«Принцесса и Дракон»

Принцесса и Дракон (fb2) - Принцесса и Дракон 1535K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Литта Лински

Посвящается моей сестре Алисе,

без которой эта книга никогда бы

не появилась на свет.

Париж. Август 1793

Часть первая

Глава первая.

Старое, мрачное, величественное здание тюрьмы Консьержери на берегах Сены приковывало к себе взгляд и заставляло кого угодно задуматься о бренности жизни и переменчивости судьбы. Но Арман де Ламерти взирал на средневековый бастион без малейшего трепета, совершенно спокойно и даже с какой-то усталой скукой. В последние месяцы он ходил сюда, как ходит на службу какой-нибудь мелкий клерк, и испытывал по этому поводу схожие эмоции. Скука, рутина, хотя и не лишенная полезности. С тех пор как Арман стал членом революционного комитета, он многое повидал. Люди отправляемые на гильотину, не нарушали его покоя, не лишали сна и аппетита. Ламерти не испытывал к ним ни ненависти, ни жалости – ему было все равно. Но вот что было ему далеко не безразлично, так это состояния несчастных, ценой которых они могли купить себе жизнь. Именно этим и занимались комиссии по реквизициям, в состав которых Арман попадал очень часто – предлагали плененным аристократам избежать гильотины, отдав в собственность революционного комитета то, чего революции не удалось лишить их до этого. Если в начале смутного времени у кого-то хватило ума (как у самого Ламерти) поместить свои состояния или хотя бы часть их в банки других государств, то задачей реквизиционной комиссии было уговорить заключенных передать все "в дар" на благо республике. Те, кто соглашался, получали жизнь, но лишались всего. Иные же предпочитали сохранить свои состояния для наследников.

Надо сказать, что Арман занимался реквизициями отнюдь не в интересах республики, а исключительно в своих собственных. С 1791 года его, и так немалое состояние увеличилось практически вдвое за счет имуществ осужденных. Поначалу посещения тюрем его даже занимали. Тонкий знаток человеческой натуры, он с любопытством наблюдал как борются в обреченных два могущественнейших инстинкта – жажда жить и любовь к собственности. Но потом это прискучило и реквизиции стали рутиной.

– А вот и он! – услышал Ламерти у себя за спиной и обернулся.

По направлению к нему быстрым шагом шли двое. Первый – молодой человек приятной наружности, в чертах которого, невзирая на отмену сословий, читалась принадлежность к аристократии. Второй был антиподом своего спутника – грубые черты, злобное, лишенное мысли, выражение лица, огромный рост и крепкое сложение сразу выдавали в нем наследственного простолюдина.

– Надо же! – ухмыльнулся здоровяк. – Видать, и впрямь прошли времена, когда знать валялась в постелях до вечера. Нынче на ногах раньше нас, грешных. Давно нас поджидаете, гражданин Ламерти?

Арман с презрением окинул взглядом говорящего. Как же он ненавидел этого ублюдка! Хотя бы потому пора бросать все это, что приходится выслушивать речи от таких, как Парсен. Ничтожество! Башмачник, которому раньше он ни за что не доверил бы лакировку своих туфель, позволяет себе такой тон в разговоре с тем, чей плевок в его сторону был бы честью.

– Вы что-то задержались сегодня, Жерар, – Ламерти намеренно обращался лишь к молодому человеку.

– Ты прав, извини, что заставили ждать – юноша улыбнулся приятной улыбкой, которая была призвана стать залогом примирения между Ламерти и Парсеном.

Все трое торопливо прошли в ворота тюрьмы, пересекли двор, миновали тюремные коридоры и оказались у дверей жандармской приемной. Арман первым распахнул дверь и обвел скучающим взглядом собравшихся там людей. Несчастные аристократы, чей облик нес печать лишений и нравственных страданий, и в противоположность им – сытые, по большей части, тупые лица жандармов. Все как обычно.

Нет, не все! Глаза Ламерти вдруг остановились на женском лице. Единственная среди мужчин женщина, а точнее юная девушка, невольно приковывала к себе взгляд.

– Какая красавица! – услышал Арман за спиной тихое восклицание Жерара.

И правда, заключенная была чудо как хороша. Лишения оставили свой след на ее внешности – она была слишком худа, бледна, платье ее и волосы находились в беспорядке, который, несмотря на все усилия обладательницы, невозможно было скрыть. И все же эти недостатки лишь оттеняли природную красоту. Девушка была невысокого роста, великолепно сложена, что было очевидно, вопреки худобе. Идеальный овал лица, прелестно очерченные губы, не потерявшие нежно розового цвета. Светлые с золотистым отливом, длинные локоны были распущены, и струились водопадом по плечам и спине девушки, вследствие невозможности в условиях тюремной жизни укладывать их в замысловатые прически. Но больше всего поражали ее глаза. В обрамлении темных пушистых ресниц, они сверкали глубокой голубизной горного озера. Девушка была прекрасна!

Арман был знатоком и ценителем дамской красоты, потому с удовольствием любовался юной заключенной. Ей же (это читалось в выражении лица) были крайне неприятны любопытные и откровенные мужские взгляды.

– Ох, какая лапочка! – Парсен тоже заметил девицу. – Ты моя красотка!

Омерзение, выразившееся на лице девушки и находящихся в зале заключенных – мужчин, нимало его не смутило, скорее раззадорило.

– Что скривилась? Неужто тебе не по нраву любезности настоящего мужчины? Привыкай, милочка, потому что я тебя забираю. Ты выйдешь из тюрьмы, и вовсе даже не на гильотину. Причем это не будет стоить тебе ни единого экю, в отличие от остальных присутствующих. Я забираю ее! – обратился Парсен к жандармам и своим товарищам по комиссии. Живое лицо девушки, на котором легко читалась смена выражений, изображало крайний ужас.

– Не так быстро, Парсен. – спокойно прервал разглагольствования бывшего башмачника Ламерти. – Девушка пойдет со мной.

– Это еще почему? Я первый решил ее реквизировать! – Парсен грубо расхохотался собственной шутке.

– Это потому, что я председатель реквизиционной комиссии, гражданин Парсен. Надеюсь, вы об этом не забыли?

– Я хочу забрать девчонку! Прошли времена, когда знать заправляла и указывала нам наше место. Теперь место знати здесь! Парсен указал на скамьи, где сидели заключенные, но тут же осекся. В составе комиссии было двое бывших аристократов против него одного – выходца из народа. И если с Ламерти его связывала давняя антипатия, порой перераставшая в открытые ссоры, то с Жераром де Фабри Парсен обычно пребывал в довольно мирных отношениях, чему, впрочем способствовал гораздо более незлобливый, веселый характер Жерара, чем сдержанность или симпатия самого Парсена.

– Девушка пойдет со мной, – повторил Арман. – Это официальное решение председателя реквизиционной комиссии. Можете оспорить его на очередном заседании комитета, гражданин Парсен. Но не советую. Едва ли за этой малюткой числится большое состояние, а жажда отправить ее на эшафот вряд ли будет в членах комитета слишком сильна. В любом случае, я обращу внимание комитета на тот факт, что изначально вы сами планировали поступить с девицей так, как поступил я, и гражданин Фабри это подтвердит.

Парсен понял, что проиграл. В изворотливости ума он бесконечно проигрывал Ламерти, кроме того Арман изучал право в Сорбонне, а потому был весьма сведущ во всяких юридических ухищрениях.

– Итак, – обратился Арман к начальнику жандармов, – Девицу я забираю. Предайте мне ее документы, будьте добры.

– Да что же это такое! – не выдержав, подал голос пожилой мужчина из числа заключенных. – Вы словно работорговцы на невольничьем рынке. Вы говорите о человеке! Как можно забрать ее себе, словно собственность или рабыню?! Опомнитесь! Неужто в вас не осталось ничего человеческого?

– И кто у нас заговорил о человечности? – Ламерти сверился с папкой досье, составленных на каждого заключенного. – Месье де Контильяк… Не сомневаюсь, что вам хорошо знакома атмосфера невольничьих рынков. Ваши плантации в Новом свете, наверняка нуждаются в постоянном притоке рабов и рабынь, и если не вы лично, то ваш управляющий постоянно покупает тех, кого также можно назвать человеком, как и эту барышню. Почему же вас так возмущают наши действия? – Арман поморщился от слова "наши", которое он вынужден был употребить, невольно поставив себя на одну доску с Парсеном, – Или то, что можно в Гватемале никак недопустимо в Париже?

Во все время перепалки девушка смотрела в основном на Армана, и на подвижном лице ее сменялись выражения страдания и робкой надежды. Она пыталась понять что за человек председатель комиссии и какая участь ее с ним ожидает. Вне всяких сомнений не могло быть ничего ужаснее Парсена, но что таит в себе этот, другой? Арман тем временем обратился к соратникам.

– Надеюсь, господа, что ваша обида, вызванная моим произволом чуть поутихнет, если я откажусь принимать дальнейшее участие в сегодняшних реквизициях, и соответственно, не буду претендовать на долю, которую вы сможете поделить на двоих. А я, с вашего позволения, покину вас, лишив заодно прелестного общества юной мадемуазель, – с этими словами Арман подошел к девушке, бесцеремонно взял ее за руку и потащил к выходу.

– Пойдем, моя красавица! – бросил он ей на ходу. Надежда больше не освещала прелестное личико. Перед тем как выйти из зала, она в последний раз с тоской посмотрела на друзей по несчастью, и прошептала:

– Прощайте! Да хранит нас всех Пресвятая дева!

Потом несчастная перевела взгляд на человека, который практически тащил ее по коридору. Увы, у нее не осталась ни малейших сомнений насчет уготованной ей участи.

Глава вторая.

Во время поездки в открытом экипаже, Эмильенна де Ноалье (именно это имя носила девушка, ставшая яблоком раздора между членами реквизиционной комиссии) украдкой бросала взгляды на своего спутника. Арман де Ламерти был хорош собой. Высокий, худощавого, но мужественного сложения, с классически утонченными чертами лица. Голубые, насмешливо прищуренные глаза, были холодны как лед. Молодой человек не признавал париков, а потому собирал свои длинные светло-русые волосы в хвост. Несколько прядей, выбиваясь из его прически с искусственной небрежностью, подчеркивали высокие скулы и идеально прямой нос. Красота Ламерти была подобна красоте статуи, лишенной человеческого тепла. На идеальном лице читались, в зависимости от обстоятельств, равнодушие, презрение ко всему миру или насмешка.

Заметив интерес спутницы к своей персоне, Арман заговорил. – Однако ж, сударыня, за все время нашего знакомства, вы не проронили ни слова. Что вы обо всем этом думаете? – в голосе Армана слышалась неприкрытая насмешка.

– Будто для вас имеет хоть какое-нибудь значение, что я думаю! – холодность и высокомерие, которые девушка вложила в свои слова, а также само содержание ее ответа удивили Ламерти.

– Не слишком ли дерзко ты отвечаешь, малютка? В твоем положении я бы не позволял себе подобного тона.

– Будь мой тон предельно учтив, вряд ли это изменило бы мое положение, – ответила Эмильенна.

– Резонно. И все же будь повежливей. Ты должна быть мне благодарна, я спас тебя от гильотины.

– Я испытывала бы к вам большую благодарность, отправь вы меня туда! – в ее голосе, несмотря на ледяной тон, прозвучала неподдельная искренность.

– Даже так? – Арман удивленно изогнул бровь и задумался, надолго замолчав.

Дорога до особняка де Ламерти, располагавшегося на острове Сите, заняла не более получаса. Выходя из экипажа, он с насмешливой галантностью подал Эмильенне руку, на которую та оперлась с таким высокомерием, будто принимала помощь от слуги.

Ну, ну, подумал Арман. Оказывается месяцы тюрьмы не сбили с тебя спесь. Ну что ж, мне будет достаточно для этого пары дней, а то и нескольких часов. Ты у меня быстро поймешь, чего теперь стоит твоя гордость!

Зайдя в дом, Арман обратился к встречающему их слуге: – Люсьен, проводи мою гостью, ей надо привести себя в порядок. И постарайся привести в пристойный вид ее гардероб, насколько это вообще возможно.

Затем хозяин повернулся к девушке:

– Вечером, сударыня, я жду вас к ужину.

Люсьен – человек лет тридцати с небольшим – исполнял большинство обязанностей по дому, ввиду того, что многочисленные слуги разбежались, предпочтя получать по три франка ежедневно за "работу" в комитетах, чем исполнять прихоти взбалмошного, вспыльчивого хозяина. Чернь пьянило ощущение равенства и свободы. Но Люсьена Обера не так-то легко было сманить из особняка Ламерти. Ни три франка, ни тридцать не заменили бы ему доверительных отношений с господином. Будучи несколькими летами старше Армана, с детских лет он был его наперсником в тех делах и забавах, в которых возможно участвовать человеку его звания. Обер отлично знал нрав своего хозяина, не раз попадал под горячую руку, но его преданность Арману была безмерной. То был верный пес, готовый ради хозяина на любое преступление. Вот и сейчас, увидев бледную красивую девицу с тоской в глазах, Обер сразу догадался какого рода эта "гостья". Но ни капли жалости не отразилось на его лице. Однако голос вышколенного слуги был предельно почтителен.

– Пройдемте, сударыня! – он проводил Эмильенну в ванную комнату, попросил оставить платье у дверей и исчез.

Эмили пребывала в полнейшем замешательстве. Она умирала от желания принять ванну, чего так долго была лишена в тюрьме, и в то же время мысль о том, чтобы раздеться в доме, где находятся двое незнакомых мужчин приводила ее в ужас. В конце концов чистоплотность победила стыдливость и, положившись на благородство (которое трудно было предположить в обитателях дома), девушка разделась, и с чувством невыразимого блаженства погрузилась в горячую воду. Сначала она планировала вымыться как можно быстрее, но возможность наконец-то позаботится о себе – насладиться водой с ароматной пеной, вымыть каждую прядь волос, которые уже не первую неделю казались ей грязной соломой, выстирать свое белье – возможность вновь почувствовать себя женщиной – заставила ее позабыть и о времени, и об опасности. Когда же, наконец, она вытерлась пушистым полотенцем и обернулась в него, став похожей на античную статую, то за дверью ванной нашла свою одежду, вычищенную Люсьеном так хорошо, как это только было возможно в столь короткий срок. Девушка оделась, с тоской посмотрела на свои волосы, которые в отсутствии шпилек, совершенно не представлялось возможным собрать хотя бы в простейшую прическу, и села у окна, размышляя о новой перемене в своей жизни.

Через некоторое время в дверь деликатно постучали. На пороге комнаты стоял Люсьен.

– Господин просит вас к ужину.

Эмили ничего не сказала, но последовала за слугой. Ужинать в обществе надменного и недоброго хозяина особняка ей вовсе не хотелось, но накалять атмосферу по пустякам тоже было неразумно.

Ламерти ждал в роскошно отделанной столовой, стоя лицом к окну. Когда Эмильенна вошла в комнату он медленно обернулся. При взгляде на девушку, на его обычно бесстрастном лице, отразилось явное удовольствие.

– Вам идет быть, чистой, моя милая, – обратился он к ней, как только Люсьен покинул комнату.

Эмили промолчала, предпочтя оставить без ответа сей сомнительный комплимент. Ламерти жестом указал ей на прекрасно сервированный стол.

– Присаживайтесь, составьте мне компанию, мадемуазель.

В обращении к Эмильенне, он постоянно переплетал фамильярное "ты" и вежливое "вы". Впрочем, даже в наиболее почтительных фразах всегда слышалась насмешка, а вот выражения типа "моя милая" или "красавица моя" звучали в его устах предельно беззастенчиво. Эмили дала себе слово не замечать ни грубости, ни нарочитой почтительности. Однако на предложение сесть за стол, она не двинулась с места.

– Благодарю вас, я не голодна.

– Неужели?! – Арман откровенно издевался. – Значит в тюрьмах кормят гораздо лучше, чем принято считать, если после столь долгого заключения вас не соблазняет мой скромный стол.

– Ваш стол отнюдь не скромен, в отличие от тюремного, и все же я не стану есть.

– Как вам будет угодно. Видно, гордость в вас сильнее голода. Тем лучше. Раз вы не хотите есть, можно сразу перейти к следующей части нашего знакомства. Кстати, как вас зовут, принцесса?

– Вы забрали из тюрьмы мои документы – вместо ответа произнесла Эмильенна.

– Я задал тебе вопрос, девочка, и хочу услышать на него ответ. У меня есть дела поважнее, чем разбираться в твоих документах. Так как твое имя?

– Эмильенна де Ноалье.

– Чрезвычайно рад знакомству, мадемуазель. Арман де Ламерти, к вашим услугам. Вы догадываетесь с какой целью я пригласил вас в свой дом?

– Это сложно назвать приглашением. О ваших же целях лучше судить вам.

– Тогда ставлю вас в известность, что вам уготовлена роль моей любовницы – жестко отрезал Ламерти. – Это плата за то, что я спас вам жизнь.

– Я не хочу платить за то, что мне не нужно! Если вам так хотелось совершить благородный поступок дали бы мне лучше умереть. Смерть для меня много привлекательнее, чем роль вашей любовницы.

– Боюсь, у тебя нет выбора, – Арман отвернулся к окну и уставился на неторопливые воды Сены.

– Выбор всегда есть! – Эмили воспользовавшись тем, что хозяин смотрит в другую сторону, осторожно приблизилась к столу и, взяв нож, спрятала его в складках широкой юбки. Она не представляла, что будет с ним делать, но так было хоть немного спокойнее. Словно от нее и вправду что-то зависело.

Арман обернулся.

– Мне жаль, но сегодня выбор делаю я! – он направился к девушке, неторопливо, с осознанием своей силы и власти. Эмильенна молниеносно оказалась на другом конце комнаты и выхватила нож.

– О, у нашего ангелочка, оказывается, есть зубки! – Ламерти от души забавлялся. – Не балуйся столовыми приборами, малютка. Если ты действительно решила меня убить, то лучше возьми пистолет. У меня есть. Принести? Я счел бы себя безмерно оскорбленным, если бы причиной моей смерти послужило банальное столовое серебро.

– Не стоит беспокоиться. Я не планирую вас убивать.

– Значит себя? А как же смертный грех самоубийства? Как же Пресвятая Дева? Боюсь, она не одобрит подобного самоуправства.

– Она поймет! Должна понять – в голосе девушки сквозило сомнение и отчаяние.

– Ну что же, тебе лучше знать божественное мнение на этот счет. Я, знаешь ли, не слишком сведущ в теологии. Так что не буду тебе мешать. Напротив, с удовольствием полюбуюсь. Только, будь добра, постарайся упасть на спину, чтобы Люсьен успел убрать твой труп до того, как кровь испачкает ковер и бросить в Сену. Он мне дорог, знаешь ли.

– Кто? – вопрос вырвался сам собой. Разум Эмили отказывался постигать происходящее.

– Не кто, а что, – спокойно поправил Арман – Мой ковер, разумеется. Я им очень дорожу. Люсьен, и уж тем более ваше мертвое тело не столь ценны для меня.

Эмильенна отчаянно пыталась найти смысл в этом трагическом фарсе. Он смеется! Он забавляется! Он считает ее смерть отличным поводом поизощряться в остроумии. А впрочем, почему бы и нет? Почему бы ему не смеяться? Кто она для него, чтобы он пожалел о ней? Человек этот спокойно отправлял других на эшафот, почему же должен отступать от задуманного, чтобы не дать ей умереть? Надо быть мужественной и пройти все до конца. Не показать ему, как ей больно и страшно.

Выдавив из себя принужденную улыбку, девушка ответила холодным тоном.

– Может быть, позволите мне умереть в другой комнате, где нет ковров подобной ценности? Или прикажете самостоятельно броситься в Сену, дабы поберечь ковры и не затруднять Люсьена?

– А ты молодец! Смелая девчонка! – в голосе Ламерти послышалось неподдельное восхищение. Он не ожидал, что девушка в такой ситуации способна поддержать шутку. За шутливым разговором, молодой человек подходил все ближе к Эмильенне, а ее замешательство и попытки понять его поведение, не позволили ей заметить сей тактический маневр. Очнулась она тогда, когда Арман подошел к ней вплотную и, резко схватив руку, сжимающую нож, спокойно вывернул тонкое запястье. Вскрикнув от острой боли, девушка выронила нож, а Ламерти отшвырнул его ногой в другой угол комнаты.

– Вот и все, моя прелесть. Игры закончены. Не для того я натравливал на себя Парсена, чтобы ты в первый же день заколола себя кинжалом, как героиня пошлого романа. У меня на тебя совсем другие виды.

После этих слов, Арман схватил девушку за плечи и грубо привлек к себе. На секунду ей удалось вырваться, и их взгляды встретились. И такая бесконечная боль, такое отчаяние было в голубых глазах бедной пленницы, что даже равнодушный к чужому горю Ламерти испытал что-то похожее на укол совести. Воспользовавшись его замешательством, Эмили в отчаянии прошептала:

– Ну неужели нужно падать так низко? Многие женщины мечтали бы о вашей любви, я уверена. Зачем вам унижаться, вырывая любовь силой, у той, кто вас ненавидит?

Жалость, которую было испытал к своей жертве Арман, после этих слов мгновенно сменилась неистовым гневом. Он отшвырнул девушку от себя и наотмашь ударил по обеим щекам.

– Ах ты, маленькая дрянь! Кто ты такая чтобы учить меня, что мне делать?! Ты будешь решать, что меня унижает, а что нет?! Самонадеянная тварь! – и он еще раз ударил ее по лицу. Эмильенна даже не приложила руку к покрасневшим щекам, она стояла, гордо вскинув подбородок, и смотрела прямо в глаза своему мучителю. Пусть он сильнее, но она не склонит голову, не опустит взгляд, не даст ни единой слезе блеснуть в глазах.

Ламерти продолжал буравить ее злым взглядом, потом схватил, забросил на плечо и понес по лестнице. Бедную девушку парализовал ужас. Она не могла даже пошевелиться, когда Арман открыл дверь и швырнул ее на софу. Эмили зажмурила глаза и мечтала только об одном – умереть сию же секунду! Каково же было ее удивление, когда она услышала удаляющиеся шаги, а затем дверь хлопнула с такой силой, что хрусталики на люстре жалобно зазвенели.

Арман вернулся в столовую. Налил себе коньяка и попытался успокоиться. Его бешенство объяснялось просто. Хоть и противно было себе в том признаваться, но девчонка права – это унизительно. Унизительно внушать женщине отвращение и, несмотря на это, добиваться ее, пусть даже силой. Ламерти надолго задумался. Постепенно злое выражение лица уступило место улыбке, правда, не менее злой.

Он больше ее не тронет. По крайней мере, постарается. Но она еще пожалеет. Сегодняшний вечер покажется ей раем по сравнению с тем, что он задумал. Он заставит эту дерзкую девицу влюбится в себя без памяти, а когда она полюбит, получив то, чего добивался, вышвырнет ее отсюда, подарив Парсену. Вот тогда взбалмошная гордячка сполна познает, что такое унижение! Пусть читает свои душеспасительные наставления этой плебейской скотине.

Придумав подобный план мести, Ламерти полностью расслабился и пошел проведать свою пленницу. Когда он открыл дверь в комнату, где оставил Эмильенну, то глазам его предстала удивительная картина. Забравшись в кресло, измученная тревогами и борьбой, девушка забылась беспокойным сном. Во сне Эмили обнимала колени, склонив на них голову, а золотистые волосы окутывали ее хрупкую фигурку, словно плащом. Арман невольно залюбовался спящей девушкой. Надо быть очень смелой или иметь очень чистую совесть, чтобы уснуть в доме своего врага, находясь в такой опасности.

– Видно, ты и впрямь надеешься на помощь ангелов, раз заснула в логове дьявола, – почти беззвучно прошептал он. – Ну что же, спи пока.

Перед тем как покинуть комнату, Арман снял с софы непонятно зачем брошенное там покрывало и накинул его на спящую.

Глава третья.

Эмильенна проснулась поздно. Пробуждение принесло гамму неприятных эмоций и ощущений. Все тело ныло после ночи, проведенной в кресле. Но это было ничто, по сравнению с тем, какой кошмар творился в душе и в мыслях. Минут десять девушка упрямо не хотела открывать глаза, словно за плотно сомкнутыми веками можно было спрятаться от реальности. Ей вспомнилось, что так же ужасны были пробуждения в первые дни тюремного заключения. Пока не откроешь глаза, можно верить в чудо, игнорируя все другие чувства и, главное, воспоминания. Можно надеяться, что ты проснешься в своей постели и все окажется не более, чем ночным миражом. Но реальность всякий раз брала верх над хрупкой мечтой. Недели через полторы Эмильенна сдалась и окончательно поверила в то, что тюрьма и есть ее новая жизнь, и, как могла, смирилась с этим. Могла ли бедная девушка вообразить, что в этом мире есть место, проснувшись в котором, она будет мечтать о пробуждении в тюрьме?

Поняв, что сидеть весь день с закрытыми глазами невозможно, Эмильенна прочитала молитву, вложив в нее последнюю надежду, и, наконец, удостоила окружающую действительность ясным взором лазурных глаз. Увы, все было как накануне вечером. Разве что она была укрыта бархатным покрывалом, до этого, вроде бы, лежавшим на софе. Надо заметить, что Эмили предпочла софе кресло, надеясь, что так проще будет не уснуть, поскольку спать она вовсе не планировала. Однако душевная и физическая усталость оказались сильнее принятого решения, и неудобное кресло не стало тому помехой. Откуда покрывало? Эмильенна точно помнила, что не притрагивалась к нему. Неужели Люсьен позаботился о комфорте гостьи, точнее пленницы своего хозяина? Может и этому вышколенному, преданному слуге негодяя не чуждо хоть что-то человеческое? Или так выражается забота о собственности господина?

Долго размышлять на тему мотивов, сподвигших Люсьена оказать ей сию маленькую услугу, девушка не стала. Дойдя до двери комнаты, она слегка приоткрыла ее и выглянула в коридор. В коридоре, на лестнице, да и похоже во всем доме, было тихо. Но это было ожидаемо, если учесть, что в особняке на данный момент жили лишь два человека, да еще такие, у которых не много найдется поводов для разговоров и общих тем. И все-таки Эмильенна так страстно пожелала, чтобы Ламерти не было дома, что на этот раз судьба решила пойти ей навстречу. Дома был один Люсьен, который не замедлил появиться на лестнице, услышав скрип открываемой двери, хоть девушка и старалась произвести как можно меньше шума.

– Доброе утро, мадемуазель. Угодно ли пожаловать к завтраку? Господина нет дома, но он просил позаботиться о том, чтобы вы чувствовали себя как можно комфортней.

– Благодарю, – Эмильенна задумалась, какую линию поведения выгоднее выбрать с Обером. Можно быть холодной и высокомерной, показывая, что жалкий слуга презренного Ламерти не стоит и взгляда в свою сторону. С другой стороны, если изображать дружелюбие, быть может, со временем удастся сделать Люсьена своим союзником, хоть надежда на это весьма призрачна. В итоге разумная девушка выбрала золотую середину – тон спокойный, исполненный собственного достоинства, не заискивающий перед слугой и не унижающий его.

– Благодарю – повторила она. – Я спущусь. – задумалась и добавила. – Возможно. В этом доме есть библиотека?

– У господина де Ламерти одна из лучших библиотек в городе, не хуже Сорбонны!

Тут слуга явно погрешил простив истины, но невольно, поскольку сам свято верил в то, что говорил. У семьи Ламерти, у его обожаемого хозяина все самое лучшее! И эта красотка, которую он удостоил чести стать его очередной любовницей – лишнее тому подтверждение. Арман де Ламерти не станет ни в чем довольствоваться вторым сортом.

– Могу я воспользоваться этой потрясающей библиотекой?

– Мне жаль, сударыня, но я не могу ответить на вашу просьбу, пока не получу на то указаний мсье Армана. Я не волен распоряжаться в его доме.

– Что ж, понятно. Надеюсь, я могу из окон особняка наблюдать Сену и Собор без дополнительного соизволения высокочтимого господина де Ламерти?

– О, да. Безусловно, мадемуазель, – голос Люсьена остался совершенно бесстрастным, если он и уловил сарказм, то никак не счел нужным это обнаружить.

Эмили привела себя в порядок и задумалась над тем, стоит ли завтрак, любезно предложенный Обером по указанию Ламерти, ее внимания. Есть хотелось ужасно, в то же время, вкусить хлеб в доме врага претило ее гордости и противоречило принципам. Кроме того, отказавшись от еды, можно было медленно угаснуть, не отягчая совести грехом самоубийства. Размышления, путем которых девушка пришла к столь казуистичному выводу, были довольно оригинальны. Несмотря на юный возраст, Эмильенна была не чужда некоторых иезуитских черт – когда ей требовалось извинить в собственных глазах какой-либо неблаговидный поступок, противоречащий христианским догмам, она путем сложных умозаключений приходила к выводу, что поступок сей имеет оправдания. Так и в этот раз, решив уморить себя голодом, девушка рассуждала примерно следующим образом: "Смерть от голода наступает не сразу. У Господа будет время решить, как поступить со мной. Может быть, за эти дни он укажет мне путь к свободе и чудесным своим вмешательством выведет из этой тюрьмы, которая стократ хуже предыдущей". Да, пусть, Господь и Матерь Божия решат ее участь, она же лишь покажет им, как жаждет умереть.

Порешив таким образом, Эмильенна осталась в своей комнате. В тюрьме она приобрела привычку не тяготится вынужденным досугом, и в отсутствии других развлечений предавалась размышлениям и молитвам. Она могла часами сидеть на месте, уставившись в одну точку. Живая, беззаботная, подвижная в прошлой жизни, за последнее время Эмильенна чрезвычайно развила в своей душе созерцательное начало. И это помогло ей, в отличие от многих товарищей по несчастью, не терзаться, помимо прочих страданий, еще и скукой. Решив не выходить из комнаты, пока это возможно, Эмили взобралась на широкий подоконник, отгородилась тяжелой бархатной портьерой от вида ненавистной ей комнаты, и перевела взгляд на предметы, в любой ситуации милые ее сердцу.

За окном был мрачный и прекрасный Нотр – Дам, за окном было тяжелое серое небо, отражавшееся в свинцовых водах Сены, за окном были улицы, дома, деревья, люди. За окном был Париж! Город любимый и ненавидимый одновременно. Любимый за свое совершенство и ненавидимый за кровавые ужасы, колыбелью которых стал. Эмильенна и в Консьержери целые часы могла заворожено смотреть в окно, здесь же ее взгляду открылся новый вид – хоть какое-то разнообразие, за которое надо быть благодарной.

Однако сейчас все способствовало лишь усилению тоски и отчаяния, охвативших девушку. Сколько она не твердила себе о смирении, о покорности воле Божией, о том, что скоро все закончится, и душа ее покинет эту обитель скорби и страха, спокойствие не приходило. Это в тюрьме можно было утешаться воспоминаниями о первых христианских мучениках, сравнивать свою долю с их участью, находя в сих сравнениях поддержку в страданиях и даже какую-то тяжелую, грустную, но светлую радость смирения. Здесь же, пребывая во власти ужасного человека, чуждого нравственности и сострадания, душа девушки не могла найти ни в чем утешения и опоры. Пасмурный августовский день лишь добавлял тоски. Хотя, будь он солнечным, мука была бы еще более невыносима – страшно видеть равнодушное ликование природы, когда твоя жизнь подходит к концу, когда все, что ты любил навеки отнято у тебя. Как можно созерцать солнечные блики, играющие на волнах реки, любоваться розами у Собора, ослепительно голубым небом, когда между этими мгновениями и самым страшным кошмаром твоей жизни стоит лишь несколько часов? (Эмильенна была почти уверена, что вернувшись, Арман возобновит свои домогательства). Так что лучше уж серый тоскливый день, который полностью отражает ее настроение. В таких невеселых думах пленница пребывала до тех пор, пока звук отворяемой двери и голоса внизу, не оповестили ее, что время отсрочки истекло. Арман де Ламерти вернулся.

Глава четвертая.

Через некоторое время в дверь постучали. На пороге стоял Люсьен.

– Будьте любезны, пожалуйте к ужину, сударыня. Господин де Ламерти ждет вас.

– Я не голодна и мне нездоровится. Передай своему господину пусть ужинает один, – никакие силы мира не могли заставить Эмили спустится к Ламерти после вчерашнего.

Люсьен ушел. Минут через пять стук в дверь повторился и на этот раз был более настойчив. Наверняка, Ламерти настаивает на том, чтобы Люсьен привел ее. Готовая к новому штурму вежливой настойчивости слуги, Эмильенна открыла дверь, и столкнулась лицом к лицу с Арманом.

– Произошло досадное недоразумение, мадемуазель, – опять этот издевательски-почтительный тон. – Вы неправильно поняли моего слугу, либо он неправильно донес до вас мое пожелание.

– Люсьена не в чем упрекнуть, он передал мне ваше приглашение к ужину. Я отказалась, – девушка старалась сохранять самообладание – главное, чтобы голос не дрожал и сердце не билось так неистово.

– Вы до сих пор не поняли меня. Недоразумение произошло оттого, что вы неверно истолковали суть моего приглашения. Это не была просьба, которую можно отклонить или принять, это был приказ. И прошу в дальнейшем воспринимать все мои распоряжения именно так, – тон Ламерти был спокоен, но в глазах читалась нарастающее раздражение.

– То есть вы приказываете мне спуститься к ужину?

– Вот именно!

– Хорошо, я спущусь через несколько минут.

– Нет уж, раз я составил себе труд подняться за вами, вы пойдете со мной. И прямо сейчас. Не хочу, чтобы мне испортили аппетит известием, что вы прыгнули в Сену из окна своей комнаты, пока я ожидал вашего появления, – и Арман подал девушке руку, на которую та была вынуждена опереться, дабы не раздражать лишний раз своего мучителя.

– Не стоит беспокоиться о Сене. Я не смогла бы прыгнуть при всем желании. Окно в комнате не открывается.

–Значит, вы пробовали его открыть? – в вопросе слышался неприкрытый интерес.

– Значит, вы пробовали его закрыть! – сделала вывод Эмильенна.

– О нет, я, честно говоря, не подумал об этом, хотя стоило. Вероятно, просто старый замок. В этой комнате мало кто бывает, и окна не открывались, должно быть, уже много лет.

Арман замолчал, Эмили тоже не стремилась поддержать разговор. Зайдя в столовую, Ламерти обернулся к своей спутнице.

– И вот еще что. Обер доложил мне, что вы отказались от завтрака. Вчера, вы тоже, помнится, побрезговали моим столом. Так вот. С этого момента я приказываю вам не только составлять мне компанию за столом, но и есть, – помолчав, он добавил. – Не думайте, что я не понимаю мотивов, по которым вы отказываетесь от вкушения пищи в моем доме и в моем обществе. Очевидно, вы твердо решили себя уморить. Так вот при всем понимании того, что вами движет, не могу сказать, что для меня ваши мотивы и принципы хоть что-то значат. Я хочу, чтобы вы ели – и вы будете есть!

– Вас так беспокоит, что я себя уморю?

– Нет, меня волнует исключительно ваш внешний вид. Ты, конечно, и так сказочно хороша, моя милая, но если убрать худобу и бледность, то… – Арман не закончил фразу и мечтательно прикрыл глаза.

– А если я все же пренебрегу вашим эстетическим наслаждением и откажусь есть?

– Вы уже видели меня в дурном настроении. Не думаю, что вам захочется стать причиной моего гнева снова, тем более, так скоро.

Да уж, гнев Армана Эмильенна помнила хорошо. Она вновь задумалась. На одной чаше весов была гордость, надежда на скорую смерть и избавление, а на другой – воспоминания о тяжелых пощечинах, грязных ругательствах, бешеных глазах и перекошенном лице Ламерти. Возможно, она бы и рискнула проявить твердость, но блюда на столе выглядели столь маняще, а она была так голодна. Увы, и самые сильные натуры иногда оказываются не чужды простых человеческих слабостей. Оправдав себя тем, что, отступая от своего решения, она уступает насилию, Эмили села за стол и приступила к ужину. Ах, какое же это было наслаждение! Конечно, аристократка до мозга костей, Эмильенна не позволила себе жадно наброситься на еду и всячески старалась соблюдать свое достоинство. Но по лихорадочному блеску в глазах, по тщательно, но тщетно скрываемой торопливости движений Арман понял, насколько его пленница была голодна, и как непросто дался ей отказ от пищи. Ламерти, глядя на девушку, улыбнулся про себя. Если он хочет приручить эту строптивую, гордую девчонку, то сначала нужно ее накормить и научить есть из его рук.

Утолив первый голод, девушка попыталась растянуть оставшуюся часть ужина как можно дольше, поскольку надежды на то, что после ей позволят остаться в одиночестве и вернуться в свою комнату, практически не было. Так и случилось. Покончив с кофе, хозяин обратился к Эмили с довольно неожиданным вопросом.

– Вы играете в шахматы? Не откажетесь от партии?

Она могла ожидать чего угодно, только не такого предложения.

– А я могу отказаться? – осведомилась девушка с сарказмом.

– Пожалуй, нет, – подтвердил ее догадку Арман. – Даже в том случае, если вы не знакомы с этой древней и увлекательнейшей игрой. Я вас научу.

– Я играю в шахматы, – с достоинством ответила Эмильенна.

– Вот и прекрасно. Пройдемте в библиотеку.

– Кстати, о библиотеке. Ваш слуга отказал мне в просьбе ею воспользоваться, ссылаясь на то, что не получил ваших указаний на сей счет.

– Люсьен очень исполнительный и знает, что я не потерплю самоуправства в своем доме, потому никогда и не действует по своему разумению, без моих распоряжений. Это хорошая черта в слуге. Впрочем, я буду рад предложить свои книги к вашим услугам.

– Благодарю. За неимением возможности броситься в Сену или уморить себя голодом, мне найдется хоть какое-то развлечение, – в ироничности девушка не уступала Арману, и, взяв с него пример, издевалась над своими несчастьями.

– Конечно, хотя по насыщенности эта забава явно уступает двум вышеупомянутым.

В такой изящной словесной пикировке, Арман и Эмильенна достигли библиотеки, которая и впрямь была хороша. Полки, уставленные потертыми и новыми томами, уходили под потолок, мебель была массивная, внушительная, старинная, но при том, очень удобная; высокие окна причудливо освещали помещение, тем более, что к концу дня выглянуло солнце и теперь его предзакатные лучи заливали комнату мягким золотистым светом, в лучах которого была видна каждая пылинка. В библиотеке Эмили почувствовала себя хорошо и спокойно. Если в комнате, где она провела ночь, она ощущала себя пленницей, то здесь и впрямь на мгновение показалась себе гостьей любезного хозяина. Пока Ламерти расставлял изящные резные фигуры на доске, Эмильенна попыталась обдумать его поведение. Неужто это он вчера ударял ее по щекам и мучил? Разве может вчерашнее чудовище и этот галантный франт быть одним и тем же человеком? Должно быть, он раб своего настроения. В любом случае, перемена произошедшая с Ламерти была на руку девушке, если только это не была хитрая игра или маска, за которой он скрывал свои искренние намерения.

В шахматы оба партнера играли отлично и были так сосредоточены на ходе игры, что поначалу почти не разговаривали друг с другом. Выиграв первую партию, Арман, не скрывая удивления, обратился к Эмили:

– А вы превосходно играете!

– Меня учил мой дядя, – с достоинством и оттенком нежности в голосе, ответила девушка.

Начиная вторую партию, после упоминания о дяде Арман завел разговор о семье Эмильенны.

– В ваших сопроводительных документах написано, что вы проживали с дядей и теткой де Лонтиньяк. Так?

– Да, – подтвердила девушка, всем своим видом показывая, что не хочет отрываться от изучения положения фигур на доске. Меньше всего ей хотелось обсуждать свою семью с этим человеком.

Но Ламерти был не склонен отказываться от затронутой темы.

– А что случилось в вашими родителями? Они умерли? – неожиданно в голосе его появилась какая-то мягкость, мог даже почудиться намек на сострадание.

– Вовсе нет! Почему вы так решили?

– Но вы жили у родных.

– Да, это так. Все потому, что шесть лет назад дела на наших плантациях в Новом Свете потребовали личного присутствия отца, а мама ни за что не хотела его оставить, и отправилась с ним. Они никогда не могли бы расстаться – нежность в голосе девушки сказала Арману о дочерних чувствах его пленницы больше слов

– А вас родители предпочли оставить в Париже?

– Да, хотя мне в ту пору было трудно с этим смириться. Но мне было всего одиннадцать лет, в Сан-Доминго тяжелый для европейца климат, кроме того родители хотели, чтобы я получила достойное образование. Привыкнув к разлуке, я поняла, что они правы, тем более, мне хорошо было у дяди с тетей, – Эмили вздохнула. Она и не заметила, как разговорилась. – Хотя теперь я вновь бесконечно жалею о том, что родители не увезли меня ребенком в Сан-Доминго.

– Странно, что вы в сопровождении родственников не покинули Францию в восемьдесят девятом или хотя бы в девяносто первом году и не присоединились к отцу с матерью.

– В восемьдесят девятом дядя считал, что все несерьезно и ненадолго. В девяносто первом решил оправить нас с тетушкой, сам же был твердо намерен остаться, чтобы не отдать свою собственность в руки таких, как вы.

– Почему вы с теткой остались? – Ламерти никак не отреагировал на выпад в свой адрес.

– Тетя Агнесса серьезно заболела. Состояние ее здоровья не позволяло даже помыслить о путешествии, а отпустить одну девушку пятнадцати лет было тогда немыслимо.

– Теперь это кажется намного разумнее, – заметил Арман.

– Да. Но все равно я не оставила бы больную тетушку. Дядя был слишком занят отстаиванием положения и собственности семьи де Лонтиньяк. В начале девяносто третьего тетя Агнесса поправилась, да и дядюшка решился наконец покинуть Париж, но осуществить решение ему не удалось. Он попал в тюрьму! Тетушка месяцами обивала пороги судов и комитетов, мы с ней носили в тюрьму провизию и поддерживали несчастного дядю Этьена, как могли. Конец истории вам известен – четыре недели назад в наш дом ворвались представители комитета общественного спасения и мы также оказались арестованными. Но самое ужасное, что нас разлучили. Я не знаю, где теперь тетушка, она, должно быть, не знает, где я. Да оно и к лучшему, пожалуй. А бедный дядя не знает где мы обе, и что с нами сталось, – Эмильенна закончила свое нехитрое повествование и вернулась глазами к шахматному столу. – Агнесса де Лонтиньяк, – пробормотал Арман задумчиво, и передвинул своего коня.

Эта партия получилось более напряженной, чем прошлая. Изо всех сил стараясь отвлечься от ранивших душу чувств и не показать врагу своей боли, Эмильенна с удвоенным рвением отдалась шахматному поединку. На этот раз выиграла она. Поздравив ее с победой, еще раз поразившись мастерству игры, Ламерти неожиданно пожелал ей спокойной ночи и откланялся. Оставшись одна в полумраке библиотеки (свечей еще не зажигали), она немало дивилась неожиданной снисходительности человека, которому волею судьбы была отдана в полную власть. Ничем кроме Божественного вмешательства и заступничества Пресвятой Девы она не могла объяснить своего нынешнего положения. Когда же Люсьен проводил ее в комнату, то упав на колени, девушка стало истово молиться, благодаря Бога за то, что Он уберегал ее от казавшихся неизбежными опасностей.

Глава пятая.

Несмотря на то, что вечер сложился куда лучше предыдущего, ночь Эмильенна провела просто ужасно. Даже в тюрьме ей спалось лучше, чем на жесткой, узкой, причудливым образом изогнутой софе. Возможно, сей предмет мебели был красив и изыскан, вполне вероятно также, что на нем было удобно сидеть, но для сна эта софа была совершенно непригодна. Испытывая настоящие муки, Эмили ворочалась всю ночь и заснула лишь под утро. Но выспаться ей так и не удалось, сон был прерван стуком в дверь и неизменным Люсьеном со столь же неизменным приглашением пожаловать к завтраку. На этот раз Эмильенна не осмелилась отказаться, понимая, к тому же, что эта битва все равно проиграна – идея уморить себя голодом потерпела полнейший провал. Завтрак прошел отлично, несмотря на то, что все тело ныло после ночи, проведенной на «прокрустовом ложе». Основным достоинством завтрака, по мнению Эмили, был не отменный вкус блюд и не безупречная сервировка, а отсутствие хозяина дома. Арман опять отбыл по делам, что не могло не радовать девушку. Пусть Ламерти в хорошем настроении много приятнее себя самого в гневе, но он имеет над ней полную власть, а это, в любом случае невыносимо. А вот без него жизнь была вполне сносной. Насытившись и придя в хорошее расположение духа, девушка отправилась в библиотеку, где сначала с упоением рылась в книгах, категорически отвергнув помощь Люсьена, затем долго и с удовольствием читала выбранный том, забравшись с ногами в глубокое старинное кресло. Заинтересованная сюжетом, Эмильенна так увлеклась, что не заметила бесшумного появление Люсьена в библиотеке. Вздрогнув, она моментально убрала ноги с кресла, но слуга сделал вид, что не заметил вольного поведения гостьи.

– Сударыня, мне надо отойти по хозяйственным делам. Вам придется остаться в доме одной.

– Я не заблужусь в коридорах и не собираюсь заглядывать в закрытые комнаты, где хранятся древние и страшные семейные тайны, если ты этого опасаешься.

– Что вы, мне бы это и в голову не пришло, – невозмутимо отвел Люсьен. Ирония в словах Эмили прошла абсолютно незамеченной.

Хотя девушка и без того понимала, что слуга не лучший ценитель хорошей шутки, просто была от природы остра на язык и порой не могла удержаться. Впрочем, родня ее и друзья к этому привыкли и лишь умилялись остроумию девушки. Даже в тюрьме Эмильенна находила повод для шуток, в первую очередь, по поводу своего бедственного положения.

Люсьен ушел, и она осталась одна. Выждав минут десять, девушка, естественно, побежала к входной двери. Надежда на то, что дверь оставили открытой была ничтожна, и все же эта была надежда. И кто бы на ее месте не проверил? Но, увы, как и ожидалось, дверь была заперта. Массивные створки резного дерева были незыблемы, неприступны и равнодушны. Разозлившись от неудачи, пусть и ожидаемой, Эмили решила отомстить хозяевам как могла. Несмотря на обещание не заглядывать в закрытые комнаты, она занялась именно этим. Половина комнат пустовала, некоторые были обставлены с большим вкусом, подобно той, что стала ее пристанищем, но было видно, что посещают их лишь за тем, чтобы провести уборку. По-настоящему жилыми в доме были лишь несколько комнат – столовая, гостиная, кабинет, библиотека и спальня Армана.

Спальню девушка решила осмотреть подробнее. Комната, в которой обитает человек может порой много сказать о нем. Но на сей раз, Эмильенне пришлось разочароваться. Ничто в спальне не говорило об индивидуальности и пристрастиях хозяина. Единственным предметом привлекающим взгляд был портрет над кроватью – очень красивая, но надменная женщина лет сорока с высокими скулами, точеными чертами лица и роскошными темными глазами. Несмотря на цвет глаз, сходство с Арманом было очевидно не только в чертах, но также в самом выражении лица, и Эмили без труда догадалась, что портрет принадлежал его матери. Неужели он способен хоть кого-то любить или хотя бы почитать? Эмильенна решила, что чувства к матери делают честь Ламерти, хоть и не искупают прочих его недостатков.

С портрета она невольно перевела взгляд на кровать, в изголовье которой тот висел. Кровать была огромной, покрытой тяжелым алым бархатом, такой же спускался со столбиков роскошным балдахином. Девушка провела рукой по бархатному покрывалу, потом присела на краешек. Ах, какое мягкое, какое манящее ложе! И как же ужасно она не выспалась. Если бы хоть полчасика поспать на этом чуде! А почему бы и нет, в конце концов? Никого нет дома, Люсьен ушел недавно и вряд ли вернется скоро, а Ламерти наверняка опять явится под вечер. В любом случае, она услышит шум внизу и успеет убежать в библиотеку или к себе в комнату.

Эмильенна отдавала себе отчет, что заснуть в чужой постели мало согласуется с правилами приличия, но искушение было велико. Кроме того, в нее словно вселился этакий бесенок, который так и подстрекал сделать хозяевам дома какую-нибудь пакость и остаться безнаказанной. Дома Эмили обожала всяческие проказы, которые, разумеется, сходили ей с рук. Тяжелое время, пришедшееся на ее юность, особенно месяц в тюрьме сделали живую, веселую девушку более разумной, смиренной и глубокомысленной. Но, оказавшись вновь в атмосфере аристократического дома, подобной той, где она росла, Эмили словно начала оттаивать, как распустившийся цветок, засыпанный внезапным снегопадом, начинает оживать, едва лучи весеннего солнца растопят над ним жестокий снег – последнее послание зимы. Прежние, почти заснувшие черты и привычки стали пробуждаться в Эмильенне. И потому она решила позволить себе маленькую дерзость – втайне посмеяться над Ламерти, выспавшись в его постели.

Девушка скинула туфли, но перед тем, как прыгнуть на постель, внезапно встретилась глазами с высокомерной дамой на портрете. Вряд ли мадам де Ламерти одобряла своевольное поведение нахальной гостьи, в глазах ее девушке почудилось негодование.

– И нечего смотреть на меня так сурово, сударыня! Попробовали бы вы провести ночь на моей софе! Между прочим, в доме не мешало бы иметь несколько спален для гостей. Если вашему сыну это невдомек или недосуг этим заниматься, то для вас, как для хозяйки – прямо-таки позор, когда гости не могут выспаться. Так что сами виноваты, – закончив поучать портрет, как ему следовало бы обустроить дом, Эмильенна запрыгнула на кровать и блаженно растянулась на мягких перинах. Через несколько минут девушка уже крепко спала.

Арман вернулся домой раньше Люсьена и, проведя какое-то время внизу, направился в свою спальню, чтобы переодеться. Каково же было его изумление, когда он обнаружил на своей кровати спящую Эмильенну. Некоторое время он просто ошарашено смотрел на девушку, пытаясь собраться с мыслями. Неужели она совсем ничего не боится?! Для такого поступка надо быть либо очень храброй, либо безумной, либо… просто ребенком. Боже, какое же она еще дитя! Ребенок, которого заставили повзрослеть раньше времени. Неведомое доселе Арману чувство шевельнулось в его душе. То была нежность.

Эмили даже спала как-то по-своему, не так как все женщины, которых ему доводилось созерцать спящими. Женщины, которые проводили ночи в его доме, или в домах которых проводил ночи он, даже во сне старались быть чувственными. В каких соблазнительных позах они почивали – запрокинув руки за голову, разметав распущенные волосы по подушке, наиболее эффектно демонстрируя все свои прелести. Ламерти был почти уверен, что способность спать подобным образом – плод долгих изнурительных тренировок, дабы развить в себе умение быть наиболее привлекательной и соблазнять мужчину своим видом даже во сне. Его пленница спала совсем иначе – так спят маленькие дети. Она свернулась клубочком, подложила обе руки под щеку. Длинные распущенные волосы делали всю ее фигуру практически недоступной взору.

Арман присел возле изголовья кровати, и его лицо оказалось совсем близко от лица спящей девушки. Отчетливо слышалось ее мерное дыхание, на щеках играл румянец, а длинные темные ресницы едва заметно трепетали. Молодому человеку захотелось поцеловать эти закрытые глаза, эти щечки, чистый высокий лоб и похожие на лепестки шиповника губы. Но вместо этого он лишь легко провел ладонью по золотистым волосам. От его прикосновения, Эмили вздрогнула во сне и открыла глаза. И тут же вскрикнула, вскочив, как ужаленная. Ламерти словно сам очнулся ото сна, внезапная нежность уступила место обычному сарказму.

– Так, так, так, – насмешливо покачал он головой. – Что за картина открывается моему взору? Вернувшись, желая отдохнуть от праведных трудов, я застаю в своей кровати очаровательнейшее создание. Вы ждали меня, моя милая?

Лицо и руки бедняжки, захваченной на месте преступления порозовели, как небо на рассвете.

– Простите… Я не думала… Я лишь на минутку… Простите! – в полнейшем замешательстве девушка выскочила из комнаты, услышав за своей спиной самозабвенный смех Армана.

Глава шестая.

Ворвавшись к себе в комнату, Эмили рухнула в кресло, и некоторое время сидела, закрыв пылающее лицо руками. Милая выходка уже не казалась девушке такой невинной и забавной. Напротив, теперь она думала, что ничего глупее и невоспитаннее придумать было нельзя. Она так и сидела, пытаясь унять лихорадочно проносящиеся в голове мысли, когда открылась дверь, и на пороге появился Ламерти с какой-то коробкой в руках. Эмильенна скорее поняла, чем увидела, что это он, поскольку рук от лица так и не отняла, но было очевидно, что Люсьен себе не позволит зайти в ее комнату. Арман опустил коробку на софу и обратился к девушке.

– Не стоит так глубоко переживать случившееся, моя милая. Нарушение пресловутых правил приличия мало меня трогает. Как аристократ по рождению, я с ними, безусловно, знаком, однако, они уже давно меня не касаются. Мне нравится смотреть, как вы премило краснеете, но пора уже прийти в чувство. Более того, с этого момента я разрешаю вам спать на моей кровати, когда вам вздумается – и днем, когда меня нет, а если надумаете, то и …

– Не надумаю! – Эмили резко оторвала руки от лица. – Я прошу прощения за свою выходку, больше она не повториться. Никогда!

– Как вам будет угодно. Но я ведь понимаю, что как хозяин оставляю желать лучшего. Мой дом никогда не был приспособлен для приема гостей, потому и кровать в нем одна. Если редким мужчинам доводилось здесь заночевать, то им было все равно где и как спать, ну а женщины…

– Пожалуйста, не надо продолжать! Я все поняла, – Эмильенне было невыносимо слушать такие речи, особенно в связи со своим поступком. О наличии у Ламерти многочисленных любовниц она догадывалась, но как оскорбительно было девушке слышать подобные откровения от мужчины.

– Хорошо не буду, моя прелесть. Ревность в женщине вполне естественна при упоминании о соперницах, – Арман лукаво посмотрел на нее. – Будем считать, что ты первая и единственная особа женского пола в этом доме и в моей жизни.

– Это уже лишнее, – Эмильенна наконец смогла взять себя в руки, и голос ее стал спокойным и уверенным. – Ваши любовные приключения меня мало занимают. Меня волнует лишь собственное недостойное поведение.

– Пусть это тебя больше не волнует. Неужели пережив все, что тебе довелось испытать, ты по-прежнему способна волноваться из-за такой мелочи? Ты, жившая в тюрьме, отданная в безраздельную власть чужого мужчины, терзаешься по поводу нарушения правил приличия?! – молодой человек неожиданно стал серьезен, ему и вправду хотелось понять, что происходит в душе девушки, оказавшейся в подобном положении.

– Это и впрямь может показаться странным, но жизненные невзгоды не должны оправдывать дурных поступков. Человеку должно сохранять достоинство в любой ситуации, иначе грош ему цена. Я должна быть выше всех обстоятельств. Именно поэтому мне стыдно точно так же, как было бы стыдно в иное, более спокойное время.

– Брось! Давай забудем об этом недоразумении. У меня для тебя подарок, – Арман снова был фамильярен в привычной своей манере. Он открыл коробку и на кровать мягкой волной батиста, атласа и кружев упало потрясающей красоты платье в голубых и серебристых тонах.

– Это мне? – Эмильенна смотрела на платье в недоумении. Во взгляде ее читались одновременно восхищение и возмущение. – Вы ведь, безусловно, понимаете, что я не могу принять от вас подобного подарка, хоть оно и великолепно. Благодарю вас, но это явно лишнее. Пресловутые правила приличия никогда не позволят мне принять его.

– Вы опять недопоняли ситуацию, моя дорогая. Это я не позволю вам не принять его! Я уже дал понять, какого мнения придерживаюсь насчет правил хорошего тона, да и вид вашего нынешнего одеяния внушает мне благоговейный ужас. Меня трудно назвать приличным человеком, но эстетика мне не чужда, в отличие от этики. Поэтому я позволю себе спокойно созерцать вашу смерть, но буду долее терпеть то уродство, которое вы носите на себе.

– Вы пытаетесь взывать к моему чувству стыда? Напрасно. Я не виновата в том, что платье мое в столь печальном состоянии. Будь это в моих силах, я бы этого не допустила.

– Так вот в твоих силах скинуть это тряпье, отдать Люсьену, чтобы завтра он облагодетельствовал старьевщика, и одеться достойно.

– Но принять такой подарок от мужчины!

– У тебя нет выбора, как в случае с голодовкой. Я требую, чтобы ты надела новое платье. Я так хочу! Пусть совесть тебя не мучает, ты ничего не решаешь.

– Но оно же бальное! – в отчаянии зацепилась за последний аргумент Эмили. – Разве можно позволить себе такое роскошное платье в повседневной жизни. Это же неприлично.

– Неприлично носить то, что сейчас на тебе! Неприлично отказываться от подарка вместо благодарности. Неприлично указывать дарителю, что его выбор вас не устраивает. Да ты хоть знаешь, как сложно было достать хотя бы это? Время сейчас, знаешь ли, не то, чтобы фасоны выбирать!

Это было не совсем правдой. Арман не искал платье специально и не приложил к тому ни малейшего труда. И уж тем более не заботил его вопрос уместности и приличия фасона. Просто он увидел это платье в витрине модной швейной мастерской, которая умудрилась пережить все кризисы и перевороты, и представил, как будет выглядеть в нем Эмильенна. Цена его нимало не смутила, но вот расчет на женскую благодарность не оправдался. Прежние его подруги не только не отказывались от подарков, но и требовали их. Ламерти, конечно же, понимал разницу между своей пленницей и обычными пассиями, но был уверен, что присущая добродетельной девице щепетильность отступит перед чисто женским желанием иметь новое, чистое и к тому столь красивое платье, вместо видавшей виды тряпки, которая, надо признать, носилась с истинно царственным достоинством.

– Ну же, хватит упрямиться! Я признаю, что нынешнее твое одеяние знавало лучшие времена, что, возможно, задумано и сшито было со вкусом, но, увы, теперь этого просто невозможно распознать. Так что переоденься и будь добра спуститься к ужину в новом платье. Тебя ждут интересные новости, – с этими словами Арман оставил Эмильенну в одиночестве.

Девушка провела ладонью по нежной ткани, взяла платье в руки, приложила к себе. И вновь оправдав свою уступчивость отсутствием выбора, лихорадочно начала стаскивать с себя старую одежду. Облачившись в подаренное платье, она почувствовала себя неловко. Зеркала в ее комнате не было, но и без него было очевидно, как идет ей этот наряд, как подходят голубой и серебряный цвета к ее глазам и волосам. И в то же время, как любое бальное платье, оно сильно открывало грудь и плечи, что в нынешнем положении смущало девушку просто ужасно. Можно попробовать прикрыть грудь и плечи шейной косынкой от старого платья, но вряд ли эта деталь ускользнет от внимания дарителя, а снимать платок в его присутствии еще ужаснее, чем выйти без него.

Спускаясь к ужину, Эмили отчаянно старалась не думать о том, как выглядит. Арман, увидев ее, как и следовало ожидать, не стал скрывать своего восхищения. Но Эмильенна постаралась подготовиться к этому, и бесстрастно восприняла все комплименты, некоторые из которых явно были призваны вогнать ее в краску. Позабавившись ее смущением, Ламерти как ни в чем не бывало, сменил тему разговора.

– Я узнал, где находится ваша тетушка – Агнесса де Лонтиньяк.

– Где же? – нахлынувшее волнение враз заставило девушку забыть и платье, и неприятности с хозяйской кроватью.

– Она находилась в комендатуре Сен-Депелье.

– Находилась? – розовый от смущения цвет лица уступил место смертельной бледности, сердце словно остановилось.

– Да, находилась – спокойно подтвердил Ламерти, словно не обращая внимания на состояние собеседницы. – Сегодня ее отпустили домой под поручительство и небольшой залог.

– Этот залог и поручительство – дело ваших рук? – голос девушки трепетал, как и ее сердце.

– Моих, – не стал скрывать Арман. – Как ты понимаешь, все ради твоих прекрасных глаз, малютка.

– Я не знаю, как вас благодарить – пролепетала Эмильенна в величайшем волнении.

– Я могу подсказать, – на его лице появилась недобрая усмешка. Девушка невольно отпрянула, а Ламерти продолжал. – Раз уж мне пришло в голову заинтересоваться вашими родственниками, то заодно я навестил и вашего дядю.

– Дядя Этьен?! Как он? – отвращение, промелькнувшее в голубых глазах секунду назад, сменилось надеждой.

– Отлично! Ожидает суда.

– Суда? – голос девушки поник. От нынешних судов не приходилось ждать ничего хорошего.

– Суда, – продолжал Арман, – на котором ему будет предложено сохранить жизнь, пожертвовав свой роскошный особняк в квартале Марэ в интересах республики, а конкретнее, в моих интересах.

– Вы оставите дяде жизнь, лишив его всего?

– Именно так. Вас что-то не устраивает, моя милая? Впрочем, если вам не по душе такой расклад, вы можете изменить ситуацию. Ваши дядя с тетей выйдут на свободу и не потеряют ни единого экю из своего состояния, если вы станете более покладистой.

Над ответом Эмильенна не думала ни секунды.

– Дядя никогда не согласился бы на это!

– Надо полагать, – не стал спорить молодой человек. – А потому все останется, как есть.

– И все равно я вам очень благодарна, – тихо проговорила Эмили, глядя Арману прямо в глаза.

– Не сомневаюсь. Впрочем, – тон его слегка смягчился. – Я не нахожу в себе сил и времени управлять несколькими имениями сразу, а потому планирую назначить вашего дядюшку управляющим. Пусть живет, как и раньше, сохраняя мое имущество.

– Жить в своем доме, как слуга – не лучшая участь, – Арман раскрыл было рот, чтобы возразить, но Эмильенна продолжала. – Однако это много лучше, чем смерть или нищета. Благодарю вас, господин де Ламерти. Да благословит вас Господь за этот добрый поступок. Добрый настолько, насколько это возможно для вас.

– Хорошее уточнение. Я не занимаюсь благотворительностью. Я вытащу вашу родню из-под топора, но их имущество станет моим. Думаю, что это справедливо и довольно гуманно по нынешним временам, – помолчав немного, Ламерти добавил. – Безусловно, вы понимаете, что ваши родственники не будут даже догадываться, где вы и что с вами!

Эмили не стала возражать. Как ни тяжело было осознавать, что дом, где прошла ее юность, перейдет в руки де Ламерти, но отрадная мысль о том, что дядя и тетя спасены и даже не лишены крова, была истинным успокоением для ее истерзанного сердца. Она действительно испытывала горячую благодарность к Арману, понимая, что для столь циничного и корыстного человека такое благодеяние – поистине добродетельный поступок. Что же касается условия, что дядя с тетей ничего не узнают о ее положении, то оно и к лучшему. Каково знать, что твое дитя (ибо ее любили как дочь), отдано в руки подобного человека, пусть даже они и обязаны ему жизнью. Да, узнай дядя Этьен, как обстоят дела, он предпочел бы смерть позору зависимости от такого благодетеля. Пусть уж лучше ничего не знают или даже думают, что она умерла.

Рассудив подобным образом, весь вечер Эмили была чрезвычайно любезна с Арманом и даже пару раз ему улыбнулась. Ламерти еще не доводилось видеть улыбку на прекрасном лице своей пленницы, и потому он счел, что сегодняшними своими действиями немало продвинулся вперед в намерении подчинить сердце девушки. Когда после ужина Эмильенна поднялась к себе наверх, он развалился в кресле с бокалом коньяка и предался размышлениям на эту тему. Хоть определенные сдвиги в его пользу в поведении своенравной мадемуазель де Ноалье и имелись, но в целом он рассчитывал на гораздо больший успех.

Арман недоумевал что же ей еще нужно. Он спасает ее родню от смерти и нищеты, он щадит ее саму который день, хоть она и полностью в его власти, он даже делает подарки, которыми так легко растопить женское сердце. И что? Пара улыбок и «я вам так благодарна!». И это все? Другая уже давно была бы без ума от его благородства и великодушия. Но нет! Мадемуазель де Ноалье всего этого явно мало.

Размышляя таким образом, Ламерти стал думать о женщинах вообще. Нетрудно догадаться, что прекрасный пол пробуждал в нем крайне мало уважения. Женщины виделись ему слабыми, глупыми, корыстными и мелочными созданиями. В истинную добродетель он не верил, считая, что те, кого свет почитает добродетельными либо просто глупы и чопорны, либо умело скрывают свои пороки, но чаще всего они просто не встречались с достойным искушением. Себя же самого Арман считал более чем достойным для того, чтобы любая добродетель не устояла. Он отдавал себе отчет в своей красоте, тонком уме и обаянии. Более того, сами его пороки: циничность, высокомерие, презрение ко всему миру вызывали в женщинах не меньший интерес, чем добродетели других. Покорить такого мужчину, а покорив, изменить его – вот была тайная цель многих, кто запутался в сетях мрачной привлекательности Армана де Ламерти. Ни одну женщину не пытался он покорить, он лишь принимал их любовь, не скрывая своего безразличия и презрения к любовницам. Множество разбитых сердец было сложено к его ногам, но ни одно из них не удостоилось даже сожаления. Он не любил и не уважал женщин.

И вот появляется девушка не похожая ни на одну их тех, кого ему довелось знать. Будучи женщиной от природы, она словно лишена их слабостей, более того, обладает чертами, которых ее пол, по мнению Армана, начисто лишен: умом, смелостью, чувством собственного достоинства, а еще искренней верой (ибо женскую набожность считал Арман рисовкой или инструментом достижения своих целей). Нельзя сказать, что Ламерти одобрял характер Эмильенны, ибо та была его полной противоположностью, но он явно счел ее достойной целью для приложения своих усилий. В конце концов, лишь та победа имеет самый сладкий вкус, которая досталась нам ценой немалых усилий. Простые победы для слабых и ленивых. Завоевывая эту добродетельную красотку, можно позабыть о скуке, которая последнее время становится все явственней и невыносимей. Жить снова интересно, а значит – игра стоит свеч!

Глава седьмая.

Несколько последующих дней прошли для Армана и Эмильенны весьма мирно. Эти двое постепенно привыкали к обществу друг друга. Эмили перестала терзаться мыслью о том, что находится в доме и во власти постороннего мужчины. Безусловно, в иное время при подобных обстоятельствах ее репутация была бы безвозвратно погублена, но во времена Террора все настолько перевернулось с ног на голову, настолько стали казаться мелочны и несущественны прежние нормы морали и приличия на фоне необходимости элементарного выживания, что ни сама девушка, ни кто другой не посмел бы ее упрекнуть в безнравственности. Более того, ее нынешнее положение, пусть ненадежное и зыбкое, как островки земли посреди болота, но все же было много лучше, чем она могла изначально рассчитывать. Потому Эмильенна с каждым днем становилась все спокойнее, к ней стала возвращаться прежняя живость и даже веселость.

Ламерти, в свою очередь, привыкал к постоянному обществу постороннего человека в своем доме и в своей жизни. Арман не мог похвастаться ни друзьями, ни любимыми. Что касается мужчин то, если он и почитал кого, достойным своего внимания, то никогда не искал специально общества такого человека, не стремился проводить с ним время и делить досуг. Самого признания достоинства другого было Ламерти более чем довольно, и оттого мало имелось людей, заслуживающих его уважения, и никого заслужившего истинную дружбу этого умного, холодного, циничного гордеца. Что же до женщин, то их он почитал созданными исключительно ради любовных утех, ну и возможности пополнить и упрочить свое состояние за счет удачного брака. Единственным достоинством слабого пола считал он внешнюю привлекательность, и ни одна женщина не задерживалась в его жизни долее нескольких недель. Мужчины искали его дружбы, женщины жаждали его любви, но Арману де Ламерти хватало общества одного единственного человека – самого себя.

Так было до появления Эмильенны. Забирая ее из тюрьмы, Арман не имел на эту девушку определенных планов и не мог бы сказать, как долго захочет терпеть ее присутствие. Но теперь, увлекшись игрой и заинтересовавшись предметом этой игры, Ламерти даже стал получать удовольствие от компании постороннего человека. Удовольствие это было тем ощутимей, что все было внове – любой, кто добровольно лишит себя тесного общения, дружбы и любви, впервые испытав их хоть отчасти, не может не найти в том привлекательных сторон. Эмильенна стала для Армана новой игрушкой, а обольщение ее – новой игрой, которая постепенно стала вытеснять прежнюю забаву и спасение от скуки – игру в революцию.

С каждым днем Ламерти открывал достоинства удивительного существа, которое волею судьбы оказалось под его крышей. Помимо редкостной красоты, решительности, стойкости, добродетели, он с удивлением обнаружил в девушке ум того глубокого, аналитического склада, который столь редко присущ особам ее пола. В ее суждениях всегда присутствовала холодная непоколебимая логика, более того, она столь умело оперировала этим умением, что могла бы считаться достойной преемницей софистов. Помимо логики, никогда не было недостатка в аргументации, а широта ее познаний и начитанность поражали даже, если предположить, что ими обладал мужчина.

Наиболее ярко достоинства ее ума проявлялись в спорах, которые стали для молодых людей ежевечерней традицией. Началось все с обсуждения и сравнения идей Руссо и Вольтера. Не успев отойти от удивления самим фактом, что семнадцатилетняя девица вообще читала их творения, Арман был поражен меткостью, глубиной и оригинальностью ее выводов.

– Люблю ли я месье Вольтера? О, нет! Столь много есть у него мыслей, с которыми не то что нельзя, но просто кощунственно соглашаться. Но кто может отрицать справедливость его суждения о вашем любимом Руссо? Разве не представляется вам величайшей нелепостью «золотой век» человечества, где все равны лишь в нищете, а добры вследствие неразумия и слабости? Да и не поверю я ни за что, что вы, с вашим отношением к жизни, можете проливать слезы над идиллиями Руссо, над его Эмилями и Элоизами. Признайте же! – девушка так забылась в пылу спора, что позволила себе тон, каким, бывало, разговаривала с кузеном своим или дядей.

Но Арман, никогда не настаивавший на церемониях, охотно прощал ей вольность обращения и, напротив, любовался ее горячностью – резкими движениями, горящим взглядом, пылающими щеками. Однако уступать ей первенство в словесной баталии отнюдь не собирался.

– Тут вы правы. Романтические произведения Руссо мало находят отклика в моей душе, ежели предположить, что таковая у меня отыщется, но «Рассуждения об общественном договоре»… – Ах, будто бы вас могут занимать причины общественного неравенства! А если бы и так! Но как сторонник Руссо – яростного ненавистника самой идеи собственности – можете вы не только сохранять свои богатства, но и множить еще их за счет средств ваших, с позволения, «реквизиций»? Нет уж, либо будьте последовательны и согласуйте свои действия с убеждениями, либо признайте, что кумир ваш ошибался в своих выводах.

– У меня нет кумиров. Хотя я уважаю и поддерживаю выбор древних иудеев, скитавшихся по пустыне, которые выбрали своим кумиром золотого тельца.

– И после этого вы еще будете ратовать за Руссо?! С таким же успехом я могу объявить себя сторонницей Мартина Лютера или Генриха Восьмого.

В подобных спорах протекло несколько вечеров. С политики Арман и Эмильенна перекинулись на философию и религию.

– Я не могу понять одного, – восклицал Ламерти. – Как можно продолжать не просто верить, но и любить Бога, который предал ангела, подобного тебе, в полную власть такому демону, как я?! Куда смотрел твой Бог, когда тебя бросали в тюрьму, когда ты оказалась в моих руках? Как он мог допустить подобную несправедливость?

– О причинах страдания лучше всего, на мой взгляд, говорит Аврелий Августин. Он…

– Ну, надо же! Даже теологи умещаются в твоей прелестной головке! Я читал Августина в бытность свою в Сорбонне. Сказать по правде, сие чтение показалось мне прескучным. Теория страдания и наград проста, но, по мне, это тщетная попытка объяснить зло, которое терпят и творят христиане.

– Все зло, которое приходится нам претерпеть по воле Божией, мы заслужили, пусть иногда и не осознаем какими именно делами!

– Тебе бы с кафедры вещать, мой юный проповедник. И все же ответь – разве то, что случилось с тобой хоть отчасти справедливо или милосердно?

– Если Господу угодно так распорядиться моей жизнью, значит, я это заслужила, – с печалью в голосе возразила девушка.

– Ты заслужила?! – Арман расхохотался. – Боже мой, девочка, да ты за всю свою жизнь не заслужила и такого наказания, как потеря любимой куклы или ленты! И что же? – тон его вдруг стал серьезным. Ламерти наклонился к лицу девушки и заглянул ей в глаза долгим пронзительным взглядом. – Вместо этого твой Бог отправил тебя прямиком в лапы к Дьяволу.

– Вы себе льстите! – Эмильенна старалась вложить в слова насмешку, но лицо Армана, склоненное над ней, было в этот миг таким загадочным и даже страшным, что приведенное им сравнение показалось не совсем лишенным смысла.

– О нет, скорее преуменьшаю свои заслуги на стезе порока. Итак, вас отдали на заклание. Как тех принцесс, которых приносили в жертву драконам. Ваш дракон сейчас сыт и почивает на груде сокровищ, но вы-то прикованы у входа в пещеру. Что будет, когда он проснется? И какие чувства испытываете вы к горожанам, отправившим вас на смерть ради умилостивления кровожадной твари? А ведь Бог поступил с вами именно так!

– Что же вы посоветуете мне делать? В ожидании смерти предаваться ненависти и проклятиям? Разве это может изменить мою участь?

– Нет, в этом даже я не вижу смысла. Роптать и ненавидеть тех, кто отдал вас на заклание так же бессмысленно, как ждать от них помощи и спасения. Но можно попробовать договориться с самим драконом. Когда вас хотят сожрать или над вами занесен нож убийцы, разумнее бросится в ноги и умолять о пощаде, чем ждать что сонмы ангелов по Божьему велению спустятся с небес, дабы спасти вас.

– Знаете, в заступничество ангелов мне как-то проще поверить, чем в милосердие драконов и убийц! Вот уж точно не стоит труда – молить их о пощаде! – на лице Эмильенны показалась презрительная гримаса.

– А ты бы попробовала, – вкрадчиво проговорил Арман. – Другого шанса на спасение у тебя нет, моя принцесса! Ты прикована к скале и беззащитна. И дракон сейчас – твой единственный бог! Ты зависишь лишь от его произвола, от его желаний и настроения, в конце концов, оттого насколько он голоден. Ты во власти дракона! Да не будет у тебя других богов, кроме меня! – употребление знаменитой библейской заповеди в таком кощунственном контексте ужаснуло Эмильенну. Страх, мелькнувший в ее глазах, не укрылся от Ламерти. Он был доволен произведенным эффектом.

– Я напугал тебя, девочка? – он мягко взял ее руку в свои ладони. Эмили, не решаясь выдернуть руку, попыталась осторожно освободиться, но Арман крепко удерживал ее.

– Прости, но я не собираюсь тебя успокаивать. Тебе действительно есть, чего бояться, – голос его был вкрадчивым, но в глазах читалось, что он ничуть не преувеличивает опасность, которую представляет собой для девушки.

Неожиданно Ламерти выпустил ладонь Эмильенны и несколько отклонился от обсуждаемой темы, оставаясь, однако, в русле религии.

– Но есть в вашей вере и своя прелесть. В честь вашего Бога созданы великолепные картины, статуи, и венец всего – храмы! Он неиссякаемый источник вдохновения для гениев. Стоя на крыше Нотр-Дам, я…

– Вы были на крыше Нотр-Дам?! – восхищение, переходящее в зависть явственно слышалось в голосе девушки. – О, как бы я хотела там оказаться! Но разве это возможно?

– Вы никогда не пробовали предложить сторожу или звонарю некую сумму, которая сделает невозможное возможным?

– Подобная мысль не приходила мне в голову, признаться.

– Зато мне нередко приходят подобные мысли. Чем ожидать благодеяний свыше, я предпочитаю их покупать. К моему удовольствию, служители Божии не менее корыстны, чем мы, грешные. Я люблю бывать в Нотр-Дам…Любил. Надо сказать, что революция не пошла на пользу «сердцу Парижа».

– Революция ничему не пошла на пользу! – отрезала Эмильенна.

– 

Ну, это с какой стороны посмотреть, – усмехнулся Арман.

Глава восьмая.

На следующий день Арман вернулся домой раньше обычного, мигом взбежал по лестнице и распахнул дверь в комнату Эмили. Девушка по привычке своей сидела в кресле с книгой. Ламерти взял книгу из ее рук и взглянул на заглавие.

– Монтень? Еще не хватало, чтобы вы черпали аргументы для споров со мной из моей же собственной библиотеки! – по тону его было ясно, что он шутит и вообще пребывает в хорошем расположении духа. – Впрочем, хватит вам уже корпеть над книгами, не лучше ли прогуляться по вечернему Парижу?

– Вы позволите мне наконец выйти за пределы дома? – Эмильенна не могла поверить в столь щедрое предложение.

– Естественно, вместе со мной. Мое общество будет для вас платой за свободу и вольный воздух парижских улиц.

Эмили с радостным воодушевлением приняла предложение Армана и через четверть часа они уже вышли из дома. Как же она стосковалась по воле! Ведь с того дня, как ее бросили в тюрьму, она лишь полчаса была на улице, когда Ламерти вез ее в своем экипаже домой. Как отрадно было вдыхать свежий вечерний воздух! Эмильенне казалось что в нем слились запахи воды, листвы, цветов, даже старых камней, из которых было сложено большинство строений на Ситэ. Хотелось провести рукой по каменным перилам моста, зачерпнуть холодной воды из Сены, хотелось бежать неизвестно куда вслед за ветром. Находясь в заключении, девушка не позволяла себе думать о таких вещах, и потому не подозревала, как сильно ей их не хватает, пока вновь не ощутила.

Арман взял ее за руку, причем в этом жесте чувствовалось такая непререкаемая повелительность, что Эмильенна поняла – возражать или пытаться выдернуть свою руку бесполезно. Впрочем, она была так рада, что легко простила эту вольность. Ламерти уверенным быстрым шагом шел по направлению к Собору. Эмили боялась поверить. Как она мечтала оказаться в храме! Преклонить колени перед Пречистой Девой – какая отрада, какое успокоение истерзанной душе! Ведь в доме Армана, в отличии от тюрьмы, не было даже распятия. Они подошли к главному входу. Бедный Нотр-Дам! Эмильенна дотронулась рукой до истерзанного фронтона. Разбушевавшаяся чернь вымещала свою, копившуюся веками, ненависть не только на неугодных живых людях, мертвые древние камни также не избежали злобной мести. Весь храм пострадал, но особенно был искалечен фронтон у главного входа, откуда обезумевший народ сбивал статуи древних еврейских царей и патриархов, в слепом невежестве своем, принимая их за французских королей. Впрочем, королям тоже досталось. Были скинуты с постаментов не только многочисленные Людовики, включая Святого, но даже любимый всеми французами Генрих Четвертый. Видеть надругательство над монархами было тяжело, но кощунство в храме было особенно невыносимо!

Арман и Эмильенна вошли в собор. Внутри царили не меньшее запустение и разрушение, чем снаружи. Неудивительно, ведь священников, в первую очередь парижских, заставляли принимать присягу на верность республике. А могут ли искренне радеть о храме те, кто ради спасения своего или даже всего лишь из боязни лишиться прибыльного места, способны предать то, чему служили, то, во что верили?! Робеспьер пытался проводить в Нотр-Дам заседания Конвента, устраивать празднования в честь новоявленных революционных торжеств. Все это добавило новых ран и без того истерзанному собору. В последнее время среди приверженцев республики все чаще звучала идея о сносе храма. Он был объявлен старым, бесполезным, бессмысленным, изжившим себя, как и религия, которой поклонялись в его стенах столько веков. Как ни странно, но тем, что все еще существовал, Нотр-Дам был обязан главным своим злодеям Жан-Жаку Руссо – идеологу «гражданской религии» и страстному его последователю – Максимилиану Робеспьеру, который и предложил сделать собор Храмом Разума. Несчастные камни, мрамор, уцелевшие витражи еще не знали, как страшно осквернены они будут через несколько месяцев, когда полуобнаженная распутная оперная певица – мадемуазель Мейяр будет возлежать на алтаре, и распевать гимны, изображая Богиню Мудрости.

Войдя в храм, Эмили опустилась на колени и перекрестилась. Учитывая то, что Ламерти так и не выпустил ее правую руку, сделать это было непросто. Арман резким движением поднял ее с пола и повел куда-то вглубь собора. Там он наконец отпустил Эмильенну, оставил ее у стены, затем подошел к какому-то невзрачному человеку, сунул ему в руку несколько монет и что-то негромко сказал. Человек кивнул, поблагодарил и жестом пригласил следовать за ним. Ламерти опять взял девушку за руку и вслед за своим проводником они стали подниматься вверх по винтовой лестнице. После долгого подъема, при котором у Эмильенны от частых поворотов закружилась голова, они оказались у небольшой двери. Проводник толкнул ее и вывел молодых людей на свежий воздух.

Эмильенна ахнула! Под ней расстилался Париж, рядом жутковато ухмылялись горгульи и химеры, над головой так низко, что казалось, можно коснуться, проплывали розовато-серые облака, а сильный, свежий ветер бил в лицо, растрепывая волосы. Они были на крыше Нотр-Дам!

От восторга у девушки перехватило дыхание. Она не видела ничего кроме города и неба. Не видела, как незаметно исчез невзрачный человек в рясе, забыла о существовании Ламерти, стоявшего рядом. Но тот, давши ей пережить первое потрясение, решил напомнить о себе.

– Нравится? Вы должны оценить мою галантность. Вчера я услышал о вашем желании побывать на крыше Нотр-Дам и сегодня вы уже тут.

– Благодарю вас. Не в первый раз вы уже удивляете меня. Ваша доброта…

– Мы оба знаем, что я отнюдь не добр, – прервал ее Арман.

– Пусть так. Но сегодня вы совершили поистине доброе дело!

– Тогда помяните меня в своих молитвах, мой маленький ангел.

– Всенепременно!

Они замолчали. Эмильенна буквально впитывала в себя открывающийся вид. Она дышала ветром, поглощала глазами небо, где постепенно гасла розовая полоса заката, и рядом с месяцем появилась первая вечерняя звезда. Смотрела с любовью и болью на дома Парижа, на Сену, на людей, снующих, как ни в чем ни бывало, по своим делам в этом разрушенном перевернутом мире. Если в один прекрасный день ее голова упадет со ступеней гильотины, то вечер того дня не станет от этого менее прекрасным. Закат так же погаснет, звезда так же взойдет, в окнах домов так же зажгут свечи, а люди…Люди будут так же спешить домой от булочника, готовить ужин, ругаться с супругами. Может быть, какая-то минута за ужином даже будет посвящена обсуждению казни красивой девушки. Хотя вряд ли. Слишком уж заурядным явлением стали казни, чтобы обсуждать их. То ли дело максимум, введенный Робеспьром на продукты и плату рабочих.

Пока Эмили, предаваясь печальным философским размышлениям, любовалась видом Парижа, Арман любовался ею. Ветер, играя, откинул волосы с девичьего лица, глаза, устремленные вдаль, сияли, но словно застыли на одной точке, было видно, что мысли ее витают далеко отсюда.

– О чем вы задумались?

– О свободе, о покое, о вечности, – Эмильенна отвечала, не отрывая взгляда от пейзажа, и не поворачивая головы.

– Иными словами, о смерти?

– Да, – просто ответила она.

– То есть я вам настолько не нравлюсь, что вы готовы предпочесть смерть моему обществу? – этот вопрос заставил ее наконец оторваться от созерцания города и неба и повернуться к собеседнику.

– Будто бы вам не все равно нравитесь вы мне или нет? – вопрос девушки прозвучал довольно жестко. Эмильенна пожала плечами и вновь отвернулась.

– Почему вы думаете, что мне должно быть все равно?

– Какое вам дело до мнения о вас человека совершенно безразличного?

– Вы считаете, что безразличны мне? – в голосе Армана слышалось удивление.

– Абсолютно в этом уверена! – девушка вновь смотрела вдаль, а не на собеседника. Может быть, оттого ей так просто было прямо высказывать то, что она думала.

– Удивлен, что вы такого низкого мнения о себе. Неужто вы думаете, что не можете зажечь в сердце мужчины интереса к своей особе или даже огня чувств?

– Только не в вашем! Дело не во мне, а в вас. Вы ведь не способны интересоваться никем кроме самого себя, любить кого-то, кроме себя.

– А вы полагаете, что уже так хорошо меня изучили? Думаете, что знаете меня лучше, чем я сам? – Ламерти пристально смотрел на девушку, хоть та и не поворачивала головы.

– Я бы не стала этого утверждать, хотя знатоки человеческой натуры полагают, что со стороны порой лучше можно судить о человеке, чем он сам о себе судит. Но, думаю, в этом случае вы вряд ли найдете что возразить мне. Разве я не права?

– Если и правы, то лишь отчасти. Вы проницательны, и все же, пока не до конца разобрались во мне. Я соглашусь с вами в том, что не могу любить другого человека, но и себя самого, надо полагать, я также не способен любить. Я могу потакать своим желаниям, добиваться своих целей, невзирая ни на что, но все же это вряд ли можно назвать любовью к себе.

– Да, пожалуй, – задумчиво согласилась Эмильенна. – Любовь всегда возвышает человека над собой, неважно любовь эта к себе или к другому. В слепом же потакании собственным прихотям и страстям нет истинной любви, лишь суетное себялюбие. Странно, что вы это тоже понимаете.

– Я понимаю. Я отлично знаю себе цену, не заблуждаюсь на сей счет, не лицемерю и никогда не стараюсь казаться лучше, чем есть. И все же…– Арман взял девушку за подбородок, повернул ее лицо к себе и заглянул в глаза. – Я хотел бы знать нравлюсь я вам или нет?

– Вам ответить честно?

– Сегодня вы удивительно честны и откровенны со мной. Продолжайте в том же духе.

– Возможно, вам покажется странным, но именно сейчас вы нравитесь мне больше, чем за все время нашего знакомства.

– Это из-за романтического настроения, которое навеивает Нотр-Дам?

– Если он и навеивает особое настроение, то не только мне. Вы сейчас тоже не такой, как обычно.

– А какой? – разговоры о самом себе всегда были приятны Ламерти, как любому эгоисту, но в данном случае им владел особый интерес.

– Задумчивый, спокойный, не добрый, но и не злой. Мне не страшно рядом с вами. Впервые не страшно.

– Это еще почему? – Арману нравилось внушать девушке трепет, и он не желал так легко расставаться с этой ролью.

– Я сама точно не знаю, просто чувствую. Вы хотели честности с моей стороны. Я не лгу, но могу заблуждаться, – Эмильенна с нежностью провела рукой по страшной каменной морде химеры.

– Я похож на нее? – проворчал молодой человек.

– Отчего вы так решили? – удивилась девушка.

– Такой же ужасный, но спокойный и настроенный на созерцание.

Эмили улыбнулась сравнению. Улыбнулась оттого, что нашла его удивительно метким. Чудовище подпирало лицо руками и задумчиво смотрело вдаль. Оно не внушало ужас, напротив, скульптор удивительно передал в нем настроение, схожее с тем, в котором пребывали Арман и Эмильенна.

– Это все собор, вы правы, – тихо проговорила девушка. – Нельзя находится на крыше Нотр-Дам и оставаться таким же, как внизу. Здесь мы ближе к Богу. И вы тоже, хоть и не осознаете этого.

– А вы, несмотря на ваш ум, полагаете, что чем выше, тем ближе к Богу?

– О, нет! К Богу нас приближает не расстояние до неба, а величие его творений – самого прекрасного города в мире, который открывается нам с крыши самого прекрасного собора. А еще ветер, небо, звезды, облака…Все мирские заботы и тревоги остаются внизу, здесь мы заглядываем в глаза вечности, а потому и меняемся. Пока мы здесь – мы другие. Как бы я хотела никогда не спускаться!

– Возможно, я бы тоже этого хотел, – самое удивительное, что сказано это было искренне.

Однако внезапно совпавшим желаниям молодых людей не суждено было сбыться. Маленькая дверка, ведущая на крышу, открылась, и перед ними вновь предстал служитель в рясе.

– Простите, мсье, но надо уже звонить к поздней мессе. Вам пора спускаться.

– Да, сейчас, – отозвался Арман, и обратился к Эмильенне уже в обычной насмешливой своей манере. – Если вы не хотите оглохнуть, моя прелесть, то пора спускаться вниз, на грешную землю.

Волшебство развеялось, реальность вновь вступала в свои права. Эмили еще на несколько мгновений задержалась у края крыши, жадно смотря вокруг, словно вбирая в себя красоту и величие вида, чтобы навсегда сохранить их в душе. Ламерти окликнул ее, и она вынуждена была подчиниться. Дверь захлопнулась, и ночной воздух сменился затхлым запахом, а свет звезд уступил место тусклому огоньку свечи в руке служителя.

Вниз было идти проще и быстрее, чем наверх, а потому повороты винтовой лестницы, казалось, встречались еще чаще, чем при подъеме. Эмильенна шла последней, и радовалась тому, что на этот раз идет одна. Но после десятка пролетов у нее закружилась голова, нога соскользнула со ступеньки и, не успев испугаться, девушка оказалась в объятиях подхватившего ее Армана. Ламерти, вопреки ее ожиданиям, повел себя благородно и не только не воспользовался ситуацией, чтобы позволить себе какую-нибудь вольность, но даже на словах не стал дразнить бедняжку, которая и так была смущена до такой степени, что не решалась поднять глаз. Арман осторожно поставил ее на лестницу, и, поинтересовавшись все ли с ней в порядке, велел опереться о его руку. Эмили повиновалась. Лучше уж держать мужчину под руку, в чем нет ничего особо предосудительного, чем спотыкаться и падать ему на грудь.

Перед выходом из храма, девушка робко, без особой надежды, поинтересовалась нельзя ли ей остаться и поприсутствовать на начинающейся мессе.

– Вы хотите созерцать этот фарс? Хотите спасать душу проповедями священника-республиканца? Эти ренегаты противны даже мне.

– Вы правы. Это слишком больно! Я даже не уверена, что можно принимать Причастие из рук отступников, да простит их Господь.

– Надеюсь, что не простит. Пойдемте домой, моя милая.

По возвращении, Ламерти простился с Эмильенной внизу, пожелав ей доброй ночи и выслушав ее горячую благодарность за прогулку. Эмили легкими шагами поднялась по ступенькам, и дверь ее комнаты закрылась. Арман же еще долго стоял у подножия лестницы, облокотившись руками о перила, и задумчиво смотрел наверх. Если бы он не был столь красив, в эти минуты его можно было бы принять за каменную загадочную химеру на крыше Нотр-Дам.

Глава девятая.

Поразмыслив над своими вечерними похождениями, Арман пришел к выводу, что совместная прогулка явно пошла на пользу его отношениям со строптивой пленницей, а потому он немало преуспел в реализации своего плана– покорить ее сердце. Правда, надо сказать, что в последнее время он все реже думал о цели, ради которой все было затеяно, о мести и унижении дерзкой девчонки. Сама игра так увлекла его, что он почти забыл о том, какой победы хотел достичь в этой игре.

Раз прогулки на свежем воздухе, так благотворно влияют на вас, мадемуазель, стоит почаще выпускать вас из темницы, думал Ламерти. Ты любишь этот город, милая, это понятно и слепому. Что ж – сыграем на этой любви!

Довольный собой Арман отправился спать, заранее планируя завтрашнюю прогулку в обществе Эмили. Сама же Эмильенна не догадывалась о его планах, но так страстно желала нового выхода из дома, что невольно мечтала о нем, постоянно одергивая себя и напоминая, что это невозможно, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Однако самым смелым ее ожиданиям суждено было оправдаться. После ужина, во время которого они мало разговаривали, Арман как бы невзначай спросил:

– Мне кажется вам понравилась вчерашняя прогулка?

– Я многократно говорила об этом вчера вечером, а потому вы можете не сомневаться. Несмотря на ужасное положение, в котором я нахожусь, это было одно из самых ярких и сильных впечатлений моей жизни! – голос девушки звучал страстно и восторженно.

– Уверен, что ваша последняя реплика относится к моменту, когда вы оказались в моих объятиях, – Арман все-таки не мог оставить этот эпизод без внимания и отказать себе в удовольствии подразнить ее.

– Вообще-то я имела в виду закат на крыше собора, – на этот раз Эмили не дала смущению овладеть собой и говорила спокойно и насмешливо. – Перспектива переломать ноги на узкой лестнице, конечно, впечатляюща, но не настолько, чтобы стать моим главным переживанием.

– А как же сильные мужские руки, удержавшие вас от падения в пропасть? – Ламерти издевался, но достаточно добродушно.

– Об их достоинствах вам лучше судить, ведь это вы их обладатель, – с достоинством парировала Эмильенна.

– Пусть так. Жаль, что вы не оценили моей галантности, но раз сама прогулка пришлась вам по вкусу, то могу предложить повторить ее.

– Когда? – в голосе девушки сквозила неприкрытая заинтересованность и надежда.

– Я мог бы тебя помучить, но не стану. Мы отправимся гулять прямо сейчас.

Ее глаза загорелись от радости. Арман предложил ей свою руку, сопроводив этот жест ехидным замечанием о тех, кто нетвердо стоит на ногах. Но Эмили дала себе слово не замечать его насмешек и сарказма. Она снова вырвется на свободу, хоть и под конвоем.

Выйдя из дома, они сначала прогулялись по улицам Ситэ, навестили Сен-Шапель, которая тоже переживала не лучшие свои времена. Затем Эмильенне показалось тесно на острове, и она предложила перебраться на левый берег, что они и сделали. Всю дорогу молодые люди довольно непринужденно обменивались репликами, словно были если не старыми друзьями, то, по крайней мере, хорошими знакомыми. Завидев шпили Сорбонны, Арман вспомнил годы, проведенные там, и развлек свою спутницу несколькими забавными эпизодами эпохи своего студенчества. Эмильенна, как и накануне, забывшая обо всем на свете, кроме настоящего момента, пребывала в веселом и озорном настроении. В ответ на студенческие воспоминания Ламерти, она поведала о своих приключениях тех лет, когда училась в монастыре кармелиток. Рассказывала она так весело и артистично, что молодой человек от души смеялся похождениям юных воспитанниц монастыря и злоключениям их наставниц.

– А вы, оказывается, тот еще бесенок! Это надо же – склеить страницы требника бедной сестры Руфины! Значит, вам не всегда было присуще столь суровое благочестие, как нынче? – хитро спросил Арман.

– Может и так. Не мне об этом судить. Но и поныне я считаю любой поступок, воздающий сестре Руфине должное за ее обращение с ученицами, проявлением истинного благочестия.

– То есть вы не раскаиваетесь в содеянном?

– Ничуть, и сделала бы это снова! – Эмили не выдержала и расхохоталась: – Смотрите же, не обижайте меня, а то заклею страницы всех книг вашей библиотеки или налью чернил в кофе, который Люсьен вам подает с утра.

– А разве я вас обижаю? – вкрадчиво спросил Ламерти. Вопрос был явно с подвохом. Хорошее настроение девушки моментально испарилось, уступив место прежней недоверчивости и холодности.

– Скажем так, вы причинили мне намного меньше зла, чем могли бы, – осторожно ответила она.

– А добро? Разве я не был к вам добр? – Арман считал, что осыпал пленницу благодеяниями и сейчас самое время пожинать плоды своих благородных поступков.

– Вы сами как-то сказали, что отнюдь не добры. А потому я перестала заблуждаться на сей счет, – довольно жестко ответила Эмили. Желая смягчить сказанные слова, она добавила: – Но это не значит, что я не благодарна вам. Я в равной мере ценю то добро, что видела от вас, и то зло, которого избежала.

– Достойный ответ. И все же совсем не то, что мне хотелось бы услышать.

После этого молодые люди некоторое время шли в молчании, гармоничные отношения установившиеся было между ними, благодаря воспоминаниям юности, были нарушены напоминаем о настоящем. Но через некоторое время Эмильенна вновь развеселилась и, вырвав у спутника руку, побежала к мосту Сен-Мишель.

– Обожаю мосты! Я могла стоять на них часами! – девушка перегнулась через перила, любуясь темными водами реки и отражающимися в ней огнями города.

– Эй, красотка, не упади! Ты что топиться собралась? – компания подвыпивших «граждан», заметивших с берега девушку на мосту, не могла оставить ее без внимания.

Арман в мгновение ока оказался рядом с Эмильенной и одного его взгляда, брошенного в сторону веселящихся гуляк, а также недвусмысленного жеста, которым он схватился за шпагу, было достаточно, чтобы обратить балагуров в бегство.

– Вас и на секунду нельзя оставить. Будь вы моей женой, я приказал бы вам не выходить из дома. Иначе дни и ночи пришлось бы проводить на дуэлях.

– Не стоит беспокоиться. Я никогда бы не стала вашей женой!

– Неужели? Даже в вашем нынешнем положении? Даже ради спасения чести и доброй совести христианки?

– Мое положение сколь бы оно не было ужасным, не должно толкнуть меня на шаг, сулящий еще больший ужас! – по обыкновению, замеченному вчера Ламерти, девушка, произнося эти слова, не смотрела на собеседника, а стоя у перил моста, казалась поглощенной созерцанием реки.

– То есть брак со мной вам видится большим ужасом, чем бесчестье?! – Арман явно начинал злиться, и не пытался это скрыть.

– Разве он не станет для меня бесчестьем? Я не буду вам говорить, про счастье союза с любимым человеком, вам все равно не понять, но никогда, слышите, никогда не предстану я перед алтарем ради спасения жизни или даже чести! – Эмильенна понимала, как опасны ее слова, но в ней взыграла гордость и верность своим убеждениям. При всем своем уме, девушка не могла сдержаться, не могла проявить дипломатичность и осторожность, уместные в ее положении. Она говорила, не как пленница, а как королева на эшафоте. Ламерти, как и следовало ожидать, и слова ее, и тон привели в бешенство. Он схватил Эмили, оторвал от перил и насильно повернул ее лицо к себе.

– А если так, принцесса, то ответь честно – что бы ты выбрала: мы сейчас же идем в Сен-Шапель и венчаемся или возвращаемся домой, где я смогу завершить то, что начал в первый вечер нашего знакомства?

– Можно подумать, выбери я венчание, моя судьба была бы иной и вы бы отказались от своих гнусных притязаний?! – в глазах Эмильенны полыхала не меньшая злость, чем у Армана.

– Нет, не отказался бы, но они бы ли были законны!

– О, да! Мне стало бы намного легче если бы вы надругались надо мной на законных основаниях!

– Вы были бы чисты перед своим Богом и людьми!

– А перед собой? Как бы я оправдалась перед собой за такой поступок. Власть надо мной, отданная вам волею судьбы, стала бы и вовсе безграничной, скрепленная печатями закона и церкви. А я стала еще более беззащитной, отдав вам добровольно то, что сейчас вы удерживаете лишь силой.

– Ты осталась бы такой же беззащитной, как и теперь. Не более, не менее. Ты и сейчас в полной и безраздельной моей власти. Ты – моя пленница, моя рабыня, моя собственность.

– Нет! –Эмильенна смотрела ему прямо в глаза и в голосе ее сталью звенело презрение к нему, и к опасности, в которой она оказалась.

– Нет?

– Нет, потому что в вашей власти лишь тело мое, душу же я вам не отдам! Стать вашей женой для меня значит хранить вам верность, следовать за вами, повиноваться вам, уважать вас и не иметь права оставить вас, даже если представится возможность. Таковы оковы брака, налагаемые религией и правом. Жена принадлежит мужу телом и душой, а я хочу оставить свою душу при себе, пока не могу вручить ее Спасителю.

– Очень мне нужна ваша душа, и ваша верность, и все ваши чертовы принципы и убеждения! – Арман понимал логичность аргументов, которые никогда раньше не пришли бы ему в голову, но не мог и не собирался прощать девушке нового унижения. – И не смей думать, что мои слова значат предложение руки и сердца. Я не собираюсь жениться на собственной невольнице, будь она хоть Елена Троянская. Зачем платить за то, что можно взять даром? – слова эти были сказаны со злобной издевкой.

– Я бы никогда не подумала, что вы хотите жениться на мне. Это так же невозможно для вас, как для меня стать вашей женой. Поэтому давайте забудем этот разговор… – Эмили слишком поздно опомнилась и попыталась спасти положение, насколько это возможно.

– Ну уж нет! Поверь мне, я его точно не забуду. А ты еще пожалеешь о своих словах!

Пока Ламерти буквально волок ее к дому, девушка проклинала себя и свой язык. Сумасшедшая! Зачем ей понадобилось злить своего мучителя? Неужто нельзя было промолчать на его шутку про жену и дуэли?! Господь смилостивился над ней. Ее дракон мирно спал, а она, безумная, сама разбудила его и бросилась в пасть. Как смеет она после такого безрассудства, молить Господа о помощи! И все же, всю дорогу Эмили возносила истовые молитвы о защите и спасении.

Пока Эмильенна пребывала в отчаянии и молитвах, Арман предавался размышлениям совсем иного рода. Ни разу, за все время, проведенное с девушкой, кроме первого вечера, не был он так близок к осуществлению низкой цели, ради которой вывел ее из тюрьмы. Но даже теперь в гневе и ненависти к ней, он понимал, что удовлетворив одни свои желания, он сделает навеки невозможным исполнение других. Воспользовавшись своей властью, он утратит ее. А ощущение собственного могущества пьянило его, делало зависимым от этого чувства. Надругавшись над телом, он никогда уже не заполучит душу, над которой, несмотря на свои слова, он тоже хотел иметь безраздельную власть. Скорее всего, она умрет, но, даже оставшись жить, уже не будет той, что так будоражила кровь и воображение, разгоняла скуку и наполняла жизнь новым смыслом.

Войдя в дом и захлопнув за собой дверь, Ламерти развернул девушку лицом к себе и, до боли сжав хрупкие плечи, долго молча смотрел на нее. Наконец, он отпустил ее и, слегка подтолкнув к лестнице, сказал:

– Ступайте!

Эмильенна же, потрясенная всем произошедшим, не в силах была сделать ни шагу и стояла перед ним, как прекрасное изваяние.

– Уходите же, говорю вам! Быстро! Иначе я не смогу больше сдерживать себя! – в голосе его была подлинная мука, вызванная борьбой двух равносильных желаний.

Эмили будто очнулась и бросилась вверх по лестнице, не смея оглянуться.

– И заприте дверь! – крикнул Арман ей вслед. – Если вам очень повезет, это поможет.

Глава десятая.

Напуганная предупреждениями Ламерти, Эмильенна всю ночь не сомкнула глаз, лишь когда рассвело, она забылась тяжелым сном. Раздавшийся через несколько часов стук в дверь принес ей раздражение оттого, что очень хотелось спать, но и облегчение, поскольку вырвал ее из объятий сменяющих друг друга кошмаров. У двери стоял неизменный Люсьен и привычно звал ее спуститься к завтраку.

Спустившись, Эмили обнаружила крайне неприятный сюрприз – хозяин был дома и сидел за столом. Подняв на нее глаза, он спокойным тоном пожелал доброго утра и продолжил трапезу. Ничто не напоминало о вчерашней буре, которую Эмили пробудила в душе этого человека. Вознеся благодарственную молитву, девушка опустилась на стул, стараясь быть как можно незаметней. Это было излишне, потому что Арман, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Закончив завтрак, Ламерти собрался было выйти из столовой, но уже у дверей передумал и, вернувшись обратно, встал у окна. Не поворачивая головы, он заговорил.

– Я сказал вам вчера, что никогда бы не женился на вас. Это не совсем так. Возможно, встреть я вас в более спокойное время, вы могли бы получить от меня предложение руки и сердца.

Эмильенне очень хотелось возразить, что в спокойное время, окруженная достойнейшими претендентами, она никогда бы не ответила на такое предложение согласием. Но она не стала этого говорить. Убедившись, сколь ужасны могут быть последствия неосторожных слов, когда имеешь дело с Арманом де Ламерти, девушка предпочла ответить иначе.

– В спокойные времена я была слишком молода для предложений руки и сердца. Когда все началось, мне было тринадцать лет.

– Пусть так. Я рассуждаю не о том, что есть, а том, что могло бы быть. Не нуждаясь ни в семье, ни в любви, тем не менее, я бы, конечно, женился. И вы обладаете некоторыми достоинствами, необходимыми для мадам де Ламерти.

– Для такой высокой чести надо обладать поистине незаурядными качествами, – девушка говорила спокойным тоном, оттого трудно было уловить иронию, а, следовательно, и придраться к ее словам.

– Напротив, – Арман не заметил или сделал вид, что не заметил сарказма. – Ничего необыкновенного. Всего лишь красота, молодость, знатность и богатство.

– Но революция и титул мой, и богатство превратила в пустой звук.

– Это не важно. Зато я стал в несколько раз богаче, чем раньше, а потому могу позволить себе жениться хоть на церковной нищенке. Что же до титулов и званий, то, сколько их не отменяй, мы оба знаем, что я остаюсь де Ламерти, а вы – де Ноалье. Упразднив титулы, нельзя отменить знатность рождения.

– И это говорите вы? Тот, кто голосовал за все эти законы?

– Я не единственный аристократ, среди голосовавших, и не единственный, кто по-прежнему не желает чувствовать себя ровней всякому сброду.

– Но это вы объявили, что все равны!

– Оставим в стороне революцию и ее издержки. Вернемся к вам. Сказав, что вы обладаете некоторыми приятными качествами, я также добавлю, что в вас есть нечто, чего категорически не должно быть в женщине, которую я могу выбрать своей женой. Вы слишком умны, горды, своевольны. А свою жену я всегда видел милой, наивной, покорной, набожной дурочкой.

– Набожность-то ей к чему? Кажется, это качество вам вовсе не присуще.

– Так же как и все прочие перечисленные. Но я говорил не о себе, а о своей предполагаемой избраннице. Набожность нужна ей, чтобы со смирением и довольством переносить свою долю и не отравлять мне жизнь жалобами и укорами. Задача жены – принести мужу состояние и вести домашние дела, дабы мужчина не отрывался на такие пустяки. И мне нужна была супруга, которая бы не стала от меня желать ничего, кроме моего имени.

– Понимаю, – Эмильенна кивнула. – Однако, посмею заметить, что ваш идеал почти недостижим. Даже самая кроткая и покорная женщина будет ждать от мужа любви и уважения.

– Вот для того-то ей и нужна набожность, чтобы со смирением перенести отсутствие этой самой любви, уважения и вообще интереса к своей персоне.

– Помилуй Господь несчастную, на которую падет ваш выбор! – Эмили осеклась, поняв, что опять говорит лишнее, но Арман, вопреки ее ожиданиям, не разгневался.

– Вполне вероятно, что ваши молитвы будут услышаны, ибо теперь, когда я настолько богат, что могу жениться на ком угодно, по здравом размышлении я склоняюсь к мысли, что это вовсе не обязательно. Зачем? Состояние мое таково, что мне сложно будет его потратить, проживи я хоть сто лет, преимущества рождения больше ничего не значат. Так для чего обременять свою жизнь супружеством? Мне вполне хватит грамотного управляющего для ведения домашних дел и любовниц для исполнения предназначения женского пола.

– Думаю, вы правы. Так действительно будет лучше.

– Весь этот разговор затеял я исключительно с целью окончательно разуверить вас в моем намерении взять вас в жены. Это единственное, чего вы можете от меня не опасаться.

– Благодарю вас, – Эмильенна с преувеличенным смирением присела в реверансе.

– Однако это не значит, что я откажусь от прочих притязаний в отношении вас, – жестко произнес Ламерти.

– На все воля Божия! – со вздохом ответила девушка.

– Сегодня я иду на собрание якобинского клуба, – исчерпав тему брака, Арман перевел разговор в другое русло. – Хотели бы вы сопровождать меня?

– Не уверена. Не думаю, что мне интересны разговоры и проекты людей, которых я презираю и ненавижу.

– Как знаете. Конечно, проще заочно осуждать, не зная истинных доводов противника, толкающих его на те или иные поступки. Ведь когда знаешь и понимаешь, судить человека гораздо труднее, – на самом деле Ламерти нисколько не занимало оправдание якобинских идей в глазах Эмильенны. Он лишь хотел похвастаться перед товарищами красивой любовницей. Однако, как он и ожидал, замечание его попало в цель.

– Что ж, возможно вы правы. Я пойду с вами, хотя бы ради простого любопытства. Кроме того, это ведь даст мне новую возможность выйти из дома.

– Мы поедем в экипаже

– Как вам будет угодно, – на этом разговор закончился и молодые люди разошлись.

Эмильенна благодарила Бога за милосердие, за то, что Арман вернулся к прежнему своему стилю общения с ней. Робкие ростки начинающейся дружбы и доверия были выдернуты с корнем после вчерашнего, но, возможно, это и к лучшему. Что может принести дружба такого человека? Как она вообще возможна? Нет уж, лучше пусть все остается как есть. Хотя надежды на это не так уж много.

Вечером, в открытом экипаже они отправились на собрание клуба. Оно проходило в реквизированном особняке одного из бывших аристократов. В просторном помещении, раньше вероятно служившем бальным залом, было тесно, шумно и душно. В разномастной волнующейся толпе были и изысканные щеголи, продолжавшие подобно Ламерти, подчеркивать свой статус даже после того, как он был объявлен ничтожным; были и простолюдины, кичащиеся тем, что революция вознесла их на вершину жизни из клоак, где они прозябали; присутствовали также люди, происхождение и состояние которых было сложно определить. Эмильенна разглядывала лица: в глазах одних пылал священный фанатичный огонь, другие тщетно пытались изобразить, что хоть отчасти понимают, о чем идет речь, третьи, к которым можно было причислить и ее спутника, сидели со скучающими, равнодушными лицами. Даже когда Ламерти вмешался в обсуждение, лицо его продолжало оставаться бесстрастным, хотя слова он подбирал с большим умением и удерживал внимание аудитории, насколько это вообще было возможно в таком хаосе.

Эмили, однако, не слушала и не слышала, о чем он говорит. Вряд ли она способна была думать о чем-то, кроме того, что в разгаре своей речи Арман отошел далеко от нее и совсем ее не замечает. Вот он – шанс на спасение, путь, предлагаемый Господом! Вряд ли будет еще такая возможность. Девушка лихорадочно начала протискиваться к выходу. На ее счастье, она была не единственной женщиной в клубе, и даже не единственной, чья внешность и наряд могли привлечь внимание. Кроме того, они с Ламерти зашли недавно и стояли недалеко от входа, а потому немногие еще успели разглядеть красавицу настолько, чтобы проявить к ней и ее действиям интерес.

Не теряя ни секунды, Эмильенна выбиралась из гудящей толпы. Ей удалось быстро покинуть зал, оказавшись в пустом холле, она бросилась бежать и через минуту уже вдыхала свежий влажный ночной воздух. Куда бежать? Неважно, лишь бы подальше. Хоть в темные переулки, хоть в трущобы, лишь бы быть снова свободной. Как она распорядится своей свободой, девушка пока не знала, у нее не было ни единой лишней секунды на размышление. Раз Господь указал ей путь к спасению, значит поможет пройти по нему. Быстро оглядевшись, Эмили решила направиться туда, где меньше света. Но убежала она недалеко, мужская рука крепко и больно схватила ее за локоть. Даже не оборачиваясь, Эмильенна знала, что это Арман.

– Не так быстро, моя ласточка! Неужто я так скучно говорил, что вам не захотелось меня дослушать? – насмешливые слова и даже спокойный тон не могли обмануть пленницу. Ламерти был в бешенстве. – Или скажете, что захотели подышать свежим воздухом?

Ответить девушке он не дал. Резко, со всего размаха, Арман ударил ее по лицу.

– Неблагодарная тварь! Я вожусь с ней, вытаскиваю из тюрьмы ее презренных родственников, щажу, непонятно ради чего, ее целомудрие… И что получаю в ответ? Ты хотела свободы от меня? Ты ее получишь! Сейчас ты станешь абсолютно свободна! – Ламерти потащил девушку на ту темную улочку, куда она сама собиралась бежать, подальше от света фонарей. Прислонив ее спиной к стене дома, он одной рукой сжал ей запястья, а другую сомкнул на шее девушки. Арман ждал ужаса в ее глазах, мечтал насладиться ее страхом, но взгляд Эмильенны выражал лишь ненависть и презрение. Она поняла, что сейчас умрет, окончит земной путь тревог и мучений, и возблагодарила за это Создателя. Взгляд ее стал отрешенным, выражение лица спокойным и возвышенным. Такой поворот событий не устраивал Ламерти.

– Ах, так? Вы сами хотите умереть? В таком случае я не стану оказывать вам эту услугу, – он разжал пальцы, стиснутые на ее горле. Разочарование мгновенно исказило лицо Эмили.

– Я поступлю иначе к обоюдной нашей радости. Вижу, что общество мое вам неприятно, а посему не стану его больше навязывать. Да и вы больше не интересуете меня, даже ваши соблазнительные прелести не стоят моего внимания. Думаю, что наше знакомство закончится тем же, чем и началось.

– Вы отправите меня обратно в тюрьму? – Эмильенна впервые подала голос.

– О, нет! Зачем же? Я отдам тебя Николя Парсену. Помнишь такого милого господина?

Парсена Эмили помнила. Услышав о нем, она мгновенно лишилась чувств и упала бы, не подхвати ее Арман у самой земли. Не ожидая от девушки такой реакции, он не знал, как ему теперь поступить. Так он и стоял в растерянности, с Эмильенной на руках, когда из-за угла показался упомянутый Николя Парсен.

Глава одиннадцатая.

Надо сказать, что несмотря на охватившее его бешенство, а может быть, именно благодаря ему, Арман еще не принял окончательного решения насчет беглянки. Он не собирался ни убивать ее, ни отдавать Парсену, хотел лишь запугать и заставить унижаться. А потому неожиданное явление самого Парсена отнюдь не входило в его планы. Тот же, в свою очередь, напротив, весьма желал этой встречи. Размашистым своим шагом, демонстрируя наглую усмешку на грубом лице, Парсен подошел к Ламерти.

– Доброй ночи, гражданин Ламерти. Давненько не виделись, – в тоне Парсена не было и тени почтительности. – Что с нашей пташкой? Заснула или вы ее прикончили? Было бы жаль.

– Потеряла сознание, завидев вас. Должно быть, вы ей не понравились.

– Да ну? А вы? Вы-то ей приглянулись, как я погляжу? – Парсен говорил в привычной своей фамильярной манере, что безмерно раздражало Ламерти. Плебей же видел производимый эффект и наслаждался им.

– Парсен, что вам нужно? – голос Армана звучал презрительно и устало, будто он отгонял назойливое насекомое.

– Она! – Парсен уставился на девушку таким красноречивым взглядом, что даже Ламерти не отличавшемуся скромностью, стало не по себе.

– Не надо смотреть на нее, как людоед. Это все-таки моя собственность. Не забыли?

– Не забыл. Но решил, что вы передумали. Наигрались ведь, небось, уже? Отдайте мне куколку! Я даже буду не в обиде, что не получил ее первым. Отдайте и будем снова друзьями.

– Ну это вряд ли, – Арман не в силах был скрыть свое презрение.

Во время этой беседы, которую сложно назвать дружественной, Эмильенна пришла в себя. Однако девушка вовсе не спешила обнаруживать это обстоятельство. Сначала она почувствовала, что ее держат на руках, затем, к бесконечному своему ужасу, услышала голос Парсена. Вывод, к которому пришла несчастная, обдумав ситуацию, насколько это возможно в ее положении, был крайне неутешителен – Ламерти договаривается с Парсеном о передаче живой собственности из одних рук в другие. При подобном умозаключении, ее тем более поразил грозный окрик Армана, обращенный к Парсену.

– Уберите от нее свои грязные лапы или я убью вас!

– Убьете? Вот это да! Из-за девчонки?! Да, бросьте! Негоже друзьям ссориться из-за бабенки, – Парсен перешел на более миролюбивый тон, очевидно понимая, что угрозы Ламерти – не пустой звук.

– Я могу понять, что разговаривать вы учились в трущобах, но избавьте меня от изысканности ваших выражений, тем более по поводу этой девушки, – смесь бешенства с ледяным презрением в голосе Армана поразила Эмильенну. Она боялась поверить своим ушам. Он не только не отдает ее, но даже запрещает непочтительно о ней отзываться.

– А она вас, видно, крепко зацепила. Что хороша? – вновь сладострастный взгляд впился в бездыханное тело Эмили.

– А вы, видно, решили–таки сегодня познакомиться с моей шпагой, раз не оставляете эту тему, – по голосу чувствовалось, что Ламерти жаждет довести разговор до дуэли.

– А что я говорю-то? Вы у меня ее в тюрьме отняли, сейчас не отдаете, хоть и было уже довольно времени наиграться, да еще и заколоть, как цыпленка грозите. Видно, совсем голову потеряли из-за этой… женщины. Хотите драться со мной? Я не прочь. Только мне эти ваши дворянские шпаги не по нутру. Бросайте девчонку и шпагу и будем драться, как мужчины – голыми руками! Кто победит, тому и девчонка. Идет? – Парсен раззадорился и предложенная им ставка разожгла его азарт. Но де Ламерти не собирался опускаться до кулачной схватки с плебеем.

– К вашему сожалению я не вырос на грязных улицах, где мужчины не знают другого оружия, кроме своих кулаков. И я не собираюсь отстаивать в бою свою собственность, только честь!

– Еще скажите – честь дворянина! Все вы «бывшие» такие! Строите из себя друзей народа, а сами презираете нас, как мусор под ногами. Я-то давно это вижу! Надеетесь, это вам так сойдет? Или думаете, что насадите меня на шпагу, как на вертел, пользуясь тем, что я не обучен махать этой железкой? – Парсен сочился злобой, которая была щедро приправлена страхом и давней ненавистью.

– Меня утомил этот вздор! – Ламерти перехватил тело девушки, так, чтобы удерживать его одной рукой, а другой потянулся к шпаге. – Или вы деретесь или убирайтесь!

– Я ухожу, но не забудьте о сегодняшней встрече и разговоре. А если память у вас короткая, то я вам напомню, – жест Армана произвел на Парсена должное впечатление. Несмотря на ярость, самоубийцей он не был.

– Это угроза? – презрение, вложенное в вопрос явно показывало, сколь мало такие слова способны напугать Ламерти.

– Это предупреждение. Бывайте! Не уроните девчонку. Ха-ха! Вам пора домой – пресмыкаться перед женской юбкой, а мне пора на собрание – вершить судьбы Франции. Каждому свое, – и грубо хохоча собственной шутке, Парсен пошел к особняку, где собрание якобинского клуба было в самом разгаре.

Арман же с Эмильенной на руках сел в подъехавший экипаж. Всю дорогу голова девушки лежала у него на коленях, но она не смела и пошевелиться, чтобы этому воспротивится. Он не должен усомниться в том, что она без сознания. Пусть он не отдал ее Парсену (собственность, как – никак), но общения с ним самим в этот вечер Эмили решила избежать любой ценой. Она по опыту знала, что к утру его гнев может остыть и смениться другим настроением, но сейчас Ламерти был как фитиль у пороховой бочки.

В доме, куда Арман также внес Эмильенну на руках, их встретил верный Обер.

– Мадемуазель стало душно в зале собрания, она потеряла сознание, – Ламерти кратко объяснил ситуацию слуге, который, впрочем, и не думал задавать никаких вопросов. Зато он отлично знал способы приведения изнеженных барышень в чувство, и этими знаниями исторг у Эмильенны мысленные проклятия. Возвращение к жизни было не в ее интересах. Бедная девушка, задержав дыхание, стоически переносила нюхательные соли, поднесенные к носу, растирание висков уксусной эссенцией и даже хлопанье по щекам, которое в исполнении Армана сложно было назвать деликатным. Поняв, что долго она не продержится, Эмили решила пойти на хитрость. Она слабо застонала, тем самым подав признаки жизни, но глаза не открыла. Мужчины вполне удовлетворились таким результатом своих усилий. Люсьен сказал, что здоровый сон вернет бедняжке силы и предложил отнести ее наверх. Ламерти отказался и сам понес пленницу по лестнице на руках. В комнате, положив ее на софу, Арман опустился у изголовья и прошептал:

– Я тебя никому не отдам, слышишь? Никогда! – он вдруг порывисто схватил руку девушки и поднес к губам. – Но если ты еще раз попробуешь сбежать от меня, я тебя убью.

Глава двенадцатая.

Как и надеялась Эмильенна, утром от вчерашней бури осталась лишь легкая рябь на воде. Ламерти вновь был спокоен, хотя довольным его назвать было трудно. После завтрака, проведенного в полном молчании, он устало спросил:

– Я хочу знать ответ только на один вопрос – зачем? Зачем вы бежали из дома, где были в относительной безопасности, в ночные парижские трущобы, где в течение первой же ночи стали бы добычей таких негодяев, по сравнению с которыми не то, что я, но даже Парсен – невинный агнец?

– Зачем?! – Эмильенна мгновенно зажглась. – Вы спрашиваете зачем? А как бы понравилась вам роль собственности и постоянное пребывание в страхе за свою честь. Вы как-то сравнили меня с принцессой в логове дракона. Вы – дракон, но попробуйте представить, что чувствовали бы на месте жертвы. Разве, случись вам чудом разорвать путы, не побежали бы в любую сторону, невзирая на пропасти и вулканы? Или, по здравом размышлении, пришли бы к выводу, что в пещере дракона теплее и спокойнее, потому и не стоит ничего менять? Да что я вас спрашиваю? Разве можете вы хоть на секунду почувствовать то, что чувствую я?! Будучи хозяином положения, вы лишь развлекаетесь, играете со мной, как кошка с мышью, оттого вам никогда и не понять, что толкнуло меня, воспользовавшись первой возможностью, бежать без оглядки, не взвешивая все «за» и «против»! – гнев и боль в голосе девушки, лучше слов дали Арману ответ на его вопрос.

– Отчего же? Отчасти я понимаю, что вам не сладко у меня. Но на что вы рассчитывали? Ни денег, ни крова над головой, ни одного друга, зато враги на каждом шагу. Как планировали вы выживать дальше?

– Говорю же вам, ничего я не планировала! У меня не было на это времени. Я лишь верила, что если Господь вырвал меня из лап льва, то спасет также от гиен и шакалов. А если даже и нет, то такова Его воля.

– Откуда вы знаете? Может Его воля в том, чтобы вы, спасенная от смерти, пребывали в моем доме под моим покровительством?

– Судя по тому, что затея моя не удалась, я не исключаю и такого.

– Вот это уже разумные слова. А то после вчерашней выходки, я стал опасаться за ваш рассудок, – Арман, казалось, удовлетворен результатами беседы. Эмильенна же, скрестив руки на груди, ходила по комнате. Наконец она решилась заговорить.

– Позвольте же и мне задать вам вопрос, хотя если не пожелаете, можете не отвечать.

– Разумеется.

– Вчера в клубе вы, упражняясь в красноречии, произносили высокопарные речи о свободе, гуманности, правах народа, тирании и прочих революционных догмах. Но я скорее умру, чем соглашусь поверить, что все эти идеалы вам не безразличны. Вы верите в правоту революции ничуть не более, чем я или мой дядя. Я с трудом, но все же могу понять тех дворян, которые и впрямь всей душой страдают за народ и мечтают изменить мир к лучшему, они хоть чем-то могут оправдать свое участие в кровавом фарсе, называемом революцией. Но вы?! – девушка подошла к нему совсем близко и смотрела прямо в глаза, ожидая ответа.

– Опять претендуете на то, что знаете меня лучше меня самого? – насмешливо спросил Арман.

– Отнюдь! Совсем, напротив, пытаюсь вас понять. Хочу постичь мотивы, которые скрыты за вашими поступками.

– Что ж. Я мог бы промолчать или соврать, но отвечу честно. Вы правы, мой ангел, я ничуть не верю в то, что говорю. Мне не хуже вашего понятно, что республика, растоптавшая аристократов, служит отнюдь не воспеваемому ей народу. Народом и его правами она лишь прикрывает свои истинные цели. А цели эти состоят в том, чтобы те, кого мы именуем сейчас буржуазией, могли бы создать такой строй, который позволит им процветать.

– Но вы-то каким образом относитесь к буржуазии? – в последнее слово Эмили вложила все свое презрение.

– Никаким. Абсолютно никак не отношусь и не собираюсь относиться. Но я отлично отдаю себе отчет в том, что происходит. И понял я это очень давно. Еще в восемьдесят седьмом можно было предсказать, чем кончится затея Неккера о созыве Генеральных Штатов. Если тебя вместе с бурным потоком несет в пропасть, то лучше вскочить в лодку своих врагов и выжить, чем низвергнуться вниз и погибнуть в обществе друзей. О нет, я не мечтал разделить участь вашего дядюшки или вашу! Говорят, крысы покидают тонущий корабль. Всегда недоумевал зачем? Ведь, покинув корабль, они оказываются в той же бурной ледяной морской воде только несколькими часами ранее. Почему бы крысам не взять на себя управление тонущим кораблем, вышвырнув за борт капитана и команду? Благородства в этом никакого, зато верный шанс на спасение.

– То есть все только ради выживания? – теперь презрение Эмильенны относилось непосредственно к Арману.

– Ну не только. Есть и другие причины. Вы правы, мне плевать на народ и его страдания, мне нет дела до финансовых и политических интересов буржуазии, но мне так же глубоко противны мои братья по крови – дворяне. Есть среди них и достойные люди, но большинство тупы, ленивы, ограничены, одним словом, омерзительны. Они наживаются на труде невольников со своих далеких плантаций, муках крестьян и ведут полусонное существование. Мне претит такая спячка. Революция – мое лекарство от вечной скуки, выход моему презрению к окружающему ничтожеству. Самые сильные выплывут, прочие пусть гибнут с этим загнившим кораблем.

– Кроме того, пока корабль тонет, вы и вам подобные, можете без помех пошарить в трюмах и захватить его сокровища. Так? – Эмили усмехнулась.

– Так, моя проницательная радость, именно так. Я неплохо заработал на революции, мое состояние, и без того немалое, значительно возросло. Думаю, игра стоила свеч.

– Как все просто! И как низко! – девушка казалась действительно разочарованной, будто раньше у нее были поводы думать о Ламерти лучше.

– Милая моя, вы подвержены тому же заблуждению, что и большинство людей в нашем мире. Вы судите о других по себе, словно накладывая на чужой характер свои принципы и мерки. Вы полагаете, что любое деяние, невозможное для вас или несопоставимое с вашими представлениями о чести, низко и презренно. Для таких, как вы, может быть, но не для таких как я. Я циничный, корыстный, эгоистичный мерзавец. Не судите меня, исходя из ваших законов. У меня свои правила. Чудовищу не стоит вменять в вину отсутствие ухоженных ногтей. Это глупо! – Возможно, вы и правы. Чудовищам подобает поступать чудовищно. Вы неплохо с этим справляетесь, – в словах Эмильенны крылся намек на вчерашнее, который Арман легко угадал.

– Обижаетесь? – с интересом спросил он.

– После полученных объяснений, касательно вашей сущности, понимаю, что обижаться просто нелепо. Так же как злиться на молнию, которая в тебя ударит.

– О! Вы, наконец, начинаете меня понимать. Впрочем, не все так страшно. Признайте, что по отношению конкретно к вам я бываю иногда гуманным. Ведь вы все еще живы, целы и невредимы. А это уже немало, когда живешь бок о бок с чудовищем.

– Гуманны?! Хотите знать, что было бы поистине проявлением гуманности с вашей стороны? – девушка подошла вплотную к Ламерти, и хоть смотрела на него снизу вверх, глаза ее метали молнии. – Вы поступили бы гуманно, если бы довели начатое до конца и придушили бы меня там, на темной улице.

– Не печальтесь, душа моя. Не все еще потеряно, – Арман дотронулся ладонью до ее щеки. – Возможно, я еще и придушу вас. В другой раз.

– Была бы вам чрезвычайно признательна! – Эмильенна присела в реверансе, надменно встряхнула головой и гордо удалилась из комнаты.

Провожая ее взглядом, Ламерти пребывал в совершенном восторге от поведения своей пленницы. Нет, ну до чего же удивительное создание эта девчонка! Она просто великолепна! Видно, Всевышний отливал ее характер из чистейшей дамасской стали. Придя к выводу, что девица несомненно стоит его внимания и всех беспокойств, которые причиняет, молодой человек стал думать о том, как поступить с пленницей дальше.

Ее живой ум, удивительный образ мыслей, даже насмешки и дерзости, не говоря уже о красоте, стали ему просто необходимы. Без этой бунтарки жизнь его снова станет скучной и пресной, как трапеза бедняка. То, что она останется с ним, не вызывало у Ламерти ни малейшего сомнения. Но в каком качестве? Самым простым и логичным было бы поступить с ней так, как он изначально намеревался, и как она заслужила своим надменным поведением. Безусловно, этот путь сулит неземное блаженство, но… только на одну ночь. А что будет с ней потом? Воображение Армана услужливо нарисовало страшную картину – Эмильенна в разорванной одежде, поникшая, смертельно бледная, безжизненная, с остекленевшим взглядом, обращенным в одну точку, похожая на прекрасную, но сломанную куклу.

Арман покачал головой, отгоняя видение. Нет, такая она ему не нужна! Даже если она не умрет, то будет лишь жалкой тенью самой себя. Куда умнее поступить с ней иначе. Соблазнить вместо того, чтобы обесчестить. Девушка должна безраздельно принадлежать ему, но по доброй воле. В этом случае, она сможет сохранить лучшие свои качества, а он разовьет в ней новые, пока неведомые стороны. Эмильенна де Ноалье станет первой и единственной достойной его любовницей.

Приняв такое решение, Ламерти с одной стороны почувствовал облегчение, но с другой осознал, как непросто будет претворить свой план в жизнь. И дело не только в неприступности Эмильенны. Арман надеялся, что рано или поздно сломит ее, но в постоянном искушении, которому подвергается он сам. Как можно жить под одной крышей с девушкой, которая хороша, как языческая богиня, да к тому же постоянно провоцирует его гнев, и сдерживать себя, чтобы не сотворить с ней того, к чему взывают самые низменные инстинкты? Вот это по-настоящему трудно! Потом мысли Ламерти приняли иное направление, и он с удивлением осознал, что уже несколько раз щадил девушку, не только не имея намерения поступить таким образом, а напротив, имея намерения совершенно противоположного свойства. Он словно тянулся к предмету, который находится на виду и легко доступен, но натыкался на невидимую преграду, и, несмотря на все желание, не мог овладеть им. Похоже, что само Провидение хранит пленницу от его необузданности для осуществления более обдуманных и сулящих большее удовольствие планов.

Размышления Армана были прерваны появлением Люсьена.

– Вас желает видеть господин де Фабри. Говорит, что у него крайне срочное дело.

– Проводи его ко мне! – приказал хозяин дома.

Глава тринадцатая.

Через минуту Жерар де Фабри зашел в комнату. Вид у него был явно взволнованный.

– Жерар! Чем обязан? Пришли дослушать мою вчерашнюю речь, которую обстоятельства помешали мне закончить?

– Ох, Арман, поверьте, сейчас не до шуток! Лучше бы ваши обстоятельства не помешали вашей вчерашней речи.

– В чем дело, Жерар? – Ламерти проникся волнением гостя. – Что-то случилось?

– А вы не знаете?! – с горькой усмешкой в голосе воскликнул Фабри. – Разве вы вчера, неожиданно покинув зал, не пытались прикончить Парсена?

– Пытался? Ну, уж нет! Если бы я попытался, то непременно прикончил бы.

– Право, так было бы лучше! А теперь Парсен сделает все, что в его силах, чтобы прикончить вас. Он уже подал петицию о возбуждении преследования против вас за укрывательство врагов революции.

– Врагов революции?! Догадываюсь, что речь идет…

– Да, именно о ней! Эмильенна де Ноалье признана врагом революции, государственной преступницей и чуть ли не главной опасностью для молодой республики. Парсен добрался со своим прошением до самого Сен-Жюста. А вы знаете, как тот относится к подобным вещам, – неподдельная тревога в голосе Фабри носила при этом оттенок упрека, словно намекая на неблагоразумие приятеля .

– Да уж! Парсен знал к кому обратиться. И что теперь? – Арман нервно мерил комнату шагами.

– Теперь сформирована комиссия для разбирательства этого вопиющего нарушения. Думаю, вам не составит особого труда догадаться, кто ее возглавляет. Через час, максимум два, они будут у вас. Девушку арестуют, ну а вам придется отвечать за пособничество и укрывательство врагов революции.

– Жерар, почему вы пришли ко мне предупредить? Почему вы со мной, а не с ними? – в голосе Ламерти слышался намек на волнение, что с ним случалось не часто.

– Потому, что я – ваш друг! – пафос с которым произносилась эта фраза был извинителен в устах Фабри. Однажды, Арман почти случайно спас ему жизнь, не придавая этому обстоятельству особого значения. Однако сам Жерар, и до того искавший дружбы блестящего де Ламерти, после этой услуги почитал себя навеки обязанным.

– Благодарю! – Ламерти горячо пожал руку Фабри. – Если бы не вы, я стал бы на одну голову короче. Хотя это и теперь не исключено. Мы выезжаем немедленно!

– Мы? – в голосе Жерара послышались странные нотки.

– А что вас удивляет? – Арман изогнул бровь в недоумении.

– Вы берете девушку с собой?

– А вы предлагаете отдать ее Парсену? Тогда это можно было бы сделать в тюрьме или вчера.

– Ах! Зачем вы вообще повели ее вчера в клуб?! Парсен уже успокоился, а вы раздразнили и унизили его! – опять упрек, на этот раз неприкрытый.

– Вы правы, это было ошибкой. Большой ошибкой.

– Так не повторяйте ее снова! – горячность в голосе приятеля поразила Ламерти. – Не берите девушку с собой! Бегите один. Поверьте, без нее Парсен не станет вас преследовать. Он давно имеет на вас зуб, но никогда бы не решился выступить открыто. Только де Ноалье стала причиной.

– Так что же, повторяю, отказаться от нее?– гнев исказил черты Армана. – Чтоб я уступил этому жалкому ничтожеству! Чтоб я проиграл и отказался предмета своих притязаний! Разве могу я отдать Парсену то, что по праву принадлежит мне?!

– Да, вы можете, вы должны ее отдать! Но не Парсену. Конечно, не этому чудовищу и мерзавцу. Тем более, это действительно бы значило проиграть. А вы не привыкли проигрывать. Вы можете отдать ее мне! – глаза Жерара заблестели, голос дрогнул, и Ламерти понял чего добивается его приятель.

– Вам? Вы хотите подменить меня на эшафоте? – лицо его изображало насмешливое удивление.

– Нет. Хотя ради нее я бы рискнул! – Жерар решил раскрыть свои карты. – Но мне ничего не грозит. Никто не узнает, что она у меня. Это же не я выхватил добычу у Парсена, а потом дразнил его. Я сегодня же увезу мадемуазель Ноалье в свое имение или даже в имение моей сестры, и ее никто никогда не найдет, – очевидно было, что Фабри продумал все детали заранее, не исключено, что до того, как обстоятельства повернулись благоприятным для него образом.

Арман молчал какое-то время, его гость напряженно ждал ответа. Наконец Ламерти нарушил молчание.

– Что ж, суть вашего предложения мне ясна. Как мужчина, я вас понимаю. Но девушку не отдам. Ни Парсену, ни вам, ни самому дьяволу. Она – моя! И если уж я рискую из-за этой мадемуазель головой, то она должна окупить мой риск.

– Но стоит ли вам рисковать, Арман? – теперь Фабри заискивал, стараясь убедить Ламерти изменить решение. – О, я знаю вас! Знаю, как мало значат для вас женщины. Кто вам эта девушка? Она – игрушка, забава, не более того. Я даже, признаться, удивлен, что вы все еще заинтересованы в ней. Обычно ваши любовницы надоедали вам через несколько дней. Неужели стоит обременять себя и усложнять и без того непростое свое положение из-за девушки, которая самое большее через неделю станет обузой?

– А вам, стало быть, она не надоест? – Арман старался сдержать злость, он осознавал, чем обязан Жерару.

– Нет! Я скажу вам правду. Я потерял голову из-за этой девочки еще там, в тюрьме. Если бы не ваша с Парсеном ссора, я бы вытащил ее оттуда в тот же вечер. Но, вы же знаете, Арман, я не буду стоять на вашем пути. Я просто думал… думал, что рано или поздно она вам наскучит и тогда… Она – моя мечта, Арман! Для тебя она никто, а я схожу по ней с ума! – в волнении Фабри перешел на «ты», лишний раз подчеркивая близость их дружбы.

– Прости, Жерар, но, повторяю, она – моя! – Ламерти поддержав отказ от излишних церемоний, по вопросу спора остался, однако, непреклонным.

– Видно, она значит для тебя больше, чем я мог бы подумать. Раз так, то забудь о моей просьбе. Но если когда-нибудь ты все же решишь избавиться от нее, то вспомни обо мне. Я примчусь за ней хоть на край света!

– Прошу извинить меня. Мне пора уже покидать дом, да и тебе тоже. Тебя не должны видеть. Иначе статья за пособничество врагам республики может распространиться и на тебя. Спасибо! Я твой должник, – это был недвусмысленный намек на то, что разговор окончен. Де Фабри это понял, пожал протянутую Арманом руку и покинул дом, не в силах скрыть своего разочарования.

Ламерти же поднялся в комнату Эмильенны. Она сидела на кресле, обхватив колени руками, и сосредоточено созерцала противоположную стену.

– Эмильенна! – девушка вздрогнула, ибо он впервые назвал ее по имени. – Мне надо срочно покинуть Париж. И вы едете со мной! Арман ждал возражений или по меньшей мере града вопросов, а потому был очень удивлен ответом девушки.

– Поскольку у меня нет ничего, кроме этого платья, любезно навязанного вами, сборы не займут много времени. Я готова.

– Тогда не будем терять времени. Спускайтесь через пять минут, – выйдя из комнаты, Ламерти дал распоряжения верному Оберу, позаботился о деньгах, документах и произвел прочие самые необходимые приготовления. Затем он задумался над вопросом, как они покинут город. Ехать в экипаже было рискованно и слишком медленно. С другой стороны с верховыми лошадьми тоже были проблемы, Арман держал в городе только одного коня – для себя.

Когда молодые люди вышли из подъезда, Люсьен уже держал под уздцы этого красавца-скакуна. Ламерти вскочил в седло и, прежде чем Эмильенна успела что-либо спросить, подхватил ее и усадил перед собой.

– Мы поедем вдвоем на одном коне? – девушке эта идея пришлась явно не по душе.

– У нас нет выбора.

– Такое впечатление, что за нами гонятся! – фыркнула Эмили.

– Так и есть, – просто ответил Арман. – Меня в худшем случае ждет гильотина, вас – в лучшем.

– А в худшем случае, что меня ждет? – тихо и серьезно спросила девушка.

– Ценитель женской красоты и покоритель нежных сердец – мсье Парсен!

– Нет! – вырвалось у Эмильенны.

– Вас по-прежнему, что-то не устраивает в способе передвижения? Может быть, поедем в ландо?

– Мне все равно, лишь бы быстрее убраться отсюда. Сделайте милость, хватит болтать и поехали немедленно! – девушка досадовала, что лишена возможности сама править конем, иначе она была бы уже у городских ворот.

Почувствовав ее нетерпение, вполне им разделяемое, Арман, одной рукой пришпорил коня и пустил его галопом. Другой же рукой он обхватил Эмильенну за талию и крепко прижал ее к себе, чтобы девушка не упала во время бешеной скачки.

Глава четырнадцатая.

До того, как они миновали заставу Ла Виллет, молодые люди хранили молчание. Эмильенна была слишком встревожена, но не имея чисто женской привычки изливать тревоги в словах, предавалась тяжелым размышлениям и молитвам. Арман же думал о Жераре.

Значит, придя к нему, Фабри рассчитывал не только спасти своего друга. Он хотел забрать юную прелестницу. Более того, он был уверен, что ему с радостью и благодарностью отдадут девчонку «по наследству». Бедная Эмили! Она даже не представляет, как ей могло бы повезти и какого блага она лишилась.

Ламерти понимал, насколько приятель отличался от него самого. Жерар мягок, мил, нежен, галантен. Уж он-то ни за что бы не стал добиваться ее любви силой. Если б ему не удалось соблазнить эту монашку, скорее всего, он предложил бы ей руку и сердце. А даже если бы смог, все равно потом бы женился – он такой.

Но ты об этом даже не узнаешь, мой ангел, думал Арман, глядя на Эмильенну. Ты уедешь со мной.

Кроме того важно, что теперь предпримет разочарованный и обиженный де Фабри. Неужели предаст? Нет, он не способен. Для Жерара понятия чести и благородства никогда не были пустым звуком. Он скорее умрет, чем станет таким образом мстить за обиду, нанесенную тем, кого он считает лучшим другом. Нет, Фабри можно не опасаться. Успокоившись на этот счет, Арман решил поболтать с Эмильенной, чтобы отвлечься от невеселых мыслей самому и развеять ее тревожное состояние, насколько это было возможно.

– Вы так легко, не задумываясь, согласились ехать со мной из Парижа неизвестно куда. Я думал, вы любите этот город.

– Любила. До того, как здесь разыгралась кровавая вакханалия. Слишком много боли. Тяжело, видя то, что есть думать о том, что было раньше. Созерцая гильотину, вспоминать как гуляла по этой площади, видеть разрушенные фронтоны домов, высохшие фонтаны, храмы, приходящие в запустение. А эта озлобленная, наглая, торжествующая чернь на улицах! Город, который я любила, умер, его разрушили вместе с Бастилией, казнили вместе с королем. И поэтому я буду рада уехать куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

– Но разве в провинциях спокойнее? А Вандея? Разве вдали от парижских улиц проливается меньше крови?

– Я пока не видела этого, хотя не исключаю самого худшего и ничего хорошего не жду. Когда бежишь из ада, наивно рассчитывать сразу оказаться в раю, – Эмильенна печально усмехнулась.

– А что для вас было бы раем в нынешнем положении? – заинтересовался Арман.

– Англия. Если бы у меня была хоть малейшая возможность, я бы попробовала выбраться из страны и отправилась туда. В Лондоне живет старинная подруга моей матери. Я бы искала приюта у нее, и уверена, что она не оставила бы меня, как в подобной ситуации моя мать помогла бы ее сыну.

– Значит Англия? – Арман задумчиво покачал головой.

Затем пришла очередь Эмильенны задать вопрос, который ее занимал с того момента, как они покинули дом.

– А что же будет теперь с вами? Вы вынуждены бежать и, как я понимаю, потеряли все свое состояние. Страна охвачена гражданской войной. На что вы рассчитываете?

– О, я разочарован. Я привык к вашей проницательности и удивлен, что вы столь низкого мнения о моем интеллекте и предусмотрительности. Потерять все состояние! Для этого надо быть последним глупцом! Вы же знаете, что мой разум никогда не был затуманен революционным фанатизмом, а, следовательно, я – беспристрастный наблюдатель, который может не только правильно понимать настоящее, но и предвидеть возможные события будущего. И я всегда знал, что любого из тех, кого сегодня носят на руках, завтра могут отправить на гильотину. Так было со многими самыми преданными сторонниками республики, так почему же я должен стать исключением? Конечно, сохраняя чистый, холодный разум проще балансировать на лезвии клинка, но очевидно, что вечно это делать не удастся. Одно из двух, либо революция тихо сойдет на нет, либо, не дождавшись этого, я вслед за многими бывшими соратниками отправлюсь на эшафот. Точнее меня попытаются туда отправить. Поскольку, я привык ждать этого события в любой момент, застать меня врасплох не так-то просто. Хотя, надо признать, что в этот раз, если бы не Фабри, выпутаться мне было бы непросто.

– И что же вы предприняли, заранее ожидая ареста?

– Большую часть своего состояния я перевел в английские банки, а также вложил в несколько выгодных предприятий, преимущественно, в морскую торговлю. Кроме того, я прикупил недвижимость в Европе, причем в разных странах. Ведь никогда не знаешь, что тебя ждет.

– О, нет! Уж вы-то, похоже, точно знали, что вас ждет и превосходно подготовились. Что ж, благодарю, вы избавили меня от угрызений совести по поводу того, что по моей вине попали в беду и лишились всего.

– По вашей вине? Ну, уж нет! Не льстите себе, моя дорогая, преувеличивая свою роль в происходящих событиях. Все, что случается в моей жизни, случается с моего ведома и по моему решению. Разве вы просили меня забрать вас из тюрьмы? Наоборот, насколько мне помнится, вы даже были против этой затеи. Разве не так? И потом не вы в течение долгого времени подогревали нашу с Парсеном взаимную ненависть. Можете быть уверены, что, представься мне случай, я бы уничтожил его, не задумываясь, используя любую возможность и не пренебрегая самыми грязными методами. Поэтому мне даже сложно винить его в том, что он поступил так же со мной. Вы – повод, не более того.

– Тогда моя совесть чиста, – покончив с этой темой, Эмильенна решилась задать второй вопрос, который также подогревал ее любопытство. – И все-таки, могу ли я узнать куда мы направляемся?

– В мое имение – Монси. Это недалеко от Сен-Дени. Надеюсь, что к утру мы будем уже на месте.

– Думаете, что в имении вы будете в безопасности? Разве вы не сказали, что вся страна охвачена войной и мятежом.

– Как ни странно, по этому вопросу, мое мнение совпадает с вашим – на территории Франции мы нигде не будем в безопасности. Но пока я не вижу другого пути. Сейчас мы едем в Монси, а там видно будет.

После этого установилось молчание. Теперь они ехали в более спокойном темпе, чем в начале путешествия. Бешеная гонка до заставы и на протяжении нескольких лье от Парижа осталась позади. Благодаря этому, Эмильенна могла позволить себе любоваться расстилающимся перед ней пейзажем. Солнце уже село, хотя было еще достаточно светло. На светлом небе еще видна была полоса заката – удивительное сочетание розового, желтого и серого цветов. Деревья постепенно из темно-зеленых становились серыми и приобретали таинственные очертания, а окружающие луга застилал туман. Здесь, вдали от Парижа, вдыхая вольный ароматный воздух лесов и полей, Эмильенна, отдыхала душой и в отсутствии других радостей, наслаждалась поэтичной сумеречной красотой, окружавшей ее. Ей не хотелось думать ни о том, что вокруг царит хаос гражданской войны, ни о том, что она лишена свободы выбора и пребывает в чужой власти. Она полностью отдалась созерцанию, практически позабыв о своем спутнике. Однако сам Ламерти не намерен был ни любоваться пасторальными картинами, ни скучать. Неожиданно он задал Эмильенне вопрос, которого она никак не могла ожидать.

– Смею предположить, что вы хорошо поете?

– Недурно, – ответила девушка со спокойным достоинством, пытаясь понять куда клонит Арман.

– Спойте для меня. Ехать еще долго, настроение лирическое, разговаривать, особенно о политике, не хочется, путешествовать в молчании – тоже. Поэтому, наилучший выход – послушать хорошее пение.

– Сходите в оперу! – Эмильенна нашла предложение спутника странным и вовсе не жаждала удовлетворять его тягу к прекрасному.

– Насколько мне известно, в близлежащих деревнях нет оперы, а потому вам все-таки придется петь.

– И не подумаю!

– Опять упрямитесь? – в голосе Армана не было ожидаемого гнева, только усталость. – Ну к чему это? Вы же знаете, чем кончиться наш спор, знаете, что все равно уступите и все будет, как я хочу. Зачем вы вынуждаете меня напоминать вам, кто из нас является хозяином положения?

Эмильенна молчала.

– Ну же! – требовательно возвысил голос Ламерти. – Я жду!

– Я думаю какую песню выбрать. Проявите терпение, хоть оно вам и не свойственно. – Эмили поняла, что дальнейшее упорство бесполезно, и теперь действительно обдумывала песню. Когда она, наконец, запела, Арман мгновенно понял, что не зря все это затеял. Логично было ждать от Эмильенны приятного исполнения – нежного и высокого, но то, что он услышал сильно отличалось от его ожиданий. Ее негромкий голос, звучавший ниже, чем при разговоре, отличался удивительной тональностью и глубиной. В нем слышалось что-то чародейское, колдовское, словно обволакивающее слушателя серебряной паутиной. К тому же тембр удивительно подходил к выбранной песне. Сам выбор также удивил молодого человека. Он предполагал, что девушка выберет какой-нибудь современный нежный романс о любви, но Эмильенна решила исполнить средневековую балладу.

Закат погас, окончен день

На мир легла ночная тень

И шорох трав, и плеск воды

Над этим пролегает путь звезды

Моей Звезды…..

В лесах, где тьма страшней всего

Творится ночью колдовство

А близ людей цветут сады

Над этим пролегает путь звезды

Моей Звезды…..

На башнях старые часы

На листьях капельки росы

Над речкой сонные мосты

Над этим пролегает путь звезды

Моей Звезды…..

А в небе бледный свет луны

А люди спят и видят сны

Вдали от грешной суеты

Над миром пролегает путь звезды

Моей Звезды…..

Ламерти был буквально заворожен этим сказочным голосом, удивительной созвучностью слов песни и окружающего пейзажа, и особенно, призрачным образом самой певицы, окутанной сумерками. В глубине его души всколыхнулись чувства, ранее не ведомые ему. Повинуясь, внезапному порыву, Арман наклонился к девушке и, почти касаясь губами ее уха, прошептал:

– Ты слишком хорошая, – и внезапно вспомнив о предложении Жерара, добавил, – ты достойна лучшего. Как жаль, что ты встретила меня, – голос его звучал вкрадчиво и немного печально.

Если первая часть фразы могла внушить Эмильенне какую-то надежду, то ее окончание говорило само за себя. Арман де Ламерти всегда останется самим собой, и нечего ждать от него сострадания или человечности, только лишь холодная констатация фактов и притворное сожаление. Девушка предпочла сделать вид, что не услышала его слов или не обратила на них внимания, и продолжила петь. После окончания баллады, Арман выразил певице свое восхищение, затем погрузился в размышления, посвященные ее персоне.

Эмильенна же, утомленная волнениями предыдущей ночи и сегодняшнего дня, убаюканная ровным ритмом езды, постепенно задремала. Ламерти заметил это и не тревожил ее сон разговорами. Тем временем ночь окончательно вступила в свои права, на черном бархатном небе зажглись удивительно яркие августовские звезды. Девушка спала, откинув голову на плечо Армана, а тот, чтобы не нарушить это вполне устраивающее его положение, старался не двигаться. Так продолжалось несколько часов.

Под утро стало прохладно. Молодой человек почувствовал, что спутница, прислонившаяся к нему, дрожит. Сама же Эмильенна внезапно проснулась от холода и от того, что Ламерти неожиданно пошевелился. Не открывая глаз, она пыталась понять, что он хочет сделать. По его движениям, девушка догадалась, что молодой человек снимает с себя камзол. Учитывая как холодно было вокруг, причину, заставившую его неожиданно раздеться, разгадать было непросто. Арман же, тем временем, закутал ее плечи своим камзолом, чтобы согреть. Исполненная горячей, хоть и невысказанной благодарности, она согрелась не только телом, но и душой, успокоилась и вскоре вновь заснула.

Позади путешественников еще была ночь, а на востоке уже занимался новый день. Деревья и строения деревень серели на фоне светлого рассветного неба, чуть тронутого розовым и перечеркнутого длинными сизыми облаками на линии рассвета. Вдали уже темнели знакомые башни замка Монси. Арман опустил взгляд на свою спящую спутницу, чья голова с разметавшимися золотыми волосами, покоилась на его плече. Длинные темные ресницы отбрасывали тень на щеку, губы слегка приоткрыты, дыхание было ровным и спокойным. В который раз, он мысленно сравнил ее с ангелом и легко, почти неощутимо, коснулся губами ее макушки.

Подъехав к воротам, Арман де Ламерти спешился, подхватил спящую Эмильенну на руки, и зашагал по аллее к своему родовому замку.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава пятнадцатая.

Проснулась Эмильенна в светлой уютной комнате, в которую сквозь желтые полураскрытые шторы проникал веселый солнечный свет. Она обнаружила себя лежащей в постели. В самой настоящей постели! Недели тюрьмы и пребывания в доме Ламерти отучили ее от этого, казалось бы, простого и доступного блага. А те несколько часов, которые она проспала на кровати Армана, Эмили не могла вспомнить без содрогания. Теперь же, Эмильенна долго нежилась и наслаждалась, хоть кровать была не расправлена, а сама она – одета.

Решив в конце концов встать, девушка первым делом подошла к окну, распахнула его, и вдохнула свежий и здоровый деревенский воздух, наполненный запахом цветов, лугов и садов. Окрестности замка показались Эмильенне удивительно живописными. Вокруг старинного здания раскинулся ухоженный парк, дальше, куда хватало глаз, простирались луга и рощи. Поодаль виднелись строения деревни Монси, а за ней каменные стены какого-то древнего аббатства. В целом открывшийся вид напоминал пасторальные открытки и казался таким чудесным, что девушка забыла все злоключения, выпавшие на ее долю, и искренне наслаждалась новым днем своей жизни, который, к слову сказать, давно уже перевалил за полдень.

Однако в какой-то момент она поняла, что отсиживаться весь день в комнате, во-первых, не слишком прилично, а во-вторых, не очень-то и хочется. Надо найти Армана и любой ценой добиться у него права прогулок. В идеале эти прогулки виделись Эмильенне одинокими, но, в крайнем случае, гулять, даже в обществе хозяина замка, все лучше, чем сидеть взаперти.

Оказавшись в длинной галерее, куда выходила дверь ее комнаты, Эмильенна растерялась, потому что понятия не имела, куда идти. Сориентироваться в огромном, к тому же старом замке куда сложнее, чем в самом большом городском доме. Тем более, что и в парижском особняке Ламерти, она практически не имела случаев самостоятельно бродить по дому. За ней постоянно приходил Люсьен или сам Арман и провожали в нужные комнаты, чаще всего в столовую, иногда в библиотеку. Здесь же было вообще непонятно в каком направлении идти. Окинув взглядом галерею, девушка решила пойти направо, не руководствуясь ни логикой, ни интуицией, а просто потому, что надо было выбрать одно из двух направлений. Не пройдя и нескольких метров, она наткнулась на хозяина поместья. Он шел с противоположной стороны.

– Решили обследовать замок?

– Да. Кстати, доброе утро, – Эмильенна, казалось, излучала хорошее настроение.

– Скорее, добрый день. И как успехи?

– Как раз сейчас я собиралась свернуть в какой-нибудь темный проход, чтобы галерея непременно привела меня в полуразрушенное крыло замка, где скрываются мрачные древние фамильные тайны. Такие комнаты должны быть в каждом уважающем себя замке, возрастом старше ста лет, – девушка старалась вложить в голос побольше патетики, в которой, однако, сквозило нескрываемое лукавство.

– Увы, моя милая, вынужден вас разочаровать. Это относится только к тем замкам, у хозяев которых недостаточно денег для того, чтобы поддерживать свое жилище в должном состоянии. Семейные же тайны и предания – вообще роскошь. Обычно они приобретаются вместе с замками. Хотя, если вы очень хотите, я попрошу Жюстину (это здешняя экономка) быстренько организовать какое-нибудь кровавое пятно на гобелене или загадочную шкатулку с кинжалом. Если это вас порадует, то я готов.

– Не стоит, – рассмеялась Эмили. – Если же действительно хотите меня порадовать, позвольте мне погулять в окрестностях замка. Здесь так чудно!

Арман помрачнел. Ему хотелось доставить девушке удовольствие, поддержать как можно дольше ее хорошее настроение, но доверять ей он не мог.

– Что ж, – задумчиво произнес он. – Я позволю вам гулять, и даже не буду навязывать свое общество, но вы должны поклясться Девой Марией или кем там еще, кому вы возносите молитвы, что не попытаетесь снова сбежать от меня. Вы готовы дать такую клятву?

– Клясться я не буду, – серьезно ответила Эмильенна. – Но могу дать вам обещание, которому можно верить.

– Чем обещание отличается от клятвы? Тем, что его можно нарушить?– Ламерти и не думал скрывать свою подозрительность. Если до этого молодые люди разговаривали на ходу, то теперь Арман остановился, встал напротив девушки и уперся рукой в стену, преграждая ей дальнейший путь. Однако Эмильенна оставалась спокойной и уверенной в себе.

– Обещание отличается от клятвы лишь торжественностью формы и значимостью повода. Не буду вас обременять цитированием священного писания, но сами посудите, не смешно ли клясться именем святых, что я не покину, например, границу в один лье на северо-восток. Для этого довольно обычного честного слова. К тому же, я не люблю врать.

– Неужели никогда не лжете? – с любопытством спросил Арман.

– Только в самых крайних случаях, – с неохотой ответила девушка. – Данный случай не настолько крайний. Вы ведь были правы, когда объяснили, что мне некуда бежать и не на что надеяться, – печально добавила она.

– Рад, что вы это наконец поняли, – Арман убрал руку, и они пошли дальше. – Я вам верю и позволяю гулять в одиночестве, но не дальше парка. В деревне вам делать нечего. Если кто-то из моих людей увидит вас за пределами владений замка, то вы снова окажетесь под строгим надзором.

Галерея закончилась у широкой лестницы, ступени которой уходили и вверх, и вниз. Ламерти подал спутнице руку и повел наверх. Эмильенна, которая была готова вырваться на волю, как только получила на то разрешение, и надеялась, что хозяин проводит ее к выходу из замка, не смогла скрыть своего разочарования. Она ничего не сказала, но еле слышный вздох и выражение лица были красноречивее слов. Молодой человек сразу разгадал причину недовольства девушки и поспешил ее успокоить.

– Перед тем, как отпустить вас на свободу, я считаю нужным провести небольшую экскурсию по замку. Мне бы не хотелось, чтобы вы заблудились в его стенах, а это, к слову сказать, несложно. Было бы печально, если бы через пару десятилетий истлевшие останки потерявшейся девушки, явившейся жертвой бесконечных лабиринтов, переходов и галерей, стали бы страшной семейной тайной замка, которая ныне отсутствует.

После этих слов, Эмильенна рассмеялась так искренне, словно нарисованная Арманом мрачная картина, была невероятно забавной. Отсмеявшись, она спросила:

– Почему мы идем наверх?

– Я подумал, что помещения внизу мало чем примечательны. Их мы еще успеем осмотреть. А вот то, что вы увидите наверху, безусловно, порадует вас.

Эмильенна доверилась выбору спутника, тем более, что ему удалось ее заинтриговать. Поднявшись по лестнице, и миновав пару помещений, молодые люди оказались на крыше замка, там, где в широких пространствах между каменными бойницами, открывался потрясающий вид.

– Ах! – восхищенный возглас сорвался с губ девушки. – Как же это прекрасно!

С другой стороны замка, противоположной той, что она видела из окна своей комнаты, взору представало удивительной красоты озеро, за которым начинался лес.

– Могу я пойти к озеру? – первым делом спросила Эмильенна, сумев, наконец, отвести взгляд от солнечных бликов на синей глади воды.

– Куда хотите, только не в деревню, – равнодушно ответил Арман. Он догадывался какое впечатление произведет открывающая картина на романтичную натуру, подобную его спутнице, но сам оставался совершенно безучастен к совершенству природы, во-первых, в силу своего характера, а во-вторых, потому что, проведя в этом замке немало времени, успел привыкнуть к великолепию своих владений.

Эмильенна же глядела вдаль, не отрываясь, чем напомнила Ламерти саму себя на крыше Нотр-Дам. На какой-то момент ему захотелось отвлечь внимание девушки от созерцания озера, резко развернуть ее к себе, страстно поцеловать, заставив забыть обо всем остальном. Но он не стал этого делать. Неискушенный в вопросах любви, он был, несмотря на это, достаточно умен и неплохо знал людей, чтобы понять, что подобными действиями можно добиться лишь пробуждения временно успокоившейся ненависти своей пленницы и разрушить то хрупкое доверие, которое возникло между ними. Для того чтобы завоевать и подчинить себе это необыкновенное существо надо было действовать очень тонко. Именно поэтому Арман и разрешил ей гулять, не настаивая на сопровождении, по этой же причине отвел ее на крышу. Нужно быть добрым и благородным, нужно быть рыцарем, необходимо заставить ее забыть все плохое, что она видела с его стороны. И тогда эта девушка станет воском в его руках, в руках, хлеставших ее по лицу и сжимавших ее шею.

Не догадываясь о мыслях, царящих в голове ее спутника, Эмильенна, вновь испытывала к нему искреннюю благодарность, и впрямь заставляющую ее забывать все дурное, что стояло между ними. Молодой человек, подавляя все свои дерзкие желания, осторожно взял ее под руку, отрывая от восхитительной картины.

– Нам пора вниз. Завтрак вы благополучно проспали, но думаю, вам все равно стоит поесть, тем более, если вы планируете совершать пешие прогулки, – голос Армана, казалось, излучал искреннюю заботу.

Нельзя сказать, что Эмили было приятно променять пребывание на крыше или возможность прогулки по окрестностям на завтрак в обществе Ламерти, но она подчинилась, сочтя, что он и так достаточно добр и снисходителен к ней сегодня, а потому не стоит искушать судьбу и противоречить его желаниям в мелочах.

Они спустились вниз и совершили трапезу в просторной и светлой столовой, обставленной мебелью начала века. За столом, вместо опостылевшего Эмильенне Обера, прислуживала дородная почтенная женщина – Жюстина. Она, хоть и занимала высокую должность экономки, но в силу развращающих чернь веяний, затронувших и сельскую местность, тем более находящуюся не так уж далеко от Парижа, осталась одной из немногочисленных слуг поместья, и потому исполняла нынче роль не только управительницы, но также и кухарки, и горничной, особенно теперь, когда в доме неожиданно появилась молодая особа. Жюстина поглядывала на Эмильенну без одобрения, поскольку знала своего молодого хозяина с самого детства, и догадывалась, какого рода надо быть женщиной, чтобы связаться с ним. Эмильенна же, в свою очередь, слишком хорошо понимала смысл этих взглядов и невольно краснела, хоть ей и не в чем было упрекнуть себя. В том числе и по этой причине, она постаралась покончить с едой как можно быстрее, и, в очередной раз поблагодарив Ламерти за его доброту, поспешила променять стены замка на вольные просторы, простирающиеся за его пределами. Арман не стал ее удерживать, однако, едва она миновала порог, призвал к себе шустрого и хитрого мальчишку – племянника Жюстины и велел ему незаметно наблюдать за барышней, дабы она не заблудилась.

Глава шестнадцатая.

Хоть Эмильенну больше всего тянуло к озеру, но, оказавшись в парке, она не нашла в себе сил скоро его покинуть. Старый парк принял ее в свои темно-зеленые объятия и не спешил отпускать. В августе все обладает каким-то особым очарованием, ему присущи великолепие и роскошь, недоступные более жарким летним месяцам. В прозрачном и чистом воздухе небо приобретало пронзительно синий оттенок, а зелень на его фоне казалась темнее и насыщенней. Словно природа перед очередным угасанием решала показать себя во всей красе. На каштановых деревьях созрели плоды, цветы яркими пятнами играли в солнечных лучах. Вокруг царило спокойствие и умиротворение, которое никогда нельзя найти в городе. Каждый раз, оказываясь в сельской местности, Эмильенна забывала, как сильно она любит Париж, даже тот, прежний. Когда она погружалась в величие и красоту природы, город с его вечной суетой, уступал место в ее сердце неспешному течению сельской жизни. Девушка дышала полной грудью, смотрела во все глаза, впитывала в себя все звуки и запахи роскошного старого парка. Нагулявшись по аллеям, она присела отдохнуть на скамью в тени старого раскидистого платана. Отсюда был хорошо виден замок. Бросив на него взгляд, Эмильенна перенеслась мысленно к хозяину Монси.

Арман… Какие-то странные смешанные чувства пробуждал он в ее душе по отношению к себе. И немудрено. Ведь, учитывая ее положение, она должна его ненавидеть. Но также стоит вспомнить и то, что он сделал для ее тети с дядей, ночные прогулки по Парижу, крышу Нотр-Дам, вчерашний камзол, накинутый ей на плечи, и еще множество важных и мелких услуг с его стороны, за которые следует испытывать благодарность. Как можно ненавидеть человека, который сделал все это? Сделал для нее! Но, в то же время, как можно испытывать нежные, дружеские чувства к тому, кто держит тебя в плену, угрожает, низводит до положения вещи. Кто он ей – враг или друг? Впрочем, – посетило ее неожиданное откровение, – даже если и враг, то что? Разве не заповедал Господь прощать и любить врагов своих? Ничего нет дурного в том, чтобы испытывать добрые чувства к тем, от кого ты терпишь обиды – напротив это проявление христианской добродетели.

Вот если он был моим братом, вдруг подумалось ей. Тогда все было бы иначе. Можно было бы любить и принимать его таким, каков он есть. Радоваться добрым поступкам, и не замечать дурных. Было бы много проще и спокойнее. Быть друзьями и с легкостью прощать обиды, не идя на компромисс со своей гордостью и чувством собственного достоинства. Стоит относиться к нему, как к брату и тогда все встанет на свои места.

Приняв такое разумное и в то же время простое решение, Эмильенна испытала немалое облегчение. Она легко вспорхнула со скамьи и наконец направилась в сторону озера. Дорога туда заняла немало времени, зато, подобно прогулке по парку, принесла большое удовольствие. Когда же озеро открылось перед ней, то девушка поняла, что с этой красотой не сравнится ничто из увиденного ранее. Берега его были неровными – где-то высокие, они затем снижались так, что можно было подойти к самой воде. То место, куда вышла Эмильенна было возвышенным, а потому открывало прекрасный вид на бескрайнюю прозрачную синюю гладь воды. Конечно, с крыши замка озеро видно было целиком, зато здесь можно было увидеть сквозь кристально чистую воду даже камешки на дне. Полюбовавшись видом, открывающимся с высоты, Эмили пошла по кромке воды туда, где берега становились ниже, а волны озера касались песка у самых ног. Когда озеро стало вровень с берегом, девушка присела на камень и погрузилась в свои мысли, попеременно переводя взгляд с бескрайних синих вод в солнечных бликах на заросли утопающих в зелени белых и розовых кувшинок возле самого берега. От размышлений ее отвлек легкий плеск весел по воде. Должно быть, кто-то из крестьян рыбачил. Эмильенна решила, что ей лучше уйти и поторопилась было это сделать, но, не удержавшись, бросила последний взгляд на озеро и приближающуюся лодку. Каково же было ее удивление, когда она увидела сидящего на веслах Армана. Надо отдать ему должное, в этот момент он был очень хорош. Закатанные широкие рукава и распахнутый ворот белой рубашки обнажали красивые руки, четкие и сильные движения которых заставляли лодку скользить по воде. Прядь волос, слегка влажных от брызг, падала на лицо, видимо Арману не хотелось отрываться от весел, чтобы убрать ее. Лицо было задумчивым и сосредоточенным, лишенным своей обычной печати презрительной насмешливости. Эмильенна невольно залюбовалась им, и потому, позабыв о намерении скрыться, так и стояла пока не была замечена Ламерти.

– Право, мне не стоит удивляться, обнаружив вас здесь. Где же вам еще быть? – крикнул он ей из лодки, разворачивая ее и направляя к берегу.

– Да, вы правы. Увидев это озеро, сложно удержаться от искушения побродить здесь, – Эмильенна тоже возвысила голос, чтобы ее, стоящую на берегу, было слышно с воды.

Поравнявшись с берегом, Ламерти врезался носом лодки в гущу водяных лилий. Оставив весла, он принялся сильными руками разрывать упругие скользкие стебли растений, нежные цветы которых составили удивительной красоты букет. Цветы он протянул Эмильенне, щеки которой слегка зарделись от такого неожиданного галантного жеста. Но принять букет девушка не могла, лодка все же стояла не так близко к берегу, чтобы можно было приблизиться к ней, не замочив туфель. Она смущенно развела руками, демонстрируя свою беспомощность.

– Стойте там! – приказал Арман и, в одну секунду выпрыгнув из лодки, оказался возле Эмильенны. Ноги его были по колено в воде, но высокие ботфорты делали это обстоятельство неважным. Он подал девушке букет лилий и кувшинок. Она зарылась в них нежным личиком, которое удивительно гармонировало с букетом по цвету, такое же бело-розовое. Арман дождался, пока она снова поднимет взгляд и обратился с вопросом.

– Не хотите ли покататься? – затем, не дожидаясь ответа, обхватил ее за талию и, подняв легко, словно пушинку, поставил в лодку.

– В общем-то, я не против, – ответила девушка, когда ее ноги коснулись деревянного неустойчивого дна лодки. Она не стала заострять внимание на том, что ее мнением интересовались, не собираясь принимать его в расчет. Лучше сделать вид, что катание входило в ее планы. Тем более, покататься по озеру ей действительно хотелось, другое дело, она не решилась бы сама просить Армана об этом.

Усадив Эмили на скамью, Ламерти вновь взялся за весла и они за несколько гребков отошли от берега. Лодка бесшумно скользила по воде, Арман греб и думал о чем-то своем. Эмильенна любовалась красотой озера, с берегов которого, усыпанных пестрыми яркими цветами, к воде склонялись серебристые ивы, солнечной дорогой пролегающей по водной глади и брильянтами брызг, слетавших с весел. Одну руку девушка опустила в воду, другой прижимала к груди букет.

Забавная картина, подумалось ей. Со стороны их, должно быть, можно принять за влюбленных. Не хватает только стихов или восторженных признаний со стороны кавалера. Она тихонько усмехнулась своим мыслям, что не ускользнуло от Ламерти, хоть тот и казался полностью погруженным в раздумья.

– Что вас насмешило? – обратился он к девушке.

Эмили не очень хотелось отвечать на вопрос, тем более честно, потому она решила отвлечь внимание спутника. Прикоснувшись своей нежной рукой к непокорной пряди, вновь упавшей на лицо молодого человека, она отвела волосы в сторону и заправила ему за ухо. Девушка отлично понимала, что этот довольно легкомысленный жест не останется без внимания. Однако Арман промолчал, только посмотрел на нее с легким удивлением, но и вопроса о причине ее смеха не возобновил.

Они продолжили прогулку, и молчание лишь изредка прерывалось вопросами Эмильенны о местности, в которой располагался Монси и ответами хозяина поместья. Когда солнце пошло к закату, Арман причалил к берегу, вытащил девушку из лодки, и они вместе направились обратно к замку, думая каждый о своем.

Глава семнадцатая.

На следующий день Эмильенна одна отправилась к озеру. На этот раз она выбрала место, где берег был предельно возвышен над водой. День, в отличие от предыдущего, выдался пасмурный и ветреный, и стоя на краю обрыва, Эмили сверху смотрела на гонимые ветром серо-свинцовые волны. От обрыва отходил довольно длинный деревянный настил, который напоминал подвесной мост над водой. Этот настил одновременно и манил, и слегка пугал девушку. Но она была из тех, кто всегда кидает вызов своим страхам, а потому прошла до самого конца и оттуда, словно в пропасть взглянула на разъяренные воды озера. Сердце замирало, но от этого было как-то даже сладко, а потому Эмильенна, как заколдованная, стояла на краю, хоть и решила идти обратно. Из странного оцепенения ее вывели довольно неожиданным и не самым приятным способом – сильно и даже грубо схватили за руку, повыше локтя. Она вздрогнула, усилием воли заставив себя не вскрикнуть, и обернулась. Как и следовало ожидать, сзади стоял Арман.

– Вам не стоило этого делать, – назидательным тоном произнес он. – Я имею в виду подходить так близко к краю. Один неловкий шаг или не в меру сильный порыв ветра и…

Девушка не дала ему закончить.

– Я не боюсь! Я имею в виду мне не страшно упасть, а вот вы, подкравшись сзади и схватив, изрядно меня испугали, – призналась она.

– Простите, я был вынужден поступить подобным образом. Окликни я вас резко, вы могли бы вздрогнуть и потерять равновесие.

Эмильенна признала его правоту и снова посмотрела вниз. Представив, что могло бы случиться, она невольно содрогнулась, что не ускользнуло от Армана. Впрочем, он оставил это без внимания и перевел разговор в другое русло.

– О чем вы размышляли там, стоя на краю? Вы так задумались, что не слышали даже моих шагов.

– Это должно быть из-за ветра, – предположила Эмили. Затем вернулась к его вопросу. – А думала я о свободе, о том, что теперь у нас появился шанс выбраться отсюда, а потому неразумно…

– У нас? – перебил ее Ламерти, изумленно изогнув бровь. – Вы полагаете, что мне тоже не хватает свободы? Или уже воспринимаете нас, как единое целое?

– О, нет, что вы! – щеки девушки тут же покрыл румянец смущения. И словно оправдываясь, она быстро заговорила. – Я имела в виду лишь то, что вам, возможно, тоже захочется покинуть Францию, ведь теперь вас преследуют враги, которые рано или поздно найдут вас здесь. С другой стороны, вы сами сказали, что в Англии сосредоточена большая часть вашего состояния. Так чего же здесь ждать?Вам нужно в Англию, мне тоже нужно именно туда, если бы мы вместе переправились через Кале…

– То есть, вы предлагаете мне сопровождать вас в Англию? – голос Армана был спокоен, но Эмильенна почувствовала зарождающуюся в глубине бурю, не понимая пока, что в ее словах могло вызвать такую реакцию.

– Но ведь вам тоже туда нужно! – с горячностью, словно защищаясь, воскликнула девушка. – Я имею в виду, что решение направиться туда было бы самым разумным для вас в данной ситуации.

– Нет, моя милая, такое решение было бы самым разумным для вас, – в его голубых глазах полыхало уже знакомое ей бешенство, когда он склонился совсем близко к ее лицу. Его напускную вежливость словно ветром сдуло. – Только никак не могу понять, с чего ты взяла, что я стану действовать в соответствии с твоими желаниями? Как могла ты подумать, наглая девчонка, что я стану провожать тебя в Англию, только потому, что тебе этого хочется?! Почему ты так решила? Отвечай! – но, не дождавшись ответа испуганной девушки, Арман сам развил свою мысль. – Думаю, что в твою хорошенькую головку пришла гениальная мысль, что я в тебя влюблен, а потому можно вертеть мной как тебе вздумается. Так?

– Нет! Вовсе нет! Это неправда! – девушка невольно отшатнулась от нависшего над ней мужчины, чью ярость уже хорошо успела узнать. Она спешила развеять его нелепые подозрения и успокоить его, пока он не совершит чего-нибудь страшного. – Послушайте же! – Эмильенна в умоляющем жесте заломила руки. – То, что вы говорите – полная нелепость. Как я могла такое вообразить? Подумайте сами! Чтобы решить, что вы влюблены в меня, надо быть, по меньшей мере, безумной. Вы были добры ко мне временами, что правда, то правда, но это никогда не дало бы мне повода…

– Был добр? Ну, да… Именно это вы – женщины, воспринимаете как слабость. Стоит мужчине сделать вам добро, как вы тут же решаете, что он от вас без ума, и можно помыкать им, как заблагорассудится. Но ты рано решила, что победила в этой битве, моя прелесть, и я сейчас тебе это докажу! – с этими словами он грубо схватил ее за плечи.

Девушка вырвалась и побежала по деревянному настилу. Он был достаточно узок, чтобы находиться на нем вдвоем в ширину, а потому Арман мог оказаться лишь за ней, но не рядом, хотя отделяло их совсем небольшое расстояние. Остановившись у самого края, на этот раз она не обращала внимания на бушевавшие внизу волны, а умоляюще глядела на молодого человека, ярость которого не уступала ярости стихии.

– Вы не правы! Вообразили себе неизвестно что, и готовы убить меня из-за этого. Забудьте о моих словах, и уж тем более о своих нелепых предположениях. Вы… – фраза оборвалась на полуслове. В пылу спора девушка сделала неосторожный шаг в сторону, и резко взмахнув руками в последней безнадежной попытке сохранить равновесие, полетела вниз, вперед спиной. Когда Ламерти в одном безумном прыжке преодолел расстояние до края настила, то увидел лишь мощный всплеск, столб брызг и смутные очертания голубой ткани, над которой сомкнулись волны.

– Черт! – выругался он. – Дьявол тебя дери, девчонка! – с этими словами он прыгнул вниз головой в бушующую бездну. Когда его руки, а потом и все тело вошли в ледяное озеро, Арман попытался хоть что-то разглядеть в мутно-серой толще воды. Ему это не удалось, и он вынужден был вынырнуть на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха. Вынырнув же, чуть не захлебнулся от волн и брызг. Затем снова скрылся под водой, изо всех сил напрягая зрение. На этот раз ему повезло больше. То ли он оказался в нужном месте, то ли волны вмешались, но так или иначе, он заметил тело девушки странным образом держащееся под водой, не поднимаясь на поверхность, но и не опускаясь на дно. Обхватив Эмильенну руками, он вновь устремился к поверхности озера, вырывая жертву из объятий страшной пучины. Плыть, прижимая к себе безжизненное тело, было очень тяжело, кроме того мешали волны и ветер. Но, по счастью берег был близко, да и плавал Арман отменно.

– Чертова девчонка! – бормотал он, выбираясь из воды. Однако лицо его гораздо более выражало тревогу, чем гнев. Внезапная ярость, уступила место странному чувству, почти отчаянию, при мысли, что все зря, и девушка все-таки погибла. Он с силой тряс бездыханную Эмильенну, словно пытаясь вдохнуть в нее жизнь. Когда же его сердце ледяной рукой сжал страх, осознание того, что это конец, девушка неожиданно вздрогнула и на секунду открыла глаза.

– Жива! – в приступе безумной радости он с бешеной силой прижал ее к себе. Сразу после этого тело Эмильенны сотрясли страшные приступы кашля, с помощью которого ее легкие освобождались от воды.

Когда же спасенная наконец перестала задыхаться, Арман подхватил ее на руки и поспешил к замку.

Глава восемнадцатая.

Встретив поблизости замка нескольких крестьян, Ламерти велел им срочно идти за лекарем, игнорируя изумленные и любопытные взгляды, направленные на него и бесчувственную девушку. Войдя в замок, он поручил утопленницу заботам Жюстины и стал дожидаться прихода лекаря. Первое облегчение от того, что Эмильенна жива, уже прошло, уступив место новым тревогам. Она вполне могла сломать себе позвоночник, падая с такой высоты, а также получить другие повреждения опасные для жизни или рассудка. Арман не корил себя, он не видел своей вины в том, что Эмили упала. Но поскольку было просто необходимо сорвать на ком-то или на чем-то злость, он проклинал стечение обстоятельств, которое привело к падению. Бедная девочка, думал Ламерти. Она так полюбила это озеро, а оно, возможно, убило ее!

Вскоре пришел местный лекарь – Мишель Трувер. То был человек не великого ума и познаний в области медицины. Впрочем, в Монси он был единственным, а потому выбирать не приходилось. Пока он осматривал Эмильенну, Арман оставался в другой комнате, нервно вышагивая от стены к стене. Но вот дверь хлопнула, и Трувер вышел, оставив девушку на попечении Жюстины. Увидев напряженное выражение на лице своего бывшего сеньора, лекарь не отказал себе в удовольствии помучить его.

– Ну что я могу вам сказать, мсье Ламерти…– Трувер намеренно опустил приставку «де», подчеркивая провозглашенное революцией равенство и пренебрежение к прежним титулам и званиям. После такого начала сей деревенский последователь Гиппократа, выдержал многозначительную паузу, чем привел Армана в полнейшее бешенство.

– Откуда мне знать, что ты можешь мне сказать?! – Ламерти с трудом удерживался от того чтобы не схватить беднягу и не потрясти его хорошенько. – Или говори хоть что-нибудь или убирайся ко всем чертям!

– Успокойтесь, мсье и выслушайте! – тон и весь вид хозяина Монси быстро поставили Трувера на место, отбив охоту лишний раз демонстрировать свою значимость. – Этой барышне очень повезло, могла бы сломать себе шею или спину, но все обошлось, – после этих слов Ламерти испустил вздох облегчения.

– А что в остальном? Какие еще могут быть последствия? Внутренние повреждения? Рассудок? – быстро спросил он.

– При первичном осмотре, – голос местного эскулапа так и сочился важностью, – таковых не обнаружено. Что же до рассудка, то можно будет с уверенностью сказать, лишь когда она придет в сознание. Ваша… кстати, кем эта бедняжка вам приходится, мсье? – как можно невиннее, словно между делом, поинтересовался Трувер.

– Твое-то какое дело? – возмутился Арман. По нагловатой ухмылке, он понял, что лекарь и без его ответа сделал соответствующие выводы о статусе Эмильенны. Неожиданно для самого себя, Арман обнаружил, что подобные предположения, пятнающие честь девушки, задевают его. Мимоходом он подивился этому обстоятельству.

– Что с ней сейчас? Она пришла в сознание? – продолжил он допрос по существу.

– Нет, – лекарь притворно вздохнул. – И боюсь, придет не скоро. Мало того, что бедняжка сильно ушиблась, так ведь вода ледяная, нынче вашу эээ… сильно лихорадит, скорее всего, будет жар, который может не спадать несколько дней.

– Черт! – выругался Ламерти. – И что, с этим ничего нельзя поделать?

– Отчего же? – Трувер пожал плечами. – Покой, постель, горячее питье, если все это не поможет, попробуем пустить кровь.

За разговором мужчины не заметили, как Жюстина, выйдя из комнаты больной, остановилась в дверях и, прислонившись к косяку, вслушивается в их разговор. Если тон хозяина был ей привычен, то беспокойство, скрываемое за ним, немало удивило старую служанку. На ее памяти молодой господин, как, впрочем, и его покойная матушка, никогда не беспокоился ни о ком, кроме себя. Несмотря на изначальное неодобрение девицы, связавшейся с «этим беспутным де Ламерти», присмотревшись к девушке, Жюстина была вынуждена отдать должное ее достоинствам и постепенно проникалась к ней все большей симпатией. И вот теперь, наблюдая за поведением Армана, женщина пришла к выводу, что и ее господин воспринимает Эмильенну не просто как очередное краткое развлечение, раз так о ней переживает. Неужто этот дьявол влюбился, вопрошала она себя. Что ж, дай-то Бог! Вряд ли кто будет нам лучшей госпожой, чем это милое создание.

В отличие от Трувера, Жюстина по-прежнему воспринимала владельцев Монси, как своих господ и хозяев. Как люди, Арман и его мать вызывали в ней негодование и отвращение, но в их власти над ней и ей подобными, женщина видела порядок, установленный Богом. Молоденькая же гостья Ламерти, хоть и не заслужила в глазах служанки репутации добродетельной и целомудренной особы, но, по крайней мере, была, видно, кроткой и доброй девушкой.

Тем временем хозяин, более чем щедро оплатив услуги лекаря, поспешил выпроводить его. После этого, он направился в комнату, где лежала Эмили. Жюстина, ворча что-то себе под нос, поспешила за ним.

Больная лежала на широкой кровати, утопая в перинах и роскошном снежно-белом белье. Светлые волосы разметались по подушке, лицо ее было необычно бледно, бледнее, чем в тот день, когда, он увидел ее в тюрьме Консьержери. Арман обратил внимание, что служанка сняла с девушки мокрую одежду, ибо теперь тонкие девичьи руки, лежащие поверх одеяла, были облачены в пену батиста и изысканных кружев. Видно, Жюстина надела на нее какую-нибудь домашнюю одежду покойной мадам де Ламерти.

Глава девятнадцатая.

Весь вечер верная служанка не отходила от ложа больной, окружая ее заботами нужными не столько для здоровья лежавшей без сознания девушки, сколько для спокойствия господина и своего собственного. Ламерти довольно часто заглядывал в спальню, где лежала Эмильенна или просто проходил мимо. В такие моменты Жюстина проявляла особенное рвение, меняя компрессы на лбу девушки или растирая ее ледяные руки и ступни.

К ночи, как и предсказывал лекарь, озноб перешел в жар. Эмильенна пылала, металась и время от времени что-то бормотала или просто стонала. Незадолго до того, как часам надлежало пробить полночь, Арман в очередной раз зашел в спальню, держа в руках книгу. Жюстина, изрядно утомленная довольно бессмысленными хлопотами, подняла на хозяина усталые глаза.

− 

Вот, вся так и пылает, бедняжка, – оправдываясь, словно состояние девушки было вызвано ее виной или недосмотром, проговорила она. – Ровно как от костра от нее жар идет, я прямо тут чувствую. Идите спать, господин. Даст Бог – выживет, тут уж от нас ничего не зависит, – философски заключила служанка.

− 

Нет уж, Жюстина, – прервал ее разглагольствования Ламерти. При последних словах он поморщился. – Лучше ты отправляйся спать, видно же, что с ног валишься, толку от тебя не много, – весь тон Армана и выражение его лица свидетельствовали, что ему абсолютно безразлична усталость служанки, а волнует лишь надлежащее качество ухода за больной.

− 

Я лучше сам посижу с ней, почитаю – Ламерти кивнул на книгу. Увидев в глазах пожилой женщины удивление и чрезвычайную заинтересованность, он поспешил добавить как можно равнодушнее. – Как только я устану или мне надоест, сразу велю послать за тобой. Так что оправляйся, не мешкая, спать, потому как разбудить тебя я могу в любой момент.

− 

Как вам будет угодно, – Жюстина с достоинством поклонилась, стараясь под притворным смирением скрыть блеск в глазах. После этого она поспешила удалиться, тем более, что и впрямь изрядно устала, исполняя обязанности сиделки.

Как только она вышла, Ламерти придвинул к кровати кресло, уселся в него, вытянув и скрестив свои длинные ноги. Он раскрыл книгу посередине и даже пробежал глазами пару строк. После этого, Арман перевел взгляд на метавшуюся в бреду девушку, и долго-долго не мог оторваться от созерцания этого печального зрелища. Впрочем, Эмильенна и на одре болезни была так хороша собой, что невозможно было не любоваться ею. На мертвенно бледном лице выделялись пятна горящих щек, словно кто-то положил девушке два ярко-розовых лепестка на скулы. Золото волос, рассыпавшихся по подушке, также оттеняло бледность кожи.

Ламерти попытался вслушаться в то, что произносит Эмили в бреду. Сам для себя он именно этим интересом и оправдывал намерение провести ночь у постели больной. Ему и впрямь, было весьма занимательно, что именно будет говорить девушка в горячечном состоянии, и главное, не будет ли поминать его бесценную особу. Однако бред Эмильенны оказался именно бредом и ничем больше – она бормотала какие-то бессвязные и бессмысленные фразы, где и отдельные слова-то было сложно разобрать, не то, что уловить какой-то общий смысл.

Разочаровавшись в возможности заглянуть в мысли своей пленницы, Арман невольно переключился на мысли о ней, о себе и том, что было между ними накануне на берегу озера.

Циничный, не скованный догмами религии и нормами общественной морали, он привык быть честен с собой. И если он не почитал себя совершенством, так только за отсутствием критериев такового. Следовательно, ему никогда не было нужды казаться в собственных глазах лучше, чем он есть на самом деле. К чему гнать от себя или скрывать самые низкие мысли, если не стесняешься низких дел. Напротив, Ламерти любил копаться в хитросплетениях собственного разума и чувств, ему доставляло особое удовольствие постижение мотивов, которыми были вызваны те или иные его действия. А посему и сейчас надлежало предельно честно разобраться в том, что с ним происходит. Больше всего молодого человека занимал вопрос, почему он так разозлился на Эмильенну. Собственно говоря, ничего особенного девочка не сказала и, похоже, действительно, не имела в виду. У нее же все на лице написано, и врать, кажется, она на самом деле, то ли не умеет, то ли не хочет. Значит, дело не в ней, а в нем? Можно ли допустить нелепую мысль, что он и впрямь влюблен, а потому взбесился, предположив, что девушка разгадала его тайну? Хотя вряд ли слова Эмильенны над озером были догадкой о скрываемой им любви, по здравом размышлении очевидно, что она и мысли такой не допускает.

Однако подобный поворот дела был бы крайне неприятен. Ламерти готов был впутываться в самые безумные авантюры, но любовь была не из их числа. Впрочем, специально остерегаться коварного чувства этому человеку, живущему холодным рассудком, не приходилось. Напротив, даже пожелай он полюбить, ничего бы не вышло, просто потому, что, как проницательно заметила Эмильенна на крыше собора, он не способен любить, кого бы то ни было, кроме самого себя. Или все-таки она ошиблась? Или он сам не подозревал, на что способен?

Этого только не хватало! Любовь – это даже не безумие, это глупость! Пошлейшая глупость, за которой люди вечно прячутся от самих себя. Попытка сбежать от бессмысленности жизни, от одиночества и непонимания. Попытка, которая всегда заканчивается тем, что ты попадаешь в рабство к своему избраннику, лишаешься самого себя. И рабство это оканчивается лишь тогда, когда все наскучит, и придет понимание, что ты, как и прежде, одинок и непонят, что все это пустое.

Арман гордился тем, что изначально понимает всю тщетность и бессмысленность глупых игр, почитаемых человечеством чуть ли не смыслом существования. Он словно осознавал себя причастным к некоему тайному знанию, недоступному большинству смертных, и вот на тебе! Влюбился. Попал в тот же капкан. Более того, в капкан, который сам расставлял с таким тщанием и хитростью. Это она – Эмильенна, должна была полюбить его без памяти, а не он ее. Он не желает этой зависимости, он хочет быть господином, а не рабом.

– Думаешь, ты победила, да? – со злостью в голосе обратился Арман к бесчувственному предмету своих размышлений.

– Не торжествуй, моя милая. Если меня и угораздило попасться в собственные сети, это не означает, что мне не выбраться, – отбросив книгу, он порывисто встал и начал ходить от стены к стене, бросая холодные злые взгляды на ту, к кому обращался.

– Даже славно, что я дал себе труд разобраться в путанице чувств и мыслей, которые вы, мадемуазель де Ноалье, вызываете в моей душе. Впрочем, это вздор! Никакой души у меня нет! Достаточно разглядеть у себя симптомы болезни, чтобы излечиться. И я излечусь, будь уверена. Пусть ты и самая восхитительная из всех дочерей Евы, но даже тебе не пленить меня!

В запале Ламерти не сразу подумал о том, что больная может находиться и в сознании, а слышать обращенные к ней страстные речи, девушке вовсе не обязательно. Резко осекшись, он стал всматриваться в восковое девичье личико. То ли бледность, то ли слабый свет канделябров, не способных разогнать темноту августовской ночи, придавали внешности Эмильенны какой-то нездешний оттенок. Она казалась не мертвой, но словно каким-то неземным существом – феей или эльфом из глупых сказок не менее глупой няньки. А еще эти подвижные тени, что живой паутиной окутывали хрупкую призрачную фигурку, они постоянно перемещались по лицу, рукам, волосам, меняя ее облик каждую секунду. Это было завораживающе и как-то… жутковато.

Арман выругался, нервными движениями вставил в канделябры и зажег новые свечи, взамен догоревших. Затем порывисто задернул шторы, оставив тени деревьев старого парка плясать на улице и внешних стенах замка. После этого он взглянул на лежащую девушку. В мягком золотистом свете свечей она вновь напоминала ангела или Мадонну, какой ее писали итальянские мастера позднего средневековья на фресках соборов.

Молодой человек снова опустился в кресло, взял в свои руки узкую, почти детскую, горячую ладонь Эмильенны и держал ее, не выпуская, до самого рассвета. Не выпустил он ее руки и тогда, когда сам забылся неспокойным, тяжелым сном.

Глава двадцатая.

Последующую пару дней девушка провела в жару и бреду. Арман днем спал или занимался различными делами, которые помогали ему развлечься и занять время, зато ночами он неизменно сменял хлопотавшую возле больной Жюстину, и просиживал у постели до раннего утра. Как ни старался Ламерти выставить эти ночные бдения своей прихотью или причудой, но старую служанку было не обмануть. Впрочем, почти любая женщина углядит намек на романтические чувства даже там, где их нет и в помине. Ну, а если уж, и вправду, что-то есть между молодыми людьми, или со стороны хоть одного из них, то зоркий женский глаз этого никогда не оставит без внимания. Итак, где-то ближе полуночи прозорливая Жюстина передавала свой пост господину, а часам к шести утра приходила его сменить.

Утром третьего дня Эмильенна очнулась. Девушка открыла глаза. Ей бы следовало попытаться понять, где она, а также вспомнить, что с ней произошло до этого. Но вместо этого она просто смотрела вокруг, словно после трехдневного пребывания во тьме, пыталась насытить свои глаза красками окружающего мира. В комнате царил полумрак. Но золотистый свет рассвета нахальными ручейками пробивался сквозь щели задернутых штор, прочерчивая солнечные дорожки на полу и стенах. За окном слышался радостный и разноголосый птичий гомон. Эмильенна подняла глаза и долго сосредоточенно наблюдала за тем, как солнечный зайчик, облюбовавший одну из подвесок люстры, заставил хрусталь заиграть всеми оттенками радуги, не хуже бриллианта.

Дав себе таким образом передышку, девушка все же решила, что пора возвращаться в реальный мир, а следовательно напрягать разум и память. Заниматься этим не хотелось до ужаса, поскольку голова была тяжелой и опустошенной. И все-таки она вспомнила все, вспомнила так, словно несколько секунд были вечностью. Гнев Армана, ужас, охвативший ее при падении, тупую боль сердца, подступившего к горлу, остановившееся дыхание, мелькнувший серо-зеленым призраком пейзаж. А затем боль, заглушить которую мог только пронизывающий холод поглотившей ее воды, оказавшейся почему-то не синей или серой, как ей виделось сверху, а беспросветно зеленой.

Дальше воспоминаний не было, что не удивительно. Логичным также показалось Эмильенне то, что она лежит в постели. Значит, ее спасли, а затем лечили. Интересно, как долго она здесь? Ответ на этот вопрос она решила узнать у старинных настенных часов, хотя те могли сказать лишь который нынче час, а вовсе не то, сколько времени девушка провела на одре болезни. С трудом оторвав голову от подушки и повернувшись к противоположной от окна стене, Эмильенна наткнулась взглядом на дремавшего в кресле хозяина замка, которого до этого момента не замечала, совершенно не чувствуя постороннего присутствия. Однако он был тут. С вытянутыми, скрещенными ногами, книгой на коленях, опущенной головой и лицом, скрытым за прядями упавших волос.

Бедняжка решительно не знала, что об этом думать. Очевидно, что он провел ночь в ее комнате, что противоречит всем правилам приличия, которые впрочем, и до того, нарушались одно за другим. В то же время логично было предположить, что никаких дурных намерений у молодого человека не было, иначе вряд ли он являл бы собой столь мирное зрелище.

– Арман, – позвала девушка, подивившись мимоходом тому, как слабо и тихо звучит его голос.

Однако Ламерти услышал ее и открыл глаза.

– Очнулись наконец-то – в словах Ламерти слышалось облегчение и еще что-то трудноуловимое. – Как вы себя чувствуете?

– Живой, – ответила Эмильенна. – Вы не расскажете, что со мной было и что вы здесь делаете?

– Оригинальный вопрос! – молодой человек насмешливо изогнул бровь. – Вообще-то это мой дом. Впервые в жизни мне приходится отчитываться о причинах моего присутствия здесь.

– Я не это имела в виду, – девушка была слишком слаба, чтоб обращать внимание на мелкое ехидство. – И вы отлично поняли суть моего вопроса. Впрочем, оставим это. Расскажите, что случилось со мной. Я помню, что упала. А дальше? – она попыталась приподняться на локте, всматриваясь в лицо собеседника, но тут же рухнула обратно на подушки.

– Не стоит переоценивать свои силы, лучше лежите. Хотите пить?

– Хочу, – не стала спорить Эмили. – А еще хочу знать, как вместо озера оказалась в этой комнате.

– Должно быть, вас перенесли на руках (или как там у них положено) те самые сонмы ангелов, на которых вы так рассчитывали, – Арман ухмыльнулся и пожал плечами. Затем он поднялся с кресла, подошел к столику, где стоял хрустальный графин, вода в котором казалась пронизанной солнечными лучами, выбивавшимися из-за штор. Ламерти наполнил стакан и протянул его Эмильенне. При этом одной рукой он поддерживал подушки, чтобы ей было удобнее, а другую сомкнул вокруг девичьих пальчиков, в которые вложил стакан. Этот жест можно было истолковать как проявление заботы о том, чтоб ослабевшая девушка не выронила воду, а можно было понять и как-нибудь иначе… впрочем, больная предпочла первое объяснение. При таком раскладе вольность Армана выглядела даже трогательно, а гордость и скромность не требовали немедленно выдернуть руку. Тем более, без его помощи она, и впрямь, не удержала бы не то что полный стакан, но даже сухой цветок. И все равно Эмильенна чувствовала себя неловко, а потому поспешила вернуться к разговору.

– Не думаю, что у ангелов нет других дел, как спасать утопленников, – девушка с трудом оторвалась от столь желанной прохладной воды.

– А что же им еще делать? – с деланным возмущением отозвался Ламерти, не разжимая пальцев, хотя стакан был уже пуст. – Если они предпочтут отлынивать, предаваясь созерцанию райских кущ и томно перебирая струны на арфах, то кто тогда будет спасать праведников? – серо-голубые глаза смеялись, по-прежнему оставаясь холодными.

– Вот и мне интересно кто? – девушка в упор посмотрела на собеседника, мягко пытаясь высвободить ладонь.

– Отчего же версия ангельского вмешательства тебя не устраивает? – вместо того, чтобы отпустить ручку Эмильенны, он обхватил ее еще и второй ладонью, при этом не отрывая глаз от ее лица. Еще неделю назад он бы вовсю бравировал своим участием в спасении утопленницы, напрочь забыв о том, что стал причиной ее падения. Но теперь он решил изменить линию поведения. Лучше продемонстрировать скромность, но сделать это так, чтобы у малышки не возникло никаких сомнений в том, чья это заслуга на самом деле.

– Думаю, что, и впрямь, без ангелов тут не обошлось, по крайней мере, без одного ангела, – девушка все же освободилась, а Арман прямо-таки, разомлевший, как от догадливости спасенной, так и от ее похвалы, не стал ей препятствовать.

– Это вы меня спасли – теперь Эмильенна не предполагала, а утверждала. – Почему?

Большинству из знакомых девушке по прежним временам мужчин вопрос показался бы излишним и даже странным, но не Ламерти.

– А действительно почему? – приложив палец к подбородку, он задумчивым взглядом изучал потолок, словно там горящими письменами были начертаны ответы на все вопросы.

– Я и сам не знаю, – Ламерти старался говорить как можно небрежнее. – Не могу сказать, что меня страстно тянуло купаться, однако созерцать сверху вашу трагическую кончину было как-то… невежливо, что ли.

– С каких это пор нормы вежливости вас обременяют? – Эмильенну изрядно разозлило ленивое пренебрежение в голосе молодого человека.

– С каких это пор таким тоном благодарят за спасение жизни? – Арман был все еще спокоен, но в голосе послышалось недовольство, а в глазах, доселе снисходительно насмешливых, блеснули льдинки. – Если вы сейчас изволите сказать, что не просили о спасении, то я самолично отнесу вас к озеру и скину с того же моста. А потом преспокойно отправлюсь домой, разве что загляну по дороге в церковь и закажу роскошную мессу за упокой вашей ангельской души.

– Не надо, – Эмили устало откинулась на подушки и закрыла глаза.

– Чего не надо? – Арман казался слегка обескураженным, то ли реакцией девушки, то ли тем, что ей стало хуже. – Не надо бросать вас в воду или не надо заказывать мессу?

– Не надо ни того, ни другого, – она ответила потухшим голосом, не открывая глаз.

– Как скажете, – мимолетное раздражение Ламерти прошло, уступив место беспокойству. Конечно, чертовски досадно, что девчонка такая неблагодарная! Другая бы млела от счастья – за ней бросились в бушующие воды, вырвали у разъяренной стихии, просиживали ночи у ее изголовья. А эта ледяная статуэтка? Как всегда ехидничает и придирается. Но, с другой стороны, когда она вот так бледнеет и гаснет, становится до ужаса жалко и…страшно. Она ведь только очнулась, еще так слаба. Вот пусть окрепнет немножко, тогда он все ей выскажет.

– Отдыхайте, вам нужен покой, – мимолетным жестом Арман поправил край одеяла на постели больной. – Я позову Жюстину, – с этими словами он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Глава двадцать первая.

Весь последующий день Эмильенна провела в обществе пожилой верной служанки, успевшей привязаться к нежданной гостье, как к родной дочери, особенно после приключившегося с ней несчастья. Жюстина искупала и переодела ослабевшую больную, с трудом, но впихнула в нее немного еды и даже принесла в комнату букет свежесрезанных цветов, чтобы порадовать девушку. Астры и георгины, словно вобравшие в себя яркие краски уходящего лета, а главное – хлопоты и участие Жюстины, подняли Эмильенне настроение. Приподнявшись на подушках, она попросила свою заботливую сиделку распахнуть окна, чтобы наполнить комнату видом, запахами и звуками сада.

– И еще, Жюстина, попроси, пожалуйста своего господина… – смущение, проскользнувшее в голосе девушки при упоминании Ламерти, умилило служанку до невозможности. – Попроси его чтобы он прислал мне какую-нибудь книгу.

Конечно, было бы лучше попросить о книге непосредственно Жюстину, но та, если и умела читать, то вряд ли смогла бы сделать выбор или найти в библиотеке нужный том. После того как женщина вышла выполнять просьбу, Эмили еще какое-то время полюбовалась цветами и видом из окна, а потом незаметно для себя задремала.

Когда она проснулась, был уже вечер и яркий солнечный свет за окном сменился мягкими сумерками. На прикроватном столике лежал томик Чоссера, рядом стояло блюдо с поздними вишнями. К ягодам девушка не притронулась, а книгу взяла. Впрочем, тут же чуть ее не выронила, поскольку все еще не могла привыкнуть к тому, как ослабела за время болезни. Положив раскрытую книгу поверх одеяла, чтобы не держать в руках, Эмильенна принялась за чтение. Впрочем, она быстро уставала и, отрывая глаза, подолгу смотрела в окно, на угасающий день. Небо постепенно меняло оттенки, сначала делаясь все светлее, а затем, напротив, насыщаясь чернильно-синими тонами роскошной августовской ночи. Было ясно и небосвод постепенно загорался звездами – сперва робкими, а потом все более и более яркими.

Пришла Жюстина, зажгла свечи, недовольно покосилась на нетронутые вишни, но промолчала. Женщина села возле кровати и принялась вязать, не решаясь досаждать юной госпоже своей болтовней. Девушка, попеременно глядевшая то в книгу, то в окно, казалась такой далекой, и отстраненный задумчивый вид ее никак не располагал к разговорам.

Впрочем, Жюстина была не большой охотницей до бесед с господами, поскольку ни сам Ламерти, ни его покойная матушка не удостаивали служанку общением, за исключением самых необходимых распоряжений. С такими господами лишний раз рот побоишься открыть, а других у Жюстины не было. А эта внезапно появившаяся девушка, хоть и успела завоевать сердце старой служанки, но поводов и тем для разговоров не давала, особенно если учесть, что три дня из пяти она без сознания провела в постели. Королева над домашней челядью, Жюстина с куда большим удовольствием обсуждала все перипетии хозяйской жизни с другими слугами на кухне, после ужина, за стаканчиком горячительного напитка. Хотя, по чести сказать, слуг этих нынче осталось куда меньше, чем раньше. А впрочем, экономка придерживалась мнения, что для хорошего разговора довольно и одного собеседника, а еще лучше – слушателя.

Ближе к полуночи Жюстина ушла, оставив девушку в одиночестве. То ли она полагала, что раз больная очнулась, то больше не нуждается в ночном бдении возле постели, то ли считала, что в этот час ее захочет сменить у кровати молодой госпожи хозяин дома. Так или иначе, пожелав Эмили доброй ночи и ворчливо посетовав, что больная не позволила ей закрыть окно, служанка отправилась на покой.

Через некоторое время, девушка с удивлением обнаружила, что прислушивается к каждому редкому звуку в затихшем доме. Поймав себя на этой мысли, Эмильенна поняла, что невольно ожидает визита Ламерти. Каждую секунду была готова она услышать звук приближающихся шагов, скрип отворяемой двери. Самым странным было то, что Эмили не могла понять, боится ли она прихода Армана или напротив ждет его. Скорее всего, в ней боролись оба чувства. С одной стороны, визит посреди ночи в спальню мужчины, который испытывает к ней отнюдь не братские чувства, следует считать более чем предосудительным и даже довольно опасным. Но в то же время, Жюстина поведала девушке, что хозяин просиживал у постели молодой госпожи ночи напролет, а, исходя из этого, его приход можно было бы рассматривать как проявление заботы.

Еще Эмильенну слегка беспокоило, что она повела себя не слишком вежливо, вместо благодарности за спасение, накинувшись на него со своими издевками. Девушка видела, что Арман ушел раздосадованным и обиженным. Нельзя сказать, чтобы она испытывала сильную вину за свое поведение, поскольку никто иной, как Ламерти, явился причиной ее падения, пусть и косвенной. Однако все же он ее спас и заботился о ней, а потому стоило проявить больше такта и благодарности. Ну и, кроме всего прочего, Эмильенне было просто скучно. Спать не хотелось, так как она провела во сне почти полдня, читать было все еще тяжело, Жюстина ушла, хотя и сидя у постели, служанка была молчалива, и обращалась к девушке только в случае необходимости. Сама же Эмильенна не решалась заговорить со своей сиделкой, ибо почтенная домоправительница все еще внушала ей легкий трепет, несмотря на почти материнскую заботу.

Девушка ощущала острую потребность в собеседнике. Каким бы ни был Ламерти, сколь бы злы и циничны ни были порой его речи, но беседы с ним стали привычными и почти необходимыми для Эмили. Уж что-что, а скучать в его обществе ей точно не доводилось. Тем более, что ей все же хотелось загладить утреннюю резкость и по-хорошему поблагодарить Армана за спасение.

Однако минул час, затем два и три, а Ламерти так и не пришел. В сонном доме смолкли все звуки и лишь шорохи ночного сада были слышны из окна, которое по-прежнему было открытым. Оттуда тянуло ночной прохладой, становилось зябко, но встать и закрыть ставни у девушки не было сил. Эмильенна закуталась потеплее в одеяло, мысленно обругала себя за глупое ожидание, и, перестав прислушиваться к каждому скрипу половиц, через какое-то время заснула.

Глава двадцать вторая.

Когда Эмили вновь открыла глаза, был уже день. Солнце опять заливало комнату, тени ветвей садовых деревьев весело метались по стене, а с прикроватного столика доносились ароматы кофе и свежей выпечки. Уловив эти соблазнительные запахи, Эмильенна, впервые за время болезни, поняла, что голодна.

Жюстины не было, но больная достаточно окрепла, чтобы позавтракать без ее помощи. И хотя в итоге ослабевшая Эмили не смогла осилить и половины содержимого подноса, но все-таки подкрепила свои силы. В течение дня она читала, поскольку держать книгу было легче, чем накануне. Ближе к вечеру девушка заснула. Проснувшись, она обнаружила, что солнце клонится к западу, окрашивая стены в нежно-розоватые тона.

Эмильенна облокотилась на подушки, приподнявшись на локте, чтобы иметь возможность любоваться закатом. В этот момент хлопнула входная дверь, пропуская вместо ожидаемой Жюстины самого хозяина дома.

– Я смотрю вам лучше? – Арман слегка улыбнулся, и в голосе его слышалось удовлетворение, словно улучшение состояния девушки являлось его личной заслугой. Хотя, отчасти, так оно и было.

– Да, благодарю вас, – Эмильенна твердо решила быть милой, поскольку желала помириться с Ламерти, дабы избежать угрызений совести и опасений, что может вызвать очередной припадок гнева у этого неуравновешенного и недоброго человека.

– Наконец-то я дождался благодарности! – с нескрываемым сарказмом произнес Арман. – Мне нравится когда ты осознаешь, чем ты мне обязана, милая.

Эмили покоробило от этого фривольного обращения из уст Ламерти. В последнее время он как-то незаметно стал все чаще обращаться к ней на «вы» и реже употреблял различные наименования, более уместные в общении с девицами низшего сословия. Раз он снова заговорил с ней в подобном тоне, значит все еще сильно злится, решила девушка.

– Простите, если обидела вас, – поступившись гордостью, Эмильенна решила изображать кротость. Все-таки не стоит дразнить драконов, пока ты в их власти.

– Обидеть меня сложнее, чем может показаться. Вот разозлить – это легко! Впрочем, кому я это говорю? – он усмехнулся. – Вы, кажется, не раз имели глупость это сделать и насладиться последствиями своей опрометчивости.

Девушка молчала. Да и что тут сказать? Пусть говорит, что хочет – если она не будет возражать, то хоть меньше шансов вызвать его гнев. Она ждала, что он еще долго будет, истекая ядом, распекать ее за неблагодарность и прочие грехи, но вместо этого, Ламерти неожиданно переменил тему.

– Раз вам лучше, то полагаю, хватит уже валяться в кровати. Жюстина принесет вам платье и поможет одеться, – говоря это Арман не смотрел прямо на девушку, но краем глаза следил за ее реакцией.

Эмильенна удивленно воззрилась на него. Конечно, ей лучше, чем накануне, но все же она не ждала, что ее заставят подниматься с постели и выполнять очередные прихоти хозяина поместья. Девушка не была уверена, что у нее хватит сил подняться на ноги. Впрочем, жаловаться и стенать она не собиралась. Если надо встать – встанет. Она всего лишь его игрушка и пленница, как бы ни хотелось об этом забыть хоть ненадолго.

– Как вам будет угодно, мсье де Ламерти, – спокойно и холодно ответила Эмили. – Надеюсь, что вы позволите мне одеться в обществе Жюстины и оставите меня до новых распоряжений.

– Да, конечно, – голос Армана был не менее холоден. – Если ты думаешь, что я жажду одеть тебя лично, то заблуждаешься. Я, знаешь ли, предпочитаю обратный процесс, – увидев смущение девушки и ее зардевшиеся щеки, Ламерти удовлетворенно ухмыльнулся и вышел из комнаты.

Вскоре пришла Жюстина с одеждой. Эмильенна полагала, что служанка принесет голубое бальное платье, в которое она по милости Армана была одета последнюю неделю, но платье в руках экономки было совсем другим. Оно было скромнее, из серого шелка с бледно-розовыми вставками. Не то, чтоб оно очень понравилось Эмили, но казалось намного уместнее предыдущего. Выяснилось, что платье – плод Жюстининых трудов. Оно принадлежало прежде к гардеробу бывшей госпожи – надо полагать матери Армана, и было лично перешито верной служанкой.

Девушка с помощью экономки облачилась в новый наряд. Впрочем, назвать его новым можно было весьма условно. Однако при отсутствии выбора, платье вполне устраивало Эмильенну, несмотря на то, что она не питала нежных чувств ни к вещам с чужого плеча вообще, ни к покойной матушке своего мучителя в частности.

Когда Эмили была одета, она с помощью Жюстины дошла до зеркала, чтобы оценить результат. Идти было тяжело, даже опираясь на сильное плечо служанки, отнюдь не отличавшейся хрупкостью сложения. Отражение свое девушка нашла вполне сносным и бросив на него недолгий одобрительный взгляд, поторопилась опуститься в кресло, ибо лежать одетой в кровати казалось не очень хорошей идеей. Не успела она присесть, как дверь распахнулась, и снова вошел Арман. Он оглядел Эмильенну одобрительным взглядом, а затем, не говоря ни слова, приблизился и подхватил ее на руки.

Сердце девушки замерло, потом наоборот забилось сильно и часто, но она усилием воли справилась с нахлынувшим страхом. Пока Ламерти нес ее по коридорам и галереям, Эмили убеждала себя, что если бы этот человек хотел причинить ей зло, то давно бы уже сделал это. Конечно, Арман импульсивен и непредсказуем, но пока она не убедилась, что его намерения дурны, бояться глупо. Тем более, что страх делает слабее, туманя разум и лишая воли.

Так, ведя мысленные диалоги с самой собой, Эмильенна едва замечала куда они направляются, да и не настолько хорошо знала она замок Монси, чтобы понимать в какой части его находится.

Наконец, Ламерти распахнул ногой последнюю дверь, и девушка оказалась на открытой террасе, увитой зеленью и залитой светом, клонящегося к западу солнца. Терраса располагалась над парадным входом замка и имела в основании восемь колонн. С нее открывался вид на дорогу, ведущую к Монси. Вдалеке виднелись крыши и сады деревни.

От восхитительной и какой-то щемящей красоты у Эмильенны на миг перехватило дыхание. Она ничего не сказала, только бросила на Армана красноречивый взгляд. Кроме восторга и благодарности, в нем читалась также изрядная доля облегчения. В ответ Ламерти прищурил глаза и слегка приподнял уголки губ. Он словно бы прочел ее мысли, почувствовал ее испуг, затем удивление и насладился сполна произведенным эффектом. Весь его вид словно говорил: «Вы, мадемуазель, ждали от меня очередных злодеяний, а я, в который раз, оказался трогательно заботливым и милым».

Арман бережно опустил свою ношу в широкое плетеное кресло, а находящаяся рядом Жюстина, которую Эмили сразу не заметила, укутала ее теплой шалью таких невероятных размеров, что могла бы сойти за плед. Эмильенна поглощала глазами красоту августовского вечера. Обвивающие столбы и ограду террасы листья плюща сияли, насквозь пронизанные солнечным светом, легкий ветерок доносил смешанные ароматы цветов и созревающих фруктов.

Арман молчал, стоя за спиной девушки. То ли тоже увлекся созерцанием пасторального пейзажа, то ли наблюдал за Эмильенной. Но закатной идиллии не суждено было длиться вечно. Эмили смотрела по большей части на небо, а потому не заметила признаков движения на дороге вдалеке. Ламерти же, напротив, сразу обратил пристальное внимание на неожиданное явление. И хотя разглядеть что-то конкретное с такого расстояния было нелегко, но было очевидно, что одинокий всадник не поднял бы таких клубов пыли. Следовательно нежданные гости решили пожаловать компанией. Гости, которые при любом раскладе, ничего кроме неприятностей не сулили.

Арман метнулся к балюстраде, напряженно всматриваясь вдаль. Тут уже и Эмильенна с Жюстиной заметили неладное. Топота копыт еще не было слышно, поскольку дорога, делавшая несколько изгибов на подходе к замку Монси, была заметна издалека, зато кавалькада всадников виделась довольно отчетливо. Их было человек шесть.

Ламерти виртуозно выругался. Не сложно догадаться, что за гости могли пожаловать в его родовой замок и каковы цели их визита. Эмильенна молчала, только стала еще бледнее, насколько это было возможно. Зато Жюстина молчать не собралась.

– Кто это к нам спешит, господин? Сдается мне, вы им не рады, – женщина деловито встала рядом с хозяином, опершись грузным телом на балюстраду, и издалека буравила нежданных визитеров гневным взглядом, будто вознамерившись прожечь на них дыры или хотя бы обратить в бегство.

– Вот что, Жюстина, – Ламерти мгновенно принял решение. – Нас здесь не было и нет! Ни меня, ни тем более, ее, – он резко кивнул в сторону девушки, нервно комкавшей тонкими белыми пальцами бахрому шали. Затем, вновь обернувшись к служанке, продолжал. – Они, конечно, разузнают все в деревне, но для этого понадобиться, как минимум, несколько часов. Нам хватит…должно хватить!

Закончив свою весьма лаконичную речь, Арман склонился над креслом и, подхватив, Эмильенну, быстрым шагом покинул террасу.

– Я уж ваше добро как следует схороню от этих аспидов, можете быть уверены! – крикнула Жюстина вслед своему господину. И поскольку слова у этой решительной женщины редко расходились с делом, она, не теряя ни минуты, направилась в сторону главных комнат, дабы успеть попрятать все – от старинных фламандских гобеленов, до последней серебряной чайной ложки.

Тем временем ленивое закатное солнце продолжало спокойно заливать мир золотисто-розовым светом.

Глава двадцать третья.

Арман столь стремительно пересекал галереи и анфилады комнат, что, казалась, вовсе не ощущал веса своей ноши. Через несколько минут он оказался в кабинете. Опустив девушку на диван, Ламерти принялся лихорадочно рыться в ящиках письменного стола и секретера. Надо сказать, что торопливость его действий удивительным образом сочеталась с обстоятельностью и сосредоточенностью. Собрав деньги и все имеющие значение бумаги, Арман отправился из кабинета в спальню своей покойной матери. Там он довольно бесцеремонно принялся рыться в шкатулках, сундучках и ящиках старинного трюмо. Мадам де Ламерти, графиня де Монси весьма неодобрительно взирала с портрета на сына, в спешке швыряющего в сумку драгоценности, принадлежавшие не только ей, но и прежним поколениям женщин из ее семьи и семьи ее мужа. Рубины и бриллианты, изумруды и жемчуг, сапфиры и аметисты, все эти сокровища без разбора и малейшей почтительности сваливались в бесформенную груду, через некоторое время приобретшую довольно внушительные размеры. Не прошло и десяти минут, как в матушкином будуаре не осталось даже самой завалящей безделушки из драгоценных камней и металлов.

Все это время Эмильенна сидела одна в кабинете, отданная на растерзание тревожным мыслям и дурным предчувствиям. Арман не соизволил ей ничего объяснить, он вообще не сказал ни слова после того, как отдал распоряжения Жюстине. Эмили не винила его, понимая, что сейчас не до разговоров. Девушка догадалась, что те всадники были из Парижа, бывшие друзья Ламерти, ставшие врагами.

Что ж, после Революции такое положение вещей стало вполне привычным и никого не могло удивить. Убежденные единомышленники и закадычные друзья вчера, сегодня отдавали друг друга трибуналам и посылали на плаху. Для Эмильенны де Ноалье все они были подобны стае бешеных псов, которые вместе совершают набеги, терзают жертвы, а затем яростно дерутся за добычу. Если смотреть правде в глаза, то Ламерти ничуть не лучше других, а то и хуже многих, но сейчас от него зависела ее судьба. Если среди тех, кто меньше чем через час будет в замке, есть Парсен, то она погибла. Но даже если его нет, все равно, надеяться ей не на что, и не на кого, кроме Армана. Она может сколько угодно бояться его и ненавидеть, но освободиться из-под его власти и стать жертвой его врагов… Нет, такую цену за свободу Эмильенна платить не желала.

Ламерти вернулся в кабинет. По-прежнему не говоря ни слова, он наклонился к девушке и вскинул ее на плечо. Затем распахнул ногой дверь и почти бегом стал спускаться по лестнице. Эмильенна прямо задохнулась от возмущения, потрясенная подобной бесцеремонностью. Когда Арман бережно нес ее на руках, она была смущена, но не возражала, оправдывая смирение полной беспомощностью, но позволить тащить себя на плече словно мешок с мукой – это уж слишком!

– Оставьте меня, я пойду сама, – потребовала она.

– О да, – злобно прошипел в ответ Арман, не замедляя шага. – Нисколько не сомневаюсь, что ты полна решимости это сделать. Ты же такая гордая! – лица Ламерти девушка в силу своего положения видеть не могла, но была уверена, что на нем сейчас язвительно-злобное выражение, так часто предшествующее его приступам ярости.

– Знаешь что? Я могу поставить тебя на пол и позволить тебе идти самой. Только не рассчитывай на то, что я буду по полчаса ждать пока ты будешь пересекать каждую комнату, шатаясь и цепляясь за стены, или заботливо поддерживать тебя под руку. Как бы не так! Или я тащу тебя таким вот непочтительным образом, унижая твое достоинство и уязвляя гордость или, запечатлев на твоих губах страстный прощальный поцелуй, оставляю ожидать встречи с Парсеном и теми, кого он соизволил зазвать ко мне в гости. Выбор за тобой! – во время этой тирады, несмотря на яд, которым сочились его слова, Арман ни на секунду не замедлил темпа ходьбы.

Эмильенна молчала. Она не могла выбрать ни один из предложенных вариантов. Согласиться на то, чтобы он ее бросил было безумием, просить не бросать – унижением. Поэтому она выбрала единственный возможный в ее положении ответ.

– Решайте, как знаете, – тихо пробормотала Эмили.

– Вот и умница, – Арман оценил то, как его пленница выкрутилась из щекотливой ситуации. – Предоставь мне поступать, как я считаю нужным, и помалкивай.

В сложившихся обстоятельствах девушка сочла за благо последовать его совету и больше не произнесла ни слова.

Ламерти вышел из замка со стороны противоположной входу и направился в сторону озера. Дорога до озера, прежде доставлявшая девушке удовольствие, теперь казалась бесконечно длинной. Эмильенна не знала, почему Арман направляется в эту сторону и какова конечная цель его пути, однако, находила логичным, что он старается увеличить расстояние между собой и преследователями. Молодой человек шагал быстро и потому довольно скоро они были уже у воды. Солнце в этому моменту уже село, и с озера потянуло прохладой.

Когда наконец Ламерти опустил ее на траву, Эмили испытала бесконечное облегчение, поскольку после четверти часа на плече у Армана у нее ужасно кружилась голова и ломило все тело. Ламерти швырнул сумку с деньгами, бумагами и драгоценностями на траву рядом с Эмильенной и куда-то удалился. Девушка не сделала даже попытки поинтересоваться, куда он идет и как скоро вернется. Она лишь молилась о том, чтобы не услышать со стороны замка топота копыт или голосов. Мысленно Эмили пыталась высчитать, сколько времени понадобится визитерам из Парижа, чтобы доехать до замка, как долго сможет их отвлекать и задерживать Жюстина и, соответственно, как скоро они пустятся в погоню за беглецами. Как ни старалась она мыслить по возможности трезво и хладнокровно, размышления неизменно прерывались молитвами или приступами паники из-за каждого звука, действительного или мнимого. Эмили была так напряжена и встревожена, что не обращала ни малейшего внимания на слабость и боль, которые не оставляли ее ни на мгновение.

В таком состоянии застало девушку возвращение Ламерти. Сначала она услышала негромкий плеск воды и некоторое время спустя заметила приближающуюся лодку. Арман стоял, опершись одним коленом о скамью, и напряженно работал веслом, направляя суденышко к берегу. Мгновение спустя, легко перемахнув через борт лодки, он был уже рядом с Эмильенной. Сначала тяжелая сумка полетела на дно лодки, затем пришел черед девушки. С ней Ламерти обращался бережнее. На этот раз он не стал закидывать Эмили на плечо, а просто перенес ее через узкую полоску воды, отделявшую лодку от берега, и усадил на скамью. Несколько секунд спустя он уже отталкивался веслом от песчаного дна.

Когда лодка легко заскользила по глади воды, Эмильенна слегка успокоилась и вновь обрела какое-то подобие душевного равновесия. Девушка обратила внимание, что Арман старается держаться ближе к берегу, вместо того, чтобы отплыть от него как можно дальше и скорее. Это было ей непонятно и она решилась наконец прервать молчание, чтобы задать вопрос.

– Разве мы не поплывем к другому берегу? – спросила она, инстинктивно стараясь произносить слова как можно тише, словно ее могли услышать те, от кого они бежали.

– Разумеется, – лаконично ответил ее спутник, не отрывая взгляда от весел.

– Но почему мы тогда мы держимся так близко к земле?

– Потому что, ангел мой, если мы окажемся на середине озера или ближе к противоположному берегу, нас можно будет увидеть из окон замка. Не думаю, что господа, решившие меня навестить, обязательно должны быть в курсе того, куда мы направляемся. Пока же мы плывем вдоль берега заметить лодку можно лишь вплотную подойдя к кромке озера. Поэтому мы не пересечем озеро, а обогнем его. Конечно, это займет куда больше времени, зато будет безопаснее. Ты со мной согласна?

Эмильенна молча кивнула, хотя по тону Ламерти, теперь более спокойному и почти доброжелательному, было видно, что он не прочь завязать разговор. Конечно, он прав и высокие берега озера скрывают их от посторонних глаз. Однако обсуждать этот факт или что-нибудь другое, у девушки не было ни малейшего желания, она была слишком измучена и душевно, и физически.

Ламерти же, напротив, заметно повеселел. Эмильенна за неимением возможности делать что-либо, кроме как наблюдать за своим спутником, обратила внимание, что с лица его исчезло выражение напряженности и досады, движения стали легкими и спокойными, а не стремительно нервными. Девушку немало удивила такая перемена. Конечно, им удалось оторваться от преследователей, и создать между собой и ими небольшой временной зазор, однако они по-прежнему остаются беглецами и положение их, насколько она могла судить, намного хуже, чем когда они бежали из Парижа в Монси. Армана же это, казалось, не беспокоило. По сути, так оно и было.

Ламерти действительно пребывал в приподнятом настроении. Он был вполне доволен собой. Еще бы! Парсену и прочему сброду не удалось застать его врасплох. В конце концов, он предполагал что рано или поздно они заявятся. Единственной своей ошибкой Арман считал то, что не подготовил возможное бегство заранее, из-за этого все пришлось собираться в спешке. Однако следует признать, что он не метался по дому, изрыгая проклятия, а действовал быстро и разумно.

Не жаль ли было владельцу замка Монси оставлять родной дом и пускаться в неизвестность? Нисколько. К родовому поместью Арман был более чем равнодушен и посещал замок крайне редко. К роскошному особняку в Париже он питал несколько более сильную привязанность, но и тот покидал легко и без особых сожалений.

Все дело в том, что Арман де Ламерти, очертя голову, пустился в революционные перипетии не только оттого, что видел в том для себя выгоду или спешил принять сторону победителя. Это были веские причины, но не главные. Главной, как он уже однажды признался Эмильенне, была скука. Смертельная скука, одолевавшая Ламерти, последние несколько лет. Он жил без смысла и без цели. Подобное существование, заполненное удовольствиями, было приятным и разнообразным, но совершенно пустым. То что составляло смысл жизни для других людей его круга и возраста, не имело к Арману ни малейшего отношения. Он никогда в жизни не испытывал финансовых затруднений, следовательно ему была чужда цель сколотить или увеличить свое состояние. Любовь, являющаяся источником отрады и мучений для большинства его сверстников, была в его глазах несусветной глупостью, чем-то вроде добровольного помутнения рассудка. Ни вера, ни дружба, ни искусство – ничто из этого не занимало Армана. Блестящий аристократ, имеющий больше средств, чем в состоянии потратить разумный человек и возможность заполучить любую женщину, которую пожелает, абсолютно лишенный принципов и идеалов, чуждый морали и религии, он мог позволить себе все, что пожелает, а оттого и наскучил со временем всеми этими радостями.

Арман решительно был лишен способности наслаждаться тем, что имеет. Ему нужно было что-то иное – необычное, опасное, скандальное или недоступное. А потому в революционной деятельности он нашел себе не только источник дохода, но и забаву. Однако это новое развлечение наскучило ему куда быстрее, чем блага светской жизни. На народ, его права и страдания, Ламерти было глубоко плевать, необходимость же общения на равных с теми, кого он считал жалкими отбросами, вызывала поначалу досаду, а потом откровенное бешенство. Возня и грызня вокруг реквизированного имущества также была омерзительна, хоть он и не брезговал этим источником легкой наживы. В общем, настало время все это бросить и найти себе новое развлечение.

Доведись Арману просто покинуть по доброй воле Париж и отправиться в Англию, дабы спокойно тратить изрядно увеличившееся за последние годы состояние, он испытывал бы куда меньшее удовлетворение. А так, по крайней мере, весело. Убегать, дурачить бесконечно презираемых бывших соратников, ускользая у них из-под носа – все это было для него развлечением и приключением, приятно будоражащим кровь. Ужасы неизвестности не пугали Армана, имевшего счета у многих европейских банкиров, и предусмотрительно запасшегося изрядной суммой денег на дорожные расходы.

Ну и, конечно, эта девушка. Без нее все было бы куда прозаичнее. А с ней он чувствовал себя одновременно тираном и героем, упиваясь производимым на свою пленницу впечатлением – неважно дурным или хорошим.

Арман поднял взгляд на свою спутницу и решил, что обычная беседа с ней, полная непримиримых противоречий и взаимных колкостей, именно то, что ему сейчас нужно.

Глава двадцать четвертая.

– Отчего вы все молчите и храните на лице выражение, достойное аббатисы? Может быть вам неприятен вид озера? Навеивает воспоминания? – Арман говорил с сарказмом, но при этом внимательно смотрел на девушку, и глаза его были серьезнее, чем тон.

– Нет, – просто ответила Эмильенна. – Несмотря на то, что случилось, я не боюсь этого озера. Это было бы глупо, особенно учитывая обстоятельства. Бояться надо тех, кто нас преследует.

– Ну, на этот счет можете успокоиться. От этой напасти я вас спас. В который раз, кстати. И, конечно же, как всегда, не услышу ни слова благодарности. Что не удивительно. Вы чертовски горды, мадемуазель. Я прямо вижу по вашему лицу, насколько вам омерзительна мысль, что вы можете быть мне чем-то обязаны. Я же ваш мучитель, ваш дракон. Но вместо того, чтобы просто сожрать, постоянно оказываю вам благодеяния, что никак не может уложиться в строгие каноны вашего восприятия мира.

– Отчего же? – девушке было не по себе от того, что он слишком хорошо понял ее чувства, и она поспешила разуверить Ламерти в его выводах. – Я вам благодарна. Это правда. И я очень сожалею, что из-за меня вас постигли все эти напасти.

– Что значит из-за тебя? – Арман казался неподдельно озадаченным.

– Ну, – Эмили смутилась. – Разве не из-за меня вас преследует Парсен?

– Ты – маленькая самоуверенная дурочка! – Ламерти расхохотался. – Не надо думать, моя дорогая, что мир крутится исключительно вокруг вас! Парсен преследует меня потому, что ненавидит. А ненавидит, потому что завидует и знает, что я его презираю. Ты – не более чем повод, спусковой крючок для выхода его злобы. Если бы не это, он дождался бы другого повода. Но даже будь дело действительно в тебе, то все равно, твоей вины здесь не было бы ни на грош.

– Почему? – на этот раз пришла очередь Эмильенны удивляться.

– Да потому, что с того момента, как я увидел тебя и надумал забрать из тюрьмы, все решения принимаю только я! Когда ты уже поймешь, что никак не влияешь и не можешь повлиять на то, что я делаю? Я поступаю, как считаю нужным и несу ответственность за свои поступки. Так что, будь любезна, избавь себя от угрызений совести и преувеличенного понимания своей значимости заодно.

Слушать подобные речи Эмильенне было не слишком приятно, но она понимала, что это правда.

– Куда мы направляемся? – при таком повороте разговора лучше всего было сменить тему. – И что вы намерены делать дальше?

– В данный момент мы направляемся к лесу, что на другой стороне озера. Там мы сможем укрыться на какое-то время, пока нас не перестанут искать.

– К лесу? – мысль девушки лихорадочно заработала. Идея, внезапно пришедшая в голову, отнюдь не была разумной, но показалась таковой затуманенному душевными и телесными страданиями сознанию. – Почему бы вам не оставить меня там? Постойте… – Эмильенна видела, что молодой человек готов ее перебить и отчаянно хотела этому помешать, чтобы высказать внезапную мысль до конца. – Дайте мне договорить. За нами гонятся, а я вам только мешаю. Без меня вы могли бы передвигаться свободнее и быстрее. Вы действительно слишком много заботились обо мне в последнее время, а я того не стою. Оставив меня в лесу, вы дадите мне шанс укрыться и избежать встречи с теми, кто ищет нас. Если Господу будет угодно, и я выживу, то постараюсь добраться до ближайшего монастыря и там буду молиться за вас до конца своих дней!

Во взгляде девушки, обращенном на Ламерти, читалась трогательная смесь отчаяния и надежды. Но тот, не поднимая глаз, продолжал равномерно работать веслами и молчал, словно нарочно, чтобы помучить свою несчастную пленницу. Наконец, видно сполна насладившись эффектом своего безмолвия, Арман соизволил ответить, первыми же словами развеивая в прах робкие надежды Эмили на обретение свободы.

– Постараюсь как-нибудь обойтись без ваших молитв, моя прелесть. Разумеется, никуда я тебя не отпущу, и не надейся. И вовсе не потому, что буду испытывать муки совести, представляя как ты умираешь одна в лесу от голода и слабости, становишься добычей диких зверей или людей, что более вероятно, ибо из животных я давно не встречал в этом лесу никого опаснее оленей. Нет, вовсе не это побуждает меня держать тебя при себе, прекрасная моя Эмильенна.

– А что же тогда? – девушка была уверена, что и так знает ответ, но не могла не спросить.

– Сейчас попробую объяснить. Будь добра, возьми мою сумку и открой ее, – Эмильенна удивилась подобному повороту разговора, но покорно взяла сумку из заглянула внутрь. Увидев беспорядочную груду старинных украшений, девушка невольно ахнула, хоть и должна была ожидать, что в спешке покидая дом, такой человек, как Арман захватит с собой отнюдь не стопку дорогих сердцу писем, медальон с портретом обожаемой матушки или локоном возлюбленной.

– Нравится? – усмехнулся Ламерти. – Это не вам.

– Да я и не думала… – Эмильенна задохнулась от негодования, возмущенная подобным предположением.

– Как вы считаете, для чего я прихватил с собой эти безделушки? – реплику спутницы Арман предпочел проигнорировать.

– Потому что их можно продать?

– По идее, да. Но мне бы не хотелось этого делать. В дороге я предпочитаю тратить деньги, которые, как вы можете видеть, я тоже захватил.

– Тогда зачем?– не то, чтобы Эмили было очень интересно, но спутник ее ждал этого вопроса, и потом надо же понять, к чему вообще была эта демонстрация фамильных сокровищ.

– Потому что они – мои! И я не собираюсь отдавать их каким-то подонкам, только потому, что те не поленились проскакать несколько лье от Парижа до Монси. Эти побрякушки – моя собственность… как и вы. Теперь понятно, почему я не брошу вас в лесу? Потому что не имею обыкновения разбрасываться тем, что принадлежит мне. Хотя на данный момент, что эти камни, что вы – абсолютно бесполезны.

– Камни хоть можно продать, – гнула свое девушка.

– Вас, в принципе, тоже. Но я не стану. Не потому, что это беспринципно, а потому, что вам можно найти куда более интересное применение, – Арман скабрезно ухмыльнулся, крайне довольный своей шуткой.

Не будь Эмили так бледна, она залилась бы краской. Скрепя сердце, девушка постаралась не обращать внимания на очередной грязный намек. Он не впервые издевался над ней подобным образом. В конце концов, она сама это заслужила. И надо же было быть такой дурой, и хоть на миг поверить, что он ее отпустит! Оставалось лишь порадоваться, что Ламерти предпочитает издеваться над ней, а не злится, ведь вполне мог бы и так отреагировать на ее предложение.

За беседой, которую даже с натяжкой нельзя было назвать любезной, девушка не заметила, что их лодка скользит уже у противоположного берега, и за узкой прибрежной полосой темнеет полоса деревьев. Арман причалил к берегу, вытащил Эмильенну и оттолкнул лодку, чтобы ее отнесло ветром от того места, где они причалили. Затем, перекинув сумку через плечо, он подхватил Эмили, на этот раз, на руки, и направился в сторону леса.

Уже совсем стемнело, и чья-то невидимая рука рассыпала по черному бархату неба пригоршни звезд. Вскоре, впрочем, небо стали закрывать кроны высоких деревьев. Эмильенна была уже в полузабытьи и не понимала долго ли они идут, и как далеко углубились в лес. Она бессильно склонила голову к плечу Армана и смотрела на далекие звезды сквозь ажурную сеть темной листвы.

Наконец Ламерти решил остановиться и бережно усадил Эмили на траву, прислонив спиной к стволу раскидистого дуба.

– Ну все! Теперь можете, не жалея красивых слов, благодарить меня за спасение вашей драгоценной чести, а заодно и не слишком ценимой вами жизни, – Арман опустился на траву и уселся, скрестив ноги, напротив девушки.

– Я уже благодарила вас, там в лодке, – голос Эмильенны звучал бесконечно устало, каждое слово требовало от нее усилий. – Но если вы забыли, то могу повторить.

– Нет, отчего же, я помню. Действительно, не нужно лишних слов, достаточно… поцелуя.

– Пожалуйста, нет! – Эмили постаралась вжаться в ствол дерева, словно это могло защитить ее. – Не заставляйте меня, прошу! – голос звучал умоляюще, хотя по-прежнему слабо.

– Хорошо, не буду, – неожиданно легко согласился Арман. Не хотите – не надо. Я сам вас поцелую. И уж меня-то не придется заставлять, – он наклонился к девушке.

У Эмильенны была доля секунды на размышление. То, что она сделала было скорее жестом самозащиты, чем сознательным выбором. Так или иначе, Эмили оторвала спину от шершавого ствола, приблизила свое лицо к лицу Армана и слегка коснулась холодными губами его щеки. Это был скорее призрак поцелуя, но формально условия были соблюдены.

– Довольны? – она снова без сил прислонилась к дубу.

– Вполне, – Ламерти, и правда довольный донельзя, прикоснулся кончиками пальцев к щеке, словно хотел ощутить след от поцелуя.

Затем он перевел взгляд на девушку, надеясь сполна насладиться ее смущением. Но то, что он увидел совсем не понравилось молодому человеку, и отбило у него охоту веселиться. Эмильенна сидела закрыв глаза, бессильно склонив голову на грудь, руки ее неподвижно и безжизненно лежали на коленях.

Арман озабоченно склонился над ней и приподнял бледное лицо за подбородок. Эмили с трудом открыла глаза.

– Прости меня, – неожиданно прошептал он.

– За что?

– За то, что мучаю тебя. Ты же и дома была едва жива, а тут дорога, волнения, холодная ночь и сырая земля. Да ты измучена до смерти, еле дышишь! Иди сюда, – он неожиданно привлек девушку к себе.

Эмильенна сделала попытку вырваться из его объятий, но была слишком слаба.

– Тихо, девочка, успокойся! Я не сделаю тебе ничего дурного, – он заботливо закутал Эмили в Жюстинину шаль, которая все это время была на девушке, положил ее голову себе на колени, а затем бережно обнял. – Так тебе будет удобнее и теплее. Спи, ангел мой, и ничего не бойся. Я не буду посягать на твою честь… пока. На сегодня с меня хватит и поцелуя.

Глава двадцать пятая.

Эмильенна почти сразу то ли заснула, то ли впала в забытье. Арман же, несмотря на волнение и усталость совершенно не хотел спать. Он был слишком взволнован, и не столько событиями последних часов, сколько гаммой страстей, захлестнувших его. Сжимая девушку в объятиях Ламерти испытывал доселе неведомые чувства, в равной степени похожие и на муку, и на блаженство. Арман ни за что бы не согласился упустить хотя бы мгновение этих необычных для себя переживаний, променяв их на сон.

Дав себе труд разобраться в эмоциях, которые в данный момент вызывала в нем Эмильенна де Ноалье, молодой человек пришел к неутешительному выводу, что он просто сходит с ума по этой девушке. Не любит (этого только не хватало!), а именно сходит с ума. Сейчас, когда ее голова покоилась у него на коленях, Арман разрывался между безумной страстью и щемящей нежностью.

С одной стороны, держать в объятиях создание безупречно прекрасное и страстно желанное – непростое искушение даже для стойких, благородных и добродетельных мужчин, к которым Ламерти себя никоим образом не причислял. Его голова кружилась, когда он вдыхал аромат ее волос и чувствовал, как бьется ее сердце. Арману хотелось прижать ее к себе еще сильнее и осыпать поцелуями лицо, шею и плечи своей обожаемой пленницы.

С другой стороны спящая девушка вызывала в нем трогательное желание заботиться о ней и защищать от всего мира, и, прежде всего, от самого себя. Так сладко сознавать, что столь прекрасное существо, отданное в его безраздельную власть, нуждается в нем. Боясь потревожить тяжелый сон Эмили, Арман то и дело поправлял шаль на ее плечах, брал в руки узкие холодные ладони, чтобы согреть и, почти не касаясь, гладил по девушку по голове .

Страсть и нежность боролись в этой темной мятежной душе, но господствовали не попеременно, а единовременно, чем вызывали хаос мыслей и чувств, впрочем, скорее приятный, нежели тягостный, потому что накал страстей – лучшее средство от скуки, которую Арман де Ламерти почитал своим истинным проклятием и единственным настоящим врагом.

Арман забылся под утро коротким тревожным сном, впрочем, проснулся еще до рассвета. Было холодно, Эмильенну била дрожь и она уже не спала.

– С добрым утром, моя прелесть, – приветствовал ее Арман. Он старался придать тону беззаботность, однако с тревогой вглядывался в лицо своей спутницы. – Как вы себя чувствуете?

– Как ни странно, мне лучше, – ответила девушка. – Только очень холодно, – она поежилась, обхватив руками плечи.

– Солнце взойдет, станет теплее. Но не думаю, что нам стоит сидеть здесь и ждать этого. Вы не возражаете против того, чтобы направиться в деревню? Не в Монси, конечно, а в Суарсон, это за лесом.

– Я не возражаю, – ответила Эмильенна, слегка удивленная тем, что Арман интересуется ее мнением.

– Я имел в виду ваше состояние. Вы можете идти?

– Думаю, что смогу. Надо попробовать, – Эмильенна поднялась, приняв протянутую руку Ламерти. Оказавшись на ногах, она на минуту почувствовала головокружение, пошатнулась, но крепко удерживаемая молодым человеком, устояла.

– Мне придется опереться о вашу руку, – смущенно пробормотала девушка, избегая встречаться с Ламерти взглядом.

– Не имею ничего против, – Арман бережно, но крепко подхватил свою спутницу под руку и молодые люди двинулись в путь.

Они продирались сквозь стволы деревьев и мелкий густорастущий кустарник, но ничего даже отдаленно напоминающего дорогу не наблюдалось. Арман шел уверенно, как будто точно знал направление, Эмильенне же казалось, что они безнадежно заблудились. Однако, в конце концов, тропа все же соизволила появиться к немалому облегчению девушки.

– Я боялась, что мы никогда не выйдем на дорогу, – призналась она. Теперь, когда они выбрались, можно было и поделиться опасениями с Ламерти, не рискуя разозлить его.

– Зря, – совершенно спокойно ответил Арман. – Хотя если бы я знал, что вы жаждете затеряться в лесу в моем обществе, то не спешил бы выходить на проторенную тропу, а дал бы вам поплутать.

– Так вы знаете путь? – пока они шли, цепляясь за колючие ветки и время от времени перебираясь через поваленные стволы, Эмильенне так совсем не казалось.

– Знаю? Еще бы мне его не знать! Я, как-никак, безвылазно провел здесь почти шесть лет, моя милая, а потому знаю этот лес, как свои пять пальцев, так же, впрочем как все окрестности, лежащие на десять миль от Монси в любую сторону.

– Вы так долго жили в Монси? – Эмили была удивлена. – Я думала, что вы скорее созданы для столичной жизни.

– Безусловно, так и есть. Жаль только, что моя матушка не разделяла подобной уверенности, а даже согласись она с этим, ей было бы наплевать. Мадам де Ламерти решила удалиться от света и, естественно, забрала с собой десятилетнего сына, чье мнение на сей счет интересовало ее в последнюю очередь.

– Ваша матушка покинула Париж после смерти вашего отца? – раз уж Арман решил поболтать о семье, то Эмильенна сочла за благо поддержать тему, причем не без интереса.

– О нет! После смерти отца для нее началась поистине блистательная эпоха, полная светских побед и чувственных наслаждений. Я вас не смущаю? – впрочем вопрос был задан явно без цели дождаться ответа. Не дав своей спутнице и рта раскрыть, Арман продолжал. – Моя мать и при жизни отца не отличалась верностью и строгостью нравов, хотя, надо отдать ей должное, приличия соблюдала строго и все свои романы держала в тайне, насколько это вообще возможно в Париже.

– Вы так спокойно об этом говорите?! – Эмильенна уже достаточно знала Ламерти и его систему ценностей, и все же подобные рассуждения не могли не шокировать девушку.

– А что? Какое мне дело до переживаний или даже репутации отца, которого я почти не помню? Он скончался когда мне было года три от роду. Что неудивительно, ибо папенька был много старше матери годами. О чем он думал и чего ожидал, беря в жены красавицу, которая была на тридцать лет его моложе? – Арман пожал плечами. – Матушка была знатного, но совершенно обнищавшего рода и подобный брак стал для нее удачей. А отец был слишком наивен, если полагал, что за золото можно купить любовь юной красавицы. Насколько я знаю эту женщину, мадам де Ламерти даже не пыталась изображать нежные чувства к супругу, выполняя лишь свои обязанности, согласно заключенной сделке. Впрочем, даже здесь она отказывала отцу в том, что было для него чрезвычайно важно. Немолодой и бездетный, папенька жаждал наследника, а получил его в моем лице лишь спустя пятнадцать лет после свадьбы. Лично я полагаю, что почтеннейшая моя матерь не раз и не два была беременна, но рожать не решалась, не будучи уверена, что супруг и весь свет не разглядит в чертах новоявленного младенца сходство с кем-нибудь из ее любовников. Кроме того, ребенок совершенно не входил в ее планы – одна из самых пленительных красавиц Парижа жаждала наслаждаться жизнью, а не прижимать дитя к груди, осыпая его материнскими ласками. Когда же терпение моего почтенного родителя окончательно истощилась и расцвет молодости Агнессы де Ламерти пошел на убыль, она соизволила наконец разродиться законным наследником, то есть мною. После этого она временно остепенилась… года на три, пока отец не покинул этот бренный мир. Ну, а затем… – Арман сделал паузу то ли для усиления эффекта, то ли щадя застенчивость своей спутницы.

– Затем ваша матушка сполна воспользовалась полученной свободой. Так? – Эмильенна поспешила закончить мысль собеседника, дабы быть избавленной от лишних подробностей.

– В принципе, так, – согласился Ламерти. – Маменька, избавившись от мужа и получив в полное распоряжение его капиталы, срывала плоды наслаждений, меняла любовников чаще, чем обновляла гардероб, но внешне была столь надменна, чопорна и безупречна, что никто так и не посмел бросить ей в лицо упрек в безнравственности, – по голосу Армана было сложно было судить, как он сам относится к поведению своей матушки.

– Я не могу понять, вы презираете свою мать или восхищаетесь ею?

– Ни то, ни другое, моя радость. Я всего лишь воздаю ей должное. Маман, как никто, умела брать от жизни все, и при этом не платить ничего. Вот я – беспринципный негодяй, и большинство моих знакомых меня таковым и почитают. При этом я, как правило, не обижаюсь, услышав в лицо мнение о своей персоне. Матушка же поставила себя в обществе так, что внешне почиталась образом безупречности и строгости нравов, хотя ее похождения не для всех были тайной.

– Но как такое возможно? – Эмили на самом деле не могла этого понять.

– Надо полагать, что ее секрет в исключительной надменности и высокомерии. Мать презирала ближних, демонстрируя равным чопорную, холодную вежливость, а низшим – ледяное презрение. А нравственные ценности и стереотипы общества, к которому вы себя причисляете, порой бывают довольно странными и нелогичными. Так отчего-то принято считать, что добродетель имеет право презирать порок. Следовательно человек, неизменно демонстрирующий высокомерие и презрение к ближним, почитается этими самыми ближними весьма достойным и даже добродетельным.

– Вы противоречите сами себе! – горячо возразила девушка. – Будь так, вы бы тоже считались образцом добродетели, ибо уж презрения и высокомерия у вас в избытке. А по вашим же собственным словам, общество не готово объявить вас идеалом порядочности.

– Это так, мой ангел, но я – мужчина. А то, о чем я говорил, относится прежде всего к женщинам. В мужчине высокомерие и гордыня почитаются нормальными, а порой и дурными. Женщины же в силу своей слабости, чаще всего лишены этих черт. И уж если какая из них ставит себя выше всех остальных, то всему свету начинает казаться, что она имеет на это основания. Согласен, что теория довольно абсурдна, но других объяснений непререкаемого авторитета своей родительницы в свете я не нахожу.

– Если так, – задумчиво проговорила Эмильенна. – То зачем же ваша матушка покинула Париж и удалилась в поместье? Или ее все же что не устраивало в сложившемся положении вещей.

– О, ее все устраивало, кроме возраста и увядающей красоты. Пока она могла выбирать себе возлюбленных моложе себя, но при этом готовых на все ради ее благосклонности, маменька была всем довольна, и ни за что бы не покинула столицы, разве что ради смены впечатлений и поиска новых жертв. Но годы брали свое, все-таки ко времени нашего отъезда из Парижа, матери было уже под сорок. Она располнела и подурнела, хоть и тратила массу усилий чтобы выглядеть не менее привлекательной, чем в юности. Однако, поняв, что ее труды уже не приносят желанных плодов, а поклонники и любовники становятся все старше и скучнее, она решила бросить все. Довольствоваться малым было не в характере моей матери, это ее унижало. Агнесса де Ламерти решила оставить Париж до того как ее поражение в борьбе с беспощадным временем станет заметно всему свету. Поэтому мы и оказались в Монси, и мне пришлось торчать тут в тоскливом плену до шестнадцати лет, когда я счел себя достаточно взрослым, чтобы освободиться от материнской опеки и укатить в Париж.

– Значит, вы совсем не ее любили? – во всей этой истории Эмильенну больше всего занимали чувства Армана по отношению к матери.

– Мы же уже пришли к выводу, что я в принципе не способен любить кого бы то ни было. Или вы забыли? А мать мне любить тем более не за что. Да она и не нуждалась в сыновней любви. Дражайшая родительница меня практически не замечала, за что я ей даже благодарен, и кроме того, заточила на шесть лет в деревенской глуши, чем вызвала живейшее мое неодобрение.

– И все-таки вы похожи на нее больше, чем вам самому хочется признать. Вы унаследовали от матери не только красоту.

– Так вы, значит, считаете меня красивым? – молодой человек был явно польщен и не скрывал этого.

– Странно, что вы находите удовольствие к констатации очевидного, – Эмили пожала плечами. – Вы красивы, и сами это отлично знаете. К чему удивляться тому факту, что другие это тоже видят? – девушка была несколько раздосадована тем, как отреагировал Ламерти на ее последнюю фразу. Еще не хватало, чтобы он подумал, что она без ума от его внешности.

– Одно дело – другие, и совсем другое – девушка, которая… ну словом, такая девушка, как вы, – Арман, как ни странно, тоже казался смущенным.

После этого разговор не клеился, и молодые люди некоторое время продолжали путь в молчании, перебрасываясь лишь самыми необходимыми репликами.

Спустя час или около того, лес по обоим сторонам тропинки стал редеть и вскоре путники вышли к обитаемой местности. Суарсон, видневшийся впереди, показался Эмильенне скорее маленьким городком, нежели деревней. Дома были, как правило, в два этажа, а улицы казались довольно широкими и прямыми.

Однако, Арман не спешил оказаться за городскими стенами, скорее подразумеваемыми, чем существующими на самом деле. Вместо этого, он свернул к гостинице, которая располагалась на отшибе, и, судя по всему, не пользовалась у постояльцев большой популярностью, в силу не слишком удобного местоположения и довольно потрепанного вида. Вывеска заведения оповещала путников, что сей сомнительный приют носит гордое название «Королевский стрелок». Возможно, этот самый стрелок некогда даже был изображен чуть ниже надписи, но в настоящее время там располагались лишь мутные, хаотично разбросанные пятна, преимущественно зеленых и коричневых оттенков.

Именно в эту гостиницу и направил свои стопы Арман де Ламерти, увлекая за собой Эмильенну.

Глава двадцать шестая.

Внутри помещение выглядело ничуть не лучше, чем снаружи. Краска, слезающая со стен, а кое-где просто висящая хлопьями, шторы и скатерти, больше подходящие на роль половых тряпок, нежели достойные украшать столы и окна, а также пыль, грязь и ароматы еды, не возбуждающие аппетита даже у Эмильенны, которая уже почти день ничего не ела.

– А это единственная гостиница, где мы можем остановиться? – девушке не хотелось казаться капризной, но уж больно непривлекательным было это место.

– Надо же! До чего разборчивы вы стали! И это с учетом того, что месяц провели в тюрьме, а прошлую ночь вообще спали под открытым небом.

– Спать под деревом мне кажется более завидной участью, чем пребывание в стенах этого, с позволения сказать, приюта.

– Может оно и так, моя изнеженная принцесса, но как вы можете заметить, «Королевский стрелок» обладает некоторыми неоспоримыми достоинствами.

– Это какими же? – скептически вопросила Эмильенна. – Боюсь, с вами никто не согласится. Я тут не вижу ни одного человека.

– Это и есть основное достоинство данного клоповника, – Арман говорил не громко, несмотря на пустой зал, в котором не было видно даже хозяина и слуг. – В сложившейся ситуации, чем меньше людей мы встретим, тем лучше. Готов держать пари, что нас ищут.

Эмильенна прикусила язык, признав его правоту. Радости осознание этого факта не добавило, однако заставило девушку смириться с выбором Ламерти. В конце концов, они же не жить здесь собираются, а всего лишь провести несколько часов, в худшем случае – день-другой.

Тем временем в зале наконец появился хозяин. Владелец гостиницы был под стать своему заведению – полный, неопрятный, неопределенного, но явно не молодого, возраста.

– Чего изволите, господа? – начал он, находясь еще на другом конце помещения, причем голос его крайне сложно было счесть приветливым. Однако, подойдя ближе, и лучше разглядев гостей, хозяин счел нужным сменить тон и даже попробовал создать на лице подобие улыбки.

– Господа желают просто пообедать или снять комнаты? – ему явно хотелось узнать, сколько денег можно вытянуть из неожиданных гостей, и стоят ли они старательно изображаемой любезности.

– Господа желают снять комнаты и пообедать в этих комнатах, но с условием, что в твоем заведении найдется что-то не столь отвратительное, как этот зал. Моя жена не привыкла спать в тесных каморках с клопами и несвежим бельем, – Арман разговаривал с хозяином таким тоном, будто тот уже осмелился предложить им вышеописанные каморки.

Эмильенна открыла было рот, при упоминании о жене, но тут же осеклась, потому что отрицать статус супруги Ламерти значило в глазах трактирщика занять куда более унизительное положение по отношению к мужчине, с которым она путешествует.

Хозяин же по властному тону уловил, что здесь можно поживиться и предложил сдать свою собственную спальню, заломив при этом цену, в которую обходилось месячное содержание его заведения. Если бы гости отказались платить и собрались бы уходить он бы тут же снизил назначенную плату вдвое, а то и втрое, но Арман не возражал, лишь еще раз потребовал чтобы комнаты были просторны и чисты.

– Не беспокойтесь, все будет в лучшем виде! – бормотал трактирщик, направляясь наверх. – Неужто я не понимаю! Гость гостю – рознь! Благородным господам и жилье должно быть достойное. Уж я-то понимаю.

Когда хозяин удалился, Эмили наконец-то прервала осторожное молчание и возмущенно вопросила, почему Арман снял одну комнату, а не две, тем более, если он совершенно не стеснен в средствах.

– Странно было бы если бы муж и жена спали в разных комнатах, – Ламерти равнодушно пожал плечами, явно не горя желанием продолжать разговор.

– А кто вас просил говорить, что я ваша жена? – девушка все-таки не выдержала и упрекнула его во лжи.

– Мне стоило сказать, что вы моя любовница? – тон Армана был все также лениво равнодушен, и он даже не смотрел на собеседницу. – Или же вы предпочли бы чтобы я рассказал этому засаленному ничтожеству истинную историю наших непростых отношений?

– Можно было сказать, что я ваша сестра, – недовольно буркнула Эмили, сама понимая сколь мало веры вызвала бы подобное заявление.

– Ну да, или, например, тетушка. Звучало бы очень правдоподобно, – Ламерти усмехнулся и отвернулся, показывая, что разговор окончен.

Хозяин гостиницы вернулся довольно быстро и предложил самолично проводить гостей в «апартаменты». Означенные апартаменты оказались не слишком большой и опрятной комнатой, однако, были все основания полагать, что другие помещения в гостинице значительно проигрывают в этих отношениях. Из мебели в комнате был большой комод, обеденный стол, выполняющий также функцию письменного, видавшее виды кресло с потрепанной обивкой и довольно большая кровать, застеленная, надо отдать трактирщику должное, свежим постельным бельем.

Арман распорядился, чтобы обед им подали в комнату, а после того, не беспокоили. Хозяин в очередной раз поспешил заверить их, что все будет в лучшем виде и удалился. Еду подали довольно скоро, и вопреки ожиданиям, блюда оказались не просто сносными, а даже вкусными. Грибной суп, холодное копченое мясо с овощами и сливовый пирог были явно не предназначены для обычных посетителей гостиницы, а скорее всего составляли хозяйский обед. Видно, владелец «Королевского стрелка» любил покушать.

Эмили ела с аппетитом выздоравливающего человека, который провел почти сутки без еды и полдня на ногах. Хотя мяса она почти не коснулась, зато отдала должное супу, и особенно, пирогу. Арману нравилось смотреть как девушка ест, хотя ее явно смущал его добродушно-насмешливый взгляд.

Когда с обедом было покончено, Ламерти, не снимая ботфортов, рухнул на кровать, закинув руки за голову, а длинные ноги сложив на резной спинке. Эмильенна, стараясь никак не проявить своего недовольства, вызванного этим обстоятельством, решила устроиться в кресле. Конечно, было бы наивно надеяться, что Ламерти в порыве галантности уступит кровать ей.

– Я чертовски не выспался прошлой ночью, думаю это наверстать. Да и вам не мешало бы отдохнуть после тяжелой ночи и долгой дороги. Ложитесь, места вполне хватит на двоих, – Арман явно издевался, не мог же он и впрямь рассчитывать, что она ляжет с ним в одну постель, пусть даже днем и в одежде.

– Спасибо, я весьма ценю вашу заботу, – в голосе девушки сквозило неприкрытое ехидство. – Однако могу прекрасно отдохнуть и в этом кресле.

– Ах да! – теперь уже Ламерти источал сарказм. – Ваша исключительная добродетель не позволит вам разделить ложе с мужчиной, даже если предполагается всего лишь сон и ничего более. Вы, естественно, ждете, что я как истинный джентльмен должен довольствоваться креслом, уступив лучшее место даме? Так вот, не дождетесь! Не собираюсь потакать вашему ханжеству!

– Да я и не прошу, – как можно равнодушнее ответила Эмильенна, боясь в очередной раз разозлить своего непредсказуемого спутника.

– Вы – невыносимая гордячка, Эмильенна де Ноалье, и, к тому же, маленькая лицемерка, – Арман вынес этот приговор, стягивая сапоги и удобно растягиваясь на кровати. – Прошлой ночью вы спали в моих объятиях, а сегодня изображаете из себя чопорную недотрогу.

Эмильенна вспыхнула, уязвленная этим несправедливым обвинением.

− 

Прошлой ночью я была не в силах пошевелиться, не то, что отстаивать свои принципы относительно того, что позволено девице в обществе мужчины, а что – нет. Не думала, что вы меня

этим попрекнете! – девушка была не на шутку обижена словами Ламерти, отчасти осознавая, что формально он прав.

− 

Я отнюдь не попрекаю, а напротив, одобряю ваше вчерашнее поведение, в отличие от сегодняшнего. Впрочем, дело ваше – спите на кресле. Мне все равно.

После этой фразы, Арман окончательно умолк, повернулся на бок и закрыл глаза. Эмильенна же, в свою очередь, попыталась поудобнее устроиться в кресле, утешая себя тем, что так в любом случае лучше, чем спать на земле. Подобрав под себя ноги, и подперев щеку рукой, девушка попыталась заснуть. Однако ей это не удавалось. То ли дело было в неудобном кресле, то ли в обиде на спутника, но, несмотря на усталость, сон не шел к Эмили, заставляя ее вертеться в кресле так и этак, в расчете найти самое удобное положение. Старая мебель отвечала на эти попытки надрывным скрипом.

Очевидно именно этот скрип и вывел из себя Ламерти, который то ли не спал, то ли был разбужен тщетными стараниями девушки устроиться покомфортнее. Арман вскочил, как ужаленный, грубо схватил Эмили и швырнул ее на кровать.

− 

Смотреть на вас тошно! Спите уже в гордом одиночестве, раз вы такая недотрога. Только не выводите меня своим молчаливым смиренным страданием! – с этими словами, молодой человек упал в кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза, всем своим видом демонстрируя, что не желает слушать того, что может сказать по поводу произошедшего его спутница.

Однако Ламерти не спал, время от времени, он слегка приоткрывал веки, чтобы посмотреть на девушку, и вслушивался в ее дыхание. Примерно, через полчаса, убедившись, что Эмили спит сном праведницы, он встал и спокойно перешел обратно на кровать.

