«Черный мотылек»

Джорджетт Хейер Черный мотылек

ПРОЛОГ

Одетый как всегда в черное с серебром, с замысловато уложенными ненапудренными иссиня-черными волосами, поблескивая бриллиантами перстней и булавки для галстука. Хью Трейси Клэр Бельмануар герцог Эндоверский сидел в библиотеке своего лондонского дома за секретером и что-то писал.

Он не имел привычки румяниться и едва ли не специально подчеркивал почти неестественную бледность мушкой под правым глазом. Ресницы его были черны и уголки столь же черных бровей чуть приподнимались к вискам. Взгляд зеленых глаз под тяжелыми веками казался пронзительным. Пока белая рука скользила по бумаге, на тонких губах змеилась усмешка.

«…но оказывается, у прелестницы есть брат, который, обнаружив мое увлечение, бросил мне перчатку. Я как следует отхлестал самонадеянного ребенка – и так закончилась очередная любовная история. Поскольку Вы, дорогой мой Фрэнк, также испытывали некоторый интерес к этой даме, пишу Вам специально, чтобы сообщить, что не причинял ей вреда – и не собираюсь этого делать Отчасти я сообщаю Вам это для того, чтобы Вы не сочли за долг чести посылать мне вызов, каковое намерение, если не ошибаюсь, я прочел вчера в Ваших глазах. Я предпочел бы не повторять того урока, который был вынужден преподать Вам однажды. Право, я не испытываю такого желания, учитывая ту симпатию, которую к Вам питаю.

Поэтому дружески прошу считать меня, Фрэнк,

Вашим покорным слугой. Дьявол».

Его милость герцог Эндоверский помедлил, держа перо над бумагой. В глазах его блеснула насмешливая улыбка, и он приписал:

«В случае, если Вы желаете попробовать удачи у моей прежней возлюбленной, позвольте предостеречь. Вас от петушка-братца, настоящего бретера, который пожелает проглотить Вас – как и меня. Буду надеяться увидеть Вас в четверг на рауте Куинсберри, и там Вы снова можете попытаться направить мои непослушные стопы на тернистый путь добродетели».

Его милость перечитал постскриптум с еще одной удовлетворенной сардонической улыбкой. Потом сложил письмо, наклеил облатку и резко встряхнул стоявшим под рукой колокольчиком, А полчаса спустя достопочтенный Фрэнк Форте-скью, читая постскриптум, тоже улыбнулся – но иначе. И, бросая письмо в огонь, вздохнул.

– И так закончилась еще одна любовная история… Неужели ты так дерзко и пройдешь всю свою жизнь? – негромко проговорил он, наблюдая, как коробится и вспыхивает бумага. – Молю Бога, чтобы ты по-настоящему влюбился – и чтобы эта леди спасла тебя от тебя самого… бедный мой Дьявол!

ГЛАВА 1 На постоялом дворе «Шашки» в Фаллоуфилде

Хозяина звали Чадбер: был он краснолиц и тучен, вид имел важный, а характер любезный и обходительный. Весь его мир заключался в стенах «Шашек», – этот постоялый двор приобрел его прадед еще в 1667 году, когда на английском престоле восседал веселый монарх из рода Стюартов, а о ганноверских курфюрстах никто еще и слыхом не слыхивал.

Мистер Чадбер был тори до мозга костей. Никто не был так настроен против крошечного немца, как он, и, конечно, никто так не жаждал появления храброго Карла Эдуарда. А если его патриотизм и ограничивался тостами за успех кампании принца Чарли, то кто бы стал порицать его за это? И если какие-нибудь случайные виги, остановившись на пути к побережью в «Шашках», заказывали бутылку рейнского и приглашали его опрокинуть рюмочку за здоровье Его Величества, разве бы кто осудил мистера Чадбера за повиновение? Тостом больше – тостом меньше: какое это имеет значение, если вы оказывали настоящие услуги сторонникам его высочества принца Стюарта?

Мистер Чадбер хвастал – правда, только перед своими восхищенными соседями-тори, что, рискуя жизнью, дал приют двум джентльменам, спасавшимся после разгрома в сорок пятом году, когда судьба их занесла в мирный Фаллоуфилд. И пусть даже этих двоих никто не видел, честному хозяину гостиницы не было основания не верить. Да никому и в голову не пришло бы подвергать сомнению что-либо сказанное мистером Чадбером. Хозяин «Шашек» был в городе важной персоной: ведь он умел читать и писать, а когда-то в юности ездил на север до самого Лондона, провел там десять дней и видел знаменитого герцога Мальборо, когда тот ехал верхом по Странду, направляясь в Сент-Джеймсский дворец.

К тому же нельзя забывать, что эль, который варили у мистера Чадбера, был намного лучше, чем тот, что продавался на постоялом дворе у другого конца деревни.

В целом, он был весьма важной фигурой, и никто не знал этого лучше его самого.

С «прирожденными джентльменами», которых по его словам, он узнавал с первого взгляда, он был почти подобострастно вежлив, но на клерков, и слуг, и прочих людей, не отмеченных печатью богатства, он своей почтительности не тратил.

По этой именно причине, когда однажды невысокий судейский в зеленом, покинув почтовую карету, вошел в кофейню «Шашек», его приняли надменно и с плохо скрываемой снисходительностью.

Похоже, посетитель был озабочен и немало встревожен. Он сразу же оскорбил мистера Чадбера, намекнув, что приехал встретиться с джентльменом, который, возможно, несколько бедно одет, имеет тощий кошелек и даже несколько неприятную репутацию. Мистер Чадбер очень сурово дал ему понять, что подобного сорта постояльцы в «Шашках» не попадаются.

Судейский вел себя таинственно, и казалось даже, что он пытается что-то выведать у хозяина гостиницы. Мистер Чадбер возмутился и заковал себя в броню холодности и высокомерия.

Когда же судейский осмелился открыто спросить, не имел ли хозяин в последнее время дел с грабителями, тот вполне справедливо глубоко оскорбился.

Судейский же успокоился совершенно. Он оценивающе взглянул на мистера Чадбера, поднеся щепотку табаку к узкой ноздре.

– Возможно, у вас остановился некий… э-э… сэр… Энтони… Ферндейл? – предположил он.

Мистера Чадбера как подменили, и он мгновенно отбросил свое благородное негодование. Конечно, остановился – он приехал только вчера, чтобы встретиться со своим поверенным.

Судейский кивнул.

– Это я и есть. Будьте любезны сообщить сэру Энтони о моем приезде.

Мистер Чадбер чрезвычайно низко поклонился и попросил адвоката не оставаться в кофейной на сквозняке. Сэр Энтони никогда ему не простит, если он позволит его поверенному дожидаться здесь. Не пройдет ли он в частную приемную сэра Энтони?

На худом лице судейского появилась тень улыбки, пока он шел по коридору следом за мистером Чадбером.

Его провели в уютное помещение с невысоким потолком и оставили дожидаться, пока мистер Чадбер отправился на поиски сэра Энтони.

Стены и потолок комнаты были обшиты дубом, на окнах висели синие занавески, а на диванчике у огня – лежали синие подушки. В центре комнаты стоял стол, застеленный белой скатертью, стул и табуретка.

Адвокат молча осматривался, невесело размышляя о внезапной перемене в хозяине. По всему было видно, что сэр Энтони пользуется в «Шашках» уважением.

Явно обеспокоенный, он принялся расхаживать по комнате, опустив голову и заложив руки за спину. Он рассчитывал встретить иной прием – он приехал к опозоренному графскому сыну, и его ожидания были самыми тревожными.

Шесть лет тому назад лорд Джон Карстерз, старший сын графа Уинчема, отправился с братом, достопочтенным Ричардом, поиграть в карты – и вернулся обесчещенным.

Джон Карстерз мог сжульничать? Невероятно, смешно, – и поначалу никто не верил быстро распространявшейся сплетне. Но он сам не стал отрекаться, вел себя вызывающе, бесстыдно – а потом уехал (говорили, будто бы во Францию и другие заморские страны). Брат Ричард остался, чтобы жениться на леди, в которую были влюблены они оба. О лорде Джоне больше ничего не было слышно, и возмущенный граф запретил упоминать о нем, обещая лишить блудного сына наследства. Ричард взял в супруги прекрасную леди Ла-винию и привез жить в огромное поместье, странно опустевшее без притягательного лорда Джона. Но он не был похож на счастливого новобрачного: наоборот, казалось, из свадебного путешествия он привез тоску – таким он был молчаливым и удрученным.

Пять лет прошли медленно, не принося вестей о лорде Джоне – и наконец двенадцать месяцев тому назад по дороге из Лондона в Уинчем карету Ричарда остановили – грабителем оказался никто иной, как наш непутевый пэр.

Можно вообразить себе чувства Ричарда. Что же до лорда Джона, то он оказался на удивление нечувствителен ко всему, кроме комичности происшедшего. Она произвела на него столь сильное действие, что он разразился хохотом, от которого к горлу Ричарда подступил ком, а сердце защемило новой болью.

Уступая настояниям брата, Джон дал ему адрес гостиницы «на крайний случай» и велел справляться о сэре Энтоне Ферндейле, если в том будет нужда, а потом, сердечно пожав Ричарду руку, ускакал в темноту…

Адвокат перестал беспокойно шагать по комнате и прислушался. По деревянному полу коридора застучали каблуки и послышалось шуршание плотного шелка.

Ожидавший судорожно оттянул галстук. А что если… что если добродушный лорд Джон уже не столь добродушен? А что если… но он не осмелился продолжать. Нервно вытащив из кармана пергаментный свиток, он стоял, вертя его в руках.

На дверную ручку легла уверенная рука и повернула ее. Открывшаяся дверь впустила подобие некоего видения и снова звучно затворилась.

Перед судейским стоял стройный высокий джентльмен, который отвесил глубокий поклон, изящно помахав модной треуголкой. Другою рукой он держал трость и надушенный носовой платок. Он был одет по последней моде Версаля: в широкополый кафтан бледно-сиреневого цвета, расшитый серебром, белые чулки, короткие узкие панталоны и атласный жилет в цветочек. Обутый в туфли с серебряными пряжками на высоких красных каблуках, голову он украсил новейшего фасона париком, чудесно напудренным, завитым и несомненно доставленным из Парижа. В водопаде кружев его галстука поблескивала бриллиантовая булавка, а на изящной руке, полуприкрытой ниспадающим кружевом манжет, поблескивал гигантский изумруд.

Адвокат смотрел не в силах пошевелиться – и только когда пара темно-синих глаз взглянула на него с чуть грустной насмешливостью, он, наконец, обрел дар речи. Тогда на лице его отразилось изумление, и он робко подался вперед.

– Мастер Джек! – ахнул он. – Мастер Джек!

Элегантный джентльмен шагнул навстречу, укоризненно приподняв руку. Мушка в углу его рта дрожала, синие глаза искрились смехом.

– Вижу, что вы не знакомы со мной, мистер Уорбертон, – проговорил он, и в его приятном, чуть ленивом голосе слышалась улыбка. – Позвольте представиться: сэр Энтони Ферндейл.

Теперь в глазах адвоката вспыхнула насмешка, и он сжал протянутую руку.

– Полагаю, что вы и сами с собой, возможно, незнакомы, ваша светлость, – суховато заметил он.

Лорд Джон положил шляпу и трость на столик. Казалось, он немного заинтригован.

– Так что вы хотели, мистер Уорбертон?

– Я приехал сообщить вам, ваша светлость, что граф, ваш отец, скончался месяц тому назад.

Синие глаза широко раскрылись, вдруг посуровели и снова сощурились.

– Неужели? Ну, ну! От апоплексии, полагаю?

Губы адвоката растянулись в невольную улыбку.

– Нет, мастер Джек: милорд умер от сердечного приступа.

– Да что вы говорите? Боже мой! Но не присядете ли, сэр? Через секунду мой слуга заставит повара подать обед. Я надеюсь, вы окажете честь отобедать со мной?

Адвокат пробормотал слова благодарности и уселся на диванчик, озадаченно наблюдая за «сэром Энтони».

Граф пододвинул стул и сел, протянув ноги к огню.

– Шесть лет, а? Ну, право же, так приятно снова видеть ваше лицо, мистер Уорбертон!.. Так я – граф? Граф и разбойник с большой дороги – черт побери! – И он негромко рассмеялся.

– У меня с собой документы, милорд…

Карстерз взглянул на свиток в лорнет.

– Вижу. Будьте любезны убрать их в карман, мистер Уорбертон.

– Но имеются определенные юридические формальности, милорд…

– Вот именно. Давайте не станем о них упоминать!

– Но, сэр!..

Тут граф улыбнулся, улыбка у него была удивительно приятная и заразительная.

– По крайней мере, до конца обеда, Уорбертон. Скажите лучше, как вы меня нашли?

– Мистер Ричард сказал мне, куда ехать, сэр.

– А, конечно! Я забыл, что назвал ему мое… pied-a-terre [1], когда остановил на дороге.

Адвоката чуть не передернуло при этом благодушном и прямом упоминании позорной профессии его светлости.

– Э-э… именно так, сэр. Мистер Ричард очень хотел бы, чтобы вы вернулись.

Молодое красивое лицо графа затуманилось. Он покачал головой.

– Невозможно, мой дорогой Уорбертон. Я убежден, что Дик никогда не говорил столь глупых вещей. Ну-ка, признавайтесь: это вы сами придумали?

Уорбертон оставил без внимания насмешливый тон и медленно проговорил:

– По крайней мере, милорд, я полагаю, что он стремится… к искуплению.

Карстерз кинул на него настороженный, подозрительный взгляд:

– А!

– Да, сэр. К искуплению.

Прикрыв глаза, милорд рассматривал свой изумруд.

– К какому еще искуплению, Уорбертон? – спросил он.

– Разве это не подходящее слово, сэр?

– Признаюсь, оно кажется мне неуместным. Несомненно, я не слишком сообразителен.

– Такого за вами не водилось, милорд.

– Да? Но за шесть лет человек меняется, Уорбертон. Скажите, мистер Карстерз здоров?

– Полагаю, что да, сэр, – хмуро ответил адвокат, чувствуя, что упустил нить.

– А леди Лавиния?

– Да.

Мистер Уорбертон пытливо всмотрелся в милорда. Тот заметил это, и глаза его вновь наполнились озорством.

– Я счастлив это слышать. Будьте любезны передать мистеру Карстерзу мой привет и просьбу пользоваться Уинчемом по его усмотрению.

– Сэр! Мастер Джек! Умоляю вас! – вырвалось у адвоката. Он вскочил и взволнованно отошел в сторону: руки его дергались, лицо посерело.

Милорд напряженно застыл на стуле. Он тревожно наблюдал за порывистыми движениями собеседника, но когда отозвался, голос его звучал ровно и сухо.

– Да, сэр?

Мистер Уорбертон резко повернулся и возвратился к камину, жадно вглядываясь в невозмутимое лицо милорда. Сделав над собой огромное усилие, он наконец взял себя в руки.

– Мастер Джек, мне следует сказать вам то, о чем вы уже догадались. Я знаю.

Одна бровь высокомерно приподнялась:

– Знаете – что, мистер Уорбертон?

– Что вы невиновны!

– В чем, мистер Уорбертон?

– В шулерстве, сэр!

Милорд расслабился, смахнув пылинку с широкого обшлага кафтана.

– Я сожалею о необходимости разочаровать вас, мистер Уорбертон.

– Милорд, умоляю вас, не играйте со мной. Вы ведь доверяете мне?

– Конечно, сэр.

– Тогда отбросьте это притворство, – нет, и хмуриться тоже не надо! Я вас с колыбели знаю, и мастера Дика тоже, и вижу вас обоих насквозь. Я прекрасно знаю, что вы не мошенничали у полковника Дэра – да и вообще нигде! Я тогда мог бы в этом поклясться – да! А когда я увидел лицо мастера Дика, я сразу понял, что это он сжульничал, а вы взяли его вину на себя!

– Нет!

– Я все прекрасно знаю! Мастер Джек, вы могли бы, глядя мне в глаза, повторить, что это не так! Могли бы? Могли бы?

Милорд молчал.

Со вздохом Уорбертон снова сел на диванчик. Он покраснел, глаза у него блестели, но он снова говорил спокойно:

– Конечно, не могли бы. Я еще не слышал от вас лжи. Вам не надо опасаться, что я вас выдам. Все это время я хранил молчание ради его светлости – и теперь ничего не скажу, пока вы мне не разрешите заговорить.

– А я никогда не разрешу.

– Мастер Джек, умоляю вас, одумайтесь! Теперь, когда милорд умер…

– Это ничего не меняет.

– Не меняет? Разве это было не ради него? Не потому, что вы знали, как он любил мастера Дика?

– Нет.

– Тогда, значит это из-за леди Лавинии…

– Нет.

– Но…

Милорд печально улыбнулся.

– Ах, Уорбертон! А вы утверждали, что видите нас насквозь! Зачем мне было это делать, как не ради его самого?

– Этого я и боялся, – адвокат беспомощно махнул рукой. – Вы не вернетесь.

– Нет, Уорбертон, не вернусь. Дик может управлять моими поместьями. Я останусь на большой дороге.

Уорбертон сделал последнюю попытку.

– Милорд! – в отчаянии воскликнул он. – Может, вы хотя бы подумаете, как будет опозорено имя вашей семьи, если вас поймают?

Взгляд его собеседника прояснился.

– Мистер Уорбертон, право, у вас удивительно мрачные мысли! Знаете, я как-то не задумывался о таком неприятном обороте. Клянусь вам, виселица мне не суждена.

Адвокат сказал бы еще многое, но появление слуги с тяжелым подносом прервало разговор. Слуга поставил угощение на стол, зажег свечи и придвинул два стула.

– Обед подан, сэр, – сказал он.

Милорд кивнул и едва заметным движением указал на окна. Слуга тотчас же подошел к ним и опустил тяжелые занавеси.

Милорд повернулся к мистеру Уорбертону.

– Что вы скажете, сэр: бургунское или кларет? Или, может быть, вы предпочтете Канарское? Уорбертон выбрал кларет.

– Кларет, Джим, – распорядился Карстерз, вставая. – Надеюсь, с дороги вы проголодались, Уорбертон: достойный Чадбер чудовищно обидится, если вы не отдадите должное его каплунам.

– Я постараюсь пощадить его чувства, – ответил адвокат, весело сверкнув глазами, и уселся за стол.

Каковы бы ни были недостатки мистера Чадбера, повара он держал превосходного. Мистер Уорбертон великолепно отобедал, начав с жирной утки и отведав многочисленные блюда, составившие трапезу.

Когда обед был доеден и слуга ушел, то, сидя за портвейном, адвокат попытался направить разговор в прежнее русло. Но он недооценил собеседника: вскоре обнаружилось, что они обсуждают последнее восстание Претендента. Адвокат резко выпрямился.

– Говорят, вы с принцем, сэр.

Карстерз с неподдельным изумлением поставил рюмку.

– Я?

– Да, в самом деле. Я не знаю, откуда эти слухи, но они дошли до Уинчема. Милорд ничего не говорил, и, по-моему, мистер Ричард не поверил.

– Надо надеяться! С чего это они решили, что я превратился в бунтовщика?

Мистер Уорбертон нахмурился:

– В бунтовщика, сэр?

– В бунтовщика, мистер Уорбертон. Я служил Его Королевскому Величеству.

– Карстерзы всегда были тори, мастер Джек, и были верны своему законному монарху.

– Дорогой мой Уорбертон, я ничего не должен принцам – Стюартам. Я родился во время правления Георга Первого, и, право, я достойный виг.

Уорбертон неодобрительно покачал головой.

– В роду Уинчемов не было ни одного вига.

– И вы надеетесь, что никогда не будет, а? А что Дик? Он верен Претенденту?

– По-моему, мистер Ричард не интересуется политикой, сэр.

Карстерз поднял брови – и наступило молчание.

Через пару минут мистер Уорбертон откашлялся.

– Я… я думаю, сэр… не предполагаете ли вы… э-э… бросить вашу… э-э… профессию?

Милорд не сдержал отрывистого смешка.

– Право, мистер Уорбертон, я только-только начал.

– Только?.. Но год назад – мистер Ричард…

– Я его остановил? Да, но, сказать по правде, сэр, я с тех пор мало преуспел!

– Так значит, сэр, вы… не приобрели… э-э… дурной славы!

– Господи, нет, конечно! Дурной славы – ну, скажете тоже! Признайтесь, Уорбертон: вы вообразили меня каким-то героем? Может, «Джентльменом Гарри»?

Уорбертон покраснел.

– Ну, сэр… Я… э-э… не знаю.

– Я вижу, мне придется вас разочаровать. Думаю, что в полиции обо мне не слыхали. И, сказать по правде, это занятие меня мало привлекает.

– Тогда почему же вы продолжаете, милорд?

– Нужен же мне какой-то повод ездить по стране, – взмолился Джек. – Я не могу бездельничать.

– Вы… вы вынуждены… э-э… грабить, милорд?

Карстерз недоумевающе наморщил лоб:

– Вынужден? А, я вас понял, Уорбертон. Нет, мне хватает на жизнь – сейчас. Было время… но это в прошлом. Я граблю, чтобы развлечься.

Уорбертон не сводил с него пристального взгляда.

– Меня удивляет, милорд, что Карстерза это может… развлечь.

Секунду Джон напряженно молчал, а когда наконец заговорил, тон его был вызывающим и непривычно горьким.

– Люди, мистер Уорбертон, не были ко мне столь добры, чтобы я испытывал угрызения совести. Но если вам будет приятно это знать, я скажу, что граблю очень и очень редко. Вы недавно обмолвились о моей возможной… э-э… кончине… в подвешенном состоянии. Мне кажется, вам не стоит этого опасаться.

– Я… мне очень приятно это узнать, милорд, признаюсь, – выдавил адвокат.

Больше он ничего не смог добавить. После продолжительного молчания он снова достал объемистый свиток пергамента и положил его перед графом, виновато пробормотав:

– К делу, милорд!

Карстерз вернулся к действительности и с нескрываемым отвращением уставился на бумаги. Потом неторопливо подлил вина в рюмки. Покончив с этим, он мрачно вздохнул и, встретившись глазами с мистером Уорбертом, рассмеялся в ответ на их насмешливый блеск и сломал печать.

– Ну, раз вы так настаиваете – к делу, сэр!

Мистер Уорбертон переночевал в «Шашках» и уехал в Уинчем на следующий день двухчасовой почтовой каретой. Весь вечер он играл с его светлостью в пикет и экарте, а потом отправился спать, так и не сумев еще раз поговорить о цели своего визита. Когда он пытался направить разговор к нужной теме, попытки его мягко, но решительно пресекались – и невозможно было настаивать. Милорд, веселый и обаятельный собеседник, говорить о «деле» не желал. Он услаждал адвоката пикантными историями и анекдотами о загранице, но ни разу не позволил мистеру Уорбертону заговорить о доме и о брате.

Адвокат отправился на отдых, несколько успокоенный прекрасным расположением духа молодого графа, но в тоже время подавленный своей неудачей.

На следующее утро он встал в двенадцать, но все равно раньше милорда, поднявшегося только к ленчу, который тоже был подан в дубовую гостиную.

Граф вошел в комнату как всегда неспешно, но решительно – и отвесил Уорбертону великолепный поклон.

Потом он увлек его полюбоваться на свою кобылу Дженни, которой немало гордился. Когда они вернулись в гостиную, стол уже был накрыт, и мистер Уорбертон понял, что времени отстаивать свое мнение у него почти не осталось.

Слуга милорда оставался в гостиной, прислуживая им, пока господин не приказал ему пойти позаботиться о чемодане адвоката. Когда за ним закрылась дверь, Карстерз откинулся на спинку стула и с довольно невеселой улыбкой повернулся к своему гостю:

– Я знаю, мистер Уорбертон, вы хотите убеждать меня. Я буду слушать, если надо. Но я предпочел бы не возвращаться к этому разговору, честное слово.

Услышав в этом голосе непреклонность, Уорбертон благоразумно отказался от последней попытки.

– Я понимаю, что это болезненный вопрос, милорд, и больше ничего не скажу. Только… не забывайте – и подумайте, я вас умоляю!

Его озабоченность тронула графа.

– Клянусь, вы слишком добры ко мне, Уорбертон. Могу только сказать, что ценю вашу доброту и терпение. Надеюсь, вы простите мне кажущуюся недружелюбность и поверите, что я искренне вам благодарен.

– Я хотел бы быть вам полезнее, мастер Джек, – пролепетал Уорбертон, расстроенный печальным голосом своего любимца. Он вынужден был поторопиться: уже дожидалась карета, и чемодан устроили на крыше. Когда они остановились на крыльце, ему оставалось лишь стиснуть руку его светлости и попрощаться. Потом он поспешно сел в карету, и дверца за ним захлопнулась.

Милорд отвесил поклон и проводил взглядом покатившийся по улице тяжелый экипаж. Потом, подавив вздох, повернулся и направился к конюшне. Слуга, заметив его, пошел навстречу.

– Кобылу, сэр?

– Именно так, Джим. Кобылу. Через час.

Он повернулся, собираясь уйти.

– Сэр… ваша честь!

Он оглянулся:

– Ну?

– Они настороже, сэр. Поостерегитесь.

– Они всегда настороже, Джим. Но – спасибо.

– Вы… вы меня с собой не возьмете, сэр? – взмолился он.

– Тебя? Боже, нет! Я не собираюсь подвергать тебя риску. И ты будешь мне полезнее, исполняя мои приказы здесь.

Слуга отступил.

– Да, сэр. Но… но…

– Это все, Джим.

– Да, сэр… но вы будете осторожны?

– Как никогда.

Он ушел в дом.

Через час это был другой человек. Исчезли изумрудный перстень и щегольская трость. От лени не осталось и следа: он был собран и решителен. Теперь он был в костюме для верховой езды: темно-желтый кафтан, бриджи из оленьей кожи, сверкающие сапоги. Произведение парикмахерского искусства сменилось скромным коричневым париком и лихо заломленной черной треуголкой.

Он стоял на пустом крыльце, наблюдая, как Джим приторачивает к седлу багаж и отдавая изредка отрывистые приказы.

Вскоре появился мистер Чадбер с посошком на дорогу: милорд осушил бокал и вернул со словами благодарности и гинеей на дне.

Услышав громкие призывы из дома, хозяин гостиницы низко поклонился и со словами извинения исчез.

Джим бросил последний взгляд на подпруги и, оставив кобылу на дороге, подал своему господину перчатки и хлыст.

Карстерз молча принял их и, похлопывая хлыстом по сапогу, внимательно глядел слуге в лицо.

– Наймешь карету, как обычно, – сказал он наконец, – и отвезешь мой багаж в…– тут он замолчал, нахмурившись, – Льюис. Снимешь комнату в «Белом Олене», закажешь обед и приготовь… абрикосовый с… Гм!

– Синим, сэр? – подсказал Джим, желая помочь. Господин прищурился.

– Ну и шутник ты, Солтер. Абрикосовый и кремовый. Кремовый? Да, это хорошая мысль – кремовый. Это все. Дженни!

Кобыла повернула голову и заржала, приветствуя хозяина.

– Умница! – Он легко вскочил в седло и похлопал по холеной шее. Потом, наклонившись, снова обратился к Солтеру, который стоял рядом, придерживая лошадь за уздечку.

– Плащ?

– За спиной, сэр.

– Парик?

– Положил, сэр.

– Пистолеты?

– Уже заряжены, сэр.

– Прекрасно. Я буду в Льюисе к обеду – если все обойдется.

– Да, сэр. Вы… вы будете осторожны? – обеспокоенно спросил он.

– Разве я не обещал?

Он выпрямился в седле, тронул кобылу каблуком и, одарив слугу быстрой улыбкой и кивком, пустил ее легкой рысью.

ГЛАВА 2 Милорд в «Белом олене»

«Сэр Энтони Ферндейл» сидел за туалетным столиком в «Белом олене», лениво полируя ногти. На стуле висел роскошный шелковый халат. За его спиной Джим занимался париком, не забывая о приготовленном к одеванию кафтане и жилете.

Карстерз оставил свое занятие, зевнул и откинулся на стуле: стройный ловкий мужчина в рубашке из льняного батиста и абрикосовых атласных штанах. Он некоторое время рассматривал в зеркале свой галстук и наконец поднес к нему руку. Солтер затаил дыхание. С чрезвычайной неторопливостью рука чуть сдвинула булавку с бриллиантами и изумрудом – и снова опустилась. Солтер вздохнул с облегчением, – господин перевел взгляд на него.

– Никаких неприятностей, Джим?

– Никаких, сэр.

– У меня тоже. Просто на удивление легко. У этих птах храбрости, как у воробьев. Двое мужчин в карете: один – задиристый мошенник – торговец, а другой – его клерк. Боже! Как мне жаль этого человека!

Он застыл с баночкой румян в руке.

Солтер вопросительно посмотрел на него.

– Да, – кивнул Карстерз. – Очень жаль. Похоже, толстяк шпыняет и задирает его, как это у них водится. Жирный трус! Он попрекал его даже моим появлением! Да, Джим, ты прав: он не понравился мне, этот мсье Фадби. Поэтому, – невинно добавил он, – я избавил его от ларца с деньгами и двухсот гиней. Подарок беднякам Льюиса.

Джим повел плечом, хмурясь.

– Если вы отдаете все, что отбираете, сэр, то зачем вообще грабить? – напрямую спросил он.

Губы милорда сложились в иронической улыбке.

– Таково мое назначение, Джим, – высокое назначение. И, кроме того, меня забавляет эта игра в Робин Гуда: отнимать у богатых и давать бедным, – добавил он специально для Солтера. – Но вернемся к моим жертвам: ты бы хохотал, если бы увидел, как малышка вывалился из кареты, когда я открыл дверцу!

– Вывалился, сэр? Почему же?

– Он взялся мне это объяснить. Оказывается, ему приказали держать дверцу, чтобы не дать войти мне, – поэтому когда я ее распахнул, то, вместо того, чтобы отпустить ее, он выпал на дорогу. Конечно, я нижайше извинился – и мы немного поговорили. Очень милый человечек… Но я не мог не рассмеяться, когда он растянулся на дороге!

– Жаль, что я не видел, ваша честь. Мне бы очень хотелось быть с вами. – Он не без гордости оглядел модную фигуру своего господина. – Я бы много дал, чтобы посмотреть, как вы останавливаете карету, сэр!

С заячьей лапкой в руке Джек встретил в зеркале его восхищенный взгляд и расхохотался.

– Не сомневаюсь… Я придумал превосходный голос: чуть осипший и пропитой, немного, пожалуй, громковатый… Ах, такой могли бы слышать в кошмарных снах. И уверен, что слышат, – задумчиво добавил он, прикрепляя мушку в уголке рта. – Так? По-твоему, чересчур низко? Ничего, сойдет… Что происходит?

Внизу на улице поднялась суматоха: стучали копыта, перекликались конюхи, по булыжнику прогремели колеса. Джим подошел к окну и, вытянув шею, чтобы лучше видеть, посмотрел вниз.

– Карета приехала, сэр.

– Я догадался, – ответил милорд, пудрясь.

– Да, сэр. О, Боже, сэр! – он затрясся от смеха.

– Что еще?

– До чего забавно, сэр! Два джентльмена: один толстый, другой маленький! Весь съежившийся, как паук, а другой…

– Похож на бегемота – особенно лицом?

– Да, так, сэр. Довольно похож. Он в фиолетовом.

– О, Господи! В фиолетовом – с оранжевым жилетом!

Джим снова всмотрелся.

– Так и есть, сэр! Но как вы узнали? – Джим еще не успел договорить, как его осенило, и глаза его вспыхнули.

– Полагаю, что имел честь встречаться с этими джентльменами, – невозмутимо проговорил милорд. – Пряжку, Джим… Огромная такая карета и колеса выкрашены желтым?

– Да, ваша честь. И к тому же джентльмены немного не в духе.

– Вполне вероятно. У меньшего джентльмена одежда… немного выпачкана?

– Мне не видно, сэр: он стоит позади толстого.

– Мистер Шмель… Джим!

– Сэр? – Он поспешно оглянулся на резкий оклик.

Милорд стоял, брезгливо держа двумя пальцами жилет с узором горохового цвета на горчично-желтом фоне. Под его суровым взглядом Джим опустил глаза и стал похож на школьника, пойманного на какой-то шалости.

– Ты приготовил это… это уродство – чтобы я его надел? – вопросил он внушающим ужас тоном. Джим мрачно взглянул на жилет и кивнул:

– Да, сэр.

– Разве я не сказал: «кремовый фон»?

– Да, сэр. Я думал… думал, что это – кремовый!

– Мой любезный друг… это… это… я даже не могу сказать, что это! И еще гороховый!.. – Он содрогнулся. – Убери…

Джим поспешил забрать оскорбивший милорда предмет.

– И принеси мне вышитый атлас. Да, так. Он услаждает взор.

– Да, сэр, – согласился сконфуженный Джим.

– На этот раз ты прощен, – добавил милорд, весело сверкнув глазами. – А что поделывают наши друзья?

Солтер вернулся к окну.

– Они ушли в дом, сэр. Нет, вон джентльмен-паучок! Похоже, он торопится, ваша честь.

– А! – проговорил граф. – Можешь помочь мне надеть кафтан. Спасибо.

Милорду не без труда удалось попасть в великолепное атласное одеяние, которое сидело на нем, словно влитое, так великолепно было подогнано по фигуре. Он расправил кружевные манжеты и, чуть нахмурившись, надел на палец перстень с изумрудом.

– Думаю пробыть здесь несколько дней, – заметил он спустя несколько мгновений. – Чтобы… э-э… не возникло подозрений.

И он посмотрел на слугу из-под полуопущенных ресниц.

Не в натуре Джима было расспрашивать хозяина о делах, а тем паче удивляться каким-либо его словам или поступкам: он предпочитал получать и немедленно исполнять его приказы. Он испытывал к Карстерзу собачью преданность и обожание, слепо следуя за ним, и был счастлив ему служить.

Карстерз нашел его во Франции совершенно без средств: предыдущий хозяин уволил его из-за безденежья. Став личным слугой милорда Джона, он так и остался при нем, оказавшись незаменимым человеком. Несмотря на удивительно невыразительное лицо, он был совсем не глуп и не раз выручал Карстерза из опасных переделок, нередких в бесславной и рискованной карьере грабителя. Лучше всех понимая своего непредсказуемого господина, – он и на этот раз догадался, о чем тот думает. В ответ на его взгляд он многозначительно подмигнул.

– Так этих джентльменов вы сегодня ограбили, сэр? – спросил он, выразительно ткнув большим пальцем в сторону окна.

– Мгм. Мистера Шмеля и его спутника. Похоже, что так. Мне не по душе мистер Шмель. Я нахожу его несимпатичным. Но есть некоторая вероятность, что он обо мне того же мнения. Я собираюсь продолжить наше знакомство.

Джим презрительно хмыкнул – и получил в ответ вопросительный взгляд.

– Ты не в восторге от нашего друга? Пожалуйста, не суди по внешнему виду. Может, у него прекрасная душа. Но я не думаю. Н-нет, право же, не думаю. – Он легко рассмеялся. – Знаешь, Джим, похоже, мне предстоит сегодня недурной вечер!

– Не сомневаюсь, ваша честь. Провести толстого джентльмена можно играючи.

– Вероятно. Но мне придется иметь дело не с толстым джентльменом, а, если не ошибаюсь, с властями этого очаровательного городка. Я не ошибся – паучок возвращается?

Солтер пододвинулся к окну.

– Да, сэр. И с ним еще трое.

– Вот именно. Будь любезен, подай мне табакерку. И трость. Спасибо. Я чувствую, что пришло время показаться. Пожалуйста, не забудь: я только что приехал из Франции и не спеша еду в Лондон. И держись поглупее. Да, вот так.

Джим радостно ухмыльнулся: он не напускал на себя глупого выражения, и шутка господина доставила ему немалое удовольствие. Он широким жестом распахнул дверь и проводил взглядом «сэра Энтони», жеманно засеменившего по коридору.

В кофейной комнате лондонский торговец, которого звали мистер Фадби, излагал свои обиды, перемежая рассказ многочисленными выразительными паузами и подчеркивая слова. Его слушали мэр, секретарь городского совета и приходской пристав. Всех троих вызвал мистер Чилтер, его клерк, в соответствии с приказом: мистер Фадби любил, чтобы у него было много слушателей. Вот и сейчас, несмотря на потерю своего драгоценного ящика с наличностью, он получал немалое удовольствие.

А вот мистер Хеджез, мэр, удовольствия не получал. Это был суетливый человечек, страдавший несварением желудка. Его ничуть не интересовало происшедшее, и он не понимал, чего хочет от него мистер Фадби. Его оторвали от обеда, он был голоден и, сверх всего прочего, находил мистера Фадби на редкость непривлекательным типом. Однако разбой на большой дороге был делом довольно серьезным, следовало что-то предпринимать: поэтому он слушал рассказ с притворным интересом, напустив на себя глубокомысленный вид, и в нужные моменты издавал звуки, изображающие сочувствие. И чем дольше он смотрел на мистера Фадби и слушал, тем меньше тот ему нравился.

Секретарь городского совета тоже не испытывал к нему расположения. В мистере Фадби было что-то, отталкивающее, его обращение становилось особенно неприятным, если общественное положение его собеседника было ниже его собственного. Приходской же пристав вообще ни о чем не думал. Решив (совершенно справедливо), что происшедшее не имеет к нему никакого отношения, он откинулся на спинку своего стула, равнодушно разглядывая потолок.

История, которую излагал Фадби, удивительно мало напоминала истину. Этот сильно приукрашенный рассказ, в котором сам он вел себя поразительно отважно, был придуман по дороге в Льюис.

Он все еще разглагольствовал, когда милорд вошел в комнату. Лениво подняв монокль, Карстерз оглядел собравшихся, чуть поклонился и прошел к огню. Он уселся в кресло и больше ни на кого не обращал внимания.

Мистер Хеджез сразу же признал в нем аристократа и досадовал, что мистер Фадби говорит так громко. Но тот, обрадовавшись появлению еще одного слушателя, продолжил свой рассказ с огромным удовольствием – и еще большее громким голосом.

Милорд изящно зевнул и взял понюшку табаку.

– Да-да, – суетился мистер Хеджез, – но я не вижу, чем могу помочь – разве только послать в Лондон за сыщиками. Но если посылать в Лондон, сэр, то, разумеется, за ваш счет.

Мистер Фадби ощетинился.

– За мой счет, сэр? Вы сказали – за мой счет? Я изумлен. Повторяю – я изумлен!

– Да, сэр? Я могу послать городского глашатая с описанием лошади и… э-э… предложить награду за поимку человека, который будет на ней сидеть. Но, – он пожал плечами и переглянулся с секретарем ратуши, – не думаю, чтобы это сильно помогло делу, так, мистер Бранд?

Секретарь поджал губы и развел руками:

– Боюсь, что так, очень боюсь, что именно так. Я бы посоветовал мистеру Фадби развесить повсюду листки.

Он откинулся на стуле с видом человека, выполнившего свою долю работы и не намеренного больше утруждаться.

– Ха! – прорычал мистер Фадби, надувая щеки. – Ужасный расход, но, наверное, придется так и поступить. Однако, я уверен, что если бы не ваша трусость, Чилтер, – да, говорю я, трусость! – у меня не отобрали бы мои двести фунтов. – Он потянул носом и бросил на покрасневшего, но молчащего Чил-тера взгляд, полный укоризны и презрения. – Но кучер уверяет меня, что обязательно узнает эту лошадь, если снова ее увидит – хотя самого человека почти не запомнил. Чилтер! Как он описал лошадь?

– О! Э-э… гнедая, мистер Фадби. Гнедая с белыми полумесяцами на лбу и белым чулком на передней ноге.

Джек полял, что ему пора вступить в игру. Полу-обернувшись в своем кресле, он навел свой лорнет на мистера Чилтера.

– Прошу прощения? – протянул он.

У мистера Фадби заблестели глаза. Наконец-то благородный джентльмен проявил интерес! Он снова начал свой рассказ специально для милорда. Карстерз холодно посмотрел на него и, заметив это, мистер Хеджез поспешил на выручку.

– Э-э… да, мистер Фадби, конечно! Извините, сэр, я не имею чести знать вашего имени.

– Ферндейл, – ответил Джек, – сэр Энтони Ферндейл.

– Э-э… да, – мистер Хеджез поклонился. – Молю вас простить меня за то, что обременяю вас нашими…

– Нисколько, – сказал милорд.

– Да… конечно… Дело в том, что эти… э-э… джентльмены имели несчастье быть ограбленными по дороге сюда.

Лорнет сэра Энтони снова повернулся к собравшимся. На лице его отразилось некоторое удивление.

– Все эти джентльмены? – спросил он. – Боже мой!

– Ах, нет-нет, нет, сэр! Ничуть! Только мистер… э-э…

– Фадби, – подсказал сей достойный джентльмен и, обнаружив, что сэр Энтони отвесил ему ледяной поклон, сразу же встал. Уперев костяшки пальцев в стоящий перед ним стол, он медленно и с величайшим трудом согнул свое тело. Сэр Энтони наклонил голову, после чего, к общему удовольствию всех присутствующих, мистер Фадби поклонился еще раз – даже более величественно, чем раньше. Мистер Хеджез заметил, что у сэра Энтони неудержимо изгибаются губы. Дождавшись, пока мистер Фадби сядет, он продолжил:

– Да… Мистер Фадби и мистер…

– Мой помощник! – отрезал Фадби.

Сэр Энтони одарил мистера Чилтера своей удивительно ласковой улыбкой и снова повернулся к мистеру Хеджезу.

– Понимаю. Грабеж посреди дня, так ведь?

– Средь бела дня! – прогудел Фадби.

– Э-э… да-да, – вмешался мэр, опасаясь, что торговец снова начнет рассказывать. – Вы не видели животное, которое описал мистер… э-э… Чилтер?

– Удивительное дело, – медленно проговорил Карстерз, – но я только что купил именно такое.

Он осмотрелся, недоуменно улыбаясь и приподняв бровь.

– Ну! – произнес мистер Фадби. – Ого!

– Боже мой, сэр, какое странное совпадение! Могу я узнать, где вы его купили и у кого?

– Меньше двух часов тому назад. Я купил ее у оборванного негодяя по дороге сюда. Я подумал еще – как странно: откуда у него такая кобылка – чистокровка, клянусь! – и я удивился, почему ему не терпится от нее избавиться.

– Ему не терпелось, потому что он понимал, что его по ней узнают, – любезно растолковал ему мистер Фадби.

– Несомненно. Может, вы хотите ее увидеть? Я пошлю своего слугу.

– Ах, нет-нет! – воскликнул мэр. – Мы не станем вас затруднять…

– Я буду только рад, – поклонился Джек, искренне надеясь, что мистер Фадби не пожелает смотреть на Дженни: он был уверен, что та выдаст его своей откровенной привязанностью.

– Нет-нет, сэр Энтони, это совершенно ни к чему, уверяю вас, но тем не менее, я вас благодарю. Мистер Фадби, если вы опишете самого грабителя, я позабочусь о листках.

– Опишите его, Чилтер! – недовольно приказал мистер Фадби.

Мистер Чилтер неожиданно улыбнулся.

– Конечно, сэр! – охотно сказал он. – Это был рослый простоватый негодяй, чудовищно высокий…

– Насколько высокий? – прервал его секретарь ратуши. – Шести футов?

– О, не меньше, – соврал мистер Чилтер. – И толстый.

У Джека затряслись плечи.

– Толстый, говорите? – мягко спросил он.

– Очень толстый, – подтвердил мистер Чилтер, – и на редкость грубый: ужасно ругался.

– Наверное, вы не видели его лица?

Мистер Чилтер колебался.

– Я видел его рот и подбородок, – сказал он, – и я заметил, что от его верхней губы идет шрам… э-э… вниз.

Рука Карстерза невольно погладила совершенно гладкий подбородок. Либо этот человек – прирожденный сочинитель, либо он почему-то не хочет, чтобы разбойника поймали.

– Ну, сэр Энтони, – сказал мэр, – это описание напоминает вам того человека?

Милорд задумчиво нахмурил лоб.

– Высокий, – медленно повторил он, – и толстый. Кажется, вы сказали «толстый», мистер Чилтер?

Несколько забеспокоившись, мистер Чилтер повторил свое описание.

– А! И длинный шрам – да, это несомненно он. И к тому же, – дерзко добавил он, – сильно косит левым глазом. В целом – весьма непривлекательный негодяй.

– Похоже на то, сэр Энтони, – сухо отозвался мэр. Он ничуть не поверил его словам о косоглазии, решив что заезжий аристократ потешается над ним. Тем не менее он не собирался спорить: чем скорее он покончит с этим неприятным делом, тем лучше. Поэтому он очень серьезно записал все подробности и, пообещав, что этого человека будет легко найти, собрался уходить.

Секретарь городского совета встал и похлопал приходского пристава по плечу, после чего сей достойный джентльмен отбросил позу внушительного бездействия и следом за мэром вышел из комнаты.

Встал и мистер Фадби.

– Наверное, деньги не вернуть уже, – капризно сказал он. – Если бы вы, Чилтер, не были таким…

– Позвольте предложить вам понюшку, мистер Чилтер, – мягко вмешался милорд, протягивая свою усыпанную каменьями табакерку, – вы, сэр, несомненно захотите посмотреть на мою кобылу?

– Я не разбираюсь в лошадях, – хмыкнул Фадби. – Это мой помощник запомнил все детали. – И он устрашающе ухмыльнулся.

– Тогда окажите мне честь пройти со мной в конюшню, мистер Чилтер. Надо нам удостовериться насчет кобылы. Мистер… э-э… Фадби, мое почтение.

– Чилтер, а я на вас обиделся, – сказал Карстерз, когда они вышли в садик.

– На меня, сэр? А… э-э… за что же, сэр Энтони?

Подняв глаза, он увидел, что собеседник смеется.

– Да, мистер Чилтер, всерьез обиделся: вы сказали, что я толстый!

– Вы, сэр! – ахнул он, изумленно уставившись на своего спутника.

– А еще – что я ужасно ругаюсь, и что у меня шрам от губы к подбородку.

Мистер Чилтер остановился на дорожке.

– Так это были вы, сэр? Это вы нас остановили? Это вы — тот человек, который распахнул дверцу?

– Да, я тот бесстыдный прохвост. Я еще раз прошу у вас прощения за то, что столь неловко открыл дверцу. А теперь объясните мне, почему вы постарались напустить пыли в их сонные глаза?

Они снова медленно двинулись вперед. Чилтер покраснел.

– Я, право, не знаю, сэр… только… только вы мне понравились, и… и…

– Понятно. Вы необыкновенно добры, мистер Чилтер. Как бы я мог отблагодарить вас?

Его спутник покраснел еще больше и гордо поднял голову.

– Спасибо, сэр, но это излишне.

Они уже подошли к конюшне. Карстерз открыл дверь, и они вошли.

– Тогда вы, может быть, примите вот это в знак моей симпатии?

Мистер Чилтер воззрился на перстень с изумрудом, который сиял и подмигивал ему с ладони милорда. Заглянув в синие глаза, он пролепетал:

– Право, сэр, я… я…

– Оно досталось мне честным путем! – взмолился тот. – Ну же, Чилтер вы не захотите обидеть меня отказом? Вы возьмете его: в память о человеке… толстяке, мистер Чилтер, который грубо выбросил вас на дорогу?

Тот взял перстень дрожащими пальцами.

– Я благодарю вас самым…

– Не надо, прошу вас. Это я благодарю вас за вашу любезную помощь… Идемте, посмотрите на мою Дженни! Ну, девочка? – Заслышав его, кобыла повернулась в стойле, начала бить копытом и ржать.

– Я ничего не понимаю, сэр – ни почему вы разбойничаете, ни почему почтили меня своим доверием и откровенны со мной. Но… я благодарен вам.

С этими словами мистер Чилтер вложил свою руку в руку милорда и во второй раз в жизни почувствовал крепкое пожатие его добрых пальцев.

– О, ваша честь! Вы потеряли изумруд!

– Нет, Джим. Я его подарил.

– Вы… вы его подарили, сэр?

– Мгм… Паучку.

– Н-но…

– А он сказал, что я толстый.

– Сказал, что вы толстый, сэр? – переспросил ошарашенный слуга.

– Да. Очень толстый. Кстати, позволь тебе сообщить, что я купил Дженни сегодня в Фиттеринге у гадкого негодяя, который ограбил мистера Шмеля.

И он пересказал Джиму все, что произошло внизу. Когда он кончил, слуга сурово покачал головой.

– Вы, наверное, никогда не научитесь осторожности, сэр, – укорил он его.

– Я? Что я сделал?

– Зачем вам понадобилось открываться этому паучку? Ужасно неосторожно! Очень вероятно, что он проболтается толстому джентльмену, и весь город начнет за вами охотиться.

– И это показывает, что ты ничего не смыслишь в паучках, – спокойно ответил его господин. – Подай мне пудру.

ГЛАВА 3 Представляющая достопочтенного Ричарда Карстерза

Уинчем! Великолепный старинный дом с окнами в частых переплетах; он вознесся над каменными террасами, полузаросшими вьющейся зеленью. Дом окружен газонами, частью сбегающими к реке, которая с журчанием струится по валунам и гальке меж нависающими над ней деревьями и голубыми небесами, такая чистая и сверкающая, что глубоко в ее русле видны мириады разноцветных камешков.

Противоположная часть бархатистых газонов уходит к фруктовым садам и тихим лугам.

По обе стороны дома раскинулись террасы, сверкающие в лучах солнца. Их каменные ступени спускаются к миниатюрному озеру, заросшему кувшинками и населенными беззаботно снующими рыбками.

Мощеные дорожки бегут меж цветников, бушующих морем красок, и ныряют под суровые старинные деревья, стоящие здесь уже долгие годы. За речкой лежит прохладный лес, устланный темным мхом, весной там расцветают примулы. Листва деревьев столь густа, что солнечный свет ложится на землю лишь редкими пятнами.

По террасам взбираются розы: желтые и красные, розовые и белые – они перебрасывают длинные соцветия через перила. Они цепляются за стены дома переплетаясь с пурпурным клематисом, жасмином и бледной жимолостью. Воздух напоен ароматами – а с клумбы поднимается дымный запах лаванды.

Старинное здание словно бы дремлет, утопая в лучах солнца. Ничто не подает признаков жизни, лишь павлин расправляет хвост на ступенях террасы.

Здесь жили многие поколения Карстерзов. Граф сменялся графом, правление было безраздельным. Сейчас впервые здесь не было графа. Никто не знал, где он. Старый граф месяц назад умер, но старший сын не занял его места. Он отсутствовал уже шесть лет, и никто не смел произносить его имени, ибо оно было опозорено. Старый граф выгнал сына и запретил о нем говорить. Но окрестные жители его помнили. Они пересказывали истории о его бесшабашной отваге, вспоминали милую улыбку и обходительность, его беззаботность, неизменную доброту и веселость. А как умел он скакать верхом! Смотреть на него было одним Удовольствием! А как фехтовал! Как он бился с молодым мистером Уэлшем в той вон рощице, и вся округа сбежалась поглядеть? Ах, это был боец, наш мистер Джек! Как он одним ударом выбил клинок из руки мистера Уэлша, а потом стоял и ждал, пока тот поднимет его? А как у него сверкали глаза, как он смеялся, радуясь жизни?

Историям не было конца, и старики, качая головами и вздыхая, мечтали снова увидеть молодого господина. Они указывали через плечо на поместье и многозначительно пожимали плечами. Кому нужен такой хозяин, как мистер Ричард? По крайней мере, не им. Да, конечно, он хозяин рачительный и добрый человек – но они предпочли бы мастера Джона: тот смеялся и шутил, и никогда не был таким унылым, как мистер Ричард.

В самом же доме Ричард Карстерз шагал по библиотеке, время от времени останавливаясь, чтобы с болью взглянуть на портрет брата, висевший над письменным столом. Художнику удалось точно передать взгляд синих глаз, – и они улыбались Ричарду так же, как, бывало, улыбался Джон: весело – и в то же время с болью.

Ричарду было двадцать девять, но он казался вдвое старше. Он был очень худ и на его благообразном лице лежали глубокие морщины. Серые глаза смотрели тоскливо и устало, рот, хоть и красиво очерченный, был странно безвольным. Одетый строго, без былого щегольства, сейчас он был в черном в память об отце: возможно, именно из-за этого цвета, нарушенного только кружевом у шеи, его лицо казалось таким безвременно постаревшим. Он был начисто лишен мальчишества брата: даже улыбка его казалась натянутой и усталой, и в смехе редко звучало веселье…

Вынув хронометр, он сравнил его с часами на каминной полке. Оказавшись у двери, он чуть ли не испуганно открыл ее и прислушался.

Он не услышал ни звука, закрыл дверь, и снова стал ходить по комнате, нетерпеливо ожидая, когда зазвонит колокольчик. Колокольчик не звонил, но спустя какое-то время в коридоре раздались шаги, и в дверь кто-то постучался.

В два шага Ричард оказался у двери и широко распахнул ее. Там стоял Уорбертон.

Ричард схватил его за руку.

– Уорбертон! Наконец-то! Я жду уже больше часа.

Мистер Уорбертон с поклоном высвободился.

– Сожалею, что не мог приехать раньше, сэр, – сухо ответил он.

– Не сомневаюсь, что вы ехали так быстро, как могли. Входите, сэр.

Он ввел адвоката в комнату и закрыл дверь.

– Садитесь, Уорбертон, садитесь. Вы… нашли моего брата?

Уорбертон снова поклонился.

– Я имел счастье видеть милорда, сэр.

– Он здоров? Весел? Он переменился, а? Наверное, постарел, или…

– Милорд мало изменился, сэр.

Ричард едва не топнул ногою в нетерпении.

– Ну же, Уорбертон, ну же! Расскажите мне все. Что он сказал? Он будет получать доходы? Будет?..

– Милорд, сэр, сначала не хотел брать ничего, но, по здравому размышлению… э-э… согласился получить долю, причитающуюся старшему сыну. Доходы с имений он просил вас использовать самому.

– А! Но вы сказали, что я не притронусь к тому, что ему принадлежит?

– Я пытался убедить милорда, сэр. Безрезультатно. Он желает, чтобы вы пользовались Уинчемом по своему усмотрению.

– Я не притронусь к его деньгам!

Уорбертон чуть заметно пожал плечами.

– Как желаете, сэр.

В его любезном голосе прозвучало что-то, заставившее Ричарда, стоявшего у секретера, бросить испытующий взгляд на адвоката. В глазах его мелькнуло подозрение. Казалось, он собирался что-то сказать, но Уорбертон продолжил:

– Я полагаю, в одном отношении могу вас успокоить, мистер Карстерз: обстоятельства милорда вполне удовлетворительные. Средств у него достаточно.

Но… но он живет… разбоем!

Губы Уорбертона чуть скривились.

– Разве нет? – не унимался Карстерз.

– Он хочет, чтобы мы так считали, сэр.

– Это так! Он… остановил меня!

– И ограбил вас, сэр?

– Ограбил меня? Он не мог бы ограбить собственного брата, Уорбертон!

– Извините, мистер Карстерз: вы правы. Милорд не мог бы ограбить брата. И все же я знавал человека, способного и на такое.

Повисшее молчание казалось бесконечным. Подозрение вновь вспыхнуло во взгляде Карстерза. Щеки его побледнели, он облизал пересохшие губы. Сжимавшие спинку стула пальцы судорожно разжимались и снова напрягались. Вопросительный взгляд лихорадочно обшарил лицо адвоката.

– Джон сказал вам… сказал вам…– начал было он – и безнадежно сбился.

– Милорд ничего мне не сказал, сэр. Он был удивительно сдержан. И он не мог бы сказать мне ничего, чего бы я не знал.

– Что вы хотите сказать, Уорбертон? Почему вы так на меня смотрите? Почему вы виляете? Открыто говорите, что вы имеете в виду?

Уорбертон поднялся, сжимая кулаки:

– Я знаю, мастер Ричард, кто вы таков!

– О! – Карстерз вскинул вверх руку, словно защищаясь.

Снова воцарилось напряженное молчание. С огромным усилием Уорбертон взял себя в руки и снова надел на себя личину бесстрастности. После мучительного возгласа Ричард снова успокоился. Он сел. На лице его, сменив страшную напряженность, появилось едва ли не облегчение.

– Вы узнали правду… от Джона. Он… собирается разоблачить меня.

– Нет, сэр. Я знал правду не от него. И он никогда не разоблачит вас.

Ричард повернул голову. Его глаза, полные затаенной боли, встретились со взглядом Уорбертона.

– О? Так значит, вы?..

– Не я, сэр. Я дал слово его светлости. Все эти годы я молчал ради вашего отца – теперь буду молчать ради него.

Голос его сорвался.

– Вы… так привязаны к Джону? – Ричард говорил по-прежнему апатично и устало.

– Привязан?! Боже правый, мастер Дик, я люблю его!

– И я, – очень тихо проговорил Ричард.

Не услышав ответа, он поднял глаза:

– Вы мне не верите?

– Когда-то я был в этом уверен, сэр. Теперь!.. – Он пожал плечами.

– И все же это правда, Уорбертон. Я отдал бы все, что мог, лишь бы уничтожить события той ночи.

– Мне трудно этому поверить, сэр. От вас одного зависит, будет ли восстановлено его доброе имя. А вы молчите.

– Уорбертон, я… Ах, неужели вы думаете, что я равнодушен к тому, что Джон стал отверженным?

При виде страдания, отразившегося в серых глазах, Уорбертон немного смягчился.

– Мастер Ричард, я не хотел бы думать о вас плохо. Мастер Джон не стал мне ничего рассказывать. А вы… вы не можете мне объяснить, как получилось, что вы позволили ему взять на себя вину в вашем мошенничестве?

Ричард содрогнулся.

– Я ничего не могу объяснить – мне нет извинений. Я его вынудил – Джека, моего брата! Все из-за того, что я обезумел от любви к Лавинии… Боже, я сойду с ума! Я полагал, что сумею это забыть – и тут… тут я встретился с ним! Его лицо напомнило мне все. И с того дня я не знаю, как жить – и не объявить правду! Но я никогда не смогу! Никогда не смогу!

– Расскажите мне, сэр, – попросил невольно тронутый Уорбертон.

Ричард спрятал лицо в ладонях.

– Это все вспоминается каким-то кошмаром… Наверное, я был безумен… Я почти не сознавал, что делаю. Я…

– Спокойнее, сударь. Не забывайте: я почти ничего не знаю. Что заставило вас пометить карты?

– Долги. Отец отказался их оплатить – надо было найти денег. Я не мог вынести скандала – говорю вам: был безумно влюблен в Лавинию! Я ни о чем больше думать не мог. Я охладел к Джону, потому что мне показалось, что и он влюблен в нее. Мне мучительно было думать, что потеряю ее из-за скандала… А тогда, у Дэра, я проигрывал. Я знал, что не смогу расплатиться. Боже! Я как сейчас вижу: у локтя Милу-арда пачка моих долговых расписок – все растет, растет…

Джек играл против Милуарда до меня, и выиграл. Я помню, как все смеялись и говорили, что удача, наконец, повернулась к нему лицом – ведь он всегда проигрывал в карты. Мы с Милуардом играли той же колодой… Кажется, был еще один стол. Дэр играл в кости с Фитцджеральдом, кто-то за моей спиной играл с Джеком в фараон. Я понял, что Джеку опять не везет – я слышал, как они смеются. И все время я проигрывал… проигрывал.

Я уронил на колено булавку от галстука. По-моему, никто этого не заметил. Когда я ее поднял, у меня вдруг мелькнула мысль пометить карты… О, это было низко, я знаю! У меня в руках был трефовый туз: я царапнул ему уголок булавкой. Как это оказалось легко! Постепенно я пометил все четыре туза и трех королей.

Никто ничего не заметил, но я боялся – я не смел продолжать. Я приколол булавку на место. Вскоре я начал выигрывать – понемногу. Потом к столу подошел Трейси Бельмануар и стал наблюдать за нашей игрой. С этого момента все разладилось. С него все и началось.

Трейси стоял позади меня и смотрел… Я чувствовал его спиною – словно какой-то черный мотылек висит… Не знаю, как долго он стоял, мне показалось – много часов… Я ощущал на себе его взгляд. Мне хотелось закричать – клянусь, руки у меня дрожали…

Вдруг он пошевелился. Я положил туза червей. А он мягким пугающим голосом сказал: «Минутку!»

Милуард удивился. Я пытался убедить себя в том, что Дьявол ничего не заметил… Метка на рубашке была такой слабой, что я сам еле различал ее. И он, сторонний наблюдатель, никак не мог ее обнаружить. Он шагнул вперед. Я помню, что он задел мое плечо. Я помню, как его бриллианты отразили свет свечей. По-моему, я совершенно отупел.

Я только повторял про себя: «Сумасбродный Дьявол! Сумасбродный Дьявол!» – да все глядел на эти мерцающие бриллианты. Потом я подумал: «Он – брат Лавинии, но мне он не по душе, не по душе…» До чего глупые мыслишки! А в горле у меня пересохло – совершенно пересохло.

Он наклонился к столу… Протянул свою белую, белую руку… перевернул туза… поднял лорнет и всмотрелся в карту.

Потом он опустил лорнет и достал табакерку. На ней было эмалевое изображение Афродиты… Я услышал, как Трейси просит Милуарда осмотреть туза. Мне хотелось вскочить и задушить его… Я с трудом удержался.

Ричард замолчал. Содрогнувшись, он провел рукой по глазам.

– Милуард увидел царапину. Он воскликнул, что карты меченые! Вдруг все окружили наш стол – и стали говорить одновременно. Джек положил руку мне на плечо: они с Дэром разбирали колоду. А я мог смотреть только на Трейси… Эндовера. Он казался таким пугающим, таким зловещим в этом совсем черном наряде. Глаза он прикрыл… лицо такое белое… И он смотрел на меня! Казалось, он заглянул мне в самую Душу!.. На секунду мне показалось, что он все понял. Мне хотелось воскликнуть, что он ошибся! Мне хотелось закричать ему, чтобы он отвел свой взгляд! Одному Богу известно, что я мог бы сделать… но он перевел взгляд – на Джека. И на его проклятой маске-лице появилась эта презрительная усмешка! Мне хотелось убить его за эту улыбку! По-моему, и Джек ее понял: он бросил карты и уставился на Трейси.

Все наблюдали за ними… на меня никто не смотрел. Если бы посмотрели, я бы выдал себя, но они глядели на губы Эндовера, как завороженные, и только переводили взгляд с него на Джека – и снова на него…

Я помню: Фитцджеральд уронил носовой платок, почему-то меня это ужасно заинтересовало. Я все думал: отчего он не поднимает… и тут Эндовер снова заговорил: «И удача повернулась к Карстерзу лицом?..»

Вот так, Уорбертон! Точно таким чуть вопрошающим тоном.

Не успел Джек ответить, как поднялся шум. Дэр крикнул Эндоверу: «Стыд!» Они смеялись над ним – как то и должно было быть. Но я видел, как они переглядываются: они сомневались. Было подозрительно, что у Джека была эта полоса везения – и то, что он начал проигрывать, как только отошел от этого стола.

Милуард – бедняга Милуард уставился на Трейси и, заикаясь, пролепетал, что мы наверняка играем другой колодой. Я буквально задыхался! А Эндовер его поправил… Почему он это знал?! Больше никто этого не помнил, не обратил на это внимания – только он!

Как сейчас вижу: Джек напряженно застыл, высоко подняв голову, его синие глаза сверкают.

– Должен ли я понимать это так? Вы меня обвиняете, Бельмануар? – сказал он. Ах, как он был взбешен!

Трейси не сказал ни слова. Он только мельком взглянул на меня и снова отвел глаза.

Джек больно сжал мне плечо. Я ощущал его гнев… Дэр воскликнул, что такое предположение чудовищно. Чтобы Джон смошенничал!..

Трейси спросил, не его ли это карты. Боже! Я как сейчас слышу этот мягкий насмешливый голос!

Дэр побагровел (вы знаете, как с ним это бывает, Уорбертон). «Их открыли здесь, в вашем присутствии!» – крикнул он.

«Карстерз открыл», – улыбнулся Трейси.

Это была правда. Но почему это помнил один только Трейси? Они изумленно взирали на него. Дэр повернулся к Джеку, ища подтверждения. Тот кивнул. По-моему, он никогда не был таким надменным.

Вы помните, как Дэр любил Джека? Он попытался все замять – взять ситуацию в свои руки. Бесполезно! Мы были марионетками в руках опытного кукловода – этого дьявола, Бельмануара!

Он один управлял этой ужасной сценой… Он напомнил, что колодой пользовались только трое из нас: Джек, Милуард и я.

Джек засмеялся.

«Теперь вы еще Дика обвините!», – презрительно бросил он.

«Одного из вас – определенно, – улыбнулся Эндовер, – или Милуарда».

Тогда все поняли, что кто-то из нас троих должен был пометить карты. Милуард был сконфужен, но его никто не подозревал. Это был Джек – или я.

До конца моих дней я не забуду весь ужас этих минут. Если меня разоблачат – между мной и Лавинией все кончено. Говорю вам, Уорбертон: в тот момент я совершил бы любой грех! Ничто меня не остановило бы – я не мог ее потерять! Вы не представляете себе, что она для меня значила!

– Могу догадаться, сэр, – серьезно сказал адвокат.

– Нет, нет. Никому не понять глубины моего чувства! По-моему, и Джек не понимал… Я почувствовал, как он снял руку с моего плеча… Он понял правду. Я услышал, как он резко выдохнул через зубы воздух… Мне как-то удалось встать и повернуться лицом к нему. Я не оправдываюсь: я знаю, что вел себя подло. Я посмотрел на него и произнес его имя, словно я едва верю своим ушам. Так все и подумали. Но не Джек. Он понял, что я умоляю его о спасении. Он понял все, что я хотел ему сказать. Мгновение он только смотрел на меня. Я думал… думал… да простит меня Бог, я думал, что он мог бы взять вину на себя. Потом он улыбнулся. Да, я трус, но когда я увидел эту печальную, горькую улыбку на его губах, я почти готов был признаться во всем. Но только лишь почти… Я оказался слишком подлым.

Джек поклонился всем присутствующим и особо – Дэру. Он сказал: «Я должен перед вами извиниться, сэр».

Дэр бросился вперед, сжал ему плечо, крикнул, что не верит!.. Но Джек рассмеялся, и он отшатнулся от него, как от прокаженного! А все они! Боже, видеть, как они отстраняются, стараясь не глядеть на Джека! А лицо Джека бледнеет и мрачнеет… с каждой секундой… И все друзья поворачиваются к нему спиной. Девнант… даже Джим Девнант отошел с Ивенсом к камину.

Я не мог смотреть на Джека. Не смел. Я не мог подойти к нему – отстоять его. Не имел права. Я оставил его стоять там… посреди комнаты… одного. Все завертелось у меня перед глазами… мне было нехорошо…

Я упал на стул, пряча лицо. Мне было все равно: пусть они меня заподозрят. Но они не заподозрили. Они знали, как сильно мы любили друг друга, и не удивились, что я потерял власть над собой.

Я услышал мягкий голос Эндовера: он что-то рассказывал Дэру. О, они были прекрасно воспитаны, эти господа! Они пытались сгладить эту неловкость – отвернулись от Джека.

Джек снова заговорил. Как мужественно он сохранял гордость! Я точно помню, что он сказал: «Мистер Дэр, ваша милость, джентльмены – я приношу вам свои извинения за столь неприятную сцену. Позвольте мне уйти».

Ему не ответили. Я услышал, как он идет к двери… открывает ее. Я не мог поднять на него глаз. Он… он задержался у двери и… произнес только одно – «Дик!» – совсем тихо… Одному Богу известно, как я оказался рядом с ним! Кажется, я опрокинул стул. Это привлекло внимание Дэра. Он сказал: «Вы ведь не уходите, Дик…» Я крикнул ему: «Да!» – и тут Джек взял меня за плечо и вывел из комнаты.

И… и он сказал мне: «Бедный старина Дик!» Он ни словом не упрекнул меня! Он не позволил мне вернуться и сказать правду – я порывался это сделать. Да, Уорбертон, когда Джек подозвал меня к себе, я готов был во всем признаться… но… но Джек мне не дал. Он сказал: «Ради Лавинии»…

Уорбертон громко высморкался. У него дрожали пальцы.

– Что было потом, вы знаете. Мой отец выгнал Джека без копейки – друзья от него отвернулись. Вы помните горе моей матери! И вы знаете, что он уехал… что мы не могли найти его… когда мать умерла. Последние его слова ко мне были: «Сделай Лавинию… счастливой… и постарайся забыть… все это». Забыть это? Боже! Как я ни искал его, я больше ничего не слышал о нем до того дня, как… когда он… остановил меня. Тогда я был почти оглушен внезапностью происшедшего. Он… сжал мою руку… и… рассмеялся! Было так темно – я его почти не видел. Я только успел потребовать адрес, а потом… он уже скакал по пустоши. По-моему… даже тогда… он не держал на меня зла.

– И теперь не держит! – резко сказал Уорбертон. – Но, мастер Дик, если все это правда, почему вы даже теперь не снимете с него обвинения? Ведь…

Ричард покачал головой.

– Сейчас я не могу втягивать в скандал жену. Оправдав его, я погублю ее…

Уорбертон не знал, что говорить. Только после Довольно долгого молчания он откашлялся и сказал, что почтен доверием Карстерза.

Вы… э-э… говорили о том, какую роль в событиях той ночи сыграл его милость. Может быть, ваше… скажем… разыгравшееся воображение ее преувеличило?

Вероятно. Наверное, его необыкновенно сильная личность произвела на меня такое впечатление. Конечно, он не мог руководить мною так, как это мне показалось. Даже Бельмануар не сумел бы заставить меня сделать то, что я сделал. Но… но в тот момент мне казалось, что он толкает… толкает меня… заставляет обвинить Джека. О, несомненно, я был безумен!

Уорбертон с сочувствием посмотрел на Ричарда, вся его фигура выражала отчаяние. Потом адвокат словно ожесточился и вернул себе утерянную на время сдержанность.

– Вы… э-э… твердо намерены не пользоваться доходом с имения, сэр?

– Я не пал столь низко, мистер Уорбертон.

– Его светлость предоставляет в ваше распоряжение Уинчем и все его доходы. Его огорчит ваш отказ.

– Я к ним не притронусь.

Адвокат кивнул.

– Признаюсь, мистер Карстерз, я рад это слышать. Нет нужды снова беспокоить его светлость. По-моему, он не желает иметь связи со… своей семьей. Ему это слишком больно. Но он хотел передать вам привет, сэр. И ее милости тоже.

– Спасибо… Вы… не смогли выяснить его обстоятельства? Он не был с вами откровенен?

– Он очень скрытен, сэр. По-моему, он не несчастен.

– И… не озлоблен?

– Никоим образом, сэр.

Мистер Уорбертон встал, явно намереваясь идти. Ричард неохотно последовало его примеру.

– Вам… больше нечего мне сказать о нем?

– К сожалению, нечего, сэр.

Ричард медленно прошел к двери и открыл ее.

– Разрешите поблагодарить вас, сэр. Вы были так добры, что взяли на себя эту, я уверен, тяжелую обязанность. Я вам очень признателен.

Мистер Уорбертон низко поклонился.

– Не стоит благодарности, сэр. Мне всегда приятно быть чем-нибудь полезным семейству Карстерзов.

Он снова поклонился и вышел.

ГЛАВА 4 Представляющая леди Лавинию Карстерз

Ричард медленно вернулся к креслу. Через минуту он уже сидел, уставив невидящий взор в окно, положив на стол неподвижные руки. Так он долго сидел в полном оцепенении. Наконец, чуть слышно вздохнув, он пошевельнулся и взял перо. Окунув его в чернила, другой рукой он придвинул к себе пачку бумаг. Вскоре он уже сосредоточенно писал.

Минут двадцать перо бегало по бумаге. Потом замерло – Ричард повернулся к двери.

Дверь открылась, впустив леди Лавинию. Она вошла в комнату, шелестя юбками, с вышиванием в руках. Сделав мужу шутливый реверанс, она прошла к креслу с высокой спинкой и протянула пухленькую ручку, чтобы подвинуть его вперед. Впрочем, уже прикоснувшись к спинке пальчиками, она вдруг передумала и порхнула к кушетке, на которой и уселась, взметнув парчовыми юбками и тут же их расправив. Она занялась рукоделием, нервно и поспешно дергая иголкой.

Ричард молча наблюдал за ней, следя за каждым поворотом хорошенькой ручки, каждым движением белокурой головки.

Похоже, молчание пришлось не по вкусу миледи: вскоре она начала постукивать по полу своей изящной ножкой. Но он по-прежнему молчал – и она подняла на него свои чистые небесно-голубые глаза.

– Ты почему такой мрачный, Дик? Почему ты со мной не разговариваешь?

У нее был детский высокий голос и удивительная манера, растягивая фразы, заканчивать их полувопросом. Речь ее завораживала.

Ричард натянуто улыбнулся.

– В самом деле, милая? Умоляю, прости. Только что был Уорбертон.

Лицо ее сразу же помрачнело, пухлые губки капризно надулись.

– Он видел его.

– О? – особенно растянув это словечко, она произнесла его с нескрываемым равнодушием.

– Да. Джек от всего отказывается. Он просит меня быть его управляющим и использовать Уинчем по своему усмотрению. Он очень великодушен.

– Да, о да! И ты будешь, Ричард?

Он не ответил.

– Он… Уорбертон… говорит, что он мало изменился.

– О? – опять это певучее словечко – и крошечный зевок.

– Говорит, что, кажется… Джек… не держит на меня зла…

Он замолчал, ожидая ответа – но она была поглощена тем, что пристраивала себе на корсаж два цветка, только что вытащенных из вазы на столике. На него она внимания не обратила. Карстерз устало отвернулся.

– Если бы не ты, я бы во всем признался. Мне кажется, я сойду с ума, если не сделаю этого.

– Дик! – Она уронила цветы на пол и тут же о них забыла. – Дик!

– О, не надо пугаться! – И он горько добавил: – Не думаю, что у меня хватит мужества сознаться – после шести-то лет!

Лавиния беспокойно водила рукой по кушетке.

– Ты ведь не сделаешь этого, Ричард! Обещаешь? Не сделаешь? Я не вынесу такого позора: обещай, что никогда этого не сделаешь!

– Нет, – медленно проговорил он, не глядя на нее, – нет, я не могу этого обещать.

Она вскочила, отшвырнув вышивание и взволнованно взмахнула руками.

– Значит, ты собираешься это сделать! Хочешь меня опозорить? Я страдаю из-за этой жестокой угрозы, а тебе все равно. Ты…

– Лавиния, ради Бога! – взмолился он, вставая и отталкивая кресло. – Успокойся!

Он знал, что она вот-вот сорвется в один из своих внезапных нервных припадков и раздраженно.

– Не успокоюсь! Знаю, знаю! Ты считаешь меня скандалисткой. Да, да! Нечего хмуриться – ты еще хуже! Нет, я не замолчу. Я – отвратительная женщина, но ты – обманщик, обманщик, обманщик!

Карстерз поспешно подошел к ней.

– Лавиния!

– Нет, нет! Оставь меня в покое! Ты мучаешь меня! Ты отказываешь мне во всем, что я люблю, а потом грозишь меня ославить…

– Это неправда! – не выдержал Ричард. – Я не могу обещать, только и всего. Когда я отказывал тебе в чем-то, что мог бы дать? Видит Бог, ты разоряешь меня…

– Вот, вот! Это я, оказывается, во всем виновата! Скажи, а не ты ли заставил милорда завещать все деньги Джону, хоть и знал, что он оставил бы все тебе, если бы ты промолчал? Ты обо мне подумал?..

– Ради Бога, Лавиния, замолчи! Ты не понимаешь, что говоришь!

Она прижала ладони к пылающим щекам.

– Да! Я несправедлива! Я это знаю, но не говори мне этого, я не вынесу! И не смотри на меня с укоризной, Ричард! Ты меня с ума сводишь, слышишь?

Она металась по комнате, словно хищник в клетке, распаляя себя все сильнее.

– Скажи что-нибудь, Ричард! Сделай что-нибудь! Не стой ты столбом! Ох, не надо было тебе жениться на мне! Я тебя огорчаю, а ты меня портишь, и не понимаешь, что я не могу жить без денег и удовольствий! Я достойна презрения? Да, да – а ты? Ах, почему ты рассказал мне, что смошенничал, уже после свадьбы?

Она разразилась гневными рыданиями. Порванный: в клочки платочек полетел на пол.

Карстерз повернулся к ней спиной, чтобы она не заметила, как сильно уязвила его. Это движение вызвало новую вспышку ярости:

– Ты не можешь в этом сомневаться! – воскликнул он, резко поворачиваясь. – Ты знаешь, как я тебя люблю! Знаешь?

Он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Задрожав, она то ли всхлипнула, то ли рассмеялась. И гнев ее исчез так же внезапно, как и появился.

– О, да, да! Ты ведь любишь меня, Дикки?.. – Она обвила руками его шею, прижимаясь к нему.

– Люблю, и да поможет мне Бог! – простонал он, отталкивая ее. – А ты… тебе нет дела ни до кого, кроме себя!

– Нет, нет! – воскликнула она, снова прижимаясь к нему. – Не говори так, Дик. Право, я люблю тебя – но я не могу жить без веселья, ты же знаешь, что не могу! Ах, конечно, я ужасная эгоистка, но такая уж я получилась и перемениться не могу. Я сделала тебе больно – а я не хотела! Я не хотела!

– Милая, я знаю, что не хотела, но старайся не быть таким ребенком, молю тебя! Ты так несдержанна, так…

– Я так и знала, что ты это скажешь, – произнесла она потухшим голосом. – Ты меня не понимаешь. Ты хочешь, чтобы я была хорошей, и терпеливой, и снисходительной, а я повторяю – это не в моей натуре.

– Но, Лавиния, ты же можешь себя сдерживать, – мягко сказал он.

– Нет! Не могу! Мы Бельмануары – такими нас создал Бог, такие мы и есть. Он создал нас мотами, весельчаками и сумасшедшими! – Она медленно направилась к двери. – Но ты этого не понимаешь и пытаешься сделать меня степенной и серьезной, хорошей матерью – а я умираю без жизни, без развлечений. Не нужен мне весь этот домашний уклад! – Она медленно открыла дверь. – И теперь у меня болит голова, а ты смотришь печально и говоришь, что это все из-за моей необузданности, лучше бы ты устыдился и был бы на все готов, чтобы утешить меня. Почему ты не можешь отвезти меня в Лондон, ведь ты знаешь, как мне туда хочется?! Ты держишь меня в этом мрачном доме, где мне нечем заняться – только ребенком, да вышиванием! Я так от всего этого устала! Так смертельно устала!

Она ушла бы, если бы он не удержал.

– Постой, Лавиния! Ты говоришь, что несчастна?

Она выпустила дверь и красноречиво взмахнула ручками.

– Несчастна? Нет, я скучаю. Я раздражена. Я недовольна. Как угодно, – так что не грусти, Ричард. Я не могу, когда ты такой серьезный. Ах, почему мы ссоримся?

С характерной для нее порывистостью она снова подбежала к нему, подняв свое прелестное личико.

– Люби меня, Ричард! Увези меня в Лондон и не сердись, что я транжирю твои деньги! Скажи, что это неважно! Скажи, что все пустяки, лишь бы я была счастлива! Почему ты не говоришь этого? Ничто не имеет значения! Не надо быть осмотрительным, Дикки! Будь беззаботным! Будь отчаянным! Будь каким угодно, только не серьезным и старым! – Она умоляюще обняла его. – Отвези меня в Лондон!

Карстерз нежно пригладил ее мягкие волосы, но его взгляд оставался озабоченным.

– Милая, я отвезу тебя, но немного позже. Здесь столько надо сделать. Если ты немного подождешь…

– Ах, если я подожду! Если я буду терпеливой паинькой! Но я не могу! Ах, ты не понимаешь, Дикки – ты не понимаешь!

– Извини, дорогая. Я обещаю отвезти тебя, как только смогу – и мы пробудем там, сколько пожелаешь.

Она убрала руки.

– Я хочу ехать сейчас!

– Милая…

– Хорошо, хорошо! Мы поедем вскоре. Только не надо меня убеждать.

Он встревоженно посмотрел на нее.

– Ты переволновалась, дорогая, и устала.

– Да, – вяло согласилась она. – О, да. Я сейчас пойду отдохну. Прости меня, Дик! – Она поцеловала кончики своих пальцев и протянула их ему. – Когда-нибудь я буду хорошей.

Она повернулась и побежала из комнаты вверх по лестнице, не закрыв за собой дверь.

Ричард на минуту задержался, оглядывая следы ее недавнего присутствия. Механически он нагнулся поднять ее вышивку и обрывки платочка. Два цветка сломались, и он их выбросил. Потом он вышел из комнаты на залитую солнцем террасу и стал смотреть в голубую даль, открывавшуюся за прекрасными садами.

По газону бежал мальчик лет четырех-пяти, размахивая запачканной ручонкой.

– Отец!

Ричард посмотрел вниз и улыбнулся:

– Да, Джон?

Мальчуган вскарабкался по ступеням террасы, на ходу выкладывая новости:

– Там дядя Эндрю, сэр! Он приехал повидаться с вами и идет по саду, ищет вас.

– Да? Он оставил лошадь в конюшне?

– Да, сэр. Вот я и пришел вам сказать.

– Правильно сделал. Пойдешь со мной к нему?

Розовое личико засияло.

– Ой, можно? – воскликнул мальчик и просунул свои пальчики в руку Ричарда.

Они вместе спустились по лестнице и пошли по газону.

– Я убежал от Бетти! – не без гордости объявил Джон. – Вот дядя Эндрю, сэр! – И он помчался навстречу подходящему к ним человеку.

Лорд Эндрю Бельмануар был шурином Ричарда, братом герцога Эндоверского. Он подошел с Джоном на руках и спустил его на землю.

– Добрый день, Дик! Ну, что за балованный ребенок!

– Да. Он только что сбежал от няньки.

– Великолепно! Ну, Джон, пойдем с нами, и обратим в бегство толстую Бетти! – С этими словами он взял Ричарда под руку. – Пойдем, Дик! Мне надо с тобой кое-что обсудить. – И он виновато поморщился.

Мальчик побежал к лесу, а за ним – огромный бульмастиф.

– Ну, что стряслось? – спросил Ричард, глядя в живое, не слишком свежее лицо.

– Настоящая чертовщина, вот что, – ответил его милость, виновато качая головой.

– Долги?

– Господи, да! Я вчера вечером был у Делаби, и ставки были высокие. Я проиграл почти три тысячи, если считать то, что я должен Кэру. И будь я проклят, если знаю, как расплатиться! Трейси заделался вдруг святошей и клянется, что ни за что не даст мне ни пенни. И, похоже, не шутит.

Речь шла о герцоге, и Ричард цинично улыбнулся: он недавно одалживал его милости тысячу гиней для уплаты каких-то «пустячных долгов».

– Да, он не шутит. По-моему, ему просто негде взять денег.

– Да что ты говоришь? Вот невозможный человек! Трейси был в Лондоне недели две тому назад, и ему чертовски везло. Я сам видел как он однажды встал из-за стола с выигрышем в пять тысяч! А теперь не дает мне какие-то жалкие три! Господи, ну что за брат! И еще делает ангельское лицо, будто сам никогда не проигрывался. И к тому же прочел мне нотацию. Можно подумать, я смошенничал, а не… Дик, прости, ради Бога! Я совершенно забыл про Джона… не соображаю, что говорю. Ну что за дурак!

(Он заметил, что Ричарда слегка передернуло.)

– Ты не виноват, – ответил тот с деланым смехом. – Оставь извинения и продолжай.

Они были уже у мостика и перешли через него, направляясь к лесу.

– Да рассказывать почти нечего. Просто надо что-то предпринять, потому что Кэр ждать не станет – да и будь я проклят, если попрошу о чем-нибудь это тощее чучело! Вот я и приехал к тебе, Дик!

Он отпустил его руку и уселся на поваленное Дерево, нимало не заботясь о бархате и кружевах своего наряда.

– Ты – славный парень и не читаешь лекций, не то что Трейси, чтоб его разорвало! И сам играешь по-крупному – или играл. Правда, я уже сто лет не видел, чтобы ты серьезно выигрывал или проигрывал, – так, смотреть не на что. И, в конце концов, ты же муж Лавви… А, проклятье, Дик, тебя так трудно просить!

Прислонясь к дереву, Карстерз с улыбкой рассматривал юного повесу.

– Да, ладно, Эндрю! – успокоил он его. – Проси, пожалуйста, но одному Богу известно, где мне эти деньги взять. Господи, ну что за жизнь! Лавиния все покупает шелка и не знаю что еще, а…

– Она всегда была мотовкой, – проговорил Эндрю, сурово хмурясь.

Ричард расхохотался.

– Ну, а сам ты, конечно, воплощенная бережливость!

Эндрю вознамерился было ответить, но не найдя что, погрузился в глубочайшее отчаяние.

– Ты совершенно прав. Мы – никчемная семейка. Конечно, это все кровь нашего старика – да и ее милость тоже кое-что добавила. Ты с моей матерью не был знаком, Ричард. Лавви – вылитая она. А уж Трейси… Черт побери, но Трейси – сущий дьявол! Ты видал еще у кого-нибудь такое лицо? Нет, конечно, не видал. Этот насмешливый рот, и зеленые глаза… Клянусь душой, имея такого братца, невольно пустишься во все тяжкие! Да, хорошо смеяться, но скажу я тебе, это серьезно!

– А, ну-ну!

– Дальше идет Боб… А, черт! Вот Боба мне жаль! В армии ему платят гроши, а он никогда не умел экономить. Ну вот, я и говорю, еще и Боб – когда бы я его ни встретил, одно только и слышу: «Одолжи мне сотню, Энди!» или что-нибудь в этом роде. И только, чтобы купить любовнице какую-нибудь чушь. Вот от чего тошно-то! Да, у Боба вечно какая-нибудь история из-за юбки! А что до Трейси… Господи, как они могут! Потом идет Лавиния, но, надо думать, ты ее уже достаточно изучил, и, наконец, твой покорный слуга. И, скажу я тебе, Дик, что с этими скачками, картами и выпивкой я вот-вот разорюсь! И вся беда в том, что я никогда не изменюсь. Это у меня в крови, так зачем пытаться?

Он скорчил печальную гримасу и встал.

– Пошли, юный разбойник! Возвращаемся.

Джон, охотившийся неподалеку на головастиков, кивнул и побежал вперед.

– Боюсь, миледи нездорова, – нерешительно сказал Ричард. – Ты хотел ее видеть?

Эндрю заговорщически подмигнул:

– Сцены, а? О, знаю ее. Нет, мне не слишком хочется ее видеть. Ей до меня нет дела – а вот с Трейси они приятели. А – молчу!

Они медленно направлялись к дому. Непривычно молчаливый Эндрю помахивал тростью с золотым набалдашником.

– Конечно, ты получишь деньги. Когда они тебе нужны? – спустя какое-то время спросил Ричард.

– Клянусь честью, ты чертовски добр, Дик! Но если это поставит тебя…

– Чепуха. Когда они тебе нужны?

– Мне бы поскорей заплатить Кэру. Маркем подождет, если…

– Нет-нет! В среду?

– Это вполне удобно. Дик, ты…

– О, глупости! Пустяки. Я хочу, чтобы ты оценил гнедую: я купил ее на той неделе. Может, ноги чуть длинноваты, но лошадка прекрасная.

Джон побежал в дом, а двое мужчин отправились в конюшню. Эндрю болтал всю дорогу, пересказывая шурину самые любопытные из занимавших Лондон сплетен.

Его ничуть не смущало, что собеседник слушал его лишь вполуха: он не оставлял пауз для ответов, и к тому же был настолько добродушен, чтобы не обижаться их отсутствию.

Когда они осмотрели кобылу и вернулись к дому, было уже около четырех, и (что не слишком удивило Карстерза) Лавиния ждала их на террасе: в новом наряде со свежезавитыми и уложенными волосами.

– Похоже, Лавиния поправилась, – заметил Эндрю, поднимаясь с Ричардом по ступенькам. – Она всегда была такая: каждые две минуты – новое настроение. Ну, Лавви?

– Ну, Эндрю! – Она небрежно протянула руку ему для поцелуя, а мужу нежно улыбнулась. – У меня голова почти совсем прошла, – сказала она ему, – а мне передали, что Эндрю приехал повидаться с тобой. Вот я и спустилась. – Она стремительно повернулась к брату: – Скажи, Эндрю, Трейси дома?

– Господи, еще бы! Вчера приехал, чтоб его черти утащили! Он тебе нужен?

– О, да, – кивнула она. – Я с ним хочу повидаться. Мы уже целый век не встречались. Я хочу, чтобы ты взял меня с собой.

– Но, дорогая, сейчас уже слишком поздно для такой поездки, – запротестовал Ричард, пытаясь скрыть раздражение. – Разве ты не можешь подождать до завтра?

– Придется подождать, Лавви: я тебя сегодня не возьму, это точно. Отсюда я поеду к Флетчерам. Трейси сам навестит тебя завтра, ежели захочет.

– Навестит ли? – усомнилась она.

Тут Эндрю хлопнул себя по жилетному карману.

– А ведь я совсем забыл! – воскликнул он. – У меня для тебя есть письмо. Трейси намерен завтра же тебя навестить. Господи, ну и дырявая же голова у меня!

Он вытащил из кармана кипу бумаг и выбрал одну, запечатанную и надписанную косым почерком.

Лавиния радостно схватила письмо и вскрыла его. Эндрю вернул остальные бумаги в карман с еще одним виноватым смешком.

– Кредиторы, Ричард! – Нетерпеливые кредиторы!

– Давай их мне, – отозвался тот, протягивая руку.

– О, нет! Но спасибо огромное, Дик. Эти совершенно не срочные.

– Почему бы не заплатить им всем и не начать новую жизнь? – попытался уговорить его Карстерз.

– Господи, нет! Да я приду в такой восторг, что в тот же день наделаю кучу новых!

– Разреши мне одолжить тебе для начала тысячу! Разве ты не можешь не залезать в долги?

– Я – и не залезать в долги? Невозможно! Не надо так мрачнеть, Дик: говорю тебе, это у меня навсегда в крови. У нас никогда нет ни пенса, но что с того? Мне должно скоро повезти – нельзя же все время проигрывать! Тогда я смогу с тобой расплатиться, но, конечно, не расплачусь. Проиграю все снова. Уж я-то знаю!

Он говорил так добродушно, что Ричард не мог на него сердиться. В нем была подкупающая прямота. К нему, расточительному, небрежному и чудовищно эгоистичному, Ричард был искренне привязан. Он попытался еще раз уговорить его, но тут вмешалась Лавиния, дочитавшая письмо.

– Трейси приедет завтра днем, – сказала она мужу. – Страшно приятно, правда?

Он согласился, но так вяло, что она не могла этого не заметить.

– И останется обедать! – вызывающе объявила она.

– Конечно, любимая.

– Порадуйся, Дикки, порадуйся! Почему ты не любишь Трейси? Он мой родной брат, – ты должен его любить!

– Конечно, я его люблю, Лавиния. Пожалуйста, не фантазируй.

– О, я не фантазирую. Не сердись, Дикки, милый!

– Ну, если ты его любишь, то я удивлен, – вмешался Эндрю. – Я его терпеть не могу. И не сверкай на меня глазами, Лавви, – мне наплевать.

Лавиния открыла рот, готовясь ему ответить, но Ричард поспешно вмешался. Их ссоры он бы не вынес. Никогда он не мог взять в толк, как это Лавиния опускается до перепалок с озорным юнцом, который откровенно ее дразнит.

Он увлек обоих в дом, чувствуя себя нянькой при двух капризных ребятишках.

ГЛАВА 5 Его милость герцог Эндоверский

На следующий день леди Лавиния уделила своему туалету внимания больше, чем обычно, и чуть не свела с ума горничную вспышками гнева и нетерпеливыми, противоречивыми приказами. Ее приготовления заняли столько времени, что она только-только вышла из будуара, когда доложили о его милости герцоге Эндоверском. Она не успела ответить лакею, что примет его, – тот едва закончил доклад, а герцог уже кланялся в дверях, не сомневаясь во встрече.

Он был удивительно похож на сестру, и в то же время удивительно непохож. Те же скулы и тонкие аристократические ноздри, но его тонкогубый рот и зеленые глаза под тяжелыми веками были совсем другие. Брови его милости приподымались к вискам, а проницательные и яркие глаза были прикрыты полуопущенными темными ресницами. Он не пудрил черных волос и они, вместе с его обычными черно-серебряными нарядами, сильно подчеркивали естественную бледность лица. Так что на фоне закрывшейся белой двери сейчас стояла в высшей степени впечатляющая фигура.

Лавиния радостно двинулась к нему, колыхая жемчужно-серой парчой.

– Ах, Трейси, – проворковала она, протягивая ему обе руки.

Его милость прошел в комнату и низко склонился к ее ручкам.

– Я счастлив застать тебя дома, Лавиния, – сказал он, и в его мелодичном голосе прозвучали саркастические нотки. – Как видишь, я ехал верхом. – Он указал на свои сапоги с грозными шпорами. – Несомненно, Эндрю забыл передать тебе мое письмо?

– Нет, – ответила она, кладя руку ему на рукав. – Все-таки вспомнил, и… ах, Трейси, я была так рада его получить!

– Поистине, я польщен, – ответил он. – Я пришел по достаточно важному делу.

– О! – она разочарованно отдернула свою руку. – Деньги!

– Ты неподражаема, дорогая. Можно ли столь вульгарно?! Деньги! Не присядешь ли?

Она в отчаянии опустилась на кушетку и смотрела, как он устраивается в кресле напротив.

– Твой благороднейший господин и супруг недавно одолжил мне пустяковую сумму, – ну очень пустяковую. А мне, как всегда, нужны деньги. И тут еще этому юному повесе Эндрю понадобилось влезть в долги.

Ее милость удивленно раскрыла глаза.

– Уж не хочешь ли ты сказать мне, что деньги Ричарда тебе нужны, чтобы оплатить долги Эндрю? – с явным недоверием спросила она.

– Нет. Разве такое возможно? Я это вспомнил просто к слову.

– Ну, и вообще Эндрю только вчера взял у бедненького Дикки взаймы три тысячи. Я знаю, потому что слышала, как они об этом говорили.

Его милость раздраженно поднял черные брови.

– Как некстати! И как это в духе Эндрю! Так значит, «бедненького Дика» уже ободрали?

– Не говори так, Трейси! – вскрикнула она. – Дикки ко мне добр! – И она бесстрашно встретила его пронзительный взгляд.

– А вот это уже интересно, – протянул герцог. – С каких это пор ты пришла к такому выводу? И с чего вдруг такая преданность?

– Я всегда была ему предана, Трейси! Ты же знаешь! Я ему досаждаю – и, право, он очень терпелив.

– До чего ж мило с его стороны!

– Нет, не ехидничай, Трейси! Он обещал отвезти меня в Лондон на всю зиму…

Его милость снова откинулся в кресле.

– Теперь понимаю, – флегматично проговорил он. – А то ведь я совсем потерялся.

– Дело не в том, Трейси. Я понимаю, как он ко мне добр. А мы снова поссорились. Мы все время ссоримся, и я знаю, что сама виновата.

– До чего же приятно это сознавать!

– Нет-нет! Это совсем не приятно, Трейси! Но я не могу изменить свой характер, хоть и хочу быть терпеливой и милой. Трейси, я ненавижу Уинчем!

– Ненавидишь Уинчем? А я еще помню время…

– Знаю, знаю! Но я никогда не хотела здесь жить вот так! Я хочу в Лондон!

– Ты, кажется, говорила, что вы едете?

– Да, я еду! Но я хочу поехать с кем-то веселым, а не… не…

– Короче, хочется развлечься – и не с милым Ричардом? Ну, могу понять, что жизнь с ним может не вдохновлять. Он надежен, моя милая, но неинтересен.

– Я знала, что ты поймешь! Видишь ли, он не любит, чтобы я играла в карты, потому что я не могу остановиться! И он не понимает, что меня совершенно не интересует то, что он называет «домашней жизнью», когда есть рауты и азартные игры, и настоящая жизнь! Он… он такой степенный, Трейси, и осторожный!

– Для мужа это хорошие качества, Лавиния, – цинично отозвался его светлость. – Я холост, поскольку лишен их.

Тут ее губы презрительно изогнулись: она знала своего брата.

– Нет, Трейси, не поэтому! Это потому, что ты – дьявол. Ни одна женщина за тебя не выйдет!

– Это любопытно, милая, – промурлыкал ее брат. – Но, умоляю, попытайся быть пооригинальней. Продолжи свой анализ идеального характера Ричарда.

– Просто мы такие разные, – вздохнула она. – Я всегда хочу все делать быстро. Если я что-то придумала, я хочу это сейчас же, прямо сейчас же! Ты поймешь, Трейси! А он любит подождать, и все обдумать, и… ах, это так скучно, и я злюсь и веду себя как истеричная буржуазка! – Она стремительно встала, сжимая свои нервные ручки. – Когда он говорит со мной мягким, рассудительным тоном, мне визжать хочется, Трейси! Как ты думаешь, я сумасшедшая? – И она резко рассмеялась.

– Нет, – ответил он, – но ты – Бельмануар, а это почти то же самое. Может и жаль, что ты вышла за Ричарда. Но ведь остаются еще его деньги…

– Не остаются! – резко крикнула она.

– Нет? Что ты хочешь сказать?

– Трейси, я хотела об этом поговорить! Ты думаешь, милорд оставил деньги Дику?

– Конечно. И он должен быть сказочно богат.

– Нет!

– Но, милая моя девочка, доходы с поместий должны быть просто чудовищными. Он ведь получил землю?

– Нет! Нет! Он не получил земли! Ох, я вне себя, когда думаю об этом! Он заставил милорда оставить все Джону. А сам получил только долю младшего сына!

– Я по-прежнему не понимаю. Ты говорила, что граф все оставил Ричарду.

– Он изменил завещание, Трейси!

– Он. Изменил. Свое. Завещание! Значит, милочка, ты очень плохо распорядилась своими возможностями.

– Я не виновата, Трейси – право, не виновата! Я ничего не знала, пока не прочли завещание. Ричард мне ни слова об этом не сказал! А теперь мы почти бедны!

У нее возмущенно дрожал голос, но его милость только негромко присвистнул.

– Конечно, я всегда знал, что Дик – глупец, но не догадывался, до какой степени! Она вспылила.

– Он не глупец! Он честный человек! Это мы, мы, говорю тебе низкие, гадкие и продажные!

– Несомненно, Лавиния, только нечего так волноваться. И что же, он все еще предан этому молодому горячке?

– Да, да. Я только и слышу: «Джек, Джек, Джек!» – пока меня не начинает тошнить от этого имени, и…

Она замолчала, кусая губы.

– И что?

– А, ничего! Но все это так неприятно, Трейси!

– Да, это действительно немного тревожит. Похоже, тебе следовало все-таки выбрать Джона, несмотря ни на что.

Она гневно топнула ножкой:

– Ах, какой толк в пустой болтовне!

– Милая моя Лавиния, какой толк во всем остальном? Ситуация представляется мне довольно забавной. Только подумать: достойный Ричард ловко нарушил все мои планы!

– Если бы не ты, я никогда бы за него не вышла. Почему ты все время делал так, чтобы я встречалась с ними обоими? И зачем только я вообще с ними познакомилась?

– Это должен был быть удачный брак, милая, и если не ошибаюсь, ты понимала это не хуже других. Она сердито надула губки и отвернулась.

– И все же, – задумчиво продолжил он, – надо признать, что как мы ни умны, а тут несколько обмишурились.

Лавиния гневно набросилась на него.

– О, тебе только и дела? Как ты можешь относиться к этому так беспечно? Разве тебя это ничуть не касается?

Он выразительно наморщил тонкий нос.

– Рыдать я не стану, Лавиния, хоть это и чертовски досадно. Посмотрим, что можно будет сделать. И это возвращает меня к началу разговора. Несмотря на потрясающие новости, мне все равно нужны деньги.

– О, Боже! Сколько тебе надо, Трейси?.

– Пятисот могло бы хватить.

– Трейси, неужели поместья ничего не приносят? – недовольно спросила она. – И Эндрю говорил нам, что две недели назад тебе удивительно крупно повезло.

– С тех пор, милая, мне три раза удивительно крупно не везло. А что до поместий, то они заложены и перезаложены, и тебе это прекрасно известно. А то немногое, что есть, надо делить на троих. А Роберт очень расточителен.

– Ненавижу Роберта!

– Я и сам не слишком к нему привязан, но это дела не меняет.

– Лучше б он умер! Ах, нет, нет! Вот опять я становлюсь гадкой – конечно, я этого не хочу… Только я так от всего устала! Я постараюсь поскорее достать тебе эти деньги, Трейси, но будь экономнее – пожалуйста, будь экономнее. У Дика получать деньги нелегко!

– Да, могу себе представить. Однако до настоящего времени нам это неплохо удавалось, если брать в целом.

– До настоящего времени у него было денег столько, сколько бы он ни пожелал. Милорд ему ни в чем не отказывал!

– Да, некстати, некстати… Но придется с этим мириться. Где Дик?

– Не знаю. Ты у нас отобедаешь, Трейси?

– Спасибо. Буду счастлив.

– Да-да… Ах, ну до чего же приятно снова тебя видеть! Я скоро приеду в Эндовер. Ты разрешишь мне погостить несколько дней?

– Вопрос, разрешит ли тебе Ричард так долго оставаться в моем пагубном обществе?

– Ричард никогда не остановит меня, Трейси! – гордо ответила она. – Он не смог бы. Ах, почему я не могу любить его сильнее? Почему я не привязана к нему хотя бы, как к тебе?

– Милая Лавиния, как и все Бельмануары, ты любишь в первую очередь себя, а потом – человека, который сильнее тебя. А этого – увы! – у Ричарда пока нет.

– Но я ведь люблю Ричарда. Люблю, люблю! И все же…

– Вот именно: «и все же». Великая страсть пока не коснулась тебя, милочка, и ты полностью поглощена собой.

– Поглощена собой! Как сурово.

Да нет, не слишком. Ты занята исключительно собой, собственными удовольствиями, собственным характером, собственным чувствами. Если бы ты могла немного отодвинуть себя на задний план, ты была бы спокойнее и гораздо более довольна своей жизнью.

– Как ты смеешь, Трейси! А как насчет тебя самого? Ты что, такой самоотверженный?

– Ничуть. Я совершенно такой же. Я просто заметил, что ты была бы счастливее, если бы могла немного осадить свое «я».

– Тебе бы следовало самому это сделать!

– Милая Лавиния, когда я почувствую необходимость стать счастливее, я обязательно это сделаю. А сейчас я вполне доволен.

– Противный! – пожаловалась она. – И ты надо мной насмехаешься.

– Молю, прими мои глубочайшие извинения! Ты приедешь в Эндовер, если достойный Ричард позволит.

Ее лицо просветлело, как по волшебству.

– Ах, Трейси! Мне так хочется снова повеселиться! Я теперь не принимаю – из-за траура! Но когда я окажусь в Эндовере… О, мы ни о чем не будем думать, и я смогу закатывать сцены, не думая, что кому-то от этого плохо! Ах, идем к Дику – немедленно, немедленно!

Он не спеша поднялся на ноги.

– Могу представить, как ты испытываешь терпение Ричарда, – заметил он. – К счастью, твоя импульсивность меня нимало не тревожит. Идем искать Ричарда.

На середине парадной лестницы она заметила мужа и бросилась ему навстречу.

– Ричард, а я шла тебя искать! Трейси пригласил меня на неделю в Эндовер: он собирается позвать гостей, и будут вечера – и развлечения! Ты разрешишь мне поехать? Скажи «да», Дикки, скажи «да» – скорее!

Карстерз поклонился его милости, который наблюдал за ними со ступенек. Тот ответил преувеличенно низким поклоном. Карстерз взглянул в личико жены.

– Так рано, Лавиния? – запротестовал он, указывая на ее траурное платье. Она нетерпеливо оттолкнула его руку:

– Ах, Дикки, ну какая разница? Какое это имеет значение? Я же не прошу, чтобы ты ехал…

– Да, – отозвался он с полуулыбкой, – я это заметил, милая.

– Нет-нет! Я не хотела тебя обидеть – ты не должен так думать! Ты ведь так не думаешь, правда, Дик?

– Нет, – вздохнул он.

– Хороший Дикки! – Она потрепала его по щеке, задабривая. – Так значит, ты позволишь мне ехать… Ах, да-да, ты должен меня послушать! Ты же знаешь, как я здесь скучаю и капризничаю – потому что мне нужна перемена и я хочу ехать в Эндовер. Я хочу ехать!

– Да, дорогая, знаю. Но еще не прошло и шести недель со смерти моего отца, и, по-моему, пока не стоит…

– Ну пожалуйста, Дик, пожалуйста! Пожалуйста, не надо мне запрещать! Я так огорчусь! Ах, ты ведь не будешь таким нехорошим? Ты не запретишь мне ехать?

– Я прошу тебя не ехать, Лавиния. Если тебе нужна перемена, я отвезу тебя в Бат – или куда захочешь. Не надо причинять мне боль – не езди сейчас в Эндовер.

– В Бат! В Бат! На что мне Бат, когда не сезон! Ах, очень мило, что ты предложил, но я хочу в Эндовер! Я хочу повидаться со всеми старыми друзьями. И я хочу уехать от всего, что здесь… Здесь все так мрачно после… после кончины милорда!

– Дорогая моя, ну, конечно, ты уедешь… но если бы только ты помнила, что ты в трауре…

– Но я именно об этом и хочу забыть! Ах, Дикки, ну не надо, не надо, не надо быть нехорошим!

– Хорошо, милая. Если тебе необходимо ехать – поезжай.

Она радостно захлопала в ладоши.

– Ах, спасибо, Дикки! И ты на меня не сердишься?

– Нет, милая, конечно, не сержусь.

– Ах! Вот теперь я счастлива! Какой ты милый, Дикки… Но признайся: ты втайне рад избавиться от меня на неделю! Ведь правда? – В высшей степени довольная, она развернула веер и состроила из-за него глазки. Ричард невольно улыбнулся.

– Боюсь, что буду очень по тебе скучать, милая.

– Ах! – Она опустила веер. – Но подумай, как ты будешь ждать встречи со мной, а я– с тобой.. Да я буду так рада вернуться в конце недели, что потом много месяцев буду хорошей!

Лицо у него просветлело, и он сжал ее руки.

– Дорогая, если бы я знал, что ты будешь по мне скучать!..

– Ну, конечно, я буду по тебе скучать, Дик… Ах, поосторожнее с моими платьями. Я буду по нему скучать – правда, Трейси?

Ричард внезапно вспомнил о присутствии шурина. Он повернулся и подошел к нижней ступеньке.

– Так вы намерены отнять у меня жену? – улыбнулся он.

Трейси неспешно спустился, открывая табакерку.

– Да, мне нужна хозяйка дома. И мне удалось…– он сделал небольшую паузу —…убедить ее почтить Эндовер своим присутствием. Мы будем иметь удовольствие в какой-то момент увидеть там и вас?

– Спасибо, нет. Вы должны понять, что у меня нет тяги к развлечениям, которых так жаждет моя бедная Лавиния.

Герцог чуть поклонился, и все трое вышли на террасу.

Лавиния смеялась и болтала – такой Ричард не видел ее уже много дней. Она была душой их маленького общества за обедом: мило кокетничала с мужем и изо всех сил старалась ему во всем угодить. Она добилась своего, поэтому была довольна всем светом: даже вино, пролитое на новое шелковое платье, не вывело ее из себя.

ГЛАВА 6 Бит: Куин-сквер, 26

Осень и зима прошли: спокойно, и в апреле Карстерзы оказались в Бате, куда леди Лавиния уговорила мужа поехать, несмотря на его желание вернуться в Уинчем к Джону. Самой ей не хотелось оставаться с ребенком и было достаточно того, что Ричард изредка ездил в Уинчем убедиться, что у мальчика все в порядке.

В целом она приятно провела зиму: ей удалось убедить Ричарда открыть Уинчем-Хаус на Мейфэр. В этом лондонском особняке графа она устроила несколько весьма успешных раутов и карточных вечеров для избранных. У нее была масса поклонников, и ничто так не радовало ее тщеславное сердечко, как мужское восхищение. Каждый раз, приходя домой, Кар-стерз спотыкался о какого-нибудь нового ухажера, но поскольку все они относились к категории, которую он презрительно именовал комнатными собачонками, его не мучила ревность, и он терпеливо сносил их присутствие. Он видел, что Лавиния счастлива, и время от времени, когда чувствовал особое раздражение, напоминал себе, что это – самое главное.

Единственное, что выводило Лавинию из себя, так это потребность в деньгах. Не то, чтобы ее ограничивали или отказывали ей в чем бы то ни было (в пределах разумного), – но ее желания не признавали пределов разумного. Она могла потребовать новый городской экипаж с бледно-голубой обивкой не потому, что старый пришел в негодность или обветшал, а потому, что ей надоели малиновые подушки. Или вдруг позарез оказывалась нужна какая-нибудь новая и, обычно, баснословно дорогая безделушка, но, обретенная, она уже через неделю теряла всякий интерес.

Безропотно Ричард покупал комнатных собачонок, арапчат, драгоценности и бесчисленные пустячки, за которые она вознаграждала его ярчайшими улыбками и нежнейшими ласками. Но когда она потребовала, чтобы он обставил Уинчем-Хаус в придворном французском стиле, выкинув всю мебель времен королевы Анны, гобелены и бессчетные старинные украшения, невероятно прекрасные и ценные, он запретил ей это с твердостью, изумившей ее. Ради каприза он не станет портить дом Джека. Ни уговоры, ни слезы не имели действия, а когда она попробовала дуться, Ричард так резко отчитал ее, что она испугалась – и замолчала.

Целую неделю она думала и мечтала только о позолоченных французских креслах, а потом внезапно (как это всегда с ней бывало) прихоть оставила ее, и она обо всем забыла. Ее счета у модисток были колоссальными и стоили Ричарду немало бессонных ночей, но она всегда так очаровательно раскаивалась, что у него не хватало духа сердиться: в конце концов, думал он, уж лучше тратить деньги на ее наряды, чем на наряды ее братьев. Она была с ним то страстной, то холодной: сегодня очаровывала его прелестными комплиментами, назавтра раздраженно огрызалась, когда он к ней обращался.

В начале сезона он послушно сопровождал ее на рауты и маскарады, но вскоре она начала выезжать либо с Эндрю, либо с Робертом – оба были в Лондоне, и она предпочитала их небрежное сопровождение заботливости Ричарда. Трейси редко появлялся в городе больше, чем на несколько дней, и Карстерзы виделись с ним мало, к великому облегчению Ричарда. Карстерзу не нравился полковник лорд Роберт Бельмануар, но герцог был поистине непереносим своим влиянием, которое имел на Лавинию. Ричард страшно ревновал ее, и порой, когда Эндовер навещал Лавинию, не без труда принуждал себя к вежливости. Его проницательная милость вскоре это заметил и забавлялся, разжигая его неприязнь: поощрял расточительность Лавинии и неукоснительно виделся с ней, всякий раз оказываясь в Лондоне.

Карстерз никогда не знал, когда можно ждать его: он появлялся в городе и исчезал без всякого предупреждения. Никому не было известно, где он находится, и никого уже не удивляла возможность увидеть его в Лондоне, когда согласно всем сведениям, ему следовало быть в Париже. Все только пожимали плечами, переглядывались и бормотали: «Дьявол Бельмануар», гадая, в какую новую интригу он ввязался.

Так что Ричард не огорчился, когда миледи внезапно надоел Лондон и ее потянуло в Бат. Он втайне надеялся, что она захочет вернуться в Уинчем, но когда она не высказала такого желания, и он, подавив тоску по дому, запер лондонский дом и увез ее со всем багажом в Бат, где и устроил на Куин-Сквер в одном из самых элегантно обставленных домов города.

Леди Лавиния поначалу была счастлива снова оказаться в Бате, очарована домом и в восторге от новой французской модистки, которую нашла.

Но счета от модисток оказались чудовищно велики, а гостиная – слишком мала, чтобы устраивать рауты по ее вкусу. Воздух действовал на нее слишком расслабляюще, и у нее начались постоянные припадки ипохондрии, равно неприятные и для домашних, и для нее самой. Когда она поздно ложилась, голова у нее болела так, как никогда в Лондоне, и от сырости она простужалась. Кроме того, появление некоей привлекательной и чрезвычайно богатой вдовушки доставило ей немало горьких часов, заметно испортив настроение.

Однажды днем она лежала на кушетке в своей бело-золотой гостиной (увы, увлечение французской мебелью уже прошло!) с нюхательными солями в руке и настоящей головной болью, когда открылась дверь, и в комнату вошел Трейси.

– Боже правый! – слабым голосом проговорила она, откупоривая флакончик с солями.

Его милость появился впервые со времени ее переезда в Бат, и она еще не забыла обиду из-за того, что он вежливо отклонил присланное ею приглашение. Он склонился над протянутой ему вялой рукой, а потом осмотрел Лавинию с ног до головы.

– Я сожалею о том, что нашел тебя нездоровой, моя дорогая сестра, – любезно проговорил он.

– Это пустяки. Всего лишь глупая мигрень. Я никогда не бываю здесь здорова, этот дом такой душный, – капризно отозвалась она.

– Тебе бы следовало попить воды, – сказал он, разглядывая в лорнет кресло, на которое она ему указала. – У него неустойчивый вид, дорогая, я, наверное, предпочту кушетку, – и он уселся на маленьком диванчике.

– Скажи, пожалуйста, сколько ты уже в Бате? – осведомилась она.

– Я приехал во вторник на прошлой неделе.

Леди Лавиния возмущенно выпрямилась.

– Во вторник на прошлой неделе? Так ты здесь уже десять дней – и только сейчас пришел ко мне!

Казалось, он поглощен изучением белизны своих рук, сиявшей сквозь складки упавших на них кружевных манжет.

– Да, у меня были другие дела, – холодно ответил он.

Сборник проповедей, которые пыталась читать леди Лавиния, соскользнул на пол, когда она рывком поправила подушку.

– И ты пришел ко мне, когда тебе это было удобно? Как ты мог оказаться таким гадким и не приехать по моему приглашению?

В ее голосе послышались резкие, высокие ноты, говорившие о гневе.

– Моя милая Лавиния, если ты хочешь демонстрировать свою прискорбную вспыльчивость, я просто уйду, так что будь осторожнее. Я полагал, ты поймешь: общество твоего достойного супруга, каким бы оно ни было благотворным, меня угнетает. И право, меня удивило твое письмо.

– Ты мог бы приехать ради меня, – досадливо ответила она, снова откидываясь на подушки. – Надо полагать, ты не отходил от этой Моулсли? Ба! Мне кажется вы, мужчины, просто с ума сошли.

Тут его милость понял истинную причину гнева и неприятно улыбнулся:

– Так вот что тебя расстроило. А я не мог понять, в чем дело.

– Нет, не в этом! – вспыхнула она. – И в толк не возьму, с чего это ты так подумал. Что до меня, я не вижу в ней ничего привлекательного, и то, как ей восхищаются мужчины, просто отвратительно! Отвратительно! Но так всегда бывает, когда женщина свободна и богата! Ну! Ну! Почему ты ничего не говоришь? Ты находишь ее прелестной?

– Сказать по правде, милая, я видел эту леди только мельком. У меня были другие интересы, и я покончил со всеми женщинами, пока. Кроме одной.

– Я это уже слышала. Думаешь жениться? Боже! Но мне жаль эту девушку!

Несмотря на издевательский смешок было видно, что она заинтригована.

Его милость нимало не возмутился.

– Я не думаю жениться, Лавиния, так что твоя жалость напрасна. Я встретил девушку – почти девочку – и не успокоюсь, пока не добьюсь ее.

– Господи! Опять какая-нибудь фермерская девица?

– Нет, милая моя сестра, не какая-нибудь фермерская девица. Леди.

– Помоги ей Господь! Кто она? Где она живет?

– Она живет в Суссексе. А кто она – я тебе не скажу.

– А, как хочешь! Я не умру от любопытства!

– А-а! – Его губы изогнулись в циничной улыбке, и раздосадованной леди Лавинии безумно захотелось швырнуть в него флакон с нюхательными солями. Но она знала, что злиться на Трейси – хуже, чем бесполезно, поэтому, демонстративно зевнув, с надеждой подумала, что задела его. Если даже она оказалась права, утешения ей это не принесло, он невозмутимо продолжал:

– Изящней штучки свет не видывал, и готов поклясться, что подо льдом таится огненная кровь!

– Неужели девушка не растаяла перед вашей милостью? – с напускным изумлением ахнула Лавиния, и была рада увидеть, как он нахмурился.

Тонкие брови сдвинулись над высокой переносицей, глаза сверкнули, хищные белые зубы закусили чувственную нижнюю губу. Она увидела, как пальцы сжали табакерку, и внутренне ликовала, что ей удалось вывести его из себя. Но радость была недолгой: в следующую секунду расправились брови и пальцы расслабились – он снова улыбался.

– Сейчас она холодна, – признал он, – но, надеюсь, со временем станет более податливой. – По-моему, Лавиния, я не лишен опыта в том, что касается вашего прекрасного, но капризного пола.

– Не сомневаюсь. И где ты познакомился с этой несговорчивой красавицей?

– У павильона с минеральным источником.

– Господи! Опиши ее, пожалуйста.

– Буду счастлив. Она выше тебя – брюнетка. Волосы у нее как сумеречное облако, и вьются надо лбом и вокруг ушек – чертовски завлекательно. Глаза карие, но в них есть искры чистейшего янтаря, и в то же время они темные и бархатные.

Миледи поднесла к носику флакон с солями.

– Но вижу, что надоел тебе. Влюбленный, милая моя Лавиния…

Эти слова снова заставили ее выпрямиться.

– Влюбленный? Ты? Чушь! Чушь! Чушь! Тебе неизвестен смысл этого слова. Ты… ты просто рыба, и любви в тебе не больше, чем в рыбе, но и сердце рыбье, и…

– Умоляю, перестань. Не сомневаюсь, я очень скользкий, но ты, по крайней мере согласишься, что ума у меня побольше, чем у рыбы?

– О, ума у тебя хватает! – негодовала она. – Ума на злое! Этого не отнимешь!

– Право, очень мило, что ты…

– Страсть, которую ты сейчас испытываешь, это не любовь. Это… это…

– Извини, дорогая, но в настоящую минуту я полностью лишен всяких сильных чувств, так что твои слова…

– Ах, Трейси, Трейси, я даже с тобой ссорюсь! – отчаянно воскликнула она. – Ах, почему?.. Почему?

– Ты ошибаешься, дорогая. Это всего лишь обмен комплиментами. Я не буду мешать тебе внести в него свой вклад.

У нее задрожали губы.

– Продолжай, Трейси, продолжай.

– Хорошо. Кажется, я описал ее глаза?

– С массой скучных подробностей.

– Я постараюсь быть кратким. Более сладких губок я еще в жизни не видел…

– А, как ты заметил, опыт у тебя немалый, – пробормотала она.

Он насмешливо поклонился.

– В целом она – настоящая норовистая лошадка. Всего только и нужно – подрезать ей крылышки.

– Разве лошадкам подрезают крылья? Мне всегда казалось…

– Милая моя Лавиния, ты, как всегда, права: этого не бывает. Позволь поблагодарить тебя за то, что ты поправила мою неловкую метафору.

– Ах, не стоит благодарности.

– Вот и не буду. Ее нужно приучить к уздечке. Будет забавно ее приручить.

– Правда? – она с любопытством смотрела на брата.

– Чрезвычайно забавно. И я уверен, что это возможно. Я ее добьюсь.

– А что если она знать тебя не захочет?

Тяжелые веки вдруг поднялись.

– У нее не будет выбора.

Леди Лавиния вздрогнула и выпрямилась.

– О, Трейси! Неужели ты напрочь лишен совести! – вскричала она. – Может, – издевательски спросила она, – ты намерен похитить эту девушку?

– Вот именно, – кивнул он.

Она лишь ахнула от подобного бесстыдства.

– Боже, да ты с ума сошел! Похитить леди? Не забывай: ты не с деревенщиной дело имеешь! Трейси, Трейси, умоляю тебя, не делай глупостей. Как ты можешь ее похитить?

– Это милая моя, я пока не решил. Но я не предвижу особых трудностей.

– Но, Боже милосердный, неужели девочку некому защитить? Братьям? Отцу?

– Отец есть, – медленно проговорил Трейси, – он был здесь, когда они только приехали. Он не в счет – и, что самое важное, он из тех, кто пресмыкается. Если бы я представился, то, наверное, мог бы жениться на его дочери тотчас же. Но я этого не хочу. По крайней мере, пока.

– Боже правый, Трейси! Сейчас же не средневековье! Это невозможно, говорю тебе! Может, по крайней мере, вспомнишь, что представляешь нашу семью! Хорошенькое будет дело, если разразится скандал!

Она бессильно замолчала, глядя, как он смахивает с галстука крошку нюхательного табака.

– Ах, Трейси! Право же, ты ведешь опасную игру. Одумайся, умоляю тебя!

– Право, Лавиния, это забавно. Я думаю, что способен сам позаботиться о себе и собственной чести.

– Ах, не насмешничай, не насмешничай! – воскликнула она. – Иногда мне кажется, что я просто тебя ненавижу!

– Тем забавнее, дорогая.

Она характерным жестом провела по глазам тыльной стороной руки.

– Какая а злая сегодня! – дрожащим голосом проговорила она. – Не сердись на меня, Трейси, Я и правда нездорова.

– Тебе бы следовало попить воды, – повторил он.

– А, я пью, пью! Да, кстати – надо будет мне посмотреть там на твою красавицу.

– Вряд ли ты ее увидишь. Она появляется лишь изредка.

– Что? Она, значит монашка?

– Монашка? С чего это, Господи?

– Но не гулять по павильону…

– Она приехала с теткой, которая была больна. Они почти не бывают в обществе.

– Какой ужас! Но она раньше гуляла по павильону – ведь ты ее там встретил?

– Да, – хладнокровно признался он. – Именно поэтому она теперь его избегает.

– Ох, Трейси, бедная девочка! – со внезапной жалостью воскликнула его сестра. – Как ты можешь преследовать ее, если ей неприятен?

– Это не так!

– Нет! Тогда…

– Скорее, я ее пугаю. Но при всем том она заинтригована. Я преследую ее (если воспользоваться твоим выражением) для ее и моей пользы. Но через несколько дней они уезжают из Бата и тогда – посмотрим.— Он встал. – Что Достойный Дик?

– Не зови его таким гадким прозвищем! Я этого не потерплю!

– Гадким, дорогая? Гадким? Ты была бы права, назови я его Недостойным Диком.

– Не смей! Не смей! – воскликнула она, зажимая уши.

Его милость негромко рассмеялся.

– Ах, Лавиния, тебе пора бы покончить с этими твоими мигренями: поверь мне, ничто так не отталкивает мужчину.

– Ах, уходи, уходи! – взмолилась она. – Ты меня все дразнишь и дразнишь, пока я не потеряю терпения, а мне ведь совсем не хочется быть сварливой! Пожалуйста, уйди!

– Я Это и собираюсь сделать, дорогая. Надеюсь, ты немного оправишься, когда мы увидимся в следующий раз. Пожалуйста, передай мой поклон До… Достопочтенному Ричарду.

Она протянула ему руку.

– Возвращайся скорее! – попросила она. – Завтра мне будет лучше. Просто сегодня голова разболелась – хоть криком кричи от боли и беспокойства. Возвращайся!

– К сожалению, я намерен уехать из Бата через день-два. Был бы счастлив исполнить твое желание. – Он обходительно поцеловал ей пальчики и простился. У двери он остановился и обернулся, насмешливо блеснув глазами. – Между прочим… ее имя – Диана.

Еще раз поклонившись, он удалился, а Лавиния уткнулась лицом в подушки и разрыдалась.

В этом состоянии ее и обнаружил Ричард двадцать минут спустя, и был настолько встревожен, что это отчасти ее утешило. Они провели тихий (и для него – блаженный) вечер за пикетом.

В середине партии она вдруг швырнула свои карты на стол и схватила его за запястье.

– Дикки, Дикки – я поеду домой!

– Домой? О чем ты? Или…

– Да, да! В Уинчем! Почему бы нет?

– Дорогая, правда? – В его голосе дрожало радостное удивление, карты выскользнули из рук.

– Да, правда! Но увези меня скорее, пока я не передумала! В Уинчеме я могу спать, а здесь я всю ночь лежу без сна, и голова у меня болит. Увези меня домой, и я постараюсь быть хорошей женой. Ах, Дикки, я была противной и капризной, да? Я не хотела! Зачем ты мне это разрешаешь? – Она быстро обошла вокруг стола и опустилась рядом с ним на колени, нисколько не заботясь о своих пышных шелках. – Я была дурная, эгоистичная женщина! – страстно сказала она. – Но я исправлюсь. Ты не должен разрешать мне быть плохой, слышишь, не должен!

Он обхватил рукой ее пухленькие плечики и крепко прижал к себе.

– Обещаю, что когда увезу тебя в Уинчем, буду хорошенько тебя бранить, радость моя, – пообещал он, стараясь скрыть под смехом свое глубокое волнение. – Я превращу тебя в примерную хозяюшку!

– И я научусь сбивать масло, – кивнула она. – Тогда я стану носить батистовое платье с муслиновым передничком и чепец. О, да – батистовое! – Она вскочила и пританцовывая выбежала на середину комнаты. – Я буду очаровательна, правда, Ричард?

– И даже очень, Лавиния.

– Конечно! Ах, мы едем домой, сейчас же – сейчас же! Но сначала мне надо заказать у Маргерит несколько новых платьев!

– Чтобы сбивать масло, дорогая? – запротестовал он, но она не слушала.

– Батистовое платье… или из шелкового газа с простеганной нижней юбкой? Или и то, и другое? – пропела она. – Дикки, я начну новую моду в туалетах для деревни!

Дикки вздохнул.

ГЛАВА 7 Представляющая несколько новых персонажей

В двадцати минутах ходьбы от дома леди Лавинии на Куин-Стрит жила некая мадам Томпсон, вдова, обитавшая в Бате без малого пятнадцать лет. У нее гостила мисс Элизабет Боули и ее племянница Диана. Мадам Томпсон воспитывалась вместе с мисс Элизабет в пансионе, когда обе были еще девочками, и с тех пор они дружили, изредка навещая друг друга и, по большей части, ограничиваясь длинными посланиями, заполненными пустяковыми новостями. Письма мисс Элизабет были прелюбопытны, письма вдовы – скучны и бессвязны.

Мадам Томпсон очень обрадовалась, получив от мисс Боули письмо с просьбой пожить у нее в Бате с племянницей недели три. Почтенная дама была в восторге, что ее приглашения увенчались таким образом и сразу же ответила радостным согласием. Она приготовила для мисс Боули лучшую комнату: ведь та приезжала в Бат главным образом для того, чтобы переменить климат после долгой и достаточно тяжелой болезни.

В назначенный срок появились обе леди: старшая – маленькая, худенькая, порывистая, младшая – Довольно высокая и гибкая, с огромными карими глазами, бесстрашно глядевшими на мир, и трагической складкой губ, противоречащей ее обычной жизнерадостности и намекавшей на склонность видеть в жизни главным образом мрачную сторону.

Мадам Томпсон, увидевшая Диану впервые, не преминула отметить эту черту в разговоре с мисс Элизабет (или Бетти, как ее обычно называли), когда они вдвоем сидели у огня вечером в день их приезда. Сама Диана уже легла.

Мисс Бетти мрачно покачала головой и посулила своей драгоценной Ди такую любовь, какой не заслуживает ни один на свете мужчина.

– Ди будет ужасно переживать, – добавила она, энергично постукивая спицами. – Знаю я этих детей с причудами!

– У нее такой печальный вид, – робко сказала вдова.

– А тут ты ошиблась! У нее веселый нрав и добрее ее в целом мире не найдешь. Господь ее благослови! Но не стану спорить, она бывает и несчастной. Еще как бывает! Может все глаза повыплакать из-за какого-нибудь дохлого щенка. Но обычно она веселая.

– Боюсь, в моем доме ей будет совсем скучно, – с сожалением заметила миссис Томпсон. – Когда бы Джордж, мой милый сынок, был дома и мог ее занять…

– Милочка, пожалуйста, не бери в голову! Уверяю тебя, Диана будет даже рада спокойной жизни после того, как провела зиму в семье подруги.

Что бы Диана ни думала о спокойствии, по крайней мере, она не жаловалась и довольно легко приспособилась к новому окружению.

По утрам они все вместе доходили до помещения Ассамблеи, и мисс Бетти пила воды в старом павильоне с источником, степенно прохаживаясь по нему в обществе подруги и племянницы. У мадам Томпсон в Бате почти не было знакомых, если не считать нескольких дам ее возраста и привычек: в людные аристократические места они не ходили. Так что Диане пришлось удовлетвориться компанией двух пожилых дам, которые увлеченно сплетничали, – но она находила их разговоры на редкость скучными.

С тайной тоской она наблюдала за светской жизнью. Знаменитый красавчик Нэш рисовался перед дамами, отвешивая галантные поклоны. Он всегда был безупречно одет и, несмотря на стремительно приближавшиеся старость и тучность, оставался безраздельным властителем Бата. Она видела роскошных, ярко разукрашенных дам в чудовищных кринолинах и со столь причудливо завитыми и напудренными прическами, что они были просто смешны, когда семенили рядом со своими кавалерами. Она видела стареющих щеголей в кафтанах, подбитых ватой, скрывающей тщедушные плечи, с заштукатуренными морщинами. Она видела молодых повес, приехавших поправить здоровье, аристократов и простых сельских дворян – все они проходили перед ее глазами.

Кое-кто из молодых сердцеедов пытался на нее глазеть, но она ответила таким возмущенным взглядом ясных глаз, что ей больше не осмеливались досаждать, да и мало кто обычно обращал внимания на неизвестную и просто одетую девушку.

Тут-то на сцене и появился его милость герцог Эндоверский.

Он привлек внимание Дианы, как только вошел в павильон: черный мотылек среди пестрых бабочек. Одним взглядом обведя собравшихся, он сразу заметил ее. Каким-то образом (потом она так и не смогла вспомнить, как именно) он представился тетке и завоевал ее расположение своим любезным обращением и светскостью. Мадам Томпсон, никогда не бывавшая в Ассамблее, не могла признать Дьявола Бельмануара в простом мистере Эверарде, представившемся им.

Как он признался сестре, Диана осталась холодна. В герцоге было что-то отталкивающее, несмотря на гипнотические свойства его личности. Он не ошибся, сказав, что Диана его боится; она нервничала, страх родил любопытство. Заинтригованная, она уже ждала его ежедневного появления в павильоне со смесью волнения и тревоги. Она часто наблюдала, как он идет по комнате, кланяясь направо и налево с присущей ему дерзостью, и ликовала, зная, что он направляется прямо к ней и что размалеванные красотки, строившие ему глазки и приглашавшие подойти к ним, не могут изменить этого направления. Она наслаждалась ощущением власти и улыбалась мистеру Эверарду, подавая руку для поцелуя, и благосклонно разрешая сесть рядом с собой. Он указывал ей всех городских знаменитостей и рассказывал о каждом тщательно подобранные и еще более тщательно отредактированные истории. Обнаружив, что мистер Эверард интересный и достаточно безобидный собеседник, она несколько раскрылась, позволив ему разглядеть свою причудливую натуру, в которой смех соседствовал со слезами.

Его милость герцог Эндоверский увидел достаточно, чтобы угадать нетронутые глубины ее души, и стал вести себя как влюбленный. Диана инстинктивно отпрянула, воздвигнув между ними стену сдержанности. Ее встревожили не слова герцога, а его манера: было что-то неуловимое в его мурлыкающем, отчего-то пугающем голосе, что заставляло ее сердце тревожно колотиться, а виски – болеть. Сначала она тяготилась утренними прогулками, а потом стала их избегать. То у нее разболелась голова, то сбилась нога, то ей хотелось закончить сложную вышивку… Наконец тетка, прекрасно знавшая, насколько Диана не любит рукоделье и как редко болеет, открыто спросила, почему она больше не хочет идти гулять.

В это время они находились в комнате Дианы: девушка сидела перед зеркалом, расчесывая волосы на ночь. Услышав прямой вопрос тетки, она замешкалась, сделав вид, что запутала гребешок в волосах и теперь поглощена его высвобождением. Облако волнистых волос почти скрыло лицо, но мисс Бетти заметила, как дрожат ее пальцы, и повторила вопрос. И Диана призналась во всем: мистер Эверард несносен, его ухаживания противны, его присутствие отвратительно мистрис Ди. Она боится его, боится его гадких зеленых глаз и тихого голоса. Она жалеет, что приехала в Бат, а еще сильнее – что встретилась с ним. Он смотрит на нее так, словно… словно… Ах, она просто его ненавидит!

Мисс Бетти ужаснулась.

– Не может быть! Я-то думала, он – приятный джентльмен, а он тем временем досаждает моей бедняжке Ди, негодник! Знаю я таких, милочка, и скажу ему все, что по этому поводу думаю!

– Ах, нет, нет! – взмолилась Диана. – Не надо, тетушка! Он не сказал ничего, на что я могла бы обидеться… дело только в его манере держаться и… и так смотреть на меня! Право, право, не надо!

– Успокойся, девочка. Конечно, я ничего не скажу. Но меня страшно разозлило, что моя бедная овечка так из-за него страдает. Я просто готова глаза ему выцарапать! Да, милочка, готова! Слава Богу, на следующей неделе мы уезжаем!

– Да, – вздохнула Диана, – и я очень рада, хотя мадам Томпсон такая милая! Но все-таки не по себе, когда рядом нет мужчины.

– Ты совершенно права, душенька. Нам следовало настоять, чтобы твой отец остался с нами, – а мы позволили ему вернуться к его затхлым старым томам. Обещаю тебе, в другой раз я так не сглуплю. Но мы можем больше не ходить в Ассамблею.

– Я могу не ходить, – мягко поправила ее Диана, – но вы с мадам Томпсон, конечно, будете ходить туда и дальше.

– Сказать по правде, милочка, – призналась мисс Бетти, – я буду рада предлогу остаться дома. Конечно, это нехорошо с моей стороны, но Эстер так изменилась, пока мы не виделись. Она вечно толкует о проповедях и благотворительности.

Заплетая роскошные волосы в длинную косу, Диана заразительно расхохоталась.

– Ах, тетечка, – правда, скучно? А я все удивлялась, как это вы терпите? Она так серьезна, бедняжка!

– Ну, – терпимо заметила мисс Бетти, – Эстер Томпсон приходилось в жизни нелегко, очень нелегко. И у меня серьезные сомнения относительно этого ее Джорджа. Никчемный юнец, судя по всему. Может, нехорошо так говорить, но до чего же я буду рада снова оказаться дома!

Она встала и взяла свечу.

– Право же, в Бате совсем не так весело, как обещали.

Диана проводила ее до двери.

– Совсем не весело, если не имеешь друзей. Но в прошлом году, когда с нами были мои кузены и папа снял на сезон дом на Северном променаде, все было очень приятно. Жаль, что с нами были не вы, а эта противная тетка Дженнифер!

Она тепло поцеловала тетку и посветила ей, пока та шла по коридору в свою комнату. Потом вернулась к себе и закрыла дверь, устало зевнув.

Примерно в это же время его милость герцог Эн-доверский входил в уже переполненную комнату для карт в доме милорда Эйвона на Катарин-Плейс, и был встречен фамильярными возгласами.

– Ого, Бельмануар!

– Где же дама, Дьявол?

Он хладнокровно прошел в круг света огромной люстры и встал под ней. Бриллиантовый орден на его груди горел и мигал, как живой. Бриллианты в галстуке и перстнях искрились при каждом движении, так что казалось, будто он припудрен радужными камнями. Как обычно, герцог был в черном, но среди присутствующих не удалось бы найти более роскошного и внушительного наряда, чем его соболиный атлас, густо расшитый серебром, и сверкающий жилет. Серебряное кружево окружало его шею и пышными манжетами падало на кисти рук. Вопреки моде, предписывавшей лишь черный бант в волосах, на нем были серебряные ленты, резко выделявшиеся на фоне ненапудренных волос.

Подняв лорнет, он осмотрел комнату с высокомерным удивлением. Лорд Эйвон, откинувшийся на спинку кресла, погрозил ему пальцем:

– Бельмануар, Бельмануар, мы ее видели и заявляем, что она слишком хороша для тебя.

– Да, мы решили, что и нам причитаетша доля улыбок шимпатичной ошобы, – произнес шепелявый голос, и его милость обернулся к женоподобному щеголю, виконту Фодерингему, подошедшему сзади. На том был атлас цвета само и желтый бархат. Но широкие полы кафтана топорщились, и на высоких каблуках можно было только семенить.

Трейси отвесил глубокий поклон.

– Ну вам, конечно, достанется ваша доля ее улыбок, если она этого пожелает, – промурлыкал он, и поднявшийся хохот заставил повесу покраснеть до ушей и поспешно стушеваться.

Именно он в свое время пытался заговорить с Дианой, и присутствовавший при этом заядлый сплетник Уилл Стапли поведал историю этой неудачи по крайней мере шестерым, а те немедленно пересказали ее другим, наслаждаясь тем, что виконт получил решительный отпор.

– Как это сказал Селвин? – протянул сэр Грегори Маркем, тасовавший карты за столом лорда Эйвона. Девнант бросил на него вопросительный взгляд:

– Джордж? О Бельмануаре? Когда?

– А, как-то в клубе Уайта… Точно не помню. Там был Джек Чомли, он должен знать, и Горри Уолпол. Он говорил о Дьяволе и его возлюбленных – в целом, довольно точно.

Чомли поднял взгляд:

– Кто-то назвал мое имя?

– Да. Что Джордж говорил о Бельмануаре, тогда, у Уайта?

– Тогда?.. А, помню. Да просто кусочек старого гекзаметра, обыгравший его имя: Est bellum bellis bellum bellare puellis [2] . Он решил, что это был бы подходящий девиз для герцогского дома.

Тут снова поднялся общий смех. Среди шума Маркем спросил:

– Кто она, Трейси?

Его милость повернулся:

– Кто? – лениво спросил он.

Лорд Эйвон расхохотался:

– А, бросьте, Бельмануар, это не пройдет! Право, не пройдет! Кто она, выкладывайте!

– Да, Бельмануар, кто эта черноволосая красавица и где вы ее откопали? – воскликнул Том Уайлдинг, пробиваясь вперед с рюмкой в одной руке и бутылкой портвейна – в другой. – Я-то думал, что вы очарованы Синтией Ивенс!

Мгновение у Трейси был недоумевающий вид, потом его будто осенило:

– Ивенс? А, да! Бойкая вдовушка из Кенсингтона, так ведь? Вспомнил.

– Он забыл! – воскликнул Эйвон, разражаясь хохотом, заслышав который мистер Нэш не раз содрогался и закрывал свои высочайшие очи. – Вы меня в гроб вгоните, Дьявол. Клянусь, вгоните!

– О, надеюсь, что нет. Благодарю вас, Уайлдинг.

Он принял протянутую Томом рюмку и пригубил ее.

– Но вы не ответили! – напомнил Фортескью от другого стола, ловко сдавая карты. – Надо думать, «руки прочь»?

– Конечно, – ответил герцог. – Так всегда бывает, Фрэнк, вы ведь знаете.

– К моему прискорбию! – со смехом отозвался тот и потер правую руку, словно припоминая какую-то рану. – Неплохо вы меня проткнули, Трейси.

– Неловко, Фрэнк, неловко. Можно было и не затягивать.

Виконт, бывший на поединке секундантом, добродушно хихикнул.

– Шмотреть было приятно, клянушь чештью. Жа-кончили жа пару щекунд, Эйвон! Даю шлово.

– Вы что же– бились с Дьяволом, Фрэнк? Чго это на вас нашло?

– Наверное, сбрендил больше обычного, – отозвался Фортескью своим негромким, мечтательным голосом, – и встрял между Трейси и француженкой-певичкой. Он возразил – очень вежливо, – и мы выяснили отношения в Гайд-парке.

– Именно так, черт возьми! – воскликнул его партнер, лорд Фолмут. – Да ведь я же и был секундантом Дьявола! Но этому уж сколько лет!

– Два года, – кивнул Фортескью, – но я, как видите, не забыл.

– Боже, а я забыл! А ведь ничего смешнее не видал: вы были разъярены, а Дьявол – абсолютно спокоен. Вы никогда не были хорошим фехтовальщиком, Фрэнк, но в то утро парировали так плохо, что я думал – Дьявол вас продырявит. А он вместо этого аккуратненько так поцарапал вам правую руку и, провалиться мне на этом месте, – вы чуть не лопнули от смеха! А потом мы все отправились завтракать, Фрэнк, и какие довольные! Боже, да! Вот это был поединок!

– Да, забавный, – признал Трейси, стоя рядом с Фортескью. – Бросьте играть, Фрэнк.

Фортескью кинул карты на стол рубашкой вверх.

– Черт вас побери, Трейси, вы принесли мне неудачу, – сказал он без всякой досады. – Пока вы не появились, шли вполне приличные карты.

– Бельмануар, штавлю швою гнедую против вашего нового шерого, – прошепелявил виконт, подходя к столу со стаканчиком с костями.

– Чтоб я лопнул, так не годится! – крикнул Уайлдинг. – Не соглашайтесь, Дьявол! Вы видели это животное?

Партия закончилась, и картежники были готовы перейти на кости.

– Положитесь на удачу, Бельмануар, и соглашайтесь! – посоветовал Притчард, обожавший рисковать чужим имуществом, но крепко державшийся за свое.

– Да, соглашайтесь, – поддержал его Фолмут.

– Не надо, – сказал Фортескью.

– Конечно, соглашусь, – безмятежно ответил его милость. – Мой серый против вашей гнедой. Считаем лучший из трех бросков. Вы начинаете?

Виконт небрежно тряхнул стаканчик. Выпали две тройки и двойка.

Положив руку на плечо Фортескью и поставив ногу на перекладину стула, Трейси наклонился и кинул на стол кости. Он опередил виконта на пять очков. Следующий кон выиграл Фодерингем, но последний – опять его милость.

– Черт побери! – громко, жизнерадостно сказал виконт. – Поштавьте твоего шерого против моего Ужаша!

– Гром и молния, Фодерингем! Вы и его проиграете! – предостерегающе воскликнул Неттлфолд. – Не ставьте Ужас.

– Чушь! Принимаете штавку, Бельмануар?

– Конечно, – ответил герцог и бросил кости.

– О, если у вас настроение играть, я сражусь с вами на право попытать счастье с темноволосой красавицей! – крикнул ему через комнату Маркем.

– А что поставите вы? – спросил Фортескью.

– О, что он пожелает!

Виконт бросил и проиграл. Его милость выиграл и второй кон.

– Похоже, мне везет, – заметил он. – Я поставлю красавицу против ваших имений, Маркем.

Сэр Грегори со смехом покачал головой.

– Ну, нет! Оставьте ее себе!

– Я так и поступлю, мой милый. Она не в вашем вкусе. Я даже не вполне уверен, в моем ли.

Вытащив табакерку, он протянул ее хозяину дома. Остальные, увидев, что их насмешки не достигли цели, заговорили о другом.

За вечер его милость выиграл три тысячи гиней: две в карты и одну в кости, проиграл своего великолепного серого и снова отыграл его у Уайлдинга, которому тот достался. Он ушел в три утра вместе с Фортескью: оба были совершенно трезвы, хотя герцог выпил немалое количество бургундского, а пунша столько, сколько другому не выпить без серьезных последствий.

Когда лорд Эйвон закрыл за ними дверь, Трейси повернулся к своему другу:

– Пройдемся, Фрэнк?

– Раз нам по пути – конечно, – ответил тот, беря герцога под руку. – По Брок-Стрит и через Серкус будет короче.

Некоторое время они шли молча. Минуя стоявшего у дверей лакея, Фортескью добродушно пожелал ему доброй ночи и получил порядком подпитой ответ. Герцог не сказал ничего. Фрэнк внимательно вгляделся в его лицо.

– Вам сегодня везло, Трейси.

– Немного. Я надеялся, что смогу целиком вернуть проигрыши прошлой недели.

– Наверное, у вас долги?

– Похоже на то.

– Большие?

– Милый мой, я понятия не имею – и не хочу! Пожалуйста, не надо проповеди!

– Не будет. По этому поводу я уже сказал все, что мог.

– И не раз.

– Да, много раз. И это на вас не оказало никакого действия – словно я и не говорил.

– Еще меньшее.

– Наверное. Мне жаль, что вы такой – ведь где-то в вас таится доброе, Трейси.

– Что за причудливая логика привела вас к этому умозаключению?

– Ну, – со смехом сказал Фортескью, – в самых плохих людях, как правило, остается что-то хорошее. Этим и руководствуюсь, ну и вашим добрым отношением ко мне.

– Было бы интересно узнать, когда это я был к вам добр – если не считать того раза, когда мне пришлось научить вас не соваться в мои дела.

– Я не имел в виду того случая, – последовал сухой ответ. – Я расцениваю его иначе. Я говорил о благих намерениях.

– Сильнее, чем этими словами, себя не осудишь, – спокойно заметил его милость. – Но мы отклонились от темы. Когда я был к вам добр?

– Вы прекрасно знаете. Когда вытащили меня из этой отвратительной долговой ямы.

– Теперь вспомнил. Да, это действительно был добрый поступок. Интересно, почему я его совершил?

– Вот и я хотел бы знать.

– Надо полагать, я испытывал к вам некую приязнь. Определенно, я не сделал бы такого больше ни для кого.

– Даже для собственного брата! – резко сказал Фрэнк.

Они пересекли Серкус и шли теперь по Гей-Стрит.

– Для него в последнюю очередь, – флегматично отозвался герцог. – Вы вспомнили трагедию, которую разыграл Эндрю? Забавно, правда?

– Несомненно, такою вы ее и увидели.

– Да. И хотел растянуть удовольствие, но мой досточтимый зять пришел на помощь этому юному глупцу.

– А вы бы ему помогли?

– Боюсь, что в конце концов помог бы.

– По-моему, у вас что-то с головой! – воскликнул Фортескью. – Я не могу понять вашего странного поведения.

– Мы, Бельмануары все полусумасшедшие, – нежно отозвался Трейси, – но, боюсь, что я – так просто «средоточие зла».

– Я отказываюсь в это верить! Вы показали, что можете быть другим! Вы же не пытаетесь отыграть у меня все мое имущество – так почему же вы так поступаете со всеми юными неудачниками?

– Видите ли, ваше имущество столь невелико…– попытался оправдаться герцог.

– И не издевайтесь надо мной так отвратительно! Почему?

– Потому что мне почти никогда этого не хотелось. Вы мне нравитесь.

– Гром и молния! Но вам же должен нравиться кто-то еще, кроме меня!

– Что-то не припомню. Да и то, не сказать, чтоб боготворил землю, по которой вы ступаете. Но мысли о моих братьях вызывают у меня отвращение. Я любил немало женщин и, несомненно, буду любить еще многих…

– Нет, Трейси, – прервал его Фортескью, – вы никогда в жизни не любили женщины. Это бы могло вас спасти. Я говорю не о плотской страсти, которой вы предаетесь, а о настоящей любви. Ради Бога, Бель-мануар, ведите пристойную жизнь!

– Пожалуйста, не расстраивайтесь, Фрэнк. Я этого не стою.

– Я считаю, что стоите. Я не могу не думать, что если бы вас любили в детстве… Ваша мать…

– Вы когда-нибудь видели мою мать? – лениво осведомился его милость.

– Нет. Но…

– А сестру мою видели?

– Э-э… да…

– В ярости?

– Право, я…

– Потому что если вы видели ее, вы видели и мою мать. Только она была еще в десять раз более несдержанной. Право, милая компания собиралась у нас дома!

– Я понимаю.

– Боже! Да вы уж не жалеете ли меня? – презрительно воскликнул Трейси.

– Жалею. Это нахальство с моей стороны?

– Милый мой Фрэнк, когда я начну себя жалеть, тогда и вам можно будет. А пока…

– Когда придет этот день, я вас больше жалеть не буду.

– Очень глубокомысленно, Фрэнк! По-вашему, я окажусь на пути к возрождению? Премилое заблуждение. К счастью, этот счастливый момент еще не настал и, думаю, вообще не настанет. Похоже, мы пришли.

Они оказались у дома, где остановился Фортескью. Повернувшись, он схватил своего друга за плечи:

– Трейси! Бросьте эту вашу безумную жизнь! Бросьте женщин и вино, и чрезмерный азарт! Поверьте мне: когда-нибудь вы зайдете слишком далеко и погубите себя!

Герцог высвободился.

– Мне чрезвычайно не нравится, когда меня хватают на улице! – пожаловался он. – Наверное, у вас по-прежнему благие намерения. Старайтесь справиться с этой слабостью.

– Интересно, вы хоть догадываетесь, насколько оскорбителен ваш тон, Бельмануар? – твердо спросил Фортескью.

– Естественно. Иначе я не сумел бы так его отточить. Но я вам благодарен за добрый совет. Уверен, что вы не обидетесь, если я ему не последую. Я предпочитаю кривую дорожку.

– Видимо, – вздохнул его друг. – Раз вы не желаете встать на узкий и прямой путь, мне остается только надеяться, что вы глубоко и искренне полюбите, и что ваша дама спасет вас.

– Я сообщу вам, если это случится, – пообещал его милость. – А теперь спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – на его низкий поклон Фрэнк ответил отрывистым кивком. – Увидимся завтра… а точнее, сегодня утром… в банях.

– Довлеет дневи злоба его, – с улыбкой ответил герцог. – Спите спокойно, Фрэнк!

Он насмешливо махнул рукой в знак прощания и перешел улицу, направляясь к своему дому, находившемуся как раз напротив.

– И, полагаю, вы будете спать спокойно, как если бы совесть ваша была чиста и вы не приложили все силы, чтобы разрушить привязанность единственного друга, – горько сказал Фрэнк в темноту. – Проклятье, Трейси, какой же вы негодяй! – Он поднялся по ступеням к парадной двери и засунул ключ в скважину. На противоположной стороне улицы хлопнула дверь, и он оглянулся. – Бедняга Дьявол! – проговорил он. – О, бедняга Дьявол!

ГЛАВА 8 Не рой другому яму

Джон Карстерз провел ничем не примечательную зиму. Он продолжал свои грабежи, но совершил две серьезные ошибки – не с точки зрения разбойника, а с точки зрения джентльмена. Во-первых, он остановил богатый экипаж, в котором оказались две дамы, их горничная и драгоценности, а во второй раз в большой дорожной карете сидел старый джентльмен, отвага которого намного превосходила его физическую силу. В первом случае милорд комично опешил и поспешно скрылся, пробормотав наивные извинения. Старый джентльмен во втором эпизоде бросил ему столь храбрый вызов, что он невольно протянул ему один из своих пистолетов. Старый джентльмен до того поразился, что уронил его на землю, где тот и выстрелил, не причинив никому вреда и подняв облако пыли и дыма. Карстерз нижайше попросил у него прощения, помог ему взобраться в экипаж и отъехал прежде, чем изумленный мистер Данбер успел опомниться.

Грабежи шли явно не по правилам науки, поскольку Карстерз не мог заставить себя запугивать стариков и женщин. Оставались пожилые да молодые джентльмены. Одному из них Джек предложил сразиться за обладание драгоценностями. И его предложение было немедленно принято, поскольку джентльмен, обладая немалым чувством юмора, возможно, усмотрел в этом шанс спасти свое имущество. Он немедленно потерпел поражение, но Карстерза так пленил один, особенно ловкий, выпад противника, что он отказался от половины добычи, и они разделили содержимое шкатулки с драгоценностями – причем предприимчивый джентльмен сохранил наиболее ценную часть и отдал Джеку надоевшие побрякушки. Они расстались друзьями, так что Карстерз только-то и попрактиковался в фехтовании.

Когда наступил май, он объезжал западную часть Суссекса, за Мидхерстом, не потому, что считал эту область прибыльной, а потому что знал и любил эти места. Однажды к вечеру в конце месяца он весело въехал в одну из деревенек, приютившихся среди холмов, и направился по главной улице к гостинице «Георг», где остановился и спешился. На зов вышел, хромая, старый конюх, с неизменной соломинкой во Рту и, как следует разглядев приезжего и его лошадь, нашел их достойными своего внимания и поэтому выступил вперед, заметив, что денек был приятный. Карстерз согласился. Со своей стороны он сообщил, что и завтра день будет неплохой, судя по закату. На это конюх ответил, что он лично на красные закаты не полагается, и таинственно добавил, что на его взгляд, нет ничего более обманчивого. Видывал он такие красные закаты, краснее не бывает, а все-таки на следующий день шел дождь. Взять лошадь приезжего?

Карстерз покачал головой.

– Нет, благодарю. Я задержусь всего на несколько минут. Вот только ей, наверное, хочется пить – а, Дженни?

– Воды, сэр?

– Да, для нее. Я же предпочту кружку вашего домашнего эля. Стой, Дженни! – он повернулся и стал подниматься по ступеням гостиницы.

– Вы ее оставляете здесь, сэр, – одну? – спросил удивленно конюх.

– Да, а что? Она у меня смирная.

– Ну, как сказать! По мне, так рискованно оставлять лошадь, да еще игривую, одну на дороге. Вы не привяжете ее к столбу, хозяин?

Карстерз посмотрел на него, опершись на перила.

– Нет, она на такое обхождение обидится, так ведь, Дженни?

Дженни игриво тряхнула головой, как бы в знак согласия. Конюх почесал в затылке, переводя взгляд с лошади на ее владельца.

– Похоже, она понимает, что вы говорите, сэр.

– Конечно, понимает! Я же сказал, что она смышленная леди. Если я ее позову, она поднимется ко мне по ступенькам и ни одному конюху во всем христианском мире не остановить ее.

– Не надо этого делать, сэр! – попятился от лошади старик. – Она, верно, очень любит вас?

– Она и тебя немного полюбит, если ты дашь ей напиться, – напомнил Джек.

– Да, сэр, сию минуту, сэр, – и беспокойно оглядываясь через плечо на совершенно спокойную лошадь, он исчез во дворе.

Когда Карстерз с кружкой эля в руке вышел из гостиницы и сел на скамью у стены, лошадь жадно пила из ведра, которое держал перед ней старый конюх.

– Замечательная лошадь, сэр, – заметил тот тщательно осмотрев ее стати.

Карстерз вежливо кивнул, глядя на Дженни полузакрытыми глазами.

– Я думаю так всякий раз, когда смотрю на нее, – сказал он.

– Мне кажется, она быстрая. Пробовали на скачках?

– Нет. Но скорость у нее неплохая.

– Никаких дурных привычек?

– Господи, нет, конечно.

– Не лягает?

– Меня – нет.

– Они всегда знают, с кем можно, а с кем нет.

Джек осушил кружку и, поставив ее на скамью, встал.

– Ей в голову не придет лягнуть друга. Дженни!

Конюх смотрел, как она подошла к хозяину, кокетничая и шутливо отступая. На лице старика появилась улыбка.

– Чистое удовольствие смотреть на нее, ей-Богу, – сказал он и получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слышать похвалы своей любимой Дженни.

Карстерз вспрыгнул в седло, кивнул на прощанье конюху и медленно поехал по улице, которая переходила в типичный суссекский проселок, где он пустил Дженни рысью вдоль неровных живых изгородей, сладко пахнувших цветами и весной, и мирных полей, расстилавшихся по обе стороны, постепенно переходящих в холмы, едва различимые в темноте долин. Вечер был необычайно тих: дул нежный западный ветер и на потемневшем небе уже показалась луна.

Некоторое время ему не встречалось ни души, и когда почти через час кто-то показался на дороге, это был всего лишь крестьянин, возвращающийся к ужину после долгого дня, проведенного в поле. Джек приветливо поздоровался с ним и смотрел вслед, когда тот пошел по дороге, напевая.

Больше не встретился никто. В быстро сгущавшейся темноте миля пролетала за милей. Он нахмурился задумавшись.

Странно, но в этот вечер мысли его вернулись ко дням безденежья во Франции. Он решительно отбросил прочь это темное время, стремясь забыть его, но все-таки бывали дни, когда он, помимо воли, мысленно возвращался к нему.

Стиснув зубы, он вспомнил дни, когда он, графский сын, преподавал фехтование в Париже, чтобы не умереть с голоду…

Он вдруг резко расхохотался, и при этих необычных звуках лошадь испуганно прянула в сторону. Хозяин не обратил на это внимания, и она ускорила шаг, легко встряхнув головой…

Он вспоминал о том, как он, экстравагантный Джон, экономил и скупердяйничал, ограничивая себя во всем, чтобы выжить; как поселился в одном из беднейших кварталов, без друзей, без имени.

Потом с горечью он вспомнил то время, когда начал пить, пил много и часто, и дошел до самого края открывшейся перед ним пропасти.

Затем, известие о смерти матери… Джон отогнал это воспоминание. Даже теперь оно вызывало в нем прежнюю боль и бессильный гнев.

Он мысленно вернулся в Италию. На оставшиеся гроши он добрался до Флоренции, а оттуда все дальше к югу, усваивая по дороге новые тонкости искусства фехтования.

Перемена обстановки и общества вновь подняли его дух. К нему вернулось прежнее легкомыслие. Он начал играть на те небольшие средства, которыми располагал. На этот раз ему повезло, он удвоил, утроил и учетверил содержимое своего кошелька. Именно тогда он встретил Джима Солтера, которого нанял слугой. Это был первый друг, которого он нашел с тех пор, как покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон играл, а Джим вел счет деньгам. Благодаря этому Джон не разорился – ведь ему не всегда везло: бывали дни, когда он проигрывал с ужасающей последовательностью. Но Джим ревниво сберегал его выигрыши, и на жизнь им всегда хватало.

Наконец тоска по Англии и англичанам стала настолько острой, что Джон решил вернуться. Но он обнаружил; что в Англии все было не так, как за границей. Здесь его остро заставили почувствовать себя изгоем. Жить в Лондоне под чужим именем, как ему хотелось бы, оказалось невозможно: слишком многие знали Джона Карстерза и узнали бы его. Он понял, что обречен на жизнь отшельника или… И тут ему пришла идея стать разбойником. Он понимал, что отшельническая жизнь вовсе не подходила его темпераменту, а свободная, полная приключений жизнь человека с большой дороги казалась привлекательной. Приобретение лошади – он шутливо назвал ее Дж. Третья – положило конец сомнениям. Он взял на себя роль благородного разбойника, путешествующего по любимому югу. Впервые после отъезда из Англии, он почувствовал себя счастливым. Постепенно к нему вернулись юность и живость, которых не уничтожили все треволнения.

Клип-клип, клип-клип… Он резко придержал лошадь, прислушиваясь. На песчаной дороге раздавался стук копыт и шум колес.

К этому времени вышла луна, но она скрывалась в облаках, и было довольно темно. Тем не менее Джек ловкими пальцами надел маску и надвинул на глаза шляпу. Уши его свидетельствовали, что экипаж, каким бы они ни был, направлялся к нему, так что он выехал на середину дороги, вынул пистолет и выжидал, устремив взгляд на поворот дороги.

Лошади приближались, и вот уже показалась коренная. Карстерз, разглядев обычный дорожный экипаж, прицелился.

– Стой, или я стреляю!

Ему пришлось повторить приказание дважды, прежде чем его услышали, и выехать из тени, отбрасываемой живой изгородью.

Экипаж остановился, и кучер наклонился посмотреть, кто это приказывает ему остановиться в такой повелительной манере.

– Что тебе надо? Кто ты? В чем дело? – закричал он сердито, и тут увидел наставленный на него пистолет.

– Бросай оружие!

– У меня ничего нет, черт тебя побери!

– Честное слово? – Джек сошел с лошади.

– Да. И жалко, что нет, а то черта с два я бы его отдал.

В то же мгновенье дверь экипажа открылась и на дорогу легко выпрыгнул джентльмен. Карстерз разглядел его. Это был рослый человек, державшийся непринужденно и свободно.

Милорд поднял пистолет.

– Стоять! – приказал он грубо.

Луна кокетливо выглянула из облака, чтобы пролить свой свет на небольшую компанию и посмотреть, в чем дело. Лицо проезжающего было в тени, а пистолет Джека на свету. К его дулу и присматривался джентльмен, держа одну руку в кармане плаща, а другой сжимая небольшой пистолет.

– Мой милый друг, – сказал он с ирландским акцентом, – может быть, вам неизвестно, что пистолет, которым вы угрожаете, не заряжен? Не шевелись! Ты у меня на мушке!

Рука Джона опустилась и пистолет упал на землю. Но его поразила не удивительная оплошность Джима, а нечто гораздо более необычайное. Голос принадлежал джентльмену, которою шесть лет назад он почитал своим самым близким после Ричарда другом.

Человек слегка шевельнулся, и лунный свет осветил его лицо. Стали видны крупный нос, добродушный рот и ленивые серые глаза. Майлз! Майлз О'Хара! Впервые Джек не посчитал положения забавным. Чудовищно, что старого друга довелось встретить в таком обличье, и более того, не смея себя выдать. Его охватило непреодолимое желание сорвать маску и сжать руку Майлза. Он с трудом подавил его и прислушался к тому, что говорил О'Хара.

– Если дашь честное слово, что не предпримешь попыток к бегству, буду весьма признателен. Но если шевельнешься, стану стрелять.

Джон безнадежно махнул рукой. Он был ошеломлен: все было так нелепо! Майлз будет потом смеяться. Он похолодел. Не будет никакого потом! Майлз никогда ничего не узнает. Его передадут властям, и Майлз никогда не узнает, что помог Джеку Карстерзу взойти на эшафот. Возможно, и это его не встревожило бы, ведь он, Джек, был так опозорен. Если он и рискнет всем, назовет себя, Майлз может с отвращением отвернуться от него, – Майлз, который никогда не унизился бы до бесчестного поступка! Карстерз чувствовал, что вынес бы все, что угодно, но только не презрение этого человека.

– Не говори мне, что ты немой. Я слышал, как ты кричал. Дашь мне честное слово, или тебя связать?

Карстерз взял себя в руки, и сжав зубы, уступил неизбежному. Бежать было невозможно. Майлз выстрелит, можно не сомневаться, маска будет сорвана и его друг узнает, что Джек Карстерз был просто разбойником с большой дороги. Что бы ни случилось, этого не должно быть, ради имени, ради Ричарда. Поэтому он спокойно протянул руки.

– Да, я даю вам слово, но вы можете связать меня, если хотите.

Это был его притворный голос, грубый и совершенно непохожий на его собственный.

Но глаза О'Хара устремились на протянутые к нему изящные белые пальцы. По своей обычной небрежности Джек забыл испачкать руки. Это были руки аристократа: белые и тщательно ухоженные.

Майлз обхватил его запястья своими крупными Руками и повернул руки ладонями кверху.

– На редкость белые руки для человека твоей профессии, – протянул он и сжал их крепче, когда Джек попытался их отнять. – Нет, подожди. А теперь садись в экипаж, приятель.

Минуту Джек медлил.

– А моя лошадь? – спросил он, и О'Хара услышал в его голосе тревогу.

– Можешь о ней не беспокоиться! – сказал он. – Джордж!

Лакей выскочил вперед.

– Сэр?

– Видишь эту лошадь? Я хочу, чтобы ты взял ее домой. Сможешь?

– Да, сэр.

– Сомневаюсь! – пробормотал Джек.

Дженни тоже в этом сомневалась: она решительно отказалась позволить неизвестному сесть на нее. Ее хозяин оставил ее на месте, и она не двинется с него, пока он ее не позовет. Напрасно грум упрашивал и заставлял. Она бегала вокруг него, совершенно преобразившись. Она грызла удила и готова была свирепо лягаться при первой возможности.

Джек с легкой улыбкой наблюдал за тщетными усилиями грума.

– Дженни! – сказал он спокойно, и О'Хара резко оглянулся на него, нахмурившись. Забывшись, «разбойник» заговорил своим голосом, и голос этот показался Майлзу знакомым.

Дженни вырвала повод у взмокшего грума и подбежала к пленнику.

– Вы не освободите мне одну руку, сэр? – сказал он. – Быть может, я с ней справлюсь.

Не говоря ни слова, Майлз освободил его и, схватив повод, Джек пробормотал что-то мгновенно успокоившемуся животному.

Наблюдая за тем, как изящная рука гладит морду лошади, О'Хара снова нахмурился. Разбойник попался необычный.

– Садись на нее, – Джек держал лошадь за поводья. Еще раз похлопав лошадь он сказал: – Теперь она пойдет, сэр.

О'Хара кивнул.

– Ты ее хорошо обучил. Садись, пожалуйста.

Джек повиновался. Через минуту-другую О'Хара вскочил в экипаж, и они тронулись.

Некоторое время царило молчание. Карстерз держал себя в руках. Было невыносимо думать, что после этой короткой поездки он никогда больше не увидит своего друга, а ему так хотелось повернуться и пожать его сильную руку.

Майлз попытался в темноте разглядеть лицо под маской.

– Вы джентльмен? – спросил он напрямик.

Джек был к этому готов.

– Я, сэр? Что вы, сэр?

– Я не верю. Не забудьте – я видел ваши руки.

– Руки, сэр? – Джек изобразил невинное недоумение.

– Уж не думаете ли вы, что я поверю, что вы разбойник, с такими руками?

– Не понимаю, сэр.

– Ну так поймете завтра!

– Завтра, сэр?

– Конечно. Можете все сказать и сейчас. Я не такой дурак, как вы решили, и узнаю джентльмена по его виду, даже если он рычит на меня, как вы! – Он добродушно хохотнул. – И у меня такое чувство, что я вас знаю. Я не хотел бы послать на эшафот друга.

Джек так хорошо знал этот мягко убеждающий голос! Сжав кулаки, он заставил себя ответить:

– По-моему, я с вами не встречался, сэр.

– Может, и нет. Завтра увидим.

– О чем вы, сэр? Почему завтра? – забеспокоился Карстерз.

– Вы будете иметь честь предстать предо мной, друг мой.

– Перед вами, сэр?

– А почему бы нет? Я – мировой судья (да сжалится Господь над моим округом)!

Наступила напряженная тишина – и тут, наконец, Джек оценил всю комичность происходящего, и плечи его затряслись от беззвучного хохота. Ирония судьбы! Его, графа Уинчемского, будет официально допрашивать его друг, сэр Майлз О'Хара, мировой судья!

– Что с вами, приятель? Вы находите это смешным? – изумился Майлз.

– О, Господи, да! – еле выговорил Джек, обессилев от смеха.

ГЛАВА 9 Леди О'Хара вмешивается

На следующее утро за завтраком леди О'Хара обнаружила, что ее огромный добродушный муж непривычно молчалив. Она слишком недолго была замужем, чтобы примириться с тем, что ее едва замечают в течение дня, – но она была замужем уже достаточно долго, чтобы знать, что прежде всего мужа необходимо накормить. Поэтому она потчевала его кофе и яичницей, и с удовлетворенным (почти материнским) видом наблюдала, как он атакует говяжий филей. Это была хорошенькая крошечная женщина с большими глазами и мягкими кудряшками, выбивавшимися из-под скромного чепчика, который был ей удивительно к лицу. Роста в ней не было и полутора метров, и ее высокий супруг иногда звал ее Мушкой. Не стоит и говорить, что она отнюдь не одобряла такого небрежного прозвища.

Решив, что Майлз окончил трапезу, она уперлась пухленькими локотками в стол, положила подбородок на ладони и вопросительно посмотрела на него, словно любопытная кошечка.

– Майлз!

О'Хара откинулся на стуле, и при виде ее свежей прелести лицо его прояснилось. Он улыбнулся:

– Да, сокровище мое?

В ответ был укоризненно поднят пальчик и очаровательно надуты губки.

– Ну же, Майлз, признайся, что сегодня утром ты был ужасно противным. Я дважды заговаривала с тобой, а ты не пожелал мне отвечать – нет, дай мне договорить! И раз даже нарычал на меня, как гадкий медведь. Да, сэр, точно!

– Правда, Молли? Так значит, я свирепый зверь, да? Но я ужасно озадачен, милочка.

Леди О'Хара встала и подошла к мужу.

– Неужели, Майлз?

Он обхватил ее рукой и посадил к себе на колени.

– Еще как, Молли.

– Ну так лучше было бы рассказать мне, в чем дело, – стала улещивать она, положив руку ему на плечо.

Он улыбнулся:

– Ну не любопытная ли киска?

Она снова надула губки.

– И не надо надувать свои прелестные губки, если не хочешь, чтобы я их поцеловал! – добавил он, сопровождая свои слова демонстрацией.

– Но, конечно, хочу! – воскликнула его супруга, горячо отвечая на его поцелуй. – Нет, Майлз, скажи!

– Я вижу, ты намерена все у меня выпытать, так что я…

– Кончено, намерена! – кивнула она.

Он положил палец ей на губки и сурово нахмурился.

– Ну, может, больше не будем меня прерывать, миледи?

Ничуть не смутившись, она укусила его за палец и, сложив руки на коленях, кротко подняла взгляд к небу.

Блеснув глазами, ее ирландец продолжал:

– Ну вот, золотко, ты знаешь, что вчера вечером я был по делу у Килроя (да, кстати, Молли, мы еще сыграли пару партий в фараон, и мне ужасно не повезло)…

Покорный вид миледи мгновенно исчез.

– Вот как, Майлз? И, не сомневаюсь, ставки были чудовищно высокие? И сколько, скажи на милость, ты проиграл?

– Успокойся, Милочка, сущий пустяк… Ну вот, так я говорю: и случилось же так, что по дороге нас остановил один грабитель…

От ужаса у миледи округлились глаза, и она вцепилась обеими ручками мужу в кафтан.

– Ох, Майлз!

Он покрепче обхватил ее талию.

– Но, сокровище, ведь я уцелел, чтобы рассказать тебе эту историю. Однако если ты будешь меня все время прерывать, мы недалеко уйдем.

– Но, Майлз, какой ужас! Тебя могли убить! А ты мне ничего не сказал! Чудовищно с твоей стороны, милый!

– Право, Молли, как я мог тебе рассказать, если ты крепко спала? Ну, ты замолчишь?

Она послушно кивнула и улыбнулась, на щечках показались ямочки.

– Ну так вот: этот человек стоял на дороге, наставив на меня пистолет. Но поверишь ли, душенька – у него пистолет был пустой как… как мой собственный! – И он затрясся от смеха. – Господи, Молли, ну не смешно ли? Я держу пистолет в руке, знаю, что он не заряжен, и думаю, какого черта (извини, дорогая)… и тут меня осеняет, что я могу провести этого щеголя. Так что я кричу, что у него пистолет не заряжен, и совершенно его ошарашиваю! Да, он даже не успел задать себе вопрос, откуда мне это знать. Он бросает его на дорогу. И…

– Майлз, ты с каждым словом все больше превращаешься в настоящего ирландца!

– Да что ты говоришь, сокровище мое! Ну, а после все было просто, и милорд сдался. Он протянул руки, чтобы я связал его и тут я заметил – вот в чем тут загадка, Молли – я заметил, что они слишком уж белые, слишком уж тонкие для грабителя с большой дороги. Так я ему об этом и сказал, и…

– Это был переодетый джентльмен! Какая прелесть, Майлз!

– Ты помолчишь, душенька, и позволишь мне закончить рассказ?

– Ах, извини, пожалуйста! Я буду паинькой!

–…и он вздрогнул и ужасно разволновался. И больше того, милочка: слышал, как он разговаривал со своей кобылой обычным голосом джентльмена. Молли, что за кобылка – ты даже представить себе не можешь! Просто…

– Не надо про кобылу, милый! Мне не терпится услышать о джентльмене-грабителе!

– Хорошо, ласточка, хотя кобыла была просто великолепная. Когда я его услышал, мне показалось, что я его знаю. Ну нет, Молли! – С этими словами он закрыл ей рот рукой, и у нее озорно заблестели глаза. – Но я никак не мог сообразить, где я слышал этот голос: он сказал всего одно слово, понимаешь ли, и когда я держал его запястья, я чувствовал, что он – не чужой. И все же это невозможно. Когда он оказался в карете…

– Как опрометчиво! Он мог…

– Не надо, душенька! Когда он оказался в карете, я попробовал вытянуть из него, кто он такой – но безуспешно. Но когда я сказал, что ему придется сегодня предстать передо мной, он вдруг начал хохотать, так что я совсем не мог понять, что это с ним. И больше я от него ничего не добился, кроме «да, сэр» и «нет, сэр». А все-таки мне казалось, что он – джентльмен, так что я…

Его восторженно обняли:

– Майлз, милый! Ты дал ему убежать?

– Да, что ты, сокровище, и это должен был сделать я? Я, мировой судья? Я приказал не надевать милорду кандалы.

– Ах, ну почему ты не дал ему убежать? Но если он и правда джентльмен, ты дашь?

– А вот и нет, сокровище. Я отправлю его дожидаться сессии.

– Ну, так ты ужасно жестокий.

– Но, душенька…

– И я хочу встать.

Он притянул ее к себе.

– Я посмотрю, чем можно будет помочь твоему протеже, Молли. Но не забывай: он пытался убить твоего единственного мужа!

С озорным видом он выжидал, как она на это отреагирует, но миледи не дала себя смутить.

– Незаряженным пистолетом? Фи, Майлз! А можно мне спрятаться за ширму, когда ты будешь его Допрашивать?

– Нельзя.

– Но мне так хочется на него посмотреть!

О'Хара решительно покачал головой: ей был прекрасно знаком этот жест. Каким бы добродушным и покладистым ни был ее муж, наступал момент, когда он становился глух ко всем уговорам. Так что мрачно пообещав быть ближе, чем он думает, она сдалась и отправилась в детскую навестить юного мастера Дэвида.

Какое-то время Карстерз ломал голову, пытаясь найти средства к побегу, но, как ни старался, так ничего и не придумал. Если бы только его допрашивал не Майлз! Конечно, ему не позволят остаться в маске – но ведь только в ней он мог сохранить инкогнито! Он молил судьбу смилостивиться и сделать так, чтобы О'Хара либо его не узнал, либо, по крайней мере, притворился, что не узнает. Решив, что ничего сделать не может, он улегся на чрезвычайно жесткий матрац и заснул, словно у него никаких забот не было.

На следующее утро, после долгих и многословных споров с главным тюремщиком по поводу маски, он триумфально прошествовал к дому.

Когда небольшая процессия собралась подняться по ступеням, которые вели к парадной двери, леди О'Хара весело вышла навстречу им с корзиной и садовыми ножницами, что-то напевая. При виде грабителя она оборвала песенку, ахнула и застыла на верхней ступеньке, пристально разглядывая милорда. Два тюремщика посторонились, давая ей пройти, а вверх по лестнице взлетела борзая и радостно бросилась к ней. Нетвердо стоявшая миледи пошатнулась, уронила корзинку, не попала на следующую ступеньку и полетела прямо вниз. Но в мгновение ока Карстерз бросился вперед и поймал ее в свои объятия. Он осторожно поставил ее на землю, спросив:

– Надеюсь, вы не ушиблись, мадам?

Подняв корзину, он вручил ее Молли, а та с улыбкой приняла ее.

– Благодарю вас, сэр, – ничуть. Но боюсь, мне пришлось бы плохо, если бы вы так быстро не поймали меня. Право, вы были очень добры.

Она протянула ему свою крошечную ручку, пожирая его глазами.

Мгновение милорд колебался – а потом сдернув шляпу и склонился над ее пальчиками.

– Это совершеннейший пустяк, мадам, – проговорил он своим собственным голосом – голосом джентльмена. – Умоляю вас не думать об этом.

Он выпрямился – к нему снова подошли тюремщики.

Леди О'Хара посторонилась и пропустила их в дом, проводив внимательным взглядом. Щеки ее пылали, глаза подозрительно блестели. Вдруг она решительно вздернула головку и, отшвырнув несчастную корзину, быстро пересекла газон и вошла в дом через стеклянную дверь террасы.

Милорда провели в библиотеку, где его дожидался О'Хара. Джек ссутулился, сунул руки в карманы. Шляпа по-прежнему была у него на голове.

Главный тюремщик окинул его сумрачным взглядом и болезненно поморщился, когда Карстерз с демонстративным нахальством облокотился о резной столик.

– Мы не стали надевать на него наручники, сэр, как было велено, – сказал он тоном, говорившим, что если это плохо кончится, то пусть О'Хара пеняет на себя.

Майлз кивнул.

– Совершенно правильно, – спокойно подтвердил он и с еще большим подозрением осмотрел личность в плаще и маске.

– Но я должен доложить, что арестованный вел себя очень упрямо, сэр, – внушительным тоном добавил тюремщик.

– Вот как? – серьезно отозвался Майлз. – В чем это выразилось?

– Видите, сэр, арестованный в маске? Когда мы сюда шли, я велел ее снять. А он отказался, сэр.

Следуя вашим приказаниям, сэр, я не стал его заставлять.

– А!.. Ваше имя?

– Джон Смит, – сразу же сказал Джек хриплым голосом.

О'Хара записал это, скептически улыбаясь. Джеку улыбка очень не понравилась.

– Может, вы соблаговолите снять маску?

Наступило молчание.

– Сударь, я рассчитывал, что вы позволите мне в ней остаться.

– Вот как? Ничего подобного я не позволю!

– Но, сэр…

– Это невозможно! Снимайте ее!

– Сударь…

– Если сами не снимете, я прикажу моим людям, вам помочь, – предупредил Майлз.

– Можно мне поговорить с вами наедине, сэр? – взмолился Джек.

– Нельзя. Снимайте маску!

Майлз подался вперед, не сводя глаз с Джека.

Со странным смешком, заставившим О'Хару сильно нахмуриться, милорд пожал плечами и – повиновался. Маска и шляпа были небрежно брошены на стол, и Майлз встретился с синими глазами, смотревшими на него и вызывающе, и в то же время умоляюще. Судья резко втянул в себя воздух, и тонкая линейка слоновой кости сломалась в его судорожно сжавшихся пальцах. В этот решающий момент чуть приоткрытая дверь за его спиной распахнулась, и в комнату вошла леди О'Хара.

Оба тюремщика и ее муж повернулись к двери, а узнавший ее Джек, не имея понятия, кто она такая, принялся полировать сапоги носовым платком.

О'Хара встал с необычно суровым видом.

– Что…– начал было он, и замолчал. Не взглянув на него, миледи бросилась к арестованному, восклицая:

– Гарри! Ах, Гарри!

Догадавшись, что это обращение относится к нему, Джек моментально отвесил ей церемонный поклон.

– Гарри, противный! – воскликнула она, добавив вполголоса: – Меня зовут Молли!

В глазах милорда вспыхнул смех, и он завораживающе улыбнулся.

Потрясенный О'Хара наблюдал, как арестованный одной рукой обхватил Молли за талию, а другой приподнял ее подбородок. В следующую секунду, запечатлев на губках миниатюрной леди поцелуй, он воскликнул:

– Фи, Молли, помешала такой шутке! А как я разыграл Майлза – он ведь до сих пор меня не признал! Миледи зардевшись высвободилась.

– Ах, Майлз, ведь ты знаком с Гарри – с моим кузеном Гарри?

О'Хара опомнился и отвечал, как подобает:

– Конечно, знаком, милочка, – хотя сначала я так удивился, что не смог сообразить, что к чему. Что за безумная шутка, черт тебя побери! – Он положил руки Джеку на плечи. – Скажи на милость, зачем это тебе понадобилось, мальчик мой?

Джек мгновенно нашелся:

– Ну, Майлз, неужели ты забыл наше пари? Разве я не поклялся, что застану тебя врасплох и отквитаюсь за ту ночь у Джаспера! И надо же тебе было заметить, что пистолет не заряжен! Я проиграл. Но все равно, стоило провести ночь в тюрьме, чтобы увидеть твое лицо, когда я снял маску!

О'Хара со смехом встряхнул его, а потом повернулся к изумленным тюремщикам. Старший тюремщик ответил ему холодным возмущением и чрезвычайно выразительно хмыкнул.

– Любезные, – проговорил Майлз, – мне очень жаль, что мой кузен вас побеспокоил. Похоже, он всех нас провел, и меня буквально подмывает отправить его в тюрьму до следующей судебной сессии!

Он вложил по гинее в каждую охотно протянувшуюся ладонь и дружелюбным кивком ответил на высокомерный поклон старшего тюремщика. Потом он молча дождался, пока они выйдут, недоуменно качая головами над причудами знати. Когда за ним закрылась дверь, он повернулся к Карстерзу.

ГЛАВА 10 Леди О'Хара удаляется

На некоторое время в комнате воцарилось молчание: все трое актеров этой маленькой комедии прислушивались к тяжелым шагам, замиравшим в коридоре. Карстерз все еще обнимал одной рукой талию миледи, но лицо его было напряженным. Молли инстинктивно почувствовав, что что-то не так, и испуганно заглянула в его бледное лицо. Выражение синих глаз, устремленных на ее мужа, заставило ее резко повернуться. Оказалось, что и тот смотрит на «кузена Гарри», как на привидение. Ей хотелось заговорить, разрядить атмосферу – но она не находила слов и могла только затаив дыхание наблюдать. Наконец О'Хара сдвинулся с места и пошел к ним, не сводя с Джека глаз. Изумление его рассеялось и, словно ощутив душевную муку друга, он неожиданно улыбнулся и снова положил руки на его напряженные плечи:

– Джек, мошенник, с чего это ты вздумал обнимать и целовать мою жену у меня на глазах?

Молли опомнилась, ахнув, высвободилась из объятий «кузена Гарри» и отскочила.

Милорд попытался отстранить своего друга.

– Майлз, вспомни – вспомни, кто я!

Говорил он с трудом, но головы не опустил.

– Гром и молния, дружище! Это я-то должен беспокоиться, кто ты? Ах, Джек, Джек – я так рад тебя видеть! Никак не могу поверить, что это действительно ты! Когда ты приехал в Англию и какого черта так вырядился?

Он кивнул головой в сторону маски, не переставая жать Джеку руку.

– Я в Англии год. А что до маски!..

Он пожал плечами и рассмеялся.

Леди О'Хара встала между ними.

– Я ничего не понимаю! – пожаловалась она.

Карстерз склонился над ее пальчиками.

– Смею ли я поблагодарить вас за ваше своевременное вмешательство, миледи? И поздравить Майлза с женитьбой?

Она мило заулыбалась и сделала реверанс. Муж обхватил ее за талию:

– Да уж, плутовка! Подумать только – «мой кузен Гарри»! Да будь это не Джек, я бы рассердился на тебя, сокровище – потому что это нехорошая шутка!

Она похлопала его по руке и улыбнулась Джеку.

– Конечно, я никогда не позволила бы себе такого, если бы не знала, что он действительно джентльмен – и если бы он не спас меня от неминуемой смерти, – добавила она.

Майлз резко обернулся к Карстерзу.

– Что такое?

– Миледи преувеличивает, – улыбнулся милорд. – Просто я имел честь подхватить ее, когда она сегодня утром падала с лестницы.

О'Хара явно успокоился:

– Ты не ушиблась, сокровище мое?

– Господи, ничуть! Но я должна была как-то отблагодарить и была уверена, что ты не станешь меня выдавать, и я… Но…– опомнилась она, – похоже ты знаешь моего разбойника!

– Еще бы не знать, Молли. Да ведь это никто иной, как Джек Карстерз, о котором я так часто тебе рассказывал!

Она перевела изумленный взгляд на милорда:

– Может ли… возможно ли это – вы лучший друг моего мужа… лорд Джон?

Покраснев, Джек поклонился.

– Был когда-то, сударыня, – неловко ответил он.

– Когда-то! – возмутилась она. – Да если бы вы знали, как он говорит о вас! Но я дам вам побеседовать с ним – наверное, вам это будет приятнее. Я уверена, что вам надо очень много сказать друг другу, так что убегаю и оставляю вас одних.

Она любезно улыбнулась Джеку, послала мужу воздушный поцелуй и быстро вышла.

Карстерз закрыл за нею дверь и вернулся к О'Харе, который снова плюхнулся в свое кресло, стараясь скрыть неподобающее мужчине волнение.

– Ну-ка, усаживайся, Джек, и выкладывай все!

Милорд скинул плащ и расправил заткнутые в рукава манжеты. Из кармана элегантного алого сюртука для верховой езды он достал табакерку и неспешно открыл ее. Озорно поглядывая на О'Хару, он изящным движением взял понюшку и засеменил через комнату.

Майлз расхохотался:

– Что это?

– Это, милый друг, сэр Энтони Ферндейл, баронет. – Он церемонно поклонился.

– Похож. Но иди сюда, сэр Энтони Ферндейл, баронет, и рассказывай мне все.

Джек устроился на краешке стола, раскачивая ногой.

– По-моему, так ты почти все знаешь, Майлз. Например, тебе ведь известно о вечере у Дэра ровно шесть лет тому назад?

– Ничего мне о нем не известно! – возразил О'Хара.

– Неужели? Я считал, эту историю все слышали.

– Ну, Джек, не довольно ли пустой болтовни? Не забывай: я твой друг…

– Друг? Если ты знаешь правду обо мне, почему ты называешь меня другом?

– Не было такого времени, когда я не назвал бы тебя другом – и ты не спорил бы, не будь таким проклятым гордецом. Слышал я эту глупую историю про вечер с картами, но неужели ты думаешь, что я поверил?

– Это было бы естественно.

– Может быть, но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить таким небылицам. И даже будь я настолько глуп, что поверил бы, – ты думаешь, я бы от тебя отступился? Хорош друг!

Джек молча уставился на свой правый сапог.

– Я знаю, что в тот вечер произошло что-то мне неизвестное, и у меня есть кое-какие подозрения, – но это твое дело, и в любом случае, у тебя были твои собственные соображения. Но, Джек, с чего это ты вздумал бежать черт знает куда, ни с кем не попрощавшись?

Карстерз продолжал разглядывать свой сапог и с трудом проговорил:

– Майлз, на моем месте… разве ты не сделал бы того же самого?

– Ну…

– Конечно, сделал бы. Мог ли я навязываться тебе в такой момент? Что бы ты подумал, если бы я это сделал?

О'Хара с силой ударил друга по коленке:

– Я не считал бы тебя таким дураком! Уехал бы с тобой, и ничто бы меня не остановило!

Джек поднял голову и встретился с ним взглядом.

– Знаю. Именно это… и… и… не был уверен. Да почему я мог быть уверен, что ты вообще со мной станешь разговаривать? Вчера вечером… вчера… я так боялся…

Рука на его колене сжалась.

– Глупый мальчишка! Глупый мальчишка!

Постепенно он выпытал у Карстерза все о прошедших шести годах, и хоть это был сильно сглаженный рассказ, Майлз, достаточно хорошо зная друга, понял, что осталось недосказанным.

– А теперь, – сказал Джек, закончив повестовование, – рассказывай о себе. Когда ты женился на очаровательной особе, которую я только что целовал?

– Мошенник! Я женился на Молли три года назад. Она прелесть, правда? А наверху спит малыш, твой крестник.

– Счастливец! Крестник, говоришь? Неужели ты не нашел для него кого-нибудь подостойнее? Я хочу на него посмотреть!

– Посмотришь. Ричарда видел?

– Год назад я остановил его экипаж. Было темно и видно плохо, но мне показалось, что он постарел.

– Постарел? Да его просто не узнать. Он настоящий старик. Хотя, клянусь, и неудивительно, живя в одном доме с этой бабой! Господи, Джек, как тебе повезло, что ты отделался от ее милости!

Карстерз задумчиво покачал носком сапога.

– Лавиния? А что с ней такое?

– Насколько я знаю – ничего, если не считать сварливого характера. Она устроила бедняге Дику отвратительную жизнь.

– Ты хочешь сказать, она не любит Дика?

– Не знаю. Иногда она так нежна, что только диву даешься, а иногда закатывает ему страшные скандалы. А сколько тратит! Конечно, она вышла за него из-за денег. Ее больше ничего не волновало – никогда.

Джек окаменел.

– И только такой неопытный дурак, как ты, мог этого не заметить!

Синие глаза заискрились смехом:

– Наверное. Вот ты, например…

О'Хара рассмеялся.

– О, я-то знал! Ей нужны были только деньги – а, оказалось, что их не так уж много: Дик отказался трогать то, что принадлежит тебе.

– Угу. Уорбертон мне сказал. Глупо с его стороны.

Майлз только хмыкнул.

Чуть прищурив глаза, Джек смотрел в окно.

– Так Лавйния его никогда не любила? Господи, ну и дела! А Дик?

– Боюсь, что он по-прежнему любит ее!

– Бедняга Дик! Черт бы ее побрал, эту женщину! Она вертит им? Я знаю, он всегда готов уступить.

– Не уверен. Но готов поклясться: если бы не Джон, он был бы и жизни не рад. Ему не хватает тебя, Джек.

– Кто такой Джон?

– Уорбертон не говорил? Джон – надежда всей семьи. Ему четыре с половиной. Баловной постреленок – просто прелесть!

– Сын Дика? Боже правый!

– Да, сын Дика и твой племянник. – Он замолчал и заглянул другу в глаза. – Джек, может, ты покончишь с этой тайной? Может, ты вернешься?

Он сжал руку Джека, но тот отдернул ее, и взгляд его стал вдруг скучающим и холодноватым.

– Я никакой тайны не знаю.

– Джек, старина, уж не собираешься ли ты и от меня таиться?

Изящные губы изогнулись в ласковой улыбке:

– Давай говорить о погоде, Майлз, или о моей кобыле. О чем угодно, только, пожалуйста, не об этой больной теме.

О'Хара нетерпеливо вскочил и встал у окна спиной к милорду. Джек наблюдал за ним.

– Если ты мне не доверяешь, то, конечно, говорить нам не о чем! – вспыхнул О'Хара. – Похоже, ты не слишком ценишь друзей!

Милорд не ответил ни слова, но лежавшая на столе рука вдруг сжалась. Резко повернувшись, О'Хара вернулся к нему:

– Джек, я это не всерьез! Прости, я погорячился!

Карстерз соскользнул со стола и выпрямился, взяв ирландца под руку.

– Пустяки, Майлз, забудем, – улыбнулся он. – Дело не в том, что я тебе не доверяю, а…

– Я понял. Я больше не стану тебя расспрашивать. Лучше скажи мне: с чего это ты был с незаряженным пистолетом?

Улыбка сбежала с лица Карстерза.

– А, простая небрежность! – коротко бросил он и сжал губы, тут же вспомнив про отсутствующего Джима.

– Вот и со мной то же самое!

Джек изумленно уставился на друга:

– Майлз, неужели твой тоже был не заряжен?

– Вот именно! Господи, Джек, да я уже год так не смеялся! – Они оба расхохотались. – Я просто блефовал, Джек, когда сказал что у тебя пистолет не заряжен. А моя жена решила отпустить тебя, как только ей все рассказал сегодня утром. Мы были уверены, что ты не простой грабитель, хоть я, дурак, сразу тебя и не признал. Но теперь ты погостишь У нас, а… кузен Гарри?

– Я очень тебе благодарен, Майлз, но этого не сделаю. Я должен вернуться к Джиму.

– И кто такой этот Джим?

– Мой слуга. Он уже до смерти перепугался. Нет, не уговаривай – я не могу оставаться здесь, Майлз. Ты и сам понимаешь, что это невозможно: Джека Карстерза не существует, остался только Энтони Ферндейл.

– Джек, друг мой, может быть, я…

– Нет, Майлз, ты, скорее всего, ничего не можешь сделать – хотя это так похоже на тебя – пытаться мне помочь! Спасибо, но… А, ладно! Так как насчет моей кобылы?

– Чума меня забери – совсем забыл! Джек, мой негодяй натрудил ей связку! Мне чертовски жаль.

– Бедняжка Дженни! Но держу пари, она устроила ему веселую поездку.

– Если я еще погляжу на нее, Джек, то захочу ее купить. Такая красотка!

– Не продам. Но я собирался просить, чтобы ты взял ее себе, если…

Майлз решительно взмахнул рукой, прерывая его.

– Нечего! И все равно я для нее слишком тяжелый.

– Как и тот чертов грум, которого ты на нее посадил?

– Да. Я дурень.

– Я это всегда знал.

– Полегче, Джек! Возьмешь одну из моих кляч, пока Дженни не поправится, раз уж ты у нас не остаешься. Как ты думаешь, можешь ты оставить ее у меня на недельку?

– Не знаю. Похоже, придется… Ну, виноват, виноват! Ты слишком большой, а сегодня очень жарко, а я так хорошо завязал галстук… Полно, Майлз! Ах, хотел бы я снова стать мальчишкой, и… Да. Когда можно будет увидеть сына и наследника?

– Пойдем, найдем Молли, которой не терпится на тебя посмотреть. Я за тобой, сэр Энтони Ферндейл, баронет!

ГЛАВА 11 Милорд бросается на защиту и чуть не теряет жизнь

Ближе к вечеру Карстерз уехал из дома О'Хары на его лошади. Он с сожалением простился с супругами О'Хара, пообещав дать им знать о своем местопребывании и вскоре снова навестить их. О'Хара взял слово, что тот известит их, если попадет в затруднительное положение:

– Я не позволю тебе весело исчезнуть – ни в коем случае!

Джек довольно охотно согласился: он был счастлив вновь обрести друга и назвал постоялый двор и деревню, поскольку О'Хара сам желал вернуть Дженни.

Итак, Карстерз возвращался в Тренчем к Джиму, вспоминая дружеское рукопожатие Майлза и – чуть улыбаясь – слова, которые тот произнес, когда Джек не захотел поначалу давать требуемое слово:

«Ты, юный упрямец, послушаешься меня без разговоров, а иначе отсюда не уедешь!»

В течение шести лет никто не отдавал ему приказаний – он сам приказывал. И почему-то было очень приятно, что им распоряжаются – а в особенности то, что это делает Майлз.

Свернув на проселок, он постарался представить себе, что думает Джим. Без сомнения, тот дожидался в «Лесном человеке», как было приказано. Джек был зол на него из-за пистолета: осмотрев их, он убедился, что они действительно не были заряжены. Если бы его поймал не О'Хара, в которого он не мог стрелять, такая небрежность могла оказаться роковой. Да и вообще он терпеть не мог безответственности. Солтер мог рассчитывать на горячие двадцать минут.

Почти час Карстерз ехал без всяких происшествий и приключений, а потом вдруг за поворотом пустынной Дороги ему открылось странное зрелище. На середине Дороги стояла дорожная карета, рядом с нею, направив пистолеты на лакея и кучера, стоял потрепанный разбойник, двое других отчаянно сражались у дверцы кареты.

Джек остановил лошадь и приподнялся на стременах, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Потом, сверкнув глазами, присвистнул: причиной всей суматохи была девушка лет девятнадцати-двадцати. Она изо всех сил сопротивлялась, а ее пытались увести к другой карете, стоявшей поодаль. Джек разглядел, что она необыкновенно хороша собой.

Еще одна дама, пожилая, мужественно мешала операции, царапаясь и колотя по рукам одного из похитителей, одновременно и умоляя, и ругая его. Джек перевел взгляд на молчаливую фигуру, неподвижно стоявшую у дороги в тени живой изгороди – явно режиссера.

– Похоже, мне придется вмешаться, – сказал он себе, радостно засмеявшись, надел маску и спешился. Он привязал лошадь к молодому деревцу, вынул пистолет из кобуры и быстро и бесшумно пробежал вдоль изгороди к месту трагедии как раз в тот момент, когда разбойник, державший на мушке непослушную парочку на козлах, приготовился стрелять.

Пуля Джека попала ему точно в шею, и он свалился, даже не вскрикнув.

Молчаливый наблюдатель с проклятием обернулся – и оказался у острия клинка милорда.

Карстерз резко втянул в себя воздух, увидев белое лицо герцога Эндоверского.

– Будь ты проклят! – хладнокровно сказал Трейси, отскочив и выхватив шпагу.

– Хорошо, – любезно согласился Джек. – Защищайтесь, мсье герцог!

Трейси ощерился, полуприкрыв глаза. Через плечо он отрывисто приказал:

– Следите за девушкой. Я займусь этим молодым нахалом.

Клинки скрестились.

У Джека от радости битвы заблестели глаза, клинок его так и мелькал. Зная Трейси как великолепного фехтовальщика, он действовал осторожно.

Девушку по-прежнему держали за руки, но все внимание присутствующих было приковано к дуэлянтам. Мужчины на козлах достали мушкетон, приготовившись стрелять, если возникнет необходимость, сама девушка смотрела, затаив дыхание и полуоткрыв губы, глаза ее горели испугом, возмущением и восторгом. А пожилая дама едва ли не прыгала на месте, подбадривая Карстерза криками.

Шпаги со свистом скрещивались. Время от времени герцог делал опасный выпад, но его противник все время его парировал. Герцог держался абсолютно спокойно, губы его презрительно кривились. Он не имел представления с кем бьется – но его противник узнал его, и следовало заставить его замолчать. Поэтому он бился с мрачной решимостью. Напротив, Карстерз не имел намерения убивать его милость. Герцог и раньше был ему не по сердцу, но добродушная натура не позволяла ему идти на столь серьезное кровопролитие. Он был наслышан о любовных похождениях Трейси и не удивился, узнав его в молчаливом соглядатае. Ему не слишком хотелось вмешиваться в дела Бельмануара, но, с другой стороны, он был не в состоянии смотреть, как нападают на женщину. Он рассчитывал разоружить его милость и принудить покинуть сцену. Он сделал хитроумный выпад, – и по руке герцога потекла тонкая струйка крови. Бельмануар не издал ни звука, только чуть моргнул и начал биться осторожнее.

После одного из выпадов герцога рука Карстерза чуть дрогнула, и на его рукаве начало расплываться красное пятно. Он главным образом оборонялся, выжидая, когда герцог устанет. Вскоре у его милости сбилось дыхание, а на лбу выступили капли пота. Но усмешка не исчезала с его губ и спокойствие его не покидало; он держал себя в руках. Лицо его было смертельно бледным, в мозгу клокотал гнев, однако это никак не отразилось на том, как он вел бой.

Карстерз поменял тактику и прибег ко всем уловкам и тонкостям фехтования, которым научился за границей. Казалось, он сделан из стали и движется на пружинах, таким он казался подвижным и неутомимым. Раз за разом он легко заставлял герцога отступать шаг за шагом. Он не задыхался, время от времени негромко и весело смеясь. Кровь из его раны капала на землю, но Трейси казалось, чго это совершенно не действует на его противника. Джек же чувствовал, что быстро теряет силы и что пора кончать бой.

Он сделал неожиданный выпад и отступил. Трейси, увидев представившуюся ему возможность, попытался пробить ненадежную защиту.

В следующую секунду шпага вылетела из его руки, и он оказался на земле – целый, но беспомощный – и глядел на маску и наставленную на него шпагу. Он не понимал, как его сбили с ног, но что его противник непревзойденный мастер, было совершенно очевидно.

Милорд хохотнул и перевязал свою рану носовым платком.

– Я знаю, мсье, что это необычно и в дуэлях запрещено. Но я уверен: мсье согласится, что обстоятельства тоже… в высшей степени не обычны… и перевес почти подавляющий!

Повернув голову, он увидел, что один из мужчин, державший девушку за руки, отпустил ее и двинулся к нему.

– О, нет, – протянул он, качая головой. – Еще шаг, и я проколю вашего хозяина на месте.

– Стойте! – хладнокровно приказал герцог.

– Bien![3] Бросьте ваше оружие к моим ногам и… э-э… отпустите мадемуазель!

Те даже не пошевелились, и, пожав плечами, милорд прижал острие шпаги к горлу Трейси:

– Ehbien!

Они все еще медлили, тревожно поглядывая на своего господина.

– Повинуйтесь! – приказал герцог.

Каждый вытащил по пистолету, исподлобья поглядывая на Джека, а девушка бросилась к тетке, которая принялась ее утешать и успокаивать.

Джек нарочито зевнул:

– Я не собираюсь стоять здесь всю ночь. И я не младенец и не дурак. Depechez! [4] Пошевеливайтесь!

Бельмануар увидел, что кучер приготовив мушкетон, так и рвется стрелять. Он проиграл. Повернувшись к негодяям, ожидавшим его приказаний, он сказал:

– Бросьте все!

К двум пистолетам прибавилось еще два – и два кинжала.

– Тысяча благодарностей! – раскланялся милорд, быстро осмотрев их. – Мсье герцог, попрошу вас не двигаться. Теперь вы, носатый – да, вы, mon ami [5] , – подберите пистолет, который уронил ваш покойный друг.

Получивший приказ поплелся к телу и швырнул в кучу еще один пистолет.

Милорд нетерпеливо покачал головой:

Теперь он взглянул на сидящих на козлам. Кучер приподнял шляпу и воскликнул:

– Я готов, сэр!

– Прекрасно. Будьте любезны держать этих людей под прицелом, но без моего приказания не стрелять. А теперь, мсье герцог, даете ли вы слово, что уедете восвояси и оставите даму в покое? Тогда я разрешу вам встать.

Трейси нетерпеливо дернул головой:

– У меня нет выхода.

– Мсье, это не ответ. Вы даете слово?

– Да, будьте вы прокляты!

– Несомненно, – вежливо отозвался Джек. – Прошу вас встать.

Уперев острие шпаги в землю, он наблюдал, как Трейси поднимается на ноги.

Мгновение герцог смотрел на него из-под прикрытых век.

– Я почти уверен, что знаю вас, – проговорил он негромко и ласково.

Французский выговор Джека стал заметнее.

– Возможно. Я, по крайней мере, имел несчастье видеть мсье прежде.

Трейси пропустил оскорбление мимо ушей и добавил необычайно нежно:

– Но одно можно сказать точно: я узнаю вас – если снова встречу.

Не успел он окончить фразы, как Джек, разглядев у него в руке пистолет, отскочил в сторону – как раз вовремя, чтобы успеть увернуться от выстрела, направленного прямо ему в голову. Пуля попала в левое плечо.

– Не стреляйте! – быстро приказал он кучеру и поклонился его милости: – Не смею задерживать вас, мсье.

На секунду в зеленых глазах герцога блеснула ядовитая злоба, а потом на них снова опустились тяжелые веки, и он ответил нарочито глубоким поклоном.

– Au revoir [8] , мсье, – улыбнулся он, нагибаясь за своей шпагой.

– Мсье… ни к чему… брать… свою шпагу, – сказал Джек. – Я имею… желание… сохранить ее… на память.

– Как желаете, мсье, – небрежно ответил Трейси, направляясь к своему экипажу. За ним последовали двое его людей.

Милорд стоял неподвижно, тяжело опираясь на шпагу, и смотрел, как они уезжали. Только когда экипаж скрылся из вида, он поддался охватившей его слабости. Пошатнувшись, он упал бы, но две прохладные руки подхватили его и поддержали.

Дрожащий глуховатый голос произнес:

– Вы ранены! Ах, сударь, вы ранены из-за меня!

Джек, мучительно справляясь с надвигающимся беспамятством, с трудом поднес девичьи пальчики к губам:

– Я был счастлив… мадемуазель, – с трудом проговорил он. – Теперь… вы можете… кажется, спокойно ехать.

Диана подхватила его под руку и тревожно посмотрела на спешившего к ним лакея.

– Быстрее! – приказала она. – Сэр, вы теряете сознание! Вы должны позволить моему слуге довести вас до экипажа.

Джек с усилием улыбнулся.

– Это… пустяк… уверяю вас. Молю вас… я…

И он удобно упал в обморок прямо в руки крепкого Томаса.

– Отнеси его в карету, Томас! – приказала девушка. – Осторожнее с его рукой и – ах! – бедняжка! – плечом. Тетя, у вас найдется, чем перевязать его раны?

Мисс Бетти поспешно подошла к ним.

– Ах, милочка моя, что за чудесное избавление! Милый, храбрый джентльмен! Поосторожнее же, Томас! Да, положи его на сиденье.

Милорда заботливо уложили на подушки, и мисс Бетти захлопотала над ним. Диана тем временем велела Томасу позаботиться о лошади милорда, которую они увидели, подняла шпагу с необычной рукоятью, оставленную герцогом Эндоверским, и прыгнула в карету, чтобы вместе с мисс Бетти позаботиться о ранах Джека.

На руке у него была всего лишь неопасная царапина, но пулевое ранение плеча вселяло беспокойство. Пока Диана перевязывала раны, мисс Бетти развязала галстук и сняла маску с милорда.

– Ди, посмотри, какой красивый мальчик! Бедный храбрец! Как нам повезло, что он подъехал! Ах, только бы кровь остановилась!

Не прерывая восклицаний, она копалась у себя в ридикюле в поисках нюхательных солей.

Диана подняла глаза и внимательно всмотрелась в бледное лицо на темных подушках. Она заметила решительный, четко очерченный рот, аристократический нос, тонкие дуги бровей, – и сердце ее забилось. Дуэль заставила напрячься все ее нервы: ее переполняло восхищение отважным избавителем, и его умное и красивое лицо только усилило это восхищение.

Поднеся к его ноздрям нюхательные соли, она с замиранием сердца ждала, чтобы к нему вернулось сознание, – но старания ее были тщетны. Ей пришлось удовлетвориться тем, что, подложив под раненое плечо подушки, она поддерживала их, когда экипаж подбрасывало на ухабах.

Мисс Бетти суетилась, пытаясь остановить кровь, а потом уселась, решительно заявив:

– Больше мы ничего не можем сделать, милочка, но… да, конечно, протри ему лоб лавандовой водой. Должна сказать, не ожидала я такого от мистера Эверарда! Можно подумать, мы живем в каменном веке! Негодник!

Диана содрогнулась.

– Я знала, что он отвратителен, но не думала, что настолько! Как он сумел разузнать, когда мы уезжаем из Бата – и почему напал на нас так близко от дома? Ах, я теперь не буду знать покоя!

– Чепуха, душенька. Глупости! Ты же видела, как легко его победили. Не сомневайся: он понял, какой ошибкой было пытаться тебя похитить, и мы его больше не увидим.

Успокоив ее этими словами, она снова кивнула и откинулась на подушки, с тайной улыбкой наблюдая, как ее племянница ухаживает за своим спасителем.

ГЛАВА 12 Милорд диктует письмо и принимает посетителя

Вздохнув, милорд вернулся к жизни. Устало открыв глаза, он повернул голову – и испытал подобие удивления. Он находился в незнакомой комнате, а у окна за каким-то рукоделием сидела маленькая пожилая дама, почему-то ему словно бы знакомая.

– Кто… вы? – спросил он, с досадой заметив, как слабо звучит его голос.

Маленькая дама вскочила и подошла к нему.

– Хвала Господу! – воскликнула она. – И благослови вас Бог, мальчик. Лихорадка прошла.

Она положила худенькую руку ему на лоб и улыбнулась его изумлению.

– Свеженький, как огурчик, милый мой мальчик. Какая радость!

Джека уже давно никто не называл ни милым, ни мальчиком. Ответив ей слабой улыбкой, он закрыл глаза.

– Я ничего… не понимаю, – сонно пробормотал он.

– Не надо и голову ломать. Спите.

Он секунду поразмыслил. Предложение показалось ему разумным – а он так устал! Чуть вздохнув, он закрыл глаза.

Когда Карстерз снова проснулся, было уже утро следующего дня, и солнце било в окно так, что он зажмурился.

Кто-то зашелестел, приближаясь: он увидел даму, которая назвала его «милым» и велела спать.

Джек улыбнулся – и вытащил из-под одеяла удивительно худую руку.

– Но кто вы? – чуть капризно спросил он.

Мисс Бетти легко похлопала его по руке.

– Все еще не возьмете в толк. Я тетя Бетти – тетка Ди. Да ведь вы не знаете и кто такая Ди! К милорду возвращалась память.

– О… да ведь вы – дама в экипаже… Трейси… Вспомнил!

– Ну, никакого Трейси я не знаю, но я – «дама в экипаже».

– А вторая…

– Это была Диана Боули, моя племянница-лапушка! Вы ее увидите, когда поправитесь.

– Но… но… где я, сударыня?

– Да не волнуйтесь так, милый мой мальчик!

– Мне тридцать лет, – запротестовал Джек, озорно сверкнув глазами.

– Никогда бы не поверила, но и тридцать для меня мальчик, – парировала мисс Бетти, заставив его засмеяться. – Вы в доме мистера Боули, отца Ди и моего брата. И здесь вы останетесь, пока не поправитесь.

Джек с трудом приподнялся на локте, поморщившись от боли.

– Господи, мадам! И давно я здесь?

Его мягко, но решительно заставили снова опуститься на подушки.

– Будете лежать? Ну куда это годится – вы же снова разбередите рану! Завтра исполнится неделя, как вы здесь. Господи твоя воля, да что это с мальчиком?

(На лице Джека отразились недоверие и ужас.)

– Неделя, сударыня! Не говорите этого!

– Даю вам слово. И хорошенько же вы нас напугали: чуть не умерли, и все только бредили Диками и Джимами!

Милорд быстро поднял глаза:

– О! Так я говорил?

– Говорили. Ну, если можно назвать разговором эту тарабарщину! А теперь вы должны тихо лежать и ждать, когда снова придет доктор.

Минуту Карстерз лежал молча. Вспомнив Джима, он чуть улыбнулся.

«Лучшего наказания я бы для него не придумал, даже если бы долго старался, – сказал он себе, но потом нахмурился. – Бедняга! Он, наверное, с ума сходит от беспокойства».

– Мисс… э-э… Бетти?

– Э, да вы еще не уснули!

– Уснул, сударыня? Ничуть! – с достоинством ответил он. – Мне надо написать письмо.

– Ни в коем случае!

– Но это необходимо! Это чертовски важно, сударыня!

Она решительно покачала головой.

– Без разрешения мистера Джеймсона – нельзя.

Джек с трудом сел, прикусив губу.

– Тогда я встану! – пригрозил он.

Она подбежала к нему.

– Нет-нет! Ложитесь и будьте паинькой!

– Не лягу и не буду!

– Тогда я еще долго не дам вам притронуться к перу!

Джек напустил на себя грозный вид и гневно нахмурился.

– Сударыня, я настаиваю, чтобы вы мне дали написать письмо!

– Сударь, я настаиваю, чтобы вы легли!

Он с трудом справился со смехом.

– Пеняйте на себя, если не принесете мне перо и бумагу, мисс Бетти!

– Но, милый мальчик, опомнитесь! Вы не можете шевелить рукой!

– Буду шевелить, – неуступчиво ответил Джек, но при этом откинулся на подушки, закрыв глаза. Между бровями его пролегла складка боли.

– Я же вам сказала! – укорила его мисс Бетти не без торжества в голосе, делая вид, что поправляет сбившееся покрывало.

Синие глаза распахнулись и умоляюще взглянули на нее:

– Сударыня, но это очень важно!

Она не устояла и предложила компромисс:

– Писать вам самому не разрешу категорически, но, может, вы мне его продиктуете?

Джек оживился и поцеловал ей руку.

– Мисс Бетти, вы ангел!

– А, перестаньте.

И она поспешно ушла за письменными принадлежностями.

Вернувшись, она обнаружила, что больной нервно теребит край простыни и хмурится.

– Я готова, – сказала она.

– Благодарю вас, сударыня. Вы очень добры…

– Чепуха!

Он слабо рассмеялся.

– Я хочу, чтобы вы написали моему слуге и велели ему привезти мой багаж в ближайшую гостиницу…

– И не подумаю! Я велю ему привезти его сюда.

– Но, мисс Бетти, я не могу злоупотреблять вашим…

– Перестанете вы или нет?.. Тоже мне, злоупотреблять!..

– Я вижу, мною будут помыкать, – вздохнул Джек, любуясь ее быстрой улыбкой.

– Ах вы, мальчишка! Ну, диктуете?

– Хорошо, сударыня. Нет, я передумал. Напишите лучше моему другу:

«Дорогой Майлз… выполняя свое обещание… пишу тебе… предполагая… что тебя встревожило… мое исчезновение… Знай… что я нахожусь»… Скажите, сударыня, где я нахожусь?

–…Поместье Хортон в Литтлдине, – ответила она, записывая.

– Спасибо. «Я имел несчастье повредить плечо…»

–…и руку, – неумолимо вставила она.

– «…и руку в поединке… и некая… добрейшая дама…»

– Я отказываюсь писать такую чушь! «Одна из дам, спасенных мною».

– Боже, сударыня, вы не написали этого? – ужаснулся Джек.

Она успокаивающе улыбнулась.

– Нет. Я написала: «это письмо тебе пишет моя сиделка».

– Сударыня, вы любите дразниться, – укорил ее милорд. – Э-э… да. «Когда отведешь Дженни… в Тренчем… прикажи, пожалуйста, Джиму… немедленно привезти сюда… мои вещи». Успели записать, мисс Бетти?

– Да.

«Передай, пожалуйста… мой привет… леди Молли… и прими мои… извинения… и благодарность». – Он помолчал. – Подпишите, пожалуйста, письмо. «Дж. К.» и адресуйте его сэру Майлзу О'Хара, Терз Хаус, Молтби.

– Сэру Майлзу О'Хара? Он ваш друг, мистер… мистер… Я не знаю вашего имени.

– Кар…– начал было Джек и – прикусил язык. – Карр, – невозмутимо докончил он. – Джон Карр. – Вы знакомы с ним, мисс Бетти?

– Я? Нет! Как вы думаете, он приедет вас навестить?

– Если вы ему позволите, сударыня.

– Господи! Ну-ну! Я велю Томасу сейчас же отвезти письмо.

– Мисс Бетти, вы удивительно любезны. Клянусь, я даже, не знаю…

– Благослови вас Господь, мальчик! А мы-то, мы?.. Страшно подумать, что сталось бы с Ди, не появись вы! Это мы должны вечно вас благодарить.

Джек покраснел, как мальчишка.

– Право, вы преувеличиваете…

– Полноте! Ну, спите и ни о чем не тревожьтесь. Вы не будете пытаться встать?

Он расхохотался:

– Даю вам клятвенное обещание! Если вы никогда и не придете, я буду тут лежать, чахнуть…

Но комната была уже пуста: весело рассмеявшись, мисс вышла.

О'Хара приехал ближе к вечеру. После недолгого разговора с Дианой и ее отцом, он был препровожден в комнату милорда, где мисс Бетти встретила его веселой улыбкой и неловким реверансом.

– Вы не будете волновать мистера Карра? – спросила она, но их прервал голос милорда, слабый и очень веселый.

– Входи, Майлз, и не слушай мисс Бетти! Она – тиран, и не дает мне мой парик.

О'Хара рассмеялся при виде озорной улыбки мисс Бетти и пошел к кровати. Крепко сжав худую руку, он демонстративно нахмурился.

– Юный бездельник! Не мог придумать ничего лучше, чем ввязаться в драку и чуть не свести с ума своего слугу.

– Что за чушь! Ты нашел Джима?

Осмотревшись, О'Хара убедился в том, что мисс Бетти дипломатично скрылась.

– Да, я отвел кобылу, как только получил письмо… Ну, и напугал ты меня, Джек, скажу я тебе! Она его узнала, и я с ним поговорил.

– Бьюсь об заклад, ты от Джима ничего не добился. Очень глупо он выглядел?

– Сказать по правде, мне показалось, что он идиот, я даже решил, что, наверное, ошибся. Но в конце концов я заставил его поверить моим словам. Он взял кобылу и сегодня вечером привезет вещи. Кстати, Джек, я рассказал ему о нашей мимолетной встрече и незаряженных пистолетах. Он сказал, что это его вина. Ты бы видел его лицо! Ошарашен – это еще слабо сказано.

– Наверное. Слушай, Майлз, такое странное приключение!

– Что же с тобой все-таки случилось?

– Я и собирался тебе рассказать. Когда я от вас уехал – примерно через час – я наткнулся на экипаж мисс Боули; его остановили трое негодяев, и они пытались затащить ее в карету джентльмена, который руководил всем этим. Так что я, естественно, спешился и пошел посмотреть, что можно сделать.

– Как это на тебя похоже: совать нос не в свои дела! Четверо – и ты имел нахальство нападать! Ты просто сумасшедший!

– Конечно, будь ты на моем месте, ты повернулся бы и поехал восвояси! Или может помог мошенникам? – возмущенно ответил тот.

О'Хара хохотнул.

– Ну-ну, продолжай, Джек. Я же не сказал, что мне не хотелось бы оказаться рядом с тобой.

– Это было бы превосходно. Наверное, мисс Боули уже почти все тебе рассказала, но одного сказать не могла, потому что не знала… тот, с кем я бился, был Бельмануар.

– Гром и молния! Неужели герцог?

– Да, Трейси.

– Дьявольщина! Он тебя узнал?

– Наверняка не знаю. Я, конечно, был в маске, но он сказал, что, кажется, узнал. И в эту секунду он в меня выстрелил.

– Грязный негодяй!

– М-м, да… Потому-то я и решил, что он меня не узнал. Черт подери, Майлз, даже Трейси такого не сделает!

– Думаешь? А я бы йсазал, что Трейси готов на любую подлость.

– Ну, приятель, это уж слишком! Он не мог бы хладнокровно убить человека, с которым вместе охотился и фехтовал, и… и… Никто на такое не способен!

У О'Хары был довольно скептический вид.

– Это ты не способен, а жалкий негодяй, вроде Бельмануара способен на все!

– Я не могу в это поверить. У нас всегда были вполне дружеские отношения. Вот если бы Роберт… Но я и этому не верю. И не говори ничего здешним, О'Хара: они не знают Дьявола. Судя по тому, что сказала мне мисс Бетти, он назывался мистером Эве-рардом. Он познакомился с девушкой, с Дианой, в Бате и – ты знаешь его манеру – она не захотела иметь с ним дела, – он решил ее умыкнуть.

– Боже, что за гадкий человек!

– В отношении женщин – да. В остальном… не так уж он плох, Майлз.

– Я такую грязь не люблю, Джек.

– Ну, не знаю. Надо думать, мы все не святые. – И он резко поменял тему разговора: – Как Дженни?

– Плоховато ест – наверное, скучает по тебе. Я оставил ее с Джимом. Наверное, он скоро приедет. Не думаю, чтобы он стал терять время.

– Да, не думаю. Бедняга, он, наверное, ужасно тревожился за своего никчемного господина.

– Еще бы: он стал такой же бледный, как ты сейчас, когда я сказал о твоей ране.

Карстерз быстро повернул голову.

– Что ты сказал о моем лице? Будь добр, подай мне зеркало, Майлз.

Рассмеявшись, О'Хара повиновался и удивленно наблюдал, как его светлость пристально разглядывает свое отражение.

– Интересная бледность, друг мой, интересная бледность. И все-таки я рад, что Джим скоро приедет.

Поймав на себе взгляд Майлза, он безудержно расхохотался:

– По-твоему я ужасно тщеславен, Майлз?

– Это поза, Джон? Маска сэра Энтони Ферндейла, баронета?

– Нет. Кажется, это я сам. Видишь ли, когда живешь только для себя, стараешься относиться к себе как можно лучше. Отсюда тщеславие. Пожалуйста, убери зеркало. Вид моего лица мне неприятен.

– Однако вы раскомандовались, милорд, – отозвался О'Хара, кладя зеркало на стол. – И, пока не забыл – как вас теперь зовут?

– Джон Карр. Чуть не проговорился, но успел вовремя остановится. Я слышу, моя воспитательница возвращается… Э-э… Майлз!

– Ну!

– Приезжай еще!

– Приезжать еще! Милый мой, да я тебе скоро надоем! Я буду здесь каждый день.

– Спасибо. Кажется, надоесть мне будет нелегко. Джон прикусил губу и отвернулся, в комнату вошла мисс Бетти.

– Боюсь, вам пора оставить моего пациента, сэр Майлз, – сказала она. – На один день ему хватит впечатлений – пусть спит.

Вопросительно взглянув на отвернувшегося Джона, она добавила:

– Он, наверное, устал?

Тот повернулся и улыбнулся ей:

– Нет, мисс Бетти, я не устал. Но убежден, что вы этому не поверите.

– Милый мой мальчик, вы знаете, что у вас под глазами ужасные тени?

– Ну вот, снова замечания о моей внешности! – вздохнул он, взглянув на вставшего О'Хару.

– Вы совершенно правы, мисс Бетти, я должен идти. Можно мне завтра снова приехать?

– Конечно! – приветливо улыбнулась она. – Мы будем счастливы вас видеть.

О'Хара наклонился над больным:

– Тогда au revoir, Джек. Моя супруга посылает привет своему «кузену Гарри». Плутовка!

– Правда? Как мило с ее стороны, Майлз! А ты передай ей мой привет и поцелуй ее…

– Да? – с подозрительным хладнокровием переспросил Майлз. – Я должен поцеловать ее – что?

– Ее руку! – рассмеявшись, договорил Карстерз. – До свидания и спасибо тебе…

– Ну, будет! – прервал его Майлз.

Поклонившись мисс Бегти, он ушел.

Деловитая пожилая дама порхнула к постели своего подопечного и поправила ему подушки.

– Ну, вы удовлетворены?

– Сударыня, чрезвычайно: я благодарю вас. Я скоро встану.

– Хм! – только и ответила она, и оставила его наедине со своими мыслями.

Как она и предвидела, он задремал, но плечо не дало ему заснуть. Он лежал в забытье, закрыв глаза, и меж его бровей пролегла глубокая морщина – признак боли.

Звук закрывающейся двери заставил его открыть глаза. Чуть повернув голову, он увидел, что посреди комнаты стоит Джим Солтер и тревожно смотрит на него.

Милорд ответил сердитым взглядом, и Джим принялся ждать, когда разразится буря.

Карстерз растаял и постарался улыбнуться.

– Я страшно рад тебя видеть, Джим, – сказал он.

– Вы… вы шутите, сэр! Ведь я оставил ваши пистолеты незаряженными, – Знаю. Ужасная небрежность, – но, в конце концов, мне самому следовало заниматься такими вещами.

Джим подошел к кровати.

– Неужели вы прощаете меня, сэр?

– Ну, конечно! Все равно я не мог бы уволить своего лучшего друга.

– Да, сэр, но это ничуть не утешает.

– Конечно, нет – и тогда я был довольно зол… Черт подери, Джим, нечего на меня так смотреть! Я пока не умер.

– Если бы… если бы вас убили, сэр… Это я был бы виноват.

– Чепуха! У меня ведь была еще шпага! Ради Бога, не будем больше об этом! Ты привез мой багаж?

– Да, сэр. Такое больше не повторится, сэр.

– Конечно, нет. Дженни здорова?

– Совершенно, сэр. Вы все равно доверите мне ваши пистолеты, сэр?

Карстерз застонал.

– Прекрати, слышишь? Это же случайность, и я о ней уже забыл. Вот тебе моя рука!

С этими словами он пожал Джиму руку в знак того, что все забыто.

– Ты избавился от этого ужасного жилета, который тогда пытался надеть на меня?

– Я подарил его хозяину гостиницы, милорд.

– Я бы эту гадость сжег. Но, возможно, ему он понравился.

– Понравился, сэр. Вы не попробуете заснуть?

– Если бы у тебя плечо горело и дергало, как у меня, ты бы не задавал таких глупых вопросов, – огрызнулся Джек.

– Извините, сэр. Если я могу вам чем-то помочь…

– Можешь сменить повязку, если хочешь. Эта – ужасно душная и неловкая.

Солтер без долгих слов принялся перевязывать своего господина и так старался не сделать ему больно, и лицо его выражало такое участие, что Карстерз подавил желание чертыхнуться, когда слуга задел особо болезненное место. По окончании перевязки он удовлетворенно вздохнул и улыбнулся.

– Так гораздо лучше, – сказал он. – У тебя легкая рука, Джим.

Слуга покраснел от удовольствия, но ничего не ответил, а пошел спустить шторы.

ГЛАВА 13 Милорд раскланивается

После приезда Джима милорд быстро пошел на поправку. Каждый день его состояние все улучшалось – к вящему удовольствию врача, который без устали уверял мистера Боули и мисс Бетти, что пациент не умер исключительно благодаря его искусному лечению. Поскольку его методы сводились к тому, чтобы устраивать Джону обильные кровопускания, – мисс Бетти быстро положила этому конец, она затевала по сему поводу немало бурных споров, в которых он терпел сокрушительное поражение. Мисс Бетти утверждала, что мистер Карр поправился благодаря ее. уходу и крепкому организму, и, скорее всего, была права. Так или иначе, не прошло и двух недель со времени первого визита О'Хары, – а милорд уже стоял перед зеркалом, склонив голову набок и задумчиво прищурившись, внимательно разглядывал собственное отражение. Солтер, по опыту знавший, что это – решающий момент, тревожно ждал приговора. Его господин по-прежнему оставался для него полной загадкой: важные вещи его, похоже, совершенно не трогали, но когда дело доходило до выбора галстука или еще какой-нибудь мелочи, он страшно нервничал.

Рассмотрев как следует свое отражение, Карстерз нахмурился и бросил через плечо:

– Я передумал, Джим. Я надену синий.

Солтер глубоко вздохнул.

– Вам очень к лицу этот, сэр, – промямлил он.

Джек упрямо уселся.

– Мне вдруг не понравился – нет, просто стал отвратителен, – кирпичный. Я надену синий.

– Ну же, сэр, сколько можно переодеваться! Вы устанете, не успев спуститься вниз, а ведь вы знаете, что сказал доктор.

Милорд пожелал доктору и его мудрым советам отправиться в место с чрезвычайно жарким климатом.

– Да, сэр, но…

– Доктор – человек достойный, Джим, но в искусстве одеваться он понимает еще хуже, чем ты. Ему не понять душевных мук человека, впервые появившегося на людях в кирпичном.

– Но…

– Синий с золотым шитьем.

– Сэр!

– Я приказываю! Я настаиваю: синий или никакой!

– Хорошо, сэр.

Смирившись с неизбежным, Джим направился к шкафу.

Когда, наконец, его светлость был удовлетворен нарядом, жаркий июньский день достиг апогея, и мисс Бетти стучала в его дверь, желая узнать, собирается ли мистер Карр спуститься.

Карстерз поправил повязку, взял шляпу и не совсем твердо двинулся к двери.

Солтер распахнул ее перед ним, бросил на мисс Бетти торжествующий взгляд, словно гордясь внешностью милорда, и потом протянул руку:

– Вам помочь, сэр?

Мисс Бетти присела в глубоком реверансе.

– О, мистер Карр!

Джон отвесил ей нижайший поклон.

– Я вас приветствую, сударыня, – сказал он. – Как раз собирался сойти вниз. Спасибо, Джим, – и он тяжело оперся на руку слуги.

Мисс Бетти восхищенно обошла его кругом.

– Боже! До чего вы элегантны, право! Но, признаюсь, я смущена!

– Вот как, мисс Бетти! И почему же?

– Вы не так молоды, как я думала, – откровенно призналась она.

– Вспомните, сударыня: я никогда не потакал вашим заблуждениям. Я – человек пожилой.

– Тридцать! – возмутилась она и прошла впе-ред. – Идемте, дитя, и осторожнее на лестнице.

У нижней ступени стоял мистер Боули, человек среднего роста, тонкогубый и сероглазый. Он двинулся навстречу постояльцу, протягивая руку:

– Я рад, что вам лучше, сударь. Надеюсь, плечо уже не болит.

– Спасибо, сэр, почти совсем. Если бы не деспотизм мисс Бетти, я не надел бы эту отвратительную повязку.

Мистер Боули чуть улыбнулся.

– Да, она держит нас в ежовых рукавицах, наша Бетти. Не пройдетесь ли немного по саду? Там стоят стулья… А вот и моя дочь.

Он махнул рукой в сторону двери. Карстерз повернулся и увидел Диану.

Она стояла на фоне темных деревянных панелей, в янтарного цвета платье со старинными кружевами на локтях и груди. Черные, как ночь, волосы завитками обрамляли высокий белый лоб. Один длинный локон спускался на плечо, а остальные были убраны под маленький кружевной чепец, завязанный лентой под подбородком.

Джек все смотрел и смотрел – а Диана тоже разглядывала его широко раскрытыми карими глазами с выражением почти младенческой невинности. Потом веки ее задрожали, загнутые ресницы затенили глаза, а на щеках выступил румянец.

Милорд очнулся и, когда отец представил его, отвесил один из самых изящных своих поклонов.

– Милая, это мистер Карр…

Диана присела в реверансе.

–…мистер Карр, это моя дочь Диана.

– Я счастлив познакомиться с мисс Боули, – проговорил Джек, поднося ее руку к губам.

Изящные пальчики чуть задрожали в его руке, а нежные губки приоткрылись в робкой, очаровательной улыбке. Джек был покорен.

– Но, сударь, мы уже знакомы. Не могла же я забыть моего спасителя.

– Я счастлив думать, что был вам чем-то полезен, мадемуазель. Поверьте, для меня честью было вступить в бой за вас.

Он не отрывал взгляда от дивной ямочки, появившейся на ее щеке у уголка губ.

– Очень мило, что вы так говорите, сэр. Боюсь, мы очень обременили вас… и…– она указала на его повязку.

– Это, мадемуазель, сущий пустяк. Это я должен вас поблагодарить.

Тут вмешалась мисс Бетти:

– Ну, хватит, хватит. Глупее комплиментов я не слыхала! У вас усталый вид, мистер Карр. Выходите в сад и отдохните.

Солтер шагнул вперед, но Диана остановила его, подняв палец.

– Может, мистер Карр примет мою помощь? – спросила она робко.

Джек вспыхнул.

– Право, нет, мисс Боули, я могу…

– А, полноте! – воскликнула мисс Бетти. – Перестаньте мешать! Веди его в сад, Ди!

Мистер Боули уже исчез. Весь мир для него заключался в библиотеке, и он никогда надолго оттуда не отлучался. Вот и сейчас, воспользовавшись минутой, пока сестра на него не смотрела, он тихонько ушел. Обернувшись, она лишь заметила неслышно закрывающуюся дверь библиотеки.

– Ну вот, твой папа опять за свое, – сказала она племяннице. – Право, он невозможный человек!

Она вышла следом за парочкой на газон и помогла Карстерзу устроиться в шезлонге под раскидистым вязом. Под его раненое плечо подложили подушку, и еще одну – под спину.

– Вы уверены, что вам вполне удобно? – спросила мисс Бетти, озабоченно склоняясь над ним.

Джек в ответ засмеялся.

– Вполне. Благодарю вас, сударыня. Но где сядете вы?

– Я сяду вот в это кресло, а Ди – на подушку. – С этими словами она бросила ее на землю. – Вот тут рядом со мной.

– Я вижу, вы в железных руках, мадемуазель, – сказал он, любуясь появившейся ямочкой.

– Да, сэр, это так. Печально, правда?

Мисс Бетти рассмеялась и, развернув пучок шелковых ниток, бросила их племяннице на колени.

– Будь добра, разбери их мне, милочка, – попросила она, доставая вышивание.

– Пожалуйста, разрешите мне помочь! – взмолился Джек.

Диана встала и передвинула подушку к его шезлонгу. Встав на колени, она высыпала многоцветные пасмы ему на колени.

– Хорошо! Но будьте внимательны, когда придется разбирать розовые тона. Видите: вот цвет розы, вот – само, а вот этот – темнее. Бледно-розовый положим сюда. А красные… места больше нет, красные положим вот на эту бумагу.

– Конечно, – согласился Карстерз. – А остальные цвета будем разбирать после розового?

Она кивнула и склонила голову над шелками.

– Сэр Майлз сегодня приедет, мистер Карр?

– О, да, мисс Бетти. Вы мне напомнили – приедет. Мисс Боули, не стоит этот шелк класть к чисто-розовому: он слишком темный.

– Я уверена, что нет! Где тот, с которым мы его сравнивали?

Карстерз достал длинную нитку и положил рядом с той, которую расправила Диана. Две головы низко наклонились над шелками. Диана вздохнула:

– Вы правы. Я с трудом вижу небольшое отличие, оно еле заметно.

Мисс Бетти заглянула ей через плечо.

– Боже, что у вас за глаза! Я никакой разницы не вижу.

Ее взгляд скользнул по ряду шелков, разложенных на белом атласном колене милорда.

– Мистер Карр, – вдруг сказала Диана. – Я хотела кое о чем вас спросить – меня это ужасно заботит.

– И что же это, мисс Боули?

– Одна вещь: почему вы называли мистера Эверарда «мсье герцог»?

Наступило недолгое молчание. Милорд заглянул в карие глаза с золотыми искорками и чуть нахмурился.

– Я его так называл?

– Да, я помню точно. Это было… просто такое обращение?

– Просто обращение… можно и так сказать, мадемуазель. Разве вам не кажется, что у него герцогский вид?

– Я старалась вообще о нем не думать. Я его ненавижу!

– Я почти сочувствую этому мистеру Эверарду, – заявил Джек.

Снова показалась ямочка.

– Тогда вы очень нелюбезны, сударь! – укорила его она. – Вы знакомы с мистером Эверардом?

– Я его определенно видел раньше, сударыня.

Диана выпрямилась.

– Кажется, вы не хотите мне отвечать, – медленно проговорила она. – Скажите, «Эверард» – его настоящее имя?

Милорд принялся сосредоточенно крутить перстень. Он не считал себя вправе разоблачать Бель-мануара: если он откроет его имя, мистер Боули может вызвать его на дуэль – а в этом случае обнаружится истинное имя самого «мистера Карра». Он поднял глаза:

– Извините мадемуазель – но для чего этот допрос?

Диана спокойно кивнула:

– Я знала, что вы не захотите отвечать, но кое-что я обнаружила: и вас это поставит в тупик, сударь! – Она встала, пообещав сейчас принести «это», и грациозно пошла к дому. Милорд проводил ее взглядом.

– А теперь я собираюсь задать вам вопрос, – прервал его мысли голос мисс Бетти.

Милорд умоляюще вскинул руку.

– Сударыня, молю вас принять во внимание мою слабость! Как, по-вашему: разве я в силах вынести такое напряжение?

– В силах! Разве это принято, чтобы джентльмен ехал в маске, как ехали вы?

Тут он рассмеялся:

– Не принято, сударыня, но для джентльмена-грабителя это обязательная форма одежды.

Ее иголка замерла в воздухе:

– И что вы хотите этим сказать?

– Что я обычный разбойник, мисс Бетти.

Она секунду посмотрела на него, а потом снова принялась за работу.

– Оно и видно.

Джон изумленно оглядел свою изящную фигуру:

– Правда, сударыня? А я льстил себе надеждой, что нет!

– Я шучу. И вы рассчитывали, что я поверю этой выдумке?

– Боюсь, что рассчитывал, – вздохнул он. – Увы, это правда!

– Ах, вот как! А еще вы – друг сэра Майлза О'Хары, мирового судьи, и мистера Эверарда?

– Ну, по крайней мере знакомством с последним гордиться нечего, – парировал он.

– Может, и так. Моя Ди говорит, что он – важная персона.

– Я вижу, ваша Ди – создание подозрительное. Отчего же она так решила?

– Увидите. Ди, милочка! Мистер Карр пытается убедить меня в том, что он – грабитель!

Подошедшая к ним Диана улыбнулась:

– Боюсь, он дразнит тебя, тетя. Вы помните вот это, сэр?

И с этими словами она вложила в руки Джека шпагу герцога Эндоверского.

Изумленный Карстерз взял ее и бросил небрежный взгляд на рукоять. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть.

– Да ведь это его шпага! А я думал, она осталась лежать у дороги. Может ли… не вы ли ее взяли, мадемуазель?

Она присела в реверансе и рассмеялась:

– Вы удивлены, сударь? Вы же потребовали у него шпагу – естественно, я решила, что она вам нужна. Поэтому и взяла ее домой.

– Значит, вы необычайно внимательны. Я не смел надеяться на то, что ее не забыли. Я очень благодарен…

– Тогда извольте выражать вашу благодарность сидя! – посоветовала старшая мисс Боули. – Не забывайте, что вы впервые вышли из дома и поберегите себя!

Джек послушно сел, вертя шпагу в руках.

Диана обвиняюще указала пальчиком на золотую рукоять:

– Если я не ошибаюсь, милорд, корона – знак титулованной особы!

Милорд проследил за направлением розового пальчика и с негодованием заметил герб Эндоверов. Как это похоже на Трейси – кичливо украсить им рукоять, подумал он.

– Действительно, похоже, – признал он.

– А вот это не хрусталики, а настоящие бриллианты, и вот здесь – рубин.

– Не спорю, сударыня.

– И, полагаю, вот этот большой камень – изумруд.

– Боюсь, что да.

– Дорогая игрушка! – сказала она, пристально глядя на него.

– Согласен, чересчур пышная – но сталь великолепна, лучше не бывает, – невозмутимо ответил милорд, удерживая шпагу на пальце.

– Очень дорогая игрушка! – строго повторила Диана.

Джек вздохнул:

– Правда, сударыня, правда. – Потом, оживившись, добавил: – Но, может, мистер Эверард любит роскошь?

– Вполне возможно. И, полагаю, мистер Эверард должен быть не просто сельским джентльменом, чтобы удовлетворять свой вкус к роскоши.

Карстерз прикусил губу, пряча улыбку, вызванную попыткой представить Трейси в образе простого сельского джентльмена, и печально покачал головой.

– Вы хотите сказать, что он приобрел эту шпагу нечестным путем, сударыня?

На секунду на ее щеке снова показалась ямочка.

– Сэр, кажется, вы играете мною, – сказала она с достоинством.

– Сударыня, я сконфужен.

– Очень рада это слышать. Насколько я поняла, мистер Эверард не тот, за кого себя выдавал.

– О, да – несчастный мошенник! Разве можно обманывать даму?

– И я хочу узнать, права ли я. Может, он – знатный джентльмен?

– Смею вас уверить, сударыня, мистер Эверард – совсем не джентльмен.

Мисс Бетти рассмеялась.

– Перестань, милочка! Это ни к чему не приведет, и к тому же невежливо так давить на мистера Карра.

Диана надула губки:

– Он ужасно противный!

И она укоризненно посмотрела на Карстерза.

– Я в отчаянии! – отозвался Джек, но глаза его искрились смехом.

– А теперь вы смеетесь!

– Но, мадемуазель, вы – тоже!

Она покачала головой, решительно спрятав ямочку.

– Тогда я безутешен.

Карие глаза заблестели, и губы приоткрылись в улыбке, несмотря на все усилия.

– О, вы невозможны! – воскликнула она, вскакивая. – А вот и сэр Майлз.

О'Хара подошел к ним, поклонился дамам, а потом вопросительно посмотрел на всех присутствующих.

– Кто-то пошутил?

Ему ответила Диана:

– Ничуть, сэр. Это мистер Карр нас дразнит.

– Дразнит, вот как? И что же он говорит?

– Я открою тебе всю правду, Майлз, – вмешался порицаемый Карстерз, – просто мистрисс Диана чересчур любопытна.

– Ox! – Диана густо покраснела. – Право, вы ужасно недобрый, сударь!

– Да уж, он совершенно не джентльмен!

– Мы как раз из-за этого…

– Ссорились, – вставила ее тетка.

– Спорили, – поправил Джон.

– Спорили, – кивнула Диана. – Я спросила, не знатный ли джентльмен мистер Эверард, а он ушел от ответа.

– Клянусь, это напраслина! Я просто сказал, что мистер Эверард – не джентльмен.

– Вот! Разве это не называется уходить от ответа, сэр Майлз?

– Разве? Право, я склонен с ним согласиться.

– О, вы объединились против меня! – воскликнула она, и, сама того не сознавая, была права. – Я просто говорила: может быть, он титулованный джентльмен?

– Откуда Джеку знать?

– Я уверена, что он с ним знаком – или, по крайней мере, что-то про него знает!

– Слушайте, мистрисс Ди, – прервал ее милорд, бросив на О'Хару предупреждающий взгляд, – я все вам расскажу о мистере Эверарде – надеюсь, вас удовлетворит мое сообщение. – Он замолчал, словно собираясь с мыслями. – Во-первых, он, конечно, титулован… Дайте-ка сообразить: он герцог. О, конечно, он герцог!.. Может, даже в нем течет голубая кровь… Он…

– Ну, уж это ни в какие ворота! – воскликнула мисс Бетти.

– Вы дразнитесь, – сказала Диана, стараясь нахмуриться. – Сначала вы притворяетесь, что ничего не знаете о мистере Эверарде, а теперь рассказываете о нем нелепости. Герцог, вот еще! Вы, наверное, ничего о нем не знаете!

Как и надеялся Карстерз, она не поверила правде.

– Он играет с вами, дитя, – сказал О'Хара, с трепетом слушавший рассказ Джека. – Готов биться об заклад, что он не знаком ни с каким Эверардом – а, Джек?

– Да, не могу сказать, что знаком, – засмеялся тот.

– Но… но… вы же говорили?

– Забудьте о том, что он говорил, мисс Ди. Он – мошенник.

Она серьезно посмотрела на него:

– Я почти готова этому поверить.

Но ямочка все-таки показалась! В следующую секунду она исчезла, и Диана обратила мрачное лицо к тетке, очаровательно, по мнению милорда, надув губки.

– Мистер Беттисон! – с отчаянием проговорила она.

Джек увидел, что эти таинственные слова заставили тетку нахмуриться и бросить в сердцах:

– Чтоб его черти взяли!

Карстерз посмотрел в сторону дома и увидел, что странной семенящей походкой к ним направляется низенький и довольно толстый молодой человек. Карстерз был вынужден признать, что хотя юноша был и недурен собой, его сильно портили близко посаженные глаза. И его манера держаться Карстерзу не понравилась. Нет, определенно не понравилась, как и то, сколь он по-хозяйски поцеловал Диане руку.

– Как приятно снова вас видеть, мистер Бетти-сон, – приветливо защебетала мисс Бетти. – Право, мы вас уже сто лет не видели!

– Ах нет, тетя, – сладко возразила Диана, – не может быть! Мистер Беттисон был тут совсем недавно.

Она отняла руку, за которую молодой человек попытался уцепиться, и повернулась к Джону.

– Кажется, вы незнакомы с мистером Беттисо-ном, мистер Карр? – спросила она. – Мистер Беттисон, позвольте представить вас мистеру Карру. Кажется, сэра Майлза вы знаете?

Сквайр поклонился довольно враждебно. Карстерз ответил на его поклон.

– Я надеюсь, вы не обидитесь, если я не встану? – улыбнулся он. – Как видите, со мной был несчастный случай.

Беттисона осенило: этот человек спас Диану. Черт бы побрал его нахальство!

– Ах, да, сэр! У вас повреждена рука, не так ли? Клянусь, я гордился бы такой раной!

– Да, для меня это было как раз большой честью, сэр. Мистрисс Ди, я кончил разбирать зеленый шелк.

Диана снова опустилась на колени на подушку и высыпала ему на колено новые пасмы.

– Как вы быстро! А теперь мы займемся синими.

Беттисон бросил на него свирепый взгляд. Что за удручающе дружеские отношения с Дианой, дьявол его заешь! Он уселся рядом с мисс Бетти и снисходительно обратился к милорду:

– Пытаюсь сообразить… э-э… мистер Карр… Может быть, я встречал вас в Лондоне? У Тома?

Эта деревенщина, конечно, вхож в клуб Тома, подумал Джон, отчего-то приходя в ярость. Вслух же он сказал:

– Я думаю, это маловероятно, сэр. Я несколько лет провел за границей.

– О, да, сэр? Путешествие с целью завершения образования?

Джон улыбнулся:

– На этот раз – нет. То было семь лет тому назад.

До мистера Беттисона дошли слухи об этом типе: судя по всему, обыкновенном грабителе.

– Вот как? Возможно, после окончания Кэмбриджа?

– Оксфорда, – мягко поправил его Карстерз.

«Ну и нахал!» – подумал Беттисон.

– Семь лет назад… Дайте-ка вспомнить… Кажется, тогда за границу ездил Джордж (я имею в виду Селвина, мисс Боули).

Джек, который сам в компании юных щеголей, едва окончивших колледж, ехал тогда до Парижа в сопровождении этого знаменитого острослова, промолчал.

Мистер Беттисон пустился в рассказы о собственном путешествии. Видя, что его друг целиком поглощен мисс Дианой и ее шелками, О'Хара счел долгом вызвать огонь на себя, и, попрощавшись, увел сквайра. За это мистрисс Ди, с которой он бы в превосходных отношениях, одарила его благодарной улыбкой и воздушным поцелуем.

ГЛАВА 14 Мистрисс Диана ведет себя не по-девичьи

Идиллические летние дни летели быстро, и каждый раз, когда милорд заговаривал об отъезде, поднимался такой крик возмущения, что он поспешно смолкал и решал остаться еще на несколько дней. Плечо его несколько поджило, но полностью не излечивалось, а упражнения вызывали немедленную боль. По этой именно причине большую часть времени он проводил с мистрисс Ди на воздухе, помогая ей с садом и цыплятами, потому что Диана с большим рвением занималась разведением птицы, правда, в небольших количествах, и ухаживала за любимыми животными. Если у Фидо в лапу попадала заноза, его препровождали к мистеру Карру, если Нелли, спаниель, ловила живого кролика, то, конечно, мистер Карр знал, что с ним делать. То же касалось и многих других животных. Молодая пара сближалась все больше и больше, а мисс Бетти и О'Хара наблюдали за этим со стороны, первая с чувством удовлетворения и гордости за свою любимицу, а последний с возрастающей тревогой. О'Хара понимал, что его друг, сам того не подозревая, влюбляется и страшился того времени, когда Джон осознает это. В очень длинном и очень ирландском письме он доверил свои страхи жене, которая с юным Дэвидом гостила у матери в Кенсингтоне. Она ответила, что он должен попытаться уговорить милорда переехать к ним, где ее обаянье немедленно затмит обаяние Дианы, хотя, надо сказать, она не возьмет в толк, почему Майлз не хочет, чтобы тот влюбился, Раз сам прекрасно знает, сколько удовольствия это Доставляет. А если он этого не знает, то он гадкий. И слышал ли он когда-нибудь о таком чуде? Дэвид нарисовал лошадь! Да, да, действительно лошадь! Разве этот ребенок не умница? И еще, не согласится ли Майлз, ну пожалуйста, приехать и забрать ее домой, потому что хотя мама очень-очень милая и хочет, чтобы она осталась еще на несколько недель, она решительно не может жить без своего мужа. Ни одной секундой больше.

Как только О'Хара прочел последнюю часть письма, он отбросил все мысли о Карстерзе и его сердечных делах в сторону и немедленно отправился в Лондон выполнять желанное распоряжение.

Время шло, и милорд наконец обнаружил, что по уши влюбился в Диану. Сначала сердце его воспарило, а потом сорвалось в пропасть. Он вспомнил, что опозорен и не может просить ее руки, и тут же, посмотрев правде в глаза, решил, что должен немедленно уехать. Первым его движением было пойти к мистеру Боули и сообщить о своем решении. Когда тот спросил о причине столь внезапного отъезда из усадьбы Хортон, Карстерз ответил, что любит Диану, но честь не позволяет ему открыться. Услышав это, мистер Боули ахнул и потребовал объяснений. Карстерз признался, что по профессии он разбойник с большой дороги, и увидел, как тот сердито вздернул подбородок. До сих пор любезный и улыбчивый, мистер Боули стал холодно вежлив. Он вполне понимает положение мистера Кар-ра и… э-э… да, уважает за то решение, которое он принял. И все же очень, очень холодно держался мистер Боули. Карстерз приказал Джиму немедленно упаковывать вещи, чтобы ехать на следующий день, и неохотно сообщил мисс Бетти о предстоящем отъезде. Она была поражена и растеряна. Она думала, что он проведет с ними весь июнь…– Увы, обстоятельства, с сожалением произнес он, – сложились так, что иначе он поступить не может. Он навсегда запомнит ее доброту к нему и надеется, что она простит ему такой поспешный отъезд.

Когда он сказал об этом Диане, глаза ее широко открылись, и она рассмеялась, погрозив ему пальцем.

– Вы дразните меня, мистер Карр! – воскликнула она и побежала в дом.

Тем же вечером мисс Бетти подтвердила слова Джека, но заметив огорченный взгляд девушки, сочла за благо не распространяться на эту тему.

На следующее утро, встретив в саду милорда, Диана подошла к нему и грустно спросила:

– Вы действительно сегодня нас покидаете, мистер Карр?

– Боюсь, что должен это сделать, мистрисс Ди.

– Так неожиданно? Значит вчера вы не шутили?

– Нет, мадемуазель… не шутил. Боюсь, я и так, пользуясь вашей добротой, слишком долго здесь задержался.

– О, нет, нет! – уверила она его. – Право же, нет! Неужели вы обязательно должны уехать?

Посмотрев в ее поднятые к нему глаза, Джон увидел в них ответную любовь и побледнел. Ему стало еще хуже от мысли, что он тоже ей не безразличен. Если бы только он считал, что она равнодушна к нему, расставание не было бы таким невыносимым.

– Мадемуазель… вы слишком добры ко мне… я должен ехать.

– О, мне очень жаль. Ваше пребывание у нас доставило нам такое удовольствие! Я… – она замолчала и поглядела в сторону на цветы.

– Вы? – Джек не смог не переспросить ее.

С легким смешком она снова перевела взгляд на него.

– Разумеется, мне очень жаль, что вы должны нас покинуть.

Она присела на скамью в беседке, увитой розами, и похлопала рукой, приглашая его сесть рядом с ней, с тем же естественным дружелюбием, с которым всегда обращалась к нему. Милорд остался стоять на прежнем месте, опираясь рукой о ствол дерева, а другой теребя монокль.

– Мистрисс Ди… думаю, будет только справедливо, если я расскажу вам то, что сказал вашему отцу, и что некоторое время назад сообщил вашей тете, когда она отказалась мне поверить. Я здесь в некотором смысле под чужим именем. Я не тот, за кого вы меня принимаете.

Диана сплетала и расплетала пальцы, она решила, что поняла его.

– О, нет, мистер Карр!

– Боюсь, что да, мадемуазель. Я… я обычный преступник… грабитель с большой дороги! – он говорил отрывисто, не глядя на нее.

– Но я знала это, – мягко промолвила она.

– Вы это знали?

– Ну, конечно? Я помню, как вы сказали об этом Бетти.

– Вы мне поверили?

– Видите ли, – она говорила извиняющим тоном, – я все время думала, почему вы были в маске.

– И все же вы позволили мне оставаться здесь…

– Ну, что за глупости, мистер Карр! Конечно, мне все равно, кто вы! Я стольким вам обязана.

При этих словах он круто обернулся к ней.

– Мадам, я готов вынести все, кроме вашей благодарности! Вы только из-за нее терпели меня все это время?

Она крепко сжала пальцы.

– Ну, сэр… почему же, сэр…

Пламя погасло в его глазах, он чопорно выпрямился и с поразившей ее сухостью сказал:

– Прошу прощения. Меня следует публично высечь за такой наглый вопрос. Молю вас, забудьте о нем.

Диана поглядела в его суровое лицо, одновременно удивленная и оскорбленная.

– Не думаю, что вполне понимаю вас, сэр.

– Тут нечего понимать, мадемуазель, – ответил он пересохшими губами. – Просто я чересчур самонадеянно полагал, что чуть-чуть нравлюсь вам сам по себе.

Она снова поглядела с грустной улыбкой на его полуотвернувшееся лицо.

– О! – пробормотала она. – О! — и затем вздохнула. – Наверное, это ужасно быть разбойником на большой дороге.

– Да, мадемуазель.

– Но вы ведь можете перестать быть им, – произнесла она уговаривающим голосом.

Он не рискнул ответить.

– Я уверена, вы можете это сделать. Пожалуйста.

– Дело не только в этом, – заставил он себя выговорить. – Есть кое-что похуже.

– Хуже? — переспросила она, широко открыв глаза. – Что же еще вы наделали, мистер Карр?

– Я… однажды, – Господи, как же трудно было это произнести! – Я однажды… сжульничал… в карты, – вот он и сказал все. Теперь она с отвращением отпрянет. Он закрыл глаза и отвернул лицо, ожидая ее прозрения.

– Только однажды! — послышался мягкий голос, полный почтительного восхищения.

Он открыл глаза и рот.

– Мадемуазель!

– Боюсь, я всегда жульничаю в карты, – призналась она. – Я понятия не имела, что это так ужасно, хотя тетушка всегда сердится из-за этого и клянется, что больше не будет со мной играть.

Он не мог сдержать смех.

– Дитя мое, когда это делаете вы, в этом нет ничего ужасного. Вы же не играли на деньги.

– О! А вы играли на деньги?

– Да, дитя мое.

– Тогда с вашей стороны это было нехорошо, – согласилась она.

Он стоял молча, борясь с желанием рассказать ей всю правду.

– Но… но… не надо, сэр, быть таким серьезным, – молящий голос не умолкал. – Я уверена, что у вас было веское оправдание?

– Никакого.

– И теперь вы позволяете этому портить вам жизнь? – укоризненно спросила она.

– А моего позволения не требуется, – с горечью ответил он.

– Ах, какая жалость! Неужели минутная оплошность должна калечить всю жизнь? Это нелепо… Вы ведь… как это называется… искупили свой грех… Да? Искупили, я уверена.

– Прошлое нельзя отменить, мадемуазель.

– Это, конечно, верно, – кивнула она с важным видом. – Но его можно забыть.

Его рука взметнулась, потянулась нетерпеливо к ней и тут же упала вниз. Безнадежно. Он не мог рассказать ей правду и просить разделить с ним его позор. Он должен один нести свой крест и, главное, не ныть. Он решил взять на себя вину Ричарда, и последствия этого нести ему одному. Эту ношу не отбросишь потому только, что она стала слишком тяжела. Это бремя ему нести вечно… вечно. Он принудил свой разум смириться с этим фактом. Всю свою жизнь он стоял один против всех, его имя никогда не обелить, он никогда не сможет попросить эту милую девочку, сидевшую сейчас рядом с таким печальным и умоляющим выражением прелестного лица, чтобы она вышла за него замуж. Он сумрачно взглянул на нее, убеждая себя, что на самом деле ей безразличен, всему виной лишь глупое его воображение. Она заговорила снова, и он слушал ее мягко льющийся голос, который повторил:

– Разве нельзя это забыть?

– Нет, мадемуазель. Это никуда не денется, останется навсегда.

– Но разве нельзя забыть намеренно? – настаивала она.

– Это всегда будет стоять у меня на пути, мадемуазель.

Наверное, деревянный невыразительный голос принадлежал ему. В голосе стучала одна мысль: «Ради Дика… ради Дика. Ты должен молчать ради Дика», – он решительно взял себя в руки.

– Стоять на пути куда? – спросила Диана.

– Я никогда не смогу попросить женщину стать моей женой, – ответил он.

Диана бездумно обрывала лепестки розы. Душистые и нежные, они плавно скользили на землю.

– Не понимаю, почему не сможете, сэр.

– Ни одна женщина не захочет разделить со мной мое бесчестье.

– Думаете, нет?

– Нет.

– Вы так уверены, мистер Карр. Ради Бога, вы спрашивали у этой леди?

– Нет, мэм, и это было бы поступком… э-э… человека…

– Какого, мистер Карр?

– Пса! Негодяя! Мерзавца!

Вторая роза разделила судьбу первой.

– Я слыхала, говорят, что некоторые женщины… любят… псов… и негодяев… и даже мерзавцев, – заметила она вызывающим голосом. Не поднимая ресниц, она наблюдала, как побелели костяшки руки, опирающейся на дерево.

– Не та леди, которую я люблю, мэм.

– О! Вы уверены?

– Уверен. Она должна выйти замуж за человека с незапятнанной честью, человека, не являющегося безымянным изгоем, который не живет… за счет… игры в кости… или грабежа на большой дороге.

Он увидел, что в карих глазах заблестели слезы, но тут же отвел взгляд и даже отвернулся. Теперь у него не было сомнений: она неравнодушна к нему и знает, что он это понял. Он не мог оставить ее с мыслью, что ее любовью пренебрегли. Нельзя ее обидеть, но она должна понять, что он не может говорить ей о своей любви. Ее не надо обижать, но следует объяснить, что он не может признаться ей в своей любви. Но как же тяжко было все это! Ее душераздирающий взгляд был прикован к нему, а в голосе звучала мольба. Сейчас он задрожал.

– Обязательно должна, сэр?

– Да, мэм.

– Но предположим… предположим, леди это все равно? Предположим она… любит вас… и готова охотно разделить ваш позор?

Земля у ее ног была усеяна оборванными алыми лепестками, а вокруг и над ней качали и кивали головками розы. Легкий ветерок шевелил ее кудри и кружево платья, но Джон не мог позволить себе снова поглядеть на нее, потому что не смог бы противиться искушению схватить ее в свои объятия. Она была готова вверить себя ему, встретиться с любой опасностью, лишь бы быть с ним. Просто и безбоязненно она предложила себя, а он ее отверг.

– Невозможно представить себе, чтобы леди так пожертвовала собой, мэм, – произнес он.

– Пожертвовала! – у нее перехватило дыхание. – Вы называете это жертвой?

– А как же еще?

– Я… я… я не думаю, что вы мудрый человек, мистер Карр. И… и что вы понимаете женщин… хорошо понимаете. Возможно, она не сочтет это жертвой.

– Неважно, как она это назовет, мэм. Она погубит свою жизнь, а этого быть не должно. Никогда.

Белая роза присоединилась к своим сестрам, так же разорванная на лепестки дрожащими, пальцами.

– Мистер Карр, если эта леди… любила бы вас… разве это справедливо… ничего ей не сказать?

Наступило долгое молчание, а затем милорд мужественно солгал.

– Надеюсь, что она… со временем… забудет меня.

Диана сидела очень тихо. Она больше не рвала роз, легкий ветер поднял лепестки и осыпал ими ее ноги, нежно и шаловливо. Где-то в живой изгороди запела птица свою полнозвучную рыдающую песнь, и со всех сторон раздалось ей в ответ щебетанье и посвистывание. Солнце заливало яркими лучами весь сад, купая его в золоте и счастье, и только для двоих в беседке свет погас, и мир погрузился в тьму.

– Понимаю, – прошептала, наконец, Диана. – Бедная леди!

– Злосчастным был день, когда я вошел в ее жизнь, – простонал он.

– Может быть, и так, – эти слова ей подсказала раненое сердце.

Он склонил голову.

– Я лишь могу надеяться, что она не будет думать обо мне слишком плохо, – чуть слышно проговорил он. – И что она найдет в своем сердце… хоть каплю жалости… ко мне.

Она встала, мягко касаясь юбками травы, подошла к нему и умоляюще протянула к нему руки.

– Мистер Карр…

Он не должен позволять себе глядеть в эти глаза с золотыми искорками… Он должен помнить о Дике… о своем брате Дике!

Он прикоснулся к кончикам ее пальцев и, поклонившись, поцеловал их. Затем круто повернулся и широким шагом быстро пошел между живыми изгородями в тишину леса. Сердце его разрывалось от жгучей страсти и бессильной ярости. Он должен уйти куда-то, побыть один, побороть демона, который побуждал его во весь голос прокричать правду и, забыв долг ради любви, сбросить с плеч эту тяжкую ношу.

А Диана осталась среди рассыпанных цветов, заледеневшая, тихая, и в ее глазах ее светилась горькая обида и безнадежная тоска.

ГЛАВА 15 О'Хара принимает решение

Джим Солтер свернул один из жилетов милорда и аккуратно уложил в огромный чемодан. Затем он поднял кафтан и расстелил его на постели перед тем, как сложить столь хитроумно, чтобы потом ни одна складка не нарушила его безупречности. Вокруг него повсюду были разбросана одежда милорда: мехлинские кружевные воротники и галстуки украшали один стул, шелковые чулки – другой. Роскошные кафтаны висели на спинках, туфли всех видов, и с красными каблуками, и белые, сапоги для верховой езды и домашние туфли, стоя в ряд, ожидали своей очереди, на всех подручных выступах кокетливо восседали парики, а из почти упакованной дорожной сумки выглядывала стопка белых батистовых рубашек.

Джим нежно уложил в чемодан кафтан и расправил его красивыми складками, размышляя в то же время, куда мог подеваться его хозяин. Его не было все утро и, вернувшись, он выглядел таким больным, что Джим забеспокоился и пожалел, что они должны покинуть усадьбу Хортон столь поспешно. Некоторое время назад милорд закрылся с хозяином, и Джим предположил, что он до сих пор находится там. Он протянул руку за следующим жилетом, но прежде чем пальцы его коснулись узорчатой ткани, он замер и поднял голову, прислушиваясь. Быстрые нетерпеливые шаги послышались на лестнице, а затем в коридоре. Дверь резко отворилась, и на пороге явился милорд. Джим с беспокойством всмотрелся в его усталое лицо и с упавшим сердцем отметил, что синие глаза сверкают, а красиво очерченный рот сжат в одну жесткую линию. Тонкая рука, вцепившаяся в ручку двери, нервно дернулась, и Джим ясно понял, что милорд не в духе.

– Закончил? – резко проговорил Карстерз.

– Не совсем, сэр.

– Если ты, конечно, не против, хотелось бы уехать в этом году, а не в следующем.

– Да, сэр. Я не знал, что вы торопитесь, сэр.

Ответа не последовало. Милорд вошел в комнату и, бросив взгляд на разбросанные вещи, оглядел всю комнату.

– Где мой костюм для верховой езды?

Дрожь пробрала Джима от макушки до носков туфель.

– Я… э-э… запаковал его, сэр. Вы хотите его?

– Конечно, я хочу его! Ты что, полагаешь, будто я поеду в том, что сейчас на мне?

– Я думал, ваша честь, что вы захотите поехать в коляске.

– Не хочу. Подай мне, пожалуйста, немедленно алый костюм.

Он бросился в кресло перед туалетным столиком и взял в руки пилку для ногтей.

Солтер тоскливо поглядел на его отражение в зеркале и не сделал ни единого движения, говорящего о том, что он готов выполнять распоряжение Карстер-за. Через минуту милорд круто обернулся.

– Ну! Чего ты стоишь, не двигаясь? Ты не слышал меня?

– Да, сэр, слышал, но… прошу прощения, сэр… но считаете ли вы разумным ехать верхом сегодня… в первый раз?

Пилка со стуком опустилась на столик.

– Я еду в Хорли верхом сегодня! – угрожающим тоном произнес его хозяин.

– Это ведь миль пятнадцать или побольше, ваша честь. Не лучше ли…

– Будь ты проклят, Джим, замолчи!

Солтер сдался.

– Очень хорошо, сэр, – произнес он и раскопал требуемый наряд. – Я пригляжу, чтобы багаж был отправлен повозкой с Питером и оседлаю кобылу.

– Не с Питером. С повозкой поедешь ты.

– Нет, сэр.

– Что?!

Милорд изумленно уставился на Джима. В его почтительном тоне звучала твердая и окончательная решимость. Тон милорда стал ледяным.

– Ты забываешься, Солтер.

– Прошу прощения, сэр.

– Ты будешь сопровождать мои вещи, как обычно.

Джим поджал губы и засунул туфлю в угол дорожной сумки.

– Ты меня понял?

– Я понял вас достаточно хорошо, сэр.

– Тогда все решено.

– Нет, сэр.

Милорд уронил лорнет.

– Какого дьявола? Что ты хочешь сказать этим «нет, сэр»?

– Я прошу вашего прощения, сэр, что осмеливаюсь возражать, но я не могу и не позволю вам ехать одному верхом с едва зажившей раной.

В тихом голосе не было ни тени дерзости или вызова, но чувствовалась твердая решимость.

– Не позволишь, вот как? Ты что, считаешь меня ребенком?

– Нет, сэр.

– Или что я не могу сам о себе позаботиться?

– Я думаю, что вы слабее, чем полагаете, сэр.

– О, ты так думаешь?

Джим подошел к нему.

– Вы позволите мне поехать с вами верхом, сэр? Я вам хлопот не доставлю, и могу ехать сзади, но одного отпустить вас не могу. Вы можете упасть без чувств, сэр…

– Могу тебя уверить, что вряд ли буду приятным спутником! – произнес Карстерз со злым смешком.

– Что ж, сэр, я понимаю, вас что-то тревожит. Позвольте мне ехать с вами?

Милорд поглядел на него, насупился и вдруг смягчился:

– Как хочешь.

– Благодарю вас, сэр, – Солтер вернулся к паковке, перевязал одну сумку, поставил ее к двери и стал быстро наполнять вторую. Груды белья становились все меньше, пока не исчезли совсем. Тогда он отошел к шкафу, чтобы потом вернуться с охапкой кафтанов и панталон. Довольно долго милорд сидел молча, устремив перед собой невидящий взгляд. Затем подошел к окну и остановился там, спиной к комнате, глядя наружу, затем повернулся и снова сел в кресло. Джим, украдкой наблюдая за ним, отметил, что жесткий блеск в глазах его погас, и теперь там было лишь выражение бесконечной усталости.

Какое-то время Карстерз молча изучал ногти. Наконец, он произнес:

– Джим.

– Да, сэр?

– Я скоро снова… уеду за границу.

Солтер не мог бы проявить меньше удивления, если бы Карстерз просто заметил, какая прекрасная погода.

– Поедем за границу, сэр?

Джон, слегка улыбнувшись, посмотрел на него.

– Ты поедешь со мной, Джим?

– Я поеду с вами куда угодно, сэр.

– А как насчет этой девчушки в Фиттеринге?

Солтер покраснел и стал беспомощно заикаться.

– Дорогой мой, разве я ослеп? Неужели ты думал, что я ничего не знаю?

– Почему же, сэр… что ж, сэр… да, сэр!

– Конечно, я все знал! И ты оставишь ее, чтобы ехать со мной?

– Я не могу покинуть вас, чтобы остаться с ней, сэр.

– Ты уверен? Мне не хотелось бы, чтобы ты шел против своих склонностей.

– Женщины это не все в жизни, сэр.

– Неужели? Я думаю, что все… или очень многое, – задумчиво сказал милорд.

– Я очень привязан к Мери, но она знает, что я должен быть с вами.

– Знает? Но справедливо ли это по отношению к ней? Пожалуй, мне не стоит снова тащить тебя на континент.

– Неужели вы не хотите брать меня с собой? Вы не можете так поступить. Сэр… не собираетесь же вы поехать одни? Я… я… я не допущу этого!

– Боюсь, что мне без тебя не обойтись. Но если ты передумаешь, скажи мне. Обещаешь?

– Да, сэр. Если я когда-нибудь передумаю, – ответная улыбка Солтера была угрюмо саркастической.

– Я достаточно эгоистичен, чтобы надеяться, что ты не изменишь своего решения. По-моему, никто, кроме тебя, не выдержит моего мерзкого характера. Помоги-ка мне снять этот кафтан.

– Я никогда не изменюсь, сэр. А что касается характеров… Как будто это для меня важно!

– Нет. Ты – чудо. Мои бриджи. Спасибо.

Он скинул атласные панталоны и стал натягивать белые лосины.

– Не эти сапоги, Джим, другую пару, – он прислонился к столу и забарабанил пальцами по спинке стула.

В комнату постучали, и услышав это, он нахмурился и сделал знак Джиму. Тот пересек комнату и слегка приоткрыл дверь.

– Хозяин твой здесь? – осведомился знакомый голос, при звуке которого лицо милорда посветлело, а Солтер отступил в сторону.

– Входи, Майлз!

Ирландец вошел и окинул взглядом царивший в комнате беспорядок. При виде верховых сапог Джека, он поднял одну бровь и вопросительно взглянул на него.

Милорд ногой подтолкнул стул.

– Садись! Я думал ты в Лондоне.

– Я был там. Вчера я привез Молли, милую мою, домой, а сегодня узнал, что ты уезжаешь.

– А-а.

– И поскольку не могу позволить тебе снова ускользнуть из моих рук, то решил, что поеду сюда и удостоверюсь во всем сам. Ты чересчур верткий, Джек.

– Но я думал заехать к тебе снова, так или иначе.

– Разумеется. Сейчас и поедешь… чтобы остановиться у нас.

– О, нет!

О'Хара положил свою шляпу и хлыст на стол и со вздохом вытянул ноги.

– Господи, как я устал! Джим, там снаружи моя коляска, можешь отнести туда багаж и поскорей.

– Оставь его на месте, Джим. Майлз, это очень великодушно с твоей стороны, но…

– Свои «но» оставь при себе, Джек. Я так решил.

– Я тоже решил. Я действительно не могу…

– Дорогой мой мальчик, ты отправляешься пожить у нас, пока не оживешь. Даже если для этого мне понадобится оглушить тебя и унести на руках!

Мгновенная улыбка сверкнула в глазах Джека.

– Как свирепо! Но умоляю тебя, не говори этих нелепостей о простой царапине. Оживешь! Надо же сказать такое!

– Ты все еще выглядишь больным. Нет, Джек, не хмурься. Не поможет, я непоколебим.

Джим тихо вышел, притворив за собой дверь. Кар-стерз продолжал качать головой.

– Я не могу, Майзл. Ты должен понять, что это невозможно.

– Фу! Никто из бывающих у нас в Терз Хаусе, не знает тебя и ничего о тебе не слыхал. Ты можешь ни с кем не встречаться, но приехать к нам ты обязан!

– Но, Майзл…

– Джек, не глупи! Я хочу, чтобы ты погостил у нас, Молли хочет. Это не ловушка, тебе нечего бояться.

– Я не боюсь. Право же, я очень тебе благодарен, но… не могу. Я собираюсь вскоре за границу.

– Что?

– Да, я именно так и хочу поступить.

О'Хара выпрямился на стуле.

– А-а, так до тебя дошло! Я знал, что ты поймешь!

– О чем ты?

– Ты понял, что любишь мистрисс Ди.

– Чушь!

– А она тебя.

Джек поглядел на него.

– О, да! Знаю, что я бестактный чурбан, и манеры у меня чудовищные. Но иначе не пробьешься через барьеры, которые ты нагородил вокруг себя. Но, скажу тебе, Джек, очень больно, когда тебя отпихивают и держат на расстоянии оглобли! Не хочу насильно заставлять тебя мне довериться, но, Бога ради, не обращайся со мной, как с чужим!

– Прости меня, Майлз. Чертовски трудно довериться кому-то после шести лет одиночества, – говоря это, он натягивал кафтан и завязывал галстук. – Если хочешь знать всю правду, именно из-за Дианы я и уезжаю.

– Конечно. Ты в нее влюблен?

– Это довольно очевидно. Не так ли?

– Тогда, какого дьявола, ты не сделаешь ей предложение?

что люблю ее так сильно, что…– он коротко и зло усмехнулся и замолчал. – Как можешь ты даже задавать мне такой вопрос? Разве я «хорошая партия»! Ей-богу! За кого ты меня принимаешь?

О'Хара поднял глаза и хладнокровно принялся разглядывать его возмущенное лицо.

– За рыцарственного молодого идиота, – протянул он.

Снова послышался отрывистый недобрый смех.

– На что же это будет похоже, если я попрошу ее выйти за меня замуж? «Мадемуазель, вы видите перед собой бездумного идиота: я начал свою жизнь, смошенничав в карты, а с тех пор…» О, ведь и сам я уже в это поверил! Я стольким людям это рассказывал. Я подставил себя под такие…– он оборвал фразу, вспомнив разговор внизу с мистером Боули.

– Глупости, Джек.

– Не глупости. У меня есть только одно достоинство… только одно.

– Боже! Неужели же одно все-таки есть? Какое именно?

Милорд горько рассмеялся.

– Я одеваюсь со вкусом.

– А фехтуешь ты еще лучше, насколько мне помнится.

– Для этого у меня есть причина. Но это еще один довод против меня. Какая женщина захочет выйти замуж за фехтовальщика? О, мой Бог! Как же испортил я свою жизнь! – он попытался рассмеяться, но ему это не удалось.

– Думаю, мистрисс Ди захотела бы.

– Ее не попросят так унизить себя, – последовал гордый ответ.

– Дорогой мой Джек, ты забываешь, что ты граф Уинчем.

– Тоже мне граф! Нет, спасибо, Майлз. Графом будет сын Ричарда, а Яи в коем случае не мой. О'Хара с размаху ударил кулаком по столу.

– Будь проклят Ричард и его сын!

Милорд взял со столика булавку с драгоценным камнем и, подойдя к зеркалу, стал вкалывать ее в галстук. Его друг пылающим взором следил за ним.

– Снова замкнулся в скорлупу? – прорычал он.

Карстерз, слегка склонив голову набок, рассматривал достигнутый эффект. Затем вернулся к О'Харе.

– Мой милый Майлз, беда в том, что я неразумный упрямец: я постелил себе постель и, полагаю, должен на ней… спать.

– А как быть с другим… с тем, кто помог тебе ее постелить?

Карстерз сел и принялся натягивать сапоги.

– Я предвижу, что мы еще долго будем портить жизнь друг другу из-за этого, – жизнерадостно предположил он. – Я говорил, что сообщил мистеру Боули о моей… о моей нынешней профессии?

Майлз от удивления забыл о своем гневе.

– Не мог же ты рассказать, что грабишь на больших дорогах?! – вскричал он.

– Да, рассказал. А почему нет?

– Почему нет? Почему нет! Боже, спаси нас всех, ты что, с ума сошел? Ты собираешься всем встречным рассказывать об этом? Проклятье, ты точно совсем рехнулся!

Карстерз вздохнул.

– Я боялся, что ты не поймешь.

– Чтоб тебя понять, надо быть кудесником! Полагаю, это был еще один рыцарский жест?

– Рыцар…! Нет. Просто я не мог позволить ему считать себя достойным джентльменом. Он, в общем, мужественно принял это известие и теперь обращается со мной с ледяной вежливостью.

– Вежливостью! Надеюсь! Старый ворон! Ты же спас его дочь! Это он привел тебя в такое бешенство?

Карстерз рассмеялся.

– Он, и я сам. Видишь ли… он… прочел… мне, о, вполне доброжелательно… целую лекцию об ошибочности моего образа жизни… мне стало больно.

– Хорошо, что ты едешь ко мне, раз здесь все так получилось.

Милорд открыл было рот, чтобы возразить, и, встретив яростный взгляд, снова его закрыл.

– Ты что-то хотел сказать? – осведомился О'Хара с угрожающим блеском в глазах.

– Нет, сэр, – кротко ответил Джек.

– Поедешь ко мне?

– Пожалуйста.

О'Хара радостно вскочил.

– Молодец! Боже! А то я начал было… Надевай свой второй сапог, а я пригляжу за этим твоим негодником! – он поспешил из комнаты на поиски Джима, который предвидя исход схватки, уже грузил багаж в коляску.

Спустя полчаса, распрощавшись, милорд и О'Хара поскакали вслед за Джимом и багажом в Терз Хаус.

Некоторое время они ехали молча, изредка перебрасываясь замечаниями о прекрасном дне, о том, что кобыла норовиста с утра. Голова Карстерза, как хорошо понимал его друг, была занята тем, что он оставил позади. Прощанье его с Дианой казалось непримечательным, по крайней мере, она не выказала никаких признаков того, что считает его кем-то большим, чем просто случайным знакомым. Право, ему даже почудилось в ее обращении какая-то рассеянность, словно она думала о чем-то своем Рука ее, когда он, прощаясь, целовал ее, была безжизненна и холодна, улыбка казалась милой и отрешенной. Он знал, что задержал ее руку дольше, чем позволяли правила хорошего тона, и боялся, что сжал сильнее, чем должно, и крепче, чем было разумно, прижался к ней губами. Он гадал, обратила ли она на это внимание. Ему было невдомек, что еще долгое время после того, как он скрылся из глаз, она ощущала его прикосновение. Если бы он мог увидеть, как страстно целовала она каждый свой пальчик в страхе, что пропустит то место, которого коснулись его губы, у него стало бы легче на душе.

Конечно, она ушла в себя, раненная тем, что называла «слепым мужским упрямством». Она открыла ему свое сердце, чтобы он мог прочесть ее чувства, она предложила ему себя так прямо, как только могла, дав понять, что их разговор не просто светская болтовня. Она отчаянно боролась за свое счастье, отбросив все соображения о девичьей скромности… И когда потом она осознала, что натворила, и попыталась понять, что он теперь должен о ней думать, то густо покраснела и корила себя за отсутствие гордости и манер. Придя в ужас от мысли, что он сочтет ее нескромной, охваченная внезапной робостью, она повела себя с ним холоднее, чем намеревалась, лишь бы не показаться навязчивой. Но несмотря на всю свою холодность, как сильно надеялась она, что он ощутит ее любовь, поймет все, что она хотела сказать ему! Непостижима женская натура!

Но мог ли Джон, не наделенный женской проницательностью или интуицией, осознать двойственность ее чувств? Он считал, что ранил ее, и что она отступила, чтобы не пострадать больше. Как мог он понять ее, когда она сама не вполне себя понимала?

Раздумывая о том, как быстро пришла к ним любовь, он верил, что она может так же быстро угаснуть, по крайней мере для Дианы. Он твердил, что надеется на это, но был честен с собою настолько, чтоб понимать, что нет на свете ничего, чего он бы хотел меньше. Мысль о том, что Диана охладеет к нему или, еще хуже, станет невестой другого, заставляла его кусать губы и натягивать поводья.

О'Хара, поглядывая исподтишка на суровый профиль едущего рядом друга, размышляя, по силам ли его светлости эта тягостная поездка. Он достаточно изучил несокрушимое мужество Карстерза, чтобы предполагать, что он ее выдержит, но боялся напряжения верховой езды, которое могло оказаться чрезмерным для ослабленного раной организма.

Мудро рассудив это, он не делал попыток отвлечь Карстерза от занимавших его мыслей, и продолжал ехать в молчании мимо ждущих покоса лугов с высокой по колено травой, испещренной маками и щавельком, вдоль живых изгородей, поднимавшихся выше головы с обеих сторон дороги, через холмы и долины, – не проронив ни слова.

Спустя какое-то время, О'Хара отъехал несколько в сторону, чтобы иметь возможность беспрепятственно разглядывать своего друга. Он подумал, что никогда не видел у Джека такого угрюмого выражения лица. Тонкие брови насупились так, что их едва разделяли две резкие морщинки, рот был плотно сжат, подбородок приподнят, а глаза устремлены вперед, вдаль, меж нервных ушей лошади, и, казалось, видели все, ничего в себя не вбирая. Одна рука судорожно сжимала хлыст, другая привычно правила кобылой.

О'Хара поймал себя на том, что восхищается изящной посадкой всадника и его великолепной осанкой.

Внезапно, как бы почувствовав, что его изучают, милорд полуобернулся и встретился взглядом с О'Харой. Он слегка пожал плечами и, казалось, этим движением сбросил с себя всю тяжесть. Хмурый вид исчез, он улыбнулся.

– Прошу прощения, Майлз. Я – мрачный тип.

– Может быть, тебя беспокоит плечо? – тактично предположил О'Хара.

– Н-нет, я его едва ощущаю. Моим дурным манерам и плохому характеру нет никаких извинений.

С этой минуты он словно поставил себе целью развлекать друга, и если порой его смех звучал несколько искусственно, остроумия у него вполне хватило, чтобы развлечь О'Хару на протяжении оставшихся нескольких миль.

Ко времени их прибытия в Терз Хаус губы Карстерза подозрительно побелели от напряжения и между бровями снова залегла морщина, на этот раз от боли… Но он сумел с подобающей грацией приветствовать леди О'Хара и отпустить ей по меньшей мере три изящных шутливых комплимента, прежде чем О'Хара твердо взял его за руку и вывел из комнаты прочь, чтобы он пришел в себя и отдохнул перед обедом.

Вскоре прибыл и Джим, в высшей степени довольный окружающей обстановкой и тем, что смог произнести удовлетворительный приговор условиям, в которые поместили Дженни. После некоторых мук ревности он вполне признал в О'Харе друга и теперь радовался тому, что его хозяин будет жить в этом доме, а не бродить по весям и долам сельской Англии.

В пять часов прозвучал гонг, и милорд спустился по лестнице в наряде цвета тусклого золота с серебряной отделкой, полный решимости быть таким веселым и беззаботным, как требовали обстоятельства. Будто и не было на свете Дианы, нарушившей весь ход его жизни.

Не зря шесть долгих лет воевал он против всего мира. Он научился скрывать свои чувства за маской беспечной веселости и шуток, ни на миг не показывая, чем он уязвим, и ни в коем случае не давая никому повода заподозрить, что он не самый беззаботный на свете джентльмен. Эта наука теперь ему очень пригодилась – так что даже О'Хара удивился, увидев его столь жизнерадостным после всего, что произошло. Леди Молли была в восторге от своего гостя, восхищаясь его внешностью и учтивым манерам, и легко подпала под его обаяние.

Наблюдая за ними, О'Хара с удовлетворением отметил, что его привередливой женушке милорд действительно пришелся по душе. Это была высокая честь: ей было трудно угодить, и многие знакомые О'Хары наталкивались, если не на холодное обращение, то уж во всяком случае не на теплый прием.

В конце трапезы она удалилась, предупредив, чтобы они не слишком засиживались за вином и что Майлзу не следует утомлять его светлость.

О'Хара подвинул графин с вином к другу:

– У меня есть новость, которая, осмелюсь думать, тебя заинтересует! – заметил он.

Карстерз вопросительно поднял глаза.

– Да. Его милость герцог Эндовер отбыл своей драгоценной персоной в Париж.

Карстерз поднял бровь.

– Я полагаю, что после нашей маленькой стычки он испытывает естественное желание побыть немного в тени.

– Разве у него когда-нибудь возникало желание быть в тени?

– Ты, вероятно, знаешь его лучше меня. И что же, возникало?

– Нет. Он всегда на переднем плане и очень заметен. Будь он проклят!

Милорд слегка удивился.

– Что так? Он когда-то стал тебе поперек дороги?

– Он становился поперек дороги моему лучшему другу и небезуспешно.

– Боюсь, дело обстоит как раз наоборот!

– Но я знаю немного о том, как он мешается в жизнь Дика!

Карстерз поставил бокал на стол, теперь он был весь внимание.

– Дика? Каким образом?

О'Хара, казалось, пожалел о том, что сказал.

– Ну, в общем… у меня нет сочувствия к нему.

– Что Трэйси ему сделал?

– Да ничего особенного. Просто он и его беспутный братец пытаются выжать Дика досуха.

– Роберт?

– Эндрю. О Роберте я очень мало знаю.

– Эндрю! Но он был совсем ребенок…

– Теперь он вырос, и стал таким чертовским мотом, просто на удивление. Дик вроде бы оплачивает их долги.

– Дьявол его забери! Зачем?

– Бог его знает! Полагаю, по настоянию Лавинии. Мы же оба знаем, что для того именно Трэйси и подставлял ей вас обоих.

– Чепуха! Мы это делали по своей воле. Она только вернулась домой из школы.

– Вот-вот. И чья это была работа, как не Трэйси?

Карстерз широко открыл глаза и вытянул руки на столе, поворачивая в пальцах ножку бокала.

– И велик этот долг?

– Этого я тебе сказать не могу. Я, вообще, узнал об этом случайно. Бельмануары никогда не славились бережливостью.

– Мы тоже этим не страдали. Не будь к ним излишне суров, Майлз… Я, конечно, знал, что именье Бельмануаров заложено, но не думал, что дошло до такого.

– И я не думал. Но деньги Дика ничего не спасут. Они будут растрачены на игру и хорошеньких женщин.

Милорд грозно нахмурился.

– Да-а. Полагаю, что мне придется и за это рассчитаться с Трэйси… как-нибудь однажды.

Майлз промолчал.

– Но как же Дик справляется, не трогая моих денег?

– Не знаю, – по тону О'Хара было ясно, что ему все равно.

– Надеюсь, он сам не залез в долги, – рассуждал вслух Карстерз, – похоже, что он влип. Как бы убедить его пользоваться доходами имения, – он нахмурился и забарабанил пальцами по столу.

О'Хара взорвался.

– Ну, конечно, очень в твоем духе поступить именно так. Оставь его в покое, Христа ради, и не забивай себе голову заботами о жалком негодяе, который причинил тебе больше вреда, чем…

– Майлз, я не разрешаю тебе говорить так о. Дике! Ты не все понимаешь.

– Я все хорошо понимаю. Очень уж это у тебя по-христиански. Давай положим конец этому твоему фарсу! Я так же хорошо, как и ты, знаю, что Дик сжульничал в карты, и считаю противоестественным твое желание отдать ему еще и свои деньги, после того как он отнял у тебя честь и все остальное!

Карстерз молча потягивал вино, ожидая, пока гнев Майлза выдохнется. Вскоре так и случилось. Он смолк, яростно сверкая глазами, и Карстерз засмеялся.

– Ах, Майлз, дай мне идти своей дорогой. Знаю, я для тебя тяжкое испытание, – и, внезапно став серьезным, продолжал: – Но я не хочу, чтобы ты так думал о Дике. Ты достаточно хорошо его знаешь, чтобы понять, как это получилось. Ты знаешь, он был расточителен, часто оказывался в долгах… неужели ты не можешь простить ему мгновенного порыва безумия?

– Могу. Чего я простить не могу, так это… неописуемой низости, когда он позволил тебе взять вину на себя.

– О'Хара, он был влюблен в Лавинию…

– Как и ты.

– Я не так глубоко. Для меня это было мальчишеским увлечением, а для него – серьезно.

О'Хара молчал, сурово сжав губы.

– Поставь себя на его место, – молил Джон. – Если бы ты…

– Спасибо! – О'Хара неприятно засмеялся. – Нет, Джек, здесь мы никогда не придем к согласию, так что лучше оставим этот разговор. Я не думаю, что тебе стоит беспокоиться. По-моему, он не в долгах.

– А везет ли ему на скачках и в…

О'Хара сумрачно улыбнулся.

– Дик очень изменился, Джон. Это совсем другой человек. Он не держит скаковых лошадей и не играет в карты, разве что для компании.

– Дик не играет? А что же он делает?

– Управляет твоими имениями и сопровождает жену на рауты. Когда она в городе, – с горечью добавил Майлз, – то живет в твоем доме.

– Что ж, больше там жить некому. Но я не могу себе представить, чтобы Дик стал рассудительным!

– Легко стать добропорядочным после того, как зло совершено! Я так полагаю.

– Ей-богу, Майлз, как забавно! Я был раньше рассудительным членом семьи, и на тебе!.. Теперь я повеса: играю в кости, карты, граблю на дорогах. А беспутный Дик стал святошей. Он… э-э… ведет праведную жизнь и… э-э… его грабят родственники жены. Знаешь, в конце концов, я ему не слишком завидую.

– По крайней мере, ты от жизни получаешь больше удовольствия, – ухмыльнулся О'Хара. – Потому еще, что тебя не мучают угрызения совести.

Лицо Карстерза осталось непроницаемо. Он промокнул губы салфеткой и улыбнулся.

– Как ты говоришь, я получаю больше удовольствия… но что касается совести… не думаю, что это так.

О'Хара поглядел на него: Джек в полоборота сидел на стуле, небрежно закинув одну руку за спинку.

– Ты не оскорбишься, если я задам тебе один вопрос?

– Разумеется, нет.

– Тогда… ты собираешься вернуться на большую дорогу грабить?

– Не собираюсь.

– А что ты будешь делать?

Сумрачное лицо милорда прояснилось, и он засмеялся.

– Сказать по правде, Майлз, я еще не решил, как поступить. Пусть решает судьба, а не я.

ГЛАВА 16 Мистер Беттисон делает предложение

Последнее время мистер Беттисон не мог понять Диану. Ее обращение, поначалу такое очаровательное и жизнерадостное, стало беспокойным и даже, пожалуй, холодным. Казалось, она почти не слушает его лучшие истории, и пару раз просто забыла посмеяться в ответ на несомненно остроумнейшие замечания. Его поразил ее недоброжелательный взгляд, она как будто бы возражала против его присутствия в усадьбе Хортон и явно не хотела, чтобы за ней ухаживали. Однако мистер Беттисон был слишком самоуверен, чтобы допустить подобное и сразу же отмахнулся от этого подозрения, решив, что вся эта холодность только лишь следствие приличествующей молодой девушке робости. Он продолжал свои визиты, пока они не стали настолько регулярными, что не проходило и дня без того, чтобы не послышалось его торжественных шагов и голоса, осведомлявшегося об обеих мисс Боули. Мистер Боули, втайне мечтавший видеть мистера Беттисона зятем, не позволял дамам уклониться от приема и, более того, настоятельно посоветовал мисс Бетти по прошествии нескольких минут оставлять молодую пару наедине. Таким образом Диане пришлось постоянно принимать сквайра и выслушивать его нескончаемые монологи. Она неутомимо осаживала его, надеясь уклониться от неминуемого предложения, но либо ее холодные манеры были недостаточно суровы, либо шкура мистера Беттисона была слишком толстой, чтобы это почувствовать. Не прошло и двух недель после отъезда милорда, как мистер Беттисон попросил ее руки. Ему было отказано с величайшей твердостью, но, принимая ее отказ за кокетство, он продолжал настаивать с еще большим любовным пылом и такой» самоуверенностью, что мисс Ди просто вознегодовала.

– Сэр, – воскликнула она, – мне кажется, что вы неправильно поняли мое отношение к вам.

Мистер Беттисон онемел от изумления. Ему и в голову не приходило, что Диана действительно может не принять его предложения. Он едва мог поверить своим ушам, услышав в ее голосе несомненный отказ, и оше-ломленно разинул рот.

– Я должна просить вас, – продолжала Диана, – прекратить свои чересчур частые визиты. Пожалуйста, не считайте меня злой, но ваши домогательства… не могу сказать иначе… утомительны… и, вы простите мне это слово… несносны. Признаюсь, я удивлена, что вы не заметили, насколько ваше внимание мне неприятно.

– Неприятно! – вскричал мистер Беттисон, приходя в себя после нескольких тщетных попыток обрести дар речи. – Вы именно это хотите сказать, мисс Диана? Что вы не выйдете за меня замуж?

Она кивнула.

– Да, мистер Беттисон, именно это.

– И что мое внимание вам неприятно! Как же так, мисс Диана! Как же так!

Диана слегка смягчилась.

– Мне, право, очень жаль, что вы не так поняли…

– Я все понял так, сударыня! – отрезал сквайр, утративший вдруг самообладание. – Вы осмеливаетесь заявить, что не поощряли меня навещать вас?

– Твердо настаиваю, что не поощряла!

– О, я знаю в чем дело! Вам меня не провести! Все было иначе, пока не появился этот тип!

– Мистер Беттисон, решительно не понимаю вас, но хочу, чтобы вы покинули эту комнату, до того, как скажете то, о чем впоследствии можете пожалеть.

Он не слушал ее.

– Вы увлечены этим расфуфыренным вертопрахом… этим невыносимым Карром, который, как я наслышан, весьма темная личность и который…

Одним движением Диана поднялась и, приблизившись к шнуру колокольчика, дернула его с такой силой, что отчаянный его звон раскатился по всему дому.

Она стояла совершенно неподвижно, как статуя Презрения, высокая, прекрасная и разъяренная, с поднятой головой и крепко сжатыми губами. Мистер Беттисон замолчал и, вытирая лоб, уставился на нее.

В дверях появился изумленный Томас:

– Вы звонили, мадам?

– Проводи мистера Беттисона до дверей, – последовал гордый ответ.

Сквайр неловко поднялся.

– Я, конечно, извиняюсь, если не так что сказал, – пробормотал он. – Надеюсь, вы не поймете мои слова в том смысле…

– Я постараюсь забыть ваши оскорбления, сэр, – ответила она. – Покажи, где дверь, Томас!

Мистер Беттисон вышел, причем его походка порядком потеряла свою самоуверенную раскачку.

Целую минуту, после того как большая входная дверь закрылась за ним, Диана оставалась на том же месте. Затем лицо ее внезапно вспыхнуло, и она, повернувшись, выбежала из комнаты. Взбежав по лестнице в свою комнату, она разразилась рыданиями. Она рыдала от души, пока это достойное занятие не было прервано стуком в дверь: мисс Бетти желала знать, у себя ли Диана.

Встрепенувшись, та торопливыми пальцами пригладила растрепавшиеся локоны.

– Прошу, входите! – отозвалась она, стараясь отвечать живо и, чтобы поддержать иллюзию, замурлыкала какую-то мелодию. Вошла тетушка.

– Я пришла посмотреть, не у тебя ли мое вышивание. Не могу найти, хотя уверена, что утром ты захватила его из сада в дом.

– Да… о, да… я очень сожалею! Оно там, по-моему, в углу на стуле, – ответила Диана, не поворачивая головы.

Мисс Бетти бросила на нее проницательный взгляд и присела на диван с видом человека, не собирающегося уходить.

– В чем дело, любовь моя? – требовательно спросила она.

Диана притворилась, что ищет что-то в шкафу.

– Ничего, тетя! Что может быть такого?

– Не знаю. И хочу знать, – невозмутимо ответила мисс Бетти.

– Ничего не случилось, уверяю вас! – чтобы доказать правдивость этого утверждения, Диана принужденно засмеялась. Жалкая попытка! Дрожащий смешок перешел в рыдание.

– Деточка моя, не говори так! Ты же плачешь!

– Я, н-нет! – попыталась еще возражать Диана, отчаянно шаря в поисках платка. – Просто в последние дни у меня насморк.

– Неужели, любовь моя? Боюсь, дольше этого.

– Да… пожалуй… я… Что вы хотите сказать?

– Я не уверена, но, по-моему, ты подхватила насморк в тот день, когда мистер Карр нас оставил.

Диана вздрогнула.

– П-прошу вас, тетечка, это же нелепо!

– Нет, дорогая моя. Иди, сядь рядом со мной и расскажи мне все, – уговаривала ее мисс Бетти.

Диана поколебалась, шмыгнула носом и послушалась.

Мисс Бетти притянула к себе на плечо ее головку и успокаивающе промолвила:

– Ну, ну! Не плачь, сладкая моя! Что случилось?

– Это все мерзкий мистер Беттисон! – рыдала Диана. – Он… он имел наглость просить моей руки!

– И не говори, любовь моя! Мне показалось, что я слышала, как он приехал. Так что, ты отправила его восвояси?

– Н-но… но сначала он оскорбил меня!

– Оскорбил тебя, Ди?!

– Он… он осмелился намекнуть… о, нет!.. он обвинил меня в упор, что я увлеклась мистером Карром! Увлеклась!

Над ее головой мисс Бетти поймала свое отражение в зеркале.

– Грубиян! Но это ведь правда?

Ответа не было.

– Разве нет?

Рыданья раздались еще сильнее.

– Ко-конечно, это правда, но к-как он осмелился сказать такое?

– Ди, любовь моя, ты, действительно, влюбилась в этого юношу?

– Я… я… я попросила его жениться на мне, а он не захотел.

– Боже правый! – мисс Бетти искренне ужаснулась. – Моя дорогая, Диана!

– Н-не то, чтобы так прямо… но он п-понял… и… он любит меня! И я поступила бы так снова, если б могла… и мне безразлично – скромно это или нет! Вот!

– Да, да, – поспешила успокоить ее мисс Бетти. – Расскажи мне об этом все.

Диана подняла голову.

– Это и есть все. И он любит меня… любит… любит!

– Он это сказал тебе?

– Н-нет, но я же вижу. И я люблю его, – рыданье, – скорее умру, чем проживу без него, а он не сделает мне предложение, п-потому что у него не безупречное прошлое, и он не будет негодяем и другими ужасными вещами; и мой муж не должен быть… изгоем… и… и… и мне все равно.

Ее недоумевающая тетка с трудом разбиралась, что к чему.

– Он будет негодяем, если предложит тебе выйти за него замуж? – переспросила она, сдвинув брови.

– Да. Потому что он грабитель с большой дороги.

– Грабитель с большой дороги! Значит тогда он сказал правду! Ну и ну! Никогда бы не подумала! Такой милый юноша!

Диана высвободилась из объятий тетки, глаза ее угрожающе сверкнули:

– Не смейте ни слова говорить против него!

– Нет, нет… конечно, нет! Я просто удивляюсь. Но все-таки я очень рада, что он не сделал тебе предложения.

– Рада? Как вы можете быть такой жестокой?

– Моя дорогая, но не можешь ж& ты в самом деле выйти замуж… за… за…

– Обычного преступника! – зарыдала Диана. – Могу… Я могу!

– И одно небо знает, что он еще натворил! Господи, дитя, он ведь сам сказал тебе, что у него… пестрое прошлое!

При этих словах ее племянница хихикнула сквозь слезы.

– Ба! А теперь что с тобой, Ди?

– О-он никогда не говорил… пестрое.

Мисс Бетти неохотно улыбнулась:

– Ну, тогда сомнительное…

– Я в это не верю!

Ее тетка поджала губы.

– Я не хочу в это верить. Он не может быть плохим. Не забывайте, он спас меня!

Мисс Бетти смягчилась.

– Нет, я не забываю, любовь моя. И, по правде говоря, он – чудесный юноша, но я также считаю, что с его стороны было очень правильно уехать.

Она была тут же заключена в восторженные объятия.

– Тетушка, вы же знаете, вы любите его, почти также сильно, как я.

– Нет, не так! – последовал мрачный ответ. – Я вряд ли соберусь за него замуж!

Ответом на это был еще один дрожащий смешок, и Диана подошла к туалетному столику пригладить волосы.

– Наверное, я его больше никогда не увижу, – проговорила она убитым голосом. – Ох, тетушка, если б вы только могли видеть его милые грустные глаза!

– Чушь и нелепость! Никогда больше его не видеть! Он приедет навестить нас в городе. Этого требует простая вежливость.

– Вы забываете, что он грабитель с большой дороги и вряд ли даже приблизится к нам в будущем.

– Что ж, дорогая моя, если он испытывает к тебе такие чувства, как ты говоришь, он постарается подыскать какое-нибудь достойное занятие. Может, он пойдет в армию или что-то в этом роде. И тогда увидишь, приедет он к тебе или нет.

– Вы так считаете? – с сомнением проговорила Диана.

– Разумеется, я так считаю, милая моя! И если он не будет стараться изменить свой образ жизни, и ты больше не увидишь его… что ж, тогда щелкни пальцами и забудь, любовь моя, потому что тогда он и единой твоей слезы не стоит!

Диана вздохнула и налила немного воды, чтобы умыться.

– Разве это не разумно? – увещевала ее тетка.

Она подняла голову и, посмотрев с невыразимым презрением, ответила:

– Я считаю это удивительно глупым, – затем еще, отбросив всякую важность, воскликнула: – Ох, неужели все мужчины такие тупые?!

– Большинство, – кивнула тетка.

– Но неужели он не может понять, что я буду… так несчастна… и что я вовсе не погублю свою жизнь, если выйду за него?

– Дорогая моя, раз мужчине что-то втемяшилось в голову, из нее это сам дьявол не выбьет! И потом, я считаю, что Джек прав, и мы с твоим отцом искали для тебя кого-то повыше. В конце концов кто такой мистер Карр?

– Он – единственный человек, за которого я выйду когда-нибудь замуж! Так что можете перестать искать для меня кого-нибудь повыше! Полагаю, вы хотите, чтобы я вышла замуж за этого обормота, сэра Денниса Фейбьяна? Вы его все время приглашаете в дом. Или, может быть, за этого героя-любовника мистера Беттисона? Или за мистера Эверарда? Как можете вы быть такой недоброй?

– Я не недобрая. Но я не могу, дорогая моя, смотреть, как ты собираешься загубить свою жизнь из-за этого грабителя.

Диана подбежала к ней и обвила ее шею руками:

– Дорогая тетушка, простите мне мою грубость! Я знаю, вы не хотели быть жестокой! Но вы не понимаете… я его люблю.

– Я всегда говорила, что тебе это дастся тяжело.

– Что тяжело дастся?

– Любовь. А ни один мужчина, милая, слезинки не стоит.

Ответом на это утверждение был нежный смешок, заставивший тетку с удивлением посмотреть на внезапно повеселевшую племянницу.

– Вы не понимаете, – сказала Диана. Глаза ее сияли нежным блеском. – Вы просто не понимаете.

Прежде, чем мисс Бетти нашлась, что ответить, раздался стук в дверь. Она отворилась, и Томас появился на пороге.

– Миледи О'Хара ждет внизу, сударыня.

Какое-то мгновение обе дамы растерянно глядели друг на друга. А затем:

– Боже, ну и напасть! – сказал мисс Бетти. – А гостиная вся вверх дном после большой уборки! Диана кивнула слуге.

– Мы сейчас придем, Томас, – и как только он удалился, снова поглядела на тетку. – Леди О'Хара! Но почему?

– Полагаю, что она считает себя обязанной, после того, как сэр Майлз столько здесь бывал. Но почему, ради всего святого, она должна была выбрать именно тот единственный день, когда гостиная в беспорядке? Вот напасть!

Диана попудрила свой носик и беспокойно погляделась в зеркало, не видны ли следы слез.

– Она не в беспорядке, тетя Бетти, о, я очень хочу ее видеть… судя по рассказам сэра Майлза, она должна быть просто прелестной. Поторопитесь, тетя!

Мисс Бетти воткнула шпильку в волосы и пригладила платье.

– А я в этой старой кофте! – проворчала она.

Диана повертелась, и ее персиковое шелковое платье зашелестело.

– Не обращайте внимания, дорогая тетя: вы выглядите очень мило. Ну, пожалуйста, поспешите!

Мисс Бетти позволила повести себя к двери.

– Тебе хорошо говорить, любовь моя, на тебе сегодня новое платье! А ты только глянь на мои юбки!

– Чепуха, вы очень красивая. Пойдемте!

Они вместе спустились по лестнице и вошли в гостиную.

При их появлении с кресла поднялась изящная, очень миниатюрная дама и двинулась им навстречу с распростертыми руками и такой чарующей улыбкой, что плохое настроение мисс Бетти тут же исчезло, и она ответила на глубокий реверанс гостьи одним из самых лучших своих книксенов.

– Я бесконечно счастлива приветствовать вас, сударыня, – торжественно произнесла она. – Очень любезно с вашей стороны приехать так издалека, чтобы повидаться с нами.

Она придвинула стул миледи и представила ей свою племянницу. Леди О'Хара бросила на девушку быстрый изучающий взгляд и снова присела в реверансе.

– Мне доставляет большое удовольствие, наконец, увидеть вас, мисс Боули, – улыбнулась она. – Мой муж много рассказывал мне о вас, и, признаюсь, мне было страшно любопытно встретиться с вами.

Диану сразу заворожило теплое обаяние этой крохотной леди.

– Право, сударыня, мы тоже много слышали о вас от сэра Майлза. И нам очень хотелось встретиться с вами.

Леди О'Хара уселась и энергично кивнула.

– Полагаю, он понарассказал всяких ужасных историй, – лучезарно улыбаясь, проговорила она. – Я должна просить прощения, что не посетила вас раньше, но вы, по-видимому, знаете, что я уезжала, и, Боже мой, когда я вернулась все оказалось вверх дном, – она снова улыбнулась мисс Бетти. – Право же, даю вам слово, мисс Боули, мне много пришлось потрудиться, чтобы привести все в порядок!

Мисс Бетти подвинула поближе свой стул, и через минуту они глубоко окунулись в истинно женское обсуждение невероятной расточительности слуг, беспомощности мужчин, когда они остаются одни, и, конечно, Лондона, его магазинов, парков, новейших пьес.

Леди О'Хара умолили выпить чашку драгоценного чая мисс Бетти. Поистине очень высокая честь… Когда спустя время в комнату вошел мистер Боули, он нашел там сестру и дочь, сидящих по бокам хорошенькой и живой маленькой дамы, которую раньше никогда не видел. При этом все трое говорили наперебой и угощались чаем с меренгами, в виду чего он поспешно удалился и закрылся в своей библиотеке.

ГЛАВА 17 Леди О'Хара доказывает, что права

Леди О'Хара с немалой суровостью во взоре посмотрела на своего спящего мужа. Он раскинулся в кресле под громадным дубом, а она в нескольких шагах от него занималась вышиванием по канве. Глаза О'Хара были закрыты, рот открыт. Миледи нахмурилась и кашлянула. Она сильно напрягла свое горло и снискала успех: ее супруг закрыл рот и лениво поднял одно веко. Миледи немедленно приняла вид деликатно-печальный, и глаз, изучавший ее, заискрился смехом, угрожая немедленно закрыться. Молли укоризненно поглядела на него и горестным тоном начала:

– Право, по-моему, очень жестоко с вашей стороны, сэр, заснуть как раз тогда, когда я хочу поговорить.

О'Хара поспешно открыл второй глаз.

– Что ты, любовь моя, я не спал! Я… э-э… размышлял.

– Неужели, сэр? И, что, когда вы размышляете, вы обычно открываете рот… ихрапите!

О'Хара дернулся.

– Я клянусь, что не храпел! – воскликнул он. – Молли, ты просто вредная озорница, вот ты кто!

– Майлз, а ты – просто большой ребенок, вот ты кто! – передразнила она его. – На твоем парике сидит паук, а сам он съехал на бок.

– Паук? – растерянно переспросил О'Хара.

– Нет, глупый, парик. Наверное, мне лучше поправить его, – она встала, и, наклонившись над ним, подвинула парик и ловко убрала паука с помощью двух листочков. Затем она быстро поцеловала мужа в лоб и села у его ног.

– Во-первых, ты так и не спросил, где я была вчера весь день.

О'Хара был уже выдрессирован и знал, чего от него ждут, – он изобразил на лице величайшее любопытство и поинтересовался:

– Куда же уезжала миледи?

– Я поехала нанести визит мисс Боули и ее племяннице, сэр!

Она глядела на него победоносно и несколько вызывающе.

– Вот дьявольщина! Неужели?

– Именно так, сэр. Я чувствовала, что в воздухе что-то носится и вспомнила, как ты писал мне, что Джек влюблен в Диану. Поэтому я решила, что поеду и сама на нее посмотрю.

Майлз смотрел вниз на нее снисходительно и раздраженно в то же время.

– И съездила, котенок?

– Съездила. И выяснила, что она влюблена в него точно так же, как он в нее… разумеется.

– Разумеется?

– Кто же может не влюбиться в него? Он так чудовищно обаятелен. Я сама бы вышла за него замуж.

Говоря это, она наклонила голову, чтобы скрыть лукавую улыбку.

– Прошу прощенья? – ошеломленно переспросил О'Хара.

Миледи чертила пальчиком узоры у него на колене.

– Разумеется, если бы уже не была замужем за тобой, Майлз.

Но О'Хара заметил улыбку. Испустив глубокий вздох, он проговорил мрачным голосом:

– Река всегда поблизости, сударыня.

Пальчик миледи дрогнул и замер, ладошка скользнула в его руку.

– Это нехорошая шутка, Майлз.

Он засмеялся и покачал пальцем упругий локон.

– Конечно, а разве ты не напрашивалась на это, любимая?

– Конечно, нет. Так насчет Джека, дорогой…

– Я думал, мы о Джеке и говорили. Разве нет?

– Майлз, можешь ты помолчать и послушать?

– Да, дорогая.

– Тогда хорошо. Как я уже тебе сказала, я поехала в Литтлдин вчера днем и познакомилась с обеими мисс Боули.

– И что же ты о них думаешь?

– Я думаю, что Диана замечательно красива… такие глаза, Майлз! Такие волосы! А старшая мисс Боули очень любезна и забавна! Я выпила с ними чашку чая и поговорила о Джеке…

– Сумасбродка! Только не говори мне, что называла его Карстерзом?

– Нет, дурачок! Конечно же, нет. Так получилось, что мисс Боули первая упомянула о нем, называя его мистером Карром. Так что я называла его так же. И я заметила, что Диана почти не говорила о нем, а когда что-то сказала, то самым холодным тоном. Это, разумеется, еще больше убедило меня в том, что она его любит.

О'Хара был явно озадачен.

– Но как же ты можешь быть так уверена, раз она о нем не говорила, душенька?

– Тебе этого никогда не понять, дорогой мой, потому что ты всего лишь мужчина. Не важно… Я знаю! Я была просто очарована Дианой и решила поговорить с ней наедине. Поэтому я стала восхищаться розами, и она предложила мне выйти в сад, чего я и добивалась. Мы отправились вместе. По-моему, я понравилась Диане, потому что…

– Чепуха!

– Помолчи, Майлз!.. потому что она отбросила свою сдержанность и стала держаться очень дружелюбно. А я столько всего наговорила…

Ощутив судорожное движение и сдавленное покашливание, она вопросительно приподняла бровь:

– Что такое, сэр?

– Ничего, любимая… ничего. Продолжай свою историю… ты сказала…

– Что много чего наговорила, – она остановилась, и глаза ее блеснули вызывающе. Затем на щеках мелькнули лукавые ямочки, и она опустила ресницы. – Я не буду рассказывать тебе всего, что говорила…

Вздох облегчения прервал ее фразу.

– И если ты будешь продолжать вести себя таким же не… несимпатичным манером, я вообще больше ни слова не скажу!

Убедившись, что он не собирался возражать, она продолжала:

– У нас был долгий разговор, и я поняла из всего, что она сказала и чего не сказала, что Джек по какой-то глупой причине не будет просить ее руки.

– Глупой причине, любимая? – прервал он ее.

– О, я знаю, что ты считаешь эту причину очень благородной, но я тебе скажу, что по отношению к бедному ребенку это ужасная жестокость. Как будто ей не все равно, грабитель он или не грабитель!

– Как я понял, дело не столько в этом, сколько…

– Да, но он же не мог сказать ей, что невиновен… ох, Майлз, не смотри так иронически! Конечно, мог! Я клянусь, что если бы ты так со мной обращался, я бы тебя заперла и не выпускала, пока ты бы не раскаялся! Я решила поговорить с Джеком.

– Любопытное предстоит зрелище, но будьте добры, миледи, отнеситесь к этому очень осторожно.

– Он ничего не понимает. Я знаю, что она будет гордиться тем, что выходит за него замуж…

– Да уж! Неужели ты считаешь, что будет хорошо, если Джек предложит ей выйти за него замуж в своем нынешнем положении?

– Я ду… о, я не знаю!

– Нет, любовь моя. Джек прав, сначала он должен обелить свое имя.

– Тогда, ради всего святого, почему он этого не делает? – раздраженно воскликнула Молли.

На этот раз пришел черед О'Хара глядеть с превосходством:

– Ну, золотце, этого ты даже не надейся понять… ты же всего лишь женщина.

Леди О'Хара этот вызов проигнорировала.

– Но что же делать?

– Ничего. Он сам с этим разберется. Некоторое время назад он взял с меня слово хранить тайну, иначе я не выдержал бы и поговорил с Ричардом.

– Я просто ненавижу Ричарда! – вскричала она. – Он, должно быть, эгоистичный и недобрый человек. А Джек теперь клянется, что должен уехать прочь почти немедленно… и… О! Ты бы видел отчаянье на лице Дианы, когда я упомянула, что он снова уезжает за границу. Майлз, мы должны задержать его здесь подольше! Насколько сможем! О, милый, как же все это огорчительно!

Она оборвала свою речь, так как Майлз предупреждающе сжал ее руку. К ним через лужайку направлялся милорд.

– Я впал в полную немилость, – сообщил он. – Меня оставили с вашим свирепым дитятей, Молли, и чтобы его успокоить, я дал ему поиграть нитку бус, оставленных вами на столике.

– Мои чудные индийские деревянные бусы!

– Да… по-моему, они. Во всяком случае, краска с них сошла, и когда Джейн вернулась, у Дэвида был такой вид, словно он подхватил какую-то жуткую болезнь. Она очень сердита из-за этого, – он присел на недавно освобожденный Молли стул и тщательно стал стирать с указательного пальца зеленое пятно.

Молли рассмеялась.

– Бедная Джейн! Ей придется поработать, чтобы его отчистить. Но вы пришли очень кстати. Мы разговаривали о вас.

О'Хара приглушенно застонал и попытался, нахмурившись, посмотреть вниз.

– Обо мне? Я польщен! Могу я спросить, что же вы говорили?

– Разумеется. Мы не хотим, чтобы вы уезжали во Францию.

О'Хара снова вздохнул свободно.

– Это очень любезно с вашей стороны, миледи. Я сам глубоко сожалею об этой необходимости.

– А вы вполне уверены, что это необходимо? Вы могли бы прекрасно жить здесь по-соседству, и какая-нибудь милая старушка вела бы для вас дом… и… и с Джимом… и… вообще множеством приятных вещей.

Милорд покачал головой.

– Нет, благодарю вас!

– Да, да! А потом вы могли бы выбрать себе жену! – храбро продолжала она.

– Вовсе нет. Какой уж тут выбор! Я бы вынужден был жениться на вашей милой старушке. Вы наверняка постарались бы принудить меня к этому.

Она засмеялась.

– Серьезно, Джек, неужели вы не можете поселиться здесь поблизости?

– Только не со старушкой, Молли.

– Не обращайте на нее внимания. Но все-таки подумайте о моих словах. Никто бы и не знал о вас… и, по правде говоря, вам тоже можно было бы ни с кем не видеться… и… о, Джек! Не смотрите на меня так. Майлз, ну разве не глупо он поступает?

– Конечно, золотце! То ли дело дремучая жизнь, которую ты ему обещаешь, – фыркнул О'Хара.

– Я понимаю, в чем дело, Молли. Вы собираетесь сделать меня затворником и женить на моей домоправительнице. Я протестую против такого ужасного обращения!

Молли с сожалением поглядела на него.

– Вы, правда, очень против такой жизни, Джон?

– Сударыня, – торжественно отвечал он, – вы найдете мой труп в саду в конце первой же недели.

– Конечно, мне бы это не понравилось, – продолжала рассуждать она, – но я не вижу, что еще мы можем сделать. О, это напомнило мне! Вчера я ездила в Литтлдин… Майлз, любовь моя, будь так добр, принеси мне шляпу. Я не переношу солнца и…

– Мы лучше передвинемся подальше в тень, – ответил ее несговорчивый супруг.

– О, ну ладно! Это неважно, хотя я слышала, что Браун хочет поговорить с тобой насчет новой лошади…

– Ты очень заботлива, Молли, но я уже виделся с Брауном некоторое время назад.

Леди О'Хара принуждена была сдаться.

– Что ж, как я начала рассказывать, Джек, я поехала с визитом в усадьбу Хортон. Боже мой, до чего же Диана красивая девушка… Несомненно.

Карстерз попытался придумать какой-то ответ, не сумел и отделался невнятным хмыканьем.

– Да. Они обе шлют вам свои добрые пожелания и надеются, что вам лучше. Боже! Как здесь жарко! Может быть, прогуляетесь со мной по саду? И не принесете ли вы мою шляпу? По-моему, я оставила ее в холле. Большое вам спасибо!

Подождав, пока милорд удалился на такое расстояние, что не мог их слышать, она обернулась к мужу.

– А ты, Майлз, пожалуйста, оставайся на месте. Я не собираюсь делать ничего предосудительного.

– Молли, я не могу позволить тебе мучить его…

– Я ничего подобного делать не буду! Я собираюсь уговорить его остаться здесь, а не уезжать за границу. Я уверена, что если мы сможем убедить его остаться, что-нибудь произойдет.

– Что произойдет?

– Что-нибудь!

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, я чувствую – так будет.

– Хорошо, любимая. Если ты сможешь уговорить Джека остаться, я буду тебя благословлять.

– Не сомневаюсь, что это будет весьма приятно! – лукаво улыбнулась она и отступила на несколько шагов, чтобы он не смог до нее дотянуться.

– О, спасибо, Джон! – она надела шляпку на свои кудри и завязала ленты, затем положила руку на предложенную ей руку милорда. – Ленивый Майлз собирается продолжать свой сон! – проговорила она. – А я не люблю слушать, как он храпит… так что давайте пойдем подальше отсюда… в розовый сад!

– Так далеко заходить не стоит! – протянул Майлз, закрывая глаза. – Вы слишком утомитесь.

– Вы позволяете ему делать такие неприличные замечания? – осведомился Джек, ожидая пока она вытряхнет камешек из туфли.

– Обычно нет, – отозвалась она. – Он пользуется вашим присутствием, – она кинула камешек в О'Хару и прошествовала с милордом в сад.

Как только они зашли за цветущие кусты, она начала свою атаку.

– Я хотела поговорить с вами о Майлзе, – доверительно проговорила она. – Он так тревожится.

– Тревожится, Молли? Клянусь, не заметил.

Она подумала про себя, что тоже не заметила этого, но продолжала без тени смущения.

– Нет-нет, очень тревожится!

– И о чем же он тревожится?

– О вас, – печально вздохнула миледи. – Его тревожит мысль, что вы нас покидаете. Я это чувствую.

– Почему же…

– Он надеялся, что вы у нас долго пробудете… и я тоже…

– Очень любезно со стороны вас обоих, но…

– Просто не знаю, что я буду делать с Майлзом, когда вы уедете. Он так рассчитывал, что вы побудете с ним!

– Молли…

– И, право же, для нас обоих было большим разочарованием услышать, как вы говорите, что собираетесь покинуть нас. Может быть, вы передумаете?

– Молли, вы слишком добры ко мне… Но не могу же я оставаться здесь вечно!

– О, если бы вы только остались! Вы себе не представляете, как бы вы нас обрадовали. Я вам определенно говорю, что Майлз просто заболеет от беспокойства, если вы будете настаивать на своем недобром решении.

– О, Молли, вы – мошенница!

Она не могла подавить улыбки, но почти сразу же сдержала ее.

– Я говорю серьезно, Джек.

– Что Майлз заболеет из-за тревоги обо мне? Фи!

– Может быть, и не до такой степени, – призналась она. – Но, право же, он очень беспокоится… и… о! Мне не хотелось бы, чтобы вы нас так огорчили, – она промокнула глаза платочком, внимательно наблюдая за выражением его лица. – И Дэвид вас так любит, и Майлз так счастлив снова найти вас… и мне вы понравились… и… и я считаю, что с вашей стороны будет очень гадко и невежливо уехать от нас… и кроме того… очень глупо!

– Неужели, Молли? Вы заставляете меня почувствовать себя неблагодарным невежей, если я откажусь…

Воздушный платочек мгновенно скрылся с глаз.

– Тогда, вы, конечно, не откажетесь? Вы останетесь? Обещайте!

– Я не знаю, как вас благодарить…

– О, вы такой милый, Джек. До осени? Обещайте!

– Молли, право же…

– Обещайте! Я заплачу, если не пообещаете!

– Я не могу! Как могу я так долго злоупотреблять вашим гостеприимством…

– Какая чепуха, Джек! Как будто, когда были мальчишками, Майлз не проводил месяцы и месяцы в Уинчеме…

– Это было совсем другое дело…

–…да, тогда вы были мальчишками и вас устраивало здешнее общество. Конечно, теперь вы столь горды, что отказываетесь остаться с нами на каких-то жалких три месяца.

– Нет, нет, Молли, право же, это не так!

– Признайтесь, если бы Майлз был холостяком, вы бы не колебались?

Он растерянно замолчал.

– Вот видите! Лишь из-за того, что у него есть жена, вы так горды и несговорчивы. Вы просто не можете переносить мое общество…

– Клянусь, это не так!

– Тогда почему же вы отказываетесь? – победоносно заключила она.

– Молли… право же, я…– он оборвал фразу и расхохотался. – Маленькая проказница, вы не оставили мне возражений!

– Тогда вы остаетесь, как я прошу?

– А вы вполне уверены…

– Вполне.

– Благодарю вас, я останусь. Клянусь, это просто замечательно с вашей стороны. Когда устанете от меня, скажите!

– Скажу, – пообещала она. – О, мы прекрасно заживем! Как доволен будет Майлз! Кстати, – продолжала она небрежно, – я пригласила мисс Боули, обеих, почтить нас своим присутствием в среду, но, к несчастью, они не могут. Однако, возможно, в какой-нибудь другой день…

Она замолчала, немного испуганная, потому что он стал перед ней и крепко сжал ее плечи, как сделал бы старший брат.

– Послушайте меня, Молли. Я знаю, вы обнаружили, что я люблю Диану, и знаю, что вы считаете добрым делом свести нас вместе. Но уверяю вас, это будет не добрым, а весьма жестоким поступком по отношению к нам обоим. Если вы настаиваете, чтобы она посетила этот дом, я должен буду уехать. Понимаете?

Молли посмотрела в его строгие глаза, и губки ее задрожали.

– Я очень… очень сожалею! – пролепетала она.

Джек снова взял ее под руку.

– Сожалеть не о чем, и, право, я вам очень благодарен за то, что вы пытаетесь сделать меня счастливым. Но, пожалуйста, не надо!

– Хорошо. Обещаю, не буду. Но… но считаете ли вы это справедливым по отношению к…

– Молли, скажите мне, как, по-вашему, хорошо ли не слушаться мужа?

Синие глаза смеялись. Она нерешительно улыбнулась.

– Что вы имеете в виду, Джек?

– Вы хотите мне сказать, что Майлз не запретил вам категорически даже касаться в разговоре со мной этой темы?

Она вытащила свою руку из-под его руки, а губы сложились в беззвучное «о».

– Ну… ну уж… это просто ужасно с вашей стороны! – воскликнула она и потрясла у него перед носом кулачком. – Я ухожу от вас!

Она нашла мужа в библиотеке и кинулась к нему в объятия.

– Ты не хочешь обнять меня покрепче? – спросила она. – Я… меня загнали в угол.

– Что? – О'Хара посадил ее к себе на колени.

– Да… фигурально выражаясь… Джек. Знаешь, наверное, мне не хотелось бы выйти за него замуж. Совсем!

– Что он такого натворил?

– Н-ничего. Боюсь,— она стала старательно тереть пальцем одну из пуговиц у него на кафтане, – я боюсь, что это скорее моя вина!

– О!

– Да… ну, я только чуть-чуть сказала о мисс Боули, и он вдруг превратился в ледяную глыбу и заставил меня почувствовать себя нашкодившей девчонкой! Но все равно он собирается остаться, так что поцелуй меня, Майлз!

ГЛАВА 18 На сцене появляется капитан Лавлейс

В конце августа, на исходе тихого лета в деревне, леди Лавинию снова охватила тоска по городу и его развлечениям.

Не слушая возражений Ричарда, твердившего, что дороги в ужасном состоянии, она объявила, что ей это все безразлично и она должна ехать в Лондон. Тогда он перестал возражать и пообещал отвезти ее в город на следующей неделе, в душе поздравляя себя с удачей, позволившей так долго удерживать ее в Уинчеме, притом в довольно жизнерадостном настроении. Лавиния была вне себя от радости, она целовала его снова и снова, ругала себя за то, что она такая несносная, и спешно принялась готовиться к путешествию.

Дороги оказались еще хуже, чем предполагал Ричард, карета дважды чуть не опрокинулась, и бесчисленное число раз застревала в грязи, доставляя пассажирам кучу неудобств. Ричард ехал рядом с тяжелым экипажем, в котором находились его жена, служанка, крошечный песик и бесчисленные коробки и свертки. Несмотря на хлопоты из-за бесконечных остановок, он получал от путешествия истинное удовольствие, потому что Лавиния была в прекрасном настроении и относилась легко ко всем неприятностям, встречая каждую очередную веселым смехом и каким-нибудь остроумным замечанием. Когда в одной из гостиниц, где они останавливались на ночлег, в ее спальне самым чудовищным образом задымила печь, Ричард ожидал, что она рассвирепеет и откажется минутой дольше оставаться в этом доме. Но она сначала расстроилась, а потом развеселилась и сообщила дорогому Дикки, что пойдет в его комнату, он же пусть идет к ней, и тогда на утро он будет сухим и прокопченным. В прекраснейшем настроении она спустилась с ним к обеду, объявила, что куропатки великолепны, пирожные почти французские, а вино на удивление пристойное для такого захудалого местечка, и продолжала веселить его своими шуточками до самого отхода ко сну.

Путешествие их неизбежно затянулось, не только из-за плохих дорог, но и потому, что когда миледи замечала росший у обочины шиповник, она должна была его сорвать. Потом они с Ричардом обязаны были прогуляться, он вел на поводу коня, а карета следовала за ним. Все это было очень идиллично, и Ричард чувствовал себя на седьмом небе.

Когда, наконец, они приехали в Уинчем Хаус, в Мейфэре, то оказалось, что слуги, прибывшие неделей раньше, за это время хорошо поработали. Никогда, по словам Лавинии, дом не выглядел таким привлекательным и гостеприимным… таким безупречным.

Один из арапчат поднес ей, с многочисленными поклонами и белозубыми ухмылками, маленькую обезьянку, бормоча: «Подарок господина».

Леди Лавиния кинулась обнимать своего Дикки. Как он догадался, что она давно мечтает об обезьянке? Наверняка, она лишь раз или два упомянула об этом! О, он самый лучший из всех мужей! И, танцуя от восторга, она поднялась в свои аппартаменты.

Бомонд возвращался в город, и когда несколькими днями позже Карстерз сопровождал жену в Сады Рэнила, они нашли, что там полно народа и очень весело. Хотя было еще светло, но на ветвях деревьев уже висели зажженные фонари, скрипачи пиликали, не переставая, а в отдалении пускали фейерверки. Летние домики были заново окрашены, а Павильон блистал огнями.

Сознание своей красоты и изысканности наряда (а на ней было георгианское шелковое платье с золотой сеткой поверх юбки) значительно прибавляло удовольствия Лавинии. Волосы ее были напудрены и завитыми локонами обрамляли лицо. Они были полуприкрыты изящными кружевными воланами, а сверху накинут серый капюшон. Ее палантин был отделан золотым шнуром под стать юбкам, и она застегнула его брошью, усаженной рубинами. Рубины, сверкающие в ее висячих серьгах, были такой величины, что другие дамы оборачивались, чтобы бросить на них еще один завистливый взгляд. Браслеты, надетые ею поверх длинных перчаток, также полыхали громадными красными камнями. Она была очень довольна внешностью Ричарда и размышляла о том, что, когда захочет, он может выглядеть очень модно. Его винно-красный бархатный кафтан смотрелся изысканно, а золотые стрелки на чулках были просто восхитительны.

Они находились в Садах не более десяти минут, а вокруг них собралась целая толпа мужчин, изъявлявших свой восторг при виде прекрасной леди Лавинии. Один принес ей стул, другой бокал негуса, остальные нетерпеливо толпились поблизости.

Очаровательно раскрасневшись от триумфа, миледи протянула свою маленькую ручку мистеру Селвину, бывшему когда-то ее страстным поклонником, посмеялась его изящному комплименту и объявила, что он ужасный, дьявольский льстец, и ей безусловно не стоит его слушать!

Вдруг выяснилось, что сэр Грегори Маркем, принесший ей негус, только что вернулся из Парижа. Услышав это, она оборвала на середине свой разговор с французским шевалье и, обернувшись к нему, подняла свои фиалково-голубые глаза, сжимая руки в туго-облегающих перчатках.

– О, сэр Грегори! В Париже? Тогда расскажите мне… пожалуйста, скажите… вы не видели там моего дорогого Дьявола?

– Ну, конечно же, сударыня, – отвечал Маркем, подавая ей принесенный бокал.

Она отпила немного негуса и дала подержать бокал шевалье.

– Тогда заявляю, что я вас просто люблю! – воскликнула она. – Что он поделывает? И когда, о! когда вернется в Англию?

Сэр Грегори улыбнулся:

– Откуда мне знать? – протянул он. – Боюсь monsieur s'amuse [9] .

Она кокетливо поиграла веером.

– Вы – ужасное существо! – вскричала она. – Как осмеливаетесь вы говорить такие вещи!

– Бельмануар? – осведомился лорд д'Эгмонт, вертя в пальцах трость. – Он вроде бы увлечен Помпадур, кажется так… не при вас будет сказано, леди Лавви!

Лавиния уронила веер.

– Помпадур! Ему следовало бы поостеречься!

– По-моему, там уже были какие-то неприятности по поводу Дьявола между Его Величеством и прекрасной Жанной. С тех пор считается, что она к нему охладела.

– Я слышал, что это ему надоела мадам, – заметил Маркем.

– Пусть так. Как бы то ни было, я рада, что этот эпизод закончился, – объявила Лавиния. – Это слишком опасно, заигрывать с любовницами Людовика. О, мой дорогой шевалье! Я чуть не забыла о вашем присутствии! Но я уверена, вы тоже говорите всякие нехорошие вещи о нашем Георге, не правда ли? О! И вы все это время держали мой негус?! Как ужасно благородно с вашей стороны! Вот, я сейчас допью его, и Джулиан отнесет пустой бокал…

– Voila! [10] – она передала его д'Эгмонту и, хлопнув веером по руке мистера Селвина, стоявшего за ее стулом, лукаво полуобернувшись, посмотрела на него.

– Гадкий человек! Перестанете вы когда-нибудь шептать мне в ухо. Клянусь, я не слушаю ваши дерзкие шутки! Нет, нет! Я не смеюсь над ними! Сэр Грегори, вы мне не ответили. Когда Трейси вернется? Может быть, к рауту у Кавендишей в следующую среду? Ах, скажите «да»!

– Конечно, я скажу «да», прекрасная мучительница! Но, по правде говоря, когда я его видел, Трейси ни слова не сказал о возвращении в Лондон.

Она надула губки.

– Теперь я вас ненавижу, сэр Грегори. Ведь его нет с мая! О, Джулиан, вы уж вернулись? Тогда проводите меня поближе к фейерверкам. О, мой веер! Где же он? Я знаю, я уронила его на землю… Селвин, если вы взяли его… О, Дикки, он у тебя! Спасибо! Видишь ли, я ухожу с Джулианом, а ты можешь пококетничать с миссис Клайв, я вижу, она идет сюда… Да, несомненно, можешь строить ей глазки, я не буду ревновать! Прекрасно, Джулиан, я иду! Шевалье, надеюсь увидеть вас в среду на рауте, но до этого времени вы должны меня навестить. Лицо француза повеселело.

– Мадам так добра. Значит, я могу нанести визит в Уинчем Хаус? Поистине до этого дня я буду не жить, а существовать! – и отчетливо слышным всем шепотом он доверительно сообщил Уайлдингу, что «Miladi est ravissante! Mais ravissante» [11] .

Леди Лавиния удалилась, опираясь на руку благородного кавалера, встречая на пути множество поклонов и восхищенных взглядов, а покинутый ею муж не стал строить глазки прекрасной Китти, как она советовала, но в обществе Тома Уайлдинга и Маркема проследовал к Павильону.

Д'Эгмонт провел миледи одной из извилистых аллей, и вскоре они вышли на большую лужайку, переполненную людьми всех сословий. Им навстречу сразу попался брат Лавинии, полковник лорд Роберт Бельмануар, очень богато и щегольски одетый. Когда он увидел сестру, на его румяном лице отразилось изумление, и он лихо ей поклонился:

– Честью клянусь… Лавиния!

Миледи этого своего брата недолюбливала и ответила на его приветствие легким кивком.

– Рада видеть тебя, Роберт, – чопорно проговорила она.

– Простое «рад» не может выразить моих чувств, – отвечал ей полковник, растягивая слова и произнося их довольно неприятным тоном, свойственным и ему, и герцогу. – Ваш слуга, д'Эгмонт. Я-то считал, Лавви, что ты в деревне.

– Ричард привез меня в Лондон в прошлый вторник, – ответила она.

– Как неразумно с его стороны, – язвительно проговорил полковник, – или ты не оставила ему выбора? Она сердито вскинула голову:

– Если ты решил быть неприятным, Роберт, разреши мне не задерживать тебя! – вспыхнула она.

Д'Эгмонта совершенно не смутил этот обмен колкостями. Он слишком хорошо знал семейство Бель-мануаров, чтобы чувствовать себя неловко при их пикировках.

– Покинем его? – улыбаясь спросил он Лавинию.

– Да, – надула губки она. – Он настроен говорить мне гадости.

– Дорогая моя сестрица! Наоборот, я надеюсь доставить тебе некоторое развлечение. Лавлейс в городе.

– Капитан Гарольд? – недоверчиво воскликнула она.

– Он самый.

– О, Боб! – она порывисто выдернула руку из под руки Джулиана и положила ее на руку полковника. – Я немедленно должна его увидеть! Подумать только, что он вернулся после всех этих лет! Быстрей, Джулиан, дорогой мой… пойдите и найдите его… и скажите ему, что это я, Лавиния, хочу его видеть! Вы ведь знакомы с ним? Да… я так и думала. Пришлите его ко мне немедленно! Немедленно!

У д'Эгмонта был очень разочарованный вид: его прогулка с богиней так быстро оборвалась, ему пришлось поцеловать ей руку и повиноваться.

– Да, я так и думал, что ты будешь довольна, – заметил со смешком Роберт. – Разреши мне указать тебе, что вон там стоит стул… два стула… даже, пожалуй несколько стульев… прямо позади тебя.

Она присела, продолжая возбужденно болтать:

– Подумать только, прошло почти пять лет с тех пор, как я видела Гарри! Он изменился? Бог мой! Он, наверное, решит, что я старуха! Интересно, долго он пробудет в Лондоне? Смотри, Боб, на двух дам возле того стула!.. Ради всего святого! Что за невероятные прически, ей-Богу! И вишневые ленты впридачу! Скажи мне, Боб, где ты встретил Гарри Лавлейса?

Полковник, который вместо того, чтобы слушать ее монолог, посылал нежные взгляды явно смущенной девушке, цеплявшейся за руку отца, который беседовал с полной вдовой, неохотно перевел глаза на сестру.

– Что ты сказала, Лавви?

– Как это раздражает, что ты меня совсем не слушаешь! Я спросила, где ты встретил Гарольда?

– Где я его встретил? Дай подумать… где же я его встретил? О, вспомнил. В «Какао-дереве», две недели назад.

– Он изменился?

– Никоим образом, дорогая сестрица. Он такой же сумасшедший отчаянный повеса, как и раньше. И не женат.

– Как чудесно! О, я буду счастлива снова увидеться с ним!

– Тебе надо представить его Ричарду, – насмешливо проговорил полковник, – как свою старую любовь.

– Да, пожалуй, надо будет, – согласилась она, не замечая иронии. – О, я вижу его! Смотри! Вон он идет по траве!

Она поднялась навстречу высокому белокурому гвардейцу, который торопливо направлялся к ней, и присела в реверансе, который умела делать только леди Лавиния: одновременно величественном и кокетливом.

– Капитан Лавлейс! – она протянула ему обе руки.

Лавлейс схватил их в свои и склонился над ними, так что мягкие напудренные локоны его свободного парика упали вдоль его лица.

– Леди Лавиния!.. Чаровница!… У меня нет других слов! Я немею!

– Я тоже!

– В этом случае. – протянул полковник, – ваше общество вряд ли будет занимательным. С вашего разрешения, я удаляюсь! – он поклонился и зашагал прочь по дорожке с особенно злорадной улыбкой на губах.

Лавиния и Лавлейс нашли два стула, стоявших несколько в стороне от остальных, и сели, продолжая пылко разговаривать.

– По-моему, вы забыли меня, капитан Лавлейс? – поддразнивала она его.

– Никогда! – не кривляясь, ответил он. – Хотя вы почти разбили мое сердце!

– Нет, нет. Я не делала этого. Я никогда не хотела ранить вас.

Он недоверчиво покачал головой.

– Вы отвергли меня, чтобы выйти замуж за другого! Вы хотите сказать, что не собирались этим меня ранить?

– Вы гадкий Гарри!.. Вы так и не женились?

– Я? – на его тонком лице отразился болезненный ужас. – Я? Женился? Нет! Я всегда оставался верен моей первой любви.

Она развернула веер, и он затрепетал в ее руках от испытываемого ею удовольствия.

– О! О! Всегда, Гарольд? А теперь говорите правду!

– Почти всегда, – поправился он.

– Ужасный человек! Значит, признаетесь, что у вас были прегрешения?

– Но такие мелкие, дорогая моя, – извинялся он. – И клянусь, первым моим шагом по прибытии в Лондон был визит в Уинчем Хаус. Вообразите мое разочарование… мое несказанное огорчение (это сверх того, что я проиграл тысячу в фараон), когда я нашел раковину пустой, а Венера…

Она остановила его, ее веер укоризненно замер в воздухе.

– Сэр! Вы сказали, что вашим первым шагом был визит ко мне!

Он улыбнулся, откинув локоны.

– Я должен был сказать первым существенным шагом.

– Вы считаете потерю тысячи гиней несущественной? – задумчиво спросила она.

– Ну… едва ли. Жизнью надо наслаждаться, и, в конце концов, что такое тысяча гиней? Я получил от этого удовольствие.

– Да! – выдохнула она, глаза ее сверкнули. – И я так считаю! Какие удовольствия у человека, если он не азартен и не тратит денег? О, ладно! – она пожала плечиком, закончив разговор на эту тему. – Видели вы последнее время Трейси?

– Он был на придворном балу в Версале, где я тоже присутствовал, но не имел возможности поговорить с ним. Я слышал, что он очень популярен в Париже.

– Да! – гордо заявила она. – У него французские манеры… Я так хочу увидеть его, но боюсь, он и не думает возвращаться. Я знаю, что он месяцы назад обещал герцогине Девонширской быть на ее рауте… даже до того, как был назначен день. Она обожает Трейси… но я не надеюсь увидеть его там, – она вздохнула и постучала по земле туфелькой с алмазной пряжкой. – Гарри, я замерзла! Отведите меня в Павильон! Не сомневаюсь, там танцуют… там должен быть Дикки.

– Дикки? – повторил он, – Дикки! Лавиния, только не говорите мне, что это еще один претендент на ваше сердце?

– Какой вы гадкий, неделикатный! Это мой муж!

– Ваш муж! Неужели…!

Она искоса бросила на него взгляд, кокетливый и укоризненный.

– Теперь, полагаю, ваша душа успокоилась?

– Конечно! Всего лишь муж! Пустяк, не более того!

– Мой муж вовсе не пустяк! – рассмеялась она. – Я очень к нему привязана.

– Это становится серьезным, – нахмурился он. – Но ведь это, безусловно, не модно?

Она встретила его поддразнивающий взгляд и опустила ресницы.

– Капитан Лавлейс, вы можете проводить меня в Павильон.

– Милая мучительница, только после того, как вы перестанете называть меня так.

– Гарольд, я правда, замерзла, – жалобно промолвила она и вырвала у него руку, которую он начал подносить к губам. – Нет, нет! Люди смотрят… Глядите, вот возвращается мой противный братец! Заявляю, что не останусь выслушивать его гадкие издевательские замечания!.. Пойдемте!

Они вместе пересекли лужайку, перебрасываясь легкими остротами, перемежаемыми с его стороны комплиментами, полными классических сравнений, более или менее ошибочных, а с ее – довольными смешками и шутливыми упреками. И так они подошли к Павильону, где музыканты играли на скрипках для тех, кто хотел танцевать, и где собралась к этому времени большая часть посетителей, так как снаружи очень похолодало. В одном конце зала были расставлены карточные столы, за которыми представители обоих полов играли в кости и карты, пили бургундское или негус, мужчины поднимали тосты за дам и очень часто дамы возвращали тосты с большим кокетством и низкими приседаниями.

Лавиния откинула капюшон, расправила свои перья, отряхнула юбки и разгладила оборки. Затем она величественно прошествовала вперед, с поднятой головой, раскрытым веером, опустив руку в перчатке на бархатный рукав кафтана Лавлейса. Ричард, заметив движение у входа, поднял глаза и увидел ее. Он не узнал ее спутника, но блеска в ее глазах и счастливого изгиба полных губ ему было достаточно, чтобы понять, что с ней кто-то, кого она с удовольствием встретила. Он мог хорошенько разглядеть Лавлейса, пока эта красивая пара приближалась, и не мог не восхититься изящным породистым лицом со смеющимися серыми глазами, четко очерченными жизнелюбивым ртом и решительным подбородком. Он не был сюсюкающим нарумяненным комнатным песиком, очевидно, что у этого мужчины был характер, воля и, помимо всего, огромное обаяние. Он увидел, что Лавиния покраснела и хлопнула капитана веером по руке в ответ на какое-то замечание, и сердце его упало. Он поднялся и пошел им навстречу.

Леди Лавиния, мило улыбнувшись, похлопала его по руке с несколько хозяйским видом.

– Дикки, дорогой, я нашла старого друга… очень старого друга! Разве это не прелестно! Капитан Лавлейс – мистер Карстерз.

Мужчины поклонились друг другу, Ричард неохотно, капитан с веселой bonhomie [12] .

– Сэр, хочу признаться, что я один из молящихся в храме, где вы первосвященник! – дерзко объявил он, снова кланяясь, на этот раз миледи.

– Вы один из многих, сэр, – улыбнулся Ричард.

К ним спотыкающейся походкой подошла леди Деверу и поцеловала Лавинию с демонстративной нежностью.

– Жизнь моя, дражайшая! Моя милая Лавиния! Леди Лавиния подставила ей напудренную щеку.

– Дорогая Фанни, как чудесно снова видеть вас! – заворковала она. Сквозь полуопущенные ресницы она поглядывала на огромнейшую прическу подруги, с ее валиками, напудренных локонов и искусственными цветами, водруженными на верхушку этого, сооружения.

– Но, ангел мой! – воскликнула леди Фанни, отступая на шаг, чтобы окинуть ее взглядом. – Вы, наверное, болели?

– Как странно, моя дорогая! – улыбнулась Лавиния. – Я как раз хотела задать вам тот же вопрос! Я целый век вас не видела. Неужели мы обе выглядим такими жуткими клячами? – она обратила свое очаровательное лицо к мужчинам и умоляюще улыбнулась им.

Комплименты посыпались на нее, и леди Деверу, прекрасно осознавая, что ее болезненно желтоватый цвет лица, несмотря на пудру и румяна, должен был казаться еще желтее рядом с бело-розовой Лавинией, вспыхнув от раздражения, отвернулась, умоляя свою дражайшую Лавинию пойти с ней вместе поиграть в фараон. Но, как выяснилось, Лавиния собиралась посмотреть на игру в кости за столом Ричарда: она клялась, что принесет ему невероятную удачу.

– Не сомневаюсь, дорогая моя, – отвечал ей муж. – Но я сегодня не играю. Может быть, ты пойдешь и принесешь удачу Бобу? – он кивнул в сторону полковника, который, откинувшись за столом, сидел со стаканчиком костей в руках.

Лавиния надула губки.

– Нет. Я хочу, чтобы играл ты!

– Не поможет, леди Лавиния! – протянул сэр Грегори. – У Ричарда сегодня дьявольское настроение.

Селвин встряхнул стаканчиком с костями и оглянулся на Маркема с невинно удивленным видом. Затем он медленно повернулся и уставился на серьезное, почти суровое лицо Карстерза с еще большим удивлением. Он начал снова трясти кости и, поджав губы, перевел взгляд на своего противника.

– Неужели? – процедил он с нарочитой грустью.

Даже Лавиния присоединилась к общему смеху, не столько из-за слов остроумца, сколько из-за комического выражения лица и преувеличенной медлительности, с которой он разыграл эту сценку.

Кто-то выкрикнул пари Лавлейсу, который тут же его принял, и глаза Лавинии снова засверкали, когда она проводила капитана к столу.

Ричард пошел за каким-нибудь освежающим напитком для нее, а по возвращении нашел ее, склонившейся над стулом Лавлейса. Положив руку на его плечи, она бросала кости на стол. Он появился как раз во время, чтобы увидеть, как она захлопала в ладоши и услышать ее крик:

– Мне повезло! Мне везет! Я брошу еще!

Оглянувшись назад, она увидела лицо мужа, и лицо ее изменилось.

– Ты не возражаешь, Дикки? – молящим голосом произнесла она.

Он возражал, но не мог показаться неумолимым рядом со всеми этими мужчинами. Так что он рассмеялся и подошел к ней поближе, чтобы понаблюдать за ее игрой.

Когда в конце концов она бросила игру, удача ей уже изменила, и она проиграла свою драгоценную рубиновую серьгу мистеру Селвину, который осторожно положил ее в карман жилета и поклялся, что будет вечно носить у сердца. Затем, и только затем, она согласилась покинуть игорные столы ради танцевального зала, и еще час Ричард имел счастье наблюдать, как она отплясывает менуэт с различными молодыми красавцами, но чаще всего с новообретенным Гарри Лавлейсом.

ГЛАВА 19 Новое появление его милости герцога Эндовера

В последующие дни Ричарду стало казаться, что капитан Лавлейс не выходит из их дома. Он шел в будуар к жене, там уже был Лавлейс, склонившийся к ней в то время, как она играла на спинете или пролистывала «Бродягу». Если Лавиния отправлялась на бал или в маскарад, капитан всегда был среди тех избранных, кто допускался в ее комнаты для одной цели: любоваться, как она надевает платье и рассуждает, куда прилепить мушку. Как-то утром Карстерз попросил ее уделить ему время, но она с сожалением сообщила, что вот-вот приедет Гарри, который везет ее не то в Воксхолл, не то в Весенние Сады.

Когда он возвращался домой, первое на что падал его взгляд, были принадлежавшие капитану трость с янтарным набалдашником и остроугольная шляпа, а когда он выглядывал в окно, то чаще всего видел, как у дома останавливается портшез, откуда выходил Лавлейс. Терпеливо выдержав неделю его постоянного присутствия, Карстерз попенял жене: она не должна поощрять своего друга проводить все свое время на Гросвенор-Сквер. Сначала она с упреком поглядела на него, а затем осведомилась о причине его слов. Он неохотно ответил, что это выглядит неподобающе. Тогда, широко открыв глаза, она потребовала объяснить ей, что может быть неподобающего в визитах такого старого друга? Со смехом в глазах Ричард ответил, что его возражения вызывают не старость капитана Гарольда, а наоборот его молодость. Она обвинила его в ревности. Это было правдой, но он возмущенно отверг такое предположение. Прекрасно, тогда это просто глупо! Он не должен злиться: Гарри просто ее хороший друг, и разве Ричарду не нравится ее новая прическа? Но Ричард не дал себя отвлечь: ясно ли представляет она себе, что визиты Лавлейса должны прекратиться? Она понимает только одно, что Дик-ки сегодня в жутко плохом настроении, и это просто нелепо. Он не должен терзать ее пустяками! Да, она будет очень хорошей, но и он должен быть таким! – А теперь она отправляется по магазинам, и ей потребуется по меньшей мере двадцать гиней.

Несмотря на свое обещание «быть хорошей», она не сделала никаких попыток осадить Лавлейса, постоянно пленительно ему улыбаясь и подзывая к себе.

Карстерз снова заговорил об этом в утро раута у герцогини Девонширской. Миледи лежала в постели, ее белокурые волосы не были напудрены и рассыпались по плечам, на маленьком столике рядом с постелью стоял шоколад, а одеяло было усеяно бесчисленными billets doux [13] ее поклонников. В руке она держала букет белых роз со свисающей карточкой, на которой смелым размашистым почерком было написано «Г. Л.». Возможно, гнев Ричарда воспламенил вид этих записок. Во всяком случае, с яростью, совершенно непохожей на его всегдашнюю нежную вежливость, он выхватил эти цветы из ее руки и с силой швырнул их в угол.

– Эту глупую причуду надо прекратить! – вскричал он.

Изумленная Лавиния приподнялась на локте.

– К-как ты смеешь? – ахнула она.

– А, дошло даже до этого? – отвечал он. – Как смею я, твой муж, указывать тебе некоторые рамки? Говорю тебе, Лавиния, с меня хватит твоих фокусов, и я их больше не потерплю!

– Ты… ты… Что, ради всего святого, тебя расстроило, Ричард?

– Вот это! Мне надоело, что этот щенок захватывает мой дом! – он яростно ткнул в потрепанный букет. – И я не позволю тебе быть из-за него предметом пересудов всего Лондона!

– Меня? Я делаю себя предметом пересудов всего Лондона? Как ты смеешь? О, как ты смеешь!!

– Я прошу тебя прекратить эту глупость. Вопрос не в том, что я смею или не смею. Как смеешь ты меня не слушаться? Ты это делала всю последнюю неделю!

Она сжалась в постели.

– Дикки!

– Очень мило восклицать «Дикки» и улыбаться. Но я это уже видел и слышал. Иногда я думаю, что ты абсолютно бессердечна! Что ты тщеславна, эгоистична и расточительна!

Губы ее по-детски задрожали, и леди Лавиния, уткнувшись лицом в подушки, зарыдала.

Выражение лица Карстерза смягчилось.

– Прости меня, дорогая. Возможно, я был несправедлив.

– И жесток! И жесток!

– И жесток. Прости меня.

Она обвила его шею белыми атласными руками.

– Ты ведь не имел в виду всего того, что сказал?

– Нет. Но я имел в виду, что не позволю Лавлейсу волочиться за тобой.

Она отшатнулась от него.

– Ты не имеешь права говорить так. Я была знакома с Гарри еще когда тебя в глаза не видела!

Он сморщился.

– Ты намекаешь на то, что он для тебя значит больше, чем я?

– Нет! Хотя ты и стараешься, чтоб я тебя возненавидела. Нет! Я больше люблю тебя. Но я не отошлю Гарри!

– Даже если я прикажу это?

– Прикажешь? Прикажешь это? Нет! Нет! И тысячу раз нет!

– Я это приказываю!

– А я отказываюсь тебя слушать!

– Бог свидетель, сударыня, вам необходим урок! – вскипел он. – Я намерен забрать вас в Уинчем сегодня же! И обещаю вам, что если вы не подчинитесь мне в этом, то обязательно поедете в Уинчем! – с этими словами он решительным шагом вышел из комнаты, а она, побледневшая и дрожащая от ярости, опустилась на подушки.

Поспешив одеться, она спустилась вниз в намерении закончить ссору. Но Карстерз к тому времени успел уже уехать и должен был вернуться не скоро. На мгновение Лавиния разозлилась, но своевременное прибытие коробки от портнихи прогнало все огорчения, и лицо ее озарилось улыбкой.

– Сегодня я буду разбивать сердца, правда? – весело бросила она через плечо.

– Я в этом не сомневаюсь, – коротко ответил он.

– А как ты, Дикки? – она обернулась поглядеть на него. – Серо-коричневый… это не тот цвет, который я выбрала бы, но он смотрится достаточно хорошо. А парик, разумеется, новый?

– Да.

Глаза ее, казалось, вопрошали о причине его холодности, и она вдруг вспомнила об утренних событиях. Значит, он дуется? Очень хорошо! Месье будет на что посмотреть!

Кто-то постучал в дверь, горничная пошла открывать ее.

– Сэр Дуглас Февершем, сэр Грегори Маркем, господин шевалье и капитан Лавлейс находятся внизу, миледи.

Какой-то чертенок подзудил Лавинию.

– О-ла-ла! Так много? Что ж, разумеется, всех я видеть не могу. Впустите сэра Грегори и капитана Лавлейса.

Луиза сообщила это лакею и закрыла дверь.

Ричард сердито прикусил губу.

– Вы уверены, что я не буду de trop [16] ? – поинтересовался он с ядовитым сарказмом.

Леди Лавиния отбросила свой пеньюар и встала.

– О, это неважно… Луиза, я готова надеть платье.

Снова раздался стук в дверь, и на этот раз Карстерз поднялся открыть ее.

Вошли Маркем, тяжеловесно красивый в темно-красном с золотом, и Лавлейс, полная его противоположность, белокурый, изящно очаровательный в бледно-голубом с серебром. Как обычно, на нем был парик, причесанный свободными локонами, в которых сверкали три сапфировые заколки.

Он отвесил миледи изысканный поклон.

– Я сражен вашей красотой, о прекраснейшая!

Сэр Грегори разглядывал в лорнет белые туфельки Лавинии.

– Каблуки в бриллиантах, ну и ну! – протянул он с изумлением.

Она изящно покрутилась в пируэте, и ножки ее, поймав луч света, сверкнули.

– Разве это плохо придумано? – потребовала она от них ответа. – Но я не должна терять времени… мое платье! Теперь Маркем… теперь, Гарри… вы увидите чудо!

Лавлейс сел на стул верхом, положив руки на спинку, и опустив на них подбородок. Маркем облокотился на гардероб и поднес к глазам лорнет.

Когда платье было, наконец, надето и расправлено, предложены улучшения в расположении лент и кружев, подробно обсуждено, куда прикалывать брошь, надеты браслеты и накинуто огненное домино, прошло еще почти три четверти часа, и Карстерз начал проявлять нетерпение. Не в его характере было присоединяться к этим двоим мужчинам в их льстивых комплиментах, и само их присутствие при туалете крайне его раздражало. Ему очень не понравилось, что Лавиния их впустила, но так было принято, и он знал, что должен склонить голову перед этим обычаем.

Наконец, миледи была готова, золоченый портшез ожидал ее у двери при свете факелов. Она уселась в него с большими трудностями, и ей потребовались смехотворные усилия, чтобы не смять шелка и не потревожить качающиеся страусовые перья высокой прически о крышу портшеза. Тут она обнаружила, что забыла в комнате веер, и Лавлейс с Маркемом должны были поспорить друг с другом за право его принести. Пока они остроумно презирались, оспаривая эту честь, Ричард спокойно, без лишнего шума вошел в дом и вскоре появился на пороге с веером из разрисованной цыплячьей кожицы как раз в ту минуту, когда Лавлейс собирался подняться по ступеням к входной двери. Наконец, Лавинию закрыли в ее кресле, и носильщики подняли шесты. Маленький кортеж отправился в путь вдоль длинной площади, с портшезом посреди. Лавлейс шел справа, а Ричард и Маркем слева. Так они проследовали по неровной мостовой, осторожно обходя самые грязные участки, мимо других портшезов и пешеходов, которые устремлялись с разных сторон на Южную Одли-Стрит. Все были молчаливы: Маркем по природной лени, Лавлейс, потому что чувствовал неприязнь Ричарда, а сам Ричард из-за своей глубокой озабоченности. Никто не проронил ни слова, пока они не добрались до Керзон-Стрит, и только тогда Маркем, бросив беглый взгляд на закрытые ставни большого углового дома, небрежно заметил, что Честерфильд все еще в Уэльсе. Ричард рассеянно кивнул, и разговор снова прервался.

На Кларджиз-Стрит к ним присоединился сэр Джон Фортескью, суровый патриций, который, несмотря на разницу в летах, был близким другом Ричарда. Они отстали от портшеза, и Фортескью взял Ричарда под руку.

– Я не видел вас сегодня в «Уайтсе», Джон. Что так?

– Да. У меня было одно дело с моим стряпчим. Полагаю, вы не наткнулись там на моего бедного брата?

– Фрэнка? Да нет… но почему «бедного»?

Фортескью слегка пожал плечами.

– По-моему, парень свихнулся, – ответил он. – Вчера вечером он должен был быть на ужине у Марча, но, получив в четыре часа какое-то сообщение, впал в неописуемое беспокойство. И что бы вы думали, он сделал? Исчез безо всяких объяснений. С той минуты я его не видел, но его человек сообщил, что он отправился на встречу с каким-то другом. Чертовски непохоже на него, должен заметить!

– Очень странно. А сегодня вечером вы его ждете?

– Надеюсь!.. Дорогой мой Карстерз, кто этот человек, идущий рядом с креслом миледи?

– Маркем.

– Другой.

– Лавлейс.

– Лавлейс? А кто, черт побери, он такой?

– Не могу вам ответить ничего кроме того, что он капитан гвардии.

– Для меня это тоже новость. Прошлой ночью я видел его у Густри и удивился. Это ведь, как я понимаю, что-то вроде игорного дома. Значит, он повеса.

– Полагаю, что так. Мне он не нравится. Они как раз входили в ворота дома Девонширов и должны были расстаться, потому что гостей было столько, что держаться вместе оказалось почти невозможно. Карстерз оставался около портшеза миледи, а другие мужчины растаяли в толпе. Кресла толкали друг друга в стремлении добраться до дверей, городские кареты подкатывали одна за другой, и оставив свой прекрасный груз, отъезжали, медленно проталкиваясь обратно к воротам.

Почти четверть часа понадобилось портшезу Кар-стерзов, чтобы наконец приблизиться к дверям. Бальная зала была уже полна и сверкала многоцветными нарядами. Лавинию почти немедленно увел юный поклонник, к которому она испытывала матерински теплые чувства, заставившие бы несчастного рвать на себе элегантные локоны, если бы он об этом узнал.

Ричард заметил лорда Эндрю Бельмануара в группе щеголей, окруживших новейшую красавицу, мисс Ганнинг, которая вместе со своей сестрой Элизабет штурмом взяла светский Лондон. Эндрю был в маске, но его нельзя было не узнать по высокому росту и небрежно дерзкой внешности.

Уайлдинг помахал Ричарду рукой с другой стороны залы и, когда тот приблизился, потащил его в карточную комнату поиграть в ланскнехт с ним, Марчем и Селвином.

Карстерз нашел графа в прекрасном настроении, чему, по замечанию Селвина, причиной была оперная певица еще более прелестная, чем предыдущая пассия. От ланскнехта они перешли к игре в кости, вместе с другими подошедшими к их столу. Затем Карстерз извинился, вернулся в бальную залу, и вскоре оказался рядом с Изабеллой Фаншо, бойкой вдовушкой, красота и остроумие которой снискали ей известность. Карстерз лишь раз встречал ее прежде и был удивлен, когда она подозвала его и приглашающе похлопала рукой в кольцах рядом по дивану.

– Подойдите, посидите со мной, мистер Карстерз. Я давно хотела с вами поговорить, – говоря это, она приспустила свою маску и внимательно стала вглядываться в его лицо своими блестящими веселыми глазами.

– Право, сударыня, я польщен, – поклонился Ричард.

Она оборвала его.

– Я не в настроении слушать комплименты, сэр. Я не жажду говорить или внимать умным речам. Вы меня тревожите.

Ричард присел рядом, заинтригованный и привлеченный этой прямолинейной маленькой женщиной.

– Я, сударыня?

– Вы, сэр. То есть, меня беспокоит ваше лицо, – увидев его изумление, она рассмеялась, обмахиваясь веером. – Оно очень приятное, должна отдать вам должное! Но я к тому, что вы очень похожи на… одного моего друга!

Ричард вежливо улыбнулся и взял из ее рук веер.

– Неужели, сударыня?

– Да. Я знала этого джентльмена в Вене три года назад. Я сказала бы, что, по-моему, он моложе вас. У него синие глаза, очень похожие на ваши. Нос почти такой же, как у вас, но вот рот… н-нет. Но общее сходство…– она оборвала себя, заметив, как побледнел ее собеседник. – Вам нехорошо, сэр?

– Нет, сударыня, нет. Как звали вашего друга?

– Ферндейл, – ответила она. – Энтони Ферндейл.

Веер перестал обмахивать ее.

– Ах! – произнес Ричард.

– Вы его знаете? – пылко поинтересовалась она.

– Много лет назад, сударыня, я был с ним… знаком. Могли бы вы рассказать мне… каков он был, когда вы в последний раз его видели?

Она задумчиво поджала губы.

– Если вы хотите знать, был ли он весел, остроумен, то да. Но иногда мне казалось, мистер Карстерз, когда он замолкал, глаза его были такими грустными!.. Право, не знаю, почему я вам это рассказываю.

– Можете быть уверены, сударыня, ваше доверие не будет обмануто. Я испытываю к этому джентльмену большую… большую приязнь, – говоря это, он открывал и закрывал веер, дергая тонкие спицы. – Вы тоже испытываете к нему это чувство, сударыня?

– Я не думаю, чтобы кто-нибудь, кто знал его, не испытывал бы этого чувства. Есть что-то в его манере, его личности… не могу объяснить, сэр… но это сделало его очень дорогим мне человеком. А однажды… он очень помог мне… когда я оказалась в затруднительном положении.

Ричард, вспомнив обрывки сплетен касательно прошлого вдовушки, только наклонил голову.

Она на мгновение замолчала, опустив глаза и разглядывая свои руки, но потом, улыбнувшись, подняла их и забрала у него свой веер.

– Не выношу, когда что-то вертят в руках, сэр! – сказала она ему. – Кроме того, я вижу, что приближается лорд Фодерингем. Я обещала ему этот танец, – она встала, но Ричард удержал ее.

– Миссис Фаншо, не позволите ли вы мне посетить вас? Мне хотелось бы побольше услышать об… этом вашем друге. Возможно, это покажется вам странным, но…

– Нет, – отвечала она. – Не покажется. Конечно, навестите меня, сэр. Я живу на Моунт-Стрит со своей сестрой, номер 16.

– Вы так добры, сударыня.

– И снова нет. Я уже говорила вам, что мне нравится, когда мужчина разговаривает, как мужчина, а не как жеманная женщина. Я буду рада вам.

Она присела в реверансе и удалилась об руку с виконтом.

В ту самую минуту рядом с Ричардом чей-то голос протянул:

– Неужели я вижу вас у ног этой бойкой вдовушки, мой добрый Дик?

Карстерз обернулся и оказался лицом к лицу со своим шурином, полковником Бельмануаром.

– А разве не весть Лондон у ее ног? – улыбнулся он.

– О, нет! С момента появления прекрасных мисс Ганнинг, нет. Но должен признаться, она очаровательна. А Лавиния? Интересно, это не разобьет ее сердце? – он рассмеялся под нос, увидев, как сверкнули глаза Ричарда.

– Думаю, что нет, – ответил Карстерз. – Вы сегодня все здесь?

– Наш сиятельный глава рода, по-моему, отсутствует. Эндрю в Голубом салоне флиртует с девицей Флетчер, я здесь, а Лавиния развлекается с Лавлейсом. Да, Ричард, с Лавлейсом! Будьте настороже! – и с насмешливой улыбкой он отошел прочь, поклонившись проходившей мимо Элизабет Ганнинг. Она опиралась на руку его милости, герцога Гамильтона, весьма увлеченного ей.

В этот момент в залу вошли двое припозднившихся гостей и сразу направились к хозяйке, которая, судя по всему, была очень обрадована их появлением, особенно того, что был повыше и по чьей руке она хлопнула с добродушным упреком Второй был без маски, и полковник узнал в нем Фрэнка Фортескью. Он перевел взгляд на первого, который в отличие от большинства мужчин, только державших маски в руках, застегнул свою, прикрыв верхнюю часть лица, и глаза его изумленно расширились. Фиолетовое домино, небрежно распахнутое, приоткрывало черный атлас, расшитый серебром и усаженный бриллиантами. Ненапудренные волосы были черны, как вороново крыло, ноздри слегка раздувались, на тонких губах не было улыбки.

– Дьявол! – воскликнул Роберт и направился к нему.

Увидев, кто приближается, Фортескью отошел в сторону, и его милость герцог Эндоверский медленно повернулся к брату.

– Я почему-то думал, что вы еще в Париже, – протянул полковник.

– Мне всегда жаль вас разочаровывать, – поклонился его милость.

– Вовсе нет. Я в восторге, я рад видеть вас. Как, кажется, и Лавиния.

Леди Лавиния, узнав его милость, отбросила руку партнера, и опрометью кинулась к нему.

– Трейси, ты! – она радостно схватила его за руку.

– Очень трогательно, – с издевкой усмехнулся Роберт. – Теперь не достает только Эндрю, чтобы дополнить счастливое воссоединение семейства. Прошу меня извинить!

– С удовольствием, – ласково ответил герцог и поклонился ему, как постороннему.

– Он становится несносен, – заметил он, когда полковник отошел и не мог его услышать.

– О, Боб! Я не обращаю на него внимания. Но, Трейси, как вышло, что ты приехал сегодня? Я думала…

– Дорогая моя Лавиния, я не стремлюсь выглядеть загадочным. Я считал, что тебе известно мое обещание Долли Кавендиш быть сегодня здесь.

– Да, но… а, не все ли равно? Я так рада снова видеть тебя, мой дорогой.

– Ты мне льстишь, Лавиния.

– А теперь, раз ты приехал, я хочу услышать, почему ты вообще уезжал! Трейси, отведи меня в комнату за твоей спиной, я знаю, что она пуста.

– Хорошо, дитя, как хочешь, – он отвел занавес, чтобы она прошла, и вошел вслед за ней в безлюдную комнату.

– Ты хочешь знать, почему я уехал? – начал он, присаживаясь рядом с ней. – Я прошу тебя, моя дорогая, бросить взгляд в прошлое и вспомнить весну в Бате.

– Твой роман? Разумеется! Так, значит, леди оказалась недоброй?

– Да нет. Но я все напортил.

– Ты? Расскажи мне все немедленно! Немедленно!

Его милость вытянул ногу и задумчиво поглядел из-за полуприкрытых век на сверкающую пряжку туфли.

– Я все устроил, – проговорил он, – и прошло бы прекрасно, если бы не вмешался какой-то молодой нахал, случайно оказавшися на дороге, который счел нужным вступиться за мадам Диану, – он помолчал. – Он свалил меня каким-то приемом, а. затем… que veux-tu? [17]

– Кто это был?

– Откуда мне знать? Сначала он показался мне знакомым. Он-то, во всяком случае, меня знал. Возможно, он уже мертв. Надеюсь, что так.

– Господи Боже! Ты ранил его?

– Мне удалось в него выстрелить, но он оказался проворным, и пуля попала в плечо. Однако, возможно, рана оказалась смертельной.

– И поэтому ты уехал в Париж?

– Да. Чтобы забыть о ней.

– И забыл?

– Не забыл. Она все время в моих мыслях. Я снова строю планы.

Сестра его вздохнула.

– Значит, она красивее, чем Помпадур? – многозначительно осведомилась она.

Трейси повернул к ней лицо.

– Помпадур?

– Да-а. Мы слышали, что тебе удалось там хорошо поразвлечься, Трейси!

– Неужели? Я понятия не имел, что людей так интересуют мои дела. Но поразвлечься — очень тонкое определение.

– Ах! Значит ты не был увлечен всерьез?

– Я? Этой низкорожденной кокоткой? Моя дорогая Лавиния!

Она рассмеялась его надменному тону.

– Ты не всегда был так щепетилен, Трейси! Но как же насчет твоей Дианы? Если ты столь ею околдован, то лучше женись на ней.

– Что ж, я так и решил.

Леди Лавиния ахнула.

– Трейси! Неужели ты это всерьез? Боже мой, брак!

– А почему бы нет, Лавиния?

– О, ты – почтенный женатый человек, ну, конечно же! Как же иначе! И сколько продлится эта страсть?

– Право же, вряд ли можно ждать от меня точного предсказания. Надеюсь, вечно.

– И ты свяжешь себя с этой девчонкой? Бог мой!

– Я могу представить себе и худшую участь для мужчины.

– Можешь? Что же, расскажи о ней еще! Это так волнующе интересно. Ты собираешься ухаживать за ней?

– В этой ситуации? Моя дорогая, с моей стороны это было бы бестактно. Я должен ее похитить, но проделать это надо более аккуратно. Когда она будет в моих руках, я могу умиротворить папу.

– Трейси, это самый безумный план, о котором я когда-либо слышала! Что же будут говорить?

– Ты действительно думаешь, что меня это заботит?

– Нет, полагаю, что нет. О, но как, наверное, Боб разъярится!..

– Стоит сделать это, хотя бы для того, чтобы помешать ему. Он хотел бы мне наследовать. Но я, право, не считаю, что так должно быть, – он опирался локтем на колено, а подбородком на руку, и на губах у него играла странная улыбка. – Можешь ли ты, Лавиния, представить себе, как он завладеет моим титулом?

– Очень даже легко! – вскричала она. – О, да, да Трейси! Женись на этой девушке!

– Если она захочет.

– Что это? Как непохоже на тебя! Недооценивать свою способность к убеждению!

Его милость слегка сморщил нос в непривычной гримасе.

– Полагаю, нельзя заставить девушку пойти к алтарю, – произнес он.

– Если она не дура, она примет тебя.

– На ее родителя мое герцогство произведет впечатление, но на нее… нет. Даже, если бы она знала о нем.

– А она не знает?

– Разумеется, нет. Я – мистер Эверард.

– Как мудро с твоей стороны, Трейси! Так что тебе нечего бояться?

– Бояться? – он щелкнул пальцами. – Мне?

Тяжелый занавес бесшумно распахнулся. За ним стоял Ричард Карстерз.

Трейси повернул голову и лениво оглядел его. Затем поднял руку и снял маску.

– Неужели муж заподозрил интригу? Мне сегодня приходится всех разочаровывать.

Лавиния, еще раздосадованная утренней обидой, зло рассмеялась.

– Более вероятно, что он принял меня за кого-то еще! – отрезала она.

Ричард поклонился, не опуская руку с занавеса. Он не выказал удивления при виде герцога.

– Весьма вероятно, дорогая моя. Я думал, что это не вы, а леди Чарлвуд! Простите, я удаляюсь, – и с этими словами он исчез.

Трейси хмыкнул и снова надел маску.

– Что это честный Дик так холоден? Но как он поставил тебя на место, Лавиния!

Ее маленькая ручка сжалась в кулак.

– О, как он смеет! Как он смеет так оскорблять меня?

– Дорогая моя сестрица, по всей справедливости тебе следует признать, что все обстоит наоборот.

– О, я знаю… я знаю! Но он меня просто вызывает на ссору! Такой ревнивый… такой неразумный!

– Ревнивый? А почему?

Нетерпеливо одернув юбку, она ответила, не глядя на него:

– О, я не знаю! И он не знает! Отведи меня снова в бальную залу.

– Конечно, дорогая моя, – он поднялся и предложил ей руку. – Я буду иметь честь посетить тебя… завтра.

– Да? Как это мило! Приходи обедать, Трейси! Ричард обещал быть у Фортескью.

– В таком случае, я с большим удовольствием принимаю твое приглашение… Ради неба, кто это? К ним подбегал Лавлейс.

– Лавиния! Я искал вас повсюду!…ах, ваш слуга, сэр! – он поклонился его милости и взял Лавинию за руки.

– О… о, Гарольд!.. вы помните Трейси? – нервно сказала она.

– Трейси! Я не узнал вас под маской! Последний раз я видел вас в Париже.

– Неужели? Сожалею, что не знал о вашем присутствии там. Очень много лет прошло с тех пор, как я имел честь вас видеть.

– Пять, – кивнул Лавлейс и бросил улыбчивый влюбленный взгляд на Лавинию.

– Совершенно верно, – поклонился его милость. – Я вижу, вы возобновили знакомство с моей сестрой.

Когда они удалились, он задумчиво погладил подбородок.

– Лавлейс… а Ричард такой ревнивый, такой неразумный. Очень надеюсь, что Лавиния не совершила никакой неосторожности. Да, Фрэнк, я говорил сам с собой. Просто дурная привычка.

Подошедший сзади Фортескью, взял его за руку.

– Это признак безумия, мой дорогой. Джим Кавендиш требует вас.

– Требует? Могу я узнать почему?

– Он в карточной комнате. По-моему, там какое-то пари…

– В таком случае я должен идти туда. Вам лучше сопроводить меня, Фрэнк.

– Хорошо. Вы видели леди Лавинию?

Глаза его милости сощурились под маской.

– Я видел Лавинию. А еще я видел старого друга… по имени Лавлейс.

– Это капитан в пышном парике? Ваш друг, говорите вы?

– Я это сказал? Я должен поправиться: друг моей сестры.

– Неужели? Да, по-моему, я видел его в ее обществе.

Трейси загадочно улыбнулся.

– Осмелюсь предположить, что так и было.

– А как обстоит дело с вами, Трейси?

– Со мной? А что, собственно, со мной?

– Вы сказали мне сегодня утром, что наконец влюбились. Это правда? Вы действительно полюбили?

– Действительно? Откуда мне знать? Я знаю только, что чувствую эту страсть уже четыре месяца, и сейчас она сильнее, чем когда-либо. Это похоже на любовь.

– Тогда, если она хорошая женщина, надеюсь она согласится принять вас таким, каков вы есть, и сделать таким, каким сможет!

– Это очень хитроумно сказано, Фрэнк. Я вас поздравляю. Конечно, она согласится принять меня, а что до остального… думаю, нет.

– Черт побери! Трейси, если вы возьмете с ней такой тон, она не захочет иметь с вами дела!

– Я всегда достигал успеха.

– С вашими обычными девками, не так ли? Но если ваша Диана леди, она отправит вас подальше! Ухаживайте за ней, добивайтесь ее! Забудьте о своем проклятом самомнении и важности. Думаю, что вам понадобится смирить себя, валяться в пыли, если все, что вы мне рассказали о происшедшем между вами, правда!

Они остановились у двери в карточную комнату. Занавес отделял их от бальной комнаты, положив на него руку, Трейси надменно поглядел сверху вниз на друга.

– Валяться в пыли? Мне? Бог мой! Вы, должно быть, сошли с ума!

– Может быть, и сошел, но говорю вам, Трейси, если эта ваша страсть – любовь, то странно, что вы ставите себя на первое место. И я не дам за нее понюшки табака! Вы хотите эту девушку не для ее счастья, а для своего удовольствия. Это не та любовь, о которой я говорил, что она спасет вас от себя самого. Когда она придет, вы не будете считаться с собой. Вы осознаете свою ничтожность и, самое главное, будете готовы принести ради нее любую жертву. Да, даже если это приведет к тому, что вы ее потеряете!

Губы его милости насмешливо искривились.

– Ваше красноречие поразительно, – заметил он. – Я с Парижа так не забавлялся.

ГЛАВА 20 Его милость герцог Эпдовер принимает участие в игре

Когда на следующий день герцог Эндовер обедал на Гросвенор-Сквер, ему удалось очень тонко заставить сестру почувствовать подспудную тревогу. Он позволил себе несколько любезных замечаний по поводу ее дружбы с капитаном Лавлейсом, в которых она прочитала неодобрение и зловещее предостережение. Она боялась его, как не боялась мужа, и знала, что если он поймет всю глубину ее чувств к старому поклоннику, то примет весьма действенные меры, чтобы прекратить их общение. Именно тогда, всецело из-за возвращения герцога, она сказала Лавлейсу, что он не должен так явно ее обожать. И навещать ее так часто тоже не следует. Было утро, они находились в будуаре, и Лавиния выглядела очаровательно и соблазнительно в своем пеньюаре, с ненапудренными золотыми локонами, слегка подвязанными кружевной фестончатой рюшью. Во всяком случае Лавлейс отбросил свою шутливую изящную манеру и схватил ее в объятья, почти задушив своими страстными необузданными ласками.

Миледи стала вырываться, слегка вскрикнула и расплакалась. Его поцелуи только усилили рыдания, он поднял ее на руки, и отнеся к креслу, бережно опустил на него. Затем, обмахнув платком пол у ее ног, он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои.

– Лавиния! Богиня! Я вас обожаю!

Сообразив, что слезы портят цвет лица-, леди Лавиния отобрала у него свои руки и стала промокать глаза.

– О, Гарольд! – укорила она его.

– Я вас оскорбил! Какой я негодяй…

– О, нет, нет! – леди Лавиния снова протянула ему руку. – Но это гадко с вашей стороны, Гарри! Вы не должны больше так делать никогда, никогда!

Его рука обвила ее талию.

– Но я люблю вас, милая!

– О! О! Подумайте о Дикки!

При этих словах он отпустил руки и вскочил с колен.

– Почему я должен о нем думать? Я думаю о вас и о себе! Только неделю назад вы признались, что он такой недобрый…

– Очень гадко с вашей стороны напоминать мне об этом! Мы оба сердились друг на друга… а потом мы оба об этом пожалели. Я очень привязана к бедному Дикки.

– Привязана к нему? А, ну, может быть, но вы его не любите! Так, как женщина любит мужчину… Ведь так?

– Гарольд!

– Разумеется, нет! Когда-то вы любили меня… нет, не качайте головой, это правда! Вы вышли бы за меня замуж, если бы не Трейси!

– О, Гарри! Как вы можете так говорить? Какое отношение имел он к этому?

– Вот именно, какое? Кто был виноват в том, что меня раз за разом отказывались принимать в Эндове-ре? Кто был виноват в том, что вас побудили выйти за Карстерза?

– Не Трейси! Это было мое собственное желание.

– Которое он всячески подкреплял?

– О, нет!

– Вы никогда не любили Карстерза…

– Любила! И люблю!

– Вы можете так думать, но я-то лучше знаю. Он ведь вам решительно ни в чем не подходит! Вы созданы для жизни веселой и азартной! Со мной у вас она будет, с ним же…

Она поднялась и приблизилась к нему, глаза ее сверкали, но при этих словах она закрыла уши руками и капризно топнула ножкой.

– Я не буду слушать этого! Говорю вам, не буду! О, вы несносны, раз так меня мучаете!

Лавлейс снова заключил ее в объятья, и отведя вниз ее руки, целовал ее снова и снова.

Она сопротивлялась, стараясь оттолкнуть его, но он прижал ее к себе и поцеловал бы еще, если бы их не прервали.

Раздался стук в дверь, и лакей объявил:

– Его милость герцог Эндовер, миледи!

В мгновенье ока они испуганно отпрыгнули друг от друга. Ее щеки ярко пылали, он побледнел, но держался уверенно.

Его милость остановился в дверях, вопросительно подняв лорнет. Он перевел взгляд с одного на другого и широко открыл глаза, затем отвесил изысканный поклон.

– Моя дорогая Лавиния! Капитан Лавлейс, ваш слуга!

Лавлейс ответил поклоном не менее вычурным.

– Ваша милость!

– Боже мой, Трейси! – воскликнула Лавиния, делая шаг вперед. – Какой неожиданный визит!

– Надеюсь, моя дорогая, я не появился в неподходящий момент?

– О, нет! – уверила она его. – Я очень рада тебя видеть! Но в такой ранний час! Сознаюсь, это меня изумляет! – она подвела его к креслу, продолжая щебетать, как дитя. А у него был такой невинный вид, он так любезно улыбался капитану, что она решила будто он не заметил ее смущенного румянца и ничего не заподозрил.

Только когда удалился Лавлейс, она поняла, как ошибалась. Его милость пересел на стул напротив нее, и она увидела, что он слегка хмурится.

– Ты… ты чем-то недоволен, Трейси? – тревожно поинтересовалась она.

Он нахмурился еще больше.

– Н-нет. Я не «недоволен». Я всего лишь предвижу скандал.

– Я… я не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– В настоящее время ничего.

– Трейси, пожалуйста не будь таким загадочным! Ты, что, собираешься дуться?

– Надеюсь, что нет, Лавиния.

– Но тебя что-то раздосадовало?

Вместо ответа он задал вопрос.

– Надеюсь, что ты прошлой ночью хорошо развлекалась… моя дорогая сестрица?

Она вспыхнула. Прошлой ночью был маскарад у леди Девнант, на который ее сопровождал лорд Роберт. Весь вечер она танцевала почти исключительно с Лав-лейсом, но так как оба были в масках, вопрос ее смутил.

– Я развлекалась вполне сносно, спасибо. Ты там был?

– Нет, Лавиния. Я там не был.

– Тогда откуда ты зна…– она в смятении замолчала и прикусила губу: на мгновение она поймала его холодный и пронзительный взгляд.

– Откуда я знаю? – невозмутимо закончил ее фразу его милость. – О многом приходится слышать, Лавиния. Кроме того…– он обвел комнату глазами, – кое-что приходится видеть.

– Я… я… тебя не понимаю! – быстро сказала она, теребя и скручивая беспокойными пальцами кружевную оборку пеньюара.

– Не понимаешь? Должен ли я объяснить подробнее?

– Да! Да! Буду очень рада!

– Тогда позволь мне просить тебя, дорогая моя Лавиния, не вести себя нескромно.

Щеки ее запылали.

– Ты имеешь в виду…

– Я имею в виду, что ты стала слишком дружна с Гарольдом Лавлейсом.

– Ну и что из этого?

Его милость несколько удивленно поднял на нее лорнет.

– Что из этого? Прошу тебя, Лавиния, на мгновенье задуматься.

– Не думаю, что это я обесчещу наше имя, Трейси.

– Искренне надеюсь, что нет. Даю тебе слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы предотвратить любой твой сумасбродный поступок. Молю тебя не забывать об этом.

Она молча кусала губы.

– Очень неразумно, дитя мое, играть с огнем. Обожжешься раньше или позже. И не забывай, что твой галантный капитан не обладает и половиной богатства Ричарда.

Она вскочила, пинком отбросив пышные юбки, как делала всегда, когда злилась.

– Деньги! Деньги… вечно эти деньги! – воскликнула она. – Мне они совершенно безразличны! И Ричард вовсе не богат!

– Ричард – наследник большого богатства, – спокойно ответил его милость. – И если ты к этому совершенно равнодушна, дорогая моя, то я – нет. Ричард мне крайне полезен. Я молю тебя не покидать его ради какого-то сумасшедшего повесы вроде Лав-лейса, который будет тебе верен месяца три, не больше. Это несомненно.

– Трейси, я не потерплю, чтобы ты со мной так разговаривал! Как смеешь ты так меня оскорблять! Я не дала тебе никакого повода! Я не говорила, что хочу бежать с ним… А он будет мне верен! Он был мне верен все эти три года!

Его милость вызывающе усмехнулся:

– Моя дорогая!..

– О, я знаю, были кое-какие эпизоды… несдержанности. Ты думаешь, я из-за этого стану хуже к нему относиться?

– Очевидно, нет.

– Но другой серьезной любви у него не было! Я тебя ненавижу!

– Тебя чересчур переполняют чувства, моя дорогая. Так что, ты действительно обдумываешь, не сбежать ли с ним?

– Нет, нет, нет! И не собираюсь! Я очень привязана к Дикки!

– Бог мой!

– Конечно, я его не оставлю!

– Что ж, тогда я удовлетворен, – ответил он и поднялся на ноги. – Я надеюсь меньше видеть капитана Лавлейса в твоем обществе, – взяв шляпу и трость, он остановился прямо перед ней. Мертвенно белой рукой, на которой пылал огромный рубин кольца-печатки, он крепко взял ее за подбородок и поднял ее лицо, так что она была вынуждена посмотреть ему в глаза. Он глядел не мигая испытующим взглядом.

– Ты меня поняла? – резко произнес он. Глаза Лавинии наполнились слезами, и нежная нижняя губка задрожала.

– Да, – пролепетала она и всхлипнула. – О, да, Трейси!

Угрожающий блеск его глаз несколько смягчился, он улыбнулся, на этот раз без издевки, и, отпустив подбородок, благодушно потрепал ее по щеке:

– Не забывай, дитя, что я на пятнадцать лет тебя старше, и в моем мизинце больше мудрости и опыта, чем во всей твоей головке. Я не хочу быть свидетелем твоей гибели.

Не в силах больше сдерживать слезы, она выхватила у него носовой платок, и стала промокать глаза пышным кружевным концом.

– Ты меня любишь, Трейси?

– Полагаю, что в глубине души я лелею некоторое теплое чувство к тебе, – хладнокровно ответил он, спасая свой платок. – Я привык думать, что ты ничем не отличаешься от своих беспутных братьев, но теперь полагаю, что, возможно, ошибался.

Она истерически засмеялась.

– Трейси, ну как ты можешь быть таким нелюбезным. Господи! Я жалею эту Диану, если она выйдет за тебя замуж.

К ее удивлению, он слегка покраснел.

– Диана – а она выйдет за меня замуж – будет иметь все, что только ее душа пожелает, – торжественно ответил он и распрощался.

Выйдя на площадь, он поискал глазами портшез и, не увидев его, пошел пешком в сторону Одли-Стрит. Он шел быстро, но его продвижение несколько замедлили две дамы, которые проезжали вдоль по улице в своих портшезах, заметили и подозвали его к себе. Сбежав от них в конце концов, он свернул на Керзон-Стрит, а оттуда на Хаф Мун-Стрит, где попал буквально в руки Тома Уайлдинга, которому было что порассказать о последнем пари Марча с Эджекомом. Его милость, изобразив интерес, вежливо отклонил предложение Уайлдинга проводить его и поспешил вдоль Пиккадилли в сторону Джеймс-Сквер, где находился городской дом Эндоверов. Однако ему суждено было снова задержаться, так как, когда он проходил по Арлингтон-Стрит, по ступеням дома № 5 как раз спускался мистер Уолпол. Ему также надо было многое сообщить его милости. Он понятия не имел, что Бельмануар уже вернулся из Парижа. Он приехал неделю назад? Что ж, его, Уолпола, всю неделю не было в городе… он был в Туикнеме. Он надеется, что Бел составит ему компанию в маленькой карточной вечеринке, которую он дает в четверг. Придет Джордж и Дик Эджеком, он пригласил Марча и Джилла Уильямса, но один Бог знает, появятся ли они! Слыхал ли Бел о нелепой ревности Джилли? Обещал быть Уайлдинг, и Маркем, и еще несколько других, чьих ответов он ожидает.

Эндовер любезно принял приглашение и расстался с мистером Уолполом. Остаток пути он проделал в безмятежном спокойствии и, по прибытии в дом, прошел прямо в библиотеку, где уже сидел прилизанный, почтенного вида тип, одетый конюхом. При появлении его милости он встал и поклонился. Бельмануар коротко кивнул и сел за бюро.

– У меня для вас работа, Харпер.

– Да, сэр… ваша милость, я хотел сказать.

– Знаете ли вы Суссекс?

– Ну, ваша милость, конечно, я знаю его не так, как…

– Вы знаете Суссекс?

– Нет, ваша милость… э-э… да, ваша милость! Я должен был бы сказать – не очень хорошо, ваша милость!

– Слышали вы когда-нибудь о мрстечке, называемом Литтлдин?

– Нет, сэ… ваша милость.

– А Мидхерст?

– О, да, ваша милость.

– Хорошо. Литтлдин в семи милях от него. Вы его отыщете… там есть гостиница, под названием, по-моему… «Указующий перст». В ней вы поселитесь.

– Да, ваша милость, разумеется.

– На небольшом расстоянии оттуда находится дом… усадьба Хортон, где живет некий мистер Боули, с сестрой и дочерью. Вы должны наблюдать за всеми приездами и отъездами этих людей с величайшей тщательностью. Со временем вам надо стать конюхом у мистера Боули.

– Н-но, ваша милость! – слабо запротестовал удивленный Харпер.

– Вы познакомитесь с их нынешним конюхом и намекнете ему, что я, Эндовер, нуждаюсь во втором конюхе. Вы скажете ему, что я хорошо плачу… втрое против того, что платит ему мистер Боули. Если я знаю человеческую натуру, он придет ко мне наниматься. А вы займете его место. Если мистер Боули спросит у вас рекомендацию, вы отошлете его к сэру Хью Грандисону, кофейня «Уайтс», на Сент-Джеймс-Стрит. Когда вы будете наняты, я пришлю вам дальнейшие инструкции.

Человек, разинув рот, уставился на него, потом судорожно закрыл рот, потом снова попытался что-то сказать.

– Вы меня вполне поняли? – невозмутимо спросил Бельмануар.

– Э-э… да, ваша милость.

– Тогда повторите то, что я велел.

Харпер, запинаясь, повторил и растерянно вытер платком лоб.

– Хорошо. Добавлю, что буду платить вам вдвое по сравнению с тем, что даст мистер Боули, а в конце, если вы мне хорошо послужите, получите пятьдесят гиней. Довольны?

Харпер значительно повеселел.

– Да, ваша милость. Благодарю вас, сэр!

Трейси положил перед ним двадцать гиней.

– Это вам на расходы. Запомните, чем скорее все будет сделано, тем увереннее вы можете быть в пятидесяти гинеях. Это все. Вопросы есть?

Харпер попытался сообразить, но не найдя вопросов, покачал головой.

– Нет, ваша милость.

– Тогда можете идти.

Человек поклонился и вышел, зажав в руке гинеи. Он сравнительно недавно поступил на службу к его милости и еще не привык к молниеносным решениям и поступкам герцога, поэтому не был уверен, нравится ему это или нет. Но пятьдесят гиней – это пятьдесят гиней!

ГЛАВА 21 Миссис Фаншо разжигает огонь, а О'Хара раздувает пламя

Ричард Карстерз очень скоро воспользовался разрешением миссис Фаншо посетить ее и нанес визит в дом № 16 по Маунт-Стрит. Он нашел обстановку его весьма элегантной, а старшую сестру, тоже вдову, доброжелательной и гостеприимной хозяйкой.

В первый раз он оказался не единственным гостем: кроме него были две дамы, которых он не знал, и юная кузина, а позднее появился еще мистер Стандиш, с которым он обычно лишь раскланивался. Увидев, что у него не будет возможности поговорить с вдовушкой о своем брате, он вскоре распрощался, пообещав вновь навестить ее в недалеком будущем. Когда спустя три дня он снова назвал свое имя и был приглашен войти, то нашел эту даму в одиночестве и с благодарностью услышал, как она приказала слуге больше никого не принимать.

Склонившись над ее рукой, он высказал надежду, что она здорова.

Миссис Фаншо усадила его рядом с собою на диванчике.

– Я совершенно здорова, мистер Карстерз. А вы?

– Тоже, – улыбнулся он, но вид его не соответствовал этим словам.

Она, засмеявшись, так ему и сказала, и он пожаловался на хлопотливую неделю.

– Что ж, сэр. Я полагаю, что вы пришли поговорить со мной не о своем здоровье, а о моем друге… не так ли?

– Уверяю вас…

– Помните, никаких пустых комплиментов! – умоляюще проговорила она.

– Тогда, сударыня, да. Я хочу услышать о… Ферн-дейле. Видите ли, я… как и вы… испытываю к нему большой интерес.

Она бросила на него острый взгляд и кивнула.

– Конечно, я расскажу вам все, что знаю, мистер Карстерз, но это очень немного, и вы, возможно, разочаруетесь. Я знала его лишь то короткое время, когда мы оказались в Вене, и… он был не слишком общителен.

– Ах!.. он не делился с вами, сударыня?

– Нет. Если кто-либо пытался вызвать его на откровенность, он становился вежливым айсбергом.

– Тем не менее, сударыня, пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете.

– Боюсь, это не займет много времени. Я встретила его в Вене в 48 году, на Прейтере, где я прогуливалась со своим мужем, который поехал в Вену поправить здоровье. Я случайно обронила свой ридикюль как раз, когда сэр Энтони проходил мимо. Он подобрал его и заговорил с нами на ужасном немецком, – она слегка улыбнулась при этом воспоминании. – Мистер Фаншо, испытывая глубочайшую неприязнь ко всем иностранцам, был безмерно рад услышать его английский акцент. Он уговорил сэра Энтони продолжить прогулку с нами, а затем пригласил посетить нас, что тот и сделал. По-моему, он тоже был счастлив встретить соотечественников, потому что приходил часто. Однажды, когда я ним разговаривала, он на мгновенье отбросил… как бы это сказать… свою настороженность… и рассказал мне, что не говорил на родном языке почти четыре года. Но тут же, кажется, пожалел о том, что сказал так много, и переменил тему, – она замолчала и подняла глаза, чтобы посмотреть, интересно ли это ее слушателю.

– Да, да? – поторопил ее Ричард. – А потом?

– Не помню. Как я уже сказала, он приходил часто, в основном поболтать с моим мужем, который был инвалидом, и иногда со мной. Он почти никогда не говорил об Англии… думаю, не доверял своей выдержке. Никогда он не упоминал ни родных, ни английских друзей, а когда я заговаривала о доме, он очень крепко сжимал губы, и вид у него становился чрезвычайно печальный. Я видела, что по какой-то причине для него это больной предмет, так что я перестала об этом говорить.

Он был очень интересным собеседником, мистер Карстерз, и часто рассказывал мужу истории, заставлявшие того смеяться, как не смеялся тот многие месяцы. Он был очень живой, остроумный и всегда тщательно и щегольски одетый, но чем занимался, я сказать не могу. Он говорил, что он праздный джентльмен, но не думаю, что был очень богат. Он часто посещал игорные дома, и я слышала рассказы о его фантастическом везении, так что как-то даже поддразнила его этим. Он только засмеялся и сказал, что живет Случаем… он имел в виду кости. И в то же время я знаю из разговора, который однажды произошел у меня с его слугой, что временами его кошелек был весьма и весьма тощ.

– А тот случай, когда он вам помог, миссис Фаншо? В чем там было дело?

Она покраснела.

– Это было через несколько месяцев после первой нашей встречи. Я совершила… глупость: моя замужняя жизнь не была… очень счастливой, и я… влюбилась… или, вернее, вообразила, что влюбилась в австрийского дворянина, который… который… В общем, достаточно сказать, сэр, что однажды я согласилась пообедать с ним вечером. И я обнаружила, что он был вовсе не тем галантным мужчиной, каким я его считала, совсем наоборот. Я не знаю, чтобы я делала, если бы не приехал сэр Энтони.

– Так он туда приехал?

– Да. Видите ли, он знал, что этот австриец пригласил меня пообедать… я рассказала ему… и он советовал мне отказаться. Но я… ну, вобщем, сэр, я уже вам говорила, что была молода и глупа… Я его не послушала. Когда он заехал к нам домой и узнал, что меня нет, он сразу догадался, где я, последовал за мной в дом графа, назвался австрийским именем и был объявлен как раз, когда граф пытался… пытался… поцеловать меня. Думаю, мне никогда не забыть того облегчения, что я испытала в этот момент! Он был такой надежный, такой английский! Граф был в ярости, и я сначала подумала, что он прикажет своим лакеям выбросить сэра Энтони вон. Но когда он выслушал все, что сэр Энтони захотел ему сказать, он понял, что удерживать меня бесполезно… и меня отвезли домой. Сэр Энтони был очень добр, он не ругал меня и ничего не рассказал моему мужу. Двумя днями позже они с графом дрались на дуэли, и тот был ранен в легкое. Вот и все. Но я была очень ему благодарна и интересовалась его делами. Мистер Фаншо уехал из Вены несколькими неделями спустя, и с тех пор я никогда больше не видела своего Безупречного Рыцаря, – она вздохнула и внимательно посмотрела на Карстерза. – А вы… вы так на него похожи!

– Вы так считаете, сударыня? – это было все, что он смог ответить.

– Считаю, что да, сэр. И, знаете что… не сочтите за дерзость… Сэр Энтони ваш брат?

Внезапность этого нападения, заставила Карстерза растеряться. Он побелел.

– Сударыня!

– Пожалуйста, сэр, не бойтесь моего, как говорится, женского языка. Я не скажу лишнего. Уверяю вас, когда я увидела вас тогда на балу, я была поражена этим сходством и спросила своего спутника, мистера Станли, кто вы. Он сказал ваше имя и еще много чего наговорил, но я тогда не очень стремилась слушать.

– Чего еще ждать от Уилла Станли! – воскликнул Ричард, в душе проклиная добродушного спутника.

– Среди прочего он рассказал мне о вашем старшем брате… который… который… в общем, он рассказал мне всю историю. Конечно, я сразу подумала о моем бедном сэре Энтони, несмотря на то, что он выглядит моложе вас. Я права?

Ричард поднялся и, отойдя к окну, встал спиной к ней.

– Да!

– Я была в этом уверена, – кивнула она. – Значит поэтому он не хотел говорить об Англии! Бедный мальчик!

Душу Ричарда эта жалость обожгла, как раскаленным железом.

– Значит, он всегда будет изгоем, – продолжала она, – одиноким, несчастливым, без друзей…

– Нет! – вскричал он, оборачиваясь. – Бога ради, нет, сударыня!

– Разве когда-нибудь общество… жестокое, непримиримое общество… примет его?

– Настанет день… общество примет… примет его снова, миссис Фаншо. Вы увидите.

– Я мечтаю об этом дне, – вздохнула она. – Как хотелось бы мне, чтобы в моей власти было помочь ему… хоть частично вернуть свой долг.

При этих словах он поднял голову.

– Мой брат, сударыня, я уверен, считает это не долгом, а честью, – гордо ответил он.

– Да, – улыбнулась она. – Вы очень похожи с ним, а когда так говорите, то я просто вижу его перед собой.

– Он стоит тысячу таких, как я, миссис Фаншо! – пылко проговорил он и замолчал, упершись взглядом в стол.

– А как его зовут? – мягко спросила она.

– Джон Энтони Сент-Эрвин Дилэни Карстерз, – произнес он, – граф Уинчем.

– Так что Энтони было настоящим именем! Я так рада, потому что для меня он навсегда останется Энтони.

Наступило долгое молчание, наконец прерванное леди.

– Боюсь, я заставила вас загрустить, мистер Карстерз. Вы выпьете со мной чашку чая до того, как уйдете? И мы больше не будем об этом говорить.

– Вы очень добры, сударыня. Поверьте, я очень вам благодарен за все, что вы рассказали. Прошу вас, не разрешите ли снова посетить вас в недалеком будущем?

– Я буду польщена, сэр. Для моих друзей я почти всегда дома.

Вскоре после этого в комнату вошла ее сестра, и доверительный разговор закончился.

Ночью Карстерз долго лежал без сна, слушая, как бьют часы и кричат совы в сквере под окнами. Слова вдовы глубоко проникли в его наболевшее сознание, и он не мог заснуть от мысли о Джоне, «одиноком, несчастном, без друзей»… Время от времени перед ним вставал мучительный вопрос: Джон или Лавиния?.. Он задумался, где теперь его брат, бродит ли он до сих пор по Южной Англии грабителем на дорогах. Никто никогда не узнает, как страшился Ричард всякой поимки военными такого сорта людей. Каждый раз он ждал, что среди них окажется Джон. Он так часто посещал Ньюгет, что друзья начали над ним подшучивать, утверждая, что у него любовь к ужасам, как у Селвина.

Он мог уговаривать себя, что все зависит от самого Джона, все в его руках: если он захочет вернуться в общество, то так и сделает. Но в глубине души понимал, что эти уговоры недостойны даже такого низкого человека, как он сам. Затем его мысли вернулись к Лавинии, которая попеременно то очаровывала его, то приводила в раздражение. Всего неделю тому назад она бросила ему открытый вызов из-за дружбы своей с Лавлейсом, но разве потом она не извинилась и не отстранила капитана ради него? Она была столь прелестно шкодлива, столь по-детски неразумна. Эгоистична? Да, пожалуй, что так, но ведь он любил ее! Любил так сильно, что с радостью умер бы за нее. Но все-таки Джон… Джон был его братом… обожаемым старшим братом и, предпочитая Лавинию, он вредил брату, поступал с ним несправедливо. Если бы только Лавиния согласилась, чтобы правда была рассказана! Он снова и снова возвращался к этому: если она согласится. А она не согласится никогда. Она настаивала, что он женился на ней обманом и теперь не имел права подставлять ее под бесчестье. Она была права, он это знал, но хотел, чтобы хоть раз она была не такой эгоистичной.

Так он мучился всю ночь, метался по широкой постели, но тяжесть на душе и томительная боль в сердце не покидала его.

С рассветом он заснул и спал, покуда ему не принесли шоколад. Он горько подумал, что по крайней мере Джона не мучает совесть, и он не засыпает с головой, полной противоречивых доводов, а просыпаясь, не обнаруживает, что решение дальше от него, чем когда-либо. В этот день голова Ричарда болела невыносимо, и какое-то время он оставался в постели, разглядывая серое утро за окнами. Что-то бесконечно угнетающее было в этой картине, и, не в силах больше выносить ее, он наконец поднялся и позволил камердинеру одеть себя. К тому времени, как он посетил жену и выслушал ее восторженный рассказ о вчерашнем рауте, голова немного прошла.

Выйдя в сквер, он подозвал портшез и велел отнести себя к «Уайтсу», где намеревался написать два письма. Как-то получилось, что сегодня Уинчем Хаус был пронзительно полон воспоминаний о Джоне, и он был рад из него уйти.

В это утро «Уайте» был переполнен, и шум болезненно отзывался в его голосе. С разных сторон мужчины приветствовали его, предлагали пари, кто-то пытался рассказать ему новейший скандал… Они не оставляли его в покое, и наконец его напряженные нервы не выдержали. Покинув и этот дом, он направился дальше по улице в другой клуб, «Какао-дерево», надеясь найти его не таким переполненным. Там тоже оказалось многолюднее, чем он ожидал, но многие пришли, как и он, написать письма и побыть в тишине. Игра почти не начиналась.

Едва ли не целый час Ричард упорно писал, а затем запечатал последнее письмо и собрался было уходить. Приклеивая облатку, он услышал за спиной какое-то движение и восклицания.

– Откуда, черт побери, ты явился?

– Господи, я век тебя не видел!

– Боже, это же О'Хара!

В ответ прозвучал мягкий ирландский голос, и Ричард повернулся в кресле, чтобы увидеть всех. В центре маленькой группы увлеченно приветствовавших его членов клуба стоял Майлз О'Хара и объяснял свой приезд.

– Разумеется, я был в городе по делу и подумал, что раз уж я здесь, то должен зайти в этот клуб и повидать вас всех, потому что не часто выпадает мне шанс…

Ричард поднялся, собирая свои письма и разглядывая этого человека, бывшего лучшим другом Джека. Он шагнул к нему, и в этот момент О'Хара обернулся и посмотрел в его сторону. Ричард хотел приветствовать его и вдруг заметил, как у того изменилось выражение лица. Добродушная веселость погасла в глазах ирландца, они стали жесткими и презрительными. Уголки улыбчивого рта надменно опустились. Карстерз застыл на месте, опершись рукой на спинку стула и не отрывая глаз от лица О'Хары. Он читал в них весь жгучий гнев и укор, который Майлз стремился ему показать.

Язвительно усмехнувшись, О'Хара отвернулся и продолжил свой разговор с друзьями.

У Ричарда все поплыло перед глазами. О'Хара его проигнорировал, не захотел с ним говорить… О'Хара знал правду! Он слепо двинулся к двери и взялся за ручку… О'Хара знал! Он прошел коридором, вышел на ступеньки перед входом, ступил на дорогу, продолжая содрогаться. О'Хара знал и смотрел на него, как на… как на… Он снова содрогнулся и, завидев портшез, подозвал его и велел отнести себя на Гросновер-Сквер… О'Хара презирал его!.. упрекал его! Значит, Джек в беде? Он видел его и узнал правду? Боже! В голове у него мутилось…

ГЛАВА 22 Развитие событий

После встречи с О'Харой Ричард лишился последнего покоя. Он не знал ни минуты отдыха: весь день, а иногда и всю ночь его мозг сверлил один и тот же вопрос: Джон или Лавиния? Он четко решил, что должно быть или то, или другое. Мысль о том, что он сможет признать правду и сохранить жену, не приходила ему в голову. Лавиния так часто уверяла его, что он не имеет права ожидать, что она разделит с ним бесчестье, что он в это поверил. Он думал, что она сбежит с Лавлейсом, которого, как подсказывал ему измученный ум, она любит на самом деле. Он с грустью полагал, что любая попытка помешать этому, будет чистым эгоизмом с его стороны. Конечно, он был сам на себя не похож, и голова его работала плохо и не рассудительно. Если бы он задумался, то понял, что болен душевно. Если бы Лавинии вздумалось взглянуть на него повнимательней, она могла бы заметить лихорадочный румянец на его щеках, неестественно блестящие глаза и темные круги под ними.

У Ричарда был вид человека, совершенно измученного, усталого и доведенного до предела. Как сказал он миссис Фаншо в ответ на ее беспокойство, он не мог отдыхать, а должен был все время двигаться и думать. Она понимала, что он сам не свой и посоветовала ему обратиться к врачу. Его почти сердитый отказ не сильно удивил ее, но чем она была потрясена, так это тем, что в ответ на ее мольбу позаботиться о себе, он яростно заметил:

– Я был бы счастлив умереть!

Она не понимала, почему жена не замечает его состояния, и думала, что же ей предпринять, но, не будучи знакома с леди Лавинией, сознавала, что заговорить с ней о Ричарде было бы самонадеянной дерзостью с ее стороны. «Если бы, – размышляла она, – я считала эту болезнь физической, то могла бы попытаться замолвить словечко». Но поскольку она не сомневалась, что это болезнь ума и души, оставалось лишь надеяться, что все излечится временем, и он выйдет из своего подавленного состояния.

Леди Лавиния продолжала порхать, как бабочка, не интересуясь ничем, кроме собственных удовольствий, и занятая только развлечениями. Она блистательно в этом преуспевала, и все же не могла не желать, чтобы Дикки был повеселее и больше принимал участия в ее веселье. Последнее время он стал хуже и послушнее, чем всегда, и хотя он без единого слова жалобы исполнял все ее желания, ей почти хотелось, чтобы он отказал ей и проявил хоть сколько-то огонька, а не подчинялся всему с таким ужасным безразличием.

Лавлейса неделю не было в городе, и Лавиния удивилась, насколько она по нему не скучала. Конечно, играть с огнем очень приятно, но когда этот огонь унесли подальше, она почти о нем забыла. Ей не хватало страстных ухаживаний Гарри и его поклонения, потому что она принадлежала к тем женщинам, которым восхищение и волнения необходимы, но их отсутствие не делало ее несчастной.

Она по-прежнему порхала, посещая все развлечения сезона с каким-нибудь их своих братьев, и когда Лав-лейс вернулся, он был неприятно поражен ее небрежным приветствием. Однако, она несомненно обрадовалась, увидев его, и вскоре снова более или менее подпала под его обаяние, позволяя, когда Трейси не было поблизости, находиться рядом с собой и нашептывать ей на ушко комплименты и любезности.

Надо отдать ему должное, капитан Лавлейс, действительно, влюбился и был готов подать в отставку, если б только она согласилась с ним бежать. Он располагал собственными средствами и обещал ей, что все ее желания будут исполнены. Но Лавиния пожурила его, качая головой. Низменные материальные соображения – это не все. Ричард был ее мужем. Он тоже любит ее, и она к нему очень-очень привязана, хотя он и бывал с нею несносен.

Лавлейс уверял ее, что муж не любит ее так, как он, и когда она недоверчиво улыбнулась, потерял самообладание и воскликнул, что весь город знает, Карстерз проводит время у ног миссис Фаншо!

Лавиния окаменела.

– Гарольд!

– Я удивлен вашей слепотой, – продолжал он. – Как вы думаете, куда он отправляется каждый день? К «Уайтсу»? Нет. В дом 16 по Маунт-Стрит! Станли был там с визитом и встретил его, в другой день их встретила вместе леди Девнант. И Уайлдинг тоже видел его в этом доме. Он проводит с ней почти все дни!

Лавиния была Бельмануар и обладала гордостью Бельмануаров. Решительно встав, она с королевским достоинством запахнула плащ.

– Вы забываетесь, Гарольд, – надменно проговорила она. – Не смейте никогда говорить со мной о моем муже в таком тоне! Немедленно проводите меня к брату.

Он принял покаянный вид и очень хитроумно принес ей свои извинения. Приглаживая встопорщившиеся перышки, он взял все свои слова назад, но так, что жало их осталось. Она простила его, но больше он так оскорблять ее не вправе.

Хотя она возмущенно отказалась верить сплетням, тем не менее была задета и стала ревнивым взглядом наблюдать за мужем. Она отметила и его равнодушие к ней, и частные отлучки из дома. Затем настал день, когда она велела пронести свое кресло по Маунт-Стрит, и это случилось в тот самый момент, когда Ричард выходил из дома 16.

Лавинии этого было достаточно. Значит, он действительно, устал от нее. Он любит другую женщину! Какую-то несчастную вдову! Впервые она встревожилась всерьез. В этот вечер она осталась дома и приложила все усилия, чтобы очаровать мужа. Но Ричард, перед глазами которого все время стоял Джон, несчастный и укоряющий, едва замечал ее. Голова его горела, мозг разрывали противоречивые доводы и, как только позволила вежливость, он оставил ее, прошел в библиотеку и стал мерять шагами пол, стараясь на что-то решиться.

Леди Лавиния пришла в полный ужас. Она надоела ему своими капризами, как предсказывал ей Трейси! Он больше не любил ее! Вот почему он постоянно извинялся и отказывался сопровождать ее при выходах в свет! Впервые в жизни она посмотрела правде в глаза, и увиденная перспектива ее устрашила. Если еще не поздно, она постарается вернуть его любовь, а для этого, как она понимала, она должна прекратить клянчить у него деньги и перестать его обрывать, когда он не в настроении. Она должна снова очаровать его, чтобы он к ней вернулся. До сих пор, пока он не разлюбил ее, она и не представляла, как сильно к нему привязана. Ужасно! Как она была уверена в Дикки! Уверена, что как бы она ни поступила, какой бы несносной ни была, он будет всегда ее обожать.

А все это время Ричард, далекий от ухаживаний за миссис Фаншо, выслушивал ее рассказы о своем брате, его словах, мельчайших подробностях его внешности. Он жадно впитывал все эти сведения с жаром, старался ухватить хоть клочок слухов о нем, стремясь узнать все, что как-то касается Джона. Его ум был целиком поглощен этим предметом, он даже не замечал, когда Лавиния улыбалась ему и, казалось, не слышал ее воркующих речей. Когда она упомянула о его бледности, он только что не оборвал ее и резко вышел из комнаты. Как-то однажды она обвила его руками и поцеловала в губы, он ласково отстранил ее, но если б она узнала, как благодарен он был ей за это!

Его милость герцог Эндовер, встретив сестру в Садах Рэнила, подумал, что она осунулась, и глаза у нее несчастные. Он осведомился о причинах, но леди Лавиния отказалась поделиться даже с ним и пожаловалась на головную боль. Эндовер, зная ее, решил, что ей отказано в каком-то развлечении, и забыл думать об этом.

Сам он был очень занят. Всего два дня назад на Сент-Джеймс-Сквер явился некий конюх с запиской от Харпера, очень неразборчивой и неграмотной, но по делу:

«Ваша милость,

Я взял смелость нанять этого человека, Дугласа, от в-шего имни. Надеюсь, я скоро Смогу выпалнить Остальное из распряжений в-шей Млости и думаю мое Повдение в-ша Млость адобрит

Ваш пакорный М. Харпер».

Трейси подтвердил, что нанимает конюха и отправил его в Эндовер, где главный конюх несомненно найдет ему какую-нибудь работу. Его позабавило, как слепо этот человек шагнул в ловушку, он цинично размышлял о слабости человеческой натуры, которая всегда поклоняется великому богу Маммону.

Спустя три дня к нему в «Уайте» на имя сэра Хью Грандисона пришло новое письмо. На этот раз к нему обращался мистер Боули.

Он спрашивал о характере конюха Харпера.

Его милость Эндовер отвечал на это письмо в библиотеке собственного дома и саркастически улыбался, когда писал, что Харпер – человек «чрезвычайно честный и надежный», по его мнению.

Он дошел до середины письма, когда дверь бесцеремонно распахнулась, и в комнату ворвался Эндрю.

Его милость, нахмурившись, поднял глаза. Нисколько не обескураженный холодным приемом, его брат пинком закрыл дверь и опустился в кресло.

– Могу я осведомиться, чему обязан честью этого вторжения? – угрожающе улыбнулся Трейси.

– Ричарду, – последовал жизнерадостный ответ. – Ричарду.

– Поскольку меня не интересует ни он, ни его дела…

– Как ты сегодня любезен! Но, думаю, этим ты заинтересуешься, потому что очень уж все таинственно.

– Неужели? В чем же дело?

– Это я и хотел узнать!

Трейси устало вздохнул.

– Молю, переходи к делу, Эндрю… если только это дело. У меня нет лишнего времени.

– Господи! Занят? Работаешь? Спаси и сохрани! – молодой повеса развалился, вытянув длинные ноги, и опустил глаза, любуясь их стройностью. Затем выпрямился и сел, уставившись на обтянутую белым чулком щиколотку.

– Проклятье! Это еще откуда взялось? – тихо взмолился он.

– Что взялось? Откуда?

– Это пятно у меня на ноге. Утром надел совершенно новые, я же едва успел нос высунуть на улицу. Повторяю, проклятье! Совершенно новые…

– Ноги?

– Эй? Что ты такое говоришь?

– Ничего. Если закончил восклицания, может быть, снизойдешь до того, чтобы объяснить свое дело?

– О, эй! Но двадцать шиллингов за пару! Подумать только… Ладно, к делу… видишь ли… дело состоит в том, что Ричард выражает желание, чтобы ты почтил его своим присутствием в Уинчеме через неделю в пятницу, ровно в три пополудни. По поводу чего он и посылает это, – он бросил на стол письмо. – Ты будешь иметь счастье встретиться там со мной.

Трейси разорвал конверт и развернул листок бумаги. Он внимательно прочел его от слова до слова, перевернул, как бы в поисках дополнительных сведений, перечитал и уронил в корзину для ненужных бумаг сбоку от стола. Затем взял перо и снова обмакнул в чернила.

– И что ты думаешь об этом? – нетерпеливо требовал ответа Эндрю.

Его милость спокойно дописал строчку до конца:

– Что я думаю о чем?

– Ну, о письме, конечно! Что с ним такое происходит? «Сообщить нечто, имеющее большую важность»… Чушь какая-то! Что он имеет в виду?

– Да, я обратил внимание на плохой слог, – заметил Трейси. – Не имею ни малейшего представления, что это означает.

– Но как ты думаешь? Господи, Трейси, не будь таким безразличным! Дик устраивает чуть не целый прием!

– Ты, кажется, пользуешься его доверием, мой дорогой Эндрю. Позволь поздравить тебя с этим. Без сомнения, мы больше узнаем обо всем… э-э… в пятницу через неделю ровно в три.

– О, значит, ты приедешь?

– Вполне возможно, – он продолжал невозмутимо писать.

– И ты понятия не имеешь, с чем все это связано? Дик сейчас какой-то странный. Едва слушает, что ему говорят, и ерзает… Боже мой!

– А?

– По-моему, он выглядит больным, ей-богу, и Лавви тоже! Думаешь, что-то случилось у них?

– Я, действительно, не имею представления. Молю, не позволяй мне задерживать себя.

Эндрю выбрался из кресла.

– О! Я не останусь, не бойся… Полагаю, тебя не очень обременит небольшая услуга… скажем… в пятьдесят гиней?

– Мне больно опровергать твои предположения, – любезно отозвался его милость.

– Не дашь? Что ж, я так и думал! Но мне хотелось, чтоб ты как-то сумел мне их дать, Трейси. В последнее время мне чертовски не везло и, Бог свидетель, не так уж много я от тебя получаю! Не хочется мне снова просить Дика.

– Да, пожалуй, не стоит делать представление чересчур однообразным, – согласился он. – Ты говоришь, пятьдесят?

– Сорока пяти будет достаточно.

– Можешь их получить! – пожал плечами его милость. – Сразу?

– Гори все, это чертовски хорошо с твоей стороны, Трейси! Сразу мне будет удобно.

Его милость достал ключ из жилетного кармана и отпер ящик стола. Взяв оттуда маленькую шкатулку, он отсчитал пятьдесят гиней и добавил к кучке еще одну. Эндрю уставился на нее.

– А это зачем? – поинтересовался он.

– На чулки, – чуть заметно улыбаясь, произнес Трейси.

Эндрю расхохотался.

– Это великолепно! Бог мой! Ты чертовски занимателен. Ей-богу, так и есть! – он многословно поблагодарил его милость и, собрав деньги, вышел из комнаты.

Затворив дверь, он свистнул, выражая свое изумление.

– Вот те на! Он, должно быть, чем-то очень доволен! Без сомнения, я скоро проснусь, – он слегка фыркнул, спускаясь по лестнице, но с лица его не сходило удивление.

Лавлейс являлся в Уинчем Хаус почти каждый день, но ему все время отказывали в приеме, так как леди Лавиния сочла более благоразумным его не видеть. Однако, наконец, настал день, когда от него нельзя было больше отговариваться, и его ввели в ее гостиную. Он неотрывно медленно поцеловал ее руку и надолго задержал ее в своей.

– Лавиния! О, жестокая красавица! Она отобрала у него руку, не очень довольная его вторжением.

– Как глупо, Гарольд! Я не могу позволить вам подшучивать надо мной каждый день!

Она разрешила ему сесть рядом у окна, и он снова завладел ее рукой. Любит ли она его? Она надеется, что он не собирается глупить. Конечно, нет. Он ей не поверил и стал умолять уехать с ним. Тщетно просила его леди Лавиния успокоиться, она разожгла огонь, и пламя грозило поглотить ее. Он был так настойчив, что она, ожидая ежеминутно прихода Ричарда и опасалась их столкновения, пообещала дать ему ответ следующим вечером в театре. Избавившись от него таким образом, она с облегченным вздохом проводила его взглядом, когда он пересекал сквер. Конечно, она была очень привязана к милому Гарольду, но, право же, он порой был ужасно надоедлив.

Вынув из кармана крохотное зеркальце, она критически оглядела свою внешность, поправила один локон, пригладила другой. Она опасалась, что сегодня вечером будет выглядеть утомленной, но надеялась, что Ричард так не подумает. Поглядев на часы, она удивилась, где он. Несомненно, он уже должен быть дома! Затем она приглашающе отставила кресло, пододвинула к нему скамеечку и уселась напротив. Со вздохом она подумала, что для нее совершенно новое занятие стараться угодить и покорить мужа. Еще она подумала о том, как угождал ей он в прошлом, поджидал ее так, как сейчас ожидала его она… надеясь, что он придет. Леди Лавиния стала сознавать, что, возможно, жизнь Дика с нею была совсем не похожа на розы.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Ричард. Глубокие морщины залегли у него между бровями, но губы были сжаты твердо и решительно. Он сумрачно поглядел на нее и подумал, как же она прекрасна.

Леди Лавиния улыбнулась и кивнула на приготовленное ею кресло.

– Садись, Дикки! Я так рада, что ты пришел! Право же, мне было ужасно скучно и одиноко!

– Неужели? – проговорил он, вертя в пальцах ее ноженки. – Нет. Я не буду садиться. Я должен кое-что сказать тебе, Лавиния. Кое-что тебе рассказать.

– О-о, должен? – переспросила она. – Что-нибудь приятное, Дикки?

– Боюсь, едва ли так подумаешь. Я собираюсь покончить.

– О? О, неужели? С чем покончить?

– С этим… с этой лживой жизнь, которую веду… вел. Я… я… я собираюсь во всем признаться, рассказать правду.

– Рича-ард!

Он уронил ноженки и беспокойно заходил по комнате.

– Я… говорю тебе, Лавиния, что не могу больше этого выносить! Не могу! Не могу! Мысль о том, что, возможно, приходится переносить Джону, сводит меня с ума! Я должен заговорить!

– Ты… ты не можешь! – ахнула она. – Спустя семь лет. Дикки, ради Бога!.. – она то краснела, то бледнела.

– Я не могу больше продолжать жить во лжи… Я ощущал это все сильнее и сильнее с тех пор… с тех пор, как тогда на дороге… встретил Джека. И теперь я больше не могу выносить этого. Куда бы я ни пошел, я вижу его… он смотрит на меня… ты не можешь этого понять!..

Лавиния отбросила вышивание.

– Нет! Нет! Не могу! Ей-богу, Дик, ты должен был подумать об этом раньше!

– Знаю. Ничто не может извинить мою трусость, мою слабость. Я все это знаю, но еще не поздно – даже сейчас – раскаяться. Через неделю все узнают правду.

– Что… что ты имеешь в виду?

– Я обратился с просьбой ко всем, кого это касается, прибыть в Уинчем в следующую пятницу.

– Боже правый! Дик! Дик, подумай!

– Я уже подумал. Бог мой! Как я подумал!

– Это несправедливо по отношению ко мне! О, ты… подумай о своей чести… Уинчем!

– Моя честь ничего не стоит. Я думаю о его чести.

Она вскочила, схватила его за руку.

– Ричард, ты сошел с ума! Ты не должен делать этого! Говорю тебе, не должен!

– Умоляю тебя, Лавиния, не пытайся заставить меня изменить решение. Это бесполезно. Твои слова ничего не поменяют.

Она впала в ярость, отшатнулась от него, все ее добрые намерения оказались забыты.

– Ты не имеешь права бесчестить меня! Если ты это сделаешь, я тебя никогда не прощу! Я не останусь с тобой… я…

Он прервал ее… это было именно то, чего он ждал, он не должен клянчить. Это было ему возмездием.

– Я знаю. Я к этому готов.

На мгновение она перестала дышать. Он знал! Он был к этому готов! Он воспринимал ее слова всерьез… он всегда ждал, что она его оставит! О, должно быть, он действительно устал от нее и хочет, чтобы она ушла. Что же такое он говорит?

– Я знаю, ты любишь Лавлейса. Я… я знаю это уже некоторое время, Лавиния опустилась на ближайший стул. До чего ее довела собственная глупость?

– Я, разумеется, не буду препятствовать вашему бегству…

Это было чудовищно! Леди Лавиния закрыла лицо руками и расплакалась. Значит, это было правдой… Он ее не любит… Он любит миссис Фаншо… а ей надо бежать. Когда до нее дошел весь ужас происходящего, ее слезы перешли в жалобные рыдания.

Соблазн заключить ее в объятия побеждал самообладание Ричарда, и все же он сумел его побороть.

Если он позволит себе поцеловать ее, она попытается сломить его решимость… и, возможно, преуспеет в этом. Поэтому он глядел в сторону, стараясь избежать пытки смотреть и слышать, как она плачет.

Лавиния продолжала плакать, мечтая почувствовать утешенье его объятий, готовая согласиться на что угодно, лишь бы только он показал, что любит ее. Но когда он не сделал ни малейшего движения в ее сторону, гордость вернулась и, промокнув глаза платком, она поднялась со стула.

– Ты жестокий! Жестокий! Жестокий! Если ты так поступишь, я тебя обязательно оставлю!

«Ну, теперь-то он, наверняка, что-то скажет… возразит ей!»

Невероятным усилием воли Ричард сдержал себя.

– Я… очень сожалею, Лавиния, – произнес он странно сдержанным голосом.

Все было напрасно. Она убила его любовь, он жаждал избавиться от нее. Она подошла к двери и обернулась.

– Я вижу, что ты меня не любишь, – проговорила она с мертвым спокойствием. – Я прекрасно все понимаю, – она рванула ручку двери. – Я тебя ненавижу! – и вскрикнув это, она побежала по коридору, яростно шелестя шелком юбок. В отдалении хлопнула дверь, и наступила тишина.

Карстерз стоял неподвижно, уставившись в пол на смятую вышивку. Наконец, он наклонился, подобрал ее, и запах фиалок пахнул ему в лицо. Он страстно поднес материю к губам.

Если бы Лавиния могла видеть его сейчас, это изменило бы все положение дел. Но она заперлась в своей комнате и продолжала плакать в одиночестве. Когда слез больше не осталось, она выпрямилась и стала убеждать себя в том, что хочет убежать. Она была уверена, что Гарольд будет добр к ней, и, несомненно, она будет вести с ним очень увлекательную жизнь, но… чем больше она об этом думала, тем меньше ей хотелось бежать за ним. Затем она вспомнила, что Дикки… почему она никогда не сознавала, насколько он ей дорог?.. Дикки влюблен в какую-то гадкую вдову и не хочет, чтобы она оставалась с ним. Эта мысль была невыносимой! Она не станет нежеланной женой. Ей придется уехать, но не с Лавлейсом. Дикки не заставит ее сбежать от него с другим мужчиной. Она уедет куда-нибудь одна… О, она забыла… у нее нет денег. Ее приданое истрачено уже много лет назад. Она полностью зависит от мужа. Это решило все: она должна бежать с Гарри!

«О, был ли кто-нибудь так загнан в угол?! – зарыдала она, когда глубина несчастья поразила ее. – Ну почему я должна убегать, если я этого не хочу!»

ГЛАВА 23 Леди Лавиния отправляется в театр

Весьследующий день Ричарда не было дома, и у его жены было много времени поразмышлять о своем положении. Она окончательно пришла к выводу, что ей надо бежать с Лавлейсом, и только ждала вечера, чтобы ему об этом сообщить. Никогда, никогда не попросит она у Ричарда разрешения остаться с ним – теперь, когда знала, что он любит другую. Поистине, какая ужасная досада. Сегодня вечером Карстерзы отправлялись в Друри-Лейн посмотреть знаменитую пьесу Гаррика, одну из его самых удачных комедий «Хитрый план щеголей» [18] . Весь свет стремился увидеть неподражаемого Арчера. Там будут сливки общества, еще и потому, что сегодня должна играть миссис Клайв. Это должно было стать дополнительным магнитом. В любое другое время леди Лавиния с восторгом ожидала бы подобного удовольствия. Однако сегодня ей хотелось только лечь в постель и поплакать. Но Лавлейс ждал ответа и, кроме того, она пригласила сопровождать себя своих кузенов, приехавших из Шотландии, и нельзя было их подвести.

Так что вечер застал ее в ложе, как всегда изумительно одетую и небрежно оглядывавшую взором зал. За ее креслом стоял муж… Когда ей приходило в голову, что в последний раз они вместе в театре, слезы готовы были брызнуть из ее глаз. В соседнем кресле сидела ее кузина, миссис Флеминг. Мистер Флеминг стоял, заложив руки за спину, время от времени ахая, когда его молодой родственник, Чарльз Холт показывал ему прибывающих знаменитостей. Это был коренастый кругленький мужчина, в солидном коричневом кафтане с вполне пристойными манжетами и шейным платком, но одетый, как подумалось Лавинии, скорее для деревни, чем для города. Его скромный костюм странно контрастировал с нарядом мистера Холта, резковатым смешением яблочно-зеленого и розового, дополненным желтым жилетом. Ричард, еще более тихий, чем обычно, был в абрикосовом с серебром, что делало платье мистера Флеминга еще темнее. И парик его был совсем не модный, а маленький, как у сельских джентльменов. Жена его, напротив, оделась со вкусом, но оказалась чересчур громогласна в своем восхищении парчой и кружевом своей богатой кузины.

Миссис Флеминг вышла замуж за человека ниже себя, и Бельмануары так никогда и не простили ей этого шокирующего мезальянса. Уильям Флеминг был простым шотландцем, сыном (все семейство даже теперь содрогалось при мысли об этом!) фермера!

Лавиния была не слишком довольна, что им вздумалось посетить Лондон, и еще менее – тем, что они решили проявить такую любовь к достопочтенному Ричарду и его жене.

– Право же, Лавви, как приятно сидеть здесь и восхищаться всеми этими людьми! – восклицала миссис Флеминг, наверное, в двадцатый раз. – Я заявляю, что положительно стала старомодной из-за того, что долго жила в деревне!.. Да, да, моя дорогая, положительно старомодной!.. Я не могу не изумляться этим огромным кринолинам, которые все носят! Я уверена, что мой вдвое меньше твоего, а у леди, сидящей вон там, в ложе у сцены, и того больше.

Лавиния обратила взор на указанную ложу. В любое другое время она была бы раздосадована, увидев, что кузину занимает леди Карлайл, вечная ее соперница во всех вопросах моды. Но теперь и это не имело значения, и она лишь заметила, что считает гирлянды роз на таком платье просто смехотворными.

Вскоре Холт обратил внимание мистера Флеминга на ложу в глубине зала.

– Клянусь душой, Уильям! Знаешь ли, это герцогиня Куинсберри и ее сын… Марч. Уверяю тебя, нет в городе более милых людей. Когда я последний раз навещал ее…

– Чарльз знает в городе прямо-таки всех, – с восторгом заметила миссис Флеминг и удивилась, почему ее кузина засмеялась.

Когда началось первое действие, Лавлейса нигде не было видно, и Лавиния постаралась занять себя пьесой. Но трудно интересоваться чем-либо, когда ум захлестывают другие мысли. Она была не единственной в этой компании, кого не смог увлечь Гаррик. Несчастный Ричард сидел в темноте ложи и думал, что пройдет еще немного времени, и он больше никогда не будет сопровождать жену в театр и никогда не сядет с ней рядом, любуясь изменчивым выражением ее лица.

В первом антракте Лавлейс еще не приехал, но появилось много других знакомых, которые зашли навестить Карстерзов. Маркем, Уайлдинг, Деверу, сэр Джон Фортескью, – все в разное время зашли в ложу поклониться Лавинии, были представлены миссис Флеминг, посмеялись и пошутили с мужчинами и снова удалились.

Как это она раньше не задумывалась, насколько нравится ей эта жизнь, удивлялась Лавиния. Она уселась поудобнее смотреть второе действие, игра Гарри-ка захватила ее и увлекла. На какое-то мгновение она забыла свои горести, хлопала так же от души, как все, и смеялась так же весело.

Но в следующую минуту она снова все вспомнила, и на сердце у нее стало еще тяжелее.

А Ричард слышал только ее веселый смех, и на душе у него стало еще грустней, чем у нее. И ничем делу не помочь: Лавиния радовалась мысли, что покинет его.

Когда упал занавес, миссис Флеминг внезапно потребовала ответить не Трейси ли сидит в противоположной ложе. Лавиния повернулась поглядеть. В ложе совершенно один сидел его милость и, казалось, не замечал ее присутствия.

– Разве это не Трейси? – настаивала миссис Флеминг. – Я хорошо помню его лицо.

– Да, – кивнула Лавиния и помахала ему. Эн-довер поднялся, поклонился и вышел из ложи. Через несколько мгновений он уже был у них и целовал руку кузины.

В этот момент Лавиния увидела Лавлейса, стоявшего в партере и смотревшего снизу на нее. Он тоже исчез из вида, и она поняла, что он направляется сюда, поговорить с ней. Он явно не заметил присутствия герцога, стоявшего чуть позади нее в тени.

Ричард и мистер Флеминг покинули ложу, и в ней оставался лишь мистер Холт, занимавший миссис Флеминг разговором. Если бы только Трейси ушел! Как сможет она дать ответ Лавлейсу, когда он так вызывающе сидит рядом.

Капитан Лавлейс постучал в дверь. Она небрежно пригласила его войти и при виде его разыграла удивление. Его милость, прищурив глаза, посмотрел на нее, затем бросил быстрый взгляд на Лавлейса, чья растерянность была очевидна. Ни следа каких-либо эмоций не проявилось на непроницаемом лице, но Лавинии обращение брата показалось зловещим, как если бы он проник в ее мысли и решил ей помешать. Она наблюдала, как улыбнулся он Лавлейсу и предложил ему сесть. Случайно или намеренно, она не была уверена, как именно, он поставил стулья так, что сам оказался между ней и капитаном. Очень искусно он втянул в разговор миссис Флеминг и перестроил мизансцену.

Лавиния вдруг обнаружила, что слушает добродушного мистера Холта, и уголком глаза могла наблюдать, что Лавлейс пал жертвой ее кузины. Ей не приходило в голову, как поговорить с ним, и она не осмеливалась подать ему какой-нибудь знак, так ловко его милость управлял этой сценой. Теперь Лавиния была уверена, что он догадался о ее намерении поговорить сегодня вечером с Лавлейсом и решил этому помешать. Как сумел он это обнаружить, она не могла понять, но слишком хорошо его знала, чтобы удивляться. Он никогда не позволит ей скомпрометировать себя, если сможет… это она знала твердо. Как бы он сам себя ни вел, поведение сесгры должно быть безупречным. Он найдет пути разъединить их, пока не сумеет удалить Лавлейса совсем. Она понятия не имела, как ему это удастся, но не сомневалась, что он может это сделать, и сделает. И тогда ей придется оставаться с Ричардом… Ричардом, который этого не хочет. Если бы только Трейси ушел! А! Он встает!

Его милость, герцог Эндовер попросил капитана Лавлейса проводить его до ложи. Он не принимал никаких отказов и победоносно увлек за собой пленника.

Минутой позже в ложу возвратился мистер Флеминг. Третье действие началось, как раз, когда в ложу вошел Ричард и тихо занял свое место. Пьеса продолжалась. Во время следующего антракта ни Трейси, ни Лавлейс к ним в ложу не пришли, и со своего места Лавиния видела, что капитану был представлен Эндрю. Она могла только догадываться, как умело его милость удерживал капитана подле себя…

Пришел приветствовать их лорд Эйвон, только неделю назад вернувшийся из Бата. Ему о многом надо было рассказать дорогой леди Лавинии. Как Чомли и Фолмут осмелились драться на дуэли в Креснт-Филдз и были арестованы. Как рассвирипел Красавчик и как начал сказываться возраст, и как шепчутся, что его влияние слабеет. Все это в обычное время страшно заинтересовало бы миледи, но сейчас показалось скучным и даже раздражало.

Пьеса все продолжалась. Скраб и Бонифейс заставляли зал умирать со смеху – все, кроме Ричарда и его жены, были захвачены спектаклем. Несравненной Китти не удалось завладеть вниманием Лавинии. Сумеет ли Лавлейс поговорить с ней во время последнего антракта? Участливый вопрос миссис Флеминг оторвал ее от этих мыслей, и она принудила себя, улыбнувшись, признаться в легкой головной боли и проявить какой-то интерес к пьесе. Еще один антракт: придет он или нет? Она ощутила руку на плече, и в ушах прозвучал строгий вежливый голос Ричарда.

– Ты разгорячилась, дорогая. Не хочешь ли немного пройтись?

Она почувствовала безумное желание прильнуть к его руке и изо всех сил подавила его. Поднявшись, она заколебалась, но миссис Флеминг решила за нее:

– Это то, что нужно. Как внимательно с вашей стороны, мистер Карстерз! Не сомневайтесь, и я хотела бы прогуляться среди всех этих людей! Вот и Чарльз тоже предлагает сопровождать нас. Что ты скажешь, Лавви?

– Я! о! Я буду рада сделать так, как лучше вам, кузина, – ответила она.

– Тогда пойдем, любовь моя. У Чарльза две руки, по одной на каждую, так что мы сможем оставить наших мужей поболтать.

Они вышли в широкий коридор и направились в фойе. Там Лавинию увидел лорд Марч, вечно ею плененный и, подойдя, предложил ей руку. Лавиния приняла ее, будучи рада сбежать от бесцветной болтовни мистера Холта. Она позволила Марчу подвести себя к его матери, которая сидела с мистером Селви-ном. Кто-то принес ей бокал ликера, и к ней подошел поговорить Монтегю.

Сделав шаг из своей ложи, Ричард попал прямо в руки его милости герцога Эндовера.

– А! Дик!

Ричард холодно поглядел на него.

– Вы хотели меня видеть?

Трейси в этот момент заметил приближающегося мистера Флеминга.

– Только чтобы спросить, могу ли я вернуться с вами на Гросновер-Сквер. Мне надо сказать вам нечто важное.

– Разумеется, – поклонился Ричард и повернул в сторону.

Лавлейс, которому удалось вырваться из когтей Бельмануара, поспешил на поиски Лавинии. Не найдя ее в ложе, он сообразил, что она должна быть в фойе, и направился туда. Как только она увидела, что он приближается, то поставила свой бокал – и поднялась на ноги.

– О, капитан Лавлейс! Вы пришли проводить меня на место? Я почти не видела вас сегодня вечером. Нет, Маркем, вам провожать меня не надо! И вам не надо, милорд! Сударыня, – она низко присела перед старой герцогиней и отошла, опираясь на руку Гарольда.

Когда они оказались в пустынном коридоре за ложами, он пылко повернулся к ней.

– Так что, моя дорогая? Что?

Уголки губ леди Лавинии печально опустились.

– Да, – ответила она. – Я уеду с вами.

Тон был по меньшей мере унылый, но он, казалось, не заметил этого.

– Лавиния! Вы, действительно, решились?

– Да, – ответила она, с еще большей грустью.

– Прекрасная любовь моя! Вы едете со мной? Когда? Сейчас?

– Сейчас?.. О, нет, нет!

– Дорогая, чем раньше, тем лучше. Я понимаю, это большой шаг для вас, чтобы делать его поспешно, но, уверяю вас, это самое мудрое решение. Можете вы ехать завтра?

Ее большие глаза расширились.

– Нет! Нет! Я… о, я не могу оставить Дикки так скоро! – голос ее прервался рыданиями.

– Но, Лавиния, дражайшая моя! Вы ведь не хотите остаться с ним? – воскликнул он.

– Да, хочу! – ответила она. – Я… я вовсе не хочу покидать его!

Этот сокрушительный ответ заставил его ахнуть.

– Вы… но… Святое небо! Что вы такое говорите? Вы же любите меня!

– Нет, не люблю! – возразила она. – Я всегда вам говорила, что не люблю. Я любила и люблю своего мужа!

– Вы просто не в себе! – ошеломленно произнес он. – Если вы его любите, почему же вы согласны бежать со мной?

Она с упреком взглянула на него и уныло ответила:

– Потому что больше не с кем.

– Господи Боже! Что такое…

– Я должна с кем-то бежать… потому что… видите ли… Дик… больше меня не любит. Я поеду с вами и постараюсь быть хорошей.

Он быстро поцеловал ей руку.

– Любимая!.. Я все-таки думаю, что вы не в себе. Завтра вы будете думать по-другому… Вы ведь, на самом деле, не любите Карстерза.

Она упрямо поджала губы и царственно вскинула голову.

Он с тревогой посмотрел на нее и сказал:

– Если вы действительно его любите, нелепо бежать со мной.

Ее пальцы сжали его запястье.

– Но я должна! Вы не понимаете, Гарри! Вы должны меня увезти! Разве вы не хотите этого?

– Конечно, хочу, но не потому, что вы желаете переменить обстановку. История становится абсурдной!

– Все это ужасно! Ужасно! Никогда в жизни не была я такой несчастной! Я… о, как бы я хотела не быть столь бездумной и себялюбивой прежде!

Они уже стояли около ее ложи, Лавлейс задумался на минуту, и затем, видя, что все возвращаются на свои места, открыл дверь и ввел ее внутрь.

– Послушайте, дорогая! Это самый безумный план, о котором я когда-либо слышал, но раз вы так решили, вы должны его осуществить. Приходите завтра вечером ко мне! Возьмите с собой как можно меньше багажа: у меня все будет готово и мы сразу направимся в Дувр. Я надеюсь, что потом, со временем, вы забудете Ричарда и немного полюбите меня.

– Вы очень, очень хороший Гарри! Да, я сделаю все, как вы сказали… и, о, мне жаль вас так огорчать! Я всех мучаю, я хотела бы умереть! Вы ведь на самом деле не любите меня, и я стану для вас обузой!

– Я на самом деле вас люблю! – успокоил он ее, но в глубине души не мог не пожалеть о том, что влюбился так страстно. – Теперь я вас покину, милая, потому что ваш муж может вернуться в любую минуту, – он легко поцеловал ее руки. – До завтра, прекраснейшая!

Как она досидела последнее действие, Лавиния никогда потом не могла сообразить. Она мечтала вернуться домой… в дом, который вскоре не будет ей домом… в ее тихий дом. Голова болела так, как болела она все эти недели у Ричарда. Больше всего на свете она хотела прижаться лбом к плечу мужа, такому соблазнительно близкому, почувствовать вокруг себя его охранительные руки. Но Дик влюблен в Изабеллу Фаншо, и она вынуждена была сидеть прямо и чопорно на стуле и улыбаться в нужных местах.

Наконец, пьеса закончилась! Занавес опустился на кланяющегося Арчера, а зал топал и хлопал, выражая свой восторг. Занавес снова поднялся… что, еще не все? Ах, нет! Это Гаррик вывел на авансцену миссис Клайв. Неужели они никогда не кончат?

Миссис Флеминг стояла – по-видимому, они уже могут идти. Она поднялась, кто-то накинул ей на плечи плащ: Ричард в последний раз. Мистер Холт проводил ее до кареты и посадил туда ее и ее кузину. Они с мистером Флемингом взяли портшезы, так что с дамами поехал только Ричард и Трейси. Флеминги остановились у друзей на Брук-Стрит, совсем рядом с Гросвенор-Сквер. Когда они высадят Харриет, останется проехать всего лишь несколько ярдов.

Лавиния тупо удивилась, зачем Трейси понадобилось поехать с ними. Чего он хочет? Он, что, собирается предупредить Дика о ее предполагаемом побеге? Как же мало он знает об истинном положении дел!

В Уинчем Хаусе у нижней ступеньки лестницы она обернулась пожелать доброй ночи.

Трейси она просто кивнула, но Дику протянула руку. Он взял ее в свою, поцеловал, и она обратила внимание, какие холодные у него пальцы и какие горячие жгучие губы. Затем он отпустил ее руку, и она медленно пошла вверх по лестнице в свою комнату.

Его милость в лорнет проводил ее взглядом. Когда она скрылась из вида, он повернулся и критически оглядел Ричарда.

– Если вы так целуете женщину, я сочувствую Лавинии, – заметил он.

Губы Ричарда сжались. Он поднял канделябр с зажженными свечами и пригласил его милость пройти в гостиную.

– Полагаю, что вы пришли не для того, чтобы сказать мне это? – спросил он.

– Ваше предположение абсолютно верно, Ричард. Я пришел открыть вам глаза.

– Вы слишком добры.

Его милость положил шляпу на стол и сел на ручку кресла.

– Думаю, что да. Вам, может быть, будет интересно услышать, что Лавиния собирается бежать с нашим галантным другом, капитаном.

Ричард поклонился.

– Вы знали об этом?

– Разумеется.

Эндовер окинул его взглядом.

– Могу я поинтересоваться какие предпринимаете вы шаги, чтобы это предотвратить?

– Никаких.

Выражение лица его милости было неописуемо. На мгновение он лишился дара речи, а затем обратился к спасительному сарказму.

– Умоляю вас быть на месте… не забудьте проводить ее до кареты! – протянул он. – Душой клянусь, меня от вас тошнит!

– Очень сожалею. Но этого легко избежать, – многозначительно ответил Карстерз.

Трейси проигнорировал это предложение.

– Могу только предположить, что вам все равно, теряете вы ее или нет? Вам все равно, что она обесчестит свое имя? Ну, разумеется!

– По-моему, это мое имя!

– Это наше имя! Разве может она обесчестить ваше?

Ричард побелел, и рука его непроизвольно дернулась к эфесу шпаги.

Трейси поглядел на него.

– Вы думаете, что я испачкаю свой клинок вами?.. – мягко спросил он.

Рука Ричарда отпустила эфес, глаза впились в лицо герцога.

– Вы знали? – спокойно спросил он наконец.

– Вы болван, – ласково ответил его милость. – Вы болван. Вы что, не понимаете, что я знал это всегда?

Ричард облокотился на каминную доску.

– Вы никогда не считали меня невиновным? Вы знали еще той ночью? Вы догадались?

Герцог издевательски скривил губы.

– Зная обоих, кого мог я подозревать, как не вас? – грубым, оскорбительным тоном резко проговорил он.

– О, мой Бог! – внезапно вскричал Ричард. – Почему же вы раньше этого не сказали? Герцог широко открыл глаза.

– А… это вас задело? Я знал, что так будет. Я за вами наблюдал, – он усмехнулся себе под нос. – А все эти дураки не подумали заглянуть вглубь, под поверхность. Они, все до одного, поверили, что смошенничал Джон. Джон! Они кротко проглотили это и никогда не заподозрили правды.

– Но вы, по крайней мере, не поверили?

– Да. Едва ли. Зная вас, слабохарактерного болвана, и его, донкихотствующего глупца, я мог сделать только один вывод.

– И несмотря на это, вы постарались возложить вину на него. Богом клянусь, я хотел бы, чтобы вы разоблачили меня!

– Вы это уже сказали. Признаюсь, эта героическая поза мне совершенно непонятна. Почему я должен вмешиваться не в свое дело? Какие были у меня доказательства?

– Но почему вы даже не возразили? Каковы были ваши мотивы?

– Я сказал бы, что это достаточно очевидно.

Ричард озадаченно уставился на него.

– Господи, Ричард! Вы на редкость непонятливы. Разве не заявил я, что Джон был донкихотствующим глупцом? Но ведь я не говорил, что он был слабохарактерным!

– Вы хотите сказать… вы имеете в виду, что хотели, чтобы Лавиния вышла замуж за меня?.. потому что считали, что будете меня выжимать, как вам захочется? – медленно проговорил Карстерз.

Его милость слегка раздул тонкие ноздри.

– Вы так грубо прямолинейны, – пожаловался он.

– Вас ведь устраивало, что Джек был скомпрометирован? Вы, конечно, думали, что я захвачу все деньги… Вы… вы…

– Негодяй? Но признайтесь, что по крайней мере я негодяй честный. А вы… вы… э… нечестный святой. Лучше я останусь собой.

– Я знаю, на Божьем свете нет более низкого человека, чем я, – яростно проговорил Карстерз.

Его милость не скрывал издевки.

– Сказано очень мило, Ричард, но, по-моему, несколько запоздало! – он остановился, и вдруг его осенило. – Так вот почему вы решили отпустить Лави-нию? Полагаю, вы собираетесь в пятницу во всем признаться… А?

Ричард повесил голову.

– Я не имею права останавливать ее. Она… выбирает свой путь.

– Она-то знает? – прозвучал резкий вопрос.

– Она всегда знала.

– Ах, негодница! А я и не подозревал этого! – он помолчал. – Да, я понимаю вашу героическую позу. Сожалею, что не могу ее одобрить. Несмотря ни на что, я не могу допустить, чтобы моя сестра погубила свою репутацию.

– Она точно так же погубит ее, если останется со мной.

– Чушь! После семи лет, кому интересно, кто из вас мошенничал? Будьте хоть раз мужчиной: остановите ее!

– Говорю же вам, она любит Лавлейса!

– Что из того? Она легко оправится от этого.

– Нет… я не могу просить ее остаться со мной… это будет чересчур эгоистично.

Его милость был крайне раздосадован.

– Ей-богу, вы болван! Спросите ее! Спросите ее! Заставьте ее подчиниться! Пинками выгоните из дома Лавлейса и, умоляю вас, оставьте ваши героические позы!

– Вы думаете, я хочу потерять ее? – вскричал Карстерз. – Именно потому, что так сильно люблю ее, я не буду преграждать ей дорогу к счастью!

Герцог круто повернулся на каблуках, взял шляпу и проговорил.

– Простите! Не могу участвовать в ваших герои-ках. Кажется, как обычно, я должен взять дело в свои руки. Господи, вам надо научиться заставлять ее подчиняться, мой добрый Дик! Она вами помыкает со дня свадьбы, а она женщина, которой нужен господин! – он подошел к двери и отворил ее. – Я заеду к вам завтра, когда, надеюсь, вы образумитесь. Они собираются ехать не раньше вечера. Я знаю это, так как Лавлейс обещал быть у Маллаби в три часа. Есть время помешать им.

– Я не буду вмешиваться, – повторил Ричард.

Его милость насмешливо усмехнулся.

– Вы уже говорили. Что ж, остается действовать мне. Доброй ночи.

ГЛАВА 24 Ричард ведет себя, как мужчина

Когда леди Лавиния проснулась на следующее утро, ее настроение было не очень подходящим для дамы, собирающейся бежать с возлюбленным. На сердце давила тяжесть, в мыслях царило безнадежное отчаяние. Она не смогла даже заставить себя выпить шоколад, и, чувствуя, что бездействие угнетает ее еще больше, выбралась из постели и позволила горничной себя одеть. Затем, волоча ноги, прошла в свой будуар, размышляя только о том, где сейчас Ричард и что он делает. Усевшись у окна, она стала смотреть на сквер, кусая платок, чтобы не расплакаться окончательно.

Ричард был не жизнерадостней. Он тоже оставил шоколад нетронутым, и, спустившись к завтраку немного погодя, оглядел алый филей на столе с чувством тошноты. Он ухитрился выпить чашку кофе, но сразу же после этого покинул столовую и направился в будуар жены. Он повторял себе, что ведет себя слабохарактерно и лучше бы ему избегать встречи с ней, однако, в конце концов, уступил страстному желанию видеть ее и постучал по белой филенке двери.

Сердце Лавинии подскочило. Как знаком был ей этот стук!

– Войдите! – позвала она и постаралась принять невозмутимый вид.

Ричард вошел и закрыл за собой дверь.

– О… о… доброе утро! – улыбнулась она. – Ты… хотел поговорить со мной… Дик?

– Я… да… то есть… э-э… у тебя приглашение Карлайлов?

Похоже, это был неудачный предлог. Лавиния отвернулась, еле сдерживая слезы.

– Я… по-моему… оно… в моем… бюро, – с трудом выговорила она. – Я… я поищу его.

Она встала и, стоя к нему спиной, отперла бюро.

– Это неважно, – запинаясь произнес Карстерз. – Я… только… просто я не мог его найти. Пожалуйста, прошу тебя, не беспокойся!

– О… нет… вовсе нет, – ответила она, рассыпая перед глазами письма. – Да… вот оно.

Она подошла к нему с письмом в руке.

Карстерз поглядел на золотую головку, на это личико с опущенными глазами, на жалобно поджатые губы. О небо! Как сможет он вынести жизнь без нее! Машинально взял он письмо.

Лавиния отвернулась, но когда она сделала шаг прочь, что-то лопнуло у него в мозгу. Несчастное приглашение полетело на пол.

– Нет, Богом клянусь, ты этого не сделаешь! – внезапно вскричал он.

Лавиния, задрожав, остановилась.

– О… о, что ты имеешь в виду? – пролепетала она.

Пелена тумана спала с его глаз, мысли прояснились. Лавиния не смеет убегать с Лавлейсом. В два шага он оказался около нее и, схватив за плечи, круто повернул к себе лицом.

– Ты не оставишь меня! Слышишь? Я не могу без тебя жить!

Лавиния испустила легкий крик, полный радости, изумления и облегчения, и прильнула к нему.

– О, пожалуйста, прости меня и позволь остаться! – Она вцепилась в лацканы его кафтана.

Карстерз подхватил ее в яростном объятьи, но ей было все равно, хотя это губило мнущиеся шелка ее наряда. Шелка перестали быть ее главной заботой. Всхлипывая, она пылко отвечала на его поцелуи.

Когда Карстерз смог, наконец, проговорить что-то еще, кроме горячих признаний, он потребовал сказать, любит ли она его?

– Конечно, люблю! – проворковала она. – Я всегда, всегда тебя любила, просто была эгоистичной и беспечной!

Он перенес ее на диван и сел, посадив ее на колено, а затем попытался заглянуть ей в лицо. Но она ухитрилась спрятать его у него на плече, так что он не преуспел в своей попытке.

– Значит, ты никогда не любила этого щенка? – изумленно спросил он.

Маленькая ручка легла на другое плечо.

– О, Дикки! Нет! А… а ты… ты не любишь эту гадкую миссис Фаншо? Ведь не любишь?

Он изумился еще больше.

– Миссис Фаншо? Боже праведный, нет! Не может быть, чтобы ты так думала?

– Думала… думала! Потому что ты так часто бывал у нее, а со мной был холоден… Как я же могла этого не думать?

– Холоден с тобой! Дражайшая моя, неужели это могло быть?

– Был… правда, был… и я была так несчастна… я… я думала, что из-за того, что я неразумная и капризная, ты меня разлюбил… и я не знала, что делать… А… а потом ты сказал мне, что собираешься… признать вину… я разозлилась и сказала, что не останусь с тобой… Но я никогда, никогда не имела этого в виду… а когда оказалось, что ты ждешь, чтобы я ушла… я… я снова… не знала, что делать!

Он, утешая погладил ее по плечу.

– Любимая, не плачь! Я понятия об этом не имел… Я же был уверен, что ты любишь Лавлейса… Я в этом и не сомневался… Почему же, ради всего святого, ты не сказала мне правды?

Она выпрямилась и поглядела ему в глаза.

– Да как же я могла? – требовательно спросила она. – Я была совершенно уверена, что ты любишь Изабеллу Фаншо. Я поняла, что должна уехать, и я не могла сделать этого одна… поэтому… поэтому… конечно, мне надо было бежать с кем-то. Я сказала Гарольду вчера вечером, что уеду с ним… и боюсь, он не очень этого захотел, когда услышал, что я люблю тебя. О, Дикки, дорогой, ты скажешь ему, что я не поеду? Ладно?

Он не мог не рассмеяться.

– Ладно, скажу! Ей-богу, любимая, мне его даже жалко!

– О, он не будет долго огорчаться, – философски заметила она. – Он любит так легко, понимаешь? Ну, а ты, Дик… почему ты так часто уходил из дома… и так очень часто виделся с миссис Фаншо?

Его лицо помрачнело.

– Она знала… Джека… в Вене. Я… я хотел постоянно о нем слушать, и она рассказывала… ни о чем я больше думать не мог.

– О, Дикки! Какой… какой гадкой и глупой я была! И поэтому ты был таким холодным… а я-то думала… о, милый мой!

Он снова пригнул ее головку к своему плечу.

– Бедная моя любовь! Что ты? Это добрейшая леди, поверь, но чтобы любить ее..! – он медленно и нежно поцеловал ее руку. – Я люблю… всегда любил… совершенно другое существо: сумасбродную, упрямую, негодную, пленительную особу, которая…

Леди Лавиния сомкнула руки у него на затылке.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя совсем, совсем ужасной! Я действительно была гадкой… но я…

– И будешь много раз снова, – смеясь, заметил он.

– Нет, нет! Я… буду… постараюсь быть хорошей!

– Я не хочу тебя хорошей! – успокоил ее Ричард. – Я хочу, чтобы ты оставалась собой, моей дорогой, непутевой…– Леди Лавиния с удовлетворенным вздохом высвободилась из его объятий и встала.

– Право же, как чудесно снова быть счастливой! – облегченно заметила она. – Как подумаешь, что еще полчаса назад я хотела умереть! – она подошла к зеркалу и поправила прическу.

Ричард с беспокойством посмотрел на нее.

– Лавиния… ты… вполне понимаешь, что я собираюсь рассказать всем правду… в следующую пятницу? – спросил он.

– Да, конечно… это очень неприятно и нехорошо с твоей стороны, но, полагаю, ты это сделаешь. Я только надеюсь, что люди не откажутся нас узнавать. Как ты считаешь?

– Никто никогда не откажется от знакомства с тобой, моя любимая.

Она просветлела.

– Ты правда так считаешь? Что ж, тогда, наверное, это не будет очень ужасно, в конце концов. И… и тебе же будет приятно снова быть с Джеком, правда ведь? Да… да, я знаю, что будет. Так что все образуется… немножко погодя… я не сомневаюсь!

Его милость герцог Эндовер встал довольно рано и, не мешкая, вышел из дома. Он подозвал портшез и назвал адрес на Странде, где квартировал некий полковник Шеперд. Он провел у полковника полчаса, а когда наконец вышел из дома, изгиб его губ выражал удовлетворение. Он не сразу взял портшез, а сначала прогулялся в сторону Сент-Джеймса. К парку он подошел уже в обществе Дэра, того самого, у которого семь лет назад проходила памятная карточная игра.

Дэр был приятно заинтригован последней причудой Ричарда.

– У вас есть какие-то предположения, в чем тут дело, Бельмануар? – осведомился он. – Вас он тоже пригласил приехать?

– Да, кажется, я получил какое-то послание от Карстерза. Э-э… вспоминаю, его принес Эндрю.

– Так что же это означает? Приглашен Фортескью и Девнант. Очень любопытно.

– Мой дорогой Дэр, я не являюсь доверенным лицом Ричарда. Мы, несомненно, все услышим в назначенное время. Тайны меня не интересуют. Но это будет приятная встреча… Говорите, Фортескью и Девнант? Странно! Я слышал, что Ивенс и Милуард тоже получили прика… приглашение. Это должно быть весьма занимательным.

– Это чрезвычайно любопытно, – повторил Дэр. – Никто не может даже вообразить себе, в чем дело!

– Вот как? – тонкие губы его милости дрогнули.

Где-то в середине дня он появился в Уинчем Хаусе и был введен в библиотеку.

Ричард сидел и писал, но при виде его поднялся и пошел ему навстречу.

Его милость поразило, что Карстерз выглядит весьма счастливым.

– Вы кажетесь очень жизнерадостным, Ричард!

– Так и есть, – улыбнулся его зять.

– Я с облегчением слышу это. Я был у Шеперда.

– Шеперда? – переспросил Карстерз.

– Полковника, командира Лавлейса, мой дорогой Ричард. Вы можете рассчитывать на отъезд капитана Лавлейса… с важной миссией… скажем, в ближайшие сорок восемь часов.

– Вы можете рассчитывать на отъезд капитана Гарольда через гораздо более короткий промежуток времени, Трейси, – произнес Карстерз с искоркой в глазах.

Герцог сделал шаг вперед.

– Она уехала? – почти что прошипел он.

– Уехала? Нет! Она с ним в гостиной.

– С Лавлейсом?! И вы это разрешаете? Вы стоите рядом и спокойно наблюдаете, как другой мужчина…

– Прощается с моей женой. Но, как видите, я за этим не наблюдаю.

Гнев погас в глазах герцога.

– Прощается? Вы хотите сказать, что, наконец, опомнились?

– Мы обнаружили, что оба неправильно представляли чувства друг друга, – любезно ответил Карстерз.

– Я счастлив слышать это. Надеюсь, в будущем вы будете держать Лавинию в большей строгости.

– Неужели?

– Да, надеюсь. Полагаю, что мне не стоит изменять того, о чем договорился: Лавлейсу лучше на какое-то время исчезнуть с вашей дороги.

– Что ж, на это у меня возражений нет, – поклонился Ричард.

Его милость сухо кивнул ему и взял шляпу.

– Тогда в этой истории мне больше делать нечего.

Он пронзительно взглянул на Ричарда.

– Она его не любит?

Ричард засмеялся счастливым смехом:

– Она любит меня.

Тяжелые веки снова слегка опустились.

– Вы не можете себе представить, как я доволен. Если она, действительно, вас любит, жизнь ее будет надежной и безопасной. Я не думаю, что она на это способна. Молю передать ей мой поклон, – он уже положил руку на ручку двери, когда ему еще что-то пришло в голову.

– Как я понимаю, мое присутствие в Уинчеме в пятницу необязательно? – с циничной усмешкой спросил он.

Ричард вспыхнул.

– Необязательно.

– Тогда я уверен вы меня извините, если я не появлюсь. У меня другие срочные дела… Но мне жаль пропускать этот героический спектакль, – проговорил он со смешком. – До свидания, мой добрый Ричард.

Ричард с радостью распрощался.

Спустя некоторое время парадная дверь снова отворилась и закрылась. Выглянув в окно, он увидел удаляющегося капитана Лавлейса.

Теперь он поджидал мистера Уорбертона, которого несколько дней назад отправил на поиски Джона. «Он должен бы приехать, – думалось ему, – но, возможно, его задержали».

Ричарду до боли хотелось услышать какие-нибудь новости о брате, он жаждал снова увидеть его. И в то же время страшился этой встречи: он весь внутренне сжимался при мысли о том, как ему придется посмотреть в глаза Джеку, холодные… может, даже презрительные. «Нет, невозможно, – рассуждал он, – Джек не способен чувствовать возмущения…»

– Мистер Уорбертон, сэр.

Карстерз обернулся и нетерпеливо двинулся навстречу вновь прибывшему.

– Ну что?

Мистер Уорбертон огорченно развел руками.

– Увы, мистер Карстерз.

Ричард схватил его за руку.

– Что вы хотите сказать? Он… не… умер?

– Я не знаю, сэр.

– Вы не могли его найти? Быстрее! Скажите же мне!

– Увы! Нет, сэр!

– Но ведь в «Шашках»… он говорил… Они же, наверняка, что-то знают?

– Ничего, мистер Карстерз, – мистер Уорбертон вытащил табакерку. Затем медленно взял понюшку и отряхнул табачные крошки с кончиков пальцев, – хозяин, Чадбер… человек честный, хотя и лишенный чувства юмора… не видел в глаза милорда более полугода. С того времени, как я ездил к милорду, чтобы сообщить ему о смерти графа.

– Но, Уорбертон, он ведь не может быть далеко? Он не умер! О, только не это!

– Нет, нет, мастер Дик, – успокоил его адвокат. – Если бы он был убит, мы бы об этом услышали. Боюсь, он снова уехал за границу. Он, вроде бы, заговаривал о новом путешествии.

– За границу? Господи! Не дай мне снова потерять его! – схватившись за голову, он опустился на стул.

– Ну, ну! Прошу вас, мистер Карстерз! Не отчаивайтесь пока. У нас нет доказательств, что он оставил страну. Я осмеливаюсь рассчитывать, что мы найдем его довольно быстро. Чадбер надеется, что он, возможно вскоре навестит его. Успокойтесь, мастер Дик! – он подошел к Ричарду и положил руку на его вздымающееся плечо. – Не бойтесь, мы найдем его! Но только не надо… Я знаю, он очень огорчился бы, увидев, как вы расстроены, мастер Дик… прошу вас, не надо!

– Если бы я мог, как-то возместить ему..! – простонал Ричард.

– Но, сэр, разве вы не собираетесь это сделать? Он не хотел бы, чтоб вы так расстраивались! Он так вас любил! Прошу вас, прошу, не надо!

Карстерз поднялся, шатаясь, и подошел к окну.

– Я умоляю вас простить меня, мистер Уорбертон… вы должны меня извинить… я эти последние недели… жил, как в аду.

Уорбертон подошел к нему и стал бок о бок.

– Мастер Дик… Я… вы знаете я всегда вас недолюбливал, не то, что…

– Вы любили его.

– Да… да, сэр, именно так!.. А в последние годы, я, возможно, был слишком суров. Я хотел бы извиниться за все несправедливые… мысли, которые я… вынянчивал по отношению к вам. Возможно, я… никогда не понимал вас вполне. Вот и все, сэр.

Он с чувством высморкался, и его рука нашла руку Ричарда.

У Ричарда Карстерза до конца недели было немало дел. Следовало многое реорганизовать, приобрести дом для Лавинии, Уинчем Хаус надо было вычистить и привести в порядок в ожидании законного владельца.

Однажды решив смириться с неизбежным, Лавиния получала массу удовольствия от всех приготовлений. Она клялась, что новый дом на Джермин-Стрит просто очарователен, сразу занялась покупкой дорогой мебели, и сама присматривала за всеми переделками. В своем нынешнем состоянии раскаяния, она даже хотела сопровождать своего мужа в пятницу в Уинчем, чтобы в роковую минуту стоять рядом с ним, но этого он позволить не мог, настаивая, чтобы она ждала его в городе. Поэтому, озабоченная и вполне счастливая, она удовлетворенно порхала между Гросвенор-Сквер и Джермин-Стрит.

Карстерз должен был отправиться в Уинчем в понедельник вместе с Эндрю и приехать туда к следующему вечеру. Эндрю он должен был завезти в Эндо-вер. Как-то опять будучи навеселе, его милость ввязался в ссору из-за дамы, и в результате последовавшей дуэли в Барн Элмз, а также неодолимой мощи своих долгов, счел благоразумным на какое-то время удалиться из Лондона. В середине недели Трейси исчез из города, куда, никто точно не знал, но считалось, что он уехал в Шотландию.

Наконец настало утро понедельника, ясное и многообещающее. Нежно попрощавшись с женой и ласково осушив ее мокрые ресницы своим платком, Ричард вскоре после полудня уселся с шурином в большую карету. Эндрю уже почти оправился от своего подавленного состояния и вытащил из одного кармана стаканчик с костями, а из другого колоду карт, чтобы скрасить дорожную скуку.

ГЛАВА 25 Его милость герцог Эндовер пленяет королеву

Диана стояла на старом дубовом крыльце с хлыстом в руке, перекинув через руку пышный трен своего платья. Находившаяся рядом мисс Бетти оглядывала ее с тайной гордостью.

Она думала, что глаза Дианы темнее обычного, а рисунок губ особенно трагичен Она знала, что девушка, по собственному выражению мисс Бетти, «очень уж страдает по этому мистеру Карру». Что бы она ни делала для развлечения Дианы, ничто не могло прогнать притаившуюся в ее глазах печаль. На какое-то время она рассеивалась, но вскоре смех ее угасал, и она замолкала. Не раз потрясала мисс Бетти кулаком в сторону отсутствующего Джона.

Наконец, Диана слегка вздохнула и, улыбнувшись, поглядела на тетку.

– Удивительно, как прекрасно Харпер управляется с лошадьми, – сказала она. – Он для нас просто дар Божий. Гораздо лучше этого тупого Уильяма.

– Пожалуй, да, – согласилась мисс Бетти. – Подумать только, дорогая моя, он был грумом у сэра Хью Грандисона Я видела письмо, которое тот написал твоему отцу… на редкость элегантное посланье. Уверяю тебя, любовь моя.

Диана кивнула, продолжая наблюдать, как новый конюх подъехал, ведя на поводу ее лошадь. Рядом с ними он спешился и, коснувшись пальцем шляпы, остановился в ожидании распоряжений хозяйки.

Диана подошла и потрепала лошадь по лоснящейся шее.

– Мы сегодня поедем в сторону Эшли, тетя, – сказала она. – Мне очень хочется собрать ягод, а Харпер говорит, что неподалеку оттуда их великое множество.

– Но, дорогая моя, прошу тебя не утомляйся слишком далекой поездкой… Не сомневаюсь, скоро начнется дождь, и ты до смерти замерзнешь!

Диана рассмеялась в ответ.

– О, нет, тетя! Небо же почти безоблачное! Но обещаю, мы долго там не пробудем. Только доедем до леса Кроссдаун и обратно.

Она как раз поставила ногу на руку конюха, когда из дома вышел мистер Боули посмотреть на ее отъезд.

– Право, моя дорогая, мне надо будет завтра поехать с тобой, – проговорил он. – Мы уже целый век не ездили вместе.

– Ох, папа! Почему бы тебе не поехать со мной сегодня? – пылко воскликнула Диана. – Мне бы этого так хотелось!

Тетку удивило, с каким беспокойством Харпер ждал ответа на этот вопрос. И она озадаченно уставилась на него Однако, когда мистер Боули отказался, особой перемены в выражении его лица она не заметила и решила, что, по-видимому, ей это показалось.

Так что, попрощавшись взмахом руки, Диана уехала, а конюх последовал за ней на почтительном расстоянии.

И все же некоторая тревога не оставляла мисс Боули. Какое-то предчувствие беды, казалось, коснулось ее и, когда всадники исчезли за поворотом дороги, она испытала безумное желание побежать за ними и отозвать племянницу. Она одернула себя, повторяя мысленно, что это просто разыгралось ее старое воображение и что, как любящая тетка, она чересчур тревожится о Диане.

Тем не менее, положив руку на плечо брата, который собирался вернуться в дом, она задержала его.

– Подожди, Хорас! Ты… ты ведь будешь чаще ездить с Дианой? Ведь так?

Мистер Боули выказал немалое удивление.

– Ты чем-то обеспокоена, Бетти?

– Обеспокоена?.. Да, пожалуй… немножко. Мне не очень нравится, что она ездит одна с конюхом, а мы этого человека не знаем.

– Дорогая моя! Я получил о нем самый прекрасный отзыв от сэра Хью Грандисона, который, я уверен, не стал бы рекомендовать никого ненадежного. Ты же своими глазами видела это письмо!

– Да, да. Несомненно, я очень глупа. Но ведь ты будешь ездить с ней начиная с завтрашнего дня? Не правда ли?

– Конечно, я буду сопровождать свою дочь, когда у меня будет свободное время, – с достоинством ответил он, и она должна была удовлетвориться.

Диана, не спеша, ехала по узкой дороге вдоль живой изгороди и деревьев, полыхавших разноцветными красками. Осень превратила листья в золото и огонь, окрасила их в нежно-коричневый и темно-красный, подмешала в них оранжевого и мазнула тут и там медью берез. Все это походило на сказку: слишком великолепно, чтобы быть на самом деле. Деревья смыкались у нее над головой, и солнечный свет падал на землю пятнами, превращая пыльную дорогу в усыпанную золотом тропу.

Живые изгороди еще сохранили зелень, а в просветы между ними были видны просторы полей. Они подъехали к лужайке, усыпанной ягодами, черными и красными. Лужайка была на другой стороне ручья, бегущего в канаве вдоль дорожки. Диана натянула поводья и, остановившись, обратилась к своему спутнику.

– Смотрите, Харпер… вон ягоды! Нам не надет ехать дальше, – она перебросила поводья в правую руку и приготовилась спрыгнуть с лошади.

– Место, о котором я вам говорил, мисс, совсем неподалеку, – проговорил тот, оставаясь в седле.

Она приостановилась.

– Но разве этих нам не хватит?

– Что ж, мисс, как хотите. Но те, о которых я говорю, гораздо лучше. Жалко их не собрать.

Диана с сомнением поглядела вдоль дороги.

– А это не очень далеко?

– Нет, мисс, еще каких-нибудь четверть мили, а потом чуть-чуть по тропинке в лес.

Она все не решалась.

– Мне не хочется опаздывать домой, – возразила она.

– Нет, мисс, конечно, нет. Но я подумал, что мы можем вернуться домой через поля Чорли.

– В объезд мельницы? Хм…

– Да, мисс. А затем, когда ее проедем, там прямая дорога по лугу почти до самого дома.

Глаза ее засверкали.

– Галопом?! Прекрасно! Но давайте поспешим.

Она тронула лошадь пятками, они быстро потрусили по опавшим листьям, выехали из-под деревьев на дорогу между полей, и синее небо раскинулось над ними. Спустя некоторое время показался лес, и через минуту они уже скакали по тропинке, отходившей от дороги под углом. Харпер ехал прямо по пятам, постепенно сокращая расстояние. Невольно она поскакала быстрее. Вокруг не было ни души.

Они приближались к повороту дороги, и Харпер уже ехал почти бок о бок с ней.

Задыхаясь от нелепого чувства испуга, Диана натянула поводья.

– Я не вижу никаких ягод! – беспечно проговорила она.

– Нет, мисс, – незамедлительно последовал его ответ. – Они немного в глубине леса. Если вы спешитесь, я могу вам показать.

Тон его был самым почтительным, и Диана, отбросив свои тревожные сомнения, соскользнула с лошади. Харпер был уже на земле и, взяв из ее рук поводья, привязал обеих лошадей к дереву.

Подобрав юбки, Диана стала осторожно пробираться через кусты туда, куда он указывал.

Заросли ежевики, которые он отводил рукой, чтобы она могла пройти, смыкались за ними сразу, как только они проходили, совершенно скрывая их от дороги. Никаких ягод там не было. Сердце Дианы забилось чаще, все ее подозрения снова ожили. Но она не стала выказывать страха, потому что хотела, чтобы он придержал ветки, и она могла выбраться обратно.

–…потому что вы же сами видите, здесь нет ягод.

Она круто повернулась и спокойно двинулась назад к живой изгороди.

И тогда – как это произошло, она не могла потом вспомнить – ее схватили сзади, и прежде чем она смогла шевельнуться, большой шелковый платок был наброшен ей на голову, и рот ее оказался туго завязан. Все это время ее крепко держала твердая, как сталь, рука.

Отчаянно сопротивляссь, ей удалось высвободить одну руку и яростно ударить нападавшего тонким хлыстиком. Последовала короткая борьба, его вырвали и, несмотря на все усилия освободиться, связали ей кисти рук за спиной.

Затем похититель перекинул ее бьющееся тело через плечо и без единого слова зашагал в лес.

Теперь Диана не двигалась, сберегая силы до того момента, когда они ей понадобятся, но глаза ее над шелковой повязкой полыхали страхом и яростью. Она заметила, что ее несут не в глубь леса, а вдоль его края, и не удивилась, когда они выбрались на дорогу за поворотом.

С тошнотворным ужасом она увидела стоявшую у обочины карету и, еще не зная толком, догадалась о своей судьбе. Как сквозь туман, увидела она около дверцы кареты мужчину, а затем ее запихнули внутрь, и она почти упала на мягкие подушки сиденья. Вся ее энергия сосредоточилась на том, чтобы не потерять сознания. Постепенно она победила слабость и настороженно стала вслушиваться в то, что говорилось снаружи.

Она уловила одну лишь фразу, произнесенную знакомым мурлыкающим голосом.

– Отпусти их и привяжи к луке седла вот это, – затем наступило молчание.

Вскоре она услышала приближающиеся шаги. Невнятное бормотание Харпера, – и дверца, открывшись, впустила в карету его милость герцога Эндове-ра. Карета качнулась и покатилась по дороге.

Трейси с улыбкой посмотрел сверху вниз в пылавшие возмущением глаза с золотыми искорками.

– Тысяча извинений, мисс Боули! Позвольте мне убрать этот шарф.

Говоря это, он развязал узел, и шелк соскользнул с ее лица.

Какое-то время она молчала в поисках слов, способных выразить всю ее ярость. Затем алые губы» открылись, обнажив крепко стиснутые белые зубки.

– Вы – пес! – бросила она ему, сдавленным голосом. – О, вы – пес! Вы трус! Развяжите мне руки!

– С удовольствием, – он поклонился и занялся тугим узлом.

– Прошу, примите мои искренние извинения за доставленные вам тяжкие неудобства. Я уверен, что вы признаете их необходимость.

– О, если бы здесь был мужчина, готовый защитить меня! – бушевала она.

Его милость тянул неподдающийся узел.

– Снаружи их трое, – невозмутимо ответил он. – Но не думаю, что они согласятся услужить вам в этом.

Сняв узы, он откинулся в угол, любуясь ей.

Взгляд его упал на ее покрасневшие запястья, и выражение лица сразу изменилось. Он, нахмурившись, наклонился вперед.

– Поверьте мне, я этого не хотел, – произнес он и коснулся ее кисти.

Она отбросила его руку.

– Не прикасайся ко мне!

– Прошу прощения, дорогая моя, – он снова небрежно откинулся на сиденье.

– Куда вы меня везете? – требовательно спросила она, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал испытываемый ею страх.

– Домой, – ответил его милость.

– Домой?! – она недоверчиво повернулась к нему с надеждой в глазах.

– Домой, – и уточнил: – в наш дом.

Надежда снова умерла.

– Это смехотворно, сэр.

– Творить смех – искусство, приобретаемое великим трудом.

– Сэр… мистер Эверард… или кто вы там еще… если есть в вас хоть искра рыцарства, если вы вообще питаете ко мне хоть какие-то теплые чувства, вы немедленно высадите меня.

Никогда не казалась она ему более красивой, более желанной. Глаза ее, блестевшие от непролившихся слез, светились мягким блеском, молящий трагический рот пытался улыбнуться.

– Но, кажется, ни одно из этих определений ко мне не подходит, – пробормотал ею милость и подумал, не заплачет ли она теперь. Ему никогда не нравились слезливые женщины.

Но Диана была горда. Она понимала, что слезы и мольбы ни к чему не приведут, и была полна решимости не разрыдаться, по крайней мере в его присутствии. Треиси удивился, когда она расправила юбки и устроилась поудобнее на подушках с самым невозмутимым видом.

– Тогда, сэр, раз вы так недружелюбны, прошу, скажите мне, что вы собираетесь со мной делать? – ее тон был небрежным, почти кокетливым, но он, со своей почти сверхъестественной проницательностью, почувствовал таящийся за ним отчаянный страх.

– Конечно, дорогая моя. Я собираюсь на вас жениться, – ответил он, поклонившись.

Она стиснула руки так, что побелели пальцы.

– А если я откажусь?

– Не думаю, что вы откажетесь, моя дорогая.

Она не смогла подавить дрожь.

– Я отказываюсь! – резко вскричала она.

От улыбки, с которой он встретил это заявление, у нее кровь застыла в жилах.

– Не спешите. По-моему, вы будете счастливы выйти за меня замуж. В конце концов, – протянул он.

В ее громадных глазах появилось загнанное отчаянное выражение, лицо побелело. Сухие губы с трудом разлепились.

– По-моему… вы будете… очень сожалеть… когда появится… мой отец.

Снисходительная усмешка заставила кровь прилить к ее щекам.

– А он обязательно появится!

Его милость вежливо поинтересовался.

– В самом деле? Но, Диана, я в этом и не сомневаюсь, и он знает, куда ему ехать.

– Он найдет меня, не бойтесь!

Она рассмеялась с уверенностью, которой не ощущала.

– Я не боюсь… ни в коей мере… я буду рад его приветствовать, – пообещал его милость. – От него я не жду отказа.

– Не ждете? – Диана тоже умела говорить с сарказмом.

– Нет, моя дорогая. Особенно после некоторых… уговоров.

– Кто вы такой? – бросила она.

Его плечи затряслись от характерного для него беззвучного смеха.

– Я несколько человек сразу, дитя.

– Я так и поняла, – ответила она. – Сэр Хью Грандисон в том числе?

– А-а, значит, вы догадались?

– Это бросается в глаза, сэр, – она говорила, почти точно копируя его ироническую интонацию.

– Верно, верно. Это было ловко проделано. Я горжусь тобой.

– О, действительно замечательно.

Он наслаждался этой беседой и ею, как редко наслаждался женщиной раньше. Другие рыдали и умоляли, ругались и бесновались, но никогда до сих пор он не встречал такой, которая спорила с ним слово за слово, используя против него его же оружие.

– А кем еще вы имеете честь быть? – поинтересовалась она, подавляя зевок.

– Я – мистер Эверард, дитя, и герцог Эндовер.

Тогда она повернула лицо и сверкающими глазами поглядела на него.

– Я уже слыхала о вас, сэр, – сдержанно проговорила она.

– И, по-видимому, еще многое сможете услышать, дорогая моя.

– А уж это как получится, ваша милость.

Теперь она поняла откуда взялась эта загадочная шпага с вычурным эфесом и выложенной на нем драгоценными камнями короной. Сохранилась ли она еще у Джека? Где-то он сейчас!

О, если бы провидение привело его сюда, когда он ей так нужен! Не было никого, кто мог бы ее защитить. Она полностью во власти безжалостного распутника, чья репутация была ей хорошо известна и чье присутствие наполняло ее ужасом и отвращением. Она сомневалась, что отцу удастся ее найти. Если бы Джек был сейчас в Англии! Он пришел бы к ней на помощь, в этом она была уверена.

Его милость наклонился к ней и положил тонкую белую руку ей на колено.

– Дорогая моя, будьте благоразумны. В конце концов, я не такая уж плохая партия.

Нежность, звучавшая в его голосе, наполнила ее страхом. Он почувствовал, как она сжалась.

– Уберите вашу руку! – дрожащим голосом приказала она. – Не прикасайтесь ко мне! – он мягко рассмеялся и, услышав его смех, она сдержала свой ужас и снова приняла тот насмешливый тон, которым уже разговаривала раньше. – Как? Все еще отказываетесь проявить галантность, ваша милость? Прошу вас не приближайтесь ко мне!

Пистолетная кобура на стенке кареты с ее стороны привлекала ее внимание. Она мгновенно отвела глаза, надеясь, что герцог не заметил ее взгляда. Но от его милости мало что ускользало.

– Мне очень грустно разочаровывать вас, дорогая моя. Она пуста.

Беспечно положив руку на кобуру, она проверила его утверждение.

– Вот эта? О, я так и подумала, ваша милость!

Он все больше и больше восхищался ее мужеством. Не было другой такой девушки на свете!

– Мое имя – Трейси, – заметил он.

Склонив голову набок она обдумала его слова.

– Мне не нравится ваше имя, сэр, – ответила она.

– Когда меня крестили, явно не думали о том, чтобы доставить вам удовольствие, – лениво протянул он.

– Не сомневаюсь, сэр, – проговорила она. – Вы могли бы быть моим отцом.

Это был мастерский удар, и на какое-то мгновение он нахмурился. Затем рассмеялся.

– Благодарю за комплимент, мадемуазель! Я восхищен вашим остроумием.

– Что вы, это я поражена вашим вниманием. Могу я спросить, когда мы приедем к месту назначения?

– Мы прибудем в Эндовер вскоре после восьми, моя дорогая.

Значит он вез ее довольно далеко!

– Полагаю вы обеспокоились о еде в дороге? – она зевнула. Как я понимаю, вы не захотите выставлять меня в придорожных гостиницах?

Он подивился ее несгибаемому мужеству.

– Разумеется, мы остановимся у гостиницы, и мой слуга принесет вам поесть. Это будет примерно через час.

– Так долго ждать? – она нахмурилась. – Тогда прошу меня простить, я устроюсь и немного посплю. Боюсь, это путешествие стало мне надоедать.

Она отодвинулась подальше в угол, откинула голову на подушку и закрыла глаза.

Она перехитрила его милость. Невозможно проявлять страсть к девушке, которая притворяется спящей, вместо того чтобы отбиваться от ваших ухаживаний. Так как у Трейси чего-чего, а чувства юмора, и притом острого, хватало, он пристроился в своем углу и последовал ее примеру. Так в тишине и катилась их карета…

Прибыв наконец к гостинице, карета медленно остановилась. Диана, притворяясь сонной, не спеша открыла глаза.

– Уже приехали? – удивилась она.

– Полагаю, вам хорошо спалось? – учтиво осведомился его милость.

– Благодарю вас, сэр, отлично, – не смущаясь, ответила она.

– Счастлив слышать это, моя дорогая. А я думал, вы не смогли заснуть… ваши губки были так замечательно сомкнуты Несомненно, вы научили вашу челюсть не отпадать, когда спите сидя. Не так ли? Как бы мне хотелось уметь то же самое!

Он даже не пытался завуалировать торжество в своем голосе. Она не нашлась, что ответить.

Он поднялся.

– С вашего позволения, я пойду раздобыть для вас что-нибудь подкрепляющее, дитя. Не считайте меня невежливым, если я напомню вам, что у каждой дверцы стоит слуга.

– Благодарю вас за заботу, – улыбнулась она, но на сердце у нее было тяжело.

Он исчез и вернулся несколькими минутами позже с бокалом вина и несколькими маленькими пирожными.

– Я сожалею о скудости вашей трапезы, – проговорил он. – Но мне не хочется терять времени. Вас обслужат более подобающим образом, когда мы достигнем Эндовера.

Диана благодарно выпила вина, и оно, казалось, влило в нее новые силы. Пища не лезла ей в горло, но не желая, чтобы он это заметил, она разломила пирожное и начала его жевать, стараясь выиграть время. Время, чтобы дать отцу возможность их настигнуть до того, как будет слишком поздно. Она сделала вид, что пирожное ей не нравится и капризным тоном потребовала «подружку невесты», сухое пирожное вроде меренги.

Глаза Трейси блеснули.

– Боюсь, не могу сейчас вам помочь, дорогая моя. Когда мы поженимся, вы сможете поехать в Ричмонд, и там у вас будет подружек невесты, сколько душе угодно.

Он освободил ее от бокала, взяв его из ее жалко дрожащих рук.

Остаток пути прошел в кошмаре. Она поняла, что больше не осмелится притворяться спящей. Она страшилась того, что может сделать герцог, и держала его на расстоянии языком и женскими хитростями. По правде говоря, Эндовер и сам прекрасно держал себя в руках. Он вовсе не намеревался дать страсти овладеть собой. Но по мере того, как шло время и начало темнеть, самообладание Дианы стало сдавать. Она все меньше походила на уверенную в себе женщину, и все больше на загнанного, испуганного ребенка. Когда наконец они добрались до Эндовер Корта, и его милость помог ей сойти, ноги почти не держали ее, и она едва могла подняться по ступенькам к окованной железом двери. Она снова вздрогнула, когда он взял ее за руку.

На пороге он приостановился и очень низко поклонился ей.

– Добро пожаловать в ваш будущий дом, моя королева, – пробормотал он и повел ее мимо лакея, невозмутимо смотревшего поверх их голов, в свои личные покои, где был накрыт стол на двоих. Он сразу хотел было обнять ее, но она ускользнула от него и устало опустилась в кресло.

– Я возражаю, – с трудом проговорила она. – Я возражаю. Я сейчас упаду в обморок от голода.

Посмотрев на ее белые губы, Эндовер поверил. Он сел напротив.

Вошли двое лакеев и стали им прислуживать, и хотя ей было до глубины души стыдно, что они ее здесь видят, она была благодарна им за их сдерживающее присутствие.

ГЛАВА 26 Милорд мчится, чтобы помешать его милости

Милорд широко зевнул и дал упасть на пол «Наблюдателю». Он поднял глаза на часы и с отвращением отметил, что стрелки показывают всего-навсего полшестого. Он вздохнул и взялся за «Бродягу».

Хозяева дома поехали в гости за несколько миль и должны были вернуться поздно, так что милорду предстоял долгий скучный вечер, и его это совсем не радовало. Леди О'Хара пыталась побудить его поехать вместе, обещая, что он не встретит никого из знакомых. Но он, раз в жизни решив не искушать судьбу, отказался. Так что миледи, с досадой надув губки и сообщив, что он самый упрямый и неприятный человек, с которым она когда-либо встречалась, не исключая и ее мужа, весь день ее чудовищно раздражавшего, в конце концов смягчилась и сообщила ему, что прекрасно его понимает, и даже предложила поцеловать его, чтобы он не сердился на ее плохое настроение. Джек с готовностью принял предложение, помахал в порога на прощанье и вернулся в пустую, гостиную убивать время до обеда двумя номерами «Наблюдателя» и своими мыслями. Обед обещал быть позднее обычного из-за случившейся с поваром истерики.

Мысли его были слишком безрадостными, чтобы долго на них останавливаться: все в его жизни пошло не так. Он занялся «Наблюдателем», и номер показался ему самым неинтересным из всех, которые он когда-либо читал.

Солнце почти совсем спустилось к горизонту, и очень скоро читать стало невозможно. Свечей еще не вносили, и милорд очень неромантично уснул в своем кресле. Храпел ли он при этом или нет, осталось неизвестным, потому что не прошло и четверти часа, как дворецкий разбудил его волшебными словами:

– Кушать подано, сэр.

Карстерз лениво повернул голову.

– Что вы сказали, Джеймс?

– Кушать подано, сэр, – повторил тот и широко распахнул двери.

– Ей-богу! Я счастлив это слышать!

Милорд неторопливо встал, подтянул галстук прямее и, хотя обречен был обедать в одиночестве, поправил костюм и стряхнул пылинку с огромного обшлага кафтана элегантным кружевным платком.

Затем он пересек старинный в дубовых панелях холл и, войдя в столовую, сел за стол.

Занавеси на окнах были задернуты, и на столе расставлены изящные серебряные канделябры с зажженными свечами, отбрасывавшими теплый свет на белую скатерть и сверкающие столовые приборы. Лакеи подали рыбу, и милорд позволил положить немного себе на тарелку. Дворецкий пожелал узнать, что будет пить мистер Карстерз: кларет, бургундское или эль? Мистер Карстерз будет пить кларет. Затем на столе появился говяжий филей и был унесен в гораздо меньшем количестве. После этого перед милордом было расставлено множество блюд сразу. Куропатки на одном конце стола соседствовали с цыплятами и уткой, рядом располагались паштет и огромный окорок.

Милорд потихоньку начал продвигаться вперед. Дворецкий пожелал узнать, не выпьет ли мистер Карр бокал бургундского? И предъявил запыленную бутылку. Милорд оглядел представленное в лорнет и решил дело в его пользу. Он сделал маленький глоток и махнул рукой, чтобы уносили ветчину.

На другом конце стола появились сладости. Ему подали суп, одновременно, у самого его локтя было открыто блюдо с сочными голубями.

Одного из них ловко поместили ему на тарелку, но когда он взялся за нож и вилку, чтобы разрезать его, поднялся какой-то переполох, шум рассерженных голосов, звучавших на высокой ноте, а громче всего звучал призыв к мистеру Карру или сэру Майлзу. Милорд положил нож и вилку и поднялся из-за стола.

– Кажется, я кому-то понадобился, – произнес он и направился к двери. Она немедленно распахнулась перед ним, и выйдя в холл, он увидел там мистера Боули, которого молодой лакей отказывался пропустить внутрь. При виде Карстерза он почтительно отступил, и задыхающийся, встрепанный и разгоряченный мистер Боули кинулся к милорду.

– Слава Богу, вы здесь, сэр! – воскликнул он.

Карстерз взирал на него в большом удивлении. Когда они виделись в последний раз, мистер Боули держался крайне холодно.

– Я рад быть вам полезным, – поклонился он. – Я в вашем распоряжении. Вы хотите, чтобы я что-то для вас сделал?

– У нас случилась ужасная беда, – почти простонал он. – Бетти велела мне ехать сюда и найти вас или, если вас не будет, сэра Майлза. Потому что больше никто нам не поможет!

Взгляд Карстерза стал колючим.

– Беда? Надеюсь не… Однако хорош же я… нам легче будет разговаривать здесь, – он провел мистера Боули в утреннюю гостиную. Боули тут же сунул ему в руки какую-то бумагу.

– Диана поехала днем покататься, вернулась только ее лошадь. К седлу было прикреплено вот это! Прочтите, сэр! Прочтите это, сэр! Прочтите!

– Диана! – Карстерз подошел к свету и нетерпеливым взглядом пробежал листок бумаги, на котором уместилось все содержание.

Письмо было коротким и содержательным.

«Мистеру Боули, может быть, памятен некий „мистер Эверард“ из Бата, чье внимание к мисс Боули было жестоко отвергнуто. Он сожалеет, что ему пришлось теперь взять дело в собственные руки, и верит, что возобновит знакомство с мистером Боули в недалеком будущем, когда, как он надеется, мисс Боули станет миссис Эверард».

Джек яростно скомкал письмо и проскрежетал зубами:

–…наглый пес!

– Да, да, сэр! Но как помочь моей дочери? Я приехал прямо к вам, потому что моя сестра убеждена, что вы знаете этого Эверарда и можете рассказать мне, где его искать!

Карстерз положил руку ему на плечо.

– Не бойтесь, мистер Боули! Я даю вам слово, что найду ее нынче же ночью!

– Вы знаете, куда он ее повез? Знаете? Вы уверены?

– Жизнью клянусь, в свою нору. Это его обычаи, – широкими шагами он направился к двери, распахнул ее и резко отдал четкие и ясные распоряжения лакею. – Передайте, чтобы через десять минут оседлали мою кобылу и запрягли Голубого Дьявола в двуколку вашего хозяина! Да, не стойте же, раскрыв рот… идите! И пошлите ко мне Солтера!

Лакей поспешил прочь, остановившись только для того, чтобы уведомить милорда, что Солтер в отъезде.

Карстерз вспомнил, что отпустил Джима съездить к своей Мери в Фиттеринг и едва сдержал проклятье. Он кинулся вверх по лестнице, за ним, задыхаясь, торопился мистер Боули.

В своей комнате, натягивая сапоги, Джон продолжил расспросы мистера Боули.

Тот рассказал всю историю, горестно уверяя, что у Харпера была отличная рекомендация, которую прислал сэр Хью Грандисон.

Джек натягивал второй сапог.

– Конечно, это был сам Трейси! – прорычал он, пристегивая шпоры.

– Прошу вас, мистер Карр, кто он, этот негодяй? Правда ли, что вы его знаете?

– Эндовер, – ответил Джек из глубины гардероба. – Будь проклят этот парень, куда он подевал мой плащ? – Это относилось к отсутствующему Джиму, а не к герцогу.

– Эндовер? Нет… разумеется, не герцог? – вскричал мистер Боули.

– Я другого не знаю. А, наконец-то!

Он появился и бросил на постель тяжелый плащ с многими пелеринами.

– А теперь, сэр, послушайте меня одну минуту.

Говоря это, он пристегивал шпагу и не глядел на собеседника.

– Трейси должен был повезти Ди… мисс Боули в Эндовер Корт, в семи милях юго-западнее Уинчема. Как я понимаю, ваша лошадь устала, – он знал эту лошадь мистера Боули, – я приказал заложить для вас двуколку. Я поеду напрямик, потому что нельзя терять ни минуты…

– Герцог Эндовер! – прервал его мистер Боу-ли. – Герцог Эндовер! Как вы думаете, он собирается жениться на моей дочери?

Джек коротко и горько рассмеялся.

– Да! Так же, как женился на всех других!

Лицо мистера Боули болезненно дернулось.

– Сэр! Молю, объясните, почему вы так сказали?

– Я вижу, вы не знаете его милости. Возможно, однако, вы наслышаны о Дьяволе Бельмануаре?

Собеседник побледнел.

– Боже мой, мистер Карр, неужели это он?

Карстерз схватил шляпу и хлыст.

– Да, мистер Боули, это действительно он. Теперь, надеюсь, вы сознаете необходимость спешки?

Глаза мистера Боули, наконец, открылись.

– Ради Бога, мистер Карр, езжайте за ними!

– Это я и собираюсь сделать, сэр. А вы поедете за мной так быстро, как сможете?

– Да, да, но не ждите ничего! Успеете вы добраться до Эндовера… вовремя?

– Я доберусь до Эндовера к ночи, – последовал мрачный ответ. – А вы, сэр? Вы знаете дорогу?

– Найду. Только поезжайте, мистер Карр! Не тратьте зря времени, умоляю вас!

Джек натянул плащ, нахлобучил шляпу, взял подмышку шпагу его милости герцога Эндовера и перескакивая через три-четыре ступеньки сразу, спустился по лестнице и выскочил из дома. Там уже ждал его конюх, держа под узцы Дженни. Карстерз быстро осмотрел упряжь и вскочил на лошадь. Кобыла заиграла, забеспокоилась, стремясь скорее в путь, но он железной рукой сдержал ее и велел конюху:

– Вы должны, как можно быстрее, отвезти мистера Боули в Эндовер Корт. Это вопрос жизни и смерти. Дорогу туда знаете?

Изумленный конюх соображал с трудом.

– Приблизительно, сэр.

– Отлично… мистер Боули будет знать, куда ехать. Гоните во весь дух… сэр Майлз не будет в претензии. Поняли?

В доме О'Хара слово Джека было законом.

– Да, сэр, – ответил конюх и коснулся шляпы.

Едва успел он это произнести, как рвущая поводья кобыла прыгнула вперед, и в еледующее мгновение и она, и всадник растворились в темноте.

– Ну и ну! Будь я проклят! – воскликнул конюх и пошел закладывать двуколку.

Джек поскакал галопом через болотистую пустошь, Дженни чувствуя тревогу своего хозяина, летела, как ветер. Он пригнулся к ее шее, одной рукой придерживая шпагу герцога, лежащую поперек седла, другой управлял лошадью. Так они проехали три мили. Тогда он натянул поводья и заставил ее перейти на рысь, сберегая ее силы для предстоявшей долгой дороги. Она была в отличной форме и наслаждалась свободным галопом по травянистым пустошам, хотя была слишком хорошо воспитана, чтобы рвать поводья. Карстерз видел по ее прядающим ушам, как страстно ей хочется пуститься в несдерживаемую скачку. Он ласково заговорил с ней, желая ее успокоить, и направил по узкой дороге – той самой, по которой днем проехала Диана. Дженни перешла на легкий размашистый шаг, который, казалось, съедал расстояние. Они свернули с дороги и полем помчались к другой, ведущей на запад. На пути им попалась живая изгородь, но кобыла подобралась и прыгнула, перелетев ее легко, как птица, и снова их встретила дорога.

Чуткие уши кобылы дрогнули, когда Джек похвалил ее, и она снова рванулась вперед.

– Легче, Дженни, легче.

Она дрожала от возбуждения, но подчинилась его воле, и следующие полчаса прошли спокойно.

Карстерз ритмично вверх-вниз покачивался в седле, стараясь держать шпоры подальше от взмокших боков лошади. Подумав, что уже, наверное, семь часов, он напряженно насупился. В Дженни соединились сталь и молния, но сумеет ли она справиться? Он никогда не испытывал ее выносливости так, как собирался сделать теперь, и поэтому боялся дать ей волю. Каждая минута могла стать драгоценной, если он хотел достичь Эндовера вовремя.

Рассудив, что Трейси похитил Диану часа в четыре, он прикинул, что тяжелой карете потребуется примерно четыре часа, чтобы добраться до места. Дженни это удалось бы за два с половиной, если срезать углы – и тогда он приедет почти сразу следом!

Его терзала мысль о Диане, попавшей во власть такого человека, как Трейси. Диана в ужасе, Диана в отчаянье… Он невольно сжал колени, и Дженни снова перешла на свой длинный быстрый аллюр. Она, казалось, скользила по земле, не спотыкаясь и не задерживаясь. Карстерз ее не дергал, только слегка направлял и сдерживал рукой поводья, в остальном предоставив ей полную свободу.

Все дальше и дальше мчались они. Время шло. По тенистым дорожкам, через поля, по проселкам. Не зря два года бродил Карстерз по этим местам: почти каждая тропинка была ему знакома, нигде он не ошибся поворотом, нигде не попал в тупик, нигде не колебался.

Дальше и дальше, мимо спящих деревень и одиноких коттеджей, по кромке лесов, по холмам и долинам, ни на минуту не отпуская поводья, ни на миг не отводя глаз от дороги. Лишь иногда бросал он взгляд на обочину – нет ли там кого. После первого часа скачки ноющая боль в плече напомнила ему о ране, все еще не вполне зажившей. Он стиснул зубы и поехал еще быстрее.

Кобыла задела ногою камень и споткнулась. Его рука, натянула поводья, мускулы напряглись, как стальные. Его голос подбадривал ее, он снова велел ей перейти на шаг. Не сопротивляясь на этот раз сдерживающей руке, она сразу замедлила шаг. Он поправил шпагу на боку, наклонился и провел правой рукой по ее вспотевшей шее, мягко и ласково бормоча похвалы.

Она ответила низким горловым ржаньем. Ей было непонятно, почему он хочет, чтобы она продолжала скакать в этой тревожной темноте, преодолевая страх, но таково его желание, и этого было достаточно. Она чувствовала, что он ею доволен. Она могла скакать дальше, но он заставил ее пойти шагом минут, наверное, пять, пока они не выехали на хорошо знакомую ему дорогу. Становилось поздно, и он снова сжал колени, понуждая ее показать, на что она способна, снова переводя ее в галоп. Он наклонился вперед, чтобы лучше вглядываться в темноту. Перед ними замелькали заросли утесника, Дженни попятилась испугавшись, но затем удвоила быстроту своего бега.

Он подбадривал ее рукой и голосом, и снова они двигались вперед. По его расчету уже должно было быть около половины восьмого, и он знал, что оставшиеся мили пути они одолеют примерно за час. Карета уже должна была достичь Эндовер Корта, и он боялся думать о том, что там сейчас происходит.

Еще долгие полчаса, и он ощутил, как дыхание кобылы стало быстрым и отрывистым, он снова натянул поводья, на этот раз переходя на рысь. Болота оказались позади, и он выехал на дорогу, которую хорошо знал и помнил: она пролегала в десяти милях от Уинчема. Еще пять миль – как говорится, «полет ворота»… Он знал, что должен дать Дженни передохнуть, и остановив ее и спешившись, подошел к ее голове.

Ноги у нее дрожали, пот катился по атласной шкуре. Она, всхлипнув, сунула нос ему в ладонь. Он потеребил ее уши, похлопал ее, она любовно щекотала губами его щеку, начиная дышать ровнее.

Снова в седло, и снова вперед, снова скачка, едва касаясь земли.

Оставив Уинчем справа, Карстерз повернул на запад, потом на северо-запад, выехав на большую дорогу, ведущую в Эндовер. Осталось еще только две мили…

Дженни снова споткнулась и перешла на шаг. Хозяин похлопал ее по плечу, и она рванулась вперед.

Она была почти загнана и чувствовала это, но он все-таки понукал ее продолжать бег. Она преданно и отважно откликалась на движение его руки, хотя дыхание ее стало прерывистым, а большие добрые глаза затуманились.

Наконец, показались громадные железные ворота. Сквозь мрак Джек различал, что они плотно закрыты. Он натянул поводья и перешел на шаг, отыскивая место в живой изгороди, через которое могли бы пробраться они с Дженни.

ГЛАВА 27 Милорд входит через окно

Его милость герцог Эндовер подал знак лакеям, и Диана с упавшим сердцем увидела, как они удалились из комнаты, тактично прикрыв за собою двери. Она сделала вид, что поглощена персиком, и долго чистила его дрожащими немеющими пальцами. Трейси, откинувшись на стуле, разглядывал ее из-под полуопущенных век. Он наблюдал, как она доела персик, поднялась на ноги, остановилась, положив руку на спинку высокого резного стула. Затем обратилась к нему с наигранной беспечностью.

– Что ж, сэр, я поела и должна сказать, что очень утомлена. Прошу вас, проводите меня к вашей домоправительнице.

– Дорогая моя, – протянул он, – ничто не доставило бы мне большего удовольствия… разумеется, если бы она у меня была.

Она надменно подняла брови и осведомилась:

– Я полагаю, хотя бы служанка у вас имеется? Если я должна оставаться в вашем доме, я хотела бы удалиться и отдохнуть.

– Вы это сделаете, дитя, но всему свое время. Не торопитесь лишить меня вашего прелестного общества, – произнося это, он поднялся и взяв ее за руки, подвел к диванчику с низкой спинкой в другом конце огромной комнаты.

– Если вам надо что-то сообщить мне, ваша милость, прошу отложить это на завтра. Я сегодня не в настроении.

Он рассмеялся, глядя на нее.

– Вы еще холодны ко мне, дитя?

– Я не буду другой, сэр.

Глаза его блеснули.

– Вы так думаете? Я покажу вам, что вы ошибаетесь, моя дорогая. Может быть, вы будете любить меня, может быть, испытывать ко мне отвращение, но равнодушной не останетесь и потеряете это свое ледяное безразличие. Позвольте указать вам, что сразу за вами находится диван.

– Я это вижу, сэр.

– Тогда садитесь.

– Не стоит, сэр. Я не задержусь.

Он сделал шаг к ней с таким выражением лица, что она поспешно опустилась на диван.

Он улыбнувшись кивнул.

– Вы разумны, Диана.

– Почему вы так вольно обращаетесь с моим именем, сэр? – это было произнесено с ледяной любезностью.

Трейси бросился на диван рядом с ней, раскинув руки вдоль его спинки, так что пальцы одной руки слегка касались ее плеча. Девушка еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Она чувствовала себя в ловушке, и от беспомощности нервы ее были на пределе.

– Нет, милая! Хватит этих препирательств! Как считаете, стоит ли вам злить меня?

Она сидела, напряженно выпрямившись, и не говорила ни слова.

– Я вас люблю… а-а вы содрогаетесь. Настанет день, и вы не будете дрожать.

– Вы называете это любовью, ваша милость? – воскликнула она с презрением и отчаянием.

– Нечто весьма к ней близкое, – невозмутимо ответил он.

– Тогда Бог да поможет вам! – она вздрогнула, вспомнив другого человека, который любил ее совершенно иначе.

– Возможно, и поможет, – услышала она любезный ответ. – Но мы уклонились от предмета спора. А дело обстоит так: или вы удаляетесь немедленно в свою комнату, э-э… вооруженная ключом, поклявшись, что завтра выйдете за меня замуж…

Сильно побледнев, она сделала движение подняться. Тонкие пальцы легли на ее плечо, заставив остаться на месте.

– Нет, моя дорогая. Сидите смирно.

Самообладание готово было покинуть ее, она попыталась освободиться от ненавистной руки.

– О, вы зверь! Зверь! Пустите меня!

– Только когда вы мне ответите, любимая!

– Тогда – нет! – вскричала она. – Тысячу раз нет!

– Подумайте…

– Я подумала! Я лучше умру, чем выйду за вас!

– Очень может быть. Но не смерть вам суждена, моя прелестная, – промурлыкал зловещий голос прямо ей в ухо. – Хорошенько подумайте, прежде чем ответить. Не лучше ли со всей честью выйти за меня замуж, чем…

– Вы дьявол! – задохнулась она и дико огляделась вокруг в поисках выхода. Высокое узкое окно было отворено, она была уверена в этом, ветер задувал занавеси в комнаты и втягивал обратно. Между ней и окном находился его милость.

– Вы начинаете размышлять, дитя? Помните, завтра будет поздно. Ваш шанс теперь! По правде говоря, – он взял понюшку табака, – мне-то все равно, будете вы невестой или нет.

Внезапным движением она вырвалась и кинулась к окну. Он молниеносно вскочил, поймал ее, когда она почти была рядом с занавесью, и круто повернул к себе лицом.

– Не так быстро, дорогая моя. Эдак вам от меня не убежать.

Его рука обвила ее талию, неуклонно притягивая к себе. Больная от страха, она отчаянно ударила склонившееся над ней лицо.

– Пустите меня! Как вы смеете оскорблять меня? О, ради Бога, отпустите меня!

Он прижимал ее к себе, одной рукой сжимая железной хваткой запястья ее заведенных за спину рук, а другой обняв за плечи.

– Ради самого себя, я удержу вас, – улыбнулся он и злорадно поглядел сверху вниз на ее прекрасное полное муки лицо. Ее изумительные глаза умоляюще смотрели на него, а трепетные губы подрагивали. Какое-то мгновение он держал ее, а затем быстро наклонился и впился в ее губы.

Она не могла ни вырваться, ни крикнуть. Ее охватила смертельная слабость, она едва дышала.

– Богом клянусь, сударыня, слишком поздно! – выругался он. – Вам придется сдаться… теперь вам ничто не поможет.

Мгновенно все изменилось. В последней попытке освободиться она простонала имя того, кою считала находящимся за сотни миль отсюда, за морем, и вдруг прямо за ними громко и резко прозвучал голос, дрожащий от переполнявшей его холодной ярости.

– Вы обманываете себя, Бельмануар, – л о было сказано с убийственным спокойствием.

Трейси с проклятьем отпустил девушку и круто обернулся к пришельцу.

На фоне темных занавесей со шпагой в руке и смертельным блеском в синих глазах, стоял милорд.

Оскал Трейси медленно исчез, а он все смотрел, и лицо его выражало полное изумление.

Не веря своим глазам, Диана, голова которой шла кругом от внезапности происшедшего, спотыкаясь, кинулась к нему с криком:

– Слава Богу! Слава Богу! О, Джек!

Он поймал ее в объятья и нежно усадил на диван.

– Сердце мое, никогда не сомневайтесь, что я приду вам на помощь.

– Я думала, вы во Франции! – рыдала она, опускаясь на подушки.

Карстерз повернулся лицом к его милости.

Трейси уже оправился от первого изумления и теперь разглядывал его в лорнет.

– Какое нежданное удовольствие, милорд, – с небрежной дерзостью протянул он.

Удивленная таким обращением Диана недоуменно посмотрела на Карстерза.

– Я вижу вашу шпагу в углу за вами, ваша милость! – рявкнул Джек и, кинувшись к двери, запер ее на ключ, а ключ спрятал в карман брюк.

Диана не могла его узнать: не было смеха в его сверкающих синих глазах, в обращении – прежней подчеркнутой мягкости. Он был очень бледен, губы сжались в жесткую тонкую линию, а ноздри слегка трепетали.

Его милость пожал плечами, беспечно отказываясь.

– Мой дорогой Карстерз, почему ж я должен драться с вами? – осведомился он, как будто вовсе не раздосадованный его вторжением.

– Я предвидел такой ответ, ваша милость. И захватил вот это!

С этими словами Джек вонзил шпагу, которую держал в руке, в деревянный пол, где она, подрагивая, и осталась.

Трейси небрежно взял ее в руки и осмотрел эфес.

Пальцы его судорожно сжались, и он бросил пронзительный взгляд на Джека.

– Я полностью к вашим услугам, – вежливо произнес он, кладя шпагу на стол.

В глазах милорда поубавилось ярости, и в уголках рта заиграла торжествующая улыбка. Он быстро скинул красивый бархатный кафтан и жилет, отцепил ножны, стащил забрызганный грязью сапоги для верховой езды. Подтыкая внутрь кружева манжет, он ждал, пока его милость соберется.

Словно во сне Диана смотрела, как отодвигают стол, отмеряют шаги, и услышала звон стали о сталь.

После нескольких мгновений осторожного кружения, милорд начал атаку, сделав быстрый выпад и отскочив, когда герцог ответил молниеносной квинтой. Милорд изящно парировал терцой и мягко рассмеялся.

Широко открыв глаза и приоткрыв рот, девушка наблюдала с дивана каждый новый выпад. Казалось десяток раз шпага герцога должна была пронзить милорда насквозь, но каждый раз ему чудесным образом удавалось отразить удар и сталь встречала сталь.

Один раз, при выпаде квартой, кончик клинка Трейси, нацеленный слишком высоко, прошел над защитой противника и разорвал рукав его батистовой рубашки. Милорд ловко отскочил, отпарировал и ответил прямым ударом, высоко подняв запястье прежде, чем Трейси установил защиту. Клинки со звоном скрестились, жесткая сталь встретила гибкую, и милорд сделал выпад, метя прямо в грудь противника.

Диана закрыла глаза, ежеминутно ожидая услышать глухой стук падающего наземь тела Трейси. Его все не было, зато раздались звуки беспорядочного топтания и скрежет стали. Она открыла глаза и увидела, что герцог отводит шпагу около запястья милорда и парирует его удар умело и легко.

Однако Карстерз знал, что долго ему не продержаться. Плечо его, раздраженное долгой скачкой, болело невыносимо, а запястье, казалось утратило часть своей сноровки. Он слышал в голове звон, который тщетно пытался игнорировать. Глаза его светились и сверкали огнем битвы и примитивной жаждой убийства.

Герцог фехтовал с почти сверхъестественной ловкостью, двигаясь тяжело и четко, и казался неутомимым.

С другой стороны Карстерз быстрый и легкий, как пантера, являл грацию в каждом повороте стройного тела.

Внезапно он сделал ложный выпад, финт под руку, отпарировал терцу. Его милость отступил на шаг, ответил квартой, и когда Джон быстрым поворотом шпаги тоже перешел к кварте и клинки снова скрестились, Трейси сделал выпад на всю длину руки и темно-красное пятно появилось на рукаве милорда у плеча.

Диана издала сдавленный крик, зная, что удар пришелся на старую рану, и шпага герцога опустилась вниз.

– Вы… удовлетворены? – хладнокровно поинтересовался, все-таки чуть задыхаясь.

Милорд слегка покачнулся, взял себя в руки и провел левой рукой по глазам.

– К оружию! – было его ответом, несмотря на молящий шепот девушки.

Трейси пожал плечами, принял на свой клинок удар Карстерза, и бой продолжался.

Глаза Трейси были полузакрыты, и Диане показалось, что он выставил вперед подбородок и прикусил нижнюю губу.

К своему ужасу она заметила, что Карстерз дышит прерывисто и лицо его посерело. Для нее было пыткой бессильно сидеть и глядеть на это, но она была наготове, чтобы броситься к нему на помощь, если понадобится. Внезапно милорд сделал финт с поворотом руки внутри и наружу и взрезал рукав герцога, вызвав струйку крови, медленно закапавшую на пол.

Трейси не обратил на нее внимания, и так ловко отвел клинок Джона, что тот дрогнул и шатаясь сделал шаг назад. На мгновение показалось, что это конец, но он каким-то образом устоял и снова поднял шпагу.

Теперь Диана была уже на ногах, почти такая же бледная, как ее возлюбленный, руки она прижимала к груди. Она увидела, что кончик шпаги Джона уже не столь точно нацеливается, а улыбка исчезла с его губ. Теперь они были приоткрыты, верхняя напряжена и натянута. Глубокая морщина прорезала его лоб.

Вдруг, нарушая тишину огромного дома, раздался звон колокольчика, который явно тянули с яростной силой.

Побелевшие губы Карстерза беззвучно шевельнулись, а Диана, полагая, что это ее отец, цепляясь за стену, двинулась к двери.

Спустя минуту в коридоре раздался звук шагов и веселый громкий голос, сопровождаемый более низким и серьезным.

Выражение лица его милости стало поистине дьявольским, но Карстерз не обращал внимания и, вообще, казалось, ничего не слышал. Он только снова сделал такой ловкий выпад, что его милость вынужден был на шаг отступить. Громкие голоса требовали сказать, что происходит в запертой комнате, и Диана, понимая, что милорд почти без сил, стала бить по двери руками.

– Скорее, скорее! – кричала она. – Ломайте ее, ради всего святого, кто бы вы ни были! Она заперта!

– Господи Боже! Там женщина, – воскликнул первый голос. – Послушайте, Дик! Там же… там же дерутся!

– О, скорее! – умоляла Диана. Раздался более звучный голос:

– Отойдите в сторону, сударыня, мы сломаем замок.

Она быстро отскочила, снова оглянувшись на дерущихся у окна, и в этот момент Эндрю ударил плечом в прочное дерево. С третьего удара замок поддался, и дверь распахнулась. Лорд Эндрю с разбега влетел в комнату.

А двое у окна, не обращая внимания на шум, бились все быстрее и быстрее.

– Будь я проклят! – проговорил, оглядывая их Эндрю. Он заинтересованно подошел поближе, и в этот момент увидел лицо Джека. Изумившись, он позвал Ричарда.

– Бог мой! Дик! Сюда! Скорей сюда! Это же… Кто этот человек?

Диана увидела, как высокий джентльмен, очень похожий на ее возлюбленного, сделал шаг вперед и остановился рядом с Эндрю. Следующие мгновения промелькнули, как вспышка. Она услыхала громкий крик и прежде, чем успела понять в чем дело, увидела, что Ричард выхватил шпагу из ножен и ударил по клинкам дуэлянтов, подкинув их вверх. Годы покатились вспять, и. узнав брата, Джек, задыхаясь, яростно воскликнул:

– Будь… ты проклят… Дик! Прочь… с дороги!

Трейси стоял и глядел на эту сцену, опираясь на шпагу, дыша с трудом, но по-прежнему с циничной улыбкой на губах.

Ричард, видя, что брат снова хочет броситься на герцога, стал вырывать шпагу из его ослабевшей руки.

– Джон! Не глупи! Отпусти! Пусти, тебе говорят!

Он вывернул шпагу из рук и швырнул ее через всю комнату; и в ту же минуту милорд без звука осел и со стуком упал на пол.

ГЛАВА 28 То, что грозило стать трагедией, становится комедией

Со сдавленным криком Диана кинулась к лежавшему жалостно раскинув руки милорду, но ее опередил Ричард. Он упал на колени около неподвижного тела, нащупывая рану.

С другого бока Диана смотрела на него.

– Это плечо, сэр… старая рана. О, он не… не может быть, чтоб он умер!?

Ричард молча покачал головой и бережно обнажил плечо Джека. Рана слегка кровоточила, и они вдвоем перевязали ее с помощью платков и салфетки, которую она схватила со стола.

– Как я понял, это просто изнеможение, – нахмурился Ричард и поднес руку к бледным губам. – Он дышит.

Диана через плечо распорядилась:

– Один из вас, пожалуйста, дайте сюда воды и коньяка!

– Сию минуту, мадам! – тут же ответил Эндрю и поспешил выполнить приказ.

Она снова склонилась над милордом, тревожно всматриваясь в его лицо.

– Он будет жить? Вы… уверены? Он… он, наверное, проскакал всю дорогу от Молтби… и все ради меня! – она всхлипнула, прижимая к губам его безжизненную руку.

– Ради вас, сударыня? – вопросительно поглядел на нее Ричард.

Она вспыхнула.

– Да… он… мы… я…

– Понимаю, – серьезно произнес Ричард.

Она кивнула.

– Да, и… и… Герцог схватил меня и… привез меня сюда… и… а затем он пришел… и спас меня!

Ветерок из открытого окна шевелил оборки рубашки милорда и бросил в лицо Диане прядь ее темных волос. Она поймала ее и недоумевающе вгляделась в лицо Ричарда.

– Простите меня, сэр… но вы так на него похожи!

– Я его брат, – коротко ответил Ричард.

Глаза ее округлились от удивления.

– Его брат, сэр? Я никогда не знала, что у мистера Карра есть брат.

– Мистера… кого? – переспросил Ричард.

– Карра. Разве это не его имя? И я слышала, как герцог назвал его Карстерзом… и… милордом.

– Он – граф Уинчем, – ответил Ричард, протягивая руку, чтобы освободить Эндрю от кувшина с водой, который тот принес.

– Господи Боже мой! – ахнула Диана. – Но… он говорил, что он грабитель с большой дороги!

– Совершенно верно, сударыня.

– Верно? Но как же… как же это нелепо… и как на него похоже!

Она смочила платок водой и вытерла лоб милорда.

– Он никак не приходит в себя, – волнуясь, проговорила она. – Вы уверены, что он не… не…

– Совершенно уверен. Он скоро очнется. Вы сказали, что он прискакал издалека?

– Так выходит, сэр… как бы хотелось, чтоб он не был таким бледным… он гостит у О'Хара в Молтби.

– Что? У О'Хара?

– Да… и, наверное, он прискакал оттуда… а его рана еще недавно зажила! – и она снова поцеловала слабую руку.

У окна его милость, отдышавшись, рассматривал в лорнет Эндрю.

– Могу я осведомиться, что привело тебя сюда? – ласково спросил он. – И почему ты счел нужным привезти с собой святого Ричарда?

– Я приехал потому, что мне это было удобно. Я представить себе не мог, что ты здесь будешь… Ей-богу, не мог!

– А где же ты думал, я нахожусь?

– Я вовсе о тебе не думал, дорогой мой. Я же у тебя не служу.

– А почему здесь Ричард?

– Господи! Ну и допрос! Он здесь потому, что привез меня с собой по пути в Уинчем. У тебя есть какие-то возражения?

– Это было бы бесполезно, – пожал плечами Трейси. – Убил я этого молодого глупца?

Эндрю с отвращением посмотрел на него.

– Нет, не убил. Слава Богу, ты его едва задел.

– Ну и ну! Откуда такая внезапная любовь к Ка-рстерзу?

Эндрю круто повернулся на каблуках и бросил через плечо:

– Может, он и плутовал в карты, но чертовски хороший парень. Ей-богу! Он ведь чуть не заколол тебя, когда я вошел! – он фыркнул при воспоминании об этом славном моменте.

– Он чуть не заколол меня раз десять, – ответил Трейси, покрепче перевязывая руку. – Он дерется как дюжина дьяволов. Но он был утомлен. >

Затем, последовав за Эндрю через комнату, он остановился, глядя на бесчувственного врага.

Глаза Дианы бросили ему вызов.

– Отойдите, ваша милость! Вам здесь больше нечего делать!

Он вытащил табакерку и взял понюшку табаку.

– Значит, вот как, моя дорогая, обстоят дела. Я этого не знал.

– Хотите сказать, что это что-нибудь изменило бы в вашем обращении со мной?

– Ни в коей мере, дитя, – ответил он, щелчком закрывая табакерку. – Просто для меня это несколько удивительно. Видно, ему везет во всем, – он отошел от нее, и в этот же момент снова по дому раздался звон дверного колокольчика.

Наливавший коньяк Эндрю остановился с бутылкой в руках.

– Гром и молния! У нас, кажется, целый прием! Кто еще к нам пожаловал? – он поставил стакан на стол и поспешил из комнаты с бутылкой в руке. Они услышали его удивленное восклицание, а затем громкий смех, и в следующую минуту в комнату широкими шагами вошел О'Хара в сапогах со шпорами и в тяжелом дорожном плаще. Он быстро подошел к маленькой группе людей около милорда и опустился на одно колено рядом с ним. Глаза его, казалось, одним взглядом охватили все. Затем он посмотрел на Ричарда.

– Он жив?

Ричард кивнул, отводя глаза от его жесткого взволнованного взгляда.

О'Хара склонился над другом.

– Он ранен?

На это ответила Диана.

– Лишь слегка, сэр Майлз, но снова в то же плечо. Он был утомлен после скачки… мистер Карстерз считает, что он упал в обморок от изнеможения.

О'Хара очень бережно подсунул одну руку под спину милорда, а другую под колени и поднялся вместе с ним так же легко, как будто нес ребенка. Подойдя к дивану, он опустил свою ношу на подушки, которые Диана поспешила там разложить.

– Так ему будет легче, – произнес он, глядя на нее. – А с вами все хорошо, дитя?

– Вполне… вполне… Он прибыл как раз вовремя… и бился за меня, – она, не стесняясь, вытирала слезы. – Я… я так его люблю, сэр Майлз… а теперь я узнала еще, что он граф! – она вздохнула.

– Дитя, как я понимаю, это ничего не изменит. Надеюсь, он сделает вас счастливой.

Она доверчиво улыбнулась ему сквозь слезы.

О'Хара повернулся и оказался лицом к лицу с Ричардом, стоявшим немного поодаль и не отрывавшим глаз от брата. Он, не уклоняясь, встретил взгляд О'Хары.

– Ну что?

– Ничего, – язвительно произнес ирландец и отошел туда, где лорд Эндрю жарко спорил с братом.

Карстерз вернулся к милорду и продолжал молча смотреть на него.

Внезапно Диана радостно вскрикнула:

– Он приходит в себя! Он шевельнул головой! О, Джек, дорогой мой, посмотри на меня! – она склонилась над ним, в глазах ее сияла любовь.

Веки милорда дрогнули и поднялись. Какое-то мгновение он просто смотрел на нее широко открытыми глазами.

– Почему… Диана!

Она взяла его голову в руки и поцеловала в губы. Затем, оторвавшись, посмотрела в его синие глаза.

Рука милорда поднялась, и он крепко прижал ее к себе. Спустя мгновенье она мягко высвободилась и отошла в сторону. Все еще ошеломленный взгляд Джека упал на брата. Он попытался встать.

– Я, наверное, сплю? Дик! – в голосе его зазвучала искренняя радость.

Ричард быстро нагнулся над ним, стараясь снова уложить его на подушки.

– Дорогой мой Джек… нет, нет… лежи тихо!

– Лежать тихо? – вскричал милорд, спуская ноги на пол. – И не подумаю! Я хорошо себя чувствую! Просто немножко кружится голова. Как ты здесь появился? Кажется, это ты отбил мою шпагу? Да? Вечно лезешь не туда, как щенок! Дай-ка на минутку руку, я обопрусь на нее!

– Но почему вы хотите встать? – проговорил нежный молящий голос у него над ухом.

– Чтобы заключить вас в свои объятия, любимая, – ответил он и подкрепил свои слова делом.

Затем обводя взглядом комнату, он увидел у окна бурно спорящих группу людей: Эндрю громогласно возмущался, Трейси был хладнокровно саркастичен, а О'Хара – в ярости.

– Черт побери! – воскликнул милорд. – Откуда они все повыскакивали?

– Не знаю, – засмеялась Диана, – сэр Майлз приехал несколько минут назад, а… а тот, другой джентльмен с мистером Карстерзом.

– А-а, постойте, постойте, я вспоминаю его… это Эндрю, да, Дик? Ну и ну! Как он вырос! Но из-за чего они все так злятся? Майлз! Майлз, я тебе говорю!

О'Хара удивленно обернулся.

– Ого! Ты уже поднялся, – он подошел к Джеку. – Тогда сядь!

– Раз ты так настаиваешь, я сяду. Откуда ты здесь взялся?

О'Хара обошел диван, чтобы положить подушку под раненое плечо, облокотился на спинку дивана и со смехом поглядел вниз.

– Я прискакал, ей-богу!

– Но откуда ты узнал? Где…

– Все из-за этого юного негодника Дэвида, – сказал он. – Молли всю дорогу к Фрейзерам беспокоилась и ерзала, клялась, что ребенок будет заброшен и что-то еще… Короче не пробыли мы в гостях и часа, как она вскакивает и заявляет, что дома что-то случилось. Ничто не могло ее успокоить, и мне оставалось только отвезти ее домой. Мы вернулись как раз тогда, когда Боули приготовился уезжать. Он рассказал всю историю и, конечно, в мгновение ока я велел оседлать Голубого Питера и тут же поскакал. Но где-то я не там сворачивал, да и у конь меня не молния, так что я только сейчас явился.

– Ты приехал не намного позже меня, – сказал Джек. – Я целых полчаса бродил снаружи, пытаясь найти дыру в изгороди, чтобы Дженни смогла пройти. Она сейчас в сарае на дальней стороне лужайки перед домом, покрытая моим плащом. И, клянусь, она, наверняка, хочет пить.

– Я присмотрю за этим, – пообещал О'Хара.

Эндрю подошел к ним и неловко поклонился милорду, слегка запинаясь. Карстерз протянул ему руку.

– Господи, Эндрю! Я едва узнал тебя!

После мгновенного колебания, Эндрю взял протянутую руку и смеясь что-то ответил. Но его колебание, каким бы кратким оно ни было, не осталось незамеченным.

– Я… прошу прощения. Я совсем забыл, – сухо проговорил Джон, Покрасневший Эндрю сел рядом с ним.

– О, чепуха, Джек! Я просто неуклюжий болван, и вовсе ничего не имел ввиду.

Ричард сделал шаг вперед и оказался под светом всех свечей.

– Если вы все послушаете меня одну минуту, я буду вам очень обязан, – ровным голосом начал он.

Лорд Джон дернулся вперед.

– Дик! – предостерегающе закричал он и кинулся было к нему, но сдерживающая рука О'Хары поволокла его обратно.

– А ну, полегче! – прорычал Майлз. – Пусть говорит!

– Придержи язык, О'Хара! Дик, подожди минутку! Я хочу с тобой поговорить!

Ричард даже не взглянул на нею.

– Я собираюсь рассказать вам то. что следовало рассказать… семь лет тому назад.

– Я запрещаю тебе это, раз и навсегда! – рявкнул милорд, стараясь высвободиться из рук О'Хары.

Майлз склонился над ним.

– Слушай, мой мальчик, если ты сейчас не замолчишь, я сам заткну тебе рог! Вот и все!

Милорд разразился проклятьями.

Диана нежно положила руку ему на плечо.

– Пожалуйста, Джон! Пожалуйста, помолчи! Почему мистер Карстерз не должен говорить?

– Ты не знаешь, что он делает! – бесился Джек:

– По правде говоря, мисс Боули, и сэр Майлз, и Эндрю совершенно так же в полном неведении, – протянул герцог. – Может, мне рассказать эту историю, а, Ричард?

– Благодарю, я не нуждаюсь в вашей помощи, – последовал холодный отказ. – Но тебя, Джон, я должен попросить помолчать.

– Не буду! Ты не должен…

– Хватит, – решил О'Хара и положил свою безжалостную руку ему на рот. – Продолжайте, Карстерз.

– Чтобы мисс Боули поняла в чем дело, я начну с того, что семь лет тому назад мы с братом отправились на карточный вечер. Я смошенничал в карты. Он взял на себя вину. И нес ее все это время, потому что я был слишком большим трусом, чтобы в этом признаться. Вот и все, что я хотел сказать.

– И для этого вы хотели видеть меня у себя в пятницу? – требовательно спросил О'Хара.

Ричард мрачно кивнул.

– Да, я собирался всем рассказать об этом.

– Хм, я рад, что вы решили, наконец, стать мужчиной.

С яростным проклятьем Джек вырвался и обернулся к другу.

– Ты слишком много на себя берешь, О'Хара!

Шатаясь, он поднялся с дивана и подошел к Ричарду.

– Дик рассказал многое, но не все. Никто из вас не знает причин, по которым мы оба так поступили. Но вы достаточно хорошо его знаете, чтобы понять, что только очень серьезная вещь могла побудить его разрешить мне взять вину на себя. Если кто-то хочет еще что-нибудь сказать по этому поводу, пусть скажет об этом мне… здесь и сейчас! – угрожающе сверкающим взглядом он обвел присутствующих, остановив его на мгновение на непреклонном лице О'Хара. Затем обернулся и протянул руку брату со своей особой трепетной улыбкой.

– Неужели ты еще можешь со мной разговаривать? – пробормотал Ричард, отворачиваясь.

– Господи, Дик, не будь таким глупым! – он схватил его ускользающую руку. – Ты бы сделал для меня то же самое!

Эндрю двинулся вперед.

– Ладно! Не вижу смысла вытаскивать на свет эти старые счеты! В конце концов, не все ли равно? Это кончено и похоронено. Вот вам моя рука, Дик! Бог мой! Не могу же я повернуться спиной к человеку, за счет которого я жил все эти годы! – он неудержимо расхохотался и пожал Ричарду руку.

Глаза милорда умоляюще остановились на О'Харе. Ирландец неохотно подошел к ним.

– Будет только справедливо сказать вам, Ричард, что я не согласен с Эндрю. Однако, не отрицаю, что теперь думаю о вас гораздо лучше, чем думал… в течение семи лет.

Ричард жадно посмотрел на него.

– Вы не могли поверить, что он виноват?

О'Хара рассмеялся.

– Едва ли.

– Вы знали, что это я?

– Разумеется, у меня были подозрения.

– Как бы я хотел… о, как бы я хотел, чтобы вы высказали их тогда!

О'Хара поднял брови, и наступило молчание. Его прервал его милость герцог Эндовер, который выступил вперед в своей неподражаемой манере. Он внимательно посмотрел на каждого из присутствующих.

– Один, два, три, четыре, пять…– считал он. – Эндрю, скажи им накрыть в столовой на пять приборов.

– А разве ты не останешься? – удивленно спросил его брат.

– Я уже поужинал, – невозмутимо ответил Трейси.

На мгновенье губы О'Хары дернулись, и он громко расхохотался. Все вопросительно поглядели на него.

– О, Господи! – задыхался он. – Утопите меня, если я когда-нибудь встречал более занимательного негодяя! «Накройте на пять приборов!» Ох, будь я проклят!

– Или я должен был сказать на шесть? – невозмутимо продолжал его милость. – Что, окажет мне честь своим появлением мистер Боули?

О'Хара сдержал свое веселье.

– Нет, не окажет. Он согласился доверить мне управляться с этим делом, а сам поехал обратно в Литтлдин.

– Я сожалею об этом, – произнес его милость с поклоном и повернулся к милорду, который, обняв Диану за талию, надменно наблюдал за ним.

– Я вижу, как обстоят дела, – заметил он, – и поздравляю вас, Джон. Не могу не пожалеть о том, что не прикончил вас тогда на дороге. Позвольте сказать вам, что фехтуете вы весьма пристойно.

Милорд сухо поклонился.

– Разумеется, – любезно продолжал его милость, – вы так же жалеете, что не избавились тогда от меня. Сочувствую. Однако, как бы вы ни презирали, как бы ни ненавидели меня в душе, обнаруживать этого не стоит… Если не хотите сделать и меня, и себя притчей во языцех… не говоря уже о мистрисс Диане. Кроме того, я терпеть не могу дешевых трагедий. Поэтому, рассчитываю, что вы останетесь сегодня здесь, как мои гости… и, Эндрю, умоляю, не забудь распорядиться о спальнях… Впоследствии вы можете никогда больше не приближаться ко мне… По правде говоря, я надеюсь, что так оно и будет.

Милорд не смог совсем подавить улыбку.

– Я благодарю вашу милость за гостеприимство, которое, боюсь, – он посмотрел на усталое лицо Дианы, – я вынужден буду принять. А что до остального… согласен. Как и вы, я не люблю дешевых трагедий.

Диана тихо засмеялась.

– Вы все такие напыщенные! – проговорила она. – Я отправляюсь спать.

– Я провожу вас до лестницы, – тут же сказал Джек и предложил ей руку.

Она остановилась, когда они должны были миновать его милость и повернулась к нему.

Трейси поклонился ей низко-низко.

– Доброй ночи, сударыня. Карстерз догадается, какую комнату я отвел для вас. Вы найдете там служанку.

– Благодарю вас, – ровно ответила она. – Я постараюсь забыть то, что произошло сегодня, ваша милость. Я понимаю вашу правоту: мы не можем позволить, чтобы свет, заметив нашу враждебность, начал нас обсуждать. И, я искренне признаюсь, что мне легче простить вам сегодняшнее… оскорбления, потому что они… привели ко мне… Джека. Если бы я не попала в такое… затруднительное положение, я могла никогда больше не увидеть его.

– По сути, – поклонился его милость, – все оказалось к лучшему!

– Этого я все-таки не сказала бы, сэр, – ответила она и вышла из комнаты.

На минуту в комнате наступило молчание. Никто не знал, что сказать. Как всегда, положение спас Трейси, прервав неловкую паузу.

– Я предлагаю перейти в столовую, – проговорил он. – Как я понимаю, нам придется подождать некоторое время, прежде чем его светлость появится снова. О'Хара, после вас!

– Минутку, – остановил его Майлз. – Кобыла Джека где-то в саду. Я сказал, что присмотрю за ней.

– Эндрю! – позвал его милость. – Когда закончите руководить подачей ужина, отдайте распоряжения насчет кобылы Карстерза!

В соседней комнате было выражено согласие, и почти сразу они услышали, как Эндрю прокричал приказ кому-то, явно находившемуся в отдалении.

В целом ужин прошел вполне приятно. Его милость учтиво улыбался, Эндрю был шумлив и забавен, О'Хара старался поддерживать разговоры. Ричард был довольно молчалив, но милорд, безумно счастливый, сбросил свою защитную маску и участвовал в разговоре, стараясь узнать все городские новости за последние шесть лет.

О'Хара несколько раз едва мог сдержаться, чтобы не рассмеяться своим мыслям. Его невероятно забавлял юмор ситуации. То, что эти двое после жестокого боя и всего, что этому предшествовало, спокойно сидели вместе за ужином, забавляло его чуть не до слез. А ведь он не удивился б, если бы милорд предпочел суровое решение и отказался оставаться в доме герцога и минутой дольше.

Только после полуночи, когда все остальные ушли спать, братья остались вдвоем. В столовой было тихо, на столе беспорядочно валялись остатки ужина. Милорд рассеянно поигрывал длинной разливательной крюшонной ложкой, лениво мешая золотые остатки пунша в серебряной чаше. Свечи бросали колеблющийся свет на его лицо, и Ричард, стоявший напротив, несколько в тени, мог хорошо его разглядеть.

Он смотрел, не отрываясь и не мог наглядеться. Невольно он пожирал глазами каждую черточку любимого лица, пристально следил за каждым движением тонкой руки. Он находил, что Джек как-то очень мало, но изменился, и не мог понять, в чем дело. Он не состарился, и вроде бы оставался тем же любящим пошутить и посмеяться Джеком, и все же как-то неуловимо иным. О'Хара тоже это почувствовал: была в нем некоторая непроницаемость, сдержанность.

Неловкое молчание прервал милорд. Почувствовав взгляд брата, он поднял глаза и улыбнулся своей привлекательной лукавой улыбкой.

– Дьявол забери все, Дик, мы стесняемся друг друга, как школьники.

Ричард не улыбнулся, и брат, обойдя стол, подошел к нему.

– Нам не надо ничего говорить друг другу, Дик. Это совершенно не нужно. В конце концов, мы ведь всегда выручали друг друга из разных переделок!

На мгновенье он застыл, положив руку на плечо Ричарда. Затем Ричард обернулся к нему.

– Что ты должен думать обо мне! – его как прорвало. – Бог мой! Когда я представляю себе…

– Знаю. Поверь мне, Дик, я понимаю, что ты должен был чувствовать. Но прошу тебя, забудь об этом! Это все кончено и похоронено.

Снова наступило долгое молчание. Лорд Джон убрал, наконец руку и присел на край стола, улыбаясь Ричарду.

– Я ведь совсем забыл, что ты почтенный отец семейства! Сын?

– Да… Джон… в твою честь.

– Что ж, я очень польщен. Господи, подумать только: у тебя сын! – и он засмеялся, вертя в пальцах лорнет.

Ричард, наконец, улыбнулся.

– А если подумать, что ты дядя!.. – возразил он, и вдруг вся скованность, бывшая между ними, исчезла, как ни бывало.

На следующее утро Ричард уехал в Уинчем, а Диана, Джек и О'Хара вернулись обратно в Суссекс. Джек не собирался пока возвращаться домой. Он объявил, что сначала хочет жениться, а затем привезет домой свою графиню. И все же он отдал брату несколько распоряжений относительно подготовки дома. Последнее, о чем он попросил Ричарда, это отыскать некоего городского торговца по имени Фадби, выговорить его помощника Чилтера, которого затем надо привезти в Уинчем. Все это он докрикивал ему из окошка кареты, когда они трогались.

Ричард подвел Дженни, на которой должен был ехать домой, прямо к дверце кареты и попытался возразить.

– Но что, ради всего святого, я с ним буду делать?

– Отдай его Уорбертону, – беспечно посоветовал Джек. – Я знаю ему нужен клерк… ему они всегда нужны!

– Но, может быть, он не захочет приехать.

– Ты делай то, что я тебе сказал! – смеялся брат. – Я хочу по приезде найти его в Уинчеме. Au revoir! До свиданья.

Он скрылся в окошке, и карета загремела по ухабам.

ГЛАВА 29 Леди О'Хара торжествует

Проведя беспокойную ночь, вздрагивая при каждом звуке и слушая, как медленно часы отбивают время, леди О'Хара поднялась совсем не отдохнувшей и чувствовала еще большую тревогу, чем раньше.

В течение ночи она воображала себе всякие невероятные ужасы, которые могли приключиться с ее мужем. И хотя с рассветом они несколько рассеялись (дневной свет всегда действует утешительно), их оставалось достаточно, чтобы утро она тоже провела беспокойно, между окном холла и воротами.

Не меньше тревожился и Джим Солтер. Он вернулся из Фиттеринга прошлым вечером и обнаружил, что его хозяин и сэр Майлз отсутствуют, леди О'Хара в состоянии испуганной растерянности, а дом жужжит как улей. Никто, и меньше всех бедная Молли, казалось, не знали точно, куда отправились мужчины. Она могла рассказать лишь то, что вернувшись, они обнаружили переполох и мистера Боули посреди маленькой толпы взволнованных слуг. Муж протолкался к нему, и мистер Боули излил ему свою тревогу. Тут и О'Хара заразился этим волнением и поспешно отвел ее в дом, объяснив, что Джек отправился к Дьяволу, который забрал Диану, и он должен мчаться на помощь. Десятью минутами позже ей открылось тревожное зрелище: ее муж галопом скакал прочь со шпагой на боку и пистолетами в седельных сумках.

Бедная маленькая леди жалобно закричала было ему вслед, но сдержала мольбу почти сразу, как она слетела с ее губ. Потом она желала бы, чтобы этот стон вообще не прозвучал и искренне надеялась, что О'Хара его не услышал.

Спустя полчаса приехал Солтер, и легче вообразить, чем описать его чувства, когда он услышал, что любимый хозяин ускакал в поисках боя. Он вознамерился было сразу отправиться за ним, но миледи категорически отвергла этот план, объявив, что сэра Майлза вполне хватит для спасения, и она не собирается оставаться совершенно без защиты. Джим был слишком почтителен, чтобы заметить, что кроме него в доме еще пять здоровых мужчин – и так как хозяин никаких распоряжений для него не оставил, капитулировал.

Однако на следующий день он оказался плохим утешителем, и когда миледи пессимистически предположила, что оба, и Карстерз, и ее муж несомненно попали в беду и пострадали, он не только не стал ее успокаивать, как она ожидала, а наоборот, мрачно согласился с ней. В ответ, бросив на него возмущенный взгляд, она повернулась к нему спиной.

В четыре пополудни они оба находились в холле и с беспокойством смотрели на дорогу.

– Право, уже страшно поздно! – проговорила Молли, глядя на него большими тревожными глазами.

– Да, миледи.

– Если… если бы ничего не случилось, они наверняка были бы уже дома?

– Да, миледи, наверняка.

Леди О'Хара топнула ногой.

– Не говори мне «да»! – вскричала она.

Джим оторопел.

– Прошу прощенья, миледи!

– Ты не должен говорить мне «да»! В конце концов, они могли поехать кружным путем, они могли… э-э… устать! Дженни могла охрометь… или что-то еще… могло случиться!

– Да, ми… я хотел сказать, разумеется, ваша милость! – торопливо поправился Джим.

– Я, вообще, не удивлюсь, если окажется, что они совсем не пострадали!

Он безнадежно покачал головой, но на его счастье миледи этого не заметила и продолжала с легкой жизнерадостностью:

– Потому что мой муж очень часто говорил мне, какой мистер Карстерз замечательный фехтовальщик и…

– Ваша милость забывает о его ране.

Что она собиралась ему ответить, осталось неизвестным, потому что в этот момент раздался скрип колес кареты по гравию. В едином порыве они с Солтером бросились к дверям и вместе распахнули их как раз в ту минуту, как роскошная дорожная карета, с сопровождающими лакеями, одетыми в черное с золотом, и украшенная гербами Уинчема остановилась у входа.

В мгновенье ока миледи сбежала по ступеням, почти одновременно с тем, как один из лакеев открыл дверцу и предложил руку милорду. Карстерз легко спрыгнул наземь, за ним последовал О'Хара, казалось, точно такой же, как всегда.

Молли кинулась с разбега в объятия мужа и, не обращая внимания на слуг, прижалась к нему.

Джим Солтер поспешил к милорду.

– Вы не ранены, сэр? – воскликнул он.

Карстерз отдал ему шляпу и плащ.

– Так, не о чем говорить, Джим Но «Эверард» чуть меня не прикончил! – он засмеялся, увидев ужас Джима, и обернулся к Молли, которая, удостоверившись, что муж цел, здоров и жизнь его вне опасности, приблизилась к нему, полная тревоги о его плече.

– О, дорогой мой Джек! Майлз рассказал, что вы снова повредили свое плечо! Умоляю, скажите, что вы сделали с раной? Могу поклясться, что ни один из вас, умных и великих, не сообразил позвать врача, как следовало бы, и…

– Успокойся, любимая! – остановил ее муж. – В конце концов это всего лишь чистая царапина. Забери ею в дом и дай ему чего-нибудь выпить! Клянусь, это то, в чем он больше всего нуждается!

Молли надула губки, рассмеялась и подчинилась.

За элем Джек рассказал обо всем приключении до того момента, как он расстался в Литтлдине с Дианой. А затем с довольным смешком рассказ продолжил О'Хара.

– Ей-богу, Молли, ты никогда не видела ничего равного мистеру Боули, когда Диана назвала ему имя Джека! Право, он так разволновался, что не знал, куда кинуться! А мисс Бетти! Я думал, у меня будет приступ при виде того, как она металась от Дианы к Джеку и обратно, причем, можешь себе представить, в каком виде!

Молли, слушавшая все это с круглыми глазами, восторженно вздохнула. Затем, оправившись от потрясения, она захлопала в ладоши и объявила, что оказалась во всем права!

– Что ты имеешь в виду, золотце? – осведомился О'Хара.

– А как же, сэр? Разве не повторяла я снова и снова, что если уговорю Джека остаться с нами, все образуется, как надо? Ну, Майлз! Ты же знаешь, я это говорила!

– Припоминаю, как-то ты говорила что-то такое, – признал ее супруг.

– Как-то! Ничего себе, как-то! Я всегда была в этом уверена. И я действительно уговорила его остаться! Ведь уговорила, Джек? – воззвала она.

– Уговорила, – согласился он. – Вы уверили меня, что если я буду таким бесчувственным и невежливым, что уеду, Майлз заболеет и медленно зачахнет.

Она не обратила внимания на непристойную оценку мужем этого перла дипломатии.

– Тогда вы видите, что это благодаря мне…– тут ей пришлось прерваться на небольшую потасовку с О'Харой, и встреча закончилась взрывом хохота.

Когда Карстерз пошел переодеться, он застал Джима в комнате, поджидающим его. Он весело приветствовал его и уселся перед туалетным столиком.

– Сегодня, Джим, мне потребуется праздничный костюм. Думаю, розовый бархат с кремовой парчей.

– Хорошо, ваша светлость, – последовал чопорный ответ.

Джек обернулся.

– Это еще что такое?

– Как я понял, ваша светлость – граф, – сказал бедный Джим.

– Это какой же бестактный идиот сообщил тебе об этом? Я собирался сам рассказать тебе эти новости. Полагаю, теперь ты знаешь мою историю?

– Да, сэ… милорд. Я… я полагаю, вам больше не понадобятся мои услуги?

– Небеса святые! Почему? Ты хочешь меня оставить?

– Хочу оста…? Нет, сэр… милорд… я… думал, что, может вам, захочется иметь более ловкого камердинера… а… не меня.

Милорд снова повернулся к зеркалу и вытащил булавку из галстука.

– Не будь идиотом.

Эта загадочная реплика, казалось, очень успокоила Джима.

– Вы действительно так считаете, сэр?

– Конечно, да. Без тебя я буду чувствовать себя просто потерянным. После всех этих лет! Женись на этой милой девушке из Фиттеринга, и она станет горничной миледи. Поскольку я собираюсь жениться немедленно!

– Да, сэ… милорд! Я, правда, очень счастлив, сэ… ваша светлость. Розовое, сэр? С серебряным кружевом?

– Полагаю, что так, Джим. И кремовый… бледно-бледно кремовый… сливочный жилет, вышитый розовым. Там такой есть, я знаю.

– Да, сэр… ваша светлость.

Милорд уныло поднял на него глаза.

– Э-э… Джим!

– Да… ваша светлость?

– Прости, но я не могу этого выносить.

– Прошу прощенья, милорд?

– Я не могу выдержать, что ты называешь меня «ваша светлость» через каждые два слова… действительно не могу.

– Но, сэр… можно мне тогда назвать вас «сэр» по-старому?

– Я, пожалуй, предпочел бы так.

– Ах, сэр… благодарю вас…

Завязывая бант на парике хозяина, Джим вдруг остановился, и Джек в зеркало увидел, как лицо его опечалилось.

– А теперь что не так? И куда ты дел мои мушки?

– Они в маленькой шкатулочке: сэр… да… вот этой. Я просто вдруг подумал… вот заячья лапка, сэр… что теперь уж никогда не увижу, как вы останавливаете карету и не услышу «кошелек или жизнь!»

Милорд, старавшийся прилепить мушку точно над уголком рта, попытался сдержаться, не смог и разразился озорным хохотом, который, докатившись до О'Хары в комнату на противоположной стороне лестницы, заставил того радостно ухмыльнуться. Давно не он слышал этого смеха.

Эпилог

Его милость, герцог Эндовер сидел у окна своих аппартаментов в Венеции и разглядывал письмо. Почерк был его сестры. После мгновенного колебания, он глубоко вздохнул и, сломав печать, развернул листки и расправил их на широком подоконнике.

«Мой самый дорогой Трейси,

ты снова уехал, не простившись со своей бедной сестрой. Я очень обижена, сэр, но понимаю твои Причины. Как только я увидела Диану, я поняла Правду и узнала твою темную красавицу. Я ужасно тебя жалею, дорогой. Я сама ее очень полюбила, и хотя она несносно очаровательная, но, возможно, раз она темная, а я светлая, мы будем только подчеркивать друг друга.

Возвращенье блудного сына было невероятно волнующим. Там, конечно, были Эндрю и я. Еще была миссис Фаншо, знавшая Джека за границей и жутко странной старичок, который, увидев Джека весь задрожал и расчувствовался. Еще приехали сэр Майлз с женой. Они, по-моему, очень приятные милые Люди, а отец Дианы и ее тетка несколько буржуазные, но, в общем, вполне презентабельны.

Все теперь знают правду, но большинство людей оказались страшно добры и я почти не замечаю разницы в Обращении. Дорогой Дикки веселее, чем был когда-либо и еще милей, так что я почти наслаждаюсь тем, что мы Изгои Общества.

Когда Диана будет одета соответствующим образом, как подобает ее положению (хотя я должна с сожалением сказать, что она предпочитает одеваться просто), из нее выйдет в высшей степени Элегантная Графиня. Я обещала отвезти ее к своей Модистке, что с моей стороны, я уверена, ты согласишься, большое самопожертвование. Я знаю, Лондон совершенно от нее Обезумеет. Те, кто у же ее видели, я имею в виду Эйвона и Фолмута, совершенно поглупели. Не сомневаюсь, это будет весьма обидно, но, полагаю, придется вытерпеть.

Они с Джеком невероятно счастливы. Это совершенно немодно, но я так счастлива с Диком, что они будут нам под пару, и мы начнем новую Моду.

Прошу, возвращайся скорее, мой дорогой Трейси. Ты не можешь себе представить, как мне тебя не хватает. Я удивлена, что ты уехал с мистером Фортескью-я понятия не имела, что вы такие друзья.

С горячею любовью твоя сестра Лавиния.

Р.S. Тебе будет интересно узнать, что мисс Ганнинг выходит за Ковентри. Об этом говорил весь Город на прошлой Неделе».

Его милость медленно сложил листки и передал их Фортескью, который только вошел в комнату.

– Это от моей сестры, возможно, оно вас заинтересует, Фрэнк.

Фортескью прочел письмо до конца, потом сложил его и молча вернул. Трейси положил его на стол рядом с локтем.

– Я не с того…– начал, – произнес он.

– Да, – согласился друг. – Она была… девушка совсем другого сорта.

– Но начав не так, как надо… я уже не мог сделать, как надо.

– Поэтому сделал еще хуже, – мягко проговорил Фортескью.

– Я женился бы на ней честь по чести…

– Со всей своей высокомерной снисходительностью, Трейси.

– Вы правы, Фрэнк… со всей моей высокомерной снисходительностью. Если бы я мог вернуться на год назад… но что толку? Я не жалуюсь. Рано или поздно я вернусь в Англию и поклонюсь… графине Уинчем. Возможно, ревность даже не шевельнется во мне. Кто знает! Во всяком случае… я сделаю это.

– Неужели? – Фрэнк остро глянул на него. – Больше ничего, Трейси? Вы не собираетесь…

– Ничего больше. Видите ли, Фрэнк… я люблю ее.

– Прошу прощенья. Да… она не захотела вас взять в мужья, но, по-моему, она вас сделала. Я говорил как-то, что когда к вам придет любовь, вы не будете думать о себе, а ее счастье будет для вас главным.

Какое-то мгновение его милость молчал, а потом снова на его губах зазмеилась старая улыбка, слегка циничная… но теперь в ней было меньше издевки.

– Как это должно быть приятно, Фрэнк, когда ваши пророчества счастливо подтверждаются! – промурлыкал он. – Позвольте мне вас с этим поздравить!

Примечания

1

Здесь: временное пристанище (фр.).

(обратно)

2

Прекрасно воевать за прекрасных дев (лат.).

(обратно)

3

Хорошо! (фр.)

(обратно)

4

Поторапливайтесь! (фр.)

(обратно)

5

Мой друг (фр.).

(обратно)

6

Ну нет (фр.).

(обратно)

7

Осторожно (фр.).

(обратно)

8

До свидания (фр.).

(обратно)

9

Месье забавляется (фр)

(обратно)

10

Вот (фр.).

(обратно)

11

Миледи обворожительна! Ну просто обворожительна (фр.).

(обратно)

12

Доброжелательность (фр.).

(обратно)

13

Записочки (фр.).

(обратно)

14

Стычка (фр.).

(обратно)

15

Парикмахер (фр.)

(обратно)

16

Лишний (фр).

(обратно)

17

Чего же ты хочешь? (фр.)

(обратно)

18

Комедия Дж. Фаркера (1707).

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1 . На постоялом дворе «Шашки» в Фаллоуфилде

ГЛАВА 2 . Милорд в «Белом олене»

ГЛАВА 3 . Представляющая достопочтенного Ричарда Карстерза

ГЛАВА 4 . Представляющая леди Лавинию Карстерз

ГЛАВА 5 . Его милость герцог Эндоверский

ГЛАВА 6 . Бит: Куин-сквер, 26

ГЛАВА 7 . Представляющая несколько новых персонажей

ГЛАВА 8 . Не рой другому яму

ГЛАВА 9 . Леди О'Хара вмешивается

ГЛАВА 10 . Леди О'Хара удаляется

ГЛАВА 11 . Милорд бросается на защиту и чуть не теряет жизнь

ГЛАВА 12 . Милорд диктует письмо и принимает посетителя

ГЛАВА 13 . Милорд раскланивается

ГЛАВА 14 . Мистрисс Диана ведет себя не по-девичьи

ГЛАВА 15 . О'Хара принимает решение

ГЛАВА 16 . Мистер Беттисон делает предложение

ГЛАВА 17 . Леди О'Хара доказывает, что права

ГЛАВА 18 . На сцене появляется капитан Лавлейс

ГЛАВА 19 . Новое появление его милости герцога Эндовера

ГЛАВА 20 . Его милость герцог Эпдовер принимает участие в игре

ГЛАВА 21 . Миссис Фаншо разжигает огонь, а О'Хара раздувает пламя

ГЛАВА 22 . Развитие событий

ГЛАВА 23 . Леди Лавиния отправляется в театр

ГЛАВА 24 . Ричард ведет себя, как мужчина

ГЛАВА 25 . Его милость герцог Эндовер пленяет королеву

ГЛАВА 26 . Милорд мчится, чтобы помешать его милости

ГЛАВА 27 . Милорд входит через окно

ГЛАВА 28 . То, что грозило стать трагедией, становится комедией

ГЛАВА 29 . Леди О'Хара торжествует

Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте