«Леди и разбойник»

Барбара Картленд Леди и разбойник

Глава 1

1658

В карете было темно. Мигающий в фонаре огонь, казалось, только усиливал мрак. Колеса то и дело подскакивали на ухабах и рытвинах каменистой дороги.

Однако луна уже начала подниматься над горизонтом, и Пантея знала, что вскоре увидит лицо человека, сидевшего рядом с ней. Он снял широкополую шляпу и откинулся на мягкую спинку сиденья, словно чувствовал себя совершенно непринужденно, но она прекрасно видела, что он постоянно поглядывал в ее сторону.

Она старалась сжаться в комок, забиться в самый угол кареты в тщетной попытке стать такой незаметной, чтобы о ней вообще забыли. Она даже молилась, чтобы тьма сгустилась настолько, чтобы совсем скрыть ее.

Он все время за ней наблюдает! Она видела его четкий профиль с крючковатым носом: хоть он и повернулся к окну, она постоянно ощущала на себе его взгляд. Черты его лица были ей даже слишком хорошо знакомы: плотно сжатый злой рот, сластолюбивые губы, тяжелый подбородок, кустистые брови, низко нависающие над пронзительными блестящими глазами, от которых невозможно спрятаться. Это лицо являлось ей в ночных кошмарах и не оставляло в покое днем вот уже два месяца.

Тея с самого начала чувствовала, что ей от него не уйти, Она встретилась с ним взглядом, когда он впервые вошел в вестибюль Стейверли, и отпрянула с ужасом и отвращением.

Но уже тогда было слишком поздно.

Не осмеливаясь признаться в этом даже себе, Тея не сомневалась, что в следующий раз он появился в Стейверли специально, чтобы увидеть ее. А потом приезжал снова и снова под одним и тем же предлогом, неизменно сея в доме панику, так что ей одной приходилось успокаивать и больного отца, и прислугу. Она чувствовала, что ему нравится их мучить. Он улыбался углом рта, и глаза у него загорались, когда он следил за ней, как кот за мышью. А потом он наконец заговорил…

Терзаясь воспоминаниями, Тея невольно вздрогнула, и мгновенно тот, кто сидел рядом с ней, подался вперед. На секунду в луче лунного света девушка увидела его круглый затылок и жирные седеющие волосы.

— Замерзла?

Голос у него был очень низкий.

— Н-нет… Мне тепло. Благодарю вас, сэр.

— Дорога предстоит долгая. Ты уверена, что тебе не стоит набросить на плечи шаль?

С этими словами он потянулся к груде плащей и шалей, что лежали на маленьком сиденье напротив. Пальцы у него были толстые и покрытые волосами. Она поспешно воскликнула:

— Нет… нет! Спасибо, мне ничего не нужно!

Он снова откинулся на сиденье, слегка повернувшись к ней.

— Можешь успокоиться, — сказал он. — Больше нет причин тревожиться.

— Утром отец прочтет письмо, которое я ему оставила. Он будет огорчен, глубоко огорчен.

— Он будет счастлив узнать, что его сын в безопасности.

— Да, если это действительно так. Вы уверены, что сможете его спасти?

— Я дал тебе слово.

— Но раз Ричарда уже схватили, хватит ли вашего… влияния, чтобы его освободить?

— Уверяю тебя, что Христиан Дрисдейл весьма влиятелен, — отвечал он довольно сухо. — О моей дружбе с лордом-протектором хорошо известно. Мои приказы никогда не подвергаются сомнениям. Думаю, мне будет нетрудно добиться помилования молодого роялиста, который виновен не столько в предательстве, сколько в глупости.

Пантея вскинула голову.

— Разве глупо сохранять верность законному королю?

Христиан Дрисдейл презрительно хмыкнул.

— Такие высказывания попахивают изменой. Теперь, когда ты стала моей женой, я попрошу тебя выбирать выражения.

— Да будь я хоть двадцать раз вашей женой, я не забуду, что наш законный король — Карл Стюарт, а на троне его убитого отца сидит узурпатор.

Она, казалось, забыла весь свой страх, даже дыхание у нее участилось. Карета повернула, и лунный свет упал прямо на ее лицо: огромные глаза, изящный чуть вздернутый носик, мягкие волны кудрей, обрамляющие белый лоб…

Это было лицо прелестного ребенка, но того, кто сидел рядом с ней, не трогала ее юная невинность. Он чуть прищурился, и его рука потянулась к трепещущим пальцам Пантеи.

— На сегодня мы оставим эту чепуху, — проговорил он, — и будем помнить только о том, что ты моя жена.

В его голосе звучало отвратительное сладострастие, и Пантея похолодела от ужаса. Теперь она могла думать только о том, где она находится и с кем сидит рядом. Она снова забилась в угол кареты, стараясь спрятаться в ее полумраке и стать как можно незаметнее. Однако теперь уже было поздно.

— Пододвинься ко мне! — приказал Христиан Дрисдейл.

Но она только крепче вжалась в угол кареты. Воцарилась тишина, которую нарушал лишь громкий стук ее сердца.

— Ты меня слышала? — раздраженно спросил Дрисдейл. — Неужели ты так быстро забыла брачные обеты? Ты обещала повиноваться мужу!

— Я… я и так близко, — пролепетала Тея.

Он негромко засмеялся, и она в который раз поняла, что он наслаждается, мучая ее. Рано или поздно он все равно добьется своего, как добивался и раньше.

— Подвинься ближе! — повторил он.

Пантея глубоко вздохнула, словно набираясь мужества.

— Я достаточно близко. Я вышла за вас замуж, потому что вы поклялись спасти моего брата. Я уехала с вами ночью, ничего не сказав отцу; не сомневаюсь, ему будет невыносимо узнать, что его дочь сочеталась браком с пуританином. Я сделала все это, но вы не можете… не можете заставить меня испытывать к вам что-нибудь, кроме ненависти.

Последние слова она почти прошептала: ужас перед человеком, за которого она вышла замуж, почти душил ее. Тея не смела взглянуть на него и смотрела невидящими глазами прямо перед собой.

И в эту минуту она услышала его смех, издевательский смех человека, который не сомневается в своей способности получить все, что он хочет.

— Значит, ты меня ненавидишь! Ну что ж, забавно будет научить тебя, что значит любить!

С этими словами он протянул руки, и его прикосновение заставило Тею вскрикнуть — то ли от страха, то ли от отчаяния. И тут из-под бархатной муфты с собольим мехом раздалось тихое рычание. Христиан поспешно убрал руку и тихо выругался.

— Боже! Что это у тебя там? — спросил он.

— Это Бобо… мой песик, — пролепетала Тея.

— Эта дрянь меня укусила! — возмутился Христиан Дрисдейл. — Я не знал, что ты взяла его с собой.

— Он всегда со мной, — ответила Тея.

— В моем доме его не будет! Я не люблю животных, тем более кусачих.

— Извините, если Бобо сделал вам больно. Он защищал меня, потому что я вскрикнула.

— Спусти его на пол, — приказал Дрисдейл.

— Но ему и здесь удобно, — возразила она, ласково поглаживая песика, который продолжал тихо рычать.

— Ты слышала мой приказ? — прорычал Христиан.

— А почему я должна подчиниться? Песик мой. Я люблю его, и он может сидеть у меня на коленях, как всегда.

С каждым словом, которое произносил этот человек, ей становилось все труднее сдерживать свою ненависть. И похоже, ее тон впервые задел его.

— Ты будешь делать то, что я приказываю? — крикнул он. — Спусти собаку на пол!

Карета поднималась в гору, лошади тянули свой тяжелый груз ровно, не спеша. Пантея сидела прямо и совершенно неподвижно. Атмосфера становилась все более напряженной. Приподняв Бобо, она прижалась щекой к его головке. Казалось, эта невинная ласка окончательно вывела из себя сидевшего рядом с ней человека. Не то с ругательством, не то со злобным рыком он вырвал песика из рук девушки.

Послышалось рычание, и Дрисдейл поморщился: острые зубки собачки снова впились ему в палец. А потом последовал глухой удар палки, и маленькое бесчувственное тельце упало на дно кареты.

— Вы его убили! Убили! — вскрикнула Тея с ужасом и болью.

Она бросилась бы на пол, если бы Христиан не удержал ее.

— Вы убили его, чудовище! — снова крикнула она и тут заметила, что лицо Христиана оказалось совсем близко от ее лица, что его рука сжимает ее руку, как тисками, а на другой руке Дрисдейла в лунном свете виднеются капельки крови. И эта рука тянется вверх, чтобы взять ее за подбородок и заставить поднять голову. — Вы убили его! — простонала она, но едва успела договорить, как смысл этих слов поблек, сменившись настоящим ужасом.

— Глупышка! Ты получишь новую игрушку, гораздо более занимательную!

Голос Христиана стал хрипловатым и вкрадчивым, а его горячий рот жадно приник к губам Теи.

Она вырывалась, сопротивлялась, но не могла справиться с ним. Ей показалось, что вокруг нее сгущается темнота, страшнее которой она не могла вообразить ничего. Эта тьма душила ее, сталкивала в пучину отчаяния, которая была глубже пучины самого ада.

Казалось, его губы, его руки, само его присутствие высасывают из нее силы, стирают ее личность и она погружается в эту отвратительную тьму, не в силах ни пошевелиться, ни позвать на помощь.

Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание от ужаса и отвращения. А потом, когда ее душевные и телесные муки стали просто нестерпимыми, карета резко дернулась. Христиан на секунду ослабил свою хватку, и она смогла отвернуться, ловя ртом воздух. Она еще не успела понять, что происходит, как дверца кареты распахнулась, и какой-то голос резко и повелительно нарушил ночную тишину:

— Кошелек или жизнь!

Она услышала, что Христиан пробормотал какие-то странные слова, которых она никогда раньше не слышала и которые, вероятно, были самыми страшными ругательствами. Потом все тот же резкий и властный голос произнес:

— Извольте выйти, чтобы мой помощник мог обыскать вашу карету.

Христиан снова разразился ругательствами, но на этот раз в окошко кареты просунулось дуло пистолета, и ругань смолкла.

— Это неслыханно! — выкрикнул Дрисдейл наконец. — Уж я позабочусь, чтобы тебя повесили!

— Выходите, и побыстрее, — был ответ.

Сняв свою широкополую шляпу, Христиан Дрисдейл вышел из кареты.

Ночь выдалась довольно теплая для февраля: ветра не было, на голых ветвях деревьев и на земле еще лежал снег после недавнего снегопада, а в лесу, который подступал к узкой дороге, земля чернела по-осеннему.

Они стояли на небольшой поляне, освещенные лунным светом, и Христиан Дрисдейл имел возможность оценить ситуацию. Оба его кучера стояли, подняв руки. Поперек дороги остановился всадник на вороном чистокровном жеребце.

Лицо его было скрыто черной маской. Еще один разбойник успел спешиться и держал в каждой руке по пистолету. У него за спиной великолепный жеребец послушно дожидался хозяина.

Разбойник, который стоял рядом с Дрисдейлом, был одет богаче, чем тот, что остался в седле. Красиво вышитый черный бархатный камзол, ботфорты из лучшей кожи, жабо из бесценного венецианского кружева заколото булавкой, в которой сверкал бриллиант. Секунду Христиан Дрисдейл молча хватал ртом воздух, а потом сквозь зубы процедил:

— Белогрудый! Так это опять ты!

— Ваш слуга, мистер Дрисдейл, — насмешливо поклонился разбойник. — При нашей последней встрече я обещал вам, что мы вскоре увидимся снова.

— Ты за мной следил?

— Скажем так: был осведомлен о ваших передвижениях.

Как я сказал вам при нашей последней встрече, я не люблю сборщиков налогов, особенно если они пользуются своим положением для того, чтобы издеваться над невинными и беззащитными.

— Мошенник! Невежа! Ты за это заплатишь!

— Вы угрожали мне и при нашей прошлой встрече, если я не запамятовал. — Разбойник улыбнулся. — В тот раз я допустил серьезное упущение: я не догадался, что вы возите с собой большую часть отнятых у людей средств. На этот раз я такой глупости не сделаю.

Христиан Дрисдейл сделал неожиданное движение, но разбойник шагнул вперед.

— Мой пистолет заряжен, сэр, — угрожающе произнес он, 3 потом повернулся к кучерам и крикнул:

— Ну-ка, ребята, идите-ка сюда вниз и свяжите вашего хозяина, — Он никакой нам не хозяин, сэр, — проговорил один из слуг дрожащим голосом, в котором явственно слышался мягкий деревенский говор. — Мы подрядились отвезти его до церкви с его невестой, а потом везти их в свадебное путешествие.

— Свадьба? — вскричал разбойник. — Что за дьявольщину вы затеяли, мистер Дрисдейл? Готов поставить сто гиней, что это что-то мерзкое, раз исходит от вас. Свяжите его, — приказал он слугам, поспешно спустившимся с козел. — Последи за этим, Джек, — добавил он, обращаясь к своему спутнику в маске.

Тот проехал вперед, и его конь оттеснил Христиана Дрисдейла к стволу высокого дуба.

Второй разбойник бросил слугам веревку и, не опуская пистолет, объяснил им, как примотать сборщика податей к дереву.

Тот, которого Дрисдейл назвал Белогрудым, секунду понаблюдал за этой сценой с улыбкой на губах, а потом повернулся к карете. Заглянув в нее, он обнаружил Тею: она скорчилась на полу, прижимая к себе безжизненное тельце своего песика, и совершенно не замечала того, что происходило вокруг, Заливаясь беззвучными слезами, она прижимала к себе головку, размозженную тяжелой тростью.

Секунду разбойник с изумлением взирал на нее, а потом, сдернув с головы шляпу, негромко спросил:

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мадам?

Она подняла голову. Его скрытое маской лицо ничуть не испугало девушку. Непринужденно и доверчиво, словно старому другу, она протянула ему тельце собаки.

— Он совсем мертвый? — спросила она прерывающимся голосом.

Разбойник принял у нее песика и снова шагнул в полосу лунного света. Осмотрев разбитую головку, он умелыми пальцами проверил, бьется ли сердце.

— Кто посмел это сделать? — спросил он, заранее зная ответ.

Оглянувшись на край поляны, где привязанный к дубу Христиан грозил страшными карами перепуганным слугам, он услышал подтверждение. Тея увидела, куда направлен его взгляд.

— Мой песик его укусил, — объяснила она.

С этими словами она отошла от кареты, и в лунном свете разбойник увидел, что она еще совсем ребенок. Ее щеки были мокры от слез, слезы сверкали на длинных темных ресницах.

Юная грудь едва приподнимала кружева платья, короткие рукава обнажали худенькие руки с детскими ямочками на локтях. К тому же она была небольшого роста, и, когда она наклонилась к своему песику, ее светлые волосы коснулись бархатного рукава разбойника.

— Боюсь, ваш песик умер, — очень мягко проговорил он.

— Мы… мы не могли бы его похоронить?

Казалось, ее просьба нисколько не удивила разбойника.

— Да, конечно.

Он зашел за карету и достал из-под задней оси лопату, которую держали там в это время года, чтобы откапывать колеса, когда они увязали в сугробах или в липкой грязи. А потом повел Тею через дорогу и лесок к небольшой речке. Лунный свет пробивался сквозь черное кружево голых ветвей. Под серебристым стволом березы разбойник за несколько минут выкопал глубокую яму. По-прежнему не говоря ни слова, он взял у Теи песика, положил его в могилу и быстро засыпал рыхлой землей.

Тея опустилась на колени у холмика. Она казалась удивительно маленькой и беззащитной. Ее широкие юбки из бархата и атласа волной упали вокруг нее, подчеркивая хрупкость нежной шеи и изящество склоненной головки. Разбойник молча дождался, когда она поднялась, утирая слезы. Только потом он спросил:

— Почему вы вышли замуж за этого человека?

— Я должна была! У меня не было выхода, — ответила она и, глядя на маленькую могилу, гневно добавила:

— Я и раньше его ненавидела, но после того, как он убил Бобо, я буду ненавидеть его до самой моей смерти!

В ее гневе было нечто детски жалкое и беспомощное. Разбойник повторил свой вопрос:

— Но почему же вы вышли за него замуж?

Тея посмотрела на него, и в ее глазах он прочел отчаяние.

— Моего брата арестовали. Мистер Дрисдейл обещал спасти ему жизнь, если я выйду за него.

— И вы совершенно уверены, что он спасет вашего брата после того, как вы сделали то, чего он хотел?

Пантея только всплеснула руками:

— Но он обещал!

Разбойник молча смотрел на нее. Она впервые посмотрела на него внимательно. Лица она рассмотреть не могла — только твердый подбородок и рот, которые показались ей добрыми, лишенными жестокости. Пальцы у него были аристократически тонкими, на одном она увидела печатку с зеленым камнем.

Незнакомец держался с таким изяществом и говорил так хорошо, что Тея не сомневалась, что перед ней джентльмен. А потом до нее донесся гневный крик Христиана. Он все еще сыпал ругательствами и проклятиями, и по ее телу пробежала невольная дрожь. Она бессознательно шагнула к разбойнику, словно надеясь на его защиту.

— Неужели у вас нет родных? — почти яростно воскликнул он. — Почему они не помешали вам сделать этот шаг?

— Я не посмела рассказать отцу. Он давно болеет! Если бы. я рассказала ему, что брат арестован, это убило бы его. Теперь по крайней мере он узнает, что брату грозила опасность, но она миновала.

— И вы убежали, чтобы пожениться?..

— Я дождалась, когда все заснули, а потом тихо спустилась вниз и вышла через садовую калитку. Он… он ждал меня у ворот поместья.

— Он ждал! Мистер Христиан Дрисдейл, сборщик податей, человек, который отнимает последний кусок у вдов и детей, который вымогает деньги у роялистов во искупление «греха верности», а когда деньги у них кончаются, отдает их в руки властей!

Тея тихо вскрикнула.

— Вы хотите сказать, что он притворялся, будто помогает, а потом предавал?

— И не один раз, а десятки, — мрачно подтвердил разбойник.

В широко распахнутых глазах Теи он прочел такой ужас, что на мгновение онемел.

— А что, если, — прошептала она, — что, если он не станет спасать моего брата?

Разбойник сжал губы.

— Возможно, он все-таки сдержит слово, которое дал вам, — проговорил он, но Тея поняла, что незнакомец просто пытается ее успокоить, и закрыла лицо руками.

— Сердце подсказывало мне, что ему нельзя верить!

Разбойник вздохнул.

— Вы слишком юны для такого. Сколько вам лет?

— Тринадцать. Но я тревожусь не за себя, а за брата!

— Вы не назовете мне имени вашего брата? Поверьте, я спрашиваю не из вульгарного любопытства. Мой человек вчера побывал в Лондоне и привез известия о тех, кто недавно был арестован. Возможно, среди них был и ваш брат.

— Моего брата зовут Ричард Ивлин, виконт Сен-Клер, — сказала Тея.

Разбойник вздрогнул, и она быстро добавила:

— Вы о нем слышали?

— Да, я слышал о нем, — медленно проговорил он. — Ваш отец — маркиз Стейверли?

— Да, — подтвердила Тея.

Разбойник застыл, словно размышляя, а потом осторожно взял ручки Теи в свои ладони.

— Послушайте, маленькая Тея, — она почему-то даже не удивилась, что он знает ее имя, — я должен сказать вам то, что сделает вас очень несчастной, но вы должны набраться сил и вынести это.

— В чем дело? — еле слышно прошептала девушка.

Она ощущала пожатие его руки. Казалось, разбойник старается поддержать ее, успокаивает, дает ей мужество, которого она прежде за собой не знала.

— Вашего брата повесили вчера на Чаринг-Кросс, — очень тихо проговорил он. — Он умер с улыбкой на губах, без страха, не сломленный. Когда на него надевали петлю, он сказал:

«Бог да хранит короля Карла, и да правит он Англией долго, и да погибнет тиран!»

Тея тихо вскрикнула, а потом зарыдала так, словно сердце ее готово было разорваться. Она уткнулась лицом в плечо разбойника, а он обнял ее. Она не знала, сколько времени простояла так, но как только ее рыдания начали стихать, ее глаз коснулся мягкий платок. Тея с благодарностью приняла его, а негромкий голос над ней произнес:

— Ричарду хотелось бы, чтобы вы держались мужественно и поскорее вернулись к отцу. Вы сейчас будете нужны ему, как никогда.

— Но как я могу вернуться?

Голос ее все еще прерывали тихие рыдания.

— Я займусь человеком, который женился на вас с помощью обмана, — пообещал разбойник. — Ждите здесь, пока я за вами не вернусь.

Он улыбнулся ей и собрался уйти, но Тея судорожно схватила его за рукав.

— Что вы собираетесь сделать?

Разбойник поднес ее пальцы к губам.

— Не тревожьтесь, — тихо проговорил он. — Просто ждите меня здесь. Когда я вернусь, вы сможете уехать домой.

Ни о чем больше не спрашивая, Тея проводила его взглядом и слышала, как шпоры на его сапогах позвякивают при каждом шаге, как хрустят у него под ногами ветки и схваченные морозом листья. Что, если он уйдет из ее жизни так же стремительно, как появился? Что, если она больше никогда его не увидит? Он уедет, а она останется с Христианом Дрисдейлом… своим мужем?

При этой мысли ее затошнило. Она вышла замуж за этого пуританина, поверив его обещанию спасти брата. А он уже знал, что Ричарда приговорили к смерти и что никакого влияния не хватит для того, чтобы его освободили!

Теперь ей казалось, что она предвидела смерть Ричарда, когда они разговаривали полтора месяца назад. Тогда Тея стояла в библиотеке Стейверли и смотрела на озеро. Близился вечер, солнце садилось за высокие дубы парка. Начинали опускаться сумерки, и темнеющее небо, отражавшееся в воде, казалось мрачным и таинственным.

У нее было странное ощущение, будто она оказалась там, где прошлое встречается с будущим. Ей казалось, будто предки, чьи портреты украшали стены за ее спиной, встали рядом с нею, глядя на озеро, которое уже много веков отражало историю ее семьи. И еще ей представилось, будто все Стейверли прошли мимо нее медленной вереницей: первый сэр Хьюберт Вайн, прибывший в Англию с Вильгельмом Завоевателем, следом — те Вайны, которые обрели честь и славу в Крестовых походах, их внуки и внучки, поддерживавшие Плантагенетов, а за ними — те члены ее семьи, которые верой и правдой служили Тюдорам.

Тея ощущала, как честь и традиции семьи передавались от поколения к поколению на протяжении многих веков. И еще она вдруг ясно поняла, что ее отцу осталось жить совсем недолго.

Он уже давно и тяжело болел, и теперь, когда над озером начал подниматься вечерний туман, ей показалось, что умершие Стейверли ждут, что он присоединится к ним, и берут его под свою защиту. А потом, несмотря на мучительную боль приближающейся разлуки, она вспомнила, что Ричард продолжит семейные традиции, Ричард, который любит Стейверли и его славную историю не меньше, чем она сама.

И стоило ей подумать о брате, как она увидела, что он идет к ней по траве, но туман вдруг поднялся с озера и окутал его. И вот он уже словно и не человек, а призрак, невесомый и бестелесный. Tee стало безумно страшно, но не успела она признаться в этом даже самой себе, как Ричард подошел к террасе и, увидев ее в окне, приветливо ей помахал.

Она открыла ему большое окно, и он влез в комнату. И хотя Тея тут же сказала себе, что у нее просто разыгралась фантазия, выражение лица брата сказало ей, что произошло что-то необычное.

— Что случилось? — спросила она.

— А почему ты спрашиваешь? Что должно было случиться?

— Ты изменился, — объяснила Тея. — Вид у тебя довольный и радостный, но не только. Ах, Ричард, скажи мне, в чем дело!

Он нежно поцеловал ее в щеку.

— Ты не по годам наблюдательна. Тебе следовало бы играть в куклы, а не мучиться серьезными раздумьями.

— Я уже выросла из кукол! — возмутилась Тея. — И как тут не быть серьезной, когда отец болен, а все вокруг так тревожно.

— А что всех тревожит? — быстро спросил Ричард.

— Что за нелепый вопрос! Ты прекрасно знаешь, что мистер Христиан Дрисдейл опять был здесь сегодня и не только потребовал большую подать, чем мы можем заплатить, но и задавал вопросы.

— И какие же?

Тея пожала плечами.

— Ничего нового. Не прячем ли мы в потайных комнатах беглых роялистов. Не ходит ли кто-нибудь к мессе. Он спрашивает об этом при каждом приезде.

Ричард оглянулся, словно проверяя, не подслушивают ли их.

— Мне надо кое-что тебе сказать, Тея. Не следовало бы обременять тебя моими тайнами, но лучше тебе знать правду, чтобы ты могла запутать тех, кто будет чересчур любопытствовать.

Tee показалось, будто ее сердце сжала чья-то ледяная рука.

Ей стало страшно, хотя она и не понимала почему.

— Я собираюсь ненадолго уехать, — сказал Ричард. — Ты не должна никому из посторонних говорить, что меня нет, или нам надо придумать убедительное объяснение моего отсутствия.

— А зачем? В чем дело? Куда ты едешь?

В ответ Ричард усадил ее рядом с собой на диванчик и прошептал прямо в ухо:

— Наш король в Англии!

Тея едва слышно вскрикнула.

— Но где же? Как он здесь оказался?

— Он высадился в Эссексе неделю назад, а сейчас он в Лондоне. Я еду, чтобы присоединиться к нему. Ах, Пантея, может быть, наступил момент, когда мы сможем восстать и вернуть ему трон!

Ричард говорил это с радостью и торжеством, но Тея испытывала странное спокойствие.

— Будь осторожен! — настоятельно попросила она. — Обещай мне, что будешь очень осторожен!

— Ну конечно! Разве я могу вести себя иначе? — заверил ее Ричард, отмахиваясь от сестринских страхов.

Но дурное предчувствие Теи оправдалось. Король почти не скрывался, только перекрасил волосы в рыжеватый цвет. К несчастью, краска изменилась и приобрела множество оттенков. Он встречался и беседовал со своими сторонниками, но кто-то его предал. Он был вынужден скрываться, переходя из дома в дом, и только благодаря счастливой случайности сумел вернуться во Францию.

После его отъезда прокатилась волна арестов. Схваченных ждали виселица или тюремное заключение. Кое-кому удалось избежать ареста, и они продолжали скрываться, надеясь переправиться во Францию. Тея жила в страхе с той минуты, как до них дошли известия о том, что приезд августейшего изгнанника обнаружен.

Поскольку Ричард не вернулся домой, она надеялась, что он нашел убежище в доме кого-нибудь из друзей, но потом Христиан Дрисдейл сообщил ей, что имя ее брата занесено в список подозреваемых. При этом сборщик податей зорко наблюдал за ней. Она застыла, побледнев от горя и ужаса, лишившись дара речи, но не позволяя себе заплакать. Тогда он предложил:

— Выходите за меня замуж, и я спасу вашего брата. Решение за вами.

— Зачем вам жениться на мне? — пролепетала она, сжавшись под его взглядом.

— Хотите услышать, что я вас люблю?

Несмотря на свою юность и детскую невинность, Тея поняла, что он испытывает к ней отнюдь не любовь, но выбора у нее не было. Отец то и дело звал Ричарда. Прекрасно понимая, что его дни сочтены, маркиз хотел увидеть сына и не мог понять, почему того так долго нет, когда дома его ждет столько обязанностей.

У Теи не было времени на раздумья. Христиан Дрисдейл ясно дал ей понять, что, если она хочет спасти Ричарда, ей следует действовать быстро, без промедления. Она согласилась на его предложение, понимая, что обрекает себя на муки, но твердо уверенная; что Ричард должен сменить отца в качестве главы семьи.

Теперь она знала, что ее жертва оказалась напрасной. Дрисдейл обманул ее. Ричард заплатил жизнью за свою преданность королю. Никогда больше он не войдет под высокие своды холла Стейверли, окликая ее по имени. И теперь… что же будет с ней?

Ричард мертв, но она осталась женой Христиана Дрисдейла! Ей хотелось кричать от ужаса, потому что она предпочла бы умереть, чем быть женой этого пуританина. Однако этот незнакомец, которому она доверилась, почему-то внушил ей надежду…

Она прислонилась к стволу березы, глядя вслед ушедшему разбойнику. Сквозь голые стволы ей видна была пустая карета на дороге. Чуть дальше привязанный к дереву Христиан Дрисдейл продолжал сыпать проклятиями, так что казалось, даже воздух вокруг стал грязным от его ярости.

Когда разбойник подошел ближе, слуги попятились. Он скользнул по ним взглядом.

— Отвяжите вашего нанимателя, — приказал он.

Они посмотрели на него с изумлением и, похоже, не сразу поняли его приказ. Тогда разбойник вытащил шпагу и перерезал веревки, которыми был связан сборщик податей. Тот затряс затекшими руками.

— Ну что, опомнился? — прорычал он. — Или это моя любящая жена умолила тебя освободить ее мужа?

В ответ разбойник кивнул на шпагу, пристегнутую к поясу Дрисдейла.

— Защищайтесь! — отрывисто бросил он. — Вы будете сражаться со мной за свою жизнь.

Дрисдейл презрительно фыркнул.

— Уверяю тебя, парень, что моей жене этой ночью будет спаться слаще в моих объятиях при мысли, что ты мертв.

— Посмотрим, — ответил разбойник, снимая бархатный камзол.

Христиан Дрисдейл последовал его примеру.

— Я прекрасный фехтовальщик, вор! — бросил он.

Разбойник, не отвечая, положил свой камзол на корни ближайшего дерева и остался в шелковой рубашке с падавшими на кисти рук кружевными манжетами. Проверив шпагу на изгиб, он задумчиво посмотрел на своего противника.

Христиан Дрисдейл был плотнее и тяжелее. Он был жилистым и подвижным и в отличие от разбойника не был обременен сапогами для верховой езды. Ростом он был выше, рука у него — длиннее, и когда он выпрямился, оставшись в грубой полотняной рубашке, стало заметно, насколько он силен и крепок. Это был опасный противник, а улыбка на его тонких жестоких губах недвусмысленно говорила, что он замышлял убийство.

Второй разбойник и слуги отошли дальше, под деревья.

Лошади, оставленные без присмотра, начали щипать короткую присыпанную снегом траву у обочины.

Секунду все было тихо, а потом разбойник нарушил молчание.

— Защищайтесь! — крикнул он, и в лунном свете блеснул его клинок.

Глава 2

1662

Реку заполняло множество лодок и кораблей. Разноцветные паруса, флаги, гирлянды, цветочные арки создавали ослепительную колоритную и праздничную картину. Люди стояли на крыше дворца Уайтхолл, толпились вдоль берега, спускаясь к самой воде, висли на лесах. Возбужденно горящие глаза были устремлены туда, где маневрировали лодки, стремясь занять лучшее место, откуда можно было бы наблюдать, как его величество и королева возвращаются из Хэмптон-Корта1.

Величественные баржи лорд-мэров и торговых компаний теснили небольшие суда, украшенные символами Реставрации или задрапированные красочными тканями и лентами, на которых хорошенькие женщины и их молодые кавалеры играли веселые мелодии или бросали бумажные розетки в соседние лодки. Шум стоял оглушительный. В праздничной толпе то и дело слышались приветственные крики и шутки, на берегу и на реке играли оркестры и салютовали пушки.

— Мы скоро оглохнем и перестанем замечать португальский акцент королевы, — со смехом проговорила графиня Каслмейн, обращаясь к своим кавалерам, вместе с которыми она наблюдала за встречей с крыши дворца.

— Говорят, ее величество говорит по-английски с таким акцентом — а вернее, так плохо, — что ее просто невозможно понять! — презрительно заметил кто-то, и графиня тихо рассмеялась, хотя ее голубые глаза оставались серьезны.

Она ревновала к королеве и не скрывала этого. Ее друзья и те, кто раболепствовал перед ней по причине ее особого положения при дворе, прекрасно понимали, что возвращение короля после медового месяца станет решающим моментом в жизни Барбары Каслмейн. Сохранит ли он привязанность к ней или будет — хотя бы на какое-то время — увлечен своей португальской супругой?

При дворе по этому поводу заключались пари, и Барбара прекрасно понимала, что сегодня множество глаз наблюдает за ней.

Она выглядела просто чудесно. В ее темные с каштановым отливом волосы были вплетены жемчужные нити, а платье из желтого узорного шелка подчеркивало белизну кожи и придавало глубину и манящий блеск голубым глазам графини. Она была, бесспорно, прекрасна, но она уже родила королю двух детей, а Карл славился своим непостоянством.

Однако какие бы чувства ни волновали душу Барбары, она небрежно опиралась на серый камень парапета с видом абсолютной уверенности в себе, так что все, кто за ней наблюдал, склонялись к тому, что ее чувственная, капризная красота одержит сегодня очередную победу.

Прошло уже два года с тех пор, как триумфальным маршем во главе двадцатитысячного войска под радостные крики толпы король въехал в Лондон. Дорогу ему устилали цветами, колокола звонили, улицы были украшены коврами, в фонтанах било вино. Наконец-то лишения, бедствия и нищета долгих лет изгнания могли быть забыты: рождалась новая эра.

Неудивительно, что король, падкий на удовольствия, пленился Барбарой Палмер, которую все называли прекраснейшей женщиной своего времени. Тогда ей было всего двадцать лет, и она была замужем. Ее муж готовил себя к служению обществу на ниве адвокатуры, но он ничего не понимал в той беспутной жизни, к которой Барбара привыкла с шестнадцати лет в доме своего отчима, графа Энглси. Наибольшим достоинством Роджера Палмера была его добродушная невозмутимость, но связь его супруги с королем подвергла суровому испытанию его добродетели.

Он был слабоволен и не мог справиться с Барбарой, хотя и негодовал втайне. Публично же он был вынужден принять титул, которым был обязан неверности жены.

Граф Каслмейн шел вдоль парапета в элегантном костюме и завитом парике, который страшно не шел к его бледному глуповатому лицу. Барбара заметила его приближение, однако намеренно не обращала на него внимание, пока он почти не поравнялся с ней Тогда она подняла взгляд, картинно вздрогнула якобы от удивления и с видом холодным и вызывающим сделала ему реверанс, на который он ответил любезным поклоном.

В течение последних недель они бурно ссорились при каждой встрече, и Барбара уже решила, что Роджер Палмер ей больше не нужен. Он нагонял на нее скуку, а она его раздражала, так что не было смысла сохранять брак, который стал им обоим в тягость. Впрочем, Роджер по-прежнему делал вид, что любит ее.

— Ваш господин и повелитель сегодня такой щеголь! — насмешливо сказал один из придворных.

Она улыбнулась ему из-под ресниц.

— Что вы хотите этим сказать, Рудольф? — осведомилась она. — Ваши комплименты всегда заставляют меня насторожиться.

С этими словами она повернулась и пошла навстречу няне, которая только что вышла на крышу с младенцем в лентах и кружеве.

— Мой маленький Чарлз! — воскликнула леди Каслмейн голосом полным материнской любви.

Взяв младенца из рук няни, она секунду подержала его, ласково глядя на крошечное сморщенное личико сына. Однако прилив нежности длился недолго: она быстро и почти раздраженно отдала младенца няне и снова вернулась к болтающим кавалерам.

— Нам приходится ждать бессовестно долго! — проговорила графиня, глядя на реку.

— Мы столько лет ждали возвращения нашего короля, что еще несколько минут роли не играют, — серьезно отозвался кто-то.

Барбара сделала вид, что не слышала этих слов. Она смотрела вниз, туда, где придворные собирались небольшими группами и медленно двигались к лестнице во дворец Уайтхолл, по которой король вскоре должен был провести свою супругу.

С беззаботным видом она сняла с головы одного из кавалеров шляпу с плюмажем и надела ее, чтобы уберечь прическу от ветра.

— Право, из меня вышел бы на редкость славный мужчина! — воскликнула она.

Ее поклонники рассмеялись.

— Вы мне больше нравитесь женщиной! — прошептал тот, кого она назвала Рудольфом, понизив голос, чтобы его услышала только она.

Казалось, будто его слова заставили Барбару вспомнить, почему она здесь и как важны для нее ближайшие минуты: она сняла шляпу и, непривычно серьезная, стала спускаться на террасу.

Зеваки, не стесняясь в выражениях, пробивались вперед, чтобы поглазеть на собравшихся.

— А вон и старуху откопали! — громко объявил кто-то.

Из дворца вышла немолодая женщина. Она держалась не по годам прямо и гордо, но морщинистая кожа ее поблекла и пожелтела, как старая слоновая кость, а аристократический нос выдавался вперед наподобие клюва. Платье на ней было старомодное, но ее драгоценности так сверкали и переливались на солнце, что Барбара Каслмейн бросила на них завистливый взгляд. Бриллианты старухи всецело завладели ее вниманием, и она даже не заметила юную спутницу старой леди, пока не услышала, как кто-то из ее кавалеров пробормотал:

— Гром и молния, почему никто не сказал мне, что при дворе появилась нимфа?

Только теперь Барбара увидела, что пожилая дама не одна.

Рядом с ней шла девушка, всем своим видом выражая трогательное внимание. Она была невысокая — почти на голову ниже Барбары — и удивительно изящная, начиная с нежной шейки и кончая крошечными ножками, которые выглядывали из-под кружев нижней юбки.

Бледно-золотые волосы спускались ей на плечи свободными локонами, придавая ее личику одухотворенное выражение нетронутой прелести. В глубине огромных темно-серых глаз таились лиловые тени, алые губы идеально правильной формы чему-то улыбались.

Ее наряд был нежно-зеленый, цвета распускающейся зелени, и в ней было что-то столь прекрасное, юное и чистое, что Барбара почувствовала, что, назвав ее нимфой, придворный не преувеличивал.

— Кто это? — резко спросила Барбара.

Никто не спросил, о ком идет речь: все взгляды были устремлены в одном направлении.

— Это вдовствующая графиня Дарлингтон, — ответил Рудольф Вайн. — Я слышал, что она приехала из своего поместья, и ей предоставили покои во дворце. Ее отец верно служил отцу нашего короля и погиб у него на службе. Странно, что после стольких лет графиня пожелала вернуться ко двору.

— Что же тут странного! — недовольно отозвалась Барбара Каслмейн. — Эта девица — ее внучка.

— Внучатая племянница, — уточнил Рудольф.

Барбара обернулась к нему.

— Откуда вы знаете? Кто она?

— Ее зовут леди Пантея Вайн, она моя двоюродная племянница, — объяснил Рудольф.

— Ваша двоюродная племянница! — повторила Барбара. — Почему вы не сказали мне, что она собирается здесь появиться?

— По правде говоря, у меня это просто вылетело из головы, хотя кто-то сообщил мне об этом примерно месяц назад.

К тому же мне было сказано, что Пантея — богатая наследница. Но как это могло получиться, я понять не могу: за время Протектората наша семья лишилась всего имущества.

— Давайте познакомимся с вашей родственницей, — довольно мрачно предложила Барбара.

Она прекрасно знала, что любое новое лицо, появившееся при дворе, может стать ее врагом — особенно если это лицо достаточно хорошенькое. Сейчас ей не хотелось бы иметь новых соперниц. Ей предстояло вести сражение с королевой, однако леди Пантея Вайн была настолько красива, что могла оказаться серьезной противницей. Барбара быстро направилась к вдовствующей графине и ее спутнице, которые остановились у парапета, наблюдая за праздничным зрелищем.

Пантея тихо смеялась, глядя на маленькую лодку, украшенную масками животных: ее команда была наряжена обезьянами.

— Представляю, как им жарко в этих меховых шкурках, — говорила она графине в тот момент, когда Рудольф Вайн, сняв шляпу с пером, отвесил им глубокий поклон.

— Могу ли я вам представиться, мадам? — спросил он, обращаясь к графине.

— В этом нет необходимости, — бесцеремонно ответила она. — Ты мой племянник Рудольф. Я бы где угодно тебя признала: ты вылитый отец. К тому же я ожидала здесь тебя увидеть. Слава о тебе дошла даже до такой глухомани, как Уилтшир.

— Вам не следует верить всему, что обо мне рассказывают, — почтительно возразил Рудольф, но, целуя руку графини, он встретился с ее проницательным взглядом, и ему показалось, будто она над ним смеется.

— Надо полагать, ты хочешь познакомиться со своей родственницей Теей, — проговорила графиня, указывая затянутой в перчатку рукой на стоявшую рядом девушку.

Тея низко присела. Вблизи она казалась еще красивее, чем издалека. Залюбовавшись ею, Рудольф Вайн на секунду забыл о том, что Барбара Каслмейн ждет, чтобы он их познакомил.

— Могу я представить леди Каслмейн? — спросил он, но к его глубочайшему изумлению графиня вдруг выпрямилась во весь свой рост, и лицо ее стало суровым.

— Я не имею желания заводить знакомство с миледи Каслмейн, — холодно объявила она и, повернувшись к ним спиной, устремила взгляд на реку.

Рудольф Вайн с изумлением почувствовал, что краснеет.

Он считал, что пробыл при дворе настолько долго, что его уже ничем нельзя удивить, однако сейчас он был буквально потрясен: его тетка сочла возможным публично отказаться от знакомства с самой знаменитой и известной женщиной Англии.

Он не мог решить, что ему говорить или делать, и, пока он стоял в растерянности, разъяренная Барбара с гневным возгласом повернулась и отошла от них.

В эту секунду Рудольф почувствовал легкое прикосновение к его локтю и услышал тихий голос Теи:

— Мне жаль, очень жаль.

А потом она тоже отвернулась и встала рядом со своей двоюродной бабушкой, оставив Рудольфа в одиночестве. Секунду он колебался, не зная, следует ли ему догнать рассерженную леди Каслмейн или попытаться умилостивить свою родственницу. Тея помогла ему принять решение: Рудольф увидел, как она обернулась, и ему показалось, что глаза ее смотрят на него умоляюще. Он немедленно подошел к старой графине.

— Извините, тетя Энн, если я оскорбил вас.

— Ты меня не оскорблял, — возразила графиня. — Просто я достаточно старомодна и потому разборчива в том, с кем знакомлюсь и кого представляю моей внучатой племяннице.

— Но, тетя Энн, леди Каслмейн всюду принята.

— В Лондоне — возможно. Но, благодарение Богу, в провинции осталось достаточно приличных домов, куда ее не пригласили бы.

— Тогда им пришлось бы отказать и своему королю, — мрачно заметил Рудольф Вайн.

— Я не собираюсь обсуждать принципы и взгляды его величества, Рудольф, — сурово отозвалась его тетка. — Меня волнуют только мои собственные. Молю Бога, чтобы теперь, когда в Уайтхолле появится королева, дворец обрел подобающее ему достоинство и благоприличие.

Рудольф Вайн вздохнул. Он по опыту знал, что с двоюродной бабкой спорить бесполезно, однако не сомневался, что ее ждет неминуемое разочарование. Сведения, которые приходили из Хэмптон-Корта о королеве, не слишком обнадеживали.

Чудовищные фижмы королевы вызывали всеобщие насмешки, как и ее фрейлины. Эти дамы были настолько скромны, что сочли бы, что запятнали свою невинность, если бы легли на простыни, которых один раз коснулся мужчина. Их сопровождала толпа невероятно грязных и набожных монахов-португальцев, каждый из которых прихватил с собой целую толпу родственников. Те, кто приезжал в Хэмптон-Корт, чтобы воздать почести королеве, видели маленькое серьезное создание с очень красивыми руками и ногами и чуть выдающимися вперед зубами. Она горячо полюбила своего веселого», обаятельного и остроумного супруга, и в Уайтхолл приходили известия о том, что и он очень увлечен ею. Но сможет ли она удержать его, а тем более — изменить непринужденные нравы купающегося в удовольствиях двора, где не только сам король, но и его подданные наслаждались всем тем, чего были лишены во время диктатуры Кромвеля?

Однако сейчас было не время говорить об этом: Тея радостно вскрикнула, указывая на реку, где появились первые суда процессии, которая предваряла приезд их величеств.

Впереди плыли две баржи. Живые картины на одной из них изображали короля и королеву, окруженных сонмом придворных. Однако толпа с нетерпением ждала приближения корабля, по форме напоминавшего старинное судно. Коринфские колонны, увитые цветами и лентами, удерживали полог из золотой парчи. Толпа разразилась радостными криками, увидев, что под пологом рядом сидят король Карл и его темноглазая королева, которую он держит за руку.

Когда корабль подплыл ближе к Уайтхоллу, все разговоры между придворными стихли. Барбара Каслмейн стояла молча, прикусив белыми зубками нижнюю губу. К всеобщему изумлению, она не пыталась пробиться вперед, чтобы приветствовать короля и королеву Екатерину в тот момент, когда они сойдут на берег. Барбара стола поодаль, наблюдая, как кавалеры и дамы приседают, кланяются, целуют руки царственной четы. Только когда Карл уже намеревался ввести молодую супругу во дворец, Барбара приблизилась и присела в реверансе — столь грациозном и уверенном, что по сравнению с ней все остальные показались неловкими и неуклюжими.

Королева наклонила голову, взгляд Карла на мгновение остановился на Барбаре, а потом королевская чета вошла во дворец, а Барбара осталась стоять на террасе. На ее губах играла легкая улыбка. Она больше не тревожилась. Глаза короля сказали ей, что все хорошо и он придет к ней, когда сочтет нужным.

Барбара медленно направилась прочь, не глядя, куда идет, и наткнулась на Рудольфа Вайна, не заметив его. Он тоже был один и смотрел вслед графине и Tee, которые отправились в свои апартаменты.

— Уж не стали ли вы внезапно добродетельны? — холодно спросила Барбара, от которой не укрылось выражение лица Рудольфа.

— Барбара, не сердитесь на меня! — поспешно воскликнул он. — Я не виноват в том, что у моей тетки такие странные представления. Я пытался ее переубедить, но она не стала меня слушать.

— Не беспокойтесь, — язвительно бросила Барбара, — ваша родня меня не волнует. Им будет очень скучно при дворе, если они не пожелают знакомиться с теми, кого король приближает к себе. Мне жаль эту девочку, которая оказалась во власти старой ведьмы!

— Как вы добры! — вскричал Рудольф, сочтя за благо истолковать ее последнюю фразу буквально. — Может быть, вы разрешите мне как-нибудь привести к вам мою маленькую кузину? Она показалась мне славной девчушкой.

Барбара прищурилась.

— Что за игру вы ведете, Рудольф? Охотитесь за приданым или уже влюбились?

— Я люблю только вас, и вы это прекрасно знаете! Но мои кредиторы на меня наседают, а она богата, Барбара, хотя откуда у нее взялись эти деньги, одному небу известно.

— А вы уверены, что они у нее действительно есть?

— Я попробую это уточнить, но судя по тому, что она говорила о покупке лошадей, кареты и ювелирных украшений, я думаю, что деньги у нее есть. Моя тетка не позволила бы своей подопечной влезать в долги, особенно если бы ей нечем было расплатиться.

Барбара Каслмейн улыбнулась.

— Значит, вы решили жениться ради денег?

— Мне необходимо что-то предпринять, и как можно скорее. Но я хочу умолять вас об одном одолжении.

— Каком же?

— Два месяца назад я просил его величество подтвердить мое право на титул и поместье Стейверли.

— А что стоит между вами и титулом? — осведомилась Барбара.

— Кузен, которого надо признать погибшим. Никто уже много лет о нем не слышал.

— Ну что ж: я посмотрю, что можно сделать, — благосклонно пообещала Барбара Каслмейн.

— Правда? — Рудольф Вайн горячо сжал ее руки. — Спасибо, Барбара, вы, как всегда, необычайно щедры! И я ваш восторженный раб, вы это знаете.

— Знаю ли?

Эти слова были лукавым вызовом, и он придвинулся чуть ближе, словно притянутый магнитом.

— Как часто мне говорить вам о моей любви? — хрипло спросил он.

— Снова и снова, потому что я никогда не уверена, что вы говорите правду, — отвечала Барбара.

— А мне нельзя это доказать?

Барбара покачала головой.

— Я собираюсь домой… одна.

Он не стал возражать. Этот тон был ему слишком хорошо знаком. Рудольф проводил ее до экипажа и смотрел вслед, пока карета не скрылась из виду, а потом повернулся и пошел обратно по галереям и дворикам дворца. Оказавшись у апартаментов, в которых разместили вдовствующую графиню Дарлингтон, он понял, насколько близко они расположены к королевским покоям. Это означало, что его престарелая родственница имеет даже большее влияние, чем он предполагал. Похоже, она приехала в Уайтхолл, чтобы состоять при новой королеве.

Ливрейный слуга открыл ему дверь, и он поднялся в чудесную уютную гостиную, окна которой выходили на реку.

Его двоюродная бабка отдыхала на кушетке, а рядом с ней на невысокой табуретке сидела Тея с книгой и читала вслух стихи.

При его появлении обе дамы повернули головы, а Тея встала навстречу, приветливо ему улыбаясь.

— Это кузен Рудольф! — сказала она своей старой родственнице и, сделав реверанс, придвинула ему удобное кресло.

— Ну, Рудольф, ты не стал мешкать с визитом, — проговорила вдовствующая графиня, когда он склонился к ее руке.

— Я так много хотел о вас узнать! — ответил ее племянник, усаживаясь в кресло. — Я слышал неопределенные разговоры о том, что вы собираетесь в Уайтхолл, тетя Энн, но не знал ни дня вашего приезда, ни о том, что с вами будет моя кузина.

— Если бы я приехала одна, ты вряд ли бы пришел так быстро! — мрачно заметила графиня.

Однако глаза у нее весело сверкали, и Рудольф отважился ответить:

— А почему от меня скрывали существование столь прелестной родственницы?

— А нам следовало поставить тебя в известность? — осведомилась его тетка. — На мой взгляд, твое положение в семье этого от нас не требовало.

Рудольф подался вперед. Именно этого момента он и дожидался.

— Тетя Энн, я хочу кое о чем с вами переговорить. Вы знаете; что в последние годы я не имел связи с родными, но в этом моей вины не было. Я находился за границей до самого возвращения его величества, а после этого мне пришлось достаточно трудно: как вам хорошо известно, то небольшое наследство, которое оставил мне отец, было конфисковано, а наше поместье разграблено солдатами Кромвеля и уничтожено.

— Я слышала, что ты продал немало фамильных драгоценностей, — сухо ответила графиня, Рудольф, видимо, смутился.

— Их было не так много, — признался он», — а мне необходимо было как-то добывать деньги.

— Тем не менее это весьма прискорбно, — заметила графиня. — Несмотря на все лишения и беды, семье моего мужа удалось сохранить наши владения в целости. Жаль, что я не могу сказать того же о Стейверли.

— Именно об этом я и хотел поговорить с вами, тетя Энн. Два месяца назад я подал королю прошение о возвращении мне семейных владений и передаче мне титула маркиза.

До этого момента Тея стояла позади кушетки. Услышав слова Рудольфа, она сделала несколько шагов к нему:

— Кузен Рудольф, вы хотите сказать, что вы следующий маркиз Стейверли?

— Я считаю, что имею право на место вашего отца, не поверьте, Тея, я глубоко сожалею о гибели вашего брата.

— Если бы только Ричард был жив! — проговорила девушка со слезами. — Как горд и счастлив он был бы сегодня, видя, как радостно приветствуют короля, которого он так любил и за которого умер!

Она отвернулась, стараясь сдержать рыдания, а графиня неожиданно ласково проговорила:

— Тея, милая, мы все помним таких людей, как Ричард.

Тех, кто погиб ради того, чтобы Карл Стюарт мог взойти на трон!

Огромным усилием воли Тея справилась с душившими ее слезами.

— Простите меня! — попросила она с улыбкой, которая походила на луч солнца, пробившийся сквозь облака. — Я стараюсь не быть эгоисткой, но так тяжело сознавать, что ни Ричарда, ни отца больше нет! Они оба так любили Стейверли?

А теперь там все пришло в упадок: дом пустует и разрушается, сад зарос, поля не возделываются. Они глубоко любили свою землю и всегда считали, что, если только им удастся дождаться окончания власти Кромвеля, все, что было нами утрачено, вернут, и семья снова будет процветать!

— Я понимаю ваши чувства, — отозвался Рудольф. — Именно поэтому мне хотелось бы, чтобы тетя Энн согласилась мне помочь. Если бы король признал меня четвертым маркизом Стейверли и объявил законным владельцем всех поместий маркизата, я бы вернул их в то состояние, в каком они находились во времена вашего отца — и моего.

— А откуда ты возьмешь на это деньги? — спросила графиня.

Рудольф пожал плечами.

— Деньги появятся, как только меня признают законным наследником титула.

— А ты так уверен в том, что ты законный наследник? — осведомилась старая аристократка.

— Совершенно уверен, — отозвался Рудольф.

— А как же Лусиус?

Наступило неловкое молчание.

— Лусиуса никто не видел и не слышал уже много лет.

Один раз его имя появилось в списке тех, кто был арестован за роялистские настроения. О его казни не сообщалось, но, если бы он остался жив, он давно бы уже объявился.

— Не знаю, почему ты в этом так уверен, — заметила графиня.

Тея переводила взгляд с бабки на кузена.

— Кто такой Лусиус? — спросила она. — Это имя мне почему-то знакомо. Он тоже наш кузен?

— Да, конечно! Он твой двоюродный дядя, как и Рудольф, — ответила графиня. — У моего отца, первого маркиза, было четверо детей: я (я была старше на шесть лет), Джордж, который стал вторым маркизом Стейверли, Уильям, у которого был один сын, Лусиус, и Артур, мой младший брат, чьим старшим сыном был Рудольф. У Джорджа было несколько детей, но выжил только один — он и стал третьим маркизом Стейверли. Это был твой отец, милая, — добавила она, обращаясь к Tee.

— Значит, кузен Лусиус, если он жив, должен стать четвертым маркизом, — отозвалась Тея.

Она подалась вперед, внимательно слушая объяснения своей двоюродной бабки. Глядя на нее, Рудольф подумал, что никогда не видел подобной красоты. В ней было нечто необыкновенное, одухотворенное. А ее нежная кожа казалась почти прозрачной, так что он снова подумал, как при первом взгляде на нее, что она похожа на нимфу.

— Да, Лусиус, сын Уильяма, мой племянник, должен унаследовать титул маркиза и поместья Стейверли, — подтвердила графиня.

— Но он умер! — вмешался Рудольф. — И, следовательно, вы должны признать, тетя Энн, что следующий наследник — я.

— Это так. Но не может быть и речи о том, чтобы ты получил титул, пока мы не уверены, что Лусиус умер, не оставив наследника.

— Он умер, я в этом уверен, — упрямо повторил Рудольф.

— Интересно, почему ты в этом так уверен? — задумчиво проговорила графиня. — До меня доходили слухи — довольно неточные, надо признать, и ничем не подкрепленные, что, когда за Лусиусом начали охотиться отряды Кромвеля, он, как многие роялисты, вышел на большую дорогу и жил как мог.

— Я тоже слышал, что Лусиус вышел на большую дорогу, — мрачно согласился Рудольф, — но это было много лет назад. С тех пор он наверняка кончил жизнь на виселице или умер в придорожной канаве от пули.

— О чем вы говорите? — спросила Тея. — Что делал кузен Лусиус? Я не понимаю.

— Ходили слухи, что он стал разбойником, — объяснил ей Рудольф. — Это были всего лишь слухи, и я бы им не доверял.

Джентльмен не мог опуститься до такого.

— Если на человека охотятся, словно на дикого зверя, он может совершать самые странные поступки, — возразила графиня. — Я любила Лусиуса и могу утверждать одно: он никогда не стал бы делать ничего бесчестного, в каком бы трудном положении ни оказался.

— Это зависит от того, что называть бесчестным, тетя Энн, — возразил Рудольф. — Некоторые люди невысокого мнения о грабителях, не важно, верховых или пеших.

— Джентльмен может, и став разбойником, сохранять верность традициям и идеалам, — заявила графиня. — А вот женщина, которая продает свое тело, пусть даже королю, остается потаскушкой, сколько бы звонких титулов ей ни давали.

Язвительные слова графини заставили Рудольфа чуть покраснеть, но почти сразу же он умоляюще проговорил:

— Помогите мне, тетя Энн! Помогите ради поместья. Стейверли приходит в упадок. Вы когда-то там жили и любили его.

Там был дом Теи. Мы можем снова сделать его процветающим, таким, чтобы семья могла им гордиться.

Тея вдруг быстро отошла к окну и остановилась там, глядя на свинцовые воды реки. А потом она тихо спросила:

— А каким был Лусиус?

— Ну, внешность у него была ничем не примечательная, — ответил Рудольф.

— Не правда, он был очень хорош собой! — возразила графиня. — Он был примерно одного с тобой роста, Рудольф, но тоньше и двигался изящнее. Он ездил верхом так, словно сливался с конем в одно целое, и я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь дурно о нем отзывался. В нем были какой-то идеализм и доброта, и я опасалась, что когда-нибудь у него будут из-за этого неприятности, но он всегда оставался настоящим мужчиной. Мужчиной, на которого женщина может положиться, который сможет беречь и защищать ее.

— Видно, что Лусиус был вашим любимчиком, тетя Энн, — обиженно проговорил Рудольф.

— А как мы можем узнать, жив ли он еще? — спросила Тея.

— Если бы он был жив, то объявился бы после того, как король снова занял свой трон, и попросил, чтобы ему передали поместья, — негромко заметил Рудольф.

— А как он мог это сделать, когда за его голову назначено вознаграждение? — осведомилась графиня.

Рудольф опустился на колено перед полулежавшей на кушетке графиней.

— Послушайте, тетя Энн, — сказал он, — я высоко ценю вашу преданность и любовь к Лусиусу. Поверьте: если бы он был жив, я бы постарался помочь ему получить наследство и вернуться в Стейверли. Но мы вынуждены считать его мертвым, потому что о нем так давно не было вестей. И ради того влияния, которое имели прежде Стейверли, ради того, кем они должны стать в будущем, я умоляю вас помочь мне, вашему племяннику Рудольфу, получить признание в качестве четвертого маркиза Стейверли.

Графиня пытливо посмотрела на него и, убедившись в его искренности, проговорила усталым бесцветным голосом:

— Хорошо, Рудольф. Когда мне представится возможность, я поговорю с его величеством на эту тему.

— Благодарю вас, тетя Энн.

В голосе Рудольфа звучала искренняя благодарность. Склонив голову, он поцеловал худые старческие пальцы. А потом, поднявшись, взглянул на Тею. Ее светловолосая головка виднелась тонким силуэтом на фоне окна с ромбовидными переплетами. Выражение ее лица изумило его: на нем было написано глубокое беспокойство, широко открытые глаза полны тревоги.

— Кузен Рудольф, а нет ли способа проверить, не продолжает ли Лусиус скрываться? — спросила она. — Разве имена разбойников неизвестны хотя бы стражам порядка?

Рудольф покачал головой.

— Они редко пользуются своими настоящими именами.

Их называют Черный Джек, Джентльмен Джо, Однорукий Дик или, например. Бархатная Маска, Туз или еще как-нибудь.

— А кто-нибудь знает, как называли кузена Лусиуса?

Рудольф отвел глаза, и девушка инстинктивно почувствовала, что он намерен солгать. Тея не знала, откуда у нее эта уверенность, но она не сомневалась.

— Я понятия не имею, какое прозвище было у Лусиуса, — ответил Рудольф. — Если бы мы это знали, то, возможно, смогли бы точно узнать, жив он или умер. В конце концов, и само предположение о том, что он вышел на большую дорогу, может оказаться красивой легендой. Вы же знаете, как распространяются такие слухи.

Он говорил поспешно и чересчур беззаботно. Наблюдавшая за ним Тея еще больше утвердилась в своем подозрении, что он кривит душой. Но когда он попрощался со своей теткой, а потом прижался губами к ее пальчикам, Тея немного устыдилась. Он так хорошо держался и казался настоящим джентльменом. И его намерения восстановить фамильное поместье казались совершенно искренними… Но было в нем нечто, внушавшее ей недоверие, беспокоившее и удивлявшее ее.

Когда за Рудольфом закрылась дверь, Тея осталась стоять у окна. Она так глубоко задумалась, что даже вздрогнула, когда ее двоюродная бабушка произнесла вдруг:

— Он прощелыга!

— Кто? — изумленно спросила Тея.

— Мой племянник Рудольф. Язык у него подвешен хорошо, а красивое лицо может обмануть большинство женщин, но не меня. Я помню, каким он был в детстве: надоедливым и нечестным при всем своем благообразии. Лусиус был в дюжину раз лучше! Но если Лусиус погиб, то Рудольф станет маркизом Стейверли, и нам этому не помешать.

— Хотела бы я знать, действительно ли он погиб, — сказала Тея.

— Я бы тоже хотела. — Графиня вздохнула. — Пойдем, дитя. Нам надо приготовиться. Ее величество ждет нас к обеду в шесть часов.

— Я пойду переоденусь, — сказала Тея, открывая дверь перед графиней, которая направилась к себе в спальню.

Оставшись одна, Тея поставила книгу на полку и пошла к себе. Ей отвели небольшую комнату, которую почти целиком занимала кровать под пологом из белого муслина, украшенного маленькими розетками из голубой ленты. Эту кровать и остальную мебель привезли из поместья ее двоюродной бабки в Уилтшире.

Tee не хотелось уезжать в Лондон. Конечно, было любопытно побывать при дворе, но не хотелось покидать дом, где она жила последние четыре года после смерти отца. Теперь, во дворце, она испытывала какое-то особое волнение.

Конечно, она терялась в бесконечных галереях, апартаментах и садах, где обитали, кроме короля, и его министры, придворные, капелланы, фрейлины, слуги и еще бесконечное множество людей, окружавших трон. Тея уже успела побывать в галерее, куда пускали всех желающих и где находилась прекрасная коллекция живописи, собранная Карлом I. Большую ее часть удалось вернуть. Ей показали великолепный благоуханный Банкетный зал, разрешили заглянуть в Малую гостиную, где король обычно ужинал, остроумно и непринужденно беседуя с окружающими. За ней находилась королевская опочивальня, где решались самые секретные государственные вопросы и которая сообщалась с королевской гардеробной, где хранилась любимая коллекция его величества: эмалевые часы и модели кораблей.

Tee казалось, что дворец полон сокровищ и чудес, о существовании которых она даже не подозревала в своей простой сельской жизни. Королевская часовня с золотым алтарным покровом разительно отличалась от простой каменной церкви, где они с двоюродной бабушкой молились по воскресеньям. Красно-золотые ливреи дворцовых слуг, малиновые парчовые драпировки с бахромой, позолоченные зеркала из Франции, мрамор, мозаики, полированное дерево и бесценные гобелены внушали ей трепет после простого убранства тех домов, в которых она бывала прежде.

Посреди этого великолепия Тея чувствовала себя маленькой и неопытной, совсем не готовой к сложностям светской жизни. Она и раньше знала, что при дворе плетутся интриги, господствуют сплетни и вендетты. Но не ожидала, что так быстро окажется втянута в них. Тея заметила выражение лица леди Каслмейн, когда двоюродная бабушка повернулась к ней спиной, и не сомневалась, что отныне эта женщина — враг их обеих.

Хотя леди Каслмейн была, бесспорно, необычайно красива, в ней чувствовалось нечто угрожающее и даже отталкивающее.

Секунду Тея постояла неподвижно, мечтая перенестись обратно в Уилтшир. Там она сейчас играла бы в саду со спаниелями, каталась верхом по парку, кормила рыбок в садовом пруду или спокойно сидела в оранжерее, слушая птичий щебет.

Жизнь там была спокойной и размеренной. Теперь же девушка оказалась в мире, где кипели страсти и где она почти задыхалась от страха сделать что-нибудь не так.

Тея прошла к туалетному столику и посмотрелась в зеркало. В гладком стекле, вправленном в позолоченную раму, отразилось прелестное личико, но сама она своей красоты не замечала. Перед ее воображением предстала чувственная красота Барбары Каслмейн: белоснежная кожа, страстный изгиб ярких губ, глаза, странным огнем горевшие под тяжелыми веками…

Голос у нее за спиной заставил ее вздрогнуть от неожиданности.

— Пора переодеваться, миледи.

Тея обернулась. Горничная Марта, которую они привезли с собой из Уилтшира, улыбалась ей из-под оборок накрахмаленного батистового чепца. Это была пышная краснощекая деревенская женщина лет тридцати. У нее была светлая веснушчатая кожа, рыжеватые волосы и теплые карие глаза. Она словно принесла с собой в спальню аромат свежескошенной травы и сладкого клевера.

— Как ты меня напугала. Марта! Я не слышала, как ты вошла! — воскликнула Тея.

— Вы что-то задумались, миледи. Уж не о том ли красивом джентльмене, который только что вас навестил?

— Это был мистер Рудольф Вайн, мой кузен, Марта. Я даже не знала, что у меня есть родственник с таким именем, пока он не представился нам сегодня утром на террасе перед приездом их величеств.

— Такого видного джентльмена я давно не видала, миледи.

Но, конечно, здесь, в Лондоне, вас скоро будут навещать много таких. Я весь день готовила ваш новый наряд. Все будут вами любоваться, можете не сомневаться.

— Да никто на меня и смотреть не станет, Марта. Ты в жизни не видела таких прелестных дам, как те, что собрались сегодня на террасе. И какие они нарядные! Мы с тетей Энн казались совсем старомодными!

— Вот уж не поверю, миледи. Вы красивее всех этих знатных дам с их румянами, пудрой и помадой. Готова поспорить, что по утрам на них и смотреть-то не захочется, особенно после ночных балов с вином, танцами и картами.

— Я тоже буду плохо выглядеть, если нам придется вести такой образ жизни, — улыбнулась Тея. — Помоги мне переодеться, Марта, мне нельзя опаздывать.

Марта занялась ее платьем, а Тея взяла гребень и провела им по своим светлым локонам.

— Марта, а ты когда-нибудь слышала о мистере Лусиусе Вайне? — вдруг спросила она. — Это еще один мой родственник.

В зеркале она видела, как лицо Марты, которая в этот момент расстегивала крючки у нее на спине, вдруг побледнело и застыло, а в глазах ее мелькнул безумный страх. После короткой паузы горничная ответила:

— Кажется, слышала, миледи.

— Расскажи мне о нем, Марта! Расскажи все, что ты знаешь! — приказала Тея.

Марта колебалась, явно напуганная.

— Я ничего не знаю, миледи, — выговорила она наконец. — Совсем ничего! Право, я бы даже и имени его называть не стала!

— Но, Марта, ты вся дрожишь! — изумленно заметила Тея. — В чем дело? Что тебя так расстроило?

— Ничего… Это пустяки… Право, миледи…

— Ты говоришь не правду, Марта, — возразила юная госпожа. — Ну же, не пытайся меня обмануть: я слишком давно тебя знаю. Марта, ты ведь чего-то боишься! Чем я могла тебя испугать? Мы только говорили о Лусиусе Вайне, моем двоюродном дяде. Говорят, он умер. Почему же его имя так тебя взволновало?

Марта словно собралась что-то сказать, но тут же передумала. Она побледнела, руки у нее дрожали. Не решаясь поднять глаза, Марта теребила край фартучка.

— Расскажи мне все, Марта, — ласково попросила Тея. — Пожалуйста, скажи, что ты знаешь.

— Не могу, миледи, не могу! Не смею.

— Значит, ты действительно что-то знаешь. Значит, есть что знать. Ах, Марта, доверься мне! Что бы ты ни сказала мне, это никому не повредит. Пожалуйста, расскажи мне все!

— Что вы хотите узнать, миледи? — спросила наконец служанка.

— Я слышала, Марта, что мой кузен Лусиус — разбойник.

Это правда?

Марта вздрогнула, судорожно смяла край фартучка и еле слышно прошептала:

— Может быть! Я о таком слышала!

— А под каким именем, Марта? Как его называют? Я ведь знаю, что он не мог пользоваться своим настоящим именем!

Марта судорожно сглотнула и промолчала.

— Скажи мне, Марта, пожалуйста! — взмолилась Тея. — Это же никому не повредит! Я никому больше не скажу, обещаю!

Марта еще раз сглотнула.

— Слышала я, миледи, — с трудом выдавила она из себя, — слышала я, будто его зовут… Белогрудым.

Тея стиснула руки, с трудом подавляя крик, который рвался из ее груди. Она знала, она была уверена в этом почти с самого начала. Конечно, ее спас именно Лусиус! Кто же еще это мог быть?

Глава 3

Тея застыла, пытаясь привести в порядок вихрь мыслей, которые роились в ее мозгу. Марта наклонилась, чтобы расстегнуть ее туфли, но пальцы у служанки так дрожали, что это скорее было похоже на попытку не встречаться взглядом со своей молоденькой хозяйкой. Тея терпеливо ждала, пока Марта наконец расстегнула пряжки на туфлях, но потом подняла ее и пытливо заглянула ей в глаза.

— Марта, ты должна говорить со мной откровенно! — приказала девушка.

— Умоляю вас, миледи, не расспрашивайте больше меня ни о чем. Мне нечего вам рассказать, право слово! Я и так сказала больше, чем следовало. Ради Бога, оставьте меня: это все не мое дело!

В голосе горничной послышались рыдания, и, к полному изумлению Теи, она вдруг повернулась и стремглав выбежала из спальни. Дверь за ней с громким стуком захлопнулась, и Тея осталась одна.

За эти годы она успела неплохо узнать Марту. Служанка никогда не вела себя так странно. Марта была дочерью главного садовника Стейверли. Ее отдали в услужение еще совсем девочкой. Она попала в детскую под начало к суровой старой няне, которая и Ричарда с Теей держала в ежовых рукавицах.

Когда няня ушла на покой и поселилась в уютном домике на краю деревни, чтобы доживать свой век, командуя односельчанами, Марта стала личной горничной Теи. Она была услужливой и доброй девушкой, и Тея к ней очень привязалась. Когда она переехала в Уилтшир к бабке, то, конечно, взяла с собой Марту.

Марта была скорее ее компаньонкой, чем горничной. Хотя она была на двенадцать лет старше Теи, она была еще молода, и они любили играть вместе. К тому же им обеим нравились красивые вещи и простые деревенские радости. А теперь обе были взволнованы переездом в Лондон.

Тея думала, что никогда не забудет своего первого впечатления об окруженном стенами городе. Поля и луга подступали вплотную к городской стене, принося с собой запахи плодов, цветов и животных. Но как только они проехали в ворота, шумные улицы, запруженные наемными каретами, повозками, портшезами и застекленными каретами важных лордов и леди, оглушили и изумили и Тею, и Марту. Они так широко открыли глаза и рты, что леди Дарлингтон засмеялась и сказала им, что они похожи на деревенских простушек. На самом деле, по ее мнению, городу было далеко до того великолепия, которое она видела в молодости.

Но Тея не слушала свою двоюродную бабку. Ей все казалось чудесным, начиная с модных нарядов дам с короткими разрезными рукавами, украшенными лентами, открытыми корсажами и пышными атласными и парчовыми юбками, и кончая чудовищными вывесками, которые раскачивались над улочками, ведущими к Чаринг-Кросс, и глашатаями, объявлявшими: «Час, и утро холодное и морозное!»

Однако когда их карета подъехала к дворцу, который раскинулся вдоль реки почти на полмили, Тея обрадовалась, что Марта была с ней. Уайтхолл почти испугал ее своей пышностью и величием. Для леди Дарлингтон это величие казалось привычным. Она нередко гостила во дворце в прежние годы, а вот Марта была потрясена не меньше самой Теи. С Мартой можно было обмениваться изумленными восклицаниями, обсуждать все странное и непонятное, что окружало их со всех сторон.

Если бы всего несколько дней назад кто-нибудь сказал Tee, что у Марты есть от нее тайны, она бы не поверила. И вот Марта словно превратилась в незнакомку, замкнулась в какой-то крепости, куда Tee хода не было.

Что значил Белогрудый для Марты и почему одно упоминание о нем так взволновало ее?

Тея села за туалетный столик, недоумевающая и растерянная, а потом воспоминания пятилетней давности внезапно нахлынули на нее. Она мысленно увидела, как он идет к ней между деревьями. Тея не решилась следить за поединком между ним и тем человеком, чьей женой она стала всего несколько часов назад. Она услышала звон оружия и поняла, что не смеет, не должна туда смотреть. Кажется, именно в эти секунды она из ребенка превратилась в женщину, ясно осознав, что ждет ее как жену Христиана Дрисдейла, если разбойник проиграет этот бой.

Когда Дрисдейл убил ее песика, она окончательно поняла, насколько этот человек жесток.

Никогда еще Тея не сталкивалась с настоящим зверством, с человеком, который готов был обратить свою силу против беззащитного существа. И этот человек питал к ней порочную страсть. Это Тея понимала, несмотря на всю свою невинность.

Она боялась наблюдать за поединком, чтобы не видеть, как человек, который был к ней так добр, который пришел к ней на помощь именно тогда, когда она так в ней нуждалась, » упадет, сраженный, к ногам того, кого Тея презирала и ненавидела. В отчаянии она не верила в иной исход этого боя:

Дрисдейл был крупнее и сильнее, чем разбойник! Может быть, он только казался ей таким, может быть, это отчаяние не позволяло ей надеяться на спасение.

Она упала на колени, не замечая, что влажная земля пачкает ее атласное платье, и повторяла снова и снова детскую молитву, слова которой не имели смысла, но в которую она вкладывала всю свою душу, взывавшую о помощи.

До нее доносился звон оружия, иногда — тихие проклятия, сдавленный вскрик, и снова — звон шпаг. Она не знала, сколько времени это продолжалось, но внезапно вокруг воцарилась тишина. Тея поняла, что поединок закончился.

Дрожа всем телом, она медленно подняла голову и открыла глаза. И в ту же минуту увидела его. Он шел между деревьями, и лунный свет бликами ложился на его волосы, кружево на груди казалось особенно белым на фоне черного камзола.

Он протянул ей навстречу руки, и она бросилась к нему, споткнулась — и оказалась в его объятиях. Секунду она безмолвно цеплялась за его плечи. Страх настолько овладел ею, что она еще не понимала, что все уже позади. Заглянув в ее бледное, залитое слезами лицо, он, похоже, все понял. Нежно, по-братски обнимая ее, он негромко сказал:

— Все в порядке, милая. Теперь вы можете вернуться домой.

— Домой? — переспросила она.

Это слово звучало странно, словно она забыла его смысл.

— Да, домой, — тихо подтвердил разбойник. — Кошмар закончился. Вы можете вернуться в Стейверли, маленькая Пантея. Но сначала скажите, кому известно о вашей свадьбе?

Она наконец полностью осознала то, что он сделал. Волна изумления захлестнула ее. Душу словно согрело солнечным теплом, и она спрятала лицо у него на груди.

— Он… мертв? — прошептала девушка чуть слышно.

— Он больше вас не потревожит, — мягко проговорил разбойник, а потом, оглянувшись, предложил:

— Пойдемте, вам надо присесть. Необходимо сделать еще кое-что, чего вам видеть не следует.

Но Тея уже увидела: слуги начали копать глубокую яму под дубом, а на истоптанной поляне лежало, раскинув руки, тело.

— Пойдемте, — повторил разбойник, уводя ее к поваленному дереву у ручья.

Он смахнул со ствола снег и, когда Тея села, повторил свой вопрос:

— Так кому известно о вашей свадьбе?

— Никто не знает, — ответила Тея. — Я тихо выбралась из дома, когда все уже спали. Он отвез меня в церковь, которая стоит довольно далеко, на краю леса. Там служит слепой священник. Он… он нас обвенчал.

— К чему такая таинственность?

— Он… он сказал… что ему повредит… если станет известно о его женитьбе на роялистке. Он сказал, что будет прятать меня в своем доме в деревне и не станет рассказывать своим друзьям о нашей свадьбе, пока о приезде короля не начнут забывать. Я обрадовалась, когда он предложил оставить нашу свадьбу в тайне, потому что мне было бы стыдно, если бы мои друзья узнали, что я стала женой протестанта.

— Не удивляюсь, — отозвался разбойник. — А вы не понимали, что он за человек?

— Мы всегда его боялись. Когда он приезжал за податями, мой отец говорил, что он выжимает из поместья все до пенни.

Он был жесток и несправедлив, но мы ничего не могли поделать. Мы не смели ему отказывать.

— Он повсюду действовал одинаково, — мрачно проговорил разбойник. — Но теперь вам надо о нем забыть. Я отвезу вас домой. Может быть, там не успели заметить ваше отсутствие. Если заметили, надо придумать какую-нибудь отговорку. Но поймите: вы не должны никому рассказывать о том, что сегодня произошло. Мне хотелось бы, чтобы вы и сами забыли и о своем замужестве, и о том, что овдовели.

— Я никогда не забуду вас и того, что вы для меня сделали, — тихо сказала Тея.

Ей показалось, что глаза разбойника из-под маски смотрели на нее с нежностью, но ответил он почти резко:

— Обо мне вам тоже следует забыть. Пусть вся эта ночь кажется вам дурным сном.

— Но я никогда вас не забуду! — повторила Тея.

— Если так, то молитесь о том, чтобы, когда мне придет время умирать, я умер бы так же храбро и мужественно, как ваш брат.

— Но вы не должны умирать! — вскрикнула Тея. — А вы не можете вернуться со мной? Мой отец вас спрячет. В Стейверли для вас найдется место. Там есть потайные ходы. Вы будете в безопасности — хотя бы недолго!

— Спасибо вам, дорогая моя, но у вашего отца и без меня много забот. Поскольку вашего брата повесили как изменника, вам предстоит платить новые подати. Но по крайней мере к вам приедет новый сборщик налогов.

— А вы? Что будете делать вы? — спросила Тея.

— То же, что делал раньше, — ответил разбойник, неожиданно улыбнувшись. — Грабить тех, кто этого заслуживает. У меня есть друзья, и они никогда меня не подводят. И у меня есть лошади, что значит для меня очень много.

— Но вы всегда в опасности! Наверное, за вашу голову назначена награда. За вами охотятся. И, наверное, есть такие люди, которые готовы предать вас за то, что вы сегодня сделали.

Разбойник покачал головой.

— Завтра я буду уже очень далеко отсюда. Вы не должны за меня тревожиться. Возвращайтесь домой и взрослейте. Вы еще ребенок, Тея, девочка, которой не следует забивать свою прелестную головку невзгодами этой жизни.

— Мне кажется, я уже больше не ребенок, — проговорила она тихо. — Еще этим вечером, когда я вышла из спальни, чтобы незаметно проскользнуть вниз, я плохо понимала, что делаю. Потом, в карете, начала понимать. Но появились вы и спасли меня.

— Забудьте об этом! — настоятельно повторил он. — Забудьте все, что происходило тогда и что происходит сейчас.

Поезжайте домой, маленькая Тея. Вы устали, и вам давно пора спать.

Она порывисто схватила его за локоть.

— Вы будете беречься? Обещайте мне!

— Обещаю, — небрежно ответил он после секундной паузы. — В конце концов, кто знает: возможно, в будущем я снова вам понадоблюсь! Если так случится, то я всегда буду готов вам служить.

— Но как я смогу вас найти? — серьезно спросила Тея, стараясь не замечать его шутливого тона.

— Возможно, судьба снова заставит наши пути пересечься!

— Но вдруг вы мне будете нужны? — настаивала Тея. — Ведь я даже не знаю, как вас зовут!

Она подняла голову, чтобы посмотреть на него, и он впервые увидел ее лицо в ярком свете луны: молящий взгляд, широко распахнутые глаза, нежный овал лица, бледное золото волос на фоне темных деревьев… Секунду он молча смотрел на нее, а потом быстро встал на ноги.

— Я же сказал вам: забудьте меня! — резко проговорил он. — Возвращайтесь домой, Тея. Стейверли ждет вас.

Тея медленно встала.

— Он называл вас Белогрудым. Вас все знают под этим именем?

— Да, так меня называют, — подтвердил разбойник. — Меня прозвали Белогрудым за то, что я надеваю жабо из белых кружев, хотя подобные мне обычно не рискуют предоставлять стрелкам столь ясно видимую цель. Это прозвище мне дали наполовину в шутку, а наполовину в знак признания того, что я храбрее тех, кто ведет эту опасную игру.

Он произнес это с горечью, но потом, улыбнувшись, обнял Тею за плечи и повел через рощу на поляну.

— Вы сможете держаться в седле позади меня?

— Конечно! Отец возил меня так по поместью, когда я была маленькая.

— Вот так вы сегодня и вернетесь в Стейверли, — сказал разбойник.

Они вышли на поляну, где уже не было тела Дрисдейла и слуги отходили от холмика под дубом. Как только разбойник вышел из-за деревьев, они повернулись к нему, ожидая распоряжений.

Он вынул из кармана несколько монет и бросил деньги им.

— Отправляйтесь по домам, и поскорее, — приказал он. — Забудьте обо всем, что сегодня произошло. Если кто-нибудь будет спрашивать вас, что случилось, вы скажете, что сборщик податей отпустил вас после того, как вы провезли его всего пять миль. Ваше место заняли два других человека, но вы не знаете, кто они и откуда. Он хорошо вам заплатил — у вас есть деньги, чтобы это доказать. Вам показалось, что он едет по какому-то важному делу, и он был один. Повторяю: он ехал один. Это ясно?

— Да, сэр.

Старший из слуг почтительно притронулся к шляпе.

— Вам обоим неприятности ни к чему, — продолжал разбойник. — Если вы будете болтать, то вас обязательно арестуют, и кто поверит тому, что вы сможете рассказать? Ничего не говорите, молчите. Я уверен, что вам обоим не хочется, чтобы вас допрашивали солдаты.

— Мы болтать не будем, сэр, можете не сомневаться, — сказал один из слуг.

— Хорошо. Ну, отправляйтесь. Сейчас же.

Оба медлили.

— Но как же карета, сэр, лошади?

— Это вас не касается. Пошевеливайтесь! Если поторопитесь, то вернетесь в свою деревню еще до рассвета.

Слуги спрятали в карманы полученные гинеи и зашагали по дороге. Разбойник проводил их взглядом, а потом повернулся к своему спутнику, безмолвно дожидавшемуся в тени деревьев.

— Распряги лошадей, Джек, — сказал он, — и отпусти их.

Джек немедленно спрятал пистолет в карман и начал распрягать двух крупных серых коней, которые везли карету. Тея наблюдала за ним, стараясь угадать, что задумал разбойник. К ее удивлению, он открыл дверцу кареты. Сначала он запустил руку под сиденье, но, ничего там не обнаружив, вспорол обшивку.

— Что вы ищете? — спросила его Тея.

— Деньги.

— Вы думаете, он держал их в карете? — В этот момент разбойник резко оторвал от потолка кусок ткани.

Зазвенели монеты, и разбойник вытащил из-под обшивки два больших мешка. Тея изумленно вскрикнула.

— Его месячная добыча, — проговорил разбойник, вытаскивая мешки из кареты. В лунном свете Тея увидела, как блеснули золотые гинеи. — Мистер Дрисдейл объезжал свой район каждый месяц. Он как раз собрался домой и решил захватить вас с собой. Отправил своего кучера вперед и нанял двух людей в деревне, чтобы его домашние не узнали, кто вы такая.

Несомненно, он уже придумал какую-нибудь правдоподобную ложь. Возможно, он выдал бы вас за дочь какого-нибудь добропорядочного пуританина. А ваше настоящее имя вам пришлось бы скрывать.

— Я бы не подчинилась ему! — с жаром возразила Тея, но вдруг замерла, вспомнив силу и жестокость Дрисдейла, его расправу с Бобо. Разве смогла бы она выстоять против него?

Она покраснела от стыда.

Разбойник завязал мешки.

— Это — ваше, — негромко сказал он. — Вы имеете на это право, потому что человек, которому принадлежали эти деньги, был вашим мужем, хоть и очень недолго. Я бы хотел, чтобы вы их взяли и берегли. Никому не рассказывайте о том, что они у вас есть, храните их на черный день. Вашего отца могут преследовать за то, что его сын — изменник, а поместье скорее всего обложат новыми непомерными налогами. Эти деньги будут вам защитой. Мне хотелось бы, чтобы их было больше, но по крайней мере у вас будет хоть что-то на будущее, что бы вас там ни ожидало.

Секунду Тея не находила слов, потом воскликнула:

— Но почему вы все это делаете? Почему вы решили помогать мне? Деньги нужны вам самому. Если вы собирались его ограбить, то почему вы их отдаете?

Она всматривалась в его лицо, пытаясь найти ответ, однако под черной маской прочесть что-либо было трудно. Он улыбнулся и, вложив мешки с деньгами ей в руки, сказал:

— Может быть, настанет день, когда вы узнаете ответ. А сейчас говорить об этом не время и не место.

Он достал из кареты плащ Теи и набросил его ей на плечи.

А потом негромко свистнул, и его вороной жеребец, спокойно щипавший траву в стороне, сразу подошел на зов. Разбойник посадил сначала Тею, а потом и сам вскочил в седло.

— Я постараюсь вернуться как можно скорее, Джек, — пообещал он своему помощнику.

— Мне дожидаться вас здесь, сэр? — почтительно спросил Джек.

— Да. Подожги пока карету. Сожги все, что в ней было, так чтобы никто не смог ее опознать.

— Будет сделано, сэр.

Разбойник подобрал поводья, и они поехали в сторону, противоположную той, куда ускакали отпущенные лошади.

Проехав сравнительно немного, разбойник свернул с дороги. Они проехали полями, переехали через речку и неожиданно оказались в лесу, который примыкал к землям Стейверли. Казалось, он хорошо знает дорогу.

Когда незнакомец наконец натянул поводья, Тея увидела, что они находятся на вершине холма, у подножия которого лежит Стейверли. Луна уже спускалась к горизонту, но в ее свете озеро казалось расплавленным серебром, а старинное строение, окруженное террасами, являло всю свою благородную красоту.

Но Tee темный дом в ночной тишине представился пустым и печальным.

Глядя на воды озера, она вспомнила, как предчувствовала беду всего несколько недель назад, когда Ричард сказал ей, что собирается в Лондон. Она вздрогнула, и разбойник, почувствовав это, обернулся и спросил:

— Вам холодно?

— Нет, — ответила Тея. — Плащ очень теплый.

Она не могла рассказать ему о том, что чувствовала. Она и себе самой не могла ясно сказать, почему в ее душе возникает ощущение грусти и расставания… Почему-то она была уверена, что всю жизнь будет помнить эти мгновения.

— Вам пора спать, — сказал разбойник и, пришпорив коня, начал спускаться с холма.

Вскоре они были у калитки, ведущей в сад, из которой совсем недавно Тея ушла из дома. Разбойник спрыгнул на землю и бережно снял ее с коня. От долгой езды у нее затекли ноги, и она придержалась за него, чтобы не упасть.

— Доброй ночи, Пантея, — сказал он.

— Как мне вас отблагодарить? — спросила она.

— Никак!

— Но я должна! — возразила Тея.

Она бросила на землю мешочки с деньгами и совершенно по-детски обняла его за шею.

— Спасибо вам, спасибо! — проговорила она. — Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. И, пожалуйста, не забывайте меня, потому что я всегда буду вас помнить!

Ее слова исходили из самого сердца. Она подняла к нему лицо, он поцеловал ее в щеку, а потом его руки вдруг крепче обняли ее. Он очень нежно прикоснулся к ее губам и сразу, словно боясь задержаться, отстранил ее и вскочил в седло.

Она смутно помнила, что окликнула его, но он сверкнул белозубой улыбкой и стремительно понесся через парк, словно за ним гнались демоны. Тея смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом вдруг заметила, что по щекам у нее бегут слезы. Она не понимала, почему плачет… Может быть, просто потому, что эта ночь была так полна событий.

Тея взяла мешочки с деньгами и неслышно вернулась с ними в дом. Добравшись до своей спальни, она с изумлением увидела, что там ничего не изменилось с той минуты, как она выскользнула из нее. Никто не знал о ее отсутствии. Ее записка отцу лежала там же, где она ее оставила: у зеркала на туалетном столике. Тея разорвала ее на мелкие клочки и бросилась на кровать лицом вниз. А потом заплакала, как рыдает перепуганный ребенок, который не может остановиться, хотя опасность уже миновала.

Сидя перед зеркалом, Тея вспоминала, как эти слезы незаметно сменились глубоким сном. Спустя несколько часов ее разбудил лай собаки. Она так и лежала у себя в спальне в своем лучшем атласном платье и подбитом мехом плаще. Вскочив, девушка поспешно разделась и спрятала мешочки с монетами на дно комода. Когда Марта принесла ей утренний шоколад, она уже лежала в постели, как обычно.

В течение всего следующего дня Тея была словно во сне.

Утро принесло с собой горькую мысль о смерти брата, но она не могла ни с кем об этом говорить.

А потом произошло нечто странное. Парнишка — деревенский дурачок лет тринадцати — пришел к черному ходу и заявил, что ему нужно видеть молодую госпожу. Слуги пытались выяснить зачем, но он только твердил, что ему нужна леди Пантея Вайн.

Когда в конце концов Тея пришла, он потянул ее в сторонку и сунул ей в руку мятую записку. Не успела она ни о чем его спросить, он бросился бежать прочь, словно испуганный заяц.

Тея развернула записку. Там были всего несколько слов:

«Загляните в грот, когда будете одна». Написаны красивым почерком образованного человека. Щеки у нее вдруг вспыхнули: она догадалась, от кого эта записка. Возможно, он ждет ее, захотел снова увидеться с ней! Тея почувствовала радостное волнение, но, напомнив себе, что не должна подвергать его опасности, вернулась в дом, делая вид, будто не замечает любопытных взглядов слуг, которые гадали, зачем дурачку могло понадобиться ее вызвать.

Она занималась обычными делами, пока не уверилась, что за ней никто не наблюдает. Только тогда она бросилась в сад, где был устроен искусственный грот.

Он был сложен из камней на противоположном от дома берегу озера. К нему вела мощеная дорожка, весной окруженная цветами. Сам грот прятался в кустах олеандра и азалии под длинными ветвями плакучей ивы. Но в это время года на дереве не было листьев, а дорожку покрывала корка льда.

И все-таки Тея летела как на крыльях и почувствовала острый укол разочарования, найдя грот пустым. По стенам стекали капли воды, скамейка, на которой так приятно было сидеть летом, потемнела от влаги, воздух был затхлым. Вдруг Тея заметила в углу ящик, окованный железом. Подойдя, она увидела лежащий на нем листок бумаги. Тем же почерком, что была написана записка, которую она получила утром, на нем была сделана надпись «Это тоже ваше. Спрячьте надежно».

Она перечитала записку несколько раз и только потом посмотрела на ящик. Он был похож на тот, в котором ее отец хранил деньги. В замочной скважине торчал ключ. Повернув его и открыв крышку, Тея обнаружила, что ящик полон денег.

Мгновение она недоуменно смотрела на них, а потом вдруг все поняла. Это тоже были деньги Христиана Дрисдейла. Видимо, разбойник выкрал их из его дома и доставил сюда. В ящике денег оказалось больше, чем в мешочках. По правде говоря, столько денег она еще никогда в жизни не видела.

И все же у нее было чувство разочарования. Она ожидала найти в гроте нечто иное, а не ящик с деньгами.

Но все полученные Теей деньги не помешали солдатам Кромвеля конфисковать Стейверли и изгнать его владельцев.

Ее отец был уже при смерти. Когда солдаты выгнали его из дома, он скончался в карете, не успела она проехать до конца аллеи.

В маленьком неудобном доме, который нашелся для них на краю поместья, и самой Tee не пришлось остаться надолго.

Вскоре она в сопровождении Марты уехала к двоюродной бабке в Уилтшир.

Если леди Дарлингтон и удивилась тому, какое огромное состояние Тея привезла с собой и передала ей на хранение, то лишних вопросов задавать не стала. Возможно, она решила, что ее племянник оказался достаточно предусмотрительным, предвидя неизбежную потерю поместья. Возможно, ей показалось, что Тея настолько наивна, что нет смысла ее расспрашивать. Как бы то ни было, Тея оказалась богатой наследницей, а золото графиня передала надежному золотых дел мастеру, оставив лишь небольшую сумму, которую Тея ежегодно тратила на свои нужды.

Деньги приносили проценты, так что принадлежавшая ей сумма за эти годы еще увеличилась. Сейчас Тея думала, нельзя ли на эти деньги купить Лусиусу помилование. Она была совершенно уверена в том, что он жив, так же как и в том, что Рудольф мечтает получить поместья и титул. Поэтому ему выгодно считать Лусиуса погибшим.

Ее первым побуждением было рассказать леди Дарлингтон всю правду, однако потом она засомневалась. Она молчала столько лет! Разумно ли говорить о случившемся теперь, и без особого повода? А что, если ее двоюродная бабушка случайно скажет что-то такое, что позволит Рудольфу опорочить своего кузена? А что, если он добьется, чтобы Лусиуса повесили? Тея вдруг преисполнилась такой решимости, какой в себе даже не подозревала. Она обязательно найдет способ вернуть Лусиусу его законное место в жизни! Она не знала, как именно она это сделает. Однако совершенно точно знала, что сейчас ей надо спасти его, как когда-то он спас ее.

Оглядываясь назад, она поняла, что доверилась Лусиусу, повинуясь тому чувству, с помощью которого дети и животные определяют человека искреннего и надежного. Она с первой минуты не сомневалась, что он ей поможет. Все эти годы она вспоминала о нем каждый вечер, но ей ни разу не хватило проницательности, чтобы понять, кто он был. Неудивительно: ведь она даже не знала о его существовании!

Ее двоюродная бабка почему-то неохотно рассказывала ей о Вайнах. Тея долго не понимала почему, пока наконец не нашла объяснения сдержанности старой графини.

Лорд Дарлингтон был тяжелым, властным человеком, к тому же — исключительно ревнивым. Он не любил братьев жены за то, что она была очень к ним привязана. С чувством собственника он разлучил жену с близкими и сделал все, чтобы заставить ее забыть о самом их существовании. Он впадал в ярость, стоило ей хотя бы упомянуть о братьях и о своей жизни в Стейверли. После пятидесятилетнего замужества, которое во многом было счастливым, она и сама отвыкла говорить о своих родственниках.

К тому времени, когда одинокая осиротевшая Тея поселилась у своей двоюродной бабки, лорд Дарлингтон уже умер.

Будь он жив, возможно, он не принял бы ее в свой дом. Он был странным человеком, однако графиня была с ним счастлива. Она искренне оплакивала его, и хотя после его смерти позволяла себе все то, чего он лишал ее, пока был жив, всегда говорила так, словно без него жизнь для нее стала безрадостной.

На самом деле леди Дарлингтон получала некое удовольствие от своего вдовства. Эта прямая и сильная женщина быстро убедилась, что без мужа ее некому осаживать, требовать повиновения, которое вызывало в ней внутренний протест, некому ревновать ее, заставляя прятать самые естественные привязанности.

Графиня была в восторге, получив возможность вернуться в Лондон, и позаботилась о том, чтобы ее пригласили состоять при ее величестве. Она вела переговоры, плела интриги, строила планы, пускала в ход связи, пока ей не предложили место при дворе. После смерти мужа, пожалуй, не было людей, которые могли бы помешать вдовствующей графине Дарлингтон добиться своего.

Тея наблюдала за маневрами своей родственницы с веселым любопытством, хотя в то же время немного ее побаивалась. Впрочем, в этом она была не одинока. Леди Дарлингтон обычно говорила то, что думает, невзирая на то, насколько неловко это было слышать другим. Тея решила, что неразумно делиться со старой графиней своими сведениями о Лусиусе.

Да и есть ли у нее какие-либо сведения?

Она знала только, что Лусиус был тем разбойником, который спас ее от страшного замужества, и что при упоминании о нем Марта дрожит и прячется.

Глава 4

Барбара Каслмейн сидела в спальне своих новых апартаментов. С торжествующим видом она осматривала пышно обставленную комнату, а потом устремила взгляд на окна, выходившие в Тайный сад. Она походила на полководца, радующегося победе, одержанной над превосходящими силами противника, вырванной из рук судьбы.

Барбара знала, что все, включая ее лучших друзей, ожидали, что она отступит с поля боя. Вместо этого под ее напором пали последние линии обороны и крепость, которую она осаждала, сдалась на милость победителя.

В душе она понимала, что ей необычайно посчастливилось, но всем своим видом стремилась показать окружающим свою уверенность в победе.

Барбара еще раз обвела взглядом спальню и раскинула руки торжествующим победным жестом. Да, она здесь, во дворце Уайтхолл, в апартаментах, отведенных ей как старшей фрейлине королевы Екатерины из португальской династии Браганса.

Никто не узнает, что она пережила, услышав, что ее имя вычеркнуто из списка придворных дам, представленного королеве. Никто не узнает, в какую ярость она пришла, узнав, что королева поклялась скорее вернуться в родительский дом, чем терпеть в своем окружении любовницу мужа.

И все же Барбара одержала победу в этой битве, где с одной стороны была молодая и наивная девочка, которая не знала, как следует вести себя со своим очаровательным, обаятельным и непостоянным супругом, а с другой — многоопытная, блестящая Барбара с ее непомерным честолюбием, которой удавалось уже два года удерживать у своих ног самого удивительного мужчину Британии.

Да, Барбара победила, несмотря на вражду со стороны более добродетельных и чопорных дам двора, несмотря на интриги многих королевских советников. Она победила, и теперь, когда ее противники были посрамлены, она предвкушала жестокое мщение всем, кто посмел выступить против нее.

В кружевных нижних юбках и белом пеньюаре, наброшенном на обнаженные плечи, Барбара казалась моложе своих двадцати двух лет. Она была в самом расцвете своей красоты, и почти никто не мог устоять перед ее чарами, не говоря уж о Карле, который вообще питал слабость к красивым женщинам и к тому же был настолько мягкосердечен, что не мог отказать в просьбах той, которая стала матерью его детей.

Однако больше всего удивляло то, что Карл, всегда такой влюбчивый, хранил верность Барбаре, хотя немало молоденьких очаровательниц, куда более покладистых, мечтали обратить на себя августейшее внимание. При дворе даже шептались, что такую верность Карла можно объяснить только тем, что Барбара имеет над королем некую магическую власть. Со временем эти слухи все росли, сопровождаясь рассказами о каких-то тайных пороках, которые, впрочем, оставались неназванными.

А на самом деле все было гораздо проще. Барбара была женщиной, для которой предаваться любви было так же естественно, как дышать, и при этом ее красота достигала предела совершенства. В обычном состоянии от других женщин ее отличала разве что нежная и шелковистая, как лепестки цветов, кожа.

Карл был верен ей, потому что в них обоих пылало пламя страсти. Им достаточно было только заглянуть друг другу в глаза, и это пламя вспыхивало, пожирая их, заставляя их тела трепетать в восторге предвкушения.

Это не было любовью. В своей жизни Барбара любила только однажды, известного повесу графа Честерфилда, который обольстил ее, когда ей было всего шестнадцать. Этого искусного фехтовальщика и непревзойденного во всей Англии негодяя она любила всем сердцем и, как однажды она грустно призналась, до последней капли крови.

По хотя он увлекся прелестной юной Барбарой, он женился на другой, а его сердце всегда принадлежало ему самому.

С той минуты, как он ушел из ее жизни, Барбара больше никого не любила. Ее забавляли, а порой даже увлекали мужчины, которые толпились вокруг нее, но только пока пробуждали в ней желание. Утолив страсть, она отталкивала их и забывала об их существовании.

Но с Карлом все было иначе. Благодаря ему она обладала властью и прекрасно понимала, что, потеряй он к ней интерес, ее моментально изгнали бы из дворца, да, пожалуй, и из высшего света. Но сейчас, купаясь в королевских милостях, уверенная в прочности своего положения, Барбара торжествовала, успокоившись за свое будущее.

Ее мысли нарушил стук в дверь. Не оборачиваясь, она сказала: «Войдите!» — но, услышав шаги, быстро обернулась. Она ждала короля: обычно он заходил к ней примерно в это время, однако в комнату вошел Рудольф Вайн. Графиня бросила на него удивленный взгляд.

— Я вас сегодня не ждала.

— Простите меня, но мне необходимо было вас видеть!

Рудольф наклонился к ней и запечатлел поцелуй на белоснежном плече. Пеньюар чуть распахнулся, открыв прелестную грудь и стройную шею. Этот поцелуй словно утверждал право мужчины на обладание женщиной.

Барбара приняла его ласку спокойно, не отстраняясь. Рудольф бросил шляпу на стул и устроился на кушетке, которая стояла в изножье огромной кровати с балдахином.

— Барбара, я очень беспокоюсь, — проговорил он, глядя на нее почти умоляюще.

Он был очень хорош в бархатном расшитом камзоле с золотыми пуговицами. В прорезях рукавов виднелась малиновая атласная подкладка. Обшитые серебряным кружевом панталоны доходили до колен. Рудольф не носил парик, но причесывал его самый модный парижский куафер.

— Что вам теперь не дает покоя? — спросила Барбара.

Ее глаза на секунду задержались на лице Рудольфа. Его можно было бы назвать одним из самых красивых придворных, но чего-то ему не хватало. В присутствии Рудольфа она неизменно чувствовала, что почему-то ему не удается быть таким красивым, как можно было бы ожидать.

— Мне нужна ваша помощь, Барбара!

— Опять?

Алые губы Барбары изогнулись чуть презрительно. Она презирала слабых мужчин, которые постоянно норовят что-то получать, а не давать.

— Я только что от лорда-канцлера. Я говорил с ним о моих правах на маркизат Стейверли. Он сказал — и мне это показалось странным, — что его величество почему-то не хочет принимать решения по этому вопросу. Что это значит?

Барбара взяла с туалетного столика браслет, украшенный бриллиантами и изумрудами, и застегнула его на запястье.

— Я говорила с королем, — ответила она после паузы. — И он сказал мне примерно то же самое. Я не стала просить, чтобы он объяснил мне причину своих колебаний. Было бы неразумно показывать ему, что я слишком интересуюсь вашими делами. Он ревнив, как вы знаете.

— Я не сомневаюсь в том, что вы сделали все возможное, и глубоко вам благодарен, — проговорил Рудольф, вставая и начиная беспокойно расхаживать по комнате. Остановившись у окна, он забарабанил пальцами по подоконнику. — По промедление нестерпимо! Это просто невозможно!

— Надо понимать, ваши кредиторы начинают беспокоиться?

Рудольф кивнул.

— «Беспокоиться» — это еще мягко сказано, — признался он. — Если мне не удастся в ближайшее время убедить его величество передать титул и имение мне, то мне придется бежать из страны.

— Все так плохо? — удивилась Барбара. — Похоже, вы были весьма неосторожны, Рудольф.

— Бог свидетель, я пытался экономить. Но что толку теперь в разговорах? Меня может спасти только его величество.

Вы не можете заставить его действовать?

Барбара улыбнулась, а потом надула алые губки.

— Ради вас я постараюсь его убедить.

— Благословляю вашу доброту! — проговорил Рудольф и, подойдя к ней, поднял ее на ноги и крепко обнял. — Ни один мужчина не сможет ни в чем отказать вам! — добавил он хриплым голосом, заглядывая ей в глаза.

Барбара спокойно стояла рядом с ним, но в уголках ее губ затаилась улыбка. Из-под опущенных темных ресниц поблескивали голубые глаза. Рудольф видел, что она за ним наблюдает.

— Боги! Ты сводишь меня с ума! — пробормотал он, прижимаясь к ее губам и ощущая, как по ее телу пробегает легкая дрожь.

— А что же ваша богатая родственница? — негромко спросила Барбара. — Вам еще не удалось прибрать к рукам ее деньги?

Ее вопрос подействовал на него как ушат холодной воды.

Рудольф разжал руки и резко отвернулся от Барбары. Прежде чем ответить, он прошелся по комнате из конца в конец.

— Будь проклята эта негодница! Она неуловима, как луч солнца в осеннем тумане! Я ухаживаю за ней, а она притворяется, будто это всего лишь родственное чувство. Она кажется достаточно приветливой, но ухитряется окружить себя такой стеной, через которую не перебраться!

— Вы хотите сказать, что она устояла перед вашей красотой и льстивыми речами? — насмешливо осведомилась .Барбара.

— Вы прекрасно знаете, что да.

— Ничего я не знаю. Меня не интересуют ни ваша кузина, ни ваша чопорная тетка. Когда я вхожу в Банкетный зал, они делают вид, будто меня не замечают, а когда я выхожу в дворцовый сад — отворачиваются. Но рано или поздно они заплатят за каждое слово, которое мне не сказали, за каждый взгляд, которого меня не удостоили, за мельчайшую невежливость, которую себе позволили! Это леди Дарлингтон посоветовала королеве вычеркнуть меня из списка фрейлин. Это ее оскорбительные слова в мой адрес королева повторила его величеству. Я этого не забуду. Настанет день, когда она со своей бледной дурочкой, которую вы хотели бы сделать своей женой, еще пожалеют об этом.

Постепенно Барбара довела себя до припадка ярости, которыми была известна. Ее глаза сверкали, руки сжимались так, что побелели костяшки пальцев, грудь бурно вздымалась. Слетавшие с ее злобно искривившихся губ слова были похожи на капли яда. Но ее ярость по-своему завораживала.

Немногие женщины не становятся уродливыми в гневе.

Рудольф, которому нередко приходилось видеть ее в таком состоянии, наблюдал за ней, почти не слушая. В ее ярости было нечто волнующее, привлекающее мужчину сильнее и неотвратимее, чем томный шепот иных красавиц.

Барбара сорвала с себя белый пеньюар и, швырнув на пол, стала топтать ногами. Полуобнаженная, в пене волнующихся кружевных юбок, она выкрикивала:

— Им придется плохо, не сомневайтесь! Я растопчу их, как топчу эту тряпку! Я вышвырну их из дворца с такой же легкостью, как сейчас бросаю этот гребень!

Барбара схватила лежавший на туалетном столике золотой гребень, украшенный драгоценными камнями, и швырнула его через всю комнату. Он сверкнул в воздухе и вылетел в открытое окно. Секунду Барбара и Рудольф недоуменно смотрели ему вслед, а потом бросились к окну. Под ними находился дворцовый сад, где совершали вечернюю прогулку приближенные к королю.

Гребень попал в голову пожилого джентльмена и сбил с него шляпу. Барбара с Рудольфом видели, как он поднял гребень и с недоумением его рассматривав. Шляпа осталась валяться на земле, парик сбился набок, приоткрыв лысину. Молодые люди переглянулись и одновременно расхохотались.

Вспышки гнева Барбары были похожи на короткие летние грозы. И вот тучи рассеялись, солнце выглянуло снова: она весело смеялась, переводя взгляд с бедолаги внизу на корчившегося от смеха Рудольфа.

— Господи, спаси! Не удивлюсь, если он подаст иск об оскорблении его персоны! — воскликнул Рудольф;

Барбара захихикала и кончиками пальцев коснулась его щеки.

— Вы слишком милы, чтобы достаться этой глупой деревенской девчонке с ее невинным личиком и бледной улыбкой, — проговорила она. — Когда вы станете маркизом, я, пожалуй, и сама могу выйти за вас замуж.

Рудольф моментально перестал смеяться.

— Вопрос в том, когда это будет, — мрачно заметил он.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещала Барбара. — А сейчас вам лучше уйти. Если король застанет вас здесь, это не пойдет вам на пользу.

Не успела она договорить, как за дверью послышался чей-то голос. Барбара взглянула на Рудольфа, тот лихорадочно осмотрелся. Второго выхода из спальни не было. Мгновение он колебался, а потом взглянул на Барбару. Ее обнаженные плечи, растоптанный белый пеньюар, разметавшиеся по плечами темные волосы говорили о неистовстве страсти.

Барбара заметила испуг на лице Рудольфа, но не успела даже понять, что он собирается сделать. Ее гость быстро шагнул к окну и перекинул ногу через подоконник. Она подавила истерический крик. Секунду он висел, зацепившись кончиками пальцев за подоконник, потом исчезли и они.

Позади нее открылась дверь. Не поворачивая головы, Барбара шагнула к окну и выглянула в сад. Рудольф упал на газон, благополучно поднялся и отряхнулся. На него в полной растерянности взирал низенький толстяк, который держал в руке усыпанный драгоценными камнями гребень.

— Что вас так заинтересовало? — услышала она голос у себя за спиной.

Барбара закрыла окно и повернулась, прислонившись к подоконнику.

— Сегодня в саду очень много народу, сир. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь подслушал нас.

— Надеюсь, сегодня вы будете нежнее со мной, — отозвался Карл с ироничной улыбкой. — Вчера вечером вы сурово отчитывали меня за то, что я не согласился отдать вам право на акцизные сборы с эля и пива.

— Нехорошо было пожалеть для меня такой мелочи, сир!

Она приблизилась к нему. Вечернее солнце, словно языками пламени, лизало ее белоснежную кожу. Карл перевел взгляд на ее губы. Они приоткрылись, и ему показалось, что они чуть дрожат, словно в порыве экстаза.

— А что, если я заглажу свой проступок? — тихо проговорил он. — Если скажу, что вы можете получить акциз, коль скоро вам это угодно?

— А вы это скажете, сир? Правда?

Их взгляды встретились. Оба уже почти задыхались, но еще не двигались, намеренно отсрочивая ожидаемое наслаждение.

Рудольф стряхнул с одежды землю и травинки и только теперь вспомнил, что его шляпа осталась у Барбары в спальне.

На секунду он окаменел от ужаса. Трудно будет объяснить ее присутствие. Но почти сразу же он пожал плечами. Никто не смог бы установить, что шляпа принадлежала именно ему. А завтра, когда он получит ее обратно, можно будет сменить на ней перья.

Он уже собрался уйти, когда низенький толстяк, смотревший на него с немалым удивлением, спросил:

— И часто вы попадаете в сад таким путем, сэр?

— А почему бы и нет? — отозвался Рудольф. — Входить через калитку — это так прозаично, не правда ли?

Толстяк почесал в затылке.

— Мне это как-то не приходило в голову.

— Искусство красивой жизни, — продолжал Рудольф с видом философа, — состоит в неожиданности. Я вижу, сэр, что разговариваю с человеком, который это уже понял. Ибо что вы держите в руке? Не трость, сэр, и не шпагу, а драгоценный гребень. Блестящая и оригинальная мысль, которая должна была бы понравиться всем, кто не настолько закоснел, чтобы потерять способность воспринимать нечто новое.

Толстячок неуверенно кашлянул.

— Вы… вы думаете, что это похвально? — с сомнением спросил он.

— Я совершенно в этом уверен, и позвольте мне первому вас поздравить. — С этими словами Рудольф поклонился. — Вы разрешите мне представиться? Рудольф Вайн, к вашим услугам.

Толстяк поклонился в ответ.

— Рад с вами познакомиться, сэр. Я сэр Филипп Гейдж, мировой судья.

— Счастлив с вами познакомиться, сэр!

— И я тоже, — отозвался сэр Филипп, не желая уступать ему в любезности. — Я недавно при дворе и мало с кем здесь знаком. Лорд канцлер, мой давний друг, пригласил меня приехать во дворец, чтобы обсудить с его величеством, как избавить от воров и мошенников столицу и ее окрестности.

— А их так много?

Рудольфу стало скучно, и он оглядел придворных, которые прогуливались по саду, в надежде увидеть кого-нибудь из друзей и под этим предлогом закончить разговор.

— Много? — откликнулся сэр Филипп. — Если бы я назвал вам точное количество хотя бы тех, что известны властям, вы изумились бы, дорогой сэр, да-да, изумились бы! Возьмем одних только разбойников. За последние два месяца произошло не меньше трехсот случаев ограбления путешественников, направляющихся в столицу. Триста ограблений! Разве это не позор в наши дни, когда цивилизация, просвещение и наука шагнули так далеко вперед?

— И что вы предполагаете предпринять? — спросил Рудольф, борясь с зевотой.

— Предпринять? Предпринять? А что я могу предпринять? — возмущенно воскликнул сэр Филипп. — Поймаю их, конечно. Поймаю этих подлых разбойников и вздерну на ближайшей виселице или на дереве, если виселицы поблизости не окажется.

— Разбойники? Вы сказали — разбойники? — вдруг заинтересовался Рудольф.

— Вот именно, сэр! — чопорно подтвердил сэр Гейдж.

— Тогда вы именно тот человек, который мне нужен! — заявил Рудольф. — Пойдемте, сэр Филипп. Вы не откажетесь отправиться со мной в таверну? Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить.

— С радостью, дражайший, с радостью. Но как же король?

Вдруг он меня вызовет! Мне не хотелось бы отсутствовать в тот момент, когда я понадоблюсь его величеству.

— Вы не понадобитесь его величеству еще по меньшей мере час, можете не сомневаться. Пойдемте, сэр, выпьем вина.

Я уверен, что вам это требуется не меньше, чем мне.

— Ну, должен признаться, мне действительно хочется пить, — признался сэр Филипп.

Он нахлобучил шляпу на парик, недоуменно посмотрел на драгоценный гребень, который по-прежнему держал в руке, и пошел следом за Рудольфом через сад к выходу на Даунинг-стрит.

Тея, которая как раз выходила в сад с лужайки для игры в шары, увидела, как они уходят по дорожке, обсаженной деревьями.

— Посмотрите, — сказала она своей двоюродной бабке, — вон кузен Рудольф! Он идет без шляпы и разговаривает с забавным коротышкой, которого я раньше не видела.

Графиня поднесла к глазам лорнет.

— Я вижу Рудольфа, — сказала она, — но понятия не имею, кто с ним.

— Я могу сказать вам, кто он, — вмешался лорд Сент-Винсент, который сопровождал Тею и вдовствующую графиню. Это был женоподобный и довольно скучный молодой человек, который стал поклонником Теи, как только до него дошли слухи о ее приданом (его сумма увеличивалась по мере того, как слухи распространялись, пока не достигла совершенно невероятной цифры, ожидавшей того счастливца, которому она отдаст руку и сердце).

Для Теи единственным достоинством лорда Сент-Винсента было то, что он знал все и вся о том, что делалось при дворе. Он был не только сплетником, но и знатоком истории дворца. Как поклонника Тея могла бы прогнать его, не задумываясь, но в качестве гида он был незаменим, и потому она готова была выносить его общество по несколько часов ежедневно.

— И кто же он? — спросила Тея, глядя вслед удаляющимся фигурам Рудольфа и его спутника, которые были так поглощены беседой, что не замечали никого вокруг.

— Это сэр Филипп Гейдж, мировой судья, которого лорд-канцлер вызвал для того, чтобы он помог восстановить в Англии торжество закона. Но при том, как распространилась сверху донизу коррупция, это задача не из легких.

— Хорошо, если он хотя бы найдет способ избавиться от карманников вокруг театра, — заявила леди Дарлингтон. — У леди Сирс, фрейлины ее величества, прошлым вечером сняли с руки браслет, а двум нашим знакомым джентльменам обчистили карманы, пока они шли от кареты к входу в театр.

— Это просто позор, — поспешил согласиться лорд Сент-Винсент. — Но не думаю, чтобы сэр Филипп стал заниматься карманниками и мелкими воришками. Его интересует уничтожение разбойников на больших дорогах. Говорят, один из них отнял у него фамильные драгоценности, которые он вез в Лондон на коронацию. По этой ли причине, или по какой-то другой, но он ненавидит всех разбойников. Утверждают, что за последние полтора года он повесил больше разбойников, чем другие судьи за десять лет.

— И отлично, потому что они настоящее бедствие для мирных путешественников! — воскликнула леди Дарлингтон. — Признаюсь, когда мы ехали из Уилтшира в Лондон, я всю дорогу глаз не смыкала, боялась, что проснусь, а на меня наставлен пистолет. Помнишь, Тея, как я нервничала?

Обернувшись, графиня увидела, что Тея не сопровождает их с лордом Сент-Винсентом в неторопливом следовании по аккуратным газонам сада, а так и стоит у входа, глядя вслед Рудольфу и сэру Филиппу, хотя те уже почти скрылись из виду.

— Тея! — окликнула ее графиня. — Идем, милочка. Нам пора возвращаться: скоро обед.

Тея вздрогнула и поспешила догнать свою двоюродную бабку и лорда Сент-Винсента, пока они шли к галерее, но она не открыла рта. Там они распрощались со своим спутником и пошли наверх, в свои апартаменты.

— Я нахожу этого молодого человека на удивление интересным, — проговорила графиня, поворачивая к своей комнате. — Не будь он таким мягкотелым щеголем, я бы, пожалуй, еще подумала-, прежде чем разрешать тебе ему отказывать.

Тея рассмеялась.

— Слушать его интересно, тетя Энн, но при этом на него не следует смотреть! При плохом освещении вообще непонятно, мужчина он или женщина. Согласитесь, что для мужа это недопустимо!

— Иди переодеваться, маленькая негодница! — ласково проговорила графиня. — Бог свидетель, мне не хочется потерять такую компаньонку, как ты, но если ты и дальше с таким же упорством будешь отвергать поклонников, то умрешь старой девой!

— Я готова рискнуть, — улыбнулась Тея и, поднявшись на цыпочки, поцеловала старую даму в щеку. — Я слишком счастлива с вами, чтобы желать чего-то иного, — добавила она и пошла к себе.

Вдовствующая графиня посмотрела ей вслед с нежной улыбкой на тонких губах.

Как только Тея закрыла за собой дверь своей спальни, ее лицо сразу стало серьезным. Она не сомневалась, что Рудольф поспешил завязать знакомство с сэром Филиппом Гейджем неспроста. Ее кузен, отчаянно добиваясь права стать маркизом Стейверли, за прошедшие недели стал особенно нетерпелив.

Оказываясь в обществе вдовствующей графини, он неизменно возвращался к этой теме. Тея не знала, разговаривала ли леди Дарлингтон с королем. Казалось, она наблюдает за своим племянником очень внимательно, но с Теей она эту тему не затрагивала.

После того как Тея узнала от Марты о том, кто такой Лусиус, ей не удалось больше ничего узнать у своей служанки.

Та упрямо отказывалась разговаривать на эту тему и впервые в жизни замкнулась в почти враждебном молчании.

— Ничего я не знаю! — повторяла она снова и снова.

Больше Tee ни разу не удалось вырвать у нее какие-нибудь сведения о Белогрудом.

И все-таки какое-то предчувствие говорило ей, что постепенно она все узнает. Девушка наблюдала за Рудольфом, старалась его разговорить, поймать на каком-нибудь признании, заставить хоть словом намекнуть, что именно ему известно об их пропавшем кузене. Однако Рудольф был слишком хитер и осмотрителен. Сколько она его ни расспрашивала, он ловко уходил от ответа. Только снова и снова повторял, что бедняга Лусиус наверняка погиб, что его либо повесили, либо оставили умирать в придорожной канаве.

Tee было нелегко скрывать, насколько ее интересует все, что касается Лусиуса. Но только когда она делала вид, будто ее интересует будущее Рудольфа, ей удавалось заставить его говорить о себе и хоть что-то узнавать о его планах. Порой она чувствовала себя такой неопытной и неловкой, что готова была расплакаться от сознания собственной беспомощности.

Ей казалось, будто что-то должно вот-вот произойти, что-то крайне важное. Но, предоставленная самой себе, Тея только беспомощно металась, словно отыскивая дорогу в тумане..

Она догадывалась, что Рудольф с сэром Гейджем направились или в таверну, или в апартаменты сэра Филиппа. Нет ли у Рудольфа какой-то информации, которую он может передать сэр Филиппу? Информации о разбойнике, чей арест и смерть будут ему крайне на руку?

Она мучительно размышляла, что можно предпринять, мысленно перебирая те сведения, которые услышала от лорда Сент-Винсента. Тея вспомнила его слова о том, что какой-то разбойник отнял у сэра Филиппа фамильные драгоценности, когда он ехал с ними в Лондон на коронацию. Драгоценности… значит, у сэра Филиппа есть жена! Ну что ж, можно попробовать подойти с этой стороны. Завтра надо будет убедить графиню нанести леди Гейдж визит. Женщины разговорчивее мужчин. Возможно, так удастся что-нибудь узнать о планах Рудольфа!

Обрадованная такой идеей Тея вызвала Марту и начала переодеваться. Им с леди Дарлингтон предстояло обедать в шесть часов в большом Банкетном зале. Сегодня — как, впрочем, почти каждый вечер — там будет царить веселье. Надевая белое атласное платье поверх нижней юбки из синей тафты, Тея испытывала радостное волнение.

В Банкетном зале ощущались такие величие и красота, которые неизменно приводили ее в восторг. Трубачи и литавристы в алых куртках, отделанных серебряным галуном, с украшенными парчовыми лентами инструментами, казались девушке существами из какой-то волшебной сказки. Игра королевских флейтистов заставляла ее чувствовать себя принцессой, а когда придворные дамы и лорды торжественной процессией шли к столу, в воздухе витали ароматы цветов и французских духов, которые так любил король.

Когда в зале появлялись король и королева, все замолкало. В его величестве тоже было нечто такое, что заставляло Тею смотреть на него как на героя какой-то саги. Он был такой высокий, стройный, смуглый, а в его устало улыбающихся глазах таилась ирония. Даже сейчас, по прошествии двух лет, она видела восторг, который появлялся а глазах придворных, когда они смотрели на своего короля, за которого многие недавно тайно поднимали тосты, о котором грезили и имя которого решались упоминать только шепотом. Это был их король. Он много страдал, однако сумел сохранить чувство юмора. Он был невероятно щедр и добр, любил животных и обожал своих детей. Он наслаждался танцами, музыкой и театром, ему нравилось говорить об астрономии, архитектуре, химии и садоводстве. И у него был неисчерпаемый запас историй, почти всегда остроумных, хотя порой и недостаточно утонченных.

Многие прозаичные англичане находили своего короля загадочным. Наверное, понятнее всего им была его любовь к спорту, охота и поездки верхом летом по утренней прохладе, его страстная любовь к путешествиям по воде — королевское судно в постоянной готовности всегда стояло у причала близ королевского дворца.

Это был странный, необъяснимый человек. Образованный, с безупречными манерами и невероятной мужской привлекательностью. Человек, который во всем оставался королем. И вот он входил в Банкетный зал в сопровождении свиты под звуки любовных песен, которые на галерее пел мальчик-француз.

Порой, когда Тея смотрела на короля, пока он усаживался за стол, и думала, как долго пришлось ему страдать от бедности и лишений, изгнания и горя, на глаза у нее наворачивались слезы. А потом она вдруг замечала, как королева с обожанием смотрит на своего супруга, а взгляд Карла устремлен туда, где Барбара Каслмейн демонстрирует свою вызывающую красоту.

И тогда Tee становилось грустно. Волшебная сказка заканчивалась не так, как должно было быть. Карлу следовало вернуть себе трон и жить долго и счастливо. Но пребывание рядом с ним леди Каслмейн лишало сказку счастливого конца. Иллюзия волшебной красоты исчезала, и на ее месте Тея видела человеческие чувства, страсти и обиды, которые скрывались под всем этим блеском.

Робкая королева в вечном страхе лишиться доброго расположения мужа. Барбара Каслмейн — жадная, хищная, требовательная, желавшая все большего внимания короля, все более щедрых подарков, которыми он без конца осыпал ее.

Их лица притягивали внимание Теи, как и озабоченное лицо лорда-канцлера, который пытался примирить короля и парламент, и плотоядные взгляды герцога Букингемского, чья связь с графиней Шрусбери стала при дворе притчей во языцех, и грубое плебейское лицо генерала Монка, которого все забывали величать его новым титулом герцога Олбимарлского, и его болезненной раздражительной жены, которая была его портнихой, прачкой и любовницей. В Банкетном зале было еще множество лиц, и на всех лежала печать мыслей и чувств, желаний и страстей. А порой, на другом конце залаяли рядом с собой, Тея видела лицо Рудольфа и пыталась понять, о чем он думает. Иногда он улыбался ей, пытаясь привлечь ее внимание, но чаще смотрел на Барбару Каслмейн. И тогда в его взгляде появлялось выражение, которое и отталкивало, и пугало девушку.

Долгое время ей не удавалось определить, что это было за выражение, но в конце концов она все-таки поняла. Оно впервые промелькнуло на лице Рудольфа во время первого его разговора с леди Дарлингтон, когда графиня сказала, что законным наследником маркизата считается Лусиус. Это было выражение отчаянного беспокойства, растущего нетерпения, желания удовлетворить свои амбиции и — ради удовлетворения их — готовности убить. Убить, чтобы знать: тень разбойника больше не стоит на его пути.

Глава 5

Две старые дамы согласно кивнули.

— Говорят, граф уехал во Францию, чтобы уйти там в монастырь.

Леди Дарлингтон издала негромкое и неодобрительное восклицание.

— Стоит ли удивляться, — фыркнула она, — что поведение жены вызывает у него отвращение.

Леди Гейдж, худая и бледная, с лошадиным лицом, подвинулась чуть ближе.

— Шепчутся, будто она снова ждет ребенка.

— И это меня не удивило бы, — мрачно откликнулась леди Дарлингтон. — То, что подобная женщина продолжает занимать место при дворе, — это позор для Англии.

Рядом с ними сидела Тея, положив на колени свое рукоделие. Ей казалось, что все только и говорят, что о поведении леди Каслмейн. Она слышала все это уже сотню раз, но леди Каслмейн продолжала свое триумфальное шествие, а король был полностью в ее власти.

Она даже как-то сумела установить дружеские отношения с королевой. Никто не знал, как ей это удалось, но все видели, что королева не только смирилась с неизбежностью, приняв леди Каслмейн в качестве своей фрейлины, но и явно старалась смягчить двусмысленную ситуацию. Королева публично являла Барбаре свои милости, вызывая немалую досаду остальных фрейлин.

Это сильно повредило тем, кто советовал ее величеству не принимать любовницу своего супруга. Они оказались в неловком положении, и только немногие из них по-прежнему игнорировали торжествующую графиню.

Придворные помоложе, с самого начала настроенные не столь решительно, теперь тем более изменили свое отношение, предоставив немногочисленным и беспомощным старым дамам гневаться, перешептываться и сплетничать.

Тея подумала, что леди Гейдж, которая совсем недавно появилась при дворе, поступает неосмотрительно, позволяя вовлечь себя в эту конфронтацию на стороне проигравших.

Это было тем более неразумно, что отношение леди Гейдж к леди Каслмейн определялось исключительно завистью, злобной завистью некрасивой женщины к той, что явно демонстрировала уверенность в своих чарах и возможности получить с их помощью все, чего она ни пожелает.

— Я слышала, что лорд-канцлер в ужасе от того, сколько денег из королевской казны она присваивает.

— Ходят слухи, что король обещал купить ей Беркшир-Хаус в Сент-Джеймсе. За пять тысяч фунтов!

— Она совершенно ненасытна в своих требованиях. Только вчера лорд-канцлер сказал: «Эта женщина продаст все что угодно!»

Тея встала и неслышно вышла. Старые дамы даже не заметили ее исчезновения. Их крючковатые носы, похожие на клювы попугаев, казались еще более хищными, когда их поблекшие губы шептали последние сплетни.

Идя по коридору, Тея устало размышляла, что это злословие совершенно бесплодно. Ей самой леди Каслмейн внушала невольное восхищение. Она была такая веселая, так заразительно смеялась. С ее появлением любое развлечение словно получало дополнительный импульс. Если бы все обстояло иначе, Тея с удовольствием подружилась бы с этой красивой, хотя и скандально знаменитой дамой. Однако ее двоюродная бабка оскорбила любовницу короля, которая пользовалась при дворе почти неограниченной властью. Таким образом, вдовствующая графиня, а с ней и сама Тея оказались в стане заклятых врагов леди Каслмейн.

Она часто думала о том, как Барбаре удается превращать мужчин в своих покорных рабов. Тея прекрасно видела, что, хотя Рудольф говорит ей о своей любви, его взгляд то и дело устремляется к леди Каслмейн, и в нем появляется то же выражение, что у большинства мужчин, когда они смотрят на это чудесное капризное личико с полуопущенными веками. И Тея начинала понимать, что любовь бывает разная.

И все-таки бесконечные сплетни по адресу Барбары Каслмейн внушали ей отвращение. Tee казалось, что старые сплетницы готовы забросать предмет своей ненависти настоящей грязью.

Стоял чудесный день, и сентябрьское солнце было теплым и золотым. Легкий ветерок, прилетавший с реки, чуть шевелил флаги на крыше дворца и играл лентами дам, которые прогуливались по набережной.

День был словно специально предназначен для прогулки верхом, и Тея велела Марте приказать седлать лошадь и помочь ей переодеться в бархатную амазонку, синюю, как сапфир. Графиня в ближайшие несколько часов будет сплетничать с леди Гейдж, которая явилась к ней с визитом.

Надежды Теи что-нибудь узнать о делах сэра Филиппа с Рудольфом не оправдались. С самого начала леди Гейдж ясно дала им понять, что занятия мужа внушают ей смертельную скуку.

На осторожные расспросы Теи леди Гейдж, пожимая плечами, отвечала, что ничего не знает о том, чем занят сейчас ее супруг.

— Все мужчины ужасно скучны, когда говорят о своих делах. И уверяю вас, милое мое дитя, что сэр Филипп тут не исключение. Одни развлекаются охотой, петушиными боями или собачьими бегами, а сэр Филипп в своем преследовании воров и разбойников похож на гончую, которая преследует зайца. Но подобные вещи меня мало занимают. Когда сэр Филипп заговаривает об арестах и казнях, я просто затыкаю уши и думаю о чем-нибудь своем.

Тек даже стало жаль толстенького добродушного сэра Филиппа: леди Гейдж так презирала мужа, что не считала нужным хотя бы притвориться, что разделяет его интересы, чтобы доставить супругу удовольствие.

К тому же леди Гейдж, очень подружившись со вдовствующей графиней, никогда не пыталась привести к ней своего мужа, а когда они бывали в их доме на Чаринг-Кросс, сэр Филипп всегда отсутствовал. Тея решила, что придется искать другой подход к сэру Филиппу, но пока ей не удавалось придумать, какой именно.

Она попыталась расспросить Рудольфа, но тот умел быть удивительно неразговорчивым, когда хотел.

— Я прошлым вечером заметила, что вы разговаривали с сэром Филиппом Гейджем, — сказала Тея. — Ее милость очень сблизилась с тетей Энн, но мне пока не удалось познакомиться с сэром Филиппом.

— Он вас не заинтересует, — коротко ответил Рудольф Вайн, но ей показалось, что она поймала на себе его любопытный взгляд.

— Почему? — наивно удивилась Тея. — Я слышала, что король о нем очень высокого мнения.

— Не очень-то это благодарное дело — наказывать преступников и пытаться установить закон и порядок в стране, которая хочет забыть обо всех лишениях прошлых лет.

Рудольф произнес это чрезвычайно напыщенно, и Тея догадалась, что он повторяет слова самого сэра Филиппа.

— А что, законы так плохо соблюдаются? Я слышала разговоры о грабителях, но неужели действительность так же ужасна, как слухи?

— Понятия не имею. Спросите об этом лучше самого сэра Филиппа, когда вы с ним познакомитесь.

Тея поняла, что он намеренно уходит от разговора и что она ничего не может с этим поделать. Необходимо было действовать очень осторожно, чтобы не возбудить подозрений.

Нельзя, чтобы Рудольф догадался о ее особом интересе к разбойникам. Она перевела разговор на другие темы, и Рудольф не замедлил в очередной раз возобновить свое ухаживание.

— Когда я смотрю на вас, мое сердце начинает биться сильнее, кузина Тея, — сказал он негромко. Не дав ей Бремени ответить, он добавил:

— Вы же знаете, что я люблю вас. Почему вы не позволяете мне рассказать вам, насколько сильно мое чувство?

Тея поспешно встала.

— Мы родственники и друзья. Не надо портить наших отношений. Я счастлива, что оказалась при дворе, мне нравится жить с тетей Энн. С вами мы знакомы слишком недолго, чтобы говорить о чем-то еще.

— Но я люблю вас, Тея, я хочу, чтобы вы стали моей женой! — настойчиво повторил Рудольф.

Тея покачала головой.

— Вам не следует говорить мне об этом! — сказала она. — Любовь — это не такое чувство, в котором следует признаваться необдуманно, повинуясь мгновенному душевному порыву.

— Но по крайней мере разрешите мне ухаживать за вами! — взмолился Рудольф.

Тея снова покачала головой, но улыбнулась ему, чтобы он не слишком обиделся.

Она прекрасно знала, что ее уклончивые ответы вызывают у него раздражение и досаду, и тратила массу сил, чтобы сохранить дружеские отношения, отказывая ему в более близких. Но о Лусиусе ей по-прежнему не удавалось ничего узнать.

Когда Марта помогла ей одеться, Тея надела черную бархатную шляпку с длинным изогнутым страусовым пером, взяла отделанный серебром стек и, придерживая рукой пышную юбку, сбежала вниз. Во внутреннем дворе ее уже ждала оседланная лошадь.

Гарри, грум, приехавший с ними из Уилтшира, уже сидел верхом на отличной гнедой кобыле, которую они купили в Лондоне. На нем была эффектная ливрея Дарлингтонов, а черную шляпу украшало золотое кружево. Мальчишка-конюх держал в поводу лошадь Теи. Это было изящное чистокровное животное, белое, как только что выпавший снег. Тея ездила на нем последние пять лет. Сократ радостно заржал при виде хозяйки и мягкими губами взял с ее ладони яблоко.

Она села в седло и поскакала по вымощенному булыжником двору. Старый Гарри ехал за ней на почтительном расстоянии. Тея повернула в сторону парка Сент-Джеймс. Там прогуливалось немало народу, наслаждаясь теплым солнцем и осматривая недавно перестроенный королем канал. Его величество распорядился, чтобы на озеро выпустили уток и других птиц, которых с удовольствием сам кормил каждое утро.

Дикие птицы стали не единственными обитателями парка.

За озером жили олени, антилопы, козы, лоси и даже арабские овцы. По планам короля в парке посадили цветы и деревья, проложили дорожки, и вокруг серых стен Уайтхолла возник настоящий рай.

Проехав через Сент-Джеймс-парк, Тея попала в Гайд-парк.

Там в экипажах прогуливались модно одетые леди и джентльмены. Как и ожидала Тея, среди всадников оказался и сам король. Карл, казалось, не знал усталости, сохраняя энергию и бодрость до глубокой ночи. Часто он выходил на улицу на рассвете и то катался по реке на своем прогулочном судне, то играл в теннис, неизменно выигрывая даже у тех, кто был моложе него.

Глядя, как он скачет навстречу ей во главе небольшой кавалькады придворных, Тея подумала, что он прекрасно выглядит. Когда он, как в эту минуту, смеялся, его глаза теряли выражение усталого цинизма, которое заставляло Тею думать, что его величество терял одну иллюзию за другой и ему оставалось только смеяться над всем миром и над собой.

При приближении короля Тея приготовилась поклониться, ожидая, что он только помашет ей шляпой, но, к ее немалому удивлению, Карл натянул поводья и приостановился.

— Вы одна, леди Пантея? Что случилось со всеми любезниками двора, если вас никто не сопровождает?

— Иногда я предпочитаю оставаться одна, сир, — ответила Тея.

— Вот в чем мои подданные счастливее меня, — воскликнул король. — Я никогда не могу остаться один.

В его наигранно печальном тоне было нечто такое, что заставило Тею рассмеяться.

— Вы говорите правду, сир, когда утверждаете, что никогда не бываете один. Куда бы вы ни поехали, за спиной у вас сидит Купидон.

Король откинул голову и расхохотался.

— Красивая мысль, леди Пантея, но, по-моему, вы мне льстите.

— Нисколько, — возразила Тея.

Она редко чувствовала себя в обществе короля непринужденно, однако сегодня ей почему-то было легко: возможно, все дело было в солнце, а может — в отсутствии двоюродной бабки.

— Прошу вас поехать со мной, — сказал король, — и проверим, не сидит ли Купидон и за вашей спиной.

Тея знала, что все придворные пристально наблюдают за ней. Их взгляды говорили, что при дворе появилась новая фаворитка. Однако сейчас ей приятно было читать на лицах окружающих восхищение и зависть. Она ехала рядом с королем под ветвями огромных деревьев.

— Расскажите мне, какое впечатление произвел на вас Лондон, — предложил король. — Насколько я помню, вы почти всю жизнь провели в деревне.

— Я нахожу Лондон очень занимательным, — ответила Тея, — но порой тоскую по Стейверли, где был мой дом, пока не умер отец.

— Я помню вашего отца.

— А моего брата вы помните, сир? Его повесили после того, как ваше величество вернулись во Францию.

— Я хорошо его помню. Как и меня, его предал человек, которому мы доверяли.

Тея немного помолчала. Она вспоминала Ричарда таким, каким видела его в последний раз: с радостно горящими глазами, с пылающей в сердце верностью королю.

— Скажите, — внезапно спросил король, — а как вы относитесь к вашему кузену Рудольфу? Вы к нему привязаны?

Секунду Тея пыталась решить, не следует ли ей сказать королю правду, признаться, что она не доверяет Рудольфу?

Можно ли довериться королю? Но прежде чем она успела принять какое-либо решение, она увидела, что к ним быстрой рысью приближается сэр Филипп Гейдж.

Король не замечал его приближения, глядя на Тею и ожидая ее ответа. Она увидела, что сэр Филипп старается привлечь к себе внимание Карла. Он резко осадил коня и сдернул с головы шляпу, громко воскликнув:

— К вашим услугам, сир!

Король повернулся на звук его голоса. Сэр Филипп был всего в нескольких шагах от них.

— А, сэр Филипп! — проговорил Карл с ленивой улыбкой. — Вижу, вы позволили себе краткий отдых от тревог вашей службы.

— Напротив, ваше величество, — возразил сэр Филипп, — я возвращаюсь домой, исполнив свои обязанности. У меня есть для вашего величества известия, и я намеревался просить аудиенции.

— Давайте отбросим формальности, — предложил король. — Поезжайте с нами, сэр Филипп, и поделитесь с нами вашими новостями.

Покраснев от удовольствия, сэр Филипп пустил своего коня рядом с вороным скакуном его величества. Придворные, ехавшие сзади, поспешили подъехать ближе, желая тоже услышать добрые вести. Однако сэр Гейдж понизил голос, так что его могли слышать только король и Тея.

— С того дня, как вы призвали меня ко двору, — напыщенно начал толстячок, — я был занят тем, что пытался исполнить приказ вашего величества и очистить окрестности города. Сегодня я сделал важный шаг в этом направлении: полагаю, мне удалось найти сведения, которые позволят арестовать одного из самых известных разбойников, человека, который не дает покоя путникам, направляющимся на север или возвращающимся оттуда.

— Это действительно хорошая новость, — согласился король.

— Я только прошу ваше величество, — добавил сэр Филипп, — предоставить в мое распоряжение отряд солдат сроком на сутки.

— Они ваши, сэр Филипп, — добродушно ответил король. — Но вы не поделитесь с нами какими-нибудь подробностями? Что за знаменитую шайку вы намерены арестовать?

— Разбойничью шайку, которая уже давно бросает вызов правосудию, ваше величество. О ее предводителе последние несколько лет ходят легенды.

— Вот как, — отозвался король, улыбаясь. — А я о нем слышал?

— О Белогрудом все слышали, сир. О нем ходит множество рассказов. Такое множество, что я не хотел бы утомлять ими ваше величество. По моим сведениям, ему за последнее время удалось каким-то образом освободить из тюрьмы не меньше трех преступников. Только в прошлом месяце он остановил казнь на Чаринг-Кросс и ускакал вместе с осужденным так быстро, что его не успели остановить.

— Помню, я слышал об этом, — согласился Карл. — Но разве того парня не должны были помиловать?

— Известие о помиловании опоздало бы, — ответил сэр Филипп, — но ведь дело не в этом, сир. То, что казнь была остановлена таким разбойничьим способом, позорит наши законы. Если каждый грабитель, недовольный приговором, будет мешать его исполнению, нашей власти придет конец.

— Однако тогда совершалась несправедливость, — заметил король.

— В том случае это было так, — признал сэр Филипп. — Но другие люди, освобожденные им из тюрем, были осуждены мировыми судьями за грабежи и браконьерство. Последнего парня, которого он увез из Ньюгейта, должны были на следующий день отправить в ссылку.

— И что этот пират… кажется, вы назвали его Белогрудым… сделал со спасенными преступниками?

— Вот этого мы не знаем, сир. Но, полагаю, их приняли в его шайку. Это опасные люди, ваше величество. Опасные и вооруженные. Вот почему я должен просить по крайней мере один отряд солдат, чтобы мы захватили их живыми или мертвыми.

— Понимаю, — сказал король. — И где же они скрываются?

Тея затаила дыхание. Сэр Филипп оглянулся назад.

— С позволения вашего величества, я сохраню это в тайне, пока не будет произведен арест. Малейшее подозрение, что мы напали на их след, — и они исчезнут. Не случайно Белогрудому так долго удается избегать ареста.

— Понимаю.

Король задумался, а Тея готова была расплакаться от досады.

— Ну что ж, сэр Филипп, нам придется запастись терпением и ждать вашего следующего доклада.

— Благодарю вас, сир. Так я могу взять солдат?

— Обратитесь к начальнику королевской гвардии и скажите ему, что я распорядился оказать вам содействие.

— Спасибо, сир, спасибо!

Сэр Филипп, похожий на нелепого толстенького добродушного гнома, склонился к самой шее лошади, а потом, понимая, что аудиенция закончена, поскакал прочь. Несколько секунд король молчал, и Тея вдруг решилась заговорить.

— Вы сказали, сир, что слышали об этом разбойнике, о Белогрудом. Что вы о нем знаете?

— Именно это я и пытаюсь вспомнить. Что-то от меня ускользает, но я никак не соображу, что именно.

— Возможно, сир, он был одним из ваших сторонников, тем, кто пожертвовал своей жизнью и безопасностью, чтобы служить вашему делу.

— Возможно, — согласился король, — но я в этом сомневаюсь. Те, кто служил мне, поспешили явиться в Уайтхолл и подать прошения о возвращении их имущества, титулов и денег. Всего, что они потеряли. Я возблагодарил бы Бога, если бы мог удовлетворить их все, но это совершенно невозможно.

Король вздохнул, а Тея вспомнила толпу роялистов, оставшихся без гроша, но полных надежд: они каждый день собирались в аудиенц-зале. Некоторые роптали, что король забыл тех, кто ему служил, но это было несправедливо.

Богатств двух Индий не хватило бы, чтобы расплатиться с обнищавшим и обобранным поколением. Во многих случаях земли, которые вынуждены были продавать сторонники Карла, успели раз по десять поменять владельцев. Отнятые поместья приобретались людьми, которые вкладывали в них свои деньги, так что изгонять их было бы несправедливо.

Тея понимала, какая ответственность лежит на тех, кому приходилось разбирать эти сложные и щекотливые вопросы.

Она сочувствовала королю, рядом с которым ехала. Ведь в его щедрости могли усомниться именно те, к кому ему самому больше всего хотелось бы проявить щедрость. Однако сейчас она могла думать только о том, как спасти того человека, который когда-то спас ее саму от унижения и позора.

Тея порывисто повернулась к королю и сказала:

— Сир, у меня есть основания считать, что этот разбойник, Белогрудый, — человек благородный.

Она собиралась продолжить, но Карл поднял руку, остановив признания, готовые сорваться с ее губ.

— Мне кажется, — проговорил он, — вы собираетесь вмешаться в вопросы правосудия. Есть немало вещей, которые я счастлив был бы дать вам, леди Пантея, если бы вы мне это позволили, но не просите меня о том, в чем я вынужден буду вам отказать, повинуясь велению долга. Мои министры возложили на сэра Филиппа обязанность принять меры против всевозрастающей опасности. Белогрудый — всего лишь один из множества негодяев, которые бесчестят и уродуют нашу страну.

— Но, сир, — страстно воскликнула Тея, — разве вы сами не слышали, что сэр Филипп вынужден был признать: юношу, которого Белогрудый спас от повешения, осудили несправедливо? Его ждало помилование, но оно опоздало бы, если бы его не спасли!

— Я это слышал, но над законом смеяться нельзя. Мой народ весьма своеволен, и если он не будет чувствовать крепкой руки, кто знает, что случится? А теперь, леди Пантея, давайте поговорим о вещах более веселых.

Это был монарший приказ, и Тея с упавшим сердцем вынуждена была повиноваться. Она почувствовала глубокое облегчение, когда вскоре заметила под деревьями небольшую карету, в сторону которой устремился взгляд короля. Тея была так рада возможности попрощаться с королем и повернуть к дому, что даже не заметила гневных взглядов той, что сидела в карете, и не услышала, как негромкий голос леди Каслмейн осведомляется:

— Что же, сир, вы делали с этой маленькой змеей, которую я поклялась в самом скором времени безжалостно раздавить?

Ничего не видя и не слыша, Тея скакала вперед. Она словно снова ясно видела глаза, которые смотрели на нее из прорезей черной маски, и нежные губы, которые шептали ей слова утешения, когда она оплакивала брата. Она должна спасти его, должна! Тея предпочла бы умереть сама, чем знать, что ему суждено окончить жизнь на виселице.

Все последние пять лет своим счастьем она была обязана ему. Каждый ее наряд, каждая ее покупка, каждая потраченная ею монетка были дарованы ей его щедростью, его добротой. Теперь она удивлялась, как она могла так долго оставаться в Уилтшире, даже не пытаясь его разыскать и поблагодарить.

Конечно, она каждый день вспоминала о нем, молилась за него. Сейчас Тея понимала, что мысли о нем окрашивали каждый ее день и что почему-то ее будущее связано с ним.

Тея скакала так быстро, что оказалась во дворе намного раньше старого Гарри Она спешилась и пошла к галерее, которая вела в апартаменты ее двоюродной бабки. Она уже была около лестницы, когда старый грум въехал во двор.

Сердито бормоча что-то себе под нос и утирая вспотевший лоб, он резко велел второму груму увести лошадей в конюшню и хорошенько их обтереть.

— Короли, города — это не для нас с тобой, девонька, — сказал он своей кобыле. — Я буду благодарить Бога, когда мы наконец вернемся в деревню, где ничего особенного не происходит.

Тея поспешно поднялась к себе. В салоне слышался негромкий разговор, из чего она заключила, что леди Гейдж еще не уехала Пройдя к себе в комнату, Тея резко дернула сонетку.

На звонок появилась Марта. Тея стянула перчатки, сняла шляпу и стояла посреди комнаты, нетерпеливо постукивая сапожком. Служанка разрумянилась, губы ее улыбались. Похоже, она перешучивалась с кем-то из слуг или болтала с другими служанками в коридорах дворца, сплетничая о ливрейных лакеях.

При виде Теи ее улыбка погасла.

— Закрой дверь, — приказала Тея с необычной для нее властностью.

Марта послушно исполнила ее распоряжение, и Тея шагнула к ней и взяла служанку за плечи.

— Слушай, Марта, — проговорила она, — и слушай внимательно, потому что это очень важно. Несколько недель ты отказывалась говорить о разбойнике, которого называют Белогрудым. Я тебя уговаривала, умоляла, но мне не удалось узнать, что тебе известно. Но теперь ты должна все рассказать, и немедленно, потому что времени терять нельзя.

Лицо служанки побледнело, глаза потемнели, но она молчала. Tee показалось даже, что лицо ее горничной застыло с тем выражением упрямства, которое стало появляться у Марты последнее время.

— Если ты сейчас промолчишь, — продолжала Тея, — больше мне не нужно будет тебя расспрашивать, потому что, Марта… слушай меня внимательно… Я только что виделась с королем. Его величество дал сэру Филиппу Гейджу отряд солдат, которых тот поведет туда, где скрывается Белогрудый. Я собственными ушами это слышала. Если ты и дальше будешь молчать, то уже через несколько часов Белогрудого арестуют.

И всех, кто окажется с ним.

Марта покачнулась, словно теряя сознание, а потом с криком, похожим на вопль боли, закрыла лицо руками.

— Ох, миледи, миледи! — простонала она, опускаясь на пол у ног Теи и с плачем повторяя:

— Ох, миледи, миледи!

Несколько секунд Тея молча наблюдала за ней, а потом встала рядом с плачущей служанкой на колени и отвела ладони от ее лица.

— Ради Бога, Марта, — попросила она, — расскажи мне все, что ты знаешь!

— Вы в этом уверены, миледи? — спросила она сдавленным голосом.

— Клянусь, что говорю правду. Я была с его величеством, мы катались по Гайд-парку, когда к нам подъехал сэр Филипп. Он сказал королю, что знает, где прячется Белогрудый, и что сможет арестовать его и его помощников.

Марта тихо взвыла.

— Ох, Джек, Джек! — пробормотала она. — Если на этот раз тебя поймают, нам обоим надеяться не на что!

— Джек? — переспросила Тея.

Теперь она вспомнила помощника, который был с Белогрудым, того человека, который остался, чтобы сжечь карету.

Разбойник называл его Джеком!

Она взяла Марту за подбородок и заставила поднять голову.

— Да, Джека захватят вместе с ним. Его повесят вместе с Белогрудым, если ты не скажешь мне, как спасти их обоих!

— Но я дала слово, миледи! Я поклялась на библии, поклялась всем, во что свято верю! Я не могу ничего говорить. Я не смею.

— Ты предпочтешь, чтобы твое молчание их убило?

Марта снова заплакала. Это были горькие беспомощные слезы женщины, силы которой на исходе.

Тея схватила ее за плечи и сильно встряхнула.

— Ты должна мне все рассказать, Марта, должна! Что значит твоя глупая клятва по сравнению с жизнью Белогрудого, Джека и, наверное, еще десятка других? — Казалось, Тея вытряхнула из нее все сомнения, потому что вдруг Марта сказала:

— Я расскажу все, что знаю, миледи. Я все вам расскажу, и да поможет мне Бог!

— Тогда не медли, — приказала Тея.

Она стояла, а Марта, скорчившись на полу, прерывающимся от рыдания голосом начала свой рассказ:

— Джек за мной ухаживал, миледи. Мы любили друг друга с детства. Когда я только начала работать в Стейверли, то тайком выбиралась из дома, чтобы с ним повидаться. Ох как я боялась, что няня меня поймает! А потом как-то вечером, когда он возвращался домой, он услышал, как заяц кричит в силках. Джек всегда любил зверей. Услышав бедную тварь, он не мог пройти мимо и оставить ее мучиться. Петля туго охватила лапку, и Джеку не сразу удалось ее высвободить. А когда он выпрямился с зайцем в руке, то увидел, что они на него смотрят.

— Кто? — спросила Тея, когда Марта замолчала, расплакавшись еще горше.

— Солдаты, миледи! Те, что сторожили Стейверли и по ночам подкрадывались к дому посмотреть, не вернулся ли из Лондона его милость.

— Значит, это было, когда мы жили в Стейверли, — проговорила Тея, — и Ричард… Ричард уехал встретиться с королем?

— Да, миледи.

— И что случилось с Джеком?

— Они схватили его, те солдаты, и привели к судье. Если бы его застал мистер Уорнер, егерь, он ничего не сказал бы.

Он знал, что Джек — хороший парень и не стал бы убивать зверей в поместье, даже если бы сам умирал с голоду. А судья сразу же приговорил Джека к ссылке. Мы все были в отчаянии. В ту ночь я тайком пробралась к нему домой. Мать его плакала, но сделать ничего нельзя было, а я только думала, что лучше мне умереть, чем жить без Джека. Ведь если бы его сослали на галеры, он бы домой живым не вернулся. И когда мы плакали на кухне, туда вдруг вошел отец Джека.

«Пойди сюда, Марта, — говорит он мне. — Тут кое-кто хочет с тобой поговорить». Я удивилась, но вышла. Было темно. Он показал на калитку за садом. Там кто-то стоял. На минуту мне показалось, что я сплю, но потом я поняла, что это Джек, миледи, Джек! Я бросилась к нему, а он меня обнимает и говорит: «Я прощаюсь, Мариа, девочка моя. Я не хотел, чтобы ты терзалась. Я буду посылать тебе весточки, когда смогу». Я спросила: «Джек, Джек, что же случилось?» И он мне рассказал, миледи.

Он рассказал мне, что из тюрьмы его спас мистер Лусиус. «Когда утром за мной придут, меня в камере не окажется!» — говорил он и смеялся. Я едва могла поверить, что он смеется после всего, что его ждало. Он меня поцеловал и скрылся в темноте. А я все стояла там, огорошенная. И тут за мной пришел отец Джека. Он снова отвел меня в дом и дал в руки библию. И заставил поклясться, что я ни одной душе не скажу о том, что случилось и кто спас Джека. В деревне все думали, что его сослали, и удивлялись, как стойко мы это перенесли.

— И это Лусиус, Лусиус, мой кузен его спас? — тихо спросила Тея.

— Да, миледи. Мы знали, что он уже несколько лет на большой дороге. Солдаты приходили нас допрашивать, когда узнали, что он помог королю бежать во Францию. Тогда он сказал отцу Джека: «Ну что ж, я заставлю их побегать. Я охотился в этих местах много лет и знаю тут каждое дерево и каждый камень. Многим лисам удается уйти от гончих, а эти круглоголовые поглупее гончих!»

Конечно, об этом Гарри, отец Джека, рассказал мне уже после того, как Джек ушел к нему. До того мы никогда не упоминали о мастере Лусиусе, потому что боялись, как бы не сказать что-то такое, что поможет этим проклятым круглоголовым.

— Гарри? — переспросила ее Тея, — Гарри? Так отец Джека — это старый Гарри?

— Да, миледи.

— Ты или отец Джека знаете, где он сейчас?

— Думаю, Гарри знает, миледи. Иногда он приносит мне весточку от Джека: то цветок, то ленту, а значит, Джек по-прежнему меня любит.

— Тогда я должна немедленно поговорить с Гарри.

— Но, миледи, разве вы забыли о сегодняшнем обеде? Вам уже время одеваться.

Тея посмотрела на стоявшие у кровати часы: дорогую и красивую игрушку, которую она в припадке мотовства купила по приезде в Лондон.

— Сейчас четверть шестого, — сказала она, — а в шесть мы обедаем с их величествами. Я должна там присутствовать: сейчас уже нельзя придумать благовидный предлог для отказа. Мне придется ждать до конца банкета. Только тогда я смогу ехать.

— Ехать куда, миледи? — недоуменно спросила Марта.

— Предупредить Белогрудого, — ответила Тея и тихо добавила:

— Моего кузена Лусиуса.

Глава 6

Tee казалось, что этот банкет никогда не кончится. В любой другой день она бы восхищалась роскошью и красотой Банкетного зала, но в этот вечер ей трудно было сосредоточиться на том, что говорили ее соседи по столу, а великолепные блюда, приготовленные поваром-французом, казались ей безвкусными, как опилки.

Даже новый музыкант — юный француз, который ангельским голосом исполнял песни о любви, — ее не радовал. И только когда она смогла незаметно удалиться — гости занялись картами, — Тея почувствовала, что снова способна дышать. Угнетающее чувство собственного бессилия, терзавшее ее на протяжении всего обеда, наконец рассеялось.

Леди Дарлингтон удивилась тому, что Тея спешит уйти, однако и сама была не прочь лечь пораньше: в последнее время им слишком часто приходилось до поздней ночи засиживаться у королевы.

— Ты не больна, дитя? — спросила графиня, когда они поднимались по полированной дубовой лестнице к себе в комнаты.

— Нет, нисколько! — поспешила успокоить ее Тея, но тут же спохватилась: нездоровье было бы прекрасным объяснением ее желания уйти с банкета так рано. — Я вполне здорова, — добавила она, — но в помещении было так душно!

— Ты, наверное, переутомилась, — ласково проговорила графиня. — Я велю Марте приготовить тебе горячего молока с элем. Выпей, прежде чем задуешь свечу. Говорят, это отличное средство.

— Мне ничто не грозит, так что не тревожьтесь, — сказала Тея, целуя морщинистую щеку старой леди. — Спите спокойно, мадам. Надеюсь, этой ночью вас ничто не побеспокоит.

— Ну, стоит мне заснуть, меня уже ничто не разбудит, — ответила графиня, уходя к себе в спальню.

Марта ждала Тею. Ее амазонка уже была разложена на кровати.

— Быстрее, Марта, расшнуруй мне платье! Я уж думала, этот вечер никогда не закончится. Ты говорила с Гарри?

— Ах, миледи, я не смогла его разыскать. Во дворе толпились лакеи, они начали меня дразнить, спрашивая, что мне понадобилось в конюшне. Вы велели мне быть осторожной, так что я не решилась там задерживаться.

Тея тихо вскрикнула от нетерпения, но поспешила утешить свою горничную:

— Ничего не поделаешь, Марта. Я не сомневаюсь, что ты старалась, как могла. Но времени терять нельзя.

— Ах, миледи, а вдруг и вы не найдете Гарри?

— Даже если он куда-нибудь ушел, то рано или поздно вернется, — заверила ее Тея. — Он ведь спит над конюшней?

— Да, миледи, у всех грумов комнаты над стойлами.

Итак, первый этап ее предприятия сорвался, однако Тея не собиралась сдаваться. Видя отчаяние Марты, она понимала, что ей самой во что бы то ни стало следует сохранять спокойствие.

Тея переоделась в амазонку и, мельком взглянув в зеркало, невольно отметила, как эффектно темно-синий бархат оттеняет ее нежную кожу и мягкое золото волос.

Взяв перчатки и стек, она повернулась к испуганной бледной горничной.

— Охраняй эту дверь, Марта, — приказала Тея. — Никто не должен узнать, что я уезжала из дворца. И молись, молись, потому что те, кого я хочу спасти, нуждаются в твоих молитвах.

В ответ послышались тихие рыдания, которые исходили из самой глубины сердца Марты.

— Да хранит вас Господь, милая моя госпожа! — сказала она и, низко склонившись, поцеловала руку Теи.

В ответ Тея приложила палец к губам служанки, а потом очень осторожно приоткрыла дверь. Коридор освещали только догоравшие факелы, укрепленные высоко на стене. Вокруг царила глубокая тишина. Tee нужно было незаметно миновать ночные караулы, совершавшие свой обход, и лакеев, которые ждали возвращения своих господ из Банкетного зала.

К счастью, в старинном дворце было немало темных закоулков, где можно было спрятаться от посторонних глаз, завидев свет фонаря, с которым ходили по коридорам.

Один раз Уильям Чиффинк, королевский паж, прошел так близко от нее, что его рукав скользнул по ее плащу. Этот самодовольный паж с темными мешками под глазами считался доверенным лицом короля, поэтому те, кто хотел заручиться его поддержкой, не скупились на лесть и взятки. Тея слышала, что и леди Каслмейн — не исключение. Говорили, что он не раз шпионил в ее пользу.

Если бы он заметил Тею, то непременно стал бы допытываться, куда она направляется. К счастью, Чиффинк хорошо пообедал этим вечером и, окутанный винными парами, сейчас неуверенно ковылял по коридору, что-то напевая.

Тея дождалась, пока он скрылся из виду, и только тогда выскользнула из своего убежища. Спустя несколько минут она наконец оказалась у конюшен, где стояли лошади придворных. Ее встретили запахи сена и кожаной сбруи. Какая-то лошадь заржала, и ей немедленно ответили другие.

Раздался стук копыт; во двор въехал форейтор. Издалека доносились звуки скрипки. Играли какую-то нехитрую мелодию: наверное, конюхи развлекались.

Тея часто заходила в конюшню, чтобы покормить Сократа. Конь, наверное, узнал ее шаги: она слышала, как звенит кольцо, к которому привязан его недоуздок.

Тея подошла ближе и заглянула в стойло, проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. И в этот момент из стойла с противоположной стороны конюшни вышел Гарри.

Он нес фонарь. На нем были брюки и рубашка с расстегнутым воротом. Глядя на его волосы с проседью, Тея впервые поняла, что он старый и усталый человек. В ливрее он казался таким подтянутым и бодрым.

Он всегда оказывался рядом, когда был ей нужен. Сколько она себя помнила, всегда оставался почтителен и услужлив — с того самого дня, когда вывел к парадным дверям Стейверли крупного гнедого ее отца и, взяв Тею из рук няньки, посадил в седло.

Она ясно помнила, как нянька говорила:

— Поосторожнее с ее милостью! Она же упадет с этой зверюги и перепугается до смерти.

— Ее милость не упадет, — спокойно ответил Гарри. — Чем раньше она научится держаться в седле, тем лучше. Я всегда говорю, что учиться ездить верхом никогда не рано.

— Глупости какие! Ее милость еще слишком маленькая, чтобы ездить верхом, — беспокоилась нянька. — Сейчас же сними ее и отдай мне! У меня просто сердце в пятки уходит.

Гарри послушно снял Тею с седла, но она расплакалась и начала просить, чтобы ее посадили обратно.

— Хочу лошадку! Хочу верхом! — рыдала она.

Ее отец как раз вышел из дома и остановился узнать, почему дочь так плачет. Узнав о причине ее слез, он, похоже, был доволен не меньше Гарри.

— Что у человека в крови, того ничего не вытравишь, а, Гарри? — сказал он. — Подбери-ка для ее милости пони. Послушного, конечно. Можешь катать ее по часу каждое утро, только не в дни охоты.

Во время этих поездок Тея болтала с Гарри обо всем на свете. Рассказывала ему о своих мыслях и страхах, радостях и разочарованиях. А когда она выросла и научилась ездить не хуже самого Гарри — если не лучше, — он словно сложил с себя роль наперсника и снова превратился в вышколенного слугу, точного, как механизм, и такого же бездушного.

Но теперь Тея вспомнила, что значили для нее прогулки с Гарри, когда она была маленькой. Она порывисто шагнула к нему, протягивая руки.

— Гарри! — воскликнула она. — Слава Богу, я вас нашла!

Секунду он с недоумением смотрел на нее, словно не верил своим глазам, но, когда она коснулась его руки, прошептал:

— Господи, миледи, как вы меня испугали!

Тея опасливо огляделась.

— Нас никто не услышит? — тихо спросила она.

Вместо ответа Гарри увлек ее в стойло, из которого он только что появился. Оно оказалось пустым. Едва она в нем скрылась, как по двору пробежала компания младших конюхов. Парнишки смеялись и кричали во весь голос, догоняя приятеля, который держал в руках ватрушки. Похоже, он стащил их со стола за ужином. Они подняли такой шум, что на какое-то время все разговоры стали невозможными. Наконец они убежали, и Тея повернулась к Гарри. В тусклом свете фонаря она заметила, что он очень серьезен.

— Что-нибудь случилось, миледи? — спросил он.

— Сегодня днем я узнала, что одному моему родственнику в ближайшее время угрожает арест. Мне необходимо его предупредить.

— Родственнику, миледи?

— Да, Гарри. И только вы можете мне сказать, где его найти. Отряд солдат отправляется, чтобы арестовать знаменитого разбойника, Белогрудого.

Она увидела, что Гарри вздрогнул, как от удара, а потом поднял руку, словно для того, чтобы вытереть пот со лба. Не дав ему заговорить, Тея поспешно добавила:

— Времени терять нельзя. Вы знаете, где прячется мой кузен Лусиус. Проводите же меня к нему.

— Но, миледи, это опасно! Вы… вы должны остаться здесь!

— Я поеду с вами, Гарри, седлайте лошадей. По дороге я расскажу вам подробности.

Секунду она опасалась, что Гарри откажется, но многолетняя выучка взяла верх. Через пять минут они уже выехали со двора и пустили лошадей рысью по узким улицам, где в свете фонарей время от времени возникали физиономии грабителей, поджидавших пьяных гуляк, возвращающихся домой из таверн и борделей.

Тея не могла разговаривать с Гарри, пока город не остался позади и они не выехали на открытое пространство. Они направлялись на север. Молодой месяц поднялся в небе, освещая дорогу. Ночь стояла великолепная. Небо усыпали звезды.

Воздух стал чист и свеж.

Гарри ехал уверенно, но мерно и неспешно. Тея с трудом сдерживала Сократа, рвавшегося вперед.

Когда они отъехали от Лондона примерно на две мили, Гарри наконец заговорил:

— Миледи, это Марта сказала вам, что я знаю, где найти мистера Лусиуса?

— Не вините ее, Гарри. Я смогла вырвать у нее это признание только тогда, когда она поняла, что жизнь Джека тоже в опасности.

Даже топот копыт не смог заглушить вздоха Гарри.

— Джек был хорошим пареньком, миледи, пока не случилась та беда.

Ровная, гладкая дорога шла прямо через луга. Лошади перешли в галоп, так что Tee не нужно было напоминать старому груму, как важна для них каждая секунда. После часа скачки они оказались на опушке густого леса. Гарри придержал лошадь.

— Может, вы подождете меня здесь, миледи, а я поеду дальше один?

— Нет, Гарри, я поеду с вами. Есть много такого, что только я могу рассказать моему кузену.

— Хорошо, миледи, но я должен попросить разрешения завязать вам глаза. Я дал слово, миледи, что ни одной живой душе не выдам место, где скрывается мистер Лусиус. Ваша милость должны меня понять.

— Да, я все понимаю, — ответила Тея, доставая из кармана платок и протягивая его Гарри. — Можете завязать мне глаза, если хотите, Гарри, но я обещаю и так не открывать их. Я приехала сюда не для того, чтобы шпионить.

Тонкий батистовый платок был обшит дорогим кружевом.

Неловкие пальцы Гарри никак не могли завязать узел у нее на затылке, так что ей пришлось ему помочь. Когда дело было сделано, она проговорила неожиданно весело:

— Теперь я слепая, как одноногий нищий, который просит милостыню у входа на площадку для петушиных боев. Что теперь?

— Я поведу Сократа, миледи, — ответил Гарри, и Тея передала ему поводья своего коня.

Лошади шагом двинулись вперед.

По-видимому, через лес шла тропа, которую Тея не разглядела, пока они стояли на опушке. Она чувствовала, что по обе стороны от них деревья, слышала тихие шорохи и хлопанье крыльев. В лесу шла своя ночная жизнь. Где-то далеко заухала сова. С соседнего дерева с шумом слетел разбуженный голубь. Тея чувствовала, как все сильнее бьется ее сердце. Сладкое волнение сжимало грудь. Губы пересохли и горели.

Ей казалось, что они ехали довольно долго. Гарри молчал, и она не пыталась с ним заговаривать, понимая, что он старается не производить шума. Копыта лошадей тихо ступали по мягкой траве, только позвякивала серебряная упряжь.

Наконец они остановились. Тея слышала, что Гарри спешился, и догадалась, что он привязывает лошадей. Потом он взял ее за талию.

— Вы сойдете на землю, миледи? — очень тихо спросил старый грум.

Она осторожно спешилась, чувствуя себя совершенно беспомощной. Ей страшно было двигаться: она боялась упасть.

Гарри бережно повел ее вперед, и она шла, осторожно делая каждый следующий шаг. А потом ее вдруг обдала волна аромата роз, сладкого и пряного, несравнимого ни с какими запахами мира.

И она поняла, где находится. Только в одном месте на земле так пахли розы. Розы, оплетавшие террасы Стейверли.

Она оказалась дома! Вот куда ее привез Гарри. Как она сама не догадалась, что Лусиус станет прятаться именно в фамильном поместье, в доме, который принадлежал ему по праву наследования, там, где никому бы не пришло в голову его искать?

Тея ничего не сказала, но от волнения ей стало трудно дышать. Каждый нерв был натянут как струна. Теперь она шла уверенно. Ее ноги помнили каждый дюйм этой террасы. Когда Гарри остановился, она сразу поняла, что находится у большого окна библиотеки. Грум, видимо, прислушивался: несколько секунд они стояли неподвижно. Потом Гарри три раза стукнул по деревянной ставне.

Сделав паузу, он постучал снова, теперь два раза. Несколько мгновений было тихо, а потом послышался тихий скрип, словно кто-то открыл окно изнутри. Гарри постучал снова, один раз.

Костяшки его пальцев резко ударили по дереву. Задвижку на ставне отодвинули, и знакомый голос, который Тея мечтала услышать уже много лет, произнес:

— Боже, Гарри, я не ожидал, что ты сегодня приедешь.

— Милорд, я не один.

В голосе Гарри звучало беспокойство, даже мольба. Тея неподвижно застыла. Она ничего не видела, но не сомневалась, что Лусиус смотрит на нее. Она почти физически ощущала его взгляд сквозь платок. Не успела она произнести ни слова, как Гарри сказал:

— У ее милости есть для вас новости, милорд. Очень важные новости.

— Тогда почему ей завязали глаза? Если она приехала как друг, мы должны оказать ей хороший прием, насколько это возможно.

Тея хотела снять платок, но почувствовала, как его пальцы быстро и ловко распускают узел. В следующую секунду она смогла открыть глаза. Он стоял совсем близко от нее, хотя она не слышала его шагов. Подняв голову, Тея поняла, что забыла, насколько он высок. А в следующий миг поняла и еще нечто.

Она впервые видела его без маски. Он оказался очень красив, красивее, чем она думала. Он был похож на Рудольфа, но глаза у него были серые и очень добрые, а губы изгибались в чудесной улыбке.

— Добро пожаловать в Стейверли, — тихо проговорил он. — Жаль, что я не знал о вашем приезде: может быть, нам удалось бы привести дом в порядок.

Она едва слушала его. Ее глаза жадно всматривались в его лицо. Он не ожидал ее появления и все же был одет так, словно вышел к обеду в Уайтхолле: черный камзол, расшитый серебром, атласные бриджи. И все то же памятное ей жабо из бесценного кружева, чистого и белоснежного, так что оно почти светилось на фоне темного камзола и ночного неба за его спиной.

И под этим щегольским нарядом чувствовалось сильное, ловкое тело. Годы, проведенные в седле, без всяких удобств, сделали свое дело. Другие казались рядом с ним мягкотелыми и женоподобными. Он взял Тею за руку, и прикосновение его теплых сильных пальцев заставило ее затрепетать. Казалось, будто его прикосновение зажгло в ней какой-то огонь.

— Вы почти не выросли, моя маленькая кузина, — мягко сказал он и с нежной улыбкой повел ее в комнату.

Они действительно оказались в библиотеке. К ее изумлению, комната казалась обжитой, в камине пылал огонь. По обе стороны от камина стояли большие кресла — точно так, как раньше. У окна располагался секретер, а стул рядом с ним был отодвинут, словно сигнал Гарри заставил Лусиуса поспешно подняться из-за стола. Тея смотрела на все это, чувствуя себя словно во сне.

Лусиус сказал:

— Джек в кухне, Гарри.

Дверь за грумом тихо закрылась. Они остались одни, и Тея сняла шляпу, все еще не веря в реальность того, что произошло. Вьющиеся волосы золотыми волнами упали ей на плечи, оставляя открытым белый лоб, а длинные темные загнутые ресницы бросали тень на разрумянившиеся щеки. Она не смела поднять глаз, чувствуя на себе его внимательный взгляд, вдруг смутившись.

Дрожащими пальцами Тея поправила волосы, потом бессильно опустила руки и замерла, ощущая всем существом, что Лусиус ждет, когда она поднимет глаза. Секунду она сопротивлялась, боясь уступить его воле, а потом словно зачарованная послушно взглянула на него.

Их взгляды встретились, и эти мгновения показались ей вечностью. Потом он негромко сказал:

— Вы так прекрасны! Мне казалось, что именно такой вы должны стать, когда вырастете. Но, кажется, маленькая девочка из леса еще не совсем исчезла.

Его слова заставили Тею вспомнить, почему она здесь. Ей нельзя медлить, ведь таким образом она ставит под угрозу его жизнь!

— Я… я приехала, чтобы вас предостеречь, — поспешно проговорила она. — Вам надо немедленно отсюда уехать. Вам угрожает опасность, большая опасность. Сюда едет большой отряд солдат, которые должны вас арестовать.

Ей показалось, что Лусиус не слышит ее слов: он все смотрел в ее лицо, любуясь расширившимися от страха глазами, дрожащими губами, взволнованным движением рук, сжатых на груди.

— Да, вы еще красивее, чем мне помнилось, — очень тихо проговорил он.

Не в силах вынести его взгляд, Тея опустила глаза.

— Вы должны меня выслушать, кузен! — умоляюще воскликнула она. — Я прогуливалась сегодня с королем, когда сэр Филипп Гейдж сказал ему, что узнал, где вы скрываетесь.

— Интересно, и кто же ему об этом сказал? — медленно спросил Лусиус.

Tee показалось, что на самом деле его это не особенно заинтересовало.

— Это сделал Рудольф, я уверена! Он вас ненавидит и желает вашей смерти!

— Вот как! И чем же я оскорбил беднягу? Я не виделся с ним уже десять лет.

— Неужели вы не понимаете, что он хочет унаследовать поместье и титул? Он уже подавал королю прошение. Он умолял мою двоюродную бабушку, леди Дарлингтон, чтобы она ходатайствовала о нем. Он добивается, чтобы его признали главой семьи и четвертым маркизом Стейверли.

Лусиус расхохотался, откинув голову назад.

— Неужели это ему так важно? Ну а почему бы и нет? Я все равно что мертв: я погиб для того мира, который знал, того мира, в котором желает жить Рудольф. Мне было бы неудобно менять место и искать такое же удобное укрытие, но если это так важно моему кузену, я готов уйти отсюда немедленно. Дом принадлежит ему!

Его голос отчетливо раздавался в комнате, но и в следующую секунду Лусиус увидел, что Тея уже не робеет, а полна гнева.

— Как вы можете так говорить? Неужели Стейверли так мало для вас значит? А ваше законное место главы семьи? Для моего отца этот дом и все, чем он был в истории нашей семьи, значил столько, что я даже выразить это не смогу. Его сердце было разбито сознанием, что его сын не унаследует фамильное поместье, но незадолго до смерти он сказал мне: «Если уж Ричарду суждено было умереть, Тея, я утешаюсь тем, что он умер, верой и правдой служа своему королю, как это делали все Вайны с самого начала истории нашей семьи. Ричард погиб, но Вайны будут жить. Думаю, что я не нарушил своих обязательств перед теми, кто придет за мной…»

Ее слова прервало рыдание, но она сразу же гневно добавила:

— Его обязательства переданы вам. Признает вас свет или нет, но сейчас вы маркиз Стейверли. Вы находитесь на месте моего отца. И вы не смеете относиться к этому небрежно и отказываться от того, что принадлежит вам по праву рождения!

Тея дрожала от переполнявших ее чувств. Лусиус шагнул к ней и, к ее изумлению, опустился на колено и прижался губами к ее руке.

— Простите меня, — сказал он. — Я приучил себя смеяться над самым святым только потому, что иначе мне в пору было бы плакать. Стейверли значит для меня так же много, как для вас, как для всей нашей семьи. Я люблю эту землю и, если понадобится, готов за нее умереть.

Его губы снова прижались к ее руке, а потом он поднялся.

— Спасибо вам, маленькая Тея, — добавил он.

— За что? — удивленно спросила она.

Ее гнев погас, сменившись совсем иным чувством от прикосновения его губ.

— Я благодарю вас за то, что вы на несколько мгновений заставили меня почувствовать, что я не изгой, не преступник, не человек, отлученный от друзей, от общества, от цивилизованной жизни.

— Конечно, это вовсе не так! Вы разбойник, за вашу голову назначена награда, но то, что вы делали, вы делали потому, что всегда оставались верны своему королю. Теперь, когда король вернулся, разве вы не можете просить о помиловании и получить его прощение, как это сделали очень многие?

Лусиус покачал головой.

— Прелестная мысль, но совершенно невозможная. За мою голову обещана награда, маленькая кузина. Говорят, она составляет тысячу гиней. Ведь мои преступления стали легендой, и я ежедневно к ней что-то добавляю. У меня слишком много врагов, которые позаботились бы о том, чтобы мое прошение о помиловании не успело вовремя дойти до короля.

— Я сама передам его королю! — воскликнула Тея, но Лусиус снова покачал головой.

— Я не хотел бы, чтобы вас коснулась та грязь, которая налипла на мое имя.

— Но вы не понимаете! Вы должны добиться помилования! Нам надо придумать, как сделать так, чтобы король все понял и простил вас, иначе…

Она замолчала, не договорив.

— Да, что же иначе?

— Думаю, Рудольф сделает все, чтобы вас поймали. Может, на этот раз он и потерпит неудачу, но будет пытаться вновь и вновь. Я видела выражение его глаз и без всяких слов поняла, что он только этого и добивается. Только вы стоите между ним и Стейверли, и он намерен избавиться от вас, заручившись помощью закона.

— Ну, пока ему еще не удалось меня поймать, — беззаботно заявил Лусиус. — Со времени нашей первой встречи прошло уже пять лет, а я все еще жив, все еще граблю тех, кто этого заслуживает, и помогаю тем, кому больше не от кого ждать помощи.

— Я слышала, что вы спасли трех человек от виселицы и ссылки! — горячо откликнулась Тея.

— Давайте не будем говорить о моих подвигах, — поспешил остановить ее Лусиус. — Лучше поговорим о вас. Расскажите мне о себе. Вы счастливы?

— Благодаря вашей доброте у меня есть многое, чего я иначе не могла бы себе позволить. Можно мне поблагодарить вас за те деньги, которые вы оставили для меня в гроте? Это была громадная сумма! Я даже опасалась, как бы она не вызвала расспросы.

— Этот старый скряга, Христиан Дрисдейл, прятал у себя в доме целое состояние Будь у меня время поискать получше, я, наверное, обнаружил бы гораздо больше. Мне и так пришлось оставить золотую и серебряную посуду, которую он забирал у роялистов, драгоценности, отнятые им у вдов и матерей, которые потеряли своих сыновей.

— Я даже сейчас не могу вспомнить о нем без содрогания, — прошептала Тея.

— Забудьте о нем, — негромко сказал Лусиус. — Он ушел из вашей жизни. Вы должны быть счастливы, и, я уверен, тысяча поклонников только и мечтают о том, чтобы составить ваше счастье.

Tee показалось, что в его голосе вдруг прозвучала горечь, и она ощутила то торжество, которое охватывает женщину, когда она видит, что возбуждает ревность в мужчине. Однако она так и не научилась дразнить мужчин, чтобы усилить это чувство.

— Мне делали немало предложений, — открыто призналась она, — но мне казалось, что большинство тех, кто их делал, больше интересовались моими деньгами, а не мной, а я сама пока никого не полюбила.

Но не успела она договорить, как поняла, что лжет. Существовал один человек, которого она любила с самой первой встречи. Именно воспоминания о нем делали других мужчин бесцветными и неинтересными в ее глазах. Именно его голос звучал в ее сердце, его губы она не могла забыть, хотя лишь раз они прижимались к ее губам.

Ей показалось, что все это так ясно написано на ее лице, что Тея не решалась встретиться взглядом с этим единственным.

— Вы получали предложения от многих мужчин! — задумчиво повторил он. — И от кузена Рудольфа?

Девушка покраснела.

— Ему нужны мои деньги, — тихо проговорила она. — Если он кого-то и любит, то, по-моему, это леди Каслмейн.

Лусиус резко отвернулся, и Тея печально подумала, что чем-то оттолкнула его. Он прошелся по комнате, а потом, не поворачиваясь к ней, сказал:

— Рудольф хочет на вас жениться! Вам следовало бы принять его предложение и вернуться в Стейверли. Мне хотелось бы думать, что именно вы стали маркизой.

Тея ничего не ответила. Она не понимала почему, но от его слов ей стало почти нестерпимо больно. Показалось, будто он отрекается от всего: не только от Стейверли, но и от нее.

— Вы будете принимать гостей в серебряном салоне, — продолжал Лусиус. — Я так и вижу, как вы расставляете там цветы. Красные розы на серебристо-сером фоне стен. Будете ходить по аптекарскому огороду, и у вас в чулане будут храниться баночки и бутылочки с лечебными смесями и бальзамами на все случаи жизни. Вы будете сидеть во главе стола, а ваши гости — есть с золотых тарелок и пить из хрустальных рюмок, украшенных фамильным гербом. И из этих окон вы будете наблюдать за тем, как ваши дети удят рыбу в озере или играют в мяч на лужайке, а рядом с ними с веселым лаем резвятся собаки…

— Мое будущее не с Рудольфом, не с Рудольфом!

Эти слова сами слетели с губ Теи, и как только она произнесла их, Лусиус стремительно обернулся к ней. На его лице появилось такое выражение, какого она никогда прежде не видела.

Казалось, целую вечность они смотрели друг на друга, стоя в разных концах комнаты, а потом он вдруг оказался рядом с ней и заключил ее в объятия. Трепеща, она прижалась к его груди, не сводя с него глаз. Ее прелестные губки полуоткрылись, словно в ожидании поцелуя. Он смотрел на это безупречно красивое лицо, которое теперь, освещенное внутренним светом, казалось еще прекраснее. Наконец глухим от волнения голосом Лусиус проговорил:

— Ах, любимая, как я могу с тобой расстаться? Я так тебя люблю!

А потом он приник к ее губам. Он целовал ее, как человек, который, погибая от жажды, вдруг почувствовал на губах живительную влагу. Они льнули друг к другу в неистовом блаженстве, будто их охватило божественное пламя и увлекло с собой в светоносный рай. Они страстно обнимали друг друга, испытывая восторг от этой близости, но зная, что опасность нависла над ними дамокловым мечом.

— Дорогая… любимая! — прерывисто шептал Лусиус, и губы его снова и снова приникали к сияющим глазам Теи, к ее порозовевшим щекам, к нежному округлому подбородку…

А потом он прижался лицом к душистой атласной шейке, и девушке показалось, что еще немного — и она потеряет сознание от того сладостного восторга, который пробуждало в ней его прикосновение.

— Моя радость, моя любимая! Я мечтал о тебе так давно! — повторял он снова и снова.

Она робко обвила руками его шею.

— Я… люблю тебя. Милый, я тебя люблю!

Она прошептала эти слова у самых его губ, а потом их губы снова слились в поцелуе.

Тея не знала, сколько времени они стояли, околдованные своей новообретенной любовью. На короткое время они забыли обо всем. Уайтхолл был где-то далеко… Или его вообще не было? Лусиус увлек ее в тот волшебный мир, где они были только вдвоем, где, кроме них, существовала только их любовь.

В камине затрещало полено, и этот звук заставил Тею опомниться. Она чуть отстранилась от Лусиуса и воскликнула:

— Милый, тебе грозит опасность! Сюда в любой момент могут нагрянуть солдаты. Я не могла приехать к тебе сразу же, как узнала о намерениях сэра Филиппа, потому что вечером должна была присутствовать на королевском обеде. Они быстро доберутся сюда, если во главе отряда окажется человек, который знает дорогу. Тебе надо уехать! Предупреди своих людей, пусть седлают коней.

— Как я могу сейчас уехать? Что для меня все опасности, если ты любишь меня!

— Ах, милый, будь благоразумен! — взмолилась Тея. — Если тебя арестуют, я буду умолять, чтобы меня тоже арестовали. Если ты должен будешь умереть, я умру вместе с тобой!

Казалось, ее слова наконец заставили Лусиуса понять, что опасность, о которой его предупреждали, действительно близка. Он снова привлек ее к себе, поспешно поцеловал, а потом повернулся к двери и, открыв ее, крикнул в темный коридор:

— Джек, иди сюда!

Гулко раздались шаги, и вскоре в дверях появился Джек.

Он был немного похож на Гарри, только крупнее, и волосы у него были темно-рыжие и кудрявые.

— Предупреди остальных. Надо немедленно уезжать, — сказал Лусиус. — Постарайтесь по возможности скрыть следы нашего пребывания. Пусть думают, что в доме никто не живет.

— А огонь в камине? — спросила Тея. — Если в комнатах разжигали огонь, значит, здесь кто-то был!

— Придется рискнуть. Готовь коней, Джек.

— Хорошо, милорд.

Джек выбежал из библиотеки, а Лусиус молча смотрел на Тею.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Она знала ответ, но, как всякая женщина, хотела еще раз услышать.

— Я думаю, — тихо отозвался он, — что на свете нет человека счастливее меня. Мне просто несказанно повезло!

Она протянула к нему руки, лицо ее засияло от счастья.

Но, не успев подойти к возлюбленному, она замерла неподвижно, заледенев от ужаса.

Они оба услышали этот звук одновременно: отряд солдат шагал по аллее к дому.

Глава 7

На секунду у них перехватило дыхание. Тея заговорила первой, и голос ее напряженно дрожал:

— Это солдаты! Уходи, уходи скорее!

— И оставить тебя здесь? — возмутился Лусиус.

— Ну конечно! Ну и что, если они меня здесь обнаружат? Это мой дом! Я приехала сюда, чтобы вспомнить о прошлом. Это объяснит и почему здесь огонь, и почему у комнат жилой вид.

Лусиус продолжал колебаться, но Тея повторила:

— Ах, уезжай, любимый! Уезжай скорее!

Выражение лица у него немного изменилось, и она поняла, что он готов поддаться на ее уговоры.

— Подумай о Джеке! — напомнила Тея. — Гарри умрет, если его арестуют. Подумай об остальных! Без тебя они не уедут.

Этот призыв помочь тем, кто полагался на него, был услышан. Лусиус взял свою шляпу и стек со стула, и хотя испуганной Tee казалось, что солдаты уже совсем близко, он повернулся к ней и снова заключил ее в объятия.

На одно блаженное мгновение их губы слились в поцелуе, их сердца бились в унисон. А потом Лусиус исчез. Дверь библиотеки закрылась за ним, его быстрые шаги послышались в коридоре, постепенно затихая, а потом все смолкло. Тея стояла, чутко прислушиваясь, ни на минуту не забывая, что отряд подходит все ближе.

Прозвучала отрывистая команда, и хотя Тея не разобрала слов, она решила, что солдаты окружают дом.

Успеет ли Лусиус скрыться? Конюшни находились за домом, так что Тея догадывалась, каким путем он пойдет: по длинной галерее, где они с Ричардом играли детьми и которая упиралась в помещения для прислуги. Оттуда дверь вела прямо на конюшенный двор, над которым высилась голубятня, где целыми днями сладко ворковали белоснежные птицы.

Хорошо знающий дом человек мог добраться до конюшен всего за пару минут. А потом ему останется только вывести лошадь из стойла и выехать со двора через северные ворота.

Там деревья сразу укроют беглеца.

Но Тея понимала, что часть отряда могли отправить заранее, чтобы занять конюшню. Это было бы весьма предусмотрительно. Без лошадей разбойникам вряд ли удалось бы скрыться. Если лошади не были оседланы, на то, чтобы затянуть подпруги и надеть уздечки, понадобилось бы время. А вдруг Лусиус не сумел предупредить своих людей? Без них он не уехал бы. Скорее дал бы арестовать себя, чем предал тех, кто ему доверился.

Когда Тея думала обо всем, что могло помешать Лусиусу уехать, она только судорожно стискивала руки и беззвучно и сосредоточенно шептала слова молитвы.

На террасе за окном началось какое-то движение. Она поспешно напомнила себе, какую ей предстоит играть роль.

Взяв со стола у камина книгу и устроившись в кресле, Тея открыла ее. В следующую секунду окно с шумом распахнулось, и, обернувшись, она увидела двух солдат со вскинутыми мушкетами.

Тея пронзительно закричала, как это сделала бы любая женщина, испугавшись чего-то совершенно неожиданного. Ее вопль еще не затих, когда дверь библиотеки открылась и вошли Рудольф Вайн, а за ним по пятам сэр Филипп Гейдж.

Тея никогда еще не видела такого изумления, как то, что отразилось на лице Рудольфа, когда он увидел ее в кресле у огня с томиком латинских текстов в кожаном переплете. Она судорожно сжала его в руках и подняла на уровень груди, словно надеясь им защититься.

Что до сэра Филиппа Гейджа, он не скрывал своей растерянности и от этого казался еще забавнее, чем обычно.

Рудольф опомнился первым.

— Кузина Тея! — воскликнул он. — Не верю своим глазам!

— Неужели? — капризным голоском отозвалась Тея. — Не понимаю, что происходит, но велите этим страшным солдатам у окна опустить мушкеты. Я ужасно боюсь, что они прострелят мне голову.

— Что… что вы здесь делаете, мадам? — возмущенно спросил сэр Филипп Гейдж. — Вы видели того человека, которого мы разыскиваем?

Тея широко открыла глаза.

— Какого человека?

— Разбойника, которого называют Белогрудый! У меня были достоверные сведения о том, что он устроил себе здесь убежище.

Тея тихо рассмеялась.

— Право, сэр Филипп, неужели вы поверили в эту чепуху?

Даю вам слово: это все сказки. Еще когда я была совсем маленькая, кое-кто верил, что в лесу и в тайных переходах Стейверли прячутся какие-то чудовища. Могу поклясться, что не видела ни разбойников, ни призраков.

Сэр Филипп хмуро посмотрел на Рудольфа. Тот медленно прошел в комнату и остановился на коврике перед камином, повернувшись спиной к огню. Его взгляд скользнул по сидевшей в кресле Tee, по секретеру, на котором лежало перо, испачканное чернилами. Он быстро оглядел мебель в комнате, и Тея поняла, что он заметил отсутствие на ней пыли. Наконец его взгляд снова остановился на ней.

— Милая кузина, — проговорил он бархатным голосом, — вы еще не объяснили, что вы здесь делаете.

— Мне казалось, что это и так ясно. Сидела у огня, читала.

— Но почему?

Тея тихо вздохнула.

— Я затосковала по дому. Со мной это часто бывает. Ведь здесь я выросла, здесь умер мой отец! Мне кажется, что в последние годы Стейверли совсем пришло в упадок, и я приезжаю сюда всякий раз, как мне удается ускользнуть незаметно.

Это приносит мне такое утешение, такую радость, что я не в состоянии передать это словами.

Рудольф никак не прореагировал на ее слова, но ей показалось, что выражение лица у него немного изменилось, хотя взгляд оставался настороженным и недоверчивым. В коридоре за дверью вдруг раздался какой-то шум, а потом в дверях появился сержант, почтительно поднявший руку к полям шляпы.

— Мы захватили человека в кухне, сэр! — сообщил он сэру Филиппу.

Тот вздрогнул и поспешно отозвался:

— Ведите его сюда, ведите сюда!

Тея почувствовала леденящий сердце ужас, но в комнату в сопровождении двух солдат вошел Гарри. Она едва сумела скрыть вздох облегчения и с искренней улыбкой обратилась к сэру Филиппу:

— Заверяю вас, сэр, что это не разбойник, а мой грум, в высшей степени достойный и серьезный человек, который приехал со мной сюда из Лондона. Он находился в услужении у моего отца больше двадцати пяти лет, а теперь служит у моей двоюродной бабки, вдовствующей графини Дарлингтон, и у меня. Могу ручаться, что единственное преступление, на которое он способен, — это чрезмерная забота о своих лошадях.

Еле сдерживаемый смех и ирония в словах девушки заставили сэра Филиппа поджать губы и надуть щеки, от чего он стал похож на разъяренную жабу.

— Отпустите этого человека, — отрывисто приказал он, — и обыщите весь дом, с подвала до чердака.

— Слушаюсь, сэр.

— Если желаете, я тут все вам покажу, — предложил Гарри, растирая запястья, которые слишком крепко стиснули солдаты.

— Солдатам твоя помощь не нужна, — прикрикнул на него Рудольф.

В честных голубых глазах Гарри отразилась обида, но он только почтительно прикоснулся пальцем к чубу.

— Так я могу дожидаться с лошадьми, мистер Рудольф? — спросил он.

— Нет, не уходите из дома, Гарри, — вмешалась Тея раньше, чем ее кузен успел ответить. — Нам скоро пора будет возвращаться в Лондон, так что надо загасить огонь и здесь, и в кухне. Надо ведь соблюдать осторожность, а то можно весь дом сжечь.

— Хорошо, миледи, — согласился Гарри. — Я буду ждать в прихожей.

Взглядом он дал понять Tee, что понял ее намерения.

Сэр Филипп повернулся к солдатам, стоявшим у окна:

— Обойдите дом и посмотрите, не увидите ли вы что-нибудь необычное.

Солдаты ушли. Сэр Филипп секунду колебался, словно собираясь что-то сказать Рудольфу, но потом ушел следом за ними. Едва он скрылся, Тея спросила:

— Что значит весь этот переполох? Что это за внезапное вторжение в Стейверли?

Ее голос и лицо были совершенно невинны, она невозмутимо смотрела в глаза кузену.

— Боги, я, право, не знаю, как вам ответить! — сказал Рудольф. — Я не очень-то верю, что вы приехали сюда, чтобы посидеть в одиночестве, вспоминая детство. Путь неблизкий, Тея, и мало кто из женщин согласился бы совершить такую поездку в одиночестве, ночью.

— Но со мной ведь был Гарри!

— И кого вы встретили, приехав сюда?

— А кого я должна была встретить? Стыдитесь, кузен Рудольф! Неужели вы поверили этим нелепостям про разбойников?

Рудольф забарабанил пальцами по каминной полке.

— Это не такая уж нелепость. У сэра Филиппа, как и у меня, есть основания думать, что этот дом служит главным прибежищем для негодяев.

— Для разбойника, которого зовут Белогрудым? Ну, если верить рассказам, то он вовсе не такой уж негодяй. Скорее его можно назвать странствующим рыцарем, который помогает тем, кто нуждается в помощи. А грабит он только тех, чьи деньги добыты не праведным путем.

— Что вы о нем знаете?

Тея поразилась той злобе, которая прозвучала в вопросе Рудольфа. Лицо у него страшно исказилось, и она поняла, что зашла слишком далеко. Дальше поддразнивать его было бы неразумно. Встав, она прошла через комнату и положила книгу на дальний столик.

— Можете быть уверены в одном, кузен Рудольф, — проговорила она. — Меня не слишком интересуют разбойники и подобные им личности. Мне бы лишь хотелось видеть Стейверли возвращенным к его прежней красоте и снова занятым главой нашего семейства.

— Глава семейства — это я, — отозвался Рудольф. — Возможно, если бы вы поговорили с его величеством, он бы к вам прислушался.

— А как же кузен Лусиус? — спросила Тея.

Она постаралась произнести эти слова непринужденно, но не задать этого вопроса она не могла: слишком велик был соблазн. Лицо Рудольфа резко потемнело, глаза сузились.

— Он мертв! — выкрикнул он. — А если и нет, то скоро будет мертв.

С этими словами Рудольф резко повернулся и вышел из библиотеки. Тея услышала его шаги на дубовой лестнице. Он окликал солдат, обыскивавших комнаты наверху.

Громко хлопали двери, шумно передвигали тяжелую мебель. Солдаты простукивали стены, стараясь отыскать потайные комнаты. Tee вдруг стало холодно. Возбуждение от пикировки с Рудольфом прошло, и теперь она могла думать только о том, что ее возлюбленный исчез, что он мечется по лесу, как беглец, изгнанный из своего дома, разлученный со своими близкими.

Огонь в камине догорал, но Тея все-таки протянула к нему замерзшие руки. В библиотеку вернулся Гарри.

— Мне погасить огонь, миледи?

Она кивнула. Гарри наклонился, чтобы залить пламя, и, не разгибаясь, тихо прошептал:

— Они успели уехать, миледи.

— Слава Богу!

Ответ Теи исходил из глубины сердца. Гарри выпрямился и сказал:

— Нам следовало бы вернуться, миледи.

— Нам явно незачем здесь оставаться, — согласилась Тея.

Она вышла из библиотеки в коридор. У лестницы она увидела солдата, который разбивал деревянную обшивку прикладом своего мушкета.

— Прекратите немедленно!

Голос Теи прозвучал властно, и солдат изумленно уставился на нее.

— Мне так приказано, — ответил он угрюмо.

— Меня не интересует, какой приказ вам отдали, — гневно воскликнула Тея. — Извольте прекратить это бессмысленное разрушение.

— В чем дело?

Пронзительный озабоченный голос сэра Филиппа раздался с верхней площадки лестницы, начинавшейся у библиотеки. Медленно переставляя ноги, словно боясь поскользнуться, он начал спускаться вниз. Из одной из спален вышел Рудольф и посмотрел вниз, перегнувшись через перила.

Невыносимо раздосадованная Тея вышла из себя. В них обоих было нечто, вызывавшее у нее безграничную ярость.

Сэр Филипп, толстый и важный, приказал солдатам разрушать ее дом! А Рудольф использует судью в своих целях, изгнав отсюда человека, которому дом принадлежит по закону.

Он готов запятнать руки кровью двоюродного брата ради собственной выгоды!

Стоя внизу, она казалась маленькой и хрупкой. Факелы тускло освещали ее непокрытую золотоволосую головку и затянутую в бархат фигурку. Но казалось, что она светится в полумраке, и в ней было столько жизненной энергии, что невозможно было не слушать то, что она говорит.

— Вы с вашими солдатами явились сюда под каким-то нелепый предлогом. Вы поощряете своих людей бездумно разрушать дом, жители которого все трудные и горькие годы протектората оставались верны его королевскому величеству. Мой брат, который сейчас должен был бы быть главой семьи, кончил жизнь на виселице, потому что поддерживал короля, когда тот был в изгнании.

Мой отец умер здесь, до последнего вздоха сохраняя верность Стюартам. И какова же благодарность за все это? Вы врываетесь сюда без разрешения и за считанные минуты производите больше разрушений, чем все отряды Кромвеля за все те годы, которые мы провели под игом тирании. Мне стыдно и противно, что подобное происходит сейчас и совершается именем короля. Даю вам слово: его величество об этом услышит. И я не верю, что он поддерживает подобные акты насилия и варварского разрушения.

Когда Тея замолчала, на лице сэра Филиппа и на лицах солдат читалось полное изумление. Только Рудольф, который медленно спускался следом за сэром Филиппом, презрительно усмехался.

— Милая моя юная леди, умоляю вас не расстраиваться так сильно! — проговорил сэр Филипп. — Дом почти не пострадал, уверяю вас. Мы только обыскали его, основываясь на полученной нами информации о преступниках. Я признаю, что мы не обнаружили их следов, и потому я должен извиниться перед вами за то, что так взволновал и расстроил вас. Я явился сюда, заручившись должными разрешениями и обладая нужными полномочиями. Мне великодушно предоставил их ваш кузен, мистер Рудольф Вайн, который, как я понимаю, претендует на получение данного поместья и потому может временно рассматриваться как его законный владелец.

— Мой кузен Рудольф никого не оставил в неведении относительно своего убеждения в том, что поместье и дом должны перейти к нему, — отозвалась Тея. — Но пока этого не произошло, пока король не удовлетворил его прошение, я полагаю, что его разрешение наносить ущерб фамильному имуществу так же безосновательно, как и ваш обыск.

— Но, право, миледи, я вынужден протестовать… — залепетал было сэр Филипп, но Тея оборвала его, едва заметно присев.

— Доброй ночи, сэр, — сказала она и ушла из коридора, не оглянувшись ни на сэра Филиппа, ни на Рудольфа. Снова вернувшись в библиотеку, она взяла со стула шляпу и, подойдя к окну, выходившему на террасу, увидела лошадей на том же месте, где их привязал Гарри. Услышав у себя за спиной шаги, она решила, что старый грум пришел за ней.

— Давайте уедем, Гарри, — проговорила она.

Теперь, когда гнев улегся, голос ее дрожал.

Она почувствовала, что кто-то взял ее за руку повыше локтя, и только тогда поняла, что рядом с ней Рудольф. Она стремительно повернулась и при свете луны увидела, как угрюмо нахмурены его брови.

— Вы так не уедете, — сказал он. — Я не допущу, чтобы вы настроили короля против меня.

— Как вы можете мне помешать? — спросила Тея, пытаясь высвободить руку.

Однако Рудольф держал ее крепко.

— Во всем этом есть что-то странное, — пробормотал ее кузен. — Могу поклясться, что вы встречались с этим проклятым типом!

Ярость заставила его потерять осторожность, и к Tee мгновенно вернулись спокойствие и хладнокровие.

— С каким типом? — осведомилась она.

Рудольф с досадой прикусил губу. Видя, что он молчит, Тея добавила:

— Извольте меня отпустить, кузен Рудольф. Я удивлена тем, как вы ведете себя сегодня. И это отнюдь не заставляет меня расположиться к вам.

Рудольф по-прежнему сжимал ее руку. Его пальцы больно впивались в тело девушки, и теперь выражение его лица испугало ее.

— Черт бы тебя побрал, пронырливая девчонка! — бросил он. — Я уверен, что ты приехала его предупредить! Огонь был разложен вовсе не для тебя. На кроватях спали, вертел в кухне вымазан жиром. Ты сегодня была на королевском банкете, но сумела появиться здесь раньше нас! За всем этим что-то стоит, и твое притворство меня не обмануло.

— Отпустите меня!

Голос Теи был резок, как удар хлыста.

— А если не отпущу?

— Вы хотите, чтобы я закричала и позвала на помощь ваших солдат? Хоть они и олухи, но, возможно, все-таки защитят женщину, которая слишком слаба, чтобы постоять за себя.

— Ты меня бесишь! — прохрипел Рудольф. — Лучше бы тебе выйти за меня замуж. И тогда делай с этим проклятым. домом все, что захочешь.

С этими словами он притянул ее к себе, и Тея испугалась по-настоящему. С быстротой и силой, которых она в себе и не подозревала, девушка неожиданно вывернулась, не дав Рудольфу времени опомниться, сбежала по каменным ступеням террасы и через секунду стояла около Сократа.

К великому ее облегчению, Гарри уже пришел, лошади были отвязаны. Ни о чем не спрашивая, он подсадил Тею в седло и сам вскочил на лошадь. Сократ взбрыкнул передними копытами, готовый пуститься вскачь. Тея оглянулась и увидела, что Рудольф стоит на террасе, наблюдая за ней.

Она дернула поводья и громко окликнула его. Ее голос четко прозвучал в ночной тишине.

— Можете быть уверены в одном, кузен Рудольф! Я не выйду за вас, даже если вы будете последним мужчиной на Земле!

Его ответа она не слышала, даже если этот ответ был.

Отпустив поводья, она прикоснулась к Сократу стеком.

Жеребец перешел на рысь, и в сопровождении Гарри Тея поскакала по аллее. Из-под копыт коня летели пыль и мелкие камешки.

Не страх преследования заставлял Тею скакать от Стейверли во весь опор. Она даже позабыла, что лошадь Гарри, гораздо менее резвая, чем ее Сократ, не могла угнаться за ним.

Она просто наслаждалась ветром, который румянил ей щеки, отбрасывал локоны назад, и не пыталась сдерживать рвущегося вперед Сократа. Ощущение его силы и возбуждало, и успокаивало девушку.

Яростная скачка помогла немного утишить боль, которая стискивала сердце, справиться с сомнениями, переполнявшими ее ум. На секунду она смогла забыть обо всем, кроме чувства свободы и облегчения от того, что ей, как и Лусиусу, удалось бежать, пусть даже ненадолго.

Она хорошо знала дорогу в Лондон, и только проскакав целую милю, а то и больше, опомнилась и поняла, что Гарри отстал от нее, что она в одиночестве скачет через лес по пустынной дороге. Оглянувшись назад, Тея придержала Сократа, который недовольно подергал головой, не желая сбавлять скорость. Жеребец был так же свеж и полон сил, как в ту минуту, когда она только что вывела его из конюшни этим вечером.

Ему нравилось свободно скакать по сельской дороге, вместо того чтобы чинно прогуливаться по парку, как ему приходилось делать в течение последнего месяца.

— Ну, ну! Нам нужно дождаться Гарри, — сказала ему Тея, потрепав по шее, чтобы успокоить, и еще сильнее натягивая поводья.

И в этот момент она увидела, что впереди из-за деревьев показалась какая-то фигура. Мгновенно узнав того, кто появился на дороге, Тея радостно затрепетала, ощутив несказанное счастье. Они встретились под ветвями огромного дуба.

Лусиус протянул руку и сжал ее пальцы.

— С тобой все хорошо, милая? — спросил он. — Я чуть с ума не сошел от беспокойства.

— Тебе не следовало тревожиться за меня, — ответила Тея, но ее взгляд сказал ему, как ей это приятно.

— Они тебя не оскорбляли?

Не отвечая на этот вопрос, девушка сказала:

— Рудольф не сомневается, что ты был в Стейверли и что я приехала тебя предупредить. Но он этого ничем доказать не может.

— Нас не должны были застигнуть врасплох, — проговорил Лусиус, и чувствовалось, что он винит во всем себя. — Я потерял осторожность. В Стейверли нам было так удобно и хорошо! Никто не подозревал, что в доме обитает кто-то, кроме крыс и летучих мышей.

— Куда же ты теперь?

— Лес давно стал для меня надежной защитой. И мне посчастливилось иметь немало друзей. Они люди скромные, живут не во дворцах, а в хижинах, но они готовы поделиться со мной всем, что имеют. Я могу доверить им все, даже свою жизнь.

— Но как мне тебя найти? Мне необходимо снова с тобой встретиться!

— Это было бы неразумно и может тебе повредить, — возразил Лусиус.

— Ты думаешь, я этого боюсь? Мне необходимо с тобой увидеться, и ты это понимаешь.

— Неужели ты думаешь, что я не хотел бы того же? — нежно спросил Лусиус. — Я буду думать о тебе каждую минуту, каждую секунду нашей разлуки. И все же я понимаю, что это ни к чему. Я не нужен тебе, любимая моя. Я люблю тебя! Бог свидетель: я люблю тебя всем сердцем и душой, но зачем тебе человек-, который объявлен вне закона? Разве ты не знаешь, что любой добропорядочный гражданин нашей страны должен считать своим долгом пристрелить меня и оставить умирать на дороге? И его еще будет за это ожидать награда.

— Ах, Лусиус!

Тея жалобно вскрикнула, как ребенок, не выдержав страшного груза отчаяния и безнадежности.

Он обнял ее и привлек к себе, на секунду прижавшись щекой к ее щеке.

— Помнишь, как во время нашей первой встречи я привез тебя в Стейверли, посадив на лошадь позади себя?

— А я даже не спросила, откуда ты знаешь дорогу, и не удивилась тому, что ты называл меня по имени! — воскликнула Тея. — Это казалось так естественно, так правильно. Мне кажется, что я любила тебя с той минуты, как ты заглянул в карету и увидел, как я плачу на полу над трупиком Бобо.

— А я полюбил тебя, когда ты вышла в полосу лунного света: такая маленькая, такая хрупкая, совсем девочка! Но более прекрасной и изящной девочки я в жизни не видел.

— Ах, Лусиус!

Тея прижалась лицом к его плечу. Спустя секунду Лусиус повернул голову.

— Я вижу, вдали уже показался твой верный Гарри. Я должен теперь тебя оставить, сердце мое, но ты знаешь, что я буду о тебе думать. Оставь мне что-нибудь на память, чтобы я мог носить это у самого сердца.

Тея достала из кармана платок, которым Гарри завязывал ей глаза. Он был надушен жасминовым маслом. Лусиус на секунду прижал его к губам, а потом спрятал во внутренний карман камзола. Еще раз притянув Тею к себе, он прошептал:

— Я люблю тебя! Я так сильно люблю тебя, моя дивная Тея, что был бы рад умереть, потому что большего счастья в жизни быть не может.

Он поцеловал ее и исчез, уступив место подъехавшему рысью Гарри. Лес, густой и темный, мгновенно скрыл его. Тея вспомнила, что еще в первую их встречу поразилась его способности двигаться совершенно бесшумно.

— А вот и вы, ваша милость! Я уже начал опасаться, что вы меня не станете ждать! — воскликнул Гарри, запыхавшийся от чересчур быстрой для него езды.

— Извините, Гарри. Сократу хотелось хорошенько размяться, и я забыла, что ваша лошадь за ним не угонится.

— Мало кто смог бы угнаться за Сократом, миледи, — отозвался Гарри.

Они медленно поехали дальше, а спустя некоторое время Тея спросила:

— Сколько человек с ним было?

— Трое, миледи. И еще мои сын Джек.

— Значит, всего их пять. Я рада, что он не один.

— Ради его милости они готовы на все. Он спас всем им жизнь, и они с радостью умрут за него.

Именно в этот момент Тея поняла, почему Лусиус не может просить для себя помилования или прощения. Он не оставит людей, которых спас и которые без него быстро были бы арестованы. Хотя его рыцарство растрогало Тею до слез, ее отчаяние стало еще сильнее. Как же ей добиться того, чего жаждет ее сердце?

Радость, которая заставляла все ее тело трепетать от восторга, постепенно отступала. Дорога до Лондона была долгой, и она вдруг ощутила страшную усталость. Ее будущее показалось мрачным и пустым. По щекам девушки медленно потекли слезы. Тея не пыталась их вытирать, продолжая слепо ехать через ночь.

Глава 8

Барбара Каслмейн сидела у окна своего Малинового салона и была хороша, как прекрасная картина. Солнце врывалось в комнату через сверкающие ромбы толстого стекла, бросало золотые отсветы на ее темные волосы, на безупречную чистоту белой кожи.

Ее платье из переливающегося жемчужного атласа имело такой глубокий вырез, что даже наименее чопорные фрейлины королевы изумились, увидев этот наряд. К платью она надела колье из кроваво-красных рубинов, подаренных королем после бурной сцены, во время которой ее алчность одержала победу над его попыткой экономить.

Комната, в которой она сидела, славилась не меньше ее хозяйки. Картины из королевского собрания живописи, мебель из королевских дворцов и бесценный ковер из Обюссона представляли подобающую оправу для самой расточительной женщины Британии.

Странный контраст со всей этой роскошью составлял капрал, потеющий от страха, которого допрашивала Барбара. Его красный мундир выцвел, износился и разлезался по швам, сапоги давно нуждались в починке, а ремни портупеи готовы были развалиться от ветхости.

Если бы его спросили о нем самом, он мог бы сказать, что ему очень давно не платили жалованья, как и большинству тех, с кем вместе он служил. Кормили в казармах отвратительно, а оружие, которое выдавали армии, либо устарело, либо крайне нуждалось в ремонте.

Армии отчаянно не хватало денег, но ее положение было ничуть не хуже, чем положение морского флота. Корабли гнили у причалов, потому что у адмиралтейства не было денег на то, чтобы их оснастить и отправить в плавание.

Но леди Каслмейн, к которой уплывало столько денег из королевской казны, не интересовалась жизнью и чувствами бедняги капрала. Она вытягивала из него рассказ о том, что происходило накануне ночью, и капрал был для нее только орудием для достижения ее собственных целей.

— Продолжайте! — приказала она, когда капрал умолк. — Что было потом?

— Мы распахиваем окно, мадам… то есть миледи… А там никакого разбойника нет, а сидит какая-то дама.

Барбара удивленно раскрыла глаза.

— Леди? — воскликнула она. — Как она выглядела? Опишите ее!

Впрочем, она не слишком прислушивалась к тому, что, запинаясь, неуклюже рассказывал капрал, потому что уже догадалась, кто был в библиотеке Стейверли. Ее шпионы работали хорошо, так что Барбара была в курсе почти всего, что происходило во дворце. Этим утром ей донесли, что накануне Тея темной ночью выехала со двора конюшни в сопровождении одного только грума, а вернулась уже на рассвете. Барбара моментально привела свою разведывательную сеть в действие.

Не нужно было особого полета фантазии, чтобы соотнести отсутствие Теи со странными сообщениями о неудачной экспедиции сэра Филиппа Гейджа и Рудольфа, которые намеревались арестовать знаменитого разбойника.

Барбара была слишком хитра, чтобы с самого начала не заподозрить, что заинтересованность Рудольфа в поимке преступников имеет весьма личный характер. Она давно поняла, что в отношении своих прав на маркизат он что-то скрывает. Ее огромный опыт общения с мужчинами научил ее безошибочно определять, когда не лгут или хотя бы не говорят всю правду. Уверения Рудольфа в том, что он единственный мужчина в семье, которому удалось остаться в живых, звучали фальшиво. Леди Каслмейн догадалась, что на самом деле существует законный наследник поместий и титула. Если, конечно, он пожелает предъявить на них свои права.

Однако это не слишком интересовало Барбару, и она не стала бы мешать осуществлению планов Рудольфа, тем более — разоблачать его ложь, если бы ее не задел его растущий интерес к Tee. Барбара поклялась отомстить графине Дарлингтон и ее внучатой племяннице за оскорбление, которое та нанесла ей в день возвращения короля в Уайтхолл.

Она прекрасно понимала, что отказ графини познакомиться с ней был замечен многими придворными. Эта история в многочисленных пересказах обросла еще более неприятными для нее подробностями. Конечно, королевская благосклонность вернула ей высокое положение и власть, которыми она пользовалась до женитьбы Карла, но Барбара знала, что множество людей мечтают о ее падении и с нетерпением ждут того дня, когда и они смогут отвернуться от нее.

То происшествие оставило глубокий шрам, забыть о котором было невозможно. Однако Барбара выжидала, не сомневаясь, что рано или поздно случится нечто такое, что отдаст графиню или Тею ей на растерзание.

Горький опыт научил Барбару Каслмейн, что в жизни каждого человека есть нечто такое, что ему не хотелось бы выставлять на всеобщее обозрение или чего он стыдится. Вот почему она не удивилась, когда подкупленный ею лакей, наблюдавший за апартаментами графини, сообщил ей, что накануне ночью Тея незаметно выскользнула из дворца. Она выслушала его рассказ и щедро вознаградила.

— Продолжайте наблюдать за ними еще внимательнее, — распорядилась она. — Если понадобится, поухаживайте за горничной ее милости.

— Я ничего не упущу, миледи, — пообещал лакей.

Он не собирался признаваться Барбаре, что уже пробовал ухаживать за Мартой и в результате заработал несколько увесистых оплеух. Этот лакей был видным парнем, так что неудача с Мартой задела его мужское самолюбие. Теперь он собирался следить за Теей не только ради денег, но и желая «поквитаться» с этим семейством.

Барбару не удивило, что Рудольфу и сэру Филиппу Гейджу не удалось арестовать Белогрудого. Она была не слишком высокого мнения о них обоих. Например, было полной нелепостью со стороны сэра Филиппа сообщать королю о своих планах раньше, чем они были приведены в исполнение. Поблизости всегда мог оказаться человек, передающий сведения своим товарищам, любой из которых мог работать на воров, грабителей и карманников, обитавших в городе или нападавших на путешественников за пределами Лондона.

Удивительно было то, что разбойник, которого собирались поймать Рудольф и сэр Филипп, получил предупреждение от Теи. Пока капрал рассказывал ей, с трудом подбирая нужные слова, Барбара ясно представляла себе всю сцену в библиотеке… Тея притворяется, что спокойно читает у камина, потом вскрикивает при неожиданном появлении солдат, Рудольф и сэр Филипп, к своему разочарованию, обнаруживают, что птичка улетела — несомненно, через заднюю дверь. И, наконец, последняя сцена: Тея нападает на сэра Филиппа, приводя в смущение всех, кто при этом присутствует.

В мыслях она видела, как солдаты безрезультатно обшаривают огромный дом, и удивлялась глупости сэра Филиппа, который мог надеяться, что его добыча останется ждать в доме.

Барбара прекрасно представляла себе, как сэр Филипп, обманутый в своих ожиданиях и разочарованный крушением своих планов, уводит отряд, не подозревая, что, как только он уйдет, те, кого ему не удалось найти, могут преспокойно вернуться обратно.

В то же время Барбара считала, что лично ей эти события принесли важные сведения. Первым было то, что Белогрудый как-то связан с Рудольфом. Во-вторых, этот человек, кто х бы он ни был, интересовал Тею насколько, что она готова была рисковать своей репутацией — если не жизнью, — предпринимая крайне опасную поездку для того, чтобы его предостеречь.

Косноязычный капрал закончил свой рассказ и вытер лоб тыльной стороной кисти. Он сообщил Барбаре все, что знал.

Она прекрасно понимала, что он выжат досуха, словно губка, и что больше ничего от него получить нельзя. Поэтому она достала из шелкового кошелька, лежавшего рядом с ней на столике, три золотые гинеи.

При виде такой огромной суммы глаза бедняги алчно вспыхнули. Когда дворецкий леди Каслмейн пообещал ему щедрое вознаграждение, если он сообщит ее светлости нужные сведения, капрал рассчитывал самое большее на гинею.

Он никогда в жизни не держал в руках столько денег. При мысли о задержанном жалованье и о хорошенькой служанке в «Трех подковах» у него даже голова закружилась.

Заплатив капралу, Барбара улыбнулась ему машинальной улыбкой. Она привыкла пускать в ход свое обаяние, какое бы положение в обществе ни занимали мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело.

Эта улыбка, добавленная к гинеям, плотно зажатым в кулаке капрала, заставила его окончательно потерять голову. Он, как и большинство его товарищей, признавал красоту Барбары, хоть они и называли ее между собой королевской шлюхой и отпускали в ее адрес непристойные шуточки, как, впрочем, почти все жители Лондона.

В то же время капрал, как и многие мужчины в Англии, не возражал, чтобы их король жил в свое удовольствие. Карл долго страдал в изгнании, и теперь, с его приходом к власти, Англия преобразилась. Это была уже не та страна, которой железной рукой правил Кромвель и его суровые круглоголовые. Это снова была добрая старая Англия, и ее жители говорили между собой: почему бы и самому королю не повеселиться, если ему хочется? Если ему нужна любовница, то пусть ею будет самая красивая женщина, а Барбара определенно соответствовала этому требованию.

Были, конечно, и те, кого раздражала разнузданность предающегося увеселениям двора, кто осуждал короля и всех его придворных. Но капрал к их числу не относился, и когда Барбара ему улыбнулась, сердце у него забилось быстрее, а кровь ударила в голову, и он покраснел до корней волос.

В эту минуту капрал, не раздумывая, с радостью отдал бы за нее свою жизнь. Он был полон желания услужить ей, лишь бы увидеть еще раз эту ленивую, влекущую, обворожительную улыбку.

— Благодарю вас, капрал, теперь вы можете идти, — сказала Барбара. — Если мне понадобится узнать еще что-нибудь, я снова вас вызову.

— Спасибо, мадам… то есть миледи… Спасибо… Спасибо!

Повторяя это, капрал неловко поклонился и попятился к двери.

Когда он оказался в коридоре, лакей указал ему дорогу в помещение для прислуги, где его дожидалась кружка зля. Однако капрал вдруг замер на месте с очень странным выражением на лице. Он думал. Это было весьма необычное для него занятие, поскольку солдату положено лишь выполнять приказы, однако голова капрала заработала. Он показал на дверь, из-за которой только что вышел, и заявил:

— Мне надо вернуться!

— Зачем? Она ведь тебе заплатила, так?

Капрал кивнул.

— Значит, дело сделано, понял? Она платит только тогда, когда ей больше ничего не нужно. Пошли, я не могу тебя тут целый день ждать!

Но капрал заупрямился.

— Мне надо вернуться! Я еще кое-что могу сказать!

Лакей попытался с ним спорить, но безрезультатно. Приняв решение, капрал не отступался, а упрямство у него было поистине ослиное. Ему было что еще рассказать, и ничто не заставило бы его уйти, пока это не будет сказано.

Раздосадованный лакей сдался, вернулся к дверям и осторожно постучал.

— Помогай тебе Бог, если она этого слышать не захочет! — угрожающе бросил он, входя в комнату.

Барбара сидела за секретером и писала письмо, весьма недовольная тем, что ей помешали.

— Он хочет еще что-то сказать? — переспросила она. — Я могла бы поклясться, что ему нечего добавить. Но раз он настаивает, можете его привести.

Когда капрал вернулся в салон, Барбара повернулась к нему.

На этот раз на губах ее не было улыбки, и ее вопрос прозвучал довольно резко:

— Ну, капрал, мне передали, что вы хотите сказать мне еще что-то. Говорите быстро, потому что у меня мало времени.

Но когда капрал, по-прежнему запинаясь, начал свой новый рассказ, выражение нетерпения исчезло с лица Барбары.

Она подалась вперед и внимательно слушала. Капрал не ошибся. Он действительно мог сообщить ее светлости нечто интересное.

— Вы говорите, сержант был пьян?

— По армейским понятиям, не то чтобы пьян, миледи, — уточнил капрал. — Но он влил в себя порядочную порцию эля и разговорился. Он не сомневался, что этот самый разбойник, которого звать Белогрудым, вовсе не такой жестокий и опасный, как уверяли те, кто отправлял нас его арестовывать.

— А что еще он сказал? — спросила Барбара.

Но капрал не владел цветистыми оборотами, которыми мог бы приправить свое повествование. Он только повторил то, что рассказал им его сержант в «Трех подковах».

Рассказ был довольно невнятный и казался совершенно невероятным. Тайное венчание в полночь, дуэль в лесу, два кучера, которые вернулись в свою деревню с горстью гиней, бросив позади карету и лошадей…

— Сержант, он готов поклясться, что та леди, которая намедни была в доме, это та самая, которую он видел той ночью пять лет назад. Мы ему не поверили, но я решил, мадам, что вам стоит это услышать, раз уж вас заинтересовала та леди.

— Вы были правы, что рассказали мне об этом, капрал, совершенно правы, — проговорила Барбара Каслмейн, снова протягивая руку за кошельком. — Мне надо увидеть этого сержанта. Я хочу с ним поговорить, но вам лучше не упоминать о том, что вы были здесь. Если кто-нибудь начнет вас спрашивать, не говорите, что вы тут были. Так будет лучше для вас. Я отправлю за ним моего человека.

— Да, мадам… то есть миледи… Так оно будет лучше, — согласился капрал. — Сержант меня прикончит, если узнает, что я про него рассказывал.

— О вас никто упоминать не станет, капрал, — успокоила его Барбара.

Как только он ушел, она вызвала своего дворецкого. Это был лысый толстяк с невыразительным лицом, которого невнимательный человек мог бы счесть довольно глупым. На самом деле он был очень умен и сообразителен. Он служил у Барбары около года, но она уже считала его незаменимым.

Ему предстояло прослужить у нее еще много лет, с каждым годом становясь все необходимее графине.

Его звали Окли, он был прирожденный интриган, и хотя прежде служил у приличных людей, от которых получил прекрасные рекомендации, ему надоела спокойная и размеренная жизнь огромного поместья в Суссексе. Его привлекала интересная и опасная работа при дворе.

Барбаре его рекомендовал ее первый возлюбленный, граф Честерфилд, которому Окли когда-то оказал небольшую услугу. С нахальством человека, которому задолжали, Окли попросил лорда Честерфилда найти ему место в Уайтхолле.

Граф не стал бы утруждать себя ради кого бы то ни было, но он решил, что пребывание Окли у Барбары может оказаться полезным и для него самого. Однако Барбара заподозрила его намерения. Нанимая Окли, она дала ему ясно понять, что шпионить он должен только в ее интересах, а не в чьих бы то ни было еще.

Ответ Окли был весьма показательным.

«Моя преданность, миледи, — сказал он, — принадлежит тому, кто мне платит».

И леди Каслмейн прекрасно поняла, с каким человеком имеет дело. Она платила ему столько, что могла не опасаться: перекупить услуги ее дворецкого вряд ли кому-нибудь удалось бы.

Окли обладал редкостной способностью убеждать других начать шпионить. Англичанину не свойственно интриговать, строить сложные планы и уж тем более шпионить за своими соотечественниками, однако Окли удавалось уговорить даже самых чопорных и добропорядочных людей принять некую сумму за нужные ему сведения. Он уговаривал слуг, которые много лет сохраняли верность своим господам, сообщать о них весьма невыгодные вещи. Он мог извлечь информацию из самых невероятных источников, выудить ее у людей, которые в иной ситуации предпочли бы обратиться к властям, но не выдать того, что знали.

Порой он держался невыносимо заносчиво, в других же случаях гипнотизировал свою жертву, словно удав, так что объект его внимания полностью терял волю и без всякого сопротивления излагал все, что ему было известно.

Именно Окли из всего отряда, который был с сэром Гейджем в Стейверли, выбрал капрала, с первого взгляда поняв, что из него легко будет вытянуть все, что ему известно.

Теперь, когда Барбара сообщила ему о сержанте и о том разговоре в «Трех подковах», который пересказал ей капрал, Окли задумался. Видя его благообразную физиономию, седые волосы и круглый животик, невозможно было предположить, что этот человек — профессиональный шпион высшего класса.

— Я знаком с этим сержантом, миледи, — сказал он, выслушав Барбару. — С ним будет не так легко иметь дело, как с капралом. Если он вчера ночью разговорился, значит, обстоятельства были очень необычными. Как правило, он предпочитает молчать.

— Насколько я понимаю, необычные обстоятельства заключались в количестве выпитого им эля, — резко бросила Барбара. — Если спиртное развязывает ему язык, у нас не должно быть проблем. Погреб полон вина.

— Мне кажется, миледи, — проговорил Окли, словно не слыша ее последних слов, — что сержант охотнее будет разговаривать со мной, а не с вами. С вашего позволения, я попытаюсь вытянуть из него правду — так или иначе.

Барбара встретилась с ним взглядом. Способы, при помощи которых Окли извлекал информацию, могли быть самыми разными. Некоторые были, мягко говоря, довольно неприятными, и Барбара предпочитала ничего о них не знать.

— Хорошо, Окли, — согласилась она. — Но я хочу, чтобы ты сообщил мне все подробности как можно скорее.

— Я приложу все старания, миледи, вы же прекрасно знаете, — негромко ответил Окли.

Он поклонился, и в солнечном свете, падавшем из окна, его лицо казалось почти что лицом святого.

Барбара вернулась к секретеру, но, оставшись одна, почувствовала, что потеряла всякий интерес к письму, которое начала писать. Она начала беспокойно расхаживать по комнате, снова и снова обдумывая то, что только что услышала.

Только когда минуло три часа, она поняла, что Рудольф к ней не зашел, и ее охватил прилив гнева. Три месяца назад не проходило дня без его визита. Он был готов часами дожидаться в передней, пока она не находила время, чтобы его принять. Она была уверена в его преданности, принимая ее как нечто само собой разумеющееся. Так было и с другими знакомыми ей мужчинами, однако Рудольфу в ее душе было отведено особое место.

Ей нравились красивые мужчины, а он был самым красивым из тех, кто искал ее благосклонности. Она не любила его.

Если бы он вдруг умер, она забыла бы его почти моментально.

Однако он не умер, и она подозревала, что его интерес к Tee вызван не только ее приданым. Будь это любая другая женщина, Барбара только пожала бы плечами и забыла о нем. Но чтобы ее любовник, ее фаворит отвернулся от нее ради той, что была ее личным врагом! Это было непростительно.

Секунду она размышляла, не послать ли за ним, но потом решила, что было бы неразумно показывать свое желание видеть его. Рудольф достаточно хорошо ее знает. Если подробно расспрашивать его о том, что произошло прошлой ночью, он поймет, что у нее есть для этого какая-то причина. Однако Барбара не понимала, почему Рудольф сам не пришел к ней, чтобы поведать о своей неудаче и услышать от нее слова утешения. Два месяца назад он не мог выиграть или проиграть гинею без того, чтобы не рассказать ей об этом. Стало быть, она не ошиблась: его интерес к ней начал угасать. Мысленно Барбара записала это на счет, по которому предстояло заплатить Tee.

А в эту самую минуту Рудольф был с Теей, и если бы Барбара могла услышать их разговор, к той головоломке, которую она понемногу собирала, добавился бы еще один элемент.

Тея сидела на широком подоконнике в приемной леди Дарлингтон, глядя в открытое окно на реку, по которой плыла большая баржа, паруса которой надувал ветер с моря.

Сидя на стуле с высокой спинкой и бархатным сиденьем, Рудольф наблюдал за ней. Его встревоженный взгляд был прикован к лицу Теи. Он прекрасно ощущал ту напряженность, которая возникла в их отношениях, и разрывался между желанием умолять Тею о прощении и бурей гнева, досады и раздражения, которая поднималась в нем. Он подозревал, что Тея что-то скрывает от него.

Когда он явился к своим родственницам, леди Дарлингтон была дома, и разговор шел с обычной вежливостью. Спустя некоторое время, к облегчению Рудольфа, графиня сказала, что ей необходимо пойти прилечь отдохнуть перед вечерними празднествами. Он проводил тетку до двери и попрощался, поцеловав ей руку. Когда же обернулся, то обнаружил, что Тея пересела с кушетки на подоконник. Она смотрела на реку с выражением такого холодного безразличия, что Рудольф немного растерялся. Впрочем, в душе он был уверен, что под этим ледяным спокойствием кроется тревога.

— Наверное, вы устали, — заметил он наконец.

— Напротив, я прекрасно отдохнула. Я спала до полудня, — ответила Тея.

Она по-прежнему не смотрела на него. Наконец Рудольф, изображая душевный порыв, встал и устроился рядом с ней на подоконнике. Протянув руку, он поймал ее пальцы.

— Я хотел бы попросить у вас прощения, — негромко проговорил он.

Ее холодные пальцы остались неподвижны.

— Спасибо.

Голос Теи был так же холоден.

— Вы должны меня выслушать! — страстно воскликнул Рудольф. — То, что произошло вчера, ни в коей мере нельзя считать моей виной. У меня были основания считать, что домом пользуется шайка разбойников. Я сказал об этом сэру Филиппу, и после этого от меня уже ничего не зависело. Я не мог отказаться от своих слов. Да и с какой стати мне было это делать? Причиненный солдатами ущерб, конечно, непростителен, но я был всего лишь невольным участником неудачной попытки арестовать печально знаменитого разбойника!

Тея отняла у него руку и наконец повернулась к нему лицом.

— Вам совершенно ни к чему говорить мне все это, кузен Рудольф. Я прекрасно понимаю, почему вы приехали в Стейверли.

Он покраснел, почувствовав, что кроется за ее словами, но не отвел глаз.

— Наверное, очень неудачно, что мы выбрали именно, ту ночь, когда вы оказались там.

— Для меня это, конечно, было неприятно.

— А до нашего приезда вы были одна, совсем одна?

— По какой причине вы задаете мне эти вопросы, кузен Рудольф?

Он наблюдал за ней, и в уголках его губ внезапно появилась улыбка, словно он был совершенно уверен в себе. Тея сидела очень прямо, взгляд ее оставался спокойным, губы не дрожали, только на нежной шее билась жилка, и Рудольф это заметил. Секунду его взгляд не отрывался от нее, а потом он медленно извлек из кармана небольшой предмет. Еще мгновение он крепко сжимал его в кулаке, словно получая удовольствие от возможности стиснуть его, а потом показал Tee.

— Может быть, вы объясните вот это? — спросил он.

Она взглянула на протянутый им предмет, и сердце у нее упало. На ладони Рудольфа лежала полумаска: черная шелковая полумаска с прорезями для глаз. Тея не пошевелилась, не сделала попытки взять у него маску, по ее пальцы, лежавшие на коленях, крепко сжались.

— Где вы ее нашли? — спросила она, не притворяясь, будто не понимает, что именно он ей показывает.

— В Стейверли, — ответил Рудольф. — Она лежала на туалетном столике в одной из спален.

— В которой? — поинтересовалась Тея.

— В большой, с окнами на портик.

Тея глубоко вздохнула. Это была комната ее отца, комната, называвшаяся Главной спальней, потому что в ней всегда спал глава семьи. В ней стояла большая кровать с балдахином в алькове, занавешенном гобеленами. Полог был из роскошной зеленой парчи, а страусовые плюмажи на четырех поддерживающих балдахин колоннах доходили до потолка.

Лежа на кровати в этой комнате, через большие окна можно было любоваться озером и парком, видеть на горизонте густой темный лес, лежавший на границе поместья. Тея помнила, что, когда отец заболел, она как-то спросила его, не одиноко ли ему днем, когда он остается один. Лежа на подушках, отец улыбнулся ей и ответил:

— В этой комнате мне никогда не бывает одиноко. Она похожа на сторожевую башню, потому что из окон мне видна земля, которую я люблю и которую любили наши предки. Она расстилается прямо передо мной. Я вижу, как голуби летят в лес, в свои гнезда, как олени пасутся под дубами, как куропатки летят на поля пшеницы. А над озером проносятся ласточки, и дикие утки взлетают с воды, отправляясь на кормежку. Разве можно чувствовать себя одиноким, наблюдая за всем, что тебе так дорого?

Тея словно снова услышала отцовские слова, увидела его глаза, сиявшие любовью. С того дня она всегда мысленно называла ту комнату сторожевой башней. И теперь она знала, что Лусиус тоже лежал на этой старинной кровати и смотрел на земли, которые любил!

Да, Лусиус останавливался в Главной спальне, и там, в доме, который принадлежал ему по праву рождения, он сбросил свою личину. Видя черную маску на ладони Рудольфа, Тея вдруг почувствовала к ней ненависть. Кусок черного шелка был символом всего того, что разделяло ее с человеком, которого она любила. Эта полумаска, скроенная из дорогой ткани, поначалу скрывала Лусиуса от отрядов Кромвеля, а потом так же надежно прятала его от людей короля. Но для них обоих она стала такой же преградой, какой был бы обнаженный меч, положенный между ними. Тея с трудом подавила желание схватить маску с ладони Рудольфа и выбросить ее в открытое окно.

Вместо этого она проговорила спокойным и ровным тоном, хотя сердце ее отчаянно билось.

— Как странно, что вы нашли маску в спальне моего отца!

Возможно, вы все-таки не так уж сильно ошибались, считая, что дом навешали джентльмены с большой дороги.

— Очень деликатное наименование для разбойников! Право, кузина Тея, мы могли бы быть друг с другом откровенны!

— Откровенны в чем? — наивно спросила Тея.

Рудольф колебался. Он все-таки не мог заставить себя прямо и открыто признаться, что желает смерти своего двоюродного брата, чтобы унаследовать титул и поместья. Он бил почти уверен в том, что Тея знает, кто такой Белогрудый, и что она отправилась в Стейверли специально для того, чтобы спасти его от ареста. И все же он не мог заставить себя облечь свои убеждения в слова.

Во всем облике Теи была такая чистота, глаза светились такой честностью, что он начинал ненавидеть собственную алчность, хотя и понимал, что не может от нес отказаться. Он принял решение заполучить Стейверли и все, что этот дом символизировал. Маркизат должен достаться ему, чего бы это ни стоило. Однако слабость его характера была такова, что даже в своем злодействе он не мог быть сильным. Пока он колебался, подыскивая подходящие фразы и тут же их отбрасывая, Тея вдруг подалась вперед и взяла маску с его ладони.

— Я оставлю ее у себя, кузен Рудольф, — сказала она. — Конечно, если вы не найдете человека, которому она принадлежит.

С этими словами девушка встала, и не успел он сообразить, что она намерена делать, как она уже оказалась у двери и, быстро присев в реверансе, сказала:

— Мне тоже следует немного полежать, так что прошу меня извинить.

Тея исчезла раньше, чем он успел ее остановить. Она ушла и унесла с собой маску. Рудольф остался один, чувствуя, что каким-то образом его перехитрили и сбили с толку. А Тея у себя в спальне опустилась на колени, прижимая черную маску к губам.

— Боже, молю, храни Лусиуса, береги его! — шептала она. — Защити и спаси его… Ведь я его люблю… Боже милостивый, я так его люблю!

Глава 9

Рудольф захлопнул дверь своей комнаты за только что ушедшим гостем, забравшим последнюю ценную вещь, которая еще оставалась: комплект золотых пуговиц, которые украшали его лучший расшитый камзол. Камзол валялся на полу, и Рудольф раздраженно отбросил его ногой, а потом прошел через комнату и уселся у камина в единственное оставшееся у него кресло.

Комната была очень скудно обставлена, крайне запущенная и грязная, но Рудольф не обращал на это внимания. Опустившись в кресло, он уронил голову на руки.

Кредиторы день и ночь осаждали его. Ни один пользующийся хорошей репутацией торговец уже не отпускал ему товары в долг. Теперь ему приходилось покупать у лавочников, которые еще наивно верили джентльмену на слово и отпускали ему товары в кредит.

Рудольф прекрасно понимал, что так продолжаться не может. Ему необходимо было где-то достать деньги, причем немедленно. Он брал взаймы у приятелей, пока это было возможно, но теперь и этот источник иссяк. Он заложил все свои хоть сколько-нибудь ценные вещи, и вот теперь, когда он расстался даже со своими золотыми пуговицами, у него в доме не осталось ничего, что стоило бы больше нескольких пенсов.

Если бы только ему повезло и он выиграл в карты накануне вечером! Тогда ситуация была бы не столь отчаянной. Но счастье от него отвернулось, и его последние соверены уплыли к банкомету. Он постарался сделать вид, что такое невезение просто забавно, но на самом деле ему было не до смеха.

Он готов был вопить, что это — последняя капля и что он полностью разорен. Сейчас он клял себя за то, что, появившись в Лондоне, так бездумно сорил деньгами. Но тогда он был совершенно уверен в том, что так или иначе добудет состояние, и поэтому растранжирил то немногое, что у него было.

И вот оказался в нынешнем катастрофическом положении.

Рудольф прекрасно знал, что единственная надежда для него — признание его прав на Стейверли. Эта мысль неотступно преследовала его последние несколько месяцев. Но хотя Барбара обещала ему свою помощь, хотя он умолял тетку посодействовать ему, не жалея красноречия, в его положении ничего не менялось.

Он тихо выругался в адрес короля, а потом встал, осмотрел себя в тусклом покрытом трещинами зеркале, висевшем над камином, и с яростью констатировал, что перед ним глупец и неудачник. Почему, живя во Франции, он не догадался установить контакт с находившимся в изгнании королем? Сейчас его положение было бы совсем иным! Но он и там был неудачником, и ему были неинтересны соотечественники, чье положение не отличалось от его. Даже если это был сам король.

Рудольф полагал, что Стюарту никогда не вернуться на английский трон. Тогда казалось невероятным, что железная хватка Кромвеля ослабнет. Поэтому Рудольф и избегал короля и его немногочисленных преданных и нищих друзей. Без денег, погрязшие в долгах, порой даже голодавшие, они казались всеми забытыми и жалкими. При французском дворе к ним относились как к нищим и нежеланным нахлебникам.

Теперь Рудольф понимал, что просчитался. Но откуда ему было знать, что все так быстро и так круто изменится, что Карл с торжеством вернется в Англию? Всю свою жизнь Рудольф упускал свой шанс на успех.

Он был вторым сыном и сколько себя помнил, всегда ненавидел старшего брата. Когда Эдвин погиб во время битвы при Вустере, Рудольф, не скрывая свою радость, готовился стать наследником. Но он всегда плохо ладил с отцом, и лорд Артур Вайн дал ему ясно понять, что, если сын не образумится и не начнет серьезнее относиться к своим обязанностям, они не смогут жить под одной крышей.

Приведенный в ярость этими угрозами Рудольф рассорился с отцом. Двери родного дома закрылись перед ним, а назначенное ему содержание было очень невелико. Он не придавал этому особого значения, пока деньги не кончились, после чего отправился за границу. Сначала был компаньоном богатого приятеля, потом — доверенным лицом старика с весьма необычными пороками.

И то, и другое продолжалось недолго, и вскоре Рудольф обнаружил, что в поисках денег вынужден опускаться все ниже.

В Европе было слишком много англичан благородного происхождения, и все они оказались в такой же ситуации. Ему не удавалось даже заручиться чьим-либо сочувствием. И Рудольф пустился в авантюры. Не гнушался дуэлями, грабежами, обольщениями, только так ему удавалось обеспечивать себя.

Его единственным реальным достоянием была красивая внешность. Женщины влюблялись в него, потому что он возбуждал в них желание. Благодаря этому ему удавалось несколько раз выбраться из тюрем и находить для себя за их стенами пристанище.

Реставрация предоставила ему новый шанс поправить свои дела. Рудольф одолжил значительную сумму у французской семьи, перед которой он умело разыграл роль верного сторонника только что коронованного Карла, и с набитыми золотом карманами приехал в Лондон. Благодаря взяткам, просьбам И нахальству он пробился в придворные круги, а там благодаря поистине счастливой случайности привлек к себе внимание Барбары Каслмейн.

Обстоятельства слишком часто заставляли Рудольфа заниматься любовью с самыми разными женщинами. Он привык считать себя неподвластным их чарам и не сомневался, что ни любовь, ни страсть не заставят его потерять голову. Но Барбара доказала, что он ошибался. Она будила в нем желание, чего не могла сделать ни одна другая женщина. Рудольф даже готов был тратить на нее свое драгоценное золото, готов был часами простаивать у ее порога. Он был хорош собой, а его манера вести себя в постели развлекала Барбару, поэтому она держала его при себе дольше, чем других любовников.

Однако теперь Рудольф чувствовал, что их страсть начинает остывать. Барбара по-прежнему возбуждала его, но это было уже не то жаркое пламя, которое пылало в нем несколько месяцев назад. Он ловил себя на том, что вспоминает другое лицо, видит другие глаза, такие мягкие и глубокие, что порой казались лиловыми, как морская бездна. Образ Теи вставал перед ним так часто, что он даже спрашивал себя: вспоминал бы он ее, если бы она была бесприданницей? Сначала этот вопрос казался ему почти смешным. Но потом его стали мучить гнев и досада, потому что его ухаживание совершенно не продвигалось вперед.

Глядя на свое тусклое отражение, Рудольф вдруг ударил кулаком по каминной полке так сильно, что пустая кружка, стоявшая там, упала на пол, прокатилась по полу и оставила на голых половицах несколько темных пятен, еще добавив беспорядка в это жалкое пристанище.

Камердинер Рудольфа ушел от него две недели назад, прихватив с собой вместо платы золотую печатку и вечерний плащ, подбитый мехом. С тех пор кровать стояла незастеленная, камин невычищенный. Пока у него еще была крыша над головой, но домовладелец пригрозил, что и этому скоро придет конец.

Рудольф повторял, что должен немедленно заполучить Стейверли или Тею, а лучше — обоих. Положение его было отчаянным.

Он отвернулся от зеркала и, подойдя к шкафу, достал оттуда еще один нарядный камзол и надел его. Этот камзол был отнюдь не такой щегольской, как тот, с которого назойливый виноторговец только что срезал золотые пуговицы, пригрозив Рудольфу, что отправит его в долговую тюрьму, если не получит хотя бы часть долга.

Тем не менее, когда Рудольф сменил обувь и приколол свежее жабо, вид его не вызвал бы в Уайтхолле недоумения.

Он не ел весь день и потому предвкушал обед, на который тетка пригласила его в свои апартаменты. Там ожидались несколько скучных гостей, но Рудольфу пока было достаточно того, что там будет и Тея.

При мысли о ней его сердце забилось быстрее, и он с удивлением — но без неудовольствия — понял, что начал в нее влюбляться. Он мог бы жениться на Tee и только ради ее приданого, но если он ее полюбит, это будет такой удачей, на какую он даже не надеялся.

Проходя по узким улочкам и не без труда минуя переполненные отбросами и грязью стоки, Рудольф строил планы своей будущей жизни в Стейверли вместе с Теей. Чем ближе к дворцу он подходил, тем увереннее становилась его походка, тем более торжествующей — улыбка. Немало женщин смотрели ему вслед.

Даже леди Гейдж, такая увядшая, что трудно было поверить, что в ее жилах когда-то текла молодая кровь, схватила за руку мужа, вместе с которым ехала в карете во дворец, и воскликнула:

— Смотри, Филипп, вон идет племянник леди Дарлингтон, Рудольф Вайи. Право, до чего же он хорошо сложен!

Почему бы тебе не пригласить его как-нибудь на обед?

— Он совершенно безмозглый! Я же рассказывал тебе, как он наговорил мне небылиц о разбойниках, а мы нашли там только красотку, которая читала книжку, сидя у камина.

— Если хочешь знать мое мнение, — возразила леди Гейдж, — не могу поверить, что леди Дарлингтон знала о том, что ее подопечная позволяет себе ночные поездки в одиночестве. Моя дочь себе такого не позволила бы, можешь в этом не сомневаться.

— Полно, полно, Этель. Я же предупреждал тебя, чтобы ты ничего не говорила леди Дарлингтон! То, что происходит, когда я выполняю свои обязанности, не касается ни тебя, ни кого-либо еще. Я бы и тебе ничего не стал рассказывать, если бы мне не показалось странным и опасным, что юная девушка ночью ездит верхом по дорогам, которые наводнены головорезами и грабителями.

— По если и ты считаешь это опасным, Филипп, разве я не должна предупредить леди Дарлингтои о выходках ее внучатой племянницы?

— Ты вообще не должна об этом говорить, Этель. Ни в коем случае, слышишь! — раздраженно ответил сэр Филипп.

— Хорошо, раз ты настаиваешь, — неохотно согласилась леди Гейдж. — Но эта девушка плохо кончит, попомни мои слова.

Карета уже останавливалась у дверей дворца.

— Тебе предстоит самой добираться до апартаментов леди Дарлингтон, — заметил сэр Филипп. — Мне надо нанести визит леди Каслмейн. Не думаю, чтобы это отняло у меня много времени.

Леди Гейдж возмущенно фыркнула.

— Надо надеяться! Хотела бы я знать, что этой женщине от тебя нужно. Могу сказать одно, Филипп: мне не нравится, что ты идешь в ее апартаменты один. Это… ну… небезопасно.

Сэр Филипп даже не сразу понял, на что намекала его супруга. А когда понял, горделиво выпрямился, словно мысль о ее подозрениях не была ему неприятна.

— Долг есть долг, милая! — напыщенно заявил он. — По работе мне часто приходится беседовать со странными людьми, и знатными, и простолюдинами. Но могу тебя заверить: я буду вести себя со всей возможной благопристойностью, не сомневайся.

— Хотела бы я не сомневаться, — сурово проговорила леди Гейдж. — Эта женщина абсолютно бесстыдна, и всем это прекрасно известно. Ты уверен, что обязан ей повиноваться? Я и внимания не обратила бы на ее распоряжения!

— Милая, если бы я рассуждал так же, мы в скором времени оказались бы дома, в Бедфордшире. Не забывай, что к миледи Каслмейн, что бы о ней ни думали другие, прислушивается сам король.

— Я и не забываю, — мрачно отозвалась леди Гейдж. — И единственное, что его извиняет, это то, что мужчины совершенно беспомощны перед этой особой. А она готова на все ради достижения своих целей. Но если даже король тает от улыбки этой шлюхи, то устоишь ли ты, Филипп?

Сэр Филипп расправил светлые усы и поплотнее надвинул на лысую голову парик.

Жизнь не должна ограничиваться только работой, подумал он про себя. И если работу можно сочетать с удовольствием, тем лучше. Нельзя, конечно, рассчитывать на то, что Этель поймет его. Она уже больше двадцати пяти лет была ему верной и преданной женой. Всего полгода назад они отпраздновали свой юбилей. Но она никогда не понимала его.

Конечно, он женился на ней потому, что ее отец был главой судебной и исполнительной власти в графстве Бедфордшир, а Этелфреда — единственной наследницей очень удобного дома и процветающего поместья. Но даже в юности Этелфреда была худой и угловатой, а сэру Филиппу всегда нравились пухленькие женщины с пышными формами. Он смирился с невозможностью иметь сразу все, но не мог не вспоминать откровенно открытые платья леди Каслмейн, которые почти не скрывали ее соблазнительную белоснежную грудь.

— Филипп, мы приехали! О чем ты замечтался? — окликнула его леди Гейдж. Голос супруги вернул его к действительности.

Они вышли из кареты, и леди Гейдж повернула налево, к апартаментам графини Дарлингтон, выходившим на реку, а сэр Филипп отправился на поиски покоев леди Каслмейн, выходивших в дворцовый сад.

При этом он с усмешкой отметил про себя, что ее светлость разместили неподалеку от королевских апартаментов.

Хотя сэр Филипп воображал, что у него первого хватило проницательности это заметить, весь двор только об этом и говорил, когда Барбара Каслмейн переехала в Уайтхолл.

У дверей леди Дарлингтон леди Гейдж встретилась с Рудольфом Вайном. Увидев ее, он снял шляпу и склонился в любезном поклоне, а леди Гейдж одарила его улыбкой, которую сама она считала очаровательной. На самом деле эта улыбка делала ее лицо еще более лошадиным.

— Вы сегодня обедаете у леди Дарлингтон, мистер Вайн? — спросила леди Гейдж.

— Да. И нужно ли говорить вам, насколько я счастлив видеть здесь и вас? — проговорил Рудольф своим самым обаятельным тоном.

Он уже очень давно взял за правило расточать любезности всем пожилым дамам. Это не раз приносило свои плоды, а теперь он особенно был заинтересован в том, чтобы завоевать расположение жены сэра Филиппа Гейджа.

В ожидании, пока им откроют, он окинул взглядом ее платье из шафранного узорчатого шелка и тихо сказал:

— Позвольте мне выразить восхищение вашим нарядом, леди Гейдж. Редко случается встретить умную женщину, которая к тому же умеет хорошо одеваться.

Он выбрал идеальный путь к сердцу леди Гейдж. Та давно считала, что прозябала в Бедфордшире среди скучных сквайров с их женами. Считая себя чрезвычайно начитанной, леди Гейдж полагала, что при благоприятном стечении обстоятельств могла бы устроить салон, куда стекались бы самые блестящие и остроумные люди. Выслушав комплимент Рудольфа, она заулыбалась, подошла поближе и устремила на него почти гипнотический взгляд.

— Нам с вами надо будет как-нибудь поговорить: я вижу, что у нас много общего.

— Я в вашем распоряжении, — заверил ее Рудольф, лихорадочно прикидывая, нельзя ли будет вытянуть у старухи денег взаймы.

Однако его размышления были прерваны: лакей открыл им дверь, и они вошли в освещенную прихожую. Когда они оставили там свои плащи, об их прибытии было громко объявлено хозяйке вечера, которая ждала их в гостиной.

Там уже стояли несколько человек. Как и предвидел Рудольф, все это были пожилые придворные. Тея стояла в противоположном конце комнаты и разговаривала с архиепископом Кентерберийским. Рудольф поспешил к ней.

Этим вечером она выглядела еще лучше, чем обычно. На ней было платье из серебряной парчи, расшитое крошечными жемчужинами, и нитка жемчуга на шее. Рудольф почувствовал, что, когда он смотрит в чудесные глаза Теи, ему даже трудно думать о деньгах. Девушка встретила его слабой улыбкой.

Он поднес к губам ее холодные пальчики и только теперь вспомнил, что она может сердиться на него за то, что произошло между ними днем. Впервые Рудольф испытывал совершенно новое для себя чувство — смесь симпатии, уважения, восхищения, граничащего с обожанием.

У него странно сжалось горло. Захотелось опуститься на колено, прикоснуться губами к краю платья Теи. А потом в нем жаркой волной поднялось желание, такое острое и непреодолимое, что он понял: какие бы препятствия перед ним ни встали, он их преодолеет, чтобы обладать Теей. Он во что бы то ни стало должен ею обладать.

Она была такая миниатюрная, такая хрупкая, что он мог бы схватить ее в объятия и силой заставить пообещать ему все, чего он так желает. Но несмотря на эти новые для него ощущения, Рудольф помнил, что должен произнести общепринятые слова приветствия. А потом еще выслушать какие-то банальные фразы в ответ.

— Мне необходимо увидеться с вами наедине! — удалось наконец сказать ему так тихо, что его могла услышать только она.

— Зачем? — удивленно спросила Тея.

В ее голосе был холод, который должен был бы дать ему понять, что дальше идти не следует.

— Мне необходимо сказать вам нечто, предназначенное только для вас. Я буду ждать вас в дворцовом саду или там, где вы пожелаете. Только бы мы могли быть одни!

— В ее глазах вспыхнул гнев.

— По-моему, вы забываетесь, кузен Рудольф. Я не имею привычки назначать свидания молодым людям ни в дворцовом саду, ни где бы то ни было еще.

Ее слова уязвили его, и, не сдержавшись, он ответил:

— Ну да! Вы предпочитаете встречаться с ними в Стейверли!

Его тон заставил Тею вспыхнуть, но она стойко выдержала его взгляд, а потом, не говоря ни слова, повернулась к нему спиной, прошла через всю комнату и встала рядом с графиней. Рудольф понял, что она сделала это специально, чтобы напомнить ему о том, что у нее есть защита. Однако он не смутился и не пожалел о сказанном. Его воспламеняло желание такое сильное, какого он прежде никогда не знал. Рудольф решил, что Тея будет принадлежать ему, и никакие ее слова и поступки этого не изменят. Он твердо намеревался сделать ее своей женой.

Не пытаясь следовать за ней, Рудольф остался стоять на прежнем месте. Он надеялся, что Тея чувствует его взгляд и что это ее тревожит. У него появилось то же чувство, какое он испытал на охоте, выслеживая дичь. Пока его не охватил охотничий азарт, ему казалось, что охота — довольно скучное занятие. А потом, когда он пробирался через пустошь, стараясь подойти поближе к благородному животному, он ощутил жажду крови и понял, что оленю от него не уйти.

Такое же чувство Рудольф испытывал сейчас, наблюдая за Теей. Она может сопротивляться, но он завоюет ее, она вынуждена будет сдаться. Рудольф так пристально наблюдал за Теей, что не заметил, как его тетка, переходя от одного гостя к другому, подошла к нему.

Ему показалось, что графиня Дарлингтон еще больше стала похожа на хищную птицу. Глубоко посаженные глаза делали еще заметнее нос, напоминавший клюв тукана. Ее седые волосы были переплетены фиолетовыми лентами в цвет платья.

Высохшая кожа приобрела желтоватый оттенок, как старинный пергамент. На шее и на запястьях блестели бриллианты. Взгляд графини, зоркий и проницательный, был устремлен на племянника с таким выражением, будто она видит его впервые.

Перед теткой он ни в чем не был виноват, но под ее взглядом Рудольфу почему-то стало неуютно. Казалось, графиня наблюдает за ним, стараясь прочесть на его лице какую-то тайну.

— Ну и что ты скажешь в свое оправдание, Рудольф? — спросила наконец леди Дарлингтон довольно резко.

Чувствуя себя неловким и неуверенным, словно мальчишка-школяр, Рудольф ответил тоже вопросом:

— А в чем мне надо оправдываться, тетя Энн?

— Ты это прекрасно знаешь! — заявила леди Дарлингтон.

Но, заметив, что он искренне недоумевает, добавила:

— После того, как ты ушел, Тея плакала. Чем ты ее расстроил?

Рудольф махнул рукой, словно стараясь отмести обвинения тетки, но потом решил говорить откровенно, не скрывая больше своих намерений.

— Я понятия не имею, почему мой визит расстроил Тею, тетя Энн. Но я просил ее — б который раз — стать моей женой. Вы не поможете ей принять наконец решение? Я люблю ее и уверен, что смогу сделать счастливой. К тому же наш брак явно будет выгодным для семьи. Мы вернем Стейверли его прежний блеск.

Рудольф так увлекся, что не сразу заметил, как потемнело лицо графини. Она смотрела на него с нескрываемой неприязнью.

— Тея может выйти замуж за кого пожелает. А что до выгоды, то это относится в первую очередь к тебе, Рудольф. Ты прекрасно знаешь, что у Теи богатое приданое.

— Но я могу вернуть ей Стейверли! — гордо заявил Рудольф.

— Поместье пока тебе не принадлежит. Когда ты его получишь, мы, возможно, еще подумаем. Но до той поры я не могу считать тебя подходящей партией для Теи.

Рудольф кусал губы, с трудом сдерживая резкие слова, которые рвались с его языка. В это мгновение он ненавидел графиню. Если бы сейчас она замертво упала к его ногам, он радостно захохотал бы, не скрывая своих истинных чувств. К тому же графиня была похожа на отца Рудольфа. А он хорошо помнил, как отец говорил с ним точно таким же требовательным тоном, а ему приходилось молча кипеть от возмущения и страстно мечтать о мести.

В эту минуту Рудольф говорил себе, что терпеть не может своих родственников: тетку Энн с ее проницательным взглядом, который словно сверлил его, обнаруживая мерзость и лукавство его мыслей; кузена Лусиуса, который стоял между ним и Стейверли. Он всегда ненавидел Лусиуса, даже когда они были детьми. Тот был на несколько лет старше, и при нем Рудольф чувствовал себя жалким и ничтожным.

Зато Лусиус дружил с Эдвином. Они всегда проводили часть каникул вместе, а какое-то время перед поступление в Итон у них даже был общий гувернер. Они всегда принимали Рудольфа в свои игры. Но именно их благородство приводило его в бешенство. Он не спал ночами, терзаясь ненавистью и придумывая способы продемонстрировать свое превосходство.

Всю жизнь он мечтал быть хозяином положения, быть самым старшим, самым значительным — человеком, на которого все смотрели бы снизу вверх, который обладал бы властью и богатством. Но жизнь не дала ему этого. Даже привязанность к матери была отравлена для Рудольфа мыслью о том, что брата она может любить больше.

Мать умерла, когда ее младший сын был еще совсем юным, а отец — Рудольф знал это — всегда предпочитал ему Эдвина. Ему хотелось быть любимым, но он был не в состоянии помешать своим бесплодным мечтам, гордости и злости разрушить любую привязанность, остудить любую дружбу. Те, кто плохо знал его, считали, что он красивый и добродушный молодой человек, но не блещет ни умом, ни жизненной энергией. Никто не подозревал, какие бури кипели в его душе. И только те, что становились свидетелями его безжалостности во время дуэли с оскорбившим его человеком или видели, с какой холодной расчетливостью он обхаживает женщину ради ее денег, догадывались, какая стальная решимость таится в нем.

Как раз в тот момент, когда тетка отвернулась от него, приветливо улыбаясь другому гостю, Рудольф понял, что ему необходимо предпринять. В его голове сложился план. Он решил, что удача наконец повернулась к нему лицом. Он перестанет быть попрошайкой и превратится в хозяина положения.

Только один раз в жизни он испытывал подобную уверенность а себе: когда встретился с Барбарой Каслмейн и понял, что легко может ее завоевать. Они встретились на Каменной галерее, куда вход был открыт для всех.

Здесь все слухи, скандалы и интриги обсуждались едва ли не раньше, чем о них начинали говорить в высшем свете. Постоянно бывая на галерее после приезда в Лондон, Рудольф узнал, кто есть кто при дворе, и вовсю использовал свое имя, чтобы завязывать новые знакомства.

— Разрешите мне представиться, милорд, — говорил он какому-нибудь титулованному аристократу. — Мой отец очень часто говорил о вас, и я уверен, что он хотел бы, чтобы я засвидетельствовал вам свое уважение.

— Дозволено ли мне поздравить вас, ваша светлость? — смиренно спрашивал он у какой-нибудь знатной дамы.

— С чем? — осведомлялась она, быстрым взглядом оценивая незнакомца и отмечая прекрасное качество костюма и изящество его поклона.

— С тем, что вы самая прекрасная из всех дам, которых я видел в Англии после моего возвращения из французского изгнания, — смело отвечал Рудольф, продолжая играть роль преданного сторонника Карла.

Но когда ок встретил Барбару, все шло иначе. Она возвращалась с приема. Рудольф шагнул ей навстречу. Высоко подняв темноволосую голову, в шляпке с пышными страусовыми перьями, Барбара белоснежной рукой, унизанной кольцами, сжимала украшенную драгоценными камнями тросточку. Такие с ее легкой руки вошли в моду при дворе. Юбки у нее были такой ширины, что людям приходилось отступать, чтобы пропустить ее. Позади Барбары бежал негритенок в тюрбане, тоже украшенном драгоценностями.

На галерее не было никого, кто не был бы сражен яркой, экзотической красотой Барбары. Но если другие отступали перед ней, Рудольф шагнул вперед. Она подошла к нему вплотную, а он все не двигался с места. Взмахнув тростью, словно собираясь смести его с дороги, она надменно спросила:

— Вы уйдете с дороги и позволите мне пройти, сэр.

Рудольф заглянул ей в глаза и ответил:

— Увы, не могу! Я остолбенел от восхищения и обожания.

На последнем слове он понизил голос, и оно словно напряженно повисло между ними. Секунду поколебавшись, Барбара спросила, глядя прямо ему в глаза:

— Кто вы?

Рудольф по-прежнему стоял в оцепенении, не кланяясь, как полагалось бы при первом знакомстве. Потом медленно проговорил:

— Человек, перед которым впервые отверзлись врата рая.

Я не думал, что на земле существует подобная красота!

Барбара тихо рассмеялась нежным гортанным смехом.

— Я спешу, — сказала она, отсмеявшись.

— Это не имеет значения, — ответил Рудольф, — есть нечто более важное.

Казалось, он сумел ее околдовать. Она спросила:

— Что же?

Рудольф ответил ей очень тихо, никто на галерее их не услышал. Немало любопытных взглядов проводили их. Все заметили, что незнакомец сел в карету леди Каслмейн. Это стало началом. Рудольф знал, что фортуна подсказала каждое его движение, каждое слово.

И он был уверен, что судьба поможет ему и теперь. Он ощущал, как она направляет его, видел это так ясно, словно был пешкой в чьих-то всемогущих руках.

Архиепископ Кентерберийский, что стоял рядом с ним, достал из жилетного кармана часы.

— Уже четверть седьмого! — проговорил он с некоторым раздражением. — Не понимаю, почему нас до сих пор не пригласили к столу.

Словно в ответ на его вопрос двери гостиной распахнулись, но вместо дворецкого удивленные гости увидели сэра Филиппа Гейджа, который стоял в дверях раскрасневшийся, но являвший собой воплощенное достоинство. Позади него в освещенной свечами передней стояли несколько солдат.

Леди Дарлингтон, которая в этот момент разговаривала с леди Гейдж, поначалу их не увидела. Заметив только сэра Филиппа, она направилась к нему, приветливо улыбаясь и протягивая ему руку.

— Наконец-то вы пришли, сэр Филипп! — воскликнула она. — Мы уж подумали, что вы нас покинули.

Подойдя к сэру Филиппу, она увидела позади него солдат и с удивлением взглянула на них, а потом обратила вопросительный взгляд на сэра Филиппа.

— Немало сожалею, — начал он пронзительным властным голосом, — но я пришел сюда исполнять свой долг, а не в качестве гостя, как предполагалось ранее.

— О чем вы говорите? — недоуменно спросила леди Дарлингтон.

— На мне лежит крайне неприятная обязанность арестовать вашу внучатую племянницу, леди Пантею Вайн! — провозгласил сэр Филипп. — Я должен немедленно препроводить ее под арест, где она и останется до слушания ее дела.

— Арестовать Тею? В жизни не слышала подобной глупости. Что же могла она сделать, чтобы дать повод для ее ареста?

Сэр Филипп набрал в легкие побольше воздуха, надул щеки и зычно провозгласил:

— Именем закона она обвиняется в убийстве ее мужа, мистера Христиана Дрисдейла!

Глава 10

Тея сидела перед своим адвокатом, положив руки на колени, и очень серьезно выслушивала вопросы, которые он задавал ей. Его длинное перо поскрипывало, плавно двигаясь по бумаге.

— Мне хотелось бы, чтобы вы подробнейшим образом описали того разбойника, который, по вашим словам, остановил карету примерно через полчаса после того, как вы с вашим мужем уехали из церкви после венчания.

Голос у мистера Добсона был сухим и чуть скрипучим. На вид адвокату было за пятьдесят. Худой, желтолицый, он всю жизнь гнул спину над бумагами. В результате спина его сгорбилась раньше времени. Но он имел репутацию самого опытного адвоката в Лондоне. Леди Дарлингтон навела о нем подробные справки, прежде чем нанять его для защиты своей внучатой племянницы.

Он перевернул лист, исписанный ровным каллиграфическим почерком, и посмотрел на Тею из-под кустистых бровей.

— Мне нужно описание разбойника, миледи! — напомнил он, поскольку девушка молчала. А Тея пыталась понять, что можно сказать, ибо она твердо решила, что ничто не заставит ее описать Лусиуса и тем способствовать обвинению его еще в одном преступлении. Что именно рассказал тот человек, который донес на нее? Слышал ли он, как Христиан Дрисдейл, выходя из кареты, назвал Лусиуса Белогрудым?

Похоже, ее молчание раздражало адвоката.

— Ваша милость должны понять, что чрезвычайно важно обвинить в преступлении именно того человека, который его совершил. Вы сказали, что разбойник заставил вашего мужа выйти из кареты и сражался с ним на дуэли. Я, конечно, не хочу подвергать сомнению слова вашей милости, но должен сказать, что будет трудно убедить судью и присяжных в правдивости подобной истории.

— Но это правда, — сказала Тея.

— Правда порой звучит более странно, чем вымысел, — ответил адвокат, и на секунду на его худом, почти бескровном лице мелькнула едва заметная улыбка. — Конечно, нам следует говорить правду, но мы должны еще позаботиться о том, чтобы правда звучала правдоподобно.

— Но все так и было! — запротестовала Тея. — Разбойник… точнее, двое разбойников… остановили карету, а позже один из них сражался на дуэли с… с мистером Дрисдейлом, и тот был убит.

Она не могла заставить себя произнести «мой муж». Эти слова звучали для нее совершенно нереально.

— Дуэль — это, конечно, не убийство, — проговорил адвокат. — Но вы знаете, что против вас выдвинуто совершенно иное обвинение. Утверждается, что те люди были вовсе не разбойниками, а вашими собственными слугами или бандитами, которых вы наняли специально для того, чтобы избавиться от мужа и завладеть его деньгами.

— Это ложь! — с жаром воскликнула Тея. — Я вышла замуж за мистера Дрисдейла тайком, по его настоянию. И я согласилась на этот брак только потому, что не видела иного пути спасти жизнь моему брату. Мистер Дрисдейл обманул меня, но я узнала об этом только после венчания.

— И от кого же вы узнали?

Тея опять не ответила: она не смела говорить на эту тему, хотя хорошо понимала, насколько невероятным казался ее рассказ, и вполне разделяла опасения мистера Добсона, что никто ей не поверит.

Эта история звучала бы гораздо убедительнее, если бы она сказала, что тот разбойник был ее двоюродным дядей. Кого еще могла потрясти гибель Ричарда? Кто еще рисковал бы собственной жизнью, чтобы вернуть ей свободу? Однако если она расскажет даже только своему адвокату, Лусиус будет замешан в этом деле, и власти удвоят свои усилия, чтобы арестовать его. Ее история была полна скрытых опасностей, с какой стороны ни посмотри. Казалось, мистер Добсон ощутил ее внутреннее смятение, потому что устало проговорил:

— Если вы отказываетесь говорить со мной откровенно, миледи, я мало чем смогу вам помочь. Мне нужно подготовить материалы для вашей защиты. И если я не буду знать всего, что происходило, то очень велика возможность, что во время судебного разбирательства мы столкнемся с какой-то неожиданностью, которая с самого начала покажет, что мы отклоняемся от правды. Это настроит присяжных против нас, так что нам не удастся добиться вердикта в вашу пользу.

— 'Тея знала, что он прав, но знала и то, что не смеет открыть всю правду о том, что случилось в ту страшную ночь пять лет назад. Как объяснить адвокату, что она с первого мгновения инстинктивно доверилась Лусиусу? С того самого мгновения, как он заглянул в карету и увидел, что она плачет над трупиком своей собачки? Как объяснить, что она почувствовала, когда он сказал ей о казни Ричарда? Как рассказать, что она рыдала на плече этого разбойника? Как ей облечь в слова то необъяснимое чувство, что этот грабитель с большой дороги ни секунды не казался ей незнакомцем, что она целиком и полностью поверила ему, позволила распорядиться своим будущим? Ведь он спас ее от ужасного, унизительного брака!

С фатальным спокойствием Тея вдруг поняла, что обречена. Впрочем, пребывание в Ньюгейте было таким кошмаром, так что теперь ей казалось, что ничего хуже с ней уже не может случиться. Сначала, когда ее увозили из дворца, она была настолько ошеломлена, что все казалось ей страшным сном.

Ужас изумленных гостей, возмущение самой леди Дарлингтон — Тея видела все это словно откуда-то издалека. Она едва понимала, что говорят вокруг нее. Когда Марта принесла плащ и накинула его ей на плечи, Тея заметила, что горничная плачет. У нее самой слез не было, но она потянулась к Марте и поцеловала служанку в щеку, не в силах говорить. В полном молчании Тея вышла из апартаментов. Топот солдатских сапог зловеще отдавался в ушах. Ее провели по переходам и лестницам к дворцовым воротам.

К счастью, в это время народу вокруг было очень мало, но те, кто им встречался, с любопытством провожали Тею взглядами. Она немного боялась, что ее заставят идти пешком по улицам: ей приходилось видеть, как прохожие насмехаются над преступниками и даже забрасывают их гнилыми овощами.

Ей казалось, что, если с ней случится подобное, она просто умрет от стыда.

К ее облегчению, у ворот ждал экипаж. Когда она забралась внутрь, сэр Филипп поднялся следом за ней. Двое солдат устроились на сиденье напротив.

Карета тронулась, и Тея поняла, что сэру Филиппу очень не по себе. Его демонстративная властность сменилась почти виноватым смущением. Оставшись наедине со своей жертвой (бесстрастных солдат, сидевших напротив, в расчет можно было не принимать), сэр Филипп почувствовал себя мужчиной, который оскорбил даму, к тому же стоящую намного выше его на социальной лестнице.

Наверное, ему нелегко было поверить, что нежная, тонкая красота Теи скрывает сердце хладнокровной убийцы. Ее серьезные серые глаза, чуть дрожащие мягкие губы заставили бы даже самого черствого человека почувствовать себя грубым животным. И сэр Филипп, питавший слабость к женской красоте, испытал внезапный жгучий стыд.

Выходя из покоев леди Каслмейн, он был радостно возбужден. Еще бы: доблестный рыцарь нес возмездие за мерзкое преступление. Барбара сумела польстить его мужскому самолюбию, внушить ему глубочайшее уважение к собственным способностям. Но теперь, когда он арестовал девушку, о которой ему рассказали такие ужасные вещи, он вдруг почувствовал себя так, словно случайно раздавил в кулаке певчую птичку или придушил пушистого персидского котенка, которые способны на преступление не больше, чем новорожденный младенец.

Его смятение усилилось по прибытии в Ньюгейт. Еще пока перед ними отпирали тяжелые окованные железом ворота, жуткая вонь ударила им в нос, а вопли несчастных, заключенных за этими стенами, коснулись их слуха.

Тея молчала, но, увидев обитателей Ньюгейта, смертельно побледнела. Обнаженные по пояс женщины выкрикивали оскорбления и ругательства по адресу надзирателей, дрались друг с другом, расцарапывая лица и тела до крови. Некоторые заключенные мужчины были прикованы цепями, которые впивались в тело, раны гноились, распространяя почти невыносимую вонь.

Хаос и темнота — ибо света тут от немногочисленных тусклых факелов было немного — делали это место похожим на один из кругов ада. Тея бессознательно рванулась к сэру Филиппу, словно ища защиты у того самого человека, который обрек ее на эти муки. Сэр Филипп отрывисто и резко — тем более отрывисто и резко, что он стыдился самого себя, — приказал, чтобы надзиратели отвели их в другую часть тюрьмы, где богатые заключенные могли за деньги получить относительно приемлемые условия содержания.

Однако даже лучшие из камер и отдаленно не напоминали те комнаты, к которым привыкла Тея. Надзирательница, которая отперла им дверь, показала гостиную, выходившую окнами на улицу, и смежную с ней спальню, заявив, что она «даже для королевы годится». После тех ужасов, которые Тея уже видела, она склонна была с ней согласиться, но тесные комнатушки с низким потолком, крошечными окнами и грязными стенами произвели на нее гнетущее впечатление.

— Пищу можете заказывать с воли, — грубовато проговорил сэр Филипп. — А женщины из заключенных будут рады вам прислуживать за несколько шиллингов.

— Спасибо.

Это были первые слова, которые Тея произнесла с момента отъезда из дворца.

— Вам, конечно, будет разрешено завтра встретиться с вашим адвокатом, — продолжил сэр Филипп. — И, насколько я знаю, о других посещениях тоже можно договориться.

— Спасибо.

Тея слегка наклонила голову, сняла капюшон плаща, и в свете факелов ее золотые волосы мягко блеснули. Стало видно, как бледно ее испуганное личико. Почти невольно сэр Филипп шагнул к ней и бережно взял за руку.

— Не могу передать вам, — проговорил он тихо, растеряв всю свою напыщенность, — насколько я сожалею о том, что мне пришлось арестовать вас. Возможно, произошла какая-то ошибка. Более того, я в этом уверен и умоляю вас завтра же утром первым делом вызвать своего адвоката.

Гордость заставила Тею скрыть свой ужас. Она отняла руку и холодно проговорила:

— Вы выполняли свой долг, сэр Филипп. Думаю, этим все сказано.

Он невольно опустил глаза, не в силах выдержать ее взгляд, и повернулся к двери. Там его дожидалась надзирательница.

Обратившись к ней, он проговорил хрипло, словно собственный голос отказал ему:

— Позаботьтесь о заключенной и проследите, чтобы у нее было все, что она пожелает, иначе вы об этом пожалеете.

— С ее милостью все будет в порядке, — отозвалась надзирательница. — Не беспокойтесь, сэр. Мы всегда делаем все, что можно, для тех, у кого есть деньги, чтобы заплатить нам.

После этого заявления она хрипло захохотала, а сэр Филипп вполголоса чертыхнулся и быстро пошел прочь по длинному темному коридору. Надзирательница проводила его взглядом, а потом, повернувшись к Tee, резко прокаркала:

— С вас по десять шиллингов за комнату, миледи. А если хотите, чтобы сюда доставили вашу мебель, за это надо будет платить особо. Еду вам принесут, какую вы закажете. Это будет стоить два шиллинга. Если хотите, чтобы у вас убирали и вам прислуживала какая-нибудь женщина, это будет стоить пять шиллингов в день.

Тея открыла кошелек, который был у нее с собой, и дала надзирательнице две гинеи. Та отметила, что кошелек у новой заключенной увесистый, с подобострастной улыбкой взяла деньги и попробовала каждую монету на зуб, чтобы убедиться, не фальшивые ли они.

— И что ваша милость пожелают на сегодня? Может, бутылку вина? Вы только скажите, я пошлю мальчишку через дорогу. Он все купит.

— Мне ничего не нужно, — ответила Тея.

Похоже, надзирательницу это разочаровало. Звякнули монеты, которые она опустила в карман платья.

— Я должна вас тут запереть, — объявила она, направляясь к двери. — Так что если вам что-нибудь понадобится, кричите. Рано или поздно вас кто-нибудь услышит. Если, конечно, внизу будут не слишком шуметь.

Проговорив это, она ухмыльнулась, так что стали видны отвратительные гнилые обломки зубов. А потом она ушла, и в замке повернулся ключ.

В ту ночь Тея не спала, даже не ложилась: одного взгляда на грязные одеяла и рваные простыни было достаточно, чтобы внушить ей глубокое отвращение. Она сидела на стуле, не решаясь даже прислониться к прямой деревянной спинке. Теперь ей было понятно, как важно в тюрьме иметь свою мебель. Грязные комнаты наверняка кишели паразитами, и это вызывало у девушки настоящий ужас. Но вряд ли она уснула бы даже на чистой и мягкой постели.

Хотя окна этих комнат выходили на улицу, вой, визг и крики несчастных доносились и сюда.

Временами Tee казалось, что подобные звуки могут издавать только дикие звери. А когда она вспоминала заключенных, которых видела в тюремном дворе, то думала, что, возможно, они действительно утратили человеческий облик.

Сидя перед нерастопленным камином, Тея постепенно начинала понимать, в каком сложном положении оказалась.

Она не представляла себе, откуда стало известно о смерти Христиана Дрисдейла, но почему-то не сомневалась, что здесь не обошлось без участия Барбары Каслмейн.

Сэр Филипп явился арестовать ее непосредственно после визита в апартаменты этой дамы. Если бы леди Гейдж заранее знала, что он собирается сделать, она не пришла бы в гости к леди Дарлингтон раньше мужа.

Утром адвокат сообщил Tee некоторые подробности выдвинутых против нее обвинений, а спустя еще несколько дней принес и более неприятные известия.

— Им удалось обнаружить тело мистера Дрисдейла, — сообщил он Tee. — Я знал, что последние два дня его могилу разыскивали, но прошлым вечером им удалось ее найти, и останки доставили в Лондон.

— А что это меняет? — спросила Тея. — Они и так знали, чего он мертв.

— Его считали мертвым, потому что какой-то человек дал показания о том, что видел, как его убили. Но это нужно было доказать. Теперь, когда тело нашли, это будет сделать нетрудно.

— Человек, который видел, как он был убит? — переспросила Тея. — Значит, показания против меня дал один из кучеров!

— Да, — подтвердил адвокат. — Сейчас он сержант королевского полка и, насколько я понимаю, станет главным свидетелем обвинения.

Тея попыталась вспомнить кучеров, но в ее памяти возникли только две туманные фигуры, которые сначала прятались под деревьями, а потом поспешно подняли гинеи, которые им бросил разбойник, и удалились, выполняя его приказание.

— И все обвинение основано на словах одного этого человека? — спросила она.

— Вас арестовали только на основе его показаний. Этого, в сущности, недостаточно, но сэра Филиппа понудила действовать некая дама, чья власть при дворе порой стоит выше приличий и должных процедур.

Адвокат говорил так сухо, что Тея поняла, сколь мало он симпатизирует леди Каслмейн.

— Я уже заявил протест по этому поводу, — продолжал адвокат. — Однако он не будет иметь особого значения теперь, когда появились новые свидетельства против вас, так что принятые меры оказались оправданными.

— Понимаю, — тихо отозвалась Тея.

Адвокат заглянул в свои записки.

— Был допрошен священник, который совершил ваше бракосочетание. Насколько я понял, его показания не оставляют сомнений в том, что церемония происходила в полночь, как и сказано в обвинении.

— Я этого и не отрицала.

— Трудность теперь заключается в том, чтобы доказать существование вашего разбойника. Никто не пытается утверждать, будто вы собственноручно убили своего мужа. Но если обвинению удастся доказать, что вы наняли убийц, то случившееся будет расцениваться как убийство.

По мере того как адвокат излагал дело, Тея убеждалась в том, насколько хитроумно действовала леди Каслмейн. Девушка была уверена, что кучер рассказал правду: у него не было оснований сомневаться, что карету остановил разбойник, как и подозревать, что поединок не был честным: два джентльмена, одинаково умело владеющие шпагой, сражались на дуэли в соответствии с многовековыми традициями.

Очевидно, именно леди Каслмейн извратила его рассказ, чтобы осуществить свой план мести. Однако Тея понимала, как трудно будет объяснить, что у нее действительно оказались деньги Христиана Дрисдейла.

Пока вопрос о происхождении ее состояния не поднимался, но Тея не сомневалась: рано или поздно выяснится, что Христиан Дрисдейл вез в карете собранные им налоги. А тогда любой человек сможет сообразить что к чему. Ведь к моменту реставрации почти все семьи роялистов лишились своих денег, а о конфискации поместий маркизата Стейверли было всем известно.

Немало людей, знавших ее отца и его братьев, выражали удивление по поводу того, что Тея оказалась богатой наследницей. Их любопытство было настолько явным, что с тем же успехом они могли бы напрямик спросить ее, откуда у нее деньги.

Тея понимала, что, как только это любопытство прорвется наружу, ее оправдания, и без того не слишком убедительные, станут еще сомнительнее. В сущности, в суде будут рассуждать очень просто.

Христиан Дрисдейл, немолодой сборщик налогов, увлекся хорошенькой дочкой одного из аристократов, в доме которого бывал регулярно. Девушка, не решаясь признаться родным в том, что хочет выйти за него замуж, согласилась бежать с ним в ночь. Однако она просто позарилась на его состояние, поэтому наняла убийц, которые выволокли жениха из кареты сразу же после свадьбы, закололи и помогли его жене скрыться с добычей.

В такую историю было легко поверить. Конечно, решила Тея, у кого-то она сама вызовет сочувствие как член семьи, неизменно преданной Стюартам, но немало найдется и готовых поверить в то, что она способна на преступление. Многих добропорядочных людей в Англии раздражала разнузданная погоня за удовольствиями, которая стала почти законом среди обитателей Уайтхолла.

Ио снова и снова Тея утверждалась в своем намерении, что бы ей ни грозило, не выдать своего возлюбленного, который спас ее от жизни, которая была бы страшнее смерти.

— Итак, опишите того разбойника, — требовал ее адвокат. — Какого он роста?

— Не помню, — солгала Тея.

— Что на нем было надето?

Тея снова покачала головой.

— Но ведь вы должны были запомнить хотя бы цвет его камзола! — не сдавался мистер Добсон.

— Боюсь… боюсь, что я забыла. Я… я на него почти и не смотрела.

Адвокат медленно положил перо, всем своим видом показывая, что готов с досадой швырнуть его на пол.

— Обвинение утверждает, — проговорил он ледяным тоном, — что вы с этим разбойником ушли в лес, пока слуги рыли могилу для того, кто только что стал вашим мужем. Вы пробыли там с ним довольно долго, а вернулись на поляну, опираясь на руку разбойника.

— Я… я ничего этого не помню! — пролепетала Тея.

— Но уходили вы в лес с тем человеком или нет?

— Я… я не помню.

— Леди Пантея, вы скрываете от меня правду! — выкрикнул адвокат. — Я отказываюсь понимать, зачем вы пытаетесь защитить того человека, почему не хотите описать мне его. Но вы делаете именно это. Вы его видели, вы с ним разговаривали, вы были с ним в лесу и в то же время утверждаете, что ничего о нем не помните. Полагаю, у вас есть причины для подобной уклончивости, но какими бы они ни были, я умоляю вас рассказать мне все: если вы не будете откровенны, то дело можно считать проигранным.

Тея поднялась на ноги.

— Я хочу сказать вам нечто, мистер Добсон, — проговорила она негромко. — Наверное, вы сочтете меня неблагодарной и, возможно, даже сумасшедшей, но, поверьте мне, это отнюдь не так. Я просто делаю то, что считаю правильным.

Мистер Добсон, я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Адвокат изумленно воззрился на нее, а потом резко проговорил:

— Вы хотите сказать, что предпочитаете воспользоваться услугами другого поверенного?

— Нет-нет! — поспешно ответила Тея. — Вы сделали все возможное, чтобы мне помочь. И, не сомневайтесь, я очень ценю ваши труды. Но я решила, что не стану пользоваться услугами защитника. Я постараюсь как можно лучше ответить на те вопросы, которые мне будут задавать, но я предпочитаю, чтобы мои интересы никто не представлял.

— Это безумие! — с трудом выговорил адвокат.

— Я опасалась, что вы подумаете именно так, но я твердо решила. Я буду присутствовать на суде и, насколько возможно, буду стараться себя защитить.

— Но… но это же невозможно! — пролепетал мистер Добсон.

— Закон это запрещает? Мне не разрешается самой представлять свое дело? — спросила Тея.

— Нет, законом это не запрещено, и вы можете поступать, как пожелаете, но только сумасшедший может пойти на такое!

— Тогда считайте меня сумасшедшей, — улыбнулась Тея. — Но так будет лучше. Я не могу ответить на ваши вопросы. Я не могу сделать то, что вы хотите, поэтому мне не хотелось бы втягивать вас вдело, которое вы с самого начала считаете безнадежным.

Мистер Добсон отложил свои записи:

— Леди Пантея, не могу передать, как я сожалею о вашем решении, но не могу и не признать, что, возможно, вы правы.

Если вы не хотите или не можете дать мне нужные сведения, если вы не позволяете мне подготовить дело, вам лучше самой попытаться защитить себя. Вы очень красивая молодая женщина, если мне позволено заметить это, не оскорбляя вас. Есть вероятность, что ваша красота склонит присяжных на вашу сторону скорее, чем это могли бы сделать юридические доводы. Как бы то ни было, я могу только пожелать вам удачи и пообещать, что, если я вам понадоблюсь, если вы измените свое решение до начала судебных заседаний, я буду к вашим услугам.

— Благодарю вас, мистер Добсон.

Тея протянула ему руку, а когда за ним закрылась дверь, облегченно вздохнула. Решение далось ей нелегко, но она была уверена, что поступает правильно. Теперь, избавившись от настойчивых расспросов, девушка почувствовала глубокое облегчение. Ей было трудно лгать, трудно предвидеть ловушки, подстерегавшие ее при каждом слове. Она будет на суде одна, и почему-то ей казалось, что это не так страшно, как разговаривать с адвокатом.

Она взволнованно прошлась по своей гостиной. Ожидание казалось самым тяжелым в ее положении. Если бы суд назначили немедленно, чтобы самое плохое закончилось и ей вынесли приговор! Пребывание в тюрьме было невыносимым.

Если обвинение добьется своего, ее ждет смертный приговор. Тея закрыла лицо руками. Она считала себя трусихой. Но потом она вспомнила о том, как умер Ричард — с улыбкой на губах и молитвой за своего короля, который находился по другую сторону пролива. Она не сможет быть такой храброй, как он. Но девушка понимала, что страшится не столько смерти, сколько собственной трусости.

Тея пыталась представить, какие чувства испытывал Ричард, когда был заключен здесь до суда. Ему-то не пришлось долго ждать. Его схватили в какой-то таверне на окраине Лондона и после двух дней заключения отправили на эшафот.

Иногда по ночам Tee казалось, что Ричард где-то рядом.

Она шептала его имя и пыталась духовным зрением увидеть его, чтобы успокоиться, уверившись, что душа его живет.

Как многие до нее, Тея гадала, что лежит за вратами смерти.

Существует ли жизнь духа, жизнь гораздо более полная и прекрасная, чем земная?

Она подолгу молилась, пока слова молитвы не теряли смысл и не превращались в одно томительное стремление к Богу.

Всю свою жизнь Тея читала молитвы, ходила в церковь, но только теперь почувствовала, насколько непонятной оставалась для нее сама сущность молитвы. Теперь все ее существо молило Небеса даровать ей утешение, и она поняла, что молитва — это нечто невообразимо трудное. На ее молитву не было ответа, и порой девушка чувствовала себя совершенно забытой и Небом, и миром.

Но сейчас, расхаживая по гостиной, Тея вдруг ощутила прилив удовлетворения: у нее хватило сил отказаться от услуг адвоката. Она не была уверена в том, что ей не изменит мужество, тем более что ни адвокат, ни ее двоюродная бабка не поняли бы мотивов ее решения. И все же она это сделала!

Значит, не такая уж она трусиха. Что бы ни ждало ее в будущем, у нее достанет сил это перенести.

Какое-то умиротворение воцарилось в душе Теи. Ушли волнение и боль последних недель. На смену им пришла уверенность в том, что она не одинока и не забыта.

Через какое-то время дверь ее камеры открылась, и надзирательница впустила леди Дарлингтон. Тея бросилась в ее объятия. Расцеловавшись, они уселись рядышком па диване, взявшись за руки.

Леди Дарлингтон прислала в тюрьму мебель, ковры, постельное белье и другие вещи, но хотя комната очень изменилась, все-таки это была тюремная камера, где Тею удерживали силой. Для них обеих это унижение казалось самым непереносимым.

— Как у тебя дела, милая? — спросила леди Дарлингтон.

— Неплохо, тетя Энн. А вот вы о себе не заботитесь. У вас усталый вид, и вы похудели с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Графиня действительно очень страдала от унижений, связанных с арестом Теи. Леди Каслмейн могла быть довольна: вдовствующая графиня стремительно старела, кожа ее стала сухой и морщинистой, глаза запали от тревоги и бессонных ночей.

Порой Tee хотелось плакать из-за того, что ее двоюродная бабка так сурово наказана за то, что, в сущности, не имело к ней никакого отношения. Но леди Дарлингтон искренне любила свою внучатую племянницу, и за годы совместной жизни они очень сблизились. Поэтому невозможно было защитить графиню и помешать мщению, которое леди Каслмейн спланировала так хитроумно, что здоровье старой дамы могло оказаться окончательно подорванным.

— Давай не будем говорить обо мне, — сказала леди Дарлингтон. — У меня есть новость для тебя. Я только что говорила с лордом-канцлером. Твое дело будет слушаться на следующей неделе, если только твои адвокаты не попросят об отсрочке.

— У меня нет адвокатов, — тихо ответила Тея и, не давая графине возразить, постаралась объяснить, почему решила сама защищать себя.

Это объяснение было нелегким, потому что Тея не могла сказать всей правды. К тому же леди Дарлингтон, не слушая ее доводов, начала горячо спорить, требуя, чтобы Тея отказалась от своего решения и снова вызвала мистера Добсона.

Однако Тея осталась тверда. В конце концов леди Дарлингтон почти сдалась, но все время возвращалась к этому разговору, пытаясь переубедить Тею.

— Я буду очень рада, когда все закончится, — сказала девушка. — Самое тяжелое — это ожидание. Иногда вечерами, когда тюрьму запирают и заключенные начинают кричать, мне кажется, что я схожу с ума. А надзиратели напиваются и дерутся у меня под окнами.

— Вот уж не думала я, что мне придется побывать в тюрьме, — грустно проговорила леди Дарлингтон. — Но зато теперь я убедилась в том, что этим несчастным необходимо как-то помочь. Тюрьма необходима, чтобы поддерживать в стране закон и порядок, но ведь этому месту совсем не обязательно быть таким тошнотворно грязным, что заключенные теряют свой человеческий облик.

Тея кивнула.

— Это очень верно. Надзирательница сказала мне, что не меньше шестидесяти трех человек слегли с тюремной лихорадкой.

— Молю Бога, чтобы это не оказалось чем-то более серьезным! — с ужасом воскликнула леди Дарлингтон. — В таких местах может появиться и чума!

— Не бойтесь за меня, — успокоила ее Тея. — Кто мне приходят убирать только две женщин. Они вполне здоровы и не бывают в той части тюрьмы, где началась лихорадка.

— Я принесу тебе душистых трав, чтобы окуривать комнаты, — пообещала леди Дарлингтон. — И апельсин, нафаршированный гвоздикой. Это помогает отгонять заразу.

А еще у меня есть известия от наших друзей. Многие справляются о тебе, и сама королева передает, что верит в торжество справедливости и в то, что ты сможешь вернуться в Уайтхолл.

— Пожалуйста, поблагодарите за меня ее величество, — попросила Тея, размышляя о том, что для доброй и мягкой молодой королевы очень характерно думать о людях хорошо.

Словно читая ее мысли, леди Дарлингтон добавила:

— Королева проявила огромную стойкость и доброту, Тея.

Некоторые придворные предлагали ей отправить меня в провинцию из-за скандала с тобой, но ее величество была непреклонна. До суда она считает тебя невиновной.

— Кто-нибудь рассказал ее величеству, что за всем этим стоит леди Каслмейн? — спросила Тея.

— Конечно, — ответила леди Дарлингтон. — При дворе все знают, как она радуется, что смогла навредить тебе и мне.

Она не скрывает своего торжества и открыто называет тебя убийцей.

— Это меня не тревожит, — заметила Тея.

— Это и не должно тебя тревожить, — отозвалась леди Дарлингтон. — Уж о ком говорят больше, чем о самой леди Каслмейн!

Графиня упомянула еще нескольких общих знакомых, а потом бросила на Тею быстрый взгляд и добавила:

— Рудольф бывает у меня каждый день. Он умоляет разрешить ему тебя навестить. Говорит, что неоднократно приходил сюда, но ты отказывалась его видеть.

— Это так, — подтвердила Тея.

— Он попросил меня еще об одном, — произнесла леди Дарлингтон встревоженным тоном. — Умолял меня поговорить с тобой, чтобы ты вышла за него замуж еще до суда.

Рудольф без конца повторяет, как он к тебе привязан и как хотел бы показать всем, что, каким бы ни был приговор, он верит в твою невиновность.

Тея молчала. На секунду она готова была поверить, что ошибалась в Рудольфе, что он искренне привязан к ней и поступает благородно. Но почти сразу же поняла, почему кузен повторяет свое предложение в такой момент: если она останется жить, он будет мужем богатой женщины. А если она должна будет заплатить жизнью за преступление, в котором ее обвиняют, то он останется богат.

Подобный расчет показался Tee слишком мерзким, чтобы его кому-то приписывать, так что она не стала высказывать свои подозрения вслух. Только негромко проговорила:

— Поблагодарите кузена Рудольфа за его предложение, но передайте ему, что я считаю сейчас несвоевременным даже думать о браке.

— Я предчувствовала, что ты так ответишь! — воскликнула леди Дарлингтон с облегчением. — Но Рудольф был очень настойчив.

Они поговорили еще немного, после чего графиня собралась уходить. Она обняла Тею и, уходя, оставила ей кошелек с монетами. Пребывание в тюрьме оказалось очень дорогим, так что Tee чуть ли не в каждое посещение графини приходилось просить у нее денег.

Две женщины, которые приходили к ней убирать, рассказывали девушке о других заключенных. У Теи сердце разрывалось, когда она слушала о женщине, родившей тройню, которой не во что было завернуть малышей. Рассказали ей и о старухе, которая оказалась в тюрьме за то, что украла яблоко.

Она была почти слепая и не поняла, что это яблоко выпало из тележки, которая стояла у дверей лавки. У старухи не было ни гроша за душой, и ей пришлось сидеть в одной камере с воровками. Одна из них давно сошла с ума. Ее приковали к стене, потому что в припадке ярости она могла наброситься на соседок.

Тея купила старухе отдельную камеру в более приличной части тюрьмы и дала ей денег на еду.

Кошелек Тея спрятала под платьем. Надзирателям нельзя было доверять в том, что касалось денег или других ценностей, Когда леди Дарлингтон ушла, Тея взяла книгу и начала читать, но вскоре дверь снова открылась, и вошла надзирательница с запиской в руках.

— Мне это дал один джентльмен, — объявила она. — Он хорошо заплатил мне, иначе я не стала бы подниматься по этой длинной лестнице в такое время дня, так и знайте.

От нее сильно пахло джином, а на ногах она держалась так нетвердо, что тут же налетела на кресло. Надзирательница говорила правду: ей наверняка очень много заплатили. После полуденной трапезы большинство служащих тюрьмы расходились по тавернам, а выпив, возвращались в свои помещения, чтобы проспаться. После выпивки они обычно становились раздражительными и злобными, так что заключенные старались держаться от них подальше.

Надзиратели обладали полной и непререкаемой властью над ними. В Ньюгейте царила звериная жестокость.

Надзирательница захлопнула за собой дверь, и Тея услышала, как ее тяжелые неровные шаги затихают в глубине коридора. Только тогда она взглянула на письмо, которое держала в руке, и медленно сломала печать. Прочитав короткую фразу, написанную на листке, она радостно затрепетала, и кровь жаркой волной прилила к ее бледным щекам.

Она уже дважды видела этот почерк и запомнила его навсегда. Ее пальцы задрожали, но не от страха, а от счастливого волнения. Лицо осветилось внутренним светом. Снова и снова перечитывала она слова, написанные человеком, которого она любила:

Не бойся, сердце мое! Темнее всего бывает перед рассветом.

Глава 11

Зал суда был набит до отказа. Когда Тею ввели туда двое конвойных, она словно в страшном сне увидела вокруг сотни устремленных на нее глаз и с трудом подавила желание закрыть лицо ладонями, сжаться, спрятаться от любопытных, скучающих и злобных зевак.

Но гордость заставила ее с высоко поднятой головой и почти презрительным видом пройти на предназначенное для нее место. Тея очень тщательно готовилась к этому дню. За время пребывания в тюрьме она успела понять, как легко скатиться вниз, перестать следить за собой, поддавшись страху.

Она попросила леди Дарлингтон принести ей одно из лучших платьев — из бледно-голубого атласа с отделкой из дорогого кружева по лифу и рукавам. К ее изумлению, платье доставила Марта. Это была их первая встреча со времени ареста Теи. Ее радость при виде Марты была так велика, что Тея, не сдержавшись, со слезами на глазах бросилась к своей горничной и обняла ее.

— Марта! Марта! — воскликнула она. — Как же я рада тебя видеть! Я и не думала, что тебя сюда пустят: по правилам меня могут навещать только родственники!

— Это обошлось ее светлости в несколько золотых, — отозвалась Марта, — но, право, миледи, я сама бы их заплатила, чтобы только увидеть вас в такой день.

У Марты дрожали руки, и она даже не пыталась скрыть слезы, которые ручьем лились у нее по щекам.

— Ах, миледи! — рыдала она. — Подумать только, что такое случилось с вами!

— Не плачь, Марта, — попросила Тея. — Я так рада тебя видеть, не надо омрачать нашу встречу слезами.

Марта вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Ах, миледи, очень уж я за вас боюсь! Во дворце только и говорят, что о суде над вами. И чванные слуги леди Каслмейн уверяют, что у вас нет никакой надежды. Говорят, против вас очень много свидетельств.

— Я не боюсь, Марта, — негромко отозвалась Тея.

Секунду поколебавшись, она добавила:

— Я получила известие от кузена Лусиуса. Он пишет, чтобы я не боялась, поэтому я и не испытываю страха.

— Вы получили весточку от его светлости!

От изумления Марта даже плакать перестала.

— Да, получила, — подтвердила Тея. — Мне принесли записку.

Марта судорожно стиснула руки.

— Я говорила старому Гарри, что его светлость сумеет вас успокоить! Это Гарри передал ему, что вас арестовали.

— Я так и подумала. Но, Марта! Я так надеюсь, что он не совершит какого-нибудь опрометчивого поступка! Его собственная жизнь и так в опасности. Не дай Бог, чтобы он рискнул ею, пытаясь спасти мою.

— Вы можете не сомневаться в его светлости, — успокоила ее Марта. — Его уж сколько лет хотят поймать, да не могут.

А он стольких спас от виселицы, что почему бы…

Марта замолчала, испуганно зажав себе рот в ужасе от того, что чуть было не произнесла. Однако Тея только улыбнулась.

— Я же прекрасно понимаю. Марта, каким будет приговор, если обвинение выиграет этот процесс. Как ты сказала, Белогрудый спас от виселицы немало мужчин. Возможно, теперь пришел черед женщины.

— Но, миледи, миледи, что же с вами станет? Если он умчит вас отсюда, что за жизнь вам предстоит?

— Если он будет рядом, мне нечего страшиться, — тихо ответила Тея.

— Вот и я частенько думаю, что, будь я с Джеком, все остальное показалось бы не важным, — медленно проговорила Марта, — но все же…

Она со вздохом принялась распаковывать платье Теи.

— Расскажи мне хоть немного о его светлости, Марта. Я же почти ничего про не знаю, если не считать, что лучше него я никого в жизни не встречала.

Лицо Марты просветлело.

— Вот так же про него говорит и мой Джек, миледи. Да и все, кто с ним хорошо знаком. Он и вправду удивительный джентльмен. И как же это несправедливо, что ему приходится вести такую жизнь!

— А ты не знаешь, почему он стал разбойником?

— Говорят, в сражении при Вустере он спас королю жизнь, но точно никто ничего не знает. Его светлость никогда о себе не рассказывает, но все знают его доброту. Он всегда помогает тем, кто попал в беду.

Тея слегка улыбнулась.

— Я встречалась с ним всего два раза, но уверена, что он совершенно не похож на других.

— Вот и Гарри так говорит, а он знал его светлость еще мальчиком. Его тогда называли мастером Лусиусом, и в поместье его все любили. У него всегда находилось доброе словечко для всех. А уж если он узнавал, что у кого-то случилась беда, он всегда старался помочь. И не терпел, чтобы жестоко обращались с животными. Ох, старый Гарри так много о нем рассказывает! Вам бы с ним поговорить, миледи, и попросить, чтобы он рассказал вам все, что знает.

Тут Марта снова зажала себе рот рукой, сообразив, что Тея, возможно, больше никогда не увидит старого Гарри. Потом она вдруг бросилась перед Теей на колени и воскликнула:

— Ах, миледи, миледи, нельзя, чтобы с вами такое творили, никак нельзя! Я бы с радостью умерла вместо вас!

— Полно, Марта, полно. Мы же еще не знаем точно, что я должна умереть. И потом, не забывай о его светлости! Возможно, он еще спасет меня, как уже было однажды.

— Так это его светлость убил мистера Христиана Дрисдейла, миледи? — чуть слышно спросила Марта.

Тея оглянулась, проверяя, не подслушивают ли их.

— Осторожнее выбирай слова! — прошептала она.

—  — Я очень осторожна, ваша милость, — заверила ее Марта. — Но когда я услышала, что на вас наговаривают, я догадалась, что в ту ночь его светлость пришел вам на помощь.

— Пусть ты об этом и догадалась, — строго сказала Тея, — но никто об этом не должен узнать. Обещай мне, что будешь молчать и никому ничего не расскажешь.

— Конечно, я обещаю, миледи. Да и догадалась-то я только потому, что вы говорили в ту ночь, когда ездили в Стейверли, чтобы предупредить его светлость о том, что солдаты могут застать его врасплох и арестовать. Если бы не это, я бы не знала, кто остановил карету в ночь после вашей свадьбы.

— Порой это кажется мне сном, — сказала Тея. — Это было так давно, и я была такой юной… И все же я никогда его не забывала.

Она вздохнула и посмотрела в окно. Бледное солнце едва пробивалось сквозь грязное стекло.

— Наверное, времени уже много, Марта, — сказала она, — Пора одеваться.

Когда за ней пришли, она уже была готова. На секунду надзиратели застыли в изумлении. Марта расчесала волосы Теи, и они мягко светились, словно полированное золото, волнами спускаясь ей на плечи и обрамляя нежное личико. Глаза на похудевшем лице казались не правдоподобно огромными.

Чтобы не казаться подавленной и испуганной, Тея велела Марте чуть подрумянить ей щеки и подкрасить губы И это было кстати, потому что, войдя в зал суда, она ощутила, как вся кровь отливает от ее лица. Голова у нее закружилась, ей показалось, что она близка к обмороку. Среди моря лиц она увидела одно, которое должно было навсегда запечатлеться в ее памяти.

Это лицо было прекрасно, но в синих глазах под тяжелыми веками таилась ненависть, а прелестные губы слегка искривляла улыбка торжествующего мщения.

Леди Каслмейн заняла место в передних рядах, чтобы лучше видеть происходящее. Ее шляпа с широкими полями была украшена алыми страусовыми перьями, а платье — красными лентами в тон перьям. Она чуть возбужденно переговаривалась с кавалерами и элегантными дамами, усевшимися вокруг нее. Барбара специально позаботилась, чтобы в зале присутствовали ее многочисленные друзья и знакомые. Для этого она даже пригласила их навестить ее с утра в дворцовых апартаментах — на тот случай, если они поленятся встать с постели слишком рано или не пожелают оскорблять свои тонкие чувства, находясь в одном зале с простолюдинами, которые заполняли галерку.

Пол в зале суда был застелен свежим тростником, на столе перед судьей стояли цветы, но все равно в помещении было невозможно дышать. Многие дамы держали у лица нюхательную соль, опасаясь потерять сознание.

Но леди Каслмейн, казалось, наслаждалась тем напряжением, которое росло с каждой минутой.

Сэр Болсом Джонс, главный королевский прокурор, поднялся с места и начал длинную и ужасно скучную речь. Он так долго не мог перейти к существу дела, что болтовня леди Каслмейн и ее окружения и комментарии толпы становились все громче, временами совсем заглушая его слова. Тея невольно отвлекалась, хотя понимала: все, что говорится в зале, имеет для нее жизненно важное значение. Но вместо того, чтобы слушать обвинителя, она думала о Лусиусе. Его записку Тея спрятала за корсажем и все время ощущала прикосновение бумаги к своей нежной груди.

Тея не обманывала Марту: с момента получения записки от Лусиуса ей не было страшно. Она вспомнила, как сразу почувствовала доверие к Лусиусу, совершенно не думая о том, что он преступник, которого не приняли бы в приличном обществе. И сейчас она верила, что он может помочь ей, хотя совершенно не представляла, как именно. Но мысль о том, что ее могут повесить, казалась ей теперь такой же фантастической, какой показалась бы полгода назад, если бы тогда ей могло прийти в голову что-нибудь подобное.

Она посмотрела на сэра Болсома Джонса. Это был крупный уродливый мужчина с крючковатым носом и чуть округлившимся брюшком. Взгляд у него был жесткий, а губы — тонкие. Он производил впечатление человека, не способного испытывать малейшую жалость к тем, против кого выдвигал обвинения.

Его голос звучал так монотонно, что Тея даже вздрогнула, когда он наконец произнес ее имя, назвав «этой порочной женщиной». Ей вдруг стало смешно. Как может кто-то думать, что она, Пантея Вайн, могла замыслить убийство Христиана Дрисдейла, чтобы получить его деньги? Однако, стараясь подавить смех, она ощутила устремленный на нее взгляд леди Каслмейн и содрогнулась. В этом зале действительно присутствовала порочная женщина!

Она вспомнила, как посмотрела леди Каслмейн на ее двоюродную бабку в тот день на террасе, когда графиня не разрешила представить ей любовницу короля. Тея не сомневалась, что с того момента леди Каслмейн вынашивала планы мести. Теперь, добившись своего, она вкушала ее сладость.

Тея порадовалась, что графиня не смогла присутствовать в суде.

Напряжение последних недель оказалось ей не по силам, и через два дня после визита к Tee леди Дарлингтон стало так плохо, что врач запретил ей вставать.

Зато она была избавлена от лицезрения торжества, которое излучала леди Каслмейн, и жадного любопытства ее друзей. Для леди Дарлингтон гордость и честь семьи были основой жизни. Позор, который принес им арест Теи, был для нее чуть ли не более тяжелым ударом, чем беспокойство о судьбе внучатой племянницы. Она не сомневалась в невиновности Теи, но для нее было невыносимо знать, что окружающие могут насмехаться над девушкой, порочить ее подопечную.

По обе стороны от себя Тея видела только конвойных, но Ощущала облегчение от того, что могла не тревожиться ни о ком, кроме себя. Если бы леди Дарлингтон была в зале, она страдала бы от любого резкого и безжалостного обвинения — не из-за себя, а потому, что оно причиняло бы боль ее двоюродной бабушке.

Она радовалась тому, что отец не дожил до этого дня и что здесь нет Ричарда. Он бы горячо встал на ее защиту, был бы возмущен той ложью, которую так ловко леди Каслмейн внушила обвинению. Тея была одна, но спрятанная на груди записка словно защищала ее, как будто вокруг были все те, кого она любила и кто любил ее.

Ей принадлежала любовь Лусиуса! Он был всем ее миром.

Тея желала только одного: чтобы он продолжал ее любить.

При мысли о нем сердце девушки забилось быстрее, и наблюдавшая за ней леди Каслмейн почувствовала прилив ярости, потому что Тея казалась почти счастливой. Барбара повернулась к сидевшему рядом с ней кавалеру и бросила какое-то оскорбительное замечание, намеренно постаравшись, чтобы Тея его услышала. Однако ее слова словно канули в пустоту, как камень, который пролетел мимо цели.

Лусиус ее спасет! Тея была уверена в этом.

Сэр Болсом Джонс заканчивал свою речь. Красноречиво и цветисто он описал подробности гибели Христиана Дрисдейла. Нарисованный им портрет порочной злоумышленницы, которая вышла замуж за влюбленного в нее человека много старше нее, лишь потому, что жаждала заполучить его деньги, был столь преувеличенным, что Tee снова стало смешно. Она не могла поверить, что все двенадцать присяжных, которые откровенно скучали в своей ложе, не усомнятся, что она в свои тогдашние тринадцать лет уже была столь расчетлива и жестока.

Однако внимательно присмотревшись к присяжным, она слегка заволновалась. Большинство из них походили на добропорядочных, но туповатых торговцев. Тея подумала, что, пожалуй, они будут действовать по указаниям судьи, какими бы они ни были. Делая вид, будто внимательно слушает речь сэра Болсома Джонса, Тея стала рассматривать судью Далримпла.

Это был человек лет шестидесяти, худой, почти изможденный. На его желчном лице выдавались острые скулы. Густые брови срослись над острым аристократическим носом, а глаза из-под них смотрели зорко и проницательно. Желтоватая кожа резко контрастировала с белым париком, худые длинные пальцы обхватывали острый выдающийся вперед подбородок.

Он сидел очень прямо на стуле с высокой спинкой, всем своим видом олицетворяя могущество власти. Тея почувствовала, что впервые видит здесь, в зале суда, человека, который действительно соответствует своему званию и должности.

Когда сэр Болсом Джонс закончил свое выступление, судья произнес:

— Благодарю вас, господин главный прокурор. Могу я спросить, кто представляет обвиняемую?

Наступило молчание. Казалось, даже сидевшие на задних скамьях затаили дыхание, дожидаясь ответа. Взгляд судьи скользнул по лицу Теи, по пустой скамье у нее за спиной, а потом секретарь суда встал и объявил:

— Милорд, обвиняемая настояла на том, чтобы защищать себя сама.

— Вот как!

Восклицание судьи прозвучало и недоверчиво, и презрительно.

— Леди Пантея Вайн, — обратился он к девушке, — вы действительно не желаете, чтобы вас защищал адвокат, и намерены лично отвечать на выдвинутые против вас обвинения?

— Таково мое желание, милорд, — тихо ответила Тея.

— Быть по сему!

С этими словами судья повернулся к сэру Болсому Джонсу.

— Вы можете продолжать, господин главный прокурор.

— Тогда, с позволения вашей милости, я вызову свидетеля, — заявил главный прокурор. — Приведите сержанта Хигсона.

Секретарь повторил распоряжение, и сержант Хигсон занял свидетельское место. Тея не обманывала мистера Добсона, когда говорила, что не помнит, как он выглядел. Сейчас перед ней был высокий и крепкий человек средних лет с добродушным крестьянским лицом и густой каштановой шевелюрой.

Он стоял навытяжку и произнес клятву удивительно громким голосом. Tee показалось, что он напуган, хотя и старается этого не показать. Отвечая на вопросы сэра Болсома Джонса, сержант смотрел на леди Каслмейн, словно надеясь получить от нее подсказку и одобрение своим словам.

Тея вдруг ясно поняла, как именно было построено обвинение против нее. Когда сержанта Хигсона стали расспрашивать о событиях той ночи в лесу, он наверняка рассказал правду. Не зная почему, Тея не сомневалась в этом. Сержанту не было смысла лгать. Но, видимо, ему хорошо заплатили, чтобы на наводящие вопросы сэра Болсома он отвечал так, как он делал это здесь, в суде. По его словам получалось, что в тот момент, когда его наняли, он уже понял, что происходит что-то странное.

Все было прекрасно продумано: несколько погрешностей против истины — и история приобретала зловещий характер.

Сержант Хигсон говорил, что его приятель, второй кучер (который очень кстати умер), сказал, что за эту поездку можно подзаработать: надо только слушаться да держать язык за зубами.

Сам сержант, когда явился в гостиницу «Четыре рыбака», где их должен был ждать мистер Христиан Дрисдейл, плохо представлял себе, что от них потребуется. Мистер Дрисдейл попросил хозяина гостиницы найти ему двух кучеров. Тот поговорил с Хигсоном и его приятелем Дровером, и они согласились отвезти мистера Дрисдейла туда, куда он скажет. По словам Хигсона, именно тогда Дровер и сказал ему, что это дело будет денежным.

Тут главный прокурор остановил свидетеля.

— Я бы просил, — заявил он, — чтобы присяжные особо обратили на это внимание. Еще до того, как убитый нанял кучеров, Дровер сказал другу, что поездка будет выгодной, а о ней было известно только двум людям. Одним из них был мистер Христиан Дрисдейл, которому предстояло погибнуть всего через несколько часов после свадебной церемонии, а вторым — его невеста, женщина, которая сидит сейчас перед вами и которая обвиняется в преднамеренном убийстве.

Сэр Болсом Джонс произнес все это трагическим тоном, подождал, чтобы его слова произвели должный эффект, а потом продолжил допрос свидетеля.

Сержант Хигсон рассказал, что они с Дровером посадили в карету Тею у ворот Стейверли и поехали к церкви. Потом, когда чета новобрачных вернулась в карету, им было ведено как можно быстрее ехать к дому мистера Христиана Дрисдейла, который находился неподалеку от Бишопс-Стротфорд.

Они поехали, но вскоре их внезапно остановили два разбойника, которые появились из леса в районе Дрейк-Дайк. В этот момент Тея заметила, что сержант Хигсон посмотрел в сторону Барбары Каслмейн и нервно облизнул губы. До сих пор он говорил довольно гладко и уверенно, но теперь стал спотыкаться.

Да, карету остановили два разбойника. Мистера Христиана Дрисдейла заставили выйти, и им с Дровером приказали привязать его к дереву. Они так и сделали, а разбойник и леди тем временем ушли в лес и что-то унесли с собой.

— Вы разглядели, что они несли? — спросил прокурор.

— Нет, сэр.

— Их ноша была большой?

Сержант Хигсон замялся.

— Кто ее нес?

— Разбойник, сэр.

— Вам не показалось, что это что-то похожее на шкатулку или мешок с деньгами?

— Может быть, сэр.

Главный прокурор посмотрел на присяжных.

— Что бы ни было в этой шкатулке или мешке, но ноша, видимо, была достаточно тяжелой: разбойник нес ее обеими руками.

Он снова повернулся к Хигсону.

— Эту ношу унесли в лес, и вы ее больше не видели?

— Да, сэр.

— Когда разбойник и леди вышли из леса, у него в руках уже ничего не было?

— Леди пошла с разбойником добровольно? Она не кричала, не сопротивлялась, не казалось, что она напугана?

— Нет, сэр.

— Она не пыталась найти защиту у вас или у своего мужа?

— Нет, сэр.

— Уходя в лес, тот разбойник и леди разговаривали друг с другом?

— Да, сэр.

Сэр Болсом Джонс снова сделал многозначительную паузу.

Затем Хигсон рассказал, как разбойник разрезал веревки, которыми был связан Христиан Дрисдейл, и, не дав тому опомниться, нанес ему смертельную рану.

Когда сержант лгал, в его голосе появлялись виноватые нотки, он начинал мяться и запинаться. Однако Тея подозревала, что это замечает она одна, потому что ей было известно, что в его рассказе правда, а что добавлено другими.

— А когда разбойник зарезал жертву, что он сделал потом?

— Он вернулся в лес, сэр.

— К леди?

— Да, сэр.

— Он вам что-нибудь говорил?

— Да, сэр.

— Что именно?

— Он велел нам вырыть могилу и закопать тело мистера Дрисдейла.

— И вы это сделали?

— Да, сэр.

Прокурор спросил, откуда они взяли лопаты и как себя вел второй разбойник, а потом задал вопрос:

— Что произошло потом?

— Разбойник и леди вернулись из леса вместе.

— Они шли порознь?

— Ее пальцы лежали на его руке.

— Итак, когда тело несчастного закопали, его жена, а вернее, вдова вышла из леса под руку с человеком, которого она наняла для совершения убийства, чтобы удостовериться в том, что дело сделано? Ведь они вышли оттуда вместе именно для этого, не так ли?

Вид у сержанта был до крайности смущенный.

— Я только знаю, что они вышли, сэр.

— Леди улыбалась?

— Ка… кажется да, сэр.

— Она казалась спокойной, счастливой и довольной тем, что человек, за которого она вышла замуж всего несколько часов назад, мертв?

— Про это я не знаю, сэр, только что она улыбалась.

— Господа присяжные, обратите на это внимание. Женщина, наблюдавшая за подлым зверским убийством, женщина, которая забрала деньги убитого и спрятала их в лесу, выходит оттуда с улыбкой и следит за тем, чтобы не осталось никаких улик, которые бы ее выдали.

Затем последовал рассказ о том, как разбойник заплатил им с товарищем и велел возвращаться в деревню.

— Сколько денег он вам дал? — осведомился сэр Болсом Джонс.

— Четыре гинеи, сэр, — на двоих.

— Четыре гинеи! Это большая сумма для услуг кучера, не так ли?

— Да, сэр.

— Это было больше, чем вы ожидали?

— Да, сэр.

— Вы бы могли даже сказать, что это огромная сумма за то, что вы несколько часов провели на козлах?

— Да, сэр.

— И она была больше, чем вы могли рассчитывать получить от разбойника?

Среди придворных послышался смех. Сэр Болсом Джонс пояснил:

— Считается, что разбойник отнимает деньги у людей, а не раздает их. Однако этот разбойник имел возможность не только отдавать, но прямо-таки бросать деньги людям, которые рассчитывали получить за труды не больше нескольких шиллингов.

Прокурор задал еще один вопрос.

— Вы можете описать леди, которую вы посадили в карету у ворот Стейверли и повезли в церковь, ту, что совсем не испугалась разбойника, который так кстати оказался на пустынной дороге?

Наступило молчание.

— Впрочем, в этом нет необходимости! Вы можете ее опознать? Она в зале суда?

— Да, сэр.

— Покажите мне ее?

Тея с трудом сдержала дрожь, когда палец сержанта уверенно указал на нее.

— Благодарю вас, сержант Хигсон, — произнес сэр Болсом Джонс. — Вы свободны.

Сержант неловко покинул место для дачи показаний. Его сменил тот, кто откопал тело, потом — врач, осматривавший его, потом — родственник, опознавший Дрисдейла по кольцу и личным вещам, и хозяин гостиницы «Четыре рыбака». Когда допрос последнего свидетеля закончился, главный прокурор поклонился судье.

— Обвинение закончило представление доказательств, милорд.

— Благодарю вас, господин прокурор.

Судья повернулся к Tee:

— Леди Пантея Вайн, поскольку вас никто не представляет, готовы ли вы занять место для дачи свидетельских показаний и ответить на те вопросы, которые пожелает задать вам главный прокурор?

Тея почувствовала, как у нее обрывается сердце» однако решительно встала.

— Готова, милорд.

Но в ту минуту, когда судья открыл рот, собираясь что-то добавить, а все, кто был в зале суда, вытянули шеи, чтобы получше рассмотреть обвиняемую, громкий и ясный голос у двери произнес:

— Вынужден просить вас, милорд, и всех присутствующих не двигаться с мест.

Многие ахнули, и этот звук словно эхом отразился от стен.

Все головы повернулись к дверям, где оказалась фигура в черной маске с пистолетами в каждой руке. Позади виднелась еще одна похожая фигура, а еще две встали в той двери, через которую в зал вошли члены суда. И пока потрясенные зрители озирались, пятый человек в маске неслышно вошел в ту дверь, куда уходили присяжные, и встал, наставив на них пистолеты.

Не меньше десяти пистолетов со взведенными курками были направлены на невооруженную толпу.

Наступило молчание: казалось, присутствующие не смеют даже дышать. А потом чей-то голос на галерее воскликнул:

— Господи! Да ведь это же Белогрудый!

Радостный приветственный крик вырвался одновременно не меньше чем у дюжины тех, что были в зале. Белогрудый посмотрел на них и улыбнулся.

— Да, я Белогрудый. Как всегда, я явился, чтобы исправить несправедливость. Вы готовы меня выслушать?

— Мы тебя прекрасно слышим! — прокричал мужской голос.

— И поверим всему, что ты скажешь? — подхватил женский.

— Благодарю вас. Это именно то, что мне хотелось узнать, — отозвался Белогрудый.

Он прошел вперед и встал прямо перед судьей, лицом к присяжным. Тея прижала руки к груди, чтобы унять волнение.

Казалось, он заворожил всех, словно владел какой-то волшебной силой. Все слушали его так внимательно, что ему не приходилось даже повышать голос.

— Добрые люди! Неужели вы действительно поверили той чепухе, которую вам тут рассказывали? Вы видели обвиняемую? Вы можете хоть на секунду допустить, что она замыслила убийство человека? Вы видите ее сейчас, но мне жаль, что вы не представляете, какой увидел ее я пять лет назад, когда ей было тринадцать лет. Это было дитя, на лице которого ясно читались детская наивность и невинность. И она по-детски нежно любила животных.

Вы слышали, что она вышла замуж за мистера Христиана Дрисдейла, человека, о котором обвинение готово пролить столько слез. Но ведь кое-кто из вас должен еще помнить этого самого жестокого, безжалостного и жадного сборщика налогов во всей Англии! Он вымогал деньги у всех. Он облагал людей собственными податями, помимо тех, которые назначал парламент. Он брал взятки у тех, кто что-то скрывал, а когда у них не оставалось больше возможности платить, выдавал их властям. Он был особенно жесток с женщинами, которые боялись, что их мужья и сыновья будут отняты у них, потому что их обвинят в поддержке короля. Он вытягивал из своих жертв все до последнего фартинга, а когда они проклинали его, он смеялся. Смеялся и выдавал властям, чтобы их повесили или сослали на галеры за преступления, которых они часто и не совершали. Вот каким был мистер Христиан Дрисдейл, человек, каждое дыхание которого порочило все человечество.

— Это верно! — выкрикнул кто-то с задних рядов. — Он забрал все сбережения моей старухи-матери — все до пенни! — а потом явился требовать еще.

— Да, это так, — сказал Белогрудый. — И однажды, вымогая эти деньги, Дрисдейл увидел прелестное дитя, девочку тринадцати лет. И он, которому было за сорок пять, загорелся похотью. Он заставил ее выйти за него замуж, пообещав за это спасти от казни ее брата. Он не собирался делать это.

Виконта Сен-Клера приговорили к смерти за то, что он был среди сторонников его величества и принимал его, когда тот приезжал в Англию. Христиан Дрисдейл был готов пользоваться любыми средствами, чтобы добиваться своих целей.

Обманув невинную девочку, он уговорил ее оставить дом и умирающего отца и ночью отправиться с ним в церковь, где слепой священник уже ждал их, чтобы совершить обряд бракосочетания.

Они поженились. И эта девочка, которая даже не подозревала о том, женой какого чудовища она стала, отправилась в свадебное путешествие. Она взяла с собой единственное близкое существо, которое могла увезти с собой, — своего песика. Он должен был стать ее единственным другом в чужом доме, куда ее увозил тот, за кого она вышла замуж.

Песик был такой маленький, что на время церемонии она спрятала его в своей муфте.

Но у этого крошки было львиное сердце. Он готов был сражаться с теми, кто покушался на его любимую хозяйку. Не мне рассказывать вам, что происходило в карете, когда сорокапятилетний сластолюбец ехал от церкви со своей тринадцатилетней женой. Но что бы там ни было, песик, любивший свою госпожу, был этим возмущен. Он укусил за руку человека, которому с безошибочным животным инстинктом не доверял. И он расплатился за это: ему размозжили головку тяжелой тростью, тростью, которая со временем наверняка была бы поднята и на его хозяйку. Безжизненное тельце швырнули на пол кареты. Оттуда его и взяли, чтобы унести в лес и похоронить на берегу ручья.

Это, милорд, — добавил разбойник, впервые обращаясь к судье, который сидел совершенно неподвижно, словно превратившись в каменное изваяние, — это, милорд, и были те «деньги», которые, по утверждению главного прокурора, я унес в лес, чтобы спрятать. Это было нечто гораздо более ценное, чем деньги, то, что нельзя купить за золото: любовь и доверие бессловесного животного, которое погибло, защищая свою хозяйку от человека, который намеревался совершить над ней насилие.

Когда песик был похоронен, я вернулся туда, где, как правдиво рассказал вам сержант, оставался привязанный к дереву мистер Дрисдейл. Как вы уже слышали, я разрезал веревки и вызвал его на поединок. Я сказал ему, что он должен защищать свою жизнь. Это был честный бой, бой, в котором никто из нас не имел преимущества. Возможно, из нас двоих он был более умелым фехтовальщиком. Однако я сражался за справедливость и добропорядочность. Я сражался, чтобы освободить ребенка, которого обманом заставили отдать себя во власть похотливого зверя, прятавшего свои пороки под маской лицемерия. И это стократ увеличивало мои силы.

Ее брат умер на виселице на Чаринг-Кросс за день до ее свадьбы. Он умер с улыбкой на устах, верным подданным короля Карла. Он никогда уже не вернется, но я прошу вас, джентльмены присяжные, вас, жители Англии, которые любят справедливость и верят в нее, освободить эту женщину, которую обвиняют в убийстве. Если убийство и произошло, то за него должен отвечать я. Но я заверяю вас, что это был честный бой, благородный поединок, проходивший в соответствии с дуэльным кодексом. Я убил человека, чья смерть сделала мир чище и лучше.

Кончив говорить, Белогрудый обвел взглядом зал суда. В наступившей тишине замерли последние отголоски его слов, а потом все присутствующие в едином порыве встали, чтобы его приветствовать. Мужчины размахивали шляпами, женщины — платочками. Только Барбара Каслмейн и окружавшие ее придворные сидели молча и неподвижно, а их застывшие лица казались почти глупыми среди улыбок радостно возбужденной толпы.

Секунду Белогрудый смотрел на Тею, словно прощаясь, а потом медленно попятился к двери, не опуская пистолеты.

Дойдя до дверей, он повернулся к группе мужчин, что толпились около, и сказал:

— Подержите дверь, парни, — несколько минут.

— Сделаем! — пообещали они. — И счастливо тебе!

Tee показалось, что всего секунда прошла с того момента, как Белогрудый стоял перед залом, заставляя присутствующих ловить каждое его слово. И вдруг он исчез. Его помощники исчезли одновременно с ним. Перед дверями несколько дюжих парней переругивались с солдатами, которые вдруг пришли в себя и теперь пытались пробиться сквозь толпу туда, где скрылся Белогрудый.

Судебный посыльный выкрикивал:

— За ним, люди! Хватайте его! За его голову обещана награда в тысячу фунтов!

В ответ раздался взрыв хохота и советы, как ему следует поступить с собственной головой. Несколько минут царила полная неразбериха, а потом голос судьи восстановил порядок.

— Возможно, после этой крайне ненадлежащей процедуры господин главный прокурор захочет изменить формулировку обвинения? — осведомился он.

Сэр Болсом Джонс встал с места.

— Милорд, — объявил он, — от имени правительства его величества я хочу снять обвинение, выдвинутое против леди Пантеи Вайн, чтобы позже выдвинуть его против тех лиц, которые в настоящее время еще не находятся под арестом.

В дальней части зала раздались выкрики:

— И никогда не будут! Вы его не поймаете, сколько ни старайтесь!

Судья призвал всех к порядку, и в зале снова стало тихо.

— В таком случае, — медленно и размеренно проговорил он, — мой долг и, должен добавить, мое сердце требуют снять с леди Пантеи Вайн обвинение, выдвинутое против нее, и объявить его несостоятельным. Леди Пантея Вайн может считать себя свободной.

На этот раз даже судье не удалось прекратить приветственные крики зала. Они были оглушительными, радостными и трогательными. Впервые после своего выхода из камеры этим утром Тея с трудом сдерживала подступавшие к глазам слезы.

Это были слезы радости: ее любимый снова пришел ей на помощь и спас ее жизнь.

Глава 12

По возвращении во дворец на Тею посыпались поздравления и от друзей, и от бывших врагов. Она не хотела ни с кем ссориться и поэтому старалась не обращать внимания даже на самую явную лесть.

Она была счастлива вернуться домой, и первое, что сделала, обретя свободу, — это преклонила колени в королевской часовне, вознося благодарственную молитву, которая шла из глубины ее сердца. Однако радость ее омрачалась мыслью о том, что теперь Лусиусу угрожает еще большая опасность, чем прежде.

Трудно было надеяться на то, что власти простят ему, что он держал под пистолетами судью и присяжных и сделал судебную власть всеобщим посмешищем. Все только об этом и говорили. Театральное появление Лусиуса и спасение Теи сделали его героем Лондона.

Мальчишки мастерили подобия масок из тряпок и играли на улицах в Белогрудого, который бросает вызов судье Далримплу. При этом роль Белогрудого доставалась старшим и сильным ребятам, а младшим как более слабым приходилось соглашаться на незавидную роль королевского судьи.

Во дворце те, кто не был на заседании суда, снова и снова просили Тею описать им Белогрудого и утверждали, что влюбились в него по одним только описаниям и рассказам. Апартаменты леди Дарлингтон осаждали женщины разных возрастов, которые мечтали поговорить с Теей о ее галантном избавителе. И все они не скупились на лукавые намеки, даже не догадываясь, насколько их романтические предположения близки к истине.

Тея не могла бы сильнее любить этого человека, тосковать о нем, трепетать при одной мысли о нем. И ей трудно было скрывать свои чувства от тех, кто с любопытством выспрашивал ее. Все ее существо томилось от любви. Ее не оставляли мысли о подстерегающих его опасностях, так что она не ведала ни минуты покоя. Тея снова и снова переживала те секунды, когда Лусиус появился в зале суда. Его полная достоинства походка, гордо поднятая голова, чуть насмешливая улыбка — все переполняло ее сердце любовью и гордостью. В тот Гуюмент она с трудом удержалась, чтобы не броситься к нему в объятия! Каждый миг был запечатлен в ее сердце.

Тея ощущала на себе его взгляд и знала, что он безмолвно шлет ей слова любви и утешения. Она не сомневалась, что он, как никто другой, понимает, что ей пришлось пережить за стенами Ньюгейта, какой удар был нанесен ее гордости.

Как много могут люди сказать друг другу одним только взглядом, если их сердца бьются в унисон, если они вместе не телом, но духом. Даже посреди того смятения, которое царило в суде, Тея чувствовала, что они принадлежат друг другу. Может, в прошлой жизни они были единым целым? Возможно, за долгие века их жизни много раз переплетались. И сейчас, когда они встретились, нити их судеб соединились снова.

Тея думала, что инстинктивно почувствовала это с их первой встречи ночью в лесу. Им не нужны были слова, потому что их души узнали друг друга.

Стоя на коленях в тиши королевской часовни, Тея закрывала глаза и снова ощущала прикосновение губ Лусиуса, его сильные руки, обнимавшие ее в библиотеке Стейверли. В тот момент она почувствовала, что их любовь — это дар небес, что на них лежит благословение Божье. Такая любовь должна почитаться огромным счастьем, даже если им даровано только очень короткое время.

Думать о будущем Тея не могла. Она не представляла себе, что они с Лусиусом будут когда-нибудь вместе, не опасаясь преследований и ареста, смогут занять принадлежавшее им по праву место в обществе.

Лусиусу грозит опасность! Только эта мысль всегда была с нею. Даже молясь о нем, девушка испытывала страх, боялась, что закон в конце концов настигнет его. И больше всего она боялась Барбару Каслмейн.

Тея видела, с каким лицом леди Каслмейн ушла из здания суда. Хмурясь, поджав губы, она удалилась из зала в сопровождении своих друзей. Ее ярость еще больше усилили едкие замечания, брошенные в ее адрес из толпы, пока она шла к своему экипажу. А вернувшись во дворец, Барбара обнаружила, что та, кого, по ее мнению, следовало повесить, стала героиней дня.

Барбара слишком привыкла, что все ее желания исполняются, она не умела проигрывать, и от ее дикой ярости всем домашним пришлось туго. Даже короля его возлюбленная привела в растерянность своими истериками. Он постарался смягчить ее подарками и новыми суммами из королевской казны, но даже это почти не умерило ее бешенства.

Она подозревала, что за цветистыми комплиментами ее кавалеров кроется ирония, а мысль о том, что над ней могут смеяться, выводила Барбару из себя. Она хорошо помнила, что при своем появлении в Лондоне не могла похвастаться модными нарядами. Ее красота была достаточно яркой, чтобы привлечь к ней внимание, но она навсегда запомнила хихиканье и снисходительные улыбки на лицах придворных, которые считали ее сельской простушкой.

Барбара быстро сумела завоевать признание в придворных кругах, но не забыла страдания первых недель, и в глубине ее сердца сохранялись ощущения той девушки, которая забавляла, а не ослепляла окружающих.

Возможно, именно эти воспоминания вместе с бесконечными жалобами матери на их бедность сделали ее такой меркантильной, ненасытной и жадной. Если бы ее отец был жив, все могло сложиться совсем иначе, но виконт Грандисон умер от ран, полученных при осаде Бристоля. Все, кто его знал, высоко отзывались об отваге, мужестве, справедливости и порядочности этого человека, о том, каким прекрасным примером он был для всех, кто служил под его командованием. Лорд Грандисон мог бы направить страстную натуру своей дочери в более достойное русло, а ее красота служила бы благим целям и не была бы соблазном для тех, кто имел с ней дело.

Но после смерти отца Барбару растили слабовольная, вечно всем недовольная мать и отчим, которому до нее, в сущности, не было дела. Она чувствовала себя ненужной и лишней в доме, где ее только терпели. А она постоянно жаждала того, чего была лишена. Даже получив наконец все то, к чему стремилась ее страстная юная душа, Барбара обнаружила, что не в состоянии этим удовлетвориться. Ей постоянно хотелось чего-то еще, и эта жадность казалась совершенно неукротимой.

Живя в Уайтхолле, Барбара привыкла думать, что все ее желания должны исполняться. И теперь, когда ее месть не удалась, могла думать только о том, как еще досадить своим врагам. Ум у нее был острый, а от ее наблюдательных глаз не укрылось, каким взглядом обменялись Тея и Белогрудый.

Она сразу догадалась, что Тея влюблена в разбойника, и решила принять это к сведению на будущее. А потом, разглядывая лицо человека в полумаске, слушая его красноречивый рассказ в завороженно затихшем зале, Барбара обнаружила, что его голос оказывает на нее странное воздействие. Ей нравился его низкий, бархатный тембр, хотя смысл его слов вызывал у нее ярость. Она обнаружила, что ловит каждое его слово. И когда Белогрудый кончил свою речь, а с ней и драма в зале суда осталась позади, леди Каслмейн поняла, что не может забыть ни голоса разбойника, ни движений его губ.

Воспоминания о нем не давали Барбаре покоя и после возвращения во дворец. Она просыпалась ночью и вспоминала, как в прорезях маски сверкали его глаза. А когда в ней пробуждались желания, она думала только о том, как бы их удовлетворить. Справедливости ради надо сказать, что она никогда не притворялась и не обманывала себя.

В ночь после суда над Теей Барбара поняла, что хочет снова увидеть Белогрудого. Трудности, которые стояли перед ней, только разжигали ее желание и решимость добиться своего. В уме она уже строила планы и выискивала пути, чтобы добиться своих целей.

Две ночи она провела без сна, придумывая и отбрасывая планы один за другим, пока ей не показалось, что она нашла то, на чем следовало остановиться. Войдя в ее спальню в девять часов утра, горничная обнаружила, что ее госпожа уже встала.

— Вы сегодня рано, миледи, — осмелилась заметить она, увидев, что занавески раздвинуты, а постель пуста.

Но Барбара только прикрикнула на нее, приказав не лезть не в свое дело, и отправила на поиски дворецкого. Она была очень нетерпелива и, страстная по натуре, не в состоянии была обуздать себя.

Труднее всего ей давалась необходимость дожидаться, пока отправленный ею с поручением человек не вернется обратно.

Часто, когда ее посланец возвращался, успешно выполнив задание, вместо похвалы его встречал разнос за то, что он слишком задержался.

Отправив своего дворецкого на поиски нужных ей сведений, Барбара послала лакея за Рудольфом. Получив ее послание, Рудольф счел за лучшее явиться немедленно, поскольку прекрасно понимал, насколько неразумно было бы сейчас сердить Барбару. Он, как и король, вынужден был принять на себя основную часть ее гнева из-за неудачи в суде. Войдя в покои миледи, он нашел ее беспокойно расхаживающей по комнате. Взгляд у нее был жесткий и такой же холодный, как волны Северного моря декабрьским утром.

В красоте Барбары было нечто такое, что всегда напоминало Рудольфу океан. Ее настроение менялось так же стремительно, как цвет волн на море. Она бывала ласковой и солнечной, как залив под небом Средиземноморья: такие же синие глаза и улыбка, теплая, как солнечные лучи, что отражаются от поверхности морской глади. А в следующую минуту она вдруг ярилась, словно море в шторм. Глаза ее метали молнии, в голосе звучали громовые раскаты, и казалось, вокруг нее волны с грохотом разбиваются о прибрежные скалы.

Когда Барбара впадала в бурную ярость, она наводила страх на всех, и Рудольф обрадовался, увидев, что на этот раз она была всего лишь мрачной.

Он приложился к ее руке, но, когда хотел заключить ее в объятия и поцеловать в губы, она его оттолкнула.

— Не прикасайтесь ко мне! — резко сказала она. — Я вызвала вас сюда, потому что хочу узнать правду. Кто тот человек?

Рудольф, стараясь выгадать время, недоуменно спросил:

— О ком вы говорите?

— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю! Я желаю знать настоящее имя этого разбойника, которого все называют Белогрудым.

Рудольф картинно взмахнул руками.

— Но почему вы спрашиваете об этом меня? Скорее, сэр Филипп Гейдж должен располагать нужными вам сведениями.

Барбара бросила на него такой яростный взгляд, что он инстинктивно отступил на шаг.

— Не лгите мне! Вы прекрасно знаете, кто такой Белогрудый. И если уж на то пошло, то и я тоже знаю.

— Тогда это вы должны рассказать мне, поскольку я в неведении.

Барбара взглянула ему в глаза и не отпускала его взгляд несколько секунд. Этот безмолвный поединок так измучил Рудольфа, что на лбу у него выступил пот.

— Ха! — наконец резко бросила Барбара, отворачиваясь от него. — Вы такой же трус, как и все остальные! Почему вы боитесь сказать правду? Белогрудый — это подлинный маркиз Стейверли, и у вас не хватает мужества ни разоблачить его, ни убить, чтобы обеспечить себе титул!

Рудольф не пытался с ней спорить.

— Откуда вы это узнали? — беспомощно спросил он.

— Во-первых, об этом говорило ваше настоятельное желание поймать его. С каких это пор вас заботят закон и порядок?

Ясно, что вам это почему-то стало выгодно! А во-вторых, вы очень похожи с Белогрудым. Я видела только часть его лица, но все же ваше сходство бросилось мне в глаза. Вы примерно одного роста, и в вашей походке тоже есть нечто общее, хоть я и не смогла бы сказать, что именно. Голос у него ниже, чем у вас, и звучит более мужественно. Когда я увижу его без маски, наверняка смогу убедиться, что и лицо у него более мужественное. В его внешности есть то, чего вам всегда не хватало.

— Когда вы увидите его без маски? — переспросил Рудольф.

Он весь подался вперед, и в его глазах зажглась надежда.

Барбара насмешливо на него посмотрела.

— Если вы решили, что Белогрудый пойман, вы ошибаетесь. Однако я хочу увидеть его без маски. За этим я вас сюда и вызвала: вы должны сказать мне, где я могу его найти.

Рудольф посмотрел на нее с изумлением, которое на этот раз не было наигранным.

— Но… но откуда я могу… это знать? — пробормотал он.

— А почему бы вам об этом не знать? — осведомилась Барбара. — Ведь он ваш двоюродный брат!

Рудольф внезапно пришел в ярость.

— Дьявол! Чего вы добиваетесь? Хотите заставить признать, что мои притязания на маркизат не имеют никаких оснований, потому что законный наследник жив? Вы обещали помочь мне, Барбара. По-вашему, это — помощь?

— Вы просто самовлюбленный идиот! Меня не интересуете ни вы, ни ваши попытки присвоить титул, на который, как вы прекрасно знаете, у вас нет прав. Я хочу увидеться с этим вашим родственником, называющим себя Белогрудым. Я хочу с ним говорить.

— Но это невозможно! Никто не знает, где он.

Барбара откинулась на спинку кресла и прищурилась.

— Вот уж не ожидала, что вы настолько тупы! — устало проговорила она. — Совсем недавно вы ночью отправились на поиски этого самого человека. И потерпели неудачу. Где вы его искали?

— Мы отправились в Стейверли, — ответил Рудольф. — До меня дошли слухи, что Белогрудый и его шайка превратили Стейверли в свой штаб. Но моя кузина Тея оказалась там раньше нас и предупредила Лусиуса. Он скрылся с черного хода, пока мы ломали парадную дверь.

— Когда начинаешь охоту, надо сторожить лисью нору у всех выходов, иначе зверь уйдет от вас, — насмешливо бросила Барбара. — А от кого вы получили эти сведения?

— О том, что Лусиус устроил в Стейверли штаб? Право, не стоит и упоминать!

— Скажите!

— Ну, вообще-то это была женщина, — ответил Рудольф с некоторым смущением.

— Кто она?

— Вы не можете ее знать.

— Я спросила, кто она.

— Ее зовут Молли Петтит.

— Где она живет?

— В «Зеленом драконе», в конце Флит-стрит.

— Почему она вам это рассказала?

Вид у Рудольфа был довольно смущенный, так что Барбара нетерпеливо сказала:

— Ах, Бога ради, отвечайте на мой вопрос и не сидите здесь с видом полного идиота! Совершенно ясно, что вы спали с этой девицей. Но если вы думаете, что я готова ревновать к каждой уличной шлюшке, то вы глубоко ошибаетесь!

— Я выпил лишнего, — пробормотал Рудольф, — а вы были с королем.

— Оставим это, — отрезала Барбара. — Что она сказала?

— Почти то же самое, что только что говорили вы: что я удивительно похож на моего кузена. Конечно, она не знала, что он мой двоюродный брат, но я понял, о ком идет речь, и попытался заставить ее разговориться. В конце концов мне удалось узнать, что один из людей Лусиуса приходил в «Зеленый дракон» за какими-то припасами. Молли ему понравилась — она и впрямь недурна для девицы такого пошиба. Она и предложила на следующий день привезти припасы из Лондона на одноконной повозке. Он согласился, и, насколько я понял, они недурно провели остаток ночи. Он ушел от нее на рассвете, и ей показалось, что ему не хотелось, чтобы его видели на улицах при свете дня.

Она привезла продукты в условленное место, и по ее описанию я понял, что это на краю парка, окружающего Стейверли. Там ее встретил ее поклонник, а с ним оказался еще один человек, тот, который был странно похож на меня. По ее словам, это был, бесспорно, джентльмен. Он расплатился с ней и попросил никому не рассказывать о том, с кем она встречалась и кому продала свои товары.

Молли сдержала свое слово, но мое сходство с незнакомцем так удивило ее, что она не выдержала и начала выведывать у меня, кто он мог быть и не брат ли он мне.

— Так что вы знали, что он живет в Стейверли?

— Если подумать, то лучшего места не найдешь, — ответил Рудольф. — Большой дом пуст и заброшен. В нем полно потайных ходов, погребов и подвалов, секретных комнат. Надо только их знать. Но мне не приходило в голову, что шайка разбойников может поселиться в пустующем доме. Я впервые услышал о таком!

— Думаете, он вернется туда теперь, после того, как вы их оттуда спугнули? — задумчиво спросила Барбара.

— Полагаю, что да. И сэр Филипп придерживается такого же мнения. Поэтому он выжидает.

— А вы? Вы тоже готовы ждать? — жестко спросила Барбара, прекрасно зная ответ.

Рудольф густо покраснел.

— Проклятие! Вы же знаете, в каком я положении! Вы всего две недели назад одалживали мне деньги! Это дало мне возможность не голодать, но ненадолго.

— Теперь, когда ваша кузина на свободе, следовало бы попросить ее помочь вам, — горько улыбнулась Барбара.

— Она мне поможет! — огрызнулся Рудольф. — Можете в этом не сомневаться!

Его голос внезапно зазвучал так резко, что Барбара пристально посмотрела на него.

— Что вы намерены предпринять?

Он рассказал ей о своих планах. Выслушав его, она скупо улыбнулась. Потом протянула руку и взяла вышитый кошелек со столика, где он всегда лежал наготове, чтобы она могла расплачиваться со своими шпионами и соглядатаями. Достав оттуда десять флоринов, она презрительным жестом бросила их Рудольфу. Они упали на пол у его ног, и мгновение он тупо смотрел на них, словно не мог поверить, что монеты настоящие.

— Возьмите! — приказала Барбара. — Они вам понадобятся. Такие вещи стоят дорого, как вам предстоит убедиться.

В ее словах и манере обращаться с ним было нечто мерзкое. Брошенные ему деньги были оскорблением, и они оба это понимали. Их хватило бы только на то, чтобы он мог пообедать, что ему тоже очень не помешало бы. Для тех, к кому она благоволила, у Барбары находились совсем другие деньги. Она редко пользовалась серебром, и Рудольф подозревал, что она приготовила серебряные монеты специально для того, чтобы насмеяться над ним. Ему следовало бы уйти или, еще лучше, швырнуть эти деньги Барбаре в лицо. Однако он был голоден. Рудольф наклонился, медленно подобрал флорины с пола и положил их в карман. Потом выпрямился и посмотрел на женщину, которую когда-то любил сильнее, чем кого бы то ни было в течение всей своей пустой, беспутной жизни.

Она откинулась в кресле, поставив одну ногу на маленькую скамеечку. Платье соскользнуло с одного ее плеча, от чего она казалась доступной и почти неудержимо притягательной.

Глаза ее были полузакрыты, губы вызывающе приоткрылись, но Рудольф чувствовал, что она издевается над ним.

И внезапно он почувствовал, что ненавидит эту женщину.

Ненавидит за те глубины страсти, в которые она его увлекала, за чувства, которые в нем будила, за любовь, которую он так щедро расточал ей. Глядя на нее, он понял, что она ждет, чтобы он упал к ее ногам, что она намеренно разжигает в нем желание, несмотря на то, что только что заставила его пресмыкаться, собирая монеты. Она обращалась с ним как с прислугой, как с псом, которому она только что бросила кость! И в эту секунду, видя ее в этом кресле из королевских покоев, на фоне обивки которого ее белоснежная кожа казалась просто ослепительной, Рудольф полностью освободился от ее очарования. Не говоря ни слова, двигаясь чуть скованно из-за охватившего его глубокого стыда, он повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Оставшись одна, Барбара Каслмейн сладко потянулась, закинув руки за голову, и зевнула. Забавно было дразнить этого дурня. Но немного досадно, что он все-таки закусил удила и сбежал от нее в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала. Однако у нее были гораздо более сажные заботы.

Она вернулась к своему секретеру и после недолгих размышлений написала на листке бумаги несколько строк.

Потянувшись за золотым сургучом, который она вытребовала у короля, Барбара вдруг передумала и решила, что простой красный сургуч будет более уместен. Она поставила печать, а потом позвонила в золотой колокольчик. Когда на вызов явился лакей, она отчитала его за то, что он так долго не шел, и спешно послала за одним из грумов.

Того безотлагательно привели к госпоже. Это было малорослое создание с бледными ресницами над вороватыми глазками и привычкой разговаривать, не разжимая губ, из-за чего его речь становилась невнятной. На нем были старые брюки и рваная рубаха. Оказавшись перед Барбарой, он забормотал какие-то извинения, объясняя, что ему не дали времени надеть ливрею.

— Для твоего поручения ливрея не понадобится, — проговорила Барбара. — Поезжай в том, что на тебе надето. Понял?

Важно, чтобы ты был именно в таком виде!

Грум кивнул. Барбара прошла через комнату и взяла свой кошелек. Тряхнув им так, чтобы деньги зазвенели, она увидела, как в глазах грума вспыхнул жадный блеск. Она подержала кошелек в руках, но, так его и не открыв, снова села за секретер и заговорила.

Примерно через десять часов после всех этих событий Барбара выглянула в раскрытое окно кареты, которая медленно ехала по узкой пыльной дороге. Выехав из Лондона, они поначалу двигались быстро: она приказала кучеру гнать как можно быстрее. Однако теперь лошади устали: карета была большой и тяжелой, а ночь оказалась жаркой и душной. Ветер так и не поднялся и не принес ожидаемой свежести.

Барбаре казалось, что они едут уже много часов. Время от времени она высовывалась из окна и бранила кучера за то, что он не погоняет лошадей. Он» боялась, не сбились ли они с дороги.

— Ты уверен, что мы едем правильно? — крикнула Барбара, высунувшись в очередной раз.

— Да, миледи. До леса осталось всего полмили, — ответил кучер.

Со вздохом облегчения Барбара снова откинулась на мягкие подушки сиденья. На самом деле они находились всего в пятнадцати милях от Лондона, и дорога отняла у них чуть больше четырех часов.

На Барбаре был великолепный наряд, в котором она ужинала с королем в его личных покоях. Он хотел было проводить ее, когда она сослалась на головную боль и сказала, что нездорова и не может продолжать вечерние развлечения, а должна немедленно отправиться в постель. Карл сильно встревожился. Однако Барбара уверила его, что доберется сама, поскольку прекрасно знала: если король окажется в ее апартаментах, убедить его уйти будет нелегко.

Как всегда, она добилась своего: Карл вернулся за карточный стол, хотя и не слишком любил играть в карты, а Барбара тихо ушла и поспешила не в свои апартаменты, а на дворцовый двор, где уже ждал ее экипаж.

Она все хорошо продумала. Как и посланный утром грум, ее кучер не был одет в знаменитую ливрею Каслмейнов. Выехавшая из Лондона карета казалась совершенно непримечательной. Барбара села подальше от окон экипажа, стараясь, чтобы ее никто не увидел.

На ней было платье из золотой парчи, расшитой бриллиантами, которые сверкали и в ее колье, и в серьгах. Желанная добыча для грабителей и разбойников.

Барбара прекрасно знала, что ее сопровождающие трясутся от страха. Однако слуги слишком боялись миледи, чтобы решиться протестовать. Давний опыт приучил их к причудам их госпожи, и они знали, что им необходимо потакать во что бы то ни стало. Сама Барбара не испытывала страха, только сильное возбуждение.

Ей нравились приключения и опасности. Глаза ее сияли, как звезды, а все тело трепетало от переполнявших ее чувств.

Карета в конце концов остановилась там, где указала Барбара: у развалин старинной часовни, построенной в норманнском стиле. Это живописное место было известно всем, кто назначал встречи за пределами города. Барбара уже несколько раз бывала здесь, когда придворные устраивали пикники среди сельских красот.

Часовня, окруженная высокими соснами, стояла чуть в стороне от дороги. Ее растрескавшиеся и полуобрушившиеся стены отбрасывали странные тени, а лунный свет словно серебром заливал развалины. Высокая арка дверного проема сохранилась, и, выйдя из кареты, Барбара быстро прошла в нее и остановилась, осматриваясь вокруг, словно рассчитывала, что ее приезда ждали.

Она была так красива, что казалась существом из какого-то иного мира. Широкие пышные юбки вечернего платья шелестели при каждом ее движении, бриллианты на шее мерцали и переливались, темные волосы обрамляли безупречно прекрасное лицо. Она стояла, слегка покачиваясь, словно какое-то сильное чувство не позволяло ей оставаться неподвижной. Она стояла и ждала, но ничего не происходило, и постепенно с ее лица исчезло радостное возбуждение. Она застыла в растерянности.

И в эту минуту от дальней стены часовни отделилась какая-то фигура. Человек двигался так тихо, что Барбара заметила его, только когда он сделал уже несколько шагов. Ее губы приоткрылись в тихом вздохе, а руки сжались, словно от избытка радости. В следующую секунду Белогрудый вышел в полосу лунного света.

Барбара осталась на месте, а он подошел к ней неспешной, размеренной походкой. Движения его были такими решительными, что заставляли почувствовать: в его приходе есть нечто важное. Он подошел настолько близко, что Барбара увидела, как в прорезях маски сверкают его глаза. На мгновение его губы сжались, а потом он снял шляпу и вежливо поклонился.

— Вы леди Каслмейн? — спросил он.

— Вы меня узнали!

— Ваше лицо, как и ваше имя, известны многим, Барбара не поняла, была ли в его словах насмешка или простая констатация факта. После короткой паузы Белогрудый спросил:

— Почему вы здесь?

Она удивленно посмотрела на него, а потом ответила:

— А почему бы нет? Есть какая-то причина, по которой мне не следовало сюда приезжать?

Его губы сжались, но, помолчав, он сказал:

— Похоже, ваша светлость решили со мной поиграть. Я рассчитывал встретить здесь кого-то другого, и, полагаю, вам об этом известно.

— А почему мне должно быть это известно? Я приехала полюбоваться лунной ночью. Мне вдруг захотелось убежать от лжи и притворства, которые царят при дворе. Я приехала сюда одна в поисках чего-то нового.

Говоря это, Барбара пристально наблюдала за ним, ожидая увидеть беспокойство, недоумение, неуверенность, говорит она правду или нет. Обычно ей удавалось заставить всех верить себе, но разбойник, к ее изумлению, казался совершенно спокоен, и его лицо оставалось суровым. Почему-то ей вдруг показалось, что он строго судит ее, хотя она не могла бы объяснить, откуда у нее возникло такое чувство.

— И, приехав сюда, вы нашли то, что искали? — спросил он.

Барбара чуть запрокинула голову, чтобы лунный свет упал на ее лицо, и тихо ответила:

— Да: ведь я нашла вас!

Глава 13

Наступила тишина — такая напряженная, что воздух вокруг них словно вибрировал. А потом Барбара Каслмейн порывисто дотронулась до руки Белогрудого.

— Я хочу с вами поговорить, — очень мягко сказала она. — Не найдется ли тут такого места, где мы могли бы присесть?

Мне нужно так много вам сказать!

Лицо Белогрудого было обращено к ней, но бархатная маска скрывала его выражение, а решительно сжатые губы не выдавали никаких чувств. Однако он ответил не колеблясь:

— В той стороне есть надгробная плита, на которую ваша светлость могли бы сесть. Конечно, если вы не боитесь привидений.

— Я не боюсь ни привидений, ни многого другого, — ответила Барбара. — Знакомы ли вы с другой женщиной, которая приехала бы сюда ночью без форейторов и грумов?

— Мое знакомство с женщинами, которых обычно сопровождает свита, несколько ограничено, — сухо напомнил Белогрудый, направляясь к надгробию. Дойдя до него, Барбара опустилась на мраморную доску, широко раскинув юбки, словно устраивалась на привычной мягкой кушетке, обитой атласом. Белогрудый молча смотрел на нее. Выждав несколько секунд, она указала на камень рядом с собой и приветливо предложила:

— Не хотите ли присесть? Мне трудно говорить, когда вы возвышаетесь надо мной. Очень высокие мужчины меня почему-то утомляют.

Он исполнил ее просьбу, и теперь лунный свет падал и на его лицо, по-прежнему скрытое полумаской. Позади них поднималась каменная стена часовни, защищая их от любопытных глаз и от ночного ветерка. Изящная резьба на разрушенной колонне рядом с надгробием придавала этому уголку что-то античное, а Барбара в парче и бриллиантах словно соединяла собой древность и современность. Мысли путались, становилось непонятно, где кончается прошлое и начинается будущее.

Она была так хороша, что сердце любого мужчины забилось бы быстрее. Сжав руки, она сказала умоляющим тоном:

— Прежде чем мы начнем наш разговор, я прошу вас об одном одолжении.

— О каком же? — осведомился Белогрудый.

— Снимите, пожалуйста, маску! — попросила Барбара. — Мне очень хотелось бы увидеть ваше лицо.

— Почему оно вас интересует? Вы надеетесь опознать меня в другой, возможно, менее счастливой ситуации или просто вам, как и многим другим женщинам, любопытно узнать, что за жестокое чудовище скрывает эта маска?

Барбара мелодично и совершенно искренне рассмеялась.

— Вы действительно полагаете, будто я еще не знаю, кто вы, любезный мой лорд Стейверли?

— Интересно, кто сообщил вам об этом? Уж не мой ли кузен Рудольф?

Барбара снова засмеялась.

— Рудольф хотел бы вашей смерти, чтобы присвоить себе титул и поместья. Он считает крайне досадным, что вы так упорно остаетесь живым.

— Все говорит о том, что мне недолго осталось ему мешать, — сухо отозвался Лусиус.

С этими словами он поднял руки, развязал узел, закреплявший маску сзади, и снял ее. С легкой улыбкой на губах он посмотрел на Барбару.

— Теперь вы удовлетворены?

Пристально всмотревшись в его лицо, она издала тихий радостный возглас.

— Вы похожи на Рудольфа, но обладаете чем-то, чего ему всегда не хватало. Я не могу объяснить, чем именно, но это чрезвычайно важно для мужчины… и для женщины.

Лусиус спрятал маску в глубокий карман своего бархатного камзола, а потом повернулся так, чтобы смотреть прямо на Барбару.

— А теперь не будете ли вы, ваша светлость, настолько добры, чтобы сообщить мне, почему вы здесь и почему вы прислали мне записку якобы от моей кузины Теи.

— Откуда вы знаете, что это я прислала ту записку?

— Я не так глуп. Я пришел сюда ночью, ожидая увидеть мою кузину, но в то же время допуская, что это может оказаться ловушкой. Я увидел вашу карету по крайней мере за милю отсюда и проверил, не следуют ли за ней вооруженные солдаты или мировые судьи, жаждущие моей крови.

Проверил я и то, не прячете ли вы кого-то в экипаже. Когда я убедился в том, что в карете едет женщина, поначалу я подумал, что кузина Тея действительно разыскивает меня на этом самом месте, как было сказано в записке, которую я получил утром.

— Значит, вы ее все-таки получили! — воскликнула Барбара. — Вы должны отдать мне должное: я была очень сообразительна.

— Грум, которого вы послали в Стейверли, нашел дом запертым, а все ставни закрытыми, — негромко сказал Лусиус. — Он стучал в двери и тряс ставни, не получая ответа. Но он больше боялся не выполнить ваше поручение, чем потерять свою жизнь.

— О чем вы? — недоуменно спросила Барбара.

— Видимо, он смертельно боялся вернуться к вам с известием, что не застал никого. Бедняга попытался залезть в дом через приоткрытое окно второго этажа. Он почти добрался до подоконника, когда кусок проржавевшей водосточной трубы не выдержал, и он рухнул с высоты примерно в двадцать футов на каменные плиты террасы. Двое моих людей нашли его.

Он умер раньше, чем я успел оказать ему помощь.

— И вы нашли записку?

На лице Барбары не отразилось ни жалости, ни ужаса. Ее интересовало только то, что касалось ее самой.

— Я взял записку, — тихо ответил Лусиус, — у человека, который умер, пытаясь ее мне доставить.

— И явились сюда! — закончила Барбара.

— И пришел сюда… чтобы увидеть мою кузину Тею.

— А вместо нее нашли меня.

Эти слова были произнесены почти кокетливо. На секунду Барбара опустила длинные ресницы, а потом снова подняла глаза и сказала:

— Как я уже говорила, я хотела вас видеть.

— И теперь, когда вы это сделали, вы удовлетворены? — осведомился разбойник.

В его голосе звучала ирония, которую не услышал бы только глухой, но, похоже, она нисколько не задела Барбару. Она придвинулась чуть ближе, и густой экзотический аромат ее духов коснулся и ее собеседника.

— Мне очень многое надо вам сказать, — проговорила она. — Но сначала расскажите мне о себе. Довольны ли вы тем, что ведете вольную, но полную опасностей жизнь человека, который стоит вне закона, или вы жаждете вернуться в уют родного дома, где будет вкусная еда, негромкая музыка и, конечно, женщины — такие женщины, как я, с которыми можно разговаривать и которых можно любить, когда вы того пожелаете?

Голос Барбары был нежным и чарующим, словно скрипка играла песнь о любви. Ответ Лусиуса не замедлил себя ждать.

— Чего вы добиваетесь, миледи? Хотите заманить меня, чтобы я сунул голову в петлю, которая для меня уже готова?

Взгляд, которым ответила ему Барбара, был почти печальным.

— Неужели вы мне не доверяете? Если вы думаете, что я приехала по поручению законников или от имени его величества, то вы очень ошибаетесь. Я действовала, исключительно повинуясь своему желанию, и только два кучера, которые меня сюда привезли, знают, где меня найти.

— И зачем вы приехали?

— Я же сказала: чтобы видеть вас!

Лусиус пристально посмотрел ей в лицо, словно пытаясь прочесть на нем правду. Барбара добавила:

— Я впервые увидела вас в зале суда, но слышала о вас в течение нескольких лет. Думаю, ваши подвиги и приключения всегда волновали мое сердце и пробуждали во мне интерес, который все рос, пока наконец я не увидела вас в дверях переполненного людьми зала суда. В эту минуту я почувствовала, что хочу узнать, что вы за человек. Я хорошо знаю вашего двоюродного брата, но Рудольф — ничтожество. Он пытается взять жизнь нахрапом, но все у него кончается неудачей.

— А каким бы вы хотели его видеть?

— Я хотела бы, чтобы он был таким же отважным, как вы.

А у него ведь даже не хватило храбрости явиться сюда и самому вас прикончить! Вместо этого он притащил отряд глупых солдат, надеясь, что они сделают это вместо него.

— Так вам хотелось бы, чтобы мой кузен Рудольф меня убил? Прелестный план. А какую роль в нем будете играть вы?

— Я не говорила, будто хочу, чтобы вас убили, — возразила Барбара Каслмейн. — Напротив, я предпочитаю видеть вас живым, лорд Стейверли.

— Я не имею права так называться. Я много лет назад отказался от семейного имени. Я Белогрудый, разбойник и вор, человек, который отбирает золото и драгоценности у тех, кто едет в Лондон в своих каретах.

— И мои вы тоже отберете? — спросила Барбара, дотронувшись до колье, обвивавшего ее шею.

— Если бы я их отобрал, вы тотчас заменили бы их новыми, купленными на средства королевской казны. А страна и сейчас с трудом оплачивает ваши излишества. Я не стану их увеличивать.

— Как сурово вы говорите! — Барбара обиженно надула губки. — Вы хотите лишить женщину удовольствия хорошо выглядеть?

— Все зависит от того, для чего она использует свою красоту. Некоторые женщины приносят только страдания.

— И я из их числа?

— На этот вопрос лучше ответите вы сами.

Барбара пожала плечами и, протянув правую руку, осторожно накрыла ею его пальцы.

— Почему вы восстаете против меня? Ваш взгляд остается жестким, голос звучит сурово и резко. Я приехала сюда, чтобы увидеть вас, ради этого я пошла на риск. Разве вы не рады?

Разве в вашем сердце не найдется тепла для женщины, которая осмелилась на такое?

— Чего вы от меня хотите?

— Неужели вы, мужчина, не знаете ответа на этот вопрос?

Я ведь сказала вам: когда вы появились в зале суда, мое сердце забилось быстрее, и в тот момент я поняла, что не успокоюсь, пока мы не встретимся, пока я не почувствую, что ваше сердце бьется в унисон с моим.

Лусиус медленно убрал руку и, поднявшись, сказал:

— Леди Каслмейн, похоже, мы друг друга не понимаем. Я не настолько глуп, чтобы поверить, будто вы действительно можете питать ко мне подобный интерес. Я не понимаю, зачем вы сегодня сюда приехали, но я не настолько тщеславен, чтобы принять ваши слова за чистую монету. Если вы не хотите быть со мной откровенной и если вам больше нечего сказать, тогда я вынужден просить у вас прощения: у меня есть другие дела.

Он говорил мягко, но реакция Барбары оказалась совсем не такой, как можно было ожидать. Она откинулась на надгробие и одарила его медленной, чувственной улыбкой. В свете луны ее шея и плечи казались белоснежными, губы — ярко-красными.

— Какой вы глупый! — проговорила она. — Или вы один из немногих мужчин, лишенных тщеславия? Тогда могу вам обещать, что в Уайтхолле вы будете исключением.

— Я могу идти?

Лусиус говорил сдержанно, терпеливо. Почти оскорбительно терпеливо.

— Нет! — резко бросила Барбара. — Нет, вы не уйдете отсюда, потому что мне надо сказать вам очень многое. Извольте сесть, лорд Стейверли, или Белогрудый, если это имя вам больше нравится. Садитесь, — повторила она. — Вам не нужно меня бояться.

Лусиус рассмеялся — громко и весело.

— Я вас не боюсь, — ответил он, — но у меня создается странное впечатление, будто вы пытаетесь меня соблазнить.

Или я ошибаюсь?

— Вы очень удивитесь, если окажетесь правы? — спросила Барбара.

— Значит, про вас все-таки рассказывают правду, — заметил он.

— А что вы обо мне слышали? — осведомилась Барбара.

— Что ваша неразборчивость сравнима с вашей красотой.

Что вы совершенно лишены скромности. И что, если вас влечет к мужчине, вы не ждете, чтобы он начал вас преследовать.

— Вот, значит, что обо мне говорят! — воскликнула Барбара, нисколько не огорченная. — Ну и что из того, если это правда, мистер разбойник? Не добавить ли мне к этому и то, что еще ни один мужчина мне не отказал?

— А как бы вы поступили, если бы таковой нашелся?

— Думаю, что убила бы его своими руками, — ответила Барбара. — Говорят, что ярость отвергнутой женщины страшнее ада. Ни один мужчина не может отвергнуть меня и остаться живым.

Лусиус засмеялся снова, но на этот раз негромко и даже с жалостью. Лицо его неожиданно смягчилось. Сев на надгробие, он взял Барбару за руку.

— Послушайте меня, леди Каслмейн, — сказал он. — Вы очень молоды, и жизнь одарила вас множеством сокровищ.

Послушайтесь моего совета и не нарушайте законов природы без особых на то оснований. Мужчина рождается охотником, женщина — добычей. Так было в течение тысячелетий, и те, кто пытается изменить порядок вещей, обычно вредят самим себе. Вызванная ими буря обрушивается на них же. Вы очень красивы, вы очень умны. Используйте же свой ум для того, чтобы управлять своим сердцем и телом. Пусть они будут слугами вашего разума, а не его господами. Сейчас мой совет, возможно, раздражит вас, но если вы послушаетесь меня, то в старости не пожалеете об этом. Предоставьте мужчинам самим добиваться вашего внимания, леди Каслмейн. Тогда вы узнаете о любви много такого, что пока вам неизвестно.

— О любви мне известно все, — возразила Барбара, и на мгновение Лусиус увидел лицо избалованного ребенка, а не уверенной в себе красавицы.

— Любовь — это нечто неисчерпаемое, — отозвался он. — Существует разная любовь, леди Каслмейн, но только высшие ее формы достойны наших стремлений.

— Откуда вам это знать? Только добиваясь любви, вкушая ее не единожды, а тысячи раз, можно убедиться в том, что это — не то, что вам нужно, пока наконец вы не найдете идеал.

— Вы заблуждаетесь, считая, что идеал можно найти таким образом! — негромко сказал Лусиус. — Неужели вы никогда не любили? Не любили по-настоящему?

Барбара отвернулась, и на секунду выражение ее глаз изменилось.

— Да, один раз, — ответила она тихо. — И это истерзало меня так, что я молилась, чтобы никогда больше такого не чувствовать. Та любовь, которую я ищу теперь, это радость и восторг, когда чье-то сердце бьется в такт с моим, блаженство соединения губ, объятия сильных рук, ощущение пламени, которое разгорается в тебе и разжигает страсть в мужчине, который обнимает тебя.

С этими словами Барбара медленно повернулась к Лусиусу. Казалось, собственные слова пробуждают в ней те чувства, о которых она говорит: глаза ее горели, из полуоткрытых губ вырывалось учащенное дыхание, грудь бурно вздымалась, так что сверкали драгоценные камни, окаймлявшие вырез лифа.

Но в глазах Лусиуса, устремленных на нее, мягкое сочувствие исчезло. Взгляд его стал твердым, как гранит. Он сказал:

— Это не любовь. Для этого есть довольно гадкое название.

Но Барбара не слушала его. Он еще не договорил, а ее руки нежно коснулись мягкого бархата его камзола. Страстно и нежно она прошептала:

— Я хочу тебя! Поцелуй меня, и ты почувствуешь, как сильно я тебя хочу!

Долгие секунды Лусиус оставался неподвижен, а потом сказал:

— Вы делаете ошибку. Вы забыли, с кем вы разговариваете! Вы, леди Барбара Каслмейн, самая знаменитая женщина Уайтхолла, не должны говорить такие вещи разбойнику, человеку, который добывает свое пропитание хитростью. Вы обитаете среди придворных и королей. В Уайтхолле есть люди, которые живут надеждой услышать слова, только что сказанные вами. Но они не для меня. Я умоляю вас забыть о том, что вы их произносили.

Лусиус встал.

— Ваша карета ждет вас, леди Каслмейн, — добавил он. — Лондон будет казаться ужасно скучным, пока вы туда не вернетесь.

Едва он успел договорить, как Барбара тоже вскочила.

— Почему вы так говорите? Почему пытаетесь от меня избавиться? Неужели вы боитесь взять то, что я предлагаю?

— Пусть причина будет именно в этом, — успокаивающим тоном проговорил Лусиус. — Время уже позднее, и вам опасно здесь задерживаться.

— Опасно? Но почему? Чего мне опасаться? Вас?

Она стояла в страшном напряжении, устремив на него пристальный взгляд, словно пытаясь выпытать какую-то тайну, которая скрывалась под спокойной безмятежностью его лица.

А потом она вдруг воскликнула:

— Я вам нежеланна, да? Вы меня не хотите!

— Я этого не говорил, — ответил Лусиус.

— Но это же очевидно! — выкрикнула Барбара Каслмейн. — Я приехала сюда, я сказала вам о своих чувствах к вам, а вы отсылаете меня обратно в Лондон!

— Я забочусь о благополучии вашей светлости.

Барбара издала вопль ярости.

— Ни о чем таком вы не заботитесь! Вы отвергли меня! Вы разбойник, вор, изгой, человек, с которым не стала бы иметь дела ни одна приличная женщина!

— Именно об этом я только что вам напомнил, — отозвался он, нисколько не смущенный ее яростью.

— Но это не правда! — Ее настроение внезапно изменилось. — Вы же не какой-то низкорожденный бродяга, вы маркиз Стейверли, носитель благородного имени и высокого титула! Мы говорим как равные — вы и я, — и все же вы меня отвергли! Вы отсылаете меня прочь, потому что вы меня не хотите. Я здесь в такой же безопасности, как в женском монастыре. Мне ничто не угрожает рядом с вами, лорд Стейверли?

Неужели ваш мужественный вид — это только притворство?

Барбара явно старалась его оскорбить, однако Лусиус оставался невозмутим.

— Вы устали, — заметил он. — Скоро вы обо всем забудете. Давайте оба забудем прямо сейчас об этой ночи и о нашей встрече.

— Но я не желаю ни о чем забывать! Я хотела с вами встретиться и именно для того сюда приехала, В вас есть все то, что я искала в Рудольфе — и не находила. Вы так же красивы и привлекательны, как тот мужчина, которому я когда-то отдала мое сердце. Я могла бы полюбить снова, и на этот раз моя любовь была бы совсем другой, потому что я успела многое узнать.

— Но зачем вам меня любить? — спросил Лусиус. — Вы сами не знаете, что говорите! Позвольте мне уговорить вас ехать домой. Даю вам слово: это было бы осмотрительно.

— А когда это я поступала осмотрительно? Вам так легко от меня не отделаться. Не может быть, чтобы вы на самом деле хотели меня отвергнуть! Дело отчасти в вашем рыцарстве, а отчасти — в желании оставаться незамеченным, потому что вы ведете опасную жизнь.

— Думайте что хотите, но, право, вам лучше было бы уехать и больше не говорить со мной о подобных вещах.

— А если я откажусь?

Барбара приблизилась к нему, а потом неожиданно обняла за шею. Ее губы, горячие, обжигающие, прижались к его губам. Секунду он медлил, но почти тут же осторожно, но решительно Лусиус снял ее руки со своей шеи и отстранился.

— Вы вынуждаете меня говорить прямо, — негромко произнес он. — Я люблю другую. Ту, кого при иных обстоятельствах попросил бы стать моей женой.

Ярость, вспыхнувшая в глазах Барбары, и бешено искривившийся рот мгновенно превратили ее в исчадие ада. Казалось, она сотрясается всем телом. Ее страсть и желание в долю секунды перешли в яростный, неукротимый гнев. Ее руки сжались так, что побелели костяшки пальцев. Она топнула ногой, и темные локоны взметнулись вокруг ее лица.

— Будьте вы прокляты! — бушевала она. — Чтобы вы сотворили со мной такое! Вы единственный! Вы мне за это заплатите. Я добьюсь, чтобы вас повесили на ближайшей виселице, а сама буду стоять под ней и хохотать. Слышите? Я буду хохотать! А потом вас четвертуют, и ваша голова, позеленев от плесени, будет торчать на колу у Тауэра! А я буду ездить мимо и насмехаться над вами. Я ненавижу вас сильнее всех на свете и клянусь всем святым, что за это вас ждет смерть.

Но Лусиус, наблюдая эту вспышку ярости, оставался совершенно бесстрастен. В его взгляде появилась даже какая-то грусть, отчего он перестал быть таким суровым. Только когда она замолчала, чтобы перевести дух, потому что совсем охрипла, он тихо сказал:

— Не сомневаюсь, что все это когда-нибудь случится. Но пока, если вы не желаете удалиться, я вынужден вас оставить.

Вам следовало бы послушать моего совета и уехать отсюда немедленно, пока я еще здесь. В этих лесах я не единственный разбойник, и найдутся такие, которые не будут испытывать почтения ни к вашей особе, ни к вашему имуществу.

Ярость Барбары уже немного остыла, и она вдруг вздрогнула, может, вняв предостережениям Лусиуса. Они вернулись к входу в разрушенную часовню. Чуть поодаль, на дороге, Барбару терпеливо дожидались ее лошади и слуги, которые слишком привыкли к странностям ее светлости, чтобы удивляться тому, что их заставили работать всю ночь почти до рассвета.

При появлении Барбары один из слуг спрыгнул с козел и открыл дверцу кареты. Барбара приостановилась — впервые с того мгновения, как ушла от Лусиуса, — и обнаружила, что он идет следом за ней. На ее лице мелькнуло странное выражение, которое можно было принять за боль поражения, но уже в следующую секунду, увидев его четкие красивые черты, высокий умный лоб и глубоко посаженные глаза, она сжала губы, словно ей трудно было сдержать новую вспышку гнева. Подобрав пышные юбки, она сбежала по пологому склону к своей карете и села в нее.

Лакей оглянулся, проверяя, не следует ли ему забрать и Лусиуса, а потом закрыл дверцу и поднялся на козлы. Ни он, ни кучер не удивились при виде джентльмена, появившегося со стороны развалин вместе с ее светлостью. Они привыкли к тайным свиданиям и встречам в весьма странных местах и только радовались возможности вернуться наконец в город.

Лусиус стоял с непокрытой головой, освещенный лунным светом, и Барбара подалась вперед, чтобы в последний раз взглянуть на него. И тут, похоже, его спокойствие все-таки заставило ее потерять самообладание. Она высунулась в окно и прокричала:

— Вы еще пожалеете, когда узнаете, что случилось с вашей кузиной Теей. Она не для вас!

Ее последние слова почти заглушило звонкое щелканье кнута. Кучер погнал лошадей вперед. Однако Барбара была удовлетворена: ее последние слова вывели Лусиуса из равновесия, чего не могли сделать никакие другие, сказанные ею в этот вечер. Он поспешно шагнул вперед, а на его лице отразилась глубокая тревога. Лусиус даже поднял руку, словно собираясь остановить карету, но он опоздал. Барбара умчалась прочь. Сказав себе, что ей все же удалось взволновать его, она откинулась на сиденье и попыталась рассмеяться.

Однако смех, сорвавшийся с ее губ, был отрывистым и резким и странно напоминал рыдание. Потом Барбара достала из-за пояса носовой платок и сначала приложила его к глазам, а потом изорвала тонкую ткань и драгоценное кружево на мелкие клочки.

— Это его ранило! — проговорила она вслух. — Пусть знает, каково бывает тем, кто предпочитает мне эту бледную куклу!

Но мысль о том, что Лусиус тревожится из-за другой женщины, служила плохим утешением. Она не утишила боль, стиснувшую грудь, не прогнала ощущение, что ее отвергли и унизили. Это чувство было таким острым, что все тело ее ныло, словно удар, который он нанес ей, был не моральным, а физическим.

Барбара не могла поверить, что разбойник отверг ее, первую красавицу Англии. Нет, это, конечно, ошибка! И в то же время Барбара знала, что никакой ошибки не было. Она до сих пор помнила, какими холодными и неподвижными остались его губы, когда она к ним приникла. В ту минуту она убедилась в том, во что отказывалась поверить раньше: она его не привлекала! Она столкнулась с мужчиной, который остался неуязвим для ее чар, не поддался на ее лесть и уловки, перед которыми еще не мог устоять никто.

И в этот момент, впервые в жизни, Барбара испугалась старости. До нее еще было далеко, но она догадывалась: тогда она почувствует то же, что почувствовала этой ночью. Наступит время, когда мужчины будут проходить мимо нее и она уже не сможет выбирать себе любовников. Ей придется опускаться все ниже и ниже, пока ее подарки не станут цениться дороже, чем благосклонность той, которую когда-то ставили выше всех сокровищ королевства.

Она подумала о короле и о том, какую власть она над ним имеет, о тех мужчинах, которые по-прежнему обивают пороги ее апартаментов, умоляя об одном прикосновении руки, об одном взгляде ее ярких синих глаз.

Как часто она смеялась над ними и угрожала приказать лакеям не пускать их больше, потому что они надоедают ей.

Что почувствует она, когда никто не будет больше дожидаться в ее гостиной, а ее место рядом с королем займут молодые красавицы? Хотя Карл вернулся к ней после своей женитьбы, это не означало, что он вечно останется ее покровителем.

Мужчины не хранят верность из одного только чувства благодарности: они верны до тех пор, пока какая-то женщина кажется им более красивой и желанной, чем другие. На секунду Барбаре показалось, что ледяная рука прикоснулась к ней.

То была рука Времени.

Словно заглядывая в будущее, она ясно увидела лица тех, что будут ее соперницами. Она видела их так явственно, словно они сидели рядом с ней в карете, которая громыхала по каменистой дороге, — женщины, которых полюбит Карл. Им достанутся подарки, деньги и власть, которые пока принадлежат ей одной.

Барбара знала, что будет бороться, приложит все силы, чтобы удержать внимание ветреного короля. Но время отнимет у нее красоту, а с ней и власть. И начало этому положено сегодня, когда мужчина отказал ей, потому что любит другую женщину. Он сказал ей, что она не знает того, что есть самое прекрасное и лучшее в любви. И он дал ей совет, которому она не намерена была следовать, хотя и понимала, что совет этот верный и правильный. Она будет добиваться того, чего желает, будь то мужчина, драгоценное украшение или просто какое-то лакомство. Добиваться с жадностью и алчностью, которые не знают преград. И все потому, что ее тело — пусть и прекрасное — всегда будет повелевать ее разумом.

Барбара возненавидела Лусиуса яростно, жгуче, и ненависть пылала в ней, как лихорадка. Она понимала, что желала его так, как не желала прежде еще ни одного мужчину, даже Филиппа Честерфилда.

Ее снедало томительное желание, заставлявшее весь мир казаться пустым и бессмысленным из-за того, что она не познает близости с ним, не будет принадлежать ему. Впервые в жизни Барбара познала боль неутоленной страсти, и эта боль навсегда оставила в ее душе шрам и терзала ее до самой ее смерти.

Лусиус стал первым мужчиной, который ей не достался.

Их будет еще немало, но ни один не причинит ей такой острой боли, как та, которую она испытала в те первые минуты, когда карета отъезжала от развалин часовни. Постепенно жар желания начал спадать, но томительная боль не проходила еще долго после того, как она застыла в холодной неподвижности, продолжая сжимать в руках обрывки платочка.

Карета проехала уже около пяти миль. Они двигались довольно быстро: за время ожидания лошади успели отдохнуть, и к тому же им не терпелось вернуться домой, в свои стойла.

Вдруг резкий толчок сбросил Барбару на пол кареты: лошадей резко осадили, заставив карету остановиться. Отрывистый приказ заставил кучеров поднять руки над головой. Выглянув из кареты, Барбара увидела разбойника, который сидел на черном жеребце, наставив пистолет со взведенным курком прямо на нее.

Она поднялась с пола и только через несколько секунд сообразила, что разбойник — это Лусиус. На нем снова была полумаска, но Барбара узнала его по кружевному белому жабо, которое послужило источником его прозвища. Узнала она и твердые очертания подбородка, и решительную складку губ, к которым она так недавно прижимала свои губы.

— Что вам нужно?

В обычное время она произнесла бы это вызывающе, но на этот раз горло у нее перехватило.

— Выходите! Я хочу с вами поговорить.

Он продолжал сидеть в седле и только убедившись, что она ему повинуется, спешился, продолжая держать ее на прицеле. Она отошла от кареты, и дверца за ней закрылась.

— Что вам нужно? — повторила она свой вопрос.

— Прикажите вашим людям подождать, пока не закончится наш разговор.

— Зачем мне делать?

— Затем, что я так сказал. И побыстрее. Нельзя терять время.

Все еще недоумевая, но постепенно успокаиваясь и чувствуя себя уверенней, Барбара отдала своим людям нужный приказ и насмешливо посмотрела на Лусиуса.

— Что теперь? Я, конечно, готова вам повиноваться.

Он не обратил внимания на ее насмешливый тон и только отрывисто бросил:

— Отойдите от кареты на насколько шагов. Я не хочу, чтобы наш разговор слышали ваши слуги.

Когда они отошли на достаточное расстояние, она стремительно повернулась к нему.

— Итак? Вы пожалели о том, что отослали меня?

— Я последовал за вами совсем по другой причине. Уезжая, вы упомянули мою кузину Тею. Где она и что должны были означать те последние слова, которые вы мне крикнули?

— А, так вам любопытно это знать! — с издевкой отозвалась Барбара. — Но вы от меня больше ничего не услышите.

Не сомневаюсь, что рано или поздно новости до вас дойдут.

— Немедленно говорите, что вы имеете в виду! — потребовал Лусиус.

— А если я откажусь?

— Тогда я вас подстрелю, — ответил он, угрожающе поднимая пистолет.

— Но если вы убьете меня, это вам не поможет! — улыбнулась Барбара. — Вы все равно не узнаете, что происходит с вашей кузиной.

— Я не стану вас убивать, леди Каслмейн. Не в моих привычках убивать кого бы то ни было, если они не настолько предались мерзости и пороку, что мир без них становится лучше. Не мне вас судить, однако я должен заботиться о кузине Tee. Она дороже мне, чем сама жизнь, дороже, чем законы рыцарства, которые я усвоил с детства и которые требуют вежливого обращения с дамами. Как я уже сказал вам, я готов на крайность. Если вы не скажете мне, что происходит с моей кузиной, я выстрелю так, чтобы вас ранить. Вы сказали, что ваши люди не вооружены, так что вы не сможете ничего сделать, чтобы меня остановить. Вы не умрете, леди Каслмейн, но у вас появится шрам, а шрамы прекрасной женщине не к лицу. Например, длинный шрам на белом плече…

— Вы не посмеете! — вскрикнула Барбара, но, казалось, Лусиус ее даже не слышал.

— И женщина, лишившаяся пальца, тоже становится объектом жалости. Вас будут жалеть, леди Каслмейн. Не думаю, чтобы вам это понравилось.

— Я ничего вам не скажу. И я не верю, что вы сделаете то, чем угрожаете!

Барбара смело бросила ему эти слова, но в ответ Лусиус поднял пистолет и наставил его на белое плечо, видневшееся в глубоком вырезе вечернего наряда.

Прицелившись, он спокойно начал считать:

— Раз… два…

Казалось, его палец начал нажимать на спусковой крючок.

Барбара тихо застонала.

— Будьте вы прокляты! — крикнула она. — Ну, раз уж вы так хотите узнать, то, надеюсь, это вам понравится: сейчас ее венчают с Рудольфом. Ему нужны ее деньги, а она выйдет за него замуж, чтобы он смог жить в Стейверли и восстанавливать поместья. Надеюсь, это известие вас порадует, лорд Стейверли. А вас в самом скором времени повесят, чего вы и заслуживаете.

— Где Рудольф женится на ней?

Его вопрос оборвал мстительные угрозы Барбары. На мгновение у нее была мысль отказаться отвечать, но потом она увидела, что смогла его больно ранить, и в приливе торжества Барбара забыла об осторожности и о просьбе Рудольфа никому ничего не рассказывать.

— Их свадьба идет в церкви Стейверли. Вас это радует?

Эта церковь должна была принадлежать вам. Не будь вы изгоем и преступником, за голову которого назначена награда, вы сами могли бы венчаться с ней в этой церкви!

Последние слова Барбара уже кричала во весь голос, иначе Лусиус их не услышал бы. Его уже не было рядом с ней.

Как только она назвала ему место, где должна была состояться свадьба Теи, он вскочил в седло и, подобрав поводья, пришпорил своего жеребца. Проскакав мимо Барбары, он даже не взглянул на нее.

Зато она смотрела вслед летящему галопом коню, пока он не скрылся из виду в тени деревьев.

А потом на ее губах медленно появилась горькая улыбка.

Луна уже почти исчезла, и первые бледные лучи рассвета тронули небо на востоке. До Стейверли далеко. Лусиус опоздает!

Глава 14

Королева сделала последний стежок в вышивке и подняла ее, чтобы показать Tee.

— Красиво получилось, правда, леди Пантея? — спросила она.

— Очень красиво, мадам! — воскликнула Тея. — Рукоделие вашего величества просто чудесно. Сомневаюсь, чтобы в Англии нашлась хоть одна женщина, которая умела бы делать такие крошечные стежки.

— Меня учили монашки в Португалии, — с улыбкой сказала королева.

Она сложила вышивку, а потом, словно мысль о добрых женщинах, которые учили ее, заставила ее обратиться к вещам более возвышенным, она подняла взгляд на изображения святых, висевшие по стенам ее комнаты, и губы ее зашевелились, шепча молитвы.

Тею всегда поражало, как просто и скромно обставлены покои королевы, тогда как при дворе только и говорили о той роскоши, что царила в апартаментах леди Каслмейн. Но все знали, что королева никогда не докучала супругу просьбами о подарках и не выражала желания получить в свое распоряжение что-нибудь из пышной обстановки парадных покоев. Ей было достаточно картин на сюжеты Священного Писания, молитвенников на столике у кровати и кропильницы со святой водой над постелью. Про себя Тея даже думала, что королева по-своему гордится своим отличием от других дам, которые добивались расположения ее мужа.

Как большинство некрасивых, но обаятельных людей, королева казалась то удивительно привлекательной, то совсем неинтересной. Тея с удовольствием отметила, что сегодня маленькая королева выглядела удивительно хорошо. Отложив вышивку, она начала переодеваться к ужину с его величеством.

Камеристки принесли ей на выбор несколько нарядов, но королева колебалась и раздумывала, какие драгоценности можно будет надеть к каждому из платьев. Среди них было платье из узорчатого белого атласа с нижней юбкой из малинового кружева, к которому можно было надеть ожерелье из рубинов, свадебный подарок от родственников из далекой Португалии.

Это платье Tee нравилось больше всего: малиновый цвет удивительно шел темноглазой и темноволосой королеве, а Тее очень хотелось, чтобы королева этим вечером выглядела как можно лучше, потому что король известил ее о том, что ужин предполагается в узком кругу, в присутствии минимального количества придворных.

Тея понимала, что именно в такие моменты у королевы появлялась возможность завоевать привязанность мужа, показать ему, насколько она во многих отношениях превосходит Барбару Каслмейн, хотя, конечно, красота Барбары не имела себе равных не только в придворных кругах, но и во всей стране.

Ее улыбка мгновенно покоряла сердце любого мужчины, и даже толпы простонародья, возмущенные рассказами о ее расточительности и жадности, приветствовали ее, стоило ей улыбнуться им из окна кареты. Ее можно было сравнить с волшебницей Цирцеей.

Но королева обладала множеством чудесных свойств, которые король любил и уважал. Она была остроумна, а Карл обожал смешное, кстати, Барбара была почти лишена чувства юмора. Королева была добродушна и мила, тогда как Барбара — вспыльчива, и ее припадки гнева становились все более частыми. Королева держалась с достоинством и сдержанностью, подобающими ее положению, а Барбара порой вела себя не лучше базарной торговки или шлюхи из таверны.

— Выберите белое с малиновым, мадам, — сказала Тея, видя, что королева склоняется к платью из коричневой и оранжевой парчи, в котором ее кожа казалась желтой и тускнел блеск глаз.

Придворный этикет требовал, чтобы она не высказывала своего мнения, пока ее не спросят, но Тея произнесла это, повинуясь искреннему душевному порыву, и королева, оценив его, ласково проговорила:

— Ваш вкус безошибочен, леди Пантея. Я сделаю так, как вы советуете.

Когда камеристки унесли другие платья и королева с Теей остались одни, королева проговорила с легкой грустью:

— Думаю, не слишком важно, что я надеваю. Я не красавица и прекрасно это знаю.

В ее голосе звучала такая наивная печаль, что у Теи на глаза навернулись слезы.

— Ах, мадам, вы не должны так говорить! — воскликнула она. — Красота бывает разная. Доброта сердца и благородство мыслей вашего величества придают вашему лицу высшую красоту, красоту души.

Королева была, видимо, тронута этими словами, хотя и покачала головой, словно сомневаясь в словах Теи.

— Вы верны и преданны мне, леди Пантея, и я очень обязана вам и вашей двоюродной бабушке за доброту и преданность, которые вы выказывали мне с момента моего приезда в Англию.

— Для меня большая честь служить вам, мадам, — совершенно искренне заверила Тея.

— Нам приятно ваше присутствие в Уайтхолле, и сейчас я могу со всей откровенностью сказать вам, как я рада, что злобное и страшное обвинение, выдвинутое против вас, было опровергнуто.

— Благодарю вас, мадам, — отозвалась Тея.

— Вам пришлось нелегко, — мягко добавила королева. — Вы бледны, леди Пантея, а под глазами у вас появились черные круги, которых не было, когда я приехала в Уайтхолл.

Тея почувствовала, что наступил удобный момент: она могла сейчас поведать королеве о том, что таилось в ее душе. Тея думала об этом еще до суда, после того, как предупредила Лусиуса о том, что его хотят арестовать. Она понимала, что Рудольф не оставит своих попыток. Хотя ей легче было бы обратиться к королю, она опасалась, что Карл не пожелает ее выслушать. Его резкое замечание во время их катания в парке и встречи с сэром Филиппом подтверждало ее опасения.

Но Тея не сомневалась, что королева выслушает ее внимательно и участливо. Хотя Екатерина была очень молода, ум у нее был не по годам зрелым. Тея была уверена, что ни одна мольба о помощи не останется без ее внимания, если только в ее силах будет что-то сделать.

Девушка решила, что более удобного случая может никогда не представиться: она редко оставалась с королевой наедине, да и сегодня они оказались вдвоем случайно.

Бросив взгляд на часы, стоявшие на столике у кровати королевы, Тея поняла, что у нее есть около пяти минут. Не колеблясь, она поспешно проговорила:

— Мне нужно сказать вам нечто чрезвычайно важное, мадам. Смею ли я просить, чтобы ваше величество меня выслушали?

— Конечно же, я вас выслушаю! — ответила королева. — Давайте сядем у окна.

Она прошла через комнату к двум мягким стульям с бархатными сиденьями и высокими спинками. Они стояли так, чтобы можно было любоваться садом за окном. Тея последовала за королевой, со страхом думая, что не сможет рассказать свою историю достаточно убедительно. От того, как прозвучит ее рассказ, будет зависеть жизнь Лусиуса! Она вдруг почувствовала, что не находит слов, только испытывает мучительную боль в сердце, которое молило о том, чтобы ее возлюбленный получил прощение и смог занять в обществе место, принадлежавшее ему по праву рождения.

Наверное, тревога Теи ясно отразилась на ее лице, потому что королева ласково коснулась ее руки и проговорила:

— Расскажите мне все, как получится, милая. Мне прекрасно известно, как трудно быть красноречивой, когда просишь о чем-то особенно важном для тебя. Но слова — это лишь оболочка для наших чувств. Говорите же, я все пойму. И как можно проще, потому что порой мне все еще трудно понимать по-английски.

И в эту минуту к Tee вернулся дар речи. Опустившись на одно колено у стула королевы, она открыла ее величеству свое сердце. Она рассказала все, что знала о Лусиусе, о том, как он дважды спас ее саму, как спасал от эшафота и ссылки тех, кого несправедливо обвиняли в преступлениях, которых они не совершали. Если королева порой и не понимала слова Теи, бледное лицо девушки, ее умоляющий взгляд были достаточно красноречивы и убедили бы и гораздо более недоверчивого слушателя в том, что она просит за достойного человека.

Когда Тея закончила свой рассказ, по ее щекам текли слезы, но широко раскрытые глаза с мольбой были устремлены на королеву, и руки умоляюще сложены.

— Я рассказала вам все это, мадам, надеясь, что вы согласитесь поговорить с королем. Это правда, которая мне известна. И я уверена в том, что, какие бы проступки ни совершал кузен Лусиус, он оставался верным и порядочным. Во всей стране не найдется человека, который был бы так же предан его величеству.

Королева тихо вздохнула и, подавшись вперед, погладила золотистые локоны Теи.

— Я вижу, как много это для вас значит, милая, — сказала она. — Вы его любите, да?

— Всем сердцем и душой! — просто ответила Тея.

— И если бы вы могли выйти за него замуж, то сделали бы это?

— Я босиком пошла бы за ним на край света, если бы только он меня позвал. Я люблю его, мадам. А он любит меня.

И эта любовь так прекрасна, что может быть дарована только Богом.

Королева снова вздохнула. По ее лицу вдруг пробежала тень, и Тея поняла, что она вспомнила о своей безответной любви к королю. С видимым усилием королева заставила себя думать о том, как помочь Tee.

— Я посмотрю, что можно будет сделать, — сказала она. — Как вы прекрасно понимаете, это нелегко. Но когда мне представится удобный случай и его величество будет готов меня выслушать, я расскажу ему все, что сегодня услышала от вас.

Тея поцеловала руку королевы.

— Как мне вас благодарить, мадам? — прошептала она.

— Благодарить меня можно будет тогда, когда что-то получится сделать, — ответила королева. — Думаю, что в любом случае его величество будет восхищен вашей преданностью лорду Ста… как вы произносите это имя?., лорду Стейверли?

— Да, мадам, лорд Стейверли, — подтвердила Тея.

Она хотела было добавить еще что-то, но в эту минуту в дверь постучали, и одна из камеристок внесла в комнату кувшин с ароматной водой для ее величества.

Пора было уходить. Еще раз прижавшись губами к руке Екатерины, Тея низко присела, а потом пошла к двери, уступая место фрейлинам, которые, поклонившись королеве, приступили к своим обязанностям. Королева негромко сказала:

— Я не забуду о том, что вы мне говорили, леди Пантея. И мы обе должны вспоминать об этом в наших молитвах.

Тея поняла, что этими словами ее величество хотела утешить и ободрить ее. Она чувствовала горячую благодарность и глубокую симпатию к молодой супруге Карла. Королевская корона тяжелым грузом лежала не на ее голове, а на ее сердце: она любила человека, надевшего ей на палец свое кольцо, и в отличие от большинства женщин, приближенных ко двору, была бы счастливее, если бы он был не королем, а простым дворянином.

Тея вернулась в апартаменты леди Дарлингтон и, как и ожидала, нашла графиню на кушетке с открытой книгой на коленях. Однако глаза ее были закрыты: старая дама спала.

Тея прекрасно знала, что леди Дарлингтон неизменно открывала какой-нибудь томик с видом женщины, которая намерена провести несколько часов за чтением ученого трактата.

Однако не успевала она дойти до конца первой страницы, как глаза у нее закрывались, и она мирно засыпала. Книга оставалась лежать у нее на коленях, открытая на той же странице, что и накануне или днем раньше.

Приход Теи потревожил леди Дарлингтон, ее веки затрепетали, глаза медленно открылись.

— Вы хорошо отдохнули, тетя Энн? — спросила Тея.

— Я читала, — ледяным тоном ответила графиня. — Я закрыла глаза всего на секунду.

Тея попыталась напустить на себя виноватый вид, но глаза ее весело блестели.

— Мне очень жаль вам мешать, тетя Энн, но нам пора переодеваться к обеду. Вы не забыли, что сегодня вечером мы обедаем у леди Хайд?

— Конечно, не забыла! — возмутилась леди Дарлингтон, хотя на самом деле Тея не ошиблась. — Ведь леди Хайд дает обед специально в нашу честь!

— Надеюсь, гостей будет немного, — проговорила Тея. — Все будут расспрашивать меня о Ньюгейте, но, право, у меня нет желания снова вспоминать об этом.

— Ты сейчас в моде, — сухо заметила леди Дарлингтон. — Сегодня у нас с визитом были не меньше пятнадцати человек.

Это меня особенно забавляет, когда я вспоминаю, что, пока тебя не было, засвидетельствовать свое уважение пришли всего с полдюжины знакомых, да и те сделали это почти тайком, стараясь, чтобы их никто не увидел.

— Да, во дворце, видимо, заверения в дружбе и привязанности немногого стоят, — улыбнулась Тея.

— Сегодня там будет Рудольф, — заметила ее двоюродная бабка. — По крайней мере он был верен: пока ты была в тюрьме, он приходил сюда почти каждый день.

— Его побуждения вполне понятны, — довольно резко отозвалась Тея. — Не думала, что он будет там этим вечером, иначе я попросила бы вас отказаться от приглашения.

— С какой это стати? Тебе вовсе не обязательно бегать от Рудольфа или бояться встретиться с ним. Если ты не хочешь выходить за него замуж, скажи ему об этом твердо и окончательно.

— Но он не желает принимать моего отказа, — вздохнула Тея. — Ему нужны мои деньги, тетя Энн, я в этом совершенно уверена. И он не питает ко мне особой любви, сколько бы он ни клялся в искренности своих чувств. Я видела, как он смотрит наледи Каслмейн, и прекрасно знаю, что его влечет к ней.

— Мужчина может любить одну женщину, а желать другую, — возразила леди Дарлингтон. — Однако у меня нет особого желания видеть тебя замужем за Рудольфом. Что-то в нем внушает мне недоверие. Не могу точно определить, что именно.

Тея могла бы рассказать об этом графине, однако заставила себя промолчать. Ее опекунша была очень немолода.

Она только расстроилась бы и встревожилась, узнав, что Лусиус жив, но находится в опасности. Пока лучше оставить старую графиню в неведении. Слишком непростой была истина.

Оставшись одна у себя в спальне, Тея печально подумала, как хорошо было бы, ничего не скрывая, объявить о своей любви к Лусиусу! Tee казалось, что тогда ей стало бы намного легче. Она ненавидела ложь, ей противно было делать вид, будто она не знает, кто такой Белогрудый и почему он пришел ей на помощь. Каждый раз она чувствовала себя предательницей, хотя и понимала, что иначе поступать нельзя.

С тяжелым вздохом Тея занялась выбором туалета к сегодняшнему вечеру. У нее не было особых причин стараться выглядеть как можно лучше, однако, одевшись, она вынуждена была признаться Марте и себе, что получилось отлично.

Марта принесла ей платье, которое закончила шить только утром, и настояла, чтобы Тея надела именно его, хотя сама Тея протестовала и говорила, что оно слишком нарядно для обеда у леди Хайд.

— Я шила его, миледи, все время, пока вы были в тюрьме, — заявила Марта. — Наденьте его ради меня: мне так хотелось увидеть вас в нем!

Тея выполнила ее просьбу и, глядя в зеркало, поняла, что это платье оказалось самым удачным из ее нарядов. Оно было сшито из белого атласа, мягкого, как шелк, такого тонкого и послушного, что он идеально облегал фигуру, подчеркивая безупречные линии груди и талии девушки, и мягкими складками спускался до пола, ложась поверх нижних кружевных юбок, таких легких и нежных, что они казались творением фей, а не человеческих рук.

Кружевом были отделаны рукава и глубокий вырез лифа и обшит тончайший носовой платочек, который Марта вложила ей в руку. Этот платок напомнил Tee о другом, похожем, который теперь хранился на груди ее любимого.

У Теи не было роскошных украшений, которые можно было бы надеть к этому платью. Вместо этого она приколола к волосам две белые розы, а еще одну закрепила в кружевах на груди. Их аромат заставил ее вспомнить о розах Стейверли, и она вдруг почувствовала, как стосковалась по дому, и поняла, что придворная жизнь мало ее привлекает. На короткое время эта жизнь могла показаться веселой, интересной и волнующей, однако Тея предпочла бы оставаться в поместье, где вместо королевских менестрелей пели птицы, а воздух наполняли ароматы цветов и трав, а не экзотических духов, которые Карл заказывал во Франции и которые вошли в моду среди придворных.

Ей хотелось жить в Стейверли, но не одной, и при этой мысли Тея ощутила внезапную боль. Даже в Стейверли не видать ей счастья и покоя, если с ней не будет Лусиуса! Без него жизнь лишалась вкуса и интереса. Она принадлежала ему, и ничто без него ей не было нужно.

При этой мысли глаза ее наполнились слезами. Каким невыносимым станет будущее, если они с Лусиусом не смогут быть вместе! Однако Тея сказала себе, что не имеет права предаваться печали. Она еще раз взглянула в зеркало, но вся прелесть и нежная красота нового наряда ее не радовали. Тея подумала только, что хотела бы показаться в нем Лусиусу.

Голос леди Дарлингтон окликнул ее из коридора. Тея поспешно взяла подбитый мехом плащ, поцеловала Марту в щеку и выбежала из комнаты. До апартаментов леди Хайд было совсем недалеко, но они шли туда довольно долго, потому что в переходах им во множестве встретились гости и друзья. Каждый считал нужным остановиться и поздравить Тею с обретением свободы Тея отвечала совершенно механически, мысли ее были далеко Это настроение не прошло и тогда, когда обед закончился и старшие гости уселись за карточные столы, а Тея, дочери леди Хайд и несколько молодых джентльменов ушли развлекаться в соседнюю комнату.

Только там Тея немного развеселилась. Она была достаточно юной, чтобы увлечься играми, которые недавно вошли в моду при дворе.

Было уже далеко за полночь, когда леди Дарлингтон собралась уходить. Вставая из-за карточного стола и с довольным видом забирая свой выигрыш, она услышала звонкий смех Теи в соседней комнате и призналась леди Хайд, как она рада тому, что девочка повеселела.

— Ей пришлось пройти через такое испытание!

— Это верно, — кивнула леди Хайд. — Такие переживания оставляют глубокий след, который трудно стереть.

Так разговаривали, сидя на диване, две старые леди Только после двух часов ночи Тея заметила, как уже поздно, и с виноватым видом поспешила найти свою двоюродную бабушку.

— Тетя Энн, почему вы не сказали мне, что пора идти домой? Вы, должно быть, совсем измучились. Мне стыдно, что я так долго не давала вам пойти спать!

— Мне приятно было видеть, как ты веселишься, милая, — ответила леди Дарлингтон.

— Мы много смеялись, — подтвердила Тея Щеки у нее разрумянились, глаза блестели. — Это, конечно, ребячество, но так забавно — Можно мне проводить вас в ваши апартаменты, тетя Энн, если вы собрались уходить? — спросил Рудольф.

Он говорил любезно и заботливо. Тея посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц.

Поведение Рудольфа в этот вечер ее немного удивило. Он не пытался поговорить с ней наедине, был дружелюбен и незаметен, искренне веселился вместе со всеми и не проявлял обычной назойливости, что так раздражало Тею. Она даже на мгновение усомнилась, не ошиблась ли она в нем. Или, может быть, она перестала его интересовать? Но вспомнив его отношение к Лусиусу, Тея почувствовала, что прежнее недоверие вернулось к ней.

— Спасибо, кузен Рудольф, но мы и сами не заблудимся, — сказала она, прежде чем графиня успела ответить.

Он смущенно отошел.

Спустя полчаса они уже были в своих комнатах. Поцеловав леди Дарлингтон, Тея прошла к себе в спальню и не раздеваясь села у окна, глядя, как лунный свет играет на глади вод Темзы. Она вспоминала другую лунную ночь, когда пять лет назад Лусиус освободил ее от уз страшного замужества.

Где проводит Лусиус эту ночь? Падает ли на него свет луны?

Может быть, ночует просто в лесу, а может, снова вернулся в Стейверли, бросая вызов властям, посмевшим изгнать его из его родного гнезда.

Тея так глубоко погрузилась в свои мысли, что не сразу услышала тихий стук в дверь своей спальни. Стук повторился снова, и на этот раз Тея, услышав его, пригласила стучавшего войти.

К ее изумлению, в дверях появился лакей, который только недавно поступил на службу к ее двоюродной бабке. Тея решила, что он просто еще не знает, что известия ей следует передавать через Марту.

— В чем дело, Томас? — холодно спросила девушка.

— Записка, миледи. Мне было ведено передать ее вам в руки.

Слова укора замерли у Теи на губах. На секунду она вообразила, что записку прислал Лусиус. Тогда Томас поступил правильно, передав письмо прямо ей.

Дрожащими пальцами она развернула листок, и радость ее мгновенно сменилась глубоким разочарованием. Почерк был не Лусиуса, да и в конце записки стояло другое имя.

Мне необходимо немедленно с вами увидеться. Это чрезвычайно важно и касается Лусиуса.

Рудольф.

Тея дважды перечитала эти несколько фраз. Потом встала и спросила Томаса, ожидавшего у дверей:

— Где тот джентльмен, который дал вам эту записку?

— Он у дверей апартаментов, миледи.

— Попросите его войти.

— Я предлагал ему, миледи, но он ответил, что это будет неразумно в такое позднее время. И все-таки ему совершенно необходимо переговорить с вами наедине.

Тея колебалась. Такая просьба выглядела очень странно, но в последнее время происходило немало странных вещей.

Может, Рудольф хочет сказать ей нечто такое, чего леди Дарлингтон знать не следует. Она взяла плащ и снова набросила его себе на плечи. Она переговорит с ним у дверей, однако лучше, чтобы их никто не видел: Тея уже знала, с какой скоростью по дворцу распространяются сплетни.

Пройдя через апартаменты, Тея вышла за дверь. Рудольф ждал ее неподалеку. Увидев Тею, он направился к ней. В тусклом свете ей трудно было рассмотреть выражение его лица.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Вы должны немедленно отправиться со мной! — сказал Рудольф. — Лусиусу угрожает опасность, и я помог ему этой ночью бежать во Францию. Он хочет с вами попрощаться.

— Вы помогли ему? — недоверчиво переспросила Тея.

— Да. Он пришел ко мне с просьбой о помощи, а у меня есть друзья, которые смогут переправить его через пролив. Он хотел бы сам рассказать вам обо всем.

— Ничего не понимаю! — воскликнула Тея. — Почему он принял такое решение?

— Он попросил меня ничего не говорить вам. Я должен только привести вас к нему. Он здесь, в Лондоне. Ждет за городской стеной. Потом он сядет в лодку и поплывет к устью Темзы. Корабль должен уплыть утром, так что нельзя терять времени. Вы идете?

Тея застыла в нерешительности. Она не доверяла Рудольфу, но его слова звучали так убедительно! Подобного она совершенно не ожидала. Сначала она могла думать только о том, что Лусиус зовет ее, значит, необходимо идти к нему.

Не успела Тея ответить, Рудольф взял ее под руку и повел по коридору.

— Нас не должны видеть! — сказал он.

И как в ту ночь, когда Тея поехала в Стейверли, они бесшумно двинулись по переходам, прячась в тени, избегая столкновения с караульными и леди и джентльменами, которые возвращались в свои апартаменты. Поневоле Тея думала только о том, чтобы остаться незамеченной. Казалось, нетерпение Рудольфа передалось ей. Хотелось поскорее оказаться у дворцовых ворот. Как он шепнул ей, там их ждал экипаж.

Карета оказалась довольно невзрачная, с плохой обивкой.

Но, как только Тея опустилась на сиденье, лошади рванулись вперед.

— А теперь объясните мне, что все это значит, — потребовала она, когда колеса застучали по пустынным улицам, освещенным только светом луны.

— Мне нет нужды ничего вам объяснять. Очень скоро вы все узнаете сами.

Экипаж резко дернулся, так что Тею бросило к Рудольфу.

Она инстинктивно отодвинулась и постаралась забиться в угол кареты. В сущности, Рудольф прав. Разговоры с ним ничего ей не дадут. Лучше хранить молчание в ожидании встречи с Лусиусом.

Она вдруг осознала смысл слов Рудольфа: Лусиус уезжает во Францию! Тея ощутила такую боль, что у нее перехватило дыхание. Он уезжает, она больше никогда не увидит его! В ту же секунду Тея твердо решила, что отправится с ним. Если ему суждено стать изгнанником, она разделит его участь. По крайней мере они будут вместе. В эту минуту она не задумывалась над тем, как это осуществить, возьмет ли она с собой какие-то деньги и вещи, кроме той одежды, что сейчас была на ней. Все это казалось ей совершенно не важным.

Она любит его! Она так сильно любит его, что без него не сможет жить.

Экипаж выехал за пределы города, и лошади бешеным галопом понеслись по длинной дороге. Тея посмотрела в окно.

Освещенные луной луга, ни одного здания кругом.

— Вы же сказали, что Лусиус ждет нас за городской стеной! Где он? Сколько нам еще ехать?

— Еще немного, — ответил Рудольф, и Тея снова забилась в свой угол.

Что произошло? Почему Лусиус внезапно оказался в большей опасности, чем в эти последние пять лет? Внезапно в ней снова проснулись подозрения. Она повернулась к Рудольфу:

— Куда мы едем? Я настаиваю, чтобы вы мне сказали!

Минуту он молчал, словно обдумывая, что именно ей ответить, а потом сказал:

— Мы едем в Стейверли.

— В Стейверли? — переспросила Тея. — Но вы же сказали мне, что Лусиус ждет нас у городской стены! Что это значит?

— Мы не поедем в дом, — ответил Рудольф, — мы едем в церковь. Думаю, вы ее помните. Церковь за воротами парка. В детстве вы, должно быть, часто в нее ходили.

— Конечно, я в нее ходила, но почему мы едем туда? Неужели Лусиус прячется в церкви? Вы же сказали, что он в Лондоне?

— Если хотите знать правду, — проговорил Рудольф совсем другим тоном, — я понятия не имею, где сейчас Лусиус.

Может, в Лондоне, может, в Стейверли, а может, в тюрьме, где ему и место. Я ему не сторож.

— Не знаете? Тогда зачем я здесь? Куда мы едем? Я требую ответа!

Когда она замолчала, наступила тишина. Тишина столь зловещая, что она чуть не закричала от ужаса. Когда наконец Рудольф ответил ей, голос его звучал издевательски.

— Мы едем в церковь Стейверли, Тея, — сказал он, — где ты выйдешь за меня замуж, и мы раз и навсегда положим конец твоим сомнениям и девичьим колебаниям, которые мешали нам соединиться.

— Так это была ловушка! — воскликнула Тея. Ей хотелось закричать, ударить этого человека, который откинулся на спинку сиденья рядом с ней.

— Да, ловушка, но, согласись, весьма хитроумная. Ты вошла в нее совершенно спокойно, милочка. Я и не рассчитывал, что все пройдет настолько легко.

— Значит, Лусиусу опасность не угрожает!

Тея не смогла скрыть свою радость. Для нее было несказанным облегчением, что можно не бояться за его жизнь.

— Лусиусу угрожает та же опасность, которая угрожала всегда! — раздраженно ответил Рудольф. — Его везение когда-нибудь закончится. Рано или поздно его поймают. Но это не касается ни меня, ни тебя. Мы поженимся, Тея, и с помощью твоих денег я намерен вернуть Стейверли прежнее великолепие. Когда мы будем мужем и женой, думаю, король не откажется передать мне титул.

— Почему вы считаете, будто можете присвоить себе поместья, которые принадлежат Лусиусу?

— Мне дали понять, что если кто-то из членов семьи захочет поселиться в Стейверли и заняться восстановлением поместья, то юридических возражений против этого выдвигать не будут — при условии, что законный владелец не заявит свой протест.

— Если вы думаете, что я на такое соглашусь, вы просто сумасшедший! Вы пытались убить Лусиуса, чтобы завладеть тем, что принадлежит ему по праву рождения. Я ненавижу вас, кузен Рудольф. Ненавижу и презираю вас. И теперь, когда вы посвятили меня в ваш безумный план, извольте повернуть карету и отвезти меня обратно в Лондон.

— Неужели ты думаешь, что я это сделаю? Во-первых, у меня даже нет денег, чтобы расплатиться с кучерами. Я рассчитываю на то, что ты предоставишь мне все необходимое, богатая моя кузиночка!

— Я расплачусь с кучерами, но по возвращении в Уайтхолл.

— Неужели ты действительно надеешься, что я так легко откажусь от своих планов? А я ведь все очень тщательно спланировал, Тея. Ты не представляешь себе, что это такое — быть нищим, лишиться всего до последнего пенни и задолжать кредиторам тысячи фунтов. Они больше не желают ждать. Вот в каком положении я нахожусь сегодня, и именно поэтому мы должны обвенчаться. Когда я договаривался о нашей свадьбе, только один священник пошел на то, чтобы предоставить мне кредит. Я сказал этому старому дурню, что я четвертый маркиз Стейверли, и поэтому он согласился, что получит плату после церемонии бракосочетания. Набожные ростовщики в Лондоне даже облачения не наденут, пока не получат свои денежки.

Грубость, озлобленность делали Рудольфа совершенно другим человеком. От его вежливости, даже подобострастия, не осталось и следа. И это испугало Тею сильнее всего. Рудольф явно был абсолютно уверен в том, что все будет так, как он задумал. Этот человек шел на подлость, совершенно убежденный в успехе.

— Кузен Рудольф, вы должны меня выслушать, — тихо проговорила Тея. — Я не думаю, что вы действительно намереваетесь сделать то, о чем только что сказали. Тем не менее вы поставили меня в очень неловкое положение, когда увезли посреди ночи. Вы знаете, что стали бы говорить люди, если бы узнали об этом. Я могу только умолять вас поступить так, как подобает джентльмену, и вернуть меня под опеку моей двоюродной бабушки, причем как можно скорее. Я, в свою очередь, дам вам честное слово, что завтра ваш поверенный получит некую денежную сумму, или же ее можно внести на ваше имя какому-нибудь золотых дел мастеру. Я не знаю, каковы размеры ваших долгов, но уверена, что их можно было бы оплатить, и так, чтобы у вас еще что-то осталось.

— Какая щедрость! — с издевкой отозвался Рудольф. — Но у меня нет желания пользоваться твоей милостыней, кузина Тея! Я много раз просил тебя стать моей женой. И даже если не говорить о твоих деньгах и о том, что вы с Лусиусом влюблены друг в друга, эта идея мне нравится. Я не стану говорить, что люблю тебя; этим словом слишком злоупотребляют, особенно в тех кругах, где вращаемся мы с тобой, но я тебя хочу, Тея. Ты привлекаешь меня и внушаешь желание. Этого достаточно. Немало женщин считали меня хорошим любовником.

Не думаю, чтобы ты стала исключением.

— Как вы смеете говорить со мной подобным образом? Я уже говорила вам и повторяю снова: я не вышла бы за вас, даже если бы в мире, кроме вас, не осталось мужчин!

Рудольф расхохотался.

— Однако ты не лишена отваги! Это фамильная черта Вайнов. Думаю, нашим детям она тоже достанется. Милая моя, у тебя нет выбора. Ты выйдешь за меня замуж. Когда мы вернемся в Лондон, ты уже будешь моей женой.

— Я не выйду за вас! И не думаю, чтобы приходский священник из Стейверли, который знает меня с детства, позволил бы силой вести меня к алтарю.

— А мне и не придется вести тебя силой, — ответил Рудольф. — Ты пойдешь добровольно.

В его голосе прозвучала угроза. Несмотря на все усилия, голос Теи дрожал, когда она спросила:

— И… почему же?

В карете было слишком темно, чтобы разглядеть лицо Рудольфа, но Тея почувствовала, что он улыбается.

— А потому, милая моя, что, если ты не пообещаешь выйти за меня замуж по приезде к церкви Стейверли, я прямо сейчас остановлю карету и уведу тебя в лес. Кучерам обещана хорошая плата. Они не обратят внимания на твои крики. А я намного сильнее тебя, и я уже сказал: я тебя хочу, Тея. Ты станешь моей, дашь ты на то согласие или нет. Думаю, что после этого ты уже не будешь так решительно отказываться выйти за меня замуж.

— Вы не посмеете меня коснуться!

— Не посмею?

Он засмеялся и притянул Тею к себе.

Она вырывалась отчаянно, но безуспешно. Во время борьбы кружево на лифе платья разорвалось, а потом он обхватил ее одной рукой, как стальным обручем, а другой взял за подбородок, заставив поднять голову, и впился в ее губы жадным поцелуем.

От собственной беспомощности у нее закружилась голова, она готова была потерять сознание. А потом так же неожиданно Рудольф отпустил ее.

Задыхаясь, Тея отодвинулась в самый угол кареты. Она все еще чувствовала, как его сильные руки безжалостно впиваются в ее тело, продолжала ощущать тошнотворное прикосновение его губ, но понимала, что побеждена. Ей не к кому было обратиться за помощью. И когда она в отчаянии закрыла лицо руками, она снова услышала смех Рудольфа.

— Так мне останавливать карету, или ты выйдешь за меня замуж? Я мог бы еще разок показать тебе, что сопротивляться бесполезно, но только я ненавижу целоваться в каретах: это дьявольски неудобно.

Тея почувствовала себя втоптанной в грязь. Такого унижения она и представить себе не могла. Она не в состоянии была произнести ни звука. Губы у нее пересохли, в горле стоял колючий комок, — Молчание — знак согласия, — весело заявил Рудольф. — Не будем больше тратить время попусту и поспешим в Стейверли.

Глава 15

Долгое время они ехали молча. Чувство унижения, которое испытывала Тея, было настолько сильным, что все ее мысли были словно затянуты черной пеленой, которая иссушала мозг.

Она чувствовала себя потерянной и неимоверно одинокой. Ужас постепенно овладел ею, и только огромным усилием воли Тея заставляла себя сидеть неподвижно, не пытаться бежать или бороться с превосходящим ее силой Рудольфом. Здравый смысл подсказывал ей, что такая попытка только еще больше утвердит его в сознании собственной победы.

Девушка чувствовала, что Рудольф наслаждается тем, что она находится целиком в его власти. Несмотря на весь свой страх, Тея отдавала себе отчет в том, что для Рудольфа эти минуты триумфа — возможность отплатить за ее пренебрежение и все обиды, которые ему пришлось вынести в прошлом, когда он был бедным родственником, да еще и не пользовался ничьей симпатией.

Он никогда не отличался душевной тонкостью, и она легко представляла ход его мыслей. Рудольф вынужден был прибегнуть к отчаянным средствам, чтобы достичь своей цели.

Теперь, когда он считал себя победителем, вся мелочность его ничтожной натуры выплеснулась наружу, и он не только хотел заставить ее подчиниться его требованиям, но и старался при этом как можно сильнее унизить ее.

Хотя Тея привлекала его как женщина, он ненавидел ее за то, что она обладала теми качествами, которых не хватало ему самому. Он завидовал не только ее богатству, но и благородству, порядочности, которые составляли неотъемлемую часть ее натуры в противоположность натуре Рудольфа. И он знал, что, хотя он способен овладеть ею физически, ее дух всегда останется недосягаемо выше, чем его. Ее душа никогда не будет принадлежать ему. И как все слабые люди, Рудольф чувствовал потребность помыкать теми, кто физически был слабее него.

Он развалился в карете рядом с Теей, демонстрируя свое хладнокровие, и заговорил, полностью обнажая свою истинную натуру, которая до поры до времени оставалась скрытой под личиной светского джентльмена. Внушая Tee глубочайшее отвращение, Рудольф рассказывал о женщинах, которые его любили и которым нравилось ему принадлежать и повиноваться.

— Ты ничем не отличаешься от других, милая, — заявил он в заключение. — Очень скоро ты начнешь выпрашивать мои ласки. Девицы вечно что-то выдумывают, но, когда ты окажешься в моих объятиях, ты очень скоро забудешь Лусиуса. И я научу тебя кое-каким штучкам, которые делают жизнь чертовски приятной. Ты и сейчас хорошенькая, но станешь еще лучше после того, как я тобой займусь. Девственницам чего-то не хватает, а после замужества ты расцветешь и превратишься в женщину, желанную для всех мужчин.

Могу тебе пообещать, что я не буду с тобой слишком строг.

Тебе придется научиться закрывать глаза на то, что буду себе позволять я, но я не намерен слишком стеснять и тебя. Когда мы приведем Стейверли в порядок, мы снова вернемся ко двору, и, кто знает, может, сам король заинтересуется тобой.

А это даст нам все что угодно! Одно могу тебе сказать: я не буду таким дурнем, как Роджер Каслмейн, и не убегу во Францию, предоставив тебе одной пожинать все плоды. Можешь .не сомневаться: я буду рядом, и все, что перепадет тебе, достанется и мне.

Тут он негромко засмеялся и фамильярно похлопал Тею по коленке.

— Ну, развеселись же! — сказал он. — У тебя будет чертовски удачный муж, хоть мне и приходится самому себя хвалить.

— Я отказываюсь выходить за вас замуж.

Тея процедила эти слова сквозь зубы, но, уже произнося их, поняла, что Рудольф даже не обратит внимания на ее протесты.

— У тебя нет выбора, милая, — сухо отозвался он. — И ты это знаешь не хуже меня. К полудню я уже благополучно верну тебя в Лондон. Только надо будет не забыть заехать к твоему золотых дел мастеру и взять денег, чтобы расплатиться за карету.

Рудольф от души посмеялся своей шутке и добавил с почти обезоруживающей прямотой;

— Я мошенник, но я получаю удовольствие от собственного мошенничества. Думаю, я стану гораздо более приятным мужем, чем тот, кого ты выбрала в первый раз.

На это Тея не нашла, что ответить: возможно, Рудольф был прав. Если бы ей пришлось выбирать между Христианом Дрисдейлом и Рудольфом, она выбрала бы Рудольфа, хотя ей претило то, как он поступил с нею, и хотя она глубоко презирала его. Оба они силой принудили ее к замужеству, и по странному совпадению оба брака заключались ночью и поблизости от Стейверли.

Подумав об этом, Тея стала молиться, чтобы случилось еще одно совпадение. Лусиус спас ее от первого брака. Может быть, он снова появится, чтобы остановить карету и спасти ее, как он уже спас ее однажды? Тея молилась о таком избавлении, хотя понимала, насколько мало оно вероятно. Ей не стоит надеяться на то, что Лусиус окажется на этой дороге сегодня ночью и даст Рудольфу привести его коварный план в исполнение.

И все же Тея надеялась. А тем временем мысленно она сосредоточенно искала путь к спасению.

Может, бросить ему открытый вызов, отказаться покорно выходить за него замуж, чем бы он ни угрожал ей? Возможно, Рудольф просто ее запугивает и не станет насиловать? Однако она боялась проверять это. Положение у Рудольфа отчаянное, а люди, зашедшие в тупик, способны на отчаянные поступки.

К тому же, судя по его рассказам, для него такой поступок не будет чем-то особенным. Он хвастался, что покорял женщин в Европе и с их согласия, и без него. Его тщеславие и самоуверенность могли заставить его искренне полагать, что женщины протестуют исключительно потому, что так принято, а на самом деле не имеют ничего против насилия.

Тея слишком хорошо помнила его грубые объятия и жадные губы. Нет, она боялась бросать ему вызов.

Но Тея уверяла себя, что выход должен существовать. Она сможет придумать что-то, что вернет ей свободу. Потом девушка с ужасом поняла, что они уже приближаются к Стейверли.

Ей показалось, что они ехали неизмеримо дольше, чем в ту ночь, когда они с Гарри спешили предупредить Лусиуса.

Луна уже начала бледнеть, и на востоке небо чуть порозовело.

Зная, что скоро они подъедут к церкви, Тея повернулась к Рудольфу к порывисто заговорила:

— Кузен Рудольф, мы приближаемся к Стейверли, к поместью нашей семьи. Неужели вы действительно намерены жениться на мне против моей воли? Заставить меня принести святые обеты супружества с ненавистью в сердце? Ведь я ненавижу вас всей душой! Мы с вами одной крови, и многие наши предки предпочитали умереть, но не поступиться честью. Многие из них жили, чтобы увенчать славой и почетом не только свое имя, но и страну, которой они служили. То, что вы сейчас собираетесь сделать, недостойно человека, носящего имя Вайн. Вы это понимаете, как понимаю и я. И мысль об этом всегда будет лежать между нами, не позволяя нам найти счастье в совместной жизни, как бы мы ни стремились к этому. Отпустите меня, кузен Рудольф. Докажите, что вы достойны того имени, которое носили мой отец и брат, и я обещаю вам, что вы об этом не пожалеете. Все, что я имею, будет принадлежать вам. Я все отдам вам добровольно и охотно, без всяких оговорок. Прошу вас — не только ради меня, но и ради себя, — не делайте этого!

Голос у Теи прервался, она замерла, в ожидании ответа Рудольфа. Он последовал немедленно:

— Ты очень красноречиво выступаешь в свою защиту, Тея.

Но я же сказал: я хочу получить не только твои деньги, но, я тебя. Неужели ты так скромна, что не понимаешь, насколько ты привлекательна?

— Неужели вы настолько пропитались злом, что не понимаете, насколько ваши намерения дурны и греховны?

— Слова, слова! Что такое добро и зло в этом мире, еще никто не смог объяснить достаточно убедительно. Неужели дурно переспать с женщиной, если от этого вы оба получаете удовольствие? Если это дурно, то грешник и наш король, и большинство из его окружения! Неужели дурно желать иметь деньги? Тогда вся наша страна населена жалкими грешниками. Неужели дурно желать жениться, зажить в счастливом супружестве и родить детей, которые продолжили бы род? Нет-нет, кузина Тея, ты не можешь так просто меня очернить. Я не лучше и не хуже большинства людей. Во мне есть и хорошее, и дурное. Но я не лишен достоинств, как ты сама убедишься, когда мы поженимся.

— Но я люблю Лусиуса! — воскликнула Тея.

Эти слова так давно рвались из ее сердца, что она больше не в силах была сдерживаться.

— Ну и что с того? — холодно спросил Рудольф. — Ты не можешь выйти за него замуж, а оставаться одной из-за любви к жалкому разбойнику, которого рано или поздно повесят, было бы так же глупо, как мне отказаться жениться на тебе из-за любви к другой женщине, которая знать меня не желает.

— Но вы же любите леди Каслмейн!

— Она обворожила меня так, как это не удавалось ни одной другой женщине. И, думаю, не удастся больше никому, — спокойно ответил Рудольф. — Но это не значит, что я готов отказаться от удовольствия жениться на тебе, милая моя кузина. Право, хватит спорить. Все уже решено, и тебе осталось только сказать «да».

Тея содрогнулась. Ей нечего было ему ответить. Она подумала о том, как часто за последнее время мечтала произнести это слово, но только рядом с ней должен был стоять не Рудольф.

Они уже приближались к церкви Стейверли, которая была построена у дороги с дальней стороны поместья. Ее построил прапрадед Теи, выбравший для нее такое отдаленное место, потому что ненавидел колокольный звон. Если бы церковь была ближе к дому! Тогда, подумала Тея, Лусиус мог бы заметить их приезд, если, конечно, он по-прежнему скрывался в Стейверли. Однако па это надежды не было. Огромные дубы окружали церковь, и ее можно было увидеть только с верхнего этажа дома, подъехавшую карету не заметит никто, кроме обитателей дома священника.

Теперь, когда они оказались на месте и Лусиус не остановил их, Тея почувствовала, как у нее обрывается сердце и она погружается в пучину отчаяния. Лошади остановились, и один из кучеров слез с козел, чтобы открыть дверцу кареты.

Солнце отважно пыталось пробиться сквозь грязные окна экипажа. Теперь Тея могла видеть лицо Рудольфа. Сама она была смертельно бледна.

— Пожалуйста, кузен Рудольф! Пожалуйста, не заставляйте меня делать это! — в последний раз взмолилась девушка.

Безжалостно стиснув ее запястье, он ответил:

— Ты выйдешь за меня замуж, даже если мне придется убить тебя, чтобы добиться своего!

Тея тихо вскрикнула от боли. Ей показалось, что ее сердце исходит кровью. Она поняла, что последняя надежда погибла и что она ничего не сможет сделать. Выйдя из кареты, она огляделась, словно надеялась среди деревьев или на узкой дороге увидеть своего спасителя.

Однако вокруг было совершенно пустынно. Ее окружали только свежие ароматы леса, пение птиц и запах жимолости, которая в изобилии росла у входа в церковь.

При виде нее на Тек» нахлынуло множество воспоминаний. Она вспомнила, как, держась за отцовскую руку, неуверенными шажками семенила по узкому проходу между надгробиями. Ей было всего три или четыре года, когда ее впервые привели в церковь и посадили на их фамильную скамью. Ножки у нее свисали с бархатной подушки, и она едва выглядывала из-за высокой резной стенки, которая шла перед скамьей.

В фамильном склепе лежат ее мать и отец. И хотя Ричарда четвертовали после повешения, а останки его бедного истерзанного тела развеяли по ветру, они положили его шпагу здесь, где покоились останки его предков, так что душа его нашла успокоение в тени четырехугольной норманнской башни.

Тея всегда думала, что ее свадьба состоится перед алтарем этой церкви. Она представляла себе, как идет по проходу между скамьями, опираясь на руку отца. Лицо ее закрывает кружевная фата, а в руках — букет лилий из сада Стейверли. Она мечтала о том, кто будет ждать ее у алтаря. Поначалу она неясно видела лицо, а потом оно стало четким и вставало перед ней постоянно. Это было лицо человека, который, как она знала, был предназначен ей с начала времен.

Сейчас она готова была плакать от отчаяния. Ведь, может быть, Лусиус сейчас спит в Стейверли или прячется в лесу, что раскинулся к северу от поместья до самого горизонта.

Возможно, он думает о ней, как она о нем. Но не догадывается о том, что сейчас происходит, не слышит, как в смертельной муке ее сердце взывает к нему, умоляя о спасении.

Мысли Теи грубо прервал Рудольф, взяв ее за руку и отрывисто приказав:

— Пойдем!

Она машинально прошла через калитку на церковный двор и увидела, что к ним направляется какая-то женщина. Она шла быстро — толстенькая, улыбающаяся, добродушная, с румяным лицом. Из-под наспех надетого чепца выбивались пряди волос, платье было плохо зашнуровано: похоже, она одевалась в крайней спешке.

— Миледи, миледи! — восклицала она, приближаясь к ним.

При виде нее Тея тихо вскрикнула от радости.

— Миссис Боннет! — воскликнула она. — Как я рада вас видеть!

Жена викария низко присела.

— Ах, миледи! — еще раз воскликнула она. — Когда мух сказал мне, что этим утром вы должны приехать, я ушам своим не поверила! Вы прибыли раньше, чем мы ожидали, но муж придет через пару минут. Не зайдете ли вы в дом, чтобы выпить вина? Вы, должно быть, сильно устали, пока ехали из Лондона!

— Спасибо, — ответила Тея, оглянувшись на Рудольфа, словно боясь, что он за нее откажется от их гостеприимства.

— Я бы и сам не отказался от бокала вина, — резко проговорил тот и пошел за Теей и миссис Боннет по дорожке к дому священника.

Окна еще были закрыты ставнями, но здание казалось очень приветливым. Миссис Боннет суетливо сновала по гостиной, поправляя подушки и извиняясь за беспорядок.

— Если бы только я знала, что вы собираетесь приехать, леди Пантея! — повторяла она снова и снова. — Но мой муж сказал мне об этом, только когда мы уже легли. Он бы и вообще ничего не сказал бы, потому что, похоже, мистер Рудольф взял с него слово молчать, да боялся, что не сможет вовремя проснуться. Он всегда спит очень крепко. Право, не буди я его по воскресеньям, прихожанам пришлось бы каждый раз его дожидаться. А потом вышло так, что он мог бы мне и не говорить, потому что два часа назад в дверь заколотил маленький Томми Ходж и сказал, что его дедушка вот-вот испустит последний вздох. Вы ведь помните старого Джекоба Ходжа, миледи? Он кузнецом был, почти пятьдесят лет работал, пока племянник не сменил его у наковальни.

— Да, конечно, я его помню! — отозвалась Тея.

— Богобоязненный был человек, хотя и позволял себе пропустить лишнюю кружку эля в день урожая, — продолжала болтать миссис Боннет. — Ну, полагаю, викарий сильно не задержится, но старый Джекоб не уйдет, не поартачившись. Он всю жизнь был бойцом и не дастся смерти безропотно.

Не переставая говорить, она поставила на стол бутылку вина, а когда Тея отказалась от него, принесла ей стакан молока.

Прошло больше часа, прежде чем наконец вернулся викарий. Рудольф не скрывал раздражения и нетерпения, зато Тея смогла за это время привести себя в порядок и умыться. Миссис Боннет болтала без умолку, так что Tee проще было скрывать то чувство безнадежности, которое с каждой минутой овладевало ею все сильнее.

Она подумала было, не попросить ли Боннетов помочь ей, однако решила, что те ничего сделать не смогут. Неожиданно в ней проснулась упрямая гордость, которая восставала при мысли о том, чтобы открыть этим простым и доверчивым людям всю глубину падения Рудольфа. Он все же оставался ее родственником, а Боннеты уважали Вайнов еще с тех пор, как им достался приход, которым распоряжался отец Теи.

Рудольф, очевидно, сумел пустить им пыль в глаза. Они безоговорочно поверили, что он наследник маркизата и вскоре переедет жить в Стейверли. Седовласому старику и его доброй болтушке-жене ее не спасти. Рудольф бдительно наблюдал за ней. Даже когда Тея вышла с миссис Боннет в другую комнату, она заметила, что Рудольф подслушивает их разговор через полуоткрытую дверь. Он не задумываясь помешал бы ее бегству и даже оборвал бы разговор, вздумай она довериться жене викария.

Несколько мгновений Тея подумывала, не запереться ли в одной из комнат и не отправить ли миссис Боннет за жителями деревни, которые могли бы защитить ее от насилия со стороны Рудольфа. Однако дом священника стоял в некотором отдалении от деревни, и пока тучная немолодая женщина искала бы помощников, Рудольф с двумя кучерами легко взломал бы любую дверь, и она снова оказалась бы в его власти. И было для гордой девушки нечто унизительное в попытке посвятить посторонних в мерзкий план Рудольфа.

Придя к выводу, что ничего предпринять она не сможет, Тея молча вышла во двор церкви. Викарий повел их внутрь.

Под старинными высокими сводами было очень тихо, солнечный свет лился через разноцветные витражи над алтарем. Когда Тея медленно пошла по проходу между скамьями рядом с Рудольфом, ей вдруг показалось, что отец наблюдает за ней. Остановившись, они ждали, пока викарий принесет из ризницы облачение и требник.

Сердце ее взывало о помощи. Она повернулась к Рудольфу, решив, что должна воспользоваться последней возможностью умолить его сжалиться над ней. Она надеялась, что крохи порядочности, оставшиеся в его душе, сейчас заставят его избавить ее от унижения. Но на его губах играла чуть насмешливая улыбка, а в глазах было такое выражение, что Тея инстинктивно прижала руки к груди, словно хотела спрятать от его взгляда белизну обнаженной кожи.

— Ты чертовски хороша! — сказал он хрипло.

Тея почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Она даже не догадывалась, как прелестна в белом атласном вечернем платье с кружевами, которые колыхались при каждом движении ее рук.

Ее золотистые светлые волосы на фоне старинных серых стен словно сиянием окружали бледное личико. Сама Тея могла думать только о похоти, которую прочла в глазах Рудольфа, и о том, каким святотатством было его ругательство в освященном храме, перед алтарем. Она хотела найти слова, чтобы пристыдить его и заставить замолчать, но в это мгновение из ризницы появился викарий. Свадебный обряд начался.

На мгновение Тея подумала повернуться и выбежать из церкви, но Рудольф успел понять ее намерение.

Сжав ее руку повыше локтя, он заставил Тею встать рядом с ним лицом к викарию. Тот не заметил ничего дурного и, открыв требник, начал службу.

Tee казалось, что она слышит его слова откуда-то издалека. Его голос монотонно жужжал, словно муха, бьющаяся в оконное стекло. Она не понимала ни слова, потому что ощущала только собственное бессилие и боль, которую ей причиняли пальцы Рудольфа. Однако, когда ей уже стало казаться, что благословенная тьма вот-вот поглотит ее сознание, она вдруг явственно услышала голос викария. Глядя прямо на нее, он сказал:

— Повторяйте: «Я, Пантея Чармейн…»

Он сделал паузу, потому что Тея молчала.

— Вы должны повторять эти слова следом за мной. «Я, Пантея Чармейн…»

Пальцы Рудольфа раскаленным обручем стискивали ей руку. Тея невольно поморщилась от боли и искаженным голосом повторила:

— Я, Пантея Чармейн…

— Признаю тебя, Рудольф Генри Александр…

— Признаю тебя, Рудольф Генри Александр, — едва выдавила она.

— ..моим законным мужем.

Тея была уже готова произнести эти слова, но почему-то не могла.

Викарий и Рудольф повернулись к ней в ожидании, но в эту минуту она вдруг услышала за стеной конский топот. В следующую секунду стало слышно, как кто-то бежит по дорожке к церкви. Раньше, чем дверь распахнулась, Тея поняла, кто это. Сердце забилось отчаянно и неудержимо, душа встрепенулась, радость охватила все ее существо с такой силой, что почти причинила боль.

— Остановитесь!

Голос Лусиуса разнесся по церкви, гулко отдаваясь от стен и высокого свода. Тея повернулась к нему, а он уже шагал по проходу между скамьями. Глаза его сверкали гневом, шпоры на начищенных сапогах бряцали так громко, что вся церковь словно наполнилась их звоном.

— Лусиус, любимый мой, ты успел вовремя!

Тея прошептала эти слова почти беззвучно, но Лусиус услышал. Резко выдернув руку, Тея освободилась от ослабевшей хватки Рудольфа и бросилась к возлюбленному. Оказавшись в его объятиях, она спрятала лицо у него на плече, на секунду позволив себе не чувствовать ничего, кроме облегчения. Он рядом, ей больше не нужно ничего бояться!

— Что это значит? — Несмотря на изумление старого священника, голос его звучал властно.

— Это значит, — с яростью бросил Рудольф, — что этот человек пытается помешать церемонии, но он опоздал.

— Вы не женаты! — сказал Лусиус, и это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

И Тея ответила:

— Нет, брак еще не был заключен. Я молилась, чтобы ты успел вовремя, и моя молитва была услышана!

— Он не успел! — с бешенством возразил Рудольф. — Он бессилен помешать нашему браку. Я уверен, что вы, викарий, не станете слушать вора и разбойника, который не имеет права даже переступать порог церкви!

Однако викарий уже близоруко вглядывался в лицо Лусиуса.

— Но ведь это же мистер Лусиус Вайн! Я давно не видел вас, сэр, но не думаю, что я ошибся!

— Вы не ошиблись, — подтвердил Лусиус. — Я действительно тот Лусиус Вайн, которого вы в последний раз видели лет двенадцать назад.

— Но мне сказали, что вы мертвы! — изумился викарий. — Ведь только вчера мистер Рудольф рассказал мне, что вы кончили свои дни на эшафоте!

— К великому прискорбию моего кузена, в этом случае его мечты явью не стали, — отозвался Лусиус.

— Хватит глупостей! — злобно рявкнул Рудольф. — Викарий, я настаиваю на том, чтобы вы продолжили обряд с того места, на котором мы остановились.

— Глупости здесь говорите только вы, — возразил Лусиус. — Вы прекрасно понимаете, что теперь, когда я здесь, вы уже не сможете силой и угрозами принудить Тею стать вашей женой.

— Тебе меня не остановить! — угрожающе бросил Рудольф, кладя руку на эфес шпаги и обнажая ее.

Тея вскрикнула от ужаса, но Лусиус, не двигаясь с места, вдруг взмахнул рукой. В ответ раздался топот ног, и не успел Рудольф понять, что происходит, как его с обеих сторон схватили сильные руки двух разбойников. Они ждали у двери именно на такой случай. Из уважения к святости этого места они обнажили головы, но не сняли масок. Ярость оказавшегося в плену Рудольфа могла сравниться только с изумлением викария.

— Я не стану вступать с вами в поединок, кузен Рудольф, — негромко проговорил Лусиуе. — В отличие от вас я не имею желания проливать кровь человека из моей семьи. Однако мои люди будут держать вас в плену, пока я не решу, что с вами делать. Уведите его, — коротко приказал он.

Хотя Рудольф продолжал вырываться все время, пока его вели по проходу между скамьями, он ничего не мог поделать.

Когда его вывели во двор, он начал сыпать громкими проклятиями, но потом звуки шагов и голос Рудольфа стихли в отдалении. Только тогда Тея заглянула в глаза Лусиуса и прочла в них выражение такой любви и нежности, на какое, как ей казалось раньше, лицо человека просто не способно.

— Ах, Лусиус, я благодарю Бога за то, что ты успел вовремя! — прошептала она. — Мне было так страшно!

— Он не причинил тебе боли, любимая моя? — спросил Лусиус.

Она покачала головой. Счастье заставило ее мгновенно забыть все страхи и оскорбления, которые ей пришлось вынести. Сердце у нее колотилось так, что трудно было дышать. И она ощущала, что сильное тело Лусиуса тоже чуть дрожит от чудесного чувства близости к любимой. И только когда викарий заговорил, они оба вспомнили, что он по-прежнему стоит рядом с ними.

— Дети мои, — очень мягко спросил он, — не позволите ли вы мне благословить то счастье, которое я читаю на ваших лицах?

Лусиус бросил на него быстрый взгляд, а потом снова посмотрел на Тею. Прерывающимся от волнения голосом она проговорила:

— Лусиус, пожалуйста… пожалуйста, скажи «да»!

Она почувствовала, в каком напряжении застыло его тело.

Снова посмотрев на викария, он сказал:

— Я изгой, человек, который не может предложить любимой женщине ничего, кроме сердца, полного обожания, и своего тела, которым он поклялся служить ей до последнего вздоха.

Достаточно ли этого женщине? Ведь в ее жизни не будет покоя, не будет будущего!

Викарий молча повернул свое доброе морщинистое лицо к Tee. Она поняла, что священник ждет ее ответа.

— Какое это имеет значение? — тихо проговорила она. — Главное, что Бог послал нас в этот мир, чтобы мы любили друг друга. Мы сможем быть вместе, и не важно, будет ли нам дано много времени или совсем мало, будем ли мы в безопасности или должны будем страшиться всех па свете. Важна только наша любовь. Нас уже соединила Божественная сила, и наши души едины, даже если тела разлучены.

Она почувствовала, как пальцы Лусиуса сжали ее руку. Он прижался к ней губами. Секунду она ощущала страстное прикосновение его губ к ее пальцам, а потом, не выпуская ее руки, Лусиус повернулся к викарию.

— Вы освятите наш брак, сэр? — спросил он.

Викарий открыл требник и снова начал свадебный обряд, но на этот раз Тея слышала и понимала каждое слово, всем существом отзывалась на них. Она сосредоточилась на священном обряде, на молитве — такой удивительной и прекрасной, что ей казалось, будто она ощущает присутствие ангелов.

Спокойный и серьезный голос Лусиуса повторял за священником слова обета. А когда наступил момент надеть ей на палец кольцо, он снял с правой руки золотой перстень с печаткой, который носил на мизинце, и надел его Tee на безымянный палец. Кольцо пришлось как раз впору. А потом они опустились на колени, чтобы священник благословил их уже как супружескую чету.

В это мгновение Tee показалось, что их осиял золотой свет и что их благословляет не дрожащий старческий голос викария, а сильный и могучий глас Того, Кто смотрит на них с небес. Это было совершенно непередаваемое чувство, и, ощущая, что пальцы Лусиуса сжимают ее собственные, она молилась о том, чтобы ей была дана возможность подарить ему хоть частичку того счастья, которого он так заслуживает.

Они все стояли на коленях перед алтарем, когда викарий уже ушел в ризницу. Как только священник отошел, Лусиус, не вставая с колен, привлек Тею к себе и поцеловал в губы.

Этот поцелуй был благоговейным и нежным, словно они стояли на пороге иного мира. С сияющими, словно утреннее солнце, лицами они поднялись с колен и, держась за руки, пошли следом за викарием в ризницу.

Расписавшись в церковной книге и получив благословение старого священника, они медленно шли по церкви, не думая о том, куда направляются, целиком поглощенные тем, что наконец оказались вместе. Когда они были уже у самых дверей, Тея вздрогнула от неожиданности. Там стоял человек и пристально наблюдал за ними.

На секунду она застыла в неподвижности, глядя на того, кто дожидался их с едва заметной улыбкой на губах и слегка циничным выражением усталых глаз. Потом, опомнившись, она присела в глубоком реверансе.

— Ваше величество! — прошептала она, чувствуя, как в ее душе ядовитой змеей шевельнулся страх.

— Значит, вы вышли замуж, леди Пантея, — заметил Карл. — Надо сказать, что церемония совсем не соответствовала моде, хотя ее и почтил своим присутствием ваш король.

Тея с мучительной болью поняла, что король дразнит ее.

Она взглянула на застывшего рядом с ней Лусиуса. Он стоял прямо и гордо, словно солдат на параде, хотя сильно побледнел. Стоял и молча ждал, пока король удостоит его своим вниманием.

Загородив своей высокой фигурой единственный выход из церкви, держа в одной руке шляпу с пышным пером, а в другой — стек, король смотрел на человека, которого его армия и судьи так долго пытались привлечь к ответу за совершенные им преступления. Они были одного роста, так что могли смотреть друг другу прямо в глаза. Секунду они держались так, словно это были не король и его подданный, а два равных по положению человека, которые оценивают друг друга, проверяя, чего стоит каждый их них.

— Вы — Лусиус Вайн, — проговорил король, прервав молчание. — Мы с вами не встречались очень давно.

— Почти пятнадцать лет, сир, — ответил Лусиус.

Король кивнул.

— Я об этом не забыл. По правде говоря, я часто смеялся сам с собой, вспоминая, как вы неслись галопом от круглоголовых, нахлобучив мою шляпу, и как они мчались за вами, считая, что преследуют меня. Но, конечно, это было не так уж смешно: пока вы не пришли мне на помощь, я считал, что настал мой последний час.

— Мне посчастливилось, что я смог послужить вашему величеству, — негромко сказал Лусиус.

— А теперь вы женились на любимой фрейлине королевы, — проговорил король.

Тея готова была расплакаться от волнения. Неужели король не догадался, кто такой Лусиус? Может быть, его величество не подозревает, что разговаривает не только с Лусиусом Вайном, который когда-то спас ему жизнь, но и с Белогрудым, печально знаменитым разбойником, которого королевским приказом ведено арестовать и судить?

Напряжение казалось ей невыносимым. Она замерла, не зная, будет ли Лусиус просить короля о прощении или попытается спастись бегством. Король обернулся назад со словами:

— Вы должны познакомиться с джентльменами, которые сопровождали меня сюда этим утром. После того, что я услышал о Стейверли от королевы… и других людей… мне захотелось самому взглянуть на эти места. Вот я и поехал верхом сюда, а не к Хэмптон-Корту, как обычно. Но не успели мы въехать в парк, как стали свидетелями довольно странных событий.

С этими словами Карл вышел из церкви, и следовавшая за ним Тея поняла, что предпринимать что-либо уже поздно: это конец. На церковном дворе стояли те, кто обычно сопровождал короля в его утренних прогулках верхом. Нескольких придворных она знала в лицо, и среди них оказался сэр Филипп Гейдж. Тея решила, что они попали в западню: король, наверное, взял сэра Филиппа с собой для того, чтобы тот арестовал Лусиуса. Она поспешно схватила его за рукав и в эту секунду вдруг вспомнила, что теперь она его жена, а значит, имеет право разделить с ним любое наказание. От облегчения, которое ей принесла эта мысль, она чуть не разрыдалась.

Казалось, Лусиус понял, что она чувствует. Его рука слегка сжала ее пальцы, подбадривая девушку. Однако он ничего не говорил. С еще большим ужасом Тея увидела, что с правой части церковного двора, где росли тенистые деревья, в их сторону направляется небольшая группа людей, в центре которой находился Рудольф. С ним были четыре разбойника, которые так и не сняли своих масок, но за ними шли двое из королевской свиты с обнаженными шпагами в руках.

Лусиус посмотрел на своих сторонников и стиснул зубы.

Тея подумала, что теперь они все оказались пленниками и король дожидается, пока к нему подведут людей в масках. Они подходили все ближе, и во дворе стояла такая тишина, что Tee казалось: все должны были бы слышать, как отчаянно колотится ее сердце. Однако она, как и Лусиус, стояла неподвижно, надеясь, что отчаяние и боль не отражаются на ее лице.

Разбойников подвели к группе придворных, и только в эту минуту четверо в масках поняли, кто именно их дожидался.

Они моментально сорвали шляпы, а один из них — Тея узнала в нем Джека — громко воскликнул:

— Многая лета вашему величеству!

У Рудольфа были связаны за спиной руки, а лицо побагровело от ярости. Однако при виде короля на его лице отразилось явное облегчение, а при виде стоявшего за его спиной сэра Филиппа Гейджа он улыбнулся со злобным торжеством.

Очень громким голосом, в котором ясно звучало злорадство, Рудольф произнес:

— Могу я просить внимания вашего величества?

Король предостерегающе поднял руку.

— Подождите, мистер Вайн. Сначала нам нужно заняться другими делами.

С этими словами он повернулся к толпе ожидавших его. придворных.

— Джентльмены, я имею огромное удовольствие представить вам человека, которого давно желал встретить и чье длительное отсутствие при нашем дворе было весьма прискорбным, — объявил он. — Я говорю о мистере Лусиусе Вайне, который спас мне жизнь во время битвы при Вустере и который наконец вернулся в наш круг. Полагаю, что он отсутствовал настолько долго, что не мог знать о том, что теперь является маркизом Стейверли и имеет право на поместья, которые были конфискованы нашими врагами, но теперь будут возвращены ему. Джентльмены, и в особенности вы, сэр Филипп Гейдж, позвольте представить маркиза и маркизу Стейверли?

У сэра Филиппа Гейджа глаза готовы были вылезти на лоб, однако он низко поклонился вместе с остальными придворными. Тея машинально присела, едва понимая, что происходит.

Она заметила, что король явно забавляется, наблюдая за ними всеми. Лусиус собрался было что-то сказать, но Карл опять поднял руку, требуя тишины, и повернулся к разбойникам. Приблизившись к ним, он указал на их маски и повелительно проговорил:

— Снимите с себя эти штуки.

Они выполнили его приказ, и четыре пары глаз, встревоженных и умоляющих, устремились на короля, верность которому они сохраняли даже тогда, когда считались преступниками. Карл всмотрелся в их лица, а потом с улыбкой, притаившейся в уголках его губ, сказал:

— Сэру Филиппу Гейджу нужные такие люди, как вы, для поддержания порядка и законности в Лондоне и его окрестностях. А еще мне нужны новобранцы в личный королевский полк. Вы готовы служить мне?

Все изумленно ахнули. А потом все четверо разбойников упали на колени перед королем, и Джек ответил за всех голосом, который дрожал от переполнявших его чувств:

— Мы все готовы умереть за ваше величество!

— Я бы предпочел, чтобы вы жили для того, чтобы служить мне, — отозвался король. — Извольте все явиться к капитану гвардии в Уайтхолле.

— Ваше величество, я протестую!

Эти слова произнес Рудольф. Голос его был резок и полон нескрываемой ярости. Король характерным жестом потер подбородок.

— А, мистер Рудольф Вайн! — задумчиво произнес он. — Я про вас не забыл. По правде говоря, в последнее время мне пришлось немало про вас услышать.

Сделав небольшую паузу. Карл добавил — неожиданно равнодушно, словно ему вдруг все надоело и захотелось поскорее ехать дальше:

— Думаю, Англия — неподходящее место для вас, мистер Вайн. Насколько я понимаю, вы много лет провели на материке. Я посоветовал бы вам вернуться туда. Возможно, ваши своеобразные таланты смогут найти там более удачное применение, нежели здесь.

Рудольфа отправляли в изгнание, он это понял, попытался было что-то сказать, но король, не дожидаясь его ответа, не взглянув ни на стоявших на коленях разбойников, ни на Тею с Лусиусом, ушел с церковного двора и вскочил на коня, который стоял наготове за оградой. Среди придворных началась суета: все спешили сесть на лошадей, чтобы следовать за королем. И не успела Тея опомниться, как яркая, блистающая драгоценностями и золотым шитьем кавалькада унеслась прочь по дороге, подняв тучи пыли, которая скрыла их из виду так, словно они исчезли в утреннем тумане.

Тея несколько минут молча стояла и смотрела им вслед.

Далеко не сразу она заметила, что Лусиус за ней наблюдает.

Возможно, он подал знак, а возможно, разбойники и так догадались, чего он хочет, только все четверо повернулись и пошли к лошадям, которых оставили в тени деревьев на краю леса. Рудольфа, несмотря на его протесты, они увели с собой.

В считанные секунды они все скрылись из виду. И тогда наконец Тея повернулась к своему мужу.

Выражение его лица ответило ей на все, что она могла спросить. Это была правда! Это не было сном! Это случилось на самом деле. Лусиус свободен, свободен любить ее! Они смогут жить в Стейверли и растить своих детей под сенью старинного дома, который стойко и верно перенес все трудности.

Лусиус свободен!

Tee казалось, что весь мир поет от радости, а солнечный свет стал таким золотым, что слепил глаза своим блеском. Она повернулась к Лусиусу с тихим невнятным возгласом и уткнулась лицом в мягкий бархат его камзола.

Мгновение он молча обнимал ее, а потом очень бережно заставил поднять голову, чтобы заглянуть в светящееся счастьем личико и в глаза, которые лучились такой любовью, что все ее существо трепетало от этого дивного чувства.

— Моя дорогая, моя прелестная, моя любимая, это — начало! — проговорил он и привлек ее еще ближе, так что их губы встретились, и она снова смогла ощутить его чудесный, волнующий поцелуй.

1

Хэмптон-Корт — грандиозный дворец с парком на берегу р. Темзы близ Лондона. Построен в 1515 — 1520 гг. Королевская резиденция до 1760 г.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Реклама на сайте