Проснувшись через несколько часов и обнаружив рядом мирно спящего Армана, девушка молниеносно вскочила с кровати.

− 

Завидная прыть для человека, который еще сутки назад не мог сделать и шагу! – ехидно прокомментировал Ламерти, повернувшись в ее сторону. Он то ли притворялся спящим, то ли был разбужен резким движением Эмильенны.

− 

Как вы могли?! Как вам не… Вы же сами… – девушка совсем запуталась в словах, задыхаясь от возмущения.

− 

Разве я вам что-то обещал? – лениво вопросил в ответ Ламерти, поднимаясь с постели.

− 

Но вы дали понять…– щеки Эмили пылали, но воинственный запал начал проходить, тем более, что она понимала всю бесполезность спора.

− 

Да бросьте, – усмехнулся Арман почти добродушно. – И запомните на будущее, никогда не стоит мне верить.

− 

Благодарю, – отозвалась девушка, стараясь вложить в ответ побольше холода и надменности. – Непременно запомню, можете не сомневаться.

Она так и осталась стоять на другом конце комнаты, тогда как Ламерти отошел к столу и начал рыться в своей сумке.

− 

Значит так, раз мы все равно проснулись, я пойду прогуляюсь. Во-первых, надо разведать обстановку, во-вторых, запастись некоторыми необходимыми вещами.

− 

Например? – Эмили еще не перестала гневаться, но заинтересованность взяла верх над чувством оскорбленного достоинства.

− 

Например, другой одеждой, менее бросающейся в глаза и более подходящей для путешествия, кроме того, было бы неплохо раздобыть лошадей.

− 

Но если мы пойдем в деревню… – начала было Эмильенна, но закончить фразу ей не дали.

− 

Мы никуда не пойдем! – с нажимом на первое слово прервал ее Арман. – Пойду я, а вы будете послушной девочкой и подождете меня здесь. Если наши преследователи добрались до Суарсона, то мне будет гораздо проще избежать встречи с ними или ускользнуть от них в одиночестве, нежели в вашей компании.

− 

Как знаете, – с деланной равнодушной покорностью отозвалась девушка, хотя блеск в глазах предательски выдавал направление мыслей Эмили.

Арман же замолчал на какое-то время, продолжая исследовать содержимое сумки, затем подошел к своей спутнице и вложил ей в руки стопку банкнот.

– Зачем это? – удивленно воззрилась на деньги Эмильенна.

– Затем, что я могу не вернуться, а оставлять вас без гроша и без шанса на дальнейшее выживание было бы подлостью даже для такого мерзавца как ваш покорный слуга, – Ламерти невесело усмехнулся. – Да, и кроме этого…

Арман неожиданно вложил в руки девушки пистолет. Эмили ошалело уставилась на оружие.

− 

Вы умеете этим пользоваться? – с сомнением в голосе вопросил Ламерти.

Вместо ответа Эмильенна молча помотала головой в знак отрицания.

– Надо полагать. Барышень в приличных семьях такому не учат. Придется лично заняться вашим обучением. Конечно, научить вас стрелять в тесной, темной комнате за пять минут я не смогу, однако, хотя бы покажу, как держать эту штуку, чтобы тот, в кого вы целитесь не сразу понял, что вы ни черта не смыслите в оружии.

Не закончив фразы, Арман подошел к Эмили со спины и обхватив ее руки своими, стал направлять тонкие девичьи пальцы, показывая как взводить курок. Эмильенне не слишком понравилась подобная фамильярность, но во-первых, она давно усвоила, что перечить Ламерти не только бесполезно, но и опасно, а во-вторых, имея в руках заряженный пистолет, лучше не дергаться.

Арман же явно наслаждался своего ролью учителя и отнюдь не спешил выпустить прелестную ученицу из своих объятий. В конце концов, молодой человек все же освободил Эмили, чтобы проверить насколько девушка усвоила урок и заставил ее несколько раз зарядить оружие, а после чего объяснил, как целиться.

– Ну вот, теперь оставляю вас с более-менее спокойной душой. Если что, у вас есть оружие, чтобы себя защитить и деньги, чтобы выжить, – он помолчал некоторое время, внимательно смотря на Эмильенну. – Не думайте, что я не понимаю, сколь велик для вас соблазн, избавившись от моей… опеки, да еще и при деньгах и оружии, немедленно сбежать и постараться добраться до Англии в одиночку,– наблюдая за смятением, отразившимся на лице девушки, Арман, казалось, искренне забавляется. – Но, решившись все же покинуть вас, я делаю это лишь в надежде на то, что ваш ум в кои-то веки возобладает над неуемной жаждой свободы. Хочется верить, что за прошедшее время, вы, ангел мой, усвоили одну простую, хоть и неприятную для вас истину – со мной вам безопаснее, чем без меня. Итак, подумайте об этом, и я искренне верю, что вернувшись (в то, что я вернусь я тоже искренне верю) я застану вас здесь. Будьте умницей, моя прелесть, и я принесу вам милое крестьянское платье, – с этими словами Ламерти направился к выходу. У самой двери, он оглянулся и послал девушке воздушный поцелуй на прощанье.

Глава двадцать седьмая.

Арман де Ламерти, покинув таверну, направил свои стопы в сторону главной улицы Суарсона. Молодой человек старался не бросаться в глаза, что было не так-то просто в этой глуши, учитывая его внешность, манеру держаться и одежду. Не доходя до центра, Арман обратил внимание на небольшое сборище зевак, столпившихся у двери какой-то лавки. Приглядевшись, однако, не подходя близко, Ламерти разглядел, что стоящие читают и обсуждают содержание какого-то листка, прибитого к двери. Не желая попадаться никому на глаза, он переждал пока народ наговорится всласть и разойдется, и лишь потом подошел, чтобы прочесть текст самолично.

Прочтя объявление, Арман с чувством выругался. Плакат возвещал о том, что разыскивается враг революционного правительства, опаснейшая заговорщица и роялистка – Эмильенна де Ноалье, а также скрывающий ее и переметнувшийся на сторону контрреволюционных сил ренегат Арман де Ламерти. Далее следовали описания вышеупомянутых личностей. Ниже изобилующего пафосными эпитетами текста красовались изображения злостных врагов молодой республики. Поскольку художник никогда в жизни не видел тех, кого изобразил, а руководствовался лишь описаниями, то, как логично предположить, портреты Эмильенны и Армана имели крайне мало общего с оригиналами. Мадемуазель де Ноалье явно была олицетворением мечтаний живописца и виделась ему этакой исполненной страсти белокурой красоткой. Сам же Арман нашел свое изображение жалким и безобразным. Впрочем, он был немало благодарен неизвестному художнику за то, что жители Суарсона, в большинстве своем не умеющие читать, будут пытаться опознать государственных преступников, исходя исключительно из этих портретов, не дающих даже приблизительного представления о внешности разыскиваемых. Пока народ будет занят поисками этого щеголя, умудряющегося совмещать кислую мину со зловещим взглядом, он – Ламерти, может спокойно бродить по деревне.

Не успел Арман так подумать, как его заставила вздрогнуть рука, тяжело опустившаяся ему на плечо.

– Гражданин Ламерти? – сурово вопросил глас стоявшего сзади.

Арман медленно повернулся. Бесцеремонный незнакомец оказался невзрачным человеком средних лет с усталым лицом, которому он старался придать мужественное и суровое выражение, впрочем, довольно безуспешно.

– Что вам угодно, сударь? – высокомерно поинтересовался Арман, передергивая плечом и брезгливо сбрасывая чужую руку. Он пока не решил как действовать, стоит ли отрицать свою личность или признать ее. Сперва нужно понять, кто перед ним и что ему известно. А потому удобнее всего просто проигнорировать обращение по фамилии, тем самым не утверждая незнакомца в его подозрениях и не опровергая их.

– Мне угодно арестовать вас по подозрению, как участника роялистского заговора против республики! – фраза звучала донельзя пафосно, и момент был бы почти торжественным, если не принимать в расчет печальные глаза и выпирающее брюшко потрепанного жизнью человека, произносившего эти речи, а также прозаичность пустой и грязной деревенской улочки, где происходило задержание столь важного государственного преступника.

– На каком основании? – холодно вопросил Ламерти.

– Не стоит прикидываться! – мужчина кивнул на бумагу, белеющую на двери. – Согласен, на портрете вы не слишком похожи, однако, у меня нет сомнений, что речь идет о вас. Где гражданка Ноалье?

– Понятия не имею, где она и кто она такая! – лицо Армана выражало безразличие и презрение. Он выглядел не напуганным, а скорее раздосадованным оттого, что приходится тратить свое время на общение со всякой швалью.

– Не пытайтесь запираться! – верный слуга революции по– прежнему старался придать своему голосу силу и властность. – Я не просто догадался, кто вы, хотя и это не было сложно, поскольку вы выделяетесь на улицах Суарсона, как жемчужина в куче навоза.

– Сравнение весьма точное и уместное, – ухмыльнулся Ламерти, заставив незнакомца до конца осознать смысл сказанного и побагроветь.

– Я имею в виду, что тут не разгуливают каждый день «бывшие»! Но дело даже не в этом, – мужчина приумолк, выдерживая паузу, очевидно для пущего эффекта. – Дело в том, что я знаю вас лично! – говорящий был явно горд собой.

– Да что вы! Не припомню, кто и когда представил нас друг другу.

– Никто и никогда, – провинциальный нахал, которому указали его место и не думал смущаться. – Конечно, к чему юному щеголю и аристократу, хозяину замка Монси обращать внимание на сына мэра близлежащего городка? Однако я-то вас помню, не шибко вы за эти годы изменились. Вас с дружками не раз приводили к отцу после ваших проделок. Или вы не помните как подожгли склад бакалейщика и сломали загон для свиней тетки Бужо, выпустив всю скотину на улицу?

– О, теперь я наконец понимаю, в каких преступлениях меня обвиняют. Благодарю за разъяснения. – Арман отвесил издевательский поклон.

– Не паясничайте! Ваши преступления указаны здесь! – господин, оказавшийся сыном мэра, снова кивнул на плакат. – Точнее с вашими преступлениями будет разбираться трибунал из столицы, и уж будьте уверены, что я сделаю все, чтобы вы перед ним предстали, причем, вместе со своей сообщницей.

– Если верить этой писанине, это я – ее сообщник, а она – воплощение зла. Жаль, что я не имею чести быть знакомым с этой

барышней. Судя по всему, она очень… соблазнительна, – Арман бросил взгляд на портрет роскошной белокурой дамы.

– Можете отрицать сколько угодно, трибунал развяжет вам язык! Итак, хватит пустых разговоров. Следуйте за мной.

– Вы серьезно думаете, что я захочу провести хотя бы час в вашем обществе? – Ламерти скривился. – Не льстите себе… и не рискуйте своей головой. Не могу сказать, что мне эта часть вашего тела кажется ценной, но, полагаю, вам она дорога.

Бравада Армана была блефом, ибо он был безоружен, отдав пистолет Эмильенне. Впрочем, молодой человек вполне мог рассчитывать на свою физическую силу и ловкость, поскольку полноватый и рыхлый слуга республики явно был ему не соперником. Если только у представителя власти не окажется с собой пистолета.

Увы, пистолет у сына бывшего мэра был, и тот не преминул им воспользоваться. Будь соперник Армана вооружен хотя бы шпагой, у Ламерти был бы шанс. От шпаги можно увернуться, использовать против нее палку, железный прут или еще какое-нибудь попавшееся под руку средство. Но пистолет направленный прямо в лицо лишал молодого человека возможности сопротивления или бегства. С такого расстояния не промахнется даже этот патриотически настроенный рохля.

– И куда же вы жаждете меня пригласить? – демонстрируя полное равнодушие, Арман прикидывал шансы выбить оружие из рук противника.

– В комендатуру. И, кстати, поскольку это официальный арест, я должен вам представиться – Андрэ Лаваль, – несмотря на изрядную долю уверенности в себе, сын мэра не льстил себя надеждой, что бывший аристократ помнит или хотя бы знает его имя.

– Не могу сказать, что мне очень приятно, – хмыкнул Арман, к его разочарованию Лаваль держал оружие крепко и не отводил прицела от головы арестованного.

Ламерти пришлось последовать за вооруженным представителем власти, при этом немногочисленные попадавшиеся на их пути прохожие удивленно глазели и, по большей части, присоединялись к процессии. В итоге к комендатуре Лаваль со своим пленником подошли уже в сопровождении небольшой толпы.

Комендатура, как и следовало ожидать, располагалась в здании бывшей мэрии. Видно, господин Лаваль не мог расстаться с помещением в котором работал его прославленный отец и где прошли годы его юности. Хотя было и более прозаичное объяснение – мэрия была единственным административным зданием в городке. Оставив зевак на улице, миновав тесную приемную, Арман в сопровождении своего конвоира оказался в том самом зале, где не раз находился в юности. Правда, в отличие от Лаваля, Ламерти не придавал этим эпизодам своей жизни большого значения, и не напомни ему о них сын мэра, возможно Арман бы вообще не вспомнил, что бывал тут, хотя обстановка комнаты и в этом случае показалась бы ему смутно знакомой. Особенно, с учетом того, что в комнате ничего не изменилось за исключением привнесения революционной атрибутики.

– Прошу садиться, – церемонно произнес Лаваль, указав на стул. – Думаю, что не стоит затягивать с допросом, а потому мы начнем прямо сейчас.

– Начинайте, – равнодушно кивнул Арман, вольготно развалившись на стуле и всячески демонстрируя, что происходящее его нисколько не касается.

– Вы так же вели себя с отцом! – выдержка изменила коменданту. – Смотрели на него, как на ничтожество, словно вы честь ему оказали, посетив мэрию, а не притащили вас за уши после очередной каверзы! Но хватит! Хватит! Прошли ваши времена, господа «бывшие»! Вы нам за все теперь ответите!

Во время этой страстной тирады, Арман внимательно разглядывал собственные ногти, что еще больше взбесило допрашивающего. Впрочем, Лаваль быстро сообразил что ставит себя в унизительное положение и постарался взять себя в руки.

– Итак, вернемся к главному вопросу, – комендант вновь пытался придать голосу властность и значительность. – Где Эмильенна Ноалье? – приставку «де» Лаваль намеренно опустил.

– Понятия не имею, – все так же лениво отозвался Ламерти, не глядя на допрашивающего.

– Советую вам хорошенько подумать, – Лаваль встал, оперся ладонями о стол и теперь нависал над Арманом, что впрочем, не мешало последнему по-прежнему игнорировать представителя власти. – Кого бы вы из себя не корчили, жить-то хочется и вам! Очевидно, до вас, господин Ламерти («господин» прозвучало как оскорбление, поскольку Лаваль счел, что обращения «гражданин» арестованный не заслуживает) до сих пор не дошло, насколько серьезны ваши дела. Можете сколько угодно любоваться своими холеными ручками и делать вид, что вам плевать на меня и то, что я говорю. Но если вы не раскроете местоположение вашей сообщницы, вас расстреляют не позже, чем на рассвете.

– Спасибо хоть не повесят, – Ламерти, казалось, никак не задели слова Лаваля. – Ну, а если бы я каким-то чудом узнал о местонахождении вышеупомянутой заговорщицы и сообщил его вам, это бы что-то изменило в моей участи?

– Что ж, – Лаваль был явно доволен тем, что наконец-то смог хоть чем-то задеть надменного аристократа и привлечь его внимание. – Вполне возможно, если вы поможете в поисках опасной приспешницы роялистов, то, памятуя о ваших прежних заслугах, трибунал решит сохранить вам жизнь. Конечно, о том, чтобы совсем избежать наказания не может быть и речи, но оно не будет столь суровым и… окончательным. Не думайте, что в Париже не понимают, почему вы решились на предательство всего,чему служили. Говорят, она очень красива? – заговорщицкое выражение лица и доверительный тон еще меньше подходили Лавалю, чем старательно изображаемое им до этого гневное величие. – Так где же мадемуазель Ноалье?

– Кто ее знает, – Арман пожал плечами. – Хотя… – неожиданно Ламерти поднял голову и посмотрел коменданту прямо в глаза, чем немедленно пробудил в последнем надежду на получение нужных сведений, за предоставление которых он – Лаваль, вполне может ожидать повышения из Парижа. Не вечно же ему прозябать комендантом в этом скромном городишке. Верный сын республики заслуживает большего! И вот он – его шанс.

– Хотя… – продолжил Ламерти. – Если вдруг вам удастся найти эту особу до рассвета, окажите мне любезность – познакомьте нас. Говорят, она очень красива? – Арман довольно похоже передразнил слова коменданта и гнусно ухмыльнулся. – Думаю, что одной ночи для знакомства с ней мне будет достаточно.

Лаваль поняв, что над ним издеваются просто рассвирепел. Он рванулся к двери и позвал кого-то из приемной. Через минуту в дверях появился дородный мужчина с глуповатым лицом и огромными кулаками, очевидно, помощник Лаваля. Комендант велел ему запереть Ламерти и с особенным смаком распорядился о подготовке казни на рассвете, при этом краем глаза поглядывая на арестованного в тайной надежде, что тот, оценив серьезность своего положения, передумает и выдаст девицу.

Лаваль почему-то не сомневался, что местонахождение девушки известно Ламерти. Было, конечно, не совсем понятно, почему представители чрезвычайной комиссии по расследованию, прибывшие накануне вечером из Парижа так сильно заинтересованы в поимке какой-то барышни семнадцати лет, ну да не ему судить о делах великих мира сего. То что приехавшие искали и жаждали арестовать самого Армана де Ламерти – хозяина близлежащего замка, коменданта ничуть не удивило, зато изрядно порадовало.

Пока Лаваль досадовал и предавался размышлениям, Арман был сопровожден своим конвоиром в небольшое помещение с решеткой на окне и тяжелой дверью, очевидно, служившее камерой, и заперт там. Видимо, раньше у этой комнаты было иное предназначение, скорее всего она служила складом для архивов и других документов. Мэрия – не самое удачное место для содержания арестантов, но после революции, когда в здании мэрии расположилась комендатура, надо полагать, что данное помещение подолгу не пустовало.

Дождавшись пока шаги в коридоре затихнут, Ламерти, первым делом, предпринял попытку открыть окно и проверить решетку на прочность. Окно открылось с большим трудом и душераздирающим скрежетом, а решетка оказалась старой, но прочной.

Окно Арман закрывать не стал, чтоб создать хотя бы иллюзию свободы и дышать свежим воздухом вместо затхлых ароматов пыли, рассохшейся бумаги и мышей. После этого, пленник уселся на подоконник и стал обдумывать сложившееся положение.

Глава двадцать восьмая.

Когда Арман покинул Эмильенну, та не находила покоя. Девушка нервно металась по комнате, не зная на что решиться. Она одна! Впервые за долгое время. Более того, у нее есть деньги и даже оружие. Всем своим существом она стремилась немедленно вырваться на свободу. Однако разум упорно нашептывал иное. Сколь долго она протянет одна в этом страшном мире, где на нее объявлена охота? Даже если бы ее не искали, все равно одинокая девушка легко может стать добычей любого негодяя, каковых по нынешним временам развелось куда больше, чем порядочных людей. И никакой пистолет ее не спасет! Да и далеко ли она доберется, несмотря на наличие денег? Нет, что не говори, а Ламерти был единственным щитом, ограждающим ее от всех опасностей революционной Франции. И все зло, которое он ей причинил, не отменит того, что он, пусть и по-своему, заботился о ней и защищал.

Нет, решено, никуда она не двинется из этой гостиницы, как бы ни было велико искушение. Без Ламерти она обречена. И пусть осознание этого мучительно терзало самолюбие Эмили, однако, чувство самосохранения взяло верх и над самолюбием, и над жаждой свободы. К этому примешивалась некоторая толика благодарности Арману, а также нежелание обмануть его доверие.

Приняв такое решение, девушка задумалась чем бы себя занять до прихода своего спутника. Занятие должно было не столько развлечь ее и помочь убить время в ожидании, сколько отвлечь от мыслей о побеге. Однако заняться было решительно нечем. О книгах в этом жалком трактире и мечтать не приходилось. Сомнительно было даже наличие здесь поваренной или приходно-расходной книг, не говоря уж о развлекательном или душеспасительном чтении.

Эмильенна пожалела о том, что успела хорошо выспаться, ибо сон, как известно, отличный способ скоротать время. Оставалось лишь занять себя трапезой и девушка отдала должное блюдам, оставшимся от обеда, но увы, это заняло менее получаса. Пейзаж за окном тоже не прельщал, ибо окна выходили во внутренний двор, грязный и скучный, заваленный самым разнообразным хламом, по грудам которого деловито расхаживали куры и утки.

Хотя зрелище явно того не стоило, Эмили не отрывалась от окна довольно долго, позволяя при этом мыслям витать где-то далеко. Время тянулось безумно медленно, но все-таки шло. Солнце стало клониться к западу, все ниже и ниже нависая над лесом. Девушке даже не верилось, что только вчера она созерцала закат с балкона замка Монси. Столько всего произошло за эти сутки!

Постепенно сгустились сумерки, поглощая краски уходящего дня. Заскрипели ступеньки лестницы. Эмили встрепенулась. Ну наконец-то Ламерти возвращается. Странно, но эта мысль принесла ей успокоение и даже радость. Скрипнула и отворилась дверь. Однако вошедший был не Арманом, а всего лишь трактирщиком. Хозяин гостиницы принес свечу и поинтересовался, не желает ли мадам поужинать. Есть Эмильенне не хотелось, но она подумала о своем спутнике, который мог вернуться в любую минуту, и притом голодным, а потому согласилась. Когда трактирщик вернулся с подносом еды, в комнате было уже почти совсем темно. Хозяин подивился тому, что благородная госпожа сидит в темноте и самолично зажег принесенную свечу,после чего поспешил удалиться к немалому облегчению Эмили.

Едва притронувшись к еде, опять же не от голода, а просто чтобы чем-то себя занять, девушка забралась с ногами в кресло, обхватила колени и надолго застыла в этой позе, уставившись на противоположную стену. Трепетный и жалкий огонек свечи плохо справлялся с окружавшей его темнотой, зато в его свете по стенам плясали причудливые и жутковатые тени, которые Эмильенна старалась игнорировать. Не хватало еще в довершение ко всему банально испугаться темноты.

Но где же все-таки Арман? Почему его до сих пор нет? Неужели нескольких часов мало для того, чтобы раздобыть в городке лошадей и одежду? Сначала девушка просто скучала, потом досадовала на отсутствие Ламерти, но с каждым часом смутная тревога, скрывавшаяся поначалу за другими чувствами, все крепла.

Среди хаоса мыслей самыми отчетливыми были две – «Что с ним случилось?» и «Что будет со мной без него?». Причем, девушка не смогла бы с уверенностью сказать, что в данный момент ее волнует больше – собственная участь или судьба Армана. Эмильенна искренне бы удивилась скажи ей кто-нибудь еще неделю назад, что она, оставшись одна, будет страстно мечтать о возвращении Ламерти. Что с ней? Либо она, общаясь с Арманом, переняла его взгляд на вещи, и прониклась убеждением, что свобода не принесет ей ничего хорошего, либо Ламерти стал слишком важен для нее. Ох, нет! Только этого не хватало! Эмили отчаянно принялась убеждать себя в истинности первой версии. Однако мысли ускользали, логические цепочки распадались на куски, а выводы порой не имели ничего общего с предпосылками. Так, за подобными размышлениями девушка забылась тяжелым сном.

Утро следующего дня застало Эмильенну совершенно невыспавшейся и измученной. Хотя девушке и удалось заснуть на какое-то время, но сменявшие друг друга сумбурные, тревожные сновидения и пробуждения, не принесли никакого отдыха. За окном царили серые предрассветные сумерки, хотя край неба на востоке уже подернулся бледно розовой пеленой. В комнате было темно и зябко.

Ламерти не было. Во сне Эмили несколько раз видела его возвращение, испытывала облегчение и успокаивалась, но затем, проснувшись, обнаруживала, что по-прежнему одна. Подобная череда ожиданий и разочарований, в сочетании с незнакомым местом, одиночеством и темнотой окончательно подорвали дух девушки. Да и физически она чувствовала себя совершенно разбитой. Казалось бы, есть повод для радости, само провидение избавило ее от тюремщика и указало путь к свободе, при этом снабдив вещами первой необходимости – деньгами и оружием. Однако девушка не просто не испытывала радости, а, напротив, была близка к отчаянию. Она совершенно не знала, как ей теперь себя вести и что следует предпринять.

Хотя одно было совершенно очевидно – ждать в этой жалкой гостинице дальше просто не имеет смысла. Если бы Арман мог или хотел вернуться он бы уже, вне всяких сомнений, сделал это. А значит и ей здесь делать нечего. Перед тем как отправиться в путь, девушка, несмотря на полное отсутствие аппетита, благоразумно перекусила остатками ужина и даже положила несколько пирожков и яблок в сумку, вместе с деньгами и пистолетом. После этого, стараясь не шуметь, Эмильенна вышла из комнаты в надежде покинуть таверну, не столкнувшись с хозяином или кем-то из прислуги. Она знала, что Арман оплатил их пребывание здесь заранее и более, чем щедро, а потому не никакой необходимости в общении с трактирщиком не испытывала. Не столь близкие отношения их связывали, чтобы прощаться с ним лично, да и просто не хотелось никого видеть. Никого, кроме Армана.

Ступеньки старой лестницы предательски скрипели почти при каждом шаге, однако, вопреки опасениям Эмили, эти звуки никого не привлекли. Скорее всего, в доме еще все спали и вставать в ближайшее время не собирались. В отличие от больших респектабельных гостиниц, в которых в любой момент готовы встретить и принять гостей, в «Королевском стрелке» не утруждали себя ожиданием постояльцев, которые отвечали взаимностью и посещали сие сомнительное заведение крайне редко.

Главная зала к большому облегчению девушки оказалась пустой. Быстро проскользнув между заляпанными столами, частично заставленными неубранной с вечера посудой, она наконец оказалась на улице. После темного,затхлого и душного помещения, вдыхать свежий и бодрящий утренний воздух было просто наслаждением. Однако уже скоро свежесть обернулась прохладой, а затем и холодом. Шаль, в которую Арман закутал ее два дня назад на балконе, по-прежнему была на Эмили, но даже она не могла согреть девушку в зябкую предрассветную пору конца августа.

Расположение улиц Суарсона было неизвестно Эмильенне, однако, от «Королевского стрелка», стоявшего на самой окраине, широкая дорога вела в сторону скопления зданий, за которыми виднелся шпиль местной церкви,стоящей, надо полагать, в центре городка. Девушка пошла по этой дороге, сжимая озябшими пальцами концы шали, от всей души рассчитывая, что городок окажется таким маленьким, каким представлялся с первого взгляда.

Эмильенна не совсем отдавала себе отчет, зачем ей нужно в центр города и как она рассчитывает искать там Ламерти. Она просто знала, что он направился туда. О причинах, побудивших ее отправиться на поиски Армана, девушка старалась не думать. Еще меньше ей хотелось задумываться о том, сколь малы шансы его найти. Просто, столкнувшись с почти неразрешимой проблемой, она предпочла делать хоть что-нибудь, пусть даже лишенное глубокого смысла и надежды на успех. Сам факт, что она что-то делает отвлекал ее от мучительных размышлений на тему, что же предпринять дальше.

Эмили оказалась права, дорога, петляющая между спящими домами, с закрытыми ставнями, явно вела в центр городка, а шпиль церкви служил ориентиром. Предрассветная тишина поглощала шаги ее маленьких ног, ступающих по булыжникам мостовой. Тихо, серо, холодно и безлюдно. Эмильенна поежилась, но на этот раз не от холода. Почему-то ей стало страшно, еще страшнее, чем в темной комнате гостиницы при угасающей свече. И страх этот был какой-то безотчетный и не поддающийся логическому объяснению. Это чувство не было вызвано опасениями о своей дальнейшей участи или даже тревогой за Ламерти. Нет, страх, охвативший ее походил на сон, пропитанный ощущением опасности, неуловимой, но неотвратимой. Чтобы прийти в себя и унять резкие до боли удары сердца, Эмили на несколько мгновений прислонилась к холодным камням стены какого-то дома. Не то, чтобы это очень помогло, но отдышавшись и еще больше замерзнув, девушка нашла в себе силы продолжить путь.

Чем дольше она шла по пустынным, словно вымершим улицам, тем больше убеждалась в нелепости своей затеи. Как искать Ламерти в этом совершенно безлюдном городке? Девушка уже пожалела, что поддалась желанию поскорее уйти из гостиницы, лучше бы ей отправиться в путь поздним утром или даже днем.

Впрочем, маленькие городки просыпаются рано. Солнце еще не успело окончательно подняться, как Эмили стали попадаться первые прохожие. То помощник булочника спешил с мешком муки для партии утреннего хлеба, то повариха из таверны, держа на сгибе локтя огромную корзину важно шествовала в сторону рынка, чтобы успеть к открытию и выбрать самые лучшие продукты раньше конкуренток. Когда девушка приблизилась к центральной площади города (хотя небольшое пространство вокруг церкви и нескольких более-менее приличных зданий вряд ли заслуживало столь гордого наименования), зазвонили церковные колокола – начиналась утренняя месса.

Повинуясь внезапному порыву, Эмильенна направилась к храму. Оказавшись под сводами старинной, но довольно обшарпанной церкви, девушка осознала как давно она не была на литургии. В Париже 1793 года мессы если и служились, то либо тайно, либо на странный манер, представляющий собой попытку сочетать догматы католицизма с революционной идеологией. А потому задолго до тюрьмы Эмили со своими родственниками перестала посещать церковные службы, хотя иногда заходила в любимые храмы, просто чтобы вознести в тишине молитвы и почувствовать себя ближе к Богу. Последний раз Эмильенна была в Нотр-Дам с Ламерти, но тогда цель их посещения была совсем иной. Вспомнив крышу Нотр-Дам и то, каким предстал перед ней в тот вечер Арман, Эмили испытала странное щемящее чувство сожаления, будто у нее отняли что-то хорошее, и теперь этого уже не вернуть.

Впрочем, она быстро отогнала посторонние мысли и постаралась сосредоточиться на мессе, которая как раз начиналась. Эмильенне очень хотелось верить, что в маленьком городке, быть может, остались еще священники, не бывшие в курсе революционных веяний, искажающих суть религии. Однако надежды ее быстро рассыпались в прах, едва только старенький пастырь начал службу, назвав прихожан гражданами. Ход литургии остался почти неизмененным, разве что был изрядно сокращен, зато проповедь вполне соответствовала духу времени.

Девушке было противно слушать как священник с кафедры, вместо Господа, прославляет свободу, равенство и братство, а потому она решила покинуть храм, стараясь, впрочем, не привлекать к себе лишнего внимания. Оказавшись на улице, Эмильенна осмотрелась и приметила несколько лавок, в том числе одежную. Девушка решила зайти туда по двум причинам. Первая – это возможность порасспросить о Ламерти, поскольку одной из целей его похода в Суарсон была покупка одежды, следовательно довольно велика вероятность, что Арман побывал здесь. Вторая причина была не менее значима. Если Эмили не удастся разыскать своего спутника, то она хотя бы сможет сделать то, что собирался сделать он – купить себе какое-нибудь простенькое мещанское платье.

В лавке было пусто, если не считать продавца за прилавком. В Париже покупка готовой одежды считалась уделом бедняков, любой мало-мальски состоятельный обыватель старался шить вещи на заказ, в провинции же дела обстояли несколько иначе. Индивидуальный пошив у портных могли себе позволить лишь зажиточные жители, те же кто попроще (а таковые составляли большинство населения маленьких городов, вроде Суарсона) либо сами шили себе одежду, либо покупали готовую. Зная, как обстоят дела, Эмильенна небезосновательно опасалась что таком месте она будет выглядеть странно и неуместно. Платье ее, хоть и было изрядно потрепанным и мятым после пережитых приключений, однако, фасон и дорогая ткань говорили сами за себя, даже если не принимать в расчет аристократическую внешность и манеры его обладательницы. Но выбора у нее не было. Оставалось надеяться, что местным жителям нет дела до странностей аристократов.

Не успела девушка дойти до прилавка, как дверь скрипнула и в помещение вошли двое посетителей. Эмили поспешила отвернуться и, по возможности, скрыться за ворохом одежды, вывешенной на рейке, прибитой между стенами. Уже через минуту она благодарила Бога за свою предусмотрительность.

Вошедшие, бывшие обывателями средней руки, оживленно и громко беседовали между собой и предмет их беседы напрямую касался цели, с которой Эмильенна отправилась в Суарсон.

– Нет, Мишель, ну ты подумай, как теперь жизнь повернулась! Раньше-то эти, из замка, нас за людей не считали, а теперь молодой хозяин Монси самолично будет болтаться в петле! Со всем так сказать почтением! – говоривший посмеивался довольно потирая руки. Эмили, услышав эти слова, обмерла и похолодела.

– С чего ты взял, что его повесят? Расстреляют его поутру, вот что! – с уверенностью возразил второй.

– И с чего ты взял, что расстреляют? Тебе-то, Мишель, откуда знать?

– А кому ж, как не мне? – в голосе Мишеля слышалось самодовольство. – Мадлон-то моя, коменданту сам знаешь кем приходится, хе-хе, она-то мне все и рассказала. Точно тебе, Жак, говорю – расстреляют. А может, и уже…

– А ты, как погляжу, прям гордишься, что сестрица твоя в любовницах у коменданта ходит, – проворчал Жак, явно недовольный тем, что не он оказался прав. – Эх, жалко,лучше бы повесили.

– Горжусь – не горжусь, а новости узнаю первым. Вот, ты, например, знаешь, что его из-за той девицы порешат? Из-за той, что на картинке нарисована была, красотка этакая. Так вот, щеголь этот из Монси выдавать ее не захотел, а, коменданту она, видать, нужнее была, чем он. Ну раз не выдал, комендант и решил его, собственно говоря… – всеведущий Мишель провел большим пальцем по горлу, сей жест призван был символизировать какая участь уготована Ламерти.

В продолжении этого диалога, Эмили стояла не шелохнувшись, зато в душе ее бушевал шквал самых разных эмоций, а разум отчаянно работал, стараясь найти выход из положения, которое казалось безнадежным. В любом случае, первым делом, ей необходимо выбраться отсюда, пока чересчур осведомленные посетители не обратили на нее внимания. На ее счастье, продавец бывший не в курсе обсуждаемых событий, но весьма живо ими заинтересовавшийся, отвлек внимание Жака с Мишелем, что позволило девушке выскользнуть из лавки незамеченной.

Итак, Ламерти попался, и если и жив, то пребывает в смертельной опасности. И все потому, что отказался выдать ее, хотя это было проще простого. Конечно, он бывал порой по– своему добр и даже благороден, но чтоб пожертвовать ради нее жизнью?! Это как-то совсем не вязалось с образом того человека, каким в ее понимании был Арман де Ламерти. Более того, такой поворот событий казался Эмильенне совершенно невозможным. Любые красивые жесты, которые Арман совершал до этого, либо были продиктованы эгоистичными мотивами, либо ничего ему не стоили, в том смысле, что он ничем не жертвовал, оказывая Эмильенне то или иное благодеяние. Все это так странно, что впору было усомниться в достоверности слухов, распространяемых почтенными Жаном и Мишелем.

Однако сейчас у нее совсем не было времени размышлять о странном поведении Армана. Она твердо решила одно – кем бы ни был Ламерти и что бы там им не двигало, когда он решился на такой шаг, она, Эмильенна де Ноалье, не позволит ему умереть, даже если это будет стоить жизни ей самой!

Глава двадцать девятая.

Остаток вечера и всю ночь Арман так и просидел на подоконнике, там же он встретил наступление нового дня. О сне не могло быть и речи, и не потому что он выспался накануне, а потому, что мало кто способен спокойно спать ночью, если на рассвете его ждет собственная казнь.

Все это время Ламерти бродил по дорогам собственных мыслей, пытаясь под конец разобраться в самом себе и понять, правильно ли он поступает. Нет, с точки зрения веками формировавшихся моральных догм, он был абсолютно прав – пожертвовать собой ради другого, особенно ради женщины, было более чем достойно, и даже сулило возможность загладить часть своих многочисленных грехов. Однако христианская мораль волновала приговоренного в последнюю очередь. Куда важнее было понять правильно ли он поступает согласно негласному кодексу Армана де Ламерти, основной постулат которого гласил – думай только о себе!

Своим решением не выдавать Эмильенну Арман нарушил это главное правило и теперь пытался понять, почему он так поступил и стоило ли оно того. Чтобы сей благородный поступок не казался совсем уж идиотским, Ламерти уверил себя, что даже отдай он девушку на растерзание столичному трибуналу, его собственную участь это бы никак не изменило. Разве можно было сомневаться в том, что Парсен (а то, что данный трибунал возглавляет именно он было ясно как день) не даст ему уйти живым и так или иначе добьется смертельного приговора для своего злейшего врага. Так зачем тянуть за собой еще и девчонку? Она молода, добродетельна и заслужила право жить. Раз уж ее возлюбленный Господь не послал на защиту своей верной почитательницы ангелов, придется взять на себя эту миссию законченному грешнику и мерзавцу. Дракон спасает жертвенную девицу – надо же, какая ирония! Если у Бога есть чувство юмора, он должен оценить.

Однако, кроме осознания бесполезности подлости, на которую его толкал Лаваль, у Армана были и другие резоны. Во-первых, всю жизнь он терпеть не мог делать то, чего от него ждали и, тем более, требовали. Сделать все наперекор было неотъемлемой частью его бунтарской натуры. Какое удовольствие – видеть разочарование, написанное на лице коменданта, уверенного, что запугивание смертной казнью тут же сделает из арестанта испуганного и послушного ягненка. Как бы не так!

А кроме всего прочего, Арман де Ламерти не боялся смерти и не раз бросал ей вызов. Ухмыляться смерти в лицо доставляло ему особое удовольствие, поскольку вносило хоть какую-то живость и разнообразие в существование, которое, по большей части, он почитал беспросветно скучным. Это вовсе не значило, что он жаждал умереть, просто ему было интересно играть в кости с судьбой. А еще ему было все равно. Арман не боялся смерти, потому что не любил жизнь. Его жизнь, хоть и была наполнена роскошью и всевозможными удовольствиями, давно уже не приносила радости, а потому не стоила того, чтобы ради ее сохранения предаваться страху или идти на унижение. Пока он жив, он возьмет от жизни все, когда же придет время расстаться с нею, сделает это легко и без сожалений. Умереть в своей постели, дожив до почтенной старости никогда не было пределом мечтаний Армана де Ламерти.

Однако именно теперь, впервые за долгие годы, он почувствовал вкус жизни. Привыкший ничего от себя не скрывать, молодой человек понимал, чему и кому он этим обязан. Его страсть к Эмильенне придала жизни если не смысл, то, по крайней мере, сделала ее интереснее. Поэтому именно сейчас умирать было совсем некстати. Парадокс ситуации заключался в том, что для того чтобы Арман остался жить, Эмильенна должна была умереть. Правда, обратный поворот также не устраивал Ламерти – если он умрет, то какой смысл в жизни мадемуазель де Ноалье? Смысл ее жизни Арман, естественно, рассматривал не как абстрактную ценность, а применительно к себе. Она должна жить для него, чтобы будоражить его чувства и развлекать разум. Так может пойти и рассказать Лавалю где искать девушку? То-то он обрадуется. И тогда можно будет погибнуть вместе на рассвете, взявшись за руки. Это не только романтично, но и логично – нет Эмили, нет жизни, нет смысла.

Даже прокручивая в голове подобные мысли, Ламерти серьезно не допускал возможности изменить свое решение и погубить Эмильенну. Нет, девочка должна жить. Если уж мир должен существовать дальше без одного из них двоих, то лучше без него, чем без нее. Если бы кто-то сказал ему месяц назад, что он будет рассуждать подобным образом, Ламерти счел бы это бредом безумца.

Еще одна причина не отдавать Эмильенну заключалась в том, что ее смерть – еще не самый худший расклад. Парсен не зря устроил эту травлю, скорее всего, он жаждет отнюдь не казни заговорщицы (ибо кому как не ему знать, насколько нелепы обвинения), ему нужно заполучить ее в любовницы, точнее в жертву. При одной мысли об этом Армана передернуло от безумного гнева, ревности и отвращения. Стоит выжить хотя бы ради того, чтобы защитить девушку от подобной участи.

Кстати, несмотря на мортальное настроение, выжить Арман был отнюдь не прочь. Не бояться смерти и желать ее – вещи разные. Ламерти обдумывал разные варианты спасения своей драгоценной персоны. Положение, в котором он оказался, было, безусловно, критическим, но не то чтоб совсем уж безнадежным. Случалось ему выпутываться из переделок и похуже. Конечно, сейчас он заперт и безоружен, но рано или поздно тюремщики придут за ним, и вот тогда можно будет действовать по ситуации. Он не жертвенная овца, чтобы безропотно дать отвести себя на заклание.

Постепенно вытеснявшие темноту предрассветные сумерки ознаменовали приход нового дня, который вовсе не был встречен Арманом с радостью. Близился рассвет, а с ним и назначенное время казни. Ламерти невольно задумался о множестве аристократов, отправляемых на эшафот именем революции. Каждый их них также встречал свой последний рассвет, хотя чувства и мысли у всех, безусловно, были разными.

Впрочем, время философских раздумий о жизни и смерти для Армана миновало с уходящей ночью, и теперь он был готов посвятить все умственные и физические силы тому, чтобы не упустить шанса спастись, ежели таковой вдруг представится.

Арман не мог припомнить чтобы восход солнца был ему столь неприятен. И в то же время, молодой человек ждал его почти с нетерпением, ибо мучительная неизвестность и ожидание казни не самое приятное времяпрепровождение. Наконец солнце взошло, однако, за за Арманом так никто не пришел. Очевидно, организовать показательный расстрел в таком местечке, как Суарсон, оказалось не так-то просто.

Прошло около часа, когда в коридоре послышались шаги и, вслед за этим, отворилась дверь. На пороге стоял давешний тюремщик, на лице его читалось полнейшее безразличие к происходящему.

– Иди! – односложно обратился он к арестованному, кивком указывая на дверь. Ламерти соскочил с подоконника, не дожидаясь пока этот мужлан попробует применить силу.

Шагая по коридору в сопровождении надсмотрщика, Арман внимательно смотрел по сторонам, оценивал ситуацию, прокручивая в голове возможные варианты сопротивления и бегства. Больше всего он опасался, что его сразу поведут куда-нибудь на задний двор с целью немедленного исполнения приговора. Но этого не случилось. Арестованного ввели в кабинет Лаваля. Комендант был один, и это обстоятельство можно было считать удачей. Будь здесь представители трибунала, особенно Николя Парсен, положение Ламерти было бы много хуже.

– Ну что? Вы не передумали? – Лаваль решил не тратить времени и лишних слов на приветствия осужденному. Комендант не мог упустить последний шанс выслужиться перед столичным трибуналом. Рассудив, что ночь в ожидании казни могла существенно образумить приговоренного и изменить его решение, призвал Ламерти к себе для возобновления допроса.

Не успел Арман придумать достойного язвительного ответа, как в кабинет забежал какой-то невзрачный субъект, очевидно, кто-то из ближайших приспешников Лаваля и сообщил, что с комендантом срочно требует свидания какая-то благородная дама. На лице Лаваля отразилось недовольство, он явно хотел побыстрее выгнать нерадивого помощника и вернуться к начатому разговору, но тут дверь распахнулась и на пороге Арман увидел Эмильенну де Ноалье собственной персоной.

Молодому человеку стоило немалых усилий сдержать изумление и не подать виду, что они знакомы. Он лишь выругался про себя, проклиная безумие девушки, из-за которой решился поставить на кон свою жизнь. Все, что Арман думал о Эмильенне, он постарался вложить во взгляд, направленный на нее, однако, та даже не смотрела в его сторону. Она обращалась исключительно к коменданту, который, в свою очередь, обомлел сначала от наглости неожиданной посетительницы, а потом от ее красоты. – Могу ли быть вам чем-нибудь полезен, мадемуазель? – пролепетал Лаваль, приходя в себя и приосаниваясь. При виде красавицы, комендант мигом позабыл не только о негодовании на неожиданное вторжение в свой кабинет, но и об Армане де Ламерти, и обо всем на свете.

– Можете, – спокойно и уверенно ответила девушка. Она не соизволила представиться или поприветствовать Лаваля, но тот этого даже не заметил. – Вы сильно меня обяжете, если отпустите этого господина, – наконец-то Эмильенна обратила внимание на Ламерти, да и то, не ответила на его выразительный взгляд, а лишь кивнула в его сторону.

– Но почему? – происходящее казалось коменданту столь абсурдным и нереальным, что он был не в состоянии выстраивать логические связи и приходить к самостоятельным выводам. – И… кто вы, мадемуазель?

Эмильенна молчала, и до Лаваля наконец начал доходить смысл происходящего.

– Вы – та самая Эмильенна де Ноалье? – огласил он свою внезапную догадку. Помимо чрезвычайной заинтересованности на лице коменданта отразилось что-то похожее на жалость. Коварная заговорщица представлялась ему более зрелой женщиной, а перед ним стояла совсем юная прелестная девушка, которой в ближайшем будущем грозил эшафот.

– Да, – посетительница не стала отпираться. – И коль скоро вам нужна я, нет никакого смысла держать здесь мсье де Ламерти и шантажировать его. Я здесь, а потому он должен быть свободен.

– Эмильенна, какого черта?! Что вы творите? – не выдержал Ламерти.

– Спасаю вашу жизнь, надо полагать, – девушка пожала плечами, словно ничего особо значимого не происходило.

Тем временем Лаваль уже окончательно пришел в себя, избавился от неподобающих истинному революционеру эмоций, и трезво оценив ситуацию, пришел к выводу, что никогда еще не был так близок к повышению, как сейчас.

– Мне жаль, мадемуазель, но кто вам сказал, что я отпущу Ламерти в обмен на вас? Сожалею, но вы нужны мне оба. То есть не мне, а трибуналу. А потому я не премину задержать вас, раз уж вы самолично явились, чрезвычайно облегчив нашу задачу. Однако это вовсе не означает, что я отпущу этого господина. У него был шанс сохранить свою жизнь, но мсье де Ламерти им не воспользовался. Что ж, он готов был умереть ради вас, вы – ради него. Все это очень трогательно, молодые люди, и, не будь вы заговорщиками, я бы искренне вам посочувствовал…

– Не стоит, – ответ Эмильенны прервал речь коменданта и опередил поток проклятий, готовых сорваться с уст Армана. – Я не так глупа, чтобы верить в ваше благородство или великодушие, сударь. Однако вы отпустите мсье де Ламерти и немедленно! – с этими словами, девушка вскинула правую руку, которую до сих пор скрывала в складках юбки. Мгновением позже пистолетное дуло было направлено Лавалю в лицо.

– Ввы-ы, не сможете выстрелить, – проблеял враз побелевший представитель власти, никак не ожидавший такого поворота событий. – Неужели столь прекрасная ручка не дрогнет убить человека?

– Не дрогнет, – холодно ответила Эмильенна, по-прежнему держа коменданта на мушке.

Ламерти невольно вспомнил первый день их знакомства с Эмили и сцену с ножом. Тогда он тоже был уверен, что девушка не пустит оружие в ход, хотя и поспешил ее обезоружить на всякий случай. Однако сейчас, глядя на Эмильенну, сложно было усомниться в том, что она выстрелит. Если бы Арман сам не учил девушку обращаться с пистолетом накануне вечером, то ни за что бы не поверил, что она держит его впервые. Вытянув руки, она крепко сжимала оружие, ни на секунду не сбивая прицела, а прищуренные глаза сверкали сталью похлеще пистолетного ствола. Ламерти невольно залюбовался девушкой. И несмотря на то, что выходка Эмильенны бесила молодого человека, он, в то же время, не мог не восхищаться ею.

Комендант в свою очередь восхищения отнюдь не испытывал, однако, и его убедила решимость мадемуазель де Ноалье. Лаваль чувствовал себя загнанным в ловушку. Жизнь была ему слишком дорога, чтобы рисковать ею ради повышения по службе, но и отпустить преступника, о поимке которого уже было доложено членам столичного трибунала – весьма рискованный шаг.

– Арман, уезжайте немедленно, – даже обращаясь к Ламерти, Эмили продолжала смотреть в сторону Лаваля, которого держала на мушке. – Около здания привязана чья-то лошадь. Думаю, Господь простит вам эту кражу, совершенную ради спасения жизни. А я останусь, чтобы этому господину было не так обидно.

Молодой человек отошел от стола и подошел к Эмильенне, не изменившей при этом позы и глядящей исключительно на свою живую мишень.

– Ты сошла с ума, Эмильенна! – Арман не пытался сдерживать своего гнева. Он подошел вплотную к девушке, сверля ее злым взглядом. Эмили наконец отвела глаза от Лаваля и посмотрела на Ламерти, не опуская, однако, рук. Впрочем, Арману этого было достаточно. Молниеносным движением он перехватил кисти девушки и нажал на запястья, заставив ослабить хватку. Эмильенна вскрикнула скорее от неожиданности, чем от боли, и выпустила оружие, которым тут же завладел Ламерти, моментально направив пистолет в голову несчастному Лавалю. Бедняге коменданту от этой перемены стало ничуть не легче. После этого Арман обхватил девушку за талию и привлек к себе.

– Убирайся отсюда сейчас же! – прошипел он, а затем, прижав Эмили еще крепче, быстро зашептал ей на ухо. – Воспользуйся тем самым конем, о котором говорила, и скачи на запад, в сторону Монтрерского аббатства, это развалины, которые ты видела с крыши Монси. Неподалеку есть монастырь Святой Фелиции, укройся там. Мать-аббатиса тебя не выдаст.

После этих слов, предназначенных исключительно Эмильенне, он резко выпустил девушку из своих объятий и с силой толкнул ее в сторону двери.

– Я вас не оставлю! – Эмили была полна решимости.

– Идиотка! – выругался Арман. – Если не уйдешь сию же минуту, я сам тебя пристрелю! Все лучше, чем достаться Парсену, который, кстати, возглавляет трибунал, – после этого, внезапно изменив тактику, он добавил. – Не бойся, я выпутаюсь. Без тебя мне будет проще это сделать.

Эти слова убедили девушку, и она уже рванулась к выходу, когда у двери неожиданно возник и загородил проход тот самый дюжий тюремщик, который сопровождал Ламерти. Его привлек шум в кабинете Лаваля, и хоть мужлан был небольшого ума, но догадался, что арестант мог оказать сопротивление господину коменданту, который, в свою очередь, отнюдь не отличался храбростью или физической силой.

Не поворачивая головы, Арман мгновенно завел правую руку за плечо и выстрелил, затем, воспользовавшись секундами замешательства, снова взвел курок и взял на прицел Лаваля. Тюремщик валялся на полу и выл, хватаясь за простреленную ногу. Эмильенна ошарашенная этой сценой, не двигалась с места.

– Он же даже ничего не сделал! – в ужасе прошептала девушка побелевшими губами, не отводя взгляда от лужи крови, стремительно растекающейся по полу.

– Мне не понравилось, как он на вас смотрел, – теперь уже Арман отвечал Эмили, не поворачиваясь в ее сторону. – Не стойте на месте, как статуя, ваше присутствие связывает мне руки.

После этого Эмильенна наконец выскочила в коридор, а затем и на улицу. Теперь уже ей предстояло договариваться с Богом и замаливать кражу лошади, на которую она вскочила и сразу пустила в галоп. Мертвой хваткой вцепившись в поводья, девушка несколько раз оборачивалась и бросала отчаянные взгляды на здание, словно ожидая, что сейчас Ламерти выскочит из дверей. Однако этого не случилось, и вскоре не только комендатура, но и Суарсон остались позади. Впереди Эмили ждала бешеная скачка и смутная надежда разыскать затерянный монастырь.

И ей так и не довелось увидеть, как Арман, запустив стулом в голову Лаваля, бросился к окну, и, вскочив на подоконник, с силой ударил по створкам ногой. К его счастью, окно открывалось наружу и было закрыто не плотно. Арман выпрыгнул и оказался на заднем дворе. Такой короткий путь был предпочтительней, чем необходимость прорываться на улицу через коридор, куда уже сбегался народ. Ламерти был на свободе, но далеко бы он не ушел, если бы ему вновь не улыбнулась удача, на этот раз в лице представителя трибунала, прибывшего на казнь. Арман позаимствовал у того лошадь, используя пистолет в качестве неоспоримого аргумента.

Глава тридцатая.

Эмильенна изо всех сил гнала коня, от души надеясь, что выбранное ею направление является верным. По щекам девушки катились слезы, а она не могла оторвать рук от поводьев, чтобы утереть их. Эмили уверяла себя, что она не плачет, а просто ветер бьющий в лицо, заставляет глаза слезиться. Не то, чтобы она считала самопожертвование Ламерти недостойным слез, просто сейчас она обязана быть сильной, чтобы спастись и избежать той участи, о которой предупреждал Ламерти. Его жертва должна быть хотя бы не напрасной. Вот если ей удастся добраться до монастыря, тогда можно будет дать волю своему горю и оплакивать Армана хоть всю оставшуюся жизнь. Несмотря на слова Ламерти, Эмили не верила, что он сможет вырваться из этой западни.

Через некоторое время лошадь притомилась, да и девушка, не видя за собой погони, решила, что стоит ехать помедленнее, если она не хочет загнать бедное животное и проделать оставшийся путь пешком.

Дальнейшая дорога прошла для Эмильенны словно в тумане. И хотя она дала себе слово не давать воли чувствам, справиться с потоком мыслей было сложнее. Снова и снова мысленно возвращалась она к последним событиям, задавая себе вопрос, можно ли было избежать такой страшной развязки. Девушка убеждала себя, что никоим образом не виновата в том, что случилось с Ламерти. И хотя очевидно, что все неприятности молодого человека были связаны с нею, но не она же просила забрать ее из тюрьмы, тащить на то злополучное собрание, увозить из Парижа, а затем и из Монси. Несмотря на неоспоримость этих доводов, Эмили не могла отмахнуться от осознания того, что без вмешательства Армана ее участь была бы много хуже. Не заяви Ламерти прав на нее тогда, в Консьержери, она бы досталась Парсену, то же самое было бы, если бы он не увез ее из Парижа или бросил в своем замке. Непрошеное и неуместное чувство вины захлестывало девушку, как она ни старалась отогнать его логическими доводами, а также воспоминаниями обо всем зле, причиненном ей Арманом де Ламерти. Последний же его поступок и вовсе заставил Эмили чувствовать себя навеки обязанной этому человеку.

За этими размышлениями девушка потеряла счет времени, меж тем наступил и миновал полдень, и солнце постепенно стало клониться к горизонту. По пути Эмильенне попалась пара деревушек, но она не позволила себе остановиться ни ради отдыха, ни даже для того, чтобы спросить дорогу до монастыря. Меньше всего Эмили было нужно чтобы кто-нибудь обратил на нее внимание и тем более запомнил, ведь в дальнейшем это могло бы навести на ее след. Потому девушка старалась объезжать стороной населенные местности.

Однако нужно было понять, правильную ли дорогу она выбрала или, напротив, удаляется от цели. И в этом ей неожиданно повезло, по проселочной дороге, в направлении одной из деревень шли две пожилые монахини. Эмильенна придержала поводья и, остановив лошадь, склонилась к женщинам с вопросом о том, как добраться до бывшего аббатства и обители святой Фелиции. Монахини принадлежали у другому ордену, однако, монастырь знали хорошо и охотно рассказали, как туда доехать. Оказалось, что Эмили выбрала правильное направление и почти не сбилась с дороги. Теперь же ей оставалось чуть больше часа езды.

День уже клонился к вечеру, когда девушка увидела вдали те самые развалины, которые так живописно смотрелись с крыши замка Монси. Вблизи они казались даже более величественными, но зато и более мрачными, особенно, в свете длинных вечерних теней, темной вуалью накрывших серые камни. Полуразрушенные стены были увиты остролистным плющом, местами темно-зеленым, а кое-где уже приобретшим багрово-красные осенние тона. Монастырь стоял несколько поодаль и на фоне развалин выглядел светлым и почти милым, несмотря на массивность и фундаментальность построек. Стены здания были сложены из светлого песчаника и возведено оно на небольшой возвышенности, а потому монастырь был еще залит мягкими золотистыми лучами вечернего солнца.

Подъехав к воротам, девушка спешилась и постучалась. Странно, но только теперь ей стало страшно. Она сама не смогла бы толком объяснить чего боится – того, что ее прогонят или предстоящего разговора с матерью-настоятельницей. А может быть, Эмили страшило то, что войдя в эти ворота, она должна будет принять решение, которое определит всю ее дальнейшую жизнь. Сердце колотилось как бешеное, горло пересохло, и очень сложно было перебороть внезапно нахлынувшее желание вскочить на коня и умчаться подальше от этой приветливой и надежной обители.

Впрочем, сомнения и страхи обуревали девушку лишь до того момента, как в воротах открылась небольшая калитка и оттуда показалась немолодая монахиня с приветливым лицом.

– Что тебе нужно, дитя мое? – спросила она. При этом и голос, и само лицо монахини светились мягкой добротой, подобной вечернему солнечному свету, окутавшему монастырь. – Обитель святой Фелиции дает хлеб голодным, приют – странникам, свет веры – заблудшим душам.

Эмили сразу прониклась симпатией к этой милой женщине и перестала тревожиться, о чем бы то ни было.

– Меня зовут Эмильенна де Ноалье. Я бегу от преследования революционных властей и ищу убежища, – девушка решила выложить разом всю правду о себе, чтобы если уж монахини решат ее принять, они не сделали этого по неведению, и уж тем более не навлекли на себя неприятностей.

– Что ж, дитя мое, – промолвила сестра-привратница, пропуская Эмильенну во двор. – Сейчас много гонимых. Святая Фелиция держит двери своей обители открытыми для всех, кто ищет пристанища в эти страшными времена, – чуть задумавшись, монахиня добавила. – Для всех, кроме тех, что сделали эти времена такими страшными.

– Благодарю, сестра, – Эмили склонила голову и последовала за своей проводницей.

Пересекая двор, девушка обратила внимание на то, что вокруг все было в полном порядке от каменной кладки стен до пышно цветущих розовых кустов, заботливо обихаживаемых монахинями. Казалось, что все бури, бушующие за стенами обители, обходили стороной этот мирный приют добродетельных женщин. Здесь жизнь текла спокойно и размеренно, словно не было кровавых революций, хаоса, братоубийственной войны. Даже странно, как могло все это благолепие сохраниться в безумном мире, всего в нескольких часах езды от Парижа. Сестры легко и быстро, но без лишней суеты сновали туда-сюда по двору, занимаясь каждая своим делом и внося маленькую лепту в общее процветание монастыря.

Привратница, назвавшаяся сестрой Беатой, проводила Эмильенну в помещение для гостей, представлявшее собой нечто среднее между скромной комнатой и чересчур комфортной кельей. Впервые, с того времени, как она в спешке покинула Монси, девушка смогла привести себя в порядок – вымыться, причесаться, переодеться. Сменившая сестру Беату юная сестра Агата принесла Эмильенне монашеское платье из черного полотна, извинившись за то, что не может предложить наряда получше. Впрочем, Эмили монашеская одежда показалась чудесной – чистый и скромный наряд после вычурных платьев с чужого плеча, к тому же потрепанных, грязных и местами рваных после пережитых приключений. В комнате для гостей, в отличии от келий, было даже маленькое зеркальце. Воспользовавшись им, расческой и несколькими шпильками, чудом пережившими все треволнения последних дней, девушка соорудила простую и скромную прическу и осталась вполне довольна своим внешним видом.

После простой, но сытной трапезы, сестра Агата пришла за Эмильенной, чтобы проводить ее к матери-настоятельнице для знакомства и беседы. Следуя за сестрой Агатой, Эмили отметила, что внутри монастыря царит такой же порядок и гармония, как и во дворе. На всем чувствовался отпечаток заботливых рук сестер. Приемная аббатисы одновременно отражала скромность и тонкий вкус хозяйки. Сама же настоятельница была женщиной лет пятидесяти или немного старше, со внешностью скорее величавой, нежели красивой. Лицо ее с умными и выразительными карими глазами излучало доброжелательность и, в то же время, было исполнено достоинства.

– Проходи, дочь моя – приветствовала аббатиса Эмильену, застывшую у дверей. – Можешь звать меня – мать Луция. Сестра Беата рассказала мне о тебе. Ты должна знать, что можешь оставаться под кровом святой Фелиции столько, сколько пожелаешь. Мы никогда не выдадим тебя твоим преследователям, сколь бы могущественны они ни были, даже если ради этого нам придется выдержать осаду или штурм, – настоятельница произнесла последнюю фразу нарочито беззаботным тоном, чтобы слова могли сойти за шутку, но по ее лицу было видно, что женщина не исключает подобной возможности. – Наш монастырь рад оказать приют и покровительство девушке из столь достойного семейства…

– Мать Луция, – неожиданно прервала настоятельницу Эмили. Она говорила не поднимая взгляда, тихо, но уверенно. – Могу ли я надеяться, что найду в вашей обители больше, чем временный приют?

− 

Что ты имеешь в виду, дитя мое?

– Я хотела бы стать монахиней и вступить в ваш орден, – мысль уйти от мира и остаться в монастыре посетила девушку лишь несколько часов назад, однако, за это короткое время Эмильенна настолько утвердилась в своем решении, что сейчас пребывала в уверенности, что давно хотела этого, только не отдавала себе в том отчета.

– Не обижайся, дочь моя, – после некоторого молчания произнесла мать Луция. – Мне кажется, что твое решение чересчур поспешно. И оно скорее свидетельствует о горестях, которые тебе пришлось пережить и о разочаровании в мире – таком, каков он сейчас, чем об истинном призвании и стремлении служить Господу нашему.

– Но почему вы так думаете? – вскинулась Эмили, на миг позабыв о почтительности. – Вы ведь совсем не знаете меня!

– Зато я знаю людей, – мать-настоятельница отвечала спокойно и доброжелательно, ничуть не задетая порывом девушки, в глазах ее светилось понимание и еще печаль. – И знаю, что творится сейчас в мире. Думаешь, ты первая, кто желает скрыться за этими стенами от кошмара, царящего вокруг? Я готова укрывать гонимых, кормить голодных, давать приют обездоленным. Но я не готова объявить всех несчастных Христовыми невестами. Уйти от мира, еще не значит прийти к Богу. Служение Господу должно быть непреодолимой потребностью и радостью, а не попыткой заглушить боль и залатать раны в душе.

Эмильенна молчала, слушая аббатису. Ей нечего было возразить на эти мудрые слова, основанные на глубоком знании людской природы.

– Ты потеряла родителей, дитя мое? – участливо спросила мать Луция, пытаясь докопаться до причин, побуждающих столь юное и прекрасное создание отказаться от мирской жизни.

– Мои родители живы! – поспешно возразила Эмильенна, напуганная даже предположением подобного. – По крайней мере, я верю в это, и молю Господа об их здравии и благополучии. Они далеко и, надеюсь, им ничего не грозит, кроме тревог обо мне. Мои дядя и тетя попали в тюрьму и были в большой опасности, но… один человек сумел помочь им, – при воспоминании о Ламерти, Эмили, против воли своей, смутилась и вспыхнула.

Замешательство гостьи не ускользнуло от аббатисы.

- Тогда, возможно, ты потеряла того, кого любила? – мягкий голос настоятельницы был исполнен сочувствия.

– Нет, это не так! Я никого не любила! – в голосе девушки слышалось возмущение подобным предположением. Но, несмотря на искренность ответа, воображение тут же нарисовало перед ее внутренним взором Армана де Ламерти – его холодные серо-голубые глаза, красивые, сильные руки, и главное, эту вечную презрительную усмешку, не сходящую с аристократического лица.

Эмильенна тут же отогнала непрошеное видение, напомнив себе, какую роль играл молодой человек в ее жизни и кем она была для него. Нет, конечно же, она не чувствует и не может чувствовать к нему, ничего кроме сожаления о его горькой участи, впрочем, он сам выбрал путь, который привел его к столь печальному итогу.

– Что ж, – промолвила тем временем настоятельница, как бы подводя итог беседе. – У тебя было немало других причин, побудивших тебя искать пристанища в монастырских стенах.

– Значит, я не могу рассчитывать вступить в орден? – печально спросила Эмильенна, заранее смирившись с отказом.

– Отчего же? – мать Луция улыбнулась. – Я не дала поспешного согласия, но и не отказала. Если ты пройдешь срок послушничества и останешься тверда в своем решении, если в сердце твоем будет гореть огонь веры и любви ко Христу, тогда я и все сестры будем рады принять тебя в наш орден, нашу обитель и ты сможешь остаться с нами навсегда.

Конец второй части

Часть третья.

Глава тридцать первая.

Проскакав бешеным галопом по улицам Суарсона, Арман направил коня в сторону противоположную той, куда отправилась Эмильенна. Совершенно не к чему наводить погоню на ее след. Если ему удастся благополучно выпутаться, он спокойно отправится в монастырь и заберет оттуда мадемуазель де Ноалье. Главное, дать девушке шанс добраться до аббатства, а для этого нужно отвлечь преследователей и увести их как можно дальше. Впрочем, эта задача не представлялась Арману чересчур сложной. Он, как никто, знал здешние места. Даже жители Суарсона вряд ли так хорошо изучили окрестности. Мало кто из них мог позволить себе роскошь ежедневных конных прогулок, а те немногие что могли, явно не входили в число ополченцев или служителей комендатуры. Про представителей парижского трибунала и говорить нечего. Но даже тот факт, что они были здесь совсем чужими не играл никакой роли, поскольку к моменту бегства Ламерти на месте был лишь один из них, да и тому пришлось пожертвовать беглецу своего коня. Вообще же с лошадьми в комендатуре дела обстояли не очень хорошо, а скорее из рук вон плохо. Лошадка, которой, несмотря на угрызения совести, воспользовалась Эмильенна была практически единственным животным пригодным для верховой езды. Кроме нее имелась еще пара гужевых коняг, которых запрягали в телеги. Сегодня, впервые за многие годы этим престарелым животным выпала честь везти на себе всадников. Однако не похоже было, что они оценили оказанное им доверие. Несмотря на нещадные удары кнута, лошаденки трусили неспешно, и при этом все равно быстро уставали.

Немудрено, что при таких преследователях Ламерти удалось быстро скрыться. Он направил своего коня, который оказался весьма неплохим скакуном, к небольшой усадьбе, граничившей на севере с Монси. Владения принадлежали одному из его бывших приятелей. Если Винсент де Вирнэ будет дома, Арман рассчитывал воспользоваться гостеприимством соседа, помня что в юности тот до беспамятства восхищался им, и был готов оказать любую услугу и участвовать в любой афере, лишь бы заслужить одобрение блестящего де Ламерти. Если же усадьба окажется пустой, что более вероятно, то Арман сможет укрыться там. Так будет даже лучше. Во-первых, не надо просить никого об услуге, во-вторых, куда меньше риск, что его могут выдать преследователям. О том, что своим присутствием он подвергнет опасности Винсента и его домашних, Ламерти даже не задумался.

Подъехав через несколько часов к дому и оглядев его издали, Арман нашел, что усадьба выглядит необитаемой, и его это вполне устроило. Однако, спешившись у парадного входа, он все-таки решил постучать в двери приличия ради. Звук старого медного дверного молотка гулко разнесся вокруг. Молодой человек выждал приличествующую случаю паузу, и уже собрался было проникнуть в дом через подвальное окно, как они не раз делали с Винсентом в юности, но вдруг за дверью раздались шаги, и вскоре она распахнулась.

У дверей стояла небрежно одетая, но симпатичная молодая женщина с темными волосами. Подняв карие с поволокой глаза на неожиданного гостя, она прижала руки к груди, и изумленно вздохнув, прошептала с придыханием одно слово: «Арман!».

Ламерти тоже сразу узнал ее, несмотря на то, что за последние несколько лет ни разу о ней не вспоминал. Аделина де Вирнэ – сестра Винсента, дурочка, обожавшая Армана не меньше, чем ее братец, и даже бывшая какое-то время его любовницей.

Аделина была старше Винсента на два года, однако, это не помешало ей вздыхать по Ламерти – ровеснику ее младшего брата. Когда их представили друг другу, Аделине было шестнадцать лет, Арману же – только четырнадцать. Недалекая и романтично настроенная девица, и до знакомства была весьма заинтригована своим богатым и знатным молодым соседом, кроме того брат без устали восхвалял его ум, дерзость, отчаянную храбрость и независимость. А когда выяснилось, что помимо этих качеств, юноша еще и весьма хорош собою, сердце бедной глупенькой Адели пало к его ногам. И, как это водилось у Армана де Ламерти, было немедленно и безжалостно растоптано. Ламерти мог бы без труда соблазнить девицу, тем более, что влюбленная дурочка только о том и мечтала, но не стал этого делать, не желая ссориться с Винсентом. Молодой человек считал, что отказавшись от обладания смазливой сестрой друга, он поступает более чем добродетельно, и был несказанно изумлен, узнав, что планы Адели де Вирнэ и всего ее семейства простирались несколько дальше страстного романа. Оказывается девица, с полного одобрения брата и родителей, возмечтала стать со временем ни много ни мало – женой Армана и будущей хозяйкой Монси. Мсье и мадам де Вирнэ, как и положено всяким мелким дворянчикам, гордились знатностью своего рода и не обращали внимания на такие мелочи, как отсутствие приличного состояния, которое они могли бы дать за дочерью. Тем более, они считали свою ненаглядную Адель такой красавицей, которую с радостью возьмет в жены любой аристократ. Кроме того, полагали эти самонадеянные людишки, их поместье граничит с Монси и было бы неплохо в будущем объединить владения, объединив семьи.

Узнав об этих матримониальных планах, Арман долго хохотал, а матушка его, напротив, разгневалась не на шутку, возмущенная честолюбием соседей, забывших свое место и чересчур много возмечтавших о своей дочке. Мадам де Ламерти предпочитала не вспоминать о собственном положении до замужества, и потому ее негодование было вполне искренним.

Когда Арману исполнилось шестнадцать, он покинул Монси и переехал в Париж, а еще через пару лет повстречался там с Аделиной, которую родители вывезли в столицу в надежде устроить ее судьбу, так как все местные женихи были с презрением отвергнуты. Истинная причина отказов крылась в том, что Адель всех претендентов на свою руку сравнивала с Ламерти, и ни один из них, по ее мнению, этого сравнения не выдерживал. Но девушка искренне верила, что Париж полон блестящих молодых людей и уж там-то она со своей внешностью и чудным характером найдет того, кто сможет составить ее счастье и наконец-то вытеснить из сердца юношу, отвергшего ее любовь.

Вместо этого она на одном из первых же приемов столкнулась с Арманом, и тут же сочла это знаком судьбы. Даже если бы Ламерти был склонен к самобичеванию, то и тогда бы он не стал испытывать чувства вины за то, что соблазнил глупенькую Адель де Вирнэ. Она сама отчаянно добивалась его благосклонности и была готова ради этого пойти на все, даже на то, что было не особо-то и нужно ее избраннику. Впрочем, зачем отказываться от девицы, которая сама бросается к вам в постель, особенно, если она недурна? Арман воспользовался ситуацией, но эта связь очень быстро наскучила ему. Адель же была уверена, что теперь молодой человек точно женится на ней, поскольку она «отдала ему самое дорогое». Самого Ламерти повторные претензии на брак рассмешили не меньше, чем в первый раз. Без всякой жалости он выпроводил барышню де Вирнэ из своей спальни, своего дома и своей жизни, и никогда более не задумывался о том, что с ней сталось. Дальнейшая судьба брошенной любовницы Армана ничуть не занимала, как, впрочем, и участь остальных жертв его рокового обаяния.

И вот теперь Аделина стоит перед ним, уже давно не юная, но все еще привлекательная, хлопает длиннющими ресницами, и взирает на него с прежним подобострастием.

– Адель?! – Арман постарался чтобы голос его звучал не только удивленно, но и радостно. Кроме того, он немедленно завладел рукой женщины и поднес ее к губам.

Неизвестно, дома ли Винсент и родители Аделины, но в любом случае, если она надумает вспоминать прошлые обиды, приюта ему здесь не видать, поэтому Ламерти решил быть предельно милым.

– Что ты здесь делаешь? – на женщину явно произвел впечатление жест Армана, и если она и была на него по-прежнему зла, то умело это скрывала.

– Это долгая история, – он не выпускал ладонь Адели из своей руки, при этом глядя ей в глаза. Так он еще никогда не вел себя с ней. – Могу я войти? А Винсент дома? А твои родители?

Мадемуазель де Вирнэ была столь очарована поведением внезапно явившегося бывшего возлюбленного, что тут же поспешила пригласить его в дом, попутно отвечая на остальные вопросы. Оказалось, что Винсент уже больше года как бежал за границу. Он был в Париже, там его схватили и бросили в тюрьму. Если бы не помощь друзей, то брата, верно бы, казнили. Родители же несколько лет как умерли, по милости Божьей, не застав ужасов революции.

– Если Винсент бежал, то почему ты все еще здесь? – удивился Ламерти. Не то чтобы судьба бывшей любовницы его сильно волновала, просто не в характере Винсента, каким он его запомнил, было бросить сестру одну в стране, охваченной пламенем народного восстания.

– Винсент не мог вернуться за мной, это стоило бы ему жизни. Кроме того, я писала брату, что в наших местах куда спокойнее, чем в Париже. Хоть чернь и сходит с ума, а все же ведет себя более-менее мирно. Слуги – все, кроме старого Жано и его внучки – разбежались, но по крайней мере, никто не посягал ни на дом, ни на… меня, – женщина бросила полувопросительный полу-лукавый взгляд на собеседника, проверяя какую реакцию вызвали ее последние слова.

Тот не замедлил ответить примерно так, как от него требовалось в данной ситуации.

– Слава Богу! – неужели эта дура проглотит подобное? Если да, то она напрочь забыла, что упомянутый Бог ровным счетом ничего не значил для Ламерти. – Если бы эти ничтожества посмели причинить тебе зло, мне бы пришлось убить их всех до последнего, включая жен и детей!

– О нет! Это было бы слишком жестоко! – воскликнула Аделина с деланным смирением, однако, по ее виду можно было судить, что она весьма довольна словами Армана. – Я уговорила Винсента не рисковать собой, кроме того, не хотелось бросать поместье, уж тогда бы его точно разграбили или захватили.

– То есть твой брат скрывается за границей, а ты – хрупкая маленькая женщина – вынуждена охранять в одиночку семейные владения. Как это мило! – Ламерти не мог сдержать сарказма, который, впрочем, не был замечен, поскольку Аделина никогда не бывшая маленькой, и уже давно не хрупкая, тем не менее, разомлела от комплимента.

Надо было назвать ее девушкой, хотя это, пожалуй, был бы перебор, подумал Ламерти. А вслух сказал:

– То, что ты здесь одна – просто ужасно, но, по крайней мере, пока я здесь, у тебя будет защитник!

И вовсе незачем девице, а точнее уже старой деве, де Вирнэ знать, что, скорее, она защищает Армана, приняв его под свой кров.

Глава тридцать вторая.

Ламерти лежал в спальне, до недавнего времени принадлежавшей его приятелю, по привычке, не разуваясь, и закинув ноги на спинку кровати. Винсент вряд ли стал бы возражать, будь он дома. Итак, пока все складывается довольно удачно. Даже если кому-то придет в голову искать его здесь, на Адель можно положиться. Как это ни парадоксально, после всего что между ними было, она умудряется по-прежнему его боготворить. Нелогично, необъяснимо, зато очень удобно. Женщины, по большей части, все-таки беспросветные дуры.

Мысли о женщинах вообще, заставили Армана вспомнить об одной конкретной женщине, ценность которой в его глазах была выше, чем всех остальных представительниц прекрасного пола, вместе взятых. Девчонка поступила ужасно глупо и безрассудно, но, нельзя отрицать, что именно ее безумный поступок, в конечном итоге, спас ему жизнь. Добралась ли она до аббатства? Вернувшись мыслями к Эмильенне, Ламерти уже с трудом себя сдерживал, чтобы не оседлать вновь коня и не бросится, очертя голову, на поиски девушки. Однако он понимал, что это было бы глупо, и вряд ли пошло бы на пользу им обоим. Надо выждать какое-то время. Несмотря на разумность этих доводов, бездействие сводило Армана с ума.

Правда, долго мучиться ему не дали. Довольно скоро в дверь комнаты постучала хозяйка, одетая не в пример роскошнее, чем накануне, во время их неожиданной встречи. Алый бархат, хоть и несколько потрепанный, несомненно шел к темным волосам и глазам Адели, но, в то же время, делал ее еще старше. Шея, плечи и грудь были открыты, если не считать роскошного колье. Впрочем, роскошь украшения была столь броской и нарочитой, что Ламерти не стоило особого труда распознать подделку. Сверкающие камни были вовсе не бриллиантами, а, в лучшем случае, горным хрусталем, а то и вовсе – стекляшками. Кроме того, Арман отлично знал, что подобного ожерелья семья Вирнэ не могла себе позволить и в лучшие свои годы, не то что сейчас. Но, конечно же, Ламерти никоим образом не подал виду, что раскрыл невинный обман Аделины, хотя в прежние времена их общения, он не отказал бы себе в удовольствии изощренно поиздеваться на эту тему.

Девица де Вирнэ лично явилась к Арману в спальню, чтобы пригласить к столу, хотя и вид ее, и манера держаться служили намеком на то, что если Ламерти предпочтет трапезе иной вид общения, особых возражений не последует. Не то чтобы Аделина совсем не привлекала молодого человека, она все еще была хороша, просто в данный момент голод его был куда сильнее жажды романтических приключений.

Обед (или ранний ужин) несмотря на все усилия хозяйки получился более чем скромным. То есть скромным с точки зрения Армана, который до последнего времени ни в чем себе не отказывал, а потому особо не задумывался до какой степени нужды дошли представители многих благородных семейств. На столе, в дорогой и изящной посуде красовались вареная репа, свекла и морковь. Внучка старого Жано, посланная в деревню, добыла свежих яиц, масла и хлеба. Мясо отсутствовало, зато хозяйке удалось где-то раздобыть бутылку неплохого вина. В целом было видно, что женщина приложила все усилия, чтобы при отсутствии продуктов и средств, накрыть достойный стол, но при этом осознает тщетность своих усилий, и это ее ужасно смущает.

Надо будет хотя бы оставить ей денег на еду, подумал Ламерти, и тут же вспомнил, что в комендатуре у него отняли все деньги и драгоценности. Осознание этого обстоятельства отнюдь не порадовало его. Без средств выбраться из страны будет намного сложнее, а Адель, судя по всему, вряд ли сможет одолжить ему хоть сколько-нибудь.

– Вот видишь, Арман, как я живу, – с грустной улыбкой обводя рукой стол, промолвила Аделина. – Не скрою, мне приходилось очень нелегко, но теперь, когда ты за мной приехал…

После этих слов, Ламерти, чуть не поперхнулся. Ну да, разумеется, именно за этим он сюда и приехал! Аделина была удостоена долгого выразительного взгляда, который мог означать что угодно, от «Ты разгадала мою тайну!» до «Неужели ты в самом деле такая идиотка?!». Глядя на женщину, Ламерти пытался быстро принять наиболее разумное в данной ситуации решение. Как не велико было искушение оставить Аделину в заблуждении, Арман все-таки не решился на столь наглый обман, по той простой причине, что когда Адель поймет, что он не планирует ее спасать и увозить, то у нее, как у любой обманутой женщины, возникнет желание отомстить. И сделать это будет совсем не трудно, учитывая что вокруг рыщут его враги.

– Понимаешь, Адель, – как можно вкрадчивей начал Ламерти, при этом взяв ее за руку и глядя в глаза. – Дело в том, что направляясь сюда, я понятия не имел, в каком ты положении, более того, я даже не знал, что ты вообще здесь. Честно говоря, я был уверен, что ты давным-давно вышла замуж, и умный муж увез тебя подальше от всех этих кошмаров. Конечно, теперь, увидев тебя одну, без мужской защиты, я ничего не желал бы так сильно, как увезти тебя отсюда, однако, признаюсь, сейчас мое общество – не лучшая компания…

– Ты думал, что я вышла замуж? – очевидно из всего сказанного Аделину взволновало только это.

– Это было бы логично, – пожал плечами Ламерти. – При твоей-то красоте и обаянии… – его так и подмывало добавить «и в твоем возрасте», но он удержался.

– Арман! – заломив руки, как героиня дешевого романа, воскликнула женщина. – Как ты мог думать, что я забуду тебя? Променяю тебя на другого? О, я хотела бы этого! Хотела бы чтобы другой мужчина вытеснил тебя из моего бедного сердца, которое ты заставил так страдать. Но, увы, это невозможно.

− 

Почему?

– Потому что я люблю тебя! Все это время я любила и продолжала ждать, несмотря ни на что! И вот ты здесь! – тут страстный пыл вдохновенной тирады слегка поутих, поскольку до Адели, наконец, стал доходить смысл фразы, сказанной ранее Арманом. – Ты сказал, что приехал не за мной?

– Да, Адель, как это ни печально, – Ламерти прикладывал немалые усилия, чтобы казаться расстроенным. – Я не рассказал тебе всего при встрече, не хотел пугать, но обстоятельства мои таковы, что, находясь со мной, ты в большей опасности, чем одна в заброшенной усадьбе.

– Но почему? – женщина смотрела на него испуганными и преданными глазами.

– На меня объявлена охота. О, ты знаешь, как это бывает. Я должен был сказать тебе сразу, ведь даже находясь под твоей крышей, я могу навлечь на тебя беду, – тут Арман счел уместным поцеловать хозяйке руку. – Оказавшись в безвыходном положении, я решился искать помощи и прибежища у Винсента, но опасность, которой я бы мог подвергнуть мужчину и друга, никоим образом не должна нависнуть над твоей прелестной головкой, мой ангел.

– Арман, что же теперь будет? – «ангел» чуть не плакал от тревоги и умиления.

– Я должен покинуть твой дом как можно скорее, хотя теперь это будет совсем нелегко, – многозначительно добавил он, заставив глаза собеседницы блеснуть радостью. – Если мне удастся спастись, то первое что я сделаю – приложу все усилия, чтобы вытащить тебя отсюда. Но пока, поверь, чем дальше ты от меня будешь, тем для тебя безопаснее.

– Но с тобой я ничего не боюсь, любовь моя! – пылко воскликнула Аделина.

– Зато я боюсь… за тебя, – Ламерти приложил палец к ее губам, словно пресекая любые возражения.

Однако, вместо того, чтобы спорить, Адель вскочила со стула, порывисто обняла Армана, и припала губами к его губам. Не ожидавший такого поворота, Ламерти, тем не менее ответил на страстный поцелуй, при этом размышляя, хочет ли он продолжения, и, придя к выводу, что нет, Арман мягко отстранил от себя Аделину, явно готовую на все.

– Не сейчас, Адель, не сейчас. Я не спал почти сутки, всю ночь ожидая собственной казни, затем несколько часов гнал коня, как сумасшедший. Дай мне прийти в себя. Все слишком неожиданно!

– Да, я понимаю, – голос женщины не мог скрыть ее разочарования. – Думаю, тебе стоит отдохнуть. О том, чтобы покинуть мой дом, не может быть и речи! Теперь, обретя тебя вновь, я не позволю тебе уехать раньше, чем это будет возможно для твоей безопасности.

Оставшись наконец один в спальне, Арман задумался о причинах, вынудивших его отказаться от удовольствия, которое сулил ему порыв Аделины де Вирнэ. Разумеется, все дело в Эмильенне, однако, вовсе не в том, что он боится ей «изменить». Какая чушь! Она ему не жена, не невеста, и даже не любовница. И даже занимай девушка одно из вышеперечисленных положений, это бы его не остановило.

Все дело в том, что теперь он невольно сравнивал любую женщину с Эмильенной. Конечно, Адель, несмотря на возраст, красива и притягательна, однако, где ей сравниться с юной чистой красотой Эмили, не говоря уже о прочих достоинствах девушки, которых до этого он не встречал ни в одной представительнице женского пола.

Воспоминания об Эмильенне вновь растравили в сердце молодого человека тревогу, которую ему до этого удалось заглушить доводами разума. Что если ему никогда больше не суждено ее увидеть? Даже сама мысль об этом была невыносима. Ламерти не мог представить, что потерял свою прекрасную пленницу навсегда. Воображение рисовало ему страшные картины.

Не в силах более выдерживать этой муки, с трудом дождавшись ночи, когда по его предположению, все немногочисленные обитатели усадьбы должны были заснуть, Арман незаметно покинул дом, воспользовавшись тем самым подвальным окном, которое помнил со времен юности. Оседлав коня, Ламерти пустил его в галоп, направляясь в сторону заброшенного Монтрерского аббатства.

Глава тридцать третья.

После разговора с матерью Люцией Эмильенна в сопровождении сестры Агаты удалилась в келью, которая должна была стать ее временным пристанищем. Разрешение жить в келье, а не в комнате для гостей, девушка испросила у настоятельницы, поскольку решившись принять обет, Эмили хотела как можно скорее начать привыкать к монашеской жизни. Нельзя сказать, что аббатиса одобряла подобную поспешность в столь важном вопросе, однако, она не отказала девушке в ее просьбе.

Оставшись одна, Эмили все еще пребывающая в возвышенном состоянии духа, стала обдумывать и представлять свою будущую жизнь в стенах монастыря. Итак, впереди два года послушничества. Как ни просила девушка, мать Люция не согласилась сократить этот срок ни на день. Только после этого Эмильенне будет позволено произнести обеты бедности, целомудрия и послушания. Кроме долгого срока послушничества девушку также беспокоил вопрос вклада в монастырь. Конечно, деликатность настоятельницы не позволила ей затронуть эту тему, да и понятно – времена нынче такие, что знатные девицы, оставшись без средств к существованию, просто не могут внести за себя вклад в казну монастыря, принимая постриг. И все же, очевидно, что именно теперь обитель святой Фелиции нуждается в деньгах больше, чем когда-либо.

Все, чем располагала девушка – это то, что оставил ей, уходя, Ламерти. Эмили заглянула в сумку, с которой не расставалась с того момента, как покинула гостиницу. Кроме не такой уж маленькой суммы денег, в сумке также лежал рубиновый гарнитур – серьги, браслет и колье. Что ж, в качестве вклада в монастырь это вполне сгодится. Вот только имеет ли она право, распоряжаться имуществом, ей не принадлежащим? Конечно, Ламерти оставил ей деньги и драгоценности, чтобы защитить и обеспечить ее в том случае, если она останется одна. Так и случилось. Арман хотел, чтобы она была в безопасности, он сам направил ее сюда. Следовательно, куда разумнее распорядиться этими деньгами, пожертвовав их монастырю, как вклад за свое вступление в орден, чем пытаться, к примеру, бежать в Англию, что ей все равно вряд ли удастся.

Убедив себя в том, что Ламерти одобрил бы то применение, которое она нашла его прощальному дару, Эмильенна перекинулась мыслями к нему самому. И тут уж она дала волю слезам. Упав на колени перед распятием, девушка истово молилась о спасении заблудшей, но не лишенной благородства души Армана де Ламерти. К совершенно уместным в данном случае скорби и благодарности, примешивалась боль утраты, слишком сильная, если учесть историю их отношений с молодым человеком. Впрочем, Эмили списала все на гложущее ее чувство вины за гибель Армана. Почему-то девушка не сомневалась в его смерти. Возможно именно эта убежденность побудила ее столь резко и скоропостижно изменить свою судьбу. И, хотя Эмильенна ни за что не призналась бы себе в этом, но имей она основания предполагать, что Ламерти выжил, она не так бы торопилась принять монашество.

Вознеся молитвы, девушка измученная событиями этого дня и предшествующей бессонной ночью, легла наконец в постель. Было около полуночи. Когда Эмили уже почти провалилась в сон, ее неожиданно потревожил стук в дверь. На пороге стояла привратница – сестра Беата.

– Слава Иисусу Христу! Простите, что потревожила, но у ворот о вас спрашивает молодой человек. Утверждает, что приходится вам братом, – теперь сестра-привратница обращалась к девушке более почтительно, чем при первой встрече, хотя голос оставался таким же сердечным.

– Красивый? С голубыми глазами? – Эмильенна очень надеялась на утвердительный ответ, и в то же время боялась его.

– Ну, глаза-то я, положим, не разглядела. А так – да, красивый, – чуть подумав, сестра Беата добавила. – Очень хорош, только лицо какое-то недоброе. Но не пугайтесь, я не говорила, что вы здесь. Думаю, может, это враг ваш. Сказала, что доложу о нем матери-настоятельнице.

− 

Он не брат мне, – промолвила в ответ Эмили.

− 

Так я и подумала, – тихо проворчала привратница.

– Но и не враг. Я многим обязана этому человеку, но, думаю, что теперь мы в расчете. – осознав, наконец, что Ламерти жив, девушка как-то сразу успокоилась и восприняла это известие как знак свыше.

– Так вы выйдете к нему? Что мне сказать матери-настоятельнице?

– Нет, не выйду, сестра. И не стоит так поздно тревожить мать Люцию, я сама завтра все расскажу ей на исповеди.

– Так, может, что-нибудь ему передать? – сестра Беата с трудом сдерживала любопытство.

– Да, сестра, передайте. Скажите, что я помню все добро, сделанное им для меня, и прощаю все зло, которое он мне причинил. Скажите, чтобы не искал больше встреч со мной, что я скоро приму обет и стану монахиней.

– Так и передам, все в точности,будьте покойны, – и сестра-привратница устремилась выполнять поручение.

– Стойте, сестра! – окрик Эмили заставил монахиню оглянуться. – Скажите еще, что я его никогда не забуду и буду молиться о нем, пока жива.

Не успела сестра Беата скрыться за поворотом коридора, как Эмильенна подлетела к окну. Девушка сделала это инстинктивно, не задумавшись о том, что окно ее кельи выходит в сторону, противоположную воротам. Осознав это, она, однако, не тронулась с места, и продолжала стоять бессильно облокотившись о подоконник.

То, что Ламерти жив, не изменит ее решения. Она останется в монастыре и будет отныне свободна от его власти. И больше не нужно чувствовать вину за его смерть. Решение не видеться и не прощаться с Арманом более чем разумно, но почему же тогда оно ей так тяжело дается? Почему она с трудом сдерживает себя, чтобы не побежать вниз, вслед за сестрой – привратницей? Нет, им ни в коем случае нельзя видеться. По крайней мере, ей нельзя его видеть. Иначе может статься, что он всеми правдами и неправдами уговорит ее изменить решение и покинуть монастырь. А это было бы безумием! Что скажет хотя бы мать Люция, которую она уговаривала сократить срок послушничества и позволить скорее дать монашеские обеты, если несколько часов спустя Эмильенна де Ноалье покинет монастырь в обществе мужчины, да еще и отъявленного грешника?

Эмили не сомневалась, что поступает правильно, но боль в сердце становилась все сильнее, и девушкой овладело состояние какой-то тоскливой безнадежности. Известие о том, что Ламерти жив, вместо облегчения принесло ей лишь новые душевные муки, оказавшиеся сильнее тех, что она испытывала, оплакивая его гибель.

Эмильенна так и стояла у окна, забыв про сон и не обращая внимания на усталость. Вдруг ночную тишину нарушил стук копыт, сначала далекий и тихий, но постепенно приближающийся. Окно кельи Эмили выходило не в монастырский двор, а на дорогу, ведущую к обители. Ночь была облачная, но, время от времени, луна выглядывала сквозь прорехи в тучах, которые ветер гнал по небу. Как раз в момент одного из таких просветов на дороге показался силуэт всадника. Луна снова скрылась за облаками, но даже если бы ее не было вовсе, и тогда бы Эмили знала, кто этот всадник. Но не прошло и минуты, как силуэт растаял в темноте, а вскоре и стук копыт затих.

– Прощайте, – почти беззвучно прошептала девушка. – И да хранит вас Господь!

После этого она опустилась на кровать и разрыдалась. И на этот раз Эмильенна не обманывалась насчет истинной причины своих слез. Она плакала оттого, что Арман де Ламерти навсегда исчез из ее жизни.

Глава тридцать четвертая.

Вернувшись из монастыря, Ламерти с трудом добрался до спальни и замертво рухнул на кровать. Когда же он снова открыл глаза был уже вечер следующего дня. Все вокруг было чужое – чужая комната, чужая постель, чужая женщина, сидящая на краю постели.

– Адель? – хриплым от долгого сна голосом пробормотал Арман. – Давно ты здесь?

– Уже несколько часов. Жду когда ты проснешься.

– А я думал, тебе просто нравится смотреть, как я сплю.

– Как тебе спалось, любовь моя? – в вопросе заключалась забота, но в голосе, которым он был задан, слышалась какая-то нервозность.

– Спал, как мертвый. Сама видишь, я почти сутки в постели провалялся.

– Да? – Аделина уже не пыталась скрыть сарказм в голосе. – А мне показалось, несколько меньше. Куда ты ездил ночью, Арман? И, главное, зачем?

– Вот черт! – Ламерти рывком приподнялся и сел на кровати. – Почему бы тебе самой не спать ночью, Адель, вместо того, чтобы следить за мной?

Аделина опешила от такого ответа, она полагала, что загнала своего гостя в ловушку, и уж теперь он просто обязан выложить ей все свои тайны.

– Арман! – почти истерично воскликнула она. – Я приютила тебя под своей крышей, не спрашивая ни о чем, хотя имела право знать. Я простила тебе то, как когда-то ты поступил со мной. Я снова поверила тебе, неужели ты вновь меня обманешь?!

– Адель, – голос его звучал устало. Если женщина рассчитывала, что ее речь произвела должное впечатление на слушателя, ей придется разочароваться. Взывать к совести или чувству долга Армана де Ламерти было так же бессмысленно, как поливать водой песок и ждать, что из него прорастут цветы. – Ты уверена, что хочешь это знать?

– Абсолютно! Много лет назад я решила, что моя жизнь навсегда связана с тобой, а потому должна знать о тебе все!

– На «все» можешь не рассчитывать, – охладил ее пыл Ламерти. – Так же, как и на то, что я свяжу с тобой свою жизнь.

Хамить хозяйке было не более разумно, чем вчера, но после ночного визита в монастырь и прощальных слов Эмильенны, переданных ему монахиней, Ламерти охватило какое-то злое равнодушие ко всему. Плевать, что Аделина сейчас выставит его из дома. По крайней мере, не нужно больше пресмыкаться перед этой гусыней. Кроме того, можно получить мрачное удовлетворение, рассыпав в прах ее глупые иллюзии.

– Итак, ты хочешь знать куда я ездил этой ночью?

– Хочу! – женщина побледнела и поникла, но осталась тверда в своем намерении докопаться до истины.

– Изволь! Я ездил в монастырь святой Фелиции.

– Куда?!

– Ты слышала, в монастырь. Он тут недалеко, думаю, ты знаешь.

– Но зачем?!

– Затем чтоб забрать оттуда молодую прекрасную девушку, – Ламерти не без интереса наблюдал за реакцией на свои слова.

– Монахиню? – Адель была в полном замешательстве.

– Пока еще нет.

– Зачем тебе понадобилось забирать девушку из монастыря, да еще и посреди ночи? Что тебя с ней связывает? – Аделина ничего не могла понять, но упоминание другой женщины, да еще молодой и красивой, больно ранило ее и вызывало ревность.

– Зачем? – Ламерти пожал плечами. – Наверное, затем, что она мне не безразлична.

К чести мадемуазель де Вирнэ надо сказать, что она не впала в истерику после этих слов, а нашла в себе силы продолжить разговор.

– И что же ты планировал с ней делать, забрав из монастыря? – голос Аделины звучал почти бесстрастно, однако, это показное спокойствие давалось ей непросто.

– Увезти подальше отсюда, желательно в Англию.

– Очевидно для этой молодой и прекрасной особы путешествие в твоем обществе менее опасно, чем для меня? – женщина больше не сдерживала горькой иронии.

– Я не говорил, что путешествие будет для нее безопасным. Однако вряд ли оно будет более опасным, чем ее нынешнее положение.

– Какие же страшные опасности грозят ей в обители святой Фелиции? – Аделина продолжала язвить. – Напротив, я слышала, что тамошние сестры славятся особой благочестивостью. Или вас так пугает обет безбрачия, который должна принести эта девица?

– Вот это меня как раз совсем не пугает. Такие мелочи меня никогда не останавливали.

– О да! Я помню! – слова эти были исполнены упрека, который Ламерти оставил без внимания.

– Если тебе действительно интересно, то моя компания никак не может повредить этой барышне, потому что на нее объявлена охота, как и на меня. Как ты верно подметила насчет себя, здесь тебе особо ничего не угрожает, даже местное простонародье не имеет к тебе особых претензий, а эту девушку ждет гильотина, останься она во Франции. Теперь понимаешь, почему я, несмотря на все опасности, хочу увезти отсюда ее, а не тебя?

– Но в стране сейчас множество знатных девиц, которым грозит смерть или тюрьма. Почему именно эта? Потому что она молода и красива? Потому, что ты рассчитываешь получить что-то взамен своей помощи?

– Потому что я кое-что должен этой девушке. Кроме того, я обещал позаботиться о ней ее дяде с тетей, – к чему молодой человек приплел сюда родственников Эмильенны, с которыми практически не был знаком, он и сам толком не знал. Однако именно это, на первый взгляд малозначительное замечание полностью переломило ход беседы.

– То есть ты действительно просто хочешь ей помочь? – Аделина казалась одновременно удивленной и обрадованной. – Прости, я просто неправильно поняла слова о том, что она тебе не безразлична. Вообразила себе черт знает что.

Все ты поняла правильно, только не хочешь себе в этом признаться, вот и хватаешься за спасительную чушь. Но не говорить же тебе об этом, подумал Арман, а вслух произнес фразу, смысл которой можно было истолковать по-разному.

– О да! Вы женщины любите напридумывать себе всяких глупостей, лишь бы не видеть реальности, которая вас не устраивает! – Аделина, конечно, не уловила сарказма, скрытого в этих словах.

Впрочем, неожиданное добровольное заблуждение Адели было Ламерти только на руку. Теперь она не только не выставит его из дому, но даже может быть полезной, а это открывает новые перспективы .

– Что ж, Адель, раз между нами больше нет секретов и царит полное понимание, возможно, ты не откажешь мне в небольшой помощи?

И безумно влюбленная женщина, только что перешедшая от отчаяния к надежде, лишь молча кивнула, глядя на Армана обожающим взглядом.

Глава тридцать пятая.

Дни летели за днями, складываясь в недели, август сменился сентябрем, лето – осенью. Эмильенна постепенно привыкала к монастырской жизни, заново открывая для себя радости покоя, благочестия, любви к Богу и ближнему. Если не считать визита Армана в ту, первую ночь, больше никто ею не интересовался. Очевидно, гончим из Парижа, не удалось взять след, и никому не пришло в голову искать беглянку в монастыре, так близко от Суарсона и Монси.

Поначалу девушке было сложно совладать с охватившими ее эмоциями касательно Ламерти. Как и Арман, Эмили дала себе труд разобраться в своих чувствах, однако, в отличие от него, она желала знать не правду, а найти такие оправдания, которые выставят ее переживания в наиболее выгодном свете. Ни за что на свете она не призналась бы ни матери Люции, ни Господу, ни даже самой себе, что такой грешный и беспринципный человек, как Ламерти мог занять в ее сердце неподобающее ему место. Свою тоску по нему девушка списала на благодарность, чувство вины и привычку общения, приобретенную за довольно долгое время пребывания в его компании. Однако поняв, что этими резонами не объяснить всей гаммы своих переживаний, Эмильенна решилась признать, что кроме всего прочего испытывает обиду. Как бы ни вел себя Ламерти по отношению к ней, совершенно бесспорно, что чувства его были далеки от равнодушия. Привыкнув к этому, девушка, в глубине души, ожидала, что Арман не отступится от нее так легко. Она была почти уверена, что он, вместо того, чтобы смиренно выслушать сестру Беату и уехать прочь, ворвется в монастырь, отыщет ее и попытается увезти. Не то, что бы Эмили этого хотела, скорее наоборот, однако, легкость с которой Арман отказался от нее, неожиданно обидела девушку.

Найдя в себе мужество признать, что она обижена равнодушием Ламерти к собственной персоне, будущая монахиня немедленно обвинила себя в грехе гордыни, и стала молить Бога о даровании ей смирения, которое, и правда, никогда не занимало почетного места среди ее добродетелей. Активно практикуясь в смирении, и моля Господа и Деву Марию исцелить ее от неуместного пристрастия, вызванного чрезмерным самолюбием, через какое-то время Эмильенна почувствовала, что глупые и грешные страсти постепенно оставляют ее бедное сердце, освобождая место для чистых духовных радостей, более подобающих Христовой невесте. Конечно, исцеление происходило медленнее, чем хотелось бы девушке, но она прилагала все усилия, чтобы выдернуть с корнем любые ростки недостойных чувств. Тоска по Арману чаще всего овладевала Эмильенной, когда та оказывалась в одиночестве. Заметив это, юная послушница, решила как можно реже оставаться наедине с собой. Если приступ печали одолевал ее днем, то Эмили искала общества сестер, бежала в церковь, или со всем рвением предавалась исполнению какого-нибудь дела, порученного ей. Если же, что бывало чаще, грусть, граничащая с отчаянием, накатывала ночью, девушка, становилась на колени в своей келье, истово и подолгу молясь об освобождении от наваждения. Когда хотелось плакать, слезы свои она обращала в раскаяние и посвящала Матери Божьей. За день Эмили старалась как можно больше молиться и работать, чтобы усталость не позволила ей бодрствовать, а значит, подвергаться искушению.

Подобные усилия не могли пройти даром, и покой мало помалу вновь стал воцаряться в девичьей душе. Прошедшие события уже казались далеким сном, а жизнь в обители святой Фелиции – единственной реальностью. Даже мать – настоятельница временами склонялась к мысли, что, возможно, Эмильенна действительно призвана Господом, чтобы заслуженно и с радостью занять место среди верных Его служительниц. Среди сестер Эмили особенно сдружилась с юной сестрой Агатой. Правда, та, к некоторому огорчению Эмильенны, больше восхищалась красотой новой подруги и выпавшими на ее долю приключениями, чем поддерживала Эмили в прохождении по монашеской стезе. Впрочем, сама радость и легкость, с которой сестра Агата несла свой крест, лучше всяких слов убеждала новоявленную послушницу в правильности принятого решения. Глядя на юную монахиню, заражаясь ее примером, Эмили еще более страстно желала поскорее принять обет.

Прошло около трех недель со дня прибытия Эмильенны в монастырь, когда девушку неожиданно вызвала к себе мать Люция. Дело в том, что настоятельница редко вызывала к себе кого-нибудь из монахинь или послушниц, она предпочитала общаться с ними в церкви, до или после службы, и также охотно принимала их у себя, когда те приходили по собственной инициативе. Все обитательницы монастыря знали о привычках аббатисы, если уж она кого-нибудь вызывала к себе, это значило, что повод действительно важен.

Пересекая монастырские коридоры, в которых она теперь отлично ориентировалась без всякого сопровождения, Эмильенна гадала, зачем она могла понабиться настоятельнице. Больше всего девушка боялась, что ее наконец-то выследили враги и требуют от аббатисы выдать государственную преступницу. На втором месте было опасение, что мать Луция, внимательно наблюдая за своей новой послушницей, пришла к выводу о полном отсутствии у нее призвания к монашеской жизни и теперь хочет как-нибудь деликатно об этом поговорить.

В итоге, измучив себя предположениями одно другого хуже, Эмили, открывая дверь в приемную аббатисы, пребывала в состоянии нервного напряжения и подавленности. Однако, увидев с порога теплый и спокойный взгляд матери Люции, девушка как-то сразу ощутила уверенность, что ничего дурного не случилось.

– Дочь моя, – начала настоятельница, усаживая Эмильенну в кресло. – Скажи, пожалуйста, знакомо ли тебе имя Агнессы де Лонтиньяк?

– Агнесса де Лонтиньяк? Вы шутите?! Это моя тетя! Но откуда?! – голос Эмили от волнения пресекался, она вскочила с кресла. – С ней ведь все в порядке? Она здесь?!

– Боже, дитя мое, сколько вопросов разом, – мать Люция улыбалась, созерцая горячность юной послушницы. – Даже не знаю, на какой ответить первым. Впрочем, мне известно не так уж много. Зато я могу отвести тебя к той, кто, надеюсь, ответит на все твои вопросы.

– Значит тетушка здесь! – девушка с трудом сдерживалась чтобы не выбежать из комнаты настоятельницы, разыскивать свою тетю.

– Боюсь, что нет, – остудила ее пыл мать Люция. – Особа, желающая повидать вас, явно моложе вашей родственницы, к тому же, называя имя Агнессы де Лонтиньяк, она не выдавала его за свое.

– Тогда, кто же это? – буйный восторг и надежда Эмили сменились полным недоумением.

– Я не знаю, дочь моя, – аббатиса пожала плечами. – Мне известно лишь то, что в обитель пожаловала женщина, спрашивающая о вас. Учитывая обстоятельства, при которых вы попали сюда, я сочла нужным лично встретиться с ней, дабы узнать причины, побуждающие ее разыскивать Эмильенну де Ноалье. Тот факт, что наша гостья точно знала, где вас искать, признаться, насторожил меня.

– Ни одна живая душа не знает, что я здесь! В смысле, ни одна женщина, – поправилась Эмили. Для настоятельницы не был секретом ночной визит Ламерти, а также та роль, которую молодой человек сыграл в жизни Эмильенны.

– Само собой, я не стала подтверждать то, что девица де Ноалье находится в нашей обители. Однако, видя мое недоверие, наша гостья, начала уверять меня, что она – ваш друг. И назвала имя вашей тетушки. После этого я покинула ее, не дав определенного ответа, и послала за вами. Итак, желаете вы увидеться с нею?

– О, да! Конечно, матушка! Понятия не имею, кто это, но ей известно что-то о моих родных, а потому я должна немедленно с ней встретиться.

– Хорошо, – кивнула настоятельница. – Вы можете прямо сейчас пройти в приемную, она ожидает там. Вы ведь знаете где это?

– Да, знаю. Теперь мне уже не нужна сестра Агата, чтобы не заблудиться в монастыре. Приемная за воротами, ведь так?

– Именно. Нашу обитель не должны посещать мужчины, за исключением облаченных саном. А потому приемная формально находится за территорией монастыря, чтобы дать возможность людям обоего пола встречаться с монахинями, при необходимости.

Эмильенна впервые услышала обоснование местоположения приемной, но, в данный момент, эта информация была ей абсолютно не интересна. Девушка жаждала одного – поскорее увидеть женщину, которая может рассказать ей о тете Агнессе. Покинув аббатису, Эмили со всех ног бросилась через двор, к воротам обители.

Распахнув дверь приемной, Эмильенна наконец увидела ту, которой удалось неожиданно так взволновать ее. Навстречу послушнице поднялась довольно молодая и привлекательная женщина с темными глазами и волосами, одетая со вкусом, правда, чуть более вычурно, чем дозволяли правила хорошего тона в представлении Эмили. Впрочем, девушка еще не забыла тех времен, когда ей самой поневоле приходилось разгуливать в открытом бальном платье. В нынешние времена порядочные люди не всегда вольны в выборе одежды.

– Сударыня? – девушка машинально присела в реверансе, как и предписывалось при встрече с незнакомой женщиной дворянского звания, старшей по возрасту.

– Эмильенна? – незнакомка улыбнулась, но улыбка выглядела как-то натянуто, а глаза смотрели недобро и изучали будущую монахиню с головы до ног.

– Да, мадам, – Эмили поклонилась. Холодный, подозрительный взгляд женщины несколько охладил ее радостный пыл. – Мать Люция сказала, что у вас есть сведения о моей тетушке.

– Значит, Агнесса де Лонтиньяк, действительно ваша тетя? Что ж, я рада, что это оказалось правдой.

– А вы сомневались? – Эмильенна совсем ничего не понимала. – Это тетушка вас послала? Где она? Что с ней? Может, вам известно что-то о дяде?

– Мне известно не так уж много. Впрочем, если вы подождете несколько минут, то узнаете то, что вам следует знать, – после этих загадочных слов, женщина встала и неожиданно покинула комнату, оставив Эмильенну одну и в полном замешательстве.

Надеясь, что странная незнакомка вскоре вернется, девушка от нечего делать, мерила широкое помещение шагами. Из мебели в приемной был диван и два кресла, а также стол, на котором стоял графин с водой и пара стаканов рядом. День был солнечный, и лучи, преломляясь, играли на гранях стекла. Стены украшали несколько картин духовного содержания, на подоконниках стояли горшки с цветами. От созерцания обстановки Эмильенну оторвал звук открывающейся двери. Повернувшись, она увидела совсем не то, что ожидала. На пороге, вместо темноволосой женщины, стоял Арман де Ламерти.

Глава тридцать четвертая.

– Черт побери! – на молодого человека лице мелькнула знакомая ухмылка. – Даже этот наряд вам к лицу! Знаете ли, что вы непозволительно хороши в монашеском облачении?

– Вы?! – Эмильенна от изумления не могла вымолвить ничего более вразумительного.

– Я, – довольно кивнул Арман. – Надеюсь, вы по мне скучали?

– Ничуть! – девушка постепенно начала приходить в себя. – Зачем вы здесь? Разве я не просила вас оставить меня?

– Ах, да… Мне передали ваши любезные слова, хотя я полагал, что после всего случившегося имею право на личную встречу. Но вам было угодно отказать мне в этом счастии. Пришлось организовывать свидание самому.

– Не очень-то вы спешили повидать меня, – Эмили сама от себя не ожидала подобного упрека, и поспешила прикусить язычок, но было поздно.

– Так значит, вы меня ждали? – улыбка Ламерти была одновременно ехидной и довольной донельзя. – Простите, что не пришел раньше, ангел мой. Надеюсь, что хотя бы не слишком поздно. Ведь, несмотря на это черно-белое одеяние, вы еще не связали себя монашескими обетами?

– Откуда вам знать? – она постаралась принять вид неприступный и исполненный собственного достоинства, чтобы загладить впечатление от прошлой своей реплики.

– Ну, насколько мне известно, такие вещи требуют времени более длительного, чем наше с вами пребывание в разлуке.

– В любом случае, если я еще не стала монахиней, то скоро стану, и бесполезно склонять меня изменить принятое решение.

– А с чего вы взяли, что я буду вас к этому склонять? – самодовольная усмешка, не покидающая это красивое лицо, просто бесила девушку. – Может быть, я пришел просто узнать, что с вами все в порядке и благословить на выбранной вами богоугодной стезе.

– Тогда благословите, святой отец! – Эмильенна тоже начала издеваться. – Вы убедились, что у меня все прекрасно, а потому, думаю, самое время нам расстаться, и на этот раз насовсем.

– Ладно, вы правы, – неохотно признал Ламерти. – Я пришел, чтобы уйти отсюда вместе с вами.

– Но с чего вы взяли, что я пойду? – удивилась девушка. – Здесь не Париж, и даже не Монси, вы больше не властны надо мной. Здесь, в обители святой Фелиции, я под защитой настоятельницы. Не станете же вы меня силой уволакивать из монастыря.

– Силой, не стану, – согласился молодой человек. – Но, надеюсь, мне удастся убедить вас сделать это по доброй воле.

– Да ну? – Эмильенна саркастически изогнула бровь. – Интересно было бы послушать ваши доводы, призванные склонить меня оставить обитель, где я в безопасности, к тому же вольна распоряжаться собой по собственному усмотрению, и променять это на пребывание в вашем плену? Боюсь, вы слишком высокого мнения о своем красноречии, если планируете меня убедить.

– И все-таки я попробую, – Арман уселся в кресло и закинул ногу на ногу. – Итак, вы говорите, что обрели в монастыре свободу, которой вам так недоставало, пока вы пребывали в моем обществе. Но это же полная чушь! Вы вольны распоряжаться собой по своему усмотрению? Как бы не так! Недаром монашки дают обет послушания. Вами будут распоряжаться ваша настоятельница и ваш духовник, ну и всякие прочие лица, стоящие выше вас в церковной иерархии.

– Пусть распоряжаются! Я готова к этому!

– Неужели? Вы можете добросовестно заблуждаться на сей счет, но меня вам не обмануть. Для монашеской жизни у вас явно недостает смирения и покорности.

– Значит я буду молить Господа даровать мне эти качества, – Эмильенна скрестила руки на груди, и буравила собеседника взглядом полным решимости и упрямства.

– Бросьте, – Арман небрежно махнул рукой. – Смирение идет вам куда меньше, чем этот наряд, который, надо признать, лишь оттеняет совершенство вашего лица, к сожалению, напрочь скрывая тело.

Юная послушница зарделась от такого сомнительного комплимента, чем немало позабавила Ламерти.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что ваши доводы смогут поколебать мою решимость. Я всегда выполняю принятые решения!

– О да! Много вы судьбоносных решений приняли и исполнили за свои семнадцать лет! – проворчал Арман. – Ну хорошо, оставим тему свободы и перейдем к безопасности. С чего вы взяли, что в монастыре вам ничего не грозит? Думаете, если вас до сих пор не нашли, то не найдут никогда или перестали искать? Что-то я не слышал, чтобы с вас были сняты обвинения.

– Но мать Люция обещала…

– Знаю, знаю. Наверняка, аббатиса пообещала защищать вас до последней капли крови и до последнего кирпичика монастырских стен. Так?

– Да, так! – с вызовом ответила девушка. – И я ей верю!

– И я верю, – к удивлению Эмили подтвердил Арман. Молодой человек не шутил. – Я немного слышал об этой женщине, и абсолютно уверен, что она действительно никогда не согласится отдать юное беззащитное создание, да еще и потенциальную Христову невесту на растерзание взбесившимся ничтожествам. Осознание того, что она несет за вас ответственность, в первую очередь, как за послушницу, во вторую – как за аристократку, попавшую в беду, заставит аббатису защищать вас любой ценой. Вопрос в том, готовы ли вы принять такую цену?

Эмильенна, до этого гнавшая подобные мысли, теперь решила серьезно задуматься о подобной возможности. Вправе ли она подвергать опасности обитель и монахинь? Ведь само ее пребывание в этих стенах, является угрозой мирному существованию монастыря святой Фелиции. Некоторое время девушка молчала, уставившись в окно, а потом вновь заговорила.

– Я не хотела думать об этом, но вы заставили меня. Что ж, вы правы. Однако и это не убедит меня покинуть обитель. Если же случится так, что за мной придут, я не позволю матери Люции и сестрам жертвовать собой ради меня. Если кто и пострадает, то лишь я одна. Я сама отдам себя в руки преследователей.

– Кто бы сомневался! – голос Ламерти был полон яда, а отнюдь не восхищения самопожертвованием Эмильенны. – Значит, вы твердо намерены остаться?

– Да! И глупо было приходить сюда и надеяться меня переубедить. Еще глупее и недостойнее с вашей стороны было злоупотреблять именем моей тети, и выманивать меня с помощью своей сообщницы. Кстати, кто эта женщина?

– Аделина? Она моя бывшая любовница.

– Что?! – Эмильенна задохнулась от негодования. – Да как вы смеете разговаривать в подобном тоне?! Вы забываете, что здесь монастырь, а я – почти монахиня.

– Ну, формально, мы находимся за стенами монастыря, да и вы еще далеко не монахиня, моя дорогая.

– Но это не дает вам права… – от возмущения девушка не могла подобрать слов.

– Успокойтесь, ангел мой. Вот выпейте воды, – Ламерти поднялся с кресла и, подойдя к графину, неспешно налил полный стакан, затем протянул его Эмили.

Девушка машинально отхлебнула. Вода оказалась теплой и невкусной. Очевидно, содержимое графина подолгу не меняли, поскольку приемной пользовались далеко не каждый день.

– Ваш праведный гнев наводит меня на мысль о ревности, – Ламерти явно получал удовольствие от того, что сумел-таки вывести собеседницу из душевного равновесия. – Не скрою также, что мысль эта мне приятна.

– Да что вы о себе возомнили?! – у Эмильенны даже дыхание перехватило от злости, а сердце стало биться какими-то неровными толчками.

– Ну, ну… Не стоит так гневаться. Вы прямо на себя не похожи. Вы хорошо себя чувствуете, душа моя? – с этими словами Арман заботливо склонился над девушкой и взял ее за руку. Эмильенна вырвала ладонь, потеряв равновесие от резкого движения. Лицо молодого человека почему-то стало двоиться перед ее глазами.

– Да… Нет… – Эмили вновь пошатнулась, Арман тотчас поддержал ее под локоть. – Мне, и правда, нехорошо.

– В самом деле? – участливому тону Ламерти недоставало искренности, а в глазах его было удивительное спокойствие, несоответствующее ситуации. Однако у Эмильенны не было сил дивиться этим странностям. Комната кружилась в безумном танце, голова стала пустой и тяжелой, в ушах словно гудел церковный колокол, а спертый воздух помещения душил ее. – Мне нужно на воздух, – едва сумела проговорить бедняжка. – Арман, помогите мне выбраться отсюда.

– С удовольствием! – через мгновение Ламерти уже держал на руках девушку, потерявшую сознание. Затем ногой открыл дверь наружу и быстрым шагом пошел прочь от монастыря.

– Надеюсь, моя маленькая, ты сможешь мне это простить, – прошептал он, обращаясь к бесчувственной Эмильенне.

Глава тридцать пятая.

Очнулась Эмильенна от холода. Когда девушка осторожно открыла глаза, то первое, что она увидела были яркие звезды на черно-синем бархате неба. Какое-то время Эмили лежала не шевелясь, стараясь понять, где она и что происходит. Лежать было твердо и неудобно. Опустив глаза вниз, она поняла, что лежит привалившись спиной к камню, покрытому мхом. Вокруг так же были разбросаны камни разных форм и размеров, а между ними росла трава. Влажный налет ночной росы покрывал траву и мох. Несмотря на звезды, было очень темно и взгляд различал очертания предметов лишь на расстоянии нескольких шагов. Дальше клубились сгустки теней различных оттенков – от призрачно-серого до чернильно-черного.

На осмотр этого мрачного места Эмильенне понадобилось несколько мгновений. Увиденное так мало понравилось девушке, что она тут же крепко зажмурила глаза в надежде, что наваждение сейчас рассеется. Она поступала так всякий раз, когда отказывалась принимать окружающую реальность. Но и за закрытыми веками холод воздуха, твердость камня и влажность травы никуда не делись. Пришлось снова открыть глаза. На этот раз, потеряв надежду, что все окружающее окажется сном, Эмили позволила себе испугаться по-настоящему. Она одна, посреди ночи, в окружении каких-то жутких развалин. Вряд ли что-то может быть хуже. Однако уже через секунду девушка поняла, что ошиблась, и хуже быть все-таки может. Из темноты внезапно шагнула высокая фигура. Казалось, силуэт соткан из теней, потому как передвигался он плавно и беззвучно.

Эмильенна считала себя смелой, но всему есть предел. Убедившись, что ей не кажется, девушка пронзительно закричала. Фигура мгновенно оказалась рядом и зажала ей рот ладонью. С некоторым облегчением Эмили про себя отметила, что рука была хотя бы теплой, а значит принадлежала человеку, а не выходцу из потустороннего мира.

– Не так громко, душа моя! – вкрадчивый голос, прозвучавший у самого уха, оказался до боли знакомым, и призрачный незнакомец тут же превратился в Армана де Ламерти. – Монахинь перепугаете, а вы им на сегодня и так немало хлопот доставили, надо полагать.

– Это опять вы?! – девушка убрала его ладонь от своего лица и повернулась к говорившему. – Мне следовало бы догадаться.

– Простите, если напугал вас. Я не хотел.

– Уверена, что вы сделали это намеренно!

– Напротив, я надеялся, что мое общество вас порадует. Мне казалось, что вам не понравится ощущать одиночество в такое время и в таком месте.

– Кстати, что это за место? – несколько запоздало поинтересовалась Эмили.

– Разрушенное Монтрерское аббатство. Думал, вы догадаетесь, – Ламерти говорил так, словно ее пребывание посреди ночи в развалинах аббатства было чем-то само собой разумеющимся.

– Что-то я не припомню, как тут оказалась, – на лице девушки появилось сосредоточенное выражение, она старалась припомнить последовательность событий, вследствие которых оказалась здесь. – Мы спорили в приемной монастыря, мне стало дурно…

– Я вас отравил.

– Что?! – Эмильенна широко распахнула глаза.

– Вы слышали – я вас отравил. Не думайте, что я горжусь своим поступком, но мне пришлось это сделать, – Ламерти развел руками, словно оправдываясь.

– Вам пришлось меня отравить?! Вы хоть понимаете как это звучит?– девушка смотрела на собеседника так, словно сомневалась, что он пребывает в здравом уме.

– Я надеялся , что смогу уговорить вас и тем самым избежать крайностей, но, увы, мое красноречие оказалось не в силах поколебать вашу решимость. Кажется, так вы изволили выразиться? Кстати, как вы себя чувствуете сейчас?

– Превосходно! Благодарю вас! – Эмили отвесила издевательский поклон. – Так мило с вашей стороны было угостить меня ядом.

– Это всего лишь снотворное, – отмахнулся Арман. – И все же, серьезно, как вы себя чувствуете?

– Сами хлебните своей отравы, тогда узнаете! – хмыкнула Эмильенна. – А если честно, то голова болит и пить хочется, – призналась она.

– Ну конечно! – Ламерти извлек откуда-то фляжку и протянул девушке. – Он предупреждал меня, что вам нужно много пить после пробуждения.

– Вы думаете, что после случившегося я выпью хоть что-нибудь из ваших рук? – саркастически вопросила Эмили.

– Бросьте! – Арман нахмурился, как всегда, когда она отказывалась выполнять то, что он велел ей. – Это просто вода. – Кстати, что это за «он», советовавший отпаивать жертву водой после отравления? – поинтересовалась девушка, утолив жажду, которая оказалась сильнее желания досадить Ламерти.

– Аптекарь, продавший мне снотворное. Чертовски дорого взял, кстати, мерзавец!

– Еще бы! Он ведь рисковал, становясь соучастником похищения монахини из монастыря, – Эмили покачала головой.

– Да нет, – Арман рассмеялся. – Я наплел ему, что хочу усыпить ревнивого мужа хорошенькой селянки, чтобы провести с ней ночь.

– Избавьте меня от подробностей! – возмутилась девушка.

– Как скажете, ангел мой, – Ламерти всем своим видом изобразил покорность.

– Выходит, вы отравили меня и похитили из монастыря? – подвела итог Эмильенна.

– Именно так, моя маленькая монашка. – Арман ласково приподнял указательным пальцем подбородок девушки и посмотрел ей в глаза. Темнота делала его взгляд каким-то особенно таинственным. – О похищении, я признаться, ничуть не жалею. Ведь это была самая волшебная и упоительная ночь в моей жизни!

– Что вы имеете в виду? – Эмили смертельно побледнела.

– А вы не догадываетесь? – молодой человек мечтательно закатил глаза. – Мы были наедине ночью, в этих романтичных развалинах, вы пребывали без чувств, в моих объятиях…

У Эмильенны перехватило дыхание и глаза расширились от ужаса, куда более сильного, чем испытанный накануне. Она закрыла лицо руками и покачнулась.

– Успокойтесь, я пошутил, – видя, что девушка вот-вот снова потеряет сознание, Ламерти сжалился над ней и решил не продолжать жестокую игру. – Вы по-прежнему так же невинны, как в день нашего знакомства… ну, если, конечно, вы тогда были невинны.

Эмильенна замахнулась, чтобы дать ему пощечину, но Арман ловко перехватил ее руку и отвел от своего лица, впрочем, стараясь не причинить при этом боли. Последнее усилие стоило ослабевшей девушке слишком дорого, и она без сил опустилась на камни.

– Так значит, вы забрали меня из монастыря чтобы мучить? – устало спросила она.

– Это одна из причин, но не главная, – серьезно кивнул Ламерти.

– А какая главная? – Эмили поставила локти на колени и опустила лицо на руки, словно не желая смотреть на собеседника. – Что может быть важнее желания издеваться надо мной?

– Уверенность в том, что вы – моя, и я не желаю вас делить ни с кем, даже с вашим Богом.

– Не богохульствуйте!

– Кроме того, я понял, что просто не могу без вас, – Арман присел на камень напротив девушки и попытался поймать ее взгляд.

– И почему же, позвольте узнать, вы не можете без меня обойтись?

– Наверное, потому, что люблю вас…

Глава тридцать шестая.

Эмильенна отняла руки от лица и изумленно уставилась на молодого человека.

− 

Но это невозможно!

– Поверьте, и я так думал. Помнится, мы пришли к выводу, что я в принципе не способен любить. Однако я не в силах иначе объяснить природу тех чувств, что испытываю к вам.

Эмили все так же молча смотрела на Армана, а он продолжал.

– Я сам долго не верил в это, и всеми силами отрицал. Но месяца, проведенного в разлуке с вами, было достаточно, чтобы окончательно убедиться в том, что я люблю вас, Эмильенна.

– Но почему меня? – девушка выглядела искренне удивленной. – Ведь в вашей жизни было так много женщин…

– Не перестарайтесь со смирением! – Ламерти почти зло оборвал ее. – Вы прекрасно знаете, какие достоинства отличают вас от других женщин. Впрочем, если вам это польстит, я лишний раз их перечислю. Вы, безусловно, красивы, но это не главное…

– Неужели? – недоверчиво поинтересовалась Эмили.

– Не стану скрывать, будь вы дурны собой, все прочие ваши качества не пересилили бы этого недостатка в моих глазах. В то же время, красивых женщин много, но среди них я не знал ни одной, кто мог бы сравниться с вами. Вы умны, бесстрашны, добры, благородны…

– С каких это пор доброта и благородство стали в ваших глазах достоинствами? – может, сейчас и не совсем уместно было язвить, но, внезапно осознав свою власть над этим человеком, девушка не могла удержаться, чтобы хоть немного не помучить его.

– С тех самых пор, как вы решились пожертвовать собой ради меня, явившись в комендатуру. Я причинил вам столько зла, а вы пришли и были готовы выкупить мою жизнь ценой своей. Весь этот месяц, не видя вас, я постоянно думал об этом. Мне никогда не понять вас. То, что вы сделали, представляется величайшей глупостью… Но глупость эта была совершена ради меня, а я, как существо чрезвычайно самолюбивое, не могу не оценить подобного жеста. Скорее всего, сей безумный, алогичный поступок и переплавил хаос моих противоречивых чувств к вам – в любовь.

– То есть, вы полюбили меня потому, что была готова умереть ради вас? – Эмили была непритворно удивлена. – Но разве вы не сделали прежде того же самого для меня?

– Приятно, что вы об этом помните! – на лице Армана появилась самодовольная улыбка. – В свете этого, позволено ли мне будет поинтересоваться, что вы испытываете ко мне? Нет, не подумайте, что я рассчитываю на немедленное ответное признание в любви, но ни за что не поверю, что я вам безразличен.

– Вы мне не безразличны, – медленно начала девушка. – Но я сама не знаю, что чувствую. Не знаю! Если вы в течение этого месяца только и делали, что разбирались в своих чувствах ко мне, то я, если помните, привыкала к мысли об отречении от мира, старалась найти в себе призвание к монашеской жизни и искоренить все земные страсти. А потом внезапно являетесь вы, травите меня снотворным, тащите сюда и заявляете, что любите. И после всего этого, еще и требуете отчета в моих чувствах к вам!

Бросая Арману все эти упреки, девушка сама наконец осознала, сколько всего на нее навалилось. За эти несколько часов она так много пережила, что чувствовала себя совершенно измотанной физически и духовно. Эмоции, переполнявшие ее, внезапно обратились в поток слез, которые Эмили была не в силах унять, даже если бы захотела. Но она и не пыталась, прагматично рассудив, что лучше уж слезы, чем объяснения с Ламерти.

– Вы плачете?! – казалось Арман был искренне удивлен.

Девушка поспешно отвернулась. Однако Ламерти развернул ее лицо к себе, и медленно провел большим пальцем по щеке, стирая слезу.

– Ты ведь никогда не плакала! Ни разу со времени нашего знакомства! Даже тогда, в первый день, и потом, когда я грозился тебя убить, – Арман машинально продолжал вытирать слезы, текущие по лицу Эмили.

Эмильенна ничего на это не отвечала, ей совсем не хотелось говорить. Любые разговоры сейчас лишь еще больше запутали бы ситуацию, а слезы, напротив, приносили облегчение. Ламерти, не раз наблюдавший плачущих женщин, как правило, находил их жалкими и достойными презрения. И впервые в жизни женские слезы смутили его и вызвали желание утешить. Не обращая внимания на слабое сопротивление Эмили, Арман прижал ее головку к своей груди. Ощутив под рукой грубое сукно черного монашеского покрывала, он с силой и злостью рванул ткань, сорвав с девушки вместе с покрывалом белую барбетту. Строгой укладке Эмильенны также был причинен непоправимый ущерб, и ее волосы, освобожденные от гнета шпилек и уборов, шелковистыми волнами рассыпались по плечам и спине.

– К черту ваши монашеские тряпки! – Ламерти исступленно гладил светлые пряди, отливающие серебром в призрачном ночном свете.

– Ну вот, – Эмильенна слабо улыбнулась между всхлипываниями. – Вы превратили мою прическу в какой-то кошмар. Сейчас заставлю вас ползать в темноте и искать выпавшие шпильки.

– И не подумаю, – отмахнулся Арман, обрадованный тем, что девушка снова шутит. – Когда приедем в ближайший город, в первой же лавке можете накупить себе столько шпилек, гребней и косынок, сколько пожелаете. А заодно стоит приобрести вам пристойное платье.

– Какая щедрость! – Эмили отстранилась, обрадованная поводом сменить тему. – А деньги откуда, можно поинтересоваться? Я припоминаю обстоятельства, при которых вы покидали комендатуру. Если вам при этом еще удалось захватить с собой свое имущество, то я просто преклоняюсь перед подобной предусмотрительностью.

– Нет, все, что я прихватил из замка, осталось в Суарсоне. Но, как я упоминал, мои средства разбросаны по разным банкам, большей частью, за границей, но кое-что есть и во Франции. С помощью Аделины я забрал свой вклад из банка в Эври. Деньги небольшие, но, надеюсь, на путешествие до Англии хватит. Кстати, а что сталось с теми деньгами и побрякушками, которые я отдал вам? Вы потратили их на эти соблазнительные наряды? – Арман кивнул на широкое черное платье послушницы и валяющийся на земле головной убор.

– Ваши деньги и драгоценности в полной сохранности, лежат у меня в келье. Если вам угодно, можем сходить за сумкой. Тут ведь совсем недалеко, как вы сами изволили заметить.

– Как-нибудь обойдусь, – усмехнулся Ламерти. – Считайте эту сумму моим выкупом монастырю за ваше похищение. Немного жалко маменькиных рубинов, я бы предпочел отдать их вам. Хотя, рубины – не ваши камни.

– Не мои, во всех смыслах этого слова, – согласилась Эмильенна. – Вам, наверное, жаль потерять все драгоценности матери?

– Не особо, – Арман пожал плечами. – Я забрал их из замка с тем, чтобы обратить в деньги, ну и для того, чтобы они не достались этим стервятникам из Комитета. Я не питаю нежных сыновьих чувств к мадам де Ламерти, да и вкус маменьки не слишком одобряю. Ее драгоценности, по большей части, кажутся мне слишком массивными и вычурными. Кроме того, как уже было сказано, вам эти украшения вряд ли подойдут.

– Вы говорите так, словно я на них претендую! – возмутилась девушка.

– Ваш камень – сапфир, – продолжал молодой человек, не обращая внимания на реплику Эмили. – Я заказал бы для вас изящный гарнитур из сапфиров с бриллиантами, или из голубых топазов, в обрамлении жемчуга. Эта прелестная шейка заслуживает только самых изысканных драгоценностей, – при этих словах Арман нежно провел пальцами по шее Эмили.

Девушка тут же отскочила, как ужаленная.

– Эта прелестная шейка, по мнению ваших друзей из Комитета, заслуживает только гильотины! – ее издевательский тон был призван развеять чересчур романтичный настрой Ламерти.

– Именно поэтому я должен увезти вас, как можно скорее и как можно дальше отсюда, – тон его стал деловым и решительным. – Думаю, нет смысла медлить и ждать рассвета. Сядем на коня, и к утру между нами и этим местом будут мили.

– На коня? – удивилась Эмильенна.

– Да, – кивнул Арман. – Тем более, что он привязан тут неподалеку. Я заранее позаботился обо всем. Пойдемте же!

Несмотря на готовность своего спутника немедленно тронуться в путь, Эмили медлила. Неужели сейчас она позволит этому человеку увезти ее отсюда навсегда? А ведь монастырь, где она собиралась провести остаток своих дней, здесь, совсем рядом. Долгие недели девушка старательно меняла образ мыслей, отрешаясь от всего земного, и вот теперь, по милости Ламерти, ей нужно заново привыкать к мирской жизни. А хочет ли она этого? Не то, чтобы Эмильенна так уж жаждала стать монахиней, скорее такое решение было продиктовано обстоятельствами, но ее просто бесило, что Арман распоряжается ее жизнью, не спрашивая ее мнения на этот счет.

– А если я скажу, что хочу остаться в монастыре? – скрестив руки на груди, поинтересовалась она, испытующе глядя на молодого человека.

– Ты можешь говорить, что угодно и хотеть чего угодно, любовь моя, но, в конечном итоге, все будет по-моему.

– Так вот, значит, чего стоят все ваши слова о любви! – в голосе Эмильенны зазвенели гневные нотки. – Вы говорите, что любите, но, по-прежнему, относитесь ко мне как к собственности или игрушке!

– А ты и есть моя собственность и моя игрушка, – Арман спокойно выдержал ее гнев, ни капли не смутившись.

– Так значит ничего не изменилось? – с горечью воскликнула девушка.

– Именно так, – Ламерти кивнул, подтверждая справедливость ее упреков. – Почти ничего. Просто теперь ты – бесценная собственность и любимая игрушка.

Глава тридцать седьмая.

Чувство злой обиды захлестнуло девушку, но, зная Ламерти, Эмили понимала, что спорить с ним или упрекать совершенно бессмысленно и бесполезно. Она, без сопротивления, позволила молодому человеку увести себя, усадить на коня и в течение всей ночи, пока они ехали, не проронила ни слова. Кроме гордого молчаливого презрения, она ничем не могла отомстить Арману. Хотя, скорее всего, его это ничуть не трогает. Вот если бы он на самом деле любил…

И как могла она хоть на миг поверить его словам? Ламерти – это Ламерти, и ничего его не изменит. Скорее всего, сам-то он верит в то, что любит ее. Просто он понятия не имеет, что такое любить на самом деле! Арман, наверняка, и в мыслях не допускает, что ставить интересы любимого существа превыше собственных – суть истинной любви. Он даже не потрудился скрыть, как мало для него значат ее желания! Возможно, он готов отдать за нее жизнь, но не уступит ей даже в малости, если это будет противоречить его намерениям или прихотям.

Все это совершенно очевидно и тем глупее она была, решив, что любима. Эмильена укоряла себя за то, что зная Ламерти, на какое-то мгновение поверила, что он способен на настоящее чувство, и что теперь между ними все может быть иначе. Хуже всего было осознание того, что признание Армана пришлось ей по вкусу, порадовало ее! И дело было не только в осознании неожиданного господства над этим гордым и самовлюбленным мужчиной, и возможности отыграться за время его власти над нею. Слова Армана тронули ее сердце. И даже его безумный поступок в свете любви показался ей чуть ли не оправданным. К счастью, Ламерти поспешил разочаровать девушку в силе своих чувств, иначе ее собственные были бы под угрозой.

Так или иначе, Арман опять добился своего, а Эмильенне оставалось лишь обиженно безмолвствовать. Через какое-то время молчание прискучило Ламерти и он обратился к спутнице:

– Как долго вы собираетесь дуться? Я, право, не сделал ничего дурного. Напротив, спас вас от пожизненного заточения в монастыре. Никогда ранее, за все время нашего знакомства, вы не проявляли склонности к духовной стезе, поэтому бесполезно убеждать меня, что я лишил вас смысла жизни.

Расчет Ламерти оправдался, девушку задели его слова об отсутствии у нее призвания к монашеству, и она была вынуждена прервать затянувшееся молчание, чтобы возразить.

– А с чего вы взяли, что я стала бы делиться с вами своими мыслями относительно духовной жизни? Обстоятельства нашего, как вы изволили выразиться, знакомства крайне мало способствовали откровенности с моей стороны. Вы – последний человек, которому я решилась бы поведать о желании уйти от мира и служить Господу.

– Да не было у вас никогда такого желания! – раздраженно парировал Ламерти. – Вы даже в худшие моменты своей жизни грезили скорее о смерти и гильотине, чем о келье и монашеском покрывале. Так что можете сколько угодно изображать из себя смертельно оскорбленную Христову невесту, которую лишили благостной возможности провести жизнь в заточении, тоске и молитвах, но в глубине души вы все равно рады тому, что сейчас не протираете коленями церковные камни во время обедни, а едете на коне сквозь зеленый лес и вдыхаете полной грудью воздух свободы.

– Кстати, насчет коня, – Эмили решила сменить тему, понимая, что шансов переспорить собеседника у нее на этот раз нет, хотя бы потому, что он прав. Она действительно никогда в жизни не задумывалась о духовном призвании, и даже мать Люция, не без оснований, сомневалась в ее намерении стать монахиней. Но признавать поражение в очередной словесной баталии девушке не хотелось, а потому она сочла за благо отвлечь Ламерти.

– Несчастное животное, очевидно, не столь радуется возможности скакать сквозь зеленый лес и вдыхать воздух свободы. Бедняга вынужден нести двойную ношу. Надеюсь, мы как можно скорее облегчим его участь, приобретя второго коня – для меня.

– Ну, не знаю, – протянул Арман. – Конь, конечно, может придерживаться на сей счет какого угодно мнения, но лично меня все устраивает так, как есть, – после этих слов он, и до этого придерживавший Эмильенну за талию, прижал ее к себе еще крепче.

– Вы, очевидно, вознамерились переломать мне ребра? – иронично осведомилась девушка. Она, по опыту, знала, что вырываться все равно бесполезно.

Ламерти в ответ хмыкнул, но ослабил хватку.

Приблизительно к полудню молодые люди добрались до небольшого городка. Второго коня купить там не получилось, то ли по объективным причинам, то ли потому, что Арман и вправду не жаждал этого. Зато Ламерти честно выполнил свое обещание насчет женской одежды и прочих необходимых мелочей. На этот раз девушке было позволено выбирать вещи на свой вкус, Арман лишь расплачивался за покупки. В выбор вещей для Эмильенны он практически не вмешивался, за исключением указаний общего плана о том, что одежда должна скрывать их личности, а не наоборот. Эмили и так это понимала, поэтому выбрала неброский наряд, который подошел бы горожанке среднего достатка. Волосы были заплетены в косы и уложены, скромно и практично. Сам Арман оделся под стать своей спутнице. В отличие от Эмильенны, которая осталась в целом довольна своим внешним видом, Ламерти счел наряд буржуа отвратительным и совершенно для себя неподобающим. Однако желание не привлекать к себе лишнего внимания пересилило эстетическое отвращение.

Ламерти с Эмильенной пообедали в небольшой, но довольно уютной таверне и продолжили путь. Выбирая маршрут, молодой человек старался, насколько это возможно, объезжать стороной хоть сколько-нибудь значимые населенные пункты. Для еды, отдыха и приобретения необходимых вещей, решено было останавливаться лишь в деревнях или совсем маленьких городках, куда, по логике вещей, не должны были дойти вести о государственных преступниках.

После целого дня езды путники решили заночевать в деревеньке Шарли, где не было даже приличной гостиницы. Изредка навещавшие деревню торговцы и прочие редкие путешественники останавливались на постоялом дворе тетки Клишар. Место это было, пожалуй, даже похуже «Королевского стрелка», но зато в этой дыре уж точно никому не придет в голову искать беглых парижских аристократов.

Оказавшись вдвоем в одной комнате с Арманом, Эмили поспешила с ногами забраться на единственную кровать, и усесться так, чтобы у молодого человека не было возможности комфортно расположиться рядом. Арман оценил сей тактический ход и сел прямо на полу, поскольку кроме кровати мебели в помещении не было. Сидеть так до глубокой ночи и молча смотреть друг на друга было довольно глупо, обстановка явно располагала к общению. Эмильенна решила объявить временное перемирие, тем более, ей было необходимо прояснить для себя некоторые вопросы относительно дальнейших планов ее спутника. А потому девушка заговорила первой.

– Я правильно понимаю, конечная цель нашего путешествия – Англия?

– В принципе, да, – подтвердил Арман. – Хотя, если пожелаете, можете выбрать любую другую приличную страну в Европе и мы отправимся туда, правда, скорее всего, опять же, через Англию.

– Англия меня вполне устраивает, – поспешила заверить Эмильенна. – И я рада, что теперь у нас нет разногласий по этому поводу, – она особо выделила слово «теперь», намекая на злополучный разговор у озера.

– И я тоже рад, что вы все-таки решились бросить полюбившийся вам монастырь и сопровождать меня туда, куда сами умоляли увезти вас не далее месяца назад, – Арман не остался в долгу, и отплатил девушке за язвительность той же монетой.

– Не помню, чтобы я добровольно решилась бросить полюбившийся мне монастырь, – Эмильенна бросила на Ламерти очень выразительный взгляд, но тот и бровью не повел. – Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Куда конкретно мы держим путь сейчас?

– В Кале, – Арман сидел слегка согнув ноги и положив сцепленные руки на колени. Пряди волос падали на лицо, чуть склоненное вперед. Жалкий свет от полусгоревшей сальной свечи отбрасывал на стену за его спиной гротескные тени.

– В Кале? – Эмили задумалась. – Оттуда проще и быстрее всего попасть в Британию, но не думаете ли вы, что именно там нас будут искать в первую очередь?

– Я согласен, что всех, кто хочет покинуть Францию, логичнее всего поджидать в Кале, – кивнул Арман. И продолжал, отвечая на невысказанный вопрос девушки. – Однако тем и хорош этот порт, что там пытаются отлавливать всех, кто хочет нелегально покинуть республику, и среди этих всех, поверьте, мы с вами занимаем отнюдь не первое место в списке лиц, опасных для правительства и режима. Не хочу оскорблять ваше самолюбие, но кто вы, в сущности, такая? Думаете, Робеспьер или кто-то из его присных верит, что семнадцатилетняя девочка, просидевшая несколько месяцев в тюрьме, опасная заговорщица? Ничего подобного! Они далеко не идиоты.

– Но разве они не охотилась за нами? Разве не нагрянули в ваш парижский особняк, и потом – в Монси? Разве в Суарсоне не висели воззвания с нашими портретами?

– Ужасными портретами, к слову сказать, – Ламерти переменил позу и закинул руки за голову. – Дело не в вас, душа моя, дело во мне. То есть даже не во мне, а в моем состоянии. У грабителей, знаете ли, часто возникают противоречия относительно награбленного, и те, кто захватил меньше, жаждут перераспределения в свою пользу. Особенно такие, как Парсен, выбившиеся из грязи. Он и подобные ему, не могли простить мне того, что я и раньше был богат, а с революцией стал еще богаче. Мое имущество давно кололо им глаза, а тут подвернулся повод вычеркнуть меня из списков верных сынов республики, уничтожить, и реквизировав принадлежащее мне имущество, поделить между собой. Парсен подал этим падальщикам отличную идею, никто из них не верит, что вы – преступница, но приняв это за аксиому, можно добраться до меня. Точнее, можно было бы. Удайся Парсенов план с первого раза, все стали бы счастливее и богаче. Но план провалился, я – жив и на свободе. И вы – живы и на свободе. Хотя последнее обстоятельство никого, кроме Парсена, не интересует, поскольку, повторюсь, вы были всего лишь поводом, и только такой тупица, как комендант Суарсона мог поверить, что вы значимей для трибунала, чем я. Насколько мне известно, вами никто не интересовался в монастыре? Уверен, они даже не послали за вами погоню. Разве что Парсен лично отправился на розыски, если в этом захолустье нашлись еще приличные лошади для этих целей. Так вот, возвращаясь, к Кале. Там можно поймать тех, кого власть действительно боится выпустить из страны и из своих рук, тех, кто оказавшись за границей, способен серьезно повлиять на расстановку сил. Поверьте, для рыбаков, закидывающих сети в Кале, и вы, и даже я – слишком мелкие рыбешки.

– То есть за нами больше не будут охоться? – искренне удивилась Эмильенна.

– Специально, скорее всего, не будут, – подтвердил Ламерти. – Но это не значит, что можно перестать скрываться. Если мы будем иметь глупость попасться на глаза, кому не надо, нас поймают. Но в Кале, поверьте, ждут не нас.

– Что ж, вы меня убедили, – серьезно кивнула девушка. – И огорчили…

– Чем же? – удивился Арман. – Тем, что вы не столь значимая персона для якобинцев?

– Вовсе нет, – отмахнулась Эмили. – Меня расстроило то, что вы лишитесь, если уже не лишились, всех своих владений.

– Вы удивляете меня все больше и больше, моя дорогая, – Ламерти посмотрел на девушку так, словно она нездорова. – С каких это пор вам небезразличны размеры моего состояния, частично нажитого преступным с вашей точки зрения путем? Мне казалось, что вы выше всех этих низменных меркантильных интересов. Не могу поверить, что вас огорчит потеря моей собственности во Франции.

– Не всей собственности, – уточнила Эмильенна. – А одного-единственного особняка в Париже.

– Вам так дорог мой парижский дом, где мы впервые встретились? – Арман с интересом подался вперед.

– Во-первых, мы впервые встретились в тюрьме, – безжалостно уточнила девушка. – А во-вторых, я имела в виду вовсе не ваш дом… точнее ваш, но… – Эмили запуталась, пытаясь найти правильную формулировку. – Короче, я имею в виду особняк Лонтиньяков в квартале Марэ. Помнится, вы говорили, что теперь этот дом принадлежит вам, а дядю Этьена вы сделали управляющим в его собственном доме. Теперь, получается, особняк снова конфискуют, а дядюшка может вновь оказаться в тюрьме?

– Это маловероятно, – Ламерти поспешил успокоить собеседницу. – Мало кому известно, что вашего дядю освободили по моему ходатайству. В тот момент Парсен еще не следил за каждым моим шагом. Про особняк тоже вряд ли вспомнят. Тем более, что документы составлены так, что лишь отъявленный крючкотвор сможет разобраться и понять, кто на самом деле является собственником. Формально, всюду в бумагах, владельцем особняка провозглашается ваш почтенный родственник. Моя фамилия фигурирует лишь в паре предложений, но именно в них скрыта суть. Короче, юридически особняк принадлежит Этьену де Лонтиньяку, фактически – мне.

– Это очень благородно с вашей стороны! – прочувствованно произнесла Эмильенна.

– Бросьте! Благородства в этом нет ни на грош. Я даже не стану врать, что делал это ради вас, хотя сейчас такая ложь могла бы пойти мне на пользу. Подобные махинации с недвижимостью я проворачивал с одной лишь целью – иметь собственность, до которой мои недоброжелатели не доберутся в обстоятельствах, подобных нынешним.

– И все равно я вам очень благодарна! – Эмильенна даже встала с кровати, но теперь она смотрелась довольно неуместно, возвышаясь над молодым человеком, сидящим на полу.

– Я так часто слышу от вас слова благодарности, – Арман тоже поднялся и подошел к девушке. – Но это не более, чем слова. Вы постоянно мне за что-то благодарны, но при этом неизменно холодны со мной, и либо осыпаете упреками, либо мучаете презрительным молчанием. Странный, право, способ выражать признательность.

– Вы несправедливы ко мне! – вскинулась Эмили. – Я искренне признательна вам за все доброе, что вы сделали для меня или тех, кто мне дорог. Но неужели я должна вас благодарить за то, что вы, игнорируя мое мнение, распоряжаетесь моей жизнью? За то, что я второй месяц живу в вашей власти, за то, что моя репутация безнадежно загублена?

– Вы переживаете о своей репутации? – Арман как-то странно посмотрел на нее. – Меня она тоже беспокоит в последнее время. Вы одна, путешествуете в обществе мужчины, который не является вашим мужем или родственником, проводите с ним ночи наедине…

– Ну, хватит уже! – вспылила девушка.

– Думаю, пора положить конец этому двусмысленному положению, – продолжал Ламерти, не обращая внимания на досаду Эмили.

– И как же вы собираетесь это сделать? – голос девушки так и сочился злым ехидством. – Женитесь на мне?

– Именно так я и намерен поступить, – Арман неожиданно пал на одно колено, завладел руками Эмили, и исполненным преувеличенного пафоса голосом произнес. – Эмильенна де Ноалье, я молю вас оказать мне величайшую честь и составить счастье всей моей жизни. Будьте моей женой!

Глава тридцать восьмая.

Эмили стояла, опешив, не с силах вымолвить ни слова. Конечно, после того, как Ламерти признался ей в любви, девушку трудно было удивить, однако предложение руки и сердца привело ее в совершенное замешательство.

– Вы молчите? – Арман оставался коленопреклоненным и не выпускал ее рук из своих. – Значит ли это, что я могу надеяться? – поза и тон Ламерти былы исполнены торжественности, однако, по насмешливому блеску в глазах и слегка приподнятым уголкам рта можно было догадаться, что все происходящее для него – лишь игра и способ позабавиться.

Это привело девушку в чувство.

– Помнится, вы обещали никогда не жениться на мне.

– Неправда, – молодой человек наконец встал. – Я, напротив, утверждал, что вы обладаете некоторыми качествами, которые я бы хотел видеть в своей избраннице.

– Да, но при этом, вы заявили, что я также обладаю качествами совершенно неуместными для той, кто претендует на высокое звание мадам де Ламерти, – Эмильенна явно издевалась. – Разве эти черты больше мне не присущи? Было бы обидно, перестань вы считать меня умной, независимой и дерзкой.

– Пожалуй, со времени нашего знакомства я изменил свое мнение, и теперь нахожу вас привлекательной во всех проявлениях. И потом, это было до того, как я понял, что люблю вас. Так вы выйдете за меня?

– Нет! – девушка скрестила руки на груди и приготовилась к словесной битве.

– Позвольте спросить почему? – теперь вместо насмешки в голубых глазах Армана промелькнул знакомый дьявольский огонек.

– Потому что я не намерена выходить замуж ради спасения репутации.

– А как же многократно упоминаемая благодарность? – Ламерти сделал шаг вперед, Эмильенна невольно отступила. – Самое время доказать ее на деле.

– Из благодарности я также не выйду замуж! – отрезала Эмили. – Только по любви!

– Ну так выходите по любви! Я же люблю вас!

– Любовь должна быть взаимной, – девушка хоть и опасалась очередного приступа гнева со стороны Ламерти, твердо стояла на своем.

– Тогда сделайте над собой усилие и попробуйте полюбить меня, – Арман злился и не скрывал этого.

– Я не выйду за вас!

– Выйдете!

– Вы не можете меня заставить! Для брака нужно добровольное согласие. А его вы не получите!

– Получу! – Ламерти схватил девушку за плечи. – Или вы становитесь моей женой и я отвожу вас в Англию, или завтра же, на рассвете, мы расстаемся и каждый идет своим путем. Выбирайтесь тогда, как знаете, без моей защиты, и моих денег.

– Вы вот так бросите меня?! – Эмили была не столько напугана угрозой, сколько поражена тем, что он сможет поступить по отношению к ней подобным образом. Каким бы ни был Арман де Ламерти, девушка слишком привыкла к тому, что он ее постоянно спасает, защищает, заботится о ней. – И ради этого стоило похищать меня из монастыря? – с горечью вопросила она.

– Я забрал вас оттуда потому, что люблю и хочу видеть своей женой. Кстати, если желаете, можете вернуться в столь любезный вашему сердцу монастырь, а то, если честно, меня уже изрядно утомили упреки по поводу того, что я лишил вас счастья быть монашкой.

– Значит, с завтрашнего дня я свободна? – Эмильенна чувствовала себя преданной и смертельно оскорбленной. Она пристально смотрела Арману в глаза, и взгляд ее был не менее злым, чем у него самого.

– Если вы понимаете под свободой возможность быстро и глупо умереть, то да.

– Ладно, – голос девушки слегка дрожал, и она всеми силами старалась сдержать подступающие слезы. – Тогда нам стоит попрощаться, и спасибо вам за все, что вы сделали для меня ранее. Я хотела бы…

– К чертям ваши вечные благодарности! Они мне надоели до смерти! И мне плевать на то, чего бы вы хотели! Пожалуй, не стоит дожидаться утра, – Ламерти, не глядя на девушку, поднял с пола сумку и нацепил шпагу. Подойдя к двери, он все же обернулся. – Не передумали?

– Нет! – Эмильенна понимала, что загнана в ловушку, что отпустить его сейчас – чистое безумие, но гордость не позволяла ей поступить иначе.

– Тогда, прощайте! – Ламерти вышел, громко хлопнув дверью напоследок.

Оставшись одна, девушка словно окаменела. Она так и сидела, без движения, закрыв лицо руками. Какое-то время, Эмильенна не могла поверить, что все серьезно, и, вопреки здравому смыслу, надеялась, что дверь сейчас откроется и Арман войдет в комнату, с порога продолжая прерванный спор. Пусть он злится, кричит, что-то доказывает, но главное, он снова будет рядом. Однако время шло, старые часы на стене отсчитывали секунды с безжалостной монотонностью, а все оставалось, как есть.

Осознав, что надеяться больше не на что, Эмильенна впала в отчаяние. На смену оцепенению пришли слезы. Поначалу в рыданиях изливалась злость и обида на Ламерти и жалость к себе. Но постепенно, сквозь пелену обиды, стало проступать понимание, что и она была не права. Арману с его самолюбием и привычкой всегда получать желаемое, крайне сложно было принять любой отказ. А она не просто отказала ему, а позволила себе откровенно издеваться. Будь она умнее и тактичнее, возможно, удалось бы убедить его или хотя бы просто отложить окончательное решение вопроса до прибытия в Англию, а там бы она уже не была столь беззащитна. Но нет, надо было показать Ламерти, что время его власти над ней закончилось. Таким образом она отплатила за все те моменты, когда он принимал решения, а от нее ничего не зависело. Но свершившаяся месть вместо торжества принесла ей отчаяние. Арман и в этой ситуации умудрился оставить за собой последнее слово.

Так Эмильенна плакала до самого утра, то упрекая себя, то проклиная Ламерти. Когда взошло солнце, она чувствовала себя совершенно обессиленной. Девушке казалось, что жизнь закончена, и любые попытки что-то предпринять бессмысленны и обречены на неудачу. Возможно, она бы так и сидела, пребывая в полузабытьи, в этой грязной комнате, если бы через пару часов после рассвета в двери не постучалась хозяйка заведения и недовольным тоном не поинтересовалась собираются ли господа уезжать или желают заплатить еще за день постоя, потому как бесплатно их содержать она не намерена. Эмили открыла дверь и сказала, что уходит. Хозяйка была весьма удивлена тем, что заезжали постояльцы вдвоем, а теперь мужчина куда-то делся. Хорошо, хоть заплатил вперед. Странные они какие-то. Одеты вроде просто, а лица и руки холеные, да и сморят на всех так, словно на грязь под ногами. Должно быть из этих, «бывших». Да ей-то что за дело, лишь бы платили.

Эмильенна сполоснула заплаканное лицо водой, поправила волосы и поспешила покинуть постоялый двор.

Глава тридцать девятая.

Оказавшись на улице, девушка осознала, что понятия не имеет, куда идти. Впрочем, путей у нее было всего два: вперед – в Кале, или назад – в обитель Святой Фелиции. Добраться до Кале без денег, оружия, защиты, находясь в розыске и не зная дороги, представлялось совершенно нереальным, а потому Эмили решила избрать монастырь. В конце концов, они ехали оттуда всего около суток, значит пешком она сможет добраться обратно за несколько дней. Да и дорогу до Монтрерского аббатства отсюда проще найти, чем до далекого портового города.

Приняв решение, девушка пошла в направлении обратном тому, каким они прибыли сюда. Эмильенна шла по довольно широкой проселочной дороге, с одной стороны был лесок, с другой тянулись луга, частично скошенные. Девушка проплакала всю ночь и ничего не ела со вчерашнего дня, а потому еле держалась на ногах, но продолжала бездумно идти вперед. От ощущения полной беззащитности и одиночества, слезы снова навернулись на глаза, и Эмили даже не трудилась утирать их. Иногда на дороге попадались люди, по большей части, крестьяне. Они хоть и оборачивалась на одиноко бредущую девицу в городском наряде, с заплаканным лицом, но никаких попыток заговорить или тем более, остановить ее не предпринимали.

Через какое-то время, Эмильенна, несколько раз споткнувшись, и с трудом удержавшись на ногах, поняла, что просто не может идти дальше. Она свернула в лесок, упала на траву под раскидистым вязом, благо день выдался солнечным и земля была теплой. Не прошло и нескольких минут, как девушка погрузилась в сон, больше похожий на забытье. Проснулась она оттого, что все тело затекло – руки, ноги, спина и шея ныли от долгого лежания на твердой земле в неудобной позе. Однако в целом, после сна, Эмили почувствовала себя лучше. Мысли стали более ясными, в душе затеплилась надежда, что она все-таки сможет добраться до монастыря и забыть об этом приключении, как о страшном сне.

Примерно через час девушка дошла до деревни, которую они с Арманом объехали в прошлый раз. На сей раз Эмильенна решила не обходить деревню стороной, а, напротив, направилась туда, тем более уже вечерело. План Эмили заключался в том, чтобы найти кого-нибудь, кто ее приютит и накормит. На гостиницу или даже постоялый двор рассчитывать не приходилось, но стоило попробовать договориться с кем-нибудь из крестьян. Полное отсутствие денег, конечно, не облегчало Эмильенне задачу. Из вещей, которые были на ней, лишь одна могла послужить предметом расплаты – небольшой серебряный гребень с бирюзой. Для городской мещаночки, чей образ примерила на себя Эмили, это была лишь изящная безделушка, но для крестьянина подобная вещица может послужить предметом роскоши, а потому можно надеться променять ее на ночлег и еду. Кроме того, хорошо бы в стоимость гребня включить немного еды, которую можно будет взять с собой в дорогу. Если подготовится таким образом, да еще расспросить точную дорогу до монастыря, то надежда добраться туда превращается из совершенно эфемерной в более-менее реальную. Правда, следующие дни придется ночевать под открытым небом, поскольку кроме серебряной побрякушки девушке нечего было предложить в обмен за ночлег и еду. Но все это можно пережить, лишь бы попасть обратно под уютный кров Святой Фелиции и ласковое покровительство матери Люции.

Распланировав подобным образом свое ближайшее будущее, Эмильенна стала приглядываться к людям в деревне, выбирая того, кто больше достоин доверия. Естественно, обращаться Эмили решила только к женщинам, а больше всего женщин толпилось у общественного колодца. Они здесь не только набирали воду, но и делились с товарками последними новостями и сплетнями.

В конце концов, Эмильенна решилась подойти к полноватой и добродушной на вид женщине.

– Добрый день, сударыня. Могу ли я за плату переночевать в вашем доме? – девушка не знала как лучше построить фразу.

– Чего?! – крестьянка опешила. – За какую такую плату?

Эмили тут же выдернула из прически гребень и протянула женщине.

– Ты меня за дуру держишь, милочка? – крестьянка уперла руки в пышные бока. – Предложишь мне безделицу, а сама мой дом обокрасть, поди, собралась…

– Ты смотри, Мадлон, как бы она заодно и мужа твоего не украла, – хохотнула другая деревенская тетка.

– Иди, иди отсюда, бродяжка! Переночевать она просится, а сама вырядилась-то как! Сразу видно, воровка! – Мадлон, оскорбленная намеком на неверность мужа, принялась травить девушку с удвоенной силой. – И побрякушку ты свою украла! Только меня не проведешь! Не на такую напала!

Гневная тирада Мадлон нашла горячую поддержку у прочих сельских матрон, возмущенных слишком хорошим платьем незнакомки и еще больше ее красивым личиком.

Не желая слушать гадкую трескотню деревенских теток, Эмильенна поспешила прочь от колодца. Но не успела она пройти и десятка шагов как ее остановила какая-то чернявая женщина в яркой, но грязноватой одежде.

– Послушай, милая, здесь ты приюта не найдешь, – голос незнакомки был добродушным, но в лице Эмили почудилось что-то неприятное. – Не сочти за обиду, но больно уж ты хороша. Кто ж захочет такую кралю в дом к себе пустить, хоть на одну ночь? Мужьям-то глаза не выколешь…

– И вы туда же! – вскинулась Эмильенна. – Идите домой, любезная, и охраняйте своих мужей!

– У меня-то как раз мужа нет, – крестьянка лукаво посмотрела на Эмили. – А потому я могла бы и пустить тебя на ночку. Только сначала покажи ту красивенькую штучку.

Прием, оказанный девушке в деревне, охладил ее доверие к ближним, и потому она не отдала гребень собеседнице, а лишь показала вблизи, не выпуская из рук. Крестьянка усмехнулась, оценив подобную предусмотрительность, и разглядев вещицу, кивнула.

– Что ж, – решила она. – Я-то сама стара носить такие безделушки, но продать можно. Я пущу тебя, миленькая.

– Еще мне нужна еда, – Эмильенна не чувствовала голода, но понимала, что если она хочет дойти до монастыря, есть необходимо.

– Само собой, ласточка, – кивнула женщина. – Ну пошли, покажу, где я живу.

Дом сердобольной крестьянки оказался недалеко. Он был похож на ее наряд. Вроде как дороже и красивее, чем у других, но в то же время, старее и грязнее. Впрочем, теперь Эмили было уже трудно удивить или шокировать неопрятностью или бедностью жилья. В конце концов, она провела месяц в тюрьме. Хотя и не решилась бы с уверенностью утверждать, где хуже – там или в дешевых деревенских гостиницах.

Женщина, представившаяся, несмотря на отсутствие мужа, как мадам Кассель, предложила девушке еды – рыбную похлебку, кусок окорока и порядком зачерствевшие пирожки с яблоками. Эмильенна только при виде этого более чем скромного угощения, поняла, насколько она проголодалась. Девушка прямо набросилась на еду, не задумываясь о впечатлении, которое производит на хозяйку.

Покончив с трапезой, Эмили спросила мадам Кассель не укажет ли та ей дорогу к монастырю Святой Фелиции. Крестьянка ответила как-то неопределенно. Вскорости хозяйка объявила, что ей нужно отойти, а гостье предложила отдохнуть, ежели возникнет такое желание. В качестве постели была предложена лавка, забросанная какими-то протертыми и сальными покрывалами. Эмильенна не настолько хотела спать, чтобы прельстится подобным ложем, поэтому, оставшись одна, по-прежнему сидела за столом. Девушке было тоскливо, одиноко и скучно. Чтобы хоть как-то развеяться, она стала воображать, как примут ее в обители, что скажет мать Луция, сестра Агата, как сестра Беата встретит ее у монастырских ворот.

За этими мыслями девушка не заметила, что за окнами сгустились осенние сумерки, а в доме стало темно. Хозяйка все не возвращалась, где свечи Эмили понятия не имела, а даже если бы знала, не решилась бы взять без разрешения. Наконец у порога раздались шаги, слишком тяжелые для такой худощавой женщины, и дверь отворилась. В полумраке девушка не сразу поняла, что на пороге стоит вовсе не хозяйка, а мужчина. Нежданный гость шагнул в дом, распространяя запах спиртного и немытого тела. Он был крупным, с огромными ручищами и грубыми чертами лица.

– Надо же! – незнакомец осклабился, увидев молоденькую девушку. – А где ж мамаша Кассель? Ты, крошка, поди, из ее племянниц?

– Да, – Эмили решила отвечать предельно неопределенно. Возможно, лучше если этот мужлан примет ее за хозяйкину родственницу, но прямо заявлять об этом она не станет. Ее «да» могло относится к чему угодно. – Мадам Кассель нет дома. Я могу ей передать, что вы заходили.

– Да, я и сам ее тут подождать могу, – мужчина прошел в дом, не снимая башмаков и плюхнулся на лавку. – Тем более в такой-то компании. Как тебя звать, пташка? Раньше у мамаши Кассель таких красоток не бывало.

Эмили жутко испугалась, меньше всего ей хотелось остаться один на один с этим ужасным человеком, да еще и в полутемной комнате. Девушка мучительно размышляла, что ответить на его вопрос и стоит ли вообще отвечать, как на ее счастье за дверью снова раздались шаги, и на этот раз вошла хозяйка.

– Матье, – сразу признала она гостя. – Ты что-то рановато сегодня.

– А по мне, так как раз вовремя зашел, – мужлан снова осклабился, кивая в сторону Эмильенны, которая сидела ни жива ни мертва.

– Пойдем-ка, выйдем, потолковать нужно, – деловым тоном велела мамаша Кассель. Матье встал и пошел за ней.

После этого они довольно долго обсуждали что-то на пороге, разговаривая, впрочем, слишком тихо, чтобы Эмильенна могла что-то разобрать, кроме отдельных слов. Судя по интонациям, мужчина и женщина спорили, и никак не могли сговориться. Где-то через четверть часа, дверь наконец открылась и хозяйка вошла, к огромной досаде Эмили, в сопровождении давешнего посетителя.

– Ну вот, миленькая, – слащаво начала она, обращаясь к девушке. – Ты не поверишь, как чудно все уладилось! Ты ведь собиралась в монастырь Святой Фелиции? Видно, твоя святая о тебе позаботиться решила. Это Матье, он как раз в ту сторону едет по делам. Он тебя до самых ворот монастыря довезет и монашкам сдаст с рук на руки, в полной сохранности. Только тебе, ласточка, прямо сейчас в путь собираться надо, Матье всегда в ночь выезжает – дорога быстрее.

– Благодарю вас обоих, – голос Эмили прерывался от испуга, и она с трудом подбирала слова, чтобы не обидеть отказом хозяйку и не разозлить Матье. О том чтобы согласится не могло быть и речи. – Но я предпочту добираться сама, и днем. Я слишком устала, чтобы путешествовать на ночь глядя.

– А это ничего, миленькая, – ворковала мамаша Кассель, подходя к девушке. – Бояться тебе нечего. Матье, он вон какой сильный. С ним что днем, что ночью дорога безопасна. А что устала, тоже не беда. Вы ж не пешком пойдете, он тебя на своей повозке довезет, и поспать даже можешь дорогой.

После этих слов женщина довольно бесцеремонно вцепилась Эмили в локоть и подняв со стула, практически потащила к Матье, который все это время стоял молча, но довольно ухмыляясь.

– Я никуда не пойду! – девушка наконец вырвалась из цепких пальцев мамаши Кассель. – Либо я остаюсь у вас до утра, либо вы не получите плату, о которой мы условились.

Угроза удержать у себя гребень была последним козырем Эмили, однако, хозяйка довольно легко смирилась с упущенной выгодой.

– А, и ладно, голубка, – она беззаботно махнула рукой. – Не хочешь, так не отдавай. Считай, что я тебе по доброте душевной помогла. Ну, прощай, миленькая…

Глава сороковая.

Матье грубо подхватил девушку под руку и буквально выволок из дома. Эмили упиралась как могла, но тот, казалось, даже не замечал ее попыток вырваться. Он просто тащил ее вперед, не обращая ни малейшего внимания на сопротивление. На улицах и так было мало народу, но те немногочисленные прохожие, что им попадались, либо пялились на странную парочку во все глаза, не предпринимая, однако, никаких попыток вмешаться, либо, наоборот, делали вид, что ничего странного не замечают. Тем временем, Матье утащил девушку подальше от обитаемых улиц, и остановился у полуразрушенных общественных амбаров.

– Ну что, краля, в монастырь собралась? – грубо хохотнул он.

– Вам-то какое дело? – огрызнулась в ответ Эмили. – Все равно вы меня туда везти не собираетесь.

– Может, и отвезу… потом, – было очевидно, что мужчина, уверенный в своей силе и беспомощности жертвы, играет с ней, как кошка с мышью. – Ты мне лучше скажи, красотка, зачем тебе в монастырь-то? Там монашки грехи замаливают, а у тебя, поди, и грехов-то нету. Или есть? – Матье хитро прищурился.

– Вы что отец-исповедник? – Эмильенна всегда наглела, когда ощущала, что терять в любом случае нечего. А данная ситуация представлялась ей как раз такой.

– Не, я по другой части, – мужлан осклабился. – А ты не похожа, на грешницу-то. Так что прежде, чем тебе в монашки подаваться, согрешить надо. А почему бы и не со мной? – и без того сальный взгляд крестьянина стал совсем уж откровенным и плотоядным.

− 

С вашим участием я бы согласилась только на один грех…

– Это на какой же? – Матье выглядел чрезвычайно заинтересованным.

– На убийство!

Девушка мысленно уже простилась с жизнью и решила использовать призрачный шанс, чтобы сохранить хотя бы честь. Если хорошенько разозлить мерзавца, возможно, он не рассчитает своих сил и убьет ее до того, как обесчестит. Увы, планы мужчины насчет нее были более чем очевидны.

– Ах ты, нахальная стерва! – Матье грубо схватил девушку за волосы одной ручищей, а другой захватил обе ее руки, и прижал к стене. – Ну сейчас ты меня узнаешь!

Эмильенна зажмурилась. Из всех чувств почему-то осталось только ощущение жгучей саднящей боли в ладонях, где кожа содралась о шершавую поверхность стены. Раздался какой-то странный булькающий звук, но Эмили не сочла это веской причиной открыть глаза. И только почувствовав внезапно ослабевшую хватку своего мучителя, она решилась вновь взглянуть на мир. Одновременно с этим, раздался шум падающего тела. Эмильенна увидела, что Матье грузно оседает на землю, а за его спиной стоит человек. Для того чтобы понять, кто это, девушке понадобилось меньше секунды.

– Арман! – Эмили, не помня себя, перескочила через тушу Матье, и бросилась на грудь Ламерти. Может быть, позже она и захочет его убить за все, что испытала сегодня, но сейчас он спас ей больше, чем жизнь.

Молодой человек сначала крепко обнял ее, затем слегка отстранив от себя, взял лицо девушки в ладони и внимательно посмотрел на нее. Удостоверившись, что Эмили не ранена, не планирует рухнуть в обморок или немедленно сойти с ума, Арман немного успокоился и выпустил ее из своих объятий.

– Советую отойти подальше, если не планируете в ближайшее время приобретать новое платье, туфли и чулки, – голос Ламерти звучал чересчур спокойно с учетом обстановки.

– Вы о чем? – Эмильенна сейчас и более осмысленную фразу поняла бы с трудом.

Арман молча кивнул, указывая подбородком вниз. Девушка опустила глаза, и только тут увидела густую темную лужу практически у самых своих ног. Нетрудно было догадаться, что это кровь. Ламерти, меж тем, наклонился, и, упершись сапогом в спину Матье, вынул свою шпагу. Сие действие сопровождалось мерзким чавкающим звуком.

– Он мертв? – Эмили сглотнула.

– Я очень на это рассчитываю, – Арман спокойно и деловито обтер оружие об одежду жертвы.

Эмильенна словно остолбенела, она не двигалась с места, хотя кровь убитого уже замочила ей подол.

– Так, – протянул Ламерти. – Нам надо бы, не мешкая, убираться отсюда, но вы в таком состоянии явно далеко не уйдете.

Эмили никак не отреагировала на его слова, продолжая тупо смотреть на тело.

– Иди-ка сюда, малютка, – Арман склонился к девушке, подхватывая ее на руки. – И давай побыстрее исчезнем.

Конь поджидал их не так уж далеко от места действия, и Ламерти сразу же пустил его в галоп.

После того, как они отъехали достаточно далеко от злополучной деревни, Арман наконец нарушил молчание.

– Эмильенна? – он склонил голову к девушке. – Как ты?

– Превосходно, – Эмили ответила бесцветным голосом, не оборачиваясь к спутнику. – Почему мы так спешим? Боитесь, что селяне соберутся отомстить за убитого сородича?

– Не говорите глупостей! – отрезал Ламерти. – Я отнюдь не стыжусь того, что убил тупое омерзительное животное, особенно после того, что этот ублюдок сделал. И совершенно не боюсь мести его, как вы выразились, сородичей. Просто сейчас не совсем то время, когда нам стоит привлекать к себе излишнее внимание. Хотя, пожалуй, мы преодолели уже изрядное расстояние и можем остановиться. Вам нужно отдохнуть.

– Не стоит менять из-за меня свои планы, – голос Эмильенны по-прежнему звучал ровно и бесстрастно. – Впрочем, как вам будет угодно.

Арман свернув с дороги, немного углубился в лес. Там он спешился и, сняв девушку с лошади, бережно усадил ее на землю. Затянувшееся молчание спутницы и ее нарочитое равнодушие ко всему тревожили Ламерти. Ему не хотелось обсуждать произошедшее, но он понимал, что разговора не избежать.

– Эмильенна, – начал он. – Мне жаль, что вам пришлось пережить все это, но я не видел иного способа доказать, что вы нуждаетесь во мне.

– Что ж, – Эмили кивнула, не глядя на собеседника. – Вы оказались правы. Без вас я совершенно беспомощна и беззащитна. Сегодняшний день вполне это доказал. Вы довольны?

– Нет, черт побери! – Арман порывисто вскочил и пересел таким образом, чтобы видеть глаза девушки, но та упорно избегала его взгляда. Тогда он взял ее ладони в свои. Эмильенна слегка поморщилась от боли, но рук не отняла. Однако молодой человек не обольщался ее внезапной покорностью, ибо понимал, что причиной тому лишь глубокая апатия к происходящему. – Эмили, прости меня! Я не хотел, чтобы тебе причинили боль!

– Нет, это вы меня простите, – она наконец на него взглянула, но взгляд был таким же безжизненным, как и голос. – Из-за моей строптивости и самонадеянности вам пришлось убить человека.

– Он не был человеком – тупая грязная скотина! Без него мир станет только лучше, – судя по тону совершенное убийство явно не тяготило совесть Армана. – И не надо делать вид, будто вы сожалеете о его смерти. Я слышал ваши слова об убийстве. Неужели вы предпочли бы чтобы этот ублюдок жил и дальше?

– Пожалуй, нет, – признала девушка. – Такие, как он не должны жить.

– Я жалею лишь о том, что убил его слишком быстро и только один раз!

– Избегайте излишней кровожадности, – Эмили снова отвернулась. – Вам есть за что благодарить это тупое грязное животное.

– За что?! – изумился молодой человек.

– Покойный Матье научил меня покорности…

– Вы отнюдь не казались покорной, – Ламерти вспомнил виденную сцену и его передернуло от гнева и отвращения.

– Покорности не ему, а вам, – уточнила девушка. – Благодаря вмешательству этого мерзкого грязного отребья, я в полной мере осознала, насколько зависима от вас. Я признаю, что не могу обойтись без вас и дня. Вы победили, а я проиграла.

– Победил? – переспросил Арман.

– Раз я не в силах самостоятельно защитить свою жизнь и честь, а вы согласны оказывать мне покровительство лишь на определенных условиях, я вынуждена их принять. Я стану вашей женой.

– Вот и славно, – в голосе Ламерти, однако, не слышалось ни радости, ни торжества.

– Это еще не все, – Эмильенна внезапно вскинула голову. – У меня тоже есть одно условие.

– Какое?

– Мы обвенчаемся не раньше, чем вы доставите меня в Англию. Вы выполняете свою часть сделки, я – свою.

– Что ж, – кивнул молодой человек. – Это справедливо. Я принимаю ваше условие. А теперь дайте-ка мне свои руки, я посмотрю, что тут можно сделать.

– Ничего тут нельзя сделать, – наконец-то в голосе девушки начали прорезаться эмоции. – Разве что окажется, что вы тайно изучали врачебное искусство и возите в седельной сумке разные снадобья. Или вам просто угодно оценить, насколько дорого мне обошелся преподанный вами урок?

– Я же сказал, что не хотел этого!

– Не хотели! – горечь и обида прорвались сквозь напускное равнодушие. – А мне казалось, что вас это все позабавило. Вы ведь, как я поняла, смотрели пьесу с самого начала? Любовались тем, как я плакала, спала на земле в лесу, как меня травили деревенские мегеры, как увела к себе местная сводня… ведь именно этим ремеслом, судя по всему, занималась достопочтенная мадам Кассель. Возможно, вы даже были свидетелем их беседы с Матье, которую я не имела чести слышать. Что он ей пообещал за меня?

– Неважно, – буркнул Арман.

– Действительно, неважно, – согласилась девушка. – Но думаю, что не так уж мало, раз она спокойно рассталась с серебряным гребнем. Или он обещал принести ей украшение позже, сняв с моего мертвого тела?

– Перестаньте, Эмильенна! – вскричал Ламерти с неподдельной болью в голосе. – Хватит меня мучить! Поверьте, то, чему я стал свидетелем, не доставляло мне ни малейшего удовольствия!

– Однако вы предпочли досмотреть до конца и дождаться драматической развязки! – гнев девушки словно прорвал невидимую плотину. – Еще бы, ведь вмешайся вы чуть раньше, я бы не прочувствовала в полной мере своей беззащитности и ничтожества.

– Довольно! – Арман сделал жест, призывающий Эмили замолчать. – Я все понял. Я не должен был вас оставлять. Я поступил как последний мерзавец. Да я и есть мерзавец. Мы оба всегда это знали. Вы сможете меня когда-нибудь простить?

– Вы спасли меня, – Эмильенна снова заговорила спокойным и тусклым голосом. – А потому больше ничего мне не должны. Мы в расчете.

– Это не похоже на прощение, – возразил Арман.

– Послушайте, – Эмили вздохнула. – Давайте закончим этот разговор, я слишком устала. Сегодня был ужасный день. Возможно, самый ужасный за всю мою жизнь. Ему удалось затмить даже день нашего с вами знакомства, – она не преминула напомнить Ламерти о том, что однажды он вел себя так же, как убитый им сегодня Матье. – Я хочу одного – закрыть глаза и хоть на несколько часов забыть о пережитом кошмаре. Вы позволите мне это?

– Конечно, – Ламерти полез в седельную сумку и достал два плаща. Один он расстелил на земле, другой положил рядом, чтобы девушка могла укрыться. – Спи, любовь моя.

Эмильенна не заставила просить себя дважды, и тут же улеглась на землю, завернувшись в предложенный плащ. Арману очень хотелось обнять ее, но он понимал, что сейчас для этого явно не лучший момент. А потому ограничился тем, что, набрав поблизости веток, развел костер, чтобы девушка не мерзла.

Глава сорок первая.

В течении ночи Эмильенна несколько раз начинала метаться и вскрикивала во сне. Ламерти прижимал девушку к себе, гладил по голове, шептал на ухо успокаивающие ласковые слова. Она затихала, но не просыпалась. Когда же настало утро, Эмили проснулась измученной, обиженной и несчастной. Линии поведения с Арманом она придерживалась прежней – холодное, равнодушное смирение.

Когда они зашли в очередной сельский трактир, девушка покорно согласилась поесть, хоть и не испытывала аппетита. Она вяло ковырялась вилкой в тарелке, нехотя отщипывала ломтики хлеба. Если Ламерти обращался к ней – отвечала сдержанно и лаконично, если же нет – молчала.

Совершенно очевидно, что Ламерти это очень быстро надоело. Он осознавал свою вину перед Эмильенной, но не собирался вечно терпеть ее вновь избранную манеру держаться, которая призвана была служить ему немым укором. Когда они покинули деревню и вновь отправились в путь, Арман решил, что даже не самый приятный разговор во время долгой дороги, все лучше, чем враждебное молчание.

– Эмильенна, как долго вы планируете гневаться на меня? Вы ведь теперь – моя невеста, а нареченной негоже так вести себя по отношению к жениху.

– А скоро я стану вашей женой, – сквозь равнодушие едва заметно пробивались нотки сарказма. – И потому приготовьтесь терпеть мое ужасное поведение всю жизнь, хотя вряд ли нашему браку суждено протянуть так долго.

– Кстати, о нашем браке, – Арман перехватил поводья и повернулся в седле так, чтобы хоть отчасти видеть лицо девушки, которая сидела впереди него, – могу ли я быть уверен, что вы сдержите обещание, тем более, данное при подобных обстоятельствах?

– Вы сомневаетесь в моих словах? – Эмили, казалась удивленной. – Если бы у меня было намерение обмануть вас, то разве допустила бы я то, что случилось? Просто потребовала бы свадьбы не раньше, чем мы достигнем Англии, а, прибыв туда, нарушила бы обещание, которое дала не по своей воле.

– Логично, – признал Ламерти. – Однако мне все же будет спокойнее, если я получу от вас что-то вроде клятвы. Только, пожалуйста, не надо клясться своей жизнью, я слишком хорошо знаю, как мало вы ее цените.

– Может, вы хотите, чтобы я поклялась спасением души? Или Пресвятой Девой? – не успел ее спутник выразить согласие с предложенными вариантами, как она продолжила. – Так вот, не надейтесь! Подобные клятвы мало того, что запрещены заповедями, так еще и бессмысленны, поскольку предметы их не в нашей власти.

– Можно подумать, предметы хоть какой-нибудь клятвы нам подвластны, – проворчал молодой человек, в глубине души, однако, признавая правоту своей невесты. – Ладно, раз вы так к этому относитесь, обойдемся без лишнего пафоса.

– Благодарю вас, – с иронией произнесла девушка. – Сегодня вы безмерно добры и снисходительны!

– Ну тогда, может быть, моя доброта и снисходительность поможет мне развеселить вас хоть немного? – лукаво поинтересовался молодой человек. – Ну же, Эмильенна, улыбнитесь!

– Это приказ? – безразличие Эмили сменилось злым ехидством. – А что вы намерены предпринять, если я откажусь улыбаться? Снова бросите? Если пожелаете так поступить, лучше сначала убейте меня – сделайте милость.

– Вам еще не надоело засыпать меня упреками на разные лады? – поморщился Ламерти. – Я уже неоднократно признавал, что был неправ, но вы, как ни странно, злитесь за мою последнюю провинность по отношению к вам, больше, чем злились за первую. Я имею в виду пресловутый день нашего знакомства, который вы недавно помянули. И чем же это может быть обусловлено, кроме того, что осознание моей любви к вам, дало вам право изводить меня? Именно об этом я говорил тогда, у озера. Осознав свою власть над сердцем мужчины, женщина считает себя вправе управлять им и мучить его. К сожалению, я оказался прав, а вы не стали исключением из этого правила.

– Все вовсе не так! – искренне возмутилась Эмильенна.

– А как? – спросил Арман. – Извольте объяснить.

Молодой человек остановил коня, спешился сам и помог своей спутнице.

– Дело совсем не в том, что я, пользуясь вашей любовью, пытаюсь вами управлять, или, не дай Бог, мучить. – начала Эмили. – Вам интересно почему я сейчас, когда вы спасли меня, обижена больше, чем тогда, когда вы меня едва не погубили? Извольте, я объясню. Тогда, зная вас всего несколько часов, я не имела никаких оснований ждать от вас благородных поступков или даже элементарного милосердия. Вы вели себя по отношению ко мне чудовищно (да благословит вас Господь за то, что вы тогда не исполнили задуманного), но разве могла я надеяться на что-то другое. Ведь мы были врагами, а на врага глупо злиться или обижаться, врага можно только ненавидеть. За время же нашего общения, я вольно или невольно, изменила отношение к вам, стала больше доверять, видеть в вас своего защитника, практически, друга. Если враг делает вам больно, это всего лишь закономерность, если друг, то – предательство. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, – коротко кивнул Арман.

– И дело не в том, что теперь вы меня больше любите, чем тогда, а в том, что мое отношение к вам изменилось.

– То есть, и вы любите меня больше? – Ламерти пристально вглядывался в лицо собеседницы, надеясь найти в нем хоть мимолетное подтверждение истинности своей догадки.

– Я люблю вас?! – девушка неожиданно пришла в ярость. – Еще чего! Да я вас ненавижу после того, как вы со мной поступили! Я была дурой, что поверила вам! Это все оттого, что я совсем одна в этом мире. У меня же нет никого, кроме вас. Да мне даже пожаловаться на вас некому, кроме вас же самого. Я ненавижу вас, понимаете, ненавижу!

Арман шагнул к Эмильенне, обнял ее, чтобы успокоить. В ответ девушка принялась вырываться и со злостью колотить маленькими, сжатыми в кулаки, руками по его груди. Ламерти стоически переносил приступ ее ярости, не выпуская из своих объятий. Постепенно Эмильенна затихла и, очевидно осознав, как все это выглядело, не решалась поднять глаза на молодого человека. Разгадав, что ее тревожит, Арман решил обратить драматическую сцену в шутку.

– А в гневе вы тоже очень хороши, – усмехнулся он, впрочем, вполне добродушно. – Только никогда, слышите, никогда не говорите мне больше о смирении. Сие отменное качество, столь ценимое святошами и тиранами, категорически не сочетается с вашим характером, и на мой взгляд, это к лучшему.

– Разве вам не нужна моя покорность? – тихо спросила девушка, по-прежнему пряча взгляд.

– Мне нужна ваша любовь, – серьезно ответил Ламерти. – Впрочем, даже ваша ненависть устраивает меня больше равнодушия.

– Я не испытываю к вам ненависти, – призналась Эмильенна. – Это было… это была обычная женская истерика, – ей хватило мужества признать свою слабость.

– Не берите в голову, – беззаботно отмахнулся Арман. – Будем считать, что я это заслужил. Но я могу надеяться на прощение?

– Я больше не злюсь на вас, – Эмили, наконец высвободилась из его объятий, а Ламерти про себя отметил, что она не очень-то спешила это сделать. – Но я по-прежнему возмущена тем, что вы хотите жениться на мне по принуждению.

– К сожалению, иначе я не смогу на вас жениться, – Арман развел руками. – А мне этого по-прежнему чертовски хочется. Кстати, если вдруг вы измените свою позицию по этому вопросу и решите не дожидаться пока мы достигнем английских берегов, то я готов обвенчаться в любой момент, в первой попавшейся деревенской часовне.

– А если вы вдруг измените свою позицию, – в тон ему ответила девушка. – То я готова оставить вам вашу свободу без каких либо упреков и претензий.

– Мне не нужна свобода, мне нужны вы!

Эмили только вздохнула в ответ и заметила, что пора трогаться в путь.

Однако с продолжением пути неожиданно возникли сложности. Конь, которому так и не удосужились придумать имя, начал припадать на переднюю ногу. Осмотрев животное, Ламерти пришел к выводу, что следует заменить подковы, для чего необходимо найти кузнеца в ближайшей деревне. Досадная необходимость отклониться от прямого пути, усугублялась тем, что бедняга с каждым шагом хромал все сильнее и путникам невольно пришлось спешиться, чтобы не нагружать поврежденную конскую ногу.

Пройдя пешком некоторое расстояние, Эмильенна не смогла удержаться от едкого замечания.

– А ведь я не раз предлагала купить вторую лошадь.

– Не спорю, сейчас это пришлось бы кстати, но будь у нас второй конь, я лишился бы одного из главных удовольствий нашего совместного путешествия.

– Какого? – Эмили догадывалась что он может ответить, но все равно не удержалась от вопроса.

– Поскольку ваша добродетель и щепетильность столь велики, что даже будучи моей невестой, вы не позволяете мне лишний раз прикоснуться к вам, остается довольствоваться возможностью обнимать вас хотя бы в седле, – объяснил Арман.

– А по мне так вы и в другое время не слишком сдерживаете себя, – Эмильенна воспользовалась темой разговора, чтобы высказать свои давние претензии к вольному поведению спутника. – На мой взгляд, вы и так ни в чем себе не отказываете.

– Вы так считаете? – протянул Ламерти, останавливаясь и с интересом вглядываясь в лицо девушки. – Меня прямо-таки тянет доказать вам обратное.

– Не надо! – Эмили отшатнулась, явно напуганная словами и, особенно, взглядом Армана, который в ответ лишь усмехнулся, но угрозу свою в действие приводить не стал.

Где-то через полчаса пути, Ламерти обратил внимание на то, что его спутницу пешая прогулка явно утомила.

– Вы устали? – озабоченно спросил он.

– Ничего, переживу, – отмахнулась Эмильенна, не поднимая головы. Ей вовсе не хотелось лишний раз обнаруживать свою слабость, тем более, так скоро после того, как сначала она убедилась в собственной беззащитности, а затем не удержалась от обычной женской истерики. Девушка твердо решила быть сильной хотя бы в мелочах, хотя ноги изрядно болели и каждый новый шаг давался ей все с большим трудом.

– Ну, конечно же, – Ламерти закатил глаза. – Вы слишком горды, чтобы признаться, что устали. Вы будете идти без стонов и жалоб, хотя хромаете не хуже нашего горе-скакуна.

– А обязательно нужно стонать и жаловаться? – в ее голосе послышалось нечто вроде укора. – Мне кажется довольно очевидным, что женские мягкие туфли меньше приспособлены для длительных прогулок по лесу, чем мужские сапоги.

Арман и не пытался спорить. Несмотря на вялые протесты девушки, он усадил ее на камень и стащил с ног туфли, задники которых оказались испачканы кровью. Хотя Эмильенне и было трудно идти, но столь серьезных повреждений она не ожидала. Теперь, увидев в каком состоянии ее ступни, чулки и обувь, снова пуститься в путь показалось девушке немыслимым. К счастью, Ламерти был с ней полностью согласен.

Отпустив поводья коня, который и не думал убегать, а продолжил мирно плестись рядом, Арман поднял Эмильенну на руки.

– Вы не сможете идти так долго, – попыталась возражать девушка.

– Не ваша забота, – ответил Ламерти. – Если я опущу вас на землю, то нас легко будет выследить по кровавому следу. Кроме того, я наконец-то добился своего – вы опять в моих объятиях!

– Вы не находите, что платите за это удовольствие слишком высокую цену? – поинтересовалась Эмили.

– Ничуть! – покачал головой молодой человек. Он шел так легко, словно ноша совсем ему не мешала.

А исполненная смущения и благодарности девушка, припав к плечу Армана, безмолвно молилась: «Боже, не дай мне полюбить его!»

Глава сорок вторая.

Так или иначе, после бурной сцены объяснения в лесу, между молодыми людьми вновь установились достаточно дружественные и доверительные отношения, несмотря на разногласия по вопросу свадьбы. Какое-то время они ехали без приключений. Они миновали Компьен и Аррас, правда, объехав эти большие города стороной. До Кале оставалось совсем немного. Останавливаться по-прежнему старались лишь в деревнях или маленьких городках, чтоб не привлекать к себе внимания.

Во время одной из таких остановок в очередном трактире, Арман с Эмильенной, традиционно изображающие из себя супружескую пару буржуа, направляющихся к побережью, стали невольными свидетелями отвратительной сцены. В трактир, казавшийся довольно спокойным и приличным, ввалились трое подвыпивших мужчин. Прибывшие явно чувствовали за собой право вести себя шумно и нагло, и трактирщик, почтенный полный человек преклонных лет, не только не урезонивал их буйство, но, напротив, всячески старался угодить бесцеремонным гостям. Незаметно понаблюдав немного за дебоширами, Арман пришел к выводу, что это местные представители якобинского клуба, которые держат в страхе всех мало-мальски респектабельных жителей городка.

Пока Ламерти размышлял, стоит ли им с Эмильенной уйти, чтобы лишний раз не рисковать быть узнанными, в трактир вошла девушка – хорошенькая, пухленькая, рыженькая простушка. Арман проводил вошедшую глазами, и Эмили неожиданно поймала себя на мысли, что ей не нравится, когда Ламерти так вот заинтересованно смотрит на другую женщину.

Впрочем, Арман не один заинтересовался девицей. Ее приход не оставил равнодушным ни одного мужчину в трактире, и все они старались привлечь к себе ее внимание. Проходя мимо столов, девица мило кокетничала с завсегдатаями заведения. «Малышка Николетта, рыжая Николь», – слышалось из разных концов зала. Естественно, республиканская троица тоже проявила бурный интерес к очаровательной Николетте.

– Иди к нам, малютка, – позвал один из них. – Мы угостим тебя добрым вином… за счет заведения. Правда, трактирщик?

Эти слова были встречены взрывом хохота со стороны его товарищей и кислой миной хозяина трактира.

– Вот еще! – Николь скорчила гримаску, которая ничуть не испортила ее личико, с рассыпанными по нему веснушками. – Меня тут много кто готов угостить, а вас, судари, я не знаю, а потому, не в обиду, предпочту компанию старых друзей.

– Так давай подружимся, рыженькая! – предложил второй нарушитель спокойствия. Чтобы подкрепить свое предложение делом, он направился в сторону девушки нетвердым шагом.

Николь довольно быстро сообразила, какой оборот может принять дело. Поняли это и ее многочисленные поклонники, однако, почему-то никто не спешил вмешаться и доказать свою дружбу. Николетта фыркнула и повернулась к выходу, но пьяный якобинец догнал ее и схватил за руку.

– Куда спешишь, красавица? – он поволок упирающуюся девушку к своему столу под дружные возгласы товарищей. – Выпей с нами. Я – Филипп, а это Карл и Людовик.

Ламерти резанули слух имена королей, взятые простолюдинами явно в насмешку, а Эмильенна вообще наблюдала за этой сценой ни жива ни мертва. В этот момент к ним подошел трактирщик, и наклонившись к Арману, быстро зашептал.

– Вы бы, мсье, уходили поскорее отсюда и жену бы свою увели. Негоже приличной даме на такие вещи смотреть.

Очевидно, что даже в костюмах зажиточных горожан молодые люди выглядели наиболее респектабельными посетителями заведения и потому хозяин озаботился прежде всего их душевным покоем. Никому другому он не дал подобного совета. Впрочем, он не предложил Арману вернуть деньги за заказ, который еще не был готов. Добропорядочность трактирщика прекрасно уживалась с расчетливостью. Ламерти счел данный совет очень своевременным и быстро поднялся из-за стола.

– Пойдем, Эмильенна! – он говорил резким и приказным тоном.

Тем временем, «ухаживания» дебоширов за Николеттой становились все более откровенными. Девушка порывалась уйти, но ее все время удерживали за столом силой. Кое-кто из посетителей заторопился к выходу, другие отворачивались и усиленно делали вид, что происходящее их не касается. Кто-то негодующе ворчал, но очень тихо, скорее, чтобы показать возмущение происходящим себе и соседям, но никак не для того, чтобы быть услышанным виновниками скандала.

– Неужели вы уйдете? – возмутилась Эмили на предложение Армана.

– Еще как! – подтвердил тот. – И если вы немедленно не последуете за мной, то я, без всяких церемоний, заброшу вас на плечо и выволоку отсюда.

– Я никуда не пойду! – Эмильенна вцепилась в столешницу. Ее упрямое желание остаться было сопоставимо со страстным желанием бедняжки Николетты уйти.

– Хотите досмотреть зрелище до конца? – Ламерти безжалостно оторвал ее побелевшие пальцы от стола. – Даже если хотите, я вам не позволю. И так на нас уже глазеют не меньше, чем на этих ублюдков.

Арман говорил тихо и зло, поведение Эмильенны бесило его. Несмотря на сопротивление спутницы, он практически выволок ее на улицу.

– Пустите меня! – Эмили в свою очередь тоже была очень зла на него. – Если вы не желаете вести себя, как мужчина, я сама пойду туда!

– Зачем? – устало вопросил Ламерти, продолжая удерживать вырывающуюся девушку. – Чтобы разделить участь этой дурехи?

– Да разве вы можете понять?! – презрительно скривила лицо Эмили. – Конечно, вам плевать на то, что творят эти выродки! Вы ведь и сами были готовы поступить со мной подобным образом.

– Эмили, не вынуждайте меня оскорблять ваши невинные уши объяснением разницы между вами и этой…

– Да нет никакой разницы! Она не знатного рода и не богата, но она такая же девушка.

– Эмильенна, не будьте дурой! – Арман взорвался. – Уж поверьте, чести и добродетели этой сельской нимфы ничто не угрожает по одной простой причине – она раньше рассталась со своей невинностью, чем вы – со своими куклами. То что для вас было бы погибелью, для созданий, подобных ей – досадная неприятность, не более того.

Несколько мгновений девушка молчала, словно обдумывая услышанное, и вдруг неожиданно выскользнула из рук Ламерти и упала перед ним на колени.

– Арман, умоляю вас, спасите ее!

Вид Эмильенны, склонившейся к его ногам, поразил и растрогал молодого человека, но он решил не показывать этого.

– И ради чего я должен рисковать своей и вашей безопасностью и свободой? – Ламерти склонился, чтобы поднять девушку. Не то чтобы ему не хотелось продлить столь редкий момент, но немногочисленные прохожие стали останавливаться и оборачиваться на странную пару.

– Ради меня! – Эмильенна, хоть и поднятая с колен, продолжала стоять с молитвенно сложенными руками.

– Ради вас, я должен бы перебросить вас через седло и увезти как можно дальше отсюда, – этот умоляющий взгляд одновременно бесил и умилял Армана. Он был почти готов уступить, но для порядка продолжал спорить.

– Если вы заступитесь за эту несчастную, то я стану вашей женой сегодня же вечером! – Эмили, казалось, сама испугалась произнесенных слов.

– Хм, – Ламерти выглядел озадаченным, но довольным. – А вы умеете убеждать. Стойте здесь и ни при каких обстоятельствах не заходите внутрь, чтобы там не происходило. Это ясно? Если что-то случится – кричите! Главное, не вздумайте геройствовать.

Напутствовав девушку таким образом, Арман положил руку на эфес шпаги и толкнул дверь в трактир. Перед тем, как войти внутрь, он обернулся к Эмильенне. Взглянув на на нее, он демонстративно закатил глаза и покачал головой. Этим молодой человек выразил, что думает о женщинах вообще, и о своей невесте, в частности.

Как только он зашел, Эмили тут же припала к дверному косяку, чтобы следить за происходящим.

Арман подоспел вовремя. Народу в зале сильно поубавилось, Николь уже практически отбивалась от чересчур назойливых знаков внимания со стороны наглой троицы, а трактирщик сновал вокруг и вяло пытался урезонить дебоширов.

– Отпустите девчонку, – Арман говорил вальяжно и презрительно – так, как он привык обращаться к подобной швали. Он совсем не учел, что зажиточные буржуа не разговаривают в подобном тоне.

– А тебе что за дело, гражданин? – спросил тот, кого назвали Карлом. – Или хочешь предложить нам взамен свою женушку? Она у тебя больно уж хороша. Эта ей и в подметки не годится, – он кивнул на Николь, которую удерживал в объятиях «Филипп».

– Да уж, – протянул «Людовик», казавшийся самым трезвым и рассудительным из троицы. Если другие двое представлялись совсем отбросами общества, то этот до революции, очевидно, был мелким торговцем или приказчиком. – Некоторые люди не ценят добра. Мы вот вас, сударь, пожалели, не стали трогать вашу маленькую жену, а вы вместо благодарности, приходите и портите нам удовольствие, куда более скромное, кстати, чем было бы с участием вашей супруги.

Более вероятным представлялось, что якобинцы не тронули респектабельную чету, не из жалости, а, скорее, не желая связываться с Арманом, по виду которого было ясно, что ссориться с ним – себе дороже, особенно, учитывая наличие шпаги.

Когда эти ничтожества упомянули Эмильенну и поделились своими планами относительно ее, Арман вспыхнул и выхватил шпагу. Не тратя попусту ни слов, ни времени он сделал выпад и стальное острие вошло в живот «Карла», который стоял к Ламерти ближе всех. Арман тут же выдернул шпагу обратно, а «Карл» осел на пол, тщетно пытаясь зажать рану руками. Все произошло столь стремительно, что республиканцы не успели даже схватиться за оружие, которое у них имелось. Очевидно, они рассчитывали на более долгий разговор с наглецом, а также на то, что он один, а их – трое. Смутьяны не удосужились учесть того, что они пьяны, а он трезв, кроме того, наверняка, лучше их владеет оружием.

Увидев, что случилось с товарищем, «Людовик» тут же бросился к своей шпаге, которая валялась на лавке. Так же поступил и «Филипп», отшвырнув от себя заплаканную Николетту, которая воспользовавшись ситуацией, бросилась вон, успев, однако, бросить исполненный благодарности и восторга взгляд на Армана и пробормотать: «Храни вас Бог, сударь!».

Ламерти не удостоил спасенную вниманием, сосредоточившись на «Людовике», принявшемся неумело, но с энтузиазмом размахивать своей шпагой, которая, на удивление оказалась слишком хороша для оружия простолюдина. Очевидно, была реквизирована у какого-нибудь дворянина. Дрался мужчина плохо, однако, ему хватило ума это понять, и принять единственно верное решение для спасения своей жизни.

– Жиль, – задыхаясь, обратился он к «Филиппу», который порывался напасть на Ламерти с другой стороны. – Беги и схвати его девчонку, иначе – нам конец. Она, наверняка, на улице, возле дверей.

Арман рассвирепел, услышав слова противника, тем более, что тактика «Людовика», направленная против него, была и впрямь разумна и беспроигрышна. Если Эмильенна окажется в опасности, то у него будут связаны руки, и вообще неизвестно, чем все это кончится. Единственная возможность не попасться в расставленный капкан, это прикончить «Людовика» до того, как Филипп – Жиль схватит Эмили. Тогда, хоть мерзавец и станет прикрываться девушкой, как живым щитом, но по крайней мере, они останутся один на один.

В свою очередь Эмильенна, наблюдавшая за происходящим, была готова к тому, что ее ждет. Она могла бы попытаться убежать или спрятаться, но рассудила иначе. Девушка сама вошла внутрь и направилась в сторону дерущихся, столкнувшись с Жилем, который спешил за ней.

– Не стоит утруждать себя, – голос у нее был ледяной, а взгляд отливал сталью, как тогда, когда она явилась в комендатуру с пистолетом. – Я здесь.

– Эмили, вы сошли с ума! – Арман не отрываясь от поединка, тем не менее, видел, что происходит. – Как только я закончу с ними, я вас убью!

– Лучше вы, чем они, – ответила девушка и резко, с силой ударила снизу по руке заслушавшегося их диалогом Жиля, стоявшего рядом с ней. Тот от неожиданности выронил шпагу, которую Эмильенна успела подхватить в воздухе и тут же упереть в грудь растерявшемуся «Филиппу». Мужчина отступил и рванул в сторону лавки, где лежала шпага его приятеля, истекающего кровью, привалившись к ножке стола.

Вооружившись, негодяй почувствовал себя увереннее, ведь ему противостояла всего лишь женщина, пусть и со шпагой в руках. Жиль не рассчитывал встретить в лице прелестной девушки серьезного соперника и потому, вновь почувствовав себя хозяином ситуации, осклабился и начал издеваться.

– Сама пришла, малютка! Это правильно. Умные женщины предпочитают настоящих мужчин. Брось железку, дурочка, поранишься не ровен час.

Однако он явно недооценил противницу. Девушка фехтовала не то, чтобы хорошо, но довольно сносно. Ее можно было назвать скорее техничной, чем виртуозной, Эмили словно не дралась, а отрабатывала приемы с учителем фехтования. Но во-первых, мужлан, которого революция подняла с самого дна общества, не владел шпагой даже на уровне начинающего, а во-вторых, вообще не ждал от женщины сопротивления, будучи уверен, что она схватившись за оружие, будет глупо размахивать шпагой, надеясь его напугать.

Трактирщик и немногие оставшиеся в заведение с удивлением наблюдали за двойной схваткой, причем пара Жиль – Эмильенна привлекала к себе больше внимания зрителей в силу своей необычности. Арман, боковым зрением, тоже следил за вторым поединком, удивляясь открытию очередной грани необыкновенной девушки, с которой свела его судьба. Невольное восхищение было не менее сильным, чем клокотавшая в нем злость на безрассудность Эмильенны.

Эмили, между тем, сделала удачный выпад и ранила противника в плечо. Несмотря на то, что все ее движения были осмысленными и целенаправленными, неожиданный успех все-таки застал девушку врасплох. А расплывающееся по куртке Жиля темно-красное пятно приковало к себе взгляд и, казалось, парализовало неопытную фехтовальщицу, не привыкшую к настоящим поединкам. Уязвленный мужчина, хоть и раненный, не преминул воспользоваться ее замешательством. Боль и злость придали ему сил, заменив недостающую ловкость и умение. И через несколько мгновений Эмильенна, так и не оторвавшая глаз от раны, почувствовала как ее собственное тело пронзает холодная сталь.

Глава сорок третья.

За миг до этого Арман расправился-таки со своим соперником, который хоть фехтовал и неважно, зато очень хотел жить, а потому всячески увиливал и изворачивался, прячась за столами и скамейками. Добраться до «Людовика» было непросто, и Ламерти больше гонялся за ним по залу, чем сражался. В конце концов, Арман с силой «чиркнул» шпагой по ноге противника, рана была не смертельной и даже не слишком серьезной, но двигаться мешала и Ламерти наконец его настиг. А потому жить бы «Людовику» не дольше минуты, если бы в это же время шпага «Филиппа» не добралась до Эмильенны.

Арман тут же забыв о своем сопернике, бросился к девушке и успел ее подхватить за секунду до падения. Шпага Эмили, выпав из ослабевших рук жалобно звякнула о пол. Жиль – Филипп, не стал рисковать жизнью ради призрачного шанса прикончить обидчика, занятого своей женой. Зажимая уцелевшей рукой рану на плече, он поспешил убраться, не думая о товарищах. Впрочем, «Людовик» не мешкая, последовал его примеру. С неожиданной для человека, раненного в ногу, резвостью, он проковылял к выходу. Участь «Карла», истекающего кровью, очевидно, меньше волновала обоих якобинцев, чем спасение собственных шкур. Они, без всякого зазрения совести, оставили умирающего приятеля на попечение трактирщика.

Арман тем временем оценил состояние Эмили. К великому его облегчению, она была всего лишь ранена, да и то не опасно. Жиль полоснул по плечу девушки, крови было много, но в целом, можно было сказать, что все обошлось. Эмильенна даже не потеряла сознание, просто ослабела от вида крови – и своей, и чужой. Ламерти понес ее на руках к выходу. За ним семенил хозяин заведения.

– Вы – благородный человек, сударь, – лепетал он. – Заступиться за честь женщины… Да, но поймите меня правильно… урон, нанесенный моему заведению…

– Взыщите с этих! – не оборачиваясь отрезал Арман.

– Но как же? – трактирщик растерянно посмотрел в сторону «Карла». – Я даже не знаю, что мне делать с ним.

– Советую сжечь тело, а пепел разбросать в свинарнике, – меньше всего молодого человека волновало, как сердобольный и трусливый трактирщик будет улаживать последствия их схватки.

Хозяин последовал за Ламерти и во двор, пытаясь робко возражать, но ответом на его заискивания стал лишь удаляющийся цокот копыт.

С учетом того, что троица смутьянов принадлежала к местной революционной элите, и по крайней мере двое из троих живы, логично было предположить, что искать Ламерти с «женой» будут по всей округе, причем искать усердно, с целью отомстить за унижение. Поэтому, несмотря на то, что Эмильенна нуждалась в лекаре и постели, Арман не решился направиться в ближайший городок или деревню, а напротив, поспешил углубиться в лес.

Эмили, привалившись к плечу своего спутника, молчала и старалась не стонать, но было очевидно, что ее мучает боль. Ламерти, хоть и жалел девушку, но злился на нее, а потому тоже молчал какое-то время, но в конце концов, безмолвие ему наскучило.

– Где вы научились фехтовать? – неожиданно обратился он к Эмильенне.

– Мой кузен – Франсуа, сын Лонтиньяков, учился у метра Жоффруа Дювье, а я наблюдала за уроками.

– Хотите сказать, что научились так владеть шпагой просто созерцая тренировки? Ни за что не поверю!

– И правильно сделаете, – кивнула Эмильенна. – Я скоро поняла, что просто смотреть нет смысла, а потому попросила метра Жоффруа, чтобы он учил и меня. Конечно, он с негодованием отказал, но довольно крупная сумма ( у меня в распоряжении были собственные деньги от родителей) сумела его переубедить. О моих уроках никто не знал, кроме брата и мэтра Дювье. Это была наша с Франсуа тайна. Дядя с тетей никогда бы не поняли и не одобрили подобного вольнодумства. По их мнению, благородной девице не пристало владеть оружием.

– Полностью с ними согласен.

– Вас, как мужчину, уязвляет, что женщина посягнула на вашу извечную прерогативу? – с издевкой спросила Эмильенна.

– Нет, меня бесит, что вы лезете, куда вас не просят! – несмотря на сочувствие к раненой девушке, Арман решил высказать все, что думает о ее поведении. – Вам мало было заставить меня вмешаться в то, что нас не касалось, ради какой-то деревенской девки… Нет, вы решили еще и лично сыграть роль в этой пьесе! Какого черта вы туда вообще сунулись?

– Было бы лучше, если бы этот мерзавец использовал меня для того, чтобы шантажировать вас, как предлагал его приятель? – девушка повернулась, чтобы взглянуть на реакцию собеседника, но при движении резкая боль в поврежденном плече заставила ее вскрикнуть.

– Было бы лучше, если бы вы не дожидались этого, как агнец, приговоренный к закланию, – проворчал Арман. – И прекратите вертеться, пока я не перевязал вам руку!

– А вы собираетесь ее перевязывать? – поинтересовалась Эмильенна. – И как далеко я бы по-вашему ушла? Да и вообще, после вашего «урока» у меня нет желания разгуливать в одиночестве, где бы то ни было…

Ламерти нечего было на это возразить, поскольку доводы его спутницы были довольно логичны. Тут, очень кстати, он заметил маленький лесной ручей и решил остановиться, чтобы, как обещал, заняться раной Эмили. Естественно, у него в распоряжении не было ни инструментов, ни бинтов, ни лекарств, не говоря уже о том, что в медицине Арман ничего не смыслил. Однако он был убежден, что любой мужчина способен справится с подобной раной.

Усадив Эмильенну на расстеленный плащ, он приступил к делу.

– Будет больно – кричите! Не надо строить из себя спартанца или мученицу, – Ламерти обратил внимание на то, что девушка закусила губу, предчувствуя, что врачевание может оказаться не менее болезненным, чем ранение.

Арман поднял безвольно висящую левую руку Эмили и осмотрел ее. По-хорошему, следовало бы распустить шнуровку на корсаже и спустить платье с плеча, но, щадя стыдливость невесты, молодой человек поступил иначе. Он, стараясь действовать как можно осторожнее, обрезал у основания рукав, тем более, что ткань все равно была вспорота шпагой и пропиталась кровью так, что прилипла к коже. Отделение присохшей материи от раны было самым сложным для неумелого лекаря и самым болезненным для раненой. После этого Ламерти, как умел, промыл рану и заодно стер кровь, которой были испачканы обе руки девушки. Бинтовать плечо было нечем, и Арману пришлось обрезать второй рукав платья Эмильенны, чтобы использовать его в качестве материала для перевязки. Затем он достал из сумки плащ и закутал им плечи обессиленной и дрожащей Эмили, которая так и не позволила себе ни застонать, ни вскрикнуть во время всей процедуры.

− 

Благодарю вас, – тихо проговорила она.

– Не стоит, – мрачно ответил молодой человек. – Ввязываясь в эту авантюру, я рассчитывал, что сегодня вечером мы обвенчаемся, а вместо этого – перевязываю ваши окровавленные руки. Такое впечатление, что вы специально дали проткнуть себя, лишь бы увильнуть от выполнения данного обещания.

– Вовсе я не увиливаю! – возмутилась Эмили слабым голосом. – Я дала слово и сдержу его! Так что, если вам угодно…

– Мне не угодно тащить к алтарю невесту, истекающую кровью! – с досадой проговорил Арман. – Но раз уж вы не в силах выполнить данное слово, то взамен я потребую с вас другое обещание.

– Какое? – Эмильенна насторожилась.

– Пообещайте мне никогда больше не ввязываться в поединки и не пытаться практиковаться в искусстве, которому вы обучились обманом.

– Но почему? – Эмильенне совсем не хотелось давать подобное обещание.

– Потому что вас убьют! – отрезал Ламерти.

– Я настолько плохо фехтую? – осведомилась Эмили.

– Вы фехтуете недурно… для женщины, – нехотя признал Арман.

– То есть, будь я мужчиной, вы бы сказали, что я не владею шпагой, – в голосе девушки явственно слышалась обида.

– Поймите, дело не в том, что вы не владеете шпагой, а в том, как вы ее используете, – молодой человек постарался объяснить. – Вы не сражаетесь, а словно отрабатываете выпады в тренировочном поединке. Эмили, вы понятия не имеете, что такое настоящая схватка, где соперники не демонстрируют свои умения, а пытаются убить друг друга.

– Но я первая ранила его! – возмутилась девушка, задетая критикой.

– Да, – кивнул Арман. – И тут же чуть не рухнули в обморок от вида крови и ужаса перед содеянным. Будь на месте этой тупой деревенщины человек мало-мальски знакомый со шпагой, он бы вам не простил подобной оплошности. Да что тут говорить – даже этот криворукий ублюдок умудрился вас ранить!

Против этого довода Эмильенне нечего было возразить, и она обижено поникла.

– Обещаете? – не отставал Ламерти.

– Обещаю, – девушка вздохнула. – Мне нельзя взяться за шпагу, даже если это будет единственным способом защитить свою жизнь?

– Вы не сможете защитить свою жизнь таким способом, – убежденно заявил Арман. – Уж лучше уповайте на мольбы и слезы – традиционно женское оружие.

– Можно подумать, на вас мои мольбы и слезы произвели бы впечатление… тогда, когда мы познакомились, – поддела Эмили.

– Можно подумать, вы хоть раз попробовали пустить их в ход, – не остался в долгу Арман.

Какое-то время молодые люди молчали. Постепенно на лес спустились синеватые сумерки, стало прохладно. Эмильенна была закутана в плащ, но его тепла вряд ли бы хватило для предстоящей осенней ночи. Ламерти решил развести костер.

– И почему каждый раз, когда я больна и больше всего нуждаюсь в мягкой постели и горячем питье, мы ночуем на холодной земле под открытым небом? – дрожа, спросила Эмили, смотря как медленно и несмело первые язычки пламени начинают свою пляску.

– Должно быть, потому что перед этим я, как правило, кого-нибудь убиваю, – насмешливо ответил Ламерти.

– Арман, – неожиданно спросила девушка. – А вы не могли бы научить меня драться? В смысле по-настоящему.

– Интересное предложение, – задумался Ламерти. – Ну, не знаю… Может быть, позже, когда вы станете моей женой. Но до этого вы должны быть верны данному слову и не хвататься за шпагу, как пылкий юнец.

Эмильенна, обнадеженная тем, что он не отказал ей и не посмеялся над ее просьбой, не стала возражать. Костер разгорался все сильнее, сухие ветки уютно потрескивали, оранжевые блики разгоняли темноту в непосредственной близости от огня, зато за ярким магическим кругом, она казалась еще чернее и гуще. Арман улегся на землю, положив под голову сумку. Некоторое время, он просто молча смотрел на пламя, а затем обратился к спутнице.

– Эмильенна? – негромко позвал молодой человек.

– Да? – отозвалась девушка, также завороженная созерцанием огненного танца.

– А какую бы ты хотела свадьбу?

– О чем вы? – не поняла Эмили.

– Ну, в смысле, грандиозное торжество с большим количеством гостей, роскошными нарядами и изысканными блюдами, или скромное венчание без лишних свидетелей?

– Гостей мне только и хватало! – фыркнула девушка. – Да я в Англии кроме Клариссы Стилби – подруги моей матери и ее сына никого не знаю. Нет уж, избавьте меня от пышных торжеств!

– Я тоже не жажду лишнего пафоса, – согласился Ламерти, довольный тем, что их взгляды в этом вопросе сходятся. – Хотя, мне бы, наверное, хотелось увидеть вас в подвенечном платье, – мечтательно протянул он.

– А мне бы не очень хотелось его надевать, – холодный тон Эмильенны вернул Армана к реальности. – И мне все равно, какой будет наша свадьба. Для меня это событие не является праздником!

– Спасибо, что не даете мне об этом забыть, – с горькой иронией заметил Ламерти.

После этого, они больше не разговаривали, погрузившись каждый в свои мысли и глядя на пламя. Искры мерцающими рыжими пылинками взлетали над костром и гасли в холодной синеве сентябрьской ночи.

Глава сорок четвертая.

Утро было серым и холодным. Эмильенна не выспалась из-за боли в руке, да и вообще спать на земле в середине сентября не слишком приятно. Арман тоже почти не спал, поддерживая костер, и наблюдая за состоянием Эмили.

Девушка чувствовала себя хуже, чем накануне, и Ламерти все-таки решился остановиться где-нибудь в гостинице, но для этого, вопреки избранной первоначально тактике, выбрал крупный город, тем более, что они были неподалеку от Бетюна. Маловероятно, что республиканские заводилы мелкого городишки, даже держащие в страхе ближайшую округу, будут хоть что-то значить в Бетюне, и что кто-то там станет ловить недругов «Карла», «Людовика» и «Филиппа».

Так, впервые за время своего путешествия, молодые люди оказались в приличной гостинице. Ламерти вызвал к Эмильенне настоящего доктора, правда, происхождение ее раны объяснили тем, что девушка споткнулась, вылезая из экипажа и распорола плечо, зацепив острый край подножки кареты. Характер повреждений, в принципе, не сильно противоречил выдуманной версии, поскольку Жиль на самом деле скорее распорол ей плечо, чем проткнул. Доктор ничем не показал недоверия к истории, которую ему рассказали, да и странно было бы с его стороны предположить, что скромная, приличная барышня из зажиточного сословия была ранена шпагой.

Поскольку врач посоветовал несколько дней не трогать Эмильенну с места, было решено задержаться в Бетюне. Только оказавшись в уютной, респектабельной гостинице, получив возможность заказывать еду из хороших ресторанов, Эмили осознала, чего она так долго была лишена. Она наслаждалась каждым часом, проведенным в городе, благословляя внезапную передышку. Лежать постоянно в кровати Эмильенна отказалась, и как только ей стало легче, уговорила Армана совершить прогулку по городу. Ламерти был не в восторге от этой идеи, но Эмильенна напомнила ему его же слова о том, что они – не самые значимые и разыскиваемые преступники, и что, по сути, новому режиму нет до них особого дела.

Молодые люди отправились на главную площадь, полюбовались на знаменитую колокольню, которую Арман нашел уродливой, а Эмили повздыхала о том, что не может оказаться наверху. У подножия колокольни они обнаружили уютную уличную кофейню, утопающую в цветах. Эмильенна, до смерти соскучившаяся по сладостям, заказала больше пирожных, чем смогла съесть, а Ламерти добродушно усмехался, наблюдая детскую радость своей спутницы.

На город медленно спускался теплый осенний вечер, пришедший на смену солнечному дню. Эмили давно не было так хорошо. Рука уже почти не болела. до Кале оставался, самое большее, день пути. Арман был добр, не изводил ее насмешками и не демонстрировал свою власть.

Расправившись с очередным пирожным, и вопреки всем правилам хорошего тона, по-детски облизав пальцы, Эмильенна подняла глаза на Ламерти. Тот сидел, положив подбородок на скрещенные ладони, и смотрел на девушку. Какая-то незнакомая ей теплота и мечтательность сияли сейчас в его глазах вместо привычных усмешки и самодовольства. И в этот миг Эмили показалось, что выйти замуж за этого человека – не такая уж плохая идея. Обаяние дымчато-голубых сумерек, пронизанных золотистым светом уличных фонарей, наполненных звуками музыки и запахом жаренных каштанов, пробудило в девушке желание жить, любить и быть любимой. Если бы только можно было поверить в истинность чувств Ламерти, а, главное, в их долговечность.

– О чем вы думаете? – спросил Арман.

– О вас, – почему бы для разнообразия не ответить честно? Вечер настраивал на откровенность.

– И что вы обо мне думаете? – несмотря на явную заинтересованность в ответе, Ламерти не сменил позы, а голос его звучал лениво и безмятежно.

– Вы мне нравитесь сегодня, – призналась Эмили. – Мне сегодня все нравится.

– Только сегодня? – уточнил Арман.

– А вам этого мало?

– Мало, – серьезно ответил Ламерти. – Я бы хотел нравится вам всегда.

– А вы сами? – Эмильенна слегка подалась вперед, к собеседнику. – Способны вы любить всегда?

– Откуда мне знать, – пожал плечами молодой человек. – Обещать вечно любить – все равно, что обещать жить вечно. Подобные вещи не в нашей власти.

– Жизнь – нет, но любить или не любить, мы вольны решать для себя сами, – возразила девушка.

– Черта с два! – Ламерти наконец стряхнул с себя ленивое оцепенение, навеянное магией чудесного вечера. – Разве я волен был полюбить вас? Точнее, не полюбить. Поверьте, меньше всего в жизни я рассчитывал и желал влюбиться, тем более в женщину, подобную вам. Однако это случилось, и я не в силах что-то изменить. Впрочем, я и не хочу, – добавил он.

– Но при этом вы не можете быть уверены, что не разлюбите меня завтра, так же невольно, как и полюбили? – ответ был очень важен для Эмильенны.

– Если бы я обещал вам подобное, любовь моя, я бы солгал. Повторяю, никто не может знать, как долго и как сильно он будет любить. А потому, разбрасываться подобными заверениями, по меньшей мере, самонадеянно. Я не так уж много знаю о любви, но твердо уверен в том, что мы над ней не властны, – Арман говорил то, что думает, хотя понимал, что в данный момент романтическая ложь была бы куда уместнее. – Конечно, иные, чтобы блюсти верность единожды данному слову, способны до конца дней притворяться влюбленными, обманывая не только предмет своего прежнего обожания, но и самих себя. Но ведь любить и притворяться, что любишь – совсем не одно и то же. Не согласны?

− 

Согласна, – кивнула Эмили, заметно погрустнев.

Ничего из этого не выйдет. И не надо воображать, что он точно так же в будет смотреть на нее влюбленным взглядом всю жизнь. Сегодня – это сегодня, и надо быть благодарной за этот день, не мечтая о множестве подобных.

– Вы расстроены? – Арман склонился к ней, и накрыл ее ладонь своей.

– Я расстроена тем, что не могу съесть все эти пирожные, – она демонстративно решила сменить тему. – Но это не в моей власти, хотя завтра я об этом пожалею.

– Не жалейте о пирожных, – рассмеялся Ламерти. – Завтра я накуплю вам новых. Какое же вы, в сущности, еще дитя, Эмили. Обожаете сладости и верите в сказки о вечной любви.

– Некоторые умудряются дожить до глубокой старости, сохранив оба эти качества, – парировала девушка.

– И такое случается, – не стал спорить Арман.

Помолчав немного, он вновь обратился к Эмильенне.

– Я бы очень хотел пообещать, что буду любить вас вечно, но тогда, однажды, вы сможете упрекнуть меня во лжи.

– Да не нужна мне ваша вечная любовь! – Эмили начала раздражаться. – И замуж я за вас не просилась, вы сами этого захотели!

– И сейчас хочу, – подтвердил он. – Больше всего на свете! И сила моей безумной страсти к вам ничуть не меньше от того, что я не могу гарантировать ее бесконечности.

– И не надо, – Эмильенна встала из-за стола, окинув на прощанье полным сожаления взглядом груду недоеденных лакомств. – Пожалуй, нам пора возвращаться в гостиницу.

– Давайте прогуляемся по набережной, – предложил молодой человек.

– Как вам будет угодно, – с подчеркнутым безразличием кивнула девушка. Она изо всех сил старалась скрыть свое разочарование даже от самой себя, но это не очень получалось.

Несмотря на красоту реки и ночного пейзажа по обоим берегам, эта прогулка вышла не такой приятной, как можно было бы ожидать. Эмили молчала и грустила, Арман досадовал на то, что своей неуместной откровенностью спугнул зарождающееся в ее сердце чувство.

На следующее утро молодые люди покинули Бетюн, и вскоре прибыли в Кале.

Глава сорок пятая.

Кале встретил путешественников шумом, суетой и крепким морским ветром. Публика в городе была довольно разношерстная, однако, аристократы на улицах и в порту не попадались. Это не означало, что их там не было, просто, подобно Арману и Эмильенне, представители бывших привилегированных сословий предпочитали не привлекать к себе ненужного внимания. Зато гораздо чаще, чем хотелось бы, попадались революционные комиссары, они-то как раз не скрывались. Особенно много представителей новой власти было в порту. Безошибочно вычисляя в толпе очередного якобинца, Эмили каждый раз невольно вздрагивала, а Арман с силой сжимал ее руку, безмолвно заставляя расслабиться и вести себя естественно.

Найти корабль оказалось очень непросто. Из-за напряженных отношений с Англией все корабли тщательно осматривались до отплытия, в том числе на предмет наличия нелегальных эмигрантов, а капитаны не хотели лишних неприятностей. И только очень хорошая плата могла заставить владельцев судов пойти на риск. К счастью, Арман располагал подобной суммой. И все равно для того, чтобы найти корабль, согласившийся взять их на борт, потребовалась почти неделя, в течение которой молодые люди жили в гостинице – скромной, но приличной, как и подобало по статусу тем, кого они из себя изображали.

И вот наступил долгожданный день. Эмильенна не знала, как смог Ламерти организовать их отплытие и чего ему это стоило, но стоя на палубе рядом со своим спутником, девушка не могла поверить, что это наконец свершилось. Стоял погожий денек начала октября, чуть прохладный, зато солнечный. Было далеко за полдень, веселые блики плясали в зеленой портовой воде, полоса которой, отделяя отчаливавший корабль от берега, становилась все шире.

И эта постепенно увеличивающаяся водная линия в понимании Эмили отныне пролегала между нею и многочисленными опасностями, грозившими во Франции, как ей лично так и любому человеку ее состояния, не желающему жертвовать принципами. Но кроме боли, горя и страха девушка покидала близких, судьба которых была ей неизвестна, а также свою родину, пусть и охваченную чумой народного безумия, но по-прежнему любимую. Доведется ли ей когда-нибудь вернуться? Что ждет ее впереди, особенно, учитывая данное Ламерти обещание? Тревога о родных, печаль о несчастной стране и неясность предстоящего будущего не позволили Эмили в полной мере насладиться мигом отплытия.

Арман, не страдающий излишним патриотизмом, не имеющий во Франции ни одного любимого человека, и, в отличие от Эмильенны, с нетерпением ожидающий прибытия в Англию, где сможет наконец безопасно пользоваться своими капиталами, а также обвенчаться с предметом своих грез, не скрывал торжества. Однако вид девушки, становящейся все грустнее, по мере того как стены Цитадели Кале таяли вдали, несколько омрачил его радость.

– Глядя на вас, можно подумать, что вы вовсе не рады вырваться из лап республики? – в словах Ламерти слышалось нечто вроде упрека. – Разве вы не мечтали об этом? Разве не умоляли меня бежать в Англию еще там, в Монси? Разве не с этой целью мы проделали долгий и трудный путь, в конце концов? А теперь у вас такой несчастный вид, словно вас силой затащили на этот корабль!

– Наверное, вы не поймете, – она пожала плечами, не отрывая взгляда от удаляющегося французского берега. – Да я и сама не до конца понимаю. Отныне я больше не буду жить в постоянном страхе за свою жизнь, честь и свободу, это сложно не оценить. Покидая Францию, я знаю лишь, что буду в безопасности, но больше я ничего не могу знать о своем будущем в чужой стране. Не скрою, неизвестность страшит меня.

– Что вы подразумеваете под неизвестностью? – Арман взглянул на Эмильенну с подозрением. – Разве мы не условились обвенчаться сразу по прибытии в Англию? Если вам угодно, я могу подождать до Лондона, хотя любая церковь в Дувре меня вполне устроит. После свадьбы я отвезу вас в свой дом в Саффолке, правда, я сам там еще ни разу не был. Так что никакой неизвестности – все предопределено.

– Все предопределено вами, а не мной, впрочем, мы об этом не раз уже говорили. Ни брак с вами, ни наличие у вас недвижимости в одном из графств не делает мое будущее менее туманным. Для вас эта свадьба является венцом желаний, а меня она пугает, и вы это знаете.

– Знаю, – кивнул молодой человек. – Но никак не могу понять почему. Вас бесит, что вы пойдете под венец не по своей воле. Но если отбросить сам факт принуждения, то что вас смущает?

– Я уже, кажется, не раз говорила, что хотела бы выйти замуж по любви, – напомнила Эмили.

– Неужели меня так сложно полюбить? – Арман взял девушку за подбородок и повернул ее лицо к себе, оторвав от созерцания водной глади. – Ну, будьте хоть раз откровенны! Я даже обещаю не злиться, что бы вы ни сказали.

– Ну, что ж, – медленно начала Эмильенна. – Я попробую объяснить, хоть и не ручаюсь, что вы поймете и, тем более, не разозлитесь.

Арман облокотился о перила и приготовился слушать с видом чрезвычайной заинтересованности.

– Признаюсь, вас сложно не полюбить, – видя торжествующее выражение, озарившее после этих слов лицо молодого человека, она чуть слышно вздохнула. – Вы умны, обаятельны, бесстрашны, хороши собой. Вы загадочны и не похожи на других, сами пороки ваши порой скорее завораживают, чем отталкивают…

– Неужели вы так думаете обо мне?! – Ламерти был ошеломлен характеристикой, которую девушка дала его персоне. – Тогда почему же вы в меня не влюблены, учитывая то, что я от вас без ума?

– Ваша любовь, точнее то, что вы почитаете любовью, бесспорно льстит мне, – Эмильенна опять отвернулась. Ей легче было говорить на столь смущающую тему, глядя вдаль, а не в лицо собеседнику. Не видя его, она словно размышляла вслух или беседовала сама с собой. – Позволь я себе быть хоть немного безрассуднее, мое сердце давно бы принадлежало вам…

– Так значит вы сами не позволяете себе полюбить меня! – вскричал Арман. – Но почему?!

– Потому, что, смею полагать, достаточно хорошо вас изучила. Все ваши достоинства не изменят вашей сути и того факта, что вы не способны на истинную любовь. Вы даже понятия не имеете, что это такое, – она слегка подняла руку, останавливая возражения, готовые сорваться у молодого человека. – Вы искренне полагаете, что любите меня, но в глубине души, вы знаете, что это лишь очередная попытка развеять скуку. И я это знаю. Вы даже не потрудились обмануть меня заверениями в вечной любви, за что я вам благодарна, ибо позволь я себе заблуждение на этот счет, плотина, возведенная разумом, чтобы сдерживать чувства, должно быть, рухнула бы.

– Я – дурак! – Ламерти сокрушенно покачал головой. – Ну что мне стоило соврать?!

– Спасибо, что не сделали этого, – девушка на миг повернула к нему голову и вновь обратила взор на море. Крепчающий ветер играл с волнами, которые становились все темнее и выше, швыряя молодым людям в лицо пригоршни соленых брызг. – Я не позволяю себе вас полюбить потому, что боюсь. Я боюсь того, что будет потом, когда вы разлюбите. А ведь это случится… рано или поздно. Вы тогда лишь вздохнете печально, придя к неутешительному выводу, что и любовь не способна стать лекарством от скуки. А я так не смогу! Если я полюблю, то навсегда, сколько бы вы не говорили, что мы не можем ручаться за длительность своих чувств. И что мне останется?

– Вы уверены, что я непременно разлюблю вас? – ветер трепал волосы молодого человека, то отбрасывая их с лица, то, напротив, закрывая его. – Если я отказался клясться в вечной любви, то лишь потому, что не уверен, что смогу сдержать обещание, а не потому, что уверен в обратном.

– Я ведь для вас – игрушка! – с горечью произнесла Эмильенна. – А игрушки, даже самые любимые, наигравшись, забывают и выбрасывают. Я не исключаю, что и разлюбив, вы будете по-прежнему добры ко мне, по меньшей мере, щедры и учтивы, но это не заменит любви. Я не смогу так жить!

Ламерти долго молчал. Солнце давно скрылось за тучами, а оттого быстрее темнело. Море казалось черным, небо над ним – темно-серым. Порывистый ветер был холодным, однако, молодые люди так и стояли на палубе, не спеша спрятаться в теплой каюте.

– И все-таки я вас не понимаю, – нарушил наконец молчание Арман. – Вы, с самого первого дня нашего знакомства казались мне храброй до безрассудности. Вы не раз легко бросали на кон свою жизнь, не задумываясь о последствиях. И вот теперь вы отказываете себе и мне в счастье только из-за того, что боитесь. Боитесь будущего, которое может и не настать. Где та храбрая девочка, которую я забрал из тюрьмы? – в его голосе нежность смешалась с тоскою.

– Умереть далеко не так страшно, как жить долгие годы с разбитым сердцем, – печально ответила Эмили. Было видно, что ей не хочется причинять боль влюбленному в нее человеку, но он не соврал ей, и она, в свою очередь, была честна с ним.

Пальцы Ламерти с такой силой впились в деревянные перила, что побелели. Он из последних сил сдерживался, чтобы не обнаружить досаду и постепенно овладевающий им гнев, потому что обещал девушке не злиться в ответ на ее признание.

– А знаете что? – несмотря на все усилия в голосе Армана слышалась злость. – Пожалуй, ваше холодное сердце, о покое которого вы так печетесь, не стоит тех усилий, которые я прилагал для его завоевания. Теперь, узнав, что причины вашего равнодушия – осторожность и прагматичное желание распланировать все вперед на целую жизнь, я, пожалуй, верну вам бесценную свободу выбора.

– Значит ли это, что вы освобождаете меня от данного слова? – осторожно спросила Эмильенна. Однако, вместо радости, которая была бы уместна при подобном повороте событий, ее почему-то захлестнул холодный липкий страх.

– Именно так, – подтвердил Ламерти. – Я знаю, что пожалею об этом решении. Я уже жалею о нем, но отныне вы вольны сами решать, как распорядиться своей жизнью. Довольны?

– Не знаю, – Эмили сама удивилась своему ответу, ведь ей полагалось ликовать, а она чувствовала лишь растерянность и опустошение.

– Если вы опасаетесь, что я вновь брошу вас, то напрасно. Не пожелаете остаться в Дувре, я сопровожу вас до Лондона или любого английского города по вашему выбору. Где там живет ваша знакомая?

– В Лондоне, – тихо ответила девушка.

– Значит, довезу до Лондона и оставлю у ворот ее дома, предварительно убедившись, что сия дама находится в добром здравии и действительно проживает по указанному адресу.

Эмильенна сама не знала, почему ей хотелось плакать, а Ламерти не скрывал своей боли. В темноте, разгоняемой лишь светом кормовых фонарей, молодые люди продолжали стоять рядом, во власти ветра и брызг, каждый из них мог многое сказать другому, но оба молчали.

– Вы замерзнете, – проговорил наконец Ламерти, стараясь придать голосу привычное безразличие. – Вам лучше спуститься вниз.

– А вы? – робко спросила Эмили. Она чувствовала вину перед ним, и ей хотелось хоть как-то эту вину загладить.

– Со мной ничего не станется, – отмахнулся Арман. – Я хочу побыть один.

Девушка повернулась и пошла прочь, но не успела она сделать нескольких шагов, как Ламерти окликнул ее.

– Эмильенна! – в голосе не было и тени показного равнодушия, только бесконечная боль и почти мольба. – Я освободил вас от клятвы, которую вырвал бесчестным образом, но это не значит, что я больше не хочу видеть вас своей женой. Вы могли бы выйти за меня по доброй воле…

– Нет, Арман. Пусть все остается, как есть. – в голосе ее было страдание, но звучал он твердо. – Простите меня!

Он не ответил, просто стоял и смотрел вслед девушке, скрывшейся в темноте.

Конец третьей части.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Глава сорок шестая.

Оказавшись в каюте, расстроенная Эмильенна заснула, стараясь таким способом отгородиться от чувства вины и печальных мыслей. Ламерти же пришел ближе у утру, разбудил девушку, сообщив, что скоро они прибывают в порт Дувр. Тон его, когда он обращался к Эмили, был спокойным, деловым и холодным. Говорил Арман ровно столько, сколько было необходимо, и ни словом больше. Перемена в общении, которую Эмильенна не могла не почувствовать, опечалила ее еще сильнее, однако, гордость заставила девушку принять правила игры и разговаривать с Ламерти в таком же тоне.

Закутавшись в плащ, Эмили вышла на палубу. Ветер, гулявший в открытом море стих, но было холодно, туманно и промозгло. То ли моросил мелкий дождик, то ли туман был таким влажным, но казалось, что воздух вокруг пропитан мелкой водяной пылью. За бортом отчетливо вырисовывался английский берег. С корабля можно было разглядеть крепостные стены и замок, возвышающийся над ними. Возможно, в солнечный день, на фоне синего неба старинные строения из серо-коричневого камня смотрелись бы величественно, но затянутое тучами небо придавало им мрачный и даже устрашающий вид. Франция проводила своих детей солнечной осенней улыбкой, Англия встречала чужаков хмурой холодной гримасой.

Установившаяся между молодыми людьми новая манера общения была под стать погоде. Арман был мрачен, Эмили – обижена. Сойдя на берег, они отправились на поиски дилижанса, который доставил бы их в Лондон. Договорившись с перевозчиком, путешественники направились в центр города с целью поесть и немного отдохнуть. Времени хватало, поскольку утро лишь недавно наступило, а дилижанс отправлялся после полудня. Теперь, когда больше не нужно было скрываться, Арман с Эмильенной могли себе позволить достойные рестораны вместо убогих трактиров, однако, ни у одного из них не было настроения радоваться долгожданным переменам.

Они умудрились практически не разговаривать ни во время короткого пребывания в Дувре, ни во время дороги до Лондона. Впрочем, в карете они были не одни, как и следовало ожидать, а потому полноценно поговорить в присутствии других пассажиров все равно бы не удалось. Дилижанс шел долго, с многочисленными остановками, до столицы добрались лишь на следующее утро, заночевав в придорожной гостинице, которая при всех своих недостатках, показалась молодым людям вполне сносной, в сравнении с тем, что они повидали.

Лондонская погода не сильно отличалась от дуврской, разве что дождь лил вовсю. Еще по дороге выяснилось, что Эмильенна не знает точного адреса миссис Стилби. Девушка никогда не была в Лондоне, а сию даму знала лишь как лучшую подругу матери. Однажды, пять лет назад миссис Стилби со своим сыном, пару месяцев гостила в Париже у Лонтиньяков. Но это никак не помогало отыскать их дом в Лондоне. Правда, Эмили в детстве, когда еще жила с родителями, часто видела письма, которые приходили матери от ее любимой подруги из Лондона. Девочке нравились красивые конверты из плотной кремовой бумаги, которые часто лежали в самых различных местах, разбросанные по всему дому мадам де Ноалье, не склонной к поддержанию строгого порядка. Эмильенна помнила, что на этих конвертах значилось «Фаррингтон роуд», но вот номер дома, она, спустя столько лет, не могла воспроизвести в памяти.

Арман нанял закрытый экипаж, пообещав извозчику изрядную переплату, если тот сумеет найти нужный особняк. Ламерти не ошибся в расчете, кэбмен тут же отыскал какого-то родственника, занимающегося извозом более тридцати лет. Родственник, в свою очередь, знал дома многих обитателей богатых районов и подтвердил, что почтенная миссис Стилби действительно проживает на Фаррингтон роуд, назвал номер дома, и в дополнение подробно описал внешний вид особняка.

И вот экипаж тронулся. Молодые люди оказались наедине в тесном пространстве наемной кареты. Если до этого Арман старался не встречаться глазами с Эмильенной, то теперь, напротив, смотрел на нее неотрывно. Этот выразительный взгляд смущал девушку.

– Почему вы на меня так смотрите? – не выдержала она.

– Хочу сохранить в памяти ваш образ, – ответил Арман. – Ведь меньше, чем через полчаса мы расстанемся навсегда.

– Это обязательно? – Эмильенна нервно комкала подол платья.

– Что именно? – не понял Ламерти. – Запоминать ваше лицо?

– Нет – расставаться. Неужели мы должны сказать друг другу «прощай» навеки? Это очень патетично, но глупо и жестоко! – девушка говорила проникновенным взволнованным тоном, стараясь убедить собеседника в своей правоте. – Почему мы не можем остаться друзьями и видеться тогда, когда пожелаем?

– Друзьями? – Арман презрительно усмехнулся. – Избавьте меня от этих глупостей! Если даже вы верите в возможность такой дружбы, то должны бы уже, хорошо изучив меня, понимать, насколько нелепо предлагать подобное мне. Я вовсе не нуждаюсь в дружбе той, которую хотел бы видеть своей женой!

– А я думаю не о вас, а о себе! – вспылила Эмильенна. – Я нуждаюсь в вашей дружбе! Я не хочу терять вас и расставаться навеки!

– Приступ эгоизма? Чуть ли не первый за время нашего общения, – Ламерти удивленно хмыкнул. – Чего вы от меня хотите?

– Я хочу иметь возможность видеть вас, – честно призналась Эмили. – Говорить с вами.

– Нет ничего проще – выходите за меня замуж! – Арман очень странно и пристально смотрел на свою спутницу, словно пытался понять, есть ли в ее неожиданных словах надежда для него. – Став моей женой, вы будете ежедневно видеть меня и сможете говорить со мной сколько душе угодно.

– Это мы уже обсудили, – тихо, но твердо ответила Эмильенна, не решаясь поднять глаза на собеседника.

– Тогда ступайте ко всем чертям со своей дружбой! – грубо ответил Ламерти. – И не вздумайте при прощании завести свою обычную песню,о том как вы мне благодарны!

Девушка молчала. Она отвернулась, но пространство экипажа было слишком тесным, чтобы Арман не заметил, как она украдкой смахивает слезы с глаз. Видя ее искреннее страдание, он несколько смягчился.

– Полноте, – он осторожно обнял ее за плечи. – Поверьте, сомнительная утрата моего общества не стоит ваших слез…

Эмили хотела что-то ответить, но как раз в этот момент кэбмен сообщил, что они прибыли на место. Ламерти отворил дверцу кареты, вышел и протянул руку своей спутнице. Когда ее ладонь оказалась в его руке, молодые люди встретились взглядами и замерли, не отрывая глаз друг от друга. Эмильенна застыла на подножке кареты, а Арман не мог найти в себе сил выпустить ее руку из своей. Из оцепенения их вывел все тот же кэбмен, жаждущий получить обещанную плату, в несколько раз превышающую его обычный гонорар. Это вернуло Ламерти к реальности.

– Ну, что ж, прощайте, – прежде чем отпустить ладонь девушки, он прикоснулся к ней губами. Подняв голову, Арман в последний раз взглянул в голубые глаза своей бывшей невесты. И столько чувства было в этом поцелуе и в этом прощальном взгляде, что Эмильенна почувствовала смятение. Но прежде, чем она смогла вымолвить хоть слово, Ламерти уже вскочил на подножку кэба и велел кучеру трогаться, захлопнул дверцу.

Глава сорок седьмая.

Оставшись одна, Эмильенна почувствовала растерянность. Девушка двинулась было по направлению к дому, но остановилась и, привалившись к отделанному мрамором столбу ограды, решила перевести дух и собраться с мыслями. Сейчас ей предстоит встреча с миссис Стилби, а все мысли заняты только Арманом. Надо перестать о нем думать и сосредоточиться на том, что она скажет, войдя в этот дом.

Взгляд девушки опустился на платье. Оно было в приличном состоянии, но теперь, когда ей не нужно изображать из себя мещанку, казалось неподходящим для первого впечатления, которое ей предстояло произвести на семью Стилби. Эмиленна вспомнила, что Ламерти уже в Лондоне предлагал купить ей новое платье, более соответствующее ее истинному статусу. Тогда девушка отказалась, а теперь жалела об этом. Нынешний ее наряд был куплен в Бетюне взамен предыдущего, испачканного кровью и лишенного рукавов после трактирной дуэли. Новая одежда была милой, но совсем не подобала аристократке. В свете этого Эмили еще раз оценила предусмотрительность и заботу Армана, особенно с учетом того, что предложение о покупке платья было высказано молодым человеком, когда они были уже в ссоре.

Ну вот, она опять думает о нем! Какого бы предмета не коснулись ее воображение, оно неизменно возвращалось к Арману де Ламерти. И бесполезно стоять здесь под дождем, в надежде выкинуть его из головы. Лучше уж пойти в дом, поскольку привести мысли в порядок все равно не получается, зато есть шанс промокнуть до нитки, и выглядеть еще менее презентабельно. Рассудив подобным образом, девушка решительно двинулась к особняку.

Когда Эмили прикоснулась к дверному молотку, ее неожиданно захлестнула волна паники. Если до этого момента все казалось простым и логичным, то теперь девушка с трудом представляла, как объяснит хозяйке свой приезд, да еще с целью остаться. Но поворачивать обратно было поздно и Эмильенна постучала в дверь как можно решительней, словно стараясь заглушить свои опасения. Не прошло и минуты как дверь распахнулась, и за ней возник силуэт дворецкого, который с недоверием оглядел мокрую барышню в скромном наряде. Красивое лицо Эмили, неизменно производящее глубокое впечатление на мужчин, было наполовину скрыто капюшоном, поэтому вышколенный слуга мог безупречно выполнять свою обязанности, без опасности попасть под обаяние женских чар.

– Вам чего, мисс? – недовольным тоном вопросил он. – Если по вопросам благотворительности, то госпожа Стилби и дамы -попечительницы принимают посетителей по средам.

– Мне нужно увидеть миссис Стилби, – Эмильенна ответила с таким достоинством, что слуга пришел в недоумение, образ промокшей простушки не вязался в его сознании с аристократическим тоном и манерой держаться.

– Госпожи нет дома, – неохотно сообщил лакей. – Она уехала с визитом.

– Могу я ее дождаться? – осведомилась Эмили все так же надменно. – Или оставите меня мокнуть под дождем?

Дворецкий пребывал в явном замешательстве. С одной стороны чересчур настойчивую визитершу надо было гнать, с другой – что-то подсказывало ему, что если он так поступит, то после пожалеет. Меж тем Эмильенна откинула наконец капюшон и это сразу облегчило слуге непростой выбор. Назойливая просительница мгновенно преобразилась в его сознании в прелестную гостью.

– Проходите, мисс! – он гостеприимно распахнул дверь, пропуская девушку внутрь. – Позвольте ваш плащ.

Помимо желания угодить красивой барышне дворецкого съедало любопытство. Он решил, пользуясь отсутствием хозяйки, во что бы то ни стало выведать о гостье все, что возможно. Девушка, не оборачиваясь, бросила на руки слуге мокрый плащ, и дворецкий отметил небрежность и аристократичность этого жеста. Подойдя к большому стенному зеркалу, Эмили вгляделась в свое отражение с целью оценить ущерб, нанесенный дождем ее одежде и прическе.

В этот момент сверху донесся шум, хлопнула дверь, и на площадке лестницы показался молодой джентльмен, одетый по-домашнему, но в то же время дорого и со вкусом. Перегнувшись через перила лестницы он нетерпеливо крикнул:

– Брендон, что там происходит? У нас гости?

В этот момент молодой человек увидел внизу Эмильенну. Девушка стояла к нему спиной, а ее отражения сверху было практически не видно, однако, увиденного ему было достаточно, чтобы за считанные секунды миновать несколько лестничных пролетов.

Эмили обернулась, и столкнулась с юношей лицом к лицу.

– Чем могу быть полезен, мисс? – галантно вопросил молодой человек. Но вдруг в его глазах промелькнул огонек узнавания и он удивленно уставился на девушку. – Эмильенна?!

– Ричард? – в свою очередь Эмили узнала сына миссис Стилби, с которым была знакома по их парижскому визиту.

Молодые люди действительно были знакомы, но в то время он был совсем юнцом, а она – и вовсе ребенком.

С удивлением наблюдавший эту сцену дворецкий, пришел к выводу, что неожиданная посетительница – одна из бывших подружек молодого хозяина. Ну, конечно же! Все указывало на это – судя по одежде девица явно из низшего сословия, но при этом не совсем простолюдинка, а манер дворянских нахваталась от Ричарда. Что ж, сына миссис Стилби можно понять – такая красотка! Однако это дерзко и неприлично – являться в дом к своему покровителю. Подобные девушки должны знать свое место! И ради всех святых, зачем этой легкомысленной прелестнице понадобилась госпожа? Ведь она спрашивала вовсе не Ричарда, припомнил дворецкий, более того, судя по неподдельному удивлению, явно не рассчитывала на встречу с ним. Брендон, гордившийся своей проницательностью, решил, что роман молодого хозяина с этой барышней, очевидно, имел последствия, и дерзкая девица явилась к матери своего любовника, чтобы угрожать и требовать денег. Праведное негодование слуги, за минуту разобравшегося в ситуации, пересилило впечатление от внешности девушки, и он уже с презрением окидывал гостью возмущенным взглядом, готовясь без жалости вышвырнуть ее за порог, дабы та не посмела тревожить покой миссис Стилби и портить ее отношения с сыном.

Между тем, молодые люди справившись с первым смущением, решились наконец заговорить друг с другом, причем сделали это практически одновременно.

– Ричард, тебя не узнать!

– Ты стала еще красивее!

Эмильенна по старой привычке обратилась к молодому человеку на «ты» и тут же задумалась, уместно ли это. Ведь перед ней был уже не товарищ их с братом детских проказ, а взрослый мужчина. Ричарду сейчас должно быть двадцать два или двадцать три года, посчитала Эмильенна. Когда он гостил у них, ему было семнадцать. Молодой человек был хорош собой, но не той изнеженной, почти идеальной красотой, что Ламерти. Внешность Ричарда привлекала совсем иным – мужественное открытое лицо, смеющиеся серые глаза, темные, слегка вьющиеся волосы. Если Арман в воображении девушки походил на загадочного надменного короля из старинных баллад, то Ричард напоминал скорее храброго и веселого рыцаря.

Брендон, меж тем, продумывал тактический маневр по изгнанию нахалки из порядочного дома. Мало ли что Ричард, судя по всему, рад ее видеть. Хозяин молод и легкомыслен, а подобная красотка вскружит голову хоть монаху, вон даже его, Брендона, чуть не провела своими невинными голубыми глазищами. Но нет, милочка, не на того, напала! Уж он-то позаботится о том, чтоб ее скорее спровадить, даже если это закончится ссорой с молодым мистером Стилби.

– Ну что же ты стоишь? – Ричард без лишних церемоний подхватил девушку под руку. – Пойдем скорее наверх. Боже, да ты вся промокла! Ты сейчас же мне расскажешь все, но сначала тебе нужно обсохнуть, переодеться и немедленно выпить чего-нибудь горячего.

– Брендон, – обратился он на этот раз к слуге. – Вели Луизе нагреть для барышни ванну, найти ей сухую и чистую одежду и распорядись на кухне, чтобы в малую столовую через полчаса подали чай.

– Но, господин, – запротестовал Брендон. Голос его дрожал от осознания, что он позволяет себе указывать хозяину, но дворецкий, вознамерившийся любой ценой сохранить семейный покой, был непреклонен. – Это никуда не годится! Простите, что позволяю себе лишнее, но позвольте вам заметить, что девице ее положения негоже находиться в домах, подобных этому.

– Чего?– Ричард опешил. – Ты что несешь?! Какого такого «ее положения»? Ты хоть знаешь кто перед тобой?

– Догадываюсь, – холодно ответил слуга, исполненный, как ему самому казалось, оскорбленного достоинства.

– Да будет тебе известно, что мы имеем честь принимать у себя мисс… то есть мадемуазель Эмильенну де Ноалье.

Теперь уже опешил незадачливый дворецкий. Имя гостьи ему ничего не говорило, но что значит приставка «де» перед фамилией он знал. А еще он понял, что очень крупно попал впросак. Оправдывая допущенную оплошность тем, что желал хозяевам только добра, покрасневший как рак, Брендон поспешил убраться, и со всем рвением бросился выполнять поручения Ричарда.

Сам же Ричард, держа Эмили под руку, не успел подняться и до середины лестницы, как внизу отворилась дверь, и вслед за лакеем, в холл вошла элегантно одетая дама средних лет, которую можно было бы назвать скорее приятной, чем красивой.

– Мама, – крикнул сверху Ричард. – Ты не поверишь, кто к нам пожаловал!

Глава сорок восьмая.

Миссис Кларисса Стилби с удивлением и любопытством взглянула на сына и его спутницу и тут же изумленно охнула. Она сразу узнала совершенно неожиданную, но оттого не менее желанную гостью.

– Эмили, девочка моя! – миссис Стилби взлетела по лестнице с резвостью, не уступающей той, с которой преодолел эту же лестницу ее сын, увидев девушку.

Мгновением позже благородная дама уже прижимала к сердцу дочку своей лучшей подруги. Затем, слегка отстранив от себя девушку, миссис Стилби, залюбовалась ею. А Эмильенна в это же время вглядывалась в знакомые, но слегка позабытые черты хозяйки дома.

Любой человек, взглянувший на Клариссу Стилби немедленно проникался к ней доверием. Приятная округлость форм хорошо сочеталась с невысоким ростом, черты лица были несколько мелковаты и не совсем правильны, зато миловидны, густые темно-каштановые локоны дополняли образ, а глаза были такие как у сына – серые, большие и веселые. Несмотря на то, что женщине было уже за сорок, она выглядела почти юной.

Только теперь, взглянув на миссис Стилби, Эмильенна вдруг осознала, почему все это время так стремилась в Англию, почему была уверена, что подруга матери примет ее с распростертыми объятиями и без всяких условий. Девушка вспомнила, каким обожанием прониклась к чудной, веселой и доброй гостье тогда, пять лет назад. Эмили, лишенная в силу обстоятельств материнского общества, нашла в миссис Стиби то, чего ей так не хватало – одновременно и мать, и подругу. Эмильенна очень любила и уважала свою тетю Агнессу, но не могла не отметить, что в сравнении с обаятельной и живой приятельницей матери, тетушка казалась чопорной, строгой, сухой и скучной. В те два месяца девочка была просто очарована гостьей и это впечатление оказалось таким сильным, что годы спустя, во время испытаний и лишений, Эмильенна стала искать защиты и покровительства прежде всего у нее. И едва взглянув в эти лучистые серые глаза, девушка поняла, что не обманулась в своих ожиданиях.

– Родная моя! – Кларисса покрывала поцелуями девичье личико. – Господи, как же мы боялись за вас! Ах, если бы ты могла читать письма своей матушки! Она просто в отчаянии! Но я утешала и обнадеживала ее как могла. Правда, Ричард? – она обернулась к сыну, но не дав ему сказать ни слова, продолжила. – Ну, теперь-то я напишу дорогой Денизе, что ее девочка жива. Боже, как же она обрадуется! Я прямо сейчас возьмусь за письмо, только чуточку еще полюбуюсь тобой. Дик, ты распорядился чтобы о нашей Эмили достойно позаботились?

– Да, мама, – молодой человек воспользовался шансом вставить хоть слово в восторженный материнский монолог. – Но если ты не отпустишь Эмили, то она не сможет принять ванну, высушиться и переодеться, а, следовательно, все мои распоряжения будут напрасными.

– Конечно же! – спохватилась женщина. – Это я от радости. А вот и Луиза, – миссис Стилби заметила на верхней площадке лестницы горничную. – Луиза, милая, проводи молодую госпожу и позаботься о ней хорошенько. Это мисс Эмильенна, она мне как дочь! Запомни и передай всем – в этом доме с Эмильенной должны обращаться как с принцессой!

Луиза – долговязая серьезная девица – присела в почтительном реверансе, предназначавшемся, очевидно, обеим дамам – хозяйке и гостье.

– Позвольте, мисс, я провожу вас в вашу комнату, – почтительно предложила она Эмили.

Девушке не очень хотелось расставаться с хозяевами, особенно, учитывая, что она и пары слов-то толком не сказала. Но оба – и мать, и сын, были тверды и абсолютно едины в намерении немедленно отправить промокшую гостью в горячую ванну. Эмильенне оставалось лишь повиноваться и последовать за Луизой.

Добравшись наконец до ванны с горячей водой, девушка в полной мере оценила заботу и настойчивость хозяев. Это было истинное блаженство. И не только потому, что она промокла и замерзла. Эмили с удивлением осознала, что последний раз по-человечески принимала ванну в Париже, в доме Ламерти. Но тогда ей сложно было так безмятежно нежиться в воде, поскольку присутствие в доме двух мужчин не отягощенных моральными устоями и приличиями никак не способствует желанию продлить подобную процедуру. Девушка вспомнила, как впервые за долгое время оказавшись вне тюремных стен и получив возможность помыться, разрывалась между чистоплотностью и стыдливостью.

Нет, ну надо же! Она опять думает о нем! Что ж, с этим стоит смириться. Скорее всего, Ламерти и все, что с ним связано еще долго будет всплывать в ее воспоминаниях. И это неудивительно и даже логично, ведь последние два месяца, которые были, пожалуй, самыми насыщенными в ее жизни, она провела в его обществе. Эмили вздохнула, невольно вернувшись мыслями к тому, что не больше часа назад рассталась с этим человеком навсегда. К этому очень сложно будет привыкнуть, но выбора он ей не оставил.

Вспомнив в очередной раз об Армане и их совместных приключениях, Эмильенна задумалась над тем, как ей рассказать об этом семейству Стилби. Несмотря на доверие, которое вызывали в ней обаятельная Кларисса и ее сын, девушке не очень-то хотелось рассказывать им о том, что она много недель находилась в обществе мужчины, причем питающего к ней отнюдь не братские чувства. Как можно, не погубив навеки своей репутации в глазах этих в высшей степени порядочных людей, признаться, что она ночевала с ним в одной комнате во всяких подозрительных трактирах, а порой и вовсе в лесу. А уж если упомянуть историю и повод их знакомства, то можно быть уверенной, что ее – несчастную девицу, попавшую в подобную ситуацию, конечно, пожалеют, но на уважение после этого нечего и надеяться.

Эмили решила подольше задержаться в ванной, используя это время, чтобы продумать наиболее пристойную версию рассказа о своих приключениях. Луиза, со всем рвением желая угодить гостье, постоянно подливала горячую воду, кроме того, она решительно настояла на том, чтобы вымыть прекрасные волосы молодой госпожи. Эмильенна, хоть и давно уже привыкла мыть голову самостоятельно, не стала спорить, только удивилась тому, как изменились ее привычки за последнее время. Ведь раньше, даже после революции, она и представить себе не могла как можно вымыться, одеться, причесаться без помощи служанки. Но заключение, а затем два месяца в обществе Ламерти сделали девушку куда менее прихотливой.

Выйдя из ванной, Эмильенна, опять же с помощью Луизы, облачилась в домашнее платье миссис Стилби, которое было хоть и слишком просторным, зато чистым, сухим, и, главное, по ткани и фасону подходило тому сословию, принадлежность к которому Эмили больше не нужно скрывать. Застегивая крючки на спине и стараясь получше приладить на девушке вещь с чужого плеча, Луиза деловито сообщала о планах на ближайшее будущее.

– Завтра вы с госпожой, конечно же, отправитесь к мадам Дорин. Это портниха, лучшая в городе! Она, кстати, из Франции. В ее мастерской с вас, мисс, снимут мерки и можете не сомневаться, что через несколько недель у вас будет великолепный гардероб.

Слушая Луизу, девушка задумалась, из каких денег будет оплачиваться все это великолепие. Уже много лет родители посылали Лонтиньякам средства на ее содержание из Нового Света. Что ж, если госпожа Кларисса напишет матери, что ее дочь жива и выбралась невредимой из Франции, то родители могут по-прежнему обеспечивать ее, только деньги будут высылаться не в Париж, а в Лондон. Хоть об этом можно не беспокоиться, нахлебницей она не будет. Еще не хватало, чтобы Стилби, приютившие Эмильенну, помимо этого и обеспечивали ее. Конечно, до того, как придут первые деньги от родителей, волей неволей придется пользоваться щедростью материной подруги, но зато потом Эмили все возместит из своего содержания.

И вот Эмильенна – сухая, чистая, прилично одетая, с сияющими уложенными волосами, в сопровождении неизменной Луизы проследовала в малую столовую. Там ее уже ждали Ричард с матерью. Миссис Стилби сама разливала чай, ласково глядя на девушку.

И, сидя в красивой уютной комнате, в окружении чудесных людей, Эмили наконец ощутила, что все страшное осталось позади, и она наконец-то дома. Пусть этот дом был чужим, но как же ей хорошо здесь! Девушку радовала каждая мелочь – веселый огонь в камине, старинные бронзовые часы на каминной полке, нежные голубые цветочки, которыми был расписан тончайший фарфор чайного сервиза, горячий ароматный чай и тающие во рту крошечные печенья.

– Ну, душа моя, – обратилась к девушке миссис Стилби. – Я уже отправила с Энтони письмо твоей матери, но пока без подробностей, их я опишу завтра в новом письме, а сейчас моей дорогой несчастной Денизе достаточно знать, что ее девочка жива и в безопасности. А теперь я надеюсь, что ты расскажешь нам как смогла вырваться из этой ужасной республики и добраться сюда.

Осторожно подбирая слова, чтобы не соврать, но и не сказать случайно той правды, которая могла с точки зрения Эмили повредить ее репутации, девушка поведала о том, как друзья помогли ей выбраться из тюрьмы и выехать из Франции. На немедленно последовавшие вопросы о том, кто же эти таинственные и благородные друзья, Эмильенна отказалась отвечать, сославшись на то, что люди, оказавшие ей столь важные услуги, пожелали сохранить свои имена в тайне и взяли с нее слово. Это, конечно, была уже откровенная ложь, но меньше всего на свете Эмили желала произносить имя Армана де Ламерти в этом доме. Довольно того, что она не в силах выкинуть его из головы.

Благородные хозяева, не настаивали на раскрытии имен таинственных благодетелей, миссис Стилби сказала лишь, что будет молиться за тех, кто спас дочь ее обожаемой подруги.

Глава сорок девятая.

Первая неделя Эмили в Лондоне была чрезвычайно наполнена событиями. Проговорив целый вечер с миссис Стилби, которая настояла, чтобы девушка звала ее просто Клариссой, и с ее сыном, Эмильенна отправилась спать в комнату, которая отныне должна была принадлежать ей. Комната, оформленная в кремовых и нежно-розовых тонах, и сама по себе была очень уютной, комфортно и со вкусом обставленной, но кроме этого все члены семьи старались как могли приукрасить новое жилище Эмили. Миссис Кларисса постоянно приносила что-то из своих вещей – то фарфоровую вазочку, то изящную статуэтку. Ричард в свою очередь, не давал подаренным вазам пустовать, почти каждый день наполняя их свежими цветами. Луиза с особым усердием взбивала перины, стелила покрывала, кроме того, каждое утро, заходя, служанка распахивала шторы и ставила на столик перед кроватью Эмильенны поднос с ароматным кофе и свежей выпечкой. Ну и, конечно, Брендон угождал юной госпоже, не жалея сил, стараясь загладить невольную оплошность, допущенную в день ее приезда.

Едва успев проснуться на следующее утро, девушка тут же принялась сочинять письмо матери. Это было не совсем легким делом, поскольку, как и в случае с миссис Стилби, она очень мало могла рассказать о своих приключениях без риска потревожить покой родителей и заставить их горько сожалеть о судьбе своей несчастной дочери. Скудное, лаконичное и не слишком правдивое изложение эпопеи бегства из Франции уместилось на одной странице. Зато все остальные листы были посвящены искреннему восхвалению Клариссы Стилби и ее сына. Девушка в самых ярких красках описала радушный прием, оказанный ей, и заверила мать, что ее подруга относится к своей гостье, как к дочери, а Ричард – как к сестре.

Как только письмо было запечатано и вручено Энтони, Эмили с миссис Стилби и Луизой отправились к портнихе – знаменитой мадам Дорин. Мадам Дорин не была, подобно Эмильенне, эмигранткой, она переехала в Лондон задолго до трагических событий, охвативших ее родину, и вот уже много лет процветала в Англии. Однако истинный француз всегда остается в душе французом, и потому мадам Дорин относилась к соотечественникам с особым трепетом. Увидев же Эмильенну, она пришла в восторг. Девушка показалась талантливой портнихе идеальной моделью для воплощения ее идей. Подручные мадам Дорин несли ворохи самых разнообразных тканей, с Эмили сняли множество мерок, девушку крутили на подиуме, словно куклу. Модистки на скорую руку подгоняли платья Клариссы Стилби под фигурку Эмили, чтобы девушке было в чем ходить до той поры пока грандиозные задумки мадам Дорин будут воплощены в жизнь. И хотя все эти хлопоты несколько утомили Эмильенну, все равно они были очень приятны.

Кроме того, семейство Стилби вывезло гостью в театр, где у них была своя ложа. В Париже классические оперы и пьесы были заменены весьма странными постановками, которые можно было назвать искусством с большой натяжкой, а потому для Эмильенны посещение театра стало воскрешением еще одной почти забытой радости. Правда, девушку немного смущал интерес к ее персоне, проявляемый многочисленными лондонскими знакомыми миссис Стилби, но женщина представляла Эмили как свою родственницу из Франции и не сообщала любопытствующим ничего, кроме имени своей гостьи.

Постепенно возвращаясь к тому образу жизни, который она вела до революции, девушка словно оттаивала и оживала. Взрослые ее качества, за ненадобностью, проявлялись все реже, зато детские черты проступили с особой яркостью. Эмили не нужно было больше принимать решения, самой заботиться о себе, беспокоиться о том, что принесет завтрашний день. Судьба после многочисленных штормов завела ее корабль в тихую гавань, и первое время Эмильенна просто наслаждалась ощущением безопасности, покоем и любовью окружающих.

Каждый день девушки был наполнен новыми впечатлениями. Веди она подобный образ жизни последние несколько лет, вряд ли ей удалось бы оценить всю прелесть своего положения, даруемого знатностью и богатством. Но теперь все было ей внове и каждая мелочь радовала. И именно эта постоянная смена и яркость впечатлений заглушила в сознании Эмили воспоминания об Армане и притупила боль расставания с ним. Девушка не то, чтобы совсем забыла Ламерти, но время, проведенное с ним, стало казаться ей сном. Сложно было однозначно сказать, был этот сон страшным или увлекательным, хотелось ли ей продлить его или, напротив, стоило радоваться пробуждению. Ясно было только одно – желая или не желая того, она проснулась, и реальность наступившего дня вытесняла миражи прошлых сновидений, делая их все более далекими и призрачными.

И если для того, чтобы изгнать образ Армана из сердца и разума во время пребывания в монастыре, Эмильенне приходилось загружать себя работой и молитвами, то в Лондоне их заменили развлечения светской жизни. Временами в вихре новых дел и забав, Эмили все же ощущала грусть и пустоту, но она философски смирилась с этим. Обретя физическую свободу от власти Ламерти, девушка понимала, что для обретения свободы душевной ей потребуется, должно быть, больше времени, чем она провела в его обществе.

Временами Эмильенна невольно сравнивала Армана с Ричардом. Девушка не раз представляла, насколько проще было бы путешествие из Франции в Англию, будь на месте Армана де Ламерти Ричард Стилби. С Диком она бы чувствовала себя в полной безопасной, и даже оставаясь наедине, не тревожилась бы о своей репутации. Впрочем, Ричард никогда бы себе не позволил, например, ночевать с ней в одной комнате, он скорее провел бы ночь на улице. Дик – настоящий рыцарь, с ним так надежно и спокойно.

Не успев пообщаться с Ричардом и одного вечера, девушка начала воспринимать его как старого, близкого друга или даже брата. Похожие отношения связывали ее с кузеном Франсуа – сыном Лонтиньяков. Только Франсуа был на год моложе Эмили, а Дик – почти на шесть лет старше, а потому к первому Эмильенна испытывала слегка покровительственную любовь, а вторым восхищалась, искренне сожалея, что обстоятельства не позволили им расти вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Зато теперь эта досадная промашка судьбы исправлена и они могут проводить вместе столько времени, сколько захотят. Тем более, совершенно очевидно, что Дик был от Эмильенны в таком же восторге, как она от него, и ничего не желал больше, чем делить с девушкой любой досуг, посвящая ее во все, что казалось ему важным или интересным.

Наслаждаясь дружеской симпатией с молодым англичанином, Эмильенна с некоторым удивлением вспоминала, что когда-то, в во время их первой встречи, была в него влюблена. Конечно, тогда ей было всего двенадцать лет, а ему – семнадцать. Франсуа ходил за Диком хвостом, во всем беря его за образец, а Эмили тут же наделила англичанина всеми чертами идеального кавалера и втайне от всех решила, что обязательно выйдет за него замуж. Впрочем, чувств своих девочка никак не обнаруживала, лишь старалась произвести на гостя наилучшее впечатление, демонстрируя все свои достоинства, часть из которых, как она позже с удивлением узнала, не так уж восхищает мужчин. Юная Эмильенна пользовалась каждым случаем, чтобы проявить свой ум, начитанность, красноречие. Во всех играх старалась одержать победу, что, зачастую, ей удавалось. И даже когда дело касалось чисто мальчишеских забав, старалась не отставать от Дика и Франсуа. Девочка полагала, что разделяя увлечения своего избранника, она найдет самую верную дорогу к его сердцу, ведь с ней ему никогда не будет скучно.

Однако юноша хоть и был неизменно добр и внимателен к Эмили, никаких романтических чувств не проявлял. А тетя Агнесса однажды, вызвав девочку к себе, высказала свое неудовольствие тем, как племянница ведет себя в обществе гостя. Молодым людям, назидательно вещала мадам де Лонтиньяк, нравится, когда девушка не только скромна, нежна и мила, но, в первую очередь, когда она умеет ценить их достоинства и восхищаться ими, не стараясь их затмить, демонстрируя те же самые умения, и даже превосходство.

Уязвленная Эмильенна тут же заявила, что ей совершенно безразлично, какое она произведет впечатление на Дика Стилби, если он настолько глуп, что жаждет лишь восхищения, вместо того, чтобы искать людей, способных наравне с ним заниматься тем, что имеет ценность в его глазах. После разговора девочка долго недоумевала, как могла тетя Агнесса догадаться о ее чувстве. Иначе, зачем бы ей учить племянницу как вести себя с Ричардом? Но, много позже, Эмили поняла, что тетя, не отличающаяся особой проницательностью, лишь желала на примере гостя научить свою взрослеющую воспитанницу быть любезной и приятной барышней, способной очаровать любого кавалера.

Когда время визита Стилби истекло, девочка, успевшая завоевать если не любовь, то уж точно, дружбу Ричарда очень надеялась, что он напишет ей из Англии, но этого не произошло. Эмили долго ждала письма, грустила, тщательно скрывая свою печаль от родни, но сама ни за что не желала писать Дику. Однако на тот момент Эмильенна была слишком юной, чтобы первое чувство подчинило ее навеки. Обида на то, что Ричард не стал ей писать, и гордость уязвленная тем, что он не оценил ее по достоинству, мало-помалу вытеснили из сердца девочки романтическую привязанность к Дику Стилби, тем более что, несмотря на возраст, вокруг нее кружилось все больше поклонников.

Теперь же, находясь в Лондоне, девушка от души радовалась, что обида на Дика, не ответившего ей взаимностью, была не столь сильна, чтобы перерасти в неприязнь. Конечно же, она уже тогда испытывала к нему лишь братские чувства, но по молодости перепутала их с любовью. Зато, разобравшись в себе, они смогут к обоюдному наслаждению стать лучшими друзьями, а проживание под одной крышей даст их дружбе дополнительные преимущества, поскольку не нужно разлучаться дольше, чем на сон или кратковременные хлопоты.

Глава пятидесятая.

В конце октября Ричард уговорил Эмильенну отправиться в их имение Лингхилл, расположенное в Эссексе, близ Брентвуда. Миссис Стилби сначала планировала ехать с ними, но потом неотложные дела, требующие личного присутствия, вынудили ее остаться в столице. Молодые люди отправились вдвоем.

Эмили была в восторге от родового поместья Стилби, где проживал отец Клариссы и дед Ричарда – сэр Гарольд. Пожилой джентльмен пришелся девушке по душе, так же как и дом. И тот и другой были немолоды, но исполнены одновременно величия и душевной теплоты. Сэр Гарольд, в свою очередь, тоже проникся симпатией к юной воспитаннице своей дочери и почти сразу стал относится к ней, как к внучке.

Осень, хоть и перевалившая за половину, была все еще хороша. Деревья в изысканном приусадебном парке и в окрестных лесах еще не до конца расстались с разноцветной листвой. Погода стояла не слишком холодная, а порой даже и солнечная. Пользуясь последними ясными деньками молодые люди все время проводили в прогулках – пеших по парку или конных по окрестностям. Эмили была не большой почитательницей охоты, потому Дику так и не удалось соблазнить ее этой забавой, милой его сердцу. Зато девушка с огромным удовольствием и неутомимостью готова была в его обществе скакать мили и мили по лесам, полям и дорогам графства. Если же день выдавался дождливым, что тоже случалось, то молодые люди оставались дома, сидели у камина, без устали болтая друг с другом или слушая истории сэра Гарольда и запивая их горячим грогом.

Эмильенна была полностью довольна жизнью, хозяином дома и, особенно, Ричардом, в чьем обществе неизменно чувствовала себя легко и радостно. Эмоции же молодого человека были намного сложнее, и с каждым днем горячее дружеское расположение девушки вызывало у него все меньше радости.

Эмили бы ужасно удивилась, узнай она, что первая ее любовь к Ричарду была взаимной. Молодой англичанин влюбился в красивую, обаятельную и необыкновенную Эмильенну де Ноалье, едва узнав ее. Чем больше они общались, тем крепче и серьезней становились его чувства к ней. Однако Дик не спешил с признаниями, поскольку считал Эмили совсем еще ребенком и был уверен, что его ухаживания не вызовут одобрения Лонтиньяков, у которых они гостили. Поэтому юноша решил подождать пару лет, прежде чем открыть Эмильенне свои чувства. Уезжая, он имел твердое намерение вернуться, чтобы покорить сердце мадемуазель де Ноалье, обручиться с ней, и впоследствии увезти ее в Англию в качестве своей жены.

Осуществлению планов Ричарда Стилби помешала революция. Если в восемьдесят девятом году ситуация казалась скорее скандальной, чем страшной, то в девяносто первом стало окончательно ясно, насколько все далеко зашло. Дик твердо решил отправиться в охваченную мятежом черни Францию и вывезти оттуда Эмильенну, а, если получится, то и ее родственников. Обычно кроткая миссис Стилби превратилась в львицу и сделала все, чтобы не отпустить сына. Она доказывала, что французским дворянам куда проще будет выбраться из страны одним, чем в сопровождении англичанина, и что его вмешательство станет для Лонтиньяков и Эмильенны скорее обузой, чем помощью. Кроме того, состоя в постоянной переписке с Денизой де Ноалье и зная о ее планах относительно дочери, Кларисса убеждала сына, что девушка должна ехать из Парижа не в Лондон, а в Сан-Доминго, к родителям. Какое-то время миссис Стилби сама была уверена, что Эмильенна, и скорее всего Агнесса де Лонтиняк, уже на пути в колонии. Так было, пока от ее подруги не стали приходить письма исполненные сначала тревоги, а потом и отчаяния. Дениза, заливая страницы писем слезами, рассказывала о том, что дочь в сопровождении сестры мужа, не только не приехала к ним, но даже не отвечает на письма. Кларисса, как более рассудительная из двух подруг, уверяла мадам де Ноалье, что письма в таких чрезвычайных обстоятельствах могут идти очень долго или даже вовсе затеряться, однако, она и сама понимала, что утешение это весьма сомнительное. Так или иначе, связь с теми, кто остался в Париже, оборвалась и об их судьбе ничего не было известно. Ричарда миссис Стилби все-таки удержала, благодаря тому, что сыновья преданность оказалась в нем сильнее романтической привязанности, тем более, зародившейся несколько лет назад и не разделенной.

Теперь же, когда предмет его юношеских грез неожиданно явился в передней их лондонского дома, чувства Дика не только воскресли, но и стократ усилились. Поначалу Ричарда более чем устраивали установившиеся между ним и Эмильенной теплые и открытые дружеские отношения. Доверие, которое оказывала ему девушка, ее нескрываемая симпатия и желание проводить с ним время безмерно радовали Дика Стилби. Так было первые несколько недель. Позже, молодой человек, испытывающий к гостье отнюдь не братские чувства и втайне надеявшийся, что они будут разделены, стоит им с Эмили узнать друг друга поближе, с некоторым разочарованием стал замечать, что в их отношениях ничего не меняется.

Ричард вынужден был признать, что девушка относится к нему как брату. Она легко делилась с ним мыслями на самые разные темы, с интересом слушала о том, что важно для него, старалась, как и пять лет назад, разделять все его увлечения, за исключением разве что страсти к охоте. Дик не сомневался в том, что нравится Эмили, и то, что она проводит в его обществе почти все свободное время ничуть не смущал девушку. Демонстративность их дружбы со стороны девушки ярче всего свидетельствовала о том, что за ней не стоят никакие тайные чувства.

Кроме того, Эмильенна никогда не приходила в смущение от вольных или невольных прикосновений. Более того, она могла даже позволить ему или себе некоторые вольности, допустимые, как правило, лишь между близкими родственниками, принадлежащими к разному полу. Девушка порой могла потрепать Дика по плечу, схватить за руку, шутливо толкнуть, а пару раз даже поцеловала его в щеку в знак благодарности. Сделала она это так легко и естественно, что даже строгий блюститель нравственности, не счел бы такой поцелуй достойным осуждения.

Миссис Стилби радовали и умиляли отношения сына с гостьей, дед тоже весьма одобрительно отнесся к их дружбе. Все окружающие, словно сговорились, воспринимая взаимную привязанность молодых людей, как братские чувства. С каждым днем такое положение вещей все больше раздражало Ричарда, хоть он ничем не обнаруживал этого перед Эмильенной. Молодому человеку хотелось ловить на себе ее взгляды, бросаемые украдкой, а не прямой честный взор, всегда направленный прямо в глаза. Его несказанно обрадовало бы, прояви Эмили хоть тень смущения или трепета, когда он подает ей руку или подсаживает на коня. Малейший признак кокетства с ее стороны, мог бы подать ему надежду. Но нет, Эмильенна была неизменно искренна, добра, весела и совершенно бесстрастна.

Последней каплей для Дика стало происшествие, случившееся во время одной из их многочисленных прогулок. Когда Эмили спускалась с лошади, ее ступня застряла в стремени. Пытаясь высвободить ногу с излишней поспешностью, девушка потеряла равновесие и свалилась бы на землю, не подхвати ее Ричард. Когда Эмильенна оказалась в его объятиях, молодой человек пришел в глубочайшее волнение, он слышал стук ее сердца, ловил ее дыхание на своей щеке. Зато сама виновница его смятения, была абсолютно спокойна, сердце билось ровно, румянец смущения не окрасил ее лица. Смеясь, обвила она руками шею своего спасителя и запечатлела на его щеке невинный сестринский поцелуй в знак благодарности, издеваясь при этом над собственной неловкостью и превознося услугу, оказанную ей Диком.

После этого, Ричард Стилби твердо решил открыть девушке свои чувства, пока она окончательно не стала воспринимать его как брата. Иначе, в один отнюдь не прекрасный день, она с принятой между ними откровенностью поведает ему, что влюблена в другого, а потом еще удостоит чести быть почетным гостем на их свадьбе.

Вечером следующего дня молодые люди стояли на просторном балконе. Закат догорел малиновым пламенем, на темном фоне неба одна за другой проступали яркие блестки звезд. Деревья в старом парке почти облетели, их голые ветви создавали причудливую вязь, приводимую в движение порывами осеннего ветра. Несмотря на глубокую осень, было в этом пейзаже что-то если не красивое, то величественное, навевающее грусть и наводящее на размышления о вечном.

– Ты не замерзнешь? – заботливо спросил Ричард. Между ними сразу установилась манера обращаться друг к другу на «ты», что опять же подчеркивало исключительную близость, чаще всего свойственную родственникам.

– Нет, – Эмили поплотнее закуталась в шаль. – Все равно скоро пойду в дом. Хотя мне нравится стоять вот так и смотреть на темный парк.

– А мне нравится смотреть на самую лучшую девушку в мире! – Дик решил, что дальше тянуть с объяснением глупо, тем более, что обстановка вполне располагала.

– Надо полагать, ты это обо мне? Потому что других девушек я здесь не вижу. Значит, ты считаешь меня самой лучшей девушкой на свете? – лукаво поинтересовалась Эмильенна.

– Именно так, – серьезно кивнул Ричард. Он видел, что Эмили не очень настроена на серьезный разговор, но твердо решил не дать собеседнице перевести все в шутку.

– И давно ты так считаешь? – девушка продолжала улыбаться.

– С того момента, как увидел тебя.

– Когда я приехала в Лондон? – уточнила Эмильенна.

– Нет, в Париже, пять лет назад, – признался Дик.

– Ну надо же! – Эмили всплеснула руками. – Значит я все-таки не зря старалась. – девушка, хоть и не планировала раскрывать своей прежней симпатии к Ричарду, однако, не могла удержаться от запоздалого торжества. – Слышала бы тетя Агнесса.

– Ты о чем? – не понял молодой человек.

– Да так, – отмахнулась Эмильенна. – Не обращай внимания. Это дело прошлое.

– Ты не расскажешь мне?

– Ну ладно, – нехотя протянула девушка. Ей не слишком хотелось признаваться, но она сама подняла эту тему. – Тогда в Париже, я изо всех сил старалась произвести на тебя впечатление. Но до этого вечера была уверена, что мои усилия не увенчались успехом.

– Я тебе нравился? – Дик был поражен. – Никогда бы не подумал!

– Так же как и я не подумала бы, что нравилась тебе. Ты ни слова не сказал об этом, а уехав, не написал ни одного письма! – глупо было упрекать его столько лет спустя, и все же она высказала свою давнюю обиду.

– Ты была совсем ребенком, – оправдывался Стилби. – Я хотел вернуться, когда ты немного подрастешь и тогда рассказать о своей любви.

– В любом случае, все это было давно и сейчас не имеет значения, – теперь, когда самолюбие Эмильенны было полностью удовлетворено, она решила закончить этот разговор.

– Вовсе нет! – запротестовал Дик. – Мои чувства с тех пор совсем не изменились, разве что стали еще сильнее.

После этих слов Эмили в замешательстве отвернулась от Ричарда и уставилась в сад, верная своему обыкновению, не смотреть на собеседника во время разговоров, предмет которых представлялся ей слишком личным.

– Эмильенна? – жест и молчание девушки никоим образом не обнадеживали несчастного влюбленного. – Ты молчишь. Почему?

– Потому, что не знаю, что сказать, – честно призналась она, снова разворачиваясь к Ричарду. Боль и отчаяние, слышавшиеся в его голосе не могли оставить ее безучастной.

И она действительно не знала, что ответить. С самого момента их встречи, наслаждаясь дружбой, Эмили, как ни странно, даже не допускала возможности иных отношений между ними. Это не значило, что она не считала Дика достойным своей любви, скорее даже наоборот, просто она ни разу не задумалась о подобном раскладе. И теперь его признание значило для нее только одно, чем бы она на него не ответила – их чудесной дружбе конец.

– Понимаю, – печально кивнул Дик. – Не стоило мне заводить этот разговор. Ты не любишь меня…

– Неправда! – горячо возразила девушка, хватая его за руку. – Я люблю тебя! Люблю… просто не так, как тебе бы этого хотелось.

– Я знаю, – голос молодого человека, несмотря на признание собеседницы, по-прежнему был полон безысходной тоски. – Ты любишь меня как друга или брата.

Девушка в ответ молча кивнула.

– Я чувствовал это, потому и решил сказать о том, что люблю тебя, пока не стало слишком поздно. Хотя о чем я говорю? – Стилби безнадежно махнул рукой. – Уже слишком поздно. С самого начала было слишком поздно, да?

– Дик, – осторожно начала Эмильенна. Ей ужасно хотелось успокоить и обнадежить молодого человека, но при этом не сказать чего-либо, о чем можно впоследствии пожалеть. – Пойми, я не исключаю возможности, что со временем могла бы испытать к тебе иные чувства. Ты – самый достойный, самый лучший мужчина, которого я знаю, – воображение тут же услужливо и совсем не к месту нарисовало ей образ другого, которого уж никак нельзя было назвать «лучшим» или «достойным». – Самый лучший! – упрямо повторила Эмили, убеждая в очевидном не столько собеседника, сколько саму себя. – В Париже я была влюблена в тебя, но внешне это выглядело как дружба, теперь же… Теперь я действительно привыкла видеть в тебе друга, и чтобы изменить это нужно время, возможно долгий срок.

– О! Я готов ждать сколько угодно! – тень надежды, как и следовало ожидать, окрылила Ричарда только что пребывавшего на дне бездны отчаяния.

– И еще,– словно смущаясь продолжила девушка.

– Все, что угодно! – горячо воскликнул Дик.

– Я бы очень хотела сохранить нашу дружбу такой, как сейчас. Я очень боюсь потерять ее, – призналась она. Молодой человек хотел что-то на это ответить, но Эмили жестом попросила не прерывать ее. – Не хочу в каждом слове или жесте видеть намек на любовь, по крайней мере, до тех пор, пока не смогу сказать, что разделяю твои чувства.

– Это будет нелегко, – после недолгого молчания, произнес Стилби. – Но я постараюсь не докучать тебе признаниями. Просто ты должна знать, что я люблю тебя, даже если веду себя, как брат.

– Договорились, – кивнула девушка. Наконец она решилась спросить о том, что больше всего ее волновало. – Но сможешь ли ты остаться мне другом и братом, если я все же не смогу полюбить?

Как ни странно, на этот вопрос, в отличие от предыдущего, Дик ответил почти мгновенно и с полной уверенностью.

– Разумеется! – увидев удивленный взгляд собеседницы, он пояснил. – Если моим надеждам не суждено сбыться, то дружба – это единственное утешение, которое мне останется. Лучше уж быть рядом с тобой хоть в качестве друга или брата, чем не быть вовсе.

Такой поворот событий Эмильенну вполне устраивал, и она, не скрывая своей радости, совсем как накануне, обняла Ричарда и одарила невинным поцелуем в щеку. Однако вместо того, чтобы наслаждаться моментом, молодой человек осторожно расцепил руки девушки, обвивавшие его шею, и ласково отстранил ее.

– Эмили, я тоже хочу тебя кое о чем попросить,– несколько смущенно начал он. – Не думай, что знаки твоей привязанности не приятны мне. Совсем, напротив! Просто, пока ты испытываешь ко мне лишь дружеские чувства, постарайся не давать мне надежды на нечто большее. Раз уж ты запретила мне высказывать свою любовь, то, прошу, не подавай к тому лишнего повода.

– Чего еще я не должна себе позволять отныне? – девушка отошла на другой конец балкона, взглядом и голосом выражая высокомерную холодность, несколько наигранную, но все же дающую понять, что она обижена.

Бедного поклонника эта манера сразу же повергла в отчаяние.

– Забудь! – в голосе Дика слышалась раскаяние и досада на себя. – Веди себя как раньше… как хочешь! Я обещаю быть терпеливым.

– Смотри же, – Эмили сменила гнев на милость. – А теперь, мой верный рыцарь, пойдемте в дом. В пылу любовных признаний, вы не заметили, что дама вашего сердца совсем замерзла.

Глава пятьдесят первая.

Как бы ни желала того Эмильенна, и как бы ни старался Ричард, их отношения не могли оставаться неизменными. Теперь, когда девушка знала о чувствах, которые испытывает к ней Дик, она просто не могла держать себя с ним по-прежнему. В частности, она, несмотря на разрешение молодого человека, больше не позволяла себе никаких вольностей по отношению к нему. Отчасти потому, что вести себя так с влюбленным действительно не совсем прилично, отчасти же, чтобы помучить и наказать за запрет, хоть и сразу же отмененный. Оба молодых человека изо всех сил делали вид, что между ними все, как раньше, но при этом оба осознавали, что это не так.

В начале ноября в дом Стилби пришли два письма. Первое было от родителей Эмильенны. Послание Анри и Денизы де Ноалье было наполнено безграничной радостью и благодарностью. Оно было сумбурным, но каждая строчка дышала таким счастьем, что Кларисса перечитывала вслух письмо своей дорогой подруги пять вечеров подряд, при этом каждый раз глаза ее увлажнялись слезами от избытка эмоций.

Неделей позже пришло послание, которого никто не ждал – письмо из Парижа от дяди Этьена. Точнее даже два письма. Первое было адресовано миссис Стилби, в нем сообщалось, что Этьен и Агнесса де Лонтиньяк оба пребывают с добром здравии и вне опасности, насколько это возможно в такое тревожное время для жителей Парижа. Дядя, как и родители Эмили, выражал искреннюю и глубокую признательность миссис Стилби за то, что она приняла у себя девушку, которую они с женой считают своей дочерью.

Второе же письмо было в запечатанном виде вложено в конверт и предназначалось лично племяннице. « Дорогая Эмильенна! Я считаю необходимым поделиться с тобой некоторыми подробностями, которые по определенным причинам не могу доверить иным лицам до полного выяснения всех обстоятельств…»

Столь официальное и туманное начало настораживало и не сулило ничего особо хорошего.

«…Рассказав достойнейшей мадам Стилби (дядя, как истинный француз, не желал именовать англичан иначе как на французский манер) о нашем нынешнем положении, я был вынужден умолчать о том, кому мы этим положением обязаны…»

После этих строк сердце Эмильенны сделало пару резких скачков, а лицо залилось краской. Уж она-то знала, кому дядя с тетей обязаны свободой и безопасностью!

« Я должен поведать тебе об участии в нашей судьбе некоего молодого человека, который, по правде сказать, сначала показался мне отъявленным негодяем. Этот господин именуемый Арманом де Ламерти явился ко мне в тюрьму и заявил, что может ускорить рассмотрение моего дела и даже добиться оправдательного приговора на условиях передачи ему в собственность нашего парижского дома. Кроме того, он предложил мне должность управляющего в моем же доме! Представь себе мое возмущение. Однако, дитя мое, дядя твой никогда не позволял гордыне возобладать над разумом. И я, скрепя сердце, принял это предложение, показавшееся мне крайне оскорбительным, ибо лучше быть управителем в своем же доме, чем нищим, узником или, того хуже, лишиться головы. Итак, я согласился и после суда, который состоялся через несколько дней, обрел свободу и отправился домой. Каково же было мое изумление, когда я застал там свою дражайшую супругу, живую и невредимую. К вящему моему удивлению Агнесса поведала, что своим освобождением из комендатуры также обязана вышеупомянутому мсье де Ламерти. Если его участие в моем деле можно было объяснить элементарной корыстью, то услуга, оказанная Агнессе этим молодым человеком, причем абсолютно бескорыстно, была совершенно непонятна. Незнакомый человек, да еще и якобинец, состоящий в этих кошмарных реквизиционных комиссиях, вытаскивает нас обоих из тюрьмы. Мы не знали что и думать, а твоя тетя, хоть и относится ко всем республиканцам с глубочайшим презрением (надо сказать, вполне заслуженным), после возвращения под родной кров, приобрела привычку ежевечерне возносить Господу молитвы за нашего неожиданного и странного благодетеля. Я же, в силу более скептического склада ума, был склонен видеть в его действиях какой-то тайный умысел, недоступный нашему пониманию. Забыл упомянуть, что описанные события имели место в первой половине августа. В середине же прошлого месяца к нам явился человек довольно странного и даже подозрительного вида и передал письмо от этого самого Армана де Ламерти. В письме, к слову сказать, чрезвычайно кратком, сообщалось, что я являюсь полным хозяином нашего особняка в Марэ, и мое право собственности может быть подтверждено любым юристом, взявшим на себя труд изучить наш с ним договор. Далее, к чрезвычайному нашему изумлению, он написал о тебе! «Ваша племянница – Эмильенна де Ноалье – писал он – пребывает в полном здравии и благополучии и находится в настоящий момент на попечении Клариссы Стилби в Лондоне». Далее он сообщал нам адрес твоей благодетельницы (и без того известный твоей тетушке) и предлагал написать ответное письмо, которое будет, по возможности, доставлено в Лондон с нарочным, передавшим данное послание. Учитывая то, что в последние месяцы почтовое сообщение между нашими державами было практически прервано, мы не могли не воспользоваться неожиданной возможностью, хотя податель письма и выглядел весьма подозрительно. Кто знает, когда мы сможем послать о себе весточку и сможем ли вообще, а потому я тут же написал обстоятельное письмо к мадам Стилби и затем взялся за то, которое пишу тебе, любезная моя Эмильенна. Наверное ты, с присущим тебе умом и проницательностью, догадалась, что я хочу знать какое отношение имеет к тебе господин де Ламерти, что вас связывает и не вашему ли знакомству мы с твоей тетушкой обязаны странной благотворительностью с его стороны. Опять же, не знаю, сможем ли мы получить ответ на оба письма, но в любом случае, ты должна быть уверена в нашей глубочайшей любви. Твой дядя Этьен» .

Дочитав письмо до конца, Эмильенна пришла в полное замешательство. Первым ее чувством была ужасная злость на Ламерти, открывшего ее родным их знакомство и заронившего в их души вполне оправданные подозрения. Конечно, дядя ни в чем ее не упрекал, но мысль, что беспринципный якобинец оказывает услуги родне своей любовницы, не могла не посетить его. И как ей теперь оправдаться?! Что бы она ни написала в свое оправдание, нет уверенности, что ответ хотя бы дойдет до Парижа. Им-то письмо пришло почтой, а не с нарочным подозрительного вида.

Девушка судорожно схватила перо и бумагу и начала сочинять ответ. Но что бы она ни писала, все получалось либо слишком неопределенно, либо лживо. О том же, чтобы написать родным правду не могло быть и речи. Один за другим скомканные листки почтовой бумаги летели в камин, пока Эмили не забросила это безнадежное занятие.

Отчаявшись оправдаться в глазах родни, бедняжка разрыдалась. Но после получаса слез на смену злости и незаслуженному чувству вины, постепенно пришло осознание того, что письмо Ламерти к ее родным было отнюдь не попыткой погубить в их глазах репутацию племянницы. Девушка представила отчаяние дяди с тетей, которые обрели свободу и вернулись в родной дом (опять же, благодаря тому, кого она вот уже больше часа осыпает проклятиями), но при этом не имеют никаких вестей о девушке, которую растили и воспитывали как дочь. Поскольку родной их сын – Франсуа уехал учиться во Флоренцию два года назад, то беспокоиться Лонтиньяки могли только об Эмильенне. Надо полагать, что они должны испытывать благодарность человеку, сообщившему, что их драгоценная девочка жива и невредима, кроме того указавшему, где она находится. А если к этому прибавить, что именно этот человек спас ее и доставил в Англию, то, стоит признать, что молитвы о нем, возносимые тетей Агнессой, читаются отнюдь не зря.

И еще из послания Ламерти дядя узнал, что вновь является хозяином в собственном доме! Не говоря уже о том, чего стоила сама по себе пересылка писем. Сложно даже представить, как смог Арман устроить оказию, с которой письмо из Англии было доставлено в Париж, а ответ Лонтиняков – в Лондон. Сколько же нужно было заплатить этому подозрительному человеку, чтобы он решился два раза пересечь пролив между воюющими странами!

И все это было сделано ради нее! Допустить, что покой четы Лонтиньк, сам по себе, имеет хоть какую-нибудь ценность для Ламерти, Эмильенна не могла. Нет, он позаботился о ее родных, чтобы она могла быть спокойнее и счастливее. Позаботился теперь, когда она отвергла его любовь и предложение руки и сердца, когда они расстались навсегда, а, следовательно, он не мог ждать с ее стороны никакой благодарности или уступок. То есть Арман де Ламерти впервые в жизни сделал доброе дело (даже несколько добрых дел) совершенно бескорыстно! А что это может означать как не то, что он любит ее! Любит по-настоящему, а не просто повинуясь эгоистическому желанию завоевать.

Это открытие перевернуло устоявшийся мир девушки с ног на голову, и отнюдь не успокоило ее, а, напротив, расстроило еще больше. Если узнав о любви Ричарда, она испытала запоздалое торжество, то осознание того, что Арман любит ее, породило лишь смятение и отчаяние. Мысли о том, что она совершила ошибку, отвергнув любовь Ламерти, были пока смутными и еле уловимыми, но понимание того, что исправить уже ничего нельзя, напротив, предстало с убийственной ясностью.

Итак, Эмили продолжала плакать, и причиной тому была уже не злость, а запоздалое раскаяние. Дав волю слезам, девушка не заметила, как открылась дверь и в комнату вошел Ричард. Молодые люди частенько позволяли себе заходить друг к другу без стука, но до этого дня такая привычка не вызвала ни одной неловкой ситуации. И вот теперь Дик Стилби застал даму своего сердца рыдающей над письмом, пришедшим из Парижа.

– Эмили, что с тобой? – он в тревоге склонился над девушкой. – Разве твой дядюшка не написал нам, что он в полном порядке? Он умолчал о чем-то?

– Нет, с дядей и тетей все хорошо, – Эмильенна поспешно отодвинула листок, исписанный рукой дяди Этьена так, чтобы Ричард даже случайно не смог прочесть ни строчки.

– Отчего же ты плачешь?

– Не обращай внимания, я сейчас успокоюсь. Пожалуйста, не рассказывай матушке, – девушка торопливо вытирала слезы и старалась придать своему лицу менее печальное выражение. Но вышло это у нее так плохо, что Дик, не выдержав, обнял ее и прижал к себе, нежно гладя рукой по голове, как ребенка.

Вот так же когда-то она плакала в развалинах Монтррерского аббатства, а Арман, успокаивая, гладил ее по волосам. Почему же она не может не вспоминать об этом? И почему сейчас, в объятиях Ричарда, ей так тепло и спокойно, а тогда сердце билось чаще, и голова кружилась от чего-то смутного и дурманящего?

Все это глупости! Голова кружилась от действия снотворного, которое Арман подсыпал ей в питье, и сердце билось по той же причине. Пора выкинуть эти воспоминания из головы, никакого добра от них не будет – одна боль!

– Эмили, ты не расскажешь мне, что случилось? – голос Стилби, звучавший встревоженно и печально, оторвал девушку от размышлений. – Я не могу требовать от тебя откровенности, но мне казалось, что наша дружба дает мне некоторое право.

– Я расскажу, Дик, все расскажу, – пообещала она. – Только не сейчас, позже.

Она и в самом деле расскажет. Почему бы и нет? Он имеет право знать, и не только как друг, но, в первую очередь, как влюбленный. Если его любовь не выдержит правды о приключениях избранницы в обществе другого мужчины, то не стоит прилагать усилий, чтобы разжечь в своем сердце огонь ответного чувства. Если же он любит по-настоящему, то примет ее, невзирая на сомнительное прошлое. В любом случае она не может скрывать от него правду. Но сил, чтобы рассказать все прямо сейчас девушка в себе не находила.

Глава пятьдесят вторая.

Ноябрь в Лондоне был дождливым и тоскливым, да и настроение у Эмили было под стать погоде за окном. Дяде Этьену девушка так и не ответила, оправдывая себя тем, что письмо вряд ли дойдет. После очередной «выходки» Ламерти, Эмильенне страстно захотелось его увидеть, она одновременно жаждала осыпать его упреками и выразить благодарность. Она была готова терпеть его холодность, выслушивать его насмешки, злиться и ехидничать в ответ, лишь бы только быть рядом, видеть его и говорить с ним. Так много нужно было понять, спросить, объяснить. Девушка постоянно вела мысленные диалоги с незримым собеседником, доказывая что-то то ли ему, то ли себе самой.

Но все это никак не могло изменить того факта, что Ламерти не вернуть. Сначала Эмили почему-то казалось, что, устроив ее переписку с дядей, Арман, которому все-таки не свойственно бескорыстие, рано или поздно объявится, чтобы пожать плоды своего очередного благодеяния, как он любил делать. Но ничего подобного. Дни шли за днями, складывались в недели, а Ламерти, чье появление у дома Стилби, она так часто и так ясно рисовала в своем воображении, так и остался миражом. Если бы у Эмильенны было хоть малейшее представление, где можно его отыскать, то девушка, поступившись гордостью, скорее всего предприняла бы попытку встретиться и поговорить, но не ездить же с этой целью по всему Лондону. Да и кто сказал, что он в Лондоне? Может, он в Саффолке, а может, вообще в другой стране.

Оставалось одно – в который раз выкинуть его из мыслей, из памяти, из сердца. Когда они в последний раз расстались это удалось ей на удивление легко, поскольку новые впечатления и дружба с Ричардом вытеснили из сознания не только образ Армана, но и все предшествующие события. Теперь же, когда Ламерти вновь напомнил о себе, ей нужно поменьше пребывать в праздности и наедине с собой, чтобы разум и чувства постоянно были чем-то заняты.

Стараясь поступать таким образом, она, однако, не слишком преуспела, хотя возможностей отвлечься было более, чем достаточно. Просто чем бы Эмили не занималась – читала, сидела в опере или принимала вместе с миссис Стилби гостей – мысли ее то и дело возвращались в нежелательное русло. Текст книжных страниц или переживания героев на сцене, как назло, постоянно оказывались созвучны воспоминаниям или размышлениям Эмильенны, во всем ей виделись скрытые намеки на Армана и их совместные приключения.

Даже открывающийся сезон балов не мог отвлечь девушку. Правда, она и не особо стремилась бывать в свете. Эмили не хотелось привлекать излишнего внимания к своей персоне, учитывая ее внезапное появление в Лондоне и не совсем понятный статус в семье Стилби. Правда, Кларисса Стилби уже представила девушку большинству своих знакомых, как свою дальнюю родственницу. И лишь самые близкие знали настоящую историю ее юной подопечной. Миссис Стилби расстраивалась из-за того, что Эмили под разными предлогами отказывается посещать балы. Зато Ричард более чем одобрял решение девушки. Влюбленный молодой человек отлично понимал, какой эффект произведет в свете внешность Эмильенны. А если добавить к этому ее неожиданное и таинственное появление в Лондоне и романтическую историю юной французской аристократки, бежавшей от ужасов революции, то совершенно очевидно, что в кратчайшие сроки она будет признана самой модной красавицей в этом сезоне. Дику вовсе не улыбалось, чтобы за его возлюбленной волочились все повесы Лондона, а потому он и хотел удержать девушку подальше от шумных балов и других светских мероприятий, кроме тех, которых совсем уж нельзя было избежать, вроде обязательных визитов или походов в театр.

Ричард, игнорируя недовольство матери, уговаривал Эмили вновь отправиться в Эссекс, и отметив там ее приближающийся день рождения, остаться до Рождества. Но миссис Стилби, которой светские дела опять не позволяли покинуть столицу, и слышать ничего не хотела о том, чтобы день рождения Эмильенны отмечался без нее. Если уж молодые люди так хотят скучать в деревне вместо того, чтобы блистать и веселиться на балах, то пусть вдвоем едут в Брентвуд после именин Эмили. Сама же миссис Стилби планировала отправиться в свое имение к концу декабря, чтобы провести Рождество с отцом, как она делала каждый год.

Кларисса с энтузиазмом и удовольствием принялась за подготовку праздника, причем часть приготовлений тщательно скрывалась от именинницы. Ричард помогал матери как мог, довольный уже тем, что Эмильенне было позволено сидеть дома и хандрить. От миссис Стилби не укрылось, что ее гостья в последнее время грустит, но она деликатно не расспрашивала Эмили ни о чем, надеясь, что та сама сочтет нужным поделиться своими печалями и тревогами. По мере сил старалась она развеселить девушку и именно по этой причине досадовала на то, что Эмильенна пренебрегает балами, которые, как известно, способны излечить от тоски любую юную особу.

И вот наступило второе декабря. В этот день Эмильенне исполнялось восемнадцать лет. Торжество, с любовью спланированное Клариссой и Ричардом Стилби, было практически идеальным для именинницы – множество подарков и сюрпризов, при полном отсутствии гостей. Праздник проходил в тихой семейной обстановке и кроме хозяев дома, только слуги приносили девушке свои поздравления и скромные дары. Горничная Луиза, которая успела искренне привязаться к молодой госпоже, вручила ей собственноручно вышитый батистовый платок, и кроме этого протянула небольшой футляр из темного дерева, стоимость которого явно превышала финансовые возможности горничной. Увидев недоуменный взгляд именинницы Луиза тут же дала разъяснения.

– Это не от меня, барышня, не подумайте! Когда я пару дней назад ходила к мистеру Биргенсу насчет торта, ко мне подошел молодой человек, отдал эту коробочку и сказал, что это подарок вам ко дню рождения. Я, понятное дело, спросила, как его зовут и что передать, но он ответил, что это не важно. И ушел. Вот так, – закончила она свой нехитрый рассказ, заинтриговавший и взволновавший Эмильенну.

Впрочем, девушка нашла в себе силы не демонстрировать охватившего ее интереса, и даже сдержала порыв расспросить горничную подробно о молодом человеке, передавшем подарок. Спокойно взяв футляр, Эмильенна уделила куда большее внимание платку, вышитому Луизой, чем привела последнюю в полный восторг. Ричарду и Клариссе Эмили она ничего не сказала о странном подарке. И только оставшись наконец одна в своей комнате, девушка в волнении торопливо раскрыла футляр, который, к слову сказать, был так хорош, что сам по себе мог служить подарком.

Внутри, утопая в синем бархате лежала овальная миниатюра. Серебряная рамка представляла собой изящный узор с вкраплениями сапфиров и жемчуга. Но красота и изысканность рамки не были оценены Эмильенной по достоинству, поскольку едва лишь бросив взгляд на сам рисунок, она мгновенно позабыла обо всем остальном.

На миниатюре была изображена, причем с истинным искусством, довольно странная, но завораживающая картина. На краю скалы сидел ангел, в чертах которого Эмили без труда узнала себя. Конечно, она не имела привычки расхаживать в белых античных одеждах, да и крыльев у нее не было, однако, в том, что перед нею собственный портрет, девушка не сомневалась. Ангел-Эмили сидела на скале, у самого края. Сама поза, опять же, была явно подсмотрена и точно передана художником. Эмильенна частенько сидела вот так, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Крылатое создание смотрело вниз, где вдали простирался красивейший город, с белыми ажурными башнями, золотыми куполами и красными черепичными крышами. Но во взгляде ангела не было радости или восхищения, только тоска. Художник, изобразивший за спиной ангела нечто вроде райских кущ, очень точно передал настроение девушки на скале – она смотрела на город внизу, понимая, что ей туда путь закрыт. Оно и правильно, нечего небожителям делать на грешной земле. Красота далекого города была для ангела запретной, веселье, должно быть, царившее там, непозволительным. А потому белокрылой Эмили оставалось лишь сидеть на краю скалы и созерцать из своего Эдема то, от чего она отказалась по доброй воле, но что, по-прежнему завораживало и манило ее.

Таким образом Эмильенна истолковала аллегорическое послание, насчет автора которого не оставалось ни малейших сомнений. Арман де Ламерти в своем репертуаре. Роскошный подарок, выражающий мнение дарителя об имениннице. Арман словно давал ей понять, что для него не секрет ее чувства и сомнения. Судя по содержанию картины, он ничуть не сомневался, что Эмильенна жалеет о своем выборе. Изобразив ее ангелом, он не столько льстил, сколько упрекал в равнодушии, рассудочности и доскональном следовании догматам религии и морали. Рай на заднем плане это, надо полагать, дом Стилби, где она нашла приют – место спокойного достоинства и праведности. А под сияющим городом внизу, не обремененный скромностью Ламерти, должно быть, подразумевал себя самого, намекая девушке, что она отказалась от него ради безопасности, спокойствия и предсказуемости.

Эмили, как зачарованная, смотрела на портрет. Сколько же он заплатил ювелиру и как смог так точно описать ее образ неизвестному художнику? Эта вещь сама по себе являлась почти шедевром, но для Эмильенны ее ценность была и вовсе невыразима.

Чем дольше девушка созерцала дар Ламерти, тем тоньше становилась плотина, которую она возвела, чтобы не давать волю своим чувствам к нему. И вот наконец плотина рухнула, а чувства, так долго и надежно сдерживаемые, затопили ее душу без остатка. Впервые Эмильенна позволила себе осознать, что любит Армана, и, причем, любит уже давно, хоть и невозможно теперь понять, с какого момента. Зачем и дальше врать себе, если она не смогла обмануть даже его? Ламерти разгадал ее, поняв, что его усилия по завоеванию Эмильенны не увенчались успехом лишь потому, что она сопротивлялась возникновению любви в своем сердце с силой равной той, которую он направлял дабы это сердце покорить. Эмили, почти до самого конца их совместного пребывания, не допускала и мысли о возможности полюбить такого человека, как Арман, а допустив, тут же испугалась, убедив себя, что эта любовь принесет ей лишь боль, разочарование и разбитое сердце.

И что теперь? Счастлива она в своем раю? Как бы не так! Сердце, о сохранности которого она так пеклась, разбито, а вот счастья, пусть и короткого, которым можно было бы заплатить за разбитое сердце, она так и не узнала. Пытаясь избежать боли, она отказалась от радости, и в качестве расплаты получила эту боль сполна. Вот и живи так! Сама виновата! Тебе остались твой рай, пара белоснежных крыльев и вечное сознание того, что совершила ошибку, которую уже не исправить.

В этот раз, в отличие от того, когда она получила письмо от дяди, Эмили ни на минуту не верила, что даритель явится вслед за подарком. Нет, картина была не только выражением чувств Армана к ней, она так же служила орудием изощренной мести с его стороны. Арман не собирался возвращаться, а смысл его прощального подарка состоял том, чтобы вечно напоминать Эмильенне о нем и о том, что она упустила, отвергнув его любовь.

Девушка не плакала глядя на картину, но если бы автор в этот момент увидел модель, которую изобразил с чужих слов, у него появился бы повод безмерно гордиться собою и своей работой, ибо взгляд Эмили был полон точно такой же неизбывной тоски, как у ангела на портрете.

Глава пятьдесят третья.

После своих именин, Эмильенна на людях изо всех сил старалась вести себя непринужденно и казаться веселой, зато, оставаясь наедине с собой, давала волю грусти и сожалениям о несбывшемся. Какое-то время, вопреки доводам разума, в сердце украдкой появлялась робкая надежда на то, что Ламерти все-таки придет за ней, однако, само собой, этого не случилось. Как можно небрежнее расспросив Луизу о мужчине, вручившем ей футляр, Эмили выяснила, что подателем был явно не сам Арман, поскольку по описаниям горничной таинственного курьера вряд ли можно было назвать красивым, одет он был небрежно, держался простовато. Значит, Ламерти опять кого-то нанял для своих целей, возможно, даже того самого «странного и подозрительного человека», который возил письма через Кале.

Как бы то ни было, больше никаких вестей о себе Арман подавать не собирался, и, осознавая это, Эмильенна предавалась тоске и воспоминаниям, на этот раз, не стремясь поскорее утешиться и выкинуть из головы образ Ламерти и все, что с ним было связано. Однако, чтобы не печалить добрую миссис Стилби и влюбленного Ричарда, с ними девушка держалась так, чтобы ее дурное настроение оставалось для них тайной.

Не желая задерживаться в Лондоне, где сама погода нагнетала тоску, а светские развлечения и необходимость выглядеть на них довольной и веселой требовали непомерных усилий, Эмили поспешила воспользоваться приглашением Ричарда, и в его обществе отбыла в брентвудское поместье Стилби. Там, вдали от городской суеты и лондонской серости, девушка почувствовала себя немного лучше. Почти все время проводила она в прогулках или за книгами. Беседы с сэром Гарольдом тоже, как ни странно, скорее развлекали, чем раздражали. Кроме того, все вокруг было пропитано ожиданием Рождества и подготовкой к нему. А Эмили, несмотря на все, что ей довелось пережить, все-таки не вышла еще из того возраста, когда Рождество является любимым праздником и ожидается с радостным нетерпением.

Они с Диком частенько ездили в Брентвуд за покупками, и с каждым днем город все больше дышал атмосферой приближающегося праздника. Фасады домов, украшенные ветвями остролиста, плюща и омелы, витрины магазинов и кондитерских полные пряников, марципана и других сластей, рождественская ярмарка – все это поднимало девушке настроение, насколько это было возможно. В Париже в течение последних лет Рождество было под запретом, а потому Эмили до невозможности стосковалась по всей этой предпраздничной кутерьме. Таким образом, сказочная атмосфера ожидания рождественского чуда если не наполняла сердце Эмили счастьем, то хотя бы делала жизнь более сносной.

Стилби были католиками, что не могло не радовать их гостью. К слову сказать, матери Дика и Эмильенны познакомились и подружились в бытность свою воспитанницами монастыря кармелиток. Сэр Гарольд, бывший не последним лицом при английском королевском дворе, какое-то время жил с семьей во Франции, исполняя дипломатические функции в составе посольства своей страны. Юная Кларисса была отдана в монастырь для обучения и воспитания, и там обрела подругу на всю жизнь в лице легкомысленной, но чрезвычайно милой и обаятельной Денизы де Шанталь, ставшей после замужества мадам де Ноалье.

Мать Клариссы была родом из Лотарингии, и хотя, выйдя замуж за Гарольда Стилби, она отказалась от лютеранства и перешла в католицизм, но до конца своих дней соблюдала традицию своей родины, процветавшую на севере Европы – наряжать новогоднюю ель. При жизни супруги сэр Гарольд не слишком одобрял «эти лютеранские глупости», зато после ее ранней кончины сам свято соблюдал сей обычай, в память о любимой жене и чтобы хоть как-то скрасить детство дочери, лишенной материнской заботы и любви.

Итак, в Сочельник в большой гостиной поместья Стилби была выставлена пушистая красавица-ель, сразу наполнившая комнату ароматом свежей хвои. У Лонтиньяков ель на Рождество не наряжали, но Эмильенне очень понравилась эта традиция, и она, вместе с Ричардом и приехавшей из Лондона Клариссой, с удовольствием развешивала на темно-зеленых ветвях розы из цветной бумаги, красные яблоки, орехи в золоченных обертках, разные сласти, главным образом, пряники в виде ангелов, звезд или сердец. Сэр Гарольд сам в украшении рождественского дерева не участвовал, но восседая в кресле посреди зала, наблюдал за происходящим, потягивая эгног из кружки. На столике рядом с ним был выставлен портрет покойной миссис Стилби, словно хозяин поместья хотел, чтобы его любимая Хенрика полюбовалась тем, как ее дочь и внук наряжают рождественское дерево.

Рождественский ужин с семьей Стилби разделял отец Роберт, священник небольшого католического прихода, единственного на всю округу. Затем все вместе отправились в церковь на праздничную мессу. Идти решили пешком, благо было недалеко. В морозном воздухе кружились серебристые искорки снежинок. Крохотные и колючие, они слегка жалили лица путников, что, однако, вовсе не омрачало тем праздничного настроения.

Местная церковь ничем не походила на величественные соборы Парижа, к которым привыкла Эмильенна. Здание было скромным – никаких архитектурных изысков, но строгое достоинство этого небольшого храма говорило в его пользу, особенно, в сочетании с рождественским убранством. Внутри девушке понравилось еще больше. Традиционный рождественский вертеп, отсутствовавший в протестантских храмах, теплый свет от множества свечей, легкая дымка ладана, скамьи, украшенные ветвями вечнозеленых растений – все это создавало неповторимую атмосферу радостного таинства. Кларисса шепотом сообщила Эмили, что храм по большей части построен и содержится на средства их семьи, однако, сэр Гарольд предпочитает скромно молчать об этом.

Сама служба так же оставила в душе Эмильенны светлое впечатление. Отец Роберт произнес прекрасную вдохновенную проповедь, а немногочисленные прихожане-католики очень тепло и почти по – семейному поздравляли друг друга. Глядя на это, Эмили решила, что в таких маленьких общинах есть своя особая прелесть.

Выйдя из церкви девушка пребывала в отличном настроении, чего с ней не случалось уже несколько недель. Волшебство самого светлого праздника разогнало ее тоску, избавило от сожалений, и дало надежду на то, что будущее не так уж беспросветно. Эмили впервые за долгое время почувствовала себя свободной, ей хотелось смеяться и бежать куда-то, а еще лучше лететь и кружиться в воздухе вместе со снежинками. Хотелось быть счастливой и осчастливить весь мир.

Сэр Гарольд, миссис Стилби и отец Роберт после мессы отправилась обратно в Лингхилл, а Ричард с Эмильенной предпочли еще немного погулять. За время службы тучи разошлись, явив миру темное небо и холодные зимние звезды, свет которых в Рождество особенно символичен. Эмили, как в детстве, попыталась найти ту самую Звезду, которая освещала путь волхвам к Младенцу Иисусу, но ни одно из ночных светил не желало особо выделяться на небосклоне.

Засмотревшись на звезды и совсем позабыв о грешной земле, девушка поскользнулась и упала бы, не подхвати ее Дик. Поставив спутницу на ноги, и прислонив ее к крыльцу какого-то домика с темными окнами, Ричард внезапно быстро склонился к ее лицу и поцеловал в щеку. Эмильенна удивилась, но не обиделась, чему способствовало благостное расположение духа.

– Разве мы не договорились избегать вольностей? – вопросила она не без ехидства, впрочем, вполне добродушного.

– Это омела, – оправдываясь пробормотал Дик, указывая наверх. И правда, над ними висел венок омелы, перевитый клетчатыми лентами. – У нас есть традиция, если окажешься под омелой с девушкой…

– Ее можно поцеловать, – закончила за него Эмили. – Знаю, знаю. Я не сержусь, – она небрежно растрепала Ричарду волосы в знак того, что расценила его жест, как милую шутку и дань старинной традиции.

Однако молодой человек воспринял происшедшее не столь беспечно.

– Эмильенна, – с волнением начал он. – Я помню, что обещал тебе молчать и не напоминать о своих чувствах, но… умоляю, выходи за меня замуж!

Странное чувство охватило Эмили при этих словах. Словно небеса дали ответ на невысказанный вопрос. Вот он – тот путь, по которому она должна идти. И если даже ей не суждено стать счастливой на этой стезе, то, по крайней мере, она сможет сделать счастливым того, кто ей дорог.

Дик же истолковал молчание девушки по-своему.

– Прости! Я знаю, что говорю глупости. Это все омела и Рождество.

– Я согласна.

– Что?! – Ричард боялся поверить услышанному.

– Я сказала, что выйду за тебя, – и хотя Эмильенна улыбалась, было видно, что она говорит серьезно.

– Неужели?! – Дик задыхался, не решаясь поверить своему неожиданному счастью. – Ты хочешь сказать, что любишь меня?

– Я хочу сказать, что стану твоей женой, – о любви девушка пока не готова была говорить.

Но Ричард не обратил внимания на словесные тонкости, он был для этого слишком счастлив. В порыве безумной радости, он оторвал Эмильенну от земли и закружился вместе с ней.

– Дик, перестань! – смеясь, закричала девушка. – Или ты так быстро раздумал жениться, что решил меня угробить, чтоб не брать назад предложение руки и сердца?

Рассмеявшись в ответ, счастливый жених поставил избранницу на землю, на то же место, где ранее удержал ее от падения. Причем на этот раз он действовал вполне целенаправленно. Вновь оказавшись под омелой, молодой человек, обнадеженный благосклонностью Эмильенны, решил позволить себе еще один поцелуй, на этот раз более смелый. Однако девушка остановила сей романтический порыв, приложив пальчик к его губам.

– На сегодня хватит поцелуев, мне кажется, – заявила она, стараясь вложить в голос побольше серьезности. – Не хочу давать тебе повод считать свою невесту чересчур легкомысленной.

Наконец молодые люди отправились домой, осознав, что их, должно быть, уже ждут. По дороге Ричард обратился к Эмили с вопросом.

– Могу я рассказать матушке о нашей помолвке? – Дик готов был кричать о своем счастье всему миру.

– Только не сегодня, – она охладила его пыл. – Мы расскажем ей позже. Прежде мне надо с тобой поговорить.

Эмильенна не забыла данного себе обещания рассказать Ричарду правду о своих похождениях в обществе Армана де Ламерти. Она и расскажет, но потом. А пока не стоит омрачать ни себе, ни ему, такую волшебную рождественскую ночь.

Глава пятьдесят третья.

После Рождества погода снова испортилась, потянулись серые промозглые дни зимней оттепели. Необыкновенное настроение и благостное состояние, навеянное чудесной сказочной ночью прошло, оставив по себе лишь сожаление о слишком поспешно принятом решении. Теперь девушка уже не была уверена в том, что сможет сделать Ричарда счастливым, и уж подавно, сомневалась в том, что будет счастлива сама. Однако брать данное слово назад Эмили не собиралась. Если понадобится, она будет притворяться всю жизнь. Кажется, именно это имел в виду Ламерти, когда они говорили о вечной любви, тогда на площади в Бетюне. Только он сказал, что притворство уместно во имя памяти умершей любви, тогда как в случае с Эмильенной оно будет заменять любовь так и не родившуюся. Впрочем, Эмили надеялась, что дружеская привязанность, которую она испытывает к жениху, превратит притворство в истинное чувство. Не так уж сильно дружба с любовью разнятся.

И все же Эмильенна была бы рада, если Ричард отказался от намерения жениться на ней. Она, столько раз заявлявшая, что не выйдет замуж иначе как по любви, в итоге поступает прямо противоположным образом. Уж лучше бы она тогда согласилась стать женой Ламерти! Конечно, с Диком все надежней и понятней, уж он-то будет любить ее всегда, в этом нет сомнений. И дело не только в характере самого Ричарда, а в том, как его воспитали. Достаточно взглянуть на Клариссу, овдовевшую лет десять назад, но продолжающую хранить верность покойному супругу, не говоря уже о сэре Гарольде, свято чтущем память возлюбленной Хенрики.

Все это было очень трогательно и внушало надежду, что в семье Стилби любовь не ослабевает с годами. Но достаточно ли ей быть любимой? Не совершила ли она огромную глупость, дав согласие на брак, не только не будучи влюбленной в жениха, но и вовсе любя другого мужчину? Ибо, к своему прискорбию, девушка обнаружила, что с ее решением выйти за Дика, чувства к Арману не изменились. Их, конечно, можно игнорировать или даже душить, но при этом тоска по Ламерти и осознание того, что она влюблена в него, оставались неизменными. При таком раскладе, честнее было бы уйти в монастырь. Впрочем, это она уже пробовала.

Возможно, ее исповедь об Армане повлияет на решение Дика. Девушка и боялась этого, и в то же время, желала. Однако дни проходили, и несмотря на решимость все рассказать жениху, Эмили медлила. Ей было страшно признаться, что она столько времени провела наедине с мужчиной. Эмили не чувствовала за собой никакой вины, и все-таки отлично понимала, как может быть воспринята ее история. Это во Франции, где революция стерла все грани разумного и сделала несущественными многие правила приличия, на ее приключения могли бы посмотреть сквозь пальцы. Но здесь, в чопорной пуританской Англии, девушка, оказавшаяся в подобной ситуации, удостоилась бы жалости и сожаления, как жертва обстоятельств, однако, репутация ее навсегда была бы опорочена. Именно поэтому Эмили оттягивала неприятный разговор до тех пор, пока Ричард сам не поднял этот вопрос.

Оставшись с девушкой наедине, что в последнее время ему почти никогда не удавалось, молодой человек, естественно, заговорил о том, что его больше всего волновало – о свадьбе. И тогда Эмильенна наконец решилась на непростой разговор.

– Ричард, – начала она. – Я давно должна тебе сказать то, о чем, при других обстоятельствах, предпочла бы молчать всю жизнь.

Дик, поняв, что сейчас узнает все, что давно хотел знать, вместо того чтобы обрадоваться, даже испугался. Тон, которым девушка начала разговор не предвещал ничего хорошего. И впервые Ричард подумал, что, возможно, ему бы лучше не знать то, что она до этого от него скрывала. Впрочем, надо отдать ему должное, в этот момент он заботился не о собственном спокойствии, а о своей невесте, видя как ей тяжело дается откровенность.

– Эмили, – поспешил он прервать девушку. – Ты можешь ничего не говорить, если не хочешь. Что бы ты не скрывала, знай, что никакие страшные тайны не в силах изменить моего отношения к тебе.

– Нет, ты должен знать, – вздохнула Эмильенна. – Но я запомню то, что ты сказал сейчас. Я пойму, если после моего признания, ты изменишь решение относительно нашего брака, но мне хотелось бы быть уверенной, что, по крайней мере, на твою дружбу я могу рассчитывать в любом случае. Надеюсь, что у меня не будет повода горько пожалеть о своей откровенности.

– Как ты можешь сомневаться во мне?! – возмутился Дик. – Нет ничего в мире, что заставило бы меня разлюбить тебя!

– Прости, – Эмили была тронута его словами. – То, что я расскажу не порадует тебя, как моего будущего мужа. И хотя я сама не вижу в произошедшем своей вины, в глазах света я, безусловно, должна казаться весьма сомнительной невестой.

Ричард молчал, напряженно вглядываясь в лицо собеседницы, а девушка продолжала.

– Ни тебе, ни твоей доброй матушке, ни собственным родителям я не рассказывала о том, как выбралась из Франции.

– Ты говорила, что кто-то помог тебе, – припомнил молодой человек. Сам он не считал эту тайну существенной, хотя ему и было любопытно поначалу, почему Эмили не рассказывает о своих приключениях подробно, но позже Ричард почти позабыл об этом. И уж никак не приходило ему в голову связать слезы и печаль девушки с тем, что произошло по дороге в Англию. Скорее он боялся, что Эмильенна потеряла или оставила во Франции того, кого любила и тоскует о нем.

– Да, помог, – кивнула она. – Его звали Арман де Ламерти.

Сердце Ричарда противно заныло. Он искренне жалел о том, что позволил ей исповедаться, и при этом сейчас ни за что бы не отказался от продолжения рассказа, даже точно зная, что правда причинит ему боль.

– Мы познакомились в Париже, – продолжала девушка бесцветным монотонным голосом. – Обстоятельства не имеют значения. Он помог мне выбраться из тюрьмы, подвергая тем самым себя опасности. Кроме того, он помог моим дяде и тете. Затем он вывез меня из Парижа в свое имение. Но и там нам не было покоя от якобинских ищеек. Защищая мою жизнь и свободу, Арман чуть не погиб, однако, Господь милостив, и оба мы спаслись и смогли бежать. Именно он, и только он, сопровождал меня на протяжении всего пути в Англию, оберегая от самых разных опасностей. И только доставив меня к вашему дому в Лондоне, Ламерти оставил меня. Больше мы не виделись.

Рассказ Эмильенны вышел более чем лаконичным. В принципе, кроме оглашения конкретного имени, он мало чем отличался от того, что она поведала семье Стилби в день своего приезда. Девушка намеренно умолчала о многих деталях, которые почитала не имеющими серьезного значения, но, в то же время, превращающими образ Ламерти из спасителя в чудовище.

Вовсе не обязательно Дику знать, что ее благодетель – беспринципный республиканец, ввязавшийся в революционную авантюру, чтобы грабить людей, к кругу которых прежде принадлежал. Так же явно не сделает ее жениха счастливым знание о том, с какими целями Ламерти забрал ее из тюрьмы и как он повел себя в первый вечер. Даже то обстоятельство, что он отказался от своего первоначального намерения вряд ли будет по достоинству оценено Ричардом. Зачем Дику знать, как Ламерти издевался над ней поначалу или какой ценой вынудил ее согласиться выйти за него. И уж, конечно, она не расскажет о том, как Арман носил ее на руках или обнимал. Все эти лишние детали на суть почти не влияют, зато причинят Стилби сильную боль, а ее выставят в еще более невыгодном свете. Нет уж, пусть видит в сопернике того, кто спас его невесту и доставил к нему целой и невредимой. Дик должен испытывать к Ламерти благодарность, а не ненависть.

– Ты чего-то недоговариваешь, – предположил Ричард, несколько обескураженный столь кратким и сдержанным рассказом.

– Разве мало того, что я провела много недель в обществе мужчины? – на этот раз удивилась Эмили. – Тебя не смущает это обстоятельство? Ты не находишь, что это крайне неприлично?

– Не могу сказать, чтобы это меня радовало, – признал Дик. – Однако сложно было бы предположить, что из страны охваченной революционным мятежом, тебя вытащила какая-нибудь дама с безупречной репутацией или почтенный старик. Надо полагать, этот твой Ламерти молод и хорош собой?

Эмильенна молча кивнула.

– Не сомневаюсь, что он был влюблен в тебя! – Ричард в упор посмотрел на девушку. – Прости, но я не верю, что все эти подвиги совершались исключительно из благородства.

– Ты прав, – признала девушка. – Он любил меня и просил стать его женой. Я отказалась.

Первая часть фразы вызвала у ее жениха естественный приступ ревности, зато вторая принесла явное облегчение.

– Что ж, надо признать, он благородный человек, – это умозаключение Дика заставило Эмили удивленно воззриться на него. – Несмотря на твой отказ, он спас тебя и привез в Лондон. Такой поступок свидетельствует о порядочности и бескорыстии. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я на его месте поступил бы точно так же? – поспешно добавил он.

«Ничего подобного, – подумала про себя девушка. – На его месте ты вел бы себя совсем иначе с самого начала». Хорошо, что Стилби именно так воспринимает Ламерти, этого она, в принципе, и добивалась.

– Значит, ты не думаешь обо мне хуже? – осторожно спросила Эмильенна.

– Хуже?! – изумился Дик. – В чем я могу тебя упрекнуть? Ты путешествовала наедине с влюбленным в тебя мужчиной, но это был единственный шанс вырваться из страны, тем более, что он показал себя вполне достойно. Ты была права, говоря, что тебе не в чем упрекнуть себя. Конечно, ты права так же и в том, что не предаешь эту историю всеобщей огласке. Люди любят судить других, был бы повод. Но я удивлен тем, что ты так долго скрывала это от меня. Я уже черт знает что себе надумал за это время, – признался он.

– Что именно? – спросила она.

– Сначала боялся, что ты была влюблена в кого-то там, во Франции. Когда ты сказала об этом Армане, я решил, что ты отвечала ему взаимностью. Но раз ты отказалась выйти за него, то мне не о чем беспокоиться. Разве стала бы ты отказать мужчине, с которым вас связывают подобные обстоятельства, если бы любила его?

Естественно, Эмильенна не стала разубеждать Ричарда и объяснять ему, как все на самом деле сложно. Между тем молодой человек продолжал.

– Как ты могла опасаться, что я стану хуже думать о тебе? Теперь я и вовсе почитаю тебя ангелом, – видя удивленный взгляд девушки, он пояснил. – Надо же! Ты так страдала, боясь моего осуждения, не имея на совести более тяжкого греха, чем вынужденное путешествие в обществе другого мужчины. То обстоятельство, что ты боялась расстроить меня, делает мою любовь к тебе еще более трепетной. А мысль, что ты боялась меня потерять, наполняет мою душу незаслуженной гордостью. Теперь я все понимаю! Понимаю, почему ты не спешила обнадежить меня после моего признания. И все же мне немного грустно, что ты была столь невысокого мнения обо мне и силе моей любви, если думала, что я могу отказаться от тебя, узнав эту страшную тайну.

Дик радовался, что все разъяснилось, а Эмильенна молчала. Она, отчасти, чувствовала себя обманщицей, умолчав о том, что любовь Армана не осталась безответной. С другой стороны, девушка не находила в себе сил разочаровать жениха, разрушив полностью удовлетворяющую его версию ее похождений. В конце концов, он действительно любит ее настолько сильно, что не только не осуждает за сомнительные приключения в обществе другого, но даже испытывает благодарность к сопернику. Это значит одно – Дик заслуживает того, чтобы она всю жизнь посвятила его счастью. И дай Бог, чтобы со временем ее притворство смогло перерасти в истинную любовь.

Глава пятьдесят четвертая.

После разговора с Ричардом Эмили испытала облегчение и поняла, что больше препятствий к тому чтобы свадьба состоялась, нет. К ее сожалению, последнее обстоятельство по-прежнему вовсе не радовало. Даже теперь, когда девушка убедилась, что Дик – безупречный рыцарь идеально подходящий на роль мужа, сердце ее все равно было не свободно. Арман, привычно усмехаясь, никуда не собирался оттуда исчезать, и ни с кем не желал ее делить. Приняв решение, и искренне желая сделать Ричарда счастливым, Эмильенна, между тем, не могла избавиться от чувства, что обманывает его. Кроме того, ей казалось, что она также обманывает и Ламерти, предавая свою любовь к нему.

Чем больше гнала девушка мысли об Армане, тем упорнее противилось этому ее сознание. Эмильенна много молилась, но и это не помогало. Отчаявшись получить Божью помощь исключительно своими силами, Эмили отправилась в храм, чтобы исповедаться и попросить у священника совета. Грандиозному собору Святого Павла девушка предпочла более скромную церковь Святого Мартина. Проходя под сводами храма, окутанная той особой тишиной, которая присуща только церквям, когда там не идут службы, Эмили до ужаса боялась предстоящей исповеди. Если ей сложно было признаться Ричарду в нарушении правил приличия, то насколько же труднее будет рассказать ВСЮ правду, ни о чем не умалчивая, исповедаться в том, что не только провела несколько недель с ужасным мужчиной, но еще и влюбилась в него!

К счастью, пожилой священник, принимавший исповедь Эмильенны, оказался человеком умным и понимающим. Он ни в чем не упрекнул девушку, покаяние ей назначил скорее для приличия, нежели ради кары. Зато его желание помочь юной француженке было неподдельным.

– Дитя мое, – начал он. – Вы подверглись искушению. Дьявол всегда делает свои дары яркими и привлекательными, то же, что исходит от Бога часто кажется простым и безыскусным. Таков ваш жених. Вы постоянно сравниваете его с тем, другим… и часто вам кажется, что сравнение не в пользу первого. Но это наваждение лукавого, желающего сбить вас с пути. Дочь моя, вы поступили разумно, придя сюда, в храм Божий, чтобы справиться с терзающими душу сомнениями. Этот жест говорит о том, что вам, несмотря на юность, присуща мудрость, которую может даровать лишь благодатная помощь Господа. Вы сейчас проходите испытание, но Господь не оставляет вас, раз направил сюда. Так же Его благодать чувствуется и в вашем решении выйти за достойного молодого человека. Нет лучшего способа противостоять искушению, подобному тому, что выпало вам на долю.

– Но, святой отец, – перебила Эмильенна. – Могу ли я стать женой одного, когда чувствую любовь к другому?

– Это не любовь, дитя мое, а соблазн, – священник терпеливо гнул свое. – Вспомните, что даже величайшие святые подвергались искушениям и нападкам врага рода человеческого. Некоторые годами противостояли лукавому. В итоге дьявол отступал, а подвижники, одержав верх над князем тьмы, покрывали себя неувядаемой славой. Вам так же предстоит борьба. Рано или поздно вы почувствуете свободу от этой так называемой «любви».

– Но, отец, не допускаете ли вы возможности, что сам Господь предрешил нашу встречу? Быть может наша тягу друг к другу – это не соблазн, а напротив – воля Божия?

– И этот вопрос, дочь моя, свидетельствует о вашей мудрости. И правда, не всегда легко различить, что исходит от Бога, а что – от дьявола. Но если дверь открыта Господом, то Он не захлопнет ее, а, напротив, поможет войти. Я мог бы допустить мысль, что Всевышний решил исправить грешника, ниспослав на его пути праведницу. Ведь сказано в Писании, что заслугами добродетельной жены грешный муж может спастись…

После этих слов личико Эмили, вопреки ее желанию, так просияло, что священник, заметив это даже через решетку исповедальни, поспешил закончить свою мысль.

– Однако, будь это так, ваши чувства не оставались бы для вас секретом столь долгое время. Вы же могли стать его женой, но не чувствовали к тому расположения, внушенного Создателем. Кроме того, желай Господь этой любви и этого брака, сей грешник бы не покинул вас. Все обстоятельства говорят о том, что мы имеем дело не с предопределением, а с испытанием.

Эмильенна была вынуждена согласиться.

– Молитесь, дочь моя! – напутствовал ее служитель Господа. – Молитесь и старайтесь быть хорошей женой для того, кому дали свое согласие. Сам Христос благословил этот союз, начало которому было положено в святой день, когда Спаситель пришел в наш мир. Верьте Ему, и Он проведет вас через все испытания.

– Благодарю, святой отец, – прошептала девушка.

Покидая храм, она имела твердое намерение следовать советам мудрого священника. Рано или поздно сердце и разум придут в согласие, а боль, даже если не отпустит, не должна мешать ей выполнить свой долг перед будущим мужем, и перед Всевышним. Она сама выбрала этот путь и пройдет по нему до конца.

Итак, заглушив последние сомнения, Эмильенна вовсю погрузилась в свадебные приготовления. И самым первым шагом на этом пути стало сообщение миссис Стилби об их с Ричардом помолвке. Молодые люди зашли к ней, держась за руки и Дик, немного смущаясь, рассказал матери о том, что сделал Эмили предложение руки и сердца, которое та приняла. Девушка слегка боялась реакции будущей свекрови. Ведь та вполне могла иметь на брак сына свои виды. Однако первые же слова Клариссы развеяли все ее сомнения.

– Ну слава Богу! – женщина была не просто рада, она ликовала. – А я -то уж боялась, что Ричард никогда не решится. Думаешь, для чего я гнала тебя на балы? – хитро улыбнулась она. – Хотела, чтобы Дик приревновал к толпам поклонников и решился наконец открыть, что у него на душе. А то, это же надо – любить девушку пять лет, а когда она, волею Господа, оказывается в твоем доме, молча вздыхать и довольствоваться ролью друга.

– Так вы знали? – удивилась Эмильенна.

– Знала что? – переспросила миссис Стилби. – Что Дик в тебя влюблен? Конечно! Даже желай он это скрыть, материнское сердце не обманешь. Но он и не скрывал. Чего мне стоило не отпустить его во Францию, когда он рвался тебя спасать.

– Ты хотел ехать за мной во Францию? – в вопросе, обращенном к жениху слышалось неподдельное изумление. – Ты никогда не говорил!

– А о чем было говорить? – мрачно ответил Ричард, не глядя ни на мать, ни на Эмили. – Я же не поехал. Не я привез тебя в Англию! – с горечью в голосе заметил он, намекая на разговор об Армане.

– Это моя вина, – вмешалась Кларисса. – Я просто не могла отпустить его! Надеюсь, милая, ты простишь мне материнский эгоизм?

Вместо ответа Эмильенна искренне обняла мать своего будущего мужа.

После того как миссис Стилби была поставлена в известность относительно союза своего сына с дочерью лучшей подруги, она, естественно, во всех красках расписала предстоящее радостное событие своей дорогой Денизе. Кларисса заверяла подругу, что через некоторое время после венчания молодые отправятся к ним, в Новый Свет. Это решение было принято совместно к огромной радости Эмильенны, не видевшей родителей много лет. Более того, сама миссис Стилби решилась плыть с ними, чтобы повидать обожаемую подругу и вместе с ней порадоваться счастью их детей.

Венчаться, по инициативе Эмили, было решено в церкви Святого Мартина, причем девушка хотела бы чтобы обряд совершил мудрый и добрый священник, принявший ее исповедь. Дата свадьбы была назначена на апрель, опять же по желанию невесты, любившей этот месяц больше прочих в году. В этом вопросе к ней активно присоединилась будущая свекровь, заверявшая, что чуть больше двух месяцев – совсем небольшой срок, чтобы подготовить хорошую свадьбу.

Когда слугам было сообщено о предстоящем бракосочетании молодого хозяина с прекрасной гостьей, в доме воцарилось всеобщее ликование. Луиза, обычно серьезная и строгая, от радости подпрыгнула и захлопала в ладоши. А почтенный Брендон, который до сих пор не мог себе простить своего поведения в день приезда Эмили, позволил себе пустить несколько скупых слез, утирая их непомерных размеров платком.

Одним из самых значимых моментов подготовки к свадьбе Кларисса считала создание подвенечного платья. И вот в один из пасмурных дней конца февраля они с Эмильенной и верной Луизой отправились в салон мадам Дорин. Знаменитая портниха была в полном восторге от подобного развития событий, тем более, она была одной из немногих, кто знал истинную историю появления Эмильенны в доме Стилби. Кроме того, мадам Дорин, хоть и жила много лет в Англии, в душе оставалась француженкой, а потому чувствовала к юной эмигрантке особое расположение.

В мастерской закружилась работа. Эмильенна стояла на подиуме, подобно прекрасной статуе, а вокруг нее суетились молоденькие модистки с мерными лентами и булавками. Миссис Стилби восседала в кресле с чашечкой кофе в руках и с удовольствием наблюдала за происходящим. Мадам Дорин, вдохновленная задачей создать шедевр, важно расхаживала вокруг Эмили, то и дело прикладывая к ней куски различных тканей, ворох которых держала ее помощница. Вдохновение требовало выхода, и знаменитая портниха не замолкала ни на минуту.

– Надеюсь, мои дорогие, – ворковала она. – Вы обе осознаете как вам повезло.

Эмильенна и Кларисса воодушевленно выразили согласие, что однако, не помешало мадам Дорин развивать свою мысль дальше.

– Вы, душенька, – обратилась она к девушке. – Получите не только чудесного мужа, но и свекровь, о которой можно только мечтать. А вам, миссис Стилби достанется невестка, которой я предрекаю в этом же сезоне славу первой красавицы Лондона. А я в таких вещах не ошибаюсь, это всем известно! Как-никак я сама создавала ее гардероб, а это в сочетании с идеальной моделью – верный залог успеха в свете, – с гордостью подвела итог женщина.

– А ваш Ричард, – продолжала она после небольшой паузы, понадобившейся чтобы сделать какую-то запись, – поступил куда как умно, решив сделать это совершенство своей женой до того, как вокруг нее начнут увиваться все лондонские повесы.

– Уверена, что даже в этом случае Эмили выбрала бы его! – чуть обиженно заметила миссис Стилби. – Не правда ли, милая?

– Ни один англичанин, кроме Дика, никогда бы не добился моего расположения, – ответила девушка. При этом она не лукавила, потому что Ламерти был французом. Эмильенна в очередной раз воспользовалась своим иезуитским умением тасовать факты, превращая ложь в правду.

Кларисса с торжеством посмотрела на мадам Дорин, но та была слишком занята обматывая Эмильенну голубым атласом. Снятие мерок, выбор тканей и обсуждение фасона будущего платья заняли несколько часов и порядком утомили юную невесту. Зато миссис Стилби и мадам Дорин явно находились в своей стихии и получали от всего этого огромное удовольствие.

После дня, посвященного подвенечному наряду, Эмильенна взмолилась чтобы миссис Стилби освободила ее от других хлопот по подготовке свадьбы. Та с радостью согласилась и посвятила этому последующие недели, активно используя свои разнообразные связи и помощь неизменной Луизы.

Так незаметно закончился февраль, пролетел март и наступил апрель – месяц на который сама Эмили назначила свою свадьбу.

Проснувшись утром, в день венчания, Эмильенна почувствовала себя больной. Естественно, волнение накануне помешало ей выспаться, кроме того, девушка ждала свою свадьбу отнюдь не с таким воодушевлением, как полагается счастливой невесте. Не успела Эмили прийти в себя, как в комнату ворвались миссис Стилби, Луиза, а также несколько прибывших на свадьбу родственниц разных возрастов, и закружили бедняжку в вихре необходимых приготовлений. Чуть позже явился куафер и занялся прической новобрачной. Когда и с этим было покончено, Луиза на вытянутых руках с благоговением внесла в комнату подвенечное платье. Оно и впрямь было великолепно – сочетание льдисто-голубого атласа с белым шелком. Тесьма идущая по поясу, подолу и краям рукавов была расшита жемчугом.

Облаченная в свадебный наряд, Эмильенна была сказочно хороша. Все вокруг пребывали в полнейшем восхищении, и даже сама невеста, находившаяся не в лучшем настроении, осталась весьма довольна своим внешним видом.

Когда все было готово, девушка в сопровождении будущей свекрови и других дам в карете отправилась в церковь. Ричард должен был дожидаться ее там. Увидев Эмили в подвенечном платье, молодой человек, от восторга не мог вымолвить ни слова. Почтительно предложив ей руку и ведя к алтарю, Дик не отводил восхищенного взгляда от своей избранницы.

И вот священник начал таинство венчания. Когда он произнес формально – традиционное: «Если кто-то знает причины, по которым этот брак не может быть заключен, пусть скажет сейчас или молчит вечно», у входа в храм началось какое-то движение. Вызывая недовольный ропот присутствующих, кто-то протискивался сквозь толпу гостей. Поскольку момент для неожиданного вторжения был более чем интригующий, все повернули головы, а священник выжидающе замолчал.

У Эмильенны бешено забилось сердце, но все произошло так быстро, что еще прежде, чем она успела предположить, кем мог быть вызван весь этот переполох, перед ее взором предстал ни кто иной, как Арман де Ламерти.

Глава пятьдесят пятая.

Девушка не могла понять, какие эмоции преобладают в ней в этот момент – испуг или радость. Зато всех остальных обуревало только одно чувство – недоумение.

– Я знаю причины, по которым этот брак не может состояться, – громкий четкий голос мгновенно перекрыл встревоженно – недоумевающий гул, царящий в храме.

– Назовите их, – с достоинством вопросил священник, хотя судя по взгляду, адресованному Эмильенне, он понял, что перед ним герой ее исповеди.

– Я люблю эту девушку!

Присутствующие разразились дружным возмущением. Но священник остался спокоен.

– Я не могу счесть эту причину убедительной.

– Тогда, возможно, вы сочтете убедительным это… – Арман неожиданно выхватил пистолет и, до того как все успели опомнится, оказался рядом с Эмили, приставив оружие к ее виску.

– Опомнитесь, сын мой! – на этот раз бесстрастие изменило священнику.

Гости были в ужасе, а безумную ярость Ричарда сдерживал лишь страх навредить своими действиями невесте, оказавшейся в заложницах.

– Прощайте, господа, – казалось, что Ламерти находит происходящее весьма забавным. – Девушку я забираю с собой. На случай, если у кого-то возникнет желание преследовать нас, предупреждаю – я прострелю ее хорошенькую головку, как только увижу хоть намек на погоню. И не потому, что не ценю ее жизни, а потому, что предпочту видеть ее мертвой, нежели чужой женой.

Говоря это, Арман тащил Эмили по проходу, внезапно освобожденному потрясенными и испуганными людьми. Сама же пленница не испытывала уместного в ее положении страха. Оказавшись у дверей, Ламерти на прощанье отвесил присутствующим легкий издевательский поклон.

– Прошу прощения за беспокойство, господа. Веселитесь!

– Красивое платье, любовь моя, – обратился он к Эмильенне, когда они оказались на улице. – Должен признать, у вас безупречный вкус.

– Платьем занималась моя будущая свекровь, – Эмили, которую бесцеремонно тащили по ступеням, как всегда не осталась в долгу.

– Ваша будущая свекровь умерла несколько лет назад, хотя, пожалуй, это к лучшему. Вы бы вряд ли поладили с моей маман.

Арман запихнул девушку в закрытый экипаж, захлопнул дверцу и лишь после этого убрал оружие от ее лица.

– Эффектное появление, ничего не скажешь, – хмыкнула Эмильенна, которой полагалось быть в ужасе и смятении. Вместо этого она, напротив, испытывала какое-то странное спокойствие.

Ламерти же, оставшись наедине с заложницей, заключил ее в объятия и крепко прижал к себе.

– Господи, как же я жил без тебя?! – в голосе молодого человека было столько проникновенности и искренности, что Эмили с удивлением подумала, что таким Ламерти она не видела никогда, более того, считала его просто не способным на подобное проявление чувств.

Истосковавшись по Арману, девушка хотела бы, чтобы он никогда не разнимал рук, однако, воспитание и чувство вины перед женихом взяли верх.

– Отпустите меня! – потребовала она.

– Не отпущу, – отозвался Ламерти. – На это есть две причины. Во-первых, я этого не хочу. Во-вторых, вы сами этого не хотите. И не трудитесь меня разубеждать, я все равно не поверю.

– Вы не много о себе возомнили? – фыркнула Эмили, не делая, между тем, попыток освободиться.

– Что есть, то есть, – не стал отрицать Арман. – Но неужели вы будете утверждать, что не скучали по мне?

– Скучала, – призналась она, по-прежнему пряча лицо у него на груди. – Но вы же сами решили оставить меня, не спрашивая моего мнения.

– Я прислушался к вашему мнению раньше, на корабле. И принял его в расчет, в чем потом сильно раскаялся. Отпустить вас было величайшей глупостью, которая стоила нам обоим несколько месяцев мучений.

Девушка хотела ответить очередной колкостью, но не смогла. Здесь в темноте кареты, мчавшейся неизвестно куда, она впервые за долгое время была действительно счастлива. Более того, она осознавала, что ее присутствие делает счастливым Армана. И ей мучительно не хотелось думать о том, что будет через день, через час или в следующую минуту. Эмили желала одного – чтобы эта поездка длилась вечно. Могут они оба хоть раз в жизни быть счастливы?!

– Вы действительно думаете, что нас не будут преследовать? – спросила она у Ламерти.

– Напротив, уверен, что будут. Не думаю, что ваш рыцарь без борьбы уступит свою принцессу дракону. Просто у нас есть небольшая фора, поскольку преследователи вынуждены будут держаться от нас на некотором расстоянии, боясь, что я исполню свою угрозу относительно вас.

– Кстати, а вы бы привели ее в исполнение? – с интересом вопросила Эмили, высвобождаясь наконец из его объятий. Ей хотелось видеть лицо собеседника, когда тот будет отвечать.

– Нет, разумеется, – Арман мог бы соврать или съязвить на эту тему, но предпочел ответить честно. – Помните, я предупреждал вас, что мне нельзя верить? Так вот, к счастью, ваш жених и его друзья этого не знают. А я, надо полагать, был довольно убедителен, раз даже вы допустили возможность, что я пущу оружие в ход.

Карета неожиданно остановилась, Ламерти выскочил наружу, а когда Эмильенна следом за ним решила выйти, вместо того, чтобы галантно предложить ей руку, он просто обхватил девушку за талию и поставил на землю.

– Итак, благодаря доверчивости ваших друзей, у нас есть примерно полчаса на то, чтобы обвенчаться. Мне кажется, это место идеально подходит, – молодой человек указал рукой на небольшую церквушку, утопавшую в белой пене цветущих вишен.

– С чего вы взяли, что я пойду с вами под венец? – вскинулась Эмили, как обычно уязвленная тем, что он опять все решил за нее. – Вы бросили меня, я дала слово другому и намерена его сдержать.

– Тогда попробуйте сказать, что не любите меня, и постарайтесь сделать это как можно убедительней!

– Я не люблю вас! – один Господь знал, с каким трудом дались Эмильенне эти слова.

– Да? – в голосе Армана слышалась злость, смешанная с недоверием. – Почему бы нам это не проверить? – после этих слов он резко схватил девушку, притянул ее к себе и поцеловал. Поцеловал впервые за все время их знакомства.

Эмильенна, несмотря на всю свою стойкость, верность долгу и добродетель, оставалась всего лишь женщиной. К тому же женщиной влюбленной. И потому первый поцелуй в ее жизни, поцелуй любимого мужчины, не мог оставить ее бесчувственной. Когда губы Армана властно и в то же время с бесконечной нежностью прикоснулись к ее губам, голова девушки закружилась, дыхание перехватило, ноги ослабли, и если бы Ламерти крепко не прижимал ее к себе, она бы упала.

Арман же испытал такое неземное блаженство, что казалось, сердце не выдержит и разорвется от переполнявшего его счастья. В его жизни были сотни поцелуев, они несли удовольствие, были наполнены страстью, но никогда не испытывал он такой захватывающей нежности, такой радости, от которой трепетало все его существо. Всю свою безумную и бесконечную любовь к этой девушке вложил он в поцелуй, который и в его жизни, казалось, стал первым.

С трудом оторвавшись от Эмильенны, Арман поднял на нее сияющие глаза и воскликнул:

– Вы любите меня!

Девушка, не отвечая, мягко освободилась из его объятий и отошла в сторону. Неподвижно смотря вдаль, она мучительно размышляла о том, что же делать дальше. Она должна принять решение, должна сделать выбор прямо сейчас. Забыть о долге, о чести и остаться. Пойти в капеллу и обвенчаться с дерзким, самонадеянным, циничным, упрямым мужчиной, которого она, несмотря на все это, любит всем сердцем, и который безумно любит ее, или вернуться на путь долга и добродетели и стать женой прекрасного, но нелюбимого человека? Она снова рядом с тем, кого считала потерянным навеки, кому навсегда принадлежит ее сердце, и может стать его женой. Но будет ли это правильным решением? В этом ли состоит воля Господа относительно ее жизни? Эмили вспомнила разговор со священником.

Понимая, что в эти минуты решается его судьба, Ламерти не отрывал девушку от размышлений. Однако, ход мыслей ее все равно был прерван – на дороге послышался стук подков, и через пару минут перед ними предстал измученный бешеной скачкой Ричард с несколькими друзьями. Эмильенна сочла явление своего нареченного вмешательством Провидения, которое указывает ей истинный путь вместо столь сладостной тропы заблуждения.

– Дик! – девушка бросилась к жениху. Арман, однако, успел схватить ее за руку и тем удержать подле себя.

– Отпустите мою невесту! – в голосе Ричарда слышалась ярость, которую он и не собирался скрывать.

– И не подумаю!

– Вы бесчестный человек, сударь!

– Что вы знаете обо мне? – голос и лицо Армана изображали презрение.

– О, я знаю достаточно, хотя и одного сегодняшнего поступка хватило бы для того, чтобы судить о вас. Я знаю, кто вы! Я знаю, что вы добивались сердца этой девушки, но не думал, что для достижения своей цели вы способны пасть так низко! Я благодарен вам за то, что вы спасли Эмильенну от смерти, за то, что помогли ей выбраться из охваченной безумием Франции…

– Я не нуждаюсь в вашей благодарности!

– Как мужчина, я понимаю вас. Невозможно находиться рядом с этим ангелом и не полюбить его! Вы сделали Эмильенне предложение и это вполне естественно, но получив отказ…

– А вы неплохо осведомлены, оказывается, – прервал Ричарда Ламерти. – Признаюсь, вам все же удалось меня удивить. Дорогая, – обернулся он к Эмили, – неужто ты решилась рассказать жениху о наших приключениях?

– Да, Эмильенна мне все рассказала! – взгляд Ричарда обратился к любимой, и в нем читалось обожание, граничащее с благоговением.

– Все? – Арман насмешливо прищурился. Вопрос был обращен к Эмильенне.

– Все, что должно знать человеку, который решил связать со мной свою судьбу! – голос девушки был тверд, щеки, которые обыкновенно так легко заливала краска смущения, оставались бледны, в глазах читалась уверенность. Эмильенна не лгала.

– А вы? – Ламерти вновь обратился к Ричарду, – Вас не смутили похождения возлюбленной в обществе другого мужчины?

– Как видите, нисколько! Я проникся к ней еще большей любовью и уважением. Ее честность, ее доверие лишь утвердили меня в правильности принятого решения. Если бы она сказала, что любит вас, я бы отступился, хоть моя душа безраздельно принадлежит Эмильенне де Ноалье уже пять лет, с момента нашей первой встречи. Говорю вам, я бы пожертвовал собой ради ее счастья. Я бы пожал вам руку, как спасителю и избраннику моего божества, я стал бы вашим другом ради нее, и превозмогая страшную муку, стоял бы на вашей свадьбе. Но вы на такое самоотречение явно не способны.

– Вы правы. Я не смог от нее отступиться, хотя и честно попытался, – Арман вздохнул.

– Поймите же, что это ни к чему не приведет. Она вас не любит, а потому…

– А себя вы, конечно, мните ее избранником? Вас она любит? – Она согласилась стать моей женой! Разве это не лучший ответ на ваш вопрос? Поймите, как бы не был силен и праведен мой гнев, я не хочу убивать вас. Ради нее! Не хочу пятнать кровью ее чистое имя, не хочу печалить и пугать это невинное дитя. Отпустите ее и, клянусь, я не стану преследовать вас.

– Зато я стану преследовать вас. Мне не больше вашего хочется расстраивать Эмили, но если вы не уберетесь немедленно, то я буду вынужден проткнуть своей шпагой ваш свадебный камзол.

– Нет! – Эмильенна наконец вырвалась и встала между мужчинами. Вы не будете драться из-за меня. Вы не посмеете!

– Еще как посмеем, радость моя! – Ламерти нарочно обращался к девушке предельно фамильярно, чтобы позлить своего соперника и заронить в его душу семя сомнений относительно их истинных отношений с его невестой. – И ты не сможешь нам помешать или вмешаться в ход поединка. Ты ведь сегодня, кажется, не при шпаге. Знаете ли, – обратился он Дику, – наша невеста отлично фехтует.

– Наша?! – в голосе Ричарда слышалось бешенство.

– Ну да, наша, – спокойно и насмешливо подтвердил Арман. Казалось, что он от души забавляется происходящим. – С утра она еще была вашей невестой, а теперь стала моей. Мы собирались обвенчаться в этой часовне.

– Я не давала вам своего согласия! – крикнула Эмильенна.

– Подобные мелочи никогда не могли расстроить моих планов.

– Хватит! – Стилби не в силах был долее сдерживать свое бешенство. – Еще одно слово и я убью вас!

Ричард выхватил пистолет, тогда как Ламерти не успев достать свой, в любом случае проигрывал право первого выстрела.

– Подите к черту, – сквозь зубы процедил француз. – Эмильенна – моя!

После этих слов Дик, не выдержав, нажал на курок, а Эмили бросилась между мужчинами.

Глава пятьдесят шестая.

Арман не успел оттолкнуть девушку и она поймала пулю, предназначавшуюся ему. В первую секунду, которая по ощущениям Эмильенны длилась очень долго, она ничего не почувствовала и даже успела удивиться этому. Однако в следующее мгновение боль дала о себе знать, накрыв целиком. Все тело горело, так что девушка не смогла бы даже понять, куда именно попала пуля, если бы не алое пятно очень медленно растекавшееся по голубому атласу чуть ниже груди. Кроме жгучей боли, Эмили охватил панический страх. Она была уверена, что сейчас умрет и поняла, что совсем не готова к этому.

Мужчины, заметив к чему привела их ссора, оба были в ужасе. Ламерти помимо этого испытывал безумную ярость и желание немедленно убить Ричарда, который, видя, что натворил, не стал бы сопротивляться, а скорее поблагодарил бы соперника за услугу. Арман, успевший подхватить сраженную выстрелом девушку, держал ее в объятиях, а Дик опустился рядом с ними на колени.

– Хотите полюбоваться, как она умирает?! – сквозь зубы процедил Ламерти. – Смотрите! Это будет последним, что вы увидите в жизни, потому что я пристрелю вас, как только… – он был не в силах закончить фразу.

– Нет, Арман, нет, – слабым голосом проговорила Эмили. Это были ее первые слова, и оба мужчины тут же велели ей молчать, словно молчание могло сохранить ей жизнь. Девушка не послушалась их. У нее слишком мало времени и слишком важно то, что она должна сказать.

– Дик, уходи! Никто не должен знать… – она бросила взгляд на друзей своего жениха, уверенная, что они не выдадут его. – Не вини себя, я знаю, ты не хотел… – говорить было сложно, это и вправду отнимало много сил. Каждое слово отдавалось пульсирующей болью, воздуха не хватало. – Я сама виновата, но ты не должен из-за этого страдать… У тебя вся жизнь впереди…

– Какая жизнь, Эмили?! – Ричард заломил руки, по лицу его лились слезы, вызванные ужасом содеянного и отчаянием. – Зачем она мне без тебя? Как смогу я жить, зная, что убил тебя?!

– А вы и не будете жить! – заверил его Арман.

– Нет, будет, – Эмильенна нашла в себе силы возразить. – Вы ничего ему не сделаете… ради меня. А ты, Дик, – она обратилась к несчастному жениху. – Ты ради меня уедешь отсюда и никому ничего не расскажешь, особенно, матери…

– Я никуда не уеду! Я люблю тебя! – Ричард осыпал ослабевшие руки девушки поцелуями, роняя на них слезы, а Ламерти не мог ему помешать, боясь потревожить раненную, голова которой лежала у него на коленях, и лишь буравил Стилби взглядом полным жгучей ненависти.

– Прости, Дик… Прости и уходи. Я недостойна твоей любви, я тебя обманула.

Эмили, превозмогая туманящую сознание боль, собрала все душевные и телесные силы для того, чтобы рассказать правду, имеющую значение для обоих влюбленных в нее мужчин. Однако на долгие объяснения и оправдания у нее не было ни сил, ни времени. Поэтому она прошептала только:

– Арман, я люблю вас! – произнеся это, девушка сама испугалась сказанного, но жалеть было поздно.

– Ты любишь его?!

– Ты любишь меня?!

Два возгласа прозвучали одновременно.

– Да, люблю, – голос ее звучал все слабее. – Теперь уже можно сказать…

– Будьте вы прокляты! – с чувством вскричал Арман, обращаясь к Стилби. – Вы отняли у меня все!

– Я и у себя отнял все, – безжизненным голосом проговорил Ричард. – Хотите меня убить? Так убейте! Теперь мне точно незачем жить.

– Ну уж нет! – внезапно передумал Ламерти – Я не окажу вам такой услуги. Это было бы слишком просто. Живите и мучайтесь! А теперь убирайтесь! Вы слышали? Она велела вам уйти. Уважайте последние желания той, кого убили!

Но Дик не двигался с места, хотя его спутники, ставшие свидетелями ужасной сцены, до этого молчавшие, оживились и начали предпринимать слабые попытки увести невольного убийцу с места преступления.

– Да оставите же вы нас наконец?! – если бы можно было убить взглядом, то Ричард был бы уже мертв. – Дайте мне с ней проститься! – видя, что подобные требования не находят отклика в душе Стилби, отупевшего от горя, Арман сменил тактику. – Найдите доктора и пришлите его сюда! Кто знает, может еще не поздно…

Не успел Ламерти произнести эту фразу, как сам, не желая того, поверил в возможность чуда. В конце концов, девушка все еще жива, а значит, есть шанс, пусть и призрачный.

– Езжайте за доктором, только не вздумайте ему исповедоваться. Заплатите столько, чтобы он был здесь так быстро, как только возможно.

Мысль о том, что он может что-то сделать для спасения любимой, вернула Ричарда в жизни. Он в последний раз поцеловал руку Эмили, прошептал «прости», и вскочив на коня, помчался искать врача в ближайшем пригороде. Друзья тут же последовали за ним.

– Прощай, Дик, – вслед ему прошептала девушка.

Не успев избавиться от ненавистного соперника, Арман обнаружил, что на сцене появилось новое лицо. За его спиной стоял тот самый монах, которого он сам нанял для исполнения обряда венчания. Ламерти только заметил его, и не знал, как долго священнослужитель наблюдает за происходящим. Неужели ему так и не дадут остаться с Эмильенной наедине?

– Простите, что позволяю себе вмешаться, но мне кажется, раненую стоит отнести в церковь, – монах говорил спокойно и весь вид его свидетельствовал о том, что он не пребывает в шоке или в панике от увиденного.

– Не думаю, что ее можно трогать с места, – буркнул в ответ Арман.

– Позвольте, – монах опустился на колени и осмотрел Эмили, временами касаясь ее, чем вызвал нескрываемую злость Ламерти. – Насколько я могу судить, позвоночник не задет, а следовательно, перенеся ее в часовню мы не причиним дополнительного вреда.

– Откуда вам знать? Вы что – врач? – Арман и не думал скрывать недоверие. Больше всего он хотел чтобы непрошеный гость катился ко всем чертям.

– Не врач, – монах и не думал смущаться. – Но в медицине кое-что смыслю. В частности, я знаю, что извлекать пулю, стоя на коленях, склонившись над раненым, не очень-то сподручно.

Несмотря на злость, Арман не мог не признать справедливость приведенного довода. Он молча кивнул в знак согласия.

Ламерти, беря девушку на руки, старался действовать как можно осторожнее, однако, она при этом не могла сдержать стонов. До того момента, как он уложил Эмили на широкую скамью в ризнице маленькой церкви, молодой человек не раз пожалел о том, что согласился на предложение монаха. Страдания, причиненные перемещением совсем изнурили раненую. Она лежала с закрытыми глазами и дыхание ее было еле уловимым. Но все-таки она еще дышала. И тонкая розовая струйка в уголке губ – эта неумолимая предвестница смерти, пока не появилась на ее лице. Ламерти решил, что Эмильенна без сознания, но неожиданно она открыла глаза и прошептала:

– Арман, мне так страшно! – она говорила тихо, но проникновенно. – А я думала, что не боюсь смерти. Как глупо и самонадеянно, правда? – девушка даже попробовала улыбнуться.

– Эмили, помолчи! – прервал девушку Ламерти, хотя искушение слушать ее было велико. – Ты не должна сейчас говорить.

– Я должна, Арман, и именно сейчас, – она, как и прежде, не желала его слушаться. – Потом будет поздно… Я и так не скажу вам всего, что хотела бы.

– Ты все скажешь позже, любовь моя, – он гладил руки и волосы Эмильенны. – Подожди немного…

– Я подожду, – Эмили по-своему поняла смысл сказанного. – Я буду ждать тебя, Арман, – она даже не заметила, что впервые обратилась к нему на «ты». – Ждать хоть целую вечность… там, где нет ни смерти, ни боли, ни разлуки…

Однако молодому человеку такой расклад явно пришелся не по душе.

– Если ты имеешь в виду рай, то там ты меня не дождешься!

– Если ты захочешь быть со мной, то найдешь способ туда попасть, – возразила Эмильенна. – Ты всегда приходил за мной, где бы я ни была…

– Туда не приду, – покачал головой Ламерти. – Самоубийц в рай не пускают, насколько мне известно. А я не намерен жить и пяти минут после твоей смерти. С твоим последним вздохом, я пущу себе пулю в лоб. Кстати, твой Ричард сделает то же самое, скорее всего.

– Нет! – Эмили и не думала, что может бояться больше, чем минуту назад, но, оказалось, что есть вещи пострашнее собственной смерти. – Арман, ты не сделаешь этого! Я умоляю…

– Умоляй лучше своего Бога, чтоб оставил тебе жизнь! – Арман бросал слова отрывисто и жестко. – Борись, молись, давай обеты – делай что хочешь, только не смей умирать!

Напуганная решимостью Ламерти, Эмильенна начала истово молиться. Мотивом ее молитв было не чувство самосохранения, но страх за любимого человека и угроза вечной разлуки с ним. Расстаться с ним на долгое время было мучительно, но потерять его навсегда – слишком ужасно, чтобы выдержать это. Обращение к Богу придало ее мыслям более возвышенное направление и напомнило о духовных обязанностях христианки.

– Мне нужно исповедаться, – тихо проговорила она.

– Господи, Эмили, в чем тебе каяться?! – воскликнул Арман.

– Я обманула Ричарда, согласившись стать его женой и утаив, что люблю тебя.

Смирившись с желанием любимой, Арман вышел из ризницы, чтобы позвать монаха, обладавшего полномочиями совершать церковные таинства. Тот охотно согласился исполнить свои обязанности. Исповедь Эмильенны была недолгой, отчасти потому что покаяться она хотела только в одном, кроме того, клирик сам настоял на том, чтобы раненая говорила кратко и по существу, не тратя лишних слов и сил. Приняв покаяние и отпустив грехи, монах незаметно удалился, вновь оставив молодых людей наедине. Эмили лежала на лавке с подушечками для коленопреклонения под головой, Ламерти сидел рядом, склонившись к ней.

– Я так люблю тебя! – прошептала девушка, нежно коснувшись кончиками холодных пальцев его щеки.

– Если любишь – будешь жить! – Ламерти прикоснулся к щеке ладонью, накрыв девичью руку своей, чтобы удержать ее. По лицу его медленно скатилась слеза.

Ему так много нужно было ей сказать, но в этом момент послышался шум и в ризницу вошел служитель церкви в сопровождении доктора.

Глава пятьдесят седьмая.

Доктор – пожилой человек со строгим лицом, не тратя лишних слов на приветствия, направился к раненой. Осмотр занял несколько минут, в течение которых, Арман не находил себе места. – М-да, – протянул врач. – Дело серьезное…

– Насколько? – напрямую спросил Ламерти.

– Она исповедалась? – вместо ответа доктор обратился к монаху. Тот молча кивнул, а Ламерти похолодел.

– Я не стану вас обнадеживать, молодой человек, – врач посмотрел на Армана. – Она может умереть в любой момент. А теперь позвольте узнать, кем вы приходитесь этой девушке?

– Какое это имеет значение? – Ламерти вспомнил, как несколько месяцев назад тот же вопрос ему задавал лекарь в Монси. Однако в этот раз, по тону было понятно, что доктором движет не праздное любопытство. Он производил впечатление человека, ничего не делающего просто так, не имея определенной цели. Поэтому, после секундного размышления, Арман предпочел все же ответить: – Она – моя невеста. Мы должны были обвенчаться в этой церкви.

– Тогда я попрошу вас уйти.

– Это еще зачем? – ответ доктора поставил Ламерти в тупик. Кроме того, он вовсе не собирался оставлять Эмильенну, даже на секунду.

– Потому что сейчас я буду извлекать пулю, – спокойно ответил врач. – Девица будет кричать и мучиться, а вам вряд ли захочется стать свидетелем ее страданий. Вас же, отец, – обратился он к монаху, – я бы, напротив, попросил остаться и ассистировать мне при операции, поскольку без помощи мне будет сложнее.

– Я тоже могу помочь! – вскинулся Арман. – Я – мужчина, а не барышня, падающая в обморок при виде крови. Я сделаю все, что нужно и все выдержу. В любом случае, я не покину ее. Я должен быть с ней, если… – он не договорил.

– Вы не переоцениваете свою стойкость? – доктор отвернулся и начал рыться в саквояже с инструментами. – Впрочем, как знаете, – очевидно, долгие дискуссии были ему не по нутру.

Для начала он влил пациентке в рот какую-то жидкость из темной бутылки. Эмильенна захлебывалась и глотала с трудом.

– Что это? – спросил Ламерти.

– Снотворное. К сожалению, у нас слишком мало времени, чтобы дожидаться, пока оно подействует. Так что начало операции вашей невесте придется перенести, будучи в сознании.

Арман вспомнил зелье, которое продал ему аптекарь для похищения Эмили из монастыря. В тот раз снотворное подействовало почти мгновенно. Очевидно, это было какое-то другое вещество.

– Что ж, господа, – обратился доктор к Ламерти и монаху. – Вам предстоит держать девицу, чтобы она не дергалась, пока я буду извлекать пулю. Держать нужно крепко, не обращая внимания на стоны, крики и кровь. Вы готовы? – хотя говорилось это для обоих, смотрел врач только на Армана.

Тот в ответ лишь молча кивнул. Затем врач показал, как следует держать Эмили, которая, к слову сказать, была ужасно напугана всеми этими приготовлениями. В данный момент предстоящая операция страшила ее не меньше, чем смертельный исход. И все же, девушка была очень рада, что Арман не согласился уйти. Если ей суждено умереть, то она хотя бы сможет проститься с ним. Кроме того, само его присутствие, ласковые утешающие слова, нашептываемые им, и даже его руки, которым предстояло сдерживать ее метания – все это действовало на нее успокаивающе. Прими он предложение доктора, она бы, поступившись гордостью, сама бы удержала его подле себя.

И вот врач приступил к делу. Эмильенна, плакала и кричала, несмотря на намерение быть стойкой ради Армана. Тот, в свою очередь, испытывал при виде ее страданий не меньшую боль, хоть и душевную, а не физическую. Однако руки и плечи девушки он держал так крепко, что строгий доктор остался вполне доволен работой своего ассистента. Когда снотворное наконец подействовало и раненая лишилась чувств, всем стало легче, хотя Эмили продолжала стонать и метаться, пребывая в беспамятстве.

Вся операция заняла чуть больше получаса, но это время показались Ламерти вечностью. Когда доктор наконец закончил и перевязал рану, молодой человек, до того молчавший, обратился к нему.

– Она будет жить?

– Мы не можем этого знать, – ответил врач, погружая окровавленные руки в воду, налитую в большую серебряную чашу, предназначенную для исполнения каких-то церковных обрядов. – Однако, если бы надежды не было вовсе, я бы не стал тратить свое время и напрасно мучить умирающую, а предложил бы вам проститься с невестой и возносить молитвы за ее душу. Впрочем, последнее и сейчас отнюдь не лишне. Я сделал все, что в человеческих силах, теперь все в руках Божьих.

Арман более чем щедро оплатил услуги доктора, про себя отметив, что скотина Ричард умудрился-таки найти лучшего врача из возможных. До того как попрощаться, Ламерти решил поинтересоваться именем того, кому был обязан.

– Эдвард Хоннингтон, к вашим услугам, – запоздало представился тот. После этого он дал подробные указания по уходу за больной и оставил необходимые лекарства.

– Девица еще часа три, а возможно и дольше, будет без сознания. Ее хорошо бы перевезти в приличную гостиницу, условия здесь не подходящие, но в течение нескольких суток она вряд ли перенесет дорогу, потому постарайтесь устроить вашу невесту здесь со всем возможным комфортом. С каждым прожитым часом надежда на благополучный исход будет возрастать. В ближайшие дни, я мало чем смогу ей помочь, все от меня зависящее, я сделал. Если же она, с Божьей помощью, останется жива, то, как только устроитесь в городе, пошлите за мной, я оценю ее состояние и назначу дальнейшее лечение, – с этими словами он протянул Арману свою визитную карточку.

Расставшись с врачом, Ламерти подошел к монаху.

– Вы слышали,что сказал мистер Хоннигтон, отец, – Арман нервно щелкал длинными пальцами. Он терпеть не мог выступать в роли просителя, но сейчас у него не было иного выхода. – Девушку нельзя пока трогать с места. Я понимаю, что это храм, и он не предназначен служить лазаретом для раненых, но дело идет о человеческой жизни, и потом я щедро заплачу…

– Не надо, сын мой, – прервал его священнослужитель. – Я не стану брать плату за дело, угодное Господу. Мы обязаны заботиться о ближнем, не ожидая за это награды. Так что уберите деньги. Более того, я верну вам сумму, уплаченную за обряд венчания, ибо он не состоялся.

Проявление подобного бескорыстия в людях всегда настораживало Ламерти и ставило в тупик. В его понимании священники и монахи в плане любви к деньгам были ничуть не лучше мирян. Впрочем, главное, что раб Божий не выгоняет их из церкви, а мотивы, сподвигшие его на это, не так уж важны. Мессы в часовне не служились, а потому присутствие раненой Эмильенны с Арманом не составляло такой уж страшной проблемы, хотя и желательным его тоже вряд ли можно было назвать. Монах, не привлекая к себе внимания, занимался делами до конца дня. Покидая церквушку и отправляясь в близлежащий монастырь, которому эта часовня и принадлежала, он спокойно оставил ключи от храма Ламерти, чем удивил того еще больше. В часовне не было дорогой утвари, картин или статуй, но все же при желании нашлось бы что украсть. Впрочем, раненая девушка и ее жених слишком мало походили на воров.

Арман сидел рядом со спящей Эмильенной, с тревогой вслушиваясь в ее прерывистое дыхание, боясь, что любой вздох может оказаться последним. Давно уже стемнело. Свечи имелись в достатке, но молодой человек зажег в ризнице всего одну. Оторвав на миг глаза от лица Эмили, Ламерти уперся взглядом в изображение Христа, висевшее на противоположной стене. И неожиданно для самого себя, чуть ли не впервые в жизни, Арман ощутил потребность в молитве.

– Не отнимай ее у меня! – горячо обратился он к Господу, взирающему на него с полотна.

Спаситель в окружении учеников выглядел спокойным, добрым и мудрым – одним словом слишком благостным для настроения, в котором пребывал Ламерти. Молодой человек решился оставить Эмильенну и вышел из ризницы в основное помещение капеллы. С фрески под куполом на Армана взирал Иисус – величественный и грозный, тот что «придет во славе судить живых и мертвых». Именно перед этим ликом Ламерти, смирив свою гордость, пал на колени и стал истово молиться. Его обращение к Богу отнюдь не было исполнено кротости и смирения. Он скорее требовал и торговался, чем просил, но все же, самим фактом молитвы, признавал не только существование Господа, но и Его право вершить судьбы людские.

– Я знаю, что не достоин просить у Тебя чего бы то ни было. Я жил без Тебя, нарушал все Твои заповеди, хотя большую часть из них даже не знаю или не помню. Ты вправе мстить мне. Мне, но не ей! Если она умрет, а я все равно попаду в ад, то какой тогда смысл во всем? Зачем мы встретились? Зачем я полюбил ее? Зачем она полюбила меня?

Господь безмолвствовал, строго взирая сверху на распростертого перед Ним человека. Ночная церковь была исполнена какой-то возвышенной таинственности. Темноту разбавлял лунный свет, лившийся из окон под сводами часовни. Несколько серебристых лучей скрещивались, освещая коленопреклоненную фигуру на полу.

– Чего ты хочешь от меня? Какую цену я должен заплатить за ее жизнь? Прошлого не изменить, грехов не стереть, я даже не могу в них искренне раскаяться. И я не стану врать, обещая стать образцом добродетели. Но если оставишь ее со мной, я буду жить для нее и так, как она захочет. Разве этого мало? Она – Твой ангел, и я предаю себя под власть и руководство этого ангела. И если ей захочется, чтобы я заслужил рай, я его заслужу! Пожалуйста! Я никогда ничего не просил и больше не попрошу. Только не разлучай нас!

Иисус, как и следовало ожидать, не ответил Арману, вместо этого воцарившуюся тишину нарушил слабый голосок Эмили, прошептавшей его имя.

Глава пятьдесят восьмая.

– Арман, – открыв глаза, Эмильенна первым делом позвала Ламерти.

Тот мгновенно оказался рядом с любимой.

– Как ты, любовь моя? – он взял ее ладонь в руки, осыпая поцелуями.

– Жива, – в голосе девушки, казалось, было больше удивления, чем радости. – Только больно очень, – пожаловалась она.

– Тогда тебе не стоит говорить, – предостерег ее Арман.

– Да мне даже дышать больно, – призналась Эмили. – Хотя я должна быть благодарна Господу за то, что вообще еще дышу.

Ламерти в этот момент тоже испытал благодарность Господу, чего раньше с ним никогда не случалось.

Утром вернулся давешний монах в сопровождении другого брата. Оказавший накануне столько услуг молодым людям, служитель храма, вновь проявил трогательную заботу о них, принеся им поесть. Арман уже много часов не думал о еде, но теперь, когда надежда стала понемногу вытеснять ужас из его сознания, он оценил по достоинству незамысловатое угощение – свежий хлеб, сыр и копченое мясо. Больной Эмильенне принесли легкий овощной отвар и печеное яблоко с медом.

– Это брат Ансельм, – представил монах своего товарища. – Он немного смыслит в медицине и потому может быть полезен.

Брат Ансельм не тронул бинтов, туго стягивающих рану девушки, он лишь прикоснулся к ее лбу, чтобы оценить, нет ли жара и пощупал пульс. Затем он достал из котомки бутыль с какой-то настойкой, обладающей болеутоляющим и успокаивающим свойством.

– Это снадобье само по себе не лечит, но облегчает страдания и помогает восстановить силы, – объяснил монах.

– Да благословит вас Господь, почтенные братья, – с чувством произнесла Эмильенна. – Я не знаю, как отблагодарить вас за заботу.

– Для нас нет большей благодарности, чем видеть вас живой и улыбающейся, – любезно ответил служитель капеллы, назвавшийся отцом Бертраном.

Ламерти же, хоть и испытывал к монахам признательность, подозревал, что все их усилия, прилагаемые к скорейшему выздоровлению раненой, кроме христианской заботы о ближнем, имели также целью побыстрее выпроводить не слишком уместных гостей из храма Божьего. Не будучи мастером выражать благодарность в словах, Арман твердо решил в денежной форме возместить хлопоты, доставленные ими служителям храма.

Эмили приняла лекарство и вскоре заснула. Очевидно, настойка содержала в своем составе снотворные компоненты. На протяжении всего дня и ночи, Эмили по большей части спала, что вполне устраивало Армана, так как сон помогал раненой восстанавливать силы, кроме того, она не чувствовала боли. Час проходил за часом, страх постепенно сменялся надеждой, надежда – уверенностью. Эмильенна, хоть и жаловалась на боль, но чувствовала себя лучше, а потому на следующий день Ламерти решился перевезти больную в город, где можно было обеспечить куда более подходящие условия для ее выздоровления и, кроме того, не чувствовать себя обязанными монахам.

Чтобы нанять экипаж Арману пришлось отлучиться, оставив спящую девушку на попечении отца Бертрана. И вот наконец наступил момент прощания. Эмильенна, несмотря на то, что слова давались ей с трудом, рассыпалась в благодарностях и благословениях, Арман же, перенеся девушку в экипаж, ненадолго вернулся в часовню.

– Отец, – обратился он к монаху. – Я помню, что вы отказались от денег и все же настаиваю, чтобы вы приняли их, – во избежание возражений, он не дал вставить отцу Бертрану ни слова и продолжал. – Я даю эти деньги не в качестве платы за услугу. Воспринимайте их как дар или пожертвование на богоугодные нужды. Потратьте эту сумму на ремонт капеллы или закажите новую статую, или распорядитесь иным способом.

– Что ж, сын мой, – кивнул священнослужитель, принимая деньги. – От такого дара я не вправе отказаться. Да хранит Господь вас и вашу невесту. Если вам будет угодно, после ее выздоровления, возвращайтесь сюда, и я вас обвенчаю, как и было условлено до всех этих печальных событий.

Дорогу от церкви до города, хоть и довольно короткую, Эмильенна перенесла плохо, и ей стало хуже. Как только они устроились в гостинице, Арман послал за доктором Хоннингтоном. Доктор, осмотрев больную, не нашел оснований для серьезных опасений, напротив, отметил, что девушка идет на поправку и теперь можно почти с уверенностью сказать, что ее жизнь вне опасности. Приличные условия содержания и забота рано или поздно сделают свое дело, и больная полностью оправится, хотя заранее сложно предсказать, какой для этого понадобится срок.

– Вашей нареченной очень повезло, молодой человек, – признался на прощание доктор. – При таком ранении выживают два человека из пяти, да и то я имею в виду мужчин. Не буду скромничать, я сделал все, что мог, и все же не слишком рассчитывал на успех. Думаю, вам есть за что благодарить Бога.

После этого мистер Хоннингтон откланялся, пообещав вскорости нанести следующий визит для наблюдения за состоянием раненой.

Оказавшись вновь в теплой уютной комнате, утопая в мягкой и чистой постели, Эмили уже с трудом представляла, как она смогла провести первые несколько суток после ранения на жесткой скамье в пустой часовне. Впрочем, может статься, что как раз пребывание в храме Божьем само по себе оказалось благотворным и способствовало ее чудесному исцелению.

Впрочем, до полного исцеления было еще далеко. Для ухода за Эмильенной Арман нанял дочку хозяина гостиницы, который был рад всячески угождать состоятельному клиенту, снявшему у него несколько комнат по самой высокой цене. Эмильенна за время их путешествия уже привыкшая делить с Ламерти одну комнату, хоть и категорически не одобрявшая этого, была удивлена щедрости проявленной Арманом на этот раз.

– У меня теперь есть собственная спальня, – язвительно заметила она, обращаясь к Ламерти. – Подобной деликатности с твоей стороны я обязана своему тяжелому состоянию? Мои стоны мешают тебе спать по ночам?

– Ничего подобного, – спокойно ответил тот. – Раньше я снимал одну комнату не из жадности и не для того, чтобы лишний раз уязвить твою скромность. Мы изображали из себя супружескую чету, причем не того достатка, когда можно арендовать половину гостиницы, а потому это было логично. Кажется, я уже не раз объяснял тебе это. Теперь же, по меньшей мере доктору известно, что ты – моя невеста, а не жена. Я не собираюсь давать пищу для сплетен.

– Ты теперь печешься о моей репутации, – улыбнулась Эмили. – Это мило.

– Теперь так будет всегда, – серьезно подтвердил Арман.

– Всегда? – лукаво переспросила девушка. – Тебя больше не пугает это слово?

– За последние месяцы я понял, что меня больше пугает слово «никогда».

– Ты прав, – Эмильенна кивнула. – Я совершила ошибку, отказываясь от счастья из страха его потерять. Это принесло мне много боли, но хуже всего, что мое решение принесло боль не только мне.

– Да, мне твое решение тоже дорого обошлось. Впрочем, я сам виноват. Не надо было отпускать тебя.

– Вообще-то, – заметила Эмили. – Я имела в виду не тебя, а Ричарда.

– Ты опять о своем несостоявшемся муже? – в голосе Армана послышалась злость. – Вот его-то страдания меня совсем не трогают. Напротив, после того, что он сделал, мне бы хотелось чтобы он мучился как можно сильнее и дольше!

– Ты же знаешь, что Дик не виноват в случившемся! – горячо заспорила Эмильенна. – Он не хотел убивать меня!

– Зато он хотел убить меня!

На это девушке было нечего возразить, и она замолчала.

– Ладно, оставим твою бывшую свадьбу в покое и обсудим будущую, – Арман решил, что теперь самое время перевести разговор в нужное ему русло. – Отец Бертран или как его там… предлагал нам обвенчаться в той самой церкви, когда ты поправишься. Что ты об этом думаешь, Эмили?

– Я очень благодарна ему, но нет, – девушка покачала головой в знак отрицания.

– Почему? – Ламерти насторожился.

– Во-первых, потому что мне не хотелось бы идти к алтарю там, где я чуть не умерла. Несмотря на доброту священников, та часовня вызовет у меня воспоминания о боли и ожидании смерти. Не знаю, найду ли я в себе силы когда-нибудь вернуться туда, не говоря уже о том, чтоб устроить там свадьбу.

– Резонно, – согласился Арман. – А что во-вторых?

– А во-вторых, ты говоришь о свадьбе так, словно само венчание является делом решенным, и значение имеет лишь выбор церкви…

– А разве это не так?

– Пойми, Арман, – Эмильенна осторожно подбирала слова, пытаясь донести свои мысли до собеседника. – Я люблю тебя, и не представляю без тебя жизни, но я должна знать, чего ты ждешь от этого брака?

– Тебя интересует, чего жду я? – Ламерти казался удивленным. – Я, право, думал, что сейчас ты начнешь выставлять условия.

– Для начала я хочу понять, что нужно тебе. В Париже ты подробно описал, какой хочешь видеть свою жену и что от нее требуется. Помнится, мне это не слишком пришлось по вкусу.

– Ты же знаешь, что к тебе это не имеет никакого отношения! – возмутился Арман.

– Допустим, – кивнула Эмильенна. – И все же я должна знать, чего ты хочешь от меня, – настаивала девушка.

– Я хочу любви. Той самой – вечной, в существование которой не особо верил, пока не понял, что не в силах разлюбить тебя, как бы ни старался, – Ламерти не очень легко давались подобные признания. – Хочу, чтобы ты всегда была рядом. Если бы я мог, то, наверное, заточил бы тебя в башню, а сам лег стеречь у входа. Я же дракон, не забыла? А чего хочешь ты, моя принцесса?

– Я тоже хочу любви, – ответила девушка. – Но еще я хочу свободы. Принцессы, знаешь ли, не слишком любят сидеть запертыми в башнях. А если и сидят, то исключительно ожидая прекрасного принца, который их оттуда вызволит.

– Для этого и нужен дракон у входа, – хмыкнул Арман. – А твоего прекрасного принца я бы испепелил с огромным удовольствием. Ты ведь, надо полагать, опять имела в виду своего ненаглядного Ричарда? Очевидно, твои чувства к нему сильнее, чем я полагал.

– Вовсе нет! – запротестовала Эмили. – Я говорила абстрактно. А Дика я люблю как брата.

– Хорош брат, – проворчал Ламерти. – Ты чуть не вышла за него замуж, – напомнил он.

– Этот брак стал бы проклятием для нас обоих, – признала девушка. – Я была бы несчастна и заставила бы страдать Ричарда. Желая сделать его счастливым, я лишь испортила бы ему жизнь. Спасибо, что удержал меня от этого безумного шага.

– Ну если это ты называешь «удержать», то – пожалуйста, – он рассмеялся.

– Бедный Дик, – вздохнула Эмильенна. – Я должна ему написать! – неожиданно решила она.

– Ну уж нет! – Арман мгновенно помрачнел. – Я не позволю тебе писать ему! Он не будет знать ни где ты, ни что с тобой. Он не будет даже знать жива ли ты. Пусть мучается! – жестко заключил он.

Ламерти замолчал, а Эмильенна сразу вспыхнула.

– Именно это я и имела в виду, говоря, что мне не хватает свободы! – девушка была возмущена и взволнована. – Я знаю, ты любишь меня. Ты готов заботиться обо мне, оберегать, спасать от любых опасностей даже ценой собственной жизни. Но как только я желаю сделать что-то тебе не угодное, ты начинаешь запрещать, угрожать, шантажировать – словом, всячески злоупотреблять своей силой и властью надо мной. Так было раньше, и я терпела, не имея выбора, но быть вечной узницей в башне, будучи не вправе распоряжаться собственной жизнью, я не хочу! – гневно заключила она.

Арман, заложив руки за спину, молча шагал по комнате, от одной стены к другой, пока Эмильенна буравила его негодующим взором.

– Хорошо, – наконец проговорил он, продолжая ходить по комнате, и не глядя на девушку, лежащую в постели. – Ты напишешь ему. Но расскажешь не только то, что жива, но также сообщишь своему бесценному Стилби, что выходишь за меня замуж.

– Это жестоко по отношению к нему! – воскликнула девушка.

– Заметь, ты всего лишь скажешь правду, – холодно парировал Арман.

– Эта правда убьет его!

– Тогда пусть думает, что ты умерла, – Ламерти оставался непреклонен.

Эмили отчасти была даже согласна с ним. Дик должен знать правду, и пусть лучше узнает от нее, чем как-то иначе. Но как же трудно и страшно написать ему подобное письмо.

– Будь по-твоему, – наконец приняла решение она. – Достань мне перо и бумагу.

Пока Арман ходил за письменными принадлежностями, Эмильенна обдумывала содержание письма. Оно получилось коротким, но очень трогательным. Всю вину за произошедшее Эмили брала на себя. Она заверяла Ричарда в том, что жизнь ее вне опасности, умоляла простить ее за все, и желала ему счастья. Признаться, что она выходит замуж за Армана было самым сложным. Однако она написала и это, полагая, что и так довольно было с нее лжи. Скажи она, что любит Ламерти вместо того, чтобы давать согласие на брак с Диком, все было бы далеко не так трагично. Запечатав конверт, девушка вручила письмо Арману.

– Ты довольна? – спросил тот. Хотя довольной Эмильенну счесть было трудно.

Вернувшись мыслями к Ричарду, и понимая какие чувства ее бывший жених должен испытывать, читая это письмо, девушка чувствовала себя бесконечно несчастной.

– Не представляю, как он сможет пережить известие о моей свадьбе, – голос ее был исполнен печали.

– Оно не должно стать для него такой уж неожиданностью, – постарался утешить ее Арман. – Ты ведь призналась, что любишь меня в его присутствии.

– Тогда я думала, что умру! – возразила Эмильенна.

– Не возьму в толк, почему собираясь умереть, можно признаться в любви к другому, а намереваясь жить дальше – нельзя?

– Потому что легче смириться со смертью любимого, чем с мыслью, что он достанется другому. Ты же сам сказал так в храме, угрожая меня убить.

– Может, ты и права, – задумался Ламерти. – Мне бы так было легче. Ну тогда мы можем просто не посылать это письмо. Пусть твой Дик думает, что ты умерла.

– Нет, пусть знает правду, – девушка вздохнула. – Он вправе меня возненавидеть, но, по крайней мере, не будет мучиться осознанием вины за мою смерть.

– Как же ты о нем печешься! – вспылил Арман.

– Я разрушила его жизнь! – Эмильенна чуть не плакала. – Он не заслужил такого! А миссис Стилби… Что она теперь будет думать обо мне? Лучше бы я и впрямь умерла!

После этих слов, Арман пристально и как-то странно вгляделся в ее лицо. Затем, ни сказав ни слова, вышел из комнаты.

Глава пятьдесят девятая.

Эмили бы дорого дала, чтобы вернуть сказанное назад. Ведь этим она позволила Ламерти понять, что его чувства для нее менее значимы, чем осознание вины перед Стилби. Девушка очень расстроилась. Прошло полчаса, а Арман все не возвращался. Эмильенна позвала свою временную горничную – Марианну, и попросила ее пригласить Ламерти. Через пять минут Марианна вернулась, доложив, что господина нет в его комнатах. Кроме того, ее отец – хозяин гостиницы, видел как господин де Ламерти куда-то уехал.

Девушка разволновалась ни на шутку. Часа через три она была просто в отчаянии. Она понимала, что Ламерти не бросил бы ее вот так, ничего не сказав, тем более, пока она больна. Но он, очевидно, очень сильно обижен ее словами, а потому ушел, не желая ее видеть. И неизвестно, когда и в каком настроении он вернется.

Эмильенна нервничала, корила себя, металась в постели и плакала, когда Марианны не было в комнате. Все это привело к тому, что рана вновь открылась. Перепуганная горничная тут же послала за доктором Хоннингтоном. Тот быстро приехал, несмотря на поздний час. Опытному врачу не потребовалось много времени, чтобы понять, что девушка сама привела себя в подобное состояние. Наложив новые повязки на рану, он как раз распекал Эмили, когда в комнату зашел Арман. Увидев доктора и окровавленные бинты на полу, молодой человек побледнел.

– Скажите своей невесте, юноша, – мистер Хоннингтон оставался верен себе и по-прежнему говорил без церемоний, – чтобы оставила все эти женские глупости, хотя бы до той поры, пока не поправится, а еще лучше – навсегда. Не знаю и знать не хочу, что там у нее стряслось, но пуля задела сердце, а потому лишние волнения могут стоить ей и вам очень дорого. И я имею в виду не только период выздоровления, но и всю ее оставшуюся жизнь, если вы не хотите, чтобы она оказалась излишне короткой.

Высказавшись подобным образом и дав необходимые рекомендации, доктор покинул молодых людей.

– Эмили, черт побери, что происходит? -первым делом вопросил Ламерти, как только они остались вдвоем.

– Ты еще спрашиваешь? – с упреком произнесла девушка. – Ты ушел, не сказав ни слова, оставив меня наедине с чувством вины не только перед Стилби, но еще и перед тобой. Я не должна была говорить того, что сказала. Но и ты не должен был наказывать меня столь сурово за неосторожную фразу, сказанную в расстроенных чувствах.

– Глупенькая, – Арман присел на край ее кровати и нежно провел ладонью по золотистым волосам. – Я вовсе не думал тебя наказывать. Просто возникли неотложные дела, и мне надо было уехать.

– Так неожиданно, и не сказав мне ни слова? – в ее голосе сквозило недоверие.

– Так бывает, – Ламерти не стал ничего объяснять. – А теперь спи, любовь моя. Ты устала и измучена, тебе нужно отдохнуть.

Он почти уже вышел из комнаты, но остановился у порога и произнес:

– Что бы ни случилось, сколь бы виноватой передо мной ты себя ни считала, ты должна знать, что я никогда тебя не оставлю.

Успокоенная этим заверением, Эмильенна заснула. Проснувшись утром, девушка застала Арман сидящим у ее постели.

– Как ты себя чувствуешь, ангел мой? – заботливо спросил он.

– Мне лучше – ответила девушка. – Наверное, потому что ты здесь.

Ламерти хотел что-то ответить, но в этот момент в дверь постучали. Молодой человек встал, чтобы открыть. Когда же он распахнул дверь, то к своему величайшему изумлению Эмили увидела на пороге комнаты Клариссу Стилби.

– Миссис Стилби, – пролепетала она, заливаясь краской. Бедное сердце девушки в этот момент выделывало такие пируэты, что доктор Хоннигтон был бы весьма недоволен.

– Сколько раз я просила называть меня Клариссой, девочка, – женщина улыбнулась, но на глазах ее сверкнули слезы.

Эмильенна невольно подалась вперед, забыв о том, что ей пока не положено вставать. Рана тут же запульсировала острой болью. Но миссис Стилби, которую Эмили так желала обнять, уже была возле ее кровати. Она прижимала девушку к себе, осыпая поцелуями ее лицо и волосы.

– Ты жива! Какое счастье! – женщина взяла лицо Эмильенны в ладони и всмотрелась в нее счастливыми любящим взглядом. – Однако ты была жестока к нам, милая, – нежно упрекнула она. – Почему ты не известила нас сразу? Ты не представляешь, как мы мучились! Как страдал Дик!

– Он вам все рассказал? – спросила Эмили.

– Конечно, – кивнула Кларисса. – А ты должна была найти способ известить нас, что жива. Ведь Ричард с ума сходил, считая себя твоим убийцей, да и мне было не легче, пока к нам в дом не заявился этот твой… – она кивнула в сторону Ламерти.

Тот в ответ отвесил насмешливый поклон.

– Пожалуй, дамы, я оставлю вас наедине, – с этими словами Арман вышел из комнаты.

– Арман пришел к вам?! – девушка не могла поверить.

– Да, – кивнула миссис Стилби. – Увидев его, я чуть было не выцарапала ему глаза. Зачем он мог явиться? Мучить нас? Призвать Дика к ответу за совершенное убийство? И представь себе мое изумление, когда он, ни слова не говоря, повалился к моим ногам и стал умолять приехать к тебе. Он сказал, что ты больна и страдаешь, а отсутствие возможности поговорить с нами усугубляет твое и без того непростое положение. Впрочем, надеюсь, ты не думаешь, что меня пришлось уговаривать? Едва узнав, что ты жива, я была готова ехать хоть на край света, даже в сопровождении этого… твоего будущего мужа, – Кларисса презрительно фыркнула, выражая свое отношение к Ламерти.

– Он и это рассказал?

– Да уж, – вздохнула женщина. – Не преминул похвастаться. Думаю, в первую очередь, чтоб помучить Дика.

– А Дик… – щеки Эмили запылали, каждое слово давалось ей с трудом. – Он не приедет?

– Дик ждет за дверью, – успокоила ее миссис Стилби. – Но, думаю, что вам стоит поговорить наедине, когда я уйду.

– Как вы можете быть так добры ко мне после того, что я сделала?! – воскликнула Эмильенна с горечью в голосе.

– А что ты сделала, девочка? – Кларисса вздохнула и покачала головой.

– Я умолчала о том, что со мной было по дороге из Франции. Я согласилась выйти за Ричарда, любя другого.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь решилась на это, не ради себя, а ради Дика.

– Да, но откуда вы знаете? – изумилась Эмили. Она никому об этом не говорила, кроме священника из собора святого Мартина.

– Во-первых, я неплохо знаю тебя, – с материнской снисходительностью объяснила Кларисса. – А во-вторых, однажды я сама чуть было не совершила подобную глупость. Господь удержал меня тогда, как похоже, удержал и тебя. Пойми, Эмили, я, как любая мать, мечтаю о счастье сына, и ничего не хотелось бы мне так сильно, как видеть тебя своей невесткой. Но ты любишь другого. Ричард – мой сын, но и ты мне как дочь. И я не хочу приносить в жертву одному из моих детей счастье другого. Да и Дик заслуживает большего, чем любовь, подаренная ему из милости девушкой с разбитым сердцем.

– Я не достойна его любви, – Эмильенна опустила голову. – И вашей тоже.

– Не говори ерунды! – рассердилась миссис Стилби. – Ты – чудесная девушка. Чего не скажешь о твоем избраннике. Эмили, я не понимаю и не одобряю твоего выбора, но я – женщина, и вижу, что ты его любишь, а он любит тебя. Хотелось бы верить, что этого достаточно для счастья. Надеюсь, как бы ни сложилась в дальнейшем твоя судьба, ты не забудешь нас?

– Как вы можете так говорить?! – воскликнула Эмильенна. – Ваша дружба была для меня величайшим счастьем, которое я считала утраченным навсегда.

– Если ты так любишь меня и Ричарда, то как могла думать о нас так дурно? – мягко упрекнула женщина. – Ты ни в чем перед нами не виновата. Разве может мать винить ту, которая хотела всю свою жизнь посвятить счастью ее сына? Я ведь знаю, не явись твой герой на свадьбе, ты бы никогда не выдала своей любви к нему.

– Это так, – кивнула девушка.

– Скажи, где вы планируете жить после свадьбы? – спросила Кларисса.

– Мы пока не говорили об этом, – призналась Эмили. – Может, в Саффолке, а может, и вовсе в другой стране.

– В любом случае, ты должна знать, что наш дом всегда открыт для тебя. Надеюсь, твой будущий муж не посмеет препятствовать тебе видеться с нами?

– После того, как он на коленях умолял вас приехать ко мне? – Эмильенна с нежностью улыбнулась, представив эту картину. – Вряд ли.

– Ну и славно, – кивнула Кларисса. – Напиши своей матери, только постарайся быть деликатней. Ты знаешь, Денизе не стоит знать всей правды. Хотя лучше я возьмусь за это, не уверена, что ты сможешь подобрать нужные слова.

На прощание женщина еще раз обняла Эмили и поцеловала в щеку. Доброта и снисходительность, проявленные миссис Стилби, успокоили девушку и сделали ее почти счастливой.

Но как только захлопнувшаяся за Клариссой дверь, распахнулась вновь, пропуская Ричарда, радостное облегчение Эмильенны вновь сменилось страхом и чувством вины. Ей стоило лишь взглянуть на своего бывшего жениха, чтобы сразу почувствовать, сколько он перенес. У девушки больно защемило сердце. И дело было не только в том, что Эмили считала себя виновницей его страданий, но также и в том, что она любила его. Именно в этот момент, глядя на Ричарда, девушка поняла, как сильна ее любовь к нему. Пусть не как возлюбленный, но как друг, он занял слишком много места в ее душе. И потому его страдания причиняли ей невыносимую боль.

Она так и смотрела на него, не зная что сказать, пока Дик не оказался у ее постели. Он преклонил колено, осторожно взял ее руки и трепетно поднес к губам.

– Эмили, – прошептал он. – Бедная моя! Ты очень страдала?

– Нет, – девушка старалась говорить как можно беззаботней. – Я довольно легко отделалась. А доктор Хоннигтон, тот, которого ты нашел, говорит, что через пару дней я смогу вставать с постели.

– Не обманывай, – с укором произнес Ричард. – У тебя плохо получается. К тому же этот твой Ламерти рассказал, что ты несколько дней была на грани жизни и смерти. Он не пожалел вчера слов, расписывая, как ты мучилась. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

– Это я виновата перед тобой! – запротестовала Эмильенна.

– Ты ни в чем не виновата, – голос Ричарда звучал тускло и безжизненно. – Не ты навязывалась ко мне со своей любовью. Я видел лишь то, что хотел видеть. Я не понимал твоих страданий и самодовольно решил, что все дело в том, что ты боялась разочаровать меня. Да что там говорить… – он безнадежно махнул рукой. – Ты же сразу сказала, что ищешь лишь дружбы, а я… – он запнулся. – Я захотел слишком многого и лишился всего!

– Я должна была рассказать тебе все, – возразила девушка. – Я скрыла от тебя правду о своих чувствах.

– Ты сделала это ради меня, я знаю, – Ричард наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза. – Но лучше бы ты и вправду рассказала. Видеть тебя практически своей женой, а потом потерять – это слишком больно!

– Прости, Дик! – по щекам девушки против ее воли потекли слезы.

– Ты просишь прощения?! – с горькой иронией воскликнул Ричард. – После того, как я чуть не тебя убил!

– Ты стрелял не в меня!

– Да, – согласился молодой человек. – Я стрелял в него. Но, как я теперь понимаю, убей я его, ты страдала бы не меньше, чем сейчас, только не телом, а душой.

Эмильенна молча кивнула.

– Надеюсь, ты понимаешь, что знай я о твоей любви к нему, то не стал бы стрелять. Я не врал и не рисовался, когда говорил, что ради твоего счастья готов отказаться от тебя. Теперь мне представился случай это доказать. Я ненавижу Ламерти каждой частицей своего существа, но все же уступаю тебя ему, потому, что ты так решила. Но я боюсь за тебя, Эмили!

– Боишься?

– Разве ты не видишь, что он за человек? Жестокий, самодовольный, надменный. Он недостоин тебя! – Дик не скрывал своего отношения к сопернику.

– Все это так, – не стала спорить девушка. – И все же я люблю его, а он любит меня.

– Да любит, – Ричард, нехотя, был вынужден признать это. – Иначе не пришел бы вчера к нам. Он сделал это ради тебя, а не ради нас. Что ж, Эмили, ты сделала свой выбор и я принимаю его, – Стилби поднялся.

Девушка решила, что он сейчас уйдет и сердце ее болезненно сжалось.

– Дик! – в голосе Эмильенны слышалась мольба. – Я не могу отпустить тебя вот так…

– Что я могу для тебя сделать? – он склонился над ней.

– Я знаю, моя просьба может показаться дерзкой и самонадеянной…

– Ты можешь просить меня о чем угодно! – Ричард внимательно смотрел на девушку.

– Дик, после всего, что между нами было, ты сможешь остаться моим другом?

– Я уже отвечал на этот вопрос, если помнишь, – молодой человек взял ее руку в свою. – Быть твоим другом после того, как почти стал мужем, непросто… но это лучше, чем дать тебе вовсе исчезнуть из моей жизни. Могу ли и я, в свою очередь, обратиться к тебе с дерзкой и самонадеянной просьбой?

– Ты можешь просить меня о чем угодно, – в тон ему ответила Эмильенна.

– Эмили, пойми, я желаю тебе только счастья, но не верю этому человеку. И если так случится, что он обидит тебя или разобьет твое сердце, могу ли я надеяться, что ты придешь ко мне? Я готов быть для тебя кем угодно – мужем, другом, братом, но я должен знать, что ты больше никогда не останешься наедине со своим горем. Ты можешь пообещать мне это?

– Хорошо, Дик, я обещаю, – ответила она после недолгого молчания.

Ричард поцеловал ей руку и на прощание заглянул в голубые глаза своей бывшей невесты.

– Я люблю тебя, Дик, – прошептала Эмильенна в ответ на этот взгляд.

– И я люблю тебя, Эмили, – признался Ричард. – Хоть и не так, как тебе бы хотелось. И всегда буду любить. Потому что явления твоего проклятого Ламерти на нашей свадьбе оказалось достаточно, чтобы разрушить мою жизнь, но недостаточно, чтобы убить мою любовь к тебе.

По щекам девушки медленно покатились слезы. Стилби, не желая и дальше ее печалить, решил сменить тему.

– Ты напишешь мне? – спросил он.

– Я буду писать тебе чаще, чем твоя матушка моей, – она всхлипнула, но улыбнулась сквозь слезы. – Я еще успею тебе надоесть.

– Ты никогда не сможешь надоесть мне, Эмильенна, как бы ни старалась, – Ричард грустно улыбнулся. – Будь счастлива! – на этот раз он поцеловал девушку в лоб, и быстро вышел, боясь не сдержаться и сказать или сделать что-нибудь, о чем впоследствие может пожалеть.

Глава шестидесятая.

Оставшись одна, Эмили еще долго не могла успокоиться. Так ее и застал Арман – сидящей на кровати и стирающей тыльной стороной ладони слезы со щек.

– Это когда-нибудь кончится?! – возмутился он. – Ты расстроилась, и я позволил тебе написать письмо Стилби. Написав письмо, ты расплакалась. После этого я доставил их обоих сюда. И что? Ты снова в слезах!

– Это не те слезы, – Эмильенна улыбнулась, смахивая последние слезинки. – Спасибо тебе! То, что ты сделал… Я даже не могу передать, что это для меня значит.

– Это был совершенно идиотский поступок, – Ламерти опустился на стул. – Но я надеюсь, что совершив его, я наконец заслужил твое доверие.

– Это был самый благородный поступок, какой только можно вообразить, – запротестовала девушка. – И теперь я вижу, что ты уважаешь мою свободу…

– Ничуть! – возразил Арман. – Честно говоря на твою свободу мне наплевать, – увидев изумленный взгляд Эмили, он пояснил. – Однако, не ценя твоей драгоценной свободы, я совершенно не могу видеть тебя несчастной. И в каждом случае, когда я тебе уступал, я делал это не для того, чтобы утвердить тебя в том, что ты сама распоряжаешься своей жизнью, а для того, чтобы ты была счастлива или хотя бы не была несчастна. Так было и тогда, когда я отпустил тебя.

– Твое решение уйти навсегда сделало меня очень несчастной, – напомнила Эмильенна.

– Именно поэтому я и вернулся!

– Ты вернулся только потому, что я страдала без тебя? – в голосе девушки слышалось недоверие.

– Не только, – не стал спорить Ламерти. – Я без тебя страдал не меньше.

– Так ты по-прежнему хочешь запереть меня в башне и лечь у входа? – спросила Эмили.

– Хочу, – кивнул Арман. – И если я, вопреки своему желанию, буду временами выпускать тебя, то не для того, чтобы ты почувствовала себя свободной, а для того, чтобы доставить тебе радость.

– Такой вариант меня тоже устроит, – девушка посмотрела на Ламерти с особой нежностью. – Возможно, так даже лучше.

Молодой человек поднялся со стула и пересел на край кровати, чтобы быть ближе к любимой. Он взял ее ладонь в свои руки и внимательно заглянул ей в глаза.

– Итак, Эмильенна де Ноалье, – начал он серьезным тоном. – Я в который раз прошу тебя стать моей женой. Ты выйдешь за меня?

– Да! – девушка, казалось, так и светилась, излучая охватившее ее счастье. – Ничего на свете я не хочу так сильно, как этого!

Арман тоже просиял, осознав, что его мечта наконец сбылась.

– Думаю, сейчас мне следовало бы подхватить тебя на руки и осыпать поцелуями, но, боюсь, доктор Хоннингтон будет категорически против подобного проявления чувств.

– Значит, придется подождать, – смеясь, поддразнила его Эмили.

– Это будет нелегко, – вздохнул молодой человек.

– Справишься, – уверено заявила девушка. – Ты ждал довольно долго, должен был привыкнуть.

– Кстати, у меня для тебя кое-что есть, – вспомнил Арман и вышел из комнаты. Вернулся он с ворохом женской одежды, которую с победным видом бросил на кровать больной.

– Мои платья! – изумилась Эмильенна. – Те самые, работы мадам Дорин. Ты забрал их из дома Стилби? Но как тебе это удалось?

– Я обратился к горничной – Лауре или как там ее…

– Луизе, – подсказала Эмильена.

– Пусть будет Луиза, – согласился Ламерти. – Так вот, я сказал, что барышне нужны ее вещи, и сия милейшая долговязая девица, подошедшая к делу с большим рвением и довольно расторопно, вскорости приволокла мне весь ваш гардероб.

– Это очень кстати, – девушка с нежностью проводила ладонью по шелку, атласу и кружеву своих платьев. – Ты как всегда очень предусмотрителен. Я бы даже не вспомнила об одежде, – призналась она.

– Ну, я уже привык заботится о тебе, – он добродушно усмехнулся. – Мне кажется я делаю это с того момента, как забрал тебя из тюрьмы. Хотя, ты зачастую не слишком-то ценила мою заботу, – наконец-то он может высказать ей свой давний упрек.

– Арман, а почему ты забрал меня тогда из тюрьмы? – неожиданно спросила Эмильенна, мгновенно став серьезной.

– Странный вопрос, – удивился Ламерти. – Я ведь вроде сразу объяснил тебе, зачем.

– Тебе что не хватало твоих любовниц?

– Вроде хватало, – задумчиво протянул Арман. – Да и не так уж они мне были нужны. Я не из тех, кто волочится за женщинами и самоутверждается за счет количества любовниц. Скорее уж наоборот – женщины старались меня покорить, и я временами позволял им это. Однако надолго ни одна из них не задерживалась.

– Если так, – продолжала допытываться девушка. – То зачем тебе понадобилась я? Ты что увидел меня в тюрьме и решил,что из меня выйдет отличная любовница?

– Нет, – Ламерти покачал головой в знак отрицания. – Знаешь, я сам об этом особо не задумывался, но ты права. Когда я тебя увидел, меня поразила твоя красота, но дело все-таки не во внешности, или не только в ней. Как только Парсен объявил, что забирает тебя, я решил, что ни за что не допущу этого. Во-первых, мне хотелось досадить этому ничтожеству, во-вторых, такая юная и прелестная девица слишком была хороша для него. Мною руководила не жалость к тебе, а чувство эстетической дисгармонии. Унизить Парсена, совершив тем самым почти благородный поступок, представлялось мне вполне логичным решением. Я действительно искренне считал, что оказываю тебе услугу, спасая если не от гильотины, то от Парсена. А как ты знаешь, бескорыстные благодеяния – не моя стезя. А потому, забрав тебя, я естественно задумался, а какой мне в этом прок? Оставить тебя при себе в качестве любовницы было единственным логичным решением, оправдывающим издержки моей прихоти.

– То есть, не предъяви Парсен претензий на меня, ты бы оставил меня в тюрьме?

– Я не знаю! – Арман встал и начал ходить по комнате. – Пойми, Эмили, теперь, когда я люблю тебя, судить о нашей первой встрече особенно сложно. Возможно, я не прав, приписывая нынешние чувства прошлому, но мне кажется, что я забрал бы тебя в любом случае. Я просто не мог оставить тебя там! Даже не отдавая себе отчета, зачем ты мне нужна.

Эмильенна ничего не ответила на это, только улыбнулась, а Ламерти продолжал.

– Я не верю в любовь с первого взгляда, а на тот момент я вообще не верил в любовь, и все же как только я увидел тебя, что-то произошло. Наверное, я не смог бы уйти без тебя. Хотя тогда я понятия не имел, что ты за человек. Ты представлялась мне совсем не такой, какой оказалась на самом деле.

– А какой? – лукаво полюбопытствовала Эмили.

– Робкая, тихая, скромная и благовоспитанная девица, попавшая в беду. Я был уверен, что ты окажешься легкой добычей, и станешь моей любовницей, если не из благодарности, то из страха. И когда ты начала дерзить мне в экипаже, я был чрезвычайно удивлен, подобное поведение не вписывалось в тот образ, который я успел нарисовать, исходя из внешности.

– Я что выгляжу как маленькая безропотная дурочка? – было заметно, что девушка обижена.

– Ну…– протянул Арман. – Хрупкая, голубоглазая, с золотистыми кудрями – сущий ангелок с пасхальной картинки. Сложно было предположить в таком ангелочке наличие бунтарских качеств или глубокого ума. Можешь считать меня жертвой стереотипов. Тем более, очень скоро я имел возможность убедиться насколько ошибался.

Эмили сохраняла вид оскорбленного достоинства, но было видно, что она притворяется.

– Кстати, об ангелах,– внезапно вспомнил Ламерти. – От Стилби я забрал не только твои платья, но и кое-что еще. Мне подумалось, что ты захотела бы иметь эту вещицу при себе, хотя я могу и ошибаться, – с этими словами он протянул Эмильенне шкатулку из темного дерева, которую та мгновенно узнала.

Торопливо открыв ящичек, девушка достала миниатюру. Разве могла она надеяться, что когда-нибудь сможет разглядывать эту удивительную вещь в присутствии дарителя?

– Тебе понравилось? – осторожно поинтересовался молодой человек.

– Она прекрасна, – отвечала Эмили, вертя миниатюру в руках. – Но, надо полагать, ты посылал этот подарок отнюдь не с целью доставить мне удовольствие, – она внимательно посмотрела на собеседника. – Ты хотел помучить меня, ведь так?

– Отчасти, – нехотя признал Арман. – Основная же цель этой безделушки состояла в том, что мне хотелось напомнить о себе. Я не мог допустить, чтобы ты просто забыла меня. Догадываясь, что могу причинить тебе боль и даже желая этого, в то же время я был уверен – ты ни за что не выкинешь этот странный подарок, как бы сильно он тебя ни ранил.

– Что за художник? – Эмильенна предпочла не комментировать откровения жениха. – При всех своих талантах, ты сам, насколько мне известно, не рисуешь.

– Его зовут Пьетро Сондерини.

– Итальянец?

– Да, – подтвердил Ламерти. – Пьетро оказался именно тем, кто мне был нужен для исполнения столь необычного заказа. Очень талантлив, очень честолюбив, очень беден. Ему нужно было создать шедевр, и я дал ему шанс. Впрочем, оплачена эта вещица более чем щедро. На эти деньги он сможет открыть мастерскую в своей любимой Флоренции и заявить о себе.

– Удивительно, как тебе удалось так точно передать мои черты человеку, который никогда меня не видел.

– Если бы ты знала, как долго я мучил несчастного живописца, пока не удалось достичь нужного результата, – рассмеялся Арман. – Бедняга в процессе создания портрета почти влюбился в тебя.

– Да? – она изогнула бровь. – И как ты к этому отнесся?

– Дал понять, что это чрезвычайно глупая идея и предупредил, что если он попробует разыскать тебя, я его убью, – Ламерти говорил таким тоном, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном.

– Как мило с твоей стороны! – всплеснула руками Эмили. – Удивительно, что после этого он вообще закончил работу.

– Ничего удивительного. Безумные гении прежде всего живут искусством. Он ведь влюбился не в живую девушку, а в образ, который создал сам. Я отдаю себе отчет, что как заказчик оставляю желать много лучшего. Однако Пьетро почти не обращал внимания на мою тиранию, так он был поглощен созданием шедевра. Можно сказать, мы почти подружились, объединенные воплощением поставленной задачи.

– Подружились? – удивилась девушка. – Мне казалось, ты не очень-то просто сходишься с людьми.

– Однако для некоторых я все же делаю исключения. Впрочем, как ни странно, симпатия была взаимной. Пьетро даже звал меня во Флоренцию.

– Флоренция, – задумчиво протянула Эмильенна. – А почему бы и нет…

Эпилог.

Флоренция. Июнь 1794

Был ранний вечер середины июня. Солнце, уже не столь яркое и жаркое, как днем, заливало улицы нежным золотисто-розовым светом. К небольшой церкви святой Франчески подъехал открытый экипаж, в котором двое красивых молодых людей сидели, держась за руки и не отрывая друг от друга влюбленных глаз. То были Арман и Эмильенна.

Выйдя из экипажа, они вошли в церковь, по-прежнему не размыкая рук. Пожилой священник, заслышав шаги, повернулся в сторону вошедших.

– Что вам угодно, господа? – поинтересовался он.

– Обвенчайте нас, святой отец, – обратился Арман к священнику.

Молодые люди сознательно приняли решение не договариваться о венчании заранее. Вообще, планируя свою свадьбу, они старались сделать ее предельно непохожей на бракосочетание Эмили с Ричардом. Слишком дорогая цена была заплачена за несостоявшееся венчание всеми его участниками, а потому ничто не должно было напоминать о нем. Кроме того, жених и невеста уже давно сошлись на нелюбви к пышным многолюдным торжествам, исполненным излишнего пафоса и традиционной роскоши. Решение отказаться от каких бы то ни было гостей далось более чем легко, учитывая, что у молодых людей во Флоренции не было знакомых, если не считать нескольких дельцов, с которыми Ламерти договаривался о покупке дома, в котором планировал поселиться после свадьбы.

Несмотря на отсутствие приглашенных подвенечному платью Эмильенны было уделено особое внимание. Более того, заниматься ее свадебным нарядом вызвался Арман. Девушка немало подивилась этому обстоятельству.

– Вот уж не замечала в тебе страсти к женским нарядам, – поддела она жениха.

– Значит ты не слишком наблюдательна, – парировал тот. – Если припомнишь, именно я в Париже принес тебе платье взамен того рубища, в котором забрал из тюрьмы.

– О да! – еще бы Эмили не помнила. – Роскошное до вычурности и совершенно неуместное. Если на свадьбе меня ждет нечто в этом роде, то я бы предпочла заниматься выбором платья самостоятельно.

– Ты не доверяешь моему вкусу? – Арман вопросительно выгнул бровь. Он был несколько обижен насмешливыми замечаниями невесты, потому как считал себя образцом безупречности в вопросах моды и стиля.

Эмильенна, вздохнув согласилась предоставить выбор платья ему, заявив, что ей не так уж важно, в чем выходить замуж. Увидеть же свой подвенечный наряд девушка смогла лишь утром в день свадьбы. Горничная Джинелла внесла в ее комнату платье, которое Эмили, несмотря на весь свой скептицизм не могла не признать восхитительным. Оно было выполнено в стиле Эпохи Возрождения. Гармоничное сочетание оттенков шифона, выбранного основной тканью – глубокого серого и розовато-лилового создавало необычное впечатление. Облаченная в чудесное платье, невеста показалась сама себе исполненной какой-то возвышенной таинственности. Та же Джинелла, действующая в соответствии с указаниями Ламерти, занялась прической Эмильенны. Расчесав золотистые волосы Эмили, горничная распустила их по спине и плечам, увенчав головку девушки изящной сеточкой из серебра и мелкого розового жемчуга.

В целом Эмили несколько удивило решение Армана создать ей образ из эпохи позднего средневековья, однако, она не могла не признать, что ее жених продемонстрировал безупречный вкус и чувство гармонии.

Прибыв во Флоренцию несколько недель назад, до свадьбы молодые люди решили жить в гостинице. При этом Ламерти практически сразу занялся поисками дома, где они смогут поселиться, обвенчавшись. И теперь небольшой старинный особняк, увитый плющом, с узорными балконами выходящими на улицу и внутренним двориком, утопающим в цветах, ожидал новых хозяев.

Задавшись целью нарушить во время свадьбы как можно больше традиций, Ламерти не стал ожидать невесту, как положено, у церкви, а поехал туда вместе с ней. И вот сейчас, войдя рука об руку в храм, молодые люди попросили отца-настоятеля обвенчать их. Обернувшись, священник как-то особенно пристально вгляделся в лицо Эмильенны. Затем, встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, поднялся и пошел навстречу пришедшим, чтобы обсудить подробности церемонии, которую ему предстояло совершить.

Меньше чем через час, отец Пабло объявил Армана и Эмильенну мужем и женой. Новобрачные, казалось, сами не могли поверить, что это наконец произошло и не знали как себя вести в своем новом положении. Перед тем, как покинуть храм, Ламерти зашел в ризницу, чтобы отблагодарить отца Пабло за проведенный обряд венчания. Через минуту он окликнул Эмили, приглашая ее подойти. Войдя в ризницу, девушка обнаружила мужа и священника разглядывавших какую-то картину. Приблизившись и всмотревшись в изображение, Эмильенна поняла, почему отец-настоятель так странно посмотрел на нее, когда они зашли в церковь.

Картина оказалась портретом молодой женщины, судя по одежде знатной итальянки шестнадцатого-семнадцатого века. Юная дама была красива, но вовсе не это привлекало к ней взгляды присутствующих. Дело было в удивительном сходстве изображенной на портрете девицы с Эмильенной. Жену Армана роднили с портретом не только длинные золотистые волосы и голубые глаза, но и отдельные черты, и даже выражение лица.

– Кто это? – девушка выглядела чрезвычайно удивленной.

– Насколько мне известно, перед вами портрет Лукреции Борджиа в юности, – ответил отец Пабло.

– Той самой Лукреции Борджиа, которая три раза была замужем и считалась олицетворением порока? – уточнила Эмили.

– Это неправда, – раздался сильный и чистый мужской голос за спинами троицы, созерцавшей картину. Супруги Ламерти и отец Пабло обернулись к вошедшему. Им оказался молодой человек лет двадцати пяти с темными вьющимися волосами и яркими карими глазами, не красивый, но исполненный какого-то внутреннего сияния, придававшего ему неуловимую привлекательность.

– Персона моны Лукреции окружена множеством слухов, большинство из которых лживы, поскольку распускались врагами ее семьи. Отец ее и братья, и правда, были исполнены алчности, властолюбия и порока, но бедняжка Лукреция – лишь жертва и пешка в их играх. Раз за разом выдавая ее замуж в своих интересах, мужчины Борджиа не считались с ее чувствами и желаниями. Сама же мона Лукреция была романтичной мечтательницей, искавшей любви. Но если она и обретала кратковременное счастье, отец и брат спешили отнять его у нее. Познав за короткую жизнь куда больше страданий, чем радости, прекрасная Лукреция Борджиа и после смерти удостоилась сомнительной чести – быть оклеветанной в истории. Мне хотелось бы исправить эту несправедливость и запечатлеть ее такой, какой, как мне видится, она была – чистой, юной и прекрасной.

Во время этой вдохновенной тирады, Арман стоявший в тени, внимательно всматривался в лицо говорившего. Когда же тот замолчал, Ламерти шагнул вперед, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Пьетро? – обратился Ламерти к молодому человеку, хотя и без того знал, кто перед ним.

– Арман? – в свою очередь удивился итальянец.

– Вы тот самый художник? – вмешалась в разговор Эмильенна.

– А вы та самая прекрасная дама сердца моего друга? – улыбаясь ответил вопросом на вопрос Пьетро.

Отцу Пабло оставалось лишь стоять и во все глаза смотреть на столь неожиданный обмен любезностями. Пьетро Сондерини, расписывающий своды церкви, был ему хорошо известен, но знакомство художника с только что обвенчанной парой французов чрезвычайно удивило отца-настоятеля. Меж тем трое неожиданно встретившихся молодых людей продолжали, перебивая, задавать друг другу вопросы.

– Так ты все-таки вернул ее? – обратился художник к Арману. Тот самодовольно ухмыльнулся в ответ.

– Позволь представить тебе мою жену – Эмильенну де Ноа… де Ламерти, – поправился он.

– Безмерно польщен знакомством с вами, синьора, – Пьетро склонился в учтивом поклоне и поцеловал протянутую руку.

Арману не слишком понравился восторженный взгляд, которым приятель смотрел на его жену. Впрочем, то было не восхищение мужчины прекрасной женщиной, а фанатичный огонь художника, узревшего идеальную модель.

– А ты, как я погляжу, решил не ограничиваться моим заказом и использовать образ Эмили в прочих своих работах? – Ламерти прищурился. Он не то чтобы злился, но определенное недовольство испытывал. – Сегодня она Лукреция, завтра – Мадонна, и так моей женой будет любоваться вся Флоренция.

– Ты против? – Пьетро не мог понять, как можно не хотеть увековечить свою любимую.

Не успел Арман ответить, как в разговор вновь вмешалась Эмили.

– А мне очень даже льстит остаться в веках, – мило улыбнулась она. – Особенно если это послужит оправданию невинно оклеветанной девушки. Но почему портрет столь светской дамы, находится в церкви? Ведь, несмотря на то, что Лукреция – дочь Папы Римского, и даже не столь порочна, как принято считать, все же к святым ее тоже никак нельзя отнести.

На этот вопрос вместо художника ответил отец Пабло.

– Пьетро расписывает своды нашего храма. В благодарность мы позволяем ему использовать часть ризницы как мастерскую, где он может работать над своими картинами. А теперь, господа, позвольте покинуть вас в обществе вашего друга и заняться делами, – с этими словами священник вышел и направился к исповедальне, где его уже ожидали несколько прихожан.

– Значит, расписываешь церковные стены и тут же рисуешь распутниц? – усмехнулся Арман. Последняя реплика предназначалась Эмильенне, дабы уязвить ее за радость, проявленную по поводу воплощения в образе Лукреции Борджиа.

Итальянец в ответ лишь добродушно рассмеялся, а Эмили скорчила мужу недовольную гримаску.

– Послушайте, Пьетро, – обратилась она к художнику. – Расписывая своды храма, быть может, вы имеете доступ на крышу? Уверена, мой ревнивый муж простил бы вашу неслыханную дерзость, если бы вы провели нас туда.

Ламерти на это лишь покачал головой, в очередной раз убеждаясь, что обаяние его любимой способно разрешить любые недоразумения и помочь ей добиться всего, чего ей захочется.

– Для меня будет честью выполнить ваше желание, синьора, – художник поклонился, прижав руку к груди. – А если ваш муж еще и позволит вам позировать мне для завершения портрета моны Лукреции…

– Пьетро, не забывайся! – в голосе Армана слышалась если не явственная угроза, то по крайней мере намек на нее.

Итальянец притворно вздохнул и попросил влюбленных следовать за ним. Вскоре он открыл перед ними небольшую дверь и указал путь вверх по лестнице, а после оставил вдвоем. Едва закрыв дверь, Арман поспешил высказать Эмили свое неудовольствие.

– Не успев выйти за меня замуж, ты тут же начинаешь кокетничать с малознакомыми мужчинами, – проворчал он.

– Зато мы сможем подняться на крышу! – с победоносным видом возразила девушка.

Ее неподдельная радость и торжество смягчили Ламерти, тем более, что он не так уж и злился на приятеля.

– Вашу руку, мадам де Ламерти, – обратился он к жене. – Помнится, вы имеете обыкновение падать на узких лестницах.

– Когда я слышу «мадам де Ламерти», мне кажется, что речь идет о твоей матери, – призналась Эмильенна.

– Честно говоря, мне тоже, – рассмеялся Арман. – Но нам обоим придется привыкнуть к твоему новому статусу.

Преодолев лестницу и отомкнув полученным от Пьетро ключом узенькую дверцу, они оказались наверху. Крыша церкви святой Франчески была не слишком-то приспособлена для созерцания видов. Между крутыми скатами куполов и довольно хлипким на вид ограждением лишь узкая полоска пространства позволяла стоять на краю. Однако молодых людей это не напугало. Арман крепко держал свою спутницу за руку, понимая, что ее подвенечное платье, хоть и прекрасно, но совершенно не приспособлено для прогулок по крышам.

Церковь была намного ниже Нотр-Дам, а оттого город, расстилающийся внизу, казался совсем близким. Красные черепичные крыши, темно-зеленые стрелы кипарисов, пронизанные лучами вечернего солнца воды Арно, извивающиеся под горбами мостов, купола соборов – Флоренция, залитая предзакатным золотом, открывалась во всей красе.

Эмили, бережно придерживаемая за талию мужем, облокотилась о решетку, упиваясь сочетанием красок, звуков и запахов летнего вечера. А Ламерти, не сводя с нее глаз, еще раз поразился тому, до чего его возлюбленная похожа на портрет, написанный Пьетро.

– Как же этот город подходит тебе! – воскликнул он. – Или ты – этому городу.

– Особенно в этой одежде, – согласилась Эмильенна. – Кстати, ты поэтому выбрал мне такое платье? Потому что мы венчаемся во Флоренции ?

– Нет, любовь моя, – Арман пропустил между пальцами золотистую прядь ее волос. – Платье я выбрал в память об одном вечере. Помнишь, когда мы бежали из Парижа в Монси?

– Конечно, ты тогда еще заставил меня петь.

– Именно, – кивнул Ламерти. – Исполняя средневековую балладу, ты сама казалась явившейся то ли из далекого прошлого, то ли и вовсе из сказки. Мне подумалось как бы ты была хороша в старинном платье. Твой венчальный наряд – память о том коротком, но волшебном путешествии. Даже цвета – серый, розовый и лиловый – краски заката и сумерек. Я был тогда совершенно покорен и заворожен.

– Хочешь сказать, что в тот вечер ты влюбился в меня? – в ясных глазах девушки плясали искорки лукавства.

– Ты же знаешь, все не так просто, – Арман обнял жену за плечи, нежно привлекая к себе. – Быть может, я влюбился в тебя, как только увидел, теперь мне уже не дано узнать. В любом случае, я долго не осознавал своей любви к тебе, и даже осознав, смирился с ней далеко не сразу.

– Не мне тебя в этом упрекать, – с легкой грустью в голосе отозвалась Эмильенна. – Ведь я сама намного дольше не решалась принять свои чувства к тебе.

Ламерти в ответ взял лицо девушки в ладони и запечатлел на ее губах поцелуй, исполненный одновременно нежности и страсти. Затем, склонившись к ее уху, прошептал:

– И все-таки я победил – ты вышла за меня!

– Нет, это я победила, – возразила Эмили, глядя на него бесконечно любящим взглядом. – Я все-таки вышла замуж по любви!

Эмильенна склонила головку Арману на плечо, а он время от времени касался губами ее волос. Так они и стояли, сплетя пальцы и глядя вдаль, на расстилающийся перед ними город, которому отныне было суждено стать их домом.

КОНЕЦ.

19 марта 2013

Оглавление

Часть первая

  Глава первая.

  Глава вторая.

  Глава третья.

  Глава четвертая.

  Глава пятая.

  Глава шестая.

  Глава седьмая.

  Глава восьмая.

  Глава девятая.

  Глава десятая.

  Глава одиннадцатая.

  Глава двенадцатая.

  Глава тринадцатая.

  Глава четырнадцатая.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава пятнадцатая.

  Глава шестнадцатая.

  Глава семнадцатая.

  Глава восемнадцатая.

  Глава девятнадцатая.

  Глава двадцатая.

  Глава двадцать первая.

  Глава двадцать вторая.

  Глава двадцать третья.

  Глава двадцать четвертая.

  Глава двадцать пятая.

  Глава двадцать шестая.

  Глава двадцать седьмая.

  Глава двадцать восьмая.

  Глава двадцать девятая.

  Глава тридцатая.

Часть третья.

  Глава тридцать первая.

  Глава тридцать вторая.

  Глава тридцать третья.

  Глава тридцать четвертая.

  Глава тридцать пятая.

  Глава тридцать четвертая.

  Глава тридцать пятая.

  Глава тридцать шестая.

  Глава тридцать седьмая.

  Глава тридцать восьмая.

  Глава тридцать девятая.

  Глава сороковая.

  Глава сорок первая.

  Глава сорок вторая.

  Глава сорок третья.

  Глава сорок четвертая.

  Глава сорок пятая.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

  Глава сорок шестая.

  Глава сорок седьмая.

  Глава сорок восьмая.

  Глава сорок девятая.

  Глава пятидесятая.

  Глава пятьдесят первая.

  Глава пятьдесят вторая.

  Глава пятьдесят третья.

  Глава пятьдесят третья.

  Глава пятьдесят четвертая.

  Глава пятьдесят пятая.

  Глава пятьдесят шестая.

  Глава пятьдесят седьмая.

  Глава пятьдесят восьмая.

  Глава пятьдесят девятая.

  Глава шестидесятая. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg