«Флорис - любовь моя»

Флорис - любовь моя (fb2) - Флорис - любовь моя (пер. Елена Давидовна Мурашкинцева,Елена Вячеславовна Морозова) (Флорис - 1) 1733K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жаклин Монсиньи

Жаклин Монсиньи Флорис Книга первая Флорис, любовь моя

КНИГИ ЖАКЛИН МОНСИНЬИ:

Зефирина. В 3-х книгах:

1. Божественная Зефирина

2. Княгиня Ренессанса

3. Кровавая Роза

Флорис. В 4-х книгах:

1. Флорис, любовь моя

2. Петербургский рыцарь

3. «Красавица из Луизианы»

4. Любовь на берегах Миссисипи

Жаклин Монсиньи Флорис Книга первая Флорис, любовь моя

Часть первая СУДЬБА МАКСИМИЛЬЕНЫ

1

— Ищи, Нерон! — приказала Максимильена.

Из леса доносились крики о помощи. Сначала удивившись, а затем встревожившись, она поспешила на зов вместе с собакой.

Был майский день 1717 года. Графиня де Вильнев-Карамей, переодевшись в наряд пейзанки, прогуливалась по окрестностям Санлиса. Держалась она настолько просто, что никто не признал бы в ней супругу одного из ближайших друзей регента Филиппа Орлеанского.

Она была необыкновенно хороша: длинные темные волосы, фиалковые глаза. В свой великолепный замок Мортфонтен она удалилась добровольно. Супруг ее, Амедей де Вильнев-Карамей, некогда безумно влюбленный в прекрасную жену, быстро охладел к ней, когда она ждала сына Адриана, и предпочитал проводить время в веселых шумных попойках в Пале-Ройяле.

Даже если Максимильена и была привязана к графу, это чувство испарилось бесследно, уступив место покорному равнодушию. Молодой женщине казалось, что в двадцать два года жизнь уже закончилась. Конечно, у нее был Адриан, но с двухлетним малышом она не могла поделиться своими горестями. Одиночество тяготило ее.

— Ищи же, Нерон!

Чем дальше она углублялась в лес, тем отчетливее доносился зов о помощи, сопровождаемый крепкими ругательствами.

«Наверное, покалечился какой-нибудь дровосек», — подумала Максимильена.

Но она ошиблась. Под высоким дубом лежал, держась за ногу, незнакомец. В нескольких шагах от него лежала лошадь. Максимильена застыла в изумлении. Мужчина выглядел настоящим гигантом; на нем был простой серый камзол без жабо и манжет. Черные глаза на выразительном лице смотрели на молодую женщину властно и изучающе. Он был изумительно красив.

— Помоги мне подняться, малютка! — произнес раненый. — Эта чертова лошадь споткнулась, и я разбил себе колено!

Максимильена безмолвно подчинилась. На лице незнакомца появилось подобие улыбки.

— Благодарю тебя, малютка. Только Богу известно, сколько бы я еще проторчал в этом проклятом лесу, если бы не ты!

Максимильена позволила мужчине опереться о плечо, и они двинулись в путь. Внезапно молодую женщину охватило ощущение безграничного счастья, она сама не могла понять почему. Робея, она все же спросила:

— Кто вы? Как вас зовут?

— Экая ты любопытная, — сказал незнакомец смеясь. — Меня зовут… меня зовут барон Пьер Михайлов[1]. Я в числе прочих послан сюда, чтобы подготовить все к приезду моего господина Петра Великого, царя Московии. Собственно, я служу ему толмачом. Что ты скажешь о моем произношении, малютка?

— Вы хорошо говорите, — ответила Максимильена. — Никто бы не догадался, что вы иностранец…

Барон Михайлов рассмеялся от всей души.

— Я не люблю царя, — сказал он, успокоившись. — Это жестокий человек, пьяница и картежник. Он думает, что ему все позволено. С нашим царем лучше не сталкиваться. Кстати, он здесь обязательно появится. Он высадился в Дюнкерке три дня назад и едет в Париж, чтобы задать хорошую трепку этому негодяю регенту.

Максимильена ошарашенно слушала, сгибаясь под тяжестью тела барона, опиравшегося на ее плечо. У него сильно болела нога, но он болтал не переставая и при этом размахивал руками.

— Ну, а как тебя зовут, малютка? — спросил он. — У твоих родителей здесь хозяйство?

— Меня зовут графиня де Вильнев-Карамей, — ответила Максимильена.

Барон Михайлов озадаченно умолк, а затем разразился смехом.

— Госпожа графиня, — проговорил он, — как мне загладить эту дурацкую оплошность?

— Ничего страшного, господин барон, — сказала Максимильена. — Быть крестьянкой не зазорно, даже, наоборот, почетно. Видите эти пшеничные поля, которые доходят до опушки леса? Без моих славных крестьян здесь ничего бы не выросло. Как ваше колено?

— Похоже, скверно, — ответил барон. — Несколько дней я не смогу ходить.

Максимильена промолчала, но барон заметил на ее устах улыбку. Теперь он рассматривал ее с большим интересом.

— Черт возьми, — вдруг выпалил он. — Я совсем забыл про свою лошадь!

— Не беспокойтесь, — отозвалась Максимильена, — я пошлю за ней слугу. Он приведет ее в замок и позаботится о ней.

— Благодарю вас, госпожа графиня, вы самая любезная из всех французских дам…

— Но вы, господин барон, самый необычный из всех иностранцев, — с улыбкой отпарировала Максимильена.

— Должен признать, — продолжал барон, — что вкусы у меня и в самом деле необычные. Я люблю путешествовать один и останавливаюсь там, где вздумается. Это лучше, чем изнывать от скуки в обозе. Благодаря этому я знакомлюсь с разными людьми и узнаю многое, чего никогда бы не узнал при московском дворе. «По книгам незачем учиться государю…» Кажется, это сказал ваш соотечественник Корнель?

— Вы так много читали? — воскликнула изумленная Максимильена.

У нее кружилась голова. Этот поразительный человек удивлял и восхищал ее. Впервые судьба дарила ей подобную встречу. Вдали показался замок — великолепный образец архитектуры эпохи Франциска I.

— Мой добрый Грегуар! — позвала Максимильена. — Иди сюда скорей!

— О, госпожа графиня, вы поранились?

— Не я, Грегуар, а господин барон Михайлов… Может быть, у него сломана нога! Быстрее помоги ему, а Мартина пусть приготовит голубую спальню! И пошли кого-нибудь за доктором Телье!

Через час барон Михайлов удобно расположился в одной из комнат на втором этаже. Вскоре приехал доктор и внимательно осмотрел больную ногу.

— Ничего страшного, — произнес он спокойно. — Несколько дней полного покоя, и вы сможете сесть на лошадь. Однако вы чудом не сломали кость.

Максимильена, проследив за тем, чтобы гостя хорошо устроили, отправилась к своему маленькому Адриану — обычно она играла с ним перед ужином. Но сегодня вечером от игр пришлось отказаться, так как она была слишком взволнована. В шесть часов Грегуар постучал в дверь барона Михайлова:

— Госпожа графиня прислала меня справиться о здоровье господина барона, а также просить вас оказать ей честь отужинать вместе.

— Скажи госпоже графине, что я чрезвычайно признателен за любезный прием и что честь оказана мне. Моя нога болит гораздо меньше. Помоги-ка мне сойти вниз…

— Слушаюсь, господин барон. Но не кажется ли господину барону, что было бы лучше…

— Прекрати, — перебил его Михайлов, — чтобы я из-за какого-то ушиба не сумел спуститься по лестнице? Пойдем!

И барон навалился всей своей тяжестью на бедного Грегуара — у подножия лестницы тот буквально обливался потом.

— А где госпожа графиня?

— В летней столовой, — ответил Грегуар.

Максимильена уложила свои прекрасные темные волосы и надела платье из розового муслина — на крестьянку она теперь совершенно не походила. Пьер Михайлов наклонился и поцеловал протянутую ему руку.

— Надеюсь, господин барон, что вы ни в чем не нуждаетесь, — сказала Максимильена, — и что мое приглашение на ужин вы не считаете чрезмерным легкомыслием.

— Я сошел вниз, мадам, чтобы увидеть вас и поговорить с вами. Мне необходимо уведомить царя о своем злосчастном ушибе. Вас очень затруднит, если царь и его свита остановятся здесь?

— Для меня большая честь оказать гостеприимство его величеству…

— О, не надо таких почтительных слов… Этот мерзавец их не заслуживает!

— Господин барон, не знаю, как принято говорить о нем при московском дворе, но сама я испытываю величайшее уважение к царю, и если он соблаговолит остановиться в моем доме, это будет счастьем для меня.

Пьер Михайлов с улыбкой посмотрел на Максимильену.

— Знатная дама ни в чем не уступает маленькой крестьянке! Однако пора за стол!

Поистине этот человек обладал множеством странных черт! Порой казалось, что он не знает самые элементарные правила приличия. Ни один французский дворянин не посмел бы в гостях сказать: «Пора за стол!» — особенно в присутствии хозяйки дома.

«Это потому, что он русский», — подумала Максимильена, усаживаясь на свое место и знаком приглашая барона сесть напротив.

— Что вы делаете одна в этом замке? — осведомился московский великан.

— Ах, господин барон, — промолвила Максимильена со вздохом, — я живу одна по собственной воле. Граф, мой супруг, находится при регенте. Монсеньора я не осуждаю… Он был всегда так добр ко мне и к нашей семье. Не осуждаю и мужа, ведь он не может жить иначе. Он любит балы, празднества, всю эту нескончаемую суету. Мне следует вернуться ко двору, но я не могу решиться, поскольку все это меня очень утомляет.

— Странствуя, я встречал множество жеманниц и кокеток, — сказал барон. — Но вы — истинная женщина. Именно таких я люблю.

Максимильена зарделась, как школьница.

— И вы умеете краснеть, мадам! Благодарю небо за то, что чуть не сломал ногу, ибо это позволило мне встретить вас.

Смущенная Максимильена поспешила сменить тему.

— На кого похож царь?

— Поверьте, мадам, — ответил Михайлов, смеясь, — если бы он походил на вас, я бы его обожал. Но он отвратителен. Какого же цвета у вас глаза, мадам? Фиолетовые? Сиреневые? Ничего прекраснее я не видел.

Максимильена совсем смутилась.

— Сударь, вы ничего не едите! Неужели вам не нравится ужин?

— Мадам, в России все знают, что я ем и пью не меньше, чем царь. Однако сегодня мне хочется только смотреть на вас.

— Вы увидите множество красивых женщин. В Пале-Ройяле они встречаются на каждом шагу.

— Держу пари, что это не так. Хотите, поставлю в заклад царскую корону?

— А если вы проиграете, сударь? — в изумлении спросила Максимильена.

— Тогда, — промолвил барон, — я прикончу царя и сложу его корону к вашим ногам!

Максимильена звонко рассмеялась.

— Мадам, я в первый раз вижу, как вы смеетесь.

— Я должна вас поблагодарить, потому что этого давно со мной не случалось… Что такое, Элиза? — обратилась Максимильена к вошедшей в залу старухе-кормилице.

— Госпожа графиня, — ответила та, — господин Адриан ведет себя так же дурно, как и вы, когда были маленькой. Он не желает засыпать и требует вас к себе.

— Иду, Элиза, — сказала Максимильена. — Прошу прощения, сударь.

— Если вы позволите, мадам, я буду счастлив познакомиться с сыном самой красивой женщины, которую мне когда-либо доводилось встречать…

На лице Элизы появилась улыбка удивления и одновременно снисхождения…

Когда стемнело, Максимильена и Пьер вышли в парк, направляясь к беседке.

— Ваш сын похож на вас, — сказал Михайлов.

— Госпожа графиня! — раздался голос Грегуара. — Госпожа графиня! У ворот замка стоят цыгане, просят разрешения заночевать в старом амбаре! У одной их повозки сломалась ось… и они принесли больного с раздутым лицом!

— Скажи им, — ответила Максимильена, — чтобы проходили. Я сейчас приду посмотреть на этого человека.

— Позвольте вас проводить, — сказал Пьер.

— Но… как же ваша нога? — спросила графиня.

— Дайте мне руку, и я обо всем забуду, — нежно произнес он.

Пока столпившиеся у амбара мужчины пытались починить ось, старуха с закаленной от ветра и дождя кожей подкладывала солому под голову старика со вспухшей щекой, а он жалобно стонал. Увидев Максимильену, цыганка, поклонившись, заголосила со слезами:

— Пришел его час! Он умрет!

— Что ты мелешь, дура?! — вскричал Пьер.

— Я знаю! Я прочла это по его руке!

— Клянусь святым Георгием, — воскликнул Пьер, — у него просто воспалился зуб, сама сейчас увидишь! Пусть мне принесут щипцы и бутылку вина!

— Неужели… — пробормотала изумленная Максимильена.

— Не волнуйтесь, — сказал барон, — я половине двора выдирал зубы. В этом деле я мастер.

Грегуар принес щипцы и вино.

— Ну, папаша, поднимись-ка и разинь рот пошире!

Старый цыган смотрел на Пьера недоверчиво. Он приложился к бутылке и вдруг завопил, а затем, так и не поняв, что произошло, лишился чувств.

— Завтра будет здоров, — промолвил Пьер с довольным видом. — Даже и не вспомнит о своей болячке. А лечить надо вот этим.

Он протянул старухе бутылку. Цыганка бросилась в ноги Пьеру и Максимильене, которая страшно побледнела. Старуха, схватив руку Пьера, осыпала ее поцелуями.

— Нет, нет, — останавливал он ее, — благодарить нужно не меня, а госпожу графиню.

Цыганка, поцеловав подол платья Максимильены, взяла ее руки в свои со словами:

— Ты добрая, ты приютила нас, и я хочу тебя отблагодарить.

И, прежде чем Максимильена успела ответить, старуха, разглядывая ее ладони, проговорила:

— Ты встретишь великую любовь. За малый срок проживешь целую жизнь. У тебя будет еще один сын — их обоих ждет необычная судьба. Человек, которого ты полюбишь, принадлежит к числу властителей земных, и твой сын станет очень похожим на него. Все признают его как сына своего отца.

Максимильена улыбалась, чтобы скрыть смятение. Пьер же молчал. Тогда цыганка взяла его за руку и вдруг замерла, словно пораженная громом.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Пьер.

Цыганка какое-то мгновение колебалась, затем склонила голову и забормотала что-то на незнакомом Максимильене языке. Пьер смутился. Он выглядел необычно серьезным, и Максимильена спросила удивленно:

— Что она сказала?

— Я не могу вам этого открыть, — произнес Пьер. — Не могу.

Бросив цыганке золотую монету, он подал руку Максимильене, и они вернулись в замок. Стояла чудесная ясная летняя ночь. В кронах деревьев шелестел листьями легкий ветерок. Пьер, сжав пальцы Максимильены, воскликнул:

— Чем заслужил я такое счастье? Жизнь моя остановилась под Санлисом из-за самой прекрасной и самой нежной женщины во Франции… что я говорю? В Европе! Ей хватило одной минуты, чтобы завладеть моим сердцем. Я люблю вас, Максимильена…

«Я схожу с ума, — думала она. — Нас увидят слуги, надо прервать его, немедленно с ним проститься! Что я знаю об этом человеке? Быть может, это какой-нибудь проходимец».

Но Пьер Михайлов, прижав руку Максимильены к своей груди, уже тянулся к ее губам, потом крепко сжал ее в своих объятиях, и они слились в долгом поцелуе. Максимильена попыталась оттолкнуть его, но уже через мгновение не могла сопротивляться, потому что ее влекло к Пьеру неудержимо. Никогда еще так не целовал ее мужчина, и Максимильена ощущала восхитительное головокружение, отвечая поцелуем на поцелуй. Они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Пьера сверкал в темноте, и Максимильена, не в силах вынести этот блеск, смежила веки, прижимаясь к его мощной груди.

— Мы сошли с ума! — прошептала молодая графиня.

— Идем, любовь моя! — вскричал Пьер, увлекая ее к замку.

2

Они осторожно поднялись по лестнице, ведущей в спальню Максимильены, и перед дверью на мгновение замерли. Пьер взял молодую женщину на руки и донес до кровати, сверкавшей белизной своих простыней. Он мягко опустил ее и начал целовать ей шею, плечи, грудь.

Максимильена, которая никогда не испытывала ни малейшего удовольствия в объятиях мужа, не узнавала саму себя в этой женщине, жаждущей ласки и позволяющей делать с собой все что угодно незнакомому мужчине.

— Вот она, любовь! — прошептала графиня, трепеща.

— Да, моя дорогая, — ответил Пьер, — это настоящая любовь…

Расстегнув опытной рукой ее корсаж и обнажив восхитительную грудь, он покрыл ее страстными поцелуями. На пол соскользнули тяжелые шелковые юбки, и Максимильена, стыдясь и одновременно замирая от счастья, ощутила себя голой в объятиях Пьера. Разметав волосы по подушке, закрыв глаза, она позволяла ласкать себя, слегка вздрагивая и постанывая от наслаждения. Пьер на мгновение отпустил ее, приподнялся и сбросил свой серый камзол. Максимильена, спрятав в ладони пылающее лицо, слышала, как шуршит его одежда, — и вот уже к ней прижалось мускулистое тело.

— Сокровище мое, — прошептал ей Пьер, — ты прекрасна, ты создана для любви.

Она нежно провела пальцами по его спине и нащупала большой шрам, свидетельство того, что Пьер отнюдь не все свое время проводил в гостиных и при дворе московского царя. Максимильена выдохнула:

— Я люблю тебя, Пьер, прижми меня крепче, не отпускай меня, я так долго ждала тебя!

Пьер, приподнявшись, вынул из подставки на стене факел, чтобы осветить лицо Максимильены.

— Я хочу видеть тебя. Это так ново, так страшно — любовь, подобная нашей, Максимильена! Посмотри на меня, целая жизнь стоит за моей спиной, а ты, юная и прекрасная, готова отдать мне все… Ты доверяешься мне, не зная, кто я такой, и ты не представляешь даже, что это значит для меня. Это самый чудесный подарок из всех, что я получал.

Настала первая ночь их любви, незабываемая и страстная. Порой они засыпали в объятиях друг друга, затем, очнувшись от сна, вновь сливались в одно целое. Лишь позднее Максимильена поняла, как сумел Пьер обуздать свой довольно дикий нрав, чтобы быть с ней ласковым и нежным.

На рассвете Максимильена задремала, и Пьер, высвободившись из ее объятий, вернулся в свою спальню.

Заснуть ему не удалось, и, когда замок начал потихоньку оживать, он позвал Грегуара, чтобы спросить, был ли кто-нибудь послан в Бове, где находился царь со своей свитой.

— Письмо уже давно отправлено, господин барон.

Пьер, напевая себе под нос, стал бриться.

Когда Максимильена открыла глаза, солнце стояло уже высоко.

«Это был сон, — подумала она, — не может быть…»

Однако измятые простыни доказывали, что она действительно пережила изумительную ночь любви. Слегка прибравшись, она позвала Элизу. Та вошла, держа в руках серебряный поднос с чашкой горячего бульона. По лукавому выражению лица кормилицы Максимильена поняла, что старуха обо всем догадалась и не осуждает, ибо от всей души ненавидела Амедея де Вильнев-Карамея. В глубине души Элиза давно питала надежду, что Максимильена встретит достойного мужчину и отплатит бессовестному мужу той же монетой.

Этому второму дню суждено было навсегда остаться в памяти Максимильены: если первый был прожит ею, будто во сне, то следующий заставил поверить в реальность счастья, о котором она уже перестала мечтать.

Максимильене, с одной стороны, не терпелось увидеть возлюбленного, а с другой стороны — она лихорадочно раздумывала, как ей теперь вести себя. Терзаясь этими вопросами, она одевалась при помощи Элизы, которая затем надушила и причесала ее. После долгих колебаний Максимильена выбрала платье из синего церкаля, украшенное роскошными английскими кружевами. Затем она приказала привести маленького Адриана и долго играла с ним, удивляясь, как естественно держится с сыном после ночи, проведенной с Пьером.

«Как все это просто, — думала она. — Надо ли посылать кого-нибудь к Пьеру за новостями или только попросить его спуститься к завтраку в одиннадцать? А может быть, предложить ему прогуляться по парку?»

Пока она размышляла, появился молодой Блезуа, племянник Грегуара, и сказал:

— Госпожа графиня, господин барон прислал меня предупредить вас, что он спустился в гостиную и что ему будет приятно прочесть вам только что доставленное послание от царя.

Максимильена, стараясь сохранять сдержанность в присутствии молодого лакея, направилась в гостиную.

Они с Пьером долго смотрели друг на друга. Сердце Максимильены неистово билось. Ей нужно было знать, означала ли прошедшая ночь нечто мимолетное, подобное огню, охватившему солому, или же возвещала о начале глубоких прочных отношений. Пьер был невозмутим. Легкая улыбка освещала его лицо. Он подошел к Максимильене, и она залилась румянцем. Пьер, взяв ее руку в свои, прикоснулся к ней губами и произнес вполголоса:

— Я все время думал только о тебе, любовь моя…

Но когда вошел слуга, неся бокалы с прохладительным, Пьер сменил тон:

— Я желал сообщить вам, госпожа графиня, что мой повелитель царь, проведя ночь в четырнадцати лье от Бове, прибудет сюда в течение дня.

— Царь! — воскликнула Максимильена. — Боже мой! Я забыла о нем!

Пьер рассмеялся, увидев смятение Максимильены, а та, созвав всех слуг, поспешно отдавала распоряжения:

— Ты займешься ужином, а ты проследишь, чтобы для царя приготовили покои на втором этаже! Пошлите за сеном, ведь у него большой обоз! Достаньте серебряную посуду! Боже мой, мы не успеем!

Пьер с Максимильеной уже успели забыть о цыганах, покинувших замок на заре. В амбаре старуха оставила в знак благодарности железный кулон, на котором были выгравированы какие-то странные знаки. Она повесила его на дверной гвоздь, наивно полагая, что Максимильена непременно зайдет сюда. Старый цыган после сделанной Пьером операции чувствовал себя значительно лучше. Повозки кочевников двинулись по дороге в Бове и у городских ворот повстречали царский обоз. Всадники летели во весь опор, крича во все горло, а горожане, столпившиеся вдоль дороги, вопили просто по привычке, так как царь ехал в старой карете черного цвета — по виду ей было не менее ста лет.

За разъяснениями обратились к французу, входившему в царскую свиту. Тот ответил, что по прибытии в Дюнкерк царь выбрал именно этот экипаж. Люди, покачивая головой, говорили друг другу:

— Какой занятный человек этот царь!

Однако шумная свита из пятидесяти восьми человек напугала лошадь, тащившую повозку, в которой сидели старик со старухой. Испугавшись, кляча взбрыкнула и понеслась вскачь. Вскоре повозка врезалась в дерево; удар был не слишком сильный, но старый цыган ударился о ствол головой и потерял сознание. Телега, опрокинувшись, придавила несчастного. Старуха, которая выбралась благополучно, в отчаянии рухнула на окровавленное тело. Она взяла старика за руку, ту самую руку, по которой накануне предсказала ему смерть. Царь и его эскорт, свидетели этого несчастья, остановились. Старая цыганка, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотала:

— О, мой муж умер, мой муж умер! Я прочла это по его руке, я знала, я предвидела! Будущее открыто передо мной, и все, что я говорю, сбывается! Это означает, что графиня найдет подаренный талисман и навсегда сохранит любовь того, кто ей дорог! Она получит все, чего желает, и покровительствовать ей будет само небо.

Царь пожал плечами и знаком приказал господину де Либуа, которого регент прислал ему навстречу в Дюнкерк, вручить несчастной кошелек с деньгами. Зеваки ошеломленно наблюдали эту сцену, а некоторые, воспользовавшись случаем, постарались поближе подойти к царю. Но он уже успел подняться в свою карету. Эскорт двинулся следом. Маркиз де Майи-Брель повернулся к господину де Либуа:

— Судите сами, дорогой мой, — сказал он, — как счастлив будет регент увидеть этих русских дикарей! Заметили вы, как обращается царь со всеми нами и, в частности, со мной? Со мной, чей род получил право сопровождать монархов, направляющихся в Пикардию, в их собственной карете!

Де Либуа выслушивал подобные речи с тех пор, как Майи-Брель присоединился к царской свите в Кале, первом городе, в котором обоз сделал остановку после Дюнкерка.

В Кале царь пропал, и нашли его в какой-то таверне, в компании матросов. Майи-Брель обнаружил большое присутствие духа.

— Государь, — произнес он, — поскольку у вас здесь собралось избранное общество, я сочту за честь представиться вам завтра.

Проговорив это, маркиз покинул кабак.

Однако на следующий день, когда маркиз пытался подняться в царский экипаж, его вышвырнули оттуда, и он упал. Затем царь, отказавшись от кареты, присланной регентом, выбрал другую, по своему вкусу. Французы, состоявшие в царском эскорте, были этим обстоятельством крайне удручены, русские же, напротив, выглядели очень довольными. Так царь продолжал путешествие в ветхой берлине, за которой в полном изумлении следили жители Бове.

Маркиз де Майи-Брель и Либуа гарцевали в арьергарде. Маркиз со вздохом произнес:

— Наконец-то, мой дорогой Либуа, нас ждет некоторая передышка. Этот чертов обоз остановится в замке Вильнев. Я хорошо знаю графиню, мы с ней часто играли, когда были детьми… Там мы отдохнем от этого… сами знаете от кого…

Он указал на царскую карету, тащившуюся впереди.

В этот момент царь, высунувшись из окошка, крикнул Майи-Брелю:

— Маркиз, вы недовольны своим портным?

— Почему ваше величество пришли к подобному заключению? — ответил вопросом Майи-Брель.

— Вчера на вас был красный камзол, а сегодня синий! Вы их меняете каждый день?

— Разумеется, государь! — воскликнул маркиз, переглянувшись с Либуа.

— Ну и дурень! — проговорил царь, а затем добавил: — Поехали быстрее, мне не терпится попасть в замок Вильнев. Говорят, графиня чертовски красива.

Максимильена ждала гостей перед парадным входом, в окружении слуг, одетых по случаю приезда царя в ливреи.

Пьер, стоя рядом с ней, был очень весел. Казалось, его забавляют эти торжественные приготовления, Максимильена же, нервничая все больше, то и дело вспоминала что-то и отдавала приказы:

— Блезуа, беги в оранжерею за горшками с цветами. Здесь их мало.

— Но, госпожа графиня, больше двух мне не унести! — Тогда возьми тачку в амбаре! — нетерпеливо сказала Максимильена. — И поторопись!

Пьер разразился смехом, и Максимильена взглянула на него с укоризной.

Выкатив из амбара тачку, Блезуа захлопнул дверь, но так и не увидел кулон, оставленный старой цыганкой. От удара талисман упал и закатился в солому. Ему суждено было пролежать здесь много лет, пока некий юноша не нашел его… впрочем, не станем забегать вперед, ибо это уже совсем другая история.

Максимильена отругала Блезуа, когда он лениво расставлял горшки с геранью. В этот момент в парк въехал запыхавшийся всадник, крича во все горло:

— Царь! Царь!

И вскоре показался обоз. Проехав аллею, царская карета остановилась в клубах пыли перед парадным входом.

Максимильена склонилась в глубоком реверансе перед царем, выходившим из своего экипажа. Пьер Михайлов также слегка поклонился и с улыбкой произнес:

— Государь, имею честь представить вашему величеству графиню де Вильнев-Карамей, которая приютила и выходила вашего слугу.

— Благодарю вас, мадам, — произнес царь по-французски, — Пьер Михайлов мне очень дорог, и я навсегда сохраню признательность вам за оказанное ему гостеприимство.

Маркиз де Майи-Брель и Либуа подошли к Максимильене.

— Ах, дорогая графиня, — воскликнул маркиз, — какая радость увидеться с вами при столь значительных обстоятельствах!

— Этот тип меня выводит из себя, — проворчал царь.

— Не желает ли ваше величество отдохнуть в отведенных для вас покоях? — поспешила предложить Максимильена.

Царь, дружески взяв Пьера под руку, удалился вместе с ним. Максимильена же устраивала императорскую свиту. Она слегка растерялась, ибо не ожидала, что придется принимать такое количество гостей. Только через час она смогла присесть в одной из гостиных. Компанию ей составили маркиз и Либуа.

— Ах, графиня, какое испытание для вас! — вздохнул Майи-Брель, успевший уже переодеться в камзол темно-зеленого цвета, который совершенно не сочетался с жилетом красного цвета.

— Этот царь, — продолжал маркиз, — мешает мне спать. Он хам и пьяница, подобно полякам… впрочем, императрица родом из Польши, — добавил он смеясь.

Максимильена с улыбкой возразила:

— У русских свои обычаи, маркиз… Мне кажется, что царь держится непринужденно и что вид у него, благодаря высокому росту, весьма внушительный. Он почти так же высок, как Пьер Михайлов, его толмач.

Максимильене нравилось произносить имя Пьера, которого она не видела с момента прибытия царя.

А в это время в бело-золотых апартаментах второго этажа, где, согласно преданию, провел ночь Генрих IV, Пьер Михайлов небрежно развалился в кресле, а царь почтительно стоял перед ним.

— Клянусь святым Георгием, — вскричал Пьер по-русски, — никогда не устану любоваться тобой, дорогой Ромодановский, в роли царя российского! Должен признать, ты исполняешь ее блистательно, но не надо слишком уж изводить французов. Подумай о моей репутации!

Великан с черными проницательными глазами, выдававший себя за Пьера Михайлова, был не кто иной как Петр Великий, царь Московии. Следует отметить, что монарх очень любил, когда его замещал верный друг детства, так как ненавидел этикет и всякие церемонии. Однако человеку царского звания таиться не просто, поэтому Петр выдавал себя то за барона, то за простого солдата, а порой даже за моряка или плотника.

— Государь, — сказал Ромодановский, опускаясь на одно колено, — вы знаете, что я предан вам всецело…

— Тогда слушай внимательно и не вздумай смеяться, — ответил Петр Великий. — Я безумно влюблен в графиню де Вильнев-Карамей.

— Вы, государь? Да ведь женщины всегда занимали ваше внимание только на одну ночь…

— Но я царь, пред которым дрожат все русские, и я думаю об этой женщине, как робкий школяр.

— Но вас ожидает императрица в Спа! На ваши интрижки она готова смотреть сквозь пальцы, но с большой любовью не смирится никогда!

— Мы с императрицей стали друг другу чужими. Мне известно, что и она непрочь развлечься… я старался об этом забыть, потому что хотел сына…

Это и в самом деле трагедия Петра Великого. У него был сын, царевич Алексей, рожденный в первом браке, но наследник престола сбежав в Австрию, стал бороться против своего отца. Императрица же рожала только дочерей — единственный ее сын умер в младенчестве. Так судьба, устроив встречу Пьера с Максимильеной, соединила двух несчастных в браке людей.

Взволнованный Ромодановский сказал просто:

— Что я должен сделать, государь?

— Отправь гонца к регенту. Я поеду в Париж при условии, если графине будет дано от двора какое-нибудь официальное поручение. Например, — закончил Пьер с улыбкой, — состоять гидом при русском императоре.

— Но тогда, — вскричал Ромодановский, — при дворе начнется переполох! Вы приехали сюда с намерением заключить с Францией договор, вы хотели переговорить с маршалом Тессе и маршалом д’Юкселем, вы желали принудить Францию поменять союзников, чтобы она поссорилась со Швецией и стала нашим величайшим другом… и вот вы безумно влюбились, и все идет прахом!

— Не перечь мне, Ромодановский. Я ничего не забыл. Ты знаешь, что за Россию я готов отдать жизнь, но сейчас позволь мне побыть просто мужчиной! Я хочу проверить любовь этой женщины, и ты мне в этом поможешь. После ужина начни усиленно ухаживать за ней… Не забывай, она уверена, что царь — это ты! Если она уступит тебе, клянусь, что никогда больше не взгляну ни на одну француженку и стану отныне заниматься только договором. Если же она тебе откажет, значит, действительно любит меня. Тогда я буду счастливейшим из смертных.

На кухне главный повар Турнебиз превзошел самого себя, готовя для царя и его свиты ужин, начавшийся с паштетов, гусиной печенки, пирогов с грибами и фаршированной утки, за ними последовали филе из пулярки по-бовезски, цыплята в испанском соусе, говядина в молоке, голуби с трюфелями, индюшатина из Виллеруа, кроличье мясо в собственном соку; завершилась трапеза седлом барашка, филеем с горошком, окороками и жареными фазанами. На десерт подали огромный торт по-компьенски, драже, рисовую коврижку по-рольтезски и персиковое желе.

За столом было очень весело. Стол был полон яств и вин, но Пьер Михайлов питал очевидную слабость к розовому анжуйскому вину. Лжецарь Ромодановский сидел во главе стола; по правую руку от него была Максимильена, рядом с ней сидел маркиз, хотя сама Максимильена надеялась, что здесь займет место Пьер. Она часто поглядывала на него, краснея каждый раз, когда встречалась с ним глазами. Лжецарь, выполняя приказ своего господина, ухаживал за графиней де Вильнев-Карамей, а маркиз де. Майи-Брель, одетый в розовый камзол с серебряными пуговицами, также пытался привлечь внимание Максимильены, демонстрируя необыкновенное остроумие, которым он очень гордился.

— Ах, графиня, как восхитительны эти пулярки! Только благодаря вашему тонкому вкусу подобраны такие блюда. Но сладость этого пирога ничто в сравнении с благоуханием ваших губ!

Пьер нахмурился, и лжецарь, понимавший повелителя с полувзгляда, толкнул локтем слугу, стоявшего за спиной Майи-Бреля. Тот опрокинул на маркиза блюдо с желе, облив прекрасный розовый камзол. А лжецарь со смехом воскликнул:

— Маркиз, вы сегодня еще не переодевались, воспользуйтесь случаем!

Как и все, сидевшие за столом, Максимильена, не удержавшись, рассмеялась.

По окончании ужина Ромодановский, поднявшись, предложил Максимильене прогуляться по парку.

— Мне хотелось бы посмотреть оранжереи, — сказал лжецарь, — говорят, у вас совершенно изумительные розы.

Максимильена сделала реверанс.

— Мне будет очень приятно проводить туда ваше величество, — сказала графиня с недовольством. Ей до сих пор не удалось увидеться с Пьером наедине.

В оранжерее лжецарь приступил к объяснению:

— Мадам, ваша красота потрясла меня, и теперь у ваших ног царь великой России. Я люблю вас и предлагаю свою императорскую руку.

Пьер, спрятавшись в углу оранжереи, дрожал, как дитя. Ему было слегка стыдно за свое поведение, но любовь к Максимильене оказалась сильнее достоинства. Он жаждал знать.

Лжецарь был решителен. Он заключил Максимильену в объятия и попытался поцеловать ее. Та, отпрянув, упала к его ногам со словами:

— Прошу простить меня, государь, но я люблю другого человека, и он отвечает мне взаимностью.

Лжецарь, притворившись разгневанным, вскричал:

— Мадам, я полновластный владыка огромной империи, и все должно склоняться перед моей волей!

Максимильена поднялась и воскликнула с силой, которую в ней трудно было заподозрить:

— Вы можете командовать армиями, государь, но сердце женщины вам неподвластно! Ваши богатства меня не интересуют, равно как и ваша империя, хотя тот, кого я люблю, состоит в вашей свите. Уверена, что государь, величие которого признано всем миром, сумеет понять эту любовь!

— Как же его зовут, мадам? — спросил Ромодановский, забавляясь порученной ему ролью.

— Что вы с ним сделаете, если я скажу?

— Даю вам императорское слово, что ни единого волоса не упадет с его головы, — заявил лжецарь с величественным видом.

— Государь, это…

— Кто же?

— Это Пьер Михайлов!

3

Тем временем в Пале-Ройяле регент Филипп Орлеанский, внук Генриха VI, получил письмо царя, в котором он требовал, чтобы графиня де Вильнев-Карамей получила официальное разрешение сопровождать августейшую персону.

— Что вы на это скажете, Дюбуа? — спросил регент у своего министра.

— Я скажу монсеньору, — ответил хитрец аббат, — я уверен, что царь влюбился. Как это неожиданно! Нам следует во всем угождать графине… тогда мы будем знать все планы царя.

— Я хорошо знаю графиню, Дюбуа, и очень удивлюсь, если она так поступит. Кроме того, она зла на меня, потому что муж пренебрегает ею, а она, вероятно, полагает, что я в этом виноват, хотя это совершенно не так. Я всегда был привязан к Вильневу, но в последнее время он стал меня раздражать, и я могу одобрить желание графини разойтись с ним. Это подлый коварный человек.

— Монсеньор, она может думать что хочет, но нет женщин, которые устояли бы перед изумрудным колье.

— А вот я, Дюбуа, знаю одну такую женщину…

Сказав это, Филипп Орлеанский впал в задумчивость.

Некогда он сильно любил мадам д’Аржантон, но ему пришлось отказаться от своей великой любви по приказу Людовика XIV. Чтобы забыться, он вел разгульную жизнь, но это никоим образом не отразилось на его работоспособности. Неутомимый регент на долгие часы запирался со своим бывшим наставником, аббатом Дюбуа, и они совместно строили планы борьбы против вельмож, желавших свергнуть регента. Филипп к 1717 году значительно поправился. Он уже ничем не напоминал юного победителя битвы при Турине, смело атаковавшего врагов во главе своей кавалерии. Выигранное сражение принесло ему такую популярность, что это вызвало зависть у его дяди, короля.

После смерти Людовика XIV Филиппа провозгласили регентом. И на этом посту, игнорируя клевету врагов, обвинявших его в убийстве коронованных родственников, он продолжал неустанно трудиться, чтобы передать королевство богатым и процветающим в руки маленького короля Людовика XV, которому было тогда всего семь лет.

— Итак, монсеньор, — прервал Дюбуа размышления регента, — что же нам следует предпринять?

— Пошли шевалье де Ружмона к графине де Вильнев-Карамей с посланием, приглашающим ее прибыть во дворец Силлери в Париже, чтобы получить официальное назначение в свиту царя Московии.

Лувр сверкает тысячами огней. Гвардейцы, поднятые по тревоге среди ночи, выстраиваются в две шеренги, оставляя широкий проход к парадным дверям. На всех лестницах толпятся принарядившиеся дворяне и фрейлины. Старая принцесса Палатинская, герцогиня Орлеанская, с трудом пробирается к входу среди множества карет и ворчливо выговаривает своему сыну регенту:

— Царю вздумалось нанести нам визит так поздно? Подумать только, ведь сейчас три часа ночи! Для такой старухи, как я, это слишком рано!

Никогда еще ни одного иностранного государя не ожидали с таким нетерпением и не встречали с такой пышностью.

Парижские зеваки, поднятые с постели звоном шпор и трубным звуком фанфар, липнут к окнам и сплетничают о северном великане:

— Говорят, это сущий варвар!

— Да нет же, он просто солдат!

— Он сшибает головы взмахом руки!

— Сам рвет зубы!

— Бьет кнутом бояр!

— Он очень красив!

— Ужасен!

— Настоящий герой!

А в это время по дороге из Санлиса в Париж во весь опор мчится Петр Великий со своей свитой. После сцены в оранжерее Пьер, повинуясь привычной для него смене настроений, решил отправиться в Париж, чтобы сделать сюрприз Максимильене, которой предстояло наконец узнать, кто он на самом деле. Максимильена, получив письмо регента, успела только сказать Элизе и Блезуа, чтобы они завтра же приезжали во дворец Силлери с малышом Адрианом. Максимильена села в карету Пьера, на козлы встал старый Грегуар. Лжецарь занял место в ветхом экипаже; его сопровождала свита из бояр и Либуа с Майи-Брелем, потерявшим всю свою разговорчивость после происшествия за столом.

В карете Пьер крепко обнял Максимильену, не отвечая на вопросы, которыми она его засыпала, крайне удивленная посланием регента. Максимильена не рассказала Пьеру о любовных домогательствах лжецаря, и он был восхищен этим.

Вскоре показался Париж. Этот город Пьер видел впервые. Он был взволнован и встревожен. Однако, выглянув в окошко, он разочарованно присвистнул.

— Это и есть Париж? — вырвалось у него.

Перед ним мелькали узкие улочки с темными низкими домами.

— Париж дурно пахнет! — добавил он.

— Да нет же, Пьер! Чтобы любить Париж, надо знать его. У тебя было о нем ложное представление. Уверена, что ты воображал, будто это город из чистого золота.

— Да, похожий на короля-Солнце, которым я всегда восхищался…

— Ты как дитя, любовь моя! Я научу тебя любить Париж.

По мере приближения к Лувру толпа росла, приветствуя, несмотря на поздний час, царский эскорт.

Максимильена сказала:

— Видишь, как они любят твоего царя, Пьер.

Тот лишь улыбнулся в ответ.

Наконец они подъехали к старой резиденции французских королей. Зазвенели фанфары, гвардейцы взяли на караул. Пьер, выпрыгнув из кареты на ходу, собственноручно остановил лошадей и помог спуститься Максимильене. Наклонившись к ней, он шепнул:

— Я приготовил для тебя сюрприз, сокровище мое. Только не забывай, что я люблю тебя…

Затем он повернулся к лжецарю, почтительно ожидавшему распоряжений, и произнес:

— Ромодановский, ты будешь сопровождать графиню.

Максимильена ничего не могла понять. Пьер двинулся вперед, за ним последовали все бояре. Дюбуа и Майи-Брель удивленно переглянулись, а Ромодановский подошел к Максимильене:

— Позвольте предложить вам руку, госпожа графиня.

— Но кто вы?

— Князь Ромодановский, мадам, ваш покорный слуга.

— А… — пробормотала она, — барон Михайлов…

— Барон Михайлов, мадам, — ответил, смеясь, Ромодановский, — это царь!

Максимильена пошатнулась и, словно во сне, пошла за Пьером.

Регент, выйдя навстречу царю, низко ему поклонился.

— Для Франции великая честь принять ваше императорское величество.

Пьер, думая о другом, ничего не ответил Филиппу Орлеанскому, и регент удивился. Внезапно Пьер, обернувшись, стал искать глазами Максимильену, но она, застыв в оцепенении, избегала его взгляда, говоря себе: «Он посмеялся надо мной! Кто я для него? Господи, какой позор!»

По знаку регента маршал де Тессе, выступив вперед, предложил царю осмотреть предназначенные ему покои. В сопровождении всего двора царь прошел в роскошные апартаменты.

— Ваше величество, — сказал маршал, — в этой комнате почивала королева Екатерина Медичи.

— Я распорядился, чтобы ее приготовили для вашего величества, — добавил регент. — Эту кровать мадам де Ментенон велела переделать для покойного короля.

Пьер чувствовал себя загнанным в ловушку. Лувр казался ему слишком пышным и слишком далеким от Максимильены.

«Я не смогу встречаться с ней в этих ледяных суровых комнатах», — думал он. Пьера угнетала подобная роскошь.

Придворные ошеломленно смотрели на этого монарха, приехавшего с визитом в самую изящную столицу Европы в простом сером шерстяном камзоле без жабо и манжет. Даже свой парик он снял. Он был выше всех мужчин на целую голову и, казалось, принадлежал к совсем другой породе — более грубой и более сильной. Наконец, не в силах терпеть, Пьер подозвал князя Куракина, русского посла во Франции, и о чем-то заговорил с ним. Куракин был парижанином до мозга костей, но при этом оставался русским человеком.

Невозмутимый Куракин, повернувшись к Филиппу Орлеанскому, стал переводить слова Пьера:

— Мой повелитель, царь Московии не знает французского и просит ваше королевское высочество извинить его. Он очень тронут любезным приемом вашего королевского, высочества и находит, что Лувр слишком велик, и ему хотелось бы иметь резиденцию попроще.

Филипп улыбнулся. Он был готов к оригинальным выходкам царя и вежливо ответил князю Куракину:

— Сожалею, что его величество не владеет французским, хотя меня уверяли в обратном. Я, к сожалению, тоже не знаю русского. Однако вы можете заверить его императорское величество, что французское гостеприимство не имеет границ, а потому мы приготовили еще одну резиденцию — дворец Ледигьер. Маршал де Тессе проводит туда его величество.

Пьер нервничал. Все было не так. Регент был слишком любезен, Лувр шумен, придворные его раздражали, а, главное, он никак не мог подойти к Максимильене. Позвав Ромодановского, царь что-то тихо сказал ему и в сопровождении бояр, французских гвардейцев, отданных в его распоряжение, а также маршала де Тессе, отправился во дворец Ледигьер.

После ухода царя придворные дали волю языку.

— Вы видели? — с возмущением обратилась герцогиня Мэнская к Максимильене, — этот варвар не соизволил поклониться мне, внучке великого Конде!

Майи-Брель, подойдя к герцогине, воскликнул:

— Да простит меня ваше королевское высочество, но он никому не поклонился и разыграл здесь ужасную комедию. Графиня де Вильнев-Карамей может подтвердить, сколько нам пришлось выстрадать в замке Мортфонтен за ужином, который ему предложила наша прелестная Максимильена!

И Майи-Брель, зашелестев кружевными бантами, повернулся к графине, чтобы услышать от нее подтверждение своих слов.

— Ах, бедная моя малютка, — вскричала герцогиня, — вы принимали у себя это северное чудище! Если бы он посмел вести себя подобным образом в Версале, мой свекор Людовик XIV не стерпел бы этого!

Максимильена несказанно страдала, выслушивая все это о человеке, которого любила, хотя по-прежнему злилась на него за розыгрыш с лжецарем. В этот момент кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она побледнела. Перед ней стоял Амедей де Вильнев-Карамей. Он нежно прижимался к ней на глазах у всех, а сам до боли сжимал ей пальцы. Церемонно склонившись перед герцогиней Мэнской, он произнес:

— Пусть ваше королевское высочество извинит меня, я так счастлив вновь увидеться с женой.

Бенедикта де Конде, герцогиня Мэнская, любезно улыбнулась:

— Оставляю вас наедине с супругой, дорогой граф. И кажется, ко мне идет герцог…

С этими словами герцогиня удалилась вместе с желтозубым и кривым на один глаз уродом — это был ее племянник, герцог де Бурбон, которого все называли просто «герцог».

Максимильена смело встретила разгневанный взор Амедея.

— Что вы делаете при дворе, мадам? — спросил он с насмешкой. — Я полагал, что вам с вашими манерами святой Нитуш это место не по нраву.

Максимильена стиснула зубы, стараясь сохранить спокойствие.

— Я здесь по приглашению регента, сударь.

— Ах, да! Я об этом слышал. Моя супруга должна находиться в качестве гида при царе. Так вы меня считаете за идиота? Я заметил, какие взгляды бросал на вас этот дикарь, а вам это, кажется, доставляло удовольствие. О, какой позор! И вам я дал свое имя!

— Вы не отдали мне свое имя, сударь, вы его продали.

— Что вы хотите этим сказать? — закричал граф в бешенстве.

— Вам это прекрасно известно, сударь. Маркиз де Силлери, мой отец, отдал вам не только мою руку, но и состояние!

— Я сделаю все, чтобы отнять у вас право воспитывать Адриана!

Максимильена побледнела.

— С вашей стороны бессовестно вести такие разговоры! Вы бросили меня из-за своих любовниц, пьянок, карточной игры… Но теперь я все поняла. Проматывайте же мое состояние и развлекайтесь как вам угодно, а меня оставьте в покое!

— Вы очень изменились, мадам, и я вам отомщу! Но признайтесь, что вы любите царя.

— Оставьте меня, сударь.

— Я вас убью, велю заточить в монастыре, разорю вас, вы никогда больше не увидите Адриана, и я расскажу, кто его мать, — сказал, скрежеща зубами, Амедей, с ненавистью глядя на жену.

— Замолчите, граф, на нас смотрят, вы просто смешны! Я отправляюсь сегодня во дворец Силлери, прошу вас прийти ко мне завтра, когда вы придете в себя. Мы обсудим, как изменить положение, которое не может оставаться таким.

Амедей был потрясен. Кроткая, застенчивая Максимильена отвечала ему с уверенностью, о которой он прежде не подозревал. В бессильной ярости он застыл на месте, а она направилась к двери, но в этот момент к ней приблизился аббат Дюбуа и шепотом произнес:

— Мадам, его королевское высочество желает поговорить с вами наедине…

Максимильена, удивленная, пошла за ним.

Ромодановский издали наблюдал за всей этой сценой; не зная, как подойти к Максимильене, он решил дождаться ее в карете.

Следуя за Дюбуа, Максимильена прошла анфиладу комнат и оказалась наконец у дверей маленького кабинета, где ее ждал регент. Когда она вошла, он встал и произнес с присущей ему изысканной любезностью:

— Мадам, простите, что пригласил вас ко мне в столь поздний час, но мне необходимо обсудить с вами нечто очень важное. Однако позвольте сначала предложить вам легкий ужин.

Максимильена, сделав реверанс, ответила довольно холодно:

— Благодарю, ваше королевское высочество, но мне хотелось бы узнать, зачем меня пригласили.

Филипп улыбнулся.

— Я вижу, вы все еще сердитесь на меня. Присядьте и поговорим. Это частная беседа, этикетом в ней можно пренебречь. Не называйте меня «вашим королевским высочеством» и соблаговолите выслушать.

Садясь в кресло, Максимильена подумала: «В чем же я его упрекала? Филипп Орлеанский был всегда так мил… Ах да! Я сердилась на него из-за Амедея… но его ли это вина?»

Словно угадав ее мысли, Филипп продолжил:

— Вы сердились на меня из-за Вильнева, мадам, и вы были неправы. Помочь ему уже никто не может. Он был моим другом, но я клянусь во всем поддерживать вас, если он будет причинять вам боль.

Дюбуа, устроившись в углу, слушал с довольным видом.

Максимильена смело взглянула в глаза Филиппу.

— Да, монсеньор, я действительно сердилась на вас, но теперь это не имеет значения.

— Выслушайте же меня, прекрасная Максимильена, и будем искренни. Царь любит вас… да, да, любит! Я уверен в этом, я видел, как он на вас смотрит. Впрочем, он придумал примитивный предлог, чтобы покинуть Лувр. Он просто хотел быть свободным в Париже… Вы же можете принести большую пользу Франции, и Франция отблагодарит вас…

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать, монсеньор.

— Выведайте, с какой целью царь приехал в Париж, узнайте его планы…

Максимильена встала, забыв об этикете, и яростно воскликнула:

— Вы предлагаете мне шпионить за царем, монсеньор?! Говорить с ним, внимательно слушать, а затем предать! Вы ошиблись, монсеньор, я не такая женщина. Впрочем, я никогда больше не увижусь с царем. Я знала его как Пьера Михайлова и не желаю знать другого.

Затем, немного овладев собой, Максимильена присела в реверансе и добавила:

— Прошу у вашего королевского высочества разрешения удалиться.

Филипп рассмеялся.

— Да это просто маленькая фурия! Честное слово, нам подменили нашу кроткую Максимильену! О да, мое королевское высочество разрешает вам удалиться, но сначала выслушайте меня. Я ваш друг. Вы можете не говорить мне ничего о планах царя, я не стану на вас сердиться, напротив, буду восхищаться вами еще больше. Загляните ко мне по-дружески в Пале-Ройяль. Моя дверь всегда открыта для вас.

Пораженная такой добротой, Максимильена с улыбкой прошептала:

— Обещаю заглянуть, монсеньор… по-дружески!

С этими словами она покинула кабинет.

После ухода графини Дюбуа воздел руки к небу:

— Монсеньор, нельзя вести дела подобным образом! Следовало припугнуть графиню.

— Дюбуа, вы мне надоели. Эта женщина принадлежит к типу кротких упрямиц, которых невозможно сломить. Царю повезло… да и потом, разве не называют меня Филиппом Добродушным? Перестаньте свирепо вращать глазами и давайте уедем из Лувра, в котором пахнет плесенью. Я предпочитаю мой милый Пале-Ройяль.

Максимильена в сопровождении лакея, освещавшего ей факелом дорогу, подошла к своей карете и опустилась на сиденье, полумертвая от усталости.

— Ах, вот и вы, мадам! — вскричал Ромодановский, совсем было заснувший.

— Во дворец Силлери, Грегуар, — крикнула Максимильена, не обращая на князя никакого внимания.

— Мадам, — сказал он, — у меня есть к вам поручение от царя.

— Князь, я знаю только лжецаря, разыгравшего комедию в оранжерее. Настоящего царя никогда не видела.

— Мадам, Петр Великий любит вас! И хочет видеть вас. Он попросил доставить вас во дворец Ледигьер, куда он перебрался, чтобы удобнее было встречаться с вами.

— Вот как? Скажите же ему, князь, что он сделал это напрасно и мог бы оставаться в Лувре. Я знаю только одного человека из его свиты, барона Пьера Михайлова, и не хочу знать никого другого.

— Но это невозможно, что скажет царь?

— Мне это безразлично. Можете повторить ему мои слова. Кстати, я уже приехала. Спокойной ночи, князь, Грегуар отвезет вас к себе.

И Максимильена грациозно вышла из кареты, хлопнув дверцей, и скрылась в своем дворце, оставив князя онемевшим от изумления.

В апартаментах дворца Ледигьер Петр расхаживал из угла в угол, нервничая из-за того, что до сих пор не получил никаких известий о Максимильене. Чтобы убить время, он досаждал старому маршалу де Тессе самыми противоречивыми распоряжениями, которые отдавал на французском языке. Старик был этим несказанно изумлен. Разве царь не объявил публично, что говорит только по-русски? В конце концов маршал решил, что это была прихоть императора, видимо, решившего придать себе вес в глазах регента.

— Эта спальня мне не нравится! — кричал Петр. — Кровать слишком мала.

Мгновение спустя раздавалось:

— Кровать слишком велика!

Сначала Петр злился, что в гостиных недостаточно свечей. Потом кричал:

— Погасите свечи, в глазах рябит!

Ужин ему тоже не понравился. Он пожелал репу и пиво. Метрдотель Вертон рвал на себе парик от отчаяния. Сам маршал де Тессе никогда не участвовал в столь жаркой баталии.

Наконец приехал Ромодановский.

— Ну, где же она? — встретил его криком царь. — Что она тебе сказала? Конечно, удивлена и едет следом?

— Государь, — ответил князь, вытирая мокрый от пота лоб, — она в бешенстве. Она отказалась ехать сюда, хлопнула перед моим носом дверцей, сказав, что не знает царя и знать не желает! О, это необыкновенная женщина!

— Я знаю это сам, поэтому и люблю ее. Значит, хлопнула дверцей перед твоим мерзким носом? — Петр рассмеялся. — Великолепно! В таком случае, я сам к ней поеду.

— Я позову свиту, государь…

— Ты что, рехнулся? Оставайся здесь и скажи маршалу де Тессе, что царь наконец решил лечь спать. Полагаю, бедный старикан обрадуется.

— Но, государь, вы здесь с официальным визитом, вы не можете разъезжать в одиночестве по Парижу, вы не знаете города!

— Ромодановский, ты мне надоел.

И царь направился в свои покои, а затем ловко вылез из окна, — это ему приходилось делать не в первый раз. Оказавшись на пустынной темной улице за дворцом Ледигьер, он пошел к Сене, миновал здание Арсенала и, ошибившись в направлении, повернул к Кенз-Вер. Дойдя до улицы Берси, он понял, что идет не туда. Было около пяти часов утра, и Петру не встретилась ни единая живая душа. Четыреста тысяч парижан спали мирным сном.

Петр вернулся на набережную, решив добраться до острова Сите, где надеялся взять фиакр.

Около Нового моста до него донеслись звуки ударов, крики о помощи и стоны.

4

Петр, побежав на шум, увидел остановившуюся карету. Лакеи разбегались в разные стороны, а какой-то человек, стоя на подножке, отбивался своей шпагой от шестерых бандитов, которые одерживали над ним верх, невзирая на всю его храбрость.

— Ко мне, мерзавцы! — кричал он слугам. — Неужели вы дадите зарезать своего господина?

Но лакеи были уже далеко. Главарь бандитов крикнул:

— Не сопротивляйтесь, сударь, нам нужен только ваш кошелек.

— Нет, — отвечал тот. — Прежде вам придется убить меня.

Сражение возобновилось, Петр, мгновенно оценив ситуацию, кинулся в схватку с криком:

— Держитесь, сударь, я вам помогу!

Бандиты сначала явно растерялись, но затем по знаку главаря разбились на две группы: один продолжал атаковать человека на подножке, пятеро же ринулись на Петра. Он проклинал себя за то, что вышел без шпаги, однако предаваться сожалениям было некогда. Несмотря на численное преимущество нападавших, Петру удалось схватить первого, кто подвернулся под руку, и швырнуть в бандитов бесчувственное тело, как снаряд. Затем, схватив еще двоих, он ударил их лбами с такой силой, что бедняги попадали, не издав никакого звука. Не обращая внимания на оставшихся бандитов, Петр вскочил на козлы и завладел кучерским кнутом. В его руках это было страшным оружием, и главарю бандитов пришлось прикрикнуть на них:

— Чего встали, канальи? Я покажу вам, как надо драться!

Разбойники, весьма довольные таким оборотом дела, расступились, а главарь, подойдя к карете, обратился к Пьеру вежливо:

— Сударь, я был бы счастлив сойтись с вами в поединке, поскольку вы сумели одолеть самых отважных прохвостов Франции. Как вам угодно драться — на кулаках или на шпагах?

Петр рассмеялся.

— Клянусь Богом, ты мне нравишься! Ты не похож на обычного бандита. Поскольку шпаги у меня нет, выбираю драку на кулаках.

Сказав это, Петр спрыгнул с козел.

Человек, за которого он вступился, по-прежнему стоял на подножке кареты. Вложив шпагу в ножны, он спокойно произнес с сильным английским акцентом:

— Желаю вам удачи, милорд, и надеюсь, что вы справитесь!

— Вы слишком добры, — отозвался Петр с поклоном, а затем повернулся к главарю банды: — Я к твоим услугам, мерзавец.

Он, поклонившись, ответил с изысканной любезностью, как при светской беседе:

— Ваш покорный слуга, сударь.

Петр был выше и сильнее; но противник был очень ловок и ускользал из его рук, как угорь. Вскоре оба уже катались, сцепившись, на грязной земле, — у Петра была разбита губа и бровь, а у главаря банды кровь хлынула из носа. Эти легкие телесные повреждения не мешали императору и бандиту бить друг друга с прежним жаром и обмениваться при этом комплиментами.

— Одно удовольствие драться с вами, сударь, — говорил бандит, задыхаясь.

— С таким ловкачом, как ты, я еще никогда на кулачках не бился, — отвечал Петр, лицо которого было в крови.

В этот момент послышался топот сапог.

— Ночная стража! — вскричали разбойники.

Петр уже прижал вожака к земле, и тот не мог пошевелиться. Царь применил болевой прием, едва не задушив своего противника. Стража была уже близка, и Петр мог бы отдать висельника в руки солдат. Но он, поднявшись, протянул ему руку со словами:

— Ты свободен.

Главарь подобрал свою шляпу и, прежде чем удрать, крикнул:

— Если я тебе понадоблюсь, приходи на улицу Кенкампуа. Там меня все знают.

— Ты кто? — спросил Петр.

— Я король Парижа, меня зовут Картуш, а тебя?

— А я царь Московии, — промолвил Петр.

Вот так англичанин узнал, кто был его обидчиком и кто был его спасителем. Повернувшись к нему, Петр приложил палец к губам:

— Ни слова об этом, договорились?

К ним подошел офицер ночной стражи:

— Что случилось, господа?

— О! Ничего особенного, — флегматично отозвался англичанин. — На меня напали, а этот господин пришел мне на помощь.

И, повернувшись к царю, добавил:

— Сочту за честь предложить вам место в своей карете. Я отвезу вас, куда скажете.

Вместо ответа Петр сел на кучерское место со словами:

— Садитесь рядом, сударь, я сам буду править.

Англичанин занял место рядом с царем, который подхлестнул лошадей.

— Я еду во дворец Силлери, покажите мне дорогу, — сказал Петр.

— Это недалеко от улицы Урс. Надо проехать мимо Лувра и, Тюильри.

— Кто вы, сударь? — спросил царь.

— Я шотландец, мое имя Джон Лоу.

— В таком случае, господин Лоу, я вас знаю! Я изучал вашу систему. Вы чародей с улицы Кенкампуа.

— Каким образом вам это стало известно, сир?

— Видите ли, господин Лоу, в моем положении нужно знать все.

— Я на мгновение усомнился, что вы действительно царь, сир, а вот Картуш поверил сразу. Теперь и я в этом не сомневаюсь. Вижу, что ваша репутация не отражает всех ваших достоинств.

— Ваша система меня заинтересовала, сударь, но я в нее не верю. Для этого еще не пришло время. Люди продают имущество, замки, драгоценности и приносят вам свое золото, потому что считают вас чародеем, но что будет, когда ваша магия перестанет действовать?

— Сир, я много думал об этом. Я долго не решался осуществить мою теорию на практике, но меня просил регент, и с моей стороны было бы невежливо отказать ему.

Петр прервал шотландца:

— Это и есть Тюильри? Здесь живет юный наследник?

— Да, сир.

Над Парижем занималась серая заря. Город постепенно просыпался. Уже слышались крики:

— Кому воды!

Несмотря на бурную ночь, царь не чувствовал усталости. Редкие прохожие с изумлением смотрели на карету, которой правил окровавленный человек-великан, а рядом восседал рыжий человечек. Въехав в Сен-Антуанское предместье, странный экипаж вскоре оказался у дверей дворца Силлери.

— Спасибо, сударь, — сказал царь. — Надеюсь, что в скором времени буду иметь удовольствие встретиться с вами.

— Сир, это я навсегда останусь вашим должником.

— Позвольте мне дать вам совет, — добавил Пьер. — Уезжайте из Франции, пока еще есть время. Иначе, поверьте мне, в одно прекрасное утро вас разбудят без излишних церемоний и выкинут вон без единого су.

— Возможно, вы правы, сир, но я люблю рисковать.

— Как вам угодно, сударь.

— До свидания, сир.

Петр легко соскочил на землю. Очевидно, все обитатели дворца еще спали, но царь никогда не отступал перед трудностями. Он перелез через решетку, спокойно прошел мимо домика, где дремал привратник, и поднялся на крыльцо. Дверь была закрыта; двинувшись вдоль фасада, он вскоре увидел приоткрытое окно, через которое и проник в гостиную. Полагая, что спальня Максимильены должна находиться на втором этаже, он взошел по лестнице и шел по коридору, осторожно открывая двери одну за другой. Войдя в красивую комнату, обитую синей тканью с золотыми разводами, он увидел Максимильену, спавшую сном младенца.

Петр смотрел на нее, ослепленный ее красотой. Длинные темные с золотистым отливом волосы разметались по подушке. Простыня сползла, и легкая ткань ночной сорочки облегала прекрасную фигуру. Грудь слегка вздымалась в такт дыханию, и царем внезапно овладело безумное желание. Петру казалось, что первая ночь их любви была очень давно. Он неистово жаждал обладать этой женщиной с нежной кожей, свежей, словно персик. Никогда не испытывал он такого волнения при виде женского тела, однако к сладострастному томлению примешивалось глубокое чувство, пронзившее ему душу.

Максимильена пошевелилась, и рубашка приподнялась, обнажив бедра и живот, — она была очень изящна и хрупка, Петра вновь охватило сильное желание — он не мог спокойно смотреть на Максимильену. Не в силах сдерживать себя, Петр нежно провел рукой по ее груди. Максимильена повернулась, бормоча что-то невнятное, затем открыла глаза и встретилась глазами с влюбленным взглядом Петра. Приподнявшись, она поспешно потянула простыню, заметив, что спала с совершенно обнаженной грудью. После паузы она вскричала:

— Что вы здесь делаете, сударь? Я не хочу вас видеть.

Петр, улыбнувшись, привлек Максимильену к себе и начал покрывать ее тело быстрыми страстными поцелуями. Затем он завладел губами Максимильены. Она чувствовала жар его тела и всем своим существом тянулась к этому мужчине.

— О, Пьер, как могла я подумать, что не хочу тебя больше видеть, — шепнула она ему.

Петр не отвечал, осторожно снимая с нее сорочку и с восторгом обнажая вновь это дивное тело, которое пробуждало в нем все более сильное желание. Он зарылся лицом в душистый шелк волос обожаемой женщины. Максимильене нравилось подчиняться опытным рукам Петра. Он прижал ее к себе, покорную, как никогда, а она провела пальцами по мускулистой груди. Петр, вздрогнув всем телом, с силой навалился на нее. Ангел любви простер крылья свои над ними — и они уже ничего не замечали. Значение имела лишь их страсть, и они пылко устремлялись навстречу друг другу. Но Петр сознательно медлил, чтобы полнее насладиться тем божественным мгновением, когда они должны были слиться воедино, а их постель превратиться в корабль, плывущий по бесконечному океану обретенного наконец счастья.

Потом они лежали рядом, держась за руки, и на губах их бродила улыбка умиротворения. Солнце, пробиваясь сквозь тюлевые занавески, бросало блики на вощеный паркет. Максимильена и Петр были счастливы.

Максимильена, улыбнувшись Петру, слегка коснулась губами его щеки и сказала:

— Как я люблю тебя, Пьер, как сладко быть с тобой…

— Прости, любовь моя, — промолвил Петр, — за комедию в оранжерее. Я просто хотел увериться в твоих чувствах. Теперь я понимаю, что не было нужды в этом маскараде… уверен, что ты всегда будешь моей! Мы больше не расстанемся, жизнью клянусь тебе!

— О Пьер, любовь моя… Но что это у тебя на лбу?

— Ничего. Я подрался с одним приятелем, — ответил он, смеясь.

— Странные же у тебя приятели! Это нельзя так оставлять, пойдем со мной.

Царь позволил отвести себя в маленькую комнату, где Максимильена держала свои туалетные принадлежности. Она намазала ему лоб мазью, приготовленной Элизой, а затем наложила повязку.

— Вот теперь лучше, — промолвила она удовлетворенно.

Петр ворчал, но в глубине души радовался, что Максимильена так заботится о нем. У обоих возникло ощущение, будто они прожили вместе уже целую вечность. Они великолепно дополняли друг друга.

В дверь постучался Грегуар.

— Госпожа графиня, князь Ромодановский просит принять его.

— Что же делать, Пьер? — прошептала Максимильена.

— Пусть поднимется сюда, мне надо с ним поговорить…

Ромодановский, войдя в спальню, не без удивления увидел, что его повелитель сидит на постели, завернувшись в простыню и с повязкой Максимильены на лбу; а сама графиня в очаровательном белом пеньюаре с длинными зелеными бантами сидит, улыбаясь, у него на коленях.

— Государь, — сказал Ромодановский, — простите меня, но я беспокоился и не знал, что ответить маршалу де Тессе, который требует представить план сегодняшних визитов.

— Что же ты ему сказал? — встревоженно спросил Петр.

— Что вы спите, государь, во дворце Ледигьер.

— Прекрасно. Возвращайся туда. Скажи маршалу, что я проснулся и что хочу видеть у себя юного Людовика XV. Поскольку согласно этикету мы должны встретиться в Лувре или в Тюильри, французы придут в ужас. Обсуждение выходок русского царя займет не меньше трех дней, и ты объявишь, что я, крайне рассерженный, заперся в своих апартаментах. Таким образом я смогу остаться с Максимильеной.

Графиня слушала возлюбленного в полном изумлении, лишь сейчас осознав, насколько велика его власть.

— Да, — промолвил Ромодановский, — это наделает много шума при дворе!

— Регент покричит и успокоится.

— Но, государь, подумайте о договоре, который вы хотели заключить с Францией против Швеции.

— Я помню об этом, друг мой, но дай мне несколько дней счастья.

Когда они остались вдвоем, Петр нежно обнял Максимильену, шепнув:

— Видишь, какие безумства я совершаю ради тебя? Ты понимаешь, как сильно я тебя люблю?

Однако после визита Ромодановского Максимильена уже не чувствовала себя такой свободной, как прежде. Она поняла, что обнимает ее царь, владыка великой империи.

— Пьер… государь, — поправилась она, — это безумие! Вам не следует ставить под удар договор из-за меня!

Петр, обхватив Максимильену за талию, со смехом закружил ее по комнате.

— Что это значит, госпожа графиня? Вы называете «государем» любимого человека? Я был и остаюсь для тебя бароном Пьером Михайловым!

Максимильена обхватила шею Петра:

— Но… но это ужасно! Ты царь. Разлука неизбежна, ведь ты вернешься в Россию… К тому же, — она понизила голос, — ты женат!

— Послушай меня, дорогая, — ты городишь глупости. Разумеется, я женат, но ты тоже замужем, и тебе придется расстаться с мужем. У императрицы Екатерины, я прекрасно знаю это, есть любовники, в числе которых и мой фаворит Меншиков. Я закрыл на это глаза ради спокойствия. Словом, бросим все эти серьезные разговоры: у нас есть три счастливых дня и… и это целая вечность!

5

Ромодановский оказался прав. Поведение Петра ошеломило французский двор. Князь-посланник Борис Куракин метался между Пале-Ройялем и дворцом Силлери, сообщая Петру о различных примирительных шагах регента. Однако царь оставался непреклонен, по-прежнему скрываясь в спальне Максимильены.

На третий день Куракин принес известие, что регент, великий дипломат, дает согласие на встречу юного короля Людовика XV с Петром во дворце Ледигьер. Вновь начиналась жизнь по правилам этикета.

Во дворце Ледигьер Петр ожидал короля в окружении своих бояр, а также маршала де Тессе, Либуа и маркиза де Майи-Бреля. Он попросил Максимильену присутствовать на встрече в качестве императорского гида. Она была еще красивее, чем прежде, в своем платье из кремово-золотой парчи, с фижмами, подчеркивающими ее изящную талию. На тонком лице с чуть вздернутым носом выделялись большие фиалковые глаза.

Регент прибыл вместе с семилетним королем, в сопровождении толпы придворных. Царь встретил гостей во дворе. Маленький король, по росту доходивший Петру до колена, поднял вверх свое красивое личико, обрамленное золотыми кудрями. Петр, придя в умиление от малыша, правившего прекраснейшей страной Европы, поднял его на руки, подбросил в воздух, а затем расцеловал в обе щеки.

Французские придворные были ошеломлены — никто еще не смел так обращаться с юным монархом.

Петр опустил Людовика на землю. Малыш заливисто смеялся. Тогда рассмеялся регент, и его примеру последовал весь двор.

Максимильена с восхищением смотрела на Петра, думая: «Он все делает иначе, чем другие!»

Царь же, церемонно поклонившись, спросил мальчика:

— Не угодно ли будет вашему величеству пройти в гостиную, чтобы обсудить государственные дела?

Людовик XV, вложив свою маленькую ручку в ладонь царя-великана, ответил, как научил его наставник, герцог де Вильруа:

— Мы будем счастливы вступить в переговоры с вашим императорским величеством.

Герцог де Сен-Симон склонился к уху Максимильены:

— Мы присутствуем, мадам, при историческом событии — Петру Великому было мало склонить Францию к своим ногам, теперь он взял ее на руки!

Майи-Брель суетился и ворковал так, словно этот визит был делом его рук. Он подошел к Сен-Симону и Максимильене, важно держа голову в напудренном парике:

— А вы знаете, графиня, что у моего рода есть право садиться в императорских покоях?

Герцог с улыбкой промолвил:

— Да неужели, маркиз?

Максимильена предпочла оставить их, ибо оба были всецело поглощены обсуждением этого чрезвычайно важного вопроса.

Она заметила Амедея, смотревшего на нее с явной враждебностью. Но он затерялся в толпе, окружавшей регента, и она забыла о нем. Затем в сопровождении Куракина и Ромодановского Максимильена вошла в гостиную, где сидели царь и король. Им приготовили кресла одинаковой высоты, и все, кто присутствовал при их встрече, надолго запомнили невиданную картину: маленький мальчик и великан, ведущие дружескую беседу.

Петр Великий, представив королю князей из своей свиты, сказал наконец:

— Мы счастливы познакомить ваше величество с графиней де Вильнев-Карамей, которая спасла нам жизнь. Мы просим ваше величество запомнить навсегда это имя и имя ее сына Адриана…

Максимильена была взволнована. Она присела в глубоком реверансе, а маленький король, посмотрев на нее с серьезным видом, повернулся к Петру и сказал:

— Мы не забудем, сир, рекомендации вашего величества, ибо мы никогда ничего не забываем.

Придворные переглянулись с удивлением. Все взгляды устремились на Максимильену. Ее влияние возрастало… возможно, ей предстояло стать фавориткой российского двора…

Принцессы, которые надеялись на комплимент, а быть может, даже и на визит царя, в ярости кусали губы, забыв о своем соперничестве. Они были удивлены, увидев Максимильену.

Регент издали сделал ей дружеский знак. Майи-Брель растерялся и ничего не мог сказать.

Максимильена смотрела на Петра глазами, полными слез, — он во всеуслышание объявил о своей любви к ней.

А граф Амедей де Вильнев-Карамей поспешно удалился из дворца Ледигьер. Он был глубоко уязвлен. Амедей стал свидетелем триумфа своей жены, и гордость его была ущемлена. Кроме того, Максимильена понятия не имела, до какого финансового краха дошел ее муж, промотавший состояние в оргиях и попойках. Вильнев-Карамей уже успел тайком от жены продать несколько имений, принадлежавших ему как приданое Максимильены, обратив все деньги в билеты банка Лоу.

Но даже и этих билетов ему уже было недостаточно. Приняв решение отомстить, он приказал отвезти себя во дворец Силлери. Ворвавшись туда, словно безумный, он оттолкнул Грегуара и бросился в покои Максимильены. Адриан играл там под присмотром Элизы. Даже не взглянув на ребенка, граф кинулся к шкатулке с драгоценностями, затем взломал замок секретера и завладел бумагами, удостоверяющими право собственности на дворец Силлери. Элиза попыталась было вмешаться, но Амедей в бешенстве отшвырнул ее в сторону. Он сбежал, словно вор, набив карманы украденными драгоценностями и документами. Впрыгнув в карету, он крикнул кучеру:

— На улицу Кенкампуа!

Во дворце Силлери слуги были вне себя от отчаяния. Адриан, ничего не понимая, плакал и звал маму. Элиза, заламывая руки, говорила Грегуару:

— Господи! Как сказать об этом госпоже графине?

— Дурной отец, дурной супруг! — отвечал Грегуар. — А теперь еще и вор! Подумать только… граф де Вильнев!

В то время как Амедей был в замке Силлери, Максимильена смотрела, как юный король покидает дворец Петра Великого. Царь, очарованный ребенком, к всеобщему удивлению, вышел проводить его до кареты. Людовик XV держал теперь за руку регента, своего дядю. Оба любили друг друга и во время беседы обменивались понимающими взглядами, что очень понравилось Петру. Людовик тихонько сказал дяде:

— Царь такой добрый! Мне хотелось бы, чтобы он еще раз подбросил меня в воздух!

Регент с улыбкой возразил:

— Мы не можем просить его об этом, Луи, потому что должны соблюдать правила этикета. Зато вас ждет сюрприз во дворце Тюильри.

— Что за сюрприз, дядя?

— Красивые игрушки из России, которые привез для вас царь.

Максимильена, услышав этот разговор, подумала: «Петр очень похож с Филиппом Орлеанским, хотя сам об этом не знает!»

Подойдя к карете, Петр наклонился к ребенку и сказал:

— Мы благодарны вашему величеству за нанесенный нам визит.

— А я, — воскликнул маленький король, на радостях забыв о королевском «мы», — благодарю вас за игрушки. Мне не терпится их увидеть!

Петр, улыбнувшись, шепнул ему на ухо:

— Беги, малыш, играй вволю!

Юный монарх засмеялся, а затем произнес громко, глядя в глаза царю:

— Я не забуду о своем обещании, сир, и всегда буду помнить имя Вильнев-Карамей.

Парижские зеваки, ожидавшие увидеть своего короля, радостно завопили, когда вышли мальчик и царь. Раздались крики «да здравствует король» и «да здравствует царь». Почти никто не восклицал «да здравствует регент», ибо Филипп Орлеанский, несмотря на все свои усилия и очевидные достоинства, не пользовался в народе популярностью.

Максимильена, оставив Петра и Бориса Куракина обсуждать договор, вернулась в свой дворец. Ее сопровождал Ромодановский. Отношение к ней обоих князей и бояр, сопровождающих императора, совершенно переменилось. Все смотрели на Максимильену как на фаворитку, и она была несколько смущена этим. Когда она поднялась к себе, Адриан плакал, а слуги пребывали в смятении. Грегуар с Элизой рассказали ей о поступке Амедея. Максимильена в ужасе обхватила голову руками. Человек, за которого она вышла замуж, осмелился ограбить собственного сына и покушался на дворец ее предков! Она почти забыла о пропавших драгоценностях, хотя они стоили немалых денег. Лишь одно имело для нее значение — то, что отец ограбил сына. Ромодановский переминался с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Внезапно Максимильена резко выпрямилась.

— Куда он поехал, Грегуар?

— Я слышал, госпожа графиня, как он крикнул кучеру: «На улицу Кенкампуа».

— Очень хорошо, я попытаюсь найти его и поговорить с ним. Быть может, удастся избежать худшего.

— Но, мадам, — возразил Ромодановский, — вы не можете броситься в эту толпу на улице Кенкампуа. И царь ждет вашего возвращения — в данный момент он собирается отправиться в Люксембургский дворец, к герцогине Беррийской.

Не слушая увещеваний Ромодановского, Максимильена устремилась в погоню за Амедеем. Старик Грегуар побежал за ней. Ромодановский, поколебавшись, решил как можно скорее предупредить царя.

Улица Кенкампуа находилась недалеко от дворца Силлери. К ней можно было подойти с двух сторон: через улицу Урс, которую обычно выбирали люди высокого положения, и через улицу Обри-ле-Буше, куда устремлялись отбросы парижского общества. Уже с семи часов открывались решетчатые ворота. За считанные минуты узенькую улочку Кенкампуа, состоящую из сорока домов, заполняла истерическая толпа. Обезумевшие люди с жадностью расхватывали акции, которые назвали по времени выпуска «материнскими», «дочерними» и «внучатыми».

Максимильена отвыкла от Парижа и, пройдя метров сто, пожалела, что не взяла карету, — в своем негодовании она забыла обо всем. Грегуар ничем не мог ей помочь, поскольку совершенно не ориентировался в столице. Вместо того чтобы направиться на улицу Урс, Максимильена по ошибке свернула на улицу Обри-ле-Буше. Уже через минуту ее окружила стая гогочущих мегер. Она попятилась, но путь ей преградили трое мужчин бандитского вида. Максимильена, почувствовав, что бледнеет, сказала себе: «Если они увидят, что я их боюсь, мне конец!»

Грегуар же в ужасе думал: «Сейчас нам перережут глотки!»

Максимильена была великолепна в своем придворном наряде, и пока никто не осмелился ее тронуть. Но она понимала, что достаточно будет решиться одному, как на нее набросится вся свора.

— Что надо этой герцогине? — взвизгнула какая-то горбунья. — Своих денег мало? Еще и акции наши понадобились!

— Эй, красотка, — крикнул мужчина с лицом в гнойных язвах, — твой хахаль продал тебе мамочку?

— Или дочку с внучкой? — оскалился одноглазый парень.

Один из нищих, истекая слюной от похоти, уже тянул к Максимильене свои омерзительные культи, а женщины, похожие на гарпий с красными глазами, задыхаясь, шипели:

— Возьми ее! Трахни герцогиню!

Грегуар заслонил Максимильену, вскричав:

— Сначала вам придется убить меня!

— Эй, старичок, хочешь, я тебя приголублю? — завопила женщина, взобравшаяся на плечи к слепцу.

— Хватайте их, что смотрите!

Максимильена совершенно потеряла голову от страха. Ужасное кольцо сжималось вокруг нее. Но в этот момент с улицы Кенкампуа вдруг донесся нарастающий ропот:

— Акции понижаются! Наши бумаги уже ничего не стоят!

Толпа, забыв о Максимильене, ринулась, увлекая ее за собой, к улице Кенкампуа. Молодую женщину толкали со всех сторон, и ей с трудом удавалось перевести дух. Грегуар остался где-то позади.

— Герцог де Бурбон продал свои акции, — слышалось вокруг. — Он уже увозит золото!

— Мы тоже хотим продать свои!

Пятнадцать минут назад эти люди готовы были заложить душу, чтобы получить магические бумажки, — теперь эти акции жгли им пальцы.

Максимильену прижало к стене; рядом возились аббат, нищий, лакей в ливрее и дворянин в парике. Все классовые различия между людьми исчезли: Максимильена видела перед собой лишь бесноватых владельцев акций, объединенных единым стремлением — вернуть свои деньги.

— Они сошли с ума! — прошептала графиня.

Лоу вышел на балкон дома, намереваясь обратиться с речью к толпе.

— Успокойтесь! — воскликнул он, пытаясь воззвать к разуму. — Акции вовсе не понижаются, клянусь вам в этом. Они по-прежнему стоят восемнадцать тысяч ливров. Я обещал вам дивиденды в двенадцать процентов — вы получите сорок!

Это была последняя, отчаянная попытка спасти систему. Максимильена восхищалась мужеством этого маленького рыжего шотландца, но никто не желал его слушать. К нему тянулись яростно сжатые кулаки, и кругом раздавались только бешеные проклятия.

Тем временем Петр, предупрежденный Ромодановским, спешил на улицу Кенкампуа. А князь заменил царя на приеме у герцогини Беррийской, к неописуемой ее ярости.

Уже на подходе к улице Урс толпа была плотной, и Петру пришлось пробивать себе дорогу кулаками. Но люди настолько обезумели, что неохотно расступались даже перед могучим великаном. Петр кричал во весь голос:

— Максимильена, Максимильена!

Почувствовав, что какой-то воришка шарит у него по карманам, пользуясь давкой, Петр схватил своими железными пальцами мошенника за руку и крикнул:

— Беги к Картушу, скажи, что царь нуждается в нем!

Он мгновенно исчез, и Петр подумал, что вряд ли его слова были услышаны. Сам он продолжал с трудом пробиваться сквозь толпу и заметил, что впереди завязалась драка. Внезапно за спиной Петра раздался голос:

— Ты меня звал, царь, я здесь!

Он обернулся и увидел Картуша, которого сразу узнал по улыбке, хотя первая их встреча произошла в темноте, во время схватки на Новом мосту. Картуш казался совсем юным — недаром его прозвали Детка.

— Картуш, помоги мне отыскать одну женщину в этой толпе. Ее надо спасти, потому что ей грозит опасность.

— Кто она? — лаконично осведомился знаменитый бандит.

— Графиня де Вильнев-Карамей, на ней платье…

— Достаточно, царь, я ее знаю, — у меня такое ремесло. Знаю также, что ты ее любишь.

Вынув свисток, Картуш трижды свистнул на разный манер. Через минуту перед ним выросли двое дюжих молодцов.

— Это мои подручные, Франсуа Леру и Жан Бурлон. Для удобства я сделал их приказчиками в банке Лоу, — сказал, смеясь, Картуш, а затем властно распорядился: — Передать всем нашим: оставить в покое герцога де Бурбона с его миллионами и спасать графиню де Вильнев-Карамей.

Бандиты с поклоном ответили:

— Будет сделано, Детка!

Оба тут же растворились в толпе, а Петр и Картуш, чтобы расчистить путь, вынули свои шпаги. Однако те, кто уже дрался, решили, что на них собираются напасть, и тогда началось настоящее сражение. Если бы царь так не тревожился о Максимильене, его позабавила бы эта схватка — но страх за любимую женщину пробудил в нем бешеную ярость против глупцов, мешавших ему пройти.

— Осторожно, царь! — крикнул Картуш, отбивая предательский удар, направленный в спину Петра. Нанес его Амедей де Вильнев-Карамей, которого сопровождал граф де Горн, прославившийся своими пьяными оргиями и распутством.

Амедей оказался на улице Кенкампуа чуть раньше Максимильены и не успел продать ни драгоценности жены, ни документы, удостоверяющие право собственности на дворец Силлери. Вскоре он встретил Горна, и они попытались вдвоем вырваться из этого ада. Узнав царя, Амедей возликовал — ему представилась прекрасная возможность убить соперника. Но тот спасся, благодаря ловкости Картуша. Царь, незнакомый с Амедеем, вскричал:

— У вас низкая душа, сударь! Вы бьете исподтишка!

И Петр обрушил на Амедея град ужасающих ударов. Граф, устрашенный ростом и силой соперника, бросился бежать, но царь схватил его за руку, и Амедей выронил шпагу. Он наклонился, чтобы поднять ее, и в этот момент из его карманов посыпались драгоценности Максимильены. Нищие с воем бросились к нежданной добыче, а Петр с изумлением узнал драгоценности своей возлюбленной. Он понял, с кем имеет дело, и, подчиняясь великодушному порыву, поспешил на помощь Амедею. Но Петр опоздал. Подлый граф де Горн, вместо того чтобы защищать друга, вонзил в него кинжал, пинками отогнал нищих и скрылся с драгоценностями. Царь не верил своим глазам: знатный вельможа, состоявший в родстве с коронованными особами, оказался низким предателем и убийцей!

— Да, царь, — произнес Картуш, — ты видишь, благородные сеньоры становятся преступниками, а бандиты — сеньорами.

Петр опустился на колени перед Амедеем, чтобы посмотреть, можно ли его спасти. Убедившись, что тот мертв, он взглянул на Картуша и сказал:

— Прошу тебя, сохрани это в тайне, я не хочу, чтобы графиня де Вильнев-Карамей знала.

Затем он поднялся, пробормотав еле слышно:

— Страшен суд Господень!

Это была истинная правда, поскольку через несколько месяцев преступного графа де Горна, невзирая на его знатность, колесовали на Гревской площади по распоряжению регента.

Максимильена тем временем безуспешно пыталась выбраться из толпы. Платье ее разорвали, волосы ее разметались по плечам, банты волочились по земле. Она задыхалась, изнемогая от усталости и страшась упасть. Внезапно чьи-то сильные руки схватили ее — это были подручные Картуша в окружении дюжины крепких парней, раздававших тумаки направо и налево. Максимильена, не зная, что это явились ее спасители, в ужасе закричала. Тогда правая рука Картуша, Франсуа Леру, оглушил графиню сильным ударом кулака и взвалил себе на плечо. Пробившись сквозь толпу, он передал Максимильену в объятия Петра.

— О, она умерла! — воскликнул царь, побледнев.

— Да нет, сир, она просто в обмороке!

Тогда Петр, прижав любимую к сердцу, поспешил уйти с улицы Урс в сопровождении бандитов и разбойников. Драка уже начинала стихать. На мостовой валялись раненые и убитые, безудержно рыдал какой-то ребенок, а встречные молча расступались перед великаном. Внезапно один сорванец, повисший на фонарном столбе, заорал:

— Да говорят же вам, это царь!

Ошеломленные парижане глядели на русского императора.

— Точно, это он!

— Черт побери, конечно!

И переменчивая толпа грянула, как один человек:

— Да здравствует царь! Да здравствует император!

Грегуар, который переждал драку, забившись в угол, присоединился к кортежу провожавших царя и кричал громче всех. В конце улицы Картуш свистнул в свисток, и тут же появилась карета.

— Бери мою карету, царь.

Петр нежно положил на сиденье Максимильену и повернулся к Картушу.

— Едем в Россию, — сказал он. — Я тебя сделаю князем и генералом!

— Спасибо, царь, но мое королевство в Париже, и я хочу, чтобы меня повесили именно здесь.

Царь, с грустью взглянув на него, протянул Картушу руку:

— Тогда прощай, друг, и да хранит тебя дьявол.

— Прощай, царь, — ответил Картуш, а товарищи его поклонились.

В карете Максимильена открыла глаза. Петр, склонившись над ней, прошептал:

— Как же ты напугала меня, любовь моя!

Она бросилась ему в объятия.

6

Официальный визит царя Московии длился три месяца. Празднества сменяли друг друга, и Максимильена жила, как в вихре. Влюбленным удавалось иногда увидеться наедине, но это случалось все реже и реже, поскольку Петр с головой погрузился в работу. Он желал подписать договор с Францией, но Филипп Орлеанский медлил, отчего царь приходил в бешенство.

Максимильена посетила Филиппа Орлеанского и спросила, нет ли известий о муже. Филипп, получивший детальный отчет о трагедии на улице Кенкампуа от своей полиции, ответил со свойственным ему тактом, что Амедей исчез, и Максимильена подумала, что граф просто скрывается от кредиторов. Однажды она получила толстый пакет, где находились бумаги, удостоверяющие право собственности на дворец Силлери, с лаконичной припиской «от Картуша».

Петр хотел подарить Максимильене драгоценности, чтобы заменить украденное, но она сказала с обезоруживающей улыбкой:

— Лучше подари мне себя. Теперь я вижу тебя только в толпе народа.

Петр возразил:

— Любовь моя, виной тому не я, а мой долг царя.

И Максимильена вскоре получила колье с бриллиантами, самый крупный из которых имел форму сердца. К драгоценностям была приложена записка: «Прими этот дар. Вручаю тебе сердце Пьера Михайлова».

Однажды Петр решил отправиться в Сен-Сир, чтобы нанести визит мадам де Ментенон.

— Мне будет любопытно взглянуть на старую фею, которая околдовала великого короля, — сказал он Максимильене.

— Ты так восхищаешься Людовиком XIV?

— Он мой учитель. В Санкт-Петербурге ты увидишь дворец, который я приказал выстроить по образцу Версаля.

Максимильена вздрогнула. Очевидно, Петр считал ее отъезд в Россию делом совершенно решенным, хотя с ней он об этом ни разу не говорил. Порой Максимильена спрашивала себя, не исчезнет ли он так, как и появился, — с дуновением северного ветра…

В Сен-Сире царь вошел в спальню мадам де Ментенон вместе с Максимильеной. Старая маркиза уже почти не вставала, и Петр без всяких церемоний сел на край ее постели — к великому изумлению Максимильены и всех присутствующих.

— Какой болезнью вы страдаете, мадам?

— Сир, это просто старость, а еще тяжесть пережитого… Кто эта молодая женщина? — спросила маркиза, указывая на Максимильену.

— Графиня де Вильнев-Карамей…

— Она очень красива, — произнесла старая маркиза, глядя прямо в глаза Петру, — и достойна царя, как я была достойна короля…

С этими словами старая дама откинулась на подушки.

Визиты следовали один за другим. Опера, мануфактурные цеха, Марли, Сен-Клу — дворец принцессы Палатинской, которая, отведя Максимильену в сторону, доверительно сказала ей:

— Малышка, держите с этим великаном ухо востро и ни в чем ему не уступайте, иначе погибнете.

Максимильена улыбнулась доброй принцессе и поцеловала ей руку.

Наконец, за два дня до отъезда, Петр решил посетить Версаль, опустевший после смерти Людовика XIV. В честь царя во дворце устроили иллюминацию, а в Зеркальной галерее сервировали роскошный ужин. В ту ночь дворец ожил — казалось, среди гостей бродила тень великого монарха. После ужина царь с придворными спустился в сад, и тут внезапно разразилась страшная гроза. Все бросились искать убежище, и Максимильена потеряла Петра в толпе. Гремел гром, вспыхивали молнии, на замок обрушился подлинный потоп. Петр метался в поисках Максимильены, но, не найдя ее, укрылся в одном из гротов сада Аполлона.

По гравию зашелестели чьи-то шаги, и царь увидел, что к гроту приближается маркиза де Фондодеж.

— Идите сюда! Под скалой сухо! — крикнул ей Петр.

— О, ваше величество, смею ли я стоять рядом с вами?

Царь терпеть не мог кокеток, но уж очень соблазнительно выглядела молодая маркиза. Она была чертовски привлекательна, и Петр сказал себе, что маленькая любовная интрижка не помешает его любви к Максимильене, которой и знать об этом незачем. Гром продолжал греметь, а изящная маркиза, угадав мысли Петра, подобралась к нему поближе и томно произнесла:

— Я совсем продрогла от этого дождя, сир, посмотрите, как бьется мое сердце!

С этими словами она прижала руку Петра к своей груди. Перед глазами царя вдруг возник укоризненный облик Максимильены, однако маркиза, не теряя времени, прижалась к нему всем телом. Он едва успел подумать: «В конце концов, я царь и имею право…»

Максимильена укрылась от ливня под деревьями напротив грота. Узнав своего возлюбленного, она хотела бежать к нему, но тут заметила графиню, проникшую в грот. Оцепенев от ужаса, она смотрела, как царь заключил графиню в объятия и стал страстно целовать. Не в силах вынести это, Максимильена, рыдая, побежала во дворец, и ее парчовое платье, зацепившись за куст, с треском порвалось.

В блеске молнии, более яркой, чем другие; Петр узнал Максимильену и понял, что она все видела.

— Максимильена, Максимильена! — отчаянно крикнул он.

Дерзкая Фондодеж попыталась удержать царя за рукав, говоря:

— Оставьте эту кривляку, сир, я отдаюсь вам!

— Дрянь! Я уверен, ты сделала это нарочно!

— Конечно, сир, я знала, что она нас видит… Но теперь мы одни, не упускайте же свой шанс!

Не слушая ее, царь бросился прочь из грота вслед за любимой.

«Я в самом деле неисправим, — говорил он себе, — мне отдала сердце прекраснейшая женщина в мире, а я уцепился за юбку маркизы, которая гроша ломаного не стоит!»

Максимильена бежала, не разбирая дороги и задыхаясь от негодования, Придворные, нашедшие убежище в кустах, смотрели на нее и на несущегося за ней царя, не смея вмешиваться.

— Максимильена! — кричал Петр. — Приказываю тебе остановиться!

Наконец она, уже совсем задохнувшись, достигла дверей и, заметив боковую лестницу, вихрем взлетела по ней. Максимильена знала Версаль, поскольку бывала здесь с отцом, но теперь, пребывая в смятении и оказавшись в темноте, не понимала, куда бежит. Петр кричал ей вслед:

— Остановись, Максимильена!

Однако она оторвалась от него намного. Царь продолжал гнаться за своей возлюбленной по нескончаемым коридорам. Вдруг Максимильена неожиданно для себя очутилась в Зеркальной галерее, где лакеи расставляли стулья и зажигали тысячи свечей. Всклокоченная, мокрая Максимильена в грязном разорванном платье походила на безумную. Сзади гремел голос российского императора:

— Остановись, такова моя воля!

Один из слуг от изумления выронил на пол поднос с бокалами. Максимильена, обнаружив дверцу в глубине галереи, скрылась там, хлопнув створкой перед носом у Петра, Она вновь оказалась в темных гостиных, поскольку освещалась только приемная зала. Максимильена продолжала бежать; вскоре, изнемогая от усталости, она влетела в большую комнату, где никого не было, поспешно закрылась на засов, а затем бросилась на кровать, чтобы выплакаться вволю. Петр ломился в закрытую дверь, в ярости колотя в нее ногами.

— Открой!

Максимильена крикнула:

— Я не подчинюсь вашим приказам и не открою вам!

— Я царь и могу тебя уничтожить! — воскликнул он, а сам в это время думал: «Она упрямее тысячной толпы бояр — мне именно такая нужна!»

— Ах вы царь? Так возвращайтесь в Россию.

Петр онемел. Никто еще не смел говорить с ним подобным тоном.

А за окнами бушевала, набирая силу, гроза. С крыши летела черепица, молния разбила громадный дуб в парке. Внезапно послышались три удара грома, и Петр, вышибив плечом дверь, ворвался в просторную спальню. Максимильена лежала на постели, укрытой балдахином. Увидев царя, она вскочила и побежала к камину. Там она схватила кочергу и метнула ее в голову царя. Тот ловко пригнулся, а потом сжал Максимильене руку, чтобы заставить стоять на месте.

— Итак, мадам, мы не исполняем больше приказов царя? — осведомился он.

— Для меня вы никакой не царь! Вы обманули меня, и я не желаю вас видеть!

— Какая ты красивая, когда бесишься! Я жажду тебя.

— Возвращайтесь к своей маркизе! Вам, кажется, было очень хорошо вместе?

Петр рассмеялся. Он любил, когда ему перечили.

— Ты ревнуешь! — сказал он. — Мне это нравится.

Максимильена сделала попытку вырваться, но Петр, крепко прижимая ее к себе, впился губами ей в рот.

— Нет, нет, я ненавижу вас.

— Люблю тебя, хочу тебя, — шептал Петр между поцелуями, — я сгораю от желания!

И он прикусил Максимильене губу. Молодая женщина, откинувшись назад, кричала:

— Отпустите, вы не возьмете меня силой!

Вместо ответа Петр бросил женщину на кровать. Максимильена старалась отбиться ногами, но Петр совершенно потерял голову, увидев открывшиеся ему прелести.

— Возьму и силой, если захочу! — воскликнул он, изнемогая от жажды обладания. — Петр впервые имел дело с женщиной, которая посмела сопротивляться. Он бросился на Максимильену, срывая с нее платье и раздирая корсаж, ногами же пытался раздвинуть колени графини. Максимильена, полузадохнувшись в объятиях великана, чувствовала, как в ней рождается непреодолимая страсть при соприкосновении с мускулистым телом Петра. Она тяжело дышала, вскрикивала, но уже не от возмущения, и, не в силах больше сдерживаться, стала раздевать царя. А тот, заметив, как изменилось поведение Максимильены, понял, что она отчасти ломала комедию и что желает близости не меньше, чем он. Это не рассердило Петра, а, напротив, позабавило, ибо ни с одной женщиной он еще не испытывал подобного счастья. Они любили друг друга с упоением, изнемогая от наслаждения, соединяясь в одно целое и забыв обо всем на свете. Петр ласкал ее так, как никого не ласкал, и Максимильена проявляла не меньшую страстность. Замирая порой в сладостном бессилии, они снова с прежним пылом отдавались своей любви. Постель их была в полном беспорядке, и Максимильена с неведомым ей раньше бесстыдством устремлялась в объятия Петра. Кроме их безумной страсти, в мире не осталось ничего. А за окнами бушевала буря, и придворные, укрывшиеся в замке, не смели искать царя. Все живое забилось в свои норы. Люди испуганно перешептывались, что наступил конец света и что Париж с Версалем, подобно Содому и Гоморре, будут уничтожены небесным огнем. Льющиеся с неба потоки освещались всполохами чудовищных молний, град величиной с кулак бил по крышам домов, от порывов ветра содрогались стекла и ставни. Сена сорвала с якоря корабли и понесла в море, несмотря на отчаянные усилия матросов, пытавшихся укротить ярость волн.

Именно в эту грозовую ночь в заброшенной спальне короля-Солнце был зачат Флорис.

7

Через два дня Петр и Максимильена выехали из Парижа. Максимильена покидала родину без всякого сожаления. Устремляясь вместе с любимым навстречу ледяным туманам севера, она прижималась к его плечу с покорной доверчивостью. Перед отъездом Максимильена успела передать все дела в ведение Шабу, своему старому управляющему, который испуганно повторял:

— Ах, госпожа графиня, это совершенное безумие!

— Да, да, мой Шабу, — отвечала Максимильена со смехом, — но вы позаботьтесь о замке, об имении и о дворце.

Сундуки уже уложили в большой фургон, когда к Максимильене подошел, теребя в руках берет, старый Грегуар.

— Что такое? — спросила Максимильена, складывая в саквояж игрушки Адриана.

— Госпожа графиня, Элизу вы берете, чтобы было кому приглядеть за господином Адрианом, а за вами кто приглядит?

— Мой добрый Грегуар, — прошептала растроганная Максимильена.

— Мы обговорили это с Блезуа и Мартиной. Не можем мы вас отпустить одну. Вот, пришел просить вас, чтобы вы нас взяли с собой.

И преданные слуги заняли места в просторной берлине, которая двигалась за каретой царя и Максимильены.

Когда они останавливались на постоялых дворах, их принимали за богатых чужестранцев — Петр оставил только нескольких бояр из своего эскорта. Остальных в подчинении Ромодановского он отправил в Спа, где ожидала императрица, — это означало завершение официального визита во Францию.

Договор с Францией так и не был подписан; Максимильена обвиняла в этом себя и говорила Петру:

— Я сделаю все, чтобы наши страны сблизились.

Русский царь отвечал, смеясь:

— Франция недовольна, потому что я увез самое ценное ее сокровище.

В октябре, после трех месяцев пути, Петр с Максимильеной прибыли в Москву. В России это начало зимы, и Максимильена с восхищением смотрела на тысячи разноцветных куполов, блиставших среди заснеженных улиц.

— Как красиво!

— Душа моя, я не люблю Москву. Вскоре мы отправимся в Санкт-Петербург, мой Версаль. Я обожаю этот город, который построил на месте болот. Я повелел боярам строить там дома и дворцы. Вот увидишь, тебе понравится Санкт-Петербург, но пока нам придется провести несколько дней в Москве.

Петр поселил Максимильену в той части города, которая называлась Слобода. За ней начиналось село Преображенское. Царь выбрал для Максимильены большой дом из розового кирпича, который сразу понравился молодой женщине. Именно здесь она уверилась, что ждет ребенка. Петр, узнав об этом, обнял ее, затем опустился перед ней на колени и положил голову ей на живот.

— Любовь моя, ты родишь мне сына.

— Но, Пьер, — с улыбкой произнесла Максимильена, — вдруг будет девочка?

— Нет, нет, это будет сын, я так хочу! Он вырастет похожим на меня, ведь в жилах его кровь Романовых.

— Надеюсь все же, что он не будет таким же жестоким, как твой предок Иван Грозный, Пьер.

— Царь Иван не был моим предком, любовь моя, он просто женился на девушке из рода Романовых, — снисходительно ответил Пьер.

Младенец, казалось, с одобрением воспринял эти слова — он начал вдруг ворочаться с необычайной силой в животе Максимильены, и царь с умилением вслушивался в удары, наносимые крошечной ножкой.

Однажды, когда Максимильена была на пятом месяце беременности, Петр зашел к ней с весьма озабоченным видом.

— Любовь моя, — сказал он, — я не хотел тебя тревожить и не стал объяснять, почему мне нужно было остаться в Москве. Я ожидал новостей от князя Черковского, посланного в Кеву во главе шести тысяч солдат. Только что я получил известие, что персы всех их перерезали. Это война. Я выступаю вместе со своей армией.

Тогда Максимильена решилась на поступок, почти безумный в ее положении.

— Я еду с тобой, — сказала она.

Петр был потрясен:

— Но, Максимильена, ты плохо это себе представляешь. Нам придется пересечь всю Россию, это не прогулка!

— Дорогой мой, ты убедишься, что маленькая французская графиня ни в чем не уступит русской женщине. Я еду с тобой, если, конечно, не прискучила тебе, — добавила она, посмотрев ему в глаза.

— Дорогая, как ты трогательна в своем хрупком изяществе и благородной сдержанности! Однако сделана ты из стали!

— Я просто люблю тебя, Пьер!

Максимильена выехала из Москвы в обозе громадной армии, оставив Адриана на попечение Элизы, а с собой взяв только Грегуара и Мартину. Царь, устроив смотр войск, галопом поскакал к роскошной берлине, которую приготовил для Максимильены.

— Мадам, — произнес он с улыбкой, — позвольте представить вам армию русского царя.

— Пьер, объясни мне, что это за солдаты.

— Вот пехотинцы, их двадцать тысяч человек, один храбрее другого. А вот моя кавалерия в девять тысяч сабель. Благодаря этим всадникам я разбил Карла шведского под Полтавой. А вон там ты можешь видеть двадцать тысяч калмыков и тридцать тысяч татар. Непобедимые воины!

— А кто эти люди устрашающего вида?

— Украинские казаки, их двадцать тысяч. Во главе их мой друг — гетман Саратов.

— Вид у него не слишком дружелюбный, однако ты, Пьер, кажется, очень его ценишь?

— Видишь ли, казаки — это дикий и свободный народ. Гетман сражается на моей стороне по дружбе. Ничто его к этому не принуждает, вот почему я так рад ему.

— Ты гордишься своей армией, Пьер?

— Да, я сам ее создал. Вот, смотри, девять тысяч новеньких — моряки. До меня в России не было флота.

Максимильена с гордостью взглянула на Петра. Он любил ее, она ждала от него ребенка — и каждый день она открывала в нем черты великого человека.

Через несколько недель войска вступили в тундру, где сильный ветер обжигал лицо и часто бушевали ужасные снежные бури. Но русские солдаты бесстрашно шли вперед, и вел их сам царь.

В армии уже все знали о прекрасной француженке, которая мужественно последовала за царем, и войны почтительно расступались перед берлиной Максимильены. А графиня всегда находила участливое слово для солдат или просто одаривала их улыбкой, так что вскоре она стала всеобщей любимицей. Солдаты называли ее «наша матушка».

Императрица Екатерина, оставшаяся в Москве, узнала обо всем этом из писем любовника — князя Меншикова. Каждый раз, прочитав очередное послание, она начинала яростно кричать и приводила в трепет своих придворных. Вот и на сей раз она, отыгрываясь на слугах, приказала бить их кнутом — их крики сладкой музыкой отдавались в ее ушах. Вскоре на губах Екатерины появилась зловещая улыбка, ибо в голову ей пришла коварная мысль. Написав короткую записку, она велела одному из немых лакеев отвезти ее султану Удемику, правителю Баку и заклятому врагу царя. Совершив это, царица пришла в полный восторг и закатила пир горой.

Армия продвигалась вперед форсированным маршем, и через несколько дней тундра сменилась степями. До самого горизонта Максимильена видела лишь одни бесконечные заснеженные поля. Однако здесь стало чуть теплее. Путешествие было очень трудным для молодой женщины, поскольку берлину немилосердно подбрасывало на ухабистых дорогах, но Максимильена никогда не жаловалась. Царь нежно заботился о ней, а на каждом привале старался устроить ее поудобнее.

Максимильена восторгалась своим роскошным шатром, похожим на настоящий дом из полотна; вечером сюда приходил Петр, все так же пылавший страстью.

Наконец армия достигла берегов широкой реки Волги, которая разделялась на тридцать три огромных рукава. Предстояла трудная переправа для солдат, повозок, артиллерии и лошадей. Максимильена никогда прежде не видала такой реки, широко разлившейся после таяния снегов. Какой далекой казалась ей теперь Сена! Петр, лично проведя рекогносцировку, обнаружил брод, где могла пройти его бесчисленная армия. Когда карета Максимильены двинулась через реку, вода стала прибывать. Лошадей потянуло в водоворот, и они испугались, хотя кучер нещадно нахлестывал их. Петр издали увидел, какая опасность грозит Максимильене. Пустив коня в галоп, он подоспел вовремя: зайдя по грудь в ледяную воду, схватил лошадей за ноздри и заставил их успокоиться.

Кони, почувствовав хозяйскую руку, перестали дрожать и послушно преодолели брод.

Вся армия была свидетелем подвига царя, и солдаты восхищенно закричали, когда Петр, выбравшись на берег, взял Максимильену на руки.

Наконец показалась Астрахань. Царю не терпелось сразиться с врагами, но те не вступали в бой с русской армией — их отступление более походило на бегство. Улицы в Астрахани утопали в грязи, дома были в основном глиняные. Невыносимый запах отравлял воздух, поскольку везде в огромных количествах сушилась рыба. Максимильене едва не стало дурно. По распоряжению Петра, граф Шереметев отыскал для нее самое чистое жилище, и Максимильена, полумертвая от усталости, смогла прилечь.

Быстро темнело. Грегуар занимался перевозкой багажа — в дороге он показал себя расторопным и толковым слугой. А у Мартины уже было немало воздыхателей среди солдат.

Из своей комнаты Максимильена слышала городской шум. Она попыталась заснуть, но младенец сильно ворочался в животе, и ей не удалось сомкнуть глаз.

Внезапно Максимильена почувствовала, что рядом кто-то есть. Напряженно всматриваясь, она различила силуэты двух человек, на лицах которых были маски, но крикнуть не успела — ей мгновенно заткнули рот, а затем связали руки и ноги. Максимильена отбивалась как могла, однако все время помнила о малыше, боясь причинить ему боль. Похитители вместе со своей ношей бесшумно вылезли в окно, выходившее на огород за домом. Максимильена увидела, как они облили стены какой-то жидкостью, а затем поднесли огонь. Дом вспыхнул, как свечка. Разбойники, вскочив на лошадей, понеслись прочь галопом; один из мужчин осторожно держал на руках Максимильену, явно стараясь уберечь ее от толчков.

Между тем Грегуар с Мартиной, почуяв запах гари, бросились в комнату хозяйки. Полуослепнув от дыма и слез, они тщетно искали Максимильену. Ромо, заметив издали горящий дом, со всех ног примчался на пожар с Шереметевым. Уже рушились балки, но бесстрашный князь устремился внутрь — однако обнаружил в доме только задыхающихся слуг.

Царь тоже увидел взметнувшееся внезапно пламя, и ужасное предчувствие сжало ему сердце. При его появлении все опустили головы — никто не смел сказать правду. Дом пылал, словно факел, и Петр шагнул к двери, но тут Ромо на правах старого друга обхватил его за плечи, не пуская на верную гибель:

— Государь, ее нет там!

— Ты допустил, чтобы она сгорела заживо! — в бешенстве крикнул Петр. Я повешу тебя, Ромодановский!

— Мы с Шереметевым осмотрели все! Клянусь Россией, ее там нет!

Царь закрыл руками лицо.

— Где же она, Господи?

Прибежал гетман Саратов.

— Царь, — произнес он, тяжело дыша, — один из моих казаков видел, как через южные ворота промчались два всадника. Ему показалось, будто один держит на руках женщину.

Петр выпрямился, как будто его ударили хлыстом.

— Если не отыщу ее живой, — яростно вскричал он, — все здесь уничтожу. Спасибо тебе, гетман! Отбери для меня пятьдесят казаков.

И царь, вскочив на лошадь, бросился в погоню. С ним поехали гетман с казаками, Ромо и граф Шереметев. Они промчались по грязным улицам, а затем устремились на широкие астраханские луга, освещенные яркой луной. Петр догадался, что похитители направляются в Баку.

Максимильена во время бешеной скачки галопом почти лишилась чувств. Поясницу разламывало от невыносимой боли, но молодая женщина все же пыталась разглядеть лицо того, кто держал ее. Лошади между тем заметно сбавили шаг, а потом и вовсе остановились — у одного из несчастных животных выступила на ноздрях пена, предвестник неизбежной гибели. Похитители о чем-то совещались на непонятном для Максимильены языке. Она почувствовала, что ей освободили ноги, и человек, несший ее, вдруг произнес по-французски:

— Поднимайся на холм, мы спрячемся в пещере.

Максимильена подчинилась, но связанные руки мешали идти, а ноги путались в длинной юбке. Все тот же разбойник, обхватив ее за плечи, помог ей подняться до пещеры. Здесь мужчины вновь заспорили. Они говорили по-персидски:

— Надо убить ее, — сказал один. — Султан велел ее похитить, а если не удастся, прикончить.

Второй возразил:

— Я не стану убивать эту женщину.

— Прекрасно, я справлюсь и без тебя, — заявил, ухмыляясь, его кровожадный товарищ.

— Я тебе не позволю. Нельзя убивать беременную, это принесет нам несчастье.

— Расскажи об этом султану!

— Нам все равно не добраться до Баку. Смотри, по равнине скачет галопом конный отряд. Они нас найдут.

— Именно поэтому ее надо немедленно прикончить.

Бандит, жаждущий крови, выхватил кинжал и занес его над Максимильеной, обессилевшей и лежащей на земле. Тот, что защищал ее, кинулся на человека с кинжалом; оба они стали кататься в пыли, осыпая друг друга проклятиями и рыча от ярости. В схватке маски упали с их лиц, и Максимильена увидела, что у того, кто защищал ее, были раскосые глаза и желтая, как у азиата, кожа; второй же походил не то на перса, не то на турка.

Молодая женщина прекрасно понимала, из-за чего сцепились эти двое — если перс одержит победу, то он зарежет и ее. Стук копыт приближался, и у нее замирало сердце — то от отчаяния, то от надежды. Максимильена была уверена, что Петр бросится в погоню за негодяями.

Перс между тем выпустил из рук кинжал и прижал китайца к земле, намереваясь его задушить. Гибкий азиат вывернулся из-под своего противника и метнулся к кинжалу. Перс, рванувшись следом, налетел на острие — в горле у него заклокотало, изо рта хлынула кровь, и он, упав на колени, осел. Максимильена отвернулась, а азиат, отдышавшись, преклонил перед ней колено, вытащил кляп и развязал руки. Максимильена внимательно посмотрела на него и спросила:

— Как тебя зовут?

— Ли Кан Юн.

— Почему ты решил меня спасти?

— Из-за ребенка, которого ты носишь во чреве, Улыбка Лета.

В этот момент послышалось конское ржание, раздались крики, и в пещеру ворвался Петр, размахивая пистолетом, а за ним люди из его отряда. Ли Кан Юн бросился в глубь пещеры, чтобы спрятаться, но царь преградил ему путь со словами:

— Тебе конец, бандит, я с тебя шкуру прикажу спустить!

Подойдя к Максимильене, царь взял ее на руки:

— Ты жива, любовь моя, — воскликнул он, — ты не ранена! Господи, как я перепугался!

Двое казаков потащили Ли Кан Юна к выходу, осыпая его тумаками. Царь крикнул, обернувшись:

— Пытать до тех пор, пока не скажет, кто его послал!

Тут Максимильена впервые подала голос:

— Отпусти этого человека. Пусть идет куда хочет. Он похитил меня, но потом сражался, чтобы спасти мне жизнь.

Петр явно колебался.

— Из любви к тебе я оставлю ему жизнь. Но отпустить не могу.

— Нет, прошу тебя, оставь его.

Царь, взглянув на азиата с сожалением, сказал неохотно:

— Ты свободен, ступай.

Ли Кан Юн, вместо того чтобы бежать со всех ног, бросился к ногам Максимильены и поцеловал край ее платья.

— Отныне жизнь моя принадлежит тебе, госпожа. Ли Кан Юн сражался за твое дитя, а ты спасла жалкую жизнь Ли Кан Юна. Я буду сопровождать тебя повсюду, Улыбка Лета, как твой верный раб.

Максимильена засмеялась.

— Благодарю тебя, но ты слышал слова царя… ты свободен и можешь вернуться в свою страну.

— У меня нет родины, госпожа. Мать моя была китаянкой, а отец — перс. Меня продали в рабство жестокому и кровожадному султану Удемику, но своим господином я его не считаю. Давно уже я хотел бежать. Увы! Что может сделать бедный раб…

— В таком случае, — сказала Максимильена, — принимаю тебя на службу, Ли Кан Юн. Ты поедешь со мной в Россию?

— Я уже дал тебе клятву верности, Улыбка Лета. Жизнь моя принадлежит тебе, делай с ней что хочешь.

— Прежде объясни, — вмешался царь, — зачем ты пытался похитить женщину, которую я люблю?

— Султан Удемик больше всего боится, Небесная Мощь, что ты завладеешь черным цветком Баку. Он хотел отдать тебе эту женщину в обмен на твое обещание немедленно отступить вместе с армией.

— О каком это черном цветке ты говоришь?

— Черный цветок, Небесная Мощь, это земля, которая сама воспламеняется.

— Никогда не слыхал о такой земле, — промолвил Петр, поворачиваясь к Ромодановскому и гетману Саратову. Те недоверчиво пожали плечами.

— Я покажу ее тебе, Небесная Мощь.

Ли Кан Юн, достав из-под куртки бутылку, вылил на землю черную жидкость, а затем высек из двух кремней искру. Земля вспыхнула.

— Именно так мы подожгли твой дом, Летняя Улыбка, — произнес Ли Кан Юн.

— Да, — подтвердила Максимильена, — я это видела собственными глазами. — Жидкость, которая горит… настоящее чудо!

— Решено, — воскликнул царь. — Баку мне необходим. Чувствую, что этот черный цветок, как ты его называешь, принесет большую пользу России.

И армия двинулась в направлении Баку, мощной крепости на берегу Каспийского моря. Город считался неприступным, ибо был расположен на Апшеронском полуострове. Дорога к нему вела вдоль берега, но кругом простиралась пустыня, и солдаты умирали от жажды, глядя на сверкающую водную гладь. Для Максимильены переход в Баку превратился в подлинную муку, однако отступать было уже некуда. Дорогу в город усеяли трупы лошадей и людей. Петр был в отчаянии. Наконец среди песков показались стены Баку. Царь решил, что откладывать штурм нельзя — сражение было назначено на следующий день. Воины ставили палатки с песнями; все были возбуждены, как всегда бывает перед схваткой. Вдруг Максимильена ощутила резкую боль. Ли Кан Юн, верный своему обещанию, не отходил от своей госпожи ни на шаг, как преданный раб, однако тут, сразу догадавшись, в чем дело, побежал предупредить Грегуара.

— У Улыбки Лета вот-вот родится малыш!

Грегуар ревниво отнесся к появлению китайца, а потому, прежде чем бежать за царским доктором, не преминул сухо заметить, что Максимильену следует называть «госпожа графиня», а не Улыбка Лета. Ли Кан Юн невозмутимо ответил:

— У госпожи графини Улыбки Лета вот-вот родится малыш.

В палатке Максимильена металась из угла в угол, отказываясь прилечь. Ли Кан Юн, войдя в палатку, объявил:

— Госпожа графиня Улыбка Лета, старый Грегуар пошел за доктором.

— Скажи-ка, Ли Кан, — спросила Максимильена, продолжая ходить, — как ты научился говорить по-французски?

— У султана был французский раб, он меня и научил.

— У султана есть французские рабы? — вскричала Максимильена, ощутив внезапно неимоверную боль.

— Да, госпожа. Есть также рабы-англичане, немцы, русские. Забавы ради я выучил их язык. Эти люди стали пленниками, когда султан потопил их корабли.

— Если царь выиграет битву, они получат свободу.

— Госпожа, послушай меня, я знаю подземный ход, ведущий в город. Я не хотел это говорить, но ты была так добра ко мне, что я хочу тебе помочь.

— Этим ты поможешь царю, Ли Кан.

— Нет, тебе, госпожа, потому что хочу сказать всю правду. Тебя предали. Дурная жена Небесной Мощи прислала письмо султану Удемику и предупредила, что царь собирается напасть на Баку. А тебя она приказала похитить и убить.

— Боже мой, не проговорись об этом царю!

Максимильена невыносимо страдала, ибо боли все усиливались. Она думала: «Как же эта женщина ненавидит нас — меня и моего малыша! Господи, прости мне любовь мою к Пьеру, я знаю, что нет у меня на это права, но помоги ради ребенка, которого я выносила».

В палатку вбежал взволнованный Петр. За ним спешил добрый доктор Кикин. Царь сказал Максимильене:

— Я останусь с тобой.

— Нет, любовь моя, ты пойдешь с Ли Каном, который покажет тебе подземный ход, ведущий в Баку. Когда ты вернешься, твой сын уже родится.

Петр с обожанием посмотрел на бледное лицо Максимильены, затем нежно поднял ее и уложил на походную постель.

— Любовь моя, меня замучила совесть. Я не должен был разрешать тебе, идти вместе с армией.

— Государь, — встревоженно воскликнул Кикин, — вам нужно теперь оставить нас вдвоем, госпожу графиню и меня.

— Кикин, ты смеешь приказывать царю?

— Разумеется, государь, — ответил доктор, смеясь, ибо принадлежал к тем немногим людям, которые не трепетали в присутствии Петра Великого. — Вы распоряжаетесь своим войском и своим народом, а я распоряжаюсь своими пациентами.

— Кикин, — прошептал царь, увлекая доктора к выходу, — ты можешь мне гарантировать, что она не умрет?

— Государь, она молода, у нее превосходное здоровье, и я уверен, что она приготовила для нас столь же крепенького младенца. Все будет хорошо, — сказал Кикин, дружески похлопав своего повелителя по руке.

Тогда царь позвал Ли Кана.

— Покажи нам подземный ход. Уже темнеет, надо этим воспользоваться.

Поднявшись на стременах, Петр Великий крикнул гетману Саратову и солдатам:

— Вы будете сражаться не за меня, а за святую Русь!

Воины ответили как один человек:

— Да здравствует царь!

Петр приказал выдать им двойную порцию водки, чтобы они смелее бились, и часть армии двинулась вперед, а другая осталась в лагере в подчинении Ромодановского — ей предстояло отразить возможную вылазку врага.

А Максимильена в своей палатке мучилась гораздо сильнее, чем во время родов Адриана. Судя по всему, второй ребенок был намного крупнее первого. На лбу у нее выступили капельки пота, и она закусила платок, чтобы не кричать. Издали послышались мушкетные выстрелы, и Максимильена шепнула:

— Пьер, я с тобой!

В тот момент, когда молодая женщина услышала стрельбу, царь вслед за Ли Кан Юном и в окружении своих солдат проник в подземный ход, ведущий в Баку. Едва они оказались в осажденном городе, как заметивший их часовой дал сигнал тревоги, однако неожиданное нападение застало врагов врасплох. На улицах, освещенных лишь луной, завязался ожесточенный рукопашный бой. Ментиков, выполняя приказ царя, стал обстреливать стены из артиллерийских орудий. Петр Великий сражался яростно: ему не терпелось захватить Баку, чтобы скорее вернуться к Максимильене. Войска султана начали отступать. Внезапно на Петра ринулся высокий турок с хитрым лицом, и царь догадался, что это султан. Они стали рубиться на саблях, нанося друг другу ужасные удары. У султана был изогнутый клинок, что делало его оружие очень опасным. Петр воскликнул в бешенстве:

— Султан! Ты приказал похитить женщину, которую я люблю. Ты предательски истребил шесть тысяч моих солдат и смелого генерала Черковского! Умри же от руки Петра Великого!

Он нанес своему противнику чудовищной силы удар: сабля со свистом рассекла воздух, и голова султана упала на землю. Турки, увидев исход поединка, перестали сопротивляться. Однако небольшая горстка храбрецов продолжала обстреливать русских с крыши одного из домов. Царь почувствовал боль в груди и подумал: «Пуля попала мне в сердце! Все кончено, я умру!»

Он приложил руку к мундиру в надежде остановить кровь и тут ощутил под пальцами орден святого Андрея, спасший ему жизнь.

В это самое мгновение у Максимильены были последние схватки: она родила крупного мальчика весом в десять фунтов. Младенец закричал во всю силу своих легких. Максимильена, взяв сына на руки, прошептала:

— Это ты спас мне жизнь, мой мальчик. Мы назовем тебя Флорис — в честь черного цветка, который будет сегодня завоеван твоим отцом.

8

Взяв на рассвете Баку, царь галопом поскакал к палатке Максимильены и заплакал от счастья при виде новорожденного сына. У входа стояли Ромодановский, Шереметев и гетман Саратов — все трое были чрезвычайно взволнованы. Грозный гетман подошел к колыбели Флориса, взял мальчика на руки и обратился к царю:

— Окажи мне великую честь, позволь стать крестным отцом твоего сына.

— Дарую тебе эту милость, гетман. Пусть наше свойство еще больше соединит твоих казаков со мной.

Максимильена, которую уже слегка утомили эти мужчины, чувствовала себя уязвленной, ибо на нее почти не обращали внимания.

Петр нежно привлек ее к себе, сказав остальным:

— Господа, надо дать графине отдохнуть.

И все почтительно, с поклонами удалились. Гетман, положив будущего крестника в колыбель, поцеловал Максимильене руку и вышел, пятясь задом.

Максимильена сказала своему любимому:

— Пьер, какого странного крестного ты выбрал для нашего мальчика!

— Я уже говорил тебе, что он независимый человек, и я дорожу его дружбой.

Максимильена заснула в объятиях Петра, и тот, нежно высвободившись, запечатлел поцелуй на ее губах, а затем также вышел из палатки. Гетман ждал его.

— Царь, — сказал он, — ты великий полководец, ты привел меня и моих казаков к победе. Теперь мы тебе не нужны. Прошу разрешения вернуться на Украину.

— Ты свободен, гетман Саратов, и я благодарю тебя за то, что ты сражался на моей стороне. Я горд, что у моего сына будет такой крестный отец.

Гетман самолюбиво вскинул голову.

— Царь, позволь приставить к твоему сыну одного из вернейших моих казаков.

— Гетман, сыну Петра Великого телохранители не понадобятся!

Гетман, сделав вид, что не слышит, позвал человека-великана, физиономия которого имела устрашающий вид из-за многочисленных шрамов. К тому же казак был крив на один глаз. Петр был в затруднительном положении: ему не хотелось обижать гетмана, но он боялся, что эта необычная нянька не понравится Максимильене.

— Царь, это Федор Тартаковский, храбрец, получивший рану под Нарвой, где — ты помнишь — полегло очень много наших. Он был при Полтаве, когда ты разбил шведского короля Карла. Федор Тартаковский, поручаю тебе своего крестника, сына нашего царя. Ты жизнью отвечаешь за него. Отныне ты принадлежишь ему и его матери.

Казак преклонил колено.

— Клянусь тебе, гетман, нашей возлюбленной Украиной и нашей святой Русью, что буду защищать их до последней капли крови, — ответил он гетману и, произнеся эти торжественные слова, поцеловал бакинскую землю.

В лагере царила суматоха. Проведя три недели в Баку, царь отдал приказ выступать. В завоеванном городе Петр Великий оставил генерала Матрешкина во главе шести тысяч человек — им предстояло завершить усмирение страны. Максимильена, которая уже совершенно оправилась после родов, сопровождала царя в обходе по лагерю. Флориса она оставила на попечение Грегуара и Ли Кана, а Мартина укладывала багаж своей хозяйки.

— Скажи, Пьер, что это за ужасный человек, который не отходит от моей палатки?

— Дорогая, — пробормотал Петр в явном смущении, — я тебе его еще не представил… ждал, когда тебе станет лучше. В общем, это нянька Флориса.

— Ты шутишь!

— Вовсе нет. Гетман Саратов, который, полагаю, пленился тобой, пожелал приставить к своему крестнику для пущей его сохранности это милое создание.

Максимильена рассмеялась. Петр посмотрел на нее с восхищением:

— Ты еще красивее, чем прежде.

Это была сущая правда. Любовь и второе материнство преобразили Максимильену. Она с улыбкой взглянула на Петра:

— Хорошо, ради Флориса я согласна взять на службу этого казака.

Царь ожидал, что Максимильена категорически откажется от услуг Федора Тартаковского.

Он подумал про себя: «Я никогда не пойму до конца женщин».

Но у Максимильены были свои причины, о которых она не хотела говорить Петру. Ее встревожили признания Ли Кана о письме императрицы к султану: в своей ненависти эта женщина была способна на все, и Максимильене были нужны верные люди, чтобы защитить себя и своих сыновей. Не желая понапрасну беспокоить своего любимого, она намеревалась принять необходимые меры предосторожности.

Каспийское море сверкало в лучах заходящего солнца. Солдаты суетились, готовясь к походу.

— Пьер, что это за толстые мешки? — спросила Максимильена, разглядывая нагруженные телеги.

— Козьи бурдюки. Я приказал положить в них этот черный цветок, который сам загорается.

— Зачем?

— Хочу, чтобы мои ученые исследовали его. У меня есть предчувствие, что от него будет во многом зависеть мощь России. Я открыл тайну Баку благодаря тебе, Максимильена.

Обратный путь оказался не таким тяжелым. Погода значительно улучшилась, и крепкие парни в солдатских мундирах шли вперед с песнями. Максимильена в своей берлине кормила грудью Флориса — тот раздирал ей сосок, но она смотрела на сына с гордостью и нежностью. Войска приближались к Москве, и молодая женщина заранее радовалась при мысли, что скоро увидит Адриана, по которому очень тосковала. Петр часто сходил с коня, чтобы посидеть с Максимильеной.

Грегуар с Ли Каном совершенно примирились, чтобы выступить общим фронтом против Федора Тартаковского, считая, что он втерся в доверие к госпоже. Но вот однажды вечером Ли Кан повздорил с несколькими солдатами, которые перебрали лишку. Грегуар отважно бросился на подмогу приятелю, однако дело могло закончиться для них плачевно, если бы не вмешался Федор. Казак хладнокровно выхватил саблю и стал бить драчунов по спинам, держа клинок плашмя. За три минуты он полностью восстановил порядок, выручив Грегуара и Ли Кана. Те поблагодарили его сквозь зубы, но Федор, оскалив рот в ужасной улыбке, более походившей на гримасу, ответил простодушно:

— Вы мои товарищи, и это свято! Моих друзей никто не должен обижать.

Грегуар и Ли Кан побагровели от стыда. С этого момента между тремя няньками Флориса установились наилучшие отношения.

Колокола Москвы трезвонят во всю мощь. Им вторит гигантский колокол императора Михаила, а звонница Успенского собора отвечает колокольне Ивана Великого, построенной в царствование Бориса Годунова. Кремлевские мортиры салютуют артиллерийскими залпами. Пышет огнем огромная царь-пушка, королева всех орудий, которая весит сорок тысяч фунтов.

Улицы заполнены народом. Водка течет рекой.

— Наш царь возвращается, он выиграл войну.

— Да здравствует наш батюшка!

Люди поют и танцуют. Женщины бросаются на шею солдатам и целуют их. Мужчины становятся на колени при виде кареты, которую сопровождают бояре в золоте и мехах. Ничто не может сравниться с этим изумительным зрелищем. От Троицких ворот до Кремля ликующий народ рукоплещет триумфу Петра Великого.

Перед императорской каретой идут трубачи, барабанщики, знатные вельможи — среди них князь Меншиков и граф Шереметев. Следом движутся конные полки семеновцев. На Царицыном лугу ожидает царя императрица, пришедшая с двумя дочерьми — Елизаветой и Анной.

Любовник Екатерины Ментиков известил ее о провале предприятия: султану действительно удалось похитить француженку, но та была спасена царем. Императрицу грызет тревога. Знает ли об этом Петр? Наконец вдали появляется карета; она подъезжает все ближе… вот отворяется дверца, и выходит Ромодановский. Екатерина вне себя от злости. Даже невзирая на праздничное торжество, Петр не пожелал расстаться с ненавистной царице француженкой. Затем к императрице, окруженной своими дамами, подходит князь Меншиков:

— Ваше величество, мы победили врагов и счастливы сложить эти знамена к вашим ногам.

— Дурак, — шепчет Екатерина с очаровательной улыбкой, чтобы дамы ничего не заподозрили, — ты ничего не сделал, чтобы убить ее во время путешествия! Когда меня нет рядом, ты превращаешься в полное ничтожество.

Меншиков, взглянув на Екатерину, подумал, что она отнюдь не похорошела — пожалуй, стала еще грузнее, а лицо только более побагровело. Возможно, еще есть время переметнуться в другой лагерь?

Екатерина повернулась к придворным дамам:

— Вернемся в царские покои.

Хрупкие миловидные царевны в нарядных платьях хотели было последовать за матерью, но та грубо оттолкнула их со словами:

— Садитесь в другую карету, дурехи.

— Матушка, — прошептала Елизавета, которая уже в десять лет обладала сильным характером, — если вы поедете к батюшке, нам хотелось бы сопровождать вас. Мы с Анной очень давно его не видели.

— Вашему батюшке на вас плевать. Вы всего лишь девчонки. А теперь замолчите, иначе я прикажу вас выпороть.

Елизавета взяла за руку Анну, которая была чуть выше сестры, и обе девочки, с трудом сдерживая слезы, направились к карете вместе со своими фрейлинами, воспитателями и шутами. Екатерина же села в предназначенный для нее экипаж из свиты лжецаря и знаком велела Меншикову занять место рядом.

— Александр, мне нужно избавиться от этой женщины и ее ублюдка.

— Но вы же знаете, царь любит ее. Он не захотел расстаться с ней даже ради сегодняшнего.

— Я уверена, — проскрежетала Екатерина, — он хочет бросить меня и посадить на престол эту паршивку, а наследником сделать подлого мальчишку.

— Не следует все видеть в черном цвете. Я довольно хорошо узнал эту женщину — в ней нет никакого честолюбия. Она просто любит царя.

— Что ж, дай-то Бог. Но пусть не посягает на мою корону… она мне дороже жизни.

Меншиков понял, что Екатерина что-то затевает… но что?

Вслух же он сказал:

— В любом случае ваш пасынок-царевич возвращается в Москву. Он выехал из Вены, и я убежден, что вскоре у них произойдет примирение с отцом. Тогда вы сможете не страшиться француженки и ее сына.

— Как же ты туп, Александр, — воскликнула Екатерина, побелев от ярости. — Я хочу избавиться от этого безмозглого Алексея… какой из него царевич? А француженку с ребенком надо убить. После смерти Петра империя достанется мне, а ты будешь помогать мне править.

— Да ведь царь здоров и прекрасно себя чувствует…

— Терпение, Александр, случай непременно представится. Вот увидишь, я своего добьюсь.

Меншиков вздохнул. Он знал, на что способна царица, которая готова была обездолить даже собственных дочерей.

«Конечно, — подумал он, глядя на нее, — спать с ней не доставляет никакого удовольствия, но целей своих она умеет добиваться. Тогда я воспользуюсь положением фаворита. Но если Петр разведется с ней, надо будет завоевать расположение маленькой графини… за одну ее улыбку я мог бы совершить немало глупостей!»

Екатерина разглядывала своих подданных, которые с восторгом приветствовали карету Ромодановского.

— Посмотри только на этих дурней! Они славят лжецаря. Ненавижу этот глупый народ… а он меня презирает за то, что я из Польши.

Внезапно настроение Екатерины изменилось, и ее тон стал игривым.

— Мы уже подъезжаем к дворцу, приходи ко мне сегодня вечером, Александр, по тайной лестнице. Мне не терпится обнять тебя, я так соскучилась. Попыталась немного развлечься с Вильямом Монсом, но ему далеко до тебя.

И глаза царицы увлажнились от нежности.

«Ну и дрянь», — подумал Меншиков.

— Какое счастье, — сказал он вслух. — Как я жажду заключить тебя в объятия, возлюбленная моя царица.

Лицемерие этих слов было очевидным, но Екатерина ничего не заметила. Она похотливо смотрела на любовника, предвкушая ночь, которую проведет вместе с ним.

Тем временем Петр и Максимильена въехали в Москву через Боровицкие ворота.

— Пьер, а тебе не жаль, что войска идут по городу без тебя?

— Нет, любовь моя. Долг повелевает мне делать все для моего народа, вот почему я должен был выиграть войну. Но нет никакого вреда, если мои славные мужики покричат немного, приветствуя Ромодановского. Я же могу провести это время с тобой, вернувшись в город, как самый обыкновенный боярин.

Говоря это, царь подмигнул Флорису, которого бережно держал на руках. Мальчику было уже три месяца, и он улыбнулся отцу. Это было трогательное зрелище: великан и младенец, казалось, великолепно понимали друг друга.

— Какой он красивый и сильный, — прошептал Петр. — Алексей таким никогда не был.

— Это потому, Пьер, — возразила Максимильена, — что у королевских детей слишком много нянек. Я же буду сама заниматься сыновьями.

— Ты права, дорогая, однако дочки мои, Елизавета и Анна, тоже красивые и сильные, тогда как Алексей, наследник престола, отличается слабым здоровьем. Он наконец-то едет в Москву, я убедил его вернуться из Вены.

— Что ты намерен с ним сделать?

— Любовь моя, я в затруднении. Он бежал из родной страны, участвовал в заговорах против меня, заключил пакт с австрийским императором. Долг повелевает мне предать его суду.

— О нет, Пьер, — в ужасе вскричала Максимильена, — отец не может судить сына. Если бы ты сделал нечто подобное, я не смогла бы тебя полюбить.

— Но, Максимильена, ты любишь меня как мужчину, а я еще и царь. Посмотри, как смеется Флорис: вот мой сын, которого я могу любить, как все отцы любят своих детей. Алексей же — мой наследник. А он встал во главе заговора против меня и против России. Я должен покарать его, чтобы устрашить врагов короны.

— Когда приезжает твой сын?

— Через несколько дней, дорогая.

— И что ты хочешь сделать?

— Мне не следует встречаться с ним. Я уже сказал, что прикажу судить его, как любого из моих князей, — печально Ответил царь.

— Нет, Пьер, тебе надо с ним увидеться, а если состоится суд, пусть его оправдают.

— Максимильена, ты сама не понимаешь, о чем говоришь… Я соберу моих бояр, и тогда…

— Конечно, — прервала царя Максимильена, — собери бояр и скажи им: «Судите его, но я, ваш повелитель, приказываю его оправдать».

Петр рассмеялся.

— У тебя странное представление об императорском долге! Многие бы ужаснулись, если бы услышали все это. Однако я последую твоему совету. Только я не хочу, чтобы о приезде Алексея стало известно. Пусть он поселится у тебя — тогда я смогу примириться с ним без помех.

— Пьер, быть может, знакомство со мной ему будет неприятно.

— Вовсе нет, он ненавидит Екатерину, свою мачеху, а тебе я вполне доверяю. Ты сумеешь воздействовать на него. Через месяц мы отправимся в Санкт-Петербург, и там я устрою подобие суда в Петропавловской крепости.

Послышались радостные крики. Берлина, в которой ехали царь с Максимильеной, остановилась у дома из розового кирпича в Слободе. Элиза держала за руку Адриана, рядом толпились русские слуги и Блезуа. Максимильена, выпрыгнув из коляски, приняла у Петра Флориса. Адриан, увидев мать, побежал к ней, часто перебирая маленькими ножками, но тут же замер в удивлении, заметив ребенка в ее руках. Максимильена встала на колени перед сыном и привлекла его к себе. Адриан позволил поцеловать себя, однако был явно заинтригован странным свертком, который вдруг начал попискивать.

— Мой дорогой, — сказала Максимильена, — у тебя появился маленький братик, его зовут Флорис. Скоро ты сможешь играть с ним.

Адриан с отвращением взглянул на эту плаксу. Кому могло прийти в голову играть с подобным существом? Он чувствовал себя несчастным: мама должна была принадлежать ему одному — она же, судя по всему, любила писклявою младенца. Тогда Максимильена снова обняла его.

— Адриан, — промолвила она, — ты уже большой мальчик, и мне нужна твоя помощь, чтобы вырастить Флориса. Возьми братика, ты отнесешь ею в дом.

Адриан прижал к себе Флориса. Элиза встревоженно бросилась вперед, — но Максимильена жестом остановила ее. Петр подумал: «Только у нее рождаются такие мысли. Доверить трехлетнему мальчику, умирающему от ревности, нести трехмесячного младенца! И ведь она добьется всего, чего хочет!»

В самом деле, едва Адриан обнял Флориса, как тот, перестав плакать, улыбнулся брату. Адриан, напыжившись от гордости, взошел на крыльцо и с этого момента полюбил своего брата, которого мама привезла из путешествия. Поначалу он любил его с чувством превосходства. Он явственно ощущал себя покровителем младенца, неспособного защитить себя. Это чувство ему предстояло пронести через всю свою жизнь. Очень скоро Флорис стал для Адриана центром вселенной — и теперь старший любил младшего, словно брата-близнеца, с которым невозможно расстаться. Максимильена, обеспокоенная первой реакцией Адриана, вскоре перестала тревожиться. Дети очень быстро стали неразлучными. Когда Флорис капризничал, стоило только появиться Адриану, как малыш затихал. Братья обожали друг друга, и Максимильена решила поселить их в одной комнате, хотя для каждого были приготовлены свои апартаменты.

Петр еще на три дня задержался в Слободе, не желая покидать Максимильену, но затем ему все же пришлось перебраться в Кремль. Максимильена тяжело переживала эту первую разлуку. Элиза и Блезуа очень радовались возвращению Грегуара и Мартины. По вечерам путешественники рассказывали о своих подвигах, число которых увеличивалось день ото дня. Ли Кан поразил Элизу своим видом — она никогда прежде не встречала людей с раскосыми глазами. Сначала азиат внушал ей недоверие, однако он быстро доказал свою незаменимость. Принимая сваренный им настой из трав, она избавилась от болей в желудке, мучивших ее много лет. Окончательно он покорил Элизу тем, что называл ее Здравая Мудрость. К Федору Тартаковскому Элиза никак не могла привыкнуть; видя его, она вздрагивала и бормотала себе под нос:

— От кривого добра не жди! Недаром у нас говорят, что кривому Бог оставил только дурной глаз.

Федор пытался ей улыбаться, но эта ужасная гримаса скорее пугала, чем успокаивала бедную женщину — Элиза не могла понять, как мирится с постоянным присутствием этого казака Максимильена. Зато Адриан сразу сдружился с Ли Каном и Федором. Он повсюду следовал за приятелями, отчего Здравая Мудрость приходила в негодование, но винила во всем одного лишь Федора — человека добрейшей души, скрытой под устрашающим обличьем.

Максимильена привыкала к московской жизни, а красивый дом в Слободе быстро стал для нее родным. Петр часто приезжал к ней из Кремля, и они проводили целые вечера вдвоем. После рождения сына царь полюбил Максимильену еще сильнее. К Адриану он также относился по-отцовски и часто играл с ним.

Словом, Максимильена и Петр были совершенно счастливы. Но однажды царь известил графиню, что на следующий день в Москву тайно приезжает царевич и что поселится он в ее доме.

9

— Я очень рад, что мне не надо жить в Кремле. Позвольте поблагодарить вас, мадам, за гостеприимство. Уверен, мы с вами отлично поладим.

Максимильена смотрела на Алексея с некоторым испугом — она не ожидала, что он так бледен и худощав. Невольно она спросила себя, как у ее любимого мог родиться сын, столь не похожий на отца. Ее очень тревожила встреча с царевичем, но после его приветливых слов она успокоилась.

Благодаря Максимильене отец с сыном совершенно примирились, однако кроме Ромодановского никто не знал, что Алексей находится в Москве.

Через месяц царь принял решение ехать в Петербург: Сначала туда отправилась императрица вместе с двором. Следом двинулся царь, как всегда, в сопровождении Максимильены и обоих ее сыновей. Молодая женщина покидала розовый дом с тяжелым сердцем: здесь она была счастлива, а в Санкт-Петербурге их ожидала неизвестность. Путешествие прошло без всяких приключений. За Адрианом и Флорисом присматривали Федор и Ли Кан, которые в дороге гарцевали на своих конях возле кареты. Император был в прекрасном расположении духа: он объяснил царевичу, что суд состоится только для вида, и Алексей попросил прощения у отца; казалось, юный наследник осознал, что ему надлежит участвовать в управлении империей. Для Максимильены царь приготовил сюрприз — ей был выделен дворец в итальянском стиле недалеко от Александро-Невской лавры. Когда Максимильена, еще оглушенная тряской, вышла из экипажа, у нее вырвался восторженный крик:

— О, Пьер, как это красиво! Город похож на тебя!

Они пошли по широкой Гороховой улице, где роскошные, но еще не достроенные здания соседствовали с деревянными домишками на голландский манер. Прежде чем войти в свой новый дом, Максимильена повернулась, и Петр обнял ее. Затем поднял на руки и, высоко подняв, произнес:

— Посмотри, любовь моя, на эти острова. Вот наша столица.

— Пьер, что там сверкает вдали?

— Это мое Балтийское море. Сколько раз я видел его во сне!

Да, Санкт-Петербург был очень похож на Петра — это был дикий и мудрый, необычный и прекрасный город. Богатство и нищета здесь соседствовали. Блистал золотом шпиль Адмиралтейства. Слепили взор белоснежные колонны Зимнего дворца[2]. По ту сторону Невы простирался Финский залив, и Максимильена вспоминала остров Котлин с крепостью Кронштадт, защищавшей Санкт-Петербург с моря. Аптечный остров словно заигрывал с Васильевским и Каменным островами. Все находилось в непрерывном движении на этой гигантской строительной площадке. Изумленная и восхищенная Максимильена склонила голову на плечо любимого, и он внес ее во дворец, открыв дверь ногой. Царь, проявлявший такую суровость по отношению к своим придворным, для Максимильены не жалел ничего. Еще в Москве он призвал к себе художников, скульпторов, архитекторов и приказал им спешно отправляться в столицу, чтобы к приезду Максимильены дворец был полностью достроен.

Максимильена осмотрела все комнаты. Петр сопровождал ее.

— Тебе нравится, любовь моя?

— О, Пьер, это слишком красиво! Ты сошел с ума. Как смогу я скрываться от людей в таком большом дворце?

— Но я не желаю, чтобы ты скрывалась от людей, хотя при дворе тебе из-за императрицы нельзя появляться. Впрочем, я и сам буду там бывать как можно реже.

— Вы совершенно правы, отец, — сказал, входя в комнату, Алексей. На вашем месте я опасался бы императрицы.

— Что она может мне сделать, Алексей?

— Из-за нее я бежал из страны. Эта женщина пугает меня, отец.

— Ну, мальчик мой, у тебя расшатались нервы. Ты тревожишься из-за фиктивного суда.

— Нет, батюшка, я его не боюсь. Но у меня дурное предчувствие.

— Послушай, Алексей, через несколько дней все будет кончено. Завтра тебя отвезут в Петропавловскую крепость. Не беспокойся, с тобой будут обращаться наилучшим образом. Во время суда я потребую, чтобы тебя жестоко покарали, когда же ты будешь оправдан, сделаю вид, что склоняюсь перед решением судей. Мы разыграем эту комедию, а затем ты займешь свое место при дворе.

— Батюшка, я вас не подведу. Мадам, я должен поблагодарить вас за проявленную ко мне заботу, — промолвил Алексей, повернувшись к Максимильене, — а также за все ваши труды. Только благодаря вам я примирился с отцом. Вы столь же добры, сколь прекрасны, и я завидую моему отцу.

— Монсеньор, — ответила Максимильена, — отец любит вас, и я уверена, что вы примирились бы и без моего участия.

Царевич печально улыбнулся.

— Отчего вы не императрица? Будь вы на месте моей мачехи, все было бы очень просто.

В этот момент объявили о приходе Ромодановского — только ему одному была доверена тайна. Царь обернулся и со смехом воскликнул:

— Вот и ты, Ромо! Подбодри Алексея, у него какие-то дурные предчувствия!

Ромодановский, низко поклонившись сначала Алексею, а затем Максимильене, сказал серьезно:

— Царевич, тому, кто носит имя Романовых и является сыном Петра Великого, не должно бояться.

— Я не боюсь, мой добрый Ромо, у меня просто щемит сердце. Отец, благословите меня, ведь теперь я увижусь с вами лишь в присутствии всех бояр.

Петр Великий, взяв Алексея за руку, увлек его в угол комнаты.

— Алексей, дитя мое, благословляю тебя. Но что с тобой? Отчего ты так встревожен?

— Сам не знаю. Если со мной случится несчастье, вы лишитесь наследника. Хоть мне ничего и не сказали, я догадался, что Флорис — мой сводный брат. Если я умру, признайте его своим законным сыном и прогоните от себя императрицу.

Царь, очень взволнованный этим сердечным порывом, постарался все же отогнать мрачные мысли, уже терзавшие его, и крикнул Ли Кану, несшему факелы:

— Подай нам водки! Мы отпразднуем наступление новой жизни. Не желаю видеть вокруг себя печальные лица.

— Слушаюсь и повинуюсь, Небесная Мощь, — ответил Ли Кан, спеша подать водку. Петр засмеялся:

— Никак не могу привыкнуть к жаргону этого малого! Ну, Улыбка Лета, — обратился он к Максимильене, — взгляни на меня! Мы счастливы, рядом с нами друг, наследник, любимая женщина и малыш Флорис — и мы собрались вместе в санкт-петербургском дворце!

На следующий день при дворе узнали новость, прозвучавшую, как гром среди ясного неба:

— Царевич приехал!

— Он в Петропавловской крепости.

— Его хотят судить.

Впрочем, некоторые прибавляли:

— Конечно, суд будет фиктивным.

Екатерина заперлась в своих покоях с Меншиковым и Вильямом Монсом. После тайного совещания она вышла с очаровательной улыбкой на устах.

В крепости же все пошло не так, как было задумано. Бояре, устрашенные тем, что приходится судить царевича, медлили с решением и требовали дополнительных доказательств его виновности. Это означало, что на следующий день царевича подвергнут пытке. Петр в бешенстве примчался во дворец на Мойке к Максимильене.

— Эти ослы меня с ума сведут. Они не могут решиться. Завтра утром я сам отправлюсь в Петропавловскую крепость и объявлю о помиловании — такое право у меня есть. Мы совершим акт примирения перед лицом всех высших сановников империи, и я хочу, любовь моя, чтобы ты была рядом со мной.

— Что ты говоришь? Ведь это будет скандал.

— Именно. Этого я и желаю.

На следующий день Максимильена в сопровождении Ли Кана, Федора и мужиков, приставленных к ней Петром, вошла во двор крепости — его называли Инженерным. Сердце у нее колотилось. Петр ждал ее в окружении князя Меншикова, Ромодановского и графа Шереметева. Всем троим было ясно, что опала императрицы неминуема, и они с величайшим почтением поклонились Максимильене. Царь галантно помог Максимильене выйти из кареты и, взяв ее под руку, направился в благоустроенные покои, предоставленные царевичу. Все остальные шли сзади. Тогда-то и произошла ужасающая, кошмарная трагедия, которой не суждено было изгладиться из памяти Максимильены.

Они с Петром первыми оказались в комнате царевича. Тот лежал на полу среди спальни, в луже крови. Из груди его торчала рукоятка кинжала. Увидев сына, царь словно оцепенел, не в силах пошевелиться или сказать хоть слово. Максимильена с криком бросилась к еще живому Алексею и склонилась над ним, не обращая внимания на то, что кровь пачкает ее нарядное платье.

— Вам больно?

Лицо Алексея уже приняло восковой оттенок, характерный для умирающих; в глазах его затаился ужас, смешанный с изумлением. Максимильена почувствовала, что сейчас разрыдается, и отвернулась, чтобы скрыть свои слезы от царевича. Комнату заполнила толпа: каждый давал советы, как помочь несчастному наследнику. Но Максимильена понимала, что все бесполезно. Она взяла Алексея за руку: он смотрел на нее невидящим взглядом, в горле у него вдруг заклокотало, а на губах выступила кровавая пена. Максимильена поняла, что он хочет о чем-то сказать ей, и наклонилась еще ближе, почти касаясь щекой его рта. Сделав последнее усилие, царевич слегка приподнялся, скривившись от боли, и Максимильена услышала прерывистый шепот:

— Мой отец… отец… берегите его… будьте осторожны… Флорис… опасайтесь ее… это она… я хочу… Флорис… он…

И тут царевич упал на руки Максимильены. Выражение ужаса исчезло — хрупкий двадцатилетний юноша словно улыбался.

Она подняла голову, озираясь вокруг, но увидела только мертвенно-бледные от страха лица. Все смотрели на царя. А тот с налитыми кровью глазами и странной гримасой на лице по-прежнему не двигался с места, не в силах унять сотрясавшую его дрожь. Максимильена, взглянув на Алексея в последний раз, закрыла его большие голубые глаза. Она сделала знак Ромодановскому, ибо все прочие, казалось, стали статуями, и вдвоем с ним уложила Алексея на кровать. Ужасен был вид этого тела, пронзенного кинжалом. Меншиков подошел к Максимильене, подумав, что настал момент показать себя с лучшей стороны:

— Мадам, что нужно сделать?

— Ах, князь, — ответила Максимильена, закрыв руками лицо, — вытащите этот кинжал и позовите монахинь, чтобы покойного подготовили к погребальному обряду.

Меншиков побледнел, но подчинился. Из ужасной раны потоком хлынула кровь, забрызгав тех, кто стоял ближе. Несколько капель попало и на Петра.

— Боже мой! — пробормотал царь. — Кровь моего сына!

Казалось, он наконец пришел в себя. Не говоря ни слова, царь подошел к кровати, где лежало тело сына, и поцеловал его в лоб. Затем, справившись с подступающими слезами, повернулся к свидетелям этой сцены:

— Здесь произошла кровавая драма, убит мой сын. Я не успокоюсь до тех пор, пока не найду преступника. Но сейчас вы все дадите клятву, что не скажете об этом никому. Для всех он скончался от апоплексического удара, ибо сын Петра Великого не может умереть от удара кинжалом. Пусть тайна навеки будет погребена в Петропавловской крепости.

Максимильена принесла клятву, как и бояре, однако заметила, что в глазах у них застыл непонятный ужас. Тогда она отвела в сторону Ромодановского и спросила: — Почему они так смотрят на царя?

— Это ужасно, мадам, но все они думают, будто царь сам убил своего сына, когда вошел в комнату вместе с вами.

— Не может быть! — воскликнула Максимильена.

— Увы, — ответил Ромодановский дрогнувшим голосом, — люди судят по тому, что видели и слышали, а все обстоятельства против царя. Войдя в комнату, вы закричали, и они готовы присягнуть, что кричал смертельно раненный Алексей. Когда царь поймет, в чем его подозревают, он придет в ярость, а враги его станут повторять, что он затеял суд над царевичем, желая расправиться с ним.

Максимильена, зарыдав, произнесла:

— Князь Меншиков подтвердит, как и вы, что это неправда, — пробормотала она.

Ромодановский, потупившись, ничего не ответил.

В этот момент его позвал царь:

— Друг мой, займись всем этим. Я не могу больше видеть эти испуганные лица. Поверить, будто отец мог убить сына!

— Так вы все поняли, мой обожаемый царь?

— Да, сразу же. Но кто же убил моего мальчика, моего наследника? И кому передам я империю?

Много дней царь не выходил из дворца на Мойке. Он не желал видеть никого, кроме Максимильены. В Петергофе императрица и двор тщетно ожидали возвращения царя. Он перестал заниматься государственными делами, впав в состояние некой летаргии. Он поручил Ромодановскому вести следствие, но в крепости никто ничего не знал. Гвардейцы не видели, чтобы кто-то входил в покои царевича. На какое-то мгновение Петр подумал было, что Алексей покончил с собой, однако быстро отказался от этого предположения. Он был убежден, что царевича убили. Но кто? Кто? Этот вопрос не давал ему покоя. Часами лежал он, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, но, казалось, ничего не слышал и не видел, несколько оживляясь лишь в присутствии Максимильены. Однажды к нему вошел, нарушая все приказы, князь Ромодановский.

— Что тебе надо от меня? Я не хочу никого видеть. Мы с Максимильеной уедем из России. Я отрекусь от трона.

Ромодановский, вздрогнув, умоляюще посмотрел на Максимильену, словно взывая к ней о помощи.

— Царь, только женщины валяются вот так, чтобы выплакаться в подушку. Дела ухудшаются, а вы ничем не желаете заниматься.

— Оставь меня, князь. Они думают, будто я убил сына, и эта рана не заживает. Я и пальцем не шевельну ради этого народа… я любил его, а он меня предал!

Максимильена, упав на колени, взяла царя за руку.

— Любимый мой, мне следовало бы радоваться, что ты хочешь уехать со мной, ибо для меня это было бы великим счастьем. Но ты должен исполнить то, что тебе предначертано. Это твой долг, я знаю. Я тоже никогда не прощу себе смерти Алексея, ибо обязана была понять его дурные предчувствия. Но сейчас я молю тебя: стань снова Петром Великим.

Петр в волнении смотрел на эту женщину, говорившую ему о величии и долге. Взглянул он и на своего верного друга — и тогда ему стало стыдно. Он поднялся и подошел к зеркалу: в отражении он увидел небритого исхудавшего человека.

«Какая недостойная слабость!» — сказал он себе.

Ромодановский понял, что творится в душе любимого царя, и вспыхнул от радости.

— Государь, — произнес он, как подобало по этикету, — вы нужны нам, и у вас остался еще один сын.

Петр был потрясен. Флорис! В своем горе он совсем забыл о Флорисе, красивом и сильном сыне Максимильены.

— Прости, любовь моя, — промолвил он даже с некоторой робостью, — как я мог забыть? И ты ни единым словом не упрекнула меня! Пусть его принесут, я хочу видеть Флориса!

Максимильена, бросившись к двери, отдала распоряжение, и через минуту появился Ли Как с Флорисом на руках.

— Вот Майский Цветок, — с улыбкой произнес маленький китаец, бережно держа младенца. Флорису было уже восемь месяцев, и он держался очень прямо. Отец подбросил его вверх — ребенок, засмеявшись, что-то залепетал. Петр же со слезами на глазах глядел на своего единственного сына.

— Вот кто его спасет! — еле слышно прошептал Ромодановский Максимильене.

А Петр все не мог отвести взор от Флориса.

— Я буду жить и царствовать ради тебя, мой сын. О, Флорис, любовь моя!

Часть вторая СЫН ЦАРЯ

10

— Флорис, Флорис, — кричал Адриан, — ты должен слушаться меня, ведь это я атаман казачьего полка!

Мальчики играли в войну в большом парке. Имение Дубино, подаренное Петром Максимильене, находилось недалеко от Санкт-Петербурга.

Собственностью Максимильены были и несколько сотен — крепостных, но она всех их освободила, ибо не желала владеть рабами. Крестьяне обожали ее и называли «наша матушка».

Флорис, забравшись на дерево, крича, отбивался от Адриана деревянной саблей:

— А я атаман татарского войска, и мы тебя сильнее.

Флорис и Адриан были одеты в теплые полушубки, в собольи Шапки, закрывавшие уши, и высокие меховые сапоги. Носы у мальчишек покраснели от холода, но они этого не замечали и ожесточенно сражались на фоне белоснежных, бесконечных, загадочных и странных полей, на просторах которых лишь изредка попадались деревья. У Флориса и Адриана имелась собственная армия из сыновей мужиков — и крестьянские дети слепо подчинялись своим предводителям. Те устраивали смотр своему войску, что очень забавляло Петра, часто гостившего в Дубино. Царь уже начинал учить ребятишек верховой езде, сабельному бою и стрельбе из пистолета. Максимильена, правда, говорила, что они еще малы для таких свирепых игр, но Петр лишь посмеивался.

Элиза, высунувшись из окна, крикнула:

— Дети, быстрее идите обедать.

Адриан с Флорисом вихрем помчались в столовую, где их ожидала мать, и бросились к ней в объятия.

— Здравствуйте, матушка!

— Здравствуйте, дорогие мои, садитесь за стол.

— Мама, — сказал Адриан, — вот уже неделю, как мы уехали из Санкт-Петербурга, а барон Михайлов все не выберется нас проведать…

— Я его тоже жду, — заявил Флорис, — мое войско делает большие успехи. Вообще, с ним гораздо лучше! Он разрешает мне есть руками, а вы, мама, запрещаете!

Максимильена с нежностью улыбнулась, любуясь красавцами сыновьями. Для своих семи лет Флорис был очень рослым, почти таким же высоким, как Адриан, хотя тот был старше на три года. У Флориса были отцовские глаза — черные и блестящие, его же чарующая улыбка, темные кудри, благородство и, увы, вспыльчивость. Адриан же своим упорством напоминал мать — как она ни приглядывалась к старшему сыну, ей не удавалось обнаружить ни малейших признаков сходства с Амедеем, ибо волосы у Адриана были золотистые, глаза карие и очень живые, а лицо — в веснушках. Иногда Максимильена вспоминала мужа. Петр рассказал ей, как он погиб, зарезанный графом де Горном. Несмотря на все грехи Амедея, Максимильена часто упрекала себя в том, что растит сыновей во лжи — это претило ее правдивой натуре. В самом деле, Флорис и Адриан считали себя детьми графа де Вильнев-Карамея, погибшего на войне. А на Пьера Михайлова смотрели как на лучшего друга матери. Они не ведали, что это царь, а Флорис даже не подозревал, кто его истинный отец.

В столовую вошел Федор Тартаковский и сказал по-русски (Максимильене удалось выучить этот язык, а дети изъяснялись на нем совершенно свободно):

— Господин барон приехал, он уже у ворот парка.

Верные слуги Максимильены уже привыкли хранить тайну и не раскрывали инкогнито царя.

Максимильена и дети бросились на крыльцо; они увидели, как сани Петра, обогнув заснеженную лужайку, мягко подкатили к ступеням дома. Мальчики с радостным криком бросились в объятия гостя, который подхватил обоих на руки. К Максимильене он поднялся бегом и расцеловал с нежностью.

— Почему вы так долго не были у нас, Петрушка? — спросил Флорис.

— Видишь ли, мой мальчик, я был очень занят, но теперь останусь с вами на несколько дней, пока не уговорю твою мать совершить одно важное дело… а затем мы вернемся в Санкт-Петербург. Просто умираю от усталости, — добавил Петр, со вздохом опустившись в кресло возле огромной изразцовой печи.

Максимильена с тревогой посмотрела на него — за восемь лет она ни разу не слышала, чтобы он жаловался на усталость. В свои пятьдесят лет Петр оставался все тем же красавцем, с которым она познакомилась в замке Мортфонтен — лишь на висках появилась седина, а вокруг глаз морщинки. О каком это важном деле собирался он говорить с ней?

— Петрушка, — воскликнул Флорис, — сегодня утром моя армия разбила войско Адриана.

— Неправда, лгунишка!

— Я лгунишка?

И Флорис в бешенстве сцепился с Адрианом. Братья стали кататься по полу, осыпая друг друга тумаками. Максимильена хотела разнять сыновей, но Петр остановил ее:

— Брось, пусть дерутся! Это значит, что они любят друг друга. Знала бы ты, какими плюхами обменивались мы с Ромодановским! А ведь он мой единственный друг, и больше я никому не доверяю.

— Как же так, Пьер? — прошептала Максимильена. — А я?

Петр с нежностью обнял ее.

— Прости, любовь моя, ты просто часть меня самого, и я приехал сюда, чтобы доказать это.

Повернувшись, он взял на руки Флориса и Адриана.

— Довольно, ребятки! Я хочу покатать вас в санях вместе с вашей матерью. Это будет чудесная прогулка. Будете хорошо вести себя, позволю править лошадьми.

С радостным криком мальчики бросились к Элизе, требуя скорее нести шубы, а та в ответ проворчала:

— Что за страна такая! Нет спасения то от холода, то от жары; мало того, — добавила она, покосившись на Федора, подававшего шубу царю, — здесь еще и по-французски не говорят!

Элиза ворчала, не переставая, все восемь лет, но ни за что на свете не уступила бы свое место никому другому, ибо души не чаяла в детях и Максимильене, которых окружила ревнивой заботой. Зато Федора она по-прежнему не выносила, хотя тот ничем не заслужил подобного отношения. Грегуар пытался научить казака французскому, но без всякого успеха. В свою очередь, Федор обучал старика русскому — результаты были столь же плачевны.

После бакинской кампании Ли Кан остался при Максимильене и мальчиках и учил их всем известным ему языкам. Надо сказать, что Флорис и Адриан оказались куда более способными учениками, нежели Федор и Грегуар. Однако казаку тоже нашлось дело — он учил ребят верховой езде и рукопашному бою. Дети уже ни в чем не уступали маленьким казакам. Из всех слуг только Блезуа с Мартиной держались свысока: они любили рассказывать изумленным мужикам, что в Париже мостовые сложены из алмазов.

В эту зиму на Балтийском море появились глыбы льда, а снега выпало необычайно много. Окаймленная сугробами дорога из Дубино в Ригу была хорошо накатана, и тройка черных лошадей, которой уверенно правил царь, неслась во весь опор. Максимильена прижималась к Петру, дети же вопили от восторга.

— Петрушка! — орал Флорис. — Быстрее, еще быстрее!

— Тебе станет страшно, Флорис.

— Никогда! Я ничего не боюсь, как вы!

Петр, подмигнув Максимильене, шепнул:

— Какого же молодца ты мне родила!

Максимильена порозовела от счастья, ибо рядом находился ее любимый. За восемь лет их страсть не остыла — напротив, разыгралась еще более. Петр остановил сани на пустынном берегу Балтийского моря; дети принялись играть в салочки, а царь привлек к себе Максимильену.

— Не устану благодарить тебя, любовь моя, за счастье, которое ты мне подарила. Не жалеешь, что поехала со мной в Россию?

Максимильена посмотрела на него с удивлением.

— Жалею? Дорогой мой, как ты можешь говорить такое? Я никого не любила, кроме тебя, и, клянусь, никого уже не полюблю.

— Максимильена, я хочу сообщить тебе важную новость. Ты отправишься со мной в Петергоф. Я развожусь с императрицей, ты станешь моей женой, а Флорис будет провозглашен наследником.

— Но, Пьер, — прошептала Максимильена, бледнея, — зачем нужно все так резко менять после восьми лет счастья?

— Да, любовь моя, я бесконечно благодарен тебе за это… и за нашего прекрасного сына!

Флорис бегал вдалеке, и его темные кудри развевались на ветру. Максимильена помимо воли подумала: «Какой бы из него вышел красивый царевич!»

Но тут она вспомнила убитого Алексея. Нет, ей не нужна корона, которая угрожает счастью!

— Пьер, я не понимаю. Ты уже заговаривал об этом со мной, тогда, после… после…

— После смерти Алексея. Это так, дорогая, но я не хотел тебя принуждать, а ты была слишком потрясена. К тому же я должен был разоблачить убийцу моего сына.

Максимильена вздрогнула: она-то знала, всегда знала, кто приказал убить Алексея, но никому об этом не говорила… кроме императрицы. Однажды Элиза, подавая Флорису бульон, по оплошности выронила чашку — одна из собак бросилась вылизывать пол и вскоре сдохла в страшных муках. Максимильена, узнав об этом, поняла, что императрице удалось подкупить кого-то из мужиков, поскольку слуги были вне подозрения. Тогда она пригласила к себе Меншикова, и князь немедленно примчался, не помня себя от радости. Однако Максимильена быстро покончила с его глупыми надеждами, объявив:

— Князь, соблаговолите передать императрице, что я желаю увидеться с ней наедине здесь, в моем доме. Если она откажется, скажите, что мне известно все об убийстве в Петропавловской крепости. Пусть приезжает быстрее, иначе об этом узнает и царь.

Меншиков удалился в ярости: эта столь кроткая на вид женщина осмелилась приказывать императрице, а с ним, князем, обошлась как с последним из своих слуг. Мысленно он поклялся, что отомстит: настанет день, когда француженка будет принадлежать ему! Екатерина, выждав, когда Петр уехал на несколько дней в Москву, скрепя сердце, отправилась вечером к Максимильене в простой карете без гербов. Максимильена с ледяной вежливостью предложила ей заключить соглашение:

— Я знаю, что по вашему приказанию убили царевича Алексея: он сам сказал мне об этом перед смертью. Знаю также, что вы хотели отравить моего сына. Откажитесь от всех попыток навредить моим детям, и я ничего не скажу царю. В противном случае вас ждет разоблачение. Со своей стороны, могу обещать вам, что не буду просить царя о разводе с вами.

Екатерине пришлось принять эти условия. В Петергоф она вернулась в ярости, но в последующие семь лет ничего не предпринимала против Максимильены. Теперь же, когда Петр сам принял решение о разводе, Максимильена в смятении спрашивала себя, как поступить.

— Пьер, к чему такая спешка?

— Я долго колебался, как и ты. Меня терзала мысль о разводе с женщиной, родившей мне прелестных дочерей. Я их очень люблю, особенно Елизавету. Я согласился даже на то, чтобы она утаила происхождение Флориса. Твой сын считался бы незаконнорожденным, и это было бы мучительным для тебя.

— Пьер… — прервала его Максимильена, смертельно побледнев.

— Нет, не перебивай меня, дорогая. Официально Флорис является сыном графа де Вильнев-Карамея, что для него гораздо лучше, ибо до сих пор я не мог его признать. Теперь все изменилось: я знаю, кто приказал убить Алексея.

— Пьер!

— Да, знаю! На это у меня ушло семь лет. Она убила его руками Вильяма Монса. Я давно их подозревал, а сейчас мой верный Ромодановский добыл доказательство убийства. Пока мне не известно, причастен ли к преступлению Ментиков, но в любом случае месть моя будет ужасной!

— Пьер, мне страшно!

— Тебе нечего бояться, Максимильена. Я уже приготовил указ, дающий мне право самому выбирать наследника. Им станет Флорис, а ты будешь царствовать вместе со мной. Мне давно следовало на это решиться. И я намерен действовать быстро.

— Но почему? Разве нам что-то угрожает?

— Кто знает? Я не забыл предсказания цыганки в твоем замке, во Франции.

— Какое предсказание? Ты никогда мне об этом не рассказывал.

— Старая колдунья узнала меня и догадалась о нашей любви. Но она предупредила, что жить мне осталось только восемь лет. Восьмой год уже начался, и это меня тревожит, хотя в подобное я не очень верю. В любом случае, мы едем в Санкт-Петербург, где ты вместе с детьми займешь место в моем дворце. Покои для вас уже приготовлены. Через неделю я устраиваю бал в твою честь, и ты будешь официально представлена двору. Ты станешь императрицей, а Флорис царевичем. Алексей же получит наконец отмщение.

11

— Это ты, дорогой Вильям?

— Да, ваше величество.

Екатерина сделала знак своим фрейлинам, и те мгновенно исчезли. Красавец Вильям Монс вошел в комнату с улыбкой на устах — Екатерина вернула ему свою милость, и он вновь превратился в ее фаворита.

— Мы одни, ты можешь говорить.

— Екатерина, вы готовитесь к балу?

— Как видишь.

— Я очень беспокоюсь. Вот уже несколько дней при дворе шепчутся, что царь дает этот бал в честь француженки.

— И что же? Разве это означает развод? Подобные толки ходят вот уже семь лет, но корона по-прежнему украшает мою голову, а голова все так же крепко сидит на плечах.

— Мне не по себе. Я видел царя, он в отвратительном расположении духа. Если ему станет известно…

— О чем? Что ты мой любовник? Он давно об этом знает.

— Нет, не об этом… — произнес Вильям Монс, понизив голос. — Я имел в виду царевича, которого мы…

— Заткнись, идиот, ты сам не знаешь, что говоришь. Из-за твоей болтовни мы можем угодить на плаху. Перестань дрожать и иди ко мне, я тебя утешу, — сказала Екатерина, обнимая его.

В объятиях императрицы Монс почувствовал себя в безопасности и подумал, что она права. Прошло семь лет — чего теперь бояться?

Екатерина, взглянув на него, расхохоталась:

— Глотни немного водки, это тебя подбодрит. Давай же, время у нас есть.

Вильям Монс, осушив три кружки подряд, расхрабрился и воспрял духом.

— Екатерина, вы же в парадном платье! Мне как-то боязно…

— Ничего, это даже забавно, только смотри не помни, — сказала императрица, усаживаясь на край постели и задирая широкую юбку.

По непонятному капризу природы эта рыжая толстуха нравилась Вильяму Монсу. Если для Меншикова близость с ней превратилась в тяжкую необходимость, то развращенного до мозга костей Монса тянуло к Екатерине, ненасытной в своих любовных играх. Она была неистощима на выдумки: порой приглашала даже публичных девок, чтобы развлекаться вместе, и Монсу все это очень нравилось. Иногда внимание ее привлекал красивый солдат из дворцовой стражи — в этом случае она проводила ночь с двумя мужчинами. Случайные любовники, опасаясь расправы, держали язык за зубами, и о шалостях императрицы никто не подозревал.

— Надеюсь, ты не оцепенел от страха, Вильям?

Монс, дрожа от возбуждения, не отвечал — он спешил доказать, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. Царица, опираясь на локти, старалась держать голову прямо, чтобы не помять пышную прическу, увенчанную короной. Протянув руку, она дернула за шнурок: занавески раздвинулись, открыв огромные зеркала на потолке и на стенах.

— Приятно посмотреть на нас, Вильям.

Это бесстыдно обнаженное тело являло собой отвратительное зрелище. Она упиралась своими толстыми ногами в ковер, а задранная юбка почти закрывала ей лицо. Монс послушно выполнял все распоряжения, утоляя тем самым и собственную похоть. Наконец царица крикнула:

— Довольно! Теперь стань передо мной на колени.

Вильям Монс соскользнул на пол. Под его умелыми руками императрица затрепетала от наслаждения. Задыхаясь, она с восторгом вглядывалась в свои бесчисленные отражения; затем, схватив стакан с водкой, пролила ее себе на живот, а Монс стал вылизывать мокрые жирные складки, словно собака, и это вызвало у царицы приступ смеха. Захмелевший любовник выкрикнул:

— Я тебе нравлюсь, правда? Я делаю это лучше, чем другие?

— Да, мой красавчик, у тебя хорошо получается. Продолжай!

Кровь ударила Монсу в голову, и он бросился на Екатерину, но та грубо его отпихнула:

— Полегче, дурень, испортишь прическу!

Монс, — шатаясь, поднялся. Екатерина тоже встала, и они слились в объятии.

Утолив наконец свое желание, толстая Екатерина опустила юбку, как будто ничего и не было.

— Ну, застегнись, — сказала она Монсу, — ты доставил мне радость, я довольна. Пора идти, эти дураки ждут нас. Увидимся через полчаса на балу.

— Госпожа графиня де Вильнев-Карамей! — возгласил очень важный на вид камергер. Придворные, заполнившие все залы дворца в Петергофе, вытянули шею: наконец-то им будет официально представлена женщина, которую уже много лет любит Петр Великий. Максимильена выглядела чуть бледнее, чем обычно, — слишком уж стремительно развивались события. Царь с улыбкой смотрел на нее.

«Господи, до чего же она красива», — подумал он.

Даже живя в России, Максимильена продолжала одеваться по парижской моде, и все придворные дамы с завистью оглядывали ее элегантный наряд: платье из белого шелка с цветными вставками, пышные фижмы, шлейф, затканный серебряной и золотой нитью. Ромодановский, подойдя к ней, взял ее под руку и с поклоном обратился к царю:

— Государь, позвольте представить вашему величеству госпожу графиню де Вильнев-Карамей.

Максимильена сделала глубокий реверанс, а Петр подмигнул ей — его очень забавляла эта торжественная церемония. Придворные же чувствовали, что присутствуют при знаменательной сцене — этот бал явно затевался с какими-то серьезными намерениями.

Объявит ли царь о разводе с императрицей?

Об этом шушукались все, и, словно желая дать ответ любопытным, камергер возгласил, когда двери распахнулись в очередной раз:

— Ее величество царица.

Все головы повернулись к Екатерине. Та, увидев Максимильену, побледнела, и лицо ее исказила ужасная гримаса. Царь, подождав, пока Екатерина подойдет к нему, произнес, глядя ей прямо в глаза:

— Вы осчастливили нас, мадам, пожаловав на бал, хотя никто вас сюда не приглашал.

Оскорбительность этих слов была настолько очевидна, что Екатерина пошатнулась. А Максимильене, хоть она и знала, на какие преступления способна эта женщина, стало ее жаль.

— Впрочем, вы пришли весьма кстати, мадам, ибо вам предстоит узнать важную новость.

Екатерина испуганно озиралась в надежде встретить дружеский взгляд, но ни в ком не нашла сочувствия. Спокойный тон Петра пугал ее гораздо сильнее, нежели приступ гнева.

— Вы кого-то ищете, мадам? Уж не вашего ли любимца Вильяма Монса?

Екатерина в ответ пролепетала нечто невразумительное. По знаку царя солдат внес стеклянный сосуд, заполненный спиртом, и все присутствующие ахнули от изумления. А императрица с ужасом смотрела на окровавленную голову Монса — человека, с которым она предавалась любовным утехам четверть часа назад! Впрочем, горевать о его судьбе было уже поздно — царица с ужасом поняла, что сейчас решается и ее собственная участь… Но омерзительная голова невольно притягивала к себе взор, и Екатерина явственно читала невысказанный упрек в этих широко раскрытых глазах.

— Да, мадам, — продолжал Петр с холодным бешенством, — нам не слишком нравятся те из ваших друзей, кто семь лет назад частенько захаживал в Петропавловскую крепость. Все они понесут наказание.

Меншиков похолодел, ощутив лезвие топора у своей шеи, и посмотрел на Максимильену — она молчала, но на красивом лице ее угадывалась мука. Казалось, графиня взывает к милосердию. «Подумать только! — сказал себе князь. — Я не сумел понравиться этой прелестной женщине и предпочел ей жирную царицу, которую ждет неминуемая опала!»

В это мгновение Екатерина, страшась услышать свой собственный приговор, упала в обморок. Царь, бросив на нее презрительный взгляд, позвал двоих мужиков:

— Отнесите императрицу в ее покои.

Затем Петр повернулся к Максимильене и громко объявил:

— Мы счастливы, госпожа графиня, принимать вас в Петергофе и надеемся, что вы останетесь здесь надолго. На всю жизнь, если захотите.

Придворные переглянулись — сомнений больше не было, перед ними стояла будущая царица. Император добавил шепотом:

— Я тебя обожаю, прости, что тебе пришлось увидеть все это, но их следовало вразумить. Теперь они поняли, какие грядут изменения.

— Пьер, — тихонько проговорила Максимильена, — мне жаль императрицу, не будь с ней жесток.

— Не беспокойся, я просто вышлю ее в Польшу, а дочери мои, Елизавета и Анна, останутся с нами. Ты еще ничего не сказала Флорису?

— Нет, Пьер, я хочу, чтобы ты это сделал сам. Даже наш переезд в Петергоф — это уже большое потрясение для такого малыша.

Флорису и Адриану были предоставлены апартаменты в южном крыле. Мальчики лежали в постелях. Элиза, сидя рядом, напевала им колыбельную; Федор с Ли Каном стояли на страже у дверей. Флорис взглянул на Адриана, и братья поняли друг друга: начали зевать, всем своим видом показывая, что вот-вот заснут. Репертуар Элизы они знали наизусть и надеялись, что та по-прежнему принимает их за несмышленых младенцев.

— Адриан, — прошептал Флорис, едва за Элизой закрылась дверь, — хочешь посмотреть на бал?

— Еще бы! К тому же надо выяснить, не царский ли это дворец.

— Да что ты? Разве мама не сказала бы нам?

— Какой ты еще малыш, Флорис. В последнее время творятся очень странные вещи.

— Без тебя знаю! — воскликнул уязвленный Флорис. — Наверное, мама собирается выйти замуж за Петрушку?

— Об этом мне ничего не известно, но они, кажется, очень любят друг друга.

— Ты думаешь, Петрушка тоже на балу?

— Конечно. Пойдем посмотрим, только дай мне руку, Флорис, я не хочу, чтобы мы потерялись.

Они бесшумно вылезли из постелей и на цыпочках, путаясь в полах ночных рубашек, подошли к двери. Флорис, приложив палец ко рту, заглянул в замочную скважину и увидел спину Ли Кана.

— Адриан, надо искать другой выход.

Адриан, осмотревшись, взял руководство операцией на себя.

— Мы вылезем в окно, — объявил он.

Однако им, несмотря на все усилия, не удалось открыть высокую дверь, прикрывавшую заснеженный балкон.

— Ладно, — сказал Адриан, — раз так, давай разобьем стекло.

— Слишком много будет шума, — возразил Флорис. — Не забывай, это тайная вылазка: мы должны спастись бегством из замка Сатаны.

— О! — промолвил Адриан, лязгнув зубами. — Ты не думай, я совсем не боюсь.

— Очень хорошо, — продолжал Флорис, весьма довольный своей выдумкой. — Итак, нам нужно заключить договор с Сатаной: пусть откроет окно так, чтобы Ли Кан ничего не заметил.

Адриан уже успел взять себя в руки.

— Знаешь, — промолвил он хладнокровно, — когда заключают договор с Сатаной, подписывают его своей кровью.

— Неужели своей кровью?

— Разумеется, иначе ничего не будет. И это должна быть кровь самого младшего, — хитро добавил Адриан.

Флорис, не желая в том сознаваться, уже начинал трусить. Он сожалел, что заговорил о дьяволе, и спрашивал себя, как выпутаться из неприятного положения, не прибегая к помощи брата. Адриан, со своей стороны, был очень доволен игрой, но ему хотелось найти способ покончить с ней без пролития крови, ибо он обожал маленького братишку и понимал, что шутка зашла слишком далеко. Внезапно дверь с треском распахнулась под порывом неистового ветра. Адриан с Флорисом в испуге прижались друг к другу, думая, что это действительно совершил дьявол. Им было невдомек, что они ослабили шпингалеты, облегчив тем самым работу ветра. Федор и Ли Кан, стоявшие в коридоре, ничего не услышали, потому что все заглушала громкая музыка, доносившаяся из бальной залы. Адриан и Флорис, содрогаясь от холода и страха, не смели позвать на помощь. Впрочем, Флорис, возбужденный таким замечательным приключением, почти перестал бояться. Ему захотелось удивить Адриана, и он низко поклонился луне, сверкавшей каким-то необычным светом:

— Спасибо, дьявол, ты исполнил мою просьбу. Пошли, Адриан.

Адриан улыбнулся: его радовало, что братишка сыграл свою роль до конца. Будучи очень практичным, он сбегал за шубами и сапожками. Они быстро оделись и выскользнули на балкон. Стояла прекрасная ясная ночь. Через некоторое время они подошли к обледенелой террасе. Сквозь тяжелые занавески высокого окна пробивались лучи света. Из комнаты доносились стоны и рыдания. Флорис и Адриан, любопытные, словно кошки, подобрались поближе и прижались носами к стеклу. Увиденное ужаснуло их, однако они, как зачарованные, продолжали смотреть, не в силах пошевелиться.

12

Императрица, сотрясаясь от слез, сидела перед столиком, на котором стоял сосуд с головой Вильяма Монса.

— Я отомщу за тебя, клянусь, — шептала она.

Перед ней лежали три статуэтки из воска. Взяв самую большую из них, она медленно воткнула ей в грудь иглу, приговаривая:

— Умри первым, проклятый царь! Потом настанет очередь француженки и ненавистного мне Флориса.

Услышав чей-то крик, она подняла голову, но заметила за окном только два детских лица.

— Похоже, это дворцовые трубочисты. Однако будет разумнее на сегодня покончить с моей магией.

Адриан и Флорис побежали по террасе к небольшой двери, которой обычно пользовались мужики, приходившие счищать снег и лед. За дверью оказалась потайная лестница, и мальчики, держась за руки, вихрем помчались вниз, в большой коридор, освещенный несколькими факелами. Разговаривать братья все еще не решались; Флорис был особенно потрясен увиденным — он явственно услышал свое имя, но не вполне понял, что все это означает. Напротив, Адриан чувствовал, хотя и не мог объяснить почему, что матери и братишке грозит страшная опасность. Издалека то громче, то тише доносилась музыка, и Адриан решил идти на эти звуки. Пройдя через множество пустынных гостиных, они вышли наконец на балюстраду, уставленную горшками с цветами и нависавшую над бальной залой. Никто не заметил Флориса с Адрианом: пригнувшись и спрятавшись за растениями, они могли видеть всех. Им было так страшно, что даже перешептываться они не смели. В глазах у них рябило от блеска нарядов и украшений. Но вот в толпе разряженных придворных они увидели мать, перед которой лебезили, словно перед королевой. Едва взглянув на ее прекрасное улыбающееся лицо, они совершенно успокоились и вскоре, со свойственной детям беззаботностью, забыли о том, что увидели в окно.

— Посмотри, Флорис, рядом с мамой стоит барон Михайлов, — сказал Адриан.

— Петрушка и мама красивее всех, — заявил Флорис.

— Не могу понять, где мы, — добавил Адриан, которого уже давно мучил этот вопрос. — Дворец принадлежит Петрушке или царю?

Флориса это совсем не волновало — он во все глаза смотрел на сверкающие мундиры генералов.

— Когда я вырасту, стану офицером.

Адриан зажал ему рукой рот.

— Посмотри-ка на Петрушку, Флорис.

Петр, пребывая в очень веселом настроении, вдруг сделал оркестру знак остановиться.

— Принесите мне ножницы. Я заметил тут несколько бород, надо бы их остричь.

Наряду с выдиранием зубов это было одним из любимых развлечений царя. Несколько редких бородачей-бояр, задрожав, попытались спрятаться в толпе бритых придворных, чтобы спасти свое драгоценное волосяное украшение, ибо считали растительность на лице признаком мужского достоинства. Петр, смеясь, стал громко щелкать ножницами, которые только что передал ему Ромодановский. Взяв Максимильену под руку, царь громко произнес:

— Это вовсе не прихоть моя. Я хочу превратить Россию в современную страну, наподобие Франции или Голландии. Я хочу, чтобы все привыкали к европейским обычаям.

Подойдя к высокому боярину с длинной бородой и в длиннополом кафтане, царь ухватил его за бороду и в мгновение ока состриг ее.

— И не показывайся больше в Петергофе в этом бабском наряде, — сказал он несчастному. — Все слышали? Я желаю видеть мужчин бритыми, в камзолах и в коротких штанах.

Старый боярин (его звали Бутурлин) упал к ногам Петра:

— Государь, русские всегда ходили в кафтанах и носили бороду.

— Тебе известно, что я это давно запретил. Подчинись мне, и ты станешь моим другом.

— Слушаюсь, возлюбленный царь.

С этими словами Бутурлин склонился в низком поклоне.

Флорис и Адриан переглянулись. Какой занятный вечер! Значит, Петрушка был не кто иной, как царь! Флорис шепнул на ухо Адриану:

— Почему мама нам ничего Не говорила об этом?

— Быть может, она сама не знала, — ответил, подумав, Адриан.

— Но теперь-то она знает, как и мы, однако не выглядит удивленной.

— Ты прав, мы спросим ее об этом завтра.

Император продолжал безжалостно стричь бороды. Последний из бородачей стоял перед огромным окном, выходившим на широкую Неву, но царь даже не взглянул на него, ибо заинтересовался тем, что происходит снаружи. Светила яркая луна, и было видно, почти как днем. Неистовый ветер пригнал из устья Невы глыбы льда, и среди них прыгала на волнах рыбачья лодка. Гребцы выбивались из сил, и катастрофа казалась неминуемой.

— Боже мой, несчастные люди, — прошептала Максимильена, бледнея.

Петр тут же подозвал Ромодановского.

— Пошли шлюпы с солдатами, пусть помогут этим несчастным.

Князь, с первого взгляда оценив ситуацию, ответил коротко:

— Будет сделано, государь.

Флорис и Адриан, увидев, что все присутствующие столпились возле окон, решили покинуть свое убежище и пробраться в маленький коридорчик за балюстрадой: им тоже хотелось посмотреть, что же случилось. Путаясь в полах своих ночных рубашек, маленькие искатели приключений осторожно выпрямились — в этот момент царь, подняв голову, заметил их. Флорис приложил палец ко рту, умоляя глазами не выдавать их. Петр улыбнулся и слегка кивнул в знак согласия. Он взглянул на Максимильену — та ничего не видела, ибо была целиком поглощена ужасным зрелищем взбесившейся Невы и погибающей в ее волнах лодки. Царь снова перевел взгляд на сына и подмигнул ему. Адриан, обернувшись, заметил это и сказал Флорису:

— Он все такой же милый, хоть и стал царем.

Но Адриан немного загрустил, поскольку Петр обращался только к Флорису. Адриану и раньше казалось, что их дорогой Петрушка любит его чуть меньше, чем Флориса.

«Так и должно быть, — подумал он, — ведь Флорис такой маленький».

И он пошел впереди, ведя за руку брата. Добравшись до окошка в коридоре, они уткнулись в него носами, стараясь разогреть своим дыханием наледь. На берегу солдаты без большой охоты спускали на воду шлюпки, но всем вскоре пришлось вернуться. А несчастные рыбаки уже не могли управлять лодкой, которую заливала вода. Ромодановский прибежал с этим известием к царю.

— Государь, никак не удается отчалить. Люди боятся.

— А, трусливая свора! — вскричал Петр. — Сейчас я покажу этим недотепам, как надо браться за такое дело.

Максимильена, вздрогнув, вцепилась ему в рукав и зашептала:

— Умоляю тебя, не ходи туда.

— Ты хочешь, чтобы я дал этим беднягам утонуть?

— Нет, нет, Пьер, но пошли кого-нибудь, а сам не ходи.

Царь посмотрел на Максимильену, удивленный ее настойчивостью — никогда она не пыталась его удерживать.

— Не бойся, любовь моя. Сегодня вечером со мной ничего не может случиться, я слишком счастлив, — сказал Петр, целуя руку Максимильены, а затем добавил громко: — Госпожа графиня, приглашаю вас и весь двор посмотреть на спуск шлюпки в завершение бала.

Петр засмеялся и направился к выходу, подмигнув перед этим Флорису с Адрианом, которые неистово хлопали в ладоши. Князья, княгини, бояре, поспешно облачившись в шубы, вышли на заснеженные террасы, чтобы наблюдать это зрелище. Максимильена словно оцепенела в ужасном предчувствии несчастья. Она увидела, как Петр подбежал к солдатам и стал вместе с ними толкать лодку. Люди заметно приободрились, видя, как царь вошел в воду по шею, чтобы удержать шлюп на волнах, бешено бивших в борта.

— Ах, князь, — промолвила Максимильена, со слезами взяв за руку своего верного друга Ромодановского, — зачем он подвергает себя опасности ради этих рыбаков? Зачем, зачем он делает это?

— Он Петр Великий, и этим все сказано, — просто ответил Ромодановский.

Стоя в ледяной воде, Петр испытывал необыкновенную радость, борясь со стихией. Никогда еще он не чувствовал себя таким сильным и молодым. Ухватившись за борт, он прыгнул в лодку и протянул руку солдату, более смелому, чем другие, и оба принялись мощно грести по направлению к тонущему шлюпу. Несчастные рыбаки не умели плавать. Царь нырнул в черную воду и подхватил двух бедняг; он плыл, подобно Нептуну, рассекая волны грудью, и вскоре втащил мужиков в свою лодку. Затем вернулся за другими — те в отчаянии цеплялись за обломки разбитого суденышка. Так он спас их всех, одного за другим. Шлюп оказался битком набит людьми, и Петр испугался, что перевернет его, если влезет сам.

— Пусть кто-нибудь сядет на весла вместе с тобой, — крикнул он солдату, а я поплыву следом.

И Петр ухватился рукой за корму. Только тут он почувствовал, что промерз до костей; вдобавок у него мучительно болели сведенные судорогой ноги.

— Ничего страшного, — сказал он себе, — я сто раз купался в январе…

Берег был уже близко, и царь подумал: «Сейчас приму горячую ванну, и все будет в порядке».

Шлюпка пристала; солдаты, оставшиеся на причале, быстро вытащили ее из воды. Петр вылез без посторонней помощи. Ромодановский уже бежал к нему с шубой. Придворные толпились на террасах и балконах. Увешанные драгоценностями женщины дрожали от холода, ибо стояли в туфельках на снегу, но кричали от восторга даже громче, чем бояре. Повсюду раздавались крики «да здравствует царь!» Мужики подкидывали шапки в воздух. Екатерина в своих покоях слышала эти радостные возгласы, но оставила их без внимания, поскольку была очень занята, вымещая ярость на одной из служанок, которую колотила даже ногами.

Царь накинул на плечи шубу, поданную Ромодановским. Посмотрев наверх, он увидел маленькие фигурки Флориса и Адриана; он махнул рукой, словно отвечая на приветствия, но на самом деле жест этот он сделал детям. Затем он заметил Максимильену — она бежала к нему в бальном платье, с обнаженными плечами.

— Ты простудишься, любовь моя, — прошептал он.

Слезы, замерзшие на щеках Максимильены, походили на алмазы. Он услышал ее слова:

— Ты жив, Пьер! Боже, как я испугалась!

— Да, да, я жив.

И тут Петр почувствовал, что земля уходит у него из-под ног; любимый им Петергофский дворец бешено закружился перед глазами; вдруг возникли ставшие очень серьезными лица Флориса и Адриана — и он рухнул к ногам Максимильены и Ромодановского.

13

Все церкви были заполнены народом, возносившим молитвы за царя. Петр Великий умирал: он отчаянно боролся со смертью в своем дворце, силясь изгнать смертельный холод, цепко державший его в объятиях. В сознание он уже не приходил, и Екатерина изнывала в тревожном ожидании.

— Только бы он не успел назначить наследника!

Запершись с Меншиковым, она просчитывала, какие полки выступят на ее стороне.

— На всякий случай выдай им водки и удвой жалованье от моего имени, Александр.

Меншиков, посеревший от страха, безмолвно поклонился. Кто одержит верх? Так ли плох был царь, как утверждали?

Максимильена, сидя с детьми, ждала, когда позовет ее Петр. Каждый час к ней приходил с вестями Ромодановский. Она думала не о себе и не о своем будущем, а только о судьбе Флориса и Адриана. Пыталась вспомнить забытые уже молитвы, чтобы спасти любимого. Флорис с Адрианом не шумели, сознавая, что происходят очень важные события — это случилось в их жизни впервые. Поэтому и сами они никогда еще не были столь благонравными. Об их вчерашних похождениях никто не вспоминал, а они боялись задавать вопросы.

Вновь появился заплаканный князь:

— Максимильена, доктора сказали, что царь безнадежен. Вам надо приготовиться к бегству.

К бегству? Во взгляде Максимильены выразилось изумление — она явно ничего не способна была понять, и Ромодановскому пришлось слегка встряхнуть ее.

— Максимильена, императрица жаждет мести. Умоляю вас, выслушайте меня. Вернитесь же на землю!

— О, князь, я никуда не поеду. Вдруг он придет в себя? Я должна быть рядом. Сейчас при нем сановники. Но я хочу быть здесь, если он позовет меня.

И на лице Максимильены появилось хорошо знакомое Ромодановскому упрямое выражение.

— Да, я знаю, что вас не переубедить. Но позвольте мне по крайней мере распорядиться, чтобы собрали ваши вещи.

Максимильена равнодушно кивнула. Князь позвал Ли Кана, Федора и Грегуара:

— Пусть детей оденут, а женщины уложат вещи… их должно быть как можно меньше! Надо взять провизию и спрятать золото с драгоценностями. Дверь охраняйте. Никого не впускать, кроме меня!

— Что происходит, Верный Князь? — спросил Ли Кан.

— Царь умирает. Графине, а главное, малышу, угрожает месть императрицы, — промолвил он в ответ, обливаясь слезами.

Федор поклонился и решительно заявил:

— Ты можешь рассчитывать на нас, князь.

— Мы будем защищать ее до последнего вздоха, — добавил Грегуар.

Ромодановский, пристально посмотрев в глаза каждому из троих, произнес:

— Да, я верю вам, храбрецы!

И он бросился бегом к императорскому дворцу, к спальне, где все еще боролся за жизнь Петр. Часы шли за часами, невыносимо тянулось тревожное ожидание, и вот царь открыл наконец глаза; увидев склонившегося над ним верного Ромодановского, он прошептал:

— Максимильена… Флорис…

— Я немедленно пошлю за ними, государь!

— Нет… нет… времени не осталось. Слушай, — с этими словами царь схватил князя за отворот камзола, притянув его к себе, чтобы никто не мог подслушать, — я хочу, чтобы Флорис царствовал после меня… сейчас я подпишу указ, прикажи принести бумагу…

Ромодановский сделал знак одному из слуг, и он принес бумагу, перо и чернильницу. Силы Петра таяли, но в глазах по-прежнему угадывалась мощная воля.

— Слушай же, слушай, у меня мало времени… сокровище для Флориса… зарыто в Дубино, в оранжерее… возле кадок с апельсинами… под статуей Дианы… лук нужно повернуть к югу, тогда постамент повернется, и откроется лестница…

Царь задыхался, и шепот его уже больше походил на хрип:

— Там сокровище… ты сам решишь, когда… в этом подземелье… потайной ход… к Петергофу…

Предсмертный пот выступил на бледном лбу Петра, черты лица заострились, вокруг глаз появились черные круги.

— Скажи Максимильене… пусть простит… цыганка знала… про меня и про сына… бумагу, скорее бумагу.

Князь знаком подозвал графа Толстого и графа Шереметева, дабы те поддержали царя и выслушали его последнюю волю. Петр уже сипел; смерти он не боялся — с ней он встречался лицом к лицу на полях сражений. Он вновь видел Полтаву, схватку с Карлом XII, видел Баку, отчетливее всего Баку… черный цветок… дуэль с султаном Удемиком… Флориса… Максимильену… первую свою встречу с ней… Все проносилось перед ним с бешеной скоростью: Максимильена в Версале… на улице Кенкампуа… затем убитый царевич… и императрица, которую он не успел покарать. Петр попытался заговорить, отдать распоряжения, но из горла его вырывался только хрип. Ромодановский сунул ему перо между пальцев; царь дышал с трудом, но все же вывел своим крупным детским почерком: «Отдать все Ф…»

Перо выпало у него из рук. Присутствующие переглянулись. Какое имя хотел написать царь? Ромодановский сотрясался от рыданий.

— Говорите же, государь, назовите имя того, кому отдаете трон.

Петр смотрел на князя, но уже ничего не видел. На губах его блуждала улыбка — ему вновь привиделся Флорис, на балюстраде, среди цветов. Он подмигнул сыну, и все пропало — темнота навалилась на него. Бояре опустились на колени: «Царь умер, не назначив преемника». Ромодановский в последний раз взглянул на своего императора, своего друга, и закрыл ему глаза. Говорить никто не решался, но в царских покоях уже раздались причитания. Внезапно в спальню вошла в сопровождении Меншикова Екатерина, предупрежденная одним из своих шпионов. На лице ее была написана притворная скорбь. На улицах пьяные солдаты, карманы которых были набиты золотыми монетами, вопили во все горло:

— Да здравствует наша царица, пусть правит нами, ее желаем!

Сановники содрогнулись. Ни в одном королевстве мира жена не наследовала мужу. Кто-то осмелился назвать имя царевны Елизаветы, дочери Екатерины и Петра, однако императрица только усмехнулась в ответ:

— Посчитайте, сколько полков стоит за меня. Если надо, они вас всех перережут.

Бояре смолчали, стыдясь собственной трусости. Лишь один посмел встать и напомнить о сыне Петра от француженки. По знаку Екатерины боярина схватили и обезглавили на месте. Остальные, устрашенные этой расправой, тут же избрали Екатерину на царство: императрица, разыграв, как по нотам, свой спектакль, одержала полную победу. Царица наследовала Петру под именем Екатерины I; первым министром при ней стал ее любовник Меншиков.

Максимильена, оставаясь в своих покоях, еще ничего не знала — она стояла в ожидании у окна, смертельно бледная, без слез, и смотрела невидящими глазами на падающий снег. Элиза с Мартиной одели детей и зашили себе в платье все золотые украшения, которые сумели найти. Федор Тартаковский увлек в угол Ли Кана и Грегуара:

— Одному из вас надо ехать к гетману Саратову, чтобы предупредить о том, какая опасность грозит нашему маленькому господину.

Грегуар спросил удивленно, но, как всегда, очень вежливо:

— Отчего вы не хотите сделать это сами, Федор? Вы знаете дорогу, а это неблизкий и опасный путь. Придется пересечь всю Россию, вы же переносите холода лучше нас.

— Не могу. Я поклялся, что никогда не покину крестника гетмана и буду защищать его, пока жив. Я должен остаться здесь. Пусть едет один из вас.

— Тогда поеду я, — заявил Ли Кап.

— А почему не я? — спросил уязвленный Грегуар. — Вы считаете, что я не справлюсь с этим, Ли Кан?

— Почтенная Осмотрительность, ты не сможешь пробраться к гетману. Тебя схватят, ты не скроешь свой акцент. А меня примут не за китайца, а за татарина или за монгола. Кроме того, я молод и ловок, — добавил Ли Кан с широкой улыбкой, — и я умею лгать.

Грегуар что-то недовольно проворчал — он никак не желал смириться с прозвищем Почтенная Осмотрительность.

— Не обижайся, Почтенная Осмотрительность, — продолжал невозмутимый Ли Кан, — мы все очень дорожим твоим опытом, поэтому ты понадобишься Улыбке Лета и Майскому Цветку.

Грегуар заметно воспрял духом.

— Конечно, я понадоблюсь госпоже графине.

Федор повернулся к Ли Кану:

— Поговорили — и будет! Решено — едешь ты, Ли Кан. Постарайся незаметно выбраться из дворца. Не знаю, как это сделать, но ты что-нибудь придумаешь.

— Это мое дело, — с улыбкой подтвердил Ли Кан, — не беспокойся, Острый Клинок, я выберусь, но что дальше?

Федор взглянул на Ли Кана оценивающе. Да, именно этот чертов китаец с раскосыми умными глазами… пожалуй, только ему под силу справиться с таким делом.

— Выйдешь из Петербурга через южные ворота и зайдешь в крайний кабак с правой стороны дороги. Называется он «Серебряная шпага». Там спросишь Марину-Хромушу, хозяйку заведения, и скажешь ей пароль — «Украина и Романов». Хромуша даст тебе лошадь и еды на первые несколько дней. Из Царского Села поскачешь к Великому Новгороду и Твери, Москву объезжай стороной. Затем направишься в Тулу, оттуда в Курск, а там уже будет Киев. Когда окажешься на Украине, можешь уже ничего не бояться. Спросишь, где лагерь гетмана Саратова. Тебе достаточно будет произнести «Украина и Романов» — он поймет, что малыш в опасности. Гетман сам решит, что делать. В каждом городе заезжай в крайний кабак с правой стороны — там тебя будет ждать свежая лошадь, только не забудь сказать хозяину пароль. Ты все запомнил, Ли Кан?

— Я ничего не упустил, Острый Клинок. Суди сам: южные ворота, Марина-Хромуша, Царское Село, Новгород, Тверь, затем Тула в объезд Москвы, наконец, Киев. Я спрашиваю, где гетман, и говорю ему «Украина и Романов». Что скажешь? — с горделивой улыбкой произнес китаец.

— Ну, поезжай! В дороге не останавливайся, не спи, скачи во весь опор и обязательно найди гетмана, Ли Кан.

Ли Кан засмеялся и сказал:

— До скорой встречи, друзья.

Надвинув шапку поглубже и запахнув шубу, он взял свой длинный кинжал и бесшумно выскользнул из комнаты. Федор с Грегуаром подбежали к окну, чтобы посмотреть, удалось ли китайцу выйти из дворца. Они увидели, как тот присоединился к одному из полков, вопя гораздо громче других:

— Да здравствует наша добрая царица!

Охрана, не усомнившись в его преданности Екатерине, разрешила ему пройти, и вскоре он уже затерялся в толпе, окружившей Петергоф. Федор и Грегуар удовлетворенно переглянулись.

— Крепитесь, Максимильена.

Максимильена смотрела на Ромодановского отсутствующим взглядом, и князь испугался.

— Он умер с вашим именем на устах, но указ не успел подписать. Друг мой, вам надо спасаться бегством. Я пришел помочь вам.

Максимильена не двигалась, оцепенев от горя. Ее любимый не мог умереть — он был так силен, так полон жизни! Она не замечала ничего вокруг и с трудом понимала, о чем говорит ей Ромодановский.

— Пойдемте, Максимильена, — сказал князь, беря ее за руку.

Она покорно двинулась за ним, бесчувственная и словно мертвая. Флорис подбежал к князю:

— Ромо, от нас с Адрианом все скрывают! Что случилось?

Ромодановский посмотрел на Флориса, на его кудрявую голову, на черные глаза с зеленым отливом, так похожие на глаза умершего царя, и едва не зарыдал в голос — настолько поразительным было сходство мальчика с отцом. Он чуть было не ответил: «твой папа умер, молись за него». Но вовремя вспомнил, что Флорис ничего не знает.

— Ваш друг барон Михайлов, дети мои, покинул нас навсегда.

— Он уехал? Но почему? — спросил Адриан.

Князь не нашел в себе силы ответить на этот детский вопрос.

— Вам тоже придется уехать, может быть, когда-нибудь вы с ним и встретитесь, — добавил он, понизив голос.

Дети кинулись к матери.

— Скорее, мама, мы поедем за Петрушкой.

Максимильена подняла на них свои большие безжизненные глаза. Дверь распахнулась, и появившийся на пороге князь Александр Меншиков с первого взгляда понял, что здесь происходит.

— Вижу, вы собрались в дорогу, госпожа графиня?

— Меншиков, это касается только меня, — вмешался Ромодановский, — мне поручено отвезти графиню в Дубино.

— Значит, в Дубино? — насмешливо бросил Меншиков. Затем, сменив тон, он добавил жестко и сухо: — Князь Ромодановский, если вы дорожите своей головой, вам придется подчиниться. Мне приказано препроводить графиню де Вильнев-Карамей со всем ее семейством и слугами в Петропавловскую крепость.

Максимильена, казалось, не слышала; князь, сжав кулаки, заглянул в приоткрытую дверь. В коридоре толпились солдаты, и он понял, что в данный момент сопротивляться бесполезно. Жестом остановив Федора, который уже схватился за кинжал, он вежливо произнес, обращаясь к Меншикову:

— Я ничего не знал о решении нашей возлюбленной царицы. Воля ее для меня священна. Предоставляю вам полную свободу действий, дорогой князь.

И Ромодановский вышел из комнаты, а Меншиков озадаченно глядел ему вслед.

Две кареты с опущенными занавесками ожидали пленников у потайной двери дворца. Когда все расселись, Меншиков занял место рядом с Максимильеной, дав солдатам знак окружить оба экипажа.

— Как видите, мадам, все меняется. Вряд ли вы теперь заговорите со мной в прежнем тоне.

Холодная, как лед, Максимильена, даже не слышала, что сказал ей Меншиков. Все чувства ее умерли, она сознавала только одно: Пьер… Пьер умер.

Меншиков искоса взглянул на нее.

— Советую вам быть полюбезнее со мной. Императрица ни в чем мне не отказывает. Она приказала арестовать вас, и вам, равно как вашему сыну, конечно, грозит смерть. Но… если вы будете вести себя разумно, я, быть может, смогу добиться, чтобы дело ограничилось вашим изгнанием.

Говоря это, он смотрел на нее. Его всегда влекло к этой женщине, и ему было приятно чувствовать, что отныне он распоряжается ее судьбой.

— Станьте моей, — прошептал он. — Царь умер и не воскреснет! Мы с вами могли бы развлечься. Толстуха об этом не узнает, а я сделаю все, чтобы спасти вас.

Максимильена вдруг очнулась от своего оцепенения.

— Что вы сказали? — проговорила она еле слышно.

Меншиков счел это за кокетливый призыв продолжать. Он придвинулся к Максимильене и произнес, хихикая:

— Я предложил вам стать моей любовницей… Если вы согласитесь, все уладится.

Максимильена наконец поняла. Этот мерзавец хотел сделать ее своей любовницей и твердил, что ее любимый умер.

— Нет! — с криком отшатнулась она. — Я вас ненавижу. Пьер жив!

И она вцепилась Меншикову в лицо, исцарапав ему всю щеку. Князь, взвыв, схватил ее за руки.

— Гадина! — произнес он сквозь зубы. — Я мог бы вас спасти, но теперь вас закуют в цепи и бросят в темницу. Вам отрубят голову, а ублюдка вашего задушат.

Максимильена плюнула ему в глаза и лишилась чувств, представив себе эту ужасную картину — задушенного Флориса.

14

— Руки прочь, негодяи! — закричала Элиза стражникам, которым было поручено заковать пленников.

— Молчи, женщина, — тихо сказал Федор, — кричать бесполезно.

Флорис спросил шепотом:

— Где мама?

— Не знаю, сокровище мое, нас разлучили, но ты не бойся, старая Элиза с тобой.

Флорис гордо вскинул голову.

— Я не боюсь, и Адриан тоже. Но чего хотят эти люди, которые надели на нас цепи?

Элиза не смогла ответить. По знаку капитана Бутурлина, назначенного охранять их, мальчиков и слуг отвели в каземат. Мартина и Блезуа рыдали в объятиях друг друга, давая клятву, что поженятся, если сумеют выбраться отсюда живыми и если вернутся когда-нибудь в прекрасный замок Мортфонтен возле Санлиса. Грегуар старался во всем подражать Федору — оба хранили зловещее молчание, с презрением встречая насмешки солдат, подкупленных новой императрицей. Только Элиза не уставала поносить их, и охранники прекрасно понимали смысл ее слов, хоть она и изъяснялась по-французски.

— Грязные русские бандиты, вы даже говорить по-человечески не умеете! Дикари, и дикарями останетесь! Заковать в цепи таких честных людей, как мы, это неслыханно! Вы еще за это расплатитесь!

Под вопли старой няньки тяжелая дверь темницы захлопнулась, и несчастные узники переглянулись в отчаянии. Все произошло так быстро, что они еще не вполне осознали происшедшее. Они надеялись увидеть в крепости Максимильену, но ее нигде не было видно. Кузнец Надов вместе со своими помощниками заковал им руки и ноги в железные кольца, соединенные между собой толстой цепью. Надов, который был, в сущности, добрым человеком, на секунду заколебался, увидев маленьких мальчиков, но приказ капитана Бутурлина не подлежал обсуждению. Адриан и Флорис не проронили ни слова, ни единой слезинки во время этой унизительной процедуры, и стражники отвели глаза. Эти грубые люди, служившие в крепости, где пытка была самым обычным делом, не смогли вынести взгляда детей, закованных в наручники.

Каземат оказался довольно просторным, темным и сырым. Кроватей здесь не было — на пол бросили охапку соломы. Удрученные пленники бессильно опустились на земляной пол. Только Федор стал обходить камеру и выстукивать стены, прислушиваясь к звуку. Флорис и Адриан с интересом наблюдали за ним, хотя и не могли понять, чего он добивается.

— Тут все глухо, — сказал Федор, — стены толщиной в восемь футов! Даже и пытаться нечего.

— А ты хотел пробить дыру, чтобы мы могли найти маму? — спросил Флорис.

— Это было бы здорово, — промолвил Адриан и сердито посмотрел на Элизу, которая причитала:

— Увы мне! О Господи, Иисус милосердный, Мария, Иосиф, я всегда была доброй христианкой, Святая Дева, молись за нас и помоги нам в несчастье нашем…

Флорис нетерпеливо пожал плечами — к чему прерывать такой интересный мужской разговор!

— Элиза, перестань стонать и постарайся что-нибудь придумать. Нам нужно найти маму. Почему бы нам не известить Петрушку, что мы в тюрьме? Он нас спасет.

— Правда, царь, говорят, в отъезде, — добавил Адриан, — но ради нас он вернется. Что скажешь, Федор?

Федор и Грегуар в изумлении переглянулись: детям было известно, что Петрушка и царь — это одно и то же лицо, однако они явно не подозревали о его смерти. Ошеломленные Мартина и Блезуа перестали рыдать. Флорис с Адрианом почувствовали вдруг, что сами они и их слова имеют какое-то особое значение для этих преданных, но растерянных людей. До сих пор жизнь Флориса и Адриана протекала безмятежно, без всяких потрясений — они находились под защитой мамы, Петрушки и Ромо. Они шалили, дрались, играли, но все это осталось в прошлом: теперь, разлученные с Максимильеной, они ощутили свою ответственность и поэтому не плакали, хотя для детей в их возрасте это было бы вполне естественным. Они были хозяевами: именно им надлежало отдавать распоряжения, чтобы отыскать мать и выбраться из этого ужасного места… а потом, потом будет видно! Этот день стал для них переломным, оказав влияние на всю их жизнь.

Сквозь узкую бойницу, забранную двумя толстыми прутьями, в камеру проникал тусклый свет. Флорис взглянул на нее и обратился к брату, не обращая внимания на почтительно внимавших слуг:

— Надо посмотреть, что там.

Адриан важно кивнул. Его приводило в восторг это приключение, и он находил, что братишка держится здорово, невзирая на свой возраст.

— Федор, — властно произнес Адриан, — ты можешь подсадить меня? Я хочу посмотреть, что там.

— Нет, нет! — Вскричал Флорис. — Это моя идея, я и полезу!

— Ладно уж, — снисходительно улыбнулся Адриан.

Федор поднял Флориса на плечи; тот вскарабкался по стене, словно обезьяна, и уцепился за прутья.

— Как странно! — тихо проговорил Флорис, глядя вниз. — Посреди тюрьмы стоит большая церковь.

Крепость состояла из шести бастионов, окруженных огромными рвами. По невероятной иронии судьбы, Флориса и его спутников заключили в «царский бастион», который располагался с левой стороны от входных ворот. Из бойницы виден был не ров, в внутренний двор огромной крепости, в центре которого и в самом деле возвышался Петропавловский собор, выстроенный в причудливом голландском стиле. Когда царь строил крепость, он не предполагал, что она станет тюрьмой — ее назначением было защищать город со стороны моря.

Федор, кивнув, подтвердил слова Флориса:

— Я тоже слышал об этом соборе. Завтра там состоится погребение царя.

Казак прикусил язык, но было уже поздно. Адриан, посмотрев на него, спросил:

— Ты хочешь сказать, что царь умер, Федор?

— Барчук, я не знаю… я…

Флорис крикнул сверху:

— Что значит «умер»?

Элиза и остальные слуги молчали, и Федор выпутывался сам.

— Умер… гм… это значит, барчук, что он… что он надолго заснул.

— Нет, Флорис, — серьезно сказал Адриан, — это значит, что мы никогда больше не увидим Петрушку. Помнишь своего щенка Мишку? Он умер, мы его закопали, и он больше не вернулся к нам.

Флорис, по-прежнему держась за прутья, разрыдался — он никогда больше не увидит Петрушку! Потом ему почудилось, будто он слышит звучный голос царя:

«Если я поеду быстрее, тебе станет страшно, Флорис».

«Мне никогда не бывает страшно, Петрушка, я такой же, как вы».

Слезы Флориса мгновенно высохли. Он обратился к Федору, потрясенному мужеством мальчика:

— Продолжай, Федор, что произойдет завтра в соборе?

— Так вот, барчук, я слышал, как солдаты говорили, что царя похоронят в соборе и что по его приказу все Романовы будут погребены там в могилах из белого мрамора, украшенных золотыми орлами и увенчанных золотым крестом.

Элиза с раздражением поднялась с пола.

— Вам не надоело, Федор? Это все детская болтовня, и уж, конечно, не ваши золотые орлы освободят нас из темницы!

В этот момент Флорис, который, не упуская ни единого слова из разговора, продолжал вглядываться сквозь решетку, крикнул:

— Замолчите все! Я вижу Ромо, он идет по двору. Он посмотрел наверх, и я уверен, что он меня увидел.

В самом деле, князь Ромодановский в сопровождении многих бояр направлялся в собор, чтобы подготовить церемонию похорон, назначенных на следующий день. Он был очень взволнован, потому что знал, что пленников поместили в крепости. Но он никак не ожидал увидеть Флориса за решеткой бойницы — когда же это произошло, стал лихорадочно обдумывать, как поступить.

«Вероятно, их заперли в одном каземате. Лишь бы Флорис был не один!» Пропустив бояр вперед, он быстро написал несколько строк, затем, убедившись, что никто его не видит, поднял камешек, обернул его запиской и кинул Флорису. Тот, задыхаясь от возбуждения, ловко поймал послание и спрыгнул на пол. Гордясь собой, он снисходительно посмотрел на брата и слуг. Все с нетерпением обступили его. Флорис с расчетливой медлительностью развернул записку, совершенно забыв, что почти не умеет читать. Тщетно пытаясь разобрать непонятные строки, он понял, что без помощи Адриана ему не обойтись.

— Мне все ясно, — сказал он, — а теперь ты прочти это вслух.

Адриан, очень довольный тем, что и его заслуги получили признание, сурово оглядел своих.

— Читай же скорее, барчук, — попросил Федор.

— Поскольку Ли Кана здесь нет, я один могу прочесть то, что здесь написано, — важно промолвил Адриан.

— Сокровище мое, — возразила Элиза, — Грегуар умеет читать, но только по-французски.

— Зато ты не умеешь, и Мартина с Блезуа тоже! Сколько раз мама просила вас учиться вместе с Ли Каном, но вы бесстыдно увиливали! А ты, Федор, ты и по-русски не умеешь! Флорис — другое дело, он еще мал, — невозмутимо продолжал Адриан.

Слуги смущенно потупились, и лишь тогда Адриан, очень довольный произведенным впечатлением, сжалился над ними.

— Сегодня ночью, — громко прочел он, — когда из собора до вас донесется пение, вы будете спасены.

15

Темнеет. В последний раз царь плывет по великой Неве. Гроб стоит на носу корабля, задрапированного черными и золотыми полотнищами. За головным судном следуют траурные корабли с боярами и сановниками. Но императрицы и Меншикова здесь нет — объявлено, что они примут участие в завтрашней церемонии погребения. Зато лучший друг царя, верный князь Ромодановский, которому Петр Великий даровал титул, стоит на палубе в окружении личной охраны, в полном соответствии со своим высоким рангом. Народ безмолвно толпится на обледенелых берегах реки; слышен только похоронный звон колоколов и размеренные удары весел о воду, напоминающие такты траурного марша. В соборе молятся попы. Они будут петь всю ночь, а завтра гроб опустят в склеп — в присутствии императрицы и вельмож. Пока же тело царя принадлежит народу — людям разрешено проститься с покойным императором.

Максимильена в своей темнице потеряла всякое представление о времени. Ее заковали в цепи сразу же по прибытии в крепость, и капитан Бутурлин приказал отвести ей темный каземат в бастионе Меншикова. Петр Великий, питая слабость к своему прежнему любимцу, никак не желал поверить, что тот причастен к убийству царевича.

Максимильена бьется головой о влажные стены, с рыданием повторяя имя Пьера. Затем наступает апатия, и молодая женщина без сил опускается на земляной пол, не замечая окружающей мерзости. Ее терзает мысль о судьбе детей. Она не чувствует боли в руках, хотя наручники впиваются в кожу. Ее парадное платье разорвано в нескольких местах и покрыто пятнами. Волосы рассыпались по обнаженным плечам, и она зябко поеживается, хотя холода не ощущает. Внезапно в замке поворачивается ключ, тяжелая дверь открывается, и на пороге появляется капитан Бутурлин в сопровождении четырех солдат.

— Следуйте за нами, — говорит он.

Максимильена встает, и в голове ее проносится мысль: «Они хотят убить меня! Пусть так, Боже, но только спаси моих детей, моих любимых сыновей».

Максимильена бредет в цепях по темным коридорам, едва освещенным факелами. Солдаты окружили ее, как преступницу. Капитан Бутурлин с невольным восторгом смотрит на эту женщину, такую бледную, трогательно-хрупкую и прекрасную. Дважды он знаком показывает Максимильене, где нужно наклонить голову, чтобы не задеть низкий свод. На одной из лестниц Максимильена спотыкается, и Бутурлин, подхватив ее руку, шепчет:

— Князь Ромодановский помнит о вас.

Максимильена, пытаясь разглядеть в темноте лицо капитана, еле слышно спрашивает:

— Но кто же вы?

— Доверьтесь мне, мадам. Вам нужно выиграть время и удержать при себе Меншикова как можно дольше, чтобы у князя руки были свободны во время церемонии. Ментиков должен остаться с вами до тех пор, пока вы не услышите пение в соборе.

И капитан тут же кричит:

— Эй вы, помогите узнице!

Поднявшись по лестнице, конвой ведет Максимильену по другим коридорам — столь же темным, но не таким сырым. Бутурлин стучит в огромную дверь, и в ней открывается окошко.

— Приказ князя Меншикова! — отрывисто произносит капитан.

И он протягивает конверт с печаткой человеку, сидящему за окошком. Едва взглянув на печать, тот отпирает засовы и распахивает дверь. Максимильена оказывается в большом дворе, освещенном, как и вся крепость, сотнями факелов. Она сразу же узнает это место — именно здесь побывала она семь лет назад… Среди двора стоит так называемый Инженерный корпус; слева от него кордегардия, а напротив… прямо напротив Максимильена с ужасом видит плаху с топором и становится еще бледнее. Бутурлин насмешливо скалит зубы:

— Графине не нравится, ха-ха-ха!

Солдаты гогочут, Бутурлин же шепчет на ухо Максимильене:

— Простите, мадам, так нужно.

Затем кричит солдатам:

— Хватит ржать, пошли!

Максимильена вдет по двору, говоря себе: «Не надо смотреть. За кого они меня принимают? Внучка крестоносца не должна падать в обморок перед эшафотом. Если меня не убьют сейчас, Ромо нас спасет».

С этого момента Максимильена, словно во сне, совершает тот путь, который уже проходила однажды. Ее вводят в императорский бастион, и она узнает лестницу — по этим ступеням она поднималась, чтобы повидаться с несчастным Алексеем. Везде стоит стража, но юго-восточная сторона крепости не имеет ничего общего со зловещей тюрьмой, откуда вышел маленький отряд. В императорском бастионе, несмотря на его мощные стены, светло и уютно, ибо служит он резиденцией коменданта. Бутурлин, остановившись перед одной из дверей, стучит, и Максимильена слышит, как чей-то голос произносит:

— Входите!

Максимильена, не успев опомниться, оказывается с глазу на глаз с Меншиковым. Тот смотрит на нее, как кот, собравшийся поиграть с мышкой. Князь иронически кланяется со словами:

— Целую ручки, графиня. Хорошо ли вы провели ночь? Может быть, теперь я вам понравлюсь больше?

Максимильена почти не слышит, что ей говорят; озираясь вокруг, она шепчет:

— Покои Алексея, Боже мой!

— О да, знакомые места! Именно здесь бедный царевич покончил с собой.

— Замолчите! Его убили.

— Тише, мадам! Ваши выдумки вряд ли обрадуют императрицу.

Максимильена вновь обрела хладнокровие. Она понимала, что князь ее ненавидит, поскольку был с презрением отвергнут. При своей похотливости Меншиков отличался злопамятством. Максимильена вдруг увидела себя в зеркале: всклокоченная женщина с испачканным лицом, в разорванном платье, закованная в цепи. Меншиков поймал ее взгляд.

— Да, да, сегодня никого не прельстила бы французская графиня, элегантности и изяществу которой завидовал двор, не так ли?

«Зачем он приказал привести меня сюда? — спросила себя Максимильена. — Он хочет воспользоваться ситуацией, это ясно. А мне нужно выиграть время, так сказал капитан, тогда Ромо сумеет что-то предпринять и освободит детей. Что будет со мной, не так важно. Пусть они убьют меня, но я должна спасти Флориса и Адриана».

Максимильена с решимостью, которая внезапно пробуждается у самых кротких женщин, повернулась к Меншикову и смело взглянула ему в глаза. Затем она присела в церемонном реверансе.

— Монсеньор, — промолвила она с улыбкой, — я восхищаюсь вами, поскольку Россией будете управлять именно вы. Императрица, конечно, беспрекословно подчинится такому человеку, как вы, князь, и вы станете самым могущественным владыкой Европы. Я была бы счастлива отужинать вместе с вами.

Меншиков хотел ответить, но неожиданно для себя смешался. Он был сыном мужика, и вознес его на неслыханную высоту Петр Великий, ценивший в нем талант полководца. С императрицей Екатериной, которая сама была низкого происхождения, Меншиков чувствовал себя вполне свободно, Максимильена же всегда подавляла его своими аристократическими манерами и благородством облика. Угадав, что творится в душе князя, Максимильена поняла, что нашла верный тон. Величественно, словно в своем дворце на Мойке, она опустилась в кресло, думая: «Он не должен видеть, как я боюсь, иначе все погибло».

И она знаком велела ему сесть напротив. Цепи звякнули, но она промолвила любезно:

— Присядьте, князь, и поговорим.

Меншиков сел. Голова у него шла кругом — он был почти раздавлен словами этой женщины, так круто переменившей ситуацию. Он намеревался унизить ее, силой овладеть ею, а на следующий день отрубить голову, чтобы порадовалась и царица, — и вот он сидит перед ней, ведя светскую беседу.

— Быть может, вы предложите мне что-нибудь выпить, князь? — медовым голосом произнесла Максимильена.

Меншиков, поднявшись, зазвенел бутылками и вернулся с двумя бокалами вина. Один из них он протянул Максимильене и сказал злобно, посмотрев ей прямо в глаза:

— Предлагаю тост за погребение царя!

От скорби Максимильена едва не лишилась чувств, но мысль о детях помогла ей выдержать взгляд Меншикова и его жестокие слова. Засмеявшись, она сказала:

— Ах, князь! Не будь я в темнице, предложила бы вам чокнуться за смерть царя.

— Что это значит?

— Это значит, что Петр Великий мне порядком надоел. Уже давно я выделила среди прочих одного мужчину, которому не смела признаться в своих чувствах… поэтому и подчеркивала враждебное к нему отношение.

Меншиков встал перед молодой женщиной на колени.

— Максимильена, что это значит? Еще вчера в карете вы расцарапали мне лицо.

— Вчера за нами наблюдали солдаты, князь. Если бы я позволила себе забыться, об этом тут же донесли бы императрице, — сказала Максимильена, на ходу выдумывая подходящее объяснение.

— Да, да, — пробормотал князь, забыв обо всем на свете.

Он видел только Максимильену, ее обнаженные плечи и распущенные волосы. Она смотрит на него, приоткрыв рот, и он чувствует, что не может устоять перед такой красотой. Устремившись к ней, он вдруг поднимает ее на руки и бросает на кровать. На ту самую кровать, на которой скончался Алексей. Ментиков, опьяненный страстью и почти обезумевший от желания, что-то бормочет, пытаясь раздеть Максимильену, но она вскакивает и выскальзывает из его объятий.

— Так ты ломала комедию?

В Меншикове просыпается грубый мужлан. Полузадушенная Максимильена, отбиваясь от него, падает. В мгновение ока он оказывается на ней, хватает ее за волосы и рывком откидывает ей голову назад.

— Ты пыталась разыгрывать важную даму, но теперь ты ничто. Слушай меня! Я могу сделать с тобой все, что захочу. Ты закована и даже сопротивляться не можешь. Если мне будет угодно, я отдам тебя на потеху солдатам гарнизона.

У Максимильены нет больше выбора.

«Этот человек сошел с ума, — думает она. — Если я попытаюсь вырваться, он совсем одуреет от похоти, и тогда все погибло».

Посмотрев на него, она находит в себе силы улыбнуться.

— Александр, вы красавец. И вы уже давно мне нравитесь, — говорит она.

Лгать ей легко — достаточно вспомнить о сыновьях. У нее только одна цель — выиграть время. Меншиков от удивления вдруг успокаивается.

— Значит, вы решились быть со мной поласковее?

— Да, князь, я ваша, но мне хотелось бы, чтобы это произошло так, как виделось мне в мечтах.

Пользуясь растерянностью Меншикова, Максимильена встает и садится в кресло. Князь тоже поднимается. Лицо у него багровое, и он почти ничего не соображает.

— Князь, — произносит Максимильена с улыбкой, внутри же у нее все дрожит от возбуждения и страха, — сегодня ночью я буду принадлежать вам, но прежде мы должны поужинать вместе, не так ли?

Меншиков подходит к ней.

— Вы станете моей добровольно, без принуждения?

— Да, Александр, однако я должна вымыться и переодеться. Я хочу быть очень красивой в эту ночь. Ради вас.

Меншиков уже наполовину верит ей, хотя сомнения все еще остаются в его душе. Он привлекает Максимильену к себе и внезапно резко берет ее за подбородок.

— Маленькой графине не хочется подыхать, — говорит он насмешливо, — иначе она не стала бы строить глазки. И кому же? Мне, грубому солдафону, которого вы всегда презирали!

Внезапно Меншиков почуял опасность. Эта женщина всегда слишком занимала его мысли. Отпустив ее, он направился к двери со словами:

— Я подумаю над вашим любезным предложением, мадам, хотя уже был склонен его принять. Вам придется подождать, пока я вернусь… и, скорее всего, с дурными намерениями, — добавил он с сальной усмешкой.

Максимильена вздрогнула: он собирается уйти. Все пропало. Именно в это мгновение до ее слуха вдруг доносится пение из собора… Меншиков, уже повернув ручку двери, бросил Максимильене:

— Да, да, милочка моя! Это прибыл твой царь. Мне пора наведаться в собор… надо же проститься с великим человеком!

Мгновенно Максимильена оценила эту безнадежную ситуацию. Меншикова нужно было задержать любой ценой. Надо что-то придумать, и тогда у Ромо будет время… но что? И тогда Максимильена стала безмолвно развязывать шнурки на корсаже, хладнокровным и рассчитанным движением обнажая плечи, спуская на пол юбки. Зачарованный Меншиков не мог отвести от нее глаз. Вот он сделал шаг вперед…

— Не подходите! — кричит Максимильена и хватает один из пистолетов, неосторожно оставленных князем на каминной доске. — Не подходите или я вас убью! На колени, князь! Слышите, на колени!

Меншиков, позеленев от страха, опускается на пол. А Максимильена, продолжая целиться в него, медленно раздевается. Цепи мешают ей, но она разрывает на себе корсаж, и Меншиков видит прекрасную белоснежную грудь с розовыми сосками.

Поразительное зрелище представляют собой этот вельможа на коленях, в парадном мундире с золотыми аксельбантами, и закованная в цепи женщина, прикрытая лишь своими длинными волосами, с пистолетом в руках. Меншиков дышит прерывисто, тяжело — но владеет им уже не испуг, а безмерная радость. Ни одна женщина не обращалась с ним таким образом, и в это мгновение Максимильена могла бы сделать с ним все, что ей угодно.

— Максимильена, вы сведете меня с ума! Вы показываете мне все свои прелести, но не даете прикоснуться к вам. Я жажду обнять вас, жажду…

Максимильена отвечает нервным смешком.

— Князь, вы унизили меня, когда я вошла в эту комнату. Просите прощения.

Ничто уже не может остановить Меншикова, и он пылко восклицает:

— Да, да, прошу у тебя прощения! Сколько лет я желал тебя! Я грезил о тебе ночами… Ах, тело твое еще прекраснее, чем мне представлялось… Дай мне притронуться к тебе, Максимильена!

И князь ползет к ней.

— Нет, мой милый, не двигайтесь, или я разнесу вам череп, клянусь своими детьми!

Меншиков содрогается в счастливом возбуждении. Какая женщина! Он чувствует, что познает ни с чем не сравнимую радость… он неотрывно смотрит на это лицо с удивленными печальными глазами, на грудь и бедра, которые любил Петр Великий… и кровь ударяет ему в голову при мысли, что отныне он будет владеть этим сокровищем, а царю предстоит гнить в земле. А Максимильена вздрагивает от стыда под похотливым взглядом этого животного. Но минуты бегут, и она мысленно подсчитывает, сколько времени удалось ей выиграть. Пение между тем звучит все громче. Не сознавая этого, Максимильена опускает пистолет и говорит себе: «Если я выстрелю, сюда сбежится весь гарнизон. Что делать, Господи, что делать? Скорее бы появился Ромо!»

Внезапно Меншиков вскакивает с быстротой молнии и бросается на Максимильену, не дав ей времени опомниться. Он вырывает у нее из рук пистолет, заламывает руку и с размаху бросает на кровать. Она пытается вырваться, но Ментиков словно обезумел. Схватив цепь, он накидывает ее и прикручивает к одной из колонн в комнате. Молодая женщина не может теперь пошевельнуть даже пальцем, оказавшись в полной власти Меншикова. Обессилев, она затихает, с ужасом глядя на багровое лицо склонившегося над ней мужчины. А тот, забравшись на постель, ставит ногу в сапоге ей на грудь и, забавляясь, давит шпорой на живот. От боли Максимильена закрывает глаза, и из горла ее вырывается крик. Меншиков даже постанывает от удовольствия: ему нравится заставлять женщин вопить, а эта особа заслуживает подобного наказания. Максимильена, устыдившись своей слабости, пытается ударить его ногой. Тогда он неторопливо слезает с постели, подходит к окну и обрывает шнур от занавесок; с расчетливой медлительностью приближается к Максимильене, хватает ее за правую ногу и привязывает к колонне. Максимильена, понимая тщетность своих усилий, все же отбивается свободной ногой, но Меншиков без труда и ее прикручивает шнуром. Затем князь достает из ножен шпагу, и Максимильена с ужасом думает: «Мой час настал. Сейчас он убьет меня».

Однако Меншикову хочется всего лишь позабавиться: острием шпаги он обводит контуры обнаженного тела, распятого на постели, и Максимильена вздрагивает от холода. Он смотрит на нее с иронией и жадностью:

— Ты надо мной издевалась семь лет и сегодня вечером тоже… Ты думала, что сумеешь справиться со мной, но даже пистолет тебе не помог. Небось твой царь так с тобой не обращался, а?

С этими словами он начал ощупывать тело Максимильены, ее живот, грудь, бедра. Она дрожала от бешенства и стыда, терпя надругательства от человека, которого всей душой презирала. В ушах ее раздавалось громкое пение, и слезы хлынули у нее из глаз. Она посмотрела на Меншикова с мольбой:

— Прошу вас, развяжите меня, я сделаю все, что вы хотите, но только снимите путы.

Меншиков насмешливо оскалился:

— Еще чего! Ты слишком красива! Кроме того, мне еще не доводилось брать женщину вот так. Это будет забавно, вот увидишь, — добавил он, наваливаясь на нее и впиваясь губами в ее рот.

Она воспользовалась этим, чтобы вцепиться в него зубами, а затем плюнула ему в лицо. Взбешенный Меншиков стал хлестать ее по щекам, затем, схватив свой хлыст, начал избивать беззащитную пленницу. Казалось, похоть его удесятерилась: словно обезумев, он взмахивал хлыстом, и на груди, животе, бедрах Максимильены заалела кровь. Внезапно Меншиков, не в силах больше сдерживаться, с размаху бросился на Максимильену, почти потерявшую сознание от дикой боли; эполеты его и аксельбанты впились в нежную кожу. Максимильена увидела прямо перед собой омерзительное, обезображенное животным желанием лицо и последним, невероятным усилием попыталась скинуть с себя подлого мужлана.

Именно в этот момент ей показалось, будто она сходит с ума: камин вдруг сдвинулся с места и бесшумно повернулся, а в проеме появился человек в маске, одетый в мундир крепостной стражи. Увидев, что Максимильена готова вскрикнуть от изумления, он приложил палец к губам и на цыпочках приблизился к постели. Подняв с пола пистолет, он обрушил страшный удар на голову Меншикова. Максимильена услышала какой-то хруст, и в одну секунду лицо ей залила волна крови. Тогда человек в маске вынул из-за пояса кинжал, и Максимильене показалось, что клинок направлен ей в сердце. Она успела подумать, еще не лишившись чувств: «Спасибо, Господи! Сейчас я умру и снова встречусь с Пьером… и мне не нужно будет стыдиться его, потому что Меншикову не удалось свершить свое злодеяние.

16

Незадолго до этих событий князь Ромодановский прибыл в собор. Тело царя покоилось в самой середине хоров, крутом стояли князья и бояре. Ромодановский сохранял спокойствие. Осмотревшись вокруг, он не увидел Меншикова.

«Прекрасно, — подумал он, — Максимильена умела его задержать. Однако надо торопиться».

На глазах у всех, ни от кого не прячась, князь направился в ризницу, где его поджидали капитан Бутурлин, старый поп и солдат из личной охраны князя. Обняв гвардейца, он шепнул ему:

— Ты знаешь, чем рискуешь, Сергей. Еще есть время отказаться.

— Я дал слово Ромодановскому и пойду до конца ради тебя, ради нашего возлюбленного царя.

Бутурлин и старик-священник перекрестились.

— Спасибо. А теперь быстрее надевай мой костюм, Сергей.

Ромодановский, быстро скинув с себя одежду, передал расшитый золотом камзол Сергею, своему молочному брату. Они вместе росли и, хотя не были родственниками, очень походили друг на друга. Князь назначил Сергея своим управляющим, и тот жил в огромных княжеских владениях, вдали от двора. Однажды, во время охоты на волков, царь спас жизнь Сергею, которого едва не задрал свирепый самец, — с тех пор молочный брат Ромодановского был готов отдать последнюю каплю крови за царя. Переодевшись, Сергей стал поразительно похож на Ромодановского.

— Возвращайся на хоры, Сергей, займи мое место в окружении гвардейцев и оставайся в соборе до рассвета. Затем, если все пройдет благополучно, отправляйся в мой дворец на Васильевском острове и жди меня там. Я вернусь с восходом солнца… в случае успеха. В противном случае всем нам отрубят головы. Ступай, Сергей, и да хранит тебя Господь.

Взволнованный до слез Сергей взял руку князя, поцеловал ее и вышел в сопровождении старого попа, который вскоре вновь появился в ризнице со словами:

— Все идет хорошо, сын мой, никто не обнаружил подмены. Я задул несколько свечей, расположенных слишком близко, и теперь любой из присутствующих может клятвенно подтвердить, что князь Ромодановский провел в соборе всю ночь.

Ромодановский натянул на себя мундир стражника крепости, принесенный Бутурлиным. В этой одежде он мог свободно разгуливать по тюрьме вместе с капитаном, не привлекая внимания охраны. Взяв в охапку вещи Сергея, князь сказал попу:

— Сожги все это, батюшка. Здесь не должны найти мундир одного из моих гвардейцев, иначе сразу заподозрят, что я украдкой провел в крепость своего человека.

Старый поп кивнул:

— Ступай, сын мой, и да храни тебя Господь. Я буду ждать тебя в условленном месте.

Ромодановский и капитан Бутурлин, выскользнув из ризницы через потайную дверь, оказались во дворе за собором. Капитан пошел впереди, а князь маршировал сзади, как солдат, сопровождающий своего командира.

— Все получилось, как было задумано? — еле слышно пробормотал Ромодановский.

— Да. Едва Меншиков явился, как сразу потребовал, чтобы его отвели в каземат к пленнице. Но, монсеньор, откуда вы узнали, что он захочет увидеть графиню, прежде чем отправится в собор? — спросил Бутурлин, не поворачивая головы и продолжая идти с воинственным видом.

— Потому что знаю его, — ответил князь, и на щеках у него заходили желваки. — Однако ты говоришь, он спустился в каземат?

— Нет, нет, не волнуйтесь, я все сделал так, как вы мне велели. Я сказал Меншикову, что в Инженерном дворе установлена плаха с топором и что было бы очень забавно провести мимо нее узницу. Ментиков пришел в восторг, стал потирать руки от удовольствия. Затем я посоветовал ему занять бывшие покои царевича, потому что окна там выходят на Инженерный двор… стало быть, он тоже сможет насладиться этим зрелищем.

— Трусливый подлец, он еще заплатит за это! Но удалось ли тебе предупредить графиню, чтобы она его задержала? Ведь он-то сумеет узнать Сергея даже в моем одеянии.

— Да, я шепнул ей об этом на ухо, и она, кажется, все поняла.

Некогда спасенный князем Ромодановским от бесчестья и разжалования, капитан Бутурлин беспрекословно согласился выполнить опасную просьбу — устроить побег восьми человек из самой неприступной крепости мира.

Князь рассчитывал на суматоху, связанную с погребением царя. Разумеется, пленников продолжали охранять, но численность стражи заметно уменьшилась. Пройдя через широкий двор, Ромодановский и Бутурлин оказались возле царского бастиона. Стоявшие у входа солдаты взяли на караул. Бутурлин сказал им:

— Никого не впускать, приказ князя Меншикова. Понятно?

Солдаты дружно кивнули.

— А я, — продолжал Бутурлин, — проверю, как закованы пленники. Ну ты, дурень, пошевеливайся, — грубо бросил он переодетому Ромодановскому.

Молодой лейтенант, подойдя к капитану, почтительно осведомился:

— Не мало ли будет одного солдата? Их в каземате много.

Капитан и князь похолодели. Отказаться было нельзя — все знали, что капитан всегда берет с собой нескольких стражников. Поэтому Бутурлин, одобрительно кивнув, сказал:

— Ты прав, иди с нами, и ты тоже, — добавил он, указав на одного из солдат.

В бастион они вошли вчетвером. Когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, охранник отомкнул решетку, и они двинулись по бесконечным коридорам. Царский бастион представлял собой настоящий лабиринт, поскольку сначала надо было спуститься в подземелье, находившееся ниже Невы, а затем вновь подняться по узкой витой лестнице. У каждого поворота стоял стражник, и князь все более отчаивался: казалось немыслимым проделать обратный путь вместе с узниками и без лишнего шума снять всех часовых. Наконец маленький отряд добрался до этажа, где в каземате были Флорис и Адриан. За решеткой стоял только один охранник. Бутурлин сказал ему:

— Открывай! Князь Меншиков приказал проверить, надежно ли закованы пленники.

Стражник явно колебался.

— Господин капитан, — промолвил он нерешительно, — это секретные узники, мне нужно письменное распоряжение.

Ромодановский покрылся потом.

— Ах ты, дубина! — гаркнул Бутурлин. — Распоряжение необходимо, чтобы вывести их из камеры, а я хочу войти к ним.

— Да, конечно! Простите, господин капитан.

Сняв с пояса ключ, стражник открыл решетку, а затем затворил ее вновь, пропустив четырех человек. Взяв факел, он повел их по темному коридору и вскоре остановился у низкой двери; отыскав нужный ключ в своей связке, он Вставил его в замочную скважину, и дверь с лязгом распахнулась. Бутурлин вошел первым, за ним — лейтенант, его солдат и переодетый князь. Охранник спросил:

— Мне остаться снаружи, господин капитан?

— Нет, — ответил Бутурлин, — заходи и ты.

Флорис и Адриан заснули в темнице с беззаботностью, присущей детям. От грохота запоров они проснулись, словно от удара. Федор и прочие слуги не спали — пение, доносившееся из собора, не давало им сомкнуть глаз. Заслышав шум, они насторожились и приподнялись, надеясь на лучшее, но, увидев Бутурлина и солдат, вновь отчаялись. Бутурлин грубо крикнул:

— А ну, покажите цепи моим солдатам!

Сам капитан остался у двери рядом с охранником. Лейтенант направился к женщинам, а солдат — к Федору, свирепо сверкавшему глазами. Ромодановский же, подойдя к Флорису и Адриану, произнес:

— Эй, показывайте цепи, мерзкие мальчишки.

Флорис с Адрианом даже не удивились. Им казалось совершенно естественным, что перед ними стоит их друг Ромо — ведь он обещал прийти. Князь, надвинув шапку на лоб, наклонился и подмигнул им. Дети не шелохнулись, ожидая сигнала. Федор, Грегуар и остальные также узнали голос князя, и в сердцах их зародилась надежда. Тогда Ромодановский, повернувшись к Бутурлину, воскликнул со смехом:

— Не бойтесь господин капитан, ничто не сможет освободить узников, разве что пение молитв в соборе!

Стражники захохотали, приняв это за остроумную шутку. Бутурлин же, услышав эту фразу, в мгновение ока схватил охранника за шиворот. Князь бросился на лейтенанта и оглушил его, стараясь не убить, а Федор, взмахнув цепью, раскроил голову несчастному солдату, который даже не успел осознать, что происходит. Узники, обступив Ромодановского и Бутурлина, стали от всего сердца благодарить их. Князь наклонился и привлек к себе детей.

— Вам не было страшно?

Уязвленные, Флорис с Адрианом гордо выпрямились.

— Нет, Ромо, мы обещали Петрушке, что будем такими же, как он, и что никогда не станем бояться.

Ромодановский, чтобы скрыть волнение, поспешно проговорил:

— Слушайте меня, друзья, нам осталось самое трудное. Но сначала надо связать этих двоих, поскольку третьего ты, кажется, прикончил, Федор.

Казак скромно потупился, и на лице его появилась гримаса, означавшая улыбку.

— Мы запрем их в этой камере и спустимся в подземелье. Капитан Бутурлин знает дорогу.

Все посмотрели на капитана с беспокойством, ибо помнили, что именно он приказал надеть на них цепи.

— Ромо, ты уверен, что это наш друг? — спросил Флорис.

— Да. И ему придется бежать вместе с нами. Однако, — продолжал Ромо, — на пути к подземелью мы должны будем оглушить часовых.

— Я возьму это на себя, — сказал Федор.

— Гм! Будь по-твоему, только излишнего рвения не проявляй.

Чтобы не вызвать подозрений при возможном столкновении с обходом, Бутурлин шел впереди, а Ромодановский был замыкающим. Забрав ключи у полузадушенного охранника, беглецы закрыли камеру, без труда отомкнули решетку и начали спускаться по лестнице. Дети, радовавшиеся этому новому приключению, держались ближе к князю. Элиза и Грегуар шли рядом. Блезуа, бледный как смерть, поддерживал Мартину, у которой подгибались ноги. Только Федор излучал довольство. Бездействие тяготило его больше всего: если даже впереди ожидала смерть, он намеревался дорого продать свою жизнь.

Они достигли первого поворота, где стоял часовой. Ромодановский сделал знак Бутурлину, и тот подошел поближе.

— Надо заманить этого солдата в темный угол, тогда он не успеет выстрелить.

— Я понял, князь.

Капитан внезапно возник перед стражником, который ничуть не встревожился, увидев его.

— Иди-ка сюда, ты мне нужен.

Солдат последовал за Бутурлиным и, не успев даже вскрикнуть, рухнул на пол под ударом могучего кулака Федора. Ромодановский, встав на колени, связал ему руки и ноги, а потом заткнул рот кляпом — веревки и тряпки предусмотрительный князь захватил с собой. Флорис и Адриан с живейшим интересом наблюдали за этой сценой, и на лицах их читалось явное сожаление, что им приходится быть всего лишь зрителями.

«Экая досада, — думал Флорис, — Ромо все еще считает нас маленькими детьми».

Путь был свободен, и беглецы двинулись дальше. Тактика князя оказалась в высшей степени успешной: Бутурлин, уходя на разведку, отправлял часовых к Федору, а тот глушил их одного за другим. Все шло как по маслу, но Ромодановский тревожился, потому что до подземелья было еще далеко. Когда они уже подходили к потайной лестнице, ведущей в подвал, где ждал их старый поп, послышался топот сапог. Это был патруль, обходивший посты. Цель была уже так близка, но все могло рухнуть в одно мгновение — увидев оглушенных часовых, стражники неминуемо бы подняли тревогу. Ромодановский прошептал:

— Сколько их, Бутурлин?

— Четверо солдат с лейтенантом во главе и еще один охранник.

— А нас трое мужчин, — прикинул Ромодановский, — поскольку от старика и дурня (князь имел в виду Блезуа) толку мало. Надо их взять хитростью. Флорис и Адриан, слушайте меня внимательно. Сейчас вы начнете плакать, как будто заболели. Все остальные пусть прячутся, когда же я скажу «слава Богу», бросайтесь на них. Не должно быть ни единого выстрела, иначе мы погибли.

Все, дрожа, затаили дыхание. Князь взял на руки Флориса и знаком велел Бутурлину сделать то же самое с Адрианом.

— Теперь плачьте как можно громче.

Завернув за угол, Ромодановский и Бутурлин направились прямо к стоявшему там часовому. Флорис и Адриан, гордые своей миссией, голосили изо всех сил. Патруль, удивленный этим странным зрелищем — офицер и солдат с детьми на руках, — остановился. Лейтенант, отдав честь, спросил Бутурлина: — Что случилось, господин капитан?

— Этим юным арестантам стало плохо, видно, заболели. Князь Меншиков пожелал допросить их, прежде чем умрут.

Солдаты понимающе кивнули, во взглядах их, обращенных на Флориса с Адрианом, угадывалась даже некоторая жалость, а мальчики стонали так, что даже каменное сердце размягчилось бы. Князь обратился к одному из патрульных:

— Друг, не подержишь этого мальца? Сейчас я покажу распоряжение князя Меншикова.

Бутурлин сразу понял намерения Ромодановского.

— Слушайте, лейтенант, почему бы вам не доставить узников к князю? Возьмите-ка и моего.

Лейтенант принял Адриана из рук Бутурлина, одновременно с подозрением присматриваясь к князю, который делал вид, что роется в карманах.

— Сегодня с вами какой-то незнакомый солдат, господин капитан.

— Так точно, — ответил Ромодановский вместо Бутурлина, — но теперь все в порядке, ведь мы повстречали вас… слава Богу!

Едва он произнес эти слова, как солдат, державший Флориса, повалился на пол без чувств. Та же участь постигла лейтенанта. Федор, выскочив из укрытия, прыгнул на часового, не дав тому выстрелить. Со своей стороны, Грегуар с Блезуа схватили одного из стражников, а Элиза с Мартиной — другого. Однако шестой охранник бросился бежать, чтобы поднять тревогу, но Флорис с Адрианом, догнав его, ловко подсекли ему ноги. Ромодановский быстро оценил ситуацию: кинувшись на помощь детям, он отправил солдата в страну грез ударом кулака. Федор, уложив своего противника, разобрался и с тем стражником, которого схватили Элиза и Мартина. Бутурлин завершил дело, начатое Грегуаром и Блезуа, потрясенным собственной смелостью. Все это заняло не больше минуты. Маленький отряд беглецов устремился в подвал, волоча за собой оглушенных солдат, поскольку оставлять их в коридоре было опасно. Князь закрыл дверь на ключ. В склепе царило безмолвие; похожий на тень старый поп застыл возле надгробий из белого мрамора, увенчанных крестами, с позолоченными орлами по углам. Одна из могил зияла пустотой, готовая принять гроб. Прямо над ними, в соборе, все громче и громче раздавалось пение. Женщины перекрестились. Ромодановский подошел к попу:

— Видишь, батюшка, мы спаслись, благодаря мужеству вот этих людей и бесстрашию мальчиков. Где можно спрятать солдат?

— Снесите их в угол, сын мой, утром они придут в себя. Однако вы их изрядно отделали, — добавил со смехом поп.

— Скорее, батюшка, покажи нам, как выбраться к Неве, где нас ждет лодка.

— Это здесь, — сказал старый поп, показывая на выкопанную могилу, — здесь, куда завтра будет навечно положен Петр Великий.

С этими словами старик повернул крест, и плита в глубине ямы поднялась, открыв лестницу.

— Батюшка, — прошептал князь, глядя на Флориса, — это ужасно, ужасно! Тебе не понять… Неужели нам придется бежать, пройдя через могилу царя!

— Ты ошибаешься, сын мой, я все понимаю, — говоря это, поп положил руку на кудрявую голову Флориса, — царь никогда не оставлял в беде тех, кого любил. Даже в смерти он спасает вас всех, а главное, тебя, драгоценное дитя! — добавил поп.

Беглецы спустились по узкой лестнице, а плита опустилась над их головами. Поп, держа в руке факел, светил им. Через некоторое время подземный ход разделился на два коридора.

— Ты видишь, князь? — сказал поп. — Один путь ведет к Неве, другой — в покои царевича.

Ромодановский был потрясен.

— Когда ты рассказал мне и Бутурлину о своем открытии, я не хотел тебе верить. А вот царь сразу понял, что ты говоришь правду.

— Был ли наказан убийца царевича?

— Да. Ему отрубили голову.

— Прекрасно, прекрасно! — с воодушевлением вскричал старик. — К несчастью, та, по вине которой все это случилось, отныне правит Россией. Ах, если бы я нашел этот подземный ход раньше… как и пожелтевшую записку, оброненную убийцей, где было начертано ее рукой: «Кинжал, Вильям, не яд!» И стояла подпись: «Екатерина»! — вот доказательство гнуснейшего злодеяния…

В подземелье стало уже совсем сыро. Издалека доносился плеск волн. Это бились о берег воды огромной, черной и зловещей Невы. Флорис невольно прижался к князю. Коридор заканчивался узким лазом. Беглецы втянули голову в плечи, потому что это мрачное место вызывало содрогание. Они уже стояли по колено в ледяной воде. Ромодановский, вынув свисток, трижды свистнул в него — ответом ему было уханье совы.

— Отлично, — произнес князь, — сейчас появятся мои люди.

Вскоре к маленькой группе безмолвно приблизился один из тех плотов, на которых перевозят бревна. На корме возвышалось нечто вроде шалаша, и Ромодановский помог своим спутникам разместиться там. Затем он обратился к Бутурлину:

— Если я не вернусь через полчаса, не ждите меня и отплывайте. Оставаться здесь опасно.

Флорис с Адрианом вцепились в руку своего друга.

— Ты идешь за мамой, Ромо? Мы без нее не уедем.

— Успокойтесь, — промолвил князь, — обещаю, что вы скоро увидитесь с ней.

Поп, проводив Ромодановского до разветвления подземного хода, сказал:

— Прощай, сын мой, мне надо возвращаться в склеп. Оттуда я выйду в собор. Не забудь, ты должен нажать на третий камень слева, чтобы сдвинуть камин.

Князь сердечно простился со стариком, а затем стал подниматься по подземному ходу к покоям царевича. Оказавшись перед стеной, он нащупал третий камень слева и в этот момент услышал крик, затем стоны. Сердце у него мучительно сжалось. Он спас детей благодаря самоотверженности матери — вместе с тем он прекрасно понимал, что именно собирается сделать Ментиков с Максимильеной. Достав из кармана маску, он закрыл лицо, чтобы Меншиков не смог его узнать; нажал на камень, приведя в действие секретный механизм, и стена повернулась. В одно мгновение Ромодановский оценил ситуацию — он увидел связанную Максимильену и Меншикова, готового надругаться над своей беззащитной жертвой.

Схватив с пола пистолет, он ударил его рукоятью по голове презренного негодяя, раскроив тому череп. Затем он вынул кинжал и разрезал путы Максимильены.

— Трусливая скотина! — проговорил сквозь зубы Ромодановский и только тут заметил, что Максимильена лишилась чувств. — Бедная девочка! — прошептал он.

Взяв меховой плащ Меньшикова, он закутал Максимильену, взял ее на руки и бегом устремился к подземному ходу.

17

— Дети мои любимые, дорогие мои сыновья!

Максимильена открыла глаза — она лежала на плоту в окружении своих друзей. Но видела она только два маленьких серьезных личика, склонившихся над ней. Обняв мальчиков, она осыпала их поцелуями.

— Я чуть не умерла в разлуке с вами.

Адриан и Флорис были бесконечно счастливы увидеть мать, но этот бурный всплеск радости оставался им не вполне понятен. Сами они ни на секунду не сомневались, что мама скоро к ним вернется.

— Успокойтесь же, дорогая мамочка! — сказал Адриан.

— Теперь мы снова вместе, и вам ничего не грозит. Мы с Адрианом защитим вас, — с решительным видом добавил Флорис.

Максимильена не смогла сдержать слез. Подняв глаза, она увидела, что Ромодановский и верные слуги с тревогой смотрят на нее.

— Друг мой, брат мой, — промолвила Максимильена, бросаясь в объятия князя.

— Ну, будет, будет! Успокойтесь, дорогая Максимильена!

— Ромо, вы не знаете, что мне пришлось пережить.

— Знаю, малышка, очень хорошо знаю, но теперь вам надо успокоиться. Вы должны быть счастливы: только благодаря вам я спас ваших детей и слуг. Я подоспел вовремя и оглушил Меншикова.

Максимильена содрогнулась.

— Он мертв?

— Не думаю. Чтобы убить подобную гадину, одного удара по голове мало.

Максимильена постепенно приходила в себя. Она протянула руки верным слугам.

— Спасибо вам, друзья, за заботу о моих мальчиках.

— Ах, госпожа графиня, — сказала Элиза, — скорее это они заботились о нас.

— Барыня, наши барчуки бесстрашнее львов.

— Ничто их не устрашило, — добавил Грегуар.

Блезуа и Мартина от избытка чувств не могли раскрыть рта.

— Ах, госпожа графиня, — промямлил наконец Блезуа, — какая передряга, какое чудесное спасение!

Ромодановский, вынув из кармана бутылку водки, сказал Максимильене:

— Выпейте, вам станет лучше. И вот вам мужицкая одежда, натяните ее на себя под плащом.

Спиртное взбодрило и согрело Максимильену. Она села, затем захотела подняться, но только тут заметила, что в тесном шалаше, где сгрудились все беглецы, выпрямиться невозможно. А князь добавил:

— Мне тоже следует переодеться, потому что рыбак в гвардейском мундире неизбежно привлечет к себе внимание.

— Госпожа графиня, — воскликнула Элиза, — цепи, должно быть, мешают вам. Позвольте мне помочь…

Максимильена печально улыбнулась.

— Спасибо тебе, моя добрая Элиза, но я не в бальный туалет наряжаюсь, поэтому справлюсь сама…

Через несколько минут Максимильена и Ромодановский совершенно преобразились. Максимильена, заправив волосы под шапку, стала походить на молодого мужчину. Она уже почти успокоилась, и князь с восхищением глядел на эту мужественную женщину, которая добровольно подвергла себя страшнейшему из испытаний, дабы спасти своих детей. Вдруг Максимильена вскрикнула:

— А где же Ли Кан?

— Не тревожьтесь, — ответил Ромодановский. — Я сумею его разыскать. Пока же нам надо спешить. Воспользуемся темнотой, чтобы добраться до пристани. Там стоит быстроходная шхуна, нанятая мной. Хозяину приказано доставить вас во Францию, в порт Булонь.

Внезапно раздались пушечные выстрелы. Бутурлин, побледнев, обернулся к князю.

— Ваша светлость, что это значит?

Ромодановский схватился за голову.

— Ах, проклятье! Надо было прикончить Меншикова! Он, видимо, очнулся и поднял тревогу. Или нашли оглушенных часовых. Эти пушечные выстрелы означают, что в городе объявлено чрезвычайное положение. Порт закрыт, мы оказались в ловушке.

Флорис слушал этот разговор с серьезным видом. Решив, что пора вмешаться, он встал и объявил:

— Ромо, у нас есть один выход — нам нужно добраться до моего крестного, гетмана Саратова. Федор сказал мне, что у него много воинов и что Ли Кан отправился к нему с известием о злодейских происках императрицы, которая хотела расправиться с мамой.

Князь, подняв голову, улыбнулся ребенку.

— Ты прав, Флорис, нельзя впадать в уныние. Можно спастись бегством и по суше.

Несмотря на свой уверенный тон, Ромодановский был страшно встревожен. Он смотрел на Максимильену, такую бледную и хрупкую, на детей, на Элизу и на Грегуара и на всех прочих. С его точки зрения, лишь Федор и Бутурлин были способны пересечь закованную в лед Россию и добраться живыми до Украины. Отдав короткое распоряжение своим людям, князь старался ободрить своих спутников, а плот тем временем двинулся вверх по течению, к Царскому Селу, Было решено обогнуть южные ворота, где уже могли выставить охрану. Беглецам следовало держаться Большой Невы. Затем Ромо послал одного из гребцов на разведку: тот должен был отправиться в кабак «Серебряная шпага» и узнать у Марины-Хромуши, добрался ли до нее Ли Кан и сможет ли она укрыть их у себя на время, которое понадобится для подготовки к дальнему путешествию. Внезапно все, вздрогнув, замерли. Послышался мушкетный выстрел, и чей-то властный голос крикнул:

— Эй, кто вы такие и куда направляетесь?

Ромодановский быстро задул свечу и прошептал:

— За нами уже послана погоня. Быстрее, ложитесь все и держите рот на замке!

Князь укрыл беглецов брезентом.

Адриан держал брата за руку. Все лежали на мокрых бревнах плота, не смея дышать и стараясь забиться под спасительный брезент. Им было слышно, как князь, прикидываясь рыбаком, объясняется с офицером:

— Мы ничего дурного не делаем, добрый барин. Плывем в Царское Село.

— Лодка мимо вас не проплывала?

— Да много их проходило, ваша милость.

— В какую сторону?

— К пристани, добрый господин.

— Мы ищем опасных преступников, сбежавших из крепости.

Флорис лежал с краю, и ему удалось, слегка приподняв брезент, разглядеть, что происходит. Ромодановский стоял, комкая в руках мужицкую шапку, в смиренной позе простолюдина, разговаривающего с представителем власти. Бутурлин делал вид, что правит плотом. Четверо гребцов и настоящий хозяин плота (все они были людьми, всецело преданными князю) молча ожидали распоряжений Ромодановского, поглядывая то на него, то на офицера. А князь, отвечая на вопросы, мысленно прикидывал, каковы будут шансы беглецов в случае схватки.

«Так, их вместе с командиром девять человек, а нас семеро. Конечно, есть еще Федор, но он закован, как и Блезуа с Грегуаром, от которых, впрочем, толку мало. Кроме того, я не знаю, один ли шлюп послан за нами».

Солдаты, взойдя на плот, шарили повсюду. Ромодановский отметил, что у всех имеются пистолеты, а один был даже вооружен мушкетом. Вдруг кто-то из солдат обратил внимание на шалашик и крикнул своему начальнику:

— Капитан, здесь мы еще не смотрели!

Князь вздрогнул, однако ответил как можно более спокойным тоном:

— Да ничего там нет, кроме тряпья и инструментов, ваша милость.

Флорис едва не вскрикнул, увидев подходившего к шалашу солдата. Скользнув под брезент, он шепнул Федору:

— Дай мне пистолет, а другой передай Адриану.

Федор, которому Ромодановский поручил беречь оружие, на секунду заколебался, а затем протянул Флорису пистолет. Адриан последовал примеру брата, и они оба, укрывшись брезентом, прильнули к щелям между прутьями шалаша. Командир гвардейцев стоял в нерешительности. Что-то настораживало его в поведении Ромодановского — быть может, излишняя вежливость в обращении. Оглядывая искоса прочих рыбаков, он находил их вид чересчур воинственным и независимым.

«В конце концов, у меня восемь солдат! Мы быстро покончим с ними, если это они укрывают беглецов».

И капитан приказал солдату:

— Обыщи этот шалаш, дурень.

Солдат сунул голову внутрь, но ничего не увидел, поскольку там было темно. Повернувшись к другому гвардейцу, он крикнул:

— Эй, Иван! Тащи сюда факел!

Ромодановский подмигнул своим людям, и те, по-прежнему сидя на веслах, незаметно опустили руку в карман. Солдат, которого назвали Иваном, подошел к своему товарищу. Вдвоем они ухватились за брезент, скрывавший беглецов. Флорис с Адрианом, еще не видимые для них, просунули в щель дула своих пистолетов. Флорис еле слышно выдохнул:

— Ты которого берешь?

— Ивана. Целься во второго.

И они одновременно выстрелили в солдат — те упали замертво. В одно мгновение плот стал ареной жестокой схватки. Ромодановский сцепился с капитаном гвардейцев, Бутурлин и четверо гребцов выхватили пистолеты. Федор Тартаковский, сунув по пистолету Грегуару и Блезуа, дрожавшим от страха, с рычанием выскочил из-под брезента. Вооруженный лишь своими тяжелыми цепями, он ринулся в рукопашный бой и вскоре уже сбросил в Неву двух солдат, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Флорис с Адрианом, по-прежнему сидя в засаде, увидели, что Ромодановскому приходится туго. Офицер замахнулся на него шпагой, а один из солдат готовился напасть сзади. Братья выстрелили, уложив наповал обоих. Из восьми солдат осталось теперь только трое. Тот, который был вооружен мушкетом, укрылся за шалашом. Ему удалось ранить двух людей князя и капитана Бутурлина, получившего пулю в правую руку. Флорис с Адрианом подобрались к солдату сбоку и покончили с ним выстрелом в упор. Двое уцелевших гвардейцев, пытаясь спастись, спрыгнули с плота в воду. Князь крикнул:

— Федор, не упусти их, они не должны добраться до берега.

А сам устремился в шалаш.

— Вы не ранены?

— Нет, все в порядке, — ответила Максимильена, бледная, как смерть.

Флорис и Адриан смотрели на князя с гордостью.

— Поздравляю вас обоих, вы вовремя выстрелили. Но теперь надо спешить. Всем здоровым — на весла, а раненых укрыть в шалаше.

У Бутурлина и двух гребцов оказались довольно серьезные ранения. Максимильена перевязала их с помощью Элизы и Мартины, для чего пришлось сорвать подкладку с юбок. Внезапно Максимильена нащупала что-то твердое в ткани.

— Да это же золотые монеты и драгоценности!

— Ну да, госпожа графиня! — подтвердила Элиза, ибо речь шла о ее платье. — Мартина сделала то же самое. В тюрьме эти глупцы не догадались нас обыскать. Я подумала, госпожа графиня, что путь нам предстоит долгий и что золото еще никому не помешало.

Впервые после смерти Петра Максимильена рассмеялась: Элиза сохранила свой крестьянский здравый смысл даже в такой ситуации!

Ромодановский, Федор и двое уцелевших гребцов изо всех сил налегали на весла. Князь был очень встревожен: он пристально всматривался в берег, опасаясь, что на выстрелы сбежится весь военный гарнизон Санкт-Петербурга. Но, видимо, шлюп с восемью гвардейцами и капитаном натолкнулся на беглецов случайно. Их продолжали искать на пристани и в порту.

Наконец плот пристал к берегу. Его быстро забросали обледенелыми ветками, так что он полностью слился с окружающим пейзажем. Один из гребцов отправился в кабак «Серебряная шпага», который стоял примерно в двух верстах к югу. Все остальные забились в шалаш, с тревогой ожидая, что будет дальше.

— Я хочу есть, — заявил Флорис.

— Я тоже, — поддержал брата Адриан.

Ромодановский с нежностью взглянул на них, но Флорис истолковал этот взгляд неправильно.

— Конечно, мы можем и потерпеть, если нечего есть, правда, Адриан? — светским тоном промолвил мальчик.

— К счастью, кое-какая провизия у нас имеется, малыш, — сказал, смеясь, князь. — Ты же, ей-Богу, прав. Делать нам все равно нечего, а от этих передряг аппетит разыгрывается не на шутку.

Все с жадностью набросились на еду, передавая друг другу бутылку с вином.

«Этого не может быть, — говорила себе Максимильена, — Пьер умер, а я хочу есть».

Ожидание явно затягивалось. Было очень холодно. По Неве плыли льдины. Флорис с Адрианом задремали, а все остальные напряженно прислушивались к каждому звуку. Вдруг князь привстал — ему показалось, что он слышит сигнал. Трижды раздалось уханье совы. Ромодановский устремился на берег и увидел своего верного слугу — тот вел в поводу лошадь, запряженную в жалкую телегу.

— Ну, Юрий, что скажешь?

— Марина-Хромуша говорит, что китаец приходил к ней, ваша милость. Она ждет вас в «Серебряной шпаге» и согласна укрыть всех остальных на несколько дней.

Подумав, князь повернулся к Максимильене, которая подошла к нему:

— Максимильена, я думаю, что вам надо пока спрятаться. Когда поиски в порту и в городе закончатся ничем, Меншиков и императрица разошлют патрули по всем дорогам. Это время необходимо переждать.

Максимильена кивнула в знак согласия. Ромодановский отослал плот, на котором должны были увезти и раненых гребцов. Было условлено, что они скажут, будто поранились, перетаскивая бревна. Маленький отряд беглецов пустился в путь. Все стучали зубами от холода. Женщины, Флорис с Адрианом и старый Грегуар разместились на телеге; остальные шли пешком. Они старались держаться подальше от дороги, объезжая избы. Ромодановский с беспокойством озирался, думая, как быть со следами на снегу. Где-то вдалеке волки завывали на луну, зловеще сверкавшую на небе. Флорис взял мать за руку:

— Не бойтесь, мамушка!

Внезапно луна скрылась за черным облаком; начал падать снег — сначала это были редкие снежинки, а затем повалили густые хлопья. Вскоре началась метель, и она засыпала все следы.

— Господь на нашей стороне, — прошептал князь. — Он хочет спасти сына Петра Великого.

18

Флорис с изумлением смотрел на Марину-Хромушу, которая весила, должно быть, не меньше двухсот пятидесяти фунтов. Хромуша отвела беглецов в погреб со съестными припасами, сказав Максимильене:

— Не волнуйся, барыня, прежде чем солдаты этой польской сучки доберутся до тебя и до твоих, им придется иметь дело со мной.

Флорис пришел в восторг от этого сочного языка. Максимильена же одарила толстуху улыбкой, которая привлекала к ней все сердца.

— Благодарю вас, мадам, за все, что вы для нас сделали.

Хромуша разинула рот — впервые в жизни ее назвали «мадам»! Будучи, как и Федор, уроженкой Украины, Марина сражалась в рядах казаков, не уступая ни в чем мужчинам. Под Полтавой ее ранило в ногу, и с тех пор она прихрамывала. Накопив немного денег; она открыла кабак «Серебряная шпага» у границы Санкт-Петербурга и заправляла здесь, словно царица. Она лихо расправлялась с пьяными солдатами, била вороватых на руку служанок, ругалась, как извозчик, и пила, как поляк, — при этом все души в ней не чаяли, ибо сердце у нее было золотое. Флорис с Адрианом сразу стали ее верными рыцарями: они повсюду ходили за ней, будто собачки, к великому негодованию Элизы, изнывавшей от ревности. Хромуша сумела провести беглецов через потайную дверь, так что никто из захмелевших посетителей их не увидел.

Ромодановский беспрепятственно вернулся в свой дворец на Васильевском острове — и каждый день присылал верного человека с утешительными новостями. В соборе никто не заметил подмены. Сергей, молочный брат князя, немедленно уехал в загородное поместье князя. Ромодановского призвала императрица, которая, обезумев от ярости, отдавала самые противоречивые распоряжения, чтобы найти беглецов. Меншиков молчал, но повязка на голове и мрачность на лице говорили без слов о его полном фиаско. Одного лишь Бутурлина признали сообщником пленников, и за поимку его была назначена награда, как, впрочем, и за Флориса с Максимильеной. Повсюду рыскали патрули, но возвращались с пустыми руками.

Для беглецов дни тянулись медленно. Бездействие тяготило их, Флорису с Адрианом очень хотелось побегать по улицам, но это было слишком опасно. Ромодановский не появлялся в кабаке, опасаясь слежки, — тем не менее, это не мешало ему готовиться к путешествию. Сначала он надеялся переправить их во Францию на корабле, но порт по-прежнему охранялся, и от этой мысли пришлось отказаться. К Марине-Хромуше доставили провизию и разобранные сани — Федор с Бутурлиным быстро сколотили их вновь. Почти все было уже готово к бегству, когда однажды ночью Хромуша привела с собой кузнеца-финна.

— Этого малого зовут Эрик, он мой двоюродный брат, и я в нем уверена, — объявила она, смеясь.

Давно уже следовало заняться цепями, поскольку у Максимильены и Флориса руки были стерты до крови. Кузнец хотел начать с мальчиков, поразивших его юностью и красотой. Но дети горделиво вскинули голову.

— Нет, нет! Мы мужчины, сначала освободите женщин.

Растроганная Максимильена горестно вздохнула:

— Флорис, мой маленький принц… Адриан, наследник графства Вильнев… Боже мой, как я виновата перед ними! Мне нужно увезти их во Францию, но увидим ли мы когда-нибудь Мортфонтен? Пьер, любовь моя, защити нас из рая, укрой своей великой тенью!

Безлунной ночью, ровно через месяц после смерти царя, беглецы покинули Петербург вместе с Ромодановским.

— Это безумие, Ромо, — сказала ему встревоженная Максимильена, — императрица обнаружит ваше отсутствие, и месть не заставит себя ждать.

— Максимильена, я не оставлю вас до тех пор, пока вы с сыновьями не будете в безопасности.

Ромо выбрал сибирские сани, как самые быстрые; в каждую повозку впрягли четырех лошадей. Князь обзавелся пропусками, которые изготовил поп, — выяснилось, что, помимо прочих своих достоинств, старик умел прекрасно подделывать любые бумаги. Они были выписаны на имя графа Черковского, двух его дочерей, секретаря Михаила Иванова и слуг. Флориса с Адрианом нарядили в платьица, что весьма сильно их расстроило. Напрасно Максимильена втолковывала им, что ей самой тоже придется сменить свою одежду на мужскую — мальчики продолжали негодовать. Девчонки! Какое падение!

Ромодановский надеялся, что исчезновение его будет замечено не сразу и что императрице понадобится несколько дней, чтобы связать это событие с бегством пленников. Каждый выигранный час приближал их к спасению.

Федор, Грегуар и Марина-Хромуша заняли места в первых санях. Кабатчица в последний момент решила не расставаться с Флорисом, которого страстно полюбила. Оставив свое заведение Эрику, она заявила Максимильене, что хочет, наконец, увидеть родную Украину. Во вторые сани сели князь, Максимильена и мальчики, по-прежнему недовольные и надутые. В третьих, на козлах которых сидел Бутурлин, ехали Элиза, Мартина и Блезуа. Ромодановскому хотелось взять четыре упряжки, но для управления сибирскими санями требовалась железная рука — лишь сам князь, Федор и Бутурлин могли справиться с ними. Был конец февраля: стояли жестокие морозы. В санях никто не разговаривал. Лошади шли ходко и быстро одолели тридцать верст, отделявшие Санкт-Петербург от Царского Села. Максимильена и Ромодановский часто оборачивались назад, страшась увидеть погоню. Но, судя по всему, их бегства никто не заметил.

Перед воротами Царского Села князь послал Федора на разведку, а сани с беглецами укрылись в лесу. Деревня принадлежала Меншикову, построившему здесь дворец. Все выглядело безмятежным в этом поселении, стоявшем на холме. Дворец казался пустынным; ни в одном окне не горел свет. За деревней, почти у самой дороги, показалась изба. Федор трижды постучал, дверь приоткрылась, и чей-то голос спросил:

— Что надо?

— Украина и Романов! — прошептал Федор.

— Входи!

— Сейчас вернусь, приготовь свежих лошадей.

И Федор отправился за своими спутниками. Нигде не было видно солдат Екатерины, и беглецы вздохнули с облегчением. Если сменные лошади заготовлены везде, то в день можно с легкостью преодолевать расстояние в сто верст. Перед отъездом Максимильена хотела дать хозяину избы пятьдесят рублей, но тот отказался:

— Барыня, я человек гетмана Саратова и верно ему служу. Дозволь только поцеловать руку этому мальчику, да хранит его Господь!

Взволнованная Максимильена кивнула, и мужик встал на колени перед удивленным Флорисом, который, однако, уже научился не теряться при любых обстоятельствах, а потому церемонно протянул свою маленькую ручку, кинув на Адриана победоносный взгляд. Флориса переполняло чувство собственной значимости, потому что он понимал, что все хотят спасти в первую очередь его. Это было приятно сознавать — право, ему это начинало нравиться, потому что во дворце на Мойке и даже в Дубино жизнь была не такой интересной. Жаль только, что не было Петрушки.

— Как бы мы с ним посмеялись, — вздыхал Флорис.

Однако, усевшись в сани, он почти сразу заснул, обняв брата.

Занимался тусклый рассвет. Максимильена оглянулась, чтобы взглянуть на дворец Меншикова, исчезавший вдали. Его громадный вычурный фасад напоминал своего хозяина, и Максимильена содрогнулась. Князь наклонился к ней:

— Нет, друг мой, забудьте об этом и никогда больше не думайте!

— Вы правы, Ромо, теперь я должна смотреть только в будущее, ради моих сыновей.

Когда стало совсем светло, лошади понеслись вскачь. Мороз крепчал с каждой секундой, что было редкостью даже для этих мест. Ромодановский поднял откидной верх саней, но, несмотря на меховую одежду и плащи из оленьей кожи, хорошо защищавшие от холода, беглецы начали дрожать. Максимильена побледнела. У князя сжалось сердце. Молодая женщина и ее дети привыкли путешествовать в теплых берлинах. Максимильена сказала, стуча зубами:

— Ромо, я впервые вижу, чтобы холодало так быстро.

— Это похоже на сибирские степи, Максимильена. Там порой кажется, будто замерзает сердце.

Бока и спины лошадей покрылись ледяной коркой. Пар из ноздрей инеем оседал у них на корде. С неба замертво падали птицы. Вдалеке выли волки, обезумевшие от голода. Флорис с Адрианом уткнулись в меховые воротники так, что только носы торчали. Князь потянулся за фляжкой, чтобы дать им немного водки, но убедился, что жидкость замерзла. У всех путников ноги одеревенели от холода. Слова, казалось, превращались в лед на замерзших губах, которые уже не могли шевелиться. Максимильене все же удалось выдохнуть:

— Эти морозы задержат нас.

— Напротив, Максимильена, теперь мы легко сможем пересечь замерзшие реки и озера. Никаких препятствий больше не осталось. Зима — союзница русских, и наша быстрота, возможно, спасет нас. Если мы будем делать по сто верст в день, то оторвемся от погони.

С этими словами Ромодановский подхлестнул лошадей, и те понеслись галопом. Несчастным животным не давали передышки, и они часто падали замертво, едва лишь их выпрягали из саней. Князь не жалел никого, и к концу дня беглецы оказались в двадцати четырех верстах от Великого Новгорода. Путники изнемогали от усталости, почти у всех были обморожены лица. Дорога становилась опасной: на сменной станции человек гетмана предупредил, что в округе появились солдаты, которые куда-то спешили и явно кого-то разыскивали. Было решено ехать в Новгород по реке Волхов, покрывшейся льдом. Затем предстояло пересечь озеро Ильмень — таким образом, можно было объехать Новгород стороной и сменить лошадей, не заезжая в город. Быстро темнело, и Максимильена сказала Ромодановскому:

— Быть может, надо где-нибудь остановиться, чтобы дети согрелись. Посмотрите на них.

— Нет, Максимильена, между нами и императрицей должно быть как можно больше верст. Едем дальше.

Лед на реке был тверже скалы, но сани двигались медленно, поскольку ничего нельзя было разглядеть. В санях, в которых находились Элиза, Мартина и Блезуа, царило уныние. Элиза громко стенала:

— О, я предпочла бы адский огонь, чем этот холод, Господи Иисусе, Мария, Иосиф!

Мартина и Блезуа уже давно не раскрывали рта. Русская зима доконала их. Бутурлин также мучился, потому что рана его едва затянулась, но продолжал править лошадьми. И лишь в первых санях Федор с Мариной-Хромушей, казалось, не замечали ужасного мороза. Они предавались воспоминаниям о прошлых сражениях, говоря на родном украинском языке. Федор, похоже, признал главенство Марины. А несчастный Грегуар бормотал: «Не может быть христианской страна, где спиртное замерзает!»

Максимильена, Флорис и Адриан удивляли князя своей выдержкой, присущей обычно самым закаленным солдатам. В воздухе начали кружиться снежинки.

— Скоро чуть потеплеет, Максимильена, снег пошел!

Но надежда, вызванная словами Ромодановского, быстро испарилась — задул сильный северный ветер, снег повалил хлопьями, и начался буран. Лошади словно обезумели: снег забивался им в ноздри и слепил глаза. Внезапно Флорис заметил вдалеке, на берегу реки, какие-то тени, совершавшие непонятные прыжки. Он прошептал:

— Смотри, Адриан.

Но сквозь метель трудно было что-либо рассмотреть. Ромодановский и Максимильена не заметили ничего. Флорис, взглянув на брата, который кивнул, закричал между двумя порывами ветра:

— Ромо, кажется, за нами кто-то гонится!

Князь, всматриваясь в берег, ответил:

— Нет, это просто волки. Пока они не опасны.

И, высунувшись из саней, он крикнул другим:

— Осторожно, волки! Надо двигаться быстрее!

Лошади пришли в крайнее возбуждение. Они тоже почуяли врагов на берегу и стали взбрыкивать. Ромодановский махнул рукой Федору и Бутурлину; все трое, выйдя из саней, принялись успокаивать животных, ласково с ними заговаривая и поглаживая их. На правом берегу реки Волхов становилось все больше волков, которые к тому же явно приближались. Князь подумал, что на ночь следовало бы где-нибудь остановиться, но местность выглядела совершенно пустынной. Лошади ржали от ужаса. Было уже совсем темно; метель усилилась. Из-за ветра невозможно было разжечь факелы, которые могли бы отпугнуть хищников. С правого берега за путниками следили блестящие глаза. Ромодановский и Федор тревожно переглянулись. Сначала им показалось, что речь идет о небольшой стае, но волков было уже несколько сотен. Некоторые из них завыли — в ответ раздался вой уже с левого берега. Князь повернулся и увидел, что зверей там не меньше. Если метель не утихнет, лошади остановятся, и тогда волки подберутся к ним незаметно. Князь крикнул, обращаясь ко всем беглецам:

— Вооружайтесь! В одну руку возьмите кинжал, в другую — пистолет!

В санях заготовили настоящий арсенал. Флорис с Адрианом немедленно выполнили приказ Ромодановского. В третьих санях Элиза схватила сразу два пистолета, а Мартина с Блезуа испуганно таращились в темноту, лязгая зубами от страха. Завывания волков звучали уже так громко, что порой перекрывали свист ветра. Ромодановскому, Федору и Бутурлину было все труднее управлять испуганными лошадьми. Волки подходили ближе, самые смелые из них уже спустились на ледяную поверхность реки. Князь решительно произнес:

— Одной упряжкой придется пожертвовать. Хромуша сядет в первые сани, а Грегуар переберется во вторые.

Максимильена закрыла лицо руками.

— Какой ужас! Несчастные лошади!

Марина с Грегуаром вышли из своих саней, забрав с собой оружие и провизию. Через минуту они уже сидели на указанных им местах.

— Князь! — заорала Марина. — Тут у меня есть двоюродный брат, его изба стоит верстах в восьми отсюда. Если мы доберемся туда, то спасемся.

Ромодановский закричал в ответ:

— Если буран не прекратится, лошади не дойдут. Волки приближаются, а мы еле тащимся. Они бегут быстрее нас.

В самом деле, волки были уже совсем близко. Метель же, казалось, завывала с удвоенной силой. Бутурлин и Федор вдвоем правили санями, в которых находились Марина и Мартина с Блезуа. Князь вел те, где были Максимильена с детьми, Элиза и Грегуар. Вдруг сзади донеслось испуганное ржание лошадей из брошенной упряжки. На них набросились волки, довольные добычей. Флорис заткнул уши, чтобы не слышать вой голодных хищников, а те расправлялись с несчастными животными. Из глаз мальчика текли, тут же замерзая, слезы. Взяв за руку брата, он тихонько сказал:

— Мне страшно, Адриан.

Адриан прижал к себе братишку, но сам тоже дрожал — уже не от холода. Ромодановский, Максимильена и все прочие застыли, оцепенев от ужаса — то был дикий страх одинокого путника перед волками.

Князь первый взял себя в руки и выкрикнул:

— Приготовиться! Сейчас начнется схватка!

Однако про себя он в отчаянии думал: «Какая схватка? Их слишком много. Боже мой! Какая страшная смерть! Мы все останемся здесь на съедение волкам!»

Федор, подняв к небу свое испещренное шрамами лицо, прорычал:

— Неужели и Господь нас оставил?

Тогда Флорис прошептал:

— Петрушка, помоги нам!

19

Это было похоже на удар молнии: на них прыгнул огромный самец, изголодавшийся больше других. Максимильена, Флорис и Адриан, обернувшись, увидели опасность — и разрядили свои пистолеты. Зверь с завыванием отполз в сторону. Это стало сигналом к нападению: обезумев от запаха крови, хищники бросились в атаку. Ромодановский, Бутурлин и Федор встали возле лошадей, чтобы спасти упряжку. Животные вставали на дыбы и безумно ржали. Трое мужчин били кинжалами по серым теням, скользившим рядом с ними, и одновременно стреляли из пистолетов, разнося в клочья черепа волков. С началом схватки князь и Федор обрели хладнокровие. Федор был страшен: его изуродованное лицо было залито кровью хищников. Он отбросил в сторону пистолет и выхватил саблю — со свистом рассекая воздух, он разрубал волков пополам.

«Сколько мы сможем продержаться?» — спрашивал себя Ромодановский, продолжая вести борьбу с серыми полчищами.

Флорис и Адриан, со своей стороны, палили без передышки, укладывая каждым выстрелом по зверю. Они поочередно перезаряжали пистолеты. Флорису уже не было страшно. Внезапно одна из самок, взбешенная гибелью своих волчат, вцепилась в руку Адриана, норовя выволочь мальчика из саней, чтобы разорвать на льду. Услышав крик брата, Флорис сразу понял, какой ужасной опасности тот подвергается, и, отбросив пистолет, который не успел зарядить, без колебаний всадил кинжал в бок волчицы. Та с рычанием завалилась на землю, и на еще теплое тело тут же набросились другие хищники. Адриан истекал кровью. Максимильена, обернувшись на вопль сына, выстрелила в волков, угрожавших Флорису, а затем, воспользовавшись секундной передышкой, обмотала платком руку Адриана. Беглецов подстерегала еще одна беда — оставшийся у них порох отсырел во время снегопада. Теперь могли помочь только кинжалы. Кто узнал бы сейчас в этом окровавленном юноше прелестную женщину, которая всего месяц назад слыла королевой Санкт-Петербурга!

Марина-Хромуша вопила так, что могла бы распугать хищников одним своим криком. В каждой руке она держала по кинжалу и наносила по два удара одновременно. Вокруг нее валялось множество еще трепещущих трупов.

Грегуар отыскал в своих санях кнут и со свистом размахивал им. Перед угрозой смерти Мартина с Блезуа обрели мужество, перестали стенать и сражались наравне с остальными — сначала отстреливались из пистолета, а затем вооружились кинжалом. Инстинкт самосохранения творит чудеса!

Элиза же осыпала хищников отборными ругательствами и палила наудачу, почти не попадая в цель, но зато отпугивая зверей. Впрочем, и ей пришлось взяться за кинжал. Число волков не убывало, и они бросались в атаку с растущим остервенением. Казалось, они чувствуют, как устали беглецы, изнемогавшие в неравной борьбе. Внезапно один из волков устремился к упряжке, которую защищал Ромодановский. Лошадь со вспоротым животом взвилась на дыбы от боли, а затем повалилась на других, прежде чем князь успел удержать ее. Сани опрокинулись. Максимильена, Марина и двое мальчиков внезапно оказались на льду. В одну секунду их окружила целая стая. Огромный зверь с полуседой шерстью кинулся, разинув пасть, на Флориса, ухватил его за одежду и уже поволок прочь, но Адриан, увидев это, схватил оглоблю, чтобы отбить брата. Волчьи глаза сверкали в темноте, как угли. Но вдруг в поведении зверей что-то изменилось — они стали пятиться, а затем безмолвно отступили, растворившись в ночи. Седой волк, по-прежнему державший в зубах Флориса, обернулся; Адриан воспользовался этим, чтобы пустить в ход свое импровизированное оружие — пошатнувшись от удара по голове, зверь выпустил свою добычу и убежал последним. Беглецы ошеломленно переглядывались, потрясенные чудесным спасением. Они не сразу заметили горящие факелы в руках у троих людей, стоявших перед ними. Во время схватки буран утих — волки же никогда не нападают при свете, поэтому и обратились в бегство, едва увидев огонь. Ромодановский и Федор с опаской приблизились к тем, кому были обязаны жизнью. Быть может, от них исходила новая опасность? Но тут Марина-Хромуша воскликнула:

— На этот раз ты подоспел вовремя, Поляк!

И спокойно пояснила удивленному князю:

— Это мой двоюродный брат.

Поляк был небольшого роста, но широк в плечах, отчего казался почти квадратным. Он пришел вместе с двумя сыновьями, которые на голову превосходили коротышку-отца. Марина-Хромуша пылко обняла своего двоюродного брата, но Ромодановский прервал эти излияния, чтобы поблагодарить человека, спасшего их от ужасной смерти. Затем он с тревогой осведомился:

— Как вы решились выйти из дома в такую метель?

— О, клянусь святым Станиславом! — Вскричал Поляк. — Я живу в трех верстах отсюда. Мы услышали выстрелы и вой волков. Я подумал, что какие-то путники попали в беду, правда, пришлось переждать буран. Снежные бури у нас сильные, но длятся недолго.

— Стало быть, — сказал князь, — другие тоже могли услышать?

— Не беспокойтесь, — ответил Поляк, понимавший все с полуслова, — на протяжении тридцати верст вы не найдете больше ни одной избы. Милости прошу ко мне в дом.

Путники произвели счет потерям. Из двенадцати лошадей осталось лишь четыре. Сами беглецы истекали кровью от многочисленных укусов. Все расселись по двум саням: каждая упряжка теперь состояла из двух животных. Сыновья Поляка обещали сходить на следующий день за третьими санями, валявшимися позади. До избы ехали молча. Поляк предоставил в распоряжение своих гостей этот маленький домишко, засыпанный снегом. Все дрожали от холода, голода и страха, но Максимильена, такая же бледная и окровавленная, как остальные, вдруг обратилась к Поляку с неожиданными словами:

— Сударь, вы должны знать, что мы объявлены вне закона и вы подвергаетесь опасности, укрывая нас.

Марина-Хромуша вскричала:

— Ах, барыня, если этот мошенник откажется нас принять, я ему вколочу кое-что в одно место!

Флорис подумал, что Марина умеет разговаривать с мужчинами. Маленький Поляк поклонился Максимильене.

— Хоть вы носите одежду молодого боярина, благородная госпожа, мне до этого дела нет и я ничего не желаю знать. Раз вы пришли с Мариной-Хромушей, то вы — мои дорогие гости, а мой дом — ваш дом.

Максимильена не удержалась от улыбки. Мир перевернулся: знатная дама, князь и маленькие барчуки были обязаны жизнью маркитантке, которая обзавелась сердечными друзьями на всех полях сражений, прогремевших в Европе.

«Что ж, тем лучше», — подумала Максимильена и повернулась к сыновьям.

— Никогда не забывайте, дети, что вас спасли эти люди с благородными сердцами, которые рисковали жизнью. Нет, вы не должны забывать, что наш Петрушка был таким же, как они, — великодушным и смелым.

Перевязав раны и подкрепив силы горячим борщом, сваренным Поляком, беглецы улеглись спать на полу, прижавшись друг к другу. В избенке была всего лишь одна комната.

Выехать им удалось лишь ближе к полудню. Пришлось чинить третьи сани, а у Поляка было только две лошади. Ромодановский мысленно проклинал все на свете, поскольку на счету был каждый час. Надо было сменить лошадей в Великом Новгороде прежде, чем будет поднята тревога. Если бы это удалось, они вновь получили бы три упряжки из четырех лошадей. Хромуша горячо обняла Поляка на прощание, и Флорис тихонько сказал брату:

— Видишь, Адриан, Марина любит двоюродного брата так же сильно, как мы любим друг друга.

Ромодановский, услышав это, усмехнулся, потому что у него были некоторые сомнения по поводу этого родства. К тому же ночью слышались звуки, которые доказывали, что Марина готова многим пожертвовать ради братской любви. Флорис с Адрианом кинулись Поляку на шею, растрогав его почти до слез. А князь подумал: «Какой же колдовской силой обладают они трое! Ни одно сердце не устоит перед ними».

Славный Ромодановский забыл, что сам рисковал ради них жизнью, титулом и имением настолько поразила его самоотверженность Поляка.

Несмотря на задержку, беглецы за день покрыли расстояние в семьдесят верст, отделявшее их от Великого Новгорода. На дорогу они выезжать не стали, продвигаясь по льду реки. Погода стояла ясная, но мороз не спал: от ужасного холода терпели невыносимые муки и люди и животные. Через каждые пятнадцать верст приходилось делать остановку, чтобы дать передышку несчастным лошадям. Вечером беглецы увидели на левом берегу озера Ильмень, по которому ехали уже некоторое время, красные кирпичные стены Новгорода. Издали в сани, такие крохотные на фоне заснеженного озера, казалось, всматривалась белая башня. Обогнув город, беглецы попытались выбраться на берег; но лошадей пришлось выпрячь из саней, поскольку иначе нельзя было подняться по довольно крутому склону. Максимильена, волоча вместе с другими сани, погладывала на сыновей — те выглядели бодрыми и свежими.

«Для своего возраста они отличаются необыкновенной силой и выносливостью. Можно подумать, что Пьер предвидел случившееся и подготовил их к испытаниям. Недаром он столько возился с ними в Дубино!»

В Новгороде темнело, и беглецы рискнули выехать на дорогу; однако сделали это преждевременно, потому что город находился слишком близко, и караульные у ворот заметили их. Ромодановский крикнул Федору и Бутурлину:

— Бежать нельзя, лошади очень устали. Поворачиваем! Говорить буду я.

Князь направил сани к воротам. Солдаты уже взнуздывали коней, чтобы пуститься в погоню за тремя подозрительными санями. Возможно, им уже сообщили о беглецах из крепости, но, может быть, они просто намеревались получить выездную пошлину, что было вполне естественно — ведь Великий Новгород был, наряду с Москвой и Киевом, одним из трех самых крупных городов Московии, не считая, разумеется, Санкт-Петербурга. Ромодановский, мысленно проклиная себя за неосторожность, повернулся к Флорису и Адриану.

— Не забывайте, что вы девочки, а зовут вас Наташа и Софи.

Флорис поглядел на него с чувством превосходства.

«Положительно, он принимает нас за несмышленых младенцев!»

Однако, взглянув на мать, Флорис настолько был потрясен ее бледностью, что прошептал:

— Не бойтесь, мамушка, мы с вами.

К саням князя подошел унтер-офицер. Ромодановский подобострастно произнес:

— Я не знал, что в Новгороде надо платить выездную пошлину. Я везу семью в Москву.

Унтер-офицер с недовольным ворчанием взял бумаги, протянутые им, и направился в караулку, чтобы показать их капитану. Максимильена почувствовала, как сильно бьется у нее сердце. К беглецам вышел капитан, это был толстый мужчина с багровым лицом.

— Откуда едете? — спросил он князя.

— Я со своей семьей, капитан, возвращаюсь в нашу святую Москву из Польши, где у меня небольшое поместье.

— Надо же было вам выехать в такую погоду!

— Жена у меня очень больна, капитан, и я везу к ней наших дочерей.

Толстый капитан рассматривал бумаги беглецов и так, и эдак — но придраться было не к чему. Пропуска у попа получились даже лучше настоящих. Ромодановский смотрел на капитана с добродушной улыбкой.

А тот обратился к Флорису и Адриану:

— Как тебя зовут? — спросил он младшего брата.

— Я Наташа, а это моя сестра Софи.

— А зачем вы едете в Москву?

Ромодановский и Максимильена вздрогнули. Было ясно, что капитан что-то подозревает и задаст вопросы детям, чтобы попытаться сбить их с толку. Судьба беглецов зависела от ответов малышей. Встревоженный князь вмешался в разговор:

— Я же сказал вам, капитан, мы едем в Москву…

— Помолчите. Пусть скажут девочки.

Дело было плохо: простой капитан никогда не посмел бы говорить с графом Черковским, путешествующим с семьей, если бы не считал, что имеет дело с государственными преступниками.

Флорису чрезвычайно нравилась эта игра. Он одарил капитана очаровательной улыбкой и произнес томным тоном благовоспитанной барышни:

— Мой папа уже сказал вам, господин капитан, что мы едем к мамочке. Она тяжело заболела. Мы с сестрой очень волнуемся, и нам хотелось бы поскорее ее увидеть.

Капитан повернулся к Адриану и спросил, указывая на Максимильену:

— Кто этот молодой человек?

Адриан хладнокровно взглянул на мать и ответил:

— Это очень милый человек, папин секретарь, Михаил Иванов.

Толстый капитан задумался. Очевидно, ему это было с непривычки тяжело — от напряженной работы мысли его лицо приобрело фиолетовый оттенок: Капитан, повернувшись к караулке, махнул рукой, и оттуда вышло несколько солдат. Максимильена, приложив руку к сердцу, посмотрела на Ромодановского.

«Мы пропали», — подумала она.

А князь размышлял. Вступить в схватку? Да, конечно, но гарнизон Новгорода насчитывал несколько сотен человек. Бежать? Попробовать можно, но их тут же схватят. Солдаты подошли к своему командиру, а тот заорал:

— Пошевеливайтесь, дурни, выводите сани его милости графа Черковского на дорогу. Благородный граф спешит в Москву.

Ромодановский был так ошеломлен, что даже не поблагодарил. Капитан же, приняв молчание за недовольство, добавил:

— Прошу вашу милость не сердиться на этих ослов. Должен вам сказать по секрету, что несколько дней назад нас известили о бегстве опасных преступников из Петропавловской крепости. За голову каждого из них назначена награда в тысячу рублей. Впрочем, я думаю, их схватили в Петербурге, потому что других новостей мы не получали.

— Капитан, — промолвил Ромодановский с важностью, — я сообщу императрице, как только увижу ее, о вашей непоколебимой преданности.

— О, господин граф, неужели? — сказал капитан, и его глаза заблестели. — Заметьте, я сразу понял, с кем имею дело, ведь меня не проведешь, не то что этих олухов.

Князь взглянул на капитана с доброй улыбкой.

— Вы поразительно умны. Нашему семейству приятно сознавать, что Новгород охраняется таким человеком, как вы. Ваша интуиция вполне под стать вашей молодцеватой выправке.

Максимильена думала: «Ромо перегибает палку, этот толстый дурак поймет, что над ним издеваются».

Но капитан, раздувшись от гордости, самодовольно улыбнулся и произнес заискивающим тоном:

— Надеюсь, милые барышни не обиделись на меня. Я выполнял свой долг!

«Барышни» посмотрели на толстяка ласково, но с некоторым пренебрежением. Сани покатились вперед, а капитан, кланяясь, провожал доброго графа Черковского и его свиту — слава Богу, никто не держал на него зла за несправедливые подозрения! Вернувшись вместе с солдатами в караулку, он наставительно сказал:

— Берите с меня пример, олухи. Пора бы уж вам научиться отличать беглых преступников от знатных господ.

А в санях царило ликование. Впервые за все время беглецы поверили в близость спасения. Элиза, молитвенно сложив руки, благодарила небеса, а Федор подмигивал всем своим единственным глазом:

— Клянусь святым Георгием, наши барчуки обдурили бы самого дьявола!

Максимильена ощущала горделивое волнение, а Ромодановский, глядя на детей, думал: «До каких же вершин они доберутся, если Господь и Петр Великий сохранят им жизнь!»

Было уже совсем темно, когда они в очередной раз сменили лошадей. Небо было ясное, путь освещала луна, и князь решил не останавливаться на ночь — если они доберутся утром до Твери, то окажутся всего лишь в ста семидесяти верстах от Москвы.

— Но, Ромо, — попыталась возразить Максимильена, — на нас могут опять напасть волки.

— Нет, барыня, Поляк мне сказал, что нынче бурана уже не будет. Нам нечего бояться, — вмешалась Хромуша.

Ромодановский был встревожен.

— Надо ехать, Максимильена. Возможно, этот тупица-капитан уже завтра получит новое послание из Петербурга. Он поймет, что его надули, и бросится в погоню со всем новгородским гарнизоном.

Вздохнув, беглецы расселись по саням: им удалось лишь немного согреться и слегка передохнуть. Всю ночь и следующий день они мчались вперед без всяких приключений. Сменные лошади поджидали их через каждые тридцать — сорок верст, так что сани летели с бешеной скоростью. Несчастные путники уже не замечали усталости, почти впав в оцепенение. Даже меховые покрывала не спасали от холода, а на руках, невзирая на пуховые перчатки, появились отвратительные волдыри.

Вечером следующего дня вдали показалась Тверь. Беглецы находились на Валдайской возвышенности. Надо было решить, какую дорогу выбрать. Они могли двигаться по замерзшей реке, но в этом месте Волга делала громадный полукруг, и им пришлось бы перебираться по озеру Овсий луг. Ромодановский сразу вспомнил о волках, для которых они стали бы на озере легкой добычей. Тогда было решено сменить лошадей в Твери. Князь подхлестнул лошадей, и сани двинулись по направлению к городу. Внезапно справа появился ворон и с карканьем пролетел прямо перед упряжкой. Федор, Марина и Бутурлин перекрестились. На Украине ворон, пересекший путь, считается вестником неминуемой беды. Ромодановский воскликнул:

— Сдурели вы, что ли? Неужели верите в эту ерунду?

— Ваша милость, — возразил Федор, — это дурной знак.

— Ворон пролетел как раз над моей головой, — мрачно сказал Бутурлин, а потом добавил: — Ну, делать нечего. От судьбы не убежишь!

20

Это происшествие взволновало беглецов. Максимильена крепче прижала к себе сыновей. В Твери все выглядело спокойным. Жители уже заперлись на ночь в своих теплых домах. У городских ворот не видно ни гвардейцев, ни солдат. Эта безмятежность должна была бы приободрить путников, но они, напротив, встревожились. Флорис, нагнувшись к брату, еле слышно произнес:

— Адриан, мне кажется, за нами наблюдают.

Князь услышал слова мальчика и мысленно выругал себя, подумав:

«Надо было спуститься к Волге, это спокойствие мне не нравится».

Они проехали через весь город, застроенный в основном деревянными домишками, и добрались наконец до последней избы справа. Это оказался жалкий кабак с помпезным названием «Солнце Твери». Ромодановский сделал знак Бутурлину, и тот, спрыгнув с саней, трижды постучал в дверь условленным стуком. На пороге возник рябой человек с бегающими глазками. Бутурлин тихонько сказал:

— Украина и Романов.

Хозяин кабака поклонился до земли и жестом пригласил всех войти. В кабаке никого не было.

— Эй, Нина, иди скорей сюда, помоги раздеться благородным господам!

Князь недоверчиво оглядывал слишком угодливого мужика.

— Как тебя зовут?

— Арашев, ваш покорный слуга.

— Приготовь для нас лошадей, по четыре в каждую упряжку. Мы отдохнем немного и в середине ночи отправимся в путь.

— Ваша милость, все уже готово, — ответил Арашев. — Вы вполне можете доверять мне, я служил под началом гетмана Саратова и предан ему всей душой.

В словах бывшего казака прозвучала такая обида, что Ромодановский упрекнул себя, за излишнюю подозрительность.

«Экая глупость, — подумал он, — я тревожусь, как женщина, и повсюду вижу врагов. А все Федор с Бутурлиным! Нашли время толковать о дурных предзнаменованиях!»

Флорис с Адрианом так устали, что заснули, не поужинав. Максимильена, с нежностью посмотрев на них, стала есть дымящийся борщ вместе с остальными путниками.

В избе Арашева было очень тесно, и беглецы улеглись на полу, закрывшись меховыми покрывалами, принесенными из саней. Прошло два часа; все спали, когда Флорис проснулся от голода. Он взглянул на сопевшего рядом брата, на мгновение заколебался, а потом решил, что пуститься на розыски чего-нибудь съестного лучше вдвоем — и толкнул в бок Адриана. Тот рывком сел.

— Я хочу есть, — прошептал Флорис.

Адриан вздохнул — ему хотелось спать.

— Я хочу есть, — нетерпеливо повторил Флорис.

Без единого слова Адриан встал, ибо не мог отказать Флорису ни в чем. Они направились в чулан, где еще вечером углядели запасы провизии. Комнату освещал только лунный свет, но Флорис видел в темноте, как кошка. В кладовке Флорис, к величайшему своему удовольствию, обнаружил кульбаты — он обожал эти лепешки, приготовленные из риса, рубленого мяса, красной капусты и яичных желтков. Адриан же снял с полки самовар, в котором еще оставалось немного теплой воды. Братья, усевшись на пол, принялись с жадностью поглощать еду. Теперь Адриан радовался, что Флорис разбудил его. Они молча насыщались, как вдруг снаружи до них донесся чей-то шепот:

— Они дрыхнут крепко, я им кой-чего подсыпал в борщ! Пора приступать, — зловеще произнес мужской голос, и братья узнали Арашева.

— А ты не боишься? — отозвалась его жена. — Если гетман узнает об этом, он нас убьет.

— Глупая ты женщин! За них обещано десять тысяч рублей. Помолчи, вот идет лейтенант.

Флорис с Адрианом услышали еще один голос:

— Вы уверены, что они спят?

— Не сомневайтесь, лейтенант.

— Очень хорошо! Мы захватим их врасплох и перережем горло всем, кроме француженки и ее щенка.

— Гм, лейтенант, — промолвил Арашев, — а как же вознаграждение?

— Будь спокоен, ты его получишь, как только мы управимся с ними. Ты молодец, что донес. Награда твоя.

Флорис с Адрианом не стали слушать дальше; они на цыпочках вернулись в комнату и, перешагивая через ноги спящих, пробрались к Ромо. Максимильена спала, ей снилось, что она скачет по полю рядом с Пьером. Внезапно дорогу им пересек ворон, а Пьер крикнул:

— Береги Флориса! Береги Флориса!

Максимильена открыла глаза. Князь тряс ее за плечо. Все беглецы уже встали и ошеломленно озирались. Ромодановский еле слышно распорядился:

— Вооружайтесь! Придется сражаться, нас предали.

Осознав опасность, все безмолвно взялись за оружие, которое предусмотрительно захватили с собой, и затаились у дверей избы. Ожидание казалось невыносимым. Внезапно дверь бесшумно распахнулась, и вошел Арашев в сопровождении трех солдат. В комнате было совершенно темно, но беглецы ждали врагов, тогда как те ни о чем не подозревали, полагая, что все спят. Ромодановский надеялся захватить их врасплох, прежде чем они успеют подать сигнал тревоги, — для этого он приказал пользоваться только кинжалами. Арашев затворил дверь за солдатами, и Ромодановский с быстротой молнии вонзил клинок в сердце одного из них. Федор столь же проворно расправился со вторым, а Бутурлин нанес рану предателю Арашеву, однако Грегуар, питавший отвращение к крови, предпочел схватить своего противника за горло. Ромо не успел вмешаться; солдат вырвался из рук старика и выскочил за дверь с криком:

— К оружию!

Князь и Максимильена надеялись, что удастся спастись бегством через заднюю дверь, но солдаты, услышав крики своего товарища, уже окружали избу.

Тогда князь завопил во все горло:

— Укройтесь за окнами, стреляйте только наверняка, подпустив поближе! Мы не знаем, сколько их.

Изба смотрела на улицу четырьмя небольшими окнами. Ромодановский встал возле одного из них вместе с Максимильеной. У второго расположились Бутурлин и Грегуар, у третьего Блезуа с Мартиной, а у четвертого — Флорис с Адрианом. Федор же и Марина-Хромуша, распахнув дверь, загородили ее тяжелым столом, чтобы стрелять из укрытия.

Максимильена хотела было перебраться к сыновьям, но Ромо удержал ее:

— Оставьте, Максимильена, они справятся и без вас. А нам необходимы их пистолеты, — добавил он мрачно.

В рядах солдат, укрывшихся за деревьями вокруг избы, царило некоторое смятение. Они ожидали распоряжений, но не могли их получить, поскольку лейтенант валялся на полу с перерезанным горлом — встреча с Федором стала для него роковой. Ромодановский вздохнул с облегчением — без командира этот отряд мало чего стоил. Но в этот момент вдали послышался конский топот. Он с каждым мгновением усиливался, и вскоре к избе подлетело множество всадников, в которых беглецы узнали солдат новгородского гарнизона. Ромодановский и Максимильена в отчаянии переглянулись — теперь никаких надежд на спасение не осталось.

А случилось вот что. Через три часа после их отъезда толстый капитан получил новые известия из Петербурга. Догадавшись, что его обманули, он немедля посадил на коней около ста солдат и пустился в погоню за беглецами.

— Как же их много! — прошептала Максимильена. — А нас десять человек, причем двое — дети…

Ромодановский вздохнул. На сей раз спасения ожидать не приходилось, но, по крайней мере, они погибнут с оружием в руках.

Максимильена взяла Ромодановского за руку и глухо сказала:

— Друг мой, поклянитесь, что не позволите взять нас живыми, меня и моих сыновей…

— Максимильена, — промолвил князь, и голос его дрогнул.

— Поклянитесь, брат мой, поклянитесь, что убьете нас, но не позволите взять живыми!

Ромодановский взглянул на Флориса. Неужели для этого доверил ему Петр Великий защиту любимой женщины и единственного сына?

— Клянусь вам, Максимильена, — прошептал он, склонив голову, — клянусь, сестра моя, что вы не достанетесь им живыми.

И, словно бы подтверждая значимость этой клятвы, раздался мушкетный выстрел. Максимильена едва успела отпрянуть от окна. Началась отчаянная пальба с обеих сторон.

Толстый капитан из Новгорода, приказав своим людям спешиться, расставил их вокруг избы. Завязался ожесточенный бой. Беглецы сражались с мужеством отчаяния. Вдруг кто-то вскрикнул. Максимильена обернулась и увидела, что Бутурлин ранен в грудь. Оставив свой пост, она устремилась к несчастному, чтобы помочь. Лицо Бутурлина; исказилось от ужасной муки, розовая пена выступила на губах. Он упал в лужу крови, возле убитых солдат и предателя Арашева, тихонько скулившего от боли. Максимильена поняла, что Бутурлин умирает, и из груди ее вырвалось рыдание.

— Простите, простите, мой добрый Бутурлин, это все из-за нас, из-за того, что вы хотели спасти меня и детей…

Бутурлин, сделав попытку приподняться, сказал хриплым голосом:

— Нет, барыня… это судьба, от нее не убежишь!

— Дорогой Бутурлин, я хочу, чтобы вы жили… или чтобы мы все погибли!

— Вы будете жить, барыня, и маленькие барчуки тоже… Прислушайтесь! Они скачут сюда… скачут, чтобы спасти вас…

И бедный капитан Бутурлин откинулся назад. Он был мертв. Почти обезумевшая Максимильена подняла голову и увидела, что сыновья ее отстреливаются, как настоящие мужчины. Но гордости не ощутила, подумав: «Жизнь наша не стоит подобных жертв».

Положение беглецов становилось критическим. Солдаты, почувствовав слабость Блезуа и Мартины, подбирались к их окну. Бутурлин погиб. Марине-Хромуше перебило пулей правую руку — теперь она могла только перезаряжать пистолет Федора. Максимильена, заняв свое место, принялась с ожесточением стрелять во врагов. Однако упавших быстро сменяли другие солдаты, и нападавшие приблизились к избе. Флорис с Адрианом стреляли без промаха. Один из новгородцев, подползший к их окну, вдруг встал во весь рост перед двумя братьями.

Адриан успел только увидеть, как дымящееся дуло пистолета почти уперлось в грудь Флориса. Он выстрелил в упор, спасая брата, а Флорис ответил ему взглядом, полным гордости и благодарности. Вместе они чувствовали себя непобедимыми.

Толстяк-капитан, взбешенный тем, что горстка беглецов уложила большую часть его людей, приказал подкатить к дверям телегу с соломой и поджечь ее. Ромодановский сразу же понял опасность.

— Они хотят выкурить нас из избы. Берите покрывала, надо сбить огонь.

Телега — со вспыхнувшей соломой оказалась ближе всего к окну, где стояли Флорис с Адрианом. Князь крикнул им:

— Отходите, перебирайтесь к другому окну! Блезуа, Мартина, Элиза, попытайтесь потушить пламя.

Ромодановский отдавал распоряжения уверенным тоном, но когда Максимильена встретилась с ним взглядом, то сердце ее мучительно заныло. Они обречены — Максимильена поняла это. Все продолжали отстреливаться, но огонь распространялся быстро — просмоленные бревна избы горели прекрасно. Элизе пламя обожгло лицо. Блезуа с Мартиной раздобыли где-то несколько ведер воды, однако это лишь ненадолго отсрочило роковое мгновение, когда в избе уже нельзя будет оставаться. Ромодановский, стиснув зубы, решил защищаться до последнего. Его терзала клятва, которую он вынужден был дать Максимильене. Внезапно на беглецов стали сыпаться горящие угли — это означало, что загорелась крыша. Вскоре вся комната заполнилась дымом, все закашлялись, задыхаясь.

Максимильена по-прежнему стояла у своего окна, но уже вместе с Флорисом и Адрианом, которые перебрались к матери. Она крикнула:

— Мы погибли! Ромодановский, не забудьте о своем обещании!

Нападавшие подходили все ближе к полыхавшей избе. Предатель Арашев, извиваясь на полу, вопил во все горло:

— Не оставляйте меня здесь! Я сгорю заживо! Спасите!

Ромо обернулся и сказал:

— Что б ты сдох в пламени, подлый изменник! И знай, это лишь преддверие ада, который ожидает тебя!

Толстый капитан орал своим новгородцам:

— Вытащите их оттуда, я хочу взять их живыми!

В избе царило смятение. Женщины закрыли юбками голову, чтобы защититься от невыносимого жара. Князь мрачно зарядил свои пистолеты и направился к Максимильене. Флорис и Адриан смотрели на него, ничего не понимая. Князь, рыдая, произнес:

— Простите… простите… Я не смог вас уберечь!

Федор, взревев от бессильной ярости, ринулся из избы. Солдаты попятились в ужасе при виде одноглазого богатыря, чья сабля со свистом рассекала воздух. Максимильена прижала к себе сыновей, шепнув им:

— Сейчас мы умрем. Молитесь, дети.

Она встала на колени и опустила голову, готовясь принять смерть. Ромо, зарыдав еще громче, поднял руку с пистолетом. Он уже собирался нажать на курок, как вдруг снаружи раздался устрашающий военный клич.

Апокалипсический грохот копыт заглушил треск горящих бревен. Пронзительно зазвенели трубы — то был хорошо знакомый беглецам сигнал к атаке. Ромодановский, опустив руку, с криком бросился за дверь. За ним бежала Марина-Хромуша, узнавшая ужасный клич. Максимильена же словно оцепенела. Адриан с Флорисом, видя, что балки вот-вот рухнут, повлекли мать за собой. Грегуар тащил Элизу, а Блезуа нес на руках Мартину, почти задохнувшуюся в дыму. Они устремились к выходу, даже не зная, какая новая опасность их ждет. Предателю Арашеву также удалось выползти наружу. Едва он выбрался из избы, как стены обрушились с адским грохотом.

Вокруг уже кипело сражение. Нападавшие сами теперь оказались в окружении. Солдаты новгородского капитана пытались бежать. Федор, нацепив шапку на острие сабли, ответил всадникам их боевым кличем. А те, размахивая арканами, преследовали солдат императрицы. Толстый капитан, с трудом вскарабкавшись в седло, ускакал. Ромо, смеясь, схватил Флориса и подбросил его в воздух.

— Казаки! — закричал он. — Мы спасены благодаря тебе!

Флорис чувствовал запах пороха и победы. Адриан вопил, обнимая Максимильену:

— Мы спасены, мамушка! Спасены! Ты слышишь? Казаки, казаки!

А Максимильена думала: «Они все сошли с ума».

Она ничего не понимала в происходящем. Вдруг перед ней возник какой-то человек и с низким поклоном произнес:

— Приветствую тебя, Летняя Улыбка.

21

Ли Кан Юн — а это был именно он — спокойно стоял перед Максимильеной, как будто ненадолго отлучился. Флорис и Адриан бросились ему на шею. Федор и все прочие окружили его с восторженными кликами, которые он принимал со скромной улыбкой. Появился отряд всадников. Поле сражения уже очистилось от врагов. Гетман Саратов с достоинством спешился и, не обращая ни на кого внимания, подошел прямо к Флорису.

— Ты знаешь, кто я такой?

— Да, — ответил Флорис, — вы мой крестный, гетман Саратов, и я знал, что вы придете к нам на помощь.

Свирепый гетман наклонился и положил руку на темные кудри мальчика.

— Я сразу узнал тебя, Флорис, ты достойный крестник Украины.

Лишь после этого гетман соизволил повернуться к Ромо.

— Князь, отныне мы друзья навеки, ибо ты спас их.

Взволнованный Ромодановский поклонился в ответ на эти слова. Он знал, что гетман редко кого дарил своей дружбой.

— Благородная дама, — произнес гетман, поворачиваясь к Максимильене, — теперь ты под моей защитой. На рассвете мы выступаем на Украину.

Ли Кан Юн покинул Петербург, когда царь умирал. Поэтому ему удалось опередить гонцов императрицы. Не сходя с коня ни днем, ни ночью, неутомимый китаец почти не спал и не ел. За восемнадцать суток он преодолел примерно двести тысяч верст, отделяющих лагерь гетмана от Санкт-Петербурга. Казакам пришлось снять его с лошади и на руках отнести к палатке гетмана, потому что идти он уже не мог. Узнав, какой опасности подвергается крестник, гетман впал в страшную ярость. Он поклялся защищать сына своего друга Петра Великого, а для казачьего атамана клятва священна. Пятьсот казаков немедленно отправились в поход на маленьких степных лошадках, способных, как и их всадники, скакать без передышки в течение долгих часов, легко переносить холод и оставаться без пищи несколько дней подряд.

Прочим войскам гетман приказал двигаться из Украины на Москву. Мужики при виде этих всадников Апокалипсиса осеняли себя крестом, ибо казаки всегда внушали им страх и уважение. Сам же гетман решил явиться ко двору, дабы вынудить царицу освободить пленников, угрожая ей восстанием Дона и Украины.

Во главе своих пятисот человек гетман мчался к Санкт-Петербургу; когда же показалась Тверь, они услышали мушкетные выстрелы и увидели зарево пожара. Гетман знал, что на окраине города держит сменных лошадей один из его людей, а потому приказал атаковать. Казаки пришпорили усталых коней, и появление этих всадников с ужасным военным кличем на устах вселило ужас в сердца солдат императрицы — они обратились в бегство, даже не пытаясь оказать сопротивление. Гетман решил, что войско его нуждается в отдыхе, и приказал разбить лагерь. Мгновенно поставили палатки; несчастные беглецы занялись своими ранами и ожогами, гетман же стал составлять послание к императрице. Пером вооружился Ромо, поскольку гетман за всю свою жизнь так и не выучился писать.

«Царица, — диктовал Саратов, — по твоему приказу моего дорогого крестника и его родных бросили в тюрьму, а затем их начали преследовать твои солдаты, и они подверглись нападению. Наш владыка Петр Великий оказал мне честь, назвав меня своим другом. Он доверил мне защиту тех, кто был дорог его сердцу. Казаки мои подошли к Москве. Если ты бросишь против нас свои войска, то поднимутся Украина и Дон, а также люди моего брата, казачьего атамана Сибири. Я приказал захватить князя Ромодановского, и теперь он наш заложник. Уверен, царица, что ты понимаешь, как важно сохранить мир в нашем государстве. Такова воля Господа нашего Иисуса Христа и великого царя Петра. Кланяюсь тебе. Гетман Саратов».

Ромодановский от души расхохотался.

— Клянусь святым Андреем, гетман, в хитрости ты не уступишь лисице! Для Екатерины я твой пленник… Прекрасно придумано.

Гетман самодовольно улыбнулся.

— А это значит, что ты, князь, сможешь вернуться в Петербург, когда захочешь, даже если эта польская сука не поверит ни единому моему слову. Доказательств против тебя у нее не будет, а мстить она не посмеет.

— Клянусь Господом, гетман, выпьем за жизнь!

И эти железные люди осушили по чарке водки.

Сибирские сани беглецов сгорели во время пожара. Гетман послал дюжину казаков на поиски каких-нибудь повозок для тех, кого взял под свое покровительство. Люди его вернулись очень быстро, пригнав с собой две тройки. Тройки гораздо удобнее сибирских саней, но не так быстры, поскольку в них впрягают не четырех, а трех лошадей: одного коренного и двух пристяжных.

Над горящими обломками избы занимался рассвет. Максимильена, почти не сомкнувшая глаз, встала на колени перед пепелищем вместе с Адрианом и Флорисом, которых разбудила ради этого. Ромодановский держался немного в стороне.

— Помните, — сказала Максимильена, — что здесь погиб капитан Бутурлин, благородный человек, отдавший жизнь, чтобы спасти нас, дети. Не забывайте его в своих молитвах.

Ромодановский склонил голову.

— Поднимитесь с колен, Максимильена. Бедняга Бутурлин умер счастливым: некогда он совершил бесчестный поступок, но я избавил его от позора. Он хотел искупить свою вину и погиб, как герой.

Флорис и Адриан с трудом сдерживали слезы. До сих пор битвы приводили их в восторг, однако теперь они поняли, что в бою теряешь друзей. Гетман Саратов, наблюдавший за этой сценой, подъехал ближе, поднял Флориса и посадил на круп своей лошади, объявив громовым голосом:

— Лучше умереть героем, чем жить в позоре!

И его синие глаза вспыхнули при взгляде на дерево, к которому привязали предателя Арашева с женой. Оба находились в плачевном состоянии, поскольку сам изменник был ранен Бутурлиным в плечо, женщина же дрожала от холода и страха. Гетман дал знак своим людям.

— Привяжите их к седлу. Они умрут на Украине.

Утром маленькое войско гетмана выступило в обратный путь. Флорису с Адрианом дали молодых коней, таких же горячих, как они сами. Гетман Саратов, у которого не было сыновей, с гордостью смотрел, как гарцует на лошади Флорис. Федор и Ли Кан верхом сопровождали своих маленьких господ. Друзья были счастливы увидеться вновь, но по природной гордости не признавались в этом — впрочем, они превосходно понимали друг друга без слов. Элизу же настолько взволновала встреча, что она упала на грудь Ли Кану, а тот с присущей ему церемонной вежливостью сказал:

— Мне кажется, Здравая Мудрость, что ты немного обгорела, равно как и Почтенная Осмотрительность. У меня есть чудодейственная мазь для вас — как раз на такой случай.

Что касается Мартины и Блезуа, то они еще не пришли в себя после окончания битвы. Ли Кан молча смотрел, как двое казаков укладывают их в тройку, а затем сказал, повернувшись к Федору:

— Я думаю, Острый Клинок, что наши друзья будут спать до самой Украины… Если, конечно, Будда позволит нам вернуться туда.

В этот момент к тройке Максимильены подошла Марина-Хромуша в окружении целой толпы новоявленных двоюродных братьев. Ли Кан тихо спросил Федора:

— Острый Клинок, эта женщина… Огненная Водка… кто она?

Федор лаконично ответил:

— Это моя двоюродная сестра.

Понадобилось целых два дня, чтобы добраться от Твери до Москвы. Накануне к воротам города подошла двадцатитысячная армия казаков. Они расположились лагерем под стенами. В Москве воцарилась паника. Что нужно этим казакам? Укрывшись за Садовым кольцом — городскими укреплениями, состоящими из глубокого рва, забора из кольев и деревянных башен, жители следили за всеми перемещениями казаков. Москвичи остро чувствовали свою заброшенность и беззащитность, поскольку князья и бояре находились при дворе в Санкт-Петербурге.

Гетман со своим эскортом присоединился к основному войску, спокойно стоявшему лагерем перед воротами. Максимильена взглянула в последний раз на юго-восточную часть города, отыскав взглядом свою милую слободу. Сердце ее разрывалось от муки — ей хотелось хоть раз побывать в доме из розовых кирпичей. Она прижала к себе сыновей.

— Флорис, Адриан, это Москва, священная Москва! Посмотрите на нее хорошенько!

Флорис остро ощущал горе матери и понимал, что причиной тому смерть Петрушки.

— Но, мамушка, — сказал он, — мы обязательно вернемся в Россию, правда, Адриан?

— Да, мама, это для нас родная страна, как и Франция. Когда мы вырастем, непременно вернемся сюда.

На следующее утро ошеломленные горожане увидели, что казаки ночью снялись и ушли так же незаметно, как и появились. Екатерина незадолго до этого получила письмо гетмана Саратова и, читая его, позеленела от ярости.

— Александр, — завопила она, обращаясь к Меншикову, — пошли в погоню за ними армию, мы объявим Украине войну и поставим ее на колени. Я прикажу срыть до основания их дома, не пощажу даже женщин и детей! Но прежде всего пусть отрубят голову посланнику! — добавила она, брызгая слюной от бешенства.

Меншиков увлек ее в угол, подальше от придворных. После ночной сцены в крепости что-то в нем надломилось, и он уже не был прежним Меншиковым. Странное дело, в глубине души он радовался, что не обесчестил Максимильену и она ускользнула от него.

— Екатерина, ты выставляешь себя на посмешище. Выслушай меня, — проговорил он поспешно, поскольку она собралась прервать его. — Ты захватила власть незаконно и сама знаешь об этом. Если начнется восстание казаков, князья могут не поддержать тебя. Отрешись от личной вражды, забудь о мести, сделай так, чтобы гетман Саратов вернулся на Украину. Более того, напиши ему очень любезное письмо.

Екатерина напыжилась, не желая отступать, но Ментиков посмотрел на нее властно, и она сдалась. Весь двор наблюдал за этой сценой.

— Да, да, напиши любезное письмо и попроси отпустить князя Ромодановского в знак примирения, в награду за твою сговорчивость.

— Если этот изменник осмелится вернуться, я отрублю ему голову.

— Напрасно. Я терпеть его не могу, но не забывай, что он был другом царя. Если ты прикажешь его убить, знать поднимется против тебя.

Говоря это, Меншиков сам поражался своим словам. Впервые в жизни ему хотелось совершить благое дело. В ушах его звучал мелодичный голос: «Я люблю вас, Александр».

Так сказала ему Максимильена в крепости. Он не сердился на нее за обман.

Князь вздохнул. Максимильена не поняла, что лишь ее одну он мог бы полюбить. Екатерина глядела на него с удивлением, гадая, о чем он так глубоко задумался. Впрочем, Меншикову удалось ее успокоить, хотя она и не преминула заметить, словно бы прочитав его мысли:

— Тебе всегда нравилась эта мерзавка.

Меншиков вздрогнул, однако ответил спокойно:

— Ты заблуждаешься, меня интересуют только политические соображения, и я хочу помочь тебе. Последуй моему совету, будь ласкова с гетманом.

И Екатерина покорилась. Она отправила гетману следующее послание:

«Его светлости гетману Саратову, атаману казачьих войск на Украине. Мы счастливы, что вы смогли найти друзей нашего возлюбленного супруга, Петра Великого.

Солдаты, которые незаконно задержали их и преследовали, будут должным образом наказаны.

Питая глубокую привязанность и большое уважение к князю Ромодановскому, мы просим вас не лишать двор его присутствия.

Мы надеемся, что вы почтите царицу столь же искренней дружбой, как и покойного царя».

И Екатерина начертала внизу обычную подпись московских царей: «Быть посему» вкупе со своим именем.

Она отдала послание казаку гетмана, но руки ее все еще дрожали от бешенства.

Гонец нагнал гетмана с его армией в Туле. Войска продвигались уже не столь быстро — за пять дней им удалось покрыть всего лишь сто восемьдесят верст. Началась оттепель, дороги стали скользкими и опасными для лошадей, а лед на реках посинел и мог треснуть в любой момент. Князь вызвался прочесть письмо гетману Саратову — тот слушал, поглаживая шелковистую бороду.

— Князь, мы укротили польскую сучку. Надо показать послание благородной даме, — сказал Саратов, кивнув в сторону Максимильены, бродившей по лагерю.

— Нет, гетман, это слишком тяжело для нее, ей пришлось пережить так много. Надо ее просто успокоить.

И Ромодановский направился к Максимильене.

— Друг мой, теперь все будет хорошо. Гетман Саратов получил письмо от императрицы: нас не станут преследовать, дело обошлось без сражения. Я знаю, вас это мучило. Не тревожьтесь больше.

— Спасибо, князь. Я и в самом деле боялась, что из-за нас опять прольется кровь.

— Максимильена, — нерешительно промолвил князь, — ныне вы с Флорисом и Адрианом в безопасности. Мне следует подумать об отъезде.

Максимильена смотрела на Ромодановского и ничего не могла понять.

— Об отъезде? Вы хотите нас покинуть?

— Да, Максимильена. Я должен был спасти вас, однако теперь мне надо возвращаться в Петербург.

— Но ведь это же опасно! Императрица ненавидит вас.

— Тем не менее я почти убежден, что она ничего не посмеет мне сделать.

Максимильену ошеломила мысль о разлуке с Ромо, как если бы ее покидал родной брат. Подчиняясь первому порыву, она сделала попытку удержать его.

— Нет, Ромо, нет, не уезжайте! Проводите нас хотя бы до Украины, а там будет видно. Но сейчас не бросайте нас!

Ромодановский побледнел. Максимильена, не замечая того, нанесла ему удар в самое сердце.

Флорис, гарцуя на маленькой степной лошадке, подъехал к ним и крикнул:

— Смотри, Ромо! Я научился пролезать под брюхом коня на всем скаку.

Максимильена всплеснула руками:

— Но это же очень опасно!

Ромодановский взглянул на нее с нежностью.

— Максимильена, вы не устаете поражать меня. Ваши сыновья, как и все мы, сражались не на жизнь, а на смерть, а теперь вы боитесь, что он пролезет под брюхом лошади на скаку, хотя это умеют делать все казаки.

У Максимильены увлажнились глаза. Она ничего не ответила на реплику Ромодановского, но вновь стала молить:

— Не уезжайте! Не уезжайте, Ромо!

— Решено. Я остаюсь с вами… вплоть до Украины. — И князь поспешно удалился, не в силах скрыть своего волнения.

Чем ближе продвигались беглецы к границам Украины, тем легче становилось у них на сердце — у всех, за исключением Максимильены, которой казалось, что каждая верста все больше отдаляет ее от Пьера. За Орлом внезапно настала весна, неожиданная теплая весна после стольких страданий. Беглецы пересели с троек на тарантасы — экипажи с большими колесами на длинных осях. От грязи защищали специальные щитки и кожаный верх. В дикой степи, простиравшейся за Курском, уже сбросили меховые шубы и шапки. Флорис с Адрианом не слезали со своих коней. Мальчики изнывали от нетерпения — им хотелось скорее добраться до Украины. Гетман Саратов постоянно держал их при себе и учил различать то, что не видно каждому.

— Ты заметил на горизонте точку, Флорис?

— Да, крестный, что это такое?

— Это река, сынок.

— А вон там, где поднимаются высокие травы, проехать можно?

— И не вздумай! Это зловонные болота, только зимой, когда их сковывает лед, когда засыпают змеи и ядовитые насекомые, при необходимости можно рискнуть.

К Максимильене гетман относился с большим уважением. На каждом привале этот грубый человек приходил справиться о здоровье и спросить, не нужно ли ей чего. Он подметил, с каким отчаянием взглянула она в последний раз на Москву, и проникся к ней еще большим чувством. В Курске задерживаться не стали и прошли за день еще восемьдесят верст. Гетман скакал на лошади рядом с тарантасом Максимильены, в сопровождении Флориса и Адриана. Внезапно он поднял руку, и вся армия встала, повинуясь этому знаку.

— Смотри, Флорис, смотри, матушка, — произнес он, впервые назвав Максимильену именем, означающим у русских одновременно любовь и уважение. — Вот Украина! Вдохните этот теплый воздух, проникнитесь этой радостью и жаждой жизни, вглядитесь в эти леса и поля. Здесь солнце светит ярче, земля родит больше, дожди обильнее и теплее, чем во всем мире. А сердца казаков крепче брони, и слово их тверже алмаза.

Тут гетман повернулся к Флорису.

— Украина никогда не изменит тебе, сынок, но и ты ей не измени.

Через несколько дней показался Киев, столица Украины. Жители толпились на стенах, приветствуя казаков громкими криками. О Флорисе с Адрианом сразу же начали складывать легенды. Все восхищались их красотой. Казаки рассказывали об их мужестве и доблести в бою — они даже преувеличивали подвиги мальчиков. Жители досаждали также и Максимильене, окружив ее всяческим вниманием: все кланялись ей, когда она проходила, величали «матушкой» и благословляли, нисколько не удивляясь ее мужскому наряду. Гетман отослал часть своих казаков в станицы, где воины, готовые в любой момент выступить в поход, жили вместе с женами и детьми.

Для Максимильены стало ясно, что Украина — это вооруженная провинция, чьи жители охраняли границы государства, состоя на царской службе, но при этом могли подняться и против царя, если тот посягал на их свободы. Максимильена начинала понимать, почему Пьер так почитал гетмана Саратова и дорожил его дружбой.

А гетман разбил лагерь у Киева, на левом берегу реки, ширина которой в этом месте почти равнялась версте. В лагере находилось не меньше двух тысяч казаков — личная охрана гетмана. Над его шатром, стоявшим в центре и возвышавшимся над всеми остальными, реял вымпел со словами: «Даровано Господом». Вокруг гетман приказал расставить такие же удобные и красивые, как у гетмана, но более низкие шатры — они предназначались гостям. Первый из них достался князю Ромодановскому, второй заняла Максимильена с Флорисом и Адрианом, в третьем поселились Ли Кан, Федор, Грегуар и Блезуа, а в последнем жили Элиза, Мартина и Марина-Хромуша. Впрочем, у Элизы с Мартиной оказалось много свободного места: Марика, обретя новых «двоюродных братьев», пропадала у них днями и ночами. Не станем скрывать, что Ли Кан, как раньше Федор, получил право именовать бойкую кабатчицу своей «двоюродной сестрой».

Максимильена могла бы разместиться в каком-нибудь из киевских домов, но она предпочла остаться в лагере гетмана, где чувствовала себя в большей безопасности. Мало-помалу она совершенно успокоилась и обрела прежнюю безмятежность. Правда, говорить с гетманом о будущем она не смела, поскольку тот вел себя таким образом, словно Флорис был его наследником. Ромодановский также не заикался об отъезде, хотя прошло уже несколько дней после вступления казаков на Украину. Лето было в самом начале. Максимильена, набираясь сил, оживала на глазах, и каждый день откладывала на завтра беседу с гетманом и с Ромо.

Однажды ночью, когда Максимильена крепко спала, Адриан, еще накануне почувствовавший недомогание, внезапно проснулся. Он вертелся на своем узком ложе, но сон не шел, а вместо него приходили вопросы. Отчего мать никогда не говорила об их отце, графе де Вильнев-Карамее? Чем прогневили они императрицу? Адриан угадывал за всем этим какую-то тайну. Рядом ровно дышал Флорис — ему снились сцены из легенды об основании Киева, рассказанной крестным. Легкая улыбка блуждала на губах мальчика, а черные кудри прилипли к вспотевшему лбу. Во сне он слышал голос гетмана:

— Жили некогда два брата…

— Как мы с Адрианом, крестный?

— Да. Старшего звали Кий, младшего Горив, а сестру их — Лыбедь.

— Экая досада! А у нас нет сестры.

— Кий, — продолжал гетман, — поселился на горе, дав ей имя «Гора господней мудрости». Горив пришел в долину и назвал ее «Долина ангельской доблести».

— А их сестренка, крестный?

— Лыбедь стала жить на берегу реки, окрестив ее «Оплот непорочности». Втроем они основали Киев. Сначала построили Золотые Ворота, пройти через них могли лишь те люди, чье сердце непорочно. В противном случае их убивала алмазная стрела, унося души в ад.

Флорис дрожал во сне. Вместе с Адрианом они направлялись к Золотым Воротам, и он твердил:

— Сердце мое непорочно, сердце мое непорочно.

Ему очень хотелось разглядеть сестренку Лыбедь, но облик ее расплывался в неясной дымке. Вот перед ними возникли Золотые Ворота, и Флорис был ослеплен их блеском.

— Впустите меня, мое сердце непорочно.

Внезапно он застонал, почувствовав у горла острие кинжала.

— Алмазная стрела уносит мою душу, — всхлипнул он.

И вдруг услышал шепот:

— Заткнись, мерзкий мальчишка, или я тебя прирежу.

Флорис открыл глаза и мгновенно проснулся. Какой-то человек, лицо которого он не мог разглядеть, приставил ему к горлу кинжал. Флорис вздохнул с облегчением — значит, это не алмазная стрела Золотых Ворот!

А незнакомец угрожающе прошипел:

— Ни звука, ни слова!

В одно мгновение связав Флориса и заткнув ему рот кляпом, он взвалил его на плечо, выскользнул из шатра, а затем пустился бежать прочь от спящего лагеря.

22

«Пшел, мерзкий мальчишка!» — хрипло выкрикнул Арашев, подняв плеть. Флорис изнемогал от усталости. Вот уже три дня они шли по изнуряющей жаре среди зловонных болот Винницы. Лицо бедного Флориса побагровело и вспухло. Тучи насекомых роились вокруг них, жаля в лицо, в шею, в руки — на месте укусов тут же вздувались волдыри, болезненные на ощупь. Ядовитые змеи шелестели в траве у их ног, но Арашев не обращал внимания на такие мелочи. Он заставлял Флориса идти в бешеном темпе и бил плеткой, если тот замедлял шаг. Флорис молчал, стискивая зубы, чтобы не заплакать, однако чувствовал, как в нем растет ненависть к мучителю. Мысленно он представлял себе, как расправился бы с его обидчиком Петрушка, — и это придавало ему сил.

— Оглох, что ли, гаденыш? Вперед.

Плеть хлестнула по ногам Флориса: мальчик побледнел от боли, к горлу подступили рыдания, но он сумел подавить их, разглядывая из-под полуопущенных век рябое лицо, подлый и бегающий взгляд предателя. А тот насмешливо скалил зубы:

— Какие мы гордые! Барчук не желает плакать? Ха-ха-ха! Все равно заревешь, на коленях будешь ползать, вымаливая прощения!

Флорис, вскинув голову, крикнул:

— Вы можете меня убить, но слез моих не увидите!

На Флориса обрушился град ударов, и это доставило ему какую-то странную радость — ибо жажда мести вспыхнула в нем с новой силой.

Ночью в лагере гетмана Арашеву удалось освободиться от пут и обмануть бдительность охраны. Он легко мог бы скрыться, но ему пришла в голову мысль похитить Флориса, чтобы отомстить за перенесенные унижения и страх. Предатель понимал, что за ним пустятся в погоню, едва обнаружат исчезновение мальчика, а потому решил не возвращаться в Москву через Украину — на равнине казаки очень быстро изловили бы его. Он повел Флориса в болота Винницы, по направлению к Черному морю, которым тогда владели турки.

Флорис дрожал как в лихорадке. По знаку Арашева он не опустился, а рухнул на липкую вонючую почву. Арашев, крепко связав ему кисти и щиколотки, отправился на поиски пищи.

— Я ненавижу его, — пробормотал Флорис. — Но что сделал бы на моем месте Петрушка?

Несмотря на голод и усталость, Флорис не пал духом. Страха он не испытывал: когда рядом с ним скользнула змея, он даже не повернул головы. В первый день странствия по болотам он вздрагивал при виде отвратительных рептилий, шелестевших в высокой траве, теперь же почти их не замечал. У него страшно болело опухшее лицо, в глазах стояли слезы, он думал о матери и брате. Хотелось пить, но сверкавшая рядом лужица зеленой воды источала тошнотворное зловоние.

— Флорис, Флорис, я здесь!

Флорис приподнялся на локте; сердце у него заколотилось.

— Флорис, Флорис…

Флорис не верил своим глазам: трава всколыхнулась, и появился Адриан, с таким же, как у него, багровым вспухшим лицом. Подбежав к младшему братишке, он достал нож и стал разрезать веревки.

— Адриан… Это ты! Я знал, знал, — шептал Флорис, с восторгом глядя на брата.

— Я не спал и видел, как Арашев схватил тебя. Кричать не посмел, потому что он мог перерезать тебе горло. Тогда я решил потихоньку идти за вами, — объяснил Адриан, — а предупредить никого не успел: боялся потерять ваш след. Ну, бежим скорее!

Освободившийся Флорис вскочил на ноги, но тут за спиной его раздался насмешливый голос, буквально пригвоздивший братьев к земле:

— Очень мило, что ты сам пришел!

И между камышей появился Арашев. В руках у него был пистолет.

— Значит, тебе стало скучно без братца, гаденыш? — сказал он, злобно усмехаясь.

Адриан гордо вскинул голову.

— Гетман Саратов послал за вами в погоню казаков. Вас схватят и убьют.

Арашев схватился за бока от смеха.

— Я слышал, что ты говорил брату, дурачок. И знаю, что ты никого не успел предупредить. Ха-ха-ха! Они ищут меня на московской дороге, но Арашев не так глуп, ха-ха-ха!

Предатель почти задыхался от хохота. Флорис смотрел, как этот человек насмехается над ними, и внезапно в нем проснулось бешенство. Побелев от ярости, он почувствовал, как перед глазами у него вспыхнули красные круги, а сердце словно перестало биться, — и тогда он бросился на Арашева, впившись зубами в его руку. Брызнула кровь, и Арашев взвизгнул от боли. Он совершенно не опасался этих детей, измученных блужданием по болотам, поэтому на мгновение оцепенел при внезапной атаке Флориса. А Флорис еще крепче стиснул зубы и ощутил на губах вкус крови. Им овладело страстное желание убить негодяя. Арашев, обезумев от злобы, ударил Флориса рукояткой пистолета по голове. Адриан, увидев, как Флорис бессильно свалился на землю, устремился к нему на помощь и шепнул:

— Брось, мы найдем другой способ ускользнуть.

Изменник смотрел на них с ненавистью, потирая укушенную руку.

— Вы мне за это дорого заплатите, гаденыши. Если вздумаете бежать, я вас пристрелю как собак.

Арашев привязал их друг к другу, и снова началась бешеная, изнурительная гонка. Они находились в самой середине болот, где буквально кишели змеи. Со всех сторон на них летели громадные слепни, комары, мошки. Но Флорис уже не чувствовал боли — брат рядом, а значит, все страшное позади.

Предателю Арашеву становилось не по себе. Появление Адриана сильно его встревожило. Он не позволил мальчишке запугать себя — но, быть может, тот сказал правду и по следу уже идут казаки гетмана? Конечно, в болотах их трудно найти даже с собаками, однако следует торопиться; к тому же с этими двумя демонами надо держать ухо востро! С другой стороны, можно будет запросить двойную цену… Арашев взглянул на Флориса и Адриана, прикидывая, сколько они будут стоить, если выживут. Сейчас вид у них жалкий: вспухшие подурневшие лица, разодранная и испачканная в болотной грязи одежда. Что с того! Если их отмыть и покормить, они вполне могут понравиться покупателю. Мальчики не знали, какую судьбу уготовил им предатель. Они постоянно были начеку, готовясь либо удрать, либо напасть врасплох, словно два маленьких леопарда перед прыжком. Однако по ночам Арашев связывал им руки и ноги, а днем заставлял идти впереди под дулом пистолета. Флорис и Адриан потеряли всякое представление о времени. Сколько дней брели они по болотам?

— Сейчас гетман наверняка напал на наш след, — прошептал Адриан по-французски; ему хотелось ободрить брата, но в тоне его не было должной уверенности, ибо он сам не верил своим словам и, вдобавок ко всему, горько казнил себя.

«Мне нужно было предупредить маму и Ромо, прежде чем бежать за Флорисом. Как же я сглупил!»

— Марш вперед, гаденыши, и говорите по-русски, иначе убью, — закричал подлый Арашев, размахивая пистолетом.

Флорис с Адрианом переглянулись, и каждый прочел во взоре другого свирепую решимость. Они не знали, когда и как это произойдет, но были уверены, что сумеют расквитаться с изменником.

Всего за несколько месяцев мальчики сильно изменились. Бегство из России научило их многому — они повзрослели. Это в Петербурге они были изнеженными избалованными барчуками, которые наслаждались жизнью под защитой матери и Петрушки.

Адриан прошептал:

— Ты помнишь, Флорис? Все началось с бала…

Флорис не ответил. По щекам его катились крупные слезы. Никогда больше он не увидит Петрушку.

— Нечего хныкать, мерзкий мальчишка, — ухмыльнулся Арашев.

А Флорис стал тихонько молиться:

— Петрушка, ты должен помочь нам, ведь ты теперь на небе. Освободи нас от этого негодяя, и пусть он умрет в страшных пытках.

Эта не слишком христианская просьба утешила Флориса, и он шепнул Адриану:

— Не беспокойся, Петрушка нам поможет.

Еще два дня они шли под безжалостным солнцем. Арашеву показалось, что дети смирились со своей судьбой, поскольку больше не перешептывались. Чтобы двигаться быстрее, он развязал их. Вечерело. Насекомые будто остервенели перед наступлением темноты. Идти становилось все труднее, в высокой густой траве то и дело попадались топкие места — настоящие болотные ловушки. Флорис шагал впереди и внезапно исчез из поля зрения Адриана. Тот, решив, что младший брат, воспользовавшись заминкой Арашева, сбежал, хотел уже последовать его примеру, как вдруг услышал сдавленные крики. Адриан устремился вперед, Арашев следовал за ним по пятам. Они увидели, что Флорис провалился в яму, заполненную зловонной жижей, — трясина уже засосала его по пояс. Адриан почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом. Он с ужасом вспомнил рассказы Петрушки о шведской войне — о черных зыбучих песках, в которых пропадали всадники вместе с лошадьми! Некоторых Петрушке удалось спасти — для этого надо было подползти к несчастным на животе, подкладывая деревянные жерди. В этом случае песок или грязь держат человека не так цепко. Адриан лихорадочно огляделся: деревьев не видно, зато есть камыши. Он крикнул брату:

— Держись, я иду к тебе!

Арашев завопил:

— Ну нет! Я не собираюсь терять обоих. Пошли!

Адриан повернулся и взглянул на человека, который хотел увести его от погибающего брата. В глазах у него потемнело от бешенства; он нагнулся за камнем и, прежде чем Арашев успел заслониться, метнул его в голову негодяя. От ужаса силы мальчика удесятерились, и камень едва не проломил Арашеву череп. Ослепленный хлынувшей кровью, предатель заревел:

— Я убью тебя, демон, убью!

Но в этот момент, потеряв равновесие, сам свалился в яму с вонючей жижей; он стал исступленно вырываться, отчего его засасывало лишь глубже, а потом взмолился:

— На помощь! Спаси сначала меня! Я больше не буду тебя обижать, клянусь!

Не обращая внимания на эти вопли, Адриан срезал несколько камышей потолще, расстелил их на грязи и осторожно лег, упираясь одной ногой в твердую почву. Флорис уже провалился по грудь; он задыхался от зловония — только глаза его молили о помощи. Адриан почувствовал, что камыши могут выдержать его вес, и протянул руку Флорису. Тот вцепился в нее мертвой хваткой, и Адриан начал осторожно, чтобы не провалиться самому, вытягивать брата. Сантиметр за сантиметром он отползал назад, а рядом бился в трясине и завывал Арашев.

— Помоги мне! Брось мальчишку! Вытащи меня! Я дам тебе все, что захочешь.

Адриан ощутил, как начинает засасывать подложенные стебли. Ему пришлось отпустить руки Флориса и нарезать еще камышей, чтобы затем начать все сначала. Это был изнурительный труд. Топь сопротивлялась, как живое существо, не желая выпускать своего пленника. Наконец Адриану удалось подтянуть к себе брата, так что лишь ноги его оставались в липкой грязи. Флорис в свою очередь лег животом на стебли и пополз. Добравшись до твердой почвы, оба без сил рухнули на землю, не в силах пошевелиться, задыхаясь от напряжения. Когда они немного пришли в себя, Арашев все еще кричал:

— Спасите, не бросайте меня, если верите в Господа нашего! Освободите меня, я исправлюсь, клянусь!

Адриан повернулся к нему и крикнул:

— Место тебе в аду! Подыхай здесь!

Флорис не мог оторвать взгляда от человека, которому еще несколько минут назад мысленно угрожал самыми страшными пытками. Он вдруг вновь увидел, как Петрушка прямо с бала бросился спасать несчастных мужиков, тонувших в Неве. Арашев уже не вопил, а скулил, все глубже погружаясь в яму, куда затягивала его безжалостная трясина. Адриан обнял Флориса за плечи:

— Тебе лучше? Тогда пойдем, надо скорее выбираться из этих болот.

Флорис не двинулся с места, продолжая смотреть на Арашева. Адриан слегка встряхнул его:

— Пойдем же, Флорис.

Арашев закричал из последних сил:

— Не бросайте меня, барчуки! Простите, простите! Умоляю вас, спасите меня.

Флорис, все еще колеблясь, взглянул на Адриана, а затем сказал:

— Держитесь! Сейчас мы вам поможем.

Адриан вскричал гневно:

— Ты сошел с ума? Это изменник. Он выдал нас, похитил тебя. Бог знает, что он собирался с нами сделать! Пусть подыхает.

— О, Адриан, прошу тебя, помоги мне, — взмолился Флорис, срубая камыши. — Через несколько минут будет поздно. Надо помочь бедняге, мы не можем бросить его в трясине.

Адриан хмуро промолвил:

— Он сам нас сюда завел! Как ты мне надоел…

Однако, продолжая ворчать, он все же стал помогать Флорису. Мальчики, расстелив стебли, принялись вытаскивать Арашева, но тот был гораздо тяжелее Флориса, и они выбивались из сил, чтобы спасти предателя от ужасной смерти. Наконец, после немыслимых усилий, им удалось подтянуть его на стебли, и тогда он начал осторожно выползать сам. Несколько раз мальчики уходили за новой порцией камышей. Примерно через час Арашев оказался на твердой почве. Все трое бессильно повалились на землю около роковой ямы. Уже совсем стемнело, и Флорис с Адрианом не заметили, как злобно глядит на них Арашев. Дрожа от голода и холода — ибо с заходом солнца резко похолодало, — дети крепко заснули. На рассвете они проснулись, почувствовав, что у них затекли руки и ноги. Арашев вновь связал их.

— Поднимайтесь, — ухмыльнулся предатель, — пора в путь. Вот вам дохлая змея на завтрак, только жрите по-быстрому, черти.

Адриан посмотрел на Флориса.

— Видишь, я был прав. Пусть бы он подох в трясине.

На его плечи тут же обрушился град ударов плетью. Флорис же с отвращением протянул брату кусок дохлой змеи — сам он тоже немного поел, хотя пища эта могла вызвать только тошноту.

Затем прошептал:

— Прости, Адриан, это все из-за меня. Но теперь, когда мы его спасли, мы непременно найдем способ с ним расквитаться.

Адриан промолчал, не в силах постигнуть эту странную логику — ему казалось, что можно было обойтись без подобных сложностей. Флорис же чувствовал, что поступил правильно и что Петрушка одобрил бы его. Врагов следует убивать в честном бою.

Изнурительная гонка по болотам возобновилась, но вскоре Флорису почудилось, что насекомых стало меньше, а зловония явно поубавилось. Внезапно они услышали птичьи трели. Мало-помалу болота отступали, стали попадаться сухие участки земли, появился кустарник. Здесь кончалась винницкая трясина — они прошли сквозь нее. Впереди синела изумительная река. Флорис с Адрианом, привязанные друг к другу, устремились навстречу чистой воде — им не терпелось смыть с себя отвратительную грязь. Арашев следовал за ними по пятам. Забыв о нависшей над ними угрозе, оба мальчика заливались веселым смехом, брызгаясь и обливаясь водой. Арашев заметил стоявшую неподалеку деревянную избушку и подошел к ней; возле дома паслось несколько тощих коз. На пороге появился еврей с грязной клочковатой бородой, в драном длинном сюртуке.

— Что тебе нужно, приятель?

— Не мог бы ты дать что-нибудь поесть мне и моим сынишкам, — спросил Арашев, умевший лгать с необыкновенным бесстыдством.

Старый еврей поклонился.

— Бедное жилище Елеазара открыто для тебя и твоих сыновей. Разделите со мной скудную трапезу.

Елеазар накормил их, не задавая лишних вопросов, ибо того требовали священные законы гостеприимства. Прежде чем войти в избу, Арашев развязал детей, и те с жадностью накинулись на пищу. Старый же Елеазар ничем не выказывал своего удивления, хотя мальчики выглядели изможденными, а отец злобно смотрел на своих «сыновей». Со своей стороны, Флорис с Адрианом, насытившись, не решились обратиться за помощью к еврею, такому дряхлому и слабому на вид. Переглянувшись, они безмолвно договорились отложить бегство до более благоприятного случая.

— Скажи, отец, — спросил Арашев, до блеска вылизав свою миску, — каким путем можно быстрее всего добраться до Хаджи-Бея?

Старик, казалось, воспринял вопрос как должное.

— Хочешь навестить турок, приятель? Примерно восемь лун тебе придется идти вдоль Днестра, и там, где он впадает в Черное море, ты увидишь турецкую крепость Хаджи-Бей.

Элеазар долго смотрел вслед Арашеву и его «сыновьям». Подождав, пока они скроются из виду, он бросился бегом в противоположную сторону с такой быстротой, на какую были способны его старые ноги.

Арашев, снова связав Флориса и Адриана, говорил, ухмыляясь и потирая руки:

— Моя взяла! Мы прошли через болота, и вы оба живы.

Флорис промолвил гордо:

— Это мы спасли вас. Что же вы собираетесь с нами сделать?

Арашев расхохотался.

— Я собираюсь как следует вас вымыть и досыта кормить, ребятки, чтобы вы стали упитанными и красивыми.

Флорис с Адрианом недоуменно переглянулись. Арашев расхохотался еще громче. Было очевидно, что он в полном восторге от своего остроумия.

— Ах вы, мои красавчики, не понимаете, а?

Он давился от смеха. Наконец, несколько успокоившись, крикнул:

— Я продам вас Селим-паше, из вас получатся очаровательные маленькие евнухи для его гарема.

Братья вздохнули с облегчением. Кажется, ничего страшного не будет. Флорис даже осмелился спросить:

— Что такое «евнухи» и «гарем»?

Арашев вновь зашелся от безумного хохота.

23

Хаджи-Бей возник на развалинах бывшего греческого поселения. Живописный городок был обнесен мощными стенами — украинцы называли эту крепость «Одесса», «жемчужина Черного моря». Жили в этом турецком владении люди всех наций: лавочник-еврей продавал свои товары армянам, грек ругался с молдаванином, цыган выпивал с турком, а черкес — с мальтийцем. Разноязыкая толпа отличалась пылким темпераментом и безудержным весельем; всем здесь находилось место. Особенно поразил Флориса с Адрианом шумный рынок — на туманном севере они никогда не видели ничего подобного. Очень удивил их вид женщин в чадрах. Повсюду звучали крики, смех, ругательства, божба, а вдали на море покачивались на волнах корабли. Солнце золотило своими лучами песок. Турецкие солдаты гоготали, не отрывая глаз от обнаженной черкесской танцовщицы. Чернокожий мальчик с плачем звал мать; на него никто не обращал внимания — такое зрелище привычно для Хаджи-Бея.

Арашев, заметив в толпе янычара, обратился к нему на ломаном турецком языке:

— Проводи меня к эмиру Селим-паше. У меня есть хороший товар для него.

Турок презрительно покосился на двух детей в лохмотьях, грязных и обгоревших на солнце.

— Это и есть твой товар? На что сдались Селим-паше такие заморыши?

Флорис пришел в ярость, слыша, как его именуют товаром и заморышем. Арашев же, не теряя уверенности в себе, ухмыльнулся:

— Если проведешь меня к своему господину, то мы оба получим кучу денег.

Янычар, поколебавшись, махнул рукой, сделав им знак следовать за ним.

Селим-паша смотрел на Арашева и двух мальчиков своими крохотными проницательными глазками. Это был огромного роста турок с желтым одутловатым лицом. Брюхо сползало ему на ляжки. Он сидел, скрестив ноги, на очень низкой софе и курил кальян. По бокам от него замерли два янычара свирепого вида, и это несколько встревожило Флориса. Чтобы обрести уверенность, он стал изучать комнату, в которую их привели: большую, белую, с лепными украшениями, с драпировками из бирюзового и красного шелка, расшитого золотой нитью. Они находились в большом дворце Селим-паши, стоявшего в самом центре Хаджи-Бея. Городской шум доносился сюда сквозь притворенные окна.

— Кто ты и что тебе нужно? — осведомился Селим-паша по-русски. Он говорил медоточивым голосом, слегка присюсюкивая.

Флорис отметил про себя, что все тело эмира заколыхалось при этих словах. Адриан же всматривался в маленькие глазки Селим-паши, и ему показалось, что в них искрится смех.

«Не понимаю, чем мы его так забавляем», — подумал уязвленный мальчик.

— Я бывший украинский казак, и у меня всегда были дружеские отношения с победоносными солдатами султана, благородный визирь.

Селим-паша отмахнулся, желая показать, что все это его не интересует. Арашев, склонившись до земли, продолжал:

— Я привел тебе двух русских детей в надежде, что они тебе приглянутся. Ты приобретешь красивых рабов, великий эмир.

— Гм! — причмокнул губами Селим-паша. — По их виду этого не скажешь.

— Это не так, — воскликнул Арашев, — просто я бедный человек, хотя для них ничего не жалел, воспитывал, как собственных детей. Я бы никогда с ними не расстался, если бы не хотел доставить тебе удовольствие, добрый господин.

Флорис пришел в крайнее раздражение. Ему совсем не понравился толстый паша; что до Арашева, то он готов был убить его за бесстыдную ложь. Селим-паша улыбнулся, слегка смочил губы розовой водой, а потом спросил:

— Кто же эти дети?

Адриан с Флорисом, вскинув голову и радуясь при мысли, что могут хоть как-то свести счеты с Арашевым, произнесли один за другим:

— Я Флорис де Вильнев-Карамей, и этот человек солгал — он похитил нас.

— Я Адриан де Вильнев-Карамей, и мой брат сказал правду — этот человек предатель.

— О! — спокойно промолвил Селим-паша. — Ты обманул меня, мой добрый друг. Это французы.

— Благородный эмир, выслушай меня.

Арашев, понизив голос, подобрался поближе к софе, на которой восседал Селим-паша.

— Один из этих мальчиков представляет большой интерес для тебя, потому что он сын…

Адриан разобрал лишь начало фразы, но так и не понял, о чем говорит Арашев. Селим-паша кашлянул, взял с золотого блюда кусочек рахат-лукума и стал жевать его, затем звучно рыгнул и положил в рот еще две сладкие дольки. Арашев был озадачен и смущен — все шло не так, как он ожидал. Он с яростью поглядывал на детей, бормоча сквозь зубы:

— Ведите себя прилично, гаденыши, не то убью!

Флорис бешено крикнул:

— Что б ты сдох, вонючий пес!

Эмир, услышав это, расхохотался; лицо у него стало фиолетовым, и он никак не мог проглотить лакомство. Наконец, кое-как успокоившись, Селим-паша просюсюкал:

— У мальчишек дурные манеры, друг мой, не знаю, нужны ли мне такие рабы.

Арашев возопил:

— О, благородный визирь, ты же знаешь, кто такой один из них и какую выгоду можно из этого извлечь! Уверяю тебя, они будут кроткими, как барашки.

Селим-паша знаком приказал Флорису и Адриану подойти поближе. Оба «барашка», переглянувшись, сделали шаг вперед, а затем плюнули на его позолоченные туфли. Арашев побелел. Он похитил двух демонов, а продать их не удастся. Эмир, к великому изумлению предателя, залился смехом. Он задыхался от хохота, и слезы выступили у него на глазах. Флорис озадаченно взглянул на Адриана: они решились на такой поступок с целью доказать лживость уверений Арашева, но эмира их дерзость только позабавила. Селим-паша, вновь став серьезным, хлопнул в ладоши. В комнату вошел гигант примерно семи футов роста.

— Мустафа, забери этих двух озорников. Их следует наказать.

С этими словами эмир откинулся на подушки. Встревоженный Арашев спросил:

— Ты дашь мне за них тысячу, благородный визирь?

— О! — рассмеялся Селим-паша. — Я дам тебе гораздо больше, друг мой, гораздо больше…

Флорис с Адрианом испуганно глядели на возникшую перед ними гору. Мустафа, проворчав что-то, нагнулся, подхватил Флориса с Адрианом и, зажав их под мышкой, легко пошел по тропе. Мальчики затаили дыхание — какое же наказание им уготовили?

Эта прогулка по садам Селим-паши оказалась весьма унизительной для Флориса и Адриана. Один сад сменялся другим, везде журчали фонтаны, женщины, копошившиеся на клумбах, со смехом посматривали на Мустафу, без всяких усилий несшего двух мальчишек. Те пробовали вырваться, отчаянно отбивались и даже кусались, но гигант, словно ничего не чувствуя, спокойно вышагивал по дорожкам из гравия. Добравшись до патио, где стояла охрана из янычар, Мустафа раздвинул полог и вошел в большую комнату с мраморными полами. Убранство ее составляли диваны с подушками из разноцветного шелка. Перед окном, выходившим на море, стояла в лучах заходящего солнца молодая женщина. Когда вошел Мустафа, она обернулась. Это была Максимильена. Не говоря ни слова, она устремилась к сыновьям; глаза ее блестели от слез. Мустафа опустил мальчиков на пол, и все трое надолго застыли в объятиях. Великан переминался с ноги на ногу, порой утирая глаза громадным кулаком. Наконец Максимильена высвободилась из рук Флориса и Адриана, сказав громко:

— Ли Кан, Федор, Элиза, идите все сюда.

В одно мгновение комната заполнилась верными слугами. Они бросились к Флорису и Адриану, осыпая их поцелуями и едва не задушив на радостях. Мальчики же были настолько ошарашены, что не задали ни единого вопроса. Даже Марина-Хромуша оказалась здесь. Внезапно Флорис воскликнул:

— Мамушка, а где же Ромо и мой крестный?

— У Селим-паши. Они спрятались за занавеской, чтобы захватить врасплох предателя Арашева.

— Мама, — сказал, краснея, Адриан, значит, они все видели?

— Да. Так пожелал Селим-паша.

Несколько смущенные, мальчики переглянулись — они начинали понимать, отчего так веселился эмир.

— Мама, — осведомился Адриан с любопытством, — как же вы оказались в Хаджи-Бее?

Максимильена собиралась ответить, но в этот момент в комнату вошел эмир в сопровождении гетмана Саратова и Ромодановского. Флорис и Адриан с радостным воплем устремились к своим друзьям. Селим-паша подошел к Максимильене.

— Довольна ли благородная дама?

Максимильена, чьи глаза еще не высохли от слез, схватила руку эмира.

— Как мне отблагодарить вас, Селим-паша, за все, что вы сделали для нас?

Турецкий эмир покраснел — христианские обычаи были ему в диковинку. Разумеется, в гареме у него много европейских женщин, но они не знатные дамы — эта французская графиня приводила его в смущение своими манерами, а также мужской одеждой. Деликатно высвободив руку, Селим-паша промурлыкал:

— Я приказал схватить предателя Арашева. Его посадят на кол.

Максимильена побледнела, но тут в разговор вмешался гетман Саратов:

— Никто не сравнится в величии и благородстве с моим братом Селим-пашой, однако прошу разрешить мне самому покарать изменника.

Маленькие глазки эмира вспыхнули: ему было любопытно узнать, какое наказание уготовил гетман для бывшего казака; впрочем, он не стал задавать вопросов из вежливости. Гетман, однако, понял, как не терпится эмиру полюбоваться казнью, и злобно улыбнулся.

— Мой брат Селим-паша останется доволен.

Ромодановский прижимал к себе Флориса и Адриана; верный друг не мог говорить, горло перехватило. Какого страха он натерпелся за все эти дни, когда миссия, столь близкая к завершению, едва не потерпела крах!

Максимильена обнаружила исчезновение сыновей на рассвете, и Ромо впал в мрачное отчаяние. Сама же Максимильена едва не лишилась рассудка от свалившегося на нее несчастья. Гетман послал в погоню за Арашевым казаков, но никто не мог вывести их на след. Ничем не помогли и собаки — за пределами лагеря они остановились, жалобно скуля и виновато виляя хвостом. Десять дней прошло, не дав никаких результатов. Общая подавленность царила в лагере, когда вдруг на горизонте показался всадник. Подскакав к палатке гетмана, он спрыгнул с измученного коня, проявив совершенно неожиданную для его возраста прыть, и склонился перед Саратовым.

— Не разыскиваешь ли ты двух мальчиков, гетман?

Максимильена задрожала.

— Кто вы, благородный старец? Если вы видели моих детей, скажите об этом во имя любви Господней!

Старик внимательно посмотрел на Максимильену.

— Да, я видел твоих сыновей, женщина, они похожи на тебя. Их привел человек, называвший себя их отцом, но старый Елеазар ему не поверил.

Гетман же по-прежнему глядел на еврея недоверчиво.

— Почему ты решил уведомить меня об этом и откуда узнал, что мы разыскиваем их?

Старик засмеялся.

— Я ведь ростовщик, гетман, а такое ремесло обязывает ко многому. Мне известно все, что происходит в трехстах верстах от моего дома.

— Ну, еврей, презрительно осведомился Ромо, — сколько же ты хочешь получить за эти сведения?

Старик гордо выпрямился.

— Я хочу только одного, надменный русский, — помочь тебе.

Гетман, жестом успокоив Ромодановского, подошел к старику поближе.

— Кажется, я тебя знаю.

— Да, ты должен помнить меня, гетман, я пришел уплатить свой долг. Десять лет назад, когда татары подожгли мой дом и хотели увезти мою дочь Ребекку, появился ты со своими казаками. Ты спас нас. Поэтому я хочу тебе помочь.

Гетман с улыбкой огладил свою шелковистую бороду.

— Я помню тебя. Говори, друг мой, где дети?

— Похититель провел их через винницкие болота.

— Это невозможно, — воскликнул гетман. — Там не выжил бы никто.

Елеазар улыбнулся.

— А они выжили, гетман, потому что мальчики эти — настоящие львы.

— Где же они теперь?

— Тот человек повел их в Хаджи-Бей. Уверен, что он хочет продать их Селим-паше. Идут они пешком и через четыре луны окажутся в крепости.

Максимильена закрыла лицо руками.

— Какой ужас! Мои сыновья у турок!

А гетман Саратов вскричал:

— Через четыре луны? Если мы будем скакать день и ночь, то обгоним их. Успокойся, благородная дама, Селим-паша мой друг.

— Но, гетман, — воскликнула Максимильена, — турки ненавидят русских! Как же Селим-паша может быть твоим другом?

Саратов улыбнулся.

— Ты приехала с севера, благородная дама. Здесь, под украинским солнцем, все знают, что можно сражаться друг с другом и при этом оставаться друзьями. Возможно, в один прекрасный день я уничтожу Хаджи-Бей и построю русский город, но в сердце моем всегда будет жить дружба Селим-паши. И я уверен, что, если меня убьют его янычары, он будет оплакивать мою смерть.

Селим-паша принял гостей так, как умеют это делать лишь на Востоке.

— Мой дом принадлежит тебе, брат мой, а твои друзья — отныне мои друзья.

Ромо же думал: «Этот человек приказал бы отрубить нам голову с той же безупречной вежливостью, если бы мы приехали без гетмана».

Действительно, турки господствовали на Черном море, и любой плененный христианин становился рабом, а женщина — наложницей. Селим-паша поставил только одно условие: соглашаясь приготовить предателю ловушку, он желал увидеть детей прежде всех остальных. Впрочем, гетману и Ромо разрешили спрятаться за парчовыми занавесками, висевшими за спиной эмира.

По знаку матери Флорис с Адрианом подошли к эмиру.

— Простите нас, Селим-паша, за то, что мы… гм! В общем, мы не знали… гм! Вы были очень, очень…

Они самым жалким образом запутались в своих объяснениях. Селим-паша, с улыбкой глядя на них, вздохнул:

— Ах, какая жалость, что вы христиане! Клянусь Аллахом! Женщина, — произнес он, поворачиваясь к Максимильене, — ты не желаешь отречься от своей веры и принять закон Магомета? Тогда вы смогли бы остаться в Хаджи-Бее, а я бы сделал из этих мальчиков визирей.

Максимильена была захвачена врасплох — такая мысль никогда не приходила ей в голову. Ее сыновья — турки? Она на секунду задумалась, подыскивая слова для ответа, ибо не хотела обидеть эмира.

— Благородный Селим-паша, сыновья мои должны хранить веру отцов, как вы храните свою. Поэтому им следует вернуться во Францию. Но частица нашего сердца останется, благодаря вам, в Хаджи-Бее.

Селим-паша вновь вздохнул:

— Говорят, француженки отличаются крайним легкомыслием, но теперь я убедился в обратном. Ты мужественная женщина и без колебаний рискнула жизнью ради своих сыновей. Отныне Селим-паша твой друг. — И эмир направился к выходу, колыхаясь всем телом.

На следующее утро Флориса и Адриана разбудил рокот барабанов. Они бросились на балкон, но ничего не увидели — окно выходило на море. Тогда они побежали в патио. Навстречу им шла девочка с волосами цвета воронова крыла и угольно-черными глазами. Флорис с разбегу налетел на нее.

— Где твои глаза, христианский пес? — закричала малышка на ломаном русском языке.

Флорис оскорбился.

— Для девочки вы не очень-то вежливы, но я должен извиниться за то, что толкнул вас, — ответил он по-турецки. Благодаря урокам Ли Кана оба брата с легкостью переходили с языка на язык.

Малышка взглянула на Флориса с большим интересом. Внезапно она улыбнулась, показав остренькие зубки.

— Я не сержусь на тебя. Я могла бы позвать слуг, и тебя отхлестали бы плетьми до крови за то, что ты ушиб меня, но я ничего не скажу. Идем со мной.

— Но куда? — спросил Флорис.

— Помолчи и следуй за мной, я тебе покажу кое-что забавное.

Адриана уязвила в самое сердце надменность этой глупой девчонки, которая даже не сочла нужным поздороваться и осмелилась приказывать его брату. Еще больше он разъярился, видя, что Флорис покорно исполняет распоряжения этой злючки и бежит за ней, словно собачонка. Казалось, он уже и не помнит о брате. Адриан, поколебавшись, все же решил пойти за ними. Девочка привела их на балкон, выходивший на площадь города Одессы, у самого подножия крепости Хаджи-Бей. Здесь уже собралась пестрая, жаждущая зрелищ толпа. Накануне сколотили на скорую руку деревянный помост, где заняли места Селим-паша, гетман Саратов и Ромодановский. Флорис не заметил ни матери, ни французских слуг на площади. Зато Ли Кан, Федор и Марина-Хромуша пробились в первый ряд зрителей. Гремели барабаны. Вокруг помоста стояли янычары Селим-паши: их желтые плащи и ярко-красные тюрбаны с белым султаном сверкали на солнце. Ветер трепал знамена, и Адриан отметил с удивлением, что на них изображен чугунок. На другом краю площади застыла в ожидании дюжина казаков. Они были одеты в синие черкески из тонкого сукна, обшитые золотыми галунами. Каждый из них надвинул шапку на лоб и держал наготове боевую саблю — короткую и кривую. Толпа изнывала от нетерпения. Флорис, нагнувшись к девочке, спросил:

— Как вас зовут?

— Ясмина! Я дочь Селим-паши, но тише! Закрой рот и смотри!

На площади появилось четверо янычар — они вели связанного человека. Толпа умолкла. Пленник вопил:

— Пощадите! Смилуйтесь надо мной! Пощадите!

Флорис с Адрианом побледнели — это был предатель Арашев.

24

— Сейчас ты умрешь, изменник, — сказал презрительно Селим-паша.

Янычары поставили Арашева на колени перед эмиром. Ромодановский отвернулся: подобные зрелища никогда его не привлекали.

— Ты можешь распоряжаться судьбой пленника, брат мой, — добавил Селим-паша, обращаясь к гетману.

Тот поклонился в знак благодарности, а затем, выпрямившись, громко крикнул:

— Арашев, Украина отрекается от тебя. Сейчас ты примешь казачью казнь!

У предателя уже не осталось сил, чтобы кричать. Глаза у него почти вылезли из орбит от ужаса. Толпа, чувствуя, что готовится развлечение, еще невиданное, завопила от восторга. Селим-паша дал знак янычарам, и те поволокли Арашева на середину площади. Здесь уже приготовили яму высотой в рост человека. Видимо, Арашев понял, что его ждет, ибо снова стал завывать:

— Нет, только не это, только не это, сжальтесь!

Флорис с Адрианом заткнули уши, чтобы не слышать. У маленькой Ясмины засверкали глаза.

— Смотрите же, смотрите! — возбужденно вскричала она.

Янычары бросили Арашева в яму. В толпе слышались восклицания и смех — каждый пытался угадать, для чего все это затевается. Надо сказать, что турки весьма сведущи в самых разнообразных казнях, но подобной еще никто не видал. Янычары, не обращая внимания на вопли предателя, спокойно забросали яму землей. Вскоре на поверхности осталась только голова Арашева — и янычары очень осторожно утоптали почву вокруг шеи. Закончив работу, они присоединились к своим товарищам, стоявшим вокруг возвышения. Это было страшное зрелище: площадь, заполненная людьми в разноцветных тюрбанах, а в самой середине ее — голова, торчащая из земли, как если бы ее выдернули из самого ада. Гетман Саратов взмахнул рукой. На противоположной стороне площади казаки, ожидавшие этого сигнала, подняли сабли над головой с воинственным криком.

От страха у Арашева волосы поднялись дыбом. Хотя утоптанная вокруг шеи земля душила его, он все же продолжал вопить. Вновь загремели барабаны. Гетман еще раз взмахнул рукой, и один из казаков дал шпоры своей лошади — та, подпрыгнув, галопом устремилась вперед. Казак держал саблю в руке. Толпа трепетала от возбуждения — теперь все понимали, что казак попытается на всем скаку отрубить голову осужденного. Однако зрителям пришлось разочарованно вздохнуть, поскольку сабля лишь слегка задела шею Арашева. Вперед устремился второй казак — этот мчался еще быстрее своего товарища. При замахе он взвизгнул, и клинок вонзился в ухо. Брызнула алая кровь, оросив яркими каплями желтый песок Хаджи-Бея. Какая-то женщина вскрикнула, и звук ее пронзительного голоса словно разбудил толпу, которая завопила вновь. На Арашева ринулся третий всадник. По правилам этой «игры» к удару нельзя готовиться заранее — лишь у самой цели нужно рубить, как можно ниже свесившись с седла. Предатель был ранен легко, но теперь им овладело некое безразличие — он знал, что умрет ужасной смертью, однако не испытывал раскаяния. Толпа все больше свирепела, опьяненная отвратительным зрелищем. Четвертый казак раскроил лоб осужденному, но тот все еще был жив. Пятый угодил в глаз, и клок окровавленного мяса отлетел на десять шагов; его тут же подхватил какой-то человек и под гогот толпы засунул себе в рот. Всеобщее возбуждение достигло предела. Гетман Саратов бесстрастно наблюдал за казнью. Селим-паша потирал руки от восторга. Он наклонился к гетману:

— Благодарю тебя, брат мой, ты доставил мне большое удовольствие!

Ромодановский был бледен. На поле битвы он убивал без всякой жалости, однако подобные пытки всегда внушали ему отвращение. Стоявшие в толпе Федор и Ли Кан наблюдали за ужасной сценой с видом людей, привычных к такому зрелищу. Марина-Хромуша вопила во; все горло:

— Подыхай, вонючий пес, и отправляйся в ад!

Следующим ударом казак рассек Арашеву лицо. Никто не знал, жив ли он еще. Его единственный глаз был открыт и страшно выпучен. Наконец одному из казаков удалось отсечь голову, и из шеи хлынула фонтаном черная кровь. Флорису с Адрианом, застывшим на балконе, казалось, что сердце сейчас выскочит у них из груди; они едва дышали и взмокли от пота, но продолжали смотреть, будто зачарованные. Маленькая принцесса Ясмина посматривала на них с насмешкой. Казаки промчались галопом мимо того, что осталось от Арашева, испуская ужасные крики. Кто-то их них, свесившись с седла, сумел подцепить на острие сабли голову. Победитель, выпрямившись, объехал площадь, высоко вздымая свой трофей — мертвое лицо предателя было искажено омерзительной гримасой. Капли крови падали на зрителей в первых рядах. Толпа визжала от исступления. Казак остановился перед возвышением, спрыгнул с коня и склонился перед гетманом, Селим-пашой и Ромодановским.

Селим-паша улыбнулся.

— Благодарю тебя за ловкость, казак. А голову брось собакам, равно как и тело.

Флорис с Адрианом поспешно удалились в прохладный дворик. Они трепетали от ужаса и отвращения. Обоим не удалось справиться с подступившей тошнотой, и их стало рвать — в этом жалком положении и обнаружила их принцесса Ясмина. Девочка взглянула на них с лукавой улыбкой:

— Какие же вы, христиане, скучные, ничем вас не развеселишь.

Максимильена, уже давно искавшая сыновей, вошла в патио. Кинув взгляд на площадь и увидев медленно расходившуюся толпу, она сразу поняла, что произошло. Заметив ужасную голову, торчавшую на острие казачьей сабли, она вздрогнула и привлекла мальчиков к себе, а те прильнули к ней, испытывая одновременно радостное облегчение и досаду от того, что при этой сцене присутствует Ясмина. Максимильена гладила их по волосам, шепча слова утешения, а сама думала: «Надо скорее уезжать, возвращаться во Францию, здесь нам больше нечего делать».

Через несколько дней Максимильена с сыновьями и верными слугами поднялась на борт португальской галеры, отправлявшейся с товарами в Средиземное море. Турки редко пропускали христианские суда, но португальцы всегда были смелыми мореплавателями и бесстрашными торговцами. Капитан «Сао Энрике» сумел добиться расположения стамбульского султана и получил от него фирман, дозволявший зайти в Черное море через пролив Босфор.

Прощание с Селим-пашой прошло трогательно — эмир сам отыскал для них корабль, который направлялся в Марсель с грузом кожи, пеньки, дегтя и сахара. Марина-Хромуша долго колебалась — сердце ее разрывалось между Флорисом и Мустафой. Все же победу одержал Мустафа. Добрая женщина намеревалась открыть кабак в Одессе, у подножия крепости Хаджи-Бей.

— Понимаешь, — сказала она Максимильене, — все мои двоюродные братья мне надоели, а турок, в конце концов, такой же мужчина, как и прочие.

— Но, Марина, — заметила Максимильена, — будьте осторожны, у турок в обычае заводить несколько жен.

Глаза Хромуши грозно сверкнули; она посмотрела на Мустафу, превосходившего ее в росте на две головы, — тот ответил ей глупой улыбкой.

— Пусть только посмеет, барыня, я ему спуску не дам!

Гетман Саратов все еще не терял надежды уговорить Максимильену остаться.

— Не уезжай, благородная дама, живи с нами в Киеве. Царь хотел, чтобы сын его не покидал Россию.

Максимильена вздохнула, и на глазах у нее выступили слезы:

— Да благословит вас Бог, гетман Саратов, за все, что вы сделали для нас, но нам нужно ехать. Лишь во Франции сыновья мои будут в безопасности, и вы сами это знаете. Помогите нам еще раз, молю вас. Они должны вырасти счастливыми, и сердце подсказывает мне, что они никогда не забудут Россию. Уверена, вы еще встретитесь с Флорисом, если будет на то воля Пьера и Господа.

Гетман задумался и вынужден был признать, что она права.

— Ты верно говоришь, благородная дама. Однако Федора возьми с собой, чтобы он по-прежнему охранял моего крестника.

На палубе корабля царила обычная перед отплытием суматоха. Португальский капитан, стоя на мостике, выкрикивал:

— Поднять паруса!

И на ветру раздулись тугие полотнища.

— Караульным занять свои места! Гребцам приготовиться!

Каторжники, подчиняясь удару гонга, взмахнули веслами.

Максимильена с Флорисом и Адрианом встали на корме, чтобы не мешать матросам. В каютах, предоставленных путешественникам, Элиза и Мартина с помощью Грегуара и Блезуа распаковывали сундуки и баулы. Все четверо светились от счастья. «Наконец-то мы увидим Францию!» На передней палубе Федор с Ли Каном провожали печальным взором одесский рынок. Издали им посылала воздушные поцелуи турецкая девка. Ромо, который решил проводить друзей на борт корабля, подошел к Максимильене.

— Мне пора возвращаться.

Максимильена с мольбой взглянула на Ромодановского.

— Отчего вы покидаете нас, Ромо, отчего не хотите поехать с нами во Францию?

Ромодановский грустно улыбнулся и с упреком промолвил:

— Ведь это не я уезжаю, Максимильена, а вы нас покидаете.

— Но, Ромо, вы же знаете, что эта страна слишком опасна для моих сыновей.

— Да, друг мой, вам нужно вернуться во Францию, вы правы, однако поймите и меня: я московский князь, и мне должно приложить все силы, дабы сохранить дело Петра Великого. Мое место на земле нашей святой России. А теперь послушайте меня, ибо я чувствую, что мы никогда больше не увидим друг друга.

Ромодановский увлек в сторонку Максимильену, трепетавшую от волнения.

— Умирая, Пьер открыл мне тайну. Он спрятал сокровище для Флориса в Дубин о…

И Ромодановский повторил слова, сказанные Петром на смертном одре. Передал он и прощальный привет царя Максимильене с сыном.

— Вы не забудете об этом, Максимильена, когда придет назначенный час?

— Нет, Ромо, клянусь вам!

И Максимильена, зарыдав, упала в объятия своего верного друга. Князь вздрогнул; Максимильена, подняв голову, прочла в глазах его тайну, о которой прежде не подозревала. Это благородное сердце было истерзано любовью к Максимильене; мучениям князя не было конца с того момента, как он увидел ее связанной и обнаженной в крепости. Чувствуя, что выдал себя, Ромодановский хотел высвободиться, но Максимильена удержала его, прошептав:

— Нет, друг мой, брат мой, я по-прежнему люблю вас, и память о вас навсегда сохранится в моем сердце.

С этими словами она обвила шею Ромодановского руками и запечатлела на его устах целомудренный поцелуй.

Князь, которому Максимильена доставила несказанное счастье и великое страдание, быстро отошел к Флорису и Адриану — мальчики с интересом наблюдали за действиями матросов и ничего не заметили. У Ромодановского сжалось сердце; он привлек их к себе и тихо произнес, глядя на Флориса:

— Как тяжко потерять отца и как прекрасно унаследовать отцовскую славу!

Ромодановский прыгнул в шлюпку, где его дожидалось четверо матросов.

— До свиданья, Ромо, до свиданья! — закричали Флорис с Адрианом. Им стало грустно, но новые впечатления уже захватили их, как это часто бывает с детьми.

Ромодановский уже не смотрел на них — он видел только тонкий силуэт Максимильены на корме и шептал: Мой царь, я остался верен тебе до конца, миссия моя закончена, и Петр Великий может гордиться своим другом.

Капитан закричал:

— Поднять якорь!

Матросы кинулись к борту корабля, но тут с причала донесся тоненький голосок:

— Флорис, Флорис!

Вскоре к португальской галере подошла роскошная фелука эмира. В ней находились Марина-Хромуша, Мустафа, двенадцать крепких турецких гребцов и маленькая принцесса Ясмина. Именно она и звала Флориса. Капитан в ярости сорвал с себя парик. Весь маневр предстояло выполнить сначала, однако приходилось считаться с капризом дочери Селим-паши. Флорис наклонился над перилами. Малышка-принцесса крикнула ему:

— Я хотела попрощаться с тобой. И отдать тебе мой подарок!

Гребцы передали матросам маленькую обезьянку, испускавшую пронзительные крики и вырывавшуюся из рук.

Флорис был в восторге.

— Ты очень хорошая, Ясмина.

— Знаешь, Флорис, я тебя никогда не забуду! Береги моего маленького Али. Прощай, прощай!

Ясмина махнула своей маленькой ручкой. Флорис был польщен вниманием принцессы и победоносно взглянул на Адриана. Фелука эмира удалялась от корабля. Марина-Хромуша ревела в голос:

— До свиданья, барчук, до свиданья!

Великан Мустафа, сам не зная зачем, повторял слова своей «супруги». А Ясмина напоследок со смехом выкрикнула:

— До свиданья, христианский пес!

Флорис поднял руку, прощаясь с ней. Адриан, подойдя к матери, нежно прижался к ее груди и поцеловал ей руку. Галера совершила медленный поворот, и паруса вновь надулись ветром.

— Курс на юг, сеньор Крус! — крикнул капитан помощнику.

Ударил гонг, и огромные весла опустились на воду. Впереди было открытое море. Максимильена посмотрела на сыновей. Флорис, явно очень довольный, прогуливался на палубе, ведя за собой маленькую обезьянку, которая сразу признала его.

— Не слишком красивое имя… Али… я назову ее… вот именно, я назову ее Жорж-Альбер! — сказал Флорис Адриану.

Адриан расхохотался. Флорис, опьянев от радости, принялся бегать по кругу, словно бы играя в салочки с Жоржем-Альбером и крича:

— Когда я вырасту, стану моряком!

Максимильена вздохнула. Белая крепость Хаджи-Бей сверкала на утреннем солнце. Постепенно стихали крики, доносившиеся с одесского рынка. На берегу четко выделялась фигура князя Ромодановского — но вскоре И он превратился в еле заметную точку. Внезапно Флорис перестал играть с обезьянкой, взглянул на далекий уже берег, и из глаз его хлынули слезы. От непонятной тоски сжалось сердце. Рядом стоял Адриан, тоже очень бледный.

— Прощай, Россия, нежная и жестокая Россия, — прошептала Максимильена.

Капитан подошел к Флорису:

— Ну, мальчуган, ты доволен, что мы плывем во Францию?

— Не знаю, сударь, — пробормотал Флорис, смахивая слезу. — Да, наверное, а потом, — тут он улыбнулся, — я очень рад, что мы возвращаемся домой на корабле.

— Когда мы доберемся до Марселя? — осведомился практичный Адриан.

— Ну, мой мальчик, если ветер будет благоприятным и если берберы оставят нас в покое, мы бросим якорь в Марселе через три месяца.

Максимильена, услышав эти слова, спросила:

— Берберы, так вы сказали, капитан? Это опасно?

— Не волнуйтесь, мадам, скоро начнется зима, а эти неверные псы не любят выходить в море в дурную погоду. Лучшей галеры, чем «Сао Энрике», нет во всем Средиземном море, слово капитана Ортеги, госпожа графиня. Я доставлю вас с сыновьями, куда нужно, в целости и сохранности.

Капитан оказался прав, иногда на горизонте вдруг возникали паруса вражеских судов, но каждый раз «Сао Энрике» благополучно ускользал, пользуясь преимуществом в скорости. Порой на выручку путешественникам приходил туман, порой спасала буря — и через несколько месяцев впереди показался Марсель. Флорис с Адрианом щурились, ослепленные суматохой порта. Грегуар с Элизой возносили благодарственные молитвы, а Блезуа с Мартиной, сыгравшие свадьбу на корабле, строили планы на будущее. Максимильена улыбалась Франции и своим сыновьям.

«Больше с нами ничего не может случиться», — подумала она.

Внезапно она поймала чей-то пристальный взгляд и вздрогнула. Какой-то человек внимательно разглядывал ее, а также Флориса с Адрианом. Побледнев, она приложила руку ко лбу и пробормотала:

— Я сошла с ума, это невозможно!

К ней подошли Ли Кан и Федор.

— Пора сходить на берег, барыня.

— Да? Может быть… может быть, немного подождать?

— Летняя Улыбка увидела кого-то?

— Да… Призрак!

25

— Госпожа графиня, какой-то человек желает видеть вашу милость.

Хозяин постоялого двора комкал в руках колпак. Прибытие Максимильены со свитой повергло его в изумление, хотя в Марселе люди привыкли ничему не удивляться. Эта дама появилась в мужском наряде, но сразу же заказала одежду для себя, слуг и двух прелестных мальчиков, причем расплатилась золотом. Даже для обезьянки купили короткие штанишки! Да, странный народ, думал хозяин, имея в виду прежде всего китайца и великана с одним глазом — оба не отходили ни на шаг от детей, словно их тени.

— Какой-то человек? — переспросила Максимильена, отдыхавшая в кресле после обеда. — Ах, да! Вероятно, пришел кучер. Я заказала берлину.

— Черт возьми, я знаком со всеми извозчиками в Марселе, ваша милость, но этот явно не из них.

— Хорошо, — сказала Максимильена, которую чрезмерное любопытство хозяина стало раздражать. — Пригласите его войти.

В этот момент в комнату с поклоном заглянул Ли Кан.

— Летняя Улыбка, перед отъездом в твой замок Майский Цветок и Счастье Дня хотели бы посмотреть на корабли. Можно, мы с Острым Клинком отведем их в порт?

— Конечно, Ли Кан. И заберите с собой Жоржа-Альбера, от его криков у меня разболелась голова.

Хозяин постоялого двора, спускаясь по лестнице, бормотал:

— Клянусь Святой Девой, даже в Марселе я ничего подобного не видывал! Китаец тыкает графине, дает всем странные имена, и никого из них это совершенно не удивляет!

Незнакомец терпеливо ждал в общем зале. Одет он был бедно и выглядел измученным.

— Скорее, Ли Кан, поторопись!

Флорис с Адрианом скатились вниз по лестнице, не обратив внимания на незнакомого человека, который при их появлении побледнел и поднялся с места.

— Вы можете пройти, госпожа графиня согласилась принять вас. На втором этаже, первая дверь направо.

Незнакомец пожирал детей своими светло-голубыми глазами. Он, казалось, окаменел.

— Вы можете пройти, — повторил хозяин постоялого двора.

Не говоря ни слова, незнакомец направился к лестнице, и вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

— О сударь, — вскричал со смехом Адриан, — не сердитесь на Жоржа-Альбера. Это обезьянка моего брата. Очень дурно воспитана.

— Как тебя зовут, мой мальчик? — дрожащим голосом спросил незнакомец.

Адриан не торопился отвечать этому плохо одетому человеку. Со времени бегства его природная недоверчивость усилилась, но тут в разговор вмешался Флорис, прибежавший за Жоржем-Альбером.

— Моего брата зовут Адриан, а меня Флорис де Вильнев-Карамей. Мы приехали из России и возвращаемся домой, в замок Мортфонтен, сударь.

Адриан нахмурился. Флорис слишком болтлив. Незнакомец же побледнел еще больше, однако ничего не сказал и с усмешкой стал подниматься по лестнице. Подойдя к двери, указанной хозяином, он заколебался на мгновение, а потом решительно вошел в комнату, не постучавшись. Максимильена смотрела из окна на сыновей, вприпрыжку бежавших впереди Федора и Ли Кана. С удивлением услышав, как хлопнула дверь, она обернулась. Незнакомец глядел на нее сурово. Она сделала шаг по направлению к нему, пошатнулась и рухнула в кресло, с изумлением прошептав:

— Амедей! Боже мой! Неужели это вы?

Супруги молча разглядывали друг друга.

— Я считала вас мертвым, — пролепетала Максимильена.

— И вы не ошибались, мадам.

Максимильена встревоженно посмотрела на него. Неужели бедняга помутился рассудком? Амедей де Вильнев словно бы прочел мысли жены и иронически улыбнулся.

— Нет, мадам, я не сошел с ума… Я просто сильно изменился. А вот о вас этого не скажешь, — добавил он. — Могу вас поздравить: вы все так же красивы.

Максимильена пристально глянула на мужа. Ей казалось, что она видит сон наяву. У красавца Амедея де Вильнева стал совсем другой взгляд — в нем появилась проницательность, какая-то пугающая острота, тогда как прежний томный блеск почти совершенно исчез. Похоже, этому человеку пришлось через многое пройти.

— Ведь это вас я видела на пристани, правда? — спросила Максимильена. — Вы были там, когда прибыл наш корабль.

— Да, это был я. И я узнал вас. А увидев двух мальчиков, подумал, что один из них мой сын, а второй — царя.

Максимильена не нашлась, что ответить: внешне этот человек похож на Амедея, но говорит совсем иначе, нежели тот, кого она знала.

— Выслушайте меня, Максимильена, — произнес, усаживаясь на стул, Амедей. — Я пришел сюда не как враг… Граф де Вильнев-Карамей умер на улице Кенкам-пуа.

Максимильена всхлипнула.

— Простите меня, Амедей. Меня часто мучила совесть, но я в самом деле считала вас мертвым.

— И теперь вас огорчает, что я жив?

— Я воспитана в христианской вере, сударь, а потому никогда не желала вашей смерти. Нет, я благодарю небо за то, что вы спаслись.

Амедей ухмыльнулся.

— Должен прервать вас, мадам, ибо спасло меня не небо… я обязан жизнью Картушу!

Какое-то мгновение Максимильена смотрела на него непонимающим взором. Ах да, Картуш… Как же все это было давно!

— А теперь слушайте меня, Максимильена. Вам нужно знать все, ибо только вы можете спасти меня от смерти, а вашего сына — от позора. В этой стране его сочтут ублюдком.

Максимильена попыталась возразить, но Амедей жестом остановил ее.

— Вы сбежали с царем и моим сыном, мадам. Восемь лет спустя вы возвращаетесь во Францию с двумя детьми. Не надейтесь, что добрый свет примет вашего второго ребенка. Очень скоро всем станет известно, что он незаконнорожденный. Это закроет перед ним все двери.

Максимильена опустила голову. Да, она часто думала о том, что сказал сейчас Амедей.

— Ах, Пьер, любовь моя, — выдохнула она беззвучно, — как мне тебя не хватает!

И, овладев собой, промолвила:

— Но, сударь, как же вам удалось выведать, что мы плывем в Марсель?

— Я этого не знал, мадам. Я сам хотел сесть на корабль вместе с моей дочерью.

— Вашей… дочерью? — пролепетала Максимильена.

— Именно так, мадам. Вы же родили сына без моей помощи… и я тоже сумел обойтись без вас.

В голове у Максимильены все смешалось. Амедей де Вильнев громко захохотал.

— У нас премилая семейка, моя дорогая! Женаты мы уже двенадцать лет, однако жили вместе всего два месяца — но сына все-таки родили! А затем каждый завел себе своего ребенка.

Максимильена вздрогнула, как от удара хлыстом. У Амедея всегда была крайне неприятная манера называть вещи своими именами.

— Не сверкайте так глазами, мадам. Повторяю, я не сержусь на вас за то, что вы предпочли Царя. Я даже восхищаюсь вами, хоть это и может показаться странным. Я жил тогда в обществе пьяниц и развратников, промотал большую часть вашего состояния, но при этом ненавидел вас, сам не понимая за что… быть может, за вашу безупречную добродетель. Когда же царь влюбился в вас, я пришел в еще большую ярость. Мне хотелось силой овладеть вами, а потом убить. Но тут меня ранили и оставили умирать на улице Кенкампуа… говорят, это сделал граф де Горн. Несколько месяцев я находился между жизнью и смертью. За мной ухаживали Картуш и его сестра. Когда я очнулся, то узнал, что вы уехали в Россию. Я мог бы вернуться ко двору и занять прежнее место в свите Филиппа Орлеанского, но я этого уже не жаждал. О своей смерти я узнал на улице Кенкампуа от господина Шабу, нашего управляющего в Мортфонтене. При дворе меня окружали марионетки — теперь я стал другом Картуша и его подручных. Сверх того, я полюбил его сестру и из любви к ней, чтобы не расставаться, вошел в банду Картуша, превратился в настоящего бандита.

— Вы, Амедей? — с болью произнесла Максимильена. — Чтобы граф де Вильнев-Карамей пал так низко!

Граф, быстро взглянув на Максимильену, желчно сказал:

— А вы, мадам, разве не последовали за своим любовником? А после смерти царя… как удалось вам выбраться из России? Сомневаюсь, чтобы императрица проводила вас с почетом. Стало быть, мы квиты, дорогая.

Максимильена, опустив голову, прошептала:

— Вы правы, сударь, я бежала, как затравленный зверь… И я чувствую себя виноватой перед сыновьями, а также перед вами. Что вы собирались предложить мне?

— Меня всегда восхищала ваша честность, мадам. Иногда, правда, и раздражала, но это в прошлом. Знаете, отчего я оказался в Марселе? За мной гонится полиция короля.

Максимильена испуганно отшатнулась.

— Полиция?

— Я же сказал вам, что состоял в банде Картуша. В течение многих лет мы грабили и убивали. Поверьте, дорогая, с этим не сравнятся никакие развлечения при дворе. Со мной рядом была любимая женщина, и она умела сражаться не хуже мужчины. К несчастью, кто-то выдал Картуша, и его колесовали на Гревской площади. Нам пришлось скрываться. Сестра Картуша ждала ребенка, при родах умерла. Это произошло год назад. Мне удалось выбраться из Парижа, и я хотел уехать куда-нибудь подальше с девочкой, которую полюбил.

Максимильена задумчиво смотрела на мужа: неужели Амедей способен кого-то полюбить? Да, все изменилось в этой жизни! Стараясь не выдать своих мыслей, она спросила:

— Но почему вы не обратились к регенту, Амедей? Если бы вы искренне признались ему во всем, он помиловал бы вас.

Амедей де Вильнев взглянул на нее с изумлением:

— Дорогая, откуда вы свалились? Регент умер. Вы не знали об этом? Правит юный король Людовик XV. Кстати, он только что женился на захудалой польской княгине Марии Лещинской.

Максимильена покачала головой.

— Вы правы, сударь, я приехала издалека.

Амедей де Вильнев промолвил с насмешкой:

— Видите, если бы не эта случайная встреча, вы оказались бы в трудном положении даже в нашем прекрасном королевстве. Итак, я приступаю к делу. Предлагаю вам вернуться в ваш замок Мортфонтен, рассказывая всем, кто захочет слушать, что ваш дражайший супруг был тяжело ранен на улице Кенкампуа, как это всем известно, но вам удалось его спасти, и вы вместе уехали в Россию, где у вас родилось двое детей, мальчик и девочка. Прожив несколько лет в счастливом браке и полном согласии, вы решили отправиться на родину. К несчастью, ваш супруг, дражайший граф Амедей де Вильнев скончался от лихорадки на борту корабля в открытом море. В подтверждение ваших слов вы предъявите написанное мной собственноручно завещание, в котором я, за отсутствием промотанных мною богатств, оставлю вам изъявления в нежных чувствах и возложу на вас заботу о троих наших детях: Адриане, гм… как зовут вашего? Ах да, Флорис! Флорисе и Батистине… да, да, это моя дочь, та самая, что рождена сестрой Картуша.

Говоря все это, Амедей де Вильнев почти задыхался от смеха.

— Какую славную шутку сыграем мы с аристократическим обществом!

Максимильена размышляла. Самые противоречивые чувства боролись в ее душе. Ей никак не удавалось привести свои мысли в порядок — настолько хитроумной оказалась головоломка Амедея.

— Но, сударь, разыскивают ведь сообщников Картуша, а не графа де Вильнева?

— В Париже меня знают в лицо. А потом, знаете ли, Максимильена, мне все чертовски надоело. Впрочем, дорогая, если бы я вернулся в общество, вы бы согласились вновь вести со мной семейную жизнь?

Максимильена испуганно отшатнулась.

— Нет, не так ли? — сказал с улыбкой Амедей. — Вот почему я советую вам взять на вооружение эту романтическую историю… благодаря ей, вы сможете смело смотреть всем в глаза. Сын царя и племянница Картуша станут французскими аристократами. Я прошу вас отнестись по-доброму к Батистине, вы должны обращаться с ней как с собственной дочерью. Сделайте так, чтобы ваши сыновья признали ее своей сестрой. О, кстати, примите мои поздравления: наш Адриан получился вполне удачным мальчуганом, он мне очень понравился. Впрочем, лишь у него одного в жилах течет и ваша, и моя кровь.

У Максимильены кружилась голова, и она туго соображала. Поэтому у нее вырвалось:

— Но ведь Флорис и ваша… Ваша дочь тоже брат и сестра?

Амедей де Вильнев разразился безумным хохотом.

— Дорогая, да вы уморить меня вздумали! Поразмыслите немного. Адриан — каш с вами сын, так? Флорис — ваш сын от царя, стало быть, со мной у него нет ничего общего, согласны? Прекрасно. А Батистина — моя дочь, а матерью ее была сестра бандита. Итак, с вами у нее нет ничего общего. Адриан для них обоих — сводный брат. Сами же Флорис и Батистина не имеют ни единой капли родной крови. Однако вы дали мне слово воспитать Батистину, как собственную дочь. И я вам верю. Это странно, но в целом мире я верю только вам одной.

Максимильена еще раз взвесила странное предложение мужа.

— А что же собираетесь делать вы, сударь?

— О, другого я от вас не ожидал. После всего, что я натворил, вы все еще беспокоитесь обо мне. Так вот, я сам не знаю. Я собираюсь сесть на корабль и отправиться в дальние края, чтобы окончательно разделаться с графом де Вильнев-Карамей.

Максимильена, помимо воли, испытывала крайнее волнение. Какими извилистыми тропами вела ее судьба!

«Боже, прости мне», — подумала она, но тут ей пришло в голову, что сейчас не время молиться.

— Ну, мадам, вручите мне письменные принадлежности, и я изложу свою последнюю волю.

Максимильена подала перо и чернильницу. Амедей принялся писать:

«Я, Амедей, четырнадцатый граф де Вильнев-Карамей, умирая от злокачественной лихорадки, во всем готов повиноваться милости Господней, призывающей меня на небеса. Я умираю в здравом рассудке, по принятии последнего причастия, даруемого церковью нашей. Благодарю дражайшую мою супругу за заботу обо мне, за слезы скорби, явленные в мой смертный час, и за долгие счастливые годы, прожитые нами в любви и согласии, как во Франции, так и в России. Вверяю попечению нежной моей супруги, графини Максимильены, наших троих детей — Адриана, Флориса и Батистину. Знаю, что она воспитает их в должном уважении к памяти отца. Прошу у Господа прощения за совершенные мной грехи и благословляю моих троих детей. На подходе к острову Сицилия, в 1785 году от рождества Спасителя нашего.

Амедей, граф де Вильнев-Карамей».

Амедей, поднявшись, протянул завещание Максимильене.

— Дорогая, это подлинный шедевр.

На глазах у Максимильены выступили слезы.

— Сударь, я счастлива, что мы перестали быть врагами. Эта ложь отчасти претит моему сердцу, но ради счастья наших… то есть, этих детей, я готова признать вашу правоту.

Амедей поклонился, словно на балу в Версале. Грязные обноски, казалось, совершенно не смущали его.

— Прощайте, мы никогда больше не увидимся. Сегодня вечером вам принесут мою дочь.

Максимильена неуверенно произнесла:

— Сударь, у меня есть кое-какие драгоценности, может быть, вы…

Амедей зло усмехнулся. У Максимильены появилось неприятное ощущение, что ее обманули.

— Клянусь честью, мадам, я не отказываюсь, поскольку несколько стеснен в средствах.

Максимильена протянула графу кошелек с золотыми монетами и те кольца, что Элиза с Мартиной некогда прятали в своих юбках. Амедей без всякого стеснения сгреб все в карман.

— Золото и драгоценности царя спасут мужа его любовницы.

Максимильена покраснела.

— Ну, мадам, прощайте, — повторил Амедей.

Максимильена, отогнав прочь уже зародившиеся в ней сомнения, прошептала:

— Прощайте, сударь, и да хранит вас Господь.

Дверь закрылась за графом, а Максимильена, подавленная и встревоженная, опустилась в кресло. Надо ли было соглашаться? Изменился ли Амедей? Любил ли он в самом деле эту девочку? Если любил, то почему решил расстаться с ней?

Темнело, но Максимильена, ничего не замечая, продолжала мучительно размышлять. Флорис и Адриан вбежали в комнату матери; по пятам за ними следовал Жорж-Альбер. Максимильена едва успела сунуть «завещание» под корсаж. Сыновья стали рассказывать ей о том, что видели в порту. Максимильена, не слушая их, вздрагивала от каждого шороха на лестнице. Внезапно в дверь постучали, вошел хозяин постоялого двора с круглыми от удивления глазами. В руках он держал большую корзину, закрытую плетеной крышкой — оттуда доносилось невнятное гугуканье и лепет.

— Госпожа графиня, мне вручил вот это какой-то нищий, говоря, что вы знаете, о чем идет речь.

Максимильена, побледнев, подождала, пока хозяин выйдет, затем открыла корзину и спокойно сказала Флорису с Адрианом:

— Дети мои, познакомьтесь со своей сестричкой.

Мальчики недоверчиво уставились на девочку. Батистина улыбалась и шевелила белокурой головкой. Адриан глядел на это свалившееся с неба сокровище надувшись и с озлоблением. Что это еще за истории?

— Мама, — подозрительно спросил он, — значит, это дочь ваша и моего отца, графа де Вильнева?

Максимильена, слегка покраснев, ответила очень мягко:

— Я же сказала тебе, дорогой, это ваша сестра. Нам даровал ее добрый Господь.

Вдруг Флорис словно бы понял что-то. Он завопил и пустился в пляс вокруг корзины.

— Сестра! Маленькая сестричка! Адриан, ты видишь, нас двое братьев и сестра — как в легенде о Киеве! О, как я рад, как рад!

Запыхавшись, Флорис перестал кружиться и бросился к матери. Адриан, видя, как ликует брат, заметно смягчился. Батистина же, глядя на него своими большими голубыми глазами, казалось, молила: «Прими меня, братик!»

Адриан склонился над корзиной и небрежно произнес:

— А сестричка у нас красивая!

Максимильена вздохнула с облегчением: сыновья признали Батистину своей. Она тоже склонилась над корзиной и мысленно сказала: «О да, я буду любить тебя, как дочь, бедная малютка, потому что благодаря тебе Флориса никто не посмеет назвать ублюдком!»

Часть третья НЕЗНАКОМЕЦ С НОВОГО МОСТА

26

— Если ты еще раз на меня брызнешь, я швырну тебя в воду прямо в одежде!

Молодой человек, произнесший эти грозные слова, вытер лицо рукавом рубашки. Глаза его смеялись. На берегу реки маленькая девочка с огромными голубыми глазами и длинными белокурыми волосами забавлялась, шлепая ладошкой по воде, чтобы облить юношу. Девочка звонко засмеялась: ей было около десяти лет, и она нарочно задиралась к молодому человеку, явно желая привлечь его внимание. Под большим ливанским кедром укрылись от солнца барышни и юные кавалеры: раскрыв корзины с едой, они неспешно закусывали, лежа или сидя на траве. Девушки были в красивых платьях; юноши же, сбросив камзолы, остались в рубашках с кружевными жабо. Молодой человек, стоявший у берега реки, что-то старательно искал в воде. Ему было около пятнадцати лет, и он на целую голову возвышался над своими спутниками. Парик он не надел, и темные кудри падали ему на лоб. У него был матовый цвет лица, а в черных глазах порой вспыхивали зеленоватые огоньки. Своей красоты он, видимо, не замечал и, казалось, был целиком поглощен своим занятием.

— Эй вы, лентяи! — крикнул он. — И не стыдно вам нежиться на травке? Если бы вы мне помогли, мы бы собрали куда больше раков.

Ответом ему был новый взрыв смеха.

— Слишком жарко, Флорис! Идите лучше к нам.

Темноволосая девушка, которая произнесла эти слова, махнула рукой Флорису, приглашая его занять место рядом с собой. Она сидела в окружении трех других барышень, и все они кокетливо поглядывали на юношу, явно восхищенного их красотой. Поколебавшись секунду, Флорис бросил свои верши, сложил в садок выловленных раков и вышел из воды. Едва он ступил на берег, как девчушка окатила его с ног до головы.

— Ну, разбойница, ты сама напросилась!

Девочка пустилась бежать, но Флорис нагнал ее в два прыжка, подхватил на руки и вошел в реку по грудь.

— Нет, Флорис, — со смехом кричала малышка, — не надо, не бросай меня!

С берега же молодые люди вопили:

— Швырни ее в воду!

А Флорис рычал страшным голосом:

— Ты осмелилась обрызгать такую важную персону, как я, ты будешь наказана, рабыня, ты умрешь в той воде, которой плеснула в бога!

Флорис подбрасывал девочку в воздух, делая вид, что не собирается ловить, и подхватывал ее лишь в последний момент. Она с хохотом вырывалась, но явно была в восторге. Впрочем, обоим это развлечение, судя по всему, доставляло много радости.

— О, изменница! — воскликнул зловещим тоном Флорис. — Ты недостойна строить город из песка на берегу реки, теперь я буду строить его вместе с моим братом.

— Нет, Флорис! — вскричала девочка, полусмеясь, полуплача. — Это уже не игра, не надо меня так пугать!

— Жалкая каракатица, — продолжал Флорис, сотрясаясь от смеха, — ты никогда не сумеешь пройти через Золотые Ворота, ибо алмазная шпага пронзит твое сердце. Але-оп, мадемуазель! Игра окончена, пожалуйте в реку!

И он подбросил малышку еще выше. Та закричала:

— На помощь! Адриан, спаси меня!

От стайки барышень со смехом отделился юноша среднего роста. Он явно отличался большой живостью и, подобно Флорису, не носил парика. У него были золотистые волосы, лицо в веснушках и глаза, сверкающие умом. Темноволосая красавица, которую, судя по всему, раздражали эти ребяческие забавы, бросила ему вслед:

— Дорогой мой, ваша сестра совершенно не умеет себя вести, она надоела Флорису.

Адриан поклонился девушке:

— Дорогая Полина, мы с братом ни в чем не можем отказать Батистине, и она этим пользуется. Но не тревожьтесь, я освобожу Флориса и пришлю его к вам.

Красивая брюнетка, которую назвали Полиной, слегка порозовела и, чтобы скрыть это, стала обмахиваться веером. В этот жаркий летний день Флорис с Адрианом устроили пикник для своих друзей. Жизнь в Мортфонтене была прекрасна. Высоко на небе сверкало солнце. В деревьях у реки щебетали птицы. Вплоть до самого замка простирались изумрудные лужайки. Разумеется, кое-где попадались и ядовитые травы, а в цветниках иногда ползали гусеницы, но какое это имело значение? Молодые люди жили счастливо и беззаботно, как подобает юным.

На одной из аллей показалась Максимильена в сопровождении маркиза де Майи-Бреля. Оба с улыбкой следили за тем, что происходит на реке. Максимильена была все так же красива, только в уголках глаз затаились едва заметные морщинки. С годами смягчилось громадное горе, вызванное смертью Пьера, — Максимильена, обретя внешнюю безмятежность, жила отныне лишь ради сыновей и Батистины, которую полюбила, как собственную дочь. Напротив, маркиз Луи де Майи-Брель изменился разительным образом: юный щеголь превратился в почтенного отца семейства — он обзавелся круглым брюшком, а камзолы менял только раз в день.

— Милый друг, — вздохнул маркиз, глядя на забавы молодежи, — какое счастье, что у вас только одна дочь. А мне надо думать о замужестве пятерых! Я просто в отчаянии!

Максимильена улыбнулась. Маркиз вечно занят проблемой — где достать деньги, чтобы собрать приданое пяти дочерям?

— Только что мне удалось выдать замуж старшую, Луизу, за одного из моих дальних родственников. Сейчас она при дворе, стала фрейлиной королевы. Ах, как тяжко быть бедным, если носишь такое знатное имя! Вспомните, дорогая, что маркизы де Майи-Брель имеют право садиться в карету царствующих особ при посещении ими Пикардии. К тому же мы носим титул принцев Оранских. Впрочем, вы знаете о величии нашего дома, дорогая. Ах! — повторил маркиз. — Для знатных семейств настали тяжелые времена. Подумайте, милый друг, ведь у меня еще четыре дочери на руках! Если бы Флорис с Адрианом захотели жениться… Они принадлежат к старинному роду, и я бы не возражал…

Большая шляпа с муслиновой вуалеткой защищала Максимильену от палящих лучей солнца, пышный шлейф платья скользил по траве. Графиня звонко рассмеялась:

— Мои сыновья слишком молоды, Луи, и, сверх того, у них нет состояния. Десять тысяч ливров ренты — вот все, что мы имеем. Вот уже восемь лет мы живем очень скромно. Вы сами видите, как изменилась жизнь в Мортфонтене. Однако я не жалуюсь, мне удалось должным образом воспитать детей и сделать из них настоящих дворян — благодаря верным друзьям, которые не пожелали расстаться с нами.

Говоря это, Максимильена устремила взор на Грегуара, Федора и Ли Кана, державшихся чуть в стороне. Двое последних вполне приспособились к жизни в Мортфонтене. Порой они со слезами на глазах вспоминали о бегстве из России. Им не хватало запаха битвы, и даже Грегуар тосковал по прежним славным денькам. Однако в данный момент они были целиком поглощены партией в ландскнехт, Элиза же, ревниво посматривая на них своими черными глазами, готовила прохладительные напитки.

Блезуа с Мартиной уже не служили Максимильене. Графиня подарила им небольшой домик в деревне. Блезуа занял почетную должность церковного служки, что вполне соответствовало его характеру. Что до Мартины, то она растила многочисленных детей, дарованных ей по милости Божьей и стараниями Блезуа.

— Вашим друзьям, дорогая? — повторил маркиз, почти задохнувшись от возмущения. — Хороши друзья! Эти лакеи, китаец, казак и старый француз? О, вы хотите меня уморить!

— Да, они мои друзья. Я не могу называть их слугами, они слишком мне преданы. Но чтобы не терзать ваш слух, я могу выразиться иначе: это мои спутники и наставники детей, поскольку других я нанять бы не могла. Именно поэтому Ли Кан с Федором воспитали моих сыновей и Батистину.

Маркиз состроил пренебрежительную гримасу.

— Право, дорогая, вы могли бы удивить даже святого.

— Не буду скрывать, Луи, — произнесла Максимильена с лукавой улыбкой, — дети мои получили очень странное воспитание, но они, без всякого сомнения, знают много больше, нежели иные маркизы. Но давайте поговорим о другом, мой дорогой. Посмотрите, как веселятся ваши дочери!

— Ах, милый друг, у меня нет никакого желания смотреть на это. Господь на небесах, где я найду четырех мужей?

И несчастный Майи-Брель удрученно взглянул на Полину, Гортензию, Диану и Мари-Анну, которые затеяли с Адрианом и Флорисом игру в жмурки, очень модную в этом сезоне, В данную минуту глаза были завязаны у Мари-Анны, младшей из сестер. Все остальные бегали вокруг нее, стараясь своими криками направить по ложному следу. Река сверкала на солнце. Густая трава уже слегка пожелтела. По лужайке носилась Батистина с сачком для бабочек. Мари-Анна неуверенно двинулась к реке. Адриан, устремившись вперед, дал ей поймать себя. Проведя пальцами по лицу юноши, она воскликнула:

— Это Адриан, я его сразу узнала!

Адриан в волнении смотрел на нее, сердце его билось — как красива Мари-Анна, и каким покоем дышало все вокруг в этот прекрасный день!

Батистина бросила свой сачок и, надувшись, злобно уставилась на играющих. Девушки кричали:

— Теперь Флорису водить, Полина, завяжи ему глаза!

Полине пришлось встать на цыпочки, чтобы завязать платок. Флорис, чувствуя, как она прикасается к вискам и затылку, задрожал от возбуждения. Полина несколько раз повернула его вокруг себя, и Флорис, расставив руки, стал со смехом бросаться за теми, кто пробегал мимо него.

— Что такое, дорогая? — спросила Максимильена, подойдя к Батистине. — Отчего ты не хочешь играть со всеми?

— Им нет до меня дела, мама, они считают меня маленькой.

— Но, сокровище мое, я сама видела, как Флорис играл с тобой.

— Да, но это слишком быстро кончилось. Я бы хотела, чтобы мы строили наш город… только мы трое и больше никто.

И внезапно Батистина, которая с трудом сдерживала слезы, с рыданием уткнулась в юбку матери.

— Они оба такие глупые! Особенно Флорис… что он нашел в этих больших дурах?

Майи-Брель негодующе фыркнул. Какое очаровательное дитя! Назвать дурами его дочерей! Максимильена, нашептывая Батистине нежные слова, одновременно поглаживала ее по прекрасным белокурым волосам.

«Девочка чересчур нервная, а к братьям слишком привязана», — сказала она себе с некоторой тревогой.

Майи-Брель, посмотрев на Батистину, сказал:

— Дорогая Максимильена, ваша дочь похожа на вас как две капли воды.

— Правда? — с улыбкой отозвалась Максимильена.

— А главное, — продолжал маркиз, — это живой портрет бедного Вильнева. О, мой несчастный друг, как мне его недостает! Подумать только! Умереть почти у берегов Франции, оставив вас вдовой, дорогая моя! Сколько же мужества от вас потребовалось! Но, слава Богу, все кончилось благополучно. Маркиза, моя супруга, вас очень любит — она всегда радуется, когда мы с дочурками отправляемся в Мортфонтен. Но она не ревнует вас ко мне, я в этом уверен. Впрочем, мы же родня, не так ли?

Максимильена вздохнула. Господь на небесах, эту болтовню придется терпеть до вечера. Конечно, Майи-Брель приобрел солидный животик, однако ума это ему не прибавило.

— Помните, как вы вернулись во Францию, дорогая моя? А вы знаете, какие ходили пересуды? Нет? К счастью, я был здесь и пресек все досужие сплетни. Ведь многие шептались, что Флорис и… — тут Майи-Брель понизил голос, — и Батистина незаконнорожденные! Некоторые даже упоминали царя! Подумать только! Я тогда не стал вас расстраивать, но, поверьте, сделал все для восстановления истины. Ах! Какое прекрасное завещание оставил наш бедный Вильнев! Я знаю его наизусть, потому что пересказывал много раз. Должен вам сказать, я имел в салонах оглушительный успех!

Максимильена едва удерживалась от смеха. Бросив взгляд на сыновей, она гордо выпрямилась: как красив Флорис! Он походил на юного архангела, правда, благости в нем маловато. Кажется, все четыре девушки влюблены в него до безумия — особенно Полина, старшая. Максимильену крайне удивляло, что Майи-Брель не замечает сходства Флориса с Пьером. К счастью, Майи-Брель редко что замечал, будучи целиком поглощен собой. Адриан в красоте уступал Флорису, но изящество и ум делали его очень привлекательным.

— Пойдем с нами, дорогая, мы возвращаемся в замок.

Батистина вложила свою маленькую ладошку в руку Максимильены, но по дороге в замок не раз с сожалением оглядывалась. Игра в жмурки продолжалась. Барышни Майи-Брель, повизгивая от удовольствия, очень старались попасть под руку Флорису.

А Флорис хохотал. Голова у него кружилась. Все эти девушки прыгали вокруг него. Вдруг он схватил одну и сразу же понял, что это Полина, однако решил коварно воспользоваться случаем: держа девушку за талию, он быстро пробежался пальцами по ее корсажу, горлу, лицу и волосам, а затем крикнул:

— Так и есть, Гортензия!

— Нет! — с хохотом завопили остальные.

Флорис, сделав вид, что глубоко задумался, продолжил свои изыскания. Какая тонкая талия у Полины! Он умирал от желания задержаться на ложбинке между грудями, но не посмел и зарылся пальцами в шелковистых волосах. Затем провел ладонью по щекам и губам Полины. Она задыхалась, но он не знал, было ли то следствием беготни или же ее также взволновали эти прикосновения.

— Это Диана! — воскликнул Флорис.

— Нет! — ответил хор голосов.

«Теперь осталось только назвать Мари-Анну, — думал Флорис, — и мне придется ее отпустить». Ему хотелось, чтобы игра не кончалась никогда. Теперь он был почти уверен, что Полине это тоже нравится и что она догадалась об его уловке.

— Ну, не знаю, кто же это может быть, — пробормотал он, чтобы выиграть время.

Взяв девушку за руку, он ощутил, как вспотели у нее ладони, и подавил безумный порыв впиться губами в ее рот. Пальцами второй руки Флорис поглаживал ушко Полины и щеку, мягкую, словно персик. Он уже собирался с сожалением произнести: «Мари-Анна!», как вдруг на лоб ему упали теплые капли. Пока шла игра в жмурки, небо заволоклось тучами, и, наконец, хлынул дождь. Девушки, приподняв подолы, с визгом устремились к замку. Флорис сорвал с глаз платок и, подняв свой камзол, накинул его на плечи Полине. Он взял ее за руку, и оба они побежали — но в другую сторону. В голове у Флориса гудело. Весь день он внимательно наблюдал за девушкой и заметил, как она кокетничает с ним. Он терялся в догадках: Полине двадцать лет, и ему казалось странным, что она заинтересовалась пятнадцатилетним подростком. На бегу Флорис размышлял, как поступить. Лучше всего спросить совета у Адриана, но тот, увлекая за собой Мари-Анну, ринулся к полуразвалившемуся старому дому. Полина взглянула на Флориса с насмешкой, и юноша, злясь на самого себя, покраснел до ушей.

«Надо что-то придумать, иначе я буду просто дураком. Мы не можем вернуться в замок, я должен остаться с ней наедине!»

Дождь превратился в ливень, и платье Полины намокло, облепив ей грудь. Флорис, увидев это, едва не лишился чувств.

«Считаю до трех, а затем говорю ей: я люблю вас! Нет, не так! Надо упасть к ее ногам и крикнуть: «Я готов умереть ради вас!»

Флорис уже видел, как он, обнажив шпагу, освобождает Полину из лап омерзительных бандитов, но в последний момент кто-то из них трусливо стреляет ему в спину, и он замертво валится на землю.

«Я скажу ей: «Хотите ли вы выйти за меня замуж? Я отдам жизнь ради вашего счастья, и мы вместе состаримся, сидя у семейного очага. Однако, хочу ли я в самом деле жениться?»

Флорис находился весь во власти этих сумбурных мыслей, когда перед ними вдруг возник амбар, стоявший на краю парка, тот самый, где некогда остановились цыгане. Полина, пожалев Флориса, споткнулась и вскрикнула.

— Боже мой! Полина, вы ушиблись? Вам надо прилечь, — коварно сказал Флорис, не забыв закрыть за собой дверь амбара. Полина со стоном опустилась на охапку соломы.

— Как же мы бежали! Папа вскричал бы свое неизменное: «Господь на небесах!»

Флорис нервно рассмеялся. Он застыл в дурацком положении, не осмеливаясь присесть рядом с девушкой. Молчание грозило затянуться. Флорис почувствовал, что надо как-то проявить себя. Облизав пересохшие губы, он прошептал:

— Я так счастлив встретиться с вами, Полина. Ведь в последний раз мы виделись совсем детьми.

Полина с улыбкой откинулась на солому и вздохнула:

— Ах, у меня болит нога. Наверное, растянула.

— Подождите, Полина, я сниму туфельку, если позволите. Вам станет легче.

Флорис, обрадованный тем, что предлог найден, опустился на колени, осторожно снял маленький башмачок и стал гладить изящную ножку, на которой не было никаких следов ушиба или растяжения. В глазах у него потемнело, но одновременно он чуть не заплакал от бешенства и бессилия. Как надо обращаться с женщинами? Он вдруг подумал, что Федор с Ли Каном научили его драться на шпагах и на саблях, кидать кинжал на двадцать шагов, метко стрелять из пистолета и говорить на разных языках, однако не объяснили, что нужно делать с женщинами. Он продолжал тихонько разминать в руках ножку, слегка выдвинувшуюся из-под длинной юбки. Осмелев, он рискнул двинуться выше, к колену. Полина, запрокинув голову, следила из-под сомкнутых ресниц за Флорисом, чья смуглая красота приводила ее в трепет. Их взгляды встретились, и сердце Флориса забилось еще сильнее. Ему казалось, что Полина должна слышать этот глухой стук. А девушка прошептала:

— Солома колется.

— Сейчас я все сделаю.

Отпустив прекрасную ножку, Флорис прилег рядом с Полиной и начал приминать солому, а затем подстелил под спину девушки свой камзол. В ноздри ему ударил ее запах, и горло у него сжалось от мучительного наслаждения. Флорис медленно приник к Полине и застыл, боясь, что чары развеются. Полина же прикоснулась к его плечу, и он затрепетал от этого прикосновения.

— Вы промокли, Флорис.

Флорис едва мог дышать. Положив ладонь на корсаж Полины, он слабым голосом произнес:

— Вы тоже промокли, Полина.

Шелковая материя прилипла к телу, и он ощутил под рукой ее грудь. Его терзала мысль, что он выглядит жалко. Конечно, ему доводилось целоваться во время деревенских празднеств с двумя-тремя крестьянскими девушками, но дальше этого дело никогда не заходило, а потому он почти ничего не извлек из подобных целомудренных поцелуев. Он злился на себя, и в то же время ему хотелось, чтобы они с Полиной вечно лежали так. Полина незаметно придвинулась к Флорису. Опьяненный этим безмолвным призывом, Флорис сунул руку за корсаж и начал гладить груди, прикрытые тонкой батистовой рубашкой. Собственная дерзость изумила его, и он посмотрел на устремленное к нему красивое лицо. Полина улыбалась сине-зелеными глазами из-под слегка прикрытых век. Она привлекла Флориса к себе, и губы их сомкнулись. Это был его первый настоящий поцелуй. Всем телом он ощущал то блаженное состояние, что предвещает великую радость любви. Полина учила его, как надо раздвигать губы и отвечать на подаренный поцелуй. Внезапно он обнаружил, что Полина раздевает его. Она расстегнула ему рубашку и стала ласкать, иногда слегка покусывая этот смуглый торс. Тогда Флорис горделиво выпрямился. Он ощутил себя мужчиной, которому готова отдаться женщина. Страх и робость исчезли без следа. Он властно обнял молодую женщину и обнажил ей грудь, а затем, в свою очередь, принялся ласкать и покусывать ее. Полина еле слышно постанывала. Обхватив голову Флориса руками, она посмотрела ему в глаза и прошептала:

— Флорис, Флорис, любовь моя, я принадлежу тебе!

Она лежала перед ним, любящая и покорная. Время остановилось для них. Перед взором Флориса кружились стены старого амбара. Он сознавал, что овладел этой женщиной, хотя сам не знал, как это получилось, и вкусил невиданное прежде наслаждение. Они долго лежали в объятиях друг друга. Флорис чувствовал, что безумно любит Полину за доставленную ему радость. Полина приподнялась и сделала попытку привести себя в порядок. Флорис разглядывал ее с гордостью молодого самца. Внезапно какой-то черный комок упал с потолочной балки на Полину, сорвал с ее волос бант и мгновенно зарылся в солому. Полина взвизгнула от ужаса, а Флорис расхохотался:

— Простите, Полина, это Жорж-Альбер.

— А, это ваша жуткая обезьяна?

Флорис сокрушенно развел руками.

— Вы сердитесь на меня? Наверное, Жорж-Альбер спрятался здесь от дождя. Он очень умный. Умоляю вас, простите его.

Полина улыбнулась.

— Я прощаю вас, Флорис, потому что нам было очень хорошо.

Флорис слегка покраснел. Все это так ново для него, он не знал, как следует вести себя.

— Жорж-Альбер! — позвал он. — Иди сюда сейчас же. Ты пошутил неудачно. Отдай Полине бант и извинись перед ней.

Жорж-Альбер, высунув свою головенку, осклабился в улыбке. Бант он повязал себе на шею и теперь хлопал в ладоши, вызывающе глядя на Полину. Флорис умоляюще произнес:

— Скажите же, что вы прощаете его, Полина.

Полина рассмеялась.

— Какой же вы еще ребенок! Так и быть, я прощаю вас, Жорж-Альбер, но, друг мой, будьте добры вернуть мне бант, иначе я приду в замок растрепанной.

Жорж-Альбер принялся танцевать вокруг Полины и кланяться ей, отчего девушка невольно начала улыбаться. Обезьянка, опьяненная успехом, совершила особо опасный кульбит, но не рассчитала и отлетела к двери амбара.

— Ну, хватит дурачиться, Жорж-Альбер, — недовольно бросил Флорис. — Иди-ка сюда и веди себя прилично.

Но Жорж-Альбер, не слушая хозяина, с большим интересом ковырял в щели около притолоки. Он почти целиком засунул туда свою мохнатую лапку, а затем достал с торжеством какую-то вещицу. Бросившись к Полине, Жорж-Альбер с радостными воплями стал прыгать у нее на коленях — в одной руке он держал бант, а в другой цепочку из грубого металла, на которой болталось нечто вроде железной пластинки. Кулон был покрыт засохшей грязью.

— Что это ты нашел? — вскричал Флорис.

Полина попыталась оттереть пластинку соломой. На пластинке были выбиты какие-то странные знаки прочесть их молодые люди не смогли. Полина со смехом надела кулон на шею Флориса.

— Посвящаю тебя в свои рыцари, Флорис. Ты сохранишь это навсегда, мой маленький кавалер, в память о сегодняшнем дне.

Флорис, схватив руку Полины, покрыл ее поцелуями.

— Клянись же, мой рыцарь, клянись спасением души.

— Клянусь вам, Полина, что навсегда сохраню этот кулон в память об этом дне.

Поднявшись на ноги, Флорис шепотом произнес:

— Я люблю вас, Полина, хотите ли вы выйти за меня замуж?

Девушка громко расхохоталась. Озадаченный Флорис яростно взглянул на нее, и в черных глазах его блеснули опасные зеленые огоньки. Полина поняла, что обидела юношу, и, прижавшись к нему, шепнула:

— Флорис, мой красавец Флорис, любовь моя, ты юный хищник, который еще сам не знает своей силы. Ты создан быть свободным, как тигр. Ты не ведаешь мощи своих когтей. Но не тревожься, любовь моя, ты всегда будешь моим единственным.

— Что вы хотите сказать, Полина?

— Не беспокойся и помни мои слова: ты всегда будешь моим единственным.

— Но вы не ответили… Вы выйдете за меня замуж?

Полина улыбнулась и, потянув Флориса к себе, стала страстно целовать его. У юноши закружилась голова, и он попытался увлечь девушку на солому. Но та со смехом вырвалась.

— Жорж-Альбер, милый Мой, напомни-ка своему хозяину, который теперь час.

Жорж-Альбер одобрительно кивнул.

— Видишь, Флорис, надо возвращаться, я уверена, нас уже ищут по всему парку.

Флорис вздохнул и стал помогать Полине поправить свой туалет. Пользуясь этим, он целовал ее то в шею, то в грудь. А Полина со смехом отстранялась:

— Флорис, вы не помогаете мне, а мешаете. Вот что, затяни-ка мне корсаж.

Однако Флорис с пылом неофита вырвал шнурки и обхватил девушку за грудь, с жадностью поглаживая соски. Он уткнулся губами в затылок молодой женщины, которая сопротивлялась все слабее.

— Отпусти меня, Флорис, отпусти! — Нам надо возвращаться.

— Нет, Полина, красавица моя, ты принадлежишь мне, я хочу тебя, и ты тоже этого хочешь.

Дерзость Флориса возрастала на глазах. Давно уже исчез тот робкий подросток, который с трепетом вошел в амбар. Любовники вновь повалились на солому, и Флорис с некоторой даже грубостью задрал юбки.

— Я хочу тебя еще, — прорычал Флорис и овладел ею, умело пресекая всякое сопротивление. Дыхание их смешалось, они оба задыхались, охваченные страстью. Быть может, еще более возбуждала их мысль, что вот сейчас кто-нибудь войдет в амбар и все увидит. Флорис познал новые радости плотского наслаждения, ему хотелось, чтобы это блаженство никогда не кончалось. Полина, охмелев от восторга, смотрела на Флориса, который уже надевал рубашку. Он с улыбкой протянул ей руку и помог подняться.

— Флорис, как же ты любишь жизнь! Какая невероятная страсть! Какой пыл! Остерегайся, любовь моя, жизнь иногда мстит тем, кто берет ее штурмом.

Флорис, обхватив свою юную любовницу за талию, закружил по амбару, восклицая со смехом:

— Красавица моя, я ничего не понимаю из того, что вы говорите, и не желаю понимать. Зато точно знаю — я люблю вас до безумия!

Молодые люди вышли из амбара с пылающими щеками, но им Каким-то чудом удалось привести себя в более или менее пристойный вид. За ними бежал вприпрыжку Жорж-Альбер. Они направились к замку и, повернув на аллею, столкнулись с Мари-Анной и Адрианом — эти тоже держались за руки и не сводили друг с друга блестящих глаз. В летней гостиной Ли Кан и Федор накрывали на стол. Обе молодые пары проскользнули туда с некоторым беспокойством, но на них никто не обратил внимания, ибо Батистина упала и расшибла себе колено. Теперь все суетились вокруг нее. Флорису хотелось закричать на весь мир, что он счастлив, но пришлось сдержаться. Он рассеянно склонился к Батистине, а девочка, обхватив его за шею руками, закричала со слезами:

— О Флорис, у меня болит колено. Флорис, не бросай меня!

Беря Батистину на руки, Флорис машинально притронулся к кулону, висевшему у него на шее. Он не мог знать, что именно этот талисман старая цыганка шестнадцать лет назад оставила для его матери. Флорис посмотрел на Полину и решил, что будет верен этой женщине всю оставшуюся жизнь.

27

На следующее утро Флорис с Адрианом проснулись с восходом солнца. День обещал быть знойным. Юноши побежали на реку купаться, к ним присоединилась, ускользнув от Элизы, Батистина. Девочка своими растрепанными волосами напоминала маленькую дикарку. Влажный ветерок создавал иллюзию прохлады. Братья, поиграв немного с Батистиной, взялись за шпаги и стали ожесточенно биться, к великому удовольствию сестренки и Жоржа-Альбера, хлопавшего в ладоши. Оба уже настолько овладели искусством фехтования, что давно отказались от рапир с наконечником — сражаться боевым оружием казалось им гораздо интереснее. Это всегда приводило в ужас Максимильену, зато очень нравилось Батистине. Иногда кто-то из них получал царапину — при этом потерпевший поражение веселился не меньше победителя. Однако сегодня схватка продлилась недолго. Батистина попыталась было увлечь Флориса к реке, чтобы продолжить обычные игры, но у нее ничего не вышло — через несколько минут он заскучал и уселся под кедром на то самое место, где вчера отдыхала Полина. Федор и Ли Кан, ставившие верши неподалеку, переглянулись и сразу же поняли друг друга. Барчуки томились и жаждали что-то предпринять. Несмотря на некоторое различие в характере, они вели себя словно близнецы: делили на двоих не только одну спальню, но и одинаковые чувства. Их связывала некая невидимая нить, которую ничто не могло разорвать.

— А, может, нам уехать, Адриан? — воскликнул вдруг Флорис. — Мы бы поступили в армию или во флот, а Полину с Мари-Анной похитили.

— А как же быть с «Господом на небесах»? — спросил Адриан, фыркнув при одном только упоминании любимой присказки маркиза де Майи-Бреля.

— Подумаешь! Можно его прикончить при помощи секретного удара, которому нас пока не научили.

— Слушай, это верно! — вскричал Адриан. — Федор! Эй, Федор!

— Что, барин?

— Ты должен показать нам секретный удар Петрушки.

— Я вас обоих научу, барчуки, когда придет время, — ответил казак.

— А когда придет это время? — нетерпеливо осведомился Флорис.

— Скоро, барчук, очень скоро.

И Федор, отвернувшись, вновь принялся за свою работу. Его единственный глаз искрился весельем. Ли Кан прошептал:

— Майский Цветок и Счастье Дня стали мужчинами, скоро они отправятся навстречу своей судьбе.

— Да, Ли Кан, а барыня наша этого не замечает. У малыша в жилах такая же горячая кровь, как у царя. Но что мы можем сделать?

— Ты сам сказал, Острый Клинок, нам надо ждать. Ждать, пока волчата не превратятся в волков, пока львята не выползут из берлоги, пока орлята не выпорхнут из гнезда. Тогда мы поможем им, и они станут настоящими леопардами!

Флорис, растянувшись на траве, смеялся от всей души:

— Этот Федор такой забавный! Все твердит: «Скоро, барчук, скоро!» Да я уже выше его ростом, а он по-прежнему считает нас детьми. Знаешь, Адриан, — продолжал Флорис, сладко потянувшись, — жизнь прекрасна! Стоит изумительная погода, и мы оба влюблены… нас с тобой любят самые красивые женщины королевства.

— Вот именно, — подтвердил практичный Адриан. — Главное, что они любят нас!

Вдруг Флорис вскочил на ноги и принялся трясти брата, не в силах иначе выразить обуревавший его восторг.

— Да, да, да, да! Ты прав, Адриан, а у меня появилась хорошая идея. Поедем к ним! В конце концов, до замка Майи всего десять лье.

Глаза у Адриана засверкали, он обнял Флориса.

— Брат мой, это гениально! Дарую тебе титул герцога, принца и маршала Франции.

Юноши ринулись переодеваться и седлать лошадей. Через несколько минут они промчались галопом мимо Максимильены и Батистины, завопившей от бешенства при виде такого коварства. Как они посмели бросить ее! Максимильена улыбнулась. Ли Кан с Федором ошибались — она давно заметила, как изменились сыновья. Материнская интуиция позволила ей отчасти догадаться и о том, что произошло накануне. Она мучительно размышляла о будущем Адриана и Флориса. Максимильена сказала Майи-Брелю правду — от прежнего ее состояния почти ничего не осталось. Мальчикам необходимо выгодно жениться… или вступить в армию — однако без денег они не могли купить себе чин, как было принято. Максимильена помахала юным всадникам, а те с громким криком «ура!» перемахнули через садовую изгородь, вихрем пролетели через деревню Мортфонтен. У входа в церковь Блезуа в одеянии служки почтительно выслушивал наставления старого кюре. Аббат крикнул вдогонку молодым людям:

— Куда это вы так спешите?

— Мы не можем вам сказать, господин кюре, — со смехом крикнул Адриан. Флорис же, сорвав с головы берет, издал воинственный клич, заставивший Блезуа побледнеть. Старый священник улыбнулся.

— Ну, Блезуа, в лихости нашим молодым господам не откажешь.

— Воистину так, господин кюре, только не люблю я все эти скачки. Навидался я их в свое время! Не приведи Господи пережить такое еще раз, — ответил Блезуа, вздрогнув при одном воспоминании.

Адриан и Флорис скакали, поднимая клубы пыли. Ветер свистел им в уши.

— Я обойду тебя, брат, — закричал Флорис, вонзив шпоры в бока несчастной лошади.

Кони нервничали, чувствуя нетерпение всадников, и даже зной не мешал им мчаться, закусив удила. Только таким искусным наездникам, как Флорис с Адрианом, было под силу справиться с обезумевшими животными. Отмахав два лье, братья остановились — надо было напоить лошадей и дать им перевести дух. Флорис дрожал от возбуждения:

— Какие несносные клячи! Почему мы не нуждаемся в отдыхе?

— Потому что им спешить некуда, — философски заметил Адриан.

Юноши улеглись на траве, Флорис жевал травинку.

— Что они скажут, когда увидят нас? — спросил Адриан.

— Разумеется, очень обрадуются, — с олимпийским спокойствием промолвил Флорис.

— Да, но какой предлог выдумать для нашего визита? — не унимался Адриан, который не любил доверяться случаю.

— Зачем предлог? Мы сойдем с коней и упадем к их ногам, говоря, что умираем от любви, — ответил Флорис, доверявший только вдохновению.

Юноши вновь вскочили в седло, но теперь им пришлось умерить свой пыл, чтобы несчастные животные смогли выдержать.

— Она так красива, — воскликнул Флорис, — что достойны ее только король и я.

Адриан расхохотался:

— Король и ты, Флорис? Ты мог бы сказать, брат мой, ты и только потом король, ведь ты благородный и великий Флорис де Вильнев-Карамей!

— О, король! — вздохнул Флорис, который с легкостью переходил от одной мысли к другой. — Только бы увидеть короля! Служить ему, умереть за него!

Адриан улыбнулся. Флорис постоянно жаждал за кого-нибудь умереть. Адриан наклонил голову, чтобы ветка не хлестнула его по лицу.

— Скажи, Флорис, — произнес он, меняя тему разговора, — этот жаркий лес не напоминает тебе Дубино? Правда, ты был тогда совсем малышом…

— Нет, Адриан, я ничего не забыл и часто вспоминаю парк, жаркое лето, холодную зиму, — отозвался Флорис, вдруг став серьезным. — А по ночам мне иногда снится Петрушка. Порой мне хочется вернуться в Россию и еще раз прокатиться на санях, запряженных в тройку.

— Да, я тебя понимаю. Во сне я тоже иногда вижу, как мы спасаемся бегством… отчетливо помню некоторые детали, но мне не удается увидеть лицо Петрушки. Забавно, но я всегда вспоминаю какого-то человека, похожего на нищего, но не могу определить, встречал ли я его в реальной жизни или он только снится мне.

Внезапно обоих братьев охватило непонятное уныние. Адриан едва не сказал Флорису: «Давай вернемся, не стоит заезжать в Майи. По правде говоря, нам нечего там делать».

Но он побоялся произнести это — ему не хотелось разочаровывать Флориса, пылавшего энтузиазмом. Впрочем, Флорис, не признаваясь в том самому себе, уже не так рвался повидаться с Полиной. Братья, не сговариваясь, пришпорили коней, чтобы обрести прежнюю уверенность. Пейзаж изменился: вокруг тянулись ровные поля, и золотистая пшеница слегка колыхалась под порывами теплого ветра. Начиналась Нижняя Пикардия. И вот наконец показался замок Майи, построенный одним из предков маркиза в царствование Людовика XII. Издалека эти башни казались красивыми, но вблизи становилось заметно, насколько они обветшали. Тем не менее это было величественное сооружение, и Луи де Майи-Брель гордился своим замком по праву.

Не увидев никого из хозяев, Флорис с Адрианом подъехали к конюшне, где молодой крестьянин, исполнявший обязанности конюха, принял у них лошадей.

— Оботри коней соломой, мой милый, и насыпь им полную меру овса, — распорядился Адриан, взявший на себя руководство вылазкой. — Вот держи, это тебе, — добавил он, королевским жестом извлекая из кармана завалявшуюся монетку. Крестьянин, явно не привыкший к такой щедрости, рассыпался в благодарностях.

— Скажи, где твои господа?

— Да они все пошли на большую лужайку за домом. И дамы, и сеньоры.

Адриан кашлянул и взглянул на Флориса.

— Что же, маркиз с супругой устроили прием для соседей?

— Откуда же мне знать, соседи это или нет, только все они пошли на большую лужайку.

Адриан отвел брата в сторону.

— Надо бы послать кого-нибудь предупредить Полину и Мари-Анну о нашем приезде, но этот дурак, кажется, ни на что не годится. Признаться, я не испытываю никакого желания встречаться с гостями маркиза.

Флорис залихватски заломил набок свой берет, отряхнул от пыли камзол, обмахнул соломой сапоги, а затем хлопнул Адриана по плечу.

— Адриан, мы приехали сюда, чтобы повидаться с возлюбленными. Неужели мы отступим перед какими-то жалкими соседями? Вперед, брат мой, нас ждет удача!

Адриан сделал еще одну попытку:

— Давай лучше пошлем им записку.

Но Флорис, не слушая брата, решительно направился к аллее, ведущей на лужайку. Адриан безнадежно махнул рукой и последовал за Флорисом, великолепным в своей непогрешимой самоуверенности. Послышался звонкий смех, и Флорису показалось, будто он узнает голос Полины. С большим трудом ему удалось сдержаться и не броситься к возлюбленной бегом. Молодые люди завернули за угол замка, и глазам их открылась обширная лужайка. Вдали барышни Майи-Брель, встав в кружок, играли в «девственницу», очень модную в аристократических кругах игру, отчасти напоминавшую пантомиму. Полина исполняла роль «девственницы», а сестры набрасывали на нее шали, кружевные платки и фартучки. Компанию им составили двое господ почтенного вида — несколько полноватых и одышливых, в напудренных париках. Они с радостью пожертвовали своими камзолами, не столько желая услужить девицам, сколько потому, что изнывали от жары.

«Девственницу» полагалось защищать, и барышни, бегая вокруг нее, пели хором:

— Открыты ли ворота? Одета ли невеста?

На что нападавшие отвечали:

— Она прячется от нас! Но мы женимся на ней!

— Нет, нет! — кричали девушки. — Если вы ее возьмете, то немедленно убьете!

За игрой умиленным взором следили маркиз и маркиза де Майи-Брель. Однако появление Флориса с Адрианом все испортило. Молодым людям пришлось идти по лужайке под удивленными взглядами четырех девушек, обоих родителей и двоих женихов. Флорис впервые пожалел, что не прислушался к совету Адриана. Взглянув искоса на брата, он заметил, что тот иронически за ним наблюдает. Но отступать было уже поздно — их несомненно узнали. Воистину это оказался крестный путь. Флорис чувствовал, как у него подгибаются ноги. Когда же они дошли до середины лужайки, маркиза де Майи-Брель вскричала:

— Какой сюрприз! Братья де Вильнев-Карамей! Надеюсь, графиня в добром здравии?

— О да, мадам, — ответил Адриан с изящным поклоном. — Матушка чувствует себя прекрасно.

— Очень хорошо! Вероятно, она прислала вас с каким-то срочным поручением?

— Гм! — пробормотал Флорис, в свою очередь поклонившись, но так и не преодолев смущения. — Она просила передать вам, госпожа маркиза… гм! Просила передать выражение ее глубочайшей признательности.

— Признательности? Но за что же, друг мой? — спросила маркиза, повернувшись к мужу.

Маркиз вздрогнул. Он пребывал в вечном страхе перед своей грозной супругой, которая, впрочем, сохранила некоторую миловидность, невзирая на то, что лицо ее приняло форму груши.

— Откуда же мне знать, дорогая?

— Но вы же были в Мортфонтене и виделись с графиней.

— Да, да, да, однако, думаю, эти юноши расскажут вам обо всем. Им лучше знать, зачем графиня Максимильена прислала их.

Ужасная маркиза вопросительно взглянула на Флориса и Адриана. Флорис увидел, что и Полина тоже на него смотрит. Идиоту, стоявшему рядом с ней, было по меньшей мере лет сорок. Это придало юноше смелости. Он вновь поклонился и принялся с бесстыдной наглостью излагать сочиненную на ходу байку:

— Наша матушка, госпожа маркиза, прислала нас с выражением глубокой признательности за вчерашний визит. Она была так счастлива встретиться со своими друзьями.

— За вчерашний визит? — сухо осведомилась маркиза. — Но ведь я не была в Мортфонтене.

— Вот именно… вот именно! Наша матушка очень об этом сожалела, госпожа маркиза, поэтому и поручила нам, вкупе с выражением признательности, передать вам приглашение навестить ее.

Флорис умоляюще взглянул на брата, ибо уже исчерпал возможности своего воображения. Адриан понял, что настала его очередь.

— В приглашении этом, госпожа маркиза, матушка выражает надежду, что вы отныне будете навещать нас в Мортфонтене каждый раз, когда подобную честь нам оказывают господин маркиз и ваши милые дочери.

— Это очень любезно со стороны дражайшей Максимильены. Значит, вы проделали десять лье, чтобы сообщить мне об этом? — промолвила несколько удивленная маркиза.

— Наша матушка, — сказал Адриан, — была так огорчена вашим отсутствием, что отправила нас незамедлительно, дабы мы передали вам изъявления ее дружеских чувств, признательность, сожаление и… и…

— И приглашение, — вставил Флорис с очаровательной улыбкой.

— Я рада, очень рада, — проворковала госпожа де Майи-Брель. — Вы, конечно, останетесь пообедать с нами, юные друзья?

Флорис с Адрианом поклонились, уверяя, что не хотели бы никому мешать и что немедленно вернутся в Мортфонтен. Но маркиза пресекла все эти жалкие попытки, промолвив с присущей ей властностью:

— Решено, вы остаетесь. Поздоровайтесь с моими дочерьми, а вам, Луи, стоило бы немного поразмяться.

Бедный маркиз вновь вздрогнул.

— Пока же представьте этих молодых людей маркизу де Ла Турнелю и господину де Вентимилю.

Так Флорис узнал имена участников этой смехотворной пантомимы. Он был страшно зол на Полину. Как можно играть в подобные игры с несчастными, которые уже стоят одной ногой в могиле? Поклонившись ей, Флорис успел шепнуть:

— Мне нужно с вами поговорить.

— Чуть попозже.

Этот день показался братьям бесконечно долгим. Маркиза усадила их возле себя, а рядышком расположились Диана и толстуха Гортензия. Флорис задыхался от ярости, ибо Полина устроилась вдалеке, на травке, вместе с отвратительным Вентимилем. Адриан, со своей стороны, с досадой смотрел, как Мари-Анна прогуливается под руку с ужасным Ла Турнелем.

— И знаете, господа, каких слов я удостоилась от его величества?

— Что такое, мадам? — ошеломленно переспросил Адриан, совершенно утеряв нить разговора.

— Да нет же, — произнесла удивленная маркиза. — Король вовсе не говорил мне «что такое, мадам?». Его величество, поглядев мне в глаза, соизволили сказать: «Мадемуазель де Ла Порт (я была тогда девицей), ваши глаза напоминают горящие угли — кто заглянет в них, может обжечься». Вот подлинные слова короля. Он был тогда еще очень красив, и мадам де Монтенон, услышав это, позеленела от злости.

А Флорис с Адрианом побледнели, ибо маркиза пустилась в воспоминания о юных годах, проведенных при дворе Людовика XIV. Это был кошмар, тем более что солнце палило беспощадно. Наконец около двух часов все направились в замок обедать. На пути в летнюю столовую Флорис попытался заговорить с Полиной, но та, приложив палец к губам, сунула ему в руку записочку. Обед превратился для Флориса в пытку: его усадили между Дианой и толстухой Гортензией. Адриан, занявший место между маркизом и его супругой, томился не меньше. Блюда сменяли друг друга с удручающей медлительностью; хотя финансовое положение Майи-Брелей оставляло желать лучшего, собственная ферма давала им возможность достойным образом сервировать стол. В другое время молодые люди воздали бы должное всем этим яствам, особенно после утренней скачки. Но у Флориса совершенно пропал аппетит, едва он увидел, как Полина воркует в ответ на пошлые комплименты господина де Вентимиля. Что до Адриана, то ему приходилось выслушивать бесконечные рассказы маркизы о необыкновенном расположении покойного короля как к ней, так и ко всем членам ее многочисленного семейства. Флориса охватило холодное бешенство. Тщетно пытался он прочесть записочку Полины, не привлекая внимания Дианы и Гортензии, — обе барышни были настолько предупредительны к нему, что от этого намерения пришлось отказаться. Лишь когда все перешли в гостиную, куда подали прохладительные напитки, вина и ликеры, Флорису удалось отойти к окну. Делая вид, что любуется парком, он развернул записочку и прочел:

«Не надо было приезжать, Флорис. Я хочу выйти замуж за господина де Вентимиля. Ваше пребывание здесь может все испортить. Уезжайте, мы увидимся позже. Полина».

Буквы прыгали у юноши перед глазами. Обернувшись, он увидел, что Полина смотрит на него. Не желая доставлять ей удовольствия видом своих страданий, он стал намеренно громко смеяться над шутками Гортензии. Поискав взглядом Адриана, Флорис обнаружил, что брат о чем-то оживленно беседует с Дианой, и заключил из этого, что ему записку еще не передали. Вскоре молодые люди откланялись. Флорис, стиснув зубы от бешенства, приветливо простился с господином де Вентимилем. Адриан же, казалось, был очарован любезным обхождением господина де Турнеля, который пригласил его в свой замок.

— Я покажу вам мою черную кобылу, дорогой, это дьявол, настоящий дьявол!

— Приезжайте к нам почаще, юные друзья, — сказала маркиза, выйдя проводить их на крыльцо. — Я знаю еще множество историй о покойном короле и, поскольку они вам так нравятся, я расскажу их все до единой.

Флорис и Адриан долго скакали молча. Первым заговорил Адриан.

— Флорис, — произнес он, смеясь, — помнишь, как еще утром мы были уверены, что они нас любят?

— Не вижу здесь ничего забавного, — мрачно сказал Флорис. — Вот, прочитай записку, которую я получил.

Адриан с интересом ознакомился с посланием Полины, а затем расхохотался еще громче.

— Вот, — воскликнул он, порывшись в кармане, — почитай и ты.

Эта записка гласила:

«Не надо было приезжать, Адриан. Я хочу выйти замуж за господина де Ла Турнеля. Ваше пребывание здесь может все испортить. Мы увидимся позже. Мари-Анна».

Веселье Адриана оказалось заразительным. Флорис улыбнулся.

— Совершенно одинаковые записки! Значит, они писали их вместе. Ну и дураки же, мы, Адриан! Даром только отмахали двадцать лье!

— Вовсе не даром, брат мой, ибо теперь мы все знаем о дворе великого короля, — промолвил Адриан, корчась от смеха.

Такое же безумное веселье вдруг овладело и Флорисом.

— Ну и вид у нас был, когда мы вышли на большую лужайку, прямо перед очи ужасной графини!

— А ты-то как запутался со своими изъявлениями признательности и приглашением!

— Адриан, — Флорис задыхался от смеха, — как ловко мы пустили пыль в глаза мерзким женихам этих барышень!

— Верно, Флорис!

— Какое счастье, что ты был рядом.

— Почему? — спросил Адриан.

— Когда мы вместе, с нами ничего не может случиться. Знаешь, если бы я оказался там один, то, наверное, сбежал бы самым позорным образом.

— Ты, Флорис? Да ведь ты всегда лезешь напролом, а уж только потом думаешь.

— Тем не менее это так. Мне было так тяжело. И даже сейчас я чувствую себя немного расстроенным.

Адриан, приподнявшись на стременах, хлопнул Флориса по плечу.

— Слушай, вот этого не надо! Никогда не будем расстраиваться из-за женщин.

Флорис, также привстав, пихнул брата кулаком в бок, а затем залился счастливым смехом.

— Это они пусть расстраиваются из-за нас! Мы станем бросать их без всякой жалости! Адриан, ты прав! Надо жить! Жить, любить, поступить на королевскую службу, явиться ко двору и отправиться на войну.

Адриан крикнул:

— Поклянемся, что не расстанемся никогда, что всегда будем любить и защищать друг друга. Вдвоем мы непобедимы, Флорис! Поклянемся же, брат мой!

Молодые люди, внезапно став серьезными, спешились и, подняв руку, повторили один за другим:

— Клянусь перед лицом Господа и перед людьми, что буду всегда и во всем защищать моего брата, что окажу ему любую помощь и поддержку, что буду следовать за ним повсюду. Его враги станут моими врагами, его друзья — моими друзьями, его судьба — моей судьбой.

Чтобы скрыть охватившее их волнение, они вскочили в седло и помчались во весь опор к Мортфонтену. Темнело, в лесу послышалось уханье совы. Охваченные зловещим предчувствием, Флорис с Адрианом вздрогнули.

28

— Флорис, любовь моя, я умираю.

Максимильена сделала попытку приподняться, чтобы погладить темные кудри сына. Ответом ей было сдавленное рыдание.

— Мама, любимая мама, — простонал Флорис, — вы нужны нам, не покидайте нас.

Максимильена слабо улыбнулась. Ее прекрасное лицо выглядело измученным, истерзанным ужасной болью, которая клещами раздирала ей грудь. Под огромными запавшими глазами появились черные круги. Длинные каштановые волосы с серебряными нитями седины рассыпались по подушке. Повернув голову, Максимильена увидела Адриана, стоявшего на коленях с другой стороны постели. Он был охвачен бесконечным отчаянием.

— Сын мой, ты старший, ты наследник графов де Вильнев-Карамей, вручаю тебе Флориса и Батистину.

Дыхание Максимильены стало сиплым, она жадно глотала воздух ртом, на лбу выступили капельки ледяного пота.

— Успокойтесь, госпожа графиня, — всхлипнула Элиза, — доктор запретил вам разговаривать, это вас утомляет.

В глазах у Максимильены зажегся тот дерзкий и упрямый огонек, что всегда приводил в восторг Пьера.

Не разговаривать, какая глупость! Ей нужно столько сказать, а она чувствовала, что минуты ее сочтены. Вот уже десять дней Максимильена боролась со смертью, а сыновья, сменяя друг друга, денно и нощно дежурили у ее изголовья, ни на минуту не покидали ее и верные спутники-слуги. Доктор Телье не оставил им никакой надежды:

— Наша наука здесь бессильна. Такое впечатление, что сердце ее не хочет больше биться.

Юноши терзались раскаянием. Максимильене стало плохо, когда они галопом помчались в замок Майи. Грегуар ждал их возвращения у ворот в парк.

— Ах, господин Адриан, господин Флорис, наконец-то! Графиня зовет вас с того момента, как пришла в себя. Скорее, скорее!

Но доктор оказался прав — то была неравная битва. Максимильена не хотела больше жить. Она жаждала только одного — соединиться с Пьером. Взглянув на Флориса глазами, блестевшими от муки, она провела прозрачными пальцами по лицу юноши, как если бы хотела навсегда сохранить, память об этих чертах.

— Любовь моя, как же ты похож на своего отца.

Флорис и Адриан с удивлением переглянулись. Никогда мать не заговаривала с ними о графе Амедее де Вильнев-Карамей. Они давно почувствовали, что некая тайна окружает смерть их отца и рождение Батистины. Но, щадя Максимильену, не задавали ей никаких вопросов. Внезапно от приступа боли, превосходившей прежние муки, у Максимильены вырвался стон, глаза закатились, и она лишилась чувств. В горле у нее клокотало, и дыхание со свистом вырывалось из груди. Флорис с Адрианом устремились к ней, чтобы приподнять это невесомое тело, из которого уходила жизнь. В глубине комнаты послышались рыдания, великан Федор плакал, как дитя.

— Барыня, — пробормотал он, — солнышко ты наше.

Ли Кан, не говоря ни слова, вынул из кармана крохотный пузырек и поднес его к ноздрям Максимильены, чье лицо стало мертвенно бледным. Постепенно грудь ее перестала судорожно вздыматься, щеки слегка порозовели, а в мутных глазах вновь появилось осмысленное выражение. Максимильена поняла, что времени у нее не остается. Она с трудом произнесла:

— Друзья мои, подойдите ближе, я плохо вас вижу.

Она скорее выдохнула, нежели выговорила эти слова, но во взгляде ее угадывалась железная решимость.

— Я хочу попрощаться с вами. Не нужно оплакивать меня, ибо я всегда буду с вами, чтобы защищать вас и охранять.

— О, барыня, не уходи! Без тебя мы погибнем.

— Добрый мой Федор, — промолвила Максимильена со слабой улыбкой, — как я любила твою силу и доброту. Как любила твое лицо и твои шрамы. А ты, мой верный Ли Кан, ты спас мне жизнь и спас мое дитя. Всей моей жизни не хватило бы, чтобы отблагодарить тебя.

Маленький китаец опустился на колени рядом со своим другом Федором: он не плакал, но в раскосых глазах его затаилась скорбь.

— Пусть Великий Будда возьмет жизнь Ли Кан Юна, чтобы не забирать тебя в свои душистые сады, Летняя Улыбка! Благодаря тебе бедный раб обрел семью.

— Госпожа графиня, госпожа графиня! — всхлипывали Элиза и Грегуар. — Нужно бороться за жизнь.

— Больше не могу, друзья мои, спасибо. Спасибо тебе, Элиза, и тебе, Грегуар, ваша дружба поддерживала меня и давала силы жить. Всех вас прошу хранить ту же верность моим сыновьям и… и моей дочери.

— Клянемся тебе в этом, барыня, — сказали, зарыдав, Федор с Ли Каном.

— Госпожа графиня, мы никогда их не покинем! — всхлипнули Элиза и Грегуар.

— Спасибо, друзья мои, — промолвила Максимильена. — Прощайте все… а теперь оставьте меня наедине с Адрианом.

Флорис вскинул голову.

— Мама, а как же я?

Максимильене все труднее было говорить. Она подняла руку, чтобы еще раз погладить любимое лицо, но тут же бессильно откинулась на подушки.

— Ты должен оставить меня наедине с твоим старшим братом. Благословляю тебя, дорогой мой мальчик. Прощай, прощай, мой маленький принц.

Федор и Ли Кан подошли к Флорису, который буквально оцепенел от горя и не мог подняться с колен.

— Ступай, Флорис, поди к Батистине, обними ее за меня… она слишком мала, чтобы быть здесь… Скажи ей, скажи… потом… скажи, что я ее любила.

Флорис вышел из комнаты, спотыкаясь и ничего не видя от слез. Он не желал мириться с тем, что происходит. Ему казалось, будто это кошмарный сон, который должен прекратиться. Когда дверь за ним затворилась, Максимильена взяла Адриана за руку и привлекла к себе. В ней словно бы пробудилась прежняя энергия, на которую сын уже считал ее неспособной.

— Адриан, первенец мой, слушай меня внимательно, ибо с тобой последним я говорю в этом мире.

— Нет, мама, — попытался было возразить Адриан, — мы вылечим вас.

— Сын мой, у меня и прежде были приступы, о которых я никому не говорила. Вот уже несколько лет я чувствую, как жизнь покидает меня, но я хотела жить, чтобы вы стали мужчинами на моих глазах. Теперь это время настало, и вы скоро выпорхнете из гнезда.

— Мама, я слушаю вас.

— Перед смертью я должна открыть тебе, Адриан, ужасные тайны. Ты граф де Вильнев-Карамей, и тебе нужно это знать. Уверена, что ты всегда будешь защищать брата и сестру, а потому слушай. Я совершила грех по отношению к твоему отцу, Амедею де Вильнев-Карамею…

И Максимильена рассказала обо всем своему старшему сыну. Как полюбила царя. Как сочла, что Амедей погиб на улице Кенкампуа. Как Флорис родился во время штурма Баку. Как пришлось после смерти Пьера спасаться бегством от ненависти императрицы. Как встретилась в Марселе с Амедеем и как они вдвоем условились укрыться от людских пересудов при помощи ложного завещания, дабы Флорис и Батистина превратились в законнорожденных. Максимильена не утаила ничего. Адриан сидел мертвенно-бледный.

— Сын мой, велика моя вина. Ты осуждаешь меня?

— Нет, мама, я по-прежнему вас люблю. Значит, Флорис мне сводный брат, а Батистина — сводная сестра. Друг с другом они ничего общего не имеют, а отец мой, быть может, еще жив. Отец, отец, — задумчиво повторил юноша. — Нет, успокойтесь, мама, даже в России, когда я был совсем маленьким, мне уже чудилось нечто подобное. Я ощущал, что нас окружает какая-то тайна. Для меня не имеет значения, что Флорис сын царя, а Батистина — племянница бандита. Я люблю их от этого ничуть не меньше.

Максимильену почти покинули силы, но во взоре ее угадывалась решимость идти до конца.

— Знаю, сын мой, что ты всегда будешь защищать Флориса. Но я очень за него тревожусь, ибо он слишком многое взял от Пьера — такая же сила духа, но и необузданность тоже. Обещай мне, что никогда не оставишь его!

Адриан склонил голову в знак согласия.

— Подожди, я еще не кончила, — Максимильена задыхалась и говорила с трудом. — Пьер спрятал в парке Дубино сокровище. Золото это принадлежит Флорису, но тебе придется решить, когда лучше всего будет открыть ему это.

— Матушка, отчего вы не хотите сказать об этом самому Флорису?

— Нет, Адриан, он слишком юн, слишком вспыльчив, слишком легковерен. Ты один должен знать эту тайну.

И Максимильена объяснила Адриану, как проникнуть в подземелье Дубино при помощи статуи Дианы. Только после этого графиня откинулась на подушки, сжигаемая нестерпимой болью. Адриан, приподняв, дал ей понюхать флакончик Ли Кана, и она вновь пришла в себя, но жить ей оставалось лишь мгновение. Сжав руку сына, она пробормотала:

— Возьми в шкатулке… письмо… я уже давно его написала… отвезешь его вместе с Флорисом… ты понял, Адриан?

Юноша с изумлением смотрел на конверт.

— Матушка, это невозможно, мы и подойти к нему не сможем.

— Нет, сможете… он должен вспомнить… да, быть может… о! Адриан, сын мой, обними меня крепче.

Адриан прижал мать к груди. Максимильена пристально глядела вдаль и уже не видела своего сына. Она улыбалась, лицо ее светилось счастьем. Адриан понял, что она принадлежит теперь миру иному.

— Какая прекрасная музыка… Посмотри, как улыбаются мне эти люди, Адриан, как тянут ко мне руки.

Адриан заплакал, сознавая, что это конец. На мгновение он заколебался, не позвать ли Флориса, но, испугавшись, что мать проговорится в бреду, решил остаться с ней наедине. Он целовал ее бледный лоб, пытаясь вдохнуть жизнь в умирающее тело. Внезапно Максимильена, вскрикнув от радости, приподнялась и раскрыла объятия.

— Это ты, Пьер, наконец-то! Ты пришел за мной, я ждала тебя так долго…

И Максимильена поникла в дрожащих руках Адриана. Он бережно уложил ее, пригладил длинные волосы и навеки закрыл фиалковые глаза.

Адриану стало немного легче от того, что он увидел мать счастливой. Казалось, будто ее великая любовь и в самом деле пришла за ней, чтобы унести в рай. Адриан встал и направился было к двери, но тут же вернулся за письмом, лежавшим в изголовье Максимильены. Он еще раз внимательно изучил конверт, затем положил его в карман камзола и только после этого вышел из спальни. В соседней комнате все застыли в тревожном ожидании и сразу прочли печальную весть в потухшем взоре Адриана. Кюре, уже причастивший Максимильену, поднялся и стал читать погребальные молитвы. Флорис упал на грудь брату.

Два дня спустя трое сирот проводили свою мать в последний путь. Вдоль дороги стояли окрестные крестьяне. Эти славные люди горько плакали, ибо у Максимильены всегда находилось для них доброе слово. Все обожали ее за участливость и мягкосердечие. Если в каком-нибудь доме случалась беда, она поддерживала и ободряла несчастных, делая это по велению души, а не с целью снискать похвалу. Флорис и Адриан держали Батистину за руки; всех троих настолько потрясло горе, что они ничего не замечали вокруг. Во время мессы Флорису вдруг показалось, будто он видит в церкви себя самого — только маленького. Эти песнопения напомнили ему что-то — он взглянул на Адриана, и они поняли друг друга без слов. Много лет назад они слышали другую мессу в Петропавловской крепости — отпевание совершалось на другом языке, но и тогда хоронили дорогого им человека. Флорис опустился на колени. Совсем юным пришлось ему познать тяжесть безмерной утраты. Кортеж двинулся к кладбищу. Флорис с Адрианом не обратили никакого внимания на берлину в упряжке из четырех измученных и запыленных лошадей. Экипаж, обогнув церковь, остановился на площади. Из кареты вышел высокий человек в черном. Лицо его скрывали поля широкой шляпы, но с первого взгляда угадывался человек, привыкший повелевать. Некоторые крестьяне с удивлением обернулись на незнакомца, присоединившегося к кортежу. Двери склепа графов де Вильнев-Карамей уже открыли. Кюре в последний раз осенил крестом гроб Максимильены, и четверо мужчин спустили его на веревках в разверстую могилу.

— Ах, дети мои, бедные мои дети! Как рано покинула нас дорогая Максимильена!

Флорис с изумлением смотрел на маркизу де Майи-Брель, которая подошла к нему в окружении всего своего семейства.

— Господь на небесах, какой ужас! Ведь всего две недели назад мы гуляли с ней по парку!

Славный Майи вытирал покрасневшие глаза. Флорис не почувствовал, как Полина взяла его за руки — все казалось ему далеким и каким-то нереальным. Затем к сиротам стали подходить крестьяне.

— Уж такая жалость, такая жалость, ушла от нас наша графиня!

Постепенно кладбище опустело, и дети остались одни. Они стояли на коленях у могилы матери, не в силах подняться. Человек в черном внимательно наблюдал за ними, укрывшись за колонной часовни.

Внезапно Грегуар, набравшись храбрости, подошел к молодым людям и мягко произнес:

— Господин граф, господин шевалье, пора возвращаться в замок. Мадемуазель Батистина слишком мала. Она устала. Пойдемте.

Флорис с Адрианом удивленно выпрямились. Никогда не слышали они от своих спутников подобных слов, хотя титулы эти принадлежали им по праву. Все слуги почтительно ожидали распоряжений, юноши поняли: отныне они стали хозяевами, и никто больше не будет принимать решения за них. Будущее их начиналось у дверей склепа, в котором навсегда упокоилась графиня Максимильена. В молчании они двинулись по дороге к замку.

Человек в черном пошел было за ними, но тут же остановился и прошептал:

— Пожалуй, я видел уже достаточно.

Он легко поднялся в берлину, стоявшую на площади у церкви, и крикнул кучеру:

— К Фреро[3], живо!

Затем, бросив последний взгляд на убитых горем сирот, зевнул и произнес:

— Какой печальный день! Ну-с, у меня есть предчувствие, что мы еще встретимся, господа де Вильнев-Карамей.

29

В одно сентябрьское утро, еще по-летнему солнечное и жаркое, в Париж через Сен-Антуанское предместье въехало пятеро всадников. Маленький отряд двинулся по улице Сен-Дени и сразу же привлек к себе внимание досужих кумушек, ибо у самого юного из всадников на плече сидела обезьянка.

— Ух ты, какая занятная зверушка!

— А кто из них зверушка, соседка?

— Какой парнишка хорошенький! — смеялись женщины. — Побаловаться не хочешь? Иди сюда, приголублю!

— Эй, держите мамашу Тублан, — надрывалась какая-то толстуха, — не то набросится, не оторвешь!

Пятеро всадников продолжали свой путь с большим достоинством, но по пылающим ушам самого юного из них было видно, что парижские вольности ему в новинку. Маленький отряд пересек площадь Ройяль, а затем, проехав по улицам Феронри и Сен-Оноре, остановился у Нового моста. На старой Самаритянской башне, до сих пор снабжающей парижан водой, пробило полдень. Юноша с обезьянкой на плече спешился, чтобы полюбоваться мостом, знаменитым на всю Европу. Четверо спутников последовали его примеру, вручив поводья своих лошадей мальчугану лет двенадцати с лукавой и веселой мордашкой. Сорванец с довольным видом опустил в карман два соля и оглядел всадников с той дерзостью, что всегда отличала парижских озорников.

— Вы, господа хорошие, из провинции будете? — осведомился он. — Если еще не успели найти постоялый двор, могу отвести вас в одно местечко. Кормят недурственно и недорого берут.

Юный всадник воспринял слова «из провинции» как оскорбление и покраснел до слез.

— Не лезь не в свое дело! — грозно сказал он. — Уши надеру!

Один из его спутников рассмеялся.

— Брось, Флорис, он нам еще понадобится. В конце концов, мы действительно провинциалы.

Это и в самом деле были Флорис с Адрианом. В Париж они прибыли в сопровождении верных слуг — Федора, Ли Кана и Грегуара. Флорис настолько к ним привык, что не мог понять, отчего глазеют на них парижане. Между тем, компания из двух знатных юношей в элегантном, но несколько вышедшем из моды наряде, одноглазого гиганта, маленького китайца и седовласого Грегуара, похожего на почтенного нотариуса, могла бы собрать толпу зевак где угодно! Особенно привлекал взгляды Жорж-Альбер, повисший на плече у Флориса. Впрочем, красивого юношу также сразу заметили, хотя сам он совершенно об этом не догадывался. Радуясь долгожданному свиданию с Парижем, Флорис был несколько ошарашен суматохой столицы — безмятежная жизнь в Мортфонтене его к этому не подготовила. Адриан, обладавший не столь цельной, но более гибкой натурой, приспособился к новым обстоятельствам быстрее.

— Ну и где же твой постоялый двор, малыш? — спросил он, вложив еще один соль в довольно-таки грязную ладошку сорванца.

— Совсем рядом, на улице Феру, монсеньор.

— Так веди нас туда!

Внезапно внимание юношей привлекли отчаянные вопли — это орали кучера богатых карет, преградивших друг другу путь и создавших непроходимую пробку. Парижан перебранка нисколько не занимала — подобное происходило сплошь и рядом. Флорис поднял голову и увидел конную статую Генриха IV, возвышавшуюся посреди площади. Король-Волокита с лукавой и добродушной усмешкой взирал на уличную суету. Флорис отвесил статуе поклон, и Адриан сделал то же самое. Братья расхохотались.

— Адриан, — воскликнул Флорис, — вот мы и в Париже. Добрый король Генрих благословляет нас.

Юноши ступили на мост, весь застроенный лавочками и уставленный лотками. Торговцы громко зазывали к себе покупателей, на все лады расхваливая свой товар. Разумеется, Флорис с Адрианом сразу привлекли всеобщее внимание.

— Господа хорошие, поглядите на моих птичек! У вас уже есть обезьянка, так купите пташку, не пожалеете!

— Лепешек моих попробуйте, лучше нигде не найдете!

— А вот конфеток сладеньких!

— Сыра моего отведайте, вы такого не едали!

Флорис и Адриан переходили от одной лавки к другой, оглушенные и восхищенные всем этим разнообразием. Затем они подошли к возвышению, где знаменитый цирюльник в окровавленном, как у мясника, фартуке, выдирал щипцами зуб у какого-то бедолаги. Помощник эскулапа — рыжеволосый детина с низким лбом — изо всех сил колотил в барабан, чтобы заглушить вопли пациента, зеваки же, столпившиеся внизу, корчились от смеха, к великому изумлению Флориса. Чуть дальше брел с палочкой слепец, вытянув вперед обмотанную тряпкой культю и бормоча:

— Сжальтесь над старым солдатом, служившим великому королю!

Флорис и Адриан, взволнованные бедственным положением несчастного, выгребли из карманов мелочь. Нищий, чье лицо обезобразили многочисленные шрамы, произнес:

— Благодарю вас, юные красивые господа.

Флорис озадаченно взглянул на брата.

— Откуда же он знает, что мы юные?

Грегуар улыбнулся.

— Он видит не хуже вас, господин шевалье.

— Да что ты, Грегуар! — вскричал Адриан.

— Да, господин граф, в Париже полно фальшивых нищих. У них и живописцы свои есть — могут любой шрам нарисовать.

Флорис и Адриан покачали головой: да, в этом Париже с чем только не столкнешься!

— Эй, молодые господа, сюда! Всего за один соль Англичанин С Желтым Рылом наведет вам блеск на обувку!

Флорис и Адриан с интересом подошли к зазывале с таким странным прозвищем, а тот, плюнув на пропыленные сапоги, стал энергично чистить их тряпкой.

— Почему вы называете себя Англичанин С Желтым Рылом? — спросил Флорис. Парижанин поднял голову и улыбнулся.

— Сразу видно, что вы из провинции, юноши, — сказал он дружески, но с оттенком легкого презрения. — Здесь, на Новом мосту, никто не помнит имени, данного ему при крещении. Зато вы найдете тут все, что душе угодно: нужна девка — спросите Зузу-негритянку, Берберку или Черкешенку; хотите написать любовное письмо — обратитесь к Сибию-поэту, он вам настрочит мигом, у него для этого и ноготь заточен. А если требуется бальзам от ран — хоть колотых, хоть сердечных — изготовит его Мондор. Желаете вырвать зуб — пожалуйте к Большому Тома, которого вы видели на возвышении. Это король Нового моста, только скоро он потеряет свое королевство… скорее всего, сменит его Толстый Гийом, поводырь медведей.

— А что за девушка танцует вон там? — осведомился Флорис.

— Ах, эта! — сказал Англичанин С Желтым Рылом. — Она, юный сеньор, наше солнце, наша весна. А зовут ее Прекрасная Роза.

Вокруг танцовщицы, привлекшей внимание Флориса, собралась уже изрядная толпа. Девушка аккомпанировала себе на бубне, а смотревший на нее с немым восторгом карлик подыгрывал на свирели. Юбки взлетали, обнажая на мгновение стройные ножки. Вся она дышала здоровьем и счастьем: со смехом встряхивала длинными черными волосами и сверкала белыми острыми зубами. Поблагодарив Англичанина С Желтым Рылом за ценные сведения, Флорис с Адрианом подошли поближе к танцовщице. Как раз в этот момент девушка остановилась, хотя даже не успела запыхаться, и принялась собирать деньги у зрителей. Проходя мимо Флориса, она взглянула на него с дерзостью и потрепала по щеке Жоржа-Альбера, который радостно завопил и стал посылать ей в ответ воздушные поцелуи. Девушка расхохоталась и, подбоченясь, крикнула:

— Эй, Малыш-Красавчик, ты такой же любезный кавалер, как твоя обезьянка?

— Мадемуазель, — промолвил с поклоном Флорис, — мы с Жоржем-Альбером готовы смиренно служить вам.

Девушка опять залилась смехом и, повернувшись к остальным участникам этой сцены, воскликнула:

— Слыхали, почтенные? Он назвал меня «мадемуазель» — меня, Прекрасную Розу! Ну, Малыш-Красавчик, пока давай поцелуемся.

Флорис, проклиная самого себя, покраснел до ушей, ибо собравшиеся вокруг зеваки насмешливо загоготали, подбадривая танцовщицу громкими криками:

— Да, да, целуй его, Прекрасная Роза!

Флорис затравленно взглянул на брата, а затем вдруг решился. Слушаясь только голоса своей природной смелости, этот шестнадцатилетний герой обнял девушку за талию и звучно чмокнул в обе щеки, к величайшему удовольствию зрителей.

— Эй, Прекрасная Роза, — вопили они со смехом, — у тебя новый хахаль?

За этой сценой внимательно наблюдали двое дворян лет примерно двадцати пяти. Один из них, прикрывавший, несмотря на жару, лицо полой плаща, сказал своему спутнику странно хрипловатым голосом:

— Смотри, Вильпай, для молокососа поцелуй вполне недурен.

Эта шутка вызвала новый взрыв веселья. Уязвленный Флорис горделиво выпрямился, снял с плеча Жоржа-Альбера и вручил его Прекрасной Розе. Адриан смотрел на брата с беспокойством, ибо знал его вспыльчивость. Флорис двинулся сквозь примолкшую толпу к двум дворянам. Перед ним расступались, почуяв, что предстоит интересное зрелище. Стараясь сохранить хладнокровие, Флорис высокомерно спросил:

— Сударь, я не ослышался? Вы сказали, что для молокососа поцелуи недурен?

Дворяне переглянулись и захохотали еще громче.

— Нет, сударь, — ответил тот, что укрывал лицо плащом, — вы не ослышались. Именно это я и сказал.

С момента прибытия в Париж через Сен-Антуанские ворота Флорис чувствовал, как нарастает в нем гнев: над его обезьянкой насмеялись, его самого обозвали провинциалом, а вот теперь еще и молокососом. Это уже слишком! С решимостью, которой он в себе прежде не подозревал, юноша обернулся к Адриану и очень громко произнес:

— Мне не нравятся слова этого господина.

Адриан понял, что брата уже не остановить. Впрочем, надменность двоих дворян задела и его. Посмотрев им прямо в глаза, он бросил:

— То, что не нравится моему брату, мне тоже не нравится.

Услышав это, Федор, Ли Кан и Грегуар мгновенно пробились сквозь толпу к своим молодым хозяевам, чтобы в случае необходимости выступить им на подмогу. В толпе началось перешептывание, ибо трио производило внушительное впечатление. Поначалу зеваки взирали на Флориса с усмешкой, но теперь прониклись уважением к юноше, имевшему таких телохранителей. Федор на целую голову возвышался над всеми окружающими; шрамы его побагровели, а единственный глаз сощурился от ярости. Ли Кан, успев выхватить свой кинжал, зловеще посматривал на дворян, осмелившихся насмехаться над Флорисом. Что до Грегуара, то и его лысина зарделась от гнева; сейчас он уже ничем не напоминал почтенного нотариуса.

Тот, кого назвали Вильпаем, склонился к своему спутнику и прошептал:

— Весьма занятные люди, но, думаю, нам лучше удалиться.

Человек в плаще кивнул с некоторым сожалением, однако едва он повернулся, чтобы уйти, как Флорис преградил ему путь и крикнул:

— Нет, сударь, вы так дешево не отделаетесь. Мне нанесено оскорбление, так что извольте обнажить свою шпагу и сразиться со мной.

— Довольно, сударь, — произнес Вильпай. — Мы находимся на Новом мосту. Вам пора знать, что сейчас не дерутся на дуэли, как во времена короля Генриха. Впрочем, до вашей провинции это могло еще и не дойти.

Флорис, получив еще один щелчок по носу, ощутил жажду крови. Перед глазами у него поплыли красные круги, он уже не помнил себя от бешенства.

— Ах так, сударь! — вскричал он. — Можете придержать свое мнение при себе: я разговариваю вовсе не с вами, а вот с этим господином, который прячет лицо под плащом. Судя по всему, он трус и ему не терпится сбежать!

При этих словах человек в плаще, в свою очередь крайне уязвленный, опустил полу и открыл свое очень красивое лицо, освещенное большими черными глазами. Сейчас в них блистали молнии.

— Полагаю, сударь, — сказал он все тем же странно хрипловатым голосом, — вы назвали меня трусом?

— Да, сударь, трусом! Шпагу из ножен, и немедля! — вскричал Флорис, опьянев в предвкушении первой в своей жизни дуэли.

Незнакомец, поклонившись, ответил хладнокровно и очень вежливо:

— Ваше желание будет исполнено, сударь. Но, прежде всего, можем ли мы узнать, с кем имеем честь и удовольствие драться?

Адриан, выступив вперед, ответил с той же любезностью, вполне отвечающей его характеру:

— Я граф де Вильнев-Карамей, сударь, и буду секундантом моего брата, шевалье де Вильнев-Карамей. Не соблаговолите ли и вы, господа, — добавил он с поклоном, — сообщить нам свои имена? Вы, разумеется, принадлежите к дворянскому сословию, однако, надеюсь, простите нам законное любопытство, разделяемое и моим братом.

Когда Адриан назвал себя, незнакомец вздрогнул от удивления и на лице его появилось выражение некоторого интереса.

— В вашей просьбе нет ничего нескромного, сударь, меня зовут граф де Нобруб, а спутника моего — маркиз де Вильпай. Надеемся, что вы не сочтете нас недостаточно знатными для себя и соблаговолите скрестить с нами шпаги.

Адриан еще раз поклонился, а Флорис, раздраженный всеми этими церемониями, нетерпеливо выступил вперед:

— Хватит разговоров. Шпагу из ножен, господа!

Федор, подойдя к Адриану, шепнул по-русски:

— Барин, это безумие.

— Знаю, Федор, — ответил Адриан на том же языке.

Ли Кан, дернув за рукав Флориса, сказал по-китайски:

— Майский Цветок, ты горячишься, как дикий селезень.

Граф де Нобруб следил за этой сценой с любопытством. Было видно, что неожиданная стычка привела его в отличное расположение духа. Маркиз, напротив, выглядел встревоженным и крайне недовольным.

— Шпаги из ножен! — вновь вскричал Флорис, и все четверо дуэлянтов обнажили свои клинки. С нетерпением молодости шевалье ринулся на своего личного врага, графа де Нобруба, и шпаги их скрестились до самого эфеса. Флорис решил ни за что не уступать, и шаг назад сделал его противник. Это опьянило Флориса, но вскоре ему пришлось убедиться, с каким искусным фехтовальщиком он имеет дело: мощный и стройный граф де Нобруб парировал все удары без труда. Адриан в это время сражался с таким хладнокровием, как если бы дело происходило в зале, а в руках у него была учебная рапира. Соперник же его, маркиз де Вильпай, умело оборонялся, гораздо больше интересуясь дуэлью своего спутника, нежели собственной. Он выглядел по-прежнему озабоченным и постоянно озирался, словно ожидал кого-то. Федор, Ли Кан и Грегуар следили за схваткой с тревогой, тогда как зеваки делали ставки на победителя и заключали пари.

— Братья одержат верх! — кричала толстая торговка, забравшись на крышу своей лавчонки, чтобы лучше видеть.

— Вовсе нет, старуха! — вопил в ответ слепой нищий. — Эти благородные сеньоры зададут им жара!

В это мгновение толпа дружно ахнула, ибо Флорис, раздраженный ловкостью противника, все-таки улучил момент и, сделав искусное мулине, оцарапал графа де Нобруба в плечо.

— Лихо проделано, сударь! — вскричал граф с улыбкой. — Одно удовольствие сражаться с вами.

— Да и вы, сударь, — ответил Флорис, продолжая атаковать с яростью тигра, — стоящий фехтовальщик!

— И вот вам доказательство, — промолвил Нобруб.

С этими словами он, отбив страшный удар Флориса, исполнил приму и ранил юношу в правую руку, желая, видимо, прекратить бой.

Засмеявшись, граф бросил:

— Я тоже пометил вас, сударь. Кончим на этом?

Флорис горделиво выпрямился.

— Никогда, сударь, — воскликнул он, переложив шпагу в левую руку.

— А, так мы фехтуем и левой? Вы мне нравитесь, молодой человек.

А Адриан и его противник продолжали кружить на месте, тщательно избегая риска. Один следил за своим спутником, другой — за братом. Это могло бы длиться очень долго, но тут в толпе послышались крики.

— Осторожно, лучники и городская стража!

Через толпу прорвалась карета, опрокинув нескольких зевак. Из нее стремительно выскочил высокий человек в черном и побежал к графу де Нобрубу. Ли Кан, толкнув Федора локтем, сказал тихо:

— Это он наблюдал за молодыми господами, когда мы несли Летнюю Улыбку в ее последнее пристанище.

Федор с ворчанием взялся за рукоять сабли. Ли Кан остановил его.

— Подождем, Острый Клинок. Доверимся судьбе.

Человек в черном крикнул Нобрубу:

— Скорее, сюда направляется стража, чтобы схватить дуэлянтов.

Нобруб поклонился слегка ошарашенному Флорису.

— Сударь, нам пора прощаться. Вам я тоже советую бежать: королевская полиция строго наказывает за дуэль.

Нобруб и Вильпай, со смехом устремившись к карете, мгновенно скрылись в ней, а за ними последовал человек в черном, который несколько замешкался, с удивлением глядя на Флориса и Адриана.

Зеваки также поспешно разошлись, ибо никому не хотелось угодить в Бастилию. Флорис с Адрианом, в свою очередь, побежали к лошадям, оставленным у входа на мост. Граф Нобруб крикнул им из окна кареты:

— До скорой встречи, господа де Вильнев-Карамей.

— Мы непременно увидимся, — отозвался Флорис, — и завершим нашу дуэль, сударь!

— Не сомневайтесь.

Вместе со своими спутниками наши герои вскочили в седло. Адриан крикнул мальчишке:

— Показывай, где твой постоялый двор, и поживее!

Сорванец, взгромоздившись на круп лошади позади Федора, сказал:

— Сену переедем по мосту Нотр-Дам. Лучникам не придет в голову искать вас там.

Флорис чувствовал себя хмельным от восторга. В первый же день пребывания в Париже он получил дуэль и поцелуй — о таком счастье и мечтать было нельзя!

Сорванец, которого звали Рике, проводил их на постоялый двор с гордой вывеской «Карл Великий». Собственно, это был дом Рике, ибо заведение принадлежало его матери. По рукам ударили быстро: за шесть ливров в день братьям со свитой предоставляли кров и пропитание на тот срок, какой они сами пожелают. Мать Рике была мощной женщиной, и все почтительно именовали ее Мадам Ом. Она сразу прониклась уважением к молодым господам, дравшимся на дуэли и имевшим столь необычных слуг. Правда, она не знала, что у Флориса с Адрианом осталось только двести ливров. В общем зале постоялого двора готовилось на вертеле жаркое; вскоре наши друзья принялись с жадностью уплетать баранье плечо, но тут дверь отворилась, и на пороге возникла Прекрасная Роза с Жоржем-Альбером на руках. Обезьянка радостно вскрикнула, увидев хозяина, и бросилась ему на шею.

— Заставил же ты меня побегать, Малыш-Красавчик! — сказала Прекрасная Роза.

— Как мне благодарить вас, мадемуазель? Бедный Жорж-Альбер, я совсем о нем забыл. Но как же вы сумели нас найти?

Прекрасная Роза рассмеялась.

— В королевстве нищих новости расходятся быстро, а твоя дуэль наделала шума. Если захочешь повидаться со мной, — добавила девушка с улыбкой, — спроси на Новом мосту Прекрасную Розу.

Флорис поклонился ей так, словно перед ним стояла сама королева.

Чрезмерно возбужденный своими подвигами, юноша не смог заснуть и на цыпочках, чтобы не разбудить Адриана, вышел из спальни. Ему хотелось поближе познакомиться с этим загадочным Парижем… хотелось найти Прекрасную Розу…

30

Итак, через семнадцать лет Флорис с Жоржем-Альбером на плече пустился по стопам своего отца на поиски приключений в ночном незнакомом городе. Со времен Регентства город изменился: стал не таким уж темным, поскольку на углах улиц расставили фонари. Зато зловоние осталось прежним, и Флорис почуял его с первых же шагов. В свою очередь, ему пришлось ступить в жидкую, дурно пахнущую грязь, где смешивались сточные воды, экскременты животных и, не будем утаивать, моча парижан. Париж славился своим дерьмом не меньше, чем прекрасными памятниками старины. Флорис споткнулся о мусорную кучу, гнившую здесь уже несколько недель, и расхохотался:

— Какой же ты грязный, Париж! Но я все равно люблю тебя. Ну-с, где же мы находимся?

Флорис решил держать путь к Сене. Он прошел мимо Люксембургского сада, затем спустился по улице Пти-Огюстен, доверившись своему охотничьему чутью, которое сумел развить благодаря урокам Федора и Ли Кана. Город затих; издалека доносился голос ночного дозорного, выводившего свою бесконечную песню:

— Десять часов, спите с миром, добрые люди.

Это рассмешило Флориса, ведь ему совсем не хотелось спать. Жорж-Альбер, казалось, тоже радовался прогулке. Где-то в ночи колокол пробил десять ударов, и Флорис вдруг помрачнел — ему вспомнился погребальный звон в Мортфонтене. Каким далеким и одновременно близким представлялось прошлое! Флорис с трудом сдержал слезы при мысли о матери и тут же увидел личико Батистины, ее громадные голубые глаза, полные печали при расставании с братьями. После похорон Максимильены Адриан решил оставить замок и отправиться в Париж, дабы там попытать счастья. Управление землями было доверено славному Шабу.

Флорису показалось, будто Адриан недоговаривает и что-то от него таит. Поскольку Батистину нельзя было оставлять одну в опустевшем замке, пусть даже вместе с Элизой, братья договорились, что из ренты в десять тысяч четыре тысячи пойдут на оплату полного пансиона для сестры в монастыре урсулинок в Пуасси.

Сестры-урсулинки сразу же прониклись сочувствием к трем сиротам и обещали, что Батистине будет у них хорошо. Флорис и Адриан, очень взволнованные разлукой и сестренкой и с Элизой, оставленной в монастыре вместе с Батистиной, попрощались с девочкой под умиленным взором доброй матушки Марии-Марты.

— Мы займемся вашим воспитанием, дитя мое, и вы станете безупречной барышней. Поцелуйте же ваших братцев на прощание.

Батистина упрямо смотрела в пол, явно не желая становиться безупречной барышней. За спиной Флориса и Адриана Федор с Грегуаром обливались горючими слезами, а Ли Кан с поклоном сказал монахине:

— Дочь Будды, оберегай нашу Голубую Стрекозу, а также Здравую Мудрость. Оставляем их на твое попечение.

Если мать Мария-Марта и удивилась, то ничем этого не показала. Впрочем, она больше смотрела в сторону Грегуара, ибо из этого трио он один внушал ей хоть какое-то доверие. В тот момент, когда Флорис с Адрианом выходили из приемной, туда вошла в сопровождении гувернантки и слуги нарядно одетая красивая девочка. Она бросилась в объятия матери Марии-Марты, а та воскликнула:

— Ах, вот и моя маленькая Жанна-Антуанетта вернулась! У вас теперь новая подружка! Как видите, господа, ваша сестра попала в прекрасное общество.

Батистина подняла голову и посмотрела на девочку. Малышки сразу же понравились друг другу.

— Пойдемте, мои милые! — сказала добрая матушка. — Но прежде я вас познакомлю. Моя дорогая Батистина, это Жанна-Антуанетта Пуассон, она живет у нас уже два года.

Юная барышня сделала необыкновенно изящный реверанс, а Флорис с Адрианом в ответ поклонились. Устремив на них вздор своих светлых глаз, она сказала:

— Я уже полюбила вашу сестру, и мы, конечно, быстро подружимся.

Заметно повеселевшая Батистина позволила братьям уйти, но едва ворота монастыря закрылись за ними, как она с рыданием устремилась в объятия Жанны-Антуанетты и Элизы.

Садясь на коней, Флорис с Адрианом услышали, что бурчит себе под нос Грегуар:

— Надо же, какая-то мадемуазель Пуассон навязалась в подруги мадемуазель де Вильнев-Карамей! Ну и времена пошли! При покойном короле о таком и помыслить не могли!

Братья рассмеялись.

— Мой добрый Грегуар, — сказал Адриан, — ты же знаешь, что наша матушка не придавала значения подобным вещам.

— И это был единственный недостаток госпожи графини, уж вы не прогневайтесь, господин граф. Ах! Мадемуазель Пуассон! Плюнуть хочется!

И всадники, пришпорив лошадей, поскакали по дороге в Париж.

Флорис, целиком поглощенный своими воспоминаниями, сам не заметил, как дошел до улицы Генего. Увидев, что с улицы Дофин сюда сворачивают пятеро человек с бандитскими рожами, он благоразумно отступил в тень одного из домов. Маленькая группа прошла мимо него, с жаром обсуждая какое-то дело, суть которого Флорис совершенно не мог понять.

— Старая Паучиха приведет ее к трясучкам при помощи поддельной записки, — объявил с ухмылкой высоченный верзила.

— Не забудь о том, что обещал, Однорукий, когда получишь девку, каждому дашь по сотне ливров.

— Эх, карлика не проворонить бы! Если он проскользнет у нас между ног, то поднимет тревогу на Новом мосту, и тогда придется попотеть! Но мне нужна эта красивая шлюха, и я ее добуду.

Группа растворилась в темноте, и Флорис не услышал, чем закончился разговор. Тем не менее, у него возникло неприятное предчувствие беды. Он был почти уверен, что разбойники намеревались схватить Прекрасную Розу.

— Что скажешь, Жорж-Альбер?

Не дожидаясь ответа, Флорис побежал к Сене. Он потерял много времени, ибо не знал, в какой стороне находится Новый мост, но наконец добрался до него, изрядно запыхавшись после беготни по набережным. Новый мост был пуст. Флорис принялся колотить в двери лавчонок, крича:

— Эй, Англичанин С Желтым Рылом, вы где? Отвечайте! Проснитесь!

Жорж-Альбер на всякий случай решил поддержать Флориса своими воплями. Внезапно распахнулась какая-то дверь, и на пороге возник, зевая, Англичанин С Желтым Рылом.

— Чего шумишь? Бедным людям уже и поспать нельзя? Какой чудный сон мне снился… Хотел бы я знать, что за мерзавец вытащил меня из постели!

Флорис с силой тряхнул его за плечо.

— Это я. Затевается что-то серьезное. Поднимайте своих друзей.

— Смотри-ка, молодой сеньор из провинции! Вот бешеный! Придется вам потерпеть до утра.

И Англичанин повернулся с явным намерением вновь завалиться на охапку соломы, которую Флорис увидел через открытую дверь. Юноша, вцепившись в него, крикнул:

— Дело очень серьезное: Прекрасную Розу хотят похитить.

Англичанин остановился, оглядел Флориса с головы до ног и величественно промолвил:

— Так бы сразу и сказал! Входи.

Флорис прошел вслед за Англичанином в его отвратительно грязную конуру. Преодолев отвращение, Флорис уселся на солому и рассказал о том, что видел и слышал. Англичанин покачал головой и проворчал:

— Это Роньона по прозвищу Однорукий, разбойник из Сен-Медара. У него только одна рука, но к обрубку он привязал крючок и орудует им очень ловко. Куда там кинжалу! В Сен-Медаре их целая банда. Порой они грабят даже горожан, которые приходят на кладбище, чтобы посмотреть на трясучек.

— Да, да, Однорукий поминал каких-то трясучек. Что это такое?

— Увидишь сам. Сейчас нет времени объяснять тебе это, малыш. Надо будить наших и идти в Сен-Медар.

Из бараков и лавчонок, словно тени, стали выходить бродячие врачи, певцы, слепые нищие, цирюльники, поэты и шлюхи. Англичанин пересказал им историю Флориса. Из уст в уста передавался призыв:

— Идем в Сен-Медар! Однорукий хочет схватить Прекрасную Розу.

Внезапно Большой Тома уставился на Флориса и спросил грозно:

— А ты в нем уверен, Англичанин? Он не из наших, кто за него поручится?

Англичанин поскреб голову.

— Ну, я в полдень чистил ему сапоги… Ноги у него вроде честные.

Большой Тома отвесил Англичанину оплеуху, от которой тот отлетел на пятнадцать шагов.

— Вот дурень!

Женщины покатились со смеху, но мужчины продолжали молча смотреть на Флориса, и во взглядах их сквозила угроза. Флорис почувствовал, что у него пересохло в горле. Толстый Гийом, поводырь медведей, поднес к лицу Флориса фонарь и воскликнул:

— Э, я его узнал. Это паренек, который дрался на дуэли.

Девки подошли поближе.

— Точно, это Малыш-Красавчик.

Флорис начал приходить в нетерпение.

— Слушайте, — сказал он, возвысив голос, — вы теряете время. Однорукий похитит Прекрасную Розу, и вы сами будете в этом виноваты. Если мне вы не доверяете, я пойду туда один.

В королевстве нищих наметился раскол. Черкешенка даже осмелилась вмешаться в мужской разговор:

— Большой Тома, давай поверим ему. Он такой красивый!

— Прехорошенький! — добавила Зузу-Негритянка.

— А если там засада, курицы вы безмозглые? Все вы только об одном думаете! Эх, бабье пустоголовое!

Тут заговори Мондор, торговец мазями.

— Пойдем туда, Большой Тома, только он пусть идет первым — а к спине мы ему приставим перо. Если что случится, сразу прикончим.

— Ладно, — сказал Большой Тома, — пошли туда. Все берите оружие, нам пора разделаться с бандой Однорукого. А ты знай, — добавил он, с угрозой глядя на Флориса, — если дернешься, я тебя насквозь проткну.

Отряд безмолвно двинулся по направлению к кладбищу Сен-Медара. Флорис шел, чувствуя, как между лопаток ему утыкается кинжал Толстого Гийома. Англичанин С Желтым Рылом глядел на Флориса виновато, поскольку сам его привел и признал за своего. На углу плохо освещенной улицы Флорис шепнул Жоржу-Альберу:

— Беги к Адриану и веди всех наших на кладбище Сен-Медар. Ты понял меня, Жорж-Альбер?

Обезьянка с тихим ворчанием кивнула, спрыгнула на землю и мгновенно исчезла.

— Эй, обезьяна смылась! — крикнул Толстый Гийом.

— А на что нам эта тварь? Либо мы разберемся с Одноруким, либо прирежем сопляка, если заманил нас в ловушку, — отозвался Толстый Гийом, метнув на Флориса не слишком доброжелательный взгляд.

Наш герой начинал уставать. Он оказался в довольно-таки унизительном положении, а раненая рука распухла и сильно болела. Флорис подумал, что в случае схватки это может ему серьезно помешать, хотя он и умел драться левой. Сверх того, он ни на секунду не сомневался, что Жорж-Альбер доберется до постоялого двора и что Адриан поймет, какой опасности подвергается брат. Но каким образом обезьянка найдет кладбище? Горло у Флориса сжалось от тревоги. Он приложил руку к шее и вдруг ощутил под пальцами цепочку — это был кулон, который Полина надела на него в амбаре. Вернувшись из замка Майи, он хотел было в бешенстве выбросить ненужную вещицу, но Адриан остановил его, сказав со смехом:

— Оставь, это будет твоим талисманом.

Флорис улыбнулся: он уже сам не понимал, любит ли Полину, тем более что шел спасать совсем другую девушку. При одном лишь воспоминании о Прекрасной Розе сердце его забилось с неистовой силой.

— Клянусь честью, — мысленно произнес он, — чего это я так перепугался? Мне в спину направлен кинжал? Экая важность! Сейчас мы придем на кладбище, я брошусь на Однорукого, убью его, а потом возьму Прекрасную Розу, и мы поженимся. Она будет достойной супругой шевалье де Вильнев-Карамея. Грегуар придет в ярость, но зато я стану счастливейшим из смертных. Ни у кого не будет такой красивой жены, как у меня.

Он уже почти забыл о том, что происходит, углубившись в свои мечты, как вдруг его вернул на землю пронзительный звук, напоминавший кошачье мяуканье. Кровь застыла у него в жилах. Видимо, это и было кладбище Сен-Медар. Спутники Флориса, казалось, ничего не слышали, впрочем, они могли привыкнуть к этим ужасным воплям. Толстый Тома, почувствовав неуверенность Флориса, сильнее нажал на кинжал, нацеленный в спину юноши. Прежде пустынные улицы постепенно заполнялись неясными тенями людей, прижимающихся к стене. Странная толпа, состоящая из нищих, светских женщин в масках, мужчин, закрывающих лицо плащом, мирных обывателей и разбойников, в безмолвии двигалась к кладбищу Сен-Медар. Отвратительное мяуканье зазвучало еще громче. Англичанин С Желтым Рылом шепнул, подойдя к Флорису:

— Начинается время трясучек. Все монахини из соседнего монастыря принимаются хором мяукать. Есть и такие, что лают, а о прыгучках нечего и говорить.

Флорис взглянул на него с удивлением и одновременно с возмущением:

— Неужели монахини лают? Какой ужас!

— Знаешь, малыш, — ответил Англичанин, — в Париже и не такое бывает. Сегодня вечером ты наглядишься на сумасшедших, а завтра поймешь, что есть и честные люди. Правда, мы к ним не относимся, — добавил он со смехом.

Большой Тома отрывисто бросил:

— Ну, наговорились уже? Пора бы захлопнуть пасть.

Англичанин С Желтым Рылом придвинулся к Флорису еще ближе и, не обращая внимания на приказ своего главаря, зашептал:

— Ты такого еще никогда не видел! Это длится уже пять лет. В 1727 году умер диакон Франсуа Парижский. Милосердный был человек, даже к нашей братии с состраданием относился. Похоронили его в Сен-Медаре, а вскоре все заговорили о том, что на могиле его свершаются чудеса. Народ повалил сюда валом, а потом началось это безумие.

Кладбище заливал лунный свет, и было видно почти как днем, поскольку многие люди пришли с фонарями. Трясучки толпились у входа, так что Большому Тома пришлось пробиваться сквозь них вместе со своим отрядом. Флорис, озираясь вокруг, ощущал проступивший на лбу холодный пот.

«Наверное, это и есть ад», — думал он.

Мяуканье, доносившееся из монастыря, вдруг смолкло, но в центре кладбища женщины стали с лаем пожирать землю, собранную у могилы.

— Видишь, малыш? Вот так эти безумные чтят память дьякона Франсуа Парижского, — тихо произнес Англичанин.

Флорис уже не чувствовал ни усталости, ни боли в раненой руке. Им овладело какое-то странное возбуждение. Одна из женщин рухнула на могильную плиту, задрав юбки до подбородка и бесстыдно оголив самые интимные части тела.

— Брат мой, — вопила она, — ударьте меня, я жажду мучений. Это мой дар Господу!

Человек в рясе священника, окруженный толпой истеричек, огрел несчастную поленом. При каждом ударе та кричала:

— Сильнее, брат мой, сильнее, мне хорошо!

Англичанин вновь наклонился к Флорису.

— Успокойся, это лже-священник. Его называют Брат-Полено, и он избивает женщин, а те изнывают от счастья в ожидании своей очереди. Впрочем, он еще никого не обидел, — добавил Англичанин, ухмыльнувшись.

— А это кто такой? — спросил Флорис, показывая на маленького горожанина безобидной наружности.

— Брат Ги. Кающиеся обожают его.

— Что еще за кающиеся? — осведомился удивленный Флорис.

— Да все эти сумасшедшие! Они посвящают свои страдания Господу. Здесь же, кстати, обучают новеньких. Вот, смотри!

В самом деле, «преподаватель», взгромоздившийся на кресте, показывал дюжине омерзительных женщин, как надо трястись. Ученицы, походившие больше на взбесившихся собак, с упоением повторяли жесты знатока «трясучки».

— Пусть свершится воля Господня, — вопили женщины хором, — приди к нам, Господь!

Стоя в пыли на четвереньках, они раскачивались из стороны в сторону. У многих уже выступила пена на губах.

Флорис в отвращении отвернулся.

— Ну что, малыш? — засмеялся Англичанин. — Ты в своей провинции небось и подумать не мог, что такое бывает!

Атмосфера общего безумия действовала юноше на нервы. К счастью, к нему подошла Черкешенка, и он с радостью ощутил тепло женского тела. Взглянув еще раз на кающихся, он увидел, что брат Ги, схватив железные клещи, принялся терзать груди трех обнаженных до пояса «трясучек», лежащих на могиле. Некоторые зрители встали на колени и с жадностью следили за этой сценой. Лица у них были искажены сладострастным желанием. Некоторые хрипели, другие стонали, третьи тянули руки к женщинам или же ободряли их своими воплями.

— Сестра Фелисите, нам хорошо от твоих мук! — орал толстяк с багровым лицом и выпученными глазами.

— Сестра Рашель, крови еще мало, — вторила коленопреклоненная женщина с распущенными волосами и безумным взором, но в богатых одеждах. Видимо, знатной вакханке не хватало острых ощущений. Три женщины извивались от наслаждения на могильной плите, а брат Ги все глубже вгрызался в их плоть. Луна освещала кладбище фантастическими бликами.

— Продолжайте, брат мой, я жажду еще большей муки! — кричала сестра Фелисите в экстазе.

— О, какое счастье, Господи, благодарю тебя! — сипела окровавленная сестра Рашель.

Флорис провел ладонью по лбу. У него кружилась голова. Но тут Толстый Гийом напомнил ему при помощи своего кинжала, что они явились сюда вовсе не за этим и что надо идти следом за Большим Тома, который с полным равнодушием перешагивал через распростертые тела или же отшвыривал их ногой. Напрасно Флорис вглядывался в толпу — он нигде не видел Прекрасной Розы. При мысли, что и она может валяться здесь обнаженная, ему стало дурно. Однако он тут же отверг ужасное видение, ибо был уверен, что Прекрасную Розу могли завлечь в подобное место только при помощи поддельного письма от Старой Паучихи. Трясучки, совершенно обезумев, не обращали никакого внимания на маленький отряд с Нового моста. Большой Тома уже начал чертыхаться, говоря, что паршивому мальчишке заговор привиделся во сне, когда Англичанин С Желтым Рылом вдруг прошептал:

— Смотри, Большой Тома! Вон они!

Люди, хорошо знакомые обитателям Нового моста, по одному проникли на кладбище и спрятались за могилой дьякона Франсуа Парижского. Это были Однорукий Роньона и члены его зловещей банды. Большой Тома сделал жест, означавший, что надо укрыться за маленькой часовней с ангелами, словно бы раскинувшими над кладбищем свои крылья. Толстый Гийом пробормотал:

— Кажется, они нас не заметили.

— Черт возьми! — отозвался Англичанин. — Им нужна Прекрасная Роза, и они не знают, что мы уже здесь.

Большой Тома понял этот намек и посмотрел на Флориса.

— Ну, парень, не сердись! Сам знаешь, мы на все готовы ради Прекрасной Розы. Толстый Гийом, ты что, сдурел? Спрячь пока свое перо!

Флорис перевел дух. Даже в шестнадцать лет, как бы ты ни был смел, ощущать острие кинжала между лопатками не слишком приятно. Он поблагодарил Большого Тома. Черкешенка вновь подошла к Флорису и спросила:

— А зовут-то тебя как, сердечко мое?

— Верно! — воскликнул Большой Тома. — Скажи свое имя, парень, теперь ты стал нашим, и мы принимаем тебя в братство Нового моста.

Эти слова встретили одобрительным перешептыванием. Всем было неловко перед молодым человеком.

— Меня зовут Флорис, — ответил тот.

— О! — восхищенно промолвила Черкешенка. — У тебя очень красивое имя.

Присутствующие переглянулись. Зузу-Негритянка засмеялась, обнажив белоснежные зубы. Она явно разделяла мнение своей товарки. Большой Тома протянул Флорису руку.

— Держи-ка, Флорис! Если расквитаемся с Одноруким, станем друзьями. Верно, ребята?

— Конечно, Большой Тома! Берем Малыша!

Вновь потянулись минуты ожидания. Каждые четверть часа звенел монастырский колокол, а на кладбище продолжалась оргия, сопровождаемая отвратительным мяуканьем и пронзительным лаем. В нескольких метрах от Флориса и его спутников какой-то бесноватый с длинной бородой и слезящимися глазами вопил:

— Да исполнится воля Господня!

И предложил стоящей рядом женщине проткнуть ей язык шпагой.

— Да, да! — крикнула безумная.

Флорис хотел было ринуться на старика, но Большой Тома вовремя удержал его.

— Стой смирно, мы пришли сюда ради Прекрасной Розы.

Бесноватый вытащил шпагу и вонзил в рот женщине, а та сипела, отплевываясь кровью:

— Спасибо, брат мой, сестра Сион теперь в раю!

На ближайшей колокольне пробило час. У Флориса затекли ноги, и он начал нервно переминаться. Впрочем, весь маленький отряд постепенно пришел в возбуждение. Большой Тома пробормотал:

— Уже поздно. Прекрасная Роза не придет.

Флорис сжал ему руку. На кладбище вошла Прекрасная Роза в сопровождении согбенной старухи.

— Паучиха! — воскликнул Англичанин.

— Что будем делать? — спросил Толстый Гийом.

Поколебавшись секунду, Большой Тома ответил:

— Подождем. Бросимся на них сзади, когда они нападут на Прекрасную Розу.

Флорис, сразу оценив ситуацию, прошептал:

— Только меня Однорукий не знает. Зато Прекрасная Роза должна вспомнить. Пустите меня туда. Я предупрежу ее, а когда свистну, вы выскочите из засады и атакуете их. Однорукий не ждет этого, и вы захватите его врасплох.

Большой Тома посмотрел Флорису в глаза.

— Ладно, ступай. Мы верим тебе.

С бьющимся сердцем Флорис вышел из укрытия и направился в толпу трясучек, поближе к могиле дьякона Франсуа. План оказался удачным. Однорукий Роньона не обратил никакого внимания на незнакомого юношу, принимая его, очевидно, за одного из участников ночного бдения. Впрочем, Однорукий смотрел только на Прекрасную Розу, буквально пожирая ее взглядом. А та опустилась на колени рядом со Старой Паучихой, походившей на самую настоящую колдунью. Прямо перед ними Брат-Полено продолжал неутомимо охаживать несчастных женщин, вопивших от восторга. Флорис, растолкав истеричек, преграждавших ему путь, встал на колени за спиной Прекрасной Розы, которая говорила старухе:

— Ну, матушка, вы довольны?

— Да, доченька, благослови тебя Господь за твою доброту. Без тебя я бы не добралась сюда. Быть может, святой дьякон излечит меня от тяжкого недуга.

Флорис склонился к Прекрасной Розе и шепнул, стараясь не привлечь внимания старухи:

— Не двигайся, Прекрасная Роза, делай вид, что молишься, и слушай меня внимательно. Я тот юноша, которого ты видела на Новом мосту. Ты попала в западню. Однорукий Роньона хочет похитить тебя. Когда я свистну, Большой Тома вместе с твоими друзьями нападет на банду Однорукого. Воспользуйся этим и беги.

Прекрасная Роза не выказала никакого удивления. Склонив голову, она произнесла вполголоса:

— Спасибо, Малыш-Красавчик, но я останусь с друзьями, если придется сражаться. Этому недоноску Однорукому меня не запугать.

И Прекрасная Роза с улыбкой подняла юбку, чтобы достать кинжал из ножен, привязанных к лодыжке. Флорис покраснел до ушей при одном взгляде на золотистую кожу девушки. Он изнемогал от желания обнять ее и поцеловать. На какое-то мгновение он совершенно забыл о том, где находится, равно как и о смертельной опасности, нависшей над ними. Очнуться его заставил Однорукий Роньона, который взмахнул рукой, приказывая подручным схватить Прекрасную Розу. Момент настал. Флорис свистнул.

31

По сигналу Флориса Большой Тома и люди с Нового моста выскочили из укрытия, вооружившись кинжалами, топорами, железными цепями. Все были готовы отразить нападение Однорукого Роньона и его банды. Флорис также выхватил шпагу. Но тут Однорукий завопил во все горло:

— Ко мне, ребята из Сен-Медара!

В мгновение ока из-за могил и часовен появилось множество разбойников, нищих и шарлатанов самого разного калибра. Они с угрожающим ворчаньем и с отвратительными ухмылками окружили друзей Прекрасной Розы, а Однорукий разразился сардоническим смехом:

— А, Большой Тома, ты думал, что захватишь нас врасплох, ублюдок? Но не родился еще человек, способный обхитрить Однорукого! За вами следили с того самого момента, как вы вышли с Нового моста. Мне известно все, что вы замышляете!

Большой Тома крикнул:

— Вонючий шакал, тебе придется убить нас всех, прежде чем ты завладеешь Прекрасной Розой.

— Жалкие недоноски, оборванцы проклятые, — яростно вскричал Роньона, — мы и собирались всех прикончить! Но сначала я должен расквитаться с этим маленьким гаденышем. Я научу этого паршивого аристократишку не лезть в чужие дела, — добавил он, угрожающе глядя на Флориса.

Некоторые из людей с Нового моста попятились. Флорис, со своей стороны, быстро прикинул, каковы их шансы — предстояло сражаться с противником, имеющим троекратный перевес в численности. Вопли и мяуканье зазвучали громче, ибо трясучки, их «наставники» и кающиеся грешницы почувствовали, даже пребывая в состоянии истерического экстаза, что происходит нечто необычное. Этой ночью танец смерти на кладбище Сен-Медар обещал быть захватывающим, как никогда.

— Хватайте девку! — приказал Роньона двум бандитам зловещего вида. У одного из них половину лица закрывало омерзительное пятно фиолетового цвета.

Флорис встал перед Прекрасной Розой и с силой взмахнул крест-накрест своей шпагой. Разбойники отступили на шаг, а юноша звонко крикнул:

— Запрещаю вам прикасаться к этой женщине. Она находится под моей защитой.

Однорукий Роньона едва не подавился от хохота.

— Слышали, шельмы? Его милость нам запрещает! Его милость берет девку под свою защиту!

Роньона принялся отвешивать Флорису иронические поклоны, а подручные его ржали, разинув отвратительные, большей частью беззубые пасти. Одновременно они теснее сжимали круг, чтобы никто из людей Большого Тома не ускользнул. А тот шепнул Англичанину С Желтым Рылом:

— Попались мы, как крысы. Их слишком много.

Англичанин философски покачал головой:

— Когда-нибудь все равно подохнем, Большой Тома, от судьбы не уйдешь.

— Только перед этим шкуру кое-кому попортим, — ласково добавила Зузу-Негритянка.

Флорис дрожал от бешенства, видя, как насмехаются над ним подручные Роньона. В жилах юноши вскипела кровь Романовых. Повернувшись к Прекрасной Розе, он выхватил у нее кинжал, отдав взамен свою шпагу, и презрительно бросил:

— Ты стоишь только ножа, Однорукий дьявол!

И он, вскочив на могилу дьякона, где сотрясались в конвульсиях безумные женщины, бросился на Роньона. Это послужило сигналом к схватке. Бандиты Сен-Медара кинулись на людей с Нового моста, а те защищались с энергией отчаяния. Черкешенка, прислонившись к одному из могильных камней, ловко вспорола своим кривым турецким кинжалом брюхо мерзкому нищему, покрытому паршей. Зузу-Негритянка орудовала железной цепью наподобие лассо и придушила нескольких врагов. Большой Тома бился, как средневековый рыцарь, боевым топором, под ударами которого головы лопались, будто орехи. Мондор, Толстый Гийом и Англичанин сражались на дубинах, однако было очевидно, что продержаться долго они не смогут, ибо их задавят числом. Трясучки, возбужденные схваткой, сначала принялись браниться, а затем, в свою очередь, схватились между собой, вцепляясь в волосы и яростно царапаясь. Флорис и Однорукий кружили на месте, зорко присматриваясь друг к другу и стараясь нащупать слабое место противника. Флорис ясно видел ужасную мощь Однорукого. Это был великан шести футов роста, силой, не уступающий Геркулесу. Сквозь расстегнутый ворот рубахи виднелась грудь, мохнатая, как у медведя, и широкая как, у быка. Флорис унаследовал высокий рост от Петра, однако атлетическое сложение его скрадывалось юношеской стройностью. Кроме того, Однорукий считал, что Флорис на ножах биться не умеет. Он не мог знать, что Федор с Ли Каном обучили юношу владеть всеми видами оружия, какие только существовали в мире. Обмотав правую руку плащом, Флорис стал атаковать левой, что не давало Роньона возможности использовать в полную силу свой ужасный крючок. Все же ему удалось задеть плечо Флориса, и кровь хлынула из-под разорванного камзола. Прекрасная Роза вскрикнула от испуга, однако ей пришлось забыть о ране Флориса, поскольку на нее бросилось двое подручных Роньона. Одного она проткнула шпагой, но второй схватил бы ее, если бы в дело не вмешался странный заступник — им оказался брат Ги. Бросив своих кающихся, он принялся лупить разбойников щипцами по голове, крича во всю глотку:

— Да свершится воля Господня! Да свершится воля Господня!

А Брат-Полено уже вопил своим трясучкам:

— Сестры мои, защитим рыцарей Христовых!

К великому изумлению Большого Тома и людей с Нового моста, на помощь им пришли растрепанные полубезумные женщины с обнаженной грудью, в разорванных юбках. Трясучки кусали и царапали разбойников из Сен-Медара с криком:

— Умрем во славу Христа!

Благодаря нежданной подмоге, люди с Нового моста смогли перевести дух. Однако бандиты вскоре обратили в бегство толпу истеричек, которых продолжал понукать взгромоздившийся на крест Брат-Полено:

— Умрите, сестры мои, умрите!

Тем временем Флорис привел в неистовство своего противника ложными выпадами и подсечками, но ему никак не удавалось нанести удар, тогда как Однорукий ухитрился ранить его в бедро. Боли Флорис не чувствовал, ибо сердце его переполняла ненависть.

— Э, э! — насмешливо скалился Однорукий, удивленный выносливостью Флориса. — Никак не ухватишь этого гаденыша!

Флорис улыбнулся. Ли Кан всегда учил его использовать ошибки разгоряченного противника. А Однорукий начинал заметно нервничать. Он подпустил Флориса слишком близко к себе, и юноша удвоил осторожность, подстерегая удобный момент. К несчастью, время шло, и люди с Нового моста уже выдыхались под напором превосходящих сил. Им нужна подмога, но сначала Флорис должен разделаться с Роньона. Казалось, Большому Тома и его друзьям, а значит, и Флорису, суждено погибнуть: у юноши не оставалось на сей счет никаких сомнений — даже если бы он убил Однорукого, с ним расправились бы оставшиеся бандиты. И тут раздался голос, хорошо знакомый Флорису, — тот самый голос, что звучал всегда, если Флорису грозила опасность:

— Держись, Флорис, мы здесь!

Юноша вздохнул с облегчением и крикнул не оборачиваясь, словно все время ждал этой подмоги:

— Адриан, защити людей с Нового моста.

Однорукий Роньона завопил в бешенстве:

— Я прикончу и тебя, змееныш, и твоих дружков.

Флорис снова улыбнулся, чем окончательно вывел Однорукого из себя. Ли Кан внимательно следил за своим учеником.

— Осторожнее, Майский Цветок, слишком близко не подпускай.

— Если хочешь, барин, мы его сами прихлопнем, — крикнул Федор, взмахнув саблей.

— Нет! — прохрипел Флорис. — Оставьте его мне, он мой.

Ли Кан и Федор с улыбкой переглянулись — ученик ничем не уступал своим учителям.

— Что это еще за болтовня? — завопил Однорукий. — Ну, змееныш, я тебя сейчас к земле пришпилю!

Грегуар, притащившийся вслед за Федором и Ли Каном, воздел руки к небу и простонал:

— Господи, опять начинается! А как спокойно мы жили в Мортфонтене! — И добавил громко: — Господин шевалье, умоляю вас быть осторожнее.

Флорис расхохотался. Внезапно в присутствии своих друзей он почувствовал себя непобедимым. А Грегуар просто бесподобен: даже в аду он не отступился бы от правил хорошего тона! Федор, сощурив свой единственный глаз, пробормотал:

— Мы не нужны барчуку, его защищает царь.

Ли Кан кивнул, сделал знак обоим спутникам, и все трое устремились за Адрианом, который пробивался к Большому Тома с его людьми. Федор был на седьмом небе от счастья, поскольку давно уже томился бездействием. Теперь он без устали взмахивал своей ужасной саблей, обращая в бегство бандитов, содрогавшихся при одном взгляде на этого ужасного казака. Ли Кан с приятной улыбкой пригвождал своих противников к могильным плитам — в каждой руке он держал по кинжалу. Грегуар палил из пистолета, большей частью не попадая в цель, но эти выстрелы наводили на врагов страх. После возвращения из России Грегуар не слишком преуспел во владении оружием, однако он настолько доверял своим друзьям и молодым господам, что повсюду бесстрашно следовал за ними, хотя жизнь, полная риска и приключений, — не для него. Адриан, со своей стороны, искусно действовал шпагой, нанося ощутимый урон бандитам, чья агрессивность явно уменьшилась. Некоторые уже предпочли раствориться во мраке, другие начали отступать. Это заметно приободрило Большого Тома и людей с Нового моста.

— На помощь! — взвизгнула Зузу-Негритянка.

Адриан в мгновение ока пронзил разбойника, который почти задушил несчастную девку. Не дожидаясь благодарностей, он бросился выручать Черкешенку, изнемогавшую в схватке с отвратным нищим.

— Я здесь! — зарычал Адриан.

Благоразумный нищий испарился мгновенно, а Черкешенка, упав в объятия Адриана, наградила его долгим поцелуем. Адриан вгляделся в девушку: она была очень красива со своими темно-рыжими волосами и матовым цветом лица. Глаза его блеснули, и он поклонился со словами:

— Мадам, сейчас я тут разберусь еще кое с кем и вернусь к вам. Подождите меня.

Несчастная застыла в изумлении, восхищенно глядя на Адриана, а тот ринулся на помощь Большому Тома. За несколько минут все было кончено: разбойники из Сен-Медара разбежались, а победителям осталось только заняться своими ранеными — убитых, к счастью, не было. Мондор извлек свои мази, чтобы заняться перевязкой. Трясучки либо сбежали с кладбища, либо попрятались за могилами. После ужасной резни полное спокойствие воцарилось в Сен-Медаре. Только Флорис и Однорукий Роньона продолжали биться при свете луны. Флорис обрел хладнокровие. Его темные кудри прилипли ко лбу, бедро и плечо кровоточили, но он ощущал в себе сверхчеловеческую силу. Казалось, будто сражается юный бог. Он перепрыгивал с могилы на могилу, умело укрывался за крестами, а затем вновь бросался на противника, совершенно ошеломленного этими молниеносными перемещениями. Постепенно все люди с Нового моста окружили их, наслаждаясь великолепным зрелищем.

— Убей его! — завопил Большой Тома.

— Осторожнее, Флорис! — крикнула Прекрасная Роза, ибо Однорукий нанес удар, целясь в горло. Зрители трепетали от возбуждения. Большой Тома шепнул Адриану:

— Навалимся на эту гадину разом. Надо помочь твоему брату.

Адриан поднял брови.

— Это еще зачем? Флорис придет в бешенство.

Однако сам Адриан тревожился. Флорис дрался отлично, но противник его, казалось, не ведал усталости, а мощью превосходил быка. Внезапно все люди с Нового моста ахнули: Флорис, поскользнувшись на плите, рухнул навзничь. Однорукий бросился на него, и оба стали кататься в пыли, вцепившись друг в друга намертво. Всего в нескольких сантиметрах от своего лица Флорис видел крючок Однорукого, который норовил выколоть ему глаза. Раненой рукой юноша пытался перехватить кинжал Роньона, направленный в горло. От зловонного дыхания бандита подступала тошнота.

— Тебе конец, паршивый мальчишка! — прорычал Роньона.

Флорис уже думал, что погиб, как вдруг на плечи Однорукого обрушился темный комок. Это спрыгнул с креста Жорж-Альбер, которому, в отличие от Адриана, были чужды понятия о чести — обезьянка, бросившись на помощь хозяину, вонзила зубы в затылок Роньона. Тот, взревев, вскочил на ноги, силясь освободиться от неожиданного врага, но Жорж-Альбер оказался цепок. Флорис, поднявшись, крикнул:

— Отпусти его, Жорж-Альбер!

Обезьянка с сожалением спрыгнула на землю и отбежала к Адриану, а тот шепнул:

— Ты хорошо сделал, Жорж-Альбер.

Однорукий не помнил себя от ярости. Зажимая ладонью окровавленный затылок, он вопил:

— Ты нарочно это устроил, гаденыш!

Флорис, еще не вполне отдышавшись после схватки, предложил перенести дуэль на завтра.

— А, гаденыш, струсил?

Однорукий совершил ошибку — ему не следовало ставить под сомнение храбрость Флориса. Как безумный, юноша бросился на своего врага. Силы его удесятерились от ярости. Отбив ужасный выпад крючком, Флорис опрокинул Однорукого на землю и воткнул ему в грудь кинжал по самую рукоять. Роньона дернулся и застыл в луже крови. В гаснущем взоре его, обращенном на Флориса, стояло изумление, ошеломленный Флорис с трудом поднялся, а люди с Нового моста придвинулись ближе, не веря своим глазам — у их ног лежал умирающий, но все еще страшный Однорукий. А тот, встретившись взглядом с Большим Тома, просипел с ужасной ухмылкой:

— Вот я и дождался того, кто меня прикончит.

И с этими словами он отдал свою гнусную душу дьяволу. На какую-то секунду все оцепенели. Затем Ли Кан нагнулся, чтобы вытащить кинжал, и выпрямился с очаровательной улыбкой.

— Майский Цветок, — произнес он спокойно, — ты нанес удар между пятым и шестым ребром. Именно сюда и надо целить.

Говоря это, Ли Кан оглядел притихшую аудиторию. Он явно гордился своим учеником. Только тут люди с Нового моста осознали, что избавились наконец от смертельного врага.

— Ура! — грянули они хором. — Да здравствует Флорис!

Все стали обниматься, благодарить Адриана и его спутников, подбрасывать в воздух колпаки и береты, танцевать на могилах. Большой Тома целовал Федора, Зузу-Негритянка нежно привлекла к себе Ли Кана, а Грегуар не знал, куда деваться от пылких объятий Англичанина С Желтым Рылом. Адриан, воспользовавшись суматохой, устремился к Черкешенке, которая только этого и ждала. Флорис наслаждался своим триумфом — его славили, как короля. Прекрасная Роза не сводила с юноши восхищенного взора, и Флорис, опьянев от страсти, воскликнул:

— Да здравствует Прекрасная Роза!

Он заключил ее в объятия под приветственные крики друзей. Девушка потянулась к его губам, и именно в этот момент герой наш лишился чувств. Очнулся же он в мягкой постели; в камине весело горел огонь, а у изголовья сидела Прекрасная Роза, с нежностью глядя на него.

32

— Ох, Малыш-Красавчик, как же ты нас напугал!

Флорис улыбнулся Прекрасной Розе и хотел приподняться, но тут же со стоном опустился на подушку.

— Осторожно! Тебе лучше не шевелиться. Мондор сделал перевязку и оставил мне свои мази. Однорукий здорово тебя изранил.

Флорис прошептал:

— Но где же я, Прекрасная Роза?

— На постоялом дворе «Карл Великий». Мадам Ом предоставила тебе лучшую комнату. Сегодня ты — герой Парижа. А проспал ты два дня.

Флорис недоверчиво взглянул на девушку.

— Неужели два дня?

— Да.

— И ты все время была рядом?

— Конечно. Я помогала Мондору.

Флорис покраснел при мысли, что Прекрасная Роза видела его обнаженным. Смутившись, он отвернулся и спросил, стараясь говорить как можно небрежнее:

— А где мой брат и все остальные?

Прекрасная Роза рассмеялась. Зеленые глаза Флориса вспыхнули огнем: эта свежая, здоровая девушка была воплощением соблазна. Даже смотреть на нее — счастье.

— Ну, брат твой заперся в своей комнате и, судя по всему, очень занят. Что до остальных твоих спутников, от одиночества они не страдают, — таинственно добавила Прекрасная Роза.

Флорис решил, что непременно выяснит, какими делами так увлеклись Адриан и неразлучная троица слуг. Он вновь пошевелился, но тут в голове у него загудело, и свет померк в глазах. Прекрасная Роза, нежно погладив его по лицу, сказала:

— Тебе еще плохо. Надо позвать Мондора.

— Нет, — простонал Флорис, — не уходи. Кажется… кажется, я просто хочу есть.

— А ведь верно! Подожди, я позову хозяйку: для тебя все приготовлено.

Через две минуты мадам Ом вплыла в спальню, которая сразу словно бы вдвое уменьшилась, настолько велики были габариты достойной женщины. В глазах ее сверкало любопытство. Совершенно очевидно, что она с восторгом приняла все случившееся. В руках она держала огромный поднос с дичью и бутылками вина. Флорис робко промолвил «спасибо», когда хозяйка самолично наполнила ему тарелку и поставила перед его носом на одеяло. Он ожидал, что она удалится, но не такова была мадам Ом, чтобы не воспользоваться великолепной возможностью почесать язык. Усевшись на край постели, она затрещала:

— Ах, мой юный сеньор, какая честь для меня принимать в своем доме гостей, подобных вашей милости. Я только что говорила господам Федору и Ли Кану, что ваши превосходительства прославили мой постоялый двор на весь Париж. От посетителей отбою нет! Впрочем, вы не думайте, в делах коммерческих я безупречно честна, и я уже сказала этому славному господину Грегуару, вашему интенданту, что отныне буду брать с вас не шесть, а только три ливра в день. Я знаю, для таких благородных сеньоров, как вы и ваш брат, это значения не имеет, — поторопилась добавить мадам Ом, приняв за неодобрение жест Флориса, которого гораздо больше занимала куриная ножка, нежели болтовня почтенной хозяйки. — Я знаю, — повторила матрона, — что для ваших милостей это сущий пустяк, но пусть все будет по справедливости. Я так и сказала Рике — это мой сынишка… вы, конечно, помните, это он, сокровище мое, и привел вас сюда… впрочем, я думаю, путь вам указал сам архангел Гавриил.

Флорис с набитым ртом вежливо кивал, одобряя и Рике, и архангела Гавриила, а пуще всего желая, чтобы мадам Ом наконец ушла. Но та приняла любезность Флориса за приглашение продолжить интересный рассказ и затараторила еще быстрее:

— Вы сами подумайте, господин шевалье! Герри поселились в «Карле Великом», и это такая честь! Мой конкурент с нашей улицы, хозяин «Трех пистолетов», просто заболел от зависти. Я только что сказала об этом господину графу, вашему брату: я его встретила сегодня утром, он был весь желтый!

— Мой брат? — с удивлением спросил Флорис.

— Да нет же, господин шевалье, господин граф чувствует себя превосходно и очень приятно проводит время в обществе одной барышни, подруги мадемуазель Прекрасной Розы. Нет, я говорю об этом ворюге, хозяине «Трех пистолетов» — это он стал таким же желтым, монсеньор, как господин Ли Кан. Но я же понимаю, что у господина Ли Кана всегда такой цвет лица, потому что в его стране иначе не бывает, а вот мой конкурент пожелтел от зависти. Ему желчь ударила в голову, я специально справлялась у господина Мондора, и он мне это подтвердил.

Флорису казалось, будто он плывет на корабле, ибо при каждом движении мадам Ом кровать начинала раскачиваться. Кое-что в рассказе достойной хозяйки его заинтересовало, и он, воспользовавшись паузой, ухитрился вставить вопрос:

— Вы сказали, мадам Ом, что мой брат…

— О да, господин шевалье, у него все в порядке. Осмелюсь сказать, что он очень напоминает мне покойного господина Ома.

Флорис поднял брови. Что могло быть общего у Адриана с господином Омом, тем более что последний, кажется, уже покинул бренный мир? Мадам Ом поторопилась объяснить:

— Дело в том, что господин Ом был таким же лихим рубакой, как и ваши милости. Женщины и драки — больше ему ничего не надо было! Немного странные вкусы для хозяина постоялого двора, правда? Но господин Ом пять лет отслужил в Пикардийском полку, однако из нас двоих он первым отправился на кладбище Сен-Медара! Судьба, что с ней поделаешь!

Мадам Ом тяжело вздохнула; Флорис также. Он чувствовал, что уложить Однорукого Роньона куда легче, нежели заставить умолкнуть эту женщину. Прекрасная Роза поддерживала голову Флориса, а тот с удовольствием разыгрывал из себя больного, чтобы прижаться к груди девушки.

— А где же моя обезьянка, мадам Ом?

— О, господин шевалье, Жорж-Альбер окружен всеобщим вниманием и заботой. Ваша милость, наверное, знает, что это именно он позвал на помощь господина графа и его спутников.

Флорис с интересом привстал.

— Да, знаю, но как же он отвел их в Сен-Медар?

— Ах, это надо было видеть, господин шевалье, — он кричал, визжал, вопил под дверьми «Карла Великого». Я сама ему открыла, и он едва меня не опрокинул, так торопился. Он ворвался в комнату господина графа и разбудил его. Я снизу услышала крик: «Бежим за Жоржем-Альбером, Флорису грозит опасность!» Какая суматоха поднялась! В одну секунду все вооружились и устремились на Новый мост следом за Жоржем-Альбером, а там, черт возьми, никого уже и не было, как мне потом рассказал господин Федор. По словам господина Федора, они не знали, что делать, но тут примчался карлик Прекрасной Розы и повел их в Сен-Медар.

Мадам Ом перевела дух, однако Флорис уже выяснил все, что хотел; к тому же общество мадам Ом, хоть и не лишенное приятности, начинало его утомлять.

— Мадам Ом, — произнес он значительно, — Жорж-Альбер спас мне жизнь, и он настоящий герой. Прошу вас уделить ему побольше времени, поскольку он нуждается в ласке. Особенно ему нравится, когда с ним разговаривают. Будьте так любезны, передайте ему, что я здоров, однако мне нужен покой. Спасибо за все, мадам Ом, до завтра.

Онемев от восхищения, мадам Ом покинула комнату, пятясь задом. Впрочем, на пороге она нашла в себе силы прошептать:

— Не беспокойтесь, господин шевалье, я не оставлю Жоржа-Альбера ни на секунду!

Когда дверь за ней закрылась, Флорис и Прекрасная Роза расхохотались.

— Я подложил изрядную свинью Жоржу-Альберу; надеюсь, он не слишком рассердится на меня.

Прекрасная Роза отнесла на стол пустую тарелку, и молодые люди пристально взглянули друг на друга. Флорис прошептал в смятении:

— Прекрасная Роза, Прекрасная Роза, сердце мое, как ты хороша и как свежа.

Схватив руку девушки, он поцеловал каждый пальчик.

— Малыш-Красавчик, я обыкновенная девка, не обращайся со мной как с маркизой.

Флорис хотел обнять Прекрасную Розу, но она со смехом выскользнула из его объятий. Надувшись, он откинулся на подушки и сказал:

— Если я правильно понял, твоя подружка не так жестока к моему брату.

Прекрасная Роза вновь подошла к постели с бутылью, наполненной жидкостью зеленого цвета.

— Это что еще за гадость? Не буду пить, — сердито проворчал Флорис.

Прекрасная Роза всплеснула руками:

— С тобой просто невозможно иметь дела, Малыш-Красавчик. Мондор велел мне растирать тебя этим чудодейственным составом. Если не желаешь лечиться, оставайся один, а я ухожу.

Флорис негодующе произнес:

— Что же мне, раздеваться при тебе?

— Подумаешь, мало я видела голых мужчин! Я лечила их всех — и нищих, и разбойников, и калек, и просто бедняков. Но тебе этого не понять, ты всегда жил в неге и холе.

На сей раз Флорис действительно рассердился. Как смела говорить такое Прекрасная Роза? Что она знала о нем? Все же он решил объяснить ей:

— Ты не права. Я многое пережил: холод, голод, нищету, тюрьму, бегство…

В его глазах появилась такая печаль, что Прекрасная Роза смягчилась и сказала ему ласково:

— Ну, Флорис, давай я разотру тебе грудь. Однорукий нанес тебе много ран своим крючком.

Покоренный нежностью девушки, Флорис задрал рубаху и принялся жалобно стонать, чтобы тронуть сердце очаровательной сиделки. Прикрыв глаза черными ресницами, он наблюдал за ней, откинувшись на подушки и целомудренно натянув простыню на ноги и живот.

Прекрасная Роза, вылив немного жидкости в ладонь, принялась осторожно втирать ее в кожу Флориса, а тот с наслаждением ощущал эту ласку. Глядя на юношу, Прекрасная Роза думала: «Никогда еще я не видела такого красавца».

Своим бронзовым лицом в обрамлении темных кудрей и атлетическим сложением Флорис напоминал раненого юношу-бога. В его необыкновенных черных глазах, изменчивых, как море, сверкали зеленые блики. Он улыбался Прекрасной Розе, но сердце у него щемило. Он вдруг вспомнил Полину, однако волна нахлынувшей страсти смыла это воспоминание. Флорис лежал не шевелясь, а Прекрасная Роза, пытаясь скрыть волнение от близости горячего юного тела, оживленно рассказывала:

— Знаешь, Малыш-Красавчик, во всем городе только и разговоров, что о тебе. Как мне было страшно, когда ты дрался с Одноруким! Он выглядел настоящим чудовищем. Послушай, что это у тебя на шее? — спросила вдруг Прекрасная Роза, приподняв железный кулон. Флорис, слегка покраснев, смущенно ответил:

— Это подарок на память.

Прекрасная Роза задумчиво разглядывала железную пластинку, а потом воскликнула:

— Я знаю, что это такое! Это цыганский талисман! Цыгане подобрали меня на дороге совсем маленькой и вырастили в таборе. Так что я кое-чему у них научилась. Старуха, которая меня выкормила, показала мне некоторые секреты, У тебя на шее, Малыш-Красавчик, талисман, приносящий удачу. Все сбудется, о чем ты мечтаешь.

Прекрасная Роза не на шутку взволновалась, да и Флорис тоже, но по совершенно другим причинам. Объяснения девушки он пропустил мимо ушей. Властно схватив руку Прекрасной Розы, он принялся страстно целовать ладонь, запястье, впадинку на локте… Прекрасная Роза затрепетала. Флорис был рожден для любви, и юношеский пыл заменял ему недостаток опыта. Прекрасная Роза склонилась к нему, и губы их слились в жарком поцелуе. Прямо перед собой Флорис видел блестящие глаза девушки и ее улыбку, обращенную к нему. Он ощутил, хмелея от восторга, что она начинает задыхаться и все ближе приникает к нему. Тогда он, крепко обняв ее, привлек к себе, правда, при этом лицо у него искривилось от боли. Теперь их разделяла только простыня и платье Прекрасной Розы. Флорис сунул здоровую руку под хлопковую юбку и принялся нежно гладить бедра девушки. Прекрасная Роза замерла, едва дыша от наслаждения: ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

«А ведь были и другие мужчины, — говорила она себе, — но этот способен осчастливить любую женщину. И он сам этого не понимает, прелестный мальчик!»

Флорису удалось распустить раненой рукой шнуровку корсажа. Из-под тонкой ткани выскользнули золотистые, как яблоки, груди. Флорис стал целовать и ласкать их. Вдруг Прекрасная Роза, привстав, сбросила с себя одежду — на пол скользнула, вслед за юбкой, белоснежная сорочка. Флорис впервые видел, как женщина раздевается, и впервые перед его взором предстало обнаженное тело, поскольку Полина в амбаре Мортфонтена оставалась полуодетой. Прекрасная Роза Не делала никаких попыток скрыть свою великолепную наготу. Глядя в глаза Флориса, она шепнула:

— Иди ко мне, любовь моя, я слишком сильно хочу тебя.

В голову Флорису ударила горячая юношеская кровь. Он затрепетал от счастья, прижимая к себе теплое обнаженное тело девушки. Ему хотелось немедленно овладеть ею, но она выдохнула еле слышно:

— Нет, нет, не торопись.

Поцелуи Прекрасной Розы обжигали Флорису губы. Он и думать забыл о своей неловкости. Девушка руководила им, но так бережно и с таким безудержным весельем, что ему казалось, будто он сам ведет любовную игру. Прекрасная Роза присматривалась к нему, стараясь, чтобы он этого не заметил. Руки у него были сильнее, чем у юношей его возраста, а плечи мощными и округлыми. Она с удивлением подумала: «Он уже не мальчик. Это настоящий мужчина».

Сжимая ее в объятиях, он переходил ко все более смелым ласкам и уже совсем не чувствовал своих ран. Наконец Флорис овладел Прекрасной Розой, второй женщиной в его жизни, но именно она научила юношу любви. Всегда будет помнить Флорис Прекрасную Розу, царицу нищих с Нового моста.

Начинало темнеть, и парижане расходились по домам. А на постоялом дворе «Карл Великий» каждый был занят своим делом, не задаваясь вопросом, как проводят время остальные. Адриан уже два дня не выходил из комнаты, запершись там вместе с Черкешенкой, — вероятно, желал углубить свои географические познания. Ли Кан Юн, размышляя над недавними событиями, уединился в компании Зузу-Негритянки. Ближе к вечеру мадам Ом, огорченная, что все ее забросили, вдруг начала пристально всматриваться в Федора. Бедной женщине почудилось, будто сам господин Ом пришел утешить ее. В общем зале остался лишь Грегуар: ему пришлось обслуживать посетителей при помощи Рике и карлика Прекрасной Розы. В уголке сидел, позевывая, Жорж-Альбер — он ждал хозяина, но тот все не появлялся.

Так прошло три дня. Ни один из гостей «Карла Великого» не показывался на люди — все как будто испарились.

На рассвете четвертого дня Адриан спустился вниз в нарядном камзоле, зажав под мышкой берет. Грегуар, поклонившись, спросил без малейшего намека на иронию:

— Вы хорошо отдохнули, господин граф?

Адриан, сдержав улыбку, ответил просто:

— Прикажи седлать лошадей, мой добрый Грегуар, и попроси Флориса спуститься вниз. То же самое передай Федору и Ли Кану. Мы уезжаем.

— Куда же мы едем, господин граф?

— Сначала нам нужно одеться по моде, а потом… потом сами увидите.

У ворот постоялого двора произошла трогательная сцена прощания. Один только Жорж-Альбер радовался, ибо хозяин наконец вернулся к нему. Мадам Ом с рыданиями повисла на шее у Федора. Ли Кан и Зузу-Негритянка желали друг другу тысячу лет счастья и бесконечной жизни. Адриан склонился к руке Черкешенки так, словно только что познакомился с ней. Флорис, вскочив в седло, крикнул:

— До свидания, Прекрасная Роза, сердце мое!

Девушка, отвернувшись, взяла за руку своего карлика и побрела к Новому мосту, шепча про себя:

— Прощай, Флорис… Флорис, любовь моя.

Час спустя господа и слуги, облачившись в новенькие костюмы, купленные у торговца-еврея на улице Тампль, выехали из Парижа через Шатийонские ворота. Флорис воскликнул:

— Скажи же нам наконец, куда мы направляемся, брат!

Адриан кивнул и извлек из кармана письмо, запечатанное гербом графов де Вильнев-Карамей. Протянув конверт Флорису, он сказал:

— Мы передадим послание тому, кому оно адресовано.

Флорис, побледнев, тихо промолвил:

— Почерк матушки! Боже мой, она подумала обо всем. В письме речь идет о нас, не правда ли, Адриан?

— Полагаю, что так, Флорис. Она вручила мне его перед смертью, только вот сможем ли мы лично встретиться с адресатом?

Флорис выпрямился и, справившись с волнением, сказал Адриану:

— Мама защитит нас, и ничто нас не остановит.

Потом он обернулся к слугам и пылко вскричал:

— Вперед, друзья, галопом! Мы едем в Версаль, к королю.

33

— Позэвчева, мавкиз, я встретил мэдам де Майи с вэздыхателем.

Двое вельмож в напудренных париках дружно расхохотались, услышав то, что произнес высокий человек лет примерно сорока, одетый в черное.

— Неужели? — переспросил один из придворных с деланно-простодушным видом. — Мэдам де Майи с вэздыхателем, и где же это быво, дю Плесси?

Человек в черном, в свою очередь, рассмеялся.

— Где быво, мой мивый? Да в этих краях. Она быва так увлечена, что обрэнила кошель с зэлэтыми луи. А затем увлекла счэстливца в дом.

— В дом? — воскликнули оба сеньора, схватившись за бока от смеха. — Черт возьми! А где же быв муж?

— На эхоте, мой мивый, на эхоте.

— А где быв Фреро? — спросил один из придворных, с притворным ужасом округлив глаза.

— На другой эхоте, — ответил, фыркнув, человек в черном.

Тут все трое едва не задохнулись от хохота. Гостиную «Бычий глаз», куда выходили двери королевской спальни, заполнила шумная толпа придворных. Они ожидали начала утренней церемонии — выхода короля. Накануне его величество почтило своим присутствием бал; отстояв очень раннюю мессу, король отсыпался.

Пристроившись в уголке, Флорис с Адрианом слушали разговор трех вельмож и переглядывались, как делают нормальные люди, оказавшись среди безумных. Флорис шепнул брату:

— На каком языке они изъясняются?

Адриан пожал плечами. Хотя он был куда флегматичнее брата, Версаль поразил и его.

Поначалу юноши опасались, что им будет очень трудно проникнуть во дворец. Въехав на Оружейную площадь, Флорис и Адриан обратились к одному из швейцарцев, охранявших первые ворота.

— Капитан, — сказал Адриан, наградив на всякий случай этим званием простого солдата, — у нас послание к королю. Как нам пройти?

— Это ошень лехго. Озтафьде лошатей фо тфоре и зтупайде пежком на блощать берет дфорцом. Дам фы наймеде бордшес.

В сопровождении Федора, Ли Кана и Грегуара Флорис с Адрианом направились во двор, называемый Королевским — лошадей же и Жоржа-Альбера они оставили на первом, Министерском, дворе, исполнив, таким образом, первый совет швейцарца. Флорису очень хотелось, последовав второму совету, нанять портшез, но в распоряжении всей честной компании оставалось только сто пистолей, поэтому от излишних расходов следовало воздержаться. Некоторым каретам дозволялось проезжать через вторые ворота, но Флорис с Адрианом быстро поняли, что экипажи эти принадлежат либо кардиналам, либо принцам крови. Оказавшись в Королевском дворе, братья подошли к гвардейцу Фландрского полка и осведомились:

— Как нам войти во дворец? У нас послание к его величеству.

— Это очень легко, — ответил, в свою очередь, гвардеец, с любопытством оглядывая юношей, — идите прямо, а когда придете в Мраморный двор, увидите слева лестницу Королевы — поднимитесь по ней и ждите, когда его величество выйдет в гостиную «Бычий глаз».

— В сущности, — сказал Флорис, всходя по ступенькам, — в Версаль попасть так же просто, как на какую-нибудь мельницу.

Юноша был почти разочарован. Он готовился вступить в борьбу с настоящими церберами, стерегущими покой короля, а проник во дворец с такой легкостью, словно это был Новый мост.

Внутри царила невообразимая суета. Каждого дворянина сопровождал лакей. Почти все дамы нанимали портшез. На первом этаже располагалось множество лавочек и переносных лотков. Писцы предлагали свои услуги, загромоздив своими столиками все проходы вплоть до королевской гостиной. Флорис и Адриан, ошеломленные тем, что видят и слышат, не замечали удивленных взглядов придворных, ибо появление молодых людей с такой необычной свитой отнюдь не укрылось от внимания толпы. Ибо то, что казалось странным Флорису и Адриану, было привычным для придворных, а то, что казалось привычным молодым людям, было странным для завсегдатаев Версаля. Ли Кан с Федором вызвали всеобщее любопытство, а на Флориса женщины поглядывали с восхищением. Оставив слуг в прихожей, братья вошли в гостиную «Бычий глаз», и никто их не остановил. Однако здесь для Флориса и Адриана стало ясно, что дело осложняется: огромный швейцарец, преграждавший доступ в королевскую спальню, производил своеобразный отбор, сверяясь со списком, который держал в руках. Далеко не всем дозволялось присутствовать при церемонии вставания. Его величество король Людовик XV только что изволили пробудиться.

— Прошу вас, монсеньор, — говорил швейцарец одному из кардиналов. — Вам нельзя, господин граф. Пожалуйста, посторонитесь, мадам. Ах, госпожа герцогиня, вас ждут.

Флорис зачарованно следил за мощной рукой, открывавшей и закрывавшей дверь королевской спальни. Никто из придворных не осмеливался спорить. Флорису казалось, что именно этот верзила-швейцарец и заправляет всем в Версале. По-прежнему стоя в углу, братья, хоть и не поддавались унынию, совершенно им несвойственному, начинали уже сомневаться в успехе своего предприятия. До сих пор все шло слишком легко. Внезапно высокий человек в черном, так насмешивший спутников историей, в которой Флорис с Адрианом не поняли ни единого слова, уловив только намек на семейство де Майи, пристально взглянул на братьев. Простившись с собеседниками легким кивком, он подошел к молодым людям:

— А, вот и вы наконец, господа де Вильнев-Карамей!

Переглянувшись в изумлении, Флорис с Адрианом догадались все же поклониться и поздороваться. Выпрямившись, Адриан спросил:

— Простите меня за нескромность, сударь, но откуда вам известны наши имена?

— О, господа, вы скоро это поймете, но объяснения вам буду давать не я, а другая особа, куда более высокого ранга. Пока же могу сообщить, что я вас знаю и уже дважды видел, — произнес дворянин в черном, в свою очередь отвесив поклон.

Флорис с Адрианом, еще больше удивившись, вновь посмотрели друг на друга.

— Но, сударь, — сказал Флорис, — быть может, вы окажете нам любезность поведать, с кем мы имеем честь разговаривать?

— Разумеется, господа, на это я имею право. Меня зовут Луи-Франсуа-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье. Я маршал Франции и внучатый племянник великого кардинала. Ваш покорный слуга, господа!

Флорис с Адрианом еще раз поклонились. Флорису казалось, что эти поклоны не кончатся никогда.

— Я вижу, господа, — добавил Ришелье, — что при дворе вам все в нэвинку. Мэгу ли я чем-нибудь вам помочь?

— Конечно, господин герцог. Мы с братом приехали сюда из Парижа…

— Где вы дрались с грэфом де Нобрубом на Новом мосту, — сказал Ришелье.

— О, вы об этом знаете, господин герцог?

— Да, — ответил Ришелье, — я подоспел к кэнцу схватки… и грэф мне обо всем рэссказал.

Флориса с Адрианом очень удивляла странная манера герцога заменять одни гласные на другие.

— Смотрите, — вскричал вдруг Ришелье при виде одной дамы, — вот еще эдна эсоба с шлейфом!

— Эсоба с шлейфом? — переспросил Адриан.

— Господа, — промолвил Ришелье, — вы оба мне очень симпатичны, и я займусь вами. Прежде всего нужно избавиться от провинциальных мэнер, которые бросаются в глаза.

Флорис, покраснев от гнева, метнул на герцога угрожающий взгляд.

— Ну, господин шевалье, — со смехом промолвил Ришелье, — не надо сразу впадать в ярость. Я сэбираюсь дать вам обоим урок. Здесь говорят иначе, нежели в Париже или во Франции. Никогда не употребляйте слов «в Версале» или «при дворе» — говорите «в этих краях». Кошелек с золотыми луидорами называйте «кошель с луи». Произносите «шэмпанское» и старайтесь произносить все гласные не так, как это свойственно обычным людям. Возвращаться вы будете не к себе домой, а в дом. Наконец, вместо согласной «л» вставляйте «в», и тогда все признают вас за своих. Что до эсобы со шлейфом, то эта дама из провинции, ибо платье у нее гораздо длиннее, чем принято в этих краях.

Флорис с Адрианом очень внимательно слушали герцога, а тот, доброжелательно взглянув на них, вздохнул:

— Да, вы мне очень, очень симпатичны. Только поэтому я трачу на вас время и не жалею сил ради вашего воспитания.

— Господин герцог, — с полной серьезностью произнес Адриан, — позвольте выразить вам нашу признательность.

— Ваши нэставления, господин герцог, — добавил Флорис, — нэвсегда останутся в моем сердце.

— Слава Богу, — Ришелье возвел глаза к небу, — эти способные юноши все схвэтывают на лету. Вы пэнравитесь Фреро.

— Ваш урок еще не закончен, господин герцог, — промолвил Адриан. — Кто такой Фреро?

— В этих краях очень любят давать прозвища, — пояснил герцог, не ответив на вопрос. — Госпожу де Люин называют Плутовкой, графа д’Аржансона — Младшим, а вашего покорного слугу — Шельмой-Папочкой. Что же касается Фреро, — добавил Ришелье с улыбкой, — то вот и он.

Дверь королевской спальни распахнулась, и Флорис сразу же узнал графа де Нобруба, который вышел в гостиную «Бычий глаз» в сопровождении маркиза де Вильпая и прочих вельмож.

— Фреро и граф де Нобруб одно лицо! — прошептал Флорис.

— Да, — сказал Ришелье, улыбаясь и кланяясь очень низко, как и все остальные придворные. — К тому же Фреро… это король!

Флорис вздрогнул всем телом. Значит, соперником его на Новом мосту выступал не кто иной, как Людовик XV собственной персоной! Король, которому юноша мечтал служить верой и правдой. Братья в унынии переглянулись. Несмотря на всю свою храбрость, оба ощутили сильнейшее желание спрятаться за одной из драпировок, а еще лучше — провалиться сквозь землю. Ришелье иронически наблюдал за ними. Флорис, уязвленный этим, гордо выпрямился, чтобы с достоинством встретить взгляд короля, а тот с холодным высокомерием оглядывал присутствующих. Казалось, монарх не обратил никакого внимания на маленькую группу в углу, где стояли герцог де Ришелье и братья де Вильнев.

«Ого! — подумал Адриан. — Дело плохо. Если нас узнают, то не миновать нам ссоры с королем».

«Господи! — подумал Флорис. — Я так хотел сражаться и умереть за монарха, а сразился с ним самим».

Сердце Флориса мучительно заныло. Он проклинал себя, что не догадался, кто такой граф де Нобруб. Как мог он не почувствовать, что этот красивый насмешливый юноша — его обожаемый король? Впервые в жизни Флорис ощущал неловкость и был недоволен собой. Король же ледяным тоном обратился к одному из сопровождавших его вельмож:

— Герцог де Люин, после полудня мы отправляемся на охоту в Марли. Не угодно ли вам составить нам компанию?

Если у Флориса и оставались еще сомнения, то теперь они развеялись. Он сразу узнал этот странный хрипловатый голос. Еще на Новом мосту юноша подумал, что никогда не забудет столь необычный тембр. Красота и молодость короля потрясли Флориса. В самом деле, в двадцать четыре года монарх по праву носил прозвище Людовика Желанного, и к нему тянулись все сердца — мужчины жаждали отдать ему свою шпагу, а женщины — любовь. Король, еще раз обернувшись, на секунду задержал взор на Флорисе и Адриане. В лице его не дрогнул ни один мускул, и Флорис поразился блеском этих черных бархатных глаз. Затем король все с тем же скучающим видом взглянул на герцога де Люина, а тот низко поклонился со словами:

— Ваше величество, я совершенно счастлив.

На губах монарха появилось подобие улыбки.

— Вот как? Я полагал, что вы не любите охоту, господин герцог.

— В таком случае вашему величеству не следовало приглашать меня.

Король, сделав вид, что не слышит, обратился к нескольким придворным, попросив сопровождать его на охоту, и все низко кланялись, гордясь оказанной им честью.

— Король не узнал нас, — шепнул Адриан.

Ришелье, насмешливо улыбаясь, еле слышно произнес:

— Король, господа де Вильнев, никогда ничего не забывает.

Перебросившись парой слов с некоторыми из присутствующих, король с надменным и холодным видом направился в гостиную Геркулеса, где ему предстояло принимать иностранных послов. Женщины приседали в реверансе, когда он проходил мимо них. Король уже ступил на порог гостиной «Бычий глаз», когда все придворные вскрикнули от ужаса. Флорис с Адрианом едва устояли на ногах под ударом злокозненной судьбы. Их глазам предстало страшное зрелище: на плечи королю с явным намерением укусить впрыгнул Жорж-Альбер!

34

— Ко мне, Жорж-Альбер! — сдавленным голосом крикнул Флорис.

Все придворные с омерзением воззрились на владельца гнусной твари, посмевшей напасть на короля. Флорис, багрово-красный от стыда, в отчаянии взглянул на Адриана, но увидел такой же удрученный взгляд. Впрочем, Адриан, не утерявший присущего ему хладнокровия, с некоторой грустью подумал, что будет очень жаль братьям, что необходимо каким-то образом проявить себя. И они смело вышли вперед, щелкнули каблуками, а затем, опустившись на одно колено, произнесли:

— Мы в полном распоряжении вашего величества.

Придворные отшатывались от них, как от чумных. Все говорили разом, кричали, жестикулировали. Гостиная «Бычий глаз» стала напоминать гудящий пчелиный улей.

— Кэкой пэзор! — воскликнул один из напудренных маркизов.

— Просто скэндал!

— Но кто эти люди?

— Их надо выкинуть за дверь!

— Нет, эрестовать!

— На помощь, эта мерзость вцепилась мне в платье! — вскричала Плутовка (герцогиня де Люин), падая в объятия своего мужа-герцога.

В самом деле, бедный Жорж-Альбер, догадавшись, что сделал большую глупость, начал метаться по гостиной в поисках убежища. От его прыжков все словно обезумели. Женщины с воплем подбирали платья, мужчины старались огреть Жоржа-Альбера ножнами шпаг — причем некоторые так увлеклись, что потеряли свои парики. Ничего подобного никогда не происходило «в этих краях». Только король стоял неподвижно, сохраняя полное спокойствие. Лицо его приняло еще более надменное выражение, и он взглянул на Флориса с Адрианом так, что молодые люди похолодели. Жоржу-Альберу удалось наконец добраться до Флориса: он хотел прижаться к нему, но тут же увидел, что хозяин недоволен. Жорж-Альбер подумал, что никогда не сумеет понять этих двуногих существ. Когда ему надоело торчать при лошадях во дворе, он решил найти Флориса; обежал во время поисков чуть ли не весь дворец и обнаружил его в этой гостиной, перед лицом врага, которого хорошо запомнил в ходе схватки на Новом мосту. Разве не обязан он броситься на подмогу? Ведь на кладбище Сен-Медара все получилось так удачно. Оскорбленный в лучших своих чувствах, Жорж-Альбер решил обидеться на весь свет.

Именно этот критический момент Федор с Ли Каном выбрали, чтобы с грохотом ворваться в гостиную и завопить:

— Барин, мы услышали шум, тебе угрожают?

— Майский Цветок, мы здесь, с кем будем драться?

Забыв на мгновение о Жорже-Альбере, придворные уставились на казака и китайца; а те с вызовом и угрозой смотрели на короля, принимая его за графа де Нобруба и готовясь, по примеру обезьянки, защищать своего господина. Федор уже взялся за саблю; казачья шапка, нахлобученная на лоб, придавала ему еще более устрашающий вид. Ли Кан с опасной улыбкой поигрывал костяной рукоятью кинжала. Гостиная опять взорвалась возмущенными криками:

— Да это настоящие головорезы!

— Дикари!

— Ну и жуткие рожи!

— Стража, сюда! — завизжал какой-то согбенный старец срывающимся от волнения голосом.

Флорис и Адриан тяжко вздохнули. Дело принимало совсем дурной оборот.

— Успокойтесь, друзья, и вернитесь во двор! — вскричал Адриан.

Ли Кан и Федор неохотно и с явным сожалением исчезли из королевской гостиной, куда уже мчались серые мушкетеры, ибо по дворцу разнесся слух, что на короля совершено покушение. Флорис с Адрианом, понурившись и не смея поднять глаз, ожидали неизбежного приговора монарха.

«Он, конечно, велит отрубить нам голову», — думал Флорис, не видя, что король презрительным жестом отослал прочь стражу. Адриан же, осознав, что король по-прежнему молчит, осмелился взглянуть на него и, набравшись духу, произнес:

— Сир… мы с братом… наше самое большое желание… это служить вашему величеству.

— Чтобы отдать вам и шпаги наши, и жизнь! — пылко добавил Флорис.

Глаза короля вспыхнули, вероятно, от гнева. Так, во всяком случае, показалось удрученным юношам. Это длилось какое-то мгновение, затем король отвернулся, как будто и не слышал ничего, спокойно поправил кружевное жабо, несколько помятое Жоржем-Альбером, и промолвил с презрительным хладнокровием:

— Герцог де Ришелье, вам известно, как поступить с этими господами.

Короткая фраза обрушилась на Флориса с Адрианом, словно топор палача. Король вышел из гостиной, а следом потянулись придворные, стараясь обойти как можно дальше двух юнцов, подвергшихся столь грозной, хотя и вполне справедливой опале.

Через несколько секунд в гостиной не осталось никого, кроме братьев де Вильнев, раздавленных своим несчастьем, и герцога де Ришелье, который подошел к ним со словами:

— Благоволите идти за мной, господа де Вильнев-Карамей.

Флорис с Адрианом подняли голову.

— Можем ли мы узнать, какая печальная участь нас ждет, господин герцог? — спросил Адриан.

— Ничего не могу вам сказать, господин граф.

— Нам бы хотелось предупредить своих о том, что мы арестованы. Это можно сделать? — осведомился Флорис.

— Не стоит зэпот, — ответил герцог, направляясь к королевской спальне. Обернувшись, он добавил: — Вучше будет забвать с собой этого зверька, надевавшего столько гвупостей.

Швейцарец, зная, что герцог входит в число ближайших друзей короля, низко поклонился и пропустил всех троих, причем на Флориса с Адрианом поглядел с глубочайшим презрением. Флорис почти не сознавал, что проходит по королевской спальне, где суетились слуги, приводя комнату в порядок после церемонии утреннего выхода. Герцог любезно пояснил молодым людям:

— Это пэрадная спальня, она принадлежава и великому королю. Он, впрочем, здесь и скэнчался.

Адриан подумал:

«Просто невероятно. Этот человек, без всякого сомнения, ведет нас в тюрьму, а обращается с нами так, словно показывает дворец».

Несмотря на все свое смятение, Флорис заметил огромную кровать с балдахином, стоявшую на позолоченном возвышении. Жорж-Альбер захлопал в ладоши, но тут же, надувшись, прекратил, поймав яростный взгляд хозяина.

«Здесь спал Людовик XIV, великий король», — подумал Флорис, пытаясь обрести прежний энтузиазм. Но все оказалось тщетно: он чувствовал себя таким усталым, что с трудом держался на ногах. Последние силы уходили на то, чтобы не потерять достоинства в эти страшные минуты. Он не мог знать, что семнадцать лет назад в этой заброшенной спальне оказались Пьер с Максимильеной и что на этой постели он был зачат под грозовые раскаты. Не ощутив пока ровным счетом ничего, он просто шел следом за герцогом де Ришелье и искоса поглядывал на брата. Адриан, раздувая ноздри, обдумывал варианты бегства.

— Вот, господа, это кабинет Совета, — с прежней любезностью промолвил Ришелье. Пройдя через всю комнату, он открыл небольшую потайную дверь.

— Я иду первым, следуйте за мной.

Адриан огляделся. Кабинет Совета был пуст. Тогда он быстро взглянул на Флориса, и тот понял его сразу: нужно оглушить герцога и бежать из дворца. Однако герцог, словно бы прочитав их мысли, повернулся и сказал с очаровательной улыбкой:

— Не сэветую вам бежать, господа, это двужеское предупреждение. Впрочем, вы бы все рэвно не ушли дэлеко.

Спокойно закрыв за ними дверь, герцог направился в узкий коридор.

— Сейчас мы нэходимся в личных пэкоях его величества. Мне приказано отвести вас в дальний кабинет, где вам будет эбъявлена ваша участь.

Флорис и Адриан прошли через несколько небольших комнат, обставленных с изысканным вкусом; они не встретили никого из придворных, изредка попадались слуги. Флорису уже стало казаться, что это не Версаль, а замок богача, не склонного к излишней роскоши. Они оказались сначала в ванной, затем в гардеробной, в кабинете, где стены сверкали золотистой обивкой, в столовой, в прихожей, в рабочем кабинете, в спальне. Флорис подумал, что череда этих комнат не закончится никогда.

— Вот здесь его величество почивает, — сказал Ришелье.

— Но ведь мы только что побывали в спальне! — воскликнул Флорис, чувствуя, как у него начинает кружиться голова.

— О! Там король никогда не спит, — снисходительно пояснил Ришелье, — это парадная спальня. Фреро проводит в ней лишь несколько минут перед нэчалом утренней церемонии, а вечером заходит ненадолго также в соответствии с церемониалом.

Флориса и Адриана небрежный тон Ришелье приводил в негодование и одновременно изумлял — они никак не могли привыкнуть к тому, что короля называют Фреро.

Открыв еще одну дверь, Ришелье провозгласил:

— Перед вами дальний кабинет. Присэживайтесь и ждите.

Прежде чем Флорис с Адрианом успели открыть рот, герцог вышел, закрыв дверь на ключ. Комната, где оказались молодые люди, была совсем невелика: вдоль стен тянулись полки, уставленные пухлыми папками, из мебели наличествовали только письменный стол и несколько кресел. Единственный предмет роскоши — резное трюмо с большим зеркалом. В целом это походило на рабочий кабинет зажиточного нотариуса. Тщательно осмотрев комнату, Флорис с Адрианом переглянулись, озадаченные тем, как повернулось дело.

— Как ты думаешь, Адриан, что нас ожидает? — спросил Флорис, всегда полагавшийся на мнение брата в трудной ситуации.

— Знаешь, Флорис, — ответил с некоторым сомнением Адриан, — боюсь, что за нами пришлют мушкетеров, а уж они отведут нас в Бастилию.

— Да, я знаю, — печально отозвался Флорис, — скверно все вышло. Бедный Жорж-Альбер, я даже перестал на тебя сердиться! Подумать только, ведь мы надеялись, что письмо матушки принесет нам удачу!

Адриан обнял брата.

— Не будем терять надежды, Флорис. Если нас не разлучат, мы что-нибудь придумаем.

И братья расцеловались со слезами на глазах, ибо слова Адриана свидетельствовали о полном отчаянии. Когда же они разжали объятия, то увидели, что на них смотрит своим холодным взором король.

35

— Господа де Вильнев-Карамей, — произнес король своим странно хрипловатым голосом, — я должен поблагодарить вас, ибо вам удалось меня рассмешить, а это случается не часто.

Адриан с Флорисом низко поклонились, не в силах вымолвить ни единого слова от изумления.

— А теперь, господин граф и господин шевалье, — добавил король, занимая место за столом, — присядьте и поговорим.

— Сесть в присутствии вашего величества! — вскричал Адриан. — Никогда!

— Господа, за этой дверью все правила этикета отменяются. Нам нужно обсудить одно важное дело. А, вот и ты, бедная зверушка! Весь двор судачит только о тебе.

Жорж-Альбер, понимая, что король обращается к нему, приблизился, кланяясь и расшаркиваясь. Он напустил на себя робкий и смиренный вид. Король рассеянно потрепал обезьянку по голове.

— Садитесь же, господа.

Флорис и Адриан, еще раз поклонившись, исполнили распоряжение монарха. Втроем они напоминали неразлучных друзей, принадлежащих к одному кругу. Людовик XV некоторое время изучающе смотрел на братьев. На их юных лицах он читал мужество, верность, угадывая и невидимые следы слез, пролитых в минуту глубокой скорби после смерти Максимильены. Флорис же, вскинув голову с горделивым простодушием, смотрел на короля, а тот думал:

«Какой красивый рыцарь! Высок и, должно быть, очень силен, невзирая на изящное сложение. У него открытое честное лицо, а в глазах его брата светится острый ум».

Со своей стороны, Флорис с Адрианом изучали короля, который вблизи нисколько не был похож ни на насмешливого графа де Нобруба, ни на высокомерного монарха, увиденного ими в гостиной «Бычий глаз». В кругу близких ему людей король был чрезвычайно любезен и держался непринужденно, отнюдь не теряя при этом присущего ему благородства.

Нарушив наконец молчание, король промолвил:

— Господин граф, вы можете вручить адресованное мне письмо.

Адриан, поднявшись, ответил тихо:

— Это послание просила передать вашему величеству наша умирающая матушка.

— Я знаю… я ждал этого.

Король сломал печати и стал внимательно читать. Подняв голову, он сначала с любопытством посмотрел на Флориса, а потом перевел добрый взор на Адриана.

— У вас есть еще и сестра, господин граф. Где она теперь?

— Мы отдали ее в монастырь урсулинок в Пуасси, сир, дабы она получила должное воспитание.

— Очень хорошо… Графиня де Вильнев, ваша матушка, господин граф, напоминает мне об обещании, которое я, будучи еще ребенком, дал его величеству русскому императору. А обещал я, господа, всегда помнить имя Вильнев-Карамей. Вы скоро узнаете, господа, что я никогда ничего не забываю.

— Сир, — воскликнул Флорис, — мы верные слуги вашего величества. Располагайте нами!

Король улыбнулся, было заметно, что ему нравится пылкость Флориса. Затем он вновь обратил взгляд на Адриана.

— Графиня де Вильнев-Карамей, питая полное доверие к королю, поведала мне историю вашей семьи, господин граф. Итак, лишь мы двое знаем ее целиком.

Адриан слегка покраснел, поклонился и, выпрямившись, поймал удивленный взор Флориса.

— Впрочем, — добавил король, — я уже давно слежу за вами, хотя вы об этом не подозревали, ибо мне нужны преданные молодые люди. Графиня Луиза де Майи, — продолжил он с некоторым смущением, — много мне рассказывала о вас. Полагаю, вы хорошо знаете эту семью?

— Да, сир, — ответил Адриан, — маркиз и маркиза де Майи-Брель — друзья нашей матушки, а их пятеро дочерей для нас подруги детства. Мы не виделись с Луизой с тех пор, как она вышла замуж за своего кузена, однако нам известно, что она фрейлина ее величества королевы.

— Именно так, — подтвердил король, взглянув на братьев с легким недоверием. — Когда мадам де Майи впервые упомянула вас, я вспомнил ваше имя. Затем, узнав о кончине графини де Вильнев-Карамей, попросил моего верного друга герцога де Ришелье понаблюдать за вами. Он присутствовал при погребении, и все, что ему удалось увидеть, свидетельствовало в вашу пользу. Я решил дождаться вашего появления, зная, что вы должны передать мне послание графини, однако я никак не предполагал, что встречусь с вами на Новом мосту, где вы, господин шевалье, вызвали своего короля на дуэль.

Флорис опустился на одно колено.

— Сир, всей жизни моей недостанет, чтобы заслужить прощение.

Король вновь улыбнулся.

— Не беспокойтесь, шевалье, вам придется многим рискнуть, если, конечно, вы примете мое предложение.

— Желания вашего величества для нас закон, — сказал Адриан.

— Господа, вы находитесь в моем дальнем кабинете; сюда могу войти только я… и те, кому я доверяю. Видите эти папки? Это досье из моего черного кабинета.

Флорис с Адрианом озадаченно переглянулись, что, видимо, позабавило короля.

— Мне нужны всецело преданные люди, которые подчиняются только мне одному, лишь от меня получают деньги и приходят сюда, дабы известить меня лично о том, как удалось им выполнить поручение. Я никому не доверяю. В любой момент меня могут предать мои посланники, министры, даже моя полиция. Когда графиня де Майи рассказала мне о вас, я решил, что вам место в моей гвардии, однако, увидев вас в деле на Новом мосту, я понял, что вы вместе с вашими людьми можете сослужить мне гораздо более важную службу, если согласитесь на мои условия.

— Сир, — произнесли разом Флорис и Адриан, поднявшись в едином порыве, — приказывайте. Мы принадлежим вам телом и душой, готовы умереть, дабы послужить вашему величеству.

— Нет, вы мне нужны живыми, — с улыбкой возразил король.

— Когда нам выезжать, сир? — спросил Флорис, как всегда нетерпеливый и полный энтузиазма.

— О! Вы чересчур торопитесь, шевалье. Так вот, для начала я хотел бы получить как можно более точные сведения о том, что происходит на кладбище Сен-Медара. Три дня назад там случилось настоящее побоище. Отправляйтесь туда сегодня же вечером, а завтра доложите обо всем, что вам удастся выведать.

— Сир, дело в том, что… — начал Флорис нерешительно.

Король нахмурил брови. Неужели он ошибся в этих юношах, и они откажутся от первого же поручения? Братья понимающе переглянулись, и король, заметив это, помрачнел еще больше. Адриан, набрав в грудь побольше воздуха, решился и бухнул со всей прямотой:

— Сир, мы были на кладбище Сен-Медара три дня назад и можем прямо сейчас сообщить вашему величеству о том, что там происходит.

Король подался вперед с выражением удивления и любопытства на лице.

— Я слушаю, — сказал он, — рассказывайте, господа.

Флорис с Адрианом не утаили ничего: король узнал о бурных событиях этой ночи, о трясучках и кающихся, о королевстве нищих с Нового моста и о разбойниках из Сен-Медара, о схватке Флориса с Одноруким Роньона и о гибели бандита в этой дуэли. Король, потирая руки, со смехом произнес:

— Когда я расскажу об этом славному господину Берье, моему министру полиции, он будет взбешен, поскольку мне удалось обойтись без его помощи. Я прикажу закрыть доступ на кладбище Сен-Медара, чтобы покончить с подобным безобразием. Что до вас, господа де Вильнев-Карамей, то с сегодняшнего же вечера вы переселяетесь в Версаль, ибо ухитрились исполнить даже то поручение, которое еще не получили. Итак, — добавил король с притворно-рассерженным видом, — мы имеем дело с настоящими головорезами? Вы нападаете на короля, устраиваете побоище на кладбище, а затем беспрецедентный скандал при моем дворе. Быть может, я очень скоро пожалею, что доверился таким необузданным людям, как вы.

— О сир, как нам заслужить прощения вашего величества? — вскричал Флорис сокрушенно.

— Вы уже его заслужили, но на некоторое время прошу вести себя поспокойнее. Жить будете при дворе. Повторяю, никто не должен знать, что вы стали моими доверенными лицами. Многие подозревают об их существовании, но никто не может с уверенностью назвать их, даже кардинал де Флери, мой наставник, которому я верю абсолютно. К вам будут приставать с расспросами. Вы дадите понять, что обладаете достаточным состоянием и можете себе, позволить оставаться при дворе. Вы принадлежите к старинному роду, так что само по себе ваше пребывание в Версале никого не удивит. Завтра в кабинете Совета герцог де Ришелье станет вашим крестным отцом и представит вас официально — сначала королю, а затем королеве.

Сказав это, король расхохотался, и Флорис подумал, что он похож на мальчишку, замыслившего учинить какую-нибудь шалость.

— Мне не составит труда, — добавил король, — пресечь все разговоры по поводу сегодняшнего инцидента. Вам предстоит научиться жить при дворе. Скоро вы узнаете, что это далеко не всегда приятно, но у меня нет другого способа постоянно иметь вас под рукой. Теперь никто вас не заподозрит, а я смогу в любой момент послать вас с поручением, если возникнет такая необходимость. Ах да! — произнес король, открывая один из ящиков секретера. — Вот вам тысяча пистолей на первые расходы. Жить при дворе — дорогое удовольствие. Когда вы истратите эти деньги, обратитесь ко мне — и без всякого ложного стыда. Я не призываю вас сорить деньгами, но вы предназначены для важных дел, и я желаю, чтобы никто не усомнился в вашем богатстве, поэтому вы должны жить на широкую ногу. Все понятно? Если нужно будет что-то срочно передать мне, а подойти близко не окажется возможным, обратитесь к Бонтану, моему камердинеру, он проведет вас сюда по потайной лестнице. Есть вопросы?

— Нет, сир, — ответил Адриан. — Ваше величество может рассчитывать на нашу скромность.

— И мы надеемся очень скоро сразиться с врагом во имя вашего величества, — добавил Флорис.

— Что ж, прекрасно. Теперь ступайте. Вас ждет Ришелье. Не забудьте свою обезьянку, которая, кажется, меня признала, — сказал король, смеясь. — В следующий раз захватите ее с собой, она меня забавляет… а это такая редкость.

Флорис с Адрианом вышли, пятясь и кланяясь, а Жорж-Альбер даже приседал от усердия, подражая своему хозяину. В соседней комнате молодых людей встретил Ришелье и провел их в крохотную комнатку под самой крышей дворца. Флорис с Адрианом поразились убогим видом своего жилища, «настоящей конуры», как они подумали. Ришелье улыбнулся.

— Да, да, у нас всех имеются замки в прэвинции, двэрцы в Париже и Версале, а мы зэбиваемся в эти крысиные норы, где зимой дрэжим от холода, а летом изнэваем от жавы! Но чего не сделаешь, чтэбы остаться в этих краях!

Герцог вздохнул. Положительно, эти юноши еще не успели понять, сколько трудностей таит в себе жизнь в Версале.

— А где нам разместить наших спутников? — спросил Адриан.

— Ах, ваших слуг? — презрительно отозвался Ришелье. — Им что-нибудь подыщут в людской, над конюшнями. Что дэ вас, то надо пэдумать о приличных костюмах…

— Но у нас новая одежда и… — начал было Флорис.

— Дорогой мой, — нетерпеливо оборвал его Ришелье, — у меня остался всего один день до официального вашего представления их величествам, поэтому не усложняйте мою задачу. Сейчас мы поедем к моему портному и к моему цирюльнику за париками. Надо использовать ваши данные, ибо природа для вас не поскупилась, и тогда вы будете выглядеть… будете выглядеть так, как должно.

Утомленный герцог на сей раз даже забыл свою странную манеру произносить одни гласные вместо других.

— В сущности, это официальное представление никому не нужно, — сказал Адриан. — Все видели нас сегодня в гостиной «Бычий глаз».

От изумления Ришелье опустился на расшатанное кресло.

— Представление никому не нужно? О небо, как только язык у вас повернулся сказать такое! Несчастный юноша, неужели вы не понимаете, что без официального представления ко двору вы никто? Вы можете прохаживаться по всем гостиным, как это было сегодня, но ни один человек не заговорит с вами. Для всех вы призрак, ибо в эти края вас не допустили.

— Однако, господин герцог, — вмешался Флорис, — вы с нами заговорили?

— Это совсем другое дело. Я был посвящен в тайну его величеством. Но только до некоторой степени, поскольку не знаю и не желаю знать, отчего Фреро проявил интерес к таким простакам, как вы.

Флорис нахмурился, но понял, что герцог вовсе не вкладывает в это определение оскорбительного смысла и что, в сущности, ему нравится играть роль своеобразной няньки. Дверь осталась приоткрытой, и Флорис видел сновавших туда-сюда придворных — ибо здесь находились их убогие жилища. Флориса очаровали эти дамы в драгоценностях, в роскошных платьях с огромными фижмами, эти мужчины в атласных камзолах, расшитых золотом. Казалось, все были счастливы обитать в каморках под крышей. Внезапно началась какая-то суматоха.

Флорис с Адрианом услышали, как одна из дам вскрикнула:

— Смотрите, у них «предлог»!

Голос показался юношам знакомым. И тут в комнату вихрем ворвалась молодая женщина.

— Флорис, Адриан! — воскликнула она. — Как я рада вас видеть!

— Луиза! — разом вскричали юноши и бросились в объятия подруге детства.

После замужества старшая дочь маркиза де Майи-Брель стала графиней де Майи. Луизе исполнилось двадцать два года; у нее были прекрасные светлые волосы, улыбчивое миловидное личико. Как ни всматривался Флорис, он не находил в ней никакого сходства с надменной Полиной. Ришелье поднял брови. На его вкус, эти поцелуи отдавали сельским душком, и он сказал себе, что с этими братьями де Вильнев-Карамей надо держать ухо востро, поскольку они понятия не имеют о правилах приличия.

— Ах, милые друзья! — воскликнула Луиза. — Какое счастье, что вы приехали. И, знаете, Ришелье, у них есть «предлог».

— Да, — важно подтвердил герцог, — я сам об этом прэследил, прэвда, эти гэспода еще не извещены.

— Что такое «предлог»? — осведомился Флорис.

— О, друзья мои! Впрочем, я не прав — откуда вам знать? Выгляните в коридор и увидите, что многие останавливаются перед вашей дверью. Когда человек находится в Версале временно, на дверь вешают табличку с его именем; но если вы приглашены королем, то к имени добавляется предлог. На вашей табличке написано: «Для графа и для шевалье де Вильнев-Карамей».

Из коридора донесся пронзительный женский голос:

— Знаете, что вам надо сделать, маркиз? Приведите с собой медведя, и пусть он набросится на короля. Тогда вы наверняка получите предлог. Кажется, это наилучший способ.

Флорис хотел выскочить в коридор, но Луиза удержала его.

— Оставьте, Флорис, завтра, после официального представления, никто и не вспомнит об этом происшествии. Ну что ж, — сказала молодая женщина, направляясь к двери, — мне нужно возвращаться к королеве. Завтра увидимся.

— Конечно, Луиза, — хором ответили юноши. — Спасибо, милый друг, что зашли к нам.

— О, я забыла сказать, — добавила Луиза, обернувшись, — что Полина вышла замуж за маркиза де Вентимиля, а Мари-Анна за маркиза де Ла Турнеля. Полагаю, уже в следующем месяце состоится и их официальное представление.

Словно молния упала у ног Флориса. Ему казалось, что Полина осталась в прошлом и что Прекрасная Роза заменит ее, но известие об этом браке, хоть он и знал о нем заранее, больно задело его. Посмотрев на брата, он восхитился умению Адриана владеть собой.

— Мы им напишем, — спокойно промолвил граф, — дабы поздравить с замужеством. Мы с Флорисом бесконечно рады их счастью.

— Какие же вы оба милые, — с улыбкой воскликнула Луиза. — Я вас очень люблю. До завтра, граф. До завтра, шевалье.

И молодая женщина вышла с этими словами, а вскоре в коридоре послышался ее звонкий смех.

— Ах! — произнес Ришелье. — Сколько очарования в графине де Майи. Говорят, сестры у нее такие же прелестные, как она сама. Пять восхитительных девушек, какое приобретение для двора! Но пока я отдаю пальму первенства графине Луизе, и Фреро также, — добавил Ришелье, лукаво взглянув на братьев.

— Что вы хотите сказать, господин герцог? — спросил Флорис с угрозой. — Мне кажется, вы посягнули на честь нашей подруги, графини де Майи.

— Ох! — вздохнул Ришелье. Ему шестнадцать лет, он дьявольски красив, и сегодня лишь первый день его пребывания в этих краях, так что надо простить! — Мой юный друг, мне лучше сразу освободить вас от заблуждения. После восьми лет отвратительной супружеской верности, утомившей всех нас, король решился завести любовницу, и ею стала графиня де Майи. Они оба так трогательны: обожают друг друга и верят, что никто об этом не догадывается. Однако длится их связь уже больше года. Теперь вы принадлежите к числу посвященных. А сейчас нам пора ехать к моему портному и парикмахеру.

— Но у нас новая одежда! — вновь воскликнул Флорис.

— В самом деле, — подтвердил Адриан, — мы купили ее сегодня утром.

— У еврея с улицы Тампль, надо полагать? — насмешливо осведомился Ришелье.

— Именно так, сударь, — промолвил уязвленный Флорис.

— Извольте выслушать меня, господа де Вильнев, — вскричал герцог в негодовании. — Я выбился из сил. Я вожусь с вами с самого утра, вы же перечите мне во всем, устраиваете скандалы, всюду таскаете за собой настоящего хищного зверя, ваши слуги способны напугать целый полк мушкетеров, вы обнимаете и целуете на глазах у всех любовницу короля, а со мной, герцогом де Ришелье, обращаетесь как с наемным лакеем. Говорю вам откровенно, я дошел до предела и немедленно отправляюсь к его величеству, дабы сообщить, что данное мне поручение превосходит силы человеческие и исполнено быть не может.

Флорис с Адрианом огорченно переглянулись: кажется, герцог действительно обиделся. Флорис подошел к нему и, поклонившись, промолвил с очаровательной улыбкой:

— Господин герцог, мы с братом глубэко признательны вам за зэботу о нас, и мы с бэльшим удовольствием отправимся к вашему пэртному.

— А тэкже к пэрикмахеру, — любезно добавил Адриан, — и повсюду, куда вы извовите нас пэвести.

Ришелье встал и с восторгом воскликнул:

— Вы же видите, стоит вэм только захотеть, и из вас повучатся преквасные придворные! О, первое мое впечатление оказалось верным: вы мне нравитесь, господа де Вильев-Карамей.

Флорис и Адриан вернулись в Версаль уже ночью, после тяжелого вечера в Париже. Естественно, королевская тысяча пистолей изрядно поубавилась, но зато юноши красовались в расшитых золотом камзолах, как настоящие придворные, и в напудренных, по последнему писку моды, париках. При свете дрянной свечки братья разделись и легли, несколько оглушенные событиями сегодняшнего дня. Перед взором Флориса вихрем проносились видения: король, Ришелье, Луиза, Жорж-Альбер плясали какую-то дикую сарабанду, то исчезая, то появляясь вновь. Затем в кругу очутились Полина и Мари-Анна со своими мужьями, и Флорис тут же убил обоих на дуэли. Наконец к танцу присоединились Федор, Ли Кан и Грегуар, а за ними протянулась вереница людей в масках и с кинжалами… Флорис не мог заснуть; его переполняли восторг и вместе с тем чувство непонятной тревоги. Тогда он сел на постели и крикнул, как в детстве:

— Адриан, ты спишь?

— Нет, я думаю о вчерашнем дне.

— И я тоже!

Адриан улыбнулся: смятение Флориса ничуть его не удивило, ибо он испытывал сходные ощущения.

Что именно хотел сказать король, когда подчеркнул, что отныне лишь им двоим известна вся история семьи де Вильнев? Да, конечно, Максимильена открыла ему в письме, что Флорис — сын царя. Адриан вздохнул. Матушка оставила им тяжкое наследство! Его тоже снедала тревога, поскольку они, быть может, слишком поспешно согласились на предложение короля. Юноша вдруг почувствовал себя заложником блистательной, но ужасной судьбы.

— А ты знаешь, Флорис, — спросил он брата, — кто мы теперь такие?

— Да, — ответил младший с энтузиазмом. — Мы — тайные агенты.

36

Невероятное количество народа толпилось на большой галерее, в гостиной «Бычий глаз» и даже в парадной спальне. Обожавший сплетни двор радовался предстоящей церемонии — сегодня их величествам должны были представляться господа де Вильнев-Карамей. Со вчерашнего дня языки работали бесперебойно, и каждый на свой лад комментировал невероятный скандал, произошедший накануне.

Флорис с Адрианом гордо выступали в своих роскошных нарядах, очень взволнованные предстоящим представлением. Ришелье шепнул:

— Вы ничего не забыли? Каждому нужно кланяться особым образом.

Флорис с Адрианом переглянулись с понимающей улыбкой. Ришелье вздохнул — они неисправимы! Маленькая группа подошла к дверям кабинета Совета, заполненного любопытной публикой. Король, стоявший спиной к камину, смотрел на присутствующих холодным надменным взором. С изяществом, которого никто не мог ожидать от этих провинциалов, братья отвесили «большой поклон». Ришелье, подойдя к королю, в свою очередь поклонился.

— Позвольте представить вашему величеству господина графа Адриана-Гуго-Жозефа-Амедея де Вильнев-Карамея и господина шевалье Флориса-Александра-Поля-Пьера де Вильнев-Карамея.

Людовик XV взглянул на Флориса и Адриана все с тем же усталым высокомерием, затем перевел взгляд на публику, в нетерпении ожидавшую гневных слов или сухого кивка с целью поставить на место этих дерзких юношей. На лице Людовика Желанного мелькнуло подобие улыбки, затем он повернулся к Ришелье и величественно произнес:

— Мы счастливы, господин герцог, что вы представили нам господина графа и господина шевалье де Вильнев-Карамей. Мы желаем, чтобы эти господа, оставив владения свои, пребывали отныне при нас.

Даже если бы в кабинет Совета ударила молния, присутствующие меньше бы изумились. Придворные вытаращили глаза — никогда еще король не был столь многоречив. Многие уже подобострастно улыбались братьям, очевидно, они были в фаворе и с ними следовало поддерживать наилучшие отношения.

— Ведь вашей матушкой, господин граф, — продолжал король, забавляясь общим смятением, — была графиня Максимильена де Вильнев-Карамей?

Адриан вновь низко поклонился.

— Да, сир, и она воспитала нас в любви и преданности вашему величеству.

— О! — промолвил король. — Красота госпожи графини де Вильнев-Карамей произвела на нас неизгладимое впечатление, когда мы были ребенком. Однако впоследствии ей пришлось уехать из Франции?

— Да, ваше величество, — ответил Флорис. — Мы выросли в России.

Придворные содрогнулись. В России! Эти юноши предстали в ореоле какой-то обольстительной тайны.

— Вероятно, у вас есть там владения? — осведомился король.

На секунду Флорис с Адрианом смутились, ибо понимали, что король задает все эти вопросы не случайно. Тут Адриану вспомнилось Дубино, и он сказал:

— Да, сир, у нас большое имение на полпути между Санкт-Петербургом и Москвой.

— Очень интересно! Вы расскажете нам о нравах этой далекой страны. Мы хотим узнать о ней как можно больше.

— Для нас это великая честь, сир, — промолвил Флорис.

— А теперь, господа, — произнес король, — вам следует представиться и изъявить свою преданность королеве.

Церемония закончилась. Король отвернулся, и на лице его вновь появилось выражение ледяной надменности. Флорис с Адрианом вышли из кабинета, пятясь задом и кланяясь, а потом направились к апартаментам королевы под безжалостными взглядами придворных, с нетерпением ожидавших какой-нибудь оплошности. Королева сидела в парадной спальне в окружении своих фрейлин, среди которых была графиня Луиза де Майи. Ришелье поклонился и вновь начал:

— Позвольте представить вашему величеству господина графа Адриана…

Флорис смотрел на королеву. Она была старше своего супруга на семь лет. Казалось, она уже оставила всякие помыслы о кокетстве — одета безвкусно, на голову водрузила ужасную шляпу-шарлотку, отнюдь ее не красившую. Зато глаза ее лучились умом и добротой. Братья преклонили колена, чтобы поцеловать подол платья ее величества, как требовал обычай, потом поднялись, почтительно ожидая, когда королева обратится к ним.

— Говорят, вы долго жили в России, господа?

— Да, ваше величество, — ответили Флорис с Адрианом в один голос.

— Мой отец, король Станислав, не слишком жаловал русских, подобно всем полякам, — сказала королева с улыбкой. — Но, — добавила она с легким акцентом, — возможно, и в России о поляках отзываются дурно.

Флорис и Адриан переглянулись с некоторым замешательством. Они не забыли, что ненавистная императрица Екатерина была родом из Польши. Помнили они и о том, какими эпитетами награждали в России царицу вкупе со всеми ее земляками.

Поколебавшись, Адриан сказал себе, что королева, судя по виду, женщина добрая и огорчать ее не стоит.

— Ваше величество, — произнес он, — мы с братом были тогда детьми, однако я припоминаю, что в России живет много поляков и никаких ссор у них с русскими не возникало.

— К тому же, мадам, — добавил Флорис, умевший лгать не краснея, — русские в большинстве своем почитают поляков за доблесть и сожалеют, что войны разделили два дружественных народа.

Королева благодарно улыбнулась и, повернувшись к герцогине де Люин, сказала:

— Вы слышали слова этих господ, милая Плутовка? Король не хочет мне верить, но я права, убеждая его, что в России поляков любят и чтут так же, как и во всей Европе.

Флорис с Адрианом уставились в пол, чтобы не выдать себя неуместной улыбкой.

Голос королевы вернул их в Версаль.

— Вы должны составить нам партию в фараон, господин граф и господин шевалье. Приходите сегодня вечером, и мы поговорим о моей дорогой Польше! — сказала Мария Лещинская и слегка склонила голову. Церемония завершилась. Флорис с Адрианом откланялись и вышли. Их сразу же окружила толпа придворных, жаждавших завязать с ними знакомство. Все решили, что к этим юношам, которых столь благосклонно приняли их величества, нужно отнестись со всем вниманием. Ришелье с улыбкой шепнул Флорису:

— Лгунишка, я уверен, что в России поляков терпеть не могут!

Флорис в ответ тоже улыбнулся: он уже успел полюбить герцога, который столько для них сделал. Луиза де Майи, подойдя к братьям, воскликнула:

— Граф, шевалье, вы были великолепны!

Придворные понимающе переглянулись. Загадка разъяснилась: Вильнев-Карамей — друзья королевской любовницы. Сомнений не оставалось: с этими юношами следовало дружить. Маркиз де Вильпай также подошел к ним и лукаво промолвил:

— Черт возьми, шевалье, здесь чувствуешь себя куда уютнее, чем на Новом мосту.

Флорис расхохотался.

— Всегда к вашим услугам, — воскликнул он, — готов фехтовать с вами в любом месте, господин маркиз.

Очень красивая и несколько жеманная молодая дама, приблизившись в свою очередь к Флорису, промолвила восхищенно:

— Ваш камзол божественно хорош, шевалье. Я просто млею от этого цвета «какашек дофина».

Флорис взглянул на Ришелье с некоторой тревогой: выражение «какашки дофина» казалось ему непозволительно дерзким. Но Ришелье улыбнулся даме, носившей имя мадам де Бламениль, и с поклоном ответил:

— Этот оттенок, гэспожа бэронесса, выбрал ваш покорный слуга вместе с господином шевалье де Вильневом.

Флорис также улыбнулся баронессе де Бламениль — он на глазах превращался в настоящего придворного.

Баронесса, подойдя еще ближе, шепнула Флорису:

— Приходите ко мне сегодня вечером.

И баронесса со смехом удалилась, ибо Флорис застыл в изумлении, пораженный столь быстрой победой. Ришелье тихо вымолвил:

— Ну, мой юный друг, вы не теряете времени даром.

Флорис улыбнулся. Юность пьянила его: он был счастлив тем, что ему шестнадцать лет и что он находится при дворе Людовика Желанного. Здесь царили самые красивые женщины мира, и Флорису казалось, что лишь теперь он начинает жить по-настоящему. Уже на следующее утро, несколько утомленный пылкостью мадам де Бламениль, Флорис вместе с Адрианом приступил к исполнению обязанностей придворного. Он быстро понял, что Ришелье не преувеличивал, говоря, что жизнь в Версале состоит не из одних удовольствий. В шесть часов утра их разбудили Федор с Ли Каном и Грегуаром. Верные слуги ухитрились раздобыть где-то по чашке бульона, а затем братья, как и весь двор, спустились в гостиную «Бычий глаз», дабы ожидать там пробуждения короля. Когда закончилась утренняя церемония, они отправились вслед за монархом в часовню, а оттуда в апартаменты королевы. Потом пришлось бежать со всех ног к кабинету Совета и вновь ждать, ибо король каждый день совещался там со своими министрами и старым кардиналом де Флери. Затем Флорис с Адрианом сопровождали короля во время прогулки и на охоте, а вечером вновь отправились в гостиную «Бычий глаз», чтобы присутствовать при церемонии отхода ко сну, произошло же это очень поздно. Дни шли за днями в раз и навсегда установленном порядке, и братьям уже казалось, что иначе не бывает. На людях король обращался к ним с холодноватой любезностью, но к себе в дальний кабинет больше не приглашал. Юноши были немного удивлены этим, но пользовались свободой, дабы приобщиться ко всем наслаждениям придворной жизни. Женщины падали им в объятия с непостижимой легкостью, и за братьями Вильнев-Карамей вскоре укрепилась слава ловеласов и обольстителей.

Иногда Флорис с Адрианом ускользали из дворца и галопом мчались в монастырь урсулинок в Пуасси. Сопровождали их верные спутники. Под умиленным взором сестер юноши играли и забавлялись с Батистиной и ее любимой подружкой Жанной-Антуанеттой Пуассон. Жоржа-Альбера обычно брали с собой: он стал любимцем добрых монахинь, которые закармливали его конфетами и пирожными. Для Батистины же встреча с братьями была отдушиной в монотонной монастырской жизни. Хотя она очень привязалась к Жанне-Антуанетте, но все эти уроки и наставления сестер так невыносимо скучны.

— Увези меня с собой, Флорис, — просила Батистина брата.

— Но, дорогая, ты слишком мала! Когда вырастешь, мы представим тебя ко двору.

Батистина вздохнула.

— Я так несчастна, когда тебя нет рядом! А сестры на меня наводят тоску: держаться надо прямо, есть аккуратно, делать то, не делать это… иначе, говорят они, я не стану хорошо воспитанной барышней. Заставляют меня приседать и танцевать с девчонками! Скука смертная. Я хотела бы уехать в Мортфонтен, чтобы опять кидать кинжалы с Ли Каном или стрелять с Федором из пистолета.

При виде таких воинственных наклонностей Ли Кан с Федором горделиво переглянулись: маленькая барышня ни в чем не уступала братьям.

— Потерпи, Голубая Стрекоза, — сказал, щурясь, Ли Кан. — Тебе надо немного подрасти в доме этих старых дочерей Будды, под присмотром Здравой Мудрости, а потом ты приедешь к нам, во дворец Солнцеликого Султана.

Элиза тут же вмешалась:

— Вы просто неисправимы! Как можно называть короля Солнцеликим Султаном! Если об этом донесут его величеству, вам несдобровать!

— Но, Здравая Мудрость, — возразил Ли Кан с низким поклоном, — Солнцеликий Султан прекрасно об этом знает. Он сильно смеялся.

— Когда же ты видел короля, Ли Кан? — в изумлении спросил Флорис.

— Когда выводил обезьянку в парк, Майский Цветок. Там я встретил Солнцеликого Султана, и мы с ним долго разговаривали, — величественно произнес Ли Кан.

— О, Ли Кан, — вскричала Батистина, — расскажи мне о короле.

И Ли Кан поведал девочке, что у Солнцеликого Султана огненный взор, и лик его блистает, подобно звезде, а голосом напоминает он князя тьмы. Батистина и ее подружка слушали китайца, раскрыв рот; глаза у них горели от восхищения. Внезапно Флорис почувствовал себя уязвленным и прервал Ли Кана, предложив Батистине одну из любимых игр. Батистина, кинувшись Флорису на шею, со смехом выкрикнула:

— Ты, мой Флорис, все равно красивее Солнцеликого Султана.

И Флорис тоже рассмеялся. Он был счастлив.

Вечером братья уехали из монастыря, дав обещание скоро вернуться.

Так прошло несколько месяцев. Постепенно король допустил Флориса с Адрианом в свой интимный круг. Теперь юноши несколько раз в неделю приходили в маленькую столовую Людовика Желанного, дабы поужинать или принять участие в «поздней пирушке». Здесь присутствовали не более семи-восьми молодых людей, которые вели себя в присутствии короля с полной непринужденностью. Слуги отсутствовали, король сам наливал себе кофе или клал на тарелку сочный кусок мяса. Часто к этой небольшой компании присоединялась Луиза де Майи; нередко Флорису с Адрианом приходилось сопровождать короля по Парижу, где он любил прогуливаться инкогнито. Флорису обычно поручали найти фиакр или карету попроще, без гербов, чтобы не привлекать внимания зевак. Маленькая группа, куда входили также Ришелье и Вильпай, выезжала из дворца в сумерках, а возвращалась лишь на рассвете.

Когда король звал: «Вильнев!» — Флорис с Адрианом являлись одновременно, отвечая хором: «К услугам вашего величества».

Это очень смешило короля, и он решил называть Адриана Вильневом, Флориса же просто по имени, что было неслыханной милостью. Вскоре это вошло в привычку и у придворных: отныне все в Версале клялись именем Флориса.

Королю нравилось путешествовать, и Флорису с Адрианом довелось сопровождать его в Марли, Шантийи, Рамбуйе, Фонтенбло. Флорис любил эти поездки, ибо мог мчаться галопом, давая выход бурлившей в нем энергии. Однажды ночью, когда компания весело распивала кофе, сваренный королем, Людовик XV вдруг со смехом спросил:

— Вам по душе Версаль, господа?

— Конечно, сир, — ответили удивленные сотрапезники.

— В таком случае, — сказал король лукаво, — приглашаю вас на прогулку по крыше. Давайте немного попугаем дам.

Флорис расхохотался: его приводила в восторг молодая веселость короля, так похожая на характер самого Флориса.

— Да, сир! — вскричал он с энтузиазмом. — Лезем на крышу!

Вся честная компания с радостными криками поднялась на террасы. Флорис освещал путь двумя факелами, держа их в одной руке, что было крайне неудобно — однако в Версале сочли бы высшим проявлением вульгарности манеру держать по факелу в каждой руке.

Забравшись на крышу, молодые люди принялись мяукать и завывать, заглядывая в слуховые окна, чтобы узнать о произведенном впечатлении. Они колотили в ведра, оказавшиеся на крыше, скрипели зубами и говорили замогильными голосами, словно призраки. В спальнях начался переполох. Испуганные придворные метались, потеряв голову от ужаса. Женщин же охватила самая настоящая паника, а одна старая герцогиня завопила, что так этого дела не оставит и утром пожалуется королю, дабы тот строго наказал виновных. Людовик XV, оравший чуть ли не громче всех, смеялся, как дитя, и Флорис вторил ему. Они ходили вдвоем от окна к окну, выкрикивая самые разные заклятия:

— Вельзевул, заберу душу графа Юнтеля!

— Я дух Великого Конде, мне нужен спутник!

Внезапно король, заглянув в одно из окон, вздрогнул. Флорис, подойдя к нему, с беспокойством спросил:

— Сир, вам не холодно? Я сейчас схожу за плащом.

Король, схватив Флориса за плечо, прошептал:

— Нет, останься, Флорис, холодно стало лишь моему сердцу. Посмотри на эту женщину, мне кажется, я люблю ее.

Флорис посмотрел в окно мансарды, освещенной двумя свечами, и увидел полуобнаженную женщину, лежащую на постели. Судя по всему, ее совсем не пугали дьявольские крики, которые неслись с крыши. Подняв голову, она с улыбкой взглянула на слуховое окно, где четко выделялся силуэт короля. Флорис испустил стон, но король, ничего не заметив, сказал ему:

— Флорис, ты должен выяснить, как зовут эту женщину.

Флорис вздохнул.

— Это не нужно, я ее знаю.

— Неужели? — промолвил король, направляясь к лестнице, ведущей в его покои. — Вам нет цены, тебе и твоему брату. Скоро я поручу вам очень важное дело. Пока же я счастлив, что ты всегда рядом со мной. Ну, Флорис, — нетерпеливо добавил король, — скажи же мне, кто эта молодая женщина?

— Сир, — с усилием произнес Флорис, — это сестра мадам де Майи. Ее зовут Полина-Фелисите де Вентимиль.

37

— Ах, смотрите, пять летучих мышей!

На мгновение умолкла музыка и прекратились танцы — в зале появилось пятеро незнакомцев в одеянии ночных крылатых созданий. Придворные перешептывались:

— Кажется, король пожелал нарядиться так.

— Вы думаете, это король? А четверо остальных?

— Разумеется, это Ришелье и прочие его спутники.

В роскошном бальном зале Оперы в этот вечер происходил грандиозный маскарад. С галерей струились потоки света; блистали люстры, плафоны и бра. Повсюду сновали турки, дикари в султанах из перьев, черные домино, китайцы, шарлатаны в громадных париках и блестящих мантиях, арлекины и коломбины, пастухи и пастушки, дьяволы и демоны — все смеялись, танцевали, толпились у буфетной стойки, затевали интрижки, рассыпали конфетти.

После минутного замешательства, вызванного появлением пяти летучих мышей, вновь зазвучала причудливая музыка, и все опять начали плясать, прыгать и петь. Парижане прекрасно понимали, что король не хочет быть узнанным, а потому каждый решил оберегать его инкогнито, но вместе с тем не упускать случая подойти к нему поближе.

Пять летучих мышей смешались с толпой, которая увлекла их в безумный хоровод фарандолы; однако они быстро выскользнули из круга, чтобы отыскать местечко, где было бы поспокойнее и не так душно. Один из людей в масках, наклонившись к другому, произнес странно хрипловатым голосом:

— Принеси нам прохладительное, Вильпай, здесь невозможно дышать.

— Сейчас вернусь, — прошептал Вильпай, устремляясь к буфету.

— Вот что, Ришелье, — продолжал король, — постарайся узнать, придет ли на бал маркиза де Вентимиль.

— Иду, — сказал Ришелье, в свою очередь бросаясь выполнять поручение.

Услышав слова короля, Флорис побледнел под маской. С той памятной прогулки по крышам Флорис не видел Полину; он избегал встреч с ней и даже не явился на официальное представление маркизы ко двору. Он ясно понимал, что королю наскучила бедная Луиза, которую двор уже окрестил иронически «вдовой» или «мадам де Ла Вальер», однако был почти уверен, что и король пока сталкивался с Полиной лишь в толпе придворных.

— Ты грезишь, Флорис?

Голос короля вернул Флориса к реальности.

— Простите, сир, я… мне… мне просто жарко.

— Тише! Иначе вся опера узнает, кто я такой. В настоящий момент людям приходится выбирать из пяти масок, — со смехом отозвался король. Затем он увлек Флориса с Адрианом в амбразуру окна и шепнул:

— Я нарочно отослал Вильпая и Ришелье, ибо, начиная с нынешнего вечера, вы поступаете на мою секретную службу, господа. Разумеется, если вы согласны.

Флорис с Адрианом затрепетали от счастья. Наконец-то они понадобились королю.

— Сегодня у меня свидание с особой, прибывшей издалека, и я не хочу, чтобы кто-либо узнал об этом. Причину поймете позже. Особа эта переодета турком. Вы должны привести этого человека ко мне.

— Но как же мы его узнаем? — вскричал Адриан.

— О, практичный Вильнев, — насмешливо произнес король. — Не беспокойся, все предусмотрено. Вы скажете: «Вас ожидает великий визирь», а турок должен ответить: «Сегодня вечером голубая луна».

Адриан низко поклонился.

— Боже, ты невыносим! Не надо кланяться. Некоторые маски уже посматривают в мою сторону.

— Ну, дело не только в поклонах, — зашептал Флорис. — Вам не следует говорить, ибо каждый узнает вас по голосу.

— Ты прав, Флорис, — с улыбкой сказал король. — Ступайте же и будьте очень внимательны: речь идет о важном деле. Найдете турка и приведете его через час в мой кабинет. Вход в него задрапирован зеленой тканью. Все ясно? Я же буду пока развлекаться.

Флорис с Адрианом на сей раз кланяться не стали, а ответили просто:

— Мы все сделаем, будьте спокойны.

Вильпай вернулся с прохладительным, а Ришелье с известием: «Похоже, что мадам де Вентимиль собиралась прийти».

Король засмеялся, и вместе с Ришелье и Вильпаем смешался с танцорами, каждый из которых спрашивал себя, кто из этих трех летучих мышей король. Людовик Желанный был счастлив: ему нравилось совмещать дела с удовольствиями.

Флорис с Адрианом, устремившись в толпу, быстро поняли, что поручение короля гораздо сложнее, чем это представлялось на первый взгляд. В зале находилось более тысячи масок, если не считать тех, что укрылись парами в отдельных комнатах в поисках уединения.

Братья подошли к трем или четырем туркам со словами: «Великий визирь ждет вас», но в ответ услышали лишь веселый смех:

— Да неужели? У меня уже назначено свидание с прелестной султаншей.

Вдруг Флорис почувствовал, как в плечо ему вцепилась чья-то рука, и одновременно услышал шепот:

— Моя госпожа томится и, зная, что ее ищут, ждет вас в этом кабинете.

Флорис, скосив глаза, увидел молодую женщину в домино: даже под маской угадывалось хорошенькое свежее личико. Вероятно, это камеристка какой-нибудь знатной дамы. Тут субретка увидела Адриана и заколебалась, гадая, к кому из молодых людей в одинаковых костюмах следовало обратиться.

— Уверена ли ты, милая, что именно со мной желает встретиться твоя госпожа?

Субретка оценивающе взглянула на обоих юношей. Флорис значительно выше, и она присела перед ним в реверансе:

— Да, именно с вами. Следуйте за мной.

Флорис с улыбкой сделал знак Адриану, а тот кивнул, прекрасно понимая, о чем идет речь.

— Встретимся здесь через полчаса, — крикнул Флорис, устремляясь вслед за домино.

Субретка проводила его в небольшую комнату. Флорис поднял драпировку и оказался наедине с молодой женщиной в маске и в костюме пастушки. Дама непринужденно возлежала на диване. Увидев Флориса, она приподнялась и шепнула:

— Скромной пастушке стало известно, что на нее обратили внимание, но смеет ли она глядеть на Солнце?

Флорис вздрогнул, узнав голос Полины. Не говоря ни слова, он подошел к молодой женщине, взял ее за руку и поднес к губам, а затем спокойно сел рядом, ожидая, что последует дальше.

Удивленная этим молчанием, Полина потупилась под своей маской и тихо произнесла:

— Герцог де Ришелье сообщил, что его величество желает меня видеть. Я удалилась в эту комнату… мне не следовало этого делать?

Флорис едва не расхохотался. Возможно, это не слишком красиво, но жаль упускать такую прекрасную возможность отомстить.

— Вы изумительны, маркиза, — сказал он, подражая хриплому голосу короля, — и не подозреваете, как приятно мне встретиться с вами здесь. Но прошу не называть меня «вашим величеством». Забудем о правилах этикета.

Полина со вздохом прильнула к Флорису, а тот стал целовать ей шею и грудь, стараясь побыстрее использовать свое преимущество. Сорвав с себя маску, Полина потянулась к маске Флориса, но юноша задержал ее руку:

— Нет, мадам, я желаю видеть ваше лицо, однако для вас хочу остаться незнакомцем из Оперы.

Полина, сочтя это за королевскую прихоть, потянулась губами к тому, кого по-прежнему принимала за короля. Внезапно интрижка перестала нравиться Флорису, но отступать поздно — он оказался пленником своей лжи. Молодая женщина страстно его целовала, и он с той же пылкостью отвечал ей. С горьким наслаждением он вновь открывал для себя тело Полины, тепло ее кожи, сладость ее лона. Месть обернулась против него, ибо Полина жаждала любить другого — короля, которого Флорис обожал и почитал, словно бога.

Кокетливая Полина позволила обнять себя, но уклонялась от слишком дерзких ласк. Вдруг молодая женщина напряглась, отпрянула назад и рассмеялась. Удивленный Флорис встал.

— Ах, Флорис! Ведь это же ты! Маленькое чудовище! Ты хотел обмануть меня?

Флорис понял, что Полина, расстегнув ему камзол, увидела талисман, который сама же повесила на шею юноше в амбаре Мортфонтена. Злясь на себя и на весь мир, Флорис в бешенстве сорвал маску.

— Изменница! — сказал он. — Ты клялась мне в любви, а вышла замуж за старика. Теперь пытаешься обмануть и этого несчастного, который стоит одной ногой в могиле. Одновременно плетешь интриги против своей бедной сестры. Ты настоящая колдунья.

Полина прижалась к Флорису.

— Мой маленький рыцарь, как я люблю тебя! Ты — моя любовь, моя единственная любовь. Но я хочу добиться богатства и могущества. Замужество принесло мне богатство, король даст мне могущество.

— А что будет с Луизой? Ведь она действительно любит короля.

— Ну и что? Разве сможет она надолго удержать его? Она слишком добрая и мягкая для этого. Зато я тверда, как железо. Ничто меня не остановит, и король будет моим.

Взяв Флориса за руку, Полина зашептала:

— Но пока я хочу быть с тобой, ты моя единственная слабость, моя безумная любовь. Обними меня, Флорис, воспользуемся этим подаренным нам мгновением. Потом я расскажу тебе, как мы будем встречаться в Версале. Поверь мне, никто об этом не узнает, ибо я всегда буду любить только тебя, мой Флорис.

На какое-то мгновение страсть оказалась сильнее рассудка. Полина, нежная и обольстительная, тянула руки к Флорису. В глазах у него потемнело, голова закружилась. Но вдруг он вырвался из объятий и с ненавистью посмотрел на молодую женщину.

— Мужа твоего я еще мог бы обманывать, — крикнул он в ярости, — но обманывать моего короля, моего повелителя? Никогда! Прощай, Полина. Люби короля. Он одинок, ему нужна нежность и ласка, но обретет ли он их с тобой? Я хочу только одного — чтобы ты не принесла ему горя, — глухо добавил Флорис, — ибо он любит тебя от всего сердца.

Как безумный выскочил Флорис из комнаты и смешался с толпой. К счастью, он не забыл прикрыть маской лицо и немедленно отправился к месту встречи с Адрианом. Брат уже ждал его.

— Знаешь, что случилось со мной? — возбужденно крикнул Адриан.

— Откуда мне знать? — огрызнулся Флорис.

— Так вот, ко мне подошла другая субретка, такая же таинственная, как и твоя. Она увела меня в маленький кабинет, и там молодая женщина, приняв меня за короля, стала… А знаешь, кем она оказалась, эта юная особа?

— Мари-Анной, — бросил Флорис.

— Так и есть! Но как ты узнал? — спросил ошеломленный Адриан.

— Потому что я пережил подобное приключение с Полиной, — ответил Флорис. — Эти барышни де Майи-Брель перегрызутся за короля.

Флорис с Адрианом расхохотались: сражение предстояло нешуточное! Барышни не из тех, кто легко выпускает добычу.

— Боже мой, — вздохнул Адриан, как всегда, предусмотрительный, — мне жаль короля.

— Мне тоже, — сказал Флорис. — Однако нам пора забыть об этих взбесившихся дамах и приступить к делу. Мы еще не выполнили поручения.

Молодые люди вновь устремились в толпу и около одной из колонн заметили турка, подходившего под описание. Флорис с Адрианом переглянулись: видимо, это и есть нужный им человек. Они подошли ближе, и Флорис шепнул:

— Вас ждет великий визирь.

Человек в маске, посмотрев на юношей очень внимательно, ответил:

— Сегодня вечером голубая луна.

Флорис с Адрианом сказали с поклоном:

— Будьте добры следовать за нами, сударь. Мы отведем вас к известной вам особе.

В зале неистово отплясывали фарандолу, и маленькой группе с большим трудом удалось протолкаться к кабинету, где ожидал король, уже начинавший приходить в нетерпение.

38

Флорис с Адрианом приподняли зеленую драпировку и, пропустив вперед турка, хотели с поклоном удалиться, но король жестом остановил их.

— Заходи, Флорис, и ты тоже, Вильнев, вы оба мне понадобитесь.

Затем король повернулся к турку, который склонился почти до земли.

— Благодарю вас, мой дорогой Тротти, что вы так быстро вернулись из Берлина.

— Готов служить вашему величеству, — ответил турок, снимая маску. Это оказался очень красивый мужчина лет примерно тридцати пяти, обаятельный и немного высокомерный. Флорис и Адриан переглянулись, заинтригованные: значит, турка звали Тротти, и он, судя по всему, принадлежал к знатному французскому роду.

— Я хотел встретиться с вами сегодня втайне ото всех, — добавил король, — поскольку завтра в Версале мы будем говорить только о вашей официальной миссии. Присядем и побеседуем.

Повинуясь жесту короля, дворяне сели.

— Прежде всего, мой дорогой Тротти, познакомьтесь: это граф и шевалье де Вильнев-Карамей, которые отправятся вместе с вашим посольством.

Флорис разочарованно взглянул на брата. Ехать с посольством! Он мечтал о битвах. Король, поймав взгляд Флориса, без труда понял, о чем думает юноша.

— Слушай внимательно, торопыга, — сказал он.

И, повернувшись к турку, добавил:

— В Берлине до вас дошли вести из России, Тротти?

— Да, сир, и это дурные, очень дурные вести. Регентша Анна слышать не желает о союзе с Францией; даже на посольство она дала согласие с большой неохотой. Открыто она порвать не смеет, но ее немецкие советники Миних и Остерман ненавидят нас и повсюду трубят, что французское посольство в Петербурге будет столь же удалено от императорского двора, как если бы находилось в Пекине.

— О, Тротти, — произнес Людовик XV, — я жажду осуществить союз, о котором так мечтал великий дипломат, мой дядя регент Филипп.

Король на секунду задумался, подперев голову своей прекрасной рукой, голубые тонкие прожилки подчеркивали аристократическую белизну кожи. А Флорис размышлял:

«Кто бы мог догадаться, что этот молодой и красивый король даже на балу трудится во имя величия Франции!»

Король выпрямился:

— Как вам кажется, Тротти, поддержит русский народ восстание против регентши?

— В Берлине я встречался с многими немцами, приехавшими из Санкт-Петербурга, сир, и они заверили меня, что русские признают только две вещи — кнут и водку. Миних же с Остерманом умело используют и то, и другое. Быть может, этот отупевший народ и мечтает о русском царе, но он способен только мечтать. Нет, сир, русские ни на что не годны.

Флорис задрожал от ярости, услышав эти слова. Не в силах сдерживаться и забыв об этикете, он вскочил и гордо встал перед человеком, носившим имя Тротти:

— Нет, сударь, русские совсем не такие, как вы говорите, и им известно многое, кроме кнута и водки. У русского человека, сударь, душа грубая и нежная, покорная и свирепая, боязливая и доблестная. Россия, сударь, это такая страна, где нет ничего невозможного, ибо никто не может угадать, что творится в славянской душе. Это страна измены и преданности, величия и низости, обжигающего солнца и ледяного холода, мятежа и жертвенности, язычества и христианства. Россия — это красота, это огромные пространства, это мое детство…

Задыхаясь от волнения, Флорис умолк.

— Ну, Тротти, как вам этот бешеный юнец? — со смехом спросил король.

Флорис сожалел, что пришлось снять маску перед входом в кабинет, ибо почувствовал, что краснеет до ушей. Он преклонил одно колено.

— Сир, простите, что я заговорил, не дожидаясь приглашения вашего величества.

— Успокойся теперь, молодой петушок, и принеси извинения господину маркизу Жоашену Тротти де Ла Шетарди, если он соблаговолит принять их. Но мы надеемся, что он проявит благосклонность.

Флорис с Адрианом повернулись к турку и, зная отныне его полное имя и титул, низко поклонились ему, на что вельможа ответил легким кивком. Флорис, порывистый, как всегда, вскричал:

— Умоляю вас простить меня, господин маркиз, если я имел несчастье задеть вашу милость своими необдуманными высказываниями.

Маркиз с улыбкой смотрел на пылкого юношу.

— Я не сержусь, шевалье. Мне нравятся энтузиасты, и ваш темперамент, возможно, понадобится при исполнении нашей миссии.

Адриан вздохнул с облегчением: слава Богу, маркиз оказался умным человеком. Однако как тяжело иметь дело с Флорисом!

— А теперь, господа, слушайте, — начал король. — Маркиз де Ла Шетарди вернулся по моему приказу из Берлина, где исполнял обязанности министра-посланника, дабы получить в Версале верительные грамоты и отправиться в качестве чрезвычайного посла в Петербург. Вы, господа де Вильнев-Карамей, войдете в это посольство. Инструкции мои для вас, Тротти, таковы: вы приложите все усилия, чтобы законным образом подписать договор о союзе с регентшей Анной; если же вам не удастся этого добиться, то вы сблизитесь с царевной Елизаветой, дочерью Петра Великого, с которой вы, полагаю, были знакомы, господа, — небрежно добавил король, повернувшись к Флорису и Адриану.

— Да, сир, — ответил Адриан, — Петрушка… то есть… я хотел сказать, царь вырастил нас и познакомил со своими дочерьми. Но мы виделись с царевной лишь мельком.

— Прекрасно, — промолвил король, потирая руки. — Эти юноши, Тротти, изъясняются по-русски, как настоящие бояре, а дерутся, как львы. Именно они и станут действовать, если представится случай. Надо будет возбудить умы, поднять полки и начать мятеж, дабы прогнать немцев и возвести на трон Елизавету, русскую царевну. Если вы добьетесь этого, господа, то царевна, став императрицей, вспомнит, чем обязана она французскому королю и, возможно, подпишет договор. Это будет иметь колоссальное значение для нашей страны. Прежде чем соглашаться, подумайте о трудностях подобного предприятия и о подстерегающих вас опасностях. Если вы потерпите неудачу, я сделаю все, чтобы выручить вас, но король Франции, к несчастью, должен будет публично от вас отречься. Ну, Тротти, согласны ли вы возглавить столь необычное посольство?

За дверями кабинета слышалась музыка и доносились веселые крики. Бал был в самом разгаре. Кому могло прийти в голову, что Людовик Желанный только что изложил достойный самого Макиавелли план, о котором не ведали даже его министры?

Маркиз де Ла Шетарди подался вперед.

— Вашему величеству известно, что простые поручения наводят на меня скуку. Благодарю за оказанное мне доверие.

— Спасибо, Тротти, я ни на секунду не сомневался в вас. Что до вас, господа, то должен предупредить, что ваше положение будет еще более опасным. Маркиза в любом случае защитит его ранг чрезвычайного посла. Сознаете ли вы, что от вас требуется? Знайте, я нисколько не рассержусь, если вы откажетесь.

— О, сир, — воскликнул Флорис, — мы с братом прекрасно поняли, чего от нас ждут. Итак, — добавил он с очаровательной улыбкой, — все очень просто: мы свергаем регентшу, совершаем государственный переворот, возводим царевну на трон ее отцов, а затем возвращаемся во Францию, дабы доложить об успехе предприятия вашему величеству.

Адриан пристально посмотрел на брата, стараясь понять, шутит ли он, однако Флорис выглядел совершенно серьезным, и старший брат подумал, что с младшим и не такое возможно. Вероятно, у короля с Тротти возникло сходное ощущение, ибо оба они хранили молчание. Затем король с улыбкой покачал головой.

— Ах, Флорис, Флорис! Вильнев, что ты скажешь? Согласен ли ты поступить ко мне на тайную службу?

— Сир, — просто сказал Адриан, — мы в полном распоряжении вашего величества.

Король поднялся, явно взволнованный преданностью этих людей. Но ему хотелось скрыть чувства, дабы не уронить своего достоинства.

— Ну что ж, друзья, мы славно потрудились сегодня вечером! Прощайте, Тротти. Увидимся завтра в Версале. А это возьмите на память обо мне.

Король, вынув из кармана очень красивый перстень с бриллиантом, надел его на палец маркизу. Тот, преклонив колено, поцеловал руку королю и прошептал:

— Этот перстень будет вечно храниться в моей семье, сир, как залог доверия, коим почтило меня ваше величество.

Выпрямившись, маркиз быстро вышел из комнаты, надевая на ходу маску. Флорис и Адриан двинулись было следом, но король жестом остановил их.

— У меня есть кое-что для вас.

С этими словами король, расстегнув ворот рубашки, достал конверт и протянул его братьям.

— Это, друзья мои, письмо к царевне. Только вам я могу его доверить. Если вас схватят, уничтожьте послание, хотя внешне оно выглядит совершенно безобидным. Но царевна все поймет, а главное, узнает, как я надеюсь, мой почерк.

Флорис с Адрианом в изумлении переглянулись. Король улыбнулся.

— Министры с обеих сторон вознамерились в свое время поженить нас, и мы обменялись портретами, а также письмами. Уверен, она не забыла.

Флорис с благоговением принял послание и протянул его брату.

— Ты старший, Адриан, пусть оно будет у тебя.

— И еще одно, друзья мои. Хотя я целиком и полностью доверяю маркизу, присматривайте за ним незаметно и уведомьте меня как можно скорее, если он, паче чаяния, начнет пренебрегать порученным делом.

Флорис с Адрианом в замешательстве посмотрели друг на друга. Они знали — король недоверчив, но не предполагали, что он настолько подозрителен.

— А теперь пойдем развлекаться, друзья. Мне немного грустно при мысли о разлуке с вами, но я знаю, что только вам под силу осуществить подобное предприятие.

— Сир, — воскликнул Флорис, — мы добьемся успеха или умрем.

— Нет, нет, возвращайтесь живыми. Тяжко править одному, и я не люблю терять друзей, которых у меня очень мало.

— Сир… — только и смогли вымолвить Флорис с Адрианом, и голоса их пресеклись от волнения.

— Подождите меня за дверью, — сказал король. — Я сейчас выйду.

Флорис и Адриан с поклоном удалились.

— Бопеу, — тихо позвал король, — идите сюда.

Из-за драпировки вышел человек в маске и костюме дикаря.

— Вы все слышали. Завтра отправляйтесь в Россию. В Петербурге наймитесь садовником или дворником при посольстве. Следите за маркизом и братьями Вильнев-Карамей, которых вы только что видели. Предупредите меня, если кто-либо из них предаст меня, но одновременно старайтесь незаметно ограждать их от опасности. Главное же, чтобы ни тот, ни другой не заподозрили слежки.

— Я все понял, сир. Не тревожьтесь, дело сладится, — произнес Бопеу с неожиданной фамильярностью, которая, очевидно, нравилась королю.

— Вот пять тысяч пистолей, — добавил Людовик XV. — Желаю удачи и вам тоже, Бопеу.

Король с этими словами вышел из комнаты и подошел к Флорису с Адрианом, которые ожидали его в бальном зале. Дышать было почти невозможно, настолько разогрелся воздух от множества свечей. Тем не менее танцующие хохотали, словно бы не замечая этого. Король дружески взял Флориса под руку и сказал:

— Знаешь, Флорис, я был бы невероятно счастлив, если бы мне удалось встретиться с этой изумительной женщиной, мадам де Вентимиль. Я послал на поиски Ришелье, но он где-то пропал.

Флорис улыбнулся. В конце концов, какое ему дело до Полины?

— Пойдемте со мной, сир, я знаю, где можно найти мадам де Вентимиль…

Через несколько дней, уладив кое-какие дела в Мортфонтене и попрощавшись с Батистиной, Флорис с Адрианом вместе со своей привычной свитой прибыли в Версаль, дабы принять участие в церемонии официального расставания с их величествами и двором.

Они направлялись на восток в сопровождении Федора, Ли Кана и Грегуара. В каретах ехали чрезвычайный посол и прочие официальные лица. Юноши же скакали галопом. Всего лишь год назад появились они в Версале, но Флорису казалось, будто прошел целый век.

— Мы едем той же дорогой, что и матушка, — прошептал Адриан.

— Матушка! Господи, мама, отчего вас нет с нами?

— Летняя Улыбка всегда с тобой, Майский Цветок. Летняя Улыбка следит за нами и хранит нас, — произнес Ли Кан.

Поскольку Францию они покидали в сентябре, Федор предупредил:

— Когда приедем в Петербург, барчук, настанет зима. Шубы наденем, возьмем тройки и покатаемся по снежку! Ах, как славно увидеть вновь Святую Русь.

Вдоль дороги пели птицы, на небе сияло горячее солнце. В полях крестьяне, выпрямляясь, махали руками в знак приветствия, а мимо них, поднимая тучи пыли, катили кареты, фургоны и повозки посольства.

Маркиз де Ла Шетарди, высунув голову из окна кареты, крикнул:

— Ну, господа де Вильнев-Карамей, вы рады, что едете со мной?

Флорис с Адрианом, смеясь, поклонились маркизу, которого уже успели полюбить. Затем Адриан дружески хлопнул брата по плечу, и оба, дав шпоры лошадям, умчались далеко вперед.

Внезапно Флорис ощутил неимоверное счастье. Как прекрасна жизнь! Он ни о чем и ни о ком не сожалел… даже о Полине. Перед ним открывалось будущее, И ему уже не терпелось испытать новые приключения, новые опасности. Поднявшись на стременах, он крикнул:

— Вот и я, моя нежная и дикая Россия!

— Только какую судьбу ты нам готовишь? — добавил сквозь зубы Адриан.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

В романе, действие которого происходит во Франции и в России, автор использует множество реалий русской жизни — большей частью удачно, но иногда не совсем к месту. В переводе сохранены эти особенности авторского стиля. — Прим. пер.

(обратно)

2

Зимний дворец построен в 1754–1762 гг. — Прим. ред.

(обратно)

3

Братишка (франц.). В дальнейшем выяснится, что это прозвище. (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая СУДЬБА МАКСИМИЛЬЕНЫ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Часть вторая СЫН ЦАРЯ

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

Часть третья НЕЗНАКОМЕЦ С НОВОГО МОСТА

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg