«Тайна оберега»

Тайна оберега (fb2) - Тайна оберега [publisher: SelfPub] 3307K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Милях

Глава 1

Солнце не успело подняться высоко и, несмело пробиваясь сквозь ажурную листву, ласково касалось безмятежно сонной земли. Воздух оставался упоительно свежим и, сладко дурманя голову, пробуждал желание вдохнуть полной грудью и буквально напиться им. Покрытая серебристой сединой сочная трава, напитавшись ночной влагой, пригнулась и, чуть вздрагивая от лёгкого прикосновения ветерка, поблёскивала прозрачными капельками. На изумрудном кружеве полога леса то и дело вспыхивали янтарные солнечные блики, а неугомонные птицы, перелетая с ветки на ветку, оглашали округу перезвоном хрустальных колокольчиков.

Сильные мужские руки легко подхватили её и, казалось, подняли к самым верхушкам деревьев. Но ей не было страшно, её душа наполнилась пониманием: отец ни за что на свете не уронит свою любимую дочь. Сердце в груди трепетало от восторга, только стало несколько неловко, и, притворно надувшись, она фыркнула:

– Батюшка, ну я ж уже не маленькая!

Мама стояла рядом и звонко смеялась. Яркие лучи солнца слепили глаза, не давая разглядеть лица людей, и только их счастливые улыбки различались сквозь прикрытые ресницы. За спиной раздавались весёлые возгласы сестры и шутки братьев, и голоса родных сливались в единый мелодичный хор с восторженным звоном беспечных кузнечиков. Запах свежескошенного луга пьянил, душу распирало от безмерной радости, а весь мир был наполнен светом, любовью и умиротворением.

Неожиданно щеки коснулось что-то тёплое, мокрое и шершавое. Обмякшее сознание, желая остаться вместе с дорогими ей людьми, упорно сопротивлялось, судорожно цепляясь за образы родителей, но новые прикосновения настойчиво теребили нос, губы, подбородок, вырывая из такого светлого и замечательного сна.

Глаза непроизвольно открылись, и прямо перед собой увидели огромную зубастую пасть со свисающим красным языком. Пасть гавкнула, растянулась в счастливом оскале, и страшная морда уставилась карими умными глазами. Ничуть не испугавшись большой лохматой зверины, засоня недовольно утёрла мокрое лицо, огляделась и обижено пробурчала:

– Ну зачем ты меня разбудил?

Вокруг простирался всё тот же лес, уже третий день нескончаемым хороводом тянувшийся на всём протяжении пути в неизвестность. Собака, явно довольная тем, что её находка очнулась, призывно залаяла и бросилась в сторону.

– Гром, что ты там нашёл? – послышался мужской голос, и из-за дерева показался всадник, облачённый в начищенный бехтерец1.

У пояса человека висела сабля в богато отделанных ножнах, к седлу был прикреплён налуч2 с добрым луком, а безвольно висящие поверх дорожной сумки тушки зайца и куропатки говорили о его меткости.

Желая сообщить о своей добыче псина с преданным лаем помчалась к хозяину.

Вот теперь, лишь увидев незнакомца, всё её тело пронзил леденящий страх. Казалось бы, плутающий по лесу странник должен порадоваться появлению человека, но душа судорожно дрожала, а внутренний голос настойчиво предупреждал: встреча с мужчиной опасна, а с вооружённым мужчиной опасна вдвойне. Сердце, обезумев, заметалось, и, собрав последние силы, она вспорхнула испуганной птицей и бросилась бежать, но тут же споткнувшись о коварную корягу с налёта уткнулась лицом в прелые листья.

Ощутив терпкий аромат земли, она моментально развернулась, но уже не успевая подняться, словно загнанный зверёк, попятилась назад, пока не почувствовала спиной ствол дерева. Как бы сейчас хотелось слиться с корой, раствориться в плоти дуба, но равнодушный лесной великан не хотел спрятать человека, и ей в отчаянье пришлось наблюдать за приближением всадника. Воин легко соскочил с коня и неторопливо устремился к ней. Чувствуя, что сердце сейчас выпрыгнет из груди, бедняжка зажмурилась и, будто это могло спасти, в испуге закрыла ладошками лицо.

– Вот ведь птаха какая, – послышался мягкий насмешливый голос. – Да что ж это я тебя так напугал? Неужто на лешего похож?

Несмело приоткрыв глаза, она сквозь пальцы взглянула на незнакомца. Парень с едва пробивающейся бородой, присев на корточки, улыбаясь, смотрел добрыми серыми глазами. Настороженно изучая приятное мужское лицо, она несмело опустила руки.

– Что, такой страшный? – снова поинтересовался незнакомец.

Отрицательно покачав головой, трусиха продолжала молчать, а парень ещё шире улыбнулся.

– Ну вот и хорошо. Не бойся. Разве может воин обидеть маленькую девочку? – проговорил он. Она не стала спорить, хотя внутреннее убеждение говорило об обратном, а незнакомец вновь спросил: – Кто ты? Как звать-то тебя?

Немного подумав, девочка проронила:

– Таяна…

– А я Евсей, – продолжал улыбаться парень. – Как ты очутилась здесь? Заблудилась? Небось, с подружками по грибы-ягоды ходила?

Малышка некоторое время недоверчиво смотрела ратнику в глаза, а затем, наклонив голову, пробурчала:

– Я не помню…

– Как не помнишь?

– Не помню, – растеряно пожала плечами Таяна.

Озадачено нахмурившись, Евсей безмолвно разглядывал необычную находку: чумазую девчонку лет десяти-одиннадцати. Видать, оголодала. Худющая, одни васильковые глазища на лице остались. Всклокоченные, выпачканные в грязи и крови русые волосы собраны в косичку с вплетённой в неё голубой шёлковой лентой. Одета в простую крестьянскую рубаху, но сарафан добротный и расшит разноцветным бисером. На ногах сапожки из мягкой кожи. «Похоже, родители не бедствуют, раз дочери такую обувку справили, и, наверное, она любимица в семье», – размышлял Евсей, а вслух поинтересовался:

– Запамятовала, как в лесу оказалась? А из каких мест – хотя бы помнишь? Кто-родители-то твои?

– Не помню, – ещё ниже опустила голову девчушка.

– Забыла, чья ты? – вскинул брови парень.

Она снова покачала головой:

– Ничего не помню. Проснулась утром в лесу, а как попала сюда, не ведаю.

– Так к кому ж мне везти тебя? Как родителей сыскать? – растеряно проговорил он. -Отец с матушкой, поди, уж все глаза проглядели… Ещё бы, такую красавицу потерять, – желая взбодрить ребёнка, по-молодецки подмигнул Евсей. – Попробуй припомнить.

Девочка отчаянно замотала головой:

– Нет. Я пробовала, голова начинает болеть, и душа дрожит.

– Это как?

– Страшно делается, – призналась она и, пристально взглянув в глаза парня, шёпотом добавила: – Очень страшно.

– Но имя-то своё вспомнила…

– А оно у меня на пояске вышито, – оживилась девочка и показала пояс.

Евсей посмотрел – и правда: на пояске искусно вышитое имя.

– Так ты грамоте обучена?

– Наверное, раз прочитать сумела.

– Да, в самом деле. Тайна ты, а не девка, – хмыкнул парень. – Ну что ж, пойдём. Коли ты никого не помнишь, тебя-то саму наверняка не забыли и признают. Поспрошаем в окрестных деревнях, не терял ли кто девчонку. Глядишь, отыщутся родичи твои, – ободряюще улыбнулся Евсей и протянул руку.

Насторожено косясь, Таяна всё же протянула ладошку. Ратник помог девочке подняться и подвёл к коню:

– На лошади ездить умеешь?

– Умею.

– Помнишь?

– Нет, знаю, – взглянула она огромными глазищами.

Евсей усмехнулся и, усадив девочку на коня, сам вскочил в седло. Одной рукой придерживая чумазую находку, воин тронул поводья, и гнедой жеребец зашагал по лесу. Оказавшись в объятиях парня, Таяна прижалась щекой к прохладным пластинам бехтереца и облегчённо вздохнула. Руки Евсея неожиданно успокоили бедолагу. Они напоминали ей руки другого мужчины, её отца: такие же сильные и ласковые, и девочке казалось, что новый знакомец может защитить её от всех напастей. Немного помолчав, Евсей спросил:

– А ещё что знаешь?

Малышка подумала и гордо прощебетала:

– Умею писать, а ещё вышивать.

– Эвон как! Почему так решила?

– Знаю и всё, – качнула она головой.

Ратник задумался, и дальше ехали молча. Пёс, следуя за хозяином, то скрывался в зарослях, обследуя окрестности, то возвращался назад и вновь бежал рядом. Вскоре стали слышны мужские голоса, и среди деревьев показались всполохи костра. Девочка вздрогнула, напряглась, и её испуганные глазищи уставились на Евсея. Заметив волнение малышки, парень улыбнулся.

– Ну что задрожала, словно заячий хвост? Не бойся… Никто тебя не обидит. Не позволю! То дружинники мои, – пояснил он.

Преданно взглянув на воина, Таяна вдруг крепко обхватила его ручонками и прижалась к груди. Не ожидая подобного проявления доверия, парень несколько растерялся, но потом ласково погладил ребёнка по голове.

– Вот ведь птаха… – вздохнул он.

Наконец они выехали на поляну, где, расположившись вокруг костра, отдыхали человек двадцать воинов. Облачённые в добротные кольчуги мужчины обыденно переговаривались, но сами бдительности не теряли. Несколько человек оставались на посту, да и остальные не спешили расставаться с оружием. Кто проверял исправность пищалей3, кто начищал клинки сабель и топоров, имелись среди ратников и лучники, заботливо укладывающие стрелы, чтобы в случае боя без затруднений выхватывать их из колчана. Увидев Евсея с девчушкой, дружинники удивлённо переглянулись, но тут же принялись шутить:

– Ба, княжич, ну и дичь ты изловил! – засмеялся седовласый воин.

– Это что ж за чудо такое лесное? – хохотнул парень примерно одного с Евсеем возраста.

– Неужто невесту себе нашёл? – хитро прищурился ратник у костра.

– Да ладно вам зубоскалить, – передавая подстреленную дичь кашевару, нахмурился Евсей. – Девчонка и без того напугана дальше некуда. Несколько дней по лесу одна плутала… Да так, что ни себя, ни родичей не помнит, – осадил он товарищей.

Перестав смеяться, дружинники уже серьёзно взялись рассматривать девчушку. Княжич слез с коня и снял Таяну. Лишь коснувшись земли, девочка юркнула за спину Евсея и исподлобья оглядела ратников.

– Гляди-ка, словно дикий зверёк, – вздохнув, покачал головой пожилой воин.

– Да, Богдан Иванович, видать, натерпелась девка, – поддержал его кашевар.

Крепкий мужчина средних лет с чуть тронувшей виски сединой подошёл к княжичу:

– Неужто и в самом деле родителей не помнит? – насупил он широкие брови.

– Похоже, нет, Прохор Алексеевич, – ответил Евсей.

– Во дела… – покачал головой Богдан и по-отечески улыбнулся девочке. – Да не бойся ты, бедолага, иди к костру. Голодная, небось?

Но девочка, вцепившись в Евсея, не решалась отойти. Княжич взял Таяну за руку и подвёл к костру.

– Садись, – сказал он и, обращаясь к воину, колдующему у огня, приказал: – Степан, накорми девчонку.

– Ну что, Евсей Фёдорович, нянькаться теперь придётся, – улыбнулся Степан и подал Таяне сухарь. – На-ка пока, погрызи. Скоро каша будет готова, тогда и накормлю уже по-настоящему.

Схватив сухую горбушку, девочка с такой жадностью набросилась на нее, словно это было лакомое угощение. Дружинники только с сочувствием наблюдали, как быстро она разделалась с хлебом.

– Слушай, дядька, – обратился Евсей к Прохору, – ты у нас мастер отыскать кого угодно. Может, разузнаешь, откуда девчонка-то.

– До того ли нам сейчас? – сверкнув карими глазами, нахмурился воин. – Нас за казной послали, а мы по деревням родичей найдёныша искать будем?

– Ну а что ж с ней делать? Не в лесу же бросать?

– Ладно, подумаю, – запустив руку в густую бороду, буркнул Прохор.

Вскоре аппетитный аромат каши возвестил о её готовности, и воины, глухо заурчав, расселись вокруг костра и заработали деревянными ложками. Основательно перекусив и немного передохнув, отряд вновь засобирался в дорогу. Евсей усадил лесную находку на телегу с провиантом, воины вскочили на коней, и дружина тронулась в путь. Убедившись, что никто не пытается причинить ей зла, девочка успокоилась и уже оглядывала людей более уверено.

– Ты найдёшь моих родителей? – с надеждой взглянула Таяна на княжича.

– Попробую.

– А куда ты едешь?

– По делу.

– Важному?

– У воина неважных дел не бывает, – усмехнулся он.

Понимая, что больше ей никто ничего не расскажет, Таяна глубоко вздохнула и решила больше не донимать княжича расспросами. Накатанная дорога, гулко отдаваясь под копытами коней, бежала пыльной лентой сквозь лес, телега жалобно поскрипывала, повторяя бесконечную монотонную песню, а девочка от скуки следила за проползающими мимо кустами и деревьями. Устало разглядывая неспешно шагающих лошадей и их всадников, Таяна окончательно осознала, что теперь она в безопасности, родные её вскоре найдутся, а все беды окажутся позади. От столь утешительной мысли и сытого желудка девчушку разморило, и, устроившись поудобней на соломе, она задремала.

– Ну что, княжич, думаю, засветло до места добраться не успеем, – предположил Прохор Алексеевич.

– Похоже на то, – согласился Евсей.

– Здесь по дороге деревушка будет. Заночуем там, да заодно и про девчонку твою расспросим, – предложил Прохор. Евсей согласился, а дядька неожиданно хитро взглянул на племянника. – Ты не забыл, чего батюшка велел?

– Ты о дочери князя Засекина? – смущённо улыбнулся Евсей.

– О ней, – хмыкнул в бороду Прохор. – Считай, не за казной едем, а на смотрины! Мне Фёдор Петрович сватом наказал быть, – напомнил дядька. – Сам знаешь, батюшка твой давно уж с Алексеем Григорьевичем сговорился. Они с детства дружбу водят, тогда ещё мечтали породниться. Вот и пришло время. Не робей! Говорят, Настасья девка ладная.

– Да какая тут свадьба, когда нам со дня на день на Москву идти? – нахмурился Евсей.

– А ничего… Жизнь-то она одна. Вот прогоним поляков и свадьбу сыграем, – подмигнул Прохор. – Человеку надо продолжение своё оставить. Кто будет род продолжать? – пытливо взглянул он и хохотнул. – Как говорится, холостому помогает боже, а женатому хозяйка поможет.

– Так что ж ты, дядька, сам столько лет в холостяках ходишь? И род Долматовых не продолжаешь? – хмыкнул княжич.

– Не сложилось у меня… – насупился Прохор.

– Ну, с одной не сложилось, нашёл бы другую.

Раздумывая, что ответить племяннику, воин недовольно крякнул и замолчал. Ни один, ни другой не стали продолжать разговор, и княжич, погрузившись в думы, безмолвно следовал за телегой с мирно сопящей девочкой.

Евсею Фёдоровичу Левашову не так давно минуло девятнадцать лет. Отец торопился женить сына. Да оно и понятно: самое время парню семью заводить. Как в народе говорят: «Не женат – не человек. Холостой – полчеловека». Евсей и сам был не против женитьбы, да только вот насчёт невесты… Была у него любимая… И вспоминая зазнобу, княжич хмурился: «Нет, отец ни за что не согласится на свадьбу с Ириной, – понимал он. Родители считали, негоже молодому парню вдову за себя брать, да ещё и с чужим дитём. – А как сыну пойти супротив слова отца?»

Влюбился Евсей в Ирину ещё в шестнадцать. Как увидел жену друга, так и сон потерял. Василий на четыре года был старше Евсея, а уж два года как женат. Но Левашов и не помышлял показывать свои чувства, не по-товарищески это на жену друга зариться, да только поделать с собой ничего не мог.

Но в Калязинской битве4 побратим погиб, и Евсею пришлось везти тело товарища к нему домой, а позже, желая помочь молодой вдове, княжич её навещал. Незаметно как-то всё закрутилось, страстное влечение подхватило огненным вихрем, и Ирина стала его первой женщиной. «Нет, отец не позволит», – горестно размышлял Левашов и, вспоминая горячее тело вдовушки, гадал, как бы оттянуть нежеланную свадьбу. Да и как противиться батюшке, когда князь столько лет мечтал породниться с товарищем? Правда до Евсея дошли слухи, будто Настасья не сильно горит желанием выйти за него, за Евсея, ей другой жених был по сердцу. «Но разве детей кто спрашивает, когда родители между собой сговорились?» – тяжело вздыхал княжич. Окунувшись в волнующие воспоминания, парень с тоской представлял Ирину, и невесёлые мысли блуждали в его голове.

Глава 2

Под редкое фырканье лошадей дружинники продолжали путь. Негромко переговариваясь, мужчины изредка подшучивали друг над другом, но Евсей с Прохором, поглощённые раздумьями, не нарушали молчания. Проселок, петляя меж деревьев, терялся за густым кустарником и, вывернув из-за поворота, открыл взору дружинников раскорячившуюся поперёк дороги телегу. Прохор встрепенулся и подозрительно прищурился. Коренастый мужичонка пытался поставить колесо на место и, увлечённый делом, не замечал появившихся всадников. Пристально разглядывая крестьянина, Долматов прошептал племяннику:

– Прикажи ратникам быть наготове.

Княжич вопрошающе взглянул на опытного воина, и тот пояснил:

– Ты часто видел, чтобы простой мужик за поясом кистень5 держал? Да ещё с посеребрённой рукоятью? Да и место для засады лучше не придумаешь. Кусты к самой дороге походят, окрестностей не видно.

Левашов тихо отдал команду и сам, настороженно зыркая по сторонам, продолжал путь. Приблизившись к телеге, Евсей разбудил девочку:

– Слышь, птаха, как только остановимся, сигай сразу под телегу. Поняла?

Таяна встревоженно взглянула на княжича и, не задавая лишних вопросов, понимающе кивнула. Подъехав к преграде, отряд остановился:

– Бог помощь, добрый человек, – проговорил Евсей.

Мужик, будто только что завидев людей, радостно оскалился.

– И вам здоровья, служивые. Вас, видать, сам господь мне послал. Вишь, какая беда приключилась, – указал незнакомец на колесо. – Подсобите, молодцы, будьте добры.

Княжич сделал знак. Двое всадников спешились и направились к телеге, но только они, ухватившись за раму, собирались её приподнять, как мужик, выхватив кистень, нанёс удар, норовя попасть по голове одного из воинов. Ожидая нападения, гридень6 увернулся, и тяжёлый шар, грохнувшись о жердь, разнёс дерево в щепки. В ту же секунду из леса с угрожающим рёвом повалили разбойники, и дружинники выхватили оружие.

Таяну не надо было уговаривать. Только заметив вооружённую ватагу, девочка, словно ласка, соскочила с телеги и юркнула за колесо. Сжавшись в комочек, она с ужасом наблюдала за разрастающейся схваткой. Над лесом прокатились жуткие звуки смерти: пищали, с оглушительным грохотом сверкнув огнём, окутали дерущихся сизым едким дымом; стрелы, напоминая злых ос, со зловещим свистом метнулись в поиске жертвы, и когда смертельное жало с глухим шлепком находило цель, сдавленный всхлип звучал им наградой. Возмущённое ржание лошадей, угрожающие возгласы дерущихся людей сливались с визгливым звоном металла, и всё вокруг смешалось, завертелось, заметалось, превратившись в единую чудовищную мясорубку, безжалостно перемалывающую человеческие тела в бездыханные останки.

Хрипло рыча, противники стремительно сталкивались и, нанося страшные удары, напоминали скорее разъярённых животных, чем людей. Скрежет скрестившихся сабель резал слух, лица мужчин, перекосившись в злобном оскале, пугали, брызги крови, заливая землю, вызывали приторно-тошнотворные запахи.

Разбойники превосходили численностью, но умелые воины стойко отражали напор ватаги. Сбив конём первого нападавшего, Евсей обрушил саблю на голову другому и, развернув гнедого, намеривался поразить третьего, но лишь он размахнулся, как с дерева на княжича свалился душегуб, вышибив всадника из седла. Повалив Евсея, тать, готовясь нанести удар, занёс руку, но княжич, вывернувшись, успел перехватить запястье. Завязалась ожесточённая борьба, разбойник, хищно ощеривавшись, давил, Евсей, заскрежетав зубами, напрягся и, сделав усилие, вонзил нож лиходея в его же хозяина. Тот охнул и обмяк. Не мешкая откинув труп, Левашов подхватил саблю и вскочил на ноги.

Заслышав за спиной угрожающий рев, Евсей молниеносно развернулся и одним взмахом снёс голову подлетевшему разгорячённому разбойнику. Оглядевшись, княжич тут же поспешил на помощь Прохору, отчаянно рубившемуся сразу с тремя противниками. Вдвоём дядька с племянником быстро расправились с врагами и кинулись на следующих. Свара продолжалась. Падали убитые, стонали раненые, сыпали угрозами живые, а между людьми, защищая свою «стаю», прыгал, рычал и угрожающе лаял огромный пёс, собачьим чутьём различая врагов.

Притаившись под телегой, Таяна, испуганно вылупив глазёнки, следила за озверевшими мужчинами. Евсей, размахивающий саблей, казался девочке былинным богатырём, но всякий раз, когда на него наседал новый разбойник, малышка вздрагивала, нервно вцепляясь ручонками в спицу колеса. Неожиданно неподалеку от неё остановился человек и, вскинув лук, направил его на Евсея. Таяна не знала, какая сила выкинула её из-под телеги, но она, кошкой заскочив на спину лиходею, вцепилась пальцами в его глаза. От неожиданности тот вскинул лук, и стрела устремилась в кроны деревьев. Тать разозлился и, с лёгкостью расцепив слабые ручонки, скинул с себя девчонку. Свалившись на землю, Таяна попыталась подняться, но мужик придавил её сапогом.

– Ах ты, свербигузка7! – занёс он руку с ножом.

При виде блеснувшего металла девочка от страха распахнула глаза и тут же в ужасе зажмурилась. Ожидая смерти, Таяна замерла, но удара не последовало, а послышался глухой толчок и невнятное ворчание. Открыв глаза, Таяна увидела, как лохматая зверина, подмяв под себя злодея, сомкнула челюсти на руке с ножом. Раздался жуткий хруст ломающихся костей, но его перекрыл визгливый вопль человека. Гром угрожающе рычал, и его рык сливался с жалобным воем разбойника. Рявкнув пёс, словно желая убедиться в своей победе, взглянул на жалкую скулящую жертву и, лязгая страшными зубищами, вновь кинулся в гущу схватки. Придерживая окровавленную руку и причитая от боли, лучник поднялся и, заметив всё ещё сидящую на земле Таяну, недобро оскалился.

– Ведьма! – прошипел тать. – Оборотня на меня напустила! – здоровой рукой подобрав нож, злодей направился к девочке и с перекошенным от боли и злобы лицом вновь замахнулся.

Неожиданно вскинутая рука разбойника отлетела в сторону, а в следующую секунду из его живота появился клинок. Когда оружие вышло из тела, лиходей свалился, и перед Таяной возник Евсей.

– А ну, брысь отсюда! – гаркнул он и кивнул в сторону телеги.

Таяна прошмыгнула в укрытие, а княжич без заминки снова вступил в рукопашную.

Бой продолжался. Опытные ратники дрались умело и, уверенно круша противника, перехватили инициативу. Наконец осознав, что добыча оказалась им не по зубам, злодеи отступили и, побросав тяжелораненых и убитых, сиганули в лес. Кого-то из них и там настигла кара, но некоторым всё же удалось скрыться. Решив не тратить сил на поимку лиходеев, дружинники вернулись на дорогу и, посчитав потери, выругались. Убитых оказалось двое, а пятеро воинов получили ранения. Княжич подошёл к ещё живому грабителю.

– И какого лешего вы напали на нас? – нахмурился Евсей. – Обычно подобные вам людишки выбирают добычу послабее.

– Отговаривал я Демьяна, – морщась от боли, процедил тать. – Да не послушался он.

– Чего так? – поинтересовался подошедший Прохор.

– Так боярин один деньжат атаману нашему подкинул. Да посулил добавить опосля, когда вас порешим, – скорчился раненный. – Братцы, дайте водицы хлебнуть… Сил нет! В горле пересохло.

– Мы тебе не братцы! – рыкнул Долматов.

– Подай, – хмуро пробурчал Левашов и сделал знак одному из воинов. Тот поднёс к губам раненого флягу. Разбойник жадно прильнул к воде, а напившись, отвалился и задышал более свободно.

– Что за боярин велел нас извести? – продолжал расспрос Прохор.

– Не знаю… Атаман с ним разговор вёл… Боярин расписал только, какой дорогой вы должны идти.

– И вы согласились с княжеской дружиной силой помериться? – хмурился Доматов.

– Демьянка наш на лошадей, да на доспехи ваши позарился… А боярин тот говорил, что никакие вы не дружинники, а так, людишки торговые…А латы натянули из боязни битыми быть… Обманул аспид… – простонал разбойник.

– Понятно, – хмыкнул Прохор. – А давно он вас подговорил?

– Уж с седмицу, как. Мы вас третий день дожидаемся, даже опасаться начали, не другой ли дорогой поехали? – тяжело вздохнул тать и, немного помолчав, простонал: – Уж лучше бы другой… – вздохнул он и испустил дух.

– И что ты на это скажешь, Евсей Фёдорович? – сдвинул брови Долматов.

– Скажу, измена в стане Пожарского.

– Похоже на то… Вот только непонятно мне, – сдвинув брови, задумался Прохор. – Если знали, что за казной едем, почему сейчас напали? Почему не дождались, когда обратно с богатым обозом идти будем?

– Так обратно к нам дружинники Засекина присоединятся, – предположил княжич.

– Думаешь, рассчитывали, что Алексей Григорьевич, не дождавшись нас, один казну повезёт? И тогда на него напасть? Вроде как поодиночке перебить? Что-то не сходится здесь… И не пойму, что… – всё больше хмурясь, покачал головой воин. – Да ладно, торопиться надо. Неспокойно у меня на душе.

Закончив осмотр раненных, Евсей обтёр оружие и подошёл к Таяне.

– Я же сказал, сиди под телегой! – вспомнив бой, осерчал княжич. – А кабы я не поспел?

– Он хотел тебя убить, – кивнула девочка на распластанного неподалёку лучника.

– Выходит, ты спасла меня, птаха? – взглянув на тело убитого, чуть улыбнулся воин.

– А ты меня, – захлопала ресницами Таяна. – А можно я его лук себе заберу?

– А стрелять умеешь?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Думаю, умею. А не умею, так научусь…

– Ну, давай попробуем, – предложил княжич и подал девочке лук. Пока дружинники перевязывали раны, собирали оружие и освобождали дорогу от разбойничьей телеги, Евсей обучал девчонку стрельбе из лука. – Всё поняла? – спросил воин, и она подтвердила. – Ну, тогда стреляй. Вон в то дерево, – указал он.

Таяна подняла лук и, с трудом натянув тугую тетиву, наконец выстрелила. Стрела угодила точно в дерево. Княжич удивлённо вскинул брови.

– Ай да птаха! Похоже, тебя до меня стрелять учили. А кто, не помнишь?

– Батюшка или браться, наверное… – пожала она плечами и довольная, что ей удалось сделать удачный выстрел, счастливо улыбнулась.

– Вспомнила? – обрадовался Евсей.

– Нет, – покачала головой малышка. – Они ко мне во сне приходят. А раз снятся, значит, они у меня есть? – взглянула она васильковыми глазищами.

– Наверное, – согласился парень. – А дом снится? Какой он?

– Нет, дома не видела, – вздохнула Таяна.

На телегу погрузили убитых ратников, и отряд вновь тронулся в путь. Девочке вовсе не хотелось соседствовать на подводе с мертвецами, и она охотно согласилась ехать верхом. Восседая на высокой кобыле, словно принцесса на троне, Таяна с важным видом сжимала в руках неожиданный трофей, а рядом с ней бежал не менее довольный выпачканный в пыли и крови пёс. Желая избавится от надоевших запахов, Гром периодически фыркал и чихал, но, тут же вскидывая морду и хвост, торжествующе поглядывал на воинов. Не забывая скалиться мокрой зубастой пастью, пёс важно выпячивал мощную грудь, будто именно он был главным победителем в драке.

Дружинники негромко переговаривались, поминая недобрым словом разбойников, а Таяна, краем уха прислушиваясь к мужскому разговору, с нескрываемым восхищением смотрела на княжича. Теперь Евсей и вовсе казался девочке самым сильным и смелым витязем на всём белом свете. Шагая рядом, Левашов уверенно и грозно поглядывал по сторонам и, встречаясь с обожающими глазами малышки, снисходительно ей улыбался.

Несмотря на молодость, Евсею уже много чего довелось повидать в жизни. Времена стояли неспокойные и лихие – Смутные были времена. Пятый год Левашов нёс воинскую службу и успел поучаствовать не в одном сражении. Дрался юноша по-молодецки храбро и отчаянно, а вскоре возглавил небольшой отряд, чем бесконечно гордился сам и снискал похвалу отца.

Сложно было неискушённому отроку8 разобраться в хитросплетении событий, нахлынувших бедой на родную землю. После смерти Ивана Грозного не все бояре смирились с избранием царём Бориса Годунова. Считая себя более достойными российского трона, князья строили козни, науськивая народ на царя, а тут ещё в Польше самозванец объявился, заявивший, будто он чудом выживший цесаревич Дмитрий. По земле прокатилось волнение, а после неожиданной смерти Годунова стало и того хуже.

Чиня распри между собой, одни бояре присягали Лжедмитрию, другие поднимали против него восстание, а часто, надеясь получить личную выгоду, люди просто метались между враждующими лагерями, ещё больше сея смуту. Крестьяне бежали с разорённых земель и, собираясь в лихие ватаги, объявляли себя вольными казаками. Пользуясь всеобщей сумятицей, по дорогам бродили разрозненные отряды поляков, воровских казаков и прочих разбойников, учиняя грабежи да беззаконие.

После убийства самозванца трон занял Василий Шуйский, но спокойствия народу это не принесло: на смену первому Лжедмитрию явился второй. И вновь одни кланялись самопровозглашённому Вору, другие признавали царём Шуйского, а на землях русских нагло хозяйничали иноземцы. Город шёл на город, брат на брата и, изнывая от боли и горя, разрозненная страна умывалась кровавыми слезами.

Первое время Евсей ходил под началом князя Михаила Скопина-Шуйского. Талантливый полководец всего-то на шесть лет был старше Левашова, а о нём говорили, как о «Надежде Руси», и при отсутствии у царя детей пророчили ему государев трон. После освобождения Троице-Сергиевой лавры молодой воевода отличился разгромом вражеских отрядов на подступах к Москве, и Евсей вместе с дружиной Михаила под звон колоколов торжественно вступил в столицу. Жители Первопрестольной со слезами радости на глазах встречали освободителя и ратников его, а вот в царских хоромах против талантливого боярина завистники затеяли недоброе. За пару недель до очередного военного похода на крестинах сына князя Воротынского жена брата царя, Катька Шуйская, подала успешному полководцу отравы. Царский племянник скоропостижно скончался, а во главе войска встал Дмитрий Шуйский.

«Да вот только воевода из него вышел никудышный», – вспоминая недавние события, размышлял Евсей. Уже в июне того же года, имея почти пятикратный численный перевес, Дмитрий позорно проиграл битву под Клушенным9 и практически уничтожил войско русское. Сам Евсей тогда получил ранение, а с поля боя его вывез Прохор Алексеевич Долматов – дядька княжича по матери и одновременно воспитатель. Именно Прохор обучал отрока ратному делу и был привязан к племяннику, как к собственному сыну.

Очнувшись уже в вотчине отца, Евсей узнал о поражении. От позорного плена Шуйского спасла лишь жадность польская. Увидев разбросанные по лагерю меха и драгоценности, вояки кинулись драться за богатства вместо того, чтобы преследовать горе-полководца. Сам же Шуйский увяз в болоте, бросил коня и в Можайск прибыл, словно лапотный мужик на крестьянской кобыле.

За время болезни Левашова произошли и другие не менее прискорбные события.

Рассчитывая на помощь поляков в уничтожении второго Лжедмитрия, московские бояре додумались свергнуть с престола Василия Шуйского и признать царём Руси польского королевича Владислава. Полки Жолкевского действительно отогнали отряды самозванца от стен Москвы и вступили в столицу уже полновластными хозяевами.

Растерзанная бесконечными братоубийственными стычками страна тревожно замерла, её будущее оставалось туманным и безрадостным. В Кремле заправляли иноземцы, на юге хозяйничали крымские татары, северные границы грабили шведы, а по русским просторам бродили оголодавшие и злые остатки тушинской армии. Русь стояла на коленях и, казалось, уже никогда не поднимется с них, а над обширными землями, собирая кровавую дань, расправил крылья чёрный ворон.

Ко времени, когда Левашов оправился от ран, он не знал, кому теперь служить и кому присягать на верность. Вновь одни города целовали крест чужестранному принцу Владиславу, другие, надеясь, что самозванец организует борьбу с захватчиками, признавали «истинного царя Дмитрия», а многие поселенья жили сами по себе, уповая лишь на бога.

Ежедневно по приказу «калужского царя» в лагере самозванца над пленными чинили кровавую расправу. Даже сам Грозный уже казался невинным младенцем перед зверствами новоявленного властителя. Казаки захватывали поляков и присягнувших Владиславу русских, везли их в Калугу на казнь, а по пути, не щадя никого, разоряли деревни и города. Ещё хуже злодействовали польско-литовские вояки.

Грабежи и насилия стали жестокой обыденностью, и не видно было окончания бедам земли русской, уже который год сносящей раздор и предательство знати. В головах народа царил хаос и неразбериха, как и в голове самого Евсея. Народ и бояре метались между двумя огнями и многие бесследно сгорали в междоусобной войне, словно мотыльки в пламени свечи.

Левашов только угрюмо слушал всё новые неутешительные новости, но его сердце не лежало ни к одной из сторон. Со всех концов страны приходили страшные известия о злодеяниях захватчиков и своих же расплодившихся разбойников. Не миновала чаша сия и потворствующую полякам Москву.

Опасаясь бунта, все ворота города охраняла иноземная стража, русским запрещалось ходить с саблями, у купцов отбирались топоры, которыми они торговали, мужикам не разрешалось носить даже ножи. Чужеземцы в столице совсем распоясались. Жены и дочери москвичей средь бела дня подвергались насилию, а по ночам поляки, нападая на прохожих, грабили и избивали людей. В марте гарнизон принял спор на рынке за начало восстания и устроил резню. Только в одном Китай-городе столицы поляки истребили семь тысяч москвичей. Весть моментально разлетелась по городам, заставляя тревожно биться русские сердца.

Первыми подали голос жители смоленских волостей, более других страдающих от бесчинств иноземцев. Они разослали грамоты к остальным жителям Московского государства, называя тех братьями, и осенью 1611 года посадский староста из Нижнего Новгорода Кузьма Минин призвал к созыву нового ополчения10, а князь Пожарский согласился возглавить войско.

Евсей одним из первых откликнулся на призыв и со своей дружиной отправился освобождать страну от польско-литовских захватчиков. Всю осень и зиму русские люди собирали деньги и силы, а весной окрепшее войско двинулось к Ярославлю, откуда и готовилось пойти на Москву.

Услышав о сборе средств для ополчения, князь Алексей Григорьевич Засекин изъявил желание внести посильную лепту в благое дело, и Пожарский направил дружинников за казной. И в этот июньский день отряд Левашова как раз следовал в вотчину князя.

Глава 3

Солнце ещё продолжало ликующе сиять, но уже сонно клонилось к земле, желая окунуться в душистую прохладу лесной перины. Дружинники выехали из чащи, и их взору предстали живописные просторы. Вокруг, лаская взгляд матовой зеленью, колосились ещё не созревшие поля пшеницы и ржи, а изумрудные разливы сочных трав расстилались до самого горизонта. Дорога, пробираясь через цветочное великолепие, убегала вдаль и исчезала, спрятавшись за малахитовой стеной деревьев, подпирающих лазурный полог неба. В вышине, лаская слух, звенела самозабвенная песня жаворонка, поддерживаемая весёлым хором кузнечиков. Похоже, крылатый певец после знойного летнего дня не спешил отправиться на покой, а продолжал радоваться солнцу и жизни.

Неподалёку от околицы крестьяне ворошили сено, но завидев вооружённых людей, женщины, в тревоге подхватив детей, поспешили к домам, а мужики, сжимая в руках вилы, напряжённо всматривались в пришлых.

– Ну что, птаха, не узнаёшь места? – поинтересовался Евсей у глазеющей по сторонам Таяны. Девочка только сокрушённо покачала головой. – Ничего, вот сейчас в деревню зайдём, глядишь, там и узнаем, чья ты будешь, – улыбнулся он.

Отряд чинно следовал по дороге, и несколько мужиков направилось навстречу незнакомцам. Подъехав ближе, всадники остановились, а Прохор, выехав немного вперёд, поприветствовал селян:

– Мир дому вашему.

Мужики недоверчиво переглянулись, и ещё довольно крепкий старик проговорил:

– И вам здравия, служивые, – поклонился он и, прищурившись, поинтересовался: – Чьих будете?

– Мы ратники русского ополчения, – ответил Прохор. – Хотели бы переночевать у вас.

– Ну что ж, раз с добром пожаловали, как не уважить, – знаком пригласил старейшина, и дружина в сопровождении мужиков зашла в деревню.

– Что-то встречаете нерадостно, – обращаясь к крестьянам, проговорил Левашов, и по добротным доспехам, и по тому, с каким почтением к парню обращались другие воины, дед безошибочно определил в нём главного.

– Прости, боярин, не знаю, как звать-величать тебя?

– Евсей я. Сын князя Фёдора Левашова.

– Так чего нам радоваться, Евсей Фёдорович? – нахмурился старик. – Не ровен час, какие лиходеи нагрянут. Уж который год не знаем, чего на завтра и ждать-то. Крестьянскому люду всё на своей шкуре сносить да терпеть приходится. Бояре против друг друга вражду ведут… Шляхтичей на земли русские запустили, дружбу с ними затеяли… Только дружба та боком простому человеку обходится, – покачал головой старик. – Казаки и нашим, и вашим служат, иноземцы всюду шастают. И все кому не лень ограбить норовят. Не знаешь, кого и бояться, – развёл он руками. – Земли разорены, люд с мест насиженных бежит… Лишь бы живым остаться! А кто посмелее, сам в разбойнички подаётся. Так и живём в постоянном страхе, – вздохнул дед. – Хорошо ещё, бог нас покуда уберёг. Тати другими дорогами шастают, – порадовался он и, немного помолчав, спросил: – А ты вот лучше скажи, боярин, когда же смута на Руси-матушке закончится? Когда супостатов из Москвы выгоните?

Евсей, уверенно взглянув на вопрошающе уставившихся на него крестьян, проговорил:

– Скоро, дед. Поднимается народ с колен. Каждый день в ополчение новые люди приходят.

Так за разговором и доехали до крохотной деревянной церквушки. Воины спешились и разошлись по избам на постой, а Евсей и Прохор зашли в дом старика. От парня ни на шаг не отставала Таяна.

– Смотрю, дом у тебя справный, – похвалил княжич. – Один справляешься?

– Сыновья помогают… Только нет их сегодня, в Вязьму по делам подались. Да и жёнки с ними увязались, прикупить чего, – пояснил дед. – Младшенькая сноха только дома осталась, – кивнул он на молодуху явно на сносях.

– Как к тебе обращаться, старче?

– Так все дедом Дорофеем кличут. А это что за красна девица с тобой? – лукаво взглянул хозяин на Таяну.

– Да вот, хотел у тебя спросить: не терял никто девчонку? Заплутала, видать. Может, ваша? Или слышал чего?

– Нет, не наша, – разглядывая Таяну, покачал головой старик. – А что ж сама не поведает, откудова она? Немая что ли?

– Нет, говорит. Да только не помнит ничего. Ничья она, ниоткуда.

– Во дела! – вылупил глаза Дорофей и почесал затылок. – Надо у моей старухи поспрошать. У неё в каждой деревне кумушки живут, как соберутся – хуже сорок. Наверняка знают, у кого девчонка пропала.

– А где ж старуха?

– Так с коровкой возится. Скоро придёт. А вы садитесь, добры молодцы – засуетился хозяин, – и ты, девонька, не стесняйся, проходи.

Гости опустились на скамью, а молодуха поспешила накрывать на стол. Когда всё было готово, как раз вернулась хозяйка, а вместе с ней в избу забежали ребятишки: девочка примерно возраста Таяны и вихрастый мальчонка лет семи. Семейство и гости, помолившись, приступили к трапезе.

– И куда ж ты, княже, путь держишь? – поинтересовался Дорофей. – Ярославль-то с ополчением, кажись, в другой стороне, – хитро прищурился дед.

– В вотчину к князю Засекину направляюсь.

– И что ж за дело у тебя к боярину? – продолжал любопытствовать старик.

– Да свататься к его дочери надумал. Вон дядька Прохор Алексеевич сватом вызвался быть, а как Москву освободим, так и свадьбу сыграем, – ответил Евсей, и Прохор уже не первый раз отметил, насколько удачно отец княжича задумал сватовство. За всю дорогу ни разу ни у кого не вызвало вопросов подобное объяснение.

– Хорошее дело. Божеское, – одобрительно крякнул старик – А ну-ка, Марфа Потаповна, налей-ка нам по чарочке! Что бы у князя всё добром сладилось, – лукаво подмигнул Дорофей.

Бабка недовольно покосилась на супруга, но послушно вынесла кувшин с медовухой.

Выпив и закусив, дед вновь обратился к жене.

– Марфушенька, не слыхала? Девчонка ни у кого не терялась? Вон видишь, найдёныш какой у боярина.

Женщина, разглядывая Таяну, задумалась.

– С месяц назад у Ивашки Горбатого дочь в лесу заплутала. Да нашлась вскорости, – пожала Марфа плечами. – А больше не слыхивала. Правда, я уж с неделю по кумовьям не ходила, в аккурат завтра собиралась. Петровну проведать. Уж она-то все новости в округе знает.

– Ну что ж, завтра так завтра, – проговорил Евсей. – Только мы вот с утра в дорогу вновь собирались отправляться. Пусть найдёна у вас пару деньков побудет. А как вернёмся, так и решим, как её до родителей доставить.

– Так пусть поживёт, – добродушно хмыкнула старуха. – Всё равно дом пустой. Только давайте, гости дорогие, в баньку сначала, попариться. Я уж растопила.

Помывшись, Евсей с Прохором выпили кваску и отправились ночевать на сеновал, а в освободившуюся баню хозяйка повела Таяну.

– Ой, дитятко, до чего ж ты исхудала! – причитала Марфа, помогая девчонке расплести косичку. – Намаялась, видать, бедная… Ничего, скоро родичи отыщутся, откормят. Одежонку-то оставь. Сейчас постираю, к утру, глядишь, высохнет, а рубашку я тебе чистую приготовила. Вот, оденешь потом, – подала она свёрнутую рубаху.

Послушно раздевшись, Таяна осталась, в чём мать родила.

– А это чего у тебя? – вскинула брови женщина. – Оберег что ль какой? Не наш… не христианский… – разглядывая вещицу, насторожилась она.

Не понимая, что заинтересовало хозяйку, Таяна удивлённо взглянула на свою тощую грудь. Кроме крестика на её шее висела серебряная цепочка с закреплённой на ней круглой пластиной размером с ладошку. Одна сторона пластины оставалась плоской, а другая оказалась объёмным изображением Солнца и Луны. Луна отливала серебром, а лучи Солнца были явно золоченными. На стыке двух светил, поражая своей величиной, переливался большой синий камень. Девочка недоумённо взглянула на Марфу.

– Гляди-ка, камень по цвету прямо словно глазищи твои, – усмехнулась старуха. – Так что это? – снова спросила она.

Пытаясь вспомнить, откуда у неё оберег, девочка нахмурилась. В голове Таяны метались странные тёмные образы. Она старалась выхватить из мрака забвения хоть что-то внятное, и вдруг ей удалось вспомнить женские руки, одевающие на шею амулет. Девочка подняла на обеспокоенную старуху округлившиеся глаза:

– Мне его матушка дала. Сказала, это очень важно. И я его должна хранить. А отдать могу только суженому…, – проговорила Таяна и сосредоточенно нахмурилась. – А ещё говорила про какой-то ключ, который нужно спрятать.

Марфа озадачено посмотрела на девочку и, взяв в руки оберег, повертела в свете лучины.

– Вещица то недешёвая… Видать родовая… – отметила она и задумалась. – Суженному, говоришь? А что за ключ?

– Не знаю… Не помню… Только ключа у меня нет, – захлопала глазищами Таяна и виновато добавила: – Потеряла наверное, не сберегла… А может, забыла, куда спрятала?

– Ну, если спрятала, поди, ещё отыщется, – успокоила Марфа. – А как матушку звать-величать?

Стараясь вспомнить имя матери, Таяня вновь нахмурила лобик. Девочке казалось, будто она блуждает в темноте. Впереди тянулся мрачный жуткий коридор, за стенами которого творилось что-то ужасное, а вдалеке сквозь щели в двери проступал спасительный свет, но как только она подступала к заветной цели, её голову буквально начинало стягивать огненным обручем. С каждым шагом виски и затылок давило всё сильнее, впиваясь в рассудок невыносимой болью и заставляя вернуться назад. Не в силах терпеть мученье, Таяна оступилась и устало взглянула на Марфу.

– Не помню, – покачала она головой.

Заметив, как бедняжка, побледнев, мелко задрожала, старуха забеспокоилась.

– Да ладно, ладно. Потом вспомнишь, – всплеснула бабка руками и повела гостью париться.

Раскрасневшаяся отмытая Таяна с чувством великого облегчения надела новую рубаху. Как приятно, оказывается, ощущать свежесть ткани и чистоту тела. Марфа, гребнем расчесав девочке волосы, проговорила:

– Ну вот, девонька, и родичей теперь можно встречать. Вон какая лапушка получилась, – улыбнулась женщина и проводила гостью в горницу.

Переступив порог, хозяйка обратилась к деду.

– Слышь, старый, девчонка, похоже, и в самом деле не помнит ничего. И оберег у неё странный. Взгляни, может, ты знаешь, чего он означает?

– Что за оберег, девонька? – с любопытством прищурился Дорофей. Таяна подошла и вытащила из-за пазухи вещицу. Внимательно её оглядев, дед задумчиво запустил пальцы в бороду. – Не знаю. Не видывал я раньше такого. Украшение чудное и только. Может, родовое… По нему, глядишь, и родичи сыщутся? – предположил он, по-доброму взглянув на девочку. – Да ты иди, родная, отдыхай. Умаялась за день-то.

Молодуха уложила гостью спать на полати, и Таяна, наконец оказавшись под крышей над головой, быстро уснула. Укладываясь на печь, Дорофей проговорил жене:

– Знаешь, Марфа, давай-ка завтра Пелагею позовём. Пусть девчонку посмотрит. Может, наговорит чего, и рассудок к горемыке вернётся.

– Ты ведьму эту хочешь в дом притащить? – зло зашипела старуха.

– Вот ведь как заговорила, – возмутился дед. – А когда она Антоху нашего на ноги поставила, не ведьма была? Что ж вы, бабы, за народ то такой? Как быстро добро забываете! Когда сын чуть богу душу не отдал орала «Помоги, Пелагеюшка!» да в ноги падала. А теперь ведьма!

– Так-то молитвы божьи помогли, – запыхтела бабка.

– Ну да! Помогли бы твои молитвы без её трав, – фыркнул старик. – И нечего напраслину на бабу наговаривать, – строго зыркнул он. – Завтра сама сходишь и приведёшь.

Марфа вздохнула, но спорить не стала и, отвернувшись, вскоре уснула.

Задорный крик петухов заставил Таяну проснуться. Девочка потянулась, поднялась и, пошлёпав босыми ногами по дощатому полу, подошла к кадушке с водой. Испив водицы через распахнутую дверь, заметила во дворе свою развешанную одежонку и, желая поскорее одеться, поспешила её снять. Сарафан до конца высохнуть не успел, но Таяна всё равно его натянула и, услышав размеренный стук топора, помчалась на звук. Надеясь встретить Евсея, девочка, сверкая глазами, выскочила из-за угла избы, но на дворе колол дрова дед Дорофей.

– Деда, а княжич где? – огляделась Таяна.

– Так ушли они. Наверное, с час уж как будет, – сообщил хозяин и, заметив потускневшие глаза девчушки, принялся успокаивать: – Да не горюй ты. Княжич обещал вернуться вскоре и отвезти тебя к родичам, как только выясним, чья ты. А пока ступай в избу, подсобишь там бабам по хозяйству.

Тяжело вздохнув, Таяна вернулась в дом. Увидев девочку, Марфа показала на стол:

– Вон поешь молочка с хлебушком. Тебе оставили. Не стали утром будить, уж больно сладко спала, – улыбнулась старуха.

Перекусив, Таяна взялась помогать детишкам укладывать в поленницу дрова.

– Говорят, ты умом тронулась, не помнишь ничего? – не удержавшись, спросил мальчишка и, с опаской покосившись, прошептал: – А ещё у тебя амулет ведьмовской.

– Да что ты, Егорка, болтаешь? – осадила его девочка и дала брату подзатыльник. – Не слушай его, Таяна, вечно сморозит, что попало, – нахмурилась сестра.

– Чего ты, Настёна… – обижено потёр затылок мальчишка. – Я вчера слышал, о чем дед Дорофей с бабой Марфой говорили.

Настёна снова сердито взглянула на брата:

– Так ты ещё и подслушиваешь, о чём старшие говорят? Вот я батюшке пожалуюсь, когда вернётся.

– Так я случайно, – надул губы Егорка, а Настёна, сочувственно взглянув на гостью, спросила:

– Ты и впрямь не помнишь отца с матерью?

– Не помню, – печально вздохнула Таяна. – Вообще ничего не помню.

– А что за амулет у тебя? Покажешь? – загорелись глазёнки девчонки.

Таяна пожала плечами и вытащила из-за пазухи оберег.

– Ух ты, красивый какой! – восхитилась Настёна.

– Точно колдовской! – восторженно выдохнул Егорка.

– Эй, бездельники! Хватит болтать, а ну тащите дрова! Смотрите, я уже весь двор завалил! – воскликнул дед, и дети принялись за работу.

Перетаскав дрова, ребятня помчалась в избу обедать, и только семейство закончило трапезу, как на пороге появилась женщина в тёмном одеянии.

– А вот и Пелагеюшка пожаловала, – залебезила Марфа. – Проходи, милая, откушай с нами.

– Спасибо, хозяюшка, за приглашение, да сыта я, – ответила знахарка.

– А ну, баловни, подите-ка на улицу, погуляйте! – приказала Марфа. Ребятня поднялась и направилась к дверям. – Таяна, останься, дитятко… – остановила девочку старуха, и та послушно опустилась на лавку. – Посмотри, Пелагея, девоньку, может, знаешь, чья она? Не помнит никого, даже отца с матерью позабыла. Может, порчу кто на девку напустил?

Женщина внимательно взглянула на Таяну, и девочка, боясь встретиться со странной гостьей взглядом, только растеряно захлопала ресницами. На фоне чёрного мрачного платка лицо знахарки выглядело неестественно бледным и строгим, и Таяне казалось, что и её глаза должны быть тоже чёрными и злыми. Женщина вправду напоминала колдунью, и девочке сделалось боязно. Пелагея подошла, осмотрела голову Таяны, осторожно коснулась уже зажившей ссадины выше виска. Пальцы ведуньи оказались на удивление тёплыми и мягкими:

– Встань-ка, милая, – попросила она. Таяна поднялась, женщина ощупала её руки, помяла живот, заглянула в рот. – Да нет на ней никакой порчи, – фыркнула Пелагея. – Рана вот небольшая на голове, но, думаю, не из-за неё девчонка памяти лишилась, – проговорила знахарка и, обхватив ладонями лицо Таяны, заглянула в глаза. Встретившись с колдуньей взглядом, девочка неожиданно перестала бояться. Глаза женщины на самом деле оказались добрыми и печальными, а главное, они были никакими не чёрными, а каре-зелёными. Пелагея некоторое время, будто пытаясь проникнуть в душу, вглядывалась в глаза Таяны, а затем опустила руки и вздохнула. – Прошлого боится она… Так сильно боится, что думать об этом не хочет.

– Так чего ж боится? Кто ж так напугал девчонку? – засуетилась Марфа.

– Вот этого не знаю, – пожала плечами Пелагея.

– Может, травками её какими попоить, глядишь, успокоится и вспомнит? – спросил Дорофей.

– Душу травками не вылечишь, – вздохнула знахарка.

– А может, скажешь, чья она? – поинтересовалась Марфа.

– Что я, провидица какая? – повела плечом Пелагея. – Могу только сказать, не крестьянская дочь точно.

– Это мы и сами поняли. У неё оберег от матери остался, дюже богатый, – сообщила бабка. – Покажи, Таянушка, – попросила она, и девочка вновь достала вещицу.

Пелагея с интересом рассматривала амулет:

– Древняя вещь, – поджав губы, хмыкнула она. – И странная… Обычно бывают или «солнечные» обереги, или «луннницы11», а здесь они объединены. Наверняка по наследству передавалась вещица… И не один век.

– Ага, – закивала Марфа. – Девчонка говорит, будто матушка велела беречь его и только суженному разрешила отдать. А ещё про какой-то ключ сказывала. Только ключа у неё не было.

– Суженному… – задумалась знахарка. – Ключ? Может, мать говорила, подразумевая ключ к сердцу? – предположила Пелагея. – Наверняка в словах смысл потаённый заложен был, а дитё всё буквально поняла. А может, баба просто ключницей у кого-то служила, а в голове у девчонки всё перемешалось, вот и помнит про ключи.

Дед с бабкой переглянулись:

– И то верно, – воскликнула Марфа. – Тогда сходится всё. И девка эта не простая холопка, а дочь ключницы на боярском дворе.

– А во всей округе кроме князя Засекина других бояр нет, – поддержал Дорофей. – Точно! У ключницы Варвары, слышал, дочка имеется такого же возраста. Как звать, правда, не помню. Марфа, ты не знаешь?

Женщина пожала плечами:

– Да мне особого интереса не было. На крестины меня не приглашали, – обижено поджала она губы. – Вот к куме в соседнюю деревню наведаюсь, там и выведаю. У Петровны сестра в домашних холопках у князя живёт. Всех знает.

– Эх, зря княжич девчонку с собой не взял. К обеду, глядишь, уже бы и дома была, – посетовал старик.

Дверь вновь отворилась, и в дом ввалилась дородная баба.

– А вот и Петровна! Легка на помине, – хихикнул старик.

Даже не поздоровавшись, гостья с порога бросилась к кадушке с водой и, подхватив ковш, принялась жадно пить. Напившись, женщина осела на лавку и, приложив пухлую ладонь к огромной груди, еле отдышавшись, промолвила:

– Ох, умаялась я, пока до вас добралась. Жарища-то какая стоит.

– Слушай, Петровна, а как дочку у ключницы Засекиных кличут? Не Таяной? – спросила Марфа.

Баба вытаращила глаза:

– Ну Таяной, – выдохнула она и неожиданно заревела. – Да какая теперь разница… Нет больше никого. Ни князя, ни ключницы, ни сестрицы моей!

– Как нет?! – хором воскликнули дед с бабкой.

– А вот та-а-ак! – завыла в голос женщина.

Глава 4

Накатанная дорога петляла сквозь вековой лес, карабкалась на невысокие живописные холмы, неторопливо сбегала в тенистый прохладный лог, деревянным мостом перекинулась над чистейшими струями Ваузы и, наконец, вывела на цветущий луг, радующий глаз нескончаемым буйством красок. Всадники огляделись, и Прохор Алексеевич, улыбнувшись, проговорил:

– Вот и вотчина князя…

Далее за лугом томными волнами перекатывались колосящиеся поля, а на горизонте явственно различались крайние избы городища. Хлепень находился в стороне от центральных дорог, а потому избежал участи многих поселений, стоящих на пути захватчиков. А от воровских шаек жителей тщательно охраняла крепостная стена да дружина княжеская численностью около пятидесяти человек.

Древний род Засекиных вёл родословную от самого Мономаха. Ходили слухи, будто далёкие предки князя ещё в конце VIII века ходили в набег на византийский город Сурож12 под предводительством полководца Бравлина и привезли оттуда богатства несметные. А ещё поговаривали, будто дед Алексея Григорьевича нашёл клад Кудеяра13 и будто на него и отстроил новые хоромы на каменном фундаменте. Правда, сам фундамент был старый, оставшийся ещё с IX века, но рассказы о сокровищах, спрятанных в той древней кладовой, ходили давно, да только никто не видел их своими глазами, а потому княжеское богатство стало расхожей легендой, большее похожей на красивую сказку.

Сомнение в наличии несметных сокровищ у Засекиных вызывало ещё и упорное нежелание Алексея Григорьевича перебираться в Москву. Многие бояре всеми правдами и неправдами стремились оказаться поближе к царскому трону, а Засекин почему-то не тяготел душой к Златоглавой. И люди предполагали: раз князь в основном заботится приумножением дохода родового поместья, значит, не так он и богат. Хотя, может, наоборот, хозяин не хотел оставлять без присмотра драгоценную казну? – гадали жители, но скорее всего, Алексей Григорьевич просто был умнее других и понимал, насколько разорительна жизнь в столице и насколько дворцовые интриги её укорачивают, а потому и не спешил пополнять ряды бояр, толкущихся в царских хоромах.

Увидев цель похода, отряд оживился, и всадники, пришпорив коней, поспешили к городу. Но Гром, бежавший рядом с княжичем, неожиданно остановился, вдохнул носом воздух и протяжно завыл. Когда же дружинники подъехали чуть ближе, лошади тоже недовольно зафыркали и сбавили шаг. Вглядываясь в очертания возвышающейся над крепостью колокольни, Долматов нахмурился.

– Что-то не так, княже. Слишком тихо. На лугах животины не видно…– кивнул он в сторону горизонта. – Не пасётся никто. А над домами вороны кружат. Чую, не к добру, – покачал дядька головой.

Евсей насторожено взглянул на товарища и прибавил ходу. Неожиданно ветер принёс запах гари и сладковатую тошнотворную вонь. Дружинники тревожно переглянулись, дух был хорошо знакомым, а потому тревожным.

Уже у околицы стали отчётливо различимы следы всеобщего разорения. Настежь раскрытые двери, наводя на душу гнетущую тоску, протяжно поскрипывали, а сами дома чернели жуткими пустыми глазницами выбитых окон. Кругом валялась битая и сломанная утварь, ветер перегонял лоскуты материй, солому и пух от вспоротых перин.

Возле конуры крайней избы, оскалив окровавленную пасть, растянулась задушенная её же цепью собака, только редкие ободранные куры гордо расхаживали среди всеобщего погрома, да ошалелый кот, вылупив глазищи, провожал всадников обезумившим взглядом.

Путники заехали в распахнутые городские ворота и наткнулись на первые трупы, и чем дальше продвигались всадники по улице, тем чаще им попадались подобные находки. Тела заколотых мужиков и растерзанных женщин холодили кровь, похоже, людей застигли врасплох, и они практически не оказывали сопротивления. Лиходеи не щадили никого: ни малых детей, ни стариков, и лица воинов становились всё более напряжёнными.

Каменная церковь, возвышаясь над полуразрушенным городищем, жалобно позвякивала покачивающимся колоколом. Тягостные звуки словно взывали к равнодушным небесам, заставляя гулко вздрагивать сердца людей. На пороге храма лежало тело убитого батюшки, и, заглянув внутрь, дружинники убедились: храм полностью разграблен.

– Господи, что ж за изуверы здесь похозяйничали? – нервно сжимая рукоятку булавы14, проговорил седоусый Богдан.

– Не те ли, что напали на нас в лесу? – задумался Евсей. – Надо было догнать и в полон всех взять, – посетовал он.

– Вряд ли… – задумчиво возразил Прохор. – Тот разбойничек говорил, седмица прошла, как они на дороге нас поджидать взялись, а здесь не так давно лиходеи похозяйничали.

Воины угрюмо молчали, говорить не хотелось. Проезжая мимо сгоревшего церковного амбара, ратники заметили рядом с пожарищем человека. Мужик средних лет, погружённый в тяжёлые думы, сидел на голой земле, обхватив голову руками.

– Кто ты, добрый человек? – спросил Евсей.

Незнакомец вздрогнул, опустил руки и повернул к ратникам бледное лицо.

– Они их сожгли… – прошептал он, и из его глаз полились слёзы. – И жёнку мою, и детушек. Они все здесь, – указывая на пепелище, зарыдал мужик в голос.

Приглядевшись, воины увидели обугленные человеческие кости. Дружинники стиснули челюсти и от бессилия сжали кулаки, а человек, всхлипывая, рассказывал:

– Я по делам уехал… к родственникам… в соседний город. Вот вернулся… А здесь вон чего… Как же так? – рыдал он и, подняв лицо к небу, завопил: – Как же так?!

Небо осталось безмолвно, и грудь Евсею словно придавило пудовой глыбой:

– Похоронить бы всех следовало, – хмурясь, выдавил он. – Степан, Богдан Иванович, организуйте всё по чести. А мы с Прохором Алексеевичем княжеские хоромы осмотрим, – проговорил княжич и тронул коня. Далее улица вела к терему Засекина. – Не понимаю я, дядька, – обратился Евсей к Прохору. – Город стеной надёжной обнесён, и дружина немаленькая. Жители вполне могли схорониться в крепости. Ворота закрыть и от разбойников запросто отбиться. Как злодеям такое учинить удалось? Неужто Алексей Григорович отлучился куда? Так не должен был. Нас он дожидался… Собирался вместе с нами казну до Ярославля провожать.

– Не знаю, Евсей, не знаю… – с досадой покачал головой Долматов, подобные мысли мучили и его.

Въехав в ворота дома Засекина, всадники огляделись. Фасады княжеских палат выделялись искусной резьбой, витыми колоннами у крылечка, точёными балясинами лестниц и переходов, ведущих в смежные терема.

– А вот и дружина княжеская… – нахмурившись, кивнул дядька.

Весь двор был завален трупами: кто-то приник у стены, кто-то безжизненно свисал через перила, а кто-то просто уткнулся лицом в землю. Прохор соскочил с коня и осмотрел воинов.

– Смотри, Евсей, дружинники-то не сражались вовсе. Ран на них нет. Похоже, отравлены, – неожиданно предположил Долматов.

Евсей тоже спешился, и мужчины прошли дальше.

У дверей конюшни весь утканный стрелами лежал старший сын князя, словно лиходеи упражнялись в стрельбе из лука. Неподалеку от брата ратники обнаружили двоих заколотых младших княжичей. Лица мужчин буквально посерели.

– Видать, с охоты вернулись сыновья Заскина, видишь, даже сумки охотничьи снять не успели, – показал он, и, горестно вздохнув, мужчины прошли к лестнице, ведущей в княжеские хоромы.

Уже на входе в дом дорогу ратникам перегородил труп слуги. А когда они зашли в гридницу15, глазам бывалых воинов предстала ужасающая картина. За накрытыми столами сидели ближайшие дружинники князя, кто заколот, кто с перерезанным горлом, но большинство так же, как и воины во дворе, отравлены. На столе среди яств лежало тело девочки, одетой в расшитый золотом и жемчугом наряд, а задранный подол обнажал её худенькие ножки. На полу с кинжалом в груди покоилась девушка в изодранном платье, а посередь зала распластался изувеченный князь.

Евсей с трудом сглотнул застрявший в горле ком, подошёл к девочке и опустил подол. Лицо малышки, посиневшее и распухшее, вызвало в княжиче приступ ярости, но он только скрипнул зубами, не зная, на кого выплеснуть свой гнев и боль.

– Удавили душу безгрешную, – тяжело вздохнул Прохор. – Это, видать, младшая дочь князя. Даже девчонку не пожалели. А то невеста твоя, – кивнул мужчина на девушку на полу. – Весь род Засекина изничтожили…

– Как же так, дядька? Что же это? – нервно дрогнули ноздри Левашова

Оглядев всё вокруг, Прохор покачал головой:

– Это не разбойники из леса. Князь знал убийц и сам впустил их в дом. Видишь, хозяин пир устроил для дорогих гостей. Похоже, они подослали к дружине виночерпия с отравленным вином, а тех, кто не пил, порезали, – Долматов подошёл к телу князя. – Видимо допытывались чего-то у Засекина. Для этого и дочерей его сюда приволокли. Хотели надругаться над старшей, но сам Алексей Григорьевич её убил. Это его нож, – показал Прохор на украшенную камнями рукоять. – Тогда взялись за младшую, но отца на этот раз близко не подпустили, держали, наверное. И у него на глазах девчонку изнасиловали и придушили. А после убили и князя.

– А что с княгиней?

– Полагаю, и она мертва… А городище всё вырезали, чтобы видоков16 не осталось. Городские, видать, знали гостей. Изверги пришлые с кем из жителей на улицах поглумились, а кого не убили, тех в амбар согнали да сожгли.

Покинув гридницу, Евсей с Прохором направились на женскую половину. По пути воинам также встречались изуродованные тела холопов, но когда они зашли в опочивальню княгини, то увиденное ввергло их в ужас.

– Так что ж это за нелюди такие, – только и выдохнул Евсей. – Найду, своими руками на части порву, – сжал кулаки княжич.

На кровати в уже высохшей луже крови лежала княгиня со вспоротым животом, но главное – женщина была на сносях… И мёртвый младенец лежал рядом с ней.

Не в силах проронить ни слова мужчины вышли из комнаты, Прохор, сглотнув подступивший ком в горле, нарушил молчание:

– Скорее всего, казны мы здесь не найдём… Из-за неё всё городище и вырезали, – предположил опытный воин.

Осмотрев дом, ратники обнаружили открытую дубовую дверь. Прихватив факел, они по каменной лестнице спустились в подвал и оказались в небольшой подклети. Осветив стены, Левашов с Долматовым смогли всё хорошо рассмотреть. Массивная каменная дверь, призванная надёжно перекрывать вход в кладовую, была также открыта.

– Да, без специального ключа такую махину просто так не откроешь, она снабжена хитрым механизмом, – отметил Прохор и вытащил из затвора замысловатый украшенный инкрустацией и сложным узором ключ. – Вот из-за чего пытали князя. Видать, выведывали, где Алексей Григорьевич его схоронил. Всё-таки нашли ироды, – покачал головой воин.

Переступив порог, мужчины смогли убедиться, что, как и предполагал Долматов, княжеская кладовая была разграблена. На полу валялось несколько медных монет, пара клоков сена, обрывок парчовой материи, да у стены стоял опустошённый сундук.

– Опоздали мы, Прохор Алексеевич, – вздохнул Евсей. – И казну потеряли, и невесту не сберегли.

– Так оно, – согласился дядька. – Вот для чего караулили нас разбойники. Если не истребить, так задержать, дабы лихоимцы, подославшие их, уйти без помех успели, – догадался Долматов и вздохнул. – Вот ведь как получилось… Наша задержка в Ярославле целому городу жизни стоила.

Левашов нахмурился, действительно его отряд должен был раньше отправиться в Хлепень, но сборы несколько затянулись, и Евсей с дружиной выехал позже.

– Похоже, знали злодеи и про казну, и про то, что мы вскоре должны нагрянуть, – предположил княжич, и мужчины угрюмо переглянулись, это значило, что предатель где-то рядом, под боком, и находится в стане ополчения. На душе было тяжко и муторно.

Весь оставшийся и следующий день ратники хоронили людей. Справив всё по христианскому обычаю, отряд отправился в обратный путь, и как только они подъехали к знакомой деревушке, на улицу высыпали, наверное, все жители. Страшная новость, принесённая Петровной, молниеносно разлетелась по домам, и людям не терпелось узнать из первых рук, что же случилось в вотчине князя. Выслушав скупой рассказ дружинников, сельские мужики угрюмо хмурились и настороженно перешёптывались.

– Это ж что ж на земле-то делается? Неужто антихрист и впрямь на землю явился? – накладывая на себя крестные знамения, всхлипывали бабы, прекрасно понимая: одной молитвой вряд ли удастся защититься от лихих людей.

Отслужив в местной церквушке службу по безвинно убиенным, крестьяне вместе с дружинниками, как полагается, помянули соседей.

Ближе к вечеру, вернувшись в дом деда Дорофея, княжич наконец вспомнил о Таяне.

– Ну что, Дорофей Иванович, выяснили, откуда девчонка?

– Выяснили… – вздохнул дед. – Дочка ключницы князя Засекина она.

– Во дела… – задумался Евсей и сокрушённо покачал головой. – Теперь понятно, почему девчонка рассудка лишилась. После такого неудивительно… И как ей только сбежать удалось?

– Так, выходит, девка теперь полная сирота, – вскинул печальные глаза дед.

– И что с ней делать? Мне к князю Пожарскому возвращаться надобно. С собой забрать не могу. На войну иду, не на гульбище. В монастырь, может, какой девчонку на время пристроить? А как всё уладится, поищу её родственников. Может, дядьки или тётки в других краях остались.

– Так зачем же в монастырь? Вон Пелагея согласна за девчонкой присмотреть. Знахарка наша, – пояснил дед. – Ей помощница нужна, травы собирать. Она одна жизнь коротает, глядишь, и девку ремеслу обучит. Всё польза…

– Ну смотри, дед. Пусть остаётся, коли так. Только знаешь, что… Вы больно-то не болтайте, чья девчонка. Сирота и сирота. Хоть памяти и лишалась, а мало ли чего. И своих баб приструни. Пусть молчат от греха подальше. Не дай бог, злодеи проведают, что видаки остались дел их кровавых.

– Да что я, не понимаю что ли? – обиженно вскинул голову Дорофей и заверил: – И бабы молчать будут.… После того, что люди порассказали, чего лихоимцы в княжеской вотчине учинили, слова не проронят. Кому ж охота на себя беду накликивать…

– И Таяне не рассказывайте ничего. Не нашли родителей и всё. И так девчонка, видать, натерпелась.

– Понятное дело… – вздохнул старик и, взглянув на княжича, чуть улыбнулся. – Ты сам с ней поговори. Ждёт она тебя, спасителя своего.

Не откладывая, княжич поднялся и пошёл на двор, где ребятня играла в салочки. Завидев Левашова, Таяна бросилась к парню и, охватив ручонками, прижалась, как к родному:

– Евсей вернулся! Ты нашёл моих родителей? – взглянула она васильковыми глазищами.

– Прости, Птаха, никто не знает, где они. Не выполнил я своего обещания, – вздохнул княжич. – Но ты не горюй, найдутся, – погладил он девочку по голове и пояснил: – Я завтра дальше поеду, дела у меня. А ты пока здесь останешься. У знахарки местной жить будешь.

– Возьми меня с собой! – взмолилась Таяна.

– Не могу, милая. Где это видано, чтобы девчонка в дружине служила? – улыбнулся Левашов и, заметив наворачивающиеся на её глаза слезы, поспешил успокоить ребёнка: – Эко глазищи какие – и на мокром месте. Вот бы мне такую невесту, – пошутил Евсей и подмигнул. – Коли плакать не будешь, то когда подрастешь, вернусь и замуж возьму.

Девочка моментально утёрла слёзы:

– Хорошо, не буду плакать. Только ты возвращайся, – с серьёзным видом проговорила Таяна, и княжить ещё шире улыбнулся.

– Вот и хорошо. А пока беги к детворе, играй.

Тут же забыв про горести, девочка, уже вполне счастливая, вприпрыжку побежала к ребятам.

Утром, простившись с селянами, отряд Левашова отправился в Ярославль. Гром, требуя себя погладить, напоследок лизнул Таяне руку и помчался догонять хозяина. Провожая ратников, девочка долго махала платком, но не плакала. Вспоминая, как Евсей, погладив её по голове, поцеловал в щёку, она счастливо улыбалась.

Пелагея забрала сироту к себе. Оказавшись в доме знахарки, Таяна с опаской переступила порог и настороженно огляделась. Ребятня успела порассказать «найдёне» страшные сказки про «колдунью», и девчонке было боязно. Но изба Пелагеи оказалась самой обычной. Таяна даже немного разочаровалась. Небольшая чистенькая горница, пол, застланный самоткаными половиками, большая печь, стол со скамейкой, а у стены широкая лавка – ничего примечательного здесь не было. Если бы не развешанные повсюду и разложенные на полках травы и коренья, дом ничем не отличался от других таких же.

– Ну что замерла? – подтолкнула приёмыша Пелагея и улыбнулась. – Проходи. Не так уж у меня и страшно.

– Нет, не страшно, – согласилась девочка. – А я думала, у вас тут лягушачьи лапки, пауки и крысы, – призналась Таяна, и знахарка засмеялась.

– До чего же народ наш дремуч, – покачала головой женщина. – Везде колдовство мерещится.

Вечером знахарка с приёмышем направились в баню. Ведунья разделась и, стянув платок, распустила волосы. Взглянув на женщину, Таяна вылупила глаза:

– Тётка Пелагея, так ты ж ещё не старая! – удивлённо проговорила девочка.

– Не старая… – улыбнувшись, согласилась она.

– Так что ж ты заматываешься, словно бабка какая?

– А зачем к себе внимание привлекать? Сама говоришь, бабы злобно шепчутся. А ежели какому мужику, не дай бог, приглянусь? Совсем со свету сживут… – грустно усмехнулась знахарка.

– Так как же так, тётка Пелагея? И не было у тебя суженого никогда?

Женщина печально задумалась, и Таяне даже показалось, что у неё на глазах блеснула слеза.

– Был, Таянушка… Да оговорили меня… А он поверил и отказался от свадьбы, – вздохнула знахарка. – Батюшка рассерчал, да из дома выгнал, а бабка Аксинья меня приютила. Вот с тех пор и живу отшельницей. Бабка лекарской науке меня обучила, да только не так давно померла она, – снова вздохнула женщина и, по доброму взглянув на Таяну, погладила её по голове. – Глядишь, и тебя чему научу. Только лучше тебе семью найти, чтобы не жила ты, как я… одинокой…

– А кто он? Жених твой? – не унималась Таяна.

Пелагея, заметив в глазах девочки неподдельное сочувствие, улыбнулась.

– Может, как-нибудь расскажу… А пока давай мыться…

Постепенно Таяна обжилась в доме знахарки. Девочке казалось, что она попала в сказку про бабу-Ягу, только Яга оказалась исключительно доброй. Вместе они ходили собирать травы и коренья, грибы и ягоды. Женщина объясняла, когда растение целебными свойствами набирается.

– Всякая травинка силу имеет, только надо знать, какую, – учила ведунья.

– Тётка Пелагея, так это ж простой лопух? – порой удивлялась Таяна.

– Не такой он и простой, девонька. Он от десятка болезней помогает, – отвечала знахарка. – Ты слушай, Таянушка, да запоминай, в жизни всё пригодится…

Целыми днями Пелагея с Таяной пропадали в лесу, а то бродили по берегу реки, не забывали обойти и луга, но как-то из-под ног знахарки выскочил заяц.

– Ох, напугал окаянный! – вслед улепётывающему косому взмахнула руками женщина.

– Надо было мой лук взять, – посетовала Таяна. – Я бы того зайца вмиг подстрелила. И было бы у нас мясо. Сколько раз дичь на пути попадалась, и всё не впрок.

Не поверив девчонке, знахарка улыбнулась, но когда на следующий день Таяна подстрелила селезня, Пелагея больше не сомневалась в своём приёмыше.

Деревенские жители в обмен за лечение помогали ведунье съестными припасами. Кто мучицы отсыплет, кто куриных яиц не пожалеет, а кто рыбки подкинет. Как-то знахарка послала девочку в дом местного мастера. Пелагея помогла поставить на ноги укушенную змеёй дочку умельца, и в благодарность за помощь родители обещали налить знахарке молочка. Таяна зашла во двор, и хозяйка поспешила за крынкой, но пока женщина возилась, Пахом вынес только что сделанный лук.

– Иди-ка, Иван, опробуй, – предложил отец младшему сыну примерно одного с Таяной возраста.

– Куда стрельнуть-то, батя? – повертев в руках лук, спросил мальчонка.

– А вон на плетне горшок висит. Попадёшь?

– Конечно, попаду, – важно вскинул голову Ванька.

Мальчик натянул тетиву, выпустил стрелу, но она, не попав в цель, застряла в заборе. Детвора, наблюдающая за мальчишкой, расхохоталась.

– Это лук кривой, – проворчал Иван.

– Это руки у тебя кривые! – хохотнула Таяна.

– Кто бы говорил! – фыркнул мальчишка. – Баба будет мужика стрелять учить!

– А вот и научу! – обиделась девочка и подошла ближе. – Дай сюда, – выхватила она лук, деловито осмотрела, проверила тетиву и улыбнулась.

– Что, нравится? – спросил Пахом, и она кивнула головой.

– Добрый лук, – тряхнула головой девочка.

– Ну, раз так, вот тебе стрелы.

– Во что стрельнуть, дядька Пахом?

– Да в ту же крынку, в которую Ивашка промазал, – взглянул мужик на сына.

Мальчишка презрительно хмыкнул и, обращаясь к девочке, съязвил:

– Смотри, как бы твоя стрела в лес не улетела к лягухам на болото.

– Да она и пару шагов не пролетит, – хихикнул второй сын Пахома.

Мужчина, улыбаясь, наблюдал, как девочка вполне уверено подняла лук, прицелилась и выстрела. Стрела, лихо свиснув в воздухе, устремилась к забору и, точно ударившись в горшок, его расколола. Мальчишки только рты пораскрывали, но тут раздался возмущённый возглас жены Пахома.

– Ах вы, ироды! Чего это творите?! Ну ладно у девчонки ума нет, а ты, дурень такой, какого лешего игру затеял? – ругалась она на мужа.

– Да ладно тебе серчать, Устиньюшка! Горшок тот треснутый был, выкинуть давно пора, – ответил мужик. – А ты молодец! – обратился он к Таяне. – Учитесь! – крикнул отец сыновьям, и девочка, победно усмехнувшись, взяла своё молоко и направилась восвояси. Но по дороге её нагнали мальчишки:

– А точно люди говорят: ведьма ты! Где это видано, чтобы девчонка так стрелять умела? Не зря тебя Пелагея к себе взяла!

– А Егорка говорил, у тебя и амулет колдовской есть, – верещал Ванька.

– А ещё говорят, тебя княжич на болотах нашёл. Ты там с русалками хороводы водила, да людей губила.

– Дураки вы! И ваш Егорка тоже, – нахмурилась девочка.

– Дураки не дураки, а родичей своих помним! А ты нет! Может, их и не было у тебя? Тебя нечистый из болотной коряги смастерил? – дразнились мальчишки, намекая на худобу девочки.

От обиды Таяна закусила губу и побежала домой, а мальчишки, довольные собой, засвистели ей вслед. Влетев в избу, девочка устремила на знахарку обиженные глаза:

– Тётка Пелагея, ну почему нас люди не любят? – чуть не расплакалась она. – Вон сколько ты им помогаешь, а они всё косятся да шепчутся. И меня ни за что дразнят.

– Не обращай внимания, девонька. Это от зависти. Не любят люди, когда кто-то лучше их в чем-то разбирается. В собственной глупости признаваться не хотят, вот и обвиняют в связи с дьяволом. Ничего, скоро Москву освободят, глядишь, найдёт княжич твоих родственников, и дом обретёшь, – улыбнулась женщина.

– Я с тобой остаться хочу, – возразила Таяна.

– И я к тебе успела привязаться, милая. Но сама видишь, разве это жизнь для девушки. Подрастёшь, тебе о замужестве надобно будет задуматься… А кто ж «ведьму» замуж возьмёт? – вздохнула женщина. – Даже если какому парню полюбишься, разве родичи жениться позволят?

– А у меня уже есть жених, – гордо повела плечиком девочка.

– Это кто же? – вскинув бровь, улыбнулась Пелагея.

– Так княжич сказал: подрастёшь, замуж возьму, – ответила Таяна.

Женщина снова улыбнулась и покачала головой:

– Выкинь из головы. Пошутил княжич.

– Ничего не пошутил! – горячо возразила девочка. – Так и сказал!

– Ой, глупая ты… – засмеялась знахарка. – Если б все парни слово такое держали…

– Вот увидишь, он приедет за мной… – обижено пробурчала Таяна.

– Да ладно, садись за стол, ужинать пора, – не стала спорить Пелагея.

Так и жила Таяна в доме знахарки, ходила вместе с ведуньей за травами и многое успела узнать: и как кровь остановить, и чем рану обработать, чтобы та не загноилась, какой травкой горло и кашель лечить, а что жар и ломоту снимает, даже чего комары да мухи не жалуют. Хотя девочку и привечали в деревне, но частенько за своей спиной сирота слышала настороженный шепоток.

За обыденными заботами пролетали дни и недели, а в конце лета пришло тревожное известие: – русское ополчение идёт на Москву…

Глава 5

Погожим августовским днём Пелагея засобиралась в дорогу.

– Знаешь, Таянушка, мне в Москву отправляться надобно. Слыхала, что люди сказывают? Ратники наши к стенам столицы идут, сражению быть скоро. Может, помочь кому смогу, да от смерти спасти, – собирая дорожную сумку, рассуждала знахарка. – А тебя я пока у деда Дорофея оставлю. Не обидишься?

– И я с тобой! – подскочила девочка. – Помогать тебе буду. За раненными ходить.

– Да что ты, милая! – всплеснула руками Пелагея и взялась увещать: – Там же война, смерть, кровь. Даже взрослому страшно, не то, что дитю малому.

– Ничего, авось не испужаюсь, – деловито возразила Таяна, поспешно доставая кузовок. – Там же Евсей! Вдруг ему помощь нужна?

Пелагея, растеряно взглянув на девчонку, лишь покачала головой, она-то думала, глупышка давно забыла о княжиче, а вот ведь нет.

– Ну да, конечно, без твоей подмоги княжич супостатов не одолеет, – усмехнулась Пелагея, но подметив, насколько Таяна серьёзно настроена, не стала более отговаривать: действительно, лишние руки не помешают.

Прихватив снадобья и травы, Пелагея с Таяной отправились в путь. Поначалу странницы шагали пешком, но добравшись до соседнего городка, примкнули к обозу, как раз направляющемуся в Москву, и не прошло и недели, как они доехали до лагеря ополчения.

Проезжая по раскинувшемуся военному стану, Таяна, надеясь встретить Евсея, с любопытством оглядывалась. Да где там! Как тут найти человека, когда столько народу собралось на подступах к столице!

Удачно расположив свои дружины на Земляном валу, защищавшем стены Белого города, Пожарский безотлагательно собрал совет. На большом столе разложили карту первопрестольной, и бояре окружили стол.

– Мы с Кузьмой Миничем закрываем Арбатские ворота и всю линию до Чертольских ворот, – показал Дмитрий Пожарский на карте и, взглянул на князя Туренина: – Левый фланг и Алексеевская башня остаются за тобой, Василий Иванович, – проговорил он и боярин молча кивнул. – Тверские ворота будет прикрывать отряд князя Лопаты-Пожарского, ну а правый фланг и Покровские ворота остаются Дмитриеву и Левашову.

Понимая, что основные события развернутся не здесь, а на Земляном валу, Евсей намерился возразить, но Прохор осадил племянника.

– Не торопись, Евсей Фёдорович, – прошептал дядька, – и на твою долю тумаков от поляков достанется. Один бес ведает, куда им ударить вздумается.

Бояре продолжали обсуждать предстоящую битву, когда на пороге появился гонец с посланием от гетмана Ходоркевича. Прочитав грамоту, Пожарский усмехнулся.

– Ну и что нам поляки пишут? – поинтересовался Минин.

– Да знает этот чёрт поганый, Ходоркевич, что против его вояк мы крестьян по городам и весям насобирали. Насмехается, – хмыкнув, скривился воевода и зачитал: «Лучше бы ты, Пожарский, отпустил к сохам своих людей. Всё живы бы остались, а нам рабы покорные пригодятся».

– Мы им ещё покажем покорных рабов, – буркнул Левашов.

– И я так же думаю, – оглядев собравшихся, согласился князь и продолжил совет: – Нас меньше, и наши люди хуже обучены и вооружены, а потому будем держать оборону. Скорее всего, в надежде прорваться в Кремль гетман ударит от Новодевичьего монастыря по Белому городу. Здесь следует ожидать основной удар, здесь мы и соберем основные силы, – проговорил князь, и бояре согласились с воеводой. – А тебе, Дмитрий Тимофеевич, остаётся Замоскворечье удержать, – обратился Пожарский к Трубецкому.

Не желая поступиться собственной гордыней, казачий атаман взвился:

– Смотрю, Пожарский, ты себя воеводой возомнил? А когда мы здесь одни более года поляков держали, ты где был?

– Не о том сейчас речь, Дмитрий Тимофеевич, – вступил в разговор Минин. – Когда враг на пороге, не время заслугами мериться, – взялся увещевать он князя, и лишь после того, как в поддержку войскам Трубецкого Пожарский отдал пять отборных конных сотен, казачий воевода обязался оборонять указанные позиции и ударить с правого берега Москвы-реки в тыл войска Ходкевича.

Бояре разошлись, и вокруг московских стен закипела работа. Весь день вплоть до глубокой ночи ополченцы, даточные люди17 и москвичи спешно укрепляли валы, рыли рвы, строили остроги, сооружали земляные укрепления и окопы для «огненного боя». Часть стрельцов расположили на стенах Белого города, там же установили и пушки. Едва русские ратники успели возвести укрепления, как конная разведка доложила, что гетман выступил из Вязем18.

– Не удастся полякам подобраться неожиданно, – услышав донесение, довольно отметил Пожарский.

Ополчение опередило врага всего на день. Опытный полководец Ян Ходкевич, хорошо показавший себя в битвах со шведами, привёл большой обоз припасов и целую армию хорошо обученных вояк. Кроме его личной двухтысячной дружины к стенам русской столицы явился восьмитысячный отряд запорожцев, полторы тысячи пехотинцев-наемников, проходимцев всех мастей и вероисповеданий и выделенная королём Сигизмундом литовская конница, венгерская кавалерия. В целом вражеское войско насчитывало около четырнадцати тысяч бойцов, а в Кремле ещё засел трёхтысячный польский гарнизон, готовый ударить в спину ополченцам.

Пелагею с Таяной разместили в шатре вместе с монастырскими послушницами. Готовясь к поступлению раненых, женщины целый день были заняты работой: кипятили воду и готовили отвары, скатывали бинты и устраивали лежаки, а с наступлением темноты, получив возможность передохнуть, Таяна присела у шатра и с тревогой вглядывалась в полыхающие вокруг походные костры. Люди собрались со всех концов земли: устал народ от безвластия и порождённого им беззакония, а уж сколько накопилось злости на захватчиков, и говорить не приходилось.

Конец августа радовал тёплыми деньками, но ночи стали прохладными, и ополченцы жались ближе к огню. Тихо переговариваясь, мужчины отдыхали и, готовясь к предстоящей битве, чистили оружие, проверяли порох и точили клинки. Все понимали, для многих предстоящий день станет последним, но люди были готовы отдать жизнь во имя великой цели: освобождения родной земли. Лагерь постепенно затих, лишь оклики часовых нарушали безмолвие, взметаясь к шпилям башен крепостных стен.

Первое сентябрьское утро выдалось бодрящим и свежим. Над Москвой-рекой зыбким покрывалом стелился молочный туман, а крупные капли росы, скопившиеся на травах, обещали по-летнему ясный день. Но природа не радовалась утреннему пробуждению: воздух звенел гнетущей тишиной, прибрежные кустарники в трепетном ожидании чего-то страшного настороженно замерли, а река, словно крадучись, несла свои воды, не издавая ни звука, ни единого всплеска. И вот, нарушая напряжённое затишье, издалека донёсся размернный гул. Топот тысяч копыт и хриплый лязг стали становились всё явственней, превращаясь в единый зловещий рокот. Солнце, успев разогнать туман и осушить росу, поднималось всё выше и, отражаясь от начищенных доспехов захватчиков, угрожающе мерцало. Ближе к полудню полчища врагов переправились через реку неподалёку от Новодевичьего Монастыря и, готовясь к бою, выстроились шеренгами.

На Девичьем поле тысячи русских ратников, сжимая в руках пищали, сабли, а кто и простые топоры пристально изучали холёного неприятеля. Перед ними выстроилась тяжёлая конница, вооружённая копьями, саблями, короткими ружьями, кончарами19 и палашами20.

– Смотри-ка, прямо архангелы небесные, – дивились новгородские мужики.

– Как же, – скривились смоляне, им не впервой было видеть польских гусар. – Скажи лучше: отродье бесовское.

За спинами иноземных всадников вздымались крылья из птичьих перьев, с их плеч свисали медвежьи и леопардовые шкуры, а то и просто хвосты волков, и выглядело сие доблестное воинство весьма впечатляюще. Раскачивая роскошными плюмажами на начищенных кирасах21 и шлемах, поляки свысока рассматривали разношёрстного противника, уступающего им и численностью, и опытом.

– Думают напугать, – догадался один из ополченцев.

– Ничего, били мы их ранее и ныне побьем, – хмыкнули смоляне. – Вот мы им перья-то пощиплем…

– И хвосты пообдерём, – подмигнув, хохотнули новгородцы.

Протяжный звук трубы возвестил о начале атаки, и вооружённая до зубов тяжеловесная кавалерия хлынула на лёгких русских всадников. Конные сотни схлестнулись, перемешались, и завязалась ожесточённая битва.

Заслышав рокот разрастающегося сражения, Евсей скрежетал зубами, злясь на собственное бездействие, но ослушаться приказа Пожарского не смел, и с тревогой ожидал своего часа.

Противостояние длилось уже несколько часов, но ни одна из сторон не могла взять верх. Тогда Ходоркевич бросил в бой часть своей пехоты, и левый фланг защитников крепости дрогнул. Русскую конницу оттеснили к Чертольским воротам, и поляки пошли на «станы приступом». Живущие войной и убийством наемные солдаты с угрожающим рёвом повалили на укреплённые рубежи, но вчерашние землепашцы не дрогнули, а дружными залпами встретив врага, бесстрашно сошлись в отчаянной рукопашной. Неся огромные потери, поляки всё же выдавили ополченцев с позиций, и ожесточённая схватка переместилась на улицы Земляного города. Засевший в Кремле гарнизон, улучив момент, ударил в тыл русским, но отряд под предводительством простого ремесленника Ременя отбил атаку и, усеяв подступы к цитадели сотнями убитых врагов, загнал поляков обратно в Кремль.

Войска Ходкевича, угрожая опрокинуть дружину Пожарского в реку, продолжали теснить русских, а наблюдающий за жаркой сечей Трубецкой на помощь так и не шёл. В конце концов, не выдержав бездействия казацкого воеводы, сотни, переданные Трубецкому ополчением, не дожидаясь приказа, бросились в бой, а за ними и четыре казачьих атамана со своими отрядами самовольно поспешили на подмогу Пожарскому. Свежее подкрепление подоспело вовремя, натиск польских войск удалось остановить, и гетман Ходкевич отступил на Воробьевы горы. По прошествии семи часов сражение, наконец, выдохлось, в обоих лагерях взялись подсчитывать потери, а в лазарет потянулись подводы с изувеченными людьми.

Ещё днём, лишь заслышав грозные раскаты пушек и визгливые трели пищалей, сердце Таяны взволнованно задрожало. Каждое новое уханье орудий заставляло её судорожно накладывать крестные знамения, а губы девочки сами шептали мольбы к господу о сохранении жизни Евсея. Через пару часов начали подвозить первых раненых, и бояться стало некогда, а к вечеру, когда все шатры заполнились покалеченными воинами, сёстрам милосердия уже и вздохнуть времени не оставалось.

Таяна трудилась наравне со взрослыми. Она помогала бинтовать раны, разносила воду и кормила совсем ослабевших. Выяснив, что отряд Левашова в этот день в боях не участвовал, девочка от души порадовалась, мысленно поблагодарив всевышнего.

Весь следующий день у стен первопрестольной стояла относительная тишина: оба войска готовились к решающему сражению. В стане Пожарского не дремали и, понимая, что на казаков надежды нет, укрепляли позиции. Главные силы ополчения стянули к Москве-реке, в том числе и свежие отряды Дмитриева и Левашова.

Над землёй опустилась ночь. Оба лагеря затихли, только костры, озаряющие неровным светом округу, тревожно вздрагивали в темноте. Хитрый польский гетман тоже не сидел, сложа руки, а готовил новый удар. Выслушав лазутчиков, пан убедился, что русским оборонять левобережье Москвы-реки будет значительно труднее, и перенес свой лагерь к Донскому монастырю. Вместо каменных стен Белого города здесь оставались лишь рвы и валы с остатками полусгоревшей деревянной стены, а заметив откровенное нежелание казачьего табора воевать, Ходкевич пришёл к окончательному решению наступать именно на Замоскворечье.

Время близилось к полуночи, когда в шатёр польского воеводы зашёл высокий человек в добротном жупане, охваченном дорогим поясом. На груди мужчины тускло поблёскивал гусарский полудоспех, благодаря чему он выглядел гораздо мощнее, хотя тонкие кисти рук говорили, что на самом деле пан худощав, и вряд ли его основным занятием является война. Сняв шишак с забралом, визитёр открыл взору коротко стриженные отливающие медью волосы. Удлинённое лицо с прямым носом выглядело довольно привлекательным, но тонкие презрительно сложенные губы портили картину. В глубине серо-голубых глаз пана застыло безразличие мертвеца, и сразу становилось понятно: ради своей выгоды этот человек не остановится ни перед чем. Щегольски оправив усы, гость поклонился гетману и поинтересовался:

– Вызывал, пан Ходкевич?

– Заходи, Якуб, – и гетман жестом приказал сесть. Оглядевшись, визитёр опустился на скамью и с интересом уставился на военачальника. – Пан Залевский, ты уверен в своём человеке? Он действительно может помочь Орлову провести часть обоза и отправить к нашему гарнизону в Кремле?

– Не беспокойся, Ян, – снисходительно улыбнулся гость. – Он в таборе Трубецкого не раз бывал, с казаками знакомство водит и каждый закоулок там знает. Трусоват, правда, – задумался Залевский и усмехнулся. – Смелым делается лишь, когда о деньгах слышит.

– Ну, за этим дело не станет, – пообещал гетман. – Лишь бы всё сладилось. Его задача – казакам Трубецкого зубы заговорить.

– А с чего это Орлов согласился обоз вести?

– Первый раз что ли русские бояре своих предают? И твой человек, знаю, не мужик лапотный, – скривившись, хохотнул гетман и пояснил: – Орлов королю Сигизмунду донос на Пожарского написал, а в награду запросил отдать ему земли княжеские. Вот теперь и выслуживается. При живом Пожарском вотчины боярину не видать, – ядовито улыбнулся Ходкевич. – Я для охраны обоза шестьсот казаков даю. Думаю, справятся. Так что зови своего русского.

Вскоре небольшой обоз двинулся к казацкому табору. У Замоскворецкого моста его остановил караул.

– Кто такие?

– Не признал что ли? – усмехнулся ехавший рядом с Орловым всадник.

– А, это ты, Фрол Акимович… С чем пожаловал?

– Да вот с боярином пехоту ведём. Шанцы22 вдоль крепостной стены копать велено.

– Ну, проходите, коли так – зевнув, пробурчал караульный и лениво посторонился.

Гружёные телеги, сопровождаемые отрядом пеших людей, прогромыхали по деревянному покрытию моста.

Минуя государев сад, польские приспешники пробрались в Кремль и передали продовольствие осажденному гарнизону, а на обратном пути, воспользовавшись беспечностью казаков Трубецкого, захватили острожек в Ендове и церковь Святого Георгия.

Узнав о наглом проходе польского обоза, Пожарский выругался и только плюнул в сторону беспутной казачьей вольницы. А чего ещё оставалось делать воеводе?

В ожидании неизбежной схватки солнце нехотя поднялось из-за горизонта, окрасив стены Белого города зловещими алыми пятнами. Готовясь пролить горячую человечью кровь, обе дружины вновь выстроились в боевые шеренги. Зная, что у противника преобладает конница, Пожарский расположил стрельцов по рву Земляного города, там же поставил и две пушки, а отборные конные сотни встали перед валом: им предстояло принять на себя первый удар польской кавалерии. Левашов во главе своего отряда с Долматовым по правую руку напряжённо всматривался в грозные ряды противника.

Визгливый вой трубы вновь разрезал воздух, и, надеясь сходу смять лёгкие шеренги ополченцев, конная лавина покатилась вперёд. Тут же залпы вражеских пушек слились с гортанным грохотом русских орудий, а со стен Кремля в спину дружинникам гаркнули стволы польского гарнизона, и невообразимый гам повис над землёй. Ядра, вгрызаясь в ряды всадников, разрывали их целостность и, разметая пыль, металл и плоть, выхватывали бесчисленные кровавые жертвы. Дым, расстилаясь по полю, выедал глаза, терпкой горечью вяз во рту, колюче щекотал ноздри. Конский топот перемешался со скрежетом стали, злобные возгласы перекрывали глухие удары падающих тел, предсмертные стоны раненых терялись в истошных криках людей и угрожающем ржании лошадей, и всё это звенело неистовым пронзительным набатом.

Ряды поляков рассыпались и, столкнувшись с ратниками ополчения, завязались в единый гремучий клубок. Более подвижные русские всадники, шустро уворачиваясь от ударов тяжёлой конницы, вновь подлетали к противнику, болезненно его жаля. Посечённые гусарские крылья разлетались взъерошенными перьями, драные клочья шерсти и тканей подхватывались ветром, запахи гари, пота и крови пропитали воздух. Страшное побоище металось по полю, теснилось, вращалось, сбивалось, превращая землю в жуткую кашу и, смешивая и своих, и чужих, добивало раненных, безжалостно втаптывая поверженных людей в вязкую жижу. Казалось, у стен Москвы беснуется чудовищный смерч, и, захватывая в смертельную воронку всё на своём пути, он, откатываясь, выплёвывает растерзанные человеческие тела и туши покалеченных животных.

Стараясь переломить ход сражения, Ходкевич вновь и вновь посылал свежие подкрепления, и вскоре практически все силы гетмана были втянуты в кровавую бойню. Уже пять часов русские сдерживали наступление польских полков. Сражаясь в гуще сечи, Левашов давно потерял счёт времени и только ожесточённо продолжал крушить упорно наседающих гусар. Нескончаемый лязг металла звенел в ушах тягучим гулом, будто над головой висел церковный колокол, возвещающий не то о великой победе, не то о горьком поражении. Глаза, застилаемые потом и потоками крови, уже не видели ничего, кроме ярости перекошенных гримас, оскала обезумевших лошадей, беспомощно вскинутых копыт, отблеска стремительных клинков и падающих останков растерзанных врагов. Тело Евсея, поддавшись неизвестным силам, успевало уворачиваться от стремительных ударов, а его руки, налившись злобной местью, несли неминуемую смерть врагам. Без конца отражая атаки, княжич рубил, отскакивал и вновь вгрызался в жестокую свару, действуя со своим конём единым целым. Порой Левашов замечал промелькнувшие лица Болеслава, Степана или Прохора, но вновь подоспевший враг заставлял его, забыв обо всём, драться, драться, драться и убивать, убивать, убивать.

Наконец, не выдержав бесконечного наступления поляков, ряды ополчения подались назад. В отчаянной попытке сдержать отступление Левашов устремился вперёд, но в этот момент его конь, сражённый выстрелом из пищали, повалился, и Евсей вылетел из седла. Упав на мягкое брюхо чужой убитой кобылы, княжич мгновенно вскочил на ноги, но уже не в силах сдержать отступления отряда яростно зарычал. Поляки напирали, смятые русские падали и неизбежно вытаптывались в землю, но Левашов словно не замечал, что он остался один, упрямое отчаянье наполнило его сердце, и сабля княжича продолжала нести смерть врагам. Куча трупов вокруг него росла с каждой минутой, но свинцовая тяжесть начала сковывать руки, а поляков становилось всё больше.

В злобном намерении срубить голову отчаянному русскому, к Евсею подлетел гусар. Увернувшись от удара, княжич следующим движением резанул ногу польского коня, и животное, издавая хриплое ржание, рухнуло, опрокидывая и подминая тяжёлого всадника под себя. Левашов рубанул врага, но тут на помощь гусару подоспел пехотинец. Одним ударом Евсей смертельно ранил одного и молниеносным взмахом отразил выпад второго противника, как сзади к нему подлетел всадник с кончаром. В последний момент Евсей резко отшатнулся, но вражеская сталь всё же достигла цели, скользнув жгучей змеёй по плечу. Не обращая внимания на боль, Левашов, развернувшись, схватил рукой холодный клинок, не позволяя гусару вновь размахнуться, и рывком выдрал его из седла, но тут другой подоспевший поляк нанёс удар по шлему княжича.

Доспех выдержал, и Евсей, успев отбить следующий удар, пронзил противника. Чувствуя, как чёрная пелена неумолимо обволакивает его, княжич, пытаясь удержаться на ногах, добил пехотинца, но слабость предательски охватывала тело, и он всё же рухнул на одно колено. Из последних сил намереваясь подняться, Левашов рубанул очередного подлетевшего поляка, но сам, получив удар, обмяк, увлекая за собой убитого им же пехотинца. В следующую секунду всё пропало, гул в ушах утих, боль исчезла, и тёмный водоворот затянул его в пучину забвения.

Евсей уже не видел, как отряды конных сотен беспорядочно бегут, и вплавь переправляются через Москву-реку, как поляки добивают отставших ополченцев, и как Дмитрий Пожарский, покинув штаб, лично помчался останавливать бегство.

Не видел Левашов, и как Ходкевич отправил в Москву обоз, и как на руинах улиц русские мужики ловко били потерявших манёвренность гусар. Не увидел княжич, как собрав три сотни конных дворян, Минин в спустившихся сумерках повёл отряд к Москве-реке и внезапным броском посеял панику в стане врага, переломив тем самым ход сражения.

Наступление русского воинства началось широким фронтом, и теперь уже оборонялись поляки. В атаку пошли и безродные ополченцы, и княжеские дружинники, и казаки Трубецкого. Деревянный город очистили от противника, застрявший в районе Ордынки огромный обоз с продовольствием для гарнизона Кремля окружили, а его защитников полностью вырезали. Не выдержав столь решительного и единого удара, гетманские войска побежали, усеяв своими трупами подступы к Москве. Разгром спешно отходившего войска Ходкевича завершила русская конница, бросившаяся преследовать остатки полков гетмана.

Над землёй опустилась ночь. Ополченцы, конечно, радовались победе, но потеря товарищей омрачала торжество, и, разыскивая знакомых, ратники не торопились отправляться на отдых. В темноте разносились негромкие разговоры, раздавались стоны раненых, и счастливые возгласы встретившихся друзей.

По полю боя с факелом в руках бродил и Прохор Долматов.

– Степан, Богдан, не нашли Евсея? – встревоженно слышалось в ночи.

– Нет, Прохор Алексеевич, – сокрушённо отвечали товарищи. – Может без нас кто к лекарям увёз?

– Эх, если бы! – вздохнул дядька.

Ошмётки войска гетмана расположились у Донского монастыря и, опасаясь нового наступления русских, всю ночь не могли уснуть. С первыми лучами солнца поляки поспешили убраться восвояси, провожаемые раскатистым и грозным рыком русских орудий. Из кавалерии у Ходкевича осталось не более четырёхсот человек, и разгромленные поляки с бесчестьем покинули Москву.

Глава 6

Стоило только сражению откатиться от стен Москвы, как монастырские сёстры тут же поспешили на поиски раненых. Пелагея с Таяной одними из первых оказались на ратном поле. Ужасающее зрелище предстало их глазам: вытоптанная, залитая кровью и усеянная трупами земля буквально стонала от боли, взывая о помощи голосами порубленных воинов.

– Это сколько же горя люди друг другу несут? – хрипло прошептала Таяна. Знахарка настороженно посмотрела на побледневшую девочку.

– Может, вернёшься в шатёр? Там тоже руки нужны…

– Нет, тётка Пелагея, я с тобой останусь, – упрямо тряхнула головой Таяна.

Женщины взялись за дело. Оказав первую помощь, они помогали раненым добраться до телег, на которых ополченцев отвозили в монастырские богадельни, а кто мог, шёл сам. Несколько мужиков с подводами собирали на поле мёртвых, умело сортируя своих и чужих.

Перевязав очередного раненного, Таяна спросила:

– Ну что, дядечка, встать сможешь?

Здоровенный мужик попытался подняться, но сил ему явно не хватало.

– Давай помогу, – предложила девочка.

– Такую муху раздавлю ещё, – усмехнулся воин. – Вон лучше обломок копья подай, – указал он, и Таяна шустро выполнила просьбу ополченца. Он поднялся, но, сделав шаг, зашатался. Подскочив, девочка поддержала раненого, и, с досадой покачав головой, служивый покорно сдался. – Ну что ж, веди уж, – пробубнил он, стараясь больше опираться на древко, а не на худенькое плечо ребёнка.

Проводив раненого до телеги, Таяна уже собралась вернуться на поле, как, услышав собачий лай, повернулась и к своему изумлению в скачущей огромной псине узнала Грома. Двое мужиков тащили окровавленное тело к повозке с мертвецами, а пес, прыгая рядом, мешал им идти.

– Пошёл вон окаянный! – огрызнулся один из могильщиков и фыркнул: – Всю дорогу не отстаёт. А морда-то какая! Жуть!

– Слушай, Прокоп, а доспехи-то на парне непростые, – кивнул второй на бездыханного воина. – Видать, сын боярский. Надо бы разузнать, кто таков? Да родичам тело отправить.

– И кто его повезёт? Наверняка не здешний он. Да и родственников где искать? Раз дружинники его с поля не вынесли, значит, некому забирать. Вон только пёс и сидел рядом.

– Так гридни боярские могли и не заметить своего воеводу. Сколько на нём польских мертвяков навалено было… Может, подождём хоронить-то? Глядишь, объявится кто из близких?

– Чего ждать-то? Пока смердить начнёт? Доспехи сымем, да Пожарскому снесём. Ежели родичи парня объявятся, могилку покажем, глядишь, за заботу денежку нам подадут. Грузи, говорю! – прикрикнул Прокоп, и мужики уложили тело на подводу.

Взглянув на воина, Таяна обмерла.

– Стойте! – взвизгнув, бросилась она к могильщикам. Признав девочку, пёс радостно заскулил и, моментально подлетев, лизнул её в нос. – Громушка, куда они твоего хозяина собрались везти? – забеспокоилась Таяна и осторожно коснулась бледной щеки воина. – Евсей…

– Знакомый что ли? – озадаченно нахмурился Прокоп.

– Это княжич Левашов. Грузите вот на ту телегу, – вдруг потребовала она.

– Ты чего это, девка, ополоумела что ли? Там раненых в больничку везут, – кивнул он в сторону соседней телеги. – А этот мёртвый.

– Нет живой! – запротестовала девочка. – Несите скорее! – приказала она, и пёс поддержал маленькую знахарку заливистым лаем.

– Чего выдумываешь? Мёртвый он! – не слушали мужики и уже собрались трогаться.

Таяна коршуном вцепилась в упряжь, а Гром, перегородив лошади дорогу, угрожающе зарычал.

– Говорю, живой! Тётка Пелагея! – истошно закричала она. Услышав зов, женщина повернулась. – Они хотят Евсея живьём похоронить!

Оставив уже перевязанного ополченца, Пелагея направилась к телегам. Таяна с мольбой посмотрела на знахарку, и пёс, высунув язык, устремил на неё не менее подобострастный взгляд. Настороженно покосившись на собаку и на девчонку, Пелагея перевела глаза на окровавленного княжича и вздохнула. «Вот ведь душа горемычная… – с сожалением подумала она о Таяне. – Только привязалась к человеку, а он погиб. Как ей объяснить?» – растерялась знахарка, но всё же подошла к бездыханному телу ближе.

– Тётка Пелагея, он живой! Он не холодный! И не закостенел вовсе! Мертвяки такими не бывают! – горячилась девчушка.

– Так он под другим трупом лежал и не успел остыть, – объяснил Прокоп. – Да и времени не так много прошло.

Женщина нахмурилась и, прикоснувшись к шее воина, внимательно вслушалась, нет ли движения крови.

– Грузите к раненым! – неожиданно приказала Пелагея. – Девчонка права: жив княжич!

– Во дела! – вылупили глаза мужики. – Действительно, могли живого в могилу положить, – и тут же под радостный лай Грома перенесли Евсея на соседнюю телегу.

– Тётка Пелагея, ты же его спасёшь? – волновалась Таяна.

– Постараюсь, – вздохнула ведунья. – Поехали! Вези в Никитский монастырь, – приказала она вознице, и телега тронулась.

Не отпуская руку Левашова, девочка шагала рядом и шептала:

– Евсей, миленький, только не умирай! Слышишь! Прошу тебя, держись!

Вскоре подвода остановилась у ворот обители. Княжича понесли в палату, а собаку дальше двора не пустили.

– Громушка, жди здесь! – приказала девочка. – Я позабочусь о Евсее, – пообещала она, и псина послушно уселась у дверей.

Избавив воина от бехтереца и одежды, знахарка осмотрела раненного:

– Повезло твоему Евсею. Хорошо, что придавило его, кровь не смогла вытечь, – пояснила Пелагея, обмывая раны настоем. Наложив мазь, знахарка забинтовала княжича и обратилась к настороженно ожидающей Таяне: – Я сейчас принесу снадобье, и ты, девонька, будешь его по каплям поить.

– Ну что, тётка Пелагея, он выживет? – обрадовалась Таяна.

– Будем надеяться, – хмурилась Пелагея. – Парень он крепкий. Думаю, выкарабкается.

Знахарка ушла помогать другим раненым, а Таяна осталась ухаживать за Левашовым. Всю ночь девочка смачивала снадобьем пересохшие губы Евсея, обтирала лоб и шею, правда и другим воинам успевала помогать: кому воды подать, кому помочь подняться, а кому раны перебинтовать, но ни на минуту она не упускала из вида княжича. Не забыла Таяна и о Громе. Улучив минутку, девочка выбежала на улицу проведать пса и немного его подкормить.

– Громушка, не переживай. Выздоровеет хозяин. Я молюсь за него, – успокаивая собаку, уговаривала саму себя Таяна. Гром, желая, чтобы его погладили, боднул девочку косматой головой, и она потрепала пса за ухом. – Эх ты, дружище… Ну ладно, не скучай! – и вновь Таяна скрылась за стенами обители.

Вздохнув почти по-человечьи, Гром проводил глазами маленькую подружку и, устроившись поудобнее, положил огромною морду на лапы, показывая всем видом, что готов ждать сколько понадобится.

Почти всю ночь Таяна не сомкнула глаз, а ближе к утру в палату вернулась уставшая знахарка. Пелагея так же трудилась без отдыха.

– Ох, с ног валюсь, – призналась она и обратилась к воспитаннице: – Пойдём спать, родимая.

– Нет, я останусь, – воспротивилась Таяна. – Вдруг Евсею чего понадобится?

Вид девочки был настолько непреклонен, что Пелагея только покачала головой.

– Если жар начнется, обтирай его этим, – подала она кувшин, надеясь, что ребёнок только хорохорится и чуть позже пойдёт спать следом за ней.

Женщина ушла, а Таяна присела рядом с княжичем. Разглядывая его, девочка сжимала большую мужскую ладонь.

– Евсей, миленький, теперь всё будет хорошо. Я не позволю тебе умереть, – шептала она.

Таяна всё вздыхала и хрупкой ручонкой гладила Евсея по голове, так она и уснула, уткнувшись щекой в тюфяк.

Проснулась девочка, услышав стон. Солнце, пробираясь сквозь узкие окошки обители, освещало каменную палату, торжествующе заявляя о начале нового дня. Прикоснувшись ко лбу княжича, маленькая сиделка поняла: у него действительно поднялся жар. Помня наказ Пелагеи, она смочила тряпицу в отваре и начала протирать тело раненного, а затем влила в рот несколько капель снадобья, оставленного знахаркой. До обеда Евсей метался в бреду, а когда явилась Пелагея, он неожиданно затих. Ведунья снова обработала раны, поменяла повязки и, заметив утомлённый вид своей помощницы, приказала:

– Иди, передохни, я сама с ним посижу, – строго посмотрела она, но Таяна, насторожено взглянув на женщину, не двинулась с места. – Иди, говорю! Лучше ему, – успокоила девчонку Пелагея.

– Я вот здесь в уголке прилягу, – проговорила Таяна и развернула соломенный тюфяк, но только девочка коснулась головой жёсткой подушки, как моментально уснула. Проспала правда она недолго, а открыв глаза, снова подсела к Евсею. Пелагея как раз сменила парню повязку.

– Почему он не шевелится? – испугано взглянула девочка.

– Успокойся, спит он. Можешь и сама ещё поспать, – посоветовала знахарка и отправилась помогать другим больным, но Таяна отдыхать так и не ушла.

День прошёл в обычных заботах, но вечером девчонка, несмотря на усталость, опять наотрез отказалась уходить ночевать в келью, а устроилась на своём тюфяке неподалёку от княжича. Всякий раз, когда он начинал стонать или бредить, заботливая сиделка просыпалась и смачивала губы раненого отваром, а убедившись, что он затих, возвращалась на свою солому.

На следующий день на пороге монастырской палаты появился Прохор Долматов. Хотя у боярина у самого была перебинтована голова и правая рука, держался он вполне уверенно, а увидев княжича, страшно обрадовался.

– Евсей! Господи, а я всё поле брани облазил! – поспешил Прохор к лежаку. – Уж и не надеялся живым сыскать! Ладно мужики подсказали, куда отвезли тебя.

Таяна, строго взглянув на мужчину, проговорила:

– Не слышит он, плох ещё.

Долматов нахмурился:

– Так что ж он здесь лежит, словно холоп безродный? Никто не заботится о княжиче, не присматривает.

– Как это не заботится? Я за ним хожу! – надула губки девочка.

– Тоже мне сиделка, – презрительно фыркнул Прохор. – Я его забираю. В Одинцово к сродственнику доставлю. Там и уход достойный ему будет.

– Тогда и меня бери! Не отпущу одного!

– Ну и зачем мне лишняя обуза? – удивлённо вскинув брови, хмыкнул Долматов. Тебе ещё сопли подтирать…

– Зря боярин напраслину наговариваешь, – вдруг вступился здоровяк, которому Таяна помогала добраться до телеги. – Да если бы не эта Муха, уж похоронили бы твоего княжича. Она ночей не спала, всё его выхаживала. Спасибо должен девчонке сказать, а не ругаться, – пристыдил воин Прохора.

– Всё равно лучше ему в доме боярском лечиться, – не сдавался Прохор, но вдруг услышал за спиной голос.

– Нельзя его тревожить.

Боярин обернулся и замер:

– Пелагея?! – напряжённо уставившись на женщину, выдохнул он. – И откуда ты здесь?

Знахарка, на некоторое время оцепенев, тоже, не отрываясь, смотрела в лицо боярина, но вскоре, придя в себя, усмехнулась:

– А ты похоронить меня успел, Прохор Алексеевич? – прищурилась Пелагея, но тут же строго поджала губы. – Нельзя пока княжича трогать. Вот придёт в себя, тогда и заберёшь. А лучше Таяны за твоим племянничком никто смотреть не станет, – с вызовом проговорила ведунья, и девочка, с благодарностью взглянув на неё, облегчённо выдохнула.

– И девку колдовству обучила? – зло зашипел Долматов.

– Дурень ты, Прохор, – покачала головой Пелагея. – Смотрю, как был дурнем, так им и остался, – и, неожиданно гордо вскинув подбородок, прикрикнула: – А ну, давай, ступай отсюда! Нечего заразу разносить! Как очнётся княжич, пришлю за тобой, – пообещала она. – Небось, у двоюродного брата остановился?

– У него, – буркнул боярин.

– Вот и иди! – кивнула на дверь Пелагея.

Одарив женщину настороженным взглядом, Долматов нехотя направился к выходу. Проводив незваного гостя, знахарка с досадой поморщилась и присела возле Евсея.

– Тётка Пелагея, а откуда ты Прохора Алексича знаешь? – захлопала глазищами Таяна.

– Да так… Давнее дело, – ничего не объясняя, вздохнула ведунья и, явно не желая говорить, взялась осматривать раненых.

Время летело быстро, и на пятый день Пелагея, сняв повязку с княжича, улыбнулась:

– Ну вот, рана чистая… не гноится больше. Сбегай-ка, Таянушка, в нашу келью, принеси корзинку. Там у меня другое средство припасено, – попросила она, и девочка тут же умчалась исполнять просьбу.

Пока женщина обмывала раны, Левашов вдруг глубоко вздохнул и открыл глаза. Растерянно осматривая незнакомое место, парень встретился взглядом со знахаркой.

– Странно, а мне птаха снилась… Будто она от меня огонь отгоняла, – прошептал он.

– Какая птаха? – не поняла Пелагея.

– Да, девчонка… найдёныш… Таяна… Снилось, будто иду я к свету яркому, а она меня за руку схватила… Глазищами сверкнула и сказала, что не пустит туда… и повела обратно. Вокруг огонь полыхает, тени мечутся. А она идёт, не боится… И огонь утих, и тени исчезли. Чудной такой сон…

– Ничего не чудной, – хмыкнула Пелагея. – Так оно и было. Тебя уж с мертвецами уложили, хоронить собрались. А Таяна сгубить тебя не дала. Она, сердешная, и выходила. Ночей не спала. А как совсем умается, вон там, на соломке, словно котёнок, свернётся клубочком и дремлет.

– Так где же она?

– Да сейчас прибежит, за снадобьями послала, – пояснила Пелагея.

Вскоре на пороге показалась Таяна:

– Евсей очнулся! – обрадовалась девчушка и, кинувшись к княжичу, схватила его за руку. – Я знала, что ты выздоровеешь! А они не верили!

– Оказывается, это ты, Птаха, спасла меня, – погладив маленькую ладошку, улыбнулся Левашов.

– Да что я? – смутилась Таяна. – Без Пелагееных травок я бы ничего не смогла … Только молилась всё время за тебя. Это ты меня тогда в лесу спас, – напомнила она.

– Выходит, не нашёл бы тебя мой пёс, и я бы сейчас света белого не увидел. Кстати, а где Гром?

– Да тут он, – благодушно фыркнула Пелагея. – У монастырских ворот вертится, людей пугает, страхолюдина такая. Всё норовит внутрь проскочить, – и вдруг вскинула брови. – Ах, разбойник! Видать, почуял, что ты очнулся. Смотри-ка! – кивнула она в сторону двери. Евсей перевёл глаза. На пороге, виновато поглядывая на знахарку, в нерешительности застыл пёс.

– Гром! – обрадовался Евсей, и собака, уже не обращая на Пелагею внимания, кинулась к хозяину и взялась вылизывать его лицо. Княжич пошевелился и тут же поморщился. Рана не давала о себе забыть.

– Ну, хватит, хватит, – заворчал Левашов, не в силах увернуться от выражения любви лохматого друга.

– А ну, повидался – и давай проваливай, – строго приказал Пелагея, и Гром, осуждающе взглянув на женщину, послушно посеменил к выходу, но на пороге обернулся и тявкнул. Знахарка улыбнулась. – Ишь, прощается…. – и тут же сурово сдвинула брови. – Иди, иди!

– Евсей, а я тебе сейчас покушать принесу, – подскочила девочка и побежала на монастырскую кухню.

– Ты пса там сильно не балуй! – крикнула ей вслед Пелагея и, взглянув на княжича, пояснила: – Всё норовит и ему лакомый кусочек урвать, – покачала она головой и вдруг вздохнула. – Ты береги её, Евсей Фёдорович. Уж больно она к тебе привязалась. Прямо бредит тобой.

Княжич с благодарностью улыбнулся.

Быстро слетав на кухню, Таяна вернулась с бульоном и взялась кормить больного. Пелагея поднялась:

– Надо гонца послать, сообщить, что ты очнулся. А то дядька твой покоя не даёт. Каждый божий день тут топчется, всё переживает, как бы мы тебя не околдовали, – усмехнулась она, но не успела женщина дойти до дверей, как на пороге появился сам Прохор. – Вот ведь… Лёгок на помине, – зло зыркнув на боярина, скривилась знахарка и вышла.

– Евсей Фёдорович, наконец-то! – обрадовался пробуждению племянника Долматов. – Я за тобой. Хотел уже без разрешения этой ведьмы увезти, пока не сгубила, чертовка проклятая. Вон и сродственника с собой прихватил, – кивнул он на дверь.

В палаты зашёл мужчина примерено одного с Прохором возраста. Богатый кафтан, туго обтягивающий дородную фигуру, говорил, что человек явно не бедствовал. Окладистая борода боярина отливала медью, но его голова успела облысеть и сияла проплешиной, а глубоко посаженные светло-карие глазки мужчины с хитрецой поглядывали вокруг. Завидев гостей, Евсей улыбнулся:

– Здравствуй, Фрол Акимович, – проговорил Левашов и, осуждающе взглянув на дядьку, добавил: – Прохор Алексеевич, чего ж ты мою спасительницу так называешь?

– Знаю я ведьму эту, – насупился Прохор, покосившись на дверь, за которой скрылась Пелагея. – Да чёрт с нею… Фрол, иди за людьми, пусть носилки несут. Забираю я княжича.

– Как забираешь? – подскочила Таяна. – Он слаб ещё, ему уход нужен.

– Вот там за ним и поухаживают, – проворчал Долматов.

Взглянув в расстроенные глаза своей сиделки, Евсей, обращаясь к дядьке, проговорил:

– И девчонку с собой заберёшь. Что, Птаха, поедешь со мной? Раз уж взялась лечить, так лечи до конца, пока на ноги не поставишь.

Лицо Таяны тут же посветлело:

– Я только Пелагее скажу, – воскликнула она и выскочила из палаты.

– На что она тебе? – поморщился Прохор. – Вот нашёл в лесу и нянькаешься теперь словно с родной. Девчонку возьмёшь, и ведьма эта за ней в дом явится.

– Ну, во-первых, это она со мной нянькалась, – возразил Евсей, – а во-вторых, твоя ведьма меня с того света вернула, а ты на неё ругаешься…. Что с тобой, Прохор Алексеевич? – не понимал Левашов. – Девчонка сирота, кто ж ей поможет?

– Как скажешь, княже, – не стал спорить дядька, хотя явно остался недоволен решением племянника.

– Лучше расскажи, чем сражение закончилось, – заметив смурное настроение боярина, попросил Евсей.

– Да всё в порядке, – всё ещё хмурился Долматов. – Хорошо мы поляков потрепали, – уже растягиваясь в улыбке, хмыкнул он. – Ходкевич пообещал осажденному в Кремле гарнизону вернуться с новыми запасами. Только чует моё сердце, не сдержит слово гетман. А поляки так и сидят запертые в Кремле, родимые. Ничего, скоро сами сдадутся. Помощи им теперь ждать неоткуда.

Вскоре на пороге появилась Пелагея и, подтолкнув вперёд выскочившую из-за её спины Таяну, взглянула на Евсея:

– Говорит, что хочешь с собой её забрать? – спросила знахарка, и княжич подтвердил. – Ну что ж, хорошо… Девчонка уже многому обучена, справится, – согласилась она и, не обращая внимания на кислую физиономию Прохора, добавила: – Я ей с собой снадобья дам, а как здесь не нужна стану, в Одинцово к боярину Григорьеву за Таяной и приеду.

Долматов всем своим видом показывая: «Я же говорил!», зло хмыкнул, но промолчал. Тут в сопровождении двух воинов в палату зашёл Фрол Друцкий:

– Вот, Евсей Фёдорович, сейчас доставим тебя до Григорьевских хором, – залебезил боярин и начал рассказывать: – Уж как убивалась матушка твоя! Боялась, как бы не погиб наследничек. Вот и настояла, чтобы батюшка твой, Фёдор Петрович, послал меня узнать, как ты. И, похоже, не зря.

– Да, здесь он прав, Евсей Фёдорович, – вздохнул дядька. – Как увидел я, что коня твоего подбили, и ты на землю повалился, хотел было на помощь подоспеть, но тут литовцы с немцами навалились и меня самого ранили. Ладно, в седле удержаться сумел, Буян мой меня и вынес. Это только потом мне рассказали, сколько ты поляков посёк, и как тебя самого порубили и трупами завалили. А ещё псарь винился, что Грома твоего не сберёг. Пёс, шельмец такой, с цепи сорвался и утёк. Думали, потеряли. А тут смотрю, здесь он, при монастыре трётся. Звал с собой – не идёт. Тебя дожидается.

За разговором княжича погрузили на носилки и вынесли во двор. Подхватив свой нехитрый скарб, Таяна, не отставая, засеменила следом за Евсеем. Раненого переложили на подводу, девочка пристроилась рядом, попрощалась с Пелагеей, и лошади тронулись. Телега с Левашовым, неспешно катилась по дороге, а Гром, довольно размахивая хвостом, бежал следом за хозяином. Таяна, поглядывая то на собаку, то на княжича, счастливо улыбалась: Евсей жив, а скоро будет совершенно здоров, и её душа пела от счастья.

Глава 7

Путь до Одинцово показался недолгим, и когда процессия подъехала к боярскому дому, раненного Левашова встречала, наверное, вся округа.

– Героя ополчения привезли! – суетилась челядь, и Евсея под восторженные крики жителей занесли в дом. Таяна последовала было за княжичем, но девочку остановила старуха ключница.

– А ты, холопка, куда прёшься? Ступай на кухню! Там помогать станешь.

– Не холопка она, – осадил бабку Евсей и пояснил: – То спасительница моя, Таяной зовут, она и лечит меня, – строго заявил он, и ключница, с сомнением оглядев малолетнюю знахарку, поджала губы.

– Спасительница, говоришь? Ну, пойдем, покажу, где жить будешь, – смилостивилась старуха и повела девчонку по дому. Заметив растерянный вид Таяны, ключница хмыкнула: – Ну, чего оглядываешься? Сейчас вещички оставишь, а потом пойдёшь за княжичем ухаживать, – успокоила она. – Так выходит, это ты спасла сынка Фёдора Левашова?

– Выходит, я…

– Теперь у князя можешь и награду просить, – хитро прищурилась ключница.

– А мне ничего не надобно…

Старуха остановилась у двери и удивлённо взглянула на девчонку:

– Ты, гляди-ка, бессребреница какая, – усмехнулась она и толкнула дверь. – Вот здесь опочивальня твоя, значит, – кивнула в распахнутый дверной проём. Таяна зашла и оглядела крохотную комнатку. – Чего понадобится, обращайся ко мне. Агафья Егоровна я, – представилась ключница и показала на другую дверь.– А там покои дочки боярской. Как княжичу лучше станет, ей прислуживать станешь, чтобы хлеб свой зря не ела. Пойдем, представлю тебя боярышне.

Агафья постучала, из-за двери раздался звонкий голосок:

– Кто там?

Ключница зашла.

– Вот Олюшка, знакомься: девчонка, Таяной кличут. За княжичем ходить приставлена и тебе помощницей станет.

Боярышня оказалась девочкой одного с Таяной возраста. Розовые щёчки на милом круглом личике рдели румянцем, озорные карие глаза с интересом взглянули на гостью, и её коралловый ротик расплылся в приветливой улыбке. Перекинув через плечо толстенную косу цвета спелого ореха, Оленька воскликнула:

– Ой, как здорово, наконец-то мне подружка сыскалась! Проходи, Таяна, не робей! – обрадовалась она. – А то батюшка ни на шаг из дома не выпускает. Мне и поговорить не с кем. А у всех родственников сыновья одни… Скукотища! Мальчишки лишь оружием да драками забавляются и всё за косу норовят ухватить, – надув губки, пожаловалась девочка.

Таяна растеряно взглянула на хозяйку:

– Рада служить тебе, боярышня. Только мне сначала Евсея проведать нужно. Вдруг ему чего надобно.

– Так пойдём вместе! – засверкала глазами Оленька. – Я хоть на родственничка полюбуюсь да поздороваюсь…

– А как батюшка разгневается, что по дому, словно девка сенная, носишься? – забеспокоилась Агафья.

– Не разгневается! – отбросив косу, тряхнула головой девочка и, упрямо вскинув подбородок, направилась из горницы. – Ну что ты стоишь? – подхватила она Таяну за руку. – Побежали! – и девочки поспешили по переходу.

Следуя до горницы, в которой разместили Левашова, Оленька засыпала Таяну вопросами: кто она, откуда, как встретила Евсея. А услышав ответы, боярышня озабоченно нахмурилась:

– Так ты ничего не помнишь?

– Нет, – покачала головой Таяна. – Ничего не помню. Только сны иногда снятся с матушкой и батюшкой. Светлые такие…

– Бедная, – сочувственно взглянула Оленька. – У меня только матушки нет, и то тоскливо, а ты вообще одна-одинёшенька, – печально вздохнула она и вдруг встрепенулась. – Знаешь, я с отцом переговорю. Пусть, когда Евсей поправится, он тебя у нас насовсем оставит.

– А как же Пелагея? Она тоже совсем одна, как я её брошу?

– И Пелагея пусть остаётся. В округе, знаешь, сколько народу больного да хилого? Есть, кого лечить, – и за разговором девочки впорхнули в горницу.

Увидев Оленьку, княжич улыбнулся.

– Смотри-ка, подросла как! Скоро совсем невестой станешь. Не забудь потом на свадьбу пригласить, – взглянув на раскрасневшиеся щёчки девочки, подмигнул Евсей.

Явно польщённая словами парня боярышня смущённо потупилась, но тут же засыпала вопросами и его. Повидавшись с родственником, Оленька убежала к отцу, а Таяна осталась присматривать за больным.

Боярышня и правда переговорила с отцом, и когда недели через две из Москвы вернулась Пелагея, ей предложили остаться при доме. Но знахарка неожиданно отказалась. Услышав о её решении, Таяна заволновалась и заявила, что тогда и она отправится обратно в деревню.

– Таянушка, так для тебя лучше будет, – увещевала девочку Пелагея. – Коли со мной останешься, тебя, как и меня, все ведьмой кликать станут. А так при боярышне уважаема будешь, глядишь, и жених для тебя достойный сыщется.

Девочка упрямилась, но в конце концов знахарка сдалась, только условие поставила: зимой она готова была жить в городе. «А летом мне травки собирать надобно», – пояснила Пелагея.

Раны Левашова постепенно заживали, он быстро шёл на поправку и вскоре начал понемногу тренироваться. Приветствуя восторженным лаем хозяина, Гром всякий раз отирался рядом, внимательно наблюдая за его успехами.

Между тем осада Кремля продолжалась. После бегства гетмана Ходоркевича запертый в крепости польско-литовский гарнизон оказался в тисках. Подчистую разграбив царскую казну, захватчики поначалу купались в роскоши. Бывало, из-за спеси солдаты заряжали в мушкеты жемчужины величиною с горошину или с боб и столь дорогим зарядом стреляли с высоких стен по лагерю русских.

Вырядившись в ворованные дорогие одежды и меха, польские вояки кичились друг перед дружкой золотом и драгоценными камнями, но совсем скоро им пришлось осознать всю никчёмность мирской роскоши. Хотя благородные металлы и камни имели замечательные свойства услаждать взор и тешить ничтожное человеческое тщеславие, но они не могли насытить голодный желудок. Эти сокровища нельзя было есть… И через некоторое время в Кремле ни за какие богатства невозможно было купить ни крошки хлеба, ни капли пива, ни хвостика репы. Теперь полякам приходилось лишь жадно взирать на поедающих провизию с обозов Ходкевича русских и подтирать руками, украшенными сияющими перстнями, завистливые слюни.

Наконец, прохладным октябрьским днём гарнизон, так и не дождавшись помощи, решил сдаться. Все кремлевские ворота распахнулись, и русские войска победителями вошли в Кремль, но открывшаяся их глазам картина заставила людей содрогнуться…

Во дворе крепости стояли чаны, наполненные человечьим мясом…

«Какие же нелюди оказались в сердце Москвы?!»– крестились жители столицы, передавая из уст в уста страшную новость.

Потерявших человеческий облик поляков разоружили, все имущество пленных сдали в казну, и Минин в качестве награды раздал его казакам.

Приближалась зима. Левашов вполне окреп и готовился вернуться в строй, но тут в дом к боярину Григорьеву прискакал гонец от отца Евсея, и княжич засобирался в дорогу.

Таяна прибиралась в горнице, когда туда влетела Оленька:

– Какую новость я узнала! И раньше тебя! – сверкая глазами, воскликнула боярышня. – Евсей скоро женится! На дочери боярина Алабина. Наталкой зовут. Говорят, красавица! – восторженно всплеснула она руками.

Услышав новость, Таяна выронила тряпку:

– Как женится?– растеряно взглянула она на боярышню.

– Ну, как люди женятся? В церкви венчаться будут. Ой, как бы мне батюшку упросить, чтобы он и меня на свадьбу взял?! Хоть одним глазком глянуть, – мечтала Оленька, а Таяна, обречённо опустив голову, вышла из горницы.

Быстро собравшись в дорогу, Евсей поблагодарил хозяев за гостеприимство и вышел во двор. Здесь его уже ждали Прохор и уцелевшие дружинники.

– Подождите немного, я со своей сиделкой ещё не попрощался, – огляделся Левашов и нахмурился. – Да и Гром куда-то запропастился. То скачут оба рядом, а сегодня за целый день ни того, ни другого не видал, – не понимал Евсей и пошёл разыскивать Таяну.

Обшарив весь дом, княжич нашёл и девочку, и собаку на заднем дворе. Обняв Грома, Таяна горько плакала, а пёс сочувственно поскуливал.

– Ты чего это, Птаха? Обидел кто? – встревожился Евсей, и девочка, взглянув несчастными глазами, отрицательно покачала головой. – Так что ж тогда?

– Ты говорил, что когда подрасту, на мне женишься. А сам? – ещё горестнее заревела Таяна, и Гром осуждающе тявкнул.

Левашов опешил. Он и думать забыл о своём шутливом обещании. «А она возьми да и запомни», – неожиданно осознал Евсей.

– Птаха, да зачем я тебе? Я старый, а ты вон какая красавица, – желая успокоить девочку, погладил он её по голове.

– Какой же ты старый? – удивлённо взглянула Таяна, но к радости Евсея перестала всхлипывать. – Вон батюшка Оленьки на двенадцать лет старше её матушки был. И ничего, говорят, жили душа в душу, – возразила она. – А ты меня годков на восемь всего-то старше.

Парень задумался: «Ну как успокоить бедолагу? Как объяснить?» – и решил сказать напрямую.

– Прости, Таяна, я тогда просто пошутил.

– А разве этим шутят? – недоумённо взглянула девочка, и от тоски в её огромных глазах Евсею сделалось не по себе.

– Нет конечно… Но ты ещё ребёнок. Я не думал, что ты примешь мои слова всерьёз.

Опустив голову, Таяна вдруг сложила тонкие ручонки на проступающие сквозь юбку острые коленки и совсем по-взрослому проговорила:

– Люди говорят, я словно коряга сухая. Кому я такая нужна? Вон Оленька – кровь с молоком, красавица…

– Что ты, птаха. Ты удивительно хороша! Одни глазища васильковые чего стоят! Тебя обязательно полюбит хороший парень.

– А ты? – она снова с надеждой взглянула на Евсея.

– Опять ты за своё, – вздохнул княжич. – Понимаю, ты привязалась ко мне. Поверь, тебе только кажется, что я тебе нужен. Это пройдёт.

– Наверное, – согласилась девочка и, поднявшись, чуть слышно пробормотала: – Прощай, Евсей.

– Будь счастлива, Птаха, – погладил её по голове Левашов, развернулся и решительно направился к ратникам.

Ему от души было жаль Таяну, княжич невольно чувствовал себя обязанным ей и не только потому, что она спасла и выходила его. Это ощущение появилось с первой встречи, словно теперь Евсей нёс за малышку ответственность. Перед его глазами стоял печальный образ беззащитной большеглазой девочки, и сердце изводила колючая вина. Левашову мучительно хотелось утешить Таяну, но он не знал, как это сделать, и от этого чувствовал себя ужасно скверно.

Пес, ткнувшись мордой в руку девочки, лизнул её напоследок, жалобно заскулил и поплёлся за хозяином.

Завидев племянника, Прохор заворчал.

– Что-то ты долго, Евсей Фёдорович.

Левашов вскочил на коня и, растеряно взглянув на дядьку, пояснил:

– Так девчонку успокаивать пришлось… разревелась… Представляешь, сказал ей как-то в шутку, что когда подрастёт, женюсь, а она за чистую монету приняла. Вот ведь, – с досадой покачал головой княжич. -Теперь чувствую себя виноватым.

– Это ж надо! Наш Евсей умудрился девку обмануть, – хохотнул дядька. – Ничего, подрастёт и забудет. Позже сама посмеётся, какой глупой была, – пообещал Прохор, и отряд тронулся в путь.

Подмёрзшая дорога отдавалась хрустом ломающихся льдинок, и мерный бег лошадей располагал к размышлениям. Некоторое время Евсей вспоминал Таяну. Печальные глаза девочки продолжали терзать сердце жалостью и сожалением, но невольно мысли унесли его к раздумьям о предстоящей женитьбе и своей вдовушке.

Не так давно княжич получил от Ирины весточку. Женщина сообщала о своём новом замужестве и желала Евсею поскорее найти своё счастье. К своему удивлению, он довольно спокойно перенёс неприятную новость. Левашов понимал: Ирина заботится о своём будущем и не строит иллюзий на его счёт. А потому свадьба казалась Евсею лучшим способом остудить былой огонь: «Говорят, Наталка хороша собой. Может, и привяжусь к ней?» – с надеждой подумал он о сосватанной невесте, но заплаканное личико девочки неожиданно возникло перед глазами, и его грудь вновь защемило.

После прощания с княжичем Таяна от души наревелась, а успокоившись, решила проведать Пелагею. Переступив порог маленькой комнатёнки, девочка тихо опустилась на скамью.

– Что случилось, девонька? – насторожилась знахарка. – На тебе лица нет.

– Ничего, – потупилась Таяна. – Просто Евсей поехал к своей невесте.

Пелагея всё поняла и, грустно улыбнувшись, обняла приёмыша:

– Да, такое бывает, парни много чего обещают, но не всегда выполняют, – погладила она девочку по голове. – А тебе не стоит на него обижаться. Княжич сболтнул, не подумавши, а ты, глупышка, поверила. Не женятся князья на простых девушках…

– Но почему, тётка Пелагея? – недоумевая, вскинула глаза Таяна.

– Так принято, – пожала плечами женщина. – Не нами это заведено, и не нам то менять… Да ничего, моя хорошая, вырастишь и встретишь ещё своё счастье. Столько парней вокруг пригожих! У тебя всё впереди!

Таяна тяжело вздохнула. «Разве может быть кто-то лучше Евсея?» – подумала она. Княжич казался девочке самым красивым, самым сильным и смелым, самым замечательным человеком на земле. «Зачем я себе на придумывала невозможное? – печально вздыхала она.– Действительно, кто я? Глупая девчонка… даже родителей своих не помню… А он…» – и не в силах подобрать эпитеты парню Таяна обречённо утёрла слёзы, а детская наивная привязанность к молодому мужчине продолжала терзать её маленькое сердечко…

Дни летели незаметно, и над русскими просторами закружила зима. Мороз замостил чистым хрусталём реки и озёра, а метелица, заботливо укутав пуховым одеялом поля, приодела леса в парчовые одежды. Поблёскивая на солнце бриллиантовыми искорками, пушистые ели хвастались друг перед другом белоснежными шубками, а березы и осины, прикрывшись тончайшими ажурными шалями, поражали округу великолепной ледяной роскошью. Земля погрузилась в торжественную задумчивость, только звон бубенцов несущейся по накатанной дороге резвой тройки будоражил воздух, заставляя тревожно взметнуться птицу или кинуться наутёк ошалелого зайца.

Жизнь в доме боярина Григорьева не сильно тяготила Таяну. Боль разочарования постепенно отступила, но время от времени девочка, вспоминая о княжиче, начинала грустить. «Как он там? Наверное, счастлив с молодой женой и не вспоминает обо мне…», – проносились печальные мысли в её детской головке.

Таяна прислуживала Оленьке, но по большому счёту оставалась больше подружкой, а не прислугой боярышни. Девочки вместе занимались рукоделием, а строгая нянька, внимательно следящая за усердием благородной воспитанницы, порой ставила ей в пример аккуратную вышивку Таяны.

Зачастую Оленька даже завидовала своей служанке, поскольку та пользовалась большей свободой, чем она сама. С разрешения хозяев Таяна могла покидать терем и свободно участвовать в народных гуляниях, а самой боярышне разрешалось разве что посещать церковь да очень редко большие праздники. На свадьбы, где могли присутствовать незамужние девицы, девочку не брали. «Мала ещё» – говорили ей, и Оленька обиженно дулась. А потому Таяна стала её глазами и ушами и главной собеседницей.

Для обучения дворовых детей грамоте в дом боярина Григорьева пригласили местного дьякона. Узнав, что Таяна уже может писать и читать, отец Серафим подивился её умению и предложил позаниматься с ней латынью или греческим, но девочка больше заинтересовалась польским.

– Его полезней знать, отче. Да и чудной он. Смешной…Словно русский, но переделанный, – хихикнула она.

Как-то священнослужитель, закончив урок, поинтересовался у Таяны:

– Знаешь, девонька, давно поговорить с тобой хотел.

– О чём, отец Серафим?

– Вижу, храм ты посещаешь исправно, бога не забываешь, а вот слышал, что со знахаркой Пелагей дружбу водишь. Скажи, – вдруг понизил голос старик, – не вершит ли она каких колдовских да сатанинских ритуалов? Тебя ими не прельщает?

Девчушка вылупила глаза.

– Да бог с вами, отче. Ничего такого тётка Пелагея не делает. Она только травы собирает да людей ими лечит.

– Вот видишь, а это неправильно… Это от сатаны.

– Как же так, отец Серафим? А кто землю сотворил и всё живое на ней?

– Как кто? – нахмурился священнослужитель. – Конечно, всевышний.

– Раз так, значит, и травы, и коренья им созданы, а через эти травы господь и людей лечит. Причём тут нечистый? – взглянула невинными глазами Таяна.

– Смотрю, девка, умна ты не по годам, – внимательно прищурился учитель.

Священник разрешал девочке пользоваться своей библиотекой, и Таяна всё свободное время проводила за книгой, а прочитав, часто пересказывала истории Оленьке и дворовым слугам. Челядь только удивлялась, как это девчонка столько знает и запоминает, но о том, что было с ней ранее, ничего не помнит?

В очередной раз заметив девочку за книгой, дьякон поинтересовался:

– Что на это раз читаешь, Таянушка?

– «Истории Александра Великого».

– И как, понравилось?

– Не знаю, – пожала девочка плечами. – Не понимаю, почему его Великим называют?

– Ну как же! Александр Македонский, прославленный полководец, прожил хотя и недолгую, но очень яркую жизнь.! Великий царь! Победитель! Человек, задумавший стать властителем всего обитаемого мира. Он принес диким народам высокую культуру, построил города и храмы.

Девочка взглянула на старика откровенно непонимающим взглядом:

– Дикими, отче? Разве греки были дикими? Или персы? И кто ж это решил, какой народ дикий, а какой нет? Вон нянька Аглая сказывала, как они со стряпчим по делам в Москву поехали, а по дороге иноземного посла повстречали, так он их с дороги потеснил и варварами обозвал. А какие же мы варвары, отец Серафим? Если по-другому крестное знамение накладываем да в другие одежды рядимся, так сразу и дикие? Может, это они дикие? Слыхала, в европах этих люди словно звери какие живут… Бани не знают вовсе и нужников не держат и будто опорожнения прямо из окон на улицу выливают, – рассказывая, удивлялась Таяна и, подумав, добавила: – И кто же это культуру мечом-то несёт? Если города разрушают, мужиков убивают, женщин в полон берут, а детей сиротами оставляют? Неужто в этом величие, отец Серафим? Выходит, шайка разбойников, разграбив деревню, культуру ей несёт? И чем больше деревень лихоимцы ограбят, тем более великими станут? – вдруг задалась вопросом девочка и сама же на него ответила: – Нет, отче… Нет величия в поступках, если они приносят людям горе и слёзы. А храмы строил и не Александр вовсе, а рабы, в которых он превратил покорённых людей. Да и зачем ему весь мир? Разве это не тщеславие и не грех? – вопрошающе взглянула она, и священнослужитель растерялся.

– А знаешь, пожалуй, ты права, – неожиданно согласился дьякон и подумал: «Это ж надо: простая девчонка, а больше некоторых учёных мужей понимает».

Люди коротали холодные дни в томительном ожидании долгожданных перемен, но говорить о процветании страны было ещё рано. По обнищавшей после бесконечных дрязг земле бродили остатки польских войск, отряды воровских казаков, не желающих менять доходный промысел, и все они продолжали жить разбоем и грабежом.

В Новгороде засели шведы, поляки заняли двадцать русских городов, а татары периодически беспокоили южные рубежи, но всё же на горизонте появился просвет. В феврале Земской Собор выбрал нового царя, посадив на трон Российский шестнадцатилетнего Михаила Романова. Робкому и безвольному самодержцу досталась пустая казна и разорённая раздробленная страна. Юный царь восседал на троне, а все бразды правления в свои руки взяла его мать и её родственники.

Присягнув на верность новому царю, Левашов продолжал службу. До Таяны изредка доходили новости о княжиче, и, слыша, что он жив и здоров, девочка возносила благодарность господу.

За повседневными заботами прошло два года, пока царские войска, наконец, изловили последнего самозванца: атамана Ивана Заруцкого и Марину Мнишек, третий раз ставшую женой очередного Лжедмитрия.

Как-то морозным декабрьским днём Пелагея вернулась из Москвы страшно взволнованная.

– Это что ж такое творится, если детей малых за прегрешения родителей вешают? – запричитала знахарка.

– Что случилось? – нахмурилась ключница, и Пелагея рассказала о казни четырёхлетнего сына Марины Мнишек.

Мальчик был мал и хил, а сплетенная из мочал веревка оказалась слишком толстой для веса ребёнка и не смогла как следует затянуть петлю.

– Провисел мальчонка так ещё более трех часов. И всё маму звал, пока не умер, – всхлипнула ведунья и неожиданно нахмурилась. – Нехорошо Романовы правление начинают… Смутой и убиением ребёнка на трон взошли, как бы этим же их царское величие и не закончилось…

Шло время. Лютая зима сменялась цветущей весной, затем лето радовало жарким солнцем и тёплыми грозами, а после золотистая осень торопила людей собирать урожай, и снова, засыпая белым пухом, зима приходила на землю.

Шесть лет успело миновать со дня освобождения Кремля, на дворе настал 1619 год.

Глава 8

Пьянящий май радовал по-летнему тёплыми деньками. За окном искрилось разгорячённое солнце, и ликующее многоголосье птиц заполнило округу жизнерадостным перезвоном. В горнице не хуже пичуг щебетали две девушки. Одна – статная красавица с собольими бровями, сидя перед зеркалом, придирчиво разглядывала себя карими с поволокой глазами, а её спадающие почти до пола тёмные густые волосы расчёсывала хрупкая светловолосая девушка.

– Ой, Оленька, до чего же ты хороша, – вплетая в волосы боярышни алую шёлковую ленту, улыбнулась подруга. – Видала я, как на тебя парни в церкви заглядываются, о службе вовсе забывают.

– Уж тебе, Таяна, грех прибедняться, – хитро покосилась Оленька. – Где ещё найдёшь такие очи васильковые да ресницы густые и длинные, а коса твоя – чистый лён. Вон сынок поповский, Стёпка, глаза на тебя так и таращит. Даже когда батюшке в церкви прислуживал, чуть семисвечник не уронил, – хихикнула она.

– Да, такому молодцу впору мечом размахивать, а не кадилом раскачивать, – улыбнувшись, согласилась Таяна.

– Лучше скажи, вчера вечерком к девчонкам на посиделки бегала, видела его?

– Ну, видела, – потупилась девушка.

– И что, провожал?

– Провожал.

– Хоть поцеловались? – взглянула Оленька на подругу, и та покраснела. – Расскажи! Ну что ты такая скрытная! – рассердилась боярышня.

– Поцеловались… – вздохнула Таяна.

–Ну! – требовательно нахмурилась подруга.

– И чего ты хочешь? Поцеловались и поцеловались, – надула губы Таяна.

– Неужто и сердечко не дрогнуло? – лукаво зыркнула Оленька.

– Дрогнуло, – вспыхнула девушка. – Особенно когда он ручищами полез, куда не следовало. Я ему такую оплеуху отвесила, наверное, с час ещё щека сияла.

– Да что ты! – засмеялась боярышня. – А он чего?

– Извиняться начал, – фыркнула Таяна. – А я ему сказала: женись сначала, а потом руки распускай.

– Ох, какая ты суровая, – улыбнувшись, покачала головой Оленька. – Не знаю… давеча в церкви Данила украдкой меня за руку взял, так я думала, умру от счастья, – сверкая глазами, проговорила она и тут же призналась: – А если бы он меня поцеловал, я бы, наверное, голову и вовсе потеряла.

– Вот ещё, – повела плечом Таяна, а боярышня вернулась к прежнему разговору:

– Так что тебе Степан ответил?

– Обещал со своим батюшкой переговорить… Грозился сватов заслать к твоему отцу, хочет Тихона Ивановича просить, чтобы отдал меня за него.

– Ух! – восторженно выдохнула Оленька. – Считай, с прошлого года Стёпка за тобой ужом увивается, и впрямь пора сватов засылать. Уверена, батюшка согласится. А я попрошу его и приданое за тобой дать. Ты, конечно, большая рукодельница и сама целый сундук всего нашила да навышивала, но ежели сверх того отец и серебра подкинет, так и вовсе ты у нас станешь завидной невестой! Глядишь, скоро на твоей свадьбе гулять будем! Как я за тебя рада! – запрыгала боярышня. – Степан загляденье, а не парень! И высок, и плечист, и на лицо хорош. Какие у него кудри смоляные, а глаза дерзкие, – расписывала поповского сына девушка. – Если б не Данила, честное слово, в него бы влюбилась!

– Ну да! Только как бы он эти кудри-то со временем не растерял, как батюшка его, – намекая на лысину местного попа, хихикнула Таяна. – Да и стать молодецкую тоже…

– Ой, и злая ты! – недовольно сложила губки Оленька и не преминула поддеть гордячку: – К тому времени и ты уже не лебёдушкой белой будешь скользить, а скорее утицей серой перекатываться.

– Может, и так, – вздохнула Таяна.

– А что-то ты не рада? – изумилась боярышня. – Будто и не хочешь за Степана замуж?

– Даже не знаю, – пожала плечами подруга и решила перевести разговор в другое русло. – Лучше скажи, что за послание тебе Данила передал? Видала я, как он тебе записочку-то в руки сунул.

– Глазастая, – счастливо улыбнулась Оленька. – Пишет, что хочет на ярмарке встретиться… В Москве. Надо бы батюшку уговорить, чтоб отпустил погостить к тётке Марфе. Давно она зазывала… А там и по рядам торговым пройтись не грех, – размечталась девушка. – И с Данилой ненароком повстречаться!

Не прошло и трёх дней, как подруги засобирались в гости к московской тётке. Не мог боярин дочери отказать. И всю дорогу в златоглавую девушки загадывали, чего бы себе прикупить. Оленька грезила аметистовыми бусами, Таяне же хотелось не безделицу какую получить, а заморский черепаховый гребень – такой, как у боярышни. И вот совсем скоро карета подъехала к столице.

Раскинувшись на семи холмах, успевшая оклематься от прошлых напастей Москва поражала величавой красотой, мощным видом каменных крепостных стен и горделивым блеском церквей и колоколен. Удивлялись размерам стольного города как провинциальные жители государства, так и заезжие иностранцы. В то время, когда европейские столицы росли ввысь и, слепившись стенами домов, оставляли горожанам лишь узкую полоску неба над головой, Москва, словно отражая собой разухабистый размах души русского народа, необыкновенно разрасталась вширь.

Базары в Москве проходили по средам и пятницам: зимой купцы собирались на льду реки, а к лету перебирались к собору Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву23.

Издревле столица славилась торговыми дворами. Ох, чего только не было в первопрестольной! На Охотном продавалась снедь всякая. Особняком стоял пряничный ряд, далее следовали птичий, харчевенный, медовый. Неподалёку раскинулся суконный, свечной, соляной, восчаной…. Да разве всё перечислишь и обойдёшь?! Лавки булочников соблазняли запахом свежеиспечённого хлеба, мясные прилавки ломились от изобилия, а на берегу Москвы реки пристроился рыбный рынок. На домерном ряду можно было прикупить музыкальные инструменты. Сурожский славился шелковыми тканями и восточные товарами, но главный рынок располагался на Красной площади. У Кремля мелкие торговцы и ремесленники раскладывали в шалашах, на скамьях, рундуках24, прилавках и полках всевозможные занятные вещицы, диковинные безделушки, разнообразные украшения и наперебой зазывали покупателей.

Тётка Марфа дозволила племяннице прогуляться по базару, приставив к девице кроме нянюшки двух слуг. Но добравшись до места, боярышня велела холопам оставаться при экипаже, а сама решила пройтись пешком.

– Нечего за нами шастать! Чай не в глухом лесу, чтобы разбойники напали! – строго проговорила Оленька и вместе с подружкой и нянькой отправилась по рядам.

Весёлый гам ярмарки звенел над площадью. Торговцы бойко предлагали товар, покупатели чинно осматривали и приценивались. Оленька, Таяна и старая Аглая, гуляя между лотков, только успевали вертеться, опасаясь пропустить самое интересное и ценное. Женщины остановились у очередного прилавка. Оленька сделала знак, и Таяна отвлекла няньку, указав на рулон доброго сукна. Пока Аглая торговалась с купцом, боярышня незаметно улизнула и затерялась в толпе. Нянька торжествующе подхватила выторгованный отрез и, наконец, заметила пропажу подопечной.

– Вот окаянная, куда же подевалась? – запричитала старуха.

– Да не переживайте, Аглая Марковна, наверное, не заметила, как мы у прилавка задержались, и дальше пошла. Сейчас найдём, – успокаивала нянюшку Таяна.

– Мне же Тихон Иванович голову снесёт, коли узнает, что дочку его потеряла! – сокрушалась женщина. – Ты в ту сторону беги, а я обратно пройдусь и поищу. А встретимся вначале ряда, – предложила нянька и, переваливаясь, заковыляла разыскивать боярышню.

Проводив глазами старуху, Таяна тоже поспешила, но только не в ту сторону, куда показала нянька, а на условленное с Оленькой место. Присев на пенёк возле лотка с мёдом, девушка с волнением ожидала возвращения подруги. Но тут неподалёку остановились две громогласные кумушки, в одной из которых Таяна узнала мать Степана.

– Ой, Акулина Ильинична, слышала, твой Стёпка на девке безродной жениться надумал?

– И не говори, Ивановна! – сердито заворчала попадья. – Пришёл тут намедни и к отцу в ноги свалился. Жени его, вишь, на ведьме! Той, что в доме у боярина Григорьева живёт. Да только мой Феофан быстро сыночку мозги-то вправил. Говорит, хочешь жениться – женись, да только на достойной девке, а не этой голытьбе безродной. Батюшка наш уж и невесту сосватать успел – дочь купца Непряхина, – поторопилась похвастаться попадья. – Давно разговоры с Фомой Ивановичем вели, вот на днях и сговорились. Девка там не чета пигалице этой. За дочь Фома приданого, окромя перин, соболей да украшений всяких, дом справный даёт. Видала, наверное, у перекрёста недалече от церкви построил? Прямо палаты боярские, – торжествующе сверкнула глазами баба.

– Как же не видать? Конечно, видала, – завистливо охнула кумушка. – Выходит, для доченьки терем-то построил. Конечно, Акулина, боярин Григорьев, может, и даст за девку голодраную денежку какую, но уж дом точно строить не станет. Действительно, и чего в ней хорошего? Одни глазищи бесовские, ни стати, ни фигуры, да и коса жидёхонька. Тьфу! – плюнула в сторону сплетница и согласилась: – А уж Варвара-то красавица! Кровь с молоком, со всех сторон девка справная! Да, дочь у Непряхина что надо!

Сразу догадавшись, о ком идёт речь, Таяна, опасаясь, как бы её не заметили, сидела, не смея пошевелиться. Девушку сначала буквально окатило кипятком, а потом наоборот бросило в прорубь: «Как же так? Сам в любви клялся… Да вздыхал тяжко… А на самом деле вскорости с Варварой обвенчается намерился?!» Грудь пронзила боль, и сердечко остро кольнуло обида. Только накануне виделась она со Степаном, прямо перед отъездом, но молодец ни словом не обмолвился о предстоящей женитьбе.

Нравился Стёпка Таяне. Права Оленька: поповский сын со всех сторон парень видный, как на него внимания не обратить? И ухаживания его льстили простой девушке, но, честно говоря, любовь не лишала её рассудка и голову не застилала… А всё равно обида грызла душу, и Таяна гневно сжала губы: «Вот, значит, как?! Обмануть хотел», – поняла она, а бабы, между тем наговорившись, разошлись разносить новость дальше.

Поднявшись с колоды, девушка огляделась: не видать ли Оленьки? Но вместо подруги неожиданно увидела Степана. Парень стоял неподалёку, рассматривая хомут для лошади, и разговаривал с дружком. Приятель поповского сынка неожиданно засмеялся и нахлобучил на того упряжь. Степан поморщился и, сняв хомут, расплатился. Подхватив под мышку покупку, он отошёл от прилавка и тут встретился глазами с девушкой.

– Таяна, – растеряно улыбнулся Степан и подошёл ближе. – Надо же, где встретиться пришлось. В самой Москве… Я так рад тебя видеть.

– Не сомневаюсь, – презрительно прищурилась девушка. – К свадьбе готовишься? – кивнула Таяна на хомут. – Как же! Варвара завидная невеста. Богатая…

Догадавшись, что подруге стало известно о сватовстве, Степан нахмурился, а его друг, ухмыляясь, отошёл в сторону, позволяя парочке поговорить:

– Пойми, не могу я против воли батюшки идти, – опустил глаза парень. – Но поверь, не нужна мне Варвара эта. Квашня квашнёй, век бы её не видел. К тебе моё сердце стремится.

– Понимаю, – ответила Таяна и, развернувшись, поспешила прочь.

– Постой, Таяна! – схватил её за руку Степан. – Я придумаю, что-нибудь.

– Что? Невесту отравишь? – скривилась она. – Прощай, о чем ещё говорить? Желаю счастья, – вырвала девушка руку и скрылась в толпе.

Печально проводив её взглядом, Степан вернулся к товарищу.

– Ну что, от ворот поворот? – хохотнул тот.

– Упрямая девка. Но ничего, поартачится и моя будет. Куда денется? Кто её безродную замуж возьмёт? – пробурчал поповский сын.

– Ну не скажи, – ухмыльнулся друг. – Замуж не замуж… видал я, как Болеслав Залевский на неё в церкви пялился.

– Этот полячишка что ли? Который с Данилкой Коробовым дружбу водит? – поморщился Степан.

– Он самый. А полячишка этот по-нашему, считай, что боярский сын, – с хитрецой взглянул приятель. – Уж если в полюбовницы идти, к нему-то выгодней. А девки перед Болеславом словно листья в листопад стелются.

Степан зло посмотрел на товарища:

– Да пошёл ты! – выхватил он из его рук хомут и пошагал по дороге.

– Да ладно, не сердись, – догоняя поповича, засмеялся друг, и парни последовали вдоль рядов.

Пробираясь сквозь толпу, Таяна чувствовала, как её костяной хваткой продолжает душить обида. «Нет, не видать мне счастья! Действительно, кому я нужна, сирота безродная?» – размышляла девушка, уже совершенно не замечая милых женскому сердцу безделиц и не слыша голосов торговцев, уговаривающих взглянуть на них. Увидев Оленьку и надеясь отвлечься от своих невесёлых дум, Таяна обрадовалась:

– Ну, слава богу, нашла я тебя! Нянька, наверное, уже извелась вся. Ну как, встретила Данилу своего?

– Ой, встретила, – счастливо расцвела Оленька. – Какие слова он мне говорил… Сердечко прямо заутреню запело, – призналась боярышня. – Смотри, что подарил! – показала девушка колечко с сияющим алым камнем.

– Спрячь! Не дай бог, Аглая увидит, будет допытываться, кто да откуда.

– Скажу, понравилось и купила, – хмыкнула плутовка. – Слушай, я по дороге Степана встретила. Смурной такой. Ты разговаривала с ним? Когда сватов-то ждать? – подмигнула Оленька.

– Заслал его батюшка уже сватов. И согласие получил. Свадьба скоро, – нахмурилась Таяна.

– Как? – вылупила глаза боярышня. – А почему я ничего не ведаю?

– Потому что к Варьке Непряхиной сваты наведывались.

– Не может быть… – выдохнула Оленька. – Откуда знаешь?

– Сорока на хвосте принесла.

– Таянушка, ты только не горюй, – запричитала подруга. – Другого встретишь, не свет же клином на этом Стёпке сошёлся!

– Не клином, – печально согласилась Таяна. – Только не дурочка я, понимаю… Кому я нужна? Кто ж захочет сына женить на девушке неизвестно чьего рода? Разве что за холопа выдадут.

– Как же так за холопа? Тогда и сама, и дети твои рабами станут, – возмутилась Оленька.

– Да уж… Действительно, лучше тогда с тёткой Пелагеей в лес уйти, – вздохнула Таяна.

За разговором девушки добрались до условленного нянькой места. Завидев боярышню, Аглая радостно всплеснула руками:

– Ой, дитятко, куда ж ты запропастилась! Вот как влетит мне от Тихона Ивановича, если узнает, что не доглядела за тобой, – вновь запричитала старуха.

– А ты, нянюшка, не говори о том, батюшка ничего и не узнает, – улыбнулась Оленька. – Лучше погляди, какое колечко я себе прикупила, – показала боярышня ручку. Аглая с подозрением взглянула на подопечную, но ничего не сказала.

Подхватив под руку боярышню, старуха поспешила к карете. Погостив ещё денёк у тётки, Оленька в сопровождении Таяны и няньки отправились обратно в Одинцово и к уже вечеру добрались до дома.

На следующее утро боярышня заглянула в комнатку Таяны.

– Подруженька моя золотая, выполни просьбу…

– Что-то ты лисой стелешься, – прищурилась девушка. – Признавайся, чего задумала?

– Да ничего, – искренне вылупила глаза Оленька. – Только отнеси письмецо Даниле, – сладко улыбнулась она.

– Ох, коли узнает Тихон Иванович, что я между вами сводней служу, рассердится да из дома выгонит, – засомневалась Таяна.

– Не узнает, – замурлыкала боярышня. – Ну, сходи, знаешь же, меня саму из дома просто так не выпустят.

– Ну, хорошо, – нехотя согласилась подруга и, спрятав письмецо, чуть позже отправилась с поручением.

Добравшись до хором боярина Коробова, девушка, завидев во дворе молодого холопа, поинтересовалась: как бы ей повидать сына боярского?

– А что такой красавице от Данила Петровича надобно? Может, и я на что сгожусь? – подбоченясь, лукаво взглянул парень.

– Сгодишься. Языком вместо помела мести, – фыркнула Таяна. – Позови лучше боярина.

– Смотри-ка, сама на язык как остра. А чего это я за так суетиться стану? Ты меня уважь, я и позову. Много не возьму. На поцелуй согласен, – ухмыльнулся парень, но тут на крыльцо вышел сам боярский сын и, завидев Таяну, прикрикнул на холопа:

– А ну, Ивашка, хватит здесь лясы чесать! Ступай лучше на конюшню да лошадей напои! – приказал Данила. Слуга тут же перестал петушиться и исчез с глаз.

Обрадовавшись, Таяна поклонилась и передала весточку от хозяйки. Данила улыбнулся, не сходя с места, прочитал послание и, подарив служанке монетку, попросил её подождать, пока он напишет ответ. Боярин скрылся в доме, а девушка присела на скамью у стены. Тут в воротах появился франт, разодетый в европейскую одежду. Несколько надменное выражение красивого лица говорило о том, что молодой человек явно знал себе цену, но увидев Таяну, гость сверкнул голубыми глазами и расплылся в обворожительной улыбке.

–Patrz, co za piękno, («Смори какая красавица» (польск.)) – проговорил он и подсел рядом. – Откуда ты, девица? – перешёл парень на русский.

– С поручением я для Данила Алексеевича, – потупилась Таяна.

– Ишь ты. А что, милая, выходи вечерком к околице, погуляем под луной, – горячо зашептал пан.

– По ночам спать надобно, а не под луной бродить, – нахмурилась девушка.

Явно не ожидая отказа, франт изумлённо изогнул бровь.

– Ну, тогда давай днём прогуляемся, я тебе своих лошадей покажу.

– Некогда мне днём разгуливать. Дел полно. Да и будто я лошадей не видала?

– Вот ты какая, – с интересом разглядывая девушку, улыбнулся он. – Гордая… Неужто я тебе совсем не приглянулся?

– Уж больно самоуверенный ты, боярин. И что тебе от меня, простой девушки, надобно? – взглянула она ему в глаза.

– А если я влюбился?

– Смотри, какой шустрый! Не успел увидеть, так сразу и влюбился, – хмыкнула Таяна.

– Почему же не успел? Я на тебя не первый день в церкви любуюсь, – признался он.

– В церкви богу надо молиться, а не на девок пялиться.

– Одно другому не мешает, – не сдавался кавалер.

– И чей же ты, такой разбитной будешь?

– Из Речи Посполитой25 я, – пояснил парень и представился: – Болеславом меня зовут. Отец при посольстве служит, а я при нём.

– А что ж тогда в церкви нашей делаешь? Неужто в веру православную перейти решил? – насмешливо спросила она.

– Ну, если такая красавица прикажет, то и веру поменять можно, – вкрадчивым змеем сладко прошелестел он.

– Сильно же твоё слово, ежели ради блуда готов даже веру поменять, – колючим ёжиком ощетинилась Таяна.

– Не ради блуда, а ради любви, – не сбавлял страстного напора поляк. – Ты мне так и не сказала, как тебя кличут.

– Кто знает, тот и кличет, а вам, боярин, и знать незачем.

Болеслав хотел было отбить укол гордой девицы, но тут на крыльцо вышел Данила, избавив Таяну от назойливого поклонника. Приняв записочку с ответом влюблённого, посыльная, провожаемая взглядом поляка, поспешила удалиться.

– Данила, давно хочу спросить, кто она? – кивнул Болеслав в сторону скрывшейся за воротами девушки. – Всё время рядом с твоей зазнобой крутится. Холопка что ль Григорьевская?

– Да вроде не холопка….Знаю только, что Таяной зовут. А кто она и кем приходится Оленьке, не интересовался.

– Ну да. Все твои мысли лишь о дочке боярской, – хмыкнул поляк.

– Может, родственница дальняя? – пожал Данила плечами, продолжая размышлять над вопросом товарища. – А тебе чего до девчонки этой?

– Так, приглянулась… Глаза озёра, губы яхонтовые, сама словно лебедь белая – так, кажется, у вас говорят, – хохотнул пан.

– Брось, Болеслав, девкам головы морочить, – нахмурился молодой боярин. – Нехорошо это. Ведь жениться-то не собираешься.

– Женятся ради денег, а для любви kochanke26 заводят, – похотливо ухмыльнувшись, проговорил поляк, и приятели зашли в дом.

Вернувшись, Таяна передала весточку подруге. Прочитав строчки от милого дружка, Оленька засияла утренней зарёй.

– Пишет, что разговаривал с отцом, и тот согласился сватов заслать. Ой, какая я счастливая! – обняла Таяну боярышня и радостно закружила её по горнице. – Думаю, не откажет батюшка! Петра Николаевича в Москве уважают и жалуют. Вот увидишь, на моей свадьбе и тебе жениха подыщем, – пообещала она, и заражённая весельем подруги Таяна тоже улыбнулась.

В скором времени в дом боярина Григорьева действительно пожаловали сваты. Справив всё по обычаю и по чести, гости удалились, а отец взял на обдумывание предложения положенную обычаем многозначительную паузу. Не гоже родителю вот так сразу соглашаться на свадьбу, лицо надо достойно держать. Замуж дочку отдать – дело серьёзное, следует и значимость свою показать.

Оленька, с волнением ожидая ответа отца, посылала возлюбленному тайные записочки, а Тихон Иванович тем временем, не торопясь, пересчитывал приданое. Не жалел ничего для единственной доченьки боярин: ни казны богатой, ни шуб собольих, ни камней самоцветных, и вотчину за девушкой давал и охотничьи угодья обширные. Так что приданое Оленьки даже для царской невесты было бы вполне подходящим…

Глава 9

Освежающий ветерок впорхнул в окно, трепетно прикоснулся к выбившимся из косы Таяны локонам и, заинтересовавшись разложенными на столе разноцветными нитями, попытался их перепутать. Не обращая внимания на шалости невидимого проказника, занятые рукоделием подруги неспешно переговаривались, но тут раздался цокот копыт, и громкие мужские голоса заставили подружек с любопытством переглянуться. Желая узнать, кто пожаловал в дом, они оторвались от дела и, одновременно поднявшись со скамьи, подошли к окну.

Двое всадников, сияя на солнце доспехами, неторопливо шагали по мощёному деревом двору. Один из гостей, легко спрыгнув с коня, направился к крыльцу, но неожиданно остановившись, озабоченно огляделся и пронзительно свистнул. Буквально через мгновенье в ворота влетел здоровый лохматый пёс. Разглядывая его, Таяна насторожилась: он как две капли воды походил на Грома. Сердце девушки судорожно сжалось, и на какое-то мгновение у неё даже перехватило дыхание. Более внимательно взглянув на воина, она мелко задрожала и, боясь привлечь к себе внимание, отшатнулась от окна.

– Надо же! Евсей Левашов пожаловал! – не сводя с гостей глаз, воскликнула Оленька. – Пойду, встречу родственничка, – заспешила боярышня и, заметив замешательство Таяны, вскинула брови. – Ты чего? Пойдём!

– Нет, я не пойду, – протестующе тряхнула головой девушка.

– Почему? – не понимала подруга.

– Да зачем? – опустила глаза Таяна. – Ты ему сестрица, пусть и троюродная, а я кто?

– Ну как же! Ты Евсея похоронить не позволила и выходила.

– Ну и что с того? Он, наверное, уж и думать обо мне забыл.

– А ежели нет? Как вспомнит и спросит о тебе?

– Скажи, что в лес ушла. С Пелагеей.

– Да что ты, в самом деле? – нахмурилась Оленька.

– Стыдно мне, – вдруг призналась Таяна и рассказала о своём прощании с Евсеем. – Как вспомнит, какие слёзы я из-за его свадьбы проливала, смеяться будет, – покраснела она.

Оленька растеряно захлопала ресницами, но настаивать больше не стала и выбежала за дверь. Оставшись одна, Таяна украдкой рассматривала княжича. Он передал коня холопу и, разговаривая с Прохором, на окошки не заглядывался. Евсей возмужал, раздался в плечах, отрастил окладистую бороду, взгляд молодого князя сделался уверенным и властным, а осанка приобрела некоторое величие.

Таяна искренне верила, что её детские фантазии забылись. Вроде последние годы и не вспоминала она о Левашове особо, даже казалось, что Стёпка нравился ей, но лишь взглянув на Евсея, девушка поняла, насколько она ошибалась. Душа до краёв тут же заполнилась томительной тоской, а сердечко перепуганной птицей взвилось в бесполезной попытке вырваться на волю. «Может, это просто давнишнее воспоминание? – прислушиваясь к гулкому биению в груди, попыталась успокоить себя Таяна. – Тогда мне было одиноко и страшно, а он позаботился обо мне и дал частичку тепла, вот и привязалась я к нему?» Но сколько не искала бедняжка объяснения своему смятению, её сердце не унималось, а, продолжая метаться, заставляло щёки полыхать огнём.

Навстречу гостям вышел сам Тихон Иванович и, в приветствии поклонившись, провёл мужчин в дом. Девушка в бессилии опустилась на скамью и, приложив руку к груди, старалась сдержать волнение. Всё тело пронзило щемящей, но в то же время мучительно сладкой тревогой, и это наваждение было столь невыносимым, что хотелось зажмуриться и заплакать, лишь бы выдавить его из себя. «Ну зачем он приехал? – простонало сердце, и Таяна тяжело вздохнула.

Между тем боярин провёл гостей в трапезную и наказал юной хозяйке вынести хлеб да соль. Оленька, по обычаю поклонившись, предложила откушать, и Евсей, взглянув на девушку, улыбнулся. Сохраняя полагающееся приличие, боярышня старательно «опускала очи долу», но искорки озорства так и скакали в её глазах.

– Смотри, какая выросла! И не узнать! Невеста…. Наверное, женихов не счесть?! – подмигнул хозяину Левашов.

Боярышня смущённо улыбнулась, а Тихон Иванович ответил:

– Да, сватов нам уж засылали… – довольно хмыкнул он и уточнил: – Боярин Коробов просит мою Оленьку за сына своего отдать. Как думаешь, Евсей Фёдорович, согласиться? – лукаво поглядывая на дочь, спросил отец.

– А зачем же отказываться? – заметив покрасневшие щёки девушки, улыбнулся Евсей. – Жених завидный, и семья достойная… Похоже, и Ольга Тихоновна совсем не против такого замужества.

– Ну, думаю, так и сделаю, – довольно крякнул Тихон Иванович, и девушка, не в силах скрыть радости, лучезарно засияла. Отец больше не стал испытывать любопытство дочери и гостей. – А свадьбу осенью справим, – пообещал он.

– Вот и хорошо, – порадовался Евсей. – К тому времени и я, глядишь, вернусь из похода. Будет возможность за здоровье молодых чарочку испить.

– Ну что ж, до свадебного пира ещё далеко, а пока, гости дорогие, откушайте, чем бог послал, не побрезгуйте, – указал хозяин на стол, успевший к тому времени обрасти яствами. Усаживаясь на скамью, боярин поинтересовался: – И кого теперь гоняете, служивые?

– Есть кого… – хмыкнул Прохор Долматов.

– Да бог с ними, с делами, – вступил в разговор княжич и неожиданно спросил: – Ты лучше скажи, Тихон Иванович, девчонку я у тебя оставлял, Таяну, как она?

– А чего с ней станется… Здесь она, при Оленьке моей живёт.

– Что ж не вышла? – взглянул Евсей на боярышню, скромно пристроившуюся подле отца. – Или с хозяином сидеть за одним столом не почину?

– Так в лес она ушла с Пелагеей, – поспешила ответить Оленька.

– Ничего, к вечеру вернётся, повидаешься, – заверил хозяин. – А мы вам сейчас велим баньку справить.

– Не можем мы до вечера остаться, – возразил Евсей.

– Мы так, проездом, – поддержал княжича Долматов. – Известие пришло: не то польские, не то наши разбойники у смоленской дороги балуют, деревни оброком обложили, а сами монастырь захватили и там бесчинствуют. Вот едем разбираться.

– Так что сам понимаешь, Тихон Иванович, недосуг нам рассиживаться. Коням передохнуть дадим да дальше тронемся. Отряд вперёд пошёл, а я к тебе с Прохором Алексеевичем завернуть решил. Так что не повидаюсь со спасительницей своей, – вздохнул Евсей.

За трапезой мужчины, как полагается, обсудив здоровье близких, перешли к обсуждению новостей.

– Слышал, Евсей Фёдорович, царь тебя особо жалует, не так давно в палаты к себе приглашал, – с интересом прищурился хозяин.

– Да, есть такое дело, – улыбнулся Евсей.

– Так что ж, государь приблизить тебя желает?

– Да не привык я у трона царского околачиваться, – покачал головой Левашов и признался: – Не так давно за службу верную пожаловал мне царь земли во владение. Только сразу и не поймёшь, награда это али наказание…

– Как так?! – вскинул брови боярин и сделал предположение: – Наверное, изъятые у тех бояр, что за «Вора» стояли?

– Да нет, Тихон Иванович. Бог миловал, некому на меня обиду держать да зуб точить за то, что владения его принял, – возразил Евсей и пояснил: – Земли князя Засекина отдал. Городище сколько лет так и стоит в запустении. Быльём все поля заросли, даже берёзки кое-где зазеленели. Без княжьей защиты народ боялся там селиться.

– Слышал я про ту беду, – тяжело вздохнул боярин. – Славный был князь, а теперь прекратился род Засекиных. Давайте помянем Алексея Григорьевича и всех невинно убиенных домочадцев и людей его дворовых, – поднялся хозяин.

Мужчины молча выпили, и, выдержав положенную паузу, Тихон Иванович нарушил тягостную тишину:

– Ну что, бывал ты, княже, на землях своих? – обратился он к Левашову.

– Пока нет, – повёл плечом Евсей. – Тиуна27 отправил с наказом порядок навести. Пишет: люди постепенно стекаются. Ничего, восстановим городище, – спокойно заверил он, и мужчины выпили и за это.

– Чего же вы не кушаете? – засуетился хозяин. – Вон каких перепелов холопы поднесли – загляденье. А вот поросёночек молочный, отведайте, – показал боярин на стол, и разговор перешёл к более весёлой теме.

– Слышал, брат твой в Вязьме вскорости свадьбу играет? – поинтересовался Евсей.

– Да, сына в июне женит … На дочери пана Концепольского.

– Породниться с поляками решил? – вступил в разговор Прохор.

– Есть такое дело, – и Тихон Иванович виновато потупился. – Действительно, род невесты не из последних. Полячка готова и православие принять. А брату чего? Лишь бы девка плодовита была, – ухмыльнулся он.

Прохор беззлобно фыркнул:

– Так за что боярина осуждать? Каждый свою выгоду ищет. А с поляками, как ни крути, якшаться приходиться. Вон государь наш за возвращение своего отца из польского плена аж двадцать девять городов русских не пожалел.

– Да уж… А как вернулся Филарет в Москву, так всю власть под себя и подмял. Даже указы за царя сам пописывает, – согласился Левашов.

Григорьев тяжело вздохнул.

– Как представлю, сколько по этому перемирию шляхтичам отошло, душу выворачивает, – признался Тихон Иванович. – Смоленск вон рукой подать, а теперь не наш.

– Ничего, время придёт, вернём Смоленск, – нахмурился Евсей. – А там, глядишь, и Варшава наша будет.

– Не доживу я, наверное, до тех времён, – задумчиво проронил Григорьев. – На что нам Варшава? Пусть исконные русские земли вернут! – заворчал боярин и, немного подумав, вернул разговор в прежнее русло: – Да ладно о грустном… Так как, молодцы, уважите брата моего, на свадьбу явитесь? Я и Олюшку с собой беру, пусть повеселится девка.

– Хотелось бы, – улыбнулся Евсей и вздохнул. – Вот только не знаем, управимся ли к тому времени? Как дела сложатся, не загадываю.

Пока гости вели беседу и пробовали угощения, Таяна, пробравшись на кухню, выпросила у поварихи кость из борща и с таким гостинцем отправилась на задний двор разыскивать Грома. Собака, пристроившись в тени, дремала, но, заслышав шаги, насторожилась и угрожающе зарычала.

– Громушка, забыл меня? – растеряно остановилась девушка, но пёс, учуяв старую знакомую, завилял хвостом и приветливо заскулил. – Узнал! – подошла ближе Таяна. – Я тебе здесь гостинец принесла, – подала она кость, и Гром, радостно гавкнув, аккуратно принял подарок. – Кушай, кушай, – погладила девушка собаку. – Ну как ты жил, Громушка? А хозяин твой как? Всё служите оба? – говорила она, наглаживая псину. Быстро расправившись с угощением, Гром положил морду Таяне на колени и вздохнул почти по-человечьи. Продолжая ласкать собаку, девушка задумчиво шептала: – Слышала, овдовел твой хозяин. Горе-то какое свалилось на него. Это ж надо – и жену, и ребёночка враз потерять. Тужил, говорят, сильно, – покачала она головой, и пёс сочувственно заскулив, лизнул её руку. – До чего же умный ты, Громушка, – потрепала Таяна лохматый загривок. – А Евсей вспоминал меня хоть иногда? – взглянула она в преданные глаза собаки. – Нет, наверное… Чего ему обо мне тревожиться? – грустно усмехнулась девушка. – А я надеялась, что забыла его. А вот увидела сегодня и поняла: нет. Сердечко так затрепетало, думала, удержать не смогу… И что мне с этим делать? – печально улыбнулась Таяна. – Ты не думай… Я всё понимаю… Не пара я ему… Раз уж Стёпка, поповский сын, не захотел на мне жениться, то чего уж о княжиче мечтать, – вздохнула девушка. – Ну ладно, пойду я. Рада была повидаться, – поднялась она, но пёс тут же вскочил и перегородил дорогу. – Не хочешь прощаться, – улыбнувшись почесала Таяна собаку за ухом. – Так пора мне, – и погладив ещё раз огромную псину, девушка вернулась в дом.

Повидавшись с боярином Григорьевым, воины отправились догонять свою дружину. Конь княжича уверенно шагал по дороге, Гром, не отставая от хозяина, бежал следом, и, вспоминая разговор о предстоящих свадьбах, Евсей, обращаясь к Прохору, произнёс:

– Вот ведь, – покачал он головой, – сколько бы горя не видели люди, а всё равно жизнь ничто остановить не может. Парни женятся, девки замуж выходят.

– Ты, княже, так говоришь, будто сам уже древний старик, и просвета в жизни у тебя нет, – усмехнулся Прохор.

– Так что-то не везёт мне с семьёй, – вздохнул Евсей. – До одной невесты даже доехать не успел, да и вторая недолго прожила.

Мужчины замолчали… Каждый думал о своём. Левашов вспоминал жену.

Хороша была Наталья, да только не любил он её. И вовсе не Ирина, вдова друга, являлась тому виной. Спустя время Евсей успел остыть к своей первой женщине, а вот не лежала душа к супруге, и всё тут. И хозяйкой отменной была Наталья, и женой заботливой, но не чувствовал княжич с ней радости. Да ещё деток первое время бог им не давал. Только спустя три года забеременела супруга и родила долгожданного сына. Вроде и потеплел Евсей к матери своего дитя, и даже понемногу начал привыкать жить вот так, на уважении, но тут случилась беда.

Уж больно хотелось Наталье своих отца с матерью проведать, да сыном подросшим похвастать, и по весне Левашов засобирался в гости к сватам. Большую дружину княжич не брал. «Зачем? Тут рукой подать», – рассуждал он. Жена с сыном отправились в карете, а сам Евсей с Прохором да с тремя гриднями поскакали верхом. Денёк радовал ярким солнцем и теплом, земля, избавившись от снега, зеленела на пригорках оттаявшей травой и весело вспыхивала золотом «мать-и-мачехи». До городища оставалось совсем немного, как неожиданно из леса на дорогу вышел оголодавший медведь. Гром с неистовым лаем кинулся на зверя, заставив того посторониться, а Левашов, не растерявшись, выстрелил из мушкета. Раненый медведь злобно взревел, и запряжённые в карету лошади при виде хозяина леса перепугались и помчались вскачь.

Оставив дружинников добивать хищника, Евсей кинулся догонять семью. Княжеский конь летел, опережая ветер, и до цели оставалось каких-то десяток саженей28. Левашов уже видел побледневшее лицо Натальи, слышал испуганный плач сына, казалось, ещё немного – и он остановит лошадей и успокоит жену и малыша, но тут карета с разбега вкатилась на мост, на ходу задевая ограждение. Одно колесо неожиданно съехало с края, и, ломая перила, экипаж завалился на бок. Коренник29 продолжал движение, но карета не пускала, и конь, хрипло заржав, рванулся вперёд. Упряжь под напором лошадей порвалась, пристяжная гнедая вырвалась и умчалась, а экипаж накренился ещё больше. Дверка самопроизвольно открылась, и женщина, прижимая к груди ребёнка, не удержавшись, свалилась в воду.

Полноводный весенний поток властно подхватил княгиню и неистовым течением поволок за собой. Стремясь нагнать супругу, Евсей поскакал вдоль берега, но женщина, несколько раз показавшись из воды, вскоре скрылась из глаз. Левашов взревел, спрыгнул с коня и, скинув кафтан, кинулся в ледяную воду. Но сколько не пытался он найти и выловить супругу, всё безрезультатно. Река утянула жертву, и только ей одной было ведомо, куда. Хорошо, подоспели Прохор с дружинниками и выволокли обезумевшего мужчину на берег. Евсей продолжал метаться, порываясь вновь броситься в реку, и лишь крепкие руки воинов да уговоры дядьки немного охладили пыл княжича. Тут подвели пойманную лошадь, и Левашов, выхватив кнут, начал ожесточённо хлестать несчастное животное, вымещая на нём своё горе и боль. Кобыла дёрнулась, обиженно заржала, и тогда, обессилев от отчаянья, Евсей осел и разрыдался.

Хоть и не любил он Наталью, а потерять жену и сына было невыносимо. Некоторое время Левашов ещё надеялся: может, княгиня смогла выплыть ниже по течению и спастись? Но вскоре ему принесли дурную весть: рыбаки выловили утонувшую женщину, сжимавшую в руках младенца. На некоторое время душу Евсея словно заморозило. Он считал себя виновником гибели супруги и наследника. «Это за то, что не любил её», – с горечью размышлял княжич, не в силах смириться с потерей.

Время шло, и заботы постепенно сгладили страшное горе, терзавшее сердце, оставив на душе мужчины запёкшуюся рану.

Левашов как прежде нёс службу. Дел дружине хватало…

Польский королевич Владислав, не желая соглашаться с избранием на русский престол Михаила Романова, двинулся на Москву, заявляя свои права на трон. Два года шли сражения с польско-литовскими отрядами, пока, наконец, противники не выдохлись и не подписали тяжёлое соглашение о перемирии. Прежде стороны вели длительные переговоры. Поляки надеялись на сдачу Москвы, а русские тянули время, собираясь силами. То шляхетские посланцы наведывались к окрестностям столицы, то русские бояре ездили в стан врага.

Левашов в качестве охраны сопровождал ведущего переговоры о мире боярина Шереметьева, тогда-то он и познакомился с Якубом Залевским, служившим королевскому поверенному Новодворскому. А чуть позже Евсей встретил прекрасную племянницу Залевского. Тёмные локоны полячки, собранные в высокую причёску, открывали белоснежную шею, выразительные зелёные глаза смотрели игриво, а алый ротик буквально манил, призывая его поцеловать. Поразили русского воина и довольно смелые, открывающие грудь одежды женщины, и то, насколько вольно девица общалась с мужчинами.

Правда, несмотря на многообещающие взгляды полячки, Левашов и не думал ухаживать за ней, но ночью девушка неожиданно сама пробралась в его шатёр и забралась в постель. Разве мог мужчина, уже столько времени живущий без женщины, устоять и отказаться от такого соблазна? Вот и Евсей не устоял…

Всё время пребывания княжича во враждебном лагере, или когда дядя красавицы приезжал в Москву, Евсей встречался с кокетливой панной. Она оказалась искушённой в делах любви, и Левашов быстро увлёкся горячей девицей. Наверное, он не смог бы объяснить своё отношение к ней. Женщина манила безусловной красотой, будоражила кровь желанием здорового тела, и у него, как у честного человека, даже родилась мысль о женитьбе. А может, эту идею подсказала Левашову сама панна? Но когда Евсей заявил отцу о своём желании венчаться, князь категорично отказал сыну. Спорить с родителем Левашов не стал и быстро отступился.

Вот и сейчас, следуя по дороге, княжич размышлял о прекрасной полячке. Не так давно она со своим двоюродным братом вновь появилась в Москве. Девушка передала Евсею страстное письмо. Пылкие строчки послания обжигали мужчину даже на расстоянии. Отчаянно скучая, панна открыто признавалась в своих плотских желаниях, и встреча любовников, оправдав все ожидания, была жаркой. Теперь, вспоминая красавицу, Левашов грезил о знойной подруге, но его раздумья нарушил Прохор.

– Да, Евсей Фёдорович, не везёт тебе с невестами, как сглазил кто, – неожиданно проронил Долматов, словно догадавшись о ходе мыслей племянника.

– Тьфу ты, дядька! Да что тебе везде сглаз да ведьмы мерещатся? – насмешливо фыркнул Евсей.

– Вот ты не веришь, а они есть, – обиделся Прохор.

– Кто, ведьмы? Ты что, видел их?

– Видел…

– И что, страшные? – засмеялся княжич.

– Красивые… – насупился боярин.

– Так ты поэтому не женишься? Боишься, что ведьма попадётся? – продолжал потешаться племянник.

– Поэтому и не женился, что ведьма и попалась.

Евсей перестал улыбаться и настороженно покосился на мужчину:

– Похоже, сильно обидела она тебя, Прохор Алексеевич… До сих пор отойти не можешь, – задумчиво проронил княжич и вдруг поинтересовался: – Ты никогда не рассказывал, что с тобой стряслось…

– А что рассказывать? Мало приятного в том, что тебя дураком выставили, – буркнул Прохор. – Спасибо, Фрол тогда глаза открыл.

– И как же? – не унимался Евсей.

Левашов давно не мог взять в толк, почему его дядька столько времени ходит в бобылях. Долматов отличался статью и мужской сдержанной красотой, и женщины частенько засматривались на холостого боярина, но Прохор всегда шарахался от красавиц, словно чёрт от ладана. Вот и сейчас он нахмурился и нехотя ответил на вопрос:

– Фрол рассказал, что невеста моя нечестна.

– И ты поверил?

– А как тут не поверишь, когда я своими глазами видел, – раздувая ноздри, рыкнул Прохор, и тут его прорвало: – Всё у нас хорошо было. Любил её без памяти. Одной ею жил и грезил скорой свадьбой. Мне уж двадцать пять стукнуло, а она такая юная, нежная, чистая… Голубка – да и только. Думал, что и она меня так же безумно любит, раз даже не побоялась на встречу из хором сбежать. Да чего там… Я дни считал до свадьбы, ждал, когда люба моя навсегда моей станет. А та голубка гадюкой подколодной обернулась, – болезненно поморщился мужчина и, немного помолчав, продолжил рассказ: – Оказалось, она просто девка распутная и не одного меня привечает. Накануне свадьбы Фрол сообщил, что обманывает меня невеста. Будто ей только моё боярское звание и нужно. Она купеческой дочкой была, – уточнил дядька. – Я, конечно, не поверил… В морду ему дал. А Фролка обижено челюсть потёр и съязвил, что я сам всё могу увидеть.

Прохор замолчал. Евсей не выдержал:

– И что?

– Что, что… Как стемнело, пришёл я к дому её да в кустах схоронился. Вскорости смотрю: и вправду к оконцу молодец подкрался и камушек кинул, а она окошко-то и отворила. Впустила его… – Прохор с досадой мотанул головой. – Ну, тут не выдержал я и шум поднял. Отца разбудил… Вся округа видела, как тот ухажёр из её горницы сиганул…

– Так кто ж то был? – выдохнул Евсей.

– Не знаю, – отвернул лицо Прохор. – А она не призналась. Отец её плёткой отстегал, а она всё твердила, что не впускала никого. Во ведьма… А что дальше было, не ведаю… Не смог я смотреть, ни как её бьют, ни вообще на неё… Ушёл я. И прямо с утра к батюшке твоему и уехал. Решил при нём служить. Вот так.

– Слушай, Прохор Алексеевич, ну обманула одна девка, так что же ты всех под одну гребёнку гребёшь?

– Не знаю. Сердце словно окаменело. На какую ни посмотрю, всё её вижу… И буквально отрезает от женщины. Говорю же – ведьма. Раз не женился на ней, не даёт другую полюбить…

– Во дела… – задумчиво проронил Евсей. – А святой водицей омываться не пробовал.

– Пробовал. Ничего не помогает.

– А с ней с того времени не виделся? Может, поговорил бы или откупился чем, и отпустила бы она тебя?

Прохор растерянно взглянул на Евсея и задумался.

– Думаешь, отпустит?

– Ну а зачем ты ей теперь сдался? Столько лет прошло. Может, и она уже отошла.

– Это ведьма-то? Да им в радость человеку досадить! – продолжал злиться Прохор.

– А ты всё-таки попробуй поговорить. Хуже не станет, – посоветовал княжич.

– Если только совсем меня со света не сживёт, – буркнул боярин.

– Ты и так, можно сказать, не живёшь. Без радости-то.

Погрузившись в свои невесёлые воспоминания, Долматов замолчал, и княжич больше не тревожил дядьку расспросами. К вечеру мужчины добрались до деревни, где Левашова дожидалась дружина, а поутру отряд последовал дальше.

Глава 10

Благодатное лето, томно нежась на русских просторах, благоухало ароматами цветов и спелых ягод. Ночи становились всё короче, а дни – всё жарче, и пришло время боярину Григорьеву отправляться в Вязьму.

Поднявшись спозаранку, Оленька, лихорадочно сверкая глазами, придирчиво оценивала себя перед зеркалом и бесконечно перебирала наряды.

– Таяна, я с Данилой на свадебном пиру повстречаться смогу, – счастливо выдохнула боярышня. – Ну что ты возишься? – прикрикнула она на появившуюся в дверях холопку. – Скорее летник30 неси и венчик31, – приказала хозяйка и вновь обратилась к подруге: – А ты чего сидишь? Почему до сих пор не одета? – притворно нахмурилась Оленька.

– Я мигом! – скрылась за дверью Таяна.

Вскоре девушки в сопровождении няньки вышли во двор. Тихон Иванович и четверо слуг, дожидаясь боярышню, уже восседали на лошадях. Оленька с Таяной устроились на покрытых бархатом сиденьях кареты, старая Аглая, кряхтя, взгромоздилась напротив, и боярин, перекрестившись перед дорогой, велел трогаться в путь.

– Ну, с богом! – подбадривая лошадей, воскликнул возница, и семейство Григорьевых выехало за ворота. Карета весело шелестела новыми колёсами по накатанной дороге, всё дальше удаляясь от родного дома. На окраине города путники нагнали Фрола Друцкого. Конь боярина неторопливо шагал по широкому тракту, и Тихон Иванович, поравнявшись со знакомцем, поприветствовал боярина.

– Какими судьбами, Фрол Акимович? – поинтересовался Григорьев.

– Так к брату твоему Андрею Ивановичу на свадьбу еду, – горделиво пояснил тот. – Сам князь Левашов прихворал, а Евсей Фёдорович, сам знаешь, на службе. Вот и передал со мной Фёдор Петрович подарочек молодым, – кивнул он в сторону плетущихся за ним слуг с навьюченной лошадью.

– Ну и хорошо. Вместе веселее, – порадовался Тихон Иванович.

Приятелей вскоре нагнал Данила Коробов, а рядом с парнем скакал усатый франт.

– А это ж кто такой будет, не знаешь? – поинтересовался Григорьев у Фрола.

– Так то Болеслав Залевский, сынок посольского пана, – пояснил Друцкий и обратился к молодому поляку: – А что-то батюшки твоего не видно, Болислав Якубович? Я слыхал, что он тоже приглашён со стороны невесты. Или не едет на свадьбу?

– Tato32 раньше отправился, – галантно поклонившись, вежливо пояснил франт, и парни не преминули подъехать к карете с девушками. Тихон Иванович придирчиво поглядывал на шалопаев и, заметив его недовольный взгляд, Друцкий усмехнулся.

– Не сердись, Тихон Иванович. Дело молодое… Пусть парни покуражатся, и девицам веселее, – остудил недовольство отца Фрол. – Тем более я слыхал, Данила породниться с тобой надумал?

Григорьев, настороженно зыркнув на товарища, промолчал, но молодцы вели себя уважительно, и боярин поостыл. Во время пути Тихон Иванович внимательно приглядывался к будущему зятю, но успел лучше познакомиться и с польским дворянином. Болеслав Залевский оказался исключительно любезным и учтивым молодым человеком, и Григорьев уже более благосклонно относился к поляку, да и нянька прониклась доверием к услужливому иноземному парню и доброжелательно поглядывала на обоих друзей. Переночевав на постоялом дворе, компания снова отправилась в путь и к вечеру добралась до Вязьмы.

Иногородних гостей и родственников собралось на дворе жениха немало, и дом оказался заполнен до отказа. Григорьев уже и не рассчитывал на отдельную опочивальню для себя и дочери, как Болеслав радушно предложил остановиться у его отца.

– Тихон Иванович, не откажите. От души приглашаю, – улыбнулся молодой пан. – У отца дом большой, ни в чем стеснения знать не будете, – уговаривал Болеслав, и боярин согласился.

И вправду, дом графа Залевского оказался просторным, добротным и богатым, с бесконечными горницами и подклетями. Пан обживал хоромы сгинувшего в Смутном времени русского боярина, но чувствовал себя в чужом жилище полноправным хозяином. Гостей разместили в светёлках на втором этаже, слуг же поселили с дворовыми холопами в подклети, а няньке выделили просторную горницу, правда совсем в другом конце дома. Бабка было заартачилась, но Тихон Иванович её осадил:

– Ладно тебе, Аглая Григорьевна…. Уж не дитё Оленька, да и неудобно в чужом доме гостеприимством злоупотреблять.

Старуха вздохнула и отправилась восвояси. «Ну и ладно. Забот меньше», – про себя фыркнула она.

Вечером боярина с дочерью пригласили откушать, но Оленька потянула за собой и Таяну. Девушка засмущавшись, хотела воспротивиться, но боярышня не желала ничего слушать, и подруги следом за Тихоном Ивановичем вошли в просторную трапезную. За большим резным столом уже восседал сам пан Залевский и Болеслав. Похоже, Якуб в молодости тоже слыл красавцем. Правда и сейчас строгие черты лица мужчины оставались привлекательными, только глубокие бороздки, протянувшиеся от утончённых крыльев прямого носа до гладко выбритого подбородка, придавали ему несколько хмурый вид, а залёгшая между бровями двойная складка только добавляла подобного впечатления. Да и серо-голубые как у сына глаза казались настолько холодными, что от его взгляда Таяне захотелось поёжиться. При виде гостей тонкие губы хозяина растянулись в приветливой улыбке и его щёгольские усы подкрученными кончиками взметнулись вверх. Выражение лица пана несколько смягчилось и сделалось не столь строгим.

Болеслав представил отцу Тихона Ивановича и Оленьку и, не зная, что сказать о Таяне, растеряно замялся. Но тут в зал вошла молодая женщина, и внимание мужчины переключилось на неё.

– Познакомьтесь, Божена Миславская, моя кузина, – проговорил Болеслав и предложил женщинам сесть.

Полячка оценивающе скользнула взглядом по нарядам русских девушек, и в её зелёных глазах отразилось откровенное пренебрежение. Женщина натянуто улыбнулась и опустилась на любезно подставленный Болеславом стул. Таяна и Оленька, в свою очередь оглядев панну, с недоумением переглянулись. Божена отличалась красотой: её тёмные волосы, собранные в высокую причёску, открывали белоснежную шею и покатые плечи, а платье, плотно обтягивая женские формы тёмно-зелёным шёлком, подчёркивало пышную грудь.

Сам Тихон Иванович оставался невозмутим, но в глубине глаз боярина проскочило осуждение внешнего вида девицы. Помолившись каждый своему богу, господа приступили к трапезе. Хозяин, исподволь рассматривая гостей, старался вести непринуждённую беседу, а потому, не затрагивая щекотливых политических тем, любезно интересовался здоровьем, успехами посевной и погодой. Поговорили и о предстоящей свадьбе. Ловя на себе редкие взгляды старшего Залевского, Таяна всякий раз испытывала непонятное смятение: этот человек почему-то её пугал, вызывая в душе жутковатый холодок.

Болеслав активно участвовал в разговоре и был сама любезность. Молодой человек, рассказывая забавные случаи из жизни, много шутил, осыпал дам изысканными комплиментами, но чаще, чем следовало бы, поглядывал на Таяну. Божена же, наоборот, особого участия в беседе не принимала и, всё плотнее сжимая губы, казалась недовольной. После трапезы гости не стали засиживаться за столом, а отправились отдыхать: завтра всех ожидал длинный день.

Над городом опустилась ночь, и дом успела окутать усталая тишина, когда, уложив боярышню спать, Таяна вернулась в свою комнатку. Она уже собиралась забраться в уютную постель, как чьи-то шаги, загромыхав по коридору, перекрыли гул негромких голосов. Непроизвольно девушка настороженно прислушалась. Мужчины говорили на польском и, по-видимому, не беспокоились о том, что их кто-то может услышать.

– Я тебя зачем в Москве оставил? Ты должен был найти богатенькую невесту. Сам знаешь, наши дела совсем плохи. А вместо этого ты укатил в Одинцово к своему дружку, – узнала голос пана Залевского Таяна.

– Так за тем и поехал. Гость наш, боярин Григорьев, богатое приданое за единственную дочь даёт, – пробурчал Болеслав. – Вот и рассчитывал к девке и к папаше поближе оказаться.

– А какого чёрта тогда ты с боярской холопки глаз не сводишь?

– Была бы холопка, боярин бы её за один стол с собой не посадил, – резонно предположил Болеслав. – Может, бедная родственница? Они с Ольгой всё время вместе. Без неё боярышня и шага не делает.

– Кто их знает, этих русских…Эти дикари и с рабами могут запросто якшаться, – задумался Якуб.

Мужчины удалились, и дальнейший разговор Таяна не слышала, но что-то поганое закопошилось в душе, а в сердце закралось дурное предчувствие. Девушка вернулась в кровать, но странный разговор продолжал вертеться в голове смутными мрачными образами, и лишь силой заставив себя не думать о пустом, она, наконец, уснула.

Между тем хозяева зашли в кабинет. Прикрыв за собой дверь, Якуб направился к стоящему на столе графину и, плеснув в бокалы себе и сыну вина, уселся напротив Болеслава.

– Но ты молодец, раз русского к нам в дом пригласил. Так будет проще его обхаживать, – продолжил начатый разговор пан. – Пока официально о помолвке не объявлено, есть шанс осуществить наши планы.

– Да я всю дорогу возле него вился, – признался Болеслав. – Вроде раздобрился боярин. Вот только, – вдруг засомневался он, – даже не знаю, как и быть. К дочке Григорьева Данила уже посватался, – нахмурился молодой человек. – А мы вроде с ним как товарищи.

– И что из того? – презрительно поджав губы, фыркнул Якуб. – Дружбу надо использовать ради собственного блага. А если выгоды нет, на что она нужна? Чтобы завтра же начал ухаживать за боярской девкой. Перед тобой ещё ни одна баба не могла устоять, – самодовольно оскалился отец. – А холопку дворовую возьмешь себе перины взбивать. Там, глядишь, и её саму взобьёшь, – пошло хохотнул пан.

– Хорошо, – нехотя ответил Болеслав. – Только, думаю, ты меня переоцениваешь, отец. Ольга в Данилу влюблена.

– Мне что, учить тебя надо, как девку соблазнить? – иронично хмыкнул Якуб, и сын только кисло скривился.

Обсудив все дела, оба Залевских вскоре тоже отправились на покой.

Новый день встретил людей ярким солнцем и предпраздничной суетой. Собираясь на свадьбу, девушки, оживлённо болтая, торопливо наряжались, и случайно подслушанный разговор вылетел у Таяны из головы. После священного обряда венчания гостей пригласили на торжественный пир. Столы ломились от яств, напитки лились рекой, беспрерывно звучали заздравные речи и тосты, скоморохи веселили публику трюками, а музыканты радовали слух гостей. Свадьба удалась на славу.

Болеслав старательно спаивал Данилу, и непривычный к пьянке парень, быстро захмелев, свалился прямо под стол. Смущённые неприглядным видом сына родители увели отпрыска с глаз долой отсыпаться. Избавившись от соперника, Болеслав взялся обхаживать Оленьку. Девушка застенчиво сторонилась прилипчивого поляка, но он украдкой плеснул «горячего вина33» в бокал боярышни, и она, несколько захмелев, уже более благосклонно слушала болтовню ухажёра.

Заметив вьющегося возле подруги Болеслава, Таяна вспомнила о ночном разговоре и потянула подругу за рукав.

– Пойдем-ка, Оленька, подышим свежим воздухом, – предложила она, и не успела боярышня ответить, как Таяна утащила её за собой.

Оказавшись на крыльце, девушка выпалила всё, что слышала накануне.

– Не знаю, не нравится мне всё это, – нахмурившись, закончила она рассказ.

– О чём ты, глупая? Они друзья с Данилой! – не понимала волнения подруги боярышня.

– Всё же будь с этим поляком поосторожней, – посоветовала Таяна.

Послушавшись совета подруги, Оленька сторонилась Болислава и подсела поближе к завеселевшей няньке.

Шумно отгуляв первый день, гости разбрелись отдыхать. Вернулись в дом пана Залевского и Тихон Иванович с дочерью. Таяна помогла боярышне раздеться и, пожелав спокойной ночи, направилась к себе, но в коридоре неожиданно наткнулась на подвыпившего Болеслава. Девушка хотела было юркнуть за дверь, как мужчина перегородил ей путь.

– Что ж ты сторонишься меня, красавица?

– А ты, гляжу, за всеми девками ухлестнуть успеваешь, – съязвила Таяна.

– Ревнуешь? – довольно хмыкнул он. – Только скажи – и ни на одну больше не гляну, – горячо зашептал в ухо Болеслав. Почувствовав терпкий винный запах, Таяна попыталась отстраниться, но мужчина, прижав её к стене, не позволил сбежать. – Будешь моей – озолочу. Всё к твоим ногам брошу. В Варшаву увезу. В шелках и бархате ходить станешь, а не в этих обносках дикарских. Всех затмишь, – не выпуская девушку, страстно дыхнул поляк и, намереваясь поцеловать, потянулся к губам.

Собравшись с силами, Таяна вывернулась и с размаху залепила наглецу оплеуху. Звонкий шлепок разнёсся по коридору, и Болеслав, схватившись за щеку, изумлённо захлопал глазами.

– Экий ты быстрый! – насмешливо фыркнула она.

– Меня никто не смеет бить! – вспыхнул злостью Болеслав. – Тем более дикарка!

– Вот как? Теперь уже дикарка? – с вызовом вскинула подбородок девушка.

– Выкуплю тебя у боярина, и станешь моей рабыней, – припугнул пан.

– Как ты можешь выкупить свободную женщину? – засмеялась она. – Я не холопка…

– Ведьма! – рыкнул поляк.

– Ну, раз ведьма, дай-ка лучше пройти, – недобро прищурилась Таяна. – А то смотри, как порчу напущу, и действительно ни на одну девку твоё естество не встанет, – ядовито улыбнувшись, пригрозила она. Похоже, Болеслав поверил угрозе и поспешно посторонился.

Дерзко усмехнувшись, девушка величественно скрылась за дверью и, прикрыв её, тут же закрылась на щеколду. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, Таяна облегчённо перевела дух: на самом деле ей стоило огромного труда изображать хладнокровие. Стараясь успокоить обезумевшее от страха сердце, девушка стояла ни жива ни мертва. «Вот ирод, напугал как, – ощущая неприятный озноб, подумала она. – Скорей бы покинуть этот чёртов дом с его скользкими хозяевами».

Терзаемая тревожными мыслями Таяна забралась в постель, но избыток впечатлений не давал уснуть. Ворочаясь с бока на бок, она вспоминала минувший день, и тут её взгляд упал на узкий шкаф, заставленный книгами. «Может, почитать? Тогда и сон придёт быстрее?» – понадеялась Таяна и, поднявшись, вновь разожгла свечи.

Изучая корешки, девушка заинтересовалась томом в красном переплёте и, недолго думая, его потянула. Книга немного выдвинулась вперёд, но, будто за что-то зацепившись, замерла. Не понимая, что её удерживает, Таяна поставила подсвечник на стол и, упрямо желая достать фолиант, уже двумя руками ухватила его. Тут за стеной что-то щелкнуло, и шкаф, медленно повернувшись, открыл чёрный проём.

Девушка в испуге отпрянула и растеряно уставилась в темноту, но вскоре природное любопытство взяло вверх, и, осветив потайную дверь свечой, она решалась заглянуть внутрь. Взору Таяны открылся узкий коридор, и, недолго думая, она осторожно направилась в мрачную неизвестность. Свет свечи в её руках плясал, отбрасывая на стены жутковатые тени, но девушка, преодолевая трепет, продолжала ступать вперёд. Время от времени она различала в перегородках небольшие отверстия, а иногда ей встречались такие же потайные двери. «Похоже, старый хозяин соорудил этот ход на случай вынужденного бегства, или желая быть в курсе всего, что творится в его доме» – размышляла Таяна, крадучись продвигаясь всё дальше.

Неожиданно до её ушей донеслись странные звуки, а впереди она заметила струящийся из стены неяркий лучик света. Сделав ещё несколько шагов, девушка заглянула в отверстие, из которого шёл свет, и обмерла. Прямо напротив, у стены, стояла кровать, и на ней в обнимку лежали абсолютно обнажённые Божена и Болислав. От неожиданности Таяна буквально застыла на месте. В следующее мгновение раздался сладкий стон, слившийся с мужским победным рычанием, и ещё через несколько секунд парочка расцепила объятия, и Болеслав отвалился на подушку.

– Ну что, больше не ревнуешь меня к этой холопке? – не успев отдышаться, засмеялся он.

– Если ты ещё хоть раз посмотришь на неё, я её отравлю! – пригрозила Божена.

– Ах ты моя разъярённая кошка! Такой ты мне нравишься ещё больше, – вновь хохотнул мужчина и поцеловал любовницу, но вдруг прервав поцелуй, строго спросил: – А что мне делать с твоим русским?

– Сам знаешь, не по своей воле я к нему ездила. Твой отец приказал, – фыркнула панна, и Болеслав ревниво поморщился:

– Но мне показалось, ты этому вовсе не противилась.

– Разве этот варвар может сравниться с тобой, мой лев, – томно замурлыкала Божена, и Болеслав, довольно улыбнувшись, притянул её к себе.

– Только мой отец хочет и меня женить на боярской дочке, – признался он, и полячка подскочила.

– И ты согласился?

– А что мне остаётся делать?

Девица, нервно закусив губу, поморщилась, а в следующий момент начала сыпать проклятиями, но тут дверь отворилась, и на пороге появился Якуб Залевский. Божена тут же осеклась и, натянув на себя одеяло, испуганно уставилась на мужчину.

– Я и не сомневался, что застану тебя здесь, – строго взглянул Якуб на сына. – Ты должен охмурять русскую дурочку, а не кувыркаться с ней, – кивнул он на Божену.

– Ты слишком быстро всё хочешь, отец, – проворчал Болеслав.

– Чего тянуть? – гневно блеснул глазами пан. – Сам говорил, к девчонке посватался другой жених, а потому тебе следует поторопиться. Если ты затащишь боярышню в постель, у папаши другого выхода не будет. Никуда не денется…. Тут же на свадьбу согласится, лишь бы позора избежать.

– Вроде поначалу всё нормально шло, – кисло скривился молодой пан. – Девка уже таять начала, да эта подружка её всё испортила. Хуже няньки за боярышней следила. Отца-то я быстро споил и Фролу сплавил, – хихикнув, уточнил Болеслав.

– Так завтра постарайся, чтоб всё как надо прошло, – нахмурился Якуб, но тут взвыла Божена.

– Дядюшка, а как же я? Я же ребёночка от Болеслава жду!

Залевский нахмурился:

– Не забыл. Помню. И обещание, данное отцу твоему перед его смертью, позаботиться о тебе выполню. Поэтому и отправил тебя к этому русскому олуху, – пояснил Якуб и приказал: – Завтра же отправляйся в Москву, а по дороге в обитель завернёшь.

Женщина испугано захлопала глазами.

– Вы меня в монастырь надумали сослать? – и у неё по щекам покатились слёз. – Помилуйте, светлый пан! Ваш же внук!

– Дура! К настоятелю в ноги упадёшь, каяться в грехах станешь и попросишь о встречи с патриархом, – поморщился Залевский. – Я сам в ближайшее время отправляюсь в русскую столицу. Там постараюсь проведать Филарета и со своей стороны потребую надавить на князя. Нельзя же девку опозоренной оставлять, а ребёнка без отца, – усмехнулся поляк и довольно потёр руки. – На этот раз не выкрутится… Никуда не денется, придётся ему жениться.

– Как же так? – в свою очередь забеспокоился Болеслав. – Моего ребёнка чужой мужик растить будет? И отцом его называть?

– Да что же вы оба за бестолочи такие? – разозлился Якуб. – Князь женится, Божена ребёночка родит, ну а потом муженёк неожиданно заболеет и помрёт. А кто наследник? – насмешливо посмотрел на парочку Залевский, и те, наконец догадавшись, куда клонит пан, переглянулись и заулыбались. – Вот то-то. Твой сын Борислав титул княжеский примет и земли русские.

– А если не сын будет? – растеряно спросила Божена.

– Уж ты постарайся! – скривился Залевский.

– А как же Борислав? Он с этой Ольгой жить будет? – возмутилась полячка.

– И Ольгу бог прибрать может, а приданое всё мужу останется, – хмыкнул Якуб.

Раскусив расчёт отца, Болеслав засмеялся.

– Да, отец, такого интригана, как ты, поискать!

– Ради вас стараюсь. Всё в семье останется. А вы тут милуетесь. Успеете ещё. Завтра чтобы всё исполнено было! Ты к жениху своему поторопись, – взглянул Якуб на Божену. – А ты девку в постель затащи, – приказал он сыну и вышел.

Дуновение воздуха от захлопнувшейся двери, просочившись через отверстие, коснулось лица Таяны, заставив её моргнуть и выйти из оцепенения. Стараясь не шуметь, девушка поспешила вернуться в комнату. Теперь сон окончательно покинул её, и, ворочаясь в постели, она взволновано размышляла об услышанном. Душа Таяны дрожала от беспокойства за подругу, и ей хотелось как можно скорее покинуть этот дом. «Но как заставить Тихона Ивановича уехать со свадьбы раньше срока? Или хотя бы переехать в другое место?» – размышляла она, прекрасно понимая, что не станет боярин слушать глупую девку. Вымотав себя гнетущими мыслями, уснула Таяна только под утро. Разбудила подругу боярышня.

– Ну ты и соня! – засмеялась она. – Так уморилась вчера на свадьбе, отплясывая? Вставай скорее, нас уже ждут.

– Ой, Оленька что я вчера услышала! – протерев глаза, обеспокоено заговорила Таяна, но тут в комнату зашла панская прислуга.

– Госпожа, мы вас потеряли. Нас послали помочь вам одеться, – обратилась к Оленьке одна их польских холопок.

– Поспеши! – улыбнулась подруге боярышня и направилась к выходу. – Как соберешься, так и расскажешь свои новости.

Таяна быстро оделась и вышла из дома. Оленька как раз садилась в экипаж с открытым верхом, а рядом с ней и Тихоном Ивановичем крутился подчёркнуто любезный Болеслав. Сдерживая раздражение, Таяна подошла и опустилась на сиденье рядом с подругой.

– И что ты хотела рассказать? – улыбнулась боярышня.

Девушка насторожено взглянула на Болислава:

– Потом… – отмахнулась она и осторожно предложила: – Может, прямо сегодня домой поедем?

– Ты чего?! Сегодня самое веселье! Скоморохи да ряженные! – сверкая глазами, возразила Оленька.

Таяна насупилась. «Сказать, что захворала, – так вообще оставят дома. Как тогда Оленьку уберечь?» – размышляла она и решила дождаться подходящего момента, тогда и рассказать всё подруге. Но поляк, словно пчела возле мёда, всё время вился рядом, не отставая от девушек ни на шаг. Парень не давал Таяне возможности выложить услышанное, и она тихо злилась…

Глава 11

Свадебное гулянье кипело буйным разгулом, заливая хмельным весельем округу. Музыканты не жалели инструментов, за столами гремели песни, не смолкали звон кубков и заздравные речи, и всё чаще разносились беззлобные, но порой и непристойные шутки. Русские гости перемешались с польскими, и уже никто не вспоминал о старых обидах и разногласиях. Всех объединил общий праздник, и, сидя за одним столом, никто не смог бы объяснить, ради чего люди устраивают войны. Действительно, когда жизнь человеческая столь быстротечна, наверное, лучше потратить её на что-то более достойное, чем склоки и распри.

Несчастный Данила Коробов с утра страдал от похмелья. Его мутило, и парню было не до веселья. Болеслав, делая вид, будто хочет помочь другу, не преминул подлить ему вина, и Данила вновь захмелел. Заметив состояние жениха, Оленька рассердилась и, желая его проучить, взялась принимать ухаживания младшего Залевского. Наблюдая за подругой, Таяна просто кипела от негодования и, не выдержав, потащила боярышню за собой. Болеслав тоже попытался последовать за девушками, но Таяна строго одёрнула прилипчивого поляка:

– Ты и в нужник с нами пойдёшь? – фыркнула она, и пан остался с гостями.

Оленька удивлённо взглянула на подругу:

– Что с тобой сегодня? Не веселишься, смотришь хмуро.

– Зачем ты этого прохвоста привечаешь?

– А чего Данила второй день пьяный? – обиженно надула губки боярышня. – Я уж сомневаться начинаю, а как он тартыга34?

– Ещё скажи, будто Болеслав тебе приглянулся?

– А что? Он парень видный и такой обходительный… – решила подразнить подругу Оленька.

– Дьявол он! Это он Данилу споил. Я сама видела! – возмутилась Таяна и выложила всё, что услышала накануне.

– Да не может быть! – недоверчиво выдохнула Оленька. – Наверное, ты неправильно поняла? Они же на своём разговаривали. А польские слова вроде и схожи с нашими, а смысл другой имеют. Вон говорят у них «урода, а у нас «красавица», – хихикнула девушка.

– Ничего я не перепутала! Зря что ли отец Серафим меня языку обучал? – нахмурилась Таяна и, вздохнув, призналась: – Тревожно у меня на душе. Не стоит нам к пану возвращаться, лучше пораньше домой поехать.

– Да чего ты всё придумываешь?! – отмахнулась Оленька. – Пускай себе Болеслав вьётся, раз ему так хочется. Только зря надеется. Думает, дурочку нашёл? Будто голову из-за него потеряю? А Даниле надобно рассказать, какого гнилого дружка себе завёл. Но не сейчас, когда проспится. Да, только, боюсь, не поверит, – посетовала боярышня, и девушки вернулись к гостям.

Похоже, предупреждение подруги только подзадорило Оленьку, и, узнав о коварстве поляка, она затеяла свою игру. Делая вид, что ей приятны ухаживания иноземного кавалера, боярышня смеялась над его шутками и, замечая недовольные взгляды Таяны, только хитро ухмылялась.

Ближе к вечеру гости начали расходиться и разъезжаться по домам. Тихон Иванович никак не мог наговориться с братом и покинул торжество одним из последних. Вернувшись в дом пана Залевского, боярин намеревался ранним утром отправляться в обратную дорогу и, устав за день, сразу лёг спать. Проводив подругу до опочивальни, Таяна пожурила её:

– Ну зачем ты заигрывала с Болеславом?

– А мне посмеяться над ним захотелось. Он надеется, что всё по его будет, а потом ни с чем останется, – засмеявшись, капризно повела плечиком Оленька.

– Ой, смотри, подруга, с огнём играешь, – покачала головой Таяна. – Да и люди что скажут?

– Люди, – только поморщилась боярышня. – Пусть эти люди Даниле расскажут, как его дружок к его невесте подкатывал. Вот тогда он и поверит, что за человек этот Болеслав.

– Может, ты и права, – не стала спорить Таяна.

Девушки долго не могли угомониться и, вспоминая весёлую свадьбу, спохватились, лишь когда полностью стемнело. Таяна помогла хозяйке раздеться и, прежде чем уйти, посоветовала:

– Только ты всё же дверь на ключ запри. Мало ли… От Болеслава этого всего, чего хочешь, ожидать можно. А я тут за стеночкой буду. Услышу, ежели чего… Правда не думаю, что он дверь ломать надумает.

– Ну ты скажешь! – беспечно засмеялась Оленька. – Дверь ломать! Иди, спи и не тревожься.

Таяна послушно отправилась в свою комнату и, закрывшись на щеколду, тоже легла в кровать. Но в эту ночь девушка даже не пыталась уснуть, а наоборот, чутко прислушивалась к каждому шороху. Вдруг ей показалась, будто в коридоре скрипнула половица. Таяна поднялась и, тихо подкравшись к двери, приложила к ней ухо. Снова услышав осторожные шаги, девушка замерла. Человек подошёл к соседней двери и попытался её открыть, но убедившись, что она заперта, осторожно постучал.

– Кто там? – донёсся сонный голос Оленьки.

– Ольга Тихоновна, откройте. Мне поговорить надо, – зашептал Болеслав.

– Поздно уже, сплю я. Завтра поговорим.

– Открой, голубка моя. Только взгляну в твои очи и тут же уйду, – сладко увещевал кавалер.

– Чего удумал, – строго раздалось из-за стены. – Завтра увидишь. Не трать зря время, пан, иди спать.

Всё затихло. Таяна, прижавшись к косяку, продолжала прислушиваться к тому, что происходит в коридоре. Парень не уходил, а топтался на месте и чего-то ждал. Вдруг девушка услышала металлический звон, в следующую минуту послышался поворот ключа и скрип отворившейся двери. «Неужто открыла?» – похолодела Таяна, но тут же услышала возмущённый голос Оленьки.

– Ты как это?!

– У меня запасной ключ есть, – усмехнулся Болеслав.

– А ну уходи! Не то закричу!

– Закричишь? А я скажу, что ты сама мне открыла. Все гости видели, как ты со мной любезничала. Ну что ты, моя красавица, я же знаю, чего ты желаешь, – горячо зашептал поляк.

– Не подходи!

– Не бойся. Я жениться на тебе хочу. Завтра упадём в ноги к батюшке твоему и скажем, что любим друг друга.

– Чего бы вдруг?! Я Данилу люблю!

– А захочет ли Данила брать тебя, когда узнает, что со мною была? – раздался насмешливый голос пана.

– Сгинь, ирод! – попыталась закричать Оленька, но, похоже, мужчина закрыл ей рот, поскольку дальше послышалось только глухое мычание.

Сердце Таяны испуганно заметалось, и она, в чём была, выскочила из комнаты. Увидев, как Болеслав, навалившись на боярышню, целует её, Таяна кинулась к подруге и, ухватив парня за плечи, попыталась его оттащить.

– Ах ты, лихоимец, чего удумал! Отпусти её и проваливай!

Пьяный Болеслав несколько отпрял от жертвы и, осоловело взглянув на служанку, зашипел:

– Что, завидно стало? Не переживай, и тебя оприходую, – скривился он и, схватив Таяну, грубо швырнул её на кровать к боярышне.

Воспользовавшись замешательством подруг, мужчина подошёл к двери и захлопнул её. Оленька сидела ни жива ни мертва, бедняжку била нервная дрожь. Таяна первая пришла в себя и, тут же вскочив, закричала:

– На помощь! Люди!

– Заткнись! – зарычал молодой пан, но Таяна, продолжая выталкивать незваного гостя к двери, не унималась.

– Проваливай, говорю!

Тогда Болеслав по-мужски тяжело заехал служанке кулаком в лицо, и она, не удержавшись на ногах, с грохотом свалилась на пол. Больно ударившись скулой, девушка приглушённо пискнула.

– Не замолчишь, придушу! – грозно приближаясь, рыкнул поляк.

Взглянув в налитые кровью глаза пана, Таяна поняла, что он может выполнить угрозу, и, увидев рядом обтянутый бархатом табурет, ухватив его, швырнула им в Залевского. Но силёнок хорошо размахнуться у хрупкой девушки не хватило, и табурет гулко грохнулся о пол. Болислав, отскочив в сторону, ещё больше разозлился на мешающую его планам строптивую девчонку и, подлетев к Таяне, вновь её ударил. Приближающийся мужской кулак заставил девушку зажмуриться, и в следующее мгновение от боли и гула в ушах она потеряла сознание. Кипя от слепой ярости, Залевский продолжал избивать несчастную, пока наконец не убедился, что жертва затихла. Тяжело дыша, он поднялся и вновь направился к дрожащей боярышне.

– Ну что, Ольга Тихоновна, теперь нам никто не помешает любить друг друга, – хищно скривился пан и сорвал с бедняжки одеяло.

Оленька беспомощно закрыла лицо руками и жалобно заскулила.

– Не надо… Уходи… – молила она, но Болислав, усмехнувшись, скинул с себя камзол и навис над девушкой. – Не подходи! – вдруг истошно взвизгнула боярышня, но поляк повалил её на кровать и рванул сорочку.

Пытаясь вырваться, девушка отчаянно сопротивлялась и визжала, но тут дверь отворилась, и на пороге появилась грузная фигура Тихона Ивановича. Увидев Болеслава и перепуганную дочь, боярин взревел и кинулся на обидчика.

– Ах ты, ирод шляхетский, чего задумал! – зарычал отец, и парень отскочил в сторону:

– Она сама меня впустила!

–Что-о-о?!

– Не верь ему, батюшка! – всхлипывала Оленька. – У него ключ запасной был!

– Так я тебя! – кинулся боярин на Болеслава и сцепил на его горле огромные руки.

На шум примчался и сам Якуб Залевский. Решив, что сыну удалось задуманное, он подскочил к Григорьеву, пытаясь вырвать сына из мертвой хватки разъярённого отца:

– Тихон Иванович, успокойся! Дело молодое. Любовь у них. Обвенчаем – и дело с концом!

Пану всё же удалось оттащить боярина, но Григорьев порывался вновь ухватить Болеслава.

– Какая любовь? – ревел отец. – Он снасильничать над моей дочкой хотел! Царю пожалуюсь! В темнице сгною! – орал Тихон и, оттолкнув Залевского, вновь кинулся на Болеслава с кулаками.

Пытаясь разнять дерущихся, Якуб потянул за рукав боярина, но Григорьев так саданул пана, что тот, тараща осоловелыми глазами, зашатался. В этот момент, раззадоренный Болеслав, выхватил из-за пояса кинжал и вонзил клинок в грудь боярина. Тихон Иванович охнул, схватился за грудь и попятился назад. Таяна, очнувшись, успела подняться на ноги:

– Что с вами, Тихон Иванович? – воскликнула она.

Боярин взглянул на окровавленную руку, с недоумением перевёл глаза на девушку и, пытаясь устоять на ногах, сделал пару шагов. Таяна поспешила к господину на помощь, и Григорьев ухватился за её хрупкое плечо, но девушка, не в силах удержать грузное обмякшее тело, покачнулась, и, падая, боярин увлёк за собой и её. Затаившаяся в постели Оленька, увидев гибель отца, завизжала и бросилась на Болеслава. Стараясь избежать беспомощных девичьих шлепков, молодой пан отступал к окну, а боярышня, рыдая, кричала:

– Ты убил его! Убил! Ненавижу! – бесновалась несчастная дочь, и поляк не выдержал.

– Замолчи, дура! – пытаясь закрыть ей рот, ухватил Болеслав девушку.

Укусив его за руку, Оленька смогла вырваться и оказалась у окна.

– Убийца! – кинула она в лицо Болеславу, и поляк по-звериному оскалился:

– Заткнись! Или я сам заткну тебя! – прорычал он и наотмашь ударил.

Не удержавшись на ногах, Оленька перевалилась через подоконник и вывалилась наружу.

Наконец высвободившись из-под тела Григорьева, Таяна вновь поднялась и, увидев, что подруга исчезла в темноте, похолодела. Подбежав к окну, девушка взглянула вниз. Высота была небольшой: всего-то второй этаж. В лунную светлую ночь белое тело в разодранной рубашке отчётливо просматривалось на земле.

– Оленька! – позвала Таяна.

Боярышня не ответила, и, вглядываясь в неестественное положение тела, девушку пронзила страшная догадка. Похоже, подруга сломала шею. Сердце Таяны в отчаянье замерло:

– Ты… Ты убил её… – еле слышно прошептала она, с ужасом взглянув на Болеслава, и в бессилии опустилась на колени. – Я же говорила ей… говорила! – зажмурив глаза, заголосила Таяна.

После оплеухи рассвирепевшего русского Якуб Залевский наконец пришёл в себя и, взглянув на лежащего на полу окровавленного Григорьева, выругался:

– Kurwa mać35! Что ты наделал?! – устремил он злые глаза на сына.

– Надо было его как-то угомонить, – с досадой поморщился Болеслав. – Он бы всё равно это просто так не оставил…

– Одно дело – попытаться с девчонкой развлечься, совсем другое – убийство именитого боярина! Даже если мы больше не появимся в Москве, наш король может призвать нас к ответу. Сигизмунду сейчас ссора с русскими не нужна! Да ещё и девку из окна выкинул, – всё больше хмурясь, прошипел пан.

– Это случайно получилось, – потёр сын укушенную руку.

– И что теперь делать? – хмуро задумался Якуб. – Так! – встрепенулся он. – Скажем, что между отцом и дочерью произошла ссора. Будто боярышня отказывалась выйти замуж за Коробова, поскольку влюбилась в тебя. Отец начал на неё ругаться, а она в порыве гнева его убила.

– А как тогда она шею сломала? – усмехнулся Болеслав.

– Испугалась содеянного и решила удрать. Выпрыгнула из окна, но неудачно.

– Негодяи! – воскликнула Таяна. – Какие же вы негодяи!

Отец и сын озабочено переглянулись, они совсем забыли о присутствии девушки, но тут в дверях появились прибежавшие на шум панские слуги. Увидев окровавленное тело гостя, ключник, перекрывая вход остальным, оторопело остановился, а из-за его плеча выглянули дворецкий и горничная пана Залевского.

– Чего вылупились? – прикрикнул Якуб и, обращаясь к ключнику, приказал: – Вислав, никого сюда не пускать!

Польский холоп поспешил выполнить указание и направился к лестнице, ведущей в подклети для челяди, а дворецкий с горничной продолжали растеряно таращиться на бездыханное тело и беспомощно всхлипывающую Таяну.

– Отведите её в мою комнату, – кивнул хозяин на перепачканную кровью девушку. – И переодеть её! А посмеете открыть рот, запорю! – пригрозил он обоим.

Понимающе кивнув, слуги подхватили обмякшую Таяну и поволокли её из спальни. Как только они скрылись за дверью, Болеслав угрюмо спросил:

– А что с девкой делать будем? Может, её тоже того? – показал он жестом, намекая на убийство.

– Не сейчас. Это будет подозрительно. Тем более она должна подтвердить наш рассказ.

– Не согласится, – скривился Болеслав. – Упрямая.

– Ничего, и не таких ломал, – хищно оскалился Якуб.

Вскоре вернулся дворецкий. Пан приказал занести тело Оленьки в дом.

– Пошлите человека за Фролом Друцким! – отдал распоряжение Залевский. – Утром своим русским родственничкам свадьбу омрачит, – зловеще скривился пан и вновь сердито зыркнул на сына. – А мне ещё с девкой разобраться надо, – пробурчал он и направился к выходу.

Горничная успела переодеть Таяну, когда на пороге появился хозяин. Кивнув холопке, что бы та убралась, пан взглянул на девушку ледяными глазами. Таяна, выдержав его взгляд, упрямо стиснула губы.

– Ну что ты, голубушка, волком смотришь? – ласково заговорил поляк. – Выпей вот вина, успокойся, – налил из графина тёмно-красной жидкости Якуб и поднёс бокал девушке.

– Отравить решил? – прошипела она и отвернулась.

– Ну что ты, – улыбнулся хозяин и сам отпил вина. – Зачем? Ты же будешь умницей и завтра расскажешь, как боярин поссорился с дочерью, и чем эта ссора закончилась, – елейно ворковал Залевский. – А я тебя за то хорошо награжу. Денег получишь. Наряды. Жениха тебе достойного подберу. Ни на кого работать не будешь и обноски барские носить не придётся, как сыр в масле кататься станешь.

– Купить надеешься? – презрительно фыркнула Таяна.

– Нет, конечно, ты можешь отказаться, – расплылся пан в ядовитой ухмылке. – Но понимаешь, ты и сама можешь неудачно с лестницы упасть, – многозначительно замолчал он и, заметив, как девушка пренебрежительно поморщилась, подумал: «Да, девчонку так просто не запугать». Тогда Залевский пошёл с другой стороны. – Хотя нет… На быструю смерть можешь не рассчитывать, – сразу сделался суровым пан и мерзко оскалился. – В гарнизон тебя отправлю. К солдатам. Парни истосковались по женскому теплу, думаю, порадуются такому сладкому подарочку, – пошло ухмыльнулся поляк и по настороженному взгляду жертвы почувствовал: он правильно рассчитал удар. – Так что? Какую судьбу выберешь?

– Не стану я благодетелей своих оговаривать да убийц выгораживать, – упрямо нахмурилась Таяна, но Залевский уловил в её голосе дрожь.

– Как знаешь, – вздохнул он. – Думаешь, я шучу? – змеиным взглядом оглядел Якуб пленницу и, не торопясь, направился к ней.

Догадавшись, что он задумал, Таяна, не спуская напряжённых глаз с самодовольно расплывшейся рожи пана, натянулась словно струна. Путаные мысли о спасении лихорадочно заметались в её голове, а Залевский подошёл вплотную и властно взял девушку за подбородок.

– Жаль Болеслав картинку испортил, – разглядывая Таяну, оскалился Якуб. – Ну ничего, это заживёт, – провёл он пальцем по распухшем от побоев губам. Высвобождаясь из рук поляка, девушка резко отстранила голову. – Строптивая… Люблю таких… – и пан толкнул бедняжку на кровать.

Пытаясь подняться, Таяна рванулась, но Залевский придавив её рукой не позволил этого сделать. Увидев, как мучитель начал расстёгивать штаны, девушка, сморщившись от отвращения, собрала силы и оттолкнула мужчину. В следующую секунду пан снова схватил её и повалил на кровать. Таяна, стараясь высвободиться, отчаянно трепыхалась, но тут её щеки коснулось что-то неприятно холодное. Нервно отстранив лицо, она взглянула на предмет и тут же замерла. Прямо перед её глазами на массивной цепи раскачивалась серебряная регалия. Оскалившаяся пасть не то волка, не то собаки тускло поблёскивала в свете свечей, и девушка поняла, что она уже видела этот орден. Давно… И также близко…

Несколько секунд Таяна, не отрываясь, смотрела на завораживающее мерцание металла. В душе всколыхнулись забытые образы, заметались, закружились, взвились и неожиданно вырвались наружу. Давние события вихрем пронеслись в голове, путаясь, наслаиваясь друг на друга и сбиваясь в кучу. Широко открыв глаза, девушка смотрела на орден, а потом перевела взгляд на шумно сопящего над ней человека.

И тут, словно молния пронзила её: она его вспомнила! Он был там! Там, где царила смерть! Таяна вспомнила свою мать и отца, своих родных и близких, своих подруг и знакомых. Лица людей пролетали в безумном хороводе, и кровавые картины мелькали перед глазами, одна страшнее другой. От охвативших её видений девушка зажмурилась, и слёзы ручьём покатились из-под ресниц.

Мерзкие руки шарили по её груди, и Таяне захотелось завыть, зарычать, оскалиться и вцепиться зубами в горло ненавистного человека. Намереваясь исполнить свой порыв, девушка открыла глаза, но к её изумлению пан Залевский тоже застыл. Поляк с растерянностью разглядывал её оберег. Явно разволновавшись, мужчина тут же забыл о своём гнусном намерении и, выпустив жертву, поднялся. На ходу застегнув штаны, пан поспешил к комоду. Открыв ящик, Якуб достал ларец и, выудив из него вещицу, вернулся к девушке. Вновь ухватив её оберег, Залевский разжал вторую ладонь, и Таяна увидела точно такой же, только золотой. Правда изображение луны оказалось на нём посеребренным, а камень между светилами полыхал красным пламенем. Сравнивая оба амулета, пан разволновался ещё больше.

– Откуда это у тебя? – показывая на её оберег, сдавлено прохрипел Якуб.

– Не помню, – соврала она.

– А кто твои родители? – напряжённо всматривался в лицо девушки Залевский.

– Говорят, мать ключницей служила, – не стала скрывать Таяна.

– Ты её помнишь?

– Нет.

– А отца?

– Никого не помню. Очнулась в лесу, а что до этого было, не ведаю.

Недоверчиво разглядывая пленницу, пан погрузится в задумчивость. Через некоторое время он озабоченно нахмурился, хмыкнул и вышел, не забыв запереть дверь на ключ. Проводив глазами поляка, Таяна вскочила и в поисках спасения заметалась по комнате. Подлетев к окну, она распахнула створки, но тёмная пустота, дыхнув прохладой, вызвала образ искалеченной Оленьки, и девушка в страхе отшатнулась. Вспомнив про потайной коридор, Таяна начала искала выход, но дверь снова отворилась, и на пороге в сопровождении Фрола Друцкого появился Залевский.

– Посмотри, какой у девчонки амулет. Уж больно на мой похож, – обращаясь к Друцкому, проговорил пан. – Что скажешь? Может, признаешь девку?

Таяна во все глаза смотрела на Фрола, теперь она вспомнила и его. Этот человек тоже был тогда с польским паном. Друцкий подошёл ближе и с интересом взглянул на девушку.

– Это кто ж её так разукрасил? – поинтересовался боярин. Пан только поморщился, но, похоже, Фрола не особенно интересовал ответ, и он только слащаво усмехнулся. – Откуда я знаю, чья она? Я и раньше её видал. Говорят, Евсей Левашов девчонку в лесу нашёл, и что она умом тронутая, память потеряла, – пояснил Друцкий и, скривив губы, добавил: – Убогая… А я никогда не интересовался, в каком лесу Левашов её отыскал. Какое мне до неё дело? – пожал Фрол плечами и неожиданно приказал: – А ну покажь оберег. И вообще давай-ка его сюда, – властно потянул боярин руку.

Желая защитить дорогую для неё вещицу, Таяна прижала руки к груди, но быстро сообразив, что она не сможет противостоять двум здоровым мужикам, осторожно полезла за пазуху. Фрол похотливо ощерился, а девушка в следующую секунду, со всей силы оттолкнув боярина, кинулась к открытому окну. Уронив стоящий на пути напольный подсвечник, она перемахнула через подоконник и в мгновение исчезла в темноте.

– Вот чертовка, сбежала! – поднявшись на ноги, воскликнул Фрол.

– Собирай людей в погоню! – приказал пан своему холопу, и боярин послушно выскочил за дверь.

Пламя свечей, коснувшись ковра, жадно вцепилось в неожиданную добычу и, слизывая оранжевым языком витиеватый узор, быстро поползло в разные стороны. Растеряно взглянув на разгорающийся пожар, пан вместо того, чтобы затушить его, подхватил заветный ларец и выбежал наружу. Навстречу ему попался ключник.

– Где все? Воду тащи! Эта чертовка дом подожгла! – заорал Залевский.

Слуги суетливо забегали по переходам, а Якуб поспешил к сыну.

– Что случилось? – услышав тревожный шум, забеспокоился Болеслав.

– Сбежала ведьма, – процедил Якуб.

– Так мы пропали?!

Залевский старший задумчиво вертел ус:

– Не суетись, – вдруг зловеще прищурился пан и улыбнулся. – Бегство холопки нам на руку, – проговорил он, и Болеслав растеряно уставился на отца. Поймав непонимающий взгляд сына, Якуб хмыкнул: – Скоро всё узнаешь…

Глава 12

Едва коснувшись земли, Таяна замерла, с опаской прислушиваясь к своему телу. Всё вроде осталось цело, и, с тоской подумав о подруге, она, не в силах сдержать подступившие слёзы, прошептала: «Прости, Оленька, не смогла я тебя уберечь». Но тут из окна высунулась помятая физиономия Фрола, и девушка испуганным зверьком сорвалась с места.

Выскочив за ворота, Таяна сломя голову помчалась по тёмному проулку, спеша в сторону дома брата Тихона Ивановича, но вскоре, услышав приближающуюся погоню, она юркнула в приоткрытую калитку и затаилась в кустах смородины. Шум приближался, и один из преследователей воскликнул:

– Gdzie ta cholerna dziewczyna poszła? (Куда делась эта чёртова девка? – польск.)

– Наверняка к Григорьевым побежала! – раздался голос Фрола.

– Вы трое постарайтесь её перехватить! А мы ближайшие улицы обыщем, – приказал неизвестный.

Топот ног удалился, и беглянка в растерянности гадала, что же ей теперь делать? С опаской выбравшись из укрытия, она, подумав, решила покинуть город. Путаясь в лабиринте незнакомых улиц, девушка стремилась побыстрее добраться до окраины. Разгорающееся зарево пожара дома пана Залеского служило ориентиром, и Таяна бежала в противоположную от него сторону. Минуя околицу, она, едва касаясь голыми ногами прохладной ночной травы, уже мчалась по лугу, как неожиданно её заметили. Белая сорочка в свете луны хорошо различалась на фоне серебристого поля, и до неё донеслись радостные возгласы.

– Вон она! Держи!

Ржанье коней и цокот копыт явственно раздавались в застывшей тишине, и всполохи огней замелькали у края луга. Сердце девушки испуганным зайцем заметалось в груди и, собрав последние силы, она рванулась к лесу. Опасаясь, что всадники её настигнут, Таяна неслась без оглядки и, добежав до опушки, с облегчением нырнула в заросли. Задыхаясь от долгого бега, волнения и горя, она осторожно пробиралась во мраке, и кровь гулко стучала в висках. Всё как тогда… Давно… В детстве… Ночь. Смерть. Огонь. Страшные люди. Она одна. И лес вокруг.

Обессилив, Таяна опустилась у старой берёзы и всем телом прижалась к её шершавой родной коре, а голоса между тем становились всё явственнее. Под истеричные вопли взволнованных разбуженных птиц, чужаки, размахивая факелами, рыскали среди угрюмых деревьев. Освещённый светом человек подошёл совсем близко, и Таяна замерла. Блики огня зловещими тенями скользили по его лицу, придавая незнакомцу ужасающий вид. Он выглядел упырем, явившимся из преисподней. Сердце беглянки бешено колотилось, и ей казалось, оно стучит настолько громко, что его звук сейчас выдаст её. Бедняжка даже перестала дышать и только сильнее вжалась в морщинистый ствол лесной защитницы.

– Выходи, я вижу тебя! – послышался крик.

– Фрол, неужто нашёл? – обрадовался человек и отошёл от берёзы.

– Нет! Так… постращать, – нехотя отозвался боярин.

Преследователи продолжали обшаривать лес.

– Вот ведь ведьма! Словно испарилась.

– Ведьма и есть, – донёсся голос Фрола. – Не зря с Пелагеей дружбу водила.

– Свят, свят, свят, – забормотал кто-то.

Неожиданно налетел ветер, и что-то зловеще ухнуло в темноте. Люди заволновались:

– Пойдём отсюда! Не сыщем её!

– Днём ведьму в лесу не поймаешь, а уж в ночи-то и подавно, – испуганно раздалось во мраке.

Голоса начали затихать, и свет факелов постепенно угас. Таяна вздохнула свободнее и, поднявшись, наугад побрела по лесу. Вспоминая Оленьку и её отца, девушка вновь расплакалась. «Предупреждала же, – дала она волю слезам. – Не послушалась она меня! И я не сумела убедить!» – терзалась виной Таяна.

Чувствуя, что окончательно выбилась из сил, девушка присела возле огромного пня и, собрав вокруг себя побольше прошлогодней листвы, свернулась клубочком и забылась.

Утренняя прохлада, обволакивая тело влажными объятиями, разбудила беглянку. Сквозь удерживающую сознание дрёму Таяна слышала весёлые трели птиц. Лучик солнца, пробравшись сквозь листву, ласково касался щёки, приятно согревая кожу, и ничто не говорило о страшном злодеянии, совершённом накануне. Как бы ей хотелось, чтобы это было только страшным сном, и, открыв глаза, она увидела бы милое личико Оленьки и услышала её задорный смех.

Поёжившись от холода, Таяна окончательно проснулась, но обыденность оказалась ещё неприятней её ожиданий. Она с удивлением осознала, что взглянуть на мир ей удаётся с большим трудом. Один глаз затёк настолько, что не открывался вовсе, а второй, похоже, превратился в узенькую щёлочку. Ощупав нос и губы, девушка поняла, что её лицо превратилось в раздувшуюся на грядке тыкву. «Да, не прошли даром ласки Болеслава», – про себя печально хмыкнула она и выбралась из кучи листьев.

Оглядев себя затёкшим глазом, Таяна стыдливо осознала, что она лишь в нижней рубахе. «Как же в таком виде на люди-то показаться? – растерялась девушка. – И что теперь? Куда идти? Вокруг лихие люди, а я одна», – почти как много лет назад размышляла бедняжка, а главное – душу томило осознание, что всё тот же человек лишил её счастливой и спокойной жизни. «Вернуться в Вязьму, найти Данилу и всё ему рассказать? Нет, нельзя. Там поляки. Меня сразу поймают люди пана Залевского. Податься в Москву? Кто меня, девку дворовую, слушать станет?» – в отчаянье вздохнула Таяна и, подумав, решила сначала разыскать Пелагею.

На лето знахарка отправилась за травами в Крапивну, туда беглянка и собралась держать путь. «Вот только, где я сейчас?» – не понимала она, наобум шагая по лесу. Наткнувшись на ручей, Таяна жадно приникла к прохладным струям, а напившись, пошла вниз по течению. Рано или поздно ручеёк должен привести к речушке, а возле рек всегда селятся люди, знала девушка. «Там и расспрошу, куда идти следует». В самом деле, ручей всё увеличивался в размерах и неожиданно нырнул под деревянный мосток, соединяющий накатанную дорогу.

Не желая больше плутать по лесу, Таяна вышла на просёлок. Озадаченно оглядевшись и некоторое время сомневаясь, какое направление выбрать, она прикинула по солнцу и повернула налево. Опасаясь, не пошлёт ли пан на её поиски людей, девушка шагала, постоянно прислушиваясь. Да и появиться перед кем-либо в одном исподнем было неловко, и как только до её ушей доносился шум, она тут же скрывалась в кустах и настороженно наблюдала за путниками. В одну сторону проследовал небольшой польский отряд, а в обратную проплелась телега с двумя местными мужиками. Но после полудня движение оживилось, и девушка от греха подальше сошла с дороги. Правда, пробираясь по лесу, она всё же старалась не терять просёлок из вида.

Наконец сделав петлю, дорога вынырнула из леса и, минуя широкий луг, дальше пересекла широкий тракт. Затаившись в кустах, Таяна разглядывала расположившийся на перекрёстке довольно большой постоялый двор с сараями и конюшней. К трактиру подъезжали и отъезжали телеги, кареты и всадники. В основном то были мужчины, лишь пожилая крестьянская пара остановилась передохнуть, но в избу не пошла, а осталась сидеть на своей телеге. Ветер доносил тревожащие желудок запахи, и Таяна, вспомнив, что с прошлого дня ничего не ела, почувствовала голод.

Дождавшись темноты, девушка осторожно подобралась к трактиру. В доме царил весёлый гвалт. Сквозь деревянные стены доносились возгласы мужчин и громкий смех. Различив сквозь пьяный галдёж и женские голоса, Таяна робко понадеялась: «Может, кто-то из них согласится поделиться одеждой?» – и крадучись проскользнув вдоль невысокой ограды, она подошла к чёрному входу заведения, но зайти внутрь не решилась, а спряталась за поленницу. Наконец из дверей вышла дородная женщина и, выплеснув к забору грязную воду, повернула обратно. Тогда Таяна отважилась выйти из укрытия. Заметив метнувшееся из мрака белое пятно, женщина вздрогнула и, быстро перекрестившись, схватилась за сердце.

– Matko boża kto tu jest36? – воскликнула она.

– Простите, что напугала вас, – проговорила Таяна по-польски.

– Да как напугала! Ты чего это в одной рубашке? – оглядела пани незнакомку.

– Мне пришлось бежать…

– Понятно… охальники напали, – покачала головой женщина. – А от меня чего надо?

– Мне бы прикрыться чем. И я со вчерашнего дня ничего не ела.

Женщина, пристально разглядывая свалившееся на её голову чудо, немного помолчала и наконец проговорила:

– Ну, пойдём, – и, повернувшись, направилась к дверям. Таяна несмело последовала за хозяйкой. – Я пани Грася. – представилась женщина. – А тебя как звать?

– Злата, – произнесла первое попавшееся на ум имя Таяна.

Оказавшись внутри трактира, девушка почувствовала запах жареного мяса, пшённой каши, ещё чего-то печёного и невольно сглотнула слюну. Мужской говор и задорный визг женщин здесь звучал отчётливо, и Таяне почему-то сделалось не по себе. Хозяйка толкнула ближайшую дверь и зашла в маленькую клетушку, заваленную всяким хламом. У стены, занимая собой почти всё пространство, стоял огромных размеров сундук. Открыв крышку, пани Грася начала перетряхивать его содержимое.

– Дети вот повырастали, своим домом живут, а вещи остались. Вроде и барахло уже, а выкидывать жаль, – вздохнула хозяйка и, порывшись, наконец выудила старенькую юбку и кофту. – На, одень, – подала пани тряпьё и, взглянув на босые ноги девушки, достала и стоптанные мужские башмаки. – Другого ничего нет, – заявила она и захлопнула сундук.

Таяна быстро натянула одежду и, подтянув тесьму на юбке и горловине рубашки, от души поблагодарила пани Грасю. «Это всё же лучше, чем щеголять по дорогам в одной рубахе», – оглядев великоватый и потрёпанный наряд, рассудила она. Бегло окинув ночную гостью оценивающим взглядом, хозяйка, по-видимому, осталась довольна её видом и, подтолкнув к выходу, повела девушку в соседнее помещение. Переступив порог, они оказались на кухне с большой русской печью. Пылающее огненным заревом горнило37 разносило умопомрачительные запахи, заставляя живот даже сытого человека жадно урчать, а уж внутренности Таяны просто истошно заголосили. В жаркой пасти печи, аппетитно булькая, томились горшочки, смачно шипели сковородки, а на противне румянилась пышная выпечка.

Посредине комнаты возвышался большой стол, заставленный коробочками и горшочками с приправами, а упитанный повар, шустро орудуя ножом, отдавал команды двум юрким поварятам. При виде странной незнакомки кухонные работники, забыв об обязанностях, с изумлением уставились на Таяну.

– Чего рты раскрыли, работайте! – прикрикнула пани Грася, и те снова засуетились.

Один из поварят, подхватив блюдо, толкнул дверь и выскочил в просторную трапезную. Таяна успела разглядеть стоящего за деревянной стойкой дородного мужика в фартуке, а дальше просматривался заставленный столами зал. Почти все скамьи были заполнены людьми. Посетители выпивали и закусывали, а женщины с бесстыдно обнажёнными плечами громко хохотали, ничуть не смущаясь непристойных ласк пьяных мужчин. Раньше Таяна только слышала о подобных заведениях, а увидев, просто оцепенела.

– Кормить бесплатно не стану! – раздался над ухом голос хозяйки, и девушка вздрогнула. – Будешь работать!

– Нет, – попятившись назад, отчаянно замотала головой Таяна.

Догадавшись, о чём подумала новая работница, пани Грася засмеялась.

– Да кому ты нужна? Кикимора лесная краше будет. Сама – как щепка, ухватить не за что, – сложила женщина полные руки на необхватной груди и кивнула на другую дверь. – Вон посуду мыть станешь. За кормёжку. А спать будешь там, – указала она на дверь комнатушки, где стоял сундук с барахлом.

Девушка задумалась: она не собиралась оставаться здесь навсегда, но дорога до Крапивны дальняя, и ей нужны были деньги. Не воровать же, в самом деле?

– А если я ещё полы возьмусь мыть? – спросила Таяна.

– За неделю копейку заплачу, – подумав, пообещала хозяйка.

– Две! Я ещё и двор мести стану, – твёрдо заявила девушка.

Пани Грася, вскинув брови, ещё раз оглядела дерзкую незнакомку, немного посомневалась, но согласилась.

– Накормите её…Там со вчерашнего дня уха осталась… – смилостивившись, приказала она работникам.

Кроме ухи один из поварят сунул новенькой пирог с грибами. Пока Таяна уплетала угощенье, хозяйка сама принесла набитую соломой подушку и одеяло и сложила всё это на сундук. Быстро насытившись, девушка ощутила, как тело, заполняясь томительной негой, обмякло, и её стало клонить в сон. Но расслабляться работнице было непозволительно: пани Грася велела отправляться мыть посуду, и, перемогая усталость, Таяна отправилась к чану с водой.

Надеясь накопить денег на дорогу, девушка рассчитывала отработать недели три. «Раз на три копейки можно купить целую курицу, то шести копеек мне вполне хватит, чтобы не голодать, пока я доберусь до Пелагеи. К тому же мир не без добрых людей, глядишь, и поможет кто, – намывая тарелки, ложки и кружки, размышляла она. – Эх, был бы у меня лук! Дичь подстрелила бы и тогда деньги могла бы тратить только на хлеб, – размечталась Таяна. – Может, с кем поспорить, что смогу в цель попасть?» – пришла в голову шальная идея, но для этого необходимо было выйти в зал к пьяным мужикам, а этого девушке делать совсем не хотелось.

Освободилась посудомойка далеко за полночь и, поставив последние тарелки на полку, отправилась отдыхать. Растянувшись на жёсткой крышке сундука, она облегчённо вздохнула и, только коснувшись соломенной подушки, тут же уснула.

Но с первыми петухами работницу подняла пани Грася.

– Хватит разлёживаться, дела не ждут. Тебе ещё полы мыть.

Таяна поднялась, умылась, причесалась и вышла в кухню, где наткнулась на хозяина трактира.

– Это ты что ли, новая посудомойка? – оглядел он девушку и, брезгливо поморщившись, усмехнулся. – Да, хороша… Самовар иди и почисть, что в зале стоит. И чтоб сиял!

Пан ушёл, и Таяна отправилась выполнять поручение. К её радости в столь ранний час зал оказался пуст. В доме Григорьева подруге боярышни не приходилось выполнять такую работу, но она видела, как это делает прислуга, и приступила к делу. Вскоре в начищенном до блеска металле Таяна разглядела своё отражение и ужаснулась. Всё лицо, покрытое синюшными разводами, перекосило, разбитые губы опухли, а глаз вовсе не было видно. Но девушка даже порадовалась своему преображению. «Хозяйка права, вряд ли кто позарится на такую красавицу» – хмыкнула она.

Закончив с самоваром, работница взялась мыть полы, потом подмела двор, и только она закончила наводить порядок, как в трактире вновь начали собираться посетители, и ей пришлось отправляться мыть посуду. Ближе к вечеру заведение наполнилось пьяным весельем, и Таяне так за целый день не удалось присесть. Даже есть пришлось на ходу: хозяйка постоянно находила для неё работу. Уже ночью совершенно изнеможённая девушка еле добралась до своего сундука и смогла, наконец, отдохнуть.

Последующие три дня проходили в тех же заботах. В субботний вечер было особенно многолюдно, и Таяна только поспевала подавать чистые тарелки и кружки, как поварёнок вновь заваливал лохань грязной посудой. Девушка вертелась, словно белка в колесе, но хозяин, заглянув в кухню, недовольно прикрикнул:

– Долго ещё ждать? Пошевеливайся! Мне вино не во что наливать!

– Сию минуту, пан, – заспешила Таяна и передала чистые кружки подскочившему поварёнку.

Другой паренёк подхватил поднос с угощеньями и тоже скрылся за дверью. Тут повар потребовал принести муки, но, оглядевшись, обнаружил, что все разбежались, и, чертыхаясь, сам направился в амбар.

В кухне никого не осталось, когда туда завалился пьяный постоялец.

– Я просил подать мне жареного цыплёнка! – взревел он и, никого увидев, растерянно замер. Осоловелый взгляд господина скользнул за неплотно прикрытую дверь и остановился на стоящей к нему спиной девушке.

Похотливо ухмыльнувшись, мужчина, направился к посудомойке и, подкравшись, обхватил её руками. От неожиданности Таяна вздрогнула и, резко развернувшись, оказалась лицом к лицу к наглецу. Взглянув на девушку, человек в отвращении отшатнулся:

– Чёрт! Вот так чучело! – поморщился он, и, к своему ужасу, Таяна узнала Фрола Друцкого. Боярин собрался было уйти, но вдруг о чем-то задумался, остановился и подозрительно прищурился. – Где-то я тебя видел? – запустил он пальцы в бороду, и девушка замерла.

Поедая её глазами, Фрол старательно соображал, и по растянувшейся на его физиономии усмешке Таяна поняла, что он её вспомнил.

– Ведьма, – радостно выдохнул Друцкий. – Да, разукрасил тебя пан не на шутку. Значит, тебя по всем дорогам ищут, а ты в борделе решила подработать? – хихикнул он. – Что, эта работёнка приятней, чем в холопках ходить?

Услышав обидные слова, девушка возмущённо вспыхнула, но промолчала.

– Вот Болеслав обрадуется, что нашлась пропажа, – похотливо оскалился Фрол. – Думаю, пан простит, ежели я тебя прежде его оприходую, – вновь потянул липкие ручищи боярин. Таяна, ловко отскочив в сторону, увернулась, и пьянчуга чуть не грохнулся в чан с грязной водой.

– Ах ты, стерва! Всё равно не уйдёшь! – разозлился Друцкий и, стряхивая с рукавов воду, угрожающе двинулся к Таяне. В ужасе наблюдая за приближением мужчины, бедняжка попятилась. – Брось ломаться! Не то хозяевам пожалуюсь, что гостя не жалуешь.

Сделав ещё пару шагов, девушка уперлась спиной в полки с посудой. Фрол, не торопясь, подходил, и Таяна, непроизвольно пошарив рукой, нащупала деревянную рукоятку. Не раздумывая, она ухватила её, и тяжёлая сковорода, сделав дугу в воздухе, заехала боярину по уху. Тяжёлый удар звоном заполнил комнатёнку, но девушке показалось, что этот звук разнёсся по всему трактиру. Фрол блаженно улыбнулся, покачнулся и свалился к её ногам. Если бы глаза Таяны не затекли, наверное, от испуга она их вытаращила. Ожидая, что сейчас к ней сбегутся люди и за избиение постояльца её жестоко накажут, посудомойка беспомощно уставилась на дверь. Но в проёме никто не появился, и девушка растеряно взглянула на неподвижное тело.

«Неужели убила? – похолодела она и, наклонившись, приложила пальцы к шее Друцкого. – Нет, живой», – облечено выдохнула Таяна, но её сердце тут же учащённо забилось: бедняжка понимала, что ей надо бежать. Когда Фрол придёт в себя, он наверняка захочет отмстить за обиду и, конечно, постарается вернуть её пану Залевскому. За дверью послышались беззаботные голоса поварят, и девушка забеспокоилась: теперь ей не удаться улизнуть незамеченной. «Так, не раскисать!» – приказала она себе и, стараясь выглядеть как можно спокойней, вышла из моечной.

Не торопясь, словно направляется по делам, Таяна миновала кухню и прошмыгнула в свою каморку. «Дальше что?» – пронеслось в голове и, взглянув на сундук, она подняла крышку. Сверху лежала мужская одежда. «Переоденусь парнем! – тут же осенило её. – Если за мной пошлют погоню, то будут искать девку. Да к тому же мужчине странствовать гораздо проще, чем женщине», – и Таяна тут же вытащила штаны и рубаху.

Порывшись, девушка нашла ещё старенький зипун и залатанную шапку. «Всё равно они никому не нужны. В конце концов, это плата за мою работу, – оправдывая своё постыдное воровство, рассудила бывшая посудомойка.

Дрожа от страха, что в любую минуту Фрол может прийти в себя, или же его просто найдут, Таяна свернула одежду и украдкой выскользнула из дома. К счастью, никто на пути ей не встретился, и незамеченной девушка покинула постоялый двор. Юркнув за забор, Таяна кинулась в ближайший лесок. Ночь давно окутала окрестности, скрывая беглянку от посторонних глаз, но только оказавшись в зарослях, она позволила себе оглянуться. Как раз в этот момент в трактире поднялся шум, и по двору забегали люди с факелами, а кто-то, грязно ругаясь, поносил всё на свете.

Наблюдая за шумной суетой, девушка затаилась, но в её сторону никто не направлялся, и она позволила себе отдышаться, а затем, не откладывая, переоделась в мужскую одежду. Спрятав юбку и кофту под кустом, Таяна засыпала их прошлогодними листьями и, желая убедиться, что погони за ней нет, снова взглянула в сторону постоялого двора. Люди с факелами поскакали по дороге, ведущей в Москву, и беглянка облегчённо вздохнула. «По-видимому, пан Залевский решил, что я намереваюсь жаловаться царю, – усмехнулась она. – Хорошо бы… Да только кто меня к нему пустит?»

Над округой вскоре повисла тишина, и Таяна побрела по мрачному лесу, но он казался ей гораздо приветливей любой оживлённой дороги. Решив, что она достаточно удалилась от опасного места, девушка наломала веток и, соорудив ложе, устроилась отдыхать. Взирая сквозь верхушки почерневших деревьев на далёкие звёзды, Таяна размышляла о своей судьбе. Почему на её долю выпало столько напастей? Чем же она так прогневила бога? И что ждёт её впереди? Но сияние равнодушных огней не приносило ответа на вопросы, и девушка не заметила, как заснула.

Глава 13

Вкрадчивый шёпот леса переплетался с мелодичным гомоном пернатых и назойливым жужжанием насекомых. Эти мелкие бестии, пытаясь либо куснуть, либо пощекотать забредшего в их владения человека, и разбудили Таяну. Девушка потянулась, осмотрелась и, поднявшись, натянула на голову прихваченную из трактира шапку. Впервые в жизни она порадовалась своим тонким и мягким волосам. «Вот как бы я скрыла такую косищу, как у Оленьки? – подумала Таяна, и от воспоминаний о подруге грудь сдавило щемящей тоской. – Нет. Я не позволю этим негодяям остаться безнаказанными», – упрямо нахмурилась она и, утерев подкатившую слезу, направилась к дороге.

За время работы в трактире девушка успела выяснить направление в сторону Крапивны и теперь уверенно шагала по пыльному траку. Правда, несмотря на смену своего обличия, лишь заслышав приближение всадников, она всё же спешила подобру-поздорову спрятаться и не показываться путникам на глаза. В очередной раз скрывшись в придорожных зарослях, Таяна сквозь листву разглядывала проезжающую телегу. На облучке38, небрежно придерживая вожжи, сидел старик и от скуки напевал песню. Подумав, девушка решилась выйти к человеку и попросить его подвести. Крестьянин не отказал, и когда «попутчик» уселся на телегу, поинтересовался:

– И куда же ты, парень, путь держишь?

– Матушка к тётке послала. Одинокая она, тётка-то, – сочиняла на ходу Таяна. – Приболела, вот и попросила помочь по хозяйству.

– Понятно, – вздохнул мужик. – Дело божеское… Как же родственников без поддержки оставить. А далёко живёт?

– Не близко… – не желая особо откровенничать, неопределённо отозвался «парень».

– Голодный, небось? – вдруг спросил крестьянин, и Таяна утвердительно кивнула. – А что ж мать с собой ничего не дала?

– Да давала она, – нахмурилась девушка. – Только по дороге люди лихие всё отобрали.

– Понятно… – вновь вздохнул возница. – Это они тебя так отделали? – усмехнулся он и подал ломоть хлеба.

– Они, – согласилась Таяна и, поблагодарив доброго человека, принялась уминать угощение.

– Да, времена нынче лихие, – покачал головой крестьянин. – По дорогам одному ездить опасно.

– Так оно. А куда деваться?

Дальше старик взялся рассказывать о сельских делах, сетовал на прошлогодний неурожай, надеялся на хороший в этом году и вспоминал недобрым словом бояр, столько времени сеявших смуту и доведших страну до разорения. Таяна только поддакивала, а возница, похоже, был только рад терпеливому слушателю. Добравшись до развилки, мужик повернул в свою деревню, а попутчица, попрощавшись, пошагала дальше.

От дороги Таяна далеко не отходила, лишь раз углубилась в лес собрать грибов, рассчитывая перед сном перекусить. Приближался вечер, когда, услышав лошадиный топот, она вновь скрылась в кустах. Мимо пронёсся вооружённый отряд и, проводив всадников взглядом, девушка выбралась из укрытия и пошла следом. Сумерки сгущались, и путница задумалась о месте для ночлега. Готовясь провести очередную ночь в прохладной сырости леса и размышляя о предстоящем ужине из сырых грибов, девушка с досадой корила себя за то, что в спешке не позаботилась об огниве.

Выбирая, где бы лучше устроиться, Таяна пробиралась сквозь заросли, как неожиданно заметила всполохи костра и услышала мужские голоса. Девушка насторожилась, но любопытство взяло верх, и она подкралась посмотреть, кто же там развёл огонь. Не желая себя обнаружить, Таяна слишком близко не подходила, а пыталась издалека разглядеть остановившихся на привал людей. Облачённые в доспехи воины на разбойников явно не походили. «Похоже, это обогнавший меня отряд», – догадалась девушка.

Поджаривая на костре дичь, путники отдыхали, и тонкий дымок, смешиваясь с ароматом мяса, тревожил желудок Таяны, заставляя его жалобно урчать и обиженно сжиматься. Вспоминая о своих сырых грибах, девушка лишь печально вздохнула и, рассматривая мужчин, никак не могла решить, стоит ли ей выходить или нет. «Кто их сейчас разберёт? Вон Фрол Друцкий – и тот, оказывается, служит полякам», – терзали сомнения душу, и Таяна уже собралась от греха подальше убраться. Развернувшись, она направилась вглубь леса, но в этот момент на поляну выскочил огромный пёс и, настороженно вдохнув воздух, с злобным лаем кинулся в кусты.

Услышав за спиной грозное рычание, девушка дёрнулась было бежать, но мгновенно сообразив, что от собаки не скроешься, остановилась. Понадеявшись, что если вести себя спокойно, тогда, возможно, пёс не тронет, Таяна развернулась к зверюге лицом и замерла в ожидании. Выскочив из кустов, собака угрожающе оскалилась, и девушка в изумлении проговорила:

– Громушка?! Откуда ты здесь?

Пёс, словно человек, насторожился, прекратил рычать, вновь вдохнул воздух, и в следующую секунду, восторженно заскулив, подскочил и, поднявшись на задние лапы, принялся вылизывать лицо девушки.

– Гром! – раздался из зарослей встревоженный голос. – Гром, ко мне! Фу, Гром! – следом за собакой выбежал Левашов и, заметив удивительное дружелюбие страшной псины, в растерянности уставился на незнакомого мальчишку.

При виде Евсея девушка затрепетала. Перед ней стоял статный, сильный и красивый воин, его глаза задорно искрились, а её сердце, совершенно обезумев, заметалось в бешеном танце. Не в силах отвести от Евсея взгляда, бедняжка замерла, и противоречивое смятение заполыхало в девичьей груди. С одной стороны, она испытывала радость от встречи, но в то же время неожиданно почувствовала себя неловко, и ей захотелось спрятаться.

– Фу, Гром! – ещё раз призвал хозяин собаку к порядку и, недоумевая, поинтересовался: – И чего ты такого сделал, что он облобызал тебя, словно лучшего друга?

Таяна догадалась, что княжич принял её за парня, и её душу кольнула обида. Девушка, конечно, понимала: за столько лет она изменилась, но, похоже, Евсей и думать забыл о глупой девчонке, найденной им в лесу. Но тут же вспомнив о своём изуродованном лице, она несколько успокоилась и даже порадовалась, что Левашов её не узнал. Предстать перед мужчиной настолько некрасивой Таяне не хотелось, и эта мысль быстро сгладила чувство горечи, и она облегчённо вздохнула. Пёс продолжал ластиться и, потрепав его за ухом, девушка ответила.

– А меня все собаки любят, – нашлась она.

– Это почему же? – не понимал Евсей.

– Не знаю, – пожала плечами Таяна и предположила: – Я их люблю и не боюсь. Вот и они меня жалуют и не трогают.

Такой ответ не особо объяснял поведение Грома, но Левашову пришлось его принять. Обычно пёс не подпускал чужаков, особенно на привале, и всегда рьяно охранял отряд, разве к детям относился с особым трепетом. «Может, Гром принял парня за ребёнка?» – предположил княжич, с некоторой ревностью оглядывая незнакомца.

– А в лесу чего делаешь?

– К тётке иду, – решила держаться уже придуманной истории Таяна. Да и доля правды в ней была. Она направлялась к Пелагее – единственной родной душе, оставшейся теперь у неё.

– К тётке? И где проживает твоя тётка?

– В Крапивне, – не стала скрывать девушка.

– Надо же. И нам в ту же сторону. А как возле нашего лагеря оказался?

– Да следил за вами, – честно ответила Таяна.

– Во как! А зачем?

– Шёл по дороге, хотел на ночлег устраиваться, а тут костёр увидел. Вот и подошёл посмотреть, кто такие.

– А чего сразу не вышел?

– Кто ж вас разберёт? Не знаешь, чего от кого ждать… А тут пёс выскочил…

– Понятно. А звать тебя как?

Девушка растерялась и, взглянув на Евсея, на секунду задумалась.

– Трофим, – наконец ответила она.

– И кто ж, Трофимка, тебя так разукрасил? – усмехнулся Евсей.

– Длинная история…– потупилась девушка.

– Ну, пойдём к костру, там всё и расскажешь, – кивком пригласил Левашов и направился к месту привала.

Таяна послушно поплелась за княжичем. Пес, довольно скалясь, ластился к «парню» хуже кошки, и Евсей только с недоумением пялился на собаку. Он не понимал столь неожиданной благосклонности пса к незнакомцу. Так преданно Гром разве самого Левашова встречал, да и то после долгой разлуки.

Когда Евсей с Таяной вышли к отряду, мужчины, оторвавшись от дел, с интересом оглядели «мальчишку».

– Это кто ж такой? – поинтересовался Прохор.

– Трофимка я. К тётке в деревню иду. А тут пёс ваш, – вновь объяснила Таяна.

– К тётке… – повторил Прохор и, разглядывая её лицо, прищурился. – А кто ж, Трофимка, к тебе так приложился? И главное, за что?

– Да так, – надулась девушка. «Может, рассказать про Оленьку и Тихона Ивановича? – мелькнула в голове суматошная мысль. – Тогда надо будет признаться, кто я такая, – тут же испугалась она. Таяне совсем не хотелось сообщать мужчинам, что она девушка. – Ну, а как тогда наказать пана? – в отчаянье размышляла она и, подумав, проговорила: – Подругу хотел защитить.

– Подругу? – улыбнулся княжич и, лукаво подмигнув товарищам, спросил у «мальчишки»: – Так у тебя невеста есть?

– Нет… Она мне не невеста.

– А от кого защищал?

– От поляка одного…

– И что защитил? – хохотнул молодой воин.

– Не смог, – опустила голову Таяна. – Убили её…

Мужчины перестали улыбаться.

– Убили? За что?

– Ни за что… Так получилось.

– И кто?

– Болеслав Залевский. И её отца он зарезал, а я еле ноги унёс. Они хотели, чтобы я рассказал, будто видел, как Оленька с Тихоном Ивановичем ссорились. А дело вовсе не так было…

– Какая Оленька? – вдруг похолодел Евсей. – Тихон Иванович? Уж не боярин ли Григорьев?

– Он и есть…

Воцарилось молчание.

– Так как же так? – выдохнул княжич. – А как же Тихон Иванович?

– Его первого Болеслав и убил.

– Ты точно всё видел?

– Точнее не бывает. А заправляет всем сам пан Залевский. Он своего сынка подговорил к Оленьке ночью явиться, чтобы не позволить ей за Данилу Коробова замуж выйти. Мечтал об Оленькином приданом.

– Откуда знаешь? – грозно сдвинул брови Евсей.

– Служил я у пана. Слышал, как они дело обговаривали, – пояснила Таяна. – А теперь Якуб Залевский в Москву помчался. Хочет от себя и от сына вину отвести.

– Да неужто правда? – выдохнул Прохор.

Не желая верить страшной новости, Левашов тряхнул головой:

– Оленька девчонка ж совсем была. Такая солнечная, улыбчивая.

Воины напряжённо переглянулись. Сердце Евсея словно придавило. Уж сколько вроде смертей видел, но самое страшное, когда погибают люди далёкие от сражений: «Не должны чистые души вот так уходить. Несправедливо это». В глубине сознания теплилась надежда, что, может, это всё ошибка, и «парень» чего-то путает, и княжич взглянул на Долматова:

– Прохор Алексеевич, давай-ка утром скачи в столицу. Гости с той свадьбы вернуться должны, переговоришь со всеми. Выясни, что да, как. Потом вернешься, доложишь.

– Сделаю, Евсей Фёдорович.

– Может, и мне в Москву? – забеспокоилась Таяна. – Я всё расскажу. Как на духу.

– Ты же к тётке собирался? Вот и отправляйся к ней. Я и без тебя управлюсь, – не желая брать на себя обузу в виде мальчишки, нахмурился Долматов. – А коли понадобишься, позовём.

Девушке пришлось смириться. «И то верно, боярин лучше меня сможет всё разузнать, да царю доложить, – подумала она. – А потом, как дело начнётся, так и я своё слово скажу».

– Ну что ж, перекусим и отдыхать, – тяжело вздохнул Левашов. – Богдан Иванович, а ты посты расставь, – обратился он к седоволосому. – Видишь, как неспокойно.

Таяна присела к костру и, выудив из карманов собранные грибы, нанизала их на прутик. Заметив её незамысловатый ужин, Богдан подал кусок дичи и улыбнулся.

– На-ка, парень. Ешь, не стесняйся, теперь ты в нашем отряде.

– А где родичи твои? – спросил молодой воин у Таяны.

– Всех поляки убили, – нахмурилась она. – Кроме тётки никого не осталось.

Мужчины вздохнули.

– Вот ведь мальчишке сколько пережить пришлось, – прошептал Богдан и спросил: – А сколько годков-то тебе?

– Восемнадцать, – не задумываясь, ответила Таяна, и дружный хохот огласил лес.

– Да ладно врать, – хмыкнул молодой воин. – У тебя даже усы не пробиваются. И мухортый39 ты, словно жердь. Соплёй перешибёшь.

– Ну, шестнадцать, – поправилась девушка.

– Ага, – хохотнул Богдан. – Годика через два исполнится.

Таяна не стала спорить и, обижено наклонив голову, вгрызлась в мясную косточку.

– Да ладно, зубоскалы! Вот пристали к парню! – оборвал товарищей Левашов. – Похоже, польские хозяева мальца в голодном теле держали, вот и не вырос, – заступился он, и Таяна с благодарностью взглянула на княжича.

Дружинники оставили её в покое, и она, продолжая возиться с костью, заметила вожделенный взгляд пристроившейся рядом псины.

– На, Громушка, – протянула девушка косточку. Пёс, довольно мигнув, осторожно принял угощение, и кость, пару раз хрустнув в огромных челюстях, исчезла, словно её и не было.

Услышав, как «мальчишка» назвал собаку «Громушка», Евсей задумался. Что-то давно забытое и тёплое звучало в этом ласковом обращении, но княжич не успел вспомнить, где он его уже слышал – товарищи отвлекли воеводу вопросом. Добродушно перешучиваясь, дружинники мирно беседовали, а Таяна украдкой наблюдала за Левашовым. Чувствуя, как внутри растекается что-то волнующее и незнакомое, она пыталась успокоиться и изо всех сил старалась не смотреть на княжича. Но сколько девушка не пыталась отвести глаза, они не слушались и сами следили за мужчиной. Таяна ловила каждое движение Евсея, наслаждалась звуком его приятного голоса, любовалась блеском глаз и обаятельной улыбкой и ничего не могла с собой поделать…

Заворожённый игрой пламени Левашов отрешённо смотрел на огонь, когда к нему подсел Прохор.

– О чём, Евсей Фёдорович, задумался? Не о своей ли польской крале? – подколол он племянника.

– Да нет, Прохор Алексеевич. О боярине Григорьеве думаю, да о дочери его, – покачал княжич головой.

– Понятно, – нахмурился Долматов. – Не переживай, Евсей, с утра в Москву отправлюсь, разберусь… – пообещал он и криво усмехнулся. – А я-то думал, свою панну всё забыть не можешь.

Тоже усмехнувшись, Левашов вздохнул, и образ прекрасной полячки предстал перед глазами. Три седмицы минуло с того дня, как он расстался с любовницей. И теперь Евсей невольно вспомнил о той страстной встрече и горячем теле красавицы, но не желая напрасно волновать кровь, он постарался откинуть ненужные мысли и огляделся. Таяна пыталась пристроиться у костра, и Левашов, заметив её жалко скрючившуюся фигурку, предложил:

– Трофимка, вон ложись на ортьму40 рядом со мной. Ночи-то прохладные, замёрзнешь один.

Девушка смутилась, но понимая, что её отказ покажется странным, послушно поднялась и улеглась рядом с княжичем. Накрыв и себя, и «парня» шерстяной епанчей41, Евсей моментально уснул. Над лагерем разнёсся дружный храп утомившихся воинов, но не он не давал девушке покоя: боясь пошевелиться, Таяна прислушивалась к ровному дыханию Левашова. Она смотрела на мужчину, о котором грезила ещё девчонкой, и с сожалением осознавала: её детская наивная привязанность никуда не делась, а наоборот только окрепла и, заполнив нежностью душу, ещё сильнее опутала чарами.

Никогда раньше грудь не щемило так мучительно, – осознавала Таяна. Лишь Евсей приводил её в столь лихорадочное смятение. Ни один другой парень не заставлял девичье сердечко так петь, тоскливо вздыхать и предательски трепетать, словно осиновый лист, терзаемый мятежным ветром.

Стёпка вроде и нравился Таяне, но вовсе не волновал так, как княжич. «Да и поляк этот, Болеслав, уж насколько хорош, но ни на мгновение не вздрогнуло сердечко ни от прикосновения его, ни от поцелуя» – взволновано размышляла она. А стоило Евсею только взглянуть и улыбнуться ей ласково, как душа расцвела весенними садами, запела звонкими птицами, зазвенела весёлым ручьём. «Что со мной такое?» – печально вздохнула девушка и прикоснулась кончиками пальцев к щеке Левашова. Осторожно скользнув по коже, она робко дотронулась до его губ. Как ей хотелось прикоснуться к ним не рукой, а своими губами! «Не стоит мечтать о несбыточном», – обречённо подумала Таяна, порывисто повернулась на другой бок и тут же уткнулась лицом в мокрый нос Грома.

Пёс настороженно скосил на девушку глаз и замер, явно ожидая, прогонит или нет? Таяна улыбнулась лохматому соседу. «И когда ж ты успел подкрасться? А, Громушка?» – прошептала она и, запустив руку в густую шерсть, почесала собаку за ухом. Пес, облегчённо вздохнув, зажмурился, весьма довольный ласке и позволению спать рядом.

– Спокойной ночи, Громушка, – пробормотала девушка и тоже закрыла глаза. Ровное дыхание Евсея и тепло его тела успокаивали, и вскоре она тоже погрузилась в сон.

Таяну разбудили голоса ратников. Утро оказалось на самом деле свежим и прохладным, и девушке вовсе не хотелось выбираться из-под уютного плаща, к тому же спину так приятно грел пёс. Но понимая: не дело ей разлёживаться, Таяна потянулась и поднялась. Быстро перекусив, отряд засобирался в дорогу. Прохор Долматов первым оседлал коня:

– До встречи! – кивнул он Левашову и повернул в сторону Москвы.

Проводив дядьку, Евсей озадаченно взглянул на Таяну.

– А Трофимка с кем поедет? – спросил он дружинников.

– Да хоть и со мной, – предложил молодой ратник. – Этот тщедушный весит-то всего ничего. Пепел выдюжит.

– Вот и хорошо, Еремей, – согласился княжич.

Не мешкая, воины вскочили в сёдла, и Таяна, пристроившись позади парня, опасаясь выдать себя, старалась держаться на расстоянии. Когда они тронулись, Ерёма фыркнул:

– Ну и чего ты? Держись крепче! Чего сторонишься, словно девка красная?

– Вот именно! Что я, девка что ли, к тебе прижиматься? – огрызнулась Таяна.

– Будто знаешь, как девки прижимаются? – лукаво улыбнувшись, покосился парень.

– Знаю, – усмехнулась она.

– Гляди-ка каков! На губах молоко не обсохло, а уж с девками обнимался! – засмеялся Еремей. – И кто ж к тебе прижимался?

– Не твоё дело, – буркнула Таяна.

– А тебе, Ерёма, похоже, завидно, – спасая девушку от насмешек молодого воина, вступил в разговор Богдан.

– Да вот ещё! – поморщился парень. – Я вообще жениться не буду, – важно заявил он, и мужчины дружно заржали.

– Неужто в монастырь собрался? – подколол седоусый.

– Почему в монастырь? Вон Прохор Алексеевич не женится и живёт себе, на жизнь не жалуется. Видел я, как мужики из-за этих баб мучаются, – важно заявил юноша.

– Дурак ты, однако, Ерёма, – усмехнувшись, покачал головой Богдан.

– А чего? – не понимая, вылупил тот глаза.

– Так из-за женщины и не женится Прохор. Обиду забыть не может.

– Ну, а я о чем? Одни беды от них, от баб этих! – с видом знатока проговорил Ерёма, и мужчины, потешаясь над наивной самоуверенностью молодого товарища, переглянулись и снова засмеялись.

Целый день ратники не сходили с дороги, а ближе к вечеру вновь стали лагерем. Таяна решила выпросить у Ерёмы лук.

– На что тебе? – нахмурился тот.

– Поохотиться хочу.

– И что, и тетиву натянуть осилишь? – хохотнул Ерёма.

– Не хуже тебя, – обиженно поджала губы Таяна.

Парень пожал плечами и, усмехнувшись, передал «Трофимке» лук.

Облегчённо выдохнув, Таяна скрылась в лесу: теперь под благовидным предлогом она могла отойти от отряда подальше и, наконец, спокойно справить естественные надобности. Осторожно пробираясь по лесу, охотница к своей радости заметила зайца. Стрела беззвучно рванулась к цели, и через мгновение здоровенный русак сделался трофеем девушки. С гордостью осмотрев добычу, она, вполне довольная собой, привязала тушку к поясу и подумала: «Вот утру я тебе нос, Ерёмка».

Ещё немного побродив, Таяна направилась назад к лагерю. Она уже слышала голоса воинов, когда прямо из-под её ног выпорхнул рябчик. Не задумываясь, девушка вскинула лук и выстрелила. Кувырнувшись в воздухе, птица рухнула на раскидистый дуб, растущий неподалёку от поляны, где расположились воины. Добыча, запутавшись в ветвях, повисла высоко над землёй, и Таяна с досадой фыркнула. Терять трофей не хотелось, и она полезла на дерево. Добравшись до рябчика, охотница подхватила тушку и так же привязала её к поясу. Она уже было собиралась спускаться, но тут раздался хруст сухой ветки, и, обернувшись, девушка заметила одетых в разношёрстную европейскую одежду людей. Вооружённые кто чем незнакомцы осторожно подкрадывались к русскому отряду, и у Таяны не оставалось сомнений в недобрых намерениях лесных бродяг.

Скорее всего, то были дезертиры польского войска, предпочитающие разбой честному сражению. Предводитель знаком показал обойти русских и взять лагерь в клещи, а затаившаяся на ветке девушка обеспокоенно размышляла, как бы предупредить дружинников об угрозе. Кричать Таяна побоялась, тем самым она выдала бы себя, а из мести поляки могли просто её застрелить, и, подумав, она сорвала жёлудь и запустила им в сторону поляны.

Богдан недоумённо взглянул на упавший возле костра жёлудь и растерянно пожал плечами. Девушка на дереве, разозлившись на недогадливость седоусого, достала из колчана стрелу и, прицелившись, отправила её в тушку на вертеле. Воин вскинул брови, настороженно нахмурился и, внимательно оглядевшись, заметил на верхушке дуба парнишку. «Трофимка» взволнованно размахивал руками, показывая вниз, и жестом изображал перерезанное горло.

Опытный вояка, догадавшись о грозящей опасности, сделал знак товарищам. Мужчины незамедлительно потянулись к оружию и взвели курки пищалей. В следующий момент из зарослей повалили разбойники, но неожиданности не получилось: вызвать панику полякам не удалось. Ратники незамедлительно открыли огонь, а разрядив пищали, выхватили сабли. Умело смяв натиск воровской шайки, дружинники отразили атаку и сами перешли в наступление. Леденящий визг смерти разнёсся над лесом: пронзительный звон сабель и шпаг слился с глухими ударами топоров, ржаньем рвущихся с привязи лошадей и яростными криками людей.

Встревоженные птицы возмущённо загалдели, ругаясь на чужаков, вторгшихся со своими распрями в их зелёный размеренный мир, но весь этот шум неожиданно перекрыл свирепый лай, и на поляну из леса выскочил Гром, а следом за ним показался и княжич. Оба – и пёс, и хозяин – тут же вступили в бой, круша и сбивая с ног противника.

Пристроившись на дереве, Таяна с волнением следила за схваткой и, выбирая цель, старалась помочь дружинникам. Богдан отчаянно рубился с поляками, как неожиданно почувствовал за спиной движение. Рубанув нападавшего, он, готовый дать отпор, резко развернулся, но с удивлением увидел у своих ног сражённого стрелой разбойника. На секунду задумавшись, воин отыскал взглядом «паренька». Понимая, что только что мальчишка спас ему жизнь, Богдан удовлетворённо хмыкнул и вновь кинулся на противника.

Вскоре с разбойничьей шайкой было покончено, лишь немногим удалось сбежать. К счастью, у самих дружинников потери оказались незначительными, и, собрав оружие побеждённых, они расслабились и начали шутить.

– А я, как увидел жёлудь, уж было решил, то белка потешается. Но белка оказалась великоватой, – рассказывал Богдан, подмигивая подошедшему к костру «Трофимке». – Да-а-а, парень! Пожалуй, сегодня многим из нас ты жизнь спас. Ты как на дереве-то оказался?

– Вот, за рябчиком полез, – показала Таяна добычу. – В ветвях запутался, – пояснила она, и мужчины, взглянув на трофеи, одобрительно хмыкнули.

– Спасибо тебе, – подал Левашов руку, и девушка несмело протянула свою. – Да, с такими руками много не навоюешь, – улыбнулся Евсей, пожимая её ладошку. – И смущаешься, словно девка на выданье, – засмеялся он. Таяна, надув губы, потупилась, и княжич добродушно проговорил: – Ладно тебе… не обижайся…

Выслушивая лестные высказывания в свой адрес, девушка чувствовала себя героем дня. Особенно приятно грело душу одобрение Евсея. Когда он, улыбаясь, по-свойски похлопывал её по плечу, сердце Таяны пело от счастья. Как бы ей хотелось, чтобы его улыбка адресовалась ей, Таяне, а не мальчишке с именем Трофим. Но открыться девушка не решалась. Зачем? Хотя она и слышала о печальном вдовстве Левашова, но понимала: это не даёт ей никакой надежды. Он – наследник княжеского рода. А она? Пусть даже Таяна и вспомнила своих родителей и теперь знала, какого она «роду-племени», но кто ей поверит? А если поверят, то что это изменит? У неё ничего нет… Ни гроша за душой. Лишь ценный оберег, доставшийся от матери. Так, поглощённая своими невесёлыми мыслями, Таяна украдкой любовалась княжичем и лишь печально вздыхала.

Заметив тоскливый взгляд «парня», Евсей улыбнулся и подсел рядом.

– Что, Трофимка, по близким тоскуешь? – обняв за плечи, участливо спросил Левашов. Девушка замерла, и её сердце отчаянно заколотилось. – Ничего, скоро доберёмся до твоей Крапивны, там с тёткой свидишься. Какая-никакая, а родная душа, – утешал он. Таяна подняла голову и встретилась с мужчиной взглядом. Отёки к этому времени несколько спали, правда не до конца, и всё ещё продолжали уродовать лицо, да и синяки красоты не добавляли. – Смотри-ка, а у тебя глаза стало видно, – улыбнулся Евсей. – Надо же, какие они у тебя синие, прямо васильки в поле, – удивился княжич и засмеялся. – С такими глазищами тебе бы девкой родиться. Все бы парни твои были.

– А зачем мне все? – потупилась Таяна. – И одного вполне достаточно было бы. Только любимого…

– Да, наверное, ты прав, – соглашаясь, вздохнул Левашов и снова улыбнулся. – Только где ж её взять любимую-то?

– Неужто нет? – изумлённо уставилась на княжича Таяна.

– Даже не знаю, – задумался он и, вспоминая недавнюю встречу с полячкой, неуверенно пожал плечами. – Может, и есть…

– Нет, – покачала головой девушка. – Когда любишь, точно знаешь! – горячо возразила она, и Евсей удивлённо взглянул на «парня».

– А ты, похоже, знаешь?

– Знаю… – насупилась Таяна.

– Вот ведь… – хмыкнул Левашов. – Думаю, это у тебя не любовь, Трофимка.

– И что же тогда?

– Да дурь в крови играет, – засмеялся княжич. – А потом всё проходит.

– Нет, не проходит…– печально возразила она.

– Неужто такого молодца – и девушки не любят? – пытался встряхнуть «парня» Евсей.

Таяна вместо ответа тяжело вздохнула, а княжич, вспоминая себя в шестнадцать, только усмехнулся: тогда ему тоже казалось, что первая его женщина – это настоящая любовь. «Интересно, и по кому же сохнет мальчишка? – подумал Левашов и предположил: – Уж не по Оленьке ли? – но допытываться не стал. – Если так, то ему и без моих расспросов тяжко», – понимал Евсей.

Снова взглянув на «Трофимку», княжич нахмурился. Его необычно тянуло к парню. Левашов странным образом чувствовал свою ответственность за него, словно тот приходился ему роднёй. Хотелось защитить мальчишку и от насмешек товарищей, и от трудностей пути, и от печальных мыслей. «Чудно… Такое ощущение, будто я его давно знаю», – удивлялся Евсей, не подозревая, насколько он близок к истине.

Глава 14

На следующий день отряд добрался до небольшой уютной деревушки. С десяток домов примостилось на живописном холме у излучины реки, и путникам на этот раз не пришлось ночевать в лесу. Местный старейшина потчевал гостей скромными яствами и велел хозяйке затопить баню. Воины порадовались возможности помыться, а Таяна, услышав о бане, разволновалась. «Как бы так улизнуть, чтобы никто не заметил?» – озабочено размышляла девушка, и пока дружинники, незлобиво гудя насмешливыми разговорами, снимали латы, она осторожно направилась к выходу.

– Трофим, ты уже в баню? Постой… вместе пойдём, – остановил её Евсей.

– Да… я… – растерялась Таяна. – Я в лес хотел сходить, поохотиться.

– Зачем? Оставь зверьё в покое… – улыбнулся княжич. – Ай-да, ополоснёмся с дороги.

– Вообще-то я мыться не буду.

– Это почему же? – вскинул брови Левашов.

– Обет дал, – нашлась Таяна и поспешила пояснить: – Пока до тётки не доберусь, не мыться.

– Что за глупый обет? – засмеялся Ерёма и как всегда поддел «мальчишку»: – Это чтобы тётка за версту дух племянничка учуяла?

– Сам ты воняешь! – огрызнулась девушка.

– Ну, дал обет и дал, – осадил товарища Левашов. – У каждого на то свои причины. Пойдёмте, мужики, – проговорил он, и все вышли.

Таяна облегчённо выдохнула и тоже поспешила покинуть избу. Хотя на самом деле ей ужасно хотелось помыться: пошла вторая неделя, как девушка оказалась в бегах, и она просто кожей ощущала грязь на теле, да и голова уже чесалась. «Ладно хоть к шапке никто особо не придирается… Лишь пару раз Ерёма посмеялся, что такую рвань боюсь потерять», – шагая к лесу, размышляла Таяна.

Побродив по окрестностям и умудрившись подстрелить куропатку, охотница с сумерками вернулась в деревню. К тому времени напарившиеся мужчины, попивая берёзовый квас, мирно беседовали, а некоторые успели устроиться на ночлег. В маленьких домишках мест всем не хватало, и ратники расположились на сеновале. Подарив добычу хозяйке, Таяна тоже отправилась к высокому дощатому навесу, умопомрачительно пахнущему недавно собранной травой. Здесь вольготно развалились Ерёма и Богдан, а позже подошёл и сам Левашов.

– Ты чего это, Евсей Фёдорович, не захотел под крышей ночевать? – удивился Ерёма.

– Здесь лучше. Воздух свежей, – улыбнулся княжич и завалился рядом с Таяной.

Летняя ночь окутала деревню благодатной прохладой и, накрыв землю тёмным пологом, рассыпала по роскошному бархату неба сверкающие бусины звёзд. Слушая похрапывание мужчин, Таяна смотрела на бриллиантовый блеск далёких светил и не могла уснуть. Умиротворённую тишину неожиданно прорезал скрип двери. Услышав негромкий разговор, девушка, приподнявшись, увидела, как распаренные хозяева, покинув баню, направились в дом.

Таяна огляделась. Дружинники крепко спали, и, похоже, вся деревня угомонилась до утра. Немного подумав, девушка осторожно соскользнула с сеновала. Шелест сухой травы неожиданно заставил Евсея приоткрыть глаза и перевернуться на другой бок. Он собрался уже было вновь заснуть, но тут его потянуло «до ветру». «Да, лишку я квасу на ночь нахлебался, – подумал княжич и тоже поднялся. Как раз в этот момент «Торофимка» юркнул в баню, и Левашов про себя хмыкнул: «Вот шельмец! Говорил, будто обет дал, а сам мыться пошёл. Видно побоялся, что мужики худобу его засмеют, да потешаться над плотской немощью станут», – направляясь к нужнику, предположил Евсей. Оправившись, княжич вернулся на двор и, взглянув на тусклый свет, пробивающийся из бани, решил подшутить над мальчишкой.

Размышляя, как лучше напугать хитреца, Левашов неслышно проник в предбанник. Уже предвкушая реакцию «Трофимки», княжич взглянул в приоткрытую дверь и обомлел. «Так это ж девка! – мысленно выдохнул Евсей, и его сердце тревожно вздрогнуло.

Тихо напевая мелодичную песню, Таяна поливала себя из ковша. В янтарном отблеске свечи её кожа тускло светилась, переливаясь нежным атласом. Светлые волосы мягким каскадом спускались до бёдер, и девушка, откинув голову назад, наслаждалась тёплыми живительными струями. Вода тонкими хрустальными ручейками стекала по шее, скользила по нежным плечам, струилась по небольшой высокой груди, ласкала плоский живот и упругие бёдра и, сбегая по стройным ногам, исчезала, просачиваясь сквозь щели в тёмном деревянном полу. Девушка выглядела воплощением чистоты и красоты. Точёная фигурка отчётливо вырисовывалась в полумраке жаркой избы и казалась высеченной из дорого мрамора. Словно забытая богиня любви Лада явилась перед княжичем. У мужчины просто перехватило дыхание – настолько увиденное его заворожило. Отдельные капельки, задержавшись на хрупком теле, сверкали дорогими самоцветами и безумно манили прикоснуться к ним губами, обещая напоить восхитительной свежестью. С трудом сглотнув душивший горло ком, Евсей заставил себя отвести глаза, но тут дверь скрипнула, и девушка, вздрогнув, прикрылась руками.

– Кто тут? – воскликнула она.

Смутившись того, что пусть и невольно, но он подсматривал, Левашов воровато метнулся в темноту, а в дверь парилки, спасая княжича от постыдного разоблачения, просунулась здоровая пёсья морда.

– А это ты, Громушка, – облегчённо выдохнула Таяна. – Подожди, скоро выйду. Я тебе хлебушка припасла.

Пёс нетерпеливо тявкнул и с любопытством взглянул на хозяина. Евсей шикнул на собаку и так же тихо выскользнул за дверь.

Опустившись на лавку рядом с баней, княжич насторожено покосился в сторону светящегося окна и задумался. Несмотря на свежий воздух, он никак не мог отдышаться, словно до этого более часа орудовал тяжёлым топором. В груди полыхал пожар, заливая лихорадочным жаром лицо, в висках настойчиво стучало, сердце продолжало греметь набатом, а перед глазами стояла Она. «Черт, вот ведь угораздило», – с досадой почесал затылок Евсей и, чуть собравшись с мыслями, поспешил вернуться обратно на сеновал. Зарывшись в пахучую траву, Левашов попытался уснуть, но девушка видением мучала воображение. «Какого лешего она нам голову морочит? – злясь на себя, ворочался княжич, но тут же сам нашёл ответ: – Да, девчонке одной на дороге небезопасно, поэтому, видать, и переоделась мальчишкой. И как мне теперь быть? Делать вид, что ничего не знаю?» – размышлял он и, рассудив, раз девушка не желает открываться, наверное, и ему будет разумнее, сохраняя её тайну, пока молчать. Наконец осторожное шуршание сообщило о возвращении «парня», и Евсей притворился спящим.

Забравшись на сеновал, Таяна пристроилась рядом с княжичем. Некоторое время она разглядывала мужчину, затем осторожно убрала с его щеки травинку, вздохнула и, повернувшись спиной, затихла.

Евсей не смел пошевелиться и, слушая гулкие удары своего сердца, боялся, как бы оно не выдало его. Ровное дыхание девушки возвестило, что она уснула, но Левашову теперь было не до сна. Чувствуя рядом тепло девичьего тела, мужчина подавлял в себе желание её обнять. Окончательно разозлившись на себя, Евсей отодвинулся подальше и, стараясь не думать о «Трофимке», начал мысленно считать звёзды, пока, наконец, сон не сморил и его.

Утро выдалось солнечным и настолько тихим, что даже былинка не дрожала на ветру, а, трепетно замерев, переливалась хрустальными капельками росы. Безмятежное умиротворение нарушали лишь местные петухи, сотрясающие воздух задорным кукареканьем, да коровы в хлеву, требуя выпустить их на вольные луга, оглашали округу призывным мычанием.

Пробудившись, Евсей потянулся и, тут же вспомнив о девушке, огляделся. Таяна стояла во дворе рядом с Ерёмой, и парочка опять горячо спорила. Наблюдая за юнцами, Левашов вспомнил недавний разговор о любви и подумал: «Не на Ерёму ли запала девчонка? А что, может поженить их?» – шутливо хмыкнул княжич, но неожиданно внутри пробежал неприятный холодок, очень похожий на ревность.

Отогнав бредовые чувства, Евсей проворно спрыгнул на землю, подошёл к кадушке с дождевой водой и, расплёскивая прохладные брызги, умылся. Отведав парного молока и свежеиспечённого хлеба, дружинники поблагодарили жителей за гостеприимство и вновь пустились в путь.

Возглавляя отряд, Левашов не мог видеть Таяну: девушка ехала сзади, но голову княжича не покидала ночная картина. Мысли о «незнакомке», не отпуская, будоражили кровь, и Евсей злился. «Чёрт побери, будто ты голых баб не видел?» – стараясь избавится от назойливого видения, ругал себя он, но это не помогало, и как только путники останавливались передохнуть, его глаза неизменно разыскивали среди дружинников оборванного «мальчишку». Наблюдая за псевдопарнем, Левашов недоумевал: «Мы что, все ослепли? Как можно было не увидеть, что это девка?»

Последствия побоев постепенно проходили, возвращая Таяне прежний облик: опухоль спала, а синяки, успев выцвести, оставили на коже лишь желтоватые пятна. Теперь вглядываясь в черты ряженой незнакомки, княжич различал мягкий овал лица, аккуратный носик и удивительно нежную улыбку алых губ… «Да у какого парня встретишь такую?» – дивился Евсей, а сама девушка казалась ему нежным цветком. Тонкие брови дугой и густые длинные ресницы оттеняли огромные синие глаза, способные соперничать чистотой с глубокими лесными озёрами. «И у кого же рука смогла подняться, чтобы так избить её?» – хмурился княжич.

До вотчины Левашова оставался день пути, и, остановившись на последний привал, ратники, вглядываясь в сполохи костра, мечтали вскоре оказаться дома. Таяна по привычке, не задерживаясь в лагере, удалилась в лес, а за ней верным телохранителем побежал Гром. Проводив задумчивым взглядом не отстающего от «Трофимки» пса, Евсей, подумав, направился следом. Наугад пробираясь сквозь зелёные заросли, Левашов наконец обнаружил собирающего ягоды «парня». Решив подшутить, княжич тихо подкрался и громко «ухнул».

От неожиданности Таяна подскочила и тут же схватилась за лук, но увидев Евсея, облегчённо выдохнула:

– Фу, ты напугал, как! А я уж думал медведь.

– А кроме медведя никого больше не боишься? – улыбнулся княжич и подошёл ближе.

– Людей боюсь… Они страшнее зверя будут.

– Да… похоже, сильно тебя люди напугали, – пристально разглядывая девушку, проговорил Евсей и осторожно провёл пальцами по её щеке, где ещё оставался след синяка.

Не ожидая такой нежности, Таяна в недоумении замерла, а её сердце испугано затрепетало.

– Евсей Фёдорович, ты чего это?

– И что ж тебя заставило парнем переодеться? – строго посмотрел Левашов, и Таяна виновато потупилась.

– Девкой опасней по дорогам разгуливать…

– Я так и понял. А кто избил тебя?

– Я же говорила. Сын пана Залевского, Болеслав, – призналась девушка, и ноздри княжича дрогнули.

– У пана холопкой служила? – нахмурился он.

Таяна вскинула тоскливые глаза:

– Нет, – и разочаровано вздохнула. – Ты так и не узнал меня…

Евсей внимательно взглянул на девушку, и наконец в его голове всё сложилось. «Действительно, как я мог забыть эти глазищи? И это её «Громушка»?» – в изумлении осознал он.

– Птаха! – улыбнулся Левашов. – Надо же… Какая ты стала… – во взгляде мужчины читалось искреннее восхищение, и Таяна смущённо потупилась. – А что сразу не призналась?

– Боялась… Не знаю, чего от кого ждать, – пожала она плечами. – Вон Болеслав сначала таким благородным казался. Просто принц заморский…А сам…

– Неужели ты могла подумать, что я обижу тебя? – шутливо нахмурился Евсей, и она, счастливо улыбнувшись, отрицательно покачала головой.

В следующую секунду словно неведомая сила толкнула мужчину и – как он прикоснулся к губам Таяны, он и сам не понял. Но ощутив вкус черники, Евсей уже не мог оторваться от этих сладких губ. Ему казалось, будто у него выросли крылья, и он просто парит над землёй – настолько нежные губы девушки оказались упоительно желанными.

Таяна совершенно оторопела. Она и надеяться не смела, что княжич поцелует её, и теперь, оказавшись в его крепких объятиях, слышала лишь взволнованный стук своего сердца и пронзительный звон в ушах. Почва уходила у неё из-под ног, всё вокруг кружилось в бешеном хороводе, а душа, растекаясь по телу блаженным теплом, сладко млела.

Лес замер, наслаждаясь страстным порывом двух людей, и только слабый шелест листвы, напевая восторженную песню, разносился по округе. Но неожиданно трепещущую тишину нарушил хлёсткий хруст ветки, и тут же сердитый лай Грома вырвал зачарованную пару из чудесных грёз. Пёс кинулся в сторону, откуда раздался треск, и Евсей, оторвавшись от девушки, напряжённо развернулся. Из-за кустов в сопровождении пса появился Богдан, и, увидев воина, девушка, покраснев, вырвалась из рук княжича и скрылась в чаще.

Умудрённый опытом товарищ в изумлении уставился на Левашова:

– Так как же ты это, Евсей Фёдорович? Не думал, что тебя на содомский грех потянет…

– Чего несёшь?! – взвился Левашов. – Парня от девки отличить не можешь?

– Какой девки? Так-то ж Трофимка был…

– Какой Трофимка? Девчонка это. Таяна, – нехотя ответил княжич.

– Девчонка? – почесав затылок, недоверчиво переспросил Богдан.

– Сам видел, когда она в бане мылась, – признался Евсей.

– Ага… – крякнул воин и неодобрительно прищурился. – И ты, значит, воспользоваться решил?

– Да не знаю, как получилось, – виновато опустил голову княжич. – Словно затмение нашло…

– Затмение, – хмыкнул Богдан. – Понятно…

– Да чего тебе понятно? Когда мне самому ничего не понятно, – разозлился Левашов.

– Да ладно, ну поцеловал и поцеловал, – пожал плечами мужчина. – Дело молодое, – подмигнул он и вдруг растеряно взглянул на товарища. – Чёрт! Так это мы при ней… Вот ведь… А я ещё думаю, чего это парень такой стеснительный? Отворачивается всё, когда мужики нужду справляют…. И краснел, словно маков цвет, ежели кто словцо какое завернёт… Ну, чего стоишь? Беги, догоняй. Ещё заблудится в лесу.

– Она не заблудится, – уверенно проговорил Евсей, и ратники пошагали обратно в лагерь.

Скрывшись от мужчин, Таяна вскоре остановилась и, прислонившись спиной к берёзе, пыталась отдышаться, но не от бега, а от волнения: «Господи, зачем же? Чего же это он? – метались в голове путаные мысли, а сердце беспокойно вздрагивало. Губы продолжал жечь поцелуй, а плечи всё ещё помнили тепло сильных рук княжича. Душу девушки охватила томительная истома, и Таяна в отчаянье зажмурилась. «Я так люблю его!» – окончательно поняла она и судорожно закусила губу. Немного постояв в раздумье, бедняжка несколько успокоилась. «Может, не возвращаться больше к отряду? До Крапивны осталось рукой подать, сама дойду, – подумала Таяна. – С другой стороны, исчезнуть, не попрощавшись, нехорошо. Они ко мне со всей душой отнеслись и хлеб со мной делили, – вздохнула она. – Даже Ерёма, хоть и дразнился всё время, так то не со зла…»

Но тут девичьи размышление нарушил возглас молодого воина.

– Ба! Трофимка! Ты чего это прячешься? Лешего увидал? – насмешливо спросил Ерёма и, потешаясь, добавил: – Так от него за берёзой не скроешься.

«Лёгок на помине!» – насупилась Таяна и буркнула:

– Ничего я не прячусь. Просто от берёзки силы решил набраться, – пояснила она и тут же пожалела о сказанном.

– Это ты зря! Если тебе берёза силу отдаст, то сама загнётся, – хохотнул зубоскал. – Тебе, наверное, даже дуб не поможет.

– Да иди ты! – фыркнула Таяна.

– Ну ладно, не обижайся, я же шучу, – смилостивился Ерёма. – Пойдём к костру. Смотри, какого я тетерева подстрелил, – похвастался парень трофеем.

Девушка оценила добычу и поплелась рядом. Когда они вернулись, Евсей уже начал тревожится. «А вдруг обиделась? Действительно, ещё сбежит с перепугу», – но увидев Таяну, почувствовал облегчение. Девушка старательно избегала встречаться с ним взглядом, и княжич сам подсел к Таяне.

– Ты прости меня… Не знаю, как получилось. Просто от тебя так сладко пахло ягодой, захотелось попробовать, – виновато улыбнулся Евсей.

Несмело взглянув на мужчину, Таяна полезла в карман и, вытащив свёрнутый лист лопуха, протянула его Левашову:

– На, ешь.

Евсей развернул, там оказалась черника. Попробовав ягоду, княжич пристально посмотрел в глаза девушки и зачем-то сказал:

– А на твоих губах она слаще.

Густо покраснев, Таяна потупилась, а княжич поймал осуждающий взгляд Богдана. «Зачем девчонке голову морочишь?» – говорил вид седоусого воина, и Левашов, вздохнув, отсел от девушки и старался больше её не тревожить. Вскоре лагерь затих. Дружинники дружно захрапели, только часовые не смыкали глаз, да Левашов, вспоминая волнующий поцелуй, ещё долго ворочался. Не спала и Таяна, также не в силах забыть страстные губы мужчины. Девушка старательно отгоняла от себя мысли о Евсее, но сердце не слушалось, продолжая мечтать о несбыточном.

С первыми лучами солнца отряд поднялся, и к полудню кони дружинников уже шагали по Крапивне. Всадники направились к колодцу напоить лошадей, а Таяна поспешила к дому деда Дорофея, и Левашов решил её проводить. Заехав на знакомый двор, княжич соскочил с коня. Навстречу гостям вышел старик:

– Добро пожаловать, Евсей Фёдорович, – поклонился он. – Давненько мы тебя, хозяина нашего, ожидаем.

– Здрав будь, Дорофей Иванович. И семейству твоему процветания, – в ответ поприветствовал Евсей.

– Дай бог, – отозвался дед. – А теперь, как князь на земли наши вернулся, так, глядишь, и благоденствие к нам воротится. Будет, кому от разбойников защитить. Житья не дают окаянные, – пожаловался Дорофей и, погладив бороду, пытливо взглянул на хозяина. – А ты вроде человек справедливый, не станешь людей своих зазря притеснять, – проговорил он и тут же поинтересовался: – Задержитесь у нас?

– Не обессудь, Дорофей Иванович, дел полно, – вздохнул Евсей и пояснил: – Надеемся дотемна до Хлепени добраться.

– Знаю, знаю, – закивал дед. – Там твой тиун зело42 за дело взялся. Дома рубит, мельницу возводит. Народ сразу потянулся… Кто с разорённых земель пришёл, а кто от поляков бежал. Поля засеять успели, жизнь налаживается, – улыбнулся Дорофей.

– Вот и хорошо, глядишь, заново расцветёт городище, – понадеялся княжич.

– Дело доброе, божеское, – вторил ему старик.

– Дед Дорофей, а тётка Пелагея здесь? – поинтересовалась Таяна.

– Пелагея? – вскинул кустистые брови Дорофей. – Да нет её тут. Она в вотчину княжескую подалась. Народу там сейчас тьма! Вот и позвали помочь … Кто неосторожно на строительстве чего повредит, а кого хворь скосит. Да и баб там сейчас на сносях порядком развелось, – пояснил дед и с любопытством уставился на Таяну. – А ты кто ж будешь? Вроде и знаком ты мне, парень, а никак не признаю.

– Да не парень я. Это же я… Таяна. Забыл уже, дед Дорофей? – улыбнулась девушка.

– Таяна? Вот те на! Найдёныш лесной! – вылупил старик глаза. – Да выросла-то как! Невеста! – по-доброму отметил он. – А чего парнем вырядилась?

– Так получилось, – потупилась Таяна.

– Ну да ладно… Так что ж вы стоите? Проходите в дом, хоть накормлю вас. Старуха вон только борща наварила, – засуетился дед, и гости переступили порог.

Решив уважить радушного хозяина, княжич и Таяна присели за стол отобедать. Узнав, что Пелагея теперь в Хлепени, и Таяна решила отправиться туда же.

– Передавай там Матвею моему привет, – наказал дед Дорофей на прощанье и пояснил: – Сынок сейчас в Хлепени дома рубит.

Напоив коней, ратники отправились дальше и, как и планировали, к вечеру добрались до места. Под заботливой рукой город преобразился. От былого запустенья не осталось и следа: поля колосились поспевающим зерном, огороды зеленели ботвой, а новые дома, не успев потемнеть от времени, сияли янтарным теплом смоляных сосен. Над избами вился сизый дымок, разнося по ветру ароматы стряпни добрых хозяек, а по улицам шумными стайками носились неугомонные ребятишки. Оглядев княжеским взором ожившую округу, Левашов перекрестился на сияющий на солнце купол церкви и улыбнулся.

– Да, не узнать теперь Хлепень, – проговорил он, но взглянув на Таяну, озадаченно замолчал. Девушка, сделавшись бледнее полотна, напряжённо смотрела на терем князя. – Что с тобой? – нахмурился Евсей. – Словно приведение увидела.

– Теперь это твой дом? – чуть дыша, спросила Таяна.

– Мой, – улыбнулся Левашов. – Хочешь посмотреть?

– Нет! – отчаянно замотала она головой. – Не хочу!

– Ну, как знаешь. Надумаешь – заходи. Могу и к работе какой пристроить, – чувствуя, что совсем не хочет расставаться с девушкой, предложил князь.

– Подумаю, – отрешённо прошептала Таяна, и Левашов, неторопливо развернув коня, поскакал к терему.

Проводив Евсея печальным взглядом, девушка пошла разыскивать Пелагею. Выяснив, что знахарке предоставили небольшую избушку у леса, Таяна отправилась к окраине. Дверь оказалась незапертой, и, переступив порог, гостья огляделась. Всё здесь было так же, как и в доме в Крапивне: запахи трав, многочисленные полочки с горшочками и склянками, тканые половики, даже на печке сидел такой же чёрный кот. Таяна даже улыбнулась: казалось, она попала в далёкое детство. Тут за спиной раздался скрип двери и недовольный голос Пелагеи.

– А тебе, парень, чего здесь надобно?

Девушка повернулась, и знахарка удивлённо распахнула глаза:

– Таянушка, голубка моя! – бросилась обнимать её женщина. – Откуда здесь? А я думала, ты к Оленькиной свадьбе готовишься!

Наобнимавшись и порадовавшись встрече, Пелагея усадила Таяну за стол, и девушка, рассказывая о своих злоключениях, вновь расплакалась. Слушая страшную историю, знахарка сокрушённо качала головой и тяжело вздыхала.

– Вот я и решила сначала тебя повидать, совета спросить, а по дороге Евсея встретила, – сообщила Таяна и покраснела.

От ведуньи не ускользнуло смущение девушки, и она поинтересовалась:

– А ему поведала, что теперь всё вспомнила?

– Нет, – вздохнула Таяна. – Кто мне поверит… Про Оленьку рассказала и про Тимофея Ивановича… и то они засомневались. Евсей Прохора Алексеевича в Москву послал всё выведать. А потом обещал и меня доставить в столицу, когда дознание начнётся.

– Да, опасно тебе теперь по дорогам скитаться, – согласилась Пелагея. – Этот поляк коварней змеи подколодной будет. Опасаться его надобно. Ну ничего, справимся, – вздохнула она и, взглянув на Таяну, улыбнулась. – Надо мне тебя приодеть.

Женщина полезла в сундук и достала рубаху и домотканую юбку.

– Вот, как в баньку сходишь, переоденешься, – подала Пелагея наряд, а следом вытащила отрез синего шёлка. – Тут мне за работу подарили, в аккурат тебе на сарафан хватит, – приложила она материю к плечам Таяны. – Ох, прямо как глаза твои васильковые. Всё женихи шеи свернут! – засмеялась Пелагея, и девушка тоже улыбнулась.

– Так это и вправду шёлк? – недоверчиво взглянула Таяна.

– Правда! Я у боярской жены роды принимала. Крепкий парнишка родился. Вот и отблагодарил меня счастливый отец, – пояснила Пелагея и достала расшитую сорочку. – Вот ещё. Мне мала, а тебе впору придётся.

Помывшись и переодевшись, Таяна устроилась за столом и, подперев голову рукой, задумчиво наблюдала, как Пелагея возится у печи. Заметив затуманенный взгляд девушки, знахарка насторожилась.

– Чего-то ты, девонька, печальная у меня?

– Да так, – вернувшись из раздумий, пожала плечами Таяна.

– Да так… – повторила за ней женщина и прищурилась. – Уж не по Евсею опять вздыхаешь?

Таяна виновато потупилась, и Пелагея покачала головой.

– Опять, смотрю, дурь в голову лезет? Ох, девка! Забудь ты его! Придумала себе в детстве сказку и носишься с ней! Не принесёт тебе княжич счастья.

– Понимаю, – печально согласилась девушка и призналась: – Только сделать ничего с собой не могу. Как увидела его снова, просто дыхание перехватило.

– Только не проси его приворожить! Глупости это всё! – насупилась знахарка.

– Знаю… – эхом отозвалась Таяна, не в силах забыть Евсея…

Глава 15

По приезду в пожалованную царём вотчину Левашов только диву давался преображению земель, а княжеские хоромы и вовсе было не узнать. Дом посвежел и, словно радуясь появлению хозяина, заиграл яркими красками. Где надо, мастера заменили венцы, четырёхгранные луковки крыши покрыли новеньким тёсом, а чело43 терема разодели кружевной резьбой.

У витых колонн крыльца толпилась домашняя челядь, с любопытством разглядывая молодого князя и его дружину. Раскрасневшаяся дородная девка в расшитом сарафане и кокошнике вынесла хлеб-соль и, украдкой косясь на бравых воинов, поклонилась в пояс.

– Вот радость-то! Дождались сокола нашего! – спеша встретить хозяина, затарахтел княжеский тиун.

– Смотрю, расстарался ты, Михаил Никитич, – улыбнулся Левашов. – Терем лучше прежнего стал.

– Ты, княже, ещё внутреннего убранства не видал! – хвастался тиун. – Я ж мастака узоры малевать пригласил. Так разукрасил хоромы, любо-дорого! Прямо чертоги царские. Цветы цветут, птицы на ветках поют… Загляденье! – цокнул он языком. – Да что, Евсей Фёдорович, я тебя разговорами потчую? Пойдём, сам всё увидишь!

– Ну, давай, показывай, – согласился Евсей и прошёл в дом.

В самом деле, и мастера, и художники постарались на славу. На стенах, покрытых искусными узорами, распускались удивительные цветы, на раскидистых ветвях расселись разноцветные птахи, колонны, поддерживающие перекрытия, обвивали замысловатые лианы с диковинными бутонами, а на потолке, расправив крылья, парили жар-птицы, свешивая с арок сказочные хвосты.

– Да… и впрямь хоромы царские, – изумившись, согласился Евсей, и Михаил Никитич, раздуваясь от гордости, продолжил водить хозяина по терему.

Похвастав домом, тиун пригласил князя осмотреть амбары, конюшню и строящуюся мельницу. Похвалив управляющего за усердие, Левашов наградил слугу, отсыпав ему из казны гривну серебра44. Вечером для князя и его дружины устроили пир. Поднимая заздравные чаши, воины славили своего воеводу, и Евсей отвечал товарищам благодарностью. Только оглядывая ратников, Левашов невольно искал среди них лицо оборванного Трофимки. Разумеется, «паренька» за стол не пригласили, и сердце Евсея почему-то тоскливо вздыхало.

Ночью, развалившись на приготовленной для него огромной кровати, княжич, долго ворочаясь, не мог найти себе места. Сколько лет его ложе представляло в лучшем случае соломенный тюфяк, а чаще просто подстилку из веток да конскую ортьму. «Да, на таком лежаке одному тоскливо», – подумал он, и неожиданно образ Таяны возник перед глазами. Евсей сердито выдохнул и постарался поскорее уснуть.

Следующие три дня Левашов занимался осмотром своих владений. Надо же знать, чем народ на его землях живёт. Объехав окрестные деревни, Евсей вернулся в Хлепень, но не успел он толком передохнуть, как к нему подлетел присланный отцом гонец.

Развернув свиток, княжич прочитал послание, и по его лицу пробежала мрачная тень. Князь требовал от сына как можно быстрее приехать в отчий дом.

– Что Фёдор Петрович пишет? – взглянув в задумчивые глаза Евсея, поинтересовался тиун.

– Женить меня вновь задумал, – вздохнув, передал письмо княжич.

Пробежав по строчкам, Михаил Никитич присвистнул.

– Надо же! Невесту тебе, княже, сам царь сосватал?!

– Что за невесту? – живо поинтересовался рядом стоящий Богдан.

– Так, боярыню польскую, – охотно пояснил тиун.

– Помню, Евсей Фёдорович, ты как-то просил у батюшки разрешения жениться на панне? А Фёдор Петрович тогда не позволил. А теперь видишь, когда сам царь сватом сделался, смилостивился, – улыбнулся седоусый воин.

Евсей поморщился. «Ну почему сейчас? Когда я и думать об этой Божене забыл? Да и не хотел я особо жениться на ней. Так, для очистки совести тогда спросил», – подумал он и неожиданно вспомнил синие глаза Таяны. «Что ж ты, девка, покоя мне не даёшь?» – вновь вздохнул Левашов и печально усмехнулся.

Несмотря на настоятельные указания отца, Евсей не торопился вновь пускаться в путь. «Всегда можно сослаться на неотложные дела, а разговор с родителем о свадьбе может и подождать», – рассудил сын.

Ранним утром на княжеском дворе дружинники занялись обучением новобранцев. Решив размяться, Левашов тоже присоединился к товарищам. Достаточно поупражнявшись, княжич присел неподалёку и с интересом наблюдал за потешным поединком Ерёмы и Богдана Ивановича. Несмотря на молодость, парень уверено отражал удары умудрённого опытом воина, чем и заслужил его похвалу. Но на одобрительные слова седоусого Ерёма, хорохорясь, самоуверенно заявил:

– Это я ещё вполсилы тебя бью, а вот если в полную ударю, так запросто и одолеть смогу!

– Ну давай, попробуй, – снисходительно усмехнулся Богдан, и противники вновь сошлись.

Явно желая «загнать» старика, Ерёма вертелся лаской, но Богдан, словно не ощущая усталости, не позволял мальчишке себя «достать». Понаблюдать за поединком собралась целая ватага детворы, да и девки подошли ближе и, стреляя глазами в молодцев, перешёптывались и хихикали. Похоже, присутствие девушек ещё больше распаляло парня, и он с показной удалью красовался пред зрителями. В очередной раз бросив взор в сторону молоденьких селянок, юный гридень поймал взгляд огромных синих глаз: красавица, не смущаясь, смотрела прямо на него.

– Ну что, Ерёмка, бахвалиться проще, чем бывалого вояку победить? – хохотнула она.

Парень недоумевал: он первый раз был в городе, откуда девушка могла его знать? Правда ему показалось, что он уже видел красавицу, но никак не мог сообразить, где? На какое-то мгновение Ерёма замешкался, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Богдан выбил из его рук саблю и приставил к груди клинок.

– Ну что, витязь, подвела тебя твоя самонадеянность. Нечего на девок пялиться, – хитро прищурился седовласый.

Таяна расхохоталась:

– То-то же! Ты, Ерёмка, лишь языком чесать горазд! – воскликнула она и, лукаво улыбнувшись, развернулась и пошла прочь.

Парень растеряно почесал затылок:

– Откуда она меня знает? – обвёл он непонимающими взглядом товарищей.

– Столько дней за спиной её возил, а не признал? – засмеялся Левашов.

– Как за спиной? – захлопал глазами Ерёма и его вдруг осенило. – Так то ж Трофимка?! Вот ведь! А я потешался над ним. Над ней…

Перекинув через плечо коромысло, Таяна степенно ступала по тропинке, ведущей к колодцу, и мужчины провожали её восхищёнными взглядами. Русая коса с вплетённой синей лентой спускалась до пояса, голубой шёлк сарафана волнами колыхался у ног девушки, и казалось, она не идёт, а парит над землёй. «Лебедь белая», – промелькнула восторженная мысль в голове Евсея, и он, ревниво зыркнув в сторону открывшего рот Ерёмы, вышел со двора.

Набрав полные вёдра, Таяна смущённо взглянула на подошедшего к колодцу княжича. Все следы побоев на её лице окончательно прошли, и Левашов тут же отметил, насколько девушке идёт женский наряд. «Просто ослепительно хороша» – прошептало его сердце.

– Дашь испить водицы, красавица? – улыбнулся Евсей.

– Так пей. Разве мне воды жалко, – повела плечом Таяна.

Левашов приник губами к ведру, а напившись, проговорил:

– Сладкая водица у тебя.

– Обычная, княже.

– Нет, с твоих рук особенная, – взглянул он на девушку и заметил, как она покраснела. – Давай помогу, – предложил Евсей и потянулся к ведрам.

– Нет! Где ж это видано, что б князь за девкой воду таскал? – подхватывая коромысло, возмутилась Таяна.

– А что, князь разве не человек?

– Человек. Да только что люди скажут? – потупилась она. – Не боишься, что засмеют? Да и обо мне злословить начнут, – вздохнула девушка.

– Ну, хоть проводить тебя позволишь?

– Я что, дороги не знаю? – проронила Таяна и, развернувшись, «поплыла» над тропинкой.

– Ух, какая ты строгая стала! – засмеялся Евсей и пошагал рядом. – Не тяжело самой? Хочешь, работу тебе в тереме найду несложную, будешь жить и горя не знать.

– Спасибо, Евсей Фёдорович. Только не хочу я сама в холопки записываться. Я птица вольная, – гордо взглянув на мужчину, задорно улыбнулась Таяна.

– Да… не думал, что из малой пичуги такая горлица вырастет, – не спуская глаз с девушки, проговорил Евсей.

– Всё шутишь, – вновь смутилась она.

– Даже не думал, – прошептал он.

– Ну всё, пришла я, – проговорила Таяна и поспешно скрылась за дверью.

Поставив вёдра на лавку, девушка, обессилев, прижалась к косяку. Душа бедняжки дрожала, а сердечко металось так, будто она бежала наперегонки с зайцем. «Да что же это, – стараясь успокоиться, приложила Таяна ладонь к груди. – Что же он делает со мной… Зачем только подошёл?» Дрожащей рукой девушка убрала прядь с лица и осторожно взглянула за дверь. Евсей уже шагал обратно, и она, любуясь статью мужчины, тяжело вздохнула.

На следующий день весь городок собрался в церкви. Левашов, возвышаясь на почётном месте, смиренно слушал священника и примерно накладывал на себя положенные знамения. Завершив службу, к князю подошёл батюшка:

– Евсей Фёдорович, сегодня селяне Купало праздновать намерены. Ты бы приструнил их. Не божеское это дело через сатанинские костры скакать. Грех это.

– Так как же я их приструню, ежели они даже тебя, отче, не слушают? Да и в чём грех? Испокон веков на Руси праздник в почёте был. Как же запретить, если в нём душа народная заложена? Это себя забыть придётся, разве это господу угодно?

Священнослужитель скривился, недовольно крякнул, но не в силах ничего исправить, вернулся в храм. У ворот церкви Левашова дожидался Ерёма.

– Евсей Фёдорович, а ты сегодня на гуляние пойдёшь? Девки вон уже венки плетут, а парни для кострища траву на поляне косят.

– Ох, Ерёма, – лукаво прищурился княжич. – Не боишься, что потом жениться придётся?

– Так я только посмотреть, – забормотал гридень. – Никто ж не заставляет венок у красавицы принимать и с ней за ручки через костёр сигать.

– Сходим, полюбуемся, – снисходительно улыбнувшись, пообещал Евсей.

Парень помчался к дружинникам, а Левашов, увидев Таяну, мелькнувшую синем сарафаном в тени леса, зачем-то направился за ней.

Залитая янтарным светом берёзовая роща звенела щебетом птиц. Под ногами мягким ковром стелился изумрудный шёлк травы, расцвеченный алыми каплями сочной земляники. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь тонкий ажур листвы, шаловливо вспыхивали то тут, то там, раскидывая повсюду золотые трепетные веснушки, а покрытые угольными письменами белоснежные стволы стройными колоннами устремлялись ввысь. Поникнув изящными ветвями, деревья напоминали скромно потупившуюся юную деву, грациозно покачивающую нефритовыми монистами. Чарующая неброская красота русской природы касалась невидимых струн души, заставляя сердце дрожать восторженными трелями, а лес, наполненный солнцем, чистотой и запахом ягод, вызывал желание вздохнуть полной грудью, широко раскинуть руки и попытаться обнять всю бесконечную ширь, впитать всё безмерное величие и всю безудержную мощь родной земли.

Среди жемчужного кружева берёз и нежной зелени травы сарафан Таяны смотрелся лазоревым45 цветком, и Евсей без труда сумел отыскать девушку. Увлечённо собирая цветы, она тихо напевала, и её мелодичный голосок разносился по лесу:

Ой, проведу я русалочек в лесок, а сама вернусь в село46.

Идите, русалки, идите, да нашу рожь не ложите.

А наша рожь в полосочках, наши девоньки да в веночках.

Проводим русалочек проводим, да что бы они к нам не ходили.

Да нашей ржи не ломали, да наших девушек не ловили.

Старательно укладывая травы в корзину, Таяна не забывала плести венок, но наконец она подняла голову и заметила мужчину. Сердце девушки в один миг затрепетало, а глаза счастливо засияли.

– Евсей? Ты чего тут? – удивилась она.

– Да вот, прогуляться решил, – улыбнулся княжич и взглянул на венок в руках Таяны. – А ты к празднику готовишься?

– Вообще-то я за травами пришла. В этот день каждая былинка самую целебную силу набирает. А венок? – смущённо потупилась она и пожала плечами. – Так это обычай такой.

– А вот отец Онуфрий сегодня на службе остерегал людей Купалу праздновать. А ты всё равно пойдёшь?

– А как же? – изумлённо вкинула глаза Таяна. – Вокруг костра хороводы водить только ведьмы отказываются. Не пойдёшь – так вся округа на тебя взъестся. И тётка Пелагея тоже пойдёт. На неё и так люди, бывает, косятся, попробуй не пойди. Да и не нами те обряды придуманы, не нам их отменять.

– А венок у тебя красивый получается, – похвалил Евсей.

Застенчиво теребя цветы, девушка улыбнулась.

– Для него более дюжины трав собрать надобно, тогда и здоровье, и счастье человека не обойдут. Вот плакун-трава и полынь… Чуешь, как пахнут? Защищают от всякой нечисти. А вот земляника, ромашка, лютики. Каждая травинка своё значение имеет и каждая помогает.

– А какой венок жениху подаришь? – пристально взглянул Левашов.

– Нет у меня жениха, – отвела глаза Таяна.

– Ежели нет, то что ж краснеешь так? Или всё-таки приглянулся кто? – допытывался княжич и, вспоминая бесконечные перепалки «Трофимки» с Ерёмой, прислушался к странному скрежету в груди. – Говорят, когда девушка венок плетёт, думает о парне, за которого мечтает замуж выйти, и надеется, что желание её исполнится.

– Необязательно… – повела плечами Таяна и вдруг спросила: – А ты, княжич, сам-то придёшь на праздник?

– Приду, – взглянул ей в глаза Евсей. – Может, мне какая девушка решится свой венок подарить?

– Так если примешь, то женихом её назовёшься, – недоверчиво улыбнулась она.

– Если девушка хороша, почему бы не назваться? – шутливо подмигнул Левашов.

Тут среди берёз появилась Пелагея и, одарив княжича недобрым взглядом, проворчала:

– А ты, Евсей Фёдорович, чего по лесам шастаешь? Не боишься, что русалки в реку заманят?

– Так ночь ещё не наступила.

– Ничего, они, бывает, и средь бела дня шалят. Особенно, если парень игривый попадётся, – прищурившись, фыркнула знахарка. – Пойдём, Таянушка, нам ещё травы собрать надобно, – потянула она девушку за собой.

Таяна бросила на Евсея прощальный взгляд, и он тепло улыбнулся в ответ.

– До вечера! – воскликнул Левашов.

Пелагея, сердито зыркнув на княжича, углубилась в лес и, оказавшись от мужчины на достаточном расстоянии, укоризненно забрюзжала:

– Ты чего это стоишь и цветёшь перед ним? Словно каравай в печи разрумянилась! Забудь его! Держись подальше! Ишь, лыбится! Голову морочит… Не доведёт он тебя до добра! Племя их бесовское, – зло прошипела знахарка.

– Какое племя? – не понимала девушка.

– Такое. Воспитывал его больше Прохор, а не отец. Вот, видать, и перенял князюшка наш замашки дядьки своего: девкам голову морочить.

– Откуда ты знаешь? – не унималась Таяна.

– Оттуда, – буркнула Пелагея. – Тебе лучше не знать, откуда.

Обиженно поджав губы, девушка, больше ни о чём не спрашивая, принялась собирать травы, но, срывая цветы, попутно выбирала самые красивые для венка. Вплетая трогательную незабудку, Таяна неожиданно поняла, что беспрерывно вспоминает о Евсее. «А может, и вправду помогут древние боги, и он полюбит меня? – робко взглянула она на почти готовый венок и вздохнула. – Как же я хочу быть счастливой!»

Глава 16

Вечером горожане, все от мала до велика, собрались на лугу, раскинувшемуся у берега реки. Сумерки неторопливо окутывали округу и, клубясь сизой пеленой в лощинах, собирались под тенистыми деревьями и кустами вязкой таинственной гущей. Не успевший остыть летний воздух наполнился пряным ароматом скошенной травы, духом древесного дёгтя и аппетитными запахами домашних разносолов. Люди несли угощения, и общий стол ломился от яств: хлеб, пироги, каши, рыбные и мясные блюда – чего только не пожалели жители для праздника, не забыли наварить и мёду хмельного. Совсем древние старики и бабки расселись на установленных для них скамьях, а остальные жители в ожидании священного действа толпились вокруг загодя сложенного кострища.

Седовласый, но ещё довольно крепкий старик добывал «живой огонь» по давнему обычаю: трением. Наконец первые искры блеснули в сгустившейся мгле, и несмелые языки пламени, игриво подмигнув, коснулись кучи хвороста. Народ радостно зашумел, и огонь, получив всеобщее одобрение, взметнулся ввысь, проворно карабкаясь по сухому шесту. Аппетит пламени всё распалялся, и оно подбиралось всё ближе к закреплённому на вершине колесу со смоляной бочкой. В следующий момент бочка вспыхнула, и окрестность озарило светом огромным факела.

Люди торжествующе закричали, приветствуя приход праздника соединения Неба с Землей, Огня с Водой, а Мужа с Женой. Каждый верил, что в эту ночь в сердце расцветает заветный Огнецвет, а весь мир наполняется любовью, жизнью и радостью.

Вокруг костра тут же образовалось три хоровода. Ближе всего к огню взялись за руки босоногие девчонки, второй круг замкнули незамужние девушки, а последний – умудрённые опытом женщины. Зазвучав звонким голосом запевалы, хороводы пришли в движение и, завертевшись в разные стороны, захватили слаженным ритмом и горячим задором:

Во Купалу да на рассвете прогуляюсь по лесу47,

Да при ярком солнце свете наберу в ладонь росу.

Трав душистых соберу, совью венок на берегу.

Пусть венок любовь найдёт мне, я её уж сберегу.

Не успел голос затихнуть, как дружный хор подхватил припев:

Ой, на Ивана Купала я венок заплетала,

Ой, на Ивана Купала в хоровод вошла.

Ой, на Ивана Купала я любовь загадала,

Ой, на Ивана Купала судьбу свою нашла.

Самозабвенно распевая древнюю песню, женщины водили хороводы, и, казалось, время отступило на тысячелетия назад к далёким и таинственным временам, когда на земле все люди были равны и свободны. Праздник кружился, звуча обрядовыми словами, и мужчины с восхищением наблюдали за жёнами, а парни зорко высматривали суженную.

За буйным чарующим движением следил и Левашов. Разыскав в толпе Таяну, его глаза больше не замечали ни одну другую девушку. Лицо Таяны озаряла лучезарная улыбка, распущенные волосы в свете костра отливали золотом, а венок из трав царской короной венчал её голову. Всполохи пламени отражаясь в огромных глазах и, путаясь отблесками в её волосах, превращали простую девушку в настоящую богиню. Сердце Евсея предательски затрепетало, его грудь заполнилась томительным теплом, дыхание лихорадочно сбилось, и ему безумно захотелось прижать к груди это неземное создание.

А между тем праздник продолжался, и как только женщины закончили петь, в хоровод вломились парни. Над лугом зазвенел заразительный смех, девичий визг и озорной мужской гогот. Во всеобщей суматохе парням всё же удалось отобрать у девушек украшенную лентами берёзку, и, завладев деревцем, бойкие молодцы побежали его топить. Молодые селянки не противились, а подхватив по-особенному сплетённые венки, разожгли от пламени костра свечи и, затянув мелодичную песню, величаво направились следом за парнями.

Оказавшись на берегу, девушки, опуская венки в воду, с волнением наблюдали, как неспеша они заскользили по глади реки.

Я пущу венок на воду, пусть несёт его волна,

Помашу ему рукою с бережочка я одна.

Подхвати ты мой веночек, буйна реченька-река,

Пусть найдёт его милочек, он – судьба наверняка

Таинственные огоньки в окружении цветов вздрагивали на ветру, и каждая будущая невеста с тревогой ожидала: Не утонет ли? Далеко ли уплывёт? Не погаснет ли свеча?

Отдав свой венок на волю реки, Таяна с замиранием сердца следила за его ленивым движением. Свеча робко трепетала, но не гасла, и венок, плавно покачиваясь, устремлялся всё дальше. Восхитительное зрелище поистине завораживало. Россыпь огней отражалась в тёмном зеркале воды множеством искр и отблесков, и казалось, небо, стряхнув в реку звёздную пыль, решило искупаться в её мягких водах. Щёки девушек полыхали лихорадочным румянцем, и каждая, надеясь на чудо, всей душой мечтала о любови и счастье.

Проводив взглядом огонёк, ставший в ночи чуть заметной звёздочкой, Таяна облегчённо выдохнула. Венок предрекал ей большую любовь и благополучие, и, собираясь вернуться к костру, она развернулась, как тут же натолкнулась на Левашова.

– Евсей? – растерялась девушка.

– Смотрю, твой венок далёко уплыл, – улыбнулся он.

В глазах княжича Таяна разглядела искреннее восхищение, но почему-то не смутилась, а открыто улыбнулась в ответ. Евсей подал руку, и она уверенно коснулась горячей мужской ладони. Тепло рук растеклось по телу и, добравшись до сердца, распустилось в груди алым цветом. Сжимая хрупкие девичьи пальчики, Левашов еле сдерживал желание подхватить Таяну на руки. Ему безумно хотелось сжать девушку в объятиях, чтобы запертое в рамки условностей томительное чувство, наконец, выплеснулось наружу и перестало его мучить.

Так, крепко держась за руки, они и вернулись к костру. Здесь начиналась новая забава: парни затеяли игру в горелки. Таяна, не задумываясь, присоединилась к игре, а Евсей остался следить за резвящейся молодёжью, но к княжичу неожиданно подскочил Ерёма:

– А ты, Евсей Фёдорович, чего стоишь? – воскликнул парень. – Давай, тебе водить! – засмеявшись, дотронулся он до княжеского плеча и помчался прочь. Левашов не стал кочевряжиться, а принял участие в потехе, тут же «заляпав» мимо пробегающего юношу.

Праздник гудел, бурлил, клокотал, искрился, плескался необузданным весельем и, растекаясь над землёй многоголосым гомоном, наполнял ночной воздух ликующим звоном.

В очередной раз увернувшись от водящего, Евсей случайно столкнулся с Таяной и невольно обхватил её руками. Девушка засмеялась, и Левашову показалось, что он слышит звон хрустального колокольчика, а не смех.

– Бежим! – показывая на приближающегося человека, воскликнула она и тут же ускользнула. Не желая быть «заляпанным», княжич тоже сорвался с места, пытаясь догнать в беспорядочно снующей толпе Таяну.

Утомившись, парни и девушки решили передохнуть и поиграть в «ручеёк». Пары выстроились длинным коридором и, пробираясь под лесом рук, человек разбивал «берега» и со своим «уловом» становился первым, возглавляя вереницу. Несколько раз «пробежав» по ручейку, Таяна оказалась в паре с девушкой, когда крепкая рука, ухватив её за запястье, потащила за собой. Вынырнув из ручейка, она увидела, что её держит Евсей.

– Наконец я поймал тебя, – улыбнулся он.

Через некоторое время кто-то попытался вырвать руку девушки, но Левашов, крепко ухватив, не позволил этого сделать.

– Другую выбирай, – нахмурился князь, и парень покорно последовал дальше.

Пока молодёжь носилась по поляне, к костру подтянулись музыканты, и начались пляски. Таяна весело взглянула на Евсея:

– Пойдём? – тряхнула она светлым шёлком волос, и Левашов тут же согласился.

Пары весело кружились, сходились и расходились, менялись партнёрами, а потом вновь возвращались друг к другу. Танец бушевал заразительной радостью, кипя молодецкой удалью и увлекая девичьем изяществом. Захваченная пляской Таяна вся светилась, её щёчки раскраснелись, с нежных уст не сходила восхитительная улыбка, а глаза полыхали драгоценными сапфирами. Возможно, и другие девушки выглядели столь же обворожительно, но Евсей не видел больше никого. Тёмная синева глаз Таяны манила, а её тёплое дыхание, коснувшись щеки, волновало и жгло сладким огнём.

Через некоторое время над поляной разнеслась проникновенная песня о любви, и девушки, держа в руках венки, направились к парням. Если молодец опускал голову девушка торжественно надевала на него венок, и они, взявшись за руки, неспешно шли вокруг костра.

Наблюдая за красивой церемонией, Таяна робко взглянула на Левашова, и её сердце взметнулось сполохом сверкающих искр. Поймав её взгляд, Евсей утонул в свете прекрасных глаз, и горячая волна, прокатившись по телу, перекрыла дыхание.

Они смотрели друг на друга и не видели никого вокруг, не слышали они ни весёлых голосов, ни звуки песен, не замечали ни любопытных взглядов, ни насмешливых перешёптываний, им казалось, они одни во всем мире.

Волнующий трепет заполнил грудь, и две души слились в ликующем танце. Пение райских птиц звенело в ушах, и Таяна несмело протянула свой венок. Евсей не посторонился, а прислушиваясь к неистовой пляске в груди, улыбнулся и опустил голову. Душистые травы, сплетённые рукой девушки, накрыли тёмно-русые кудри княжича, соединяя и скрепляя два сердца древним обрядом. Счастливые глаза вновь встретились, и обоим казалось, теперь их связывает незримая нить. Продолжая заворожённо смотреть на друг друга, они счастливо сияли, пока из колдовских чар пару не вырвал визг девушек и хохот парней, прыгающих через костры.

Таяна засмеялась:

– Пойдём! – потащила она за собой Левашова.

Разбежавшись и крепко схватившись за руки, они перелетали через последовательно разожжённые кострища, а когда остановились, девушка, восторженно засияв, проронила: – Не расцепились… Значит, нам судьба быть вместе.

Нарезвившись, все помчались к реке. Скинув одежды и оставшись лишь в нижних рубахах и портках, толпа с шумом кинулась в воду. Не отказались от обязательного ритуала праздника и Таяна с Евсеем. Парни и девушки весело плескались, брызгаясь и ныряя, а замёрзнув, выбирались на берег. Женатые пары поспешили к столам подкрепиться, а молодёжь кинулась на поиски цветка папоротника. Подхватив одежду, Таяна тоже поспешила в лес.

– Глупости всё это, – широко шагая за девушкой, смеялся Евсей. – Папоротник не цветёт.

– Но почему-то люди всё равно его ищут? Значит, всё же кто-то видел его цвет, – настаивала она, и Левашов насмешливо покачал головой.

– Смотри! – вдруг широко открыла глаза Таяна и указала рукой в глубь леса. – Цветёт! Видишь, светится! – словно боясь спугнуть удачу, взволнованно прошептала она.

Евсей недоверчиво повернул голову и действительно увидел над листьями папоротника светящиеся огоньки. Они переливались и вздрагивали, внезапно исчезали и появлялись вновь.

– Так это светлячки, – догадался княжич.

– Нет, это Перунов Огнецвет! А светляки порхают над ним, – упрямо возразила девушка и чуть слышно добавила: – Только по-настоящему влюблённые могут увидеть его.

Прекрасные глаза Таяны сияли, влажные волосы прикрывали хрупкие плечи и упругую грудь, а рубашка, облегая тело, делала его ещё более соблазнительным. Сердце мужчины простонало: «Господи, как же она хороша!»

– Ты вся дрожишь. Давай согрею, – предложил Левашов и, не дожидаясь ответа, обнял девушку. Вдохнув дурманящий запах её волос, княжич в упоении закрыл глаза. Она пахла травами и мёдом.

Оказавшись в крепких объятиях, Таяна замерла и, прижавшись к горячей мужской груди, перестала дрожать. Жаркая томительная волна захватила обоих, и их губы непроизвольно сомкнулись. Страстный поцелуй Евсея пьянил, и сердце девушки возликовало: «Он любит меня! Он меня любит!» – восторженно шептало оно, и, боясь зареветь от счастья, Таяна зажмурилась. Ладони мужчины скользили по её телу, губы, лаская, сводили с ума, и ей хотелось обнять весь мир. «Я любима!» – пела душа, и радость, выплёскиваясь через край, переполняла грудь. Голова кружилась, колени обмякли, в ушах звенели трели соловья, и не было преград и запретов, которые бы сдерживали порыв её сердца, и не было ничего, что бы Таяна не отдала любимому.

Сжимая нежный, хрупкий и такой желанный стан, княжич упивался медовым вкусом губ девушки. Прохлада шелковистой кожи под руками будоражила кровь, запах волос окутывал дурманом, и мужчина, подхваченный страстью, окончательно потерял рассудок. Как река по весне, насытившись талыми водами, ломает сковывавшую поток толщу льда, так и Евсей не мог устоять пред натиском жгучего чувства. В груди гулко стучало, каждым ударом крича о счастье, перед глазами бушевал всепоглощающий пожар, а душа, стремясь вырваться из груди, хотела заполнить восторгом всё вокруг. Губы Таяны пылко отвечали, ласковые руки охватили его плечи, и для Евсея не было ничего прекрасней и дороже её взволнованного вздоха.

Бренные человеческие тела вдруг стали невесомы, и земля, ускользнув из-под ног, исчезла в просторах мироздания. Звуки ночи слились в один чарующий напев, пылкое дыхание сбилось, руки жадно сплелись воедино, а сердца, сладко трепеща, растворились в древнем празднике шального Купалы.

Прекрасная ночь торжества жизни и света, воды и огня, любви и страсти триумфально охватила землю, увлекая пару в таинственный неизведанный мир. Мир, доступный лишь избранным и лишь по-настоящему счастливым. Тёплый шорох листвы нашёптывал безумные слова, свежесть трав стелилась райским ложем, а хрустальная вода в реке завистливо журчала, прислушиваясь к учащённому дыханию охваченных любовью людей.

Обессилев от чарующего танца страсти, Евсей, оторвавшись от девушки, не мог прийти в себя. Его сердце продолжало лихорадочно биться, а сладкий огонь, растекаясь по телу, оставлял на своём пути томительную истому. Доверчиво прижавшись к груди мужчины, Таяна неожиданно прошептала:

– Я так люблю тебя! Больше жизни…

Пылкое признание прозвучало настолько искренне и просто, что душа Евеся восторженно встрепенулась, и он, улыбнувшись, сжал девушку в объятиях. «Господи, за что мне такое везенье? – пронеслось в голове. – Такая чистая и светлая и только моя!» Заметив его горящий взгляд, Таяна тоже улыбнулась и, высвободившись из сильных мужских рук, присела, сняла с шеи оберег и, ничего не говоря, надела его на Левашова. Княжич удивлённо вскинул брови, и она пояснила:

– Этот оберег я могу отдать только суженному, – счастливо вздохнула Таяна. – Теперь же ты мой муж? – погладила она его по щеке.

В груди Левашова что-то болезненно шевельнулось. «Как же я мог забыть? – остро кольнуло сердце. – Разумеется, она только это и могла подумать», – запоздало осознал Евсей и, поднявшись, виновато опустил голову.

Пытаясь поймать его взгляд, Таяна настороженно спросила:

– Почему ты молчишь?

Девушка смотрела сияющими преданными глазами, и Левашову сделалось не по себе.

– Я не могу на тебе жениться, – выдавил он. – У меня есть невеста. Отец уже договорился о свадьбе.

Таяна в изумлении замерла:

– Как же так … – прошептала она и дрожащей рукой убрала с лица прядь волос. – А зачем тогда ты принял мой венок? – искреннее недоумевала девушка. – Зачем через костёр прыгал? Зачем цветок пошёл искать? – глаза Таяны наполнились слезами. – Зачем же ты был со мной? Я думала… ты любишь меня…

Сердце Евсея сдавило огненными клещами:

– Прости. На меня что-то нашло…

– Нашло… – словно эхо повторила она, и по её щекам покатились слёзы.

Мужчина молчал, грудь терзала вина и ещё что-то жгучее, чему он не мог дать объяснения. Судорожно закусив губу, Таяна некоторое время смотрела на него, а в её глазах читалось такое отчаянье и разочарование, что Левашову сделалось совсем плохо. Неожиданно подхватив одежду, она вскочила и бросилась в лес.

– Прощай! – рыдая, воскликнула Таяна и исчезла в зарослях.

– Постой! – собираясь остановить её, вскочил Евсей, но сделав пару шагов, замер.

«Что ты ей скажешь? – спросил голос внутри. – Что виноват? И это должно её успокоить?» Левашов тяжело выдохнул и, в отчаянье мотанув головой, зарычал, злясь сам на себя. Немного постояв, он быстро оделся и побрёл в сторону городища. В груди, мучая и терзая, копошился ворох чего-то грязного и ядовитого. Подбираясь к горлу, эта гадость мешала дышать и застилала глаза едким туманом.

«Как ты мог? – казнило его сердце. – Ты же знал, что она невинна! Как ты мог?! О чём ты думал, когда пошёл за ней? Что на тебя нашло?» – гневно вопрошало оно, и Евсей вновь и вновь вспоминал сначала безумно счастливые, а затем безмерно несчастные глаза Таяны.

Вернувшись в усадьбу, Левашов в дом не пошёл, а забравшись на недавно привезённый стог сена, улёгся на него и задумчиво уставился в небо. Да, колдовство ночи Купалы заворожило его. Ну как не поддастся чарам праздника торжества любви и жизни? Когда запах трав пьянит, когда отблеск костров превращает девушек в сказочных нимф, а струи воды обнажают их первозданную чистоту? А Таяна была самой прекрасной из них, вспоминал Евсей. Разве можно было устоять перед очарованием её улыбки, светом неземных глаз и красотой юного тела?

Звёзды, сияя в вышине, беспечно подмигивали человеку, и на память княжичу пришло, как давно он нашёл в лесу маленькую перепуганную девочку. Тогда он сказал, что никогда не обидит её. И вот обидел… «Да ещё как, – вновь с упреком вздохнул Евсей. – Она так доверчиво отдалась тебе… А как искренне призналась в любви…» Тут Левашову вспомнились горькие слёзы Таяны, когда он прощался с ней перед свадьбой с Натальей. Но тогда она была ребёнком, и он надеялся, что девчонка забудет его. «Выходит, не забыла… Неужели она любила меня всё это время?» – пронзило догадкой сердце, и мужчина зажмурился, ему, словно волку, захотелось завыть на Луну, лишь бы вытравить из груди терзающую жуткую боль и вину.

Неожиданно он понял, что ранее не испытывал ничего похожего. Первая женщина, Ирина, увлекала его, но теперь Левашов понимал: она его не любила, а лишь позволяла любить себя. С женой тоже было по-другому. Да, Евсей испытывал к Наталье уважение, иногда жалость, но не захватывала она его никогда так, чтобы он терял голову. Да и она, похоже, относилась к нему так же. Не горела Наталья жарким костром, а тускло тлела, но не грела. Ей сказали, что он её супруг, и она должна почитать его, вот девушка, воспитанная в строгости и не имея выбора, как могла и любила его. Но не питала она к мужу страсти. Это было долгом, обязанностью.

«А что с Боженой? – задумался княжич. – Любит ли она меня?» Он сильно сомневался в чувствах полячки. Зовом здорового тела, не более, Левашов мог бы назвать свои отношения с панной. Да, она была умелой любовницей, но Евсей никогда не испытывал с ней того ощущения полёта, какое овладело им сегодня от одного прикосновения неопытной девушки. От её робкой нежности его словно сшибло с ног. Чувствуя желание Таяны, он буквально задыхался, а её неумелые ласки лишали его рассудка, парализовали волю, заставляли забыть о долге. Не мог Евсей противиться стихии, бушующей внутри него.

Княжич коснулся груди, нащупал оберег и, разглядывая его, подумал: «Странный и дорогой… Вот ведь… Единственно ценное, что было у неё, и то отдала. А ты?» – продолжал терзать себя Левашов. Он снова тяжело вздохнул: – «Таяна… – простонало его сердце. – И что мне теперь делать? – спросил Евсей у молчаливого неба. – Как загладить вину? Что сказать ей? Как забыть?»

«Забыть?! Разве я смогу её забыть? – садануло сердце, и, понимая его правоту, княжич нахмурился.

Так, взирая на звёзды, Евсей продолжал вспоминать Таяну, пока сон незаметно его не сморил.

Глава 17

Ветер свежим дыханьем коснулся лица Левашова, осторожно тронул упавшую на широкий лоб прядь и, забравшись за шиворот, пощекотал шею. Где-то рядом требовательно прокричал петух, а чуть дальше ответил другой, вступив с соседом в горластую перепалку. Негромкие голоса челяди доносились из открытых дверей и окон, и Евсей потянулся и открыл глаза.

Утреннее слепящее солнце поднимало настроение, и княжич даже улыбнулся, но тут же вспомнив минувшую ночь, нахмурился. Сердце вновь кольнула вина, правда уже не столь болезненно, как накануне, а томительно тоскливо. Евсею безумно захотелось увидеть Таяну, но он так и не придумал, что ему сказать в своё оправдание, а потому он решил сначала привести мысли в порядок, а уж потом поговорить с девушкой.

Левашов зашёл на кухню. У печи суетилась дородная повариха. Завидев хозяина, она растерянно залепетала:

– Княже, чего ж так рано поднялся? После гуляния все ещё спят, я и приготовить ничего не успела.

– Да и ладно, подожду, с голоду не помру, – отмахнулся он и спросил: – Коров уже доили?

– А как же. Коровки-то ждать не будут. Вон крынка стоит, только процедила, – охотно сообщила кухарка, кивнув в сторону посудины, заботливо прикрытой тряпицей.

– Вот и налей, – присел Евсей у края стола.

Выпев не успевшего остыть молока и закусив только что испечённым хлебом, Левашов вышел на двор. Не зная, чем себя занять, княжич решил ради развлечения поколоть дрова. Скинув рубаху, Евсей с молодецкой удалью размахивал топором, подставив разгорячённое крепкое тело утреннему ласковому солнцу. Занятие увлекло, и, легко разрубая очередную колоду, мужчина не замечал восхищённых взглядов селянок, следовавших к колодцу. Собравшись стайкой, девушки побросали вёдра и, поглядывая на Евсея, хихикали:

– А наш-то князь, смотри, как хорош… – лукаво блеснув глазами, проговорила одна.

– Да, красавец… – вздохнула другая.

– Эй вы, пигалицы! – воскликнула подошедшая ключница. – Чего гляделки вылупили? Не вашего поля ягода. Михаил Никитич сказывал, невеста у князя есть, и не какая-нибудь… а иноземная! Да, к тому же роду знатного, не чета вам. Скоро барыней нашей станет.

Девушки обиженно поджали губы:

– А нам чего? Это вон Таянка пусть локти кусает. Вчера весь вечер возле князя увивалась. Ведьма! – ревниво фыркнула первая.

– Наверное, уже себя в покоях княжеских видела. Голь перекатная! – хохотнула другая.

– Дурочка безродная, – подхватила третья.

– Цыц вы, балаболки!

– А чего? Мы правду говорим, – надулись девицы и, тряхнув косами, подхватили вёдра и поплыли к колодцу.

Наколов уже целую гору, Евсей вытер вспотевший лоб и подошёл к кадушке освежиться и напиться. Жадно глотая воду, княжич заметил, как мимо околицы шумной встревоженной стайкой пролетела детвора. Подлетев к старшим, они, наперебой галдя, показывали ручонками в сторону реки, и люди, побросав дела, поспешили за ребятнёй. С недоумением наблюдая за суматохой, охватившей улицу, Евсей натянул рубаху и вышел за ворота. Мимо вприпрыжку нёсся мальчишка, и княжич ловко его ухватил за плечи:

– А ну, малец, стой! Куда это все бегут? Что за переполох такой?

– Так там на берегу утопленницу выловили! – выпучив глазёнки, выдохнул сорванец. – Охота посмотреть!

Нахмурившись, Левашов выпустил мальчишку, и, получив свободу, тот незамедлительно упорхнул. Проводив пострелёнка напряжённым взглядом, Евсей задумался. Неожиданно внутри что-то оборвалось. «Таяна!» – пронзила голову страшная догадка. Грудь буквально сдавило раскалёнными клещами, и княжич, терзаемый волнением, как и все, кинулся к реке. В считанные минуты он добежал до берега, но при виде толпы, успевшей собраться вокруг утопленницы, Евсей невольно замедлил бег, а приблизившись, и вовсе остановился. Окружив тело, люди неловко топтались, печально вздыхали и охали. Некоторые бабы утирали глаза, а мужики угрюмо шептались.

Мучительно сглотнув застрявший в горле ком, Левашов сделал шаг. По телу растеклась противная ватная слабость, а ноги, налившись свинцом, не слушались. С трудом продираясь сквозь скопище людей, княжич судорожно потянул ворот рубахи, ему казалось, будто его шею стягивает тугая удавка, а на плечи с каждым новым шагом накладывают пудовые мешки. Идти становилось всё тяжелее… В ушах гулко клокотала кровь, и, не в силах вздохнуть, он обречённо продвигался дальше. Сначала Евсею стали видны обнажённые посиневшие ступни девушки, и сердце, больно вздрогнув, замерло.

Страшась увидеть утопленницу, княжич, шумно глотнув воздуха, наконец вышел к воде. На прибрежной траве распласталось обезображенное тело, и, взглянув на него, Левашов облегчённо выдохнул. «Не она!» – пронеслось в голове, и глыба, давившая плечи, рассыпалась в пыль. Да, девушку было жаль, но то неимоверное отчаянье, охватившее его минуту назад, отступило. Евсей не понимал, как бы он жил, зная, что Таяна погибла из-за него.

Люди вокруг обсуждали, чья это деваха и откуда. Крестьяне шушукались, сожалея о неприкаянной душе, и строили предположения о причине её смерти. Большинство сходилось во мнении, что несчастную обманул парень, вот, не выдержав позора, она и решилась на подобный грех. Грудь Левашова буквально прожгло. «Я не могу её потерять!» – подумал он о Таяне и под скорбные причитания челяди по утопленнице велел как подобает её похоронить и поспешил выбраться из толпы.

Евсей шагал по полю, а в его висках продолжала пульсировать кровь. «Я должен увидеть Таяну», – понял он, и ноги сами понесли мужчину к избе, где ютилась Пелагея. Княжич уже не думал, что скажет девушке и как посмотрит ей в глаза. Главное, увидеть её, и больше жизни хотелось прижать Таяну к сердцу.

Вскоре Левашов оказался у нужного дома и, отворив калитку, зашёл во двор. У крыльца дед Дорофей подтёсывал топором доску. Княжич удивился:

– Здрав будь, старче. И какими судьбами ты в Хлепени оказался?

– Так сын позвал Купалу праздновать, – пояснил дед. – У тебя в вотчине, глядишь, вся округа собралась. Как же, самый большой кострище разожгли, – улыбнулся он. – А к Пелагее зашёл по делу. Подсобить вот попросила.

– Будь добр, Таяну позови.

– Так нет её, – пожал плечами Дорофей.

– Как нет? – встревоженно взглянул княжич.

– Ушли они с Пелагеей. Поутру ещё.

– Куда ушли?

– Да кто ж их знает, – махнул старик рукой. – Попросила дом заколотить, а сама узелок собрала, и отправились они обе в лес, – вздохнул Дорофей и присел на лавку. Левашов растеряно посмотрел на деда и опустился рядом. – Тут знаешь, какое дело, Евсей Фёдорович, – старик замялся, почесал затылок и, неуверенно взглянув, на княжича вновь заговорил: – Вчерась на празднике моя Марфа ногу подвернула. Тоже мне молодуха нашлась, решила с бабами хоровод поводить, карга старая, – фыркнул он. – Да поскользнулась и грохнулась. Отнесли мы её в избу, а Пелагея, значит, ногу вправила и лежать велела. Ну, а я с ней, с Пелагеей, за снадобьем пошёл, вот в избушку в её. Всё как полагается, взял мазь, поблагодарил и уже уходить собрался, как Таяна вдруг вернулась. Растрёпанная, глазищи бешенные, зашла в дом, упала на лавку и давай реветь. Ну я расспрашивать не стал, погнала меня Пелагея. Да и так понятно… Посмеялся кто-то над девкой, снасильничал, – вздохнув, опустил голову дед. – Это ж грех большой, Евсей Фёдорович… Девку да без согласия брать, да ещё в такую ночь. Бог-то разгневается… Ни урожая, ни приплода доброго у скота не будет. Ты бы разобрался, княже, кто ж такое сотворил. Её ж сироту защитить больше некому, – проговорил старик и в ожидании уставился на князя.

Евсей, виновато опустив голову, молчал. Дорофей, пристально вглядываясь в понурый вид господина, неожиданно догадался.

– Так это ты её? – изумлённо выдохнул он. – Да-а-а… Ну что ж… Тебе только бог судья, княже, – Дорофей осуждающе покачал головой и, собираясь снова продолжить работу, кряхтя поднялся.

– Подожди, дед, – нахмурился Евсей. – Не так всё было… По согласию случилось…

– А чего ж она ревмя ревела? – недоверчиво покосился старик.

– Понимаешь, не могу я на ней жениться. Отец благословения не даст. Да и сосватал он меня уже, – пряча глаза, ответил Евсей.

– Понимаю… – поджал губы дед. – Чего ж не понять. Ты князь… Девка приглянулась. Чего с ней церемониться? Голову заморочил и взял. Разве кто поперёк слово скажет? – ядовито хмыкнул Дорофей. – Кто ж за сироту вступится?

– Да не томи ты душу, дед. И так тошно, хуже некуда.

– Тебе тошно? А каково ей? Только и было у неё имя доброе. Да и то ты испоганил, – проворчал старик.

– Что мне теперь делать? Где искать её?

– А зачем? – недобро прищурился Дорофей. – Правильно сделала, что ушла. Быстрее забудется…

Тяжело вздохнув, Левашов поднялся и в раздумье побрёл обратно на княжий двор. «Может, дед прав? Так лучше? И я смогу забыть Таяну? Глядишь, и она со временем успокоится и забудет меня…» – понадеялся он, прислушиваясь к возмущённому фырканью собственного сердца.

Вспомнив о наказе отца предстать пред княжьи очи, Евсей решил, не откладывая, пуститься в путь. Больше его здесь ничего не держало, и, лишь вернувшись в терем, княжич приказал седлать коня.

– Чего это ты, Евсей Фёдорович, заторопился? – удивился Богдан, но, не желая ни с кем говорить, Левашов только хмурился. – И чего такой смурной? Из-за утопленницы? Да, жаль, конечно, девку, но что поделаешь… – вздохнул седоусый, но неожиданно встрепенулся и предположил: – Или ты с нашим «Трофимкой» поссорился? – подмигнул Богдан. – Видал я, как ты накануне возле девчонки вился.

– Ушла она поутру вместе с Пелагеей, – опустил голову Евсей.

– Так что ж ты убиваешься? Впервой что ли? К вечеру вернётся.

Левашов одарил воина таким тяжёлым взглядом, что у Богдана Ивановича отпало всякое желание лезть человеку в душу. Во дворе появился Ерёма. Завидев княжича, парень лукаво улыбнулся:

– Ну как, Евсей Фёдорович, ночка жаркой была? – начал он, готовый отпустить шутку о ночных похождениях старшего товарища, но встретившись с Левашовым глазами тут же осёкся, понимая: ещё слово – и он испробует тяжёлого княжеского кулака. Взглянув на оседланного скакуна, парень удивился и сменил тему: – А куда это ты, княже, собрался?

– К отцу, – нехотя буркнул Евсей.

– Так постой! Я с тобой. Не гоже князю одному разъезжать, – засуетился гридень.

– Что я, девка красная, меня провожать? Дорогу знаю, – строго взглянул Левашов и, вскочив на коня, тронул поводья.

Ерёма собрался было воспротивиться, но Богдан осадил порыв молодого воина.

– Оставь его. Не видишь? Ему одному побыть хочется, – и, взглянув на удивлённую физиономию парня, пояснил: – Видать, наш «Трофимка» не на шутку запал в душу князю.

Понимающе вздохнув, гридень отправился к дружинникам.

Левашов мчался по дороге. Недавние события продолжали мучить душу, и свежий ветер, обдувающий лицо, не приносил княжичу облегчения. Все его думы были о Таяне, и, досадуя на отца, Евсей размышлял: «С чего это он вдруг изменил своё решение и согласился на венчание с полячкой?» – не понимал Левашов и, терзаясь горькими мыслями, подгонял коня.

Близился вечер, когда, проезжая мимо реки, всадник решил остановиться на ночлег. Расположившись на пологом берегу, Евсей разжёг костёр и, безучастно взирая на игру пламени, неторопливо поглощал прихваченный в дорогу хлеб и вяленое мясо. Вскоре землю окутала мгла, но путник не спешил укладываться спать, а сидя у костра, любовался завораживающим танцем огня. Перед глазами княжича вновь появилась одетая в праздничную рубашку Таяна, он отчётливо представил образ девушки. Всполохи костра вздрагивали за её спиной, освещая чарующим нимбом распущенные светлые волосы. Полевые цветы, напоминая корону, украшали голову Таяны, а её глаза затмевали синеву васильков, вплетённых в купальский венок девушки. Евсей зажмурился, ему показалось, будто он слышит звонкий смех Таяны, и его губы неожиданно ощутили вкус её губ, а руки заломило от воспоминаний о шелковистой нежности гибкого тела.

Отгоняя заполнившую грудь тоску, Левашов вздохнул и открыл глаза. Взирая на сверкающую серебром лунную дорожку, соединяющую зыбким мостом берега реки, Евсей погрузился в раздумья. Неожиданно ночную тишину нарушили звонкие девичьи голоса, и мелодичная песня, струясь по глади воды, заполнила очарованием округу. Княжич разглядел на противоположном берегу девушек. В свете полной луны селянки водили хоровод, и их силуэты в белых длинных рубахах отчётливо вырисовывались на фоне черноты невысокого холма. Евсей беззлобно хмыкнул.

– Вот ведь бестии…Понравилось по ночам резвиться.

Кружась в хороводе, девушки спели несколько песен и, громко смеясь, помчались к реке. Шумно рухнув в воду, они ныряли, брызгались и шутили, а Евсей с грустной улыбкой наблюдал за беспечными игрищами селянок. Неожиданно неподалёку послышался всплеск, и из воды показалась девица. Левашов подивился её умению плавать: не каждому парню под силу одолеть быструю реку. Ожидая, что, заметив чужака, она испугается и поспешит вернуться к подругам, Евсей подбросил в костёр ветку. Пламя, жадно ухватив добычу, взметнулось весёлыми искрами, и незнакомка вместо того, чтобы скрыться в воде, с интересом взглянув на мужчину, направилась к берегу. Княжич удивлённо захлопал глазами. Мокрая тонкая сорочка повторяла все изгибы женского тела и просвечивала настолько, будто на девушке вовсе ничего не было надето, но она, не смущаясь, продолжала выходить из воды. Представ во всей красе, незнакомка улыбнулась:

– Ну что, княжич, оробел? Разве я не хороша?

Действительно оторопев, Евсей, не в силах отвести глаз, таращился на бесстыдницу. Нет слов, как девушка была красива. Лунный свет придавал её коже матовую бледность, и казалось, будто она высечена из дорого мрамора. Тёмные волосы, несколько прикрывая женственные формы, тяжёлой густой гривой спадали ниже колен. На мягких губах играла манящая улыбка, а глаза, подчёркнутые тёмным изгибом тонких бровей, напоминали бездонные омуты. Но блеск её глаз пугал, он казался холодным и зловещим, а взгляд и вовсе затягивал гибельной трясиной.

– Хороша, – наконец выдохнул Евсей.

Девушка засмеялась, и её смех разнёсся журчанием ручья.

– И что, Евсеюшка, так же хороша, как Таянка твоя? Или краше буду? – пристально взглянув на князя, прошелестела незнакомка.

Левашов с недоумением уставился на красавицу. Целый день пути отделял его от Хлепени, откуда она могла узнать о Таяне и о нём? Словно услышав, о чём думает княжич, девица улыбнулась:

– Да тут по реке близёхонько… Видала я зазнобу твою прошлой ночью. У обрыва стояла. Я уж надеялась сестрицей моей станет, – задумчиво пропела незнакомка, но вдруг, недовольно скривившись, прошипела: – Только вот другая девка мимо проплыла и напугала глупую. Жаль, не вовремя водяной царь выпустил с глубины утопленницу, – вздохнула красавица, и Евсей догадался, кто перед ним.

Ему, конечно, приходилось слышать о русалках. Да как же о них не слышать, когда каждый год праздники девам речным справляют и всячески их задабривают. А на Купалу – так девушки в русалочек ещё и рядятся. Но вот чтобы так наяву встретиться… «Не к добру это», – понимал Левашов.

А девица, сверкнув глазами, вновь улыбнулась, но только от той улыбки не по себе сделалось княжичу, да и блеск русалочьих глаз обдавал глубинным хладом.

– Так как? Краше я девки твоей глупой или нет? – не унималась она.

Смерив незнакомку долгим взглядом, Евсей ответил:

– Нет, не краше.

Русалка звонко расхохоталась, а потом, вновь сделавшись серьёзной, проговорила:

– Вон оно как… А что ж тогда отказался от неё? Посмеялся над горемычной и оттолкнул… Обидел…

Евсей, наклонив голову, угрюмо молчал, а девушка подошла и, присев рядом, взялась ластиться:

– Может, и я тебе любой стану? А Евсеюшка? Зацелую, заласкаю, закружу. Сразу забудешь девку свою безродную.

– Уж больно руки у тебя холодные, – отстранив от себя нахалку, поморщился княжич.

– Так это только поначалу, – томно вздохнула она. – А как обнимешь, так сразу потеплею. Согрей меня, сокол ясный. Истомилась я без ласки человечьей, – вновь прижалась девица к плечу Левашова.

– Извини, не могу, – не зная, как отвязаться от нечисти, нахмурился он.

– Устала я на глубине одна-одинёшенька жить… Извелась душа между мирами скитаться, на волю просится, успокоения жаждет. Приголубь ты меня, – тоскливо взмолилась русалка.

– Так что ж тебе мешает успокоение получить?

– Так обида жгучая изводит… Изнутри жжёт, искупления требует.

– Что за обида?

– Так был у меня суженный. Любила я его больше жизни. А он, как ты… Посмеялся только… Вот и не могу успокоения найти. Любви сердечко просит.

– Так знаешь же, не люблю я тебя.

– А любить и не обязательно, – ворковала нечисть. – Ты согрей меня только. Как сороковой парень меня обогреет, так сразу водяной царь и отпустит меня. Душа человеческая высвободится из русалочьего облика и устремится на небеса. Чего тебе стоит, Евсеюшка? – нашёптывала она, и княжич чувствовал, словно сетями опутывают его слова водной девы, словно морок густой голову заполоняет. – Таянку свою ты ведь тоже не любил, – вдруг проронила она, и, услышав родное имя, Левашов неожиданно избавился от наваждения и встряхнулся.

Уверенно взглянув в глаза русалки, княжич спросил:

– Так сколько парней тебе до сорока не хватает?

– Так ты сороковой и будешь, – прожурчала она.

– Прости, красавица, у меня на земле ещё дел немеряно осталось.

– Ну что ж, не хочешь по-хорошему, так я и по-плохому могу, – вдруг изменилась в лице русалка. – Всё равно моим станешь! Не отпущу, – хищно оскалилась она и, поднявшись на ноги, приказала. – Пойдём!

Княжич не пошевелился. Водяная дева снисходительно улыбнулась и запела:

Иди ко мне мой милый, согрей на глубине,

Лишь губ моих коснёшься – забудешь о земле.

Неожиданно для себя Евсей поднялся. С недоумением взглянув на свои ноги, он почувствовал тревогу. Русалка торжествующе сверкнула глазами и медленно попятилась к реке. Голос водяной ведьмы дрожал в воздухе хрустальным перезвоном и, обволакивая сладкой истомой, лишал воли. Звуки песни туманом струились над рекой, а она продолжала чарующе завлекать лукавыми обещаниями.

Мой мир прекрасен! В нем светло и чудно48,

И бездна манит мириадом звёзд.

В моих глазах лишь отголоски пламя

Твоих фантазий, вымысла и грез.

Пойдем со мной тропой, волной умытой,

К кораллам дивным, тайнам, жемчугам,

Пойдем за мной… И сказочным блаженством

Любовь нас околдует на века.

Не в силах совладать с собой, Левашов последовал за колдуньей. Девица зашла в воду и, погружаясь всё глубже, призывно манила. Евсей подходил к реке всё ближе.

– Вот так, не бойся, милый, шагни ещё шажок, – вязкой патокой обволакивали слова русалки, и Евсей ступил в воду.

Губы нечисти насмешливо растянулись, блеснув мелкими белоснежными зубками. Но, несмотря на то, что она продолжала отступать, княжич неожиданно замер. Русалка нахмурилась.

– Иди ко мне! – приказала она, но Евсей стоял, как вкопанный. Левашов сам не понимал, что с ним. Ноги стремились вперёд, но будто пудовые гири повисли на них и, придавив к земле, не позволяли сделать ни шага. Гневно оскалившись, девица поспешила к жертве.

– Пойдём! – недобро прищурившись, зашипела она, но Евсей не сдвинулся с места. – Ну, хорошо! – угрожающе улыбнулась колдунья и, снова запев, протянула руку.

Предчувствуя беду, Левашов зачаровано следил за белоснежной ладонью. Казалось, рука речной девы испускает слабый голубоватый свет, и чем ближе она становилась, тем сильнее его пронизывало мертвецким холодом. Сердце княжича судорожно билось, но он так и не мог пошевелиться. Глаза русалки зловеще блеснули, и она прикоснулась к человеку. Но стоило девице дотронуться до груди Левашова, как, пронзительно взвизгнув, она отпрянула. Моментально прекратив петь, водяная ведьма в недоумении уставилась на свою пылающую алым огнём ладошку. Желая загасить жар, она поспешно опустила руку в воду. Раздалось сердитое шипение, и облачко белого пара, всколыхнувшись над гладью реки, взметнулось ввысь и грациозно растаяло в воздухе. От прикосновения нечисти грудь Евсея тоже обожгло, но он не чувствовал боли, то было блаженное тепло.

Русалка отступила глубже в воду и, склонив голову, насторожено уставилась на княжича.

– Чего у тебя там? – спросила она, и Евсей, сам не понимая, что могло обжечь и его, и колдунью, растеряно взглянул на свою грудь. Запустив руку за пазуху, Левашов извлёк дар Таяны.

Увидев оберег, русалка зло скривилась:

– Таянка подарила, – догадалась она. – А я-то думаю, чего это на тебя мои заклятия не действуют?! – фыркнула нечисть, но неожиданно широко открыла глаза. – Так как же она любит тебя! Ты обманул её, обидел жестоко, сердце разбил, а она продолжает тебя оберегать? А любовь её настолько сильна, что защищает от чар колдовских?! – изумилась речная дева, и из её глаз покатились слёзы.

Скатываясь по щекам, прозрачные капли, блеснув таинственным светом, падали в реку. Коснувшись зеркальной глади, они, издавая мелодичный звон, тут же превращались в жемчужины и плавно погружались на дно. Печально взирая на княжича, русалка молча плакала. Наконец она нахмурилась и опустила глаза. Постояв некоторое время в унылой задумчивости, водяная дева вновь вскинула ресницы, и словно ветром обдуло Евсея.

– Так вот что я скажу тебе, княжич, – нарушила тишину русалка. – Не будет тебе без Таяны счастья! – и, победно улыбнувшись, она осушила глаза. – Слышишь? Не будет!

Слова колдуньи громко разнеслись по воде, и она нырнула в воду. Заворожённо уставившись на круги, оставленные русалкой, Левашов так и не решался пошевелиться, но тут нечисть показалась уже на середине реки и, злорадно засмеявшись, она вновь воскликнула:

– Не будет тебе счастья, Евсей! Потерял ты счастье своё, княжич!

Смех водяной девы звонким журчанием прокатился по реке, сердце Левашова беспокойно сжалось, и он зажмурился…

Глава 18

Евсей открыл глаза…

Томясь от скуки, солнце, будто ради развлечения, запускало по реке сверкающих зайчиков. Искрясь и вспыхивая, озорные непоседы игриво скакали по взволнованной ряби воды и, забираясь в заросли стройного касатника49, растекались светящимися лужицами. Некоторые лучи, добравшись до берега, путались в густых прядях прибрежных трав и, нахально шныряя по лицу, слепили Евсея.

Радуясь новому дню, птицы суетливо прыгали с ветки на ветку и громко возмущались праздному безделью незваного гостя. Княжич приподнялся и тряхнул головой. «Это что же, мне всё привиделось?» – облегчённо понял Левашов и протёр глаза.

Костёр, рассыпавшись серым пеплом, давно погас, тело мужчины ныло, а грудь в том месте, куда прикоснулась приснившаяся ночью русалка, отдавалось тупой болью. Евсей взглянул на грудь: оберег Таяны оставил на коже заметный след. «Видно, лёг на него неудачно, вот он и впился», – предположил княжич. Потянувшись, он огляделся и неожиданно обнаружил, что его ноги почти касаются воды. «Где-то, наверное, хороший дождь прошёл, вот река и поднялась» – рассудил Левашов.

Присев, Евсей зачерпнул воды и, плеснув в лицо, насладился отрезвляющей прохладой. Ночной морок окончательно растаял. Стекая по коже, капли, сверкнув на солнце, звонко возвращались в реку и, коснувшись глади, расползлись множеством кругов. Снова зачерпнув воды, Левашов умылся и почувствовал себя обновлённым. С интересом наблюдая за ленивым покачиванием волн, княжич уже собрался подняться, как вдруг его внимание привлекло слабое мерцание. Приглядевшись, он с удивлением обнаружил покоящиеся на песке жемчужины. Они лежали ровно на том месте, где во сне стояла русалка.

Левашов растерялся, но немного подумав, зашёл в воду и выудил перламутровые горошины. Их набралась целая горсть. Жемчужины оказались все как на подбор: удивительной красоты, одинаковой формы и размера. В недоумении разглядывая находку, княжич почесал затылок. Он не знал, чем объяснить появление драгоценной россыпи. «Разве что красавица какая не заметила, как обронила. Да только в камне отверстия для нити нет», – размышлял Евсей, но, так и не отыскав разумного ответа, спрятал жемчужины в кошель.

Быстро собравшись, Левашов вскочил на отдохнувшего гнедого и ещё раз окинул взглядом реку. По водной глади пробежал ветерок и, шаловливо забравшись в прибрежный камыш, насмешливо прошуршал:

– Не будет тебе без Таяны счастья, Евсей!

Княжич нахмурился, тяжело вздохнул и тронул коня. А ветер, между тем выбравшись из камыша, пробежал по листве кустов:

– Не будет тебе счастья! – тихо зашелестели ветки орешника.

Мужчина сердито хмыкнул и поскакал по лесной дороге. Деревья-великаны обступили всадника со всех сторон и неожиданно дружно, качнув кронами, лес прогудел:

– Не будет тебе счастья, Евсей.

Левашов помрачнел, Таяна не выходила из головы, и мысли неустанно возвращали его к девушке. Тут птахи, выпорхнув из травы, уселись неподалёку и, пронзительно пересвистываясь, насмешливо закричали:

– Не будет! Счастья!

– Счастья! Не будет! – щебетали непоседы.

– Не будет, не будет, – поддерживал птиц цокот подков.

«Да что же это такое?!» – разозлился на себя княжич, и неожиданно всё пропало.

Конь неспешно продолжал путь, и Левашов, мерно покачиваясь в седле, настороженно прислушивался к воцарившейся тишине, но когда дорогу пересёк ручей, вода, перекатываясь по прибрежным камушкам, робко прожурчала:

– Не будет тебе без неё счастья, Евсей.

Всадник дерзко вскинул голову. «Да, к чёрту эту Божену! Упаду в ноги к отцу, попрошу отказаться от данного обещания. Ну и что с того, что Таяна простая девушка? Не будет мне без неё счастья. Люблю я её, – наконец признался себе княжич. – А коли батюшка не согласится, ну и бог с ним. Теперь я и сам князь! И наследство его мне не надобно, у меня своя вотчина имеется!» – решительно подумал Евсей, и на душе сразу сделалось легко. Твёрдо намереваясь сделать по-своему, он, пришпорив коня, помчался по дороге.

Не прошло и трёх дней, как Левашов покинул Хлепень, а гнедой уже доставил его во двор отчего дома.

– Княжич приехал! – передавали из уст в уста слуги, и терем вмиг заполнился радостным оживлением.

Только Евсей преступил порог, как с женской половины появилась сияющая мать, а навстречу гостю вышел не потерявший стать мужчина средних лет и, огладив тёмно-русую бороду, улыбнулся:

– Заждались мы тебя! – крепко обнял сына князь. – Давненько ты нас не навещал. Ну, дай хоть полюбуюсь каков стал, – отстранив от себя, окинул взглядом молодца Фёдор Петрович. – Хорош. Возмужал, – отметил он и передал Евсея в нежные объятия княгини.

Женщина смахнула с красивых серых глаз набежавшую слезу радости:

– Как же я соскучилась, сынок, – проговорила она и расцеловала в обе щеки.

После первых взволнованных слов все прошли в трапезную.

– Батюшка, я поговорить с тобой хотел, – было начал Евсей, но князь перебил:

– Потом, потом… Сначала в баньку с дороги, а после и побеседуем, – похлопал он по плечу сына, и тот не стал спорить.

Попарившись, княжич вышел к столу, где его уже ожидали всевозможные яства. Закусив и немного выпив, Фёдор Петрович сам начал разговор:

– Так о чём хотел спросить? Наверное, о свадьбе? – подмигнул он.

– Да отец, – угрюмо наклонил голову Евсей. – Отмени её… Отступные сам заплачу. Всё как полагается.

– Что значит «отмени»? – даже выронил ложку старший Левашов. – Ты же сам как-то заикался жениться на этой полячке! А теперь отмени?

– Ну, было дело. Да только поменялось всё. Не хочу её в жёны. Другая мне в душу запала.

– Вон оно как, – сурово взглянул князь. – Ты погляди, мать! – явно рассерчав, блеснул карими глазами Фёдор Петрович. – Какого вертопраха мы с тобой вырастили. Поигрался с девкой, а теперь не хочу! Другая, оказывается, приглянулась.

Не смея вмешиваться в разговор, женщина притихла, а Евсей потупился.

– Да не была Божена девкой, когда ко мне первый раз пришла, – признался он.

– Так раньше надо было думать, – сдвинул широкие брови отец. – А ты, вишь, путался с ней. Миловался всё.

– Но раньше тебя это смущало, – напомнил сын. – Чего вдруг женить меня на ней решил?

– Так попробуй не жени! – зло фыркнул Фёдор Петрович. – Глядишь, самого Филарета разгневаешь! А он не чета сынку своему, царю-батюшке. Не потерпит ослушания. Сам патриарх потребовал, чтобы ты полячку в жёны взял, – пояснил князь. – Уже всё обговорено. Примет твоя Божена веру нашу и имя православное и будет тебе женой.

– А патриарху какой с того прок? – не понимал Евсей.

– Какой прок – не ведаю, и что за дела у него там государевы – тоже… А только вызвал он меня к себе и отчитал за тебя, словно мальчишку. А затем наказ дал: женить тебя. Сам знаешь, чем опала царская грозит.

– Я сам к нему поеду! В ноги упаду, прощения попросить стану, и отступится он от слова, – заявил Евсей. – Пусть другого жениха Божене ищет.

– Ну-ну, – усмехнулся отец, – попробуй. И кто ж её замуж возьмёт? С дитём-то твоим? – язвительно усмехнулся князь.

– Как с детём? – опешил Евсей.

– А вот так! Не знаешь, к чему блуд привести может? – вновь нахмурился отец. – Раньше думать надо было! Будто мне эта полячка в снохи надобна, – зло фыркнул Фёдор Петрович. – А ты всё кобелился, вот и допрыгался, – и, поднявшись с места, князь отрезал: – Всё, разговор закончен. Готовься к свадьбе.

Княжич опустил голову. «Как же так? Ну почему сейчас? – нахлынули путаные мысли и, вспомнив слова русалки, Евсей тяжело вздохнул. – Прокляла ведьма речная. Да, так и есть… Не будет мне счастья…»

– Когда? – мрачно выдавил он.

– Как жнивень50 начнётся. До Успенского поста и отпразднуем, – кинул на ходу отец и вышел за дверь, матушка сочувственно взглянула на сына и, вздохнув, поспешила за мужем.

Проводив родителей растерянным взглядом, Евсей прикоснулся к подаренному оберегу. «Таяна», – горестно застонало сердце. Душа противилась ненавистному браку, но как он может отказаться от собственного ребёнка? «Прав отец, раньше надо было думать, – злился на себя княжич и с шумом выдохнул. – Да что же это у меня жизнь вся наперекосяк? Опять женюсь и опять не на той, что сердцу мила», – терзался Евсей, вынужденный смириться с судьбой и свадьбой.

Через несколько дней из Москвы вернулся Прохор Долматов. Встретив товарища, княжич поинтересовался, что ему удалось выяснить о смерти боярина Григорьева и его дочери.

– Наврал мальчишка, – нахмурился Прохор. – Или напутал чего… Где он сейчас? В Москву его нужно свести. В Сыскной приказ. Меня царь особым обыщиком51 по этому делу назначил. Велел разобраться, что к чему.

– Так не мальчишка то был, – вздохнул княжич. – Помнишь девчонку, что в лесу нашли, когда к Засекину за казной ходили? Потом она у боярина Григорьева ещё жить осталась. Таяна… Она парнем переоделась и Трофимкой назвалась.

– Вон оно как… – задумался Долматов. – Ну, тогда мне её тем более найти надобно.

Глава 19

Горячие слёзы застилали глаза, сердце, переполненное обидой, мучительно стонало, и охваченная отчаяньем Таяна не видела, куда несут её ноги. Угрюмые деревья, цепляя ветвями, путали волосы, прутья кустарников безжалостно хлестали плечи и руки, словно весь лес хотел наказать глупую девчонку за её жалкое безрассудство. Наконец остановившись, Таяна обессилено рухнула на землю. Прижавшись к стволу березы, словно к груди родной матери, девушка обречённо, в голос, разрыдалась. В голове метались бессвязные мысли, и каждая из них обжигала. «Как я могла так обмануться? С чего взяла, будто Евсей любит меня?! Но он так смотрел! А как улыбался! А как целовал! – томили воспоминания душу. – А оказалось, все это я себе просто придумала… И у него опять есть невеста. Ну за что мне такое? Для чего судьба вновь столкнула нас? Посмеяться? И зачем я так сильно его люблю?»

Боль, рвущаяся из груди, неожиданно затмила сознание. «Не хочу жить!» – пронзило исступлением сердце, и, вскочив на ноги, Таяна кинулась к реке. Оказавшись на крутом берегу, она отрешённо уставилась на гибельную черноту омута. Ещё шаг – и всё закончится: ледяная бездна примет плоть, и душа перестанет терзаться.

Неожиданно на зыбкой глади появилось белое пятно, привлекая взгляд обезумевшей девушки. Река неторопливо тащила страшную добычу. Разбухшее тело тяжело покачивалось на равнодушных волнах, и, казалось, утопленница не то смеётся, не то предостерегает. Жуткая картина смерти заставила Таяну очнуться и отступить назад. Проводив несчастную взглядом, она вздохнула и поплелась из леса.

Ночи Купалы самые короткие в году, и когда девушка вернулась домой, горизонт успел окраситься алым заревом. Отворив калитку, Таяна побрела к крыльцу, даже не взглянув ни на деда Дорофея, ни на Пелагею, а переступив порог, опустилась на лавку и вновь расплакалась.

Завидев подопечную, знахарка по-быстрому проводила деда и поспешила в избу.

– Что с тобой, голубка моя? – забеспокоилась она. – Никак обидел кто?

Девушка, глотая слёзы, отрицательно покачала головой:

– Не любит он меня, – только и смогла произнести Таяна.

Догадавшись, что произошло, Пелагея гневно сверкнула глазами. Она видела, как, танцуя с княжичем, светилась счастьем Таяна. «Ох, девка, что же ты делаешь?!» – ещё тогда подумала знахарка, но тут бабка Марфа подвернула ногу, и Пелагея выпустила подопечную из вида.

– Не углядела я за тобой, не уберегла, – виновато пробормотала ведунья. Крепко прижав к себе рыдающую девушку, Пелагея, гладя её по голове, шептала: – Успокойся, всё образуется. Не ты первая, не ты последняя. Время пройдет – забудешь его.

– Не забуду, – шмыгнув носом, утёрла слёзы Таяна и призналась: – Люблю я его.

– Ничего, другого полюбишь.

– Нет, – вновь покачала головой девушка. – Сколько времени прошло. Я уж решила, что все мои глупые мечты растаяли, словно снег по весне. А как увидела Евсея … – она замолчала и тяжело вздохнула. – Тут сразу и поняла: никто мне кроме него не надобен… Только зря всё это. Не нужна я ему. И никому не нужна…

– Что ты, милая! – встревожено встрепенулась Пелагея. – Ты вон какая красавица! Все парни на тебя заглядываются.

– Да какой с того прок? И с красоты этой? – горько усмехнулась Таяна. – Заглядываться-то они заглядываются, а только мысли у них не о том. Каждый погулять норовит, а чтоб полюбить по-настоящему да замуж взять, даже не помышляют. Кому я, сирота, нужна? Голь перекатная… – сокрушённо опустила она голову. – Да… Похоже, не в красоте счастье, тётка Пелагея. И ты хороша собой, а всё одна.

Они замолчали, но немного подумав, девушка взглянула на знахарку умоляющими глазами и вновь заговорила:

– Давай уйдём отсюда. Не могу я видеть его. Сердце разрывается, – призналась Таяна. – Уйдём куда подальше… А, Пелагеюшка? Будем травы собирать, людей лечить. Я с тобой останусь. Можно? Некуда мне больше податься.

– Не завидная у меня жизнь, – печально улыбнулась женщина. – Не хочу я, чтобы и ты так же жила. Баба замуж выйти должна, детей рожать, а не в одиночестве по лесам скитаться.

– Так если судьба такая.

– За что ж она тебя, голубку, так мучает? – погладила по голове Таяну знахарка. – Ну что ж, пойдём, раз тошно тебе здесь, – согласилась Пелагея. – Действительно, так лучше будет. Подальше от злых глаз и языков. Не одна я заметила, как ты вчера с князем веселилась. Всё равно житья не дадут. Заклюют, засмеют, зажалят.

Быстро собрав свой нехитрый скарб, женщины покинули деревню и углубились в лес. Не переставая вспоминать о Евсее, Таяна шагала за знахаркой. Пусть и недолго, но девушке казалось, что княжич любит её. Пусть всего лишь один вечер, но она всё же была счастлива. И Таяна уже почти не жалела о случившимся, лишь тоска по неразделённой любви мучала её душу.

Когда солнце застряло в зените, путницы присели передохнуть. Взглянув на закутанную в тёмные одеяния ведунью, Таяна неожиданно спросила:

– Тётка Пелагея, а всё же почему ты ушла от людей? Ты сама любила кого? Была счастлива?

Женщина задумалась и неожиданно улыбнулась.

– Любила, Таянушка. Ох, как любила, – вздохнула она. – Наверное, так же безумно, как ты своего Евсея.

Девушка вытаращила глаза:

– А что случилось? Почему расстались? Неужто его убили?

– Да типун тебе на язык! – рассердилась знахарка. – Жив он. Живёхонек, чтоб его…

– Так что ж тогда? Обманул?

– Нет, предал, – горько усмехнулась Пелагея.

– Предал? Это как же?

– Вот пристала, аки заноза! Всё знать тебе надобно! – поморщилась женщина, но всё же начала рассказ: – Пожениться мы должны были. Уже и срок назначили. Только время тянулось так долго, а мне ужас как повидаться с ним хотелось. Он тоже томился, скучал. И как-то весточку прислал, чтобы вечером я к нему на свидание пришла, – окунувшись в воспоминания, Пелагея замолчала, и Таяна не выдержала:

– А дальше что было?

– Что было, что было… – проворчала знахарка. – Конечно же сбежала я из дома, – мечтательно улыбнулась она и пояснила: – Когда все уснули, через сенцы на улицу и выскользнула. Ох, нацеловаться мы тогда с ним не могли… А потом и вовсе голову потеряли, – немного смутившись, призналась Пелагея. – Домой я только к утру возвратилась. Но никто не заметил. Мы ещё пару раз так же встречались. До свадьбы считанные деньки оставались, как вдруг ночью шум меня разбудил. Люди на улице орут, я глаза открыла, а надо мной разъярённый батюшка стоит и что-то кричит. Я поначалу и не поняла, чего он хочет, а он требовал признаться, кто ко мне по ночам в окошко лазает. Я изумилась. «Никто», – говорю… А он ещё пуще разозлился, да за косу меня в горницу и поволок. А там мой любезный жених дожидается, молчит и волком на меня смотрит. Ох, лупить меня батюшка начал! Я реву, не пойму, за что, а он и вовсе осерчал, потребовал повитуху позвать. Пусть, говорит, проверит насколько моя доченька честна. А что проверять-то, когда я своему любимому доверилась? – покачала головой Пелагея. – Только не поверил отец, что с женихом своим я была, а сам он не признался. Позеленел только от злости и вдруг заявил, что не нужна ему невеста такая и вышел, – женщина смахнула набежавшую слезу. – А батюшка меня из дома выгнал… Побежала я от отчаянья в речке топиться, да только на берегу старуху встретила. Бабку Агафью. Она меня успокоить смогла и к себе на житьё взяла. От неё-то я и научилась врачевать. А за год до того, как тебя в лесу нашли, умерла моя ведунья, и совсем тоскливо мне сделалось. Вот и решила я тебя к себе взять, сироту горемычную, – ласково взглянула на Таяну знахарка.

Девушка задумалась, а потом, подняв глаза, задалась вопросом:

– Так всё-таки, что же случилось той ночью? За что на тебя и жених, и батюшка взъелся?

– Позже я о том узнала, – горько вздохнула Пелагея. – Чернавка моя прибежала в избушку бабки Агафьи да покаялась. Я же не простая девка была, Таянушка, а дочка купеческая, – пояснила знахарка. – Отец мой справно дело вёл, на доходы не жаловался. И приданое за мной хорошее давал, не каждый боярин таким похвастаться мог. Вот и позавидовал ворог один. Он сам за мной хвостом вился, только шапкой улицу не подметал. Всё в женихи навязывался. Да только не люб он мне был. К тому же мой любезный успел посвататься ко мне и у отца согласие получить. А поганец тот не смирился и задумал недоброе: оговорить меня. Вот и оговорил. Он и подучил чернавку меня опоить, чтобы спала крепче. А как я уснула, она окошко-то отворила и добра молодца впустила. Мой жених в то время как раз за калиткой дожидался и за всем этим наблюдал. Ирод тот и привёл его. Надеялся, что когда от меня мой милый откажется, он сам на мне женится. Не ожидал, что батюшка так осерчает, что и приданого лишит. И не думал, что вместо того, чтобы в ногах у отца валяться да умолять простить, я в лес убегу.

– Как же так! – возмутилась Таяна. – Зачем же чернавка такое сотворила? Хозяйке-то своей? Неужто ты обижала её?

– Нет, не обижала, – пожала плечами Пелагея и объяснила: – Из-за любви она на подлость такую согласилась, в парня, которого впустила, влюблена была. Он конюхом служил у того злодея. А тот пообещал им выкупить чернавку у моего батюшки и замуж за своего конюха выдать, – усмехнулась знахарка. – Слово своё боярин правда сдержал, но не потому, что честный такой, просто боялся, ежели девка в доме моём останется, вдруг проболтается и выдаст его. Да только она вину за собой чуяла и не знала, как грех свой замолить… Долго люди считали, что сгинула я. Позже чернавка узнала, что с бабкой Агафьей живу, прибежала она, в ноги упала, слезами умывалась, прощения просила. Говорит, из-за этого прегрешения ей бог ребёночка не даёт. Простила я её глупую. Не со зла же натворила такое, а по дурости да по любви. – вздохнула Пелагея. – И знаешь, – улыбнулась она, – и вправду вскорости забеременела баба и сыночка родила. Вот как…

Женщины помолчали, и Таяна вдруг спросила:

– И что же, ты больше не видала своего жениха?

– Почему же не видала? Пересекались несколько раз, – поморщилась Пелагея.

– Так почему не рассказала, как дело было? – разволновалась девушка.

– А зачем? Если он наветам дурным поверил и даже разбираться не стал?

– Всё равно надо поговорить. Пусть знает, что честна ты перед ним.

– А как говорить, если он, завидев меня, морду воротит и будто от чумной сторонится, – болезненно передёрнула плечом Пелагея. – И не хочет ни слушать, ни не верить мне.

– Так ты до сих пор любишь его… – вдруг догадалась Таяна.

– Люблю окаянного, – вздохнув, согласилась женщина, – и забыть не могу…

– А я знаю его?

– Знаешь… – отмахнулась Пелагея и, поднявшись на ноги, дала понять, что пора отправляться в путь, но поймав взгляд Таяны, поняла: девчонка не отстанет. – Прохор это, – призналась она. – Родственничек Евсея твоего. Вот ведь, как судьба переплелась. Мне дядька судьбу исковеркал, а тебе племянничек его. Ироды… – покачала головой женщина, и странницы пошагали дальше.

– А злодей этот кто? – торопливо поспевая за знахаркой, не унималась Таяна.

– Да Фролка Друцкий, – скривилась Пелагея, и девушка вытаращила глаза.

– Не зря мне боярин этот не нравился. Скользкий он, и глаз у него нехороший. Ещё девчонкой коробило от его лисьей ухмылки.

Далее шли молча. Похоже, знахарка погрузилась в воспоминания, а Таяна, взволнованная её рассказом, размышляла: «Действительно, ну почему одни живут и горя не знают, а другим всё не лад? И главное, за что бог отмеряет рабам своим наказания? Ну вот за какие прегрешения всевышний оставил меня в детстве без отца и без матери? И зачем позволил полюбить Евсея, зная, что нам никогда не быть вместе? – мысленно терзалась девушка. – Вот посмотришь порой на людей – ну как земля таких носит? Хотя бы Фрола этого? Или пана Зелевского с его сынком? Ан нет! Не карает рука господа этих злодеев. Живут себе, здравствуют и над людьми насмехаются. А Оленька – душа светлая? Ни за что смерть напрасную приняла. Где справедливость?» – возмущалась Таяна, и мысли о подруге снова вернули её к прежнему обещанию: не позволить негодяям Залевским уйти от наказания.

Вечером странницы остановились на ночлег. Пристроившись у костра, Таяна, устремив взгляд в бездонную черноту неба, украдкой вздыхала. Звёзды сияли так же лучезарно, как накануне, в ночь празднования Купалы, напоминая девушке о страстных губах и горячих объятиях Евсея. Досадуя на собственную глупость, её сердце тоскливо заныло. Нет, она уже не злилась на княжича и не роптала, трепетные чувства вытеснили из груди ревнивую обиду. «Пусть у него будет всё хорошо, а моя любовь бережёт его от всех невзгод», – искренне подумала девушка и с этими мыслями она уснула.

Сон порадовал Таяну. Ей приснился Евсей. Крепко обнимая, он покрывал её лицо поцелуями и ласково шептал: «Птаха моя… Счастье моё…»

Но неожиданно за спиной княжича появилась девушка. «Пойдём!» – ухватив за руку Левашова, потребовала незнакомка, и Таяна похолодела. Она не видела лица, а лишь слышала голос разлучницы, но этот голос её пугал.

– Нет! – воскликнула Таяна и бросилась Евсею на шею. – Не пущу! Не отдам! Никто не будет тебя любить, как я! – в отчаянье кричало её сердце.

– Пойдём! – упрямо тянула соперница, но Евсей сурово взглянул на странную девицу и отстранился. – Может, уступишь мне княжича? – тут же залебезила перед Таяной незнакомка. – А я тебя за то подарками щедрыми одарю. Ни в чём нужды не будешь знать …

– Нет, погубишь ты его!

– Так обидел он тебя! – напомнила девица.

– Всё равно люблю его, – призналась Таяна.

– И не отступишься?

– Не отступлюсь!

– Хлебнёшь ты горя за свою любовь, – зловеще прищурилась разлучница.

– Знаю! – ответила Таяна. – Пусть!

– Ну что ж, он твой, – скривилась незнакомка и, взглянув на Евсея, засмеялась. – Ступай, княжич. Раз она тебя простила, то и я прощу. А с тобой, девонька, глядишь, ещё свидимся, – прожурчала соперница и словно облачко растаяла в воздухе.

Пронзившая тело мелкая дрожь заставила Таяну проснуться. Оглядевшись, девушка облегчённо выдохнула, но сердце продолжало лихорадочно метаться. Что-то тревожное было в ночном видении. «Странный какой сон», – подумала она и решила поделиться волнениями с Пелагей. Внимательно выслушав подопечную, знахарка на некоторое время задумалась:

– Похоже, мается он. Душа его на части рвётся. С тобой хочет быть, а долг княжий не пускает. Тащит к себе невеста наречённая.

– Неужто Евсей думает обо мне? – недоверчиво взглянула Таяна.

– Думает. Иначе не явился бы. Во сне душа от тела отделяется и летит, куда ей вздумается. Вот вы и встретились.

– А может, это я к нему полетела? Или приснился от того, что я его забыть не могу?

– Может и так, – пожала плечами знахарка и улыбнулась. – Да только обнимал тебя кто? Никто ж его не неволил. И слова ласковые говорил… Сама рассказывала.

– Ох… Ну зачем ты мне надежду даёшь? – вздохнула девушка.

– Ничего я не даю, – фыркнула Пелагея. – Ты спросила – я ответила. А уж как судьба повернёт, никто не ведает. Хватит пустые разговоры вести, пойдём, – засобиралась она. – Сегодня до Зубцов должны дойти. Там тётка моя живёт. У неё и остановимся.

Скиталицы вновь отправились в путь. Шагая по лесной тропинке, Таяна старалась не думать о княжиче, но недавний сон не отпускал. «Ну и глупая! На что ты надеешься? – ругала себя Таяна, но слова ведуньи, грея душу, продолжали вертеться в голове.

Глава 20

К вечеру, как и рассчитывала Пелагея, женщины добрались до Зубцова. На крутом изгибе реки, где Вазуза впадает в Волгу, возвышались полуразрушенные стены, говорившие о былом величии города. Земляные валы и ров, построенные ещё в XIII веке при тверском князе Михаиле Ярославовиче, постепенно пришли в негодность, а нападение поляков в 1605 году и вовсе довело Зубцов до полного разорения и опустошения. Большинство уцелевших жителей уже не вернулись в родные края, предпочитая более спокойные и хлебные земли, и прежде достаточно крупный и богатый город предстал путницам в довольно плачевном виде.

Женщины прошли по полупустынной улице, миновали залатанную церквушку и, повернув в проулок, вышли к небольшому дому. Во дворе, загоняя кур в перекошенную сараюшку, справлялась по хозяйству худощавая баба. Заперев птицу, она повернулась и, взглянув на нежданных гостей, всплеснула руками:

– Неужто это ты, Пелагеюшка? – запричитала женщина. – Вот не ожидала увидеть! Как же? Откуда?

– Так вот, Акулина Семёновна, привела меня дорога до дома твоего. Пустишь?

– Да как же родной племяннице приюта не дать? – засуетилась тётка. – Заходи, сердешная. Сколько лет уж с тобой не виделись… Кажись, с того дня, как батюшка на тебя осерчал, – вздохнула она и задумалась. – Да… Думала я тогда на свадьбе погулять, а вон как оно вышло. Уж скоро восемнадцать годков будет, – проговорила женщина и, взглянув на Таяну, оживилась: – А это кто же будет? Уж не дочка твоя?

– Дочка, тетка Акулина, – согласилась знахарка.

– Чья? Прохора или того… второго? – изучая Таяну, прищурилась тётка.

– Не было никакого второго, – нахмурилась Пелагея.

– Так значит Прохора! – вылупила глаза Акулина.

– И не Прохора. Приёмная она.

– Ну да, ну да, – явно не поверив, хмыкнула женщина и отметила: – Вот только на бабку твою уж больно походит.

– Говорю приёмная, – проворчала Пелагея. – Хотя я была бы не против такую дочку иметь, – и взглянув Таяне в глаза, она улыбнулась.

Гости прошли в избу и огляделись: обстановка была обычная, небогатая. Хозяйка тут же взялась торопливо накрывать на стол, а Пелагея спросила:

– А где все?

– Так нет больше никого, – скорбно сжала губы Акулина. – Всех истребили ироды иноземные, одна я осталась. Вот и коротаю век оставшийся. Жду, когда бог меня к себе призовёт, чтобы с Иваном да детками моими встретиться. Брат мой старший правда в Москве живёт, меня к себе зовёт. Да куда я от могил родных? Нет уж… Здесь помирать буду.

– Мы поживём у тебя немного?

– Так живите, сколько хотите. Хоть и вовсе оставайтесь, – обрадовалась тётка. – Мне хоть не одиноко будет.

– Нет, остаться не можем. Таяне в Москву надобно. Дело у неё есть важное.

– Может, подождёт… дело-то? А ты меня пока подлечишь. Слышала, что знахаркой ты сделалась. Так уважь тётку-то.

– Хорошо, Акулина Семёновна, помогу, чем смогу, – улыбнулась Пелагея.

Хозяйка между тем достала из печи кашу и, добавив куриных запечённых потрохов, разложила всё по мискам.

– Нате вот, ешьте, – подала она ложки, а сама, усевшись напротив и подперев рукой щёку, с теплотой в глазах воззрилась на племянницу и Таяну. – Как чувствовала, что гости ко мне пожалуют, больше наварила.

Уплетая кашу, Таяна, навострив уши, слушала разговор женщин. Тётка, осуждающе взглянув на Пелагею, вздохнула:

– Что ж ты, девка, тогда в лес убежала? Покаялась бы, прощенье попросила. Посерчал бы отец да помиловал. Не железный он, простил бы, не стал бы кровиночку свою губить. Ты ж у него любимицей слыла.

– А не за что мне было прощения просить, – вскинула голову Пелагея.

– Вот из-за гордости своей и гонора строптивого ты дома родительского и благословения отцовского лишилась, – строго сложила губы Акулина. – А как матушка твоя убивалась… Сестрица-то моя, – покачала она головой. – Все глаза выплакала бедная. Может, поэтому и ушла рано…

– Не рви душу, тётка Акулина, – нахмурилась знахарка. – И не простил бы меня отец. Знаешь же, насколько он нравом был крут.

– Знаю… В него ты характером пошла, – укоризненно хмыкнув, согласилась тётка. – Ведь батюшка твой тоже мучился. Как о тебе вспоминал, всё вспыхивал, аки уголёк. Да только, может, и к лучшему, что ты в лес тогда подалась? – задумалась старуха. – Хоть жива осталась. Вишь чего изверги польские учинили.

Погрузившись в тяжёлые воспоминания, Акулина и Пелагея всплакнули, помянули родственников и с миром отправились спать.

Погостив с неделю, Таяна начала торопить Пелагею в дорогу.

– Пора мне до Москвы отправляться. Не могу я смерть Оленьки и Тихона Ивановича так оставить.

– И куда же ты собралась, горемычная? – запричитала Акулина. – Кто ж тебя, голь перекатную, слушать станет?

– В Сыскной приказ пойду, – уверено заявила девушка. – А надо будет – и до Боярской Думы доберусь. Не холопа безродного жизни лишил, а боярина знатного. Так что выслушают меня.

– А жить где будешь? Кто тебя там ждёт?

– У Тихона Ивановича в Москве сестра родная осталась. Мы как-то с Оленькой у неё гостили. И челядь боярская меня знает, и ключница Агафья Григорьевна привечала. Надеюсь, не откажет в крове над головой, тем более когда дело такое.

Увидев насколько Таяна решительно настроена, хозяйка схватилась за сердце:

– Я что, опять одна останусь? У меня вон хозяйство какое, а я хворая, – нашлась хитрая баба. – Ты, Пелагея, лечить меня обещалась, так выполняй. Не успела объявиться, как опять исчезнуть норовишь? Не бабье это дело – с разбойниками разбираться! То мужики пусть соображают, как лихоимцев прищучить.

Женщины ещё некоторое время припирались. Таяна стремилась в Москву, Пелагея не хотела отпускать девушку одну, а Акулина придумывала доводы, желая оставить племянницу погостить подольше.

– А давайте так сделаем, – вдруг предложила тётка. – Намедни Акимка Хромый хвастал, что в Москву зерно на продажу повезёт, у него с прошлого года осталось. Вот с ним девку в столицу и отправим. Он Таяну прямо до дома боярина довезёт, а ты, Пелагеюшка, со мной останешься. А как девица с делами управится, так с Акимкой назад и воротится.

На том и порешили.

Через пару дней Таяна, забравшись на воз, тронулась в Москву. Лошадка Акимки, задумчиво покачивая гривой, почти три дня неспешно топала до Волока на Ламе52. Здесь Хромый неожиданно встретил старинного знакомца, и пока мужики опрокинули по чарочке и обсудили все скопившиеся новости, прошло немало времени, а потому путники несколько задержались. Лишь на седьмой день на горизонте появились сияющие купола златоглавой, и подвода Акимки въехала в ворота столицы.

Минуя частокол Земляного города, телега загромыхала по мощёному деревом настилу. Одноэтажные избы ремесленников и служивого люда тянулись до следующей крепостной стены, сложенной уже не из дерева, а из белого камня и кирпича. За ней начинался Белый город, где селились более богатые и именитые жители Москвы. Всё чаще стали встречаться высокие здания с каменными первыми этажами подклетей и клетей53, но вторые, а то и третьи этажи горожане предпочитали строить всё же из дерева. Может, русские терема и не выглядели столь величественно, как европейские помпезные замки, но зато жизнь в них была гораздо приятней. В любую погоду дома оставались тёплыми и сухими в отличие от сырых и холодных западных дворцов.

Правда нельзя сказать, что русские хоромы выглядели серо и убого. Отнюдь. Каждый хозяин, желая выделиться, старался блеснуть достатком и строил своё жилище с особой тщательностью и любовью. И проезжая по улицам первопрестольной, заезжий гость не преставал вертеть головой, чтобы полюбоваться на изысканное кружево наличников и карнизов, на замысловатые резные балясины и колонны, украшающие крылечки, на удивительные «кубоватые» и «бочковидные54» крыши, крытые дранкой и тёсом. А особо состоятельные граждане красили, а то и золотили затейливые «маковки» и «луковки» своих расписных теремов. Но главное, чем особенно поражала иностранцев Москва, – так это своими широкими дворами и обязательными огородами и садами при каждом доме. Подобную роскошь в европейских столицах себе могли позволить лишь крайне богатые господа.

Остановившись у ворот сестрицы боярина Григорьева, Акимка высадил Таяну, а сам направился к главному торжищу Москвы: Китай-Городу, где он и надеялся подороже продать своё зерно.

Девушка подошла к знакомому крыльцу, но не успела перешагнуть порог, как навстречу ей вылетела чернавка. Увидев Таяну, девка остановилась и вылупила глаза:

– Батюшки! Вот не ожидали тебя увидеть!

– Мне боярыня нужна, – не желая объясняться с холопкой, заявила Таяна, и девка, испуганно косясь, пропустила её в дом.

Хозяйка как раз распекала нерадивую помощницу поварихи, но завидев подругу Оленьки, осеклась.

– Здравствуй, Марфа Ивановна, – поклонилась Таяна. – Пустишь в дом? Мне некоторое время в Москве пожить надобно.

Будто увидев привидение, женщина некоторое время молча смотрела на гостью, а потом оклемавшись, засуетилась:

– Конечно-конечно, девонька. Как же не пустить. Живи, сердешная… сколько нужно, столько и живи. Эй, Лукерья, проводи! – приказала она.

– Я и сама дорогу найду, – возразила Таяна. – Только скажите, в какой горнице остановиться можно.

– Да что ты! Пусть проводит, – залебезила старуха.

Таяна последовала за холопкой, а хозяйка что-то шепнула на ухо ключнице, и та, кивнув, выскользнула за дверь.

Лукерья провела гостью по длинному переходу и остановилась:

– Вот тут и жить будешь, – улыбнулась она, распахивая расписные створки. – Марфа Ивановна велела баню для тебя затопить. Умаялась поди в дороге? Вот сейчас попаришься и отдохнёшь. А уж с утра и отправишься, куда собиралась.

Служанка ушла, и Таяна, опустившись на скамью, печально задумалась. Всё в этом доме напоминало ей об Оленьке. Кажется, совсем недавно они с боярышней приезжали в Москву по торговым рядам пройтись. «А вот нет больше подруженьки дорогой, – на глаза девушки навернулись слёзы. – Ничего, Оленька, ответит поляк за смерть твою», – утерев влагу с щёк, упрямо подумала Таяна.

Напарившись в бане, девушка направилась обратно к терему, как на крыльце неожиданно столкнулась с Долматовым.

– Вот и наша красавица, – расплылся в улыбке Прохор. – Не ожидал, что сама явишься.

Встретившись взглядом с боярином, Таяна заметила в его глазах нехороший холодок.

– Ой, Прохор Алексеевич, – выскочив на крыльцо, затарахтела Марфа. – Как увидела её бесстыжую, так сразу к тебе послала! Это ж надо, хватило наглости явиться сюда! Уж как я боялась, что не успеешь, вдруг сбежит!

Ничего не понимая, девушка переводила взгляд со злобно беснующейся старухи на торжествующе ухмыляющегося боярина.

– Отвезите её в мой дом и заприте! – нахмурившись, приказал Прохор.

Тут же двое холопов подхватили Таяну под руки и поволокли к телеге. Вскоре девушку привезли в терем Долматова и, втолкнув в крохотную горницу с решётками на окнах, захлопнули дверь. Холодный звон ключа возвестил Таяне, что теперь она пленница.

Глава 21

Едва каясь стройными ногами земли гнедой Левашова нёсся по дороге, оставляя за собой длинный шлейф клубящейся пыли. Евсей торопился в Москву. Накануне Прохор прислал весточку с просьбой прибыть в столицу, и Левашов тут же засобирался.

– Куда ты опять? – всплеснула руками матушка.

– Дела у меня срочные, – коротко ответил Евсей.

– Да что ж за спешка такая? – сетовала княгиня, но сын не объясняясь поцеловал её в щёку и вскочил в седло.

Правда, если быть честным, не дела, упомянутые Долматовым торопили княжича. Дядька сообщал, что он нашёл Таяну и одно упоминание о ней, заставило сердце Евсея взволнованно взметнуться, а надежда вновь увидеть девушку расправила за его спиной трепещущие крылья.

Мимо пролетали пролески, луга, поля и деревни, а княжич всё мечтал о простой девушке. Он почти смирился с женитьбой на полячке. А что ему оставалось делать? Как пойти наперекор не только отцу и царю, но и самому Филарету? И как отказаться от собственного дитя?

Но сейчас вслушиваясь в топот копыт, Евсей и думать забыл о Божене. Умом Левашов понимал: он не должен встречаться с Таяной: – «Зачем бередить душу и себе, и ей?» – пытался вразумить хозяина рассудок, но княжич ничего не мог поделать с пылким сердцем. Столько дней грудь давило, выматывая душу гнетущей тоской, а теперь в ожидании скорой встречи всё внутри полыхало огнём, угрожая спалить Евсея изнутри. Это жгучее чувство, стремясь вырваться на волю, и несло всадника вперёд. Лишь необходимость предоставить отдых коню заставляла его останавливаться. А ночью растянувшись на лавке или сеннике постоялого двора, Левашов не в силах уснуть, ещё долго ворочался. Бурлящая кровь не давала покоя ни душе, ни телу, и когда на третий день на горизонте появились крепостные стены столицы, княжич, не сдерживая волнения, вновь подстегнул гнедого.

Влетев на двор Долматова, Евсей лихо соскочил с коня и передал поводья подоспевшему конюху. Навстречу гостю вышел тиун. Как полагается слуга поприветствовал князя и почтительно провёл в дом.

– Прохор Алексеевич здесь? – поинтересовался Левашов.

– Господин в Сыскном приказе, ещё не возвращался.

– А девушка где?

– Так где ж ей быть? Заперли в горнице, – кивнул слуга в сторону лестницы ведущей на второй этаж. – Скоро неделя, как там мается. Хозяин пока не велел её выпускать, хотел вас обождать.

– Проводи, – приказал Евсей и последовал за холопом.

Сидя на широкой лавке, Таяна задумчиво разглядывала солнечные блики, пробивающиеся через слюдяное окошко. Она никак не могла свыкнуться со своим заточением. Ей казалось всё, что с ней происходит – это страшный сон. В её голове не укладывалось, как люди могут быть настолько лживыми и коварными? Вспоминая бесстрастные глаза Долматова, Таяна ёжилась словно от холода. Вопросы боярина вызывали в её душе отчаянное возмущение: – «Как он может верить этому Залевскому?» – кипела она от обиды и несправедливости, но слушая её рассказ и объяснения, царский обыщик только ехидно ухмылялся.

«Да, понятно, почему Пелагея не пытается с ним поговорить, – размышляла девушка. – Баран у ворот и тот не столь упрямый будет. А этот уж коли что вбил в голову, уже с места не своротит».

Звон ключей вывел пленницу из задумчивости, и она перевела взгляд на дверь. Дубовая створка со скрипом распахнулась, и открывшийся проём заполнила широкоплечая фигура Левашова. Княжич стоял такой красивый и сильный, и встретившись с его горящими глазами, бедняжка и вовсе затрепетала. Не в силах поверить, что она вновь видит Евсея, Таяна замерла, а её сердце, напротив, заметалось перепуганной птицей. В девичьей груди всё всколыхнулось, закружилось и застонало: «Господи, как же я люблю его!» Приложив к пылающим щекам неожиданно задрожавшие руки, девушка беспомощно опустила глаза: – «Зачем он здесь?»

Увидев Таяну, Левашов забыл, как дышать. Девушка выглядела настолько хрупкой и беззащитной, и походила на загнанного в угол маленького зверька, а её огромные синие глаза смотрели на него так же испуганно, как тогда, много лет назад, когда он нашёл её маленькой девочкой в лесу. Сердце Евсея переполнилось жалостью и нежностью, и его грудь мучительно сдавило. Чувство вины подкатило желанием признаться насколько Таяна ему дорога, но невидимая удавка стиснула горло, не позволяя проронить ни слова. Сделав усилие, княжич сглотнул ком застрявший внутри и взглянув на тиуна знаком приказал ему удалиться. Холоп пожал плечами и закрыл дверь.

– Птаха моя… – наконец прошептал Евсей и, как он оказался возле Таяны, княжич не помнил.

Заметив его движение, девушка вздрогнула: ей захотелось скрыться, раствориться, исчезнуть, и прежде всего от самой себя, но понимая, что бежать ей не куда, она лишь испуганно съёжилась, и в следующий момент оказалась в крепких мужских руках.

Стиснув в объятьях дрожащее девичье тело, Евсей лишь слышал, как безудержно пульсирует кровь в висках и гулким набатом стучит его сердце. Задыхаясь от безумного желания, княжич глубоко вздохнул и порывисто коснулся губ Таяны.

Разум и обида всколыхнулись в голове и груди девушки: «Нет, ты не должна! Гони его!» – хором кричали они, но стоило Евсею её поцеловать, как сердце восторженно задрожало, разомлело и заполняя горячей волной каждый уголок души взорвалось сверкающими искрами. Таяну подхватило безудержным вихрем и, поднимая всё выше, понесло над землёй, не оставляя ни гордости, ни рассудку ни каких шансов достучаться до хозяйки. «Ну и пусть! – упрямо подумала она. – Пусть! Пусть мне только кажется, что он любит меня! Но я хочу хотя бы несколько мгновений ощущать себя любимой!» – девушка зажмурилась, и охваченная сладостным чувством обвила руками шею Левашова.

Ладони Евсея нежно скользили по телу, страстные губы дарили ласку, и неожиданно услышав его хриплое: – «Люблю тебя», – Таяна зажмурилась, понимая, сейчас она просто задохнётся от счастья. Жарко отвечая на его поцелуи, девушка окончательно забыла о себе, и остатки разума покинули её. Покорившись безумству, завладевшему и телом и душой, она лишь прислушивалась к чарующей музыке шёпота княжича, и жадно ловила звуки его горячего дыхания.

Тепло кожи Таяны пьянило, и Евсей вдыхая свежий лесной запах её волос, безмерно наслаждался терпким ягодным вкусом девичьих губ. Он просто не мог оторваться от них, как невозможно в жаркий летний день напиться свежей родниковой водой. Левашов не мог насытиться нежным трепетом желанного тела. «Люблю её!» – кричало его сердце, и не в силах больше сдерживать в себе этот крик мужчина выдохнул признание. «Люблю тебя, – шептал он, покрывая Таяну поцелуями. – Люблю, одну тебя». Такие простые, но бесконечно сладкие слова ласкали душу, обволакивали сознание, проникали волнующим покалыванием в кожу, заставляя каждую частичку тела восторженно вздрагивать.

Руки переплелись в ласкающем, пылком порыве, а трепещущие души наоборот стремясь раствориться в сердце любимого пытались вырваться из груди. И снова, как тогда в буйную Купальскую ночь неведомая сила подхватила влюблённых, и напрочь сметая все расставленные разумом преграды, понесла в безрассудном потоке страсти. Таким неукротимым бывает лишь ледоход полноводной реки, скинувший с себя по весне толщу льда. Но ни Таяна, ни Евсей не хотели сопротивляться стихии. Отмеченные божественным прикосновением неба, безумцы скитались в неизведанном мире, где не было никого кроме их двоих.

Вконец обессилив, они лежали, сцепив объятия и продолжая наслаждаться райским нектаром любви, ловили нежные прикосновения губ. Но сознание, вернувшись в реальность, неожиданно понизило обоих пониманием: возможно такого счастья, они больше не испытают никогда. Таяна зажмурившись прижалась к груди Евсея, и он, крепко сдавив желанное тело, глухо прошептал.

– За что мне это? Люблю тебя, а должен жениться на другой…

Оба сердца в ту же секунду в отчаянье оборвались: ну почему они не могут быть вместе? Ну почему они не могут, вот так же стучать с друг с другом в такт, заливаясь единой песней? Влюблённые безысходно молчали, и каждый, страшась безрадостного будущего, ругал злодейку судьбу.

Понимая, что ему пора покинуть горницу, княжич нехотя выпустил Таяну из объятий, оделся и, стараясь не смотреть на неё вышел вон.

Проводив взглядом Евсея, девушка закрыла лицо руками и расплакалась. Если б только можно было вместе со слезами излить всю тоску томившую её душу.

Левашов вышел на крыльцо и жадно глотнув воздух от бессилия заскрежетал зубами. Что ему сделать, чтобы он мог остаться с любимой? – невыносимо терзало грудь. Как бы ему хотелось разнести всё вокруг, лишь бы не чувствовать этой боли пронзившей сердце.

Тут раздался цокот копыт и во двор въехал Долматов. Обрадовавшись приезду молодого князя дядька, улыбнулся:

– Быстро ты, Евсей Фёдорович, добрался, – и соскочив с коня, он обнял племянника. – Ну что ж мы на пороге стоим? Пойдём, сейчас отобедаем и за дела. Много о чём поговорить надобно.

Мужчины прошли трапезую и сели за стол.

– Ты скажи, Прохор Алексеевич, зачем приказал запереть Таяну словно лиходейку какую? – нахмурился Евсей.

– Лиходейка и есть, – угрюмо ответил боярин. – Вишь, как голубкой прикидывалась, а сама змея подколодная. Точно её мать.

– Да, что ты такое несёшь? – сверкнул глазами Левашов. – Да ещё мать помянул, уж скоро, как восемь лет от лютой смерти сгинувшую!

– Как же! Живёхонька ведьма! – и поймав недоумённый взгляд княжича, Прохор пояснил. – Пелагея мать-то её приёмная. Она и научила девку делам дьявольским.

– Ежели Пелагея ведовством занимается это не повод Таяну лиходейкой называть и под замок её закрывать.

– Повод князюшка, – ехидно возразил дядька. – Девка эта такая же лживая бестия, как та колдунья. Как она переоделась мальчишкой, да добрых людей оклеветала? А Оленьку и Тихона Ивановича она сама и порешила.

– Ты говори да не заговаривайся! – в гневе вскочил с места Евсей. – Не посмотрю что дядька, и в ухо могу заехать.

– Вот ведь какой стал! – обиженно поджал губы Прохор. – Хочешь силой померится? Так вот, смотри! – он достал из ларца ворах исписанных грамот и высыпал их перед Левашовым. – Всё здесь. Можешь перечитать. А если сядешь и послушаешь, то всё поведаю, как было, – строго показал на лавку Долматов. Княжич послушно опустился на место, и дядька начал рассказ. – Как приехал я в Москву до Сыскного приказа дойти не успел, как Фрола встретил. Он подтвердил и смерть Григорьева и дочки его. Невесёлая свадьба получилась, – вздохнул боярин. – Фролка-то и сообщил, что именно девчонка и подружку, и отца порешила, – заметив, как встрепенулся Евсей, Прохор его осадил. – Постой, дослушай! Я тоже не поверил поначалу. Думаю, путает, что-то Фролка. Говорю, мальчишка есть утверждает, что это пан Залевский извёл Тихона Ивановича. Друцкий глаза вылупил и начал расспрашивать, что за мальчишка, да кто таков, а опосля и заявил: – не было такого холопа у пана. А позже сам государь назначил меня разобраться с этим делом, а когда ты мне рассказал, кем был на самом деле тот мальчишка, я всё и понял.

– Так что ж ты словам Фрола поверил, а словам Таяны нет?

– Если бы только Фрол на девку наговаривал. Вскорости в кремль пан Залевский пожаловал и у самого Филарета потребовал расправу законную учинить. Как же! В его хоромах такое злодейство учинили, а сам дом спалили. Он же и подтвердил, что девчонка боярина убила.

– Да, зачем ей это? – не верил Евсей. – Она с Оленькой лучшей подружкой была, а Фёдор Иванович к ней как к дочке относился. Разве стала бы она благодетелей своих жизни лишать? Что за глупость такая?

– Всё так… Да только пан говорит, что девчонка эта стащила у него вещь ценную… Старинную. От родичей ему доставшуюся.

– Врёт! Не могла Таяна воровкой быть.

– Да что ты в самом деле? Не могла, не могла! – начал злиться Прохор. – Пан сам мне амулет показывал. У него золотой остался, а второй такой же, но из серебра отлитый. Его девчонка и стащила. Правда и камни у оберегов разные были. На золотом красный, а на серебряном стало быть – синий.

Евсей замер, он понял о каком обереге идёт речь. Его сердце тревожно дёрнулось. Действительно, он ещё раньше подумал: откуда у простолюдинки такой дорогой амулет? «Но если она его украла, то зачем? Продать? Но не продала… Просто так мне отдала», – размышлял Левашов и всё это казалось странным и не укладывалось у него в голове. А Прохор между тем продолжил рассказ.

– Так вот. Стащила девка оберег, а пан и пожаловался на пропажу боярину и дочке его. Позже Оленька этот оберег у девчонки и обнаружила. Говорит, ругаться стала, требовать, чтобы вернула. Ну слово за слово поругались подруги, и девка толкнула боярышню. Та, в аккурат возле окошка стояла. Вот и убила сгоряча хозяйку свою. А тут на шум сам боярин пожаловал. Как увидел такое дело взревел, да на девчонку с кулаками набросился. Ну она возьми и выхвати кинжал у него из-за пояса и вонзи ему в грудь… После сообразив, что натворила и сбежала из терема. Да ещё напоследок и подожгла его, чтобы следы замести. А ты говоришь, по уху дашь, – насупился Прохор.

Княжич не мог пошевелиться. Складно всё получалось и оберег, и синяки на лице Таяны. Неужели это правда?! – похолодел Евсей, но всё же сердце не хотело мириться с обвинением.

– Но то пан говорит. А она по-другому рассказывала. Почему ты думаешь, что поляк правду сказал, а Таяна врёт? – возмутился Левашов.

– Потому, что кроме пана Залевского его сынок то же самое сказывает. Да и Фрол сам видал, как она подсвечник к занавескам поднесла, прежде чем в окно сигануть. А если тебе этого мало, вот читай, – подал бумагу дядька. – Тут слуги пана подтверждают, что, когда они услышав шум в спаленку прибежали, Фёдор Иванович был мертв, а девчонка сидела на полу вся в крови. Тебе мало?

Евсей развернул документ. Удушливый жар ударил в голову, заставив огнём гореть лицо, и строчки запрыгали перед его глазами. Это казалось немыслимым. Таяна такая чистая и светлая, такая нежная и желанная, разве могла она совершить столь страшное преступление? У Левашова потемнело в глазах.

– Как же так? – растерялся он, но всё же не желая мириться с обвинением, заявил. – Я должен сам с ней поговорить.

– Поговоришь, – согласился Прохор, но тут же отрезал. – Но не сегодня. Завтра. Только и я буду присутствовать при вашем разговоре, – с подозрением прищурился он и ухмыльнулся. – Чует моё сердце не спроста, ты так о девчонке печёшься. Похоже, околдовала тебя ведьма. Поведали мне, как она на Купалу возле тебя увивалась. Видать не зря, – зло крякнул дядька. – А сегодня отдыхай. Вон и баньку для тебя истопили, – кивнул он в сторону окошка.

Над соседней избой струился сизый дымок, разнося по двору душистые запахи отваров и запаренных веников. Не дожидаясь ответа племянника, Прохор новь заговорил.

– Тут, Евсей Фёдорович, ещё вот какое дело вырисовывается. Раз девчонка раннее дочкой ключницы князя Засекина была, а теперь эти земля тебе принадлежат, выходит она твоя холопка. А коли так: ты должен держать ответ за её злодейство. Я уж объяснил царю, что девка беглая была, и ты знать не знаешь о её деяниях.

– Кто тебя просил? – поморщился Евсей. – Теперь пан Залевский волен поступать с Таяной, как ему вздумается. Не позволю! Я готов возместить его убытки. Только пусть пан сначала докажет, что он прав.

– Граф польский не желает уплаты виры55, – сообщил Долматов и предупредил. – Не забывай, что за поджог и к казни смертной приговорить могут…Так вот, Залевский потребовал девку в Вязьму привести для суда. В Служебном приказе согласились с требованием пана.

На душе Левашова сделалось совсем сумрачно. Всё случившееся казалось ему бессмысленным и невероятным, и не зная, чем помочь Таяне, он решил послушаться дядьку и отложить разговор с девушкой до утра. Да и как ему заводить с ней такой разговор, когда его руки и губы ещё помнили тепло её тела?

Евсей и Долматов парились в бане, когда к ним ввалился Фрол. Левашов угрюмо поприветствовал боярина, но гость, ничуть не смутившись холодного приёма, уселся рядом с княжичем на полок. Нажарившись и помывшись мужчины вышли в предбанник отдыхать. Хитро взглянув на Левашова Друцкий вдруг спросил:

– Что-то не весёлый ты Евсей Фёдорович? Будто, что гложет тебя?

За племянника ответил Прохор.

– Да не верит он, что девчонка воровка и убийца.

– Аааа, – расплылся в понимающей улыбке Фрол. – С лица-то она ангел небесный, а на самом деле блудница бесстыжая, – пошло захихикал мужичонка и заметив гневный взгляд Евсея, прищурился. – Знаешь где я её повстречал, когда в Москву спешил? В шляхетском кабаке, на перекрёстке, неподалёку от Вязьмы. Место известное. Потаскухи там путников ублажают, чтобы те в дороге, как кони в стойле, не застоялись, – громко заржал боярин.

– Врёшь! – вскочил с места Евсей.

– А чего мне врать? – обижено поморщился Фрол. – Сам у неё спроси. Как ублажала меня, а потом опоила меня зельем, да карманы вычистила.

Сжав кулаки Евсей кинулся было к боярину, но его удержал Прохор.

– Тише, тише ты княжич! Вот ведь взбеленился!

Нервно вырвавшись из мёртвой хватки дядьки, Левашов натянул портки и накинул рубаху и молча вышел из бани. Уже возле дома его нагнал Долматов.

– Да, что ты княже?

– Врёт твой Фрол. Не ублажала она его, – буркнул Евсей.

Прохор внимательно взглянуло на племянника.

– А ты почём знаешь?

– Знаю, – набычил тот голову.

– Понятно, – ухмыльнулся дядька.

– Чего тебе понятно? Девкой она была.

– И что с того? Знаешь, какие штучки эти иноземные вертихвостки вытворяют? Поди у них и научилась. А может и вовсе эта ведьма тебе глаза застила? Вот и не веришь ни чему. Так и есть… – задумался Прохор и тут же сделал вывод. – Надеется, околдовать тебя и от ответа уйти.

Зло взглянув на старшего товарища Евсей зашёл в дом, и скрывшись за дверью, выделенной ему опочивальни, завалился на кровать. Полночи он не мог уснуть. Всё что наговорили за день о девушке металось в голове и больно ранило влюблённое сердце. В груди словно копошился клубок ядовитых змей, пытающихся его ужалить. Да не пытающихся! А на самом деле жалящих его безжалостно.

Едва поднявшись, Левашов по скорому умылся и решил сам перечитать документы. Душа никак не хотела мириться с доводами Прохора, но записи упрямо заявляли о вине Таяны. Со злостью отшвырнув бумаги, Евсей потребовал у Прохора привести девушку.

Несмело переступив порог, Таяна, увидев сидящего за столом Левашова, обрадовалась. «Наверняка Евсей во всём разберётся», – облегчённо подумала она. Княжич поднял глаза и виновато отвёл взгляд. Таяна смотрела на него с такой надеждой, что это было невыносимо. Прохор подошёл и подтолкнул обвиняемую к табурету.

– Садись и всё рассказывай.

– Пан Залевский утверждает, что это ты убила Оленьку и Тихона Ивановича, – глухо проговорил Евсей.

– Врёт он! И сын его врет! – вспыхнула девушка.

– А ты значит правду говоришь, – усмехнулся Прохор, и Левашов строго взглянул на дядьку.

– А я правду. Пан этот кровопийца подлый. Ему не в первой людей убивать. И сын его чисто змей ползучий. Только не Болеслав главный злодей, а отец его. Это он на приданное Оленьки позарился и задумал сыночка на богатой невесте женить. Вот и пришёл Болеслав ночью в спаленку к боярышне. Да только не любил он её ни капельки поскольку полюбовница у него есть.

– Смотри, как честных людей оговаривает! – фыркнул Долматов.

– Ничего я не оговариваю! Я ход потайной нашла… Случайно… И слышала, как пан Залевский с сыном и с той любовницей козни плели. Они ещё мечтали какого-то князя извести, а земли его к рукам прибрать. И Оленьку они тоже хотели погубить после свадьбы.

Лицо Прохора исказилось в злобной усмешке:

– Вот ведь ведьма, что придумала. Всё собрала лишь бы голову нам заморочить.

– Не придумываю я. Говорю, что слышала!

Евсей сидел мрачнее тучи: – «Неужели Таяна может вот так врать?» И тут он вспомнил слова Фрола:

– Боярин Друцкий говорил, будто ты в кабаке у дороги работала. Это правда?

– Правда, – захлопала глазами девушка и заметив какими ненавидящим взглядом одарил её Евсей, взялась оправдываться. – Я есть хотела. В лесу только грибами и ягодами питалась, вот и согласилась посуду мыть, да двор мести, а хозяйка за то меня кормила и заплатить обещала.

– Посуду мыть? – с издёвкой переспросил Прохор. – А Фрол говорил, ублажал ты его. А потом зельем опоила и карманы выпотрошила.

– Брешет! – чуть не задохнулась от возмущения Таяна. – Он приставать ко мне начал, а я его сковородой огрела и убежала. Фрол заодно с Якубом Залевским! Он собирался меня пану отдать! А денег его я не трогала! Только одежонку старую у пани Граси забрала, – виновато потупилась девушка.

– Ишь как! Все у тебя брешут. Одна ты правду говоришь, – недобро засмеялся Прохор. – Скажи ещё, что хоромы панские не поджигала.

– Не поджигала! Я в окошко выпрыгнула, а подсвечник случайно свалился. Если бы они вместо того что бы за мной гоняться тушить огонь начали ничего бы и не сгорело.

– И тут ты не виновата, – хмыкнув покачал головой Долматов. – Хватит! – вдруг рявкнул царский обыщик. – Мне кажется всё понятно. Или ты всё ещё сомневаешься? – взглянул он на Евсея.

Княжич угрюмо молчал и Таяна широко открыв глаза смотрела на него в ожидании ответа.

– Неправда всё это, Евсей! – не выдержав воскликнула она. – Оговорили меня! Что бы от себя вину отвести!

Боясь встретиться с Таяной глазами Левашов опустил голову. Он не знал, что сказать, и Прохор приказал.

– Уведите.

Девушку вывели. Бросив последний взгляд на Евсея, она в отчаянье закусила губу. «Ну как же так? Почему даже он не верит мне?» – сердце Таяны скрутило от боли, а к глазам подступили слёзы. Вернувшись в свою клеть она, устроившись на лавке свернулась комочком и пол ночи проплакала. Недоверие Евсея горше всего томило душу.

Когда обвиняемую увели Прохор прищурившись взглянул на племянника:

– Ну что убедился? Жаль амулета ценного при ней не нашли, – вздохнул он. – Молчит, не говорит куда дела. Спрятала где или продала? Ничего, как на дыбу подвесят, всё расскажет, во всём признается.

– Как на дыбу? – вкинул голову Евсей. – На дыбе и ты, Прохор, расскажешь всё, что было и, что не было, – и немного подумав, признался. – Не продавала она амулет… мне отдала.

– Вот как? Зачем? – удивился Долматов.

– Вот и я хочу тебя спросить: – зачем ей вещь дорогую воровать, а потом просто так отдавать? – устремил княжич упрямый взгляд на дядьку.

