое случиться, что незнакомый человек, прилетевший в Москву через тысячи километров, именно ее мужчина? Выходит, на самом деле у каждого есть своя половинка, а если говорить не сюсюкая, то есть нормальным языком, свой единственный партнер? Это вовсе не значит, что он живет в пределах твоего околотка или города, или даже страны. Он может быть за семью морями. Но нужен случай, который свел бы двоих. И если выпала удача, почему ею не воспользоваться?

— Я с радостью поеду с тобой, Найк, — наконец выдохнула в трубку Надя.

Она сказала это с какой-то особенной интонацией, которую Найк уловил. Как будто о чем-то долго размышляла и наконец приняла решение.

— Я буду у подъезда через десять минут, — сказал Найк.

Надя вышла в тот самый момент, когда огромный «линкольн-навигатор» затормозил у ступенек лестницы. Она скользнула в распахнутую дверь, внеся с собой аромат духов.

Найк поцеловал ее в щеку и закрыл глаза.

— О, как ты пахнешь…

— Я пахну амазонским лесом? — спросила Надя, потому что этим французским духам полагалось пахнуть именно так.

Найк засмеялся. Он бывал в амазонском лесу и мог бы сказать, что там пахнет совсем по-другому — сыростью, прелью.

— И даже лучше, — ответил он. Найк не стал ее разочаровывать, духи на самом деле очень ей подходили, подчеркивали ее нежность и утонченность. Он окинул ее взглядом, снова отметил, какая маленькая у нее ступня, узкая, аккуратная. Надя всегда носила красивые туфли. Может быть, даже излишне красивые для будних дней.

Странное дело, ловил себя Найк на мысли, которая не давала ему покоя. Он дожил до тридцати пяти лет, знал многих женщин, было время, когда поддерживал связь сразу с тремя, по очереди, и, кстати, не делал для них секрета из этой тройной связи, но ни одну женщину ему не хотелось крепко прижать к себе, «посадить в карман», не отпускать ни на шаг, никогда. После секса он спокойно уходил сам или выпроваживал гостью, если они занимались любовью у него в доме. Надю он хотел видеть каждый день. И каждую ночь спать с ней. Рассматривать ее лицо, шею, ее тело, трогать каждую родинку и каждый волосок.

Он почувствовал, как возбуждается, и попробовал перевести свои мысли на другое.

— Не хочешь порулить? — спросил он ее.

— Вот этим автомобилем? — Надины глаза округлились, про такие глаза ее бабушка говорила, что они становятся «по ложке». — Но я вообще не умею водить.

— Здесь все очень просто. Автоматическая коробка передач. Только две педали. Видишь?

Надя посмотрела на ноги Найка, сегодня он был в светлых мокасинах, похожих на индейские. Потом взгляд ее случайно упал туда, где джинсы взбугрились… Она почувствовала слабость во всем теле.

— У тебя получится. Если ты стреляла из арбалета, то ты смелая и сильная девушка. Разве нет?

Надя вздрогнула.

— Ах, ну да, конечно. Мой приятель научил меня. Он живет за городом и сам делает копии разного оружия, — сказала она и осеклась.

— Ну и?

— Ну и мы с ним и его женой поехали за город, нашли там поляну в лесу и устроили стрельбы.

— Какова была цель?

— Груша, очень спелая. Чья стрела поразит, тот и съест.

— Тебе удалось?

— Как ни странно, мне и удалось. Я стреляла в первый раз, а как говорят у нас, может быть, ты слышал от своей бабушки, новичкам и дурачкам везет. Новичком я точно была, а вот насчет дурачка…

— О нет, только не ты! — Найк засмеялся. — Знаешь, я вот подумал, что можно оборудовать тир для стрельбы из арбалетов. Только не из таких коллекционных, как мои выставочные, а из чего-то более легкого и недорогого. Скажи, твой приятель мог бы взять у меня такой заказ?

Надя улыбнулась. Наверняка слова Алексея попали Богу в уши.

— Я думаю, да.

— О’кей. Я просчитаю все и скажу. Помнишь, ты спросила меня, не прогорю ли я с вегетарианским рестораном под Тулой? Нет, если там будет то, что экономисты называют инфраструктурой. Но ее я должен придумать и создать сам.

— Понимаю. Найк, а как родные относятся к твоей поездке в Россию?

Он засмеялся.

— Ну, кто как. Одни воспринимают как баловство большого мальчика. Другие — как моя мать — считают, что я поехал искать настоящую русскую жену. Хозяйку!

Надя засмеялась, но лицо ее порозовело, а к горлу подступил комок. Да ты нашел ее, нашел! Неужели еще не понял? Но вслух она спросила:

— Ну и как? Успешно? — и поерзала в кресле.

— Вполне. По секрету могу сказать, я ее уже нашел.

— А-а, — протянула Надя, но больше не добавила ни слова.

Тормозя и спотыкаясь о красный свет светофора в центре Москвы, они вырвались на свободу загородного шоссе и поехали в прохладе и уюте большой машины, надежно отгораживающей их от внешнего мира.

— Надя, извини, но теперь, дальше, я буду молчать за рулем, потому что никак не привыкну к вашему стилю езды. Тебе включить музыку?

— Спасибо, я послушаю с удовольствием.

— А я бы с удовольствием послушал, как ты поешь.

— А откуда ты знаешь?

— У тебя красивый тембр голоса, низкий, я думаю, ты должна петь контральто.

— Ты очень наблюдательный, Найк.

— Да, я заметил, как ты морщилась в прошлый раз, когда я поймал что-то на ультракоротких, а певица сфальшивила.

— Правда? Я и не заметила.

— Тем более. Значит, для тебя петь, как дышать.

— Да, я пела в хоре, но давно. И даже на итальянском.

— Конечно, я так и думал. В тебе что-то есть итальянское. Наверняка ты слышала об этом не раз.

— Это просто смешно! Никакой кровной связи с прекрасными обитателями Италии у меня нет.

— А я уверен, что есть. Потому что ничего просто так не бывает. Вот скажи, я похож на русского?

Надя повернулась к нему и пристально оглядела. Круглолицый, русоволосый, широкоплечий, мускулистый, он и впрямь ничем особенным не выделялся из толпы. Сейчас полно мужчин с твердым взглядом. Впрочем, их взгляды слишком напряженны, а у Найка лицо не каменное, спокойное, поскольку у него за спиной надежный тыл.

— Похож. — Надя помолчала и добавила: — Пока не заговоришь.

— Акцент? — тревожно спросил Найк. — Моей маме это бы не понравилось. А бабушка захотела бы меня выпороть.

— Нет. Язык. Чересчур правильный.

— Ты мне говорила. — Он вздохнул. — Я стараюсь, но…

— Не надо стараться. Так лучше.

— Тебе так больше нравится? Я люблю, когда тебе нравится. — Он усмехнулся. — Ну вот видишь, я хотел молчать за рулем, но не могу, когда ты рядом. Мне нравится говорить и говорить с тобой. Знаешь, я как-то был в Италии и помню, обедал в ресторанчике под названием «У Тавранчини». Есть некоторое созвучие с твоей фамилией. Тебе не кажется?

— Но у меня типичная украинская фамилия. Мой знакомый, арбалетчик, о котором я тебе уже говорила, сказал, что есть такое блюдо русское, древнее, оно рыбное и называется тавранчук.

— Так-так-так! Но ведь я ел в том ресторане рыбное блюдо!

Надя почувствовала, как руки покрылись липким потом.

— И на что же оно похоже?

— Оно мне очень понравилось. В нем разные сорта рыбы и овощи. Причем среди них были корнишоны, я точно помню. Может быть, из Италии…

— …Из Италии приехали повара в Россию, привезли блюдо, которое стало потом называться тавранчук?

— Но почему бы нет? — Найк пожал плечами. — О мой Бог! Ну куда лезет этот грузовик? Прости, Надя, видишь, я не должен разговаривать за рулем. Это опасно.

Надя слушала приятную музыку и думала, а может, не такая уж это странная мысль — ведь переселение народов происходило всегда? И не случайно ее тянет побывать в Италии, а не в Англии или Греции? Почему-то она стала петь в хоре на итальянском, хотя в школе учила английский? И почему-то все кому не лень видят в ней сходство с римлянкой?

Наконец Найк свернул на гравийную дорожку к дому и затормозил.

— Добро пожаловать в мой шалаш! — торжественно объявил он и поспешил открыть дверь.

Надя вышла и вдохнула свежий воздух, в котором стоял аромат полей, небо над головой совсем потемнело, ночи уже стали длиннее, привычнее. Они должны были настраивать на размеренность и умеренность — мыслей, желаний, поступков…

Найк взял ее за руку и повел вверх по ступенькам в дом. Он поднял жалюзи, впуская ночь в комнату. Луна не заставила себя ждать и с любопытством заглянула в окно. Серебряная дорожка пролегла наискосок, соединив углы просторной гостиной, и Надя оказалась в луче лунного света. Найка потрясла эта картина, и он, не смея нарушить ее, очень осторожно и тихо ступал по лунной тропе, все ближе подходя к Наде. Ее тонкая шея с высокой прической белела, словно выточенная из слоновой кости. Найк подошел к ней вплотную и протянул руки к черепаховой заколке.

— Я отпущу мои любимые волосы на свободу, — прошептал он, расстегивая пряжку.

Тяжелая сверкающая волна ударила по рукам, он подставил растопыренные пальцы, и черные волосы рассыпались дождем.

— Ты послушалась меня, Надя, — прошептал он. — Ты больше не распускаешь волосы ни для кого, кроме меня, правда?

Она медленно повернула к нему лицо. Она не хотела лгать.

— Правда, Найк.

— Спасибо, Надя. Моя надежда. Я могу надеяться, Надя, что надежда не обманет меня и я останусь с ней вместе?.. Моя надежда воплотится, и я получу…

Надя не мигая смотрела на него, ее губы раскрылись сами собой, а веки сомкнулись. В ту же секунду она почувствовала его губы, горячие и сухие, а язык скользнул к ней в рот. Она застонала и еще приоткрыла губы, разрешая пробраться как можно глубже. Ей показалось, что она тает, когда его руки легли ей на грудь, а соски поднялись им навстречу. Они уперлись ему в ладони и замерли, напрягшись.

— Надя, о Надя. Ты согласна?..

— Да, да. Я согласна. — Она не знала точно, чего он хочет, но она готова на все. Абсолютно на все. Внезапно она вспомнила про то, что будет завтра, что она скрыла пропажу экспоната… И очень может быть, что, узнав об этом, он никогда больше на нее не взглянет. Но все неважно! Пусть все катится ко всем чертям! Она с ним сейчас и будет ровно столько, сколько сможет.

Никогда, даже в пору ранней молодости, когда кровь кипела, напрочь заглушая голос разума, она не ощущала своей чувственности с такой силой. В памяти было живо все, что впервые произошло со Стасиком. Что произошло! Она отдалась ему на даче, ночью, под раскидистой яблоней, это был сентябрь, и яблоки созрели. Тогда они набросились друг на друга, как будто впивались в лопавшиеся от сока плоды. Надя помнит, что даже не ощутила боли, которой так пугали все подруги. Моментальная вспышка — а потом сладость заполнила ее до предела. Стасик, не сомневавшийся в ее невинности, не мог поверить, что она сама требует от него большего… А уже потом, осенью, глубокой и дождливо-снежной, они пошли в загс.

Но сейчас с Надей творилось что-то невероятное. Она хотела провести с Найком нынешнюю ночь так, будто это ее последняя ночь на земле. А он последний мужчина в ее жизни.

Она потянулась к нему, обвила руками, ладони заскользили вниз по спине, уже влажной и горячей под рубашкой. Она выдернула полы голубой рубашки из его летних льняных брюк, руки пробрались под тонкую ткань и замерли. А потом пальцы медленно побежали вниз по позвоночнику. На талии они остановились, упершись в кожаный ремень.

Найк стоял, закрыв глаза, не двигаясь, его сердце гулко стучало, он не знал, на что еще способна эта хрупкая нежная женщина.

Тонкие пальцы расстегнули ремень, спустились вниз, он почувствовал, как его напряженная плоть дернулась и словно стрела вырвалась на волю.

Он застонал. Нежные пальцы пробежались по всей длине плоти, Найку эти прикосновения казались огненными, но он готов был терпеть такой огонь, не пожирающий, а возбуждающий.

Потом Надя опустилась на колени, и он увидел, как лунный свет накрыл ее разметавшиеся по плечам и лицу волосы. Горячее влажное прикосновение ее губ обожгло еще сильнее, а от медленных толчков ее рта он едва не потерял сознание.

— О… о… Надя…

Луна стыдливо передвинулась, и они оказались в темноте ночи…

Найк опасался, что не выдержит этих ласк, ему хотелось выплеснуть все, что было приготовлено для нее немедленно, но он нежно взял ее за плечи и приник губами к ее рту. Потом поднял на руки и понес к камину, возле которого лежал пушистый ковер. Он опустил худенькое тело на мягкий ворс. Пальцы Найка пробежались по пуговицам сиреневой блузки, потом дернули молнию на брюках. Ее руки взлетели вверх, к его плечам, она собиралась притянуть его к себе поскорее. Но он осторожно отвел их в сторону.

— Я хочу дать тебе такое наслаждение, которого ты никогда не испытывала.

Его губы припали к ее лбу, потом к глазам, щекам, пробежались по шее, они не обошли стороной ее груди, задержавшись на каждой, доводя ее до исступления, потом двинулись к пупку, замерли в ямке ненадолго, но этого хватило, чтобы живот ее задрожал.

— Погоди, не сейчас, потерпи… Будет еще слаще, милая…

Она застонала, и ее ноги слегка раздвинулись, словно она не могла больше вынести охватившего ее томления.

Губы Найка добрались до кудряшек, темных, словно завитки каракульчи. Он прихватил несколько волосков, словно желая распрямить их, от этой забавы Надя засмеялась. Но его губы уже отправились исследовать ее тело дальше, глубже, потому что не хотели оставить нетронутым поцелуями ни одно местечко.

Когда Надя ощутила горячий влажный язык Найка там, где совсем не ожидала, она больше не думала ни о чем, и если бы ее спросили, где она, то без запинки ответила бы: в раю. Неважно, что потом произойдет изгнание из рая, это уже после, не сейчас. Ее ноги раздвинулись, приглашая, и Найк устремился в ее глубины.

Он накрыл ее своим телом, скользнул быстро и глубоко, потом замер, словно выбирая скорость… Но Надя не позволила ему долго размышлять, предлагая свой ритм. Он принял его, посчитав самым лучшим.

Они неслись, словно в сумасшедшей скачке, слившиеся воедино, и не разъединялись, не сбивались с ритма ни разу, до самого конца…

А потом Найк медленно скатился с нее, лег рядом на ковер.

— Ты невероятная, Надя. — Он тяжело дышал.

Она улыбнулась счастливой улыбкой.

— Это ты невероятный, Найк.

— Ты согласна…

— Да, да!

— На что?

— На все!!

— Тогда мы поедем в свадебное путешествие в Италию.

Надя открыла глаза.

— Что?

— Но ведь ты на все согласна?

— Ах да.

И она снова закрыла глаза. Сейчас нет времени думать.

— Надя, можно я тебя о чем-то попрошу? — Найк шептал в самое ухо, было щекотно, и она засмеялась.

— Попроси.

— Спой для меня что-нибудь. Я давно хотел услышать твой голос. Хочу знать о тебе все, Надя. Ты понимаешь?

— А кто сядет за рояль? Ты? — Она взглянула на него. Серо-зеленые глаза засветились, и Надя сразу поняла, что сейчас он предложит что-то невероятное.

— Хорошо. Мы пойдем в музыкальную комнату прямо вот так. — Он окинул взглядом ее, потом себя. — Разве мы не прекрасны?

Она засмеялась и уткнулась носом ему в грудь. Жесткие волоски защекотали ноздри.

— Ты согласна?

— Я же тебе сказала, я согласна на все.

Найк вскочил, подхватил ее на руки и понес. Он зажег свет, поставил Надю перед инструментом на мягкий ковер. Сам он уселся за черный рояль, крутанулся на стуле, и Надя не смогла удержаться от улыбки. Такого музыканта-нудиста она еще не видела. Но как хорош, снова отметила она про себя.

— Что будем петь? — Он окинул ее вопросительным взглядом всю, словно петь она собиралась всем телом.

Надя не колебалась. Она назвала любимую «Неаполитанскую тарантеллу». С которой началась ее первая любовь.

Откашлявшись, она сложила руки перед грудью, и Найк кивнул. Его пальцы бегали по клавишам, а глаза с восхищением смотрели на женщину, которую он полюбил навсегда…

Что было потом? А что могло быть потом, кроме жарких объятий, шепота, стонов, почти музыкальных, но это уже был другой жанр…

9

Ну, интересно, что будет завтра? Татьяна Федорина крутилась перед зеркалом, примеряя костюм, в котором собиралась на вернисаж к Гатальски. Она выбрала синий, он на самом деле был от «Шанель», очень ей шел, своей строгостью придавая странную мягкость лицу. Вообще-то, она была недурна собой, стройная, с высокой грудью, вот разве что лодыжки толстоваты, чтобы соответствовать облику, который Татьяна навязывала окружающим, — наследницы дворянского рода. Кто-то видно испортил породу, причем недавно. Попалась какая-то особь не того разбора. Но модные и очень дорогие туфли, а также брюки, которые она часто носила, были призваны отвлечь внимание от недостатка. Брюки она надевала теперь все реже, потому что была глубоко убеждена, что в ее возрасте лучше показывать миру ноги до колен, потому как они старятся позднее, чем все остальное тело. Когда мужчина смотрит на юную барышню в брюках, то под ними он мысленно видит упругие бедра и половинки спелой дыньки, а глядя на мадам за сорок, ничего, кроме целлюлита, сообразить не способен. А Татьяне уже сорок пять.

Она отошла от зеркала подальше — не так видны изъяны стареющей кожи. Из дома надо выходить довольной собой, выучила она наставление знающих людей, более того, запомнить выражение лица, которое было в зеркале и понравилось, ни в коем случае не дать мышцам волю, едва отвернувшись от волшебного стекла.

«Как же эта сучка выкрутится? — спрашивала она себя. — Ничего у нее не выйдет, ишь, замахнулась, богатого мужичка захотела. Ничего, после этой истории спесь пропадет. Арбалета нет на витрине, нет как нет. Пуст зеленый бархат».

Татьяна покачала головой, словно не веря себе. Если честно, она и сама не могла понять, почему не в силах порадоваться чужому счастью.

А началось это с ней после первого обмана мужа. Однажды она вернулась домой из командировки и нашла на ковре то, что рассказало ей больше любых слов… Маленькое резиновое изделие, такими они никогда не пользовались. Он его выронил и не заметил — обертка в цвет ковра. Очень спешил, наверное. Встречать ее в аэропорту. С тех пор ей стало казаться, что все мужчины — это ее муж, а все женщины — его любовницы.

Она поедет в «девятке», без шофера. Ох, и насладится она завтра! Интересно, что сделает Гатальски? Ведь арбалет Людовика XII, как она понимала, — жемчужина всей коллекции. По крайней мере, Тавранчук его так подала.

«Вообще-то, если отбросить все, Надежда сделала конфетку из выставки. Но, кажется, и сама сладенького поела», — хмыкнула Татьяна.

Потом Татьяна сняла костюм и надела халат. В большой квартире она одна, среди вещей и тишины. Она закурила и вышла на балкон. С десятого этажа на Фрунзенской набережной ей был виден Кремль, великолепно подсвеченный, зубчатые стены, вечность. Прекрасная вечность. То, что остается после людей.

Она выпустила кольцо дыма, постепенно расслабляясь. Чего только не было в веках, размышляла она, но люди ушли. Вещи, сделанные людьми… собранные людьми, остались.

У нее много вещей, но нет того, что сейчас получила Надя Тавранчук.

Она затянулась еще глубже. На фотографиях, которые показал ей — из последних — Павлушка, у Найка и Нади были такие лица, такие… Мужчина, который так смотрит на женщину, как он на нее, простит все. Даже если она разорит его до нитки. Татьяна тоже понимала кое-что в людях.

Она докурила сигарету и бросила горящий огонек вниз, тот падал, сперва разгораясь, а потом внезапно погаснув. Вот так и ее злая зависть: сперва разгорелась, а потом разом погасла. И она приняла для себя решение.

Татьяна быстро подошла к шкафу, вытащила джинсы и куртку.

Алексей Дронов уложил арбалет в сумку и поцеловал Галю в щеку.

— Ну что, боевая подруга, прощай.

— Алеша, ты ни во что не вляпаешься?

— Не думаю. Пока меня выставили только на деньги. Но ты ведь знаешь, что по большому счету я в прикупе?

Жена улыбнулась.

— Она ничего не знает?

Алексей приложил палец к губам.

— И не узнает. Пока я сам не скажу.

— Как мудро ты тогда поступил — сразу сделал две заготовки этого арбалета.

— А все запасники, в которые меня пустила Надежда Николаевна. Эти дамы сами не знают, чем владеют.

— Но ты в прошлый раз ведь не напрямую продал его американцу?

— А я его продал вовсе не американцу, а чеху. — Алексей ухмыльнулся. — А когда Надежда привела меня туда и показала арбалет Людовика, я чуть не задохнулся, готов был его расцеловать в герб!

— Но может, это не твоя работа?

— А я проверил, едва заметный вензелек — буква из двух половинок: от А и от Д — на месте. Я, только я один знаю, где она стоит.

— А я? Ты забыл?

— Я всегда говорил, что жена должна быть вторым «я» своего мужа.

— Ну конечно, дорогой. Как скажешь.

— Ладно, целую ручки. Жди.

— Ты не слишком-то фуршеться.

— А вот это как ты скажешь, дорогая. Я целиком в твоей власти. Но в приглашении про фуршет — молчок. Там указан только «Бокал вина».

— Будто не одно и то же.

— Полагаю, что нет.

Надя заехала домой переодеться. Сегодня она надела черное шелковое платье, а сверху накинула черный сюртучок. Низкий вырез удлинял шею, а улитка, в которую она собрала волосы на затылке, сделала ее профиль похожим на медальонный.

Кот Маркиз притих, будто почувствовал напряжение хозяйки.

— Ну что, животное, — вздохнула Надя, взглянув на кота, а потом снова обернувшись к зеркалу, — волнуешься за меня?

Он зажмурил глаза и пошел на диван, собираясь свернуться в клубочек.

— А все ведь это из-за тебя, ходок ты мой…

После прошедшей ночи глаза стали еще глубже, крупнее и в них светилось что-то новое, словно Надя поняла нечто, о чем до сих пор только догадывалась.

Да, наконец она узнала, что такое любовь.

Машины вот-вот запрудят крошечный дворик, на вернисаж соберутся люди состоятельные — коллекционирование любых вещей предполагает вложение денег, иной раз и навсегда, без возврата. По машинам, которые здесь припаркуются, можно оценить достижения автомобильной промышленности Европы и Америки. Но сейчас дворик пуст, и Надя без труда прошла к двери.

Алексей уже ждал ее в холле, развалившись в кресле.

— Прекрасно выглядите, Надежда Николаевна.

— Спасибо, Алексей. — Она увидела бокастую сумку у его ног, и от сердца отлегло.

Если честно, то она заставила себя не думать о том, что произойдет, если с Алексеем что-то случится. Не случится, не случится, твердила она в ответ на любую пугающую мысль. Она отвергала все варианты, оставляя только один: Алексей все сделает вовремя. И как надо. Она возьмет у него арбалет и положит туда, откуда исчезла предыдущая копия.

— Пойдем. — Она распахнула дверь.

И остолбенела.

На зеленом бархате в витрине-аквариуме лежал… арбалет.

Алексей недоумевая смотрел то на оружие, то на Надю.

— Не понял!

— Я тоже.

На негнущихся ногах Надя прошла вперед и остановилась.

— Сталь, покрытая позолотой… Кленовое ложе… Узорные накладки на кости, гербы, рисованные, Франции и Милана… — бормотала она, как гид-автомат.

Алексей наклонился над арбалетом, покачал головой.

— А в этот раз горностаевый хвостик в сердце у меня получился лучше.

Прошла минута, не меньше, прежде чем Надя повернулась к Алексею и открыла рот.

— То есть как — в этот раз? Ты хочешь сказать, что уже делал такой для кого-то?

— Вот этот я и делал. — Он кивнул на возлежащий на бархате арбалет. — Но не для Гатальски. Для одного чеха три года назад. Наверное, твой Найк перекупил у него или получил в подарок.

— Не может быть, — прошептала Надя. В голове гудело, она не знала, радоваться ей или огорчаться. И вообще, что делать?

— Может. Есть доказательство. — Алексей, надев нитяные свежие перчатки, чтобы не оставлять влажных следов от пальцев на металле и дереве, осторожно повернул ложе боком. — Вот мой знак. Тебе он известен — половина буквы А и половина буквы Д, соединенные вместе.

И впрямь это был знак, который не виден постороннему, он притаился в укромном уголке на ложе.

Надя выдохнула.

— А… новый… при тебе?

— Ты думаешь, у меня в сумке березовое полено? — Он вскинул брови.

— Н-нет, но… я ничего не думаю, кажется, я больше вообще никогда не смогу думать.

— Ну если все решено, то и думать не о чем. — Алексей ухмыльнулся, его усы шевельнулись, и Надя заметила в них серебро.

Она пожала плечами, а Алексей вытащил новый арбалет и показал ей.

— Ну, какой кладем?

— Пусть останется тот, который лежит.

* * *

Приглашенные собрались вовремя, в одиннадцать тридцать. Маленький зал заполнился в основном мужчинами, хотя были и дамы. Поскольку после осмотра экспозиции все приглашены на бокал вина, то и форма одежды выбрана соответствующая — повседневная.

Надя ушла со сцены в тень, она сделала свое дело и издали наблюдала, какое впечатление производит выставка на зрителей. Она тихо радовалась: посетители смотрят так, как она хотела. Сперва все устремляются к центральной витрине, охотничьему арбалету Людовика XII.

Найк Гатальски пришел в темно-синем костюме в тонкую полоску, который необыкновенно шел ему, оттеняя лицо, энергичное, загорелое, волевое. Надя смотрела на него издали и не могла поверить, что этот мужчина любит ее. Кровь заклокотала в венах, когда к нему подскочила вертлявая канадская журналистка, знаменитая тем, что фотографирует только выдающихся людей.

— О, мистер Гатальски, прошу вас сюда.

Я думаю, вы могли бы попасть в цель из этого оружия! Наверняка вы способны поразить стрелой сердце любой женщины от берегов Америки до берегов Европы.

Он светски улыбался, а Надя вспыхнула.

— Перестань, Надя! — Алексей дернул ее за руку. — Это же светские шуточки. Сама знаешь.

— Липучка, — неожиданно для себя процедила Надя.

Алексей засмеялся.

— Однако.

Татьяна Федорина подошла к ним и с ласковой улыбкой посмотрела на Надю, а Алексею кивнула.

— Ты молодец. Как бы мне ни было тяжело, но я желаю тебе добра, — сказала она фразу, в которую Надя не сразу вникла.

— Ты чем-то недовольна?

— Напротив, я завидую. Приходи завтра за гонораром.

— Спасибо.

— Ничего себе, какова стерва. — Алексей скривил губы.

— Ты так считаешь?

— А ты не знаешь?

Надя пожала плечами.

— Давай выйдем, — предложила она.

— Но я хочу бокал вина!

— А мы потом войдем. — Надя улыбнулась.

Свежий воздух омыл лицо Нади, пошевелил прядку волос, выбившуюся из улитки.

— Ну вот и все. А я подумаю, как с тобой расплатиться.

— Это я должен с тобой расплатиться, — засмеялся Алексей. — Ты работала погонялой. И помогалой. Я бы не сделал эту штуковину. А теперь могу ее загнать и поехать в Европу. Прокатимся с Галкой, она давно хочет в Лондон. Спит и видит Бонд-стрит. Смешно, да? Будто ей тут магазинов мало.

— Спасибо тебе, Алексей. Да, Найк спрашивал, не поработаешь ли ты на него? Он хочет заказать несколько арбалетов и открыть у себя под Тулой тир.

— Да почему же нет! Я готов!

Бокал вина был великолепен, калифорнийское оказалось терпким и красным, как гранаты. Соки, маленькие пирожные и бутерброды, орешки исчезали быстро, и к часу дня, как и полагалось по протоколу, все закончилось.

Но ровно в час Найк Гатальски показал, что он настоящий русский — непредсказуемый, широкий и лихой.

— Все собрались? Прошу внимания. Дорогие друзья, я хочу представить вам женщину, прекрасную и потрясающую. Это она из моих железок создала такую красоту. — Он сделал паузу, ожидая, когда по его приглашению Надя подойдет и встанет рядом. — Должен сказать, у нее дар размягчать металл и делать его покорным. — Он шумно вздохнул. — Я испробовал это на себе. — Он сделал паузу, а Надя похолодела: «Что такое он говорит?» — Я подпал под ее чары, и она нашла для меня место, как и для каждого из этих экспонатов. Но не в камерном выставочном зале, куда я вас пригласил, а в экспозиции жизни. Вы понимаете? Это место рядом с ней.

Раскрасневшиеся от вина лица расплылись в улыбке, одобрительно кивали мужчины, а женщины с прищуром рассматривали Надю.

— Что мне остается сделать? Предложение. Я предлагаю ей руку и сердце при вас, вы свидетели моей покорности Судьбе. А поскольку эта женщина не так проста, я дарю ей не кольцо в знак помолвки, а ожерелье на шею, тем самым пытаясь призвать к покорности и ее тоже.

Найк вынул из коробочки ожерелье из чешских гранатов. Потом надел его на обнаженную Надину шею.

Она почувствовала, как слезы собрались в уголках глаз, посмотрела сквозь туманную пелену на Найка и увидела в его серых глазах любовь. Гранаты горели огнем и холодили кожу. Потом внезапно, на глазах у всех, она раскинула руки и обняла Найка за шею.

— Я люблю тебя, Найк, — прошептала она.

— И я тебя, любимая.

Аплодировали все, кроме одной женщины. Татьяна Федорина не двигалась, словно оцепенела. Конечно, в конце концов она решила не портить жизнь Надежде и вернула украденный арбалет вчера вечером, снова пробравшись в зал. Для этого ей пришлось не спать ночь. Но такое? Это уж чересчур!

А Наде теперь все было неважно. Она стояла рядом с Найком, смотрела на него и больше никого не видела.

— Восхитительная пара, — шептались ценители.

— А вам не кажется, в ней есть что-то от итальянки?

Эпилог

Медовый месяц Надя и Найк провели в Италии. Они все-таки пообедали у Тавранчини. И что же? А то, что снова убедились: на самом деле ничто в жизни не проходит бесследно — действительно, предки Джакомо Тавранчини, хозяина нынешнего заведения, весьма процветающего, между прочим, бывали в России. Очень, очень давно. Оттуда вернулись все, кроме одного парня, который влюбился в кареглазую хохлушку и остался там навсегда. Его фамилия стала произноситься впоследствии как Тавранчук, для удобства.

Кот Маркиз с удовольствием переехал на жительство в Тульскую область, ему понравились просторы — двадцать пять гектаров, которые отныне по совету Тавранчини будут обрабатываться трактором, итальянским, очень дорогим и невероятно умелым. Его делает фирма «Ламборгини», та самая, которая выпускает и автомобили. Его кабина показалась Наде похожей на вертолетную. Найк рассказал ей, что впервые увидел трактор не где-нибудь, а в Лондоне, на Трафальгарской площади, и даже отвернулся от памятника Нельсону, чтобы сфотографировать чудо техники и дизайна. Надя, которая пока не умеет водить машину, решила сперва освоить трактор.

И еще одна деталь: в вегетарианском ресторане будет все же одно рыбное блюдо: тавранчук, в благодарность коту Маркизу Второму, большому любителю рыбы, без которого не было бы всей этой истории.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg