«Юная грешница»

Эдвина Марк Юная грешница

Глава 1

Я стояла перед зеркалом, заканчивая подкрашивать губы, когда услышала, как засигналил в своей машине Рэй. Мне никогда не составляет труда узнать автомобиль Рэймонда Лессера по звуку его сигнала — этакий медный рев.

Я не интересуюсь, он это едет или нет (красный, с проволочными спицами на колесах), поскольку такой в округе только один. Было настоящим удовольствием сознавать, что единственный в нашем районе Ширфул Вистас шикарный «Эм-Джи» сигналил в тот вечер в пятницу именно перед моим домом и что его восемнадцатилетний рыжеволосый хозяин (я никогда не хожу с парнем, если он не старше меня на полный год) около шести футов ростом, настоящий молодой мужчина в красивом свитере выбрал меня из двадцати пяти трепещущих девушек моего класса, назначив мне свидание.

Я решила заставить Рэя подождать. Он поцеловал меня перед расставанием во время нашей первой встречи и действовал так, словно я уже принадлежала ему. Не знаю, насколько его притягивало мое девичье тело, и насколько тот факт, что мой отец, Эллиот Палма, был президентом второго из крупнейших банков в Ширфул Вистас. Думаю, и то и другое в равной степени.

Так все и вышло. С этого времени я стала составлять ему компанию для совместного посещения соревнований по борьбе.

Я снова посмотрела на себя в зеркало. Голубые глаза (доставшиеся мне от моего родного отца; мама рассказывала, что он умер, когда мне было два года), светлые волосы, впрочем, не очень уж светлые, зато естественного цвета, некрашенные. Мой фасад, беспокоивший меня весь последний год, наконец-то стал удовлетворительным. Я натянула свой голубой свитер через голову, одернула его вокруг талии, полюбовалась произведенным эффектом и посчитала, что готова к сражению.

Рэй опять посигналил, и я улыбнулась себе перед зеркалом, в который раз отметив, что мои губы чересчур тонкие, а затем представив, как отреагировал бы он (или любой другой парень), если бы увидел меня с ярко накрашенным лицом. Тем временем я отсчитывала секунды — можно было заставить его подождать еще, поскольку я знала, когда наступит решающая минута, и терпение Рэя иссякнет.

Инициалы Дж. П. (Джоан Палма) на свитере огибали мою грудь слева, и я с удовольствием погладила их. Это была моя первая одежда с инициалами и, надеюсь, не последняя, хотя во время последней схватки Эллиот (мы чертовски современны дома и зовем друг друга по именам) утверждал, что я должна зарабатывать себе на вещи.

За прошлый год он заплатил приличный налог.

Пора. Я выключила свет и направилась по коридору к лестнице.

Наш десятикомнатный дом из красного кирпича — один из самых больших (на самом деле) в Ширфул Вистас. Я занимаю комнату, которая, видимо, предназначалась для притона. Она мне нравится. Там я чувствую себя в уединении и могу играть свою музыку сколько хочу с всего лишь шестидесятипроцентной вероятностью, что придет Эллиот и начнет требовать тишины.

Я собиралась проскользнуть через дверь кухни и обойти вокруг лужайки площадью около двухсот квадратных футов, за которой Эллиот ухаживал по воскресеньям с потрясающей нежностью (причем всегда старался находиться на виду у соседей, подстригая кусты, словно обыкновенный славный малый), но ничего не вышло. Эллиот окликнул меня из гостиной. Мне пришлось сделать резкий поворот налево на нижней ступеньке лестницы и войти в комнату.

— Кто там сигналит? — спросил он, выглянув из-за газеты.

— Рэй, — ответила я и, развлекаясь, подождала его реакции, хотя наверняка знала, какой она будет, и согласилась бы поспорить по этому поводу на всю выдаваемую мне в неделю сумму. Естественно, Эллиот поднял свое белое, аккуратное лицо и уважительно пошевелил челюстями.

— О, — произнес он. — Мне не хотелось бы, чтобы он так шумел.

— Я скажу ему.

— Не беспокойся, — поспешно проговорил Эллиот. — Желаю тебе хорошо провести время.

Я почувствовала отчуждение к своему отчиму когда выяснила, что он трус и лицемер. Эллиот злился на мальчишку, сигналящего перед его домом, но отец Рэя был крупным вкладчиком в гигантский торговый центр Ширфул Вистас. Его доля составляла несколько сотен тысяч, и все, что делал Рэй, было хорошо для Эллиота Палма. Фактически, если бы Рэй изнасиловал меня, и я пришла бы домой и сказала отчиму, что потеряла девственность, он мог и не обратить на меня никакого внимания… поскольку это Рэй. Эллиот не преминул бы воспользоваться такой ситуацией с выгодой для себя.

Если сейчас у вас сложилось впечатление, что я недолюбливаю отчима, то вы правы.

Моя мама погрязла в телевизионных шоу. Это все, чем она занимается каждую свободную минуту. По утрам она смотрит мыльные оперы — бесконечные, унылые, горестные драмы, поддерживаемые недельными оргиями отравляющей нищеты.

Я не смотрю на нее и тоже не очень люблю с тех пор, как поняла, что она почти всегда не такая, какая есть на самом деле.

Как-то раз воскресным утром я рылась на нашем чердаке и нашла альбом с фотографиями, сделанных, когда мама была замужем за моим отцом. Я не узнавала ее до тех пор, пока она вдруг не положила мне на плечо руку.

— Джоан… — прошептала мама, — тебе не нужно было забираться сюда. Здесь пыльно.

Затем она наклонилась и заглянула в лежащий у меня на коленях альбом.

— О, я и не знала, что он еще цел. Я перевела взгляд со снимка, на котором была запечатлена симпатичная улыбающаяся девушка с огромными счастливыми серыми глазами, на худое лицо над моим плечом. Нос мамы обострился, а в уголках глаз появился миллион морщинок. Рот тоже стал другим, рука, лежащая у меня на плече, была костлявой, с короткими, покусанными ногтями. Ее голос казался таким же хрупким, как и тело. Я опять посмотрела на пышущую здоровьем и счастьем фотографию, затем на склонившуюся над ней реальность, и заплакала.

Я так и не рассказала маме о причине моих слез, но, думаю, она догадалась сама. Во всяком случае, мама взяла альбом, оставила меня плачущей, и с тех пор я больше никогда его не видела. Наверное, она просто выбросила старые снимки.

С тех пор я старалась не смотреть на нее. Довольно странно, но я стала избегать маму, а когда видела ее, то одновременно чувствовала бешеную злобу и грусть. Я могла закричать или даже дать ей пощечину. У нас с ней никогда не было много общего, но раньше я никогда не грубила, а теперь стала уклоняться от разговоров с ней. Позже мы до возвращения с работы Эллиота начали бродить вокруг дома, словно две балерины, боящиеся столкнуться в центре сцены. Лицо мамы, походка, стоптанные тапочки — я не выносила их… или ее.

Всякий раз глядя на отчима, я понимала, что это его вина. В некотором смысле он убивал ее. Все это было ужасно, но мама ни о чем не задумывалась. А если бы и задумалась, то ничего не предприняла бы, поскольку давно свыклась с такой жизнью.

Она просто пялилась в свой телевизор, слушала радио и жила в собственном сером, тусклом мире так далеко за границами отчаяния, что, возможно, даже была счастлива — не знаю, я не психолог. Иногда по ночам я плакала по ней — по той маме, которой она когда-то была: горькие слезы, которые приносили мне страдания и текли по лицу, словно кровь.

Наконец я вырвалась из своего счастливого дома. Мама вяло помахала мне рукой, и я хлопнула дверью, оставив за ней отглаженные брюки Эллиота, его модную трубку, белую рубашку с расстегнутым воротом и его аккуратный, ужасный мозг. Глубоко вдохнув теплый воздух, я забралась в машину.

— Ты напрасно тратишь свое время, — сказал Рэй. Он покраснел, и я прекрасно заметила это.

— Мне нужно было поговорить с родителями.

— Гм, — Рэй нажал на педаль, и мы рванули с места. Гравий полетел из-под колес. Если бы кто-нибудь другой повредил выровненную дорожку Эллиота, он вышел бы из себя, но сейчас ничего не сделал.

— Куда мы едем? — поинтересовалась я. Рэй любил во время свиданий брать инициативу на себя. Он никогда не говорит, что запланировал. Настоящий мужчина.

— Увидишь.

— Я не могу выезжать из Моронвилла, — сказала я (так в нашей компании называли Ширфул Вистас).

— А кто сказал, что мы поедем далеко? Мы повернули на главную улицу. Позади нас в лучах заходящего солнца светились ряды настоящих замков. Атмосфера Ширфул Вистас была уникальной. Район построили довольно оригинально, на месте гигантской свалки в часе езды от Нью-Йорка. Главной причиной появления сотен домов, находящихся слева от меня сейчас, когда мы неслись мимо основного здания Стил Индастриз, был гигантский металлургический завод, который зажигал вечерний воздух густым малиновым пламенем. Хотя он находился милях в трех от города, я могла чувствовать слабое громыхание его установок. Думаю, это просто постукивала мчавшаяся по дороге машина, но если вы большую часть времени ощущаете вибрацию, то через некоторое время привыкаете к ней, однако не забываете о ее существовании ни на минуту.

На заводе работает около трех тысяч человек, и он владеет Ширфул Вистас, в том или ином смысле.

Я никогда там не была, хотя хотела бы посмотреть, как выплавляют сталь. Но Эллиот все равно не разрешил бы. Ведь производство металла — грубый бизнес, а я дочь президента банка.

Рэй остановил автомобиль. Тормоза взвизгнули. Мы оказались перед заведением Энрико, местным центром красивой жизни. Здесь находился бар (в котором я никогда не была) и дешевый итальянский ресторанчик. Это единственное место для развлечений в городе, и кроме того в зале установлен музыкальный автомат. Хотя нельзя сказать, чтобы меня сюда очень влекло.

Мы вошли. Заведение оказалось довольно милым и многолюдным.

Мы присели за столик. Рэй заказал себе кубинский ром, а мне кока-колу. Тони принес бокалы и поставил перед Рэем еще две рюмки с чистым ромом. Выражение его лица не изменилось, когда содержимое одной из них оказалось в моем бокале.

Если бы он поднял шум, ему пришлось бы туго. Подростки поддерживали ресторанчик, и Тони знал это. Мы даже ели здесь их дешевые блюда.

Я огляделась. Наш столик находился на стороне ресторана. В баре сидели обычные случайные посетители, отделенные от нас шторами, сделанными из множества бусинок. Длинный зал, где мы сидели, был заполнен подростками. Музыкальный автомат трубил изо всех сил.

Восемь или десять пар танцевали (если можно назвать танцем публичный петинг). Рэй отхлебнул из своего бокала и взглянул на меня.

— Нагреется, — сказал он, указав на мой напиток. Я сделала глоток. Мне не нравится ни ром с кока-колой, ни коньяк, но у меня очень бережливая натура, а все это стоило по пятьдесят пять центов. Рэй предложил мне сигарету, но я покачала головой. (Это одна из милых черт Рэя — он не забывает на людях предложить мне сигарету, хотя знает, что я не курю).

— Потанцуем?

— Под это? — Рэй в отчаянии покачал головой. Наши вкусы в музыке сильно расходятся. Вообще я не похожа на большинство своих сверстников. Прежде всего, я люблю читать, могу сидеть с книгой в уединении в желтом кирпичном здании публичной библиотеки (в Ширфул Вистас есть все, кроме веселых аллей[1]). Но мой музыкальный вкус отличается от всех в Моронвилле — кончая Эллиотом… Или я должна сказать, начиная? Я вдохнула насыщенный табачным дымом воздух и попыталась расслабиться. Из музыкального автомата донесся фокстрот, и когда Рэй поднялся, я последовала за ним. Мне наплевать на сладенькую музычку. По крайней мере она безвредна.

Я двигалась в объятиях Рэя, и это было прекрасно, как всегда.

Он высокий, хорошо сложенный и умеет по-настоящему вести женщину. Я чувствовала напряжение его тела, когда мы прикасались друг к другу.

— Мы предположительно танцуем, — тихо произнесла я.

— А это и есть танец.

— Может, ты это так называешь… — я немного отодвинулась.

Нужно действовать поосторожнее. Если будешь слишком большой жеманницей, поползут слухи, и ты можешь погибнуть.

Рэй не был невинным. Девчонки шептались между собой, и он удивился бы, откуда я все знала. Я избегала темы секса, но мне стоило только завести разговор или позволить Рэю завести разговор о нем, и можно было развлечься, нанося удар за ударом по его последнему завоеванию (которым оказалась девочка в очках по имени Мирабелла Паар из 12-Д класса). Если бы Рэй знал, что только благодаря своему закрытому рту имеет сейчас прелестную возможность проводить время с еще одной желанной девушкой.

В день своего семнадцатилетия я решила, что в этот год обязательно стану женщиной. Но не с Рэем: он слишком много болтал.

(Насчет этого решения. Это забавное чувство. Не знаю, как другие девочки, а я всегда должна по-настоящему обдумать важные изменения. Секс — только одно из них. Но в конце концов я являюсь хозяйкой своего тела. И эта хозяйка может больше вас рассказать об остальной моей жизни.) Я точно знаю, когда это произошло. В тот вечер, когда Эллиот принес домой проигрыватель. Я знаю, маме пришлось много раз напоминать ему, потому что он (хотя и говорит, как сильно меня любит) не любит никого, кроме себя. У Эллиота есть толстая папка для записи дней рождения, годовщин и других вещей подобного рода. Ведь отчим обязательный и аккуратный человек. Но это ничего не значит.

В общем, мама (или, может, его секретарша в банке, старуха с лиловым лицом) напомнила Эллиоту, что у его любимой доченьки день рождения, и он купил проигрыватель. Конечно, поскольку аппарат должен играть, были приобретены и пластинки.

Только клерк ошибся. Вместо Лоуренса Уэлка и его большого, мягкого оркестра он дал Эллиоту Бранденбургский концерт Иоганна Себастьяна Баха. Когда отчим принес мне сверток, я вежливо поблагодарила и сняла обертку прямо при нем.

Проигрыватель восхитил меня, а пластинка озадачила. Я никак не могла понять смысл выбора Эллиота, но в конце концов поставила третью часть концерта и села.

Никогда не смогу разобраться, что произошло со мной потом.

Как будто что-то распахнулось впереди, и я стала купаться в солнечном свете. Это было все равно что слушать живую воду. Радостный, смущающий и однако строго выстроенный каскад нот. Я и не подозревала, что музыка может производить такое впечатление.

Эллиот слушал достаточно вежливо, мама вяло походила, потом исчезла в своей комнате, где села перед телевизором и стала смотреть свои программы, не мешая никому в доме.

Когда одна сторона пластинки закончилась, я выключила проигрыватель и, ошеломленная, снова села. Мне не хотелось ни говорить, ни думать. Не хотелось даже больше слушать. Для вечера было вполне достаточно.

— Что это за музыка? — спросил Эллиот, нахмурившись. Я указала на обложку пластинки, и он прочитал название, а потом рассказал об ошибке клерка, о превосходных свистках Лоуренса Уэлка.

— Завтра я верну им эту пластинку, — закончил отчим ломким голосом.

— Не беспокойся, — сказала я. — Мне нравится.

— Я не хочу, чтобы ты слушала это, — ответил Эллиот, Я удивилась.

— Почему нет?

Отчим пожал плечами, и я поняла, что он не хочет говорить.

— Кроме того, это мой день рождения. Я имею право сказать, что мне нравится твой подарок.

— Я уже рассказал тебе… Это была ошибка. Я хорошо знала этот его тон. Из-за него мы не могли делать покупки нигде, кроме скромного магазина одежды в Моронвилле, не могли покупать мясо нигде, кроме местного супермаркета, и не могли покупать лекарства нигде, кроме местной аптеки.

— Это самая лучшая из совершенных тобой ошибок. Спасибо, Эллиот.

— Послушай, — сказал он. — В Бахе нет ничего плохого. Я ходил в колледж и хорошо знаю его. Но ты должна подумать обо мне, о моем положении здесь.

— И что?

— Это выглядит не очень хорошо, Джоан. Это община среднего уровня. Только немногие люди слушают подобную музыку. Я не хотел бы, чтобы вокруг поползли слухи, будто моя дочь или даже я сам, чересчур серьезны. Пуритане! Я не могу позволить себе быть пуританином.

Позвольте мне объяснить: в своем банке Эллиот сидит в центре зала, окруженный чистейшими стеклами. Солнце освещает его лицо (стекла связаны со специальной сигнализацией, и под ногой отчима есть незаметная для других кнопка сигнала тревоги). Он является новым типом банкира. Имя и фамилия Эллиота выгравированы огромным готическим шрифтом на табличке на его столе. Под ними такими же буквами написано: «Добро пожаловать». Отчим разговаривает со всеми, смертельно боится заговорить покровительственным тоном или быть с каждым человеком разным. Он хлопает вас по спине, отвергая или принимая ваше предложение, выпивает с ребятами в задней комнате, входит в уйму различных комитетов — в комитет низшей лиги по боулингу, в ПТА, в комитет по Образованию Ширфул Вистас (некоторое время даже был председателем последнего.) Эллиот председательствует в Лиге Социального обеспечения, работает с местным Республиканским комитетом. Он популярен со своим мощным, грубоватым голосом, эффектными челюстями и слегка трепещет, когда бывает слишком эмоционален. У него даже есть документ, доказывающий это, благодарность «за активную поддержку финансового и духовного состояния общины». Документ напечатан на синтетическом пергаменте и красиво раскрашен с левой стороны. Эллиот держит его на видном месте, под стеклом своего стола в офисе. Причем текст развернут так, чтобы посетитель мог без труда все прочитать.

Большинству остолопов мой отчим нравился, некоторые в районе его боялись. Последние были умнее, поскольку каким-то образом поняли, что Эллиот презирал их всех. Всей своей злобе на себя и на людей, среди которых ему приходилось жить и возиться с деньгами, он позволял выплеснуться по вечерам. И то, как Эллиот использовал двух зависящих от него людей, было свойственно его подлой сущности. Так что мой отчим с со своими белыми губами и во своей обдуманной, хорошо контролируемой манере был никем иным, как настоящим сукиным сыном.

Однако, когда на следующий день я вернулась домой из школы на ланч, пластинка с Бранденбургским концертом исчезла. На ее месте (видимо, Эллиот прислал его с посыльным) лежал диск Лоуренса Уэлка — в небесно-голубой бумаге. Я ничего не сказала, просто на следующий день обменяла приобретение Эллиота на Бранденбургский концерт и в тот же вечер громко завела его в своей комнате.

Отчим промолчал. Он не мог опуститься до моего уровня. Боже, как мне хотелось этого. Но Эллиот не опустился, просто превратил нашу с мамой жизнь в ад. Еда была невкусной, рубашки непостиранными, виски слабым, содовая без газа, и вся вина за это лежала на Грейс. Он говорил ей это по вечерам при мне и по ночам, когда думал, что я уже сплю и ничего не слышу. Мама похудела еще сильнее, а ее лицо стало еще более серым. Она больше не смотрела по телевизору свои мыльные оперы и выглядела теперь совсем пришибленной. Вместо одной пачки сигарет мама выкуривала уже две.

Я перестала слушать Баха.

Эллиот перестал мучить маму.

И в этот момент я решила, что моя репутация останется чистой только до тех пор, пока я не найду подходящего парня. Он еще не появился на горизонте, но когда появится, я воспользуюсь полным преимуществом его невинности, а потом в деталях расскажу отчиму, как все произошло.

Понимаете, Эллиот считал меня своей собственностью. Он был пуританином, аккуратным человеком, ненавидел беспорядок. Я намеревалась сыграть с ним первоклассную шутку. Это был единственный способ нанести удар по всей его жизни. Но, как я уже говорила, не с Рэем. Мы все еще танцевали, и я позволила ему прижать меня к себе немного покрепче. Я чувствовала, что на нас смотрят, но Рэй не был общительным. Кроме того, эту вечеринку устроил он. Если ему хотелось побыть со мной, у него имелось на это право. Весь Вистас будет завтра судачить о нас, и мне придется дать дюжину осторожных убедительных объяснений множеству девочек. Как я отметила раньше, Рэй считал, будто я уже принадлежу ему.

А ведь все, что он получил, был обычный поцелуй, да и то короткий. Рэй застал меня врасплох и только поэтому добился успеха.

Я не ожидала, что он полезет целоваться на первом же свидании. С тех пор мы гуляли с ним четыре раза, но я больше не позволяла ему даже прикоснуться ко мне.

Рэй был порядком заинтригован и стал ухаживать за мной совершенно серьезно. По крайней мере, так казалось со стороны.

Я все ждала и ждала последнего, заключительного аккорда музыки. Не знаю, где Рэй набрался смелости, но рано или поздно это все равно должно было произойти. Я надеялась на «поздно», поскольку не представляла, как сказать ему «нет». К тому же у меня возникло подозрение, что отказ сильно заденет его чувства. Все шло к большой, постыдной ссоре, и я потом больше никогда бы не увидела Рэя, а ведь он мне нравился, в самом деле. За ним закрепилась репутация Большого лидера, и было забавно привязать его к себе.

Наконец это случилось, и очень неожиданно. Рэй добивал уже третий бокал рома, а я отхлебывала от второй порции своего «коктейля». Он полез в карман и состроил гримасу.

— Я оставил сигареты в машине, — Рэй смял пустую пачку и взглянул на меня.

— Позади тебя автомат с сигаретами.

— Зачем выбрасывать тридцать центов? — он застенчиво улыбнулся мне. Принесешь из машины?

— Хорошо…

— Я должен встретиться с одним парнем.

— О, отлично, — ответила я. Мысль о глотке свежего воздуха пришлась мне по душе. Я встала и направилась к выходу, помахивая рукой ребятам из нашей банды. Розмари Кипфел, сидевшая с мальчиком с роскошными волосами, пришедшим в наш класс лишь на прошлой неделе, махнула мне в ответ. Она была моей хорошей знакомой. Остальные продолжали заниматься своими делами, и я не могла никого из них обвинить. В полутьме бара они увлеклись довольно захватывающими вещами.

На самом деле ничего плохого — не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто в Ширфул Вистас высокий процент подростковой преступности. Это не так. Трудно быть хулиганом в маленькой общине людей, где жизненные привычки и налоги каждого стандартизированы.

В общем, я пошла к машине. Рэй припарковал ее футах в пятидесяти от ресторана. Я остановилась на середине дороги у навеса и глубоко вдохнула тяжелый воздух. В Моронвилле когда вы вышли на улицу, это, так сказать, все равно, что остались в доме. Меня никогда не покидало ощущение, будто я загнана в одну из бесчисленных клеток. В четырех часах езды от Ширфул Вистас в Джерси есть зоопарк, который я посещала в детстве. Он прекрасен. Все животные живут в просторных загонах и в условиях, максимально приближенных к «среде их обитания». Предполагается, будто они не подозревают, что выставлены на всеобщий обзор. Но это не так. Их не обманешь, особенно львов. Сколько бы деревьев, холмов, песочных площадок и искусственных бассейнов для них не приготавливали, звери знают, где находятся. В клетке.

Я вздохнула, и темная фигура наткнулась на меня в полумраке.

— Простите, — произнес мягкий голос, и человек заторопился к ресторану.

Я открыла дверцу автомобиля и пошарила рукой по кожаному сидению в поисках гробовых гвоздей Рэя. Мои пальцы нащупали пачку, когда чья-то рука легла мне на плечо. Я слабо вскрикнула и обернулась. Это был Рэй.

— Я тоже решил подышать свежим воздухом, — сказал он и усмехнулся.

— После моциона, — заметила я, — уже можно вернуться.

Рэй взял у меня пачку сигарет, открыл ее, закурил и встал, загораживая мне дорогу. Кончик сигареты ярко вспыхивал во время затяжек.

— Слушай, — сказал Рэй, — ты должна признать, что я достаточно терпелив. И не говори, будто не знаешь, о чем идет речь.

— Я ничего не должна признавать.

— Ты всегда соглашалась пойти со мной куда-нибудь. Но непохоже, что я тебе нравлюсь.

— Ты мне нравишься, — произнесла я. Рэй щелчком отбросил сигарету и проследил за коротким полетом миниатюрной кометы.

— Спутник, — сказала я, стараясь сохранять непринужденность в голосе.

— Ты тоже мне нравишься. Фактически, ты больше чем нравишься мне, Джоан. Ты знаешь об этом?

— Я догадывалась, — призналась я.

— Ты позволила мне поцеловать тебя на первом же свидании. Обычно я не трачу время на семнадцатилетних девчонок. А с тех пор стал тратить.

Забавно, но это было признание в любви Рэя. Он просто не знал, как все высказать и поэтому мог только действовать высокомерно и грубовато.

— Тогда перестань тратить свое драгоценное время, — медленно проговорила я, и Рэй понял смысл моих слов сразу. — Я не собираюсь пополнять список твоих побед.

Я тоже могла быть грубой при необходимости и сейчас заметила, как мой спутник съежился. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали.

— Давай сядем в машину.

— Нет.

— Джоан, — пробормотал Рэй и вдруг обнял меня. Я подумала, что вообще-то он имеет право на поцелуй, и не стала сопротивляться. Рэй стал искать мои губы. Я все-таки секунду поборолась, а потом он поцеловал меня. Не думайте, что это было неприятно. Совсем наоборот. Правда, до тех пор, пока Рэй не начал увлекаться. Я отстранилась от него и сказала:

— Гонг. Раунд окончен. Время, парень.

— О, нет, — произнес он низким голосом. — Не сейчас. На этот раз все должно быть по-моему.

Возможно, Рэй блефовал. Не знаю. Но он опять обнял меня, потом это стало чем-то большим, чем простые объятия. Мои колени начали слабеть. Признаюсь, в какое-то мгновение Рэй был близок к тому, чего хотел… или, по крайней мере, чуть не приблизился. Но, как я уже говорила, не с Рэем. Только не с ним.

В общем, вместо того, чтобы впасть в девичий экстаз, я дала своему ухажеру пощечину… и довольно приличную.

Он замер. Его руки сразу опустились. Затем Рэй молча оттолкнул меня и сел в машину.

— Эй! — крикнула я, но мой протест потонул в реве двигателя.

— До дома доберешься сама, — сказал Рэй. В отраженном свете фар автомобиля я смогла разглядеть лицо своего бывшего спутника — оно перекосилось от злобы и вытянулось. Мне вдруг пришло в голову, что передо мной обиженный ребенок. А я всегда считала его джентльменом.

— Ты не можешь так поступить, — сказала я.

— Не могу? — Рэй нажал на педаль газа и повернул руль, а я осталась на месте.

Через несколько секунд задние огни его машины показались на шоссе и исчезли. Я осталась в темноте с неоплаченным счетом и без возможных вариантов возвращения домой. Разве что позвонить Эллиоту? В противном случае придется прошагать четыре мили.

Я повернулась и медленно направилась к заведению Энрико, но перед входом остановилась. Мне не страшно было остаться одной, но меня смертельно пугали удивленные глаза, которые дружно обратятся в мою сторону, когда я войду в зал. Конечно, найдется какой-нибудь доброволец и согласится проводить одинокую девушку домой (у всех присутствовавших здесь ребят имелись машины), но придется объясняться… А этого мне совсем не хотелось.

Я замерла и прислушалась. Может, Рэй передумал и вернулся за мной? Снаружи не доносилось ни единого шороха шин. По этой дороге автомобили ездили не часто.

Совсем стемнело. Я замерзла, несмотря на тяжелый, влажный воздух. Мне нужно было возвращаться обратно к свету и теплу.

Прямо передо мной вспыхнула сигарета. Кто-то стоял у меня на дороге, курил и вглядывался в ночь.

— Простите, — произнесла я.

— Да, — этот мягкий голос уже был мне знаком. Сигарета сдвинулась вправо, и я скорее ощутила, чем увидела пошевелившуюся вместе с ней фигуру.

— У вас какие-то неприятности? — спросил голос. Прекрасный английский с легким акцентом.

— Нет, — ответила я. — Просто мне придется… пройти четыре мили пешком.

— Молодой человек?

— Да, — призналась я. — Откуда вы знаете? Сочувственный смешок.

— Вам не нужно было давать ему такую сильную пощечину.

— Как…

— Я ничего не видел, — произнес голос. — Только слышал. Ваш удар прозвучал как выстрел из пистолета.

— Н-да, — неопределенно протянула я.

— Вот, — спичка чиркнула о коробок. — Мы можем посмотреть друг на друга.

Вспыхнуло крохотное пламя, и я увидела склоненное озабоченное лицо. Глаза у мужчины были голубые, как мои, а вьющиеся черные волосы даже в мерцающем желтом свете казались странными, несоответствующими его общему облику. Незнакомец обладал широким, скорбным ртом и выступающим, волевым подбородком. Брови были такими же черными, как волосы, а над ними я увидела беспокойно наморщенный лоб.

Выглядел он лет на сорок.

Спичка погасла.

Думаю, я забыла самое важное из того, что смогла разглядеть в этот короткий момент. В его глазах тоже виднелась грусть… Впрочем, не только грусть, еще терпение и нежность.

Если вы думаете, что так много нельзя разглядеть при мерцающем свете спички, вы правы. Но я увидела все это. И не только это, а даже больше.

— Теперь мы знаем, как каждый из нас выглядит, — сказал мужчина. — Меня зовут Жозеф Вито.

— Джоан Палма. Спасибо вам за ваше внимание, мистер Вито.

Он засмеялся и только, как и раньше, не очень весело.

— Вы очень добродушны, — заметил незнакомец. — Каковы ваши дальнейшие планы?

— Вернусь в ресторан. Кто-нибудь отвезет меня домой.

— Вы не тревожитесь по этому поводу, не так ли? — в его голосе слышались серьезность и заинтересованность. Мужчина отбросил сигарету и закурил новую.

— Нет, — ответила я. — Я — нет.

— Но вы не хотите, чтобы над вами смеялись. Я тоже. Ужасно, когда в твои личные дела вмешиваются посторонние. Я знаю это.

Странный человек, подумала я, странный и прекрасный, словно призрак, курящий, беседующий со мной в темноте. Я промолчала. Он протянул вперед обе руки (сигарета была зажата в уголке его губ и бросала на лицо тень) и взял меня за руку.

— Хотите войти со мной? — спросил незнакомец. — Так гораздо проще, не правда ли?

Если бы в его голосе прозвучала насмешка или снисхождение к маленькой девочке, я выдернула бы свою руку и пошла бы домой пешком. Но ладони мужчины были сухими, их пожатие — Дружеским, и я почувствовала, как теплая, приятная волна безопасности увлекает меня: ощущение, будто вернулись знакомые ароматы, смутные воспоминания о давно ушедших днях, когда кто-то наклонялся надо мной и тоже нежно держал за руку.

— Спасибо, — сказала я. — Это было бы прекрасно.

Мужчина открыл мне дверь. Не сказала бы, что мы вошли торжественно, но я двигалась довольно уверенно. Мое лицо ничего не выражало. Под заинтересованными взглядами семи парочек, которых я более или менее знала, мы проследовали к столику и сели.

Я взглянула на своего спутника при свете настольной лампы с красным абажуром, являвшейся торговой маркой Энрико, и не нашла в его облике ничего нового. Он был стройным, со слегка сутуловатыми плечами, в дешевом, уже поблескивающем в некоторых местах костюме с обтрепавшимися рукавами. Мужчина выставил немного вперед одну ногу, и я посмотрела на ботинок. На нем виднелась аккуратно заделанная картоном дырка. Однако картон уже потерся и намок от вечерней росы.

Незнакомец проследил за моим взглядом и быстро убрал ногу под стол, затем улыбнулся мне и покраснел.

Около нашего столика появился Тони.

— Да? — произнес он, быстро посмотрел на Жозефа и, игнорируя его, спросил:

— Ты знаешь его, Джоан?

— Ага, — ответила я. — Он друг папы. Тони ничего не смог сказать, но в его глазах мелькнуло удивление. Он знал меня уже полгода, с тех пор как я начала посещать это заведение.

— Что принести? — спросил Тони.

— Две кока-колы, — проговорил Жозеф немного более громко и вызывающе, чем требовалось, но официант покорно пошел выполнять заказ.

— Это все, что в моих силах, — сказал мужчина, назвавшийся Жозефом. Спиртного позволить себе не могу.

Фраза была сказана без притворства, но и без отчаяния. Странно, но она разозлила меня.

— Ладно, — произнесла я. — Так что?

— Это место для подростков, — заметил Жозеф Вито, оглядываясь по сторонам.

— Большая часть школьной банды ходит сюда… Ребята без комплексов.

— А вы с комплексами?

— Нет. Да… не знаю. В некотором смысле да, в некотором — нет.

— Вы немного запутались. Я не о вашем приятеле, — он улыбнулся. — Я не думал, что дочь президента банка может смущаться. Ваш отец самый… несмущаемый человек.

Итак, незнакомец знал, кто мой отчим.

— Он мне не родной отец, — сказала я. — Мой родной отец давно умер.

Мужчина с интересом посмотрел на меня. Я хотела поговорить с ним и знала, что должна быть осторожной. А в ответ могла получить только такую же осторожность и безличную грусть. Тут вернулся Тони и принес нашу кока-колу. Он поставил бутылку и бокал перед Жозефом, а мой бокал демонстративно наполнил. Мой спутник ничего не сказал, даже не подал вида, что заметил небрежное отношение официанта. Но две складки от уголков его рта, спускавшиеся к подбородку, стали глубже. Я наклонилась и уверенно поменяла наши бокалы. Джозеф поднял глаза.

— Почему вы сделали это?

— Не знаю, — смущенно отозвалась я. Но на самом деле я знала, чувствовала, что этот стройный сорокалетний мужчина с мягким голосом заслужил немного нежности — хотя бы малейшего ее проявления — в жизни, которая ничего ему не дала. Ему требовалось сочувствие. Я хотела, чтобы он выпил бокал, наполненный официантом.

— Вы часто приходите сюда?

— Я здесь впервые. Ехал домой и увидел огни, — Жозеф развел руки в стороны жестом одинокого человека. Они были у него тонкие, с изящными, почти женскими пальцами, и лежали на скатерти, словно маленькие прозрачные креветки.

— Вы живете здесь… в Моронвилле? — вопрос вырвался у меня неожиданно.

— В Моронвилле?

— Так ребята называют Ширфул Вистас, — пояснила я. — Это ничего не значит.

— Да. Я живу здесь, — Жозеф посмотрел на меня. — Я даже работаю на металлургическом заводе.

Почему-то я не могла представить его рабочим. Тонкие пальцы, стройное тело, круглые плечи, усталое лицо и, главное, этот голос, как бархат, вьющийся вокруг меня, согревающий каждым мягким, чистым словом. Я и не подозревала, как мне было необходимо слышать хороший английский.

Забавно, что до встречи с Жозефом мне никогда не доводилось сталкиваться с приличным американским языком, незасоренным местным жаргоном. Голос моего нового знакомого звучал легко, прозрачно.

Джозеф мог бы работать диктором… но на хорошей радиостанции, а не на одной из тех, которые вещают на нас из Манхэттена.

Я попыталась мысленно увидеть Жозефа на заводе, но бросила эту затею. Невозможно было представить его обнаженным по пояс, питающим огненную утробу монстра, или даже работающим на одном из кранов, дергающим рычаги и поднимающим ковш с расплавленным металлом. Видимо, он понял, что происходило в моей голове, потому что опять улыбнулся своей особой улыбкой.

— Я работаю не на самом заводе, — пояснил Жозеф. — Я бухгалтер. Клерк в отделе зарплаты.

Это было более подходящее для него занятие, хотя я все равно не могла понять, почему такой образованный человек должен выполнять подобную работу (как я выяснила, заработная плата бухгалтера была гораздо меньше, чем у рабочего).

Я ничего не сказала, только отхлебнула ставшей уже теплой кока-колы и посмотрела на Жозефа.

Импульс шел постепенно, но он рос, расширялся, пока не заполнил меня, нерациональный, побуждающий, и я не знала, что с ним делать, откуда он взялся. Ощущение напоминало щекотку, и мне очень хотелось почесаться.

Я положила свою ладонь на правую руку Жозефа, лежащую на покрытом скатертью столике, и стала держаться за нее, испытывая непонятное облегчение. Что-то полыхало внутри меня, и я могла закричать, но легко, без страдания.

Жозеф не убрал свою руку. Наверное, я умерла бы, если бы он сделал это, потому что это была глупость, противоречащая всему, чему меня учили. Словно кто-то посторонний вселился в мое тело, а я смотрела со стороны и с небольшим испугом наблюдала, что случится дальше.

А дальше случилось то, что большой палец Жозефа стал поглаживать тыльную сторону моей ладони, очень осторожно, по-дружески, и по какой-то причине этот маленький жест отодвинул все на задний план, и жизнь опять стала прекрасной.

Наступила долгая пауза. Из музыкального автомата послышалась новая мелодия, приятный вальс. Мы встали, вместе вышли на площадку и начали танцевать.

Жозеф осторожно держал меня на приличном расстоянии от себя.

Я не обращала на это внимания. Так было лучше. Он танцевал очень хорошо, приятно, с новым для меня самообладанием и улыбался мне.

— Я не танцевал уже лет десять, — наконец проговорил Жозеф. — Это все равно что танцевать с дочерью… если бы у меня была дочь. Но она не выглядела бы такой симпатичной, как вы.

Я уже знала, что он был женат.

Хочу оставаться до конца честной: мне было наплевать на это.

Я почему-то боялась испытать разочарование, если бы он оказался холостяком.

Если вам хочется назвать меня сумасшедшей запутавшейся девчонкой, пожалуйста. Я знаю, что в тот вечер все шло хорошо и правильно. Все абсолютно правильно. И мне плевать, что вам приходит в голову. Тот вечер, когда мы с Джо впервые танцевали, был самым лучшим в моей жизни.

— Я не чувствую себя твоей дочерью, — мягко произнесла я, и он опять улыбнулся, не насмешливо, нежно. Я прижалась к нему, и мы продолжили танец. Тело Жозефа оказалось костлявым под дешевым костюмом, и я чувствовала, как билось его сердце.

Теплая рука моего партнера лежала у меня на талии и успокаивала. Словно по собственной воле она нашла больное место и замерла на нем, чтобы помочь мне.

Музыка смолкла. Я заморгала. Мы молча вернулись к своему столику.

Я почти слышала шепот со всех сторон, пока мы шли, но мне было наплевать. Я улыбнулась Джо, и он взял меня под руку. Мы двигались смело и элегантно, словно актеры в пьесе или танцоры в классическом балете.

Привлекательность Жозефа делала возможным все. Так было во все последующие вечера. Так происходили прекрасные и одновременно ужасные вещи. Он всегда знал, чего я хотела. Это совсем не походило на женскую интуицию. Ну, знаете, когда что-то озадачивает вас, очень не нравится вам в вашей матери или старшей сестре, когда вы молоды и делаете то, что вообще-то не должны делать, или думаете о том, о чем не должны думать, а мама, кажется, строго следит за вами. Но с Жозефом все было по-другому, осознанно, словно за несколько недель до нашей встречи он изучал семнадцатилетних девушек в целом, и Джоан Палма в частности.

Я никогда не говорила ему об этом. Думаю, об этом и не стоило говорить.

Мы снова сели за столик. Тони уже ждал нас. На этот раз он не стал сдерживаться.

— Ты уверена, что знаешь этого парня? — опять спросил он. — Он не ахти как прилично выглядит, мисс Палма. Я могу лишиться лицензии.

Я ждала, что Джо что-нибудь скажет, но он молчал. Казалось, мой новый знакомый замкнулся в себе, как делает мама, когда Эллиот начинает нападать на нее. Я посмотрела в лицо Тони и медленно, с достоинством проговорила:

— Мы знакомы уже несколько лет. И мой отчим знает его уже несколько лет. Моя мать чуть было не вышла за него замуж. Она знает его всю свою жизнь. И нам не нужно от вас ни кока-колы, ни счета. Мы хотим поговорить наедине.

Спасибо.

Это была настоящая речь. Старина Тони покраснел до ушей и с оскорбленным видом удалился.

— Эй, — воскликнул Джо, — хватит защищать меня. Я могу сам о себе позаботиться.

Но ничего он не мог.

Потом я поняла, что все время, пока буду знать его, мне придется ему помогать, разрешать подобные маленькие (и крупные тоже) проблемы социального характера. Но мне все равно. Ответственность сделала меня серьезной, хотя это действовало на нервы.

— Конечно, можешь, — сказала я. — Только ты здесь посторонний, а меня все знают.

Мне больше не требовалось брать его за руку — танец унимал этот мой зуд. Вдруг я почувствовала себя усталой, смертельно усталой и взглянула на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. А в пятницу полночь считается колдовским часом. Я не боялась случайно превратиться в тыкву, просто сегодня мне не хотелось расстраивать Эллиота.

— Я должна возвращаться домой.

— Я отвезу тебя.

Жозеф полез во внутренний карман пиджака и достал — среди прочих вещиц маленький потертый женский кошелек из какого-то темного кожзаменителя. Он выглядел изрядно поношенным, блестящим и патетическим. Жозеф щелкнул застежкой из когда-то позолоченного металла и после коротких поисков вытащил из глубин кошелька пятидесятицентовую монету. Нелепо и в то же время странно естественно монета оказалась такой же потертой, как сам кошелек.

Жозеф положил ее на скатерть, и я почувствовала, как ему хотелось дождаться сдачи. Но он не стал делать этого. Тони не пришел со счетом Рэя, и я догадалась, что он, видимо, решил придержать его.

Рэй считался одним из самых состоятельных юношей в округе (кажется, я уже говорила об этом). Официант знал, что он обязательно вернется.

Я быстро поднялась. Десять центов не являлись для меня таким большим убытком, как для Джо, и я не хотела присутствовать при том, как Тони швырнет ему сдачу, не хотела видеть новую неприятную сцену.

Жозеф взял меня под руку, и мы вышли, на этот раз не торжественно, а с некоторым беспокойством.

Его машина была припаркована в дальнем конце квартала. Если это было возможно, воздух стал еще тяжелее, приобрел медный привкус — предупреждение о надвигающейся грозе.

Было тепло, и я обрадовалась возможности немного прогуляться.

Я споткнулась о какие-то камни, и Джо опять взял меня под руку. Мы подошли к его машине. Он открыл мне дверцу. Автомобиль оказался таким же, как и другие вещи Жозефа. Очень старый, аккуратно заделанный, скрупулезно вычищенный и хорошо работающий. Выпуск 1940 года. Я неплохо в этом разбиралась.

Внутри я вдруг почувствовала, что что-то давит на мое левое колено, посмотрела вниз и увидела старомодную рукоятку переключения передач с бесцветным пластиковым набалдашником на конце. Джо сел за руль и включил фары. Старый двигатель ровно, даже немного сентиментально заурчал. Мы двинулись с места, повернули направо и покатили по дороге со скоростью около двадцати миль в час. Старые фары пробивали почти оранжевыми лучами туманный воздух.

Я опустила стекло и откинулась на спинку сидения, обтянутого потрескавшейся искусственной кожей. Джо молча ехал к центру Ширфул Вистас.

— Расскажи мне о себе, — попросила я. — Зачем ты приехал к Энрико?

— Это длинная, грустная история, — он на мгновение резко повернул голову ко мне, потом снова стал следить за дорогой. Вероятно, мой новый знакомый был добросовестным водителем. Джо снова засмеялся своим злым, почти потусторонним смешком. — Но, думаю, все, связанное со мной, грустно, — он повернул налево. Я знаю, где ты живешь. Проезжал мимо твоего дома и восхищался сотни раз.

— Я его ненавижу.

— Все мы ненавидим места, в которых живем, когда там нет любви.

У Джо была манера говорить самые необычные вещи так тихо, что они сначала не воспринимались, а их глубокий смысл становился ясен лишь через несколько секунд. Все время, сколько я его знала, мне приходилось сохранять двойное восприятие, как какому-то третьеразрядному актеру, играющему комичного дворецкого.

— Расскажи мне все. Расскажи свою грустную историю. Мне можно не появляться дома до полуночи.

Джо притормозил и закурил. Я знала, что он хотел сказать мне что-нибудь о машине, о том, как неожиданно мы встретились, о душном воздухе, о тепле и уюте в автомобиле. Но ток, протекавший между нами, не прекращал свое движение ни на минуту. Обычно, когда, общаясь с мужчиной, испытываешь такие ощущения, рано или поздно что-то происходит и все портит. Но тогда все мелочи, злоба и смущение, которые могли нахлынуть на нас, не нахлынули, и мы чудесным образом избежали необходимости ослаблять ток, протекавший между нами.

Я прекрасно осознавала, что Джо в два с лишним раза старше меня. Я встречала мужчин (например, наш учитель химии), стремившихся скрыть свой возраст, но не с помощью окрашивания волос или чего-нибудь в этом роде, а поведением, манерой речи.

Жозеф Вито таким не был. Он использовал весь свой опыт, чтобы установить между нами непринужденные, добрые отношения и добился успеха.

Этот человек оказался ужасно одиноким.

Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что с того момента, когда он в машине начал рассказывать о себе, забыв о возрасте слушательницы, все было предопределено. Но это, конечно, лишь взгляд в прошлое. А тогда я знала только одно — Джо собирался выдать мне самый потрясающий комплимент в жизни и рассказать о себе, честно, без назидательных интонаций. Это было исключительное чувство.

— Особенно рассказывать-то нечего. Я должен деньги. Не много. Я несчастлив.

— Ты женат?

— Конечно.

— Но жену свою не любишь? — я была готова откусить себе язык, поскольку чувствовала, что зашла слишком далеко, но Джо достойно принял мой вопрос, — Не люблю, — наконец ответил он. — С ней не все в порядке… Я люблю ту, которая раньше была моей Марией.

— Прости.

— Ничего. Кроме редких моментов прояснения она вполне счастлива.

Я заметила, как Джо сжал руль.

— Я, как и ты, итальянского происхождения, — сказал он. — Женился десять лет назад. Мария надеялась на меня. Все на меня надеялись. Случались неприятности, но каждый считал, что у меня все в порядке, что я смогу выбиться в люди, сделать карьеру, словом, поймать случай за вихор, — Джо сделал паузу. Выражение его лица показалось мне банальным, пародийным. — Пять лет назад Мария забеременела. Врачи предупреждали меня, — после короткого молчания голос Жозефа стал вдруг резким, неожиданно сильным, резко контрастирующим с его обычной монотонной манерой речи. — Они говорили мне, что не гарантируют ее безопасность. Но я очень хотел ребенка. Мне он был просто необходим.

Джо замолчал. Но я понимала все, даже лучше, чем если бы он продолжал рассказывать. Его жизнь прокручивалась передо мной за потрескавшимся, запыленным лобовым стеклом машины.

— В общем, я рискнул ее жизнью. Ребенок умер. Она должна была умереть тоже.

Джо опять умолк, и я почувствовала, что он едва сдерживает слезы. Мы оба как бы наблюдали за вереницей его несчастий. Я взяла Жозефа за руку и задержала ее в своей.

— Но она не умерла. Три дня она жила с температурой восемьдесят градусов.[2] Это было невероятно. Даже врач признал это. Никто не мог пережить такой жар, но Мария выжила. Они обкладывали ее льдом, и через некоторое время температура спала. Но сначала она спалила ее мозг.

Джо смотрел на медленно тянувшуюся впереди дорогу.

— Мария вполне счастлива, думает и ведет себя, как ребенок. Она любит разные яркие, блестящие вещи типа холодильников и пачек от сигарет. Все торговцы знают ее и регулярно заходят, когда меня нет дома. У нас уже есть три комплекта Британской энциклопедии.

— Милые люди, — мягко заметила я.

— Их нельзя винить. Мария — великолепный заказчик. Именно для таких делается реклама.

Ребенок с покупательной способностью взрослого.

Он опять улыбнулся, и эта улыбка вонзилась мне в сердце, словно нож.

— Но она… — я заколебалась. — Если с ней не все в порядке, разве ты не можешь защитить себя от нее?

— Нет, — коротко ответил Джо и добавил:

— Я не могу этого позволить.

Мы почти подъехали к моему дому. Я попросила Джо остановить машину. Он покачал головой.

— Лучше я подвезу тебя прямо к дому. Мне не нужно было рассказывать.

— Пожалуйста.

— Джоан… Не глупи, девочка. Позволь мне довезти тебя до дома.

— Останови машину.

Он тихо вздохнул и притормозил у тротуара. Люди спали под кирпичными и деревянными скорлупами домов. Кое-где, правда, еще виднелись сонные квадратные желтые глаза окон, открытые звездам. Молнии сверкали, как бешеные, и собиравшаяся весь вечер гроза стала совсем близкой.

— Расскажи мне еще что-нибудь, — попросила я.

Джо выключил фары, и мы сидели в темноте.

Справа шептались деревья. Откуда-то доносилось журчание воды. Ночные животные вскрикивали на неопределенном расстоянии от нас. Акустика в машине усиливала голос Жозефа. Он нервно усмехнулся. Звук получился тихим, плоским.

— Я получаю семьдесят пять долларов в неделю, — произнес Джо. — Я в долгах, Джоан. Должен почти пять тысяч долларов. Ума не приложу, как при таком жаловании мне удалось убедить людей дать в долг. Все перешло к Марии. У нее инстинкты сороки.

— В какую ты ходил школу? — спросила я и чуть не рассмеялась, потому что задала этот вопрос словно одному из своих одноклассников или, по крайней мере, сверстников. — Я имею в виду… где ты получил образование?

— В Колумбии, — ответил он с отсутствующим видом.

— Искусство?

— Английский.

Я почувствовала, как Джо напрягся. Видимо, я застала его врасплох.

— Не понимаю. С высшим классическим образованием…

Я позволила, чтобы можно было проследить за этой мыслью.

Он завел двигатель.

— Лучше я отвезу тебя домой.

Но я взяла его за руку, наклонилась вперед, перегнулась через рукоятку переключения передач и выключила зажигание.

— Я могу дойти отсюда пешком. Здесь всего несколько ярдов.

— Джоан, — Жозеф повернулся ко мне и положил руки мне на плечи. — Джоан, мне сорок два года. Я женат. Зачем ты делаешь это?

— Потому что я должна, — ответила я не вполне честно, обняла Джо за шею и прижала его трагический рот к своим губам.

Не знаю, как долго длился наш поцелуй, но когда все закончилось, я поняла, что нашла человека, которого искала, совсем не торгуясь. Что бы теперь ни случилось, это стоило того. Я была женщиной… почти.

Остальное произойдет, как только я все приготовлю. Колебания не мучили меня при принятии этого решения. Все было как-то предопределено.

Я отпустила Джо. Он уткнулся лбом в руль и начал плакать. До этого я никогда не видела плачущих мужчин и испугалась. Наконец, стараясь подавить рыдания, Жозеф заговорил:

— Мне не нужно было приезжать туда. Я поняла, что он почти забыл обо мне и говорил с каким-то своим богом, с тем, кто мучил его спокойствием, терпением, пронзал мечом его собственного характера, резал его на куски день за днем, неделю за неделей.

— Мне не нужно было приезжать туда, — повторил Джо. — Я старался, держался подальше от этого места. Бог свидетель, как я избегал… Восемь лет. После восьми лет… это слишком много, — он повернулся ко мне. Его белое лицо блестело в призрачном свете. — Ты не реальна. Ты ведьма в облике ребенка. Ты всю жизнь мучаешь меня.

— Беда, — нежно произнесла я. Мне до сих пор это не понятно. Я должна была перепугаться до смерти. Перед глазами должны были вспыхнуть красные огоньки. Но на самом деле я оставалась спокойной, словно разговаривала с маленьким мальчиком. — В чем беда?

— Я сидел в тюрьме, — ответил Джо и опустил голову на руки. Его голос словно сочился сквозь пальцы. — Почему ты не оставишь меня одного?

Тогда мне следовало уйти. Это был мой последний шанс — уйти, поступить так, как просил Жозеф.

Но я не двинулась с места. Когда-нибудь мне станет ясно, почему. Но я не двинулась с места, а вместо этого отняла одну руку Джо от лица, разбила его слабенький человеческий щит и спросила:

— За что?

Он не ответил, повернулся ко мне и схватил меня. На этот раз поцелуй получился почти диким, пожирающим, и я знала, что зашла слишком далеко, позволила себе пойти с ним… Не… не знаю, как объяснить… Я позволила Джо наполнить меня собой в надежде, что это поможет, исцелит. Когда бесконечность исчезла, он сказал очень просто:

— Ты знаешь, за что.

Я действительно знала. Мне даже не требовалось выражать это словами.

Я откинулась на спинку сидения, вдруг ощутив себя невероятно усталой, и произнесла:

— Мне пора идти.

— Знаю, — Джо выглядел теперь немного отчужденным. — До свидания.

— До скорой встречи.

— Нет, — отозвался он. — Нет, Джоан. Никогда. Никогда… Ты не знаешь, что делаешь.

— Знаю, — возразила я, вылезла из машины и просунула голову в открытое окно. Джо смотрел в никуда, сжимая и разжимая пальцы.

— Я должна увидеть тебя еще раз, — мягко сказала я, — потому что я влюбилась в тебя.

Джо пошевелился на сидении, отвернулся от меня, и я услышала странный, мощный звук, нечто среднее между стоном и рыданием.

— Я рада, что ты любишь молоденьких девочек, — произнесла я. — Это здорово. Неплохо, и я рада, — мой голос снизился до шепота. — А еще, больше я рада, что понравилась тебе. Ты полюбишь меня, Жозеф. Клянусь, полюбишь.

— Ты говоришь не как ребенок, — донеслись из машины слова Джо. — Ты говоришь совсем не как ребенок. Бог помогает мне. Я люблю тебя… полюбил, как только увидел, — он говорил пылко, почти кричал. — Но на твоем месте могла оказаться любая, маленькая дурочка. Любая другая, такая же молоденькая, симпатичная и желанная, как ты.

Грянул гром. Небо раскололось пополам. Мне пришлось закричать, чтобы быть услышанной среди внезапного грохота и шума дождя.

— Но это я! Это я!

Я увидела, как Жозеф взялся за ключ зажигания и вытащила голову из окна. Старая машина тронулась, а я осталась под проливным дождем. Она повернула и начала тяжелый путь к дому Жозефа, где Мария (замкнутая женщина с замкнутым, ничего не выражающим лицом) ждала своего мужа с детским недовольством.

Я почувствовала, что совсем промокла и направилась к дому.

Мне хотелось, чтобы Эллиот разволновался. Да, он получит красивую шуточку. Я шла целую минуту, а когда оказалась перед парадной дверью, поняла, что случилось.

Мне казалось, будто я дурачилась, сказав Джо, что люблю его, считала это частью плана… мести и приключения. Но это была правда. Как-то странно, в течение тех сорока пяти минут, пока я шла к дому под хлещущим дождем, это стало правдой.

Я любила Джо. Но уже потеряла его и хотела вернуть.

Я открыла дверь. За ней царила тишина. Часы пробили полночь, когда я на цыпочках поднималась по лестнице. Мне не хотелось будить маму. Но я знала, что Эллиот ждет, не спит и то и дело посматривает на светящийся циферблат часов (подаренных ему на одном из торжественных обедов). Однако говорить с ним тоже не хотелось. Нужно было о многом подумать.

Глава 2

— Проклятье!

Меня разбудил голос отчима. Я взглянула на часы. Половина девятого. По соглашению (добытому слезами и скандалами за шестнадцать лет моей жизни) в выходные я могла поспать подольше.

— Проклятье, — повторил отчим. Он ораторствовал перед мамой, что делал очень часто, особенно по субботним утрам, когда ходил за ней из комнаты в комнату, высказываясь хорошо поставленным голосом, выражая свои взгляды на все от секса до политики на пределе возможностей своих легких.

— Жалуются мне целый день. У них нет мужества наладить свою жизнь, и они приходят для этого в банк, а потом еще удивляются, почему мы их отсылаем. «Нам они необходимы, мистер Палма. Нам необходимы эти деньги!» Как часто мне приходится это слышать! И в своем собственном доме тоже. От тебя и от ребенка. Как будто вы не можете укладываться в свой недельный бюджет. Сто десять долларов в неделю только на хозяйство. Я не потерплю этого. Достаточно того, что я должен выслушивать жалобы весь день на работе, а хныканья в собственном доме не потерплю.

Послышалось приглушенное бормотание мамы.

— Но Белла стоит тебе пятьдесят долларов в неделю. Я понимаю в этом, дорогая, больше чем ты. У тебя когда-нибудь была горничная до того, как ты вышла за меня замуж?

Я прикрыла уши, чтобы ничего не слышать, но голос Эллиота звучал довольно пронзительно. Он обладал актерским тембром.

Наступила короткая пауза, потом раздалось новое раздраженное мычание или, возможно, тут для определения больше подходит слово «фырканье». Эллиот единственный известный мне человек, который четко произносит междометия. Его «фи!» заслуживает большого признания. Буква «х» слетает с губ многозначительно, со слюной.

— Выключи эту дрянь, — заревел Эллиот. — Не выношу радио и телевизор по утрам. Можешь смотреть и слушать свои глупости, когда меня нет дома, но два утра в неделю я, к сожалению, живу здесь. Мне необходимы тишина и покой.

Затем послышался звук, которого я боялась. Отчим выключил радио, пока то еще не успело нагреться, и мама заплакала. Горестные, безнадежные рыдания. Я сжала под одеялом кулаки, попыталась ни о чем не думать и снова заснуть. Бесполезно. В семействе Палма занимался еще один новый день. Первый акт рыдания мамы — закончился.

Теперь пришло время второго. Я сбросила с себя одеяло, встала, прошла в ванную и почистила зубы. Это не помогло мне, пока я не увидела свои посиневшие, покусанные губы, пока не провела языком по болящим, нежным местам и не вспомнила вчерашний вечер. Он показался мне вполне естественным, и купание у меня получилось уже веселое.

Через десять минут я забыла о рыданиях мамы внизу. Как много дней начиналось именно так: плач мамы, моя безнадежная, бессильная злоба. Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Очень скоро я преподнесу Эллиоту сюрприз, который заставит его заткнуться.

Я вытерлась перед большим зеркалом, критически оглядела свое обнаженное тело, втянула живот, погладила груди, отбросила волосы со лба и попыталась представить чувства и действия мужчины, если он увидит меня в таком виде. Затем я вспыхнула, поежилась в теплом, влажном воздухе и стала торопливо одеваться. Голод терзал меня, и я чувствовала, что должна выпить кофе перед нашим субботним завтраком.

Я связала волосы в два свиных хвостика (Эллиоту это нравилось, а мне не хотелось сегодня утром его расстраивать) и спустилась по лестнице. Услышав мои шаги, мама перестала плакать. Я заперла свою ненависть в надежный шкаф, где она всегда хранилась, запыленная, готовая в любой момент вступить в действие, и даже смогла улыбнуться Эллиоту и маме, словно все было нормально, словно мы жили в дружной, идеальной семье, как утверждал (будь он проклят!) мой отчим. Мама вытерла глаза и выдавши из себя улыбку.

— Доброе утро, дорогая, — произнесла она. — Вчера вечером шел дождь, а утро сегодня прекрасное.

Я подошла, поцеловала ее в серую щеку, пахнувшую умершими надеждами, ушедшими навсегда воспоминаниями, и улыбнулась (да, мне даже удалось изобразить вторую улыбку) Эллиоту.

— Я попала под этот дождь.

— Возможно, вот в чем причина, — сказала мама Эллиоту.

— Это не оправдание, Грейс. Она должна учитывать случайности.

— О чем вы? — спросила я.

— Дорогая, кажется, ты вчера пришла домой поздно, — мама сделала в воздухе вялый, неопределенный жест. — Я спала, но Эллиот слышал…

— Держу пари… Просто держу пари… — произнесла я, принюхиваясь. — Кофе?

— На кухне, — ответила мама торопясь уйти, пока не разразилась гроза, если ей было суждено разразиться. — Я принесу тебе еще и вареные яйца.

— Семь минут первого, — заявил Эллиот.

— Твои часы спешат, — я злилась, возражая ему.

— Мои часы никогда не врут, и ты отлично знаешь это. Двенадцать — крайнее время, — последние слова были произнесены неожиданным, приглушенным тоном, который я называла змеиным шипением Эллиота. Его неожиданность производила впечатление только в первый раз: переход от драматической злобы к шипящему напору, но после второго и третьего раза к нему привыкали. Но с мамой он срабатывал всегда. Подобный тон мог вызвать у нее истерику в течение пяти минут. Последнее время я стала считать его забавным…

Однако мне никак не удавалось избавиться от страшной дрожи в животе.

— Ничего особенного, — отозвалась я. — Просто я гуляла с Рэем, и мы опоздали домой из-за дождя. Нам пришлось ехать очень медленно.

Я была невиновна, и Эллиот нахмурился, поскольку ничего не мог больше сказать.

— Мне придется поговорить с этим молодым человеком, — заявил он, продолжая строить из себя судью.

— Эллиот, пожалуйста, не надо, — я чувствовала, что мой голос звучал достаточно раздраженно, но мое сердце стучало от страха.

А если он позвонит Рэю и обо всем узнает? Я еще не приготовилась к этому… Пока не приготовилась.

— Готово, — крикнула из кухни мама.

Я пошла к ней. Она приготовила мне завтрак — чашечка из китайского фарфора, кофейник с кофе, апельсиновый сок, сваренные в смятку яйца и тост. Все было сделано с любовью, умело. Даже самые обыкновенные продукты выглядели как-то особенно, роскошно.

Это было одно из достоинств мамы, оставшееся от тех дней, когда она слышала комплименты в свой адрес и чувствовала любовь к себе. Снова и снова мама старалась (с серым лицом, с загнанным взглядом, болезненно сконцентрированном на стоящей перед ней задачей), как ребенок, сделать хоть что-то, чтобы получить от Эллиота одобрение своего скромного таланта, хотя муж постоянно задирал и изводил ее. Стол к обеду накрывался великолепно, еда готовилась очень вкусно, но девять из десяти раз мой отчим пожирал все с ледяным молчанием. Так он показывал, что лучшее — совсем не обязательно хорошо для Эллиота Палма, и что отсутствие неодобрения является его высшим комплиментом Грейс.

Как часто я наблюдала за мамой, подавленной, сникшей, словно продырявленный воздушный шарик, при виде хмурого, царственного выражения лица мужа. Подобно маленькой девочке, она всегда отступала, делала новую попытку и ожидала комплимента, который никогда не высказывался ее самодовольным богом и хозяином… Ожидала по старой памяти.

Несмотря на все свои старания, маме никогда не удавалось заслонить Эллиотом каким-то образом не забывшуюся нежность моего родного отца. Вероятно, он был веселым человеком. Вообще я по сей день верю, что память о нем (живая большей частью благодаря неосознанным воспоминаниям мамы, чем устным рассказам) удерживает меня от того, чтобы не возненавидеть всех мужчин. Я знаю, какими счастливыми бывают супружеские пары, как милые, отзывчивые люди делают добро другим.

Я обняла маму и прижалась щекой к ее щеке — от нее, как всегда, пахло увядшей листвой, только теперь добавился легкий вкусный аромат вареных яиц.

— Это прекрасно, дорогая… даже роскошно.

Ты приготовила мне королевский завтрак.

Она улыбнулась мне, и я заметила по ее глазам, как она довольна. Я могла бы убить Эллиота. Так мало требовалось, чтобы сделать маму счастливой. Так мало. Уж ему это ничего не стоило бы.

Я села и принялась за яйцо, но затем замерла, не донеся ложку до рта.

Эллиот в гостиной набрал чей-то номер телефона. Я окаменела от страха.

— Почему ты не ешь? — спросила мама.

— Прости. Я просто задумалась. Я заставила себя проглотить яйцо и прислушалась к голосу отчима.

— Могу я поговорить с Рэем? (Теперь я ослепла от страха.) О… мистер Лессер… Нет, ничего особенного. Я просто хотел поговорить с вашим сыном…

Я ничего не могла сделать и ждала гибели.

— Рэй? Это Эллиот Палма. Я хотел поговорить с тобой… о Джоан.

Эллиот сделал паузу, затем снова заговорил, очевидно, перебив собеседника.

— Пожалуйста, Рэй. Не нужно никаких объяснений, мальчик мой… Нет, я ничего не хочу слышать. Просто мы беспокоились. Ты должен был привезти Джоан домой вовремя, ты же знаешь… Ей только семнадцать. Когда у тебя будет дочь… конечно, будет… ты поймешь мои чувства…

Он снова сделал паузу. Я прислушивалась, глядя на остывшее яйцо. Я желала… и наконец услышала:

— Прекрасно… Я рад, что ты такой сердечный молодой человек. Конечно, можно. Мы знаем, как ты нравишься Джоан. Никаких сомнений. До свидания, дружище.

Эллиот, естественно, произнес это «дружище» с резким «р». Я услышала, как телефонная трубка легла на рычаг, и со вздохом откинулась на спинку стула.

Рэй, каким бы он ни был, оказался неглупым. Парень понял, что я не рассказала своему папочке о его вчерашней выходке, и взял вину за мое опоздание (семь проклятых минут!) на себя. Значит я с трудом, но выпуталась.

Яйцо совсем остыло, но мне показалось невероятно вкусным. Я проглотила тепловатый кофе, откусила большой кусок тоста, встала, положила тарелки в раковину, чмокнула маму в щеку, прошла мимо гостиной (не взглянув на Эллиота, не давая ему возможности догадаться, что подслушала его) и поднялась к себе в комнату. Тут я заперла дверь и достала старый, запылившийся справочник Ширфул Вистас.

Он был здесь, важный, словно сама жизнь. Вито Джозеф, перекресток на Грин и Элм-стрит, 26. Номер телефона. Я не решилась воспользоваться им.

Я надела плащ и опять спустилась по лестнице. Эллиот погрузился в газету. Я ничего не сказала, а он даже не посмотрел на меня. Я проскользнула за дверь и побежала за угол к автобусной остановке.

Через двадцать минут я стояла перед самым дешевым в Ширфул Вистас домиком, аккуратным, пятикомнатным, с миниатюрной полоской газона, на котором стояло несколько алебастровых статуй почти в натуральную величину: диснеевские гномы (с очень красными щеками, розовыми ручками и круглыми задумчивыми глазами) и бело-зеленая собака, обнюхивающая тачку одного из гномов. Никогда я не видела ничего более шокирующего, более безобразного, никогда не думала, что статуи можно сделать такими ужасными.

Я вспомнила о Марии и представила ее с восторгом листающей иллюстрированный рекламный буклет, а рядом с ней предупредительного, сияющего продавца, ожидающего с договором в руках. Дрянные фигуры, видимо, еще и стоили немало, хотя сделали их как обыкновенную дешевку. Красный нос Думбо уже начал приобретать белизну подбородка и вылепленных бакенбардов. Зимой все статуи за две недели превратятся в развалины. Я мысленно увидела их, терпеливо стоящих сначала под дождем, потом под снегом, гротескные маленькие холмики под белым одеялом, каждый год укутывающим наш городок.

Я обошла тачку и оказалась перед парадной дверью. Возле нее висели огромный бронзовый молоток, слишком тяжелый и дорогой на вид для его тонкой деревянной ручки, и невероятно причудливая приглашающая вывеска, нечто вроде индийского плетения с милым «Добро пожаловать», теряющимся в лабиринте запутанного узора.

Я быстро постучала и обнаружила, что молоток внизу еще снабжен колокольчиком. В результате получилось комплексное музыкальное бряцанье.

Он открыл дверь почти сразу. На нем была спортивная рубашка без двух пуговиц, отчего виднелась большая часть его груди. С пальцев капала мыльная вода — очевидно, он что-то делал на кухне.

Джо несколько раз моргнул, затем его глаза прояснились и он узнал меня.

— Привет, — сказала я.

— Что ты здесь делаешь?

— Хотела тебя увидеть.

— А почему не позвонила? Мой номер есть в книге.

— Потому что ты не позволил бы мне прийти, — ответила я, — и ты это прекрасно знаешь.

Он развел руками в стороны, затем снова соединил, стоя передо мной с жалким, а для меня милым видом среди алебастровых фигур, насмехающихся над ним на своей лужайке.

— Я хочу войти, — заявила я.

— Нет, Джоан.

— Да, — я уже собиралась оттолкнуть его и оттолкнула бы, но он вдруг странно пожал плечами, потом медленно отодвинулся в сторону. Я вошла в дом.

Здесь было светло. Это первое, что поразило меня. Хоть и наступил полдень, повсюду горел свет. Бесчисленные (как мне показалось) лампы, люстра в гостиной со стапятидесятиваттными лампочками ослепительно сверкали.

Ни одна гостиная, даже роскошно обставленная, не смогла бы устоять против грубого, голого потока света. Эта же комната со своей скромной мебелью распростерлась передо мной, обнаженная и отвратительная. Мне сразу же показалось, будто я в доме сумасшедшего. Обитая оранжевой тканью софа, красный ковер с миллионом нитей разной длины, выдернутых при чистке пылесосом, серые стены, какие можно увидеть в некоторых офисах и дешевых женских туалетах.

Вся мебель была тяжелой, купленной комплектами, поэтому софа, кресла и столы имели родственное сходство. Пышный модерн — массивные квадратные формы резали глаз и казались пригодными лишь для фойе простеньких отелей.

Я чувствовала, как сзади меня странно застыл Джо. Мне не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что он страдал.

Наконец я села в одно из мощных прямоугольных кресел и посмотрела на него.

— Ну, — произнес он, — теперь ты все видишь. Уйдешь сейчас же? Я покачала головой.

— Ты слишком стараешься выгнать меня. Джо сел рядом со мной, и я заметила его частые быстрые взгляды в сторону кухни, откуда доносились странные звуки. Вероятно, там находилась Мария. Я приготовилась к этому еще в автобусе, но вдруг почувствовала, что постепенно начала краснеть. Я не хотела встречаться с ней, однако все же встретилась.

Джо положил ногу на ногу, и дешевый материал его брюк сморщился на бедрах. Довольно странно, но на нем были крошечные, аккуратные, великолепно начищенные туфли, только подчеркивавшие поношенность остальной одежды.

— Зачем ты пришла сюда? — прошептал он. Мы оба шептали, и я радовалась, потому что это создавало вокруг нас маленький мирок, тесный пузырик обоюдной вины, в котором мне было уютно и тепло. И еще наша вина пока оставалась очень маленькой.

— Потому что я должна была прийти. Я знала, что должна прийти. Сам ты мне никогда не позволил бы.

— Нет.

— Я хотела посмотреть, где ты живешь.

— Дом отвратителен. Мне очень жаль.

— Это не твой вкус, — я почти вытолкнула из себя слова, — во всяком случае, ты не должен извиняться передо мной.

— Должен, — сказал Джо. — Ты знаешь, что должен.

— О чем ты?

— О вчерашнем вечере. Поцелуй. Все не правильно. Я даже не должен был думать об этом. Ты еще ребенок, И ты сама знаешь, что ты еще ребенок.

— Я сама поцеловала тебя, — возразила я. — По своему собственному желанию. И мне уже семнадцать. Это не детский возраст.

Как я могу сказать, почему я полюбила Джо? Нужно начать с его невинных глаз. Я немного разбираюсь в мужских глазах. Думаю, каждая девчонка разбирается лет с двенадцати. Вы никогда не сидели в вагоне сабвея, например, и, подняв голову, не обнаруживали на себе чей-то взгляд? Причем не просто взгляд, а что-то странное, фантастическое, словно мужчина, которому он принадлежит, уже обладает тобой прямо здесь, в качающемся вагоне. Некоторые заходят даже дальше (со мной, правда, такого еще никогда не случалось). Но я вижу свою часть этих парней и еще смотрю каждое утро в глаза своего отчима. Так что я кое-что знаю о взглядах.

Как и вчера вечером, Джо смотрел на меня прямо, не моргая, и я видела только любовь — безнадежную, саморазрушающую, самоосуждающую, но любовь. И все во мне тянулось ей навстречу, словно цветок к солнцу, потому что я имела так мало… потому что… потому что я нуждалась в ней в первую очередь и почти достигла грани безумия.

Это было прекрасное ощущение. Оно давало мне возможность почувствовать себя взрослой. Я больше не задумывалась, к какому роду относилась моя любовь.

О, черт, я не могу подобрать нужные слова. Хотя, думаю, никто не сможет.

В общем, все это заняло крошечную долю секунды. Мы все еще сидели молча, когда вошла Мария, и у меня появилась возможность рассмотреть ее. Она стояла на пороге кухни, мило улыбаясь, глядя на нас обоих и стараясь справиться с ужасной робостью, чтобы заговорить.

Женщина выглядела старше Джо, была пухленькой и миловидной.

Угольно-черные волосы Мария аккуратно уложила булочкой на затылке.

Ее кожа была смуглой и чистой. Большие глаза, такие же черные, как волосы, вероятно, когда-то искрились жизнью и радостью.

По крайней мере именно на это я и надеялась потому что занималась тем, чего не смогу простить себе всю жизнь. Я сравнивала Марию с собой, а это было нечестно.

Полагаю, все женщины делают так, молодые и пожилые, увидев впервые женщину, принадлежащую мужчине, которого они любят, или им кажется, что любят. Очарованная приятной пухлостью, улыбкой и глазами Марии, я секунд десять не замечала странного несоответствия пока не поняла, что все, что внутри определяет женщину, делает ее улыбку многозначительной, глаза — горящими огнем, ушло. За лицом стоявшего передо мной человека какая-то губка стерла личность, годы, способность чувствовать, оставив только зачатки разума. Это было все равно, что смотреть на ребенка. Разница заключалась только в одном: где-то глубоко, смутно проявлялись, проступали размытые формы невероятного горя, горя нечеловеческого, невыносимого.

Она жила с ним. Причем неважно, жила она с ним секунду или час, все равно это было очень долго. Часть ее умерла от горя и болезни.

Мои губы пересохли. Я почувствовала, как слезы подступают к уголкам моих глаз, вскочила на ноги (меня немного обучали хорошим манерам) и замерла, ожидая представления.

Официально его не последовало. Джо позади меня просто сказал:

— Садись, Джоан. Мария, входи и присаживайся.

Она улыбнулась, услышав его голос, и послушно села на один из стульев с высокой спинкой, которые выстроились вдоль стены. Их было шесть, сделанных из хромированных стальных трубок. Женщина погладила правой ладонью сверкающий подлокотник, затем замерла, как девочка с примерным поведением, сложив руки на коленях.

— Мария, это Джоан.

— Рада познакомиться с вами, — произнесла она. В ее голосе слышалась нежность.

Я пробормотала какую-то банальность в ответ.

— Джоан моя подруга.

Что-то стремительно промелькнуло по лицу женщины и снова исчезло. Мне даже показалось, будто она обо всем догадалась и страшно разгневалась.

— Я восхищаюсь вашим домом, — сказала я наконец.

Мария очнулась. Ее лицо стало оживленным.

— Очень милый домик, — отозвалась она. — Хотите осмотреть его?

Голос женщины звучал абсолютно нормально. Я так много раз слышала подобные предложения, что отреагировала автоматически, встала и приветливо произнесла:

— С удовольствием.

Джо энергично закачал головой, но было поздно. Мария двигалась, словно механическая кукла. Она подошла ко мне и взяла меня за руку. Медленно, с определенным достоинством мы начали осмотр гостиной. Я издавала оценочные восклицания, но через пару минут обнаружила, что это ни к чему. Женщина ни на что не указывала. Мы просто молча прогуливались, а все комментарии (если они существовали) звучали неслышно в странном восьмом измерении, в котором она жила. В нашей сумасшедшей экскурсии было что-то юмористическое.

Я вспомнила, как иногда выключала звук телевизора и смотрела на актеров, шевелящих губами, произносящих свои слова, следила за мельчайшими деталями выражений их лиц, превращала самую серьезную драму в фарс. Без слов их реакции выглядели бессмысленными. Люди двигались по яркому экрану словно безумные куклы.

Довольно часто Мария останавливалась перед каким-нибудь блестящим монстром, перед огромной вулвортской стеклянной вазой, окрашенной в туманный, безнадежный зеленый цвет, или перед безобразными старинными часами, прибывшими прямо из лесов Германии, созданными волевыми руками экс-наци, которые имели только такую возможность выразить свою ненависть и презрение к захватчикам-янки и чей жест негодования заключался в том, что все неоготические фигурки раскрашивались ужасными голубыми и розовыми цветами, как перья, приклеиваемые к шляпам мексиканских рабочих.

Женщина стояла перед какой-либо вещицей, увлеченная своим внутренним монологом, ровно столько времени, сколько требовалось нормальной хозяйке, чтобы ознакомить гостя с диковиной и получить восхищенный отзыв. Я передвигалась за ней, время от времени выражая восторг с целью нарушить мертвую тишину.

Так перемещаясь в ритме комедии эпохи немого кино, мы обошли весь первый этаж и отправились на второй.

Все это время я чувствовала позади себя присутствие Джо, молчаливого, внимательного, и только оно удерживало меня от побега с рыданиями перемешанными со смехом из этого сумасшедшего дома.

Как я заметила раньше, жилище Джо являлось очень недорогим.

На втором этаже было только две комнаты, обе спальни, с ванной между ними.

Спальня оказалась такой же безобразной, как все остальные помещения. Казалось, все хрупкие, дешевые, безобразные женские безделушки, которые торговец мог продать, и товары, предлагаемые оптом, нашли путь в дом семьи Вито. Они заполнили целиком пространство площадью двенадцать на шестнадцать футов. Смесь подушечек для иголок (некоторые уже с пробивающейся наружу грязно-белой набивкой), статуэток (подделки подделок китайских фигурок), гребней и щеток с огромными камнями, приклеенными к ручкам, подушек яркого, порочного цвета, не годившихся ни для чего, ваз различного назначения, большей частью открытых, тонкостенных, раскрашенных полосками, вместе с туалетным столиком (дешевое подражание Ренессансу) — все это простиралось в виде мешанины дурного вкуса от одной стены комнаты к другой, утопив под собой две кровати из клена, выглядевшие здесь единственными приличными вещами.

Когда Мария открыла дверь, ведущую в соседнюю спальню, я услышала, как Джо сзади вздохнул.

— Идемте, — сказал он. — Достаточно, дорогая. Джоан все видит.

Но женщина мило покачала головой и надула губки. И тут для меня что-то вдруг встало на место. Я поняла, почему Джо женился на ней.

Все ее манеры до сих пор (если вы можете не обращать внимание на пустоту, оставленную метлой, стеревшей разум бедняги и придавшей всему, что она делала и говорила, немного жуткий вид) оставались девичьими. Вероятно, это было основным оружием Марии, так ей удавалось привлекать мужчин. В движениях ее бедер сохранилось что-то от четырнадцатилетней девочки, а в наклоне головы проглядывала зрелая кокетливость. Внешняя гармония по-прежнему присутствовала в ней, но теперь отвратительно бессмысленная.

Эта женщина напоминала Джо маленькую девочку, поэтому он выбрал ее себе в жены. Бедная Мария!

А сейчас она с пустой и ужасной имитацией того, что когда-то было милым очарованием, скорчила гримаску, покачала головой и повела меня в соседнюю комнату.

Там Мария начала все сначала, останавливаясь в различных местах, указывая пальцем и не произнося ни слова.

Только эта комната оказалась совсем пустой.

Я не знала, как реагировать, повернулась к Джо и взглянула на него. Он пожал плечами и сделал мне головой знак, чтобы я вышла. Я отступила в спальню, чувствуя, что мой лоб покрылся испариной, а через несколько мгновений впервые в жизни заметила дрожь в собственных руках. Я попыталась взять себя в руки, и дрожь вскоре унялась. Глубокий вдох и медленный выдох.

Помню, я тогда подумала, каковы сейчас мои чувства? Каковы ощущения? Что я собираюсь делать дальше? Я знала, как именно должна была себя чувствовать. Знала, что должна уйти отсюда, выпутаться из ситуации, которая слишком сложна для меня и потенциально слишком взрывоопасна. Я должна была испугаться до смерти, обнаружить в себе то, что Эллиот называет «романтическими взглядами».

Но все, о чем я могла думать в чужой спальне, стоя с переставшими наконец дрожать руками, это о жалости и о любви к Джо, и еще о жалости к Марии. Но больше всего мне хотелось защитить Джо, защитить от любых дальнейших травм. Это означало увести его отсюда, поскольку, очевидно, сама жизнь здесь была для него сплошной травмой.

Затем Джо вышел, ведя перед собой Марию и что-то тихо говоря ей. Женщина проследовала мимо меня с видом наказанного ребенка, с опущенными уголками дрожащих губ, не говоря ни слова, и я заметила в ее глазах слезы.

Джо промолчал, подошел к окну и стал смотреть на улицу. Через мгновение я присоединилась к нему, и мы стали разглядывать лужайку и дорожку к дому вместе.

Парадная дверь открылась, и из-за нее появилась Мария. Она несла огромную красную сумку. Через закрытое окно до меня едва донеслось ее беззаботное насвистывание. Мария шла по дорожке с грациозностью молоденькой девушки. Со спины, если не видеть часто появлявшейся в ее глазах пустоты, она выглядела веселой и привлекательной. Я взглянула на Джо.

— Она любит ходить по магазинам, — мрачно произнес он. — Я дал ей четыре доллара и отправил в Вулворт. Там закрыто, но она все равно найдет, где потратить деньги.

— Но это… безопасно?

— О да. Мария очень осторожна. Ее здесь все знают. Я позволяю ей ходить за покупками только по воскресеньям. Все закрыто. Она не может потратить много. Все заботятся о ней, — со злобой в голосе проговорил Джо, — а на следующей неделе пришлют мне счет за ее покупки.

— Ты можешь прекратить это.

— Да. Могу. Но не буду. Это моя вина.

— Ты взвалил себе на плечи целый мир, — сказала я. — Никогда не устаешь?

— Ты знаешь, что не должна была приходить сюда, — Джо повернулся ко мне, и я словно заглянула в лицо постороннего. — Чего ты хотела? Убедиться, правду ли я тебе сказал? Увидеть мое горе? Ну, теперь ты все видела. Маленькие девочки интересуются обратной стороной жизни; особенно дочери президентов банков. Ты все видела. Теперь уходи. Пожалуйста.

Наверное, он хотел разозлить меня, но это «пожалуйста» все испортило. Можно было сделать только одну вещь, и я сделала ее.

После поцелуя лицо Джо разгладилось. Он опустился на край кровати, а я присела ему на колени, и мы оба на мгновение замерли.

Потом Джо закурил. Я протянула ему одну из бесчисленных вазочек, заполонивших спальню. Он выпустил изо рта серое облачко дыма и закрыл глаза.

Я слегка толкнула его. Джо прилег на одну из подушечек. Окруженный оранжевыми, голубыми и желтыми думочками, он выглядел нелепо. Глаза оставались закрытыми, губы побелели. Похоже, ему наконец удалось расслабиться.

А мне этого не удалось. Потому что, толкнув его, я вдруг все поняла. Здесь все должно начаться.

Я прилегла рядом с Джо и внимательно посмотрела на него. Он почувствовал, что кровать слегка прогнулась под моей тяжестью, и его лицо исказилось. Тогда я приняла это за признак боли (но позже узнала лучше). Я положила свою голову ему на грудь, просунула руку под рубашку, стала гладить волоски на его груди, а при поцелуях слегка дергать их.

Каким он был милым!

Вдруг я почувствовала на себе взгляд Джо и спокойно позволила ему это, надеясь без особой надежды, что он смотрит на меня такими же глазами, какими и я на него, надеясь, что он забудет о моем несовершенстве, станет помнить только о моей любви к нему, о моей огромной любви!

— Теперь мы должны начать думать, — мрачно произнес Джо, отвел от меня взгляд и уставился в потолок. — Сейчас, когда уже слишком поздно. Я думал, что уже избавился от этого.

— Ты любишь меня?

— Что же делать? Тебе семнадцать. Господи, они дали мне пять лет за нечто подобное, а я опять вляпываюсь в это. Боже, боже, я безумнее Марии.

— Она была такой же симпатичной, как я?

— «Как я». Господи! «Как я». О, давай соблюдать правила грамматики.

Он закрыл глаза ладонями, словно стараясь защититься от света.

— Такая же симпатичная? — любопытствовала я. — Сколько ей было?

— Пятнадцать, — ответ прозвучал глухо.

— Она тоже любила тебя?

— Любила меня? — Джо убрал ладони с глаз. — Закон не верит в любовь пятнадцатилетней девушки к тридцатидвухлетнему мужчине. Ты понимаешь, что мы делаем?

— Да, — ответила я. — Я делаю. Хочешь, напишу расписку.

— Они присудят мне пожизненное заключение, — сказал он, затем почувствовал, как я напряглась, повернулся, обнял меня и мягко произнес:

— Я люблю тебя больше жизни, Джоан. Ты должна знать это. Больше, чем кто-либо другой.

Значит, с этим было все в порядке, со всем было все в порядке. Мы прошли на кухню (где царил ужасный беспорядок, словно здесь играл непослушный ребенок), сварили кофе и взяли свои чашки в гостиную. Поскольку свет не горел, сейчас комната выглядела не так безобразно. Кошмарные цвета потускнели, линии модерна смягчились, частично растворились в тенях. Мы сидели, пили кофе и рассеянно разговаривали.

— Нам нужно что-то сделать.

— Знаю, — согласился Джо. — Мы сделаем.

— Что?

— Просто забудем об этом, забудем, что это когда-то случилось, забудем, что видели друг друга… — его голос унесся прочь, поскольку он говорил невозможные вещи.

— Хочу сигарету, — вдруг сказала я, — Ты не куришь, Джоан.

— Курю. Теперь.

Джо посмотрел на меня и улыбнулся (впервые я увидела его улыбку; все лицо Джо загорелось, он стал молодым, нежным, и я снова влюбилась в него… я… любила его до боли, испытывала боль от этой улыбки, красивой и могучей, словно солнце). Он протянул мне сигарету, дал прикурить, и я даже не закашлялась. Забавно, но табачный дым прояснил мой мозг. Я несколько раз выпустила серые облачка изо рта.

— Слушай, — осторожно проговорила я. — Не знаю, как сказать, чтобы не поранить тебя, поэтому пойду напролом. Мария больна, не так ли?

Джо кивнул.

— А не было бы ей лучше… — я заметила, как начало мрачнеть его лицо, и подняла руку с сигаретой, — не в санатории, Джо, я не об этом. Я имею в виду, с хорошими людьми, с людьми, которые… — я сделала паузу и робко закончила, которые умеют обращаться с детьми, Джо, даже со взрослыми, которые позволят ей играть.

— Я думал об этом. Такие места есть. О, Джоан, — он взял меня за руку, ты еще ребенок.

— Но почему…

— Потому что это стоит денег, моя крошка. В этих местах платят в день столько, сколько я зарабатываю в неделю.

— Тогда ты должен найти деньги.

— Конечно, — Джо рассмеялся. — Я никогда раньше об этом не задумывался. Вот почему я помощник бухгалтера за семьдесят пять в неделю в офисе «Стил Индастриз». Нет. Никто не возьмет меня на работу, Джоан. Меня ведь освободили под честное слово всего полгода назад.

— Откуда они знают?

— Обо мне? — он улыбнулся, но только лишь губами. — Они все знают… Выясняют. Я нужен им для определенной работы… и они взяли меня, и я остаюсь там благодаря их великодушию.

— Кто это «они»?

— Если бы я знал, если бы я знал наверняка. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю, что это только пара парней… двое или трое, сидят где-нибудь, судят мою жизнь. А потом мне кажется, если бы я только мог пойти к ним и объяснить, что они делают со мной, с Марией, они поняли бы…

— Пусти, — мягко произнесла я, не желая испугать Джо.

— Что?

— Ты раздавишь мне руку.

Его хватка стала стальной, и я почувствовала, как хрустнули косточки моей кисти. Джо быстро отпустил меня, словно моя рука была раскаленной.

— Прости.

— Продолжай.

— Конечно, я знаю, это не два и не три человека, — устало сказал он. — Так сходишь с ума, когда за тобой следят. Все — каждый — общество. Ты узнаешь об этом в школе.

— Я уже знаю, — отозвалась я.

— Просто одна тюрьма вместо другой. Та, в которой я нахожусь сейчас, просто больше. Но я скажу тебе кое-что, Джоан… Она еще и страшнее. Потому что в Ливенпорте я по крайней мере знал, что меня каждый день будут кормить. Я не залезал в долги, потому что там не существовало денег. Я мог ходить в библиотеку, слушать музыку…

— Музыку? — переспросила я, а сама подумала, что уже давно все это знаю, все-все знаю. Джо тоже любит музыку. Так и должно быть. Не могу объяснить свои тогдашние ощущения. Они напоминали мне вишенку на вершине рожка мороженого.

— У них там были прекрасные пластинки. Сейчас у меня нет денег на них. Я не могу себе этого позволить, но зато слушаю радио.

Джо стал рассказывать о музыке, и я почувствовала, что никогда больше не буду одинокой.

Он включил радио, затем посмотрел на меня. Огонек приемника загорелся, и я услышала конец чего-то суховатого. Послышались первые скоротечные звуки литавр, и скрипка, огромная, как дом, стала петь для меня. Мне никогда не приходилось слышать ничего подобного.

Мы сидели в гостиной Марии и слушали, как Яша Хейфиц играл то, что, как я теперь знаю, является величайшим из скрипичных концертов (концерт Бетховена). Именно тогда, в какое-то из мгновений у меня возник план. Сначала это было что-то грубое, даже и не план вовсе, но с его помощью решались все наши проблемы — Джо и мои.

Мне было семнадцать лет (неужели прошел только год?), и я никогда не задумывалась, что можно сделать свои любовные дела не только своими.

Я и не осознавала, что тревоги Джо являлись его собственной красной телегой… которую мне было назначено помогать ему тащить.

Я понимала: сейчас не время и не место принимать решение. Кроме того, мне требовалось все тщательно обдумать, аккуратно обернуть, обвязать красной ленточкой неотразимо, словно рождественский подарок… и только потом преподнести это Джо.

Мы отодвинулись друг от друга. Не резко, а неохотно. Концерт только закончился, когда я услышала мерцающее стаккато каблучков Марии по дорожке и молча встала. Джо подал мне плащ (мы оба двигались быстро, поскольку мне нужно было уйти до возвращения его жены), и я вышла на улицу через кухню, услышав за собой стук двери.

Перед моими глазами стоял образ Джо, безмолвного, с любовью следящего за моим уходом.

Наконец я оказалась на улице. Через тонкую кухонную дверь до меня донесся слабый голос Марии и низкий, усталый тон Джо.

Вероятно, она спрашивала обо мне, а может, она уже забыла о гостье.

Я решила пойти домой. Возвращение заняло у меня полчаса. Подойдя к дому, я обнаружила, что очень растрепана. Но теперь я знала, как поступить, знала вероятную цену этого поступка, знала о его возможных последствиях.

Я приблизилась к парадной двери, открыла ее, вошла в гостиную, в которой сидел и по-прежнему читал Эллиот (он читал весь день по субботам и воскресеньям, это была наименее неприятная из его привычек). Взглянув на него, я почувствовала, как подпрыгнуло мое сердце. Он не знал, какой удар ему грозил… еще не знал. Пока не знал.

Глава 3

Понедельник в школе выдался трудным. Все видели меня у Энрико, а те, кто не видел, уже получили цветистые описания от моих маленьких подружек из нашей банды. Каждый хотел знать, что это за мужчина, с которым я уехала. Я только приятно улыбалась и выдавала его за друга Эллиота, одним словом, вела себя как можно более естественно. За три часа сплетни утихли. Я не выглядела ни взволнованной, ни несчастной, ни таинственной, и все в конце концов стали думать то, что мне было нужно: ничего.

Кроме, конечно господина Раймонда Лессера. Звонок отчима насторожил его, а новость о моем возвращении домой с незнакомцем просто взволновала. Он подошел ко мне перед ланчем, и я, улыбаясь, села в переполненной, шумной столовой напротив него.

Рэй удивился, что я не возразила, когда он взял меня за руку и попросил сесть рядом с ним. Он считал, что я должна разозлиться на него, как черт. В общем-то правильно считал. Но теперь я смотрела на все случившееся по-другому. Если бы не его поступок, если бы Рэй не бросил меня одну, я никогда не встретила бы Джо. И ничего бы не случилось.

Я слегка нахмурилась, присаживаясь за стол. Рэй взглянул на меня.

— С тобой все в порядке?

— Ага.

— Боли и страдания?

Я кивнула. У меня были и боли и страдания, с которыми я не согласилась бы расстаться за весь чай Китая. Они являлись моим секретным внутренним знаком победы. Я устроилась на жестком сиденье, слегка покраснела и ничего не сказала.

Однако в тот понедельник мне была нужна подружка, любая подружка, чтобы просто поговорить. Я хотела выговориться, но не имела достаточно близких друзей, поскольку избегала заводить их. А теперь внутри меня горела тайна, и мне недоставало девочки, с которой можно было бы пошептаться, которая улыбнулась бы несколько ошеломленно, обняла меня и повела в туалет, где я смогла бы хорошенько выплакаться. Слезы накопились, но распускать нюни я не имела права. Весь день я чувствовала слезы, подступавшие к горлу, слезы не горькие, но настойчивые. Заплакать хотелось невероятно.

Рэй сидел и прихлебывал суп. Ему потребовалось некоторое время, чтобы перейти к главному. Наконец он, не глядя на меня, пробормотал:

— Извини.

— Принимается, — ответила я с ртом, набитым ветчиной и сыром.

— Кто тот парень, Джоан?

— Все так, как ты уже слышал, — сказала я. — Друг Эллиота.

— Тогда почему твой отчим позвонил?

— А почему нет?

— Ну, — неловко протянул Рэй, и я почти увидела, как в его голове вращались маленькие шестеренки. — Если он друг твоего отчима, почему он не вошел вместе с тобой? Я имею в виду, твой отчим думал, что я привез тебя домой, поэтому его друг, очевидно, не входил в дом.

— Он просто высадил меня у двери, — безразлично пояснила я. — И не захотел заходить.

Рэй сидел, жевал, и что-то в движениях его челюстей подсказало мне, что он не поверил в мою историю ни на секунду.

Я смотрела на него и почувствовала, что могла бы его убить. На осторожности этого восемнадцатилетнего ублюдка держалось наше с Джо счастье. Как мне хотелось высказать ему все, что я о нем думаю! Даже зубы ныли. Но я не могла. Я проглотила свою ярость вместе с молоком и решила: раз я повзрослела достаточно, чтобы влюбиться, чтобы разработать такой план, значит, нужно уметь сдерживаться. Игра того стоила.

— Слушай, — сказала я. — Я совсем не злюсь на тебя, дружище. Честно. На самом деле… — я улыбнулась Рэю и показала все свои милые зубки (мне очень хотелось вонзить их в его шею), — Думаю, ты был прав. Я вожу тебя за нос.

Он раздулся от удовольствия. Я увидела, как к нему вернулась смелость, окрасив его глупые щеки.

— Ну, — протянул Рэй, — это тоже нечестно. — Он взял меня за руку, и я позволила ему это. — Я вел себя как проклятый дурак, а не как джентльмен. Извини.

— Давай обо всем забудем, — предложила я, чувствуя его пальцы на своем запястье. — Будем считать, что ничего не случилось.

— Начнем сначала?

— Начнем.

— Больше никаких обид?

— Никаких, — произнесла я так, что Рэй опять крепко сжал мое запястье. Я сделала последний глоток молока, когда зазвенел звонок.

— Мне пора в класс.

— Хорошо, — Рэй наконец отпустил меня. — Скоро увидимся?

— Позвони мне.

Я встала и взяла свой поднос с грязной посудой, чтобы отнести его на мойку. Рэй не пошел за мной. Я следила за ним краешком глаза. Он погрузился в кусок шоколадного торта, уже позабыв обо мне, уверенный, что ситуация находится под его контролем.

Она находилась под контролем, но не под таким, как представлял себе Рэй. Теперь он лишний раз не раскроет рот, поэтому я в безопасности.

Я вышла и только когда оказалась в классе, открыла учебник химии, поняла впервые в жизни, что солгала. Не так как лжет ребенок, а намеренно. Это чувство мне совсем не понравилось.

Я пришла домой около пяти. Мама лежала в своей комнате, откуда доносилось бормотание радио. В доме было очень тихо, и у меня было еще полчаса до звонка Джо. Я прошла в свою комнату, закрыла дверь, поставила пластинку, легла на кровать, но расслабиться не смогла.

Мои мышцы оставались напряжены сами по себе. Подобное ощущение вызывало страх: лежать и вдруг чувствовать мышечный спазм, который, так сказать, не имеет к тебе никакого отношения.

Странное и неприятное состояние.

Я перевернула пластинку и наконец сдалась.

Я соскочила с кровати, подошла к своему столу, достала листок бумаги, нашла в ящике огрызок карандаша и приступила к работе. Писать пришлось довольно долго, но закончив письмо, я аккуратно скопировала его печатными буквами и просмотрела. Было очень странно видеть то, что вертелось в моей голове, выраженным на бумаге. Я перечитала письмо, запоминая слова, переставляя их тут и там, пока не остановилась на наиболее подходящем варианте. Затем, естественно, я разорвала его на миллион мелких кусочков и спустила их в унитаз.

Я даже осмотрела поверхность стола, чтобы проверить, не оставил ли карандаш какие-либо следы или что-нибудь, по чему можно было бы восстановить текст.

Ничего не осталось.

Наконец наступило время звонить Джо — четверть шестого. Я вышла в холл и прислушалась. Эллиот никогда не возвращался домой раньше половины седьмого (поверьте мне, вся болтовня о занятости банкиров — мыльный пузырь), а мама еще отдыхала. Белла грохотала чем-то на кухне. Я спустилась по лестнице, проскользнула в небольшой чуланчик и закрыла дверь, прищемив телефонный шнур.

Я рассчитывала, что Джо не позволяет Марии брать трубку, и оказалась права, но, услышав его голос, почувствовала дрожь в коленях. У меня так перехватило дыхание, что мне пришлось дважды глубоко вздохнуть, чтобы ответить на послышавшееся с того конца провода «алло».

— Это я, — произнесла я наконец. — Как твои дела?

— Хорошо, — голос Джо звучал нейтрально.

— Я хочу с тобой встретиться, — сказала я. — У меня есть кое-какие идеи. Хочу обсудить их с тобой.

— Когда?

Очевидно, кто-то слушал Джо. До меня донесся слабый голос, любопытный и недовольный. Я решила, что это Мария. Видимо, Джо собирался продолжать разговор в форме «да-нет», пока жена не успокоится и не вернется к своим занятиям.

— Слушай внимательно, — сказала я и вдохнула влажный воздух чуланчика. Казалось, мой голос вибрировал в темноте. — Вечером, в восемь тридцать я буду в аптеке Хансона. Зайди туда, купи пачку сигарет и иди к площадке для старых машин… Знаешь, где это?

— Да, — ответил он.

— Я встречу тебя там.

— Не знаю. Я не уверен, что это хорошая идея.

— Очень хорошая, — убедительно проговорила я. Видимо, Мария вышла из комнаты, удалилась на безопасное расстояние. — Это чертовски хорошая идея. Кроме того, ты не можешь отказаться от возможности увидеть меня… не сейчас.

Наступила долгая пауза, в течение которой я слышала легкое дыхание Джо.

— Наверное, нет, — мрачно произнес он наконец. — Наверное, нет. Хорошо.

Джо очень резко прервал наш разговор, и я осталась одна, прижав к уху трубку, ощущая сладкое облегчение, поскольку совсем не была уверена, что он захочет меня увидеть. И если бы я услышала от него «нет», то умерла бы сразу, прямо здесь, в этом проклятом чулане, уткнувшись лицом в старый пиджак Эллиота, пахнущий табаком и шариками от моли.

В тот вечер я была счастлива. Эллиот не пришел домой к обеду. Он был приглашен на один из его проклятых обедов, где каждый ненавидел его До самых кишок и аплодировал его коротким, сухим спичам.

Возможно, я выражаюсь слишком грубо, но дела обстояли именно так… хотя никто никогда не признал бы этого. Все оказалось очень просто. После обеда я чмокнула маму в щеку.

— Сегодня вечером никакой домашней работы, — заявила я. — Я собираюсь к Хансону попить кока-колы и поболтать.

Мама улыбнулась мне. Когда Эллиота не было дома, вокруг царила атмосфера небольшого праздника. Мама расслаблялась больше обычного, и сам воздух в комнатах казался спокойнее. Она кивнула и напомнила мне, чтобы я вернулась не позже одиннадцати. Обычно Эллиот освобождался от своих «дел» в половине двенадцатого.

Я пообещала и выскользнула через заднюю дверь.

В аптеку я отправилась пешком. В понедельник вечером там не могло быть много школьников. К счастью, из знакомых мне никто не встретился. Теперь я стала осторожной. Нас с Джо не должны видеть вместе. Никто не должен. Одного раза было больше чем достаточно, но тут уж я ничего не могла поделать и чувствовала, что только благодаря моей наглости, моему легкомыслию все забыли обо мне, о Джо, о событии у Энрико. Они действительно забыли. Мне больше не пришлось беспокоиться по этому поводу.

Ночь выдалась не очень прохладная, но дул легкий ветерок, и после жары последних пяти дней это было приятно. Отойдя подальше от дома, я достала пачку сигарет и закурила, заметив, что мои действия стали теперь более умелыми. Я была так внимательна, что чувствовала и замечала все новое. Даже в походке, в манере переносить свой вес с пятки на всю ступню проглядывалась особая бодрость. Я ощущала, как двигается под одеждой мое тело, как сокращаются мышцы. Я раскрыла ладони навстречу ветерку, начала напевать, не обращая внимания на волнение, стала радоваться прогулке прохладным летним вечером, одним словом, была чрезвычайно довольна.

В аптеке народу оказалось немного. Я взяла вишневой колы и села в уголке за один из столиков из поддельного мрамора. Старина Хан-сон услышал где-то, будто в Коннектикуте в 1890 году открыли аптеку, и она стала пользоваться огромным успехом. По какой-то причине ему понравилась идея, и он переделал свой магазинчик в аптеку. Только вот прибыли она приносить не стала. Хансон зарабатывал ровно столько, сколько тратил на ее содержание. Но школьники приходили сюда регулярно. Хозяин все равно был доволен собой и в теплые дни стоял перед своим детищем под мигающими фонарями и вывеской, напоминающей вывеску парикмахера, делая мгновенные фотографии.

Я сидела, отхлебывая колу и покуривая. Было восемь тридцать две, и тут я услышала, как неподалеку на улице остановилась машина Джо. Теперь я могла узнать звук ее мотора за милю. Меня одолевали сомнения, сработает все задуманное мной или нет. Джо открыл дверь и, не глядя на меня, подошел к автомату с сигаретами. Он купил пачку, заплатил двадцать пять центов (я пожалела об этом условии, я забыла, как много значат для него двадцать пять центов, но сейчас Джо совсем не расстроился) и вышел из аптеки, не оглянувшись.

Самым трудным в моей жизни было сидеть здесь, глядя ему вслед (страстно желая побежать и поскорее обнять его) и допивая, о, так медленно, проклятую колу, которую я совсем не хотела. Казалось, прошло полчаса. Мое горло отказывалось глотать. Я яростно раздавила каблуком сигарету и вышла. Если верить часам, я промучилась всего пять минут. А мое сердце утверждало, будто миновала целая вечность.

Я повернула налево и вошла на площадку для старых машин. В темноте припаркованные аккуратными рядами автомобили выглядели черными массами. В будке сторожа горел свет. С этим сторожем я была хорошо знакома. Он закрывал глаза и уши на то, что происходило в машинах поздними вечерами. Все знали площадку, знали, что могут пользоваться ей, если не будут портить автомобили и шуметь. По субботам вечерами моронвиллских школьников здесь собиралось не меньше, чем в кино. Как волнительно было забраться в машину, которую ты до сих пор ни разу не видела, и пообниматься! Дверцы хороших автомобилей, конечно, запирались, но старина Пит оставлял нам разбитые, и те нам вполне годились.

Но я никогда не позволяла себе этого удовольствия. Ходить к Питу часто, значит давать ему повод рассчитывать на немножко петинга.

Но теперь площадка полностью соответствовала моим целям.

Я укрылась вместе с Джо в тени разбитого «бьюика» 1936 года и молчала. Я просто обняла его, ощущая под поношенным костюмом его теплое тело. Я поцеловала Джо, вложив в этот поцелуй все — любовь, надежду, мужество, которого, как я боялась, мне недоставало. Наконец он освободился от моих объятий, тяжело дыша. Казалось, я слышала биение его сердца. Мы до сих пор не произнесли ни слова.

— Давай войдем, — прошептала я. Мы забрались в бьюик и закрыли дверцу. Под протертой кожей сидений чувствовались пружины, но рядом был Джо, и я положила голову ему на плечо. Я молча замерла на секунду, затем спрятала свое лицо у него на груди.

— Я люблю тебя.

— Я обожаю тебя.

— Как мы могли жить друг без друга? — спросила я и, поверьте мне, если это был штамп, мне не удалось бы подобрать более подходящих слов. Я чувствовала именно это и хотела, чтобы Джо знал.

— Не понимаю, — отозвался он задумчиво. — Честно, не понимаю.

Джо повернулся и обнял меня. Кожа заскрипела под нами, и я оттолкнула его.

— Прости. Не надо.

— Джоан…

— Кроме того, — сказала я, выпрямившись, — нам нужно кое о чем поговорить.

— Я слушаю.

— Это до идиотизма просто, — произнесла я, с любопытством прислушиваясь к собственному голосу. Как он должен звучать, когда я выскажу это, когда открою карты? — Слушай, я хочу знать только одно: ты меня любишь?

— Больше жизни, — Джо издал свой лающий смешок. — Больше своей свободы.

— Просто ты сказал в первый раз в машине, что на моем месте могла бы быть любая.

Помнишь?

— Могла быть тогда. Но не сейчас. Теперь ты, только ты, всегда, всегда ты, Джоан. Мария чувствует, что что-то не так.

— О?

— Думаю, не так как мы с тобой. По-своему.

Она плакала полночи. Я не выспался.

— Бедный ребенок, — я погладила Джо по волосам. — Ладно. Я люблю тебя и хочу жить с тобой. Здесь нам это не удастся. Но и без денег мы не можем уехать. Но я придумала, как их раздобыть немного.

Он взглянул на меня и спросил:

— Это так же просто, как все остальное?

— А разве нет?

— Раз, два, три — и ты решила мою судьбу, — Джо прижал мою голову к своей щеке. — Ты пуглива, Джоан. У тебя нет характера… Я промолчала.

— В общем… Терпеть не могу встречаться на темных улицах, — он улыбнулся в полутьме, и я почувствовала, как дрогнула его щека. — Спасибо за попытку помочь.

Я поняла, что должна заставить Джо перестать говорить со мной, как с маленькой. Я имею в виду… ну, это была та его часть, которая любила девочек. Он хотел видеть во мне ребенка. Думаю, эту мою вспышку можно назвать озарением. Я поняла, что должна сейчас убедить Джо, но не знала как.

Итак, я решила успокоиться, пойти напролом, говорить все, что придет в голову и каким-то образом повернуть беседу к интересующей меня теме. Я опять положила голову на плечо Джо и мягко произнесла:

— Давай помечтаем.

— Ты забавная малышка.

— Я это и имею в виду. Мечтать вообще забавно. Мы можем выбрать, кто начнет мечтать первым.

— Начинай ты. У тебя лучше получится.

— Что бы ты сделал с десятью тысячами долларов? — спросила я.

Джо неловко зашевелился, обнял меня еще крепче, и мы стали шептаться в поскрипывающем салоне старой машины. Свет в будке сторожа мигнул и зажегся еще раньше. Наверное, старина Пит подкрутил свою газовую лампу.

— Ну? — произнесла я:

— Давай не будем об этом говорить.

— Нечестно.

Я услышала его вздох. Затем Джо собрался с силами и с трудом продолжил:

— Это решило бы все проблемы. Если ты это имеешь в виду. Я смог бы оплатить все свои долги, смог бы поместить Марию в тот дом, о котором мы с тобой говорили. И еще у меня остались бы четыре тысячи. Я мог бы опять все начать с начала… Возможно, в другой стране. Получил бы работу учителя. Какой смысл говорить об этом?

— В Мексике нужны учителя.

— Правда? В Мексике тепло, и мне нравится этот народ.

— Ты был там?

— Да, Очень давно. Болтался просто так. Мне понравилось все, включая еду.

— Мы могли бы поехать туда вместе, — мягко проговорила я. — Жить там. Никому не было бы до нас дела. Мы могли бы пожениться.

Я все это видела своими глазами: солнце, пища, смуглые мексиканцы, энергичные, вежливые, и наш маленький домик. Я решила, что никогда не сообщу Эллиоту свой адрес.

Никогда.

— Я мог бы работать, — сказал Джо. Он закурил, и пламя спички осветило его профиль, темные глаза под разлетом бровей. Голубизна сменилась чернотой в тусклом, затухающем свете.

— Я всегда мечтала стать женой учителя.

— Английского языка?

-..и музыки. Мы могли бы покупать пластинки и слушать их по субботам. Скрипичные сонаты по вечерам.

— Когда там выходит луна, — сказал Джо, — становится гораздо светлее, чем здесь — это банально, но, знаешь, очень трогательно. Луна и звезды. Они находятся в трех измерениях.

— Как в планетарии? Джо рассмеялся.

— Лучше.

Он загасил сигарету.

— Почему мы говорим об этом? Ты это мне хотела сказать?

Я глубоко вздохнула.

— Мы можем получить все это, — сказала я. — Мексика, музыка, должность учителя, все. Скоро. Через месяц. Если ты выслушаешь меня. Милый Джо, если ты только пообещаешь выслушать меня.

— Я слушаю.

— Это так просто. Эллиот богатый человек. Достаточно богатый. Десять тысяч долларов для него ничего не значат. Хотя конечно, значат что-то, но не настолько, чтобы изменить его жизнь. Просто несколько меньшая цифра в банковской книге. Я тебе расскажу о нем кое-что. Он ненавидит беспорядок. Вот почему наш дом всегда такой вычищенный. Он хочет, чтобы все было аккуратно и обожает собственность. Свой дом, одежду, «кадиллак», маму, меня. Все мы часть созданного им узкого мирка. Эллиот сделает все, чтобы сохранить его. Вокруг не должно происходить ничего неожиданного и непредвиденного.

Я сделала паузу.

— К чему ты клонишь?

— Вот к чему, — я опять глубоко вздохнула и сказала:

— Помни, ты обещал не перебивать меня.

Я закрыла глаза, четко увидела слова, написанные мной на листке бумаги и начала читать по памяти как можно более спокойным голосом.

— «Дорогой папа. Леди, которая увезла меня, хочет, чтобы я написала это письмо. Со мной все в порядке. Меня хорошо кормят, никто не бьет и вообще не причиняет никакого вреда. Как только ты пришлешь десять тысяч долларов в десяти и двадцатидолларовых купюрах (леди говорит, что они должны быть старыми) на указанный внизу номер абонентского ящика, меня вернут. Леди очень мила, чего нельзя сказать о людях, работающих с ней. Эллиот, пожалуйста, поторопись. Они не станут ждать больше двух дней, а я очень боюсь.»

Я замолчала. Наступила долгая пауза. Затем Джо хрипло спросил:

— Что ты хочешь сказать?

— Это решает все. Вот что я хочу сказать. Эллиот заплатит. Я очень хорошо его знаю. И он не станет обращаться в полицию, боясь огласки. Деньги не такие большие, чтобы привести его в отчаяние. И тогда мы можем смыться. Потом я напишу ему и обо всем расскажу. Так он все узнает. А мы отправимся в Мексику или куда ты захочешь, Джо. Это единственный выход. Единственная возможность быть вместе, возможность, которая нужна тебе.

— Ты бредишь, — медленно произнес Джо. — У меня единственного в округе судимость. Я знаю… я на крючке. Ни одной родной души. Это… Это безумие, я почувствовала, как он развел в темноте руками. — Похищение.

— Ты боишься самого слова?

— Нет, не слова. Ты не за того приняла меня, Джоан. Я не преступник, не преступник такого рода.

— Ты не совершаешь никакого преступления, — осторожно сказала я. — Я прошу тебя сделать это. Ты же не похищаешь меня по-настоящему.

— Ты знаешь об этом. Ты знаешь. А полиция?

— Полиция даже не будет задействована.

— Конечно, конечно. Ты знаешь, какое наказание полагается в этой стране за похищение?

— Нет… — ответила я. Мне казалось, я знала, но теперь не была уверена.

— Смерть. Вот какое. Смерть на электрическом стуле, — Джо выговорил это медленно, с необычной страстью. Волна дрожи пробежала по мне и слегка потрясла меня — удар темноты, зла и смерти, что-то, о чем я знала, но никогда не могла понять.

— Знаешь, — сказала я, — я потратила много времени на этот план. Ты хотя бы выслушаешь меня?

Джо закурил новую сигарету и промолчал.

— Мы исчезаем, скажем, после четверга. Едем в Нью-Йорк, останавливаемся в отеле, в одном из маленьких отелей в Вест-сайде, предназначенных для скромных приезжих. Берем две разные комнаты. Ты — мой отец. Мы снимаем в крупном почтовом отделении абонентский ящик и отправляем письмо. Затем… — я сделала паузу, потому что хотела потрясти Джо как можно сильнее, — ты уезжаешь, — я почувствовала, как он напрягся рядом со мной. — Ты идешь на работу, Джо, как всегда. Вечером ты можешь вернуться ко мне. Но на ночь не остаешься. Ты по-прежнему живешь дома. Никто не заподозрит тебя все сорок восемь часов, пока мы не получим деньги. Перед нашим отъездом ты устроишь Марию, поэтому на ее счет можешь успокоиться. Затем ты просто исчезаешь… вместе со мной.

Джо сидел в темноте машины, куря и не произнося ни слова. Я безвольно откинулась на спинку сидения и ждала ответа.

Я должна была убедить Джо. Просто должна. Я видела нас, в темном круге, плоских существ, неспособных выбраться за замкнутые вокруг нас границы. Я видела эти грязные границы, а за ними землю музыки, солнечного света, любви и покоя.

Я придвинулась к Джо и положила голову ему на плечо.

— Мы с тобой похожи, милый. Ты говорил, что сидел в ужасной тюрьме. Я тоже. В другой, но все равно в тюрьме. Никто не даст тебе шанса. А какой, по-твоему, шанс у меня? Люди, судившие тебя, судят и меня. Эллиот (держу пари, он один из тех, о которых ты говорил) судит меня все время. Я очень хорошо знаю таких людей. Я их ненавижу, Джо, ненавижу настолько, что иногда даже чувствую недомогание от этого. Я ненавижу Эллиота. Не потому, что он мой отчим, а за его отвратительную подлость, за медленные пытки, которым он подвергает всех, кто ему близок. Мы оба в дерьме, Джо, и можем выбраться вместе. Требуется только немного смелости… и безрассудства.

— Безрассудства?

Его голос звучал глухо. Я сидела очень близко к Джо, и он горячо схватил меня за руку.

— Безрассудства. Ты знаешь, что делать, и делаешь. Чтобы добиться счастья на всю жизнь, нам нужно совсем чуть-чуть. Ничего особенного, ничего сногсшибательного. Всего-то послать письмо, дождаться ответа, и мы свободны. Мексика, Куба, любая страна, где тепло, где любовь, и где я могу обнимать тебя как сейчас…

— Ты маленький дьявол, — Джо прижал меня к себе, и я еще крепче вцепилась в него.

— Джоан?

— Скажи, что ты увезешь меня в Мексику, — прошептала я. — Скажи, что увезешь… скажи… И Джо удивительно громким голосом сказал:

— Нет.

Я захихикала, потому что он не меньше моего поразился своему взрывному «нет».

— Почему, дорогой?

— Потому что это слишком рискованно. Потому что это безумие.

— Потому что ты не доверяешь мне? Джо засмеялся.

— Я люблю тебя, хочу тебя, но нет, я не доверяю тебе. Ты права. Я никому не доверяю. Почему я должен кому-то доверять?

— Ты должен доверять мне, — тихо произнесла я. — Просто должен, и все.

— Почему? Я глотнула.

— Потому что если ты не доверяешь мне, — сказала я, — если не сделаешь это, я не смогу больше с тобой видеться. Никогда. Я хочу, чтобы ты знал это.

Даже не знаю, когда именно Джо дал мне пощечину, но в моей голове зазвенело, а одна щека вспыхнула. Видимо, он сильно ударил, и я захныкала. Джо тут же обнял меня, стал целовать мои глаза, лоб, губы, шепча:

— Прости, прости, дорогая. О Боже, прости меня.

— Все хорошо, — сказала я наконец. Джо так расстроился, что я даже испугалась. — Все в порядке, милый.

Я прижала его к себе и почувствовала, как он дрожит.

— Ты знаешь, я не могу жить без тебя, — глухо проговорил Джо.

— Да, знаю.

— Но я сейчас не могу решить, — сказал он, и я неслышно вздохнула. — Это слишком неожиданно. Я должен подумать.

— Хорошо.

Я знала, что должна сделать всю работу целиком. То есть придется еще и ждать.

На следующий день, возвращаясь из школы домой, я сделала крюк, но отыскать знакомую машину среди такого огромного количества не смогла. Помню, я подумала, что тому, кто ее купит, она понравится.

Мы шли темным вечером, держась за руки. Там, где кончалась площадка для автомобилей и начиналась улица, нам пришлось отстраниться. Я взглянула на часы. Это казалось невероятным, но прошло всего полтора часа.

Я посмотрела на Джо, стоящего в тусклом свете уличного фонаря. Его лицо казалось гладким и молодым. Даже в полутьме я видела, какие голубые у него глаза. Зверь, который постоянно грыз его внутренности, боль, жившая в нем все время, сейчас отсутствовали.

На секунду меня охватила гордость, что именно я сделала это для него. И неважно, что я сделала, неважно, как я перевернула всю его жизнь, по крайней мере, я подарила ему этот вечер. И никто не сможет отнять его у Джо.

Когда он говорил, его голос словно поскрипывал в темноте, и было странно слышать слова, произносимые до этого только во время объятий. Слова Джо имели странную силу. Думаю, из-за того, что мы не касались друг друга, стояли на расстоянии примерно в фут и были готовы разбежаться в любой момент, если кто-то появился бы на пустынной улице.

— Ты права, — сказал Джо. — Я очень люблю тебя. Ничто не может изменить этого. Я скажу тебе: я ждал тебя всю жизнь. Ты не незнакомка, не чужая мне. Я мечтал о тебе с тех пор, как помню себя, мой маленький демон-соблазнитель, восторг темноты.

Он почти не видел меня и говорил тихим, почти умиротворенным голосом в свете уличного фонаря. Казалось, выстроенные рядами машины позади него, тоже прислушивались.

— Так все и должно было быть. Ты должна была прийти. Как я могу относиться к тому, что ты принесла мне? Я должен умереть — ты понимаешь это, милая Джоан — я должен умереть. Рано или поздно все мы должны умереть. Я не могу жить без тебя. Не сейчас, когда мы наконец нашли друг друга.

Джо замолчал, смущенный собственными словами, и что-то во мне потянулось к нему, что-то радостное, гордое, полное пламенного восторга.

— Боже! — произнес он. — Боже! А вдруг это сработает? Безумно, но довольно просто. Джо медленно потер свой лоб.

— Я должен все обдумать, — его голос был едва слышен.

— Хорошо, — мы наконец отошли друг от друга на два фута. — Позвони, когда решишь.

— Позвони мне сама завтра.

— Ладно, — согласилась я. — После половины шестого.

Я знала, что пора уходить, но не хотела двигаться с места. В нашем тихом разговоре таилась какая-то магия.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, — отозвалась я. — Я люблю тебя.

— Доброй ночи, милый дьяволенок, — Джо сказал это с такой любовью, что я едва не расплакалась.

— Давай больше не будем говорить, — я боялась разрыдаться прямо здесь, на пустынной улице. — Кто-нибудь может шляться неподалеку.

Джо повернулся и направился к своей машине. Я смотрела ему вслед и не успела остановить себя. Мой голос приглушенно прозвучал в тишине над тротуаром.

— Я люблю тебя, — крикнула я. Джо обернулся, улыбнулся и помахал мне рукой. Когда он пошел дальше, его спина стала прямее.

Я повернулась и пошла домой. Оставались еще в моем плане кое-какие свободные концы, которые мне требовалось связать. Я знала, что все лежит на мне, что все приготовления являются моей обязанностью, иначе Джо запаникует.

Только бы он решился. Я чувствовала, что это произойдет, но должна была ждать до завтра. Завтра все выяснится.

Обдумывая свои слова, я открыла в себе не очень приятную черту. Я очень любила Джо, но если он отступит, между нами все будет кончено. Я знала, что тогда возненавижу его.

До солнечного света и радостного смеха оставались две недели.

Если он скажет «да». Если мы сохраним свои головы. Если нам улыбнется удача, хотя бы чуть-чуть. Если Джо любит меня.

Я продолжала шагать. Придется попотеть. Больше я ничего не могла сделать.

Глава 4

Я пришла домой довольно усталая и сразу направилась в свою комнату. Уснула я мгновенно и так же мгновенно проснулась в четыре часа утра. Мне было совершенно ясно, что уснуть снова не удастся, поэтому я надела халат и спустилась в кухню.

Там я приготовила себе одно из своих особых кушаний (расплавленный сыр, ветчина и томатный соус) и вернулась к себе с этим сэндвичем и стаканом молока. Приходилось тщательно соблюдать тишину, поскольку ничто так быстро не выводит из себя Эллиота, как ночные походы к холодильнику. По его словам, это был чертовский непорядок. Он не сомневался, что именно от этого заводятся тараканы.

Я не хотела злить Эллиота в течение нескольких дней. Мне нужно было, чтобы он любил меня перед тем, как я исчезну. Любил на десять тысяч долларов.

Я прошла в свою комнату и устроилась с брошюркой «Супружеская гигиена».

Я читала до семи часов, потом спустилась к завтраку. Мне не хотелось встречаться с Эллиотом. Я слышала, как он пришел вчера домой минут через двадцать после меня. Отчим был слегка навеселе и, думаю, голоден. Он никогда не ел много на своих «банкетах».

Белла еще не спала — она никогда не ложилась, когда хозяин задерживался и ждала его. Они были созданы друг для друга. Белла симпатизировала ему (кроме тех случаев, когда он ругал ее обеды) и в глубине души, я уверена, считала, что гораздо больше подходила на роль жены Эллиота, чем бедная мама. Фактически, она так и сказала маме полгода назад, спокойно и мерзко, после стычки по поводу разбитой чашки. Случилось так, что чашка оказалась последней из сервиза, доставшегося маме по наследству от ее матери. Мама расплакалась.

Я услышала весь разговор поскольку только вернулась из школы.

— О, Белла! Последняя чашка, — сказала мама странно взволнованным голосом. — Все уже разбились. Эта последняя, Белла, и я никогда не смогу ее склеить.

— Почему бы вам не встать с пола, — отозвалась Белла, и что-то жестокое в ее голосе заставило меня приоткрыть кухонную дверь и заглянуть в образовавшуюся щель. Мама ползала по полу и близоруко щурилась. Ее бедный худой зад нелепо торчал вверх. Она собирала осколки чашки и немного порезала левую руку. Белла стояла над ней с раскрасневшимся лицом и с глазами, горящими триумфом.

— Я уверена, это не моя вина, мадам. Вам не нужно здесь ползать. Мистер Палма может прийти в любой момент. Помните, он обещал вернуться сегодня пораньше.

— Может, я найду их все, — пробормотала мама, продолжая ползать. — Белла, пожалуйста, помогите мне.

— У меня много других дел, — ответила горничная. — Встаньте, мадам. Это всего лишь чашка.

— Всего лишь чашка, — повторила мама тоном, который я от нее никогда не слышала, повернулась и села на полу, посеревшая, изнуренная, но злая, как дьявол. Ее глаза за толстыми линзами очков сверкали яростью. — Вы разбили ее, мисс. До меня она принадлежала моей матери, и я точно помню, как велела вам никогда не прикасаться к ней. Действительно, всего лишь чашка!

— Вещь как вещь, — сказала Белла. — Я должна приготовить обед мистеру Палма. Если вам это безразлично, мадам, дело ваше.

Мама поднялась, немного запыхавшись, посмотрела на свои тапочки и мягко произнесла:

— Вы… вы уволены, Белла. Та хрипло рассмеялась.

— Соберите ваши вещи и убирайтесь. Я дам вам рекомендательное письмо.

— Рекомендательное письмо! — воскликнула Белла. — Меня нанял мистер Палма. Думаю, он меня и должен увольнять. Если захочет. — Ее лицо, обычно бледное, стало кирпичного цвета. — Если хотите знать, мадам, — заявила она высоким голосом, — еще надо выяснить, кто останется здесь, а кто уйдет.

В этот момент вернулся домой Эллиот. Он услышал громкий голос Беллы на кухне и направился прямо туда. Я бросилась прочь с его дороги, но отчим даже не заметил меня, так он разозлился. Эллиот ненавидел шум, кроме тех случаев, когда сам производил его.

— Что вы кричите? — спросил он, царственно встав перед двумя женщинами и сложив руки на груди.

— Просто я уволила Беллу, — ответила мама. Она еще дрожала от ярости, но посмотрела на мужа изучающе.

— Ты? Могу я спросить, почему? Белла шмыгнула носом в тишине, и мама пояснила:

— Она была отвратительно груба.

— Белла? Не может быть.

— Может, Эллиот.

Белла презрительно кашлянула, но ничего не сказала.

— Как именно она нагрубила? Мама указала на чашку.

— Она разбила последнюю чашку мамы и даже не помогла мне собрать осколки.

— Я хотела выбросить их, — коротко заявила Белла. — Но я не могу ползать по полу и собирать осколки, как мадам. Некоторые вещи бессмысленны.

— Понятно, — сказал Эллиот. — В общем, Грейс, это ведь всего лишь вещь. (Если бы вы видели его, когда он сожалел о какой-нибудь потере, вы бы поняли, какой это лицемер.) Если это все, думаю, мы будем великодушны и простим Беллу.

— Но это не все, — возразила мама.

— Что еще?

Но мама не могла ничего сказать. Наблюдая за лицом Беллы через приоткрытую дверь, я увидела на нем подлый триумф. Мама только развела руками в безнадежном жесте, ставшим для нее привычным, и молчала.

Для меня это был первый пример того, что подлость и вульгарность всегда побеждают робость, воспитанность. Я смотрела, и картина четко запечатлелась передо мной. Я ждала, как зритель греческой пьесы, окончательного финала, который должен был уничтожить Беллу с ее грубым смешком и красным, надменным лицом.

Эллиот откашлялся.

— Мадам больше нечего сказать, — медленно произнесла Белла, и я увидела в ее глазах огонек удовлетворения. — Не так ли, миссис Палма?

Мама промолчала.

— Все мы иногда выходим из себя, — коротко подвел итог Эллиот своим любезным тоном президента банка. — Давай жить спокойно, Грейс, хорошо? Я знаю, Белла больше не будет тревожить тебя.

— Я уволила ее, — слабым голосом произнесла мама.

— Ну же, Грейс, — Эллиот говорил спокойно, но я знала, что если бы рядом не стояла горничная, он мгновенно заорал, заревел бы.

— Здесь я увольняю. Ты знаешь это, — отчим повернулся. — Идешь, Грейс?

Это было невероятно жестоко. Воспоминание об этом событии до сих пор невыносимо для меня. Эллиот развернулся на каблуках, и мама поплелась за ним, как побитая сучка, а Белла молча направилась к раковине чистить картошку. Когда хозяин закрыл за собой кухонную дверь, она начала весело напевать.

Помню, Эллиот повернулся, встретился со мной взглядом и, поскольку не мог кричать, произнес резким, многозначительным тоном:

— Иди в свою комнату. Терпеть не могу подслушивающих.

Я пошла к себе, возмущенная, сознающая растущую в себе злобу, которая с того момента больше не ослабевала. Я почувствовала отчуждение к Эллиоту, узнав, что он трус, а теперь начала ненавидеть его, готовить месть, обнаружив в нем еще и подлую жестокость.

Кстати, мама с тех пор ни разу не вела себя так. Белла раздулась от счастья. Она была слишком умна, чтобы явно показывать свою победу, но мы все знали. Этого оказалось достаточно, чтобы превратить дом в ад.

Сидя за завтраком, я вспомнила, как Эллиот пришел вчера домой и стал кричать маме, что голоден. Белла, как я уже говорила, еще не ложилась спать. Он прекрасно знал, насколько важен для мамы хороший сон и не выносил этого. И побледневшей, дрожащей маме пришлось спускаться в халате, готовить ему на кухне сэндвич, а Белла спокойно отправилась в постель.

Как я ненавидела Эллиота! Боже мой, как я его ненавидела!

Я закончила завтракать, пока никто не проснулся, отнесла поднос на кухню, помыла посуду и решила отправиться в школу. Я прогулялась мимо площадки для автомобилей и пришла в класс раньше всех.

Занятия начинались в восемь сорок, а я пришла в пять минут девятого. Мне предстояло теперь поглощать мнения мисс Лерингер насчет России (слегка розовые), Рузвельта и Ялтинской конференции (решительно за). Социальное обучение, как она выражалась, но, похоже, это была единственная мыльница, в которой дама могла высказывать свою, на мой взгляд, совершенно не интересную точку зрения на политику.

Не помню, как прошел тот день. Я слушала учителей, болтала с подружками, избегала Рэя (его влажной страстью воняло за милю, видя меня он делал все, разве только не облизывался, идиот) и сплетничала. Еще утром я вырвала два чистых листа из блокнота Мерилин — разлинованные странички, которыми я никогда еще не пользовалась. Я знала, что ее мать привезла ей этот блокнот из Чикаго такой подарок для дочери она считала вполне скромным. Ждавшая полуобещанный браслет Мерилин расстроилась, но была вынуждена пользоваться блокнотом. Ее родители не разговаривали друг с другом, находились на грани развода, и она отчаянно старалась удержать их от этого шага.

Если вы хотите знать, где было написано требование выкупа, то это произошло в классе в пятнадцать минут четвертого за укрытием из огромного учебника английской литературы с ободранной коричневой обложкой. Я писала печатными буквами (этим мне не приходилось заниматься с шестого класса).

Мною была написана и еще одна записка:

«Я, Джоан Палма, находясь в здравом уме, заявляю, что весь план моего похищения и требование выкупа в десять тысяч долларов ($ 10000) являются полностью моими идеями. Более того, Жозеф Вито не хотел быть замешан в похищении, и я его заставила. Подпись:

Джоан Фрэнсина Палма.»

Все это выглядело довольно глупо, когда я перечитала записку, но достаточно законно.

Я заклеила оба письма в конверты (не моронвиллские, а тоже из запасов Мерилин) и спрятала под платье, где весь день чувствовала их, жесткое, причиняющее неудобство, но успокаивающее присутствие.

Мистер Кранц объявил, что контрольная по химии будет в четверг. Ее я боялась уже несколько недель и теперь очень обрадовалась. Вдруг мне пришло в голову, что в четверг меня здесь может уже не быть — одновременно странное, волнующее и неприятное чувство, как будто держишь ужа. (Они на самом деле безвредны — сухие и теплые — но попробуйте переубедить себя!) Я пришла домой в пять двадцать и в половине шестого уже оказалась у телефона. Джо снял трубку после первого же звонка.

— Алло, — произнесла я, снова сидя в чуланчике. Здесь пахло точно так же, как и в первый раз.

— Привет.

— Как ты?

Он не стал отвечать. Я глубоко вздохнула. Мои ладони стали влажными.

— Ты подумал? — спросила я. Долгая пауза.

— Да.

— Ну?

Джо отвечал очень осторожно. Я подумала, дома ли сейчас Мария.

— Я заберу тебя, — медленно произнес он. — Только скажи, когда.

Несколько секунд до меня не доходил смысл его слов, потом я поняла, что все в порядке, что Джо решился, и мы сделаем это. Он действительно решился. Мое сердце быстро застучало от волнения, а язык вдруг стал неповоротливым.

— Вечером в пятницу, — сказала я. — Я буду идти по Элм-стрит в девять часов.

— Зачем так долго ждать?

— Я не могу приготовиться раньше, — солгала я. В трубке слышалось дыхание Джо.

— Я люблю тебя, - пробормотал он, и я пробормотала ему в ответ то же самое. И еще я очень мягко сказала, что сделаю для него в следующий раз, когда мы останемся одни. Джо повесил трубку. Долго разговаривать было опасно. Я знала, что не увижу и не услышу его теперь до того момента, когда сяду в машину в пятницу вечером.

Сегодня был вторник. Я не сказала Джо, почему выбрала пятницу, потому что, если честно, это было глупо. Чертовски глупо.

Я не хотела пропускать контрольную по химии. Я готовилась к ней три недели и знала, что получу отличную оценку.

Теперь мне оставалось три дня ждать и молиться, чтобы Джо не передумал. Но что-то подсказывало мне, что он не передумает. И, как я уже говорила, все это время мне нужно было вести себя безукоризненно — хорошая девочка стоит десяти тысяч долларов.

Я прошла в свою комнату, поставила пластинку, вытянулась на кровати и уснула. Когда мама позвала меня обедать, мне понадобилось целых пять минут, чтобы проснуться. Потом она сказала, что я как будто пришла из гимнастического зала. Такой у меня был усталый вид. Но она не сомневалась, что я хорошо провела время. Я улыбалась даже во сне.

Глава 5

На самом деле время прошло очень быстро. Эллиот приходил домой поздно и даже на два дня съездил в Нью-Йорк. Он все нервничал по поводу какого-то своего проклятого долга. Сумма была приличной, и ему пришлось отправиться в управление за разрешением. Отчим так купался в собственном великолепии, что даже не замечал меня.

Я написала в четверг контрольную по химии. Никогда я не работала так здорово. Каждый пример казался мне просто детским, и я справилась с заданиями за три четверти отведенного времени. В пятницу утром я окончательно достала мистера Кранца, и он сказал мне мою оценку — девяносто семь. Даже лучше, чем я ожидала.

Днем я пошла домой вместе с Рэем и позволила ему поцеловать мне при прощании руку. А потом я сделала кое-что безобразное: назначила свидание на субботний вечер и почти пообещала все, что мог представить развращенный мозг Рэя. Парень ушел ошеломленный собственным вожделением.

Вечером за обедом я дождалась паузы в беседе (вообще-то, это была не беседа, а монолог Эллиота, сопровождаемый подтверждающими кивками мамы и негромкими восклицаниями приятного удивления с моей стороны) и заложила свою маленькую часовую мину.

— Хочу сказать тебе, Эллиот, — заявила я, когда Белла принесла десерт, за мной следят.

— Кто?

— Какая-то женщина, — осторожно ответила я.

— Как она выглядит? — спросил Эллиот.

— Ты уверена? — это была мама.

— Конечно, уверена. Не знаю, как она выглядит. Она держится от меня на расстоянии. Я узнаю ее по плащу. Эта новая синтетическая шерсть, светлая.

— Не заговаривай с ней, — сказала мама. В ее голосе прозвучала тревога, и я впервые задумалась, что все это принесет ей… но было уже слишком поздно. Да и жизнь ее все равно уже разрушена. Еще немного страданий никак особенно не повлияют. По крайней мере, так я думала тогда.

— Не буду. Она ходит за мной уже дня три.

— Извращенцы, — раздраженно пробормотал Эллиот, и мама бросила на него укоризненный взгляд. Разговор затих, и я ушла. Все было сделано отменно. Или тот, или другой, или оба сразу запомнят мое сообщение.

Я поднялась к себе в комнату и стала готовиться к свиданию. Я намеренно напустила тумана насчет того, куда иду, и вела себя так хорошо, что Эллиот не стал интересоваться. Я подкрасила губы, надела хорошее платье, свои лучшие туфли и спрятала сбережения (тридцать семь долларов и семьдесят центов — еще утром я взяла их из банка; раньше нельзя было, поскольку Эллиот мог узнать) в кошелек. Потом я обнаружила в своих руках чемоданчик и истерично захихикала. На мгновение я забыла, что меня должны похитить.

Внизу Эллиот сидел и читал. Я прошла мимо мамы, остановилась и вдруг сердечно обняла ее. Она удивленно улыбнулась мне. Я двинулась мимо отчима (продолжая читать, он рассеянно провел языком по губам), заколебалась и направилась к двери.

— Хорошо тебе провести время, — послышался сзади голос мамы. — Будь осторожна.

— Я просто иду в кино, — ответила я.

— Двенадцать часов. Запомни, это крайнее время, — это, конечно, был Эллиот.

— Да, сэр, — весело ответила я.

Дверь за мной закрылась. У меня вдруг появилось жуткое чувство, будто я забыла письма, но они были на месте, прижатые к моим бедрам. Не спрашивайте, откуда у меня появилась такая идея, но могу сказать вам, спать с ними было очень неудобно.

Я взглянула на часы. Было очень важно прийти точно вовремя.

Десять минут девятого.

Через два блока начиналась Элм-стрит. Это была одна из самых длинных улиц Ширфул Вистас, тянувшаяся почти на две мили. Здесь имелись тихие места, а тротуары содержались в полном порядке. Одним словом, ее достроили до конца, чего нельзя было сказать о большинстве других улиц Моронвилла.

Я шла медленно, постепенно начала нервничать и закурила. Джо должен был подъехать сзади.

Я выбросила свою вторую сигарету в восемь сорок восемь, еще больше замедлила шаг и теперь почти ползла. Машины проезжали мимо постоянно, рядом со мной проходили пешеходы, что являлось моей главной идеей.

В девять я начала потеть. Он уже должен был приехать.

Прошло две минуты, и мне стало ясно, что Джо передумал. Я просто поняла это, и разочарование жестоко ударило меня. Я и не знала, как сильно хотела этого. Вдруг я почувствовала отвращение к Джо, к бедному, боязливому, трусливому увальню Джо, и тут услышала звук его подъезжающей машины. Благодаря Бога и прося его простить мне мои мысли, я слегка повернула голову. Джо с непроницаемым лицом ехал рядом со мной. Казалось, он не узнал меня, но я вдруг с ужасом заметила двух леди, медленно проходивших мимо нас по противоположной стороне улицы и оживленно беседующих, наверное, уже уйму времени. Я пошла дальше, сжав кулаки и дыша очень неровно.

Наконец, после того, как миновала целая вечность, место женщин (слава Богу!) занял мальчишка с собакой. Представляете, целых пятнадцать минут я шла одна! Позади Джо раздался сигнал автомобиля. Кремовый «бьюик». Джо слегка повернул, затем сделал жест рукой, и нетерпеливый водитель помчался вперед. Проезжая мимо, он крикнул в окно:

— Ты не пешком идешь, парень. Пошевеливайся.

«Бьюик» исчез. Улица была пуста. Джо поехал рядом со мной, и я оказалась на переднем сиденье так быстро, что со стороны могло показаться, будто я просто исчезла. Джо сразу нажал на газ и повернул с Элм-стрит, не говоря ни слова. Его лицо было белым и застывшим, а глаза удивительно спокойными.

— Карту, — коротко бросил он и щелкнул пальцами. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отреагировать, потом я открыла бардачок и достала карту. Джо отметил на ней толстой красной линией маршрут. Он выглядел довольно извилистым и заканчивался в Нью-Йорке у моста Трайборо. Таким образом мы избегали крупных улиц.

— Читай мне названия улиц и мили, — сказал Джо. Я начала читать. Мы ехали со скоростью тридцать пять миль в час. Очевидно, Джо подавил в себе желание нажать на газ посильнее. Через некоторое время его молчание начало пугать меня. Когда я открыла рот, он сверкнул глазами.

— Тихо, — приказал Джо. — Я должен сосредоточиться.

Я молчала до самого моста Трайборо. Когда мы оказались возле него, Джо заплатил дорожную пошлину, и я успокоилась, заметив, что он тоже немного расслабился.

— Хорошо, — произнес Джо. — Теперь мы можем поговорить.

— С Марией все в порядке?

— Да. Я сказал ей, что у меня вечерняя работа, что теперь буду приходить домой попозже.

— Так и будет.

— Да. Ты взяла какую-нибудь одежду?

— Не говори глупостей, — хихикнула я. — Ты такой же как я.

— Что?

— Ты забыл. Меня же похитили, помнишь?

— Нам обоим нужно показаться психиатру, — мрачно проговорил Джо.

— Мы сумасшедшие, но это забавно, — пропела я, почти потеряв голову от радости. Я высунула голову из окна и закричала. Мне нужно было как-то выпустить пар.

— Э-э-й! Мы едем в Нью-Йорк… Там мы начнем… — я пела, свистела, справа и слева от меня неслись автомобили, недоступные в своих коконах скорости, правильные и безразличные. Впереди раскинулся город.

Это был внушающий благоговение вид. Все свои семнадцать лет я прожила в двух часах езды от Нью-Йорка, но никогда не приезжала сюда. Эллиот не позволял. Дома были невероятно высокие, мост сверкал, словно золотые врата рая, сигналы автомобилей и ругань водителей такси (когда мы выехали на Вторую авеню) казались настоящей музыкой. Я откинулась на спинку сидения и взяла Джо за правую руку.

— Эй, — сказала я. — Помнишь меня?

— Помню.

Его пальцы сжались вокруг моих.

— Это только начало, — продолжила я. — Только начало для нас. Я люблю тебя, Джо…

— Да?

— Скажи мне, как ты решился?

— Не знаю, — ответил он, остановившись перед красным сигналом светофора. Может, потому что понял, что я тебе совсем не нужен.

Я нахмурилась, но потом мысленно согласилась с ним. Мне это и в голову не приходило. Я ведь могли просто сбежать из городка, написать письмо, забрать деньги и смыться одна — так все было бы легче и безопаснее.

— Я и не подумала об этом, — призналась я. — В моем плане побега всегда фигурировал ты.

— Знаю. Вот почему я здесь.

По этим словам я поняла, что Джо верил мне… верил, что я люблю его, хочу жить с ним; верил, что все сказанное мной в тот вечер на площадке для старых машин — правда.

Я наклонилась и укусила Джо за ухо. Думаю, мы оба немного сошли с ума, испугались того, что сделали, и обрадовались окончанию неопределенности нашего положения.

Джо повернул на боковую улочку. Я посмотрела на карту и определила, что мы едем на запад. Мне захотелось обнять его, поскольку он действовал точно в соответствии с содержанием моего письма.

— Я знаю один отель, — сказал Джо. — Не роскошный, но подойдет. Никому нет дела до того, что там происходит. И не дорого.

— У меня почти сорок долларов; — сообщила я.

— У меня сотня, — он произнес это легко, но когда мне пришло в голову, чего ему стоила эта сумма, я едва не заплакала.

— Я не буду тратить много, — сказала я. — Буду сидеть в отеле, не выходя из комнаты, пока мы не получим деньги. Обещаю.

Кстати, мы все время именно так говорили о выкупе, о фиктивном похищении и обо всех наших действиях. Словно подписали между собой договор, хотя никто из нас не проронил ни слова об этом. Наши дела обсуждались косвенно. Мы пользовались совершенно невинными терминами.

Наконец машина остановилась перед двойной хромированной стальной дверью под огромной неоновой вывеской. Я вышла, а Джо припарковался на открытой стоянке на противоположной стороне улицы.

Непрерывное оживленное движение смутило меня. Я посмотрела на часы: четверть первого.

Я уже опаздывала на пятнадцать минут. Эллиот очень разозлится. Мне вдруг стало очень жалко маму.

Вернулся Джо и взял меня за руку. Мы вошли в отель. Здесь стоял сильный запах дезинфекции, что прозрачно намекало на невероятную грязь, с которой велась холодная борьба с применением научных методов руками маленьких людей с опрыскивателями и в респираторах.

Я почувствовала себя отверженной и хотела заплакать. Эта мысль исчезла так же стремительно, как и появилась. Джо подошел к конторке и взял ключи.

Он имел очень деловой вид. Это была новая черта Жозефа Вито, о существовании которой я еще не знала. Угрюмый, спокойный и солидный.

Я почувствовала, что могу расслабиться. Это было успокаивающее ощущение.

Джо снова взял меня за руку, и мы поднялись на третий этаж в лифте, показавшимся мне похожим на привидение. Когда мы открыли дверь номера, я поняла, что один пункт нашего плана нарушен. Наше убежище оказалось не отдельными комнатами, а двухместным номером, маленьким и мерзким.

Джо закрыл дверь, запер ее, и мы остановились в центре ужасной крошечной гостиной, глядя друг на друга. Я протянула к нему руки, он подошел ко мне, и мы прижались друг к другу на секунду.

— Довольно отвратительная обстановка, — произнес Джо.

— Это самая прекрасная комната, из всех, которые я видела.

— Тебе надо осмотреть спальню.

— Джо, — сказала я, — Джо… Он остановился.

— Мы должны послать письмо. Ты не забыл?

— Сейчас? Это может подождать.

— Нет, не может, — возразила я. — И ты прекрасно знаешь. Эллиот не будет ждать вечно и вызовет полицию. Мы должны отправить заказное письмо. И сразу же снять абонентский ящик.

— Ты права, — вздохнул Джо. — Я пойду.

— Я с тобой.

Потом я вспомнила и достала из-под своей одежды письма. На одном уже стоял штамп «Заказное», сделанный красными чернилами.

Другое я протянула Джо.

— Тебе.

— Что это?

— Открой и прочитай, — это был мой подарок ему. Я хотела видеть лицо Джо.

Он вскрыл ногтем конверт, нахмурившись, прочитал письмо, затем перечитал еще раз, посмотрел на меня и улыбнулся. Это была его особенная улыбка, похожая на тайну, на солнце, под которым могла греться только я.

— Спасибо, милая моя, — сказал Джо. — Но мне это не нужно.

— На случай, если нас поймают, — коротко пояснила я. — Но это нежелательно.

— Мне это не нужно, — повторил Джо. — Не поможет.

— Ты прекрасно знаешь, что поможет. Он сделал движение, чтобы порвать письмо, но я выхватила листок из его рук.

— Нет, — резко сказала я. — Если ты так считаешь, письмо останется у меня.

— Поступай, как хочешь, дорогая. Я просто ничего не хочу с ним делать, Джо внимательно посмотрел на меня. — У тебя вся жизнь впереди, — грустно произнес он. — Если нас поймают, я не хочу, чтобы тебе ее испортили. Я знаю, что делаю, не месяц, не день и не час. Ты не должна считать меня ребенком.

Я любила его. Я любила его так, как никого никогда уже не полюблю, несмотря на то, что говорит доктор Сара. Но тогда я только спрятала письмо на место, поцеловала Джо в нос и вышла из номера.

Когда он назвал мне номер нашего абонентского ящика, я вдруг поняла, что ему пришлось приезжать сюда раньше одному, без меня.

Джо ездил в город позавчера.

Именно тогда он выбрал отель, зарезервировал по телефону номер, снял абонентский ящик. Причем последнее Джо сделал очень просто, наняв пятнадцатилетнего цветного паренька, выглядевшего «честным». Он позаботился еще кое о чем. Мальчишка оказался не очень сообразительным. Звали его Элмер. Я никогда его не видела, но он ждал каждое утро почту, встречался с Джо и передавал ему все. Я рассчитывала, что Эллиот не обратится в полицию. Но Джо был прав — ничто не могло остановить его, и он вполне мог обратиться к частному сыщику. Если отчим поступил именно так, если кто-то станет наблюдать за нашим ящиком в день, когда придут деньги (если они придут), Элмер окажется ложной ниточкой. Хотя и не надолго.

Паренек был настолько глуп, что никто не воспринял бы его иначе, кроме как подставку.

Все было глупо, совсем по-детски, в плане было полно дырок, как в швейцарском сыре, но в этом-то и заключалась сила моего плана. Я знала Эллиота и маму. Я была почти уверена, что они не станут нарываться на неприятности. Думаю, тут мы с Джо мало чем рисковали. Я все рассчитала.

Если бы я попыталась разыграть все хитро, так сказать, профессионально, у нас не было бы ни одного шанса. С математической точки зрения, наибольшая вероятность успеха у глупых преступлений. Если не верите, спросите у любого частного детектива, например, о наиболее верных способах убийства. И он скажет вам: подкараульте свою жертву на Таймс-Сквер, ударьте ее по голове тупым предметом и убегайте. У вас будет больше шансов скрыться, чем если бы вы готовили преступление в течение нескольких месяцев.

Мы подошли к ближайшему почтовому ящику и остановились перед ним, Джо держал письмо. Я взяла его, приоткрыла щель ящика и бросила туда запечатанный конверт.

Все. Теперь мы приступили к делу. Неважно, что происходило раньше, но с этого момента мы должны были выдержать гонки до конца. Вернуть письмо уже невозможно.

Признаюсь, в какой-то момент меня тогда охватила настоящая паника, отвратительное ощущение в животе. Я смотрела на небольшой сине-красный ящик, в котором находилось наше будущее. Потом Джо взял меня за руку и повел к отелю.

— Я устал, — сказал он. — Уже второй час. Но Джо не выглядел усталым. Я улыбнулась ему.

— Это романтично, — произнесла я. — Я даже не проголодалась.

— Номера обслуживают до двух часов. Потом буфет закрывается.

Мы вернулись в отель и заказали два сэндвича. Джо нужно было возвращаться к Марии.

Глава 6

Я проснулась в два часа дня с одолевающим меня тяжелым чувством, вызванным слишком продолжительным сном и голодом. При свете маленькая спальня выглядела еще хуже. На столике лежала записка от Джо, прожженная сигаретой. Внутри, слава Богу, лежала свернутая пятидолларовая купюра. Текст был очень простым: «Дорогая, помни, это все, что ты можешь истратить. Обожаю тебя. Джо.»

Я приняла душ (поверьте, в крошечной грязной ванной это было совсем не забавно), намерзлась под водой неопределенной температуры оделась, накрасила губы и посмотрела на часы. Три. Я положила пять долларов в сумочку вместе с десятью долларами, которые достались мне как шальные деньги за последние два года, и приготовилась таким образом к первому субботнему дню и вечеру в Нью-Йорке.

Я быстро вышла из номера, услышала щелчок замка на двери и спустилась по лестнице.

Фойе (мрачное, покрытое линолеумом пространство с облупившимися хромированными стульями и софами, обитыми грубой, засаленной материей, которая как бы кричала: «Не садитесь на меня!») было пустым. Я подошла к конторке (она больше напоминала клетку банковского клерка или в моем представлении вход в тюрьму) и сдала ключи маленькому лысоватому человечку. Тот даже не взглянул на меня.

Мне требовались кофе, зубная щетка и еще кое-какие мелочи. Я переступила через порог отеля и шагнула в настоящую печь.

В Нью-Йорке царило позднее лето. Тротуар вонял смесью выхлопных газов, запахов людей, раскаленного асфальта, и все это ударило мне в ноздри, как раскат грома. Воздух был влажным, и я мгновенно вспотела. (Мама сказала бы: «Начала пылать».) Люди казались усталыми, заторможенными от жары, вялыми, обиженными и старались скрыться от тяжелого солнца в тени и прохладе. Я толкнула дверь находящейся по соседству с отелем аптеки и вошла.

Внутри никого не оказалось. Я купила зубную щетку, взяла вареное яйцо, чашечку кофе и села за столик.

Меня охватило огромное возбуждение. Вот о чем я мечтала, чего ждала, что запланировала. Ощущение было раздражающим.

Я выпила кофе (точнее, помои) и с трудом проглотила яйцо.

Тост оказался сырым.

Затем я откинулась на спинку стула и закурила. Впервые я курила так рано, но вкус сигареты был приятным. Любой вкус показался бы приятным, если бы он забил вкус только что проглоченного мной завтрака.

Затем я почувствовала себя одинокой.

Позвольте мне объяснить ситуацию, потому что маленькое, отдельное предложение не выражает того, что я имею в виду. Меня звали Джоан Смит. Джо сказал, чтобы я всегда по возможности пользовалась своим именем. Тогда не выдашь себя. Опасно, когда тебя назовут фальшивым именем, и ты не отзовешься. На Джоан я реагировала нормально, вполне естественно. Но факт оставался фактом: я потеряла свое имя, а с ним все, что оно значило.

Я никого не знала, но что еще хуже, не могла ни с кем познакомиться. Мне нужно было оставаться в тени, в абсолютной тени. Я понимала, как это важно. Я не могла никому улыбнуться, не могла ни с кем поболтать, даже не могла быть человеком. Мне требовалось постоянно следить, не делаю ли я что-нибудь необычное, что-то выделяющее меня среди миллионов мечущихся существ в горниле огромного города.

Куда бы ни пошла маленькая Джоанни, туда шел огромный… ноль. Я не могла издать ни звука, повернуть голову на улице… если не хотела попасть в тюрьму. Я была в бегах (кажется, это так называется) и, должна признаться, являлась забавной преступницей.

У меня была уйма свободного времени, но от мысли о возвращении в крысиную нору бросало в дрожь. По крайней мере, не сейчас, пока что-то не определится, не примет некие формы в моем сне перед тем, как он не разрушится окончательно.

Не раньше приезда Джо.

Моя сигарета почти догорела, и тут вдруг случилась странная вещь, Я попыталась вспомнить лицо Джо и не смогла. Я знала, что он существовал, но не могла вспомнить, как выглядел. Мне вспоминались аккуратные мускулы его спины, рук, прикосновение нижней губы во время поцелуя, но я не могла вспомнить, например, цвет глаз, форму губ, форму ладоней (хотя я знала, насколько особенными они казались мне с самого начала). Я не могла вспомнить, как выглядел Джо, отчаянно старалась, сидя на потертом кожаном сидении в аптеке, но не могла. Когда ярость стала закипать во мне, я начала плакать слезами бессильной злобы, пытаясь вспомнить внешность своего любимого. А он все удалялся от меня в туман, уменьшался, пока от него не осталось почти ничего ничего, за что я могла бы зацепиться, ничего, что могла бы считать своим. В конце концов передо мной оказался лишь бессмысленный, переполненный, горячий и шумный внешний мир.

Я несколько минут беззвучно плакала над грязной чашечкой из-под кофе, затем заплатила сорок центов, оставила десять центов сверху (нехватка денег была для меня новым явлением, и оно мне совсем не понравилось) и ушла. На улице я остановилась, не зная, чем заняться.

Я решила купить пластинку. Слушать ее мне было не на чем, но одной из моих первых покупок — после выкупа обязательно станет приличный проигрыватель. Разлука с моим ящиком разбила мое сердце. Я слышала о магазине Сэма Гуди и направилась в сторону Сорок девятой улицы и Бродвея, предварительно заглянув в телефонную книгу.

Я устала, но все равно шла. Бродвей в пекле оказался не очень привлекательным. Я вдруг почему-то почувствовала себя мучительно голодной и купила себе два хот-дога, но съесть их не смогла. Я заплатила и вышла, сопровождаемая удивленным взглядом кассира.

Кстати, со мной еще кое-что происходило. На меня смотрели мужчины. Так, как никогда не смотрели. Словно все случившееся со мной за последнюю неделю было написано на моем лице. Я чувствовала взгляды и за всю прогулку услышала (сама подсчитала) пять свистков. И это не имело отношения к моему внешнему виду — не такая уж я сексуальная.

Может, мне не стоит это говорить… но я понимала. Думаю, каждая девочка понимает, если хотите знать. Я не выглядела счастливой, я была грустной. Что-то навсегда покинуло меня; и я… изменилась… и теперь уже никогда не стану прежней. То, что я потеряла, ушло, может, это и к лучшему.

В магазине Гуди было полно народу и жарко. Мальчик, помогавший мне, вел себя как-то странно… Я так и не поняла, в чем именно заключалась эта странность.

Я ничего не покупала и просто стояла рядом с молодым человеком лет восемнадцати в очках (тяжелые, в роговой оправе) на маленьком носу, просматривавшим альбомы с выражением огромного и безнадежного желания на лице. Я никогда не слышала так много музыки и, конечно, впервые познакомилась с Высоким Качеством. Это была сенсация, и мое желание приобрести хороший проигрыватель еще больше возросло. Стерео — это для меня! Хотя и не нужно включать его так громко. Потом я ощутила жажду и, выходя из магазина, осторожно оглянулась в поисках молодого человека в очках. Видимо, он уже ушел. Мне почему-то стало грустно.

На улице я вцепилась в свою сумочку, зашагала вперед, пересекла Бродвей, нашла Седьмую авеню и двинулась по жаре, надеясь добраться до Центрального Парка. Там я могла расслабиться на одной из скамеек, посмотреть на закат солнца и решить, где потратить на обед свои четыре доллара.

Джо не приедет до восьми часов.

Я даже не думала о письме с требованием выкупа — забавная вещь. Все уже было сделано — конверт опущен в почтовый ящик, и это в общем-то являлось сейчас самым важным. Остальное могло подождать.

Позже, поверьте мне, я встревожилась. Но не в этот первый субботний вечер.

Я вошла в парк и села. Краснолицый мужчина медленно развернул газету, издавая ворчливые, протестующие звуки уголком губ и все время поглядывая на меня глазами-бусинами, спрятанными в складках его лица, очевидно, ожидая моего кивка или одобрительного жеста.

Справа от меня худая, эмоциональная итальянка ела чесночную колбасу и тяжело дышала. Сказанного достаточно.

Через некоторое время солнце начало опускаться, и пять лебедей на замусоренной поверхности прудика напротив меня (там, вероятно, глубина была не больше фута, и огромные блестящие каменные глыбы на берегах траурно смотрели в ослепительное небо, словно протестуя против этого неожиданного, нежелательного взгляда внешнего мира) медленно прокладывали себе путь, даже не поворачивая ни к кому головы. Они держали клювы с каким-то отчаянным видом, словно им было очень жарко, но они не позволяли жалеть себя.

У меня не было их гордости. Когда тени сгустились, и некоторая свежесть спустилась на город и парк, я опять ожила. Девушка справа закончила есть, рыгнула разок, озарила меня улыбкой и, слава Богу, ушла. Толстяк слева поэтически храпел в надвигающихся сумерках.

Через некоторое время стало достаточно прохладно, чтобы двигаться. Я встала и потянулась. Настало время обеда.

Я не ощущала голода, но нужно было чем-то заняться. Я вышла из парка и через минуту снова оказалась на улице (теперь кое-где уже горели неоновые вывески ресторанов). Здесь жара еще не улетучилась. Город накопил ее за день и теперь извергал через асфальтовую пасть прямо мне в лицо… Я совсем измучилась.

Передо мной оказался Карнеги-Холл. «Руджеро Риччи» — гласила афиша. «Барток, Концерт для скрипки». Казалось, смотревшему на меня с цветной афиши мистеру Риччи было как-то не по себе. Даже в такой жаре я почувствовала волнение. Мне никогда не приходилось бывать на концертах. Сейчас музыкант смотрел на меня. За два доллара я могла послушать живую музыку.

Может, Джо поведет меня на концерт? Мне так хотелось пойти туда. Я решительно отвернулась, и тут кто-то сказал:

— Привет.

Я обернулась, словно меня ударили. Парень, смотревший на меня, смутно показался мне знакомым, и через несколько секунд я его узнала… Магазин Сэма Гуди.

— У прилавка с пластинками, — напомнил он. — Мы стояли там рядом.

Думаю, я могла повернуться и уйти или бросить на него взгляд, который в книгах из моровиллской библиотеки называется «холодно-презрительным», но ничего этого не сделала. Я чувствовала себя очень одинокой, и было приятно поговорить хоть с кем-нибудь, даже с тем, кто пытался подцепить меня. Кроме того, парень не знал, кто я такая, и никогда не узнал бы. Где же здесь опасность?

— Да, — отозвалась я. — Я помню тебя. А где твои очки?

— Я в них только читаю, — он постучал себя по карману. — Любишь музыку?

— Да.

— Идешь на концерт?

— Нет, — ответила я.

— Я тоже. Но очень хочу. Можно, я назову тебе свое имя?

— Хорошо.

Он довольно умный, подумала я. И симпатичный.

— Тед Лереби. Я в городе только второй день. Наверное, это нехорошо заговаривать на улице с незнакомыми девушками.

Парень сильно растягивал слова. Как выяснилось позже, он приехал со среднего Запада.

— Джоан, — представилась я. — Джоан Смит.

— Ну и жара.

Мы оба почти расплавились. Я согласно кивнула.

— Как насчет пива?

Ладно, пусть так. Уличное знакомство. Конечно, я должна была мило улыбнуться и сослаться на неотложные дела, но я опять ничего этого не сделала. Мой голос прозвучал как будто со стороны:

— Я люблю… голландское.

Парень улыбнулся, и через две минуты мы сидели за столиком нео-германской пивной прямо напротив Карнеги-Холла. Я никогда особенно не любила пиво, но сейчас проглотила большую кружку почти залпом, закурила, закашлялась, отложила сигарету и взглянула на парня напротив.

Он был худым, очевидно, не очень состоятельным, но его одежда отличалась чистотой, даже в такую жару, и, когда была новая, стоила немало.

Кожаный пиджак вряд ли подходил для нью-йоркского лета — хотя тут вряд ли какая одежда являлась подходящей. Всем нам нужно было бы отправиться на нудистский пляж.

Парень не дал мне особых шансов раскрыть рот. Кажется, я пыталась объяснить ему, что я девушка не того типа, но он начал говорить сразу. У него были большие, серьезные карие глаза и длинные, костлявые запястья, которые вылезали из-под рукавов. Очевидно, ему требовалась новая одежда, но на нее не было денег. И еще ему нужно было постричься.

— Слушай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала, как я ценю это. Знаешь, ты первый человек, с кем я заговорил за последние три дня. Я имею в виду, по-настоящему заговорил. Я ехал в летнюю школу в Нью-Йорке, но до сих пор еще ни одной не нашел. Увидев тебя у Гуди, я захотел поговорить, но решил, что ты примешь меня за деревенщину. Я из Висконсина. Сюда меня послали мои родители, Я надеюсь стать дантистом. Мой отец дантист. Мне восемнадцать лет, а тебе? Хочешь еще пива? Я хочу. Страшная жара. Официант, еще два пива, пожалуйста. Они называют эти большие стаканы кружками. Надеюсь, ты не сочтешь меня грубияном, но ты очень симпатичная. Ходишь в колледж? Нет, ты моложе. Школа, наверное. Твои родители разрешают тебе ходить по вечерам на свидания? Любишь музыку?

Он наконец замолчал. Я не смогла вспомнить вопросы — так их было много. Знаю, на бумаге слова Теда выглядят смешными, но на самом деле это не так. С ним было так хорошо, так прекрасно, что это казалось невозможным. И я знала, он никогда не причинит мне вреда, никогда.

Конечно, я не могла ответить на вопросы Теда, поэтому просто улыбнулась и сказала:

— Расскажи мне о себе.

И он рассказал. Тед говорил постоянно, и через полчаса я знала о нем больше, чем его мать действительно, больше, поскольку я уверена, некоторые вещи он ей точно не рассказывал.

Я почти ничего не помню. Да это было и неважно: я имею в виду, Тед не рассказал ничего необычного. Он и сам не был необычным. Я помню только его лицо: худые, серьезные щеки, карие глаза, глядящие на меня и на стол, большие, костлявые руки с розовыми мальчишескими суставами (я так и не поняла, как они могли быть такими в страшной жаре) и голос, рассказывающий, старающийся понравиться мне, радостный от того, что кто-то его слушает. Как я могла остановить Теда? Как я могла сказать «нет» ему, когда он на улице предложил мне выпить пива?

Через некоторое время он замолчал. У меня сложилось приблизительное представление о благополучной семье, живущей в большом, немного запущенном доме, полном любви и смеха, в маленьком городке в Висконсине, где отец Теда практикует как дантист, и все соседи знают его, ходят к нему, болтают холодными вечерами с матерью и сестрой Теда. Каждое его слово ножом врезалось в мое сердце: потому что я хотела иметь такой дом, такую семью, всегда хотела.

Но, думаю, Тед не подозревал, как он счастлив, или считал это само собой разумеющимся. Когда ею рассказ подошел к концу, Тед взглянул на меня. Я знала, что он уже немного влюблен. Подобное уже случалось со мной; в любую пятнадцатилетнюю девушку, в которой есть хоть какая-то искорка, влюбляются мальчишки. Но не так, не с такой беззащитностью и тоскливой невинностью. Мне стало очень жаль Теда, но объяснить ему я ничего не могла. Только лгать.

Наконец он оплатил счет (хотя я протестовала), и мы вышли в кипящий вечер. У меня оставалось всего десять минут, чтобы вернуться в отель, к Джо. Тед остановился на углу улицы среди проходивших мимо пешеходов (все было отлично — они обходили нас, словно мы были статуями) и положил руки мне на плечи.

— Джоан… когда я увижу тебя снова?

— Не знаю, — ответила я. — У меня много дел.

— Каких?

Я улыбнулась ему и ничего не сказала.

— У тебя есть молодой человек?

— Нет, — отозвалась я, чувствуя, что единственный шанс избавиться от него, это выброситься в окно. Я могла сказать «да». Даже если бы он не поверил мне, это было бы намеком. Но я сказала «нет».

— Тогда почему нет? Я тебе не нравлюсь?

— Очень нравишься, — ответила я, и если мой голос прозвучал резко, то только из-за того, что я боялась опоздать и хотела узнать, как развивались события после моего исчезновения. — Очень. Но я занята.

— Пожалуйста. Я буду ждать тебя на этом углу. В понедельник. В шесть. Мы пойдем на концерт или куда-нибудь еще.

— Хорошо, — согласилась я, зная, что не приду на это свидание.

— В шесть, — я посмотрела на часы. — Мне надо бежать.

Я улыбнулась Теду, хотя тот не хотел уходить, повернулась и пошла, затем обернулась, но он уже исчез, проглоченный городом. В Морнвилле я видела бы его на протяжении квартала или двух. Но не здесь, среди миллионов жителей.

Когда я села на Бродвее в автобус, мне вдруг пришло в голову, будто Джо и наш план не принадлежат реальному миру. И за целую неделю реальным являлось только мое сегодняшнее свидание с этим парнем.

Когда я открыла дверь номера, Джо уже был там. Он стоял без плаща, спиной ко мне, глядя в маленькое окно гостиной, и не повернулся, хотя замок щелкнул довольно громко. Я остановилась в душной комнате, озадаченная, но Джо не поворачивался.

— Привет.

— Где ты была?

— Гуляла.

— Ты опоздала на десять минут. Куда ты ходила?

— В центр, — я села на маленькую, туго обтянутую материей кушетку.

— Этого недостаточно, крошка. Джо наконец повернулся ко мне с озабоченным, бледным лицом. Я никогда не видела его таким расстроенным. Он никогда не называл меня раньше «крошкой». Да и тон, которым это было сказано, казался отнюдь не ласковым.

— Куда в центр? — мягко спросил Джо. — Я хочу знать точно, что ты делала. Каждую минуту, каждую секунду. Говори, Джоан. Сейчас же.

Я заговорила. Я не знала, что случилось, но испугалась. Я рассказала ему обо всем, включая пивную, но о знакомстве, естественно, умолчала. Это заняло довольно много времени, поскольку Джо все время перебивал меня, спрашивая, сколько времени я шла пешком, сколько пробыла в магазине Гуди, какие пластинки смотрела, где находился прилавок. Мне стало ясно, что он сверял мой рассказ со своими сведениями (конечно, я была права — ведь Джо много раз заходил к Гуди).

Я сердилась все больше, но осознавала и свою вину, поэтому не огрызалась. Наконец я все рассказала и достала из сумочки сигарету.

Джо смотрел мне в глаза несколько секунд, затем подошел и поднял меня на ноги. Его руки вцепились в мое плечо, как клещи.

— Ты мне что-то не договариваешь, — сказал он. — Ты что-то утаиваешь. Ты знала, что нужно прийти вовремя. Дай-ка, я посмотрю, сколько у тебя денег.

Я взглянула на него и испугалась и разозлилась одновременно.

Я не успела ничего сказать, а Джо уже рылся в моем кошельке. Купюры и мелочь рассыпались по тахте. Он быстро все пересчитал.

— Сколько, ты говоришь, выпила пива?

— Два. Я уже сказала тебе.

— Ты не могла заплатить меньше шестидесяти центов за кружку. Говоришь, ты ушла с пятью долларами?

— Да, — ответила я. Было слишком поздно. Мне хотелось провалиться под землю. Зачем я позволила ему заплатить? Зачем?

— Невозможно. Здесь слишком много денег.

— У меня всегда есть лишние деньги, — заявила я. — За последние два года накопилось десять долларов.

Джо схватил сумочку, расстегнул молнию внутреннего отделения и достал оттуда аккуратно свернутую десятку.

— Эти? Ты не притрагивалась к ним. Он запихнул деньги обратно в сумочку слегка дрожащими пальцами и повернулся ко мне.

— Кто это был?

— Не знаю…

— Кто заплатил за твое пиво? Или ты все же не пила его?

— Да, — услышала я свой голос, словно со стороны. — У витрины.

— Где?

Я начала объяснять, но Джо скорчил гримасу, будто его пронзила острая зубная боль.

— Шлюха, — сказал он. — Не хочу слышать никаких извинений.

Джо начал плакать.

Я хотела подойти к нему, обнять, но сейчас он казался каким-то чужим, и мне теперь было не только страшно… Я почувствовала себя одинокой. Мои мосты сожжены — между мной и невероятным ужасом неизвестности стоял этот бесшумно плачущий человек с перекошенными губами. Спустя мгновение он закрыл лицо руками.

Я докурила сигарету и ничего не сказала. Мне нечего было сказать. Я решила, что мне лучше скрыть свою историю. Что бы ни случилось, лучше скрыть. Джо руководствовался лишь смутными подозрениями, хотя я не понимала, откуда они у него взялись.

Через несколько минут он перестал плакать, подошел к графину с несвежей водой, стоящему на заляпанном столике, выпил целый стакан, сел в кресло и посмотрел на меня.

— Ты действительно сказала мне правду?

— Да.

— Хочется в это верить, — произнес Джо. — Я очень хочу верить в это.

— Правда есть правда, милый, — я закурила еще одну сигарету. — Чем ты так расстроен?

Я задала вопрос равнодушным тоном, но мой интерес был отнюдь не праздным.

— Не знаю. Потому что я люблю тебя.

— Что произошло сегодня, Джо? Он посмотрел на свои руки.

— Ничего. Абсолютно ничего. Сейчас они уже получили письмо. Полиции нет, насколько я мог видеть. Дом выглядел как обычно.

— Как на работе?

— Настоящий ад. Не знаю, смогу ли я выдержать это — работать, ждать, выглядеть спокойным… — Он тоже закурил и выпустил изо рта дым, словно у табака был отвратительный привкус. — Ничего. Как будто ничего не случилось. Я подумал… может, письмо потерялось на почте.

Почему, удивилась я, мое сердце сейчас дрогнуло? Я хотела именно этого. Почему-то в моей памяти вдруг всплыло лицо Теда.

— Я не гожусь для этого, Джоан, — сказал Джо. — Я говорил тебе, что меня нельзя отнести к преступникам такого рода.

— Эллиот аккуратный парень, — заметила я. — Он обо всем подумает. Просто для этого ему требуется некоторое время.

Джо на минуту сел прямо, затем расслабился в кресле и закрыл глаза.

— Боже, как я устал. Устал до смерти.

— Когда ты ел последний раз, дорогой?

— Ел? — рассеянно спросил он потолок. — Не знаю. Слишком жарко, чтобы проголодаться.

— Эта беда характерна для нас обоих, — сказала я. — Мы оба измучены. Голодны. Давай выйдем ненадолго.

— У меня другие идеи, — возразил Джо. — Иди сюда, киска.

Ласковые слова. Нежные имена, которые я никогда раньше не слышала. Не знаю, почему они так меня встревожили.

— Нет, — ответила я. — Это похоже на роман.

— Что-то не так?

— Ничего. Просто я боюсь, — выпалила я. — Вот что не так.

— Я тоже боюсь, но мы выпутаемся.

— Что касается тебя, — сказала я. — Терпеть не могу сцен. Одна из причин того, что я сейчас делаю, это возможность никогда больше не видеть сцен. Эллиот их обожает. Я боюсь тебя, и схожу по тебе с ума. Хочу, чтобы ты знал это. Хотя я собиралась подождать до ужина.

То, что произошло дальше, немного смешалось у меня в голове и на бумаге выглядит довольно бессмысленно. Все случилось так неожиданно, в смятении чувств. Джо вдруг встал на колени, подполз ко мне, словно животное, и стал целовать мои туфли. Он все время глухо, быстро бормотал что-то вроде «прости, милая… больше никогда…» Это было нелепо и почти смешно. Но Джо вовсе не дурачился.

Он снова заплакал. Его губы тянулись ко мне. Я видела руки Джо, нежные руки, словно белые животные на линолеуме, двигающиеся, дрожащие под тяжестью хозяина. Его голова склонилась к полу. Помню, я впервые увидела, что волосы на макушке Джо уже поредели, совсем немного, но это причинило мне боль. Я наклонилась, подняла его голову, села рядом с ним и начала целовать его, как ребенка, своего ребенка, молча, долгими поцелуями, в которые вкладывала всю себя и ничего не требовала взамен. Джо вел себя, словно смертельно раненый, и я целовала его, что-то шептала ему. Я видела его лицо, всегда строгое, собранное, а сейчас потерянное. Уголки рта были опущены, сморщившиеся щеки опали… Все лицо его стало расслабленным и уязвимым.

Как мне объяснить это? Страшная и в то же время великолепная картина. В ней было что-то неприятное, не правильное, и я пировала в этой не правильности, мне нравилась эта неприятность. У доктора Сары есть ряд теорий о том вечере, но на самом деле — уверяю вас — она ревнует. Любая женщина стала бы ревновать в тот момент, если бы увидела большого и сильного мужчину, который целует ноги сопливой десятиклашке. Потом он стал ласкать языком мои колени и внутренность бедер. Я буквально вся застыла, повинуясь волнам наслаждения, которые наплывали на меня с каждой секундой. Вскоре я почувствовала, как он ложится рядом со мной. Его объятия наполняли меня неизъяснимым блаженством. Я буквально купалась в нежности, которую он источал… Он раздевал меня, но я не чувствовала этого физически. Тело мое, словно змея, сбрасывало кожу под лучами солнца, но этим солнцем были его жгучие поцелуи. Его пьянящий рот впивался в мои соски и они твердели и ныли в его ласковых губах, мое тело буквально таяло в объятиях его нежных и твердых ладоней. Затем я почувствовала, что он пытается раздвинуть мои бедра, и почти поддалась этому, но что-то во мне воспротивилось пьянящему желанию. Я обхватила ногами его бедро и впервые почувствовала в такой близости от себя его восставшую плоть. Я даже украдкой попыталась подглядеть, что это у него такое. Но наши объятия были слишком тесными, и поэтому я прикоснулась к нему в этом месте рукой… И ощутила пульсирующую энергию, которую источал он. Он буквально рвался, пытаясь войти в меня, я почувствовала, что еще мгновение, и наше противоборство как-то разрешится, и поэтому еще теснее прижалась к нему и еще крепче обхватила это место кулачком — и он разрядился, выплеснув на меня всю свою энергию, забрызгав мой живот и часть дивана своим сладостным соком…

Он сразу как-то обмяк, и мне тоже стало легче, ведь я слышала о таких ситуациях от многих девочек из моего класса, и теперь понимала, что все у нас с ним в общем-то идет как положено.

Лучше объяснить я не могу.

А потом мы вдруг почувствовали голод. Джо взял меня за руку, и мы вышли из номера, оставив гостиную в таком виде, будто по ней пронесся ураган. Но мы не стали убирать ее.

Внизу нам обоим стало очень весело. Вечер сверкал — вокруг фонарей висели маленькие ореолы. Все было нелепо и забавно. Мы отлично поели. Между нами возникло удивительное единение. Когда я смеялась, смеялся и Джо. Когда я бросала на него быстрый взгляд, Джо смотрел на меня в ответ.

Мы шли по улицам, и они принадлежали нам. На углу Джо взял такси роскошь, которую мы клялись не позволять себе, и мы отправились в Вилладж, в этот самый странный, самый напряженный вечер моей жизни.

Ничего драматического не случилось. Это было просто чувство, возникшее на грани веселья и смеха, темный зверь, которого я почти могла разглядеть краем глаза, но который исчезал, как только я начинала смотреть на него прямо.

Оглядываясь на нас тогдашних, на нашу поездку на такси в ресторан, теперь я понимаю, что мы, наверное, сошли с ума.

Заметьте: мы страстно клялись никому не попадаться в городе на глаза и оказались в самом веселом и переполненном ночном клубе, который смогли найти.

Заметьте: я даже не подумала заглянуть в газеты или включить радио, хотя новости о моем похищении должны были появиться на первых полосах, если Эллиот решился на огласку. Мы просто не подумали об этом.

Фактически похищение было надолго забыто. Поездка, оплата такси, поход в ресторан — все это напоминало очень веселый праздник.

Внутри оказалась крошечная танцплощадка (на которую Джо не рассчитывал). Съев прекрасный итальянский обед, мы оставили в том заведении двадцать два доллара. Оркестр играл неплохо, ненавязчиво, негромко. И здесь было полно подростков. Не моего возраста, а немного старше. Учащиеся колледжей, наверное — семнадцать-восемнадцать лет, некоторые моложе. Я заметила, что Джо чувствует себя неуютно.

Многие здесь знали друг друга. Это был один из клубных субботних вечеров, когда каждый находится в отличном настроении, и по каким-то причинам, рушатся все барьеры. Мы сидели вдвоем, отгороженные от других своей тайной, и я почувствовала себя одинокой.

Вокруг нас танцевали. Когда я посмотрела на Джо, он покачал головой. Я вдруг поняла, как его мучает усталость, хотя его глаза были яркими, и он поддерживал разговор в необычной для него форме ничего не значащей болтовни. Я заметила, что он нервничает… а вот почему, понять не смогла.

Через некоторое время произошло неизбежное. Светловолосый парень с аккуратной прической (очень симпатичный, хорошо одетый, в хорошем галстуке) посматривал на наш столик. Наконец он подошел к нам и остановился, улыбаясь.

— Сэр, — обратился он к Джо, и я почувствовала, как напряглось колено моего спутника. — Не хотите присоединиться к нашей компании?

Джо уже хотел сказать «нет». Я должна была сказать «нет», но во мне находилось что-то живое, не подчиняющееся моему контролю. Хотя, клянусь, я ничего не понимала. Мне захотелось подразнить Джо, совсем немного, с любовью.

— Хотим, — ответила я. — Разве нет?

— Мужчина не может отказать своей дочери, — сказал парень. — Верно, сэр?

Я уже встала. Джо пожал плечами, тоже поднялся, бросив на меня взгляд, который я никогда не забуду, и мы пошли за нашим новым широкоплечим знакомым через лабиринт столиков к тому, где сидели четыре пары, все друзья, все принадлежащие одному кругу, очевидно, даже учащиеся одного колледжа. Выяснилось, что это гарвардцы.

Я удивилась, почему Джо не возразил мне. Он должен был понимать, что это безумие, сумасшествие. Я поняла это позже…

Нас представили всем сидевшим за столиком. Не помню никого, кроме двоих, сыгравших главные роли в тихой, грустной пьесе, которая последовала потом. Светловолосого звали Декстер. Его подружка была примерно моего возраста, бледная девушка в голубом платье, с не сильно накрашенными губами, огромными зелеными глазами и каштановыми волосами, завязанными в хвостик, что придавало ей вид, на взгляд мужчины, двенадцатилетнего ребенка. Она пила только ячменный эль. Ах да, чтобы закончить с ней, можно упомянуть о серебристом лаке на ее ногтях.

Я говорила вам о том, как реагируют на меня мужчины. Декстер совсем забыл о своей девушке (которую звали, кажется, Эллой) и начал изо всех силу ухаживать за мной. Чтобы понять это, Элле с хвостиком, серебристым лаком и прочим понадобилось минуты три. Но она была начеку. Единственный мужчина, с которым она могла поговорить, был мой спутник — все, естественно, приняли его за моего отца.

Я не стала отрицать этого.

Мы начали болтать. Джо представил нас остальным.

— Мою дочь зовут Джоан. Я мистер Смит.

Жозеф Смит.

Но все хотели называть его «сэр», и через некоторое время он начал отзываться. Кажется, ему даже было приятно. К Джо давно уже никто не относился с уважением, и я была рада за него.

Очень странное ощущение — болтать и следить за собой, как бы не допустить ошибку, ничего не выдать. Но беседа шла обычная и довольно глупая. Декстер был немного навеселе, как и все юноши, но оставался приятным. Да и вся обстановка была легкой. Как я уже сказала, Элла начала разговаривать с Джо очень уважительно, и он смог достойно отвечать, поэтому я забыла о нем на несколько минут. Декстер задал неизбежный вопрос:

— Сэр, могу я потанцевать с вашей дочерью?

— На ее усмотрение, — ответил Джо, и я проигнорировала его горящий взгляд. Что-то в нем, в том, как он говорил с Эллой, в его постоянно прижатом к моему колене, через которое мне шли сигналы, вызвало во мне легкомысленное желание все делать наперекор ему.

— С удовольствием, — сказала я, вставая. Джо повернулся к Элле и спросил:

— Вы танцуете?

Элла грустно улыбнулась и тоже поднялась. Мы прошли на тесную, крошечную танцплощадку. Декстер обнял меня, и мы начали топтаться со скоростью четверть дюйма в минуту. Парень имел большую смелость, и я ничего не могла поделать с тем, как он меня к себе прижимал.

— Это фокстрот, — заметила я. — Тесных объятий не требуется.

— Извини. Я ничего не могу поделать, Конечно, он был прав. На узкой танцплощадке топталось много пар, но что-то в том, как Декстер произнес свою фразу, подсказало мне, что он бы танцевал так же, если бы на площадке мы находились вдвоем. Я одернула себя и позволила ему прижать меня к себе покрепче.

— Славный малый, твой старик, — сказал он. — Хороший парень.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Привести тебя сюда. Пригласить Эллу на танец. Хотел бы я иметь такого отца. Выяснилось, что отец Декстера был с Уолл-стрит.

— Номер сто двадцать, — произнес он, словно это что-то значило, поэтому я уважительно кивнула. Декстер принял это за знак восхищения и усилил свои медвежьи объятия.

Тут мимо нас довольно близко проплыли Джо с Эллой. Это меня шокировало и разозлило.

Я с расстояния в десять футов почувствовала возбуждение Джо, и вечер вдруг стал серым и безвкусным. Элла смотрела на своего партнера дьявольским взглядом — самодовольного удивления — и все прекрасно понимала. Потому что, встретившись со мной взглядом, она вспыхнула с головы до пят.

Потом они исчезли из моего поля зрения. Через несколько секунд оркестр умолк. Декстер остановился, шесть футов солидного мужчины, не отпуская меня. Я стала высвобождаться — но это было все равно, что толкать каменную стену.

— Я устала, — сказала я. — Хочу пить. Декстер не ослабил своих объятий.

— Эй, — весело воскликнул он, — видишь своего старика? Он прекрасно развлекается.

Я удивилась, почему в колледжах все любят разговаривать, как уличные хулиганы. Однако в случае с Декстером это не было притворством.

На мгновение мой слух обострился. Я распростерла свои чувства, словно щупальца, тысячу острых щупальцев, чтобы поймать в них моего Джо, услышала вздох Эллы и злой шепот. Я опять стала высвобождаться и злобно сказала «нет». Декстер отпустил меня, и пока он не передумал, я вернулась за столик.

Элла и Джо уже сидели, и если девушка несколько минут назад вспыхнула, сейчас она была кирпично-красная. Элла избегала моего взгляда и молчала, но могу сказать точно, очень хотела что-то сказать старине Декстеру. Могу себе представить, что именно. Это был бы окончательный разрыв. Я быстро села рядом с Джо.

Он был удивительно оживлен. Сверхоживлен. Его лицо двигалось в такт словам, иллюстрируя сказанное, и я стала следить за этой сценой. Она выглядела почти пародией, словно Джо надел на себя резиновую маску. Губы расплылись в улыбке, руки забавно двигались по скатерти на столике. Джо наклонился и что-то шептал на ухо Элле. Он нервно опустил руку, чтобы сжать свое колено. Мое оказалось рядом, но Джо даже не почувствовал этого. Я ничего не могла поделать с милым папочкой, и мне пришлось уделить внимание моему гарвардскому герою, который продолжал свою игру.

Вообще, им было легко управлять. Я все время краем глаза наблюдала за Джо. Его глаза блестели. Он вел себя словно пьяный или кольнувшийся. Я не могла видеть, что происходило во время беседы, но конец наступил очень быстро. В виде пощечины. Эллы. По щеке Джо.

Странно. В зале было так шумно, но звук пощечины разлетелся по всему помещению, как удар грома. Казалось, вокруг вдруг стало тихо. Сотни глаз повернулись к нам. В такой ситуации я смогла придумать только одно.

— Идем, папа, — сказала я. — Тебе уже достаточно.

Я встала, и Джо тоже поднялся со стула. Все его оживление пропало, лицо стало серым.

Ребята из Гарварда молчали. Элла сидела, глядя прямо перед собой. Теперь она не покраснела, а сильно разозлилась. Декстер встал, чтобы проводить меня.

— Очень жаль, — проговорила я. — Он иногда бывает таким. Идем, папочка.

Я повела Джо к выходу. Тысячи сочувствующих взглядов следили за мной. Метрдотель был подчеркнуто вежлив по отношению ко мне и бросил взгляд холодного осуждения на моего серолицего отца, на старину Джо, на человека, выпившего лишнего и распустившего себя перед собственной дочерью.

На улице швейцар подогнал к нам такси. Я затолкала Джо в машину. Он двигался скованно, словно кукла. Его дыхание со свистом вырывалось через нос. Я сказала водителю такси наш адрес и откинулась на спинку сидения.

Джо молчал. Машина медленно пробиралась по улицам среди оживленного движения. Я ждала.

Скрипнула кожаная обивка сидения. Это Джо положил голову на спинку. Он взял меня за руку. Я оттолкнула его.

— Почему? Молчание.

— Почему? Что с тобой?

— Не знаю, — ответил наконец ответил Джо спокойным голосом, — Мне очень жаль, что я расстроил тебя.

— Мы не хотели нигде показываться, — напомнила я. — Ничего подобного этой первоклассной сцене в ночном клубе не планировалось, чтобы мы могли укрыться за завесой секретности.

Джо промолчал.

— Вы отступили от плана, мистер Вито. Один раз, затем другой. Чем вы заслужили пощечину?

Но я знала и это. Мне не требовался набросок сцены. Я хотела знать причину.

Никакого ответа.

— Ты же почти ничего не пил. Виски с содовой. Джо, что в тебя вселилось? Мы были так счастливы.

— Ты не можешь понять, — выпалил наконец Джо. Он говорил радостно, быстро, будто перешел к любимой теме, с точно такими же интонациями, какие я слышала у Эллиота, когда тот обсуждал банкет, на котором он главенствовал, или маленькие деловые успехи. — Ты не можешь понять. Ни одна девушка не может. Это волнение. Слушай, Джоан… честно… — он повернулся ко мне, — ты не почувствовала этого? Это все для тебя.

— Для меня? — удивилась я. — Не понимаю.

— Это была не маленькая девочка, — произнес Джо. — Это была ты. Всегда будешь ты. Но иметь тайну и делиться ею с Эллой, Розой, Джейн… Ты не понимаешь? — он резко подался вперед. — Это пряность. Ради этого стоит жить. Джо снова откинулся назад. — Она даже не предполагала. О нас. Вы были правы, вы сплавились, стали химическими элементами, притягивающимися друг к другу. Я знаю, ты понимаешь. Мы были вместе.

— Ничего не понимаю, — осторожно произнесла я, ощущая прилив волны сильного, неприятного холода.

— Конечно, понимаешь. Должна понять, — Джо говорил торопливо, но с таким же воодушевлением, с таким же удовольствием, как раньше. — Мы были единым целым. Ты, я, Элла. Три светлые точки, двигающиеся в пространстве параллельно. Три магнита, притягивающихся друг к другу. Нас связывало одно общее. Ты должна понимать и понимаешь.

Он возбужденно посмотрел на меня, и я опять откинулась на спинку сидения. Боже, что же будет?

Я наконец поняла, что Джо частично был безумцем. Больная часть его находилась глубоко, и я любила его не меньше, чем раньше, но в душе этого человека существовал уголок, пораженный много лет назад.

— Хорошо, — сказала я. — Но мне не нравятся тройные связи. Ясно?

— Извини, — произнес Джо. — Я никогда не занимался ничем подобным.

Он говорил уже сонным голосом. Мы ехали по центру города. Люди выходили из театров, словно мухи из кондитерской лавки. Машина продвигалась вперед дюйм за дюймом. Мы с Джо разговаривали тихо, чтобы не слышал водитель. И все время к моему сердцу подкардывался холод.

— Я очень устал, — сказал Джо. — Я должен ехать обратно. Дай мне поспать, Джоан. Извини, что я расстроил тебя. Я люблю тебя.

Он почти сразу уснул и тихонько захрапел. За три минуты, которые мы ехали к отелю, меня посетили ужасные мысли. Доктор Сара не знает о них. Никто не знает. Я боюсь говорить об этом, поскольку они частично не имеют никакого смысла и все-таки чертовски сложны.

Я хочу сказать, что какая-то часть меня хотела этого. Мне были непонятны слова Джо. Не думаю, что он сам хорошо понимал себя. Это было… только чувство. Прекрасное, ужасно волнующее чувство.

Словно весь мир сверкал своей переливчатой, гибкой кожей, и каждая женщина, шедшая по улице, казалась мне сестрой, разделяла мою любовь. Это была дверь, открытая в мир постоянного сексуального возбуждения; сумасшедший мир, более чем привлекательный. Разрешение могло быть куплено взглядом, удовольствие — кивком головы. И все это сфокусировалось в спящем рядом со мной мужчине — все упиралось в него и выходило из него. Горящий бокал страсти, пассивный и необходимый мне, как зеркало, в которое я заглядывала… и видела, что исчезла часть моей души, моей молодости, часть меня.

Даже сейчас я не хочу думать об этом. Я никогда этого не забуду, не забуду взгляд в рай сумасшедшего, никогда не забуду часть себя, которая с волнением откликалась на это, плакала, желала одновременно и чуда, и разрушения. Я чувствовала себя победительницей и побежденной; счастливой и грустной; теплой и холодной, словно лед. Я хотела Эллу, хотела ее через Джо, и всех остальных, как она. И я презирала ее. Я была испугана до смерти и в то же время уверена в себе. В одно мгновение мне на глаза навернулись слезы, и тут же мой рот робко дрогнул в дикой улыбке. В течение трех минут я была Джо, чувствовала через него и все поняла.

А потом, узнав, что такое безумие, я разбудила своего спутника.

Такси остановилось.

Он потянулся, весело, по-мальчишески улыбнулся мне слабой и чистой улыбкой древнего римлянина и расплатился с водителем.

Мы стояли перед отелем.

Я молча поцеловала Джо, и он направился к своей машине. Я посмотрела, как он отъехал, повернулась и пошла в свой номер. Старый двигатель заурчал. (Мы взяли такси из бравады и из-за того, что не хотели, чтобы нашу машину можно было опознать. Хотя теперь это уже не имело никакого значения.) Странно, подумала я, устало ложась в постель. Сейчас я ненавидела Джо и любила его больше прежнего. Он потерял только одно: мою веру в то, что он является для меня счастьем.

Теперь я хорошо знала, он на самом деле — для меня горе. Большое, настоящее горе. Но было слишком поздно волноваться из-за этого.

Через некоторое время я уснула. Мне приснился Джо, тащивший меня по широкой, светлой улице, Джо и целый строй Элл, держащихся за руки, улыбающихся мне улыбкой Джо, кричащих тоненькими, высокими голосками.

Я вскрикнула и проснулась, но через несколько секунд снова уснула, провалившись в глубокую черную дремоту.

Глава 7

Проснулась я поздно среди серого дня и с пустотой внутри, на осознание которой мне потребовалось полчаса плескания под душем.

Когда я наконец сложила воедино осколки вчерашнего вечера, он потерял свою ночную важность и вызвал во мне только злобу. Дьявольски запутанная болтовня Джо была теперь лишь смутным воспоминанием. Наступило воскресенье.

Я оделась, позавтракала и сделала все, что следовало сделать вчера. Сегодняшний день принадлежал мне — в воскресенье Джо не мог сослаться на свою «вечернюю работу» и остался дома с Марией.

Я купила газеты — всякие. Никаких новостей. Я включила радио, но никто не интересовался Ширфул Вистас.

После ланча, после прогулки до парка и обратно мне в голову пришла идея. Она тоже до сих пор смущает меня… Не люблю думать о ней.

Я немного повертела ее в голове, но не обнаружила никакого риска и решила, что это только ускорит ход событий. В общем я завернула в аптеку, вошла в телефонную будку, опустила двадцать пять центов и назвала номер своего телефона в Ширфул Вистас. Мои губы с трудом выговорили цифры, и на то, чтобы вспомнить их, потребовалось усилие. Почему-то казалось, будто они не принадлежали мне больше.

Это было все равно, что звонить призраку… или напоминало сон, который вы видели очень давно.

Я надеялась услышать голос Эллиота. Гудков пришлось ждать несколько секунд, и мое сердце дрогнуло, потому что я знала своих родителей, знала отчима. Он всегда ждал, когда телефон прозвонит трижды, и только тогда снимал трубку. Его раздражали ошибочные звонки. Они были бессмысленными. Но сейчас трубку сняли мгновенно, и я поняла: мое письмо получено.

На том конце провода послышался голос мамы. Он казался очень усталым. Мое сердце почти предало меня, но я вцепилась в свой план и медленно, тяжело вздохнула в трубку.

— Пожалуйста, ответьте, — пылко произнесла мама, сразу поняв, кто звонит. — Пожалуйста! Кто бы вы ни были, пожалуйста, ответьте. Джоанни, это ты? С тобой все в порядке? Эллиот! — крикнула она. — Иди быстрее. Кто-то звонит, но не отвечает. Мистер, — произнесла она очень осторожно, — все хорошо? Скажите шепотом, маскируя свой голос. Я не хочу знать, кто вы. Скажите только, что все хорошо.

Затем в ее неистовую мольбу врезался голос Эллиота.

— Алло, алло, кто это? Говорит Эллиот Палма. Мы получили ваше письмо.

И тут я повесила трубку, не в силах больше выносить это. Я не думала, что будет так трудно. Они все делали согласно нашего плана. Более удачного хода событий нельзя было и ожидать.

Или можно? Не прослушивался ли их телефон полицией? Не записывался ли разговор на магнитофон? Холодный пот покатился по моей спине, несмотря на жестокую жару в будке, и я почти выбежала из аптеки.

Позже мне пришло в голову, что даже если бы полиция засекла мой звонок, они вышли бы только на аптеку на пересечении Бродвея и Сорок шестой улицы, куда заходило по тысяче прохожих в час.

Думаю, здесь было бы хорошо сказать, что тогда я изменилась.

Но нет, этого не произошло. Мама едва не разбила мне сердце, но она делала это уже много лет, и я привыкла к подобному чувству. Голос Эллиота пробудил во мне дремавшую ненависть, и единственное, о чем я думала, шагая по улице и ощущая на лице похожие на кровь первые капли дождя, так это о том, что они не упомянули о деньгах.

Теперь мне была известна половина картины. Остальная появится (или не появится) в том запаянном гробике в почтовом отделении.

Я отправилась в кино, посмотрела двухсерийный фильм, недорого пообедала и, усталая, вернулась в отель.

В десять часов вечера я вошла в гостиную, сбросила плащ, туфли… и услышала звонок проклятого телефона.

Я не могла поверить своим ушам. Черный, опасный аппарат все звонил и звонил. Раздалось не меньше десяти звонков, пока я подошла и сняла трубку с твердым намерением ничего не отвечать.

— Джоан… Джоан? — послышался голос Джо.

— Да, — произнесла я. — Ты сошел с ума?

— Я звоню с улицы. Все в порядке?

— Да. Я ходила в кино.

— Ложись спать, — сказал Джо. — Я просто хотел сказать, что люблю тебя.

— Я тоже, — ответила я.

— У меня такое чувство, — донесся до меня голос Джо, — что все решится завтра.

— Надеюсь, — я рассказала ему о своем эксперименте. — Может, я их подтолкну.

— Мне кажется, это был ненужный риск, — Наступила пауза. — Я хочу тебе сказать…

— Что?

И потом Джо сказал мне то, что я хотела услышать от него с первой нашей встречи… то, за что я его любила так сильно и была готова умереть прямо с трубкой в руках.

— Послушай, — проговорил он. — Даже если это не сработает… Ты понимаешь, о чем я?

— Да?

— Я все равно хочу совершить путешествие, дорогая. С деньгами или без них. Ладно?

— Да, — отозвалась я, переведя дыхание. — Очень хорошо. Очень. Я люблю тебя. Не могу дождаться завтрашнего дня.

— Я тоже, киска.

Звук поцелуя и щелчок. Теперь я была вдвойне одинока. Темная часть Джо стала даже не воспоминанием.

Я разделась, легла в постель с детективным романом, но, не добравшись до завязки сюжета, уснула.

Глава 8

Вы скажете мне, почему? Здесь полно психиатров. Если я говорила с одним, значит говорила сразу с дюжиной, пока они не сделали меня собственностью доктора Сары. Пожалуйста, скажите мне, почему?

Скажите мне, почему в понедельник в пять тридцать, зная, что Джо приедет около девяти, я встала с кровати, на которой слушала радио, взятое у ужасного клерка внизу, надела платье, подкрасилась и быстро направилась к Карнеги-Холлу, словно опаздывая на свидание?

Свидание с Тедом Лереби, которого, я знала это так же хорошо, как то, что сижу сейчас на своей больничной койке и пишу эти строки, мне нельзя больше видеть никогда?

Создается такое впечатление, будто я не могла ничего с собой поделать. Нет, неверно. Это напоминало зуд, от которого хотелось избавиться. Принуждение. Я хотела его видеть. Частично, видимо, из-за сильного ощущения нереальности происходящего, из-за чего-то вроде невидимого шерстяного пальто, сковывавшего каждое мое движение. Я нуждалась в чем-то, что могло вернуть мне человечность. Это была борьба с одиночеством… неприятное чувство, будто я больше не принадлежала человеческой расе.

Неосознанно я думала о Теде все двадцать четыре часа. До пяти тридцати в понедельник, когда он вдруг стал моей путеводной звездой — внимательным, сердечным человеком в немного тесном, немного безумном кошмаре, в котором я жила.

Я просто скажу ему: «Привет». Так думала я, быстро шагая по Бродвею. Привет, и все. Я говорила себе, что для меня невыносима мысль о Теде, стоящем на углу в течение целого часа и безнадежно ожидающем. Он не смирится так просто, подумала я, вспомнив его глаза, в которых виднелось одиночество, большие костлявые руки (теперь вы, наверное, заметили мое странное отношение к рукам), сжимающиеся и разжимающиеся на клетчатой скатерти.

Тед ждал. Я сказала себе: «Джоанни, ты никогда никого не ждала на свиданиях.»

Я даже негромко пропела: «Не начинай опять сначала, скажи мне просто „как“». Никто не останавливался и не смотрел на меня.

Я пришла в назначенное место пять минут шестого. Если бы Тед не оказался там раньше, думаю, мой здравый смысл все же победил бы, и я развернулась бы и ушла. Но он стоял там, разглядел меня за полквартала и двинулся мне навстречу. Тот же самый костюм, поблескивающий после глажки, те же самые руки, та же подпрыгивающая походка восемнадцатилетнего юноши, те же самые очки в роговой оправе — они сейчас скакали у него на носу. Тед схватил их одной рукой и снял.

— Привет, — сказал он, затормозив передо мной и улыбнувшись широчайшей улыбкой.

— Привет, — холодно отозвалась я. Теперь, когда я была здесь, когда увидела Теда, мне вдруг страшно захотелось уйти. Невероятная глупость моего поступка ошеломила меня, накатила волнами, и я почувствовала слабость.

— Эй, — воскликнул Тед. — Ты хорошо себя чувствуешь, Джоан?

Я кивнула. Мои глаза наполнились слезами. Я едва не упала на тротуар, но через несколько секунд поборола тошноту.

— Мы оба пришли раньше, — заметил Тед. — Я думал, ты забыла обо мне.

— Почти. Вспомнила в самую последнюю минуту.

— Отлично, — он украдкой посмотрел на меня. — Давай пойдем в наше место, а?

Наше место…

Мы направились к пивной. Тед постарался занять тот же столик, но за ним сидела немецкая пара с расстройством пищеварения, старательно пытаясь справиться с недугом с помощью пива. Мы все же нашли свободное место, и Тед заказал две кружки. У нас уже было прошлое. Я совсем не знала, что сказать. Он даже не дал мне шанса приступить к моей маленькой речи.

— Слушай, — воскликнул Тед. — У меня есть билеты на сегодня. На Рубинштейна. Императорский концерт, — он достал из кармана билеты и взмахнул ими в воздухе. — Четвертый ряд. Я сошел с ума, — радостная улыбка. — Сначала мы перекусим здесь. Бетховен не пойдет на пустой желудок. Потом концерт. А потом, если у тебя останутся силы, мы можем пойти на танцы в зал Джона Джея в Колумбии. Успеем на целый час. Ну как?

Я поставила свою кружку на столик, подбирая нужные слова, и вдруг расплакалась. Не знаю, почему. Но я положила голову на красную, грубую руку Теда, сразу ощутив на ней влагу, и расплакалась так, будто у меня разрывалось сердце, будто во всем мире кончились слезы, и я собиралась восполнить их недостаток.

Странно, но он ничего не сказал, а просто продолжал сидеть и позволил мне выплакаться. Я старалась не производить много шума, не рыдать и не всхлипывать. Только по моему лицу медленно катились огромные слезы. Минут через пять я смахнула их, высморкалась в не очень чистый носовой платок Теда и отхлебнула пива. Затем я шмыгнула носом, закурила сигарету и сказала:

— Извини. У меня нет никаких неприятностей.

— У тебя неприятности, — спокойно возразил Тед и вдруг показался мне гораздо старше. — Почему бы тебе не рассказать мне о них?

Я покачала головой и сказала первое, что пришло на ум.

— Никаких неприятностей. Просто сегодня такой день.

— Если ты не хочешь говорить, я ничего не могу поделать.

— Тед, — сказала я. — Не могу выразить, как я благодарна тебе за билеты и за все остальное. И как ужасно то, что я должна сказать. Но я не могу пойти с тобой. Мне нужно домой. Я допиваю это пиво и ухожу.

— У нас свидание, — медленно произнес он.

— Я пришла сказать тебе. Я помолвлена, — ложь только ухудшала ситуацию, но я ничего не могла поделать. — Поэтому, видишь, я не должна ни с кем встречаться.

— В твоем возрасте? — Тед был ошеломлен. — Ты не оставляешь себе ни одного шанса.

— Я люблю, — сказала я и, помню, подумала, если бы я только сказала правду, если бы только картина, нарисованная мной перед ним, была реальной…

— Хорошо, — Тед взглянул на меня. — Мне нечего сказать, кроме как пожелать тебе счастья. Могу я дать тебе номер своего телефона… на случай, если ты передумаешь?

Он дал мне свой номер, и я убрала его в сумочку, стараясь не забыть выбросить бумажку с ним при первом же удобном случае. Джо проявлял интерес к сумочкам.

Это было нелегко, но я оставила Теда сидящим за столиком, смотрящим в никуда, и направилась к выходу. На улице я решила пройтись пешком, на полпути к отелю зашла пообедать и освободилась через полчаса. Теперь меня иногда охватывали волны тепла.

Я относилась к ним с большим суеверием и чувствовала, что они будут продолжаться накатываться, пока мы не добьемся успеха… что они прекратятся в момент, когда деньги окажутся у меня в руках.

Ветра не было. Не глядя ни на кого, я пошла к отелю. Несмотря на риск, я была рада, что снова увиделась с Тедом. День и напряжение стали выносимыми. Но я знала: мы с Джо находились на грани срыва. Если завтра деньги не придут, нам придется что-то предпринимать. Сбежать из отеля или что-нибудь еще. И я стану искать работу.

Пусть мои слова прозвучат слишком резко, но это было лучше, чем возвратиться домой и сказать Эллиоту, что я просто пошутила.

Войдя в номер, я посмотрела на часы. Восемь тридцать. Еще целых полчаса ожидания.

В восемь сорок в дверь позвонили, и мое сердце подпрыгнуло на фут. Это не мог быть Джо. Он имел свой ключ. Потом я заметила, что комнаты не убраны, и открыла дверь, полагая, что пришла горничная.

На пороге стоял моргающий от яркого света Тед. Он решительным жестом надел очки и сказал:

— Привет.

Я уставилась на него.

— Можно войти? — вежливо спросил Тед.

— Входи, — услышала я свой голос и только после того, как он закрыл за собой дверь, очнулась от паралича.

— Как ты нашел меня? — я не узнавала свой голос, и Тед колебался между моей злобой и отчаянием.

— Я шел за тобой, — осторожно ответил он. — Это было легко. Я понял, что у тебя неприятности. И оказался прав. Здесь настоящее блошиное гнездо. Место явно тебе не подходит.

— Уходи, пожалуйста, — попросила я. — Пока я не вызвала клерка, и он не выбросил тебя.

— Я хочу знать, что происходит, — настаивал Тед. — Я полюбил тебя, Джоан, и хочу знать. Здесь что-то не так.

— Послушай, — сказала я. — Я никогда еще не говорила серьезнее, чем сейчас. У тебя пять минут, чтобы убраться отсюда… или ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь, которая продлится недолго.

Он улыбнулся и присел на крошечную кушетку.

— Я не уйду, пока не выясню, в чем дело, и чем я могу помочь.

— Все нормально, и я могу позаботиться о себе сама. Уходи.

Тед встал, обнял меня, и я стала бороться с его губами.

— Я должен узнать, — говорил он, пытаясь меня поцеловать. Я изо всех сил ударила его по лицу, но Тед, казалось, даже не заметил этого. — Скажи мне. Пожалуйста, Джоан. Я помогу, чего бы это мне не стоило.

И конечно, в эту секунду в замке повернулся ключ, и на пороге появился Джо. Он с ничего не выражающим лицом посмотрел на нас.

Даже в такой момент я увидела в его руках два больших, толстых конверта с номером нашего абонентского ящика и специальными штампами.

Глава 9

Первой моей мыслью в этот момент была: «Бежать! И прекратить все!» Мы втроем застыли на месте. Джо смотрел с порога комнаты на нас, на обнявшего меня Теда, на следы борьбы на моих руках. И вдруг Тед сдался.

— Извини, — сказал он мне и повернулся к Джо. — Вы ее отец?

— Допустим, — угрюмо ответил тот, закрыв дверь, и бросил на кушетку два толстых конверта. — А что ты здесь делаешь?

Тед покраснел и немного смутился.

— Это моя вина, — произнес он. — Я следил за ней. Думал, здесь что-то неладно.

— Где ты с ним познакомилась? — спросил Джо. — Опять в баре?

Я кивнула. Врать теперь было бесполезно. Мы все попали в беду по моей вине. Правда, я еще не знала, какая это была беда.

— Ты подцепил ее? — спросил Джо Теда. Я не понимала его вопросов. Какая сейчас разница? Тед согласно кивнул и еще больше смутился.

— Не совсем, — ответил он. — Мне было одиноко, так же как и ей. Здесь нет ничего предосудительного. Я имею в виду… с ее головы и волосок не упал бы.

— Она прекрасна, — тихо произнес Джо. — Не так ли?

Тед молчал. Глаза Джо заблестели.

— Ты ведь очень хочешь ее, верно?

— Пожалуйста, — пробормотал Тед, широко раскрыв глаза. Джо выражался совсем не как отец.

— Она почти совершенна, — продолжал он почти сонным голосом, посмотрел на меня, и я впервые в жизни поняла, что люди подразумевают под выражением «горящий взгляд». Я перевела глаза на Теда. Он прищурился. Наверное, тоже все понял.

Потом это и произошло. Джо прыгнул от двери… не на Теда, а ко мне.

— Сука! — заорал он и ударил меня по щеке. В полуобморочном состоянии я полетела на линолеум. Тед издал мягкий звук и набросился на Джо.

Сцена была жалкой и закончилась довольно быстро. Тед не умел драться. Он так разозлился, что даже не подумал сжать кулаки, и просто стал наступать на противника, молотя руками, словно мельница, молодой Дон Кихот. Его атака почти не дала эффекта.

То, что потом сделал Джо, я не забуду никогда. Это был один из решающих поворотных моментов, скрытый каркас, на котором держалась плоть нашего существования.

Джо отступил в сторону. Тед слепо бросился на него и повернулся. Не знаю, как Джо это сделал, но он минуту наблюдал за болтающимися руками атакующего, и вдруг в одну секунду разрушил его оборону и схватил (неуместно деликатно) за горло. Напрягшиеся пальцы искали что-то, а когда нашли, я увидела натянувшееся лицо Джо. Он сжал горло Теда, и противники стояли секунд пять, покачиваясь взад-вперед.

Я села на полу. Моя голова раскалывалась.

Безмолвные фигуры передо мной казались мне нереальными. Затем я услышала странный шум, что-то вроде хрипа, свистящего вздоха, и увидела, как руки Теда вцепились в руки Джо. Ногти царапали кожу, оставляя красные следы, на которых появлялась кровь. Хрип продолжался, и я услышала чей-то высокий, пронзительный вскрик. Лицо Теда покраснело, затем его глаза начали закатываться, а их роговая оболочка наливаться кровью. Казалось, он глубоко вздохнул, его колени подогнулись. Джо ослабил хватку, и противник рухнул на пол. Сначала опустился на колени, затем упал лицом вниз. Его голова ударилась о линолеум с глухим стуком, и он замер, уставившись широко раскрытыми глазами в потолок. На нем были белые носки, немного потрепанные и не очень чистые.

Крик продолжался. Тогда я поняла, что он вырывается из моего рта, глотнула и замолчала. Тишина зазвенела вокруг нас. Джо вдруг сел на стул и посмотрел на свои руки.

— Боже, как больно, — пробормотал он и присвистнул сквозь зубы. С обеих рук капала кровь. — Надо что-то сделать.

В комнате снова воцарилась тишина.

— Он мертв? — спросила я и хихикнула. Я ничего не могла с собой поделать, поскольку это был мой самый проклятый вопрос в жизни из всех, которые мне приходилось задавать.

— Нет, — наконец медленно ответил Джо. — Он жив. Просто без сознания.

Тед на полу закашлялся, и из уголка его рта потекла слюна. Он все еще был без сознания.

— Что ты с ним сделал?

— Ничего особенного. С ним все будет в порядке, — Джо встал. — У нас есть пять минут до того, как он очнется. И мы должны решить, что нам с ним делать.

— Что с ним делать?

— Он ведь сразу пойдет в полицию. В таком случае у нас нет времени. Мы должны держать парня при себе. Удовлетворена?

— Держать при себе? — я покачала головой. Моя головная боль превратилась в тупой стук.

— Хватит повторять за мной, — нетерпеливо воскликнул Джо. — Мы можем задержать его.

Это даст нам время.

Он направился в спальню и вернулся с нейлоновым шарфом. Тот оказался влажным. Джо тонко скрутил его, опустился на колени рядом с Тедом, перевернул бесчувственное тело и связал руки поверженного противника за спиной. Затем он пригнулся к полу, взвалил Теда на себя и одним движением поднялся на ноги. Голова парня висела за спиной Джо, ботинки били его по коленям при каждом шаге. Джо выругался, бросил Теда на кровать в соседней комнате и вернулся в гостиную.

— Еще пару часов он сможет говорить только шепотом. Думаю, он будет вести себя хорошо. Джо сел на кушетку и опять посмотрел на свои руки.

— Дай мне бинт, — попросил он. Я встала и пошла в ванную. Там была маленькая аптечка, в которой лежал неакуратно сложенный грязноватый бинт. Я взяла его, вернулась к Джо и стала перевязывать ему руки. Все это время мне казалось, будто передо мной не Джо Вито, не тот человек, с которым я собираюсь сбежать. Во время схватки, сразу после нее он изменился так сильно, так легко, что я испугалась.

Пока я его перевязывала, он монотонно говорил.

— Это армейский трюк, детка, если ты не знаешь. Найти два мягких места и нажать покрепче, подержать так подольше, и тогда сожмешь дыхательные пути. Слизистая оболочка склеивает их. Расклеиваются они в течение двух минут, твой парень быстро оправится от нехватки кислорода. Главное, не давить слишком долго или слишком сильно. Можно повредить гортань.

Впервые Джо сказал мне, что он был в армии. Я закончила перевязку.

— Ты рассердился?

— Нет, — задумчиво ответил он. — Я — нет. Сейчас не время сердиться. Мы должны уезжать, прямо сейчас. И должны решить, что делать с нашим гостем.

В этот момент у меня наступила разрядка. Я начала плакать, громко, безнадежно. Рыдания рвали мое горло, руки тряслись. Тед без сознания лежал в комнате. Руки Джо все еще кровоточили под грязными бинтами. И во всем этом была виновата я. Это было слишком, слишком, и мне хотелось уехать куда-нибудь, хотелось к маме, очень хотелось. Я не любила Джо. Никого не любила. Я испугалась созданного самой для себя тупика, испугалась своей вины. Ужасное ощущение. И теперь все пропало.

— Ты не можешь сейчас плакать, девочка, — нежно произнес Джо и погладил меня по голове. — Плакать поздно, дорогая. Мы должны повзрослеть, оба. Должны подумать.

Через несколько минут я перестала плакать. Что-то во мне дрогнуло, перевернулось и снова утихло, умерло. Не знаю, что это было, как это назвать, но оно являлось важным. Рано или поздно я должна была все узнать.

Я ничего не чувствовала и просто встала с колен. Джо задвигался на кушетке. Раздался глухой стук. Один из конвертов упал на пол. Мы оба молча посмотрели на него и вдруг начали смеяться (Тед застонал на кровати в соседней комнате), потому что они лежали там — ответ на все наши страхи, причина наших волнений. А мы о них совсем забыли.

— Там могут оказаться обрывки газет, — сказал Джо. — Я конверты не открывал. Хотел сделать это вместе с тобой.

Я подняла конверт и посмотрела на него. Даже сейчас я волновалась, была очарована и любопытна. Думаю, я открывала его с ножом в сердце, и на это ушло секунд десять.

Клапан оказался тщательно заклеенным скочем. Я узнала почерк Эллиота, разорвала конверт, и через секунду мои пальцы скользнули под прозрачную ленту и сорвали ее. Клапан, словно пружина, отскочил назад.

Они лежали там. Пачка купюр. Так много денег я никогда не видела. Я передала конверт Джо и открыла второй. То же самое. Джо бросил несколько купюр на кушетку. Из-под бумажной полоски выскользнули грязные десятки и двадцатки. Здесь были и пятидесятидолларовые купюры, довольно много, хотя это не соответствовало нашим требованиям. Они выглядели достаточно старыми, в пятнах. Некоторые были помяты и даже надорваны. Джо развернул записку, молча прочитал и протянул ее мне. «Уважаемая мадам, (я узнала угловатый почерк Эллиота) мы выполнили все ваши условия, изложенные в вашем письме (подчеркнуто). Полиции ничего не известно. Никто ничего не знает. Банкноты (подчеркнуто) не помечены. Мой бизнес предоставляет мне некоторые привилегии, и проследить путь данных денег невозможно.

(Даже сейчас, подумала я, Эллиот не мог забыть, кто он, и должен был сообщить об этом корреспонденту… даже если тот являлся похитителем). Я подозреваю, что вы звонили нам вчера. Пожалуйста, отпустите мою дочь. Ваши требования выполнены. Рассчитываю на вашу честность и чувство справедливости (Боже мой, мысленно воскликнула я) в данной сделке. Моя жена серьезно больна из-за беспокойства. Пожалуйста, отправьте нашу девочку домой.»

Внизу слабые, неровные паучьи каракули мамы: «Пожалуйста, миссис похитительница, верните Джоанни домой, чтобы я могла позаботиться о ней…»

Строка спускалась круто вниз в самом конце страницы.

— Все верно, — заметил Джо. — Они не сказали никому ни слова, — он заколебался. — Вчера вечером там был доктор. Я видел его из машины. К твоей маме, я думаю.

— О, — вздохнула я и вдруг увидела все дело с совершенно другой точки зрения. Картина мне не понравилась, совсем не понравилась. Я увидела маму, поникшую от постоянного ожидания, стойко выносящую ругань Эллиота (он всегда ругался на нее, когда был испуган или несчастен), и все больше слабеющую, и в конце концов приехала машина врача. Эллиот не верил в ее болезни — они раздражали и злили его больше обычного. Нездоровье кого-нибудь из членов его семьи всегда воспринималось им как жестокое оскорбление, направленное против него. Очевидно, мама серьезно заболела, иначе Эллиот никогда не вызвал бы доктора.

— Зеленый «форд»? — глупо спросила я. Джо пожал плечами.

— Нет, «кадиллак». Вероятно, это доктор Фортсскью, подумала я.

Или Г.П. Уэлл.

— Все сработало, — мягко произнес Джо, — так, как мы запланировали, дьяволенок. Около дома никого не было. Сегодня я все приготовил для Марии. Она думает, что едет путешествовать. Они будут ждать ее, но я должен выслать деньги. Тысячу долларов.

— Да, — сказала я. Теперь это было реальностью, приобрело перед моими глазами форму (в виде массы разбросанных банкнот), и я снова почувствовала возбуждение. — Мы сделали это. Действительно, сделали.

— Я оплачу все свои долги, — пробормотал Джо, вдруг умолк и задумался. Он говорил тоном удивленного ребенка. — А зачем их оплачивать? Мы никогда не вернемся в эту страну. Совершенно точно.

Слова эти эхом отдались у меня в голове.

— Правда, — согласилась я.

Наша беседа походила на ту, какую вы могли видеть в полусне под самое утро, когда сон уже улетел, а реальность доходит до вас фильтрованной, искривленной, рассыпавшейся на кошмарные формы, измененная нематериальным занавесом вашего сознания.

Помню, в такие моменты я пыталась проснуться, но не могла. Еще помню свои огромные, нечеловеческие усилия, пот на лице, прижатые к бокам руки, страшные картины, продолжавшие автоматически меняться под моими закрытыми каменными веками, и как внутри меня раздавался крик…

Только сейчас нельзя было проснуться. Все происходило наяву.

Я осознавала, что это была правда. Глядя на Джо, я понимала, что он испытывает такие же чувства. Джо приспособил беду к реальности.

Банкноты валялись на кушетке, обыкновенные листки бумаги, не помеченные ничем, кроме нашего смущения и страха.

Тогда мы еще не до конца осознали, что страдали от жестокого приступа реальности.

Мы оба забыли о Теде, но его стоны становились все громче.

Джо оглянулся на него, затем встал и направился к кровати. Я пошла за ним. Тед лежал на боку, хрипло дыша.

— Извини, парень, — сказал Джо. — Я должен был сделать это.

Тот повернул голову и взглянул не на своего недавнего противника, а на меня таким взглядом! Я вспыхнула. Никогда еще ребята не смотрели на меня так, холодно, с осуждающей неприязнью, с отвращением, которое проникало в самую душу. Я отвернулась.

— Думаю, тебе придется составить нам компанию на некоторое время, — заявил Джо. — Пока мы не решим, что с тобой делать. Ты можешь идти?

— Могу, — прошептал Тед.

— Хорошо, — отозвался Джо. — Я подгоню машину. Ты идешь со мной, — он повернулся ко мне. — Тебе лучше остаться здесь. Я позвоню тебе снизу.

Джо повернулся к Теду и сделал ему знак рукой. Тот попытался подняться, затем поднес руки к горлу и бросился в ванную. Дверь за ним захлопнулась, и мы услышали, как его рвет.

Джо схватил меня за плечи.

— Теперь, — сказал он, — у нас неприятности. Они становятся все серьезнее с каждой минутой. Мы должны избавиться от Теда.

Я промолчала.

— Я не шучу, — неожиданно резко проговорил Джо. — Я очень серьезно, Джоан.

Он говорил, как мальчик, пытающийся доказать свою правоту.

Вдруг Джо полез в карман и достал оттуда пистолет. Маленький, похожий на плохую детскую игрушку, он блеснул на его ладони.

Я расхохоталась.

В ванной Теда продолжало рвать.

— Ты же не собираешься никого убивать! — сказала я. Слезы катились у меня из глаз, в животе все переворачивалось. Я не знала, настоящий у меня смех или нет.

— Боюсь, что собираюсь, — ответил Джо равнодушно. Я посмотрела ему в лицо. Черты и тени, которые были мне хорошо знакомы, казалось, изменились в сверкающем свете люстры. Это лицо не выглядело лицом чужого человека. Скорее, просто у меня открылись глаза, словно я раньше видела Джо в дешевом зеркале и теперь увидела неискаженным, живым, реальным и ужасным. Тед вышел из ванной и увидел пистолет Джо. Его губы сжались, и я заметила уголках его глаз слезы.

— Он не собирается причинять тебе вред, — успокоила я парня. — Честно.

Я словно умерла для него. Он прошел мимо меня, и его лицо даже не дрогнуло. Я буквально взбесилась.

— Не знаю, чего ты на меня злишься, — сказала я. — Ты сам виноват. Думал, нам понравится все это?

— Пожалуйста, — попросил Джо, — помолчи. — Он убрал пистолет в карман и приказал Теду:

— Пойдешь впереди меня. В машину мы сядем перед отелем. Внизу я оплачу счет. Ты встанешь слева от меня и будешь молчать. И никаких штучек с глазами и губами. — Многозначительная пауза. — Мне терять нечего. Совсем нечего. Ты понимаешь?

— Да, — все еще шепотом отозвался Тед и потер рукой горло. — Я все сделаю, как вы хотите.

Джо повернулся ко мне.

— Когда я позвоню снизу дважды, спускайся с сумкой.

Он кивнул в сторону денег.

— Конверты у тебя.

Тед прошептал у него за спиной:

— Вы любите ее? Джо обернулся.

— Да, — решительно заявил он. — Я очень люблю ее.

Тед медленно покачал головой и прошел мимо меня. Я по-прежнему для него не существовала.

— Хорошо, — сказал Джо и направился вслед за Тедом. — Открой дверь.

Парень выполнил приказ. Джо встал рядом с ним и выглянул в коридор.

— Пошли.

Они скрылись за дверью, и Джо закрыл ее за собой.

Я собрала деньги, запихнула их обратно в конверты. Я не знала, что сделать со своей грязной одеждой, в конце концов затолкала ее в сумку, затем прошла в ванную и остановилась там, глядя на страшный беспорядок. Я вдруг зачем-то принялась убирать все, стараясь продлить свою отвратительную работу.

Телефон дважды резко позвонил, когда я заканчивала уборку. Я взяла конверты, повесила сумку на плечо и вышла из номера. Дверь за мной резко захлопнулась.

Внизу никого не оказалось. Я в последний раз быстро прошла через пустое фойе и вышла на улицу. Машина Джо стояла неподалеку.

Я быстро направилась к ней, открыла дверцу и забралась на сиденье. Джо и Тед сидели впереди. Я устроилась и обнаружила, что мне в бок что-то уткнулось.

— Там палка, — пояснил Джо и осторожно тронулся вперед, внимательно следя за дорогой. — На случай, если Тед зашевелится. Если он не будет сидеть тихо, ты ударишь его ею по голове. Изо всех сил.

Я молчала.

— Вы оба больны, — прошептал Тед. Он сидел неподвижно и смотрел вперед.

Я хотела объясниться, запротестовать, сказать, что тут нет ни моей вины, ни вины Джо, что мы попали в какую-то переделку, из которой не можем выбраться. Я хотела сказать Теду, что никогда не смогу ударить его. Но боялась. Джо. Этого сжавшегося незнакомца со спокойным голосом, ворвавшегося в мою жизнь и превратившего ее в кошмар.

Я достала сигарету. Джо ехал очень осторожно. Мы медленно двигались на восток, зажатые среди потока автомобилей.

— Не шевели рукой, — резко приказал Джо.

— Я ничего не могу поделать, — прошептал Тед. — Я должен чем-то заняться.

— Я расскажу тебе одну историю, — машина ползла вперед. — О себе. Джоанни, ты хотела узнать, что я делал в армии?

Я этого не говорила, но действительно хотела.

— Служил в отряде коммандос. Знаете, это такие ребята с черной краской на лицах. Вот и объяснение. Хотя бы частичное.

— Ты слышал о коммандос?

— Да, — ответил Тед, — слышал. Серьезные войска.

Его голос немного окреп.

— Там я многому научился, — продолжил Джо, повернул на Ист-Ривер-Драйв, направляясь к мосту Трайборо. Я заинтересовалась, куда же мы едем, но опять не спросила, полностью потеряв самоконтроль. Теперь все зависело от Джо Вито. Я просто следила за дорогой.

— Там я научился многому, о чем пытался забыть, — говорил Джо легким тоном, и он даже увеличил скорость. — Например, я узнал, как зарезать человека, чтобы он не пикнул и не поднял тревогу. Я много чего узнал о человеческом теле. Не о лечении, а об умерщвлении. В нашем тренировочном зале на стене висела карта. Если вы видели такие карты в кабинетах врачей, то поймете, что я имею в виду. Мускулы очерчены, вены обозначены голубым, плоть белая и розовая, вся фигура разрезана, чтобы показать нервы, мышцы и ткани. Вот так. Только точки на той карте помогали выводить человека из строя, убивать. Существует триста тридцать способов убийства голыми руками. Тридцать из них стоит знать. Мы изучили все эти тридцать.

Я откинулась на спинку сидения, почувствовав странное облегчение. Джо не изменился для меня, не стал чужим. Все, что он делал сейчас, было известно ему и раньше. Джо не был безумцем, а просто вернулся из самоизоляции к делам, которые когда-то являлись более чем его второй натурой. Только он никогда не упоминал об этом. Мне вдруг пришло в голову, как мало мы знали друг друга. И с ледяной дрожью возникла мысль, что мне придется провести всю оставшуюся жизнь с этим человеком, о сущности характера которого я не имела ни малейшего представления.

Но все же я любила его. Боялась его теперь, тревожилась, волновалась. Но любила.

— Мне не нужно оружие, — продолжал Джо, остановив машину у будки сборщика пошлины и ожидая очереди. — Спрячь свои руки, — тихо сказал он Теду.

Тот кивнул. Сборщик пошлины протянул руку, и Джо дал ему доллар. Мы подождали, когда служащий отсчитает сдачу. Сзади кто-то посигналил нам. Тед не дрогнул.

Мы поехали вперед, и острая боль заставила меня раскрыть ладонь. Окурок сигареты упал на пол автомобиля. На моей коже образовался ожог. Я даже не заметила, что сигарета обожгла меня.

— Мне не нужно оружие, — повторил Джо, набрав пятьдесят миль в час. Например: две булавки и струна. Связываю тебе руки и резко дергаю. Неприятно, зато мгновенно.

Тед молчал. Я закурила новую сигарету и спросила:

— Можно поговорить о чем-нибудь другом?

— Помолчи.

Я замолчала. Машина продолжала ехать.

— Когда я пришел из армии, — сказал Джо, — у меня были четыре медали и шестьдесят долларов, — он неопределенно кивнул головой в сторону Теда. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — полушепотом ответил тот.

— Мне было девятнадцать. Я вернулся в колледж. Тогда я еще не переспал ни с одной женщиной.

Я с удивлением посмотрела на Джо, наклонилась вперед и стала разглядывать его лицо в зеркале машины. Мне это удалось не сразу, но наконец я смогла увидеть, как он говорил. У него было мечтательное, удовлетворенное выражение лица, а глаза спокойно следили за дорогой. Я вдруг поняла, что Джо все это делает для меня; словно что-то треснуло, обнажив щель, и он заговорил только для меня. Тед во внимание не принимался.

И вдруг я с ужасом поняла смысл слов Джо. Теперь я знала. Он собирался убить Теда. В этом у меня не осталось никаких сомнений.

Я знала это, потому что Джо никогда не стал бы говорить подобные вещи… при постороннем, если этому человеку не предстояло бы погибнуть.

У нас получилась вечерняя беседа… у нас двоих. Не предназначенная для посторонних ушей.

— Думаешь, это забавно? В девятнадцать лет девственник. Я убил двенадцать человек, но оставался девственником. Я хотел стать писателем. Великим писателем. Или по крайней мере, — Джо хмыкнул, — великим журналистом. Я окончил литературные курсы, на которые у меня хватило денег, работал и подружился с профессором Эндерби. Мне он хорошо запомнился, высокий, грубоватый мужчина с двойным подбородком, водянистыми голубыми глазами и ясным, острым и злым умом, перед которым я благоговел. У него была жена, такая же толстая, как он сам, правда, не очень красивая, но нежная. Я стал приходить к ним. У профессора еще была дочь Лаура, молоденькая девушка со светлыми волосами и прекрасными манерами. Люди считали ее робкой. Мы встречались с ней только за чаем. Профессор Эндерби обожал привычки. Он однажды побывал в Англии и вернулся оттуда вечным и убежденным англофилом. Каждую субботу днем я звонил в дверь. Лаура открывала мне и молча вела в гостиную, где уже был приготовлен чай. Иногда она сидела с нами во время нашего разговора, всегда тихая, склонив, как птичка, головку набок. Светлые волосы спадали ей на плечи. Мать заставляла ее завязывать волосы в два тугих голландских хвостика, но Лаура любила носить их распущенными, и они обрамляли лицо девушки, иногда казались почти белыми, а на солнце в них словно вплетались золотые нити.

Она была молчаливой девочкой, Джоан, и никогда не говорила мне ничего, кроме «Доброе утро, мистер Вито», «Добрый день, мистер Вито» и «До свидания, мистер Вито», произнося букву «и» очень коротко, а я не мог набраться смелости поправить ее. Я страшно боялся Лауры из-за ее красоты. Никогда я не видел такой кожи, жемчужной, почти голубой. Вены на руках девушки выглядели аккуратными ниточками, и мне казалось, будто я вижу, как по ним бежит кровь. Ее ноги были тонкими, но все же это были уже ноги женщины. Она вообще не очень походила на ребенка.

При воспоминаниях голос Джо стал задумчивым, почти певучим. Тед и я сидели неподвижно. Мы, зачарованные, неслись вперед. Я не могла перебить Джо, спросить, куда он направляется. Но машина постепенно все больше приближалась к Ширфул Вистас. Хотя, конечно, Джо ехал не туда.

— Однажды я позвонил в дверь Монингсайд-Хайт, и Лаура вышла мне навстречу, очень серьезная, в белоснежном платье. «О, — сказала она. — Мистер Вито. Мамы и папы нет дома.» Я извинился и сказал, что думал, что меня ждут. «Позвонил Дин, — пояснила девушка низким, серьезным голосом, — и им пришлось срочно уехать. У Дина какие-то гости из-за границы, и ему понадобился папа, чтобы развлечь их. Папа с ним хорошо знаком.» Я собрался уходить, но она держала дверь открытой и сказала: «Пожалуйста, заходите. Здесь скучно. Поговорите со мной.» Боже! Лаура никогда не казалась мне такой красивой. Конечно, я знал, что она еще ребенок, но было достаточно только сидеть рядом с ней в тихой гостиной, слушать ее, восхищаться ею, когда она со спадающими на плечи волосами двигалась в дневном свете. Я не воспринимал девушку как реальность. Лаура заварила чай в пакетиках, я стал отважно прихлебывать его, прислушиваясь к ее голосу, и обнаружил, что она вовсе не молчалива. Теперь я уже забыл, о чем девушка говорила. Помню, о своих одноклассниках и о музыке — она училась играть на фортепиано. Потом Лаура встала, подошла к стоящему у стены инструменту и сыграла (плохо) короткий фрагмент. Ее локти казались мягкими в солнечном свете.

Голос Джо изменился.

— Не двигайся, — сказал он Теду. — Не пытайся даже. Не проживешь и пяти секунд. Дай мне сигарету, Джоан.

Я чуть не выпрыгнула из собственной кожи, зажгла сигарету и протянула ее Джо. Он затянулся, несколько раз выпустил изо рта дым, затем выбросил окурок к окно. Ему хотелось иметь руки свободными на случай применения оружия.

— Я встал, — продолжил Джо, словно рассказывая ребенку сказку, — и подошел к ней. Она обернулась, улыбнулась мне, вдруг обняла меня и поцеловала. Это был не детский поцелуй. Из нас двоих ребенком оказался я. Меня слишком ошеломил этот поступок, чтобы я мог что-то предпринять, а потом было уже слишком поздно. Хотя я понимал, что нужно сделать. После поцелуя Лаура взяла меня за руку, подвела к кушетке, усадила, а сама села мне на колени. Помню, она взяла мое лицо в ладони и произнесла одновременно отважным и робким голосом:

— Я люблю тебя.

Она знала все, что нужно было знать, и управляла ситуацией с опытом, свидетельствовавшим о длительной практике. Потом я попрощался и поцеловал Лауру у двери. Она пожала мне руку, шепотом пожелала мне хорошего дня, и я ушел с сердцем, полным ею, — Джо сделал паузу.

— Можно мне покурить? — спросил Тед.

— Нет, — ответил Джо. — Мне очень жаль. Осталось недолго.

— Куда мы едем? — спросила я.

Но Джо не обратил внимания на мой вопрос. Воспоминания снова охватили его. Сказка, прекрасная сказка.

— На следующий день ее отец ворвался ко мне с двумя полисменами. Он вошел, большой, грубый, умный мужчина и смог только, заикаясь, запинаясь и, указывая на меня похожим на колбасу пальцем, завопить: «Хам! Дрянь! Мерзавец, грязный мерзавец!» Даже в ярости он использовал свои любимые английские выражения. Они арестовали меня и избили резиновыми дубинками, но это уже не имеет значения. Потом я выяснил, как все это случилось. Она выдала меня своему отцу. Вот так я провел пять лет в тюрьме, а когда вышел, Джоанни, женился на Марии. А потом появилась ты.

— Ради Бога, Джо, или как там тебя зовут, я больше не вынесу, — сказал Тед. Его голос звучал уже почти нормально. — Когда ты меня отпустишь?

— Теперь уже скоро, — ответил Джо. Мы ехали по плоскому пустынному участку и находились в тридцати пяти минутах от Ширфул Вистас. — Мы едем в Айдлвилд, а потом ближайшим самолетом до Мексики.

Я опять поежилась. Казалось, Джо уже считал Теда мертвым и совсем не стеснялся говорить при нем.

— Мария сейчас, наверное, садится в поезд. Я вышлю деньги из аэропорта.

— Хорошо, — сказала я. — Мы можем высадить Теда в любом месте.

— Да, — Джо притормозил и свернул с дороги в густую траву. Впереди виднелся кустарник, переходящий в маленький лесок. Воздух был тяжелым, в абсолютной темноте фары прорезали на траве две полосы и терялись в кустах. Я посмотрела на часы. Было десять минут двенадцатого.

Джо развернул машину, и мы покатили по траве. В свете фар кусты и деревья принимали фантастические, угрожающие формы. Дорога позади нас была пустынна. Когда мы остановились, машина оказалась полностью скрытой за сплетенными ветвями деревьев. Джо выключил мотор и фары, зажег свет в салоне, наклонился в полутьме к бардачку и достал фонарик.

— Выходи, — велел он Теду. — Иди вперед в лес.

Думаю, тут Тед начал понимать, что происходит;

— Ты не можешь, — быстро проговорил он тонким от страха голосом. — Ты ведь не собираешься меня убивать? Мы же так по-дружески беседовали, — он повернул умоляющее лицо к Джо. — Ты мне понравился. Честно. Это была грустная история, но мне жаль тебя. Мне все равно, что ты сделаешь с девчонкой или деньгами. Ты же отпустишь меня? Я никому ничего не скажу.

Джо слушал его бесстрастно.

— Он прав, — произнесла я. — Отпусти его, дорогой.

— Я это и делаю, — отозвался Джо мягким тоном. — Мы должны от него избавиться, — Ты хочешь оставить меня в лесу, — воскликнул Тед голосом звонким, как новенькая монета. Надежда заискрилась в его глазах. — Правильно. Я не смогу поднять тревогу. Бессмысленно уверять тебя, что я никому ничего не скажу. Но если хочешь подстраховаться, прекрасно. Это мне подходит. Честно, подходит.

— Ради Бога, — сказал Джо, — вылезай из машины.

Тед пожал плечами.

— Я не могу открыть дверь. Ты же связал мне руки. Помнишь?

Джо промолчал, перегнулся через Теда и открыл дверцу. Тот встал на ноги, покачнулся и выпрямился. Джо слез с сидения и тоже выбрался из машины.

— Не мог бы ты развязать мне руки, — попросил Тед. — Очень больно и трудно идти.

— Позже, — глухо ответил Джо. В теплой темноте я услышала стрекотание сверчка. Джо включил фонарик. Появился тусклый луч света.

— Джоан, — сказал Джо. — Оставайся в машине. Я скоро вернусь. Иди, Тед.

Они пошли, похожие на двух друзей на вечерней прогулке. Фонарик Джо весело прыгал при ходьбе, и я видела спину Теда.

Моя рука вцепилась в палку. Я подняла ее и решилась. Если мне все удастся, никто не умрет. Деньги — одно, а убийство — совсем другое.

Я подождала, когда они отойдут на сотню футов, осторожно открыла дверцу машины и выскользнула наружу. Туфли мешали, и я сбросила их. В чулках я шла по влажной траве совершенно бесшумно.

Палка была зажата в моей правой руке. Не очень тяжелая, с фут длиной, с узким концом, удобно зажимавшимся пальцами.

Я все еще видела пятно света, ускорила шаг, почти побежала и добралась до кустарника как раз в тот момент, когда фонарик исчез из моего поля зрения. Затем он опять подмигнул мне дразнящим глазом из-за ствола дерева. Я вздохнула и пошла дальше.

Ничего забавного в этом не было. Я не видела, где иду, и спотыкалась о корни и камни. За несколько секунд мои ноги оцарапались, и липкая кровь слегка намочила чулки.

Все время я билась над одной мыслью: как сильно нужно ударить Джо чтобы оглушить? Я не хотела его убивать. Нужно было двигаться побыстрее. Я должна была подойти к ним незаметно почти вплотную.

Через несколько минут мне попалась тропа, которую Джо, видимо, отыскал при помощи фонарика. Идти стало легче. Я шла и плакала от боли.

Вдруг я споткнулась обо что-то высокое, острое и упала на колени. Пришлось приложить немало сил, чтобы заставить себя не закричать. Когда я пришла в себя от боли, пятно света остановилось.

Я схватила палку, побежала, но почти сразу замерла. Джо стоял на маленькой поляне, а Тед смотрел на него. Луч фонарика освещал лицо парня, который беззвучно плакал. Слезы катились по его щекам, капали с подбородка и исчезали в темной тени внизу. Распустившееся, плачущее лицо с моргающими от света глазами.

Джо пошевелился, и я увидела, как его рука полезла в карман.

Он вытащил пистолет, и тот блеснул в тусклом свете.

Я прикинула расстояние. Около десяти футов, Я глубоко вздохнула Джо поднял пистолет.

Я кралась на цыпочках.

Потом он начал качать головой. Это маленькое «нет» становилось все шире и шире, пока Джо не задвигал плечами, выражая сильнейшее возражение. Луч фонарика метался из стороны в сторону, мимолетно освещая лицо Теда.

Я услышала голос Джо, высокий, надтреснутый, почти гнусавый:

— О, нет. Нет, сэр! Нет, сэр!

Он произносил слова с удовлетворением, живым восхищением в каждом слоге, затем зажал фонарик между ног и разрядил пистолет. Я видела всю сцену смутно, обрывками. Гильзы летели в сторону.

— Нет, сэр, — продолжал повторять Джо со странным акцентом.

Он отшвырнул пистолет как можно дальше, и я услышала, как тот ударился о ствол дерева.

Джо подошел к Теду, почти потерявшему сознание от страха и по-прежнему плачущему, снял свой ремень, связал парню ноги и осторожно толкнул его. Тед с рыданиями упал на землю.

Джо повернулся и побежал назад к машине.

Я едва успела раньше его и встала у дверцы. Он примчался с фонариком в руках. Я взяла его у Джо, который выглядел словно разбуженным во время ночного кошмара и обнаружившим себя в безопасности, дома, в своей постели. Он плакал, и смеялся сквозь слезы.

— Я не сделал этого, — сказал Джо. — Не сделал. Не смог, Джоан. Мне плевать, но я не смог.

Мне передалось его облегчение. Сложилось такое впечатление, будто мы нашли миллион долларов и теперь отмечали это событие шампанским. Облегчение, радость были почти невыносимыми. Джо весело толкнул меня, и я улыбнулась ему.

— Я знала, что ты не станешь этого делать, — проговорила я. — Ты никогда не стал бы это делать.

Я таким образом поздравила Джо. Он поступил прекрасно. Мы оба обезумели от радости.

— Мы сумасшедшие, — сказала я. — Абсолютно ненормальные.

— Хорошо, — согласился Джо. — Я связал его своим ремнем.

— Тогда поехали, ради Бога, — я взглянула на него. — Это самое прекрасное, что когда-либо со мной случалось. Хочу, чтобы ты знал это. Я никогда этого не забуду. Если даже нас поймают, все равно не забуду.

Джо вдруг рассмеялся лающим смешком, и мы сели в машину. Я была сильно растрепана, но он отнес это к мокрой траве и тому, что произошло. Джо не заметил пропажи палки, которую я бросила, торопясь назад.

Он развернул машину, и мы выехали на шоссе. Было двадцать пять минут первого.

Мы молчали. Джо гнал очень быстро, слишком быстро, но патрули здесь встречались очень редко. Мы намеренно отклонились от маршрута и теперь опять оказались на дороге.

Я чувствовала себя опустошенной и грустной. Мои ноги горели, но я не обращала на них внимания. Вернее, пыталась не обращать, но боль не переставала. И осталось ощущение. Ощущение, что что-то кончилось, что-то, чего я не знала, но отчаянно стремилась выяснить.

Я никогда в жизни еще так не уставала, однако, положив голову на спинку сидения, уснуть не смогла.

Я думала о Теде в лесу и почти видела его, вертящегося, наконец сумевшего освободиться, слышала, как он, спотыкаясь, пробирается через кустарник и выходит на дорогу. Я мысленно ждала вместе с ним попутную машину и разделила его радость, когда та затормозила рядом.

Я очнулась от толчка. Оказывается, дремота все же сморила меня.

— Тед свободен, — вдруг заявила я. — Я знаю это.

— Возможно, — Джо посмотрел на меня, снизил скорость и свернул на одну из боковых площадок, которые встречались вдоль шоссе через равные промежутки и предназначались для ремонта автомобилей. Он нажал на тормоз и откинулся на спинку сидения.

— Плохо, верно? — спросил Джо. Я кивнула.

Он достал пачку сигарет, зажег две, и одну протянул мне.

— Первый признак твоего взросления. Мы молча курили, а внутри нас что-то происходило. Наконец Джо выбросил сигарету в окно и повернулся ко мне. Я не видела его лица в темноте, но голос звучал нежно.

— Извини за то, что я рассказал. Но ты знаешь, что в моем сердце.

Одно мгновение я действительно знала; я была Джо, а он мной, и какое бы зло мы не сделали, оно поглощалось добром нашего единства.

Потом он вздохнул, поцеловал меня в лоб и включил зажигание.

Мотор кашлянул и нерешительно заработал. Старая машина испытала серьезные нагрузки. Просто чудо, что она еще двигалась.

— Я везу тебя домой, — произнес Джо и развернул машину. Я была сонной, и смысл фразы не сразу дошел до меня. Затем я резко выпрямилась.

— Что значит, «везу тебя домой»?

— Гонки закончены, — отозвался Джо. — Мы были чуть глупее других людей, гоняли дольше и быстрее, но теперь все закончилось.

— Ты не можешь отвезти меня домой.

— Почему нет? Они ждут тебя. Они заплатили выкуп, не так ли?

— Но я не хочу домой.

Джо ничего не сказал. Он продолжал ехать, и наш разговор стих. Я на самом деле не хотела домой, не могла больше жить там.

— Знаешь, — сказал через некоторое время Джо, — Может быть, я выберусь из этого.

— Не выберешься, если отвезешь меня домой, — заметила я. — Это все равно что совать голову в пасть льва.

— Нет. Я везу тебя домой. Если там нет полиции, я выберусь.

Я попыталась понять его. Опять, как когда-то давно, что-то непредставимое, странное и не правильное распушило свои перья на поверхности моего мозга.

— Это не имеет смысла, — сказала я.

— Слушай, я отпущу тебя. Сам поеду в Лос-Анджелес. Я понял одну штуку.

— Какую?

— В плохую или хорошую сторону, но ты можешь изменить ситуацию. Ты не должна оставаться в дерьме. Я поеду в Лос-Анджелес, сменю имя и начну все сначала. Ты принесла мне удачу. Я воспользуюсь ею.

Джо улыбнулся мне. Я откинулась на спинку сидения и вдохнула прохладный ночной воздух. Говорить было больше нечего. Мы неслись вперед, летели навстречу чему?

Конец, умирание, побег домой, поджав хвост…

Лгать, лгать и лгать, чтобы дать Джо шанс…

И все же я ничего не могла поделать. Хотя бы у него будут деньги. Может, они позволят ему начать новую жизнь. Я надеялась на это.

А потом, хотите верьте, хотите нет, я заснула.

Глава 10

— Мы почти на месте, — сказал Джо. Я сразу проснулась и посмотрела на часы. Десять минут третьего. Я хорошо поспала и чувствовала себя неплохо. Однако колени и ступни чертовски горели при движениях. Я была вся в синяках. Я взглянула на руки Джо, лежавшие на руле — один из грязных бинтов развязался и болтался на ветру.

— Я уснула, — сказала я. — Ты заметил — Ты даже похрапывала. У нас есть всего десять минут, если ты хочешь поговорить.

— Я хочу знать одну вещь, — произнесла я, высунув руку из окна и ощущая, как свежий ветер бьется в мою ладонь.

— Все, что хочешь, дорогая.

— В этом… — я заколебалась потому что не хотела выразиться грубо. Ты…

Я замолчала и глубоко вздохнула, не в состоянии подобрать нужные слова.

— Говори же, — подбодрил меня Джо. Я взглянула на него и увидела спокойное, почти веселое лицо. Он выглядел счастливым.

— Ладно, — сказала я. — Если ты освободишься… а тебе это удастся… ты приедешь за мной? Я имею в виду, мы будем вместе, как хотели?

Я должна была спросить об этом. Даже тогда, когда я осознавала, что Джо уезжает с деньгами. Я больше никогда не увижу его. И я не хотела этого.

Наступила длинная пауза. Освещенные фарами окрестности были уже знакомыми. Мы подъезжали к Ширфул Вистас.

— Милая моя, — произнес Джо. Его голос звучал мягко и нежно в темноте. Ты этого хочешь? Ты точно знаешь, чего ты хочешь?

Я открыла рот, чтобы ответить, и закрыла снова. Чего я хотела? Я задумалась, и это оказалось все равно что чистить лук: слой за слоем смущения. Мой рот открывался и закрывался, как у рыбы.

— Не знаю, — ответила я наконец. — Думаю, да.

— А как насчет того, чего ты не хочешь, дорогая?

Машина астматически кашлянула, затем усталые цилиндры заработали снова. Мы ехали со скоростью тридцать пять миль в час. Старая телега уже начала жаловаться и могла позволить нам лишь тридцать пять миль.

Я не ответила Джо на вопрос, который, думаю, сам и являлся ответом. Я попыталась вспомнить последний уикэнд, себя на Элм-стрит, ожидание машины Джо; затем мне вспомнился тот вечер, когда возник мой план, без предупреждения вырвался из того, что происходило у меня в голове. Но это напоминало, будто я пытаюсь восстановить в памяти события годичной давности. Казалось, все происходило даже много лет назад, а не пять дней.

Ничего с тех пор не изменилось. Я попрежнему ненавидела Эллиота, все еще любила Джо (хотя уже по-другому) и была теперь более несчастной, меньше уверенной в себе, потеряла часть своей личности…

Но главным отличием являлось то, что я теперь боялась. Мне стало немного больше известно о жизни. Я посмотрела в темноте на Джо, попыталась вспомнить его лицо, когда он набросился на Теда, попыталась вспомнить его слова, но смогла увидеть лишь прекрасный жест и летящий в сторону пистолет. И еще как Джо отпустил Теда, позволил своей жизни продолжаться, возможно, позволил себе остаться на свободе и в некотором смысле позволил жить дальше мне: и все это благодаря одному благородному, одновременно глупому и мудрому жесту.

Я кое-что поняла. Кое-что о добре, зле и терпении. Кое-что о себе и о своем месте в нашем мире.

Но это было слишком много; этого Джо не понимал. Слишком много всего и сразу, и я знала, мне понадобится несколько лет, чтобы во всем разобраться, классифицировать информацию, отделить эмоции от истинных впечатлений и получить пользу. А сейчас все навалилось мне на плечи, словно слишком обильный обед на желудок.

Мне нужно было руководствоваться чувствами, а не разумом. Они являлись единственной шкалой, которую я потеряла, которой пользовалась в течение пяти дней, но та разлетелась на кусочки, и никто не дал мне новую… пока.

— Я ничего не знаю, — медленно произнесла я. — Думаю… мне лучше вернуться домой.

— Если хочешь, — тихо отозвался Джо, — я приеду за тобой… если выберусь.

Я промолчала. Он продолжил, но уже немного быстрее:

— Это не твоя вина, Джоан. Я хочу, чтобы ты запомнила. Ты ничего не сделала… ты была для меня ключом от замка, и никто, запомни, никто не заставил меня повернуть его. Так или иначе, но это все равно случилось бы со мной. Ты подвернулась случайно детка.

Я по-прежнему молчала, но понимала, что Джо говорил правду.

Доктор Сара этого не понимает (она настаивает на множестве вещей, кроме самой важной). Мне пришлось вынести всю тяжесть своей вины, поскольку Джо был тем, кем он был. Немного сумасшедший — ровно настолько, чтобы считаться безумным — достаточно, чтобы навсегда сбить его с пути. Я сыграла на ненормальности Джо и теперь с горечью понимала, что до моего появления, долги или нет, счастье или несчастье, он старался изо всех сил. Мария была для него серьезной обузой. Джо упорно работал. Конечно, он носил на себе тяжелый груз страхов и ненависти, но теперь я поняла, что ношу точно такой же, и Тед, и, думаю, Эллиот, и мама. Каждый, кого я знала, понемногу умирал внутри каждый день.

Умные, сильные, не жалующиеся, как я.

Если бы я не оказалась на глазах у Жозефа Вито, если бы не втянула его в ситуацию, являвшуюся для него совершенно непреодолимой, он по-прежнему работал бы в Ширфул Вистас, жил со своей женой, несчастный, мучающийся, но все же настоящий человек.

Не позволяйте никому дурачить вас! Совсем не весело видеть вещи такими, какие они есть. Ведь я теперь поняла: даже если Джо уедет, его жизнь, вся его внутренняя целостность уничтожены. Они и так были слабыми. Оказалось достаточно одного толчка. Этот толчок сделала я, и вся вина возлагалась на меня. Навеки.

Я сидела в машине, съежившись, чувствуя себя с каждой милей все более грязной, погружаясь в свою беду, в свой страшный, пожирающий эгоизм.

Надеюсь, никогда больше я не буду испытывать этого. Но при возвращении домой меня мучила злоба.

Джо свернул на боковую дорогу, и я узнала начало Элм-стрит.

Он совсем снизил скорость, и мы теперь еле ползли. До моего дома оставались три мили.

Было четыре часа утра. Темнота постепенно рассеивалась.

— Неважно, что происходит, — сказал Джо. — Я любил тебя. Люблю и сейчас. В этой стране они не позволяют мужчине моего возраста любить девушек твоих лет. Даже хоть это и не принято, стандарт сам по себе искусственный. В другой стране, в другое время мы могли бы быть счастливы… Я мог бы быть счастлив. Мир полон таких мужчин, как я, прячущих свои желания под шляпой респектабельности, больших, хвастливых, приветливых ребят, ласкающих девочек на своих коленях. А когда они краснеют и начинают потеть, все думают, будто это усталость от игры, а на девочек никто не обращает внимания, — его голос перешел на шепот. — Даже моложе, Джоан. Запомни это. Я видел испытывающих желание даже к более молоденьким, чем ты. Сам я никогда ничего подобного не делал, не имел смелости.

— В Мексике все будет по-другому, — отозвалась я.

— Возможно. Не действие, не желание действия искривляет все и извращает. Это постоянное чувство вины и страха. Они проникают в кости, в кровь. Ты всегда носишь их с собой. На Кубе, в Мексике, во Франции. Какая разница?

Машина едва ползла.

— Я не хочу оставлять тебя, — выкрикнул Джо в темноту. — Не хочу опять оставаться в одиночестве!

Я промолчала. Если бы я была женщиной, личностью, я ответила бы. Но в машине сидела лишь перепуганная девочка, потрясенная тем, что натворила, в ужасе перед сложившимися обстоятельствами. И молчала.

Значит, я унесу стыд с собой в могилу тоже.

Джо немного увеличил скорость и издал лишь один звук: свой короткий, злой, лающий смешок. Мотор взревел. Так можно было разбудить и чертей. Я схватила Джо за руку.

— Ты с ума сошел? Ты хочешь, чтобы тебя поймали?

Он странно посмотрел на меня краем) глаза (опять в темноте я это только предположила) и притормозил. Мы ехали в тишине. Джо резко повернул руль и направил машину прямо. Впереди был мой дом… Не больше чем в пятистах футах от нас.

— Я выйду здесь, — сказала я. Джо нажал на тормоз. Мы сидели молча. Говорить было больше не о чем.

— До свидания, — прошептал он.

Я смогла только кивнуть головой. По моим щекам катились слезы.

А потом вспыхнул дневной свет, даже стало светлее, чем днем.

Многочисленные прожекторы били в нас, и улица оказалась полна полицейских. Казалось, они выпрыгнули из-под земли. Громовой голос загрохотал в ночи, вдруг сгустившейся за пределами круга света, в котором мы сидели, словно две бабочки, наколотые на булавки.

— Джоан, — прогрохотал голос. — Выходи из машины. Ты, Вито, не усугубляй свое положение. Отпусти ее. Ты окружен.

Голос ударил по нам, мгновенно лишив нас чувств, мыслей. Потом Джо в ярком свете зашевелился. Его лицо было бледным, но спокойным.

— Я так и знал, что мы не выберемся. Вот, — он протянул мне два конверта с деньгами. — Делай, как они говорят. Выходи.

— Нет. Я остаюсь с тобой, — сказав это, я знала, что приняла решение. Мне стало легче. Я вновь немного ощутила себя человеком.

— Джоан, — грохотал голос. — Мы идем за тобой.

— Они ненормальные, — сказал Джо. — Если бы я был тем, за кого они меня принимают, я использовал бы тебя как щит. Они сильно рискуют. Выходи, детка.

— Нет… — мой голос напоминал голос пятилетней девочки. Я плакала, но не хотела никого слушаться, и была готова сразиться с полисменами. Только бы прожекторы не светили так ярко.

— Разве ты не видишь, — страшным шепотом произнес Джо, — это самый лучший выход? Не видишь? Ведь я все равно как-нибудь выдал бы себя.

Я сидела окаменев. За границами света чувствовалось организованное движение, но мы, конечно, были ослеплены. Я ничего не видела.

— Я поехал бы в отделение полиции, — сказал Джо. — Выходи, дорогая.

Я открыла дверцу, взяла деньги, вышла на белый свет и сделала пару шагов. Чьи-то крепкие руки подхватили меня. Я вдруг взглянула в лицо спокойного молодого человека в штатском, на его могучий подбородок.

— Все в порядке? — спросил он.

Я кивнула. Мне было наплевать. Просто наплевать, потому что я кое-что поняла. Темная птица, тревожившая меня раньше, села мне на плечо и стала клевать мое сердце. Теперь я знала ее имя — смерть.

Джо любил ее, а не меня.

Джо хотел умереть. Хотел покончить с собой. Эта мысль сложилась четко и ужасно в моем мозгу. Все части страшной головоломки сложились аккуратно и понятно.

Он всю свою жизнь хотел умереть и наконец добился успеха. Я помогла ему покончить с собой.

Слезы катились по моим щекам, и полисмен принял это за истерическую реакцию.

— Твои родные ждут тебя, — сказал он. — Он не причинил тебе вреда. Мы сильно рисковали.

Значит, они тоже понимали это. Я даже не стала качать головой, повернулась к нему спиной и посмотрела на машину, на старого жука, неподвижного в ярком свете.

Джо вышел из машины, просто, сам, положил руки на крышу и стал ждать, повернувшись спиной к прожекторам. Казалось, он знал, что делать.

Три полисмена с пистолетами осторожно подошли к нему. Двое сразу повисли на нем, а третий отважно подошел к арестованному на расстояние вытянутой руки, и обыскал его (на предмет оружия, я думаю) и только потом убрал в кобуру свой револьвер. Подошли еще трое. Джо повернулся и вытянул руки. Один из полисменов надел на него наручники (сталь блеснула в белом свете) и затем осторожно, словно провинившегося ребенка, ударил по лицу. В тишине звук пощечины эхом разнесся по улице.

Я почувствовала ее всем своим телом, рванулась вперед, но моя рука была зажата железной хваткой.

И тогда я крикнула ему:

— Джо, Джо!

Казалось, он не услышал меня, прошел пару ярдов к полицейской машине и забрался на заднее сиденье. Помню, я подумала, что его зарождающаяся лысинка должна была заблестеть в ярком свете.

Хлопнула дверца, полицейская машина медленно тронулась с места, и через несколько секунд свет погас.

А потом я поняла, что улица совсем не темная и не тихая. В каждом доме горел свет. Все хотели увидеть арест.

Справа до меня донеслись причитания, разговоры, а затем я увидела Марию. Ее лицо тонуло в тенях при обычном освещении, она по-прежнему сжимала в руках свою новую книжечку в красном переплете и плакала… с серьезностью покинутого ребенка.

Женщину тоже окружали полисмены. Затем державший меня мужчина тихо сказал:

— Твои родные ждут.

Я повернулась к своему дому, из которого выбежала мама. Она выглядела, как живой труп, но через несколько мгновений ее руки обняли меня и крепко сжали.

— Слава Богу, — словно себе прошептала мама. — Боже милостивый, спасибо тебе, спасибо!

Я почувствовала на своих глазах слезы и зарыдала. Мама взяла меня у полисмена (который сам слегка шмыгал носом), и мы прошли в дом, закрыв за собой дверь. В холле стоял Эллиот. Он обнял меня (впервые в жизни) и грубовато спросил:

— С тобой все в порядке, Джоан? Я кивнула, не в состоянии ответить словами. Слезы катились по моим щекам, и я ощущала головокружение.

Родители провели меня в гостиную. В доме оказалось полно посторонних (позже я узнала, что это были репортеры), но Эллиот выпроводил всех и закрыл дверь.

— Получите всю информацию потом, — повторял он, подгоняя газетчиков к выходу. — Дайте нам отдохнуть. Получите свою информацию. Дайте нам успокоиться, ребята.

(Ребята!) Я безмолвно сидела на кушетке в гостиной, все еще сжимая в руках конверты. От усталости у меня кружилась голова. Я едва могла сосредоточиться. Все произошло так быстро, так жестоко. Сквозь туман я начала понимать, что мама что-то говорит высоким, взволнованным голосом.

— Что он сделал с тобой, милая? — она с ужасом смотрела на мои ноги. Свежие царапины на них кровоточили, испачкав ковер, и я представила, какой у меня сейчас вид — с прилипшими ветками и травинками. Лицо бедной мамы двигалось под серой кожей, глаза едва не вылетали из орбит.

— Со мной все в порядке, — сказала я. — Он ничего не сделал. Ничего вообще. Ничего, о чем вы думаете.

— Джоан? — Эллиот стоял надо мной. — Он не…

— Нет, — ответила я. — Нет.

— Мы вышибем из него правду, — мрачно произнес Эллиот, и я протянула ему конверты.

— Вот, — сказала я. — К ним, кажется, не прикасались.

— Наверное, он забыл их, когда загорелся свет, — проговорил Эллиот, взяв конверты. Он держал их осторожно, — Ты не хочешь пересчитать деньги? спросила я.

— Посмотри на свои руки.

Я опустила глаза. Мои пальцы были покрыты ярко красными пятнышками, выделявшимися на коже четко, словно родинки.

— Они были помечены, — с удовлетворением сказал Эллиот. — Он не смог бы потравить и цента.

По какой-то причине это показалось мне окончательной мерзостью. Я разрыдалась, закрыв лицо ладонями и вздрагивая.

— Они никогда не смоются, — услышала я свой голос. — Никогда не смоются. Мне никогда от них не избавиться.

— Есть средство, — сказал Эллиот. — Все хорошо, Джоан. Есть крем, уничтожающий пятна чернил для множительных аппаратов на руках операторов. Завтра я возьму немного в банке. Все отчистится, — в его голосе слышалось смущение. — Не плачь так. Все сойдет.

Но я продолжала рыдать, и через некоторое время мама повела меня наверх. Она раздела меня в моей комнате и уложила в постель, не произнося ни слова. Я сразу же уснула, погрузилась в темноту, настолько уставшая, что даже короткий спуск в забытье вызвал во мне слабость и головокружение. Если бы не мгновенный сон, я скатилась бы с кровати.

Глава 11

Пробуждение было неприятным. Я проснулась с натянутыми нервами и сжатыми под одеялом кулаками. Мне сразу стало понятно, где я нахожусь, и мозг начал с трудом шевелиться от потока воспоминаний.

Каждая косточка моего тела ныла. Я чувствовала себя так, будто меня били тяжелой доской. Слегка пошевелив под одеялом ногами, я мгновенно покрылась холодным потом от вспыхнувшей боли.

Затем передо мной возникло лицо Джо. Оно появилось почти мгновенно, четкое, в том белом свете, смирившееся, вялое, почти лишенное сознания, безнадежное. Слезы навернулись мне на глаза, но задержались на ресницах. Плакать больше было не о чем.

Сильный, сочный солнечный свет падал на мою кровать. Это был дневной свет, и я поняла, что спала долго.

Я встала, постанывая от боли, наполнила ванну очень горячей водой и погрузилась в нее. Мне хотелось расслабиться часок.

Увидев под зеленоватой водой пятнышки на своей правой руке, я выскочила из ванны, словно пойманная на крючок рыба, подошла к шкафу и впервые за несколько дней, казавшихся неделями, надела свежую одежду. Я очень аккуратно причесалась, подкрасила губы, напудрилась и минут через пятнадцать стала выглядеть более или менее прилично.

Посмотрев на себя в зеркало, я увидела чужое лицо. Последние дни изменили меня. Я потеряла фунтов пять, и мои щеки немного ввалились. Но внешние изменения никак не могли сравниться внутренними. Из зеркала на меня смотрела меланхоличная девушка. Грусть являлась самим ее существом, запятнала душу. Я знала, что никогда не смогу избавиться от этих пятен, даже с помощью самого лучшего крема в мире.

Я быстро спустилась вниз. Была половина третьего. Завтрак, словно по волшебству, ждал меня на столе.

Я видела все новыми глазами, словно отсутствовала дома многие годы. Белла, однако, не чувствовала этого.

Когда я взяла апельсиновый сок, она вошла с яичницей и оказалась первым встретившимся мне человеком с блеском сильнейшего любопытства в глазах, любопытства, которое никогда не удовлетворить даже мельчайшими подробностями. Хотя потом мне пришлось сталкиваться с подобным. Каждый, кого я встречала на протяжении нескольких последующих недель, имел такой блеск во взгляде.

А сейчас я просто стояла, выпила апельсиновый сок, потом сказала: «Привет» и принялась за яичницу, просто умирая от голода.

Я всегда ненавидела Беллу. Теперь мое отношение к ней нисколько не улучшилось.

— Твоя мама наверху, — сообщила Белла. — Мадам неважно себя чувствует.

То же самое презрение в голосе. Она умела любое, даже самое простое заявление сделать многозначительным и отвратительным. Они с Эллиотом очень подходили друг другу.

— О, — вздохнула я. — Как жаль.

— Она очень расстроена, — сказала Белла. — Мистер Палма сейчас придет. Вы должны зайти в полицейский участок.

В животе у меня похолодело.

— Зачем? — секунду спустя мне, захотелось треснуть себя посильнее. Белла именно этого и ждала. Я угодила в подлую ловушку.

— Не знаю, — невинно ответила горничная. — Я ни разу в жизни не была в участке.

И, счастливая, она ушла. Итак, я была дома. Белла даже не поинтересовалась, все ли со мной в порядке, не проявила ни малейшего участия, ни симпатии. Я задумалась, зачем я вообще вернулась сюда. Почему я не заставила Джо уехать со мной согласно нашему плану? Почему? Почему?

Через пять минут пришел Эллиот. Он был сама активность. Пока он с плохо скрываемым нетерпением ждал, когда я допью кофе, я следила за ним и поняла, что для отчима случившееся одинаково тревожно и приятно. Ему было абсолютно наплевать на похищение. Оно интересовало Эллиота постольку, поскольку показывало его превосходство над другими… даже над таким раздавленным червяком, как Жозеф Вито, мой незадачливый похититель.

— Ты выглядишь уже получше, — прохладно заметил он. — Слава Богу, ты молода. Ты перенесешь это легче, чем твоя мама.

— Что с мамой? Эллиот усмехнулся.

— Женщины. Тебе ничего не грозило. Я говорил ей, что тебе ничто и не будет грозить.

Однако, подумала я, глядя на отчима с ледяной злобой, с глубокой ненавистью, которая была такой же сильной и очевидной, как любовь, ты обманул нас: ты обещал ничего не говорить полиции, но все-таки сообщил им. В тот самый момент я повзрослела. И поэтому потом решила по дороге в участок окончательно выжать Эллиота, выяснить, что он предпринял, определить его ошибки и использовать информацию для защиты Джо.

Мы поехали в «кадиллаке». Эллиот закурил, что бывало редко, и уютно устроился на кожаном сиденье.

— Ты не должна бояться, — сказал он. — Это простая формальность.

— Что там будет?

— Ничего особенного. Ты подпишешь документ, что Вито похитил тебя. И все. Сомневаюсь даже, что тебя вызовут в суд. Надеюсь… — его голос зазвучал озабоченно. — Огласка нам не выгодна, — он стряхнул пепел во встроенную в дверцу автомобиля пепельницу. — Думаю, будет лучше, если ты на некоторое время уедешь, Джоан. Во Флориду вместе с мамой. Пока все успокоится.

— Возможно, — ответила я.

— Я чувствую, ты хочешь поговорить о случившемся?

— Немного. Как ты вычислил нас… его, я имею в виду.

— Он настоящий болван, — сказал Эллиот. — Хотя его хождение на работу заставило нас поработать, — отчим взглянул на меня. — Должно быть, он держал тебя взаперти. Я никогда не верил даже в намек на его соучастие.

— Да, — сказала я. — Но он оставлял мне еду. Пап… — впервые за много лет я назвала его так. — С ним что-то не так. Я имею ввиду, он мог сделать все… но не сделал.

— Не нам судить его, — ответил Эллиот и резко взглянул на меня. — У меня не слишком много времени, чтобы задумываться над этим, но все здесь как-то перекошено. Действительно, здесь что-то не так, — он сделал паузу. Я молчала. — Однако… мы добьемся от него правды. Но послушай, Джоан. Если тебе есть о чем рассказать… врачам… можешь рассказать. Но я хочу знать… Понимаю, ты не говоришь всю правду. А правда все равно всплывет, милая моя леди. Ты должна понимать это.

Эллиот думал, что меня изнасиловали. Это было очевидно. Я не знала, что он мог еще подозревать. Потом мне вдруг стало ясно, благодаря чему отчим добился успехов. Под всей своей внешней свирепостью Эллиот Палма был еще и очень хитрым человеком.

Я поняла, что лгать бесполезно. Джо расскажет все — и я была рада этому. Правда облегчит его участь, а у меня дома есть доказательство — письмо, которое он не пожелал взять, письмо, подписанное мной, и где я взяла всю ответственность на себя. Я была так рада, что не уничтожила его, и едва не кричала от счастья.

Потом я едва не рассказала Эллиоту всю историю, но решила предоставить это Джо. Так для него будет лучше.

Подумав о себе, я вдруг почувствовала неизвестно откуда взявшийся липкий страх. Впервые я столкнулась с серьезной бедой. С такой же серьезной, как и Джо. Если не серьезнее. Мои ладони вспотели, и не успела я хоть что-нибудь обдумать, как мы подъехали к полицейскому участку, и Эллиот провел меня мимо небольшой толпы зевак в прохладное здание.

Все было приготовлено. Я поняла это только потом. Эллиот использовал все свои связи. Молчаливый сержант проводил нас в маленькую комнату. Там на неудобных стульях сидело несколько человек. Трое в штатском, человек, который, очевидно, был адвокатом (как я потом выяснила, нашим), стенографистка и Жозеф Вито.

Меня посадили в противоположном конце комнаты, и я взглянула на Джо. Там, где его били, лицо немного опухло. Одежда была порвана. Он выглядел бледным и слабым. Джо не смотрел на меня после одного предупреждающего взгляда, и я поняла, что даже сейчас он решил защитить меня. Ладно, подумала я, у него другой ход мыслей.

Подождем, когда Джо услышит мой вариант истории.

Один из мужчин в штатском слегка стукнул для порядка кулаком по столу, и стенографистка сразу начала читать признания Жозефа Вито. Оно было коротким, простым и являлось образцом лжи. Джо похитил меня, держал в запертом номере отеля, получил выкуп и привез меня домой, где и был схвачен. Казалось, никто не замечал самого невероятного, что нужно было окончательно рехнуться, чтобы вести меня в Ширфул Вистас, хотя по моему мнению это делало в данном рассказе дыру, через которую можно проехать на грузовике. Когда все выслушали признание обвиняемого, один из мужчин подошел ко мне и тихо сказал:

— Мисс Палма, скажите для протокола, этот человек похитил вас?

— Да, — ответила я, — но…

— Спасибо, — прервал он меня.

— Но… — начала я.

— Перерыв, — объявил один из мужчин, и стенографистка сразу перестала смотреть на клавиши своей машинки и закурила.

Именно в тот момент я по-настоящему испугалась. До этого у меня не было времени подумать. Если бы они дали мне возможность, я рассказала бы всю историю. Но удар был ужасным. Я огляделась и поняла, что нахожусь в настоящем полицейском участке, что эти серьезные мужчины не шутят. Потом адвокат стал говорить с моим отчимом приглушенным голосом, обращаясь только к Эллиоту и ко мне.

— У него нет ни одного шанса, мистер Палма, — сказал он.

Это был маленький, нервный человечек с чемоданчиком и очками без оправы, выглядящий как настоящий чиновник.

— Ни единого шанса, — продолжал адвокат. — Его признание запротоколировано. По закону штата, виселица.

— Понятно, — ответил Эллиот и посмотрел на меня. — А нет шансов сохранить все в тайне? Надеюсь, вы понимаете, почему.

Маленький человечек бросил на меня проницательный взгляд.

— Ее мы избавим от неприятностей, — сказал он. — Это точно. Дело открыто и закрыто. Парень получит на всю катушку.

— Что это? — спросила я. Эллиот нахмурился, но человечек (которого звали Капра) неожиданно хихикнул и ответил воркующим голоском:

— Электрический стул, леди.

— Ш-ш.

— Простите, — сказал Капра Эллиоту.

— Хорошо. Она может ознакомиться с фактами.

Короткое обсуждение продолжилось, и наконец к нам подошел один из мужчин. Он был чрезвычайно любезен с Эллиотом.

— Сэр, — произнес он, — не думаю, что вы нам еще понадобитесь сегодня. Если леди подпишет заявление, подтверждающее признание Вито, мы ее отпустим.

— Прекрасно, — сказал Эллиот, достал из кармана пиджака ручку и встал, чтобы взять у мужчины листок бумаги. Затем он положил документ передо мной и протянул мне ручку, которую я автоматически взяла.

— Просто подпиши, Джоан.

Следующую минут я буду помнить всю жизнь. Отчим стоял надо мной, а я посмотрела ему в глаза и испугалась, задрожала. Пот выступил на всем моем теле, пробежал между грудями, вышел на ладонях.

— Побыстрее, — нетерпеливо попросил Эллиот.

Я огляделась. Все ждали, все были на его стороне. У Джо не было даже адвоката (после суд назначил его). Законом здесь был отчим. Удачливый, могучий, прямая противоположность Джо Вито, всем Джо Вито.

— Поставь свою подпись, — сказал Эллиот стальным голосом, и я с ужасом увидела, как моя рука без каких-либо усилий вывела мое имя:

«Джоан Палма».

Не знаю, почему. Я была в шоке. Вся моя душа восстала против того, что я сделала. Но я уже ничего не могла поделать и не смотрела на Джо, а просто сидела, пока Эллиот вытаскивал ручку из моих парализованных пальцев и отдавал подписанный документ чиновнику. Потом он тихо произнес:

— Пойдем.

Я встала и поняла (я все время понимала это), что приговорила Джо к смерти; убила его «шеффером» с золотым пером.

Медленно, ни на кого не глядя, я пошла к выходу. На самом же деле я не шла, потому что убивала сейчас все на своем пути. Смущение не мучило меня. И раскаяние тоже. Я оцепенела, чувствовала, что честь и любовь покинули меня навсегда, ощущала, как они вытекали из меня, словно кровь, оставляя за мной на полу невидимый след. Я оставила Джоан Палма позади и знала: теперь в течение долгих лет мы с Эллиотом будем настоящими кровавыми убийцами — близость, скрепленная кровью Жозефа Вито.

Я знала отчима достаточно хорошо, чтобы понимать, он что-то подозревал, твердой уверенности не имел, но и дураком не был.

— Все кончено, — сказал Эллиот в машине. — Ты больше не должна волноваться. Теперь все кончено.

Действительно, все было кончено. Я даже не имела смелости спрятать свое лицо. Бездонная трусость завладела мной. Я была очарована и отвержена. Джоан Палма, выглядела для нее совсем не интересным червяком.

И тогда я решила покончить с собой. Мысль согрела меня, и я смогла высидеть всю обратную дорогу. Как только мы приедем домой, я сделаю это.

Жить дальше было для меня невыносимо — ни дня, ни часа, ни минуты. Я не годилась для этой жизни.

Глава 12

Я все обдумала по дороге домой. Это было не очень интересное занятие, но требовалось решить, как осуществить задуманное и побыстрее.

Я решила сразу после приезда домой извиниться, пройти в свою комнату, открыть окно и выбросится головой вниз. Пятьдесят футов должны со всем этим покончить.

Когда машина подъехала к дому, я почти повеселела. Мы вышли, и я смогла разглядеть, что день выдался жаркий, солнечный, подходящий, чтобы довести весь ужас своего положения к милосердному концу.

Эллиот прошел впереди меня в дом, и в полумраке гостиной (тени резко контрастировали с солнцем) я сказала по дороге к лестнице:

— Извини.

— Сядь, — его оклик прозвучал как удар хлыста. Я обернулась и пожала плечами. Лишняя минута не имела значения.

— Я иду наверх, — произнесла я. — В чем дело?

— Сядь, — Эллиот сделал два быстрых шага, схватил меня за плечи, и в следующее мгновение я обнаружила, что сижу в большом кресле. Он включил позади него свет и сказал все тем же твердым тоном:

— Итак, теперь мне нужна правда. Вся правда.

Я посмотрела на свои руки. Какая теперь разница? Что хорошего, если я скажу правду?

Потом где-то внутри меня, в том месте, о существовании которого я и не подозревала, появилась холодная, чистая сила, леденящее течение, затормозившее работу моего мозга, но успокоившее меня. Я поняла, какая же я была дура. Я поняла, что можно было отказаться от показаний. Я могла отказаться. Могла все поправить. Нужно было только сказать Эллиоту правду… выполнить его пожелание.

Я взглянула на него и вдруг поняла, что больше его не боюсь. Что-то получило свободу… что-то, всю жизнь стоявшее у меня на пути. Я могла смотреть на своего отчима без злобы и без жалости. И даже могла улыбаться.

— Присядь, — сказала я. — Тебе это не понравится.

Эллиот нахмурился, но ничего не сказал и продолжал стоять.

— На самом деле все очень просто. Идея похищения принадлежала мне.

Я подождала. Эллиот опять нахмурился.

— Не понимаю. Я знал, что здесь что-то…

— Все придумала я, — терпеливо продолжала я. — И предложила Джо, — лицо Эллиота побледнело. — Я очень люблю его. И он любит меня больше жизни. Вот почему он не выдал меня. Джо не хотел вмешиваться в такое дело. Но я уговорила его, написала письмо с требованием выкупа и послала по почте.

— Зачем?

— Потому что я ненавижу тебя, — ответила я и ощутила настоящее блаженство, невероятное облегчение, — за то что ты сделал с мамой и со мной за все эти годы. И потому что я хотела кого-нибудь полюбить. В этом доме нет ничего, кроме ненависти.

— Значит, ты все это выдумала, — медленно произнес Эллиот.

— Разве не похоже? Подумай обо всем этом деле. Стал бы настоящий преступник действовать так, как Джо? Разве уважающий себя похититель может разработать такой план? Единственная хитрость — продолжать ходить на работу и та принадлежит мне. Он — преступник не больше тебя… Меньше, я бы даже сказала.

— Не верю. Ты что-то скрываешь.

— У меня есть доказательство, — заявила я. — Хочешь посмотреть на него?

Эллиот не успел ответить, и я побежала к себе в комнату, а когда вернулась, он стоял на том же месте. Мысли о самоубийстве теперь исчезли. Я впервые за многие годы по-настоящему жила.

— Вот, — сказала я, протягивая ему письмо. — Читай. Посмотри, когда оно подписано.

Эллиот медленно прочитал текст, затем аккуратно сложил листок бумаги и посмотрел на него.

— Почему, Джоанни? — нерешительно спросил он. — Почему, Джоанни…

Затем его лицо покраснело. Я знала подобное состояние отчима. Он разозлился, посмотрел на меня и дал мне пощечину. Сильную. Я видела приближающуюся руку (Эллиот неуклюж и выдает свои удары), но не захотела отклоняться.

— Маленькая потворствующая сучка, — прохрипел он. — В семнадцать лет! Что с тобой будет года через два? Если это выплывет наружу, я погибну, — отчим посмотрел на листок в своих руках. — Ладно, мы позаботимся о тебе. К счастью, у тебя хватило ума не сказать об этом в полиции. И ты подцепила хорошего парня. С его прошлым он отлично годится в похитители, даже если таковым и не является. И тебе все равно никто не поверит.

— Они поверят письму, — напомнила я.

— Поверят, если оно окажется у них, — медленно произнес Эллиот. В его голосе прозвучало почти детское удовлетворение. — Но оно у меня, — он потряс листком. — Хотя и не надолго.

Я закричала, когда Эллиот хотел разорвать письмо, но не это его остановило. Его остановил страшный голос, голос, которого я не узнала, доносившийся с верхней площадки лестницы.

— Эллиот! — услышали мы и оба взглянули наверх.

Мама, опираясь на перила, указывала пальцем на мужа.

— Положи письмо, — сказала она тем же ужасным тоном. Эллиот встал.

— О, Грейс! — воскликнул он. — Сколько ты там стоишь?

— Достаточно давно, — ответила мама. — Достаточно давно, чтобы все слышать. Положи письмо!

И он подчинился. Думаю, если бы она попросила его или меня перерезать друг другу горло точно таким же тоном, мы сделали бы и это.

Мысли о неповиновении даже не возникло — не могло возникнуть.

Мама медленно спустилась в гостиную, села на кушетку и тихо сказала:

— Ну, а теперь мы поговорим как разумные люди.

— Грейс, я хотел оберечь тебя от этого.

— Ты хотел оберечь меня? Эллиот, не будь ребенком. Ты никогда не берег меня. И никогда не будешь беречь. Ты трус и глупец и не сомневайся ни секунды, что я этого не знаю. Я все время это знала. Это нелегко, — она повернулась ко мне. — А ты больной ребенок, Джоан. Вопрос виновности сейчас не обсуждается. Я только хочу знать, что ты хочешь сделать.

— Я хочу опять пойти в полицию, — ответила я. — И рассказать всю правду.

— Я не позволю своей падчерице калечить мою жизнь. — заявил Эллиот.

— Сядь и помолчи. Я знаю о твоей жизни больше, чем меня интересует, сказала мама странным, новым голосом. — И я не стану колебаться, чтобы использовать свою информацию.

Эллиот побелел. Мама наверняка что-то имела на него. Или это было сознанием его собственной вины. Я этого так и не узнала.

— Ты хочешь сказать правду? — спросила она меня. — Потому что это легко?

— Нет. Потому что я должна.

— Ты любишь Вито?

— Да, — ответила я. — Люблю. По крайней мере…

Я замолчала.

— Ты хочешь выйти за него замуж?

— Грейс, — пробормотал Эллиот. — Пожалуйста…

Но мама смотрела на меня. Ее глаза на больном лице были огромными, казались пылающими, и словно высасывали из моего тела остатки жизни. Невозможно было лгать ей или себе или кому-то еще под этим взглядом.

— Нет, — ответила я. — Не хочу. Он сам больной человек, мама.

И тут я замолчала, потому что поняла, что говорю о себе. И мама поняла это тоже. Она слабо улыбнулась.

— Ты не виновата. Виновны мы все. Возможно, нам нужно выяснить многое прямо сейчас, здесь.

Мама сделала паузу, прикусив губу. Очевидно, ей было трудно говорить обстоятельно.

— Я назвала твоего отчима трусом и глупцом, и он таков на самом деле. Но и ты не лучший образец молодой девушки, Джоан. Фактически, ты ужасна. Обстановка в твоей семье, твоя ненависть к отчиму не оправдывают твоих поступков. Ты разрушила жизнь этого человека. Неважно, что сейчас ты пытаешься спасти его. Несомненно, у твоего отчима из-за этого возникнут серьезные проблемы в бизнесе, а он не заслужил их. В своих делах Эллиот честен. Я знаю это, потому что долго прожила с ним. Нам всем придется много на что ответить. Единственный способ начать — это начать. Джоанни, ненависть к отчиму или ко мне — пустая трата времени, и я не позволю этого. Больше не позволю. С твоими жалостью к себе и самобичеванием покончено.

Я смотрела на маму. Никогда я не слышала, чтобы она так говорила. Потом я взглянула на Эллиота и едва не рассмеялась. Его глаза вылезали из орбит. Он был похож на человека, которого только что ударили пыльным мешком. Рот отчима буквально раскрылся от удивления. Мама спокойно продолжила:

— Итак. Прежде всего, Эллиот, отдай Джоан письмо.

Он посмотрел на свои руки и сердито протянул листок.

— Полагаю, ты понимаешь, что делаешь, Грейс, — злобно произнес он.

— Мне этого и не нужно. Я делаю то, что следует. И я рада, что Джоан стремится к правде и справедливости после того, как всю жизнь прожила с нами, — мама повернулась ко мне. — Можешь поступить так, как захочешь.

— Я иду прямо сейчас, — сказала я. — Скажу им, что солгала, и отдам письмо.

— Этим все не закончится, — предупредила мама. — Ты это понимаешь?

— Да.

Я понимала. Я знала, что это начало трудного, даже ужасного времени. Но все же начало. Первое настоящее начало в моей жизни. И если вы рождаетесь или возрождаетесь, это происходит в крови и в слезах. Любые рождения тяжелы.

— Тогда иди, — сказала мама. — Скажи правду. Но только всю. Никаких недомолвок.

— Нет. Одну правду.

— Я не могу этого допустить, — воскликнул Эллиот.

— Ты должен, — тихо произнесла мама. — Это результат нашей совместной жизни. Иди, дорогая.

Отчим посмотрел на маму и сел рядом с ней. Она заговорила с ним, словно меня не было рядом, и я впервые прислушалась к ним с открытым сердцем.

— Знаешь, — сказала мама, — трусы могут стать храбрыми, а глупцы мудрыми. Ненавижу нравоучения. И я сама трусиха. Это, похоже, и разрушило нашу семью. Думаю, мы можем начать все сначала, — она повернулась ко мне. — Ты всегда считала, что Эллиот ненавидит тебя. Прости, это я тоже должна опровергнуть. Он не ненавидит тебя. Он не спал ночами, когда тебя… — мама сделала паузу. — С тех пор как ты уехала. Возможно, тебе неприятно это слышать, но он по-своему очень любит тебя. Не по-твоему и не по-моему… но любит. Ты не имеешь права обижать его. И, Джоан… я больше не позволю, чтобы твой отчим был козлом отпущения из-за твоих безобразий.

— Да, мама, — сказала я.

— Иди, — произнесла мама. — Ты можешь доехать до участка на автобусе. Если тебя арестуют, мы придем позже. Я только хочу убедиться, что ты понимаешь, что это может для тебя значить.

— Я понимаю, — отозвалась я и посмотрела на Эллиота. Подчиняясь импульсу (не от любви, если честно, но тем не менее искренне) я подошла и поцеловала его в лоб. К маме я не прикоснулась. Казалось, она не нуждалась в этом.

— Иду, — сказала я, повернулась к двери и почувствовала, что мое сердце запело. Сзади я услышала голос мамы:

— Отнеси меня наверх, дорогой, — слабо произнесла она. — Кажется, я совсем лишилась сил. Я очень устала.

Я закрыла за собой дверь и пошла по улице к автобусной остановке.

Дневное солнце было теплым, но меня знобило.

Примечания

1

Cheerful Vislas — букв, веселые аллеи

(обратно)

2

По Фаренгейту

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12 . . .

Реклама на сайте