«Желтые перчатки»

Анна Дубчак Желтые перчатки

Дубчак Анна Васильевна "Желтые перчатки": Роман

М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT», 2001. – 240 с.

(Русский романс)

ISBN 5-17-011427-3 (ООО «Издательство ACT»)

ISBN 5-271-03211-6 (ООО «Издательство Астрель»)

В оформлении обложки использованы фотоматериалы Романа Горелова

Аннотация

Кто спасет молоденькую, одаренную провинциалку, которая, отчаявшись пробиться в безжалостном мире столичного «модного бизнеса», решилась на жалкое и трогательное, полудетское «мошенничество»?

Только – Госпожа Судьба!

Судьба, в самый отчаянный момент пославшая на помощь девушке «последнего из джентльменов» нашего времени. Мужчину, способного спасти ее – и НИЧЕГО не потребовать взамен? Мужчину, готового подарить ей свою любовь – и попросить только одного: принять эту любовь…

***

Два сумасшедших дня, проведенных в гостинице, перевернули две жизни, но привели к долгой разлуке. И вот судьба в награду дарит Валентине, начинающему модельеру, поездку в Париж со своей коллекцией и встречу с любимым мужчиной…

Анна Дубчак Желтые перчатки

«И страсть, и любовь, и похоть – все это

прекрасно. Это все едино. Если это не так,

то я ничего не понимаю».

ГЛАВА 1

Маленькие изящные ножнички упали как раз в тот момент, когда работа была практически закончена: с двух женских костюмов фирмы «Кристиан Диор» были срезаны фирменные шелковые нашивки с золотой вышивкой. Продавщица, проходившая в это самое время мимо примерочной, остановилась и с удивлением уставилась на ножницы. И когда из-под тяжелой красной бархатной занавески показалась чья-то рука, пытавшаяся дотянуться до них, решительно ворвалась в примерочную и чуть не сбила с ног девушку.

– Зачем это вам понадобились ножницы? – спросила продавщица, с интересом разглядывая висевшие на плечиках костюмы – черный и красный. – Что вы молчите? – У девушки пылали щеки, дрожащими руками она натягивала по инерции перчатки ярко-желтого цвета, которые прекрасно гармонировали с отлично сшитым черным костюмом из кашемира.

Опытный глаз профессионала сразу же оценил дорогие туфли из нубука и великолепной кожи сумочку цвета лимонной кожуры.

Однако что-то здесь было не так.

– Вы выбрали себе костюм? – уже более мягко спросила продавщица, поскольку в то же время ей не хотелось потерять потенциальную покупательницу.

И тут ее взгляд упал на воротник одного из костюмов – на нем торчали нитки от свеже-споротой нашивки. Все еще не веря в свою догадку, она повернула к себе другой костюм…

– Наташа! Вызови срочно милицию! Эта девица отрезала этикетки… Она же сумасшедшая! Кто же теперь купит эти костюмы?

Полупустой салон «Кристиан Диор» словно проснулся. Сонные, уставшие к концу рабочего дня продавщицы обступили девушку.

Они мысленно прикидывали стоимость одежды, в которую она была одета, и никто не мог взять в толк, зачем понадобилось такой роскошно одетой особе срезать какие-то нашивки, хоть они и диоровские.

У Валентины закружилась голова. Она первый раз за все эти годы так влипла.

Инстинкт самосохранения придал ей силы, и она, вдруг резко оттолкнув от себя тяжело дышащую продавщицу, ту самую, которая и «застукала» ее, бросилась к выходу. Спасительная прозрачная дверь, за которой, как в аквариуме, плавали разноцветные, с мутными огнями, автомобили, была совсем рядом, когда она налетела на неизвестно откуда взявшегося мужчину. Она так сильно столкнулась с ним, что с бедного парня слетели его, должно быть, очень дорогие очки. Так всегда бывает: в самую решающую минуту твоей жизни в голову лезут такие вот мелочи, как стоимость разбитых очков.

– Послушайте, я за все заплачу, только помогите мне выбраться отсюда! – взмолилась Валентина, чувствуя, что теряет силы.

Через четверть часа они выходили вдвоем из магазина, унося огромный пакет с двумя французскими костюмами – черным и красным.

Инцидент был исчерпан: восемьсот долларов сделали свое дело.

На мужчину, отдавшего незнакомой авантюристке такие бешеные деньги, смотрели как на гриновского принца. Валентина же восприняла свалившуюся на нее удачу в лице этого веселого парня достаточно спокойно. Она знала, что вернет ему эти деньги, хотя сам факт ее зависимости от него был поначалу ей не очень приятен.

– Я только завтра смогу отдать вам деньги, – сказала она несколько смущенно. – Давайте с вами договоримся: либо я даю вам свой адрес и вы приезжаете ко мне за ними, либо я сама привезу их вам… Думаю, что не надо говорить, насколько я благодарна вам за все. Вы же спасли меня от настоящего позора… Надо же: так влипнуть! – Мужчина шел молча и, пользуясь моментом, разглядывал свою спутницу. Наконец он остановился, взъерошил рукой волнистые светлые волосы на голове и улыбнулся:

– Вы такая смешная… Давайте хотя бы познакомимся, что ли… Меня, к примеру, зовут Игорь. Игорь Невский. А вас?

– А меня просто Валентина, – она подняла на него глаза и почувствовала вдруг, как все пространство вокруг словно тает, расплывается, превращаясь в мутные бледные пятна, и есть только этот человек с зеленоватыми глазами, изящно очерченными губами и мужественным подбородком. Игорь Невский. Он был на голову выше ее, в просторной светлой стильной одежде, красивый и какой-то невероятно близкий. Ей показалось, что она уже где-то видела это лицо, этот спокойный умный взгляд и даже как будто ей знаком пряный горьковатый аромат, в котором, как в прозрачном коконе, жил этот мужчина.

Всегда стремящаяся к независимости во всем, Валентина вдруг ясно ощутила потребность зависеть именно от такого человека, как он.

Она высоко вскинула голову, как бы стряхивая обволакивающее, приятное донельзя состояние, которое было сродни какому-то наваждению. Она только что представила себе, как Невский, с которым она знакома не более двадцати минут, обнимает ее за плечи, и от представленного тотчас закружилась голова. Такого с ней еще никогда не случалось.

«Я не отдам ему деньги, пока не насмотрюсь на него, пока не напитаюсь им вдоволь, пока не надышусь одним с ним воздухом, пока не поцелую…» Понимая, что она потихоньку сходит с ума, Валентина как сквозь туман услышала:

– Бог с ними, с деньгами, вы мне лучше раскройте вашу тайну: на кой вам сдались эти нашивки? Вы их что, коллекционируете?

– Почти, – рассеянно ответила она. – Просто я шью. Я портниха. У меня дома хорошая машинка, классный немецкий оверлок и все такое прочее… Понимаете, я как-то раз провела один эксперимент: сшила костюм из настоящего итальянского шелка, со стразами, пришила этикетку фирмы «Нина Ричи» и принесла в коммерческий магазин. Вы не поверите, но я выручила за него сумму, в сто – да-да, я не преувеличиваю! – в сто раз больше, учитывая стоимость ткани и мою работу… Как сейчас помню – четыреста долларов. Это же психология наших женщин… Поэтому приходится иногда прибегать к таким вот неблаговидным вещам… Ну как, я вас разочаровала?

– Нет, что вы… И вы шьете вот этими самыми маленькими ручками, этими пальчиками? – Он сбавил ход, и Валентине показалось, что он хочет дотронуться до ее руки. Она почувствовала, что краснеет.

– У вас совершенно потрясающие, ну просто какие-то канареечные перчатки… Это вы сами их сшили?

– Конечно. И костюм. Вам нравится?

– Нравится. Если честно, то мне ВСЕ в вас нравится.

Невский, разговаривая с Валентиной, испытывал настолько схожие с ней чувства, что разговор как бы шел отдельно, а те зрительные и душевные процессы, которые бродили в нем, существовали вне времени и пространства. Он видел перед собой нежное с бледной, почти прозрачной кожей, узкое лицо с огромными черными глазами, маленьким аккуратным носом и розовым влажным, слегка как бы припухлым ртом. Особенно его волновала верхняя ее губа, которая словно инстинктивно тянулась чуть-чуть вверх, чтобы ее поцеловали.

Рыжая роскошная шевелюра. Тонкая шея с голубыми трогательными прожилками казалась невероятно белой на фоне глубокого черного жукового цвета жакета с узким низким вырезом, настолько хорошо сшитого, что он повторял линию высокой полной груди и плотно облегал тонкую талию, плавно переходя на бедра. Узкая короткая юбка, длинные, стройные, ослепительно белые ноги, мерцающие при свете электрических уличных фонарей шелковым блеском тончайших чулок, мешали Игорю сосредоточиться на разговоре. Он даже уже и не помнил, о чем они говорили. В одночасье вся его прежняя жизнь потеряла всякий смысл. И это все произошло так неожиданно, что он просто в себя не мог прийти при восхитительной мысли, что эта фантастическая девушка ТЕПЕРЬ имеет к нему какое-то отношение. Пусть это будут деньги, пусть будет даже преступление, все что угодно, только бы она была рядом и вот как сейчас стояла с ним и ждала, когда он ей что-нибудь скажет… Неужели он, как идиот, назначит ей встречу на завтра и будет ждать целую ночь прежде, чем снова увидит ее? Он не доживет до завтра.

– Я бы пригласил вас в ресторан, но боюсь, что это прозвучит пошло, – сказал он осторожно, чтобы не спугнуть ее.

– Вообще-то я не голодна. К тому же, окажись я за столом, начнется ужасное… Вы не смейтесь, но я тотчас начну заказывать пирожные, и вы же первый станете меня презирать…

– А я закажу вам морковку. Или две. И зеленого салату…

– Разве я похожа на зайчиху? – Они шли и несли такую чушь, что, если бы кто-нибудь подслушал их разговор, подумал бы, что люди объясняются только им известными словами-символами.

И так, перебрасываясь ничего не значащими фразами, они свернули в Столешников переулок, прошли по узкой, густой от магазинов и машин Пушкинской до Китай-города и побрели дальше, по Солянке.

На станции метро «Новокузнецкая» зачем-то сели в метро, устроились на уютном диванчике в самом конце вагона и помчались в неизвестном направлении: куда, зачем?! Затем начались какие-то пересадки, переходы, движение в обратную сторону и снова вагон, люди, диванчик и постоянное сладчайшее ощущение того, что они вместе.

Все это время Валентина говорила что-то о своих клиентках, о том, что даже здесь, в Москве, проблематично купить настоящий шелковый бархат, не говоря уже о панбархате. Или вообще принималась лихорадочно рассуждать о том, как бы ей жилось в ТЮРЬМЕ, если бы после сегодняшнего инцидента на нее завели уголовное дело, совершенно не отдавая, конечно же, себе отчета в том, насколько серьезны могли бы быть последствия…

Невский слушал и наслаждался просто звучанием ее голоса.

Густые рыжие волосы Валентины в замкнутом пространстве ярко освещенного вагона метро горели теплым оранжевым блеском, подчеркивая матовую белизну кожи.

Валентина была так хороша, что пассажиры, входящие в вагон, не упускали возможности полюбоваться на яркую, можно даже сказать, экстравагантную девушку в золотисто-черно-желтых тонах.

На улице 26 Бакинских комиссаров зашли в бар при какой-то гостинице, заказали коньяк с лимонным соком и уселись на высокие стулья, прислушиваясь к собственным ощущениям и пытаясь каждый для себя определить, что же происходит и почему они до сих пор вместе? Вечер лениво перекатывался в ночь. Выпитый коньяк, тихая музыка, расслабляющая душу грустным соло саксофона, янтарный свет, льющийся откуда-то сверху и превращающий бар в подобие прозрачной стеклянной коробки с апельсиновым желе, – все это опьяняло и наводило на самые смелые мысли и желания.

Когда Невский, долгое время молчавший и только слушавший тихий говорок Валентины, нежно коснулся ее руки, она вдруг вспомнила, что сегодня пятница и что к ней должен прийти Сергей и принести кольца. Что она НЕВЕСТА и не имеет в принципе права на такое вот легкомысленное поведение. Но шли минуты, часы, но Валентина вместо того чтобы лететь домой и объясняться с человеком – которого еще вчера, как ей казалось, она любила и за которого собиралась выходить замуж, – почему она задержалась, продолжала находиться в том сомнамбулическом состоянии, которое сродни гипнозу, и ждала, что вот-вот что-то произойдет.

Она тоже замолчала. Ей почему-то захотелось плакать.

Наверно, из-за невозможности изменить свою жизнь, потому что слишком далеко зашли ее отношения с Сергеем… Да, после всего, что он для нее сделал, она просто не имеет права расстаться с ним. И еще ей хотелось плакать потому, что у Невского скорее всего есть семья. Но Валентина молчала и не хотела его ни о чем расспрашивать. Это не имело на тот момент никакого смысла. Она жила минутами, проведенными рядом с ним, и с ужасом, граничащим с паникой, вдруг поняла, что влюбилась. И что это чувство, как внезапная болезнь, разрушило в одночасье все ее представления об ответственности и порядочности, какие только имелись… И это все произошло с рассудочной, серьезной и очень уравновешенной Валентиной, которая всегда смеялась над слабостью и страстью тех женщин, с которыми была знакома и в тайны которых была посвящена.

***

У Невского же ситуация была много сложнее. Он уже месяц как был женат на Анне, дочери академика Вельде, старинного приятеля отца, и через неделю Игорь с молодой женой должен был отправиться в Англию, в свадебное путешествие. Они бы улетели еще раньше, сразу после свадьбы, да помешала погода – в Москве гремели грозы, а потом город долгое время жил в густом молочном тумане.

Анна – сложное, противоречивое существо, наделенное острым умом, хитростью, переполненное до краев амбициями и чувством собственного достоинства, тем не менее больше всего на свете любила Игоря. Еще со школы. И положила немало сил на то, чтобы обратить на себя его внимание. В ход шло все, что только возможно в подобных случаях: совместные обеды и ужины двух семей – Невских и Вельде, сногсшибательные наряды, тысячи разного рода провокаций, способствующих сближению двух свободных молодых людей, тщательно сыгранные сцены ревности и страсти, любви и заботы, всего не перечесть.

Худенькая, черноволосая, с яркими голубыми глазами, поражающими воображение своим холодным, почти ледяным блеском, Анна практически всю свою энергию бросила на то, чтобы соблазнить Игоря, а после того как она отдалась ему – причем в ее доме, сразу после застолья, устроенного в честь окончания ею института международных отношений, – Анне показалось, что на этом их отношения и закончились. Она разочаровалась в Игоре. Девственница, она ждала от их первой близости какой-то особенной нежности, а взамен получила пять минут грубого удовлетворения «скотского мужского желания».

О том, что они переспали, стало известно ее матери, которая, в свою очередь, рассказала все мужу, а Вельде, весьма консервативный в своих взглядах на проблемы подобного рода, позвонил Игорю на работу и вызвал его к себе для разговора.

«Ты любишь мою дочь?» – спросил старик (он был старше своей жены на целых тридцать лет, и Анна была в какой-то мере поздним ребенком, к тому же единственным и горячо любимым).

Игорь ответил кивком головы. Спать с Анной Вельде без любви означало бы расписаться в своей безнравственности.

Так он и женился.

Анна же, так много и часто любившая порассуждать на темы секса, в постели оказалась совершеннейшей РЫБОЙ, как определил сам Невский: холодной и молчаливой. Она никогда не отвечала на его ласки, нежность и всем своим существом противилась близости.

Молодые переехали в роскошно обставленную четырехкомнатную квартиру, которая давно ждала своего часа, если не с самого рождения маленькой Анечки, и, разбежавшись в разные комнаты, стали сосуществовать всем законам вопреки.

Спустя какое-то время Игорь привык к такому образу жизни или, вернее, приспособился, хотя достаточно часто задавал себе один и тот же вопрос: как могло так случиться, что он, никогда и никого в жизни не любивший, вот так запросто позволил себя женить на в общем-то чужой ему женщине? С Анной-то все понятно. Она и сама говорила ему в открытую, что ей приятно видеть возле себя красивого и умного мужа, да к тому же еще и директора крупной совместной фирмы. Но зачем ему было лишать себя свободы, если он не испытывал к Анне никаких чувств? На этот вопрос за него ответила его мать, когда сказала: «Это врожденное чувство ответственности. Ты такой же, как и твой отец». И она действительно оказалась права.

Самое удивительное в этом браке было то, что супруги практически не ссорились. Не было повода. Все бытовые проблемы были решены заранее еще родителями. Финансовые проблемы вовсе отсутствовали как со стороны семьи Вельде, так и у Невского. Не было любви и не было проблем. Так, во всяком случае, выходило.

И вдруг – Валентина. Невский не собирался изменять жене, но как же так получилось, что он ночью сидел в баре с роскошной рыжеволосой девушкой, потягивал коньяк и дрожал только при одной мысли о том, что под черным мягким, как шерстка кошки, кашемиром находится женское тело, полное тепла и неги…

Почему именно она? Ведь он жил не в замкнутом пространстве, каждый день встречал множество красивых девушек и женщин, но почему-то дальше любопытного взгляда, обращенного в их сторону, дело не шло. Когда уж становилось особенно мучительно, он вечером приходил в спальню жены и там получал спасительные несколько минут «утоления жажды».

С Валентиной было все иначе. Безусловно, он хотел ее как мужчина, но обладанием одного ее тела он не насытился бы. Он хотел ее всю, целиком и навсегда. Но он не знал, как сказать ей об этом, чтобы она ему поверила. Он даже был готов к тому, что она замужем и у нее есть дети.

Обычно, когда люди молчат, возникает какое-то напряжение, неловкость. Но сейчас никакой неловкости не было. Они наслаждались обществом друг друга, и никто из них не представлял, чем эта игра в молчание может закончиться.

Наконец Невский спросил:

– Вы замужем? – и чуть не задохнулся от собственных догадок.

– Можно сказать, что да… – прошептала она на выдохе и глаза ее увлажнились, – через несколько дней свадьба. Вы не знаете,

что я здесь делаю? Скажите мне, почему я здесь? И что мне теперь делать? – Она разорвала колечко лимонной кожуры и посмотрела на Игоря так, словно только он сейчас мог ее спасти.

– Вы здесь потому, что и Я здесь… И я знаю, что нам делать… Пойдемте и ничего не бойтесь… – Он поймал ее руку в свою и крепко сжал ее. – Если вы мне доверитесь, то ничего страшного не произойдет.

– И вы доставите меня домой? – Валентина затаила дыхание, представив, как он сейчас будет ловить такси, чтобы отвезти ее домой, на Масловку.

– Да, – сказал Невский каким-то странным голосом и помог сойти с высокого стула. Она почувствовала, как он потянул ее к выходу, и подчинилась ему полностью.

Они вышли из душного бара на улицу. Шел мелкий прохладный дождь. Для конца августа нормальная погода. Валентина почти бегом бежала за Невским, который продолжал держать ее за руку, вдоль каменной стены, не понимая, где же здесь может быть стоянка такси.

Когда Игорь распахнул огромные прозрачные двери гостиницы, напоминающей офис гигантского предприятия с великим множеством красных кожаных кресел и стеклянных столиков, она подумала, что он просто ищет телефон, чтобы позвонить… Но когда он, усадив ее в одно из этих кресел, подошел к застекленной конторке с красной надписью «администратор», она поняла, что ошиблась в своих предположениях.

И если через несколько минут они поднимались на лифте куда-то очень высоко, то душа Валентины стремительно летела в пропасть. Сердце ее стучало, тело начало подрагивать от непредсказуемости ситуации, щеки горели, а глаза почему-то начало щипать…

Звеня ключами, Невский открыл номер, расположенный в самом конце длинного, устланного толстым красным ковром, коридора, протянул Валентине руку и, только оказавшись в полной темноте, сжал девушку в своих объятиях, отыскал ее губы и поцеловал долгим, мучительно долгим поцелуем, во время которого он ждал ее реакции и больше всего боялся, что ошибся… Но судя по тому, как податливо оказалось ее тело, как покорно она легла на кровать и позволила себя раздеть, он понял, что переживал напрасно.

Ему захотелось зажечь свет, но он так и не смог оторваться от ее тела, которое так не походило на безжизненное тело Анны. И не потому, что Валентина была искушена в любви, просто она отдавалась ему так, словно хотела этим сказать: возьми меня полностью, я вся твоя, от кончиков ногтей до самой низменной мысли. Хотя вряд ли такова; вообще могла существовать в этой драгоценной головке, которая теперь покоилась на его плече, готовая подняться в любое мгновение, стоит ему только этого пожелать.

Сказать, что в эту ночь Игорь почувствовал себя настоящим мужчиной, – значит не сказать ничего. Он обрел благодаря Валентине свободу, так нелепо утраченную посредством неудачной женитьбы. Это была внутренняя свобода, которая выражалась открытым выплескиванием страсти, стремлением познать женщину во что бы то ни стало…

Горячее упругое тело Валентины, которое возбуждало его с первой минуты знакомства, теперь принадлежало только ему, и он никому не собирался его отдавать. Игорь прижался к нему, обвил руками и ногами и зарылся лицом в теплую душистую волну потемневших в синих ночных сумерках волос…

– Валентина, – позвал он, и она отозвалась, заскользила гладко в его руках и откинулась на спину, разметала руки и открыла глаза.

– Я бы хотела помолчать, – прошептала она взволнованно, – сейчас бессмысленно что-либо говорить. Я счастлива, это единственное, что я чувствую. И я знала, знала, что мы в конечном счете окажемся в гостиничном номере, но все равно продолжала делать вид, что ничего не понимаю… Мне все равно, что ты подумаешь, но лучше уж сказать правду, чем сочинять на ходу какое-нибудь оправдание своим поступкам. Так вот, господин Невский, мы не должны больше встречаться. Потому что я не смогу делить тебя с кем бы то ни было. Слово «жена» для меня не существует. Это ТВОЕ слово. А твоей любовницей я быть не собираюсь. Если ты только захочешь, мы всегда будем вместе. Но терпеть рядом с тобой другую женщину я не намерена. Это не ультиматум, просто я стараюсь как можно яснее выразить свои мысли.

– Я бы мог обмануть тебя и сказать, что свободен, но это не так… Я действительно женат и мне потребуется какое-то время, чтобы развестись. Чтобы не расставаться с тобой, мы бы могли все это время – до моего официального развода, – жить вместе. Ты согласна?

– Да, конечно, – говоря это, она явно нервничала, не до конца осознавая все то, что сейчас с ней происходило. Она говорила как в бреду. – Мне тоже потребуется время, чтобы объяснить моему жениху, что произошло. Только после этого мне надо будет оставить квартиру, в которой я сейчас живу… Я сама не москвичка, понимаешь, я очень многим обязана Сергею, своему… жениху. Но ведь мы же не преступники? Скажи?! Я уверена, что он все поймет и отпустит меня…

– Можно я включу свет?

– Включи, конечно. Ты хочешь увидеть меня?

– Да. Мне надо убедиться, что ты существуешь реально, а то эти голубоватые тени на стенах мешают мне поверить в свое счастье. А вдруг ты – только плод моего воображения? – Он протянул руку и зажег лампу. Мягкий свет тотчас высветил рассыпанные по подушке рыжие кудри, огромные темные уставшие глаза, красный рот Валентины, ее полные с нежно-розовыми сосками груди, плоский бархатистый живот и стройные, сливочного цвета бедра. Согнутая тонкая нога ее покоилась на бедре Невского, и от этой интимнейшей позы Игорь испытывал жгучее чувство собственника…

– Послушай, что я тебе скажу, – он поцеловал ее в висок и провел пальцем по ее припухшим от долгих поцелуев губам, – согласен, так, как у нас с тобой – почти не бывает… Но ты должна мне верить. Просто нам повезло, что

мы встретили друг друга. О любви много написано книг, только ты их не читай, если захочешь найти ответы на свои вопросы. Все, что тебе нужно, ты прочтешь в моих глазах. Ты для меня – это все. Я никому и никогда не говорил таких слов. Ты веришь мне?

И вдруг она захохотала. Он сначала не понял, а потом увидел, что на ней по-прежнему желтые перчатки, которые она забыла снять (или же одела по инерции, механически), и захохотал вместе с ней.

«Господи, сделай так, чтобы мы никогда-никогда не расставались», – промелькнуло в голове Валентины, когда она, сорвав перчатки, швырнула их на постель и увидела, как Игорь покрывает каждый ее пальчик поцелуем.

– Я люблю тебя, – сказал он, подминая ее под себя и теряя рассудок от нахлынувшего на него желания.

ГЛАВА 2

Анна провела весь вечер у телефона и уснула только под утро.

Она ждала этого, начиная с первого дня их совместной жизни.

Боялась, но ничего не могла поделать. Теперь, когда она, казалось бы, достигла всего, чего хотела, начался самый мучительный период ревности. В ее тщательно спланированной жизни именно ревности, потенциальной ревности отводилась немаловажная роль. В том, что Игорь будет ей изменять, она нисколько не сомневалась: измены присутствовали в каждой семье, которую она знала. Без исключений. Даже ее мать изменяла отцу, но только очень умело это скрывала. Анна же, в отличие от матери, не испытывала ни малейшего желания спать с кем-либо, кроме Игоря. Секс не приносил ей ничего, кроме беспокойства. Беспокойства по поводу того, что ее тело никак не отвечало на мужскую страсть. «Я – холодная женщина».

Когда она, по совету подруги, пришла к сексопатологу, молодой врач-очкарик внимательно выслушал ее и задал пару таких вопросов, от которых Анну чуть не стошнило. Да, она видела это на кассете, но заниматься этим с мужем она не будет. Это – противоестественно. Это может выхолостить все остальные, не имеющие к сексуальной жизни, обычные человеческие чувства.

Нет, она не ханжа, просто у нее совершенно другое представление об интимной жизни. Не согласилась она также и на глубокое гинекологическое обследование, сочла это излишним.

– Ну и что тебе посоветовал Валерий Иванович? – спросила подруга, ожидавшая ее в коридоре. В отличие от Анны у нее было три любовника. Один из них – знакомый сексопатолог.

– Пойдем отсюда. Твой сексопатолог чуть не изнасиловал меня на своей мерзкой кушетке… Все врачи вообще какие-то повернутые на этом деле. Согласна, я дуб дубом в сексе, но проделывать с Игорем такие штуки, какие он мне посоветовал, не смогу… Понимаю, что мужчинам это должно нравиться – я бы и сама на их месте получала от ЭТОГО удовольствие, – но я женщина и нахожу удовольствие в другом…

– Интересно, в чем же? – хмыкнула подруга, думая и вспоминая свое.

– Ты не поверишь, но мне достаточно просто находиться с ним рядом. Он дома, и больше мне ничего не надо. Кто знает, быть может, во мне когда-нибудь что-нибудь и проснется, и я сама приду к нему в спальню и возьму его, как это сейчас делает он со мной, но сколько на это понадобится времени…

И вот теперь он не пришел ночевать. Он наверняка спит в объятиях другой женщины. Анна была уверена в этом. Ей и в голову не приходило, что с ним могло что-нибудь случиться.

Она подсознательно ждала измену в самом ее натуральном выражении и дождалась. И теперь, когда ее прогнозы оправдались, она растерялась. Она намеревалась привязать к себе мужа комфортной спокойной жизнью, упорядоченностью во всем, начиная со здорового образа жизни (бег трусцой и овсянка с мюсли по утрам, ненавязчивая диета, регулярные походы к массажисту и стоматологу, вареная нежирная треска по пятницам и длительные прогулки перед сном) и кончая элементарным порядком в шкафах с бельем, но этого оказалось мало. Он, судя по всему, пресытился порядком и захотел внести в эту разумную преснятину элемент абсурда. Что ж, может, он и прав, но только что теперь делать ей? Какими словами она встретит его утром? Если, конечно, он придет. Простить? И постоянно прощать?

Она обошла всю квартиру, собрала все чашки, которые оставляла в течение всего вечера с недопитым кофе, и пепельницы. Не выдержала, закурила.

Огромная квартира, где во всем преобладал белый цвет – белые диваны, кресла, вазы, шелковые занавески, ковры в бело-розовой гамме, – показалась гигантским медицинским кабинетом.

Анна разделась и подошла к огромному, во всю стену, зеркалу, включила свет и задернула шторы на окнах.

Затем, зажав пальцами нос, прогнусавила, подражая голосу сексопатолога:

– Костлявы вы чрезмерно, Анна Вельде, и груди смотрят в разные стороны… С вашими черными волосами и густой шерстью на ногах вам надо бы быть много темпераментнее, а вы вместо того чтобы мужа ублажать, книжки читаете да пыль по сто раз протираете… Идиот! А ведь он именно так и подумал, потому и спросил про ЭТО…

Она замолчала.

Как называется человек, который разговаривает сам с собой в пустой квартире? И ей стало жаль себя. Она стояла перед зеркалом и гладила тонкими прохладными руками свое худенькое стройное тело. Оно молчало.

Тогда она легла в постель, закрыла глаза и попыталась возбудить себя. Все безрезультатно. Тело молчало и на этот раз. А ведь для такого эксперимента ей понадобилось перешагнуть высокий барьер, который многие ее сверстницы перемахнули еще лет в тринадцать…

Горячие слезы скатились от глаз к вискам и впитались в шелковую наволочку. Затем еще и еще… Она закрыла ладонями лицо и представила, как ЕЕ Игорь, которого она боготворила, целует в губы другую женщину. Наверно, блондинку. Для контраста с женой.

И хотя тело ее по-прежнему молчало, в душе в это время проснулось другое, не менее сильное, чем страсть, чувство…

***

Сергей Костров полчаса ждал Валентину, а потом не выдержал, открыл квартиру своими ключами, прошел на кухню, сел за стол и уставился в окно. Еще через полчаса он обнаружил на тарелке под салфеткой остатки вишневого пирога и съел его, до последней крошки.

Нехорошее чувство мешало сосредоточиться на том, чем он жил эту последнюю неделю перед свадьбой. Он был счастлив, что женится на Валентине. Но не был уверен, что те же самые чувства испытывает к нему и она. Да и как вообще можно быть уверенным в ком-то, кроме себя самого.

Он обошел квартиру. Однокомнатная, но уютная, из которой так не хочется утром уходить. И эта квартира, и мебель, и вообще каждая вещь, находящаяся здесь, была куплена или с ведома Сергея, или на его деньги. Он не позволял Валентине тратить заработанные ею деньги, взял с нее слово, что она будет их откладывать для того, чтобы в ближайшем будущем создать свою собственную коллекцию модной одежды и поехать с ней за границу. Он знал, что это розовая мечта Валентины и всячески старался поддержать ее в этом.

Они познакомились на вокзале, когда Валентина приехала из Подольска и, едва сойдя с поезда, купила целую кипу газет, уселась с ней на скамейке неподалеку от вокзальной площади в сквере и стала изучать на предмет поиска недорогой квартиры. Костров, который в это самое время случайно присел на скамейку, спросил у нее анальгин.

– Я вам не аптека, – сухо отозвалась девушка в сером длинном плаще и придвинула поближе к себе большущую дорожную сумку зеленого цвета.

Было третье сентября, накрапывал дождик, но между тучами изредка проглядывало солнце, и в такие вот редкие минуты все вокруг словно оживало. И даже неразговорчивая девушка с рыжими волосами преображалась, лицо ее как бы светлело, хотя улыбки все равно не было. У Сергея разболелся зуб, и ему было в принципе все равно, у кого спросить анальгин.

Пресловутый анальгин можно было купить в той же привокзальной аптеке, но до нее нужно было еще дойти, а девушка сидела рядом и выглядела такой беспомощной, обложившись газетами, что Костров понял сразу – приезжая, приехала покорять Москву. Будущая фотомодель или проститутка. А у приезжих всегда есть анальгин.

Но он обманывал себя, как, впрочем, и всегда. Девушка ему просто понравилась. И очень сильно. Так, что он начал даже забывать о своем больном зубе.

– Зачем вам столько газет? Вы что, решили устроиться пресс-секретарем?

– Это мое личное дело, – ответила она, резко сложила газету, хлопнула по ней рукой и жестким взглядом уставилась на Сергея. – Что вы ко мне пристали? Если вам действительно нужно что-то болеутоляющее, то пойдите в аптеку, она здесь неподалеку, за углом.

Она демонстративно отвернулась, давая ему тем самым понять, что будет дожидаться, пока он уйдет. Но Костров и не собирался сдаваться. Поведение незнакомки начинало нравиться ему все больше и больше.

– А вы с характером, – сказал он, вставая со скамейки и становясь таким образом, чтобы взглянуть в лицо девушки. – Вы приезжая, и я могу вам помочь.

Она широко раскрыла глаза и пожала плечами:

– Мне действительно нужна помощь, но не думаете же вы, что я приму ее от совершенно незнакомого человека.

– Вы ищете работу?

– Нет, это работа ищет меня, и моя задача помочь ей в этом.

– У вас явно нестандартное мышление, но устроены вы стандартно, как и все мы. Вы наверняка ищете квартиру, иначе бы не сидели около вокзала, обложившись газетами. У меня есть для вас кое-что. Однокомнатная квартирка на Масловке, очень приличная. Вам она обойдется совсем недорого.

– Это ваша квартира?

– Почти. Я ее почти выкупил у одного своего знакомого, который уехал за границу. Только там надо навести порядок. Я понимаю, что мое предложение может показаться вам несколько опасным, что ли… Но если хотите, я покажу вам свой паспорт, немного расскажу о себе, чтобы вы не боялись меня. Дело в том, что навряд ли с помощью газет вы сможете подыскать себе приличное жилье. Вы хорошо знаете Москву?

– Нет, – призналась она. Стоящий перед ней молодой человек выглядел весьма респектабельно, был хорошо одет и разговаривал с ней на равных, очень доброжелательно.

«А почему бы действительно не заглянуть в его паспорт?»

– Покажите свой паспорт, – проговорила она несколько смущенно. «Но ничего не поделаешь, лучше уж пережить эту неловкость – все-таки человек хочет помочь, – чем потом уносить ноги», – решила она.

И Костров, открыв «дипломат», достал паспорт и протянул ей.

«Костров Сергей Иванович, 1961 года рождения…»- читала она, не понимая до конца, что ей, собственно, даст изучение его паспорта. Затем полистала и поняла, что он к тому же еще и холост. Детей тоже нет. Хотя пора уже обзавестись семьей.

– Ну что, познакомимся? – спросил Сергей, улыбаясь и пряча паспорт на место. – Меня зовут Сергеем, а вас?

– Валентиной. Вы извините, что я так себя веду, но у меня нет другого выхода. Посудите сами, подходит совершенно незнакомый человек, да еще в районе вокзала, и предлагает свою помощь.

– Ну так что, Валентина, рискнете поверить незнакомому человеку?

– Придется. Все равно, даже если бы я выписала адреса сдающихся квартир из газет, то рисковала бы не меньше. А где находится ваша жирная Масловка?

Он рассмеялся.

– Кстати, мой зуб уже не болит. Видите, как благотворно вы на меня действуете?

– Просто вы еще меня не знаете. Я не такая безобидная, как вам может показаться.

Она легко поднялась со скамейки, и они направились в сторону метро. Пока они шли, Сергей рассказывал ей о метро, как проще добраться до Масловки и по ходу дела объяснял, как лучше ориентироваться, чтобы сэкономить время, и давал кучу советов…

***

Квартира сразу понравилась Валентине. Но больше всего ее поразила та символическая цена, которую назначил Костров.

– Скажите, а почему вы подошли именно ко мне? – спросила она его уже вечером, когда они пили чай на кухне.

– Потому что вы мне понравились, разве непонятно?

– Вы можете, конечно, обидеться, но этот поступок не делает вам чести. Я не доверяю людям, которые вот так запросто знакомятся на улице. Значит, если сегодня вы подошли ко мне, то завтра подойдете к кому-нибудь еще… Ведь так?

– Не знаю.

Он и сам не знал, как объяснить свой поступок.

– Думайте что хотите. А теперь мне пора, – он поднялся, взглянул на часы и, внезапно чертыхнувшись, решительно направился к двери. – У меня еще масса дел.

– Дела? Вечером? – Она усмехнулась.

– У меня всегда дела. Я заведую филиалом коммерческого банка, и сейчас как раз идет его реконструкция. Мне срочно надо повидать двух своих компаньонов, они где-то в половине десятого будут ждать меня в гостинице… Но это уже вам неинтересно. Счастливо вам оставаться. Вот вам моя визитная карточка, если захотите меня увидеть или услышать, звоните. Здесь масса телефонов, но это все рабочие. А вот этот мой домашний, – он достал ручку из нагрудного кармана пиджака и написал на обратной стороне визитки.

– И вы тоже… если захотите увидеть меня, то звоните, – она кивнула на стоящий в прихожей телефон. – Я буду рада услышать ваш голос.

– Вы больше меня не боитесь?

– Кажется, нет.

Он ушел, а она, оставшись одна, принялась осматривать квартиру. Из разговора с Костровым она поняла, что его друг, которому раньше принадлежала эта квартира, продал ее Сергею вместе с мебелью, телевизором, холодильником и прочим. Поэтому перемыв полы и приняв ванну, Валентина, чувствуя невероятную усталость, легла на диван, включила телевизор и вдруг поняла, как ей сказочно повезло, что она встретила Кострова. «Как хорошо, что у него заболел зуб», – подумала она перед тем, как погрузиться в сон.

А на следующий день она дала в четырех газетах объявления о том, что шьет на дому женскую легкую одежду, затем поехала в магазин «Ткани» и купила хорошую швейную машинку, «зингеровские» ножницы, два десятка бабин с нитками, несколько отрезов ткани, необходимую фурнитуру и все это на такси привезла «домой».

Деньги на поездку в Москву Валентина копила два года, занимаясь в Подольске, где жила с матерью, портновским делом. Целыми днями строча на машинке, она думала только об одном: как бы ей выбраться из этого скучного и маленького городка в Москву, чтобы там попробовать добиться успеха.

Валя шила, сколько себя помнила. После школы закончила швейное училище, но поступать в ателье на работу не захотела. Работала на дому. Когда появлялись свободные деньги, покупала в коммерческих, тогда еще редких магазинчиках дорогую ткань и шила что-нибудь для души, а потом продавала в местных комиссионных.

Когда по телевизору передавали репортажи с показом мод, Валя забывала обо всем на свете. Чуть ли не со слезами на глазах она смотрела на движущихся по подиуму стройных манекенщиц, одетых в фантастически роскошные наряды, прекрасно отдавая себе отчет, что здесь, в ее родном городе, ей никогда, НИКОГДА не воплотить в жизнь свои смелые идеи, что они так и останутся у нее в альбоме – нарисованные черными чернилами, безжизненные и плоские…

– Мама, я поеду в Москву, – сказала она в начале сентября и достала из шкафа большую дорожную сумку. – Деньги у меня есть, ты не беспокойся. Я все обдумала. Здесь мне больше делать нечего. Весь Подольск ходит в моих платьях и костюмах. Пусть теперь приоденется Москва. А там посмотрим…

Полина, мама Валентины, бледная анемичная женщина с грустными глазами и копной вьющихся совершенно седых волос, которые она принципиально не хотела красить, уронила чашку.

Она не представляла себе жизни без дочери.

– Сначала в Москву уехал твой отец и исчез, – сказала она, подбирая с пола осколки и не торопясь поднимать голову, чтобы Валентина не могла увидеть ее слез, – теперь уезжаешь ты. А что же будет со мной?

– Когда встану на ноги, приеду за тобой. Ты же не хочешь, чтобы я была твоей нянькой? К тому же Москва – это же не Северный полюс. Я буду регулярно звонить, писать, буду приезжать к тебе в гости…

– Ты в точности повторяешь слова твоего отца, – заметила Полина.

Валентина, которой до слез было жалко оставлять мать одну, но которая понимала, что, держась за ее юбку, вообще ничего в жизни не добьешься, проронила:

– Было бы неплохо повторить и его судьбу. Ты извини, ма, что говорю тебе это, но твой Борис Михайлович теперь каждое утро пьет кофе на Монмартре, а мы с тобой, кроме унылого пейзажа за окном да лоскутов с нитками, ничего не видим. А жизнь дана, как известно, всего один раз… Ты понимаешь меня?

Полина встала и взглянула в глаза дочери:

– Что ты хочешь услышать от меня?

– Ты знаешь что.

– Хорошо, я ПОСТАРАЮСЬ тебя понять.

Обо всем этом Валентина вспомнила сейчас, когда под шум дождя за окном распаковывала машинку, устанавливала ее на столе, приводила в порядок вынутые из сумки вещи, складывая их аккуратно на пустые полки шкафа.

Большой обеденный стол ей хотя и с трудом, но удалось разложить, и получился длинный и ровный стол для раскроя.

Она не рассчитывала на то, что будет много звонков, поэтому, не откладывая, раскроила первое платье из черного муслина на шелковой подкладке. Классический приталенный фасон, ничего лишнего. Сорок четвертый размер. В Москве сотни магазинов, куда можно будет его сдать на продажу.

На следующий день Валентине позвонил Костров. Поинтересовался, как у нее идут дела (Валентина еще в первую встречу успела ему рассказать о том, что она портниха и намерена организовать собственное дело).

– Ни одного звонка, – честно призналась она, обрадовавшись, как если бы ей позвонил хороший знакомый. – Сижу, шью…

Как часто потом она будет говорить ему эту фразу, даже не подозревая о том, как приятно ему, человеку, искушенному в любовных делах и имеющему самое полное представление о женской сущности, будет видеть каждый день перед собой девушку с иголкой в руках: символ женственности и трудолюбия.

Как сильно отличались от Валентины его многочисленные любовницы. Да, они были по-своему хороши, образованны, женственны, но при общении с ними Сергея не покидало ощущение того, что их отношения носят временный, поверхностный характер. В Валентине же он видел потенциальную жену и долгое время не мог выбрать форму их отношений, при которой Валентина смогла бы догадаться о его намерениях. Говорить же напрямую о своих внезапно вспыхнувших к ней чувствах он почему-то не смел, несмотря на то что вообще-то с женщинами не церемонился, назначал встречи достаточно часто и подчас чувствовал себя пресыщенным донельзя.

Валентина же, первое время воспринимая Кострова просто как приятеля, не больше, постепенно поняла, что он в нее влюблен, и стала над ним подшучивать. Она много работала, поэтому вечером, когда к ней приходил Костров на чашку чая, она позволяла себе расслабиться. В Подольске она встречалась с молодым женатым мужчиной, разочаровалась в нем, поэтому и уехала с такой легкостью, чтобы поскорее его забыть. А в Москве времени на личную жизнь совершенно не оставалось: пошли первые заказы. Стали налаживаться связи с магазинами.

Словом, все шло так, как она себе и представляла. А тут Костров…

Все началось с тяжелого, продолжительного гриппа. Одна из заказчиц Валентины заразила ее гриппом, чуть не умерла сама, а Валентина десять дней металась в жару, не понимая, что с ней происходит. Костров в это время был в Питере и ничего не знал о ее болезни. Когда же он приехал и позвонил в дверь, то, не услышав знакомых звуков шагов за дверью, понял, что что-то случилось. Даже не то чтобы понял, скорее ПОЧУВСТВОВАЛ. У него были запасные ключи от этой квартиры, поэтому он, нисколько не колеблясь, открыл квартиру и нашел Валентину без сознания. Она лежала в пижаме на полу и очевидно пыталась подняться, чтобы открыть ему дверь.

Костров поднял ее на руки и перенес в постель. Вызвал «скорую» и до ее приезда не отходил от больной, постоянно прикладывая холодные мокрые полотенца на лоб.

Валентина проболела целый месяц и за это время успела привязаться к заботливому и терпеливому Кострову, который выполнял все ее желания, ухаживал за ней как мог и однажды, не вытерпев, поцеловал ее. Почувствовав себя в руках сильного и опытного мужчины, Валентина впервые за несколько месяцев испытала что-то похожее на желание, но настолько неопределенное, что и сама не могла бы ответить, хочет она Сергея или нет. Ей нравилось то, что он всегда рядом, но сильного сексуального влечения она к нему не испытывала. Быть может, это происходило от того, что в их отношениях изначально был задан неверный тон: она воспринимала его лишь как друга и уже позже, как своего покровителя. Хотя все объяснялось, конечно, много проще: она хотела полюбить. А это не одно и то же, что ПОЛЮБИТЬ. Она выдумала любовь, и им обоим понравилась эта игра. Но только играла одна Валентина, Костров же намеревался в ближайшем будущем сделать ей предложение. Однако это обстоятельство не мешало ему изредка встречаться со своими бывшими любовницами.

Однажды, накануне Восьмого марта, он пришел к Валентине с букетом роз. Она встретила его с иголкой в руках, нежная, домашняя, в мужской рубахе из черной фланели и красных шерстяных носках, трогательная и такая сексуальная, что Костров не раздеваясь подошел к ней и крепко сжал в своих объятиях.

– Я хочу тебя, Валя… Давай ляжем, – сказал он, совершенно теряя голову и увлекая ее в комнату, где повалил на диван, скинул с себя пальто и овладел ею, так и не поняв, хотела она близости или нет…

После этого в их отношениях все изменилось. Они как дети начали играть во взрослую игру: мужа и жену. Так, постепенно он почти переехал к ней. Хотя иногда ночевал дома – в большой квартире на Грузинской, куда нередко привозил и Валентину, чтобы она имела представление, где ей предстоит в ближайшем будущем стать полноправной хозяйкой.

Так прошло лето. В августе Сергей сделал Валентине предложение, и она согласилась стать его женой.

Она много работала и копила деньги для создания собственной коллекции. В этом Валентине очень помогал ее отец, Борис Захаров, эмигрант, живший уже более пятнадцати лет в Париже и присылавший с оказией в Москву (чаще всего со своей любовницей Бланш, занимавшейся антиквариатом) отрезы лионских кружев и редкой расцветки ткани стрейч, дорогую органзу и шелк.

О том, что у Валентины отец живет в Париже, Костров узнал только спустя полгода после их знакомства.

– И ты столько времени молчала? – недоумевал он.

– Подумаешь, живет себе и живет. Вот если бы я там жила, тогда да. Хотя отношения у нас прекрасные и он постоянно зовет меня к себе.

– И ты до сих пор здесь? – Он был искренне удивлен.

– У меня мама в Подольске. Не могу же я ее оставить. А из России она никогда не уедет. Уж если с отцом не поехала, то теперь и подавно.

– А почему они разошлись?

– Совершенно разные люди, вот и все.

– А мне кажется, что даже разные люди, если захотят, то всегда найдут что-то общее…

– В смысле?

– Общность интересов и любовь – по-моему, понятия разные.

Они не любили друг друга. Но даже в этом случае они бы могли остаться вместе, если бы захотели.

И Валентина поняла, что он разговаривает сам с собой. Сам себя убеждает на тот случай, если и с ним случится нечто похожее.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказала она, думая в этот момент о своем отце и о том, что они-то с мамой как раз и любили друг друга, но жить почему-то вместе не смогли. Загадка.

***

Он зажег везде свет и лег на диван. Двенадцать часов – Валентины нет. Где же она может быть? Что с ней? Москва кишит маньяками и преступниками. На Валентине два колечка с бриллиантами, золотая цепочка, серьги с изумрудами…

Костров вскочил с дивана, кинулся к телефону и принялся обзванивать больницы…

ГЛАВА 3

Лариса Игудина жарила на кухне яичницу, когда в передней раздался звонок. «Это она, – подумала Лариса и задрожала от приятнейшей мысли, что сейчас увидит униженную и растоптанную Анечку Вельде. – Сейчас ОНА мне позавидует. Моей убогости, нищете, но великому спокойствию».

Лариса работала в гостинице горничной. Ее мать всю жизнь была домработницей в семье Вельде, поэтому, будучи еще девочками, Лариса с Аней часто встречались и почти дружили. Только Аня относилась к ней с чувством превосходства, а Лариса питалась собственным презрением к любимой дочке богатых родителей и изо всех сил скрывала свои подлинные чувства. Ее мать иногда выгуливала маленькую Аню и часто приводила в свой двор, от которого было рукой подать до Сокольников, от туда они уже вместе – мама, Аня и Лариса – шли в парк, где девочки вместе играли.

Лариса всю жизнь донашивала вещи Ани, мысленно представляя себя на ее месте. Но когда кончались иллюзии, в душе оставалась пустота и горечь. Лариса бы улыбнулась, если бы узнала, что Аня умерла. И самое ужасное, что эта мысль приходила к ней все чаще и чаще…

И вдруг такая удача. Вчера вечером она увидела мужа Анечки, красавца Невского, в гостинице, где она работала горничной, в обществе красивой рыжеволосой девушки. Они провели ночь вместе. Это был триумф Ларисы, которого она ждала долгие годы.

Анна вошла к ней и прикрыла рукой в черной замшевой перчатке нос от нестерпимого запаха подгоревшей яичницы. Лариса с матерью жила в старом доме на Шаболовке в однокомнатной квартире, которая напоминала бюро находок – так много скопилось в ней совершенно ненужных, бесполезных вещей.

Пахло старым тряпьем, пылью и какой-то затхлостью. Казалось, мать и дочь все свои силы оставляют, убираясь в чужих домах, а на собственное жилье ни желания, ни энергии не остается. «Сапожник без сапог».

– Проходи, – сладким голоском пропела Лариса и предложила гостье войти в большую комнату. Усадила ее в кресло, с которого предварительно смахнула несколько вещей и затолкала ногой под диван.

Анна в ужасе уставилась на нее:

– Ты что это делаешь? Зачем ты запихнула вещи под диван?

– Потом постираю, – как ни в чем не бывало ответила Лариса и села в кресло напротив. – Будешь яичницу? – Анна мотнула головой и чуть не выдала мимикой охватившее ее чувство брезгливости и к яичнице, которой провоняла вся квартира, и к отвратительной квартире и, наконец, к самой Ларисе, которая сидела перед ней в черных замызганных джинсах и линялой футболке. Волосы грязные, забраны в пучок на затылке. Лицо бледное, какое-то болезненное с небольшими отеками. Вокруг глаз припухлости, а губы – две тонкие полоски, – накрашены темно-коричневой блестящей помадой.

Анне вдруг только сейчас пришло в голову, что Лариса наверняка занимается помимо работы горничной еще и проституцией.

От отвращения ее чуть не передернуло. Но она взяла себя в руки:

– Я ничего не поняла из телефонного разговора… Ты сказала, что видела Игоря в какой-то гостинице, значит, он жив? – Она играла в кошки-мышки сама с собой.

В том, что Невский жив, она нисколько не сомневалась. Но слово гостиница – очень емкое. В нем все, начиная от вседозволенности и кончая глубоким пороком. «Поедемте, господа, в номера». Разве это не одно и то же?

– Мне очень неприятно говорить это тебе, Аня, но Невский был там с женщиной. Вот я и подумала, что ты должна об этом знать… Или я ошибаюсь?

Анна встала и подошла к окну. Достала из кармана жакета пачку сигарет «Вог» и закурила. Потом сказала:

– Да, ты совершенно правильно сделала. Но скажи, Лора, ведь ты обрадовалась, когда увидела моего мужа в обществе шлюхи?

Лариса покраснела. Да, Анна была совершенно права. Но зачем вот так откровенно говорить об этом? Однако она приняла ее тон. И ответила:

– Не скрою, я не особо огорчилась.

– А ты бы могла переспать с моим Игорем? – вдруг совершенно неожиданно спросила Анна и резко повернулась к Ларисе. – Ну же, отвечай! Ведь он же тебе нравился, всегда…

– Твой Невский нравится всем женщинам без исключения. Он как Ален Делон. Только не пьет одеколон.

– Скажи, а ты все это не выдумала? – Это была последняя надежда…

– Нет. Я видела, как они завтракают вместе с делегацией психологов. У нас там комплексные завтраки: отварное яйцо, манная каша, макароны с бифштексом…

– Прекрати! Какие макароны, помилосердствуй! Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но разве не видишь, что мне плохо…

– Я понимаю. Когда лифтер, с которым я трахалась в кладовке, изменил мне с пятидесятилетней гардеробщицей, я тоже страдала.

– Какая это гостиница, «Турист»?

– Так точно.

– Ты знаешь, в каком они номере остановились? Или уже уехали?

– Нет, я спрашивала у администраторши: они еще там. Вышли, но вещи все оставили.

Анна закрыла лицо руками. В горло как будто затолкали пробку. Вместе со штопором. Так стало трудно дышать.

Она глубоко вздохнула:

– Я не поеду туда, это глупо. Ты сможешь узнать ее имя?

Лариса смотрела на нее, не мигая. Ее цыганские, грубо подведенные глаза смотрели бесстрастно, хотя на самом деле она испытывала жгучее наслаждение при виде этой раздавленной гадины. И ведь ничего-то плохого Анна ей не сделала. Совершенно. Просто жила своей жизнью и не подпускала к себе ее, Ларису. Ходила в музыкальную и на английский, ездила в Германию и Англию, Францию и Голландию, Тунис и Финляндию… Кушала из сервизов с розочками сытную и вкусную еду, приготовленную матерью Ларисы, носила белье, постиранное ею же, ходила по паркету, надраенному домработницей, и одевалась в дорогую красивую одежду. А потом переспала с Невским, почти под носом у гостей, в своей комнате, зная, что в соседней находятся родители… Лариса, которая пришла в тот вечер, чтобы помочь матери прислуживать за столом, подсмотрела в замочную скважину и увидела, чем занимается Анечка Вельде с Невским на кровати… Лариса потом всю ночь не спала, представляла себя на ее месте… А проснулась с головной болью и тошнотой, словно накануне отравилась.

– Могу, конечно, – сказала она. – Мне не трудно.

Анна достала из сумочки десять долларов и протянула Ларисе:

– Если захочешь, сможешь заработать много больше… Главное – не предавай меня. Ведь тебе нужны деньги?

– Конечно. Но только ЭТО – не деньги.

Анна подумала, что мужчины-командировочные, которых Лариса обслуживает в гостинице, вконец испортили ее шальными деньгами.

Она достала еще несколько долларовых бумажек и не глядя положила на стол.

– Я буду ждать тебя вечером у себя. Во сколько ты сможешь прийти?

– Часов в пять.

– Хорошо, – она вздохнула и достала еще одну сигарету.

Раздавила ее в пальцах до рыжего табака, сдунула его с ладони и быстро вышла из квартиры.

Лариса услышала, как хлопнула входная дверь и облегченно вздохнула. Она подошла к окну и вскоре увидела, как из подъезда выбежала Анна, быстро села в изумрудного цвета «Мазду» и выехала со двора.

Лариса долго смотрела ей вслед, пытаясь прислушаться к своей душе, чтобы ощутить в полной мере то удовольствие, которое она предвкушала все эти часы перед встречей, но его не было. Не было никакого удовольствия. Ей почему-то стало жаль Анну. Она собрала деньги со стола и сунула их в карман джинсов. Потом достала свои дешевые сигареты и тоже закурила. Вспомнила Невского. Какое счастливое у него было лицо. Она намеревалась сказать это Анне, но не сказала. Почему? А эта девушка в черном костюме и с желтой сумочкой – красивая, аж дух захватывает. Ей нравилось смотреть на красивых женщин. Лариса находила в этом что-то мазохистское, поскольку сама от природы не обладала красотой. Завидовала чужой красоте и не завидовала одновременно. Пыталась представить жизнь красивой женщины и вот от этого представления голова-то и кружилась: как же много возможностей у красивых людей вообще! У красивых и богатых. У Ларисы же нет ни того ни другого. Она взглянула на часы: пора было возвращаться в гостиницу. Она сняла с себя все, приняла душ, уложила волосы и надела новую красную кружевную сорочку. Сегодня она проведет ночь у одного приезжего коммерсанта, толстого, лысого, противного и к тому же еще извращенца…

Черные чулки с кружевной резинкой, темно-синее платье из плотного шерстяного трикотажа, облегающее ее довольно стройное тело, черные лаковые туфли «Ле Монти». Духи «Мадам Р.»…

Готовая к выходу, она остановилась перед зеркалом в прихожей и взглянула на себя: нет, она никогда не будет такой же элегантной, как та рыжая, что была с Невским. И дело даже не во внешности, а в чем-то другом, внутреннем…

«Если захочешь, сможешь заработать много больше…» Интересно, о чем это она?

***

После завтрака наваждение не пропало, им захотелось безрассудств и они поехали в центр, нисколько не беспокоясь о том, что их кто-то сможет увидеть вместе.

Страшила-горничная, которую Валентина выловила в коридоре, погладила один из диоровских костюмов, которые они утром нашли на полу, и расхохотались, вспомнив сцену в магазине.

– Красный, – сказал Невский, когда они распаковали большой сверток.

– Красный так красный, – ответила, смеясь, Валентина и закружилась с костюмом в руках по гостиничному номеру.

В окна било утреннее солнце, врывался прохладный влажный воздух с ароматами горячего теста, булочек и мокрых истерзанных листьев, которыми была устлана земля. Хотя, скорее всего, Валентина сама придумала все эти запахи, потому что их номер находился на десятом этаже и вряд ли туда могли залететь эти свидетельства существования реальной жизни вокруг. Однако действительно пахло кофе, возможно, кто-то на этаже растворил его в кипятке, не желая спускаться в ресторан для завтрака.

– Я редко езжу на метро, – сказал Игорь, когда они, прижавшись друг к другу, мчались под землей в вагоне метро.

Свет, тьма, гул в ушах, бесстрастный голос диктора, объявляющего станции…

На Тверской зашли в кондитерскую, взяли печенье, шоколад и сели в скверике на Пушкинской площади. На скамейке, прижавшись друг к другу, томились неизведанным сильным чувством невозможности обладания прямо здесь, посередине Москвы. У Валентины кружилась голова, Невский же вообще не пошел на работу.

– Подожди минутку, мне надо срочно позвонить, – он ушел, а она, оставшись одна, почувствовала себя настолько брошенной и одинокой, что как будто бы только что заметила, что кроме Невского в мире существуют еще люди, которые с равнодушным видом проходят мимо, погруженные в свои мысли, и им нет никакого дела до девушки, сидящей на скамейке в ожидании мужчины.

«А вдруг он не придет?» От этой мысли у нее запылали щеки. Она испугалась, как ребенок, брошенный родителями в городе.

Поэтому, когда она вновь увидела его и поняла, что все это ей не приснилось и что она действительно провела ночь в гостинице с этим мужчиной, сердце ее учащенно забилось. В голове скопилось столько розовой и дурманящей мути, что захотелось ясности, определенности. Валентина уже собиралась сказать что-то Игорю, но он сел рядом с ней, обнял ее и нежно поцеловал в уголки губ.

– Мне как-то не по себе, – сказала она слегка охрипшим от волнения голосом. – А тебе?

– А я позвонил на работу и сказал, что заболел, чтобы начинали обзванивать всех без меня. Пусть собираются, Родиков все решит. У него светлая голова…

– Ты не пойдешь на работу?

– Я не могу. Даже, если бы я туда и пришел, то все равно от меня проку мало. Пойдем? – Он привел ее в Музей революции, где пряталось небольшое уютное кафе с тихой музыкой.

– Ты будешь салат?

– Буду.

– А пирожные?

– Тоже буду…

Они ели, пили, целовались на глазах у буфетчицы, яростно протирающей фужеры, затем снова ели и снова пили, целовались, а потом вышли из музея и пошли слоняться по улицам, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть друг на друга, обняться и так, в обнимку, идти дальше.

В полдень они оказались в Ботаническом саду. Воздух потемнел, небо заволокло тучами, на яркие пожелтевшие деревья словно накинули серый шелковый газ…

Они углубились в какие-то фантастические заросли, где прятались такие же сумасшедшие парочки влюбленных вроде них, и, оказавшись наедине с деревьями и кустами и не слыша человеческих голосов, долго целовались, испытывая друг друга на выносливость.

Когда начался дождь, они успели сесть в троллейбус и доехали до кинотеатра «Гавана», там, едва добежав до дверей, промокли, взяли билеты на последний ряд, как порочные школьники, и когда погас свет, Валентина пересела на колени Невского и сняла с себя жакет…

– Ты не знаешь, о чем был фильм? – спросила она его, когда спустя полтора часа они выходили из зрительного зала, приводя в порядок одежду. У Валентины подкашивались ноги, тело просило отдыха. Она хотела спать.

– Фильм? – рассеянно переспросил Невский. – О тебе, конечно. Особенно хороши были крупные планы…

На них оборачивались, чтобы посмотреть. Невский на ходу застегивал рубашку.

– Сейчас мы где-нибудь пообедаем и вернемся в гостиницу.

– Смотри, какой дождь…

Неподалеку от кинотеатра у Невского жил друг-поэт, который всегда был дома. Игорь сказал об этом Валентине.

– Ты хочешь, чтобы мы переждали дождь у него? Я согласна.

По дороге они купили пиццу, несколько пластиковых коробочек с салатами, сыр и апельсины.

Друг-поэт, волосатое существо с безумными голодными глазами, встретил их с улыбкой. Он оказался не дураком. Они втроем пообедали, потом поэт ушел куда-то («наверно, сочинять стихи под дождем»), а Невский с Валентиной разделись и легли спать.

Обшарпанные обои, колченогие стулья, продавленный диван, грязный стол с остатками еды и прочие атрибуты беспорядочной богемной жизни хронического неудачника – ничто не могло омрачить их любви.

– Чем отличается любовь от страсти? Страсть от похоти? – погружаясь в сладость дремы, спрашивала Валентина, чувствуя дыхание Невского на своей щеке.

– И страсть, и любовь, и похоть – все это прекрасно. Это все едино. Если это не так, то я ничего не понимаю. – Невский лежал с закрытыми глазами и долго еще рассуждал о похоти, пока не уснул. Ему приснился дождь и оранжевые осенние листья, красивые, кленовые, которые летели откуда-то сверху, а потом почему-то превратились в золотые кудри Валентины. Игорь еще ни разу в жизни не был так счастлив.

***

Лариса записала в блокноте: «Валентина Невская». За такую информацию Аня заплатит ей пятьдесят копеек, не больше. Она такая же Невская, эта рыжая девица, как и Македонская. Но выпытать у администраторши большее ей все равно не удалось: видать, Невский заплатил ей за номер раза в два, а то, может, и три больше.

И Лариса решила войти в ИХ номер. Достала ключи у дежурной по этажу, заговорив ее до смерти, вошла в пустой номер и принялась шарить в поисках чего-нибудь, что могло подсказать ей фамилию Валентины. Но сумочки, разумеется, не было. На простынях, сбитых в большой голубоватый ком, она вдруг увидела странные желтые перчатки. Лариса взяла их и поднесла к носу. Она стояла так довольно долго, наслаждаясь запахом духов, которым были пропитаны эти изящные вещицы. Выглянула в коридор: никого. Вернувшись в номер, она позвонила Вельде:

– Ее имя – Валентина, фамилию она не сказала, – рапортовала Игудина, – в номере я тоже ничего не обнаружила, ни паспорта, ничего… Кроме двух черных костюмов и желтых перчаток – ничего.

– Как ты сказала? Желтые перчатки? Странно… Как, ты сказала, зовут ее, Валентиной?

– Так во всяком случае записано в журнале регистрации. (Она хотела сказать «Валентина Невская», но не сказала. Не смогла. Пожалела Анну.)

– Спасибо, Лора. Я сегодня буду дома в восемь. Приходи. Возможно… (она сделала паузу) у меня будет для тебя задание… Очень ответственное. Приезжай.

Лариса последний раз взглянула на висевший на плечиках в шкафу черный костюм из кашемира, достала из свертка другой черный костюм и приложила к себе. «Интересно, зачем ей два черных костюма?» И тут ей в голову пришла совершенно безумная мысль. Через полчаса ее ждали на седьмом этаже двое командировочных из Киева. У них самолет вечером, поэтому они ее долго не продержат… А заплатят хорошо. А что, если прийти к ним в одном из этих костюмов?

Лариса не считала это воровством. Она просто одалживала у рыжей Валентины один из ее костюмов. Она же вернет. Обязательно.

Она вышла из номера с большим пакетом в руках, быстро спустилась к себе в подсобку, заперлась там и примерила диоровский костюм. На стене висело большое, во весь рост, зеркало. Увидев себя в нем, Лариса удивилась: как же сильно она изменилась! Вот что значит стильная одежда. На ней идеально сидел жакет, а юбка открывала стройные ноги. Вот только лицо хорошенько наштукатурить и все. И все-таки она не выдержала и достала из кармана форменного халата прихваченные в каком-то азарте желтые перчатки. Нет, ей они не шли. Если бы у нее была сумочка… Стоп. Валентина выходила из номера без сумочки, значит, она где-то в номере… Как же это она искала?

Лариса вновь переоделась, вернулась в номер и к своему удивлению нашла сумочку в ванной комнате, висевшую под длинным махровым халатом. Раскрыла ее, но, кроме косметики, духов и прочей мелочи, ничего не обнаружила. Хотя одна вещица удивила ее: упаковка новых швейных игл.

На этот раз Лариса вышла из номера с желтой сумкой.

В шесть вечера пьяненькая, едва стоявшая на ногах, она спустилась в подсобку, сняла с себя черный костюм, швырнула желтую сумку в корзину с грязными полотенцами и встала под душ. И хотя сейчас она была одна, ей казалось, что мужские руки продолжают трогать ее тело… Наверно, эти двое из Киева понежнее обращаются со своими женами, а с ней же поступили по-скотски… Но один ей все же понравился. Было в нем что-то такое…

После душа она почистила зубы, посушила феном волосы, переоделась в джинсы и свитер (на улице похолодало, она это почувствовала, когда открыла окно и в комнату ворвался ветер с дождем), достала из сумки две плитки шоколада, презервативы, несколько смятых купюр и губную помаду с носовым платком. Теперь ей предстояло вернуть чужие вещи в номер. Она сложила их в большой пластиковый пакет, поднялась на лифте на десятый этаж, но поняла, что опоздала: эти двое уже вернулись, Невский открывал ключом замок. Какое счастье, что ее не застукали, приди она пятью минутами раньше… А с другой стороны, может случиться, что эта парочка вызовет милицию… Милицию? Не идиоты же они законченные. Они же сами прячутся ото всех и вся.

Лариса вернулась в лифт и поехала вниз.

ГЛАВА 4

– Понимаешь, мне кажется, что стоит только выпустить тебя из комнаты, так ты сразу и исчезнешь… Я не хочу, чтобы ты превратилась в тень, в сон, в наваждение… И поэтому мы не будем назначать встречи… Нам просто не надо расставаться… Согласен, и я, и ты, мы оба должны встретиться… я – с женой, ты – с женихом, но будет куда спокойнее, если ты окажешься рядом…

– Ты хочешь сказать, что все то время, пока ты будешь объясняться со своей женой, я должна находиться рядом? Это невозможно, как ты не понимаешь, да жестоко, наконец, по отношению к ней…

– Но мне необходимо знать, что ты рядом…

– Я могу подождать тебя в подъезде… Буду смотреть в окно и прислушиваться к шагам на лестнице… Пусть пройдет даже час, я уверена, что он покажется мне целым годом… но раз надо, значит, надо… Игорь, остановись, я не могу больше есть…

Они завтракали в постели, устроив на подносе среди простыней и подушек нечто вроде острова, на котором возвышалась гора бутербродов, пирожков и чашек с кофе.

– Еще один съешь и все, я оставлю тебя в покое…

– Нет, все, больше не могу…

Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Когда за дверью раздавались шаги (это была горничная, которая уже несколько раз стучалась к ним и предлагала убрать номер, на что Невский упорно отвечал, что еще рано и они еще спят), Валентине казалось, что это бродит Костров. Вот сейчас он не выдержит и выломает дверь… Он посмотрит ей в глаза, и она умрет от стыда…

– Мне стыдно, что я так счастлива, – прошептала она, не открывая глаз. – Я не уверена, что имею на это право…

– Но почему нет?

– Потому что теперь мое счастье принесет страдание Сергею… Как я объясню ему свое предательство? Где найти такие слова, чтобы он простил меня?…

– Мы можем встретиться втроем и поговорить все вместе…

– Нет! – покачала она головой. – Как ты не понимаешь, что Я САМА должна поговорить с ним… Все, пора вставать, надо действовать… Эта неопределенность убивает меня… Ты не знаешь Кострова, ведь он же ищет меня по всему городу, обзванивает морги, больницы… Так же, наверно, как и твоя Анна… Игорь, я тебя прошу… Давай быстрее со всем этим покончим… Да, мы поедем вместе – сначала к тебе, а потом ко мне или нет, наоборот… Я не знаю… Почему ты еще не встал? Давай же…

Она схватила его за руку и принялась тормошить…

Через час Валентина стояла перед зеркалом и рассматривала круги под глазами. Невский стоял рядом с пакетом в руках.

– Я не знала, что в гостиницах воруют… Согласись, что-то мне в последнее время с этими костюмами не везет… Как нелепо они мне достались, так еще более нелепо я с ними и расстаюсь… Но черный мне нравился куда больше… И перчатки… Кому они могли понадобиться?

– Ты уверена, что в сумочке не было ничего ценного?

– Ничего… Ты же сам видел, что деньги они не взяли… При других обстоятельствах я бы непременно нашла вора… Но тот, кто это сделал, понимал, что мы не будем обращаться в милицию… А понимание должно идти от знания… Думаю, что информация шла от администратора… Кто еще знал о нас?

В машине она думала о Кострове, о предстоящем разговоре…

Когда Валентина смотрела в окно, ей казалось, что она несчастна и одинока, но стоило ей повернуть голову и увидеть сидящего рядом Невского и прижаться к нему, как это чувство сразу же менялось на ощущение полного счастья. Но и это длилось недолго: она так же, как и Игорь, боялась реальности, способной погубить все то чудесное и перехватывающее дыхание, что возникло между ними и что изменило размеренный ход жизни.

«Куда подевалась любовь к Сереже? И что же это было за чувство, которое так скоро прошло? Или же это я такая ненадежная, глупая и летящая в сторону ветра?» В голове стоял пространственный, дурманящий гул, словно это была вовсе и не голова, а большой звонкий колокол… «А ведь я все это время почти не спала… Полусон-полуявь, полуум, полуглупость… Что со мной?» Они остановились возле его дома.

– Так ты пойдешь со мной? – спросил Невский, когда они уже вошли в подъезд.

– Ты мне напоминаешь нашкодившего мальчика, который боится возвращаться домой, боится, что его поругают… Я и сама чувствую себя не лучше… Хорошо, я пойду, но не уверена, что ТАК будет лучше… наверно, все-таки вам надо некоторое время побыть вдвоем, сесть и спокойно все обсудить…

– Жди меня здесь… Или, если хочешь, на лавочке возле подъезда… Просто дождь собирается… – Он привлек ее к себе и поцеловал. – Ничего не бойся…

– А я и не боюсь…

Он скрылся за дверью лифта.

Валентина смотрела, как первые крупные капли мазнули по оконному стеклу, и ей показалось, что стало прохладно. «Это нервы…» Она сначала смотрела на часы, затем перестала… Прошел целый час, а Невского все не было. Она представляла себе, ЧТО может происходить сейчас у него дома, как его жена бьется в истерике и умоляет его остаться, а он объясняет ей, что любит другую женщину… Он, конечно, пытается держать себя в руках, но потом не выдерживает и выбегает из квартиры, вызывает лифт…

Когда открывались двери лифта, Валентина вздрагивала, пытаясь представить, что вот сейчас увидит наконец-то его,- но всякий раз ошибалась…

Когда прошло ровно три часа, как он ушел, она была близка к обмороку.

Тело ее одеревенело, в горле возник жесткий ком, который мешал не то что говорить, но и дышать, жить… Не чувствуя собственного тела, она спустилась по лестнице к самому выходу из подъезда и, глядя на дождь, поняла, что ее обманули. Причем самым жестоким образом… Невский все рассчитал: он понимал, что она никогда не пойдет на то, чтобы обзванивать квартиры в поисках его… Да и Невский ли он на самом деле? И есть ли у него жена? А что, если он все, абсолютно все придумал, чтобы только провести с ней время? Чтобы переспать с ней?

Она сделала еще несколько шагов. Ливень обрушился на ее разгоряченное тело. Обжигающе холодный, он хлестал ее по щекам и сливался с солеными слезами.

Валентина не помнила, как добралась до дома. Вымокшая до нитки, она долго стояла перед дверью квартиры, не решаясь позвонить. Она чувствовала, что Сергей ТАМ. Вот только ЧТО она ему сейчас скажет? Как объяснит столь долгое отсутствие? Но рука сама поднялась, палец коснулся кнопки звонка, и от его звука она вздрогнула, как если бы это была бьющая по нервам сирена…

Но ей никто не открыл. Тогда она достала ключ и открыла дверь. Вошла в квартиру и, обойдя ее, поняла, что Сергей все то время, пока ее не было, жил здесь. «Он ждал меня…» Она разделась, наполнила ванну горячей водой и легла в нее.

Слезы продолжали литься из глаз, а ком в горле, казалось, распух, она задыхалась…

И вдруг она услышала звон ключей и звук захлопывающейся двери. Затем дверь ванной комнаты распахнулась и к ней ворвался Костров. Он, ни слова не говоря, взял ее за плечи, опустился перед ней на колени и прошептал: «Слава богу…»

***

Первые полчаса он пытался разговаривать с ней спокойно, убеждал ее, объяснял как мог, что влюблен в другую женщину, и просил простить его, понять… Но Анна молчала. Лица ее Игорь видеть не мог, потому что едва он переступил порог спальни, как она заперла его. И если сначала он воспринял это как недоразумение, то потом, спустя два часа, понял, что Анна тщательнейшим образом готовилась к его приходу и, пока он отсутствовал, успела купить три (!) замка, пригласить слесаря, чтобы тот врезал их в превосходного качества новую дверь, и обдумать каждое свое слово, которое она ему скажет при встрече…

Выйти из спальни он так и не смог – дверь была крепкой и вышибить ее плечом у него не получилось. Он пробовал и кричать на Анну, и даже угрожал ей, но время шло, дверь была заперта, а прыгать с пятого этажа было опасно. Кроме того, окна спальни смотрели на улицу, а не во двор, поэтому невозможно было бы увидеть Валентину, когда она будет выходить из подъезда… Анна все рассчитала…

Он боялся себе представить, ЧТО происходило с Валентиной в подъезде за все то время, пока она ждала его. И сколько времени она провела в мучениях, пока не поняла, что ОН НЕ ПРИДЕТ…

В квартире было нестерпимо тихо. До ломоты в ушах. И вдруг он услышал голос Анны, совсем близко:

– Все, она ушла… Прождала тебя почти три часа… Упорная девушка… Терпеливая… Ты мне лучше скажи, Невский, и давно у тебя с ней роман?

Теперь уже он не в силах был говорить. Игорь понял, что все то время, что он находился запертый в спальне, Анна пробыла на кухне, выглядывая из окна во двор в надежде увидеть Валентину. И только когда увидела и насладилась этим зрелищем, подала голос.

– Чего же ты молчишь? Я жена и имею право знать.

– Я тебе больше ничего не скажу. Но когда ты выпустишь меня, то никогда больше не увидишь… Это я тебе обещаю…

– И я тебе тоже обещаю, что как только пойму, что ты на самом деле бросил меня и ушел к НЕЙ, к этой шлюхе, сразу же застрелю тебя… Найду и застрелю, как собаку…

Послышался лязг открываемых замков. Дверь скрипнула, отворилась и на пороге возникла бледная, с прозрачными, позеленевшими, наверно от слез, глазами Анна. Веки ее были воспалены, кончик носа покраснел, лицо осунулось…

– Она уехала на машине, так что ты ее теперь все равно не догонишь… Ответь мне, это очень важно: вы давно с ней знакомы? – Но он ничего ей не ответил. Молча прошел мимо в свой кабинет, собрал все необходимые документы, взял свитер, плащ, зонт и направился в прихожую. Анна подошла к нему сзади и схватила за руку:

– Не уходи… – Она медленно сползла на пол и уже на коленях продолжала крепко держать его за брюки. – Не надо меня так унижать… Не уходи… Я ведь не шучу… У меня есть пистолет… Я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы ты принадлежал другой… Тем более ей… Она не достойна тебя… Поверь мне… Ты, наверно, забыл, но ведь мы послезавтра улетаем в Лондон… Я готова тебя простить… Знаю, что с мужчинами такое случается… не уходи…

Она подняла на него свои покрасневшие глаза:

– Игорь…

Он поднял ее и прижал к себе. Жалость к этой хрупкой женщине, столько времени простоявшей перед ним на коленях, охватила его.

– Ну успокойся… Ты не в себе… Тебе надо выпить что-нибудь…

Он обнял ее за плечи, привел в гостиную и налил ей коньяку.

– Она шлюха… шлюха, зачем она тебе?… – икая и дрожа всем телом, говорила Анна, отпивая маленькими глотками коньяк и постукивая при этом зубами о стенки бокала, – не понимаю, как ты мог попасться на ее удочку… Гостиничная проститутка… И ты, ты- Невский, стал ее очередным любовником… ну почему, почему вам, мужчинам, нравятся такие женщины… Что вы в них находите? Если тебе не хватает острых ощущений, ты мне только скажи, и я у тебя на глазах тоже буду обниматься со всеми твоими друзьями… И они не откажутся, вот увидишь… Но дальше-то что? Неужели ты настолько испорчен, что уже не можешь удовлетворяться нормальными супружескими отношениями и тебе подавай «женщину с прошлым»? Игорь, ведь ты не такой…

– Она не шлюха… Аня, я остался здесь не для того, чтобы выслушивать о ней гадости… Я полюбил ее… Понимаю, что тебе больно это слышать, но ты же знаешь меня, я не умею лгать… Я бы и не смог лгать вам обоим… Прошу тебя, отпусти меня по-хорошему… И не надо мне угрожать… ты не настолько безрассудна, чтобы убивать меня… Просто должно пройти какое-то время… чтобы ты успокоилась… Вот, выпей еще…

Она сделала еще несколько глотков. Невский вдруг ощутил по отношению к ней самую искреннюю жалость, но это было довольно странное чувство, словно он утешал женщину, которую бросил мужчина, но не он, а какой-то абстрактный мужчина… И что Анна- это не Анна, его жена, а просто несчастная брошенная женщина… Но он не знал, как иначе можно было объяснить Анне, что с ним происходит. Он считал, что поступил честно, рассказав ей о Валентине… Неужели было бы менее жестоко обманывать ее, встречаясь с Валентиной тайно? И еще: он не мог понять, откуда она вообще узнала о Валентине. Неужели она видела их вместе? Ведь стоило Игорю перешагнуть порог квартиры, как она сразу же выдала ему о том, что знает, с кем он провел два последних дня…

Тот факт, что она называла Валентину шлюхой, он воспринял спокойно: что же еще Анна могла бы сказать о ней в такой ситуации, даже в случае, если бы она была с ней знакома?! Что она красива и талантлива? Что у нее есть жених, приличный молодой человек, за которого она собирается выходить замуж? Анна на такую убийственную объективность не способна. Она и сама, того не зная, превратилась за пару дней совершенно в другого человека. Потрясение, каким стала для нее измена мужа, сделало из нее хищницу, всеми способами пытающуюся удержать при себе свою добычу. «А добыча – это я».

– Аня, возьми себя в руки и успокойся… Я понимаю, конечно, что причинил тебе боль, но ты знаешь меня… Я не способен на подлость…

– Ты? Ты не способен на подлость? – Она усмехнулась и подняла бокал с остатками коньяка, чтобы посмотреть на свет, прищурилась и предательская слеза скатилась по ее щеке. – А разве то, что ты совершил против меня, не считается подлостью? Что это тогда? Экскурсия в чувственный рай? Тот самый рай, в который женщинам вход воспрещен?

Анна опьянела… Он понял, что все то время, пока его не было, она ничего не ела, не спала и лишь прислушивалась к звукам за дверью…

Игорь встал, взял ее за руку и поднял с кресла, обнял ее и прижал к себе. Он хотел лишь одного: успокоить жену и дать ей возможность почувствовать себя защищенной хотя бы в эти последние минуты перед расставанием. Но она поняла этот его жест иначе. Она обвила его шею руками и поцеловала долгим и каким-то изнурительным поцелуем. Он вдыхал запах ее волос, чувствовал под руками дрожащее хрупкое тело и не знал, чем может закончиться это странное, леденящее душу объятие… А когда опомнился, было уже поздно. Женщина, у которой он еще совсем недавно просил любви и ласки и которая из милости изредка впускала его к себе в постель, теперь сама искала в его объятиях тепла. Она была похожа на одичавшего и изголодавшегося зверька…

В кровати она оттолкнула Игоря от себя и, уткнувшись лицом в подушку, разрыдалась. Она поняла, что он уже не принадлежит ей, что он теперь никогда не войдет в эту спальню, чтобы удовлетворить свое желание… Потому что как раз этого желания-то у него уже и не было. Он желал другую женщину. Валентину. У нее было другое тело, другой запах… Он любил ту, другую…

Это была почти смерть.

***

Два дня ушло на переезд. Сергей Костров объяснил свое решение переехать в ЕГО квартиру тем, что хотя бы за пару дней до свадьбы Валентине надо привыкнуть к своему новому жилищу, как он выразился «прижиться»… На самом-то деле все обстояло несколько иначе. В тот вечер, когда Сергей увидел ее лежащей в ванне и находящейся в состоянии, близком к неврастении, он, уложив ее в постель и напоив вином, выспросил все, что произошло с ней двое суток назад… И Валентина, которая была настроена и по трезвому-то рассказать Кострову о своем решении остаться с Невским, выпив вина, захлебываясь слезами, искренне рассказала ему о том, как прождала Невского «три часа!» в подъезде… Она, рыдая на груди Сергея, спрашивала его, теребя за ворот и раскачиваясь всем телом в разные стороны, словно укачивая себя, «почему он не пришел?»…

А потом уснула.

А утром от стыда отвернулась к стене и тихонько плакала, вспоминая свое, теперь уже двойное унижение: первое – это когда к ней не вернулся Невский, а второе – когда ей пришлось рассказать об этом Кострову.

– Тебе лучше уйти… Я изменила тебе, Сережа… Ты прости меня, пожалуйста, но я теперь не могу здесь оставаться… Я найду квартиру и сразу перееду.

– Ты никуда не поедешь. То, что с тобой случилось, бывает… бывает… с неискушенными женщинами… Но теперь, когда ты здесь, со мной, ты должна пообещать мне, что такого не повторится…

– Это ни к чему… Все кончено. Это ты просто говоришь так, а на самом деле не простил меня. Это НЕВОЗМОЖНО простить. А уж жалости-то я тем более не потерплю.

– Ты не хочешь принять мое прощение и выйти за меня замуж?

– Да пойми ты! – Она наконец повернулась и села на постели. С опухшим от слез и сна лицом она походила совсем на девочку. Растрепанные волосы рассыпались по обнаженным плечам, некогда черные глаза посветлели, словно выцвели от слез, а верхняя губа трогательно приподнялась, открывая два передних ровных зуба… Она была так хороша, что Костров решил про себя, что никогда, даже если случится что-нибудь подобное, не расстанется с ней… Тем более что если с ней действительно (хотя не дай бог!) случится нечто подобное, она же сама во всем и признается… Качество редкое, но мучительное для мужчины: с одной стороны, его обезоружит такая искренность, но с другой – заставит находиться в постоянном напряжении и ожидании новой измены… Это ситуация для французских романов или

для любителей острых ощущений. Быть может, для любовников такая формула общения была бы идеальна, она бы держала обоих в тонусе и вносила в жизнь элемент новизны и чего-то этакого, порочно-приторного, возбуждающего… Но в супружеских отношениях, о каких мечтал Костров в отношении Валентины, такая искренность, служащая прикрытием элементарного распутства, была недопустима.

– Да пойми ты! Я же не смогу теперь смотреть тебе в глаза… Кроме того… – И тут она замолчала, испугавшись той непоправимости, которая может возникнуть, стоит ей только закончить фразу: «Кроме того… я люблю его…» Она поняла, что после того как произнесет эту фразу, сразу же потеряет единственного друга… Инстинкт самосохранения не позволил ей произнести эти слова. Она оставила их внутри и даже сложила руки на груди, словно боясь, что эти слова все же вылетят… – Кроме того, мне бы не хотелось, чтобы ты в минуты раздражения или плохого настроения упрекнул меня в измене…

– Ты не углубляйся в эти моральные дебри, а лучше ответь мне прямо: ты выйдешь за меня замуж? Ты все еще хочешь быть моей женой? Ты обещаешь мне, наконец, впредь не поступать так…

– Нет, я не могу тебе ничего пообещать… – Она подняла на него полные слез глаза. – Я не могу тебе лгать… Ведь я все эти годы думала, что знаю себя, а оказалось, что это не так… Это со стороны тебе могло показаться, что я совершила безрассудный поступок, проведя ночь в гостинице с незнакомым мне мужчиной… Да и я сама бы раньше именно так оценила свои действия… Но поверь, Сережа, я отдавала себе отчет… Я хотела этого, я…

Она закрыла глаза, представив себе Невского, обнимающего ее в гостиничном номере, на гостиничной кровати, Невского, раздевающего ее… Она почувствовала, как щеки ее запылали.

– Нам надо расстаться…

– Но ведь он же бросил тебя! Он негодяй, каких много…

– А что, если он умер? – Она открыла глаза и ахнула. – Как это я сразу не подумала? Но тогда бы я увидела врачей, садящихся в лифт… Нет, все было тихо… Понимаешь, я должна убедиться в том, что он сам не захотел прийти… Это очень важно…

– И тогда ты успокоишься?

– Да… Тебе, верно, смешно все это слышать… А теперь уходи… Я не могу, я не знаю, как себя вести… Я не знала, не знала… – и она снова зарылась лицом в подушку. Поза ее была столь беззащитна, что Костров, вдруг в полной мере ощутив всю свою власть над этой женщиной, забыл на какое-то время о том, что она два последних дня провела в объятиях другого мужчины… Он не мог представить ее лежащей в постели с кем-то другим, а потому повел себя так, как вел обычно… Откинув простыню, он обнял Валентину сзади и прижавшись к ней, зашептал что-то о своей любви, желании, о том, какая она теплая и гибкая, и что ушки-то у нее розовые и волосы как шелк, и что он уже не может без нее… Сергей не мог видеть ее лица, как не видел никогда и до этого дня… Он, закрыв глаза, наслаждался ее телом, чувствуя себя в нем полным хозяином, собственником…

А она, стиснув зубы, тихо плакала, упираясь лицом в душную подушку и давясь слезами, и при каждом толчке тела Сергея, которое теперь соединилось с ее телом, ужасалась при мысли, что теперь изменяет Невскому… Инстинктивно Валентина ждала, что с ней произойдет то, что происходило всякий раз, когда она занималась этим с Сергеем, но тело ее, находясь в физическом подчинении, отказывалось подчиняться в любви…

Ее тело уже перестало любить его тело. Она жаждала другого тела. Она хотела Невского и за ночь с ним предала бы всех…

– Это безнравственно, – сказала она, когда Сергей уже направлялся в ванную.

Он замер на пороге и переспросил ее:

– Что ты сказала?

Она откинулась на подушки и, оказавшись на спине, тяжко вздохнула:

– Я сказала, что у меня ничего не получилось… Ведь ты же должен знать?

– Но у тебя и раньше ничего не получалось – не получалось, а потом… получилось… Просто это нервы… Мы повторим это вечером… – И он ободряюще улыбнулся ей.

ГЛАВА 5

Эмма Латинская занимала целый особняк в Булонском лесу. Это было вычурное двухэтажное белое здание с колоннами и башенками, эдакое смешение стилей, но очень милое и уютное. Большие прохладные комнаты были заставлены мебелью эпохи Людовика IV, а стены украшали старинные гобелены, изображавшие сцены королевской охоты.

«Особняк, каких тысячи, – сказал Борис Захаров Бланш после первой поездки к Эмме, – даже неинтересно».

Эмигрантка второй волны, Эмма Латинская, а в замужестве Эмма Баланс, схоронив в прошлом году своего мужа Патрика Баланса, богатого промышленника, затосковала по родине и дала в «Геральд Трибун» объявление, что будет рада любому русскому с хорошей дикцией, который бы согласился поработать чтецом в вечернее время. Желающих оказалось больше двадцати, но Эмма остановила свой выбор на низеньком и спокойном Борисе Захарове, даже не приняв во внимание его прокатывающееся «р» и низкий голос. Он был обаятелен и мил, Эмма почувствовала это сразу же, как только они обменялись несколькими фразами…

– Вы приняты, мсье, – сказала она на русском, но с сильным акцентом, – к работе можете приступить хоть сейчас… А всем остальным, – обратилась она к горничной Пат, – скажи, чтобы уходили… У них чрезмерно хорошая дикция, я полагаю…

И она засмеялась своим тихим гортанным, мягким смешком…

Затем они уединились в кабинете, куда Пат принесла кофе, и Эмма, худая светловолосая женщина в розовых брюках и желтом свитере, положила на столик перед Борисом томик Бунина.

– «Солнечный удар», пожалуйста, – сказала она. – Хотя бы первые несколько абзацев… А потом примемся за кофе… Знаете, русских много, но мне понравились вы… Сначала почитаем, а потом поговорим о вас…

Он хотел ей сказать, что у него не так много времени, что к шести он должен быть уже на улице де Ренн, но у Эммы так горели глаза и так светилось лицо, что он лишь пожал плечами и взял в руки книгу.

– «После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом – все было прелестно в этой маленькой женщине – и сказала:…»

– Постойте, я помню, что она сказала: «Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись?…» – и глаза ее повлажнели. – Довольно! Оставим… Просто я давно не разговаривала с русскими… Давайте пить кофе, и вы мне немного расскажете о себе…

Борис посмотрел на нее, стараясь запомнить, потому что лицо этой женщины понравилось ему и он уже знал, что видит его в последний раз – он не собирался ублажать богатую соотечественницу даже за деньги, – и улыбнулся:

– Мне нечего о себе рассказывать… Я играю в ресторане «Экспресс», что на улице де Ренн… Мне нравится Париж, я приехал сюда пятнадцать лет назад, оставив под Москвой жену, которую я очень любил, и дочь… Здесь я снимаю квартиру на улице Фруадво… Люблю поспать, а в свободное от работы время гуляю или рисую… Вот в принципе и все…

– Да вы романтик… – Эмма возвела руки к потолку и наклонила голову набок, – романтик… Ведь вы не придете больше сюда, так?

Это было так неожиданно, что Борис и не сразу сообразил: услышал ли он это на самом деле или же ему послышалось. Он тоже наклонил голову набок, словно прислушиваясь к своим чувствам, и вдруг ответил, понимая, что говорит чистую правду:

– Я приду, я обязательно приду…

Эмма покраснела от удовольствия. Она вдруг поняла, что перед ней настоящий русский, сумасбродный, да к тому же еще и романтик… Борис способен на все… Деньги ему, конечно, нужны, но он не из тех, кто за деньги способен превратиться в клоуна. Он сильный и настоящий.

– Тогда до завтра, – она встала и протянула ему руку. – Борис Захаров… Очень красивое имя…

Весь обратный путь он ехал, весело напевая себе под нос. Общаться с умной женщиной, да еще получать за это деньги – что может быть приятнее… Он думал, как расскажет Бланш о своем визите к Латинской.

Бланш было тридцать два года. Это была румяная и веселая блондинка, с которой он познакомился в «Экспрессе» три года тому назад. Бланш забыли ее приятели, и она уснула за столом, положив свою светловолосую головку прямо на скатерть… Борис, который в это время собирался домой, услышав, как официант Жан требует у нее оплатить счет, вмешался в разговор. Девушка, протрезвев и понимая, что влипла, что два ее приятеля, выпив по бутылке вина на каждого и съев по две порции жаркого, оставили ее расплачиваться за ужин, заплакала. И тогда Борис, заплатив за девушку, пригласил ее к себе домой. Квартира, состоящая из двух больших и уютных комнат, одна из которых служила ему спальней, а другая – всем остальным, понравилась Бланш, так звали девушку.

– У меня нет денег, – призналась она, – я потеряла работу.

– Где ты живешь? – спросил Борис.

– Раньше жила с Жилем, с тем самым, который был со мной и Полем в «Экспрессе»… А теперь ни с кем…

– А почему они оставили тебя и не заплатили?

– Не знаю… Кажется, у них тоже не было денег…

С Бланш было легко разговаривать.

– У тебя есть родители? Тебе есть, к кому пойти?

– Нет. Я ушла из дома, когда мне было пятнадцать. Сначала пела в кабаре, а потом устроилась страховым агентом…

Пробовала писать статьи, но и здесь ничего не вышло…

– Ты можешь принять ванну и лечь спать. Не бойся, я тебя не трону…

– Ты русский?

– Русский. А как ты узнала?

– У вас книги русские на полках… А в том журнале, в котором я работала, тоже один русский был…

Она вышла из ванны и легла на кровать. Он хотел спросить ее, как она любит укрываться, простыней или теплым одеялом, как любила его бывшая жена, Полина, но не успел: Бланш уже крепко спала.

***

Еще на лестнице он услышал, как Бланш болтает по телефону с Жаклин, своей приятельницей. Но и Бланш услышала его шаги, а потому поспешила повесить трубку и открыть дверь:

– Ну что там, в Булонском лесу? Рассказывай… – Она приняла из его рук пакет с лимонами, которые он купил по дороге, и радуясь его приходу, клюнула Бориса в щеку. – Знаешь, пока тебя не было, я даже успела соскучиться… Жаль, что через полчаса тебе уже надо идти в «Экспресс»…

Она не говорила, ворковала. И Борис тоже пожалел о том, что в их распоряжении всего полчаса. Если бы он не согласился выпить кофе у Эммы, у них с Бланш было бы куда больше времени, чтобы понежиться в постели.

Они понимали друг друга без слов. Вот и сейчас, взглянув на него, она поняла, что Борис не расположен к беседе о своей поездке в Булонский лес, а потому позвала его пообедать.

Уже за столом Бланш, открывая банку с сардинами, вдруг внимательно посмотрела на Бориса, который откупоривал бутылку с вином, и сказала:

– Знаешь, сейчас я скажу что-то такое, от чего у тебя настроение сразу повысится на тысячу франков!

– И что же? Ты купила новое платье или брошку за полмиллиона франков, одолженных у Жаклин?

– Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Так вот, отгадай, кто прислал письмо?

– Валентина? – он чуть не уронил бутылку. Борис уже давно заметил, что известия о дочери и вообще все, что только было связано с ее именем или Полиной, действовало на него сильнее всего. Ничто так не могло взволновать его сейчас больше, чем письмо от Валентины. Тем более что писала она крайне редко, да и то по большей части письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и прочее.

Она протянула ему большой белый конверт.

Бланш знала, что письма от дочери он читает, как правило, в одиночестве, чтобы, как считала она, никто не смог подсмотреть выражение его лица, а стало быть, не прочитать его мысли и чувства.

Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до двери спальни и от мысли, что он сейчас войдет в эту дверь и больше никогда не вернется, растворится в своем прошлом, к которому она не могла его не ревновать, ей стало грустно… Больше всего Бланш боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного и уравновешенного человека, этого чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни она прожила как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, когда узнала, что между мужчиной и женщиной, помимо сексуальных отношений, могут быть и другие, более изысканные и совершенно для нее новые отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис ненавязчиво приучил ее к кино и театру, они даже дома пытались поставить мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель – Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и которая пытается жить жизнями своих подруг. Жаклин – продавщица в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей ткани нужных расцветок в соответствии с тем, о чем она просила в своих письмах. Бланш всегда смеялась над приятельницами, которые сосредоточили свою жизнь на том, чтобы ублажать мужей и, как они говорили, были рады этому. Но после года, который она прожила вместе с Борисом, Бланш поняла, что они правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… И тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, и он играл, как дышал, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», – любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя самого, пытаясь притупить боль, которую все его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом «НОСТАЛЬГИЯ».

Когда Полина, его первая жена, написала о том, что Валентина переехала в Москву и стала портнихой, что у нее большие планы, Борис, прочитав Бланш это письмо вслух, впервые попросил у нее совета:

– Милая, я ничего не смыслю в портновском деле… Но Валентине надо помочь… Я поеду в Москву и привезу ей хорошую ткань и все, что необходимо… Поговори с Жаклин, может, она знает, что нужно…

И Жаклин постаралась, накупила ткани, ниток, кружев, пуговиц, стразов… Но Борис схватил воспаление легких, и вместо него в Москву полетела Бланш.

«У твоей дочери талант, – это было первое, что сказала она Борису в аэропорту, когда вернулась в Париж. – Очень жаль, что ты не смог полететь…» Она привезла из Москвы фотографии Валентины, ее жениха: «Серж Кострофф»…

Спустя полгода он снова засобирался в Москву, но на этот раз у него воспалилось ухо, и вместо него опять полетела Бланш. И Валентина, и Бланш – обе догадывались, что Борис болен не воспалением легких или среднего уха, что причина куда более серьезная, но боялись говорить на эту тему.

«Ты боишься остаться в Москве?» – хотела спросить его Бланш, но так и не спросила. Зачем?

***

Он вскрыл письмо. Там было всего одно предложение: «Папа, как жаль, что тебя сейчас нет со мною рядом. Твоя Валентина».

ГЛАВА 6

Свадебное платье она сшила себе сама. Белое, роскошное, расшитое искусственным жемчугом, оно, однако, не радовало ее. За день до свадьбы она два с половиной часа провела в том самом подъезде, где в последний раз видела Невского. Валентина стояла у окна и, когда открывались двери лифта, вздрагивала и отворачивалась к окну, чтобы в случае, если это будет Невский, успеть спрятать свое заплаканное лицо. Если бы ей сказал кто-нибудь, что она будет вот так страдать из-за малознакомого, можно сказать, случайного в ее жизни мужчины, она бы рассмеялась в лицо… Но это был не сон, не наваждение, она по собственному желанию пришла сюда, сгорая от стыда и унижения, чтобы только увидеть Невского и, схватив его за руку и посмотрев в глаза, спросить: «За что?»

Но Невского она так и не увидела, хотя пришла нарочно в шесть часов вечера и прождала до половины девятого – время, когда все нормальные люди возвращаются с работы. Был еще один путь. Но более болезненный: отыскать место его работы. Это не так сложно, как могло показаться. Ведь Валентине, в отличие от Игоря, известна его фамилия. А Невских в Москве не так уж и много…

Она вышла из подъезда и присела на скамейку. Дрожь во всем теле усиливалась. Она вспомнила, как объясняла Кострову утром свое желание во что бы то ни стало разыскать Невского… «Боже мой, какая глупость! И как я посмела говорить об этом с Сережей?…»

Запутавшись окончательно, что ей позволительно в теперешнем положении, а что нет, она решительно встала и направилась к автобусной остановке. Она сделала все, что только было в ее силах, чтобы как-то прояснить случившееся.

Невский бросил ее, и она должна забыть его. ЗАБЫТЬ. Какое безысходное и холодное слово. Как дождь…

***

После встречи с Игорем Невским она сама почувствовала, как изменилась. Во-первых, стала меньше улыбаться, во-вторых, у нее пропал аппетит, в-третьих, она отдавалась своему жениху, словно обязана была делать это… И никаких чувств, никакой радости, пусть даже и физической. Разве что Сергей просто согревал ее своим телом… Но это могла бы сделать и электрическая грелка…

Как-то вечером, сидя на диване и листая альбом с эскизами, Валентина вдруг поняла, что за всеми переживаниями совсем забросила свое дело… А ведь еще совсем недавно, думая о браке с Костровым, она надеялась, обретя спокойствие и уверенность, приняться за осуществление своей давней мечты: создать коллекцию одежды и показать ее на одном из престижных московских подиумов…

Стройные девушки с бесстрастными холодными глазами, одетые в невероятные наряды, смотрели на нее со страниц альбома, в ожидании перевоплощения из мира фантазий в мир реальности. Деньги! Без денег она бессильна. Мода, она как зверь, требует свежего мяса, теплой крови… новых идей, смелости, ясности линий, ярко выраженного неповторимого стиля… И здесь посылками из Парижа не обойтись… Да и у отца нет смысла просить такую фантастическую сумму… Костров состоятелен, но не верит в возврат денег, он бизнесмен, привыкший из всего извлекать выгоду и в максимально короткие сроки…

От таких невеселых мыслей заболела голова.

Валентина захлопнула альбом. Две страницы ее жизни – Невский и мечта о подиуме – надо было выкинуть из головы и окунуться в совершенно новый, неизвестный для нее мир, называемый семейной жизнью.

Что такое семейная жизнь? Это утомительные занятия любовью по ночам, какао с овсянкой по утрам, ужины по вечерам и все это – ВДВОЕМ. И уже некуда будет спрятаться от МУЖА. Она обязана будет рассказывать ему о своих делах, она должна будет ему готовить еду, стирать одежду и содержать в чистоте дом… Должна, обязана…

В комнату заглянул Костров:

– У тебя такое лицо, словно ты проглотила паука…

– Что? – Она резко повернулась и, словно испугавшись, что он по выражению лица сможет прочесть ее мысли, кое-как улыбнулась: – Ты хочешь пригласить меня на кухню?

– Ужин готов… – Сергей смотрел на нее и понимал, что все то время, что он находился на кухне, она думала НЕ О НЕМ.

– А ты не боишься, что я привыкну к тому, что ты на кухне, и буду воспринимать это как должное?

– Я ничего не боюсь… И никого… – сказал и сам почувствовал, что солгал. Он боялся Невского. Он уже навел о нем справки и понял, что если Валентине случится выбирать между ним и Невским, то она конечно же выберет Невского. Знал он и то, что Невский ушел от жены, причем в тот самый день, когда к нему вернулась продрогшая и униженная Валентина… Похоже, действительно произошло какое-то нелепое недоразумение, в результате которого Невский не смог встретиться с Валентиной… Причин могло быть множество, начиная с жены Невского, Анны Вельде, которая, узнав о том, что ее муж влюблен в другую женщину, устроила ему скандал с истерикой и слезами, и кончая физической неспособностью Невского выйти из квартиры. А что, если жена просто-напросто заперла его дома и не выпускала до тех пор, пока не убедилась, что Валентина ушла…

Сергей так явственно себе это представил, что вместо того чтобы подумать о себе, вдруг пожалел Валентину с Невским… Но потом опомнился. Он был мужчиной, который неплохо разбирался в женщинах, а потому мог предположить, что Валентина, как это не раз бывало и с другими женщинами в ее положении, забудет рано или поздно Невского, так вскружившего ей голову, потоскует-поплачет, а потом все равно время возьмет свое… Но чтобы это произошло как можно быстрее и безболезненнее, необходимо было спровоцировать Невского, создав такую ситуацию, когда Валентина своими глазами увидит нечто, что враз отрезвит ее и заставит совсем другими глазами посмотреть на своего идола. И Сергей приблизительно знал, ЧТО именно должна увидеть или услышать Валентина.

Но для начала необходимо было срочно увезти ее из той квартиры, где она шила для своих клиенток, чтобы резко ограничить круг знакомых. Это просто чудо какое-то, что Невский не спросил ее фамилию…

***

– Я боюсь, Сережа… – сказала Валентина ему уже за ужином, – мне как-то не по себе… И мама так не вовремя простыла… Понимаешь, ведь кроме нее у меня никого нет, а она приехать не сможет…

– Ты боишься свадьбы, самой церемонии или замужества?

Он сидел перед ней в дорогом домашнем халате, чистенький, аккуратный, чуть ли не хрустящий – эдакий кукольный идеальный муж, отточенными движениями отрезающий кусочки от отбивной и отправляющий их в рот, а потом промокающий этот рот салфеткой… И ей захотелось, чтобы он сейчас, вот здесь на кухне, совершил что-то нелепое, пусть даже и безрассудное, но естественное… Вспомнил бы, к примеру, какой-нибудь веселый анекдот, рассказал бы его с чувством и, давясь смехом, в порыве веселья опрокинул бы на стол солонку или соусник… Но нет, этот не сможет рассыпать солонку… ОН НЕ УМЕЕТ РАССЫПАТЬ СОЛОНКИ И ОПРОКИДЫВАТЬ СОУСНИКИ… Он не из таких. Он из правильных. А вот ее отец, Борис Захаров, человек неправильный. Но ее тянет к нему, она понимает его, она хочет его видеть, слышать, она хочет его расспросить, что же ей делать и как жить дальше… Мама осторожничает всю жизнь и даже, когда идет одна по улице, всегда оборачивается и вздрагивает, стоит прошелестеть ветру в листве… У мамы все разложено по полочкам, а полы такие чистые, что на них можно есть… Но мужчина, которого она любила и любит всю жизнь и который любил ее, УЕХАЛ от нее… Он окунулся в другую жизнь… Он СМОГ…

– И я смогу, – сказала Валентина и словно очнулась, увидела на тарелке отбивную и набросилась на еду…

– Ты ешь? Это уже хороший признак… – Сергей взял ее руку в свою. – А насчет завтра не переживай… Ну и что с того, что ты никого не знаешь? Потом познакомишься… Тебе надо только привести себя в порядок, одеться и ждать меня… Все гости соберутся в ресторане… Ну, выше нос…

Она кисло улыбнулась.

***

Невский искал Валентину. Он пришел в частное сыскное бюро.

– Портниха Валентина. Не густо, – сказали ему. Но обнадежили, пообещали найти.

Он ушел от Анны в тот же вечер.

– Попробуй найти в себе силы, мне тоже нелегко… – сказал он, глядя на нее, свернувшуюся калачиком на кровати после хорошей дозы коньяка и его неожиданных ласк. – Я тебе позвоню…

Игорь знал, что она его не слышит, но и уйти вот так, молча, тоже не мог. Он нервничал. Он думал только о Валентине.

Вернувшись в свою квартиру, в которой не был почти со дня свадьбы, Игорь долго сидел в темноте, вспоминая промелькнувшие незаметно последние двадцать часов и при мысли, что Валентина сейчас плачет, не понимая, почему он не пришел, ему становилось просто невыносимо на душе.

Назавтра ему предстояло улаживать дела на работе. Родиков, увидев его входящим в офис, подбежал к нему и чуть ли не кинулся обнимать:

– Слушай, как же ты нас всех испугал… Мы уж подумали, что с тобой что-то случилось…

– Вы звонили домой?

– Звонили… Но ОНА сказала, что ты скоро вернешься…

Создавалось такое впечатление, словно она знает, где ты, но сказать не может… Хотя голос у нее был взволнованный…

Конечно, разве могла Анна Вельде расплакаться по телефону и признаться в том, что ее муж не ночевал дома…

– Со мной все в порядке. Зайди ко мне…

Когда они оказались в кабинете вдвоем, Невский сказал:

– Я ушел из дома. Теперь буду жить в своей старой квартире…

– Вы поссорились? – Игорь Невский и Саша Родиков дружили еще со школы. Саша имел право знать все.

– Я встретил другую женщину…

Родиков покачал головой:

– Вот это да! Кто-нибудь еще об этом знает?

– Думаю, что нет… Все это ужасно… И Анну жалко, но вся трагедия заключается в том, что я потерял Валентину…

– Ты потерял ту женщину, ради которой бросил Анну? Но когда ты все это успел? Я же знаю, еще два дня тому назад у тебя никого не было…

– Все правильно, я встретил ее недавно, в магазине… Она портниха… и срезала нашивки с костюмов… Я сошел с ума. Мы провели два дня вместе, она собиралась выходить замуж, я только что женился… Понимаю, все выглядит абсурдно, но я и сам не знал, что такое бывает… Это как болезнь… И мы решили не расставаться… – Он сглотнул, в горле пересохло и во всем теле чувствовалась слабость. – Валентина поехала со мной, чтобы подождать, пока я все расскажу Анне, а она, представляешь, заперла меня в спальне! Подумай, как это пошло! Пока меня не было, она врезала три замка… Не мог же я спрыгнуть с пятого этажа… Она выпустила меня спустя три часа…

– Да ты бы мог сказать, что тебе надо в туалет…

– Туалет? Знаешь, а об этом я как-то не подумал… Валентина… мне это даже в голову не пришло! Наверно, у меня что-то с мозгами…

– Наверно… Но чтобы тебе как-то поднять дух, сообщаю, что договор с «Паритетом» мы подписали еще вчера… Все прошло нормально, они приняли наши условия…

– Вот спасибо… Хотя я был уверен, что у тебя все получится… Они не спрашивали обо мне?

– Спрашивали, но я сказал, что у тебя ангина…

– Понятно. А где Елена? – Он как только вошел в приемную, сразу понял, что Елены, его секретарши, не было с самого утра: лампа на столе не горела, духами не пахло, да и вообще приемная выглядела уныло.

– У нее еще вчера вечером поднялась температура, и я отпустил ее домой…

Игорь сел за свой стол, и ему показалось, что он не был здесь целую вечность. Все то, чем он жил до встречи с Валентиной, отодвинулось в прошлое… Договор с «Паритетом», из-за которого он так переживал, был подписан, но известие об этом не принесло ему особой радости, так, легкое удовлетворение от своей работы, не больше. Даже прибыли, которые ожидались от этой сделки, показались ему не подарком с небес, а чем-то обыденным, скучным…

Но зазвонил телефон и словно вернул его в реальность. Он взял трубку… Жизнь продолжалась.

***

Лариса Игудина возвращалась домой на метро. Уставшая как никогда. И только мысль о том, что она сейчас увидит Анну Вельде, еще как-то придавала ей силы. Она знала, что Анне сейчас еще хуже, чем Ларисе. Что Невский все-таки ушел от Анны, а в таком состоянии женщина уязвима предельно. Из нее можно вить веревки. Из нее можно тянуть деньги. Вместе с душой. Только на что Ларисе ее душа? И что может быть лучше денег?

Задание, которое она получила от Анны и за которое ей обещали хорошо заплатить, оказалось почти невыполнимым: разыскать Валентину. Но как? Что Лариса о ней знает? Ничего. И тогда ей в голову пришла совершенно гениальная, на ее взгляд, мысль. Ведь Анна ни разу в жизни не видела Валентину, так почему бы не показать ей совершенно другую женщину, с рыжими волосами и смазливой физиономией? И пусть Невский доказывает, что это не Валентина, Анна-то ее все равно не знает…

Лариса целый день потратила на то, чтобы выбрать жертву. И остановила свой выбор на Маше Сотниковой, симпатичной горничной с третьего этажа гостиницы.

– Послушай, Анна – женщина интеллигентная, бить она тебя не будет, может просто накричать… тем более что нервы у нее сейчас на пределе… Но ты поимеешь на этом пятьдесят баксов… Ты только представь, какую она закатит истерику, когда узнает, что ее муж переспал с горничной!

Маша Сотникова – яркая девица с карими глазами и золотистыми волосами – усмехнулась и выпустила из уголка блестящих, красных от помады губ струйку голубоватого дыма:

– Да ладно… А что мне нужно будет сделать?

– Ничего особенного… Просто быть готовой к встрече с ней и все… Анна не должна застигнуть тебя врасплох… Да, скажешь, я была с Невским, он приходит сюда довольно часто и жалуется на свою жену или что-нибудь в этом духе… Поиздевайся, посмейся от души… И пусть тебе придаст силы тот факт, что она, эта Анна, испортила мне всю жизнь, что из-за нее я потеряла жениха и теперь вот мою унитазы в гостинице…

Лариса с ходу придумала историю о том, как жестоко обошлась с ней в свое время Анна, расстроив ее предполагаемый брак с одним преуспевающим молодым человеком, как чуть не упекла ее в психушку… Лариса рассказывала эту душещипательную историю со слезами на глазах и представляла себя в эту минуту на сцене, играющую главную роль в какой-нибудь модной мелодраме… Но главное, Маша ПОВЕРИЛА в то, что Анна должна за все ответить… Она и сама была в похожей ситуации, а потому слово «месть» тоже занимало не последнюю роль в ее личной жизни.

– Значит, меня зовут Валентиной?

– Значит. Я-то объясню Анне, что для всех остальных ты Маша, но якобы стесняешься своего имени и для Невского ты – Валентина… Хорошо? Чтобы она ничего не заподозрила…

– А то, что я работаю в одной гостинице с тобой, ее не насторожит?

– Но ведь Невский действительно был здесь, именно в ЭТОЙ гостинице, я же ничего не придумала… Да к тому же стоит ей только услышать от тебя про Невского, как она сразу же среагирует на это… Ты же красивая, Машка… Невский бы сразу на тебя запал… – Лариса пустила в ход свой последний козырь – лесть. Она знала, что Машка любит комплименты, и несмотря на то что была по-настоящему красивой, в душе оставалась неуверенной в себе, а потому постоянно нуждалась в подтверждении своей привлекательности.

– Ты думаешь? Так, может, познакомишь меня со своим Невским? Фамилия-то какая шикарная…

Лариса в душе усмехнулась, подумав, что Машке до настоящей Валентины ох как далеко, но виду не подала:

– Может, и познакомлю…

***

На этот раз Анна выглядела куда лучше, чем в то утро, когда обнаружила, что Невский все же ушел. Она успокоилась, когда поняла, что отрицательный результат – все равно результат. И раз все сложилось таким вот образом, значит, так тому и быть. Она смирится с его изменой, но только чисто внешне.

Она вызвала к себе Ларису и сказала, что хочет найти. Валентину.

– Но ведь я же ничего о ней не знаю…

– У вас, у горничных и прочих простолюдинок, есть свои каналы… Вы более приспособлены к жизни… И если тебе нужны деньги, ты ее из-под земли вытащишь… Я же тебя знаю, Лариса. Так вот, аванс в пятьсот баксов тебя устроит?

Лариса почувствовала, как у нее сладко заныло под ложечкой, как по спине пробежал приятный озноб: такой суммы она не ожидала. И ведь это только аванс!

– Только не торопи со сроками, – решила подстраховаться она.

– Мне надо быстро, пока я не остыла…

– А что ты собираешься с ней сделать?

– Веришь, нет? НИЧЕГО, – как-то по-детски, безвольно и искренне ответила она, – я просто хочу на нее посмотреть, чтобы ПОНЯТЬ…

«Ты хочешь понять, почему Невский предпочел тебе Валентину? Хочешь посмотреть, сколько у нее рук и ног, какого размера грудь и прочие части тела? Представить Невского в объятиях Валентины? Это ли не мазохизм?» Лариса была страшно разочарована. Она жаждала крови, она была уверена, что Анна будет мстить…

«Тем лучше, значит, Машка ничем не рискует, выдавая себя за Валентину…» Об этом она подумала уже у Анны на кухне, когда пила предложенный хозяйкой кофе.

***

– Ты долго будешь молчать? – Анна села напротив нее и обхватила в нервном ознобе руками собственные плечи. – Ты нашла ее?

– Нашла.

– Не может быть… И где?

– В нашей гостинице. Это, оказывается, наша новая горничная…

– Горничная? – Анна сморщилась, словно ей сказали, что любовница ее мужа относится к семейству земноводных. – Но почему же ты раньше-то мне ничего этого не говорила?

– Я же говорю – она новенькая, с третьего этажа, а я-то на пятнадцатом…

– Но ты сказала, что она шикарная, хорошо одевается… Откуда же у нее деньги?

– Аня, а на что, ты думаешь, ей был нужен Невский? Он же ей все и покупал… Кроме того, он мог и не знать о том, что она горничная… Но ведь я видела их именно в нашей гостинице, значит…

– Гостиница, горничные… Я не ожидала от него такого… Какая грязь! Мне нужно ее увидеть, и ты мне в этом поможешь…

– Каким образом?

– Мы поедем с тобой вдвоем, и ты покажешь мне ее, что тут непонятного?

Лариса как-то особо пристально посмотрела на нее, и Анна усмехнулась:

– Деньги? Вот как увижу ее, так отдам остальные пятьсот* ведь мы на такую сумму, кажется, договаривались?

Хоть и не договаривались – Лариса знала лишь сумму аванса, но цифра оказалась подходящей.

Лариса кивнула головой.

– А мы можем поехать туда прямо сейчас? – загорелась Анна.

– Ты не узнала ее расписания? Или она работает каждый день?

– Нет, у них график, но сегодня она работает, это точно…

Ей стало жарко. Если обман раскроется, что можно будет ожидать от Анны? Да ничего особенного… Стоит только сделать большие глаза и изобразить на лице удивление…

В любом случае все это НЕДОКАЗУЕМО. Чтобы проверить, обман это или нет, Анне пришлось бы обращаться к Невскому, а она этого не сделает никогда. Она гордячка. Злая гордячка. Такой была и такой же осталась.

– Тогда едем…

ГЛАВА 7

Валентина стояла перед зеркалом. Платье сидело на ней идеально. Сложная, затейливая прическа с локонами мешала жить. Она представила себе свадебную церемонию, толпу гостей, шум, ажиотаж, который наверняка вызовет это платье среди присутствующих женщин, восхищенные взгляды мужчин, вспышки фотоаппаратов, звук работающей видеокамеры, шампанское, хлещущее из горлышек бутылок прямо на паркет или асфальт, множество иностранных машин, украшенных цветами и лентами и ей показалось, что все это уже БЫЛО. Она все это пережила только что, закрыв глаза и представляя… Что же еще? Затем будет брачная ночь со свечами и шампанским, высокопарные слова ошалевшего от собственного поступка (каким является брак) Кострова, его объятия и попытки разнообразить секс…

Все это было ей понятно. Умом она принимала все, но душой и телом – ничего. Но она надеялась с помощью этого брака заключить союз со своим разумом и начать новую жизнь. Быть может, Костров, если действительно любит, как говорит, поможет ей в ее деле… И тогда в ее жизни появится немного радости, она будет работать, творить, придумывать что-то новое и, быть может, станет счастлива? В дверь постучали.

– Да, я готова… – Она повернулась и увидела Невского. Как в тумане. – Игорь… ты сам виноват во всем…

Она подошла к нему и поцеловала в губы. Закрыла глаза и почувствовала, как по щекам стекают слезы.

Он обнял ее и прижал к себе.

Она открыла глаза. Никого. Никто и не входил. Хотя слезы настоящие. Она вздохнула. И открыла дверь.

Широкая двадцатислойная юбка из белоснежного газа с верхним слоем из дорогих лионских кружев разделялась спереди надвое глубоким и высоким разрезом, открывающим от верха бедер длинные и стройные ноги Валентины, затянутые в белые шелковые чулки. Узкий лиф из плотного гипюра и большое декольте, отороченное молочного оттенка страусиными перьями, открывал длинную шею и нежную полную грудь.

Несколько мужчин, друзей Кострова, вырядившихся в элегантные смокинги и темные костюмы с шикарными галстуками и даже «бабочками» («Пижоны!») и поджидавших выхода из другой комнаты жениха, увидев ослепительную Валентину, издали дружный восхищенный возглас. Спустя мгновение показался Сергей. Он всегда знал о том, что его невеста необычайно красива, но в ту минуту, когда она стояла посреди комнаты во всем белом, длинном, но оставаясь при этом полуголой и соблазнительной, да еще к тому же в окружении этих черных больших птиц – мужчин, он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Сергей был горд, что эта женщина, на которую пялились сейчас его друзья, такие же бабники, как, впрочем, и он сам, принадлежит только ему. И БУДЕТ принадлежать только ему.

Он протянул ей букет бело-розовых роз, стянутых кружевной лентой, и, не выдержав, поцеловал ее в щечку. Валентина благоухала куда нежнее, чем все эти розы…

– Ну что, пойдемте? – Он повернулся к своим друзьям. – Кажется, пора…

И все вместе вышли из квартиры, чтобы спуститься к уже поджидавшим внизу остальным гостям, сидящим в машинах. Как нарочно выглянуло солнце, и это после стольких пасмурных дней…

Валентина подняла голову и зажмурила глаза от яркого солнечного света. Она знала, что ее ждут. Что все семь машин, стоящих вдоль тротуара, съехались сюда только ради того, чтобы посмотреть на нее и Кострова, что сейчас они всей толпой повалят в загс, потом в ресторан, где будут пить, есть, танцевать, орать «Горько!» и смотреть бесстыжими глазами, как Костров будет целовать ее в губы…

Улица, на счастье, была пустынна, и, не рискуя быть сбитой проезжающими мимо машинами, Валентина быстро перебежала дорогу и, склонившись к окну стоящего как раз напротив их подъезда черного «BMW», прошептала, глотая слезы и обращаясь к смотревшему на нее вытаращенными глазами молодому мужчине:

– Умоляю, за любые деньги… увезите меня отсюда, только быстро… – распахнула дверцу и, едва успев сесть на сиденье, почувствовала, как машина рванула с места. Секунда – и они свернули налево, еще секунда – и направо… – Быстрее, быстрее… – твердила она, сжав кулачки и шурша жесткими белыми свадебными перчатками.

– Можно еще быстрее?

Когда они были уже достаточно далеко, она расслабилась и попросила остановиться возле магазина готового платья, что на Новом Арбате.

– Вы не подождете меня минут двадцать, я вам за все заплачу… Умоляю вас…

Она белой роскошной птицей влетела в прозрачные высокие двери магазина и подбежала к знакомой продавщице, которая знала ее как портниху и помогала продавать сшитые ею вещи, оставляя десять процентов от выручки себе. Ее звали Тамара.

– Возьми вот это платье, оно тянет на две тысячи долларов, это лионские кружева, я одела его всего полчаса тому назад, оно совершенно новое, а мне дай джинсы и какую-нибудь блузку… Я сбежала с собственной свадьбы, меня ждет машина… Пожалуйста… И еще сто долларов в долг, пока не продастся платье…

Тамара, оценив наряд, отвела Валентину в примерочную, помогла ей снять платье и стала свидетельницей того, как Валентина разрушает свою сложную прическу, доставая из волос шпильки, заколки и «расчесывая» пальцами крутые кудри, после чего принесла то, что она просила.

– Я забегу на днях, как устроюсь, – сказала Валентина ей напоследок и крепко сжала ее руку. – Ты себе представить не можешь, как помогла мне…

Она вышла из магазина в джинсах и красной короткой трикотажной кофточке. Ветер развевал ее длинные пышные волосы и остужал разгоряченное лицо.

– Извините, что я так вторглась в вашу машину и в вашу жизнь, но вы и сами, наверно, поняли, что произошло…

– Вы сбежали с собственной свадьбы… – улыбнулся мужчина.

Ему было чуть больше тридцати, он был потрясен, шокирован, но почему-то страшно доволен.

– Вы смелая женщина, – сказал он наконец. – Может, вы вот так, с ходу, выйдете замуж за меня? Я лучше вашего жениха, честно…

Она улыбнулась, а потом и вовсе расхохоталась. Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой свободной.

– Знаете, мне кажется, что теперь я смогу все… Только голова кружится, словно я выпила…

– А может, вы и выпили?

– Нет… Ни капли. Я вообще не умею пить.

– Давайте познакомимся. Саша.

– Валерия. – Ей казалось, что стоит только назваться своим именем, как ее тут же вернут Кострову и отдадут на растерзание. Уж если бежать, так от всех, даже от себя.

– Красивое имя.

– Скажите еще, что редкое, и я сочту вас за большого оригинала.

– А вот и скажу. Куда мы едем?

– На Масловку. Мне надо забрать оттуда вещи и перевезти на другую квартиру…

– А где у нас другая квартира?

– А вот другой квартиры у нас как раз и нет… Пока… Но ведь ее же не сложно найти… Вон сколько объявлений на каждом шагу… Москва – большая…

***

– Маша Сотникова в комнатке для горничных примеряла черный диоровский костюм, тот самый, который украла у Валентины Лариса Игудина, и представляла себе, как она будет разговаривать с разъяренной фурией-Анной. Этот костюм Лариса дала ей для того, чтобы в случае, если Анна все-таки не поверит в то, что Маша – это Валентина, они поймают Невского на костюм и, главное, желтые перчатки… Лариса была уверена, что после всего, что произошло (Анна рассказала ей, как Валентина прождала Невского в подъезде больше трех часов), Невский, увидев на улице девушку в черном костюме и желтых перчатках («Такие перчатки, я уверена, одни на всю Москву», – уверяла она Машу), не сможет не подойти к ней, решив, что это Валентина… Только вот желтой сумочки не хватает. Но из тех денег, которые лежали у нее в кармане и с которыми она не расставалась, уж стольник-то на сумочку выделить можно… Главное, что Машка подходила и по росту! Маша вышла из гостиницы незамеченной ни кем из знакомых: в этом шикарном костюме она стала просто неузнаваемой. Да еще черные очки-бабочки!

Покачиваясь на высоких каблуках черных замшевых туфель, она зашла в расположенный на углу улицы бар, выпила коктейль и, ощущая кожей восхищенные взгляды мужчин, так же не спеша и виляя бедрами, вышла и направилась в сторону автобусной остановки, чтобы добраться до метро. Спустя сорок минут она уже сидела на скамейке в сквере на Пушкинской площади и грызла соленые орешки, запивая их пивом из банки.

К ней уже подходило несколько мужчин, но она лишь меряла их презрительным взглядом и отворачивалась, изображая из себя леди-недотрогу. Но потом все-таки не выдержала и пошла с одним в ресторан «Макдоналдс». Мужчине было за сорок, он был уже под градусами и после первого же гамбургера сказал, что готов оплатить ее услуги прямо сейчас. И сказав это, полез ей под юбку… Они сидели в самом углу ресторана, поэтому этот похотливый жест вряд ли был кем-либо замечен, но Маше он понравился… Она поняла, что мужичок готов, что он согласен сейчас выложить любые деньги, лишь бы она с ним пошла…

– Пятьдесят баксов, и я твоя, – сказала Маша, откусывая от второго гамбургера и запивая его апельсиновым соком.

– Штука деревянных, и я твой, – услышала она в ответ и чуть не поперхнулась.

– Ладно, полторы… Это неплохая цена. – Он положил ей руку на плечо.

– Ну что, покушала, девочка? – Они вышли и направились к расположенному неподалеку коммерческому ларьку.

– Здесь? – спросила Маша.

– У меня здесь друг работает, там топчан есть… А если ему дашь, то получишь три… Но он знаешь, как любит…

Она догадывалась.

***

Валентина открыла глаза и не сразу поняла, где находится.

«Саша», – вспомнила она все и снова нырнула под одеяло.

– Ты проснулась? – в комнату заглянул Саша. Он был в темно-синем домашнем халате и держал в руках полотенце. Слушай, мне надо идти… Позавтракаешь тогда сама, хорошо? Я там все приготовил… Чувствуй себя как дома… Отдыхай и набирайся сил. Не переживай, твой парень, если не дурак, конечно, все поймет и не станет тебе мстить… Ведь ты именно этого боишься?

Она села на постели и кивнула головой:

– И этого тоже. Понимаешь, мне просто стыдно. Он так много для меня сделал, а я поступила с ним по-свински… Там были гости, его друзья… Мне жаль его…

– Зато ты поступила честно… Куда хуже было бы, если, уже живя с тобой, он бы понял, что ты его не любишь… Может, у тебя кто есть? – Он улыбнулся. – Признавайся…

– Уже нет, – призналась она. – И это очень грустно…

Он привез ее вчера вечером домой вместе с сумкой, куда Валентина сложила все самое необходимое, что взяла из квартиры на Масловке, той самой квартиры, куда и поселил ее больше года тому назад Костров. Саша сказал, что квартиру ищут месяцами и за один день невозможно найти что-нибудь подходящее, и предложил ей пожить пока у него.

– Ты меня не бойся. Скажешь «нет», значит, нет. Со мной просто. Я же тоже человек, хоть и мужчина, я понимаю, каково тебе сейчас…

И Саша привез ее к себе. Он ожидал услышать от Валентины что-нибудь такое о женихе, что каким-то образом объяснит ее побег со свадьбы, но Валентина (вернее, «Лера», как он ее называл после того, как она предложила ему перейти на «ты») к своей чести, не сказала о Кострове ни одного дурного слова.

Напротив, судя по ее рассказу, жених (имя которого она так и не назвала) был человеком в высшей степени порядочным и, что самое главное, любящим ее, Валентину.

– Я думаю, ты не очень будешь возражать, если я попробую подыскать тебе квартиру?

– Нет, конечно… Ты же сам понимаешь, чем скорее я это сделаю, тем лучше… Желательно на светлой стороне улицы и чтобы окна были большие… Что касается цены, то не больше двухсот долларов в месяц.

– Я все понял… Ну пока!

И он ушел. Валентина слышала, как он одевался, что-то напевая, затем хлопнула дверь и стало тихо.

Она не понимала, что с ней происходит. Столько безрассудных поступков за три дня: Невский, побег и теперь вот чужая квартира с каким-то Сашей. Словно кто-то руководил ее действиями. Но кто? Что это за сила?

Валентина поднялась, заправила постель и приняла душ, надела свой любимый черный костюм, в котором была в тот день, когда познакомилась с Невским, затем с благодарной улыбкой села за стол, на котором уже стоял завтрак: прозрачный тонкого стекла колпак накрывал сырницу с нарезанными сыром, ветчиной и салями. Здесь же стояла плетеная хлебница, прикрытая салфеткой, вазочка со сгущенным молоком и банка кофе. Согреть электрический чайник было минутным делом. «Как в кино», – подумала Валентина и принялась сооружать себе бутерброд.

***

Спустя полтора часа она уже сидела в сквере на Пушкинской площади с кипой газет на коленях и выписывала адреса сдаваемых квартир. Светило солнце, Валентина смотрела на расплывающиеся строчки мелкого шрифта, но видела Невского… Она вспомнила, как нервничала в тот раз, когда он, оставив ее здесь же, почти на этом самом месте, ушел позвонить, как она боялась, что он не придет, но ведь пришел же… А ведь мог бы еще тогда затеряться в толпе… Почему же он бросил ее? Что случилось? Она свернула газеты в толстую трубу и сунула в пакет.

Закрыла глаза и расслабилась. Услышав иностранную речь, она лениво раскрыла глаза и, увидев толстую негритянку в желтых клетчатых шортах и красном джемпере, усмехнулась, поражаясь раскомплексованности этой толстушки, после чего снова погрузилась в легкую дрему. Но потом вдруг поняла, что не имеет права расслабляться и отдыхать, когда у нее так много дел. Поэтому встала и быстрым шагом направилась к метро: она обещала позвонить Саше. Разве могла она тогда предположить, что через каких-нибудь полчаса Невский вычеркнет ее из своей памяти. А значит, и из своей жизни.

ГЛАВА 8

– Это правда, что вы едете в Москву к дочери?

Эмма Латинская тронула его за руку, тем самым приостанавливая чтение, и пристально посмотрела Борису в глаза. Ей все больше и больше нравился этот обаятельный мужчина со спокойным взглядом темных глаз, ей даже хотелось потрогать его поседевшие на висках волосы, коснуться щеки… И это не имело ничего общего с чувством, которое может появиться у женщины к мужчине. Нет, просто ее чтец источал благостную для души энергию, почему-то рядом с ним она ощущала в себе необычайный прилив сил. Скажи она ему об этом, он не поймет, встанет и уйдет. Да, да, она знала эту породу мужчин, которые, ничего не объясняя, предпочитают действовать. Таким был и ее муж, ее первый муж… Тоже русский и тоже с темными глазами… Вот только до старости он не дожил, так и остался в ее памяти черноглазым, порывистым в движениях юношей… Но это было в другой жизни.

– Да, я не видел ее больше пятнадцати лет…

– И вы так спокойно говорите об этом… – Она не сдержалась и в ее тоне просквозила укоризна.

– Я исправно высылал ей деньги… Ей и ее матери.

– Вы и сами знаете, что это не самое важное.

– Что ж, вы правы… Так мы будем читать дальше?

Он пришел сюда примерно по той же причине, которая заставила Эмму дать объявление в газете. Общение с русской, пусть даже офранцуженной. Плюс разнообразие перемещения в пространстве (все же она жила в Булонском лесу, когда бы еще он так много гулял по этим прелестным местам?!) да еще деньги…

– Да не гоните вы! Лучше скажите, чем занимается ваша дочь?

– Она шьет. Портниха, у нее свое дело.

– Ателье?

– Нет, что вы, ателье – это фантастика…

– Может, вы оговорились и следовало бы сказать «фантазия»? Причем, скажу я вам, не самая плохая.

– Да нет, я не оговорился, именно ФАНТАСТИКА. Это слишком дорого для моей дочери.

– Но если она талантлива, к примеру, а дочь такого человека, как вы, не может быть простушкой… Я правильно выразилась?

Борис впервые в своей жизни смутился. Он не привык, чтобы ему делали комплименты.

– Она простая девушка из простой семьи, но шьет, судя по рассказам Бланш, хорошо…

– Так давайте купим ей ателье! У меня много денег. И пусть это будет не подарок, а вложение капитала.

– Россия такая страна, куда очень опасно вкладывать капитал… Вы же знаете это не хуже меня… Скажите, Эмма, зачем Я вам?

– Как скоро вы разгадали меня, Борис… Все правильно, и я рада, что не ошиблась в вас. Вы действительно нужны мне…

Борис окинул взглядом всю ее длинную сухую фигуру, закутанную в белую мягкую шаль, и понял, что если Эмма собирается взять его в любовники, то он будет вынужден прекратить свои прогулки по Булонскому лесу.

– Я бы хотела выйти за вас замуж…

– Но я невысок и довольно плотен, вы не боитесь, что я раздавлю вас в постели? – ответил он скороговоркой, нисколько не дав себе времени на осмысление ее предложения. Он успел внушить себе, что это шутка. А с юмором у него было все в порядке.

– Но я же не предлагаю вам стать моим любовником. В прошлом году умер мой муж, я теперь вдова. Хотите верьте, хотите нет, но как только я похоронила Патрика, я заболела…

Нет-нет, речь идет не о физическом недуге… Понимаете, мне постоянно кажется, что меня хотят обмануть… Что мои доверенные лица готовят мне ловушку…

– Вы составили завещание и перестали спать спокойно?

– Как вы догадались?

– Я читаю французские романы. сюжеты лихо закручены одним и тем же узлом, называемым завещанием или наследством, как вам будет угодно.

– Да, вы правы: там, где есть деньги, найдется местечко и для смерти…

– И поэтому вы решили подарить все свое состояние полунищему русскому эмигранту, которого выбрали среди такой же голодной своры?… И почему именно я?

– Не знаю… Я не могу объяснить. Быть может, это заложено внутри меня. Мне кажется, что вы честный. И не алчный.

– Это вам так кажется. Стоит вам только выйти за меня замуж и оформить все подобающие этому случаю документы, как я зарежу вас в собственной постели на следующий же день и причем сделаю это настолько профессионально, что никто меня и не заподозрит…

– Я знала, что вы скажете что-нибудь подобное… Вы мне нравитесь все больше и больше. Скажите, Борис, о чем вы мечтаете?

– Я хочу увидеть свою дочь. Бланш ревнует меня к прошлому. И я понимаю ее. Я боюсь, что стоит мне только увидеть Москву, вдохнуть ее воздух и прижать к груди Валентину, как я забуду Париж, а вместе с ним и Бланш… А она у меня хорошая. Мне будет жаль ее…

– Так вы согласны жениться на мне?

– Зачем?

– Понимаете, Патрик, мой покойный муж, составил свое завещание таким образом, что если я в течение двух лет после его смерти выйду замуж за русского, ко мне перейдут все акции южной железной дороги, которые до этого момента будут считаться собственностью мсье Дюбаска, его адвоката.

– Тогда непонятно, почему же вы ждали целый год? Вы бы могли уже на следующий день после похорон вскружить голову любому русскому, причем вдвое, а то и втрое младше вас, только лишь помахав у него перед носом завещанием вашего незабвенного Патрика. Скажите, он что, страдал старческим маразмом, раз составил такое завещание?

– Нет, я не замечала… Он был в ясном уме до самой последней минуты своей жизни.

– Но тогда вы что-то скрываете от меня. Где то препятствие, которое ваш муж имел в виду, когда искушал вас акциями железных дорог… Ну вышли вы замуж за русского, и что же дальше?

– У вас хорошая голова, мсье Борис. Все правильно. Ничего в этой жизни не дается нам просто так… Но я пока не могу рассказать вам все… Однако вы должны знать, что стоит вам только жениться на мне, как я сразу же перевожу на ваш счет в банке десять миллионов франков. А пятьсот тысяч вы получаете в день, когда объявите мне о вашем положительном решении. Все будет оформлено документально и при свидетелях.

– И вы мне ничего не расскажете о препятствии, из-за которого ваш брак с русским мужчиной, по мнению вашего Патрика, считался бы невозможным? Вы что, одноногая или наполовину состоите из искусственных органов?

– Нет, я настоящая и даже больше, чем вы можете себе это представить… – Она улыбнулась, показывая идеальной формы зубы («Фарфор», – подумал Борис). – Так вы подумаете над моим предложением?

– После свадьбы мне надо будет переехать к вам?

– Разумеется…

– А как же Бланш? Мы живем с ней уже три года.

– Она переедет сюда и будем жить вместе.

– Я предлагаю перейти к «Солнечному удару»… – Борис надел очки и раскрыл книгу. – Мы, кажется, остановились вот здесь… «Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви?»

– Постойте, скажите, что такое «ботвинья»? Это то же, что и шпинат?

Борис задумался:

– Я так думаю, мадам Эмма, что это то же самое, что и ботва…

– Ботва… Какое странное слово… Десять миллионов франков плюс содержание, полагающееся мужу Эммы Баланс…

***

Бланш поставила перед ним тарелку с дымящейся бараниной и сырную запеканку.

– Сколько лет твоей невесте? – спросила она, усаживаясь рядом и царапая вилкой клеенку. – Девяносто?

– Много, я думаю… Хотя выглядит она не так уж и плохо…

– Десять миллионов франков, говоришь? Что-то тут не так… Если честно, то я уже голову сломала над ее предложением. А ты?

– Я предпочитаю есть баранину и ни о чем не думать.

Мысленно он уже был в Москве. До отъезда оставалась всего неделя. Десять миллионов франков и Валентина, эти два понятия переплелись… Мозг отказывался размышлять над предложением Эммы. В конечном счете он был свободным мужчиной, а потому мог позволить себе все. И Бланш это знала, как догадалась об этом и Латинская. Его искушали. И ему нравилось это. Самое худшее, что Эмма могла с ним сделать, – убить его. Но в этом не было никакого смысла. В случае же, если она откажется заплатить ему эти пресловутые десять миллионов, он вернется к Бланш, которая безропотно поставит перед ним тарелку с едой и выпивку. И жизнь вернется в свое прежнее русло. Он также будет ходить в «Экспресс» и играть грустные мелодии Гершвина или Джоплина…

– Собери вещи, – вдруг сказал он, вставая из-за стола.

Бланш уронила чашку, и молоко разлилось по полу.

– Борис?!

– Завтра мы переезжаем в Булонский лес. Там хорошо, поверь, – он повернулся и нежно привлек к себе слегка располневшую за последние полгода Бланш. – Если ты не будешь устраивать сцен, а ты их просто не умеешь устраивать, то на те пятьсот тысяч франков, которые Эмма заплатит мне завтра за согласие, ты сможешь купить себе бордовую испанскую спальню, о которой мечтала…

– Но Борис?!

– А десять миллионов я подарю Валентине.

Бланш заплакала.

ГЛАВА 9

Валентина позвонила Кострову и попросила о встрече.

Это был небольшой частный ресторан на Берсеневской набережной.

Она не была уверена, что Сергей придет, слишком тяжела была нанесенная ему обида. Но когда Валентина увидела его входящим в зал, сердце ее забилось сильнее: она вдруг испугалась того, что он ей сейчас скажет.

Он выглядел, как всегда, безукоризненно, стильно, а румянец на щеках свидетельствовал о здоровом образе жизни. Больше того – он улыбнулся ей, как старой знакомой.

Сев за столик, Сергей внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ну здравствуй?! – Это было полуприветствие, полувопрос.

– Сережа, – она протянула руку и, чуть не сбив маленькую вазочку с цветами, опустила ее на его руку, – прости меня, пожалуйста…

В ресторане и без того в этот обеденный час было безлюдно и тихо, но после ее слов им обоим показалось, что даже немногочисленные посетители и то замолчали, словно прислушиваясь к ним.

– Ты хотела меня видеть? Зачем? Кажется, ты вывезла все свои вещи… Скажи, ты ушла к нему? – он наконец-то сейчас узнает истинную причину ее побега со свадьбы.

– Нет, я ушла скорее всего к самой себе… Я же его не нашла… Да, впрочем, и не искала…

– Тогда почему же ты сбежала? Ты что, сошла с ума? Как ты могла так поступить со мной? – Костров словно опомнился, где и с кем он находится, и решил дать волю своим чувствам. В день свадьбы, после того как Валентина села в машину и уехала, он был уверен, что за рулем сидит по меньшей мере Невский или, во всяком случае, человек, имеющий к нему какое-то отношение: приятель, друг, водитель, кто угодно… И вдруг сейчас он узнает, что Невский здесь ни при чем…

– Понимаешь, я виновата перед тобой… Но поверь, что я питала к тебе самые искренние чувства, я привязалась к тебе, ты был прекрасным другом… и как мужчина ты был очень нежен… Мне трудно объяснить этот поступок, но ты должен знать, что дело здесь не только в тебе… Просто я, наверно, еще не созрела для брака. И я это поняла в тот момент, когда надевала свое свадебное платье… Ведь ты бы НЕ ДАЛ МНЕ ШИТЬ, а без этого я не могу…

Это все, что у меня осталось в жизни, ради своей мечты я уехала из дома, оставила мать… Я поставила перед собой определенные цели и постараюсь их добиться. Думаю, что это нормально. Образ женщины с иголкой в руках – символ домовитости, женственности и семейного благополучия – ко мне пока не подходит. Я тоже женщина, и в руках у меня почти всегда иголка, но я мечтаю о другом… Я мечтаю о подиумах, о том образе жизни, который позволит мне заниматься всю жизнь тем, чем я хочу… И я чувствую в себе силы… Но мне для этого не хватает самого «малого»: денег…

– Значит, ты пригласила меня сюда, чтобы попросить денег? – Костров покачал головой, еще не веря в то, о чем начал догадываться, как только он услышал слово «подиум». Валентина ускользала от него, как тень… Он, который после ее звонка с просьбой «встретиться и поговорить», сначала страшно разозлился, но потом весь вечер думал о том, что Валентина скорее всего раскаивается в своей дикой выходке и наверняка начнет извиняться и скажет, что готова все повторить… И вдруг эти разговоры о карьере… Ему казалось, что он разговаривает с совершенно незнакомым ему человеком.

– Нет, успокойся, это какой же свиньей надо быть, чтобы после того что я тебе

причинила, еще и просить денег… Напротив, я хотела тебя увидеть, чтобы расплатиться с тобой…

– Расплатиться? Но за что?

– За все. Прими, пожалуйста, от меня небольшой подарок и пообещай, что больше не будешь сердиться… Я предлагаю тебе дружбу. – И с этими словами она достала из кармана бархатный футляр, раскрыла его, и Сергей увидел часы.

– Это золотые швейцарские часы. Пожалуйста, прими их от меня.

– Да ты действительно сумасшедшая… Откуда у тебя такие деньги? Мы не виделись с тобой всего лишь месяц… Валя, что случилось? Ты стала содержанкой?

– Почти… – Она вздохнула и пожала плечами.

– Господи… чего только в жизни не бывает… И кто же он?

– Это не он, а ОНА.

– Она? Я ничего не понимаю.

– Все очень просто, Сережа. Сначала ты наденешь эти часы на руку, а потом я все расскажу, если тебе, конечно, все это интересно.

– Но я не могу взять эти часы. Давай уж сначала ты мне все расскажешь, а потом я решу, принимать от тебя такой щедрый подарок или нет.

– Хорошо. Тогда слушай. Во-первых, ко мне скоро приедет отец.

– Из Парижа? Твой отец?… Это мне уже нравится…

– Во-вторых, я совершенно случайно познакомилась с одной женщиной, которая очень хорошо платит мне за работу… У нее муж, кажется, банкир или что-то в этом роде… И она мне каждую неделю что-нибудь заказывает… Причем цена ее нисколько не волнует: она платит долларами, причем столько, сколько я назначу… Это просто какой-то подарок судьбы…

– Она молода?

– Да, она молода, и ей, по-моему, просто некуда девать деньги… Ты можешь не поверить, но она оплачивает мне двухкомнатную квартиру, которая теперь стала похожа на мастерскую, помогла купить мне манекен и машинку, в тысячу раз лучше той, что у меня была до этого…

– И ты сказала ей, что хочешь создать свою коллекцию?

– Нет, ПОКА нет… Понимаешь, девушка она недалекая, ей просто нравится, как я шью и все. Вряд ли она будет такой щедрой по отношению ко мне, когда узнает о моих дальнейших планах… Ведь я сейчас считаюсь ее личной портнихой… А богатые, они знаешь как любят, когда у них личный доктор, личный адвокат, личный водитель…

– Понятно. И что же ты хочешь от меня?

– Совета.

– Ты не знаешь, как тебе лучше поступить, чтобы и клиентку не спугнуть, и деньги на коллекцию с нее вытрясти?

– Если вот так грубо, то да.

– Ты должна ее заинтересовать процентами или именем…

– Проценты, это понятно, но я никому не собираюсь делать имя… Имя понадобится мне самой. И чтобы оно у меня было, его надо заработать! А для этого нужны деньги.

– Я что-то никак не пойму, что ты хочешь от меня…

– Сейчас попробую объяснить… Вот только боюсь, что и ты неправильно меня поймешь… Я обещала себе, что не буду нервничать, но когда разговариваю с тобой, чувствую, что вся дрожу… Сережа, ты бизнесмен и должен знать, что элемент авантюризма так или иначе все равно присутствует в любом деле… Но то что придумала я, можно считать авантюрой на девяносто девять процентов. Я бы хотела, чтобы ты помог мне, но не деньгами, а совсем другим… Я же сказала тебе, что Ирма (так зовут мою благодетельницу, она, кажется, немка) молодая и недалекая… Хотя это, конечно, довольно жестко сказано… Просто она всю жизнь порхала, а потому не может понимать некоторых вещей… Но как я уже говорила, Ирма откровенно скучает: муж целыми днями на работе, она только и знает, что общается с косметичками, массажистками, да со мной, с портнихой… По ее словам, она много спит, смотрит телевизор и читает… Короче, бесится с жиру. К людям она относится в зависимости от положения: я портниха, так она и относится ко мне как к портнихе, повышает на меня голос, капризничает… Уверена, стоит ей представить кого-нибудь министром, с нее моментально слетит эта шелуха и она будет вести себя совершенно по-другому. Для нее люди носят чисто функциональный характер.

– Я все равно еще не понимаю, к чему ты клонишь.

– Ты только не подумай, что я пытаюсь вас свести, я не уверена, что ей нужен любовник… – она покраснела, – но что стоит нам организовать «случайную» встречу Ирмы с тобой… выдав тебя, предположим, за модельера или дизайнера, визажиста или человека от искусства, причем довольно богатого и обладающего бездной вкуса…

– Но зачем? – Костров начал терять терпение. Он никогда не считал себя дураком, но пока что в словах Валентины он не нашел ничего для себя интересного или хотя бы понятного простому смертному.

– Затем, что она может прислушаться лишь к мнению профессионала, специалиста… А тебе нужно будет просто замолвить обо мне пару слов… Ну что тебе будет стоить сказать ей о том, что как модельер я весьма перспективна, талантлива, работоспособна, что в меня можно вкладывать деньги… То, как ты разрекламируешь меня, мы сможем обсудить с тобой отдельно, но главное, когда она с твоей помощью поверит в меня, вот тогда-то ты ей и посоветуешь обратиться к своему мужу-банкиру за помощью… Мол, надо дать возможность Валентине проявить свой талант, организовать показ коллекции, свозить ее пару раз в Париж, а уж после этого делать деньги на ее, уже к тому времени, громком имени… Открыть Дом моделей, ателье, магазин, все что угодно…

– Никогда бы не подумал, что все это я услышу из твоих уст, Валечка… Да ты просто рехнулась! Ты вообще-то представляешь себе, что предлагаешь мне? Играть роль какого-то идиота, помешанного на женских тряпках?

– Ну и что с того? Неужели ты еще не понял, что я могу быть благодарной. Надень часы, теперь ты успокоился, что они не заработаны мною на панели?

– Я не возьму часы… Потому что все это сильно смахивает на взятку.

– Да хоть бы и так. Разве они тебе не понравились?

– Да какое это имеет значение?

Он хотел сказать еще что-то, но вдруг почувствовал, что у него за спиной произошло какое-то движение. Он повернулся и увидел прямо рядом с собой очень красивую девушку в облегающем черном платье и со сверкающей в руках золотой сумочкой. Тяжелые, свитые из многочисленных цепочек золотые серьги свисали почти до плеч, на груди плоской змеей блестела толстая и массивная золотая цепь. Почти все пальцы девушки были унизаны драгоценными перстнями и кольцами. Эта фантастичная женщина смотрела на него в упор.

– Знакомьтесь, это Ирма, – представила эту роскошную женщину Валентина. – А это тот самый непробиваемый Альтшулер, Михаил Яковлевич. Думаю, что вы, Ирма, сможете называть его просто Михаилом.

Костров от такой наглости посерел.

– Очень приятно, – он все же приподнялся на стуле и поцеловал Ирме руку. – Вы похожи на Таис Афинскую…

***

После той жуткой драки, а вернее, трепки, которую Анна устроила в гостинице Маше Сотниковой, думая, что это Валентина, Лариса, получив свои деньги, вынуждена была взять несколько дней за свой счет, чтобы дать возможность успокоиться Маше. Конечно, все равно не обошлось и без скандала: Маша приехала к ней домой и, ворвавшись в квартиру, сама набросилась на нее чуть ли не с кулаками:

– Ты же сказала, что она воспитанная женщина! Что она – дочка профессора. Ничего себе доченька, вцепилась мне в волосы и чуть не содрала с меня скальп! Давай мне сто долларов, иначе я все расскажу ей…

И Лариса, напуганная не меньше Маши, без слов отдала ей то, что она просила.

– Тебе было больно? – спросила она с сочувствием. – Ты извини, кто бы мог подумать, что у нее будет такая бешеная реакция… Я все хотела тебя спросить, а где тот костюм, который я дала тебе на время?

– Если честно, то я его испортила… Понимаешь, не вытерпела, одела его в тот же день и поехала к город… Там на Пушкинской площади, в «Макдоналдсе» подцепила одного кадра… И мы пошли с ним в ларек… Там даже раздеться было негде… Пришлось прямо в костюме, они его так уделали… Пришлось даже застирывать… А подкладка в одном месте даже оторвалась… Мужики – они же скоты!

– Ну хоть заплатили?

– Заплатили, но так, мелочь… И вот представь, в самый разгар, когда мы все втроем были за ящиками, на топчане, к нам стал ломиться какой-то парень… Я, собственно, за этим к тебе и пришла… Понимаешь, он колотил кулаками в дверь и звал, как ты думаешь, кого?

– Не знаю… Откуда мне знать?

– Он звал Валентину… Вот я и подумала тогда, что это и был, наверно, Невский или кто-то еще из ее знакомых… Ведь я же со спины похожа на нее, да еще была в этих чертовых перчатках… желтых… Причем одна у меня выпала из кармашка прямо на улице, перед входом в ларек… Лариса, нехорошо мы поступили…

– Это ты про Анну?

– Нет, про Валентину… Понимаешь, когда этот парень стоял возле ларька, он же все слышал… Валерка, с которым я пришла, он же ни на минуту не остановился и продолжал делать свое дело… Говорю же, скот… Можешь себе

представить, ЧТО испытывал парень, стоя под дверью и слушая все это? Ведь он думал, что там Валентина… А что, если мы ей сломали всю жизнь?

– Знаешь что, не бери в голову! Если он не может отличить Валентину от тебя, то пусть и получает, что заслужил… Значит, это судьба… Я лично так считаю… А что было потом? Ты вышла, когда его уже не было?

– Да я вообще там осталась до четырех… Потому что мы потом выпили и я уснула, потом проснулась и снова… Короче, часов в семь я только вернулась в гостиницу, а тут твоя Анна…

– Да, тяжелый у тебя был день, ничего не скажешь… Зато ты заработала кучу денег…

***

Уверенная в том, что Анна после этого инцидента с мнимой Валентиной уже не захочет ее видеть, Лариса была удивлена, когда та позвонила ей и пригласила к себе: «Есть дело».

Прошла неделя, но Анна, что называется, восстановилась: разрядка, месть явно пошли ей на пользу. Она даже как будто похорошела.

– Лариса, тебе надо забыть все то, о чем я говорила тебе прежде. Невский для меня умер, когда я только увидела эту швабру (имелась в виду, конечно же, «Валентина»)… Я-то думала, что это действительно внешность, тело и прочее, а это просто шлюха… Возможно, она двигается лучше меня, но это теперь не имеет никакого отношения… Ты нужна мне совершенно для другого дела… Здесь уже пахнет большими деньгами, и ты заработаешь их, если будешь выполнять все в точности, как я тебе скажу…

Лариса вышла от нее несколько обескураженная. План, который предлагала неугомонная Анна, был по-прежнему направлен против Невского, и зря она так распиналась, говоря, что он для нее «умер»… не такой она человек, чтобы вот так быстро успокоиться… У нее кровь-то сворачиваться будет быстрее, если она сполна удовлетворит свою месть. А пока еще это чувство стоит у нее после физического голода и сна, пожалуй, на первом месте.

Ларисе было приказано раздобыть черный костюм, желтые перчатки и привести все это ей домой. Анна готовила для Невского ловушку. Только зачем, когда он наверняка и без того забыл уже Валентину. Вернее: вычеркнул из своей жизни.

Насколько было известно Ларисе, Невский теперь жил один и большую часть своего времени старался проводить на работе.

***

Поначалу она ему везде мерещилась, на улице, в метро, магазинах, рынках, кафе… Поэтому, когда он увидел ее сидящей в сквере возле памятника Пушкину, то сначала просто не поверил своим глазам. У нее на коленях лежала целая кипа газет, и судя по тому, что Валентина держала в руках ручку, она наверняка выписывала что-то для себя важное, взгляд ее был сосредоточен, да и весь вид ее свидетельствовал о том, что она занята серьезным делом. И вдруг она резко выпрямилась, свернула газеты, сунула их в пакет и сразу как-то расслабилась, откинулась назад и прикрыла глаза…

Игорь стоял всего в нескольких шагах от нее, как вдруг их разделила толпа иностранцев с фотоаппаратами, которые обступили памятник Пушкину плотным кольцом. Особенно некстати оказалась толстуха в желтых клетчатых шортах и красном свитере, которая своим необъятным телом заслонила все видимое пространство… Невский стал пробираться сквозь толпу к скамейке, на которой сидела Валентина, чтобы перед тем как дать себя обнаружить, понаблюдать за ней, но к своему ужасу понял, что скамейка пуста, а стройная фигурка в черном костюме с невероятной скоростью удаляется по направлению к ресторану «Макдоналдс». То, что это была Валентина, он нисколько не сомневался: девушка была рыжеволосая, да к тому же еще и в желтых перчатках.

Он почти следом за ней вошел в ресторан, но долгое время не мог ее там отыскать. Но когда же все-таки увидел на втором этаже в самом углу (она сидела спиной к нему), то вдруг почувствовал, как на лбу его выступила испарина: Валентина была НЕ ОДНА, ее лапал какой-то подвыпивший мужчина. Игорь определил, что он был пьян уже по тому, как совершенно не стесняясь полез ей под юбку…

Невский почти выбежал на улицу и глотнул свежего воздуха, если таковой имелся, конечно, в самом сердце перегруженной транспортом Москвы. Он долго не знал, куда себя деть, а потому стоял возле подземного перехода, с трудом осознавая увиденное. Каково же было его удивление, когда минут через десять эта парочка вышла из ресторана и направилась в сторону Бронной; Невский пошел зачем-то следом, он видел, как они вошли в коммерческий ларек… Покружив вокруг него с полчаса, он решил убедиться в том, что это действительно Валентина, и принялся стучать в окошечко и звать ее. Но окошко оказалось заперто, хотя внутри ларька горел свет. И тогда Игорь обошел ларек и стал колотить кулаком уже прямо в дверь. Но в ответ он услышал лишь какой-то хрип, прерываемый низким мужским голосом, и звук, напоминающий скрип кровати…

Он не помнил, как добрался до дома.

***

Родиков нашел его в ужасном состоянии, небритым, голодным и с глубокого похмелья: на столе стояли пустые бутылки из-под спиртного.

– Ну хочешь, я найду ее и убью, – сказал он, расчувствовавшись после рассказа Игоря. – Но как ты мог влюбиться в нее?

– Это была не любовь… Понимаешь, она мне казалась самой свободой… От нее исходило тепло и радость… И кроме нас не было никого и ничего. Я не знал, что такое бывает.

– Тебе нужно срочно найти женщину и забыться.

– Нет, мне теперь ничего не нужно. А тем более женщину.

– А что Анна?… – осторожно спросил Родиков, помогая другу убирать в комнате и понимая, насколько важно сейчас убедить Невского прекратить бузить, а заняться делом. На завтра была запланирована важная встреча с представителями швейцарской стороны. Всем, кто знал Невского, стало бы значительно спокойнее, если бы он вернулся к жене. Игорь Невский был всеобщим любимцем в фирме, где в его подчинении находилось шестьдесят человек, и все знали его как душевного человека и справедливого шефа. И просто удивлялись, как с такими бесценными качествами, как честность и ответственность, Невский мог достичь столь высокого положения и при этом не оскотиниться. Его разрыв с женой, о котором стало известно благодаря подругам Анны, которые являлись женами его коллег по работе, стал очень скоро основной темой для разговоров. Стоило Невскому появиться в своем кабинете, как все облегченно вздохнули: раз человек пришел на работу, значит, относительно здоров. Значит, будет жить. Как ни странно, но сочувствовали в первую очередь не Анне, а Игорю, потому что история с любовницей, которую Анна продержала на лестнице больше трех часов, вызвала к ней сочувствие. Кроме того, всех раздирало любопытство: кто же это такая и почему никто ее ни разу с ним не видел? Ну и конечно же, все ждали развязки…

– А что Анна? – переспросил Саша Родиков. – Ты когда ее видел в последний раз?

– А ее я вообще не хочу видеть…

Невский заперся в ванной, и Родиков услышал звук льющейся воды.

– Слушай, я хотел пригласить тебя сегодня на одну вечеринку… Тебе не следует запираться в квартире, наоборот, ты должен бывать на людях… Ты же и сам все знаешь, старик…

Игорь приоткрыл дверь и высунул голову с намыленным лицом наружу:

– Послушай, может ты и прав, но я не могу… Я ценю то, что ты заботишься обо мне и все такое прочее, но мне сейчас ни до чего… Что слышно о наших швейцарских друзьях? Если я еще не пропил свою память, они должны прилететь сегодня ночью, так?

– Так, но тебе не следует встречать их в таком вот виде… Мы уже все приготовили и сами встретим… Тебе надо быть в форме завтра утром…

– Что-то я тебя не пойму, то ты приглашаешь меня к себе на вечеринку, где предполагается выпивка, то говоришь, что завтра утром я должен быть в форме… Ты лучше скажи конкретно, чего тебе от меня надо и что я должен сделать, чтобы все остались довольны? Ты думаешь, я не понимаю, что происходит? Да, я несколько потерял голову, но поверь, очень скоро все придет в норму, я обещаю тебе это… А сейчас… Саша, ты не побреешь мне шею?

– Я бы ее с удовольствием намылил… А что касается вечеринки, то тут ты прав… Просто мне бы хотелось познакомить тебя со своей девушкой, с одной стороны, но с другой стороны, я как бы не должен этого делать, чтобы лишний раз не искушать тебя спиртным… Вот и все. Я такой же человек, как и ты… И хочется, и колется… Тебе решать. Ты уже большой мальчик.

***

Спустя два часа после ухода Родикова Игорь все же решился выйти из дома и сесть за руль своей машины. Прогулка по ночной Москве – что может быть прекраснее? Улицы стали оранжевыми от света фонарей, а люди, прогуливающиеся по ним, показались большой праздничной толпой, спешащей неизвестно куда.

Игорь пытался вспомнить, когда же в жизни ему было по-настоящему радостно и счастливо на душе, и он отвечал себе: в тот вечер, когда они с Валентиной мчались под землей, взявшись за руки… Никогда и ни с кем он не чувствовал себя настолько хорошо, никогда еще ему так не хотелось жить, никогда он не забудет ТУ Валентину, которую узнал в гостинице, как никогда не вспомнит ДРУГУЮ Валентину, которая скрылась за дверями мерзкого ларька…

И вдруг случилось невероятное: слезы, откуда-то взялись слезы, которые катились по щекам, застилая все вокруг; Игорь не мог вспомнить, когда он плакал последний раз… Возможно, в детстве… Слезы – это реакция на подлость, на обман. Это плата за разочарование.

Он отнял руки от руля, чтобы промокнуть глаза носовым платком, и в это время показался малиновый сверкающий «Форд», который летел ему навстречу и неизвестно, что бы случилось, если бы Игорь не успел схватить обеими руками руль и свернуть с дороги на тротуар… Он почувствовал, как машина стукнулась обо что-то темное и мягкое, послышался чей-то сдавленный крик, который слился с визгом тормозов…

И он понял, что сбил человека.

ГЛАВА 10

Если бы ей сказали, что она будет присутствовать на свадьбе человека, который являлся в течение трех лет ее фактическим мужем и с которым они прекрасно ладили и не собирались никогда расставаться, она бы рассмеялась тому в лицо. Но тем не менее Бланш стояла в церкви рядом с Борисом, одетым в роскошный черный смокинг, и смотрела, как он надевает кольцо на палец своей будущей жены – Эммы Латинской.

Сама же Эмма, лицо которой было скрыто густой белой вуалью, казалось, была счастлива. Ее высокая сухая фигура привлекала к себе всеобщее внимание гостей, собравшихся на эту по меньшей мере странную церемонию. Кто бы мог подумать, что эта женщина, еще в прошлом году схоронившая своего горячо любимого мужа, выйдет замуж за русского эмигранта, ресторанного тапера, да к тому же еще и находящегося в официальной связи с молодой женщиной, которая после свадьбы, как предполагалось, переедет с ним жить в Булонский лес?

Бланш в облегающем платье из тафты изумрудного цвета и высокой прической, открывающей нежную белую шейку и необыкновенно свежее, с прекрасной кожей, лицо, словно бросала вызов этой ходячей мумии, Эмме, которая зачем-то пожелала выйти замуж за ее Бориса.

Однако все условия были соблюдены: в тот день, когда Борис дал ей свое согласие на брак, Эмма сразу же вручила ему обещанные пятьсот тысяч франков.

– Я знала, что вы согласитесь. В конечном итоге, чего вы теряете? Абсолютно ничего. Вам даже будет позволено жить в правом крыле с вашей очаровательной Бланш. Как жаль, что я не молода…

– Думаю, вы не подадите на меня в суд, если я приду к вам ночью, чтобы выполнить свой супружеский долг? – спросил Борис, и ни один мускул при этом не дрогнул на его лице. – Что вы молчите? Ведь я же не разгадал вашей тайны. Кто вас знает, быть может в моем лице вы нашли прекрасную жертву, на которой собираетесь отыграться за все обиды, нанесенные вам другими мужчинами?…

Она захохотала. И смех ее был похож на треск яичной скорлупы.

– За ваши остроты я бы платила вам по сто франков за каждую, но скоро вы будете принадлежать мне, а потому и ваши остроты также будут моими по праву…

– А моими станут десять миллионов, не так ли? – с не меняющимся выражением на лице спросил Борис. Он вдруг почувствовал себя молодым и полным сил: ему все больше и больше нравилась эта игра. А Эмма Латинская, как ему представлялось, сыграет в его жизни не последнюю роль. «Она просто прелесть, что за старуха. Оригиналка, да к тому же еще и с тайной… Не иначе как она задумала с моей помощью либо действительно разбогатеть, либо кому-то насолить по-крупному». Другого объяснения этому дикому поступку он не видел.

– Она будет заниматься с тобой вивисекцией, понимаешь? – говорила, нервничая, Бланш, собирая Бориса на церемонию и сдувая с только что купленного для него Эммой смокинга пылинки, – она будет каждое утро отрезать от тебя по кусочку и, обмакнув в соус, класть в рот, пока от тебя не останутся лишь ногти да волосы…

– Рыбка, меня же стошнит от твоих слов… Побойся Бога, я же в новом смокинге… Ты мне лучше скажи: ты уже заказала испанскую спальню, о которой мечтала?…

– Нет, я не такая авантюристка, как ты. Женщины вообще от природы умнее. Тебе через пару дней ехать в Москву, ты же не поедешь с пустыми руками… А на десять миллионов я не рассчитываю. У меня пока с мозгами все в порядке…

– Что поделать, а у меня еще нет… Больше того, сегодня утром я вдруг провел рукой по голове и заметил, что кости на моем темечке еще не срослись, понимаешь, там мягко, как у младенца… Родничок… А это о чем-то да говорит… Хватит рычать, звереныш, лучше поцелуй меня и пожелай счастливой брачной ночи… Думаю, ты не оставишь меня в такой ответственный момент…

Для Бланш все эти сборы напоминали кошмарный сон. Однако, будучи женщиной практичной, хотя все еще не веря в то, что должно произойти в церкви, она собрала один большой чемодан в случае, если им с Борисом действительно придется переезжать в особняк Латинской, куда положила самые необходимые для жизни вещи, начиная с пижам и кончая зубными щетками и даже зубочистками.

И вот ЭТО свершилось. Церковь набилась не только приглашенными гостями, но и репортерами, которые нахально лезли со своими микрофонами и фотовспышками чуть ли не под платье к Бланш (словно им было известно, кем она является жениху), ослепляя и без того ослепленную своим призрачным и явно сомнительным счастьем старушку-Эмму, задавали наиглупейшие вопросы новоиспеченному мужу («О, Борис Захароф!») и преследовали новобрачных до самого особняка.

Свадебный ужин с подобающей ему пышностью собрал просто невероятное количество гостей, причем пришло много и таких, которые не были на венчании в церкви. Но в принципе это была светская вечеринка, роскошная и в какой-то мере демократичная, что позволило Борису и Бланш практически сразу после возвращения с церемонии уединиться в правом крыле особняка и отдохнуть на кровати эпохи Людовика IV… Что же касается Эммы, то она, сославшись на головную боль, почти сразу же покинула гостей и вышла к ним спустя полчаса, сменив белое платье на красный муслиновый балахон. На голове ее красовался нелепый парчовый тюрбан с перьями…

Кожа на лице ее заметно потускнела, что не преминули отметить вслух ее же приятельницы.

– Кажется, она сменила не только платье, но и кожу… В церкви она была много свежее…

– А почему вам не приходит в голову, что она только занималась любовью со своим коротышкой-русским? Говорят, русские в этом плане…

– Позвольте, а это правда, что Эмме в прошлом месяце стукнуло семьдесят?

– Да нет, ей всего-то ничего: шестьдесят девять, это я точно знаю…

– А вы видели, с какой прытью она усаживалась в машину после того, как они вышли из церкви?

– Она просто устала…

– Вы не видели, куда делась женщина в зеленом платье, которая, как говорят, является дальней родственницей мсье Захарова и которая теперь будет жить здесь?…

– Как жаль, что уже нет бедняги Патрика, он был таким забавным, с ним невозможно было и пяти минут провести, чтобы не расхохотаться… Только я так и не поняла, отчего он умер…

– Говорят, у него была больная печень… Кроме того, у него целых полтора года длился роман с какой-то актрисой, которая высосала из него не только все соки, но и деньги…

– И Эмма об этом знала?

– Об этом знал весь Париж… Но надо знать Эмму – она бы умерла, но не подала бы виду… Сильная женщина, ничего не скажешь…

– Но зачем ей этот русский?

– Говорят, что Патрик оставил ей завещание, в котором что-то упоминается о подобном браке, но мне это известно от моей горничной, которая, в свою очередь, знакома с Патрисией, горничной Эммы… А горничным я не верю…

– Но кто-нибудь из вас разговаривал с самой Эммой?

***

Бланш уговорила Бориса выйти к гостям.

– Послушай, хотя бы перекусим… Ты видел, какие красивые фигуры сделали из персиков? Это же целые скульптуры! А из огромного ананаса, сложенного, наверно, из сотни мелких, бьет фонтан белого вина… Это так красиво… В конце-то концов муж ты или нет?

Борис привел в порядок одежду, поправил «бабочку» и подошел к зеркалу.

– Ущипни меня, Бланш, если это не сон… Мне еще ни разу не приходилось бывать в таких роскошных спальнях, тебе понравилась кровать? – Бланш смотрела на него с любовью. Кто бы мог подумать, что в этом с виду спокойном и мягком человеке столько твердости…

– Я надеюсь, она не заставит тебя спать с ней… – проговорила Бланш, покрываясь гусиной кожей при мысли, что непредсказуемый Борис скажет сейчас то, что вмиг разрушит все ее счастье. Она стала замечать за собой, что с каждым днем все сильнее и сильнее боится потерять Бориса и что чем парадоксальнее становится его поведение, тем больше ее тянет к нему. «Он всегда был свободным. Он им и останется…» – с горечью подумала Бланш, понимая, что никогда не имела над ним власти.

– Даже если бы она и попросила меня об этом, поверь, я бы просто не смог… Вся моя сила осталась вот на этой кровати…

На террасе зажглись разноцветные фонари, в саду, окружавшем дом, сиреневатым светом светились деревья, в кронах которых тоже горели маленькие огоньки, гости прохаживались по саду, несколько пар покачивались в танце на специально отведенной для этого ровной площадке возле террасы.

В кресле возле импровизированного винного фонтана сидела темно-красная фигура в тюрбане. Эмма Латинская за весь вечер не проронила ни единого слова. Она молча курила и осматривала гостей. Увидев приближающегося к ней Бориса, она поманила его пальцем и, едва он подошел, как схватила крепко за руку и притянула к себе:

– Вы как, в порядке?

– Что касается моей любви к вам, то в абсолютном порядке. Больше того – я счастлив… – И он галантно поцеловал ей надушенную руку.

– Спасибо… – Голос Эммы Латинской дрогнул, а на глазах выступили слезы: ей вдруг показалось, что этот вечер продлит ее жизнь…

Эмма посмотрела внимательно в глаза Борису – не ошиблась ли она в своем выборе? Нет, не ошиблась. Такой человек, как он, не может быть подлецом. Она выбрала его, и он не предаст ее, одинокую, никому не нужную старуху, дряхлую и насквозь больную, стоящую одной ногой в могиле… И главное – он русский, и она до конца своих дней будет слушать русскую речь, видеть русского мужчину… Таинственность, что она напустила на себя в связи с этим неожиданным браком, скоро растает, как утренний туман… Она все объяснит ему. Ведь все же так просто. Ей нужен надежный друг.

***

Утром за завтраком встретились Борис, Бланш и Эмма.

– Жить втроем – что может быть прекраснее, – сказала Эмма, щурясь от яркого солнца, которое заливало своим светом всю террасу. Кто бы мог подумать, что еще несколько часов тому назад здесь стояли накрытые столы, звучала музыка и до утра на танцевальной площадке целовались какие-то парочки…

Сейчас вокруг все дышало покоем, всюду был безукоризненный порядок и даже цветы на столе казались только что сорванными и хранили на лепестках прозрачные капли росы…

Патрисия принесла поднос с кофе и неслышно удалилась.

– Вот ваш чек, – произнесла Эмма, доставая из кармана розового домашнего платья чек и протягивая Борису. От неожиданности тот выронил из рук печенье и чуть не поперхнулся. – Ведь вы же не верили мне до последнего, не так ли, мсье Захаров… Живите себе в свое удовольствие и считайте, что меня нет вообще… У меня к вам будет лишь единственная просьба: не давать пищу для журналистов, то есть вы должны вести себя незаметно, без эпатажа, ну и, конечно, изредка вам придется сопровождать меня на светских вечерах… Это все.

Борис взял чек и поднес к глазам: десять миллионов франков!

– Я завтра должен лететь в Москву… – произнес он твердым голосом, отодвигая от себя чашку с кофе и впервые в своей жизни чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Впервые его мозг отказывался верить в реальность происходящих событий. – Надеюсь, что мне позволительно будет сделать это, дорогая Эмма?… Я не знаю, чего вы там замышляете против меня – а то, что замышляете, в этом я нисколько не сомневаюсь, – но вы упорно молчите, так и я буду упорным… Так вот, пока вы меня не угробили и не выставили посмешищем перед всем Парижем (а с вас станется!), я завтра же утром вылетаю в Россию… Я был честен с вами (обеими, кстати!), вы были предупреждены об этом, а потому могу добавить лишь следующее: я улетаю, но вернусь… И возможно, со своей дочерью…

– Борис, ты еще ни разу в жизни не говорил так много и быстро… Поезжай, чего уж там… – Бланш вдруг почувствовала себя причастной как никогда к ситуации и, сама того не замечая, перешла в лагерь Эммы. – Мы будем тебя ждать, ведь правда, Эмма?

– Разумеется… Но только ждать вас, мой драгоценный супруг, я буду не в Париже, а в Германии…

– Это еще зачем? – насторожился Борис, почувствовав ледяное дыхание опасности, нависшей над его лысоватой головой. «Неужели эта старая грымза собирается надуть меня перед поездкой в Москву? Черт побери, что она задумала?»

– У вас свои дела, а у меня – свои…

– Надеюсь, это никак не связано с моей персоной?

– Разве что я прикуплю для вас парочку Баварских пивоваренных заводов… – и она хихикнула.

– Воля ваша… – Он поднялся из-за стола. – Вы не будете возражать, если я воспользуюсь вашим телефоном, чтобы позвонить в Москву и предупредить Валентину о своем приезде… Сюрприз сюрпризом, но позвонить все же необходимо…

– Чувствуйте себя как дома, мсье Борис… В вашем распоряжении мой «Ягуар», «Линкольн» и два «Мерседеса»… Я вам дам телефон моего шофера, Андре, сегодня у него выходной, правда, но, если вы соберетесь проехаться по магазинам, он приедет по вашему звонку…

***

Ночью он почти не спал. Перед его глазами все еще маячил крепкий затылок Андре, шофера Эммы, который возил их с Бланш весь день по Парижу в поисках подарков для Валентины и Полины… Бланш сорила деньгами, радуясь покупкам, как ребенок, Борис же находился в постоянном напряжении, как человек, который предупрежден о том, что он – живая мишень и должен быть убит в любую минуту. Вот только когда раздастся выстрел или когда на него налетит грузовик – он не знал, а потому испытывал страшные моральные и физические (он постоянно потел) муки.

– Бланш, дорогая, тебе не кажется, что мы с тобой сошли с ума? – спросил он ее уже в аэропорту на следующий день, когда стоял в ожидании своей посадки. Багаж был сдан, до отправления оставались считанные минуты.

Бланш в нарядном дорогом платье от Версаче едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться: ее уже не радовали деньги (целых три миллиона франков наличными!), которые Борис оставил ей, как он выразился, «на карманные расходы».

Она считала, что таким образом он от нее откупился.

– Борис, десять миллионов франков – это большие деньги… И знаешь, о чем я только что подумала?

– О чем?

– О том, что как же, должно быть, много денег у Эммы Латинской, раз она с такой легкостью отдала нам эти миллионы… Чувствую сердцем, что она тебя подставит… Но вот как, каким образом, это я и постараюсь выяснить, пока тебя не будет… Ты только обещай мне, что вернешься… с Валентиной ли, Полиной, да хоть с кем, но возвращайся… Я люблю тебя, милый… – и Бланш, не выдержав, разрыдалась…

– У тебя красивое платье, – он поцеловал ее в щеку и заспешил к прозрачным стеклянным дверям: объявили наконец-то посадку…

ГЛАВА 11

– Вы не знаете, куда она ушла? – спросил Костров у Ирмы и снова наполнил ее рюмку коньяком. – Она же сказала, что на минутку…

Ирма подняла на него глаза и слегка улыбнулась: она уже давно поняла, что Валентина ушла не в туалет – ее вообще не было в ресторане. И это составляло лишь часть их общего плана.

Все началось с того момента, когда во время примерки очередного платья (они находились у Валентины дома, в той самой квартире, которую оплачивала Ирма) по телевизору прозвучало слово «Фламинго».

– Между прочим, одна моя знакомая, – сказала Ирма, вертясь перед зеркалом и разглядывая безукоризненно сидящее на ней платье из сиреневого эластичного гипюра, – основала частную брачную контору, которая тоже называется «Фламинго»… Непонятно, зачем она выбрала эту нежную птицу в качестве названия, но то, что контора явно не брачная, а скорее «внебрачная», мне стало ясно уже с первых ее слов…

Ну, представь, к ней обращаются мужчины и женщины, чтобы найти себе пару для интимных встреч, с тем, как говорит Клара (так зовут мою приятельницу), чтобы впоследствии создать семью… Это сказка, рассчитанная на дураков…

Лично я так считаю… Клара начала с себя. У нее всегда было много любовников, но теперь их стало еще больше. Не знаю, что она в этом вообще находит…

– Как – что? По-моему, все это любопытно… – сказала Валентина, пытаясь иголкой с черной ниткой наметить место на платье для черной бархатной розы.

– Ты считаешь?

– Я вообще предпочитаю иметь дело с узким кругом людей, когда речь идет о таких вещах… Ну посудите сами, разве можно довериться мужчине, которого встретишь, к примеру, в метро или, того хуже: в магазине?! А так будешь хотя бы иметь представление, чем в действительности этот человек занимается, здоров ли он, наконец… Ведь сейчас так много проходимцев, да еще к тому же и больных…

– Но ведь получается, что Клара организовала нечто наподобие дома свиданий…

– Правильно, так оно и есть на самом деле, но только, как мне показалось, на более высоком уровне. Очень скоро у нее образуется своя клиентура, что в таких вопросах играет немалую роль, и возможно, действительно появятся постоянные пары… И пусть сначала это будут лишь свидания интимного характера, но ведь потом они могут перерасти во что угодно… У меня вот, к примеру, есть один знакомый, который в силу своего характера не может первый подойти к женщине… Он состоятелен, прекрасно воспитан, красив и молод, наконец, но одинок…

Она имела в виду Кострова. И хотя только что составленный устный портрет идеального мужчины мало соответствовал действительности (Валентине удалось узнать, что Костров помимо нее, как оказалось, встречался еще с двумя женщинами), все же ей было интересно познакомить этих двух красивых людей, чтобы посмотреть, что из этого получится. Кроме того, из этой встречи она могла бы извлечь выгоду. Ведь кто, как не Костров знает ее, Валентину, лучше всех в Москве? Кто, как не он, в состоянии убедить сорящую деньгами и откровенно скучающую Ирму, что Валентина может быть неплохим объектом вложения денег. Сергей сам не раз был свидетелем того, как она из тысячи рублей, потраченных на ткани, в течение трех дней могла сделать пятнадцать тысяч: за столько продавались сшитые ею платья! Правда, с фирменными знаками известных мировых домов моделей: Карло Пазолини, Кристиан Диор, Джанни Версаче, Пако Рабан…

Главное заключалось в том, чтобы Ирма доверилась ей и призналась в том, что любовник – это как раз то, чего ей так не хватает в жизни… Неясным оставалось одно: что мешало Ирме до этого времени оставаться без любовника и все свободное время убивать бездельем…

Она познакомилась с ней совершенно случайно, еще когда жила у Кострова, и даже не жила, а просто пришла на свою прежнюю квартиру, чтобы забрать оставшиеся там вещи. В дверь позвонили, и Валентина, уверенная в том, что это Костров, открыла дверь, но увидела вместо него красивую молодую женщину.

– Мне посоветовали обратиться к вам и дали ваш адрес… Понимаете, у моего мужа день рождения и мне бы хотелось сшить платье… Мне привезли из Сирии ткань, но так как я обычно покупаю готовые вещи, то у меня нет своей портнихи…

И Валентина, которая в это время очень нуждалась в деньгах (ее новый знакомый Саша уже подыскал приличную квартиру, но она стоила несколько больше, чем Валентина могла бы за нее платить), предложила девушке войти и сняла с нее мерки.

– Я теперь живу по другому адресу, но это не так далеко отсюда… А в скором времени перееду в центр… Вот, возьмите мой телефон и приносите ткань, а я дома полистаю журналы и постараюсь подобрать для вас что-нибудь подходящее… в восточном духе…

Через неделю, когда платье было готово, Ирма, как звали новую клиентку, пришла в такой восторг, что заказала еще два платья, но уже из ткани Валентины… А потом еще и еще… И вот тогда Валентине пришло в голову, что ее заказчица ведет, наверное, богемный образ жизни, при котором часто приходится бывать на вечеринках, в барах, казино и ночных клубах, где принято удивлять новыми туалетами и даже шокировать… Она знала такую публику, за год жизни в Москве ей уже приходилось сталкиваться с такими «озабоченными» женщинами… У них, как правило, было много любовников, и к каждому свиданию они готовились со всей серьезностью: заказывали новые платья, тратили огромные деньги на дорогую бижутерию и прочие, необходимые в таких случаях, аксессуары… Валентина называла таких женщин «совами» по их образу жизни, им приходилось всю ночь бодрствовать, пить, танцевать и заниматься сексом, а потом весь день беспробудно спать почти до самого вечера. И так каждый день. У каждого своя жизнь.

Может поэтому, сравнив Ирму с остальными, Валентина была удивлена, когда узнала, что ее новая клиентка практически нигде не бывает, большую часть времени проводит дома и, что самое удивительное, не заводит себе любовника.

– У меня нет любовника, – Ирма сама ей призналась, – это слишком хлопотно, к тому же если об этом узнает мой муж, он зарежет меня, как поросенка…

Но вот после того как она рассказала ей про Кострова (разумеется, не называя его имени), Ирма как будто заинтересовалась:

– Но ведь это ненормально, когда такой хороший, как ты рассказываешь, мужчина не может сам, первый, подойти к женщине… Ведь он хорош собой?

– Да, его даже можно назвать красивым…

– Может, он еще и девственник? – хмыкнула Ирма и принялась стягивать с себя платье. – Это интересно, конечно, но с ним будет много хлопот, вдруг он заставит еще на себе жениться?… Или, вернее, – расхохоталась она, – заставит выйти за него замуж…

– Нет-нет, с этим у него все в порядке… Просто он один раз сильно обжегся… Понимаете, ему попалась не очень… как бы это сказать… не очень нежная и ласковая женщина… А он очень чувствительный…

Ирма ничего не ответила, и Валентина, которая в это время готовила к примерке следующее платье, вдруг повернулась и увидела, что Ирма стоит посреди комнаты в одном белье, обняв себя за плечи, и смотрит, задумавшись, в одну точку…

– Ирма… – позвала она ее тихо, – а вы не хотели бы познакомиться с ним? Я понимаю, конечно, у вас есть муж и все такое…

– Чушь! Если ты думаешь, что я не изменяю мужу по соображениям морали, то это полная чушь! Просто… ты действительно была права, когда говорила о том, что на улице знакомиться – очень опасно… Но, скажу я тебе, даже факт многолетнего знакомства тоже, к сожалению, не является гарантией счастья… Я знала Германа еще девочкой, но как женщина я не получаю в постели с ним удовлетворения… Мне кажется, что у него вместо… смятая долларовая купюра… Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – не смогла сдержать улыбки Валентина. Она поняла, что Ирма согласна.

– Мы можем договориться поконкретнее?

– Думаю, что да…

Кострова она специально не предупредила о встрече, потому что знала, что он будет категорически против. Но уже в ресторане, когда увидела, каким взглядом Сергей смотрит на красивую и роскошно одетую Ирму, Валентина поняла, что рассчитала все правильно: ни в одной службе знакомств, будь она частная или какая другая, Ирма бы не встретила такого шикарного мужчину, как Костров, и, наоборот… Поэтому, выпив с ними за знакомство, Валентина поднялась из-за стола и, сказав, что на минутку, ушла из ресторана, вернулась домой и продолжила работу над бархатным костюмом для Ирмы… Сидя в кресле и вручную подрубая рукава жакета, она вдруг почувствовала себя глубоко обманутой: Костров – бабник, он собирался жениться на ней лишь для создания семьи, и вряд ли бросил бы остальных своих любовниц… Одна из которых, кстати, была ее клиенткой, а, следовательно, Валентина шила ей платья, чтобы та в них бегала на свидания с женихом своей портнихи… Это ли не предательство?

И она решила позвонить Саше. Он и сам звонил ей почти каждый день, спрашивал, как идут дела, справлялся о здоровье и очень жалел о том, что так скоро нашел для нее квартиру и что ему было бы очень приятно, если бы Валентина пожила у него еще какое-то время, «а может, и осталась насовсем». Он не был влюблен, она ему просто нравилась, а это пока ни к чему не обязывало. Кроме того, помимо работы и редких встреч с Ирмой в жизни Валентины не было ничего примечательного. Она даже почти не отдыхала. Она отправила письмо отцу в Париж, но оттуда не получила ни строчки. Не было сведений и о том, когда в Москву приедет Бланш. То, что отец не решается встретиться с дочерью, с которой не виделся пятнадцать лет, она воспринимала с пониманием и надеялась на то, что рано или поздно отец все равно приедет… В последнем письме она сообщила ему все свои новые адреса (в том числе и Сашин) и все телефоны, но могло случиться, что письмо не дошло, как бывало не раз…

Матери она звонила довольно часто, но разговор длился не более пяти минут: дежурные вопросы и такие же ответы: здорова, все идет хорошо, много заказов, деньги есть, от отца ничего…

– Он человек очень инертный, – сказала Полина с горечью, – он хочет приехать, но не может…

– Если бы он был инертным, то до сих пор бы жил, держась за твою юбку, в Подольске…

– Ты жестокая, Валя…

Валентина хотела ей сказать, что у нее есть план и очень скоро что-то произойдет в ее жизни, стоит ей только купить билет в другой мир, именуемый мягким и рыжим словом «Париж», но подумала, что, узнав об этом, мать разволнуется и вообще потеряет покой…

А на следующий день она съездила в аэропорт и переписала расписание самолетов.

***

Имя Невского приносило ей боль, которая почему-то не проходила: дело в том, что у нее появилась недавно клиентка, которая заказала себе широкое платье для беременной. Это была его жена, Анна. Высокая, красивая с пока еще маленьким животом. Своего мужа она называла «Невский» и как-то случайно, ожидая, когда Валентина закончит пришивать пуговицы на платье, рассказала в двух словах историю о том, как ее муж хотел уйти от нее, но вовремя одумался и вернулся в семью.

Валентина после этого разговора всю ночь проплакала.

***

– Можно я сейчас приеду к тебе? – спросил Саша, когда она позвонила ему и сказала, что на улице идет дождь и ей просто захотелось с кем-то поговорить…

– Конечно, я буду рада… – ответила она, не подумав. Она вдруг представила себе, что разговаривала не с Сашей, а с Невским, и на глазах ее выступили слезы. Никогда в жизни она еще не чувствовала себя настолько одинокой.

***

Невский выкурил пять сигарет, прежде чем к нему подошла сестра:

– Не переживайте так, с вашим раненым все в порядке… Небольшое сотрясение мозга, ушибы и несколько ссадин на лбу… Вам повезло… Да и ему, конечно, тоже…

Невский, сбив прохожего, настолько испугался, что, подняв тяжелое тело мужчины на руки, некоторое время стоял с ним, не зная, что делать дальше. Но потом все же уложил на заднее сиденье машины и только после этого проверил у него пульс. Слава богу, мужчина был жив. Лоб в крови, глаза плотно закрыты…

Он привез пострадавшего в больницу и сказал, что сбил его. И пока незнакомец приходил в себя в палате, где ему оказывали первую помощь и готовили к рентгеновскому обследованию, Игорь уже успел дать показания приехавшему в больницу представителю ГАИ.

Спустя три часа Невский помогал мужчине усаживаться в машину. Игорь несколько раз спросил, где он живет и куда его отвезти, но мужчина как-то странно смотрел на него и, казалось, был даже рад (!), что его сбили машиной и наложили на голову повязку… Он улыбался, когда они проезжали на машине освещенные и почти пустые ночные московские улицы, начинал что-то говорить, но тут же замолкал на полуслове…

«Кажется, он повредился рассудком…»

– Вы не могли бы высадить меня на Красной площади, – вдруг совершенно четко произнес незнакомец и тронул его за плечо. – Мне здесь недалеко… А что касается инцидента, то я не дам против вас никаких показаний… Не переживайте… Если у вас возникнут сложности – позвоните вот по этому телефону…

– Но я не могу вас вот так отпустить… Я обязан хотя бы довезти вас до дома и сдать родным… Кроме того, раз вы так благожелательно ко мне настроены, я бы хотел пригласить вас к себе домой и угостить хорошим коньяком… Мне, честное слово, не по себе… Простите меня, ради бога… Я и сам не знаю, как это вышло, что я залетел на тротуар…

– Я бы с удовольствием принял ваше предложение, тем более что мне сейчас и самому хочется выпить, но я и так уже целый день кружу по Москве… мне ПОРА… Мне уже давно ПОРА… Если мы встретимся с вами как-нибудь еще, то я вам обязательно все объясню… А пока не могу… Мне сейчас нелегко…

Высадив странного пассажира неподалеку от Красной площади, Невский позвонил Родикову:

– Родиков? Ты еще дома? Я согласен пойти с тобой на вечеринку… Кроме того, надо кое-что отметить… Потом расскажу, но если в двух словах, то я, кажется, благополучно избежал тюрьмы…

Родиков сказал, что девушка, с которой он собирался познакомить Невского, журналистка и ей много приходится ездить, а потому вечеринка отменяется…

– А жаль… Ну ладно, пойду спать… – и Игорь поехал домой.

***

Сашу не было видно за букетом цветов. Но это были не розы, а охапка хризантем всех возможных цветов.

Валентина улыбнулась:

– Привет, проходи…

Пока она ждала Сашу, уже успела сто раз пожалеть о своем звонке. Ведь она обнадежила его и почти сама напросилась на эту встречу. Бегство от одиночества – вот как можно было назвать этот нелепый телефонный звонок.

Что касается Саши, то для него звонок Валерии (а для него она так и оставалась Валерией) был настоящим подарком. После их первой встречи, которая произошла при таких удивительных обстоятельствах, он постоянно думал о ней, а когда видел ее, то чувствовал, как нервничает, не зная, как себя вести и о чем говорить… И пусть это была пока еще не любовь, но все же чувство очень острое, волнующее и приятное. При мысли, что Валерия сейчас свободна, а значит, может когда-нибудь принадлежать и ему, Саша весь покрывался испариной: он хотел ее и готов был на все. А однажды вечером ему в голову пришла и вовсе безумная мысль: предложить ей деньги за проведенную с ним ночь. Он знал, что это недопустимо с такими женщинами, как она, но желание было настолько велико, что в голову полезли глупости еще и похлеще… В один из вечеров, когда они перевезли почти все ее вещи со старой квартиры и сели уже на кухне новой квартиры пить чай, он вдруг поймал себя на том, что готов наброситься на Валерию в любую минуту, и только телефонный звонок помешал ему исполнить задуманное… Никогда в жизни он не испытывал еще ни к кому таких сильных чувств, такого влечения… Но сказать ей об этом он так и не смог…

И вдруг этот звонок. Она сама позвонила ему и сказала что-то про дождь…

– Ты поужинаешь со мной? – спросила Валентина, принимая из его рук цветы и в сильном смущении отводя взгляд. – Я, наверно, не должна была этого делать… Ты мог подумать обо мне все, что угодно…

Он подошел к Валентине совсем близко и так решительно обнял ее, словно теперь эта женщина принадлежит ему по праву и он волен делать с ней все, что захочет…

Валентина, чувствуя, как ее обнимают, зажмурилась, чтобы Саша, который не в силах справиться с переполнявшей его нежностью, не смог бы увидеть выражения ее лица: он был бы потрясен, встретив этот ледяной взгляд и плотно сжатые губы…

Она хотела обмануть самое себя, хотела, оказавшись в объятиях Саши, мужчины, которому она нравилась и который был ей симпатичен, представить себя в объятиях Невского, но ничего такого, что она чувствовала с Игорем, не было, да и не могло быть… И вообще непонятно, зачем она позвонила… Ей и дверь-то открывать не следовало бы, таким образом она хотя бы могла предотвратить встречу, пусть даже ценой дружбы с Сашей, но тогда бы она еще несколько часов оставалась совсем одна… А она уже не могла находиться в одиночестве. Валентина задыхалась при мысли, что во всем большом городе нет человека, с которым она бы могла забыть о той боли, которую до сих пор носила в сердце. Она хотела забыть Невского. А это можно было сделать лишь посредством другого мужчины. И вот этот мужчина, которого она подсознательно выбрала на эту роль, теперь обнимал ее и ждал, когда и она ответит на его ласку.

И Валентина подняла руки, закинула ему за голову и приблизила свое лицо к лицу Саши, потом, сделав над собой усилие, приоткрыла рот и коснулась своими губами его губ, и тут же почувствовала, что находится в руках опытного мужчины, который, словно получив согласие, принялся целовать ее долгим, непрерывным поцелуем…

Она хотела снова спросить Сашу об ужине, чтобы его приход обрел хотя бы какой-нибудь смысл, но он уже подхватил ее на руки и понес в комнату, раздел, разделся сам и, пробормотав что-то извиняющее, опрокинул на спину…

– Я не могу, – услышал он тихий сдавленный голос и последовавший за этим всхлип: Валерия-Валентина плакала.

– Почему? – он тяжело дышал и держался из последних сил. – Ты нездорова?

– У меня с мозгами не в порядке, – сказала она, спеша подняться и быстро надевая платье. – Ты извини меня, Саша, но мне нужно срочно уехать… Я больше не могу здесь находиться…

– Ты всегда поступаешь так? – услышала она его голос, они сидели на кровати в темноте и оба тяжело дышали.

– Как – так?

– Так вот: сбегаешь со своей свадьбы, приглашаешь к себе, а потом вышвыриваешь за порог… Что ты себе позволяешь?

Валентина вздрогнула, как если бы ее ударили: да, он был совершенно прав, она ведет себя, как самая настоящая истеричка.

– Я люблю другого мужчину, который меня бросил… – с трудом разлепив пересохшие от волнения губы, произнесла она, чувствуя приближающиеся слезы, – поэтому я совершаю эти головокружительные и опасные поступки… Ты прости меня, Саша, но постарайся понять… Я хотела, чтобы ты пришел ко мне и чтобы все было… Но у меня не получилось…

– Если ты будешь так себя вести, то у тебя никогда ничего не получится. Я уверен, что тот мужчина, которого, как ты говоришь, любишь, натерпелся от тебя… Ты должна быть просто женщиной, а не усложнять и без того сложные отношения между мужчиной и женщиной… Да, согласен, я веду себя, быть может, несколько не так, как тебе бы этого хотелось, но ты должна понять, что мужчины устроены не так, как вы, женщины… Обними меня, приласкай, позволь себе расслабиться и побыть просто женщиной, отдайся мне, ни о чем не думая, и ты поймешь, что не все так уж и плохо… Я же знаю,

что ты сейчас нуждаешься в тепле, в мужчине… Но так, как поступаешь ты, не делает никто. Это жестоко, наконец, по отношению ко мне…

Она согласно кивнула головой и легла, развела ноги и закрыла глаза.

– Хорошо, – она проглотила слезы, – я попробую…

ГЛАВА 12

Борис остановился перед дверью и замер. Затем сорвал с головы повязку, которую ему наложили на раненый лоб, и, с трудом прикрыв рану несколькими жиденькими прядками темных с проседью волос, спрятал бинты в карман. Он вдруг понял, что силы его иссякли. Что он опустошен, что московский воздух выветрил из его круглой лысоватой головы все мысли, а из сердца – все чувства. И все же отступать было некуда: он позвонил в дверь и вздрогнул, как нашкодивший мальчишка. Да, он испытывал жгучий стыд за свой поступок, которому уже больше пятнадцати лет. Но что поделать, если привычка каждый день начинать новую жизнь оказалась неистребимой?!

В его жизни было несколько этапов: подростковое болезненное одиночество, скрашиваемое игрой на пианино (классике он предпочитал джаз, а потому очень скоро был исключен из музыкальной школы за неуспеваемость); фотокорреспондент в местной газетенке (он мог задержаться в командировке на неделю, а то и две, за что также был уволен); лабух в местном ресторане (деньги, женщины и выпивка); Полина – небесное создание, которое подарило ему дочь; Валентина – куклы, велосипед, швейная машинка, тройки по математике, прогулки по лесу, поездки в Москву; Париж (ресторан, деньги, крохотная квартирка на Фруадво и бесплатная порция «Пино де Шарант»); Бланш – с ее белой кожей, белыми волосами и гибким теплым телом; и теперь вот Эмма Латинская – авантюристка, которая готовит ему холодное блюдо под названием «тюрьма или смерть»… Что может быть хуже? Он даже не потрудился навести о ней справки, чтобы хотя бы приблизительно знать, что можно от нее ожидать за те десять миллионов франков, которые она отдала ему с такой небрежностью, легкостью и смехом… С молодым смехом, между прочим… Наверное, Патрик Баланс был в свое время очарован молоденькой Эммой, француженкой русского происхождения и женщиной змеиного происхождения… Было в Эмме нечто такое, что заставляло мужчин испытывать к ней интерес, пусть даже он и подогревался денежками, франками…

Что касалось франков, то Борис очень быстро принял решение, как с ними поступить: если с самого начала он представлял себе, что сходит с трапа самолета в Москве, сгибаясь под тяжестью «дипломата», набитого наличными, то потом он решил всеми правдами и неправдами увезти Валентину из Москвы, чтобы все имеющиеся у него деньги потратить на нее, уже находясь в Париже… Он не доверял Москве и России в целом. Он любил ее, как легкомысленную транжиру-мать, которой все прощал, но жить предпочитал от нее подальше.

***

Неужели он увидит сейчас свою дочь, свою Валентину, которая столько раз снилась ему по ночам и о которой он так мечтал все эти годы… Ему было стыдно, но с другой стороны, он был счастлив этой вот минутой ожидания, когда за дверями вот-вот послышатся ЕЕ шаги, сейчас щелкнет замок…

Дверь распахнулась, и он увидел высокую стройную девушку в домашнем халате, ворот которого был утыкан иголками и булавками.

– Я Борис Захаров, твой отец, – сказал Борис, но не сделал и шага к Валентине.

– Папа? – Она покраснела и отступила назад, впуская его. – Ну, здравствуй, – и она крепко обняла его.

В комнате она усадила его в кресло и в сильнейшем смущении предложила ему выпить водки.

– Я не против… А ты одна? Где же твой жених?

– Я же писала тебе, что рассталась с ним… Я сбежала с собственной свадьбы…

Все это было похоже на сон: Москва, больница, Валентина, подающая ему на вилке огурчик…

– Бланш рассказывала мне о тебе… Ведь ты не сердишься, что я не приезжал? – Он взял ее руку – она была ледяной.

– Нет, что ты… Я все понимаю…

– Я бы хотел посмотреть на твои работы, она мне столько о них рассказывала…

– Пойдем, пойдем, конечно… Я тебе сейчас все покажу…

– Подожди, – он снова взял руку дочери в свою. Ей было не понять, зачем он то и дело берет ее за руку, а Борису было необходимо физическое подтверждение того, что он разговаривает не с призраком или видением сна, а с живой Валентиной. – Я должен сказать тебе сразу – без тебя я в Париж не вернусь… Пусть даже ты поедешь со мной на время, все равно… Валя, у меня есть деньги, я хочу устроить твою жизнь… Мы организуем тебе показы в Париже, я попросил Бланш заняться этим вплотную, найти нужных людей и узнать условия, которые позволили бы тебе выставиться… А потом я куплю тебе ателье и ты начнешь там работать… Потом выйдешь замуж и все будет хорошо… Я сильно волнуюсь, поэтому не обращай внимания, если я скажу что-то для тебя удивительное… Нереальность происходящего кружит мне голову… Как мама? У нее все хорошо?

– Я тебе потом расскажу. Во всяком случае, у нее все хорошо… Но я не сказала ей о твоем приезде, потому что не была уверена, что ты приедешь один… Ты понимаешь меня?

Она привела его в комнату, где на специальных металлических кронштейнах висело двадцать три платья…

– Нет, это не для клиенток, – опередила она его вопрос. – Я занимаюсь поиском спонсоров для показа… Но это очень сложно…

– Да… – Борис рассматривал платья и часто дышал, волнуясь. – Бланш говорила мне, что ты работаешь серьезно, но я и не предполагал, что настолько…

– Ты привез мне ткань? – по-деловому спросила она, слабо его упрекая, поскольку видела, что он приехал налегке.

– Нет, я же сказал, что не уеду отсюда без тебя… Все ткани, все, что тебе будет нужно, ты сможешь купить в Париже… Знаешь, что-то у меня заболела голова…

Последнее, что он увидел в тот вечер, было побледневшее лицо Валентины. Он хотел сказать ей «прости», он вез это слово, как драгоценную влагу, которую боялся расплескать в суете, и все же расплескал, не сказал, а вот так нелепо потерял сознание в самый неподходящий момент…

***

Невский уже не помнил, сколько времени шел за этой девушкой в черном костюме, удивительно напоминающей ему Валентину. Но когда она обернулась, Игорь понял, что это не Валентина.

Такое с ним случалось довольно часто, и всякий раз он спрашивал себя, зачем же идет за ними, за девушками в черных костюмах и с рыжими волосами, что он хочет им сказать? Но Игорь не знал, он просто хотел ее увидеть… Невский был уверен, что если все же ему повезет (или не повезет) и он увидит ее, то слова сами появятся, и слова будут обидные, с вопросом на конце… Да, он непременно спросит ее… Но вот о чем? Ведь и он виноват перед ней, кто знает, а вдруг его поступок и стал главной причиной ее падения?… Падение – резкое и противоречивое понятие. Что он знал вообще о жизни Валентины, когда обнимал ее в гостиничном номере? И было ли ему дело до ее морального облика. Даже если бы ему и сказали тогда, что Валентина – убийца, разве это остановило бы его, разве он перестал бы держать ее в своих объятиях?

Но, задавая себе этот вопрос, он сразу же вспоминал коммерческий ларек, в котором скрылась Валентина, и вновь Невского охватывало тяжкое чувство, что его обманули…

– Игорь! – Его кто-то окликнул, он обернулся и увидел перед собой своего однокурсника, Давыдова.

– Говорят, тебя можно поздравить? – Крупный, запакованный во все джинсовое (штаны, куртка, кепка, рубашка, жилетка…) румяный Давыдов с силой тряс его за руку.

– О чем это ты? – не понял Невский. Кроме Родикова, который сегодня утром вспомнил, что у Игоря день рождения, об этом могла знать только внимательная секретарша или бывшая жена, Анна, с которой он оформлял развод. Давыдов не относился к числу его близких друзей, которые могли бы помнить о его дне рождения.

– Как это о чем? Ты, говорят, скоро станешь отцом…

– Вот как? – нервно засмеялся Невский. – А я и не знал…

– Да брось притворяться… Мне Ленка сказала, помнишь Ленку Федорову…

– Слушай, я развожусь… И ничего такого нет, понимаешь, нет и быть не может… Все это ерунда, а теперь извини, я спешу…

Невский разозлился на Анну, он достаточно хорошо знал ее, чтобы предположить, что вся эта история с беременностью выдумана «от» и «до». Не такой она человек, чтобы даже в случае беременности оставлять ребенка при таких отношениях с мужем. Она слишком расчетлива и рациональна, чтобы допустить рождение ребенка, не будучи уверенной в том, что у него будет отец.

Он оставил Давыдова и нырнул в подземный переход. И вдруг снова увидел девушку в черном костюме и желтых перчатках.

Да, она была в желтых перчатках…

– Валентина! – крикнул он и, пробравшись сквозь толпу, успел схватить ее за руку. Девушка обернулась, и от ужаса Невский чуть не сошел с ума: это была Анна. В рыжем парике.

Она смерила его полным ненависти взглядом и вдруг размахнувшись, наотмашь ударила его по лицу.

– Это тебе за Валентину, и это за нее же, а это за нашего ребенка!… – и, отхлестав его по щекам, бросилась к входу в метро.

***

Утром Костров никак не мог вспомнить, как же звали ту роскошную женщину, с которой он провел целую ночь. Если в ресторане она показалась ему совершенно недоступной, то после того как она согласилась заехать к нему домой «на чашку чая», Сергей резко изменил о ней свое мнение. Он вдруг понял, что эта женщина была в сговоре с Валентиной и что, возможно, сама и была инициатором встречи. И если для другого мужчины это послужило бы причиной какого-то охлаждения или разочарования, то для Сергея Кострова это, как ни странно, представляло ценность: ему нравилось, когда его желали и добивались. Во всяком случае, с ТАКОЙ женщиной все становилось предельно ясным, и они оба понимали, для чего встречались.

Однако с Ирмой (он наконец-то вспомнил ее имя) оказалось все одновременно и просто и сложно. Просто, что касалось отношений Сергея и Ирмы, но сложно, поскольку их отношения были каким-то образом все же связаны с Валентиной. И теперь уже он не мог понять, то ли знакомство с Ирмой являлось предлогом для дальнейшего привлечения мужа Ирмы к делам Валентины, то ли наоборот – не этот ли разговор о финансировании показов ее коллекции стал предлогом для подстроенной встречи с Ирмой? Ведь этих женщин не поймешь!

Но в постели Ирма оказалась весьма чувственной и раскованной. Тогда было непонятно, почему же глубокой ночью он проснулся от ее плача? Он еще спросил, не связаны ли ее слезы со страхом перед мужем, который, наверно, ждет ее дома?… Но Ирма сказала, что муж в Петербурге и она никого не боится, что она просто расчувствовалась, потому что ей с Сергеем «хорошо и все».

– Ты знала, что встретишь меня? – спросил он утром, чтобы расставить все точки над «i».

– То, что это будешь именно ты, я, конечно, не знала… Просто Валентина предложила мне немного развлечься, расслабиться, речь шла лишь о ресторане и отдыхе, но ни о чем таком… Разве могла я предположить, что поеду к тебе… У меня никогда еще ничего подобного не было…

– Но ты же сама захотела, чтобы я тебя пригласил?

– Да… Но то, что Валентина ушла и не вернулась, было и для меня неожиданностью… Ты должен верить мне, потому что это правда… Как и то, что я действительно сама захотела, чтобы мы с тобой куда-нибудь поехали… Возможно, все дело в вине? В обстановке? Но ты мне очень понравился.

Они расстались только до вечера. Ирма обещала ждать его возле кинотеатра «Художественный» в шесть.

И Костров весь день думал о предстоящей встрече. И был очень удивлен, когда она не пришла. Он прождал ее целый час, пока не понял, что дальше ждать уже бесполезно. И поехал к Валентине.

– Но я ничего такого и сама не планировала, – улыбнулась ему Валентина, когда он спросил, почему она оставила их с Ирмой вдвоем. – Понимаешь, вы не сводили глаз друг с друга, и я решила, что не буду третьим лишним. Неужели тебе не понравилась Ирма?

– Понравилась. Может, тебе и не очень приятно это слышать, но мы провели с ней всю ночь и даже договорились о встрече, я прождал ее целый час, а она не пришла…

– Да ничего страшного… Возможно, ей понадобится время для того, чтобы все осмыслить, ведь у нас, у женщин, все проходит через голову…

Сказав это, Валентина вспомнила, как прошла ее собственная ночь, когда она так и не смогла заставить себя лечь в постель с Сашей. Вернее, они уже были в постели, но она так и не расслабилась, расплакалась, устроила маленькую истерику и Саше пришлось уехать. Валентина была уверена, что больше уже никогда не увидит его. Он же сам сказал, что такие вещи мужчины не прощают… «Ну да бог с ним…» Разве могла она предположить, что своим отказом разожгла в Саше еще большую страсть, которая толкнула его на очень странный поступок: он сделал несколько снимков спящей Валентины себе на память.

– Скажи, тебе действительно необходимо, чтобы она называла меня Мишей Альтшулером?

– По возможности как можно дольше…

– Тогда говори поконкретней, что тебе от нее нужно? Мне кажется, что я ей понравился… Кроме того, я считаю, то, что ты задумала, может принести пользу абсолютно всем, включая даже меня…

– Совершенно верно. Ведь и ты тоже можешь вложить деньги в мою коллекцию… Мы уже с тобой говорили, кажется, об этом?

Костров смотрел на Валентину, и ему вдруг показалось, что с тех пор, как они были женихом и невестой, прошла целая вечность: как же она изменилась! Вспомнив историю с Невским, ему стало жаль Валентину. А что ей оставалось делать, как не заняться карьерой? Наверно, нелегко было ей пережить такой удар… Он представил себе, какие чувства она должна была испытывать, дожидаясь Невского в подъезде… Три часа! Бедняжка…

– Валя, а что Невский?… – спросил он осторожно, боясь причинить ей боль. Хотя и знал, что все равно причинит.

– Невский? – Он заметил, как Валентина вздрогнула, и подумал тотчас о том, как же была она права, когда сбежала с их свадьбы: она ведь до сих пор любит Невского! – Я слышала, что у него скоро будет ребенок… Ты не поверишь, Сережа, но я сейчас шью платье для его жены… Такое широкое, синее платье, под которым в животе уже очень скоро будет расти и дышать маленький Невский. Это ужасно…

– Ты знакома с его женой? А она-то знает, что ты?…

– Нет, что ты… Она ничего не знает, больше того, она же мне и рассказала историю о том, как муж хотел бросить ее, уйти из семьи, но когда узнал, что у них будет ребенок, остался… Теперь хотя бы стало понятно, почему он в тот день не спустился ко мне…

Она снова была готова расплакаться.

– Ты прости меня, что я напомнил обо всем этом… Просто мне хочется тебе помочь. Я бы не стал этого делать, если бы знал, что ты снова с Невским… Это же понятно?

– Понятно… Если ты действительно хочешь помочь мне, то замолви всего одно словечко Ирме, у ее мужа много денег…

– А ты уверена, что не сможешь сама заинтересовать ее этим делом?

– Уверена. Меня она не послушает. – Валентина вдруг посмотрела на часы: Сергей поймал ее взгляд и задал немой вопрос.

– Понимаешь, у меня на одиннадцать назначена встреча.

– Где, здесь?

– Да… Я же не сижу без дела… Ко мне должен приехать Пасечник…

– Это еще кто? Ты что, решила заняться медом?

– Нет, Пасечник – это фамилия одного очень влиятельного человека, без помощи которого в Москве, во всяком случае, не обходится ни один модельер… Илья Пасечник занимается отбором моделей и устройством показов на различных светских вечерах, в клубах, казино, театрах… Где угодно… Он сказал, правда, что будет не один, и я очень волнуюсь. В Москву сейчас приехал итальянец, который живет во Франции, это Фабиан Роччи… Его зовут просто Фабиан… И мне кажется, что Пасечник приедет с этим самым Фабианом…

– Но как тебе удалось встретиться с Пасечником?

– Я разыскала его в одном ночном клубе и показала фотографии своих моделей…

– Что я могу сказать, Валя, я и вправду тебя не знал…

– Да ладно, чего уж там… Я и сама-то себя не знала. Ты видел во мне тихую такую домашнюю кошечку… Мне жаль, если я тебя разочаровала…

– Ты меня не разочаровала… Ты по-прежнему вызываешь во мне самые лучшие чувства…

– Не надо, Сережа, прибереги их лучше для Ирмы… По-моему, это как раз то, что тебе нужно…

– У нее есть муж, причем богатый, а это всегда опасно…

– Тоже верно…

Раздался звонок, и Валентина буквально подскочила с кресла.

– Это, наверно, они… Сережа, пожалуйста, не уходи, я так нервничаю…

И она кинулась открывать дверь.

Первым в комнату вошел высокий худющий парень в зеленом костюме, который висел на нем как на вешалке. Костров еще ни разу не встречал такого дистрофика. Впалые щеки, острый нос, голубые, слегка навыкате, глаза, копна спутанных прямых белых волос, длинные белые пальцы, играющие розовыми четками. «Пижон». Второй мужчина был полной противоположностью – кудрявый толстяк с улыбающимся красным лицом и веселыми карими глазами. Первый был Пасечник, второй – Фабиан.

– Валентина, нас напоили с самого утра… Вернее, мы выпили вчера вечером, а утром хорошенько разбавили шампанским… – говорил Илья Пасечник, оглядывая комнату и явно не зная, куда бы устроить свое складывающееся, наверно, как пластиковый метр, тело. Наконец он увидел кресло и сел, упершись локтями в собственные острые высокие колени.

Фабиан, вежливо поздоровавшись за руку с Костровым, которого почему-то проигнорировал Пасечник, сел прямо на журнальный столик и сказал на чистом русском:

– Валентина, мы смотрим.

И она прикатила из соседней комнаты тяжелый металлический кронштейн с висевшими на нем моделями.

– А где девушки? – подал голос Пасечник. – Кто будет показывать?

Валентина густо покраснела.

– Если хотите, то я покажу вам их сама… – И она снова «уехала» с кронштейном в спальню. Вышла оттуда буквально через две минуты – она понимала, как дорого каждое мгновение, и потому действовала с молниеносной скоростью.

Красное платье из мягкого, но плотного кружева, казалось, срослось с телом, настолько идеально оно его облегало, подчеркивая каждый изгиб и заставляя смотреть не столько на него, сколько на демонстрирующую его девушку. Валентина даже успела заколоть повыше волосы, чтобы таким образом подчеркнуть длинную шею, спину и глубокий вырез сзади, доходящий почти до талии…

В молчании просматривались и остальные восемнадцать вечерних платьев. Черный, красный и белый бархат, цветной, с растительным узором, панбархат, английская капроновая сетка, несколько кринолинов, шелковая дорогая вышивка, обилие кружев, стразов и перьев – все это делало платья роскошными, стильными и вызывающими в мужчинах, которые смотрели на все это, здоровое чувство обладания как платьями, так и Валентиной…

– Еще, – скомандовал Фабиан, когда Валентина вернулась из спальни слегка растрепанная, раскрасневшаяся, но уже в джинсах и свитере.

– Больше пока нет… – сказала она чуть не плача от волнения, бросив быстрый взгляд в сторону Кострова, словно ища у него поддержки.

– Но я видел фотографии…

– А… -Валентина рассеянно улыбнулась, – они проданы, но я в любое время могу забрать их для показа, если так, конечно, делается… – Она чувствовала себя полной дилетанткой и ужасно стыдилась своего непрофессионализма.

– Эти платья сшиты на машинке? – спросил хрипловатым голосом Пасечник.

– Только два шва, все остальное – ручная работа…

– А вышивка?

– И вышивка, и стразы, и все рисунки тесьмой я сделала сама… – она краснела все больше и больше. «Сейчас они скажут, что это кустарщина…» Ей захотелось в Подольск.

– Вы должны будете заплатить вступительный взнос, а затем я пришлю вам своего агента и он все объяснит вам… Через три дня, если вы найдете деньги, мы устроим показ в «Савойе», там состоится прием, будет много людей из посольств… Для начала это совсем неплохо… Возможно даже, мы успеем отпечатать мини-каталог с ценами, только для этого вам придется каждой модели придумать название… Мне очень понравилось. Это интересно, у вас богатая фантазия… И еще: откуда у вас эти ткани?

– Мне привозят…

– Понятно… Секрет… Что ж, приветствую такое поведение. Ни одного лишнего слова, ни одного зря потраченного рубля, ни одной длинноногой хищницы, ни одной лишней нитки… Вы очень красивая, Валентина… – Фабиан встал, подошел к Валентине и поцеловал ей руку. – Желаю успеха.

Они ушли, предварительно накурив и наговорив комплиментов, а Валентина долгое время не могла прийти в себя.

– Да, теперь я действительно понимаю, как нужны тебе сейчас деньги… Ты слышала ту сумму вступительного взноса, которую они назвали… Я обещаю тебе, что сегодня же поговорю с Ирмой…

***

Три дня, что Борис жил в Москве, ему казалось, что он пьян.

Он шатался без дела по улицам, рассматривал людей, заходил в магазины, катался на метро и, казалось, совершенно потерялся во времени и пространстве…

Валентина, сказав, что у нее много работы и она готовится к показу в «Савойе», легко отнеслась к тому, что ее отец уходит на целый день, а возвращается лишь поздним вечером. У нее был мужчина, но, как показалось Борису, у дочери не все с ним ладилось. Она выставила его ночью, думая, что их никто не слышит и наговорила много обидных слов. Но что больше всего поразило Бориса, так это то, что Валентина словно прятала его… Когда раздавался звонок в дверь, она просила отца уйти в спальню.

– Ты стыдишься меня? Но это глупо! Я красив и умен, – говорил Борис, пытаясь как-то рассмешить ее, но она также ловко отшучивалась и отвечала, что пока еще не готова познакомить его со своими подругами. – Ты знаешь, я позвонил Полине, твоей маме, но там почему-то никто не берет трубку…

Услышав об этом, Валентина сделалась белая, как молоко:

– Зачем ты это сделал? А если бы она оказалась дома?

– Ну и что с того?

– А то, что она только-только начала жить, у нее появился мужчина, а тут ты со своим приездом, со своим Парижем… Пойми, ей сейчас не до тебя…

Борис пожал плечами. Он смотрел на дочь и никак не мог понять, почему от нее исходит такой холод. Хотя с другой стороны, Валентину тоже можно было понять: ведь они не виделись целых пятнадцать лет, что он знает о ней, о ее жизни и ее принципах? Ведь она уже совсем взрослый человек со своими понятиями и представлениями о жизни и о чувстве ответственности, в частности… Быть может, она где-то внутри, в глубине души не может ему простить то, что он оставил их с матерью?…

В любом случае он теперь просто ОБЯЗАН был помочь ей устроиться в жизни, за этим Борис, собственно, и приехал в Москву. Он подождет, когда пройдет показ в «Савойе», а потом поторопит ее с отъездом.

Борис вспомнил о Бланш и сердце его заболело: он соскучился по ее чудесному телу, ее такому родному голосу и нежным рукам…

Но вспомнив о Бланш, он, конечно, не мог не вспомнить и об Эмме, а мысли о ней приносили ему еще больше страданий: что, ну что она задумала, эта старая и умная карга? С одной стороны, он симпатизировал ей, ценя одновременно ее ум и умение держать окружающих людей в тонусе, в напряжении, но с другой стороны, ему хотелось покоя и ясности.

Спрашивается, зачем она сказала про Германию? Что она там забыла?

И Борис решил позвонить в Париж и поговорить с Бланш, которая, как они и уговаривались, должна была жить у Эммы в Булонском лесу.

ГЛАВА 13

Она открыла глаза и сразу же закрыла их, словно этим можно было облегчить боль… Голова просто раскалывалась. – Тебе получше? Кому принадлежал этот голос?

Она снова открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо Саши.

– Ты все-таки пришел? Ты простил меня?

– Ты, похоже, ничего не помнишь… Лера, ты же сама позвонила мне вчера вечером и попросила приехать… Ты разве не помнишь, как я вызывал «скорую», как тебя приводили в чувства в больнице?

Нет, она ничего не помнила.

– Но ведь я, кажется, дома? – проговорила она неуверенно, с трудом поворачивая голову и осматриваясь. – Саша, ведь я же дома?

– Сейчас да…

– Который час?

– Половина десятого… Ты спала, тебе сделали укол и ты уснула…

– А что со мной было?

– Тебя ударили по голове, а потом брызнули в лицо из баллончика с нервно-паралитическим газом… Здесь были люди из милиции, уже после того как я привез тебя из больницы, но ты крепко спала, и я сказал им, чтобы они приехали попозже…

И вдруг она резко села на постели.

– Какое сегодня число?

– Третье октября… Но почему тебя это так волнует? Что случилось?

– А время? – Она попыталась встать, но у нее закружилась голова, и поэтому пришлось снова сесть, чтобы не упасть. – Который час? Почему часы стоят?

– Они не стоят, Лера, ты уже спрашивала, который час: половина десятого…

– Саша, сегодня в «Савойе» в восемь должен был состояться показ моих моделей… Мне Костров дал тысячу долларов на вступительный взнос… Все пропало, ты понимаешь? Все пропало! – и она разрыдалась. Сотрясаясь всем телом, она лежала, уткнувшись лицом в подушку и, казалось, не сможет остановиться… Плач перешел в истерику, Саша был вынужден взять ее за плечи и напоить водой…

– Успокойся… Ну нельзя же так… Возьми себя в руки… Не получилось один раз, получится в следующий…

– Пасечник! Пасечник все устроил, а Фабиан обещал мне контракт с «Максимом» в Париже… Все пропало, я ничего не понимаю… Кто мог ударить меня?

– А что, если это ограбление?

Она моментально прекратила плакать и кинулась в спальню. В ту же минуту послышался металлический звон, и она въехала в комнату, опираясь на кронштейн с болтавшимися на нем двумя пустыми плечиками.

– Знаешь, они украли мои платья… Все восемнадцать… А ведь я шила их ночами, потому что в свободное время работала на Ирму… Ирма… Это она, больше некому… Собирайся, поедем… Я думаю, что они еще не закончили…

Но, взглянув на себя в зеркало (посеревшее лицо, ввалившиеся глаза с темными кругами под глазами, искусанные в нервном порыве губы), она поняла, что никуда не поедет.

– Я не могу, – проговорила она дрогнувшим голосом, – но если я тебе действительно не безразлична, поезжай в «Савой», посмотри, что там происходит, найди Илью Пасечника и Фабиана и объясни им, в чем дело…

Саша, еще не до конца понимая, что от него требуют, собрался и поехал в ресторан «Савой».

Его туда не впустили, и тогда Саша попытался пройти через черный ход, но и там оказалось заперто, тогда он снова вернулся к центральному входу и сказал, что он из американского посольства и что ему необходимо срочно переговорить с Пасечником или Фабианом. Человек в строгом темном костюме, стоящий за прозрачными дверями, услышав знакомые фамилии, тотчас впустил Сашу.

– Странно, что у вас нет пригласительного, – сказал он, оценивая в то же время и дорогой костюм Саши, и усыпанный бриллиантами зажим для галстука.

В холле, устланном толстым ковром, было почти безлюдно.

Из зала доносилась легкая джазовая музыка Оскара Питерсона…

Саша остановился в дверях, окидывая взглядом весь зал и присутствующих там разряженных в пух и прах гостей, чье внимание было приковано к импровизированному подиуму – сцена плавно, при помощи серебристого мостика, переходила в зал, и по нему прохаживались грациозные, умопомрачительно-стройные манекенщицы в роскошных вечерних туалетах…

Саша обратился к метрдотелю с просьбой показать ему Пасечника или Фабиана.

– Они сидят за первым столиком, вот там, видите, рядом с женщиной в темно-красном платье…

Саша обошел несколько столиков и остановился возле того, на который указал ему метрдотель, и вдруг ему стало не по себе: он увидел Валерию, она сидела к нему вполоборота и разговаривала с… Анной Невской! Здесь же сидел высокий блондин в белом шелковом костюме, пухленький маленький брюнет с красными щеками, как если бы он только что пришел с мороза, и лысоватый, очень приятной наружности мужчина лет пятидесяти во всем черном.

– Аня? – Он чуть тронул ее за плечо и жестом пригласил последовать за собой. Та девушка, которую он сначала принял за Валерию, была просто очень похожа на нее, но только издали.

Анна удивленно вскинула брови, но тут же взяла себя в руки:

– Родиков! Ты как здесь? У тебя тоже приглашение? Может здесь и Невский?

– Нет, ты не могла бы выйти со мной?

– Подожди минуточку… Сейчас выйдет Рита в черном платье… Это вообще шедевр…

И действительно, на сцене показалась высокая шатенка в черном бархатном кринолине с белым стоячим воротником из жесткого кружева.

– Фабиан, поднимите же голову! – Анна ущипнула уснувшего за столиком итальянца. Он откинулся на спинку стула и восхищенно зааплодировал, его поддержал весь зал… Затем он наклонился к девице, которая была как две капли воды похожа на Валентину, и поцеловал ей руку: – Считайте, что контракт у вас в кармане, – сказал он по-русски и без акцента. И затем, уже обращаясь к господину в черном: – У вас очень, оч-чень талантливая дочь, мсье Захаров…

– Валентина, вам налить еще немного шампанского, а то вы совсем бледная, – это было сказано уже блондином в белом костюме.

Валентина отхлебнула немного шампанского и громко икнула.

Анна поднялась из-за стола:

– Все, теперь вот могу на минутку отлучиться…

Через открытое окно слышно было, как шумит дождь…

– О! Дождь! Этого еще только не хватало…

Анна, слегка опьяневшая, в шикарном бордовом платье презрительно щурилась на Родикова сквозь густые черные ресницы и, казалось, переживала триумф – настолько нагло и самодовольно смотрела она на друга своего бывшего мужа.

– Ну и что просил тебя передать господин Невский?

– Я не от Невского… То платье, которое я только что видел, откуда оно? И какое ТЫ имеешь к этому отношение?

– Самое что ни на есть прямое… Это МОЕ платье, мне сшила его одна знакомая портниха… Да ты же видел ее только что, с длинными рыжими волосами… Ее зовут Валентина…

– А по-моему, это платье и те, которые демонстрировались раньше, сшила девушка, которую зовут Валерия… Я сам лично видел эти платья у нее дома… А вчера к ней в квартиру ворвались какие-то люди, ударили ее по голове и пытались отравить газом… Это сделала ты?

– – Неважно, кто это сделал… ТЕПЕРЬ уже неважно… теперь уже ничего не имеет значение, контракт все равно у нас в кармане, ты же сам слышал… Я только что-то не пойму, про какую еще Валерию ты мне мозги пудришь?

Он схватил ее за руку:

– Так ты не знаешь Валерию? Ты не знаешь портниху, которая тебе все это сшила? Ты не знаешь человека, заслуги которого приписываешь себе?

– Мою портниху зовут Валентина, она сидит за нашим столиком и пьет шампанское… А рядом сидит ее отец… Можешь подойти и спросить… А ткань, из которой сшито большинство платьев, была привезена нам его женой из Парижа… Так что все чисто…

Анна была пьяна, она едва держалась на ногах…

Родиков отпустил ее руку, повернулся и бросился к выходу. Но, остановившись на лестнице, вернулся, нашел телефон и позвонил Невскому:

– Игорь? Никуда не уходи, я к тебе сейчас приеду…

Он только что вспомнил, как звали женщину, из-за которой Невский оставил Анну. «Она портниха, и срезала нашивки с костюмов… Она собиралась выходить замуж, я только что женился…»

Но тогда кто же такая Валерия?

***

Невский выглядел заспанным. На лице его белел наклеенный крест-накрест пластырь.

– Бандитская пуля, – спокойно ответил он, держась за щеку.

– Проходи, рад тебя видеть… А если честно, то меня избила моя бывшая жена…

– Знаешь, – сказал Родиков, проходя за Игорем на кухню и решительно усаживаясь за стол, – если ты нальешь мне немного чаю, я расскажу тебе нечто такое, что произведет на тебя впечатление, как мне кажется… Или я сошел с ума, или же меня водят за нос…

– А если поподробнее?… Кто тебя водит за нос?

– Валентина…

– Валентина? – Он усмехнулся. – Я сейчас не расположен говорить об этом…

– Послушай, не так давно ко мне в машину залетела одна птичка, которая сбежала со своей свадьбы… Мы познакомились с ней, оказалось, что она портниха… Понимаешь, есть такие женщины, у которых в глазах такая боль, такая грусть и тоска, что это заставляет мужчин относиться к ним не так, как они бы этого хотели… Ты понимаешь меня?

– Нет, не понимаю. Это имеет какое-то отношение ко мне?

– Пока еще не знаю… Понимаешь, эта птичка назвалась Валерией… Вчера в ее квартиру пришли какие-то люди, оглушили ее, брызнули в лицо газом из баллончика и украли восемнадцать платьев, которые предназначались для показа в «Савойе»… Я только что оттуда… Игорь, я встретил там твою жену, Анну… А рядом с ней сидела девушка, удивительно похожая на Валерию, но ее почему-то называли Валентиной… Понимаешь, все это фарс, жестокий фарс, разыгранный Анной, чтобы отомстить Валентине, той самой Валентине, о которой ты мне рассказывал… Меня смущает только то обстоятельство, что рядом с ними за столиком сидел человек, которого Анна назвала отцом Валентины… Он производит самое благоприятное впечатление… Поедем со мной, ты должен увидеть Валентину и сказать мне, это та женщина, в которую ты был влюблен, или же это совершенно другая…

– Но зачем тебе это? Даже если это Валентина, ты прекрасно знаешь, что я думаю на ее счет…

– Но если ты все спутал и на Пушкинской площади видел сначала настоящую Валентину, а потом, в «Макдоналдсе» – другую, похожую на нее девушку, ты представляешь, как обидел Валентину? Ведь если Валерия и Валентина – одно и то же лицо, то в тот день и в то время, что ты торчал перед ларьком, она была… со мной… Она позвонила мне как раз с Пушкинской площади и я сообщил ей адрес квартиры… Мы с ней встретились на Солянке и пошли смотреть квартиру… Она НЕ МОГЛА быть в это же время в ларьке…

– А как она выглядит?

– Высокая, Красивая, с длинными рыжими волосами…

И вдруг Невский нахмурился, словно что-то вспоминая.

– Желтые перчатки… – произнес наконец он и застонал: – Их ведь украли вместе с костюмом еще в гостинице… Как же я мог забыть?

– Так ты поедешь со мной?

– Но куда?

– Я теперь уже и сам не знаю… Сначала в «Савой», а потом к Валер… Валентине… Не знаю, одевайся, поедем… Надеюсь, в твоей машине есть хоть капля бензина.

***

В «Савойе» им сказали, что Пасечник и Фабиан вместе с двумя женщинами и каким-то французом уехали всего минут десять тому назад в фургоне, куда погрузили сундуки с платьями и нескольких перепивших манекенщиц.

– Мы опоздали… Но Анна-то от нас никуда не денется, главное, увидеть Валерию…

Но как ни стучали они в ее дверь, как ни звонили, им никто так и не открыл.

– Слушай, по-моему, это записка… – Невский наклонился и вынул из замочной скважины, свернутый в трубочку листок, развернул и прочел: «Саше. Я поехала в аэропорт. Попробую улететь к отцу. Я так больше не могу. Спасибо за все.

ВАЛЕНТИНА…»

– Валентина…

– Валентина! Родиков, какой же я идиот!… Быстрее в аэропорт, я знаю, где живет ее отец, в Париже! А туда аж целых двенадцать рейсов в неделю!

***

Борис ничего не понимал. Он находился в гостиной незнакомой ему квартиры, хозяйкой которой была, судя по всему, Анна, та самая женщина, которая вместе с этими двумя пьяницами, теперь спящими вповалку на большом кожаном диване, организовала показ Валентине.

Здесь же, в гостиной, стояли три больших сундука с платьями, которые, надо сказать, были настолько хороши и были так восторженно приняты присутствующими на приеме в «Савойе» гостями, что на тринадцать из них поступили заявки на покупку.

Валентина совершенно игнорировала присутствие отца, она сидела, устремив взгляд своих немигающих глаз куда-то в пространство, и, казалось, не испытывала никаких чувств. Взгляд ее был холодным и пустым. Толстый слой пудры, как штукатурка, разбух под нижними веками, краска на бровях размазалась…

Борис подумал о том, что с таким взглядом она вряд ли когда-либо будет счастлива. Ведь чтобы стать счастливым, надо этого хотеть… А с Валентиной творилось нечто непонятное. Она молча пила одну рюмку за другой, пьянела, пока глаза ее не стали слипаться… Анна же, свернувшись в кресле, давно уже спала.

Борис смотрел на руки Валентины, которые могли сотворить такое чудо, руки портнихи, целыми днями держащими в пальцах иголку, и не понимал, как это можно шить с такими длинными ногтями. «Наверно, они искусственные…» – решил он и поднялся с кресла.

От нечего делать он прошел на кухню, чтобы поискать в холодильнике минеральной воды или холодного сока, и вдруг увидел в корзинке для хлеба большой коричневый конверт… Он был не запечатан и вот этой своей незапечатанностью и доступностью просто манил к себе. Борис взял его в руки и из него тотчас выпали два конверта: белый и голубой. Это были письма. В белом конверте, аккуратно разрезанном, он нашел письмо, адресованное ему Валентиной в Париж, но которое он почему-то не получил. А другое письмо было написано самим Борисом как раз перед его приездом в Москву, в котором он и сообщал день приезда. Пробежав глазами первое письмо, он от волнения даже вспотел: Валентина писала, что переехала на другую квартиру, но указанный адрес не соответствовал тому, который был сообщен в полученном им письме. Кроме того, не совпадали и почерки, которыми были написаны оба письма. Борис мог их сравнить, поскольку конверт с тем письмом, которое он получил, всегда держал при себе. И получалось, что он приехал к дочери на Шаболовку, а она, если судить по найденному здесь письму, жила на Солянке.

Сунув оба письма в карман, Борис вышел из квартиры и, остановив на улице машину, назвал водителю Солянку.

Каково же было его удивление, когда на крыльце дома, номер которого был указан в письме, он столкнулся с парнем, который сбил его и чуть не отправил на тот свет.

– Вы? – Невский почувствовал, как его заколотило. – Что-нибудь случилось? Как вы меня нашли?

– Но я вовсе не искал вас… Я оказался здесь совершенно случайно… Я разыскиваю свою дочь…

И тут Родиков, разглядев Бориса, подошел к нему поближе:

– Скажите, это не вас я видел несколько часов тому назад в «Савойе»?

– Да, я был там…

– Так это вы отец Валентины?

– Я, конечно…

– А что вы тогда делаете здесь, собираетесь забрать оставшиеся машинки и ножницы? Что вам здесь нужно? Это вы украли Валину коллекцию?

– Я не понимаю, о чем вы говорите… Я ничего не крал…

– Тогда что вы здесь делаете?

– Я не обязан вам ничего объяснять… Мне надо только подняться и проверить, кто живет вот по этому адресу, – и он достал из кармана смятый конверт. – Вот, дом сто шестнадцать, квартира сорок девять…

ГЛАВА 14

Валентина рассказала Бланш все, что произошло с ней за последние пару месяцев.

После самолета она чувствовала себя совершенно разбитой и уставшей. Сказывалось еще и действие нервно-паралитического газа, которым ее пытались отравить.

Сидя напротив Бланш в квартирке на Фруадво (куда Бланш забежала утром совершенно случайно, чтобы полить цветы и, взяв трубку разрывавшего от звонков телефона, к своему великому удивлению услышала голос только что прилетевшей в Париж Валентины), она еще не могла свыкнуться с мыслью, что это не сон и что она действительно уже в Париже. Валентина собиралась сюда самое меньшее через неделю и даже заказала билет, и это было просто чудо, что она успела купить билет за два часа до отправления…

После ухода Саши у нее словно раскрылись глаза, она проанализировала все свои действия и разговоры, связанные с Ирмой и Костровым, и поняла, что Ирма – совершенно не тот человек, за которого себя выдает. Двадцать три платья, сшитые для нее Валентиной, да еще восемнадцать, которые могла украсть тоже только Ирма, и больше никто, как раз и составили коллекцию платьев, которые Ирма показала в «Савойе», выдавая за свои…

Она вспомнила, в каком состоянии находились Пасечник и Фабиан, когда приезжали к ней на первый просмотр, и поняла, что они, помешанные на коллекции, могли НЕ ЗАПОМНИТЬ лица Валентины. И Ирма сыграла на этом (ведь Валентина сама, рассказывая ей о визите двух модельеров, намекнула на то, что они были в изрядном подпитии), подставив вместо настоящей Валентины либо себя в рыжем парике, либо какую-нибудь свою знакомую, хотя бы немного смахивающую на Валентину. Благо, при ее деньгах отыскать в Москве высокую рыжеволосую девушку, над которой бы поработал гример, не составляет никакого труда… Соединив те платья, что у нее были, с теми, которые она выкрала из ее квартиры, Ирма получила коллекцию из сорока одного платья… Но что же она будет делать дальше? Зачем ей все это? Ради денег? У нее их и так предостаточно…

Бланш, выслушав ее внимательно и ни разу не перебив, находилась в состоянии шока.

– Валентина, – сказала она с горечью в голосе (Бланш говорила по-русски очень плохо, постоянно путая слова и к тому же с сильным акцентом), – а где твой отец?

– А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Но ведь он три дня тому назад вылетел в Москву! Разве вы не разговаривали с ним по телефону?

– Нет, мне никто не звонил…

– А письмо, в котором он писал о своем приезде, ты что, тоже не получала?

– Нет, конечно…

– Тогда скажи мне, пожалуйста, у тебя в Москве есть враги? Вернее, враг, причем женщина, которая желала бы если не твоей смерти, то хотя бы унизить тебя, раздавить… уничтожить?

– Женщина? Судя по всему, это Ирма, но я никогда ее прежде не встречала и не сделала ей ничего такого, за что меня можно было бы возненавидеть…

– У тебя, случайно, не было романа с женатым мужчиной?

И Валентина покраснела.

– Был… Больше двух месяцев назад, но он длился всего пару дней, этот мужчина меня бросил, а его жена… Я видела ее, она шила у меня платье… она беременна…

– Вот и думай…

– Вы сказали, что мой отец в Москве? Но я целыми днями была дома… Может, с ним что-нибудь случилось? Вам не известен адрес, где он собирался остановиться?

– Но это же твой адрес… Подожди, у меня здесь все записано… Вот, – Бланш достала блокнот, – Шаболовка, дом пятьдесят…

– Но это не мой адрес… А какой там телефон?

– Здесь их два… Взгляни…

Валентина пробежала глазами номера телефонов и застонала:

– Да это же телефоны Ирмы! Она сказала мне, что у нее две квартиры и что в случае, если она понадобится мне для примерки, ее можно будет найти вот по этим телефонам…

– Значит, Борис сейчас у нее…

– Но зачем?

– Пока не знаю… Возможно, что с его помощью она захочет пристроить твою коллекцию в Париже, ведь ты же сама мне сказала, что Фабиан Роччи, так кажется зовут твоего итальянца, родом из Парижа… Подожди… Мне сейчас в голову пришла одна мысль… Ты можешь назвать мне фамилию того женатого мужчины, с которым у тебя был роман?

– Могу, – проговорила Валентина упавшим голосом, – Невский…

– Если ты мне позволишь, я сейчас закажу Москву и попрошу соединить меня с одним из этих номеров и спрошу НЕВСКУЮ… Как зовут его жену?

– Кажется, Анной…

Через четверть часа раздался звонок, Бланш взяла трубку:

– Алло, Москва? Могу я поговорить с Анной Невской?

– Я вас слушаю, – ответил ей усталый женский голос, – кто это?

Бланш, прикрыв ладонью трубку, вопросительно посмотрела на Валентину:

– Она, это она, и она спрашивает, кто это… Валентина взяла трубку:

– Это я, Валентина…

– Валентина? – Анна соображала слишком медленно после выпитого коньяка. – Ты откуда мне звонишь?

– С того света… Скажи мне лучше: ты кто – Анна или Ирма?

– Сейчас я для тебя Анна… Я всегда была для тебя Анна… Я ненавижу тебя…

– Где мой отец?

– Не знаю, ушел куда-то… Меня уже это не интересует…

– Как прошел показ в «Савойе»?

– Превосходно! Можешь себя поздравить… Но только твоей коллекции уже не существует… Если бы ты могла сейчас перенестись сюда, в мою квартиру и выглянуть в окно, то увидела бы, как горят посреди двора три сундука, набитые твоим барахлом… Мне понадобилась всего одна канистра бензина, чтобы они вспыхнули… Все кругом оранжевое от огня… Твои платья так красивы, что даже огонь какой-то особенный… потрясающий…

Звон в ушах, горечь во рту – и Валентина упала без чувств.

***

На следующее утро Бланш перевезла Валентину в особняк в Булонском лесу. А чуть позже, в полдень, вернулась из аэропорта только что прилетевшая из Цюриха Эмма.

***

Обедали втроем: Эмма, Бланш и Валентина. Эмма расспрашивала Валентину о России, Москве и очень расстроилась, когда узнала, что они с отцом разминулись.

– Вы знаете, Валентина, что вы очень красивая?

– Красивая… – вздохнула Валентина. – Мне, знаете, сейчас не до красоты… У меня такое впечатление, словно меня нет вообще… Я не чувствую своего тела, мне не нравится мое лицо, волосы… Я потерялась, сгорела, как сгорели все мои платья…

Бланш взяла ее за руку. А Эмма, еще ничего не понимая, предложила ей поездить по магазинам и развеяться.

– У вас хандра, милочка, у всех русских хандра, это национальное… А в Париже всем весело… – последнюю фразу она произнесла, как показалось Бланш, с иронией. – Нет, правда, вам надо развеяться… Попросите Бланш показать вам магазины… Деньги у вас есть, а что еще нужно для молодой красивой девушки?

***

Когда послышался звонок – это звонили у ворот, – Патрисия, бухнув на стол блюдо с телятиной, вздрогнула.

– Кто бы это мог быть? – пробормотала она, глядя не на Эмму, а на Бланш.

– Кто бы это ни был, тебе следует открыть…

Пат убежала, а вернулась в сопровождении невысокого господина во всем черном. Бланш, увидев его, бросилась ему в объятия:

– Борис! Наконец-то!

Борис остановился посреди гостиной:

– Полина?

Бланш резко повернулась, испугавшись, что в комнате помимо уже знакомых ей лиц, появился призрак бывшей жены Бориса. Но из-за стола медленно поднялась Валентина и с тихим всхлипом: «Папа!» – бросилась Борису на шею.

***

С приездом Бориса все в доме изменилось. И даже солнце, все утро пытавшееся прорваться сквозь тонкую паутину облаков, залило своим теплым светом сад и через распахнутые окна проникло в дом и осветило все вокруг.

После обеда, уединившись в дальней комнате, Борис рассказал Валентине, Бланш и Эмме, о том, как он принял совершенно незнакомую ему девушку за свою дочь. Это была Лариса Игудина, приятельница Анны Невской.

– Знаете, я так и не понял, зачем им понадобилось все это делать…

В комнате воцарилась тишина.

– Ты очень похожа на свою мать… – сказал он, немного придя в себя, – я, кстати, позвонил ей… – он повернулся и ободряюще посмотрел на Бланш, – мы просто поговорили с ней по душам… По-моему, она тоже решила начать новую жизнь и, кажется, собирается замуж… А ведь эта Лариса, когда говорила мне об этом, ничего не могла знать: она все, что касалось Полины, выдумала на ходу…

– А я ничего не знала, – сказала Валентина.

– Потом узнаешь…

Валентина рассказала ему про Анну и про то, как погибла вся ее коллекция. Про горящие сундуки с платьями…

После ее рассказа стало как-то особенно тихо, словно только что на глазах у всех вспыхнувшее пламя уничтожило все надежды Валентины…

– Что за похоронное настроение? – вдруг словно очнувшись, произнесла Эмма, поднимаясь с кресла и оглядывая всех присутствующих слегка насмешливым взглядом. – Даже если коллекция Валентины и сгорела, не стоит отчаиваться… Я уже говорила Борису, что готова вложить деньги в ателье или что-нибудь в этом роде, и дать таким образом возможность Валентине проявить свой талант… Вы называли имя Фабиан, если этот человек из Парижа, то рано или поздно он вернется сюда из Москвы и я помогу вам организовать с ним встречу… Выше нос! Вы, Валечка, еще так молоды, полны сил, что еще все успеете, тем более что мы вам в этом поможем… Я понимаю, конечно, как тяжело вам сейчас, но при благоприятном стечении обстоятельств вы не спеша создадите другую коллекцию, быть может, еще более блестящую…

Поэтому, честное слово, не стоит отчаиваться… Я могу начать поиски помещения под ателье уже завтра, мне стоит только поднять трубку телефона, и через час ко мне уже приедет представитель агентства по недвижимости, и мы поедем с вами выбирать…

Валентине казалось, что она спит и видит сон.

Когда же Эмма Латинская во всеуслышание объявила, что ее поездка в Цюрих была связана с открытием счета на имя своего мужа, Бориса Захарова, и покупкой там дома, разволновался и сам Борис. Он смотрел то на Бланш, то на Эмму и никак не мог взять в толк, за что ему свалилось такое счастье, о чем он не преминул спросить и свою благодетельницу.

– Я очень стара, Борис, у меня много денег и нет семьи, о которой мечтает каждый нормальный человек… Уж не знаю, почему я выбрала именно тебя, но ведь выбрала… А твоя Бланш оказалась настолько умна, что не стала препятствовать тебе в этом сумасшедшем браке… Я – русская, ты – русский… Просто мне бы хотелось слышать каждый день в своем доме русскую речь и, возможно, детские голоса… Да, это блажь, каприз, это попытка реанимировать хотя бы в этом доме русское начало… И очень хорошо, что у тебя есть такая красивая и совсем молодая дочь, которой я могу еще чем-то помочь… Я прожила долгую и счастливую жизнь, но мне бы не хотелось до самой смерти только и делать, что смотреть в окно и ограничиваться обществом Пат… А рядом с вами я еще поживу, порадуюсь за вас… Вот в принципе и вся тайна моего решения выйти за тебя замуж…

Бланш, слушая Эмму, подумала о том, что это, конечно, маразм, но маразм созидательный, и даже улыбнулась жене своего «мужа». «В принципе каждый сходит с ума по-своему…»

Валентина же, с трудом осознавая все происходящее, смотрела на Эмму, закутанную в красную шаль, и пыталась представить ее молодой…

«А может, папа просто похож на ее первую любовь?» – подумала она и улыбнулась этой мысли.

***

Ночью в спальню Валентины кто-то постучал.

– Кто это? – спросила она сквозь сон.

– Валя, это я, твой папа…

Она поднялась, открыла дверь и впустила Бориса. Он был в пижаме и бесшумных войлочных туфлях: смешной и домашний.

– К тебе пришли…

– Ко мне? Но кто?

– Один человек…

– Папа, по-моему, ты слишком много выпил: у меня нет в Париже знакомых…

– Есть… Это я сообщил ему адрес, и теперь он ждет тебя внизу… Пат открыла ему ворота…

– Ты скажи сначала, кто это?

– Не могу… Я дал слово. Ты должна его увидеть…

Валентина, накинув халат, выбежала из спальни: только одного человека она хотела видеть всегда.

– Невский! – крикнула она уже на лестнице. – Игорь, это ты?

Он подхватил ее на руки и прижал к себе:

– Валентина! – Он целовал ее щеки, глаза и чуть не раздавил Валентину в своих объятиях.

Наконец она отстранилась от него, но потом взяла за руку и привела в спальню, чтобы никто не помешал их разговору:

– Слушай, Невский, ты почему тогда не спустился ко мне? Я прождала тебя целых три часа?! – Она казалась разъяренной.

– Я потом все объясню…

– Ну уж нет, объясняй сейчас…

– Анна заперла меня в квартире, она врезала новые замки… Я потом тебе объясню! все подробно, а сначала я хотел бы передать тебе кое-что… – Он достал из кармана плаща большой конверт и протянул его Валентине.

– Что это? От кого?

– Прочитай, тогда и узнаешь…

Она распечатала конверт и оттуда выпало несколько снимков, при виде которых она покраснела.

– Что это такое? Кто меня снимал?

– Успокойся, это Саша Родиков… А на словах он просил передать тебе, что у него таких фотографий целая коллекция и что он почти в тебя влюблен… Бывает же такое…

Она облегченно вздохнула, но тут же, вспомнив про СВОЮ коллекцию, нахмурила брови.

– А вся моя коллекция сгорела… Ее сожгла твоя жена… Она сама сказала мне об этом по телефону…

– Она и мне рассказала…

– Ты виделся с ней?

– Мой адвокат занимается разводом… Да, я виделся с ней, мне необходимо было все узнать… И она мне с какой-то болезненной радостью рассказала обо всем, что предпринимала против нас… Ты представить себе не можешь, с каким наслаждением она показывала мне твои фотографии, над которым потрудился ее знакомый гример из театра, создавая из Игудиной твою копию, чтобы сбить с толку Пасечника и Фабиана… Как они с ней перехватывали письма – твои и твоего отца, – как отмечали свой триумф, как веселились… Больше того, я тебе скажу, в твоем костюме расхаживала по Москве и еще одна девица, какая-то Маша, подруга Игудиной, которую Лариса в самом начале этой авантюры выдавала за тебя. Потом, когда Анна каким-то образом узнала о тебе – скорее всего, ей все же удалось вывести на чистую воду Ларису, – эта же Маша приходила к тебе под видом самой Анны, якобы МОЕЙ жены, ожидающей ребенка… Короче, Анна, Лариса и ее подруга Маша – все трое чуть было не сломали тебе жизнь… И все это из-за меня…

– Но как же мог Пасечник не понять, что ему вместо меня подсунули совершенно другую девушку? Он что же, был настолько пьян? Но ведь когда-то он был и трезв…

– Говорю же, Анна наняла хорошего гримера, который с твоих фотографий буквально вылепил на Игудиной ТВОЕ лицо…

– Но что я сделала этой Игудиной, чтобы она так поступила со мной и папой?

– Абсолютно ничего. Она работала за деньги. Так же, как и Маша, она, кстати, тоже работает горничной в той самой гостинице, где мы с тобой останавливались… А первой меня там с тобой в гостинице увидела Лариса и сразу же воспользовалась случаем насолить моей бывшей жене… У них старые счеты… Мать Ларисы работала в семье Вельде домработницей… Они, Аня и Лариса, росли вместе, но, понятное дело, в неравных условиях…

– Значит, назвавшись Ирмой, твоя жена использовала меня, заказывая это немыслимое количество платьев, чтобы потом, выкрав оставшиеся платья, выдать их за Ларисины?…

– Дело не в том, чтобы выдать их за чьи-нибудь… Как видишь, она не пошла в своей мести дальше… Она бы могла сделать на коллекции деньги, но ей для удовлетворения этой самой мести хватило и спектакля в «Савойе»…

– Ладно, бог с ней, с этой Анной, но ты-то почему меня не искал? Анна захотела и нашла, а ты?

И он рассказал о том, как увидел ее на скамейке на Пушкинской площади.

– Я действительно там была, но потом пошла искать квартиру…

– Это я уже потом понял, после того, как поговорил с Родиковым, что в это самое время на этом же самом пятачке площади появилась Маша, одетая в твой костюм и желтые перчатки, которые Лариса украла из нашего номера в гостинице… Понимаешь, ты ушла, а в это время набежали туристы, я потерял тебя из виду, а увидев девушку в черном костюме и желтых перчатках, подумал, что это ты…

И хотя Игорю неприятно было рассказывать ей про ресторан «Макдоналдс» и про коммерческий ларек, он все же рассказал, объяснив, как ему было больно узнать, что девушка, в которую он был влюблен, позволяет себе такие вещи…

Невский вдруг вспомнил, что оставил свою дорожную сумку в холле. Когда он вернулся с ней, открыл и достал оттуда достаточно объемный пакет.

– А это тебе еще от одного человека, которого ты тоже хорошо знаешь. Разверни, мне кажется, я догадываюсь, что там…

Валентина развернула сверток и увидела черный костюм и аккуратно сложенные на нем сверху желтые перчатки. Здесь же лежала записка: «Эти вещи мне вернула Анна. Она сказала, что они принадлежат тебе, но не советует тебе их одевать, так как в них долгое время ходила некая Лариса Игудина… А от себя хочу сообщить, что твоя коллекция не сгорела, сгорели лишь сундуки, а все платья ждут тебя в надежном месте. Просто один преданный тебе человек успел вовремя сориентироваться и вместе с известным тебе Фабианом спасти все платья… Он передает тебе привет и свои извинения… Просто на него сильно подействовала русская водка… Позвони по известному тебе телефону, и я перешлю все (41!) платья с оказией… Костров-Альтшулер».

– Мои платья… Игорь, мои платья не сгорели! – Она не верила своим глазам. – Ну что ты так на меня смотришь? У тебя что, еще есть письма?

– Да нет… Просто мне не верится, что мы с тобой вместе… Как странно все… Это я еще не рассказал о том, как наехал на твоего отца в Москве…

Они говорили и говорили и, казалось, время остановилось. За окнами шумел сад, в открытое окно врывался влажный прохладный ветер…

– Валентина, ты ничего не слышишь? – Они сидели на кровати, прижавшись друг к другу, и руки их были сплетены.

– Слышу… Я слышу гул электрички… И он волнует меня… Я знаю, что здесь нет никаких электричек, что это просто шумит листва, но мне кажется, что мы с тобой мчимся в метро под землей в гостиницу… Боже, как же нам тогда было хорошо…

Он обнял ее и поцеловал в губы, потом еще и еще раз…

– Подожди, мне надо тебе что-то сказать… – Она, тяжело дыша от охватившего ее волнения и возбуждения, снова отстранилась от него, как тогда, на лестнице, когда только увидела, но тут же прижалась к нему снова. Она говорила, уткнувшись ему в плечо. Плакала и говорила. – Я очень изменилась за это время, Игорь… Я многое поняла. Пойми и ты меня… Быть может, в таких ситуациях не принято говорить о серьезном, но я хочу, чтобы ты знал… Я многое передумала за то время, что мы не виделись с тобой… Понимаешь, моя мать жила всегда для отца, это считалось в порядке вещей… И Костров тоже считал, что я буду жить для него… Но я буду жить так, как живешь сейчас ты… Как может и должен жить любой человек… Словом, ты должен знать, что я не вернусь в Москву… Никогда.

Валентина зажмурилась, ожидая взрыва. Она знала, какими бывают мужчины, когда с ними поступают не так, как бы они хотели.

Когда ущемляют их мужское достоинство.

Игорь взял ее лицо в свои руки и внимательно посмотрел ей в глаза:

– Что ты этим хочешь сказать?

Она почувствовала, как он весь напрягся, ожидая услышать от нее самое худшее.

– У тебя есть кто-то другой?

– Нет, я люблю только тебя, но кроме тебя есть еще и я… И у меня есть дело. Эмма поможет мне открыть ателье или стать настоящим профессиональным модельером… Пойми, я мечтала об этом всю жизнь, и теперь, когда у меня есть шанс, я должна его использовать… Я понимаю, конечно, что у тебя в Москве фирма, что ты занятой человек… Но я создана для большего, чем варить суп и стирать пеленки… Это не означает, что я не хочу детей, я хочу, и они у меня будут… Но я не вернусь в Москву… – она говорила, глотая слезы, и мысленно прощалась с Невским. Валентина разрывалась между своим будущим, о котором мечтала еще будучи девочкой, и мужчиной, которого желала больше всего на свете… Она запуталась, ей было страшно и больно при мысли, что ее не поймут, что она вновь останется одна… – Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты понял меня…

И вдруг она к своему ужасу поняла, что Игорь не слышит ее, что его мысли сейчас заняты только одним: как бы поскорее снять с нее рубашку и самому освободиться от одежды. «Он мужчина, и устроен иначе… Он не слышит меня, а слушает только свое тело, свои желания…» И тут же: «Но ведь это и мое желание…» Она закрыла глаза и почувствовала на своей спине его руки, и сразу же все приобрело другой смысл или наоборот – все лишилось всякого смысла. Она только чувствовала обжигающее ее тело мужчины, его жаркие прикосновения, его нежные и страстные поцелуи и те движения, которые доставляли ей неслыханное наслаждение… И ей уже было все равно, где этот мужчина будет владеть ею – в Париже ли, Москве… Валентина принадлежала ему, она уже не принадлежала себе…

И только под утро, изнемогая от усталости и счастья, нежась в руках засыпающего Невского, она вдруг услышала:

– Знаешь, ты права… тебе нечего делать в Москве…

Она мгновенно распахнула глаза: что Игорь хочет этим сказать? Он уедет и оставит ее здесь? Весь ее любовный хмель выветрился…

– Нет, правда, – он, обеими руками обхватив ее и прижав к себе, зашептал ей в самое ухо: – Ты действительно должна остаться здесь… но только со мной… И я сделаю все, чтобы так оно и случилось… Я смогу… Больше того, мы с Родиковым тебе поможем… Если тебе здесь будет хорошо, значит, хорошо будет и мне… Ты выйдешь за меня замуж, но если захочешь, сможешь оставить свою фамилию…

Но этот вопрос сейчас волновал ее меньше всего. Она поняла главное: он переедет в Париж, и он, Игорь Невский, сделает все, чтобы они были вместе…

***

В одиннадцать утра все еще спали. Кроме Эммы, Бориса и Пат.

– Пат, налей нам кофе и постарайся своим пылесосом не разбудить Валентину с Игорем… Так на чем я остановился? – Борис раскрыл книгу и, поводив по ней пальцем, сказал: – Вот, нашел… «В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала…»

– Борис… как хорошо вы читаете… – Эмма с чувством вздохнула и прикрыла глаза. – А Бунин… У него и проза как стихи…

– Эмма, я вот все хочу вас спросить… Кому принадлежала идея подать объявление?

– Вы насчет чтеца? Мне, кому же еще… Так захотелось послушать русскую речь…

– Но почему вы все-таки выбрали меня?

– «Почему-почему», – она лениво потянулась и кокетливо взбила свою прическу, – да потому что, глупый, вы мне просто понравились…

Оглавление

Аннотация

Анна Дубчак Желтые перчатки

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?