– Так она через этот амулет тебя и заколдовала! – даже обрадовался Прохор.

– Чего ты несёшь?

– Вот, не зря Пелагея тебе девчонку подсунула, – торжествующе оскалился Долматов.

– Да, ты с этой Пелагеей просто разума лишился. Всё злодейства у тебя с ней связаны, – возмутился Евсей.

– Ведьма она! – огрызнулся Прохор и вернул разговор в прежнее русло. – Завтра в Вязьму отправимся. Там всё произошло, тамошнему воеводе суд и держать. Только тебя и ждал. Раз холопка твоя, тебе и ответ держать. Сыскной Приказ десяток стрельцов нам для охраны выделил.

– А не маловато ли? Для столь опасной преступницы? – презрительно поморщившись съязвил княжич.

– Смейся, смейся, – огрызнулся Прохор. – От этой ведьмы всякое можно ожидать. Уж больно хитра. Кстати покажи амулет-то, – попросил он. Евсей нехотя достал из-за пазухи оберег. – Дааа! Занятная вещица. Точно колдовская, не православная.

– Так тогда твой пан и есть колдун, – спрятав оберег обратно хмыкнул Евсей. – Если оберег действительно его.

Пропустив насмешливое уточнение мимо ушей Прохор предупредил:

– Пан очень просил вернуть ему амулет, – сурово взглянул он на Евсея.

– Верну, – нахмурился княжич. – Когда время придёт…

Ночью Евсею вновь не спалось, он вспоминал допрос Таяны. В голове всплывали её ответы, мелькали страницы документов, и не отпускали ядовитые слова Фрола. Сердце протестовало, заверяя, что Таяну оговорили, но разум пытался убедить его в обратном. «Может действительно у меня глаза застило? Не хочу видеть очевидного? Может она действительно играла со мной в надежде наказания избежать?» Но сердце тут же возражало:

– Нет, она не такая!

– Хочешь сказать, что все вокруг клевещут, а одна она правду говорит? – не унимался разум, и душу жгло раскалённым железом.

Только под утро устав от борьбы с самим собой Евсей уснул.

Глава 22

В преддверие скорого отъезда во дворе Долматова царила суета. Левашов вышел на крыльцо и угрюмо оглядел толпившийся у ворот конный отряд стрельцов. Евсей выглядел помятым и не выспавшимся, и Прохор, настороженно взглянув на племянника, с разговорами приставать не стал.

Вскоре вывели растрёпанную Таяну и под конвоем, словно преступницу, усадили на устланную соломой телегу. Дворовые слуги, высыпав на улицу, с опаской поглядывали на узницу и, перешёптываясь, осуждающе качали головами. Выставить девушку перед людьми в столь неприглядном свете уже было наказанием. Что может быть хуже публичного порицания?

Наполненные растерянностью и страхом глаза Таяны с надеждой устремились на Левашова. Она до последнего не понимала: как такое могло с ней случиться? А заметив хмурый вид Евсея, девушка обречённо поникла. «Он тоже поверил в эту чудовищную ложь» – пронзило тоской её сердце.

Княжич, стараясь ни на кого не смотреть, вскочил на коня. Горький осадок першил в горле, а тягостные сомнения, хищным коршуном вцепившись в грудь, терзали трепетную плоть. Внешне он выглядел спокойным, лишь перекатывающиеся желваки на скулах выдавали его напряжение. «Что я могу сделать?» – терялся в догадках Евсей, и собственное бессилие ещё больше изводило его.

Наконец отряд тронулся в путь и, минуя крепостные стены, вскоре выехал на дорогу, ведущую к Вязьме. Окраины столицы остались уже далеко позади, когда донесшийся до ушей Левашова шум заставил его обернуться. Поднимая тучи пыли по тракту мчалась карета. Евсей заинтересовался, кто же это так спешит, и придержал коня. Карета поравнялась с всадником, и в окошке Левашов с изумлением разглядел знакомое лицо.

– Божена? Откуда ты здесь?

Экипаж остановился, и один из слуг, спрыгнув с подножки, открыл дверцу. Княжич спешился и подал невесте руку. Полячка лучезарно улыбнулась.

– Насилу догнала тебя! – тут же повисла она на шее Евсея.

– Разве можно женщине одной по дорогам скитаться? – осторожно высвободился из хватки панны Левашов.

– Ну, вообще-то я не одна. Вон у меня сопровождающие, – кивнула она в сторону слуг. – Как услышала, что ты в Москве, тотчас к тебе собралась. Но мне сказали, что ты Вязьму подался.

– Сама как в Москве оказалась?

– С дядюшкой приезжала… Лично Филарету в ноги падала, обещала вашу веру принять, чтоб нам обвенчаться позволил. Ты рад? – заглянула в глаза княжича красавица.

– Рад, – буркнул Евсей.

– А по тебе что-то не похоже, – обиженно скривилась она, но тут же бросив томный взгляд, заворковала: – Уж как я соскучилась по тебе, милый мой. Ничего… Скоро уже ничто не помешает нам быть вместе.

От навязчивого заигрывания женщины Левашов ощутил неловкость: почему-то теперь Божена его только раздражала. Не увлекали её горячие губы, не манили озорные глаза, не волновала обтянутая дорогой тканью грудь.

– Что ты в самом деле, люди вокруг, – поморщился он.

– Подумаешь, люди! – повела она плечиком. – Мы с тобой почти муж и жена.

– Вот именно: «почти», – довольно резко ответил княжич. – Да и не принято у нас на людях даже мужу с женой вот так миловаться.

– Ну, не сердись! Садись ко мне в карету, а служанку я выгоню, – многообещающе взглянула Божена.

– На службе я, – вновь вскочил на коня княжич и кивнул в сторону удаляющегося отряда. – Видишь, догонять надобно.

Недовольно фыркнув, панна забралась обратно в экипаж, и кучер, щёлкнув кнутом, погнал лошадей, последовав за Евсеем.

– Похоже, ваш жених не слишком рад встрече, – ухмыльнулась камеристка Божены.

– Прикрой рот, Зоська, – зло зыркнула на служанку госпожа и скривилась. – Русский увалень. Ни такта, ни обхождения.

Божена, поглядывая через окошко на спину княжича, задумалась. После того, как пан Залевский добился сговора на её свадьбу с Левашовым, сам Якуб вернулся в Вязьму, а племянницу оставил в Москве на попечение Болеслава. Девица незамедлительно отправила Евсею страстное письмо в надежде, что он тут же примчится в столицу, но жених почему-то не торопился увидеть невесту, и, нутром почувствовав неладное, Божена заволновалась. Конечно, князь теперь не сорвётся с крючка, прекрасно понимала панна, но ей хотелось сохранить и свою власть над ним. Неизвестно, как ещё повернётся дело у Болислава, а терять свою выгоду и расположение богатого русского боярина интриганка не собиралась. «Да и любовник он отменный» – признавала Божена. И вот накануне, только услышав от Фрола Друцкого известие о Левашове, полячка, не мешкая, решила отправиться за женихом, но теперь его отстранённость и холодность её несколько озадачили. «Ничего, вечером приласкаю, вновь телком послушным сделается… – самонадеянно усмехнулась она. – Мужикам лишь одно надо… против этого они устоять не могут…»

Вынужденный сопровождать свалившуюся на его голову невесту, Евсей догнал отряд и следовал в конце процессии. Летнее солнце поднималось всё выше, старательно разогревая разомлевшую землю, и к полудню над окрестными полями повисло зыбкое марево.

Теряясь в далёком пролеске, дорога неспешно стелилась под копытами коней и, клубясь бурой пылью, развивалась за путниками тонкой вуалью. Лошадки в такт шага мерно кивали отрешёнными мордами и, нервно взмахивая хвостами, отгоняли особо надоедливых насекомых. В вышине висел пронзительный звон жаворонка, и песнь невидимой пичуги сливалась с отчаянной трескотнёй беспечных кузнечиков. Знойный воздух, наполненный сладким запахом цветов и горечью полыни, вязким киселём заполнял грудь, заставляя людей и лошадей тяжело дышать. На горизонте просматривались приземистые силуэты сереньких деревенек и величественные очертания малахитовых лесов, а над всем этим свободным, сводящим с ума необъятным русским простором чистой бирюзой сияло безбрежное небо.

Поле колосилось тучным золотом, вспыхивая то тут, то там синими брызгами васильков, белоснежный тысячелистник горделиво вскидывал головки над изумрудом трав, а розовые ажурные свечки иван-чая недовольно вздрагивали от прикосновения суетливых пчёл.

Но взирая на всё это торжествующее великолепие, Евсей не испытывал радости. Вглядываясь в растянувшуюся по дороге вереницу, он неизменно наталкивался глазами на Таяну, и его сердце болезненно сжималось. Девушка сидела на телеге, понуро опустив голову, и изредка бросала несчастные взгляды на Левашова. Её волосы, рассыпавшись по плечам, сливались цветом со спелым зерном полей, а огромные глаза мерцали васильковой синевой. Как бы Евсею хотелось сейчас подхватить Таяну, сорвать с рассохшейся телеги и, потянув за руку, беспечно помчаться по этому бескрайнему золотистому морю, чтобы её глаза засверкали счастьем и смотрели на него с восторженной любовью, как тогда на празднике Купалы. Но нет, сегодня затуманенные тоской они напоминали глубокие лесные озёра, и Евсею было впору завыть.

Дорога, извиваясь лентой, продолжала бежать вдаль, и отряд оказался в лесу. Вокруг стеной выстроились вековые деревья, позволяя путникам насладиться благодатной тенью и перевести дух от раскалённого солнца. Всадники, сонно покачиваясь в седле, ехали молча, и во всём этом задумчивом шествии лишь несчастные глаза хрупкой девушки продолжали кричать о справедливости. Унылая процессия неминуемо стремилась к месту, где над Таяной должны были развернуться небеса, а мироздание перевернуться с ног на голову. Но разве могла она своим отчаяньем разбередить чёрствые сердца людей и суровое спокойствие лесной чащи?

Но все же природа не осталась равнодушна к её печали: деревья-великаны, осуждающе покачивая косматыми головами, сочувственно вздыхали о судьбе прекрасной узницы, а неугомонные птицы недовольно верещали, озабоченно поглядывая на незваных гостей. Несмелые лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь густую листву, золотили зелень чахлых придорожных кустов и тщетно пытались обнять плечи девушки тёплыми объятьями. И только вольный ветерок, осторожно касаясь волос Таяны, ласково гладил её по голове и, пытаясь утешить, щекотал лёгкими поцелуями нежные щёчки.

Наконец путники остановились передохнуть. Желая размять ноги, Божена вышла из кареты и, прогуливаясь между воинами, беззастенчиво стреляла глазами.

Евсей подъехал к телеге с Таяной и виновато спросил:

– Пить хочешь?

Она кивнула, и княжич, спрыгнув с коня, протянул флягу. Девушка связанными руками потянулась к воде, и, увидев это, Левашов разозлился:

– Сейчас же развяжи! – приказал он вознице.

– Так как же? Прохор Алексеевич приказал, – залепетал мужик.

Взглядом Евсей разыскал среди стрельцов Долматова, но тот уже сам спешил к племяннику.

– Что, Прохор Алексеевич, боишься, девчонка голыми руками десяток твоих стрельцов одолеет? – зло усмехнулся Евсей и тут же поддел дядьку: – Или заколдует?

Не зная, что ответить на насмешку, боярин только поморщился:

– Развяжи, – нехотя приказал он мужику.

С облегчением растерев затёкшие запястья, Таяна взяла фляжку и пересохшими губами жадно прильнула к воде. Девушка казалась такой жалкой и запуганной, что Евсею до скрежета в зубах захотелось её обнять, но вместо этого он принял флягу назад и отвернулся.

– А меня, князь, напоишь? – услышал Левашов за спиной и, обернувшись, наткнулся на Божену. Лукаво улыбаясь, она подошла ближе и прижалась к его плечу.

Таяна в изумлении уставилась на полячку и, не в силах не проронить ни слова, только обескуражено переводила взгляд с Евсея на Божену. Под взглядом девушки Левашову захотелось провалиться под землю и, силясь сдержать раздражение на невесту, он передал ей флягу. Сделав несколько глотков, панна томно проворковала:

– Из твоих рук простая вода хуже вина пьянит, – и, не стесняясь, обвила мужчину свободной рукой. – Уж не дождусь, когда венец над нами держать станут.

– Так это она твоя невеста? – выдохнула Таяна, и Евсей, с досадой нахмурившись, попытался высвободиться из объятий полячки.

Заметив недовольство жениха, Божена насторожилась: «Уж не голодранка ли Григорьевская обошла меня? Не от того ли Евсей холодный такой, что на девку эту позарился?» – заподозрила она, но тут же улыбнувшись, потянула Левашова за рукав.

– Пойдём, Евсей Фёдорович. Что ты всё о злодейке этой печёшься. Её, бесстыжую, как человека приняли в доме дядюшки моего, а она вон как отблагодарила: обворовала да подожгла, – скривилась панна.

– Она же обманывает тебя!– неожиданно для себя выпалила Таяна. – Божена и есть любовница Болеслава. Она и ребёночка от него ждёт. А когда дитё появится, они тебя и вовсе извести собираются. Я сама слышала!

– Да ты! Да как ты смеешь! – задыхаясь от злости, зашипела Божена. Не зная, как возразить, она на секунду растерялась, но прожжённая интриганка тут же нашлась и, закатив глаза, обмякла, изобразив обморок.

Испугавшись за женщину, князь подхватил её на руки и сердито взглянул на Таяну:

– Не думал я, что ты можешь такую напраслину на человека наговаривать. Похоже, прав был Прохор, когда говорил о твоём коварстве.

Таяна, потерянно захлопав глазами, пролепетала:

– Я правду говорю!

Но Евсей, сурово нахмурившись, отвернулся и понёс Божену к карете. Девушка от обиды закусила губу и украдкой утёрла слёзы. Как же ей было обидно: Евсей ей не верил!

Полячка, продолжая имитировать слабость и беспомощность и положив голову на плечо Левашову, мысленно ликовала. Усадив её в экипаж, Евсей, пытаясь привести невесту в чувства, присел рядом. На помощь княжичу подоспела Зося и поднесла к носу госпожи флакон с нюхательной солью. Дыхание Божены прожгло едким духом, и, вздрогнув, она непроизвольно открыла глаза.

– Побудь со мной, милый, – жалобно простонала притворщица. – Мне всё ещё нехорошо.

Евсей действительно не на шутку встревожился. Всё-таки в чреве женщины, как полагал Левашов, находился его ребёнок, и, памятуя о гибели другого младенца, он даже разозлился на Таяну.

– Не беспокойся, я буду рядом, – как можно нежнее ответил Евсей.

Отряд вновь тронулся в путь, и карета покатила по дороге.

Божена повеселела и, прижавшись к мужскому плечу, потянулась к жениху губами. Несмотря на всё своё беспокойство за будущего ребёнка, Левашов не испытывал никакого желания целовать невесту и, стараясь избежать проявлений страсти со стороны горячей панны, он настороженно указал взглядом на сидящую напротив служанку. Полячка недовольно скривилась, но оступилась. Украдкой поглядывая на Евсея, она размышляла: «Откуда эта босячка могла узнать о нас с Болеславом? Вдруг этот олух поверит ей? – беспокоилась Божена. – Да ладно… Не сможет она ничего доказать. Но как бы то ни было, от неё необходимо избавиться!»

– Сколько в этой девчонке злости, – печально покачав головой, кивнула интриганка в сторону окна. – Мне показалось, или она ревнует тебя? – заглянула панна в глаза князю и капризно скривилась. – Неужели ты с ней спутался?

– Не говори глупостей, – отвёл взгляд Евсей и напряжённо уставился на дорогу.

– Ну и хорошо, – ещё больше убеждаясь в своих подозрениях, натянуто улыбнулась Божена. Решив подлить яду, она, словно вспоминая, задумчиво проговорила: – Да, девка шустра… Она и к моему кузену в постель успела залезть. Когда у пана Залевского вместе с боярином Григорьевым гостила. Ох, и увивалась она возле Болеслава. А что? Он парень видный и своего не упустит. Сама видела, как эта девка выходила от него поутру. Я было попыталась её пристыдить, а она только посмеялась в ответ. Вот, видать, и решила отомстить, наговаривая на меня, – сокрушённо покачала головой панна.

Слушая чертовку, Евсей сжал челюсти. «Да что же это?! Всё вокруг в один голос твердят, будто Таяна распутна. Может действительно у меня глаза застило?»

– Вижу, тебе уже лучше, – хмуро проговорил он. – Останови! – приказал кучеру княжич и извинился перед невестой. – Мне с отрядом ехать положено. Что я, девка красная в каретах разъезжать.

Проводив жениха, полячка мысленно фыркнула. «Ничего, вот только вечера дождусь, тогда ты от меня никуда не денешься» – и, откинувшись на спинку кареты, она самодовольно улыбнулась и прикрыла глаза.

Вскочив в седло, Евсей присоединился к стрельцам. Телега с Таяной ехала впереди, но раз встретившись с девушкой взглядом, Левашов отвернулся: ему стало невмоготу смотреть на неё. В сердце мужчины поселились сомнения, и, заметив в глазах княжича отчуждённость, Таяна опустила голову.

Тягостное путешествие продолжалось, а вечером отряд остановился на постоялом дворе. Евсей помог невесте выбраться из кареты, и Божена не упустила возможности поластиться к мужчине. Таяна лишь с горечью наблюдала, как Левашов бережно проводил полячку в дом, а преступницу заперли в сарае.

Ночью, словно желая поддержать узницу, разразилась сильнейшая гроза, обильно проливая слёзы по её судьбе. Забившись в сено и представляя Евсея в объятьях полячки, Таяна под звуки грома и стук дождя ревела громко, навзрыд: то обида рвалась из её сердца наружу.

Левашов ужинал вместе с дружиной, когда к нему подошла служанка Божены и прошептала на ухо, что хозяйка зовёт господина к себе. Лукаво улыбнувшись, Зося покраснела, и Евсей догадался, чего от него хочет панна. Но поужинав, княжич не стал наведываться к невесте, а отправился спать вместе со стрельцами. На душе было тяжко и муторно, и у него не было никакого желания ни с кем встречаться.

Слушая дружный храп воинов, Левашов вспоминал минувший день. Слова Таяны и Божены стояли в ушах, не давая ему уснуть. В душу Евсею словно заползла холодная гадюка, и эта скользкая гадина, хищно извиваясь в груди, мучила его противоречивыми сомнениями.

«Таяна сказала, будто Божена обманывает меня с Болиславом, – размышлял Левашов. – Божена же говорит, что это Таяна путалась с её кузеном. Кто из них лжёт? – терзался княжич и, вспомнив купальскую ночь, нахмурился. – Но я же не безмозглый мальчишка?! Таяна была невинна… Значит, Божена врёт? И о ребёнке тоже?» – похолодел он. Нет, Евсей не мог такое понять: сам неспособный на подлость, он не предполагал подобного коварства от женщины, до недавнего времени близкой ему.

«Тогда, выходит, что лжёт Таяна? Из ревности? Надеясь избавиться от соперницы? И мне нужно признать её вероломство?» – рассуждал Левашов, но сердце противилось этому верить. Девушка стояла перед глазами, такая светлая и чистая, и Евсей также не мог представить, чтобы она оказалась настолько лицемерной. Но сколько людей убеждали его в обратном, обвиняя Таяну в страшных преступлениях. «Может, прав Прохор? Я просто околдован и не вижу очевидного? Может, я действительно влюблённый дурак? Господи, как разобраться во всём этом? Как успокоить сердце?!» – метался он в бреду.

Утром отряд вновь двинулся в путь. Озадаченная и разозлённая холодностью жениха Божена сдаваться не собиралась. Стараясь быть к Евсею поближе, она приказала оседлать ей коня.

– Панна, не надо! Останьтесь в карете! – попыталась вразумить госпожу Зося, но та лишь фыркнула в ответ.

– Божена, может, действительно не стоит, – поддержал служанку Евсей. – Всё же как-никак ты ждёшь ребёнка.

– Пустяки, это даже полезно прогуляться на свежем воздухе, – возразила полячка.

Убеждённая в собственной неотразимости, Божена, грациозно восседая в дамском седле, кокетливо посматривала на княжича. Опасаясь за неё, Левашов постоянно находился рядом, и девица, возомнив, что «русский увалень» вновь поддаётся её чарам, ликовала. Трясясь в телеге, Таяна не поднимала взора, ей было невыносимо больно наблюдать, с каким лисьим видом трётся польская чертовка около Евсея.

К полудню дорога привела путников к мосту. Насытившись ночным дождем, река взбухла и, вальяжно раскинувшись меж крутых берегов, лениво перекатывалась мощным потоком. Колёса телеги ворчливо загромыхали по брёвнам, но навстречу всадникам ползла гружённая бочонками повозка. Возница, склонив голову на грудь, выпустил вожжи, и лошадь, почуяв свободу, тоже шагнула на мост. Понимая, что двум телегам не разъехаться, Прохор гаркнул:

– Куда прёшь, дурень? Не видишь что ли?

Испугавшись возгласа, лошадь мужичонки дёрнулась в сторону, возница, проснувшись, лихорадочно потянул поводья, и повозка, перегородив дорогу, застряла колесом в брёвнах, а пара бочек не удержавшись свалились на землю. Прохор зачертыхался. Крестьянин засуетился, пытаясь развернуть лошадь, но в результате телега ещё более основательно засела в расщелине.

– Вот ведь леший тебя принёс! – заорал Долматов.

– Прости, боярин! Вздремнул, – оправдывался мужик.

Оглядев подводу, воины убедились, что просто так она не вывернет, и, спешившись, взялись освобождать дорогу. Стрельцы распрягли лошадь, и, отогнав её, сами сгрудились возле телеги и, ухватившись за обвод, потянули колесо. Левашов в деле не участвовал, а равнодушно наблюдал за усердием своих людей. Увидев, как Божена, прижавшись к плечу Евсея, заискивающе заглядывает ему в глаза, Тааяна не выдержала. Душу девушки обожгло смертельной обидой, и неожиданно для себя она в мгновение ока вскочила на перила моста. Напоследок в отчаянии взглянув на княжича, Таяна воскликнула:

– Ты всем веришь! Всем! Даже ей! Только не мне! – и с этими словами кинулась в воду.

Встретившись взглядом с девушкой, Левашов похолодел. Её глаза были наполненными такой нестерпимой болью, тоской и горечью, что ему сделалось не по себе. Душу Евсея охватило смятение, и он, замерев, лишь в растерянности смотрел, как река уносит Таяну всё дальше.

Прохор даже охнуть не успел, как пленница скрылась в воде. Стрельцы, бросив телегу, подхватили пищали и, намереваясь стрелять, подскочили к перилам.

– Не сметь! – взревел Евсей, и служивые опустили оружие. – Живой привести…

Поток, подхватив хрупкое девичье тело, поволок её вниз по течению, и в считанные секунды Таяна скрылась за излучиной реки.

– Как же это, Евсей Фёдорович! – в сердцах воскликнул Долматов. – Говорил же, нельзя девчонке доверять! А ты руки ей приказал развязать! – возмущался царский обыщик.

Плотно стиснув зубы, Евсей угрюмо молчал, и Прохор лично взялся снаряжать погоню за преступницей. Отряд разделился. Пара стрельцов осталась освобождать дорогу, одна часть людей во главе с Прохором намеревалась обследовать правый берег реки, а преследование по левому хотел возглавить Евсей, но Божена запротестовала:

– Ты оставишь меня одну на дороге?! – капризно надула она губы, и Прохор, с подозрением взглянув на княжича, согласился:

– Оставайся, Евсей Фёдорович. Без тебя управимся. А то, неровен час, разбойнички панночку обидят, – остановил он Левашова. Честно говоря, дядька вовсе не хотел, чтобы Евсей отправился на поиски беглянки. В душе он не доверяя племяннику. «Окрутила чёртова ведьма парня» – досадовал Прохор, а вслух добавил: – Вечером встретимся в деревне. Здесь по дороге недалече.

Левашов остался и, стоя на мосту, напряжённо вглядывался в стремительные тёмные струи реки. Но княжич не видел воду, он не мог забыть безумную обиду в глазах девушки, а в ушах звенели её слова: «Ты всем веришь! Всем! Только не мне!» Таяна не крикнула, а гневно швырнула в него свою боль и отчаянье, и у Евсея просто мурашки пробежали по коже. «Так не лукавят» – вздрогнуло его сердце.

Стрельцы давно скрылись в прибрежных зарослях, а он продолжал разглядывать реку. Евсей не понимал, чего ему хочется больше: чтобы служивые догнали Таяну или всё-таки чтобы её не нашли. Продолжая размышлять, Левашов хмурился, но тут к нему подошла Божена и, прижавшись к плечу, хмыкнула:

– Если и утонет, не велика потеря.

– А как же суд? Пан Залеский требовал её к нему доставить, – глядя на невесту, прищурился княжич.

– Ничего, и без неё осудят, – скривилась она. Божена втайне ревновала девушку к Болеславу. Она видела, какими похотливыми глазами кузен смотрел на простолюдинку. А потому подобному повороту событий панна даже порадовалась.

Левашов более внимательно взглянул на женщину и, заметив жестокое торжество в её лазах, неожиданно ощутил коварную сущность своей невесты. «А может, Таяна всё же говорила правду? – задумался Евсей. – И ребёнка Божена ждёт совсем не от меня?»

Глава 23

Мост, наконец, освободили для проезда, и Левашов, сопровождая карету с невестой, продолжил путь. Сзади громыхала теперь уже пустая телега, а Евсей всё размышлял над словами Таяны. Добравшись до деревушки, путники остановились и попросились на постой. Левашов с тревогой ожидал возвращения Прохора и стрельцов, но ночь окутала землю, а служивые так и не появились. Отправляясь на ночлег, Божена многообещающе взглянула на княжича:

– Я буду ждать тебя, – промурлыкала она ему на ухо.

Проводив кокетку, Евсей только хмыкнул. Ну не тянуло его к ней! Ну ни капельки! Он не понимал, как раньше полячка увлекала его? Томные и откровенные заигрывания женщины теперь даже раздражали, и княжич неожиданно осознал: «Где же были мои глаза? Она же насквозь порочна».

В соседней избе знатному гостю хозяева предоставили лучшее место и, застелив свежим бельём постель, сами отправились почивать на сеновал. Левашов не противился, ему очень хотелось побыть одному.

Деревенька, устало затихнув до утра, быстро угомонилась, за окошком разносился лишь редкий собачий лай, да сверчок трещал где-то в углу. Княжичу вновь не спалось. Беспрестанно ворочаясь на тюфяке, он пытался забыться, но в ушах продолжали звенеть слова Таяны. Вдруг за печкой что-то зашуршало, и оттуда показался маленький лохматый старикашка. Ростом незнакомец был с четырёхлетнего ребёнка, а в руках держал серый некрашеный валенок. Карлик разжёг лучину и, недовольно бормоча под нос непонятные слова, взялся чего-то искать. Пошарив по стене, он довольно крякнул:

– Ах, вот оно где, – и выудил из неоткуда шило.

Евсей пошевелился, и старикашка подскочил:

– Кто тут? – уставился он круглыми жёлтыми глазищами.

Левашову сделалось не по себе. На лице незнакомца кроме этих глаз и пухлого большого носа больше ничего разглядеть было невозможно, всё скрывала всклокоченная борода. «С такими глазами он, наверное, не хуже кота в темноте видит» – подумал Евсей.

–Да, я действительно ночью не хуже, чем днём вижу, – хихикнул старикашка, и княжич растерялся: «Как он узнал?»

Левашов хотел было подняться, но неожиданно осознал, что не может даже пошевелиться, его точно придавило пудовым грузом и сковало невидимыми путами. Карлик хмыкнул:

– Лежи, лежи, гость дорогой. Дай-ка я тебя получше рассмотрю, – он подошёл почти вплотную и оценивающим взглядом окинул княжича. – Хорош, – одобрительно прищурился дед. – Прямо добрый молодец. Да только что-то гложет тебя? – проницательно отметил он и вернулся обратно к печке. Забравшись на лавку, старичок положил валенок на колени и взялся его подшивать. – Вишь прохудился, а к зиме загодя готовиться надобно, – деловито уточнил он и зыркнул в сторону Евсея. – Ну, чего молчишь-то? Давай, рассказывай.

– Так что рассказывать?

– Как что? Всё, что гложет тебя.

Княжич задумался, он вовсе не собирался открываться первому встречному, но неожиданно для себя начал говорить. Левашов выложил всё: и про Таяну, и про Божену, и про страшные обвинения, и про свои сомнения. Шустро орудуя шилом, старичок не перебивал гостя, а, внимательно слушая, иногда неопределённо кряхтел и сверкал круглыми кошачьими глазищами.

– Так вот не знаю, что мне делать и кому верить, – закончив, вздохнул Евсей.

– Дурень ты, – хихикнул дед. – Сердцу верить надо, княже.

– А как же показания? Бумаги? – растерялся Левашов.

– Бумаги, – фыркнул старик. – Я тебе какую хошь бумагу сделаю, – и неожиданно выудил из-за пазухи свиток. – На, читай!

Евсей не понял, когда он успел подняться и сесть, но его рука уже сжимала пергамент. Развернув его, княжич пробежал по строчкам и с удивлением вылупился на незнакомца. Заметив замешательство гостя, дед хихикнул:

– Что, не похож? – озорно прищурился он.

– Так здесь написано, будто ты Господь Бог.

– А то! – залился смехом старикашка. – Чего не веришь-то?

Евсей растеряно молчал, а потом осторожно предположил:

– Так ты домовой?

– Узнал, – довольно расплылся дед. – Как догадался?

– Так что, я слепой что ли? Уж могу разобраться.

– Во-о-от! Сам можешь разобраться! – обрадовался старик, словно услышал правильный ответ от нерадивого ученика. – А в этом деле ты сам проверял, что да как? С челядью разговаривал? С той, что бумаги с обвинениями подписала… А других людей поспрошал, кто чего видал?

Левашов нахмурился: «А дед-то прав! Самому нужно всё проверить. Мало ли чего этот пан Залевский наплёл. Поляк этот – хитрый лис»,– и вдруг Евсей вспомнил про Божену.

– А с невестой моей как? Кто правду говорит? Таяна или она?

– Эх, князь, всё же дурень ты! – засмеявшись, прокачал лохматой головой старик. – Бабу-то брюхатую проще всего вывести на чистую воду!

– Как? – не понимал княжич.

– А ты подумай, – ухмыльнулся дед и, подхватив починенный валенок, пошаркал обратно за печку.

– Стой! – желая ещё задать вопрос, воскликнул Евсей и тут же проснулся.

Поднявшись, Левашов потёр глаза и огляделся. Солнышко, несмело просачиваясь через окошко, затянутое бычьем пузырём, слабо освещало избу, и Евсей провёл ладонью по лбу: «Вот ведь… Приснится же чертовщина такая…»

Неожиданно за печкой вновь знакомо зашуршало, и княжич похолодел. «Неужто?!» – только и успел подумать он, как на середину горницы выскочил здоровый котяра с серой мышью в зубах. Завидев человека, кот замер и уставился круглыми жёлтыми глазами. Встретившись с лохматой живностью взглядом, Евсей готов был поклясться, что тот хитро ухмыльнулся. В следующую секунду котяра отвернулся и, гордо задрав хвост, пошагал в приоткрытую дверь.

Княжич почесал затылок и, вспоминая сон, нахмурился. Немного подумав, Евсей вышел во двор и, умывшись в кадушке, поспешил разыскивать хозяина дома.

– Доброе утро, княже, – увидев Евсея, поклонился крепкий мужик средних лет. – Раненько ты поднялся.

– Доброе утро, Еремей Макарыч. Да не привык я бока вылеживать, – улыбнулся Левашов.

– Как спалось? – поинтересовался хозяин.

– Замечательно. Даже сны снились.

– Надеюсь, добрые?

– Ещё какие добрые, – согласился Евсей и спросил: – Слушай, Еремей Макарыч, а нет ли у вас здесь поблизости повитухи какой?

– Как нет? Есть! А тебе зачем?

– Не мне. Панночке. Сделай одолжение, привези знахарку. Я тебе и телегу вон отдам, – кивнул княжич в сторону повозки, на которой везли Таяну.

– Как доброго человека не уважить? Сделаю, – согласился мужик и вскорости запряг лошадь и отправился в соседнюю деревню.

Желая скоротать время, Евсей занялся чисткой оружия, а ближе к полудню выспавшаяся и отдохнувшая Божена вышла во двор:

– Что ж не пришёл? – обижено скривила она губки.

– Притомился, – отвёл глаза Евсей, и женщина недовольно повела плечом, но тут, спасая княжича от неприятного разговора, за околицей появился первый отряд.

Таяны со стрельцами не было, и Левашов облегчённо выдохнул. Ему вовсе не хотелось везти девушку к пану Залевскому. Евсей твёрдо решил: проверить всё лично, и ему требовалось время. Желая избежать общения с невестой, он переговорил со стрельцами и затеял тренировку. Отрабатывая удары нападения и защиты, Евсей увлёкся и престал замечать заинтересованные взгляды Божены. Затем княжич направился к реке окунуться, а панна вернулась в дом.

Так прошёл день, а Прохор так и не вернулся. «Видать, шибко мечтает Таяну найти», – насмешливо подумал Евсей, надеясь, что и дядьку настигнет неудача. Ближе к вечеру во двор въехала телега с приглашённой повитухой. Макарыч помог бабке слезть, и Евсей повёл знахарку к полячке. Увидев жениха, Божена торжествующе заулыбалась.

– Пришёл, – поднялась она навстречу.

– Подожди, – остановил её Левашов. – Вот пусть для начала Степанида тебя осмотрит.

Божена удивлённо вскинула брови и, взглянув на старуху, поморщилась.

– Я не больна.

– Она не лечить тебя пришла, а проверить. На самом деле ты ребёнка носишь или нет.

Божена криво усмехнулась:

– Не ожидала я, что ты не поверишь. Ну что ж, проверяй, – охотно согласилась она.

Увидев, насколько невеста уверено держит себя, Евсей понял, что она на самом деле беременна, и даже растерялся.

Повитуха, осмотрев Божену, сообщила:

– Да, княже, радость тебя скоро ждёт.

Знатная панна торжествующе сверкнула глазами, и Евсей с досады нахмурился, но вдруг его осенило:

– Степанида Захаровна, а когда радость-то нам ждать? – любезно улыбнулся он.

Старуха, прикинув на пальцах, проговорила:

– К рождеству, княже.

– Ты не путаешь? Может, только к масленице?

– Ничего я не путаю, – заворчала старуха. – Что я шести седьмиц от трёх месяцев не отличу? – обиделась она.

Слушая разговор, Божена неожиданно поняла, куда клонит жених, и перестала улыбаться.

– Да что ты её слушаешь, ведьму старую?! Что она знать может?!

Старуха обижено вскинула голову:

– Это я-то не знаю? – вспыхнула она. – Да я за свою жизнь столько деток на свет вот этими руками приняла, что со счёта уже сбилась.

– Спасибо тебе, бабушка, – ласково проговорил княжич и сунул повитухе серебряную монетку. – Вот тебе за труды. Ты отдохни с дороги, а завтра тебя отвезут обратно. Торопиться тебе пока некуда,– аккуратно выпроводил повитуху за дверь Левашов и сурово взглянул на Божену.

– Не верь ей. Врёт она! – явно испугалась полячка.

– Врёт, говоришь? – прищурился Евсей. – А если я твоего любовника прикажу на дыбу вздёрнуть? Как ты думаешь, расскажет он, от кого ты дитё носишь?

– Не посмеешь! Он сын посла, самого Сигизмунда, – с вызовом вскинула подбородок Божена и тут же осеклась, понимая, что по глупости выдала себя. Прикрыв рукой рот, панна в ужасе вытаращилась на Левашова.

Смерив женщину презрительным взглядом, Евсей выдавил:

– Чтобы утром духу твоего здесь не было. Стрельцов дам. Проводят тебя к пану Залевскому. А прежде чем уедешь, садись, пиши Филарету. Всё как есть пиши, что ребёнок этот не от меня, а от Болеслава.

– Не буду! – взвилась Божена.

– Лучше делай, как говорю! Не знаешь, что бывает с женой за измену мужу? Хотя ты мне ещё не жена, – зло усмехнулся Левашов и пригрозил: – Если собираешься и дальше упираться, найду повод в монастырь тебя упечь. Сгною там! А так – к дядьке вернёшься и за своего Болеслава замуж выйдешь.

Сообразив, что подобное развитие событий гораздо предпочтительней, Божена, недолго думая, согласилась.

Устроившись на завалинке, Евсей наблюдал, как на чернеющем небе вспыхивают всё новые звёзды, и, вспоминая странный сон, размышлял, что же ему делать дальше. Но теперь Левашов точно знал: Таяна говорила правду. «Больше я никому не позволю её оговаривать» – твёрдо решил он и с этой мыслью отправился спать.

Солнце ещё не успело согнать с травы росу, а Евсей уже перешагнул порог горницы Божены. Женщина встретила мужчину, презрительно поджав губки, но понимая, что проиграла, не стала артачиться и горделиво направилась к карете. Хотя полячка старалась выглядеть величественно, но её душу съедала злоба. Предвкушая неприятный разговор с паном Залевским, девица мысленно содрогалась, но пыталась себя успокоить: кто ж виноват, что княжич оказался не телком на верёвочке, как ранее предполагала и она, и сам пан Якуб. «Вроде всё так хорошо складывалось, – досадовала Божена. – Чёртова девка! Постоянно мешает! И чего это дядюшка с ней носится? Осудили бы в Москве – и делу конец».

Евсей приставил в сопровождение Божене четверых стрельцов:

– Следите в оба. Чтоб доставили в целости и сохранности, – наказал он.

– Впервой что ли? – вскочив в седло, усмехнулся старший.

Божена уже садилась в карету, когда во двор въехал отряд Прохора. К радости Левашова, и дядьке не удалось поймать беглянку.

– Что, не нашли? – настороженно спросил Евсей.

Долматов нахмурился и, заметив напряжённый взгляд княжича, его успокоил:

– Точно жива, не потонула. Отыскали мы место, где девка на берег выбралась, – признался он и тут же зло поморщился: – А вот куда потом делась? Словно в землю канула. Одно слово – ведьма! Но всё равно найду! – заверил он и, взглянув на удаляющуюся карету, поинтересовался: – Вперёд невестушку решил отправить? И правильно, пусть к свадьбе лучше готовится, а не с нами за преступницей носится.

– Свадьбы не будет, – спокойно возразил Левашов.

– Как это? – вскинул брови Прохор и строго предупредил: – Ты что, царя рассердить хочешь? Что за муха тебя укусила, пока меня не было?

– А вон ты с повитухой поговори и сам всё поймёшь, – проронил Евсей и вскочил на коня.

– Куда это ты? – растерялся Прохор.

– Сам разобраться хочу, что да как, а не со слов пана Залевского.

– Ты что же, не веришь мне? – надулся дядька.

– Тебе верю. Да только и тебя вокруг пальца обвести могли. Может, правду говорит Таяна. Вон как с невестушкой моей, – кивнул Евсей в сторону удаляющейся кареты.

– Так пан говорил…

– Я читал, что он говорил, – перебил Долматова княжич. – И Таяна тоже говорит. А ты вот поляку поверил, а ей нет. А знаешь, почему? – вдруг взглянул Евсей на товарища. – Обида тебя до сих пор гложет, Прохор Алексевич. На Пелагею…И обиду свою ты и на Таяну перекинул. Вот ты, дядька, столько лет злобу в сердце своём лелеешь, а может, стоило просто поговорить с Пелагеей? Ведь забыть её не можешь. И она так одна дни коротает. Не правильно всё это.

– Забыть не могу, потому что ведьма она, – не желая признавать правоту племянника, упрямо буркнул Прохор. – И тебя, видать, эта девка околдовала. Пелагея чай научила. Вот найду её, и сама во всём признается.

– А Таяну ты ищи, – согласился княжич. – Не прощу тебе, ежели живой её мне не сыщешь. Слышишь, дядька? – тяжело взглянул на родственника Евсей.

– За это не беспокойся. Отыщу. Из-под земли достану, – прошипел Прохор.

– А трогать её не смей, – повернулся напоследок Левашов. – Сам обыщиком стану и сам всё разузнаю. Тогда и суд вершить станем.

Глава 24

Проводив княжича, Долматов в сердцах хмыкнул: «Вот ведьма! Что Пелагея, что девка её … – и вдруг его осенило: – Так девчонка, скорее всего, к Пелагее и подалась. Куда ей ещё деваться? Точно! Ведьму эту найду, глядишь, и беглянка сыщется! Завтра и отправлюсь», – решил боярин. Расседлав коня, он направился в избу и на пороге столкнулся с повитухой.

– Говорит, будто я брешу! – отвечая на вопросы Прохора, кипятилась старуха. – Да в жизни такого не бывало, что бы я ошиблась!

Долматов задумался. «Похоже, девчонка-то не врала», – нахмурился он. Сердцем боярина завладела досада: ну не хотелось ему признавать собственную неправоту.

Следующим утром Прохор для верности разослал по окрестным деревням стрельцов, а сам направился на поиски девушки в Зубцов. Добравшись до города, царский обыщик отыскал дом Пелагееной тётки.

Заметив входящего в калитку незнакомца, Акулина насторожилась, но приглядевшись, схватилась за грудь:

– Господи, Прохор Алексеевич! Надо же! Сразу и не признала! Да и немудрено: столько лет не виделись. Тогда парнем бегал, усы у тебя лишь пробились, а тепереча смотри-ка! Борода окладистая, да виски вон уже сединой подёрнулись, – покачала головой женщина. – Какими судьбами, сокол ясный?

– Позови Пелагею, – нахмурившись, попросил Прохор.

– Так нет её, – пожала плечами Акулина.

– Как нет?

– Да как Акимка из Москвы вернулся и рассказал про Таяну, так она сразу и засобиралась. Уж как я её уговаривала остаться. Так нет. Упрямая! Говорит, помочь девчонке должна. А чем поможешь, когда дело такое, – причитала Акулина. – Неужто и вправду ты под замок её посадил, а, Прохор Алексеевич? Так за что же это? Девонька словно ангел небесный.

– С лица может и ангел, а сущность в ней дьявольская, – буркнул боярин, как вдруг вспомнил болтовню Акимки Хромого и внутри его что-то тревожно ёкнуло. – Тётка Акулина, а что, правду люди говорят, будто девчонка эта – дочка Пелагеи?

Женщина захлопала глазами.

– А кто ж её знает. Пелагея-то не признаётся. Говорит, не её.

– С чего ж тогда Акимка глупость такую сморозил? – не унимался Долматов: предположение мужичонки давно его изводило.

– Да уж больно девчонка на Ульяну похожа. Бабку Пелагеену по отцу. Может, помнишь?

Прохор бабки той никогда не видел и покачал головой. Вполуха слушая болтовню старухи, он погрузился в размышления: «Если Таяна – Пелагеена дочка, выходит, она в самом деле встречалась с тем парнем, – сделал Долматов вывод, поскольку не находил в девушке ни единого сходства с собой. – Тогда понятно, с чего это Пелагея так легко приняла девчонку и всё о ней печётся», – зло насупился он. Может, от того Прохор и взъелся так на Таяну, что она, глубоко раня его мужское самолюбие, напоминала ему о мнимой измене невесты.

– Так куда пошла Пелагея? – решил он вернуть разговор в нужное русло.

– Вроде как к себе в Крапивну. А куда её леший направил, мне неведомо…

– А в Крапивну зачем, если девка её в Москве?

– У неё там вроде куньи шкурки припрятаны были. Побоялась с собой по дорогам таскать. А тепереча хотела их на деньги поменять. Без денег чего в Москве делать-то? – пояснила старуха. – Да только виданное ли дело – бабе одной скитаться, – ворчала она, но боярин больше не слушал, а пошагал к коню. – Куда же ты, Прохор Алексеевич! Остался бы хот на денёк, а то я одна да одна.

– Прости, Акулина Семёновна, дела у меня срочные, – возразил он и, вскочив в седло, поскакал прочь. Женщина только глубоко вздохнула и перекрестила боярина.

– Вот ведь! Все спешат, спешат, – пропыхтела она и вернулась в избу.

Уже стемнело, когда Прохор добрался до деревни. Отыскав нужный дом, он в растерянности остановился у калитки. Через затянутое пузырём окошко проступал слабый свет, и необъяснимое волнение завладело его душой. Долматов нахмурился. «Чего это ты, словно юнец безусый, бабы испугался, – отругал он себя и, поборов робость, уверено шагнул к дому. Дверь на удивление тихо отворилась, и вновь ощутив трепет, он несмело переступил порог.

Пелагея стояла спиной к двери и, негромко напевая песню, месила тесто. Закатанные до локтя рукава расшитой сорочки обнажали нежные руки, не потерявшая тонкости талия была перехвачена ярким поясом, а тёмно-синя юбка, облегая широкие бёдра, вздрагивала в такт движению хозяйки. Весь облик женщины казался таким тёплым и домашним, что боярин, наблюдая за ней, замер, и по его телу пробежала мелкая дрожь. Несколько очухавшись, Прохор перевёл взгляд на образа и, намереваясь снять шапку, потянулся рукой, но неосторожно задел стоящее на лавке ведро. От неожиданного гулкого удара Пелагея вздрогнула и обернулась.

Встретившись со знахаркой глазами, боярин и вовсе забыл себя. В тусклом свете лучины она показалась ему юной девушкой, каковой он знал её ранее. Те же серые глаза, нежный овал лица, алые губы, а в русых волосах Пелагеи не блестело ни одной седой волосинки. Фигура, пожалуй, сделалась женственнее: рубашка, топорщась на высокой груди, подчёркивала её аппетитную форму, и Прохор даже сглотнул подступившую слюну – насколько женщина была хороша.

Знахарка поправила выбившуюся из косы прядь и неосторожно испачкала мукой щёку, но от того стала ещё роднее. Прохору до боли в кончиках пальцев захотелось вытереть муку с её щеки и прикоснуться к ней губами, но женщина, вскинув тонкую бровь, воскликнула:

– Надо же… Сам Прохор Алексеевич ко мне пожаловал! Какими судьбами?

– Девчонку твою ищу, – насупился Долматов.

– Неужто сбежала? – воскликнула она и тут же радостно расхохоталась. – Вот так Таяна! Вот так молодец!

– Не прикидывайся, что не знала.

– Не знала, но надеялась. Видение мне было, – насмешливо рассматривая гостя, призналась знахарка.

– Хватит мене зубы заговаривать! Говори, где прячешь! – рявкнул Прохор.

– Ох, напугал! – подбоченилась Пелагея. – Нет её здесь. А была бы – ни за что бы тебе не выдала. Хоть железом меня пытай! – с вызовом вскинула она подбородок.

– Да уж, знаю, упрямая, – стараясь не встречаться с хозяйкой взглядом, опустил голову боярин.

– Так чего ж тогда явился? – сложила знахарка на груди руки.

– Девчонку тоже колдовству обучила? – вместо ответа, нахмурившись, спросил Прохор.

– О чём ты? – ехидно хмыкнула Пелагея.

– Так Таяна твоя совсем Евсею голову заморочила. Сам помчался правду искать.

Женщина перестала улыбаться и со злостью взглянула на гостя:

– Это Таяна-то ведьма? А может, это княжич твой, чёрт безрогий, её околдовал? – вдруг начала наступать Пелагея. – Девчонка из-за него сама себя не помнит. Словно помешенная. С детства одним княжичем твоим грезит! А он посмеялся над глупой и оттолкнул! Ирод! Как девка в омут не бросилась, одному богу известно! – кипятилась ведунья. Не ожидая подобного напора, Прохор, растерянно хлопая глазами, пятился. Но Пелагея вдруг остановилась и, взглянув на него, с тоской выдохнула. – А ты сам? Меня вон ведьмой кличешь… смотришь косо. Уж отпустил бы! И дал жить спокойно. Так нет! Явился! Всю жизнь мне покоя не даёшь! Сил нет, как душу вымотал, окаянный!

Кровь ударила в голову мужчине. Не желая верить словам колдуньи, он пытался сдержать раскатистый гул собственного сердца, а оно не слушалось и рвалось к женщине. Прохор давно убедил себя, что он остыл и забыл коварную невесту, но стоило ей появиться по близости, как его грудь сжимало жгучими тисками, и душа изнывала до умопомрачения. Сколько раз он говорил себе, что это просто старая обида терзает его, но теперь явственно понял: то не обида мучает душу, а тоска по несбывшейся любви. И эта любовь никуда не ушла, она так и живёт в его сердце.

С горечью взирая на него, Пелагея замерла, и у Прохора внутри что-то взорвалось. «А может, она права? Может, я действительно дурак? И стоило всё забыть и начать с чистого листа? Почему я так просто отказался от любимой?» – вдруг пронзило его, и в следующий момент Долматов сделал шаг, и женщина оказалась в его объятьях.

Лишь Прохор коснулся нежных губ, как в его голове всё помутилось. Будто не пролетело столько лет, и ему было всего двадцать четыре, а Пелагее лишь семнадцать. Та же слабость в коленях, та же дрожь в теле, то же безумство завладело сознанием, заставляя его сжимать желанный стан все крепче и не позволяя оторваться от медовых губ. Нет, эти губы казались Долматову слаще мёда, а тело женщины было столь желанно, что у него перехватило дыхание.

Но в следующее мгновение разум напомнил ему об обиде, и воспалённое самолюбие, колючками вцепившись в грудь, заставило Прохора остановиться. Порывисто отстранив Пелагею, он взглянул в её помутневшие глаза:

– Ведьма! – тяжело выдохнул Долматов и, словно ужаленный, выскочил за дверь.

Не оглядываясь, боярин кинулся к коню, прекрасно понимая, что он бежит от себя самого. Надеясь остудить заполнивший грудь жар, Прохор пустил вороного вскачь. Стараясь избавиться от захватившего его наваждения, он мчался по дороге, но Пелагея продолжала стоять перед глазами, такая нежная и желанная, с испачканной в муке щекой. Тогда Долматов в отчаянии остановил скакуна и, соскочив с седла, упал в траву. Сердце в груди лихорадочно металось, будто это он, а не конь нёсся сломя голову. «Да что же ты делаешь со мной, ведьма проклятая?! – зажмурившись, простонал Прохор. – Люблю тебя! До сих пор люблю!»

– А если любишь, почему не простишь? – вдруг спросило сердце.

– Гордость проклятая, – ответил сам себе боярин.

– А может, и правда не виновата она ни в чём? А ты столько времени мучишь себя?

Впервые Долматов по-новому задумался о тех давних событиях. «Почему тогда я не попытался найти того парня? Взял бы за грудки, да и вытряхнул из него всю душу вместе с правдой. Нет, сбежал, уехал куда подальше, лишь бы не видеть лживую невесту. А если сейчас его найти? Да жив ли он? – вёл беседу сам с собою царский обыщик. – Такое лихолетье пережили… А всё же? И где его искать? Кто может подсказать? Фрол… Он точно должен знать, что за парень залез в окошко к Пелагее. Фролку расспросить? Да скажет ли? А чего ему скрывать? Но тогда он не открыл имя моего соперника…». Долматов развёл костёр и, устроившись на ночлег, всё больше укреплялся в желании выяснить всю правду.

Как только неожиданный гость скрылся за дверью, Пелагея опустилась на лавку и, пытаясь успокоить обезумевшее сердце, прижала ладонь к груди. «Ох, Прохор, Прохор… Когда же ты поумнеешь? Ведь жизни нам обоим нет друг без друга», – покачала она головой и, всё же не выдержав, закрыла лицо руками и расплакалась. Несколько успокоившись, хозяйка, вспомнив о тесте, поднялась, но неожиданно услышала негромкий шорох. «Неужто вернулся?» – встревоженно всколыхнулось в груди, и Пелагея кинулась в сени, но там никого не оказалось, и тогда она выглянула за дверь.

Ночь, окутав деревню тихой прохладой, звенела голосами беспечных кузнечиков, и лишь слабый ветерок гулял по двору. Знахарка разочаровано поникла. «Померещилось», – вздохнула она и уже собиралась затворить засов, как услышала:

– Тётка Пелагея, ты одна?

Ведунья присмотрелась и разглядела за поленницей притаившуюся девушку.

– Господи, Таянушка! Голубка моя, выбралась-таки из лап волчищи злобного. Проходи, родимая, не придёт уже аспид этот, – засуетилась знахарка и провела беглянку в избу. – Сейчас накормлю тебя. Намаялась горемычная, – искренне радуясь спасению девушки, без умолку тарахтела Пелагея. – Да вон баньку тебе организую, – кивнула она на печку. – А опосля и расскажешь обо всём, что с тобой приключилось…

Глава 25

Мягкие воды реки, расступившись, радушно приняли Таяну и сомкнулись над головой таинственным мерцающим сводом. После раскалённого полуденного воздуха свежие струи буквально обожгли, вонзившись в тело тысячью иголок. Девушка на мгновение оцепенела, и неожиданно ей почудилось женское лицо.

– Ну вот мы и свиделись, – весенней капелью прозвенел чей-то голос, и Таяна вспомнила свой сон. – Говорила же, принесёт тебе твой княжич одни несчастья. Может, откажешься от него? – лукаво улыбнулась незнакомка и, сверкнув глазами, пообещала: – А я его накажу…

Зловещий огонёк во взгляде речной девы заставил Таяну задуматься о мщении, но прохлада реки неожиданно остудила жгучую обиду, и она упрямо возразила:

– Не откажусь!

В тот же миг видение исчезло, только в ушах всё ещё звучал мелодичный смех.

Окончательно вернувшись в реальность, Таяна вынырнула. Тело успело привыкнуть к воде, и река теперь казалась даже по-матерински тёплой. Девушка не сопротивлялась потоку, и он, обхватив неожиданную добычу властными объятиями, стремительно уносил её подальше от вскинувших пищали стрельцов. Мысленно поблагодарив реку за помощь, Таяна старалась плыть как можно быстрее. Она понимала: за ней обязательно организуют погоню. Скрывшись из вида конвоя, беглянка решила, что ей пора выбираться на берег, но крутые склоны, возвышаясь вдоль русла, не позволяли этого сделать, а потому она продолжала нестись вниз по течению. Зато густая прибрежная поросль наверняка мешала всадникам передвигаться, а значит, у неё оставалась надежда уйти от преследователей.

Наконец, заметив более пологий откос, девушка поплыла к нему и ступила на скользкую землю. Илистый берег предательски выдавал место, где она покинула реку, и Таяна поспешила в чащу, надеясь схорониться под заботливой сенью леса. Пробираясь по зарослям, она старалась уйти от реки подальше, но тут до неё донёсся разговор, и, оглядевшись, девушка юркнула под корень сваленного ветром дерева. Забившись испуганным зверьком в земляную расщелину, она затаилась и затихла. Всадники проехали совсем близко.

– Куда ж эта бестия запропастилась? – проворчал один из стрельцов.

– Здесь должна быть, – отозвался Прохор. – Следы в эту сторону вели.

– Словно под землю провалилась! – удивлялся другой служивый.

– Прохор Алексеевич, а верно говорят, что девка эта – дочь ведьмы и дьявола? – насторожено спросил первый.

– Ты что, Емельян, испугался? – насмешливо хмыкнул боярин.

– Не то, чтобы испугался… Но всё же опасаться стоит. Как наведёт ведьма морок на голову, и забредём в болото какое да сгинем там. Вот где она?

– Хватит чушь нести. Ищите! Никуда не денется… Даже если ведьма, с божьей помощью найдём, – сердито рыкнул Прохор, и мужчины проехали мимо.

Прислушиваясь к разговору, Таяна сидела ни жива ни мертва. «Хорошо Евсей на этот раз Грома не взял, – мысленно порадовалась она. – Выдал бы меня пёс на радостях». Голоса постепенно затихли, и девушка осторожно выбралась из укрытия. «Куда ж теперь мне идти? – задумалась она. – Сама не подпоясанная, волосы не чёсаны. Срам, да и только! Такая приметная девка у каждого вызовет подозрение». И тогда Таяна решила пробираться в Крапивну, в дом тётки Пелагеи. «Может, одежонку там подходящую найду? Глядишь, осталось чего в сундуке? А там решу, как быть дальше».

Сумерки крадучись сползали на землю, и, несмотря на лето, в лесу становилось свежо. Задумавшись о ночлеге, Таяна наломала веток и, выбрав корягу, соорудила под ней шалашик. Свернувшись клубочком, она закрыла глаза, старательно отгоняя от себя думы о Евсее. Комары радостно жужжали над ухом, напевая пронзительную песню, и, желая скрыться от надоедливых кровопийц, Таяна постаралась укрыться пахучими ветками с головой. Напряжённый день взял своё, и девушка довольно быстро уснула.

Весь следующий день Таяна продолжала брести в сторону Крапивны, а ближе к вечеру неожиданно вышла на небольшую поляну с аккуратно сложенным стожком. «Вот так удача!» – обрадовалась она.

Раскопав в копне небольшую пещерку, девушка забралась внутрь, завалила вход сеном и с упоением вдохнула запах высушенных трав. Здесь было тепло и сухо, а главное, комары уже не одолевали так навязчиво.

Разбудил беглянку мужской голос:

– Тпррру, Сивушка, стой! Приехали уже. Вот стожок-то наш.

Осторожно проделав в сене крохотное окошко, девушка поняла, что уже рассвело. С замиранием сердца она пыталась разобрать, кто же явился на полянку, и размышляла, как же ей теперь незаметно ускользнуть. Человек продолжал разговаривать с лошадью, и его голос показался Таяне знакомым.

– Вот сейчас погружу сенце, и обратно отправимся. А ты пока постой, травку вон пощипай, – проговорил мужик и направился к стогу.

Увидев его, Таяна облегчённо выдохнула – то был дед Дорофей. Не дожидаясь, пока старик воткнёт вилы в копну, она поспешила выбраться наружу. Когда сено зашевелилось, дед от неожиданности замер, а в следующее мгновение, увидев девушку, удивлённо захлопал глазами.

– Таяна? Откуда ты здесь?

– Дед Дорофей, оговорили меня и к поляку на судилище в Вязьму повезли, а я сбежала, – честно призналась она и взмолилась: – Помоги до деревни добраться.

– Ну и дела! – покачал головой старик. – Как не помочь, горемычная ты душа. Да и Пелагея вот намедни в деревню вернулась. Вроде как за тобой в Москву собиралась отправляться, а ты, гляди-ка, сама объявилась. Давай сено погружу, в стожке и спрячешься. А то на дороге молодцы шастают, глазами зыркают да расспрашивают: не видал ли кого? А кого я видал? Разве что белка дорогу перебежит, да птица взлетит, – ухмыльнулся Дорофей. – А они, оказывается, тебя разыскивают.

Уложив копну, дед пустился в обратный путь. Лошадь неторопливо шагала по лесной дороге, а Таяна, устроившись на телеге, с нетерпением ожидала, когда они доберутся до деревни, но тут послышался цокот копыт.

– Ну-ка, девонька, от греха подольше сигай-ка ты в кусты, – шепнул Дорофей.

Таяне два раза говорить было не надо, и, мгновенно соскочив с телеги, она исчезла в придорожных зарослях. Только девушка скрылась, как на дороге показались всадники.

– А ну, стой! – приказал старший. – Чего везёшь?

– Ты что, родимый, слепой? – усмехнулся дед. – Не видишь что ли? Сено везу.

– Проверьте! – кивнул всадник, и двое стрельцов с азартом принялись ворошить стожок прикладами пищалей. Дед недовольно покачал головой.

– А ну, аспиды! Всё сено мне не раскидайте!

Убедившись, что стог пуст, старший спросил:

– Никого не видел, дед?

– Разбойника что ль какого ищете? – хитро прищурился Дорофей и покачал головой. – Неее. Такого не видал.

– Нет, девку.

– Ба! Это что ж, молодцы гурьбой за девкой гоняются? – захихикал старик.

Стрельцы недовольно переглянулись и, пришпорив коней, помчались дальше.

– Да выходи уже, родимая, – проговорил Дорофей, стоило служивым скрыться из вида.

Выбравшись из кустов, Таяна забралась обратно на телегу, и они продолжили путь. До места добрались уже ближе к вечеру.

– Ты, девонька, в деревню-то идти не спеши. Подожди тут, покуда не стемнеет, да все не угомонятся. Не ровен час, заметит кто да служивым людям доложит. Я вот тебе и зипунок свой оставлю, чтоб комарьё меньше донимало. Потом отдашь, – махнул рукой дед на прощанье.

Как только ночь опустилась на землю, Таяна направилась к избе Пелагеи. Подкравшись к знакомой калитке, она собралась было её открыть, как из дома выскочил Прохор. Девушка метнулась к забору и затаилась, в испуге ожидая худшего. Да только боярин, охваченный собственными переживаниями, по сторонам особо не смотрел, а словно ошпаренный, пролетел мимо и, вскочив на коня, помчался прочь. Немного подождав и убедившись, что в доме больше никого нет, Таяна проскользнула во двор, где её и обнаружила Пелагея.

Внимательно слушая рассказ девушки о своих злоключениях и страшных обвинениях, знахарка только вздыхала и качала головой.

– Ну что ж мужики бестолковые такие? Очевидного не видят, – сожалела она.

– Тётка Пелагея, а чего Прохор приходил? Меня искал?

– Тебя сердешную, – согласилась знахарка.

– А чего вылетел, будто конь, плетьми стегнутый? Чего такого ты ему сказала? – не понимала девушка.

– Ничего, – грустно усмехнулась Пелагея. – От себя бежал Прохор, – вздохнула ведунья и вдруг встрепенулась. – Не стоит нам здесь оставаться. Утром в лес пойдём, на заимку. Я там останавливаюсь, когда за травами хожу. Пока лето, в лесу поживём, а осенью, глядишь, всё уляжется. А там подумаем, куда на зимовку отправиться.

Лишь только рассвело, женщины, как и планировали, покинули деревню…

Глава 26

Путь до Вязьмы был недолгим. Левашов остановился на постоялом дворе и, не желая привлекать внимания, представился заезжим купцом, явившимся в город с целью разузнать о местной торговле. Прежде всего, Евсей хотел переговорить со слугами пана Залевского, но действовать приходилось осторожно. Вернувшаяся из Москвы Божена могла его выдать, да и сам Якуб знал Левашова в лицо. К тому же Евсей понимал, что польская челядь наверняка побоится пойти против хозяина.

Памятуя о том, кто из слуг подписал бумагу с обвинениями против Таяны, княжич надеялся встретиться с каждым. Выяснив, что панский ключник в отсутствие господина любит наведываться в кабак, расположенный неподалёку от торговой площади, Евсей там его и подкараулил. Как бы случайно подсев к поляку, Левашов заказал чарочку вина и завёл разговор.

– Слушай, добрый человек, а правда, что в доме твоего пана девчонка русского боярина убила и дочку его?

– Правда, – довольно отхлебнув крепкого зелья, согласился слуга.

– Вот так и порезала? – сделал изумлённое лицо Евсей. – И ты сам видел?

– Сам не видел… Когда шум услышал и в опочивальню прибежал, боярин уж бездыханный лежал, а девка на полу сидела, вся в крови.

– Крепкая, видать, баба попалась?

– Да не сказал бы, – скривившись, почесал затылок ключник. – Тощая. Соплёй перешибёшь.

– Так как же она смогла здорового мужика одолеть? – не понимал Левашов, и собеседник только пожал плечами.

– Кто её знает…В спаленке уже пан Залевский с сыном находились. Они-то и сказали, что это её рук дело.

– Значит, сам не видел, – разочаровано вздохнул Евсей.

– Не видел, – согласился слуга.

– А дочку боярскую кто порешил?

– Дочку под окнами нашли, на земле, в одной сорочке разодранной… Стыдоба!

– И кто ж сорочку боярышне разодрал?

– Откуда мне знать? Наверное, девка эта… холопка её…

– Хозяин так сказал? – догадался Евсей.

– Угу, – припав к кружке, подтвердил ключник.

Ещё немного поговорив со слугой, Левашов покинул кабак. Нечто подобное рассказала княжичу и горничная. Расспросив ещё пару человек, Евсей понял, что вся челядь знала о преступлении лишь со слов самого Залевского. «Получается, кроме пана и его сына никто ничего не видел, – размышлял Левашов. – И других доказательств, кроме их слов, нет. Да, конечно, суд скорее поверит знатным полякам, чем безродной девушке». Евсей уже отчаялся найти других видоков56, но тут к заезжему «купцу» подошёл панский конюх.

– Господин, слышал, ты интересуешься, кто боярина в доме пана Залевского убил, – настороженно зашептал парень.

– А ты знаешь чего?

– Знаю… Мы с Марусей на сеновале как раз были, – несколько смутившись, признался конюх. – А оттуда окна терема как на ладошке видать. В спаленке свечи горели, а окон боярышня не закрывала.

– Говори! – взволновано потребовал Евсей.      .

– Ой, как прознает пан, что предал его, так со свету меня сживёт, – засомневался холоп.

– Так что ж ты тогда разговор завёл, раз боишься? – нахмурился Евсей, внимательно рассматривая молодого человека. Предположив, что тот просто набивает цену, княжич потянулся за кошелём.

– Нет, нет! Денег не надо!– остановил его конюх и вдруг попросил: – Ты бы, добрый человек, помог мне с Марусей бежать отсюда. Боюсь я за неё… Панский сынок ни одной девки пригожей не пропускает.

–Знаешь, что бывает за помощь беглым холопам?

– Не холоп я. По договору на службу поступал ещё к бывшему хозяину. Долги отца отрабатывал. Срок давно истёк, и пан ещё месяц назад должен был отпустить. Да куда там! Хуже рабов держит. Своих соглядатаев кругом понаставил… Продыху не даёт. И Марусю за меня не отдаёт.

– А звать-то тебя как?

– Ванька я.

– Помогу вам, Иван,– пообещал Евсей. – Только расскажи всё, как было.

Парень радостно улыбнулся и начал рассказ.

– Так вот, встретились мы вечерком с Марусей, – снова покраснел он и, не вдаваясь в подробности, перешёл к делу: – Окошко боярышни аккурат напротив нас светилось, и тут Маруся меня в плечо толкает и говорит: «Гляди-ка, неужто дочка боярская на чары молодого пана поддалась?» Смотрю я – и правда Болеслав в спаленке у боярышни маячит. Вот только девица тут же кричать начала да на помощь звать.

Слушая конюха, Левашов, боясь выдать своё волнение, всё сильнее сжимал рукоять сабли. «Выходит, правду Таяна говорила! – учащённо застучало его сердце. Почти слово в слово повторил рассказ девушки Иван, и на душе Евсея сделалось легко и радостно. – Я знал! Не могла она такого злодейства совершить». Позже записав слова парня, княжич попросил Ивана с Марусей подписать бумагу.

– А куда бежать собирались? – поинтересовался Левашов у парочки.

– Мир не без добрых людей. Умелые руки везде надобны, – улыбнулся Ванька. – Я вон с лошадями управляюсь ловко, а Маруся моя вышивать мастерица. Её узорами не грех самой царице наряды разукрасить, – похвастался он невестой.

– Хотите, у меня работать? Не обижу.

Молодые люди засияли и согласились.

– Ну, тогда не торопитесь бежать, со мной поедете, – предупредил Евсей.

Выяснив всё, что хотел, Левашов несколько задержался в Вязьме. Он опасался, как бы Прохор, отыскав Таяну, сдуру не привёз её к пану Залевскому. Но время шло, дядька в городе так и не объявился, и княжич засобирался в обратный путь.

Встретившись в условленном месте с Иваном и его суженной, Левашов приодел парочку в заранее купленную одежду стрельцов, и «купец» со своей «свитой» совершенно спокойно выехали за пределы Вязьмы. Вскоре дорога привела Евсея в тот самый трактир, в котором, по словам Фрола, работала Таяна.

Оказалось, девушка и здесь не обманула.

– Ох, пан, простите! – виновато теребя передник, причитала пани Грася. – Было дело, приютила девку. Посуду взяла мыть… А она, неблагодарная, постояльца обидела. Сковородой огрела да сбежала, чертовка этакая! Тоже мне недотрога! Радовалась бы, что с такой рожей на неё хоть кто-то позарился, – возмущалась пани, и у Левашова совсем отлегло от сердца.

Снабдив Ивана и Марусю сопроводительным письмом, княжич отправил парочку в свою вотчину, а сам помчался в Москву. Пока он, добывая доказательства невиновности Таяны, скитался по дорогам, успело пройти достаточно много времени, и неумолимо приближался день его свадьбы с полячкой, а потому Евсей спешил.

Прискакав в столицу, Левашов первым делом заглянул к Прохору, но хозяина дома не оказалось, и, как выяснил княжич, дядька уже более двух недель не объявлялся. Догадавшись, что царский обыщик всё ищет «преступницу», Евсей, не откладывая, отправился в Кремль. Но не к Михаилу Фёдоровичу, снискавшему прозвище Кроткий, стремился попасть Левашов, а к отцу его – патриарху Филарету.

Добившись встречи, княжич предстал пред очами всемогущего властителя. Евсей почтительно поклонился, и патриарх милостиво протянул руку для поцелуя.

В миру Филарет носил имя Фёдора Никитича. В молодости боярин отличался разгульным нравом, слыл ловким наездником, любил охоту и вёл жизнь знатного повесы. Не чуждо молодцу было и тщеславие. Одним из первых Фёдор начал брить бороду, не брезговал «западной» одеждой и слыл среди иностранцев первым красавцем. Находясь у истоков Смуты, Фёдор Романов не только умудрился уцелеть в горниле междоусобной войны, но и выйти из нее победителем.

После обвинения в попытке отравления Бориса Годунова Фёдора постригли в монахи, лишив тем самым возможности претендовать на царский престол, и, казалось, его игра проиграна. Но Годунов и весь его род канул в лету, Шуйские также, не оставив наследников, сгорели в пожаре всеобщей вражды, из польского плена так и не вернулся князь Василий Голицин, и какую роль во всей истории со Лжедмитриями на самом деле сыграл тихий Филарет – одному богу известно. А история хранит молчание: случайным ли совпадением было то, что первый самозванец Гришка Отрепьев являлся беглым холопом Романовых.

Но как бы то ни было, сам Фёдор Никитич с приходом каждого нового Лжедмитрия поднимался всё выше, умудрившись из простого монаха дорасти до сана патриарха. В конечном итоге, Фёдор Романов, несмотря ни на что, смог осуществить свою давнюю мечту57, и после воцарения на троне его сына Михаила именно Филарет сделался фактическим правителем земли русской, получив официальный титул "Великого государя". Без ведома патриарха молодой царь не волен был принять ни единого решения, не смел подписать ни указа, ни грамоты.

Теперь, возглавляя церковь и страну, Филарет выглядел благочестивым старцем, хотя его пронзительный хищный взгляд и твёрдо сложенные губы отбивали у кого бы то ни было всякое желание вставать на пути этого хитрого и безжалостного человека.

– Что привело тебя ко мне, Евсей Фёдорович? – одними губами улыбнулся патриарх и испытующе окинул взором просителя. – Тебе впору к свадьбе готовиться, а ты по Москве разгуливаешь. Или поблагодарить явился за сватовство моё?

– О сватовстве и пришёл речь вести, Владыко, – смиренно опустил голову Евсей. – Прошу, отмени сговор.

Филарет зло прищурился:

– О чём же это ты просишь? Польскую боярышню обрюхатил – и в кусты? Нехорошо…

– Да не я это, – возразил князь и подал грамоту. – Вот сама она призналась.

Прочитав повинную Божены, патриарх насупил брови и задумался, а затем, подняв глаза на Евсея, фыркнул:

– Выходит, обманул меня полячишка? Вот ведь лживое отродье! Ну что ж, быть по сему, – согласился он. – Неволить не стану. Чего ещё у тебя? – строго взглянул Филарет, заметив, что княжич не торопится покидать его хоромы.

– Владыко, позволь мне самому разобраться в убийстве боярина Григорьева и дочери его.

– Чего там разбираться? Докладывали мне о том деле. Ясно всё там. Девку должны на суд в Вязьму отвести.

– Да не всё там ясно! – возразил Левашов. – Негоже если истинные злодеи наказание не понесут, а невинный человек пострадает. Не по-божески это.

– Чего это ты за простую девку печёшься?! – усмехнулся Филарет.

– Да не могла она совершить такого. И доказательства я нашёл, – заявил Евсей и вкратце поведал всё, о чём узнал от слуг пана, а в заключении поклялся: – Правду говорю, вот те крест, – горячо наложил он знамение.

Патриарх, не перебивая, внимательно слушал, и в его глазах появился заинтересованный блеск:

– Ишь ты! И креста наложить не боишься… – насмешливо фыркнул Филарет и уже серьёзно добавил: – Коли докажешь виновность Залевского, твоё счастье. Честно скажу, только спасибо скажу, ежели поляка этого прижучить сумеешь. Уж надоел как, сил нет! Давно бы к Москве близко не подпускал, да только Сигизмунт его послом назначил. А пан этот воду тут мутит: по углам с боярами всё шепчется и, слышал, будто шляхту свою неспокойную на нас науськивает. Не успели мы от Смуты отойти, не ровен час, как бы новые распри кто не устроил, – озабоченно сдвинул брови Филарет. Свою власть патриарх не собирался отдавать никому. – А уж жаден как пан! Вон и на твои земли Залевский права предъявил давеча, – хитро взглянул патриарх. – Не из-за того ли ты, Евсей Фёдорович, на него так взъелся, что аж в убийстве и подлоге обвинить намерен?

Левашов удивлённо взглянул на Святейшество.

– Впервые слышу! И каким же боком мои земли пану принадлежать могут?

– Бумагу намедни привёз, – откинувшись на спинку трона, поморщился Филарет. – А в ней говорится, будто дальним родственником он князю Засекину приходится. А потому пан требует, чтобы угодья и поместье Засекина ему отошли, а после него – Болеславу. Род-то Засекина своё начало от Рюриковичей берёт. От колена Ярославского князя Грозные Очи, – уточнил патриарх, и Евсей догадался, что беспокоит умудрённого опытом царедворца.

– Да от тех кровей одна водица в жилах Залевских осталась, – предположил Левашов. – Не хватало ещё полякам земли раздавать! И так они вон сколько наших городов к рукам прибрали!

– Вот и я так думаю, – соглашаясь, крякнул Филарет. – Да только пан этот уж больно ушлый, – покачал он головой. – И веру православную согласен принять, и на девке нашей жениться, лишь бы корни здесь пустить. В Думе Боярской у него уже порядком сторонников набралось. Не впервой при дворе иноземцы приживаются. А затем, как богатствами разживутся, да оперяться, до самой власти руки тянуть начинают, – словно от зубной боли поморщился патриарх и взглянул строгими очами на Евсея. – Так что думай, князь!

– Спасибо, что предупредил, Владыко, – поклонился Левашов.

– Ступай. А грамоту я тебе выписать прикажу… Чтобы помощь тебе и воеводы, и служилые оказывали, – пообещал Филарет.

Евсей ещё раз поклонился и, размышляя над словами патриарха, покинул хоромы. – «Ох, и хитёр пан Залевский! И что за игру он затеял? Как Прохор мог ему поверить?» – удивлялся Левашов.

Получив обещанную грамоту, Евсей отправился на поиски дядьки и Таяны.

Конь неторопливо шагал по дороге, а Левашов мысленно перебирал все, что ему удалось разузнать. «Осталось только разобраться с оберегом, – хмурился он. – Пан Залевский утверждал, будто вещица принадлежит ему. Таяна же говорила, что оберег подарила ей мать. Если так, то нужно найти людей, которые могли видеть амулет у Таяны ранее», – рассуждал княжич и, поразмыслив, развернул коня в сторону своей вотчины.

Добравшись до Крапивны, Левашов направился к дому деда Дорофея. Завидев господина, старик засуетился:

– Здрав будь, княже, – поклонился он в пояс. – Рад видеть тебя.

Ответив на приветствие, Евсей спешился и начал разговор.

– Я вот что хотел спросить у тебя, Дорофей Иванович. Помнишь, девчонку я в лесу нашёл? Давно… Таяну. У вас ещё тогда её оставил.

– Дык как же не помнить? – вскинул кустистые брови дед. – Конечно, помню. Память, кажись, у меня ещё не отшибло…

– Слушай, старче, не было ли при ней вещицы приметной. Ну, оберега что ли?

Старик настороженно взглянул на князя:

– А тебе зачем?

– Надо, дед. Боярин польский утверждает, будто эту вещь Таяна у него украла, – пояснил Евсей.

– Брешет твой поляк, – фыркнул дед. – Был у девчонки оберег. Был. Дюже богатый! Сам видел. Он такой серебряный, а часть золотом покрыта и камень синий посредине, – рассказал Дорофей. – Марфа ещё моя испужалась, не колдовская ли вещица?

– Взгляни, этот? – вытащил из-за пазухи Левашов амулет.

Дед заинтересованно прищурился и улыбнулся:

– Он самый, – согласился Дорофей. – А у тебя он откуда? – уставился дед на князя и вдруг вспомнил: – Да! Девчонка говорила, будто мать разрешила его только суженному отдать, – и, догадавшись, покачал головой. – Так значит, тебе Таянушка подарила свой оберег. Во дела! И что же теперь будет с девчонкой-то? Тепереча, похоже, её ещё и в воровстве обвинят? – нахмурился дед. – Только был у неё этот амулет. Точно знаю!

– Значит, подтвердишь, что не воровала Таяна этого оберега?

– Конечно. А как иначе? Вещица эта была у неё ещё с того времени, как Хлепень изничтожили да пожгли. Ежели только пан в поместье князя Засекина гостил, прежде чем девчонка оттуда сбежала? – вслух размышлял дед, и Евсей удивлённо взглянул на старика.

– Думаешь, Залевский причастен к резне в городище?

Дед вскинул брови:

– Ничего я такого не говорил… Просто ежели пан утверждает, будто вещь его, а оберег у Таяны был уже, когда ты её нашёл… То как он мог оказаться у девчонки? – задался вопросом Дорофей и сам ответил: – Разве только пан гостил в доме князя Засекина.

Левашов задумался. Он получил подтверждение того, что Таяна не воровала вещь в панском доме, а значит, Оленьке не было нужды ссориться с подружкой, как то пытался представить пан Залевский. «Врут поляки, – понимал Евсей. Но что-то шевельнулось в его груди. – Прохор говорил, будто у пана имелся похожий оберег. А может, дед прав? И сам того не ведая, он дал подсказку, где искать злодеев, укравших казну Засекина и учинивших страшную расправу над княжеской семьёй и его холопами? Но что там произошло? Как попал этот амулет к матери Таяны? И откуда у Якуба Залевского точно такой же? И как они связаны?» – блуждали неясные мысли в голове княжича.

Вопросов становилось всё больше, но одно Левашов знал точно: Таяна ни в чём не виновата. «Вот повертишься ты теперь, пан Залевский, – угрожающе прищурился Евсей. –Попробуй объясни, каким образом приметный оберег попал к девчонке, сбежавшей от резни восемь лет назад?»

– Кто-нибудь ещё видел этот оберег? – спросил Левашов.

– А как же! И жёнка моя, и внучата: Егорка с Настёной. Ну и Пелагея, конечно. Само собой…

– Пелагея здесь?

– Была здесь, – потупился старик.

Евсей внимательно взглянул на деда.

– Что-то не договариваешь ты, дед Дорофей? – прищурился княжич. Старик, словно не понимая, пожал плечами, но Евсей не отступал: – Говори, Таяна тоже в Крапивне?

Дорофей насторожено взглянул на князя и нехотя сознался:

– В лесу её повстречал. Там у меня стожок припасён был, она в него и забралась. В том стожке и привёз её сюда, к Пелагее. А поутру ушли они. Куда – не знаю, – опережая вопрос Левашова, нахмурился дед.

– Спасибо, Дорофей Иванович, – вздохнул Евсей. – Помог ты и мне, и Таяне тоже.

Выяснив всё, что хотел, княжич засобирался в дорогу. Теперь у него было достаточно свидетельств невиновности девушки, и, попрощавшись со стариком, Левашов, пришпорив коня, помчался в Москву.

Глава 27

Сколько не рассылал Прохор Долматов по деревням и городам посыльных с приказом поймать беглую холопку, Таяны и след простыл. Устав мотаться по дорогам, царский обыщик так ни с чем и воротился в златоглавую, где его уже поджидал Евсей. Слушая племянника, насколько тот сам преуспел в дознании, Прохор только хмурился и упрямо фыркал. Никак не хотелось дядьке признавать свою оплошность, а на вопрос Левашова, как теперь найти девушку, боярин только пробубнил:

– Ничего, рано или поздно найдём беглянку.

Расквитавшись с делами и поручив поиски Таяны Долматову, княжич поспешил в отцовскую вотчину. Он ещё ранее отписал домой о своей встрече с патриархом и теперь решил лично переговорить с отцом. Родители порадовались возвращению сына, но за ужином старший Левашов вновь заговорил о женитьбе, а матушка взялась расхваливать очередную невесту.

– Вот что: прекратите без моего ведома с боярами разговоры о сватовстве вести, – строго предупредил Евсей.

– Это что же, ты мне указывать будешь? – сурово взглянул Фёдор Петрович.

– Буду! – резко ответил княжич. – Не мальчишка уже, чтоб, словно телка, на верёвочке в стойло вести. Сам решу, кого хозяйкой назвать.

– Во как?! Перечить мне вздумал? – грозно нахмурил брови князь. – Без родительского благословения решил остаться?!

– Уж лучше без твоего благословения, чем без любви, – огрызнулся сын. – И можешь не пугать, что наследства лишишь. Твоя воля. Я и сам теперь землями владею и вотчину имею.

– Ишь, как заговорил! – недобро прищурился Фёдор Петрович. – Слышь, мать! – вскинув подбородок, взглянул он на жену. – Евсей наш совсем ума лишился!

– Так что я могу сделать, уж ежели даже ты не можешь его убедить? – опасливо косясь на сына и на мужа, пожала плечами женщина.

Оба князя некоторое время препирались: старший кипятился, и младший не уступал. Слово за слово, и мужчины вконец рассорились. Отец в сердцах грохнул кулаком о стол, так что княгиня вздрогнула, сын вскочил на ноги, упрямо набычив голову, и тут мать, не выдержав, потянула Евсея за рукав и с мольбой взглянула на отпрыска. Сжав кулаки, княжич запыхтел, как вскипевший самовар, и от греха подальше ушёл в опочивальню, а Фёдор Петрович, негодующе зарычав, сверкнул глазами на жену:

– И чего ты, Евдокия, словно воды в рот набрала? Хоть бы словом обмолвилась и поддержала меня! – не в силах остыть, сердился Фёдор, и княгиня, не желая оставаться под огнём рассерженного супруга, тоже поспешила покинуть трапезную.

Поутру Евсей, не откладывая, засобирался в дорогу. Мать проводила кровиночку, а отец так и не вышел проститься с сыном.

После отъезда княжича Фёдор Петрович не раз вспоминал наследника недобрым словом, но правда, искать жену ему больше не стал. «А то как же? Вот так сговоришься о свадьбе, а этот охальник и взаправду жениться откажется? Это ж срам какой придётся терпеть! И сам опростоволосишься да ещё за обиду невесте отступные заплатить обязан будешь!»

А потому князь решил подождать. «Мало ли девок пригожих в боярских семьях подрастает? Глядишь, перебесится сын да покладистей станет», – на том и успокоился Фёдор Петрович.

Вернувшись в Хлепень, Левшов ежедневно ожидал вестей о Таяне, но девушка словно в воду канула. «Где же ты, голубка моя», – всё больше тревожился Евсей.

Время шло, Таяна так и не объявилась, зато до Долматова дошли слухи о кознях пана Залевского, и дядька поспешил предупредить племянника.

– Уж как усердствует польский граф! – качал головой Прохор, рассказывая Евсею последние новости. – Притащил в Приказ якобы старинные грамоты и заявил, будто его прабабка приходится родной сестрой деда Григория Засекина. А поскольку прямых наследников княжеского рода не осталось, пан предъявляет права на Хлепень. Вишь, как дело оборачивается, – хмуро ворчал Долматов. – Этот польский аспид успел подкупить часть думских бояр, и те напевают царю про некую справедливость, уговаривая Михаила Фёдоровича вернуть Злевскому пожалованную тебе вотчину. Государь, правда, артачится. Где ж это видано, чтобы царские подарки ни за что ни про что назад отбирали? Но змей Залевский не сдаётся. Похоже, дюже пану хочется русскими землями разжиться.

Действительно, после расторжения помолвки Левашова с Боженой пан Залевский, бесконечно злясь на племянницу, ходил мрачнее тучи.

– Так всё удачно складывалось! И князь молодой да неженатый, и сама вотчина рукой подать до границ Речи Посполитой. Неизвестно, какой завтра ветер подует, глядишь, не сегодня-завтра и перешли бы земли под наше крыло.

– А что я могла сделать? – обижено кривилась Божена. – Кто же мог знать, что эта чёртова дикарка подслушает наш разговор? Нечего было её в дом тащить! И чего вы, дядюшка, на эти земли так заритесь? – не понимала она. – Другие найдёте.

– Ty głupcze!58 – вспыхнул Якоб. – Думаешь, это так просто? Где ещё свободные угодья найдёшь? Везде наследные хозяева имеются, не подступишься просто так.

– Вы лишь о доходах печётесь, – фыркнула панна. – Лучше бы побеспокоились, как бы этой девчонке и в другом не поверили, – сердито напомнила она об убийстве боярина. – Болеславу тогда за всё ответ держать придётся. Всё ваши интриги, дядюшка…

– Не поверят холопке, – отмахнулся пан. – Тем более я добился, чтобы суд в Вязьме состоялся. А с тамошним воеводой мы давнишние приятели. Не выкрутится девка! По-моему, всё будет.

Правда, понимая, что со сватовством племянницы он проиграл, Залевский, скрепя сердце, был вынужден обвенчать сына с Боженой. Скандал успел выйти за пределы московского государства, и искать среди польских аристократов олуха, готового взять опороченную девицу, у Якуба не оставалось времени. После свадьбы пан отправил невестку с глаз долой в Варшаву, а сам всё же не отказался от идеи завладеть землями, ранее принадлежащими князю Засекину. Но теперь он решил подобраться к вожделенным владениям с другого конца.

Понимая, что прежде следует заручиться согласием патриарха, Залевский ужом вился в надежде склонить Филарета на свою сторону. Но Владыко, нутром чуя родственную душу изощрённого заговорщика, не хотел допускать Якоба в царские хоромы. Патриарх справедливо опасался польского интригана, способного мутить воду в боярской Думе, и старался держать его подальше от Кремля. Но Залевского это не смущало, и он, частенько наведываясь в Москву, налаживал отношения с именитыми боярами. Кроме того, поляк постоянно заглядывал в Сыскной Приказ, где настоятельно требовал найти преступницу, обворовавшую и подпалившую его дом.

Лето пролетело быстро, и на смену осени успела прийти зима. Вот уже февраль вовсю закружил снежными метелями и, подвывая тоскливыми песнями в печных трубах, горевал о скором наступлении весны. Март был уже не за горами, заявляя о себе веселым перезвоном капели в солнечные дни. Но о Таяне вестей так и не приходило…

Наконец настала горячо любимая по всей русской земле Масленица. Уж сколько церковь боролась с языческим гульбищем, но, так и не сумев его искоренить, она разумно под него подстроилась.

Москва всегда отмечала древний праздник с бесшабашным размахом и с особой удалью, и этот год не стал исключением.

Разглядывая в крохотное окошко разряженную толпу, Таяна взглянула на знахарку:

– Пелагеюшка, родимая, пойдём, прогуляемся. Сама же говорила, кому придёт в голову нас в столице искать.

И правда, как только над землёй закружились первые колючие снежинки, знахарка задумалась, где бы ей с приёмной дочерью пережить холода? Добрые люди предупредили Пелагею, что царёвы люди по всем окрестным городам ищут Таяну, и женщины старались нигде надолго не задерживаться. «В небольшом городке каждый новый человек на виду, и местный воевода вмиг узнает о чужаках, тем более занимающихся лекарским промыслом», – понимала знахарка и, подумав, рассудила:

– В Москве нас меньше всего ждать будут. Там человеку проще затеряться.

И по первому снегу скиталицы оправились в златоглавую.

Устроившись на окраине в небольшой избушке ведунья с помощницей безбедно жили, приторговывая снадобьями и оказывая помощь больным горожанам. Так и коротали зимние деньки…

И теперь, взглянув в наполненные мольбой глаза девушки, Пелагея улыбнулась.

– И то правда. Чего нам дома сидеть, когда день вон какой замечательный, – согласилась она, и, нарядившись в шубейки, подбитые заячьим мехом, женщины вышли на улицу.

Город, охваченный праздничной кутерьмой, звучал на все лады: гудел роем тысяч голосов и кричал едкими прибаутками, горланил задорными песнями, а то и скабрезными частушками, звенел бубенцами лихих троек и колокольчиками скоморохов. Больше всего народа собралось на торговой площади, здесь ожидалась главная забава: сожжение чучела Зимы. Молодёжь, ряженная в потешные костюмы, носилась меж пёстрой публики, пугая и одновременно забавляя.

Вся округа вращалась в бесшабашных хороводах, зазывала настойчивыми воплями вездесущих коробейников, соблазняла запахами горячих блинов и дурманящим паром ароматных напитков, а, раскачиваясь на качелях, повизгивала девичьим восторгом и гоготала мужским басом, над очередным недотепой, скатившимся со столба, украшенного красными сафьяновыми сапогами.

Возле многочисленных балаганов толпились праздные зеваки, которые щёлкая орешки и перебрасываясь меткими словечками, глазели на шутовские представления. Лицедеи развлекали народ незамысловатыми сценками, акробаты своими трюками и фокусами вызывали возгласы восхищения, а гусляры без умолку складывали песни, заставляя прислушиваться к удивительным историям.

Детвора и молодёжь со смехом летела с горок на приземистых саночках, а более солидные граждане, позвякивая сбруей, проносились по улицам в богато разукрашенных выездах. Желая удивить народ и поразить округу, каждый старался нарядиться поярче и блеснуть достатком.

Неожиданно раздался ещё больший гвалт и хохот: то ради забавы шутники впрягли в сани медведей, а на место господина усадили облаченную в боярскую одежду свинью. Публика, посвистывая, одобрительно подгоняла возницу ряженного козлом и, провожая столь необычную процессию, дружно размахивала руками.

Весёлый праздник, захватывая неукротимым буйством, нередко заканчивался кулачными боями, где охмелевшие молодцы, хвастаясь удалью и меряясь богатырской силушкой, порой серьёзно калечили друг друга.

Пелагея под руку с Таяной прогуливалась по шумной площади. Встретив знакомую кумушку, знахарка остановилась, а к Таяне подлетел ушлый коробейник, предлагая милые женскому сердцу безделушки. Выбрав нитку бирюзовых бус, девушка загляделась на скоморохов, а Пелагея всё не могла отвязаться от знакомой.

Сквозь горланящую и скачущую толпу, выделяясь неторопливой размеренной поступью, пробирался боярин в дорогой собольей шубе. Только успевая отмахиваться от ряженных балагуров и навязчивых купцов, боярин хмурился, явно устав от суеты праздника. Господин был не один, за ним, ни на шаг не отставая, следовал человек, также бесспорно не последнего достатка.

– Чего это ты, Прохор Алексеевич, смурной такой? – усмехнулся Фрол. – Вон народ как веселится, девки нарядные мельтешат, а ты всё о делах думаешь?

– Ну, а ты, я смотрю, всё больше на девок засматриваешься, – фыркнул Долматов.

– Почему бы не засмотреться? Я вдовец, мужчина свободный. Да ещё пока не старый, – выпятил боярин грудь. – Это ты у нас, как с Пелагеей не сложилось, так словно чёрт ладана всё баб сторонишься, – хихикнул Друцкий, и Прохор ещё пуще нахмурился, но тут Фрол, удивлённо вылупив глаза, уставился за спину собеседника. – Вот ведь! Стоило чёрта помянуть, так он и появился!

– Ты о чём? – удивился Долматов.

– Так всё о том же. Вон же она, дьяволица! Собственной персоной на шабаш пожаловала, – оскалился Фрол, показывая в сторону женщины.

Повернувшись, Прохор замер.

– Точно Пелагея, – прошептал он, и его сердце лихорадочно задрожало. Стараясь успокоиться, боярин стиснул челюсти и неожиданно сообразил: «Раз Пелагея здесь, значит, и девчонка где-то рядом». Долматов внимательно оглядел толпу и, к своей радости, заметил мелькнувшее знакомое лицо.

– Вот она, голубушка, – зловеще улыбнулся он. – Обе ведьмы на месте. Фрол, беги-ка в Сыскной Приказ да стражников приведи.

– А чего бежать-то? – скривился Друцкий. – Вон стрельцы, – кивнул он на следящих за порядком служивых. – Сию минуту приведу.

Остановившись у столба с закреплённым на вершине сапогами, Таяна с любопытством следила за состязанием парней и, увлечённая забавой не заметила, как к ней подошли стражники.

– Ну что, красавица, вот и встретились, – ядовито хмыкнул Фрол, и девушка, взглянув в его глаза, обмерла. Она было дёрнулась бежать, но крепкие руки, не позволяя скрыться, цепко её ухватили. Захваченная весельем публика особо не обращала внимания на странную процессию, и Таяну без промедления подвели к Долматову. Сюда же притащили и Пелагею.

– А её за что?! – воскликнула девушка.

– Преступницу укрывала, – усмехнулся Прохор.

– Куда их? В Приказ? – засуетился Фрол.

– Нет, ко мне в дом. Пусть там посидят, пока Евсей Фёдорович не приедет. Ему теперь поручено следствие вести да в деле разбираться. Девка-то – его холопка – пояснил Долматов.

– А как же пан Залевский? – насторожился Друцкий. – Слышал, что суд в Вязьме должен состояться?

– Перебьётся твой поляк, – возразил Прохор. – Пусть Евсей решает, что с ней делать.

– Как скажешь, Прохор Алексеевич – нехотя буркнул Фрол.

Стражники повели пленниц, а Долматов с Фролом пошагали следом. На крыльце хозяина встретил тиун и, взглянув на женщин, только захлопал глазами.

– Запереть в горницах, там, где решётки на окнах, – приказал Прохор. – Да только в разные поместите! А то на пару ещё чего придумают. И гляди, чтобы эта чертовка не улизнула, – кивнул он в сторону Таяны и, уже обращаясь к Фролу, добавил: – Надо Евсею сообщить, дескать нашлась беглянка.

– Да мне не с руки по дорогам-то скитаться, – залебезил Друцкий, – не здоровится мне.

– Ладно, гонца пошлю, – с подозрением оглядев боярина, согласился Прохор, тут же поручив тиуну отправить весточку Левашову. Справив дело, Долматов засобирался в Кремль. – Мне в Приказ следует наведаться. Доложить всё честь по чести, – пояснил он и, вскочив на коня, скрылся за воротами.

Проводив беспокойным взглядом товарища, Фрол почесал затылок и, остановив извозчика, приказал ехать в Немецкую слободу. Быстро добравшись до места, боярин ввалился в дом Болеслава.

– Нашлась девка! – завидев хозяина, воскликнул Друцкий.

– Какая девка? – не понимал поляк.

– Да та, что сбежала от отца твоего! Ещё тогда полдома спалила!

– Где она? – разволновался Болеслав. – В темнице заперли?

– Нет. Долматов к себе в терем отвёз, Левашова наказал дожидаться.

Пан, задумчиво накручивая ус, хмурился:

– Как бы она лишнего не взболтнула.

– Так пусть болтает, кто ей поверит? – хихикнул Фрол.

– Поверит, не поверит… Лучше от греха подальше в Вязьму её увести. Тем более договорённость такая была, – напомнил он. – Я бы и вовсе от девчонки избавился, да только отцу она зачем-то уж живой понадобилась, – поморщился Болеслав.

– Так делать-то что? – недоумевал Фрол. – Долматов гонца к Левашову послал, говорит, теперь он главный обыщик, дескать холопка-то его. И чует моё сердце, не отдаст девку Евсей, – предупредил боярин, и молодой пан, немного подумав, встрепенулся.

– Говоришь, в доме Долматова она? – взглянул он на Фрола. Тот подтвердил. – Это даже лучше, что не в темнице, – хмыкнул Болеслав и хитро прищурился. – И сколько, говоришь, стражников охраняет девчонку?

– Да бог с тобой! Какие стражники? Закрыли её на замок – и дело с концом. А стрельцы обратно за порядком следить отправились.

– Вот и хорошо. Надо вывезти девку из Москвы.

– Прохор не позволит.

– А кто его спрашивать станет? – усмехнулся Болеслав. – Вот что, Фрол Акимович, ты к Долматову в гости напросись, а завтра, как боярин по службе в Приказ отправится, так ко мне сразу и скачи. И пока хозяина дома не будет, дело и справим.

– Ой, боязно мне, – покачал головой Фрол. – А как слуги девку не отдадут? Али узнает Прохор, что я с вами заодно?

– Откуда узнает? – засмеялся поляк. – А челядь боярская мне не ровня! Никто воспротивиться не посмеет, – надменно заявил он и, заметив сомнения в глазах боярина, пригрозил: – Ты, Друцкий, с нами уж столько лет, что поздно теперь тушеваться. Ежели все твои проделки всплывут, то дыба тебе постелью мягкой покажется.

Фрол ещё сильней насупился, а Болеслав, хохотнув, хлопнул подельника по плечу:

– Ладно, не злись! Поспеши к Долматову, а я пока людей своих соберу. Хватит без дела по кабакам ошиваться, – проговорил пан, и мужчины распрощались.

Глава 28

– Ох, зачем же я тебя послушала? Как сердцем чуяла! Ведь не хотела идти на гулянье это, – причитала Пелагея, когда её с Таяной вели по дому Долматова, но сетовать на собственную неосторожность было уже поздно, лязг ключей возвестил о заточении.

Встревожено взглянув на крепкую дверь, Таяна устало опустилась на лавку. «Что же теперь будет? – в отчаянье стучало сердечко. Хотя в горнице было натоплено, леденящий озноб пробегал по коже, заставляя девушку зябко кутаться в шубейку. – Господи, если бы могла я обернуться горлицей да улететь, – глядя на решётчатое окошко, мечтала пленница. Душа испуганно металась, и мысли закономерно вернули Таяну к воспоминаниям о княжиче: – «Не поверил мне Евсей…. Наверное, милуется со своей хитрой полячкой и думать обо мне забыл, – вздохнула она, и васильковые глаза наполнились слезами.

Долматов вернулся домой ближе к вечеру. В ожидании ужина хозяин уселся за стол и погружённый в свои мысли досадливо хмурился. Пелагея находилась совсем рядом и не выходила у мужчины из головы. Прошлая встреча удушливой волной всколыхнулась в груди, и женщина стояла перед глазами с испачканной в муке щекой, такая желанная и родная. Он даже несколько раз тряхнул копной тёмных волос в надежде избавиться от назойливого наваждения. Неожиданно припомнилось предположение Акимки Хромого, будто Таяна – дочка знахарки, и сердце Прохора вовсе залихорадило. «Вот ведь! Дурак взболтнул, а ты всё забыть не можешь», – злился на себя Долматов, но мучительные сомнения, впившись в душу ядовитыми колючками, не отпускали.

Торопливо поев, боярин сам не понял, каким образом он оказался у дверей горницы, где томилась Пелагея. Отворив дверь, Прохор перешагнул порог, но взглянув на женщину, потерял прежнюю уверенность и, не зная с чего начать, нерешительно затоптался у входа. Не ожидая его визита, Пелагея удивлённо вскинула брови, и мужчина, прогоняя постыдную робость, кашлянул и наконец решился:

– Говорят, девка эта, Таяна, дочка твоя … Верно?

Заметив смущение боярина, знахарка засмеялась.

– Ох, до чего же люди поболтать горазды, – покачала она головой. – А тебе какое до того дело?

– Если она твоя дочь, то кто тогда отец? – стараясь скрыть волнение, ещё больше нахмурился Порохор. – Этот… любовник твой?

Женщина престала улыбаться и, не отрывая взгляда от Долматова, подошла почти вплотную. От её близости и огня прекрасных глаз у мужчины перехватило дыхание.

– Ну и дурень же ты, Прохор, – грустно усмехнулась Пелагея. – Как был дурнем, так им и остался.

– Что ты насмехаешься надо мной? – разозлился боярин. – Говори, от кого девчонку нагуляла!

Знахарка гневно вскинула подбородок:

– Да не было у меня никого кроме тебя, Прошенька! Дружок твой это всё подстроил! Фролка Друцкий! Да только не веришь ты мне! Ни тогда, ни сейчас…

– Хочешь сказать, она моя дочь? – оборвалось всё внутри у мужчины, но Пелагея лишь расхохоталась, а отсмеявшись, вдруг тяжело вздохнула.

– Нет, не твоя она… и не моя, – опустила голову женщина. – Хотя наша дочь могла бы быть Таяне ровесницей. Да только не сложилось… Вот и прикипела я к девчонке, как к родной. Ни у неё, сиротинушки, нет никого, и я сколько лет одна свой бабий век коротаю.

– Так и одна? – недоверчиво хмыкнул Прохор, пытаясь сдержать волнение.

Пелагея подняла печальные глаза:

– Вот опять завёл старую песню… Зачем тогда пришёл, коли слушать не хочешь? Вот иди к Фролу своему, с ним и беседы веди. Ему, змею поганому, ты веришь, – и, не желая больше разговаривать, знахарка отвернулась к окну.

Уставившись в спину женщины, Долматов не смел пошевелиться. Как ему хотелось обнять эти хрупкие плечи, прижать к груди столь желанное тело, почувствовать тепло бархатистой кожи, зарыться лицом в русых волосах. Последний поцелуй неожиданно всплыл в его памяти и, огнём коснувшись губ, заставил кровь гулко стучать в висках. Но упрямо наклонив голову, Прохор заставил себя сделать шаг к порогу.

В сердцах захлопнув дверь, боярин метнулся прочь. Стараясь сдержать обезумевшее сердце, он шагал по переходам, особо не задумываясь, куда несут его ноги. Не в силах с собой ничего поделать, Прохор, опустившись на лавку, задумался: перед глазами продолжала стоять Пелагея, и её несчастные глаза терзали душу. Из грёз хозяина вывел подлетевший слуга:

– Ещё чего откушать желаете? – поинтересовался он.

Оглядевшись, боярин понял, что вернулся в трапезную, и пробурчал:

– Принеси вина, да покрепче.

Холоп удивлённо захлопал глазами: хозяин никогда не выказывал слабости к заморскому зелью, но взглянув на хмурое лицо господина, спорить не стал и умчался выполнять поручение. Продолжая бездумно сидеть за столом, Прохор вспоминал слова Пелагеи и облегчённо выдохнул:

– Выходит, девчонка не её дочь…

Не то, чтобы Долматов не хотел иметь ребёнка, просто понимание того, что этот ребёнок мог вырасти без его участия, калёным железом выжигало его внутренности.

– Если только она не врёт, – вновь завёл спор с сам с собой Прохор.

– А зачем ей врать?

– Ну, чтобы позор от себя отвести.

– Какого позора ей бояться? После того-то дня, как отец её из дома выгнал? Куда уж больше? Да и сам помнишь, как девчонку в лесу нашли… Никто ж найдёныша не признал… Иначе сразу бы сказали: Пелагеена дочка, – наконец пришла в голову боярина разумная мысль.

– А может, Пелагея специально в княжеский дом ребёнка подкинула? Как кукушка? А потом, как девка подросла, обратно забрала?

– Точно Евсей говорил: совсем ты умом тронулся, Прохор, – поругал он себя за бредовые предположения. – Не о том думаешь! Лучше вспомни, что Пелагея о Фроле говорила.

– Она скажет!

– Эх, Прохор, Прохор, – с укором вздохнул голос внутри, взглянув печальными глазами Пелагеи.

И тут за спиной раздался несмелый кашель. От неожиданности боярин даже вздрогнул и, развернувшись, замер: на пороге стоял Друцкий.

– Добрый вечер, Прохор Алексеевич. Ты прости, что без приглашения, да на ночь глядя, – льстиво запел Фрол. – Но уж больно меня тревожит, не сбежит ли пленница твоя. Вот и зашёл проведать да убедиться.

Пытаясь поймать бегающий взгляд позднего гостя, Долматов нахмурился. «Действительно, почему я никогда не сомневался в правдивости его слов?» – неожиданно подумал он.

– Не тревожься. Куда она денется? Стены у меня крепкие, – хмыкнул Прохор. – Да, ты вовремя, – постарался он улыбнуться и признался: – Что-то на душе тяжко. Садись, выпей со мной, – предложил хозяин, показывая на табурет.

Холоп как раз поставил перед господином чарочку и кувшин с горячительным. Гость расплылся в довольной улыбке – Фролка любил приложиться к хмельному зелью. Долматов сделал знак, и в тот же миг слуга принёс и второй кубок.

Охотно прихлёбывая вино, бояре вели незатейливую беседу. Обсудили последние новости, поговорили о политике и кознях соседей и взялись ворошить былое. Только хозяин на вино особо не налегал, а больше подливал гостю.

– Эх, молодость, молодость… – пьяно хихикнул Друцкий.

Заметив, что Фрол совсем захмелел, Прохор вспомнил, как он сватался к Пелагее.

– Вот ежели бы ты мне тогда глаза не открыл, так и женился бы я на ведьме этой, – кивнул Долматов в сторону второго этажа, вновь подливая гостю вина. – Как ты узнал, что с другим Пелагея путается?

– Так то конюх мой был, – растянулся в улыбке Фрол, с удовольствием приложившись к кубку.

– Твой конюх? – изумился хозяин. – А что ж сразу не сказал?

– А зачем? – взглянул осоловелыми глазами Друцкий, и Прохор вдруг задумался:

– Слушай, а ты ведь тоже к Пелагее свататься собирался?

– Было дело, – соглашаясь, икнул гость.

– И как же? Знал, что она с твоим конюхом снюхалась, а сам сватов засылал?

– С кем снюхалась? – уже ничего не соображал Фрол.

– С конюхом, – напомнил Долматов.

Старательно протирая глаза, Фрол тупо уставился на собеседника.

– Так с тобой она путалась… Видел я вас как-то. Пришёл под окошко, а вы как раз прощались. Нацеловаться не могли, – скривился он.

– Ну, а конюх? – не отставал Прохор.

– А что конюх? – не в силах справиться с закрывающимися глазами, промямлил Фрол. – А в конюха Парашака была по уши влюблена. Чернавка купеческая, – уже засыпая, выдохнул он.

– И что? – пытаясь растолкать пьянчугу, допытывался Долматов.

Фрол недовольно заворчал:

– Что, что… Парашка окошко и открыла. Я обещал поженить их, – прошамкал Друцкий и захрапел.

Услышав неожиданное признание, Прохор ошеломлённо замер. До боли сжав кулаки, он пожирал глазами уснувшего негодяя: как же Долматову хотелось его придушить! Но заскрежетав зубами, он лишь шумно выдохнул и, презрительно хмыкнув, вышел вон.

– Отнесите это дерьмо в сени! Пусть там отоспится, – кивнул господин в сторону пьяницы, и челядь бросилась выполнять.

Прохор вроде пошагал к своей опочивальне, но неожиданно для себя вдруг вновь оказался у горницы Пелагеи. Женщина уже укладывалась спать, когда Долматов распахнул дверь. Испуганно взглянув на нежданного гостя, она взялась нервно заплетать косу:

– Не поздновато пожаловал? – смущённо потупилась Пелагея.

Некоторое время Прохор молча смотрел на неё и, набрав побольше воздуха, наконец проговорил:

– Да, очень поздно, – согласился он. – Раньше надо было разобраться во всём, а не распалять в душе обиду.

– Ты о чём? – удивлённо взглянула знахарка.

– О нас с тобой, – виновато наклонил голову боярин. – Напоил я нынче Фрола… и признался он во всём, – тяжело выдохнул Прохор и опустился на лавку у входа. Женщина отвела глаза и, горестно закусив губу, молчала. – Ну, скажи хоть слово! – нарушая тишину, взмолился Прохор. – Скажи, что я глупец!

– Я тебе это не раз говорила, – печально проронила Пелагея.

Неожиданно вскочив с места, боярин упал перед ней на колени:

– Прости меня! Прости! Сам всё испортил! Верить тебе не хотел! И всё из-за гордыни своей безмерной! Господи, что же я со своей жизнью сотворил? – тряхнул головой Долматов и, обхватив стан женщины, уткнулся лицом в её подол. – Не знаю, сможешь ли ты простить меня? – в отчаянье прошептал Прохор.

Смахнув набежавшую слезу, Пелагея погладила мужчину по густым волосам.

– Всё-таки дурной ты… – сквозь слёзы улыбнулась она. Прохор поднял голову и взглянул в наполненные нежностью глаза. – Я же всё это время любила тебя. Так и не смогла забыть, – призналась знахарка.

До конца не веря, что он слышит заветные слова, Доматов выдохнул:

– Пелагеюшка! Любимая! – и в следующую секунду их губы сомкнулись.

Вся накопленная за долгое время любовь, тоска, нежность и страсть в одночасье хлынули наружу, до краёв заполняя рассудок обоих. Закружившись в шальном вихре, они, не помня себя, с жадностью целовались, в упоении наслаждаясь терпким вкусом горячих губ. Пылкое чувство, заглушая собой все прошлые обиды, заставляло сердца восторженно вздрагивать, и они, не в силах оторваться друг от друга, отдались безудержному порыву.

Насколько сладкими казались поцелуи, насколько жарко руки дарили ласки, насколько томительно пело тело – знали лишь они вдвоём. Долгожданное счастье, обрушившись на них проливным дождём, громыхало в ушах раскатами страстных признаний, а ослепительная вспышка блаженства пронзила сознание пониманием: на свете нет ничего дороже человеческой любви, нет ничего прекраснее близости с любимым и нет ничего важнее взаимного доверия.

Обессилев и не желая шевелиться, мужчина и женщина чутко прислушивались к восторженной песне обезумевших сердец, а кровь, пульсируя в висках, стучала настойчивой и невероятной мыслю: «Неужели мы вновь вместе?»

– Господи, какие же мы с тобой глупые… Сколько времени зря потеряли, – шептала Пелагея, и, признавая её правоту, Прохор только сильнее сжал любимую в объятиях. Она блаженно зажмурилась. – Даже не верится, что мне давно уже не семнадцать… Но с тобой я ощущаю себя юной девушкой, – призналась Пелагея, и Долматов, нежно погладив её по голове, прижался щекой к шелковистым волосам.

– Такая и есть… Самая юная и желанная.

Они молчали, плотно прижавшись и жадно ловя взволнованное дыхание друг друга.

– Может, я ещё успею родить тебе ребёночка? – насторожено взглянула Пелагея, и Прохор, чувствуя растекающееся по телу сладкое тепло, улыбнулся:

– Сколько нам теперь придётся навёрстывать, – и вновь приник к её губам…

Они так уснули, боясь расцепить руки, а утром, только проснувшись, Прохор взглянул на рядом спящую женщину, и его душа наполнилась ликованием. Улыбнувшись, он поцеловал Пелагею, чем её и разбудил. Не открывая глаз, она прошептала:

– Неужели это не сон? – и обвила мужчину руками.

Слюдяное окошко, пропуская тёплые лучи, создавало ощущение чарующей сказки, и, боясь поверить в собственное счастье, влюблённые никак не могли нацеловаться.

Слуги в ожидании господина старались не шуметь. Хозяин не отличался слабостью к женскому полу, а потому ключник сильно удивился, когда не застал боярина в опочивальне. Но всезнающая кухарка сообщила, где провёл ночь господин, и слуга от души порадовался. «Неужто оттаял Прохор Алексевич? – улыбнулся он про себя. – Уж сколько лет бобылём живёт! Может, всё же сладится у него? Жалко мужика…»

Наконец очнувшись от любовного упоения, Пелагея вдруг нахмурилась:

– Это что же, Прохор, мы тут с тобой милуемся, а Таяна пропадает?! Напраслину на девку наговорили. Спасать её надобно.

– Не переживай. Вот приедет Евсей и во всём разберётся, – пообещал Прохор и, стиснув её в объятиях, вновь прижался к губам, но вспомнив о делах, Долматов нехотя выпустил женщину и, вздохнув, засобирался. – Мне отлучиться придётся.

– И что, так и оставишь нас под замком? – капризно повела плечом Пелагея.

– Ничего, так надёжней будет. Ищи тебя потом, – хмыкнул он и, лукаво взглянув на сердито насупившееся личико знахарки, поспешил к двери.

Услышав звон ключей, Пелагея лишь покачала головой:

– Вот ирод, – беззлобно вздохнула она и, счастливо потянувшись, вновь улеглась на постель.

Выходя из дома, Прохор натолкнулся на храпящего в сенях Фрола. Долматов брезгливо поморщился, но будить гостя не стал, а, фыркнув, вышел во двор.

Ближе к полудню разговоры слуг разбудили пьянчугу, и, протерев глаза, Фрол осоловело огляделся. Первое время не понимая, где он находится, Друцкий чесал затылок, но наконец физиономия боярина стала выглядеть более осмысленной, а выпив любезно предложенного слугой рассолу, Фрол окончательно пришёл в себя и осознал, что хозяин успел покинуть дом. Памятуя о договорённости с Болеславом, боярин поторопился отправиться восвояси.

Не прошло и пары часов, как в терем Долматова с дюжиной вооружённых молодцев ввалился младший Залевский. Ухватив ключника за шиворот, поляк зарычал:

– Говори, где воровку и поджигательницу прячешь?

Перепугавшись, слуга невнятно что-то промямлил и показал глазами на лестницу.

– Ключи давай! – потребовал Болеслав и, выхватив связку, направился по переходу.

Отворив первую дверь, пан наткнулся на Пелагею и, не задерживаясь, пошагал к следующей…

Несмотря на звеневшую накануне весеннюю капель, утро выдалось по-зимнему морозным. Выбравшись из постели, Таяна ощутила холод. Похоже, печку топить не торопились, и за ночь горница выстудилась. Зябко передёрнув плечами, девушка поспешила одеться. Солнце, несмело проникая сквозь оконце, слабо обогревало комнатку, но Таяна продолжала мёрзнуть и накинула на плечи шубейку.

Неожиданно снаружи послышались угрожающие громкие голоса, и душу пленницы охватило нехорошее предчувствие. В следующее мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Болеслав. Завидев зловещую ухмылку поляка, Таяна в испуге прижалась к стене, но две пары мужских рук схватили её и, не обращая внимания на жалкие сопротивления жертвы, с лёгкостью потащили к лестнице. Выскочив из-за соседней двери, Пелагея вцепилась в одного из усачей:

– Да что ж вы делаете, проклятые?! – закричала знахарка. – Опустите её!

Болеслав грубо отшвырнул женщину, и она, ударившись о стену, потеряла сознание.

Мужчины выволокли Таяну на улицу и усадив в возок59, сами вскочили на коней. Не прошло и пары минут, как грозный эскорт скрылся из глаз.

Придя в себя, Пелагея, как была раздетая, выбежала на улицу и, увидев только хвост отряда, разрыдалась.

– Так как же это! – упав на колени в снег, убивалась женщина. – Увезли ведь ироды!

Ключник и конюх, подхватив несчастную под руки, утащили её обратно в дом.

Через пару часов ввернулся хозяин и, услышав новость, что Залевский забрал девушку, грозно взглянув на ключника, взревел:

– Да как ты позволил?! В моём доме?!

– А, что я мог сделать? – залепетал слуга. – Польский боярин налетел с десятком человек да велел вернуть ему лиходейку. Как же мне супротив идти?! Все знают, эту девку уж полгода как ищут.

– Откуда Залевский узнал? – злился боярин, но вдруг замер и взволнованно взглянул на холопа. – А Пелагея? Её тоже увезли?

– Нет, на месте знахарка. Так и сидит под замком.

Облегчённо выдохнув, хозяин пошагал в горницу. Открыв дверь, он встретился с заплаканными глазами Пелагеи.

– Ох, погубит пан девку! Как есть погубит! – причитала знахарка.

– Ну что ты, в самом деле? – пытался успокоить Долматов любимую. – Суд организует и всё по чести справит.

– Какой суд, Прохор?! Невиновата Таяна ни в чём. Пан с сынком её и оговорили! Так разве ж они признаются? Погубят девку, – вновь зарыдала Пелагея.

– Вот ведь и Евсей, знай, то же талдычит, – проворчал Долматов.

– Так поляку этому правда-то не нужна! Ему лишь бы свою шкуру спасти! – пыталась объяснить Пелагея, но, неожиданно утерев слёзы, она вдруг поднялась и засобиралась. – Нет, идти мне надобно. Выручать Таянушку,

– Ты с ума что ли сошла? Чего надумала? Какой с тебя прок? Никуда я тебя не пущу! Ещё чего не хватало!

– А чего это ты раскомандовался? – гордо вкинула подбородок знахарка.

– Ну как же… – пожал плечами Прохор, – вроде ты мне как жена …

– Вот именно, что вроде, – хмыкнула Пелагея и вознамерилась выйти за дверь. Боярин перегородил дорогу.

– Сказал, не пущу! Только тебя нашёл и вновь потерять? Я уж и о венчании думал договориться, – заявил он, и женщина, захлопав глазами опустилась на лавку.

– Ты это серьёзно? – выдохнула она.

– А чего ждать? Сама говоришь, сколько времени потеряли. И ребёночка обещала родить.

– Прохор… – только и смогла промолвить Пелагея, но опомнившись, вновь поднялась. – Всё равно мне Таяну нужно выручать.

– Без тебя управимся, – рыкнул Долматов.

– Ну как же, а если ей помощь моя понадобится? – не унималась знахарка.

– Да угомонись ты! Чует моё сердце, уже завтра Евсей примчится. Наверняка и ночи спать не будет, а тут же в Москву за зазнобой своей кинется, – хмыкнул Прохор и пообещал: – С ним в погоню и отправимся. Да дружинников с собой возьмём. Отобьем девку…

– Пока твой Евсей приедет, Болеслав её уже в Вязьму увезёт. Ты что, войной на Залесвокого собрался идти? – сердилась Пелагея. – Тебя царь за то по головке не погладит. Не успели перемирие с поляками заключить, а ты ссору учинить задумал?

– Почему ссору? – нахмурился Долматов. – Придём, потребуем.

– Ой, Прохор, Прохор! – покачала головой знахарка и незлобиво добавила: – Ну что ж ты у меня простак-то такой? Разве ж с такими стервецами можно по-честному? Они тебя вокруг пальца обведут, и не заметишь, как в дураках и оставят. Тут с хитростью надо подойти, – задумалась Пелагея и вдруг предложила: – Выкрасть её надо… по-тихому,.

– Как выкрасть?

– Да как цыгане коней воруют, так и выкрасть, – улыбнулась ведунья.

Прохор задумался.

– Хм… И то верно. Вот Евсей приедет, и придумаем, как лучше дело сладить. А пока сиди тут, – твёрдо заявил боярин и, вновь закрыв горницу на ключ, вышел.

Взглянув на запертую дверь, Пелагея сердито фыркнула, но присев на лавку, всё же улыбнулась. Сердце в её груди заходилось от радости и тревоги одновременно. Радостно женщине было от воспоминаний о прошедшей ночи и слов любимого о свадьбе, но тревога за судьбу Таяны на позволяла ей в полной мере насладиться обретённым счастьем.

Глава 29

Таяна ехала в возке, окружённая польскими вояками. Наслышанный о прошлом бегстве пленницы Болеслав побоялся везти её на простых санях, а для надёжности ещё и велел убрать ручку с внутренней стороны дверцы зимней кареты, чтобы девушка сама не смогла её открыть.

Понимая, что она находится в полной власти подлого человека, Таяна дрожала от страха, и по её телу пробегал липкий холодок. Зябко кутаясь в шубейку, она печально взирала в заиндевевшее маленькое окошко и с беспокойством прислушивалась к голосам мужчин. Из разговоров девушка поняла, что пан Залевский приказал незамедлительно везти её в Вязьму.

Находясь в пути весь день, к вечеру они остановились в придорожном трактире. Пленницу заперли в маленькой, плохо отапливаемой комнатёнке, а по утру отряд снова отправился в путь, и не успело солнце спрятаться за горизонтом, как конный эскорт въехал в ворота дома пана Залевского.

Отстроенный заново терем сиял свежей древесиной, и ничто здесь уже не напоминало о случившемся пожаре. Хотя пан бывало ворчал, что его дом не похож на величественные каменные замки Европы, но следуя русским традициям, жилые клети всё же велел сложить из дерева, а укладываясь зимними вечерами в постель, с удовольствием потягиваясь, отмечал тепло и сухость «варварского» жилища.

Услышав шум, Якуб озабоченно выглянул в окно и, заметив отряд во главе с Болеславом, поспешил на двор. Он не понимал причину появления наследника, но как только из возка вывели Таяну, пан расплылся в довольной улыбке.

– Всё же поймал девчонку! – сверкнув глазами, похвалил Залевский сына.

– Вот доставил, как просил. Только на что она тебе? – недовольно поморщился Болеслав.

– Скоро узнаешь, – подмигнул пан и приказал: – Закройте её в подклете.

Пленницу поместили в небольшой комнатёнке с маленьким окошком под потолком. Оглядевшись, девушка предположила, что здесь господин держит провинившийся слуг. Земляной пол, выстланный потемневшей соломой, вонял гнилью, широкая лавка у стены с брошенным на неё старым тулупом выглядела убогой, а каменные стены, покрытые сыростью, навевали уныние. Правда в темнице не ощущалось морозного холода, и Таяна, прикоснувшись к стене, догадалась, что за ней находится отапливаемая клеть, она-то и даёт относительное тепло. Девушка вздохнула и, закутавшись ещё и в тулуп, опустилась на лавку. Прислонившись к стене, она задумалась и неожиданно задремала.

Таяне снился Евсей. Княжич стоял в лучах солнца и, протягивая к ней руки, улыбался. На душе у девушки запели соловьи, но не успела она сделать и шага, как из прекрасных грёз её вывело бряцанье ключей, а в следующую секунду дверь отворилась, и на пороге появился Якуб Залевский.

– Вот и свиделись, красавица, – расплылся в ядовитой ухмылке пан. – Долго ты бегала от меня. Да вот обратно вернулась.

– Чего вам надо? – отрешённо спросила девушка.

– Верни амулет.

– Он не ваш. Мне его матушка подарила.

Якуб насмешливо вскинул брови.

– Ну, значит, одним обвинением тебе будет меньше. Скажем, будто ты не знала, что вещица ворованная.

– Оберег не ворованный.

– Ну, тогда объясни, откуда у ключницы такая дорогая вещь?

– А почему нет? Хозяин за службу наградил, – пожала Таяна плечами.

– Но у меня есть доказательство, – оскалился Якуб. – Такой же амулет, только золотой.

– Может, это вы его украли? – напряжённо прищурилась девушка. – У моего батюшки?

– У княжеского холопа? – засмеялся пан.

– Мой отец не был холопом, – упрямо заявила Таяна.

– Откуда ты знаешь? Ты же ничего не помнишь…

– Просто знаю и всё.

– Хватит! – вдруг рявкнул пан, и девушка от неожиданности вздрогнула. – Сама отдашь или как? Неужто ты думаешь, будто я не посмею залезть тебе за пазуху и пощупать, чего у тебя там имеется? – хохотнул поляк.

– При мне его нет, – спокойно ответила Таяна, и Залевский понял: пленница говорит правду.

– Так я и думал, – поморщился он. – Поэтому и велел привезти тебя сюда. Не полная же ты дура, чтобы такую дорогую вещь с собой таскать. Да и обыщик этот, Долматов, говорил, что не нашёл у тебя амулета, – почти ласково проговорил пан и вдруг злобно прошипел: – Говори, где он! Только не ври, что потеряла! Не поверю! До смерти запорю, а скажешь, куда дела.

– Ну, если до смерти запорите, то уж точно ничего не узнаете, – усмехнувшись, отозвалась Таяна.

Смерив пленницу с зловещим взглядом, поляк слащаво улыбнулся.

– Ничего, я найду способ добиться признания. Либо ты говоришь, либо … – и его улыбка стала напоминать оскал крысы. – Я отдам тебя своему сыну. Он давно мечтает потешиться с тобой. А как ты ему надоешь, то дальше по рукам пущу…, – пригрозил Якуб, и сердце девушки беспомощно заметалось. Она знала, пан, не задумываясь, исполнит угрозу, а Залевский, заметив замешательство жертвы, предупредил: – И не забывай, какое наказание грозит тебе за убийство боярина и его дочери, а главное – за поджёг моего дома. Я же могу сгладить некоторые обвинения, – с лисьим коварством зашептал он.

В груди Таяны полыхал пожар возмущения: у неё в голове не укладывалось, как человек может быть настолько подлым и лживым?! Как можно жить с таким грузом на душе и не испытывать ни капли раскаянья?! Но злые глаза Залевского сверлили её, и, потупившись, она призналась:

– Я подарила оберег.

– Кому?! – стиснул челюсти пан.

Опасаясь, что своим признанием она может навредить Евсею, Таяна в нерешительности замолчала. «Назвать другое имя? Пусть себе ищет», – подумала она, но словно догадавшись о ходе её мыслей, Якуб пригрозил:

– И не вздумай врать! Пока не найду амулет, не выпущу!

– Да вы меня в любом случае не отпустите, – догадалась пленница.

Пан самодовольно усмехнулся.

– Может и так… Но только я предлагаю тебе выбор: либо ты будешь жить в моём доме прислугой, либо… – и мужчина многозначительно замолчал, намекая на прошлую угрозу и возможность казни. – Ну так что? – требовательно уставился Залевский.

Таяна тяжело вздохнула и призналась:

– Оберег я отдала… Евсею Левашову.

Якуба буквально всего передёрнуло. «Опять этот Левашов! Постоянно на дороге стоит и всё мешает», – нервно застучал он пальцами по эфесу висящей на поясе шпаги.

– И зачем же ты ему такую ценную вещь пожаловала? – скривился пан. – Обычно мужики, когда бабу завалят, подарки дарят, а тут наоборот? – засмеялся он, и девушка, опустив голову, покраснела. – Ну что ж, тем хуже для тебя. Пока не выясню, не соврала ли, здесь будешь сидеть, – проговорил Залевский и вышел.

Покинув темницу, пан прошёл в трапезную, где его дожидался Болеслав.

– С утра скачи назад в Москву. Найди Друцкого, пусть выяснит, отдавала ли девчонка князю Левашову амулет, похожий вот на этот, только серебряный, – показал Якуб оберег.

– Да что ты, в самом деле, с девкой носишься и с амулетом этим? – фыркнул сын.

– Глупец, это же доказательство! Если она действительно отдала Левашову вещицу, это нам только на руку. Друцкий говорил, будто князь сам в Вязьму наведывался и вынюхивал здесь чего-то, а потом двое слуг сбежали, – хмурясь, вспоминал старший Залевский и, подозрительно прищурившись, проронил: – Чует моё сердце, упустили мы что-то, а он нашёл… – и уже уверенно взглянув на сына, заявил: – А так – скажем, что в сговоре он с девкой был.

– Думаешь, нам поверят? – засомневался Болеслав. – Он князь. Не холопка дворовая.

– Вот именно! Фрол сказывал, что девка эта – холопка Левашовская. А за холопов хозяин ответ держит, – напряжённо размышлял старший Залевский и неожиданно довольно ухмыльнулся. – Теперь выходит так, будто это он девчонку подговорил вещицу украсть и дом подпалить. Вот ведь удружила дурёха! – засмеялся Якуб. – Не отвертится теперь князюшка, долго ему отмываться придётся. Полагаю, не зря девка амулет Левашову отдала, – пошло хихикнул он и взглянул на сына. – Свидетелей найди, что холопка любовница его. Ему голубчику и крыть нечем будет. И царь, и Филарет, и бояре – все от него отвернутся. И земли княжеские нам достанутся, – потирал руки пан. – Ох, если бы ещё Левашова в измене царю обвинить, – задумчиво прищурился он. – Тогда бы от плахи наш князь не отвертелся. У этих русских за все остальное лишь денежный откуп положен, – недовольно вздохнул поляк и фыркнул: – Да ничего, придумаю, как дело повернуть…

Между тем, не подозревая, какие тучи сгущаются над его головой, Левашов торопился в Москву. Получив известие о Таяне, он, не откладывая, отправился в путь. Благо дорога оставалась накатанной, весеннее полноводье не успело превратить её в снежную хлюпающую кашу, а потому Евсей только успевал менять лошадей и, как и предполагал Долматов, уже к вечеру следующего дня княжич переступил порог боярского дома.

– Где она? – завидев Прохора, спросил Левашов.

– Прости, Евсей Фёдорович, – опустил боярин голову, – не уберёг девчонку… Болеслав Залевский в Вязьму её увёз.

– Что значит «увёз»? – нахмурился Евсей.

– Пока я в Приказе был, приехал и забрал, – пояснил Долматов.

– По какому праву?! – прорычал Левашов.

– Да какое же право с поляка спрашивать? Он и ранее требовал суд в Вязьме провести, вот и решил по-своему дело сладить.

– Какой ещё суд? В какой Вязьме? – кипятился князь. – Собирай людей – к Залевскому поедем!

– Постой, Евсей Фёдорович, не горячись, – пытался успокоить племянника Прохор. – Не переживай ты так. Вызволим девчонку. Только тебя и ждали. Знал же, что за ней сразу примчишься. Только вот послушай лучше, что мы надумали.

– Кто это мы?

– Ну мы с Пелагеей, – потупился Долматов, и Евсей удивлённо вскинул брови. – Здесь она, у меня в доме, – пояснил боярин и, пересказывая последние события, не забыл упомянуть и о старых кознях Фрола, а в конце, смущённо пожав плечами, сообщил о своём желании жениться. Княжич порадовался за товарища, а Прохор вновь вернулся к прежнему разговору.

– Надумали мы с Пелагеей не нахрапом брать, а схитрить. Как поляк девку исподтишка увёл, так и вернуть её тоже втихаря. Наверняка не ожидает пан от нас подобной прыти. Ты же, Евсей, польским владеешь, не зря тебя на переговоры к полякам государь посылал. Так вот, обрядим тебя вельможным паном, а своих людей я казаками приодену. Вот так и направимся в логово шляхтичей. Ну а чего? Вольным служивым не впервой полякам служить, – хихикнул Долматов. – Никто ничего не заподозрит. Я уж и одежонку подходящую раздобыл, – похвастался он и опасливо взглянул на княжича. – Вот только бороду тебе сбрить придётся…

– Чёрт с ней, с бородой, новая отрастёт, – одобряя план, не стал противиться Евсей, и рано утром отряд из шести человек собрался во дворе.

На крыльцо вышла и Пелагея и уверено направилась к лошади. Левашов недоумённо взглянул на дядьку.

– С нами намерена ехать, – буркнул Прохор. – Ничего не могу поделать. Если с собой не возьмём, одна отправится. Уж лучше так. И мне спокойней.

Княжич понимающе хмыкнул, а Прохор, желая избежать продолжения разговора, тронул поводья.

Всадники неслись по дороге, лишь время от времени позволяя лошадям передохнуть. Когда они снова перешли на шаг, Долматов неожиданно проговорил:

– Знаешь, Евсей, а ты молодец! Не поверил наветам на зазнобу свою, хотя вроде всё супротив неё складывалось. А я вот только теперь понял, каким остолопом был. В молодости же кажется, что всё впереди. Встретится ещё твоё счастье… Потому, наверное, и не ценим, не бережём, что само в руки идёт. Я ж тогда вместо того, чтобы поговорить да разобраться, как думал: «Чего это я на поклон к бабе пойду?» Обиду в душе лелеял. Ведь знал: не могла Пелагея такой коварной быть, да гордыня разум застила. А теперь назад обернулся и понял, сколько всего потерял. Хорошо ещё вовремя одумался. – Прохор немного помолчал и, неловко взглянув на племянника, признался: – Знаешь, у меня на душе птахи райские поют. Будто мне и не сорок вовсе… Словно мальчишка, стыдно сказать… – покачал он головой.

Евсей понимающе улыбнулся и вдруг спросил:

– А что ты с Фролом теперь намерен делать?

– Не знаю, – поморщился Долматов. – В морду дать? Разве столько бесцельно прожитых лет простой зуботычины стоят? – тяжело вздохнул он. – С другой стороны, сам позволил себя обмануть. И знаешь, чует моё сердце, именно этот сукин сын про Таяну Залевскому доложил, – предположил боярин, и Левашов, досадливо поморщившись, согласился:

– Да, этот может. Давно он дружбу с паном водит…

Ближе к полудню путники устроили привал. Никто не заинтересовался скачущим в сторону Москвы всадником, как и всадник не обратил внимания на отдыхающую неподалёку от дороги компанию. Болеслав спешил в столицу, а отряд Евсея торопился в Вязьму. Как только ряженные русские добрались до места, Пелагея, не откладывая, отправилась к дому графа Залевского, а мужчины с волнением остались ждать её возвращения на постоялом дворе.

Прогуливаясь мимо забора, знахарка заговорила с холопкой, развешивающей постиранное бельё.

– Это чей же дом такой богатый? – восхитилась прохожая обновлёнными хоромами.

Деваха оказалась словоохотливой и рассказала и о хозяине, и о пожаре, и о том, что поджигательницу-злодейку, наконец, поймали, и теперь она в ожидании суда томится в подклети. Пока знахарка болтала с холопкой, на пороге дома появился сам Залевский. Пан вскочил на коня, но тут к нему подлетел управляющий.

– Ваша милость, ужин к какому часу готовить изволите?

– Не беспокойся, я у воеводы поужинаю, – ответил Якуб.

– Опять в карты намерены играть? – догадался слуга. – Разорит вас этот воевода, – попытался он урезонить господина.

– Не болтай, Вислав! Сегодня я наверняка выиграю, – высокомерно скривился Залевский и тронул коня.

Хотя Пелагея польским не владела, но смысл разговора поняла и поспешила вернуться в трактир. Выслушав знахарку, Евсей обрадовался:

– Наверняка зная, что господин вернётся поздно и навеселе, слуги не станут проявлять особого усердия, а разбредутся по своим делам, – предположил он и усмехнулся. – Как говорится: «Кот за двери – мыши в пляс» – и этой же ночью Левашов решил освободить Таяну.

Как только тьма накрыла город, к дому пана Залевского подъехал всадник. Ему пришлось довольно долго и настойчиво стучать, пока с противоположной стороны ворот не раздались шаги, и недовольный голос спросил:

– Кого там принесло?

– Я с поручением от хозяина, – стараясь сохранить польский акцент, проговорил Евсей, и дверь распахнулась.

– Чего изволите, вельможный пане, – раболепно поклонился холоп, а появившийся на крыльце управляющий недоверчиво оглядел незнакомого господина.

– Сzy to ty Wiesław?60 – обратился к управляющему Левашов и, не дожидаясь ответа, перешёл к делу: – Пану Якубу не повезло. Он проигрался, но намерен вернуть удачу, а потому послал меня с поручением привезти некоторую сумму. Вот записка от пана, – протянул он бумагу.

Вислав взял записку, но, разумеется, в темноте прочитать её не смог, и лжеполяк с управляющим зашли в дом.

Панский холоп не торопился закрывать ворота, а, решив подождать, когда вельможа отправится назад, сонно зевнул и поплёлся к ближайшей лавке. Но не успел он сделать и пары шагов, как оглушённый тяжёлым кулаком упал навзничь, и пять теней, тихо проскользнув во двор, растворились в темноте.

Евсей шагал за управляющим, а тот глухо ворчал:

– Cholera jasna61. Ведь предупреждал я пана, не стоит играть в карты с этим пройдохой! Так разве он послушает? – сетовал Вислав, и когда мужчины оказались в хорошо освещённой горнице, управляющий подошёл ближе к подсвечнику и развернув записку. – Ну и чего он там пишет? – хмуро проговорил слуга и, обнаружив чистый лист, удивлённо поднял глаза на гостя. В следующую секунду бедняга побледнел: прямо перед его носом сверкал острый клинок сабли.

– Вот что, любезный, не дури, если хочешь остаться жить, – предупредил Левашов и пообещал: -Я тебя не трону, если ты мне поможешь.

– Чего вам нужно? Деньги? – испуганно попятился Вислав.

– Нет, – усмехнулся Левашов. – Я лишь хочу, чтобы ты проводил меня к пленнице.

– Но пан Якуб никому не разрешал входить к преступнице! – возразил слуга.

– Похоже, ты не понимаешь, – строго взглянул Евсей и пригрозил: – Либо ты тихо, без шума делаешь то, что я говорю, либо мои люди вырежут весь дом. Кажется, твоя семья живёт здесь же? – решил надавить на больное княжич, и, по-настоящему испугавшись, управляющий решил не спорить со странным незнакомцем.

Прихватив ключи, Вислав повёл Левашова по коридору. Оказавшись у нужной двери, управляющий открыл замок, и Евсей отточенным ударом кулака отправил поляка в небытие.

Таяна, прикрывшись шубейкой, пыталась согреться и уснуть, но звон ключей заставил её открыть глаза. После единственного визита пана Залевского больше никто не беспокоил пленницу, и она не знала, радоваться ей этому или огорчаться. Единственно – два раза за день слуга приносил еду и, выполнив обязанность, не говоря ни слова, тут же уходил. Девушке показалось, будто человек вовсе её не замечает, но позже она поняла: холоп просто глухонемой, и отказалась от попыток с ним заговорить.

Теперь же, услышав шум, Таяна в тревоге поднялась с лавки. «Кому в такое время понадобилось являться сюда?» – насторожилась она и, ожидая самого худшего, напряжённо уставилась на проникающий сквозь щель в косяке мерцающий свет. Наконец дверь распахнулась, и проём перегородила мужская фигура. Бритое лицо поляка показалось знакомым, но она решила, что ей просто померещилось.

Стараясь осветить небольшую клеть, мужчина поднял подсвечник выше, и у Таяны не осталось сомнений: перед ней стоял Левашов. Сердце узницы бешено заколотилось.

– Евсей, – только и смогла выдохнуть она.

Когда среди мрака крохотной комнатки княжич рассмотрел женскую фигурку, кровь ударила ему в голову. Не в силах произнести ни слова, Левашов не отрываясь смотрел на Таяну: эти бездонные глаза, знакомые хрупкие плечи, изящные руки – она выглядела настолько беспомощной, но в то же время оставалась безумно желанной. Правда Евсей не мог понять, что же в ней было не так? Но тут взор мужчины скользнул ниже и замер на округлившейся талии. Пытаясь осмыслить заметную перемену в облике девушки, княжич оторопело захлопал глазами, а когда до его сознания дошла причина подобного изменения, его обдало жаром. Внутри мучительно защемило, и Левашову показалось, будто земля уходит у него из-под ног. «Как же я не подумал об этом?» – тяжело сдавило грудь чувство вины.

Стыдясь своего неприглядного вида, Таяна ощущала неловкость и, опустив голову, старалась прикрыть руками огромный живот. Княжич молчал. Расценив его молчание по-своему, она горестно подумала: «Ничего удивительного, что он здесь… Его жена – племянница Залевского. Вот Евсей и приехал на суд. Наверное, и оберег мой уже вернул пану», – предположила девушка и тихо проронила:

– Меня на днях повесят или дождутся, когда ребёнок появится на свет? – Таяна ждала ответа, но Евсей, не понимая, о чём она ведёт речь, продолжал ошарашено пялиться на её живот, и девушка тяжело вздохнула. – Хотя, наверное, лучше стразу… Какая у него будет жизнь без матери?

До Левашова, наконец, дошёл смысл сказанных слов, и сердце, взметнувшись в груди, растеклось по телу болью. Судорожно глотнув воздуха, он выдохнул:

– Да что ты такое говоришь? – и в мгновение оказавшись у ног Таяны, упал на колени. – Никому я тебя не отдам! – горячо воскликнул Евсей и тут же поправился: – Вас не отдам! – и обхватив руками располневший стан, прильнул щекой к её животу и повинился: – Прости, что сразу не поверил, не защитил…

– А как же твоя жена? – растерялась Таяна.

– Нет никакой жены! Прогнал я Божену! Заставил признаться во всём и к пану Залевскому отправил. Я ж всё это время тебя искал и сюда за тобой приехал! Птаха моя, – прошептал Левашов и, не удержавшись, прильнул к губам любимой, но тут в проёме появился Прохор:

– Евсей Фёдорович, торопиться надобно! Не ровен час – пан вернётся, или из слуг заметит кто.

– Идём! – тут же поднялся Евсей и, накинув шубку, помог девушке одеться.

Таяна даже охнуть не успела, как княжич, подхватив её на руки, уже потащил по коридорам. За воротами дома уже ожидали сани, с восседающей в них Пелагеей. Аккуратно погрузив драгоценную ношу рядом со знахаркой, Левашов велел трогать. Стрельцы тут же вскочили на коней, и отряд поспешил покинуть город. Встревожено взглянув на приёмную дочь, ведунья поинтересовалась:

– С тобой всё в порядке, горлица моя?

– Всё хорошо, Пелагеюшка, – в ответ слабо улыбнулась Таяна.

Всё ещё не в силах поверить, что Евсей, рискуя жизнью, приехал за ней, девушка во все глаза смотрела на него, и он, встречаясь с Таяной взглядом, ободряюще улыбался.

Совсем скоро они выехали за пределы Вязьмы, но Левашов не собирался возвращаться в Москву, а повернул на лесную дорогу, ведущую в сторону его вотчины. Желая как можно скорее оказаться подальше от пана Залевского, отряд торопился и, несмотря на ночь, упорно мчался вперёд. Над уснувшей равниной величественно парила полная луна, благосклонно указывая путникам дорогу.

Заливая окрестности мягким светом, ночное светило окрашивало снежную парчу чарующими оттенками, и девственный лес, горделиво взирая на забредших в его владение поздних гостей, словно хвастался своими несметными богатствами. Земля, покрытая лиловыми мехами, поблёскивала слабыми всполохами драгоценных камней, будто сам сказочный козлик, пробежав меж деревьев, раскидал россыпи фиолетовых аметистов, голубых сапфиров, перламутровых жемчугов да роскошных бриллиантов. Одетые в сизые шубки сосны и ели отбрасывали глубокие тени, заботливо укутывая нижние ветви лохматого лапника тёмным роскошным бархатом. Стройные берёзы, взметнув в черноту неба хрустальные заиндевевшие верхушки, замерли, и на их изящных ветвях примостились гирлянды звёзд. Лукаво перемигиваясь между собой и прекрасной луной, звёзды сияли в бездонной вышине, но белолицая красавица, не обращала внимания на сверкающих подруг, а задумчиво взирала на людей. Вокруг царило торжественное безмолвие, лишь скрип морозного снега под копытами коней и полозьями саней нарушал звенящую тишину, да далёкие уханья филина разносились в ночи.

Таяна некоторое время любовалась сказочной красотой зимнего леса, но вскоре монотонный бег укачал девушку, и она задремала. Проснулась Таяна, когда уже рассвело, и солнце, весело искрясь в белоснежных снегах, слепило глаза. Отряд ненадолго остановился передохнуть и снова тронулся в путь.

Весь день Прохор недоумённо косился на девушку и, наконец не выдержав, спросил у племянника:

– Евсей, что-то я не пойму. Девчонка никак поправилась?

Услышав его слова, Пелагея насмешливо хмыкнула:

– Прохор, ты что, слепой был, когда прихватил нас? Неужто сразу не заметил? Или от радости, что преступницу поймал так глаза застило? – покачала головой знахарка.

Мужчина насупился.

– Да думал просто шубка такая широкая у неё, – виновато промямлил Долматов и, растерянно взглянув на Евсея, воскликнул: – Это что ж, твой что ли?

– Ты будешь сомневаться? – сурово нахмурился Левашов.

– Да что ты! – заулыбался дядька. – Ну, князюшка, ну мастак! – похвалил он, но вдруг сделавшись серьёзным, поинтересовался: – И что ты теперь намерен делать?

Немного помолчав, Евсей ответил:

– Как до Хлепени доберёмся, в тот же день исповедуемся и причастимся, а там и обвенчаемся. Как раз до поста успеем.

– И отца не убоишься?! – с опаской взглянул Прохор. – А как проклянёт и наследства лишит?

– Сам говорил: нет хуже тоски, чем без любимой жить. А тут ещё такое дело, – улыбнулся Евсей, намекая на скорое появление ребёнка. – А наследство… – задумался княжич. – Мне и моего удела хватит.

– Слушай, Евсей, а как в церковной книге девицу записывать будут? Никто ж толком не знает родичей её. Так и решишься брать невесту без роду без племени?

– Да, это не мешало бы выяснить… – согласился Левашов. – Только вот как? Когда церковь разграбили, супостаты все книги пожгли. Ничего не осталось. По слухам, отец Таяны ключником князя Засекина был.

– Стало быть и девка холопка, – насторожился Прохор. – Где ж это видано, чтобы князь на холопке женился?

– Прежде надо выяснить: может, отец её в ключники по закупу62 пошёл?

– Так особой разницы нет. Конечно, ключник – первый человек на княжьем дворе и даже может собственных холопов иметь, но всё же не боярского он рода.

– И что с того?

– Ох, навлечёшь ты на свою голову опалу, – только покачал головой Долматов.

– Мне плевать! – упрямо фыркнул Евсей. – Я от своего не отступлюсь!

Глава 30

Новый день радовал по-весеннему ярким солнцем, и снег, искрясь и переливаясь бриллиантовым блеском, заставлял людей жмуриться. Заиндевевший лес неожиданно ожил и зазвенел голосами мелких пичуг, застучал барабанной дробью деловитых дятлов, зажурчал хрустальным перезвоном хохлатых свиристелей. Деревья, одетые в тонкие шали серебристого инея, на фоне ослепительно лазурного неба создавали восхитительное кружево, и на этом жемчужном ажуре алыми яблоками горели важные снегири. Юркие синицы, солнечными зайчиками шныряя между ветвей, играючи сбивали с берёз сверкающую морозную пыль, а с лохматых сосновых лап обрушивали тяжёлые молочные водопады.

Отряд продолжал путь, и, наконец, горизонт обозначился тёмным частоколом крепостной стены, четко отделяющей белоснежную равнину от акварели голубого неба. Золотые купола церкви сияли на фоне бездонной лазури, а над укрытыми снежными шапками домами струился сизый дымок.

Почуяв близость человеческого жилища, лошади сами прибавили шаг, и вскоре путники въехали в городские ворота. Минуя центральную улицу, Левашов повернул коня к церкви и, остановившись у массивных дверей, помог Таяне выбраться из саней. Перекрестившись, оба переступили порог храма. Растеряно косясь на Евсея, девушка робко прислушивалась к звукам своих шагов, эхом разносящихся под величественным куполом. Навстречу знатному прихожанину незамедлительно вышел священник, но Левашов, желая переговорить с ним наедине, отошёл в сторонку. Услышав, чего от него хочет князь, священнослужитель заартачился:

– Евсей Фёдорович! Помилуй, но разве ж так можно? – осуждающе зашептал он. – На девке безродной жениться! Конечно, власти у тебя много, но негоже тебе себя забывать. Она ж холопка твоя! Не по-божески это.

– И где это в писании сказано, что князь не может простую девушку в жёны взять? – нахмурился Левашов. – Разве не говорится там, что все люди перед богом едины?

– Так-то оно так… Перед богом, может, все и равны, но не могу я против законов человечьих идти.

– Так ты кому служишь, отец Онуфрий? Богу или людям? – строго взглянул князь.

– И богу, и людям. И люди такое осудят, – поспешил с ответом священник.

– Тогда я склонен думать, что не бог создал человека, а человек бога, – сердито прищурился Евсей.

– Ты что ж такое говоришь, княже?! – вылупил глаза отец Онуфрий, но тут же сурово сдвинул брови. – В боге усомниться удумал?

– Если ты сам законов людских больше божьего повеления боишься? – перебил попа Левашов.

Священник несколько замялся, но продолжил увещевания:

– Сам подумай, а что батюшка твой на такое скажет? Как пить дать, разгневается Фёдор Петрович, – предупредил он.

– А это уже не твоя забота, – фыркнул Евсей и решил по-другому умаслить священнослужителя. – Ты, отец Онуфрий, сказывал, будто тебе крышу на доме подлатать надобно, да и колокольня ремонта требует? Вот хотел тебе пожертвование внести, – смиренно намекнул Левашов.

Поп искоса взглянул на князя.

– Так слов нет, то дело благое…

– Вот и я думаю, что благое. Неужто господь не простит мне и невесте моей прегрешения наши? Тем более и дитя невинное может вне брака на свет появиться. А с людьми я сам как-нибудь разберусь…

– Дитё должно расти в законе божьем и в благости, – задумчиво проронил священник. – Ну что с вами делать… Господь милостив, и милость его не имеет границ, – сдался он и согласился провести все необходимые таинству обряды.

– Ну, тогда и нас обвенчай, отец Онуфрий, – подошёл Прохор.

Оглядев боярина и скромно стоящую рядом с ним Пелагею, батюшка озадаченно крякнул и лишь махнул рукой.

– Бог с вами, и вас обвенчаю.

Не откладывая, обе пары исповедались. Последней священник принял Таяну, но таинство затянулось, и Левашов только удивлялся, в чём так долго могла каяться девушка? Наконец в дверях церкви показался явно взволнованный отец Онуфрий и Таяна. Лично проводив девушку до саней, он ещё раз перекрестил прихожан и на прощание напомнил:

– Да! И кольца найдите! Без колец венчание проводить не буду!

Исполнив задуманное, процессия направилась к княжескому дому.

– И где же кольца-то раздобыть? – нахмурился Прохор.

– Сейчас нашего кузнеца озадачим, и к утру всё готово будет, – успокоил Евсей дядьку.

Не успел отряд войти в ворота, как им навстречу высыпала вся дворовая челядь, а тиун, встречая хозяина, уже ждал на крыльце с хлебом-солью.

– И откуда же вы узнали, Михаил Никитич? – удивлённо взглянул князь на посадника.

– Это вон у него спроси, – кивнул тиун на жалобно скулящего Грома, еле сдерживаемого псарём.

– Он тебя, Евсей Фёдорович, за версту учуял, – улыбнулся слуга. – Словно чумной залаял да заскакал. Дворовые ребятишки не успели весть принести, как я смекнул, что наш князь недалече, – пояснил псарь.

Гром всё же вырвался из рук холопа и кинулся навстречу Евсею. Восторженно подпрыгнув возле коня на добрых два аршина63, пёс, выказав хозяину бурную радость и преданность, в следующий момент кинулся к саням с женщинами и, положив передние лапы на перекладину, норовил лизнуть лицо Таяны.

– Громушка! – пытаясь увернуться от собачьих ласк, смеялась девушка. – Я тоже по тебе соскучилась.

– Вот неслух! А ну иди на место! – нахмурился Прохор, и псарь, подбежав, вновь ухватил собаку за ошейник и потащил к загону.

Всадники спешились и направились в дом. Преступив порог, Таяна совсем растерялась и лишь неуверенно оглядывалась под любопытными взглядами слуг.

– Что встали? Кланяйтесь, как подобает, хозяйке своей, – грозно взглянул на челядь Левашов, и дворовые, изумлённо переглянувшись, поспешили исполнить приказание господина. Заметив среди слуг жену ключника, Евсей дал наказ: – Отведи девицу в горницу да к завтрашнему дню всё для венчания подготовь.

Услышав слова князя, ключница, покосившись на живот «девицы», еле заметно усмехнулась, но язвить благоразумно не посмела, а только взметнула руками:

– Да как же я к завтрашнему дню-то успею?

– А ты успей, Антонина Тихоновна, – холодно прищурился Евсей и прошёл в светлицу. – Да! И не смейте мне языками трепать, – обернувшись, предупредил он, и женщина, отдавая распоряжения челяди, засуетилась.

Дворовые девки, зашуршав сарафанами, на ходу опасливо перешёптывались.

– Это как же? Невесту в доме жениха готовить?! – фыркнула одна.

– Да и невеста уже на сносях, – хихикнула другая.

– Знаю я её… Говорят, Таянка эта – ведьма лесная! – зашептала третья.

– Похоже на то… Не иначе околдовала нашего князя!

– Тише вы! А то, как глянет – и ни один парень больше не глянет и не посватается, – испугалась четвёртая.

– Ой, а что же батюшка Евсея Фёдоровича-то скажет?

– Цыц вы, сороки! – прикрикнула ключница. – Пока князь вам языки-то не укоротил, – пригрозила она, и девушки притихли.

От неожиданно свалившихся на неё перемен Таяна находилась, словно во сне. Женщины отвели её в баню, помыли, расчесали, обрядили, но девушка кожей чувствовала, как насторожено челядь поглядывает в её сторону.

Наконец, оставшись одна, Таяна растянулась на пуховой перине. Суматошные мысли блуждали в её голове, и невольные воспоминания, заставляя сердце дрожать, долго не позволяли уснуть.

Вручив невесту заботам ключницы и дворовых слуг, Евсей вызвал дядьку:

– Прохор Алексевич, распорядись, чтоб воевода дружину собрал. Да наготове пусть будут, если вдруг пан Залевский со своими разбойниками пожалует.

– Думаешь, осмелится?

– С него станется. Лучше поберечься, – нахмурился Левашов. – После свадьбы гонцом поскачешь в Москву, сообщишь, что здесь я и намерен сам суд вершить. Пусть представителей царских пришлют, коли сомневаются. Ну, а если пан Зеленский обвинителем Таяны выступать намерен, добро пожаловать, встречу. Но только пусть один приезжает, без своих гусар.

– А если в Судебном Приказе потребуют в Москву явиться с девчонкой?

– Ну, ты объясни там разумно, что не с руки сейчас ей по дорогам скитаться. Тем более распутица вот-вот начнётся.

– Ой, Евсей, как бы не осерчал на тебя царь, – вновь засомневался Прохор.

– А чего ему серчать? Какая разница, где суд состоится? Мало ли других дел в Златоглавой, чтобы за каждую девку тревожиться? Защитником её выступишь? – взглянул Левашов на дядьку. – Или мне кого другого искать?

– Да чего уж там. Выступлю, тем паче более других в деле разбирался.

Стараясь соблюсти хоть какие-то приличия, Евсей к Таяне в этот вечер не пошёл, только вызвал ключницу и передал с ней украшенные жемчугом золотые колты64.

– Возьми, Антонина Тихоновна, завтра невесту мою в них обрядишь, – приказал князь.

Взглянув на украшения, женщина восхищённо выдохнула.

– Отродясь жемчуга такой красоты не видывала. Откуда ж такой? Заморский, видать?

– Да нет, мать, наш, местный. Русалочьи то слёзы.

– Не может быть! – вылупила ключница глаза и заволновалась. – Кому русалка свои слёзы подарила, такого человека ни одна хворь, ни напасть не возьмёт. Сила в них великая. Как же она тебе их нагоревала? – удивлялась Антонина.

– Это невесте моей спасибо сказать надо. Эти слёзы ей предназначались, и жемчуг этот ей и носить, – улыбнулся Левашов.

Женщина только настороженно взглянула на господина и, перекрестившись, подумала: «Знать, непроста девка эта, раз сама русалка о ней печётся». Ключница ушла, а князь, ворочаясь на перинах, вспоминал Таяну. Как же ему хотелось обнять и приласкать любимую, нашёптывать ей ласковые слова, жарко целовать медовые губы, касаться нежного тела. «Ничего, голубка моя, дольше в разлуке маялся, уж одну ночь пережду», – успокоил себя Евсей и вскоре уснул.

Утро яркими лучами вломилось в светлицу. В этот знаменательный день Левашов поднялся рано, желая лично распорядиться о предстоящем праздничном пире, а всё уладив, облачился в свадебный наряд и вышел во двор.

Памятуя о наказе господина, челядь старалась не болтать о венчании, и свадебная процессия добралась до церкви, не привлекая особого внимания. Кроме самых близких друзей и преданных слуг, в церкви никого больше не было. Во время таинства Таяна, слабо понимая, что с ней происходит, стояла ни жива ни мертва. Голос священнослужителя, гулко отражаясь от стен и купола храма, звучал в ушах мерным журчанием, мерцание свечей расплывалось в глазах, и всё действо происходило, словно в тумане.

Девушка изо всех сил держалась и старалась не упасть, ей казалось, будто удивительный сон продолжается, и если она пошевелится, всё сразу исчезнет: и церковь, и священник, а главное – Евсей. Но слова отца Онуфрия вдруг вернули её в реальность, и Таяна окончательно поняла: нет, всё это происходит с ней наяву. Любимые глаза дарят ей нежность, и пришло время обменяться кольцами. Левашов не менее невесты казался взволнованным: наконец, он венчается с той, что мила его сердцу, и это понимание заставляло душу мужчины петь от счастья.

У алтаря стояла и вторая пара молодожёнов. Прохор с Пелагей, похоже, тоже плохо понимали, что говорит священнослужитель, и обоих буквально бросало то в жар, то в холод. Пламя свечей трепетно вздрагивало, повторяя взволнованный танец горячих сердец, а когда отец Онуфрий повелел венчающимся поцеловаться, лица влюблённых озарились счастливым светом.

По окончании обряда над городищем разнёсся ликующий колокольный звон, и сияющие молодожёны вышли из храма. Им казалось, что это не колокола, а их души звенят от радости, разнося над землёй торжествующую песню любви. Княжеские дружинники и набежавшие крестьяне осыпали молодых добрыми пожеланиями, улыбками и хлебным зерном, а далее всех ждало щедрое застолье.

Столы на брачном пиру ломились от яств и хмельного мёда, и не беда, что в трапезной не собрались именитые бояре. Зато веселья и заздравных речей было в обилии, а счастья молодым желали от всей души и чистого сердца. Единственное, о чём несколько печалился княжич, так это об отсутствии родителей. «Да, отец дюже осерчает за моё самоуправство», – понимал Евсей, но ни на миг не пожалел о содеянном.

Наконец, пришло время молодожёнам уединиться.

Оставшись в опочивальне одни, Евсей и Таяна задыхались от предвкушения.

– Господи, Евсей, как же так. Теперь я тебе жена? – сверкнув огромными глазами, до конца не верила девушка.

– Жена, – наслаждаясь звуком этого слова, подтвердил княжич и прикоснулся губами к её виску.

– Ой, боюсь я! – качнув мерцающим жемчугом колт, переживала Таяна. – А как на суде пан Залевский верх возьмёт. Что тогда?

– Не возьмёт. Не позволю, – пообещал Левашов и, неспешно сняв с неё украшения, заключил в объятия.

Не помня себя от счастья, Таяна растворилась в блаженстве. От пылких признаний любимого горячая истома растеклась по ставшему удивительно податливым телу. Крепкие объятия приводили её сердце в трепет, горячие поцелуи заставляли таять, а нежные ласки – откликаться тихим стоном.

Окунувшись с головой в манящий омут, Евсей захлёбывался страстным наслаждением. Медовый запах волос Таяны пьянил, трепетные губы сводили с ума, а касаясь шелковистой кожи желанной женщины, он просто купался в сладком упоении. Как не сжигала мужчину страсть, но памятуя, что теперь они не одни, Евсей старался быть осторожным. Безмерное ликование переполняло его грудь, а в ушах звенела весенняя капель. Или то был звук серебряных колокольчиков? – не понимал Левашов. А может, это дивные русалочьи жемчужины вновь сыпались в воду?

Нет, то взволнованное дыхание любимой ласкало слух княжича, и в его сознании вдруг зазвучали колдовские слова. Только теперь его преследовал другой таинственный шёпот: «Ты нашёл своё счастье, Евсей… – шелестел ветер за окном.– Ты вернул своё счастье, – мурлыкал дремавший на лавке кот. – Здесь твоё счастье, – вздрагивали огненным всполохом свечи. – Вот оно счастье, – трещали в очаге поленья. – Счастье, счастье, счастье», – стрекотал за печкой неугомонный сверчок.

В груди мужчины и женщины распускались диковинные цветы, и, выплёскиваясь наружу сверкающей радугой, горячие чувства, заполняли всё вокруг. Сколько нежности было в касаниях рук, сколько тепла дарили терпкие губы, каким трепетом отзывались прильнувшие друг к другу тела, знали лишь двое влюбленных. Во всём огромном мире не осталось ничего кроме них двоих, и только они вдвоём и были всем миром.

Сомкнув объятия, они ещё долго лежали, вслушиваясь в взволнованное дыхание и наслаждаясь близостью дорогого человека. Что может быть прекрасней таких минут? Когда два сердца, вздрагивая от счастья, бьются в едином ритме… Нет, не два! А уже три… Ещё одно, совсем маленькое, но самое желанное и обожаемое…

Глава 31

Проснувшись, Евсей некоторое время любовался милыми чертами молодой жены, чутко прислушиваясь к её мерному посапыванию. Но вспомнив о скором суде, Левашов нахмурился. «Как защитить тебя от наветов коварного поляка и уберечь от невзгод?» – размышлял он. Да, ему предстояла непростая задача. Евсей прекрасно понимал, что женившись на Таяне, он бросил вызов не только отцу. Человеческие законы неумолимы и жестоки, но княжич не собирался в угоду глупым предубеждениям отказываться от своего счастья.

Неотложные дела, заставили Левашова подняться, и, стараясь не разбудить супругу, он выскользнул за дверь. Сегодня предстояло проводить Прохора в Москву, и Евсей хотел ещё раз лично переговорить с дядькой.

Простившись с боярином, князь вышел за ворота и заметил проезжающего мимо деда Дорофея.

– Какими судьбами, старче? – поинтересовался Евсей.

– Так сыночка вот приезжал проведать, – дед потянул поводья, и телега остановилась рядом с господином, – да новости тут радостные узнал, – лукаво прищурился он. – Не ожидал, Евсей Фёдорович, что решишься ты простую девушку замуж взять. С другой стороны, отец её славным человеком слыл, – одобрительно крякнул Дорофей.

– Откуда знаешь?

– Так народ сказывал, что ключника Засекина и сам князь жаловал, да и люд простой уважал, за справедливость.

– Слушай, Дорофей Иванович, а с чего вы взяли, что девчонка дочкой именно ключнику приходилась?

– Так кума Петровна сказывала, что у княжеской ключницы дочка была. Таяной кликали.

– Мало ли бояр да челяди при княжьем доме служило? Будто других девчонок с таким именем не водилось?

– Так кто ж его ведает, – пожал плечами дед. – Может, и были.

– А как наверняка узнать?

– Это тебе к Петровне наведаться надобно. Она всю округу по именам помнит и родственников каждого аж до седьмого колена знает.

Левашов задумался и решил в преддверии предстоящего суда окончательно узнать всё о родителях Таяны. «Раз князь Засекин отмечал своего ключника выше других слуг, то вполне мог и вещицу дорогую ему пожаловать, и, возможно, тому видоки найдутся. Наверняка мужик таким подарком хвастался», – предположил Евсей и, расспросив Дорофея, как найти всезнающую Петровну, пожелал старику доброго пути.

Не прошло и двух дней, как князь сам засобирался в дорогу.

– Далеко собрался, Евсей Фёдорович? – поинтересовался тиун.

– Кое-что проверить надобно, – расплывчато ответил хозяин и, вскочив на коня, обратился к дружинникам. – Борислав остаётся за старшего. И чтоб к моей жене никого близко не подпускали, – сурово обвёл он взглядом своих людей и пригрозил: – Шкуру спущу, ежели что!

– Не беспокойся, княже. Ни один волос с головы княгини не упадёт, – пообещал сотник, отправляясь расставлять посты, а Левашов, пустив коня вскачь, вскоре скрылся за поворотом лесной дороги.

Таяна только гадала, куда же так заспешил супруг? В его отсутствие дни тянулись тоскливой чередой, и, занимая время рукоделием, девушка, поглядывая на Грома, вела с лохматым другом душевные разговоры. Высунув мокрый язык, пёс преданно следил за хозяйкой и довольно щурился: в кои-то веки ему позволили зайти в светлицу! Ключница поворчала для порядку, что не место животине в хоромах, но не стала спорить с молодой княгиней, неразумно балующей собаку.

Прошло около пяти дней с момента отбытия Левашова, когда к воротам крепости пожаловал небольшой отряд. Дружинники сопровождали богато разукрашенный возок, и когда процессия подъехала ближе, в боярине, возглавляющем всадников, стражники крепости признали отца Евсея. Незамедлительно распахнув ворота, воевода с почтением встретил важного гостя. Соскочив с коня, Фёдор Петрович помог жене выйти из зимней кареты, и родители княжича зашли в дом.

Не так давно до старшего Левашова дошли слухи о кознях пана Залевского. Преданные люди рассказали князю, что именитый поляк обратился к царю с челобитной и потребовал наказать Евсея за самоуправство. Пан обвинял княжича в укрывательстве преступницы-холопки. «А возможно, лиходейка и вовсе действовал по указке хозяина?» – намекал государю коварный жалобщик. Масло в огонь подлил и Фрол Друцкий, пространно поведав Фёдору Петровичу, будто Евсей крутит шашни с безродной девкой. Услышав о сгущающихся вокруг сына тучах, родители обеспокоились и, надеясь образумить отпрыска, тотчас же собрались в дорогу.

Переступив порог терема, Фёдор Петрович сердито взглянул на тиуна:

– Ну и где сам Евсей? Почему отца с матерью не встречает?!

– Не гневайся, княже, – поклонился Михаил Никитич. – Нет дома хозяина. Отбыл Евсей Фёдорович. Уж несколько дней как…. Но вскоре вернуться должен.

– А девка эта чёртова где? Куда злодейку заперли?

Михаил Никитич, смутно догадываясь, о ком так нелицеприятно отзывается господин, опасливо замялся:

– Вы о молодой хозяйке?

– Какой такой хозяйке? – нахмурился отец.

– Так как же… Евсей Фёдорович девицу в хоромы поселил, – завидев грозный вид князя, забормотал холоп.

– В хоромы?! – взревел Фёдор. – А ты куда смотрел, вражья твоя борода? Почто позволил мальчишке дурить? Похоже, та ведьма вам всем голову заморочила?

– А что я? – пожал плечами Михаил Никитич. – К тому же Евсей Фёдорович сам, поди, князь и уж давно не мальчишка, и поперёк лавки его я положить не могу…

– Где эта чертовка? – рыкнул Фёдор Петрович и пошагал к двери, ведущей на женскую половину.

Мать, опасливо косясь на рассерженного супруга, последовала за ним, но стражники перегородили князю путь.

– Евсей Фёдорович настрого приказал никого к княгине не пускать.

– Княгине? – покраснел от злости отец. – Да я вас! – буквально задыхался он от возмущения.

– Прости, батюшка, но здесь не ты хозяин, – потупились воины, но не двинулись с места. – С нас Евсей Фёдорович шкуру обещал спустить, ежели с его женой чего случиться.

Гневно пожирая глазами охранников, отец тяжело задышал, но отступил.

– Слышала, Евдокия? – выдохнул он. – Дворовую девку княгиней называют! Неужто он, пёс такой, посмел на ней жениться? Точно ведьма! Околдовала нашего сына. Не позволю! – раздувая ноздри орал князь.

– Успокойся, свет моих очей. Я сама схожу, посмотрю на ведьму эту, – задумчиво проговорила мать. – Тогда и разговоры вести будем. Уж на меня-то её чары не подействуют, – усмехнулась она и подошла к стражникам. – Небось, пропустите на невестушку посмотреть?

Дружинники смущённо переглянулись, неуверенно потоптались, но перед княгиней расступились.

Заслышав шум, Таяна пыталась через заиндевевшее окошко разглядеть, кто же это пожаловал. Толпившиеся на дворе люди казались ей незнакомыми, и девушка не знала, как ей поступить. В отсутствии мужа хозяйка должна встретить гостей, понимала она, и, обеспокоенно поглядывая на дверь, ожидала появление ключницы или холопки в надежде расспросить их о визитёрах. Пёс приподнял морду и тоже устремил нос к двери, но не рычал, и Таяна несколько успокоилась: Гром наверняка бы подал знак, если бы к ней направлялись чужие люди. Наконец дверь распахнулась, но вместо ключницы на пороге появилась женщина, одетая в дорогие боярские одежды. Вглядевшись в черты незнакомки, Таяна сразу догадалась, кто перед нею, и, поднявшись с места, насколько могла, поклонилась в пояс.

Задержавшись в дверях, Евдокия изучающе оглядела невестку. Девушка подняла на неё огромные перепуганные глаза, покраснела и, явно не зная, каким образом спрятать свой живот, виновато потупившись, начала нервно теребить косу. Княгиня подошла ближе и, пристально взглянув, спросила:

– Любишь его?

Таяна покраснела ещё больше, а женщина, улыбнувшись, сама ответила:

– Вижу, что любишь. И Евсей, похоже, тебя любит, – вздохнула Евдокия и, опустившись на скамью, продолжала рассматривать невестку. – Ты внука мне роди… Крепкого, – вдруг строго сказала княгиня и, сложив руки на коленях, миролюбиво добавила: – Присядь, давай поговорим.

Женщины беседовали долго. Фёдор Петрович, оставаясь в трапезной, уже заждался жену и, как только княгиня вернулась, тут же поднялся с лавки.

– Ну и как там ведьма?

– Да никак.

– Что значит «никак»? – начал злиться князь. – Видала её? Что сказала?

– Видала… – согласилась Евдокия и пожала плечами. – А что тут говорить? Скоро нас с тобой бабкой с дедом сделает.

– В смысле? – захлопал глазами Фёдор Петрович.

– Ой, до чего ж ты, свет мой, бестолковый, – покачала женщина головой. – Ребёночка она ждёт от сына нашего.

Мужчина, открыв рот, непроизвольно опустился на место, но немного оклемавшись, вновь нахмурился.

– А с чего ты взяла, что это ребёнок Евсея? – не хотел сдаваться князь.

Евдокия улыбнулась:

– С такими глазами, как у неё, не лгут. И поляк этот, я уверена, напраслину на девчонку наговаривает. И Евсей наш не дурак, знает, что делает.

– Не дурак, говоришь? На холопке женился – и не дурак?!

– А кто сказал, что она холопка?

– Так Фрол сказал.

– Ой, Фрол! – фыркнула княгиня. – Нашёл, кого слушать. При княжьем дворе и бояре служат. Вон как Прохор наш. Это ещё разобраться надобно, кто её мать да отец.

– Это как же разобраться?

– Так вот Евсей наш и разберётся. А на худой конец князь вправе и вольную своему рабу дать.

– Да где ж это видано?! – вспыхнул отец. – Нищую холопку за князя выдать? Где тот поп, который посмел обвенчать их?

– А что ты сделаешь? – усмехнулась Евдокия.

– Что?! Этот брак признают незаконным! – вскинул Фёдор подбородок. – Думаешь, я не смогу его в бараний рог скрутить?

– Сына хочешь несчастным сделать? – прищурилась мать.

– У него наглости хватило пойти против родительского слова да осуждения людского, а я его жалеть должен?

– И что, родительское благословение тебе самому много счастья принесло? – вдруг со злостью взглянула на мужа Евдокия. – А молва людская? – покачала она головой. – Да… Как же на неё не оглядываться? Люди сами живут, любви не ведая, а тех, кто посмеет вопреки им счастливым стать, осуждают люто, – задумчиво усмехнулась княгиня и вдруг нахмурилась. – Люди поговорят да и успокоятся, а любовь останется.

– Придумаешь тоже! Любовь! Нет никакой любви!

– Так ли, Фёдор? – пристально взглянула женщина. – Мало мы с тобой маялись, так ты и сыну такую же участь уготовить хочешь?

– Ты о чём это? – растерялся князь.

– Сам знаешь, – неожиданно твёрдо сложила губы Евдокия. – Хоть и женился на мне, а ведь не любил ни капельки. Думаешь, не знаю, что всё время к холопке своей бегал? А как ребёночек у ней мёртвый родился, она в монастырь подалась, грехи замаливать, да там и померла. А ты потом сколько горевал по ней? А как перепьёшь, так всё меня Марьюшкой называешь, – проговорила женщина и, отвернувшись, заплакала. – Всю жизнь любви от тебя ждала, да так и не увидела.

– Разве я обидел тебя когда? – растерялся князь. – Уважал всегда, пальцем не тронул.

– Всё так, – тяжело вздохнула Евдокия. – Да только не любил… И сам мучился, и меня мучил. А ради чего? Ради людской молвы? Ради гордыни родительской? Ради приданного богатого? Разве деньгами да спесью чужой сердце откупить можно? Вон я своим приданным тебя осчастливила? – с тоской взглянула она на мужа, и Фёдор виновато опустил голову, но, не желая сдаваться, вновь нахмурился.

– Может, девка именно на казну княжескую и позарилась? И околдовала сыночка нашего?

– Это Прошка тебе наплёл? – усмехнулась Евдокия. – А то Евсей сам не видит…

– Ни за что! – громыхнул кулаком по столу Фёдор. – Не бывать этому! Чтобы мой сын на ведьме женился?!

Женщина покачала головой и молча вышла, а Фёдор, посмотрев ей вслед, злобно стиснул челюсти.

«А права она, – понимал князь. – Не было у нас счастья. Вроде и жизнь прожили, и сына народили да вырастили, но сколько времени прошло, а всё словно чужие». В самом деле, сердце Фёдора всегда тянулась к Марусеньке. Не решился он тогда, как Евсей, поперёк отца пойти, не сумел наплевать на мнение людское. Так до последнего дня только по ней, по холопке безродной, и сох. Отец помер давно, людям дела до него нет, а жизнь прошла, и ничего уже не воротишь. Фёдор тяжело вздохнул, но упрямство вновь всколыхнулось в княжеской груди:

– Мальчишка будет спорить со мной?

– А что ты с ним сделаешь? – ехидно кольнуло сердце. – Проклянёшь? Из-за самолюбия непомерного мало любви лишился – от сына родного откажешься? И внуков не признаешь?

Раззадоренный поступком наследника Фёдор сердито насупился, но, споря сам с собою, разумно промолчал.

«Ладно, зачем понапрасну воздух сотрясать. Скоро Евсей вернётся, тогда и поговорим», – подумал князь и, сердито попыхтев, словно тесто на опаре, пошагал в предоставленную ему опочивальню.

Покинув Хлепень, Евсей поспешил в соседнюю деревню. Разыскав куму деда Дорофея, княжич взялся за расспросы. Баба действительно оказалась всезнающей и разговорчивой. Левашову приходилось только дивиться, каким образом в голове неграмотной крестьянки умещалось столько имён, и как она не запуталась во всех родословных хитросплетениях, причём не только своих, но и всех соседей и даже людей из окрестных деревень.

– Одна девчонка с именем Таяна при княжьем дворе жила, – уверено заявила женщина. – Дочь ключника.

На вопрос Евсея, не знает ли она, дарил ли князь Засекин своему ключнику ценный оберег, Петровна задумалась и вдруг неожиданно заявила:

– Так можно у его жены спросить. Уж она-то должна знать.

– Чьей жены? – не понимал Левашов.

– Ключника…

– Как же мы у неё спросим, ежели она померла уж скоро как девять лет, – начал злиться на болтливую бабу князь.

– С чего вдруг? Жива она!

– Как жива? – растерялся Евсей.

– Да вот так. Намедни брат мой заезжал в гости. Прокопий тогда на пепелище первым оказался. Ох, страху там натерпелся! – покачала головой баба. – А когда в палаты княжеские зашёл, совсем оробел – уж что там творилось! Сказывал, одни мертвяки кругом, лютой смертью погибшие. А в трапезной он на Таисью и наткнулся, ключницу княжескую, – пояснила Петровна. – Плоха совсем была баба, но ещё жива. Так он её, горемычную, в ближайший монастырь и свёз. Когда монахини её приняли, она уже еле дышала. Брат думал, помрёт несчастная. Тут недавно поехал он на крестины в соседний город, да непогода его в дороге застала, вот он и завернул в монастырь: переждать да обогреться. Там и встретил её, Таисью, живёхонкую. Выходили монахини сердешную, она так и осталась в монастыре. А куда ей идти-то, когда всего лишилась?

У Евсея гулко забилось сердце. «Выходит, есть свидетель того жуткого преступления, и женщина сможет на многое открыть завесу тайны». Двоякое чувство охватило княжича. С одной стороны, его не могло не радовать, что мать Таяны осталась жива, но выходило, что его жена – холопка, и такую женитьбу сурово осудят в Москве.

Но несмотря ни на что, Левашов решил выяснить всё до конца и поутру направился в монастырь. Оказавшись у стен обители, Евсей постучал. Дверь отворилась, и странник смиренно попросил о встрече с Таисьей.

– Нет здесь Таисьи, – строго взглянула монахиня. – А есть сестра Марфа. И она дала обет затворничества.

– Но у меня важное дело. Только она может рассказать о давнем преступлении.

Выслушав гостя, монахиня всё же впустила мужчину за стены обители и разрешила встретиться с сестрой Марфой. Через некоторое время к Евсею вышла женщина. Взглянув отрешёнными глазами на незнакомца, она устало поинтересовалась, зачем он её потревожил.

– Я хотел поговорить о вашей дочери, – несмело проронил Евсей.

– Дочери? – печальным эхом отозвалась монахиня, и на её лице отразилась незатухающая с годами боль. – Что о ней можно спрашивать?

– Как её звали?

– Таяна, – вздохнула женщина, и душа Евсея затрепетала. – Но моей дочери давно нет в живых.

– Она жива, – возразил княжич.

Женщина тут же вскинула на гостя гневные глаза:

– Зачем ты смеёшься надо мной, добрый человек? Моих близких убили на моих глазах! Включая мою девочку, – утёрла она невольно подступившую слезу.

– Нет, она жива, – снова возразил князь и рассказал, как он нашёл в лесу Таяну.

– Девочка сказала, будто она моя дочь? – удивилась монахиня.

– Нет, она ничего не помнила. Только имя назвала.

– Имя, значит, помнила? – недоумевала она.

– Имя было вышито на её пояске.

Сестра Марфа побледнела:

– Да, я вышивала на её пояске имя, – растерянно признала она. – Этого не может быть, – задумчиво шептала женщина. – Таяну убили….

– Вы выдели бездыханное тело? Как это случилось?

– Они схватили мою доченьку, – задрожали губы матери. – И я бросилась её защищать, но один из поляков саданул меня ножом, и очнулась я уже только в монастыре.

– Значит, тела вы не видели… – отметил Евсей. – Девочке каким-то образом удалось сбежать. Только она память потеряла. Да и не мудрено рассудка лишиться после всего, что в хоромах князя произошло, – вздохнул Левашов и решил перейти к главному делу. – Я вот что хотел у вас узнать… У Таяны оберег был… – и вытащил из-за пазухи вещицу. – Вот.

Взглянув на амулет, женщина разволновалась ещё больше.

– Это было у неё? – прикоснулась она дрожащими пальцами к металлу.

– Да. И ей нужна помощь. Пан Залевский утверждает, будто Таяна украла этот оберег у него.

– Пан Залевский? – повторила монахиня, и её лицо резко изменилось. Куда только делось печальное благодушие? Губы затворницы, плотно сжавшись, даже побелели, а в глазах появился леденящая душу ненависть.

– Вы должны подтвердить, что это вы отдали оберег Таяне.

– Я? – растеряно прошептала монахиня.

– Да. Таяна говорила, что амулет одела на неё мать.

– Мать… – задумчиво повторила сестра Марфа.

Чувствуя, что от неожиданного известия женщина просто не в себе, Евсей пересказал всю историю Таяны, а главное – в чём её обвиняют.

– Вы должны узнать свою дочь и подтвердить, что она не воровала этот оберег. Тогда и заявление пана, будто из-за этого оберега Таяна поссорилась с боярышней Григорьевой, будет выглядеть явной ложью, – пояснил Евсей.

Взволнованная рассказом Левашова монахиня устремила взор вдаль. Некоторое время она о чем-то размышляла, витая мыслями в далёком прошлом, и наконец, очнувшись, сестра Марфа неожиданно твёрдо взглянула на Левашова:

– Мне нужно увидеть эту девушку. Хотя я дала обет затворничества, но ради такого дела всё же прибуду на суд!

Глава 32

Евсей возвращался домой. Дорога под весенним солнцем успела размякнуть, и стройные ноги скакуна вязли в выматывающем силы и душу, снежном киселе. Всадник не торопил коня, а погрузившись в раздумья, позволял тому идти размеренным шагом. Неожиданное воскрешение ключницы Засекина и тревожило, и радовало Левашова, но он никак не мог решить: стоит ли рассказывать жене о сестре Марфе? «Похоже, сама монахиня так до конца и не поверила в то, что Таяна её дочь, – чувствовал Евсей. – Но главное, пан Залевский никак не ожидает появления такого видока», – мысленно торжествовал княжич и, старательно собирая воедино все добытые сведения, готовился представить на суде доказательства невиновности своей супруги.

Знакомая дорога вскоре привела Левашова на княжий двор, но не успел он покинуть седло, как его встретил тяжёлый взгляд отца. Сложного разговора было не избежать, но Евсей не собирался отступать. Фёдор Петрович гневался на своеволие и на дурость отпрыска, но княжич упрямо стоял на своём. Осерчав, отец уже вознамерился уехать, но Евдокия уговорила мужа остаться.

– Подожди, свет мой, не горячись… Не сегодня-завтра царский посланник на суд явится. Неизвестно ещё, как дело повернётся…

Накануне из Москвы вернулся Прохор Долматов с известием о скором прибытии направленного государем князя Бутулина, а потому мать страшно волновалась за судьбу сына. Взглянув на супругу, Фёдор Петрович довольно оскалился.

– Надеюсь, девку эту в монастырь сошлют за деяния её. Вот и избавимся мы от невестушки! – понадеялся князь, но тут же сердито нахмурился. – Да только как бы из-за этой ведьмы и сам Евсей под монастырь не угодил!

– Вот и я о чём говорю, – смиренно наглаживала буйную голову мужа Евдокия. – Кто сыночку поможет? Кто от глупости обережёт да удержит? Кто посланнику царскому объяснит, что невиновен он ни в чём?

– Вот сам пусть теперь и расхлёбывает, раз ума нет, – гордо вскидывая бороду, продолжал кипятиться отец.

– Так как же, Фёдор Петрович. Жалко же сыночка… кровиночка всё-таки, – вздыхала мать, чувствуя, что муж уже смягчился и фыркает лишь для порядка. Князь ещё немного поартачился, но поддавшись смиренным уговорам жены, всё же сдался.

Уже на следующий день в Хлепень прибыла целая процессия, и оба Левашова встречали гостей у крыльца терема.

В сопровождении дюжины стрельцов и двух именитых бояр Судебной Палаты на двор въехал царский посланник. Следом за возком князя появились пан Залевский с сыном, а рядом с поляками крутился Фрол Друцкий. Якуб Залевский заинтересованно оглядел дом и остановил немигающий взгляд на хозяине владений. В глазах пана Евсей заметил алчный блеск: так на торгу прицениваются к лошади.

– Гляди-ка, княже, как поляк-то по сторонам зыркает, – обратил внимание на интерес Залевского, Прохор. – Поди, уже хозяином Хлепени себя возомнил. Ой, чует моё сердце, успел он по дороге царским посланникам песни напеть, – покачал головой дядька

Всадники спешились, Бутулин грузно выбрался из возка, явно устав от поездки по раскисшей дороге. Евсей, как подобает, встретил гостей, а после сытного застолья лично проводил Бутулина в опочивальню. Тяжело шагая по переходам, именитый боярин, строго взглянув на княжича, тихо проронил:

– Ты чего ж это, Евсей Фёдорович, творишь? Еле уговорил царя не гневаться на тебя до окончания разбирательства. Уж как пан требовал и тебя под стражу взять! Обвиняет во всех смертных грехах. Утверждает, будто ты за спиной царя со шведами переговоры ведёшь.

– Что за глупость такая, Анисим Степанович? – изумился Евсей.

– Сам знаю, что глупость. Потому и разговариваем мы с тобой вот так, а не под конвоем я тебя в Москву везу, – шепнул князь. – Видать, сильно ты этому поляку насолил, – прищурился Бутулин.

– Уж не знаю, чем. Разве, что не хочу позволить его сыночку за деяния его наказания избежать?

– А пан утверждает, будто это ты холопку свою подослал лиходейство в его доме учинить. Дабы перемирие нарушить.

– Это как же? – искренне удивился Левашов.

– Очень просто. Будто ты велел Григорьева убить и злодеяние сиё на польского боярина свалить. Надеясь, что царь осерчает и снова с Сигизмундом войну затеет. А пока мы с поляками грызться будем, шведы у Речи Посполитой земли оттяпают. И Залевский утверждает, будто тебе за такую услугу король шведский хорошо заплатил. Понимаешь, чем это пахнет? Одно дело – за холопку-лиходейку ответ держать да серебром расплатиться, другое дело – царская измена! Тут казной не отделаешься.

– Спасибо за предупреждение, Анисим Степанович, – нахмурился Евсей. – Да только я намерен доказать, что главный лиходей здесь есть сам пан Залевский.

– Ой, постарайся, Евсей Фёдорович, постарайся, – покачал головой князь. – В противном случае всего лишиться можешь. А монастырская келья тебе самым простым наказанием покажется.

Утром на княжеском дворе собрался народ. Не каждый день царские люди вершат правосудие в здешних местах, и, прознав о судебном разбирательстве, крестьяне, из желания поглазеть на увлекательное зрелище не хуже представлений скоморохов на ярмарках подтянулись даже из соседних деревень. Места всем не хватало, и над площадью гулом пчелиного роя висел разговор сотен голосов.

Наконец, специально сколоченный судейский помост оцепили стрельцы, и народ в ожидании начала разбирательства притих. На крыльцо терема для царёва посланника вынесли резной стул. Рядом с Бутулиным на лавке разместились бояре из Сыскного Приказа, а обвинители – пан Залевский с сыном – пристроились неподалёку от крыльца. Рядом с ними уселся и Фрол Друцкий. Князь и княгиня Левашовы заняли лавки для знатных гостей, а сам Евсей встал неподалёку от помоста в окружении своих дружинников. Дворовые слуги кучными группками толпились у стен терема, на заборе висели мальчишки, а на широком княжеском дворе яблоку негде было упасть.

Наконец вывели Таяну, и толпа оживлённо зашепталась.

– Гляди-ка, преступница!

– Это что же, она на сносях?!

– Батюшки, так кто ж отец?

– Говорят, сам дьявол!

– Да что вы болтаете. То жена нашего князя! – заворчал кто-то из челяди.

– Точно ведьма! Околдовала князюшку.

– Сама ты ведьма! – огрызнулась холопка. – Она убиенного ключника дочка.

Но тут раздался голос, призывающий к тишине, и все снова затихли. Вперёд вышел Якуб Залевский, и состязание65 началось. Пан перечислял мнимые преступления Таяны, и от всего перечисленного по спинам слушателей пробежал лёгкий холодок. Толпа настороженно уставилась на девушку.

– Ну и дела! А по ней не скажешь…

– Я же говорю, ведьма!

После обвинений пана Залевского на помост вызвали видоков. Когда дворецкий пана повторил обвинения хозяина, Евсей задал ему вопрос:

– Ты лично видел, как девушка убила боярышню и боярина Григорьева?

Человек растеряно захлопал глазами и, настороженно покосившись на пана, ничего не сказал.

– Так да или нет? – настаивал княжич и предупредил: – И не забывай: в подтверждение своих слов тебе предстоит крест целовать.

– Нет, сам того не видал, – уставился в землю дворецкий.

– Тогда с чего ты взял, что это сделала девица?

– Так пан сказал, – пожал плечами мужик, и Якуб недовольно поморщился.

Дворецкий, в волнении утирая пот с лица, наконец, покинул помост, и свои показания взялись давать другие видоки. Но и остальных свидетелей пана Залевского Евсей загнал в угол.

Когда представители обвинения иссякли, Левашов предложил выслушать Таяну. После рассказа девушки над двором вновь пронёсся встревоженный ропот. Мнения людей разделились: кто-то верил новоявленной княгине, кто-то сомневался в ее рассказе, и тогда Левашов вызвал своих очевидцев. Бывший конюх пана Залевского и его теперь уже жена Маруся поведали о том, что в ту злополучную ночь смогли разглядеть с сеновала, полностью подтвердив слова Таяны.

– Их подкупили! – вскочил с места Болеслав. – Князь Левашов помог холопам бежать и теперь заставляет их чинить наговоры. Он надеется выгородить свою любовницу!

От столь громкого заявления площадь всколыхнулась и загудела.

– А сейчас подходим к самому главному, – спокойно продолжил Евсей. – Якуб Залевский утверждает, будто всё началось с воровства. Вы, пан, до сих пор утверждаете, что Таяна украла ваш амулет?

– Да, всё так и было, – важно завил Якуб и показал ярко сверкнувший на солнце золотой оберег. Торжествующе взглянув на Левашова, поляк обратился к царским посланникам. – Воровка призналась, что амулет она отдала князю Левашову. Он с ней в сговоре! Похоже, именно князь подговорил холопку на преступление.

– Это правда?– нахмурился Бутулин. – Вещь действительно у тебя, Евсей Фёдорович?

– Да, – согласился Левашов и вытащил из-за пазухи оберег. Увидев похожий, только серебряный амулет, толпа изумлённо ахнула. Залевский довольно оскалился, и его глаза засверкали хищным огнём. Евсей между тем невозмутимо продолжил: – Таяна на самом деле подарила оберег мне. Но обвиняемая утверждает, что этот оберег был у неё задолго до того, как она попала в Вязьму в дом пана Залевского. А передала ей оберег её мать, – заявил Левашов и обратился к Залевсому: – Пан всё равно будет утверждать, что амулет его?

– Да, мой! – в запале выкрикнул Якуб. – Она врёт!

– Тогда объясните, пан Залевский, каким образом девять лет назад он мог оказаться у Таяны? Есть свидетели, которые могут подтвердить, что видели оберег у девочки, – заявил Евсей и вызвал деда Дорофея с женой и его внуков.

После рассказа крестьян, поляк, стараясь сообразить, как выкрутится, растерянно замялся:

– Значит, её мать украла амулет у меня, когда я приезжал с посольством в Москву.

– Это как же? – вскинул брови Евсей.

– Она была в Москве с князем Засекиным.

– Врёшь! Моя мать не воровка! – не выдержала и выкрикнула Таяна.

Но Евсей, проигнорировав возглас супруги, снова поинтересовался:

– Так всё-таки, пан Залевский, уточните, когда у вас украли амулет? Мать девочки никогда не была с князем Засекиным в Москве, это легко выяснить. Может, вы были в вотчине князя в те времена?

– Мало ли кто и где был, – неопределённо пробурчал поляк.– Возможно, его выкрали в дороге.

– Тогда почему вы заявили, что Таяна украла его у вас из дома?

– Просто я увидел у девчонки мой амулет и отобрал его, а позже она залезла ко мне в комнату и вновь выкрала его.

– Ложь! Это ты украл оберег у моего отца! – возмущалась Таяна.

– Ну да, вельможный пан обокрал княжеского холопа, – ехидно усмехнулся Якуб.

– Чтобы разобраться в этом деле, предлагаю допросить ключницу князя Засекина, – предложил Левашов.

– Вы хотите разговаривать с духами? – засмеялся Залевский, и Бутулин недовольно взглянул на княжича.

– Нет, не с духами, – возразил Евсей. – Ключница осталась жива.

Толпа встревожено зашевелилась, а Якуб насторожено переглянулся с Фролом.

Левашов сделал знак, и на помост вышла женщина, закутанная в чёрное одеяние. Взглянув на монахиню, Друцкий побледнел. Таяна во все глаза рассматривала новую свидетельницу, а Бутулин попросил назвать монахиню своё имя.

– Я сестра Марфа, – заговорила она. – В миру звалась Таисьей и была женой Василия Ивановича Сорокина, служившего у князя Засекина ключником.

– Скажите, вы отдавали этот амулет обвиняемой? – спросил Бутулин.

Женщина долгим взглядом одарила Таяну и грустно ответила:

– Нет.

По площади тут же прошелестел ропот: «Девчонка солгала!»

– Но Таяна утверждает, что этот амулет отдала ей мать. Вы узнаёте эту девушку? – заволновался Евсей.

– Узнаю…

– Тогда кто она? Можете назвать её имя? – потребовал Бутулин.

– Могу, – вздохнула женщина. Толпа замерла в ожидании ответа. Казалось, прошла целая вечность перед тем, как монахиня, внимательно вглядываясь в глаза Таяны, наконец проговорила:

– Расскажи им, милая… Я же вижу, ты всё вспомнила…Теперь можно…

И гордо подняв голову, девушка вышла вперёд.

Глава 33

В залитой солнечным светом светёлке серебряным колокольчиком разносился звонкий смех. Белокурая девочка лет десяти-одиннадцати, привязав бантик к верёвочке, играла с котёнком. Пушистый усатый комочек норовил ухватить игрушку, а проказница старалась не давать ему этого сделать. Но тут дверь распахнулась, и другая девчушка прямо с порога заверещала:

– Любава, что ты здесь сидишь?! Там сваты к твоей сестрице приехали!

– Как, уже?! – замерла девочка, и котёнку удалось ухватить бант. – Таяна, ты ничего не путаешь? Батюшка говорил, гости только к концу седмицы должны пожаловать. А сегодня лишь четверг.

– Нет же! Точно говорю! – вылупив глазёнки, уверяла подруга.

– Вот ведь… А братья на охоту отправились, – несколько расстроилась Любава. – Уж как хотели с женихом Настасьи повидаться.

– Да вернутся к вечеру твои братья! – отмахнулась Таяна и поторопила: -Побежали смотреть! А то всё самое интересное пропустим!

Маленькую княжну долго уговаривать не пришлось, и, оставив котёнку добычу, она поспешила за подругой.

Князь Алексей Григорьевич Засекин сызмальства дружбу водил с Фёдором Левашовым. Побратимы ещё тогда сговорились семьями породнится, и повезло им: у Левашова до совершеннолетия дожил сын, а у Засекина дочка подрастала. Посватаны дети были давно, дожидались лишь, когда Настёне шестнадцать исполнится. Не хотел отец раньше времени дочь из дома отпускать, а Фёдор Петрович, напротив, торопился женить сыночка. Времена стояли неспокойные: успеть бы род продолжить, не дай бог случится чего. Сколько знатных фамилий канули в лету. Где теперь Годуновы или Рюриковичи? Вроде и недавно совсем Русью правили, а уж одни легенды о них остались. Да и парню скоро двадцать стукнет, того и гляди перестарком станут дразнить да начнут сомневаться: здоров ли молодец?

Ещё зимой товарищи сговорились о дате свадьбы, но тут Настёна неожиданно артачится начала.

– Батюшка, не люб мне Евсей, другой мне по сердцу, – заявила дочь.

Князь с подозрением нахмурился:

– Это где же, голуба моя, ты с парнем повидаться успела? Неужто без моего ведома дом посмела покинуть?

– Что ты, батюшка. В церкви на праздничной службе углядела, когда мы в Москве гостили, – потупилась девушка. – И я ему глянулась. Сын боярина Прокопьева, – уточнила Настенька и в ноги упала. – Не губи! Люблю я его!

– Ишь чего удумала! – осерчал Алексей Григорьевич. – У меня уж сговорено всё! Как я в глаза другу посмотрю?

– Так пусть Любава за Евсея идет. Фёдору Петровичу, поди, без разницы, какая из дочерей невесткой его станет.

– Точно с ума ты сошла, Настасья. Любаве всего-то одиннадцатый годок идёт.

– И что с того? Порой девиц уже в двенадцать замуж отдают, – не унималась Настёна.

– Не жалко тебе сестру от кукол отнимать? – осуждающе покачал головой отец.

– Так Евсей всё равно при доме не сидит. Пока он с войском по дорогам воров66 ловит, Любава тем временем и подрастёт, – уговаривала девушка и, заметив по глазам князя, что ему подобная затея не по душе, решила по-другому повлиять на батюшку и пригрозила: – Коли отдашь за Евсея, удавлюсь!

Алексей Григорьевич только перекрестился:

– Чего несёшь, дура! Бога разгневать не боишься?

– А мне без Ивана и свет не мил, и бог не страшен! – упрямо фыркнула княжна.

Приказав запереть Настёну под ключ и глаз с неё не спускать, князь направился к жене. Женщина спокойно выслушала мужа, и Алексей Григорьевич догадался: супруга знает о причудах дочери.

– Может, переговоришь с Фёдором? Авось, согласится вместо Настеньки Любаву для сына взять? – осторожно предложила княгиня.

– Ох, и балуешь ты её, Варвара! – неодобрительно покачал головой отец.

– Боюсь я за Настасью… – вздохнула женщина и с мольбой взглянула на мужа. – Знаешь же, какая она у нас упрямая. Молодая ещё да глупая. Не дай бог действительно угрозу исполнит. Если девка на себя руки наложит, ни дружку твоему Левашову, ни нам с того счастья не будет.

Князь недовольно поморщился:

– Не знаю… И так Фёдор долго ждал. Парень-то его заженихался совсем. Евсею семью заводить надобно. Баба добрая мужику нужна, а не девчонка неразумная.

– Алексей Григорьевич, сокол ясный, так глядишь, поймёт Фёдор Петрович.

– Засмеют меня, – с досадой рыкнул князь. – С девчонкой справится не смог.

– Так объяснить надо умеючи, – ворковала мать. – А вам с князем и впрямь без разницы, как породниться. Старшая или младшая… – лисой ластилась Варвара. – А боярин Прокопьев хорошая пара нашей Настеньке. Сразу двух зайцев убьём: обоих девок враз пристроим.

– Хорошо… попробую, – вздохнув, согласился Алексей Григорьевич. – Вот верёвки ты из меня вьёшь, Варенька! – незлобиво хмыкнул он, захватив супругу в объятья. Женщина подарила мужу горячий поцелуй, и князь совсем подобрел. – Я как раз весточку от княжича получил. Евсей скоро должен за казной для ополчения явиться. Ну, заодно и смотрины устроим. Вот и поговорим с женихом о младшенькой. Платье готовь, – наказал отец и вновь в сердцах покачал головой. – Эээх. Любава – дитя ещё совсем…

–Эко ты за дочерей печёшься, – радостно улыбнулась мать. – Другие, только при первой крови на девку понёву оденут, так сразу и отдать норовят. А ты Любаву больше сыновей любишь.

Взглянув на довольную супругу, Алексей Григорьевич всё же предупредил:

– Ежели Евсей от младшей откажется, дурить вам не позволю! Пусть Настасья под венец готовится!

И вот в солнечный июньский день группа всадников подъехала к стенам города. Заметив со сторожевой башни отряд, постовые насторожились. В такие неспокойные времена не знаешь, чего и ждать: с добром или со злом странники пожаловали? Засекин поднялся на стену и, внимательно рассматривая людей, в одном из них признал Фрола Друцкого.

– Что ж ты, князюшка, за стенами от гостей хоронишься? – подъехав, крикнул боярин. – Открывай ворота! Или дюжины молодцев испугался? – подтрунивал Друцкий.

Ворота распахнулись, и Алексей Григорьевич, спустившись со стены, поприветствовал знакомца:

– Здрав будь, Фрол Степанович. Что за дело привело тебя в наши края?

– Я с весточкой от Фёдора Петровича, о скорой свадьбе толковать намерен.

– Как так? Мы Евсея Фёдоровича лично ждали. Он с Прохором Долматовым обещал подъехать. Вроде как о смотринах договаривались, – обеспокоился князь.

– Не тревожься, Алексей Григорьевич. Левашов следом с дружиной идёт, а нас вот вперёд послал: загодя всё честь по чести обговорить. Сам понимаешь, времени у княжича в обрез, – залебезил Фрол.

– А это что за хлыщ с тобой? – подозрительно взглянул Засекин на разодетого в европейские одежды господина.

– Не серчай, княже. Не простой он человек. То пан Залевский. Вот решили тебе уважение оказать, заморского свата послать.

– Поляк что ли? – нахмурился Засекин. – Да на что он нам? Будто мы с товарищем без ляхов детей поженить не в силах?

У Друцкого забегали глаза, и он, с опаской покосившись на иноземного гостя, шепнул:

– Да хоть и поляк… Сейчас не поймёшь, где наши, а где чьи… Всё перемешалось. Русские бояре литовцам служат, литовцы и поляки – русским. А пана Залевского сам королевич жалует. Ты волком-то на него не смотри. Неизвестно ещё, кто завтра на трон русский сядет. А то как Владислав? Такая дружба и возвысить тебя может, Алексей Григорьевич.

– Ох, Фрол, не по душе мне дружбу с врагами земли нашей водить, – брезгливо поморщился князь. – Но да ладно… Бог с ним, раз уж приехали, – нехотя согласился Засекин и уже громко проговорил: – Добро пожаловать, гости дорогие, – поприветствовал он, и княжьи посланники последовали за хозяином.

С высоты второго этажа Таяна с Любавой, выглядывая из-за перил открытого перехода, глазели на прибывших людей.

– Ой, Любавушка, а который из них жених сестрицы твоей? – с любопытством разглядывая гостей, спросила Таяна.

– Не знаю… Не видала я его, – пожала плечами маленькая княжна и фыркнула: – Только все они какие-то старые…

– И некрасивые, – согласилась подруга, и девчонки прыснули со смеха. – Побежали в залу, а то всё самое интересное пропустим. Может, жених уже там? – встрепенулась Таяна, и весёлые пичуги, торопясь первыми добежать до места, поскакали по лестнице. Но у дверей уже толпилась челядь, и девчонкам никак не удавалось пробраться в первые ряды. Они, только встав на цыпочки, вытягивали шеи, стараясь разглядеть, чего же там происходит у взрослых.

К гостям вышла и княгиня. Располневшая фигура женщины говорила, что вскоре у Любавы появится братик или сестричка. Княжне больше хотелось сестрёнку. У неё уже были и старший, и младшие братья, а вот младшей сестрицы не было.

В просторной трапезной собралось человек семь гостей. Боярин в богатом кафтане вышел вперёд и начал разговор, а человек, одетый по-иноземному, стоял с ним рядом и, молчаливо слушая, лишь качал головой. Боярина Любава знала. С полгода назад он приезжал с Фёдором Петровичем Левашовым, а разодетого чужестранца видела впервые. Подружкам ой как хотелось взглянуть на жениха Настёны, но прислушиваясь к разговору, девочки поняли, что он ещё не приехал, и, переглянувшись, состроили разочарованные рожицы.

Кроме Любавы и Таяны к дверям трапезной набежала вся дворовая детвора, и неугомонная стайка, хихикая и толкаясь, толпилась в коридоре, но тут вышел ключник и, завидев детей, цыкнул:

– А ну, бесята, брысь отсюда! Гляди-ка, уши развесили! – заворчал Василий Иванович и, взглянув на маленькую княжну, покачал головой. – Шли бы вы, боярышня, на женскую половину, – посоветовал он, а дочери строго приказал: – А тебя чтобы больше я тут не видел!

Детворе ничего не оставалось, как повиноваться, и шумная ватага разбежалась кто куда, придумывая по дороге новые развлечения.

– Пойдём, – вздохнула Таяна, потянув княжну за рукав.

– А давай к Настёне сбегаем, – предложила Любава и повернула в другую сторону.

Девочки залетели в горницу к старшей княжне. Девушка сидела перед большим зеркалом и, придирчиво себя разглядывая, прихорашивалась.

– Зря стараешься, – решила подразнить сестру Любава. – Не приехал твой жених. У него поважнее дела имеются, – показала она язык.

– Да ну тебя! – фыркнула Настасья. – Очень он мне нужен. Вовсе я не для него, а просто так.

Любава присела рядом на скамеечку и залюбовалась сестрицей. Княжна была настоящей красавицей. Статная, хорошо сложенная девушка, выгнув тонкую бровь, примеряла драгоценные колты и, похоже, знала себе цену. Тёмно-русая коса толщиной в руку спускалась ниже бёдер, на белом личике Настасьи алыми кораллами сияли губки, а лёгкий румянец придавал ей особое очарование. Всем княжна пошла в матушку, не то, что она, Любава: худенькая и несуразная. «Соплёй перешибёшь», – порой слышала за спиной она насмешки дворовых мальчишек. И волосы у младшенькой, хотя и были мягкими да шелковистыми, но с сестриной косой не сравнишь. Частенько, причёсывая дочку, матушка вздыхала:

– И в кого у тебя волосёнки такие? Видно, в бабку отцовскую пошла. Одни глазищи на лице, больше и нет ничего.

Разглядывая себя в зеркальце, Любава и вправду понимала: куда ей до Настасьи? Да и наряды ей особо не шили. Всё старшенькой полагалось.

– Ничего, – успокаивала подопечную нянюшка. – Вот выдадут Настеньку замуж, уж тогда и до тебя очередь дойдёт. Расцветёшь ещё! Словно цветочек луговой… – улыбалась она, гладя девочку по голове. – Всем парням на загляденье. А пока радуйся, дитятко, воле. Успеешь ещё взрослой жизни хлебнуть, – вздыхала старуха.

Но в этот день Любаве неожиданно принесли праздничную одежду.

– Негоже княжеской дочке, словно холопке в чём попало по дому бегать, – строго проговорила нянюшка. – Вот что, милая, возможно, вскоре и тебе придётся пред сватами показаться.

– Зачем? – недоумевая, захлопала глазами княжна,

– Так надо – погладила по голове девочку нянька. – Так что давай обряжу я тебя.

С восхищением разглядывая расшитый золотом и жемчугом настоящий взрослый шишун67, Любава не смогла удержаться и поторопилась примерить наряд. Нянюшка удалилась, а княжна, пытаясь разглядеть себя в маленькое зеркальце, вертелась и так и сяк, но тут к ней в горницу вновь вбежала Таяна.

– Ой, Любавушка, какое же платье у тебя красивое! – всплеснула руками подруга и, разглядывая княжну, грустно вздохнула. – Хотела я тебе свою обнову показать, а у тебя вон какое загляденье!

– Таянушка, и у тебя сарафан замечательный, ну-ка, покружись! – приказала княжна, и девочка охотно завертелась. – А поясок какой искусный! – удивилась Любава.

– Здесь даже имя моё вышито, – похвасталась Таяна.

– Да, тонкая работа, – согласилась княжеская дочка. – Только что нам такими наряженными ходить, ежели даже одним глазком взглянуть не можем, что там в зале-то делается, – надула она губки, и Таяна согласилась с подругой.

Между тем Засекин, как полагается, встречая гостей, готовился к вечернему пиру, а княжеские посланники отправились передохнуть с дороги. Якуб Залевский, плотно прикрыв дверь опочивальни, взглянул на Друцкого и довольно усмехнулся.

– Ну вот, Фрол Степанович, а ты боялся. Всё получилось, как я сказал. Куда князь с вашим русским гостеприимством денется? – хохотнул поляк.

– Да, вроде обошлось, – согласился боярин.

– Вот возьми, – протянул пузырёк Якуб. – Подольёшь в вино для дружины княжеской. Я знак подам, когда. А как дело сладится, наш человек ворота откроет и впустит моих гусар в городище. Под покровом темноты они к стенам без помех подберутся, – растянулся в ядовитой улыбке пан.

– Что б я своих же соплеменников потравил? – вдруг шелохнулась совесть в груди Друцкого.

– Ты хочешь деньги получить? – прищурился Залевский.

– Может, князь и так казну отдать согласится?

– Ты что, дурак? – скривился Якуб. – Кто ж от такого богатства добровольно оказывается?

– Глядишь, за жизнь свою испугается да отдаст.

– Ты видал его ратников? Только свистнет – нас вмиг на берёзах вокруг города развесят. Или ты решил в другой лагерь переметнуться? – настороженно взглянул поляк. – И от доли своей готов отказаться?

– Что ты, Якуб! Я верен слову!

– Жадности ты своей верен, – ухмыльнулся пан, но боярин пропустил укол мимо ушей.

– Вот только брать такой грех на душу… – покачал головой Фрол. – Может, кто другой отраву подлить сгодится?

– Чистеньким хочешь остаться? – скривился Якуб. – Ручки боишься замарать? Не получится. Теперь мы одной верёвочкой связаны. Раньше надо было греха бояться. И потом, с такими деньгами любой грех искупить можно, – хохотнул он и неожиданно задумался. – Давненько я мечтал княжескую казну увидеть. Уж сколько церковных книг перечитал, где о богатстве Засекиных говорилось.

– Вот только никто того богатства не видел, – засомневался Друцкий.

– Что ж тогда согласился мне в деле помочь? – хмыкнул пан.

– Ну коли княжеского золота не возьмём, так хоть поживимся тем, что его людишки по монастырям для ополчения собрали, – засверкали глаза предателя.

– Ладно… не долго осталось. Скоро узнаем, справедливы ли те легенды о Засекинской казне. Только ключ от неё надо найти.

– Как покончим с дружиной княжеской, уж с одним-то князем справимся.

– Ничего, всё расскажет, – хищно усмехнулся поляк. – Уж языки я развязывать умею…

Вскоре гостей пригласили в гридницу, где Алексей Григорьевич велел накрыть столы для пира. Стараясь всё справить по чести и не ударить в грязь лицом, челядь проворно сновала между господ. Ключник, стоя неподалёку от виночерпия, следил за сменой блюд, заботясь, чтобы кубки гостей не оставались надолго пустыми, а рядом с Василием Ивановичем находилась его жена, готовая по первому приказу отправиться на женскую половину за княгиней.

Между тем две непоседливые подружки, прислушиваясь к разносящемуся по дому торопливому топоту, откровенно скучали.

– Слышь, какой пир твой батюшка для гостей закатил? – проговорила Таяна. – Матушка прямо с ног сбилась, стараясь гостям и князю угодить. Я на кухню бегала и украдкой в гридницу заглянула, – похвасталась она. – Ой, сколько всего там! И угощения, и гусляры песни распевают.

– Хорошо тебе, можешь бегать, где вздумается. А мне, ежели что, сразу наказание, – вздохнула Любава и, подперев голову рукой, надула губки. Взглянув на печальное лицо подруги, Таяна вдруг предложила:

– А ты надевай мой наряд, никто и не признает в тебе княжескую дочку, – улыбнулась она.

Любава засверкала глазами:

– И то правда! А давай! – охотно согласилась княжна. – Я надену твой наряд, а ты – мой. Вот смеху будет, когда всех запутаем!

И девочки, хихикая, взялись переодеваться.

Пир был в самом разгаре, когда Якуб Залевский, поднявшись с места, проговорил:

– Так и не показал ты нам, князь, невесту.

– А чего вам на девку глазеть, да в краску её вгонять? Вот сам жених приедет, тогда и выведу ему дочь, – фыркнул Алексей Григорьевич.

Пан не стал настаивать, а подал знак Фролу. Друцкий подошёл к виночерпию и, отвлекая его разговором, незаметно опрокинул в жбан жидкость из пузырька. Сделав дело, боярин вернулся к столу и подсел к князю. Дождавшись, когда отравленное вино разольют по кубкам, Якуб вновь заговорил:

– Хотя невесту нам так и не показали, предлагаю выпить за неё, – воскликнул Залевский, и дружинники, одобрительно загалдев, подняли чаши.

Фрол обратился к неподалёку стоящему ключнику.

– А ты, Василий Иванович, чего не пьёшь? Неужто брезгуешь?

– Не по чину мне, – потупился холоп. – Я вроде как на службе.

– На-ка вот, испей из моей чаши. Князь не осерчает, – покосился он на Засекина и предал вино ключнику.

Сам Алексей Григорьевич, собираясь поддержать тост, поднял кубок, но Друцкий как бы невзначай толкнул князя, и алая жидкость залила белую скатерть.

– Экий я неловкий! – извиняясь перед хозяином, запричитал Фрол, исподтишка наблюдая, как дружинники и княжеские бояре прихлебывают отраву. Через минуту лица несчастных побледнели, и, издавая страшные хрипы, они безуспешно пытались заглотнуть воздуха. Не прошло и пары минут, как все, кто выпил зелья, навсегда затихли. Тех же, кто ещё не успел притронуться к кубкам, люди Залевского, неожиданно подскочив сзади, кололи и резали без жалости.

Увидев измену, Засекин грозно поднялся с места, на ходу выхватывая саблю, но к князю подскочила пара человек и, ухватив его за руки, скрутила. Дворовую челядь согнали в угол, а ключница, взглянув на бездыханное тело мужа, упала на колени и завыла. Алексей Григорьевич, продолжая тщетно рваться из хватки поляк, с ненавистью взглянул на Друцкого:

– Фрол, как ты мог!

Боярин только презрительно фыркнул.

– Прости, Алексей Григорьевич, но по-другому ты же казну не отдашь? Лучше скажи, где ключ прячешь.

– Вон чего! На казну княжескую позарились! Не видать вам моего золота! – воскликнул князь.

– Ты не скажешь, холопы твои расскажут, – усмехнулся Якуб Залевский и перевёл взгляд на вопящую ключницу. – Тащите её сюда.

Женщину поставили перед поляком на колени.

– Ну что, холопка. Может, ты знаешь, где твой хозяин ключ от кладовой прячет?

– Не знаю, пан. Батюшка-князь казну всегда сам открывал.

– Врёшь!

– Вот те крест! – рыдала женщина.

Поляк недовольно хмыкнул и перевёл глаза на Засекина. Алексей Григорьевич лишь холодно усмехнулся.

– Огнём пытать будешь – не скажу!

– А это ты зря, княже, – расплылся в крысиной улыбке Залевский. – Всё расскажешь… Приведите-ка сюда дочку княжескую, – прошипел он, и отец побледнел. – Ну что, будешь говорить? Или дочке твоей за твоё упрямство расплачивается придётся?

Князь молчал, и только его раздувающиеся ноздри говорили, в каком он бешенстве.

Вскоре на пороге появилась Настасья:

– Батюшка, звал меня? – потупившись, преступила порог девушка, но подняв глаза и увидев, что творится в гриднице, побелев, попятилась назад, но дорогу княжне перегородил польский стражник.

Залевский, нагло оглядев княжну, усмехнулся.

– Да, красивая у тебя дочка, князь. Ну что, где ключ, Алексей Григорьевич?

Засекин молчал, пан сделал знак, и двое громил направились к девушке.

– Ты не посмеешь! Тебя за все твои дела из-под земли достанут! – воскликнул князь.

– Кто? – засмеялся Залевский. – Ваш царь или наш король? Своего царя у вас нет, да и не будет… А с такими деньгами я с нашим королём всегда договориться сумею. Сигизмунду деньги ой как надобны.

Бедную Настасью повалили на пол, Засекин дёрнулся, но не смог вырваться из хватки удерживающих его людей. Бедняжка кричала и плакала, но мольбы несчастной не трогали негодяев – разве могла хрупкая девушка справится с двумя громилами.

– Останови их, я всё скажу! – воскликнул отец.

– Хорошо, говори, – усмехнулся пан и сделал знак воинам. Те остановились, но Настенька продолжала оглашать зал рыданиями.

– Ключ находится в моей опочивальне в тайнике. Я принесу.

– Конечно, принесёшь, только позже, – хихикнул Якуб и громилы, оскалившись, снова набросились на девушку.

– Ты обещал! Не тронь дочь!

– Я тебе не верю. Ты врёшь. Не мог ты так быстро сдаться.

Девушка истошно закричала и затихла. Отец зажмурился, и из его глаз от бессилья брызнули слёзы.

– Отпустите её! – простонал Засекин.

– У тебя ещё есть жена и сыновья, – оскалился поляк. – Подумай о них.

Неожиданно твёрдо взглянув в глаза негодяю, князь сцепил зубы. Он понял: в любом случае этот польский выродок не пощадит никого. Собрав силы, Засекин рванулся и, скинув с себя державших его людей, выхватил саблю у рядом стоящего поляка. Одним ударом он разрубил врага, а следующим броском пронзил негодяя, истязающего его дочь, при этом задев и её. Взглянув в обезумевшие глаза девушки, отец прошептал:

– Прости, – и пронзил кинжалом грудь Настеньки.

Развернувшись, Засекин успел убить подбегающего к нему гусара и ранить ещё двоих казаков, но тут на голову князя сзади обрушился удар, и он пошатнулся. Алексей Григорьевич пытался устоять на ногах, и, воспользовавшись его заминкой, к князю подлетели четверо поляков, ухватив его за руки. Рыкнув, Засекин дёрнулся, кафтан затрещав по швам, лопнул, и пуговицы вместе с удерживающими его врагами полетели в разные стороны. Отпихнув ногой одного из нападающих, князь ударил кулаком в морду другого, но силы были неравными, и Алексея Григорьевича всё же сумели схватить и обезоружить. Засекин продолжал рвался из удерживающих его тисков, разодранный кафтан и рубаха открыли его мощную грудь, и глаза Залевского уставились на нательный крест и странный золотой амулет. Оберег имел форму солнца и луны, а тёмный рубин, разделяя небесные светила, поблёскивал алым мерцанием. В этот момент дверь распахнулась, и в зал впорхнули две девчонки.

Любава собиралась произнести забавную речь, представляясь своей служанкой, но лишь переступив порог, осеклась.

Увидев дочь, князь, судорожно облизав разбитые губы, истошно заорал.

– Беги!

Любаве хватило мгновения, чтобы, услышав вопль отца, пуститься со всех ног. Проскользнув мимо стражника у входа, княжна помчалась к матери, а Таяна же, оцепенев от страха, осталась стоять, в ужасе уставившись на труп Настасьи.

– А вот и младшенькая пожаловала! – увидев богатые одежды девочки, захихикал Якуб, и несчастную подхватили грубые мужские руки.

– Она же ребёнок! – пытаясь высвободиться из хватки, закричал князь.

Но зверьё в человеческом обличье, не обращая внимания на слёзы девочки, уложили бедную на стол. Малышка завизжала, заставляя дрожать перепонки в ушах, и поляк ручищей закрыл ей рот. Тут раздался жуткий вой ключницы. Женщина коршуном кинулась на насильника, но удар ножа остановил несчастную мать, и она свалилась на холодный пол. Зажатая грубой ладонью девочка стала задыхаться, но громила, не замечая этого, продолжал измывался над жертвой. Лишь позже, осознав, что бедняжка затихла, негодяй, с досадой поморщившись, отступил.

Алексей Григорьевич зарычал. В него словно дьявол вселился. Во второй раз Засекин раскидал схвативших его людей, и вновь завязалась рукопашная. Весь израненный князь вёл неравный бой, круша всё на своём пути. Одна мысль владела отцом: дать младшей дочери спастись. Не замечая боли и собственной крови, Засекин рубил подлетающих к нему вояк, пока его не сразил выстрел пищали. Князь захрипел и, сделав ещё пару шагов, рухнул.

– Что ты наделал? – взвился Якуб.

– Так сколько он нашил людей уложил, – оправдывался гусар, сжимая ещё дымившееся оружие.

Пан подошёл к поверженному Засекину и, взглянув на золотой амулет, сорвал его с шеи.

– Похоже, у князя действительно богатая казна, – рассматривая древнюю вещицу, хмыкнул Якуб. Спрятав оберег в карман, он взглянул на Друцкого. – И что теперь делать будем?

– Князь не рассказал, княгиня расскажет, – проговорил Фрол, и сообщники, переглянувшись, направились к выходу.

– А с остальными что делать? – кивнув на слуг, поинтересовался одни из людей пана.

– Никого не оставлять в живых, – приказал Залевский и вышел.

Любава неслась по коридору и, влетев в опочивальню княгини, выпалила:

– Матушка, бежать надо! Предали нас! Батюшку схватили, а Настеньку убили!

Женщина побледнела и, застонав, схватилась за живот.

– Матушка, бежим! – тянула за рукав девочка.

– Не смогу я. Догонят меня. А ты беги к лесу, там схоронишься. Поторопись, – проговорила Варвара и обняла дочь.

– Я не уйду без тебя! – слёзы навернулись на глаза Любавы. – И братьев надо предупредить!

– Ты не успеешь, – сморщившись от боли, проговорила княгиня.

На мгновение задумавшись, она сняла с шеи серебряный амулет и повесила его на шею дочери.

– Береги его. Отдать можешь только своему мужу.

– Матушка, – зарыдала девочка.

– Беги, прошу тебя! – взмолилась мать. – Ты должна сохранить оберег. Поспеши!

Осознавая важность поручения, Любава утерла слёзы и, спрятав талисман за пазуху, направилась к двери. Но не успела она её открыть, как та распахнулась, и девочка уткнулась носом в серебряный орден. От страха Любава не могла оторвать взгляда от оскалившегося не то волка, не то собаки. Страшная пасть, тускло поблёскивая, раскачивалась перед глазами, и, сглотнув ком, застрявший в горле, она подняла глаза. Встретившись с леденящим взглядом пана, бедняжка задрожала, но Якуб властно отстранил ребёнка и шагнул к княгине. Следом за поляком зашёл и Фрол Друцкий. Прижавшись спиной к печи, Любава испугано уставилась на мужчин. Варвара тяжело вздохнула и вновь схватилась за живот.

– Фрол, – простонала она. – Как ты посмел….

– Посмел, посмел, – хмыкнул боярин. – Лучше скажи, где твой муженёк ключ от кладовой прячет.

– Так это всё из-за золота, – догадалась княгиня. – Тебе придётся ответить за свои деяния.

– Не придётся, – усмехнулся Друцкий. – Никто не расскажет, никто и не узнает. А вот ключ тебе лучше отдать.

– Я не знаю, где он.

– Врёшь! – взревел Фрол и наотмашь ударил женщину.

– Не тронь! – взвизгнула княжна и, бросившись на боярина, вцепилась зубами в его руку.

Друцкий грубо отшвырнул ребёнка, и Любава, ударившись головой об угол обложенной изразцами печи, потеряла сознание. Через некоторое время откуда-то издалека девочка различила отчаянные крики матери, затем послышался детский плач, и неожиданно всё стихло. Маленькая княжна сквозь окутывающий голову туман подумала: «Может это всё сон?» – но тут отчётливо услышала мужские голоса.

– Ты что, и младенца кончил? – спросил Фрол.

– Слишком громко орал. Его плач меня выводил из себя, – проворчал Якуб и прикрикнул: – Ищи давай. Здесь он должен быть.

– А что с девчонкой делать? – вновь задал вопрос Фрол, и Любава, догадавшись, что говорят о ней, похолодела.

– Да, похоже, она тоже откинулась, – раздражённо фыркнул поляк. – Ключ лучше ищи! О холопке он печётся…

Её щека лежала в чём-то тёплом и липком, и девочка неожиданно она поняла, что это её собственная кровь. Тошнота подступила к горлу, но Любава, не смея даже моргнуть, боялась шелохнуться. Злодеи шарили по сундукам и полкам, заглядывали за иконы, переворачивали всё вверх дном.

– Чёрт, где же он, – злился Фрол и остановился возле девочки. – Может, без ключа обойдёмся? Сломаем замок – и дело с концом?

– Нет, не получится. Я читал, что без ключа кладовую не открыть. Секрет там какой-то имеется.

– Так разнести по кирпичику всю кладовую!

– Она на несколько аршинов68 в землю уходит и толщиной чуть ли не в два. На это время потребуется. А сюда со дня на день Евсей Левашов со своей дружиной явиться должен. Можем не успеть.

– Куда же Засекин его спрятал? – в сердцах ударил кулаком по печи Фрол, и неожиданно один из изразцов откинулся, открывая глазам тайник. – А вот и ключик, – засмеялся Друцкий.

Сообщники обрадовались и, завладев ключом, тут же удалились.

Когда шаги затихли, Любава решилась открыть глаза. Прислушиваясь к звукам за дверью, девочка несмело пошевелилась и приподнялась. Голова тут же закружилась, но когда комната престала вращаться, то, что увидела маленькая княжна, заставило её оцепенеть. Любава с ужасом смотрела на растерзанные тела матери и младенца. То была крохотная сестричка. Сколько времени она не могла оторвать глаз от страшной картины, девочка не знала, но из оцепенения её вывели крики с улицы.

Женский визг, плач детей, вопли и проклятья сливались в один истошный вой, и Любава, обтерев с щеки кровь, выглянула в коридор. Убедившись, что там никого нет, девочка осторожно покралась к лестнице. Из некоторых горниц доносились душераздирающие стенания прислуги, где-то она натыкалась на уже бездыханные тела, но княжне удалось выскользнуть из дома незамеченной. Выбежав на двор, Любава споткнулась о распростёртое тело собаки. В испуге отшатнувшись от замершей в последнем оскале псины, девочка в растерянности огляделась. Обезумившие люди, пытаясь найти спасение, метались по улицам, их настигали, кого-то убивали на месте, молодых женщин валили на землю и насиловали, мужиков рубили и калечили.

Услышав за спиной топот и голоса, княжна задрожала, но в следующую секунду юркнула в большую собачью конуру и, забившись вглубь, затихла.

– Что, Фрол, прямо сейчас в казну княжескую наведаемся или до утра подождём? – услышала она торжествующий голос Залевского.

– Уж больно хочется на богатства Засекина взглянуть, – признался Друцкий и посетовал: – Да вот только темно. Огня бы надо с собой прихватить.

– Ничего, скоро здесь огня станет в избытке. Всю округу озарим.

– Чего это ты задумал? – насторожился Фрол.

– Всех, кто в живых остался, запереть в амбар! – приказал пан подлетевшим к нему гусарам.

– Зачем? – недоумевал Друцкий.

– Всех сжечь, – зловеще оскалился Залевский.

При этих словах тело девочки мелко затряслось. Боясь, что страшные люди снаружи услышат стук её зубов, бедняжка, старясь сдержать дрожь, до боли обхватила колени, а когда подельники проходили мимо её хлипкого убежища, Любава даже перестала дышать.

Вскоре пан с боярином скрылись из вида, и жуткие звуки, витавшие над городом, заставили ребёнка зажать уши и зажмуриться. Любаве не хотелось ни видеть, ни слышать, как людей тащили, гнали, били, как несчастные молили о милосердии, и как в ответ они получали лишь тычки, насмешки и оскорбления.

Шум переместился в другую часть города, и на княжеском дворе никого не осталось. Опасливо выбравшись из конуры, девочка прошмыгнула к крепостной стене и здесь наткнулась на тела своих братьев. Закусив губу, она вновь замерла, но новый отчаянный крик заставил княжну выскочить за ворота.

Растворившись в темноте, Любава мчалась к лесу. Она успела добежать до опушки, когда огромный столб пламени поднялся над городищем и, сливаясь с предсмертным воплем сотен голосов, искрами вознесся в небо.

Последний раз взглянув в сторону родного дома, княжна кинулась в чащу и бежала, больше не оглядываясь и не разбирая дороги. Лицо девочки заливали слёзы, но она даже не думала их утирать. Разве могут слёзы излить всё горе, клокочущее у неё в груди? Вдруг споткнувшись о корягу, бедняжка полетела в овраг и погрузилась в темноту…

Солнце ещё не успело подняться высоко и, несмело пробиваясь сквозь ажурную листву деревьев, ласково коснулось безмятежно сонной земли. Маленькой княжне снилось, как сильные мужские руки легко подхватили её и, казалось, подняли к самым верхушкам деревьев. Но ей не было страшно. Она знала: отец ни за что на свете не уронит свою любимую дочь. Сердце в груди трепетало от восторга, только стало несколько неловко, и, притворно надувшись, девочка возмутилась:

– Батюшка, ну я уже не маленькая!

Мама стояла рядом и звонко смеялась. Яркие лучи слепили глаза, не давая разглядеть лица дорогих людей, и только их счастливые улыбки различались сквозь прикрытые ресницы. За спиной раздавались весёлые возгласы сестры и шутки братьев, и голоса родных сливались в единый мелодичный хор с восторженным звоном беспечных кузнечиков. Запах свежескошенного луга пьянил, душу распирало от безмерной радости, а весь мир был наполнен светом, любовью и умиротворением.

Но солнце продолжало ласкать лицо, щекотать ухо, путаться в ресницах, упрямо пытаясь разбудить маленькую гостью, и открыв глаза, Любава удивлённо огляделась. Девочка не помнила, ни как она попала сюда, ни кто она, ни как её зовут. Она не помнила ничего… Попытки напрячь память отзывались в голове страшной болью, и отказавшись от этой затеи, она старалась больше не копаться в своём прошлом. Княжна поднялась и побрела по лесу. Одно она знала наверняка: нужно идти на восток, поскольку на западе её ждало что-то чудовищно страшное и жестокое…

Глава 34

Над княжеским двором повисла гробовая тишина, лишь кудахтанье кур на соседней улице нарушало гнетущее безмолвие. Люди в замешательстве переводили глаза с княжны на Залевского с Друцким, буквально онемев от услышанного. Евсей сделал еле заметный знак – и за спинами подельников, словно из-под земли, вырос караул. Болеслав опасливо покосился на стражников, но Якуб, презрительно сложив тонкие губы, сохранял спокойствие, всем своим видом показывая недоверие к «устроенному девчонкой спектаклю». Фрол всё больше бледнел, и Левашов заметил, как у того затряслись руки.

Когда Таяна, теперь уже Любава, замолчала, монахиня, взглянув на царского посланника, проговорила:

– Князь, ты хотел узнать имя этой девушки? Теперь ты его знаешь. Она младшая дочь князя Засекина, – подтвердила сестра Марфа и, указав в сторону Залевского и Друцкого, решительно заявила: – А эти люди повинны в гибели её семьи, моей дочери и мужа.

– Всё это ложь, – фыркнул Якуб. – Надеясь оправдать себя, девчонка решила оговорить честных людей. А монахиня в сговоре с ней!

– Я в сговоре?! – прошипела Марфа. – Да мне твоя крысиная морда каждую ночь снится! И крик моей бедной девочки! – на глаза женщины навернулись слёзы, но она тут же взяла себя в руки и твёрдо взглянула на царских посланников. – Богом клянусь! Всё, что рассказала Любава, правда! – и женщина широко наложила на себя крестное знамение.

– Врёшь, ведьма! – вскочил с места Фрол.

– Я перед богом врать не стану. А у тебя, боярин, руки не по локоть, а по плечо в крови. И пришла пора тебе заплатить за смерть невинных людей и за своё предательство.

      Князь Бутулин всё больше хмурился и, обращаясь к Любаве спросил:

– Так ты утверждаешь, что амулет передала тебе княгиня Варвара Засекина и она же является твоей матерью.

– Да!

– Кроме того, ты обвиняешь Болеслава Залевского в убийстве боярина Григорьева и его дочери?

– Да!

Царский посланник тяжело вздохнул и задумался. Дело похоже вовсе не такое простое, как ему казалось изначально. А после рассказа подозреваемой и вовсе всё перевернулось с ног на голову: и хлопка, получается, не холопка вовсе, а княжна древнего рода. И польский боярин, выходит, тать окаянный, а не светлый пан. И как же теперь разобраться, кто прав, а кто напраслину на добрых людей наговаривает?

– Кроме того, ты утверждаешь, что пан Якуб Залевский и боярин Фрол Друцкий возглавляли резню Хлепени в 1611 году?

– Да! Они позарились на отцовскую казну и на деньги, собранные для русского ополчения, а желая замести следы, истребили всех жителей.

– Брехня! Сказки всё это! Не было у князя никакой казны, – воскликнул Друцкий. – Там и было – пара куньих шкурок да горсть серебра, а остальное – медяки одни. Хвастал, будто приданное дочерям царское даст. А сам был гол как сокол!

– Откуда знаешь? – тяжело взглянул Прохор.

– Так.. слышал, – понимая, что выдал себя с головой, растерялся Друцкий. – Слухи-то по Москве ходили, – начал заикаться боярин.

– Взять их! – приказал Евсей, указывая на Залевских и Фрола.

– Я представитель короля! Вы не посмеете! – в возмущении вскочил с места старший Залевский. – И всё, что наговорила эта сумасшедшая, только слова! Какие у девчонки доказательства, что она дочь Засекина? – обратился пан к Бутулину. – Может, дворовая девка обворовала хозяев и сбежала? А теперь небылицы сочиняет! А монахиня вовсе с горя разума лишилась и несёт, что попало!

Царский посланник устремил строгий взгляд на Таяну. Девушка растеряно захлопала глазами. И тут заговорила сестра Марфа:

– Любавушка, вспомни… Матушка не говорила тебе, не показывала, как казну открыть?

– Нет, я ж девчонкой была, – пожав плечами, пролепетала девушка. Якуб торжествующе усмехнулся. – Хотя… – задумалась княжна и удивлённо взглянула на монахиню. – Как-то мне страшный сон привиделся, и я проснулась… К матушке побежала, но её на месте не оказалось. Только и заметила, как отблеск фонаря сверкнул: они с батюшкой в подвал спускались. Ну я за ними и пошла.

– И что? – подбадривала девушку бывшая ключница.

Напряжённо копаясь в памяти, Любава замолчала.

– Да… – задумчиво проговорила она, – я видела, как они кладовую открывали.

Фрол только презрительно усмехнулся:

– Потому ночью и шастали, что хотели скрыть, что казна-то пуста.

Не обращая внимания на ехидство боярина, Любава продолжила говорить:

– Матушка меня увидела и назад в опочивальню повела, а батюшка там остался, – девушка продолжала о чём-то сосредоточенно размышлять и наконец взглянула на Бутулина. – Я попробую…

– Что? – не понял князь.

– Казну открыть.

– А чего её открывать? Её уж и без тебя давно открыли, – поморщился царский посланник.

– Пойдёмте! – вдруг азартно сверкнула глазами Любава. – Я покажу! Пусть принесут ключ от подвала, – потребовала она.

Взглядом разыскав в толпе ключника, Евсей велел ему принести ключ от казны. Княжна спустилась с помоста и пошагала к лестнице, ведущей в подземелье. На её лице появилось столь уверенное выражение, что и князь Бутулин, и другие бояре поднялись и последовали за девушкой.

– И пана Залевского с собой прихватите, – на мгновение остановившись, посоветовала Любава.

Но поляки и без того собирались взглянуть, чем собралась удивить царского посланника новоявленная княжна, и уже сами направились вместе со всеми. Фрол только презрительно лыбился, но плёлся рядом с невозмутимым Залевским.

Ключник отворил ведущую в подвал дубовую дверь, и процессия, освещая дорогу факелом, спустилась по каменной лестнице. Столпившись на небольшой площадке перед массивной плитой, служившей дверью в кладовую, люди остановились, озадачено поглядывая на Любаву.

– Открой, – попросила она мужа, и Евсей достал массивный украшенный вензелями ключ.

– Это тот самый? – спросил Прохор, вспоминая давний визит в разграбленный город.

– Тот, – согласился княжич, и по лицу пана Залевского проскользнула ехидная ухмылка. Ключ легко вошёл в вырубленную в камне скважину, внутри раздался щелчок, Левашов сделал оборот, и дверь, издавая тягостный скрежет, отворилась. Якуб Залевский, переглянувшись с Фролом Друцким, скептически скривились. На самом деле, в кладовой не оказалось ничего необычного. Пара сундуков с ценными шкурками соболей и куниц, ларец с серебряными монетами, большой сундук меди. Но всё это было сбережениями Левашова.

– И что? – злорадно хихикнул Фрол. – И где же несметные богатства твоего батюшки?

Не обращая внимания на насмешку боярина, девушка огляделась и, приподняв факел, осветила подземелье. Выложенные из камня стены уходили ввысь сводами перекрытий и казались незыблемыми. На одной из стен с выступающей из неё аркой под самым потолком высветился барельеф солнца и луны. Люди удивлённо зашептались. В камне было высечено точное изображение амулета.

– Евсей, верни мой оберег, – попросила Любава. – И пан Залевский пусть отдаст, – приказала она.

Якуб злобно прищурился и не сдвинулся с места, тогда Прохор, грубо рванув камзол поляка, сорвал с него талисман и передал его княжне. Закрепив факел на стене, девушка ещё раз внимательно оглядела стену. Пилястры, поддерживающие арку, в двух локтях69 от пола были украшены каменными дисками. Княжна подошла к одному из них и, смахнув пыль, с усилием потянула диск в сторону. Неожиданно камень поддался, и глазам людей предстало округлое углубление с высеченным внутри изображением в форме Солнца и Луны.

– Евсей, сдвинь другой диск, – кивнув в сторону второй опоры арки, попросила княжна. Левашов потянул камень, и диск легко переместился, открывая точно такое же углубление. Любава внимательно осмотрела высеченный рисунок:

– У тебя должен быть золотой, – передал она мужу амулет. – Приложи его, – приказала княжна, а сама вложила в углубление свой серебряный. Оба оберега точно встали на место. – Теперь поверни по ходу движения солнца.

Левашов надавил на оберег и повернул его, как говорила Любава. Чувствуя, как под металлической пластиной повернулся и камень, Евсей с удивлением взглянул на супругу. Девушка, в свою очередь, повернула серебряный амулет.

В ту же секунду внутри камня разделся щелчок, и стена, издавая утробный рокот, неожиданно поползла в сторону. Когда к открывшемуся проёму поднесли факел, народ ахнул. Каменная клеть была заставлена сундуками, полными золота, серебра, драгоценных камней, церковных окладов и прочей дорогой утвари. Из груди Фрола раздался душераздирающий хрип, а Прохор, пытливо взглянув на Якуба, предположил:

– Похоже, пан Залевский, ты догадался, что девять лет назад вы с Друцким не нашли настоящую кладовую. Поэтому, пан, ты так стремился получить доступ к владениям покойного Засекина?

Фрол буквально взвился:

–Так ты обмануть меня хотел? Вот для чего тебе девка нужна была?! Не только сыночка своего от наказания огородить, так ещё и всем богатством вознамерился завладеть?

– Молчи, болван! – рыкнул Залевский.

На челюстях Якуба заходили желваки, а глаза разгорелись жгучей злобой.

В самом деле, проникнув в кладового русского князя, поляк испытал глубокое разочарование. То, что хранилось за толстыми стенами подземелья, не заслуживало тех усилий, которые он потратил, чтобы попасть сюда. Добыча оказалась настолько скудной, что Залевский возненавидел и себя, и Фрола, и весь мир. И эта ненависть не добавила пану милосердия, а даже наоборот: Якуб с ещё большей жестокостью решил изничтожить город.

По возвращению домой, поедаемый безмерной досадой Залевский даже чуть не сжёг старинную рукопись, рассказывающую о походах предков Засекина и о княжеской казне. Случайно обнаружив эту книгу в разграбленном русском монастыре, пан из любопытства изучил её и загорелся идеей получить несметные богатства князя, а случай удачно свёл поляка с Фролом Друцким. Две коварные сущности быстро нашли общий язык, и завистливый боярин согласился помочь Залевскому добраться до подземелья Засекина.

Но сжечь тогда летопись Якубу помешала его жадность. Пан уже поднёс фолиант к камину, но взглянув на массивный дорогой переплёт, пожалел его и в сердцах только забросил книгу подальше.

Прошло несколько лет, и как-то, перебирая свою библиотеку, Залевский вновь наткнулся на знакомую летопись. Старая досада отразилась на лице Якуба, и он, презрительно усмехнувшись, открыл фолиант. Заново перечитывая описание богатств Засекина, пан поморщился и в сердцах захлопнул книгу. Неожиданно серебряная пластина, украшающая оправу рукописи, отпала, открывая глазам выдавленный рисунок.

Разглядывая орнамент, Залевский вдруг понял, что он ему знаком. На толстой коже было высечено Солнце с Луной – точно такое, как на обереге, сорванном с груди князя Засекина. Желая окончательно убедился в своём предположении, Якуб достал из ларца вещицу. Сравнивая рисунок с амулетом, пан пришёл к выводу, что в этом нет ничего удивительного. «Книга написана о предках князя… Возможно, это изображение являлось чем-то вроде родового герба? – размышлял Залевский. – Кладовая, как известно, была построена аж в девятом веке!»

Но что-то странное шевельнулось в груди поляка, проскользнув юркой змейкой в его алчное сердце. Намереваясь вернуть фолианту первозданный вид, Якуб решил закрепить серебряную пластину на старое место и взялся натирать её войлочной тряпицей. Начищая серебро, пан обнаружил, что почерневший металл скрывал витиеватый орнамент, и, присмотревшись к узору, разобрал знаки похожие на буквы. Пытаясь разгадать древние славянские письмена, Залевский усердно изучал знаки и всё же сумел прочитать: «Вереи», – проговорил он вслух. Вспоминая, что же это значит, Якуб нахмурился: – «Кажется, «запоры» или «затворы»», – подумал он, и в груди вновь что-то шевельнулось.

Пристально разглядывая оберег, изображение на коже и слово на пластине, Залевский задумался, и неожиданно ему на память пришёл барельеф в княжеском подвале. «Там тоже было высечено похожее изображением», – нахмурился пан, и подозрение в груди пришло в ещё большее движение. Якуб не мог отделаться от мысли, что и тогда, и сейчас он чего-то упускает. Вспоминая давно минувшие события, Залевский мысленно проходил по княжескому дому, спускался в подвал, открывал кладовую… И тут его мозг пронзило озарение: размер кладовой был несопоставимо мал по сравнению с фундаментом! Конечно, вполне возможно, что подвал не стали делать под всем домом, но шестое чувство подсказывало Залевскому: он на верном пути. Вновь открыв книгу, Якуб взялся перечитывать её более внимательно.

В рукописи говорилось, будто открыть кладовую можно только с помощью хитрого ключа, а ещё упоминалась какая-то тайна, сохраняемая княжеским родом на протяжении столетий. «Может, мы просто нашли не тот ключ? – вдруг осенило пана, и он пристально взглянул на оберег. – Или не поняли, что является ключом», – лихорадочно задрожал Залевский. Несколько раз перечитав фолиант, поляк всё более приходил к убеждению, что на самом деле в тот день они не открыли казну, и скорее всего богатство Засекиных до сих пор хранится в тёмном подземелье.

Жажда наживы не давала Залевскому покоя, и он решил вернуться в разорённые земли и на месте проверить свою догадку. Но ему опять не повезло. К величайшему сожалению пана, русский царь успел пожаловать заброшенную вотчину Евсею Левашову.

Якуб злился. Одно дело – наведаться в пустой дом, совсем другое – когда он полон народа, а двор охраняется опытными дружинниками. Надеяться во второй раз безнаказанно попасть за крепостные стены было бы наивно, и хитрый поляк решил по-другому подобраться к казне и подсунул княжичу свою племянницу.

Всё складывалось просто замечательно. Красавице Божене легко удалось увлечь неискушённого в женском коварстве воина, и дело двигалось к свадьбе. Залевский уже видел себя в заветном подвале и мысленно ликовал, подсчитывая дни до венчания, но тут ему на глаза попался оберег Таяны. Пана буквально окатило ушатом холодной воды. Якуб не понимал, откуда у девчонки мог взяться похожий оберег, но уверенность в том, что он на пороге раскрытия древней тайны, окончательно засела в его голове. «Я заставлю её рассказать, что она знает об этом обереге», – размышлял пан, но девчонка умудрилась сбежать.

Именно желание получить оберег и выбить сведения у странной холопки и заставляли Залевского так настойчиво требовать от Сыскного Приказа как можно скорее разыскать «лиходейку». До конца не понимая, связь оберега с пресловутыми «верями», Якуб рассчитывал на месте разобраться с загадкой. А если отомкнуть запоры княжеской казны не удастся, пан планировал просто разобрать стену по кирпичику, а потому ему любым способом было необходимо завладеть имением Левашова.

Ещё немного – и он сможет стать владельцем богатств Засекиных, – мечтал Залевский, и теперь Якуб в бессилье скрежетал зубами…

Фрол пытался вырваться из хватки Прохора Долматова, а князь Бутулин, смерив взглядом поляков, поморщился:

– Ну теперь вам обоим не отвертеться. В кандалы их! – приказал царский посланник, но не успели стрельцы опомниться, как Якуб, выхватив нож, схватил Любаву и приставил клинок к её шее.

– Все прочь, или я перережу девке горло! – пригрозил пан.

Люди замерли, понимая: негодяй исполнит угрозу. Евсей побледнел и, не смея выхватить саблю, прожигал глазами Залевского.

– И сына моего отпустите! – велел Якуб.

Подчиняясь, стрельцы отступили, и, Болеслав самодовольно блеснув глазами, отстранил охранников и шагнул к отцу.

Пятясь назад, пан неуклюже тащил Любаву к выходу.

– Да что ж ты делаешь, ирод! – воскликнула Пелагея. – Она же на сносях!

Но поляк только хищно оскалился.

– Вздумаете пойти за нами – ей не жить! – пригрозил Залевский. Его силуэт вскоре исчез в слепящем свете дверного проёма, и стены подземелья огласил визгливый вой Фрола.

Старший Залевский тащил Любаву к конюшне. Жители Хлепени в ожидании окончания тяжбы продолжали толпиться на княжеском дворе, но завидев поляка, угрожавшего ножом молодой княгине, опасливо расступились. Болеслав вывел лошадей и, сам вскочив в седло, поторопил отца:

– Да брось ты эту девку! Только мешать нам будет.

– Нет, она наша защита до самого Смоленска70. А за свою брюхатую бабу князь нам ещё золота отвалит! – возразил пан и, удерживая Любаву за руку, потянул её к лошади.

Но тут за спиной Якуба раздалось угрожающее рычание, и, обернувшись, пан увидел огромную оскалившуюся пасть.

– Пошёл вон! – зашипел старший Залевский, угрожая собаке ножом.

Воспользовавшись замешательством мучителя, княжна рванулась в сторону, сумев высвободиться из его хватки. Пан было кинулся за жертвой, но страшные челюсти в секунду сомкнулись на его запястье. Мерзкий хруст сломанных костей резанул слух, истошный вопль оглушил двор, и Залевский выронил клинок. Пытаясь отбиться от здоровой псины, поляк потянулся к оружию, но только он ухватил рукоять, как Гром повалил противника на землю. Жалко трепыхаясь под лохматой тушей, Якуб норовил высвободить здоровую руку и вонзить лезвие в собаку, но челюсти вновь лязгнули, и зубы зверя сомкнулись на горле поляка.

Народ только ахнул, а Болеслав, намереваясь броситься на помощь отцу, спрыгнул с коня. Но тут из подвала выбежал Левашов, а следом за княжичем высыпали и дружинники. После тёмного подземелья люди, щурясь на солнце, не могли сразу разобрать, что произошло, и младший Залевский, осознавая, что он может вновь оказаться под стражей, вскочил обратно в седло и пришпорил коня.

Увидев бегство негодяя, убившего её подругу, Любава неожиданно для себя подлетела к стоящему в толпе охотнику и, выхватив у него лук, прицелилась. Стрела, издав тонкий звон, устремилась за всадником, и через мгновение Болеслав свалился с лошади.

Удовлетворённо стиснув зубы, княжна опустила лук и уже хотела передать его хозяину, как неожиданно охнула и, согнувшись, схватилась за живот.

– Позовите Пелагею! – разнеслось по толпе, и к княжне поспешила знахарка.

Между тем, Грома никак не могли оттащить от пана Залевского. Пёс рычал, не желая разжимать челюсти, Якуб хрипел, захлёбываясь собственной кровью, и когда собаку всё-таки отогнали, поляк был уже мёртв. Евсей удовлетворённо потрепал пса по загривку:

– Спасибо тебе, Громушка, защитил ты и хозяйку нашу, и дитё, ещё не рождённое, – поблагодарил Левашов четвероного друга. Да, польский посол вполне мог избежать людского суда, а вот от божьей кары скрыться не смог.

Евсей осмотрелся, разыскивая глазами жену, и, заметив, как Любава бессильно опустилась на землю, бросился к ней. Подхватив любимую на руки, княжич понёс её в дом.

После всех событий отец Евсея, растерянно глядя на невестку и сына, не знал, что и сказать.

– Видишь, свет моих очей, всё как ты хотел, так и сложилось, – лукаво взглянула княгиня на мужа. – Мечтал ты с князем Засекиным породниться – сын не ослушался, дочку его за себя взял. Да и приданое у невесты оказалось царское.

– Ты знала? – прищурился Фёдор Петрович.

– Любава мне в нашу первую встречу всё и поведала, – призналась Евдокия.

– Почему мне не сказала?

– А ты бы поверил? – насмешливо фыркнула княгиня, и Фёдор, наклонив буйную голову, лишь виновато потупился.

Совсем скоро крик крохотного наследника княжеского рода огласил стены терема.

– Ну что ж, осталось благословить сыночка, – облегчённо вздохнула Евдокия.

– Да, уж… Теперь придётся, – улыбнулся в бороду князь.

Эпилог

Когда муж и жена в любви да в согласии живут, дети часто на свет появляются. Вот и терем в Хлепени не раз оглашал призывный плач новорождённого, а весёлый топот детских ножек неустанно радовал бабку и деда Левашовых.

Прохора с Пелагеей бог тоже стороной не обошёл. Через год после венчания у Доматовых появилась девочка, а ещё через год мальчик народился. Ох, и знатный пир закатил боярин! На крестинах вся Москва гуляла!

Фрола за измену в монастырь сослали. Говорят, он там умом тронулся и по ночам на луну выл, словно волк лесной. В застенки темницы отправили и Болеслава. Король польский сначала вроде шуметь пытался, но после представленных доказательств угомонился. Одним подданным больше, одним меньше – ему особо не тягостно. Только воду мутит вся эта беспутная шляхта да власть королевскую расшатывает. Каждый господин по-своему жить норовит, короля слушать не желает, так с чего ему, государю, за каждого пана убиваться?

Большую часть богатств рода Засекиных, как и хотел князь Алексей Григорьевич, супруги передали на восстановление государства российского. «Зачем им столько богатства? – рассудили Любава с Евсеем. – Одно зло и горе приносит золото людям. Пусть лучше делу доброму послужит…»

С немалым трудом возвращалось всё, что растеряла страна за смутные времена. Более тридцати лет прошло, прежде чем царские войска смогли окончательно выдворить супостатов с родной земли и вернуть Смоленск и другие исконно русские города. В который раз словно птица феникс возрождалась Русь из пепла и, широко расправив сильные крылья, вознеслась над необъятными просторами.

Время неумолимо отсчитывает года и столетия, в бурной реке истории растворяются человеческие судьбы, меняются властители и династии, разрушаются государства, канут в лету целые народы, бесследно исчезают несметные сокровища. Только любовь человеческая, несмотря ни на что, живёт на земле тысячи лет, и, наверное, только любовь и имеет смысл и достойна восхищения. Поскольку только она одна продолжает жизнь на земле и лишь она одна дарует истинное богатство и безграничное счастье.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.

Примечания

1

Бехтерец – от монгольского «бектер» – «панцырь» или «кольчуга». Кольчато-пластинчатый доспех – разновидность доспеха из металлических пластин, соединённых друг с другом при помощи отдельных колец или вставок кольчужного полотна, зачастую дополненный кольчужными рукавами, полами. Мог носиться в комплекте с дополнительными защитными элементами, такими, как оплечья, наручи и поножи. Сочетали в себе гибкость кольчуги и прочность пластинчатого доспеха. Воин в кольчато-пластинчатом доспехе был хорошо защищен, и, в то же, время сохранял подвижность, гибкость и высокую скорость перемещения.

(обратно)

2

Налуч – футляр для лука

(обратно)

3

Пища́ль – общее русское название ранних образцов средне- и длинноствольного огнестрельного оружия. Пищали, появившиеся в последней четверти XIV века, использовались для прицельной стрельбы по живой силе и укреплениям.

(обратно)

4

Битва под Калязином – сражение Смутного времени в 18 (28) августа 1609 года, в котором русское войско под предводительством князя Михаила Скопина-Шуйского одержало победу над польско-литовским войском гетмана Яна Сапеги, поддерживающего Лжедмитрия II.

(обратно)

5

Кистень – короткий ременный кнут с подвешенным на конце железным шаром. Иногда к шару приделывали шипы. Кистенем наносили страшные удары. При минимальном усилии эффект был ошеломляющий. Кстати, слово «ошеломить» раньше означало «сильно стукнуть по вражьей черепушке»

(обратно)

6

Гридень – телохранитель, состоявший в дружине древне русских князей.

(обратно)

7

Свербигузка – девка-непоседа, у нее свербит в одном месте (гузка – это попа)

(обратно)

8

Отрок – младший член дружины князя в Древней Руси.

(обратно)

9

Битва при Клушине 24 июня (4 июля) 1610 года – разгром русско-шведского войска под командованием Дмитрия Шуйского кавалерией гетмана Станислава Жолкевского.

(обратно)

10

Первое народное ополчение 1611 года было под руководством Прокопия Ляпунова, Ивана Заруцкого и князя Дмитрия Трубецкого. Но после убийства казаками Ляпунова, по сфабрикованному поляками обвинению, ополчение распалось.

(обратно)

11

Лунница – подвеска, изображающая полумесяц, «рожки» которого направлены вниз, к земле. Значение оберега заключалось в том, чтобы «притянуть» покровительство Луны к Земле и «зарядить» силой плодородия его обладательницу, даровать ей счастливую семейную жизнь и многочисленное и здоровое потомство. Самым сильным считался амулет изготовленный из серебра – ведь этот металл олицетворяет Луну на земле.

(обратно)

12

Сурож – ныне Судак. (в Крыму)

(обратно)

13

По одной из версий, Кудеяр – младший брат Ивана Грозного, рожденный первой женой царя Василия, Соломонией. По этой легенде, новорожденного мальчика переправили к турецкому султану, где он и воспитывался, а потом вернулся в Россию, чтобы требовать престол, но после неудачи стал разбойником. Он устраивал со своими сообщниками жестокие набеги на торговые суда и караваны, передвигавшиеся по судоходным рекам.

(обратно)

14

Булава́ (от общеславянского була – шишка, ком, набалдашник) – короткодревковое холодное оружие ударно-раздробляющего действия, состоящее из боевой части – навершия шаровидной (или иной) формы, прочно и неподвижно закреплённой на рукояти Булава была оружием, используемым как пешими, так и конными воинами. Ей можно было нанести быстрый удар в любом направлении.

(обратно)

15

Гри́дница (гридня) – в древнерусской архитектуре IX—XVII веков – большое помещение в княжеском дворце для дружинников. Гридница представляла собой огромное помещение, в котором постоянно размещалась или временно собиралась княжеская дружина. Кровля гридницы высилась на больших деревянных столбах. В гридницах одновременно могло размещаться до 400 человек. Поэтому она использовалась также для приёмов и праздничных пиров.

(обратно)

16

Видоки – очевидцы (свидетели0) происшествия.

(обратно)

17

Даточные люди – военнообязанные крестьяне

(обратно)

18

Вязем – поселок в 40 километрах по Смоленской дороге от Москвы

(обратно)

19

Конча́р (польск. Koncerz) – меч с прямым, длинным (до 1,5 м) и узким трёх- или четырёхгранным клинком. Такой меч был эффективен для пробития кольчуг, бехтерцев, шерстяных бурок. Использовался в основном конными воинами. В бою он удерживался одной рукой, и удар наносился за счёт скорости и массы коня (нередко он использовался как «запасная пика»). В пешем бою, чтобы пробить латы, его держали двумя руками. Польские крылатые гусары, помимо сабли, часто имели кончар, который использовали в случае если ломалось копьё. Если саблю носили на поясе, то кончар крепили к правой луке седла, как чисто кавалерийское оружие. Гусары использовали кончары длиной 5 футов для добивания упавшего на землю противника.

(обратно)

20

Пала́ш (от тур. pala – «меч», «кинжал») – рубяще-колющее клинковое холодное оружие с широким к концу, прямым и длинным – до 100 см – клинком, который может иметь двустороннюю, чаще всего – одностороннюю или полуторную заточку, со сложным эфесом.

(обратно)

21

Кира́са (фр. Cuirasse, также панцирь) – элемент нательного защитного снаряжения, состоящий из грудной и спинной пластин (иногда – только из грудной), изогнутых в соответствии с анатомической формой груди и спины человека.

(обратно)

22

Шанцы – земляной окоп и вообще полевые укрепления.

(обратно)

23

Разговорное название храма – Василия Блаженного. В названии собора упомянут ров, проходивший вдоль Кремлёвской стены и служивший оборонительным укреплением (Алевизов ров), его глубина была около 13 метров, а ширина – около 36 метров

(обратно)

24

Рундук – большой деревянный ящик для хранения чего-н. с поднимающейся крышкой.

(обратно)

25

Речь Посполи́тая – федерация Королевства Польского и Великого княжества Литовского, возникшая в результате Люблинской унии в 1569 году и ликвидированная в 1795 году с разделом государства между Россией, Пруссией и Австрией. Располагалась преимущественно на территориях современных Польши, Украины, Белоруссии и Литвы, а также на части территории России, Латвии, Эстонии, Молдавии и Словакии.

(обратно)

26

Kochanka – любовница

(обратно)

27

Тиу́н – в Древнерусском государстве – название княжеского или боярского управляющего, управителя из обельных холопов[1], по доброй воле поступающих на службу.

(обратно)

28

Сажень – 2,13 метра

(обратно)

29

Коренник – лошадь, запряженная в оглобли или припряженная к дышлу. Коренник не только тянет и поворачивает повозку, но и сдерживает и осаживает ее. Так как на коренниках лежит большая нагрузка, в их качестве используют лошадей более рослых и массивных по сравнению с остальными в упряжке.

(обратно)

30

Летник – длинная, сильно расширяющаяся книзу одежда. Застёгивалась до горла. Внизу вшивались боковые клинья. Очень широкие и очень длинные колоколообразные рукава, срезанные углом. Рукава назывались накапками. Чтобы рукава не волочились по земле, женщина должна была держать согнутыми в локтях руки.

(обратно)

31

Венчик, венец – девичий головной убор, узкая полоска металла или материи, охватывающий голову и скреплявшийся на затылке, которым придерживались распущенные волосы или коса

(обратно)

32

Tato – папа – польск.

(обратно)

33

Древнее название водки.

(обратно)

34

Тартыга – пьяница

(обратно)

35

Польский мат

(обратно)

36

Польский: – Матерь божия, кто тут?

(обратно)

37

Горнило – место в печи, где сначала подготавливают топливо или дрова, чтобы в последующем приготовить пищу.

(обратно)

38

Облучок – толстая деревянная скрепка, идущая по краям телеги, повозки или огибающая верхнюю часть саней

(обратно)

39

Мухортый (дрене рус.) – невзрачный, хилый

(обратно)

40

Ортьма (древне рус.) – покрывало; попона

(обратно)

41

Епанча́ (др.-русск.) – широкий, безрукавный круглый плащ

(обратно)

42

Зело – тоже, что очень

(обратно)

43

Чело дома – фронтон.

(обратно)

44

Гривна серебра – весовая, денежно-весовая и денежно-счетная единица Древней Руси. В XII веке гривна серебра, весила около 204 граммов

(обратно)

45

Лазоревый – в народной словесности – лазурный (светло-синий)

(обратно)

46

Народная песня

(обратно)

47

Слова народные

(обратно)

48

Автор стихотворения Ея Россо.

(обратно)

49

Касатник или Аир обыкнове́нный (лат. Ácorus cálamus) – вид прибрежных, водных и болотных многолетних трав, часто неправильно называемый камышом.

(обратно)

50

Жнивень ещё серпень – август.

(обратно)

51

Особые обыщики назначались для ведения следствия, проще сыщик.

(обратно)

52

Волок на Ламе – ныне город Волоколамск.

(обратно)

53

Клеть – В обычном русском жилище клетью называется, как правило, неотапливаемое помещение. Клеть использовалась не только как помещение для хранения имущества (чулан, кладовая), но и как летнее жилище, спальня. «Подклеть», то есть находящийся непосредственно «под клетью», соответственно: подпол, погреб. Подклет – нижний этаж дома, хором. В подклетах размещались погреба. Скотница – кладовая с казной, то есть имуществом. Князи и цари устраивали казну в подклетах каменных церквей.

(обратно)

54

«кубоватый верх», напоминал массивную четырехгранную луковицу. «Бочка» – двускатное покрытие с плавными криволинейными очертаниями, завершающаяся острым гребнем. Ещё более сложная «крещатая бочка» – две пересекающиеся простые бочки.

(обратно)

55

Ви́ра – древнерусская мера наказания за убийство, выражавшаяся во взыскании с виновника денежного возмещения. Величина виры зависела от знатности и общественной значимости убитого. Наиболее распространённый размер виры – 40 гривен. Это был очень большой штраф. За эту сумму можно было купить 20 коров или 200 баранов. Рядовой общинник, который присуждался к уплате виры, попадал в тяжёлое положение.

(обратно)

56

Очевидцы происшествия назывались видоками

(обратно)

57

Исторические источники утверждают о существование портрета, написанного во времена царствования Бориса Годунова, где Фёдор Романов был изображён в царской одежде и с царскими же регалиями.

(обратно)

58

ty głupcze(польск) – дура ты!

(обратно)

59

Возок – зимний крытый экипаж на полозьях. Возки, как правило, были меньше обычных карет, с тщательно заделанными отверстиями, благодаря чему ездить в возке даже в лютый мороз было тепло, а иногда и жарко. Окна делали совсем небольшие, часто узкие, из-за чего в возке было темнее, чем в карете. Возки вышли из употребления в середине XIX века.

(обратно)

60

СzytotyWiesław? – Это ты Вислав?

(обратно)

61

Cholerajasna – чертпобери.

(обратно)

62

Закуп —категория зависимого населения на Руси. В праве Древней Руси человек, работающий в хозяйстве феодала за "купу", т.е. заем, в который могли включаться разные ценности – земля, скот, зерно, деньги и пр. Объем работы определялся кредитором. Согласно «Русской Правде» хозяин не имел права на распоряжение личностью закупа, что было не характерно для рабов, но в то же время господин имел право наносить телесные наказания за проступки. Беспричинное избиение закупа хозяином каралось последнему штрафом, как за избиение свободного.

(обратно)

63

Арши́н – старорусская единица измерения длины = 0,7112 м;

(обратно)

64

Колты крепили на головном уборе на уровне виска на сложенной вдвое цепочке или ленте. Обычно они состояли из двух выпуклых пластинок, которые соединялись вместе и сверху ещё дополнялись дужкой для крепления. Часто по краю колта делали жемчужные обнизи. мастера в поисках наилучшей игры света и тени умело оттеняли серебро и золото чернью. Самым распространённым рисунком для колтов были изображения птицы Сирины или древа жизни. Это связывают с символикой свадебного обряда: птицы – символ брачной пары, а дерево – знак новой жизни.

(обратно)

65

В те времена Суд был состязательным, – обе стороны «тягались» на равных условиях, собирали и представляли доказательства и улики.

(обратно)

66

Вор – в те времена ворами называли изменников царскому престолу.

(обратно)

67

Шишун – расклешенный в подоле сарафан. К такой одежде обычно пришивали длинные висячие рукава, но не надевали их на руки. Спереди и на спине у шушуна были не очень глубокие вырезы, сверху донизу такой сарафан застегивался на пуговицы.

(обратно)

68

Арши́н – старорусская единица измерения длины. 1 аршин = 0,7112 м;

(обратно)

69

Локоть – старорусская единица измерения = 45 см.

(обратно)

70

Смоленск в те времена принадлежал полякам.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg