«Между небом и тобой»

Сандра Мэй Между небом и тобой

Пролог

Когда-то давно их было трое. Три подружки, три ангела, три грации — Моника, Эбигейл и Джессика.

Черные волосы, русые локоны, золотистые кудряшки. Очи чернее ночи, глаза серые, голубые глазки… На любой вкус, так сказать. Студенты университета в Колумбусе могли бы быть счастливчиками — если бы эти три грации не вбили себе в голову, что жизнь без мужчин гораздо веселее, насыщеннее и проще, чем с ними.

Тогда, тысячу лет назад, они организовали «Клуб весталок» и дни напролет хохотали, радуясь своему остроумию. Впереди была целая жизнь, будущее представлялось огромным радужным шаром, несущимся вскачь по ослепительно-голубым небесам… ну что-то типа этого, короче, счастье без конца и края.

Моника смылась первой. Ее жених был категоричен и потому уже через полгода знакомства сделал предложение по всей форме. Была свадьба со всеми делами — родственники, дети под ногами, служба в церкви, неразбериха в мэрии, свадебное путешествие на Гавайи…

Они с Эбби остались одни, в смысле вдвоем. И буквально через неделю выяснилось, что Эбби перекрыла рекорд Моники. Какие там полгода! Бандит Рокко Сальваторе сделал Эбигейл предложение через неделю после знакомства, а познакомила их, между прочим, она Джессика Паркер!

Правда, в тот момент она была искренне уверена, что Рокко Сальваторе — бандит, и потому рекомендовала его Эбби исключительно с профессиональной точки зрения, поскольку у подружки как раз возникли проблемы, связанные с шантажом и разными мерзкими вещами…

Короче, Рокко Сальваторе оказался не бандитом, а копом, всего за неделю тихая астрономическая крыса Эбигейл Лаури ухитрилась прожить крайне насыщенную и разнообразную жизнь, а позавчера, во время венчания Рокко и Эбби, Джессика Паркер получила букетом по голове. Вот и вся благодарность.

Джессика Паркер с тяжелейшим вздохом уставилась в зеркало, подумала и показала отражению язык. Никогда и никому в жизни она не призналась бы, что… нет, невозможно… но и молчать тоже…

Она отчаянно завидовала своим подружкам! И очень хотела замуж.

Свадьба Рокко и Эбби вышла шумной, по-настоящему веселой, истинно итальянской и очень душевной. В результате Джессика Паркер, слегка перебрав красного домашнего вина, повисла на плече старшего брата жениха, Луиджи Сальваторе, и рыдала настоящими слезами, пытаясь объяснить этому прекрасному человеку, как тяжела и одинока жизнь натуральной блондинки в нашем жестоком мире…

Потом явился Ангел В Белом, на поверку оказавшийся Эбби Лаури, вернее, уже тоже Сальваторе, и увел раскисшую свидетельницу в дамскую комнату — освежиться. Джессике Паркер было строго-настрого запрещено пить из глиняных кувшинов, потому как в них находилось вино молодое, сбивающее с ног даже и здоровенных мужиков, не то что натуральных блондинок. Потом были еще танцы, тосты, очень красивые, но непонятные песни на итальянском языке — а еще потом Эбби вышла к гостям в последний раз в подвенечном платье, повернулась к аудитории спиной и со всей силы запустила в любимый ею космос здоровенный букет белых роз…

Вот вы сами попробуйте, дома, например. Попросите, чтобы в вас бросили хоть букетиком фиалок — но со всей силы. Приятно? Не очень. А если букетик состоит из тридцати пяти розочек, плотно спеленатых парчовой лентой, и кидает его взрослая женщина, не дистрофик, с расстояния в несколько метров, да еще и попадает вам ровно по темечку?..

Единственное, на что Джессика Паркер оказалась способна, это даже в полуобморочном состоянии не выпустить пойманного букета из рук. Так ее и отвели под белы рученьки к столику в беседке и оставили в тенечке передохнуть.

Через полчасика Джессике было видение. Сквозь зеленую стенку беседки ей хорошо было видно главный стол, тот, за которым сидели молодожены. Так вот, именно к этому столу подошел вдруг высокий широкоплечий пират в белом смокинге, взял смуглой рукой кубок… тьфу, фужер с шампанским, приветственно вскинул его в сторону молодых — и тут же куда-то делся. Джессика торопливо полезла из беседки, от волнения забыв, где здесь выход, запуталась в веточках, едва не выколола себе глаз — одним словом, упустила пирата, балда!

Прижимая к груди растрепанный букет, Джессика еще с полчасика послонялась среди гостей, пытаясь отыскать Рокко и выяснить у него имя пирата, но тут раздались радостные вопли, звон и грохот жестянок, привязанных к бамперу автомобиля, — и молодые укатили в свадебное путешествие, помахав всем оставшимся на прощание. Настроение у Джессики испортилось окончательно, и вскоре она улизнула домой, унося с собой драгоценный букет.

Во-от… а сегодня утром она поняла, что очень завидует своим подругам. И хочет замуж. И ей не за кого…

Джессика Паркер — настоящая блондинка с голубыми глазами. Она среднего роста, у нее фигурка нимфы, чистая кожа, хорошее образование и острый ум. Родители Джессики работают в Европе, и она полностью предоставлена самой себе. За свои тридцать лет она перепробовала массу профессий — от сиделки до барменши — а в данный момент работает в баре «У Алессандро» официанткой.

И этим прекрасным летним утром Джессика Паркер поняла, что настроение у нее отвратительное, сил никаких нет, видеть никого не хочется — в общем, требуется срочно развеяться.

И тут уж не нужно быть особо умным — в Огайо не сильно развеешься, тогда как острова в теплом и бирюзовом океане просто созданы для этого. Атлантический океан, Карибское море, белый песок, лениво покачивающие зелеными перьями красотки-пальмы — и тени красавцев-пиратов в прозрачном и пряном воздухе.

Джессика Паркер недрогнувшей рукой набрала телефон известной турфирмы и продиктовала предварительный заказ. Отель, бунгало, две недели, Карибы. Или Багамы. Можно и то, и другое.

И пусть весь мир ей завидует!

1 Джессика. Размышления блондинки

Если вы считаете, что абсолютно все блондинки — дуры, вам вообще незачем читать книги. Потому как во всей мировой классике героини были чаще всего блондинками, и как-то ничего, обходилось по-хорошему.

То, что я блондинка, умиляло окружающих и радовало меня самое примерно лет пять, считая с того дня, когда во время моего крещения падре откинул кружевную косыночку и умиленно воззрился на мою лысую черепушку, опушенную золотистым мхом. Потом — пять лет счастья без конца, розовые платьица, кружавчики и рюшечки, кукольный домик размером с однокомнатную квартиру экономкласса, розовый велосипед, розовый скейтборд, розовые ролики, розовые лыжи… тьфу, гадость! К пяти годам я устала от розового цвета — да и кто бы не устал! Детство кончилось — как сказала моя тренерша по спортивной гимнастике, заводя нас, группу пятилеток-приготовишек, в спортивный зал.

Джессика Микаэла Каэрвен Гвендолен Мойра Паркер Макфарлан — таково мое полное имя. Есть еще одно, как говорит моя ирландская бабка Морвен, — истинное. Гуинникаэрвен. Вы будете смеяться — Белая Ворона в переводе с гэльского.

Папенька мой — чистопородный американец, Майкл Паркер. Дипломат в третьем поколении. Второе поколение работало в Великобритании со времен Второй мировой — в смысле, мой дедуня, царство ему небесное. В Великобритании можно работать по-разному, в основном — хорошо и успешно, но моего папахена послали прямиком в Ольстер. Если кто не знает, это Ирландия. Самый что ни на есть центр ирландского национализма, терроризма и вообще. Папахен трудился в качестве первого секретаря консульства США, привык к походным и практически полевым условиям жизни, был хорош собой, молод и весел, когда неожиданно встретил Гвен Макфарлан — мою маманю.

Встретил в прямом смысле этого слова — на улице. Она шла — как рассказывал папа, — и солнце светило ей в лицо, отчего у окружающих создавалось стойкое впечатление, что по улице идет шаровая молния с зелеными глазами. Рыжая у меня мама, понимаете? Рыжая, как солнце. А глаза зеленые, как клевер. Типичная ирландка.

По-настоящему ее зовут Гуиннидалхин — по-английски, стало быть, Гвендолен, а совсем коротко Гвен. Сейчас ей пятьдесят, но на нее продолжают оглядываться мужчины всех возрастов, а папа — мой красавец-блондин папа, синеглазый нордический богатырь Мик Паркер — жутко ревнует и закатывает маме сцены…

Короче, первый секретарь генконсульства США в Ольстере, Ирландия, влюбился в Гвен Макфарлан, дочку Морвен и Тейра Макфарлан, весьма известной и знаменитой в Ольстере семейной четы. Дедуня Тейр всю свою жизнь был борцом за независимость Ирландии и потому недвусмысленно и прямо заявил дочери — моей будущей маме — что сейчас, конечно, не Средневековье (к сожалению!), запереть он ее не может (к большому сожалению!), запретить выходить замуж тоже не может (к очень большому сожалению!), но пусть она знает, что выходит за самого натурального врага Ирландии и ничего хорошего из этого не получится. К сожалению…

Мама моя очень похожа на дедуню Тейра, особенно упрямством. Она, разумеется, вышла за папу и уехала с ним в Штаты, а с семьей не разговаривала до тех пор, пока не родилась я. На мои крестины съехались все, произошло молчаливое примирение, в знак которого деду и бабке позволили увезти меня на месяц в Ирландию и покрестить еще раз, в древнем Дрохедском соборе. Таким образом в Штатах я стала Джессикой Микаэлой Мойрой Паркер, а в Дрохеде — Гуинникаэрвен Джессикой Макфарлан-и-Паркер, чтоб мне провалиться на этом месте. Ирландцы очень серьезно относятся к традициям.

Так, что дальше… Значит, детство закончилось в пять лет. Гимнасткой я так и не стала, зато до сих пор умею садиться на шпагат и подтягиваться на турнике по-мужски — ума не приложу, где может пригодиться мне это умение.

Школа, колледж — вся эта ерунда не особенно мне запомнилась, потому как дети дипломатов обречены учиться либо в очень блатных заведениях, либо где ни попадя. В моей жизни было и то и другое, и я признаюсь — «где ни попадя» мне нравилось больше. Там были нормальные ребята и девчонки, там была свобода, и там я впервые по-настоящему поцеловалась с мальчиком. Если мне не изменяет память — это было в Квебеке, где папахен работал буквально один неполный год, после чего мы всей дружной семьей укатили в Европу. Учитывая то, что папа всю жизнь трудился в довольно неудобных для жизни местах, под занавес карьеры ему сделали подарок, и теперь, последние восемь лет, он служит по очереди в Италии и Франции. Они с мамой купили дом на Женевском озере, зимой ездят в Альпы, летом навещают бабушку и деда Макфарлан в Ирландии… Словом, все хорошо.

Когда пришло время определяться с учебой, мне предлагали на выбор Сорбонну, Кельн, Оксфорд и Кембридж, однако я благоразумно решила: семья прекрасна, лишь когда она вдали! И выбрала Штаты. Университет в Колумбусе, штат Огайо, привлекал меня тем, что у них была шикарная кафедра этнографии и фольклора, где почти все преподаватели были этническими индейцами сиу и шошон. Кроме того, именно в Колумбусе учились Эбби и Моника…

Мы знакомы с пяти лет. Четверть века. Не могу сказать, что у меня нет никого ближе — но эти две девицы давно стали чем-то вроде родни. Эбигейл Джеральдина Томасина Лаури — дочка известного ученого-физика, сама умница, специалист по астрофизике, и Моника Бейли — черноволосая и огненноглазая докторша, уже в двадцать лет сделавшая свою первую самостоятельную операцию — так получилось, авария на горной дороге…

В пять лет мы все ходили в один детский сад в Толидо. Здесь жили папина мама, родители Эбигейл и тетка Моники, удочерившая ее после гибели родителей в автокатастрофе. Через два года я уже моталась за родителями по всему свету. Моника переехала вместе с теткой в Чикаго, Эбби осталась в Толидо — но наша связь почему-то не прервалась. Встретившись после долгого перерыва в университете Колумбуса, мы поняли, что лучших друзей, чем мы трое, нам не найти.

Эбби училась на физическом, Моника — на искусствоведении (потом она уйдет с него на медицинский, как раз после того несчастного случая на горной дороге), а я — на филологическом. Жизнь была весела, хороша и безоблачна.

Настолько мы были тогда беспечны, настолько самодостаточны, что даже придумали себе особый союз — «Клуб весталок». И провозгласили, что мужчины нам троим ни к чему.

Не подумайте ничего плохого. Это сейчас за подобными союзами наверняка кроется какое-нибудь извращение. А тогда… о, как мы хохотали! Как гордились собственным остроумием!

Правду сказать, с мужчинами у нас обстояло не очень. На моем филологическом они отсутствовали как класс, имелось только два или три условных представителя, но в качестве половых партнеров их представить было не то чтобы сложно — невозможно.

У Моники на факультете мужиков было чуть больше, но занудами они были еще худшими, чем филологи. Лучше всего дела обстояли у Эбби на физическом — тут дефицит был как раз с девушками, однако мужчины-астрофизики знали лишь одну страсть: звезды. В крайнем случае — критические массы этих звезд. Эбби Лаури они — мужчины — ценили, но исключительно как коллегу.

Повторяю: тогда нам казалось, что это здорово. Все наши вышедшие замуж однокурсницы глупели на глазах, превращались в куриц-наседок, а мы по-прежнему фонтанировали остроумием и весельем, разъезжали по стране, устраивали пижамные вечеринки на троих, сплетничали и хохотали… пока Моника неожиданно не сообщила, что выходит замуж.

Я лично думаю, что ее Крис — дикий и невозможный зануда, но Монике виднее. Она разглядела в нем ангела — возможно, это правда. Мы с Эбби не успели отреагировать, потому как уже через полгода после знакомства Моники и Криса случилась свадьба. Там меня очень потешила Эбби, явившаяся в лиловом кошмаре с рюшечками и вздумавшая изображать из себя старую деву на кислотной вечеринке. С банкета я Эбби уволокла, душа моя не могла пережить этого семейного кошмара с тетушками и внучатыми прадедушками, которые требуют от жениха с невестой вальса и пьют мятный ликер фужерами… Мы решили выпить за здоровье молодых в тишине моего бара «У Алессандро»… Требуются пояснения?

Мама и папа живут в Европе очень давно. Возвращаться в Штаты им не особенно хочется, хотя меня они с удовольствием принимают и вообще уговаривают перебраться к ним. Я со своей стороны не вижу никакой прелести в растительной жизни на берегу абсолютно стерильного озера и потому скучаю без родителей — но живу одна.

Филолог не профессия, а образование, так что я работаю, кем угодно и где угодно. Мне нравится разговаривать с людьми, общаться, просто слушать чужие истории. Согласитесь, официантка — лучшая профессия для человека моего склада.

Бар «У Алессандро» располагался в центральном районе города Толидо и был тих, прохладен и уютен. Посетителей тут обычно было немного — но и пустынным он бывал редко. Именно здесь я и приметила того, кто помог Эбби Лаури выпутаться из сложной ситуации.

То есть сначала я и понятия не имела, что Эбби — этот цветок душистый со склонностью к мечтательности — в принципе может попасть в сложную ситуацию. Эбби из всех нас троих — самая типичная весталка. Она скромница, она редко выбирается в разные злачные места, у нее нет знакомых — одни коллеги. Одним словом, когда в день свадьбы Моники она сообщила мне за кружечкой пива, что ее шантажирует молодой паршивец-лаборант Майки Саллинг, с которым у нее случился бурный одноразовый секс… я чуть не упала под стол.

Секс я приветствую, причем в самых разных ипостасях. Он вполне имеет право быть одноразовым, бурным, быстрым, каким угодно — лишь бы участники получали от него удовольствие. Однако про Эбби такого сказать было нельзя. Эбби была сама не своя, и потому я решила помочь.

В бар захаживают разные люди, среди них попадаются и те, у кого на лбу трехметровыми огненными буквами написано: я — криминальный элемент. Вот я и нашла для Эбби одного такого… криминального. Его звали Рокко Сальваторе, и на вид он был… ну если он — не мафия, то я и не знаю, как эта самая мафия должна выглядеть!

Короче! Что-то они там с Эбби замутили — с переодеваниями, налетами на квартиру, посещениями бандитских сходок и катаниями на пароходе — а в результате Рокко оказался полицейским инспектором, работавшим под прикрытием, а Эбби — Эбби вышла за него замуж.

На все про все у них ушло две недели, и за это время у меня развился комплекс неполноценности.

Видите ли, натуральной блондинкой быть и легко, и сложно одновременно. С одной стороны, вас мало кто воспринимает всерьез, с другой — от вас настолько не ждут ничего серьезного, что каждое ваше умное слово воспринимается едва ли не как откровение. Я больше чем уверена: отличную оценку моего диплома стоит отнести в основном к моему экстерьеру, хотя, по совести сказать, диплом был и по содержанию вполне приличный. Просто… мой научный куратор вряд ли его читал. Большую часть проведенного вместе времени он пялился на мой бюст.

Зато блондинкам проще завязывать знакомства. Собственно, стоит просто куда-нибудь прийти и немножечко подождать. Для ускорения процесса можно уронить что-нибудь малозначительное типа салфетки на пол и потрепыхать ресницами. А если несчастным и тоненьким голоском проблеять: «Простите, я совсем запуталась, не подскажете ли…», или открыть капот машины и замереть возле него с беспомощным видом — о, тогда вам обеспечены знакомства на три года вперед!

Согласитесь, такая свобода выбора здорово расслабляет, и потому я, узнав о свадьбе Эбби, почувствовала нечто вроде удара под дых. Потому как мне за все мои тридцать лет никто замуж выйти не предлагал. Ни разу!

Свадьба — или то, что итальянцы называют свадьбой, а на самом деле это чистой воды карнавал и конец света, — облегчения не принесла. Вокруг меня сразу образовалась некая мертвая зона: вокруг флиртовали, заигрывали, кокетничали, целовались, даже, кажется, сексом в кустах занимались, — но я была одна. Нет, мужики подливали мне вина, женщины улыбались, дети угощали конфетами, но я оставалась ОДНА, понимаете?

Потом-то до меня дошло: я была подругой невесты Рокко Сальваторе — и потому никто не смел нанести мне оскорбление. Все присутствующие дружно и не сговариваясь берегли и блюли мою невинность так неистово, как я сама ее в жизни не берегла и не блюла. Подозреваю, что и букет я поймала не случайно. Просто все эти милые девушки вокруг меня спрятали руки за спину.

Букетиком мне прилетело отлично! Поначалу даже потемнело в глазах, голова закружилась, и я наверняка грянулась бы оземь, но меня продолжали беречь, холить и лелеять, обращаться со мной, как с тухлым яйцом, и потому препроводили в беседочку, увитую розами и плющом. Именно здесь и случилось мне видение…

Я не очень хорошо его рассмотрела, в этом все дело. Высок — да, несомненно. Широкие плечи, смуглая кожа, но не такая, как у большинства присутствующих. Я бы сказала, сильный и давний загар. Темные волосы слегка вьются, длинные, ниже плеч, забраны в хвост, но не пошлой резинкой, а какой-то металлической штучкой, не исключено что серебряной. И еще незнакомец двигался так… странно! Словно танцевал. Или дрался. Или шел по палубе корабля.

Вспыхнули в вечернем воздухе призрачные силуэты старинных фрегатов и корветов, затрепыхались обожженные и дырявые паруса, взметнулись черные флаги на грот-мачтах…

Он очень напоминал пирата, этот парень, или, на худой конец, Горца Маклауда из старинного сериала, если кто помнит. Я-то помню, потому что под маской цинизма скрываю ранимую и романтическую душу и сериал этот пересматриваю в минуты отчаяния, а они, минуты эти, ближе к тридцати случаются все чаще…

Короче, со спины он был вылитый Эдриан Пол, и я забыла обо всем и полезла прямо через загородку, завороженно уставившись на широкую спину и мечтая только об одном: пусть личико тоже соответствует!

Это осталось тайной, ибо пират салютовал Рокко и Эбби бокалом шампанского и куда-то смылся, а я застряла в проклятых розочках, прижав к груди несчастный невестин букет и проклиная все на свете.

Потом я пыталась найти Рокко и узнать у него имя пирата, чтобы пойти и немедленно ему отдаться, но новобрачные к тому времени уже собрали вещички и отбыли в свадебное путешествие. Молчаливый гигант, оказавшийся старшим братом Рокко по имени Луиджи, транспортировал мое безвольное и готовое на все тело до моей квартиры. Нет, не ждите ничего скабрезного: Луиджи помогала маленькая и глубоко беременная женщина с некрасивым, но очень жизнерадостным личиком — его законная и любимая (судя по пяти маленьким пацанятам-погодкам) супруга. Вдвоем они внесли меня в мою квартиру, уложили на диван, поставили на столик рядом бутылку минералки, подсунули пачку аспирина и уехали.

Я лежала в приятной полутьме, прижимала к груди полурастерзанный букет Эбби и думала о Сексе с большой буквы «С»…

Невинность я потеряла довольно поздно — в девятнадцать лет. И вполне классически — на заднем сиденье автомобиля. Клайв Истерн, самый симпатичный мальчик в колледже, соизволил обратить на меня внимание, а когда дошло до дела, и сам уж был не рад — но положение секс-символа обязывало. В поту, смущении и муках мы распрощались с моим девичеством, а еще через пару дней я распрощалась с Клайвом и уехала в университет.

К двадцати двум годам я выяснила, что секс — это довольно прикольно, приятно, полезно и необременительно. Главное — не переводить его в иную плоскость — туда, где знакомство с мамой, первые подарки на Рождество в виде галстука и запонок с твоей стороны и сексуального белья с его…

Девяносто девять процентов пар идут именно по этому пути, в результате через год-два после свадьбы мужчины тихо и робко сетуют друг дружке на ухо: куда делась та веселая и отвязная девчонка, с которой мы кувыркались на любой горизонтальной — если повезет, конечно, — поверхности, и откуда взялась эта зануда, вечно недовольная всем на свете и постоянно страдающая то месячными, то головной болью?

Я принадлежала к оставшемуся одному проценту — я никогда не хотела серьезных отношений. Меня вполне устраивали мои скоротечные романы и прекрасные отношения с партнерами даже после расставания. Без ложной скромности скажу: ни один парень меня не бросил. Я всегда уходила первая. Как кошка, которая гуляет сама по себе.

А потом со мной случился Он…

Мне двадцать три, ему двадцать девять, он красив, хуже того — он обаятелен, и у нас абсолютно одинаковые характеры. Как и я, он ненавидит обременительные и долгие отношения, видит в сексе только радость бытия и презирает тех девчонок, которые уже после второго свидания начинают называть своих парней «зайчик» и «милый».

У него щетина на щеках, у него горячие черные глаза, у него сильные, спокойные руки, он заводит так, что ты кончаешь на третьей минуте…

Короче, я влюбилась. Насмерть. Навсегда.

И, как и все влюбленные на свете, не желала понимать простой вещи: именно в тот момент, когда он узнает о моей любви, он меня и бросит. Потому что — смотри выше.

Разумеется, он меня бросил.

И мне стало все равно. Кто-то появлялся, был рядом, куда-то водил меня, что-то делал со мной по ночам — мне было все равно. Я помнила только одни руки и одно тело. Одни губы, один запах, одну улыбку — все остальное было несущественно.

Я раскладывала свое прошлое на секунды и мгновения счастья, я ковырялась в гноящихся ранах своего сердца, я снова и снова видела его во сне — и просыпалась в холодном поту, точно зная, что никакого повторения не будет…

Пять лет назад я встретила его в одной компании — и чуть не потеряла сознание от ужаса и тоски.

Лысенький мужичок с пивным круглым брюшком самодовольно прижимал к боку худую обесцвеченную блондинку со злым и тревожным лицом. Болтал что-то об акциях и о том, что на будущую весну они купят трейлер и стиральную машину… Обесцвеченная бдительно рыскала взглядом вокруг — ни дать ни взять маяк на мысе Спируога. Не покушается ли кто на наши рубежи?! Вот мы им!

Я смотрела на мою единственную любовь и медленно умирала от тоски и стыда. Золотые башни и изумрудные сады моей души, хрустальные дворцы и небесные песни моей любви — кому вы все были посвящены?! Вот этому маленькому, тщедушному мужичонке?

И всем моим жемчугам и яхонтам, миро и меду, елею и огню, лотосу и смирне, всей безграничной и беспредельной любви моей — всему этому он предпочел злобную крашеную выдру с ее мечтой о новой стиральной машине и трейлере?! Именно это казалось самым унизительным — променяй он меня на Мисс Огайо, было бы, наверное, не так паскудно…

Ух как я напилась в тот вечер! И до сих пор не жалею об этом.

А что касается любви — поймите меня правильно. Очень хорошо, когда она есть. Это самое великое и самое прекрасное чувство на свете. Но если ее нет… ради бога, не заменяйте ее суррогатом. Не ходите замуж, чтобы «отметиться», не заводите парня, потому что «все так делают».

Не убивайте свою бессмертную душу — в особенности если вы хоть раз в жизни знали Настоящую Любовь!

Ну что это я? Депрессия, не иначе.

Так вот, я лежала и вспоминала, по щекам у меня текли слезы, и жизнь ближе к утру стала совершенно невыносимой.

Встав с головной болью, я знала одно: нужно срочно рвать когти! Развеяться, поменять обстановку, забыть про все — и вернуться обновленной и прекрасной, как птица феникс…

Не к добру я тогда вспомнила о фениксе. Вот и получилось…

2 Пойду из дома налегке…

Джессика Паркер действовала с привычной для нее скоростью. Первым делом она уволилась из бара «У Алессандро», чем привела его хозяина в несказанное изумление. Выкладывая на прилавок конверт с причитающимися Джессике деньгами, он сокрушенно вздохнул.

— Ох, девки, прямо беда с вами. Ну что тебе не сиделось? Денег должно хватать, тебе ж чаевых дают больше, чем всем остальным вместе взятым… Ну вот скажи, куда ты собралась?!

— Отстань, Марк! Мне срочно надо развеяться.

— Развеяться ей надо… Замуж тебе надо, вот что!

— А вот это уже совершенно не твое дело!

— Знаю, да только кто тебе еще это скажет? Чем развеиваться, заведи себе парня.

— Марк, смешно слушать. Это что, по-твоему, хомячок? Морская свинка? Рыбки? Как можно завести парня?!

— Джессика, на этот дурацкий вопрос я даже отвечать не хочу. Каждая сопливая девица лет с четырнадцати знает, как это делается. И я в жизни не поверю, что натуральная блондинка…

— Еще одно слово о блондинках — и я ударю тебя стулом, благо ты больше не мой работодатель.

— Хорошо-хорошо-хорошо! Иди. Развеивайся. Но помни: как только слегка передохнешь — начинай думать о парне. Между прочим, у меня есть племянник…

— Иди к дьяволу.

— Пробросаешься. Очень даже ничего себе парнишка, вполне симпатичный…

— Всего доброго, мистер Марк Уолберг.

— Всего хорошего, упрямая дура мисс Паркер.

— Марк…

— Джесс, не вздумай реветь. И если надумаешь вернуться — здесь тебе всегда рады. Удачи!

Хороший он был дядька, Марк Уолберг. жена у него была симпатичная, толстая и горластая, но зато страшно любившая своего Марка. Семья у них была громадная, бесчисленное количество каких-то племянников, племянниц, кузин, крестников, прочих подкидышей… Джессика расцеловала Марка и отбыла к себе домой — готовиться к отъезду.

Разумеется, она ехала отдыхать, кто ж с этим спорит. Однако всем известно: отдыхать надо, предварительно приведя себя в товарный вид. Именно поэтому Джессика Паркер начала подготовку к отъезду с того, что записалась во все возможные и невозможные салоны красоты.

Двое суток подряд — с короткими перерывами на еду и сон — ее мяли и гладили, скребли и оборачивали, мазали и втирали, смывали и умащивали, шлифовали и подпиливали, выдергивали и смазывали…

Если бы мужчины знали хоть десятую часть того, на что идут женщины, чтобы быть красавицами, они бы в ужасе бежали прочь и поклялись хранить целомудрие всю оставшуюся жизнь.

В спа-салоне «Шепот моря» Джессику настиг телефонный звонок от Эбби Лаури, то бишь Сальваторе. Видимо, совесть заела…

— Привет, Джесси!

— Привет, молодожена. А где молодомуж?

— Молодомуж сбежал на футбол. Представляешь, он любит футбол!

— Ну надо же. Кто бы мог подумать. А я думала, он вышиванием увлекается…

— Джесс! Что это за сарказм слышится мне в твоем звонком обычно голосе?

— Ай! Чума тебя дери, т-твою налево…

— Джессика!

— Извини, сорвалось. Это мне делают эпиляцию бикини.

— Что делают?

— О, эти чистые души! Эбигейл, эпиляция — это удаление…

— Не держи меня за дуру, я знаю, что такое эпиляция! Я не поняла второе слово.

— Бикини, Эбигейл Томасина, это такой остров в Тихом океане…

— Ты невозможная, Джесс! Ладно, я звоню просто так, потому что немножечко соскучилась и уже хочу домой.

— Надоело замужем?

— Нет, замужем неплохо. Правда, за Рокко нужен глаз да глаз, потому что здесь слишком много красивых и бессовестных баб вроде тебя.

— Ты хочешь сказать…

— Нет, просто они все блондинки.

— Это перекись, не обращай внимания. Ай!!!

— Что, опять?

— Ну ноги-то две… и зона бикини тоже в некотором смысле двойная…

— Джесси, молчать! Не хочу слышать! Кстати, а чего это ты прихорашиваешься?

— Я улетаю отдыхать.

— Вот молодец! Куда?

— Честно говоря, еще не знаю точного места, но то, что там будут пальмы, песок и океан — несомненно.

— Одна?

— Естественно. Я верна принципам «Клуба весталок». Это вы с Моникой предательницы.

— Джессика… Ты на меня не сердишься?

— Дура ты, Эбигейл Джеральдина! Я тебя люблю. И желаю тебе только счастья. А настроение у меня и в самом деле хреновое, просто вы с Моникой очень резко вышли замуж. Надо было плавнее, чтобы я привыкла.

— Джесс, а ты…

— Если ты хочешь спросить, не завела ли я себе кого-нибудь, то отвечаю сразу — не завела. Ни блох, ни вошек, ни мужчин. И еду одна. Хочу отдохнуть полноценно, не отвлекаясь на чей-то храп под боком.

— Ты надолго?

— Не знаю. Недели на две, может, на месяц. Честно говоря, не уверена, что выдержу столько времени растительную жизнь на одном месте.

— Вдруг там будет интересно…

— Не смеши меня, Эбби. Что может происходить интересного на пляже? Песок, небо, океан — все. Максимум событий — шторм сломает пару пальм, или буйки унесет в открытое море. Там же даже акул нет, их специальным составом отпугивают.

— Джессика, можно подумать, ты всю жизнь мечтала повстречать в океане акулу. Ой, Рокко идет… Ладно, я тебя целую, потом еще позвоню.

— Я не беру с собой телефон. Отдыхать так отдыхать!

— Все равно целую, злая Джессика. И скучаю. Пока!

— Пока. Привет бандиту.

Джессика сердито нажала на отбой и мрачно уставилась на отвратительно солнечный пейзаж за окнами косметического кабинета. Мысль о тихом и скучном пляже почему-то стала раздражать…

К вечеру раздражение трансформировалось в новое решение, которое самой Джессике очень нравилось.

Она позвонила в турбюро и поинтересовалась, какие варианты они нашли. Оказалось — вариантов тьма. Тогда Джессика прервала доброжелательную девушку в трубке и изложила свой план.

— Я подумала и решила, что две недели валяться на пляже — это скучно. Кроме того, я всегда мечтала увидеть Африку. Но при этом я боюсь змей и скорпионов. Однако если всего бояться, то Африку точно не увидишь, а мне она даже снится иногда… Вы следите за ходом моей мысли, мисс?

— По мере возможности. Вы хотите съездить на сафари?

— Вот этого я как раз и не хочу. Я хочу небольшой круиз — скажем, Марокко, Алжир, Египет, потом обратно, проехаться по побережью Испании и Португалии и уже оттуда сигануть на Багамы. Или куда я там еду?

— А… ну… в принципе… А вы знаете, очень неплохо может получиться… Мисс Паркер, что вы скажете насчет такой программы: в ближайшую пятницу вы вылетаете из Нью-Йорка в Испанию, порт Кадис. Оттуда на лайнере плывете в Танжер, Касабланку, далее автобусом через Рабат до границы с Алжиром, смотрите лагерь бедуинов в Бешаре, висячие сады в Туггурте, дворец в Джельфе, садитесь на корабль в Аккабе, плывете через Тунис, Триполи, Бенгази и Александрию, затем возвращаетесь с заходом на Мальту в Картахену, Испания… и оттуда самолетом — на Багамы? Таким образом у вас получится неделя активного отдыха и две недели — или сколько захотите — пассивного, на пляже?

Джессика внимательно изучала карту Северной Африки, потом восхищенно вздохнула.

— Класс! Отлично придумано. И по воде, и по земле, и никаких скорпионов… Разумеется, отели и питание не ниже четырех звезд. Я слышала, в Африке нельзя полагаться на дешевые вещи.

Девушка почтительно рассмеялась.

— На них нигде нельзя полагаться, мисс Паркер. Так я оформляю заказ? Числа вас устраивают?

— Да, вполне. Спасибо вам и всего доброго.

До пятницы было еще три дня, красота была наведена, вещи почти все собраны, оставалось позвонить родителям и, возможно, отправиться чуть пораньше в Нью-Йорк, чтобы успеть погулять еще и по Большому Яблоку. Джессика редко выбиралась в любимый город кинематографистов и писателей, но очень скучала по нему. Нью-Йорк дарил удивительное чувство свободы и безбашенности, вот только сейчас она была вовсе не уверена, что это именно то, что ей нужно.

Мама и папа восприняли новость об ее отъезде философски — ничего другого Джессика и не ждала. Они слишком давно живут отдельно, в этом все дело. Родители уже лет десять как не волнуются за свою девочку, ибо девочка обитает на другой стороне шарика и вполне доказала свою способность к самостоятельному существованию.

Слушая успокаивающее журчание голоса мамы в трубке, Джессика неожиданно пережила легкий приступ паники. Ей захотелось бросить все, отменить поездку, сдать билет и купить другой, до Женевы, чтобы уже завтра оказаться в тихом, изящно и просто обставленном одноэтажном особнячке на берегу тихого и абсолютно прозрачного озера. Взглянуть в изумрудные глаза мамы, в очередной раз поразиться тому, какая она красавица. Посидеть вечером у камина с отцом, втихомолку представляя его в одежде викинга…

Спать в комнате, которую мама специально приготовила для нее еще семь лет назад и с тех пор держит наготове, чтобы Джессика в любой момент могла бы спрятаться в этом тихом убежите, отдохнуть и набраться сил…

Бабушка Морвен всегда говорила: если чувствуешь, что силенок осталось мало, иди куда-нибудь подальше от города, найди поле, где растет клевер, и ложись прямо посередке. Клевер подарен ирландцам недаром, он бережет их, ибо обладает волшебной силой — в нем и христианский крест, и кельтские символы жизни и плодородия…

Дедуня Тейр возил ее почти по всей Ирландии. Показывал белые холмы побережья и изумрудные поля клевера, вересковые лиловые пустоши, развалины древних замков и урочищ, учил, под каким кустом лучше искать лепрекона и какими словами лучше умилостивить Дан Медбеах — Деву Полей, суровую ко всем, кто бездумно топчет землю и не ценит ее даров…

Джессика сладко причмокнула губами — и опомнилась. Мама Гвен мелодично рассмеялась.

— Я тебя усыпила своими разговорами, да? Девочка, может, приедешь к нам? Мне не нравится твое настроение.

Вот всегда они, Макфарланы, так. Джессика и двух слов еще сказать не успела, а мать уже обо всем догадывается. Конечно, можно считать, что таковы все матери мира — по определению, — но Джессика точно знает, что это не так. Мама Гвен всегда все знает заранее. Для их семьи это нормально. На Джессике природа слегка передохнула, и дедуня Тейр убежден, что это только из-за папаши-американца. Все остальные в их семье обладают даром предвидения…

— Да, и я тебя умоляю, сфотографируй мне Рио с самолета. Мне так хочется посмотреть на этого большого Иисуса…

— Мам! Я не лечу в Рио!

— Да? Возможно, возможно… Ну вдруг будешь — сфотографируй, ладно?

— Ладно. Но меня там не будет.

— Джесс, папа очень скучает. И учти, пожалуйста, что, если тебе надоедят все эти пальмы, акулы и пираты, тихая гавань на берегу Женевского озера всегда ждет тебя. Ладно? Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, мам. Поцелуй папу. Я думаю… собственно, кого я обманываю… Ничто — то есть абсолютно ничто не держит меня в Штатах. Не буду врать, что готова жить с вами в Европе, но… видеться надо чаще. К тому же я скучаю по дедушке и бабушке. Как они?

— Хорошо, спасибо. Разводятся.

— Что?! Опять?!

— Ну, дорогая, перестань. Это же их любимое занятие. На этот раз дедуня Тейр проиграл на бегах пятнадцать тысяч, и бабушка поклялась, что не пустит его на порог, а он ей сказал, что давно хотел уйти к Лене О'Брайен.

— Ой! И бабушка…

— Не спрашивай. Весь город трясло. Думаю, через недельку они начнут переговоры.

— Тогда я пока звонить не буду. Передай им от меня привет и поцелуйчики.

— Обязательно. Пока, девочка. Да, и не забудь, в Африке по ночам холодно, даже на экваторе…

С этими словами мама Гвен отключилась, а Джессика удивленно уставилась на телефонную трубку. Только сейчас до нее дошло, что, в сущности, она про поездку ВООБЩЕ ничего не рассказывала…

Впрочем, думать о подобных вещах — значит тратить время попусту. Джессика выбросила из головы странности и несоответствия, после чего отправилась принимать ванну.

Четыре часа лету в Нью-Йорк — это вам не двенадцать до Испании. Бодрая и свежая блондинка с голубыми очами спорхнула с трапа «боинга» и уселась в первое попавшееся такси. Настроение у Джессики Паркер было отличное, основной багаж уже отправился прямиком в Испанию, так что ей предстояли сутки интенсивного шопинга с последующей релаксацией в любимом с детства «Хилтоне».

Большие магазины она терпеть не могла, а гламурные бутики всю жизнь воспринимала в качестве… хозяйственных, что ли? Ну вот надо тебе нарядное платье для выпускного — иди в бутик. Стала ты подружкой невесты — в бутик. Не приведи господи, замуж выходишь — в бутик… В бутике всегда все модно, гламурно и безупречно. Униформа наших дней — не для всех, разумеется, но с другой стороны, пожарную каску тоже ведь носят только пожарные?

Джессика Паркер вовсе не пренебрегала последними тенденциями в моде, любила посещать модные дефиле, листала журналы с моделями Франции и Италии — однако все самые любимые свои вещи приобретала совсем в других местах.

Разумеется, мама Гвен, с ее безупречным вкусом и почти безграничными возможностями, чуть не каждый месяц присылала ей обновки типа юбок, блузок и мягких итальянских мокасин, но настоящей слабостью Джессики Паркер были магазинчики секонд-хенд…

С вами ведь тоже так бывало наверняка? Идете вы по улице и видите массу одежды, которая вам отлично подошла бы, но на других людях. Вон та девушка — в джинсах ровно той степени расклешенности и того голубого цвета, который вы никак не можете найти в каталогах. Вон у той — изумительная замшевая курточка как раз с такими пуговицами, которые вам нравятся. А эти сапоги вы сами нарисовали бы, если бы были модельером.

В магазинах и каталогах подобные вещи искать бесполезно, не найдете. Почему-то это еще никому и никогда не удавалось. И только секонд-хенд, крошечные подвальчики и полуподвальчики, остро пахнущие химчисткой и карболкой, дарят вам возможность найти ту единственную и неповторимую шмотку, из-за которой на вас станут оглядываться все парни на всех улицах.

Джессика Паркер нырнула в один из таких магазинчиков и на сорок пять минут выпала из жизни Большого Яблока.

Она примерила штук пятнадцать платьев, отобрала три действительно прикольные футболки, нарыла потрясающие армейские ботинки на шнуровке, украшенные серебряной чеканкой и стразами Сваровски, приценилась к овчинному полушубку, весившему не больше носового платка, зачерпнула целую пригоршню разноцветных шифоновых шарфиков и выудила из корзинки с сувенирами совершенно офигительного тролля в зеленой панамке с отверстиями, в которые были пропущены его большие печальные уши. Взирал на мир тролль скорбно и немного укоризненно. Зажав тролля в кулаке, Джессика уже пробивалась к кассе, когда из-под ближайшей вешалки с вечерними платьями и боа на нее выпрыгнуло чудовище. Джессика с наслаждением заорала, чудовище тоже взвыло — и тут оказалось, что они в некотором роде знакомы…

Карен Молтанеску училась с Джессикой Паркер на одном курсе. Подругами они не были, но Карен обладала характером, позволяющим считать практически весь мир общежитием твоих лучших и закадычных друзей. В отличие от Джессики и ее подружек Карен мгновенно сходилась с незнакомыми людьми, всех начинала называть «старичок» или «дорогушка», в зависимости от пола, а в зависимости от возраста — «дядька» или «женщина». Ближе к концу учебы у Джессики появились страшные подозрения, что Карен просто не помнила имен всех своих бесчисленных знакомцев и потому нашла им универсальные имена…

Из пороков — ну какие пороки у гуманитариев? Правильно, секс, наркотики, рок-н-ролл. Пиво. Приводы в полицию. Участие в антивоенных демонстрациях с последующим пивом, сексом, наркотиками и рок-н-роллом, а также приводами в полицию. Ничего особенного.

Самым примечательным в Карен была внешность. Дочь румынских эмигрантов, Карен была черноглаза, смуглолица, волосы у нее были черные и жесткие, как проволока, а телосложением она напоминала недокормленного мальчонку лет шести.

Отсутствие практически любых женских прелестей Карен компенсировала экстравагантной одеждой. Это еще мягко сказано — даже самые заядлые фрики невольно вздрагивали при появлении Карен Молтанеску на улице.

Джессика окинула бывшую однокурсницу быстрым взглядом — и решила, что годы над румынами не властны. Если не считать искусственной седой пряди в черной гриве волос, Карен не изменилась абсолютно, ни на цент, ни на грамм, ни на дюйм.

В данный момент на ней были — если идти снизу вверх — армейские ботинки с разноцветными шнурками, розовые лосины, поверх них зеленые лосины, поверх них обрезанные джинсы с прорезями, украшенные диким количеством цепочек разной толщины, с одной из них свисала гирька; три разноцветных топа один на другой, сетчатая футболка голубого цвета, сетчатая футболка из серебряных колечек, два мужских галстука — серый и оранжевый в «огурцах»; кожаная куртка с меховым воротником; замшевые митенки; на голове бандана с черепами, поверх нее — белая пуховая шляпа с опущенными полями; тулья шляпы повязана тряпичным чучелом питона. На курносом носике сидели громадные черные очки, однако стекла в данный момент были подняты наверх, благодаря чему Карен напоминала самого колоритного члена массовки в спектакле «Трехгрошовая опера». Да, еще на плече у нее висела громадная сумка из парусины, на которой были любовно вышиты разноцветными шерстяными нитками все самые расхожие непристойности, включая жизнерадостный фаллос с игривыми крылышками.

Карен издала леденящий душу вопль и с размаху хлопнула Джессику по плечу.

— Клево! Дорогушка, это ты! Гляньте, кого кот принес. Прямо женщина! Паркер, я не видела тебя сотку лет, не меньше. Пошли хлопнем по кофию, и ты мне все расскажешь. Не вздумай отбазариться забитыми стрелками и уходящими паровозами! Наша встреча — это перст судьбы, с судьбой спорить нельзя.

С тобой тоже, обреченно подумала Джессика, покорно направляясь по проходу за Карен.

У самой кассы невозмутимая и корректная продавщица не моргнув глазом ловко выудила из парусиновой сумки Карен какие-то цветные тряпочки и вопросительно вздернула одну бровь. Ни чуточки не смутившись, Карен величественно кивнула и сообщила, что ладно уж, раз замели, заплатит. Джессика возвела очи к потолку и решила не обращать внимания вообще ни на что.

Зато кофейню Карен нашла отличную. Здесь варили настоящий арабский кофе, а взбитые сливки подавали в огромной глиняной кружке, посыпав их шоколадной стружкой и корицей.

Взгромоздясь на резной стульчик с ногами, Карен подробно и обстоятельно расспросила Джессику о событиях ее жизни, в качестве ответной любезности громогласно поведала о своих трех неудачных браках и двух абортах, а также о том, что месяц назад сдуру подцепила триппер, но вроде вылечилась…

При этих словах три соседних столика мгновенно опустели, а маленькая нахалка скромно улыбнулась, склонив лохматую голову на плечо и став похожей на веселую галку.

— Дарю. Отличный метод — а то они могли заработать растяжение ушей. Понимаешь, люди любят подслушивать, с этим приходится мириться — или бороться. Я борюсь. Поэтому не бэ, дорогушка, трипака у меня не было со студенческих лет, можешь перестать коситься на мою чашку. Слушай, Паркер, а чего ты делаешь в Большом Городе? Насколько я помню, ты и твоя подружка-звездочетша остались в Огайо?

— Ну иногда мы все же выбираемся в метрополию. Эбби сейчас вообще на Гавайях.

— Вот клево! Эх, живут же люди. А ты? По магазинам и домой?

— Да нет, я тоже улетаю.

— По делам?

— Отдыхать.

— Ух ты! Куда?

— В Марокко, потом в Алжир, потом… ну короче, по северу Африки, а потом на какой-нибудь островок в океане, позагорать.

— Не хреново живут в Огайо! Слушай, Паркер, а ты мне не окажешь малю-усенький респект? Раз уж ты будешь в Марокко — или ты там не задержишься?

— Да нет, у меня там как раз начнется сухопутная часть экскурсий, так что… в Касабланке я точно пробуду целый день.

— Я ж говорю, перст судьбы. Я тебе дам адресок, передашь посылочку?

Джессика нерешительно покосилась на экстремалку Карен.

— Карен, мне не хочется быть невежливой, но… я могу быть уверена, что в этой посылке ничего… такого?

— Ну ты даешь, Паркер! Чего ТАКОГО я могу послать в Марокко? Гашиша там своего полно, на всех клумбах растет. Коробочка маленькая, так что это и не расчлененный труп. А что касается адресочка — сама увидишь, это университетский городок, все цивильно и пристойно. На самом деле это книжка, просто в Марокко этого автора издавать запрещено, а тамошний мой кент очень просил прислать. Ему надо для работы.

— Ну ладно. Только дай мне ее сегодня, у меня самолет очень рано.

— Естессно! Забегу к тебе вечером, если ты не против.

— Хорошо. Я в «Хилтоне», номер пятьсот восемнадцать.

— Красиво жить не запретишь. Тогда до вечера, ага? Пока, женщина!

Только через пять минут после ухода Карен наслаждавшаяся тишиной Джессика поняла, что та и не подумала заплатить за свой кофе. Впрочем, это ведь такая ерунда…

Вечером Карен Молтанеску блистала в фойе «Хилтона». На портье она произвела неизгладимое впечатление, судя по его вытаращенным глазам и приоткрытому рту. В номере у Джессики она разом поскучнела, посерьезнела, протянула маленький продолговатый сверток, несколько раз перекрещенный обычным шпагатом, и буркнула:

— Слышь, Паркер, налей мне содовой? Что-то мне нехорошо…

Джессика метнулась к мини-бару с холодильником, стала откручивать пробку с бутылочки «Швепса».

Все дело в волшебных пузырьках — и потому Джессика Паркер не видела и не слышала, как Карен Молтанеску мгновенным, змеиным движением сунула ей в сумочку еще один сверток, совсем маленький, больше всего напоминающий обычную пудреницу…

3 Не ходите, девки, в Африку гулять!

В Кадисе было жарко и воняло рыбой. Учитывая долгий перелет и неприятного соседа в самолете… ничего удивительного, что Джессика была мрачна, молчалива и несколько… помята, что ли? Кроме того, очень хотелось стукнуть мистера Ризби — того самого неприятного соседа по самолету. Он и здесь ухитрился к Джессике присоседиться и теперь стращал ее ужасами внутренних марокканских рейсов.

Шесть с половиной часов полета из США в Испанию этот маленький кругленький толстячок, осыпавший все вокруг перхотью и беспрестанно с громким чавканьем жевавший мятные конфеты, рассказывал «милой мисс Паркер», как скрывают авиакомпании истинную статистику аварий, как разваливаются на куски прямо в воздухе отработавшие свой век «боинги», как мучительна смерть в разгерметизированном салоне самолета в нескольких километрах над землей…

Джессика — дочь дипломата — за свою жизнь налетала изрядно, но почему-то именно мистер Ризби довел ее почти до истерики. Она сидела, выпрямившись и стиснув кулаки, в животе мерзко бурлило, в горле застрял холодный и липкий комок, голова болела, и по спине ползли ледяные капли пота. Через два часа полета Джессика собралась закатить скандал — но тут толстячок посмотрел ей в глаза и доверительно сообщил:

— Знаете, мисс Паркер, вы очень смелая. Возможно, сегодня вы спасли мне жизнь. Знаете, у меня диабет в очень острой стадии. Мне нельзя сильно волноваться. Что-то там с адреналином и инсулином — я точно не знаю. А я, понимаете ли, больше всего на свете боюсь летать. Мой психотерапевт посоветовал мне ужасную вещь — чтобы не бояться самому, пугать других.

Джессика уже открыла рот, чтобы сказать мистеру Ризби, куда ему стоит отправиться вместе с психотерапевтом, но толстячок безмятежно и грустно продолжил:

— И вот я пугал-пугал, а одна дама ударила меня пластиковым подносом. Прямо по голове. Хулиганка. Хотя в чем-то я ее понимаю… В общем, у меня был приступ, но тогда рейс был гораздо короче. Спасли. Вы, наверное, ненавидите меня?

Джессика поняла: обидеть этого толстячка все равно что пнуть пожилого, одышливого и вонючего пса, который не понимает, что вам противно, и все пытается облизать вас, а вы пятитесь, отворачиваетесь…

— Ну что вы, мистер Ризби. Вовсе нет. Правда, боюсь, теперь я тоже начну бояться летать.

В Кадисе им предстояло пересесть на самолет марокканской авиакомпании и лететь что-то около часа до Касабланки, а уж там — Джессика не могла дождаться этого момента — начнется ее настоящее путешествие по Африке, пусть всего только Северной!

Мистер Ризби, к несчастью, оказался прав. Марокканские авиакомпании — по крайней мере, на коротких рейсах — весьма условно подходили к вопросам комфорта и безопасности.

Для начала в салоне оказалось три собаки, две утки в клетке и одна коза. Уже это обстоятельство способно выбить любого человека из колеи, а тут буквально через пару секунд после взлета выяснилось, что по крайней мере две собаки из трех и одна из уток не переносят перелетов. И если тошнящую утку можно не заметить, то с английским бульдогом это не проходит, не говоря уже о громадной дворняге со скорбными очами…

Вторая утка крякала, коза меланхолично жевала сено и медленно распространяла вокруг себя весьма специфический аромат, пассажиры галдели, в углу кто-то закурил, мистер Ризби трагическим шепотом сообщил, что буквально в прошлом году на этом же рейсе разбился самолет, недотянув до Касабланки минут десять…

Когда самолет, трясясь и подпрыгивая, все же сел, Джессика Паркер впервые в жизни проявила откровенное неуважение к людям, буквально распихав их локтями и первой вылетев на трап. Она мечтала вдохнуть свежего воздуха — и это ей вполне удалось.

Аэропорт имени Мохаммеда Пятого поражал воображение. Вполне современное стеклянное строение высилось среди густых зарослей луговых трав, и воздух звенел от пчел и щекотал ноздри ароматами чужих цветов. Джессика спустилась по трапу и, словно сомнамбула, пошла к зданию аэропорта.

Чернокожих в Марокко не так много, это страна арабская. Однако из пустыни приходят кочевники-бедуины, на большие базары-рабаты в города съезжаются люди из разных стран и племен, так что Марокко — страна очень пестрая и разнообразная. А любой аэропорт прекрасно отображает разнообразие страны, и потому у Джессики слегка закружилась голова, пока она прошла по длинному стеклянному коридору к стойкам таможенного досмотра.

Очень мрачные, смуглолицые и зловеще усатые люди в форме быстро нашли чемоданы Джессики и весьма профессионально обшарили их, почти не повредив укладку. Потом один из усачей ткнул пальцем в сумочку Джессики и повелительно прокурлыкал что-то на своем языке — собственно, это был французский, но голова у девушки кружилась все сильнее, так что она мало что соображала.

Она брякнула сумочку на стойку и сама прислонилась к ней же, поднесла руку к глазам. Где-то на заднем плане мелькнул встревоженный мистер Ризби…

Таможенник вытащил из сумки сверток, перевязанный шпагатом, и вопросительно уставился на Джессику. Та вяло отмахнулась.

— Книга. Подарок. Везу в университет.

Шпагат мгновенно был разрезан, упаковка содрана. Тускло сверкнуло что-то металлическое, типа плоской коробочки… Потом в руках таможенника появилась пудреница, какой у Джессики сроду не водилось — яркая, с крупными драгоценными камнями на крышке. Джессика помотала головой:

— Это не мое! Я не знаю, как это оказалось у меня в сумке. Только книга…

Из пудреницы извлекли крошечный ключик, металлическая коробочка с едва слышным щелчком раскрылась. Снова металлический отблеск, странные значки, смутно знакомый портрет лысого дядьки…

Таможенник вскинулся, как орел над добычей, повелительно махнул рукой — и Джессику аж приподняли над полом две пары могучих смуглых рук. Она ошеломленно зашарила глазами, надеясь найти хоть одно знакомое лицо… Мистер Ризби внезапно оказался совсем рядом. Джессика ненадолго обрела силы и взвыла:

— Мистер Ризби! Умоляю! Позвоните в посольство, скажите, что летели со мной одним рейсом… что это провокация… я не понимаю, что происходит!

Смуглолицый усач посмотрел на Джессику с кротким укором и произнес на прекрасном английском языке:

— Мисс Паркер, ну какая здесь может быть провокация, если даже не в чемодане, в вашей собственной сумочке обнаружилось клише для изготовления фальшивых долларов США?

— Точно! Дядька лысый — я и смотрю, что-то знакомое… Послушайте, произошла ошибка. Этот пакет дала мне одна знакомая, просила передать в Касабланке ее знакомому, он учится в университете и живет в университетском городке…

Усач закатил глаза и покачал головой, потом повелительно махнул рукой, и несчастную Джессику Паркер увезли в тюрьму города Касабланки.

Если бы Джессику не увезли так стремительно и если бы она была в тот момент способна чуть лучше соображать, то наверняка самое пристальное ее внимание привлек бы мистер Ризби. Коротышка с острой формой диабета, перхотью и боязнью высоты преобразился. Что-то хищное и суровое появилось в чертах его пухлого личика, маленькие глазки блеснули сталью. Отойдя в сторонку, он достал из кармана весьма навороченного вида сотовый и набрал какой-то номер.

— Здесь Гоблин. Ее арестовали. Посылка у легавых. Откуда я знаю почему?! Нашли при досмотре. Нет, только одна половина. Не знаю. Думаю, что у нее. Либо она знает, где искать. Разумеется, будут обыскивать, но я полагаю, можно было бы… Хорошо. Да. До связи.

Туристы всех национальностей приезжают на Восток в надежде увидеть что-то древнее и незыблемое. Они бродят по мечетям и восточным базарам, построенным лет десять назад, и наивно полагают, что ступают по тем же плитам, что и великие владыки и имамы древности. На самом деле — если уж туристам так хочется настоящей незыблемой древности — достаточно совершить хоть одно, самое завалящее преступление — и они тут же окажутся в самой что ни на есть незыблемой древности. В тюрьме.

Тюрьмы на Востоке почти не перестраивались, потому как строились в прежние времена на совесть, примерно по одному принципу: чтобы заключенные не изжарились днем и не замерзли ночью, посади их под землю, а чтобы они не ковыряли землю вилками и не ломали ногти, делая подкоп, сложи стены из камней побольше.

Разумеется, в Касабланке имелась и новая, современная тюрьма, но Джессику Паркер отвезли в отделение предварительного заключения, а оно помещалось в подвале башни постройки пятнадцатого века, в прибрежном квартале Старого города.

Пока ехала в машине, Джессика пребывала в состоянии, близком к трансу. Наручники на запястьях, непроницаемые лица полицейского конвоя, потрясающая и непередаваемая вонь в машине для перевозки заключенных, дикая жара — все вместе напоминало бред, и несчастная блондинка молчала всю дорогу, искренне надеясь, что сейчас морок спадет и она окажется… ну не дома, конечно, но где-то в нормальном, спокойном месте, например, в самолете или в гостинице…

Машина чихнула, исторгла клубы черного дыма и остановилась возле глухой серой стены, над которой возвышалась здоровенная башня. На самом верху башни виднелась круглая площадка, опоясывавшая ее по всей окружности. Стена была построена десять лет назад, башня — шестьсот, но выглядели обе одинаково мрачно и уродливо.

Джессика вылезла из машины, затравленно огляделась по сторонам. Серые стены являлись основным архитектурным украшением этого района. Расположены они были вкривь и вкось, то вдоль узкой и пыльной улочки, то поперек нее, а в пыли играли абсолютно средневековые оборванные дети, и собаки валялись под ближайшей стеной тощие и тоже какие-то… доисторические.

Джессика в отчаянии подумала, что, несмотря на явную дикость пейзажа, самым диким его элементом является все же она сама, блондинка в кремовом костюмчике от Диора, в туфлях на высоких каблуках, белокожая и золотоволосая идиотка, которую зачем-то понесло в Африку, хотя на земном шаре есть масса куда более спокойных и безопасных мест.

На этом обзорная экскурсия закончилась, и один из полицейских бесцеремонно втолкнул девушку в низенькую железную дверь в серой стене. По узкому и темному коридору Джессика прошла, щурясь и почти ничего не видя, внутренне готовая к факелам на стенах и обрывкам ржавых цепей под ногами, но нет — под ногами был нормальный кафель, просто грязный.

В конце коридора обнаружилась еще одна дверь, деревянная, а за ней — помещение, живо напомнившее Джессике полицейский участок в Толидо. Туда она попала всего один раз, когда в их баре случилась драка со стрельбой… не важно. Так вот, это помещение было просто срисовано с полицейского участка в Толидо, хотя, возможно, это просто интернациональная особенность всех казенных помещений.

Грязно-зеленые стены, пол, застеленный линолеумом, который был когда-то условно белым, но давно уже приобрел черно-бурую расцветочку; обшарпанная раковина в углу, ржавый кран, торчащий из стены, под самым потолком — узкие окна, сквозь которые свет даже не сочится — капает по капле…

Под потолком висела электрическая лампочка, засиженная мухами, и делала вид, что горит.

Мебель в комнате была традиционная — столы и стулья. За ближайшим к Джессике столом сидел очень толстый и очень грустный мужчина в кителе и фуражке, щедро увешанных галунами, эполетами и разными блестящими штучками. Судя по их обилию — маршал, не меньше. Джессика приуныла, а печальный маршал издал душераздирающий вздох, жестом фокусника извлек из-под стола чайник и пиалу, налил себе светло-желтого, остро пахнущего жасмином напитка и посмотрел на Джессику траурными черными очами.

— Ну-с… мисс Паркер? Джессика Паркер, тридцати лет, белая, незамужняя… А что такое? Почему? Ну ладно… Гражданка США, ранее не судимая, задержана сегодня в таможенном терминале аэропорта Касабланки при попытке незаконно ввезти в страну клише для изготовления фальшивых дензнаков, а именно долларов США… Драгоценная моя, ну зачем вам это понадобилось?

— Я не… Слушайте, я требую адвоката! Это не моя коробка, не мои вещи, понимаете? Все это передала мне в Нью-Йорке Карен Молтанеску, мы с ней учились вместе, потом сто лет не виделись, и она сказала, что это просто книга…

Траурные глаза подернулись слезами сочувствия. Маршал глотнул зеленого чаю и неожиданно шарахнул опустевшей пиалой по столешнице.

— Молчать! Надоело! Одно и то же каждый раз! Вы думаете, вы оригинальны, мисс Паркер? Давняя знакомая попросила передать — вы удивитесь, чего только не просят передать иные знакомые. От рюкзака с героином до партии базук. И никогда — никогда! — книги, пирожки для бабушки или руководство по вышиванию крестиком! Поэтому прекратите сейчас же и говорите правду.

Джессика почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. К черту маршала, в камере она, по крайней мере, выспится.

— Я говорю правду, а если она вас не устраивает, это ваши трудности. Я требую адвоката, я требую связаться с посольством моей страны, а вам я больше ничего говорить не собираюсь, потому что вы — хам!

Маршал несколько ошалело посмотрел на Джессику, а потом рявкнул куда-то поверх ее головы:

— В камеру ее!

Появились давешние конвойные, Джессику опять провели по коридору, втолкнули в очередную дверь, здесь ее встретила женщина-полицейский, которая быстро и равнодушно обыскала девушку, выдернула из шлевок юбки декоративный ремешок, после чего сняла с полки тощую стопку серого белья, пахнущего хлоркой, и сунула ее в руки Джессике. Ее снова провели по бесчисленным коридорам — и, отперев тяжелую дверь, втолкнули в камеру…

Только очень большой оптимист мог надеяться выспаться в этой камере. Большая, ярко освещенная комната была жарко натоплена — хотя, возможно, этот эффект просто создавали те сорок или пятьдесят обитательниц, которые оказались в этой камере к моменту появления Джессики Паркер.

Черные и белые, китаянки и мулатки, молодые и старые, красивые и уродливые, стройные и толстые, высокие и миниатюрные — здесь были женщины на любой вкус. От удивления Джессика даже испугаться забыла — она просто не ожидала такого вавилонского смешения рас в этой тюрьме.

Дамы появлению новенькой не то чтобы не обрадовались — восприняли его философски. Пожилая цыганка в цветастой шали и косынке на голове подвинулась, освобождая Джессике место на деревянных, грубо сколоченных нарах. Молоденькая китаянка с непроницаемым миловидным личиком протянула пластиковую бутылку с водой. Рыжеволосая и мускулистая девица атлетического сложения, в одних только трусиках и лифчике, спрыгнула с верхней полки и дружелюбно сообщила на плохом английском, протягивая Джессике руку:

— Я Ингрид. Быть здесь два неделя. Контрабандит ковер. Я есть из Гамбург. Штюдент.

— Я есть Джессика… в смысле, меня зовут Джессика. Я из Штатов. И я здесь по ошибке.

Дружный смех и одобрительные выкрики свидетельствовали о том, что сокамерницы оценили чувство юмора новой товарки и готовы принять ее в свою дружную семью. Ингрид похлопала Джессику по плечу и отправилась за перегородку, где располагался единственный на всю камеру унитаз. Джессика затравленно огляделась. Было совершенно непохоже, чтобы хоть кто-нибудь из этих женщин сильно страдал от ужасающих условий, в которых они принуждены находиться. Где-то в углу слышался смех, на небольшой плитке у зарешеченного окна варилось в кастрюльке что-то пряное, некоторые нары были занавешены тряпками — это означало, что обитательница спит.

Рядом с Джессикой бесшумно опустилась невысокая, стремительная в движениях, смуглая и черноволосая девушка. Ее алые губы были изломаны в чуть презрительной улыбке, а пахло от нее настоящими французскими духами.

— Я Пилар. Если у тебя есть деньги или сигареты — давай мне. У тебя наверняка отберут. За что тебя замели?

— Я же говорю, по ошибке…

— Вот что, куколка: я тебе не падре и тем более не мадре. Мне абсолютно пополам, виновата ты или нет. Я тебя спрашиваю про статью, которую тебе шьют.

— Я… мне… ну, в общем, у меня нашли клише для фальшивых денег.

— Ого! Детка, ты извини, но… это тянет на пожизненное. Марокканцы очень нетерпимы к фальшивомонетчикам.

— Но я не виновата!

— Судить тебя будут здесь, а судьи в Марокко не сильно напрягаются. Я вовсе не хочу тебя пугать, просто… — Пилар вдруг наклонилась к самому уху Джессики и жарко выдохнула: — Мне нужна напарница. Ни одна из этих куриц не подходит, они просто не пролезут.

— Куда?!

— Куда надо. Ты уже виделась со своим адвокатом?

— Нет. А его пришлют?

— Куда ж денутся. Пришлют, само собой. Если он тебя не освободит сразу под залог — даже и не парься. Словишь срок. В этом случае бежим через два дня.

— Бежим?! Но я не хочу бежать, я хочу, чтобы мне вернули деньги и документы, хочу, чтобы сняли все обвинения…

Пилар отодвинулась от Джессики, обожгла ее огненным взглядом.

— Не вздумай звонить обо мне. Через два дня, не забудь.

Ошеломленная Джессика улеглась на нары — и, к собственному изумлению, заснула почти мгновенно.

Проснулась она оттого, что ее сильно и довольно болезненно трясли за плечо. Оказалось — надзирательница.

— Вставай. Пришел твой адвокат.

Джессика на ходу торопливо разглаживала измятый костюм, тщетно пыталась вернуть прическе надлежащий вид. Сейчас этот кошмар закончится, ее выпустят, она поедет в отель, примет горячий душ, потом две таблетки аспирина, потом спать, спать, спать — а еще потом она пошлет к черту Африку и улетит в тихую, маленькую Швейцарию, на берег стерильного Женевского озера, в одноэтажный дом, где ее всегда ждут, и любят…

Свидание с адвокатом происходило все в той же комнатке, где несколько часов назад Джессика впервые увидела маршала с траурными глазами. И это было очень плохо, потому как с этим адвокатом Джессика предпочла бы встретиться в чистом поле и при сильном ветре.

Адвокат был обильно полит одеколоном с цветочно-конфетным запахом, но даже этот убийственный аромат не в силах был заглушить стойкий комбинированный запах чеснока и муската, который был у адвоката, судя по всему, врожденным. При каждом движении — а двигался адвокат много и оживленно — по комнатке проносились удушливые волны, и очень скоро Джессику замутило.

— Мисс Паркер? Очень, очень хорошо. Я рад. Меня зовут Бенжамен аль-Назири. Вы из Америки? Я был в Америке. Хорошая, очень хорошая страна.

— Мистер аль-Назири, вы ознакомились…

— Разумеется! Конечно! Случай сложнейший. Разумеется, речь не идет даже о простом смягчении приговора, но! Тюрьму мы постараемся подобрать получше.

— Но я невиновна! И суда еще не было!

— Мисс Паркер, мне страшно, страшно жаль, но! Здесь очень суровые законы насчет фальшивомонетчиков. Несколько лет назад, когда правил папа нашего короля — да продлит Аллах его благословенную жизнь, — для таких, как вы, применялась смертная казнь. Вы должны радоваться. Да! Очень!

Джессика опустила голову, стиснула пальцами виски. Тошнота подкатила к горлу, плавала комками где-то в желудке…

Злость ослепительной снежно-белой вспышкой полоснула по глазам. Джессика Паркер вскинула голову, и золотистые кудряшки рассыпались по плечам.

— Вот что, мистер Как Вас Там Адвокат! Карен Молтанеску передала мне посылку для своего друга. Она проживает в Нью-Йорке, найти ее вполне возможно. Ее предполагаемый друг проживает здесь, в Касабланке, в студенческом городке университета. Его имя Фатех, он учится на биологическом факультете.

— Милая мисс Паркер, вы хоть представляете, сколько мужчин по имени Фатех могут учиться в университете Касабланки?

— А вот это уже ваши трудности, ясно? Если вы не начнете работать, я объявлю голодовку, я обращусь в прессу, я покончу с собой прямо на суде — и уверяю вас, Соединенным Штатам очень не понравится, как обращаются с их гражданкой! Всего доброго, мистер аль-Назири. И смените одеколон!

Возмущение несло Джессику словно на крыльях, но в камере запал кончился, и девушка скорчилась на нарах, едва не плача от отчаяния. Ингрид присела рядом, погладила по плечу.

— Джессика, не плакать, не надо. Здесь есть не очень комфорт, но все женщина очень хороший. Нет много уголовник, только несколько. Можно чай пивайт — ты хотеть чай?

— Нет. Я хочу умереть.

— О, не есть гут так шутийт.

— Ингрид, он меня даже не слушал! Они все уверены, что я виновна… ты тоже, да?

— Я не знайт. Я привыкла — каждый может хотейт то, что он выбирайт. Если ты хороший человек, мне не очень разница, украдайт ты клише или нет.

— Но я понятия не имела про это клише!!!

Китаянка Ли Чун с бесстрастным лицом грациозно опустилась рядом с Ингрид и промолвила, почти не разжимая губ:

— Тебе не надо слушать Пилар. Она опасна. Она сидит за убийство. Если докажут, ее казнят. Она хочет бежать — ее дело. Ты не ходи. Тогда ты — тоже виновная. И потом Пилар нужна напарница только в подземелье. Потом она тебя бросит — пропадешь.

Джессика вытерла глаза, посмотрела на китаянку, потом перевела взгляд на Пилар. Красавица ответила ей наглой, чувственной улыбкой. Джессика благодарно улыбнулась своим новым подругам, сползла с нар и направилась к Пилар. Остановилась напротив и с вызовом бросила:

— Надо поговорить.

Пилар лениво качнула босой ногой.

— Надо так надо. Лезь к стенке.

Джессика пробралась в самый угол, и Пилар опустила занавеску из цветастой шали. В полумраке ее черные глаза поблескивали, словно у кошки.

— Говорила с адвокатом?

— Да. Он ничего не будет делать, это правда. Зачем я тебе нужна?

— Ты мне понравилась. Люблю блондинок. Поцелуемся?

— Отвали, Пилар. К тому же уж на кого на кого, а на лесбиянку ты совсем не похожа.

— Да? А вот те девчушки?

Пилар отогнула край занавески и указала на группу здоровенных бабищ в черных мужских майках. Они играли в карты, нещадно сквернословя, предплечья их были украшены татуировками, а по манерам их почти невозможно было отличить от мужчин. Джессика невольно поежилась, Пилар, заметив это, ухмыльнулась.

— Вижу, ты неглупа. Понимаешь, что может тебя ждать, если задержишься здесь надолго.

— Зачем тебе я, Пилар?

Пилар уселась по-турецки, принялась заплетать свои густые кудри в косу.

— Хорошо. Ты не глупая блондинка из анекдотов, у тебя есть характер. Ты заслуживаешь правды. Мне подготовили побег. Это стоило много денег и много усилий, но теперь все готово. Когда я выберусь из тюрьмы, то уеду на другой конец света, и никто меня не найдет. Одна загвоздка: подземелье мне нужно пройти самой, а там есть места, где без помощи не справиться. Старые вентиляционные шахты — винт должен держать кто-то другой. Решетки с противовесом…

— Ага, то есть я все это тебе подержу, а потом ты помашешь мне ручкой и спокойно уйдешь, а я так и останусь в этом чертовом подземелье?

Пилар серьезно покачала головой.

— Нет. За каждую работу нужно платить. Я отплачу тебе за помощь тем, что из подземелья ты выйдешь вместе со мной. Дальше — твои дела. Я даже и ручкой махать не буду — просто навсегда исчезну. Как ты выберешься из Марокко без денег и документов, меня не волнует. Как видишь, я честна.

— А если я откажусь? Убьешь меня?

— Чтобы загреметь в карцер? Зачем? Попытаюсь сделать невозможное и уйду одна. Уговорю вон Ли Чун… Только учти: через пару дней после моего ухода тебя изнасилуют и сделают любовницей всех четверых баб. Опустим названия тех болезней, которые ты от них подцепишь. В баню здесь водят раз в неделю, еще через несколько дней у тебя откроется страшнейший понос — поверь, так и будет, я сама через это прошла. Организм будет перестраиваться весьма бурно. Кстати, о тампонах и прокладках можешь забыть. Придется пустить на это твой костюмчик. И так будет продолжаться долго, достаточно долго, чтобы ты спятила.

— Пилар, на дворе двадцать первый век…

— Это у тебя дома двадцать первый. А здесь пятнадцатый. Или пятый — какой тебе больше по вкусу?

Джессика кусала губы. Это не я, это не со мной, это сон, плохой сон, который кончится, обязательно кончится…

Внутренний голос неожиданно и ехидно заметил: а раз это сон, чего ты боишься? И чем рискуешь?

Джессика подняла на Пилар потемневшие голубые глаза.

— Я согласна, Пилар. Через два дня я уйду с тобой.

4 Джессика. Луна над Касабланкой

Через сутки я даже и не вспомнила о своих сомнениях насчет побега. Более того, скажи мне кто-нибудь о том, что надо быть благоразумной, не совершать противоправных действий и дожидаться суда — я бы, возможно, даже плюнула ему в лицо.

Вы себе хорошо представляете, что творится в камере, когда сорок семь — а их было сорок семь, моих товарок по несчастью, — женщин по очереди посещают один туалет, моются, молятся, храпят во сне, ссорятся, стирают и развешивают тряпье?..

Ингрид ночью убила рядом со мной скорпиона. Ли Чун врезала худющей молодой цыганке, пытавшейся стащить с меня золотую цепочку. Пилар демонстративно обняла меня за плечи и поцеловала в губы — после чего страшные бабы-уголовницы на некоторое время перестали кидать на меня плотоядные взгляды.

И это только за сутки! Я уж не говорю о том, насколько грязной я себя чувствовала.

Вечером следующего дня Пилар опять уединилась со мной на своей койке и посвятила в детали побега. Завтра по расписанию банный день. Все отправляются в левое крыло башни, где в подвале находятся душевые. Одна из сливных решеток будет не закреплена. Мы с Пилар пролезем в нее и попадем по канализационному стоку в подземелье…

В этом месте я представила себе себя же, протискивающуюся сквозь канализационную трубу, и меня слегка затошнило. Пилар заметила это и презрительно фыркнула.

— Запомни на всю жизнь, Белоснежка, любое дерьмо смывается! Кроме того, здесь совсем другая система канализации. Никаких труб, просто вся вода сбрасывается вниз, а там по стокам уходит в землю и океан.

Я справилась с отвращением и снова обратилась в слух.

Идти нам предстояло очень быстро, потому что банный день длится не вечно и на перекличке наше отсутствие почти сразу обнаружат. Здесь все будет зависеть от девчонок — перекличку не начнут, пока все не помоются. Строго говоря, к концу помывки мы должны оказаться на поверхности.

— А вентиляция и все эти противовесы?

— Их мы пройдем почти сразу — или не пройдем вовсе. Они очень тяжелые. Их строили в девятнадцатом веке, тогда в ходу был чугун.

Я кивнула, хотя представления не имела, что нас ждет на самом деле. Уходя от Пилар на свое место, я столкнулась с одной из уголовниц, и жуткая баба немедленно расплылась в гнусной ухмылке, бесцеремонно проведя потной ладонью по моей груди. От нее воняло кислым потом и какой-то гарью…

Вся дрожа от отвращения и ужаса, я вернулась на свое место и забилась к стенке, поближе к Ли Чун. Маленькая китаянка невозмутимо смотрела прямо перед собой. Она могла сидеть так часами, не уставая и не скучая, полностью погруженная в свои мысли. В прошлой жизни, в Огайо, Эбби пыталась приобщить меня к великой китайской культуре и сводила на занятия цигун — тогда меня очень рассмешили все эти помавания руками и хриплые вздохи. Сейчас я завидовала маленькой китаянке. Мне до спокойствия было очень далеко.

Рассказ о завтраке и обеде я опускаю. Не то чтобы это было плохо — просто это было никак. Непонятная размазня плюс слоеный пирог, в который в качестве начинки, вероятно, сложили все, что завалялось в холодильнике. Впрочем, надо признать: вкус специфический, но довольно приятный.

После обеда наступила всеобщая сиеста, потому что делать все равно ничего было нельзя. Жара стояла такая, что малейшее движение заставляло вас обливаться потом.

Ближе к пяти вечера началось оживление. Женщины принялись собираться в баню — с веревок сдергивались просохшие тряпки, из укромных уголков извлекались куски мыла и даже бутылочки с шампунем, кое-где тропическими цветами запестрели настоящие махровые полотенца.

Мне лично собирать было нечего, но я решила, что идти в баню налегке слишком подозрительно, и потому недолго думая сдернула с подушки серую наволочку и повесила ее себе на плечо.

Из камеры нас выпускали по двое и выстраивали шеренгой в коридоре. Мы с Ингрид оказались в одной паре, но тут здоровенная тетка в форме узрела мою наволочку и немедленно принялась орать, брызгая слюной и больно тыкая мне в плечо пальцем. Не понимала я ни слова, но тут и так все было ясно: надзирательница ругалась на меня за казенное имущество. Наволочку отобрали, меня обругали еще раз, и шеренга наконец-то двинулась вперед.

Позади меня оказалась Пилар. На одном из поворотов ее твердый кулачок больно ткнул меня под ребра, я едва удержалась от крика.

— Ты чуть все не погубила, идиотка! Какого дьявола ты схватила наволочку?

— С ума сошла, больно же… Откуда я знала, что это не положено? Я думала, без полотенца подозрительно…

— Да тут половина без полотенца, а некоторые еще и моются в одежде! А за наволочку тебя запросто могли упечь в карцер — и тогда все пропало.

— Ты же сказала, что пойдешь и без меня…

— Разговорчики! А ну, заткнитесь!

Дальнейший путь мы проделали в молчании.

Если кто думает, что нас привели в настоящую восточную баню — со всякими мраморными скамейками, душистым мылом и массажем, — то он очень сильно ошибается.

Тюремная баня представляла собой очередное полуподвальное помещение с низким сводчатым потолком, изъеденными грибком стенами и выщербленным каменным полом. Прямо из стен под потолком торчали ржавые трубы, на некоторые из них были надеты самодельные железные сетки — консервные банки с пробитыми по всему дну дырками. По полу тянулись выбитые в камне стоки, сходившиеся к нескольким зарешеченным водосборникам. Ни перегородок, ни занавесок, ни резиновых ковриков на полу — ничего не было и в помине. Вонь стояла отвратная — смесь застоявшейся воды, гнили, плесени и карболки.

Прямо напротив «душевой» по стене тянулись ряды крючков — сюда мы должны были вешать свою одежду. Поскольку я вошла отнюдь не в первых рядах, то часть моих сокамерниц уже разделись (впрочем, как и предсказывала Пилар, некоторые действительно мылись в одежде) и теперь оживленно намыливались под струями ржавой и пахнущей железом воды. Мутные потоки устремились по стокам, быстро вышли из берегов, я сделала шаг вперед…

От неминуемой смерти на каменном полу меня спасли Ингрид и Пилар. Мои прекрасные, шикарные, любимые туфли на каблуке от Прада поехали на скользком камне, словно коньки, и только крепкие руки моих подруг слегка смягчили мое падение. Я всего лишь шлепнулась на попу посреди мыльного озерца и ошеломленно уставилась на Пилар и Ингрид. Пилар презрительно фыркнула:

— Ты бы еще в горных лыжах сюда приперлась!

Я разозлилась. Сидение в обмылках не способствует добросердечию, знаете ли.

— К твоему сведению, в чем меня взяли, в том я и хожу. А переться сюда босиком… думаю, грибок — это самое безобидное, что водится на этом полу.

Пилар склонила голову набок и почти пропела:

— Интересно, ты всерьез думаешь, что я припасла нам сапоги для ползанья по канализации?

Вот тут мне стало окончательно худо. Какой бы змеей ни была Пилар, следовало взглянуть правде в глаза: убегать откуда-либо в туфлях Прада на шестисантиметровых каблуках — плохая идея. Значит, уже через пару минут мои бедные, нежные, ухоженные ножки погрузятся в отвратительную серую жижу, в этот компот из чужой грязи, грибков, бактерий и всего остального, о чем я не хочу даже думать!

Пилар тем временем деловито подоткнула свою широкую юбку и завязала ее узлом между ног, превратив в некое подобие шаровар. Потом она кивнула какой-то голой худощавой девице, которая с сонным и отстраненным видом сидела на корточках и курила. Девица, сохраняя свой сонный вид, поднялась и перешла к условному входу в нашу баню. Там, в импровизированном предбаннике, оставались наши надзирательницы, вернее, только одна из них, да и то не все время. Она просто распахнула настежь входную дверь и время от времени заглядывала в нее. Я ее понимала. Находиться в этой влажной духоте в одежде было просто невозможно.

Между тем для нас все складывалось весьма удачно. Баня постепенно затягивалась густым непроницаемым паром, в котором огромными бледными китами плавали женские тела. Сонная девица еле заметно кивнула Пилар и продолжала курить, Пилар же резво пробежалась вдоль стоков, дергая по очереди все сливные решетки. Самая крайняя поддалась, и Пилар с торжествующим возгласом откинула ее, а потом махнула мне рукой. Я неловко поднялась на ноги, и Ингрид, сопя от волнения и сочувствия, хлопнула меня по плечу, отчего я едва не улетела обратно в лужу, а Ли Чун сдержанно улыбнулась.

— Будь осторожна. Удачи.

— Спасибо. Спасибо вам обеим! Я обещаю…

Ли Чун быстро приложила свою узкую ладошку к моим губам.

— Никогда не клянись будущим! Оно скрыто от нас. Твоя судьба уже написана в Небесной Книге, и потому нет смысла бояться того, что случится, но и распоряжаться им ты не в силах. Иди, и берегись Пилар.

Я кинулась к открытому водостоку; мимолетно ужаснувшись тому, какой он узкий; торопливо села на край, запретив себе думать о грязи и венерических заболеваниях, проплывающих мимо меня, и протиснулась вниз. Решетка почти мгновенно лязгнула над моей головой, и я в панике шагнула в сторону от слива, пытаясь сориентироваться и найти Пилар.

К счастью, я была ей все еще нужна, этой маленькой смуглой змее, и потому она ухватила меня за плечо и потащила за собой. Я бежала, то и дело оступаясь на склизком полу, и вокруг меня низвергались вонючие водопады мыльной воды. Мой кошмарный сон продолжался, и никакой надежды на его скорое завершение не предвиделось.

Вспоминая сейчас события того дня, я думаю, что у меня был шок. Именно поэтому я не умерла на месте от омерзения, не сломала ногу на бегу и не утонула в сточных водах. Просто мой рассудок — а именно рассудок мешает нам жить нормально, я в этом убеждена! — на некоторое время отключился, не в силах переварить такое количество событий, и в дело вступили голые, простите за каламбур, инстинкты.

Тело мое хотело жить, легкие мои мечтали о чистом воздухе, желудок требовал нормальной пищи — и потому ноги работали безукоризненно. Они несли меня к свободе.

Справедливости ради надо признать и заслуги Пилар. В ее тщедушном теле жил неукротимый дух, и маленькая бандитка тащила меня за собой, подгоняла то криком, то тычками, подсаживала на какие-то выступы, вытягивала из ям, в которые я проваливалась…

Пресловутую вентиляцию я даже не заметила — так разбушевался у меня в крови адреналин. Буквально одной левой держала я ржавую железяку, которой мы застопорили на время огромные лопасти, пока Пилар пролезала на другую сторону. Так же бестрепетно — и потому точно — я ухитрилась перебросить эту самую железяку Пилар, и теперь уже она держала лопасти с той стороны, а я ползла между ними, правда, значительно менее грациозно… Едва я оказалась рядом с боевой подругой, железяка со звоном лопнула, и лопасти со скрежетом смяли оставшуюся между ними половину. Мое бурное воображение мгновенно нарисовало картину того, во что могли бы превратиться мои ноги, лопни проклятая хреновина на пару секунд раньше, — и меня немедленно затрясло.

Пилар это заметила, и потому я мгновенно получила пару звонких оплеух. Больно, да. Но в чувство приводит изумительно.

Пилар при этом даже не злилась. Удивительно, но избыточная латинская вспыльчивость сочеталась в этой девице с абсолютно скандинавской выдержанностью. В нужные минуты — а я имела с Пилар дело исключительно в такие минуты — она превращалась в холодную расчетливую машину и действовала с беспощадной точностью беспилотного бомбардировщика.

Мне так и не суждено было узнать, кем была эта девушка, совершила ли она на самом деле убийство и как удалось ей устроить побег. По-английски Пилар говорила хорошо и правильно, в ее внешности не было ничего вульгарного или особо порочного, да и лет ей было мало, не больше двадцати пяти, как я думаю. Странный и опасный цветок, неистово мечтавший о свободе…

Решетки с противовесом придумал явный извращенец. Представьте: решетка в самом конце короткого, но все же туннеля, метра в три длиной, да еще и вертикального. Открыть ее можно с помощью рычага, который находится у подножия лестницы. Потом вы поднимаетесь по этой самой лестнице к решетке — и она захлопывается у вас перед самым носом, но не потому, что вы поднимаетесь недостаточно быстро, — Пилар, например, карабкалась, как обезьянка, — а потому, что в одну из ступеней встроен противовесный рычаг. Как это работает, совершенно понятно. Вот объясните только — зачем?!

Короче говоря, я осталась внизу и держала рычаг, а Пилар полезла наверх. Оказавшись за решеткой, она честно попыталась удержать ее в открытом состоянии, но пружина была слишком тугой. Под решетку следовало подложить что-то, но вокруг не было абсолютно ничего хоть сколько-нибудь твердого.

Военный совет по обе стороны решетки длился минуту, не больше. Пилар пожертвовала свою юбку, я — юбку и жакет. Возможно, кто-то сочтет это эротичным — если этому кому-то по душе грязные до умопомрачения девки со свалявшимися волосами и расцарапанными физиономиями.

На Пилар остались трусики и черный топ, на мне — трусики и лифчик. Между прочим, вполне симпатичные, практичного лилового цвета и с минимумом кружев. Я вам передать не могу, до чего по-идиотски я выглядела в этом виде…

Из нашей верхней одежды мы скрутили тугой валик, Пилар дождалась, когда я открою решетку, и подсунула валик к самым петлям. В результате мой путь к свободе представлял собой щель шириной сантиметров в тридцать — если измерение на глаз производит косоглазый оптимист.

Я скорчилась под щелью, чувствуя, как меня охватывает отчаяние. Нет, я вовсе не толстая, но и миниатюрной куколкой меня не назовешь, и все эти книжные байки насчет того, что если пролезла голова, то пролезет и остальное…

… оказались чистой правдой. В книгах, разумеется, не упоминается, что при этом вы сдираете с себя всю кожу по ходу движения и что для достижения лучшего эффекта вас подбадривают такими словами, от которых зальются краской смущения даже докеры в порту! Как бы то ни было, окровавленная и дрожащая, в порванном лиловом бельишке, я без сил повалилась на бетонный пол рядом с Пилар и только тут поняла, что вокруг нас сухо.

Мы посидели на холодном цементе, приходя в себя, а потом Пилар сказала:

— Вон там свет. Там выход, Джесс. Мы все-таки выбрались…

В туннеле вокруг нас уже давно была практически полная темнота, я об этом не упоминаю только потому, что мне неприятно об этом вспоминать — темноты я побаиваюсь с детства. Тусклый свет пробивался к нам из вентиляционных отверстий, давая возможность хоть как-то ориентироваться, однако здесь, наверху, было значительно светлее. Я прикинула: на улице должны быть густые сумерки, ведь сейчас не меньше десяти часов вечера. Тогда откуда свет?

Я хотела остановить Пилар, но маленькая бандитка уже почуяла воздух свободы. Ее стройная фигурка метнулась в сторону светлого пятна, и мне ничего не оставалось, как бежать за ней.

Вскоре стало ясно, что перед нами действительно выход из подземелья, а светло потому, что на улице горят фонари. Пилар выругалась по-испански и велела мне сидеть и не высовываться, пока она не выберется и не найдет сообщников. Мое белое тело и светлые волосы будут видны за милю, сказала Пилар.

Я послушалась и уселась возле самого выхода, обняв руками изодранные коленки. Только сейчас мне пришло в голову: ведь Пилар намерена исчезнуть, бросить меня одну — и как я собираюсь покинуть Марокко в таком вот виде?!

Надо вернуться к решетке и выдернуть вещи. Возможно, я сумею притвориться жертвой ограбления. Или доберусь до океана и хоть немного отстираю многострадальный костюмчик в водах Атлантики…

Пилар тем временем шагнула наружу, ее чистый и звонкий голосок прозвенел на всю улицу:

— Пабло, аморе мио, я сделала это!..

И в этот момент ударил выстрел. За ним другой, третий — и пошло гулять по всей улице, перекатываясь эхом между домами. Пилар дернулась, как от удара, шагнула назад и свалилась к моим ногам. Я заглянула ей в лицо, не понимая, почему она медлит…

Огромные черные глаза смотрели спокойно и чуть изумленно. Алые губы приоткрыты, словно Пилар что-то хочет сказать. И черная струйка из угла рта, сначала тонкая, потом все шире, шире, и еще эти ноги, вывернутые при падении под очень странным углом, у живых так ноги не выворачиваются…

Я заорала и метнулась к выходу, потому что мертвая Пилар перегородила мне путь в подземелье. Разумеется, и о костюмчике, и об отсутствии документов и денег я в тот момент не вспоминала. Меня гнал животный, панический ужас перед смертью, только что случившейся прямо у меня под носом.

Я вылетела наружу и заметалась среди каких-то кустов. Колючки, вероятно, царапали меня, камни, наверное, впивались в босые ноги, но в эту минуту я могла бы запросто пересечь площадь, заваленную горящими углями, и не пикнуть. Лишь бы убраться из этого страшного места, лишь бы проснуться от своего проклятого кошмара.

А кошмар цвел пышным цветом и заканчиваться не собирался. Внезапно меня схватили чьи-то руки, я почувствовала, что меня несут куда-то, вообразила, что это мои тюремщики тащат меня на расстрел вслед за Пилар, и принялась бороться за свою жизнь. В результате руки неожиданно разжались, кто-то ойкнул, и приятный мужской голос с легкой хрипотцой укоризненно произнес:

— Солнышко, моя мама мечтает о внуках. Не будем лишать ее этой мечты, о'кей? Я за тобой, так что перестань брыкаться. Идти можешь?

— М-могу…

— Тогда ходу. Сейчас начнутся танцы.

Откуда-то сверху и сзади раздались гортанные вопли, где-то совсем рядом взревела сирена, и тут до меня дошло, что над нами по-прежнему высится все та же башня и что я оказалась всего лишь на другом краю тюрьмы, так что теперь действительно стоит прибавить скорости.

Мой спаситель повернулся и помчался сквозь кусты, я кинулась за ним. Передо мной мелькали только смуглые плечи, черная майка-борцовка да темный хвост волос, схваченный какой-то серебряной штуковиной, наподобие той, что была у Дункана Маклауда…

Я ухитрилась ахнуть на ходу, и мой спаситель обернулся, чтобы проверить, как я там. Я немедленно впаялась ему в грудь, и он принужден был подхватить меня на руки. И руки, и грудь — все в нем меня пока устраивало. Вот еще бы личико увидать…

Нет, это не может быть тот самый парень, что и на свадьбе Эбби! Сериал про шотландского бессмертного в свое время перепахал не одну подростковую душу — девочки любили Горца за красоту, мальчики — за умение драться любыми способами. К тому же я все равно не помню толком, как выглядел красавец пират, приглашенный на свадьбу Эбби и Рокко…

В этот момент мой спаситель чертыхнулся и бросил меня на землю. Я удачно приземлилась головой обо что-то твердое, и последнее, что видели мои закрывающиеся голубые глазки, было: двое мужчин яростно мутузят друг друга кулаками, а прямо над ними в черном и бархатном небе сверкает невозможная, немыслимая, нереальная африканская луна…

Я очнулась в машине. Машина ехала — это я поняла, потому что меня мотало из стороны в сторону. Я лежала на заднем сиденье — потому что прямо передо мной снова оказались смуглые плечи, майка и хвост темных волос. Я быстро скосила глаза на себя — и тихий стон, больше похожий на скрежет вилкой по тарелке, вырвался из моей многострадальной груди.

Почему, ну почему во всех приличных приключенческих романах героини даже в самом неприглядном положении остаются истинными красавицами? И почему я — натуральная блондинка из Огайо, филолог, умница и красавица — лежу здесь, грязная и исцарапанная, в обрывках лилового нижнего белья, источая дикую вонь… и даже не знаю, как выглядит мой спаситель?!

— Очнулась? Слава богам. Я тебя маленько того… уронил, ты уж извини. Времени не было. Этот придурок напрыгнул на меня, как тигр.

— Я… мне…

— Понимаю, нелегко тебе пришлось. Честно сказать, мы с Пабло едва тебя не подвели. Он ведь должен был сам приехать, но вчера немножечко того… короче, послал меня, а я, не поверишь, заблудился.

— Э-э-э…

— Само место я знал точно, сам тут сидел полгода назад, а вот с задними дворами заплутал. Ты отчаянная девка, я тебе скажу! Когда они начали палить, мне показалось, что в тебя попали.

Я вспомнила запрокинутое лицо Пилар, распахнутые черные глаза, темную струйку крови, становящуюся все шире…

В зеркале заднего обзора вдруг отразились карие глаза моего спасителя. Очень симпатичные, надо сказать глаза, слегка раскосые, теплые, участливые. Я вдруг засмеялась дурацким, визгливым смехом. Этот парень принимал меня за Пилар, спасал меня, думая, что я — Пилар! Я еду в машине, а не прячусь в канализации, потому что Пилар умерла. Вот такая ирония судьбы… Впрочем, скоро везение закончится, ибо кареглазый везет меня к неведомому Пабло, и Пабло, скорее всего, пристрелит меня, поскольку прекрасно знает, как выглядит настоящая Пилар…

— Слышь, гвапенья, ты там возьми сзади… все чистое, не бойся. Просто нехорошо, если Пабло увидит тебя в моей машине в таком… хм… легкомысленном виде.

Я судорожно обернулась — в багажном отсеке лежали парусиновые шорты и джинсовая куртка. Все было настолько чистое, что мне стало страшно прикасаться к вещам своими грязными ручонками.

— Я… как вас зовут?

— Ох, верно. Зови меня Джонни. Джон Огилви.

— Ты американец?

— Ну да. В каком-то смысле. Знаешь, я тебя представлял совсем другой. Пабло говорил, ты похожа на Кармен. Губишь мужчин, все такое…

Оскорбленное женское самолюбие совершенно неуместно встрепенулось и поперло из меня, как тесто из квашни.

— Хочешь сказать, что я страшная? Что ни один мужчина на меня и не посмотрит?

— Нет, что ты! Я вот еле сдерживаюсь, чтоб не пялиться, но…

— Н-ну?

— Но на Кармен ты не похожа! Скорее на Мерилин.

Я вдруг страшно устала. В конце концов, какая разница, если через полчасика мне предстоит умереть? А вот вымыться в последний раз перед смертью охота!

— Мистер Огилви?

— Ой, что ты, напугала как! Джонни, просто Джонни. Мистером Огилви меня в последний раз звали копы перед тем, как надеть наручники.

— Хорошо. Джонни. Я, понимаешь ли, только что проплыла по канализации…

— Это, честно говоря, заметно. Хотя выглядишь все равно потрясающе!

— Спасибо. Но чистоты хочется все равно. Ты не мог бы… завезти меня по дороге к какому-нибудь ручью? Или к крану. Или к океану. Все равно куда, лишь бы смыть с себя эту вонь.

— Пабло ждет… но я тебя понимаю. Ни одна женщина не согласится показаться любимому в таком виде. То есть… ну, короче, сейчас махнем на один пляж — там тихо, и полно кустов на берегу. Годится?

— Годится.

Вот так устроен человек! Я мечтала о море, о пляже и пальмах, я грезила о морских закатах и рассветах — а сейчас передо мной был аж целый Атлантический океан. Он серебрился в свете огромной луны, он был спокоен и ленив, и его мелкие волны вспыхивали голубыми и зелеными искрами, он был прекрасен — а я стояла, отвернувшись от него, по пояс в воде и яростно терла себя песком и пеной для бритья, которую выдал мне благородный человек Джонни Огилви. Я смывала с себя грязь последних двух суток, я все пыталась проснуться, но ничего не получалось.

Потом я в ярости закопала на берегу лиловые трусы и лифчик — отстирать их можно было только в крепчайшем растворе хлорки — и сплясала на их могиле. Все мои царапины и ссадины драло и жгло как огнем, но я утешала себя, во-первых, тем, что морская вода заживляет, а во-вторых, тем, что жить мне осталось не так уж и долго, так что заполучить заражение крови я просто не успею.

Куртка Джонни Огилви была мне велика, шорты тоже, но в них имелась тесемочка, которую я затянула потуже, а у куртки закатала рукава — и тоже вышло миленько. Во всяком случае, Джонни Огилви бросил на меня крайне красноречивый взгляд, сразу придавший мне уверенности.

Кстати, теперь я его разглядела. Вот так всегда: мне бы встретить Джонни в спокойной обстановке, да в блеске своей неотразимой красоты, да на пляжике, да в бикини… а я ехала с ним на верную смерть. Где справедливость?

Джонни был высок и широкоплеч, волосы у него оказались не черными, а скорее каштановыми или даже темно-русыми, слегка вьющимися и на висках чуть тронутыми сединой. Скулы высоковаты, нос прямой, подбородок волевой, на щеках — легкая тень будущей щетины. Глаза у Джонни были очень хороши — теплые, шоколадные, они прямо-таки обволакивали ласковым теплом. Чуть раскосые, широко посаженные, опушенные длинными, как у девушки, ресницами — очень хорошие глаза.

Огилви — ирландская фамилия, но и без нее я догадалась бы, что передо мной соотечественник. Журчащий, словно весенний ручей, говор — особый дар, который нам, ирландцам, сделал добрый Боженька, когда его верные слуги сожгли на кострах всех наших ведьм и колдунов. Говорят, что ирландцы могут уговорить кого угодно сделать что угодно — и все благодаря своему говору. Я не особенно верила в это, когда была студенткой, но на всякий случай включала ирландский акцент в разговорах с самыми строптивыми преподавателями…

Сообразив, что я стою и глазею на Джонни Огилви, а он, не будь дурак, пялится в ответ на меня, я торопливо уселась в машину и захлопнула дверцу, едва не прищемив себе ногу.

Джонни нажал на газ, и мы помчались по залитой серебром дороге обратно в Касабланку, сверкающую на берегу океана, словно драгоценное колье на черном бархате…

5 Зов дальних морей

Касабланка — странный и прекрасный город. Если вы турист и оказались в центральной части города, то будете потрясены зеркальными небоскребами, шикарными офисами и роскошными особняками в колониальном стиле, а также пресловутыми пальмами, обилием цветов и ароматом фруктов, несущимся со всех сторон. Вы пойдете по чистым широким улицам, вы будете заходить в стандартные для всего мира супермаркеты, вас приятно поразят редкие и оттого еще более колоритные фигуры в национальных одеждах…

И если вы путешествуете без гида, либо он зазевался — о, тогда произойдет еще одно чудо, только уже из разряда страшноватых.

Чистая и просторная улица начнет забирать влево (или вправо). Вы пойдете по ней, дойдете до угла очередного зеркального небоскреба или ажурного забора, свернете…

… и окажетесь в Средневековье.

Резко и необъяснимо — как почти все в Африке — закончится асфальт, и клубы желтой пыли взовьются из-под ваших ног. Низкие серые заборы потянутся до самого горизонта, однообразные выбеленные стены низких домишек выглянут из-за них, и играющие в пыли чумазые ребятишки вдруг уставятся на вас — чужака! — серьезными и совсем не детскими глазами.

Трущобы в Касабланке соседствуют с роскошью бок о бок. Никакого перехода: блеск — и сразу нищета.

Но на самом деле именно эта часть города интереснее всего, в том числе и для туриста. Здесь расположены настоящие восточные базары, здесь и рыбный рынок, знаменитый на все побережье, здесь старинная мечеть и минарет, с которого крестоносцы сбрасывали святых имамов, здесь настоящие курильни опиума и подпольные игорные дома, здесь продажные красавицы готовы приоткрыть свое лицо, если вы заплатите, здесь танцуют настоящий танец живота и варят настоящий кофе — и именно здесь стоит прятаться, если вы, к примеру, совершенно случайно бежали из тюрьмы.

Ближе к полуночи раздолбанный «додж» Джонни Огилви въехал на узкие улочки Старого города и закружил в их сплетении, безошибочно пробиваясь к конечной цели своего путешествия — кофейне старого Мустафы. Пока же он еще не доехал, проясним некоторые события последних двух суток, оставшиеся вне поля нашего зрения.

Тут тоже все не так просто. Вся история состоит из двух частей: первая — очень стремительная и импровизационная, вторая — тщательно и долго подготавливаемая.

Как мы помним, когда Джессику Паркер увозили из аэропорта имени Мохаммеда Пятого в тюрьму, загадочный толстячок мистер Ризби разговаривал по телефону. Личность его собеседника останется для нас неизвестной, да это и не важно, поскольку интереснее для нас причина их разговоров — а именно то самое клише, которое легкомысленная и доверчивая Джессика неосмотрительно провезла с собой в сумочке по просьбе своей сомнительной знакомой, Карен Молтанеску…

Чтобы не углубляться в детали, скажем лишь, что мистер Ризби сроду не страдал диабетом, летать не боялся, поскольку имел диплом летчика первой категории, а звали его… ну не исключено, что и Ризби тоже, но в определенных кругах он был известен как Гоблин или Сэм Снежок — может, из-за перхоти, а может, из-за пристрастия к кокаину.

Гоблина интересовала вторая половина клише — первую возьмут на себя ребята из департамента, это не проблема. Эта самая вторая половина, думал Гоблин, наверняка у блондинки. Либо она носит ее на теле — и тогда ее обнаружат при обыске, либо она (блондинка) поумнее и спрятала ее (вторую половину) похитрее. Например, послала себе самой по почте — наивернейший способ.

Короче говоря, требовалось разыскать блондинку, вытащить ее из тюряги и тряхнуть посильнее. Гоблин развил бурную деятельность, потратил уйму денег — и уже на следующий день с блондинкой имел первую беседу Бенни-адвокат, одна из шестерок Гоблина для мелких поручений. Его задачей было заставить блондинку психовать, потом немного помариновать в камере — чтоб провоняла тюрягой, чтоб захотела в горячую ванну и на чистый горшок! — после чего спокойно забрать ее оттуда и перевезти на виллу Гоблина в тридцати милях от Маракеша, где ни одна собака блондинку не найдет и где можно ее хоть на ниточки раздергать — никто ничего не услышит.

Все было задумано просто прекрасно — но сегодня вечером чертова блондинка бежала из тюряги во время помывки, да еще и не одна, а с некой Пилар Эстевес, в определенных кругах известной под именем Пилар Черная Невеста. Эта самая Пилар, несмотря на свои двадцать три года, была та еще штучка, на ней числились три мокрухи и пять ограблений, а ее любовником был сам Пабло Морячок, личность в Касабланке известная и отнюдь не благотворительными акциями прославленная.

Морячок славился своими быстрыми и нестандартными решениями, и потому Гоблин времени зря не терял, собрал своих ребятишек и двинул прямо на хазу к Морячку, в кофейню старого Мустафы…

Пабло встретил Пилар три года назад — и влюбился в нее навсегда. Вероятно, она его околдовала — недаром мать Пабло называла Пилар ведьмой. Потом мать умерла, и Пилар переехала к Пабло.

Он знал, что она спит с другими мужчинами. Знал, что она не изменяет — просто работает. Пилар сводила их с ума, а потом усыпляла и грабила своих любовников. Иногда убивала — когда не было другого выхода. И все же Пабло становился сам не свой, когда она уходила на ночь к своей очередной жертве.

Он очень ее любил, свою ведьму.

А полгода назад Пилар спалилась — по-глупому, как девчонка. Ее очередной жертвой стал не в меру подозрительный сынок директора департамента полиции. Пилар всегда была рисковой, любила посмеяться над фараонами, бросить им вызов — для нее подломить дом очередного любовника стало делом чести. А парнишка оказался не промах — спокойно выпил снотворное и отрубился, но когда Пилар вскрыла бронированную комнату, где хранились деньги и драгоценности, ее встретили фараоны. Пилар загремела на нары, и с тех пор Пабло потерял покой и сон.

Он знал, что на Пилар висит по крайней мере три мокрухи, а этого достаточно, чтобы ее казнили. В Марокко дело может тянуться хоть год — но после суда приговор приведут в исполнение в тот же день. Значит, надо вынуть Пилар из тюрьмы до суда…

Он потратил три месяца и кучу денег, он все подготовил, но три дня назад одна обкурившаяся шлюха порезала его в припадке безумия, и теперь Пабло был слаб, словно котенок, только ругаться мог.

Своим дружкам он не доверял — почти все они были местные, а восточные люди не считают предательство грехом. Пабло лежал и неумело молился Деве Марии Гваделупской, очень сомневаясь, что она его послушает, но Дева Мария сжалилась и послала Пабло своего ангела…

Джонни Огилви был не очень похож на ангела внешне, но зато они с Пабло вместе служили в армии США и даже участвовали в настоящей боевой операции, из которой Джонни — здоровенный лось — вынес раненого Пабло на собственной спине и тащил его миль десять, отстреливаясь свободной рукой и успевая подбадривать Пабло непристойными песнями.

Пабло вырос в пуэрториканском районе Сан-Франциско. Закон «Каждый сам за себя» впитался в его кровь с детства, и потому сам факт того, что совершенно посторонний парень рисковал из-за Пабло своей жизнью, потряс Морячка настолько, что он стал считать Джонни братом. Так было как-то легче. Родственники и должны помогать друг другу хоть иногда, нет?

Когда два дня назад Джонни Огилви вошел в кофейню старого Мустафы, Пабло едва с дивана не сверзился. Если уж это не знак свыше, то и непонятно, как он должен выглядеть, этот знак.

Короче говоря, Джонни Огилви был посвящен в план спасения Пилар из тюрьмы с тем, чтобы заменить в этом важнейшем мероприятии Пабло Морячка.

Он знал время и место, он должен был встретить молодую и предположительно грязную девушку, после чего привезти ее к Пабло, предварительно пропетляв по городу. Пабло даже умилился мудрости Божьей: Джонни в городе никто не знает, машина его у фараонов не засвечена, так что Пилар он встретит в лучшем виде, а что касается всяких шуры-муры… не такой Джонни мужик, чтобы разевать рот на чужое добро!

Теперь две части истории стремительно неслись навстречу друг другу.

Гоблин с ребятишками приехал первым, вошел в кофейню, зыркнул на глазастую Зульфию — и та мгновенно скрылась за тяжелым ковром. Гоблин прошел за другой ковер — и с ходу смазал приподнявшемуся на тахте Пабло Морячку по зубам. Пабло распростерся наподобие очень злобной морской звезды и поинтересовался: в каком же это смысле?

Гоблин сел на высокий табурет и закурил.

— Пабло, у меня времени в обрез, а дел невпроворот. Отвечай, только быстро: где твоя девка?

— Пошел ты…

— Ответ неправильный, но я тебя прощу на первый раз. Так где твоя девка? Где Пилар?

— Она в тюрьме.

— Брось. Ты знаешь, что я знаю. Она сегодня сорвалась с кичи. Учитывая качество зиндана, в котором ее держали, без твоей помощи она обойтись не могла. Где сейчас Пилар?

— Гоблин, я в твои дела не лезу, а ты не лапай мою бабу!

— И в голове не держал. Меня интересует не она, а ее напарница.

— Сдурел? Пилар сроду напарниц не держала…

— Морячок, скажи, а вот зачем ты Пилар без яиц?

На этой патетической ноте разговор прервался, так как в комнату ворвались люди Морячка, и на некоторое время стало очень шумно. Примерно через четверть часа Гоблин и его люди в слегка урезанном составе покинули разгромленную кофейню, едва не столкнувшись на пороге с высоким смуглым парнем, из-за плеча которого выглядывала хорошенькая, но очень поцарапанная блондинка. Если бы Гоблин так не торопился, то наверняка узнал бы эту блондинку — а она его, и оба очень удивились бы…

Пабло Каррерас по прозвищу Морячок умирал. От природы он был жилистым и крепким, а потому умирал трудно. Пуля Гоблина перебила ему горло, две другие вошли в живот и грудь. С каждым выдохом из груди Морячка вырывался клекот, а изо рта выплескивалась алая струя крови.

Джессика остановилась в дверях и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть, Джонни шагнул к Пабло. Морячок с неожиданной силой ухватил армейского дружка за руку. Каждое слово давалось с трудом, но Морячок все-таки сказал то, что должен был сказать.

— Брат… подо мной конверт с деньгами… документы Пилар… на корабль… Королева… Виктория… старший помощник… в курсе… увези подальше… сбереги, Джонни…

Джессика порывисто шагнула вперед, свет упал на ее бледное лицо, вспыхнул в золотых локонах. Пабло увидел ее, зрачки его расширились, он последним усилием приподнялся на тахте, силясь что-то сказать, но тут из носа и рта у него хлынула черная кровь, и Пабло Морячок отправился на свидание к своей Пилар.

Джонни Огилви тяжело поднялся на ноги, наклонился и бережно закрыл тускнеющие глаза Морячка. Где-то неподалеку взвыли полицейские сирены. Джонни вздохнул и посмотрел на Джессику.

— Сестренка, только давай отложим слезы на потом, ага? Надо сматываться отсюда. Здешние фараоны не чета нашим копам, но и они зевать не станут. Пабло мы уже ничем не поможем, вот только… где конверт-то…

Он бестрепетно перевернул тело Пабло, сноровисто пошарил под ковром, насквозь пропитавшимся кровью, извлек толстый коричневый конверт и одобрительно кивнул.

— Все, можем идти. Давай, сестренка, двигай поршнями. Отъедем подальше, там сможешь порыдать. Договорились?

Джессика только вяло кивнула. Долгоиграющий ночной кошмар потихоньку превращался в вялотекущий бред. Теперь для всех на свете она — Пилар, любовница Пабло, которого только что застрелили люди во главе с человеком, очень похожим на мистера Ризби, что, разумеется, ерунда и чушь, такого просто быть не может…

Джонни не позволил ей долго упиваться собственным безумием. Сноровисто втолкнул ее в «додж», сам запрыгнул на водительское место, нажал на газ.

Через десять минут квартал был полностью оцеплен полицией. К этому времени Гоблин и его люди как раз вытаскивали из полуразрушенного входа в подземелье башни тело Пилар, а Джессика и Джонни мчались по хайвею в центре Касабланки. Неоновые огни исполняли пляску святого Витта на мрачном лице Джонни, Джессика тупо смотрела перед собой.

Проще всего отдать ей конверт и распрощаться навеки, думал Джонни. Девочка она тертая, не пропадет. Но Пабло просил позаботиться о ней… Черт, как некстати. Девчонке следует прятаться ровно в той стороне, откуда сам Джонни только что сбежал. Но и бросить ее — значит нарушить посмертную волю друга. Каким бы негодяем ни был Пабло Каррерас, для Джонни он навсегда останется тем парнем, с которым они прошли огонь и воду, едва не погибли в бою, жрали одни и те же сухари и делили пополам последний автоматный рожок…

Он, разумеется, бандит, как и этот Пабло, думала Джессика Паркер. Он из одной с ним шайки и только по счастливой случайности не знает настоящую Пилар в лицо. Сейчас он помогает мне бежать, потому что принимает за подружку своего босса — как только он узнает правду, он меня убьет, а деньги заберет. И вообще, я и шагу не могу сделать в одиночку, меня же полиция разыскивает! Значит, надо притвориться, что я Пилар. И позволить этому пирату Джонни спасти меня… ну хоть до Багам! Там я его спроважу, созвонюсь с родителями, со своим адвокатом — там дом и не страшно. Да, так и следует поступить. Именно так.

Джонни покосился на миловидное личико Пилар. Надо же, до чего обманчива бывает внешность. Правда, говорят же, что настоящие испанцы блондины с голубыми глазами… Ангел с виду, преступница по сути. Почему он вечно влипает в неприятности?

Напряжение понемногу отпускало, и Джессика осторожно скосила глаза на своего спасителя. Ну почему, почему, почему все самые шикарные парни непременно уходят в бандиты?! Этот Джонни Огилви мог бы стать для нее… другом! Для начала. Или оказался бы копом, как муж Эбби, Рокко. Но нет, хорошие истории случаются с другими, а Джессике Паркер вечно достаются страшилки и ужастики. Впрочем, сейчас дело идет к триллеру.

Интересно, долго ли она сможет изображать из себя королеву преступного мира?..

Между тем огни парадной и вечно праздничной Касабланки закончились, им на смену пришли куда более тусклые огоньки морского порта, кое-где, впрочем, перемежающиеся мощными прожекторами, в свете которых высились громады кораблей — океанских лайнеров и многотонных грузовиков.

Порт Касабланки принадлежит к числу наиболее крупных и значимых. Северные ворота африканского континента, что ни говори.

Джессика с любопытством прижалась носом к стеклу, рассматривая порт, и потому не видела, какие хмурые взгляды кидает на нее Джонни Огилви. Иногда Джессика издавала восхищенные возгласы, иногда ахала — словом, больше всего она напоминала школьницу, попавшую на экскурсию, но никак не женщину, чей возлюбленный скончался у нее на глазах меньше двух часов назад.

Джонни твердил себе, что это не его дело, что она может просто хорошо владеть собой, что такое поведение — последствие стресса, перенесенного девушкой за эту ночь (да и за всю ее жизнь, вероятно, тоже), ничего не помогало. Джонни Огилви в некоторых вопросах был неисправимым романтиком.

Проехав весь порт, Джонни припарковал машину в каком-то темном и малосимпатичном закутке и повернулся к Джессике. Та мгновенно сжалась и слегка отодвинулась от молодого человека. Джонни хмуро заметил:

— Как я понял, рыдать и рвать на себе волосы ты не собираешься.

— А что… надо, да?

— Ну вообще-то Пабло умер.

— Да. Ты прав. Но видишь ли… мне совершенно не хочется рыдать. А врать в этой ситуации еще хуже, не так ли?

— Ты… любила его?

Джессика отвела глаза. Мысли метались перепутанными мышами. Ты зависишь от него, идиотка! Он спасает тебя только до тех пор, пока считает, что ты — Пилар, любовница его друга или босса! Как только он узнает, что ты не она, он в лучшем случае бросит тебя на произвол судьбы… а то и пристрелит. Тут прекрасное место, кстати сказать. Концы в воду, выражаясь фигурально и не только.

Джессика взглянула в сердитые глаза Джонни и с вызовом ответила:

— Тебя это в любом случае не касается, Джонни Огилви! Или ищешь повод прикарманить деньги Пабло? Валяй, не стесняйся. Я все равно не смогу тебе помешать.

Удивительные пошли бандиты, подумала Джессика Паркер в следующий миг. Джонни покраснел — это было видно даже в полутьме.

Он явно смутился, и, более того, он был раздосадован тем, что она так о нем подумала!

— Мне не нужны деньги. Пабло был моим другом. Он хотел, чтобы я тебе помог. Все, что в этом конверте, твое.

— Кстати, а давай посмотрим?

Она сказала это — а потом едва не прикусила язык. Вот говорил же папа: сначала думай, потом говори, а не наоборот. Что, если в конверте документы с фотографией настоящей Пилар?

К счастью, документы оказались полуфабрикатами. Фотографий на них не было, только заполненные бланки. Судя по ним, Джессику Паркер теперь звали Элисон Руис, было ей двадцать пять (ха-ха, но все равно спасибо!), родилась она в Мадриде (теперь спасибо папе, он там работал полтора года, кое-что Джессика помнила), ростом была пониже Джессики, но не намного, глаза имела карие (пока неясно, что с этим делать), а волосы — черные (ну цвет волос женщины — это в наши дни условность, даже полиция это понимает).

Еще в конверте находились документы для самого Пабло, толстая пачка денег — доллары, насколько Джессика успела заметить, — и записка от Пабло с указаниями, что следует делать, если ему, Пабло, придется немного отстать. Джонни начал читать, и вот тут Джессику слегка накрыло. Нет, она не обольщалась — Пабло и Пилар были преступниками и бежали от правосудия. Но в том, как этот самый Пабло тщательно заботился о своей возлюбленной, как продумывал малейшие детали ее побега, было нечто трогательное и берущее за душу. Джессика неожиданно громко всхлипнула, представив себе Пилар, лежащую в каменном подвале в двух шагах от свободы, о которой она так мечтала; задумавшись о Пабло, который умирал, не зная, что идет навстречу своей возлюбленной… о себе, несчастной блондинке, за которую никто и никогда не умирал, для которой никто не подготовит побег и фальшивые документы, не прикажет своему подручному заботиться о ней…

Рука Джонни неожиданно накрыла ее плечо.

— Прости, сестренка. Я плохо про тебя подумал и ошибся. Не плачь о Пабло. Возможно, он и не в раю… но ведь и мы вряд ли туда попадем, правда? А насчет меня не бойся. Я тебя не брошу. Мы с твоим Пабло были вроде как побратимы… короче, раз он просил позаботиться о тебе, я это сделаю.

— Джонни… Надо что-то сделать с глазами.

— В смысле? Ах вон что… Да, неувязочка. Наверное, впопыхах ксивы делали. Что ж, в любом случае до завтрашнего вечера мы должны успеть. Парик — это не проблема, а с глазами — к счастью, теперь есть разноцветные линзы, к тому же мы в Касабланке.

— Ну и что?

— В Касабланке можно достать все.

— А на каком корабле мы поплывем?

— На «Королеве Виктории», только вот… честно говоря, я не планировал…

— Нет! То есть, наоборот, да! Джонни, ты обещал! Я боюсь плыть одна, меня сразу же раскроют!

— Не ори. Хорошо, на кораблике сплаваем вместе, благо документы есть, но только до порта назначения. Потом я сойду.

— А куда идет корабль?

— Понятия не имею. Узнаем завтра. Сейчас надо тебя уложить спать.

— Куда?!

— В постель, естественно. Думаю, тебе уже осточертело спать на нарах.

— О да! Но как же мы попадем в гостиницу?

Джессика инстинктивно чувствовала, что о таких глупостях приличная королева преступного мира спрашивать не должна, но остановиться не могла. Джонни же с немалым сочувствием думал: насколько же эта девочка увязла в криминале — она даже понятия не имеет, как живут нормальные люди! Просто зарегистрироваться в гостинице и получить номер — такое и в голову ей не приходит.

Примерно через двадцать минут Джонни Огилви заглушил мотор возле небольшого мотеля на выезде из города. Было три часа ночи, и над Касабланкой висела огромная оранжевая луна. Джессика мирно спала на заднем сиденье.

Джонни заплатил сонному хозяину мотеля двойной тариф и не стал вдаваться в подробности относительно своей спутницы — собственно, он даже не упомянул о ее наличии. Взяв ключ, он вышел из конторы, а хозяин погрузился обратно в крепкий и сладостный сон.

Номер не блистал роскошью, кровать была всего одна, но зато широкая и застеленная чистым бельем, а из крана в душе текла настоящая горячая вода, и на полочке стоял забытый кем-то из прежних постояльцев пузырек с шампунем. Джонни осторожно внес Джессику в номер, ногой прикрыл за собой дверь и бережно опустил девушку на покрывало, невольно любуясь ею.

Все блондинки во сне похожи на ангелов, даже самые склочные. Джессика Паркер, исцарапанная и осунувшаяся, походила на очень уставшего от добрых дел ангела, прикорнувшего буквально на минуточку. Джонни немного полюбовался на нее, а затем хлопнул себя по лбу и рысью поскакал обратно к машине. За последние десять месяцев жизнь Джона Огилви напоминала один сплошной приключенческий роман, точнее компьютерную игру из разряда «догони и пристрели», так что все свое добро он возил с собой в большой спортивной сумке.

Из чистых вещей в сумке еще имелись футболки, пара джинсов, носки и трусы. Носки в здешнем климате девушке ни к чему, трусы предлагать он счел неприличным, а вот футболка — самая длинная, с легкомысленным рисуночком на груди — вполне ей подойдет. Джонни мягко, но решительно растолкал спящего ангела и отправил в душ, велев не запираться (на случай, если она заснет прямо под льющейся водой). Сам же уселся за стол и снова принялся изучать инструкции Пабло.

Горячая вода сотворила чудеса. Джессика Паркер сладострастно рычала и извивалась под тугими струями, извела почти весь шампунь, потом вытерлась восхитительным махровым полотенцем и натянула футболку своего спасителя на порозовевшее и аж скрипящее от чистоты тело.

Футболка доходила до колен и болталась на Джессике наподобие мешка, что было чрезвычайно кстати: долг чести — это прекрасно, но искушать бандитов лишний раз не следует. Вслед за этой крайне благочестивой и правильной мыслью пришла вторая, и очами души своей Джессика Паркер вдруг увидела, как смуглый пират Джонни срывает с нее свою футболку, подхватывает на руки и несет на кровать, после чего воображение разошлось не на шутку, пришлось даже умыться холодной водой. Раскрасневшаяся и смущенная Джессика бочком выбралась из ванной и проскакала к постели, нырнула под покрывало и пискнула:

— Спокойной ночи…

— Ага. Спи. Завтра рано встаем. Дел полно, времени нет. Да и тебе лучше поскорее отсюда убираться. Местные фараоны вовсе не так ленивы, как принято думать.

— Ох… жду не дождусь. Джонни, ты расскажешь мне, что придумал Пабло?

— Конечно. Но все завтра. Спи, Пилар.

— Джонни…

— Что?

— Зови-ка ты меня уже… Элис!

— Вообще-то ты права. Надо привыкать к новым именам. Хорошо хоть документы у Пабло на имя Хуана Карлоса Баррахильо.

— Чем же это хорошо?

— Хуан — Джон — Джонни… легче привыкнуть. То ли дело Пилар — Элисон.

— Ой, если бы ты знал, сколько имен я сменила за свою жизнь…

Джонни посмотрел на нее очень странно. Если бы дело происходило не здесь и не при данных обстоятельствах, то она сказала бы, что он посмотрел на нее с обидой. Словно она не оправдала его надежд.

Внезапно у Джессики не осталось никаких сил. Ни на то, чтобы обдумывать выражение лица Джонни Огилви, ни на то, чтобы изображать из себя матерую рецидивистку. Она зевнула еще раз, теперь уже непритворно, и заснула мертвым сном смертельно уставшего человека.

Джонни еще некоторое время смотрел на нее, и в темных глазах плескались обида, сожаление, восхищение — странный и жгучий коктейль из самых разных чувств. Потом он вздохнул и отвернулся к столу. Инструкции Пабло были четкими, хоть и не вполне грамотными, но действовать предстояло быстро, учитывая необходимость покупки парика и линз…

«Джонни, это на случай, если я ни смагу сам вывезти Пилар ис страны. Карабель „Каралева Виктория“ стоит в парту сутки, потом уходит в круис дальше. Старший памошник ждет меня и Пилар, ему заплочено. Куда они плывут не знаю, но конечный пункт — Рио. Там надо найти Хесуса Соланжейро, он живет в фавелах, там каждый падскажет. Хесус переправит вас в Форталезу, а там надо найти Жако Перейра.

У Жако есть эродром за городом, аттуда на самалете полетите в Винисуелу, Жако скажет, к каму абратица в Карупано, а уж из Карупано на катере или самалете вы полетите на Пуэрто-Рико, в Сан-Хуан, где живут мои росвиники. Платить надо только Хесусу в Рио, астальным уже заплочено. Скажи моей систре, Пилар мая женьщина, пусть примут ее как надо. Удачи, брат».

Джонни несколько раз перечитал письмо, затем сжег его в пепельнице. Ни к чему носить с собой лишние документы.

Насчет корабля он не волновался — это только с виду все эти лайнеры такие неприступные. На самом деле благодаря их величине провезти там можно уйму народу и хоть тонну контрабанды. Джонни и сам в свое время пересекал Атлантику подобным образом пару раз — и оба раза благополучно сходил на берег, никем не замеченный.

Бразилия — это круто, главным образом потому, что он там никогда не был. Португальский язык — истинный кошмар, одни шипящие, но если речь идет о самолетах — пребывание в Бразилии не должно затянуться. Венесуэла — вообще дом родной, Джонни бывал там не раз, когда нанялся матросом на рыболовецкое судно, ходившее по Карибскому морю. Пуэрто-Рико… вот тут сложнее. Остров являлся территорией Штатов, пусть и чисто формально, а Джонни Огилви с некоторых пор избегал любимой родины, предпочитая более дружелюбно настроенные страны. Ладно, будем надеяться, что на Пуэрто-Рико он быстро разыщет родню Пабло и сдаст им Пилар с рук на руки, после чего стремительно смотается… да хоть бы и обратно в Венесуэлу.

Джонни вздохнул, потянулся, посмотрел на часы. Спать осталось немного, но он привык высыпаться хоть за полчаса, хоть за сутки — с одинаковым успехом. Осторожно выдернув из-под спящей Пилар-Элисон вторую подушку, Джонни преспокойно растянулся на полу у самой двери и мгновенно заснул.

Небо над океаном медленно светлело, возвещая о наступлении нового дня.

6 Красиво жить не запретишь

Утром сонная и ничего не соображающая Джессика была разбужена, отправлена умываться, потом экипирована вчерашними шортами, засунута на заднее сиденье машины и оставлена в покое. На некоторое время. Джонни справедливо решил, что лучше не спускать с нее глаз — а поспать она сможет и в машине.

Первый визит был нанесен в аптеку — там Джонни купил контактные линзы кофейного оттенка. Поскольку у самого Джонни глаза были карие, никаких подозрений эта покупка не возбудила.

В другом магазине Джонни приобрел несколько париков, сообщив продавщице, что он антрепренер небольшой театральной труппы и в ближайшее время готовит к постановке комедию с переодеваниями. Парики были и блондинистые, и рыжие, и даже блестящие, с вплетенными в них перьями, так что скромный черный паричок в стиле «Эльвира — повелительница тьмы» опять-таки внимания не привлек.

Через полчаса Джессика Паркер преобразилась полностью. Черный парик придал ее миловидному личику несколько хищное выражение, а кофейные линзы в сочетании с голубыми глазами дали потрясающий оттенок — Джонни затруднялся определить точно.

В большом магазине женской одежды Джонни купил — «для моей подружки, у нее сегодня именины» — голубые джинсы-капри, синий и белый топы и легкую джинсовую рубашку, а также на свой страх и риск — белые мокасины без пяток, расшитые жемчугом. Размера он не знал, но показал на пальцах — и растроганные продавщицы пообещали обменять пару, если она случайно не подойдет… Покупать белье он не рискнул — стеснялся.

Как ни странно, все подошло просто идеально. Джессика переодевалась в машине, пока Джонни гулял по пустырю, старательно поворачиваясь к собственному автомобилю спиной. Потом послышался неуверенный смешок, он обернулся — и застыл, словно статуя.

Ее просто невозможно было узнать. Хорошенькая, легкая, с точеной фигуркой, Пилар-Элисон была прелестна. Одежда очень шла ей, придавая одновременно и мальчишески-задорный, и женственно-романтический вид. Пилар склонила черноволосую головку на плечо и усмехнулась.

— Ну что? Теперь я похожа на Кармен?

— Да! То есть… Знаешь, это прямо удивительно. Голову даю, теперь ты можешь совершенно спокойно ходить по улицам. Ты вообще не похожа на себя вчерашнюю!

Джонни замолчал, словно ему в рот забили кляп. Еще немного — и он наговорит лишнего. Например, что вчера, на кровати в дешевом мотеле, она напоминала усталого ангела — а сегодня похожа на миллионы своих сверстниц, и ничего особенного в ней больше нет. Или то, что Кармен ему никогда не нравилась — и лично он ни за что в нее не влюбился бы…

Джонни вздохнул и посмотрел на часы.

— Так, все, надо ехать. Сейчас мы смотаемся к одному пареньку, который сделает нам фотки на документы, а потом дам тебе два часа на магазины. Только не набирай много, ладно? Я понятия не имею, как именно нас проведут на чертов корабль — вполне возможно, что мы поедем в трюме. Так что поспокойнее с вечерними платьями, о'кей?

— Хорошо, я куплю себе резиновые сапоги и утепленные трусы, а также байковый халат и спортивный костюм.

В голосе девушки прозвенела явная обида, и Джонни отправился за руль, откровенно недоумевая, чем он не угодил на этот раз.

Фотографом оказался юркий смуглый человечек с лицом, напоминающим мордочку хорька, и пахнущий примерно так же. Упоминание о Пабло Морячке он встретил с абсолютно непроницаемым лицом, так что Джонни вздохнул и полез в карман за деньгами, но в этот момент Пилар выступила вперед.

Она сгребла хорька за ворот своей изящной ручкой и проворковала нежнейшим из голосов:

— Дорогушка, похоже, ты решил нажиться на одном товаре дважды, а? Или, может быть, твои услуги по изготовлению фальшака входят в официальный прейскурант? Так вот что я тебе скажу: или ты сейчас же включишь свою машинку и быстренько замастыришь нам туфту, или я простым перышком распишу твой фейс так, что ни один фотошоп не возьмется за исправление дефектов! Понял меня, фраерок?!

Физиономия хорька выразила живейшее раскаяние и готовность немедленно приступить к работе. Уже через сорок минут Джонни и Пилар получили на руки свои документы, после чего хорек торопливо, хотя и вежливо выпроводил их из мастерской. Денег платить не пришлось вовсе.

Джонни разглядывал свою фотографию на водительских правах. Хуан Карлос Баррахильо взирал на мир слегка ошарашенно и испуганно — именно такое лицо было у Джонни после того, как Пилар до смерти перепугала хорька-фотографа. Что ж, чего и ждать от уголовницы…

Сама Пилар получилась довольно прилично. Во всяком случае, их документы вполне сойдут за настоящие, если не нарваться на особо бдительного копа или таможенника.

— Джонни… то есть Хуанито…

— Да?

— Едем в магазин?

— Едем.

— Почему у тебя такое лицо, как будто ты недоволен моим поведением?

— Я уже привык к твоей ангельской внешности, так что немного растерялся, услышав столь изысканные обороты.

— Можно подумать, ты раньше никогда их не слышал…

— Слышал. Но не от дамочек с ангельской внешностью. Это немного обескураживает.

После этих слов Джонни сосредоточился на дороге, а Джессика надулась и отвернулась от него.

На самом деле она всего лишь вспомнила то, что много лет назад прослушала в университете во время спецкурса «Профессиональное арго: проблемы семантической интеграции». На этот спецкурс студенты так и ломились — профессор Гудини умел завоевывать аудиторию не хуже своего знаменитого однофамильца. Он приводил примеры из самых разных областей, но все же стоило признать, что самым красочным оказался жаргон преступников…

Джонни Огилви сам не понимал, почему его так шокировали эти знакомые в общем-то слова, вырвавшиеся из розовых уст вчерашнего ангела. Он неоднократно слышал их, употреблял и сам — но из уст Пилар они звучали почти кощунственно. Настроение у Джонни портилось с каждой минутой. Он все отчетливее понимал, что имеет дело с очень хитрой и опытной мошенницей — иначе как бы удалось Пилар производить одновременно впечатление скромницы и ангела и матерой уголовницы?

Она носит маски, на самом деле она жестока и бездушна, и, хотя он выполнит обещание, данное умирающему Пабло, это не принесет ему никакого удовольствия. Наоборот, скорее бы отделаться…

На рассвете Гоблину доложили, что тело Пилар Эстевес — после надлежащих и необходимых манипуляций с ним — погрузилось на дно океана, остальное доделают рыбы. Гоблин кивнул и продолжил расхаживать взад и вперед по роскошному номеру отеля «Амбассадор».

В маленькой и лысой голове кипела напряженная работа мысли. Сэм Снежок, он же Гоблин, дожил в своем нелегком бизнесе до шестидесяти трех лет только благодаря тому, что почти не совершал ошибок. Если и совершал — то всегда успевал свалить вину за них на ближайших соратников. На этот раз дело пахло керосином.

Первая половина клише уже покинула сейф департамента полиции и перекочевала в другое место, как и планировалось. Но вот местоположение второй половины оставалось загадкой, и разгадать ее могла помочь только Джессика Паркер, чтоб ее разорвало и треснуло по башке! Гоблин в ярости смел разложенные на столе вещи Джессики Паркер, доставленные к нему в номер прямиком из пункта таможенного досмотра.

Этой шлюхе в Нью-Йорке стоило бы оторвать голову — впрочем, скорее всего, это уже сделано. Доверить такую важную вещь дилетанту… Или Джессика Паркер все же не дилетант, а сообщница?

На полу сиротливо валялись сумочка, документы, губная помада в золотом тюбике, платок, ключи с ярким брелоком, записная книжка, пачка влажных салфеток, яркая и аляповатая пудреница, украшенная громадными «драгоценными» камнями…

Через полчаса бесшумная прислуга убрала валявшиеся на полу вещи. От Гоблина поступил четкий и недвусмысленный приказ: все уничтожить без следа, лучше сжечь. Все и было сожжено — кроме шикарной пудреницы, чья красота сразила наповал восемнадцатилетнюю Хадижу аль-Хаили, горничную отеля «Амбассадор». Она справедливо рассудила, что металл все равно не сгорит, а вот портить такую прекрасную вещь грех. Блестящая коробочка перекочевала в карман фартука горничной, а потом на долгие годы заняла почетное место на туалетном столике Хадижи. Ею почти не пользовались, только любовались, и потому так и осталось тайной то, что было нацарапано на ее обратной стороне микроскопическими буквами и цифрами.

«Почта ул. Хасана Второго аб.1471497»…

Карен Молтанеску была застрелена неизвестным среди бела дня на одной из улиц Нью-Йорка. Вторую половинку клише так и не нашли. Через положенные десять месяцев невостребованная посылка, так и не дождавшаяся абонента 1471497, была отослана из почтового отделения на улице Хасана Второго в Касабланке на адрес отправителя. Поскольку Карен Молтанеску больше не проживала по этому адресу — как и ни по какому другому, — то посылку отправили в отдел невостребованных отправлений на Центральный почтамт, где она и затерялась со временем…

Гоблин со своими людьми продолжал искать по всей Касабланке блондинку с голубыми глазами. Облегчало поиски то обстоятельство, что у блондинки не было ни единого документа, осложняло — что блондинка была типичной законопослушной американкой. Если ей взбредет в голову обратиться в родное посольство и попросить помощи — пиши пропало. Поэтому Гоблин торопился. Очень торопился. Пока девица напугана и растеряна — шанс есть. Когда она придет в себя…

Часам к четырем дня люди Гоблина прочесали практически все подпольные гостиницы, приюты и дешевые кофейни Старого города. Блондинка нигде не появлялась. Около пяти, когда солнце выжгло все живое на улицах и даже пляжах Касабланки, один из изнывающих от зноя парней Гоблина заскочил в случившееся рядом фотоателье Хорька Ахмеда — в свободное от фотографии время Хорек приторговывал дешевой дурью. Затягиваясь вонючей сигареткой, гоблиновский подручный лениво осведомился, не слыхал ли Хорек насчет блондинки с голубыми глазами…

Нет, отвечал Хорек, извиваясь от желания угодить. Белых женщин сегодня не было вовсе, сказал Хорек. Бизнес совсем плохой, заныл Хорек. Если кто и приходит, так только малахольные наркоманки вроде Черной Невесты, признался Хорек.

У гоблиновского парня напрочь отсутствовали извилины в мозгах, но были хорошо развиты инстинкты. Сложить два и два он мог с трудом, однако догадывался, что ежели Черную Невесту, она же Пилар Эстевес, сегодня на утренней зорьке он собственноручно утопил в дальней бухточке, то она ну никак не могла прийти фотографироваться у Хорька в середине дня! Парень счел за благо перезвонить боссу — пусть босс сам думает над этой сложной загадкой.

Гоблин применил старый испытанный метод, а именно — едва войдя, съездил несчастному Хорьку по зубам. Обливаясь слезами, кровью и соплями, Хорек пал на колени и поведал, что Черная Невеста была свежа и хороша, вела себя как обычно, то есть плохо, обещала расписать Хорьку физиономию и вообще грубила. Фотографировалась она на документы — паспорт и права, а дружок ейный — только на права, карточка на паспорт у него была с собой. Хорек только подрисовал ему печать…

Гоблин проревел:

— Имя! Как ее зовут?!

— Дык… Пилар…

— Идиот! Как ее теперь зовут?!

Хорек приник к земле и устало закрыл глаза. Многолетняя работа на ниве создания фальшивых документов приучила его к мгновенной амнезии по окончании заказа. Хорек руководствовался древним и мудрым утверждением: многая знания — многая печали, оно же: меньше знаешь — крепче спишь. К тому же Гоблин напугал его до полусмерти, и потому Хорек действительно забыл, какое имя теперь носит Пилар Черная Невеста…

Однако время шло, и в руках у Гоблина подрагивал черный, как совесть Хорька, автомагический «люгер», который и в более крупных телах проделывает дырки с кулак, а уж Хорька вообще способен разнести в клочья. Именно поэтому Хорек принял соломоново решение.

— Ох… ик!.. Сэм, поверь… ик!..

— Имя!

— Эсамар Перейра! А дружок…

— К черту дружка! Эсамар Перейра! Значит, никакая не дилетантка, твою мать! Профессионалка! И еще неизвестно, чью маслину словила Пилар! Пошли! Живо-живо-живо! Если эта курва сделала ксиву, значит, она собирается удрать из города. Если она сделала ксиву у Хорька — значит, она не полетит на самолете, потому что там эту туфту раскусят сразу же… Погнали, парни! Въезды, выезды, гостиницы — и порт! Самое главное — порт!

Через секунду фотоателье Хорька Ахмеда опустело. Сам Хорек лежал тихонечко, словно мышь под метлой, и беззвучно благословлял неизвестную проститутку по имени Эсамар Перейра, которая на прошлой неделе делала у него паспорт с шенгенской визой. Паспорт был ее собственный, поэтому Хорек и запомнил имя…

Если ему повезло, то Эсамар Перейра уже давно в Европе, и Гоблин поедет туда же, а Хорек Ахмед за это время соберет вещички и махнет в Маракеш или в Танжер… Ну ее, эту фотографию!

Попасть на круизный лайнер «Королева Виктория» оказалось не просто, а очень просто.

Пилар ждала в машине, а Джонни, ради такого случая приодевшийся в белые льняные портки и рубаху за триста баков, лениво прогулялся к сходням и попросил вахтенного матроса позвать старпома.

Старпом слегка окаменел лицом при упоминании Пабло Морячка, однако быстро овладел собой, а при появлении Пилар — в кремовом воздушном платье, туфельках на каблуке и с изящной сумочкой на золотой цепочке — и вовсе растаял, как мороженое на солнце. Их отвели в каюты на второй палубе, разместили со всеми удобствами, записали в обеденный список за стол самого старпома и ушли, пожелав приятного путешествия.

Джонни Огилви сидел посреди маленькой, но уютной каюты и обалдело хлопал глазами. Интересно, сколько же заплатил Пабло за такую «дружескую услугу»? Или этот старпом случайно укокошил свою тетю на глазах у Пабло и тот помог избавиться от трупа?

Помотав головой, Джонни решительно встал и отправился к Пилар, то бишь Элисон. Продолжая думать о старпоме, вошел без стука, открыл рот, чтобы задать какой-то вопрос, — да так и замер на пороге, забыв закрыть.

Элисон-Пилар как раз переодевалась. В данный момент она стояла возле своей постели в одних трусиках, да еще и без парика, и золотые кудряшки волной рассыпались по белоснежным плечам и груди. При виде замершего на пороге Джонни она ойкнула и попыталась прикрыться только что снятым платьем — зрелище еще более волшебное и соблазнительное. Джонни как-то сразу вспомнил, что женщины у него не было почти год, да и не предвидится, по всей вероятности, в ближайшее время, а эта чертовка Пилар очень похожа на нимфу — если то, что он знает о нимфах, правда…

Тут она совладала с испугом и возмущенно заявила:

— Стучаться надо, когда входите к даме, между прочим… сеньор Баррахильо!

— Прости, задумался.

— Так хоть теперь отвернись!

Джонни посмотрел на нее отчаянным взглядом и прошептал смущенно:

— Не могу… ты очень красивая!

Она неожиданно зарумянилась и улыбнулась — очень по-детски, беззащитно и доверчиво, словно и не была уголовницей со стажем…

Потом морок спал, и Джонни выскочил в коридор, дождался, пока Пилар оденется, постучал в дверь каюты — и вошел во второй раз, на всякий случай глядя себе под ноги.

Девушка не удержалась от смеха.

— Я уже одета, ковбой. И я не сержусь. Слушай, как здорово все получилось…

— Вот это меня и пугает. Терпеть не могу, когда все идет как по маслу. Если бы нас со страшными предосторожностями провели в трюм и заставили лежать неподвижно, пока корабль не выйдет из порта…

— Перестань! Пабло хорошо заплатил этому парню, только и всего. Потом, все только начинается. Таможенный досмотр, как я понимаю, ждет нас уже в море?

— Да, но на корабле это обычно чистая формальность. Просто заглянут в паспорта… так что надень-ка паричок! Ни к чему светить твоими блондинистыми кудрями.

— Ох, я надеялась… Очень жарко. Можно, я хоть здесь похожу без него?

— Можно. Только не забудь.

— Ты выяснил, куда идет корабль?

— В Рио.

— О боже… Она знала! Опять!

— Ты о чем?

— Так, ни о чем. Не обращай внимания. Джонни?

— Да?

— А когда мы будем в Бразилии?

— Вот этого я не знаю, честно говоря. Пабло оставил мне подробные инструкции, но я…

— Дай прочитать.

— Не могу, я их сжег. Но я все помню.

Выслушав еще раз пересказ записки Пабло, Пилар задумчиво протянула:

— Думаю, все будет намного проще, хотя… скажи, а от Пуэрто-Рико далеко до Багам?

— До Багамских островов? Да что ты! Рукой подать. Местные ходят туда рыбачить. Ведь на Багамах одни отели, поэтому акул отпугивают специальным составом, так что рыба там непуганая.

— Ты бывал на Багамах?

— Бывал. Только не в качестве отдыхающего. Работал там пару месяцев. Тунца ловил.

— Ого, так ты не всегда был преступником?

Джонни помрачнел.

— Вот что, красавица, давай сразу начистоту. Пабло был моим другом, это правда. Но я никогда не имел с ним общих дел, ясно? Мы служили вместе, вместе немножечко воевали… потом наши пути разошлись. Я не могу похвастаться шикарной карьерой, но… я не уголовник.

Пилар прищурилась.

— Ты же сказал, что сидел в той же тюрьме, что и я? Полгода назад…

Джонни стал мрачен, как грозовая туча.

— Не думаю, что тебе это интересно, сестренка. И не хочу об этом вспоминать. Замнем для ясности.

— Но ты сидел!

— Сидел. Более того, меня арестуют, как только я появлюсь на территории Штатов. Так уж вышло.

— Ох… значит, ты здорово рискуешь, помогая мне?

— Я обещал Пабло, что не оставлю тебя. Честно говоря, если бы не это, я бы уже смотался подальше в глубь континента.

— Ты бывал в Африке?

Лицо Джонни просветлело, в голосе появились мечтательные нотки.

— О да! И я влюблен в эту землю. Когда все закончится… я хотел бы пожить здесь подольше. Проехать всю Африку, от побережья до побережья.

— А как же Сахара?

— Ну местные же ходят. Думаю, я нашел бы с ними общий язык. Мне нравится отношение африканцев к жизни. Совсем не такое, как у американцев или европейцев. Впрочем, тебе это вряд ли интересно.

— Почему? Считаешь меня ограниченной идиоткой?

— Вовсе нет. Просто… давай не будем на эту тему?

— Нет, будем. Скажи, тебе противно находиться со мной рядом? Ты считаешь меня просто уголовницей, да?

— Ты мне понравилась. Ты красивая. Ты можешь производить впечатление вполне… приличной девушки, а можешь — бандитки. Я не обязан любить или не любить тебя. Я просто выполню обещание, данное другу, о'кей?

Пилар ничего не ответила. Только закусила розовую губку и отвела глаза. Джонни повернулся и молча вышел из каюты.

К вечеру Гоблин выяснил, что Эсамар Перейра проживала в дешевой гостинице «Савой» неделю назад, после чего выписалась и уехала в неизвестном направлении. Становилось понятно, что это не Джессика Паркер — неделю назад она была еще в Штатах, хотя… Встревоженный Гоблин послал несколько человек обратно к Хорьку и утроил количество людей, разыскивающих Эсамар Перейру. К девяти вечера новости посыпались горохом.

Эсамар Перейра не только выписалась из «Савоя», но и уехала в Европу — данные погранконтроля не оставляли в этом сомнений.

Ахмед Хорек, забрав все деньги из кассы и более или менее ценное имущество, исчез из города, что, с одной стороны, свидетельствовало о том, что он трус, а с другой — что он, скорее всего, Гоблину соврал…

Осведомители из порта сообщали, что на три круизных лайнера взяли «зайцев»: на норвежском «Беовульфе» и русском «Академике Велиховском» это были мужчины, скорее всего, матросы, но вот на «Королеву Викторию» поднялись мужчина и женщина. Больше осведомители ничего рассказать не смогли, потому как на лайнер им хода не было. Гоблин выложил астрономическую сумму — и за три минуты до отправления на «Королеву Викторию» поднялись еще четверо пассажиров. Первым — мистер Ризби, он же Гоблин, он же Сэм Снежок. Правда, места нашлись лишь на четвертой палубе, той самой, откуда можно подниматься только на третью, но вот вход на вторую и первую палубы заказан… Впрочем, эту проблему Гоблин намеревался решить чуть позже.

У него было время. Следующий порт, в который зайдет «Королева Виктория», сенегальский Дакар. Если к тому времени Джессика Паркер не будет обнаружена на корабле… что ж, люди Гоблина все равно обшаривают Касабланку и не прекратят это делать даже в его отсутствие.

Без четверти одиннадцать пол, стены и постель в каюте Джессики Паркер пронизала сильная дрожь. Она проснулась и села, не вполне понимая, что происходит. Потом сообразила: лайнер снимается с якоря.

Дрожь сменилась ровным гулом, потом был краткий миг невесомости — и Джессика бросилась к иллюминатору, не в силах пропустить такое событие.

«Королева Виктория» выходила из порта Касабланка, держа курс на юг.

Джессика грустно усмехнулась, глядя на собственное отражение в темном стекле. Вот тебе и круиз по Африке, о котором ты мечтала. И даже в компании потрясающего мужчины… который, впрочем, считает тебя уголовницей.

Она вернулась на постель и свернулась клубочком, натянув на себя тонкое одеяло. Напряжение последних дней медленно отпускало, ему на смену приходила страшная усталость, свинцовым туманом застилавшая глаза…

Лайнер еще не вышел из акватории порта, когда Джессика Паркер заснула мертвым сном смертельно уставшего человека, только что спасшегося от страшной опасности.

Знай она, что ждет ее впереди, бессонница была бы ей обеспечена.

7 Джессика. Путевые заметки непутевой блондинки

Я проснулась, как выяснилось несколько позднее, когда мы уже почти доплыли до островов Зеленого Мыса. Ну хорошо, хорошо, до них было еще прилично, но Мадейру мы уже точно миновали, и Тенерифе тоже, не говоря уж о таможенном контроле, который я попросту проспала!

У меня были какие-то странные ощущения, и источник их нашелся довольно быстро. Проклятый парик у меня на голове! Как он там оказался, я и понятия не имела, но тут не надо было быть Шерлоком Холмсом. Наверняка это дело рук моей няньки — Джонни Огилви. Что ж, для мужчины вполне приличный результат: парик был напялен не задом наперед, не наизнанку и вообще — на голову.

Испытывая чувство вины, я встала, посетила очень понравившийся мне санузел, поправила парик и отправилась в гости к Джонни, чтобы поблагодарить его за заботу. На душе у меня было легко и спокойно. После наших с ним бесед я окончательно убедилась, что предо мной не бандит, а просто немного запутавшийся парень, честный, верный, красивый — и, стало быть, мне нет никакой нужды притворяться дальше. Я намеревалась рассказать Джонни всю историю от начала до конца, чем и снять груз с его истосковавшейся в уголовном обществе души.

В самом деле, все складывается просто прекрасно, разве нет? Я доплыву до Рио, потом доберусь до Карупано, оттуда до Пуэрто-Рико или уж сразу до Багам… Меня ждут на одном из островов, бунгало забронировано на мое имя, и совершенно нет необходимости предъявлять документы, потому что это уже Штаты. Я отдохну, приду в себя, созвонюсь с Эбби и ее мужем, и они помогут мне восстановить мои утраченные документы. Стоп!

Я резко затормозила посреди коридора и хмуро уставилась на огнетушитель в стеклянном шкафчике.

Все это прекрасно, но ведь Рио и Карупано — это не Штаты. И документы мне в любом случае понадобятся. А то, что я путешествую по поддельным документам, уже является преступлением, так что Джонни Огилви отпускать никак нельзя! Он должен довезти меня до места, хотя бы и до Пуэрто-Рико, а согласится он на это только в том случае, если будет уверен, что я — Пилар. В крайнем случае — Элисон Руис.

Мрачная и озадаченная столь неразрешимыми противоречиями, я постучала в каюту к Джонни и вошла, не дожидаясь ответа…

А вот зря! Потому что Джонни Огилви имел обыкновение спать голышом, в чем я немедленно и убедилась.

Если бы я была лет на десять моложе, то вылетела бы из каюты немедленно, от смущения, но я была взрослой тетенькой и не могла пропустить такое шоу.

Он был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Почти идеальное телосложение, гладкая кожа, роскошная мускулатура — в Джонни все было прекрасно, даже многочисленные и разнообразные татуировки, которые украшали его тело в самых неожиданных местах.

Плечи и предплечья — слава Ирландии! — украшали традиционные кельтские узоры, драконы и пики, стилизованные листья клевера, ладьи и луки.

На груди, напоминавшей два перевернутых бронзовых блюда, красовались пантера с оскаленной пастью и голая тетка в тунике. Вокруг пупка шла витиеватая надпись рунами. В паху, повыше черных завитков волос, — замысловатый китайский иероглиф. На левом бедре — ползущий вниз к колену дракон (кстати, выбитый очень искусно и в два цвета). Правое бедро было элегантно прикрыто простыней, как и еще некоторые части тела, впрочем настолько выдающиеся, что тут одной простыней и не обойдешься…

Тетка в тунике явно выбивалась из общего стиля татуировок, и я подошла поближе, чтобы рассмотреть рисунок. Склонившись над бесчувственным телом Джонни Огилви, я внимательно рассматривала бесстыжую бабу, когда поняла, что на меня кто-то смотрит. Оказалось — это Джонни.

Он лежал и совершенно спокойно смотрел на меня, даже не думая прикрыться или с воплем скатиться с постели. В темных глазах плескался смех. Я — ну почему я-то?! — почувствовала, что краснею.

— Извини, но я заинтересовалась твоими татуировками…

— Понимаю, понимаю. Нравятся?

— Не все. Вот с этой теткой как-то непонятно…

— Это одна из первых. Армейская. Разве ты не видела у Пабло такую же? Мы с ним выбили ее после… одного случая.

— А, ну да… я и смотрю, что-то знакомое…

— Только Пабло был куда терпеливее, поэтому она у него с крыльями. Это Фемида.

— Ну да. С крыльями. Фемида. А где повязка на глазах и весы?

— Очень болезненное место. Весы можно и не пережить. Кто ты такая?

— Что?

Джонни вдруг быстро сел, схватил меня за запястье и сильно дернул на себя. Я совершила недолгий и, будем надеяться, грациозный полет, в конце которого очутилась на постели Джонни Огилви в довольно беспомощной позиции. Сам Джонни навалился на меня сверху, и в темных глазах горел очень нехороший огонь… впрочем, меня, развратницу, это мало волновало. Куда интереснее было то, что Джонни почти голый, да и на мне всего лишь легкий сарафан…

— Кто ты такая?

— Сбрендил? Амнезия посетила? Шутки шутишь?

— Я серьезен как никогда. У Пабло нет и не было такой татуировки. Он не переносил боли. Мы с ним хотели выбить одинаковые рисунки, но он отказался на первом же сантиметре.

— Но…

— Подружка Пабло не может знать, кто такая Фемида. Весы, повязка… не тот уровень.

— Я начитанная!

— Похожая на Кармен золотистая блондинка с голубыми глазами? Уставший ангел на кровати в мотеле?

— Что-о?!

— Я, может, и неудачник, но не идиот. Мне тридцать пять лет, я повидал мир и знаю людей. Ты можешь быть кем угодно, но только не уголовницей. Признаюсь, ты сбила меня с толку, когда накинулась на того фотографа…

— Я, понимаешь ли…

— «Замастырить туфту» про документы не говорят. Это значит «ввести в заблуждение следователя». И «фраер» — это гражданский. Про своего брата-уголовника так ни за что не скажут — это оскорбление. Ты знаешь блатные слова, но ты не блатная. Кто ты?

— Джонни, я…

— Ты заняла место Пилар Эстевес, подружки Пабло, матерой уголовницы. Он хотел сказать об этом, но не успел — умер. Ты выбралась из тюрьмы, ты использовала деньги и план Пабло, ты водишь за нос меня — кто ты?!

— Пусти меня, мне больно!

Джонни выпустил мои руки, и я торопливо села, стараясь не смотреть на его крепкую грудь, расписанную синими разводами татуировки. Поправила машинально парик, потом сердито сорвала его с головы. Ну и ладно! Пусть так!

— Я сама хотела все рассказать, с самого начала, но тут все так начало складываться… Я просто растерялась. Испугалась. Я никогда не попадала в такие ситуации, понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Хорошо. Тогда слушай. Меня зовут Джессика Микаэла Каэрвен Гвендолен Мойра Паркер Макфарлан…

Он оказался прекрасным слушателем, ирландец Джонни Огилви. Он ни разу меня не перебил и ни разу не отвел глаз. При этом на его смуглом лице не отражалось ни-че-го — ни осуждения, ни сочувствия. Он просто очень внимательно слушал.

А я сама себе порадовалась. Оказывается, я очень хороший рассказчик. Мне бы книжки писать, вот что! Ей-богу, выберусь отсюда невредимой — начну писать книжки, решено! Да, так о чем я?

Джонни! Он слушал и молчал, а потом я договорила до конца, выдохлась, перегнулась через моего безмолвного слушателя и взяла с тумбочки графин с водой. Выпила почти половину и посмотрела на Джонни.

— Все. Конец истории. Убьешь меня здесь или скинешь за борт?

Он криво усмехнулся.

— Если честно, для начала я бы выпил чего-нибудь крепкого.

Я пожала плечами, слезла (с неохотой) с его постели и отправилась к шкафчику, в котором просто обязан был помещаться мини-бар. Ну и в общем и целом он там и помещался. Только, скажу я вам, у моряков странные представления о понятии «мини». В шкафчике стояли литровая бутылка джина, литровая бутылка виски, ма-аленькая баночка колы и три стакана. Ах да, еще пакетик орешков. Соленых, к пиву.

Я развернулась к Джонни и помахала ему джином и виски. Он подумал и указал на джин. Хороший выбор, от виски у меня голова болит.

Я снова вернулась на кровать, мы налили джин в стаканы, мрачно посмотрели друг на друга, чокнулись и выпили. Огненная вода — так совершенно справедливо его называют индейцы. В смысле, джин. По моему горлу прокатился клубок огня, провалился в пустой и голодный желудок, выжигая любую флору и фауну, которая, возможно, попадалась ему на пути. Потом вдруг стало очень жарко и очень весело, а еще потом я залилась радостным смехом, потому что окончательно поняла: все мои проблемы решены раз и навсегда! Теперь их будет решать Джонни — а я глупая и нетрезвая блондинка.

Эта мысль принесла мне столько радости, что я сидела и заливалась хохотом, а Джонни смотрел на меня с терпеливым отвращением. Потом он отобрал у меня стакан и решительно плеснул туда еще огненной воды.

Знакомый клубок пронесся по организму, гася в зародыше головную боль, простуду, малярию, лихорадку и все то, что я теоретически могла подцепить в тюремной канализации. Я почти воочию видела, как мрут в моем организме микробы и бациллы. Страшной смертью!

Потом пришло величавое спокойствие. Я нацелилась на орешек, промахнулась, попала с третьего раза, уселась поудобнее и попыталась сфокусировать взгляд на Джонни. Мне это почти удалось, только их почему-то стало двое…

Джонни Огилви хмыкнул и проворчал:

— Эх, жалко, я не подлец и негодяй. Сейчас самое время воспользоваться твоим состоянием.

— К-каким еще состоянием?! Я бедна, как церковная мышь! Ш-ш-ш! Ох…

— Ты не остри, мне еще надо все переварить… Значит, Джессика?

— Да. Или Мойра. Или Каэрвен. Или Гвендолен — но это не я, а мама.

— Джессика Паркер. И ты из Огайо?

— Ну да. А что, нельзя?

— Что ты, что ты! Пожалуйста. Я сам из Техаса.

— Класс! Индейцы и ковбойцы… ох нет, ковбои и индеи…

— Помолчи-ка, а? Я размышляю.

— О чем?

— О тебе.

— Ох… надеюсь, мысли… ик!.. приятные?

— Не особенно. Утопить бы тебя…

— Не надо!

— Сам не хочу, а что делать? Джессика, ты хоть понимаешь, во что влипла?

— Нет!

— Понятно. Хороший джин. Дьявол, ну почему ты не сказала мне все в Касабланке?!

— Так ты бы меня бросил в тот же миг! И вообще, там я думала, что ты — бандит! И что ты меня убьешь. Я одна в жизни бы никуда не добралась.

— Да мы и сейчас рискуем, хотя… в принципе, раз все равно все уже оплачено, остался только этот Хесус… Возможно, нам просто повезет, и мы доберемся до Пуэрто-Рико без проблем.

— Я же все придумала, у меня на Багамах бунгало, там я отдохну и позвоню друзьям, а они разберутся с моими документами…

Большая и теплая ладонь Джонни, слегка пахнущая джином, закрыла мне рот. Склонившись ко мне, он тихо и мрачно произнес:

— Джессика, постарайся понять то, что я сейчас тебе скажу. Правосудие — вещь хорошая, но долгая. Как только власти узнают, что произошло, они тебя немедленно задержат до выяснения обстоятельств. Я не сомневаюсь, что тебя подставили, но это еще придется доказывать.

— Ой! Опять в тюрьму?

— Боюсь, что да.

— А что же делать? Ну придумай, Джонни!

— Минуточку! Тут нельзя ничего придумать, понимаешь? Твои документы в полиции Марокко, на тебя заведено дело — это же нельзя просто взять и забыть, как страшный сон? И я вовсе не собираюсь придумывать, как отмазать тебя от тюрьмы, просто лучше уж сидеть в ней дома, чем в Марокко.

— О да! Значит… меня арестуют?

— Думаю, да.

— Ты все испортил!

— Здрасте! Я-то при чем?

— Да потому что у меня было пр-рекрасное настроение, а теперь — отвратительное. Налей мне еще!

— Смотри, джин коварен.

— Наплевать. Я не ела трое суток, так что наверняка умру от третьего стакана. Ну и ладно. Разрешаю скинуть мое хладное тело за борт и забрать денежки себе.

— Вот что… держи стакан… пока мы плывем, давай расслабимся. По крайней мере месяц без малого у нас есть…

— Что?! Какой еще месяц?!

— Ну три недели. Через три недели мы будем в Рио.

— О нет!

— О да. Это, к твоему сведению, довольно далеко. Вся Атлантика. И мы пройдем вдоль всего побережья Африки…

— Правда? Вот здорово, я же мечтала посмотреть Африку…

Я радовалась как дитя, а Джонни смотрел на меня с непередаваемым выражением лица. Так смотрят на престарелых родственников, впавших в маразм. Джин бушевал в моем организме, но я решила быть твердой. Надо налаживать контакт, а то Джонни обидится и бросит меня на произвол судьбы.

— А можно, я парик сниму?

— Нет. Старпом удивится.

— А линзы? У меня слезы текут и глаза чешутся.

— Нельзя, сказал! У тебя в документах описание личности, еще не хватало спалиться на ерунде.

— Да, тебе хорошо говорить, у тебя нормальные документы…

Джонни невесело усмехнулся.

— Да, они у меня есть, только вот лучше мне ими не пользоваться. Боюсь, сидеть нам с тобой в соседних камерах…

— Ой, не надо! Джонни, ты тогда не езди со мной в Штаты. Оставайся в Ве-не-су-не-ле… ох, какое сложное название! Я не хочу, чтобы тебя сажали в тюрьму.

— Я тоже. Там видно будет. Если из Карупано ходят катера, тогда брошу тебя там. А вот если только самолеты…

Я представила себе одинокую пристань в неведомом Карупано, себя на белом катере, уходящем прочь от берега; Джонни, машущего мне платком и все уменьшающегося, уменьшающегося… Слезы навернулись на глаза, чертовы линзы отчаянно мешались, и я громко всхлипнула, ощущая себя самой несчастной женщиной во вселенной. Джонни Огилви внимательно посмотрел на меня — и рассмеялся.

— Готово. Третий стакан был лишним. Ты напилась, Джессика Паркер.

— Не зови меня так, понял?

— Хорошо, только не буянь. Как тебя называть?

— Элис! Съел? По документам я Элисон, вот и зови меня Элисон. Буду Элис. Просто Элис. А кто такая Элис…

— Все, хватит бурчать. Давай провожу тебя в каюту, приведи себя в порядок, и пойдем поедим. А то так ты у меня сама за борт вывалишься.

Я хихикнула и игриво потянула за простыню, прикрывавшую чресла Джонни.

— Как же ты меня проводишь, ты же ГОЛЫЙ!

— Уймись, Джесс.

— Не уймусь. А вот что ты будешь делать, если я ее сдерну…

Джонни неожиданно вскочил, отшвырнул простыню и в одно мгновение прижал меня к себе так крепко, что у меня дыхание перехватило. Я болтала ногами в воздухе, таращила глаза и беззвучно открывала рот, а Джонни свирепо заглядывал мне в глаза и шипел, как сварливая гремучая змея:

— Я тебя сейчас отпущу только потому, что ты пьяная и голодная. Но если еще раз вздумаешь заигрывать со мной… тогда потом не жалуйся!

— Ой…

— Вот именно. Хотела посмотреть на голого мужика — на, смотри. Налюбовалась?

— Ик!..

— Руками не трогать! Марш в душ, потом одеться, парик поправить и ждать меня на палубе. Все ясно?

— Ик!..

— Вперед!

Абсолютно голый красавец развернул меня, несчастную, лицом к двери, наподдал мне по попе, и я покорно помчалась к себе в каюту, сшибая все углы по дороге. Впрочем, я этого не замечала. Перед моим мысленным взором стояло слишком незабываемое зрелище, чтобы я могла отвлекаться на какие-то дурацкие перегородки и лесенки…

Душ немного помог, по крайней мере, я пришла в себя. На палубу я поднялась без посторонней помощи, всего-то два раза и споткнувшись на лестнице. Для похода на обед я выбрала бирюзовую шелковую тунику и белые брючки-капри, а на нос на всякий случай нацепила громадные темные очки — глаза пока еще не желали слушаться и все норовили съехаться к носу.

Вокруг была такая красота, что я немедленно позабыла обо всем на свете, припала к перилам и стала издавать мелодичные, но бессвязные вопли восторга. Рядом со мной притормозила моложавая и бодрая старушенция в спортивном костюме и соломенной шляпе. Немного послушав мои радостные причитания, она кивнула и сообщила:

— Всегда ценила в молодых девицах естественность. Вы так радовались пейзажу, что мне захотелось к вам присоединиться. Будем знакомы — леди Глория Треверс.

— Дж-ж-ж… Элисон Руис, можно просто Элис. Очень приятно.

— Вы американка?

А черт его знает, в панике подумала я. В отличие от Джонни я своих документов толком не видела. Ну и ладно!

— Да. А как вы догадались?

— У вас типичный акцент. Кентукки? Огайо? Индиана?

— Ух… Здорово! Огайо.

— И ирландские родственники, верно?

— Мама…

— Ха! Так я и знала. Дитя мое, не смущайтесь. Леди я по долгу супружества, а вообще-то — лингвист. Преподавала в Кембридже, потом вышла за лорда Треверса и оставила университет. Вы здесь одна?

— Нет. Я с… — Дьявол, кто он мне? И кто он здесь в принципе, Хуан или Джонни? — Я с другом. Он сейчас… а вот и он. Дорогой, это леди Глория Треверс, я только что с ней познакомилась.

Джонни Огилви — безукоризненно отглаженные черные брюки, белоснежная рубашка с открытым воротом, темные волосы стянуты в хвост, смуглое лицо корсара — склонился над сухой ручкой леди Треверс.

— Рад познакомиться. Хуан Карлос Баррахильо. Для друзей — Джонни.

— О, как мило! Обычно ваши соотечественники ревностно относятся к своим именам.

— Я прожил в Штатах больше половины жизни. Честно говоря, ощущаю себя в большей степени Джоном, чем Хуаном.

Леди Треверс подхватила моего ирландца Хуана Карлоса под руку и поплыла с ним по палубе, а я поплелась сзади, слегка пошатываясь на ходу. В этот момент сзади и снизу раздался заговорщический шепот:

— Рекомендую сырое яйцо плюс перец чили плюс уксус плюс ложка бренди, все взбить и выпить залпом. Очень освежает!

Я возмущенно огляделась — и обнаружила рядом с собой развеселого старичка в инвалидном кресле. Старичок был очень похож на того самого тролля в зеленой панаме, которого я приобрела в том самом злосчастном магазинчике Нью-Йорка, где повстречала ту самую Карен Молтанеску, которой оторву голову, если увижу… Словом, это был чудный старичок, румяный, веселый, с большими остроконечными ушами, венчиком белоснежных волос вокруг сверкающей и загорелой лысины, в золотых очках — истинный тролль!

Я торопливо стянула темные очки и приложила палец к губам.

— Тихо! Вы все испортите! Я пытаюсь сделать вид, что абсолютно трезва…

— Обычная ошибка всех выпивших, моя дорогая. Но не волнуйтесь. На вашем личике нет и следа порочных страстей, так что все поймут, что это было роковой ошибкой. Вы решили, что шерри-бренди — это вишневый компот, вот и…

— Увы мне. Это был джин, и я знала, что делаю. Но я очень давно не ела — и вот результат.

— Честная и чистая душа. Позвольте старику быть дерзким и представиться самому: лорд Бакберри. В прошлом — высокий стройный брюнет, кавалерист и картежник, ныне — несчастный старик, полностью зависящий от юного монстра, который притворяется моим секретарем, а на самом деле… Мерчисон!

Я аж подпрыгнула — настолько мощным оказался голос «несчастного старика». На зов явился и секретарь — удивительно бледный молодой человек с несколько затравленным выражением лица. Он вежливо поклонился мне и вопросительно взглянул на горластого лорда. Тот приосанился в своем кресле.

— Мерчисон, поскольку время обеда еще не пришло, а острое чувство голода нас уже посетило, принесите нам с юной и прелестной леди…

— Меня зовут Элисон. Элис…

— … с юной и прелестной мисс Элис какой-нибудь приличной еды. Полагаю, в рацион должны войти ветчина, яйца, бульон и горячие булочки с маслом, остальное — на ваше усмотрение. Мерчисон!

— Да, сэр?

— И это все должно быть здесь через пять минут — а не завтра. Ясно?

— Слушаюсь, сэр.

Печальный Мерчисон исчез, а к нам с лордом Бакберри подошли Джонни Огилви и леди Треверс. Судя по всему, они уже успели подружиться. Леди Треверс игриво хлопнула старика по руке и заметила:

— Мы с тобой еще хоть куда, Гарри! Ты заарканил прелестную девчонку, а я подцепила красавчика-испанца… с ирландским акцентом.

Джонни мгновенно напрягся, я окаменела, но леди подмигнула нам обоим.

— Я О-БО-ЖА-Ю романтические истории. И я видела, как вы садились в Касабланке, с черного, так сказать, хода. Хотите прикидываться испанцем — валяйте, я не против. Гарри, мы не против?

— Ну что ты, дорогая. Я бы и сам с удовольствием стал контрабандистом, но годы, годы…

— Мы вовсе не контрабандисты…

— Разумеется, нет! Элис, дорогая, у вас золотой локон выбился из-под… э-э-э… головного убора.

Совершенно уничтоженные бодрыми пенсионерами, мы с Джонни посмотрели друг на друга, потом перевели взгляд на их лордства. Джонни кашлянул.

— Понимаете, мы с Элис попали в неприятную историю. Она должна добраться до дома, но сделать это довольно сложно…

Леди Треверс погрозила Джонни пальцем:

— Не болтайте лишнего, молодой человек. Мы с Гарри в том возрасте, когда маразм может подкрасться незаметно. Вдруг он настигнет нас, когда ваши враги окажутся неподалеку, и мы все выболтаем?

Джонни улыбнулся.

— Я надеюсь, наши враги остались далеко позади. В Касабланке.

Лорд Бакберри задумчиво покачал головой. В блеклых голубых глазках неожиданно сверкнула сталь.

— Я бы на вашем месте не расслаблялся, мой дорогой. Например, не далее как сегодня утром один безобидный толстячок расспрашивал пассажиров и меня в их числе о некой симпатичной молодой блондинке, которая может носить темный парик и ходить везде с высоким атлетического вида молодым человеком… Знаете, что самое интересное? Прибежали стюарды и прогнали толстячка на его четвертую палубу. Смекаете?

Мы с Джонни дружным хором рявкнули:

— Нет!

Лорд Бакберри сокрушенно покачал головой.

— Дарвин был в чем-то прав: тупиковая ветвь эволюции… Вас выследили, друзья мои. Ваши недруги в последний момент вскочили на подножку, фигурально выражаясь, поезда, уносящего вас вдаль, и теперь выяснение номера вагона, в котором вы беспечно едете, не подозревая об их присутствии, лишь вопрос времени.

При упоминании о толстячке в моей бедной голове забрезжила какая-то мысль… Я судорожно пыталась поймать ее, но она, паршивка, уворачивалась. В этот момент Мерчисон скорбным голосом провозгласил, что стол накрыт и ждет нас, после чего мы вчетвером уселись под белоснежным тентом — и на некоторое время потенциальные опасности отступили на задний план.

8 Игра в прятки на раздевание

После плотной закуски и кофе Джессика прониклась к лорду Бакберри абсолютно дочерними чувствами, кроме того, ее начало опять клонить в сон. Что же касается Джонни Огилви, то он, напротив, был сильно встревожен рассказом старика.

Некоего толстячка — только отнюдь не безобидного — Джонни и Джессика встретили практически на пороге кофейни, в которой застрелили Пабло Морячка. Джессика летела в Касабланку от самого Нью-Йорка с одним и тем же соседом — толстячком по имени Ризби. Теперь толстячок расспрашивал пассажиров о блондинке, которая может носить парик… Слишком много совпадений, лихорадочно думал Джонни. Слишком много.

Лорд Бакберри пригласил Джессику прогуляться по палубе, и они отбыли, болтая без умолку, а Джонни остался сидеть за столиком вместе с леди Треверс. Едва неутомимый лорд и его новая подружка скрылись за поворотом, Джонни склонился к леди Треверс.

— Скажите, Глория, лорд Бакберри читает много детективов — или…

— Или, мой дорогой, или. Гарри был большим человеком в английской разведке. Глава нашей резидентуры на Ближнем Востоке — это вам не кот начхал. Правда, это было чертовски давно, но некоторые навыки остаются на всю жизнь. Я и внимания на того толстячка не обратила бы, но Гарри мгновенно положил на него глаз. И знаете, Джонни, после того как Гарри указал мне на него, я тоже поняла, что этот человек подозрителен. Он… не тот, кем пытается казаться. Внешность истрепанного плюшевого мишки плохо сочетается с глазами голодного стервятника. И потом руки…

— Что руки?

— Понимаете, милый, я в университете занималась полевой работой. Собирала образцы речи, записывала диалекты. Когда слушаешь кого-то, невольно смотришь на руки — чтобы не смотреть в глаза и не смущать человека. Я привыкла определять людей по рукам… Этот толстячок издали похож на бухгалтера, но руки у него скорее солдатские. Характерные мозоли и потертости на пальцах… собственно, у вас тоже есть такие следы… этот человек много и часто работает с огнестрельным оружием. Согласитесь, странное увлечение для безобидного бухгалтера.

Джонни вытаращился на пожилую даму, уже не заботясь о правилах хорошего тона. Этот божий одуванчик, эта типичная английская старушка обладала острым глазом и еще более острым умом — и дурить ей голову дальше было не только неприлично, но бесполезно. Джонни Огилви вздохнул и придвинулся к леди Треверс поближе.

Гоблин с удовольствием разнес об стену графин и стаканы с единственной тумбочки в их четырехместной каюте. Трое его парней сидели, прижавшись друг к другу, на краешке нижней койки и страшно напоминали испуганных птенцов-переростков. Гоблин бушевал.

Никаких трудностей поначалу не предполагалось. Гоблин давным-давно использовал свою безобидную внешность в различных преступных целях. Чаще всего давил на жалость, подозрений не вызывал, желания вызвать полицию — тем более. На вторую палубу он пришел неторопливым шагом абсолютно чистого перед законом человека… нет, человечка, который и понятия не имеет, что вторгся на чужую территорию.

Он состроил козу малютке, игравшей с куклой возле самой лестницы, раскланялся с пожилыми джентльменами, прогуливавшимися вдоль планшира, сделал комплимент дамам, попросил вопросительно глядящего на него стюарда принести ему стакан воды — и страдальчески улыбнулся при этом, показав пузырек с таблетками… Словом, Гоблин сделал все, как надо, чтобы элегантно вписаться в мир второй палубы. Времени у него было мало — уже к завтрашнему дню стюарды выучат своих подопечных в лицо, и тогда проникнуть наверх будет труднее.

Возможно, он перегнул палку с расспросами о Джессике Паркер. Не стоило быть таким настойчивым, в особенности с тем дедуганом в инвалидном кресле. Дедугану было на вид лет сто, но глаза у него горели, как у кота, он Гоблину сразу не понравился…

В общем, не успел Гоблин войти во вкус, как явились два здоровенных матросика, аккуратно завернули ему руки за спину и нежно спустили по лестнице сначала на третью, а затем и на четвертую палубу. Здесь местный стюард — гораздо менее любезный, чем те, верхние, — в весьма красочных выражениях обрисовал положение того, кто будет шляться на вторую или, упаси бог, на первую палубу, несмотря на то что таблички с запрещающими надписями висят буквально на каждом шагу… Выходило так, что один штраф Гоблин уже заработал, а повторный будет в два раза больше, после чего Гоблина могут подвергнуть домашнему аресту и высадить на берег в ближайшем (Дакар, Сенегал) порту.

В Дакар они должны прибыть к вечеру — времени было в обрез. Из того, что он успел узнать, следовало, что никаких молодых блондинок и брюнеток среди пассажиров второй палубы не замечено, а высокие и мускулистые молодые люди бродили в количестве не избыточном, но достаточном.

Гоблин перестал бушевать и сделался холоден, как айсберг. Фотографию, выдранную из уничтоженного в Касабланке паспорта Джессики Паркер, он по очереди сунул под нос всем троим своим мальчикам и велел им отправляться наверх.

— Прошерстите палубу и сразу в каюты. Времени у вас часа полтора, не больше. Учитывая ваше умственное развитие, заметут вас в два счета, но хоть что-то вы должны успеть. Девку запомнили?

— Да, босс.

— Она может быть в парике. Ищите такую… цыпочку! У нее отличная фигурка, а глаза голубые. И попытайтесь выглядеть хоть немного приличнее!

Трое громил осторожно покинули номер и на цыпочках поднялись по запретной лестнице наверх.

Справедливости ради стоит отметить: хотя суммарный интеллект этих трех джентльменов стремился к нулевым показателям, профессиональные навыки у них были очень и очень неплохие.

Поднявшись на вторую палубу и немного посовещавшись в укромном уголке, они решили сыграть единственную доступную им роль. В считаные секунды были порваны пополам наушники портативного плеера, сам плеер забрал себе старший группы. Через пару секунд трое типичных секьюрити — двое с проводочками, свисающими из уха, один что-то бормочет в рацию — деловым шагом обошли всю вторую палубу, профессионально бесстрастно отодвигая в сторону зазевавшихся гуляк. Один из стюардов нахмурился и двинулся к ним, но старший поманил парня пальцем и с важным видом указал вниз, на лестницу, ведущую к каютам. Стюард в недоумении заглянул туда — и через мгновение уже летел вниз, получив сильнейший удар по голове.

Трое громил быстро спустились вслед за своей первой жертвой, вынули у него из кармана универсальный ключ от кают и начали в быстром темпе осматривать помещения.

Джонни Огилви убедился, что Джессика улеглась передохнуть, и отправился в душ. Он намылил голову и с блаженным стоном встал под горячие тугие струи воды. Хорошо живут богатеи! Весь круиз здесь будет горячая вода, притом пресная. Удивительно, на что только не идут компании, чтобы привлечь клиентов. Ведь общий объем пресной воды, которую лайнер запасает в дорогу, составляет едва ли не две трети всего тоннажа…

Джонни перестал думать о тоннаже и богатеях, жесткой мочалкой энергично взбил пену на плечах и груди, снова постоял под горячей водой, потом, блаженствуя, медленными, массирующими движениями намылился гелем для душа с запахом лайма и мяты, замурлыкал битловские «Норвежские леса»… С головы до ног его обволокла душистая жемчужная пена — легкое потрескивание пузырьков, аромат, щекочущий ноздри, приятный сквознячок по спине…

Минуточку, а откуда у нас здесь сквознячок?

В следующее мгновение сзади к Джонни прижалось явно голое и наверняка женское тело. Отчаянный шепот прошелестел:

— Пой, не останавливайся! Они нашли меня!

Джессика Паркер полежала всего минуточку, после чего поняла, что спать совершенно не хочется, потому что жарко. Она решила устроить небольшой сквозняк и открыла иллюминатор, потом опустила противомоскитную сетку и задернула шторку, потом разделась донага и улеглась поверх покрывала.

Совершенно против ее воли в голову лезли воспоминания о смуглом теле, о татуировках, о горячих шоколадных глазах и насмешливых губах, о крепких руках, об объятиях и поцелуях — обо всем том, чего в жизни Джессики Паркер не было уже очень давно.

Она сердито завозилась на кровати, потом села…

… и в этот момент услышала голоса в коридоре.

Вероятно, помогло все же шестое чувство, или какое оно там по счету? Джессика соскользнула с кровати и подбежала к двери, осторожно приоткрыла ее, выглянула в коридор.

Три громилы в черном методично обыскивали каюты. Они запросто отпирали запертые двери, на пару минут заходили внутрь и почти тут же выходили обратно. Днем почти все пассажиры находились на палубе, но вот из-за одной двери послышался чей-то возмущенный возглас — сразу за ним последовал звук удара чего-то твердого обо что-то мягкое, наступила тишина, потом трое громил вновь показались в коридоре. До каюты Джессики оставалось всего три двери…

Она не особенно соображала, что делает. Времени одеваться не было, звать на помощь было бесполезно. Джессика успела нажать кнопку вызова стюарда, после чего дождалась, когда громилы скроются в очередной каюте, метнулась в коридор, всем телом навалилась на дверь Джонни…

Дверь оказалась открыта, хотя самого Джонни в каюте не было. Джессика торопливо заперла замок, повернув защелку на блок, заметалась по узкому пространству. Ручка входной двери внезапно дернулась вверх-вниз. Джессика похолодела. Из душа донеслось:

— О-о-о, знал я девушку, была она хороша, и жила она в норвежском лесу-у-у…

Джессика влетела в душевую кабину, где, собственно, и один-то человек помещался с трудом, но страх творит чудеса, сами знаете. Джессика Паркер, вне себя от ужаса, крепко прижалась всем телом к обнаженной спине и всему остальному телу Джонни Огилви и прошептала ему в ухо:

— Пой, не останавливайся! Они нашли меня!

Некоторое время безуспешно подергав ручку двери, ребятишки Гоблина воровато огляделись — и ссадили дверь вместе с замком с петель.

Каюта была пуста, в ней царил нормальный, абсолютно мужской бардак, никакого намека на присутствие женщины. Из душа доносилось бодрое пение, шумела вода. Старший группы осторожно потянул на себя ручку душевой…

И едва не упал, потому что на пороге возник молодой голый мужик с очень приличной мускулатурой и выразительными наколками по всему телу. Никакого страха молодой голый мужик не выказал, только удивление, вполне, надо сказать, обоснованное.

— Привет. Ошиблись дверью или как?

Старший группы инстинктивно чувствовал, что его позиция довольно уязвима. Молодой голый мужик был у себя дома, а они — у молодого голого мужика в гостях, причем незваных. В одной из предыдущих кают хозяин тоже был против — но того хлюпика они скрутили одним мизинцем, а с этим парнем будут проблемы. Тут на громилу снизошло озарение — иначе не скажешь. Старший отступил и примиряюще поднял руки перед собой.

— Извини, братан. Служба, сам понимаешь. У нашего босса сбежала телка. Такая, понимаешь ли, курва, спасу нет. Только он прикорнул — она ходу. Вот ищем ее. Не видал? Блондинистая такая цыпа, глазки голубые…

— Да нет, не видал. Ты зачем дверь сломал?

— От усердия. Извини еще раз, браток.

Джонни очень медленно двигался вперед, громилы отступали, приноравливаясь к его шагу. Обе стороны отчаянно старались не делать резких движений. Когда троица оказалась в коридоре, Джонни вдруг окликнул старшего:

— Эй, брат!

— Чего?

— А дверь? Нехорошо, я голый, а у вас сбежала блондинистая курва. Вдруг ворвется и изнасилует?

Три квадратные физиономии треснули пополам, являя миру три самые необаятельные на свете улыбки. Юмор молодого голого мужика оценили. Один из громил, кряхтя, но без видимых усилий поднял злополучную дверь и вернул ее на место. Джонни кивнул.

— Спасибо, брат. Удачи. Ловите ее скорее, проститутку такую!

— Ага. Бывай.

Джонни закрыл дверь и прислонился к ней спиной, переводя дыхание. Через некоторое время он почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд.

Джессика Паркер стояла на пороге душевой — обнаженная, перламутрово-золотистая, прекрасная — и смотрела на Джонни Огилви. Он физически чувствовал ее взгляд — щекотное тепло по груди, животу, бедрам…

Джессика Паркер склонила мокрую золотистую головку на плечо и проворковала, не сводя глаз с иероглифа в паху у Джонни:

— Значит, проститутка, говоришь…

Джонни оторвался от многострадальной двери, шагнул вперед и подхватил Джессику на руки. Каюта вдруг стала очень тесной — а потом сразу очень просторной. Пространство ограничивалось всего одной кроватью, но у этой кровати не было границ. Джонни торопливо нашел улыбающиеся губы Джессики и с облегчением впился в них поцелуем, предоставив рукам охальничать, как сами захотят.

Джессика обвилась вокруг своего пирата не хуже дикого плюща — даже ногами специально зацепилась за его ноги. Ей очень хотелось обнять ВСЕГО Джонни сразу, но он был очень большой, и она смеялась тихонько, ползала по нему, уворачивалась от его жадного рта, потому что сама хотела попробовать на вкус его кожу, его губы, его улыбку…

Их объятия были тесными настолько, что оба даже не заметили, когда стали единым целым, а потом сквозь бешеный ритм двух тел, сквозь барабанный грохот сердец, сквозь прерывистое дыхание, сквозь тихий стон, похожий на смех, сквозь закушенные и улыбающиеся губы, сквозь испарину и блаженную дрожь кто-то из них — возможно, оба сразу — прошептал слова, которые уже на протяжении нескольких тысячелетий каждый раз подкупают своей новизной и оригинальностью.

— Я люблю тебя…

Они проснулись, когда вечерняя прохлада уже разливалась в воздухе, и в морскую свежесть постепенно просачивались пряные и резкие запахи близкого порта.

«Королева Виктория» подходила к Дакару, чтобы пополнить запас пресной воды и высадить часть пассажиров третьего и четвертого класса.

Джонни приоткрыл один глаз и посмотрел на Джессику. Она лежала на нем сверху и очень серьезно рассматривала его лицо. Джонни хмыкнул.

— Ты очень сурова, мой ангел. О чем ты думаешь? Не напрасно ли ты связалась с авантюристом?

— Нет, не об этом.

— А о чем?

— О том, что если мы сойдем на берег, нас увидят, а если не сойдем… то нам придется плыть с этими бандитами до самого Рио. И однажды мы не сможем спрятаться…

— Знаешь, Джесс, такие разговоры вполне способны разбудить в мужчине комплекс неполноценности. Я-то лежу и жду, что ты скажешь «ты был великолепен, любимый!» — а ты в это время как всегда строишь преступные планы.

Джессика усмехнулась и звонко поцеловала загорелый и твердый, как дубовая доска, живот Джонни.

— Ты был великолепен, любимый, и ты — лучшее, что приключилось со мной за последние десять лет, но мне не хотелось бы, чтобы это приключение стало последним в моей — и твоей — жизни. Я боюсь, говорю честно.

Джонни со вздохом сел, перетянул Джессику себе на колени и строго спросил:

— А какие у нас варианты?

— Понятия не имею.

— Денег у нас много, но не настолько, чтобы проехать полсвета за свой счет. Если мы сойдем в Дакаре, то у нас будет только один возможный маршрут — обратно в Марокко, потом в Испанию. Но с твоими документами я бы в Европу не совался. Это не лучшие фальшивки из того, что я видел.

— Значит, плывем в Рио?

— Да. А что касается бандитов… Думаю, их надо выманить на берег, но действовать придется быстро, перед самым отходом судна. Справишься?

— Постараюсь.

— Нам нужен сообщник. Я буду страховать тебя, но на берег ты пойдешь с Мерчисоном.

— Секретарь лорда Бакберри? Ты свихнулся? Он же немочь бледная!

— Ты же не под венец с ним идешь, Джесс. Зато мы ему можем доверять, он исполнителен, предан лорду…

— И кто сказал, что лорд Бакберри согласится?

Джонни улыбнулся и щелкнул встревоженную Джессику по носу.

— Вот за это не переживай. Могу представить, как старый диверсант истосковался по приключениям, сидя в своем кресле. Да он придумает нам такой план — Джеймс Бонд отдыхает! Поверь мне, я знаю, что говорю. Авантюрист — это не профессия, это образ жизни.

Джонни Огилви оказался прав. Лорд Бакберри так и просиял, выслушав отчет о последних событиях и просьбу помочь в составлении плана по избавлению от бандитской опеки. Разумеется, не обошлось и без участия леди Треверс. Бойкая старушка внесла свои предложения — и план засиял всеми цветами радуги. Осталось посвятить в него главного героя — несчастного Альфреда Мерчисона.

Старый лорд был категоричен:

— Ерунда! Он знал, на что шел, когда нанимался ко мне в секретари. Это школа жизни, знаете ли, а не бюро переводов в Южном Ипсвиче! Мерчисон!

Школа в Итоне хорошо муштрует своих птенцов, и несчастный Мерчисон почти не изменился в лице, выслушав указания своего работодателя. Потом молодой человек перевел взгляд на Джессику Паркер — и уши у него порозовели.

— Простите, сэр, но мне кажется, в план нужно внести некоторые изменения. Если мне позволено будет заметить, у леди Треверс отличная фигура…

— Мерчисон!

— Нет-нет, миледи, я вовсе не хочу быть дерзким, просто… предлагаю немного усовершенствовать ваш план.

Через несколько минут лорд Бакберри торжественно признал, что его секретарь — не тряпка и молодой осел, кем лорд в душе всегда его считал, но выдающийся и отчасти преступный ум.

— Говоря «преступный», Мерчисон, я подразумеваю то, что вас никто, даже слепоглухонемая домохозяйка, страдающая аутизмом, не заподозрит в способности составлять такие дьявольские и изощренные планы. То есть вы запросто можете стать главой преступного синдиката и ни разу не попадете под подозрение. А в остальном — снимаю шляпу. Меня подвела страсть к театральным эффектам, в то время как Мерчисон мыслит в духе сэра Хичкока. Глория, дорогая, вам не страшно?

— Гарри, не грубите. Да я просто счастлива! Когда мои внуки отправляли меня в этот круиз, я едва не лишила их наследства. Вы помните, я еще в Плимуте кричала им с борта, что они решили от меня отделаться? А теперь такое волнующее приключение… Джесси, дорогая, пойдемте подберем костюмы.

Джонни мрачно посмотрел оживленной леди Траверс вслед. Для старушки это всего лишь игра, но Джессике угрожает нешуточная опасность…

Старый лорд мягко положил пергаментную коричневую ручку на широкое плечо Джонни, и тот вдруг удивился железной хватке этой старческой руки.

— Не волнуйся, мой мальчик. Я знаю, о чем ты думаешь. Поверь, женщины действуют куда более изобретательно и феерично, когда не знают о грозящей им опасности. Мы с тобой позаботимся о том, чтобы все прошло гладко. А что до Алфи… Он хороший мальчик. Он — внук моего старого друга и коллеги. В свое время я пообещал его деду, что не оставлю малыша. Разумеется, все это время бедняга ненавидел меня лютой ненавистью, но теперь ему представился великолепный шанс проявить себя. Думаю, его ждет большое будущее в разведке.

Джонни ухмыльнулся.

— Не больно-то он похож на Джеймса Бонда…

Лорд Бакберри хитро поглядел на него поверх золотых очков.

— Как говорил наш классик — и мой коллега, кстати — Честертон — где лучше всего спрятать лист? На дереве. А где спрятать дерево? В лесу. Разведчик вовсе не должен быть двухметровым красавцем с сорока шестью белоснежными зубищами, постоянно трахающим всех мало-мальски симпатичных дамочек. Такого идиота видно за милю. Но разве кто-нибудь обращает внимание на скромных клерков? Почтальонов? Уборщиков в госучреждениях? Вот так-то. Ладно, пойдем и мы готовиться…

В общих чертах план выглядел следующим образом.

В порту Дакара «Королева Виктория» стояла три часа. Два часа из них Джессика Паркер должна была сидеть тихо, как мышь под метлой, и не высовываться. За это время Джонни Огилви предстояло вычислить среди толпы пассажиров на пристани тех, кто приходил к нему в номер, плюс «безобидного» толстяка, расспрашивавшего о блондинке в парике.

Примерно за час до отплытия Джессика должна была появиться на верхней палубе, дождаться, когда бандиты ее заметят, и неспешным шагом отправиться к трапу. На трапе — там есть пара укромных поворотов — ее сменит леди Треверс, одетая примерно как Джессика, в парике и темных очках. Она сойдет на пристань и будет прогуливаться до тех пор, пока бандиты не попытаются напасть на нее. При этом леди Треверс будет держаться все время рядом с командой корабля и при первой же опасности позовет на помощь.

Когда бандиты убедятся, что перед ними не Джессика, настоящая Джессика возникнет где-нибудь возле выхода с пристани и уведет бандитов за собой. Ей придется пройти пару кварталов — маршрут тщательно спланирован по карте — и в маленькой сувенирной лавке, имеющей запасной выход на соседнюю улицу, Джессику сменит Альфред Мерчисон, одетый в точности как Джессика. Сама же мисс Паркер вновь примет вид Пилар Эстевес — темный парик и коричневые линзы — и вернется на корабль. Мерчисону предстоит водить бандитов по узким улочкам Дакара, потом смыться от них и быстрее ветра примчаться к самому отходу лайнера.

Джонни Огилви все это время будет страховать дам — и Альфреда Мерчисона — после чего встретит Джессику и убедится, что бандиты остались в городе. Таким образом, им с Альфредом придется побегать — но дело того стоит.

На робкий вопрос Джонни, уверен ли Альфред в своих силах в смысле беготни по улицам незнакомого африканского города, секретарь лорда Бакберри гордо выпрямился и сообщил, что в Итоне был нападающим в команде по регби, а в беге по пересеченной местности завоевал Малый серебряный кубок, после чего посрамленный Джонни принес Альфреду свои извинения и с вопросами больше не приставал.

Впрочем, его ждало еще одно потрясение. Уже на рейде Дакара растворились двери каюты Джессики Паркер, и очам лорда Бакберри и Джона Огилви предстало прекрасное видение.

Из дохляка Мерчисона получилась отличная девица! Стройная, гибкая, изящная куколка — платиновый парик оказался Альфреду очень к лицу. Макияж, легкая блузка, укороченные брючки, удобные мокасины на маленькой ножке — Джонни не удержался и исподтишка дал подставной «Джессике» леща. Мерчисон пискляво ойкнул и замахал на Джонни руками абсолютно по-женски. Вышло смешно и талантливо, все смеялись. Парнишка прямо расцвел — и Джонни поклялся себе, что будет наблюдать за ним не менее тщательно, чем за настоящей Джессикой. Азарт сгубил не одну горячую голову.

Раздался громкий гудок, и «Королева Виктория» пришвартовалась в порту Дакара. Пассажиры столпились на своих палубах, предвкушая возможность пройтись по твердой земле…

Гоблин устроился прямо на палубе неподалеку от трапа. Парней он послал на пристань и велел смотреть в оба — двоим на пассажиров, а одному — на самого Гоблина. Если девка появится, то они ее увидят. А она появится, скорее всего появится, потому что логичнее для нее было бы сойти прямо в Дакаре и затеряться в портовом безумии города. Во всяком случае, Гоблин на ее месте сделал бы именно так.

Первая волна пассажиров схлынула, теперь толпились только на четвертой палубе, верхние выглядели свободными и почти пустыми. Гоблин зевнул… и едва не вывихнул себе челюсть.

Джессика Паркер, златовласая куколка в голубой рубашонке, нервно огляделась по сторонам и двинулась к трапу, на ходу доставая из кармана темные очки. Гоблин яростно замахал своим обормотам, и парни принялись добросовестно продираться сквозь толпу.

Джессика спустилась на один лестничный пролет, на несколько секунд скрывшись из поля зрения Гоблина…

9 Полный штиль, предвещающий полный шторм

Гоблин от волнения больно укусил себя за руку, когда Джессика Паркер исчезла из виду на лестнице, ведущей к сходням. Он кинулся к трапу сломя голову — но тут, к счастью, чертова девка появилась снова, уже в своих черных очках. Гоблин пренебрежительно фыркнул — так она надеется спрятаться от него, что ли? Он решительно пробирался вперед, но тут дорогу ему преградил давешний дедуган в коляске. Чертова коляска зацепилась за какую-то загогулину в палубе, и дед никак не мог развернуться. Гоблин наклеил на лицо приторную улыбочку.

— Ну что же вы, сэр! Надо осторожнее, честное слово! Сейчас я помогу…

Ругаясь про себя последними словами, Гоблин с трудом развернул проклятую коляску и поспешил к выходу, не слушая благодарностей растроганного деда. Парни уже вовсю спешили с дальнего конца пристани, а чертова девка оказалась внизу, у самого трапа, и о чем-то базарила со старшим помощником…

Потом она направилась к лотку с сувенирами, и Гоблин принял отчаянное решение: брать надо прямо здесь. Иначе она вернется на корабль, и черта лысого ее там поймаешь.

Гоблин сделал знак парням — они поспешили к дамочке, но тут у них на пути вырос здоровенный парень в белой рубахе и принялся бодро хлопать по плечу Боба, а Боб, идиот несчастный, лыбился в ответ, что твоя кинозвезда, и что-то там лопотал. Гоблин в два прыжка настиг группу, рыкнул на парней, и они покорно заспешили следом за ним. Джессика Паркер закопалась в сувенирах — только светлые кудри развевались. Гоблин настиг ее первым, схватил за плечо…

… и поразился тому, какое это плечо сухонькое и шершавое на ощупь. Джессика Паркер обернулась, и Гоблин едва не заорал от ужаса, увидев перед собой сморщенную обезьянью мордашку старухи лет восьмидесяти, не меньше.

Черт бы подрал этих старух! Делать им нечего, деньги девать некуда, вот они и лепят из себя молоденьких. Этой развалине давно на тот свет пора, а она парик напялила, штаны до колен… тьфу, срамота!

В этот момент Бобби издал встревоженное гыканье, вытянул вперед корявый палец — и Гоблин увидел настоящую Джессику Паркер буквально в двух шагах от себя. Она вскинула голову, глаза их встретились… Страх плеснул из голубых очей этой молодой заразы, и Джессика Паркер торопливо пошла в сторону ворот. Гоблин поспешил было за ней, но тут старушенция пришла в себя от потрясения и разоралась на всю пристань. Откуда ни возьмись возникли дюжие матросы, пришлось наскоро объяснить им, что произошла ошибка, что он, Гоблин, просто перепутал мадам — о, мадам, вы так прекрасны, что это было нетрудно! — со своей юной племянницей, которая наказана и должна сидеть в каюте, но убежала, и вот теперь он пытается ее найти…

Короче, Джессика Паркер успела добежать до ворот, ведущих с пристани в город, и Гоблин велел ребятишкам прибавить ходу. Дружной толпой они пронеслись через порт, потом Джессика в панике влетела в какой-то магазинчик, Гоблин немного притормозил, потому как куда ж она денется, все равно выйдет, но она не вышла, и тогда он с ребятишками вперся внутрь, где и обнаружился второй выход из магазина, на параллельную улицу…

«Королева Виктория» издала первый предупредительный сигнал — пора, мол, собираться!

Гоблин не обратил на гудок никакого внимания. Древнейший из инстинктов, охотничий, гнал его по узким улочкам вслед за стройной фигуркой девушки со светлыми волосами…

Ребятишки дружно топали следом.

Джессика вылезла из подсобки и сунула невозмутимому хозяину лавчонки несколько десятидолларовых бумажек. Эбеновое лицо не дрогнуло, только горделиво посаженная голова величаво склонилась на пару сантиметров…

Странные белые люди, думал Амбоша Матуту, младший сын вождя племени туту, уже пятый год ведущий торговлю сувенирами в лавочке на улице Свободы в Дакаре. Сначала пришел белый человек с черными волосами и в коротких штанах. Он стоял здесь и смотрел на совсем неинтересный калебас. Потом ворвалась белая женщина с прекрасными белыми волосами и тоже в коротких штанах. Она бросилась в подсобку, по дороге вынула из сумки чужие черные волосы и надела их на голову. Белый мужчина вынул из кармана белые волосы, надел их на голову и стал похож на белую женщину, после чего бросился бежать по соседней улице. Тогда прибежали много белых людей, один совсем без волос, и погнались за белым мужчиной, похожим на белую женщину, а белая женщина с чужими черными волосами дала ему, Амбоше, столько денег, сколько он получает в лавке за месяц, и ушла совсем в другую сторону…

Амбоша вздохнул и прикрыл глаза. Странные белые люди…

Джонни убедился, что Джессика вернулась на корабль, и отправился к воротам — ждать Мерчисона. Молодой человек не заставил себя ждать. За две минуты до отхода лайнера он влетел на территорию порта, мокрый от пота и бесконечно счастливый. Ошеломленные матросы без звука пропустили на корабль взлохмаченную девицу в мокрой от пота голубой блузке, которая обменялась у ворот крепким мужским рукопожатием с мускулистым молодым человеком. На середине трапа девица стащила с головы блондинистый парик и оказалась секретарем пожилого джентльмена в инвалидной коляске…

Матросы решили не задумываться над происходящим. Они ко всякому привыкли. Вот, скажем, в каждом рейсе есть опоздавшие на борт. Некоторых недосчитываются только за обедом или ужином, а вот эти четверо успели помахать ручкой с причала…

Гоблин и его ребята в бессильной злобе смотрели на уходящий в океан лайнер «Королева Виктория». Успела ли добежать до него чертова спортсменка Джессика Паркер, оставалось загадкой. С равным успехом она могла быть на борту — и остаться в Дакаре. Гоблин принял соломоново решение. Для начала они обыщут портовые районы Дакара и как следует напьются, чтобы снять напряжение, а потом на самолете отправятся в Кейптаун — до Кейптауна корабль зайдет еще в Лагос, Пуэнт-Нуар и Уолфиш-Бей, но там проклятая девка вряд ли сойдет — белых не любят, аэропорты поганые, ни до Европы, ни до Америки прямых рейсов нет. Нет, она поплывет до Кейптауна — вот там они ее и перехватят, если уж она успела на борт!

Вечером победу отметили шампанским. Лорд Бакберри блистал остроумием, леди Треверс в сотый раз пересказывала свои ощущения («У меня так билось сердце, что я чуть не оглохла!»), Мерчисон сиял, как начищенный пенс, Джессика смеялась и не сводила влюбленных глаз с Джонни, а Джонни любовался ею и старался не думать об окончании путешествия.

И потянулись дни, полные великолепного безделья, солнца и любви.

Ночи Джонни и Джессика проводили вместе. То в ее каюте, то в его. Они старались не спешить. Они изучали друг друга, узнавали все новые и новые подробности, радовались и удивлялись, не сводя друг с друга влюбленных глаз.

Дни были полны дружеских бесед, дурацких игр, без которых не обходится ни один круиз и которые совершенно не раздражают, когда вы в круизе…

Лорд Бакберри и леди Треверс вели себя, словно добрые старые родственники молодых влюбленных, а Мерчисон украдкой вздыхал по Джессике и даже начал писать стихи.

По ночам океан горел изумрудными и серебряными огнями, звезды на небе уже мешали друг другу — так их было много, и Джессика чувствовала себя совсем юной и влюбленной девочкой…

Через две недели «Королева Виктория» пришвартовалась в Кейптауне. Здесь стоянка была долгой — кораблю требовалось заправиться, поменять масло, вновь наполнить баки пресной водой и запастись продуктами — из Кейптауна им предстояло проплыть более шести тысяч километров до Рио без заходов в порт.

Джонни отправился в город, чтобы заказать столик в ресторане — и первый, кого он встретил на улице Кейптауна, был громила Боб. Джонни он обрадовался, как родному, затащил его в первый попавшийся бар, где и принялся изливать душу. Через полчаса Боб мирно уснул за стойкой, а Джонни, отягощенный многими знаниями, поспешил на корабль. Краткий военный совет в каюте лорда Бакберри постановил: нечего испытывать судьбу, надо лететь в Рио на самолете. Джонни полетит по своим документам, Джессика рискнет и притворится, что она — Элисон Руис…

Сборы были быстрыми и торопливыми. После сердечного прощания с их лордствами и заверения, что они обязательно приедут в Англию, Джонни Огилви и Джессика Паркер осторожно спустились по трапу «Королевы Виктории» в последний раз и прошмыгнули в такси, которое и доставило их в аэропорт.

Рейс в Рио Джессика ждала в дамской комнате, а Джонни в баре. Таможенный и пограничный контроль они прошли на удивление легко, и уже в самолете Джессика страстным шепотом сообщила:

— Клянусь, приеду сюда еще раз! Африка мне очень понравилась… но в следующий раз я не хочу отвлекаться на бандитов. Возьмешь меня с собой, Джонни?

Невинный вопрос неожиданно выбил Джонни из колеи. Молодой человек нахмурился, словно туча, и мрачно процедил:

— Джесс, давай не будем о будущем, а? Возможно, у нас его и нет вовсе…

— Вот это да! Джонни, я тебя не узнаю. Где твой боевой настрой, где вера в победу?

— Джесс… А ведь ты про меня ничего не знаешь.

— Ну кое-что мне известно. Например, на левой ягодице у тебя шрам и татуировка в виде…

— Я серьезно. Ты рассказала мне о себе, но ни разу не спросила, кто я такой, откуда взялся и почему не могу вернуться в Штаты.

Джессика помрачнела и откинулась на спинку кресла.

— А если я спрошу, ты расскажешь или ограничишься загадочным молчанием? Джонни, я и сама предпочитаю свободу, и в других ее не ограничиваю.

— Даже если это смахивает на безразличие?

— Хочешь поссориться? Давай, валяй. Все равно через несколько часов наше совместное путешествие подойдет к концу. Даже лучше, если мы расстанемся в ссоре. Не так обидно…

— С чего это ты взяла, что мы расстанемся через несколько часов?

— С того, что паспортный контроль я прошла без всяких осложнений — значит, и из Рио смогу улететь или уплыть без помех.

— Во дает! Сравнила — Африка и Бразилия! Для африканцев все белые на одно лицо, это всем известно.

— Расист!

— Вовсе нет. Просто это правда. То же самое в Китае, в Японии — они просто не различают черты лица белых людей, как мы не особо разбираемся в китайцах.

— Ты хочешь сказать…

— Что расслабляться не стоит. Нам осталось совсем чуть-чуть — Хесус переправит нас в Венесуэлу, оттуда доплывем до Пуэрто-Рико и распрощаемся. Я вернусь обратно, ты потихоньку переберешься на материк.

— И сяду в тюрьму, если верить твоим словам.

— Во всяком случае тебе там помогут. У тебя есть друзья…

— Мне казалось, у меня есть ты!

— Джесси…

— Нет, все правильно. Я просто немного размечталась. Пора возвращаться в мир реальных людей. Ничего, на Багамах я наконец-то отдохну по-настоящему, познакомлюсь с хорошим человеком, мы станем встречаться…

— На Багамы летают не за этим, уж поверь.

— Я тебя не слушаю! Найду себе банкира или адвоката…

— О, адвоката давай. Тогда он и мне поможет по знакомству.

— Вот еще! Стану я знакомить своего адвоката с таким босяком! Нет уж, если мы еще встретимся, я сделаю вид, что я тебя не знаю. А на Рождество мы улетим в Европу…

— Только это будет через год, не раньше, потому как меньше чем на десять месяцев тебя не посадят…

— Гад ты, Огилви!

— Ты тоже ничего.

— Ну и не смотри на меня!

— Больно надо. Я и разговаривать с тобой не буду, не то что смотреть…

Джессика сердито отвернулась к иллюминатору и стала рассматривать пейзаж — облака, облака и еще много облаков.

Как ни странно, но они так и промолчали до самого Рио. Уже в аэропорту Джонни мрачно поинтересовался:

— В гостиницу поедешь или сразу со мной?

— С тобой.

— Учти, там может быть опасно.

— Но ты же идешь.

— Я — не блондинка детородного возраста.

— Фу, как противно ты это сказал! А куда мы идем?

— В фавелы. Это трущобы по-ихнему. Бедные районы. Говорят, туда даже полиция не суется.

— Это хорошо. К полиции я теперь испытываю двойственные чувства. Поехали.

Водитель такси, неплохо говоривший по-английски, высадил их за квартал от трущоб и наотрез отказался ехать дальше. Смерив Джессику мрачным взглядом, добавил:

— Я бы на вашем месте и дамочку оставил здесь. Мутное место эти фавелы. Я сам здесь родился — но ни малейшей ностальгии по малой родине не испытываю.

Джонни и Джессика пошли по растрескавшемуся тротуару, с любопытством оглядываясь по сторонам.

На первый взгляд фавелы ничем не отличались от любого бедного района в любом городе любой страны. Двух-, трехэтажные домики, длинные обшарпанные бараки, пустыри, заваленные ржавым железом, машины без колес и начинки…

Повсюду играли в футбол. На каждом свободном клочке земли сражались будущие Пеле, Зико и Жоэрзиньо. Детские звонкие вопли разносились над пыльными пространствами, придавая им хоть немного жизни и радости.

Худые изможденные женщины провожали чужаков настороженными взглядами, стоя на порогах домов. Группы подростков алчно и откровенно похотливо осматривали Джессику с головы до ног — и трусливо отводили глаза, встречаясь взглядами с Джонни. Шакалы и волк, подумала изрядно струхнувшая за время прогулки Джессика. Только вот если шакалов будет слишком много, волк все равно не справится…

Улочка сужалась все сильнее и наконец закончилась тупиком. Здесь стояла нещадно чадящая бочка с горящим мусором, низкую кирпичную стену украшали яркие и не вполне пристойные граффити, а под этой стеной расположились несколько подростков в мешковатых штанах, грязных футболках и бейсболках козырьками назад. Джонни остановился, Джессика спряталась за его плечо и в панике оглянулась. Похоже, их брали в кольцо. Сзади медленно подходила еще одна группа ребят, чуть постарше.

Джонни поправил сумку на плече и негромко произнес по-испански:

— Мне нужен Хесус Соланжейро. Я привез ему привет от Пабло Морячка. Кто-нибудь знает, где его найти?

Что-то неуловимо изменилось в атмосфере. Даже Джессика это поняла — они больше не были добычей. Чужаками — да, но не добычей. Следовало разобраться и только потом набрасываться.

Плечистый крепыш в майке с номером тринадцать негромко поинтересовался по-английски:

— Зачем вам Хесус? Он давно не появлялся на улице. Возможно, его уже нет в живых. Кроме него, здесь никто не знает твоего Морячка. Нам нет до вас никакого дела.

Джонни безмятежно кивнул.

— Хорошо. Тогда мы уйдем и спросим тех, кто постарше. Вряд ли Хесус станет отчитываться перед малолетками, куда он пошел.

Подросток ничего не сказал, только некоторое время хмуро рассматривал Джонни исподлобья, а затем кивнул на узкую и грязную скамью под стеной.

— Подождите здесь. Нечего шляться по нашему району. Вы чужие, и вам здесь не рады.

Через два часа, когда солнце покраснело и стало клониться к горизонту, плечистый парнишка вернулся, и не один. Следом за ним шел невысокий худенький мальчишка лет двенадцати. Он подошел к Джонни и Джессике, смерил их задумчивым и взрослым взглядом, а потом заявил:

— Я Хесус. Чего надо?

Даже Джонни Огилви потерял на некоторое время дар речи, что уж говорить о Джессике. Хесус нетерпеливо взмахнул худенькой ручонкой.

— Говорите, чего надо — или валите отсюда. Вечером вам из фавел не уйти.

— Да уж… Пабло Морячок сказал, ты можешь помочь нам… с самолетом.

Хесус кивнул со скучающим видом, точно речь шла о велосипеде.

— Могу. Дальше что?

— Нам надо добраться до Венесуэлы… или сразу до Пуэрто-Рико. Можно?

— Нет. Сейчас есть только легкие «сессны», у них не хватит топлива. Вас отвезут в Карупано или в Куману, а там договоритесь с местными летчиками. Триста долларов.

— С носа?

— Всего, верзила. Я остался должен Морячку, так что вам скидочка.

— Хорошо. Куда ехать?

— Никуда. Ждите.

С этими словами загадочный Хесус повернулся и свистнул. Через минуту из-за угла послышался страшный грохот, и на улицу вылетел роскошный джип военного образца — практически одна рама на колесах, продавленные сиденья и руль. Ничего лишнего, если не считать разноцветных фар разного размера. За рулем сидел парнишка лет четырнадцати. Хесус подошел к нему и негромко произнес несколько фраз, парнишка окинул Джессику восхищенным взглядом и выразительно похлопал ладонью по сиденью.

Джонни отсчитал шесть пятидесятидолларовых купюр и протянул Хесусу. Тот взял деньги, свернул их рулончиком и сунул за резинку носка. После этого удивительный Хесус Соланжейро развернулся и ушел, не произнеся больше ни слова. Потрясенная Джессика полезла в джип, стараясь не думать о том, как сейчас все эти дети смотрят на ее задницу…

Аэродром оказался обычным маисовым полем, на котором стояли одинокий ангар без крыши, несколько пустых бочек из-под горючего да два довольно невзрачных самолетика. Юный водитель лихо затормозил возле самого невзрачного из самолетиков, зычно позвал какого-то Паулито, а когда тот вышел из ангара (ему, к счастью, было явно больше восемнадцати), быстрой скороговоркой передал распоряжения Хесуса, послал Джессике воздушный поцелуй, ухитрившись ущипнуть ее за грудь, и отбыл в обратном направлении.

Паулито почесал в затылке и полез в самолет, буркнув что-то вроде приглашения садиться. Джонни вовсе не выглядел удивленным, а Джессику душил нервный смех. Ох, хороша она была бы без Джонни! Начать с того, что ее шлепнули бы еще в Касабланке…

Самолетик разогнался и неожиданно легко взлетел. Следующие четыре часа Джессика провела, склонившись над ржавым ведром в хвосте самолета. Летчик Паулито так любил воздушную стихию, что порхал и парил в ней по примеру птиц — то вверх, то вниз, то круто влево, то плавно вправо… Даже Джонни слегка побледнел, а Джессика… смотри выше.

Через четыре часа они приземлились в Форталезе, и здесь аэродром был уже нормальный, с посадочными полосами и вышкой. Паулито передал их с рук на руки пожилому усатому дядьке, что-то сказал ему — и дядька немедленно разулыбался, крутя усы и норовя поцеловать бледно-зеленой Джессике ручку. После напряженных переговоров выяснилось: дядька — родной дядя Хесуса, мальчик кормит всю семью, такой молодец, дядька ему обязан по гроб жизни, и раз Хесус сказал — в Венесуэлу, значит, в Венесуэлу.

Второго полета Джессика не запомнила, потому что крепко заснула на плече у Джонни. Когда же он ее растолкал, самолет уже катился по взлетно-посадочной полосе аэродрома в Карупано, Венесуэла…

10 Пусть сильнее грянет буря!.

Впоследствии обдумывая, как она станет рассказывать друзьям о своих похождениях, Джессика Паркер поначалу очень возгордилась — как ни крути, неохваченными остались только Индия, Китай и русская Сибирь, ну, может, еще Австралия, но это уж вообще невесть где, в старину на картах так и писали: здесь водятся драконы…

Когда же первый прилив гордости спал, Джессика вынуждена была констатировать: в основном ее путешествие пролегало через портовые города, а они, увы, похожи во всех странах мира.

Карупано оказался довольно большим городом — это они разглядели при подлете — но в историческом и познавательном смысле интереса не представлял. Зато порт здесь был большой, и Джонни Огилви явно повеселел, рассчитывая без проблем найти большой катер или яхту, которые смогут переправить Джессику Паркер в США.

Усатый родственник Хесуса тепло распрощался с ними, едва не прослезившись от счастья, когда Джонни вручил ему пятьдесят долларов. Ну и цены, думала Джессика. Из Бразилии в Аргентину за триста пятьдесят долларов на самолете вдвоем…

Утро было жарким, жизнерадостным, солнечным, и люди вокруг казались очень приятными, поэтому Джессика с удовольствием им улыбалась, пока сидела на скамейке и ждала Джонни. Вскоре он вернулся к ней, озабоченный и недоумевающий.

— Ничего не понимаю. Море спокойное, на небе ни облачка, катеров — не протолкнуться, а ни один из этих чертовых лентяев не хочет плыть на Пуэрто-Рико.

— Может, сразу на Багамы?

— Спрашивал — головами крутят. Главное, с чего…

Они перекусили в какой-то забегаловке, потом добрели до бензоколонки, где Джессика с наслаждением и даже некоторым остервенением умылась… практически вымылась целиком в маленькой раковине в дамской комнате. К полудню жара стала невыносимой, и они улеглись на пригорке, с которого хорошо был виден причал.

Джонни как раз погрузился в приятную дремоту, когда неугомонная блондинка затрясла его за плечо.

— Джонни! Джонни!!! Да проснись же, олух!

— Сама дура… Чего тебе?

— Джонни, там что-то происходит. Ты бы пошел послушал.

— Сама пойди и послушай.

— Я по-испански знаю только «Канта Сусана? Сусана канта, Сусана канта поко-поко» и еще «уно, дуэ, трес, кватро», так что иди и послушай, вдруг это важно.

Джонни со стоном поднялся на ноги и поплелся к причалу. Впрочем, изображать смертельно уставшего калеку преклонных лет он перестал довольно быстро. В порту и правда что-то происходило. Люди собирались группками, озабоченно переговаривались, смотрели на горизонт и качали головами.

Выяснилось вот что.

В Карибском море — это известно практически всем и каждому — полно островов. В свое время великие морские державы — Англия, Испания, Франция и Нидерланды — активно сражались друг с другом за право называть очередную жемчужину Кариб своей территорией, в результате все эти маленькие кусочки суши стали принадлежать означенным странам в абсолютно произвольном порядке. Вы могли сидеть под глубоко французской пальмой и смотреть, как с соседнего острова выгребает на надувном матрасе соседка-англичанка. Голландский Сен-Мартен вообще поделили пополам и отдали вторую половину все тем же неугомонным французам, так что ближайшие родственники в одной деревеньке вынуждены были по пять раз на дню переходить государственную границу…

Вот такая чехарда и привела к тому, что каждый из островов начал чувствовать себя чем-то вроде маленького отдельного государства. Возможно также, что из этих мест все еще не выветрился дух пиратства. Как бы то ни было… словом, государственные перевороты и революции здесь — обычное дело.

В тот день, когда Джессика Паркер и Джонни Огилви прилетели в Карупано, революция вспыхнула на острове Сент-Кристобаль, теоретически принадлежащем Франции, но решившем стать независимым. Плохо было то, что на острове имелась военная база, и ее служащие совершенно не ожидали такого подвоха от веселых и ленивых островитян. Гарнизон базы был разоружен в считанные минуты, немножко побит и отпущен с миром, а в руках потомков пиратов и корсаров оказались довольно нехилые образцы современного оружия, включая артиллерийские орудия. Осознав это, революционеры немедленно объявили акваторию вокруг острова мертвой зоной и отказались пропускать через свои территориальные воды любые суда.

Все это Джонни Огилви выслушал не моргнув глазом. Он прожил достаточно разнообразную жизнь, чтобы перестать удивляться подобным мелочам. В трех революциях такого рода он участвовал лично — правда, все три раза совершенно случайно, а не из идейных соображений.

В данный момент Джонни интересовало только то, что морем до Пуэрто-Рико не добраться. Точка. Остается самолет.

Мысленно застонав, Джонни пошел слоняться по причалу — и через пару часов его поиски увенчались успехом. Невысокий чернявый тип с бегающими глазками сообщил, что у него имеется родная тетя, чей второй муж, с которым она развелась, работает в автомастерской с одним парнем, брат которого женат на дочери сторожа аэродрома. У Джонни немножко закружилась голова, но он был тверд. За сто долларов бумажка с адресом и именем сторожа аэродрома перекочевала в его карман, и Джонни Огилви рысцой вернулся за Джессикой и вещами.

Джессика была на месте и крепко спала, но вещи бесследно исчезли. Джонни от злости хотел ее стукнуть — но тут она тяжело вздохнула во сне и немедленно стала опять похожа на ангела, поэтому он передумал. Вместо этого Джонни осторожно поцеловал Джессику в висок и потряс за плечо.

— Подъем. Как ни больно тебе это сообщать, но мы опять летим на самолете.

— Нет!

— Да. Зато до Багам прямым ходом. Отдадим оставшиеся деньги — согласится.

— Кто согласится?

— Тот, кто об этом еще не знает. Летчик. Поехали.

Самолет оказался уже привычной «сессной», а летчик — молодым пареньком со светлыми волосами и удивленными серыми глазами. При виде Джессики парень немедленно онемел и стал автоматически кивать на все слова Джонни, так что договоренность была достигнута быстро. Парень с оригинальным и редким именем Антонио брался за пятьсот долларов довезти Джессику до острова Эльютера, одного из самых крупных в Багамском архипелаге, где можно сесть на что угодно и добраться до Майами, Форт-Лодердейла или Уэст-Палм-Бич… дальше сами разберутся.

Джессика увидела, что конверт с деньгами опустел, и нахмурилась.

— Джонни, а как же ты?

— Что — я?

— Как ты без денег?

— Пойду прямо сейчас да наймусь на работу, эка невидаль.

— Какая работа! А я?

— А ты летишь на Багамы.

— И все?

— Джесс. Мы уже говорили об этом. Мне туда нельзя, пойми.

— Мне тоже нельзя. Что ты наделал, почему ты так боишься?

— Я не боюсь. Просто… это глупо.

— Просто ты хочешь от меня избавиться! Я тебе надоела, да?!

Джонни смотрел на раскрасневшуюся и злую, как оса, Джессику и молчал. Он очень хотел сказать ей, что не представляет своей жизни без нее, что боится только одного — проснуться завтра утром в одиночестве, что больше всего на свете он хотел бы увезти ее с собой в Африку… но ничего этого говорить было нельзя. Она должна вернуться домой, в свою жизнь, и в этой жизни нет места для Джонни Огилви.

Джонни вздохнул и притянул к себе Джессику.

— Я полечу с тобой, солнышко, и посмотрю, как ты пойдешь по песочку пляжа на Эльютере. Помашу тебе рукой. И вернусь вместе с Антонио в Карупано. А потом, когда ты уладишь все свои дела, а я свои, мы с тобой обязательно встретимся и решим, как нам жить дальше. Лады?

— Нет! Потому что все так говорят — а потом никто не возвращается. Если мы расстанемся, то навсегда, понимаешь ты это?!

Джонни нахмурился, сердито поднялся с колен и повелительно указал на самолет.

— Марш на место. И не смей говорить слово «навсегда»! Я сказал — увидимся, значит, увидимся.

Сумерки плыли над океаном, когда «сессна» наконец взлетела. Джессика нахохлилась возле иллюминатора, Джонни попытался ее обнять, но она яростно вырвалась и отвернулась. Джонни вздохнул и стал от нечего делать смотреть на приборы.

Примерно через двадцать минут полета рация ожила и заголосила на все лады. Джонни увидел, как побледнело лицо Антонио, как на лбу выступили капли пота — и негромко спросил:

— Что случилось, амиго? Плохие новости?

— Грозовой фронт. Что-то вроде шквала. В прогнозе его не было.

— Это хреново. Надо разворачиваться.

— Не успеем. Он очень быстро заходит вокруг нас. Если не прорвемся прямо, то попадем в самый центр воронки…

Джонни покосился на надутую Джессику — и решительно сел в соседнее с Антонио кресло. Парнишка быстро взглянул на него.

— Вы умеете управлять самолетом?

— Я, парень, чем угодно управлять умею, только вот маршрута не знаю. Рассказывай, по ходу подстроюсь.

Джессика осторожно покосилась на Джонни — и увидела, что он пересел в кресло второго пилота. Ни о чем плохом она не подумала, а вот то, что ее любимый умеет буквально все на свете, наполнило ее сердце гордостью. Продолжая гордиться, Джессика осторожно переползла вперед и стала смотреть через плечо Джонни на все эти рычажки и лампочки, в которых в жизни не разобраться, а вот Джонни разбирается!

Увлеченная миганием лампочек, она не замечала, как стремительно густеет вокруг самолетика тьма, как становится все труднее дышать и как изменился звук работающего двигателя. «Сессна» изо всех сил рвалась вперед, сквозь грозу, и Джонни Огилви с ужасом понимал — мотор не выдержит, сдохнет…

Полыхнуло бело-голубым и нестерпимым пламенем прямо перед глазами, загорелись оба винта, пронзительно закричала Джессика, а вслед за ней — Антонио, и тогда Джонни, отчаянно ругаясь страшными армейскими словами, вцепился в рычаг и потащил его на себя, пытаясь хоть немного выровнять самолет…

Острова ровные, билась назойливой мухой в мозгу последняя надежда. Острова ровные, море неглубокое. Можно сесть на воду, у «сессны» есть лыжи…

Потом полыхнуло еще раз и еще раз, в ушах что-то щелкнуло, и стало совсем тихо, а еще через мгновение стало еще и темно…

Он открыл один глаз и увидел голубое небо. Чуть правее — нестерпимое золото, прямо в глаз. Солнце. Часов десять утра…

Под ним было мокро и прохладно. На зубах песок скрипит. Интересно, куда подевалась ночь?

Была гроза, это он помнил. Молния ударила прямо в фюзеляж самолета. А где самолет? Джессика!!!

Джонни Огилви неимоверным усилием заставил себя перекатиться на живот, потом встал на четвереньки, немного постоял так, пытаясь унять головокружение, выяснил, что стоит на отмели и вокруг плещутся ленивые маленькие волны, потом поднялся на ноги и побрел по бесконечному белому пляжу, направляясь к симпатичной пальме, растущей футах в тридцати от него.

В голове стреляло и взрывалось, в глазах то и дело вспыхивали фейерверки, но в целом тело слушалось довольно прилично. Во всяком случае, ни руки, ни ноги не сломаны, а это главное. Теперь надо найти Джессику.

Она нашлась под той самой пальмой. Сидела на песочке и плакала, бедный его ангел, потому что рядом с ней лежал Антонио, и Джонни сразу понял, что он мертв.

Джессика подняла зареванное и распухшее лицо, длинно всхлипнула и кинулась к Джонни на шею.

— Ты… жив…

— А что мне сделается. Джесс, ты не реви, пожалуйста. Ты скажи мне, у тебя все цело?

— Да… а он…

— А ему не повезло. Все. Точка. Надо думать о живых. Ты огляделась по сторонам?

— Нет… Я очнулась вон там, на песке. Мы в море упали, да?

— Ну мы-то с тобой точно в море, а вот парнишка, судя по всему, стукнулся уже об землю.

— Джонни, его надо как-то…

— Я потом его похороню. Пойдем-ка на берег. Надо обсохнуть, оглядеться и найти воду.

— А вдруг мы ее не найдем?

— Ну как это… Пальма же есть? И вон зелени сколько. Найдем. А еды я тебе наловлю в океане сколько хочешь.

— Джонни…

— Что, малыш?

— Мы… на необитаемом острове, да?

— Ты будешь смеяться, но, скорее всего, да. Иначе нас бы уже нашли. На Багамах классные спасатели.

— Откуда ты знаешь, что мы на Багамах?

— Ну я же приборы смотрел… Мы прошли пролив Мона, потом еще минут сорок летели в грозе, сбиваясь аккурат туда, куда нам и нужно — к северу. Это Багамы, даже не сомневайся.

Джессика вдруг сердито засопела.

— Вот теперь ты понимаешь, что я была права?

— В чем же, интересно?

— А в том! Вот не полетел бы ты со мной — и что бы я сейчас делала, а?

— Да я уж понял. Ни на секунду нельзя тебя одну оставить. Ладно, чего там. Сядем в тюрьму вместе. Только учти, тебя выпустят значительно раньше…

— А давай тут жить? Всю жизнь.

— Ты первая домой запросишься.

— Ни за что! Я всю жизнь мечтала жить на необитаемом острове, а если ты будешь со мной, то мне и делать ничего не придется. Знай себе лежи и загорай…

Они разговаривали, чтобы заглушить тревогу, и брели по белому песку, обнявшись, чтобы не упасть. Солнце припекало все сильнее…

Остров оказался совсем маленьким. Судя по всему, во время штормов он почти полностью скрывался под водой — по всему периметру его окружала широкая песчаная отмель. Лишь в самой середине острова находился небольшой холм, густо заросший самой разнообразной растительностью — и трава, и кустарники, и деревья словно условились не мешать друг другу и честно поделить крошечную территорию.

К счастью, под деревьями обнаружился родник, и Джессика смогла напиться вдоволь. Джонни тем временем задумчиво срывал с дерева маленькие зеленые плоды и смотрел на океан. Плоды по вкусу напоминали сладкое мыло, но голод немного утолили, после чего новые робинзоны уселись в тенечке, чтобы обсудить создавшееся положение. Джонни мрачно изрек:

— Главное, чтобы нас нашли до того, как начнется шторм. Иначе нас просто смоет.

— А когда он начнется?

— Ну рано или поздно, я полагаю. В это время года они не редкость, шторма-то…

— Я думала, Багамы все обитаемые.

— Сама видишь, тут ничего нельзя построить. Он слишком маленький, почти целиком уходит под воду. Сюда наверняка катают туристов позагорать, половить рыбу — но не больше.

— Ох, когда же они приплывут…

— Если парнишка успел включить позывные — довольно скоро. Мы сейчас с тобой разведем костер и будем рыбу ловить, вот что.

Джессика задумчиво оторвала широкий лоскут мха от корня дерева, возле которого они сидели, и совершенно спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала:

— О, гляди-ка! Сундучок…

Это был именно сундучок — размером всего лишь с ноутбук, высотой… с два ноутбука. Металлический. Украшенный какими-то листочками из жести, стилизованный под старину — типичный «подарок с Кариб». Лежал он здесь явно давно — жестяные части проржавели и местами истлели.

Джонни открыл сундучок, поддев крышку лезвием своего складного ножа, и Джессика восхищенно вздохнула.

Колье из аметистов. Изумрудные серьги. Ожерелье из нескольких рядов золотых монеток. Браслет с голубыми топазами и жемчугом. Рубиновое колье. Серьги с жемчугом. Бусы из жемчуга. Мужской перстень с опалом. Коралловое ожерелье…

Всего набралось двадцать три вещи. Оправа везде — золото. Работы старинной, но не очень — начало двадцатого века, конец девятнадцатого. Джессика немного разбиралась в таких вещах, потому что бабушка — папина мама — обожала драгоценные камни и прекрасно в них разбиралась.

Джессика поправила золотое ожерелье — оно ей понравилось больше всего — и подняла сияющие глаза на мрачного как туча Джонни.

— Это же наше, да? Мы не должны никому это отдавать?

— Для начала это надо отсюда как-то увезти. У нас ни вещей, ни рюкзаков, ни сумок.

— Я могу надеть это все на себя…

— … А я скажу, что ты — моя рождественская елка. Нет уж. Лучше перепрятать сундучок в другом месте и вернуться сюда… когда выйдем из заключения.

— Джонни, ты пессимист. Ну что плохого ты мог сделать? Разбил витрину? Ушиб хулигана до смерти?

— Мне светит лет десять, к твоему сведению.

— За что? Ну брось, Джонни, расскажи мне.

Он вскинул на Джессику свои горячие карие глаза, помолчал, а затем начал говорить — медленно, с трудом подбирая слова.

Армейские друзья — это на всю жизнь. Джонни Огилви понял это еще в армии. Отличные подобрались ребята у них во взводе! Пабло Каррерас был самым отчаянным, а Сай Беллами — самым веселым. Клоун Сай — так его и командиры звали.

После армии всех раскидало по стране. Джонни сменил дюжину разных специальностей, даже в колледже пытался учиться, но как-то не пошло…

Пять лет назад Сай объявился на горизонте. Точнее, подсел к Джонни в один прекрасный день в баре. В то время Джонни устроился летчиком на гражданский аэродром в Финиксе, штат Аризона. Перевозил почту, разные хозяйственные грузы, иногда даже деньги местных банков… Финикс — вполне приличный городок, но встретить здесь Сая Джонни не ожидал.

Слово за слово, стакан за стаканом — Сай не изменился за прошедшие годы, был по-прежнему весел, раскован и нахален. Шутки и прибаутки так и сыпались с его уст, и все девчонки в баре были уже их, и парочка парней из местных собиралась начистить им за это фотокарточки — одним словом, утро следующего дня Джонни и Сай встретили в полицейском участке, причем чувствовали себя абсолютно счастливыми.

Потом Сай несколько раз навещал Джонни на аэродроме, пару раз упросил дать ему порулить, слетал с ним в Мексику…

Как-то вечером Сай сделался до невозможности серьезен, отказался от пива, прогнал всех девчонок и обратился к Джонни с просьбой.

У него есть товар — нормальный товар, мелкая галантерея, но сделанный без лицензии. Продать его в Штатах нельзя, но в Мексике он пойдет на ура, только вот переправить бы его туда… У Сая даже распространитель есть, но коридор через границу стоит слишком дорого.

Джонни заметил, что это контрабанда и за нее по головке не погладят. Сай возразил, что контрабанда страшна, когда торгуют оружием или обогащенным ураном, а подушечки для иголок и прихватки для кастрюль ни в коем случае не нанесут урона США, ни материального, ни морального.

И Джонни согласился.

Он летал в Мексику два раза в неделю, возя с собой по сумке или коробке Саевых прихваток, иногда брал по две коробки…

Короче говоря, однажды ему уже на взлетно-посадочной запретили вылет, он описал по аэродрому круг, а когда открыл люк — в машину шагнули копы.

Естественно, в подушечках и прихватках был героин.

Про Сая Джонни словом не обмолвился, это и не понадобилось. Адвокат сказал, что дело плевое, Джонни не посадят, потому что он ничего не знал, разве что от полетов отстранят и лишат лицензии, ну и исправительные работы на пару месяцев — для острастки. Так и вышло. Почти. Лицензии его лишили, объявили наказание в виде месяца исправительных работ — но в этот момент прокурор зачитал новый иск.

Саймон Беллами, арестованный в Сан-Франциско за хранение наркотиков, заявлял под присягой, что наркотики ему передал его армейский друг Джон Огилви и попросил держать у себя. Также Саймон Беллами утверждал, что Джон Огилви в течение полугода возил наркотики в Мексику, наладив надежный канал сбыта…

Короче говоря, Клоун Сай свалил всю вину на своего армейского дружка Джонни Огилви и не моргнув глазом свидетельствовал против него на очередном суде. В Аризоне власти очень нервничают при слове «наркотрафик», потому как Мексика совсем рядышком. Джонни светило лет десять, шансов не было никаких, поэтому во время очередного заседания суда, на котором как раз и должны были вынести приговор, Джонни перемахнул через барьер, свалил оторопевшего охранника мощным ударом в челюсть, вылетел на улицу и дал деру.

Он ушел через границу в Мексику, потому что к нему хорошо относились многие простые люди. С тех пор он ни разу не был в Штатах, только месяц назад рискнул, слетал на свадьбу к еще одному армейскому дружку…

Джессика, выпрямилась, зазвенев ожерельем. Вытянула вперед указательный палец, украшенный великолепным перстнем с изумрудом, и выпалила:

— Рокко Сальваторе! Армейская кличка Кабан!

Джонни ошалело посмотрел на нее.

— Откуда ты знаешь?!

— Потому что я тоже там была! Это моя лучшая подруга вышла за твоего армейского дружка! И я видела тебя на свадьбе! Ты был в белой рубашке и с хвостом, как у Дункана Маклауда! И я полезла через окно, чтобы тебе отдаться, но ты уже ушел!

— Я нелегально прилетел в страну, на пару часов, специально чтобы поздравить Рокко… я хотел попросить его о помощи, но потом подумал, что это нечестно — переваливать на него свои проблемы, да еще в день свадьбы…

— Ой не могу! Я так и знала, что это ты! И мне потребовалось объехать полмира, сесть в тюрьму, упасть с самолета — чтобы это узнать!

— Джесс…

— Даже не мечтай, Огилви! Я не отпущу тебя. Я не дам тебе смыться, понял? Я добьюсь пересмотра дела и твоего оправдания, а потом я запру тебя у себя дома и никуда не выпущу…

— Джесс, мы не сможем быть вместе.

— Почему?

— Потому что… потому что я — бродяга, а ты — принцесса, потому что мне не нравится сидеть на одном месте, потому что я понятия не имею, как планируют семейный бюджет, и ездят на выходные в Эль-Параисо, и копят на стиральную машину и трейлер — меня от этого тошнит!

— Слава богу!

— Что?

— Что слышал. Слава богу. Я и так знала, что ты — не он, но теперь убедилась окончательно.

— Я ничего не понял.

— И не надо. Иди сюда. Обними меня, поцелуй и позволь хоть на полчасика почувствовать себя принцессой, которая попала в лапы к кровожадному корсару!

11 Джессика. Как я провела лето…

Мы занимались любовью, а потом перепрятывали сокровища. Надо сказать, довольно утомительное дело. Хорошо хоть Джонни согласился на дупло магнолии — а не на глубокую яму у подножия очередного дерева, которую нам наверняка пришлось бы копать руками.

Ожерелье я себе все-таки оставила, потому что оно мне страшно нравилось, и теперь бродила в нем по песочку, а мой ненаглядный стоял с длинной палкой в руках на мелководье и ждал, когда к нему подплывет рыба.

Темные волосы, схваченные в хвост, рельефные мышцы, проступающие сквозь намокшую белую рубаху, и завернутые до колен мешковатые брюки превращали Джонни в истинного пирата, и я немедленно узрела очами души своей фрегат на горизонте, и повисшие клочьями паруса, и «Веселый Роджер» на грот-мачте…

— Осторожно, бестолочь!!!

Острая боль пронзила мою ногу, и я с воплем повалилась в набежавшую волну, задрав к небесам окровавленную ступню. Морской еж в полуобморочном состоянии копошился рядом на песочке.

Джонни бросил палку и помчался ко мне. Уколы морских ежей крайне болезненны, так как иглы имеют обыкновение обламываться у вас в теле, но на этот раз мне повезло — я всего лишь пропорола ногу.

Так мы и барахтались в прибрежных волнах, причем раненая нога потихоньку отходила на второй план, а поцелуи становились все откровеннее… к сожалению, в этот момент нас и приплыли спасать.

Катер береговой охраны США взревел сиреной, дюжие ребята в шортах и спасательных жилетах приплыли к нам на надувной моторке, тело несчастного Антонио бережно упаковали в пластиковый мешок и отвезли на катер отдельным рейсом… короче говоря, через пару часов мы были уже на Эльютере, где меня до сих пор ждало, вы не поверите, восхитительное бунгало со всеми удобствами, и кровать, и горячий душ, и настоящий унитаз… о, сколько радости способны нам иногда доставить самые немудреные вещи!

Джонни был тих, мрачен и подозрительно спокоен. Я подумывала о том, чтобы привязать его к кровати, но слишком устала, чтобы заняться этим всерьез. Я приняла душ, попутно порадовавшись своему абсолютно кофейному загару — три недели на свежем воздухе, знаете ли, способствуют — и завалилась спать.

Разбудил меня Джонни, и по его серьезному и торжественному лицу стало понятно, что нас пришли арестовывать. Я поцеловала своего ирландца и сказала ему, что мы должны быть сильными — в конце концов, в дупле магнолии нас ждут бриллианты — после чего смело отправилась на встречу с правосудием.

Первым делом на меня с отчаянным воплем бросилась Эбби Сальваторе, в девичестве Лаури. Сквозь ее бессвязные вопли и причитания я смогла разобрать, что примерно неделю назад мои друзья и знакомые соизволили все же начать волноваться за меня и предприняли некоторые усилия, чтобы отыскать мои следы. Поиски велись в основном «от противного» — друзья выясняли, где я так и не появилась. Собственно, началось это уже в Касабланке, так что Рокко был командирован в Африку, где марокканские коллеги смущенно признались, что задержали гражданку США Джессику Паркер в аэропорту за контрабанду и препроводили ее в тюрьму, но потом выяснилось, что это недоразумение, и представитель консульства США (маленький безобидный толстячок по фамилии Ризби) забрал документы мисс Паркер и отправился за ней в узилище. Судя по всему, из узилища он ее забрал, так как никаких следов мисс Паркер более обнаружено не было.

Проверив информацию и выяснив, что никакого мистера Ризби в консульстве США нет и никогда не было, Рокко встревожился и прибавил оборотов. Копом он был прекрасным, так что довольно скоро отыскал следы мистера Ризби в отеле «Амбассадор», нашел и горничную Хадижу, которая выбрасывала из номера мусор, и та, сраженная дьявольским обаянием Рокко, призналась, что по приказу маленького американца сожгла документы какой-то женщины. Паспорт, права и билеты на самолет и круизный лайнер. Да, женщина на фотографиях была светловолосая. И имя вроде бы на «Дж»…

Теперь взволновался даже Рокко, и меня целую неделю искали все спецслужбы моей страны, однако результатом поисков стал всего лишь арест в Кейптауне некоего Сэма Франкетти по прозвищу Гоблин, довольно крупного нью-йоркского гангстера, связанного с контрабандой героина и фальшивых денег. Мои следы решительно не желали находиться, хотя Гоблин уверял всех, что я плыву на корабле «Королева Виктория» в Рио-де-Жанейро… Надо ли пояснять, что на «Королеве Виктории» обо мне никто ничего не слышал? Полиции показалось, правда, что гражданин Великобритании лорд Бакберри мог бы что-то рассказать, но давить на деда было нельзя, потому как он оказался большой шишкой из британской разведки.

И в Рио меня не было, и в Африке меня не нашли — рыдающая Эбби три дня назад набралась сил и позвонила маме в Женеву. Мама Гвен отреагировала удивительным образом. Она сообщила Эбби, что паниковать не стоит, надо просто немного подождать. Посоветовала заваривать пустырник на ночь и ни в коем случае не покупать детские вещи заранее. Ошеломленная Эбби все еще пыталась переварить загадочные слова миссис Паркер, когда ей позвонила ее гинеколог и поздравила с трехнедельной беременностью…

— Понимаешь, Джесс, она знала! Твоя мать знала заранее!

— Подумаешь, она всегда все знает. Я привыкла.

— А я нет! Я чуть с ума не сошла. Где ты была?

— Практически везде, но об этом позже. Сейчас мне нужен твой муж. Рокко, я официально заявляю: если вы посадите Джона Огилви, то я хочу сидеть с ним рядом…

— Стоп. Не так быстро.

Рокко придвинулся ко мне, и я немножечко струхнула. Он был очень большой и очень… убедительный. Мне кажется, бандиты и прочие преступники должны сами надевать наручники при его приближении. Во всяком случае, мне захотелось сделать именно это…

— Джессика, скажи, пожалуйста, почему я должен сажать Джонни, куда я должен его сажать и каким образом ты собираешься сидеть с ним рядом, будучи ни в чем не виноватой?

— Ага, значит, ты сам знаешь куда!

— Догадываюсь. Но за что?

— Его оговорили, Рокко! Он не виноват, он свой месяц отсидел, а ваш этот Сай сказал, что это он, а Джонни удрал, потому что десять лет — это очень много, а тебя он не хотел беспокоить…

— Ой господи, да что ж это такое?! Эбби, скажи ей! Джесс! Заткнись на минуточку и выслушай меня. Джонни давным-давно оправдан. Еще четыре года назад. Сай уже в тюрьме серьезно заболел и признался перед смертью, что оговорил Джонни. Все обвинения с него сняты. А что касается тебя, то твои документы уже готовы, так что тебя даже за вождение без прав нельзя привлечь…

— Рокко! Эбби! Как же?! А он не знал! Он к вам на свадьбу нелегально…

— Вот придурок! А я и смотрю, что он такой стремный — поздравил и смылся куда-то… Где он?

— Он там… был…

Я вылетела на улицу и превратилась в ледяную статую.

Прямо посреди песчаной дорожки был воткнут большой цветок магнолии, а на песке было написано:

«Люблю, но вместе нам нельзя. Будь счастлива, солнышко. Я убежал».

Я топнула ногой и разрыдалась. В тот момент мне казалось, что это единственное, что я могу сделать…

В себя я приходила два месяца. Сначала у мамы и папы — в полной тишине и покое на Женевском озере, потом — у деда с бабушкой в Ирландии. Там покой мне только снился.

Мои дедушка и бабушка — уникальные люди. Дедуня Тейр рыжий, зеленоглазый и горластый, бабаня Морвен — синеглазая, черноволосая и вкрадчиво-опасная тихоня. Им уже за семьдесят, но дед до сих пор ревнует бабаню, а та уже пятьдесят пять лет подозревает, что Лена О'Брайен строит ее Тейру глазки…

Короче, тишиной в нашем доме в Ольстере и не пахнет.

Если моя мама знает все до того, как я ей что-то расскажу, то бабаня знает все до того, как это со мной случится, поэтому и расспрашивать она меня ни о чем не стала, только фыркнула, как кошка, и свирепо изрекла:

— Смотри, пробросаешься!

Дедуня Тейр немедленно встал на мою защиту и изъявил желание поездить с внучечкой по Ирландии, чтобы, во-первых, отдохнуть душой, а во-вторых, не слышать некоторых недобрых старых ведьм хоть недельку.

А в-третьих, без помех хлестать темное пиво и глазеть на бесстыжих девок, ехидно добавила бабаня Морвен. После традиционного скандала мы мирно пообедали, и дед увез меня на природу.

Дедуне я всегда рассказывала все. Дед Тейр, несмотря на свое грозное и боевое политическое прошлое, оставался в душе развеселым пацаном, верящим в фей и баньши. Из всего моего рассказа ему больше всего понравилась часть про сокровища. Ну, и Джон Огилви…

— Вот что, девочка, как ни противно это признавать, но твоя ведьма-бабка права: такими парнями не разбрасываются. Придется его найти и охомутать. Надо же породу исправлять…

Дедуня до сих пор не мог успокоиться насчет брака мамы с моим отцом. Одно то, что Джонни был ирландцем, делало его в глазах дедуни идеальным женихом.

Неделю мы с дедуней ездили по стране, пили пиво и пели народные песни в придорожных пабах, а через неделю я вылетела в Штаты, провела несколько дней дома в Огайо, сделала всякие необходимые распоряжения — и улетела во Флориду.

Рокко Сальваторе только в середине сентября нашел Джона Огилви — на захолустном ранчо в Техасе — и вручил ему документы об освобождении от всякой уголовной ответственности. Кроме того, Рокко небрежно заметил, что одному его знакомому хозяину отеля на Багамах требуется летчик.

Через неделю Джонни Огилви прилетел на скалистый и прекрасный остров Большой Абако и поступил на службу в отель «Орлиное гнездо»…

Джонни Огилви допил последний бокал и тяжело сполз с высокого табурета. Наоми сочувственно покачала головой.

— Джонни, ты зря так убиваешься, честное слово. Вот подожди, скоро шторма закончатся, в декабре сюда понаедет толпа симпатичных девчонок, ты забудешь свою блондинку, поверь.

— Я ее никогда не забуду, ясно? И вообще, не разговаривай со мной, юная змея. Я этого не заслуживаю. Я — идиот.

— Неправда. Ты красавчик, ты летчик, ты классный парень, и, если бы не Сид, которого я люблю больше всех на свете, я бы давно уже закадрила тебя по самые помидоры, но ты не расстраивайся, а иди домой, ложись и спи, завтра все равно никто никуда не летит.

— Ладно. Спок ноч.

— Чао, красавчик.

— Пока, змея.

Джонни вышел из бара и побрел, спотыкаясь, по крутой тропинке, ведущей на самый верх скалистого утеса, давшего название всему отелю.

«Орлиное гнездо». Вообще-то предполагалось, что в бунгало на вершине утеса будет самый крутой и дорогой номер — но после первого же сезона выяснилось, что дураков, готовых в свой медовый месяц лазить по несколько раз на день высоко в гору, нет, старички со старушками не потянут подобный моцион физически… короче, бунгало стали отводить наиболее физически крепким сотрудникам, например, летчикам.

Джонни работал здесь уже месяц, зарплата была отличная, самолет прекрасный, хозяин отеля ему нравился — однако улыбку на лице Джонни видели очень редко. Только по долгу службы — и то какую-то жалобную. В приватных вечерних беседах хозяин отеля Ричард Гордон, старшая повариха Кларибель, спасатель Пепе и барменша Наоми пришли к единому мнению: бравый летчик Джонни умирает от несчастной любви.

Его окружили нежной заботой и ненавязчивым вниманием — хозяин даже несколько обеспокоился, не сиганет ли несчастный влюбленный прямо со своего удобнейшего утеса в океан? Глубина там приличная…

Джонни ничего этого не замечал, работал, загорал, купался — и больше всего боялся ложиться спать, потому что во сне к нему приходила я…

Итак, Джонни добрался до своего «Орлиного гнезда», выкурил последнюю сигаретку, потом ввалился внутрь и долго стоял под душем, бессвязно обзывая самого себя разными обидными словами и прозвищами. Выйдя из душа, споткнулся обо что-то твердое и острое, шипел, растирал ушибленное место, хотел посмотреть, что это было, но передумал, побрел к широкой кровати и рухнул поверх одеяла как был, голый, мокрый, пьяный и несчастный…

Через несколько минут он замерз, потому что ветер продувал бунгало насквозь, и полез под покрывало. Еще через пятнадцать секунд к спине и всему остальному Джонни Огилви прижалось несомненно женское и явно голое тело… Мое, между прочим.

И были охи, ахи, слезы, стоны, смех, шепот, клятвы, проклятия, громкое дыхание, скрип кровати — чего только не было, а потом Джон Огилви отскочил от меня как ошпаренный, слез с кровати и зашагал по комнате взад-вперед, гневно потрясая кулаками и громко объясняя мне, почему нам никогда не быть вместе…

Я лежала и наслаждалась зрелищем — звуковой ряд был так себе. Я по нему, дураку, очень соскучилась, и в данный момент именно об этом и думала, а вовсе не о том, как мы будем жить дальше. Будем — и хорошо. Мне этого вполне достаточно.

Наконец Джонни выдохся и посмотрел на меня. Я грациозно — ну мне так кажется — слезла с кровати и подошла к нему. Посмотрела в его растерянные и сердитые карие глаза. Провела пальцем по тетке в тунике… потом по иероглифу…

Джонни зарычал и отскочил.

— Джесс! Ты вообще меня не слушаешь, да?

— Ты за кладом летал?

— Нет. Он твой. Это ты его нашла.

— Ой господи, как ребенок прям…

— Джесс, ты слышала, что я сейчас говорил?

— Слышала, глупости ты говорил. Значит, ты так и не летал за кладом?

— Да нет же!

— А я летала.

— Ну и… Что? Одна?

— Почему одна? Наняла прогулочный катер, отправилась ловить рыбу. Они меня высадили и вернулись через три часа.

— И… что?

— Поймала двух тунцов и какую-то мелочь.

— Я не про рыбу!

— А про что? Ах про клад… ну да, и его вывезла.

— И… где он?

— Сапфиры с жемчугами подарила Эбби, ей идет. Рубин Монике. Изумруды маме. Себе взяла топазы и то ожерелье.

— И…

— А все остальное здесь. Это тебе.

— Что?!

Я зажгла свет и подняла с пола тот самый сундучок — Джонни об него и споткнулся у самой двери. Я поставила его на широкий подоконник и откинула крышку. Сверкнули камни, теплым светом засияло золото.

Джонни Огилви выпрямился и покачал головой.

— Мне не нужны сокровища. Мне нужна только ты. Но я никогда не смогу быть с тобой…

— Ой, как ты мне надоел, Джонни Огилви! Почему теперь-то? Ты невиновен, я свободна…

— Ты богата, а я…

— Ой, держите меня! Последняя моя профессия — официантка в баре! Откуда богатство?

— А это?

— Ах это… Ну если только оно мешает тебе сделать мне предложение…

И я небрежно столкнула сундучок с окна в бушующую пропасть…

Постскриптумы…

Венчаться мы летали в Ирландию, само собой. В Дрохеду. Дедуня Тейр устроил моему Джонни такой мальчишник, что на следующий день бабаня Морвен опять подала на развод.

Мама и папа привезли из Женевы свадебный торт — ума не приложу, как им это удалось. Мама Гвен рассеянно сообщила, что мою комнату уже начали перекрашивать, стены будут и розовыми, и голубыми, но кроватки покупать пока рано. Я решила, что лучше ничего не уточнять…

Ноябрь в Ирландии лиричен, в Англии — омерзителен, в Огайо — скучен, а на Багамах — слишком бурен, так что мы махнули в путешествие по Африке. Нет-нет, никаких кораблей! Все по-взрослому — машина, палатка, москитные сетки и куча прививок, от которых болит зад.

Где-то в районе веселого города Канкан (это в Гвинее, мне там очень понравилось, хотя Джонни укусил крокодил) меня начало тошнить по утрам. Мы ели всякую дрянь, так что я не очень обращала на это внимание, но потом приехали в одну чудную деревушку на берегу реки Джолибы (где, собственно, Джонни и укусил крокодил. Совсем маленький, не волнуйтесь. По-моему, он просто испугался), и местная колдунья благословила меня особенным способом. Джонни снимал это на камеру, а когда показал эти съемки неделю спустя знакомым археологам во Фритауне, те немедленно начали его и меня поздравлять. Выяснилось: так в Африке благословляют беременных женщин. Джонни очень радовался, потом ругался, что мы опять не проедем до конца всю Африку, потом опять радовался — в результате мы все-таки поплыли на корабле и на обратном пути заехали в Англию, к леди Треверс и лорду Бакберри…

В апреле следующего года родились наши близнецы, Кейра и Кевин. Разноцветная детская в доме на берегу Женевского озера пришлась очень кстати. Лучше не задумываться, откуда мама Гвен все это знала…

Во-от, а в начале июня мы приехали к нашему папе Джонни, потому как сезон в разгаре, и он летает над Большим Абако, словно альбатрос. Что еще?

Да, кстати, я совершенно счастлива! Счастливо и вам.

P.P.S. Я лежу на белом песке в тени изумрудной пальмы, дети ползают по моему голому животу и гукают, а вы угадайте, что сейчас делает Джонни? Нет-нет, у него сегодня выходной, так что он не в небе.

Все равно не догадаетесь.

Сразу после возвращения из Африки мой ирландец купил себе акваланг и стал учиться дайвингу. Держу пари, сейчас он наверняка прочесывает дно бухты у подножия утеса «Орлиное гнездо».

Ведь теперь, если он найдет сундучок, это будет уже его клад…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Пролог

1 Джессика. Размышления блондинки

2 Пойду из дома налегке…

3 Не ходите, девки, в Африку гулять!

4 Джессика. Луна над Касабланкой

5 Зов дальних морей

6 Красиво жить не запретишь

7 Джессика. Путевые заметки непутевой блондинки

8 Игра в прятки на раздевание

9 Полный штиль, предвещающий полный шторм

10 Пусть сильнее грянет буря!.

11 Джессика. Как я провела лето…

Постскриптумы… X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?